Современный зарубежный детектив-13 [Майкл Коннелли] (fb2) читать онлайн

Дженнифер Линн Барнс Маленькая невинная ложь

Посвящается моей маме, которая хранит все приглашения на Бал Дебютанток^[1].

Кто лучшая мама в мире? Ты!

© Прокопьева Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

15 апреля, 16:59

– Это по твоей части, Родригез.

– Ну уж нет! Я взял на себя вытрезвитель после парада в День бизона.

– День бизона? Это ничто в сравнении с Октоберфестом в центре для пожилых!

– А кому пришлось разбираться с грызней на следующий день?

Полицейский Макалистер Додд – для друзей просто Маки – благоразумно решил не вмешиваться в перепалку двух старших коллег из полицейского управления округа Магнолия, которые спорили посреди тюрьмы. Родригез и О’Коннелл уже пять лет служили в полиции, в то время как Маки – всего две недели.

– Родригез, я скажу тебе три волшебных слова: «разборки» и «родительский комитет».

Маки переступил с ноги на ногу. Это была большая ошибка. Родригез и О’Коннелл одновременно повернулись и уставились на него.

– Эй, салага!

Оба полицейских еще никогда так не радовались третьему. Маки угрюмо поджал губы и расправил плечи.

– Что у нас здесь? – мрачно спросил он. – Пьянство и нарушение общественного порядка? Домашнее насилие?

В ответ О’Коннелл хлопнул его по плечу и подтолкнул к камере предварительного заключения.

– С богом, салага!

Маки повернул за угол, ожидая увидеть преступника – буйного здоровяка. Но вместо этого его взору предстали четыре молоденькие девушки в перчатках до локтей и в бальных платьях.

В белых бальных платьях.

– Что за черт? – спросил Маки.

– Это БВГ, – почти шепотом ответил Родригез.

– БВГ? – Маки снова взглянул на девушек. Одна из них стояла прямо, скрестив перед собой руки в перчатках. Вторая тихонько плакала и, похоже, шептала молитву. Третья смотрела прямо на Маки, и уголки ее губ, покрытых розовым блеском, медленно изогнулись, когда она смерила его взглядом.

А четвертая?

Она вскрывала замок.

Двое полицейских повернулись к выходу.

– Родригез? О’Коннелл? – окликнул их Маки.

Ему никто не ответил.

– Что значит БВГ?

Девушка, которая недавно оценивающе разглядывала его, шагнула вперед. Она похлопала ресницами и приторно-сладко улыбнулась молодому полицейскому:

– Как же вы не знаете, офицер? «Благослови вас Господь».

Девять месяцев назад Глава 1

Пошлости в мой адрес были ошибкой, которую большинство клиентов и механиков «Гаража Большого Джима» совершали лишь раз. К несчастью, владелец этого «Додж Рама» относился к тому типу людей, которые тратят всю зарплату на тюнинг тачки. Как только я поняла это, а потом увидела на заднем стекле наклейку в форме писающего человечка, то сразу догадалась, чем это все обернется.

Люди обычно крайне предсказуемы. Если вы перестанете ждать, что они смогут чем-то вас удивить, то у них не получится вас разочаровать.

И раз уж речь зашла о разочарованиях… Я подняла глаза от двигателя «Рама» на хозяина машины, который, судя по всему, считал, что, свистнув девушке, он делает ей комплимент, а комментарий по поводу ее задницы был для него верхом искусства флирта.

– В такие моменты, – сказала я ему, – вам следует спросить себя, разумно ли приставать к человеку, у которого есть кусачки и доступ к вашей тормозной системе.

Мужчина моргнул. Еще раз. И еще. А потом наклонился вперед.

– Сладкая, ты можешь получить доступ к моей тормозной системе, когда пожелаешь…

«…если ты понимаешь, о чем я», – мысленно добавила я. Три… два…

– …если ты понимаешь, о чем я.

– В такие моменты, – с задумчивым видом проговорила я, – вам следует спросить себя, разумно ли предлагать свое мужское хозяйство тому, кто явно не заинтересован и держит в руках кусачки.

– Сойер! – Большой Джим вмешался прежде, чем я успела клацнуть кусачками, опустив их. – Я займусь им.

Мне было двенадцать, когда я стала надоедать Большому Джиму с просьбами разрешить мне копаться в тачках. Он наверняка понял, что я уже починила джип и если сейчас меня оставить одну, это ничем хорошим не закончится.

Для клиента, конечно.

– Черт, Большой Джим! – жалобно воскликнул мужчина. – Мы просто развлекались!

С раннего детства я постоянно интересовалась то одним, то другим. Автомобильные двигатели были одним из моих увлечений. Им предшествовали телесериалы, а после я целый год читала все, что могла найти, о средневековом оружии.

– Ты ведь не против немного развлечься, правда, солнышко? – Мистер Тюнингованный «Додж Рам» положил ладонь на мое плечо и приумножил свои грехи, сжав мою шею.

Большой Джим простонал, когда я повернулась к этому очаровашке и с непроницаемым лицом произнесла:

– Позвольте мне процитировать вам «Энциклопедию древних пыток Сайфорта».

В том уголке Юга, где я жила, проявлением рыцарства считалось, когда мужчины типа Большого Джима Томпсона не увольняли девчонок типа меня, которые во всех подробностях описывали клиентам, совершенно точно нуждавшимся в кастрации, как в Средние века использовали «крокодильи ножницы»^[2].

Я удостоверилась, что хозяин «Рама» не совершит ошибку в третий раз, и по дороге домой заскочила в «Холлер», чтобы забрать мамины чаевые, которые она заработала прошлой ночью.

– Как делишки? – Маминого босса звали Трик. У него было четверо детей, восемнадцать внуков и три шрама, которые он получил, разнимая драчунов в баре, – возможно, под его поношенной белой футболкой скрывались еще несколько. Он всегда приветствовал меня одним и тем же вопросом с тех пор, как мы познакомились, когда мне было четыре.

– Все хорошо, спасибо, что спросил, – ответила я.

– Зашла за мамиными чаевыми? – спросил у меня самый старший из внуков Трика, расставлявший бутылки на полки за барной стойкой. Это был семейный бизнес в маленьком городке, где все были как одна большая семья. Население едва ли превышало восемь тысяч жителей, каждые трое из которых так или иначе приходились друг другу родственниками.

За исключением моей мамы – и меня.

– Да, за чаевыми, – подтвердила я. В области финансов мама не отличалась хваткой и надежностью. Когда мне исполнилось девять, я стала отвечать за семейный бюджет – и примерно в то же время увлеклась сначала вскрытием замков, затем Вестминстерской выставкой собак, а потом приготовлением идеального мартини.

– Держи, милая. – Трик протянул мне конверт, который оказался толще, чем я ожидала. – И не спусти все зараз!

Я фыркнула. Деньги пойдут на оплату аренды квартиры и еду. Вечеринки меня не сильно интересовали. Честно говоря, за мной уже закрепилась репутация весьма нелюдимой особы.

Плюс эта моя привычка угрожать кастрацией…

Прежде чем Трик успел пригласить меня на семейный ужин в дом к своей снохе, я быстренько ретировалась. Милый дом находился всего в паре кварталов от бара. Технически там была только одна спальня, но когда мне исполнилось девять, мы отделили треть гостиной занавесками для душа из магазина «Все за доллар».

– Мам? – позвала я, переступив порог. Это было что-то типа ритуала, даже когда ее не было дома – когда она была в запое, или втюрилась в нового мужчину, или обращалась в новую религию, или твердо намеревалась пообщаться со своими ангелами-хранителями под бдительным оком заезжего медиума.

Честно говоря, я и сама слишком часто меняла увлечения, пусть они были и не такими сумбурными и разрушительными, как ее.

Почти сразу зазвонил мобильник. Я ответила.

– Детка, ты не поверишь, что случилось прошлым вечером! – Мама никогда не утруждала себя приветствиями.

– Ты еще на континенте? Тебе нужны деньги, чтобы выйти под залог? Или у меня будет новый папочка?

Мама рассмеялась.

– Ты – мое все! Ты же знаешь это, правда?

– Я знаю, что у нас почти закончилось молоко, – ответила я, достав упаковку из холодильника и отхлебнув. – И еще я знаю, что вчера вечером кто-то не поскупился на чаевые.

Повисла долгая пауза. Я правильно угадала. Дело было в мужчине, и она познакомилась с ним вчера вечером в «Холлере».

– Ты справишься одна? – тихо спросила она. – Всего несколько дней.

Я твердо верила в абсолютную честность: говори то, что думаешь, думай то, что говоришь, и не задавай вопросов, если не хочешь знать на них ответы.

Но только не с мамой.

– Когда ты вернешься, я оставляю за собой право оценить его привлекательность и слащавость его фразочек.

– Сойер. – Мама была серьезна – насколько это вообще возможно в ее случае.

– Со мной все будет в порядке, – ответила я. – Как всегда.

Она замолчала на несколько секунд. Элли Тафт делала много чего, но самое главное: она старалась – изо всех сил и так долго, как могла, – ради меня.

– Сойер, я люблю тебя, – тихо сказала мама.

Я знала свою реплику – выучила ее назубок, когда в пять лет недолго увлекалась самыми цитируемыми диалогами из кинофильмов.

– Знаю.

Я повесила трубку первой и уже почти допила оставшееся молоко, когда входная дверь, отчаянно нуждавшаяся в смазке и новом замке, со скрипом отворилась. Я повернулась на звук, перебирая в уме тех, кто мог зайти без предупреждения.

Дорис из дома по соседству как минимум раз в неделю теряла кошку.

Большой Джим и Трик имели схожую привычку проведывать меня, как будто мне до сих пор восемь, а не восемнадцать.

«Владелец «Додж Рама». Он мог проследить за мной». Это была даже не мысль, а шестое чувство. Моя рука зависла над ящиком с ножами как раз в тот момент, когда в дом вошел человек.

– Очень надеюсь, что твоя мать покупает ножи марки «Вюстхоф», – сказала незваная гостья, заметив приоткрытый ящик. – Они намного острее обычных.

Я моргнула, а когда снова открыла глаза, женщина по-прежнему стояла передо мной. Глядя на ее идеальную прическу и синие шелковые жакет с юбкой, я засомневалась, не перепутала ли она наш ветхий дом с благотворительным обедом. Эта леди до сих пор не объяснила, зачем пришла. Непонятно было и то, отчего ее больше тревожил тот факт, что мама не покупает брендовые ножи, а не то, что я уже была готова достать один из них.

– Ты копия своей матери, – прокомментировала женщина.

Не зная, как лучше ответить, я решила положиться на интуицию.

– А вы похожи на бишон-фризе.

– Прошу прощения?

Это порода собак, которые напоминают очень маленькую пуховку для пудры. Но поскольку абсолютная честность не требовала говорить все, что крутится в голове, я переформулировала:

– Похоже, ваша прическа стоит дороже, чем моя машина.

Женщина – на вид ей было чуть за шестьдесят – склонила голову набок.

– Это комплимент или насмешка?

Она говорила с певучим южным акцентом, без резких звуков, в отличие от меня. Ка-а-ампли-и-имент и на-а-асме-е-ешка.

– Зависит от того, как вы сами решите.

Леди едва заметно улыбнулась, словно я сказала что-то очень милое, но не слишком забавное.

– Тебя зовут Сойер. – Сообщив мне это, женщина немного помолчала. – Ты ведь понятия не имеешь, кто я, правда?

Очевидно, это был риторический вопрос, потому что она не стала ждать моего ответа.

– Но позволь мне избавить нас от лишних драм.

Ее улыбка стала шире, теплее – такой же теплой, как вода в душе прямо перед тем, как кто-нибудь нажмет на кнопку смыва унитаза.

– Меня зовут Лилиан Тафт, – продолжила женщина тоном под стать улыбке. – Я твоя бабушка по материнской линии.

«Моя бабушка похожа на бишон-фризе», – думала я, пытаясь осознать происходящее.

– У нас с твоей матерью произошла небольшая размолвка еще до твоего рождения. – Судя по всему, ураган пятой категории был для Лилиан всего лишь мелким дождиком. – Но думаю, пришла пора покончить с той историей, как ты считаешь?

Еще один риторический вопрос заставил бы меня снова потянуться к ящику с ножами, и поэтому я попыталась подобраться к сути.

– Вы пришли не к маме.

– А вы ничего не упускаете, мисс Сойер. – Голос Лилиан звучал мягко и женственно. Но что-то подсказывало мне, что она тоже ничего не упускает. – Я пришла сделать тебе предложение.

Предложение? Это напомнило мне, с кем я имею дело. Лилиан Тафт не была мягкой пуховкой. Она была безжалостной диктаторшей, которая выставила из дома мою беременную мать, едва достигшую семнадцатилетнего возраста.

Я подошла к двери и сорвала стикер, который прикрепила рядом со звонком, когда к нам две недели подряд наведывались проповедники. Развернувшись, я протянула записку женщине, которая растила мою мать. Ее пальцы с идеальным маникюром выхватили стикер.

– Нам неинтересны ваши предложения, – прочла бабушка вслух.

– Исключение только для печенек от девочек-скаутов, – любезно добавила я. Меня исключили из местного скаутского отряда в период увлечения тру-крайм историями о маньяках и фактами о вскрытии трупов. Но я по-прежнему испытывала слабость к мятным тонким печенюшкам.

Лилиан поджала губы и перечитала фразу полностью:

– Нам неинтересны ваши предложения, исключение только для печенек от девочек-скаутов.

Я сразу увидела, когда она поняла, что я пытаюсь сказать: мне неинтересно ее предложение. В чем бы оно ни заключалось.

Секунду спустя мне показалось, что я вообще ничего не говорила.

– Буду честна с тобой, Сойер, – сказала бабушка, демонстрируя скрытую за сладостными речами твердость, которую я никогда не замечала у мамы. – Твоя мать выбрала этот путь. Не ты. – Она на мгновение сжала губы. – Я считаю, ты заслуживаешь большего…

– …чем обычные ножи и то, что я пью молоко прямо из упаковки? – парировала я. В игру с риторическими вопросами могут играть двое.

К сожалению, великая Лилиан Тафт, по-видимому, еще никогда не сталкивалась с риторическим вопросом, на который не смогла бы полноценно ответить.

– …чем аттестат об общем образовании, карьера без надежды на повышение и мать, которая стала еще более безответственной, чем была в возрасте семнадцати лет.

С тем же успехом бабушка могла бы в конце этой реплики вскинуть руки и крикнуть: «Выкуси!», не будь она стареющей леди с Юга, заботящейся о репутации.

Но она лишь приложила ладонь к сердцу.

– Ты заслуживаешь возможностей, которых здесь у тебя никогда не будет.

В этом городке жили замечательные люди. Это было хорошее место. Но не мое. Даже в самые лучшие дни часть меня всегда считала, что я тут просто проездом.

Горло словно сжали тисками.

– Вы меня не знаете.

Повисла тишина – но эта пауза не была спланирована бабушкой.

– Но я могла бы, – наконец произнесла она. – Я могла бы узнать тебя. А ты сможешь выбрать любой университет и окончить его, не заплатив ни пенни.

«Секреты на моей коже»

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 2

Убабушки с собой был контракт. Самый что ни на есть настоящий контракт, написанный юридическим языком, с пунктирными линиями, над которыми нужно было поставить свою подпись.

– Серьезно?

Лилиан лишь отмахнулась от меня.

– Давай не будем вдаваться в детали.

– Ну конечно! – отозвалась я, пролистывая приложение на девяти страницах. – Зачем мне утруждаться и читать условия, прежде чем я продам вам душу?

– Этот контракт составлен для защиты твоих интересов, – не унималась бабушка. – Иначе что помешает мне отказаться от своей части сделки, как только ты выполнишь свою?

– Чувство порядочности и желание продолжить общаться со мной? – предположила я.

Лилиан выгнула бровь.

– Ты так уверена в моей порядочности, что готова рискнуть своим высшим образованием?

Я знала многих, кто учился в университете. И многих, кто не учился.

Я пробежала глазами контракт. Сама даже не знаю зачем. Я не собиралась переезжать к ней. Не собиралась оставлять свой дом, свою жизнь, свою мать ради…

– Пятьсот тысяч долларов?! – Должно быть, я разбавила эту сумму парой отборных ругательств.

– Ты слушаешь рэп? – строго спросила бабушка.

– Вы сказали, что оплатите учебу в университете. – Я оторвала взгляд от документа. Даже просто прочитав эту цифру, я почувствовала себя так, словно позволила парню с «Додж Рамом» засунуть пару купюр в мое бикини. – Но не упомянули, что собираетесь выдать мне чек на полмиллиона долларов.

– Не будет никакого чека, – ответила бабушка таким тоном, как будто проблема была только в этом. – Речь идет о трастовом фонде. Университет, магистратура, бытовые расходы, обучение за границей, транспорт, репетиторы – все это суммируется.

Все это.

– Скажите это вслух! – Я не могла поверить, что кто-то может спокойно относиться к такой куче денег. – Скажите, что предлагаете мне пятьсот тысяч долларов за то, чтобы я пожила с вами девять месяцев.

– Деньги – это не то, о чем мы говорим, Сойер. Это то, что у нас есть.

Я молча смотрела на нее, ожидая финальной фразы.

Но ее не последовало.

– Вы приехали сюда, ожидая, что я соглашусь. – Это был не вопрос.

– Полагаю, что да, – ответила Лилиан.

– Почему?

Мне хотелось, чтобы она призналась, что думала, будто меня можно купить. Я желала услышать от нее, что она была настолько невысокого мнения обо мне – и о моей матери, – что не сомневалась в том, что я воспользуюсь возможностью заключить с ней выгодную сделку.

– Наверное, – наконец произнесла Лилиан, – потому что ты немного напоминаешь меня. И если бы я оказалась на твоем месте, дорогая… – она погладила меня по щеке, – я бы, конечно, ухватилась за возможность узнать, кто мой биологический отец.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 3

Мама – когда не пыталась притвориться, что я появилась на свет в результате непорочного зачатия, не проклинала всех представителей рода мужского и, напившись, не ностальгировала о своем первом сексе – рассказала только три вещи о моем таинственном отце.

Она переспала с ним только один раз.

Он ненавидел рыбу.

Он не хотел скандала.

А потом, когда мне было одиннадцать, я нашла спрятанную фотографию – групповой снимок двадцати четырех молодых парней в смокингах, стоящих под мраморной аркой.

Кавалеры Симфонии.

Подпись была вытиснена на фотографии серебристым шрифтом. Год – как и некоторые лица – вычеркнут.

«Деньги – это не то, о чем мы говорим, – мысленно повторяла я, подражая тону Лилиан, когда она ушла. – И я бы, конечно, не стала говорить в открытую, что мужчина, от которого забеременела твоя мать, почти наверняка принадлежит к высшим слоям общества, но…»

Я снова открыла контракт. В этот раз я прочла его от начала и до конца. Лилиан как бы случайно забыла упомянуть о кое-каких пунктах.

Например, о том, что она будет выбирать мне одежду.

Или о том, что раз в неделю я буду обязательно ходить на маникюр.

Или о том, что мне придется учиться в частной школе вместе с моими двоюродными сестрой и братом.

А я ведь даже понятия не имела, что у меня есть двоюродные брат и сестра. У внуков Трика есть двоюродные братья и сестры. У половины членов отряда девочек-скаутов, в который я записалась в начальной школе, есть двоюродные сестры, причем в этом же отряде. Но у меня?

У меня была энциклопедия средневековых пыток.

Заставив себя покончить наконец с контрактом, я добралась до вишенки на торте. Я соглашалась участвовать в ежегодном Бале Симфонии и во всех мероприятиях Дебютанток Симфонии, которые предшествовали моему представлению высшему обществу следующей весной.

Как Дебютантка.

Тут и полумиллиона долларов будет мало.

И все же мысль о моих возможных кузенах не давала покоя. Генетика тоже была одним из моих детских увлечений, но не сказать что случайных. У двоюродных братьев и сестер примерно одна восьмая часть общей ДНК.

У сводных братьев и сестер – четвертая часть. Вдруг оказалось, что я уже в маминой комнате, выдвигаю нижний ящик ее комода и нащупываю фотографию, которую она приклеила к задней стенке.

Двадцать четыре парня.

Двадцать четыре возможных производителя спермы, которая оплодотворила маму.

Двадцать четыре Кавалера Симфонии.

Телефон зажужжал, и я заставила себя задвинуть ящик и посмотреть сообщение, которое только что отправила мама.

Фото самолета.

Возможно, это займет несколько дней. Я прочитала слова, сопровождавшие фотографию. Сначала про себя, потом вслух. Мать любила меня. Я это знала. Я всегда это знала.

Когда-нибудь я перестану ждать, что она сможет меня удивить.

Где-то еще через час я вновь взялась за контракт, вооружившись красной ручкой, и сделала несколько поправок.

А потом я подписала его.

15 апреля, 17:13

Маки потер лоб.

– Вы точно не хотите позвонить родителям?

– Нет, спасибо.

– Вы знаете, кто мой отец?

– Моя мачеха притворяется, что беременна, ей нужен отдых.

Маки очень хотелось держаться подальше от всего этого. Он повернулся к последней из девушек – той самой, кто за считаные секунды взломала замок.

– А вы? – с надеждой спросил он.

– Биологический отец в буквальном смысле угрожал убить меня, если я стану доставлять ему неприятности, – сказала девушка, прислонившись к стене камеры, словно забыв, что она в бальном платье. – А если кто-нибудь узнает, что нас арестовали, я лишусь пятисот тысяч долларов.

Восемь с половиной месяцев назад Глава 4

Яприбыла в резиденцию бабушки – всего в каких-то сорока пяти минутах езды от городка, где я выросла, и примерно в трех с половиной мирах отсюда – в установленные контрактом день и время. Основываясь на том, что знала о семье Тафт и о пригородной Стране чудес, в которой они жили, я ожидала, что дом бабушки будет представлять собой нечто среднее между плантацией Тара ^[3]и Тадж-Махалом. Но особняк по адресу Камелия-Корт, 2525, ничуть не походил на пафосное историческое здание.

Это был дом площадью девять тысяч квадратных футов, скрывавшийся за маской обыденности, эдакий архитектурный эквивалент женщины, которая потратила два часа на макияж, чтобы выглядеть так, будто на ней нет ни грамма косметики. «Это старое здание, – я почти слышала, как говорит участок площадью в два акра. – Оно стоит здесь уже много лет».

Конечно, дом был огромным, но остальные здания на этой тупиковой улице были ничуть не меньше, а их лужайки – такими же просторными. Словно кто-то взял и увеличил в размерах обычный район, включая подъездные дорожки, внедорожники и собак.

Я в жизни не видела таких здоровенных псин, как та, что встретила меня у парадной двери, ткнувшись в руку массивной головой.

– Уильям Фолкнер! – пожурила собаку женщина, открывшая дверь. – Где твои манеры!

Женщина была точной копией Лилиан Тафт. Я все еще переваривала тот факт, что собака: а) была размером с небольшого пони и б) ее звали Уильям Фолкнер, когда дама, которая, судя по всему, приходилась мне тетей, заговорила снова.

– Джон Дэвид Истерлинг! – громко позвала она, и ее голос разнесся над участком. – Кто самый меткий стрелок в этой семье?

Никто не отозвался. Уильям Фолкнер потерся головой о мое бедро и фыркнул. Я слегка – совсем чуть-чуть – наклонилась, чтобы погладить его, и заметила на своей майке красную точку.

– Я шкуру с тебя спущу, если ты нажмешь на курок! – подозрительно весело прокричала тетя.

«Какой еще курок?» – подумалось мне. Красная точка на моей майке едва заметно дернулась.

– Так, молодой человек! По-моему, я задала тебе вопрос. Кто самый меткий стрелок в этой семье?

Кто-то вздохнул в ответ, а затем на крыше сел мальчик лет десяти.

– Ты, мама.

– И разве твоя кузина служит мне мишенью?

– Нет, мэм.

– Вот именно, сэр! Нет! – подтвердила тетя. – Уильям Фолкнер, сидеть!

Псина послушалась, а мальчик исчез с крыши.

– Прошу вас, скажите, что это был нерф^[4]! – произнесла я.

Тете понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить мои слова, а потом она захохотала отточенным мелодичным смехом.

– Ему нельзя пользоваться настоящим без присмотра, – заверила она.

Я уставилась на нее.

– Не сильно обнадеживает, если честно.

Тетя продолжала улыбаться.

– Как же ты похожа на мать! Эти волосы. А эти скулы! В твоем возрасте я бы убила за такие скулы.

Учитывая тот факт, что тетушка являлась самым метким стрелком в семье, эти слова можно было не считать преувеличением.

– Меня зовут Сойер, – представилась я, а у самой в голове не укладывалось, как эта женщина, которую мама всегда называла не иначе как Снежная королева, поприветствовала меня.

– Конечно! – тут же отозвалась она, ее голос был таким же теплым, как виски. – Я твоя тетя Оливия, а это Уильям Фолкнер. Она чистокровный бернский зеннен-хунд.

Я узнала породу. Мне было непонятно лишь одно: почему Уильям Фолкнер оказалась женского рода.

– А где Лилиан? – спросила я с четким ощущением того, что падаю в кроличью нору.

Тетя Оливия просунула пальцы правой руки под ошейник Уильяма Фолкнера, а левой рукой машинально поправила жемчужное ожерелье.

– Входи, Сойер. Ты не хочешь перекусить? Наверняка умираешь с голоду.

– Я недавно ела. Где Лилиан?

Тетя пропустила вопрос мимо ушей, пятясь в дом.

– Давай же, Уильям Фолкнер! Хорошая девочка!

Кухня бабушки была размером с весь наш дом. Я почти ждала, когда тетушка позвонит в колокольчик, чтобы вызвать повара, но быстро поняла, что она считает кормление других людей своим хобби и духовным призванием. Что бы я ни говорила и ни делала, так и не смогла разубедить ее сделать мне сэндвич.

Отказ от брауни вообще мог быть воспринят как объявление войны.

Я всегда за соблюдение личных границ, но моя любовь к шоколаду оказалась сильнее, и, оставив сэндвич в стороне, я откусила от брауни, а потом спросила, где бабушка.

Снова.

– Она на заднем дворе с организатором праздников. Налить тебе попить?

Я положила брауни на тарелку.

– Организатором праздников?

Но прежде чем тетя успела ответить, в кухне появился мальчишка, который совсем недавно держал меня на мушке.

– Лили говорит, что угрожать братоубийством – это дурной тон, – объявил он. – Поэтому она не никогда так не поступит.

Мальчишка уселся на стул рядом и уставился на мой сэндвич. Я молча пододвинула его ему, и он накинулся на него с жадностью маленького тасманского дьявола в голубой футболке поло.

– Мама, – проглотив кусок, сказал мальчик, – а что такое братоубийство?

– Полагаю, это то, чем не угрожает кое-кому его сестра, когда этот кое-кто пытается подстрелить ее из нерфа. – Тетя Оливия развернулась к кухонным шкафчикам. Секунды через три я поняла, что она делает еще один сэндвич. – Представься, Джон Дэвид.

– Меня зовут Джон Дэвид. Очень приятно с вами познакомиться, мадам. – Для сорвиголовы у него оказались весьма изящные манеры. – Вы приехали на праздник?

Я с подозрением прищурилась.

– Какой еще праздник?

– Атас! – В комнату ворвался мужчина с элегантной стрижкой и лицом, которое встретишь разве что на поле для гольфа или совете директоров. Я сразу догадалась, что это муж тети Оливии, тем более что он наклонился и поцеловал ее в щеку. – Поберегись: я только что видел на улице Грир Ричардс!

– Она уже Грир Уотерс, – напомнила ему тетя.

– Десять к одному, что Грир Уотерс наведается к нам, чтобы проверить, как идут приготовления к сегодняшнему вечеру. – Он схватил сэндвич, который делала мне тетя Оливия.

Это было бесполезно, но я все равно спросила:

– Что будет сегодня вечером?

Тетя Оливия начала делать третий сэндвич.

– Сойер, этот воришка – твой дядя Джей Ди. Дорогой, это Сойер.

Она произнесла мое имя таким тоном, что сразу стало понятно: они уже неоднократно обсуждали меня, и возможно, как проблему, требующую деликатного решения.

– И сейчас вы собираетесь сказать, как сильно я похожа на мать? – сухо спросила я, потому что дядя смотрел на меня точно так же, как смотрела его жена или бабушка.

– Сейчас, – торжественным тоном заявил он, – я собираюсь сказать тебе: «Добро пожаловать в семью!» – и спросить, не твой ли сэндвич я только что украл.

Зазвенел дверной звонок. Джон Дэвид пулей вылетел из кухни. Тетя изогнула бровь, и дядя тут же бросился за ним.

– Грир Уотерс является распорядителем Бала Симфонии, – поведала тетя Оливия, убирая тарелку Джона Дэвида и ставя передо мной сэндвич номер три. – Если между нами, по-моему, она слишком много на себя берет. Грир недавно вышла замуж за отца одной из Дебютанток. Одно дело стараться, но другое – перегибать палку.

И это говорила женщина, которая сделала мне уже три сэндвича с тех пор, как я перешагнула порог этого дома.

– В любом случае, – понизив голос, продолжила тетя Оливия, – я убеждена, что у нее есть собственное Мнение с большой буквы «М» о том, что организовывает твоя бабушка.

Организовывает что? Но в этот раз я предпочла промолчать.

– Понимаю, у тебя, должно быть, уйма вопросов, – сказала тетя, убрав с моего лица прядь волос, как будто я до сих пор не задала ни одного. – О твоей маме. Об этой семье.

Я не ожидала такого приема. Я не ожидала такого внимания, тепла и вкусной еды от женщины, которая последние восемнадцать лет как будто и не помнила о существовании моей матери – и меня. От женщины, которую моя мать ни разу не назвала по имени.

– Вопросы, – повторила я, хотя слова словно застряли в горле. – О моей маме, об этой семье и об обстоятельствах, связанных с моим более чем неудобным и позорным зачатием?

Тетя Оливия поджала губы, но тут же снова лучезарно улыбнулась. Однако, прежде чем ей удалось ответить, в кухню вошла Лилиан Тафт в садовой шляпе и перчатках, сопровождаемая бледной худой женщиной с туго стянутыми в пучок каштановыми волосами.

– За своими розами всегда ухаживай сама, – без всяких предисловий посоветовала бабушка. – Есть вещи, которые нельзя поручать другим.

Я тоже рада вас видеть, Лилиан.

– Есть вещи, которые нельзя поручать другим, – повторила я и, глядя на женщину позади бабушки, весело уточнила: – Как, например, организация праздника? Или встреча собственной «блудной» внучки, которая только что приехала в твой дом?

Лилиан спокойно, даже не моргнув, посмотрела мне в глаза.

– Здравствуй, Сойер. – Она произнесла мое имя так, словно все должны меня знать. После длинной паузы она повернулась к организатору вечеринок: – Айла, не могли бы вы оставить нас ненадолго?

Конечно же, Айла могла.

– Ты какая-то худенькая, – сообщила мне Лилиан, когда организатор вышла, а потом обернулась к тете: – Оливия, ты предложила ей сэндвич?

Сэндвич номер три все еще лежал на тарелке передо мной.

– Скажем так, меня от души угостили сэндвичами.

Но Лилиан уже было не остановить.

– Может, хочешь попить? Лимонад? Чай?

– Грир Уотерс здесь, – тихим голосом вмешалась тетя.

– Страшная женщина, – шутливо сказала мне Лилиан. – Однако, к счастью, – она стянула перчатки, – я гораздо, гораздо хуже.

Это было больше похоже на жизненный урок от Лилиан Тафт, чем совет с розами.

– А теперь, – продолжила Лилиан, когда послышался стук высоких каблуков о паркет, возвещавший о скором прибытии той самой «страшной женщины» Грир Уотерс, – почему бы тебе, Сойер, не подняться наверх и не познакомиться со своей двоюродной сестрой? Лили остановилась в Голубой комнате. Она поможет тебе подготовиться к сегодняшнему вечеру.

– Сегодняшнему вечеру? – переспросила я.

Тетя Оливия тоже вознамерилась выдворить меня из кухни.

– Голубая комната, – бодрым голосом повторила она. – Вторая дверь справа.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 5

Поднимаясь по парадной лестнице, я считала ступеньки и дошла до одиннадцати, когда остановилась, чтобы рассмотреть фотографии, украшавшие стены. На одном из портретов была изображена маленькая светловолосая девочка, дующая на одуванчик, на второй она уже сидела верхом на лошади. Я наблюдала за ее взрослением, разглядывая фотографию за фотографией в рамках из красного дерева. На ежегодном портрете к ней присоединился маленький мальчик, их одежда была подобрана по цвету, но ее улыбка была отточенной и милой, а его – очень проказливой.

Добравшись до конца лестницы, я натолкнулась на семейный портрет: тетя Оливия, дядя Джей Ди, светловолосая девочка, уже превратившаяся в девушку, сидящий рядом Джон Дэвид и элегантная Лилиан Тафт, которая стояла, положив ладонь одной руки на плечо дочери, а второй – внука. Справа от семейного фото висел портрет тети Оливии в белом платье. Сначала я решила, что это свадебное платье, но потом заметила, что тетя на портрете выглядит не старше, чем я сейчас. На молодой Оливии были надеты белые перчатки длиной до локтей.

Мой взгляд скользнул влево от семейного портрета. В стене было маленькое, почти незаметное отверстие. Там когда-то висел еще один портрет?

Мамин, например?

– Я уже на грани того, чтобы использовать совсем не подобающие леди выражения. – Голос, который произнес эту фразу, был сладким как мед.

– Лили…

– Неподобающие леди и изощренные!

Пока я подходила ко второй двери слева, девушка, которая до этого назвала имя моей сестры, осторожно спросила:

– Насколько все ужасно?

Ответ был тихим и сдержанным:

– Полагаю, это зависит от того, как относиться к тяжким уголовным преступлениям.

Я кашлянула, и девушки в комнате обернулись в мою сторону. Кузину Лили я узнала по портретам: светлые волосы, темные глаза, тонкая талия, широкая кость. Из ее прически не выбилось ни волоска. Летняя блузка идеально выглажена. Девушка рядом с ней была ослепительно красивой, но, судя по выражению лица, ее вот-вот стошнит.

Хотя меня бы тоже замутило, если бы я лежала на животе, выгнув спину и касаясь затылка кончиками пальцев ног.

– Здравствуй. – Кузина Лили вызвала у меня восхищение. Это как будто и не она всего мгновение назад обсуждала тяжкие уголовные преступления. Для девчонки, которая выглядела так, словно сошла с обложки журнала «Изысканные цветочные принты для целомудренных дарований, которых ждет Лига плюща», самообладания ей было не занимать.

И мы с ней делим одну восьмую ДНК.

– Ты, должно быть, Сойер. – Лили произносила фразу «должно быть» так же, как и ее мать: две части предположения, одна часть приказа.

Ее гуттаперчевая подруга распрямилась.

– Сойер, – повторила она, широко раскрыв глаза. – Кузина.

По ужасу в ее голосе можно было предположить, что слово кузина было синонимом слова убийца.

– Бабушка отправила меня наверх, – объяснила я Лили, в то время как ее подруга изо всех сил старалась не делать лишних движений, словно я медведь и любое шевеление заставит меня наброситься на нее.

– Я должна помочь тебе подготовиться к сегодняшнему вечеру, – ответила Лили. Она перехватила взгляд подруги с доверчивыми глазами, которая заметно нервничала, заламывая руки. – Я должна помочь ей подготовиться к сегодняшнему вечеру, – повторила кузина, очевидно, мысленно пытаясь ей что-то сказать.

– Я могу уйти, если вы двое еще не закончили, – повторила я в тон Лили.

Темно-карие глаза кузины вновь остановились на мне. Она смотрела так, словно выбирала, препарировать меня, или заняться моим преображением, или и то и другое.

Ни один из вариантов мне не нравился.

– Не глупи, Сойер. – Лили шагнула в мою сторону. – Ты нас не прервала. Мы с Сэди-Грэйс просто болтали о всякой ерунде. Я еще не представила тебя Сэди-Грэйс? Сэди-Грэйс Уотерс, познакомься с Сойер Тафт. – Лили явно унаследовала от бабушки склонность не ждать ответов на свои вопросы. – Твоя фамилия ведь Тафт? – И она снова затараторила, не дожидаясь, пока я отвечу: – Извини, что не смогла встретить тебя внизу. Ты, наверное, считаешь меня невоспитанной грубиянкой.

В тринадцать лет я за шесть месяцев изучила все, что можно, об азартных играх и ставках. И сейчас я была готова поставить многое на то, что вся такая из себя приветливая кузина на самом деле была не в восторге от идеи возиться с внезапно навязанной ей бедной родственницей. Хотя, конечно, она вряд ли бы в этом призналась.

Думалось мне, это тоже считалось дурным тоном, как и угрожать братоубийством.

– Можно считать, что я выросла в баре, – ответила я, когда поняла, что Лили наконец замолчала, чтобы перевести дыхание. – Так что, пока ты не соберешься сломать стул о чью-нибудь спину, у нас не будет проблем.

Очевидно, Эмили Пост^[5] не сумела подготовить Лили и Сэди-Грэйс к такому смелому обсуждению драк в барах. Пока они подыскивали подходящий ответ, я подошла к ближайшему окну. Оно выходило на задний двор, и внизу блестели черные скатерти на круглых столах. Суетились около полудюжины рабочих, а столов было в три раза больше.

И еще там стоял подиум.

– Ты правда выросла в баре? – Сэди-Грэйс встала рядом со мной. Она была высокой и стройной, как тростинка, и обладала поразительным сходством с теми классическими красавицами, которые были известны тем, что вышли замуж за членов королевских семей. Ее изящные пальцы теребили кончики невероятно густых и блестящих каштановых волос.

Наивная. Нервная. Занимается йогой. Я перебрала в уме все, что узнала о ней, и только потом ответила:

– Мы с мамой жили над баром «Холлер», пока мне не исполнилось тринадцать. Формально мне нельзя было находиться в баре, но у меня есть склонность воспринимать формальности как вызов.

Сэди-Грэйс кусала нижнюю губу, глядя на меня из-под невообразимо длинных ресниц.

– Если ты росла там, значит, кое в чем разбираешься, – серьезным тоном сказала она. – Знаешь людей. Людей, которые знают, что к чему.

Покосившись на Лили, я поняла, что ей не нравится ход нашего разговора.

– Ты, случайно, не собираешься узнать у меня, как я отношусь к тяжким уголовным преступлениям? – спросила я у Сэди-Грэйс.

– Сойер, нам нужно подобрать тебе платье на вечер! – Лили лучезарно улыбнулась и бросила испепеляющий взгляд на подругу, чтобы та даже не думала отвечать на мой вопрос. – Едем по магазинам! И бог свидетель, мы должны что-то сделать с этими бровями.

Значит, Лили все-таки выбрала заняться моим преображением, а не препарировать меня, но что-то подсказывало, что я вряд ли легко отделалась.

Сэди-Грэйс старательно избегала встречаться со мной взглядом и по-прежнему жевала губу.

«Не хочу ничего знать», – решила я. Ей-богу, во что бы ни вляпалась моя двоюродная сестра, что бы я ни услышала, я ничего не хочу об этом знать.

15 апреля, 17:16

– Я не утверждаю, что это вина Сойер, – тихо проговорила самая чопорная девица. – Но…

Маки ждал, пока она добавит еще что-нибудь. Но девушка посчитала, что этого достаточно.

– Это была случайность! Вы не можете арестовывать людей за случайность! – воскликнула та, что была похожа на ожившую диснеевскую принцессу.

– Очевидно, Сэди-Грэйс, они могут.

– Но умышленного там от силы процентов десять!

– Девочки! – Маки надеялся, что его голос прозвучал строго. – Давайте по одной. И начните сначала.

– Сначала. – Самая кокетливая из группы – та самая, что благословила его, – вышла вперед. – Я, например, даже представить не могу, с чего все началось. А ты, Лили?

Самая невозмутимая и благовоспитанная из них пропустила эту колкость с предсказуемым спокойствием и учтивостью. Зато тут же ощетинилась взломщица. Она, прищурившись, посмотрела на мисс Даже-Представить-Не-Могу.

– Но сейчас я подумала, – застенчиво произнесла подстрекательница, – кажется, я кое-что припоминаю…

Взломщица шагнула вперед. Ее руки в белых перчатках сжались в кулаки.

«О нет! – подумал Маки. – Скверное дело получается».

Восемь с половиной месяцев назад Глава 6

– Как бы вы описали свой стиль? – Продавщица – прошу прощения, персональный консультант – обладала осанкой участницы конкурса красоты и взглядом властолюбивого политика.

Это не предвещало ничего хорошего.

Заметив, что дорогая кузина Лили перекрыла выход – хитрая лиса, – я покорно ответила:

– А масляные пятна считаются стилем?

Сэди-Грэйс от изумления открыла рот. На секунду повисла неловкая пауза.

– Ей нужно что-нибудь классическое, – тонко вмешалась в разговор Лили. – Не сильно официальное, но и не сильно деловое, и по-моему, бабушка что-то говорила об определенном оттенке синего?

– Да. – Персональный консультант долго не моргала: должно быть, задумалась о синем цвете. – Лазурный. Или, возможно, сапфировый. Не слишком официально. Коктейльное платье?

– Да, пожалуй, – пробормотала я.

– Коктейльное платье подойдет, но не стоит забывать, что мероприятие будет проходить на улице, – предостерегающе зыркнув на меня, отметила Лили.

– Что-нибудь легкое, – тут же предложила персональный консультант. – А-силуэта, из дышащей ткани.

Я никогда особо не интересовалась шмотками. «Масляные пятна» действительно были самым точным описанием моего стиля. И уж точно я ни разу не была в «Мисс Коултер» – единственном универмаге в трех округах, где продавали нужные бренды, как сообщила Лили.

Может, если я очень медленно стану пятиться…

Лили шагнула в сторону, чтобы снова перекрыть мне доступ к выходу. Персональный консультант даже ничего не заметила.

– Вы можете пока осмотреться, – обратилась она к Лили, – а я принесу несколько вещей для вашей подруги.

– Кузины. – Лили, похоже, тут же пожалела об уточнении, но это ничуть не помешало ей поднять подбородок и повторить: – Она моя кузина.

Я смогла заметить точный момент, когда женщина перед нами, перебрав в уме известные ей генеалогические древа, поняла, кто именно я такая.

Это был большой город, но из того, что мать рассказывала мне о своем детстве здесь, я знала, что круги, в которых вращалась знаменитая семья Тафт, были очень узкими. Например, о загородном клубемама рассказывала так, как страдающий клаустрофобией вспоминает о времени, проведенном запертым в подземном убежище.

– Ваша кузина! – защебетала персональный консультант. – Чудесно! Теперь, когда вы сказали об этом, сразу стало заметно семейное сходство.

Я была невысокой и миниатюрной. Лили была выше, шире в плечах и, несомненно, обладала красивой фигурой. У нее было лицо в форме сердечка, бледная кожа и ресницы, почти такие же светлые, как ее прямые шелковистые волосы. Я же была загорелой и могла бы сколотить состояние, если бы веснушки можно было превращать в деньги, а еще у меня были грязно-каштановые волосы, которые были еще более своенравные, чем я.

– Возможно, – задумчиво произнесла Сэди-Грэйс, когда женщина ушла, – она имела в виду схожесть ваших аур.

И вот, спустя три часа, опустошив одну платиновую кредитную карту и пережив всего две небольшие истерики – нашего персонального консультанта, а потом девушки, ее сменившей, – я стала обладательницей платья. И туфель. И изящной вечерней сумочки. И мне очень хотелось кого-нибудь убить.

– Почти закончили! – радостно сообщила Лили.

Я бы тоже радовалась, если бы измотала своего противника до такой степени, что тот согласился пойти на сегодняшнюю вечеринку голышом, только бы выбраться из этого универмага живым. Лили Тафт Истерлинг была темной лошадкой. Хрупкой, скромной, с виду тихой лошадкой, которая относилась к моде почти так же серьезно, как к соблюдению правил этикета, и никакие трудности ей были нипочем.

И этими трудностями на данный момент была я.

Я отвергала платье за платьем и категорически возражала примерить хотя бы еще одно. И мне смутно вспоминается, что я даже отказывалась сообщить ей свой размер обуви.

И вот посмотрите…

– Я только заскочу в отдел косметики, – весело продолжала Лили, – а вы с Сэди-Грэйс пока познакомьтесь поближе.

Я бы с удовольствием демонстративно ушла из магазина, если бы не полная надежды улыбка на лице Сэди-Грэйс. Я еще никогда не встречала того, кто был бы так идеально красив и столь же не уверен в себе. Если бы меня попросили выбрать два прилагательных, чтобы описать ее, я бы остановилась на ранимая и жизнелюбивая, но добавила бы еще и третье – наивная.

Я мысленно проклинала Лили. В детстве я была из тех, кто бьет четвероклассников за то, что те доводят второклассников до слез, – правда, это все равно не очень-то расположило ко мне последних. И вот сейчас я ничего не могла поделать: я была не способна повернуться спиной к этой наивной девчонке.

– Ну и? – скучающим тоном спросила я у Сэди-Грэйс, которая сразу же лучезарно улыбнулась мне. – Здесь есть чем еще заняться, кроме шопинга?

Сэди-Грэйс хорошенько задумалась, но когда собралась ответить, вдруг приглушенно ойкнула. Лили, вовлеченная в оживленный разговор в отделе косметики, не заметила попытки Сэди-Грэйс спрятаться за стендом с дизайнерскими сумочками.

– Сэди-Грэйс?

Она шикнула на меня, а потом выглянула из-за сумочек. Ее левая нога вдруг начала выписывать на полу изящные маленькие полукруги.

– Ты что… танцуешь? – спросила я.

Сэди-Грэйс все-таки удалось справиться с непослушной ногой.

– Я всегда начинаю делать rond de jambe^[6], когда нервничаю, – прошептала она. – Это получается само собой, как икание, только тут балет.

Это было очень странно, но я не успела сказать об этом, потому что Сэди-Грэйс вдруг снова ойкнула и спряталась у меня за спиной. Я проследила за ее взглядом, скользнув мимо отдела с косметикой и отдела с дизайнерскими шарфиками, и увидела пару, которая выбирала запонки. Обоим было чуть за сорок, они были примерно возраста тети Оливии – старше мамы. Удивительно, но мужчина почему-то показался мне знакомым.

– Сенатор Стерлинг Эймс, – прошептала за моей спиной Сэди-Грэйс. – Неплохой человек. А вот дочь сенатора…

Сэди-Грэйс снова было начала выписывать ногой круги, но вовремя спохватилась.

– Его дочь? – переспросила я, когда сенатор с женой двинулись в сторону Лили.

Сэди-Грэйс перекрестилась, хотя я была уверена, что она не католичка.

– Дочь сенатора – это исчадие ада, вот она кто.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 7

Будучи в четвертом классе, я почти весь год училась рисовать лица. Я продавала портреты по два доллара за штуку на детской площадке, но автопортрет мне так и не удалось нарисовать. Мне словно чего-то не хватало, я никак не могла уловить какие-то черты своего лица, а все потому, что мать хранила в тайне их источник.

Может быть, именно поэтому я поймала себя на том, что разглядываю лицо сенатора, хотя он почти наверняка был слишком взрослым, чтобы быть Кавалером в тот год, когда мать стала Дебютанткой.

– Кэмпбелл Эймс – это Люцифер, – драматичным шепотом продолжала Сэди-Грэйс. – Вельзевул. Мефистофель. Сатана. Дьявол! – Она вздохнула. – Ладно, давай покончим с этим.

– Покончим с чем? – спросила я.

Это озадачило Сэди-Грэйс. Она перевела взгляд с меня на отдел косметики, где жена сенатора целовала Лили в щеку, а потом снова на меня.

– Что значит «с чем»? Мы должны пойти к ним и поздороваться.

– На самом деле мы не должны.

– Но… – Сэди-Грэйс утратила дар речи. Она потянулась в сторону сенатора и миссис Эймс, словно они были засасывающей ее черной дырой. Уже не имело значения, что она совсем недавно сама пыталась спрятаться и назвала дочь сенатора пятью именами Сатаны. В мире Сэди-Грэйс, когда в поле видимости попадался кто-то из знакомых взрослых, варианта было лишь два: поболтать или сгореть заживо.

Я последовала за ней, проигнорировав ее благодарный взгляд. У меня были свои причины проявить вежливость, но они не имели ничего общего с правилами этикета.

– Ты так давно не заходила в гости, Лили, что мы уже соскучились по тебе. – У жены сенатора был хорошо поставленный голос: чистый, звонкий и приятный слуху. – Но я знаю, Уокер скоро одумается.

«Соль на рану», – подумала я, когда встала рядом с Лили. Я ничего не знала об ее отношениях с бывшим парнем, но уже начинала понимать кузину: чем больнее ей было, тем шире она улыбалась.

И сейчас ей было очень больно.

Наверное, мне не стоило принимать это близко к сердцу, но я была не из тех, кто будет стоять и молча смотреть на страдания других людей. Сэди-Грэйс, должно быть, была такой же, потому что ее нервные движения стали такими дергаными, что отвлекли внимание сенатора и, самое главное, его жены от Лили.

– Вы уже знакомы с Сойер?

Трюк удался. Еще секунду назад я стояла спокойно в сторонке, а теперь Шарлотта Эймс уже крепко сжимала мои ладони в своих.

«Если вы хоть слово скажете про мои скулы, – думала я, – я за себя не отвечаю».

– Мы как раз помогали Сойер с нарядом для сегодняшнего вечера. – Лили продолжала обворожительно улыбаться.

– Ваше первое мероприятие в качестве Дебютанток! – Жена сенатора сжала мои руки. – Какое событие! Конечно, ты пропустила кое-какие приготовления, но я уверена, что мисс Лилиан очень быстро введет тебя в курс дела. Эта женщина может сдвинуть горы!

Подтекст был очевиден. Ты появилась в последнюю минуту, вот уж нежеланный придаток! Твоя бабушка заставила принять тебя в участницы!

К счастью, опыт, который вдохновил меня получить свидетельство об эквивалентности средней школы вместо аттестата^[7], сделал меня совершенно невосприимчивой к контекстам.

– Надо полагать, вы придете сегодня вечером? – вежливо поинтересовалась Лили у сенатора и его жены. Трудно сказать, ради чьего блага она сменила тему – моего или их. – А Кэмпбелл?

Сэди-Грэйс странно крякнула.

– Стерлинг. – Шарлотта Эймс положила ладонь на руку мужа. – Нам все же нужно выбрать тебе новую пару запонок.

– Да, мы придем, – ответил сенатор Лили. Он замялся – хотя нет, это неподходящее слово. Люди типа сенатора Стерлинга Эймса не мнутся. Они выдерживают паузу.

Они анализируют.

– Не могу сказать, что был хорошо знаком с твоей матерью, – обратился ко мне сенатор. У него были голубые глаза, черные волосы и лицо, которому хочется доверять, но лучше не стоит. – Однако женщины семьи Тафт, которых я знаю, – это сила, с которой стоит считаться. – Он сдержанно улыбнулся Лили и снова повернулся ко мне: – Если ты унаследовала хотя бы несколько черт характера от этой ветви своего генеалогического древа, то, подозреваю, отлично справишься с Балом Симфонии. И сегодняшним аукционом.

«А что насчет второй ветви моего генеалогического древа?» – думала я, наблюдая, как уходят сенатор с женой.

– Сойер? – Лили осторожно тронула меня за плечо. Я и не ожидала от нее такой проницательности. – С тобой все в порядке?

Прошло очень много времени с тех пор, как я позволяла кому-то заботиться обо мне. Если вы перестанете ждать, что люди смогут чем-то вас удивить, то у них не получится вас разочаровать.

– Аукцион. – Взяв себя в руки, я отодвинулась от Лили. – Что за аукцион?

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 8

Благотворительный аукцион «Жемчужины мудрости» являлся одним из традиционных мероприятий Бала Симфонии. Час спустя я все еще не понимала, кого или что тут продают с молотка.

Да и, если честно, знать не хотела.

– Сиди смирно, Сойер. – Лили говорила со мной очень даже любезно, но ее взгляд вполне мог принадлежать хладнокровному убийце.

Хладнокровному убийце с пинцетом.

Я отмахнула ее руку от своего лица.

– Боже, пусть лучше меня запрут внутри «сицилийского быка»^[8], чем я позволю тебе и дальше орудовать чертовым пинцетом и выщипывать мои чертовы брови!

– Ты только что помянула имя Господа всуе?

– Серьезно? – Мои теперь уже идеальной формы брови взлетели вверх. – Тебя это заботит? А не что такое Сицилийский бык?

– Полагаю, – чопорно отозвалась кузина, – речь идет о быке, созданном на крупнейшем острове в Средиземноморье.

Я с трудом сдержалась, чтобы не поведать ей, что Сицилийский бык – это древнее орудие пыток, в котором жертву зажаривали заживо.

– У тебя и правда красивые черты лица, – осторожно вмешалась Сэди-Грэйс. – Если ты только позволишь нам…

Я встала.

– По-моему, дальше я справлюсь сама.

Взгляд Лили был бы менее скептическим, даже если бы я объявила, что являюсь реинкарнацией Клеопатры.

– Платье, одобренное Лили, лежит на кровати, – напомнила я им. – Туфли рядом с платьем. Я на девяносто процентов уверена, что смогу одеться, не устроив апокалипсиса.

– Бабушка вынудила – и, скорее всего, не обошлось без шантажа – комитет Бала Симфонии позволить тебе стать Дебютанткой. Апокалипсис уже настал. – Лили сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, но прежде чем она успела объяснить мне всю серьезность ситуации, мимо моей головы пролетел оранжевый поролоновый дротик и угодил ей прямо между глаз.

Лили моргнула.

Я развернулась к двери, ожидая увидеть Джона Дэвида. Но младший брат Лили был не один, а со своим отцом. Джон Дэвид держал в руке нерф. Джей Ди согнулся у него за спиной, помогая целиться.

– Перемирие! – предупредительно закричал младший из виновников.

Дядя картинно оглядел Лили – и задержался на ее лице. Забрав у сына бластер, он театральным шепотом произнес:

– Беги!

Джону Дэвиду не нужно было повторять дважды. Как только мальчишка унесся прочь, Лили наклонилась, подобрала игрушечную пулю и отдала ее отцу.

– Лучше не поощрять его.

– Я очень любящий отец. – Джей Ди чмокнул Лили в макушку. – Что есть, то есть. И кстати, твоя мать немного переживает из-за сегодняшнего вечера, поэтому я заранее хочу заявить, что ты совершенно прекрасна такая, какая есть. – Дядя повернулся ко мне с той же самой улыбкой: – Обживаешься, Сойер?

– Если можно так сказать.

Лили прищурилась.

– Не возражаешь? – спросила она у отца и, забрав у него игрушечный бластер, повернулась, прицелилась в меня и приказала: – Надевай платье!

Я фыркнула.

Джей Ди медленно попятился из комнаты.

– Ну, на этом мне лучше откланяться. Прости, племянница. Я уже давно уяснил, что лучше не вмешиваться в спор между двумя и более женщинами из семьи Тафт.

И он ушел.

– И часто твоя мама «переживает»? – спросила я у Лили. До сих пор ни один из родственников не оказался таким, каким он мне представлялся. Тетя Оливия не походила на холодную и бессердечную – то есть она совсем не соответствовала любимым маминым описаниям.

– Мама просто любит, чтобы все было идеально, – дипломатично ответила Лили и опустила бластер. – Знаешь, Сойер, я не ищу конфликтов с тобой. Я стараюсь помочь тебе, потому что, так или иначе, мы с тобой в одной лодке.

Послушать ее, так мы как будто сидели вместе на спасательном плоту посреди кишащих пираньями вод. Хотя, если подумать, я собиралась дебютировать в высшем обществе.

Так что, возможно, Лили права.

Тронутая тем, что кузина связала наши судьбы, я решила быть помягче с Лили. Ей это все нужно не больше моего, тем более не она должна будет получить полмиллиона долларов.

Насколько мне известно.

– Расслабься, Лили, – ответила я, гадая, не подкупила ли ее бабушка, чтобы она сыграла счастливую хозяйку дома. – Что плохого может случиться?

15 апреля, 17:19

– Думаю, мы все согласимся, что все началось с аукциона.

– Кэмпбелл!

– Я же говорила. Она Люцифер!

– Аукцион. – Маки повысил голос, чтобы перекричать их. – Что за аукцион?

Все четыре девушки одновременно подняли на него глаза. Они выглядели такими… невинными. Милыми. Чистыми, как первый снег.

– Господин полицейский, – с наигранной скромностью обратилась к нему «Люцифер», – не мне, конечно, указывать, как вам делать свою работу, но на вашем месте я бы начала с аукциона. – Она заговорщически улыбнулась ему. – Если вы хотите узнать что-нибудь полезное, вам лучше сразу расспросить нас о наших сообщниках.

Восемь с половиной месяцев назад Глава 9

Одеться оказалось гораздо сложнее, чем я думала. Платье А-силуэта, которое выбрала мне Лили, было длиной до колен и сшито из темно-синего шелка, который плотно прилегал к телу. Но ладно цвет…

У платья не было бретелей.

В августе в округе Магнолия было либо жарко, либо ужасно жарко, либо жарко как в аду. А сегодня?

Было жарко как в аду. Я провела на огромном заднем дворе бабушки от силы минуты три, как начала потеть. Платье начало соскальзывать. И меня начали обступать люди.

– Должно быть, ты та самая скандальная Сойер Тафт!

Я смерила взглядом черноволосого голубоглазого симпатичного парня, который произнес эту фразу. Он был примерного моего возраста, может быть, на пару лет старше. Рядом с ним стоял второй парень, его ровесник, и состоял он на девяносто процентов из конечностей и на десять процентов из хипстерских очков.

Мистер Хипстерские-очки кашлянул.

– Мой кузен имел в виду, что слава о вашей красоте опережает вас. – Он умолк и нахмурился. – Или продолжает вас. – Парень взглянул на брата: – Опережает? Продолжает?

– Опережает, – подсказала я. – Слава о моей красоте опережает меня.

Парень, заговоривший первым, криво ухмыльнулся, и эта ухмылка показалась мне куда более искренней и куда более привлекательной, чем та, что была на его лице минуту назад. На мгновение мистер Высокий-темноволосый-и-красивый почти стал похож на человека.

– Знаешь, они найдут тебя, – протянул он, сделав глоток холодного чая, который, как я подозревала, был тайком разбавлен алкоголем. – Как далеко бы ты ни убежала, где бы ни спряталась, Дебютантки округа Магнолия найдут тебя.

Я прижала руки к бокам, зажав платье под мышками и остановив его стремительное сползание.

– Да, но я не прячусь.

Но мои слова, похоже, совершенно не убедили собеседников. Не помогало и то, что я старалась держаться как можно дальше от вечеринки, нагонявшей на меня смертельную тоску. На заднем дворе собралось около сотни человек. Ускользнуть от бдительного ока Лили было нелегко, но мне уже невыносимо было слушать очередное «Как приятно с вами познакомиться». А еще мне нужно было подтянуть платье, не спровоцировав Скандал.

Но самое главное: я хотела понаблюдать за взрослыми, присутствовавшими на этом мероприятии, особенно за мужчинами, которые могли оказаться тем самым таинственным отцом, – так, чтобы они не заметили, что за ними наблюдают.

– У меня для вас хорошие новости, Сойер Тафт! – Голубоглазый парень снова привлек мое внимание.

Ты знаешь, кто из этих благородных джентльменов сделал ребенка моей маме?

– Минут через пять твои подруги-Дебютантки поймут, что на этом мероприятии не хватает моей дражайшей сестренки. – Парень кивнул в сторону дальнего конца двора. – А вскоре это поймут и их матери.

Я проследила за его взглядом и увидела тетю Оливию. Она беседовала с миниатюрной белокурой женой сенатора и тремя женщинами из ее свиты, чуть менее миниатюрными и чуть менее белокурыми.

– Мой отец попытается обставить все так, будто моей сестре слегка нездоровится. – В голосе мальчика послышалось раздражение, когда он продолжил: – Моя мать скажет что-нибудь в духе: «Ну вы же знаете, какими могут быть девочки в этом возрасте», а потом как одержимая начнет увеличивать каждую ставку, которую моя тетя сделает на этом негласном аукционе. Тем временем друзья Кэмпбелл станут писать ей сообщения. Но она не ответит им точно так же, как за последние двадцать четыре часа не ответила ни на одно из моих сообщений.

– Кэмпбелл, – повторила я, вспомнив выражение лица Сэди-Грэйс, когда она пыталась убедить меня в том, что дочь сенатора – сам дьявол. – Твоя сестра…

– …пропала без вести, – закончил парень.

Значит, рядом со мной стоял Уокер Эймс. Сейчас стало очевидно, как они похожи с сенатором. Те же темные волосы, те же светлые глаза, те же широкие плечи.

– Моя младшая сестричка ни за что не упустила бы шанс поиграть в Великую императрицу со свитой приспешников, – продолжил Уокер. – Но нагадить нашему отцу – это точно в ее духе, и, насколько я знаю Кэм, тут, похоже, замешан парень. – Он наклонился ко мне и понизил голос: – Вот видишь, Сойер Тафт, очень скоро ты перестанешь быть новостью, какой бы скандальной она ни была.

– Уокер.

Мы с сыном сенатора одновременно повернулись к той, что назвала его имя.

– Лили, – ответил он.

То, как кузина держала голову, напомнило мне о том, как она сказала, что ее мать любит, чтобы все было идеально. Рискну предположить, что в те времена, когда Лили и Уокер были вместе, они составляли идеальную пару.

До тех самых пор, пока что-то пошло не так.

– Вижу, ты уже познакомился с моей новообретенной кузиной, – продолжила Лили.

– Мы как раз обсуждали тайны, связанные с этим обретением. – Голос Уокера зазвучал жестче, но в нем едва заметно сквозило потаенное желание.

– Ты пьян? – с невозмутимым видом спросила Лили.

Он посмотрел ей в глаза.

– Тебе полегчает, если да?

Я, очевидно, была уже лишней в этом разговоре. Не успела я сделать и пары шагов, как меня догнал кузен Уокера в хипстерских очках.

– Баллада о Лили Истерлинг и Уокере Эймсе, – с мрачным торжеством произнес он. – История на века, что уж говорить.

Парень поднял правую руку и приветственно салютовал мне.

– Я Бун, чуть менее привлекательный, но не менее галантный кузен Уокера.

Я выразительно посмотрела на него.

Но это не произвело желаемого эффекта.

– Неотразимое обаяние – вот мое главное достоинство.

Я сопротивлялась как могла, но уголки губ все равно поползли вверх.

– У них всегда так? – спросила я, оглянувшись на Уокера и Лили.

– Раньше они такими не были.

Но я не успела обдумать ответ Буна, потому что у него завибрировал телефон. Ему пришло сообщение, а я стояла близко и поэтому увидела фотографию.

Нижнего белья. Фотографию нижнего белья – и оно не висело на вешалке.

Глаза у Буна смешно округлились. Он посмотрел на меня, потом на свой телефон и снова на меня.

– Думаю, непосвященному это все будет очень трудно объяснить.

Я пожала плечами.

– Как по мне, это довольно прямолинейный намек – и кстати, это не мое дело.

– Ты все не так поняла, – быстро ответил Бун. – Это искусство.

Черный кружевной бюстгальтер крупным планом – это искусство?

– Ладно, так и быть, – признался Бун, – это все из-за сплетен.

– Сплетен, – повторила я.

– Ну да. По сути, сайт позволяет пользователям прикреплять к каждому секрету изображения – с определенными ограничениями к контенту, конечно, – а я, по сути, могу узнать последние сплетни. Между прочим, подписчики называют себя «секретиками», и лично мне это кажется таким исключительным…

– Бун, – перебила я, – о чем ты говоришь? Что… это такое?

Он повернул телефон, чтобы фотография заполнила весь экран.

– Это фотоблог, – объяснил Бун. – А это – искусство.

И тут мне стали видны все детали фотографии – а именно слова, аккуратно выведенные на коже девушки.

Я сказала «да». Он сказал, что никто не узнает.

– Кто сказал «да»? На что согласился? – пропел Бун. – И о чем именно никто не узнает?

Он помолчал.

– Я верно использовал слово «никто»?

– «Секреты на моей коже». – Я пропустила его вопрос мимо ушей, рассматривая эмблему внизу страницы.

– Ты никогда не слышала об этом сайте? – Бун начинал говорить на семьдесят процентов быстрее, когда в деле были замешаны сиськи. – За последние месяцы он стал очень популярным. Люди анонимно выкладывают секреты, а эта девчонка пишет их на своем теле. Никто не знает, кто она. «Секретики» считают, что она учится в Брайтоне, но я почти уверен, что это кто-то из Риджуэй-холла.

До Буна дошло, что светить этой фотографией не очень благоразумно, и он поспешно сунул телефон обратно в карман.

– В этом году Сойер тоже будет учиться в Риджуэй-холле вместе с нами. – Лили с легкостью влилась в нашу беседу, словно то, что произошло между ней и Уокером, которого нигде не было видно, не имело для нее никакого значения.

– Вообще-то я не буду учиться в вашей школе, – возразила я, когда Бун большими щенячьими глазами уставился на мою кузину. – Или в любой другой школе.

Это было одно из условий, которые я добавила своей маленькой красной ручкой.

– Сойер берет год перерыва между средней школой и университетом. – Словно призванная одной только мыслью о нашем контракте, бабушка влилась в наш разговор, как до этого Лили. – Это очень распространено в Европе.

Я отметила, что она не упомянула мой экзамен на подтверждение знаний по программе средней школы.

– Не могли бы вы поговорить с моими родителями о перерывах и их пользе для молодых людей, меня в частности? – Бун одарил мою бабушку улыбкой, которую, видимо, считал самой очаровательной из своего арсенала.

– Бун Мейсон, – ответила ему бабушка, и он сразу выпрямился, а его лицо приняло почтительное выражение, – сдается мне, тебя обыскался попечитель Кавалеров.

– Да, мадам. – И Бун убежал прочь, не забывая при этом держать спину прямо.

– Лили рассказала тебе о сегодняшнем аукционе, верно? – В фирменном стиле Лилиан Тафт бабушка – только тут до меня дошло, что Лили назвали в ее честь, – не прервалась ни на секунду и продолжила: – Этой традиции, чтобы ты знала, уже пятьдесят лет. – Она подняла перед собой плоскую квадратную коробку сантиметров пятнадцать шириной. – Итак, «Жемчужины мудрости». Каждая из Дебютанток надевает жемчужное ожерелье, а каждый из Кавалеров приносит с собой первое издание какой-либо книги. В конце вечера жемчуг и старинные книги распродаются с молотка. Половина вырученных средств идет в фонд бала, а другая – в благотворительный фонд, который выбрали Дебютантки.

Я взглянула на Лили, дабы убедиться, что я не единственная, кто возражает против того, что девушки предпочитают жемчуг мудрости, но ее взгляд был прикован к коробке.

Бабушка открыла ее, и я услышала, как у Лили перехватило дыхание.

– Мим! – благоговейно произнесла она. – Твой жемчуг!

Мне потребовалось мгновение, чтобы догадаться, что «мим» кузены называют бабушку, и еще несколько секунд, чтобы все-таки взглянуть на ожерелье, которое так заворожило Лили. Я плохо разбиралась в ювелирных изделиях, но даже мне стало понятно, что это украшение было великолепным. Три нити жемчуга скреплял изящный серебряный фермуар^[9] с изумрудом. Все жемчужины были безупречны. Как и три бриллианта, свисавшие с самой нижней нити из черных жемчужин, переливавшихся на свету всеми цветами радуги.

– Много лет назад, в такой же летний вечер, ваш дедушка купил для меня это ожерелье. – Ностальгическая нотка в голосе бабушки застала меня врасплох, и я на мгновение задумалась о дедушке, которого никогда не узнаю.

– Мим. – Лили никак не могла оторвать взгляд от коробки. – Ты не можешь выставить на аукцион свой жемчуг!

«Мим» сухо улыбнулась.

– Не пугайся так, Лили. Сегодня ожерелье пойдет с молотка в третий раз, и пока что оно всегда оставалось в семье. Ваши матери надевали его на свои «Жемчужины мудрости», и оба раза ваш дедушка предлагал лучшую ставку.

Она выразительно посмотрела на Лили.

– Подозреваю, твой отец не упустит его сегодня вечером. А пока… – Бабушка вытащила ожерелье из футляра и расстегнула его.

А потом вдруг повернулась ко мне:

– Сойер, не окажешь честь?

Лили даже бровью не повела. Только улыбнулась – широко, ослепительно.

Я сделала шаг назад.

– Это не…

– …просьба? – Лилиан Тафт закончила фразу по своему усмотрению. – Нет, дорогая.

Кузина немигающим взглядом следила, как бабушка застегивала ожерелье на моей шее.

– А что… – Лили проглотила вставший в горле ком. – Мим, а что надену я?

– Попечительница Дебютанток кое-что для тебя приготовила, – ответила бабушка, поправив волосы Лили, которые и без того лежали безупречно. – И что бы это ни было, ты оценишь украшение по достоинству.

Лили кивнула. Спустя секунду она извинилась и пошла прочь, на ходу поправляя прическу.

Когда кузина скрылась, я повернулась к бабушке:

– Это было подло.

– Я не имею ни малейшего представления, о чем ты, Сойер.

– Лили могла надеть ваш жемчуг, – продолжила я. – Мне-то все равно.

– А тебе должно быть не все равно, Сойер Энн! Каждый из присутствующих здесь захочет поближе рассмотреть этот фрагмент нашей семейной истории. – Лилиан помолчала, чтобы до меня дошло. – Что бы ты обо мне ни думала, я не жестока – когда нет необходимости и тем более по отношению к своей плоти и крови. Как я уже сказала Лили, твой дядя Джей Ди обязательно примет участие в аукционе и выиграет этот лот. Пока же… – Она сделала попытку пригладить мои волосы, но они были далеко не такими послушными, как у Лили. – Мы с тобой только что сделали так, чтобы у всех сегодня была уважительная причина подойти к тебе. Включая тех, кто помнит этот жемчуг на твоей матери, в особенности мужчин, которым иначе просто было бы нечего сказать юной девушке.

Бабушка провернула все так, что любой желающий мог пообщаться со мной под предлогом интереса к ее ожерелью.

В том числе и мой биологический отец.

– Мне просто любопытно, – сказала я, впечатленная ее махинациями в разы больше, чем мне бы хотелось. – Я приманка или крючок?

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 10

– Ты сегодня пользуешься популярностью. – Тетя Оливия одарила меня красноречивым взглядом.

Но я знала наверняка, что она понятия не имела, почему я общалась с каждым, кто подходил ко мне. Зачем запоминала их имена.

Зачем сохраняла в памяти каждое мужское лицо.

– Прямо-таки королева бала, – продолжала тетя, и хотя в ее тоне не было ехидства, у меня возникло ощущение, что в ее идеальном мире эта почетная роль должна была достаться Лили.

– Нам повезло, что я никого не ослепила. – Я хотела подтянуть платье, но тетя Оливия жестом приказала мне опустить руки.

– Они прекрасны, – выдохнула она.

– Вы про мою грудь?

Тетя оставалась абсолютно серьезной.

– Жемчужины! Конечно, я помню, как носила это ожерелье. А потом, когда пришел черед Элли… – Она вдруг умолкла.

Я росла по соседству с баром и с детства уяснила: иногда, чтобы заставить кого-то заговорить, достаточно просто промолчать.

Как и следовало ожидать, прошло всего несколько секунд, как тетушка нарушила тишину:

– Твоя мама блистала в этом ожерелье, Сойер. Скромная, конечно, немного неуклюжая и, бог знает почему, злая на весь мир. Но такая красивая…

– Злая? – переспросила я. Маму можно было описать многими словами, но таких, как скромная, злая и неуклюжая, в моем списке не было.

– Клянусь, иногда казалось, что Элли нравилось быть злой. – Словно поймав себя на том, что произнесла ругательство, тетя Оливия мигом добавила: – Конечно, у бедняжки были на то свои причины. Наш отец умер вскоре после того, как выкупил ожерелье на моих «Жемчужинах мудрости». Я так расстроилась, что он не смог сделать то же самое для Элли!

Но бабушка ясно выразилась: ее муж выкупал жемчуг оба раза. Я озвучила это, но тетя Оливия покачала головой.

– Да нет же! – возразила она. – Мы поженились тем летом с твоим дядей Джей Ди – это он выкупил ожерелье на аукционе Элли, как сегодня он выкупит его для Лили. Ты же не против, Сойер? Иногда создается ощущение, что твоя кузина влюбилась в эти жемчуга с первых дней своей жизни. Я всегда думала…

Ты всегда думала, что сегодня ожерелье наденет Лили.

В этот раз я не стала молчать, чтобы разговорить тетю. Вместо этого я решила поменять тему на другую, более важную для меня.

– А здесь есть кто-нибудь, кто был Дебютанткой вместе с мамой?

– У нас с Элли разница в шесть лет. – Тетя Оливия принялась обмахиваться правой рукой. – Стыдно признаться, но я была не очень в курсе, кто входил в круг ее общения. Может быть, если бы я… – Но она тут же спохватилась: – Что было, то прошло! Так, дай-ка подумать, кто здесь может быть одного с Элли возраста… У Шарлотты Эймс, Бэнкрофт в девичестве, была младшая сестра того же года рождения. По-моему, теперь она Фэрроу.

Тетя щелкнула пальцами.

– Грир! – торжественно объявила она. – Грир Ричардс. Я, конечно, не из тех, кто дурно отзывается о других, но она была та еще штучка. Они с твоей мамой были не разлей вода.

«Грир Ричардс, – тем временем вспоминала я. – Недавно вышла замуж, является распорядителем Бала Симфонии, и ее новая фамилия…»

– Уотерс, – поправилась тетя.

– Да?

Мы обернулись и увидели необычайно красивого мужчину, который выглядел слегка растерянным, словно только что очнулся от долгого глубокого сна.

– Чарльз! – обратилась к нему тетя. – Как поживаешь? Ты уже знаком с моей племянницей Сойер? Они с твоей Сэди уже подружились.

Мужчина тут же встрепенулся, стоило ему услышать «Сэди». Значит, Сэди-Грэйс – его дочь.

– Да, конечно. – Он учтиво, если не сказать сдержанно, улыбнулся мне. – Рад знакомству.

Тетя Оливия растворилась в толпе, а я вдруг осознала, что гадаю, сколько лет Чарльзу Уотерсу.

Нет, он слишком взрослый. Слишком взрослый, чтобы быть Кавалером, когда мама была Дебютанткой.

Его взгляд зацепился за ожерелье.

– Какой прекрасный экземпляр, – пробормотал Чарльз Уотерс. – Просто красавица.

Я собралась было выразить свою благодарность – в который раз за сегодняшний вечер! – когда он поднял палец к моему плечу. Уже намереваясь огласить ему список «Топ десять причин, почему нельзя касаться обнаженной кожи Сойер без разрешения», я вдруг поняла, что он тянулся не ко мне.

А к божьей коровке на моем плече.

– Красавица! – повторил мистер Уотерс, когда она переползла на его палец. – Coccinella septempunctata, – сказал он. – Семиточечная коровка.

Чарльз Уотерс запоздало вспомнил, что находится на официальном мероприятии, а не на конференции по энтомологии. Божья коровка улетела с его пальца, он вздохнул и печально произнес:

– Боюсь, ты сочтешь меня невоспитанным.

– Только между нами: я и сама бываю довольно невоспитанной. Могу проговорить с отрыжкой весь алфавит, если вам станет легче.

Он довольно долго смотрел на меня, а потом улыбнулся. И сразу стало понятно, в кого Сэди-Грэйс такая красотка.

– Чарльз! – Рядом с ним появилась женщина и взяла его под руку. У нее были длинные гладкие темно-рыжие волосы, и судя по тому, как она держалась, можно было сказать, что этот необычный оттенок был натуральным. – Милый, надеюсь, ты не утомил разговорами нашу новенькую Дебютантку?

Я была готова поставить тысячу долларов на то, что это та самая мерзкая Грир Уотерс. Мачеха Сэди-Грэйс была одета точно так же, как тетя Оливия, но вот только ее платье было чуть короче, а каблуки – чуть выше.

Две тысячи долларов на то, что все это совершенно не случайно.

– Мы уже ждем тебя за кулисами, – сказала мне Грир. – И вы только посмотрите на это ожерелье! Оно восхитительно!

Я позволила увести себя в отгороженную шторами зону позади подиума.

– Мне кажется, вы уже видели это ожерелье, – сказала я. – Тетя упоминала, что вы с мамой были подругами.

Грир Уотерс не растерялась. Не задержалась с ответом. Но я заметила, как что-то мелькнуло в ее зеленых глазах.

– Твоя мама была такой славной девушкой! Очень славной, но боюсь, у нас с ней было мало общего.

Мое молчание почти не подействовало на нее, в отличие от тети Оливии.

– Я была… – Грир рассмеялась. – Думаю, можно сказать, что в то время я была просто ужасной. Всегда в центре событий. Я была окружена вниманием и поклонниками и наслаждалась этим – ну, ты знаешь таких девушек.

Непохоже, что она была знакома с самокритикой.

– Элли Тафт была такой лапочкой! Но еще она была немного… другой, пожалуй? Она держала в руках весь мир, но, клянусь, ей это было совсем не нужно. Мы были очень разными. – Она обнажила зубы в ослепительной, но наигранной улыбке. – Так, а теперь давай поставим тебя на твое место.

Грир Уотерс схватила меня за плечо холеной рукой и буквально насильно воткнула в очередь, построившуюся за кулисами, прямо за Лили и Сэди-Грэйс.

– Выпрями спину, милочка, – обратилась она к падчерице. – И помни: тут не из-за чего паниковать!

Но после этой фразы Сэди-Грэйс занервничала еще больше.

Я вышла из очереди навстречу Грир, когда она проходила мимо.

– Грир, – окликнула я ее и тут же поправилась: – миссис Уотерс!

Это принесло мне несколько бонусных баллов. Твердо вознамерившись набрать еще, я продолжила:

– Вы все-таки были знакомы с мамой. Не вспомните, с кем она дружила? С кем проводила время?

Грир несколько секунд рассматривала меня с таким вниманием, с каким, как мне кажется, выбирала цветочные композиции или идеальный оттенок розового лака для ногтей.

– Думаю, она была близка с Лукасом.

– Лукасом? – переспросила я, и сердце бешено заколотилось.

– Лукасом Эймсом.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 11

Пока Кавалеры выстраивались перед Дебютантками – мудрость против жемчужин, – я вдруг поняла, что ищу глазами Уокера Эймса, а голова, казалось, вот-вот лопнет от напряжения. Лукас Эймс. Дядя Уокера? Его кузен?

– Его здесь нет, – прошептала мне стоявшая рядом Лили. – Уокера, я имею в виду. Ты же его ищешь? В этом весь он. Мама называет это полупорцией обаяния.

– Лили! – тихо вмешалась Сэди-Грэйс.

– Я просто говорю, что Уокера здесь нет, – ответила Лили, ее темные глаза сверлили меня. – Он был Кавалером в прошлом году. Окончил школу этой весной и был первым по успеваемости в классе. Сейчас он должен бы учиться в университете благодаря футбольной стипендии. Но. Вот так.

Видимо, на этом все. Я мысленно дополнила: «Уокер не поехал в университет. И он бросил тебя».

Наверняка существовал какой-то более дипломатичный ответ, но тактичность не была моей сильной стороной.

– Меня не интересует твой бывший, Лили. За исключением того, что он может быть – а может и нет – связан с тем неизвестным парнем, от которого забеременела моя мать.

– Ты можешь говорить не так громко? – Лили понизила голос. – То, что произошло с твоей матерью, не совсем…

– …уместно на вечеринке с коктейлями? – подсказала я.

Лили лишь на долю секунды позволила показать раздражение. Она быстро взяла себя в руки, отвернулась от меня и больше не сказала ни слова. Тем временем начался аукцион.

Сначала Кавалеры, а потом и Дебютантки один за другим проходили по подиуму, и очередь становилась все меньше и меньше.

– Ты будешь самой последней, – зашептала мне Сэди-Грэйс. – Из-за ожерелья твоей бабушки. И не обижайся на Лили. Она просто…

– …нормальный человек, который испытывает весь спектр человеческих эмоций и иногда действует в соответствии с ними? – закончила я. – Не волнуйся, Сэди-Грэйс. Я не питаю к Лили никаких нежных чувств, чтобы обижаться на нее.

Если вы перестанете ждать, что люди смогут чем-то вас удивить…

Вскоре за кулисами осталась только я.

– Как здорово, что мы снова встретились! – Уокер Эймс появился словно из ниоткуда.

Он направился прямо ко мне, но я провела достаточно времени в «Холлере», чтобы узнать его остекленевший взгляд. Если он и не был пьян раньше, то сейчас явно находился под воздействием алкоголя.

– Не утруждайся, – сказала я.

– Прошу прощения? – Даже алкоголь не мог заставить его забыть манеры истинного южанина.

– У меня есть правило. – Я помолчала. – Вернее, их три, но это гласит: «Не флиртуй с тем, кто флиртует с тобой, особенно если это твой ровесник».

Я видела, как страдала мать из-за расставаний с мужчинами. Я целовала слишком многих парней, которые не имели ни малейшего представления о том, как по-настоящему целовать девушку в ответ. Я знала, чего ждать, если довериться противоположному полу, и у меня не было намерения позволить какому-то обольстителю оставить меня в дураках – ни сейчас, ни когда-либо.

– А ты незаурядная личность, Сойер Тафт. – Взгляд голубых глаз Уокера немного прояснился, а голос зазвучал мягче.

– Вот именно, я личность. Но для тебя… – ответила я, и в этот момент Грир жестом показала, что подошел мой черед подниматься на подиум. – Для тебя я просто еще одна плохая идея.

Подтянув платье, я решила послать все к черту и скинула туфли, которые купила для меня Лили. По лестнице я взбежала босиком, перепрыгивая через ступеньку.

Пусть они смотрят. Пусть осуждают.

– Лот номер сорок восемь, – объявил аукционист. – Представлен мисс Сойер Тафт.

Он предложил мне локоть, чтобы провести по подиуму. Если бы я все еще была в туфлях на каблуках, то, скорее всего, взяла бы его под руку. Но я пошла сама, точно такой же походкой, которой ходила в гараже Большого Джима от одной машины к другой.

Свет прожектора слепил так сильно, что я не могла видеть публику, но через голос аукциониста до меня доносились перешептывания.

– Начальная ставка – десять тысяч долларов.

Я даже слюной подавилась.

– Кто-то предложил десять тысяч долларов?

Глаза наконец привыкли к яркому свету, и я увидела, как дядя поднял свою табличку. Некоторые участники тоже засуетились, но, судя по их заговорщицким улыбкам, бабушка была не единственной, кто желал, чтобы ее ожерелье осталось в семье.

Я поняла, что все это лишь спектакль, и мне ужасно захотелось, чтобы кто-нибудь наконец избавил меня от страданий.

И тут в борьбу вступил новый участник:

– Двадцать тысяч долларов!

Публика мгновенно притихла. Люди поворачивались, чтобы взглянуть на того, кто поднял ставку, однако этот человек смотрел только на меня.

– Кто предложит двадцать одну тысячу? – спросил аукционист у дяди.

Краем глаза я заметила, что сенатор Эймс начал пробираться сквозь толпу к этому новому участнику – мужчине за тридцать, который имел некоторое сходство с Уокером.

Неужели это Лукас? А когда мужчина снова перебил ставку дяди, я окончательно в этом уверилась и попыталась мысленно представить его рядом с мамой.

– Двадцать пять. – В голосе дяди сквозило напряжение, когда он снова поднял ставку.

Сенатор что-то настойчиво шептал в ухо Лукаса, которого недовольство брата, судя по всему, сильно забавляло.

– Тридцать тыся…

Но прежде, чем он успел закончить фразу, мужчина возраста бабушки вдруг шагнул вперед. Он выглядел очень элегантно и обладал раскатистым голосом.

– Пятьдесят тысяч долларов, последняя ставка.

Взгляд аукциониста метнулся к неподвижной фигуре моего дяди. Тетя Оливия что-то шептала – а скорее, шипела – ему на ухо, но Джей Ди застыл и был похож на изваяние.

– Последняя ставка, – напомнил о себе старик.

Аукционисту не нужно было повторять в третий раз.

– Продано!

15 апреля, 17:23

Малолетние преступницы в бальных платьях и белых перчатках были не способны говорить по очереди, и у Маки начала кружиться голова.

«Благослови вас Господь, – мрачно думал он. – Да уж, благослови тебя, Родригез. Будь ты проклят!»

– Девочки! – Маки не хотел кричать, но в голове уже шумело, а они все говорили и говорили. Он же представитель закона, черт подери!

Все четверо мигом закрыли рты и ошарашенно уставились на него.

«Быстрее, – подумал он. – Скажи что-нибудь… соответствующее полицейскому».

– Так, что вы там говорили о соучастниках? И при чем тут жемчужное ожерелье стоимостью пятьдесят тысяч долларов?

На мгновение повисла абсолютная тишина, а потом вновь включился хор голосов:

– Оно не стоит пятидесяти тысяч долларов.

– Это ты не стоишь пятидесяти тысяч долларов!

– Не думается мне, что в твоем положении…

– Довольно! – Маки решил еще раз испытать удачу. Он справится. Он способен контролировать ситуацию.

К сожалению, в этот самый момент взломщица подумала о том же.

– Скажите, господин полицейский, – язвительно спросила она, – а вы вообще в курсе, за что нас арестовали?

Восемь споловиной месяцев назад Глава 12

Говорят, в аду нет фурии страшней, чем женщина, которую отвергли^[10]. Но даже легиону фурий далеко до южной леди, лишившейся своих жемчугов. Бабушка была вне себя от гнева, когда сопровождала меня между столиками к мужчине, который в буквальном смысле обставил моего дядю и Лукаса Эймса.

– Дэвис. – Лилиан вперилась в него взглядом. – Это было неожиданно, даже от тебя.

– Даже от меня? – переспросил джентльмен. – Если я правильно помню, однажды именно ты с превеликим удовольствием сообщила мне, насколько я предсказуем. – Он повернулся ко мне и протянул руку: – Раз уж Лилиан позабыла о хороших манерах, полагаю, нам придется самим друг другу представиться. Я Дэвис Эймс. А кто же вы, юная леди?

Если бы взглядом можно было сжечь дотла, бабушка превратила бы мистера Эймса в горстку пепла.

– В данный момент я та, кто очень беспокоится за продолжительность вашей жизни.

Он усмехнулся, и его лицо мигом преобразилось.

– А она чем-то на тебя похожа, правда, Лил?

Бабушкино выражение лица почти дрогнуло. Она по-прежнему была в ярости, но на мгновение в ее глазах промелькнуло что-то еще.

– Мы с твоей бабушкой давно знакомы, – сказал Дэвис Эймс. – Собственно говоря… – Его взгляд скользнул по жемчугам на моей шее. – Я тоже был там, когда твой дедушка впервые купил ей это ожерелье. – Он снова посмотрел на Лилиан. – Если память меня не подводит, я обслуживал столики.

– И посмотри на себя сейчас! – Бабушка взяла себя в руки. Эти слова были похожи на комплимент, но я готова была поклясться, что она подразумевала нечто совершенно другое.

– Посмотри на нас, – ответил мистер Эймс.

На этой маленькой вечеринке все только этим и занимались – конечно, в открытую никто не пялился. Это было бы неприлично, поэтому небольшие группки прогуливались по лужайке, стараясь незаметно повернуться в нашу сторону.

Почему-то я сомневалась, что их интересовало, почему я была босиком.

– Эти жемчужины прекрасны, – дерзко заявил Дэвис Эймс, – но юная леди занимает меня куда больше. Ты девчушка Элинор.

Я так привыкла, что все называют маму Элли, что эти слова застали меня врасплох – как и внезапное осознание того, что если Лукас Эймс был моим отцом, то этот мужчина приходился мне…

Дедушкой?

– Дэвис, я уверена, что у Сойер найдутся дела поинтереснее, чем коротать вечер с нами, стариками. – Лилиан жестом приказала мне развернуться и расстегнула ожерелье. Ей было тяжело с ним расставаться, но Лилиан Тафт была не из тех, кто показывает слабость.

– До меня дошли слухи о последнем бизнес-проекте твоего зятя, – тихо сказал ей Дэвис Эймс. – Учитывая тот факт, что Джей Ди не закончил торги, когда мой идиот-сын открыл рот, тебе, пожалуй, стоит это проверить.

Лилиан протянула ему ожерелье, изогнув бровь. Между ними повисло молчание.

Мистер Эймс бережно взял украшение.

– Лил…

– Если ты хотя бы попытаешься отдать мне эти жемчуга, Дэвис Эймс, – прошелестела бабушка, с силой опустив в его руку футляр от ожерелья. В ее голосе смешались мед, пряности и сталь. – Я тебя прикончу.

Я так пристально следила за их обменом любезностями, что не услышала шагов еще одного человека и заметила его лишь тогда, когда он появился в поле моего зрения и заговорил.

– Между нашими семьями существует нечто вроде соперничества.

Я повернулась к мужчине, который выступил против дяди, – «сыну-идиоту» Дэвиса Эймса.

– Лукас? – уточнила я.

Его отец и моя бабушка были заняты перепалкой и не заметили, как я шагнула в сторону, вынудив мужчину сделать то же самое.

– Вижу, моя репутация меня опережает.

Я пожала плечами.

– Или продолжает.

Лукас Эймс фыркнул от смеха.

– Надо полагать, ты уже познакомилась с моим племянником Буном?

Много лет я гадала, кем был отец. Была ли у него семья. Но есть разница между абстрактными размышлениями о том, есть ли у меня тети, дяди и кузены, и вполне конкретной возможностью встретиться с ними сегодня.

– Вы были знакомы с моей мамой. – Во рту пересохло, но мне удалось произнести эти слова.

– Когда-то я был лучшим другом Элли. А она – моим. Как она поживает?

– Увлечена мужчиной, с которым познакомилась в баре.

Кто-нибудь другой сразу же прекратил бы разговор, но Лукас Эймс даже бровью не повел.

– Тем лучше для нее. Я сам убежденный холостяк и очень рад, что она не пополнила ряды.

– Какие ряды? – спросила я.

– Семейных. Окольцованных. Остепенившихся.

Я чуть было не сказала ему, что последние восемнадцать лет мама растила ребенка, но, по правде говоря, иногда у меня было такое чувство, что это я растила ее.

– Сойер. – Лилиан, видимо, закончила беседу с Дэвисом Эймсом и обнаружила, что я отошла. Она приблизилась и положила руку на мое плечо. – Почему бы тебе не поискать Лили?

Именно бабушка подкинула мне идею отыскать своего биологического отца. Именно она провернула махинацию с ожерельем в качестве приманки. И сейчас, когда на эту приманку клюнули, она отсылала меня прочь.

– Честно говоря, мне кажется, я уже нашел Лили. – Лукас кивнул в сторону столика рядом со сценой. – И Уокера.

Уокер сжимал в руке телефон. Лили, казалось, пыталась его успокоить. Уокер отмахнулся от нее и нетвердой походкой направился к своему отцу. И, словно кто-то щелкнул выключателем, Лукас в мгновение ока превратился из беспечного холостяка в семейного человека. Он пошел наперерез Уокеру и дружески обнял его рукой за плечи – но подозреваю, его хватка была стальной.

– Что-то у тебя неважнецкий вид, парень. Давай-ка отвезем тебя домой.

– Это все ее игры, – произнес Уокер, и его речь звучала на удивление четко. – Кэмпбелл. Это один из ее тестов. Что же еще?

– О чем речь? – неожиданно для себя самой спросила я.

Судя по взгляду, которым одарила меня бабушка, этот вопрос (а ведь на самом деле всем хотелось его задать) был такой же бестактностью, как пробежка голышом посреди этой вечеринки.

Но Уокер не имел ничего против. Он сунул мне свой телефон. Я посмотрела на экран и вслух прочла:

– «Дебютантки и Кавалеры любят поиграть».

– Сойер! – зашипела бабушка.

Я пропустила это мимо ушей и продолжила зачитывать сообщение, которое отправила брату Кэмпбелл Эймс:

– «Если я пропала… опасайтесь грязной игры».

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 13

За оставшийся вечер я узнала, что Кэмпбелл Эймс то и дело выкидывала «подобные трюки». Было не совсем ясно, что именно за трюки имелись в виду, но, судя по всему, Кэмпбелл запросто могла позаимствовать чужую машину и носить белое после Дня труда^[11]. Учитывая, что Уокер был не единственным, кто получил это сообщение, его предсказание о том, что я недолго пробуду самой скандальной новостью последних дней, сбылось.

«Дебютантки и Кавалеры любят поиграть. Если я пропала… опасайтесь грязной игры».

Несколько часов спустя я закатила глаза, смывая с лица остатки макияжа. Вот что происходит, когда у людей слишком много денег и слишком мало здравого смысла. Спасибо Кэмпбелл Эймс и ее маленькому трюку: Лукас, мамин хороший приятель, ушел прежде, чем я успела спросить, не вступал ли он в половую связь с мамой лет эдак девятнадцать назад.

Примостившись на антикварном письменном столе в «моей» комнате, я мысленно проиграла события сегодняшнего дня. Нужно было тщательно изучить все: точные слова сенатора Эймса, которые он сказал мне в универмаге, выражение лица Лукаса, когда он сделал ставку, тот факт, что в конечном итоге жемчужное ожерелье выкупил Дэвис Эймс. Будь я дома, отправилась бы на позднюю ночную прогулку, чтобы как следует обдумать каждую деталь, но здесь мне некуда было идти и не на что было отвлечься.

«Если Лукас мой отец, его семья наверняка хочет сохранить это в секрете», – размышляла я. Это было большое если. Никаких прямых доказательств у меня не было. То, что Лукас Эймс тесно дружил с мамой, и то, что сегодня он попытался перекупить ожерелье у дяди, еще не значит, что…

– Смотри, куда ставишь ногу! Это же моя голова.

Я выглянула в окно, которое оставила приоткрытым после того, как вылезла из душа.

– Сама смотри за своей головой! – последовал ответ. – Это моя нога!

Наступила тишина, но почти сразу же раздался приглушенный вскрик.

«Я не хочу ничего знать. Это не мое дело», – мысленно уговаривала я себя. И все же…

Я соскользнула со стола, подошла к окну, распахнула его и посмотрела вниз.

Сэди-Грэйс и Лили, одетые во все черное, спускались по самым настоящим шпалерам^[12]. Кто вообще возводит вдоль стен шпалеры?

«Мне-то какое дело, если они упадут и свернут шеи, – говорила я себе. – Мне все равно, куда они собрались, – я взглянула на часы, – в пятнадцать минут второго».

И все же… Мне некуда было идти и не на что было отвлечься. Я стояла и наблюдала за ними до тех пор, пока они не оказались на лужайке. А потом, когда они попытались незаметно (ну, им так казалось) прокрасться к улице, я покачала головой. Закатав рукава пижамной рубашки, я натянула спортивные шорты.

И слезла по шпалерам.

Я тайком шла за кузиной и Сэди-Грэйс три квартала. Их маленькое ночное путешествие закончилось на другой тупиковой улице. Только здесь здания были чуть меньше, чем на бабушкиной. Лили поднялась на крыльцо одного из домов и вытащила что-то из кармана.

Оказалось, это ключ – она вставила его в замок. Через мгновение они с Сэди-Грэйс исчезли внутри.

«Насколько все ужасно?» – вспомнился вопрос Сэди-Грэйс и ответ Лили: «Полагаю, это зависит от того, как относиться к тяжким уголовным преступлениям».

Умирая от любопытства, я подошла к входной двери. Они заперли ее за собой, но я быстро справилась с замком.

Мое отношение к преступлениям зависело от ситуации.

Внутри дома проводился ремонт. Некоторые комнаты были закрыты брезентом. Я прислушалась, чтобы понять, куда делись Лили и Сэди-Грэйс, но ничего не уловила. Я бесшумно пробиралась по коридору, подсвечивая путь телефоном, и вскоре разгадала одну из загадок.

На стене висел портрет тети Оливии и дяди Джей Ди в свадебных нарядах.

– Ясно, – прошептала я себе под нос, – значит, Лили нельзя обвинить во взломе с проникновением.

А вот меня можно.

Тот факт, что в доме тети Оливии шел ремонт, объяснял, почему вся семья Лили жила у бабушки, но не объяснял, почему вся такая правильная кузина сбежала посреди ночи, как налетчица в костюме от кутюр.

Я добралась до гостиной, но так и не обнаружила следов Лили или Сэди-Грэйс. Этой комнаты, в отличие от остальных, переделка, похоже, пока не коснулась. Единственным признаком того, что в доме никто не жил, были три коробки, аккуратно поставленные рядом с кофейным столиком. Каждая из них была подписана.

Мимо пометки Бал Симфонии трудно было пройти.

Засушенные цветы. Пара белых перчаток. Видеокассета. Подушечка с вышитыми золотыми нитками инициалами тети. Программка бала. Рыться в этой коробке было настоящим мазохизмом. Часть меня хотела узнать, во что именно я ввязалась, согласившись стать Дебютанткой, но другая, бо́льшая часть, желала выяснить, что тетя за человек.

Маму нельзя назвать надежным рассказчиком. Тетя могла или не могла быть «бессердечной и чопорной механической куклой», но несомненно то, что ей было уже за двадцать, она была замужем и довольно независима, когда маму выгнали из дома.

Она могла бы заступиться.

Могла бы помочь.

– Но ты не стала, – произнесла я вслух.

Я открыла альбом и наткнулась на уже знакомый изысканный шрифт. Бал Симфонии – гласила надпись изящными витиеватыми буквами. Периодически поглядывая на дверь – не покажется ли там Лили, – я начала листать альбом и остановилась на групповом снимке двадцати четырех юных девушек в одинаковых белых платьях, стоящих под знакомой мраморной аркой. Я нашла тетю Оливию и воскресила в памяти фотографию Кавалеров, которую украла из маминого ящика. Эти снимки были почти идентичны.

– Еще одна традиция, – пробормотала я, провела пальцами по выгравированной надписи Дебютантки Симфонии, а потом перевернула страницу. – А вот и Кавалеры Симфонии.

На меня смотрели двадцать четыре юноши в смокингах. Я начала искать на фото дядю и замерла. Взгляд зацепился за дату на снимке.

– Сойер?

Я вскочила на ноги.

– Лили.

– Что ты…

– Я проследила за вами, – перебила я.

Сердце бешено колотилось, а мозг работал со скоростью тысяча миль в час. Будто сквозь сон я слышала, как Лили сказала, что мне лучше пойти домой. Будто сквозь сон я поняла, что Сэди-Грэйс встала рядом с ней.

Я как будто оказалась в прошлом, и мне снова двенадцать. Я только что нашла фотографию в мамином ящике. Тогда она еще не была приклеена скотчем к задней стенке – мама сделала это, когда узнала, что я все видела.

Я заставила себя вернуться в реальность.

– Похоже, нам лучше сказать ей, – заметила Сэди-Грэйс. – Она может помочь.

– Сказать мне что? – Мой голос звучал ровно. Альбом оттягивал ладонь, но мне хватило секунды для отвлекающего маневра и элементарной ловкости рук, чтобы достать из него фотографию.

Двадцати четырех парней в смокингах, стоящих под мраморной аркой.

– Уже поздно, – выпятив подбородок, сказала Лили. – Тебе лучше уйти.

Свет из коридора освещал ее со спины. И только когда она отвернулась, я заметила на ее лице дорожки от слез. На долю секунды она стала похожа на маму.

Сколько раз в детстве я находила ее с таким же лицом?

– Я могу уйти, – ответила я, продолжая думать о фотографии, которую только что заполучила. – И уйду, если ты снова попросишь. Но… – Слово повисло между нами. – Я могу и остаться.

Я могла бы остаться, чтобы она рассказала мне, что происходит.

Я могла бы остаться, потому что мы одна семья.

Я могла бы остаться и придумать предлог, чтобы вдоль и поперек прошерстить тетину коробку, ведь я только что стащила оттуда фотографию – фотографию двадцати четырех Кавалеров, ровесников тети, включая ее мужа, – и она была точной копией той, которую я ранее своровала у мамы.

Единственное различие было в том, что год на маминой фотографии был зачеркнут. Как и четыре лица. Я считала, что мой таинственный отец участвовал в Бале Симфонии вместе с мамой. Я считала, именно поэтому она хранила эту фотографию.

Я ошибалась.

– Думаю, мы все-таки должны сказать Сойер, – решительно заявила Сэди-Грэйс. – Она выросла в баре.

Лили медлила, но через какое-то время спросила меня:

– Ты умеешь хранить тайны?

Я подумала о фотографии, которую сейчас украла, – и логичном выводе, что мой таинственный отец уже являлся совершеннолетним, когда маме было всего лишь семнадцать.

– Ты даже не представляешь, насколько хорошо.

Лили молча повела меня через дом к двери на задний двор, а затем к домику у бассейна.

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, – натянуто произнесла она, – ты должна знать, что мы можем все объяснить.

– Объяснить что?

Вместо ответа Лили открыла дверь в домик. Внутри находилась девушка нашего возраста – связанная, с заклеенным скотчем ртом и примотанная к стулу.

– Сойер, – угрюмо проговорила Сэди-Грэйс, – познакомься с Кэмпбелл Эймс.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 14

Как выяснилось, если и было что-то, способное заставить меня на время забыть о главном ключе к разгадке личности отца, который я только что нашла, так это похищение и незаконное удерживание дочери сенатора.

– Какого черта, Лили?

– Все не так плохо, как кажется, – заверила Сэди-Грэйс. – Мы кормим ее.

Кажется, у меня начиналась мигрень.

– Ну, то есть не совсем кормим, – затараторила Сэди-Грэйс, – потому что она сейчас на соковой диете, но…

Слова на соковой диете стали последней каплей.

– Если кто-нибудь сейчас же не объяснит мне, что здесь происходит, я выйду через эту дверь, – я ткнула большим пальцем в сторону выхода, – и позвоню в полицию. Нет, еще лучше – бабушке!

Лили отреагировала так, словно я дала ей пощечину – ну или специально пукнула в ее сторону.

– Ты этого не сделаешь, Сойер Тафт. – Она подняла подбородок и посмотрела мне прямо в глаза. – Это просто маленькое недоразумение.

Однако Кэмпбелл Эймс, даже несмотря на скотч, яростно возражала против такой трактовки.

– Мы не хотели ничего такого! – продолжала тараторить Сэди-Грэйс. – Просто… ну… так получилось.

– Как можно случайно похитить человека? – Это был риторический вопрос, но Сэди-Грэйс не уловила этого.

– Случайно вырубив его, – на полном серьезе ответила она.

– Еще это называется нападением с отягчающими обстоятельствами, – заметила я.

– Хочешь верь, хочешь нет, – тихо кашлянув, сказала Лили, – но это не мы здесь злодейки.

Спутанные каштановые волосы упали на лицо Кэмпбелл, когда она попыталась броситься на кузину, но то, чем они привязали ее к стулу, удержало ее.

– Честное слово, Сойер, – с вызовом проговорила Лили, – если ты не в силах сохранять объективность, не вижу смысла хоть что-то рассказывать.

– Объективность? – Я во все глаза уставилась на Лили. Неужели она сама не понимает, насколько нелепо обвинять кого-то в предвзятом отношении к похищению человека?

Видимо, нет.

Был лишь один способ наконец выяснить, что здесь происходит и какова вероятность того, что меня арестуют как соучастницу этого преступления. Я пересекла комнату и прежде, чем Лили успела меня остановить, сдернула скотч с губ Кэмпбелл.

– Да я вас засужу! Добьюсь вашего ареста! И полностью уничтожу вас! – Кэмпбелл в ярости уставилась на Лили. – Необязательно в этом порядке.

– Кэмпбелл Эймс, – ответила Лили таким непринужденным тоном, словно они вдвоем сели пить чай, – хочу представить тебе мою кузину Сойер. Она явно не разобралась в ситуации.

Учитывая, что я никого не похищала, а также не угрожала своим похитителям, побуждая их как можно дольше не отпускать меня, по-моему, в этой комнате мне единственной полагался приз за находчивость.

– Мы же извинились! – Сэди-Грэйс пятилась от Кэмпбелл, пока не врезалась спиной в стену.

Кэмпбелл устроила целое представление, презрительно смерив взглядом Сэди-Грэйс, а потом повернулась ко мне.

– Ты никогда не думала, – произнесла она медовым голосом, – как бы выглядело воплощение абсолютной неуверенности в себе и совершенного отсутствия социальной осведомленности?

Из Сэди-Грэйс вырвался какой-то сдавленный звук. Даже не глядя в ее сторону, я догадалась, что она снова начала выделывать балетные па.

– Ну не стой там как истукан! – прикрикнула на меня Кэмпбелл. – Развяжи меня!

Очевидно, меня по ошибке приняли за помощь. К несчастью для Кэмпбелл, в этом мире существовало только два типа людей: те, кто не был излишне жестоким и не смотрел на других свысока, и те, кого я бы с удовольствием оставила привязанным к стулу с заклеенным скотчем ртом.

– А теперь ты готова слушать? – тихо спросила меня Лили.

– А ты готова говорить? – парировала я.

Лили поджала губы.

– Кэмпбелл… – через какое-то время начала кузина. – Она…

Кэмпбелл приторно улыбнулась ей.

– И кто же я, Лилиан?

Вряд ли она случайно назвала Лили полным именем – именем бабушки.

Я никогда не верила в скрытые угрозы. Или в тонкие оскорбления. Поэтому я повернулась к самому прямодушному человеку в этой комнате.

– Секреты как пластырь, – сказала я Сэди-Грэйс. – Просто сорви его, и все.

Сэди-Грэйс сделала глубокий вдох, но стоило ей открыть рот, как Кэмпбелл заворчала, забилась на стуле, словно дикий пони, а потом заверещала так, что у нас в ушах зазвенело.

– Заставь ее перестать! – Сэди-Грэйс запаниковала.

– Зачем? – ответила я громко, чтобы перекричать непрекращавшиеся вопли Кэмпбелл. – Дома здесь расположены на приличном расстоянии друг от друга, так что ее никто не услышит. Мне-то что, если ей хочется вращать головой на триста шестьдесят градусов и блевать зеленой слизью?

Сэди-Грэйс на мгновение задумалась.

– Мы же давали ей капустный сок.

Кэмпбелл вдруг перестала орать как банши. Она окинула меня внимательным взглядом, а потом повернулась к Лили.

– Кузина, говоришь? Со стороны папочки или мамочки, а, Лили?

– Важнее, что я ее скандальная кузина, – ответила я, встав прямо перед стулом Кэмпбелл. – И раз уж мы заговорили о скандалах: я здесь всего двадцать часов, но уже поняла, что они по твоей части. Ты любишь внимание, и тебе нравится нарушать правила. Не могу не предположить, что если ты попытаешься рассказать кому-нибудь об этом и что если это будет твое слово против слова Лили…

Я замолчала, ожидая, пока до нее дойдет смысл сказанного.

Кэмпбелл расхохоталась.

– Ну разве ты не прелесть? – Страшно довольная, она наклонилась ко мне, насколько позволяли путы. – Рассказать тебе, как эта мисс Благопристойность проводит свободное время? Конечно, когда она не занята благотворительностью, не готовится к экзаменам, не стоит с прямой спиной и не упражняется в своих самых целомудренных улыбочках.

Кэмпбелл даже слишком наслаждалась происходящим.

– Как я провожу свободное время – это не твое дело, – тихо ответила Лили. В ее голосе сквозило отчаяние.

Кэмпбелл фыркнула.

– Убеждай себя в этом сколько хочешь, порнозвезда!

Внезапная тишина, последовавшая за этим оскорблением, была оглушающей.

Сэди-Грэйс внезапно ринулась вперед. Она снова заклеила скотчем рот Кэмпбелл, отбежала обратно и перекрестилась.

Дважды.

Затем она повернулась на цыпочках и умоляюще посмотрела на меня.

– Что мы будем делать?

Лили ничего не сказала, но на ее потрясенном лице читался тот же вопрос.

– Вы в курсе, что если человек вырос в бедном районе, это еще не значит, что он какой-нибудь криминальный авторитет?

Сэди-Грэйс нахмурилась.

– Почему нет?

Кэмпбелл перехватила мой взгляд. Несмотря на заклеенный скотчем рот, в ее глазах стоял торжествующий блеск, который словно говорил о том, что мы второй сорт по сравнению с ней и в конце концов все обернется в ее пользу.

Я была странным ребенком с еще более странными увлечениями, из-за которых меня выгнали из отряда девочек-скаутов. Меня родила несовершеннолетняя незамужняя девчонка. Меня называли словами и похуже, чем порнозвезда. И были парни, с которыми я всего лишь целовалась, но которые утверждали, что мы делали гораздо больше.

На меня смотрели так, как сейчас смотрела Кэмпбелл Эймс, бессчетное количество раз.

– Начни с самого начала, – сказала я Лили, направившись к выходу из домика и кивком приказав ей сделать то же самое. – Я готова тебя выслушать.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 15

Вся эта история началась из-за шантажа. Кэмпбелл была шантажисткой. Лили – той, кого шантажировали. К несчастью для кузины, она не могла дать Кэмпбелл ничего из того, что та хотела, кроме полного подчинения на неопределенный срок – то есть навсегда. Когда Лили воспротивилась, Кэмпбелл задумала привести в исполнение угрозу, и тогда Сэди-Грэйс, цитирую, «среагировала инстинктивно» и «чуть сильнее, чем нужно, обняла» дочь сенатора, чтобы удержать ее.

Кэмпбелл начала сопротивляться.

Девчонки повалились на нее.

И в итоге Кэмпбелл оказалась без сознания.

Я не стала спрашивать у этой сладкой парочки, почему они не обратились за медицинской помощью и как именно перевезли Вельзевула с места преступления – местного загородного клуба – в домик у бассейна Истерлингов. И не стала уточнять у Лили, чем именно Кэмпбелл ее шантажировала.

Вместо этого я спросила другое:

– Неужели раскрыть то, чем шантажировала тебя Кэмпбелл, хуже, чем быть обвиненной в похищении человека?

Лили опустила глаза.

– Возможно, кто-то подумает, что нет. Но только не мама.

Мне еще не доводилось видеть, как общаются Лили и тетя Оливия, но я не могла не вспомнить, как перед аукционом дядя Джей Ди зашел сказать моей кузине, что она прекрасна такая, какая есть, и что ее мама предпочла бы, чтобы титул королевы бала достался Лили.

«Одно дело стараться, но другое – перегибать палку», – всплыли в памяти слова тети.

Я не так уж много знала о Лили, но, думаю, можно с уверенностью сказать, что она старалась.

– Давай же, – выпалила вдруг кузина, – скажи, что это не твои проблемы! Скажи, что я сама постелила себе постель простынями из египетского хлопка, так мне в ней и…

«…спать», – закончила я про себя фразу Лили, которая внезапно отлетела в сторону. Только через секунду до меня дошло, что ее со всей силы сбил с ног огненно-рыжий и сидящий на соковой диете ком ярости.

Сэди-Грэйс ахнула в ужасе.

– Ты сгрызла свои путы? – спросила я нападавшую, впечатлившись против воли.

– Слезь с меня! – Лили пыталась сбросить с себя Кэмпбелл.

Но, к сожалению, кузина дралась кое-как, в отличие от безбашенной Кэмпбелл.

Сэди-Грэйс подскочила к сцепившимся девчонкам.

– Не заставляй меня обнимать тебя!

Кэмпбелл обхватила ее за лодыжку, и вот уже все трое катались по траве, как стайка гиен из высшего общества.

Скажи, что это не твои проблемы! Слова Лили стояли у меня в ушах. Вероятно, это был мудрый совет. Формально я и правда не имела к этому никакого отношения. Формально мы с кузиной были почти чужие друг другу.

Но у меня всегда была склонность воспринимать формальности как вызов.

Я взяла садовый шланг, включила воду и направила его на дравшихся девчонок. Пожалуй, я получала от этого чуть больше удовольствия, чем следовало.

– Что…

– А-а-а-а!

– Да как ты смеешь!

Последняя фраза прозвучала из уст Кэмпбелл, которая поднялась на ноги и злобно смотрела на меня из-под мокрых волос, с которых капала вода.

Я брызнула ей в лицо из шланга – так, на всякий случай.

Даже насквозь промокшая и изрядно помятая, Лили не утратила самообладания.

– Сойер, ты не обязана…

– …подписывать себе смертный приговор? – вставила Кэмпбелл. – Нет конечно. Она может развернуться и уйти.

Но я никогда в жизни не отступала, когда со мной говорили таким тоном.

– Как и ты, – заметила я. – Ты можешь забыть обо всем этом, забыть про свою дурацкую игру, которую ведешь против моей кузины, и просто уйти.

Кэмпбелл перебросила мокрые волосы через плечо.

– Я Эймс. Мы никогда ничего не забываем. – Она улыбнулась. – И никто не забудет, как я покончу с твоей очень шаловливой кузиной.

Я понятия не имела, чем Кэмпбелл шантажировала Лили, но судя по ее тону, под словом шаловливая подразумевалось шлюха.

Стиснув челюсти, я бросила шланг на землю.

– Можно сказать, что я эксперт по узлам, – ровным голосом произнесла я, а потом перевела взгляд на Лили и Сэди-Грэйс. – Мне понадобится веревка.

Познакомив Кэмпбелл со своими превосходными навыками владения веревкой, я забрала ее мобильник. Понятия не имею, как ей удалось отправить сообщение, будучи связанной и с заклеенным скотчем ртом, но, помня об этом и о том, что она совершила побег в лучших традициях Гудини, я не хотела рисковать. Вынув аккумулятор из телефона, я раздавила его ногой. Криминальным авторитетом я, конечно, не была, но в свое время пересмотрела много полицейских боевиков.

И сериалов.

– Как по мне, у нас есть два варианта, – обратилась я к Лили и Сэди-Грэйс, оттащив их как можно дальше от Кэмпбелл. – Первый: отпустить ее.

– Прошу прощения? – Почти бесцветные брови Лили взлетели на лоб.

– Оставим ее тут еще ненадолго, а потом уличим во лжи, – пояснила я. – Отец Кэмпбелл – сенатор. Думаю, он не обрадуется подростковым разборкам, которые привлекут национальную прессу. Она не подаст на нас в суд. Она не станет добиваться нашего ареста. Он ей просто не позволит.

Лили, похоже, мои слова мало убедили.

– У нее был телефон, – напомнила я. – Бог знает, как ей удалось воспользоваться им, но вместо того, чтобы связаться с полицией, она отправила то сообщение. Она захотела заставить людей говорить о ней, а не иметь дело с правоохранительными органами.

– Просто замечательно, – уныло ответила Лили. – Мы под угрозой полного социального уничтожения.

– Плавали, знаем, – сказала я. – Секрет в том, чтобы наплевать на это.

Я с таким же успехом могла попросить ветер не дуть. Лили была из тех, кто старается. Кому не наплевать.

– Очень поможет, – обратилась я к кузине, – если ты расскажешь мне, чем именно шантажирует тебя Кэмпбелл.

Повисла тишина. Вдруг телефон Лили завибрировал. Она посмотрела на экран. Стоило ей увидеть сообщение, как ее лицо побледнело. Немного помедлив, она подняла на меня карие глаза и протянула телефон с таким видом, словно в этот самый момент обнажала передо мной душу.

Я пристально посмотрела ей в глаза и только потом взглянула на экран. В «Секретах на моей коже» вышел новый пост, причем довольно фривольный: на фарфорово-белой коже внутренней стороны бедра неизвестной девушки была надпись, выполненная золотыми чернилами. Я удивилась, что моя благопристойная кузина подписана на этот блог.

Но тут все удивление мигом испарилось.

Убеждай себя в этом сколько хочешь, порнозвезда. Именно эти слова сказала Кэмпбелл Лили, прежде чем Сэди-Грэйс приструнила ее. А на аукционе Бун сказал мне, что он почти уверен, что эта анонимная модель с фотографий учится в Риджуэй-холле.

Рассказать тебе, как эта мисс Благопристойность проводит свободное время?

Лили молча закрыла глаза и опустила голову. Я нажала на ссылку и перешла на главную страницу сайта, чтобы посмотреть предыдущие записи. По фотографиям ничего нельзя было сказать, но телосложение и цвет кожи модели определенно соответствовали кузине. Обнаженки среди фотографий не было – но девушка на фото очень искусно раскладывала простыни.

Последний пост был опубликован только что, но было нетрудно настроить и отложенную публикацию.

– Ты хотела знать, чем меня шантажирует Кэмпбелл? – заставив себя открыть глаза, произнесла Лили. – Этим.

Лили Тафт Истерлинг была южанкой. Леди. Предпочитала одежду из двойных комплектов и знала толк в посуде для официальных ужинов.

И ко всему прочему у нее был блог с откровенными фотографиями.

– У Кэмпбелл есть какие-то доказательства, что это ты? – спросила я тихо.

Лили покачала головой, не желая отвечать. Я не стала давить на нее, поскольку по опыту знала, что, когда дело доходит до того, что девушка предпочитает делать со своими частями тела, ущерб никогда не пропорционален доказательствам.

– Первым вариантом было отпустить Кэмпбелл, надеясь на то, что она блефует. – Лили, похоже, удалось взять себя в руки, и она припомнила мои слова. – А какой второй вариант?

У меня раньше никогда не было кузины. Мне все еще было странно представлять кого-то, помимо мамы, когда я думала о слове семья. Но я не могла стоять в сторонке и наблюдать, как кто-то типа Кэмпбелл шантажирует даже незнакомого мне человека чем-то подобным.

А Лили не была чужой.

– Второй вариант тоже подразумевает освобождение Люцифера. – Я расправила плечи, словно генерал, собравшийся вести войска в бой. – Но сначала мы пороемся в грязном белье этой ведьмы и найдем что-нибудь, чем сможем шантажировать ее в ответ.

15апреля, 17:24

– Шантаж – какое мерзкое слово!

Маки понимал, что хлопавшая ресницами провокаторша просто дразнит его. Он прекрасно это осознавал, и ему было все равно, потому что взломщица оказалась права.

Он понятия не имел, почему арестовали этих девчонок.

– Вы кого-то шантажировали. – Молодой полицейский постарался, чтобы его слова прозвучали как утверждение, а не как вопрос.

– Кэмпбелл, – сказала самая чопорная, – заткнись!

Восемь с половиной месяцев назад Глава 16

Проснувшись в кровати с балдахином, я бы решила, что мне до сих пор снится дивный фантастический сон, если бы не пятидесятикилограммовый бернский зенненхунд, сидевший на моей голове.

– Не обращай на нее внимания, – раздался откуда-то сверху приятный голос. – Она просто хочет сладенького.

Еще не отойдя ото сна, я столкнула с себя Уильяма Фолкнера, которая послушно перекатилась на спину и подставила мне живот.

– У тебя ведь нет аллергии на собак? – спросила тетя Оливия со стороны шкафа. – Ужас какой, даже не знаю, есть ли у племянницы аллергия!

А еще вы не знаете, что любимое занятие вашей дочери – художественно изображать секреты высшего общества на линии бикини.

Вы не знаете, что человек, сделавший ребенка вашей сестре, входил в ваш круг общения.

Вы не знаете, что в вашем домике у бассейна удерживают одну из Дебютанток. Связанной и с кляпом во рту.

События прошлого дня одно за другим всплывали в памяти, и я села на кровати. Уильям Фолкнер, устав ждать, когда ей почешут животик, сама решила проявить ласку.

– Ну так что? – снова спросила тетя Оливия. – У тебя ее нет?

Я вытерла слюни со щеки тыльной стороной ладони и почесала бернского зенненхунда за ушами, пока она не успела предпринять новой попытки проявить ко мне нежность.

– Чего у меня нет?

– Аллергии, – повторила тетя Оливия. – Честное слово, у вас, девочки, внимание как у комаров. Лили вышла сегодня из ванной в пижаме из разных комплектов.

Если даже несовпадающие верх и низ пижамы Лили заставили тетю возмущенно цокнуть языком, мне было даже страшно представить, как она отреагирует, узнав, чем занимается ее дочь в свободное время.

– У меня нет аллергии, – ответила я и заставила себя выглянуть из-под балдахина, услышав звяканье вешалок о штангу. – Что вы делаете?

– Хм? – Для человека, который пару минут назад обвинил меня в том, что я не могу сосредоточиться, тетю было ужасно легко отвлечь. Прежде чем я успела повторить вопрос, она выскочила из шкафа и показала мне белый кружевной сарафан: – Как тебе этот?

– А что с ним?

– Знаешь, иногда ты так похожа на свою маму! Ладно, это пустяки. Как думаешь, может, оденешь его на бранч?

– Бранч? – повторила я.

Тетя Оливия нерешительно замялась, словно человек, который вдруг осознал, что допустил ужасную оплошность.

– Там, где ты выросла, нет бранчей?

Она как будто спрашивала, был ли у нас водопровод.

– У нас есть бранчи, – ответила я. Меня так и подмывало добавить: «И они такие, что пальчики оближешь», чтобы немного шокировать ее, но удалось сдержаться. – Просто я как-то не планировала идти сегодня на бранч.

– По воскресеньям мы всегда ездим на бранч в клуб, – сказала тетя Оливия таким тоном, словно эти воскресные бранчи были одиннадцатой заповедью. – Если ты верующая, то мы будем рады, если ты присоединишься к нам на утренней службе. Но впрочем, я не хочу давить на тебя.

– Это вы про церковь? – уточнила я. – А бранч…

– Бранч – это семейная традиция, – раздался голос.

Мы с тетей Оливией повернулись к двери. В проеме стояла бабушка в черных брюках и белом льняном пиджаке. На ней было ожерелье из нескольких толстых цепочек, и повседневным оно могло считаться настолько, насколько дома в этом районе могли сойти за небогатые.

Посмотрев сначала на мои взъерошенные после сна волосы, а потом на гигантскую собаку, развалившуюся на кровати, бабушка повернулась к тете.

– Пожалуй, лучше не белое, – сказала она, окинув взглядом сарафан. – У нас есть что-нибудь персикового цвета?

Тетя Оливия снова нырнула в стенной шкаф и появилась с точно таким же сарафаном, только другого цвета.

– Когда стиль и фасон тебе идут, – начала поучать меня бабушка любезным тоном, – всегда покупай этот предмет одежды в нескольких цветах. Базовых вещей никогда не бывает слишком много. – Она выхватила нужное платье из рук тети Оливии. – Дальше я сама разберусь, дорогая.

Я попыталась уловить нотки напряженности между ними, какой-нибудь намек на тетино недовольство из-за того, что ее отсылают прочь из моей комнаты, но если Оливия и обиделась, она никак этого не показала. Казалось, даже наоборот, ей нравилось делать то, что говорят.

«Ей нравится быть хорошей дочерью», – я практически услышала мамин голос, пока тетя Оливия выходила, позвав Уильяма Фолкнера.

Как только мы остались одни, Лилиан положила выбранное платье в изножье кровати.

– Я могла бы спросить тебя, чем таким вы с кузиной занимались прошлой ночью, что это заставило вас тайком прошмыгнуть в дом в три часа, но я бы солгала, если бы сказала, что мне неприятно видеть, как быстро вы с Лили сблизились. – Она провела рукой по платью, разгладив подол. – С девочками может быть… сложно. С семьей – тем более. Если бы твоя мать и Оливия были ближе… – Лилиан сжала губы и покачала головой. – Ты лучше справишься, если рядом будет Лили, чем в одиночку.

– Точно.

Я проигнорировала бабушкины слова. Пусть прошлой ночью я поддержала Лили, мне по-прежнему было трудно проникнуться мыслью, что она может точно так же поддержать меня. На меня всегда можно было положиться.

Что касается того, чтобы я положилась на кого-то другого, – с этим все было менее однозначно.

– На бранч ты идешь обязательно, – объявила бабушка, пропустив мимо ушей мой ответ.

Я не могла поклясться, что в контракте не было пункта об обязательных бранчах, поэтому не стала спорить.

Я решила торговаться.

– Хорошо, я пойду, – сказала я и вылезла из кровати. – Я даже надену платье.

Я открыла ящик прикроватной тумбочки.

– Только сначала вы должны кое-что для меня сделать.

Ночью, когда я наконец влезла обратно через окно и заставила себя выкинуть из головы сегодняшние разборки, я достала из кармана украденную фотографию. Взяв толстый черный маркер, я обвела кругами лица всех четырех Кавалеров, которые мама вычеркнула на своем снимке.

Я протянула фотографию Лилиан.

– Мне нужны имена вот этих четырех парней.

Наверное, можно было бы как-нибудь по-другому попытаться опознать их, но теперь все они были взрослыми мужчинами, так что зачем ходить окольными путями, если можно достичь цели, просто спросив напрямую?

Лилиан надолго замолчала, разглядывая лица на фотографии. Я видела, как на ее лице сменяются едва различимые эмоции. Гнев? Недоумение? Удивление? Сожаление?

В комнате по-прежнему стояла тишина, и я начала думать, что не дождусь от бабушки ответа, но она приятно удивила меня.

– Полагаю, ты узнала своего дядю. – Она указала на первого из четырех. – У него и сейчас такой же мальчишеский вид.

Он был единственным, кого я узнала. И я решила не задумываться о том, что это могло означать.

Я не хотела этого знать.

– Тот, кто не смотрит в камеру, это Чарльз Уотерс. Кажется, вчера ты с ним познакомилась. – Лилиан не дала мне времени переварить новую информацию. – Высокий, с самодовольным видом, в заднем ряду – старший из мальчишек Эймсов. Который сенатор.

Эймс. Как Уокер Эймс, Лукас Эймс и связанная по рукам и ногам шантажистка в домике у бассейна.

– Вот этот, с краю, – продолжала бабушка, но судя по ее тону, он не представлял особой важности, – зять сенатора. Тогда, конечно, он им еще не был, но именно Эймсы заплатили за него взнос Кавалера. А потом он женился на их дочери, Джулии.

– У мужчины, который женился на Джулии Эймс, есть имя? – уточнила я.

Бабушка молча убрала фотографию в ящик тумбочки, задвинула его и только потом ответила:

– Его фамилия Мейсон. Прошлым вечером ты познакомилась с его сыном Буном.

Этот тесный мир становился все теснее и теснее…

– А как его зовут? – настаивала я в большей степени ради того, чтобы показать ей, что вся эта информация меня ничуть не волнует.

Лилиан улыбнулась. То ли непроизвольно, то ли в качестве предупреждения.

– Томас. Томас Мейсон.

Внезапно мне стало нечем дышать. Мое полное имя Сойер Энн. Как-то раз мама сказала, что, если бы я родилась мальчиком, она все равно назвала бы меня Сойером.

Только в том случае полное имя звучало бы как Сойер Томас.

«Секреты на моей коже».

www.secretsonmyskin.com/community

Глава 17

Семейным автомобилем, естественно, оказался «Мерседес» – огромный внедорожник. Когда дядя проехал ворота охраны и начал подниматься по длинной извилистой дороге к загородному клубу «Нортерн Ридж», в голове у меня крутились только две вещи: непрекращавшийся монолог Джона Дэвида о том, как мы сможем защититься в случае зомби-апокалипсиса, и имя Томаса Мейсона.

Я всегда думала, что Сойер Томас – это игра слов, Том Сойер наоборот. Мне почему-то и в голову не приходило, что родись я мальчиком, мама назвала бы меня в честь кого-то.

Например, в честь биологического отца.

«Ты спешишь с выводами, – сказала я себе. – Это же не Олимпийские игры. Перестань».

– Джон Дэвид, если ты помнешь этот блейзер, я вздерну тебя за ногти на ногах. – Тетя Оливия на переднем сиденье проверяла помаду, глядя в карманное зеркальце. – И какое у нас правило о зомби на время бранчей?

Телефон Лили, лежавший на сиденье между нами, завибрировал. Я покосилась на него. Кузина тут же накрыла экран рукой, но недостаточно быстро.

«Секреты на моей коже». Не веря своим глазам, я посмотрела на нее. Серьезно?

Лили избегала встречаться со мной взглядом. Ее отец свернул на кольцевую дорогу и остановился под навесом кремового цвета. Я заметила стойку парковщиков, но даже не подумала смотреть на служащих. Лили разочаровала меня – она по-прежнему выкладывала посты в блог, из-за которого ее шантажировали, – и, возможно, из-за этого я распахнула дверь чуть сильнее, чем это было необходимо.

И только тогда увидела парковщика.

В свое оправдание могу сказать, что я не привыкла к тому, чтобы люди открывали передо мной дверцу машины, и он всего лишь тяжело охнул, когда она ударила его в живот.

Я вылезла из машины и взяла его за руку, чтобы удержать от падения.

– Ты в порядке?

Ореховые глаза парня смотрели прямо на меня.

– Жить буду.

С тех пор как я попала в Мир Дебютанток, мне впервые довелось услышать, чтобы кто-то говорилс акцентом, подобным моему. И хотя сейчас на нем была белая футболка поло с вышитыми инициалами клуба, что-то подсказывало мне, что он так же обожал носить поло, как я – сарафаны персикового цвета.

– Ник. – Рядом с парнем появился мужчина в точно такой же футболке и положил руку ему на плечо. – Место Джи-шестнадцать.

– Сюда, дорогая. – Тетя Оливия подтолкнула меня к зданию.

Вскоре я оказалась в вестибюле с потолками высотой не меньше десяти метров, который переходил в длинный коридор.

Я решила идти рядом с Лили, чтобы меня больше не толкали вперед, как заблудившуюся овечку.

Возможно, кузина хотела предвосхитить мои комментарии по поводу публикации в блоге, потому что она заговорила первой.

– И много парковщиков ты сделала инвалидами за последнее время? – прошептала она, когда мы шли по коридору.

– А ты успела много откровенных фоток выложить? – прошептала я в ответ.

Стоит отдать должное Лили, она не стала отнекиваться.

– Знаю. Я все понимаю. Там автопостинг. Мне нужно отключить его. – Она замолчала, когда к нам вышел метрдотель, чтобы поприветствовать ее родителей, а потом приглушенным голосом продолжила: – Не забудь: на бранче начинай с самой дальней вилки и двигайся по направлению к тарелке.

Бранч состоял из четырех блюд. Мы дождались прихода Лилиан и только тогда заняли места за столиком с видом на большой, ослепительно сверкающий бассейн. Джон Дэвид взял на себя смелость провести для меня большую экскурсию. Салат-бар был расположен в Зале для завтраков, завтраки подавали в Дубовом зале, ланч и мясо – в Ясеневом зале, а десерт – в Большом зале.

Меня так и подмывало перейти сразу к десерту. Отчасти потому, что я предпочитала придерживаться приоритетов, а отчасти потому, что Бун Мейсон в это самое время выкладывал на стеклянное блюдо печенье, миниатюрные пирожные, мусс и крем-брюле.

Если Бун здесь, какова вероятность, что его отец тоже где-то поблизости?

– Сначала салаты, – мрачно напомнил мне Джон Дэвид. – И мы можем говорить о зомби, только если они следят за своими манерами.

Когда я оглянулась на Большой зал, Буна, как и его огромной тарелки с десертами, уже не было. Мне потребовалось два раза сменить блюдо, чтобы найти предлог отправиться на его поиски. Я кротко извинилась и направилась в дамскую комнату, а по пути заглянула в зал с десертами. Поскольку Бун до сих пор не попался мне, я решила попытать счастья за аркой на противоположной стороне зала. Там пряталась еще одна зона отдыха, чуть меньше по размерам, чем бальный зал, в котором в данный момент наслаждалась всеобщим вниманием бабушка.

Бун сидел в компании четырех взрослых и двух пустых стульев за столиком с видом на поле для гольфа. Я узнала сенатора и его жену. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что вторая пара – родители Буна. У его матери были темно-каштановые волосы с едва заметным рыжеватым отливом, напомнившим мне о том, что у них с Кэмпбелл общая ДНК.

«Отлично, – думала я. – Половина людей из моего и без того короткого списка «Кто твой папочка?» приходятся родственниками девчонки, которую я помогаю удерживать в плену». Возможно, я бы и дальше порассуждала на эту тему, если бы не отец Буна. Томас Мейсон совсем не походил на себя с фотографии Кавалеров. Он сильно постарел и приобрел черты, которые совсем не вязались с его юношеским лицом. У него были песочного цвета волосы, на пару тонов светлее моих, и такой загар, который, как я подозревала, был связан не столько с пребыванием на солнце, сколько с генетикой.

– Дамская комната в той стороне.

Я едва услышала Лили, которая вдруг появилась рядом. Я понимала, что беззастенчиво пялюсь, но ничего не могла с собой поделать. За тем столом сидели двое из моего списка в четыре пункта. Наверное, они годами сидели вот так по воскресеньям за одним и тем же столом, их дети вместе росли, поедая восхитительные, словно с картинки, десерты.

– Сойер. – Лили схватила меня за локоть, и не успела я опомниться, как она потащила меня обратно в Большой зал, потом в длинный коридор, и мы оказались в дамской комнате. Я еще никогда не видела, чтобы в туалетах было столько мебели.

Я плюхнулась на одну из кушеток (наверное, это так называется).

– Тебе вообще знакомо выражение «не привлекать к себе внимания»? – спросила Лили. – Может, тебе просто повесить на себя неоновую табличку с надписью: «Темная личность»?

Я пыталась найти хоть что-то – может, схожие черты или подсказку от внутреннего голоса. Но для Лили я просто в открытую таращилась на семью похищенной ею девчонки.

Девчонки, которую я очень профессионально привязала к стулу.

– Ты преувеличиваешь. – Я поднялась на ноги и осмотрела уборную. За зоной отдыха висело зеркало и располагался ряд сверкающих гранитных раковин, а в стороне от них располагались туалетные кабинки.

Все они были пусты.

Убедившись, что теперь мы можем смело говорить, я повернулась к Лили.

– Если ты хочешь найти что-нибудь на Кэмпбелл, тебе нужно перестать быть настолько…

– …вежливой? – спокойным голосом подсказала Лили. – Настолько тактичной? Настолько законопослушной?

Я мужественно воздержалась от комментария о том, что про законопослушность в данном случае лучше не упоминать.

– Думай! – сказала я. – Если бы ты была компроматом на Кэмпбелл Эймс, где бы тебя спрятали?

Лили закрыла глаза. У меня было такое чувство, что она сейчас мысленно считала до десяти и, возможно, раздумывала, не придушить ли меня. Но когда ее глаза открылись, в них появился яркий блеск.

– Если бы я была… тем самым… то должна находиться в шкафчике Кэмпбелл.

Нам пришлось ждать еще две смены блюд, чтобы приступить к осуществлению плана. Шкафчик, о котором говорила Лили, находился в женской раздевалке. Похоже, Кэмпбелл играла в гольф.

Вот уж чего я не ожидала.

– Еще когда мы были детьми, она каждый год выигрывала Молодежный клубный чемпионат, – рассказывала Лили, пока выискивала нужный номер, постукивая ухоженными ноготками по шкафчикам. – Однажды я почти победила ее, но она сжульничала.

– Как можно сжульничать в гольфе?

Лили остановилась перед одним из шкафчиков.

– Ты можешь соврать про свой счет. – Она сжала в ладони металлический замок. – Будем надеяться, что комбинация та же, какой Кэм пользовалась еще в средней школе.

Лили пробовала открыть замок три раза. После третьей неудачной попытки я подумала, что она вот-вот разразится проклятиями.

– Отойди, – велела я.

Конечно, мне совсем не хотелось подкреплять убежденность Лили в том, что детство, проведенное вдали от роскоши, по умолчанию делает человека преступником, но я с девяти лет знала, как взломать простой кодовый замок.

– Попрошу заметить, – сказала я, – что я научилась взламывать замки не потому, что жила в бедном районе, а потому, что была очень странным ребенком с очень странными интересами.

Замок, щелкнув, открылся.

– Впечатляет! – Лили впервые на моей памяти злорадно улыбнулась.

Сдержанно улыбнувшись в ответ, я начала рыться в содержимом шкафчика Кэмпбелл. Туфли для гольфа, дезодорант, косметичка, забитая косметикой, косметичка с тампонами, два спортивных лифчика, стринги и…

– «Оксикодон»^[13]. – Я посмотрела на Лили, потом снова на пузырек с таблетками. – Они у нее легально, выписаны на ее имя.

Но помимо оксикодона я нашла еще два флакона с лекарствами.

– «Ативан»^[14], – прочитала я название второго. – И мультивитамины.

Как и окси, ативан был выписан на имя Кэмпбелл.

– Ативан используют для лечения тревожности, – объяснила Лили и повернула свой телефон, чтобы я прочитала описание, которое она открыла. – Вот уж никогда бы не подумала, что у Кэмпбелл с этим проблемы.

– Откуда тебе знать? – Я ощутила укол вины, и куда более сильный, чем когда привязывала Кэмпбелл к стулу. Если кто-то вел грязную игру, я отвечала ему тем же. Таков закон джунглей. Но даже жадные до власти сплетницы заслуживают хотя бы немного уважения к личной жизни.

Я не собиралась шантажировать кого-либо – кого бы то ни было – состоянием психического здоровья.

Чтобы отвлечь Лили, я взяла витамины. Они были безрецептурными и – ничего удивительного – дорогой марки. Я отвинтила крышку и заглянула внутрь, чтобы убедиться, что витамины для богатых людей ничем не отличаются от витаминов дешевых брендов. Так оно и было, но в тот момент не это стало самым большим открытием.

Я передала открытый пузырек Лили, чтобы она тоже посмотрела. Таблетки были белыми, но, когда я встряхнула их, между ними блеснуло что-то серебристое.

– Что это? – спросила Лили.

– Есть только один способ это выяснить.

Я выудила из пузырька металлический предмет. Он был в форме сердца и размером где-то между пятицентовой монетой и четвертаком.

– Шарм? – догадалась Лили. – Какая прелесть. Я смогу шантажировать Кэмпбелл, угрожая выдать ее слабость к браслетам с подвесками. Несомненно, это погубит ее.

Я помахала сердечком перед лицом Лили.

– Это не шарм, а жетон. – Моя соседка теряла кошку по нескольку раз на неделе. Я знала, о чем говорила. – Готова поспорить, что раньше он висел на ошейнике. – Я постучала пальцем по гравировке. – Имя. Номер телефона.

– Софи, – прочитала Лили. – Это имя хозяина или питомца?

– Главный вопрос в том, – ответила я, – почему Кэмпбелл прячет жетон питомца среди витаминов в своем шкафчике в гольф-клубе.

Я услышала, как через несколько рядов слева от нас открылась дверь. Быстро схватив из шкафчика последнее, что осталось – простой белый конверт, – я захлопнула дверцу и защелкнула замок как раз в тот момент, когда из-за угла вышла женщина.

– Лили! – Грир Уотерс первой поприветствовала кузину, чересчур широко улыбнувшись нам. – Я и не знала, что ты сегодня решила поиграть в гольф. Мама присоединится к тебе?

У Грир в руке была теннисная ракетка. Но складывалось ощущение, что она держит оружие.

– Я просто показывала Сойер раздевалку, – легко соврала Лили. – Она никогда не играла в теннис. Или в гольф.

На самом деле я играла в теннис – и ела бранчи, – но решила не перечить утверждению Лили, от которого Грир пришла в ужас.

– Ох, бедняжка! – тут же воскликнула она. – Но я уверена, что твоя бабушка сможет устроить несколько частных уроков.

– Мне больше по душе фехтование. – Я не смогла удержаться и наобум выбрала малоизвестный вид спорта. – Или верховая езда. А может, и бадминтон…

Лили толкнула меня локтем, и я подавила желание добавить яхтенный спорт. Нам удалось отвлечь мачеху Сэди-Грэйс, и та не обратила внимания, что стояли мы совсем не у шкафчика Лили. Я по-прежнему сжимала в левой руке конверт, а в правой – жетон.

Сейчас самое время делать ноги.

– Нам пора возвращаться, – сказала Лили. – Я обещала бабушке, что мы недолго.

Одно лишь упоминание Лилиан Тафт что-то сотворило с Грир. Она стала похожа на собаку, учуявшую стейк. «Ирландский сеттер, – думала я, глядя на ее волосы. – Лучший представитель породы, отчаянно стремящийся стать лучшим на выставке».

– Передайте от меня привет. И поблагодарите за помощь вчера.

Я сомневалась, что Лилиан считала себя помощницей на аукционе.

– Обязательно, – ответила я, протиснувшись мимо Грир к выходу.

Я придержала дверь для Лили и почти вышла из раздевалки, когда мачеха Сэди-Грэйс вдруг снова оказалась рядом. Еще секунду назад она стояла у шкафчиков, а теперь ее рука уже лежала на моем плече.

– Сойер, – тихим серьезным тоном обратилась ко мне Грир. – Вернувшись вчера домой, я подумала, что, возможно, была немного резка, когда ты спросила о своей матери. Так вот, можешь спрашивать меня о чем угодно.

Люди обычно крайне предсказуемы. Они не поворачиваются на сто восемьдесят градусов просто так.

– И вообще, – продолжала Грир, – если у тебя есть вопросы, я не советую задавать их кому-нибудь еще. После отъезда твоей матери страсти не сразу утихли. Уверена, ты понимаешь. Есть вещи, о которых просто не принято говорить в приличном обществе.

Я выдавила из себя улыбку, такую же фальшивую, как и у нее:

– Конечно.

Глава 18

После бранча я сразу позвонила по номеру, указанному на жетоне, но он больше не обслуживался. С компроматом нам не очень повезло, однако я в свое время увлекалась просмотром игр в профессиональный покер, а Лили воспитывалась в мире, где правили этикет и фальшь.

Мы обе умели блефовать.

Только через несколько часов нам удалось «пойти подышать свежим воздухом» – то есть навестить нашу пленницу. Когда мы пришли, Сэди-Грэйс уже была там. С блендером под мышкой.

– Кэмпбелл говорит, что больше не хочет капустный сок.

Я считала, что Кэмпбелл не в том положении, чтобы раздавать приказы, но, видимо, Сэди-Грэйс только и делала, что исполняла чьи-нибудь распоряжения.

– Пойдемте послушаем, что еще хочет сказать нам Кэмпбелл, – предложила я.

Я открыла дверь в домик у бассейна и поставила стул напротив пленницы.

Перевернув его спинкой вперед, я уселась, расставив ноги.

– У меня тут кое-что есть, и, похоже, это принадлежит тебе. – Сначала я вытащила жетон. На ее лице что-то мелькнуло, но так быстро, что я не успела распознать. Поэтому я продолжила: – Странно хранить такие штуки в пузырьке с витаминами.

– Вы взломали мой шкафчик в клубе? – Кэмпбелл призадумалась, а потом презрительно усмехнулась. – И как мне теперь быть, учитывая важнейшие сведения, которые вы, несомненно, получили?

Когда дело касалось сарказма, Кэмпбелл была на две головы впереди Лили.

– Да, теперь вы знаете, какими тампонами я пользуюсь… – притворно улыбнувшись, сказала Кэмпбелл. – Стыд и срам!

Можно по-разному блефовать, но и выдать себя тоже можно по-разному. По этому маленькому представлению я догадалась, что Кэмпбелл стремилась отвлечь наше внимание от главного.

– Я звонила по номеру на жетоне.

Вот оно! Это выражение на ее лице в этот раз исчезло не так быстро. Пока я не знала, что означал жетон для Кэмпбелл, но получила подтверждение того, что он ей важен и что ей неизвестно про отключенный номер.

Воспользовавшись моментом, я достала из кармана конверт, в который, конечно, уже заглянула, но позволила Кэмпбелл подумать, что открываю его впервые.

– Не письмо, – заметила я, вытряхнув содержимое конверта на ладонь. – Это вообще не бумага.

Я помахала выпавшим предметом.

– Это ключ.

Кэмпбелл перебросила волосы через плечо.

– А вон та прима-балерина сказала, что я по горло сыта капустным соком? Забудьте про долбаную диету. – Она обнажила зубы. – Если вы не хотите, чтобы я умерла с голоду, то принесите мне бургер.

– Ты же терпеть не можешь гамбургеры, – выпалила Лили.

– И тебя тоже, – парировала пленница. – Но мне очень понравится разоблачить тебя и поведать всем о том, какой маленькой развратной кошечкой ты на самом деле являешься. Правда же, Лили, на твоем месте я бы больше беспокоилась не о том, что подумают наши ровесники, а о том, что скажут взрослые. Твоя мама. Твоя бабушка. Смогут ли они после такого выйти в люди с высоко поднятой головой?

– Когда-то мы были подругами. – Лили не сводила глаз с Кэмпбелл. – Ты вообще помнишь это?

– О, милая моя… – Кэмпбелл мастерски умела изображать сочувствие. – У меня нет друзей. Есть только те, кто еще пригодится, и те, кто стал ненужным.

Нетрудно было додумать продолжение: «Догадайся с первой попытки, к какой категории относишься ты».

Я не спеша встала со стула. Кэмпбелл хотела, чтобы мы считали, будто этот раунд остался за ней, но я получила несколько очков. Пусть у нас пока не было на нее никакого компромата, но я убедилась, что у Кэмпбелл действительно имелся секрет.

А возможно, и не один.

Выйдя из домика у бассейна, Лили сразу же направилась в особняк. Я последовала за ней, а Сэди-Грэйс – за мной. Лили, не говоря ни слова, протиснулась сквозь толстую пластиковую завесу, закрывавшую один из дверных проемов, и начала подниматься по деревянной лестнице.

На втором этаже ремонт не делали. Оформлением интерьера явно занималась тетя Оливия – он был почти такой же, как в доме, где она выросла. Лили остановилась в дверях спальни – своей, как я предположила. После долгого и мучительного молчания она подошла к огромной кровати, сунула руку под матрас и достала планшет.

– Я никогда не захожу в блог через компьютер, – тихо сказала кузина. – Безопаснее использовать то, что можно спрятать.

Интересно, чем еще она пользовалась для «Секретов»? Камерой? Штативом? Простынями из египетского хлопка?

– Ты должна отключить автопостинг, – сказала я. – Заканчивай с этим.

Лили опустила голову. Я не могла видеть ее лицо, да и не хотела. Она сжимала планшет с такой силой, что дрожали руки – а может, это она дрожала и поэтому так вцепилась в планшет.

– Ты как? – нерешительно спросила Сэди-Грэйс.

– Я в порядке, – глухим голосом ответила Лили и несколько раз что-то нажала на планшете. – Блог заблокирован. Больше никаких постов. – Она умолкла, а потом судорожно вздохнула. – Наверное, мне лучше вообще удалить его, уничтожить как можно больше доказательств.

Так и правда будет лучше, но сможет ли она?

Почему-то я до сих пор не задавалась вопросом, что побудило кузину создать этот блог. Мне и в голову не приходило, что за этим скрывалось нечто большее, нежели желание пощекотать нервы и ловить кайф от риска. Но сейчас? Лили не была похожа на человека, которому пришлось отложить хобби. Она не была похожа на девушку, которая сожалеет о том, что совершила глупость.

Она выглядела так, словно умер кто-то близкий.

– Хватит! – Лили захлопнула чехол планшета. – С блогом покончено. Его больше нет.

Она подошла к мусорной корзине и уронила в нее планшет, который упал с резким звуком.

– Давайте привезем Кэмпбелл ее чертов гамбургер и вернемся домой.

Глава 19

Ни у Лили, ни у Сэди-Грэйс даже мысли не возникло привезти Кэмпбелл еду из «Макдональдса». Нет, нашей временной пленнице подавай органический говяжий бургер самого лучшего качества. Мало того, эти подружки-похитительницы купили аж два бургера по двенадцать долларов, потому что ни одна из них не могла точно вспомнить, любит Кэмпбелл авокадо или нет.

– Вы же понимаете, что она не будет писать на это отзыв?

В ответ я получила два недоуменных взгляда.

– «Пять звезд, – с каменным лицом продолжила я. – Не возражаю, если меня снова похитят».

– Поверь, – твердо ответила Лили, – мы понимаем.

Сэди-Грэйс серьезно кивнула.

– Кэмпбелл никогда не ставит пять звезд.

Я едва сдержалась, чтобы не начать массировать виски.

– Я просто пытаюсь сказать, что если вы чувствуете себя виноватыми, то, пожалуй, пришло время подумать о варианте под номером один.

Отпустить Кэмпбелл. Рискнуть и надеяться, что нас не арестуют и она не учинит скандал, которой повлечет за собой разоблачение Лили. Что вызовет еще больший скандал.

– Сойер. – Лили поджала губы, но все-таки заставила себя продолжить любезным тоном: – Дело даже не в том, что скажут люди. А в том, как сильно они будут этим наслаждаться. Я дочь Оливии Тафт Истерлинг. Я порядочная, уважительная и вежливая. Я говорю правильные слова. Я делаю правильные вещи. – Кузина глубоко вдохнула, но последовала долгая пауза, прежде чем она выдохнула. – Сэди-Грэйс, наверное, единственная из друзей, кто не будет радоваться моему падению.

– Это неправда! – тут же возразила Сэди-Грэйс.

– Так было, когда меня бросил Уокер.

Сэди-Грэйс не успела ответить, потому что у Лили зазвонил телефон. Она посмотрела на экран.

– Это мама. Стоит мне даже просто посмотреть на эти калории, – она подняла коричневый пакет с бургерами для Кэмпбелл, – а она уже знает.

Я забрала у Лили телефон и сбросила звонок. Судя по реакции, можно было подумать, что я совершила обряд черной магии.

– Твоя мама переживет, – сказала я.

– Ей просто нравится знать, чем я занимаюсь, – механическим голосом ответила Лили. – Где я нахожусь.

– Что ты ешь, – добавила я.

Лили ответила на мой язвительный комментарий вопросом:

– А разве твоя мама не заботится о твоем питании?

Когда я была маленькой, мы назвали нашу собаку Поп-Тартс^[15]. Представление мамы о сбалансированном завтраке наверняка не совпадало с представлением тети Оливии.

– Скажем так, если бы это я вела блог «Секреты» и моя мама узнала об этом, она бы постаралась превратить это в наше совместное хобби и попросила бы разрешения запостить несколько своих фоток.

Лили то ли пришла в восторг, то ли… в ужас.

– А знаешь, они никогда о ней не говорят. – Она замедлила шаг, когда мы приблизились к дому ее родителей. – О твоей маме. Я узнала о ее существовании, только когда училась в четвертом классе.

Видимо, Лили ничего не знала и о моем существовании.

– Это-то и страшно. – Сэди-Грэйс широко раскрыла глаза. – Кого-то они осуждают, но разговаривают с ними. А о ком-то…

Лили опустила глаза.

– Они перестают говорить о тебе. Навсегда.

Наверное, ей трудно поверить, что реакция на «Секреты» может быть такой же, как на подростковую беременность моей мамы, но почему-то я сомневалась, что ее утешит фраза: «Но зато они тебя не выгонят».

Как бы там ни было, мы определенно не собирались возвращаться к первому варианту.

– Ты просила гамбургер, – объявила Лили, открыв дверь домика у бассейна, – и мы привезли тебе га…

Она замолчала на полуслове.

Я выглянула из-за нее и поняла почему. Кэмпбелл исчезла.

Не веря своим глазам, я подошла к пустому стулу и подняла лежавшие рядом веревки.

– Как, черт возьми, она смогла…

– Я же говорила тебе, – прошептала Сэди-Грэйс, – она заключила сделку с дьяволом.

– Просто она очень гибкая, хочет отомстить и у нее острые ногти, – заметила Лили. Видно было, что завидная выдержка готова была ей изменить.

– Так и знала, что нельзя было соглашаться подпиливать ей ногти во время маникюра с горячими камнями! – возмутилась Сэди-Грэйс.

Я не смогла удержаться.

– Вы похитили ее и делали ей маникюр?

– Хватит уже, нашелся критик! – раздраженно ответила Лили. – Кэмпбелл сбежала, точка.

Она подобрала записку, лежавшую на стуле.

Я подошла ближе, чтобы тоже прочитать. Там было всего два слова.

«ИГРА НАЧАЛАСЬ».

И вдруг Лили бросилась вон из домика. Сначала я подумала, что ей просто надо на улицу, поскольку бранч просится наружу, но она продолжала бежать.

К дому.

Вверх по лестнице.

В свою комнату.

Мне удалось почти догнать ее – почти.

– Он пропал. – Лили опустилась на пол рядом с мусорной корзиной и совершенно неожиданно яростно пнула ее. – Планшет, с которого я публиковала посты в «Секретах», – хрипло прошептала она. – Я выбросила его, а теперь он пропал.

Глава 20

Остаток дня мы с кузиной провели в ожидании часа расплаты, но аккаунты Кэмпбелл в социальных сетях не подавали признаков жизни, а благодаря нескольким осторожным сообщениям, отправленным Лили, мы узнали, что даже самые приближенные из свиты Кэмпбелл до сих пор ничего о ней не слышали.

Полиция так и не появилась в доме бабушки.

На следующее утро кузина, похоже, твердо решила притворяться, что абсолютно ничего не произошло, и делала это с поразительным мастерством.

– Сегодня понедельник, – объявила Лили, когда вошла в мою спальню, машинально постучавшись в дверь. – Это значит, что клуб закрыт, а мероприятия Бала Симфонии проводятся с интервалом в месяц, но…

– Лили! – перебила я.

– Но, – продолжала та, – сегодняшний понедельник – исключение из правил. В «Нортерн Ридж» прекрасно знают, что занятия в Риджуэй-холле и Брайтоне начнутся только на следующей неделе, а мамочки из комитета Бала понимают, что «Жемчужины мудрости» интересны больше родителям, чем Кавалерам и Дебютанткам. – Она быстро перевела дыхание. – Сегодня наш день.

– Сегодня? – переспросила я.

Лили подошла к моему шкафу.

– Тебе понадобится бикини.

Спустя три часа я смирилась с тем, что Лили не собиралась обсуждать Кэмпбелл Эймс, пропавший планшет и прочие составляющие надвигавшейся катастрофы. И еще у меня появился новый жизненный девиз: «Вы можете заставить меня надеть облегающий купальник, но вы не можете заставить меня снять шорты и футболку с вырезом, которые я собираюсь надеть поверх него».

Лили изо всех сил пыталась настоять на дизайнерской «накидке» – это название совершенно не отражает сути того, что мне было предложено, – но я выиграла эту битву. А когда мы пришли на вечеринку у бассейна, я очень скоро поняла, что в этой компании чем более сомнительным является наряд, тем больше комплиментов он получает. Никто не говорил прямо, что я как будто взяла ножницы и порезала футболку из дешевого универмага (на самом деле так и было). Вместо этого мне говорили, что я выгляжу просто чудесно .

Я так оригинальна.

И разве не здорово, что в то же самое время меня совершенно не волновало, как я выгляжу?

– Оскорбление не считается оскорблением, если ты выражаешь его в форме вопроса.

Я ушла подальше от бассейна и укрылась в эллинге^[16] загородного клуба «Нортерн Ридж», который, по сути, был не эллингом, а эдаким фешенебельным баром. И я была не одинока в своем желании спрятаться среди луковых колец и коктейлей из креветок.

– В то же время, – продолжил Бун Мейсон, – оскорбление не считается оскорблением, если ты говоришь его как комплимент и называешь оскорбляемого милым или при этом с пренебрежением и совершенно неискренне критикуешь себя. Креветку?

Он предложил мне тарелку, на которой было много закусок.

– Нет, спасибо, – сказала я, мысленно вернувшись к тому моменту, когда увидела его накануне у буфета с десертами. Мозг заработал с удвоенной силой, пытаясь найти в его лице хоть какое-то сходство, каким бы незначительным оно ни было, с моим собственным.

Ведь он сын Томаса Мейсона.

– Я руководствуюсь по жизни всего несколькими правилами, – сказал Бун, явно наслаждаясь тем, что разговор в основном ведет только он. – И одно из них гласит: «Никогда не отказывайся от бесплатных ракообразных».

Внешне Бун был совершенно не похож на меня, но было легко представить его ребенком, раз за разом увлекавшимся поистине странными идеями.

– У меня тоже есть правила, – неожиданно для себя произнесла я. – «Не флиртуй с тем, кто флиртует с тобой, особенно если это твой ровесник». «Если ты перестанешь ждать, что люди смогут чем-то тебя удивить, то у них не получится тебя разочаровать». «Говори то, что думаешь, думай о том, что говоришь».

На мгновение воцарилась тишина.

– Как занятно, – сказал Бун, удивительно хорошо подражая последней Дебютантке, которая «не оскорбляла» меня. – А ты интересная девушка.

Он криво улыбнулся.

– И еще я могу быть твоей единокровной сестрой.

Я говорила, что не верю, будто светские условности могут помешать правде. Но важно не только говорить, но и делать. Я пришла сюда – в дом Лилиан, в высшее общество, на сегодняшнюю вечеринку у бассейна – не для того, чтобы скромно сидеть в сторонке и наблюдать за происходящим.

Я пришла сюда за ответами.

– Ты можешь быть кем? – возмутился Бун, брызжа слюной.

– Да не расстраивайся ты так! Твой отец – всего лишь один из тех, кто мог заделать ребенка моей маме. Ты можешь быть моим единокровным братом и точно так же можешь быть моим кузеном.

Нахмурившись, Бун съел еще одну креветку. Ему потребовалось еще три, чтобы прийти в себя и начать задавать вопросы.

– Единокровным? – спросил он. – Или кузеном, который обречен на несчастную любовь?

Я выразительно посмотрела на него.

– Когда-нибудь ты начнешь считать меня очаровашкой, – пообещал Бун. – А я когда-нибудь перестану флиртовать с тобой.

Вдруг откуда ни возьмись к нашей беседе присоединился третий участник.

– И зачем тебе это делать?

Я повернулась.

Уокер Эймс был одет не для вечеринки у бассейна. Он как будто только что вышел с поля для гольфа.

– И вот мы снова встретились, Сойер Тафт, – проговорил он. – Ты собираешься на всех мероприятиях отсиживаться в тени?

– Она не отсиживается, – быстро ответил за меня Бун. – Она…

Я ждала, что он скажет что-нибудь о неожиданной новости, которой я только что его ошарашила, но вместо этого он сунул мне в руки тарелку.

– Она забрала себе все креветки.

– На самом деле… – начала было я, но Бун ткнул меня локтем. Не говори Уокеру о его отце, как сказала мне о моем. Это сообщение было таким же четким, как если бы он проговорил его вслух.

Решив на этот раз, что береженого бог бережет, я выбрала чуть менее чувствительную тему для разговора.

– Есть новости о твоей сестре, Уокер? – спросила я.

– Никаких. – Он смотрел в окно на бассейн. – Но есть вероятность, что кто-то здесь что-то знает.

Я проследила за его взглядом. Дебютантки и Кавалеры отдыхали у бассейна. В воде играли в волейбол, а ближе к краю шутливый бой парочек быстро перерастал в клубок из переплетенных конечностей и сексуального напряжения.

Я поискала Лили и увидела ее сидевшей на бортике бассейна вместе с Сэди-Грэйс. Взгляд Уокера остановился в том же направлении. Он уже окончил школу. Он не был Кавалером, и моя кузина вряд ли ожидала, что ее бывший сегодня тоже будет здесь.

– Приятно видеть тебя трезвым, – сухим тоном сказала я Уокеру, отвлекая его от Лили. – Тебе идет. Так ты похож не на несчастного богатенького мальчика, а на почти полноценного члена общества.

Уокер бессознательно улыбнулся вежливой улыбкой – с той самой полупорцией обаяния, про которую говорила Лили. На мгновение его дежурное выражение лица изменилось: он стал менее красивым, зато более настоящим.

– Вот про это я и говорил, – сказал Уокер Буну, прежде чем повернуться и уйти. – Зачем переставать флиртовать с незабываемой Сойер Тафт?

Не дожидаясь ответа, он вышел из эллинга, но у бассейна повернул налево, оставив меня гадать, кто же именно мог что-то знать о его сестре.

– Он очень заботится о Кэмпбелл, – сказал Бун. – Всегда стремился защитить ее.

– Это не объясняет, почему ты не захотел, чтобы я рассказала ему про его отца.

Бун съел пару креветок, но уклонился от прямого ответа.

– То, что ты сказала о моем отце, его сперме и яичниках твоей мамы? Честно говоря, мне трудно это представить. Дядя Стерлинг – или, как я люблю его называть, сенатор Заправляла – часто говорит, что я весь в Мейсонов, имея в виду, что я такой же простак, как и мой отец.

– Хороший у тебя дядя, – прокомментировала я.

Бун лишь пожал плечами.

– Это его способ вывести из себя маму, потому что она Эймс. Как Уокер. Как Кэмпбелл.

Я росла без братьев и сестер – как родных, так и двоюродных. Но мне не составило труда распознать в этих словах легкое раздражение. Бун все время жил в тени своих кузенов.

– Мой отец… – Бун подыскивал нужные слова. – Он из среднего класса. Понятия не имею, как они с дядей Стерлингом подружились, но так вышло. Мой отец вкусил красивой жизни и не захотел возвращаться к прежней. – Бун помолчал. – Он добился успеха и женился на одной из Эймсов. Сейчас, мне кажется, он уже иногда жалеет об этом, но в то время?.. Не могу представить, чтобы он рискнул всем ради какой-то женщины.

«Не женщины, – подумала я. – Почти девочки».

– Моя мама, мягко говоря, весьма злопамятна, – продолжил Бун почти с нежностью. – Она бы похоронила его, если бы он ей изменил.

Возможно, Бун был прав насчет своих родителей, но моя мать не просто так вычеркнула лицо Томаса Мейсона с фотографии.

И если бы я родилась мальчиком, назвала бы меня Сойер Томас.

– А что твой дядя? – спросила я, вернувшись к теме, которую он предпочел избегать. – Сенатор. Есть идеи, на что он был способен примерно так восемнадцать лет и девять месяцев назад?

– Абсолютно никаких, – с готовностью ответил Бун. – Но могу я посоветовать тебе не задавать этот вопрос другим членам моей большой семьи? Все мы очень беспощадные, особенно дядюшка Стерлинг.

«Вот почему, – догадалась я, – он не хотел, чтобы я говорила про это с Уокером».

– Уж я не пропаду, – заверила я.

Буну, похоже, не понравился такой ответ.

– Я посмотрю, что смогу выяснить, – пообещал он. – Насчет моего дяди, моего отца, твоей мамы. Просто… наберись терпения, дружок!

– «Дружок»? – не веря своим ушам, повторила я.

– Эй, – сказал Бун, – сама решай, что будешь делать со своими чувствами ко мне в свете нашего возможного родства, а я со своими уж разберусь.

Глава 21

Япродержалась на вечеринке у бассейна еще час, но потом решила сбежать. После осмотра территории я поняла, что мне остается всего два места, где можно было бы наконец вдохнуть полной грудью: лужайки с ярко-зеленой травой, где люди играли в гольф, и переулок, ведущий к мусорным контейнерам.

Я выбрала второй вариант. Представьте мое удивление, когда я обнаружила, что Мусорвилль уже занят.

– Простите. – Парень, прислонившийся к стене здания, тут же выпрямился. Его телефон переместился в карман, а взгляд – в какую-то точку над моим правым плечом.

– За что ты извиняешься? – спросила я.

Вопрос настолько его удивил, что он перевел взгляд на меня. И я сразу же узнала эти глаза.

Парковщик. Сегодня на нем была другая одежда: темно-синие купальные шорты и облегающая рубашка с эмблемой клуба.

– Сегодня ты спасатель?

– Подменяю друга, – ответил он. – Но не волнуйся, у меня есть лицензия.

– Вот уж о чем бы я волновалась в самый последний момент.

Парень сдержанно улыбнулся.

– Недавно здесь?

– Что меня выдало?

– Кроме акцента, одежды и того факта, что для тебя нормально не улыбаться? – Он снова прислонился к стене, но только в этот раз его плечи были на одном уровне с моими. – Абсолютно ничего.

Я уже была готова улыбнуться, но звук открывшейся и закрывшейся двери, ведущей в переулок, разрушил момент. Парковщик покосился в сторону двери, и это не прошло мимо меня. Я выросла над баром и научилась распознавать драчунов. В футболке поло или форме спасателя, неважно. Этот парень привык держаться спиной к стене и смотреть в оба.

Он был из тех, кто не бежит от драки.

«Какой еще драки?» – спросила я себя.

Я повернулась к человеку, который вышел к нам, и обнаружила, что стою лицом к лицу с Уокером Эймсом.

– Мне лучше уйти, – сказал парковщик. Он прошел мимо меня и попытался протиснуться мимо Уокера.

Тот отошел.

– Ник, – окликнул он. – Ник, верно же? Есть минутка? – Уокер не стал дожидаться ответа. Такое случается с теми, кто вырос в мире, где им всегда отвечают «да». – Нам нужно поговорить.

– Мне пора возвращаться к работе. – Ник стоял с непроницаемым выражением лица. Он был похож на скалу.

Уокер не сдавался.

– Это займет буквально секунду.

Ник бросил на меня быстрый взгляд. Он явно хотел, чтобы я ушла, но они с Уокером загородили проход.

– Она с тобой? – спросил Уокер.

– Кто? – переспросил Ник, а потом показал на меня: – Она? Мы только что познакомились.

Уокер посмотрел на меня. Похоже, он только сейчас меня заметил.

– Сойер, ты не могла бы дать нам пару минут?

Теперь уже я вальяжно прислонилась к стене.

– Можете не торопиться.

Ника это позабавило, пусть он и старался этого не показать.

Следующий вопрос Уокера заставил его лицо снова принять непроницаемое выражение.

– Кэмпбелл, случайно, не у тебя отсиживается?

Ник смерил Уокера взглядом.

– По-моему, ты что-то путаешь.

– А мне кажется, ты как раз в ее вкусе, – продолжил Уокер. – Слушай, что сестра делает и с кем – это не мое дело. Я просто хочу знать, что с ней все в порядке.

«С ней точно все в порядке, – подумала я. – И раз она не вернулась домой после того, как сбежала, то я на восемьдесят процентов уверена, что она что-то замышляет».

– Я понятия не имею, где твоя сестра, – отчеканил Ник.

Уокер шагнул к нему.

Я тут же поняла, что добром это не кончится. Уокер был выше и шире в плечах, чем Ник, но тот почти наверняка лучше дрался. Внешне он по-прежнему сохранял спокойствие, но я чувствовала, что все может измениться в любой момент.

– Оставь его в покое, – сказала я Уокеру, и, к моему удивлению, кто-то другой произнес те же слова одновременно со мной.

– Скучал по мне? – Кэмпбелл шагнула в переулок и поцеловала брата в щеку. Она совсем не была похожа на того, кто последние два дня провел примотанным скотчем к стулу.

Она была похожа на того, кто только что вернулся со спа-курорта.

– Кэмпбелл! – Уокер выплеснул все раздражение на сестру, мгновенно позабыв о Нике. – Смотрю, цела и невредима?

– Как всегда, – беззаботно ответила Кэмпбелл. – Ты можешь идти, Ник.

Она даже не взглянула на него, отдав приказ.

Но Ник, похоже, не возражал. Через мгновение его и след простыл.

Зато Кэмпбелл здесь. Кэмпбелл улыбается. И это не предвещает ничего хорошего.

– Сойер, это моя сестра. – Вспомнив о манерах, Уокер начал представлять нас друг другу. – Кэмпбелл, это…

– Сойер Тафт, – закончила Кэмпбелл с точно такой же обворожительной улыбкой, как и у брата. – Я знаю. Лили познакомила нас на этих выходных.

– Ты была с Лили? Она мне ничего не сказала. – Он повернулся ко мне: — Ты тоже ничего мне не сказала.

Его сердитый взгляд снова остановился на сестре.

– И с каких пор ты тусуешься с Лили?

«С тех пор как она ПОХИТИЛА меня…» Я ждала, когда Кэмпбелл спустит курок.

Но она ничего – ни слова – не сказала ни о похищении, ни о «Секретах на моей коже».

Кэмпбелл лишь посмотрела на Уокера щенячьими глазами, по-другому и не скажешь.

– Слушай, братец, прости. Ты поверишь, если я скажу, что мне разбили сердце?

Этих слов хватило, чтобы в Уокере снова проснулся защитник.

– Кто-то…

Но Кэмпбелл не дала ему закончить.

– Неважно, кто и что сделал или не сделал. Как мы уже обсуждали, мои отношения – не твое дело. – Она смягчила тон. – Мне нужно было немного побыть одной, Уок. И чтобы мама не стояла над душой. И… – Кэмпбелл посмотрела на меня, и я увидела в ее блестящих зеленых глазах нечто жуткое, умело скрытое за показной нежностью. – Мне нужна была дружеская поддержка от девочек.

– Поддержка от девочек? – повторил Уокер.

– Лили разрешила мне несколько дней пожить в их домике у бассейна, – ответила Кэмпбелл, накручивая на палец темно-рыжую прядь и наблюдая за нашей с Уокером реакцией. – Я бы сказала тебе, но мисс Совершенство в последнее время для тебя больная тема.

– Не называй ее так, – тут же сказал Уокер.

Кэмпбелл выгнула бровь.

– Вот видишь!

– Вы с Лили давно не подруги, – заметил Уокер. – Вы перестали общаться еще со средней школы. Про какую дружескую поддержку ты говоришь?

– Как про какую? – невинно спросила Кэмпбелл. – Давай, Сойер! – И она со всей своей показной невинностью уставилась на меня. – Расскажи моему брату, где я была последние несколько дней.

«Или ты хочешь, чтобы я это сделала?» Кэмпбелл была так же искусна в скрытых угрозах, как ее кузен Бун – в предупреждениях.

– Она правда была у Лили? – спросил Уокер. – Все эти дни? И ты знала, что она там, знала, что я волновался, но ничего не сказала?

Я могла бы все отрицать. Могла бы прикинуться дурочкой, но все козыри сейчас были у Кэмпбелл. По плану мы должны были отпустить ее после того, как найдем на нее компромат.

– Кэмпбелл была с нами, – ответила я, подозревая, что очень сильно пожалею, ввязавшись в эту игру. – Она попросила меня ничего никому не говорить.

Широко улыбнувшись, Кэмпбелл подошла ко мне и взяла под руку.

– Мы с Сойер очень быстро подружились! – объявила она.

Уокер явно этому не поверил. И ему явно надоело говорить – с нами обеими. Как только он вернулся в здание, я отодвинулась от Кэмпбелл и высвободила руку.

– Я думала, у тебя нет друзей, – смиренно заметила я.

– Нет, – очень довольная собой, ответила Кэмпбелл. – У меня есть алиби.

15 апреля, 17:31

– Я здесь жертва, офицер! – Рыжеволосая кокетка томным движением приложила руку в перчатке к груди. – Честное слово!

Маки был настроен скептически, но все же задал вопрос. Разумный, логичный, прописанный в правилах вопрос, хотя он не совсем был уверен, что хочет получить на него ответ.

– Жертва чего?

Восемь месяцев назад Глава 22

После вечеринки у бассейна прошло уже две недели, но моя хорошая подруга Кэмпбелл пока не давала о себе знать. У Лили начались занятия в школе, но, судя по тому, что она рассказывала, никто по-прежнему не знал ни о «Секретах на моей коже», ни об украденном планшете, ни о выходных, которые Кэмпбелл провела связанной и с кляпом во рту в домике у бассейна.

Мы до сих пор не понимали, для чего Кэмпбелл понадобилось алиби.

Чтобы не сойти с ума, я должна была сосредоточиться на чем-то другом, а не на этой бомбе замедленного действия в лице дочери сенатора.

– Что вы можете рассказать о Чарльзе Уотерсе? – спросила я бабушку, прикрыв лицо от солнца. Я все еще ждала, что Бун исполнит обещание и выяснит, чем занимались его отец и дядя примерно в то время, когда меня зачали. Мне же пока оставалось перейти к следующему имени в списке.

Отцу Сэди-Грэйс.

– Лилиан? – окликнула я, когда она ничего не ответила.

– Под таким солнцем тебе все-таки лучше надеть шляпу, Сойер. – Бабушка подняла глаза от розового куста, который только что внимательно осмотрела. – Солнце может быть суровым, а лицо у тебя только одно.

Я почти собралась сказать, что «Лицо у тебя только одно» стало бы отличным названием для музыкальной группы, но по опыту уже знала, что пререкания не приблизят к ответам. Поэтому я нацепила шляпу от солнца и пару садовых перчаток, которые Лилиан обычно оставляла рядом, когда ухаживала за розами, – на случай, если я «решу» присоединиться к ней.

Бабушка всегда позволяла остальным членам семьи принимать «собственные» решения, подталкивая, намекая или заставляя испытывать чувство вины. Но за последние две недели она поняла, что на меня эти фокусы не действуют.

А я поняла, что, если мне нужна информация, я должна датьчто-то взамен.

– В семь лет, – начала я, рассматривая цветы, – меня какое-то время очень интересовали ядовитые и хищные растения.

Если бы Лилиан была рядом, когда я росла, она, скорее всего, заставила бы меня заниматься чем-нибудь более подходящим, но, как бы то ни было, всякий раз, когда я рассказывала ей что-то из детства, она слушала затаив дыхание. И всякий раз, когда в ее глазах вспыхивал интерес, я недоумевала: почему, если уж ей было так любопытно, она не удосужилась потратить сорок пять минут на дорогу и стать частью моей жизни?

– Я даже пыталась вступить в Международное общество плотоядных растений. Хотелось иметь членскую карточку, чтобы похвастаться в школе.

– Ну еще бы, – отозвалась Лилиан. Она почти улыбнулась.

Ну все, теперь можно.

– Что вы можете рассказать о Чарльзе Уотерсе? – спросила я снова. Услуга за услугу. Я уже дала ей информацию, пришел ее черед.

– Природа может быть очень кровожадной, правда? – Лилиан провела кончиками пальцев по шипу розы. – Но, полагаю, найдутся те, кто скажет, что люди ненамного лучше. Твоя мама, например.

Это не то, о чем я спрашивала, но ей было прекрасно известно, что мне не захочется уйти от разговора о том, какой была мама в подростковом возрасте.

– Элли Тафт неистово и самозабвенно верит в лучшее в людях, – поправила я бабушку. – Даже если они того не заслуживают.

Особенно если они того не заслуживают. Особенно если они мужского пола.

– Наверное, это касается других людей, – ответила Лилиан. – Но не семьи, друзей… Когда мы потеряли ее папу, Элли стала… Нет, даже не циничной. В то время я бы сказала угрюмой. Она всегда все принимает слишком близко к сердцу.

Весьма субъективное замечание, если честно.

– Я помню, когда Чарльз Уотерс женился. – До этого момента я была уверена, что бабушка не собиралась отвечать на мой вопрос. – Все это вызвало настоящий переполох, но можно было подумать, что любое слово, сказанное о новой миссис Уотерс, было оскорблением, направленным в адрес моей дочери.

– Неужели мама и отец Сэди-Грэйс были настолько близки? – спросила я, пытаясь понять, почему молоденькая девушка с такой неприязнью восприняла женитьбу мужчины, который был на шесть лет ее старше.

– Совсем нет! – Лилиан махнула рукой. – Для Элли это было делом принципа. – Бабушке даже почти удалось не закатить глаза. – Избранница Чарльза была не из этих мест. Танцовщица из Нью-Йорка, кто бы мог подумать! Конечно, люди судачили. Чарльз был… что ж, не хочу показаться нетактичной, но он всегда был… эрудированным.

«Чудным», – перевела я.

– Его мать была Келли, – продолжала Лилиан. – Нефтяные магнаты. Чарльз был единственным наследником, и… Ты же его видела. Он довольно красивый мужчина. Он мог бы заполучить любую девушку, но бедный мальчик, казалось, искренне не подозревал о существовании прекрасного пола, пока вдруг не вернулся из деловой поездки в Нью-Йорк женатым. Естественно, это у многих вызвало удивление.

Конечно.

– То есть вы хотите сказать, что люди были любезны с его женой, но за ее спиной шушукались, а мама – бог знает почему – считала это оскорбительным?

Лилиан заметила мой неприкрытый сарказм и ненадолго замолчала.

– Тебя ведь не особо заботит, что думают люди, верно, Сойер? – Она не стала ждать ответа. – А вот твою маму заботило. Как бы мне хотелось понять это еще тогда! Она постоянно была на взводе и говорила о том, как здесь все ненавидит, но Элинор хотела нравиться. Хотела, чтобы ее замечали.

Эти слова по-настоящему ошарашили меня, потому что мама хотела – жаждала и искала – столько, сколько я себя помнила.

– Что случилось с первой миссис Уотерс? – спросила я. Я не собиралась говорить о том, как мама всю мою жизнь пыталась заполнить пустоту в душе.

– Мама Сэди-Грэйс ушла из жизни, когда та была совсем маленькой, – ответила Лилиан. – Бедняжка.

– Как… – начала я, но не успела закончить, потому что открылась задняя дверь.

На террасу вышла Лили, все еще одетая в школьную форму. Ее волосы были аккуратно разделены пробором, а губы недавно накрашены. Увидев бабушку, она выпрямилась как солдатик.

– Как твои розы, Мим?

– Кровожадные, – шутливо ответила она и посмотрела на меня. – И прекрасные.

– Как дела в школе? – спросила я кузину, чтобы бабушка обратила внимание на нее. За две недели мне стало понятно, как сильно Лили хочет во всем угодить великой Лилиан Тафт.

– Чудесно, спасибо, что спросила. Мим? – Лили вновь перевела взгляд на бабушку. – Ты не против, если я ненадолго украду у тебя Сойер?

– Занимайтесь своими делами, девочки, – объявила бабушка, стянув с рук перчатки. – А я пока приготовлю лимонад.

Лили дождалась, пока за бабушкой закроется дверь, и перешла лужайку.

– Нам нужно поговорить.

Я ждала, пока она объяснит.

– Это касается Кэмпбелл.

Ну вот и оно, после двух недель тревожного ожидания.

– Она говорит, что у нее есть записи с камер наблюдения, где видно все, что творилось в домике у бассейна. – Лили так громко сглотнула, что я практически ощутила вкус желчи. – И еще она покопалась в файлах на моем планшете. – Она закрыла глаза. – Теперь у нее есть фотографии. Необрезанные копии тех, что я выкладывала в «Секретах», – на них есть мое лицо.

Это неопровержимые доказательства и, очевидно, на порядок хуже всего, что было у Кэмпбелл на Лили до этого.

– Чего она хочет? – невозмутимо спросила я.

– Пока что? – Лили открыла глаза и постаралась взять себя в руки, хотя вид у нее был такой, словно она вот-вот упадет в обморок. – Кэмпбелл требует, чтобы ты – и я – обязательно присутствовали сегодня на ее вечеринке.

лава 23

Вечеринка Кэмпбелл оказалась совсем не такой, какую я ожидала от Дебютантки. Ни закусок. Ни инструментальной музыки. А алкоголь – которого было много – разливали прямо из кегов.

– Дай-ка угадаю, – я старалась перекричать голоса трех десятков человек в разной степени опьянения и басы, доносившиеся из очень дорогой аудиосистемы, – родителей Кэмпбелл нет дома.

– Это не дом Кэмпбелл. – Лили как-то удавалось говорить достаточно громко, но при этом не кричать, пока мы пробирались через огромную прихожую. – Здесь живет Кэтрин Райли.

– Дай-ка угадаю: родителей Кэтрин Райли нет дома?

Лили отвела меня в уголок для завтрака за кухней, Сэди-Грэйс не отставала от нас.

– Родителей Кэтрин нет в городе, – подтвердила Лили, и басы как раз немного поутихли. – Как и самой Кэтрин.

Наверное, я что-то не расслышала.

– Что?

– Кэтрин с семьей вчера уехали на свадьбу. А сегодня Кэмпбелл начала спрашивать народ, смогут ли они прийти на вечеринку к Кэтрин. – Лили покачала головой. – Через пару часов все только и говорили об этой вечеринке. Наверное, половина присутствующих даже не подозревает о том, что Кэтрин здесь нет.

Я оглянулась на кеги.

– Вечеринки Кэмпбелл всегда включают взлом с проникновением?

– Ой, ну что за гадости ты говоришь! – К нам подошла Кэмпбелл Эймс собственной персоной. – Я так рада, что вы трое смогли прийти!

Лили чуть выпятила подбородок.

– Как будто у нас был выбор.

– Расслабься, Лили-Ванили, я делаю тебе одолжение. Вот что дает тебе благопристойное поведение и следование правилам? Репутацию лицемерной зануды? Парня, который заскучал с тобой и в итоге бросил? Сексуальное неудовлетворение, из-за которого ты решила уничтожить себя? – Кэмпбелл ласково положила ладонь на щеку моей кузины и довольно грубо потрепала ее. – Поживи немного.

Это прозвучало как приказ.

– А вообще, – продолжила Кэмпбелл, – поживи на всю катушку. Я буду только рада увидеть, как ты заводишь друзей и влияешь на людей. Выпей пару стаканчиков. Потанцуй на столе.

– Я не буду…

– Будешь, – сладким голосом произнесла Кэмпбелл. – И тебе это понравится. А ты… – Она повернулась к Сэди-Грэйс. – А ты приберешь за моими гостями. Мы же не можем допустить, чтобы Райли вернулись домой и обнаружили здесь беспорядок, правда?

Сэди-Грэйс вспыхнула. Но этот румянец был ей очень к лицу. Подозреваю, не будь она так сногсшибательно красива, Кэмпбелл не старалась бы как можно сильнее уязвить ее.

– Поставь обратно, – сказала я Сэди-Грэйс, когда она неуверенно подняла пластиковый стаканчик, который кто-то оставил на полу.

– Сойер, – тихо произнесла Лили.

– Ты! – рявкнула на нее Кэмпбелл. – Танцуешь на столе! – Она прищурившись посмотрела на Сэди-Грэйс. – Ты занимаешься мусором! Конечно, если вы обе не хотите, чтобы я опубликовала новый пост в «Секретах», но уже с милым личиком нашей модели.

Лили побледнела. Сэди-Грэйс подобрала еще один стаканчик. Довольная тем, что у этих двоих не осталось выбора, кроме как подчиниться ее приказам, Кэмпбелл повернулась ко мне.

– Давай-ка мы с тобой немного прогуляемся, – предложила она.

Наша «прогулка» закончилась на втором этаже дома Райли. Отделанный мрамором балкон выходил на гостиную первого этажа. Кэмпбелл оперлась локтями на кованые перила.

– Думаю, Лили упомянула о милых сувенирах, которые я оставила себе на память о наших выходных? – Она повернула свой телефон так, чтобы мне было видно экран. – Мне особенно нравится кадр, где ты связываешь мне руки за спиной.

Это явно был кадр из видеосъемки. Если до этого момента у меня еще оставалась надежда, что Кэмпбелл соврала, то теперь она растаяла.

– Если бы ты собиралась что-то сделать с этой записью, то уже давно бы сделала, – сказала я.

Две недели назад я была готова поспорить, что Кэмпбелл не обратится в полицию. И то, что она так долго ждала, чтобы что-то предпринять, не изменило моего мнения.

Я облокотилась на перила рядом с ней.

– Что-то подсказывает мне, что один из твоих родителей свалил бы всю вину за эту гадкую историю на тебя.

Это был удар вслепую, но мой метафорический клинок пролил кровь.

– Ты ничего не знаешь о моих родителях! – огрызнулась Кэмпбелл.

– Я знаю, что Уокер купился на байку о том, что тебе якобы потребовался целый уик-энд, чтобы передохнуть от матери. – Я немного помолчала, дав ей время обдумать мои слова. – И я знаю, что твой отец политик.

И я знаю, что, по словам Буна, все в вашей семейке очень беспощадны.

– Папа никогда бы не захотел, чтобы я предала огласке эту чушь, – призналась Кэмпбелл, затем подняла на меня широко раскрытые невинные глаза, а уголки ее губ приподнялись в язвительной усмешке. – Но если запись с камер наблюдения просочится в СМИ, то не по моей вине… – Она беспомощно пожала плечами. – Сенатор захочет во всем разобраться, контролировать эту историю. Я уверена, что полиция поймет, почему я не хотела заявлять на подруг. Хрупкие молодые цветочки типа меня очень часто подвергаются буллингу со стороны сверстников.

Кэмпбелл была такой же хрупкой, как грузовик с цементом. И я подозревала, что она вполне способна сама слить видеозаписи, а потом притвориться шокированной тем, что они всплыли в СМИ.

– А знаешь, львиная доля вины ляжет на тебя, – как бы между прочим заметила Кэмпбелл. – А не на идеальную Лили. Неважно, что она говорит, все – включая твою семью – будут думать, что зачинщицей этого неудачного похищения была проблемная кузина.

Если полиция все-таки вмешается, если вина ляжет на меня, то, в соответствии с условиями контракта, я могу распрощаться с обучением в университете.

– Пусть думают что хотят, – отрезала я. – Уж как-нибудь справлюсь.

Я надеялась, что Кэмпбелл услышит обещание между строк: «И с тобой тоже справлюсь».

Но Кэмпбелл с невозмутимым видом посмотрела вниз, где полным ходом шла вечеринка. Лили стояла рядом со столом из красного дерева, сжимая в руке пластиковый стаканчик с алкоголем.

– Она собирается это сделать, – сообщила Кэмпбелл. – Если я скажу «танцуй», она будет танцевать. Сначала, конечно, немного выпьет для храбрости. Она не допустит, чтобы всплыли записи с видеокамер, и уж точно не в ее интересах позволить мне заскучать настолько, чтобы я выложила в «Секреты» парочку необработанных фоток.

Я стиснула зубы.

– Зачем ты делаешь это?

– Из мелочной мести? – ответила Кэмпбелл. – Ты ведь помнишь про похищение?

– До похищения был шантаж. – Я хмуро посмотрела на нее. – Серьезно, что такого Лили тебе сделала?

– А кто сказал, что она что-то сделала? – Кэмпбелл перекинула хвост через плечо. – Может, я просто воплощение зла?

Мгновение я просто смотрела на нее.

– А может, ты чувствуешь себя беспомощной чаще, чем хотела бы.

Пусть я не знала ее, но мне было отлично известно, что люди не играют в такие игры, когда уже имеют власть над остальными.

Кэмпбелл смотрела вниз, на Лили, с непроницаемым выражением лица.

– Я люблю брата, – отозвалась она. – Все его любят. Всегда любили.

Вспомнив, как Кэмпбелл отреагировала чуть раньше, когда я упомянула ее родителей, сейчас я была готова поспорить, что эти все начинались с сенатора и его жены.

– Но когда-то давно, – Кэмпбелл снова встретилась со мной взглядом, – Лили была моей подругой.

Значит, Кэмпбелл была не в восторге от романтических отношений между моей кузиной и ее братом. Она должна была выбрать тебя.

На первом этаже Лили пила алкоголь. Снова. И снова. И снова.

– Мне вот интересно, как отреагирует Уокер, если я опубликую те фотки, – в притворной задумчивости проговорила Кэмпбелл, словно намекая, что наш маленький разговор по душам закончился.

– Если ты только подумаешь о том, чтобы запостить хотя бы одну фотку, где видно ее лицо… – тихим голосом начала я.

– То ты что? – парировала Кэмпбелл. – Наша ненаглядная правильная малышка Лили сама вырыла себе яму, когда запустила тот сайт. Я открою тебе один маленький секрет, Сойер. Что девушки типа нас делают за закрытыми дверями? Пока человек, с которым мы это делаем, держит рот на замке, это только наше дело. Ты не бравируешь этим. Ты не танцуешь стриптиз посреди загородного клуба, ты не теряешь над собой контроль под школьными трибунами и ты не даешь повода для сплетен мамашам.

Почему-то упоминание школьных трибун подействовало на меня сильнее, чем должно было.

– Люди постоянно говорят о тебе, – возразила я. Уокер сам так сказал.

– Они говорят, потому что я сама этого хочу. – Кэмпбелл грациозно повела плечом. – Но при этом я не открываю ничего настолько… интимного.

– Да и «Секреты» – это не порнография, знаешь ли, – резко ответила я. – Все, что нужно, скрыто.

– Всего лишь чуть-чуть, – с готовностью отозвалась Кэмпбелл.

– Там нет ничего с рейтингом восемнадцать плюс, – настаивала я. – Даже если ты выложишь фотографии, довольно скоро люди найдут новые поводы для сплетен.

– Ты уверена?

Лили тем временем уже допила свой напиток. Она посмотрела наверх и увидела нас. Кэмпбелл помахала ей пальцами.

– Танцуй, – произнесла она одними губами.

Лили наклонила голову, но потом все же осторожно взгромоздилась на стол. Люди вокруг постепенно начали понимать, что что-то происходит, и поворачиваться.

Лили повела бедрами из стороны в сторону, машинально вскинув руки над головой.

Кэмпбелл с самодовольной ухмылкой наблюдала за ней.

– Есть два типа скандалов, Сойер. – Лили внизу подстроилась под ритм музыки, и людей вокруг стало значительно больше. – Те, что уничтожают твою жизнь, и те, что нет. И если ты считаешь, что разница между ними только в том, что кто-то сделал, а не в том, кто сделал, то ты еще более наивна, чем я думала.

Даже с такого расстояния я видела, как покраснели щеки Лили, когда какой-то парень запрыгнул на стол и стал танцевать рядом с ней. Она сделала шаг в сторону, и тут Кэмпбелл начала хлопать в ладоши.

Громко.

– Чего ты хочешь, Кэмпбелл? – выдавила я, когда остальные тоже начали аплодировать, а кто-то даже крикнул: «Раздевайся!»

– Сейчас? – Кэмпбелл повернулась спиной к тому, что происходило на первом этаже, и подошла ко мне. – Я хочу наслаждаться вечеринкой, зная, что ты, Сэди-Грэйс и твоя дражайшая кузина все здесь потом уберете. И еще я хочу, чтобы ты вернула ключ, который украла из моего шкафчика в клубе.

Она прошла мимо, задев меня плечом, но потом обернулась и сказала:

– А потом? Я дам вам знать.

15 апреля, 17:48

Последние десять минут Маки занимался поисками протокола ареста девчонок. Это было лучше, чем пытаться поговорить с четверкой в платьях. Он пока не знал, что именно они натворили, но начинал думать, что единственное, на что они не способны, – дать ему прямой ответ.

Шантаж. Кража. Кто-то даже недвусмысленно намекнул на непристойное поведение…

– Прошу прощения.

Маки с радостью повернулся на мужской голос. Но через мгновение понял, что перед ним стоит парень ненамного старше, чем его облаченные в белые перчатки преступницы.

– Я могу вам чем-то помочь? – Задав вопрос, Маки выпрямил спину. «Я здесь главный, – подумал он. – Я представитель закона!»

– Как сказать… – ответил парень, положив локти на стойку. – Вы не знаете, где я могу найти Сойер Тафт?

Семь месяцев назад Глава 24

– Если бы тебя похитили инопланетяне, ты бы сказала, правда?

Мамино приветствие почти заставило меня улыбнуться – почти, потому что у меня имелись сильные и обоснованные подозрения, что, в отличие от скудных переписок, к которым сводилось наше общение с тех пор, как она уехала, этот разговор будет включать вопросы, от ответов на которые мне не уклониться.

– Наверное, это зависело бы от обстоятельств похищения, – ответила я, паркуя свою машину-развалюху, которую не позволила Лилиан заменить, на свободное место перед большим белым зданием. – Например, от того, насколько я была бы уверена, что мне поверят. Или не питают ли вышеупомянутые инопланетяне слабости к человечине…

Похоже, я стала проводить слишком много времени в обществе Джона Дэвида.

– Сойер. – Мамин голос прозвучал неожиданно серьезно. – Где ты?

Я ответила вопросом на вопрос:

– А где ты?

– Я дома. У нас дома, откуда пропали все твои вещи.

– Если бы меня похитили инопланетяне, крайне маловероятно, что они бы позволили мне упаковать чемоданы.

Я прямо-таки видела, как мама закатила глаза.

– Хочу напомнить вам, милочка, что у меня есть в запасе Мамин голос. Я редко им пользуюсь, но могу и буду.

Я соскучилась по ней. И почему я замечаю это чувство только тогда, когда она возвращается?

– Я ходила в гараж, – продолжила мама. – Большой Джим сказал, что ты там больше не работаешь.

– Я не работаю там уже два месяца. – Если бы она не шлялась эти два месяца бог знает где в компании парня, с которым познакомилась в баре, то знала бы это. – Мне поступило более выгодное предложение.

Более выгодное было преувеличением. Прошло чуть больше шести недель с тех пор, как я переехала жить к бабушке и стала играть роль Дебютантки. И почти целый месяц с тех пор, как Кэмпбелл перестала выжидать и начала помыкать нами при каждом удобном случае.

– Что за предложение? – с подозрением спросила мама.

Рано или поздно мне придется ей во всем признаться, это было понятно с самого начала. Пусть мама часто пропадала в собственных заботах – и вообще часто пропадала с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, – мне не удалось бы скрывать свое местоположение на протяжении всех девяти месяцев.

Я решила начать издалека.

– Я нашла способ оплатить обучение в университете. – По крайней мере, маму это порадует. – Контракт на девять месяцев. А потом у меня все будет в шоколаде.

– Прошу тебя, скажи, что то, чем ты занимаешься, полностью законно!

Я сделала глубокий вдох.

– Адвокат Лилиан заверил меня в этом.

Молчание. Прошла секунда. Две. Три…

– Сойер, пожалуйста, скажи, что это твою сутенершу зовут Лилиан.

– Мам!

– Ты работаешь на мою мать? – Элли Тафт всегда плыла по течению. Она еще никогда не была так похожа на Лилиан, как сейчас.

– Не совсем работаю. Я дебютирую.

– Ты Дебютантка. – Мама помолчала. – Твоя бабушка платит за то, чтобы…

Она в ужасе притихла.

– Типа того.

Дальнейшая часть разговора прошла примерно так, как я представляла. У мамы в голове не укладывалось, почему я согласилась на сделку с Лилиан. Неужели я не понимала, что моя бабушка была искусным манипулятором в костюме от Сент-Джона.

– На самом деле все не так уж плохо, – сказала я. Если не считать шантажа, обязательных бранчей и отсутствия подвижек в установлении личности отца.

– Ты делаешь это не ради денег, Сойер. Даже не пытайся убедить меня в обратном.

Дверь огромного белого здания открылась, и на пороге возникла знакомая фигура.

– Я должна идти, – сказала я. – А ты должна вернуться в «Холлер» и умолять их взять тебя обратно на работу. Оплату за квартиру надо внести в течение следующего месяца. Все нескоропортящиеся продукты лежат в шкафчике.

– Как мать я обязана предупредить тебя, что это плохая идея.

«Но не самая плохая из тех, что приходили мне в голову за последнее время», – мысленно ответила я.

Завершив звонок, я выскользнула из машины и подошла к ожидавшему меня мужчине.

– Сенатор. – Я протянула ему руку.

Он пожал ее.

– Мисс Тафт. Добро пожаловать в штаб моей предвыборной кампании.

Учитывая, что должностной срок сенатора Эймса истек лишь наполовину, до предвыборной кампании было еще рановато, но шесть недель без ответов – и четыре недели во власти Кэмпбелл – стали для меня пределом. Я не могла сидеть сложа руки. Когда я сказала Лилиан, что хочу найти работу, она предложила два варианта: инвестиционная компания дяди и волонтерство.

Не моя вина в том, что, когда бабушка произносила слово волонтерство, то думала о Джуниор Лиг^[17], а когда я слышала его, то думала о… возможностях.

На следующий день после вечеринки в доме Кэтрин Райли я отдала ключ, который мы украли из шкафчика Кэмпбелл, обратно в ее распоряжение. Но прежде я сделала копию. То, как сильно она хотела вернуть его, доказывало, что у нее есть тайны, и чем быстрее мы найдем компромат, тем лучше.

Бун же оказался никудышным детективом. Все, что он смог рассказать о своем дяде, сенаторе, – это то, что девятнадцать лет назад Стерлинг Эймс учился на юридическом факультете и уже был женат на матери Уокера и Кэмпбелл. Но судя по информации, которую я собрала за последние несколько недель, все четверо из списка на момент моего зачатия были женаты.

Другими словами, неважно, что там случилось, но отец был лживым обманщиком, который изменил жене.

– Уокер покажет тебе, что у нас к чему.

Сенатор, который проводил для меня экскурсию по офису, привлек мое внимание лишь тогда, когда произнес имя своего сына. Честно говоря, я еще не до конца определилась с планом. Я хотела присмотреться к сенатору Эймсу. Хотела выяснить, что он за человек, и найти что-нибудь, что позволило бы противостоять все более нелепым требованиям Кэмпбелл: чтобы мы дважды в неделю мыли ее машину, чтобы Лили отказалась от выдвижения на пост президента школьного совета, чтобы Сэди-Грэйс перестала пользоваться кондиционерами для волос. Короче, чем дальше, тем сумасброднее.

Брат Кэмпбелл стал неожиданной помехой.

– Добро пожаловать на передовую, Сойер Тафт! – произнес Уокер в шутку. – Даже не думал, что ты интересуешься политикой.

«Позволь перевести, – мысленно ответила я. – Ты не ожидал меня увидеть, да и сам не рад здесь находиться». Я была готова поспорить на большие деньги, что когда Уокер бросил колледж, сенатор не оставил ему особого выбора.

– Справишься с тем, чтобы приносить кофе для гостей? – спросил Уокер. – Я считаю это своим призванием в жизни.

– Уокер! – тепло пожурил его отец.

Я вспомнила слова Кэмпбелл о том, что все любят ее брата, но мне не довелось в этот раз как следует поразмыслить над отношениями между отцом и сыном, потому что Уокер стоял прямо перед кабинетом сенатора, а внутри, почти скрытый от моего взгляда, находился сейф.

Из тех, что открываются ключом.

Глава 25

– Сойер, могу я обнять тебя?

Мы стояли на задней террасе дома Лилиан, куда я вытащила кузину и Сэди-Грэйс, как только они вернулись из школы. Лили, казалось, вот-вот потеряет привычное самообладание.

– Давайте не будем торопить события, – ответила я. – Пока мы не знаем, подойдет ли ключ из шкафчика Кэмпбелл к сейфу ее отца. – Уф!

Мне с трудом удалось сохранить равновесие. В отличие от Лили, Сэди-Грэйс не стала угрожать объятиями. Она обняла меня со всей силы.

– Ты даже не представляешь, что было в школе! – яростно зашептала Сэди-Грэйс. – Кэмпбелл заставила меня носить клетку!

– А меня она заставила носить хвосты, – с мрачным видом добавила Лили.

– Сочувствую вам, – сухо ответила я. Если уж на то пошло, сейчас Кэмпбелл, возомнившая себя модным диктатором, была не самой большой нашей проблемой. Она по-прежнему могла в любой момент разоблачить Лили как основательницу прекратившего свое существование блога «Секреты на моей коже» и слить записи с похищением.

Вот о чем мы трое должны беспокоиться в первую очередь.

– Если повезет, – сказала я, – скоро Кэмпбелл от нас отстанет.

– Да неужели? – раздался голос.

Кэмпбелл обожала эффектные появления, и для того, кто предпочитает каблуки – чем выше, тем лучше, – ей удалось поразительно бесшумно выйти через заднюю дверь.

Скорее всего, тетя Оливия впустила ее в дом, а потом отправила сюда.

Я повернулась, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу, и, к своему удивлению, обнаружила, что на Кэмпбелл нет каблуков. Она была обута в теннисные туфли, легинсы с принтом и широкую футболку с длинными рукавами. В руках она держала большую картонную коробку.

– Разбирайте, дамы!

Кэмпбелл бросила коробку на террасу. Сэди-Грэйс осторожно заглянула внутрь. Судя по выражению ее лица, она ожидала увидеть там змей.

– Футболки, – озадаченно произнесла Сэди-Грэйс и нахмурилась. – Такие же, как сейчас на тебе.

– Подарки! – объявила Кэмпбелл. – Для моих любимых подруг-Дебютанток.

Кэмпбелл покрутилась, чтобы мы могли рассмотреть футболку со всех сторон. Сзади большими печатными буквами было напечатано ее имя, а под ним цифра семь. Спереди курсивом было выведено: Бал Симфонии.

– Под футболками лежат бейсболки, – как ни в чем не бывало продолжила Кэмпбелл. – Надеюсь, никто не против, что я взяла себе счастливое число семь.

Она вела себя так, словно мы действительно были подругами и она никого из нас не шантажировала.

– Ты заказала для нас футболки, – медленно проговорила я. Для Кэмпбелл, учитывая ее обычное поведение, подарить нам именную одежду было необычайно великодушным жестом.

– Возможно, – предположила Кэмпбелл, – я совсем чуточку амбициозна. Мне нравится выигрывать, и мне нравится, когда при этом соперники одеты в разные цвета. Примерьте легинсы. Они просто бомба, честное слово!

Мы словно ждали, когда упадет гильотина, слушая скрип опускавшегося лезвия. Милая Кэмпбелл пугала по-настоящему.

Мы примерили легинсы. Они и правда были сшиты из невероятно мягкой ткани.

– Я же вам говорила, – почти промурлыкала Кэмпбелл. – Восхитительно!

Мне начало казаться, что я попала в «Сумеречную зону».

– Боже упаси спрашивать, но все же. Что именно мы должны выиграть?

– Боже упаси отвечать, – раздался мужской голос, – но я знаю ответ на этот вопрос!

Нет, нам срочно нужно поставить звонок на входную дверь. А тете Оливии пора перестать пускать кого попало в дом Лилиан и отсылать их на задний двор.

– Бун, – поприветствовала я парня.

– Мисс Скептик, – отозвался он, поклонившись, коротко улыбнулся Лили, но запутался в ногах, когда попытался улыбнуться Сэди-Грэйс.

За последние пару недель я выяснила, что Бун влюблен. Сэди-Грэйс была единственной, с кем он не пытался флиртовать, и единственной, кто не замечал, что он по уши втрескался в нее.

– Сегодня квест Бала Симфонии. – Бун старался сохранять невозмутимость, но это далось бы ему гораздо легче, обладай он ей. – Команды по пять человек, из Дебютанток и Кавалеров. – Он показал на нас: – Дебютанток, – и на себя: – Кавалеров.

Кэмпбелл порылась в коробке и вытащила футболку с именем кузена.

– Я решила, легинсы тебе не нужны.

– Вечно у меня вторые роли. – Бун притворно вздохнул.

– Так все это из-за квеста? – спросила я, ожидая подвоха.

Кэмпбелл посмотрела мне прямо в глаза и похлопала ресницами.

– А из-за чего еще?

Глава 26

Квест, говорите. Ну-ну. Три часа спустя я сидела в лимузине между Лили и Буном. Кэмпбелл прислонилась спиной к окошечку-перегородке, которую она демонстративно подняла. В левой руке Лили держала список заданий, а в правой – портативную камеру с высоким разрешением.

По-видимому, ежегодный квест Бала Симфонии был видеоквестом. Для нашего удобства были предоставлены лимузины. По плану мы должны были провести следующие пять часов – с этого момента и до полуночи, – гоняя по городу и снимая на видео, как мы выполняем различные задания, одобренные мамочками, перед известными местными достопримечательностями. Но чтобы узнать, перед какими именно, нужно отгадать несколько загадок.

Список в руках Лили содержал первую подсказку, которая должна была привести нас к первой достопримечательности, а та, в свою очередь, ко второй подсказке. Внизу карточки было напечатано первое задание:

Одна Дебютантка и один Кавалер должны станцевать танец маленьких утят под песню из Топ-40 на ваш выбор (пожалуйста, без ненормативной лексики).

– По-моему, я ошибся, согласившись быть единственным парнем в этой команде, – заявил Бун.

Кэмпбелл закатила глаза.

– Ты был рожден для этого, – заверила она. – А еще ты умеешь держать язык за зубами.

Ну вот и тот самый подвох, которого я так ждала.

– Могу я спросить, о чем Бун должен держать язык за зубами? – Убийственная вежливость Лили перешла на новый уровень.

– Все просто, – ответила Кэмпбелл. – Мы с моим дорогим кузеном Буном станцуем танец маленьких утят. Это будет самый лучший и самый смешной танец из всех, что вы видели. А потом я воспользуюсь тем, что нашему шоферу все происходящее до лампочки, и ненадолго слиняю.

– Куда слиняешь? – спросила Сэди-Грэйс.

Она была единственным присутствующим, кто серьезно полагал, что ему ответят на этот вопрос.

Как только Кэмпбелл с Буном станцевали танец маленьких утят, она сняла футболку и бросила ее в Сэди-Грэйс.

– Убери волосы под бейсболку. Мы примерно одного телосложения. Если тебя снимать только со спины, никто не заметит разницы.

И тут стало понятно, зачем Кэмпбелл так старалась, чтобы мы были одеты в одинаковые именные футболки.

Шесть недель назад, когда на вечеринке у бассейна я столкнулась лицом к лицу с нашей бывшей пленницей, она сказала, что мы трое – ее алиби. Я предположила – и как выяснилось, ошибочно, – что она имела в виду свое алиби на те выходные.

Возможно ли, что последние невыносимые четыре недели страданий Кэмпбелл просто испытывала свою власть над нами, чтобы убедиться, что сегодня вечером мы сделаем так, как она скажет?

Манипуляторша кинула свой телефон Лили.

– Я записала несколько фраз. Снимай Сэди-Грэйс, когда я типа буду говорить за кадром. Ладно, девочки, увидимся через пару часов.

Я посмотрела на Буна. Нас троих она шантажировала, а что насчет него?

– Не смотри на меня так, – мрачно сказал он. – Она знает, где я сплю.

Отлично. Пока мы будем разъезжать по городу, фотографируясь перед статуями и мемориальными досками, Кэмпбелл будет заниматься черт знает чем черт знает где. Каждая клеточка моего тела буквально вопила о том, что от этого не стоит ждать ничего хорошего.

И все же…

Кэмпбелл бочком подошла ко мне.

– Я чувствую некоторую нерешительность. И переживаю вместе с тобой. – Кэмпбелл слегка сжала мою руку. – Тебе станет легче, если я пообещаю, как девочка девочке, и поклянусь честью семьи, что мои намерения чисты?

Нет. Ответ был настолько очевидным, что я даже не стала утруждаться и произносить его. Да Кэмпбелл и не ждала, что я отвечу.

– Может, тебе станет легче, если я пообещаю, что после сегодняшнего вечера отдам это?

Она вытащила что-то из сумочки. Планшет.

– Записи с камер наблюдения тоже там, – сказала Кэмпбелл. – Я не делала копии. – В ее голосе в кои-то веки не звучало ни приторной сладости, ни намеков, ни угроз. – Клянусь, Сойер, это так, и я обещаю, что, если вы трое сделаете то, о чем я прошу, я отдам все, что у меня есть на Лили. На вас всех.

Она говорит правду. Шестое чувство подсказывало мне это, как оно подсказывало Лили, какой оттенок помады подойдет к строгому пастельному платью.

– Но еще я обещаю, – продолжила Кэмпбелл, – что если вы не сделаете этого, то я солью записи моего похищения и выложу в сеть все пикантные, но необрезанные фотки Лили.

И это тоже правда.

– В любом случае, – заключила Кэмпбелл, – все закончится в полночь.

Что бы ни задумала дочь сенатора и для чего бы ей ни понадобилось алиби, это было важнее, чем продолжать мучить нас.

Я считала ее избалованной южной красавицей, которая любит манипулировать людьми. Насколько же плохим может быть то, что она замыслила?

– Ну что, мы договорились? – спросила Кэмпбелл.

Я обернулась на Лили. Я попала в эту передрягу только из-за нее, но день за днем, неделя за неделей кузина нравилась мне все больше. Мы обе оказались жертвами шантажа, и это нас сблизило.

Я посмотрела на Кэмпбелл и тихо ответила:

– Договорились.

15 апреля, 17:49

– Сойер Тафт, – повторил Маки. Он определенно слышал, как это имя проскальзывало в болтовне девочек, но фамилия?

Тафт?

Это что-то новенькое.

– Вот такого роста. – Парень лениво показал рукой. – Дерзкая на язык. Дерется будь здоров.

«Боже мой, – подумал Маки. – А взломщица еще и драчунья».

Вслух же он сказал:

– Тафт? – Полицейский кашлянул. – Она имеет отношение к… э-э-э… к Тафтам из Роллинг-Хилс?

Семь месяцев назад Глава 27

Нам потребовался час, чтобы записать на видео первые три задания, и примерно столько же, чтобы Сэди-Грэйс научилась притворяться Кэмпбелл. Мне же потребовалось два часа, чтобы осознать, как сильно все это давило на Лили. Уже шесть недель я жила в комнате напротив и теперь точно знала, что, когда кузина проводит рукой по волосам, а потом заправляет их за правое ухо – это дурной знак.

Чем больше Лили нервничала, тем сильнее было ее желание выглядеть идеально.

«О божечки! Я не могу на это смотреть…» Бун проигрывал запись голоса Кэмпбелл. Потом послышался ее громкий смех. Сэди-Грэйс в своей футболке стояла перед камерой и читала рэп о гражданской ответственности перед огромной статуей, руки которой были сложены в молитве.

У нее получалось чуть лучше, чем у Буна, когда тот изображал верблюда перед входом в местный зоопарк.

Лили держала в левой руке камеру, а правой в который раз поправляла волосы.

– Хватит. – Я решила прекратить мучения Сэди-Грэйс. Где-то в середине своего опуса она перешла от круговых движений ногами к батману, а это явно плохая примета.

– Ох, отлично! – Сэди-Грэйс тут же расслабилась и с облегчением выдохнула. – Мне никак не удавалось придумать рифму к слову «гостеприимство».

Она повернулась, чтобы достать следующую подсказку из основания сложенных в мольбе рук.

Лили опустила левую руку с камерой. Я ждала, что сделает ее правая рука.

Она снова поправила волосы.

– Это будет либо парк Мейнард, либо фонтаны, – прошептала она. – Либо, если они осмелятся, утесы.

Я даже не знала, что в нашем регионе есть утесы. Но до этого вечера я также никогда не бывала ни в ботаническом саду, ни в историческом обществе. Сегодня многое было впервые.

– Дамы! – позвал Бун. – Пункт назначения – парк Мейнард. В Бэтлимузин!^[18]

– А я что говорила? – заметила Лили.

В ее голосе было столько обреченности, что на обратном пути к автомобилю я нарушила главное правило кузины и спросила о ее чувствах, что для Лили было равносильно расспросам о нижнем белье.

– Как ты?

– Я в порядке, – Лили моментально ответила, но тут же покачала головой.

– Не хочешь поделиться? – спросила я мягко.

– Просто… – Она замолчала, но удивила меня, заставив себя продолжить: – Тот, кто выбирал эти локации, с таким же успехом мог попросить у Уокера список мест, куда он водил меня, когда хотел, чтобы вечер запомнился надолго.

Отношения с Уокером Эймсом, наравне с «Секретами», были среди тех тем, которые кузина ни с кем не обсуждала.

– Знаешь, а он ведь подарил мне кольцо в знак своей любви, – тихо произнесла Лили, но в ее голосе не было ни горечи, ни нежности. – Прошлой весной. Почти перед самым окончанием школы. Мы были в ботаническом саду. А потом, через две недели…

«Баллада о Лили Истерлинг и Уокере Эймсе, – вспомнились слова Буна на аукционе. – История на века, что уж говорить».

И сейчас по милости комитета Бала Симфонии Лили приходилось заново переживать лучшие моменты этой истории.

«Она не выдержит еще три часа», – подумала я, когда мы вчетвером забрались обратно в лимузин.

– Что за идиотизм! – сказала я и, чтобы Лили не подумала, будто речь идет о ней, продолжила: – Я не собираюсь, – я посмотрела на следующее задание, – читать наизусть Роберта Фроста^[19], набив рот маршмеллоу!

– Предлагаю свою кандидатуру!

– И ты тоже, – ответила я Буну.

Нам нужно протянуть еще три часа. И согласно уговору с Кэмпбелл, мы обязаны продолжать фиксировать ее «присутствие» в нашей компании.

Но кто говорил, что мы обязаны делать это здесь? В местах, одобренных родителями?

Если уж нам пришлось обеспечивать алиби для Кэмпбелл, что нам мешает и самим немного поразвлечься? Меня уже тошнило от всех этих правил. Я пробралась вперед, опустила перегородку и назвала шоферу нашу следующую остановку – и это был не парк Мейнард.

– Дорога займет сорок пять минут, – сказал шофер.

– Так и есть, – ответила я, повторила адрес и подняла перегородку.

– Куда мы едем? – нахмурившись, спросила Сэди-Грэйс, когда лимузин выехал на дорогу.

Я откинулась на спинку сиденья.

– Думаю, здесь люди называют это захолустье.

Насколько я могла судить, и Лили, и Сэди-Грэйс, и Бун бывали в Европе, но никто из них не выезжал за пределы города.

Да и зачем им?

– А нам можно заставить водителя ехать туда? – спросила Сэди-Грэйс, когда стало ясно, что мы едем гораздо дальше обычных маршрутов. – Мы же не угоняем тачку?

– Мы угоняем лимузин, – с важным видом поправил ее Бун.

– Эй! – вмешалась я. – Бонни, Клайд, вы закончили жаловаться? Потому что мы почти на месте.

Когда лимузин остановился, ребята с опаской вылезли за мной на улицу, как будто ожидали, что сейчас мы окажемся в эпицентре пыльной бури. Или они заметили единственный в городе стриптиз-клуб на другой стороне.

Дом, милый дом. За последние шесть недель у меня ни разу не возникало соблазна прокатиться сюда, но теперь, зная, что мама вернулась…

– Это… свободный земельный участок. – Лили попыталась быть дипломатичной, когда посмотрела на адрес, который я дала водителю.

– Нет, – поправила я. – Это просто участок.

В городке, где я выросла, пусть и не было ботанических садов, были свои достопримечательности. Этот участок пустовал, сколько я себя помнила. Трава была неровной и слегка заросшей – но только слегка. Это и было самым странным на участке. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь подстригал здесь траву. Учитывая размеры поля, я вообще сомневалась, что кто-нибудь смог бы ее подстричь, но трава и сама не вырастала слишком высокой, чтобы полностью скрыть все вещи, которые люди тут оставляли.

По слухам, все началось с бутылок. Стеклянных бутылок. Нетрудно было представить, как люди выбрасывают их на пустырь, но как-то раз кто-то заметил, как солнечный – или лунный – свет отражается от цветного стекла, и постепенно назначение этого места изменилось. Люди оставляли зеркала, металл – все, что могло отражать свет. В какой-то момент бутылки перестали выкидывать – их стали класть на участке.

Некоторые люди оставляли в них записки.

Тысяча записок в тысяче бутылок на пустом участке, который растянулся бы на целый квартал, будь мы в большом городе. Но мы были не там.

По моим подсчетам мы были примерно в трех с половиной мирах оттуда.

Лили, стоявшая рядом со мной, крепче прижала к себе сумочку. Очевидно, она заметила стриптиз-клуб. Вместо того чтобы сказать ей, что здесь ее кошелек в куда бо́льшей безопасности, чем в городе, я подняла глаза. Ночное небо застилали дымчатые облака, за которыми скрывалась убывающая луна. Я вернулась к лимузину и обратилась к шоферу с еще одной просьбой. Он любезно развернул машину передом к участку и включил фары.

В стекле отразился их свет. Тысяча бутылок, тысяча записок, а между ними сувениры: скульптуры из металлолома, лоскутки блестящей ткани, иногда крестик ручной работы.

– Ничего себе! – сказала Сэди-Грэйс. – Это же…

– …мусор? – закончила я, не хотя, чтобы кто-нибудь из них произнес это слово.

– Нет. – Ответ прозвучал неожиданно. Лили ослабила хватку на сумочке. Уголки ее губ медленно растянулись в улыбке. – Это место, где Уокер Эймс никогда не бывал.

Она подняла камеру и повернулась к Сэди-Грэйс. Ее глаза блестели.

– Уйди оттуда, Кэмпбелл!

Я отвела их в пончиковую «Лэйт Найт». Мы посетили Методистское кладбище и магазин подержанных вещей за гаражом Большого Джима, где разодетые в пух и прах манекены были расставлены в витринах так, словно они на месте преступления.

Магазин очень понравился Буну. Лили была в восторге от библиотеки. Настоящая тоже была, только в соседнем городе, но лично я всегда предпочитала эту.

– Это кто-то сделал? – спросила Лили, стоя под большим деревом и глядя вверх.

– Не дерево, конечно. Но остальное? Да, кто-то вырезал эти полки, когда я была еще совсем маленькой.

Я была уверена, что мы находились на территории частной собственности, но забор можно было с легкостью перепрыгнуть – вряд ли владельцы пыталисьотгородиться от посторонних.

К тому же я подозревала, что именно благодаря им полки никогда не оставались пустыми.

В стволе старого дуба были вырезаны ниши шириной метр и высотой чуть больше тридцати сантиметров – самодельные полки, заполненные потрепанными экземплярами книг, которые не приняли бы даже в букинистическом магазине.

Именно здесь я заполучила первую энциклопедию средневековых пыток.

– Может, нам уже пора возвращаться? – внезапно и с неохотой спросила Сэди-Грэйс. – Что, если Кэмпбелл…

– Кэмпбелл хочет алиби, – перебила я. – Я понятия не имею, где она и чем занимается, но готова поставить на то, что чем дальше мы от гущи событий, тем лучше.

– Чем дальше мы, – подытожил Бун, – тем лучше алиби у Кэмпбелл.

Я попросила Лили включить камеру и озвучила собственное задание. Библиотека не библиотека, если не взобраться на нее.

– Что дальше? – спросила Сэди-Грэйс. На ее лице была грязь, в волосах запуталась трава, а на локте красовалась царапина, но она все равно выглядела так, словно только что была на королевской свадьбе – ну или вышла из сказки.

Я посмотрела на часы. Оставалось еще сорок минут до того, как водитель лимузина должен вернуться к участку, чтобы забрать нас.

– Думаю, мы заскочим на заправку, а потом закончим в «Холлере».

Не знаю, что это говорило обо мне или о первых восемнадцати годах моей жизни, но это было все, что я могла им показать. Пожалуй, по той же причине я не приезжала сюда до сегодняшнего дня.

– Что за заправка? – спросила Лили. В отличие от Сэди-Грэйс, она была жива и невредима после лазанья по деревьям. Кузине можно было хоть сейчас отправляться на бранч в клуб, только чуть-чуть поправив прическу.

– Заправка – это… – театрально произнесла я, – всего лишь заправка.

Все трое непонимающе уставились на меня.

– А вот «Холлер» – это бар.

– Твой бар? – спросила Сэди-Грэйс.

Я улыбнулась.

Глава 28

Когда я переступила порог бара, Трик узнал меня только со второго взгляда. Он удивился, но не подал виду.

– Как делишки?

Он присмотрелся к честной компании, которую я притащила с собой. Холеной, хоть местами и слегка запачканной грязью.

– Что там с правилом о несовершеннолетних^[20] в моем баре?

Я знала его наизусть.

– Их никто не обслуживает, а если они будут создавать проблемы, ты отыграешься на мне, и мы улизнем через черный ход, если начнется драка.

– Умница! – Трик внимательно разглядывал меня. – Должен сказать, в тебе что-то изменилось, горе луковое.

Волосы. Ногти. Одежда. Компания.

– Не заставляй меня рассказывать во всех мучительных подробностях, как работает «Колыбель Иуды»^[21], – предупредила я. Меньше всего мне сейчас хотелось, чтобы кто-нибудь начал во всех красках расписывать, как преобразилась моя внешность – и жизнь.

Пока Лили, Сэди-Грэйс и Бун проходили в бар, я набралась смелости и спросила у Трика:

– Как там мама?

– С тех пор как она бросила меня на произвол судьбы два месяца назад?

Я бы не стала винить его, если бы он не взял ее обратно.

– Она вернулась домой, и можешь не волноваться, горе луковое, у нее по-прежнему есть работа. – Старик избавил меня от страданий. – Если уж на то пошло, у нее сейчас перерыв и она в подсобке.

У меня перехватило дыхание. Как бы я ни старалась убедить себя, что затеяла это путешествие ради Лили, я была не настолько наивной, чтобы считать простым совпадением то, что мама приехала домой сегодня и именно сегодня я тоже оказалась здесь.

– Спасибо, что взял ее обратно, – сказала я Трику.

Он вытер лоб тыльной стороной ладони.

– Я бы не смог держать для нее это место так долго, но твоя… – Трик оборвал себя на полуслове.

– Моя кто?

Он молчал. А я вспоминала, сколько раз этот человек мог уволить мать, но не сделал этого. И сколько раз он присматривал за мной.

– Надеюсь, тебе там хорошо, – вдруг сказал Трик. – У твоей бабушки.

Я не говорила ему, где была. Мама никогда не упоминала свою семью, поэтому вряд ли она ему что-то рассказывала. А это означало, что он мог узнать о моем нынешнем месте пребывания только от бабушки.

– Она платила тебе? – спросила я.

Несмотря на наш разговор по душам в розарии, я по-прежнему почти не знала Лилиан Тафт, но четко помнила одно: она не разговаривает о деньгах. Они у нее просто есть, и она ими пользуется.

– Только ни слова об этом Элли, Сойер. – Ответ Трика подтвердил мою догадку.

– Это был первый раз, когда бабушка заплатила тебе, чтобы ты сохранил место за мамой?

Молчание.

– Второй?

Трик по-прежнему ничего не отвечал. Мама была еще несовершеннолетней, когда он разрешил ей арендовать квартиру над баром. Он отсрочил ей оплату за первые два месяца. Он нанял ее убирать помещение, пока она не смогла законно работать в баре.

Трик спас ее – спас нас. Я всегда считала, что он сделал это по собственной воле. Потому что любил маму и еще больше любил меня.

Я отвела взгляд прежде, чем поняла, насколько сильно мне это было нужно. К сожалению, это был семейный бизнес в маленьком городке, и вместо того, чтобы поймать ртом воздух и взять себя в руки, я поймала на себе взгляды целой толпы внуков Трика за барной стойкой. Даже самый младший из них работал сегодня. Тэд Андерсон был всего на три года старше меня.

– Ты как, в порядке?

Рядом появилась Лили.

Я кивнула и отвернулась от стойки. И от Тэда.

– Ты когда-нибудь жульничала за бильярдным столом? – спросила я и попыталась уйти, но она схватила меня за локоть.

– Тот парень за барной стойкой. Кто он?

– Его дедушка владеет этим заведением. – Я могла бы остановиться на этом, но Лили выдала аж целых пять предложений про свои отношения с Уокером Эймсом. Пожалуй, будет честно ответить тем же. – Его мама иногда присматривала за мной после школы, когда моя работала.

– Так вы… друзья? – осторожно спросила Лили.

Я пожала плечами.

– Я была для него больше как надоедливая младшая сестра, пока не стала достаточно взрослой, чтобы оставаться дома одной.

А потом я совсем повзрослела.

– Когда я училась в девятом классе, у него был секс с какой-то девчонкой под трибунами, – чуть слышно продолжила я, – и он позволил всей школе думать, что это была я.

Глаза у Лили смешно округлились, но потом ее лицо стало непроницаемым. Опасно, убийственно непроницаемым. Она развернулась к бару, вероятно, чтобы одарить Тэда очень, очень красноречивым взглядом.

В этот раз я схватила ее за локоть. В другом конце бара Бун соревновался в дартс с двумя хорошо подвыпившими парнями старше его. Сэди-Грэйс стояла рядом, пребывая в блаженном неведении о том, что все мужчины в этом помещении откровенно пялятся на нее.

– Нам пора, – сказала я.

Лили смотрела куда-то поверх моего плеча. Она открыла было рот, но тут же закрыла. Наконец, кашлянув, кузина смогла выдавить:

– Сойер?

– Да?

Она кивнула головой куда-то мне за спину:

– У тебя и правда мамины скулы.

Глава 29

Лили отошла в сторону, позволив нам с мамой поговорить наедине. С тех пор как мы виделись в последний раз, ее волосы стали короче, глаза – ярче. Увидев меня, она радостно заулыбалась.

– Детка, ты не поверишь, что это были за два месяца!

Ни приветствия, ни удивления – лишь широченная улыбка во все лицо.

– Могу сказать то же самое, – ответила я, думая о своих последних двух месяцах.

– Об этом мы говорить не будем. – Мама помолчала и тут же опровергла собственные слова: – Расскажи мне все! Тебе удалось повеселиться? Надеюсь, ты устроила хотя бы одну акцию протеста в разгар одного из званых ужинов Лилиан. Сожгла пару лифчиков?

– Звонили из шестидесятых, мам. Они хотят вернуть свой фирменный феминистский протест.

– Острячка. – Мама обняла меня. – Я и не думала, что ты вернешься, – прошептала она, вдохнув запах моих волос.

Впервые в жизни я не знала, что ответить. Я не вернулась. Не навсегда.

– Я…

– …слишком хороша для них, – закончила мама, наконец выпустив меня из объятий. – Ты…

Мама запнулась на полуслове, и я догадалась, что она увидела Лили.

– Я пришла не одна. – Я снова обрела способность говорить и повернулась к Лили. Кузина поняла, что может подойти.

– Оливия, – вырвалось у мамы.

– Мам, это Лили, – представила я, понимая, что сейчас в этой комнате целое стадо слонов, которых трудно не заметить.

Маме понадобилась секунда, чтобы снова овладеть со-бой.

– Тебя назвали в честь Лилиан, я полагаю?

– Да, мэм. Рада с вами познакомиться. – Лили была, как всегда, вежлива.

В отличие от матери.

– Оливия знает, что ты шляешься по кабакам?

Лили Тафт Истерлинг, наверное, впервые слышала, когда в одном предложении упоминали ее и выражение «шляться по кабакам», но стоит отдать ей должное, она даже бровью не повела.

– Меньше знает, крепче спит.

Мама какое-то время просто смотрела на Лили, а потом широко улыбнулась ей.

– Я тоже рада с тобой познакомиться, Лили.

– Сойер показывала нам ваш городок. – Кузина не смогла воздержаться от легкой беседы, даже если бы постаралась. – Он такой милый.

– Та еще дыра, – возразила мама. – Но он наш. Только между нами, это отличное место, чтобы пожить своей жизнью. – Она посмотрела на Лили, а потом потянулась к ней и как следует взъерошила ей волосы. – По полной.

Лили не знала, как реагировать, а я думала лишь о том, что это должен был быть не первый ее визит сюда. Я росла меньше чем в часе езды от маминой семьи. Им ничего не стоило приезжать к нам в гости.

Грохот в другом конце бара отвлек меня от мыслей. Бун. Он стоял с открытым ртом, держа в левой руке два дротика, а правой был готов бросить третий.

В нескольких шагах от него мужчина в бейсболке, промокший насквозь, смотрел на разбитую пивную бутылку, лежавшую перед ним на столе.

– Не исключено, – храбро сказал Бун, – что моя меткость оставляет желать лучшего.

Мужчина в бейсболке хлопнул ладонями по столу.

– Мне нужно разобраться с этим, – сказала я маме.

Мне удалось спасти Буна от неприятного инцидента примерно в то же время, когда Тэд Андерсон принес мужчине еще пива за счет заведения.

Катастрофа предотвращена. Но тут за спиной раздалось:

– Не думаю, что это законно. – Меня насторожила задумчивость в голосе Сэди-Грэйс. – Но я очень гибкая.

– Пора уходить, – сказала я Лили.

Она утащила Сэди-Грэйс от мужчин, с которыми та разговаривала. Я схватила Буна за шею и благополучно вывела всех троих на улицу, а потом вернулась в «Холлер».

– Твои друзья? – сухо спросила мама.

– В общем, да. – Ответ удивил нас обеих. У меня не было привычки заводить закадычных друзей, куда бы я ни отправилась.

– А у друзей есть имена? – спросила мама.

– Бун, – ответила я. – И Сэди-Грэйс.

– А фамилии?

Что-то подсказывало мне, что вопрос был задан неспроста, хоть и небрежным тоном.

– Бун Мейсон. Сэди-Грэйс Уотерс.

Мама узнала фамилии. Я в этом даже не сомневалась. Если она еще не обнаружила пропажу фотографии, которую приклеила к задней стенке своего комода, то обязательно проверит, когда вернется домой.

– Сойер, что ты делаешь?

Я не ответила, поскольку все и так было очевидно.

– Ты не вернулась, да? – тихо спросила мама. – Ты не планируешь остаться. Здесь. Со мной. – Она замолчала, глядя в мои карие глаза и ища в них ответ, который так отчаянно хотела услышать. – Если я попрошу тебя бросить это, ты послушаешься?

Нет. Даже сейчас она не отвечала на вопросы, которые я задавала ей всю мою жизнь. И не собиралась на них отвечать – никогда.

– Я никогда ничего не бросала, – ответила я.

– Сойер? – Лили просунула голову в бар. Мы с мамой повернулись в ее сторону, и она кашлянула. – Лимузин уже приехал.

Для мамы эти слова были как пощечина.

– Пусть будет так, – сказала она с поджатыми губами. – Мой перерыв все равно уже закончился.

Я предвидела такой финал. Я приехала сюда не для того, чтобы остаться. Я не могла оставить все как есть, а она не могла – или не хотела – понять этого.

– Мам, – окликнула я, когда она уже собиралась вернуться к барной стойке.

Мама быстро чмокнула меня в макушку.

– Когда одумаешься, я буду здесь. А пока… – ее тон стал жестче, – лимузин и Лилиан ждут тебя.

Глава 30

Сначала шофер высадил Буна. Он пожелал нам с Лили спокойной ночи, а потом, заикаясь, пробормотал что-то неразборчивое Сэди-Грэйс. Когда дверца за ним захлопнулась, я, подняв бровь, посмотрела на Сэди-Грэйс, чтобы попытаться сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас, а не крутить в мыслях прощальные слова мамы.

– Что? – Сэди-Грэйс нахмурилась. – У меня что-то на лице?

Я решила, что в этом случае можно обойтись без намеков.

– Ты нравишься Буну.

Сэди-Грэйс обхватила пальцами правой руки левую.

– Я всегда нравлюсь мальчикам. Или они думают, что я им нравлюсь, пока я… не начинаю быть собой. – Она кашлянула. – У меня есть патологическая склонность ломать их.

– Ломать? – переспросила я.

– Ну… – Сэди-Грэйс понуро опустила голову. – Физически. Мы пытаемся… и потом я их ломаю.

Я повернулась к Лили за разъяснением.

– Она… вроде как провоцирует несчастные случаи, – тактично ответила кузина.

Я решила, что больше не хочу задавать никаких вопросов. И это было к лучшему, потому что за мгновение до того, как лимузин отъехал от тротуара, дверца снова открылась.

В машину скользнула Кэмпбелл. Ее лицо было бледным, и она невидящим взглядом смотрела перед собой.

– Как много злодейств успела совершить? – спросила я.

Это вырвало Кэмпбелл из тревожной задумчивости. Она подобрала с пола лимузина свою футболку и уже через секунду снова была в ней.

Как будто все это время была с нами.

Как будто этих пяти часов и не бывало.

– Я так понимаю, мы сегодня повеселились? – прощебетала Кэмпбелл.

Лили на секунду поймала мой взгляд.

– Можно и так сказать. – Она помолчала. – Кажется. Тебе особенно понравилось, что мы решили делать что хотим: резвились на заброшенном участке в захолустье, исполняли танец живота на полуразрушенной сельской заправке.

Кэмпбелл повернула голову и, словно змея, замерла, готовясь к нападению.

– Мне понравилось?

Я пожала плечами.

– Возможно, мы немного отклонились от сценария.

Ее зеленые глаза вспыхнули.

– Мы так не договаривались.

– Если тебе не нужно видео, которое подтверждает, что ты почти целый вечер провела в городке в сорока пяти минутах езды отсюда…

– Нет. – Кэмпбелл выдавила улыбку. – Уверена, у вас все здорово получилось.

Лили, помедлив пару секунд, вложила камеру в руку Кэмпбелл. Облегчение, мелькнувшее на лице дочери сенатора, встревожило меня больше, чем любая угроза, прозвучавшая из ее уст за последние шесть недель.

– Что ты собираешься с этим делать? – спросила я. С этой бесценной записью, которая служит алиби на случай непонятно чего.

– То, что предписано инструкцией. – Кэмпбелл переползла на место напротив и опустила перегородку. – Прошу прощения, сэр, – медовым голосом произнесла она. – Но, по-моему, мы должны оставить это вам.

Перегородка поднялась, и наблюдать за этим было все равно что наблюдать, как опускается занавес – или меч.

– Он передаст ее, – сказала Кэмпбелл. – Комитет просмотрит видео, и на мероприятии в следующем месяце будут объявлены победители квеста.

– Ты ничего не забыла? – требовательно спросила я. Планшет Лили. Записи с камер.

– После следующего мероприятия, – пообещала Кэмпбелл. – Когда объявят победителей, я отдам вам все, что у меня есть. А пока вы не услышите от меня ни слова о «Секретах» или о чем-то еще.

Мы об этом не договаривались.

Кэмпбелл пристально посмотрела на меня:

– Я серьезно, Сойер. Я не буду доставать вас – всех вас, – и на маскараде в следующем месяце все, что у меня есть, станет вашим. Даю слово.

– Меня, например, это очень успокоило, – тихо и с сарказмом пробормотала Лили.

Сэди-Грэйс отозвалась не так изящно:

– Э-э-э… ребят?

Я продолжала мрачно смотреть на Кэмпбелл, когда Сэди-Грэйс повторила:

– Ребят! – Ее голос стал выше на октаву. – Смотрите!

Я перевела взгляд за окно. Лимузин только что свернул на Камелия-Корт. Дом Сэди-Грэйс находился по одну сторону тупика, дом бабушки – по другую, а в самом конце, на самом большом участке, стоял единственный дом в квартале, отгороженный от улицы коваными железными воротами.

Сегодня вечером эти ворота были открыты. На подъездной дорожке стояли полицейские машины – три штуки. Мигание синих и красных огней отдавалось в мозгу ударами ножа для колки льда – снова, и снова, и снова.

Лили резко повернулась к Кэмпбелл:

– Это дом твоего дедушки.

Я всматривалась в лицо Кэмпбелл, ища хоть какой-нибудь намек на слабость, на то беспокойство, с которым она залезала в машину.

Но увидела лишь стальную решимость.

– О господи! – воскликнула Кэмпбелл, изобразив тревогу. – Дедушкин дом. Что же могло случиться?

Глава 31

Всю ночь я пролежала в постели, гадая, участницами чего, черт возьми, мы стали. Три полицейские машины не приезжают из-за мелочей. В каком именно преступлении – или преступлениях – мы помогали Кэмпбелл?

Утром, услышав наконец возню Лилиан на первом этаже, я решила, что пора прекращать бессмысленные попытки вздремнуть. Если бабушка уже была в курсе того, что же произошло у Эймсов, я тоже хотела это знать.

Я присоединилась к ней на террасе перед домом, чтобы выпить кофе. Из всей семьи только мы предпочитали черный.

– Вчера вечером что-то случилось. – Я сделала большой глоток из кружки. – Когда мы вернулись домой после квеста, у особняка Эймсов стояли полицейские машины.

Лилиан Тафт сохраняла полнейшую невозмутимость.

– Полагаю, скорой не было.

У меня екнуло сердце. Мне и в голову не приходило – до этого самого момента, – что Кэмпбелл могла физически навредить кому-нибудь.

Не может быть. Она не смогла бы. Или смогла?

– Не было, – отозвалась я.

– А жаль, – заявила бабушка. – Сердечный приступ, а то и два, возможно, слегка бы приструнили Дэвиса.

Я подавилась кофе.

– Лилиан!

– Пф, Сойер, не смотри на меня так. Пока я не выпила утренний кофе, мне разрешается шутить о сердечных приступах и Дэвисе Эймсе, тем более что поблизости нет поборников этикета, чтобы отчитать меня.

Видимо, меня за таковую не считали. Я восприняла это как комплимент.

– Как ты думаешь, что случилось? – не унималась я. – Три полицейские машины. Это много, как по мне.

Я повидала достаточно серьезных драк в баре, но даже тогда приезжала только одна машина.

– Здесь почти не случается преступлений. – Лилиан подняла кружку к лицу и вдохнула аромат кофе. – Дэвис всегда ждет немедленной и убедительной реакции. Старый маразматик, наверное, потерял ключи от машины и сообщил о краже.

Ее объяснение произошедшему должно было успокоить меня, но я была обескуражена: впервые за шесть недель я разговаривала с Настоящей Лилиан Тафт, живым человеком, а не главой семьи – или матерью моей матери.

– Мама вчера звонила. – Вообще-то я не собиралась об этом говорить. – Она хотела знать, где я. – Я помолчала. – Я ездила повидаться с ней.

– Вряд ли она обрадовалась тому, что ты здесь. – Лилиан опустила кружку с кофе. – Уверена, что, по ее словам, я самая настоящая злодейка, которая ни разу не пыталась связаться с ней и ни разу не просила о встрече.

«Ты этого и не делала», – подумала я.

– Откровенно говоря, – продолжила Лилиан, и ее вполне устраивало, как и всегда, что говорит только она, – я шокирована тем, что моей дочери потребовалось так много времени, чтобы справиться о твоем местонахождении и благополучии.

– Ну еще бы. – Я вернулась сюда, но это еще не значит, что я приняла сторону бабушки и ополчилась на маму.

Лилиан посмотрела на меня:

– Я чем-то расстроила тебя, Сойер? Кроме того, что дала тебе еду, кров и возможности, за которые большинство девушек готовы отдать свою жизнь?

Я бы никогда, даже за тысячу лет, не научилась говорить таким тоном: с чуточкой любопытства и осторожной самоиронии, без намека на осуждение, сколько бы критики ни было высказано.

– Вчера вечером я взяла с собой в «Холлер» Лили. – Когда сомневаешься, действуй напролом.

– Прошу прощения?

– Это бар, где работает мама. Мы были там с Лили. И кстати, выяснилось, что кто-то платит владельцу, чтобы маму не уволили. – Лилиан продолжала пить кофе. – Разве это не странно? – Молчание. – Лилиан. – Молчание. – Мим!

Я впервые назвала ее так. Моя безупречная, всегда собранная, всегда устрашающая бабушка моргнула – ее глаза заслезились. Она поднесла салфетку к губам и неторопливо промокнула их, вернув самообладание с таким же расчетом и беспощадностью, с которыми собирает войска командир.

– Что ты хочешь от меня услышать, дорогая? Что я совершила смертный грех, заботясь о своей плоти и крови? Что я бы выкупила все здание, если бы это было законно, просто чтобы у вас всегда был дом?

Ты сама выставила ее за дверь – беременную, напуганную, одинокую. Из-за тебя мы оказались там.

– А теперь… – Лилиан сложила руки на коленях. – Может быть, нам стоит поговорить о чем-нибудь более приятном? – Это был и не вопрос, и не просьба. – Как ты считаешь, почему полиция оказалась на нашей улице?

Глава 32

Я решила, что мне лучше уйти из дома. Я убеждала себя, что ухожу, чтобы избежать дальнейших расспросов, но на самом деле разговор с бабушкой и встреча с мамой накануне вечером выбили меня из колеи. Мне срочно нужно было вцепиться во что-то зубами, поломать над чем-то голову, зациклиться на чем-нибудь.

Например, подходит ли ключ, который мы украли из шкафчика Кэмпбелл, к сейфу сенатора.

Если Кэмпбелл сдержит обещание и вернет планшет, нам не понадобится компромат на нее, но я не особо доверяла ее словам. К тому же, пообщавшись с кем-то из Эймсов, можно выяснить, из-за чего вчера приезжала полиция.

В чем именно мы помогли Кэмпбелл.

Когда я приехала в офис сенатора, там было всего два человека – Уокер и помощница его отца, девушка чуть постарше нас. Лия. Память подсказала имя, но это оказалось ни к чему, потому что, стоило мне войти, как Лия-на-красных-шпильках вышла на улицу.

– Работаешь по выходным? – спросила я Уокера, едва сдержавшись, чтобы тут же не начать выспрашивать о полицейских машинах у дома его деда.

– Ты же знаешь, как говорят, Сойер Тафт. Праздное безделье – мастерская дьявола и так далее и тому подобное. – Поняв, что объяснение не произвело на меня впечатления, Уокер добавил: – Мне нужно было выбраться из дома.

Я позволила себе недолго поразмышлять о том, на что похожа жизнь в доме Эймсов, каково было расти там.

– Слышал, у вас вчера выдался эпатажный вечер. – Уокер был вежлив, но резкая смена темы не ускользнула от меня. – Мы с Кэмпбелл поболтали. – Я тут же решила, что сестра все ему рассказала, но он вдруг спросил: – Смею ли я надеяться, что однообразие сегодняшнего дня и рутина разбора почты будет скрашена историями о ваших оргиях на задворках цивилизации?

– Стильно, – отозвалась я. – Теперь мне понятно, почему ты любимый ребенок.

– Это не так, – тихо возразил он, но вряд ли сам в это верил.

«Я люблю брата, – вспомнились слова Кэмпбелл. – Все его любят. Всегда любили».

Мне вдруг пришло в голову: не в этом ли причина всего – в отчаянной попытке привлечь внимание? Но мысли о Кэмпбелл отошли на задний план, когда я вспомнила, почему вчера решила послать все правила к черту.

Уокер Эймс дал обещание Лили, а потом разбил ей сердце.

– Почему ты выглядишь так, словно планируешь мою немедленную смерть? – шутливо поинтересовался Уокер, наклонившись ко мне.

Он причинил боль Лили, а сейчас флиртует со мной.

– Не знаю, – ответила я. – Может быть, ты не так глуп, как кажешься.

Следующие два часа мы с Уокером запечатывали конверты. Я дождалась, когда он вызовется сходить за кофе, и сразу же направилась в кабинет сенатора. Я не сомневалась, что без труда смогу взломать замок.

Если Стерлинг Эймс не хотел, чтобы в его кабинет проникали посторонние, не нужно было выбирать замок с рычажной ручкой. Иначе…

«Ему стоило выбрать замок с муфтой», – подумала я, когда защелка подалась. Не зная точно, сколько у меня времени, я обернулась, а потом направилась прямо к сейфу.

Ключ не подошел.

– Я принес кофе, – раздался голос за спиной.

Я развернулась к двери, убрав ключ в карман.

– Черный, – продолжил Уокер, – как моя душа.

Пока он не спрашивал, что я здесь делаю, а я не собиралась сознаваться. Я пересекла комнату и забрала кофе. Вместо моего имени Уокер попросил баристу нацарапать сбоку: «Неуязвимая к чарам Уокера».

Я чуть не рассмеялась, прочитав надпись.

– Я тебе не нравлюсь. – Странно, но казалось, Уокера это вполне устраивает.

– Я бы назвала это равнодушием.

– Ты не можешь быть равнодушной, – тут же ответил сын сенатора. – Это моя тема.

Когда-то Уокер был золотым мальчиком, гордостью родителей, водил девушку на романтические свидания, давал обещания и дарил кольца.

– Так что это? – спросила я ради Лили. Ну и еще чтобы он не стал расспрашивать о том, что я делала в кабинете его отца. – Беспричинный бунт? Кризис четверти жизни?

Судя по выражению его лица, обычно люди относились к его прегрешениям более серьезно.

– Кризис четверти жизни? – переспросил он. – Я не такой старый.

Я приподняла бровь.

– Планируешь дожить до семидесяти шести?

Уокер фыркнул.

– Как бы меня ни привлекал девиз «Живи быстро, умри молодым», мы, Эймсы, как правило, живем долго.

– Кстати, раз ты заговорил об Эймсах-долгожителях… – Я прошла мимо него к выходу из кабинета. – У твоего дедушки все в порядке? Вчера вечером мы видели у его дома полицейские машины.

Уокер закрыл за нами дверь.

– Дед еще переживет нас всех и будет читать нотации над нашими могилами о том, как он разочарован нашей бесхребетностью.

Я встречалась с Дэвисом Эймсом всего раз, но легко могла это представить.

– К нему кто-то вломился, – продолжил Уокер. – Но старика в тот момент не было дома. Этот кто-то выключил сигнализацию и вскрыл сейф.

Мне стало нечем дышать, а рука непроизвольно потянулась к карману, где лежала копия ключа, который мы украли из шкафчика Кэмпбелл.

– У тебя все хорошо? – спросил Уокер. – Ты не язвила уже целых три минуты.

Кто-то вскрыл сейф твоего дедушки.

– Мне жаль, что это случилось, – ответила я, пытаясь скрыть смятение. – И еще. Я думаю, что ты полный идиот, раз бросил Лили, и у тебя чересчур самодовольное лицо.

– Благодарю, – любезно отозвался Уокер. – Но уверяю, что Лили без меня будет только лучше. И не беспокойся за дедушку. У него есть страховка.

– О, правда? – постаравшись придать голосу непринужденный тон, сказала я. – А что украли?

Должно быть, Уокер все-таки уловил мой неподдельный интерес, потому что он усмехнулся.

– Поблагодари за кофе, и я отвечу.

Если я сдамся слишком легко, он может задуматься, зачем мне надо это знать.

– Видишь ли, равнодушие и моя тема тоже.

Уокер посмотрел на меня.

– Возможно, – сказал он, стараясь казаться небрежным, хотя на его лице читалось напряжение, – безразличие – это то, что мы показываем людям, когда сильно переживаем.

Я поблагодарила его за кофе.

– Не за что, Сойер Тафт, – ответил он. – И поскольку джентльмен всегда держит свое слово, я открою тебе этот маленький секрет. Прошлой ночью из сейфа моего дедушки была украдена только одна вещь. Жемчуг твоей бабушки.

15 апреля, 17:50

Маки так и знал, что попадет в переплет. Ведь на девчонках были перчатки. Но он справится.

– Мне не хочется вас расстраивать, – сказал парень, который, судя по голосу, был очень даже рад это сделать, – но если там Сойер Тафт и она не одна…

Он коротко покачал головой.

Маки это совсем не понравилось.

– Назовите свое имя и объясните цель своего визита. – Он не хотел терять преимущество.

Парень не представился и не объяснил цели своего визита. Он лишь чуть наклонился вперед и спросил:

– Их четверо, не так ли?

Маки не хотел отвечать.

– Возможно.

– В таком случае, – сказал парень, – вы упрятали за решетку обеих внучек Лилиан Тафт. А также дочь сенатора и единственного и любимого ребенка самого богатого человека в штате.

Маки собирался убить О’Коннелла и Родригеза.

Парень снова покачал головой:

– Благослови вас Господь.

Шесть месяцев назад Глава 33

– Она украла жемчужное ожерелье Мим! – Лили остервенело пришивала боа из белых перьев к лифу платья без бретелек. – Кэмпбелл. Эймс. Украла. Жемчужное. Ожерелье. Мим.

Последний месяц эти слова стали мантрой Лили.

Она говорила это в тот день, когда тетя Оливия, услышав о краже, впала в двухдневное неистовство и принялась исступленно выпекать булочки, а кульминацией этого кулинарного безумия стал пирог, который она собственноручно доставила Дэвису Эймсу.

Она говорила это в тот вечер, когда полиция пришла допрашивать Лилиан об ожерелье – и ушла, прихватив с собой несколько дюжин невероятно вкусных брауни тети Оливии.

Лили повторяла это каждый день после школы, в то время как Кэмпбелл держала слово и прекратила манипуляции. Как по мне, это лишь доказывало, что ни мелкая месть, ни издевательства над Лили никогда не были ее истинной целью.

А сейчас Лили жаловалась ни с того ни с сего.

– Строго говоря, – сказала я кузине, понимая, что дразню гусей, но не в силах удержаться, – ожерелье уже не принадлежало Мим, когда Кэмпбелл украла его.

Лили подняла глаза от платья.

– Ты сама хочешь шить свой костюм? – строго спросила она.

– Это мой костюм?

– А чей же еще, – ответила Лили снисходительно. – Я пойду в платье эпохи Ренессанса.

Я посмотрела на сверкающую ткань в ее руках. Вышивка бисером была такой замысловатой – и такой плотной, – что, чтобы рассмотреть ее, требовались солнцезащитные очки.

– А я пойду?..

Лили закончила пришивать перья.

– …в костюме ангела. – Ну конечно, как я сама не догадалась.

– Ангела, – повторила я. – Мы не знакомы?

– Нет же, я знаю эту девушку, которая бросилась на линию огня ради меня, хотя с нашей встречи не прошло и суток, – невинным голосом ответила Лили. – Которая может часами обсуждать военную тактику против зомби с моим младшим братом. – Она помолчала. – И которая не может позволить себе разозлиться на свою маму, хотя она уже целый месяц не отвечает на звонки.

Ой! Лили обычно не била по самому больному.

– Я не хочу говорить про маму.

Лили встряхнула платье и разложила его на кровати.

– Я лишь хотела сказать, что, по-моему, ты очень даже заслужила ангельские крылья.

«Ну да, – подумала я, – если не брать во внимание различные преступления, соучастницей которых мне пришлось стать за эти два месяца, я настоящая мать Тереза». Зная, что этот аргумент не убедит Лили, я обратилась к другим доводам.

– На «Жемчужинах мудрости» я появилась босой, – напомнила я кузине. Ужас ужасный. – И это я подговорила Джона Дэвида лизнуть ту ледяную скульптуру на бранче.

Лили ахнула.

– Так это была ты?

Я пожала плечами.

– Ты по-прежнему считаешь, что у меня нимб над головой?

Но Лили Тафт Истерлинг была не из тех, кто признает поражение.

– Я считаю, – выразительно заметила она, – что мама захочет одобрить оба наших костюма, и она ни за что не позволит тебе выйти только с кусочком картона на шее, на котором написан какой-нибудь остроумный каламбур.

Что верно, то верно. Обычно я примерно так одевалась на Хэллоуин, и, несомненно, именно такой будет реакция тети Оливии. После нашего несанкционированного путешествия в мои родные пенаты мать Лили не спускала с нас глаз, как будто боялась, что в следующий раз я утащу ее дочь прямо в преисподнюю.

Я подозревала, что это связано не столько с местом, куда мы ездили, сколько с человеком, которого Лили там встретила.

– Хорошо, – сдалась я, зная, что сопротивляться будет так же бесполезно, как плевать против ветра. – Я пойду на маскарад Бала Симфонии в костюме ангела. Это будет чудесно.

– Еще как будет, – то ли пообещала, то ли пригрозила Лили. Ей удалось не произнести ни слова в течение четырех секунд, за которые она продемонстрировала мне пару изящных крылышек и маскарадную маску с белыми перьями. Но больше она уже не могла сдерживаться и выпалила: – Поверить не могу, что эта ведьма украла ожерелье Мим!

Удивительно, но Лили угадала. В ту ночь – ночь, когда Кэмпбелл должна была исполнить обещание и отдать планшет Лили и записи с камер наблюдения, – дочь сенатора появилась в костюме ведьмы.

На ней было черное вечернее платье, которое переливалось при малейшем движении. Юбка была пышной, но лиф – облегающим, а тонкая серебряная вышивка ручной работы напоминала искусно сплетенную паутину. Ее простая черная маска закрывала только половину лица. Другая половина была стильно загримирована, а вокруг глаз были наклеены завитки черных и белых стразов.

– Как мило, что дедушка предложил провести мероприятие у него дома, – сказала Кэмпбелл, когда мне наконец удалось выцепить ее. – Правда?

Поскольку я жила под одной крышей с тетей Оливией, то слышала гораздо больше сплетен о Бале Симфонии, чем мне бы хотелось. Я знала все мельчайшие детали о жульничестве «Нортерн Ридж», которые забронировали наше мероприятие на одно время со свадьбой кого-то из членов клуба. По словам Сэди-Грэйс, ее мачеха не попробовала только ритуальное жертвоприношение, чтобы одержать верх в этой борьбе, но свадьба все-таки победила, а маскарад отменили. Это стало настоящей трагедией, по крайней мере, в мире Дебютанток, но тут вмешался Дэвис Эймс. Он открыл свой дом для нашего мероприятия, тем самым приведя Кэмпбелл – не говоря уже о Лили, Сэди-Грэйс, Буне и обо мне – прямо на место преступления.

Интересно, где у него сейф?

Мой взгляд упал на ожерелье Кэмпбелл: одинокая кроваво-красная слезинка – несомненно, рубин – свисала с ее шеи, напоминая о том, что владелица не нуждалась в украденных драгоценностях. В какую бы игру она ни играла, я не сомневалась, что дело было не в стоимости ожерелья бабушки, а в семейных отношениях Эймсов.

На которые мне было глубоко наплевать.

– Ты обещала, – начала я, но Кэмпбелл взяла меня под руку, не дав договорить.

– Сегодня, – заверила она меня и потащила к столику с капкейками в самом дальнем углу зала. – Как только объявят победителей квеста и я получу то, что мне нужно, я все вам отдам, как и обещала.

– И что тебе нужно? – зловещим тоном уточнила я.

– Можете считать меня исчадием ада, – продолжила Кэмпбелл, – но я держу свое слово. Капкейк?

Я хотела отказаться, но он был шоколадным. Стараясь не испачкать костюм и не навлечь на себя гнев Лили, я оглядела комнату в поисках кузины. Она согласилась, чтобы я одна разобралась с Кэмпбелл, но они с Сэди-Грэйс то и дело бросали тревожные взгляды в нашу сторону из-под ближайшей арки.

Я развернулась обратно к Кэмпбелл и, к своему удивлению, заметила, что она нервно смотрела на человека за барной стойкой, расположившейся напротив стола с капкейками.

Ник.

За последние месяцы я видела его каждое воскресенье, когда мы приезжали на бранч, но он никогда не заговаривал со мной. После минутного колебания Кэмпбелл перебросила рыжие волосы через плечо и направилась к бару. Я последовала за ней.

– Думаю, мне не удастся уговорить тебя поменять безалкогольный коктейль на алкогольный, даже если я использую свои чары? – спросила Кэмпбелл Ника.

– Чары не помогут. – Ник держался спокойно, невозмутимо, профессионально. – И, – добавил он, понизив голос, – мне это неинтересно.

Я ждала, когда Кэмпбелл накинется на него, но она взяла зубочистку со стойки и наколола вишенку из стоявшей рядом вазы.

– Ты все еще злишься из-за прошлого месяца, да?

– Конечно нет. – Ник говорил с ней тем же тоном, что и с Уокером в переулке несколькими неделями ранее. – Просто я не настолько мазохист, чтобы позволить тебе подставить меня снова. – Ник повернулся ко мне: – Добрый или злой? – спросил он.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду напитки. В хрустальной мартинке^[22] слева была белая жидкость, а в бокале справа – красная.

Я взглянула на свое платье: ослепительно белое, оно идеально сочеталось с перьями на маске и изящными крыльями за спиной.

– Красный, – ответила я.

Ник едва заметно улыбнулся.

– Прости меня, – неожиданно обратилась к нему Кэмпбелл. Мне даже показалось, что я услышала в ее голосе нотку искреннего раскаяния, но такое вряд ли возможно.

– Ты не просишь прощения, – ответил Ник. – Тебе просто скучно.

– А ты тогда что? Мое хобби? – отрезала Кэмпбелл.

Ник пожал плечами. Было ясно, что он никогда не обманывал себя относительно отношений с дочерью сенатора и не думал, что для нее это нечто большее, чем просто запретное развлечение с мускулистым парнем.

– И все же прости, что так получилось, – тихо сказала Кэмпбелл. Не дожидаясь ответа, она взяла белый напиток и, развернувшись, помахала кому-то.

– Бун!

Кузен Кэмпбелл подошел к нам. Его костюм сразу бросался в глаза: ярко-фиолетовый смокинг и галстук-бабочка в тон.

– И кто же ты? – спросила я его.

– Это мое обиженное лицо, – ответил Бун и скорчил гримасу.

– И маски на тебе нет, – заметила я.

– Чтобы она скрыла мое обиженное лицо?

– Бун, будь лапочкой, развлеки Сойер вместо меня, ладно? – Кэмпбелл, не дожидаясь ответа, повернулась, чтобы уйти. Я шагнула наперерез.

– Куда ты собралась?

– Я вернусь, – сказала она. – И тогда ты получишь то, что хочешь. Честное скаутское.

Кэмпбелл подтолкнула кузена в мою сторону:

– Потанцуй с Сойер.

– Я не танцую, – решительно заявила я, но Бун отвесил замысловатый поклон и протянул мне руку:

– Миледи?

Глава 34

Пока Бун вел меня на танцпол, Кэмпбелл успела скрыться в толпе. Дом Дэвиса Эймса больше походил на музей. Первый этаж имел открытую планировку и самые высокие потолки, которые мне доводилось видеть. Паркетные полы были темного цвета и натерты до такого блеска, что в них можно было разглядеть свое отражение.

Я ощущала смутное беспокойство из-за того, что упустила Кэмпбелл.

– У меня есть для тебя подарок. – Бун начал вести меня, кажется, в вальсе.

– Подарок, – повторила я.

Он кивнул, отвел правую руку от моей и потянулся вперед. Я пришла в ужас, решив, что он вот-вот осторожно коснется моей щеки, но кузен Кэмпбелл зажал в пальцах тонкую прядь моих волос и с силой дернул.

– Ай! – Ему повезло, что мы были на виду как минимум у пяти пожилых дам, включая бабушку, иначе я бы врезала ему в живот. – У тебя странные представления о подарках.

– В моем левом внутреннем кармане лежит пластиковый мешочек. Вытащи его, и мы уберем туда твои волосы.

Я сделала, как он попросил, стараясь действовать как можно незаметнее. Вальс еще не кончился.

– Тест на установление отцовства – вот твой подарок, – объявил Бун. – Я купил сразу несколько. Правда, результаты придется ждать целую вечность. И кстати, я уже добыл волосы своего папы. – Он спрятал пакетик с моими волосами обратно во внутренний карман. – Папин биоматериал мы можем отправить уже сегодня.

ДНК-тест. Это было настолько очевидно. За последний месяц я не добилась никаких результатов. Только излазила весь интернет, собирая всю возможную информацию о четырех мужчинах из списка.

В глубине души я понимала, что меня сдерживала мама. Она не хотела, чтобы я была здесь. Она не хотела, чтобы я знала правду.

– Иногда я бываю настоящим гением. И к тому же я совсем не против, если у меня появится сестренка. – Это было так серьезно и так мило, что Бун добавил: – Но моя мама будет настоящей злой мачехой.

Услышав про злую мачеху, я машинально нашла взглядом Грир Уотерс. Вряд ли она обрадуется нашим попыткам установить, не был ли ее новоиспеченный муж отцом незаконнорожденного ребенка.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – заявил Бун и закружил меня. – Как ты собираешься доставать генетический материал кандидатов в папочки?

Я все еще была волонтером в офисе сенатора. Ремонт в доме тети Оливии и дяди Джея Ди еще шел полным ходом, так что мы по-прежнему жили под одной крышей, а если я попрошу Сэди-Грэйс показать мне ванную ее родителей, она просияет от радости и не станет задавать лишних вопросов о том, зачем мне понадобилась расческа ее отца.

– Справлюсь, – заверила я Буна.

Наш танец подходил к концу, когда я краем глаза заметила Одри Хепберн – Сэди-Грэйс. Я решила сделать благое дело и под последние аккорды вальса направила Буна к ней. Заиграла новая песня.

Они даже не сразу заметили, что танцуют друг с другом.

– Сойер. – Бабушка незаметно отвела меня в дальний конец комнаты. На ней не было костюма, если, конечно, не считать таковым роскошь и стиль.

Она заговорила тихим шепотом, и мне пришлось вслушиваться в каждое слово:

– Не хочешь узнать, в чем пыталась убедить меня неугомонная Грир Уотерс последние несколько минут?

Но я могла думать только о пакетике с моими волосами, который остался у Буна, – и тестах на отцовство, которые он мне обещал.

– Ваша видеозапись квеста вызвала настоящий переполох. – Бабушка мило улыбалась мне, но мы были на людях. А в кругу Лилиан Тафт существовал нерушимый закон: «Всегда будь милой на людях».

– Некоторых людей слишком легко взбудоражить, – ответила я.

– Некоторые люди только и говорят о том, насколько опасно то, что вы пятеро сделали.

«Пятеро, – подумала я. – Мы и Кэмпбелл». Теперь у нее было железобетонное алиби – и благодаря моему маленькому акту саботажа слухи распространялись со скоростью лесного пожара.

– Когда богатые говорят «опасность», – сказала я бабушке, – они имеют в виду «бедность».

Я нарушила два святых правила: я не улыбалась и говорила о деньгах.

– Сойер, вы с мамой никогда небыли бедными.

Я не знала, как реагировать на эту фразу или тон, которым она была произнесена. Но времени удивляться у меня не было, потому что на лестнице появился Дэвис Эймс и все внимание бабушки переключилось на него.

На нем не было ни маскарадного костюма, ни маски. А рядом с ним стояла Кэмпбелл. Она ходила за ним? Но зачем?

– Полагаю, пришло время вручать призы, – произнес он зычным голосом. – За лучший костюм и за уже ставший легендарным квест.

Именно этого мы все ждали. Особенно Кэмпбелл. Я все еще не понимала, почему это для нее так важно. Она просто выжидала, пока распространятся слухи о «наших» выходках во время квеста, чтобы подтвердить свое алиби?

Или она что-то задумала?

Я не обращала внимания на имена победителей. Наших среди них не было. Естественно, такое поведение не должно вознаграждаться.

Грир буквально так и сказала Сэди-Грэйс неделей ранее.

Меня не волновали ни призы, ни общественное осуждение. Меня заботило лишь одно – получить от Кэмпбелл планшет и покончить с этим.

И тогда я смогу заняться проектом «Тест на отцовство».

Под жидкие аплодисменты вручили последний приз. В наступившей тишине раздался звонок в дверь. Это было странно, потому что мистер Эймс нанял персонал, чтобы парковать машины перед входом, и один из них как раз дежурил у входа.

Дедушка Кэмпбелл, извинившись, удалился. Его внучка двинулась в ту же сторону, но я догнала ее и схватила за руку.

– Планшет! – напомнила я.

– Он наверху, – ответила она неожиданно тонким, почти пронзительным голосом. – Если подняться по черной лестнице из кухни, тебя никто не увидит. Первая спальня слева. Я оставила планшет на столе.

Что-то было не так. Что-то не сходилось, и мне это не нравилось. Я протиснулась сквозь толпу на кухню и поднялась по лестнице, ожидая подвоха.

Но планшет лежал именно там, где сказала Кэмпбелл. Я включила его и сразу нашла записи с камер наблюдения. Я удалила их, затем проверила почту, чтобы убедиться, что файлы никому не отправляли. Наконец я открыла галерею и начала просматривать снимки.

Непохоже, чтобы Кэмпбелл удалила или изменила хоть одну фотографию.

Дойдя до двух последних, я замерла. На одной из них была обнаженная девушка, свернувшаяся калачиком и обхватившая колени руками. Ее грудь и интимные места были скрыты. На другом – скриншот «Секретов», сделанный всего несколько минут назад.

Что Кэмпбелл натворила? У меня пересохло во рту, и я открыла сайт. Там действительно был новый пост – предпоследняя фотография из галереи. Я внимательно рассмотрела детали: освещение, ракурс, аккуратный почерк, которым на обнаженной спине модели было написано всего одно предложение.

Он заставил меня причинить тебе боль.

Я неторопливо изучала снимок: фотография была черно-белой, поэтому цвет волос модели было не разобрать, но длина и форма прически были другими, нежели у Лили. А в самом низу кадра можно было с трудом, но различить родинку.

Это не Лили.

Кэмпбелл.

Я не могла поверить, что она оставила нам это. Даже если Кэмпбелл сохранила копии фотографий Лили, у нас теперь тоже был компромат на нее.

Зачем она это сделала? Эта мысль не давала мне покоя. Мы не просили Кэмпбелл об этом. Зачем ей заставлять нас ждать целый месяц, а потом давать нам больше, чем мы договаривались?

Встревоженная, я вышла к главной лестнице, но остановилась у верхней ступеньки. Возможно, мне следовало спуститься тем же путем, которым я пришла, но сейчас я думала совсем о другом. Справа от меня располагалось эркерное окно, выходившее на парадную зону участка.

Выглянув, я увидела Дэвиса Эймса, Кэмпбелл и полицейскую машину.

«Как только объявят победителей квеста и я получу то, что мне нужно, – вспомнились слова Кэмпбелл, – я все вам отдам, как и обещала».

Отвернувшись от окна, я пошла обратно к черной лестнице. Оставшись незамеченной, я смогла бы выяснить, зачем приехала полиция.

Что наговорила им Кэмпбелл.

Что я упустила.

Но когда я спустилась на кухню, полиция уже была в доме. Двое служителей закона зачитывали права парню в наручниках.

Нику.

Глава 35

Каким-то образом полиции – и Дэвису Эймсу – удалось сохранить арест в тайне. Служители закона вывели Ника через черный ход, а вечеринка продолжалась. Я пыталась возражать, спрашивала, что происходит, но ни полиция, ни дедушка Кэмпбелл не обращали внимания на девушку в расшитом бисером бальном платье.

Что произошло? В сознании замелькали хаотичные воспоминания: образы, фразы и моменты, которые в то время ничего для меня не значили.

«Ты все еще злишься из-за прошлого месяца, да?» – спросила Кэмпбелл.

«Конечно нет, – сухим тоном ответил Ник. – Просто я не настолько мазохист, чтобы позволить тебе подставить меня снова».

Кэмпбелл подставила Ника. В прошлом месяце. Что, если речь шла об одном конкретном вечере? Том самом вечере, когда пропало легендарное ожерелье? Кэмпбелл пообещала встретиться с ним? Обеспечив себе алиби, она позаботилась о том, чтобы у него его не было?

Это было слишком хладнокровно, слишком бессердечно – даже для нее. Возможно, у меня развилась паранойя и я видела связь там, где ее не было. У меня не было ни малейшего представления, за что арестовали Ника. У меня не было причин думать, что это как-то связано с жемчужным ожерельем.

И все же…

«И все же прости, что так получилось», – сказала Кэмпбелл Нику.

Весь последний месяц дочь сенатора держала нас на коротком поводке – чтобы ее алиби стало надежным, чтобы никто из нас не обратился в полицию. Почему она так настаивала на том, чтобы закончить эту игру сегодня?

Что она планировала?

Пора остановиться. Я снова напомнила себе, что понятия не имею, за что арестовали Ника и почему Кэмпбелл и ее дедушка разговаривали с полицией.

У служителей закона должны быть доказательства. Что бы им ни наговорила Кэмпбелл, за что бы ни арестовали Ника, они не врываются просто так на светские вечеринки и ни с того ни с сего не надевают на людей наручники.

Я вспомнила про украденный ключ, который мне пришлось вернуть Кэмпбелл. Был ли это ключ от сейфа ее деда? И если да, то что она с ним сделала, после того как украла ожерелье?

Хватит. Я приказала себе прекратить. Но пробираясь мимо ангелов и дьяволов, принцесс и рыцарей, я думала только об одном – о фотографии, выложенной Кэмпбелл в «Секретах на моей коже».

Он заставил меня причинить тебе боль.

Позже тем же вечером я стояла перед туалетным столиком и неистово стирала с лица косметику.

– Сойер.

Я рассказала Лили обо всем, что произошло. Ника арестовали. Кэмпбелл, скорее всего, приложила к этому руку.

– Сойер, – повторила Лили и перехватила мое запястье. – Ты так всю кожу с лица сдерешь.

– Ну и что?

Она подтолкнула меня к ванне и усадила на край.

– Сиди тут.

Кузина забрала у меня салфетку и отошла к раковине, а когда вернулась, у нее в руках был флакон со средством для снятия макияжа.

Она молча принялась протирать ватным диском мои глаза и щеки.

Мы в этом виноваты. Если то, что произошло сегодня вечером, имеет хоть какое-то отношение к пропавшему ожерелью – это наша вина.

Я же знала, что Кэмпбелл нельзя доверять. Я чувствовала, что-то не так.

– Мы все выясним, – сказала Лили. Мои глаза все еще были закрыты, потому что она стирала тушь. – Пусть арест прошел тайно, но слухи все равно поползут. Люди будут говорить об этом – в клубе, в школе. Мы прижмем Кэмпбелл и все узнаем, Сойер.

Только вот инстинкты, которые развились у меня с детства из-за соседства с баром и которые потом помогали избегать проблемных клиентов Большого Джима, подсказывали, что даже если мы все выясним, это не решит проблему.

Мы только убедимся, что проблема существует.

– Что, если она подставила его? – спросила я. – Кэмпбелл подставила бедного парня, обвинив его в краже ожерелья, а мы помогли ей в этом?

Вдруг еще не поздно обратиться в полицию? Мы могли бы рассказать им, что сфабриковали алиби для Кэмпбелл, поскольку думали, что ей нужно сбежать по делам, но никак не для того, чтобы совершить преступление.

Но тогда кто-нибудь точно спросит, почему мы не пришли сразу, как только узнали, что жемчужное ожерелье пропало.

– У меня тут кое-то есть. Это точно приободрит тебя.

Лили зашла в спальню и вернулась с подарочным пакетом из тонкой черной бумаги с блестящими оранжевыми узорами.

– Ты забыла свой подарок.

Если Лили считает, что памятные сувениры Бала Симфонии смогут улучшить мое настроение, то она ошибочно принимает меня за человека без совести, который готов продать душу ради вычурных и дорогущих подачек.

– Просто открой, – произнесла кузина тоном внучки Лилиан Тафт, ласковым и властным одновременно.

Бросив на нее мрачный взгляд, я резким движением открыла пакет. На самом дне, в прозрачном пластиковом чехле с надписью «Бал Симфонии», лежала флешка.

– Это запись квеста, – пояснила Лили. – Как я поняла, насчет нашей были споры, но все-таки они решили, что лучше всего будет просто проигнориовать нашу маленькую экскурсию. Профессиональный видеограф смонтировал самые яркие моменты из съемок всех групп. Весь отснятый материал нашей группы тоже на флешке.

Запись, где мы на участке, у библиотеки, в «Холлере».

– И каким образом это должно меня приободрить? – спросила я. Это алиби Кэмпбелл. Алиби, которым мы ее обеспечили.

– Сойер Энн Тафт. – Лили выпрямилась во весь рост. – Думаешь, только ты сейчас в ужасе от того, что произошло? Мы влипли в эту историю только по одной причине – потому что ты вступилась за меня. Как и Сэди-Грэйс. Я здесь общий знаменатель, как ни крути, но разве я позволяю себе кукситься? – Сейчас она была точной копией тети Оливии. – Нет! Злиться и хандрить я буду потом, когда мы будем точно знать, что именно случилось сегодня. А это? – Лили протянула мне флешку. – Это должно тебя заинтересовать.

Я, хоть убей, не видела никакого смысла в этом заявлении.

– Чем же?

Лили посмотрела на меня так, словно считала либо очень упрямой, либо непроходимо тупой.

– Зачем ты приехала сюда? – вдруг спросила она.

– Бабушка предложила мне полмиллиона долларов.

Лили даже бровью не повела.

– Что ты ищешь? – продолжила допрос кузина. – Или, если быть точной, кого?

За все время, которое я здесь провела, я ни разу не поделилась с Лили, что хочу найти своего биологического отца. У меня было полно свободного времени, пока она была в школе. И мне казалось, что я успешно сохраняла свои намерения в тайне.

– Ой, брось, Сойер! – Лили махнула рукой в мою сторону. – Я вполне способна сложить два и два. Твоя мама со скандалом уехала отсюда в самый разгар сезона, будучи Дебютанткой. Ты оказалась здесь либо чтобы искупить ее грехи, либо…

Я фыркнула от смеха.

– Или ты здесь для того, чтобы выяснить, с кем она… была близка… до того, как уехала.

Лили Тафт Истерлинг не использовала словечки типа «залетела», «донор спермы» и «внебрачный ребенок».

– Ты знала? – удивилась я.

– А ты считаешь себя мастером конспирации? – Лили не стала дожидаться ответа. – Тебе уже пора понять, что Бал Симфонии – это традиция. Если мы записывали квест на камеру, то будь уверена, твоя мама тоже, и если мы получили копии своих видео, то…

Кузина многозначительно умолкла.

Операция «Тест на отцовство» уже началась. Если предположить, что моим отцом действительно является один из тех четырех, чьи лица мама вычеркнула на фотографии, это рано или поздно будет подтверждено.

Но рано или поздно – это не сейчас.

Рано или поздно не приведет меня к причине ареста Ника.

– Сейчас самое подходящее время, чтобы спросить, не знаю ли я, где Мим держит вещи твоей мамы, – сказала Лили.

Я посмотрела на флешку. Уже поздно. Сейчас мне все равно ничего не выяснить про Кэмпбелл и Ника.

Но это я могу сделать.

– Где Мим держит вещи моей мамы?

Лили собрала использованные ватные диски, выбросила их в мусорную корзину и развернулась к двери.

– На чердаке.

Глава 36

Чердак Лилиан Тафт, естественно, был утеплен, оснащен кондиционером и выглядел безупречно чистым. Помещение занимало весь третий этаж, куда можно было подняться только по лестнице, спрятанной за дверью, которую я принимала за бельевой шкаф.

– Мим не очень организованна, – сказала Лили, глядя на лабиринт из нагроможденных коробок. – В отличие от мамы, которая, на наше счастье, пару лет назад навела тут порядок. Понятия не имею, где лежат вещи твоей мамы, но готова поспорить, что все они собраны вместе.

Через полчаса я наткнулась на портрет в рамке, который, видимо, когда-то висел на втором этаже: Дебютантка Элинор Элизабет Тафт во всей красе. Я никогда не считала, что сильно похожа на маму, но в семнадцать лет она была такой же невысокой и худой, с волосами на несколько тонов темнее моих, веснушками и огромными глазищами. В изгибе ее губ и поднятом подбородке было что-то знакомое.

И у нас действительно были одинаковые скулы.

Этот портрет, вопреки ожиданиям, немного выбил меня из колеи. Белые перчатки. Высокая прическа. Букет белых роз на коленях. Эта девушка была совсем не похожа на маму. Она выглядела как…

– Пустышка, – озвучила я.

Лили, ковырявшаяся в коробках в нескольких шагах от меня, тут же подняла голову.

– Нашла что-нибудь?

Я подняла портрет.

– Дочь, с позором изгнанную на чердак.

Лили смотрела на портрет почти так же долго, как я. Может, она думала о «Секретах» и о том, как близко была к «изгнанию с позором».

– Так, ладно, не стой там как истукан, – скомандовала она. – Посмотри вон те коробки.

За портретом скрывалось около двух дюжин коробок, составленных по три друг на друга до самой стены. В правом верхнем углу каждой из них толстым черным маркером было написано: «Э. Т.».

Элинор Тафт.

Содержимое коробок было четко рассортировано: поделки для начальной школы и старые куклы, альбомы с фотографиями двух маленьких девочек на озере год за годом. Несколько коробок были заполнены только танцевальными костюмами.

А ведь я даже не знала, что мама занималась балетом.

Когда я почти добралась до стены, удача наконец улыбнулась мне: три коробки, помеченные буквами: «Э. Т. – Б. С.».

«Бал Симфонии».

Интересно, что у тети Оливии в доме была только одна коробка с сувенирами Дебютанток, но бабушка зачем-то сохранила все подарки, все приглашения, все открытки моей матери. Среди них были декоративная подушка с вышитой вручную надписью «Дебютантка Симфонии» и программка «Жемчужин мудрости» со списком вещей, выставленных на аукцион. Там же лежали пара белых тапочек, пара белых туфель на каблуках и маленькая коробочка для колец – пустая. В винтажной сумочке оказалось всего две находки: корешок билета в кино и маленький, заплетенный в косу кусочек ленты.

Я подержала ленту в руке. Три белые тесемки, сплетенные вместе. Сложив содержимое сумочки обратно, я отложила ее.

Последний предмет в коробке заставил меня забыть обо всем на свете. Альбом был, видимо, собран комитетом Бала Симфонии на память о том сезоне. Обложка была сделана из матовой черной ткани, складки которой ассоциировались с вечерним платьем. В середине обложки был вырезан маленький квадратик, внутри которого находилось изображение красной розы.

Лили опустилась рядом. Мы сидели, скрестив ноги и соприкоснувшись коленями, пока я листала книгу, страницу за страницей. Я была не из тех, кто любит пижамные вечеринки и откровенничает с другими девчонками. Присутствие Лили должно было напрягать меня, но на удивление я ничего такого не чувствовала.

В отличие от альбома тети Оливии, фотографии здесь были отсканированы и распечатаны, как в ежегоднике, – только бумага была такой толщины, что каждая страница могла бы стоять сама по себе.

Фотографии в альбоме были рассортированы по мероприятиям. «Жемчужины мудрости». Вечеринка у бассейна. Квест. Маскарад на Хэллоуин… Лили оказалась права. Мама в свое время делала все то же самое, что и мы сейчас. Я не просмотрела и половины альбома, когда начала перелистывать страницы к началу, внимательно вглядываясь в каждую фотографию и ища на ней маму.

Вот она на маскараде, одетая, как сообщала подпись, в костюм Джульетты. Ее маска была темно-розового цвета, украшенная золотой вышивкой и бусинами. На фото мама была не одна – рядом стоял парень. Не сразу, но я узнала лицо за маской.

Лукас Эймс.

Я вернулась еще на несколько страниц назад, к квесту. Обнаружился целый разворот фотографий каждой команды. В маминой были два парня и три девушки. Я снова узнала Лукаса, но он, как и второй парень, почти терялись на снимках – их затмевали три Дебютантки.

Три девушки, обнявшие друг друга.

Три девушки, смешно позировавшие на камеру.

Три девушки, целовавшие друг друга в щеки.

У них была одна и та же прическа. Французская коса на одну сторону. И у каждой в косу была вплетена белая лента. Она очень выделялась на фоне темных маминых волос. Вторая девушка была блондинкой. А третья… ее я узнала сразу же.

У нее были рыжие волосы.

– Это же мачеха Сэди-Грэйс! – воскликнула Лили. – Похоже, они с твой мамой…

– …не просто шапочно знакомы.

В коробке не оказалось видеозаписи квеста, поэтому я принялась листать альбом дальше и нашла еще больше фотографий этой троицы, которые всегда были вместе, всегда неразлучны и всегда носили белые ленты. Вот они на вечеринке у бассейна: свесили ноги в воду. Вот они на аукционе: стоят рядом и с гордостью демонстрируют жемчуга, готовясь выйти на подиум.

Я стала искать дальше, уже после маскарада, но обнаружила лишь одну фотографию, сделанную на Рождество. Они стояли перед огромной, в два этажа, елью. На них были белые шарфы и белые шапки.

Только они больше не смеялись.

Я прочитала подпись: «Элли, Грир, Ана» – и начала листать дальше. Новый год, Ночь казино, День спа, нечто под названием «Перчаточный обед», Бал Симфонии.

Ни на одной из фотографий мамы больше не было.

Как и Аны.

Грир начали окружать другие девушки. Другие парни. Я остановилась на снимке Грир почти в самом конце альбома, на котором она шла по подиуму. Ее отец – я предположила, что это он, – ждал ее в конце, протягивая руку. В одной руке у Грир был букет белых роз, второй она держалась за сопровождающего.

«Грир Ричардс, дочь Эдмонда и Сары Ричардс, в сопровождении Лукаса Эймса», – прочитала я подпись к фотографии.

– Сойер. – Голос Лили вернул меня в реальность. Я подняла глаза от фотографии.

– Что?

Нетрудно догадаться, почему мать исчезла со всех снимков. Где-то между Рождеством и Новым годом она сообщила семье о том, что беременна.

И в Новый год она оказалась на улице.

– Сойер! – повторила Лили. – Твой телефон.

Оказывается, он уже давно звонил. В голове вертелся лишь один вопрос: «Что случилось с той, другой девушкой? Аной?» Я посмотрела на экран мобильника. Внезапно год маминого дебюта в высшем свете перестал казаться мне таким уж важным.

Я сохранила этот контакт в тот месяц, когда была у нее на побегушках. Звонила Кэмпбелл.

15 апреля, 17:55

Маки был совершенно уверен, что по правилам преступникам запрещено принимать посетителей в зоне содержания. Но по этим же правилам он обязан иметь хотя бы малейшее представление о том, почему вышеуказанные преступники находились в камере и за что были арестованы. А еще по правилам Родригез и О’Коннелл не должны были бросать его на произвол судьбы.

– Девушки. – Маки старался говорить спокойным ровным голосом, чтобы не показать страха. – К вам посетитель.

– Вероятно, адвокат? – спросила чопорная девица.

– Мы как раз думали о том, чтобы нанять адвоката, – добавила сногсшибательная красотка, нервно подтянув края белых перчаток.

Маки подумал, что за адвокат может быть у этих девчонок, и его пробрала дрожь. Следующие слова он адресовал взломщице. Внучке Лилиан Тафт.

– По-моему, вы говорили что-то о том, что, если кто-то узнает о вашем аресте, вы лишитесь полумиллиона долларов. – По мнению Маки, это был отличный ход.

Но прежде чем мисс Тафт успела ответить, из-за угла вышел посетитель.

– Я же просил вас подождать! – Маки недовольно посмотрел на парня.

Тот не обратил на него никакого внимания.

– Полмиллиона? – язвительно переспросил он. – Значит, за столько нынче продают души?

Впервые за все время, которое Маки провел в компании этих девушек, они молчали. Парень тоже не собирался говорить. Он просто смотрел на них, но Маки не мог разгадать выражение его лица.

«Почему-то я не уверен, – вдруг подумалось полицейскому, – что он их друг».

Кокетка – один ее вид говорил о том, что от нее стоит ждать только неприятностей, и Маки почему-то знал, что это и есть дочка сенатора, – первой обрела дар речи.

– Ник, – прошептала она.

Пять месяцев назад Глава 37

– Стой прямо, Сойер!

Тетя Оливия даже не смотрела на меня. Она изучала эскиз, который держала в руке, – детальный рисунок модели платья, которую комитет в конце концов выбрал для Дебютанток Симфонии этого года.

Как я поняла, выборы чуть было не закончились настоящим кровопролитием. Но почему-то меня не удивило, что тетя Оливия оказалась победительницей. Я видела ее довольную, пусть и едва заметную улыбку, когда она рассматривала эскиз.

– Смотрите вперед, пожалуйста!

Это уже сказала портниха, которая сжала мой подбородок нежными пальцами и повернула мою голову под нужным углом. Я посмотрела на себя в зеркало. На мне не было ничего, кроме нижнего белья. Портниха обмотала мою грудь измерительной лентой. Звук, который она издала, записывая число, несомненно, означал осуждение.

– Вошьем чашечки, – деликатно предложила она.

– Куда тут без них? – отозвалась тетя Оливия.

– У тебя такая тонкая талия, – попыталась утешить Лили.

Этот выходной начался с милой беседы о размере моей груди, и пусть этого никто не говорил, недвусмысленно подразумевалось, что разглядеть ее можно только под микроскопом. Могло быть и хуже: во время примерки Лили они шушукались о том, где можно ушить платье, чтобы создать желаемый силуэт и – как недвусмысленно подразумевалось – скрыть задницу моей кузины.

«Это настоящий ад, – думала я. – Я умерла и оказалась в Дантовском аду. Так мне и надо». Я взглянула в зеркало и вдруг поняла, что не узнаю себя. Месяцы использования кондиционера для волос, цена за упаковку которого была выше, чем у самых изысканных шоколадных конфет, не прошли даром: волосы приобрели необыкновенные объем и мягкость, которые только можно купить. Естественные светлые пряди больше не были естественными, и почему-то кожа выглядела так, словно я нанесла макияж, хотя на самом деле на лице не было ни грамма косметики.

И это была только верхушка айсберга.

Сойер Тафт, которой я была четыре месяца назад, не допустила бы, чтобы судьба Ника оказалась в руках девчонки, из-за которой его арестовали.

– Сойер? – позвала тетя Оливия.

Я очнулась от задумчивости.

– А?

Тетя поморщилась. Спустя столько месяцев я по-прежнему была неспособна выговорить «да» и тем более «да, мэм».

– Возможно, – дипломатично предложила она, – тебе стоит одеться.

Портниха уже закончила с размерами.

И давно.

А я все это время стояла там в одном нижнем белье.

Почти не смутившись, я нырнула обратно в раздевалку. Закрыв дверь и натянув джинсы, я поймала себя на том, что снова – в тысячный раз за последний месяц? – прокручивала в голове телефонный разговор с Кэмпбелл в ночь маскарада.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала.

Приветствие в стиле Кэмпбелл Эймс.

– Что сегодня произошло? – спросила я.

Воцарилось молчание. Я встретилась взглядом с Лили и потребовала:

– Кэмпбелл, скажи мне, что арест Ника не имеет никакого отношения к этому дурацкому ожерелью!

Конечно, Кэмпбелл проигнорировала вопрос.

– Они задержат его на сорок восемь часов. Обещаю: никто ни в чем не обвинит Ника. Им просто нужно было его арестовать. Вот и все.

– Им просто нужно было его арестовать, – повторила я. – Или это нужно тебе? Чтобы выйти сухой из воды?

– А это имеет значение? В любом случае никаких обвинений предъявлено не будет.

– Да, они не предъявят ему обвинения, – сквозь сжатые зубы процедила я, – потому что утром я пойду в полицию и скажу правду.

– Правду? – нахальным тоном переспросила она, и это окончательно вывело меня из себя.

– Я скажу, что это ты украла жемчужное ожерелье, – пригрозила я.

– Надеюсь, у тебя есть доказательства.

– Я могу опровергнуть твое алиби.

– Спустя месяц? В течение которого никто не проверял мое алиби, потому что я не входила в число подозреваемых?

– Ключ, – отрывисто произнесла я. – Тот, который мы нашли в твоем шкафчике.

– Тот, который вы украли, ты хотела сказать? Но если ты не собираешься сознаваться в краже, то всегда можешь сказать полиции, что просто видела меня с ключом. Но в чем именно будет заключаться обвинение?

– Ты украла ожерелье.

– Зачем мне это? – снисходительно спросила Кэмпбелл. – Какой у меня мотив? Мне не нужны деньги, а это ожерелье даже не фамильная ценность моей семьи.

Это фамильная ценность моей семьи.

– Ника выпустят уже в понедельник, Сойер. Я позабочусь об этом. А пока мне нужно, чтобы ты кое-что сделала.

– Что? – резко спросила я.

Кэмпбелл явно улыбалась.

– Ничего.

Она попросила меня не вмешиваться и ничего не предпринимать, чтобы все шло своим чередом, и по какой-то непонятной причине я подчинилась. Я заслужила дюжину подобных примерок – даже хуже, чем эта. Я заслужила, чтобы мне сделали восковую депиляцию, идеальный маникюр и выщипали брови. Я заслужила самого худшего из всего, что могло предложить высшее общество.

Как и обещала Кэмпбелл, Ника выпустили спустя сорок восемь часов. Против него не выдвинули никаких обвинений. Казалось, я должна быть счастлива.

Да, Ника уволили из клуба. Он потерял работу, но ведь все закончилось хорошо – мне должно было полегчать.

Черта с два.

Стук в дверь примерочной вернул меня в реальность и напомнил, что я по-прежнему стою полуодетая.

– Сойер! – позвала Лили через дверь. – Если ты не поторопишься, мы опоздаем на встречу с Кэмпбелл.

Глава 38

Любое занятие, связанное с Кэмпбелл, стояло в моем списке где-то между удалением зубного нерва без наркоза и депиляцией зоны бикини, но ноябрьское мероприятие Бала Симфонии организовывали матери Дебютанток Риджуэй-холла. Поскольку мачеха Сэди-Грэйс была распорядителем самого Бала, оставалось только два реальных претендента за главенство в подкомитете: тетя Оливия и Шарлотта Эймс.

Недаром тетя и жена сенатора также были лидерами двух противоборствующих лагерей феномена платья^[23]. Когда тетя Оливия выиграла эту битву, мать Кэмпбелл настояла на том, чтобы взять на себя основную часть работы по подготовке к ноябрьскому мероприятию.

Тетя Оливия, конечно же, настояла на том, чтобы помочь.

Нас с Лили призвали против нашей воли.

– Еда, одежда, приятные мелочи и хорошая компания. – Кэмпбелл встретила нас у дверей «Костко»^[24] с тележкой и насмешливым выражением лица. – Конечно, это не сравнится с «Жемчужинами мудрости», но благотворительность есть благотворительность.

Мы с Лили впервые после ареста Ника – и его освобождения – оказались наедине с Кэмпбелл. Дочь сенатора, конечно, намеревалась делать вид, будто ничего не случилось. Я бы не согласилась участвовать в этом спектакле, если бы к нам не присоединился еще один человек.

– Носильщик прибыл. – Уокер появился нечесаный, а его обычно загорелое лицо имело сероватый оттенок, и я сразу подумала, что ему пора бы уже найти какое-нибудь эффективное средство от похмелья.

– Не знала, что ты тоже придешь, – сказала Лили опасно ровным голосом. Я ждала, что она вот-вот поправит волосы, и кузина меня не разочаровала.

– Я и сам не знал, – ответил Уокер и посмотрел на Кэмпбелл. – Но мама вышла на тропу войны. Если она спросит, ты позвонила мне в панике, что тебе придется самой таскать тяжести, и мне ничего не оставалось, как покинуть дом и прийти тебе на помощь.

– Ты же знаешь, я не впадаю в панику. – Кэмпбелл выгнула бровь. – А вот с истериками у меня куда лучше.

– Может, нам стоит разделить список? – вмешалась Лили. Она не могла прямо заявить, что не подписывалась на это, но я знала, что ей хотелось бы, чтобы ее случайные встречи с Уокером заканчивались как можно скорее.

– Давайте. – Кэмпбелл махнула рукой. – Кто хочет забрать себе консервы? Кто за теплую одежду? Кому мелочь?

– Разве Бал Симфонии не организовывает акцию по доставке бесплатных консервов на День благодарения? – не удержалась я.

Лили несколько раз моргнула.

– Так и есть.

– Потому-то мы и здесь, – объяснила Кэмпбелл таким тоном, словно разговаривала с маленьким неразумным ребенком. – Чтобы купить консервы.

Я хотела заметить, что во время подобных акций ты делишься с нуждающимися своими лишними продуктами, но решила, что оно того не стоит.

– Теплую одежду мы тоже покупаем?

Лили, видимо, решила, что это риторический вопрос, и перешла сразу к делу:

– Я возьму на себя еду.

– Консервы довольно тяжелые, – заметил Уокер. – Я могу…

– Уверена, что справлюсь, – перебила Лили. – Не беспокойся.

Уокер, похоже, собирался возразить, но Кэмпбелл его опередила:

– Учитывая оригинальное чувство стиля Сойер, я займусь одеждой. Уокер, поможешь Сойер с приятными мелочами?

Были способы провести день и похуже, чем закупать книги, одеяла, мягкие игрушки, лосьоны, пену для ванн и шоколад за чужие деньги. Нас не ограничивали в тратах, но дали четкие инструкции: пять тележек еды, пять одежды и две с приятными мелочами.

Мы с Уокером загрузили в наши тележки столько вещей, сколько смогли. Он раза три пытался помочь Лили, но она упорно отвергала его предложения и обращалась за подмогой к складским рабочим.

– Должно быть, это больно, – не удержалась я от комментария, когда Лили отшила его в третий раз. За три месяца, которые мы с Уокером провели за разбором почты, я поняла, что у него все еще есть чувства к Лили. Так что причина их расставания была за гранью моего понимания.

– Это твой способ наказать меня? – Уокер наклонился над тележкой, положив локти на ручку.

– Я называла тебя словами и похуже. – Я посмотрела на прилавок за его спиной. – Как думаешь, у меня получится закрыть бока тележки коробками с «Монополией» и впихнуть туда еще что-нибудь?

Он взял пару коробок и бросил мне.

– Будь смелой в своих мечтах, Сойер Тафт.

Я начала экспериментировать с коробками.

– Интересный совет от человека, который бросил колледж и девушку и начал усиленно готовиться занять первое место среди тех, кто быстрее и лучше просрет свое будущее.

Между нами установилось соглашение. Я вываливала на него дерьмо, а он, похоже, этим наслаждался. Мне казалось, ему особенно нравилось, что я не была знакома с прежним Уокером. Я ничего от него не ждала, а взамен он прекратил попытки очаровать меня.

– Это было жестоко, Сойер Тафт. Очень жестоко. – Уокер взял плюшевого мишку и бросил в меня.

Я проверила на прочность конструкцию из коробок и водрузила игрушку поверх груды товаров.

– Как бы мне ни нравился наш разговор по душам, – сказал Уокер, – я осмелюсь сменить тему. Хочу попросить тебя об одолжении.

Я продолжала наполнять тележку.

– Слушаю.

– Будь подружелюбнее с Кэмпбелл.

Я оглянулась и посмотрела на него, не веря своим ушам.

– Я знаю свою сестру, – продолжил Уокер. – Если ты, Лили и Сэди-Грэйс сторонитесь ее как чумы, она наверняка это чем-то заслужила. Но эти последние несколько недель были трудными для нее. – Он помолчал. – Ей не помешает дружеская поддержка.

У Кэмпбелл были трудные времена?

Должно быть, лицо меня выдало, потому что Уокер решил объяснить:

– Она тесно общалась с тем парнем, Ником. Которого арестовали.

Не без помощи твоей сестрицы.

Я не сказала этого вслух только потому, что хорошенько толкнула тележку, повернув за угол, и столкнулась с другой тележкой.

Понадобилось два внедорожника, чтобы доставить наши покупки в дом Эймсов. Оказалось, мы были не единственными, кто привез материальную помощь. Прихожая и парадная гостиная были завалены вещами.

– Лили! – Миссис Эймс стиснула мою кузину в приветственных объятиях. – Выглядишь чудесно, милая. Ты похудела?

Это был вопрос с подвохом. Хорошо, что Уокер был занят разгрузкой машин и не слышал его.

Прежде чем я успела дать достойный – и, возможно, нецензурный – ответ от имени Лили, по парадной лестнице к нам неторопливо спустился сенатор.

– Проводите мобилизацию? – спросил он жену, подойдя к ней и обняв за талию.

– Этот этап уже пройден, и мы близки к завершению миссии, – задумчиво ответила Кэмпбелл.

Сенатор едва взглянул на дочь и повернулся к нам с Лили:

– Рад вас видеть, юные леди. Сойер, Уокер говорит, что ты неплохо справляешься в штабе.

– Что тут сказать? – ответила я, чувствуя, как рядом ощетинилась Кэмпбелл. – Я патриот.

– Кстати, об Уокере… – Шарлотта Эймс положила ладонь на руку мужа. – Уверена, ему не помешает помощь в разгрузке машины.

– Намек понят, – бодро ответил сенатор. – Прошу меня извинить, дамы…

Он прошел мимо нас к двери. Кэмпбелл развернулась за ним.

– Я помогу, пап.

– Не глупи, Кэмпбелл, – вмешалась Шарлотта. – Думаю, отец и брат прекрасно справятся без тебя.

Кэмпбелл выдавила улыбку и храбро посмотрела матери в глаза.

– Я сильнее, чем выгляжу.

– Привет-привет! – Тетя Оливия вошла через парадную дверь сразу после того, как вышел сенатор. Она окинула взглядом груды вещей. – Просто замечательно! Если тебе нужна помощь, чтобы навести порядок в этом хаосе, мы с девочками к твоим услугам.

Мне понравилось, как тетя Оливия сделала ударение на слове «хаос» и как Шарлотта стиснула зубы в ответ. Правда, до этого момента я полагала, что наше участие ограничится закупкой материальной помощи.

Тогда почему вдруг зашла речь о комплектовании корзин?

В предвкушении лекции о тонкостях завязывания «правильного» банта я последовала примеру Кэмпбелл и предложила помочь мужчинам в разгрузке.

Мне тоже отказали, и следующие несколько часов я провела в аду, завязывая ленточки на корзинках. В конце концов появилось подкрепление: сначала Сэди-Грэйс с мачехой, затем Бун с отцом.

Уокер и сенатор исчезли примерно в то же время, когда я решила, что мне уже не помешает выпить.

– Мы завязываем ленточки? – с надеждой спросила Сэди-Грэйс, усевшись рядом со мной за обеденный стол сенатора. – У меня есть всего три таланта, и один из них – завязывание ленточек.

Я подтолкнула к ней корзинку, с которой возилась:

– Валяй.

Сэди-Грэйс оглядела мои труды.

– Сойер, – помолчав, мрачно сказала она, – что тебе сделала целлофановая упаковка?

Я решила, что это лучший момент, чтобы уйти попить. На кухне было несколько вариантов: лимонад или чай, сладкий или несладкий. Я бы отдала правую руку за настоящий сэндвич, потому что кто-то решил, будто огурец – отличная начинка для бутерброда.

«Миниатюрные бутерброды, – мрачно думала я. – Бантики на корзинках. Я это заслужила».

– Надеюсь, я не помешал? – Бун запрыгнул на столешницу рядом с огуречными бутербродами, сложил вместе три штуки и откусил. – Закрой глаза и вытяни ладонь.

Но он не стал ждать, пока я выполню его просьбу, и протянул ярко-розовый конверт. Внутри оказалась открытка.

«Поздравляем! – было написано витиеватым шрифтом. – У вас девочка!»

На передней стороне Бун написал слово «НЕТ» толстым красным маркером. Из открытки выпал листок бумаги.

Результаты теста.

– Как ты сейчас убедишься, – Бун спрыгнул на пол, – ты точно не моя сестра!

Прошло так много времени с тех пор, как Бун взял у меня волосы для ДНК-теста, что я уже почти отчаялась получить ответ.

– Но раз ты еще не получила биоматериал моего дяди, – твердо предупредил Бун, – советую нам и дальше сопротивляться животному влечению.

– Думаю, у меня получится. – Я выразительно посмотрела на него, поскольку была уверена, что он прятался на кухне от Сэди-Грэйс, которую до сих пор так и не попросил стать его девушкой. – И спасибо. – Я немного помедлила, вспомнив его слова на маскараде. – Кстати, Бун? Я тоже не против, если у меня появится брат.

– Брат? – раздался голос. Бун подпрыгнул от неожиданности. Мне удалось сохранить спокойствие, но лишь до того момента, пока Грир Уотерс не подошла и не забрала у меня из рук открытку. Тест на отцовство по-прежнему был вложен внутрь. – Твоя мама ждет ребенка, Сойер?

Я прямо-таки видела, как закрутились шестеренки в ее голове.

– Нет.

Если бы я росла в этом мире, то, возможно, ответила бы более красноречиво, но я сделала то, что, по моему мнению, было единственной правильной реакцией на то, когда кто-то выхватывает что-то у вас из рук.

Я забрала у нее открытку.

Грир явно такого не ожидала.

– Бун, – поджав губы, сказала она, – я бы хотела поговорить с Сойер.

Бун посмотрел на меня, и я кивнула. Я не боялась Грир Уотерс, и к тому же у меня было к ней несколько вопросов.

– Как тебе уже известно, – сказала Грир, когда Бун покинул кухню, – сегодня вечером Дебютантки и Кавалеры развезут по адресам корзины, которые мы сейчас собираем. Еда, одежда и приятные мелочи – это лишь малая часть нашей работы. Хорошая компания подразумевает отзывчивость.

Уверена, она отрепетировала эти слова. Но следующая фраза оказалась неожиданной.

– Я хочу быть уверена, что прошлый раз не повторится.

– Прошлый раз? – переспросила я.

– Я про квест, – с расстановкой ответила Грир.

Если бы она только знала, что именно мы делали тем вечером…

– Мы будем придерживаться плана, – заверила я и одарила ее удачной, как я надеялась, имитацией одной из самых манерных улыбок Лили. – Честное скаутское.

– Что касается… этого. – Она кивнула на открытку. – Не потрудишься объяснить?

Я не понимала, как это ее касалось.

– Что-то не хочется.

– Я уже говорила, что ты можешь прийти ко мне, если у тебя появятся… вопросы. Мне бы не хотелось, чтобы ты втягивала в это бедного Буна Мейсона. Он милый мальчик, но, видит бог, чересчур своенравный. Ему и так достаточно сложно ориентироваться в ожиданиях общества.

И это говорила женщина, которая сказала мне, что моя мать была лапочкой, но у них было мало общего. Лгунья.

– Я недавно просматривала мамины вещи. – Я без стеснения разглядывала лицо Грир. Эта леди умела скрывать эмоции, когда хотела. – Мне попалось немало ваших с мамой совместных фотографий.

Грир изящно дернула плечом.

– Боюсь, в те времена я стремилась оказаться на каждой фотографии.

Если вопрос «Эй, каковы шансы, что именно твой новый муж обрюхатил мою маму?» не усложнил бы получение образца его ДНК, я бы задала его, просто чтобы увидеть выражение ее лица. Вместо этого я задала другой вопрос, не менее провокационный:

– Кстати, о тех фотографиях. Кто такая Ана?

Глава 39

Удивительно, но именно в этот момент Грир вдруг вспомнила, что ей необходимо пересчитать корзины. Оставшись на кухне одна, я снова посмотрела на открытку, которую дал Бун.

Томас Мейсон не был моим отцом.

Как долго я собиралась позволять маме и ее затянувшейся игре в молчанку мешать мне получить образцы от трех других кандидатов в списке?

Пока я была озабочена ситуацией с Ником – и корила себя из-за нее, – мне некогда было думать о последствиях тестов на отцовство.

Она простит меня за то, что я приехала сюда, за то, что все узнала.

Я хотела в это верить. Мама не была идеальной, но она любила меня. Я должна была это сделать.

Сейчас.

Учитывая, что альтернативой было возвращение к бантам и корзинам, решение отправиться на поиски образца ДНК сенатора далось мне удивительно легко.

Хозяйская спальня обнаружилась довольно быстро. А вот найти расческу сенатора оказалось настоящим испытанием. Ванная была огромной, с немыслимым количеством встроенных ящичков. Я просмотрела три из них и, из раза в раз натыкаясь только на косметику, пришла к выводу, что нахожусь на половине матери Кэмпбелл. Быстро и бесшумно я направилась к тумбам с противоположной стороны двойных дверей.

Сенатор был помешан на чистоте и порядке. Мне хватило открыть один ящик, чтобы понять это. Что, если на его расческе не окажется ни единого волоска?

– Даже представить не могу, что ты здесь делаешь.

Я резко повернулась к Кэмпбелл.

– Тампоны, – ответила я. Правдоподобное отрицание в действии, слава тебе, женская гигиена. – Мне нужен один. – Я помолчала. – А возможно, и два.

Кэмпбелл нахмурилась:

– Зачем тебе два?

– Просто… У твоей мамы они есть или нет? – Я попыталась придать себе взволнованный вид.

– Не валяй дурака! Мы обе знаем, что ты тут ищешь.

Образец ДНК твоего отца?

– Ожерелье. – Кэмпбелл с раздражением посмотрела на меня. – Ты можешь просто угомониться?

Просто? Я почувствовала, как пальцы сжались в кулаки.

– Тебе ведь никогда не нужно было работать, правда? Полагаться только на себя и те деньги, ради которых ты вкалываешь? Тебе, наверное, даже в голову не пришло, что Ник теперь безработный из-за тебя?

Из-за нас.

– Ты не имеешь права говорить со мной о Нике, – тихо сказала Кэмпбелл.

– Обвинения были сняты, – передразнила я ее, добавив сарказма. – Все хорошо, что хорошо кончается, верно?

– Ник умеет выживать, – ответила Кэмпбелл, глядя на свои туфли на семисантиметровых каблуках. – С ним все будет в порядке.

– Ты использовала его. – Не знаю, почему я ждала, что мои слова ее заденут. – Ты никогда не задумывалась об этом?

– Это он использовал меня. – Кэмпбелл подняла на меня глаза. – Я его не виню, я сама позволила ему это. – Она помолчала. – И позволила бы снова. Поверь, я сделала для Ника все, что могла.

– Ты могла бы оставить егов покое! – резким тоном возразила я.

– Нет, – тихо отозвалась Кэмпбелл. – Не могла.

Глава 40

Два часа спустя, когда Дебютанток и Кавалеров распределяли по группам для вечерней доставки пожертвований, я все еще сомневалась, что Кэмпбелл сказала правду, заявив, что не могла оставить Ника.

– Сойер Тафт.

Я подняла глаза. Шарлотта стояла перед нами с планшетом в руках.

– Ты в пятой группе. Вы будете доставлять материальную помощь в дома престарелых.

Жена сенатора, не останавливаясь, зачитала имена остальных членов моей группы, в которую не вошли Лили, Кэмпбелл, Сэди-Грэйс или Бун. Видимо, комитет Бала Симфонии решил разделить нас, дабы оградить от неприятностей.

Я устроилась в машине с четырьмя другими членами моей команды – двумя Кавалерами и двумя Дебютантками, – и мне тут же не преминули напомнить, что за пределами моего ближайшего окружения блудная внучка Сойер Тафт все еще была чем-то вроде легенды. На меня обрушился шквал вопросов и высказываний, иногда не очень любезных.

Когда мы прибыли в первый дом престарелых, чтобы порадовать стариков всякими мелочами, я уже была готова сбежать.

К третьему я начала думать, что полная сенсорная депривация звучит очень даже неплохо.

К сожалению, мне не удалось отсидеться в тихом темном уголке, где не было ни вопросов, ни физического контакта. По какой-то непонятной причине из всей нашей группы именно меня назначили главной по обнимашкам.

– Это так мило! – Пожилая женщина крепко прижала меня к себе. – Только вот шоколад мне нельзя. – Она взяла книгу из своей корзинки и тихо спросила: – У вас есть что-нибудь, где поцелуев побольше?

Несмотря на то что мне не очень нравилось пребывать в статусе скандально известной Сойер Тафт, я получила удовольствие от оставшейся части нашего задания. Из трех домов, которые мы посетили, этот, последний, был, безусловно, самым престижным, но и его обитатели больше остальных нуждались в медицинской помощи.

И вот я скользнула в крайнюю палату, держа в руках последнюю корзину. Я поискала взглядом обитателя комнаты и обнаружила его на кровати. Три мысли промелькнули одна за другой.

Пациент лежал на кровати без сознания.

Пациент был подключен к целому ряду медицинских аппаратов.

Пациент был ненамного старше меня.

Я медленно подошла к кровати, крепче сжав корзину. Сколько ему? Двадцать один? Двадцать два? Его темные волосы выглядели недавно подстриженными, но что-то в постоянном бип-бип-бип на заднем плане подсказывало мне, что в момент стрижки он вряд ли бодрствовал.

– Привет. – Я как-то читала, что люди могут слышать, даже если находятся без сознания. – Не пойми меня неправильно, но ты либо очень крепко спишь, либо находишься в коме.

Ответа не последовало.

Наверное, мне следовало просто оставить корзинку родственникам пациента или же отдать ее кому-нибудь другому. Но я вдруг села у кровати и сама стала развязывать тщательно завернутый целлофан. Судя по замысловатому банту, корзинку упаковывала Сэди-Грэйс.

– Если ты не против, – сказала я темноволосому парню, – я недолго посижу тут и передохну.

Ответа, естественно, не было.

Я решила почитать ему книгу, которая лежала в корзине. Старушка, которой было мало поцелуев, оценила бы ее по достоинству.

Мы с Парнем-в-коме отлично проводили время, когда я услышала, как открылась дверь.

Я предположила, что это либо медсестра, либо кто-то из других участников Бала Симфонии.

Как оказалось, я ошиблась.

– Что ты здесь делаешь?

Повернувшись к двери, я замерла.

– Ник!

Это все, на что я была способна, увидев его на пороге.

– Что ты здесь делаешь? – повторил он.

– Еда, одежда, приятные мелочи и хорошая компания. – Я чувствовала себя полной идиоткой, но мне удалось кивнуть в сторону корзины на прикроватной тумбочке. – Такая фишка.

– А если я попрошу тебя уйти?

Это был не тот парень в поло, которого я встречала в клубе, не бармен с маскарада. В его тоне и позе не было агрессии, но и благодушия тоже. Маска вежливости спала.

– Мне жаль, что ты потерял работу. – Вряд ли я имела право говорить эти слова, но все же произнесла их. – Я знаю, что ты ничего не крал.

– Я бы спросил, откуда ты это знаешь, но мне все равно.

Он не улыбался, как и я. Было даже здорово, что ни один из нас не притворялся.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросила я. – Тебе?

– Вау! – Голос Ника эхом прокатился по стенам палаты. – Быстро же они тебя обратили. – Он фыркнул. – Могу я чем-нибудь помочь тебе?

Только когда Ник передразнил меня, я осознала, насколько это прозвучало в духе Лилиан. Или тети Оливии. Или Лили. Как будто я могла взмахнуть волшебной палочкой и все исправить.

– Должна же я была хоть что-то сказать, – ответила я сквозь сжатые зубы. Это было глупо и все равно ничего бы не изменило, но мы оба сейчас были здесь, а они с лежавшим в коме парнем были так похожи, что не оставалось никаких сомнений: они родственники. – Я знаю, кто тебя подставил, и…

– Замолчи. – Ник неспешно двинулся в мою сторону и остановился в изножье кровати. – Что бы ты ни хотела сказать, лучше молчи. – Он больше не злился, наоборот, в его голосе звучало что-то похожее на нежность. – Что бы ты ни знала, о ком бы ты ни знала – я не хочу, чтобы ты рассказывала мне. – Он помолчал. – И лучше будет, если ты вообще никому не расскажешь.

– Что? – Я не понимала его.

– Я хочу, чтобы ты держала язык за зубами.

Я хотела поспорить, но он не позволил.

– Ну и что, что я потерял работу. Ты видела это место? – Ник обвел рукой частную палату. – Думаешь, я мог бы позволить себе такое на зарплату парковщика? Или бармена?

Он не сказал, откуда у него деньги, чтобы оплачивать пребывание здесь. Вдруг до меня дошло, что я могла неправильно истолковать всю эту ситуацию с Кэмпбелл. А если она не пыталась ему навредить?

Если она пыталась помочь ему?

– Ты… – начала я.

– Нет. – Ник не дал мне закончить вопрос. – Но если бы я знал, что смогу устроить брата в подобное место, украв всего одну нитку жемчуга, я бы, черт возьми, так и сделал. – Он помолчал, дав мне время осмыслить эти слова. – Сразу после моего ареста анонимный благотворитель начал платить. Пока они продолжают давать деньги… – Ник посмотрел на меня, затем опустил взгляд в пол. – Если честно, мне все равно, во что это мне обойдется.

15 апреля, 17:56

Ник. Маки запомнил это имя на будущее.

– Хочу сказать, – протянул парень, обхватив прутья тюремной камеры и наклонившись к девушкам, – решетка тебе к лицу, Кэмпбелл.

Кэмпбелл. Дочь сенатора.

– Ник! – Нервная красотка встала на цыпочки. – Ты можешь помочь нам, Ник! Ты же в этом разбираешься. И знаешь людей, которые знают, что к чему.

Маки хотел просто постоять в стороне и понаблюдать, но эта фраза заставила его заговорить.

– Что за людей? – с подозрением спросил он.

– Мы тебе помогли, Ник, – сказала девушка по имени Сойер.

Парень – Ник – качнулся на каблуках и улыбнулся так, что Маки понял: все это доставляло ему очень большое удовольствие.

– Когда меня арестовали в первый раз? – спросил он. – Или во второй?

Четыре месяца назад Глава 41

Если кому-то нужен был пластиковый пакет, ему достаточно было заглянуть на кухню семьи Тафт. Тетя Оливия была королевой зип-пакетов. Завладев шкафчиками Лилиан, она выделила для них целые выдвижные ящики – для каждого размера, для каждого вида. Их хватило бы минимум на год.

Взяв пакет, я открыла его, положила туда свою добычу и застегнула молнию. У сенатора Эймса были волосы политика – такие же хитрые. За целый месяц мне не удалось заполучить ни одного. Однако, к счастью, я состояла в команде, которая отвечала за кофе, так что в перерывах между его частыми поездками в Вашингтон мне не составило труда тайком вынести один из его кофейных стаканчиков.

– Что ты делаешь, милая? – Тетя Оливия умела быть удивительно бесшумной.

Я повернулась к ней и посмотрела на стаканчик в пакете.

– Ничего.

– Неужели? Вы, девочки, и правда думаете, что мне можно вешать лапшу на уши?

– Ладно, – со вздохом признала я. – Это кофейный стаканчик в пластиковом пакете.

Если сомневаетесь, констатируйте очевидное.

– И зачем может понадобиться использованный стаканчик из-под кофе? – Тетя Оливия то ли была озадачена, то ли что-то заподозрила – по ее фирменной южной улыбке понять было невозможно.

– Это риторический вопрос? – спросила я, чтобы потянуть время.

Тетя одарила меня взглядом, который обычно приберегала для Джона Дэвида.

– Нет, – ответила она.

Я решила импровизировать.

– Это рождественская традиция, – сказала я, взглянув на пакетик. После Дня благодарения меня вдруг осенило, что вся семья всячески избегает любых вопросов о том, как мы с мамой обычно отмечаем праздники.

Лили была не единственной, кто понял, что мама по-прежнему не отвечает на мои звонки.

– Кофейный стаканчик в пластиковом пакете – это рождественская традиция? – Теперь в голосе тети явно звучало подозрение, но лишь смутное.

– Это как носки, – выпалила я. – Для семей с ограниченным бюджетом. Печенье еще не остыло?

Я постаралась как можно быстрее сменить тему. Тетя Оливия весь день пекла сахарное печенье. Вся кухня была им завалена. Я потянулась за одним в форме леденца, но она легонько шлепнула меня по руке.

– Я еще не покрыла их глазурью, – отчитала она меня. – И я уверена, Сойер Энн, что ты не захочешь испортить себе аппетит перед ужином.

Этим вечером в «Нортерн Ридж» проходила ежегодная рождественская вечеринка. На нее допускались все члены клуба, а также семьи всех Дебютанток и Кавалеров Бала Симфонии. Всю прошлую неделю Джон Дэвид прожужжал мне все уши о том, сколько вкусностей мы сможем там отведать.

Насколько я поняла, имбирные печенюшки – пища богов.

Но я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать имбирное печенье, – и не ради одного пластикового пакета.

А ради двух.

– Я могу одолжить у вас губную помаду?

Тетя Оливия не сильно бы удивилась, попроси я ее побрить меня наголо.

– Лилиан хочет, чтобы сегодня вечером я надела красное платье, – сказала я. – Обычно я пользуюсь только прозрачным блеском для губ, но…

На глаза тети навернулись слезы, и она прижала меня к себе.

– Моя косметика в ванной. Бери и не стесняйся, милая.

Мне даже стало немного стыдно из-за того, что я напросилась в ванную, которую она делила с дядей, чтобы получить образец его ДНК.

– Я понимаю: тебе, должно быть, сейчас непросто, Сойер. – Тетя Оливия положила руки мне на плечи и ласково сжала их. – Я знаю: ты скучаешь по маме, но мы очень рады, что ты здесь. – Она снова повернулась к плите. – Я не люблю плохо говорить о других, но я готова свернуть шею сестре за ее выходки.

Сейчас было самое подходящее время, чтобы уйти, но желание защитить маму было слишком сильным.

– Она просто хочет, чтобы я вернулась домой.

Тетя Оливия достала из шкафчика миску и начала готовить глазурь.

– Это бойкот, вот что это такое. Либо ты даешь ей то, что она хочет, либо она вычеркивает тебя из своей жизни. Видит бог, это не в первый раз, но собственную дочь… – Осознав, что сболтнула лишнего, тетя Оливия резко оборвала себя. – Неважно. – Она снова повернулась ко мне. – Главное в том, что тебе здесь рады, Сойер. И так было всегда.

Я уставилась на нее, мысленно повторив ее последние слова.

– Что значит «так было всегда»?

На секунду мне показалось, что тетя не станет отвечать.

– Незачем будить призраков прошлого.

Это было в ее духе – ляпнуть что-нибудь, а потом закрыть тему. Всю жизнь мне твердили, что семья матери отказалась от нас. Мама была их позором, а я и того хуже. Они выгнали ее из дома. Они разорвали с ней все отношения.

Но теперь мама – единственная, кто не отвечал на мои звонки.

– Сойер. – Тетя Оливия нерешительно помолчала. – Прошлый год был тяжелым для Лили. Признаюсь, я сомневалась, как все сложится, учитывая твою… ситуацию… но то, что ты здесь, что ты часть нашей семьи, стало для нее настоящим благословением. Для всех нас. – Меня снова обняли. – А теперь ступай поищи помаду.

Тетя Оливия вывела меня из кухни и повела к лестнице. По пути я увидела семейную рождественскую елку. Украшения из дутого стекла и хрусталя висели вперемешку с самодельными, которые когда-то изготовили пухлые ручки маленьких Лили и Джона Дэвида. К каминной полке были прикреплены три носка: на одном было написано имя Лили, на другом – Джона Дэвида, а на третьем – мое.

И тут я впервые задумалась, был ли мой носок новым.

– Иди, – сказала тетя Оливия, ласково шлепнув меня по заду. – И поторопись! Я обещала твоей бабушке, что мы будем первыми в очереди на семейные фотографии.

Я торопливо побежала по лестнице. В последнее время я почти не замечала портретов на стенах, но маленькая дырочка от гвоздя рядом с семейным портретом на верхней площадке сегодня была как бельмо на глазу. Мама не всегда была надежным рассказчиком, но Лилиан никогда не отрицала, что выгнала ее. Бабушка отправила все, что напоминало о младшей дочери, на чердак.

Но она сохранила все ее вещи. Я отогнала эту мысль и направилась в ванную дяди и тети. В отличие от сенатора и тети Оливии, дядя Джей Ди не был аккуратистом. Его щетка была забита волосами, и, к счастью для меня, тетя Оливия держала на туалетном столике запас зип-пакетов.

Джей Ди не может быть моим отцом. Смешно даже думать об этом. И все же… мама просила меня оставить все как есть. Она не хотела, чтобы я узнала, кто мой отец.

Она не может решать за меня. Я уже сделала выбор. Эмоции здесь лишние. Я могла найти ответ, действуя последовательно и логически, не поддаваясь чувствам. Мне просто нужно проверить всех четверых мужчин, лица которых мама зачеркнула на фотографии.

Даже моего дядю.

Я едва вспомнила, что нужно взять красную помаду из ящика тети Оливии, и, забрав ее, вернулась в свою комнату. Подойдя к кровати, я выдвинула ящик тумбочки, чтобы убрать собранные образцы подальше. Но мой взгляд упал на фотографию, которую я украла из коробки тети Оливии.

Четыре лица были обведены кружком. Одно – Томаса Мейсона – я перечеркнула крест-накрест.

Я положила пакетики на тумбочку и отодвинула фотографию в сторону. Под ней в ящике лежала еще одна вещь, на которую я последний месяц тоже часто смотрела: распечатка новостной статьи. Мне пришлось постараться, чтобы выяснить фамилию Ника, не говоря уже об имени его брата, но в конце концов поиски в интернете принесли свои плоды.

Кольту Райану было двадцать два года, он работал в загородном клубе «Нортерн Ридж». Как и Ник, он был парковщиком. Однажды вечером после работы он пошел пешком до ближайшей автобусной остановки, которая находилась в трех километрах от клуба, и его сбила машина.

Водитель скрылся с места происшествия.

В новостях этой истории отвели всего полтора абзаца. Я распечатала статью и прочитала ее раз сто. Только что с Кольтом Райаном все было в порядке, и – бац! – кома.

За последние четыре с половиной недели я не видела Ника и ничего о нем не слышала. Но я выполнила его просьбу и держала язык за зубами.

– Можешь помочь мне застегнуть молнию?

Я обернулась и увидела в дверях Лили. На ней было черное бархатное платье, приталенное, до колен. Она повернулась ко мне спиной. Уже на середине комнаты я поняла, что оставила ящик тумбочки открытым.

Статья и фотография были на виду.

Молнию на платье Лили заело. Она что-то говорила о моих аксессуарах для сегодняшнего вечера, но я почти не слушала ее, дергая бегунок вверх-вниз, пока наконец не получилось.

– Надевай свое, – предложила Лили, – я застегну.

Я так и сделала, но встала таким образом, чтобы загородить собой ящик.

– Пенни за твои мысли, – весело сказала кузина, разгладив платье.

– За пенни нынче много не купишь, – ответила я. – Инфляция на рынке мыслей.

– Сойер! – притворно-строгим голосом отозвалась Лили. – Мы не говорим об инфляции…

Я фыркнула и только через секунду поняла, что кузина не закончила фразу. Я повернула голову и увидела, что она смотрит через мое плечо. Прежде чем я успела остановить ее, она направилась к тумбочке.

Прямо к открытому ящику.

Она постояла там мгновение, затем протянула руку:

– Что это?

Я тешила себя надеждой, что она увидела статью о брате Ника. Но не тут-то было. Лили смотрела на фотографию – двадцать четыре Кавалера Симфонии, лица четверых обведены толстым маркером, одно перечеркнуто.

– Ничего важного, – ответила я и протянула руку, чтобы забрать снимок.

Она отступила на шаг.

– Ты сейчас даже не сочиняешь, Сойер Энн. Ты лжешь.

– А есть разница?

– Сойер. – Лили произнесла мое имя таким тоном, что у меня в животе все сжалось. – Почему у тебя эта фотография? – Она помолчала. – Почему ты обвела папино лицо?

– Это неважно, – повторила я, но Лили знала, почему я решила приехать сюда. Именно она помогла мне разобрать коробки на чердаке. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему у меня фотография мужчин из поколения наших родителей или почему я обвела их кружком.

– Не пойми меня неправильно, – сказала Лили, и ее южный акцент стал сильнее обычного, – но если ты считаешь, что мой папа мог переспать с твоей мамой, то ты ошибаешься.

– Лили… – начала я, но она подняла указательный палец – указательный перст судьбы.

– Ты сошла с ума! – яростно сказала она. – В лучшем случае.

– Не я выделила этих парней. – Мне следовало остановиться на этом, но я продолжила: – У мамы есть копия этой фотографии. Она…

– Значит, это она сошла с ума. – Лили не церемонилась. – Мы обе знаем, что от твоей мамы были одни неприятности, Сойер. Насколько я могу судить, она и сейчас такая.

Внизу раздался звонок в дверь. Но я едва расслышала это.

– Ты ничего не знаешь о моей матери! – прокричала я.

Да, я решила вернуться сюда. Да, мама тяжело это восприняла. Но что с того? Она была рядом со мной всю мою жизнь. Может быть, не всегда так, как мне бы хотелось, но она была рядом. Она устраивала полуночные вечеринки с мороженым, учила меня смешивать коктейли и позволяла мне учить ее завязывать веревки. Она никогда не заставляла меня быть кем-то другим, ни разу не дала мне почувствовать, что она не в восторге от того, какая я есть.

Мало кто мог бы похвастаться тем же.

– Извини, – резко сказала я, повернувшись к Лили спиной, – но я и мои поехавшие мозги собираемся пойти открыть дверь.

Лили спускалась по лестнице вслед за мной. В дверь снова позвонили.

– Это, наверное, колядующие, – предположила кузина.

Но лучше послушать полдюжины верующих, распевающих «Тихую ночь», чем продолжать разговор, который мы с ней вели наверху. Я уже почти добралась до прихожей, когда дядя вышел из кухни и опередил меня. Он открыл дверь, и я резко остановилась. Лили чуть не врезалась в меня.

Это были не колядующие.

Я сделала глубокий вдох, но выдохнуть никак не получалось.

– Элли! – Джей Ди был ошеломлен, но быстро взял себя в руки.

В отличие от меня. Я смотрела разинув рот на женщину, которая стояла на бабушкином крыльце в маленьком черном платье и строгих туфлях на высоких каблуках.

– Мама?

Глава 42

– Придвиньтесь поближе друг к другу. – Фотограф одарил нас слащавой улыбкой, которую, вероятно, надеялся увидеть и на наших лицах. – Могу я попросить молодую леди со светлыми волосами слегка приподнять подбородок? А вы, молодой человек, выньте руки из карманов!

Лили и Джон Дэвид все время суетились. Я не могла их винить, хотя на меня этот сюрреалистический поворот событий произвел противоположный эффект. Я стояла лицом к камере, полностью застыв, не в силах даже моргнуть. Бабушка стояла справа от меня, а мама – слева.

Она здесь. Надела жемчуг. Собрала волосы во французский узел. Не знаю, что потрясло меня больше – тот факт, что мама притворялась, будто не игнорировала меня последние три месяца, или то, до какой степени ее прическа, платье и даже осанка напомнили Лилиан.

– Идеально! – объявил фотограф, отступив за камеру. – Теперь, если вы все хотя бы чуть-чуть улыбнетесь…

Мы всемером стояли перед рождественской елкой высотой почти в два этажа. Каждая ленточка, каждый огонек, каждое украшение были идеальны – но все здесь казалось неправильным.

В прежние времена сверкнула бы вспышка. Сейчас же все произошло слишком быстро: только что мы настраивались на фото – и вот уже все закончилось. Нас отвели в сторону, и в зал вошла следующая семья.

– Я собираюсь за имбирным печеньем. – Джон Дэвид был не промах. Он еще меньше, чем я, понимал, что происходит, но не собирался оставаться здесь и выяснять. Мальчик был уже в трех шагах от двери, когда тетя Оливия протянула руку и схватила его за воротник.

– Чего мы не будем делать в этом году? – спросила она его.

Джон Дэвид обернулся и посмотрел на нее.

– Мы не будем, – галантно ответил он, – до тошноты объедаться имбирным печеньем.

Она провела рукой по лацканам его пиджака и только потом отпустила. Он пулей умчался прочь.

На мамином лице появилось какое-то странное выражение. Тетя Оливия тоже это заметила.

– Что? – спросила она звенящим голосом, а ее глаза метали молнии.

– Ничего, – ответила мама и покачала головой. – Просто я никогда не представляла тебя с маленьким мальчиком, Лив.

Конечно, было необычно, что мама приехала сюда и притворялась, будто не злилась на меня из-за того, что я искала отца. Но то, как небрежно она сократила имя сестры – сестры, которую, насколько мне было известно, она не видела восемнадцать лет, – было в высшей степени неожиданно.

Повисла тишина. Бабушка, тетя, дядя – все они блестяще играли свои роли, притворяясь, будто мама не появилась у них на пороге как черт из табакерки. Глядя на нас, никто бы в жизни не догадался, что они не виделись много лет.

Но мамино вызывающее поведение тетя не смогла проигнорировать.

– Конечно, ты не могла представить, что у меня может быть сын! Ведь тогда тебе бы пришлось подумать еще о ком-то, кроме себя.

Если бы улыбка могла убить, тетя Оливия прикончила бы маму на месте.

– Сойер, – поторопилась вмешаться бабушка. – Почему бы тебе не показать маме Главный обеденный зал? Он немного изменился с тех пор, как она была там в последний раз.

Мама взяла меня под руку. Она не удостоила Лилиан даже взглядом, но сказала:

– Она здесь босс.

Сегодня вечером мне предстояла долгая прогулка по минному полю.

Я увела мать подальше от остальной семьи. Пока мы шли через Большой зал в Ясеневый, а оттуда в Главный обеденный, я то и дело ощущала на нас взгляды, которые мы притягивали, как магнит – металлическую стружку.

– В этом платье, наверное, неудобно, – шепнула мама, словно мы с ней делились милыми секретиками. – На тебе лифчик без бретелек?

Мне удалось дождаться, пока мы дойдем до обеденного зала, прежде чем ответить:

– Мама!

– Я лишь хотела сказать, что та Сойер, которую я знаю, скорее обмоталась бы изолентой, чем…

– Мы можем, пожалуйста, перестать обсуждать мой бюстгальтер? – процедила я сквозь зубы.

Как-то само собой получилось, что теперь мама вела меня, а не я ее. В конце концов мы оказались в дальнем конце зала, у одного из высоченных окон, выходящих на бассейн. Плотные клетчатые шторы – специально повешенные в честь Рождества – были раздвинуты ровно настолько, чтобы можно было увидеть ночное небо. Бассейн был закрыт, и, кроме как на звезды, смотреть было не на что. А на них стоило посмотреть!

– Здесь они светят не так ярко. – Мама легонько толкнула меня локтем в бок. – Не могла же ты забыть об этом.

Она словно ударила меня.

– Я ничего не забываю.

– Посмотри на себя, – тихо сказала мама. В этих словах не было осуждения, которого я ожидала, но тем не менее меня они задели.

– А ты посмотри на себя! – ответила я. – Что-то непохоже, чтобы ты оделась для работы в баре.

– Улыбайся, – пробормотала мама. – У нас есть зрители.

Быстро оглянувшись, я поняла, что теперь почти все смотрят на нас, но мне было наплевать.

– Ты провела здесь всего несколько месяцев, я же – почти восемнадцать лет. Детка, ты как студентка по обмену, а я носитель языка. Так что улыбайся!

Я оскалилась. Назвать это улыбкой было бы небольшим преувеличением.

– Вот это моя девочка! – Мама впервые за вечер вдруг стала сама собой, и мне почему-то сделалось больно.

Если ты перестанешь ждать, что люди смогут чем-то тебя удивить, то у них не получится тебя разочаровать. Я помнила свое правило, но часть меня никогда не переставала ждать от нее…

Чего же?

– Ты должна была позвонить мне. Должна была ответить.

– Знаю. – Мама потупилась. – Просто я надеялась, что ты образумишься. И вернешься.

– Дом всего в сорока пяти минутах езды отсюда, – заметила я. – Необязательно выбирать. Даже если я живу с Лилиан, ты все равно можешь видеться со мной.

Мама посмотрела на бассейн.

– Это ты ушла, Сойер.

– И имела на это полное право. – Это прозвучало как вопрос, чего мне совсем не хотелось. – Они твоя семья, но моя тоже, и они не такие уж плохие.

– Будь оно иначе, – ответила мать через мгновение, – мне не было бы так трудно смириться с твоим отъездом. Если бы все они были плохими – если бы жить здесь было так плохо, – я бы не стала так переживать, что тебе тут понравится. – Она опустила глаза, и ее ресницы отбросили тень на скулы, которым так завидовала тетя Оливия. – Я никогда не была счастлива здесь после смерти папы. Возможно, они тебе этого не рассказывали, но однажды сестра сбежала посреди ночи, оставив записку. Она пропала на восемь месяцев, почти на девять. Вызвали полицию. Мама, конечно, попросила их сохранить расследование в тайне. А когда сестра наконец соизволила вернуться, мама не сказала ей ни слова. Нам просто приходилось притворяться, что Лив была на каникулах или в школе-интернате или что мы все время знали, где она была. – Она едва заметно покачала головой. – Только она больше не была Лив. Она стала Оливией, мисс Совершенство. Словно все то горе, весь тот гнев, все это… просто испарилось. Мне было двенадцать, я стеснялась выплескивать свои чувства и очень сильно злилась на нее. И… так все и осталось. – Ее голос звучал приглушенно. – Мне здесь не место. – Она едва заметно повернулась ко мне. – И ничего не изменилось.

– У тебя были друзья, – сказала я, вспомнив о фотографиях, которые видела на чердаке. – И у тебя совершенно точно была… связь… с кем-то.

– Секс, – поправила мама. – Ты ведь это хотела сказать?

Я открыла было рот, но не успела произнести ни слова, как за нашими спинами раздался голос:

– Элли?

На секунду мама словно помолодела лет на десять. Ее глаза расширились. Губы слегка приоткрылись. Она развернулась к говорившему.

– Лукас.

Для того, кто утверждал, что ей здесь не место, мама была очень счастлива видеть Лукаса Эймса.

– Чтоб мне провалиться! – протяжно и радостно сказал он. – Святочный Дух Прошлых Лет!

– Ты вырос, – заметила мама.

Он ухмыльнулся.

– А ты нет.

– Сойер. – Мама наконец вспомнила про меня. – Это…

– Мы с Сойер давние знакомые, – заявил Лукас. – Я сделал все, что мог, чтобы скрасить тоскливый вечер «Жемчужин мудрости», но вынужден с прискорбием сообщить, что обе наши семьи не оценили этого жеста по достоинству.

– Могу представить! – фыркнула мама.

– Мой отец купил жемчужное ожерелье твоей матери. – Лукас подождал и огорошил ее следующей новостью: – А потом его украли.

– Кто-то украл жемчуг Лилиан?! – Брови мамы взлетели вверх.

– Мы можем не говорить про жемчуг? – спросила я.

Мама с Лукасом посмотрели на меня так, будто только сейчас вспомнили, что я здесь. Интересно, заметили ли они, что почти весь зал с интересом наблюдает за этим маленьким воссоединением?

Многие ли помнили, что когда-то они были друзьями? Многие ли подозревали, что моим отцом был Лукас?

Прежде чем я смогла получить ответ на этот вопрос, к нам подошел Дэвис Эймс в сопровождении матери Буна и матери Кэмпбелл.

– Здравствуй, Элинор, – вежливо произнес Дэвис.

Лукас опередил мать и ответил:

– Я как раз пересказывал Элли местные сплетни. Кто на ком женился, кто что унаследовал, какие крупные кражи произошли за последние несколько месяцев…

– Лукас. – Жена сенатора выразительно посмотрела на него. – Пожалуйста.

– Ты отлично выглядишь, Элли, – сказала мать Буна. – И конечно, у тебя очаровательная дочь!

Мама могла бы не моргнув глазом дать по меньшей мере дюжину безопасных ответов. Спасибо. Конечно, она такая. Я так горжусь ею. Но вместо этого мама сказала…

– Она вся в своего отца.

Глава 43

Возможно, мама чувствовала себя в загородных клубах и на Балах Дебютанток как рыба в воде, но еще она уже много лет работала в баре. То, что она сказала о моем отце, определенно было дерзким и вызывающим.

Шарлотта Эймс предложила мне найти друзей. Я не обратила на нее никакого внимания. Если мать собиралась что-то сказать – что угодно – о моем отце, я, черт возьми, хотела это услышать.

С легкой улыбкой мама взяла бокал шампанского с ближайшего подноса и поднесла его к губам.

– По-моему, Уокер и Кэмпбелл отправились на поиски эгг-нога^[25], – сказал Лукас, подтолкнув меня в сторону выхода. – Но я этого не говорил.

– Иди, – с легкостью поддержала его мама. – Веселись.

Зачем она все-таки приехала? Передумала бойкотировать меня? Соскучилась, потому что скоро Рождество?

Или она явилась ради чего-то – или кого-то – другого?

– Ступай, детка.

Мне хотелось остаться. Хотелось заставить ее сказать правду. Но я знала ее. С удовольствием ткнув им в лицо свое постыдное прошлое, она больше не скажет ни слова, пока я здесь.

Поэтому я послушно пошла прочь. Но не успела пройти и половины зала, как меня окликнули.

– Спрячь меня. – Из-за огромной шторы появилась Сэди-Грэйс и схватила меня за запястье.

– Спрятать тебя от чего?

Сэди-Грэйс понизила голос до шепота, и мне едва удалось разобрать ее слова в гуле разговоров:

– От Грир.

Я уже собиралась спросить, зачем ей прятаться от мачехи, как краем глаза заметила вошедшую Грир, которая зорким взглядом окинула зал.

Сэди-Грэйс попятилась к шторам.

– Я на грани арабеска^[26], – беспокойно зашептала она.

Я шагнула в сторону, чтобы загородить ее. Но, к сожалению, Сэди-Грэйс была на несколько сантиметров выше меня. Грир ее заметила. Она направилась в нашу сторону с широкой улыбкой на лице и убийственной решимостью в глазах, но помощь пришла откуда не ждали. Мама подошла к ней и коснулась ее локтя. Грир развернулась, явно намереваясь «с восторгом» поприветствовать того, кто посмел ее остановить.

Но, увидев маму, она разом побледнела. Я увидела это даже через весь зал.

– Грир сделала ремонт в нашем доме, – сказала Сэди-Грэйс, радуясь неожиданному спасению. – А теперь собирается поменять рамки на всех фотографиях моей мамы.

Я вспомнила, что Лилиан рассказывала мне о матери Сэди-Грэйс.

– Дай-ка угадаю, – сказала я, наблюдая за мамой и Грир. – Твоя дорогая мачеха никак не может найти подходящие.

– Грир говорит, что хочет, чтобы они были идеальными, – тихо ответила Сэди-Грэйс. Ее рука сама по себе начала выписывать грациозные движения. Я остановила ее, и она протяжно и судорожно вздохнула. – Папа не разрешает ей трогать только одну.

В другом конце зала Грир, казалось, пыталась сбежать от разговора с мамой, но та наклонилась вперед и что-то прошептала ей прямо в ухо.

Грир в ответ рассмеялась. Конечно, я не могла слышать с такого расстояния, но была на сто процентов уверена, что смех был фальшивым.

– Что это за фотография, которую твой отец не разрешает ей трогать? – спросила я Сэди-Грэйс, с трудом отведя взгляд от обмена любезностями между мамой и ее дорогой старой подругой.

– Мы там втроем. – Сэди-Грэйс закусила нижнюю губу. – Мама, папа и я перед рождественской елкой.

Я сразу поняла, что речь шла о елке на точно такой же вечеринке несколько лет назад, и Грир, вероятно, была полна решимости сделать собственную семейную рождественскую фотографию.

«Одно дело стараться, но другое – перегибать палку», – вспомнились слова тети Оливии о Грир.

В другом конце зала отец Сэди-Грэйс присоединился к разговору, который его жена вела с мамой. Глаза мамы встретились с его глазами. Рука Грир скользнула по груди мужа и по-хозяйски устроилась там.

Мне хотелось остаться и наблюдать дальше.

Но я повернулась к Сэди-Грэйс, которую била дрожь:

– Есть какие-нибудь идеи, где можно спрятаться?

В итоге мы оказались в комнате, где дети украшали несколько дюжин заранее приготовленных пряничных домиков. По всей длине зала были расставлены столы, покрытые скатертями. Они буквально ломились от всевозможных сладостей, которые только можно представить.

Здесь царил настоящий хаос.

– Имбирного печенья? – К нам подошел официант с блюдом, от которого пахло орехами и корицей.

– Да, пожалуйста. – Сэди-Грэйс надкусила одно, а потом тем же тоном, что и Джон Дэвид, произнесла те же самые слова: – Это пища богов!

Четыре печеньки спустя я почти забыла реакцию Грир на маму. Она с таким же успехом могла приклеить на лоб мужа стикер с надписью большими буквами: «СОБСТВЕННОСТЬ ГРИР». Я мысленно перенеслась на чердак, ко всем фотографиям, на которых Грир и мама были запечатлены вместе.

Каковы были шансы, что Грир знала, кто мой отец?

– Ты как, в порядке? – спросила Сэди-Грэйс.

Мы заняли места с самого края одного из длинных столов. Свободных пряничных домиков почти не осталось, поэтому мы поделили один на двоих. Ее половина была похожа на Конфетную страну, моя же напоминала поделку четырехлетнего ребенка.

Наверное, потому что я съела почти весь стройматериал.

– Все нормально, – ответила я, запихнув в рот лимонную конфету. – Просто я давно не видела маму.

Но это была лишь часть правды. Мамино возвращение лишь укрепило меня в мысли, что если бы она захотела приехать раньше, то сделала бы это. Она всегда говорила, что терпеть не может это место, но, по-моему, мать не выглядела несчастной, встретившись с Лукасом Эймсом и Чарльзом Уотерсом.

Проглотив кисло-сладкую конфету, я посмотрела на Сэди-Грэйс:

– Если бы я обратилась к тебе со странной просьбой, ты бы согласилась?

– Нужно будет завязывать бантики? – серьезно спросила Сэди-Грэйс.

– Нет.

– Использовать клейкую ленту?

– Нет. Это связано с волосами.

– Я не умею плести французскую косичку. – Сэди-Грэйс произнесла это таким тоном, словно ей было ужасно стыдно за это.

– Не моими волосами. Твоего отца. Если я попрошу тебя добыть мне прядь его волос, ты это сделаешь?

Сэди-Грэйс озадаченно наморщила лоб. Я предупреждала, что просьба будет странной. Наконец ее осенило.

– Ты делаешь кукол вуду? – с подозрением спросила она.

– Нет. Я делаю тесты на отцовство.

Учитывая, как отреагировала Лили, увидев на фотографии обведенное лицо Джея Ди, я отдавала себе отчет, что здесь меня могла ждать неудача. Отец Сэди-Грэйс женился на ее матери еще до того, как меня зачали. Будь я на ее месте, мне хотелось бы верить, что они были счастливы.

– Ты думаешь, что отец мне не отец? – ужаснулась Сэди-Грэйс.

– Нет, – успокоила я. – Я думаю, что он может оказаться моим отцом.

Пошел обратный отсчет. Три… два…

Сэди-Грэйс бросилась на меня, чуть не уронив. Это были самые настоящие медвежьи объятия.

– Мне совсем не хочется прерывать вас… – Уокер Эймс сел на пустой стул рядом с нами, – но Сэди-Грэйс надо вернуться в обеденный зал.

Сияющая Сэди-Грэйс шептала что-то нечленораздельное в мое правое ухо. Я смогла разобрать только слово сестра.

Я не без труда высвободилась из ее пылких объятий.

– Зачем? – спросила я.

Я ждала, что он отшутится, но выражение лица Уокера было сдержанным.

– Потому что, – осторожно сказал он, – ее мачеха только что во всеуслышание объявила о том, что беременна.

Глава 44

Ябыла уверена, что Грир не случайно выбрала этот момент для сенсационного заявления. Она встретила маму. Мама обменялась любезностями с ее мужем, и вдруг ни с того ни с сего Грир сообщает всем грандиозные новости о своей беременности.

Может быть, у меня просто развилась паранойя. Но как бы то ни было, сообщение о беременности Грир совершенно выбило из колеи Сэди-Грэйс. Впрочем, если бы моя мачеха начала постепенно избавляться от всех фотографий моей мамы, я бы восприняла ее беременность как попытку избавиться и от меня.

– Я не могу. – Сэди-Грэйс выглядела так, словно ее вот-вот вырвет прямо на цветочную композицию, стоявшую неподалеку.

Я подвела ее к Лили. Кузина не на шутку вспылила, обнаружив Джея Ди в моем списке «Кто твой папочка?», и я старалась избегать ее с тех пор, как мама появилась на пороге нашего дома. Но Лили была лучшей подругой Сэди-Грэйс. Она справится с этим гораздо лучше, чем я.

– Дыши! – приказала Лили Сэди-Грэйс, как только увидела ее лицо. – Просто продержись этот вечер, а потом мы с тобой поедем и купим рамки для фотографий. Стильные, элегантные, одобренные самой Лилиан Тафт, которые наша семья потом пришлет вам в качестве запоздалого подарка на свадьбу. Я так часто бываю у вас дома, что не использовать их будет дурным тоном. И ты получишь обратно фотографии мамы.

Сэди-Грэйс кивнула.

– Сойер… – Лили повернулась ко мне. – Ты в порядке?

– В порядке, – резко ответила я.

Лили посмотрела на свои руки.

– Может, ты да. А я нет. Твоя мать здесь.

Когда я ничего не ответила, кузина решила сменить тактику.

– От тревоги быстрее появляются морщины, поэтому я как могла старалась сохранять спокойствие. Но у меня плохо получается. – Она помолчала. – Уокер взглянул на меня и сразу понял, что я сильно расстроена.

Расстроена из-за меня? Или из-за той фотографии и внезапного появления моей матери?

– Он говорил со мной, Сойер. – Лили посмотрела на Сэди-Грэйс, а потом продолжила: – По-настоящему поговорил, как раньше.

Это признание было ее попыткой помириться со мной, вернуться в тот момент, когда она застегивала мне платье после того, как я застегнула ее.

Но я не могла это сделать.

Я понимала, что реакция Лили на имя своего отца в моем списке была вполне обоснованной. Я понимала, что было глупо злиться на нее, а не на маму, например, но именно поэтому мне всегда было сложно заводить друзей. Пускать людей в свое сердце – это всегда риск.

Я забыла об этом. А потом кузина увидела ту фотографию и разозлилась.

– Позаботься о ней, – сказала я Лили, кивнув на Сэди-Грэйс. – Мне нужно найти маму. Ведь от нее одни неприятности, – с вызовом добавила я.

Не дожидаясь ответа, я ушла. До двери оставалась пара шагов, когда Уокер схватил меня за руку. Я обернулась на Лили, но она уже затерялась в толпе.

А через мгновение я оказалась на танцполе. Играла музыка, которую предпочитают ровесники бабушки. Им нравится Фрэнк Синатра вперемешку с Элвисом и Нэтом Кингом Коулом.

– Я не специалист по хорошим южным манерам, – сказала я, – но разве ты не должен был сначала пригласить меня?

– Кажется, нам говорили об этом во время первого бала. – Уокер положил руку мне на талию. – Зато если тебе захочется сказать мне гадость, ты сможешь сделать это вдали от посторонних ушей.

– А может, мне не хочется говорить тебе гадость.

Уокер изобразил удивление.

– Это как-то связано со скандальным возвращением твоей скандальной матери в высшее общество?

– Уокер?

– Да?

– Заткнись.

Он развернул меня и больше ничего не говорил, пока я не повернулась обратно и моя рука не оказалась в его ладони.

– Лили беспокоится о тебе, – сказал Уокер.

– С каких это пор вы начали общаться? – выпалила я.

– Ей нужен был кто-то.

Я выразительно посмотрела на него.

– Учитывая ваше прошлое, пожалуй, было бы лучше, если бы этим кем-то был не ты. – Я говорила себе, что не пытаюсь защитить Лили и это всего лишь констатация факта.

– Наверное, ты права, – признал Уокер. – Мне потребовалось много времени и усилий, чтобы убедить ее, что без меня ей будет лучше. – Он пристально посмотрел на меня, но я не смогла понять выражение в его глазах. – Я не хочу перечеркнуть все это за один вечер.

– Тогда не делай этого.

Песня сменилась следующей, но Уокер по-прежнему не отпускал меня.

– У меня были благородные намерения. Утешить тебя, – сообщил он. – Помочь вам с Лили помириться. – Он слегка наклонил меня. – Но ты права. Та часть меня, которая хочет верить, что я могу быть лучше, могу говорить правильные вещи и быть хорошим для всех… это опасная часть.

Он держал мою ладонь в левой руке, а правую положил на талию и притянул меня ближе.

– Уокер, – тихо сказала я. – Что ты делаешь?

Поссорились мы с Лили или нет, но ей нельзя это видеть.

– Какая-то часть меня всегда будет скучать по тому парню, хорошему парню, которым я когда-то был. – Теперь тело Уокера почти прижималось к моему. – Может быть, то, что нужно мне – и Лили, – это кто-то, кто поможет мне вспомнить, что я не такой. – Уокер помолчал. – А тебе, может быть, нужно отвлечься.

Песня закончилась, и Уокер повел меня в коридор. Здесь было не так светло, но я все равно сумела разглядеть растение, свисавшее сверху.

Омела.

– Уокер, что ты…

– Поцелуй меня.

Он точно сошел с ума.

– Нет уж, я пас.

– Только раз, – продолжал настаивать Уокер тихим хриплым голосом. – Только сейчас. Я захочу этого, если позволю себе перестать думать. Ты, наверное, тоже. И Лили…

И Лили узнает, что ты далеко не классный парень.

– Ты совсем спятил! – Я сделала шаг назад. Мне следовало наорать на него.

Но я не стала.

Все еще глядя мне в глаза, Уокер вдруг вздрогнул, и я поняла, что мы больше не одни.

– Вот ты где, Уокер! – Шарлотта обняла его, но это было не проявление любви, а желание пометить свою территорию. – Твой дедушка хочет еще раз сфотографироваться перед елкой, но в этот раз только с внуками. Будь лапочкой, найди Кэмпбелл и Буна, хорошо?

Это определенно была непросто просьба.

– Я не видел Кэмпбелл с тех пор, как мы приехали сюда, – ответил Уокер.

Шарлотта слегка сжала его руку.

– Тогда, думаю, тебе стоит получше ее поискать.

На мгновение мне показалось, что Уокер оттолкнет ее. Но он лишь еще раз посмотрел мне в глаза и ушел. Я храбро двинулась за ним, но Шарлотта преградила мне путь.

– Ты прекрасно выглядишь сегодня, Сойер. Настоящая красотка. – Даже не знаю, что было более зловещим: то, что она начала с комплимента, или ее тон. – Пожалуй, ты не такая складная, как Лили, но в тебе есть определенный шарм. – Шарлотта слегка коснулась кончиков моих волос, а затем перекинула прядь мне за плечо. – Ты другая. Ты новенькая. Большинство из этих детей знают друг друга с пеленок. Когда у твоей тети Оливии начались схватки, твой дядя привез Лили ко мне домой. Мы устроили импровизированную пижамную вечеринку: Лили, Кэмпбелл и Сэди-Грэйс. То же самое было, когда скончалась бедная мама Сэди-Грэйс: девочки тогда были еще совсем маленькими. И конечно, к Уокеру приходили Бун и целая орава мальчишек.

– Как мило, – сказала я ровным голосом, потому что так оно и было. И потому что подтекст был далеко не милым.

– Ты не была частью всего этого, – продолжила Шарлотта, как будто я нуждалась в напоминании. – Твоя мама уехала. Если бы тебя растила Лилиан, все могло бы быть по-другому, но, увы, в сложившихся обстоятельствах ты просто кажешься экзотикой. Я, конечно, не говорю, что ты эксцентричная…

– Конечно нет, – сухо вставила я.

– Я просто хочу сказать, что понимаю, почему ты можешь показаться моему сыну… интересной.

– Я была очень рада поболтать с вами, – сказала я, подражая ее манере говорить, но не ее тону, – однако мне действительно пора.

Я попыталась пройти мимо нее, но она схватила меня за руку. Крепко. Кончики ее ногтей впились в мою кожу, а пальцы наверняка оставили синяки.

– Твоя мать не имеет никакого права находиться здесь сегодня.

Меньше всего мне хотелось указывать на очевидное, но…

– Я не моя мать. Может, вам стоит поговорить с ней?

Шарлотта не ослабляла хватку. У нее было полсекунды, чтобы исправить это, прежде чем я сама это сделаю.

– Держись подальше от моего сына. – Ее голос был едва слышен, но его никак нельзя было назвать шепотом.

– Может, вы лучше скажете ему держаться от меня подальше? – предложила я, вырвав руку. – Это он идет по пути саморазрушения.

– Ты и Уокер… – Она шагнула ко мне. – Это неправильно.

«Нет никаких меня и Уокера», – подумала я, но не успела озвучить это, потому что внезапно у меня пересохло во рту. Я даже перестала ощущать боль в руке. Я вообще ничего не чувствовала.

– Неправильно, – повторила я, не слыша голоса из-за шума в ушах. – Уокер и я… это неправильно.

Шарлотта молчала, но выражение лица выдавало ее с головой. Ты и Уокер… это неправильно.

Тогда я все поняла. Но должна была убедиться.

– Неправильно, – повторила я, – потому что я отребье? – Сердце подпрыгнуло к горлу, отбивая непрерывный ритм, предостерегая меня от продолжения. Но я все равно это сказала: – Или неправильно, потому что ваш муж – мой отец?

Глава 45

Шарлотта Эймс не ответила на мой вопрос, но и этого было достаточно. Она повернулась, чтобы уйти, а я слышала только стук сердца в ушах. Вечеринка, выходка Уокера, ссора с Лили – все это казалось таким далеким.

Я заставила себя сдвинуться с места, намереваясь вернуться в бальный зал, но вдруг поняла, что бегу к ближайшему выходу.

Я спросила жену сенатора, не он ли мой отец, и она не стала этого отрицать.

Она не стала отрицать.

Она не стала отрицать.

В следующий миг я уже стояла босиком на улице и смотрела на стойку парковщиков. Я вышла через боковой выход, и мне было видно, как люди начинали выходить через парадные двери, покидая вечеринку.

Я подумала о Нике, который сейчас мог бы подгонять гостям машины, если бы Кэмпбелл не подставила его.

Кэмпбелл. Одно ее имя было как удар под дых. Ее отец с самого начала был в моем списке. Но я никогда не задумывалась по-настоящему о том, кем она может оказаться для меня.

Кем для меня может оказаться Уокер.

Я спросила жену сенатора, не он ли мой отец, и она не стала этого отрицать.

– Детка?

Я повернулась и увидела маму, которая стояла рядом со мной на лужайке. Она посмотрела на мои босые ноги и тут же скинула туфли.

– Не хочешь поделиться с классом?

Так она спрашивала, в порядке ли я. Теперь она вдруг захотела знать.

– Что сделала Шарлотта? – настойчиво спросила мама. – Клянусь богом, она еще бо́льшая стерва, чем я помню.

– Может, это потому, что ты переспала с ее мужем? – Слова сами сорвались с языка.

– Сойер! – Мама вытаращилась на меня. – Мы так не разговариваем!

– Стерлинг Эймс – мой отец? – спросила я. Вопрос задан. Сказанного не воротишь. Да я и не хотела. – Шарлотта сказала держаться подальше от ее сына.

– Ты и мальчик Эймсов? – Мамины глаза расширились. – Ох, милая, ты не можешь…

– Между нами ничего нет! – твердо возразила я. – Но когда я спросила Шарлотту, не потому ли мне стоит держаться от него подальше, что у нас общий отец, она не стала этого отрицать.

Мама молча смотрела на меня.

– Стерлинг Эймс – мой отец? – снова спросила я. Мне нужно было услышать это от нее. – Он…

– Да.

Одно слово. Всего лишь одно. Столько лет – и вот что я получила в итоге. Да. Сенатор – мой отец. Бывший парень Лили – мой брат. А Кэмпбелл – коварная бессердечная Кэмпбелл – моя сестра.

Сводная сестра.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросила я. – Да?

– Чего ты еще хочешь? – Никто не мог сравниться в дерзости с матерью. – Чтобы я поэтапно пересказала наш половой акт?

Она сказала это так, словно все это была просто шутка. Словно все это не имело никакого значения.

– Я имела право знать, – сказала я, чувствуя, что голос вот-вот сорвется.

– И теперь ты знаешь, – ответила мама. – Так что теперь ты можешь вернуться домой.

Вернуться домой? Только это ее волнует?

– Ох, милая! – Мама притянула меня в объятия, и я позволила ей. Я позволила ей, сама не знаю почему. – Даже если бы ты знала, что бы это изменило? – спросила она, прижав мою щеку к своему плечу и поцеловав в макушку. – Твой папа не хотел нас.

Я снова обрела дар речи.

– Ты спрашивала его?

Она убрала мои волосы с виска.

– Он знал, что я беременна. Когда я уехала из города, он мог отправиться за мной. Он мог выбрать нас, но даже в семнадцать лет я была не настолько наивна, чтобы ждать, что он так поступит. Да это и не имело значения. Он был мне не нужен. Нам он был не нужен.

Сколько я себя помню, мы всегда были вдвоем против остального мира. Я заботилась о ней. Она любила меня.

– Мы были друг у друга. – Мама выпустила меня из объятий и нежно обхватила пальцами мой подбородок. – Этого было достаточно, только ты и я. Нам никто не был нужен.

От меня не укрылось, что она особо подчеркнула слово «никто».

– Никто, – повторила я. – Даже Лилиан.

Или любой другой член нашей семьи.

– Это она меня выгнала, – напомнила мама. – Не знаю, что они с сестрой наговорили тебе…

А сказали они на удивление мало, учитывая обстоятельства.

– Действительно так и было? – вдруг спросила я. – Она выгнала тебя? – Я помолчала, а потом задала вопрос по-другому: – Это Лилиан оборвала все связи или ты?

Мама уставилась на меня.

– Я сделала то, что должна была.

– Это не ответ, мам.

– Она выгнала меня. – Мама выпрямилась во весь рост и посмотрела на меня сверху вниз. – Когда я сказала своей матери, что беременна, великая Лилиан Тафт взяла это на себя. Ты уже пожила с ней, так что должна знать, какой она может быть. Конечно же, у Лилиан Тафт был план.

Голос мамы стал громче. Интересно, ее слышат выходящие из клуба гости вечеринки?

– Она хотела забрать тебя. – Тело мамы задрожало от сдерживаемых эмоций. – Ее грандиозный план состоял в том, чтобы тебя вырастили Оливия и Джей Ди. Словно вовсе не я была твоей мамой. Словно Оливия подходила тебе больше, чем я. – Она слегка понизила голос, но взгляд по-прежнему оставался напряженным. – Я отказалась. Ты моя, детка. Не своего отца, не кого-то еще. Я сказала Лилиан… – Она на мгновение закрыла глаза. – Я пыталась сказать ей об этом, но она велела мне убираться.

О том, что было дальше, я уже знала. Мама вела машину до тех пор, пока не закончился бензин. Далеко она не уехала.

– Она пыталась извиниться, – сказала мама. – Но пути назад уже не было.

Я не сразу осознала ее слова.

– Лилиан извинилась после того, как выгнала тебя? – спросила я.

– Слишком сдержанно, слишком поздно. Она нам была не нужна. Как и Оливия. Как и все остальные, – с улыбкой ответила мама. – Что скажешь? Мороженое, а потом домой?

Она предложила это так легко и просто, как будто речь шла о чем-то совершенно обыденном.

– Ты рассказывала, что семья выгнала тебя и больше никогда с тобой не связывалась, – сказала я.

– Да, – невозмутимо ответила мама, хотя только что поведала совсем другую историю. – Зачем зацикливаться на прошлом, Сойер? Ты хотела получить ответы. Ты их получила. Теперь ты можешь вернуться домой.

– А как же Лилиан? – спросила я. – Тетя Оливия? Лили?

Я почему-то ждала, что мама бросит мне мои же слова, сказанные ранее, – что необязательно выбирать. Что даже если я вернусь к ней, они будут всего в сорока пяти минутах езды.

– Детка, не они твоя семья, – мама пристально посмотрела на меня, – а я.

– А как же университет?

Она могла бы сказать, что мне не нужны деньги Лилиан, что я могу поработать еще пару лет, поступить в местный колледж.

– Тебе не нужен университет, – выдала мама.

Что? Я не могла поверить, что она это сказала. И все же… так и было. Мама хотела, чтобы я выбросила все это из головы и вернулась домой. Мы снова были бы вместе, и это было для нее главным – но только до ее следующего отъезда.

– Сойер? – Мама потянулась к моей руке, но я отдернула ее. – Малыш, после всего, что я для тебя сделала…

Это стало последней каплей. Я узнала, кто мой отец, только сейчас, хотя она могла просто сказать об этом раньше. Она решила, что нам будет лучше без семьи, и лгала всю мою жизнь. Она ждала, что я поступлю так, как она хотела, и уже ясно дала понять, что будет игнорировать меня, если я сделаю иначе.

После всего, что я для тебя сделала…

Я любила ее. Всегда любила. Я никогда не требовала от нее, чтобы она была идеальной. Но как бы я ни старалась, я все равно ждала от мамы большего.

– Мам, – сказала я, и на этот раз мой голос действительно сорвался. – Поезжай домой.

15 апреля, 17:57

Маки очень хотел спросить Ника, за что его арестовывали. Дважды. Однако признаться в том, что единственный представитель закона в этой комнате не знает, почему кто-то из присутствующих был арестован, было сейчас не к месту.

– Вы хотели что-то сказать мисс Тафт, – подсказал Маки Нику. Может, если он слегка направит разговор в нужное русло…

Ник повернулся к девушке, о которой шла речь.

– Прибыл.

«Прибыл? – озадачился Маки. – Что это значит?»

– Прошу прощения, офицер, – раздался голос за спиной полицейского.

Маки не вздрогнул. Не подпрыгнул от неожиданности. Он просто медленно повернулся к говорившему.

Еще один парень.

– Я пришел к своей сестре, – приказным тоном заявил он.

Но прежде чем Маки успел ответить, тот, кого звали Ник, прислонился спиной к прутьям камеры и фыркнул:

– К которой из них?

Три с половиной месяца назад Глава 46

– Терпеть не могу убирать рождественские украшения, – сказала Лилиан, стоя на стремянке и снимая с каминной полки щелкунчиков, чтобы передать их мне. – Каждый год говорю себе, что найму кого-нибудь для этого, и каждый год…

– Ты же понимаешь, что не можешь отдать Рождество на аутсорсинг? – сухо спросила я.

– Так, цыц! – ответила Лилиан и, закончив с каминной полкой, спустилась на пол. Она пристально посмотрела на меня. – Я ценю твою помощь.

Я прямо-таки слышала грохот приближавшегося «однако».

– Однако, – сдержанно продолжила Лилиан, – я думаю, у девушки твоего возраста есть более интересные занятия на вечер.

– Нет, – ответила я.

Выражение лица Лилиан говорило о том, что она по-прежнему собирается быть дипломатичной, а это никогда не было хорошим знаком.

– Сойер, перед той рождественской вечеринкой…

Нет. Нет. Нет. Прошло уже две недели, но мне все равно не хотелось обсуждать то, что произошло тем вечером. Ни для кого не было секретом, что мы с мамой поссорились, но никто не знал о причинах. Когда я сказала маме ехать домой, она так и сделала. Она ушла и даже не оглянулась.

– Что произошло между тобой и Лили? – спросила бабушка.

«Ах, она про это», – подумала я.

Мама оставила меня стоять босиком у входа в клуб. Через какое-то время я нашла обувь и вернулась внутрь. Лили была первой, кого я увидела, и на долю секунды я почувствовала облегчение. Да, я оттолкнула ее, но мне нужен был кто-то…

Но кузина подошла ко мне и сказала, что я ничем не лучше своей матери.

Она с таким же успехом могла залепить мне пощечину. Как будто до этого Лили просто проявляла вежливость, а не была моей кузиной, моей подругой. Я не могла понять, что произошло, до следующего дня, когда Сэди-Грэйс сказала мне, что все только и говорят о моем танце с Уокером. Эти самые все видели, как он притянул меня к себе.

И все видели, как мы вышли из зала.

Я могла бы сказать Лили, что ничего не было. Могла бы извиниться за то, что отвернулась от нее, когда она захотела помириться. Могла бы представить, что, должно быть, она чувствовала, когда сразу после ее признания я ушла с Уокером в укромное темное место, украшенное омелой.

Но я ощущала только эмоциональную пустоту. У меня получилось выдавить из себя ровно два слова. Первое было «пошла», а второе – «ты».

– Почему бы тебе не спросить Лили? – Я использовала любимый бабушкин прием – отвечать вопросом на вопрос – против нее.

– Я спрашиваю тебя, Сойер Энн. – Лилиан использовала молчание в своих целях так же умело, как и я.

– А я не хочу отвечать.

– Ты стала… – Бабушка осторожно подбирала слова, – немного раздражительной. Твоя мама…

– Я не хочу говорить о маме.

– Ты не хочешь говорить о маме. Ты не хочешь говорить о Лили. Полагаю, ты не хочешь говорить обо всем, что тебя беспокоит. – Лилиан сняла крышку с ближайшей коробки и аккуратно опустила туда щелкунчиков. – К несчастью для тебя, я любопытная старуха и жизнь научила меня, что иногда лучше спросить.

Что-то подсказывало мне, что это относилось к истории с мамой.

– Сойер, – ласково спросила бабушка, – ты несчастлива здесь?

Этот вопрос застал меня врасплох. Я пришла в мир Лилиан, чтобы узнать, кто мой отец. И вот я узнала. Теперь я имела полное право уйти.

Но…

Но что ждало меня дома? Старые привычки. Возможно, я никогда уже не уеду оттуда и однажды поймаю себя на том, что злюсь из-за этого и обижаюсь на маму за то, что она держит меня там.

– Я сказала, что останусь на девять месяцев, – наконец проговорила я. Это не было ответом на вопрос бабушки, но больше мне нечего было ей предложить. – Значит, я остаюсь.

После Бала Симфонии я получу возможности. Деньги. Будущее.

– Что касается контракта… – начала было бабушка, но ее прервал звонок в дверь. – Это, должно быть, Дэвис.

– Дэвис, – повторила я. Дэвис Эймс.

Лилиан пошла открывать дверь, и я отправилась вслед за ней. В последние две недели было так много праздников, что у меня никак не получалось пообщаться ни с одним членом семьи Эймс. Тетя Оливия как-то обмолвилась, что зимние каникулы они обычно проводят в горах. Поэтому я особо не думала о том, что давало мое происхождение по отцу.

До этого момента.

– Лил. – Мой дедушка по отцовской линии поприветствовал мою бабушку по материнской линии кивком головы, как только она открыла дверь.

– Дэвис, – ответила Лилиан. – Я бы пригласила тебя войти, но в доме сейчас беспорядок. Сам понимаешь.

– Конечно!

В любой другой ситуации меня, возможно, впечатлило бы, как они смогли превратить такой простой разговор в тонкую игру за власть. Но тогда я была слишком занята тем, что искала в лице своего деда хоть какое-то сходство, пусть даже мимолетное, с моим.

– Я принесу тебе бумаги, – сказала Лилиан и ушла, оставив меня наедине с главой семейства Эймсов.

– Бумаги? – переспросила я. Как по мне, это был довольно вежливый и нейтральный вопрос. Не объявлять же ему, что его сын заделал ребенка семнадцатилетней девушке.

– Бумаги по оценке стоимости, – уточнил Дэвис. – Этого чертова жемчуга. Страховая компания подняла шум из-за моих цифр.

– Значит, вы попросили Лилиан предоставить свои? – Я была под впечатлением. Он увел ценную семейную реликвию прямо у Лилиан из-под носа, проворонил ее и не моргнув глазом позвонил бабушке и попросил предоставить подтверждение ее стоимости.

У этого человека были стальные яйца.

– У вас ведь сегодня вроде бы вечеринка? – внезапно спросил Дэвис. – Что-то, связанное с Балом. Кэмпбелл болтала об этом всю неделю.

Его слова могли показаться резкими, но тон, которым он говорил о Кэмпбелл, был полон нежности. Мне стало интересно, знал ли он – или хотя бы подозревал, – что я тоже его внучка.

– А ты не из тех, кто много болтает? – заметил Дэвис в ответ на мое молчание.

Я брякнула первое, что пришло в голову:

– Довольно сексистское заявление.

Он моргнул.

– Вряд ли бы вы назвали своих внуков болтунами, – уточнила я.

Дэвис Эймс посчитал это весьма забавным.

– Уокер за несколько месяцев не сказал мне и пары слов. А Бун только и знает, что болтать про «Звездные войны».

Когда он говорил о мальчиках, в его голосе уже не было той нежности, но меня это все равно задело за живое. Кэмпбелл. Уокер. Бун.

И я.

– Вот, пожалуйста. – Лилиан появилась в прихожей и протянула Дэвису папку. – Я сделала копии, но это оригиналы. Постарайся не потерять их.

Как он потерял ее ожерелье.

– Сойер, – сказала Лилиан, явно довольная колкостью, – по-моему, тебе уже пора готовиться к сегодняшнему вечеру. Твой… наряд висит в шкафу.

Дэвис Эймс задержал на ней пристальный взгляд еще на мгновение, затем повернулся ко мне.

– Собираешься сегодня произвести фурор? – спросил он.

Я твоя внучка. Твой сын – мой отец.

Вслух я решила ответить на его вопрос:

– Можно и так сказать.

Глава 47

– Ты же не серьезно?

Я повернулась к Лили. Она стояла на пороге моей комнаты. На ее лице застыло выражение глубокого шока, словно я объявила, что вступила в секту, члены которой не признают одежду и ходят в чем мать родила.

– Тебе нравится? – спросила я, прекрасно зная, что ответ будет отрицательным.

– Ты не можешь надеть это на Ночь казино!

Это был самый продолжительный разговор, который состоялся у нас после рождественской вечеринки в загородном клубе. Честно говоря, даже не знаю, она меня бойкотировала или я ее.

– Ты пытаешься нарваться на скандал? – спросила Лили.

– Это всего лишь смокинг, а не объявление войны, – ответила я. Но кузина явно считала иначе. – И кроме того, Лилиан одобрила его.

– Мим никогда бы…

– Она заказала его специально для меня, – добавила я, и это заставило Лили замолчать, по крайней мере, на время. При обычных обстоятельствах бабушка, вероятно, была бы потрясена не меньше Лили, но после визита мамы Лилиан немного ослабила вожжи.

Она хотела, чтобы я была счастлива здесь.

– Сэди-Грэйс сказала мне, что ты попросила прядь волос ее отца. – Кузина вновь обрела голос, но не стала возвращаться к теме моего наряда. Бабушка была главным козырем, и Лили это знала. – Есть ли хоть кто-то в нашем ближайшем окружении, кого ты не собираешься смешивать с грязью?

Я не говорила Лили о беседе с женой сенатора. Как и о том, что мама подтвердила слова Шарлотты Эймс. Кузина все еще считала, что я проверяю мужчин, чьи лица были обведены на снимке, готовясь разрушить их жизни.

И точно так же она считала, что я стремлюсь встать между ней и ее единственной настоящей любовью.

– Между мной и Уокером ничего не было. – Для Лили само упоминание его имени было как пощечина, но я никогда не отвечала злом на зло. – Пусть люди говорят что хотят, неважно, что ты слышала: ничего не было.

– Мы не будем говорить об этом. – Лили произнесла это удивительно спокойно для человека, чьи темные карие глаза обещали мне скорую кровавую расправу.

Сомневаясь, что она мне поверит, я предприняла последнюю попытку:

– Лили, твой бывший парень меня совершенно не интересует.

– Я нахожу это столь же маловероятным, как и то, что у тебя вдруг пробудилось чувство приличия.

То, что кузина смогла превратить фразу о приличиях в оскорбление, говорило о том, что Лили дошла до ручки. И это стало последней – самой последней – каплей.

– Уокер – мой брат, – сказала я, надеясь, что это охладит ее пыл.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но затем моргнула. И еще раз. И произнесла самые неподобающие для леди слова, которые я когда-либо слышала. Это было очень выразительно и очень творчески (не говоря уже об анатомически невозможном).

– Оказывается, ты умеешь ругаться как сапожник, – сказала я, находясь под впечатлением. – Кто бы мог подумать?

– Сойер Энн Тафт! – Лили обратилась к нашей бабушке, ее матери и целому поколению южанок до них. – Не могла бы ты повторить то, что сказала до этого?

Я не смогла удержаться.

– О разнообразии твоих выражений?

– Сойер!

Я почувствовала, как что-то сжалось в животе и сплелось в тугой узел. Я скучала по ней, пусть и не хотела признавать это.

Мне ее не хватало.

– Я узнала об этом на рождественской вечеринке, – призналась я, и хотя была не из тех, кто обычно говорит или двигается тихо, в этот момент голос звучал не громче шепота. – Жена сенатора проговорилась, когда застала нас с Уокером под омелой. Ничего не было. Ничего не могло быть, но она в это не поверила.

«И ты тоже», – мысленно добавила я, но какая уже разница.

– Я спросила маму, и она подтвердила, – продолжила я, сглотнув огромный ком в горле. – Она залетела от Стерлинга Эймса.

– Сенатор – твой отец.

Лили, казалось, с трудом переваривала услышанное. Она рассказывала себе историю о том вечере – обо мне. Если бы в детстве она была помешана на телесериалах, эта история могла бы принять еще более причудливый оборот. Кузина явно не ожидала ничего подобного.

– Сенатор – мой отец, – повторила я, – и поскольку я не большая поклонница инцеста…

– Прекрати! – Лили даже зажала уши руками. – Просто… можешь остановиться на этом.

Я подождала, пока она опустит руки.

– Я никогда не представляла угрозы, Лили. Я никогда не была твоей соперницей. Для Уокера всегда была и есть только ты.

– Я не хочу говорить об Уокере, – сказала она, вздернув подбородок.

Боже упаси перечить ей сейчас.

– Теперь все хорошо? – спросила я.

– Хорошо? – скептически повторила Лили. – Ты не можешь вот так просто взять и сказать мне что-то подобное и…

– И ждать, что ты будешь жить как обычно?

До сих пор именно это я и пыталась делать. И мне это даже в какой-то степени удавалось, пока я не увидела Дэвиса Эймса.

– Ты что-нибудь сказала сенатору? – спросила Лили. – Ты собираешься ему говорить?

Я не знала. Я не знала, хочу ли открыто поговорить с человеком, ответственным за половину моей ДНК. Я не знала, хочу ли рассказать все Уокеру или…

– Кэмпбелл тоже будет там сегодня, – сказала Лили, пытаясь поймать мой взгляд. – Ты можешь сказать ей.

И получить от этого удовольствие.

– Сойер…

– Я могу сказать ей. Или… – я выпрямилась и пригладила лацкан смокинга, выпятив подбородок, – я могу пойти на эту вечеринку, плюнуть на Кэмпбелл Эймс и обыграть всех в покер.

Глава 48

Мой смокинг вызвал настоящий ажиотаж, как я и ожидала. По настоянию бабушки рубашка под ним была из черного шелка, а в карман был вложен платок ярко-красного цвета. Я надела туфли на семисантиметровых каблуках – еще одна уступка бабушке, – а на шее у меня красовалось бриллиантовое колье.

– Мне нравится твой прикид! Очень оригинально! – сказала девушка рядом со мной. Она блефовала лучше, чем любой из парней за нашим столиком. Если бы она хотела, чтобы ее фальшивый комплимент звучал как настоящий, я бы ничего не заметила.

Но она не хотела.

Было приятно помочь ей избавиться от фишек. Это было мероприятие Бала Симфонии, так что они не имели реальной ценности. Столы для покера, рулетки и блэкджека, по сути, только создавали атмосферу. Гламур Монте-Карло, но без его пороков.

По крайней мере, к этому стремились мамочки Бала Симфонии. Однако для моих товарищей – Дебютанток и Кавалеров – это был второй канун Нового года, полный гламура и порока.

Я насчитала двенадцать фляжек, едва переступив порог.

– Не оборачивайся! – раздался рядом театральный шепот. – Я слегка не в себе.

Я обернулась и увидела Сэди-Грэйс, которая смотрела на меня с обожанием и улыбалась. Ее волосы были аккуратно уложены на затылке, но некоторые пряди уже выбились из прически: она не могла устоять на месте и то и дело выписывала очередной пируэт.

– Все в порядке? – спросила я. Мне еще не доводилось видеть ее настолько взволнованной.

– Лили говорит, что ты мне не сестра. – Сэди-Грэйс надула губы. Слава тебе господи, ей удалось сказать это не театральным шепотом, а обычным. – У Сэди-Грэйс не будет сестер, – мрачно заявила она. – Только фальшивые дети для фальшивой красавицы…

Я даже не пыталась понять, что она пыталась сказать. Ее состояние явно было вызвано алкоголем, и одним стаканом тут не обошлось. Ей срочно нужен был свежий воздух и, возможно, немного воды.

Встав из-за стола, я открыла карты – флеш^[27]. Кто-то простонал, кто-то испепелил меня взглядом. Забрав впечатляющую кучку фишек, я повела Сэди-Грэйс в дальний конец комнаты.

– Все в порядке? – снова поинтересовалась я.

Сэди-Грэйс мило вздохнула и уставилась в окно. После неудачи с маскарадом комитет Бала Симфонии принял решение больше не связываться с местными загородными клубами. Сегодня вечером мы собрались на верхнем этаже Итон-Крейн-Тауэр – самого высокого здания в городе. Оно имело форму восьмиугольника, а из панорамных окон открывался захватывающий вид на огни центра города и бескрайние просторы за его пределами.

– Я знаю то, чего не должна знать, – сообщила Сэди-Грэйс.

Я пристально посмотрела на нее.

– Пожалуйста, только не говори, что в вашем домике для гостей содержится связанный по рукам и ногам пленник!

– У нас больше нет домика для гостей, – ответила Сэди-Грэйс словно на автомате. – Теперь это апартаменты папиной тещи. Грир переделала его для своих родителей, чтобы они могли приехать из Дубая и остаться у нас, когда родится ребенок.

– Ого! – сказала я и замолчала, ожидая продолжения.

Долго ждать не пришлось.

Сэди-Грэйс прижалась щекой к прохладному стеклу, ее волосы растрепались еще больше.

– Только нет никакого ребенка, – произнесла она.

Я ждала, пока она объяснит.

– Я нашла тест на беременность, который сделала Грир. Он отрицательный.

– Она могла…

– Я видела, как она примеряла накладные животы. – Сэди-Грэйс ткнула себя в живот.

– Но кто будет имитировать беременность? – спросила я, но тут же вспомнила, когда именно Грир объявила о своем деликатном положении.

Грир не обрадовалась появлению мамы.

Чарльз Уотерс не был моим отцом. Тогда какую угрозу представляла моя мать для его новоиспеченной жены?

– Как по-твоему, Бун милашка? – вдруг спросила Сэди-Грэйс, оторвавшись от окна, и улыбнулась. – Я вот думаю, что он милашка.

О господи…

– Давай-ка достанем тебе воды.

Сэди-Грэйс вела себя очень покладисто. Я усадила ее рядом с Лили и поняла, что это мне нужно на воздух. По дороге я задержалась у рулетки и наобум поставила все свои фишки. Когда я уже отошла от стола, объявили выигрышные цвет и число.

Раздался коллективный возглас. Значит, я выиграла.

– Я… у меня не хватит фишек, чтобы заплатить вам, – сказал мужчина в смокинге, который на вид казался таким же дорогим, как и мой. Интересно, часто ли он работает на подобных вечеринках? – Если бы мы играли на деньги, я бы смог их обналичить, но… э-э-э…

Мы играли не на деньги, здесь не было ставок.

– Ничего страшного, – ответила я. Закон подлости: легче всего выиграть, когда хочешь проиграть.

Только оказавшись рядом с дверью черного хода, я вдруг осознала, что все время возвращаюсь к вопросам, которые задала Лили. Собираюсь ли я рассказать все Уокеру? Или Кэмпбелл? Мне почти удалось заставить себя перестать думать об этом, когда я вышла на лестничный пролет и поняла, что не одна.

Помяни черта, и он появится. Вернее, она.

Кэмпбелл Эймс стояла на этаж ниже. Я была на сорок девятом, она на сорок восьмом. И у нее была компания.

– Не следовало мне приходить.

Я узнала голос Ника, пусть и не видела его лица. Темно-рыжие волосы Кэмпбелл были собраны в высокий пучок. Она была одета в обтягивающее красное платье. Оно доходило до пола, но сбоку был разрез.

От самого бедра.

Она стояла, выставив вперед одну ногу, ее рука лежала на затылке Ника.

– Просто доверься мне еще раз, прошу!

– Довериться тебе? – Ник отстранился. – Даже когда мы просто развлекались, я никогда не доверял тебе, Кэмпбелл.

– Они возобновляют расследование кражи, Ник. Мой отец оказывает давление на окружного прокурора, чтобы тот произвел еще один арест – и на этот раз добился своего.

Я отсчитывала секунды молчания между ними по ударам собственного сердца: один, два…

– Меня не волнует, что делает твой отец, – холодно процедил Ник.

– Ты не знаешь моего отца, – гнула свое Кэмпбелл. – Я понятия не имею, почему он хочет, чтобы это дело снова попало в новости. Он пытается отвлечь внимание от чего-то, это точно, а сенатор Стерлинг Эймс всегда добивается своего.

Я сглотнула, в горле вдруг пересохло. У меня была теория – и хорошая теория, – почему сенатору понадобилось контролировать новостной материал.

У нас с его женой состоялась милая беседа. Говорила ли она с ним после этого? Если сенатор знает, что я знаю, что он мой отец, то вполне возможно, что эти две недели он ждал, когда я начну действовать.

Хотел убедиться, не сделаю ли я публичного заявления.

Он даже не попытался связаться со мной, но, судя по всему, не испытывал никаких угрызений совести из-за того, что подставит Ника. На всякий случай.

– Может, меня снова арестуют, а может, и нет. В любом случае это уже не ваша забота, мисс Эймс.

– Ты должен выслушать меня, – настаивала Кэмпбелл.

Но он уже протискивался мимо нее.

– Я знаю, почему ты здесь! – крикнула Кэмпбелл ему вслед.

Ник с раздражением обернулся.

– Я здесь, потому что ты прислала мне записку, в которой говорилось, что дальнейшее лечение брата зависит от моего приезда.

Ну вот я и получила подтверждение того, что это Кэмпбелл была анонимным благотворителем, оплачивающим лечение Кольта Райана.

Интересно, она продала бабушкино ожерелье, чтобы заплатить за клинику? Или просто заговорила зубы своему дедушке и попросила его об одолжении?

Нашему дедушке.

– Я говорю не о том, почему ты здесь сегодня, – сказала Кэмпбелл – моя сестра – этажом ниже. – Я знаю, почему ты устроился на работу в клуб, почему захотел встречаться со мной.

Повисшая тишина оглушала.

– Ты ничего не знаешь!

– Я знаю, что полиция так и не нашла машину, которая сбила твоего брата. Я знаю, что в ту ночь в «Нортерн Ридже» проходило мероприятие. Я знаю, что многие люди были не в состоянии сесть за руль.

Смысл сказанного медленно доходил до меня. Она намекала на то, что человек, который отправил брата Ника в кому, был членом клуба «Нортерн Ридж».

– Я знаю, – тихо добавила Кэмпбелл, – что у твоего брата была собака по кличке Софи.

15 апреля, 17:58

– Которая из них… что? – Маки чувствовал себя нелепо, переспрашивая, но не сдавался – распрямив плечи, он очень строго посмотрел на парней.

– Которая из сестер, – охотно пояснил Ник. – Как я понял, у Уокера их две.

Второй парень – по-видимому, тот самый Уокер – не обращал внимания ни на Ника, ни на Маки. Он повернулся к камере, быстро оглядел трех девушек, но на четвертой – самой благовоспитанной – его взгляд задержался чуть дольше.

– Я получил твою записку, Лили.

– Какую еще записку? – нарушил повисшую тишину Маки.

– Вы и ему записку отправили? – Вопрос Ника был адресован той, к которой он пришел. Сойер.

– Я хотел бы взглянуть на эти записки, – потребовал Маки.

Уокер развернулся к полицейскому, и Маки только сейчас разглядел, что под одним глазом парня красуется синяк. Его старались замаскировать, но, если присмотреться, было заметно.

Инстинкты Маки обострились. Записки. Синяки. Ему вспомнилось, что одна из девушек что-то говорила о сообщниках.

– Мне нужно проверить ваши документы, – мрачно объявил он парням.

– А мне, – ответил Уокер, – нужно позвонить семейному адвокату.

Два с половиной месяца назад Глава 49

Никаких арестов. Никаких новостей. Никаких внезапных откровений. Весь месяц после Ночи казино каждое утро начиналось одинаково. Я проверяла, не упоминается ли в новостях имя Ника или имена членов семьи Эймс.

За исключением моего, конечно.

Когда штаб сенатора снова заработал после Нового года, я не стала возвращаться туда. Я почти не видела Уокера и Кэмпбелл. Бо2льшую часть времени, вместо того чтобы думать о них, я думала о Нике и о том, что семья Эймс – моя семья – сделала с ним.

Кэмпбелл подставила его. Сенатор надавил на окружного прокурора, чтобы тот возобновил дело. Все ли это?

У меня появилось новое увлечение. Помимо того, что я по тысяче раз на дню прокручивала в голове разговор между Кэмпбелл и Ником, я записалась на новую волонтерскую программу. Три дня в неделю я работала в доме престарелых, который мы посетили в рамках благотворительной акции Бала Симфонии.

Кольт Райан все еще был их пациентом. Если брат и навещал его, то не в мои смены. Пока что.

– Что ты мне принесла? – Эстель, поклонница откровенных сцен в любовных романах, уже ждала меня, когда я вошла в парадную дверь. – Скоро День святого Валентина. Шоколад?

Я покачала головой. Сегодня я пришла с пустыми руками, и это встревожило Эстель.

– Ты такая красивая девушка! – сказала она. – Парни, должно быть, обивают порог твоего дома и задаривают тебя шоколадом. Пара ухажеров еще никому не причиняла вреда.

Я пыталась придумать, как лучше и тактичнее всего сказать, что, выяснив, кто мой биологический отец, я еще больше утвердилась в своем решении держаться как можно дальше от тех, кто хочет затащить в постель несовершеннолетнюю девушку. К тому же, когда в последний раз кто-то пытался поцеловать меня, этим кем-то оказался мой единокровный брат.

Но сказала я совсем другое:

– Пожалуй, мне стоит больше гулять с парнями.

Эстель радостно захихикала, как я и думала. Я была совершенно уверена, что в свое время она мастерски играла в игры высшего общества, но несколько лет назад махнула рукой на все приличия.

– Я буду настаивать на этом, – пообещала она, – прямо с этого самого момента.

Для пожилой женщины она двигалась на удивление быстро.

Вот я смотрела прямо на нее, а через секунду она развернула меня на сорок пять градусов и подтолкнула в спину. Я уткнулась лицом в серую футболку и только потом поняла, что она принадлежит Нику.

Он машинально схватил меня, чтобы я не упала, а мне вдруг вспомнилось, как мы встретились в первый раз. Тогда я чуть не сбила его с ног, резко открыв дверцу машины, но помогла устоять на месте.

Сегодня я была одета в свою одежду, а не в ту, которую выбрала Лилиан, и Ник не сразу меня узнал.

Если бы он только знал, кто я на самом деле, чья я дочь, он бы без лишних раздумий вышвырнул меня за дверь.

Ник опустил руки, а я кашлянула.

– Мы можем поговорить?

– Поговорить! В наши дни это тоже так называлось, – с лукавой улыбкой сказала Эстель. – А вы, молодой человек, ведите себя прилично! – Она погрозила Нику пальцем. – И в следующий раз я хочу получить шоколад! – крикнула она нам вслед.

Я думала, что мы пойдем в комнату его брата, но Ник повел меня в сад камней.

– Что? – просто спросил он.

В последний раз, когда мы виделись, он попросил меня держать рот на замке. Так я и сделала. Он не знал, что я подслушала его разговор с Кэмпбелл. В его представлении мы с ним были едва знакомы. О чем я могла хотеть с ним поговорить?

– Сейчас в высшем обществе беседой считается обмен пристальными взглядами и молчание? – спросил Ник.

В ответ я достала из кармана предмет, который носила с собой весь прошлый месяц: жетон в форме сердца с надписью «Софи».

– Где ты это взяла? – Ни в голосе Ника, ни в выражении его лица не осталось ни капли равнодушия. – Это Кэмпбелл подговорила тебя?

– Кэмпбелл не знает, что я здесь. И она не знает, что я ее незаконнорожденная единокровная сестра. – Я не собиралась раскрывать ему этот маленький секрет, но мне нужно было, чтобы он выслушал меня. Если сомневаешься, действуй спонтанно. – И, отвечая на твой вопрос, несколько месяцев назад я украла этот жетон из шкафчика Кэмпбелл в клубе. Я понятия не имела, что он значит.

– А теперь?

Нет. Но я уверена, что он имеет какое-то отношение к его брату. Потому что, когда месяц назад Кэмпбелл упомянула Софи, он сначала остолбенел, а когда шок прошел, разозлился и потребовал, чтобы она «рассказала ему».

Вот только он не уточнил, что именно.

– Я знаю, что он важен. – Я видела, как напряглись его плечи.

– Ну почему, черт подери, ваша семья просто не оставит меня в покое?!

Я никогда, наверное, не привыкну, что меня будут причислять к семье Эймсов.

– Я – та причина, по которой сенатор хочет возобновить дело, Ник. – Говорят, признание облегчает душу. – Это из-за меня он так отчаянно стремится контролировать новостные сюжеты. Если тебе когда-нибудь было интересно, как выглядит скандал в человеческом обличье, – так вот: это я.

Я была не просто результатом мимолетной страсти. Я была плодом связи взрослого женатого мужчины с несовершеннолетней девушкой. После шести недель молчания сенатор мог предположить, что я и дальше планирую держать язык за зубами, но не мог быть в этом уверен.

Я сама еще ни в чем не была уверена.

– Не знаю, что там у вас с Кэмпбелл, – сказала я, вглядываясь в лицо Ника, – но догадываюсь, что этот жетон имеет какое-то отношение к тому, из-за чего твой брат в коме.

Ник сделал шаг ко мне и в нерешительности остановился. Я ждала, прекрасно понимая, что он ничего мне не должен. Наоборот, это я его должница.

– Не из-за чего мой брат в коме, мисс Скандал, – наконец тихо произнес Ник. – А из-за кого.

Глава 50

Явернулась в дом бабушки и сделала то, чего не делала с вечера маскарада. Я открыла сайт «Секреты на моей коже». На экране появился самый последний пост – тот, который опубликовала Кэмпбелл.

Он заставил меня причинить тебе боль.

Он – это сенатор? Тебе – это Нику? Я еще раз прокрутила в голове всю историю, промотала в самое начало блога и посмотрела на дату.

– Никто не собирается ставить под сомнение твой жизненный выбор, – сказала Лили у меня за спиной. – Однако…

– Однако это ты?

На фото, которое я открыла, на кузине было только застиранное полотенце. Под ключицами были выведены слова: «Я сломлена изнутри».

– Ты опубликовала его после того, как тебя бросил Уокер? – спросила я. Мне стало понятно, почему Лили начала вести блог – почему он был ей нужен.

Лили провела пальцем по фотографии.

– Да, через неделю.

Я мысленно восстановила хронологию событий: за неделю до того, как Лили опубликовала пост, Уокер расстался с ней. Он бросил колледж и начал старательно избавляться от образа «золотого мальчика».

За два дня до этого неизвестный автомобиль сбил Кольта Райана.

Ник сообщил лишь голые факты: его брат заболел и ушел с работы пораньше. Ему пришлось идти пешком от клуба до автобусной остановки. Почти весь участок дороги принадлежал «Нортерн Риджу».

«Я знаю, что в ту ночь в «Нортерн Ридже» проходило мероприятие. Я знаю, что многие люди были не в состоянии сесть за руль», – говорила Кэмпбелл.

Ник устроился на работу в «Нортерн Ридж», поскольку считал, что виновник аварии был на том мероприятии. Он хотел найти человека, который оставил его полуживого брата умирать на обочине.

Он не верил, что полиция могла помочь.

Когда Кэмпбелл начала флиртовать с ним, он ответил ей взаимностью в надежде получить хоть какую-нибудь информацию о той вечеринке.

– За два дня до того, как Уокер бросил тебя… – Я заставила себя сосредоточиться на реальности, на Лили. – Вы ездили на какое-нибудь мероприятие в загородный клуб?

– Да что с тобой такое? – Лили нахмурилась.

– Просто скажи. За два дня до того, как Уокер тебя бросил.

Лили ответила сразу же:

– Да, на свадьбу.

– Какую свадьбу? – Я почувствовала, как ускорился пульс.

– Отца Сэди-Грэйс.

И Грир. Я попыталась сопоставить эту информацию с тем, что уже знала.

– Уокер тоже был на свадьбе? – спросила я. – А Кэмпбелл?

Может, мои вопросы и удивили Лили, но она ответила кивком головы.

В тот вечер там было много людей, но не многие сразу после этого покатились по наклонной. Не многие закрутили интрижку с братом жертвы аварии, а затем обвинили его в краже. Не многие оплачивали дорогостоящий уход за Кольтом Райаном.

– Скажи мне, о чем ты думаешь, Сойер Энн.

Я встретилась взглядом с темно-карими глазами кузины и пересказала ей историю, которую поведал мне Ник, а затем изложила все, что думала по этому поводу.

– Я считаю, что за рулем этой машины были либо Кэмпбелл, либо Уокер.

– А я считаю, что ты торопишься свыводами, – сразу же сказала Лили.

– У Кольта Райана была собака по кличке Софи, – ответила я. – Ник сказал, что в то утро у нее порвался ошейник. Кольт отнес его на работу, чтобы починить. – Я пристально посмотрела Лили в глаза. – После аварии ошейник так и не был найден, но жетон каким-то образом оказался в шкафчике Кэмпбелл.

Возможно, это просто совпадение. Возможно, Уокер просто переживал нервный срыв перед поступлением в колледж.

– Сойер. – Лили опустила глаза на свои руки.

– Что?

Лили так долго молчала, что я уже начала сомневаться, ждать ли продолжения.

– Когда Кэмпбелл начала шантажировать меня, – слабым голосом сказала Лили, – я все удивлялась, как ей удалось узнать, что «Секреты» – мой блог. Почему ее так волновало, кто делает посты.

– Какое это имеет отношение… – начала было я, но замолчала, потому что Лили вышла из комнаты.

Кузина вернулась, крепко прижимая к себе обеими руками планшет, который использовала для «Секретов». Она села рядом со мной и молча начала просматривать посты, которые не успела опубликовать.

– Что, если Кэмпбелл хотела выяснить, кто стоит за «Секретами», потому что у нее самой был секрет, который она не хотела раскрывать? – Лили поджала губы. – Я помню все заявки, которые получала. Все до единой.

Она выбрала фотографию и повернула планшет ко мне.

На снимке девушка лежала ничком, выгнув спину и зарывшись руками в песок. Ее голова не попала в кадр. Сообщение было написано по вертикали и начиналось на одной руке, а продолжалось на другой.

Это я была за рулем.

С виду довольно безобидная фраза. Но учитывая аварию…

– Ты думаешь, Кэмпбелл поделилась этим секретом, а потом пожалела об этом? – спросила я. – Или ты думаешь…

Ты думаешь, это был Уокер?

– Я не знаю, – тихо ответила Лили, а потом вдруг выпрямилась и подняла подбородок. – Но я знаю, что мы не можем сидеть здесь весь день и задавать вопросы, на которые у нас нет ответов.

– Да ну? Поспорим?

– Я уверена, ты не забыла, какой сегодня день, – заявила Лили, и это, конечно, означало, что она была уверена в обратном. – У нас предпоследнее мероприятие для Дебютанток, не считая Бала.

Первым желанием было сказать, куда она может засунуть это напоминание – и само мероприятие, – но я быстро прикинула в уме: мероприятие для Дебютанток означало обязательное посещение. Обязательное посещение означало присутствие Кэмпбелл.

А Кэмпбелл могла помочь нам получить ответы.

– Скажу честно, мне еще никогда так не хотелось пойти на вечеринку, – заметила я.

– Это не вечеринка. – Лили была не из тех, кто ухмыляется, но она была очень, очень близка к этому.

Ее выражение лица сразу насторожило меня.

– А что мы будем делать? – спросила я.

Она поднялась на ноги, повернулась, чтобы уйти, и только тогда ответила. Я смогла разобрать только одно слово, и это слово…

Спа.

Глава 51

От словосочетания «день спа» я испытывала первобытный ужас. Через пятнадцать минут я уже не могла решить, что пугало больше: перспектива провести целый день на этом мероприятии или перспектива провести бо2льшую часть дня без одежды.

– Расслабьте лицо! – прозвучал приказ, и два больших пальца специалиста нажали на точки у меня под глазами. – Вы переживаете слишком много стресса.

Я была обнажена, ноги были обмотаны морскими водорослями, а эта женщина собиралась нанести на мое лицо какую-то пузырящуюся жижу. Конечно, я стрессовала, особенно учитывая постоянно крутившиеся в голове фразы «скрыться с места аварии», «укрывательство» и «кома».

Это я была за рулем.

– Моргните!

Приказ был отдан таким грозным голосом, что мне захотелось моргнуть с удвоенной силой.

– Откройте!

Я открыла глаза. И тут же чьи-то твердые руки, похожие на пятиногих пауков, заскользили по моим скулам. Может, кто-то и считает это расслабляющим, но только не я.

– Закройте!

– А вы когда-нибудь слышали, – спросила я специалиста сквозь стиснутые зубы, – о средневековом орудии пыток, известном как «груша страданий»?

Мои навыки вести милые беседы не избавили меня от массажа лица. И не вернули одежду. Зато потом меня отправили в сауну с горячими камнями. Поскольку это мероприятие было задумано для нашего сближения – эдакий девичник только для Дебютанток в преддверии «большого дня», – сауна не была частной. Я узнала девчонок, уже сидевших там, но мы были не настолько близки, чтобы оставаться обнаженными. Краем уха прислушиваясь к разговору, я заставила себя сесть и погрузилась в размышления о тех фактах, которые были мне известны.

Кто-то был за рулем машины, сбившей Кольта Райана. Кто-то раскрыл свой секрет. Кто-то – скорее всего, Кэмпбелл, если только она не солгала, чтобы заставить Ника встретиться с ней, – оплачивает уход за Кольтом. Кэмпбелл где-то раздобыла жетон Софи. Она хранила его не просто так.

И Кэмпбелл не просто так украла ожерелье бабушки. Не просто так она шантажировала Лили и подставила Ника…

Дверь в сауну открылась. Я думала, что это Лили, но вместо нее в комнату заглянула Сэди-Грэйс. Увидев меня, она улыбнулась и села рядом.

– Сауны действуют мне на нервы.

Я покосилась на других девчонок. Я могла сидеть здесь и ждать, пока ответы придут ко мне, а могла найти их сама.

– Как ты смотришь на то, чтобы поучаствовать в миссии? – спросила я у Сэди-Грэйс.

Она нахмурилась:

– Это когда обращают людей в веру?

– Не совсем.

В оздоровительном спа-центре «Омега» было шесть саун. Мы нашли Кэмпбелл в пятой из них. Лили уже была там, и я украдкой взглянула на кузину. Она едва заметно покачала головой.

Она еще не начинала допрос.

Рядом сидели еще две Дебютантки.

– Для вас есть место во второй сауне, – сказала я им.

– Ты не можешь вот так запросто выгнать нас, – возразила одна из них. – Кэмпбелл…

Я села. Сэди-Грэйс тоже. Кэмпбелл встала, уронила полотенце на пол и повернулась к другим девушкам.

– Уходите. – Она помахала им рукой, когда они не сдвинулись с места, а потом повторила жест, аристократично изогнув бровь.

Девушки посмотрели на нее как кролики на удава, но встали и вышли. Кэмпбелл подождала, пока за ними закроется дверь, и только потом повернулась к нам.

– Стесняемся? – спросила она, разглядывая наши полотенца и, казалось, нисколько не смущаясь своей наготы.

– Я взяла за правило не раздеваться перед людьми, которые не гнушаются шантажа, – ответила я.

– Мне звонил Ник. – Кэмпбелл, очевидно, была не в настроении играть в свои игры. – Он сказал, что вы говорили.

– А он не упоминал, что я отдала ему жетон из твоего шкафчика?

Кэмпбелл бросила взгляд на Лили и Сэди-Грэйс.

– Не обращайте на нас внимания, – елейным голосом произнесла кузина. – Мы будем заниматься своими делами и прислушиваться к каждому вашему слову.

– Можете сколько угодно думать, что все знаете… – с каменным лицом процедила Кэмпбелл, переводя взгляд с Лили на меня и обратно. – Оставьте это. Нику не нужна ваша помощь.

– Потому что у него есть ты? – спросила я с ноткой сарказма.

Кэмпбелл не ответила. В воцарившейся тишине было слышно лишь тихое шипение углей.

– А знаешь, – с напускной скромностью произнесла Лили, – я тут пересматривала заявки, которые поступали мне в «Секретах». – Она сделала паузу. – В частности, там была одна…

Кузина справилась с этим лучше, чем я ожидала.

– Ты немного раскраснелась, Лили. – Кэмпбелл пристально посмотрела на нее. – Мне кажется, твоя кожа слишком нежная для такого жара. И на твоем месте я бы не стала трепаться о «Секретах».

Это могло продолжаться бесконечно.

– Сэди-Грэйс, – сказала я, решив ускорить процесс, – хочешь послушать историю?

– Если честно, рассказывать истории – это мой второй талант, – серьезно произнесла Сэди-Грэйс. – После бантиков.

Я сформулировала иначе:

– Давай я расскажу историю, а ты посоветуешь, как мне ее улучшить?

Сэди-Грэйс пришла в восторг. Начав историю, я не сводила с нее глаз, ожидая, когда Кэмпбелл обратит на меня внимание.

– Давным-давно один человек сбил другого, но скрылся с места аварии.

Сэди-Грэйс посмотрела на меня и сказала:

– Это не лучший способ начать историю.

– Я учту на будущее. – Я продолжила, стараясь не приукрашивать: – Полиция не стала особо заморачиваться с поисками преступника, поэтому его так и не нашли. – Я сделала паузу. – Или ее.

Лили пристально следила за реакцией Кэмпбелл, чтобы я не отвлекалась.

– Но однажды после аварии человек, которого мучило чувство вины, поделился секретом в одном анонимном блоге.

Сэди-Грэйс неуверенно подняла руку.

– Если это история, то кто главный герой?

Хороший вопрос.

– Здесь мы, скорее, имеем дело с антигероем. – Дальше я решила ткнуть пальцем в небо. – Кем-то, кто не хотел никого обидеть.

– Сэди-Грэйс права. – Кэмпбелл, вероятно, никогда в жизни не произносила этих слов. – Это не очень убедительная история.

– Я слышала, как ты разговаривала с Ником в казино, – парировала я. Когда это не вызвало никакой реакции, мне пришлось разыграть единственный козырь. – Сейчас подходящее время для поворота сюжета? – спросила я у Сэди-Грэйс.

– Для поворотов сюжета не бывает неподходящего времени!

– Внимание, спойлер! – Я встала и повернулась лицом к Кэмпбелл. – В нем задействованы моя мама и твой папа.

Настоящие неприкрытые чувства отразились на лице Кэмпбелл. Сначала замешательство, потом любопытство, а затем…

– Я бы никогда не сказала этого прямо, Сойер, но твоя мама… Ну, ты же согласишься, что у нее была непростая жизнь, верно? Сейчас она как механический бык. Но сенатор? Он неравнодушен к чистокровным лошадям.

Я справилась с обидой, догадавшись, что она подумала, будто я намекаю на то, что ее отец изменяет жене с моей матерью. В настоящем.

– Поворот внутри поворота, – сказала я. – Моей матери тогда было семнадцать.

Кэмпбелл открыла рот, но так ничего и не смогла произнести.

– Наверное, ты хочешь спросить, был ли твой отец единственным, с кем она спала? – невинно спросила я. – Потому что ответ на этот вопрос – да.

Лили демонстративно перевела взгляд с меня на нее:

– Я определенно вижу сходство.

– Лили! – в ужасе воскликнула Сэди-Грэйс. – Их ауры совсем не похожи!

Кэмпбелл вновь обрела дар речи, справившись с эмоциями.

– Не могли бы вы оставить нас?

Нас – это меня с Кэмпбелл. Лили, казалось, хотела возразить, но в последнюю секунду бросила на меня долгий красноречивый взгляд и потянула Сэди-Грэйс к двери.

– Итак, – начала Кэмпбелл, – ты с чего-то решила, что мой папа – твой отец.

– У этого чего-то есть имя, – уточнила я. – Шарлотта-даже-не-думай-связываться-с-моим-сыном-потому-что-это-неправильно-Эймс.

Кэмпбелл склонила голову набок:

– Ты хочешь сказать, моя мать сообщила тебе, что ты внебрачный ребенок моего отца?

– Когда ты так говоришь, это звучит несколько неправдоподобно. Но моя мама подтвердила это, – сказала я. – Что ж, сестренка… – Я шагнула к ней. – Только между нами: кто из вас был за рулем машины в ту ночь: ты или Уокер?

Глава 52

– Давным-давно жила-была девушка. – У Кэмпбелл был голос рассказчицы, мелодичный и размеренный. – У нее было стеклянное сердце, а внутри стеклянного – каменное, и ей было наплевать на всех.

Сэди-Грэйс одобрила бы эту историю. Но я была уверена, что Кэмпбелл могла избавить нас от множества проблем, если бы сразу рассказала правду.

– Однажды вечером был свадебный бал, и девушка с сердцем из стекла и камня немного перебрала с выпивкой. Ее брат тоже немного перебрал. – Она пожала плечами. – Все немного перебрали.

Она так резко сменила вычурный стиль повествования, что я задалась вопросом, для кого вообще это было – для меня или для нее.

– Дай-ка угадаю, – сказала я. – В следующей главе речь пойдет о конном экипаже и сказочной езде в нетрезвом виде?

– Я не обязана ничего тебе рассказывать. – Кэмпбелл схватила полотенце. Это подсказало мне, что она чувствует себя уязвимой, даже больше, чем всплески едва сдерживаемых эмоций в ее голосе.

– Ты была за рулем? – снова спросила я. – Или Уокер?

Она не ответила.

– А что насчет твоего отца? – спросила я, мысленно добавив: «Нашего отца». – Ты позвонила ему после того, как вы сбили Кольта? И он решил проблему?

Стерлинг Эймс требовал задержать виновного по делу о краже жемчужного ожерелья. Из-за него Кэмпбелл решила, что необходимо предупредить парня, которого она так активно и намеренно подставляла.

Какова была вероятность, что мой отец оказал давление на власти, чтобы они не слишком тщательно расследовали эту аварию?

– Папа позвонил кому-то, и этот кто-то все уладил, – сказала Кэмпбелл, перекинув волосы через плечо, но в сауне было так жарко, что несколько прядей прилипли к ее щекам и шее. – Это то, что он делает, Сойер. Он звонит. Он не разговаривает со мной и не слушает. Он не смотрит на меня так, как смотрит на Уокера. Но если у меня проблемы, он тут как тут. Ему нравится брать ситуацию под контроль и добиваться своего. Откровенно говоря, если то, что ты говоришь о его отношениях с твоей мамой, правда, я удивлена, что он не позаботился о тебе.

Прозвучало достаточно зловеще.

Я сосредоточилась на самом важном.

– Ты сказала, что он не смотрит на тебя так, как смотрит на Уокера, что он обращает на тебя внимание только тогда, когда ты в беде. Когда ты сама становишься проблемой. – Я позволила словам повиснуть в воздухе. – Ты была за рулем в ту ночь?

– Это имеет значение? – спросила Кэмпбелл. Если бы она захотела, то могла бы все отрицать. Она могла бы обвинить брата. Если бы у нее действительно было каменное сердце, она бы так и сделала.

Ей было бы наплевать на всех, кроме себя. Но Кэмпбелл как-то сказала, что любит брата.

Все его любят.

– Это был Уокер, да? – тихо спросила я. В ее выражении лица было что-то уязвимое и трепетное, скрытое под потом и румянцем. – Ты защищаешь его.

Несмотря на то что именно он любимец их отца. Несмотря на то что он единственный, кого видит их отец.

– Это была я. – Кэмпбелл сверкнула зубами. – Счастлива? Это был не Уокер. Я.

– Ты лжешь. – Возможно, я слишком увлеклась, изображая детектива из сериала. – Ты защищаешь его. Поэтому тебе так нужно было узнать, кто стоит за «Секретами», когда он признался.

– За. Рулем. Был. Не. Уокер. – Кэмпбелл сжала полотенце в кулаке. Она повернулась ко мне спиной и туго обернула его вокруг тела.

– Если Уокер не был за рулем, – не отставала я, – тогда почему именно он два дня спустя принялся рушить свою жизнь?

– Потому что, – резко ответила Кэмпбелл низким и странно пустым голосом, – Уокер думает, что это он.

15 апреля, 18:01

После того как Маки получил водительские удостоверения парней, ему пришло в голову потребовать документы и у девушек. Держа все шесть в руке, он направился к ближайшему компьютеру и вбил данные в систему.

Сойер Энн Тафт, Лилиан Тафт Истерлинг, Кэмпбелл Кэролайн Эймс, Сэди-Грэйс Уотерс. В базе ничего на девушек не обнаружилось. Но как следует покопавшись в сети, он выяснил, что Ник Райан сказал правду: эта четверка в камере предварительного заключения обещала настоящую катастрофу. Сенатор Стерлинг Эймс. Нефтяной магнат Чарльз Уотерс. На этом Маки остановился. Он и без всякой поисковой системы знал, что Лилиан Тафт, помимо всего прочего, была крупнейшим спонсором полицейского управления округа Магнолия.

Маки с мрачным видом взялся за документы парней. Ник Райан сразу же обнаружился в базе. Записи о привлечении к ответственности несовершеннолетних были закрыты, но относительно недавний арест заставил Маки задуматься.

– Жемчуг стоимостью в пятьдесят тысяч долларов, – пробормотал он. Его сердце учащенно забилось. Девушки что-то говорили про жемчуг. Он проверил последнее удостоверение личности.

Уокер Эймс.

Маки уставился на монитор. На экране появилась запись, но все строки в ней – все до единой, кроме имени, – были пустыми.

Два с половиной месяца назад Глава 53

Уокер не сидел за рулем, но думает, что это он. Я сверлила взглядом Кэмпбелл.

– Ты была за рулем. – У меня уже голова шла кругом. – Но Уокер этого не знает. Он думает…

Я была в таком шоке, что с трудом подбирала слова.

– Ты позволяешь ему думать, что это он сбил Кольта?

Кэмпбелл не ответила.

– Как это вообще? – Я сделала несколько шагов и встала перед Кэмпбелл. – Вы оба перебрали, но он был пьян в стельку и поэтому ничего не помнит? Ты перетащила его на водительское сиденье? Или просто соврала?

Кэмпбелл сорвалась с места. Передо мной промелькнули белое полотенце и загорелая кожа. Я последовала за ней. Я могла думать только о том, что Уокер – мой единокровный брат. Он тот, кто вытаскивает девушку на танцпол и предлагает ей наговорить ему гадостей. Кто жалеет, что больше не хороший парень. Кто отталкивает людей, поскольку в глубине души считает, что заслуживает одиночества.

– Как ты могла? – Я не успела закончить, потому что Кэмпбелл вдруг отскочила в сторону. Я была впереди и по инерции выбежала за дверь, а она захлопнула ее, прежде чем я успела среагировать.

Я дергала ручку двери.

– Кэмпбелл! – Я забарабанила в дверь кулаком. – Открой дверь!

В конце концов смирившись, я повернулась, чтобы отправиться в раздевалку. Я ничего не могла предпринять, пока на мне в буквальном смысле только полотенце.

Я сделала полшага от сауны, когда поняла, что, захлопнув дверь, Кэмпбелл зажала ею мое полотенце. Я потянула, но безрезультатно. Я посмотрела в коридор – налево, направо, – но там никого не было. Ни Лили, ни Сэди-Грэйс, ни сотрудников спа-центра. Я стиснула зубы. Если я не хотела стоять здесь бесконечно, придется идти голой.

Лучше не говорить о том, как закончился мой день в спа-центре.

Достаточно ограничиться тем, что в конце концов я получила одежду и меня попросили покинуть помещение. Поэтому я вернулась в дом бабушки на несколько часов раньше запланированного. Я вставила ключ в замок входной двери и мысленно подготовилась к допросу с пристрастием.

Я слегка приоткрыла дверь, но почти тут же поняла, что можно было не волноваться. Тетя Оливия и дядя Джей Ди спорили слишком громко, чтобы услышать меня.

– Ты уверен, что ничего не хочешь мне сказать? – Тетя шла в наступление.

– Ты же все знаешь, Оливия! Ты сама мне постоянно об этом напоминаешь. – Дядя был добродушным и веселым. Дядя был простым, как валенок: на девяносто процентов Джоном Дэвидом и только на десять – Лили. И даже сейчас в его голосе не было злости.

В нем слышалась только горечь.

– Давай я перефразирую, дорогой: у тебя имеются финансовые трудности, о которых мне следует знать?

– Не вмешивайся в это, Лив.

– Не называй меня так. – Тетя тоже говорила без злости. Ледяным тоном. – Я позвонила, чтобы уточнить сроки ремонта. Ведь просто смешно, что они возятся так долго. Представь себе мое удивление, когда мне ответили, что проект был остановлен в декабре.

– Я разберусь с этим…

– Приостановлен из-за нехватки средств.

«Она только что упомянула деньги, – подумала я. – Тафты не говорят о деньгах».

Я вспомнила аукцион – тот самый момент, когда Дэвис Эймс перебил ставку дяди и выкупил фамильный жемчуг. Старик что-то говорил про слухи.

Дядя Джей Ди не успел ответить на обвинение тети Оливии, а она не успела потребовать от него ответа – громко хлопнула дверь.

– Если вам позвонят соседи, – услышала я голос Джона Дэвида, – то знайте, та утка была заражена зомби-вирусом и она заслужила это.

Спор на кухне мгновенно стих.

– Иди-ка сюда, – крикнул в ответ дядя, – и расскажи нам об этой зомби-утке.

Я услышала, как Джон Дэвид вздохнул.

– Допустим, я напугал ее. Допустим, она загадила всю соседскую машину.

Решив, что это мой шанс, я открыла и громко закрыла дверь.

– Я дома! – крикнула я и сразу же бросилась к лестнице. Спасибо тебе, Джон Дэвид, святой покровитель девушек, переживающих последствия случайных прогулок голышом.

Я преодолела треть парадной лестницы, прежде чем услышала позади отчетливый кашель. Обернувшись, я увидела у подножия лестницы бабушку.

– Сойер. На пару слов?

Глава 54

Лилиан сперва налила нам по чашке кофе и только потом заговорила:

– Я не хочу, чтобы ты переживала из-за своих тети и дяди.

– Ладно. – Я сделала большой глоток, чтобы больше ничего не говорить, и бабушка повела меня на террасу перед домом, где висели садовые качели. Лилиан села и движением брови велела мне сделать то же самое.

– Оливия может найти выход из любой ситуации. Мне следовало меньше беспокоиться о ней. – Лилиан отпила из чашки. – И побольше о твоей маме.

С Рождества бабушка всего пару раз пыталась заговорить о моей маме.

– Я не собираюсь повторять ту же ошибку с тобой.

И тут я поняла, что попала в засаду. Она решила вмешаться в мои дела. Интересно, ее уже проинформировали о моей пробежке обнаженной?

– Вы с Лили помирились, – заметила Лилиан. Видимо, она еще была не в курсе. – Я рада это наблюдать. И я наблюдаю за тобой. Ты не спишь, Сойер. Ты мечешься по дому, как тигр в клетке. Тебя что-то беспокоит. Сейчас самое подходящее время рассказать, что именно.

Ой, даже не знаю, с чего начать. Мой отец, похоже, надавил на окружного прокурора, чтобы тот арестовал парня, которого подставила моя зловредная единокровная сестра, которая каким-то образом убедила нашего брата, который пытался поцеловать меня, что это он отправил брата того парня в кому.

– Все нормально, – ответила я.

– Сойер. – Бабушка выразительно посмотрела на меня. – «Великолепно» – это хорошо, «хорошо» – это нормально, а «хорошо» и «нормально» – это тихий ужас.

Уже не в первый раз я подумала о том, что Лилиан была бы весьма опасна в покере. И в шахматах.

– Что вы можете рассказать о семье Эймсов? – спросила я, чтобы отвлечь ее.

– Почему ты спрашиваешь? – Бабушка подняла кружку с кофе, спрятав за ней эмоции, которые мог вызвать мой вопрос.

Я твердо верила в абсолютную честность: говори то, что думаешь, думай о том, что говоришь, и не задавай вопросов, если не хочешь знать на них ответы.

А потом я стала Дебютанткой Бала Симфонии.

– У меня кое-какие проблемы с Кэмпбелл. – Я могла бы рассказать ей то, что шестью неделями ранее узнала от матери. Но я этого не сделала и даже сама не знала почему. – А на Рождество Уокер изо всех сил рвался поцеловать меня.

Лилиан даже бровью не повела.

– Никогда не доверяй парням Эймсов, – сказала она. – Они слишком красивы себе на беду и слишком амбициозны на беду другим.

«Амбициозный» – не совсем то слово, которое я бы использовала для описания Уокера. В отличие от сенатора.

– Вы делитесь личным опытом? – спросила я, особо не рассчитывая на ответ. Лилиан Тафт умела увиливать от вопросов так же искусно, как и использовать их в качестве оружия.

Но на этот раз она удивила меня.

– Мы с Дэвисом Эймсом выросли вместе. – Последовала долгая пауза, а затем она уточнила: – Не здесь.

Под здесь подразумевалось не географическое положение. Она имела в виду этот мир. Эту социальную стратосферу.

Это извращенное блистательное общество.

– Дэвис всегда был честолюбив, – задумчиво произнесла бабушка. – Он бы сказал, что это у нас общее. – Еще одна пауза, и она снова осторожно поднесла кружку с кофе к губам. – Место, откуда мы родом… Я всегда страшилась того, что Элли может оказаться именно в таком месте.

Лилиан крайне редко называла маму по имени. Обычно это были слова вроде: «твоя мама», «твоя мать», «моя дочь».

– Я сделала недостаточно, чтобы сохранить эту семью. – Бабушка смотрела на улицу. Мне было интересно, поняла ли она, что сменила тему, или, по ее мнению, все это было связано: ее прошлое с Дэвисом Эймсом, ее решение выгнать маму, скандал и то, что сейчас я сидела с ней на террасе.

Ты сделала все, что могла. Это то, что я должна была сказать, но во мне все еще жила прежняя Сойер. Я не стала лгать.

По крайней мере, я не стала лгать об этом.

– Ты поцеловала его? – внезапно спросила Лилиан. – Уокера Эймса?

– Я бы ни за что не поступила так с Лили!

И тут мне пришло в голову, что то, что Кэмпбелл рассказала мне – то, как она поступила с Уокером, – ударило бы по кузине в тысячу раз сильнее, чем по мне. Из-за лжи Кэмпбелл жизнь Лили треснула по швам.

– Я не рекомендую целоваться с мальчиками Эймсов. – Голос бабушки вернул меня к действительности. – Если сможешь удержаться.

Глава 55

Когда Лили вернулась домой, я хотела рассказать ей все. Правда так и рвалась наружу, но в итоге я поделилась только тем, что произошло после того, как Кэмпбелл закрылась от меня в сауне.

– И тут я наткнулась на Грир Уотерс. – Меня даже передернуло.

– Ты была в костюме Евы? – уточнила Лили. – То есть мачеха Сэди-Грэйс увидела, как ты бегала голышом по коридорам спа-центра?

– Это самая точная оценка ситуации, да.

Лили сжала губы. Сначала мне показалось, что она сердится, но потом ее плечи затряслись, и я поняла, что она едва сдерживает смех.

– Что ты там говорила? – спросила она, и у нее все-таки вырвался смешок.

Я не горела желанием снова все пересказывать, но мне хотелось, чтобы Лили продолжала улыбаться. Мне еще нужно было решить насчет Уокера, прежде чем разрушить мир кузины.

– Я прикрыла промежность правой рукой, а грудь левой. – Я пожала плечами. – А потом посмотрела на нее и сказала: «У вас уже виден живот».

Лили потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя: она смеялась так сильно, что на глазах выступили слезы. Потом кузина спросила, удалось ли мне вытянуть какую-нибудь информацию из Кэмпбелл, и я сказала, что нет.

Я не хотела быть той, кто скажет ей, что сломило Уокера. Я хотела быть той, кто все исправит.

Поздно вечером я увидела, как по нашей улице катится знакомый внедорожник. Он въехал на подъездную дорожку, ведущую к дому Дэвиса Эймса, и остановился у закрытых ворот. Мне не было видно, кто сидел за рулем и были ли в машине пассажиры, но именно этот автомобиль участвовал в нашей благотворительной акции с корзинками.

То есть водителем могли быть только двое: Уокер и Кэмпбелл.

Пока я наблюдала, ворота особняка открылись, и внедорожник исчез за ними.

Что ж, к списку моих преступлений – похищение человека, соучастие в краже в особо крупном размере и непристойное поведение – добавились еще два: взлом и проникновение. Если это Уокер решил навестить своего – нашего – дедушку, то он имел право знать правду. А если это явилась Кэмпбелл, то у меня был рулон клейкой ленты с ее именем.

Приматывать мою вероломную единокровную сестру скотчем к стулу сейчас было, наверное, не очень практично, но я была уверена, что мне это очень, очень понравится.

Взобраться на ворота не составило труда. Но та часть моей дерзкой затеи, где нужно было тайком прокрасться к дому, оказалась куда сложнее. Я раздумывала, не обойти ли дом сзади, когда почувствовала, как что-то – или кто-то – коснулось моей ноги. А точнее, бедра.

Я юркнула назад и резко развернулась. В темноте невозможно было ничего разглядеть, но рядом раздавалось чье-то тяжелое дыхание.

Клейкая лента была моим единственным оружием. Эта мысль пришла мне в голову за секунду до того, как я разглядела своего противника.

– Уильям Фолкнер! – воскликнула я сердитым шепотом.

Собака смотрела на меня с обожанием – если я правильно разглядела в темноте.

– И как же, черт возьми, тебе удалось пройти через закрытые ворота? – спросила я.

Уильям Фолкнер не спешила отвечать. Из ста девяносто девяти пород, допущенных к участию в Вестминстерской выставке собак, было всего несколько, способных двигаться незаметно и миновать запертые ворота.

И тяжеленый бернский зенненхунд не входил в их число.

Словно почувствовав, что этим вечером мне не сильно везет, Уильям Фолкнер попыталась утешить меня – она толкнула меня всем телом, чуть не уронив на землю, а затем запрокинула голову и залаяла.

Я пыталась убедить ее перестать, но похоже, она всю жизнь ждала шанса исполнить главную роль в собачьей опере. Я едва услышала, как открылась входная дверь дома Эймсов. Я отступила еще дальше в тень, но Дэвис Эймс зорко оглядел лужайку, и его взгляд безошибочно остановился сначала на гигантской собаке, а затем на мне.

– Сойер?

– Вы отлично видите в темноте, – отозвалась я и начала судорожно соображать, как лучше всего объяснить свое присутствие на его лужайке.

– Уильям Фолкнер снова сбежала?

Я ухватилась за эту возможность.

– Ума не приложу, как она пробралась за ворота!

Он на мгновение задумался.

– А как ты пробралась за ворота?

– Я воспользуюсь Пятой поправкой^[28].

Из-за скудного освещения в доме я не могла разглядеть выражение его лица, но что-то подсказывало мне, что ответ вызвал у него улыбку.

– Твоя бабушка всегда любила лазать по деревьям, – сказал он.

– Уокер здесь? – спросила я. Улизнуть уже не представлялось возможным, и поэтому я решила действовать прямо.

– Ты же в курсе, что уже за полночь?

– Конечно, – ответила я. Теперь он точно усмехнулся.

– Не хочу разочаровывать вас, юная леди, но Уокера здесь нет. Мальчик не заезжал ко мне уже несколько недель.

Дэвис Эймс, должно быть, заметил, как сильно изменился внук после несчастного случая. На секунду стиснув зубы, я спрятала рулон клейкой ленты за спину и сделала несколько шагов к входной двери.

– Уокера здесь нет, – повторила я. – А Кэмпбелл?

Дэвис позвенел мелочью в кармане, затем кивнул в сторону дома:

– Почему бы тебе не зайти?

Я вдруг подумала, не может ли он знать, что его сын является моим отцом. Не потому ли он вмешался, когда Лукас сделал ставку на «Жемчужины мудрости»? Чтобы предотвратить возможные слухи о том, что я – незаконнорожденный ребенок Эймсов?

Лукаса мало заботит внешняя респектабельность, в отличие от его брата. И отца.

– Я лучше побуду здесь, – ответила я. – С Уильям Фолкнер.

Моя спутница снова гавкнула. Я положила руку на ее ошейник.

Дэвис Эймс ответил не сразу.

– Что ж, хорошо, юная леди. – Когда он продолжил, в его голосе не было ни намека на одобрение: – Я передам Кэмпбелл, что ты ждешь снаружи.

Глава 56

Кэмпбелл была в пижаме. В очень пушистой пижаме. Сказать, что она рада меня видеть, было бы большим преувеличением.

– Чего ты хочешь? – Кэмпбелл включила свет на террасе. Сейчас она выглядела моложе, чем днем, – и куда более мрачной.

– Я хочу рассказать твоему брату правду.

– Думаешь, я нет?

Я буравила ее взглядом.

– Если бы ты хотела, то давно бы уже все ему рассказала.

– Ну да. – Кэмпбелл горько усмехнулась. – Ведь все так просто.

– «Привет, Уокер. Ты не виноват в той аварии, а я ужасный человек». Как по мне, проще не бывает.

Она хмуро посмотрела на меня:

– Как быстро ты во всем разобралась.

Я пожала плечами:

– Не такая уж ты и загадка.

– А ты не член этой семьи. – Ее слова хлестнули меня словно плеть. – Хватит делать вид, будто знаешь, каково это – быть Эймс.

Я не рассчитывала на воссоединение с семьей. Я искала отца, полностью отдавая себе отчет в том, что меня вряд ли примут с распростертыми объятиями. Обидное заявление Кэмпбелл не должно было меня задеть.

– Как ты могла так поступить с Уокером? – Я не позволила себе долго терзаться из-за ее язвительных слов. – Как ты могла…

– Он мой брат! – Кэмпбелл испепеляла меня взглядом, чтобы я даже не смела думать, что он и мой брат тоже. – Уокер – единственный во всем мире, кто любит меня, несмотря ни на что.

– И это дает тебе право морочить ему голову? – резко спросила я. – Повезло же ему. А Ник? – Я сделала шаг в ее сторону. – Ты знала его до того, как он начал работать в клубе? Ты специально пыталась охмурить его?

Она замешкалась с ответом буквально на секунду.

– Я же бессердечная стерва, – безразличным тоном заявила Кэмпбелл. – Чего еще от меня ожидать, верно?

Впервые я услышала в ее голосе отвращение к себе – похожие нотки проскальзывали у Уокера.

– У тебя нет никакого права жалеть себя, – сказала я. – Ты подставила Ника…

– Говори тише! – шикнула Кэмпбелл.

Еще чего. Если нас кто-нибудь подслушает, так тому и быть.

– Ты подставила Ника, обставив все так, будто это он украл ожерелье. И ты позволяешь Уокеру думать, что…

– Я не подставляю Ника! – Кэмпбелл сошла с крыльца. Она на секунду остановилась у края лужайки, но потом снова двинулась ко мне.

Я уже собралась поспорить, что отнекиваться тут бессмысленно, когда вдруг поняла, что она сказала.

– «Подставляю». В настоящем времени.

Она не отрицала, что подставила Ника. Она совершенно четко произнесла подставляю. Ее игры еще не закончились.

– Разве ты не достаточно натворила? – ошеломленно спросила я.

Кэмпбелл остановилась рядом. Ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего.

– Ник, – сказала она, сделав ударение на его имени, – не единственный, кого я подставляю.

И что это значит?

– Иди домой, Сойер.

Я стиснула зубы.

– Ты впутала меня во все это в день квеста.

Кэмпбелл закрыла глаза.

– Ну почему никто не может просто довериться мне?

Мой короткий смешок слегка взволновал Уильям Фолкнер.

– Ты серьезно? – Как истинная леди семейства Тафт, я не дала ей времени на ответ. – Уокер терзается угрызениями совести из-за того, что сделала ты. А Ник…

– Я делаю это ради Ника! – яростно выпалила она. – И ради Уокера!

Я кивнула:

– Ну да. И ты шантажировала Лили ради ее же блага.

Уильям Фолкнер подошла к нам и толкнула руку Кэмпбелл огромной головой. Я думала, что Эймс отдернет руку или вообще не обратит внимания на собаку, но она опустилась на колени и начала гладить Уильям Фолкнер.

– Мне нужна еще пара недель, – тихо сказала Кэмпбелл. – Потом можешь делать все, что хочешь.

Опасная и безжалостная Кэмпбелл Эймс, стоя на коленях, казалась еще меньше нашей собаки.

– Что изменят эти две недели? – Мне не хотелось спрашивать. Я уже достаточно помогла ей, но этот разговор с самого начала пошел не так.

И я до сих пор не воспользовалась клейкой лентой.

– Ты хочешь, чтобы я доверяла тебе? Так дай мне повод.

Кэмпбелл встала, но продолжала смотреть на собаку.

– Это не я сидела за рулем.

Мне пришлось прислушаться, но когда я разобрала слова, первое, что мне захотелось, – наорать на нее. Я устала от ее игр. Прежде чем закрыться от меня в сауне и оставить бегать голышом по спа-центру, она утверждала, что это ее вина, а не Уокера.

– Если не ты вела машину, – с нажимом спросила я, – и не Уокер, то кто?

Кэмпбелл долго молчала. Я начала думать, что не дождусь ответа. Но тут она произнесла:

– Наш отец.

15 апреля, 18:02

Маки не знал, что делать с пустой записью Уокера Эймса. То, что девушки ни разу не привлекались к ответственности, было неудивительно.

Родригез и О’Коннелл, должно быть, даже не удосужились проверить их в базе перед тем, как бросить его на растерзание этим волкам в перчатках.

И кстати… Маки повернулся, чтобы вернуться к камерам предварительного заключения. К этому времени девушки, вероятно, уже взломали замок. «Вполне может быть, – думал Маки, – что сейчас эти очаровательные во всех отношениях молодые люди танцуют вальс».

Или готовят заговор, подобного которому в этом полицейском участке еще не видели.

Он был уже на полпути к камере, когда услышал, как дверь в участок со скрипом отворилась. По мнению Маки, было всего два варианта: либо Родригез и О’Коннелл наконец сжалились над ним и вернулись…

Либо прибыл адвокат семьи Эймс.

Морально подготовившись, Маки развернулся к двери. Человек, стоявший на пороге, поправил галстук. Вернее, галстук-бабочку. Он был не старше честной компании, ожидавшей возвращения Маки, а над глазом у него красовался порез в форме полумесяца.

– Бун Мейсон, – представился парень. – Я никак не связан с Перри^[29]. И пусть вас не вводит в заблуждение моя мальчишеская внешность.

Маки закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти.

– Я не подросток, – объявил парень в смокинге, и Маки еще ни разу не доводилось слышать, чтобы лгали таким жизнерадостным тоном. – Я адвокат. Отведите меня к клиентам.

Четыре недели назад Глава 57

До нашего официального представления высшему обществу оставался всего месяц. Я увидела Лили, свернувшуюся калачиком на подоконнике с планшетом на коленях. После того как Кэмпбелл открыла правду – истинную правду – о том, кто сбил Кольта Райана, я рассказала кузине о событиях, из-за которых ее бывший парень покатился по наклонной.

Полтора месяца спустя Лили все еще не пришла в себя. Это был не первый раз, когда я замечала, как она украдкой смотрит старые посты в «Секретах». Но это был первый раз, когда я застала ее за просмотром последней публикации – фотографии Кэмпбелл.

– Он заставил меня причинить тебе боль. – Лили подняла взгляд от планшета, ее карие глаза всматривались в мое лицо. – Он – это сенатор, тебе – это Уокеру.

«Я не горжусь тем, что сделала со своим братом…» – Мне вспомнился наш разговор с Кэмпбелл в ту ночь, когда я перелезла через ворота особняка Эймсов. Потом были другие, но все они сводились к одному, совершенно четкому тезису: «Но я буду очень гордиться собой, когда растопчу отца».

– Он – это сенатор, тебе – это Уокеру, – повторила я. – Это лишь одна из интерпретаций.

«Может быть, я имела в виду Уокера. – Я помнила, как медленно искривились в улыбке губы Кэмпбелл. – А кому-то может показаться, что это про Ника».

Той ночью на лужайке Кэмпбелл сказала, что не подставляла Ника. Я начала понимать ее настоящую задумку: обыграть все так, будто это дорогой папочка подставил Ника. И вот так незаметно, шаг за шагом, она расставляла ловушку. Правда об аварии должна была вскрыться таким образом, чтобы даже могущественный сенатор не смог ничего с этим поделать.

«Я делаю это ради Уокера, – сказала Кэмпбелл. – Папе никогда бы не пришло в голову, что я на такое способна».

Кэмпбелл не знала, кому в ту ночь звонил отец, чтобы решить вопрос с полицией, и что именно тот человек сделал, чтобы уладить проблему. Но она понимала, что если сейчас обратится к властям, ее не воспримут всерьез, посчитав избалованным подростком, выдумывающим небылицы, – глупой маленькой девочкой, отчаянно жаждущей отцовского внимания.

Но что, если Кэмпбелл сможет представить все так, будто сенатор украл жемчужное ожерелье с целью подставить Ника, потому что тот задавал чересчур много вопросов и слишком близко подобрался к правде? Если она дождется, пока улики против отца станут неопровержимыми, а потом заявит, что это он сбил брата Ника и скрылся с места аварии?

Тогда вдруг окажется, что вздорная дочь сенатора заслуживает куда больше доверия, чем ее отец.

Я заявила Кэмпбелл, что тоже хочу в этом участвовать. Она ответила, и не раз, что не хочет моей помощи и не нуждается в ней.

Однако вышло иначе.

– Девочки! – позвала нас снизу тетя Оливия.

Лили захлопнула чехол на планшете.

– Идем! – Кузина повернулась ко мне, но я уже знала, что она собирается сказать. – Я по-прежнему считаю, что мы должны сказать Уокеру правду.

Я тоже так считала.

Как и Кэмпбелл.

– Пока не время.

Кэмпбелл в ту ночь сидела на заднем сиденье. Новоиспеченная миссис Уотерс не пожалела денег на свадьбу, и алкоголь лился рекой. Возраст, конечно, никто не проверял, и Кэмпбелл этим воспользовалась. Как и Уокер.

Как и почти все присутствующие.

Пока мы с Лили сидели на заднем сиденье машины тети Оливии, я снова и снова прокручивала в голове эту историю, подгоняя детали, которые удалось вытащить из Кэмпбелл. Не знаю, зачем мне так нужно было представить ту картину – и не один раз.

Может быть, потому что в другой жизни, если бы восемнадцать лет назад все сложилось иначе, на заднем сиденье этой машины могла бы сидеть я. Или даже мы обе.

Кэмпбелл, пребывая в полубессознательном состоянии, раскинулась на заднем сиденье. Уокер, находившийся на пассажирском, тоже был пьян в стельку. Их отец что-то говорил – читал нотации. Честь семьи, самоконтроль, бла-бла-бла… Он ожидал от Уокера бóльшего. Любой достойный человек должен знать свои пределы.

Однако сенатор, похоже, свои не знал. Потому что вдруг автомобиль вынесло на соседнюю полосу.

Они оказались на встречке. Кэмпбелл увидела свет фар, и тут отец резко повернул руль вправо.

Слишком резко.

Машина обо что-то ударилась. Звук не был похож ни на глухой стук, ни на хруст. Кэмпбелл снова закрыла глаза, когда отец открыл водительскую дверь. Пусть мистер Великий-и-могучий-лицемер, который ожидал бóльшего от Уокера, сам там разбирается.

Тогда она не знала, что он сбил человека.

– Волнуетесь? – спросила тетя Оливия, когда мы въехали на парковку. – Ох, конечно волнуетесь! После стольких примерок вы наконец сможете надеть платья!

Бал Симфонии стремительно приближался. Платья уже были заказаны, сшиты и переделаны в соответствии с требованиями. Это была последняя примерка.

– Я так взволнована, – невозмутимо ответила я, – что боюсь, не выдержу всего этого.

– О, тише ты! – Энтузиазм тети не уменьшился. – И помните: если увидите Шарлотту Эймс, скажите ей, как сильно вам нравятся платья.

– Как приятно видеть вас троих снова вместе! – Шарлотта Эймс действительно присутствовала в ателье. Она назвала бальные платья «немного пышными» и «классическими в своей приятной обыденности». После тонких выпадов в адрес тети Оливии она переключила внимание на Кэмпбелл, Сэди-Грэйс и Лили, откровенно игнорируя меня. – Прямо как в старые добрые времена!

Едва ли она была бы рада их сближению, если бы узнала истинную причину.

Поскольку Лили и Сэди-Грэйс были лучшими подругами, у них не было секретов друг от друга и кузинарассказала ей всю историю. В итоге Сэди-Грэйс была настроена помочь Уокеру и Нику так же решительно, как и мы, – даже если это означало помочь и Кэмпбелл.

– Это платье подчеркивает все твои достоинства, Сэди-Грэйс, милая! – Шарлотта Эймс растроганно покачала головой, а потом повернулась к остальным мамочкам. – Впрочем, – сказала она тете Оливии, – так было бы с любым платьем.

Кэмпбелл бросила резкий взгляд на Сэди-Грэйс, которая начала заметно нервничать из-за комплимента.

– Веди себя хорошо, – сказала я Кэмпбелл.

– А что не так?

Лили подошла к нам. Она ловко провела по волосам Кэмпбелл и уложила их в элегантную прическу. Та слегка расслабилась, но тут же спохватилась.

– Даже не смей жалеть меня, Лили Тафт!

Лили ясно дала понять, что ввязалась в эту историю исключительно из-за Уокера, но в такие моменты, как этот, становилось заметно, что когда-то их с Кэмпбелл связывала крепкая дружба.

– На Бал тебе лучше убрать волосы назад. – Она отпустила рыжие пряди бывшей подруги и прошла мимо нее к зеркалу. – И не волнуйся. Я и не думала тебя жалеть.

– Они нужны нам, – напомнила я Кэмпбелл. Она с неохотой приняла мою помощь, что уж говорить об остальных. Но вдвоем мы бы не справились.

«Это не сказка, дорогая сестрица, – сказала Кэмпбелл, скрепя сердце поведав мне все детали. – Это история о мести, и она будет эпичной!»

Шарлотта Эймс с недовольным видом наблюдала за нами с другого конца комнаты. Это была одна из причин, которые убедили Кэмпбелл в том, что нам нужна Лили. Жена сенатора устроила бы дочери разнос, если бы она стала проводить все свое свободное время в моей компании.

Отвернувшись от меня, Кэмпбелл подошла к трельяжу. Она дождалась, пока мы встанем рядом и окажемся вне слышимости ее матери, тети Оливии и Грир.

– Сегодня провели задержание. – Она перехватила мой взгляд в зеркале. – Под папиным давлением. Пока мы сейчас разговариваем, Ник находится под арестом.

При мысли об этом у меня скрутило живот.

– Это хорошо, Сойер. – Кэмпбелл выгнула бровь, словно провоцируя меня. – Ты это знаешь.

Первоначальный план Кэмпбелл заключался в том, чтобы Ника отпустили. Когда сенатор вмешался и дело было возобновлено, она решила использовать это в своих интересах. Я не могла не признать, что давление, которое отец оказывал на полицию, чтобы добиться этого ареста, было нам только на руку. Я, как и Кэмпбелл, прекрасно понимала, как будет выглядеть это вмешательство, когда все всплывет.

Сенатор Эймс совершил кражу, чтобы подставить Ника, который подобрался слишком близко к правде о его предыдущих преступлениях. Когда это не сработало, он использовал свое политическое влияние, чтобы организовать арест.

Именно эту историю мы хотим рассказать.

– Когда мы уже начнем действовать? – спросила я, проведя руками по платью и стараясь выглядеть так, словно мне действительно есть дело до того, как в нем выглядит мой бюст.

– Сойер! Не испачкай ткань!

От орлиного ока тети Оливии ничто не могло скрыться. Я опустила руки и прислушалась к ответу Кэмпбелл.

– Может пройти еще несколько недель, – прошептала она, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую сторону, чтобы как следует рассмотреть платье. – У нас будет только один шанс.

По словам Кэмпбелл, нам могло помочь только чудо – и очень большое. К моему удивлению, она провела пальцами по волосам Сэди-Грэйс, как недавно Лили по ее, и поправила их так, чтобы они красиво обрамляли лицо.

– Чем ближе мы к суду, – прошептала я, – тем крепче стягивается веревка на шее у сенатора.

Я прекрасно осознавала это, но мне не нравилось бездействовать.

– Я правильно понимаю, что пока нам остается просто сидеть и ждать? – Лили поднялась на цыпочки и крикнула маме: – Каблуки?

– Пять сантиметров.

Лили приподнялась выше. Я отвернулась от тети Оливии и посмотрела на Кэмпбелл. История о той ночи никак не выходила у меня из головы.

Глаза Кэмпбелл были закрыты. Она открыла их только тогда, когда услышала, как отец возится на пассажирском сиденье. Он выволок оттуда Уокера и перетащил на место водителя.

Когда Кэмпбелл поняла, что происходит, она распахнула дверцу машины, наклонилась, и ее вырвало.

И тут она увидела тело Кольта.

– Вы должны позаботиться о Нике, – прошептала Кэмпбелл.

– Позаботиться? – осторожно спросила Сэди-Грэйс, широко распахнув глаза. Кэмпбелл отпустила ее волосы. – Типа… как это делает мафия?

Кэмпбелл положила одну руку на плечо Лили, вторую – на плечо Сэди-Грэйс и с заговорщицким видом наклонилась к ним, словно они и правда были лучшими подружками на веки вечные.

– Найдите ему адвоката. И хорошего.

– И каким образом нам нанять адвоката? Мы несовершеннолетние. – Я посмотрела на наше отражение в зеркале: четверка милых девушек в белоснежных бальных платьях.

Кэмпбелл отошла от нас.

– Придумаете что-нибудь, – прошептала она. – А я позабочусь обо всем остальном.

Глава 58

Найти адвоката для Ника оказалось не так уж и сложно. Сложно было найти деньги, чтобы оплатить его гонорар. Лили предложила попросить их у своих родителей, но, учитывая то, что я узнала об их финансовом положении, это не показалось мне такой уж отличной идеей.

Как и то, что я сама собиралась сделать.

Я кашлянула.

– Можно с вами поговорить?

Бабушка сидела за столом в своем кабинете. Она оторвала взгляд от документов, которые изучала.

– Конечно можно. Но лучше уточнить, имеется ли такая возможность у меня.

Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза, и перефразировала вопрос:

– У вас найдется минутка?

Закатив глаза, Лилиан кивнула на стул напротив нее. Решив обойтись без долгих предисловий, я перешла сразу к делу:

– Мне нужен аванс из моего трастового фонда.

– С деньгами на твое обучение, доступ к которому ты получишь, выполнив свою часть контракта? – Лилиан отлично знала ответ на этот вопрос, но все равно заставила меня подтвердить.

– Да.

– Могу я спросить, зачем тебе понадобились деньги из фонда?

Помочь с адвокатом преступнику, но не волнуйтесь, он не совершал то, в чем его обвиняют.

– Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос.

– Понятно. – Лилиан склонила голову набок. Почему-то сейчас она выглядела старше, чем в тот день, когда мы впервые встретились. И не такой безупречной, а более настоящей.

А может быть, я просто лучше ее узнала.

И поэтому была уверена, что моя просьба будет услышана.

– О какой сумме мы говорим?

Бабушка управляла финансами семьи с тех пор, как умер ее муж. Как я успела понять за время, проведенное в этом доме, она значительно приумножила семейное состояние.

– Мне назвать примерную сумму? – Я тянула время как могла.

Лилиан не стала играть со мной в эту игру. Она взяла со стола ручку и вернулась к своим документам. Я назвала цифру.

Очень медленным движением Лилиан отложила ручку.

– Сойер, у тебя какие-то неприятности?

Нарушение нескольких федеральных законов с целью засадить за решетку своего отца считаются неприятностями?

– У меня все хорошо, – ответила я.

Бабушка долго и пристально смотрела на меня. А потом улыбнулась.

– Полагаю, мы сможем уладить этот вопрос.

Я и представить не могла, что все окажется так просто.

– Попрошу своего юриста подготовить бумаги.

Я уже почти поднялась со стула, как вдруг до меня дошло, что сказала Лилиан, и по спине пробежали мурашки.

– Какие еще бумаги? – спросила я.

– Мы должны изменить контракт, само собой, – ответила Лилиан и похлопала меня по руке. – Включить туда сумму аванса и мои новые условия.

15 апреля, 18:07

Маки не понимал, когда все пошло не так. Пожалуй, было ошибкой пускать парней к камерам предварительного заключения. Особенно третьего.

Который утверждал, что он адвокат.

И который трещал без умолку.

Сначала Маки слушал хаотичную речь парня в смокинге, надеясь уловить хоть что-то полезное. Но он понял только одно: так называемый адвокат тоже получил записку.

Не нравились Маки эти записки.

– Я думал, вы позвонили своему адвокату. – Вопрос был задан Уокеру Эймсу, чье досье было странно пустым. – Или вы просто позвонили ему? – Маки кивнул – как он надеялся, с суровым видом – в сторону парня в смокинге.

– Ни то ни другое, офицер.

Но ответил ему не Уокер Эймс. И не остальные.

Голос раздался из-за спины Маки.

Чуя недоброе, Маки обернулся и увидел устрашающего вида женщину с царственной осанкой. Как и девушки в камере, она была одета в длинное вечернее платье. Оно блестело и переливалось всеми цветами радуги. Жакет, который она набросила поверх платья, был украшен вышивкой из бисера и выглядел очень дорогим.

Но больше всего Маки поразили ее глаза. На вид женщине было около шестидесяти, может быть, чуть-чуть больше, но ее глаза были яркого голубого цвета со стальным оттенком.

– Уокер позвонил мне.

– А вы, мэм, позвольте спросить, кто? – Каким-то образом Маки удалось облечь свой шок в связную членораздельную речь.

– Мое имя, – снисходительно ответила женщина, – Лилиан Тафт. – Она улыбнулась ему. – И боюсь, нам с вами придется перекинуться парой слов.

Две недели назад Глава 59

– «Перчаточный обед» – одна из старейших традиций Бала Симфонии. В день вашего официального представления высшему обществу вас будут сопровождать по подиуму ваши отцы. Именно с ними вы будете танцевать свой первый танец, будучи уже совершеннолетними, элегантными, сильными и щедрыми молодыми женщинами.

Рыжие волосы Грир Уотерс были собраны в аккуратный хвост на затылке. Ее «животик» был едва заметен под бледно-голубым платьем. Она явно долго репетировала эту речь.

Но мои мысли были заняты совершенно другим.

– Однако этот день, – с улыбкой продолжила Грир, – посвящен не вашим отцам. В этот день мы чествуем женщин, которые были до вас, женщин, которые вырастили вас. Матерей и бабушек, тетушек и сестер и многих других. Итак, мамы… – Грир подняла бокал, – наслаждайтесь своими мимозами. Вы это заслужили! И, девочки…

Неужели это слезы в ее глазах?

– …мы так вами гордимся!

Я надеялась, что мама, которая, конечно же, не присутствовала на этом маленьком званом обеде, тоже бы очень мной гордилась: я внесла залог за парня, с которым была едва знакома, наняла ему отличного адвоката, а также узнала немало нового о натуральных седативных средствах.

«Каждая южная леди, – подумала я, подражая интонациям Грир, – должна знать, как накачать наркотиками и подставить мерзавца, который, несомненно, этого заслуживает».

– Я помню, как Лили примеряла эти перчатки, когда ей было четыре года. – Тетя Оливия посмотрела на перчатки, лежавшие между ее тарелкой и тарелкой Лили, и нежно улыбнулась. – Такая кроха, а какой апломб!

Эта кроха последние две недели занималась организационными вопросами. Лили была истинной дочерью Оливии – личность типа А в высшей степени ее проявления, особенно если дело касалось предумышленных преступлений.

– Надеюсь, это не слишком бесцеремонно с моей стороны, – произнесла Грир, занимавшая единственное свободное место за нашим круглым столом, рядом с Сэди-Грэйс, – но у меня кое-что есть для тебя, дорогая.

Как я и думала, смысл этого обеда заключался в том, чтобы каждой Дебютантке вручили пару белых перчаток – элегантных, длиной до локтя и желательно с семейной историей.

Нынешние участницы были Дебютантками далеко не в первом поколении.

– Я никогда не забуду свой год дебюта, – сказала Грир, нежно потрепав Сэди-Грэйс по руке. А Сэди-Грэйс, благослови ее Господь, не смогла удержаться и взглянула на слегка выступающий живот мачехи.

– Я знаю, что твоя мама была не из этих мест, – продолжила Грир с удивительной добротой в голосе. – Поэтому для меня будет честью, если ты наденешь мои перчатки.

Тетя Оливия аккуратно промокнула губы салфеткой, проговорив в нее что-то типа: «Опять перегибает палку».

– Я только надеюсь, что когда-нибудь у тебя будет младшая сестра, которой ты сможешь передать их, – произнесла Грир, положив руку на живот. – Хотя материнский инстинкт подсказывает мне, что это будет мальчик.

Если бы я не была поглощена собственными преступными делишками, то всерьез задумалась бы о том, что мачеха Сэди-Грэйс планирует приобрести ребенка на черном рынке.

– Сойер, – мягким голосом обратилась ко мне Лилиан. Я уже было решила, что совершила непростительную оплошность, взяв не ту вилку для салата, но она достала пару перчаток, аккуратно обернутых в упаковку. – Они предназначались твоей матери.

Мама так и не попала на свой «Перчаточный обед».

Я приняла подарок от Лилиан и склонила голову.

– Прошу меня извинить. – Сейчас было самое подходящее время, чтобы улизнуть. Я встала, позволив Лилиан думать, что этот момент и его значимость лишили меня душевного равновесия. – Мне нужно воспользоваться комнатой для уединения.

Через три минуты Лили уже была со мной.

– Комната для уединения?

– Слишком, да?

– Зависит от того, хотела ли ты продемонстрировать элегантность Дебютантки или имела в виду уединенную гостиную комнату, как их называли в 1884 году.

Я пожала плечами.

– Я легко приспосабливаюсь.

Я начала проверять кабинки, а Лили тем временем следила за дверью. Когда я закончила, вся наша честная компания была в сборе.

– Как Ник? – Первые слова Кэмпбелл выдали ее волнение с головой.

– Сердится, – ответила я. – И несколько озадачен тем, почему мы помогаем ему. Но он начал понимать, что за игра затевается, и тоже хочет принять в ней участие.

– Мы можем все ему рассказать, – неуверенно вставила Сэди-Грэйс. – И Уокеру.

Было очевидно, что она предложила это, чтобы не пришлось Лили.

– Если мы расскажем Уокеру, он потребует объяснений от папы. – Кэмпбелл посмотрела на Сэди-Грэйс, потом на Лили и прищурилась. – Мы этого не хотим – пока что.

Кузине было невыносимо утаивать правду от Уокера. Я периодически проверяла, как он, но Лили избегала даже находиться с ним в одной комнате, когда все выяснилось.

– У Уокера все нормально, – сказала я. – Насколько это может быть в его случае. А Ник…

– Ник не понимает, как устроен наш мир. – Кэмпбелл подошла к ближайшей раковине и взяла тюбик с кремом для рук. – Он непредсказуем.

Я провела несколько недель за планированием наших махинацией бок о бок с ней, но так до сих пор и не поняла, что Кэмпбелл чувствует к парню, которого она подставила, если вообще что-то чувствует. Она использовала его. Он использовал ее. Но скрывалось ли за этим что-то бóльшее – это по-прежнему оставалось для меня загадкой.

– Мы скоро все расскажем мальчикам, – сказала Кэмпбелл, втирая крем в ладони. – Просто время еще не пришло. Я пересмотрела сценарии, которые придумала Лили, и в одном из них есть некая… изюминка.

– День Бала? – догадалась я.

Бинго! Кэмпбелл ничего не ответила, но все было написано на ее лице.

– Значит, у нас остается две недели, – принялась размышлять я. – Что еще нам нужно?

– Аудиозапись, – тут же ответила Кэмпбелл. – И ожерелье.

– Не поняла? – вмешалась Лили. – Оно же у тебя.

– Вообще-то…

– Кэмпбелл! – воскликнула Сэди-Грэйс. – Что случилось с ожерельем?

Без него наш план пойдет псу под хвост. Чтобы обвинить Стерлинга Эймса в том, что он подставил Ника, его нужно было поймать с ожерельем. В определенном месте. В определенное время. При определенных обстоятельствах.

– Кэмпбелл, – тихо произнесла я. – Я надеюсь, это шутка?

Совершенно не впечатлившись убийственным взглядом, который я метнула в ее сторону, моя единокровная сестра передала мне тюбик с кремом. Я задумалась, не пустить ли его в ход.

– Когда Ника арестовали в первый раз, я принесла ожерелье папе. – Объяснение Кэмпбелл звучало просто и правдиво. – И призналась. Если бы он хотел поступить правильно, он бы это сделал.

– Значит, жемчужное ожерелье у сенатора? – Лили была в шоке. – Ты хотя бы знаешь, где именно?

Кэмпбелл пожала плечами.

– Вариантов не так уж много.

Я все-таки кинула в нее тюбик, но она увернулась.

– Это аромат жимолости? – вдруг спросила Сэди-Грэйс и бросилась за тюбиком. – Обожаю жимолость!

– Ты вообще хочешь этого? – спросила я у Кэмпбелл. Она сама затеяла всю эту игру. Это ее план. Но она заставила нас думать, будто ожерелье у нее. Оказалось, что нет. А ведь на кону стояла репутация ее семьи. Карьера ее отца. Социальный статус ее матери. Для меня сенатор был просто говнюком, который сделал ребенка моей матери, а потом бросил ее одну, опозоренную. Но для Кэмпбелл?

Это ее семья – и ее жизнь.

– В детстве Уокер играл в футбол, – задумчиво произнесла Кэмпбелл. – Я занималась танцами. Подразумевалось, что он умный, а я красивая. Он был гордостью и отрадой для папы, а я была маминым проклятием. Его и ее. Как полотенца.

– Кэм… – Лили хотела что-то сказать, но Кэмпбелл ей не позволила.

– К несчастью для папы, Уокер не унаследовал его моральные принципы. В нем нет ни капли коварства. Он не был рожден политиком. – Она посмотрела, как Сэди-Грэйс нюхает крем для рук, а потом продолжила: – Отдавая жемчуг папе, я понимала, что он не захочет, чтобы о моем участии в краже стало известно, и заставит полицию обратить внимание на любого другого, особенно если среди подозреваемых окажется Ник. Еще я понимала, что на ожерелье останутся только его отпечатки пальцев, поскольку я была в перчатках. Отец не был осторожен, поскольку намеревался сделать все, чтобы драгоценность никогда не нашли. Так что, отвечая на твой вопрос, Сойер, – она перекинула волосы через плечо, – да, я уверена, что хочу это сделать. Я в долгу перед Уокером. И перед папой.

Я еще никогда не была так рада тому, что мама уехала из этого города и растила меня вдали от Стерлинга Эймса.

– Как ты думаешь, где твой папа хранит жемчуг? – спросила Лили. Как и я, она подозревала, что Кэмпбелл не горит желанием делиться с нами всеми подробностями.

– Либо дома, либо в офисе, либо в месте, которое мой особый друг сможет определить, взломав папин навигатор. – Кэмпбелл посмотрела на нас с вызовом: осмелимся ли мы спросить ее об этом особом друге.

Сэди-Грэйс молча протянула тюбик с кремом Лили.

– Так что, – заключила Кэмпбелл, – нам нужно будет чем-то отвлечь моего дорогого папочку, пока мы будем искать жемчуг.

Они с Лили одновременно повернулись ко мне.

– Что? – спросила Сэди-Грэйс. – Почему вы так смотрите на Сойер?

– Потому что, – ответила я за них, – ничто так не отвлекает сенаторов, как их незаконнорожденные дочери.

Глава 60

Самое удобное в маленькой груди – это то, что у вас всегда есть место для вставок. С тех пор как я переехала в дом Лилиан, мои прелести увеличивали всеми возможными способами, начиная от бюстгальтеров, во вставках которых была вода с маслом для тела, и заканчивая бюстгальтерами-невидимками, которые удерживаются при помощи липкой ленты для груди.

Да-да, специальной липкой ленты для груди.

Однако сегодняшний день ознаменовался тем, что я впервые увеличила грудь, надев записывающее устройство. Его достала Сэди-Грэйс. Я не спрашивала, как и где. Когда я протянула руку и позвонила в дверь, мне пришлось признать, что, наверное, можно было просто воспользоваться диктофоном на телефоне.

Но разве это было бы весело?

Я подождала еще целых пять секунд, прежде чем позвонить снова. Кэмпбелл обещала, что ее мамы дома не будет, в отличие от отца.

Раздался звук приближавшихся шагов. Я прислушалась – они были слишком грузными для Шарлотты и слишком четкими для Уокера.

Игра началась.

– Сойер! – Меня впечатлило, как сенатор притворился, будто рад меня видеть и ничуть не удивлен моим появлением. – Всегда приятно увидеть на своем крыльце одну из очаровательных дам Тафт. К сожалению, вынужден сообщить, что Кэмпбелл нет дома.

Потому что Кэмпбелл следит за вами и ждет, когда можно будет отправить Лили и Сэди-Грэйс обыскивать ваш офис, пока она сама перероет ваш дом.

– Я пришла не к Кэмпбелл, – вежливо ответила я.

Лицо сенатора приобрело огорченное выражение, но при этом не утратило доброжелательности.

– Боюсь, Уокер не в том состоянии, чтобы принимать гостей.

Значит, Уокер снова заливал горе. Из-за того, что Стерлинг Эймс стоял передо мной и делал вид, словно не имел к этому никакого отношения, мне захотелось ударить по чему-нибудь.

Со всей силы.

Я постаралась придать голосу нотки сочувствия.

– Вам, наверное, приходится нелегко. – Я попыталась представить, как бы сенатор назвал этот долгий и мучительный процесс саморазрушения Уокера. – Пока он переживает… этот этап.

Сенатор выдавил улыбку.

– Он скоро перебесится. – Такая история звучала вполне приемлемо. – Мальчики – это всегда мальчики, что тут скажешь.

А мерзавец – это всегда мерзавец.

– Я передам ему, что ты заходила. – Сенатор собрался было закрыть дверь, но я шагнула вперед и сунула ногу в проем.

– Вообще-то я пришла не к Кэмпбелл и не к Уокеру. – Из моего голоса исчезли приветливость и вежливость. – Я пришла к вам.

Стоит отдать ему должное – он даже бровью не повел. Видимо, я унаследовала невозмутимость именно от него.

– Я всегда рад уделить время своим избирателям, – ответил Стерлинг Эймс. – Но конечно, сначала тебе нужно записаться у Лии.

Лия-на-красных-шпильках. Его помощница.

– Я недавно разговаривала с мамой. – Я не ожидала от него никакой ответной реакции, и ее не было. Но дверь оставалась открытой. – О ее дебюте в высшем обществе.

Сенатор был из тех, кто умеет читать между строк. Более того, он прекрасно понял, что это можно расценивать как угрозу.

– И о том, что случилось в тот год, – продолжила я, намеренно не уточняя, что «то, что случилось» – это секс с моей мамой.

Кадык сенатора дернулся. Этого мне было вполне достаточно.

– Уверен, что разговор с мамой пошел тебе на пользу.

Мне нужно вытащить его из дома. Чтобы он не захлопнул дверь перед моим носом. Намеки не работали, и я пожала плечами.

– Общение с прессой пойдет мне на пользу еще больше.

Повисла тишина. Три… два…

Сенатор вышел на крыльцо, закрыв дверь. Он даже не посмотрел на меня, когда произнес:

– Давай-ка прогуляемся.

Пока мы в молчании бодрым шагом удалялись от дома, мне потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы не перебрать в уме знаменитые цитаты из фильмов и не прошептать Кэмпбелл: «Хьюстон, мы уходим!»

– Сойер. – Сенатор полностью вернул самообладание. – Чем ты планируешь заниматься в следующем году?

Не это я ожидала услышать в ответ на свою угрозу, но весь смысл этой затеи (помимо записи разговора) заключался в том, чтобы отвлечь Стерлинга Эймса, так что я решила подыграть ему:

– Чем я планирую заниматься?

– Какие у тебя планы на будущее? – уточнил сенатор.

У меня есть очень продуманный, очень подробный план. И я как раз приступила к его реализации.

– Поступить в университет. Мне всегда нравилась история.

– Не самый практичный выбор.

Я пожала плечами.

– Став сантехником, я могла бы зарабатывать больше, чем многие «белые воротнички», которые окончили университет.

– Значит, ты хочешь работать сантехником?

Вопрос был саркастическим, но прозвучал беззлобно, и внутри у меня все перевернулось. Сенатор Стерлинг Эймс был очень обаятельным человеком.

«Заставь его говорить. Тебе нужно держать его подальше от дома. И от офиса», – напомнила я себе.

– На самом деле у меня не так много желаний, – произнесла я, решив вернуться к нужной теме, чтобы он не забывал, что на кону стоит нечто большее, чем плюсы и минусы ученой степени в области гуманитарных наук. – Я хочу быть уверенной в том, что счета будут оплачены. Я хочу иметь достаточно средств на продукты. И я очень хочу не сталкиваться с сексуальными домогательствами чаще двух раз в день.

Меня пронзило чувство, близкое к вине, но гораздо острее и холоднее. И оно не проходило, потому что я солгала. Я заботилась о маме так же сильно, как и она обо мне, но я никогда ни в чем не нуждалась.

Особенно в отце.

Особенно в таком, как он.

– Что я могу сделать? – спросил сенатор. – Для тебя?

Это была всего лишь часть плана, всего лишь небольшой винтик в огромном механизме. Но рядом со мной шел человек, ответственный за половину моей ДНК. Он был здесь, интересовался моим благополучием.

– Подумай, Сойер, – мягко произнес сенатор. – Чего ты хочешь?

И тут я поняла. Это было очевидно с самого начала. И я бы поняла это, если бы была объективной.

– Вы пытаетесь откупиться от меня.

Ответом было неодобрительное молчание. Никто просто так не утверждает, что от него хотят откупиться, – если, конечно, этот кто-то не надеется записать что-нибудь компрометирующее на своего донора спермы.

Чем больше угроз, тем лучше.

– Есть еще кое-что… – Я ненадолго умолкла. – Вернее, кое-кто. Его зовут Ник Райан, и вы заставили полицию арестовать его за кражу.

Заливать огонь маслом было, конечно, неразумно, но весело.

– Будь умницей, Сойер. Не позволяй этому неудачнику испортить тебе жизнь.

– Вы спросили, чего я хочу, – настаивала я. – Мне не нужны деньги. Мне не нужны советы по поводу будущего. Мне от вас ничего не нужно, но снимите с него все обвинения.

О, и еще вы можете рассказать мне о Нике, жемчужном ожерелье и ваших намерениях. В любом порядке.

– Боюсь, это не в моей власти. Тебе лучше обратиться к окружному прокурору.

– Вы знакомы с ним. И именно вы надавили на него, чтобы Ника обвинили.

Сенатор не подтвердил этого. Но и не отрицал. Взамен я получила отеческий совет:

– Сойер, твоя мать в свое время, будучи в твоем возрасте, сделала неправильный выбор. Мне бы не хотелось, чтобы история повторилась.

Гнев, таившийся глубоко внутри, вырвался наружу. Я ощущала, как он поднимается во мне, и впервые за несколько месяцев мне стало жаль маму. Я сочувствовала глупой семнадцатилетней девчонке, которой она была и которой пришлось столкнуться с суровой реальностью, забеременев от такого мужчины, как этот.

– А мне бы не хотелось, – тоном сенатора начала я, – чтобы кто-нибудь узнал, что вы сделали ребенка впечатлительной несовершеннолетней девушке. – Возможно, следовало остановиться на этом, но я уже не могла сдерживаться. – На тот момент вы были совершеннолетним, женатым, учились на юриста и были на пути к многообещающей политической карьере.

Только что мы шли вместе по улице, но вдруг остановились. Его рука легла на мое плечо. Он не причинил мне боли, но инстинкт самосохранения говорил, что он хотел, чтобы я знала: он может.

И это мой отец.

Наконец-то я получила ответ на вопрос, который мучил меня всю жизнь.

– Если ты и дальше продолжишь развивать эту мысль, это может привести к проблемам.

Проблема. Я проглотила ком в горле, пытаясь справиться с этим ударом. Вот кто я для него – и ничто больше. Уж лучше бы он видел во мне угрозу.

– Я бы не хотела доставлять вам проблемы. – Ни к чему было показывать, насколько меня опустошили его слова. Это я дергала за ниточки. Я записывала наш разговор. У меня было преимущество.

Тогда почему же я чувствовала себя маленькой и одинокой?

– Вот и умничка. – Рука сенатора соскользнула с моего плеча. – Потому что, если проблемы все-таки возникнут… – его тон стал почти ласковым, – я убью тебя, милая.

Глава 61

Мне удалось задержать сенатора еще на двадцать минут. Но как только он озвучил свою маленькую угрозу, ему пришлось идти обратно. Пока он возвращался, я предупредила Лили, Сэди-Грэйс и Кэмпбелл.

Я достала музыку.

Обычное сообщение, которое может встретиться в переписке любых тинейджеров. И выглядит не так подозрительно, как если бы я написала, что получила необходимый компромат.

Где-то спустя минуту пришло сообщение от Кэмпбелл: «Платья у меня».

О чем еще мы могли разговаривать за две недели до Бала? Простая беседа Дебютанток.

Я улыбнулась. Она забрала ожерелье.

15 апреля, 18:08

– Менее чем через пятьдесят две минуты эти четыре девушки и молодой человек в смокинге будут представлены высшему обществу. Что бы ни являлось причиной этой неприятной ситуации, я уверена, господин полицейский, это может подождать до завтра.

Три дня назад Глава 62

– Теперь мы можем рассказать все Уокеру?

– Да, Лили, – ответила Кэмпбелл, – теперь можем.

– Ты можешь, – поправила я. Кэмпбелл как-то сказала мне, что не хочет быть той, кто сообщит Уокеру об этом вероломном предательстве.

– Я позвоню ему, – тихо сказала Лили.

Ему – парню, которого она когда-то любила.

– Что еще нам нужно? – спросила я час спустя.

Кэмпбелл смотрела в окно. Сначала я подумала, что она наблюдает за братом и Лили, которые разговаривали внизу. Оказалось, она думала, что мне ответить.

– Большая удача. – Кэмпбелл посмотрела на дом Сэди-Грэйс. – И гуттаперчевая девочка.

15 апреля, 18:09

Группа Дебютанток в камере – это уже плохо. А когда сама Лилиан Тафт требует отпустить этих Дебютанток?

Даже новичку было понятно, что хуже этого ничего и быть не может.

– Не стойте открыв рот, молодой человек! Отоприте камеру!

Маки закрыл рот. Это не игрушки. Он дал клятву.

– Боюсь, что я не могу отпустить их, мэм. До тех пор, пока мы во всем не разберемся.

Десять часов и сорок восемь минут назад Глава 63

День нашего Бала начался с обязательных маникюра и педикюра. Не для всех Дебютанток. Только для меня и Лили. Казалось, я уже должна была привыкнуть к тому, что меня периодически полируют, выщипывают, увлажняют кондиционерами, силой принуждают к…

– Ой!

Мастер по маникюру, которая только что отрезала мне кутикулу, погрузила мою ступню в бурлившую воду. Горячую.

– Да тише ты! – сказала Лили. – Ничего страшного не случилось. Красота требует жертв.

– А мне все равно больно! – проворчала я.

Когда мастер отложила одно орудие пытки и взялась за другое, дверь в салон открылась. Я ожидала этого, но вид Уокера, стоявшего на пороге, все равно слегка обескураживал. Вокруг его правого глаза красовался синяк, оставленный чьим-то хуком справа. Однако сами его глаза были чистыми, не красными. Не пустыми. Это был не тот Уокер, который напивался в стельку и выставлял свои пороки напоказ всему миру. К нему снова начала возвращаться вера в то, что он был – и все еще может быть – хорошим парнем.

Как истинный джентльмен, он сел и стал ждать, пока Лили закончит маникюр. Когда выяснилось, что это надолго, он позволил одной из мастеров осмотреть свои руки.

– Как мужественно с твоей стороны, – не удержалась я.

Уокер сурово взглянул на меня:

– Я стараюсь.

– Одно дело стараться, – парировала я, подражая тете Оливии, – но другое – перегибать палку.

Я уже привыкла говорить ему гадости. Тем более сестры так всегда делают.

И пусть он пока еще не знал, что я его сестра.

Я собиралась открыться ему, но решила подождать, пока закончится вся эта история. Его мир и так уже пошатнулся, когда Лили рассказала, что на самом деле произошло в ту ночь, когда пьяный водитель отправил Кольта Райана в кому. Кэмпбелл была убеждена, что как только Уокер узнает правду, то захочет разобраться с отцом. Синяк наводил на мысль, что она была права.

Вскоре Лили извинилась и увела его, чтобы поговорить наедине. Я стояла в дверях салона, чтобы никто не смог подслушать их разговор. Уокер пришел сюда не только для того, чтобы составить компанию Лили. И не для того, чтобы она нежно погладила его избитое лицо.

– Только ведите себя прилично! – крикнула я им.

Романтика могла и подождать. Здесь планировалось преступление. Или, по крайней мере, так было задумано. Но Уокер не торопился. Он прижался губами к губам Лили. Я отвела глаза на целых пять секунд, а потом решила, что они достаточно пообщались наедине. Я была готова начать вечеринку.

Уокер пришел с посылкой от Кэмпбелл. Ожерелье.

Когда я подошла к ним, Уокер наконец оторвался от Лили и протянул коробку.

Наконец-то. Вот только…

– Маловата коробочка, – заметила я.

Лили открыла посылку. В ней лежала пара сережек. Уокер повернулся ко мне почти с виноватым видом.

– Сестра велела передать вам, что планы изменились.

В качестве утешения мне была предложена точно такая же коробочка, как у Лили. С еще одной парой сережек.

– Она должна была передать нам ожерелье, чтобы мы подкинули его в машину твоего отца! – прошипела я.

Уокер пожал плечами:

– Сама с ней разбирайся.

Глава 64

Унас был план. Обстоятельный, тщательно продуманный план, который Кэмпбелл решила самовольно изменить в последнюю минуту.

Я собиралась убить ее.

Словно не замечая моего гнева, Кэмпбелл предложила встретиться в доме родителей Лили, где нас точно никто не смог бы подслушать.

– Какого черта ты творишь?! – набросилась я на Кэмпбелл, когда мы с Лили приехали на место и обнаружили ее лежавшей на животе на белоснежном шезлонге рядом с бассейном.

Кэмпбелл даже не удосужилась перевернуться.

– Сегодня как будто первый день лета, у вас нет такого ощущения?

– Сейчас середина апреля, – сухо напомнила Лили.

– Неважно. Зато здесь никого нет, а у своего бассейна я полежать не могу. Если мама узнает, что я рискую обгореть именно сегодня, она шкуру с меня спустит.

Лили мысленно сосчитала до десяти, чтобы успокоиться.

– Ты должна была передать ожерелье с Уокером, чтобы мы подложили жемчуг в машину твоего отца, где его бы потом нашла полиция.

– Не совсем. – Кэмпбелл наконец перевернулась и села к нам лицом. – Сэди-Грэйс должна была подложить жемчуг в папину драгоценную спортивную тачку – вместе с кое-какими другими вещами – после того как Сойер немного покопалась бы в ее двигателе. – Она пожала плечами. – Но планы изменились.

– Меня все утро пытали маникюрными щипчиками, – мрачно заявила я. – И теперь я серьезно подумываю о том, чтобы снова связать тебя и оставить в домике у бассейна.

У Кэмпбелл хватило наглости улыбнуться. Мы спланировали этот день до минуты, учли малейшие детали, а она сейчас сидела в купальнике и улыбалась!

– Эх, хорошо же лежала! – Кэмпбелл потянулась и встала с грацией дикой кошки. – Спокойно, девочки. Я отказалась от нашего первоначального плана, потому что у меня появилась задумка получше. Ожерелье будет там, где и должно быть.

Теперь я считала до десяти.

– И где же оно?

Кэмпбелл стянула резинку с волос, освободив длинные пряди.

– На пути к любовнице моего отца, где же еще?

15 апреля, 18:10

– «До тех пор, пока мы во всем не разберемся». – Слова Маки не произвели на Лилиан Тафт абсолютно никакого впечатления. – И чем же это всё, скажите на милость, может быть?

Девять часов назад Глава 65

– К любовнице твоего отца? – переспросила я. – Эта история все больше начинает напоминать мыльную оперу.

Кэмпбелл пожала плечами.

– Я знаю отца, и поэтому, каким бы идеальным ни был наш план, всегда есть риск, что он воспользуется услугами адвоката, подкупит кого-то или найдет другой способ выкрутиться. Если мы хотим, чтобы он заплатил, нам нужно действовать по-другому. Мы должны ударить по самому больному месту.

– По его репутации, – вставила Лили. Единственная, кто понимал, о чем идет речь.

– Дело даже не в наличии любовницы, а в том, что его поймают, – заметила Кэмпбелл.

Я вспомнила, как она говорила, как сильно могут навредить «Секреты» Лили. Порой благоразумие важнее добродетели.

– И как полиция узнает, что ожерелье у любовницы твоего отца? – спросила я.

Кэмпбелл наклонилась и подняла что-то с земли рядом с шезлонгом. Она снова выпрямилась и протянула предмет Лили.

– Фотоаппарат, – озвучила кузина. – С телеобъективом.

– У тебя настоящий талант делать непристойные снимки. – Кэмпбелл мило улыбнулась Лили. – Может, стоит применить его во благо?

Как бы мне ни было неприятно признавать, но Кэмпбелл была права, изменив наш план. В истории, которую мы хотели раскрутить, сенатор подставил Ника, чтобы помешать ему докопаться до истины в деле об аварии, но люди стали бы гадать, почему Стерлинг Эймс не стал подбрасывать ожерелье Нику. Конечно, можно было сказать, что сенатор хранил ожерелье у себя просто потому, что мог. Но что, если он украл жемчуг, чтобы подарить его своей любовнице?

Это уже было по-настоящему гнусно.

А еще глупо и почти невероятно? Ну и пусть. Зато такие смачные истории всегда в цене.

– И что же помешало тебе поделиться с нами своей задумкой чуть раньше? – спросила я у Кэмпбелл.

Она пожала плечами.

– Я узнала про Лию только в прошлые выходные.

Лия. Я вспомнила это имя и сложила два и два.

– Его помощница?

Лия-на-красных-шпильках. Лия, которая была всего на пару лет старше нас.

Горбатого могила исправит.

– Через пятнадцать минут у меня массаж. – Лили пока еще не согласилась сделать компрометирующие фото любовницы сенатора. Она посмотрела на камеру. – Потом макияж в два и в половину третьего укладка.

– Как удачно! – весело ответила Кэмпбелл. – Я написала Лии с папиного телефона и попросила ее встретиться с ним в их номере в полдень. Если что, я вам ничего не говорила, но готова поспорить, что в этот момент на ней почти ничего не будет надето. – Она усмехнулась. – Кроме ожерелья, конечно.

Глава 66

Я была записана на укладку и макияж перед Лили. После случая в спа-салоне тетя Оливия решила, что мне лучше воздержаться от массажа.

Мне не нравилось, что Кэмпбелл в последний момент изменила наш план, но я успокаивала себя тем, что в этом определенно был смысл. Мы хотели, чтобы сенатора арестовали, чтобы правда об аварии была обнародована и чтобы его осудили – за аварию или за кражу. И раз уж мы готовы зайти так далеко и скандала все равно не избежать, пусть хотя бы это станет сенсацией.

– Сиди спокойно, зайка. – Мужчина пытался заплести мои волосы в замысловатый узел уже в восьмой раз и, по-моему, уже утомился.

Я попыталась повернуть голову, чтобы посмотреть на него, но он так крепко держал меня за волосы, что попытка провалилась.

А Стерлинг Эймс тем временем как раз подъезжает к клубу. Бал Симфонии пришелся очень кстати. Видимо, из поколения в поколение Кавалеров передавалась одна практическая мудрость: когда твоя дочь готовится к Балу, лучше убраться из дома.

Это, конечно, было неофициально, но многие отцы сейчас собирались у гриля в «Нортерн Ридж», чтобы выпить.

– Готово!

Стилист довольно улыбнулся, но я поняла причину его восторга, только когда он развернул стул к зеркалу. Визажист уже успела поработать над моим лицом. Глаза казались больше, ресницы были невероятно длинными. Волосы были зачесаны назад, приглажены, завиты и уложены на макушке. С каждой стороны висело по пряди – оттенка красного дерева, а не грязно-серого, – обрамляя скулы.

Я была копией мамы. Впервые за несколько месяцев я подумала о том, чтобы пора бы уже положить конец нашему молчаливому противостоянию и позвонить ей.

«Потом», – пообещала я себе.

Стилисту же я сказала:

– Пойду подышу свежим воздухом.

Подышать свежим воздухом, испортить машину, которая стоит столько же, сколько образование в Лиге плюща, – какая разница? Кэмпбелл изменила наш план, но моя роль в нем осталась прежней.

Обычные джинсы и рубашка на пуговицах (их посоветовала надеть Лили, чтобы потом я смогла переодеться, не повредив макияж и прическу) выглядели бы на мне не так подозрительно, если бы я не была при полном параде. Что бы ни нанесла визажист на мои губы, я была уверена, что этот цвет переживет даже ядерный взрыв.

Сэди-Грэйс еще не успели нанести макияж, и тем не менее она выглядела в десять раз лучше, чем мы, простые смертные. Она встретила меня за портиком. Возможно, сегодня нам не удалось бы слиться с окружением, но, к счастью, на этот случай у меня имелся инсайдерский источник.

И этот источник раньше работал парковщиком.

Кэмпбелл заверила меня, что сенатор приедет на «Ламборгини Хуракан». Ник заверил меня, что всякий раз, когда кто-то из членов клуба приезжает на подобной тачке, служащие никогда не паркуют ее у входа.

Они ставят ее там, где могут сами вожделенно пускать на нее слюни.

Но из-за наплыва отцов Дебютанток, сбежавших от последних приготовлений к Балу, им было некогда пялиться на дорогущие тачки.

А значит, машина была – временно – в нашем с Сэди-Грэйс полном распоряжении.

Мне было трудно заставить себя испортить двигатель, который мог бы сойти за настоящее произведение искусства, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Наша миссия уже подходила к концу, когда все пошло наперекосяк. Раздались чьи-то шаги, и я не успела «доработать» двигатель.

Кто-то был уже совсем рядом. Нужно срочно придумать правдоподобное объяснение. Я метнулась в сторону, но тут с нами заговорили:

– Э-э-э… привет!

Я с облегчением выдохнула. Это плохо, но могло быть намного хуже.

– Привет, Бун! – как ни в чем не бывало поздоровалась я.

– Классно выглядишь, – сказал он. – И, пожалуй, немного подозрительно. Или правильно будет «злонамеренно»?

– Подозрительно, – быстро ответила Сэди-Грэйс. – Я думаю. Но мы ничего такого не делали. – Она сделала вдох – первый за весь разговор. – Привет.

Сэди-Грэйс улыбнулась ему своей самой сногсшибательной улыбкой.

Кстати, Бун Мейсон был почти готов попросить Сэди-Грэйс стать его девушкой в Ночь казино. Но тогда ее вырвало на его ботинки.

– И тебе привет. – После долгой паузы Бун прислонился к машине. – Постоять на шухере?

Я мысленно поблагодарила Господа за ослепленных любовью дурачков.

Через четыре минуты я закончила. Сэди-Грэйс и Бун… занимались другими делами.

«Серьезно? – подумала я. – Нашли время!» Он столько раз флиртовал с другими девушками, избегая ее, а она совершенно не замечала его интереса (или опасалась его), и вот сейчас они стояли и целовались?

Я кашлянула. Левая нога Сэди-Грэйс, которая в экстазе выписывала маленькие круги на земле, зацепилась за правую ногу Буна, когда он попытался отстраниться от нее. Только что они стояли рядом, а в следующую секунду он уже лежал на земле, а из его глаза текла кровь.

– Ой! – Сэди-Грэйс повернулась ко мне. – Я же говорила! Я ломаю парней!

Снова шаги. Я пригнулась и спряталась за машину, дернув за собой охавшую и ахавшую Сэди-Грэйс. Бун, из раны которого все еще шла кровь, поднялся с земли как раз в тот момент, когда к машине подошел один из парковщиков.

– Я рад, что вы так заботитесь о машине моего дядюшки, – раздался голос Буна, – но я хочу показать тачку своей подружке.

Я прямо-таки услышала, как он подмигнул парковщику.

– Как мужчина мужчину прошу: не смотрите в нашу сторону. Я собираюсь покорить ее сердце, но мне нужно немного времени.

Этого времени мне хватило, чтобы сунуть ему три записки: одну для него, одну для Уокера и одну для Ника.

– Пока не отдавай их. И свою не открывай!

Бун с любопытством посмотрел на меня.

– Могу я поинтересоваться, что еще за штучки-дрючки вы придумали?

– Я бы не советовала.

Сэди-Грэйс чмокнула его в щеку и положила ладонь ему на грудь.

– Я тоже.

15 апреля, 18:11

– Боюсь, мэм, я так и не смог выяснить, за что девушки были арестованы. – Маки поздравил себя с тем, что ему удалось найти идеальный баланс: изъясняться с уважением, при этом не потеряв собственного достоинства. – Я полагаю, вам придется спросить у них самих.

К удивлению Маки, Лилиан Тафт повернулась к четырем девушкам.

– Не желаете просветить меня, дети?

Два часа и семь минут назад Глава 67

Багажник «Ламборгини Хуракан» нельзя было назвать просторным.

– Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? – спросила я Сэди-Грэйс.

Она свернулась в крошечный комочек, выгнув шею под совершенно немыслимым углом.

– Помнишь, я говорила тебе, что у меня талант завязывать бантики и рассказывать истории?

Я кивнула.

– Но лучше всего у меня получается ездить в багажниках, – с гордостью заявила она.

Шли минуты, а я думала лишь о том, сколько всего может пойти не так и сколько законов мы уже нарушили.

– Сэди-Грэйс на месте? – Кэмпбелл подошла и встала рядом со мной. Бал скоро должен был начаться, поэтому наше присутствие в «Нортерн Ридж» ни у кого не вызывало вопросов.

Единственное, что могло бы вызвать вопрос, так это почему мы не внутри и не надеваем платья.

– Если с ней что-нибудь случится… – начала я.

– Пока ты хорошо выполняешь свою работу, с ней ничего не случится, – отрезала Кэмпбелл и достала из кармана телефон.

Представление начинается.

– Папа? – Голос Кэмпбелл дрогнул. – Я только что разговаривала с Уокером. Он очень злится. И мне кажется, он пьян. Он все время повторял, что обратится в прессу.

Я легко представила, как сенатор ругается на другом конце провода, но он был среди других отцов и, конечно, не хотел устраивать сцену.

– Я сделала все, как ты велел, – продолжила Кэмпбелл. – Я сказала ему, что он ошибается насчет той ночи. Я сказала ему, что это он…

Она замолчала.

Глупая маленькая девочка, которую легко запугать.

– По-моему, Уокер может что-нибудь выкинуть. Что-нибудь серьезное. Он сказал, что собирается вернуться туда, где все началось. – Кэмпбелл громко всхлипнула, но на ее лице появилась злобная ухмылка. – На место аварии.

Сенатор, как и планировалось, пошел за своей машиной. Кэмпбелл и я, как и планировалось, в это время были в дамской гостиной.

Лили принесла мое платье, и мы все переоделись. Я была уверена, что еще ни одна Дебютантка не одевалась так быстро.

На обратном пути мы сделали все, чтобы на нас обратили внимание. Грир спросила, не видели ли мы Сэди-Грэйс. Когда мы ответили, что нет, Кэмпбелл прихватила бутылку шампанского, и мы, хихикая, выскользнули из здания. Если бы нас стали искать, кто-нибудь из персонала осторожно сообщил бы, что мы просто отправились праздновать в преддверии Бала.

Лучше быть уличенными в нарушении маленьких правил, чем заподозренными в преступлении.

15 апреля, 18:12

Маки с любопытством повернулся к камере. Наконец-то он сможет получить ответы.

Самая благопристойная заговорила первой:

– Мим, мы не знаем! Честное слово.

Маки ошарашенно посмотрел на нее.

– Вы не знаете, за что вас арестовали? – Он старался говорить спокойно. – А как же шантаж? Жемчужное ожерелье? Непристойное поведение…

– Погодите-ка! Они должны были сказать, за что нас арестовывают, прежде чем это сделать? – спросила слезливая красавица-наследница, и в ее голосе одновременно звучали удивление и обида.

– Послушайте… – начал Маки, но тут дверь в участок снова открылась.

«Боже мой! – подумал он. – Ну кто там еще?»

К его огромному облегчению, это был не очередной тинейджер. И не очередная влиятельная светская дама.

Это были О’Коннелл и Родригез.

Один час и тридцать две минуты назад Глава 68

Япосмотрела на запястье, чтобы проверить время, забыв, что на мне перчатки. Наши телефоны остались в гостиной.

– Она опаздывает, – сказала Лили.

Сэди-Грэйс уже должна была вернуться.

Ее роль была довольно простой. Как только мои «доработки» двигателя сработают и сенатор сделает то, что, как заверила нас Кэмпбелл, он вынужден будет сделать, Сэди-Грэйс оставалось лишь выбраться из багажника, подложить кое-что – и это не ожерелье – в машину, поменять кое-что местами и…

– Здесь! – Из-за поворота выбежала Сэди-Грэйс. – Я здесь!

Мы снова были вместе. Четыре Дебютантки на обочине дороги, в полутора километрах от места действия.

– Тебе нужно переодеться, – сказала Кэмпбелл. – Поторопись!

Пока она доставала из тайника в лесу завернутое в пакет платье, Сэди-Грэйс пересказывала нам, как все прошло.

Сенатор поехал на встречу с Уокером.

Уокер так и не появился.

Машина больше не заводилась.

– И? – спросила Кэмпбелл, бесцеремонно развернув Сэди-Грэйс и застегнув молнию на платье.

– И, – с легкой улыбкой ответила Сэди-Грэйс, – он выпил скотч из бардачка!

Это был дорогой и крепкий скотч, способный скрыть вкус… кое-чего другого. Уже после одного глотка сенатора вырубило. Как и было запланировано, Сэди-Грэйс выбралась из багажника, заменила разбавленный скотч на обычную бутылку, помогла сенатору сделать еще несколько глотков и оставила его с прощальным подарком. Когда кто-нибудь найдет его, уровень алкоголя в его крови будет зашкаливать, и это вполне объяснит его… состояние.

Кэмпбелл взглянула на меня.

– Как долго он будет без сознания?

– Достаточно долго, – ответила я.

– Как думаешь, как скоро кто-нибудь заметит его машину?

Пока дорога была почти пуста. К тому же сенатор явно хотел остаться незамеченным, что неудивительно, и припарковался в каком-нибудь скрытом от глаз месте.

– Если нам повезет, – ответила я, – через час, а то и два.

15 апреля, 18:13

– Родригез! О’Коннелл! – Маки ощутил невероятное облегчение. – Это Лилиан Тафт. – Он помолчал, чтобы до них дошло. А потом ему захотелось отомстить им, и он скрестил руки на груди. – Она хочет знать, за что арестовали ее внучек.

«А теперь благослови вас Господь, – подумал Маки. – Сейчас вам только он и поможет!»

Маки ожидал увидеть на лицах коллег благоговейный ужас, но Родригез и О’Коннелл лишь пожали плечами.

– Мы их не арестовывали, – сказал Родригез.

О’Коннелл кашлянул.

– Они уже были в камере, когда мы вернулись с патрулирования.

Повисла зловещая тишина. Лилиан Тафт обвела глазами полицейских, а потом ее взгляд остановился на Маки.

– Если никто из вас не арестовывал моих внучек, – произнесла она, чеканя каждое слово, – тогда кто это сделал?

Один час и восемнадцать минут назад Глава 69

Я,просунув кончик языка между зубами, ковыряла в замке отмычкой.

– Мы уверены, что это необходимо? – спросила Лили, которой никогда не нравилась эта часть плана.

Я оглянулась на пустой коридор. Улики подброшены. Сцена подготовлена. Кто-то уже должен был вызвать полицию из-за машины на обочине.

Все шло по плану.

– Да, это необходимо, – подтвердила я, чувствуя, как замок подается. Дверь камеры распахнулась, и мы оказались внутри. Я закрыла дверь.

Мы услышали, как щелкнул замок, и наступила тишина.

– За успех! – наконец произнесла Кэмпбелл. – И за нечестивый союз!

– За дружбу, – поправила Сэди-Грэйс и посмотрела на Кэмпбелл. – Или за нечто, отдаленно ее напоминающее.

– Сэди-Грэйс, у нас нет друзей. У нас есть алиби. – Я воспользовалась словами Кэмпбелл, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем нас обнаружат в камере, и как долго мы сможем отвлекать полицейского, если он появится.

15 апреля, 18:17

– Господа, насколько я могу судить, ни один из вас не собирается признаваться в том, за что арестовали моих внучек и продержали их в камере больше часа.

Маки был в шоке.

– А это кто? – спросил Родригез, кивнув на троих парней. – Что они здесь делают?

– Я думаю, – ответила Лилиан Тафт, – они пришли сюда, чтобы защитить девочек.

«Защитить! – подумал Маки. – Они не нуждаются в защите!»

Он был уверен на все сто процентов, что был единственным, кто это заметил, но тут одна из девушек подмигнула ему.

Она посмотрела прямо на него и подмигнула.

– У вас есть три секунды, чтобы открыть эту камеру. – Лилиан Тафт даже не повысила свой мелодичный голос с южным акцентом. – Мне бы очень не хотелось, чтобы эта история плохо для вас закончилась.

Десять минут спустя Глава 70

Мне было почти жаль молодого полицейского, который провел с нами последние полтора часа. Однако до начала Бала оставалось меньше получаса, и я была уверена, что, если мы опоздаем хотя бы на секунду, Лилиан убьет нас всех.

– Пойдемте, девочки.

Решение этой ситуации заняло немного больше времени, чем мы рассчитывали, но как только стало ясно, что у полиции нет никаких сведений о нашем аресте, у них не осталось другого выбора, кроме как отпустить нас.

Без каких-либо последствий.

Мы были уже на полпути к выходу, когда полицейские привели еще одного человека. Как и Бун, мужчина был облачен в смокинг. Однако его глаза были стеклянными, и он с трудом ворочал языком.

– Вы… хоть… понимаете… кто… я такой?

Бабушка опешила.

– Стерлинг Эймс! – Ее взгляд скользил по нему и полицейским, удерживавшим его в вертикальном положении. – Что все это значит?

– Мы нашли его на Блю-Ривер-роуд, – сказал один из представителей закона. – Классический случай вождения в нетрезвом виде. Бутылка со скотчем была рядом с ним, все еще открытая.

Спасибо, Сэди-Грэйс!

– А это он сжимал в руке. – Другой полицейский вытянул перед собой пластиковый пакет. Внутри лежал жетон от собачьего ошейника. – Пока мы еще не разобрались с этим.

Ник застыл. Он знал, что мы что-то задумали. Мы заманили его сюда, чтобы обеспечить ему алиби. Но чтобы он объяснил полицейским, что именно находится в пакетике для улик?

Это был приятный бонус.

– Это принадлежало моему брату, – охрипшим голосом тихо произнес Ник. Когда ему никто не ответил, он поднял глаза на полицейских. – В прошлом мае сбили человека и скрылись с места аварии.

– Я помню тот случай, – сказал один из полицейских. – Это случилось…

Он замолчал, округлив глаза.

Ник закончил фразу за него:

– …на Блю-Ривер-роуд.

В этот самый момент сенатору Стерлингу Эймсу удалось сфокусировать взгляд, и он заметил дочь.

– Кэмпбелл? – спросил он одновременно изумленно и враждебно.

Она наклонилась к нему и едва слышно прошептала:

– Теперь ты видишь меня, папочка?

15 апреля, 18:34

Маки, нахмурившись, смотрел на пьяного мужчину в камере предварительного заключения. Это не его дело. После того как все наконец закончилось, он вообще не был уверен, что ему позволят работать в одиночку. Однако он задержался, потому что лицо этого человека казалось ему смутно знакомым.

– Говорю же вам, я сенатор!

Маки задумался. «Сенатор? Тот самый сенатор, чья дочь совсем недавно была заперта в этой же камере?»

– Мне все равно, будь вы хоть сам папа римский, – сказал один из полицейских. – Мы не можем отпустить вас, пока вы не протрезвеете.

– Не говоря уже об обвинениях…

– Обвинениях? – Для человека, который все еще не мог стоять на ногах, сенатор продемонстрировал бурное негодование. – Это не я! Это все эти девчонки! Моя дочь, Сойер Тафт…

– Тафт? – повторил Родригез. – Эй, салага? Это не одна из тех…

Маки прочистил горло.

– Сойер Тафт провела последние полтора часа здесь, со мной.

Двадцать три минуты спустя Глава 71

Мы успели вбежать за кулисы ровно за три минуты до начала Бала. Грир Уотерс с блокнотом в руках буквально тряслась от отчаяния. Но вот она увидела нас, и ее глаза вспыхнули.

– Вот вы где! – воскликнула она с облегчением, но в ее голосе слышались обвиняющие нотки. – Вы хоть представляете…

Лилиан стояла прямо за нами, и, заметив ее, Грир взяла себя в руки.

– А с тобой, – все еще негодуя, пригрозила она Сэди-Грэйс, – мы еще поговорим!

Прежде чем Сэди-Грэйс успела вздрогнуть от этих слов, я прошептала ей на ухо:

– Может, вы заодно поговорите о беременности, которую она симулирует?

Грир, скорее всего, не слышала меня, но недовольно прищурилась.

– Что ж, – бодро сказала она, – теперь можем двигаться дальше. Девочки, вас будут сопровождать ваши отцы – выходите в алфавитном порядке! И помните: когда вы дойдете до конца подиума, ваш отец передаст вашу левую руку Кавалеру, который будет сопровождать вас дальше. Левую!

Она замолкла на мгновение, когда ее безумный взгляд остановился на мне.

– Сойер, полагаю, кто-то из друзей твоей бабушки любезно согласится…

Ее прервал голос, раздавшийся за моей спиной:

– В этом нет необходимости.

Я обернулась и увидела маму. В последнюю нашу встречу я попросила ее уйти, и она ушла. Я обижалась, не хотела ей верить и злилась, что она совсем не замечала, как влияют на меня ее слова и действия.

– Я буду сопровождать Сойер, – спокойно сказала мама Грир. – Если, конечно, она согласится.

Тот факт, что она здесь, что-то значил. Но после Рождества я не хотела придавать этому особого значения.

Мама, должно быть, заметила это по моему лицу, потому что сказала, понизив голос:

– Твоя бабушка заезжала ко мне.

Я взглянула на Лилиан, гадая, как ей удалось уговорить маму явиться сюда.

– Прости, – натянуто сказала Грир матери. – Но ты не можешь…

– Конечно она может, – заявила Лилиан. – Если Сойер этого хочет.

Каким-то образом за последние девять месяцев Лилиан узнала меня настолько хорошо, что понимала, чего я хочу. А хотела я, чтобы мне не приходилось выбирать между мамой и бабушкой, Лили и остальными членами семьи.

– Действительно, – сказала я, изображая настоящую мисс и чуть больше, чем следовало бы, наслаждаясь тем, как покраснела от негодования Грир, – я думаю, это будет просто чудесно!

– Тогда решено! – объявила Лилиан.

У Грир было такое выражение лица, будто она проглотила лягушку и бедное создание застряло у нее в горле. Она хотела поспорить, но никто не спорит с Лилиан Тафт.

Тогда Грир переключилась на следующую жертву:

– Кэмпбелл! Твой отец, похоже, опаздывает.

Если нам повезло, к этому моменту кто-нибудь из полицейских уже обнаружил флешку, которую я оставила на стойке, когда мы уходили. На ней они найдут фотографию любовницы сенатора в костюме Евы и украденном жемчужном ожерелье.

Там же они найдут и смонтированную аудиозапись моего с сенатором разговора.

«Вы знакомы с окружным прокурором. И именно вы надавили на него, чтобы Ника обвинили».

«Если ты и дальше продолжишь развивать эту мысль, это может привести к проблемам».

И главный козырь: «Потому что если проблемы все-таки возникнут, я убью тебя, милая».

Через пару дней Кэмпбелл явится в полицию и даст показания о наезде на человека и бегстве с места аварии и о том, как отец заставил ее помочь ему подставить Ника. Эти показания будут подкреплены электронным дневником, который она вела в течение последних девяти месяцев, где она старательно отмечала дату и время и откровенничала о том, как отец заставлял ее лгать о Нике и молчать об аварии.

– Прошу прощения.

К нам подошел Дэвис Эймс.

– Мой сын столкнулся с некоторыми трудностями. Если Кэмпбелл не возражает… – он посмотрел на внучку с непроницаемым выражением лица, – то я буду сопровождать ее сегодня вечером.

Шоу должно было продолжаться, и оно продолжалось.

– Кэмпбелл Кэролайн Эймс. – Даже за сценой был прекрасно слышен южный акцент диктора. – Дочь Шарлотты и сенатора Стерлинга Эймса в сопровождении своего дедушки Дэвиса Эймса.

Я сразу поняла, когда дедушка Кэмпбелл торжественно передал ее руку Кавалеру, потому что ведущий перешел к объявлению его имени, родственных связей и так далее.

– Тебе необязательно было приезжать. – Я посмотрела на маму. Наша фамилия была почти в конце очереди.

– Нет, обязательно, малышка. – Мама наклонилась, слегка коснувшись моего плеча своим. Знакомый жест.

Это означало: «Я здесь, рядом».

– Я должна была лучше справляться. Я знаю, Сойер. Как я могла не понимать этого раньше? Но я потратила столько лет, пытаясь доказать себе и тебе, что я могу это сделать. Могу стать для тебя всем. – Мама опустила взгляд, теребя пальцами края прозрачных сверкающих рукавов. – Когда ты была маленькой, я очень боялась, что Лилиан найдет способ забрать тебя.

Но вот мне исполнилось восемнадцать, и я решила приехать сюда по собственной воле.

– Никто меня никуда не заберет, – ответила я.

– Твоя бабушка сказала то же самое, – пробормотала мама. – Лилиан приехала ко мне, признала свои ошибки и принялась расхваливать тебя, вернее, меня за то, что я вырастила такую сильную и независимую девушку.

После недолгой паузы ведущий принялся представлять следующую Дебютантку.

– Она сказала, что у тебя есть голова на плечах и что ты добрая, хотя делаешь все, чтобы никто этого не заметил.

Мне очень хотелось возразить, но тогда я бы только подтвердила слова Лилиан.

– И это она попросила тебя приехать.

Непокорная Элли Тафт замолчала.

– Ей не следовало этого делать.

Мама слушала, как объявляют имя Лили.

– Лилиан Тафт Истерлинг, дочь Джона и Оливии Истерлинг, в сопровождении своего отца, Джона Истерлинга.

– Это нормально, что ты хочешь жить своей жизнью, – сказала мама. – Что тебе нужны другие люди. Семья.

– Ты моя семья. – За эти девять месяцев ничего не изменилось: она моя мама. Она любит меня.

И тут она меня удивила.

Когда подошла наша очередь, мама сделала глубокий вдох.

– Не спотыкайся. Не упади. Просто иди, и все.

Я не была уверена, кому она это говорила – мне или себе.

И вот ведущий объявил мое имя:

– Сойер Энн Тафт.

Мы вышли на сцену под яркий свет софитов. Взяв маму под руку, я шла вместе с ней по подиуму и вспоминала аукцион.

Боже, как же все изменилось!

– Дочь Элинор Тафт… – Ведущий на мгновение замешкался, не обнаружив в записях имени моего отца, но тут же непринужденно продолжил: – Внучка Лилиан Тафт в сопровождении своей матери, Элинор Тафт.

Мама сжала мою руку. Я сжала ее в ответ. И тогда она передала меня моему Кавалеру.

– Бун Дэвид Мейсон, сын Джулии и Томаса Мейсона…

Глава 72

Мы с Буном должны были танцевать. Я ждала его вопроса о том, в какой части нашего плана он сыграл свою главную роль: с машиной, с записками или с нашим «арестом». Но лицо Буна приняло серьезное выражение.

– У меня довольно эффектный порез над глазом, не находишь? – спросил он, а я закатила глаза.

– Сэди-Грэйс считает, что сломала тебя.

Он счастливо вздохнул.

– Ага!

Я решила дать ему насладиться моментом.

– Не оборачивайся, – сказал Бун, когда наш вальс уже подходил к концу, – но, по-моему, у тебя появился ухажер.

Я оглянулась через плечо, ожидая увидеть еще какого-нибудь бедолагу-Кавалера, которому велели потанцевать со мной, но увидела только одно из огромных окон бального зала, выходящих на бассейн «Нортерн Ридж».

А вот рядом с бассейном стоял Ник.

Сбежать с Бала оказалось непросто даже для такого «криминального авторитета», как я. Но в конце концов мне удалось выбраться на улицу.

– Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть! – сказала я Нику.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – изумился он.

Видимо, он пришел за объяснениями.

– Окружной прокурор уже снял с меня все обвинения. Вы с Кэмпбелл…

– …отличная команда? – предположила я.

Он во все глаза смотрел на меня.

– Как вам вообще…

Вспомнив свой опыт в добыче компромата, я перебила его:

– Я воспользуюсь пятой поправкой. Но на будущее знай: в детстве я пересмотрела огромное количество фильмов и сериалов про полицейских.

Мне бы хотелось сказать, что это Ник предложил потанцевать, но это было бы ложью.

Я всегда верила в абсолютную честность. Я верила в то, что все люди предсказуемы. Я верила в то, что лучше не флиртовать с тем, кто флиртует с несовершеннолетней.

Долгое время я верила, что могу быть самодостаточной, независимой и, если не считать маму, одинокой. А потом я приехала сюда.

По совершенно непонятным даже мне причинам я протянула руку Нику – парню, которого едва знала, которого подставила, а потом спасла от тюрьмы и которого ударила в живот дверцей машины.

– Можно пригласить тебя на танец?

Он мог отказаться. И пожалуй, ему следовало.

Но он этого не сделал.

Нам бесцеремонно помешали. Я решила было, что это Уокер последовал за мной на улицу, но, обернувшись, увидела Дэвиса Эймса.

Ник исчез прежде, чем я успела попрощаться. Я подумала, что Дэвис поведет меня обратно в зал, но он взял меня за руку.

– Наверное, мне не стоит тебе этого говорить, – сказал он, когда мы начали танцевать, – но я буду вести.

Я ждала, когда он перейдет к делу. Я понятия не имела, как много ему известно о том, что произошло сегодня, или обо мне. Зато от Лилиан я знала, что он честолюбив.

Я знала, что он дорожит семьей.

А я только что помогла посадить его сына за решетку.

– Вижу, ты все еще предпочитаешь молчать. – Старик, довольный собой, улыбнулся. – Заметь, я убрал из лексикона все формы слова «болтать».

– Мои поздравления.

– Злючка, – пробормотал он себе под нос. – Вся в бабку.

Я уже было решила, что именно поэтому он пригласил меня на танец: я напоминала ему Лилиан, какой он ее знал, и это не имело никакого отношения к моей связи с его семьей и событиям последних суток.

– Ты, случайно, не в курсе, отчего мне отчаянно названивает адвокат моего сына?

Так все-таки вот в чем дело.

– К сожалению, не обладаю информацией, – с готовностью солгала я.

Последовало еще одно долгое молчание.

– Я и раньше помогал ему выпутываться из передряг. – Голос Дэвиса Эймса звучал почти задумчиво. – Он дал мне понять, что ты можешь стать проблемой для нашей семьи.

Проблемой. Учитывая все обстоятельства, это было даже забавно.

– Он сказал, что я ваша внучка? – спросила я.

Несмотря на то, как сильно я все это время старалась избегать этой темы, слова дались на удивление легко. В ответ глава семьи Эймсов поперхнулся, а затем закашлялся.

– Моя дорогая, – сказал он, когда пришел в себя, – я бы очень хотел, чтобы это было так.

– Можете не притворяться. – Я прекратила танец и отошла от него. – Ваша невестка фактически сказала мне это. Мать подтвердила. А ваш сын? Для того, кто восемнадцать лет назад не сделал ребенка несовершеннолетней девушке, он прилагает чертовски много усилий, чтобы заставить меня молчать.

И снова повисла тишина. Дэвис Эймс взвешивал ответ.

– Не стану отрицать, что мой сын принимал неверные решения.

– Я подумаю о том, чтобы официально сменить имя, – съязвила я. – Как считаете, какую фамилию лучше взять: Неверное или Решение?

– Одна девушка действительно забеременела от него. Он был уже взрослым, а она несовершеннолетней. Я все уладил.

Он уладил! Эти слова были словно удар под дых. Точно так же он уладил аварию, после которой брат Ника оказался в коме?

Кэмпбелл говорила, что той ночью отец кому-то звонил. Этот кто-то решил его маленькую проблемку. И этот кто-то заморозил расследование. Этого кого-то просто нужно было убедить, что за рулем машины сидел Уокер.

– Кэмпбелл недавно кое-что мне рассказала, – сказал Дэвис Эймс, словно прочитав мои мысли. – Полагаю, что с сегодняшнего вечера моему сыну придется справляться самому.

Я сомневалась, что Кэмпбелл рассказала ему все. Но даже если так, сейчас это не имело никакого значения. Я наконец призналась Дэвису Эймсу, что являюсь его плотью и кровью, а он принялся это отрицать.

Он отверг меня.

– А знаете что? – тихо произнесла я. – Не волнуйтесь, я никому не скажу, что ваш сын – мой отец. Я не хочу стать проблемой.

Я повернулась и пошла обратно на вечеринку. Поднимаясь по лестнице, я поняла, что старик идет за мной. Когда я подошла к двери, ведущей в бальный зал, он положил на нее руку.

– Мисс Тафт, – мягким голосом сказал Дэвис Эймс. – Девушка – совсем юная девушка – действительно забеременела от моего сына.

Я знаю. Я это знаю. Я…

– Но та девушка – не твоя мать.

Я резко развернулась к нему. Он же не думает, что я поверю?

– Ее звали Ана.

Глава 73

Если бы старик не упомянул имя Аны, я бы ни за что ему не поверила. Но сейчас я всерьез размышляла о том, что он, возможно, сказал правду.

Сенатор cделал ребенка не маме, а ее подруге. Если Дэвис Эймс говорил правду, то человек, которого я помогла подставить сегодня, не имел ко мне никакого отношения. Но…

Мама сказала, что он мой отец. Да и жена сенатора, похоже, действительно в это верила. А когда я спросила Стерлинга, он не стал отрицать. Он точно знал, кто я такая. Он знал, что Элинор Тафт – моя мать.

Если он не мой отец, то почему, во имя всего святого, мое присутствие – мое существование – воспринималось как угроза?

Я попыталась вспомнить разговор с сенатором. Я упомянула, что мама рассказала о случившемся в том году. Я сказала, что было бы обидно, если бы репортеры пронюхали, что он сделал ребенка несовершеннолетней.

Но я не уточняла, кому именно. Это просто смешно! Неужели сенатор подумал, что я имела в виду Ану, а не свою мать? Даже если Ана забеременела от него, какое отношение это могло иметь к маме или ко мне?

Сидя за ужином между Лили и Буном, я смотрела через стол на маму. Она сидела слева от бабушки. Тетя Оливия и дядя Джей Ди сидели справа.

Сейчас мне было совсем не до званых ужинов. Я не могла перестать думать об альбоме, посвященном дебютному году мамы. Ана исчезла с фотографий Бала Симфонии примерно в то же время, что и мама.

– Копченый лосось с сыром фромаж блан и кресс-салатом. – Слева появился официант и поставил передо мной тарелку с закусками. – Приятного аппетита.

Официантка на другом конце стола сделала то же самое.

Ана исчезла с фотографий. Ана была беременна. Моим вопросам не было конца. Разразился ли скандал? Поползли ли слухи, как в случае с мамой? Или вмешался Дэвис Эймс, Ана исчезла и никто ничего не узнал?

Как получилось, что две несовершеннолетние девушки, да еще и подруги, забеременели в одно и то же время?

А я даже не знаю фамилию Аны.

– Вы выбрали вегетарианское меню, сэр? – Я была так погружена в свои мысли, что едва расслышала голос официантки. – Хрустящий запеченный пармезан с сальсой из огурца и цукини.

Я моргнула. Официантка поставила тарелку перед дядей.

– Не знал, что твой папа вегетарианец, – сказал Бун Лили, наколов на вилку большой кусок лосося.

– Нет, – ответила Лили, и у меня так сильно зазвенело в ушах, что я едва расслышала продолжение, – он просто ненавидит рыбу.

Ненавидит рыбу. Ненавидит рыбу. Ненавидит рыбу. На другом конце стола мама что-то сказала мужу сестры. Дядя Джей Ди улыбнулся – непринужденной и такой знакомой улыбкой.

Мама рассказала только три вещи о моем отце.

Она переспала с ним только один раз.

Он ненавидел рыбу.

Он не хотел скандала.

Когда мама, извинившись, вышла в дамскую комнату, я последовала за ней. Я могла смириться с тем, что она утаивала от меня какие-то детали, но лгать – это так не похоже на маму!

Так же, как предательство собственной дочери, пусть даже временно, пусть в порыве гнева, было так не похоже на Лилиан.

«С девочками может быть… сложно. – Слова Лилиан эхом отдавались в голове. – С семьей тем более. Если бы твоя мать и Оливия были ближе…» Она не закончила мысль. И несколько месяцев спустя еще одно признание: «Оливия может найти выход из любой ситуации. Мне следовало меньше беспокоиться о ней. И побольше о твоей маме».

Мама позволила мне думать, что сенатор – мой отец. Она не опровергла предположение Шарлотты Эймс. Видимо, жена сенатора знала о беременности… и о некоей молодой девушке… и поскольку все знали о скандале с матерью…

Она просто сделала выводы.

Я зашла в дамскую комнату через три секунды после мамы. Я даже не знала, что собираюсь сказать, – да и что вообще тут можно сказать? Но вышло так, что мне и не пришлось ничего говорить.

Мама оказалась не одна.

Грир стояла перед зеркалом и поправляла накладной живот. Она, видимо, не слышала, как вошла мама, но зато услышала меня и резко развернулась. Приняла было безмятежный вид Мадонны с младенцем, но было слишком поздно.

Ее живот съехал набок.

– Вот это да! – сказала мама. Не знаю, поняла ли она, что я тоже здесь. А если и так, вряд ли это имело значение.

– Элли, давай сегодня будем вести себя цивильно. – Грир попыталась перевести тему, но с мамой такие штуки не проходили.

– Какая ирония, не находишь? – весело сказала мама. – На протяжении всего сезона ты притворяешься беременной, а когда Дебютантками были мы, ты притворялась, что не беременна.

Что?

Грир придала лицу обеспокоенное выражение.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – Она повернулась ко мне и затараторила: – Боюсь, твоя мама плохо себя чувствует, Сойер. Может быть, тебе следует сходить за…

Мама обернулась, как только осознала ее слова. Должно быть, она заметила что-то на моем лице, потому что, когда наши взгляды встретились, в ней тоже что-то изменилось. Мы ведь только что помирились, только что расставили все по местам.

– Сойер…

– Не обращайте на меня внимания, – сказала я, чувствуя себя так, будто попала в какую-то извращенную страну чудес для Дебютанток. – Вы что-то говорили о фальшивой беременности Грир.

– Да я бы никогда!

Ее возмущение рассмешило меня.

– Прошу прощения. Не Грир, а миссис Уотерс. – Я, переняв бабушкин стиль общения, не дала ей ничего сказать и продолжила: – Как-то не находился подходящий момент сказать, что Сэди-Грэйс знает, что вы не беременны.

Грир не дрогнула. Наоборот, ее лицо словно окаменело.

– О, перестань, Гри! – сказала мама. – Никого не волнует, какую лапшу ты вешаешь на уши своему бедному мужу.

Я кашлянула.

– Кроме Сэди-Грэйс, конечно.

Грир взяла себя в руки и попыталась протиснуться мимо нас.

– Я не собираюсь опускаться до вашего уровня.

– О чем говорила мама? – Я перехватила ее у дверей. – Про ваш сезон?

Они обе промолчали.

Я повернулась к матери.

– Стерлинг Эймс не мой отец.

Почему-то я ждала – всем сердцем ждала, – что мама успокоит меня, что всему этому есть какое-то объяснение.

Но она продолжала молчать.

– Что случилось с Аной? – спросила я.

Это имя, словно ударная волна, прокатилось по комнате.

– Что случилось с ее ребенком? – спросила я и повернулась к мачехе Сэди-Грэйс. – И если вы тоже были беременны, что случилось с вашим?

Три Дебютантки, все время вместе на каждой фотографии. Белые ленты повязаны на их запястьях, вплетены в их волосы.

Три Дебютантки.

И все три в положении…

– Грир потеряла ребенка, – наконец подала голос мама. – Незадолго до Рождества.

– Элли! – Грир выкрикнула мамино имя, будто его силой вырывали у нее из горла.

– Это была ее идея, если хочешь знать, – тихо сказала мама. Она старалась не смотреть ни на меня, ни на Грир. Словно говорила сама с собой. – Пакт.

– Пакт? – повторила я.

Три Дебютантки. Все три в положении. Белые ленточки. Сенатор Эймс рассматривает любую правду о моем зачатии как угрозу, хотя очевидно, что я не была его дочерью.

– Пакт, – повторила я еще раз. Сердце остановилось. Я сомневалась, что оно когда-нибудь снова начнет биться. – Я стала результатом пакта о беременности?

Глава 74

Яушла с Бала и вернулась к бабушке только на следующее утро. Бо2льшую часть ночи я провела в баре на окраине города, который чем-то напомнил мне «Холлер». Если кто-то и считал, что я выглядела неуместно в белом бальном платье, то им хватило ума никак не комментировать это – особенно после того, как я послала куда подальше первого же парня.

К рассвету я по-прежнему не могла понять, почему мачеха Сэди-Грэйс не хотела, чтобы я задавала вопросы о маме и событиях, которые привели к моему зачатию. Она даже придумала причину: якобы они были едва знакомы.

Но оказалось, что она тоже была беременна.

Единственное, что я точно поняла из хаоса, который воцарился после маминого откровения, – что идея пакта принадлежала Грир, это пришло ей в голову, когда она забеременела. Вместо того чтобы постараться избежать скандала, она решила его раздуть. Грир нашла двух других девушек – девушек из известных семей, но немного потерянных, уязвимых.

Одиноких.

Три девушки. Три беременности. Неразрывная связь. Так продолжалось до Рождества, а потом Грир потеряла ребенка и оставила подруг на произвол судьбы.

Я не была случайностью. Из всей истории этот маленький кусочек, возможно, был самым трудным для моего понимания. Мама переспала с мужем сестры, чтобы забеременеть.

Я попросила маму рассказать правду, и на этот раз она не стала ничего скрывать. Отец Лили – мой отец тоже.

Я думала, что понимала маму, несмотря на все ее недостатки. Я думала, что понимала, почему она так отреагировала, когда я переехала к Лилиан. Оказалось, что нет.

Теперь, когда истина открылась, она даже не пыталась оправдаться.

Мама переспала с мужем сестры, чтобы забеременеть. Безумие, по-другому и не скажешь. Я в который раз пыталась осмыслить это, когда припарковала машину на Камелия-Корт и пошла к дому.

Лилиан в домашнем халате ждала меня на террасе с двумя чашками кофе.

Я села рядом с ней. Поверх ночной рубашки на ней было то самое жемчужное ожерелье.

Она заметила, что я смотрю на него, и поднесла кружку с кофе к губам.

– Как оказалось, полиция обнаружила жемчуга у любовницы Стерлинга Эймса. По ее словам, это был подарок. Слышала, он даже написал ей записку.

Кэмпбелл, помимо всего прочего, отлично умела подделывать почерк отца.

– Дэвис Эймс вернул ожерелье тебе? – спросила я.

Бабушка коснулась его кончиками пальцев.

– Поскольку его меры безопасности, как выяснилось, оставляют желать лучшего, он отдал его мне. Для сохранности, как ты понимаешь.

Я кивнула. Я ждала, что бабушка забросает меня вопросами: где я была, почему исчезла, как умудрилась испачкать платье такой необычной грязью?

Но Лилиан лишь снова сделала глоток кофе.

– Дэвис просил передать тебе, что его сын признал себя виновным.

Мы надеялись на суд, скандал и, возможно, обвинительный приговор. Который, скорее всего, так бы и не вынесли. Но признание вины?

– Дэвис, – тихо произнесла Лилиан, – умеет добиваться своего.

Перевод был таков: он заставил сына пойти на сделку со следствием. Скорее всего, он даже вытащил окружного прокурора из дома посреди ночи, чтобы это случилось.

– Он сказал мне еще кое-что, – продолжила Лилиан мягко. – Стерлинг Эймс не твой отец.

Я подняла на нее глаза. Меня не удивило, что она решила заговорить на эту тему или что глава семейства Эймсов рассказал ей об этом. Просто мне нужно было знать наверняка.

– Ты знала.

Возможно, не о самом пакте, но о моем настоящем отце.

– Элли… – Лилиан пыталась подобрать слова. – Она очень злилась после смерти твоего дедушки – на весь мир, на меня, на свою сестру. У разных людей горе проявляется по-разному. Лив тоже сильно горевала, но решила пережить это в одиночку, и куда бы она тогда ни сбежала, когда Оливия вернулась, с ней снова все было в порядке. – Бабушка замолчала. – Во всяком случае, со стороны казалось, что она в порядке. Элли и Оливия так и не смогли поладить после этого. – Она поджала губы. – Мне следовало обратить на это внимание. – Еще одна небольшая, но красноречивая пауза. – Зато это сделал твой дядя. У него всегда находилось время для Элли, он относился к ней как к младшей сестре и всегда вставал на ее защиту, когда мы с Оливией ее критиковали. Было очевидно, что она влюблена в него, но я считала эти чувства совершенно безобидными.

– Но они таковыми не были. – Я констатировала очевидное и говорила не только о роли мамы в этой истории. Джей Ди был взрослым, а ей было всего семнадцать. Младшая сестра, ага.

– Ты знала? – спросила я. Мне нужно было услышать, как она это скажет. – Ты знала, кто мой отец?

Я проглотила вставший в горле ком.

– Ты знала, что мама забеременела специально?

Повисло молчание.

– Не сразу, – наконец ответила Лилиан. – Как только Элли сказала мне, что ждет ребенка, я сразу стала думать, как лучше поступить. Конечно, разразился бы скандал, но не произошло бы ничего такого, с чем мы не смогли бы справиться.

Я вспомнила рождественскую вечеринку, когда мама рассказала, как именно Лилиан планировала все уладить.

– Ты предложила, чтобы меня воспитывали Оливия и Джей Ди.

– Элли словно слетела с катушек. – Лилиан сделала паузу, но заставила себя продолжить: – Она обвинила меня в том, что я считаю Оливию совершенством, а потом спросила, кто, по моему мнению, отец ребенка. Она сказала, что забеременела намеренно, и была в секунде от того, чтобы признаться, от кого именно.

– Ты велела ей уйти.

– Я не могла позволить ей сказать это. Да простит меня бог, я не могла допустить, чтобы она произнесла эти слова.

– Поэтому ты выгнала ее прежде, чем она успела что-то сказать.

– Конечно, я должна была вышвырнуть из дома его. – Голос Лилиан оставался невозмутимым. – Но еще до того, как она попыталась рассказать, кто отец ребенка, Элли ясно дала понять, что это она была инициатором. Она хотела, чтобы я знала, что это ее рук дело. Что ты принадлежишь ей.

Я подумала, не таким ли образом Грир уговорила маму и Ану заключить пакт. Если они забеременеют и у них родятся дети, то у них появится кто-то, кто будет любить их безоговорочно.

Этот кто-то будет принадлежать только им.

– У вас с Лили разница всего в два месяца. – Голос Лилиан впервые дрогнул. – Как раз перед тем как Элли пришла ко мне, вся такая дерзкая и торжествующая, и бросила мне вызов – хватит ли у меня смелости попытаться забрать тебя у нее, – Оливия тоже приходила ко мне.

– Она тоже была беременна.

Две дочери, и обе ждали ребенка от одного и того же мужчины.

– Джей Ди знал? – Я не могла назвать его дядей. – Обо мне?

– Должен был, – ответила Лилиан приглушенным голосом. – Но он никогда не демонстрировал даже намека на это.

Что же он тогда за человек такой?!

– Зачем ты вернула меня сюда? – спросила я. – Ты, можно сказать, подначивала меня узнать правду. Если ты знала, пусть даже просто подозревала, – зачем это было?

Лилиан поставила чашку с кофе на стол. Ее осанка была безупречной: спина прямая, подбородок гордо поднят. Она словно позировала для портрета.

– Тебе восемнадцать, – произнесла бабушка. – Мама скрывала тебя от меня восемнадцать лет, и, возможно, это было моим наказанием. Возможно, я заслужила это за свои упрямство, заблуждения и нежелание видеть правду. Но ты заслуживаешь бóльшего – и она тоже.

Я вспомнила, как Лилиан платила Трику, чтобы мама продолжала работать у него. Она платила ему много лет.

– Мне нужно было, – сказала Лилиан, – все исправить.

– А как насчет Лили? – выпалила я. – И Джона Дэвида и…

– Я не знаю, – ответила она. Было дико слышать, как грозная Лилиан Тафт произносит эти слова. – Если ты хочешь уйти, если ты чувствуешь ко мне то же, что и твоя мама, я не стану винить тебя, Сойер. У меня было девять месяцев. Я наблюдала, как ты расцветаешь. И я вряд ли все это заслужила.

Когда я попросила аванс из трастового фонда, Лилиан изменила в контракте срок моего пребывания у нее. Речь шла о всех летних каникулах, начиная с этого момента и до окончания колледжа. Но если бы я прямо сейчас встала и ушла, подозреваю, бабушка все равно отдала бы деньги. С контрактом или без него, с поправками или без них, я могла стать богаче на полмиллиона долларов. Свободной.

И жить одна.

Возможно, так было бы лучше всего – не только для меня, но и для Лили. Когда я думала о кузине – но она всегда была для меня больше, чем просто кузина, – то вспоминала каждое мгновение, проведенное вместе, каждый секрет, который мы делили, каждый скандал, который мы предотвратили, и каждое преступление, соучастницами которого мы стали.

Я подумала об Уокере и Кэмпбелл, о Сэди-Грэйс и Буне и о том, что, какими бы безумными ни были последние девять месяцев, я прошла через них не в одиночку.

– Я не буду настаивать на выполнении моих условий, Сойер. – Лилиан заставила себя произнести эти слова. Если я хотела уйти, я могла это сделать.

Но, хорошо это или плохо, здесь моя семья. А еще у меня снова накопились вопросы – теперь уже об Ане. Она была просто девушкой на фотографии, призраком из прошлого. Дэвис Эймс уладил ту ситуацию. Но я не знала ее фамилии, не знала, что случилось с ее ребенком, если он все-таки родился.

Если я останусь здесь, тосмогу найти ответы на эти вопросы.

– Сойер? – Должно быть, бабушка заметила во мне перемену.

– Леди, – сказала я, – всегда соблюдает условия контракта.

Лилиан опустила голову, ее плечи задрожали, но когда она снова подняла глаза, то на ее лицо вернулось прежнее самообладание. Она потянулась и накрыла мою руку своей.

– Благослови тебя Господь, – прошептала бабушка.

Дженнифер Линн Барнс Маленькая жестокая правда

Посвящается Ti30

Серия «Young Adult. Разгадай меня, если сможешь

Дебютантки 2»

Перевод с английского Е. Прокопьевой

© Прокопьева Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

День труда^[30], 03:17

– Сойер, ты здесь?

– Здесь.

– Я не чувствую своих ног. И рук. И локтей. И лица. И…

– Сэди-Грэйс, просто помолчи секунду, а?

– Ладно… Секунда прошла?

– Мне нужно подумать, как вытащить нас отсюда.

– Прости! Я бы с радостью перестала говорить! Но я танцую, когда нервничаю, а сейчас я не могу танцевать, потому что не чувствую своих ног. И рук. И локтей. И…

– Все будет хорошо.

– Когда я нервничаю и не могу танцевать, я болтаю без умолку. А сейчас, Сойер, я очень нервничаю, потому что мы похоронены заживо!

Четырнадцать недель (и три дня) назад

Глава 1

– Кто-нибудь видел спасательный жилет Уильяма Фолкнера?

В свое время эта фраза тети Оливии, которую она прокричала с верхнего этажа, могла бы показаться мне странной. Но сейчас я и бровью не повела. Потому что жившую в семье огромных размеров собаку породы бернский зенненхунд звали Уильям Фолкнер и потому что у нее был собственный спасательный жилет. Черт, да я готова была даже поспорить, что на этом жилете вышита монограмма!

Мамочки дебютанток украшают монограммами все, что можно.

Единственным, что удивило меня в вопросе тети Оливии, было то, что она, крайне организованная и всегда собранная, понятия не имела, где находится жилет Уильяма Фолкнера.

– Напомни мне, почему мы прячемся в кладовой? – спросила я Лили, которая затащила меня сюда минут пять назад и с тех пор говорила не громче шепота.

– Это же выходные перед Днем поминовения ^[31], – еле слышно ответила Лили. – Мама всегда немного нервничает, когда мы открываем на лето дом у озера, – моя кузина понизила голос для пущего драматизма: – Даже у ее списков есть списки.

Я бросила выразительный взгляд на Лили.

– Лично я составляю разумное количество списков! – зашептала в свою защиту Лили. – И их было бы куда меньше, прояви ты хотя бы каплю интереса к подготовке к колледжу.

Лили Тафт Истерлинг была такой же высокоорганизованной, как и ее мама, и они обе почему-то были уверены, что осенью я отправлюсь учиться в университет вместе с Лили. Как мне сообщили, поступление в это замечательное учебное заведение было семейной традицией.

Но у моей семейной ветви были свои собственные традиции. Обман, предательство, вишневый чизкейк без выпечки…

– Мне кажется, или в этой кладовке было куда больше еды? – спросила я Лили, чтобы она не успела прочитать мои мысли.

– Мама готовится к поездке на озеро, как специалист по выживанию готовится к концу света, – шепотом ответила мне кузина и тут же замолчала, услышав приближающиеся шаги, которые стихли прямо напротив нашего убежища.

Я задержала дыхание, и через мгновение дверь кладовки распахнулась.

– Hasta la vista…^[32] Лили! – Младший брат Лили, Джон Дэвид, захихикал и принялся обстреливать нас из нерфа.

Пригнувшись, я заметила, что наш противник, под глазами которого были проведены черные полоски, одет в камуфляж и огромный спасательный жилет, явно принадлежащий собаке.

– Я изо всех сил стараюсь избегать братоубийства, – милым тоном сказала Лили. – Однако…

Это слово само по себе уже должно было означать угрозу, но тем не менее я решила пояснить.

– Однако, – подхватила я, надвигаясь на Джона Дэвида, – щелбаны никто не запрещал.

Я поймала его.

– Не лезь на рожон, – Джон Дэвид тщетно старался высвободиться из моей хватки, – а то получишь!

– Это ты сейчас получишь щелбан!

Лили смотрела на нас так, словно мы устроили борьбу в грязи прямо посреди воскресного бранча.

– Что? – невинно спросил Джон Дэвид, которому не удалось укусить меня за подмышку.

– Вы двое плохо влияете друг на друга, – заявила нам Лили. – Знаешь, Сойер, иногда я готова поклясться, что он – твой брат, а не мой.

Лили всего лишь хотела меня поддразнить, но я застыла на месте. Моя кузина даже не догадывалась – ни чуточки – о том, что только что произнесла.

Она понятия не имела, насколько права.

Джон Дэвид воспользовался моментом и все-таки вывернулся из моей хватки. Он как раз снова прицелился в нас из своего оружия, когда из-за угла вышла тетя Оливия.

«Готова поклясться, что он твой брат». Слова Лили эхом раздавались у меня в голове, но я заставила себя сосредоточиться на настоящем – и на гневном выражении лица своей тетушки. Я загородила собой Джона Дэвида и невозмутимо улыбнулась ей.

– Тетя Оливия, – произнесла я ровным голосом. – Мы нашли жилет Уильяма Фолкнера.

Нас с Джоном Дэвидом без суда и следствия признали виновными в «совершенно неуместном сейчас баловстве» и в том, что мы «честное слово, вымотали уже все нервы», и приговорили к загрузке вещей в машину. Но у меня и в мыслях не было жаловаться – мне нужно было на что-то отвлечься.

Несколько месяцев назад я переехала в дом своей бабушки по материнской линии сразу после того, как она предложила мне выгодную сделку: если я буду жить с ней и приму участие в сезоне дебютанток, она оплатит мое обучение в университете. Я согласилась, но не из-за траста в полмиллиона долларов, который теперь был оформлен на мое имя. Я охотно стала частью этого роскошного, сверкающего мира, потому что отчаянно хотела узнать, кто из великосветских отпрысков сделал ребенка моей маме, когда она сама была Дебютанткой.

И я получила ответ на этот вопрос. Но Лили ничего об этом не знала. Потому что это был ее отец. Муж тети Оливии и мой дядя Джей Ди.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Сойер? У тебя какой-то осунувшийся вид, милая. – Тетя Оливия держала в руке свой список задач, который был записан на не меньше чем на восьми клейких листочках. И я готова была поспорить, что в этом впечатляющем списке не было пункта: «Выяснить, что девятнадцать с половиной лет назад мой муж переспал с моей младшей сестрой и она забеременела от него».

Точно так же там не было и пункта о том, что эта самая сестра решила специально забеременеть из-за одного идиотского, убого пакта.

– Со мной все в порядке, – ответила я тете Оливии и мысленно добавила это к списку лжи, которую я нагородила за последние шесть недель.

В обычных обстоятельствах тетя Оливия наверняка постаралась бы накормить меня как следует, но сегодня ее мысли явно были заняты куда более важными вещами.

– Я забыла о резервном запасе авокадо, – вдруг произнесла она. – Нужно быстренько съездить в магазин и…

– Мама, – Лили подошла и встала перед тетей Оливией. Внешне они были не сильно похожи, но, если речь шла о хороших манерах и стиле поведения, их можно было принять за близнецов. – Тебе не нужно ехать в магазин. У нас будет полно авокадо. Все будет хорошо.

Тетя Оливия выразительно посмотрела на Лили:

– «Хорошо» – это не тот стандарт, к которому стремятся женщины из семьи Тафт.

Лили аккуратно вытащила список из рук своей матери.

– Все будет просто идеально!

В разговор вмешалась третья Тафт.

– Уверена, так оно и будет, – великая Лилиан Тафт знала толк в эффектных появлениях. Сегодня на ней были надеты льняные укороченные брюки – ее интерпретация повседневной одежды. – Сойер, милая, – бабушкин взгляд остановился на мне, – я надеялась, что сегодня утром ты поможешь мне с кое-каким делом.

Это был приказ – не просьба. Я перебрала в уме все правила и социальные условности, которыми пренебрегла за последние двадцать четыре часа, но не вспомнила ничего настолько серьезного, чтобы Лилиан захотелось поговорить со мной наедине.

– Нам ждать тебя, мама? – спросила тетя Оливия, бросив взгляд на часы.

Лилиан отмахнулась от вопроса:

– Отправляйтесь на озеро, Оливия. Успеете до пробок. А мы с Сойер вас догоним.

Глава 2

«Кое-какое дело» моей бабушки подразумевало посещение кладбища. В руках у нее был небольшой букет – полевые цветы. Это было необычно, потому что у Лилиан флорист был на быстром наборе в буквальном смысле этого слова. К тому же она сама выращивала розы, но цветы в ее руках были словно сорваны с поля.

Да и вообще Лилиан Тафт нельзя было назвать любительницей недорогих поделок своими руками.

Пока мы спускались по гравийной дорожке с небольшого холма, бабушка, вопреки обыкновению, молчала. В стороне от других надгробий, между двумя древними дубами, стояла небольшая ограда из кованого железа. Несмотря на потрясающую проработку деталей, забор был невысоким и едва доходил мне до пояса. Участок земли внутри был примерно шесть на три метра.

– Твой дедушка сам выбрал этот участок. Этот человек всегда считал себя бессмертным, так что, полагаю, он планировал похоронить здесь меня, а не наоборот. – Моя бабушка положила руку на кованое железо и толкнула ворота внутрь.

Я, поколебавшись, последовала за ней и остановилась у надгробия внутри – небольшого бетонного креста на простом основании. Сначала я посмотрела на даты, а потом на имя.

«ЭДВАРД ОЛКОТТ ТАФТ».

– Если бы у нас был сын, – тихо сказала Лилиан, – его бы назвали Эдвардом. Имя «Олкотт» было предметом споров между мной и твоим дедушкой. Эдвард не хотел называть так сына, а мне всегда нравилось, как звучит его полное имя.

Я ожидала совсем не этого, когда бабушка утащила меня, чтобы побыть со мной наедине.

– Мы с твоим дедушкой познакомились на выходных перед Днем поминовения. Я когда-нибудь рассказывала тебе об этом? – Лилиан, как обычно, не стала дожидаться ответа. – Я пробралась на вечеринку, где девушке моего происхождения определенно было не место.

Я невольно вспомнила другую светскую вечеринку и другого человека, которому там было не место. Ника. Мы станцевали один танец – он в простой футболке, а я в бальном платье. И несмотря на все мои старания, воспоминания о том танце продолжали меня преследовать.

– Если бы меня обнаружил кто-то другой, проблем было бы не избежать, – задумчиво произнесла Лилиан, тоже поддавшись воспоминаниям, – но твой дедушка был особенным…

Услышав ностальгические нотки в бабушкином голосе, я отогнала от себя все мысли о нашем с Ником танце. Лилиан почти никогда не упоминала о тех годах. Я знала совсем крупицы, но пришла к выводу, что она росла в нищете, но была чертовски амбициозной.

– Ты скучаешь по нему, – заметила я, глядя на надгробный памятник. В горле встал ком, потому что бабушка любила дедушку. И потому что я совсем его не знала, чтобы любить и скучать по нему.

– Ты бы понравилась ему, Сойер. – Лилиан Тафт нелегко было растрогать. Ее голос никогда не дрожал. – Ох, он бы сильно рассердился, узнав, что Элли забеременела, но этот мужчина был готов на все ради своих девочек. И я не сомневаюсь, что к тебе бы он относился точно так же, будь он сейчас с нами.

Эдвард Олкотт Тафт умер, когда моей маме было двенадцать, а тете Оливии должно было исполниться восемнадцать. И я была абсолютно уверена, что будь дед еще жив в то время, когда мама стала Дебютанткой, она бы и не забеременела. То, что она заключала пакт о беременности с двумя своими подружками, уже было тревожным звоночком. А то, что она выбрала мужа собственной сестры на роль отца своего ребенка, лишь доказывало, что у нее были психологические проблемы из-за смерти ее отца.

– Ты говорила с ней? – спросила меня Лилиан. – Со своей мамой?

Я сразу же насторожилась. Если бабуля притащила меня сюда в надежде вдохновить на прощение, ее будет ждать жестокое разочарование.

– Если под «говорить» ты подразумевала «твердо игнорировать», то да, – невыразительным голосом ответила я. – А так нет.

Моя мама врала мне. Она заставила меня поверить, что моим отцом был ныне осужденный бывший сенатор Стерлинг Эймс. Я считала детей сенатора своими единокровными братом и сестрой. Они – и его жена – до сих пор так считают. Сын сенатора, Уокер, был парнем Лили, и с недавнего времени они снова стали встречаться. Я не могла рассказать ему правду, не сказав ей.

А если я расскажу Лили о том, кто мой настоящий отец, и о том, что сделали моя мать и ее любимый папочка… потеряю ее навсегда.

– Я не могла не заметить, что на протяжении последних шести недель ты ужасно тихая, милая, – Лилиан говорила мягким голосом, но я знала, что это допрос, скрытый южным радушием. – Не разговариваешь с мамой. Ни с кем вообще не разговариваешь о том, что действительно важно.

Я прочитала между строк.

– Ты завела этот разговор, потому что хочешь, чтобы я рассказала всю правду о папаше Лили и тете Оливии или чтобы я пообещала молчать об этом?

Лилиан Тафт – светская дама, филантроп, блюстительница семейного состояния и репутации – не одобрила мой выбор слов.

– Будь добра, сделай мне одолжение и воздержись от употребления этого словечка «папаша».

– Ты не ответила на мой вопрос, – сказала я.

– Не я должна на него отвечать. – Лилиан опустила взгляд на могилу своего мужа. – Мое время говорить уже прошло. Как бы я ни жалела о своем решении, я не собираюсь сейчас лишать тебя выбора. Эта твоя жизнь, Сойер. Если ты собираешься прожить ее, спрятав голову в песок, я не стану тебе препятствовать.

Моя бабушка была настоящей мастерицей выражать свое мнение, не высказывая его вслух.

За все эти годы она устала от тайн.

И я тоже от них устала.

– Мы с Лили поссорились лишь однажды. Из-за того, что имя ее папы было в списке моих потенциальных отцов, – я очень хотела, чтобы это не было так важно для меня. – Мы помирились потому, что я «выяснила», что мой отец «типа» другой человек, и сказала об этом Лили.

Лили обожала своего папу. Тетя Оливия была перфекционисткой, а дядя Джей Ди все время говорил Лили о том, что они любят ее не из-за ее совершенства.

– По-моему, ты недооцениваешь свою кузину, – тихо ответила мне Лилиан.

Я произнесла слова, о которых старалась даже не думать:

– Она не просто моя кузина.

Она моя сестра.

– Не смей обвинять себя! – приказала мне Лилиан. – Это ошибка твоей мамы, Сойер. И моя. Видит бог, я должна была вышвырнуть Джея Ди на улицу, как только заподозрила, что он осмелился… – Бабушка остановилась на полуслове, а затем наклонилась, чтобы положить букет у надгробия. Выпрямившись, она уже снова полностью владела собой. – Запомни, Сойер Энн, это ни в коем случае не твоя ошибка.

– Это не моя ошибка, – возразила я, – потому что я и есть эта ошибка.

Я ожидала, что Лилиан тут же возмутится, но она лишь подняла бровь.

– И почему ты все время ходишь такая растрепанная? – Бабушка откуда-то достала заколку и протянула ее мне. – У тебя такое хорошенькое личико, а ты бог знает почему упорно прячешь его под этой челкой!

Слово «челка» она произнесла как ругательство. Но прежде чем Лилиан успела начать сетовать на то, что ее парикмахер обкорнала мои волосы, я определила ее:

– Мне нужны были перемены.

Мне нужно было хоть что-то. Много лет я гадала, кем был мой отец. И вот теперь я жила под одной крышей с этим человеком и мы оба делали вид, что нам ничего не известно. Было бы проще, если бы я думала, что он действительно ничего не знает, но он был в курсе, что я его дочь. Так сказала мама, и в этом случае я была уверена, что это правда.

Все так запуталось. На протяжении всей моей жизни мама ни разу не дала мне повода думать о себе как об ошибке. Но почему-то сейчас, узнав, что мое зачатие было намеренным, я именно так о себе и думала.

Если бы мама не горевала из-за смерти своего отца…

Если бы она не чувствовала себя чужой в собственной семье и не стремилась так отчаянно назвать своим кого-то или что-то…

Если бы ее «подруга» Грир не увидела эту уязвимость и не убедила ее в нелепой идее стать счастливой несовершеннолетней мамочкой…

Я бы не появилась на свет.

– Сойер! – Лилиан ласково позвала меня по имени. – Челка подходит блондинкам и малышам, а ты, моя дорогая, ни то ни другое.

Если ей хотелось притворяться, что мои волосы были единственной настоящей проблемой между нами – и вообще в нашей семье, – я была не против. Пока что.

– Если ты привезла меня сюда, чтобы узнать, как у меня дела, – сказала я бабушке, – то со мной все в порядке.

Я отвела глаза и посмотрела на могилу своего дедушки.

– Я лгунья, но со мной все в порядке.

Я не могла простить свою маму за то, что она обманывала меня, но сама каждый день вставала и позволяла тете Оливии, Лили и Джону Дэвиду жить своей обычной жизнью. Правду говорят: яблоко от яблони недалеко падает.

– Твоя мама была папиной дочкой, Сойер. – Лилиан опустила взгляд на могилу. – И твоя тетя тоже. Их воспитывали так, что им никогда ни за что не приходилось бороться. Но ты? Ты очень сильно похожа на меня, а там, откуда я родом, нужно было бороться, чтобы выжить. – И вот бабушка во второй раз упомянула о своем происхождении.

– Зачем ты привезла меня сюда? – спросила я, потому что никак не могла отделаться от ощущения, что весь этот разговор, да и место, где он проходил, не были случайными.

Лилиан молчала так долго, что я уже было решила, что она не собирается мне отвечать.

– Несколько недель назад ты попросила меня узнать, что случилось с подругой твоей мамы Аной.

Я застыла.

«Ана, Элли и Грир, – подумала я, заставляя себя дышать. – Три молодые девушки, один пакт». Грир потеряла своего ребенка, а значит, ребенок Аны – если он, конечно, появился на свет – был единственным существом на этой планете, чья история происхождения была такой же запутанной, как и моя.

Ее ребенку сейчас было почти столько же лет, сколько и мне.

– Что ты выяснила? – спросила я Лилиан, во рту у меня пересохло.

– Ана была тихоней. Я плохо ее помню. Она только-только переехала в наш город. Я слышала о ее семье, но мы не были знакомы. Судя по тому, что мне стало известно, они собрались и уехали обратно примерно в то же время, когда я узнала о деликатном положении твоей мамы.

«К тому времени Ана уже тоже была беременна», – подумала я.

– Откуда они? – спросила я вслух. – Куда они вернулись?

Повисла долгая пауза, во время которой бабушка пристально изучала мое лицо.

– Почему ты хочешь найти эту женщину?

Лилиан знала, что дядя Джей Ди был моим отцом, но о пакте, похоже, не имела ни малейшего понятия. Рассказать ей об этом было непросто, но и скрывать правду смысла не было.

– Сойер?

– Ана тоже была беременна, – сказала я, делая ударение на каждом слове. – Они так сами все спланировали. Я не знаю, родился ли ее ребенок, но если…

Лилиан не подала виду, что мои слова стали для нее настоящим ударом.

– Если ее ребенок родился, то что?

Я пыталась подобрать слова, но все они казались мне банальными и неподходящими. Я не могла правильно объяснить, что хотела знать, что случилось с Аной и ее ребенком по той же самой причине, по которой я так стремилась выяснить, кто мой отец, жаждала познакомиться с семьей, которую презирала моя мама, и оставалась здесь, даже узнав правду.

Люди, у которых всегда была семья, на которую можно было положиться, и свое место в жизни, никогда не смогут понять, каким притягательным может быть тихий голос, нашептывающий тебе, что есть кто-то, похожий на тебя.

И этот кто-то не стал бы обвинять меня в моем происхождении.

– Я просто хочу знать, – глухим голосом ответила я Лилиан.

И снова повисла тишина, еще более пронзительная, чем в прошлый раз. Но вдруг бабушка сунула руку в сумку и, достав оттуда газету, сложенную на коммерческом разделе, протянула ее мне.

Я пробежала глазами по заголовкам, но так и не поняла, что искать.

– Статья о неудавшемся корпоративном поглощении, – подсказала мне Лилиан. – Обрати внимание, что одна из компаний является международной телекоммуникационной корпорацией, генеральным директором которой является человек по имени Виктор Гутьеррес. Другая компания принадлежит Дэвису Эймсу.

Дэвис был главой семьи Эймсов, дедушкой Уокера и Кэмпбелл, отцом человека, которого я когда-то считала своим отцом, – но на самом деле он являлся отцом ребенка Аны.

– Зачем ты мне это показываешь? – спросила я.

Лилиан вздохнула:

– Подруга твоей мамы Ана… Ее полное имя – Ана София Гутьеррес.

Глава 3

Мужчина, который носил ту же фамилию, что и Ана, – ее отец? брат? дальний родственник? – нашел рычаги давления на компанию Эймсов.

Два часа мы ехали по шоссе и проселочным дорогам, а я все размышляла об этом. Внедорожник «Порше» Лилиан петлял мимо ворот охраны, поля для гольфа, волейбольной площадки и теннисного корта, бассейна, я же думала лишь о том, как однажды Дэвис Эймс сказал мне, что уладил ситуацию с девушкой, которая забеременела от его сына. Без понятия, что именно он имел в виду, но его слова заставили меня гадать, чем все это было для самого Виктора Гутьерреса – просто бизнесом или чем-то личным.

Было ли это каким-то образом связано с Аной? Это месть? Но тогда за что? И почему сейчас?

– Вот мы и приехали, – объявила Лилиан, въезжая на кольцевую подъездную дорожку. – Дом, милый дом у озера!

Мне пришлось отвлечься от своих мыслей. Я не могла думать об Ане, о пакте или о чем-то другом, с этим связанным, когда рядом находились Лили или тетя Оливия. Тем более если хотела и дальше притворяться, что у меня все в порядке, у нас все в порядке и им не о чем беспокоиться и не о чем знать. Так что сейчас мне оставалось лишь сосредоточиться на том, что меня окружало. Когда я слышала, как остальные члены семьи упоминают «домик у озера», то представляла себе деревянный коттедж. Небольшой и простой.

Следовало бы догадаться.

– Значит, это и есть ваш дом у озера, – я решила констатировать очевидное, глазея на огромный каменный особняк.

Стоило мне вылезти из кайенна Лилиан, как входная дверь дома тут же распахнулась.

– Сойер! – Лили улыбалась. И не вежливой, общей для всех улыбкой, не выстраданной в духе «ты не сможешь причинить мне боль», нет. Это было по-настоящему, от уха до уха. – Ты не поверишь…

Но тут из машины появилась наша бабушка, и Лили оборвала фразу.

– Надеюсь, вам удалось избежать пробок, Мим. – Это уже больше напоминало Лили, которую я знала, но в ее темных карих глазах по-прежнему плясали задорные огоньки. Подождав мгновение, она повернулась ко мне: – Пойдем же! Я покажу тебе нашу комнату.

Что-то подсказывало мне, что воодушевление, которое искрилось в ее голосе, не было связано с тем, что мы делили одну комнату на двоих.

– Что происходит? – спросила я, когда мы вошли через переднюю дверь и оказались в просторной прихожей.

Лили шикнула на меня. Я не настолько хотела знать, что нашло на мою сестру, чтобы на меня шикали дважды, и решила осмотреться. Лестница вела наверх. Но была вторая, ведущая вниз. И этого я не ожидала.

– Три этажа? – спросила я у Лили. – Или подвал – это просто подвал?

– Просто подвал. – Лили помолчала. – С одной спальней. И игровой комнатой. – Она снова помолчала, слегка смутившись, потому что хорошо воспитанные молодые леди всегда смущаются размеров своих загородных домов и прочих привилегий, с которыми они родились. – И медиазалом. С бильярдным столом. И столом для пинг-понга…

Решив, что она уже достаточно сказала, Лили стала подниматься по лестнице – по той, которая вела наверх, а не вниз. Я последовала за ней, и мы вместе остановились на маленькой площадке. По сравнению c остальным домом второй этаж казался довольно уютным: спальня с двумя раздельными кроватями, ванная комната, гардеробная. Если не считать антикварной мебели (а я подозревала, что это была именно она), комната прекрасно вписывалась в тот коттедж, который я себе представляла.

– Знаю, спальня немного тесновата, – тихо сказала Лили, – но мне всегда здесь нравилось.

Я подошла к окну и посмотрела на распростертое внизу озеро.

– А кому не нравятся комнаты в башнях?

Дом, как оказалось, был построен на склоне холма. Вниз вел крутой спуск, а дальше земля плавно переходила в скалистый берег. От вида на воду захватывало дух.

– Ну? – спросила Лили.

– Что «ну»? – спросила я в ответ, не в силах отвести глаза от белых гребней волн, которые медленно накатывали, а потом разбивались о частный причал. Наша бухта была большой – таких размеров мне представлялось само озеро, – и оттуда, откуда я стояла, за входом в бухту виднелась основная часть Королевского озера.

Это название уже больше не казалось мне таким уж нелепым.

– Ну… – натянуто повторила Лили. – Спроси меня снова.

– О чем спросить? – Я прикинулась дурочкой. Она шикнула на меня и должна была заплатить за это.

– Спроси меня, что происходит. – Лили подошла к окну и встала рядом со мной, а затем протянула мне длинную плоскую коробку, слишком большую для драгоценностей и слишком узкую для всего остального. – Спроси меня, – попросила меня кузина, – что это такое.

Я взяла протянутую мне коробку. Она была матово-черной, с наклеенной посередине карточкой, которая была сделана из толстой грязно-белой бумаги, – такую обычно используют для свадебных приглашений. На карточке черным рукописным шрифтом было выведено одно-единственное слово.

Имя Лили.

Я собралась было открыть коробку, но Лили остановила меня.

– Это моя. – Она кивнула на одну из кроватей: – Открой свою.

Вторая коробка – уже с моим именем – покоилась рядом с подушкой. Я пересекла комнату, взяла коробку и открыла ее. Внутри оказалась одна длинная белая перчатка. К ней была приколота записка на тонкой бумаге, написанная кроваво-красными чернилами.

«Биг-Бэнг», 23:00, задняя комната».

– Лили, – ровным голосом произнесла я, – не пойми меня неправильно, но это что, приглашение на оргию?

– Куда?! – Лили Тафт Истерлинг, как правило, никогда не визжала, но в этот раз сделала исключение.

– «Биг-Бэнг», – ответила я. – Как по мне, это что-то из разряда «восемнадцать плюс».

Лили сердито смерила меня взглядом. Я ухмыльнулась. Иногда вывести ее из себя было проще простого. Но через мгновение я ощутила болезненный укол в сердце, и ухмылка на моем лице застыла.

Я могла потерять все это. Потерять ее.

Переборов эмоции, я принялась внимательно изучать содержимое коробки. Записка была приколота к перчатке серебряной булавкой, конец которой украшала гравировка в форме розы с обвитой вокруг стебля змеей.

– Точно оргия, – повторила я, заставляя себя снова усмехнуться, чтобы вернуть прежнее настроение. – Со змеями.

Лили закатила глаза:

– Лично меня уже тошнит от этого слова, так что я с радостью информирую тебя, что «Биг-Бэнг» – это местное заведение.

– Бордель?

– Там подают жареные крылышки, – с вызовом произнесла Лили. – И пиво. И… другие напитки.

– То есть ты хочешь сказать, это бар? – Я выросла в баре, почти в буквальном смысле. Мы с мамой жили над «Холлером», пока мне не исполнилось тринадцать. – И кто-то хочет встретиться с нами в задней комнате бара в одиннадцать вечера?

Я была настроена весьма скептически. Мир, в котором выросла Лили – и в котором я неохотно заняла место в этом году, – был миром благотворительных вечеринок, костюмов-двоек и жемчугов. Бар совершенно не вписывался во вселенную семьи Истерлинг или Тафт.

– Не просто кто-то, – ответила Лили, вынув содержимое своей коробки и с благоговением взяв его в руки. – А «Белые перчатки».

День труда, 03:19

– Сойер, ты уверена, что именно так мы оказались в этой яме?

– Поверь мне. Ты уже была без сознания, но я успела разглядеть того, кто все это затеял.

– Может, это вышло случайно?

– Сэди-Грэйс, думаешь, можно случайно накачать человека наркотиками?

– Случайно… но как бы невзначай?

Четырнадцать недель (и три дня) назад

Глава 4

Лили отказалась просветить меня на тему того, кем или чем были эти «Белые перчатки», из-за опасения, что нас подслушают. На озере уединиться, видимо, можно было только на воде. Так что уже через пять минут мы, облачившись в купальники, направились к причалу, где ждали гидроциклы.

И отец Лили.

Я уже больше месяца играла в эту игру, и встреча с Джеем Ди Истерлингом не должна была так сильно задеть меня за живое. Меня уже не должно было волновать, что он тут же переключился в режим «заботливого папочки», копошился то тут, то там и получал огромное удовольствие от использования мойки высокого давления на всем, что находилось поблизости, и особенно лодках.

– Как дела у моих любимых девочек? – крикнул он нам. – Уже сбегаете?

Я мысленно приказала себе молчать. Не думать ни о чем, кроме «Белых перчаток». Кроме змеи и розы на булавке. Не смотреть на него. Смотреть на лодки.

Их было две – быстроходный катер и то, что Лили упорно отказывалась называть яхтой.

– Сойер никогда еще не каталась на водных мотоциклах, – говорила Лили где-то рядом со мной. – Как думаешь, мы можем взять «Первого» и «Второго», пока на воде еще почти никого?

Я шагнула ближе к лодкам, убеждая себя, что мое любопытство вполне естественно, как и то, что мне хочется прочитать название яхты, а не вмешиваться в разговор Лили с ее отцом.

Нашим отцом.

– Знаешь, дочка, я заметил, что когда ты начинаешь фразу со слов: «Сойер еще никогда не…» – то у тебя явно что-то на уме.

– Ты так говоришь, папа, словно это что-то плохое.

Они общались так легко и естественно, что невозможно было игнорировать это.

– А ты что скажешь, племянница? – Джей Ди повернулся ко мне. – Готова бросить вызов океанским глубинам?

Только это был не океан, а я не была его «племянницей».

– Думаю, справлюсь, – сказала я, заметив гидроциклы на дальней стороне причала, и направилась к ним в надежде закончить этот разговор до того, как Лили поймет, что что-то не так. Последние несколько недель я старательно избегала встречи с ее отцом. Тем более что он часто задерживался на работе допоздна и не раз приезжал сюда, чтобы проверить лодки.

Я снова приказала себе не думать на эту тему.

– Чертовски жаль, Цветочек, но «Первый» вышел из строя. Сядете с Сойер вдвоем на «Второго»?

– Конечно, – ответила Лили.

Джей Ди поцеловал ее в висок:

– Вот и молодец!

Он не был похож на человека, который переспал бы с младшей сестрой своей жены. Который в свои двадцать три года переспал бы с кем-то нашего возраста. Он называл меня племянницей, хотя прекрасно знал, что я его дочь.

Не думай об этом. Думай о «Белых перчатках». Не смотри на него.

– Земля вызывает Сойер! – Лили вдруг оказалась рядом со мной, а я даже не заметила. Она протянула мне фиолетовый спасательный жилет.

Я надела его.

– Ты в порядке? – спросила меня Лили.

Я ощутила на нас взгляд дяди Джея Ди. Он наблюдал за нами.

– В полном! – отозвалась я, разворачиваясь к гидроциклам. – И который из них «Второй»?

Глава 5

Я уже знала, что Лили всегда подспудно стремилась к совершенству. Но я понятия не имела, что она может испытывать страсть к высокой скорости.

– Лодка впереди! – закричала я в ее ухо, но мой голос заглушили ветер и рев мотора, когда Лили под углом направила гидроцикл на большую волну.

– Вижу! – закричала она в ответ. Ветер раздувал ее собранные в высокий хвост светлые волосы. И прямо в мое лицо. – Держись!

Мои руки обвились вокруг ее талии, пальцы вцепились в лямки ее спасательного жилета. Лили на полной скорости пересекла фарватер озера, затем повернула налево, миновав три огромные бухты. Тут же показался небольшой остров, на котором виднелись редкие деревья и остатки дома. Мы пронеслись мимо него и въехали в уединенную длинную и узкую бухту. Лили сбросила газ и опустила руки с руля, когда мы медленно приблизились к берегу и остановились. В отличие от основной части озера, вода здесь была как стекло. И здесь было тихо – удивительно тихо, учитывая, как громко мне приходилось кричать еще минутой ранее, чтобы быть услышанной.

– Прикольное местечко, – сказала я Лили, отпуская ее спасательный жилет и встряхивая руками. – Но больше всего здесь мне нравится то, что я больше не вижу, как моя жизнь проносится у меня перед глазами.

Лили, как всегда, осталась совершенно невозмутимой.

– Понятия не имею, на что ты намекаешь.

Пожалуй, я впервые в жизни видела ее такой – с растрепанными волосами, которые ветер раздувал в разные стороны.

Лили, должно быть, заметила, как я смотрела на нее, потому что ей вдруг захотелось объясниться.

– Озеро – это мое счастливое место. Всегда им было. Мама не любит жару. И воду. И насекомых. Но папа, Джон Дэвид и я – мы обожаем бывать здесь.

Я не могла позволить себе поддаться эмоциям и поэтому, запрокинув голову вверх и разглядывая бескрайнее небо, отозвалась:

– Понятно почему.

– Это Остров Короля, – Лили указала рукой на маленький клочок суши, мимо которого мы проезжали. – Там никто не живет уже много лет.

– Остров Короля, – повторила я. – На Королевском озере.

Можно было подумать, что это был Хэмптонс ^[33], а не рукотворный водоем в месте, которое известно красной грязью и обилием оленей.

– Что-то подсказывает мне, что здесь нас никто не услышит.

– Я расскажу тебе все, что знаю сама, – пообещала мне Лили. – Только дай мне сначала развернуться к тебе лицом. Я беру влево, ты берешь вправо – нам нужно сохранять равновесие, чтобы…

Из чистого озорства я обхватила ее рукой за талию и резко наклонилась влево, отчего мы обе навернулись с гидроцикла прямо в воду. И да, Лили, пожалуй, наглоталась воды – она хрюкнула в совершенно неподходящей леди манере.

– Сойер! – Лили начала грести к гидроциклу, который уже отнесло от нас на несколько метров.

– Что? – Впервые за много часов я наконец почувствовала себя самой собой. – Солнце жарит вовсю, а в воде так хорошо. Теперь говори.

– Тут особо не о чем говорить, – предупредила Лили. – Я вообще сомневалась в существовании «Белых перчаток», пока не увидела коробки на наших кроватях.

– Типа такая городская легенда? – съязвила я и, прежде чем Лили успела ответить мне, продолжила, обдумывая ее слова: – Наши приглашения уже были в доме, когда ты приехала?

– И все двери были заперты.

Вот теперь мне стало по-настоящему интересно.

– И что за слухи ходят об этих «Белых перчатках»?

– Это тайное общество. Они набирают членов с первых курсов университетов и нескольких частных колледжей в трех штатах. Это только для девушек и только для избранных.

В мире, где росла Лили, «избранные» означало «богатые». «Старые» деньги, власть, статус, возможность позволить себе роскошь никогда не говорить – и даже не думать – о деньгах.

– Мы должны пойти. Правда ведь? Я знаю, где находится «Биг-Бэнг». А маме можем сказать, что будем ночевать у Сэди-Грэйс. Боже, да папа Сэди-Грэйс даже не заметит разницы!

– Кто ты и что ты сделала с Лили Тафт Истерлинг? – с серьезным видом спросила я.

– Я делала все, что от меня ожидали, Сойер. Всю свою жизнь я педантично следовала требованиям. Я не нарушала правил. Я была такой, какой должна была быть, вплоть до того, пока не начала «Секреты».

У каждого свой способ справляться с травмами. Я стремилась максимально разложить все по полочкам и отрицала все, что только возможно. Лили же, когда прошлым летом Уокер бросил ее, создала блог, в котором выставляла провокационные фотографии с чужими секретами, написанными на своей коже.

– Ты скучаешь, – заметила я. – По «Секретам на моей коже».

Я ждала, что она сейчас же попытается убедить меня в обратном, но Лили выпрямилась и сказала:

– Уокер.

А что с ним? Я развернулась в направлении ее взгляда, проводя пальцами по поверхности воды. Примерно в сотне метров от нас начал сбавлять скорость гидроцикл, миновавший Остров Короля. Понятия не имею, как Лили удалось разглядеть водителя с такого расстояния, но я не сомневалась в ее словах.

Лили Истерлинг никогда не ошибалась только в двух случаях: во всем, что касалось светского этикета, и во всем, что касалось Уокера Эймса.

– Ты сказала ему, что мы будем здесь? – спросила я.

– Я вообще сегодня с ним не разговаривала. – Лили избегала встречаться со мной взглядом. – А на самом деле это благодаря Уокеру и Кэмпбелл я так хорошо знаю это место. Их дом находится на мысе напротив Острова Короля, через два залива отсюда.

Я не успела спросить Лили о том, была ли причина, по которой они с Уокером сегодня не разговаривали, потому что он уже подъехал к нам, заглушил мотор и замедлил движение гидроцикла, опустив ноги в воду.

– Мое почтение, дамы!

Уокер снял с себя спасательный жилет, повесил его на руль гидроцикла, нырнул в воду, а через секунду вынырнул прямо между мной и Лили. На его груди блестели капельки воды, и он тряхнул головой, обрызгав нас обеих.

Я бы ни за что не стала флиртовать с Уокером, тем более он все равно не видел никого, кроме Лили, но теперь, зная, что он мне не брат, я уже не так сильно старалась не наслаждаться зрелищем. И тут же, медленно, но верно, на меня нахлынули воспоминания о другой груди.

И других руках.

У Ника были чудесные руки.

– Глазам своим не верю! – усмехнулся Уокер, возвращая меня в настоящее. – Сойер Тафт и Лили Истерлинг. Какими судьбами?

С Ником нам точно вот так не встретиться. Я не видела его и ничего о нем не слышала с того вечера, когда состоялся Бал дебютанток. Но я и не ждала обратного. И уж точно не особо хотела.

– Это ты так намекаешь, что надеялся получить эту бухту в свое полное распоряжение? – спросила Лили Уокера, и в ее тоне послышались вызывающие нотки.

– Нет, что ты! – Уокер унаследовал обаяние своего отца, но, в отличие от бывшего сенатора, был не особо искусным лжецом. Я чувствовала, что он действительно не знал, что мы будем здесь. И совершенно точно не искал нас.

– Как твоя мама? – тихо спросила Лили.

На мгновение воцарилась тишина.

– С ней все в порядке.

Уокер не хотел говорить о своей маме. И был не одинок в этом желании. Шарлотта Эймс не входила в состав фан-клуба Сойер Тафт. Более того, считая меня плодом супружеской измены своего мужа, она наверняка не раз желала, чтобы я покоилась в могиле.

– Все так плохо? – приглушенным голосом спросила Лили, но Уокер не ответил, и тогда она оттолкнулась от нашего гидроцикла, подплыла к нему и обняла его за шею.

Я отвела глаза.

Лили Тафт Истерлинг была хорошо воспитанной молодой леди, южанкой до мозга костей. Но сейчас ее распущенные волосы трепал ветер, на груди Уокера блестела вода, и очевидно, что я была здесь третьей лишней.

– Не обращайте на меня внимания, – громко сказала я. – Воркуйте, не стесняйтесь. А я тут пока займусь своими делами.

– Очень любезно с твоей стороны, сестренка.

Новое прозвище, которым назвал меня Уокер, было словно удар под дых. Когда мы познакомились, он скатывался все ниже по наклонной и, похоже, оценил то, что я оказалась невосприимчивой к его обаянию. Я насмехалась над ним, а ему это нравилось. Такие у нас были взаимоотношения.

Сейчас был первый раз, когда он назвал меня своей сестрой.

Я должна сказать ему. Мне пришлось приложить все свои силы, чтобы не перевести взгляд с Уокера на Лили. Я должна сказать им обоим правду, даже если Лили возненавидит меня.

Но я не смогла заставить себя сделать это.

– Не называй меня так, – сказала я, но потом, осознав, что это лишь спровоцирует Уокера обращаться ко мне таким образом как можно чаще, быстро и резко сменила тему. – Я слышала, ваш семейный бизнес под угрозой.

– О чем ты говоришь? – спросила Лили, по-прежнему обнимая Уокера за шею, а потом снова повернулась к нему. – О чем она говорит, Уокер?

– Ерунда, – ответил Уокер. – Все будет в порядке.

– Как в порядке твоя мама? – поддела его Лили.

Я уже начала жалеть, что подняла эту тему, но что сделано, то сделано.

– Я не хочу обсуждать наш семейный бизнес. – Уокер наклонился и потерся щекой о щеку Лили, а потом покосился на меня. – Тем более сейчас это сфера деятельности Кэм.

Он дал мне причину – предлог – убраться отсюда до тех пор, пока я не сказала еще что-нибудь, о чем потом могла пожалеть.

– Точно! Мы с Кэмпбелл давно не болтали. – Я подплыла к гидроциклу Уокера, отстегнула шнурок с ключами от его спасательного жилета и, прикрепив его к своему, бросила жилет обратно Уокеру.

– Мне кажется, – спросил Уокер Лили, – или твоя очаровательная кузина крадет мой транспорт?

– Это не кража, – поправила я его. – Я возвращаю его домой. И не к себе, попрошу заметить, а к тебе. Мыс напротив Острова Короля через два залива, все верно?

Уокер покачал головой:

– Странная ты девушка, Сойер Тафт.

– Я предпочитаю, чтобы меня считали альтруисткой, – парировала я. – Тем более вы с Лили остаетесь наедине в последнем эпизоде шоу «Прекрасные люди в неполноценных отношениях», а я перекинусь парой слов с твоей сестрой.

Глава 6

Когда я добралась до бухты семьи Эймс, Кэмпбелл лежала на причале. Ее кожа блестела от солнцезащитного крема и пота. Она даже не подняла головы и не перевернулась на бок, пока я причаливала.

– Неплохо, – лениво бросила мне Кэмпбелл. – Для новичка.

Я соскользнула с гидроцикла и нажала на ближайшую кнопку, которая должна была либо поднять мое плавсредство из воды (как я надеялась), либо уничтожить все вокруг.

– Если ты и дальше собираешься стоять здесь, то сделай так, чтобы с тебя капало потише. – Кэмпбелл открыла один зеленый глаз. – Ты портишь мне всю атмосферу.

Это было приветствие в духе Кэмпбелл Эймс.

Мое приветствие не заставило себя ждать.

– Уже успела совершить очередное преступление?

Кэмпбелл перевернулась с живота на спину, подняла одно колено, а рукуподложила под голову.

– Знаешь, что мне нравится в тебе больше всего, Сойер? Что ты единственный человек в этом штате, а может, и во всей стране, кто говорит со мной о преступлениях и при этом имеет в виду то, на что я способна, а не досадную историю с моим дорогим папочкой.

Эту «досадную историю» она сама спланировала и подстроила, а я ей помогла. Ее отец сидел в тюрьме, признав себя виновным в нескольких преступлениях, которые он совершил, потому что мы подставили его в тех, которые он не совершал. Так что способности у Кэмпбелл были, одним словом, впечатляющие.

Я плюхнулась рядом с ней и свесила ноги с причала:

– Как ты вообще?

Кэмпбелл хотела, чтобы ее отца арестовали, но, по-моему, она не в полной мере учла весь сопутствующий ущерб – освещение в прессе, скандал.

– Как я? – Кэмпбелл фыркнула. – Нашу семью изгнали на озеро, как только новость подхватили журналисты. Мама решила, что «в стельку пьяная» – это новая форма «слегка навеселе», Уокер винит во всем меня, потому что не хочет обвинять Лили, а я изголодалась по цивилизации. А ты?

Кэмпбелл была склонна к излишнему драматизму и имела природный талант держать людей на расстоянии, но я услышала скрытую уязвимость в ее безразличном тоне.

Я дала ей такой же честный ответ:

– Меня уже тошнит от секретов, я уже месяц не разговаривала с мамой и реально устала от того, что все то и дело спрашивают меня, собираюсь ли я осенью в колледж.

– А ты собираешься в колледж осенью? – невинным голосом спросила Кэмпбелл.

– Не знаю, – огрызнулась я. – Ты уже начала жалеть о том, что мы так поступили с твоим отцом?

Повисла тишина.

– Я не верю в сожаления. – Кэмпбелл лениво, словно кошка, потянулась, а потом встала. – Если хочешь послушать, как кто-нибудь сокрушается о последствиях папиного ареста и безумии журналистов, то тогда тебе к Уокеру.

Я молча изучала ее.

– Была ли попытка поглощения компании твоего дедушки таким последствием?

– Я похожа на того, кто знаком со всеми тонкостями семейного бизнеса? – спросила меня Кэмпбелл. Нет, она не была похожа, но в этом-то весь смысл.

– Говорит девчонка, которая то любит, то ненавидит, когда ее недооценивают, – сказала я. И была вознаграждена едва заметной, но искренней улыбкой. И ответом.

– Почуяв кровь в воде, акулы так и кружат вокруг нас – в социальном, финансовом или любом другом смысле. Они думают, мы ослабли. Но пусть тревога сойдет с твоего милого личика, Сойер. Наш дедушка – крутой парень. Он справится с акулами.

Она сказала «наш».

Я проглотила вставший в горле ком.

– Кэмпбелл? – Я знала, что потом могу пожалеть об этом, но начав, уже была не в силах остановиться. – Я должна сказать тебе кое-что.

Я ждала какой угодно реакции, но ничего не получила. Кэмпбелл лишь перебросила влажные темно-рыжие волосы через плечо.

– Значит, от папочки залетела другая несовершеннолетняя девчонка и я могу перестать удивляться, как у нас с тобой может быть хотя бы четверть общей ДНК.

– Но не говори ничего Уокеру. Он скажет Лили.

– И почему же, – с притворной робостью спросила Кэмпбелл, – ты не хочешь, чтобы об этом узнала наша дорогая Лили?

Я рассказала ей, кто не был моим отцом, но умолчала о том, кто им был, и о пакте.

– Пожалуйста.

Кэмпбелл умышленно тянула время.

– Должна признаться, – наконец произнесла она, – я весьма польщена тем, что ты решила довериться именно мне.

Это было равноценно обещанию сохранить мой секрет, бóльшего я бы все равно не дождалась.

– Кстати, на заметку, – теперь я могла ей сказать. – Компания, которая недавно пыталась заполучить бизнес твоего дедушки, принадлежит человеку с точно такой же фамилией, как и у девушки, которая забеременела от твоего отца.

– Месть? – Кэмпбелл выгнула бровь.

– Я не знаю, – как здорово было разговаривать вот так открыто, без лжи и притворства. – Но мне бы очень хотелось выяснить это. Найти ее.

Я думала, Кэмпбелл начнет расспрашивать, почему я так хочу найти Ану, но она лишь подхватила мою идею.

– Да. Полагаю, пока что нам не остается больше ничего, кроме как попытаться установить личность и местонахождение моих настоящих сводных брата или сестры и сделать что-нибудь с этими волосами.

– Какими волосами? – переспросила я. – Ой!

Я отбросила руку Кэмпбелл от своего лица, когда она предприняла вторую попытку распутать мои волосы.

– С моими волосами все нормально.

– Продолжай убеждать себя в этом. – Кэмпбелл повернулась спиной к воде, протиснулась мимо меня и зашагала к трапу, который соединял причал с берегом. – И не отставай.

Что-что, а преобразилась я за эти несколько месяцев разительно. Моя жизнь словно состояла из одних бесчисленных косметологических процедур – мне выдергивали брови, делали эпиляцию, скрабировали и увлажняли кожу, полировали ногти, осветляли пряди волос и наносили на них кондиционеры. Не говоря уже о макияже и одежде.

Но, как любезно мне только что сообщила Кэмпбелл, у меня не было выбора. Она знала мою тайну. И она не гнушалась шантажа. Со мной явно было что-то не так, раз я, зная об этом, решила довериться именно ей.

Либо так, либо какая-то часть меня надеялась, что тем самым моя тайна недолго будет оставаться тайной.

– Конечно, ты можешь говорить тише в доме, – сказала Кэмпбелл, открывая заднюю дверь, – но мама не обратит на нас внимания, даже если мы совершим в гостиной какой-нибудь немыслимый ритуальный обряд и принесем в жертву животное.

Я не очень хорошо знала Шарлотту Эймс, но у меня всегда складывалось впечатление, что это она приходилась близкой родственницей тете Оливии, а не моя мать. Гипертрофированная опека была стилем их жизни, воспитание дочерей по невероятно высоким стандартам – их религией, а роль идеальной хозяйки была чем-то вроде духовного призвания.

Сквозь приглушенное бормотание телевизора, работавшего на некотором расстоянии, я услышала странный звук – он удивительно сильно напоминал отрыжку.

Кэмпбелл проигнорировала его, загнала меня в ближайшую ванную комнату и поставила перед зеркалом.

– К твоему счастью, я смогу что-нибудь сотворить с этой бедной, несчастной челкой. И боже упаси меня напоминать тебе, что существуют куда более приятные способы снять напряжение и разобраться с проблемами, надо лишь найти заинтересованного и привлекательного партнера. – Кэмпбелл отдернула душевую занавеску. – На этом завершается рубрика «Советы по отношениям» в серии лекций «Улучшение Сойер». Вставай под душ. Смой с волос остатки воды. Когда закончишь, нанеси на них порцию кондиционера и оставь. А я пока принесу тебе что-нибудь из одежды.

Кэмпбелл Эймс была последним человеком на земле, к кому бы я обратилась за советом по отношениям, особенно если учесть, кто именно был ее недавним «заинтересованным и привлекательным партнером».

Ник.

– Ты и правда собираешься шантажом заставить меня изменить прическу? – спросила я, отгоняя от себя все прочие мысли.

– А ты правда собиралась позволить мне по-прежнему считать нас сестрами? – парировала Кэмпбелл и хищно улыбнулась. – Благодаря кондиционеру твои волосы не будут так сильно пушиться, а при такой влажности это просто необходимо для этих волос. И тебе понадобится одежда для сегодняшнего вечера. Я так понимаю, вы с Лили тоже получили по такой?

Она залезла в ближайший шкафчик и извлекла оттуда матово-черную коробку, длинную и плоскую, на прикрепленной к ней карточке было выведено имя Кэмпбелл.

«Белые перчатки».

– Вряд ли стоит рассчитывать на то, что Лили сможет подготовить тебя к твоему настоящему дебюту в обществе, – сказала Кэмпбелл. Я открыла было рот, чтобы ответить, но она приложила палец к моим губам, заставляя замолчать. – На озере все по-другому. Здесь формальный стиль чаще всего означает, что ты не можешь надеть только купальник. Полуформальный – что поверх купальника обязательно нужно надеть что-то типа сарафана. В обоих случаях макияж должен быть водостойким: если с ним нельзя появиться на воде, лучше вообще от него отказаться.

– Значит, ты собираешься на эту тусовку «Белых перчаток»? – спросила я, когда Кэмпбелл наконец замолчала.

Она пожала плечами:

– Кто я такая, чтобы отказываться от приглашения, сделанного из жалости? – Признаться даже в малейшей слабости было совсем не похоже на Кэм. Она была из тех, кто может прийти последним в гонке и убедить всех присутствующих в своей победе. – На данном этапе моего изгнания я с радостью позволю людям глазеть на презренную, оскандалившуюся семью Эймс сколько душе угодно, но только если они за это предложат мне хоть какое-нибудь развлечение.

– И каких развлечений ты ждешь от сегодняшнего вечера? – спросила я.

Кэмпбелл усмехнулась и показала пальцем на душ:

– Раздевайся, а я буду говорить.

Я твердо решила раздеться в душе. Сняла купальник и начала мыть голову, когда Кэмпбелл соизволила выполнить свою часть сделки.

– Подумай о «Белых перчатках» как о женской волонтерской организации – только в стиле «Черепа и костей» ^[34]. Они, как правило, набирают дебютанток из трех штатов, но известно, что процесс инициации рискованный и проходит на грани дозволенного. Судя по тому, что я слышала, это настоящий выброс адреналина, – Кэмпбелл помолчала пару секунд. – Ты можешь родиться с серебряной ложкой во рту, но не каждая девушка с членством в загородном клубе подходит «Белым перчаткам».

Лили была очень взволнована приглашением. Я встала под душ, смывая с волос шампунь – и озерную воду, – с четким ощущением, что Кэмпбелл почувствовала облегчение.

Ей нужно было это приглашение.

– Закончила? – нетерпеливо спросила Кэмпбелл. Я едва успела обернуться полотенцем, когда она отодвинула занавеску. – Попробуй вот этот люминайзер.

Она сунула мне в руку коробочку.

– Черт, что еще за люминайзер?

Не ответив мне, Кэмпбелл вышла из ванной и вернулась с выбранным для меня нарядом – платьем из белого хлопка на тонких лямках и с присборенным верхом.

– Я отправлю платье с тобой в водонепроницаемом пакете. Рекомендую надеть под него яркий купальник. И не пытайся скрыть, что он на тебе надет, – все или ничего.

Я потянулась за своим купальником.

Кэмпбелл перехватила мою руку:

– Ну не этот же! – И она снова исчезла где-то в коридоре.

Я закатила глаза, а потом изучила врученный мне «люминайзер». Судя по всему, это был какой-то лосьон с блестками, и я мысленно отнесла его к группе «черта с два».

– Что она тут делает?

Я обернулась и увидела в дверях Шарлотту Эймс. Мама Кэмпбелл была без косметики, а исходящий от нее запах алкоголя чувствовался даже на расстоянии нескольких шагов. Ее вопрос был явно адресован Кэмпбелл, но стояла она лицом ко мне.

Что-то подсказывало мне, что я, одетая лишь в полотенце, оказалась в патовой ситуации.

– Разве недостаточно того, что твой отец в тюрьме, Кэмпбелл? Неужели ты настолько сильно меня ненавидишь, что пригласила эту… – даже в состоянии сильного алкогольного опьянения Шарлотта Эймс была не из тех, кто бросается грубостями или оскорблениями, и остановилась на «этой», – в мой дом?

Возможно, я должна была ощутить себя застигнутой врасплох и униженной, но единственное чувство, которое мне удалось вызвать в себе в тот момент, была жалость.

Муж этой женщины изменял ей. Снова и снова. Много лет назад от него забеременела несовершеннолетняя девушка. И пусть той девушкой оказалась не моя мама, я была одной из тех, благодаря кому его арестовали. Кэмпбелл, Лили, Сэди-Грэйс и я до мельчайших деталей спланировали его разоблачение, и в результате фотографии Шарлотты Эймс весь последний месяц не сходили с первых полос газет вместе с фотографиями ее мужа.

– Я сейчас уйду, – сказала я.

– Нет, – в коридоре показалась Кэмпбелл и загородила мне выход. – Оставайся, Сойер. В конце концов, ты моя сестра. – Ей было прекрасно известно, что это не так, а значит, нынешние отношения между Кэмпбелл и ее матерью оставляли желать лучшего. – Кровь не водица. Разве не так ты все время говоришь, мама?

Шарлотта громко и резко вдохнула воздух:

– Я воспитывала тебя не так, чтобы ты говорила со мной в подобном тоне, Кэмпбелл Кэролайн.

– Ты воспитывала меня как леди, – небрежным тоном ответила ей дочь. – А леди играют, чтобы выигрывать. Я не виновата в том, что ты спасовала, что прячешься здесь, поджав хвост, словно нам есть чего стыдиться.

– Я не собираюсь ругаться с тобой на эту тему. – Шарлотта ответила ей тихим голосом, который звучал бы куда более зловеще, если бы она не была пьяна и ее язык не заплетался.

– Вот и не надо, – просто сказала Кэмпбелл. Не ругайся. Не устраивай сцену.

Кэмпбелл повернулась ко мне и протянула ярко-оранжевый купальник. Я взяла его.

Шарлотта выпрямилась, стремясь казаться более-менее трезвой, и полностью переключила свое внимание на меня.

– Полагаю, мне стоит предложить тебе выпить.

– Это вовсе необязательно.

Шарлотта смотрела на меня так пристально, что я чувствовал ее взгляд кожей.

– Знаешь, это только вопрос времени, когда твои корни дадут о себе знать. – Она говорила удивительно вежливым тоном и почти даже внятно. – Неважно, во что они тебя оденут или каким маленьким трюкам научат, неважно, насколько хорошо, по-твоему, ты сумеешь влиться в общество. Ты такая, какая ты есть, милая, и никогда не будешь другой.

Шарлотта сделала большой глоток из стакана, который держала в руке, – судя по запаху, это было виски.

– Можешь передать своей маме, что я так и сказала. – Она злорадно улыбнулась мне и оттолкнула Кэмпбелл, когда дочь попыталась увести ее обратно по коридору. – А еще лучше, передай это своей тете.

Шарлотта и Лив

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Лив? – Шарлотта всегда гордилась тем, что в любой ситуации знает, что нужно сказать. Она была самой чуткой из них. Джулия была резкой и бескомпромиссной. А Лив…

Лив была сама не своя с тех пор, как похоронили ее папу.

Шарлотта остановилась в дверях домашнего кабинета покойного мистера Тафта и не сводила глаз с фигуры у окна.

– Ты не можешь сидеть взаперти здесь целый день, Ливви, – осторожно сказала она.

– Я могу делать все, что захочу. – Голос Лив звучал спокойно и даже слегка мелодично. – «Нет ничего невозможного, Букашка». Так он говорил мне, – последовала пауза. – Он называл меня Букашкой.

– Я знаю. – Шарлотта старалась изо всех сил, но никак не могла подобрать нужные слова утешения.

Да и Лив, похоже, не хотела, чтобы ее утешали.

– Пойдем. – Лив оторвалась от оконной рамы и прошла мимо своей второй по счету давнишней подруги.

«Второй лучшей подруги», – всегда шептал голосок в голове Шарлотты.

– Позвони Джулии и скажи, чтобы встретилась с нами на кладбище, – приказала Лив. Она всегда была самой обаятельной – настолько, что люди, мужчины и женщины, молодые и старые, охотно выполняли все ее просьбы.

При других обстоятельствах это обычное поведение Лив наверняка вызвало бы раздражение у Шарлотты, но не сегодня. Не в тот день, когда Лив Тафт наконец стала похожа сама на себя.

– Не стой столбом, Шар! Пошевеливайся! А по пути мы заглянем в шкафчик с алкоголем.

Глава 7

К двери «Биг-Бэнга» была прибита доска, как если бы это место было закрытым и заброшенным. Мне пришлось посмотреть дважды, чтобы понять, что это было лишь для виду.

– У мамы случился бы сердечный приступ, узнай она, где мы сейчас находимся, – сказала Лили рядом со мной, поправляя платье. – Или истерика, что еще хуже.

Мы сказали тете Оливии, что останемся на ночь у Сэди-Грэйс. И на всякий случай я также передала ей привет от Шарлотты, что показалось мне более разумным, чем говорить, что «мама Кэмпбелл посылает туманные оскорбления и наполненные парáми виски предсказания о будущем».

– Хочешь открыть дверь? – спросила я Лили. – Или лучше мне?

Она сделала глубокий вдох:

– За легендарный вечер!

Лили распахнула дверь, и на меня обрушилась какофония из музыки в стиле кантри, громких голосов и звуков пианино. Освещение в баре было приглушенным, но по периметру зала были развешены гирлянды, а с потолка свисала огромная хрустальная люстра. В дальнем конце комнаты стоял маленький рояль, а за ним, на стене между серебристых занавесок, прожектор освещал название бара. Остальные три стены были украшены атрибутами заправочных станций, а также вывесками бензоколонок «Последний шанс».

Место выглядело так, словно его отделкой занимались двое – один зачитывался «Великим Гэтсби», а второй испытывал нежные чувства к небольшим частным магазинчикам в маленьких городках.

– Сочетание несочетаемого, – произнес голос за моей спиной. – Но это работает.

Я повернулась к Кэмпбелл. Когда приехали Лили и Уокер, она и словом не обмолвилась про то, о чем я ей рассказала. Кэм отлично умела хранить тайны – особенно если хотела этого.

– Я так понимаю, ты уже просветила свою кузину? – вдруг спросила она.

Меня охватил ужас, и я застыла, скованная им по рукам и ногам. Но тут Кэмпбелл улыбнулась, давая понять, что ее вопрос был адресован Лили и не имел никакого отношения к моей тайне.

– Часть Королевского озера – это Мартас-Винъярд ^[35]. – Кэмпбелл решила сама заняться моим просвещением. – Другая часть – это «Утиная династия» ^[36]. Они могут встретиться разве что в таких прекрасных заведениях, как это.

Половина посетителей, вероятно, чувствовала бы себя как дома в любом другом баре типа «Холлера». Другая половина выглядела так, словно они пришли прямиком из яхт-клуба. Единственное, что их объединяло, – это то, что почти все они были молодыми, и многие стали поворачиваться, чтобы посмотреть в нашу сторону. Вскоре стало понятно, что они смотрят на Кэмпбелл.

– Мне идет дурная слава, – сказала Кэмпбелл, но ее обычная бравада не произвела никакого впечатления. – Вам так не кажется?

– По-моему, нас ждут в задней комнате, – сказала Лили, подталкивая Кэмпбелл. – Пойдемте.

Я уже собиралась последовать за ними, но заметила какую-то суматоху всего в нескольких шагах от нас.

– Идите, – сказала я Кэмпбелл и Лили. – А мне нужно спасти Сэди-Грэйс.

Сэди-Грэйс Уотерс была «красоткой» (так назвал бы ее мой прежний босс, Большой Джим) и «милой девочкой» (так ее называла моя бабушка). Она не умела постоять за себя и распознать намеки с сексуальным подтекстом. Мне удалось пробиться сквозь плотное кольцо ее нынешних поклонников как раз в тот момент, когда один из них произнес кое-что двусмысленное о яблоках.

– Привет, Сойер! – радостно поприветствовала меня Сэди-Грэйс. – Здесь такой дружелюбный народ!

Я фыркнула и осторожно вывела ее из толпы.

– Куда ты уходишь? – крикнул ей один из разочарованных парней.

Сэди-Грэйс, благослови ее господь, встала на цыпочки.

– Я не могу вам сказать! – крикнула она в ответ. – Это секрет!

Задняя комната оказалась больше, чем я ожидала. Вдоль стен были расставлены круглые столы, на каждом из которых горело по несколько свечей, – единственный источник света в помещении. В детстве я часто увлекалась подсчетом максимального количества людей, которое могло бы поместиться в здании, куда я входила, и, по моим оценкам, в эту комнату могло бы влезть около сорока человек, а то и больше. Все присутствующие здесь были женского пола. Большинство было одето так же, как и мы: сарафаны поверх купальников, нарочито небрежные укладки. Однако восемь девушек были в алых накидках до пола, под которыми виднелись перчатки длиной до локтя и простые белые платья. Их капюшоны были накинуты, скрывая лица в тени.

– Смелее, – сказала одна из них нам с Сэди-Грэйс. – Выбирайте!

Она указала на стол рядом с собой, который был заставлен бокалами для мартини. Жидкость в каждом из бокалов имела свой цвет – целая радуга напитков на выбор.

Сэди-Грэйс предпочла фиолетовый. Я обошла стол, чтобы взять себе единственный прозрачный бокал.

– Ты любишь, когда все прозрачно? – спросила меня девушка в капюшоне. Теперь мне лучше было ее видно. У нее были темные густые волосы, а кожа такого же коричневого оттенка, как и ее глаза.

Я сделала маленький глоток:

– Я не люблю, когда приторно.

Прошла секунда, а может, и две, а потом темноволосая девушка развернулась и исчезла в толпе.

– Поверить не могу, что она пришла.

– А я не могу поверить, что они ее пригласили!

– Разве это не мило с их стороны?

Я бы проигнорировала перешептывающуюся парочку у меня за спиной, но тут одна из них сказала:

– Но только из вежливости следует подойти и поздороваться.

Они обошли меня, и только тогда я поняла, что парочка направилась к Кэмпбелл. Бедной, жалкой Кэмпбелл Эймс, чья семья оказалась втянута в скандал.

– Нам следует предупредить ее? – спросила меня Сэди-Грэйс и, помолчав, добавила: – Или предупредить их?

Я была твердо уверена, что Кэмпбелл вполне способна сама о себе позаботиться.

– С ней Лили, – успокоила я Сэди-Грэйс. – Она не позволит ситуации выйти за рамки.

Но не успели девушки дойти до Кэмпбелл, как я услышала глухой удар, а потом еще один и еще. Кто-то затопал, и вскоре этот ровный ритмичный стук подхватили остальные.

– Кандидаток много, – эти слова сразу же привлекли внимание. – Избранные наперечет.

Говорившая встала на стул, и я узнала в ней девушку, предложившую нам напитки.

– Вы получили приглашение на этот маленький званый вечер потому, что как минимум одна из нас решила, что у вас есть… потенциал. – Она сделала ударение на последнем слове. – Возможно, вы заметили, что нас всего восемь, а вас значительно больше. Пока что вам ни к чему знать наши имена. Все, что вам нужно знать, – это то, что мы предлагаем. Восемь мест для восьми человек. По традиции, в начале своего последнего года обучения в университете каждая из «Белых перчаток» выбирает себе замену из числа поступающих на первый курс в ее учебное заведение.

Последовала пауза – рассчитанная.

– Но этим летом мы решили немного взбудоражить вас и начать конкурс немного раньше. И как же удобно, что на Королевском озере собираются представители трех штатов и вдвое большего числа мегаполисов, правда? У вас есть четырнадцать недель, чтобы нас впечатлить. Пусть это мое первое лето на Королевском озере, но мне уже и сейчас ясно, что здесь есть множество возможностей произвести впечатление. – Она подняла бокал с мартини, который держала в руке. – Выпьем за первое!

– Кандидаток много! – выкрикнула другая девушка в капюшоне, и затем все они в унисон повысили голоса. – Избранные наперечет!

Глава 8

К следующему часу стали очевидны три вещи. Во-первых, «Белые перчатки» почти не пили, а время от времени делали лишь маленькие глотки. Во-вторых, шушуканья о Кэмпбелл, которые я подслушала, оказались не единичным случаем. И в-третьих, Кандидатки не сомневались, что это было соревнование, и никто не собирался отступать.

Мне стало интересно, сколько девушек в этой комнате готовы были закопать живьем своих закадычных подруг, только чтобы произвести впечатление.

– Ты дружишь с Кэмпбелл Эймс, верно? – Рядом со мной встала одна из «Белых перчаток». Лили и Сэди-Грэйс тусовались в другом конце комнаты. Кэмпбелл я потеряла из виду. – Ну и шуму она тут наделала! Я так и знала!

Девушка, похоже, была весьма довольна собой.

– Ты из тех, кто любит наделать шуму? – спросила я.

– Мне в определенной степени нравится хаос. – Девушка сбросила капюшон, обнажив голову с русыми волосами. – Знаю, Виктория сказала никаких имен, но я Хоуп.

– А я…

– Сойер Тафт, – закончила за меня Хоуп. – Автомеханик в прошлом, блудная внучка Лилиан Тафт и пятая из самых интересных Кандидаток.

Когда я готовилась к Балу дебютанток, слово «интересная» обычно использовалось как оскорбление, искусно замаскированное под комплимент. Но Хоуп не собиралась меня оскорблять.

– Я хочу знать, как вам стало известно, что я работала механиком?

Хоуп улыбнулась:

– На твоем месте меня бы больше заинтересовало, что это за четыре Кандидатки, на фоне биографий которых твоя кажется менее примечательной.

Я не удержалась от мысли, что им еще не все известно.

Рядом с Хоуп появилась еще одна «Белая перчатка».

– Создаешь проблемы? – пробормотала она. Ее капюшон был по-прежнему на ней.

Хоуп не подтвердила и не опровергла это обвинение:

– Несса, Сойер. Сойер, Несса.

– Никаких имен, – напомнила Несса Хоуп.

– «Белые перчатки» не подчиняются приказам, – небрежно отмахнулась Хоуп. – Даже когда они исходят от одной из нас, а именно – от блистательной Виктории Гутьеррес.

Я не сразу осознала, о ком идет речь, а затем в комнате словно взорвалась бомба. Я не слышала ничего, кроме звона в ушах и имени, которое Хоуп только что выразительно упомянула. Гутьеррес. Виктория Гутьеррес.

Я оглядела комнату в поисках «Белой перчатки», которая сказала, что нам не обязательно знать их имена, – темноволосой девушки, которая предложила мне выбрать напиток. К сожалению, при таком освещении, да еще когда большинство «Белых перчаток» по-прежнему оставалось в капюшонах, ее было нелегко обнаружить.

Возможно ли, что Виктория Гутьеррес приходится родственницей Виктору Гутьерресу, который намерился уничтожить бизнес Дэвиса Эймса? Насколько вероятно, что она родственница Аны?

Я попыталась привлечь внимание Кэмпбелл, но безуспешно. Стоявшая рядом «Белая перчатка» повернулась. Не Виктория. Вместе с Хоуп и Нессой уже минус три. Четвертая стояла лицом ко мне в дальнем конце комнаты. Не она. Обернувшись, я увидела девушку в капюшоне, которая выходила обратно в бар. Окинув взглядом толпу, я смогла исключить еще двоих, исходя из их роста и телосложения. А значит, один к одному, что покинувшей заднюю комнату девушкой была Виктория Гутьеррес.

Я решила рискнуть. В основном зале мою цель было нетрудно вычислить. Алая мантия сразу же бросалась в глаза. Я последовала за девушкой в капюшоне сквозь толпу. Несмотря на музыку (по-прежнему одновременно играли рояль и динамики), танцевало очень мало людей, если не считать тех, кто раскачивался и пил в такт одному из соперничающих ритмов.

Виктория – если это была Виктория – неторопливо подошла к барной стойке. Она находилась в центре зала, на возвышении, и была огорожена красными бархатными тросами.

Я попыталась пройти за ней, но меня остановил вышибала.

– Сначала мне нужно увидеть удостоверение личности. – Он был невысоким, коренастым, с мрачным взглядом и внушительными бицепсами.

– Я с радостью покажу вам свое водительское удостоверение, – ответила я, – как только вы предотвратите драку, которая вот-вот разразится между вон тем Парнем из студенческого братства, который уже хорошо так навеселе, – я кивнула в левую от нас сторону, – его приятелем, пьяненьким Наследничком семейного состояния и…

Вышибала повернулся к ним.

– И парнем, которого они толкнули уже раз в третий и которого мы просто назовем: «Парни, вы сами напросились, чтобы вам надрали задницу».

Вышибала снова повернулся ко мне, сложил руки на груди и с тем же мрачным видом во второй раз попросил меня предъявить мое удостоверение.

– Парни, вы сами напросились, чтобы вам надрали задницу! – объявил кто-то громким голосом слева от нас.

Вышибала сразу же направился к парнишкам из студенческого братства. Иногда полезно быть наблюдательной. Я вальяжной походкой прошла за канаты и уселась на барный стул по соседству с «Белой перчаткой». Мне по-прежнему не было видно ее лица. Она сидела, наклонившись вперед и положив локти на стойку.

– Чем могу вам помочь? – спросили ее.

Я узнала голос в ту же секунду, а потом мои глаза встретились со знакомыми карими глазами за барной стойкой.

– Ник.

Я не ожидала увидеть его здесь. И только исключительно поэтому, пыталась убедить я саму себя, меня словно током ударило, когда мне тут же вспомнился наш с ним единственный танец. В тот раз он был как рыба, выброшенная из воды, – парень, работающий в загородном клубе, одетый в футболку и линялые джинсы. Теперь он сменил джинсы на шорты – возможно даже на купальные. Его футболка казалась старой и поношенной.

Я сразу же представила, какой мягкой она будет на ощупь. Девушка рядом со мной выбрала именно этот момент, чтобы откинуть капюшон. Виктория Гутьеррес.

– Еще полдюжины напитков, – сказала она Нику, привлекая его внимание. – Точно таких же.

– Красивые, разноцветные и разбавленные водой, – отозвался Ник, искоса взглянув на меня. – Сейчас все будет.

Почему-то в его голосе всегда словно звучала легкая ирония. Когда он отвернулся, чтобы приготовить заказ для Виктории, я оторвала взгляд от его затылка – и остального тела – и напомнила себе, зачем пришла сюда: чтобы поговорить с ней.

– Вы знакомы? – спросила у меня Виктория, когда Ник отошел от нас.

– Типа того, – ответила я уклончиво, стараясь больше не думать о нем, и мысленно сравнила Викторию с Аной, которую видела на фотографиях. У них были разные волосы, но одинаковые глаза: по форме и цвету.

– Он симпатичный, – небрежно заметила Виктория. – Если, конечно, ты предпочитаешь грубоватых, злых на весь мир парней, а мне кажется, что именно такие тебе нравятся.

Мне никакие не нравились. Я предпочитала одиночество, да и у Ника было достаточно причин избегать таких девушек, как я.

– Ты попросила его разбавить напитки, – беспристрастным тоном прокомментировала я.

– Мы не собираемся никого спаивать, – сказала Виктория.

– Вы просто хотите, чтобы они так думали, – сделала я вывод. – Удивительно, что люди начинают вести себя как пьяные, стоит им решить, что они выпили слишком много.

– А ты очень проницательна. – Виктория почти улыбнулась, но не совсем. – Наслаждаешься вечером?

Не своди с нее глаз. Не смотри за стойку, Сойер.

– Можно и так сказать, – ответила я и решила перейти сразу к делу. – Сколько тебе лет?

Если она училась на последнем курсе, то, скорее всего, была слишком взрослой, чтобы быть дочерью Аны, но я все равно должна был спросить.

– Двадцать один. – Она приподняла бровь, глядя на меня. – Почему бы тебе не спросить меня о том, что ты действительно хочешь знать?

Не знаю, чего она ожидала, – возможно, что я попрошу ее рассказать, как мне доказать, что я достойна быть выбранной в «Белые перчатки», – но я приняла ее приглашение быть откровенной.

– Ты родственница Виктора Гутьерреса?

– Ты спрашиваешь от своего имени? – мягко спросила она. – Или от имени Кэмпбелл Эймс?

Мне потребовалась секунда, чтобы осмыслить этот ответ.

– Я надеюсь, она понимает, что бизнес – это просто… бизнес, – беззаботно продолжила Виктория. – Какими бы ни были намерения и грандиозные планы моего отца, уверяю тебя, они не имеют ко мне никакого отношения.

Тут появился Ник с первыми тремя яркими напитками и поставил бокалы для мартини на стойку перед ней.

– Я вернусь за остальными, – сказала Виктория и взглянула на меня. – И за тобой.

Она ушла, и у меня больше не осталось повода не смотреть на Ника. Я перевела взгляд в его сторону, но мысленно напомнила себе, что, если бы он захотел связаться со мной за эти последние полтора месяца, он мог бы это сделать.

– Давно не виделись, – сказала я.

– Насколько мне известно, – Ник взял тряпку и провел ею по барной стойке между нами, – вы еще недостаточно взрослая, чтобы находиться по эту сторону канатов, мисс Тафт.

Интересно, что сказала бы Эмили Пост о том, чтобы посоветовать парню засунуть его саркастическое «мисс» себе в…

– Ах да! – продолжил Ник таким тоном, что я окончательно уверилась в том, что он пытается вывести меня из себя. – Ты же не очень-то чтишь правила и законы, не так ли?

Трудно было сказать, сколько в его словах было от комплимента, а сколько – от оскорбления.

Ник сыграл (и по бóльшей части невольно) ключевую роль в плане Кэмпбелл по низвержению ее отца. И мы четверо вряд ли внушили ему любовь к себе, учитывая, что этот план предусматривал его арест.

Вернее, даже два ареста.

С другой стороны, никто не приставлял к его голове пистолет, когда он соглашался на танец со мной.

И непохоже было, чтобы ему не понравилось.

– Да и тебе не так много лет, чтобы тоже здесь находиться, – выразительно посмотрев на Ника, парировала я. – Если уж мы говорим про закон. И правила.

– Я не пью. – Ник одарил меня улыбкой, похожей на улыбку игрока в покер, раскрывающего выигрышную комбинацию. – Я работаю.

– Но не очень хорошо.

Тот самый нетрезвый Парень из студенческого братства скользнул за барную стойку рядом со мной. Судя по его виду, вышибале удалось вовремя разрулить драку.

– Сколько шотов мне нужно купить, чтобы меня обслужили?

– Я обслужу вас, как только получу ваши ключи. – В тоне Ника или его позе не было ничего вызывающего, но было ясно, что его слова не подлежат обсуждению.

– Мои ключи? – Парень из студенческого братства наклонился вперед, видимо, думая, что выглядит угрожающе. – Считаешь, что можешь запретить мне садиться за руль?

– Я считаю, – ответил Ник, – что любой, кто заказывает больше трех бутылок пива за час, должен отдать мне свои ключи. Это правило заведения.

Я могла бы посоветовать Парню из братства не спорить, и не только из-за того, что челюсть Ника напряглась. Его брат попал в кому из-за пьяного водителя. Отца Кэмпбелл.

– Я хочу поговорить с управляющим! – возмутился парень.

Ник выгнул бровь, глядя на него:

– Это я.

Если бы Парень из студенческого братства не был тупым, как индюк, он бы заметил предостерегающий блеск в карих глазах Ника.

– Тогда я хочу поговорить с владельцем!

Ник поставил локти на стойку и перенес на них весь свой вес:

– И это тоже я.

Теперь настала моя очередь удивленно поднимать брови.

– Ты владелец этого заведения?

Ник бросил взгляд в мою сторону и пожал плечами. Мышцы под его футболкой напряглись. Парень из студенческого братства бросил ключи на стойку бара.

Не говоря ни слова, Ник взял их:

– Чем я могу вам помочь?

Мне пришлось ждать целую минуту, прежде чем он снова повернулся в мою сторону.

– С каких это пор ты владеешь баром? – спросила я.

– Владелец выставил его на продажу несколько недель назад. – Ник начал готовить оставшиеся три напитка для Виктории. – У меня был друг, который работал здесь. Хороший парень. У него родился ребенок. Он не мог позволить себе остаться без работы.

– И ты купил бар? – Если бы я разговаривала с Уокером, это, возможно, меня бы не удивило. Но Ник? – Где ты…

– Достал деньги? – Ник избавил меня от необходимости произносить слово на букву «д». – Твой дедушка заплатил мне. Ты же знаешь, что говорят о «кровавых» деньгах: они действительно жгут карман.

Кровавые деньги. Было неудивительно, что семья Эймсов откупилась от него. Признание сенатором своей вины привело бы к тому, что они понесли бы ответственность за аварию, в результате которой брат Ника оказался в коме, не говоря уже о сокрытии преступления.

– Дэвис Эймс мне не дедушка. – Слова сами по себе сорвались с губ. За последний месяц я много думала о том, как открытие моего истинного происхождения повлияет на мои отношения с Лили, Джоном Дэвидом, Кэмпбелл и Уокером.

Но я никогда не задумывалась о том, как все это может повлиять на мои отношения – или их отсутствие – с Ником.

Я никоим образом не связана с человеком, из-за которого твой брат оказался в коме. Те кровавые деньги не имеют ко мне никакого отношения.

– Ну конечно, – сдержанно отозвался Ник. – Прости за эту неприятную правду.

– Правда в том, – тихим голосом ответила я, напрягшись всем телом, – что моя мама солгала. Я не Эймс, – я сглотнула и продолжила лишь только потому, что в баре было очень шумно. – Я Истерлинг.

Ник пристально смотрел на меня. Впервые за эту встречу у стойки бара я почувствовала, что он действительно видит меня, и напомнила себе, что, когда дело касается противоположного пола, не всегда хорошо быть замеченной.

– Истерлинг, – повторил Ник. – Разве это не…

Фамилия моей двоюродной сестры.

Прежде чем Ник смог продолжить расспросы, появилась Виктория. Бросив на меня последний долгий взгляд, он повернулся к ней и кивнул на напитки, которые только что приготовил:

– Я запишу это на ваш счет.

Затем подошел еще кто-то, чтобы сделать заказ, и то, что назревало между мной и Ником – если вообще что-то назревало, – оборвалось, как бурление в кипящем котле, который переставили на медленный огонь.

Как танец, в котором ни один из участников не произнес ни слова.

Когда он повернулся ко мне спиной, я мысленно утешила себя, что это только к лучшему, – я ведь пришла сюда не ради него. Мне нужно сосредоточиться на Виктории. Я сомневалась, что сегодня произвела хоть какое-то «впечатление». И это собрание «Белых перчаток» могло стать для меня первым и последним.

Возможно, это был мой единственный шанс, и поэтому я спросила:

– Ана Гутьеррес – твоя родственница?

– Откуда такой интерес к моим родственным связям? – ответила вопросом на вопрос Виктория.

– Ана София Гутьеррес, – повторила я. – Сейчас ей, должно быть, чуть за тридцать. Может, это твоя сестра? Или кузина?

Прежде чем Виктория успела ответить – или промолчать, – кто-то протиснулся между нами, причем с такой силой, что я вскочила с табурета, на котором сидела.

– Где мои ключи? – Это вернулся Парень из студенческого братства. Судя по громкости и тону его голоса, я подумала, что он в одиночку выпил все, что недавно заказал.

Ник не собирался возвращать ему ключи.

– Вызови такси, – посоветовала я ему. – Или попроси кого-нибудь подвезти тебя.

Стоило ему повернуться ко мне, как я сразу поняла, что привлекать его внимание было ошибкой. Он протянул руку и убрал волосы с моего лица. Я попыталась отстраниться, но его потная ладонь легла мне на шею, прижимая к себе.

– Не распускай руки! – Виктория удивила меня. В ее голосе звучала сталь. Холодная и неподдельная. – Сначала спроси разрешения. Усек?

Парень из братства проигнорировал ее.

– Как тебя зовут? – спросил он, еще сильнее сдавливая мою шею и приближая свой рот к моему.

Я чувствовала его дыхание на своем лице.

Я чувствовала его запах.

– Сначала спросить разрешения, – тихо сказала я, – это очень хорошее правило.

Он, вероятно, ожидал, что я его оттолкну, но я выросла в «Холлере», научившись использовать предубеждения – и инерцию движения тела – в своих интересах. Когда он наклонился еще ближе, я зацепила ногой барный стул, рывком поставила его между нами, схватила парня за руку и потянула.

Через две секунды Парень из студенческого братства лежал на животе, а моя пятка упиралась ему в спину.

– Круто! – похвалила меня Виктория.

Я почувствовала и услышала, как Ник перепрыгнул через барную стойку, но даже не посмотрела в его сторону, когда он встал рядом со мной.

Пусть гадает, что, черт возьми, только что произошло.

Пусть запомнит, что я не какая-нибудь там бедная-несчастная богатая девчонка.

Я чуть сильнее вдавила пятку в пьяного козла и улыбнулась Виктории:

– Стараюсь.

День труда, 03:22

– Сойер? Мне кажется, я чувствую свое плечо.

– Ты чувствуешь руки?

– Нет.

– А ноги?

– Нет.

– Ты можешь пошевелиться?

– Сейчас проверю… Тоже нет.

– Тогда какая нам польза от того, что ты уже можешь чувствовать свое плечо?

– Не знаю, Сойер. Но мне кажется, я слышу, как кто-то идет к нам, а ты единственная, кто может что-нибудь придумать.

Тринадцать недель (и три дня) назад

Глава 9

В пятницу после Дня поминовения наконец-то закончились летние грозы, не прекращавшиеся сорок восемь часов и побившие все рекорды. Тетя Оливия собирала вещи для очередной поездки на озеро с меньшей одержимостью, а мы с Лили получили загадочное сообщение, которое пришло на наши телефоны в одно и то же время.

@) – ' —, – -

Мне потребовалась пара секунд, чтобы догадаться перевернуть экран мобильного – изображение стало похоже на розу. Сообщение, которое пришло следом, мы расшифровали сразу же.

~ ~ ~ ~ ~8<

Змея. Эти два символа не оставляли сомнений в том, кто их оправил. С того же самого скрытого номера пришло и третье сообщение:

Фоллинг-Спрингс. 02:30. Сегодня.

– Что еще за Фоллинг-Спрингс? – спросила я у Лили.

Она шикнула на меня, обернулась через плечо и, только убедившись в том, что тетя Оливия по-прежнему сосредоточенно сверяет два своих списка, вытащила меня в коридор.

– Фоллинг-Спрингс – это бухта на другой стороне озера, – тихим голосом пояснила Лили.

– Со скандальной славой? – нарочито громким шепотом спросила я.

Лили начала было кивать и только потом сообразила, что я шучу. Она наставила на меня свой указательный палец с безупречным маникюром, видимо считая, что это должно меня устрашить.

– Ладно, ладно. Никаких больше шуток.

– В самой бухте Фоллинг-Спрингс нет ничего скандального, – прошептала в ответ Лили, и по ее тону я поняла, что неохотно, но прощена. – В отличие от скал.

Той же ночью, в два часа, надев купальники и пляжные накидки, мы прокрались к причалу, спустили на воду меньшую из двух семейных лодок и бесшумно погребли через темную бухту. Подобрав по дороге Кэмпбелл и Сэди-Грэйс, мы направились в Фоллинг-Спрингс.

– Итак… – Кэмпбелл уселась рядом со мной. – Какой у нас план?

Она говорила почти шепотом, но я все равно бросила взгляд сначала на Лили, которая сосредоточенно вела лодку, а затем на Сэди-Грэйс, которая «помогала Лили сосредоточиться», прежде чем ответить.

– План, – пробормотала я, – состоит в том, чтобы снова поговорить с Викторией.

Я рассказала Кэмпбелл о нашей беседе с Викторией Гутьеррес в «Биг-Бэнге». Кэм не меньше меня хотела найти ребенка Аны – своих сводных брата или сестру. А значит, ей было интересно все, что могла сказать Виктория.

– Вообще-то, я не ожидала, что ты ответишь, – пробормотала Кэмпбелл. – На самом деле это был скорее вопрос вежливости. Ты должна была спросить, каков мой план.

Я лично принимала участие в осуществлении одного из планов Кэмпбелл и поэтому почти бояласьспрашивать.

– И какой у тебя план?

– Поговорить с Викторией. – Она улыбнулась, и ее зубы блеснули в темноте. – Без обид, но вести беседы я умею лучше тебя.

– Я тоже! – между нами вдруг появилась Сэди-Грэйс. – Я так хорошо умею говорить, что иногда, как только начинаю, уже не могу остановиться!

Мы с Кэмпбелл даже не знали, что ответить на это. Повисло молчание, и мой мозг напряженно заработал, пока я прикидывала вероятность того, что Кэм удастся вытянуть из Виктории больше информации, чем мне.

– Приехали, – вдруг сказала Лили и сбросила газ, позволяя инерции толкать лодку все дальше и дальше в длинную и узкую бухту, по форме, как специально, напоминающую змею.

Я проследила за взглядом Лили и сразу поняла, почему она не хотела, чтобы ее мать даже слышала слова «Фоллинг-Спрингс». Я разглядела пять-шесть лодок, на носу у каждой горел фонарь, и все они были связаны друг с другом, образуя одну линию. Когда мы приблизились, кто-то поднял шест с фонарем и помахал Лили, указывая на конец линии.

Но не это было самым необычным.

Над водой сгустилась бархатистая тьма, но фонари на покачивающихся на воде лодках и белый сияющий полумесяц освещали берег. Над нашими головами возвышались утесы высотой в пять-шесть этажей. Чем выше я поднимала глаза, тем круче становился склон, пока на вершине он внезапно не обрывался.

Само по себе это место вряд ли показалось бы мне зловещим, и я вряд ли причислила бы его посещение к неблагоразумным поступкам. Но как объяснила мне Лили несколькими часами ранее, Фоллинг-Спрингс было не только названием этой бухты и скал.

Это словосочетание вмещало в себя все, чем они славились. Вечеринки. Распутство. Пьяная удаль.

И прыжки.

Глава 10

– Кто из вас уже прыгал со скал Фоллинг-Спрингс?

Виктория стояла на носу самой большой лодки, которая благодаря якорю удерживала на месте и все остальные. Ее голос разносился над водой. В ночной тишине я практически ощущала, как он окружал нас, хотя мы были за три лодки от нее.

– Поднимите руки, – продолжила Виктория, прежде чем повторить свой вопрос. – Кто из вас уже прыгал со скал Фоллинг-Спрингс?

Все шесть лодок зашевелились, но мне было сложно увидеть, сколько Кандидаток подняло свои руки. Рука Кэмпбелл была вытянута вверх.

– А кто из вас прыгал со скал в темноте? – Легкий ветерок развевал темные волосы Виктории. При дневном свете в них можно было бы различить оттенки коричневого, но ночью, в приглушенном свете фонарей, эти длинные густые волны казались ожившими тенями.

Рука Кэмпбелл по-прежнему была поднята вверх. Лили слегка пошевелилась. Даже сейчас, улизнув из дома посреди ночи и угнав лодку, она сидела, сдвинув колени и поставив ступни параллельно. Идеальная осанка. Безупречные манеры.

Но судя по вопросам Виктории, это не давало моей «кузине» никакого преимущества.

– А кто из вас, – продолжила Виктория с хитрой улыбкой, которую я слышала в ее голосе, хоть и не видела на лице, – прыгал со скал Фоллинг-Спрингс голышом?

– Как думаете, что она имела в виду, – прошептала Сэди-Грэйс у меня за спиной, – когда говорила «голышом»?

Мы вчетвером, вместе с другими Кандидатками, прошли по лодкам, перебираясь с одной на другую, пока не добрались до той, что была ближе всего к берегу. Я уже собиралась объяснить Сэди-Грэйс, что значит «голышом», но Хоуп спасла меня от этого.

– Здесь, дамы, вы можете оставить свои вещи, – объявила она. – Купальники снимете перед тем, как будете прыгать.

– Ой, – произнесла Сэди-Грэйс, – вот что значило «голышом».

Меня же главным образом волновало не то, во что мы будем одеты, а высота скал и глубина прибрежных вод в том месте, где нам предстояло прыгать.

– Боишься? – спросила Кэмпбелл.

– Я не боюсь. А еще я не ломаю себе шею.

– С Фоллинг-Спрингс всегда все прыгали, – Лили держала голову прямо, раздеваясь до купальника. Не знаю, кого она пыталась убедить, меня или себя. – Это не единственные скалы на озере, но именно они находятся рядом с тем местом, где очень глубоко.

– Не могу не заметить, что вы, дамы, все еще полностью одеты, – рядом с нами появилась Виктория, но смотрела она только на меня. – Конечно, раздеваться необязательно. Решать только вам.

Кандидаток много. Избранные наперечет.

– Вы будете прыгать с нами? – спросила я. Неважно, Кэмпбелл ли реализует свой план или я свой, но «разговор» подразумевал живое общение.

Виктория окинула меня долгим взглядом.

– Все зависит от того, – ответила она, выгнув бровь, – с каких уступов вы собираетесь прыгать: с нижних или верхних?

Чтобы подняться на вершину Фоллинг-Спрингс, нужно было сделать круг и пройти по широкой тропе сквозь кусты и камни вдоль обрыва. Кэмпбелл пристроилась позади меня рядом с Викторией. Я позволила ей это сделать, сосредоточившись на подъеме. Склон менялся от пологого до вертикального, и порой требовалось найти ветку дерева или камень, за которые можно было бы ухватиться в качестве опоры. Я как раз ухватилась за камень, когда Виктория вцепилась в него с другой стороны.

Оглянувшись, я увидела, что Кэмпбелл отстала шагов на пять. Значит, ее попытки завязать разговор были не слишком успешными. Я уже решала, как мне заговорить с ней об Ане, когда Виктория сама избавила меня от хлопот.

– У меня нет сестер по имени Ана, – вдруг ни с того ни с сего начала она. – И кузин. Моя мама – папина вторая жена. Ему было за шестьдесят, когда я родилась, так что если ты ищешь Гутьеррес лет тридцати… – Она специально не закончила фразу и обогнала меня.

Я рванула вперед и поравнялась с ней за секунду до того, как тропинка сузилась и по ней смогла бы пройти лишь одна из нас.

Виктория пошла первой.

– Признаюсь, то, как ты произнесла это имя – «Ана София Гутьеррес», – пробудило мое любопытство. Поэтому я позвонила одному из своих старших братьев, который не трясется надо мной, как наседка, и не диктует, как жить, и спросила его, нет ли в нашей семье некой Аны.

– И как? Нашлись беглянки по имени Ана? – спросила я.

Впереди была ровная земля. Мы добрались почти до самой вершины. Кэмпбелл, Сэди-Грэйс и Лили отставали от нас на несколько шагов.

– Мой брат бросил трубку, – сообщила мне Виктория. – Но перед этим приказал никогда больше не вспоминать это имя.

Я не была знакома с Викторией, но уверена, ее брат вряд ли смог бы пробудить в ней еще бóльшее любопытство, даже если бы сильно постарался. Я решила поделиться с ней некоторыми сведениями в надежде, что она сможет что-нибудь предпринять.

– Ана была Дебютанткой вместе с моей мамой. Но в середине года их семья вдруг переехала.

– Это, должно быть, были мой брат Хавьер и его жена Фрея, – пояснила Виктория, – и я знаю об этом потому, что после того, как Хавьер меня отшил, я позвонила своему другому старшему брату. Он не стал вдаваться в подробности о том, что произошло, но хотя бы сказал, кто такая Ана.

– Паршивая овца в семье? – догадалась я. Это была знакомая история, достаточно близкая моей маме – и мне, – так что ответ был важен для меня.

– Я даже не знала, что у Хавьера есть дочь, – ответила Виктория, когда мы вышли на плато. – Он не хочет о ней говорить. По словам Рафи, за последние двадцать лет никто в семье не слышал о ней ни слова.

Двадцать лет. С тех пор как она забеременела. Прежде чем я успела что-нибудь сказать, на вершину поднялись Лили и Сэди-Грэйс и встали рядом с нами. Кэмпбелл следовала за ними, но, даже не оглянувшись на нас с Викторией, подошла и встала прямо на краю обрыва.

– Что нам делать с нашими купальниками? – вежливо поинтересовалась Лили. Можно было подумать, что она спрашивает о гардеробе, а не о том, как и где мы должны раздеться.

– Оставьте их здесь, – Виктория указала на основание большого дуба. – Я прослежу, чтобы кто-нибудь принес их вам. Потом.

Сэди-Грэйс первой сняла бикини. За ней последовала Кэмпбелл, а потом Лили, чей опыт с «Секретами» сделал ее настоящей мастерицей искусно прикрывать руками все стратегические места.

– Притворись, что ты на массаже, – посоветовала она мне.

Я скорчила гримасу. Массажи, сауны, спа-процедуры, требовавшие остаться обнаженной, – я прекрасно могла бы обойтись и без всего этого. Но если я хотела подобраться ближе к семье Гутьеррес, то мне нужна была Виктория. А если я хотела держаться Виктории…

Мне нужны были «Белые перчатки».

Поэтому я разделась. И прыгнула.

Шарлотта, Лив и Джулия

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Джулия. Джу-ли-я, – протянула Лив.

Шарлотта попыталась перехватить взгляд Джулии и предостеречь ее, но у той, в духе истинной Джулии, не было времени на подобную чепуху.

«Будь по-твоему, Джулс», – подумала Шарлотта.

– Ты пьяна? – Джулия сразу перешла к сути, проигнорировав Шарлотту.

Как обычно.

– Джулия Эймс, – Лив царственно помахала Джулии, как будто на ней была диадема и она ехала на платформе на День бизона, а не сидела у надгробия своего отца. – Что-то ты долго добиралась.

Джулия наконец взглянула на Шарлотту:

– Она серьезно?

– Смертельно серьезно. – Лив опередила Шарлотту с ответом. – Поняла? Смертельно.

– Лив, – вмешалась Шарлотта. Джулия Эймс не отличалась особой чувствительностью. Она была умна. Она была безжалостна. И она была лучшей подругой Лив. – Я знаю, тебе больно, Ливви, но, милая…

Лив встала, не потеряв равновесия и с гораздо большей грацией, чем от нее ожидали.

– Я не чувствую себя милой. Я устала быть милой. А ты, Джулия? – Лив помолчала. – Я устала от правил. Я устала от этого места. Я хочу…

Шарлотта смотрела, как Лив раскинула руки в стороны, словно нежась на солнце. Словно готовясь взлететь.

– Я хочу все, – Лив закрыла глаза. – Люди живут, следуют правилам, а потом умирают. Разве ты не хочешь большего, Джулс? – Голос Лив упал до шепота, а руки опустились вдоль тела. – Я вот хочу.

– Мы должны отвезти ее домой. – Джулия проигнорировала слова Лив и решила говорить напрямую с Шарлоттой – в этот раз.

«Должны, – подумала Шарлотта. – Мы должны отвезти Лив домой и уложить в постель». Горе все еще было сильным, но оно пройдет. Лив станет лучше.

И все вернется на круги своя.

Шарлотта шагнула к Лив, отвечая ей, а не Джулии.

– Да, – сказала Шарлотта. – Я тоже хочу большего, Лив. Твой папа сказал, что ты можешь делать в этой жизни все, что захочешь. Хотя бы раз…

Шарлотта знала, что это плохая идея, но внутри нее что-то бурлило – возможно, сила, которая наполняла ее от осознания того, что она наконец-то может вырваться из роли, навязанной ей с тех пор, как ее семья переехала в этот город.

Она больше не обязана быть хорошей девочкой. Понимающей верной спутницей.

Она больше не обязана быть второй лучшей подругой Лив.

– Хотя бы раз, – повторила Шарлотта, – я хочу нарушить все правила.

Глава 11

Летний воздух был теплым даже глубокой ночью. Но я летела вниз, набирая скорость, и по моей коже побежали мурашки. Не было времени думать, почему прыгать в темноте со скалы голышом в черную воду – это плохая идея. Сначала ноги коснулись воды, но боль в руках, когда я ударилась о поверхность, была в десять раз сильнее. Мое тело ушло глубоко под воду. Я думала, что на улице темно, но это было ничто по сравнению с мраком, окружившим меня при погружении. Невозможно было дышать, движения замедлились. В голове мелькнула мысль: легко забыть, где верх, когда вокруг ничего не видно.

Я оттолкнулась. Прошло всего несколько секунд – может, две, а может, и двадцать, – прежде чем я вынырнула на поверхность. Я хватала ртом воздух, подспудно сознавая, что долго без него не продержусь. С момента моего прыжка время словно растянулось. Сердце бешено колотилось. Я слышала, как другие девушки вокруг меня выплывали на поверхность, задыхаясь и хихикая. Выброс адреналина пронзил мое тело.

Я даже сама не поняла, когда начала смеяться.

– Кто-нибудь хочет повторить?

* * *

Мы оставались в воде до тех пор, пока кто-то не принес нашу одежду. Большинство других Кандидаток спрыгнули с одного из двух нижних уступов. Виктория была единственной из старших «Белых перчаток», кто прыгнул с нами с вершины.

– Это было… – Лили натягивала купальник рядом со мной на берегу.

На лодках погасили все фонари, кроме одного, – из соображений благопристойности.

Мы ведь все такие скромницы.

– Это было потрясающе! – Лили все еще пребывала в состоянии легкой эйфории. – Я думала, мы все умрем!

– А я нет, – серьезно ответила Сэди-Грэйс. – Я думала, что со всеми все будет в порядке, а вот Кэмпбелл умрет.

– Что?! – возмутилась Кэмпбелл. – Почему я?

– Я подумала, вдруг у тебя проблемы с сердцем, о которых ты не знаешь. – Сэди-Грэйс сделала паузу. – Это то, что имеет в виду Грир, когда говорит, что я позволяю своему воображению взять надо мной верх?

– Нет, – ответила я, опередив Кэмпбелл. – Грир имеет в виду, что, возможно, ты вообразила, что у нее якобы искусственный живот и она не беременна. Она бы все отдала, чтобы убедить тебя в том, что ты не знаешь того, что знаешь.

По иронии судьбы, мачеха Сэди-Грэйс и третья участница маминого «пакта о беременности», потерявшая своего ребенка и кинувшая остальных, сейчас симулировала беременность. Мы понятия не имели, каким образом она планировала все это провернуть, ведь срок ее родов – август – стремительно приближался.

– Грир не виновата в том, что все время не в духе, – Сэди-Грэйс была самой понимающей падчерицей в мире. – Симулировать третий триместр очень утомительно.

– Ты должна сказать своему отцу, – наверное, уже в сотый раз предложила ей Лили.

Кэмпбелл незаметно подсела ко мне.

– Потом, – тихо сказала я ей. Я расскажу тебе позже, что поведала мне Виктория.

– Все оделись? – Хоуп не стала дожидаться ответа на свой вопрос и тут же закричала: – Да будет свет!

Один за другим на лодках снова зажглись огни, а затем еще несколько на берегу. Мгновение спустя со стороны лодок зазвучала музыка.

Прямо под скалами была совсем узкая полоска берега, но по обе стороны от лодок на камнях стояли девушки, дрожа от холода. Я чувствовала, как частички песка и гравия впиваются в ступни. Ритм музыки было невозможно игнорировать.

Каждый дюйм моей кожи, казалось, ожил.

– Кандидаток много, – крикнула Виктория. Теперь она стояла на свету, ее черные волосы намокли и распрямились под тяжестью воды. – Избранных…

– Наперечет! – выкрикнули девушки.

– Знаешь, кто еще наперечет? – пробормотала Кэмпбелл рядом со мной. – Те, кому хватило храбрости прыгнуть с…

Вершины. Я мысленно закончила ее предложения, но вместо того, чтобы договорить, Кэмпбелл закричала. Звук был ужасный – пронзительный, гортанный и протяжный.

– Кэмпбелл? – Мое сердце только что успокоилось, но теперь снова забилось быстрее. Я ощутила холод в воздухе, точно такой же, как во время прыжка.

Сэди-Грэйс тоже начала кричать.

– О боже, – сказала Лили неестественно спокойно, и это напугало меня даже больше, чем крики. – Это…

Окончание фразы застряло у нее в горле. Я проследила за ее взглядом туда, где озеро встречалось с берегом. Вода мягко плескалась о камни, среди которых лежал…

…череп.

День труда, 03:23

– Она уже совсем близко, Сойер!

– Закрой глаза.

– Что?

– Просто сделай это, Сэди-Грэйс. Притворись, что ты все еще без сознания. Пока мы не можем двигаться, пока не в состоянии дать отпор, это будет игра под названием «Тяни время».

Одиннадцать недель (и три дня) назад

Глава 12

Обнаружить человеческие останки, когда прыгаешь с утеса голышом посреди ночи, – то еще удовольствие. Например, ты объясняешь полицейским обстоятельства, при которых была сделана эта жуткая находка, и вдруг начинаешь остро осознавать, насколько близко вы с ней только что были в озере. Прошло две недели, а мне все еще казалось, что я не отмылась.

И еще я не переставала думать о мертвеце – сколько ему было лет, кто это был, как долго он пролежал в глубинах Королевского озера, пока его не подняли штормы.

Ко всему прочему, последние две недели я провела «не под домашним арестом». Сказать, что моя тетя была недовольна, когда той ночью нас доставил домой патруль, было бы явным преуменьшением. Мы с Лили уже были совершеннолетними, и поэтому тетя Оливия демонстративно не ругала и не наказывала нас, но так сильно нагрузила семейными делами, что выход из дома без ее сопровождения быстро превратился лишь в приятное воспоминание.

Я сбегала на крышу, чтобы посидеть в тишине и спокойствии. Именно там я пряталась, когда зазвонил мой телефон. Пришлось отвечать, чтобы домашние не обнаружили мое местонахождение.

– Алло?

Я даже ждала, что это может оказаться одна из «Белых перчаток».

– Сойер, – голос на том конце на мгновение замолчал, произнеся мое имя. – Это Ник.

Я сразу же вспомнила о событиях в «Биг-Бэнге» и о том, что было, когда он перепрыгнул через барную стойку.

– Значит, я больше не «мисс Тафт»? – с вызовом спросила я, вспомнив лицо Ника, когда он выпроваживал пьяного Парня из студенческого братства. Тогда он злился на него и на меня, нехотя признавая мою способность постоять за себя.

– Как только кто-то затевает драку в моем баре и предлагает советы по вышвыриванию подонков, мы сразу переходим на «ты», – сказал Ник.

– Я не начинала драку. Я ее закончила. А если ты продолжишь вышвыривать людей в том же духе, то рискуешь заработать воспаление локтевого сустава.

– Я тебя услышал, – ответил Ник. – Четко и ясно.

Мы замолчали. Я думала о том, как он выглядел, когда выкидывал из бара Парня из студенческого братства. Как была стиснута его челюсть, как был напряжен каждый мускул его тела.

– Ты еще здесь? – спросил Ник.

– Угу, – ответила я, а потом через пару секунд напомнила, – и это ты мне позвонил.

Снова повисла пауза, но уже не такая долгая.

– Мне нужна услуга.

«Ну еще бы», – подумала я. Конечно, он позвонил не только для того, чтобы вспомнить мои очаровательные навыки самозащиты. У него уже несколько месяцев был мой номер. Если бы он хотел позвонить – в любое время, – он бы позвонил.

– Какая именно? – спросила я.

– Прежде чем мы перейдем к деталям, хочу напомнить, что ты у меня в долгу.

– Спорное заявление.

– На самом деле ты так не думаешь. – И он был прав.

После всего, через что ему пришлось пройти из-за нас с Кэмпбелл, я действительно была перед ним в долгу.

– Что тебе нужно, Ник?

Он ответил, но я ни слова не смогла разобрать.

– Прости, но я не понимаю бессвязное бормотание.

– На следующей неделе будет проходить одна вечеринка, – процедил Ник, явно без особого удовольствия. – Дэвис Эймс устраивает в отеле «Аркадия» благотворительный вечер, – он произнес фамилию «Эймс», словно грязное ругательство. – Мне нужно, чтобы ты пошла со мной.

Я не особо любила ходить на свидания, отчасти хотя бы потому, что была не из тех девушек, с которыми парни предпочитают встречаться. Я могла справиться со свистом в свой адрес, недвусмысленными предложениями и слухами о том, что, возможно, произошло под трибунами, но все остальное было для меня девственной территорией.

Простите за случайный каламбур.

– Сойер? – напомнил о себе Ник.

– А я-то думала, ты попросишь меня спланировать кражу драгоценностей, – пошутила я, потому что это было проще, чем раздумывать над его просьбой.

– Если бы я хотел спланировать кражу драгоценностей, – парировал он, – я бы позвонил Кэмпбелл.

Слышать, как он произносит ее имя, было не больно, даже зная их историю. И слава богу. Полное отсутствие желания поморщиться лишний раз доказало мне, что я все еще нахожусь по ту сторону тонкой грани, которую всю жизнь так старательно пыталась не переступать. Флиртовать было нормально. Думать о ком-то тоже было нормально. И даже плотские отношения меня не пугали.

Чего не скажешь о чувствах.

– Почему ты не позвонил Кэмпбелл? – спросила я.

Когда-то они были друг для друга способом выпустить пар, и уж кто-кто, а Кэмпбелл задолжала ему по-крупному.

– Потому что я позвонил тебе.

Я даже думать не хотела о том, что он только что сказал, – и о том, как внезапно стал мягче его голос.

К счастью, Ник решил сразу же просветить меня, зачем ему так понадобилось пойти на ту вечеринку, что даже попросил меня об одолжении.

– У меня есть сестра. Ей пятнадцать. Она живет с нашей бабушкой. И хочет попасть на этот идиотский Бал дебютанток через пару лет.

В его голосе было столько возмущения, что я невольно ухмыльнулась.

– Но зачем я должна пойти с тобой на вечеринку?

– Теперь у меня есть деньги, – почему-то этот факт тоже его сердил. – Но у меня нет связей, которые ей нужны. И репутации.

– Так ты просишь меня ввести тебя в общество? – спросила я, забавляясь чуть больше, чем следовало. – Мы что, в романе Джейн Остен?

– Мне нравится Джейн Остен, – как ни в чем не бывало ответил Ник. – И ты у меня в долгу.

Да, и пока я была ему должна, мне оставалось только одно – вернуть долг. И сейчас мне это ничего не стоило. Возможно, мы станцевали бы еще один танец.

И может быть, я смогла бы закрыть этот гештальт.

– Я согласна. Мистер Райан.

Он не успел ничего ответить на это, потому что тетя Оливия позвала нас с Лили где-то в глубине дома, и я сдавленно застонала.

– Что это было? – спросил Ник.

Мои губы предательски растянулись в улыбке.

– До свидания, Ник.

Я повесила трубку как раз в тот момент, когда тетя Оливия крикнула:

– Кто хочет сделать именные доски для заметок? А потом я покажу вам совершенно очаровательные маленькие наряды, которые купила для вечеринки Грир.

Мне совсем не хотелось делать доску для комнаты в общежитии, в которую я пока еще даже не думала перебираться, но еще меньше мне хотелось идти на вечеринку по случаю рождения ребенка, которого, как я точно знала, не существовало. Я несколько месяцев ждала, что у мачехи Сэди-Грэйс вот-вот случится «выкидыш». Но когда мы получили приглашение на вечеринку, я попыталась сказать тете Оливии, что Грир симулирует беременность.

Тетя Оливия осадила меня. «Не говори глупостей, Сойер! Я уверена, ты просто все неправильно поняла». Лично я считала, что наблюдать, как дамочка надевает накладной живот, чтобы казаться беременной, – это то, что чертовски трудно «неправильно понять», но тетя Оливия и слышать об этом не хотела. «Ты только подумай, ну что за женщина способна на такое! Пф! Мне уже хватит нелепостей на это лето, спасибо. Мы идем на вечеринку. Разговор окончен».

– Тебе не кажется, что девочки уже достаточно наказаны? – спросил дядя Джей Ди, стоя прямо за окном.

Пусть я была согласна с ним, но тот отеческий тон, с которым он произнес «девочки», во множественном числе, был для моих ушей как скрежет мела по классной доске.

– Ты намекаешь, что время, проведенное со мной, – это наказание, Джон? – Тетя Оливия называла его по имени, только когда была раздражена.

– Им по восемнадцать, Лив. Почти девятнадцать.

– Я всегда для тебя Лив, когда ты чего-то хочешь, – тихо сказала тетя Оливия.

– Господи, да я просто пытаюсь разговаривать с тобой, как…

– Как с ней?

До этого я лишь однажды слышала, как они ссорились, – из-за каких-то финансовых проблем.

Как с ней. Как с ней. Как с ней.

Слова тети Оливии снова и снова звучали у меня в голове. О ком она говорила? Она считала, что у него роман на стороне? Или, что еще хуже, узнала, что он сделал с моей матерью?

– Говори тише, Оливия. – Джей Ди последовал своему собственному совету и понизил голос настолько, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать его, хотя теперь они стояли прямо у окна.

– Значит, я снова Оливия?

Вопрос был встречен молчанием, а затем послышались шаги.

– Куда ты идешь? – крикнула она ему вслед.

На этот раз мой «дядя» ответил на вопрос своей жены, и его слова были наполнены эмоциями, которые я так и не смогла разобрать.

– На озеро. Если хочешь, чтобы все сидели дома, кто-то должен проверить лодки.

Глава 13

Джей Ди не вернулся и на следующее утро, когда тетя Оливия, Лили и я отбыли на вечеринку Грир.

– Улыбнись, Сойер, – наставляла меня тетя Оливия, нажимая на кнопку дверного звонка. – Ты такая красивая, когда улыбаешься.

– Она права, – раздался голос из кустов. – Ты красивая, когда улыбаешься.

Я подскочила и, обернувшись, увидела кузена Кэмпбелл и по совместительству парня Сэди-Грэйс, на три четверти скрытого кустарником.

– Бун Мейсон! – воскликнула тетя Оливия. – Это ты?

Вопрос был явно риторическим, но Буна это ничуть не смутило.

– Да, мэм.

– Что ты делаешь в кустах? – спросила Лили, перефразировав вопрос своей мамы.

– Я здесь для моральной поддержки, – серьезно ответил Бун. – Мужчинам вход воспрещен, а кусты – это типа буферная зона.

– Да ну тебя! – сказала тетя Оливия, улыбаясь.

Прежде чем я успела сказать Буну, что декоративное озеленение не может считаться «буферной зоной», Сэди-Грэйс открыла входную дверь. Она поприветствовала нас, одновременно напоминая робота и участницу конкурса красоты.

– Здравствуйте! Мы так рады, что вы смогли прийти. Пожалуйста, проходите!

– Не обращайте на меня внимания, – театральным шепотом произнес Бун. – Я буду здесь, для моральной поддержки.

Ноги Сэди-Грэйс сами собой встали в пятую позицию, и я подумала, что, пожалуй, Бун действительно ей нужен, – пусть даже в кустах.

– Пожалуйста, – повторила она, улыбаясь, как зомби. – Проходите!

Я никогда раньше не была на вечеринках по случаю рождения ребенка, но, основываясь на том, что видела в фильмах, полагала, что нас будут ждать легкие закуски и обилие пастельных тонов. Вместо этого нас обслуживали официанты, которые подавали птифур и шампанское. Последнее было предложено в сочетании с «капелькой персикового пюре» для тех, кто был в настроении выпить «Беллини», или с «большой порцией безалкогольного пунша из белого персика» для тех, кому еще не по возрасту было пить алкоголь.

И для тех, кто притворялся беременным.

Грир сделала демонстративно маленький глоток из своего хрустального бокала, проходя мимо гостей и обмениваясь с ними любезностями.

– Оливия, я так рада тебя видеть! Лили, дорогая, это платье просто прелесть!

Я не могла не заметить, что мачеха Сэди-Грэйс оставила без внимания мое платье. Возможно, ее природная интуиция подсказывала ей, что единственное, что удерживало меня от того, чтобы разоблачить весь этот фарс, – это благоразумие, которое, как она, вероятно, правильно подозревала, не было моей сильной стороной.

– Мисс Оливия! – Кэмпбелл подошла к нам и поприветствовала мою тетю своей самой милой улыбкой. – Мы так скучали по вам здесь, на озере!

За последние две недели мы с Кэмпбелл разговаривали всего один раз. Я рассказала ей о том, кем Виктории приходилась Ана и что она уже много лет не общалась с семьей. Судя по сообщениям от Кэм, она проводила почти все свое свободное время, пытаясь разыскать Ану Софию Гутьеррес в интернете.

Безуспешно.

– Кэмпбелл! – Тетя Оливия приобняла ее одной рукой. – Твоя мама тоже здесь, милая?

– Мама не смогла прийти и шлет свои извинения, – ловко соврала Кэмпбелл и повернулась к Сэди-Грэйс. – Я бы с удовольствием взглянула на детскую.

Она посмотрела на меня так выразительно, что уже можно было ничего не говорить.

– А ты, Сойер?

Я решила, что Кэм что-то выяснила.

– Мы все хотим увидеть детскую, – ответила за меня Лили.

Она еще не догадалась о моем трюке с крышей и, по-моему, уже была готова на все, лишь бы сбежать от своей мамы.

– Я покажу вам детскую, – сказала Сэди-Грэйс, ведя нас через зал, а потом вверх по лестнице, – а вы трое поможете мне с тостом. Я принимаю гостей и должна произнести тост за Грир и ребенка.

– Ребенка, – напомнила я, – которого не существует.

Именно в этот момент мы подошли к порогу детской. Я думала, что ситуация с «беременностью» Грир уже достигла пика абсурдности, но, увидев раскинувшуюся передо мной детскую страну чудес, поняла, что ошибалась.

– Тут словно единорог наблевал. Товарами из «Поттери Барн Кидс» ^[37]. – Кэмпбелл, как всегда, была такой душкой.

– Чудесная детская, – поправила ее Лили.

И это правда. Комната была полностью обставлена мебелью, включая антикварную лошадку-качалку, мобиль, шторы на окнах и картины в рамках над кроваткой. Стены были выкрашены в бледно-голубой цвет. Пеленальный столик тоже уже был укомплектован всем необходимым.

– Грир ведь знает, что на самом деле у нее не будет ребенка, да? – сказала я.

Сэди-Грэйс поднялась на цыпочки – верный признак того, что она нервничала.

– Наверное?

Я чувствовала, что осталось совсем чуть-чуть до rond de jambe ^[38].

– Ты должна сказать своему отцу правду, – в очередной раз повторила Лили.

– Но он так счастлив из-за ребенка…

– Забудьте о Грир. – Терпение Кэмпбелл лопнуло, и она больше не могла притворяться, что ее заботят детская, «ребенок» или семейная драма Сэди-Грэйс. – Кто-нибудь хочет узнать, что мне удалось выяснить о Леди Королевского озера?

Совсем не этого я ожидала, когда Кэмпбелл предложила нам подняться сюда.

– О ком? – переспросила Лили.

– Так люди называют останки, которые мы нашли. Леди озера. Понятное дело, что это женщина, – Кэмпбелл вошла в детскую и встала к нам лицом, как актриса на театральных подмостках. – В полиции считают, что кости вынесло на поверхность из-за штормов. Я слышала, что останкам около двух десятилетий.

Кэмпбелл перехватила мой взгляд.

– Женщина, – повторила она. – Погибла примерно двадцать лет назад.

Только через мгновение до меня дошло, на что намекала Кэм. Двадцать лет назад Ана Гутьеррес уехала из города. Ее семье ничего о ней не известно. В интернете о ней тоже нет никакой информации.

– Я что-то упускаю? – спросила Лили, переводя взгляд с Кэмпбелл на меня.

– А что ты можешь упустить? – невинным голосом спросила Кэмпбелл, прекрасно зная, что этот тон еще больше подстегнет интерес Лили. – Ну, кроме моего брата, конечно, который за последние две недели навещал тебя всего пару раз.

– Откуда ты узнала про тело? – спросила я Кэмпбелл, избавляя Лили от необходимости придумывать достойный ответ.

Кэм начала теребить кончики волос.

– Местное управление шерифа пытается сохранить расследование в тайне, но это же захолустное захолустье, а так как моя семья вынуждена жить на озере на постоянке, я не преминула воспользоваться случаем и завела новых друзей. Среди помощников шерифа.

Я ждала, пока до Лили дойдет, что у Кэмпбелл есть другие причины проявлять повышенный интерес к расследованию, кроме нашего прямого участия в обнаружении тела. Но она, похоже, не поняла этого. Не сказав Кэмпбелл больше ни слова, Лили отвернулась и подошла поближе к одному из окон, чтобы рассмотреть декор.

Видимо, замечание Кэм об Уокере задело ее по-настоящему.

– Приятная ткань, – прокомментировала Лили, дотрагиваясь до занавесок. – А тема оформления? – В стиле истинной Тафт она сама же ответила на свой вопрос. – Геометрические формы. Да, получилось очень элегантно.

– Я хотела слонов, – ответила Сэди-Грэйс. – И возможно, жирафов, но Грир сказала…

– Что ее беременность – это просто спектакль? – подсказала я.

– Тебя сейчас только это волнует? – зашептала мне в затылок Кэмпбелл, встав у меня за спиной, чтобы остальные не услышали. – Ничего, что мы, возможно, нашли останки девушки, которую обрюхатил мой отец?

Да, семья Аны ничего о ней не знала, но это не означало, что она пропала. И все равно, у меня свело живот, а к горлу подступила тошнота. Что, если Кэмпбелл права?

Женщина, умершая двадцать лет назад.

– Сойер, – Лили смотрела в окно. Она повернулась ко мне с таким видом, как будто ее ударили под дых. – Знаешь, кого я только что видела на дорожке у дома?

Я была уверена, что она снова сама ответит на свой вопрос.

И Лили меня не разочаровала.

– Твою маму.

Глава 14

После своего Бала дебютанток я не раз думала, что, если бы моя мама была честна со мной, я смогла бы принять те поступки, которые она совершила в моем возрасте, какими бы безрассудными они ни были. Но она солгала мне. Было трудно не чувствовать себя одной из тех, кем Элли Тафт манипулировала, кого ввела в заблуждение и использовала.

Глядя на дорожку, ведущую к дому, я думала о том, что не хочу с ней разговаривать, не хочу ее видеть.

Так почему же я выскочила из детской и побежала к лестнице? Раздался звонок в дверь. Я спустилась как раз в тот момент, когда Грир открыла. И застыла, увидев, кто стоит на пороге.

– Грир! – пропела моя мама. – Выглядишь потрясающе! И почти не поправилась. Если бы не этот животик, я бы поклялась, что ты вообще не беременна!

Как тонко, мам! Как деликатно!

Словно прочитав мои мысли, мама повернулась ко мне. Я видела, что она готова сказать мне что-то, как слова уже почти сорвались с губ… но ей помешали.

– Элли. – Рука Грир еще крепче вцепилась в дверь, но она не закрыла ее.

Никто не посмел бы захлопнуть дверь перед носом одной из дочерей Лилиан Тафт, тем более в присутствии свидетелей.

Моя мама выросла в этом мире. Правила игры были прекрасно ей известны, и тем не менее, передвигаясь по гостиной и болтая с остальными гостями, она старалась не упускать и меня из виду. Когда вечеринка переместилась в «Большой зал» (так называли эту комнату в семье Уотерс), она все-таки подошла ко мне и заговорила:

– Отлично выглядишь, Сойер. Счастливой.

Счастливой? Она решила, что я выгляжу счастливой? Не из-за ее ли присутствия? Или может, потому, что она переспала с дядей Джеем Ди? Или потому, что недавно обнаружила останки двадцатилетней давности?

Я даже не смогла придумать подходящий ответ.

Мебель из Большого зала была убрана и заменена столиками с восьмиугольными столешницами, сервированными разномастным фарфором. Я краем уха услышала, как Грир рассказывала гостям, что этот сервиз принадлежал ее матери, тот – ее бабушке, а, ой, этот принадлежал прабабушке Уотерс.

Зачем ты здесь, мама? Что тебе нужно?

Моя мать села за стол с фарфором, принадлежащим Уотерсам, и выжидающе уставилась на меня. Прежде чем я успела решить, присоединиться к ней или отойти, рядом со мной появилась тетя Оливия и усадила меня на стул, расположившись прямо между мной и мамой.

Должно быть, она почувствовала, что все идет к чертям собачьим. И быстро.

Напротив тети Оливии села еще одна женщина. Я узнала ее.

– Сколько лет, сколько зим, – заявила Джулия Эймс, мать Буна. – Как у тебя дела, Лив?

– Теперь она предпочитает, когда ее называют Оливия. – Моя мама умела использовать улыбки как оружие. Однажды она рассказала мне, что после смерти их отца тетя Оливия сбежала. До этого все звали ее Лив. Но когда она вернулась, то стала Оливией, во всем идеальной и не желавшей разделить горе со своей сестрой.

Она отдалилась от тебя, и ты переспала с ее мужем. Если моя мама явилась сюда, чтобы объясниться со мной, я не хотела слушать ее оправдания.

Кэмпбелл села слева от меня.

– Ты не очень-то рада ее видеть, – пробормотала она. – И я понимаю. Правда понимаю, Сойер. Но ты должна поговорить со своей мамой.

Кэмпбелл Эймс была последним человеком на свете, от которого я ожидала посредничества в воссоединении родителей и детей, особенно если учитывать, что она знала, что моя мама обманывала меня.

И тут Кэмпбелл назвала причину:

– Вдруг ей что-то известно об Ане.

Не было никаких логических оснований полагать, что Леди озера – это Ана Гутьеррес. Я понимала, почему Кэмпбелл начала развивать эту тему, – Ана была беременна от Стерлинга Эймса, а все мы знали, что отец Кэм был далеко не самым благонадежным товарищем. И то, что его несовершеннолетняя любовница, по всей видимости, исчезла, не предвещало ничего хорошего.

Но прошедший год научил меня сначала семь раз отмерить, а потом резать.

– Я не знаю, как Бун сломал свой мизинец! – Это смелое заявление Сэди-Грэйс вернуло меня к действительности. Судя по всему, она обращалась к матери Буна. – Я уверена, что бы он ни делал в то время, – это было абсолютно прилично.

– Сойер, – моя мама кашлянула. – Можно тебя на минутку?

Бранч только начали подавать. Мини-маффины, мини-булочки с корицей, мини-пироги с заварным кремом, мини-сэндвичи с огурцом. Так много крошечной еды, так много причин, чтобы не разговаривать с матерью.

– Пожалуйста.

Ее лицо приняло беззащитное выражение, и мое сердце дрогнуло. Кэмпбелл бросила на меня многозначительный взгляд, и я встала со стула. Я не могла отказаться от любви к своему единственному родителю, и, что бы там ни было, я не могла игнорировать ее вечно.

Глава 15

– Ну? – спросила я.

Мы с мамой вышли на улицу и теперь стояли на заднем дворе. Тишину нарушал лишь плеск воды о бортик панорамного бассейна.

– Зачем ты здесь?

Моя мама перехватила мой взгляд и посмотрела прямо в мои глаза.

– Тебе нельзя ненавидеть меня. – Она смягчила свое заявление легкой, кривой улыбкой. – Я подумала об этом и решила. Я слишком сильно люблю тебя. Тебе нельзя ненавидеть меня.

Мама всегда с легкостью говорила мне о своей любви. Даже когда она сама была почти ребенком, даже когда наша маленькая семья испытывала трудности, я всегда знала, что меня любят.

– А мне можно расстраиваться из-за того, что ты обманывала меня? – спросила я, отказываясь признавать, что мое горло превратилось в наждачную бумагу и защипало в глазах.

– Можно, – согласилась мама. – Ты можешь очень сильно расстраиваться из-за меня, а можешь забыть об этом на минуту и рассказать мне, что произошло на Королевском озере.

Ее слова застали меня врасплох, и на мгновение я задумалась: а если Кэмпбелл была права? Если это были кости Аны?

– Ты слышала об останках? – спросила я.

– Я созваниваюсь с Лилиан каждую неделю. Чтобы узнать, как ты.

У мамы с Лилиан были трудности в общении. У меня сложилось впечатление, что я должна была принять эти телефонные звонки за широкий жест с ее стороны, но как бы не так.

– Лилиан сказала, что это вы, девочки, обнаружили кости, – мама протянула руку и коснулась моего плеча. – Вряд ли это было весело, Сойер.

Я отступила назад от ее прикосновения.

– Кэмпбелл считает, что это могла быть Ана.

Чего-чего, а этого мама точно не ожидала. Она уставилась на меня и произнесла в ответ всего два слова:

– Моя Ана?

До этой секунды я даже не осознавала, что, каким бы непродуманным и абсурдным ни был этот пакт, он много значил для нее. Ана много значила для нее. И Грир тоже, когда-то.

– Ее семья ничего не слышала о ней двадцать лет, – сказала я, ощущая тяжесть этих слов сильнее, чем когда их говорила мне Виктория.

– Если она не была со своей семьей… – Моя мама выглядела так, будто я ударила ее. – Если она не уехала с ними из города, почему не пришла ко мне?

– А она знала, где ты находишься? – спросила я. – Она знала, куда ты пошла, когда тебя выгнали?

– Нет. – Мама прижала руку к животу, как будто все еще была беременна. – Я так быстро уехала из города… но у нее был мой номер телефона. Когда Грир потеряла ребенка, мы с Аной договорились сказать родителям, что беременны. Выбрали, в какой вечер. Я рассказала Лилиан. Ты знаешь, как все прошло, – она покачала головой. – Потом я позвонила Ане, но ее телефон был отключен. Я зашла к ней домой – там никого не было. Они просто… переехали. Ее дедушка был какой-то важной шишкой в Далласе. Я всегда думала, что родители Аны вернулись домой. И Ана тоже.

Но Ана не вернулась.

– С тех пор она больше не связывалась со мной, Сойер, – мама поджала губы. – Почему ты решила, что это ее тело?

Про себя я подумала, что вообще-то так решила Кэмпбелл, а не я, а вслух произнесла:

– Дэвис Эймс знал, что Ана беременна, – я проглотила вставший в горле ком. – Он сказал мне, что уладил ситуацию.

Сейчас тот разговор казался мне еще более зловещим.

– Вряд ли бы он сказал так кому-нибудь, убей он ее на самом деле, – заметила мама, ее голос звучал скептически и крайне возбужденно, и почему-то казалось, что она вот-вот начнет отпускать шуточки.

– Я тоже не думала, что он это имел в виду.

Мама вдруг затихла.

– Ана не сделала бы аборт, если ты на это намекаешь. Она хотела этого ребенка. Она любила ее.

Так же, как ты любила меня. Я не могла скрыть свою боль, но не позволила себе зацикливаться на этом.

– У Аны должна была родиться девочка? – спросила я.

– Не знаю, – призналась мама. – Мой срок был больше. Ана не сразу смогла забеременеть.

И сколько же раз ей пришлось переспать с отцом Кэмпбелл? Любила ли она его? Но мама продолжала говорить, а я не стала перебивать ее своими вопросами.

– Ана не знала, будет ли у нее девочка. Думаю, это мог быть и мальчик, – ее лицо приобрело меланхоличное выражение. – Просто мы все мечтали о девочках.

Мне пришлось отвернуться от этого напоминания о том, что моя мама хотела меня. Она мечтала обо мне! Черт возьми, да она практически заставила меня появиться на свет, загадав мое рождение! Она представляла себе, что я буду девочкой. Она представляла себе, что у нее будет человечек, который всегда будет любить ее, несмотря ни на что.

«Я слишком сильно люблю тебя. Тебе нельзя ненавидеть меня».

Я отошла, но недалеко, всего на несколько шагов к бассейну. Однако этого было достаточно, чтобы видеть все, что происходило в Большом зале, когда я обернулась к маме. Сквозь огромные, от пола до потолка окна я видела, как Грир открывает подарки. Пока я наблюдала, она взяла в руки белый сверток, украшенный бледно-голубым бантом.

– Как ты думаешь, Грир что-нибудь знает? – спросила я. – О том, что случилось с Аной?

Мне было легче говорить об этом, убедив себя, что я делаю это по большей части ради Кэмпбелл.

– Нет, – ответила мама. – Вряд ли. Мы с Аной пытались поддержать ее, когда она потеряла ребенка, но она даже не расстроилась. Сказала нам, что теперь мы сами по себе, что мы ей больше не нужны…

А теперь она устраиваетфальшивый праздник в честь рождения фальшивого ребенка.

– Ты когда-нибудь простишь меня, Сойер?

Было бы легче, если бы в голосе моей мамы не было столько неприкрытых эмоций, которые я и сама сейчас испытывала.

«Не думай об этом. Не думай о ней, – я сделала глубокий вдох и задержала дыхание. – Подумай о Дэвисе Эймсе. Подумай о том, что именно он устраивает благотворительный вечер, на который нужно сопровождать Ника. Подумай о том, что старик «уладил» ситуацию с Аной. Подумай о том, что он, возможно, был последним, кто видел ее живой».

Я выдохнула, прошла мимо мамы к дому и ответила на ее вопрос, не оборачиваясь:

– Не знаю.

День труда, 03:25

– Она ушла?

– Думаю, да. Пока что.

– Помнишь, я говорила, что чувствую свое плечо? Хорошие новости! Мне кажется, я почти, ну, вроде как чувствую крошечный кусочек своей руки!

Десять недель (и два дня) назад

Глава 16

«Аркадия» оказалась курортным отелем на берегу озера. Насколько я поняла, он был построен в пятидесятых годах. Войдя через парадный вход в вестибюль, я почувствовала, как возвращаюсь в прошлое. Правда, отчасти это было связано с тем, во что мы были одеты. Тетя Оливия, возможно, не особо любила озеро – и развлечения, в которых мы с Лили принимали участие во время нашей последней поездки сюда, – но они с Лилиан были большими поклонницами тематических вечеринок. Сегодняшний благотворительный вечер был посвящен джазовым биг-бэндам, и для дресс-кода был заявлен винтажный стиль.

Настоящий, прямиком из сороковых, умопомрачительный винтаж.

На мне было красное платье с пуговицами на талии и короткими рукавами. На Лили было платье с цветочным принтом. Оба платья имели расклешенные юбки и сдержанный облегающий верх. Нам завили волосы, губы накрасили яркой помадой. Единственной уступкой, не считая платьев до колен, на которую тетя Оливия пошла из-за того, что вечеринка проходила на озере, было то, что ни одна из нас не надела каблуки.

Здесь, видимо, босоножки вполне подходили под формальный стиль.

Чего не скажешь о смокинге, в который был одет Ник. Он стоял рядом с колонной в боковой части вестибюля, спиной к дверям. Но я все равно сразу же узнала его: по позе, по тому, как он сунул руки в карманы, по очертаниям его тела, лишь частично скрытого смокингом.

Все в нем так и кричало о желании снять этот самый смокинг.

Прогнав эту мысль, я извинилась перед семьей, направлявшейся в бальный зал, и зашагала к нему.

Лили пошла за мной.

– Ты не сказала мне, что у тебя сегодня свидание! – Это могло бы быть упреком, если бы не любопытство в ее голосе.

– Это не свидание, – ответила я, а Ник тем временем прислонился к колонне. – Уговор скорее.

Ник повернулся к нам в тот самый момент, когда мы подошли. Как будто он знал, где я, стоило мне войти в отель. Его взгляд задержался на моем платье и быстро скользнул по наряду Лили.

– Чудесно выглядите. – Его руки в карманах сжались в кулаки. – А я вот перестарался.

Раз я заметила, что делают его руки в карманах, то значит, наблюдала за ним чересчур внимательно.

И это уже напрягало.

– Двое брюк цвета хаки были бы в самый раз, – тактично сказала ему Лили. – Здесь все не так официально. Может, попробовать снять пиджак?

Да, пожалуйста. Я подавила эту реакцию и переключилась в режим решения проблем.

– Забудь про пиджак. Какая одежда есть у тебя в машине?

В итоге мы остановились на том, чтобы Ник надел джинсы, заправил в них свою белую футболку, а волосы зачесал назад. Я занималась его прической под чутким руководством Лили.

– Еще немного, – сказала она мне.

Голова Ника была опущена вниз. Когда я подняла руку, он посмотрел мне прямо в глаза. Я честно попыталась оценить ситуацию объективно. И если объективно – у него были самые длинные ресницы, которые я когда-либо видела у парня. Если объективно – выражение его лица было раздраженным, граничащим со страдальческим.

Если объективно – это выражение изменилось, стоило мне коснуться его волос.

– Используй обе руки, – посоветовала мне Лили, и я так и сделала, проводя пальцами по его голове и разделяя пряди волос, пока сестра не решила, что все идеально.

Ник не отводил от меня взгляда, и если бы я позволила себе, то могла бы представить, каково это – запустить пальцы в его волосы, крепче сжать их, потянуть его голову назад.

Прижаться губами к его губам.

Я поспешила отойти в сторону, стараясь не думать о своих руках и о том, где они были мгновение назад.

– Если кто-нибудь спросит, – сказала Лили Нику, – ты Джеймс Дин из «Бунтаря без причины».

– Не то десятилетие, – ответил Ник.

Я пожала плечами и одарила его кривой усмешкой.

– Вот так и узнаешь, что ты бунтарь.

Он почти улыбнулся в ответ.

– Это лучше, чем смокинг и подходящая тематика, – твердо заявила Лили. – Пока ты с Сойер, все будет хорошо.

– И что я должен делать… – Ник взглянул на меня, и я подумала, не вспоминает ли он о том, как я гладила его волосы, – с Сойер?

– Тусоваться, – Лили мягко улыбнулась. – Станцевать танец, или два, или семь. Может быть, прогуляться по патио. – Она слегка склонила голову набок. – Просто проводить время.

Я переключила свое внимание на нее, прекрасно понимая, что Ник все еще смотрит на меня.

– Ты говоришь о нас, – спросила я Лили, – или о себе и Уокере?

– Уокере Эймсе? – спросил Ник. Мне не нужно было поворачиваться в его сторону, чтобы понять, что он сразу же помрачнел.

– Неужели это так плохо – хотеть, чтобы все было как раньше? – с тоской спросила меня Лили. – Всего на одну ночь? Я хочу, чтобы Уокер забыл о…

– Лили! – Я вмешалась, пока она не успела ничего сказать об отце Уокера или событиях прошлого года.

Сестра пристально посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Ника. Ее карие глаза расширились.

– Я прошу прощения! Я не подумала о твоем брате, Ник. Ты, наверное, решил, что я абсолютно…

– Нет, – перебил ее Ник, опустил взгляд в пол, затем снова посмотрел на Лили. – В этом нет ничего плохого, когда хочешь, чтобы все было как раньше, – мягко сказал он ей, – хотя бы на одну ночь.

За то, что проглотил свою обиду на семью Эймс и заверил ее в этом, Ник стал нравиться мне еще больше. А мне уже давно так никто не нравился, независимо от пола. Почему-то это казалось куда более опасным, чем гладить его по волосам.

Мы втроем вернулись в вестибюль и подошли к двойным дверям, ведущим в бальный зал. Ни я, ни Ник за это время не произнесли ни слова. Он остановился прямо у дверей.

– Ненавижу вечеринки, – проворчал он и затем толкнул дверь внутрь. – Но я, черт возьми, самый лучший брат в мире.

Нас накрыло волной разноголосого шума, а я не могла отделаться от мысли, что, возможно, так оно и было.

– Ты прямо как маленький, – сказала я Нику.

Когда-то давно я, возможно, тоже ворчала бы и чувствовала себя не в своей тарелке, но сегодня вечером вдруг оказалось, что мне в общем-то нравятся вечеринки.

Первое, что я увидела, войдя в зал, была группа. Певец что-то напевал. Певица с бирюзовыми волосами встала к микрофону рядом с ним. Мне вновь вспомнился наш с Ником танец, но не успела я подумать о повторении, как заметила на танцполе знакомую фигуру, и все остальные мысли тут же улетучились. Уокер Эймс танцевал с девушкой, в которой я сразу узнала Викторию Гутьеррес.

Мне как-то сказали, что «Баллада о Лили Истерлинг и Уокере Эймсе – это история на века». Но сейчас я бы назвала эту историю неловкой. Лили была слишком вежливой, чтобы устраивать сцену из-за одного танца. Уокер был слишком обаятельным, чтобы признать, что он осознанно обидел ее.

Вся эта сцена заставила Ника стиснуть челюсти. Я видела, как напрягались его мышцы под тонкой тканью белой футболки всякий раз, когда Уокер открывал рот. Пусть это был не тот Эймс, по вине которого брат Ника впал в кому, но почти год Уокер верил в то, что он преступник, и не сделал ничего, чтобы все исправить.

Несомненно, что Ник не смог бы закрыть глаза на подобное. Как Виктория о нем отзывалась? «Грубоватый. Злой на весь мир».

– Давай, – сказала я, положив руку Нику на плечо. – Пойдем отсюда.

Прошло мгновение, и я почувствовала, как его мышцы расслабились от моего прикосновения. Он позволил мне увести себя от Уокера и Лили.

– Это та часть, где мы должны тусоваться? – проворчал Ник. – Или танцевать?

Я пришла на этот вечер с намерением пригласить его на второй танец, но это было до того, как я прикоснулась к его волосам. До того, как я заметила его длинные-предлинные ресницы.

До того, как он поддержал Лили, подавив свою неприязнь к Уокеру.

– Без понятия, – легкомысленно отозвалась я. – Если ты искал гида, который по-настоящему разбирается в высшем обществе, мог выбрать кого-нибудь получше.

Ответом мне послужила скупая улыбка.

– По-моему, я не ошибся в выборе.

Если объективно, это не было какой-то высокой похвалой. Так почему же мне показалось наоборот?

В конечном счете мы не тусовались и не танцевали. Мы обходили зал по кругу в уютном молчании, даже слишком уютном. Между нами было расстояние в несколько дюймов. В одну секунду мне казалось, что этого слишком много, а в следующую – я была почти уверена, что этого недостаточно.

Оглядев толпу, я заметила на другом конце бального зала хозяина вечера. Дэвис Эймс приветствовал своих гостей и пожимал руки. Моя бабушка заняла место рядом с ним.

– Если мне еще раз придется выслушивать от кого-то о том, какое это приятное сборище или какой хороший человек мой дедушка, я за себя не ручаюсь! – Подошедшая к нам Кэмпбелл не стала утруждаться приветствием. – «Приятное сборище» – это лишь способ сказать, что в этом году гостей вдвое меньше, чем в прошлом, – продолжила она. – А все эти разговоры о том, какой хороший человек мой дедушка? Этим они хотят дать понять, что маме, Уокеру и мне невероятно повезло, что он не отрекся от нас.

Она замолчала, но только на мгновение, наконец обратив свое внимание на моего спутника.

– Привет, Ник.

Если бы мне потребовалось напоминание о том, что когда-то они были друзьями «с привилегиями», да еще какими, то ее кокетливый тон прекрасно справился с этой задачей. К счастью, мне удалось справиться с собой и не рассматривать выражение лица Ника, когда он ответил ей.

– Разве это не то, чего ты хотела? Собственными руками отправить за решетку своего папочку?

– Я сложный человек, – парировала Кэмпбелл. – Мне позволено ненавидеть то, что я хочу.

Она повернулась ко мне.

– Так что, вы теперь вместе? – спросила Кэм, кивнув на Ника. – Вы пара?

Нет. Да. Только на сегодня. Мой мозг тут же выдал ряд вариантов.

– У тебя с этим какие-то проблемы? – спросил Ник, опередив меня с ответом.

– Ни в коем случае! Но, боюсь, мне придется одолжить у тебя Сойер, всего на минутку. Нам нужно кое о чем поговорить, и, боюсь, это закрытая информация. – Кэмпбелл одарила его обольстительной улыбкой. – Только для сестер.

Ник пожал плечами.

– Он знает, что мы не сестры, – оповестила я Кэмпбелл. – Я рассказала ему.

Ник усмехнулся:

– Не думаю, что мне нужно было знать…

– Но теперь ты знаешь, – закончила за него Кэмпбелл. – Вот и чудесненько, – она ослепительно улыбнулась ему. – В таком случае, полагаю, Сойер также рассказала тебе, что мы нашли тело двадцатилетней давности, которое, возможно, оказалось на дне Королевского озера не без вмешательства кого-то из Эймсов?

Нет, этого я не рассказывала.

Ник прищурился:

– О чем, черт возьми, она говорит, Сойер?

– О Леди Королевского озера, – подсказала Кэмпбелл.

– Я знаю про останки, – по-прежнему глядя на меня, ответил Ник. – Я же владелец бара. В курсе всех новостей. Но почему Кэмпбелл говорит, что кто-то из ее семьи имеет отношение к этому телу?

Если Кэмпбелл стремилась подпитать неприязнь Ника к своей семье, то ей это удалось, что уж говорить.

– Кэмпбелл спешит с выводами, – сказала я, но нельзя было оставлять все как есть, потому что Ник заслуживал бóльшего, чем снова оказаться игрушкой в ее руках. Как бы мне ни хотелось, я не могла отогнать от себя сомнения, которые Кэмпбелл зародила в моей душе неделю назад, но и Нику я солгать не могла. – От ее отца когда-то залетела несовершеннолетняя девушка. Насколько мы можем судить, о ней вот уже двадцать лет никто ничего не слышал.

Ник провел рукой по волосам, растрепав прическу, а затем заставил себя улыбнуться всем, кто наблюдал за ним.

– Вы двое вообще себя слышите? Вы ведь понимаете, что это ненормально, да?

– Что ненормально? – весело спросил чей-то голос.

Я повернулась к Сэди-Грэйс. Стоявший рядом с ней Бун вытянул руки, словно пытаясь заключить мое лицо в рамку.

– И вдруг! – драматично воскликнул он. – Видение в красном возникло предо мной, и звали ее…

Я бросила на него предостерегающий взгляд, который, впрочем, его почти не остановил.

– Сойер, – прошептал он. – Ее звали Сойер.

Пусть фамилия Буна и была Мейсон, но он был один из Эймсов, и, хотя Ник ничего не имел против него конкретно (насколько мне было известно), я не могла отделаться от мысли, что мой спутник, вероятно, уже сыт по горло Эймсами и всем, что с ними связано. Пожалуй, ему – как и мне – хотелось, чтобы мы вернулись к его машине и мои руки касались его волос.

«Не все сбывается, чего желается». Прокручивая в голове эту поговорку, я отвела взгляд от Ника и остальных. С другой стороны комнаты к Лилиан и Дэвису Эймсу подошла безупречно одетая пара. Мужчине на вид было лет семьдесят, не меньше; женщина, которую он обнимал, выглядела ненамного старше моей мамы. У нее была светло-коричневая кожа, у него – светлее. Они были похожи со своей дочерью, что я смогла бы узнать в них родителей Виктории, даже если бы она не упомянула об их заметной разнице в возрасте.

Отец Виктории с непроницаемым лицом пожал руку Дэвису Эймсу.

– Земля вызывает Сойер! – окликнула меня Кэмпбелл.

Я понятия не имела, что пропустила.

– Мы как раз собирались обсудить, как невероятно элегантно я выгляжу в этой шляпе, – сообщил мне Бун, проводя пальцами по полям. – Я был рожден для федор!

Не знаю, было ли страдальческое выражение на лице Ника вызвано Буном и федорами или все же разговором, который он, Кэмпбелл и я вели до того, как нас прервали.

– Мне очень жаль, – сказала я ему, – но я должна покинуть тебя. Всего на несколько минут.

В другом конце зала Виктор Гутьеррес беседовал с человеком, чью компанию он пытался поглотить. Если это было что-то личное, если он нацелился на семью Эймс из-за Аны…

– Я скоро вернусь, – сказала я Нику. – Как думаешь, сможешь выдержать один танец?

Кэмпбелл ответила раньше Ника.

– Я пойду с тобой, – вызвалась она.

То ли она поняла, что я увидела, то ли это была просто очередная попытка вывести Ника из себя.

– Нет.

Я никогда не передавала ей точных слов, которые использовал ее дедушка, когда говорил мне, что он «уладил ситуацию» с Аной. Возможно, у Кэм были сложные отношения с родителями, но старика она любила. Поэтому, какими бы ни были ее намерения, мне нужно было поговорить с ним одной.

– С тобой все будет в порядке? – спросила я Ника, потому что он до сих пор не отреагировал ни на одну из моих фраз, включая вопрос про танец.

– Я уже большой мальчик. – В этот раз меня не удостоили даже подобием улыбки. – В состоянии сам о себе позаботиться.

Как и я, он, вероятно, умел это с рождения. Если ты не полагаешься на других людей, они не смогут тебя разочаровать. Разве когда-то не это было моей мантрой?

Я пообещала себе, что обязательно придумаю, как загладить свою вину перед Ником, пробираясь сквозь толпу к главам семейств Эймс и Гутьеррес.

– Ты бы тоже отлично смотрелся в федоре, – сказал Бун Нику у меня за спиной.

– Сейчас подходящее время для того, чтобы сменить тему? – спросила Сэди-Грэйс в редкий момент проницательности. Я уже почти убедила себя, что она держит ситуацию под контролем, когда под конец услышала: – Потому что я думаю, что моя мачеха планирует украсть ребенка.

День труда, 03:25

– Давай сыграем в игру? Как думаешь, насколько глубока эта яма?

– Это не игра, Сэди-Грэйс.

– С таким-то настроением – точно.

– Ты серьезно?

– Давай же! Пожалуйста? Как ты думаешь, насколько глубокая эта яма?

– Настолько, что выбраться отсюда будет непросто, если вообще возможно.

– Что ж, я решила, что мне нравятся наши шансы. Потому что я оптимистка и у меня неплохо получается подбадривать других.

Десять недель (и два дня) назад

Глава 17

Когда я подошла к Дэвису Эймсу, Лилиан и родители Виктории уже были поглощены разговором. Я подавила желание оглянуться на Ника. Интересно, что же мистер Гутьеррес сказал главе семейства Эймс. Обычную ерунду? Не слишком дружелюбную двусмысленность? Предупреждение?

– У вас такой вид, как будто вы на задании, – сказал мне Дэвис.

Я кивнула в сторону Виктора Гутьерреса:

– Чего он хотел?

– Просто поздороваться. – Это был слишком очевидный уход от ответа.

– Чего еще он хотел?

Дэвис слегка склонил голову набок, затем положил тяжелую руку мне на плечо:

– Проводите-ка старика подышать свежим воздухом.

Терраса перед бальным залом выходила на воду. Внизу было пришвартовано более сотни лодок. За ними в сумерках мерцало озеро. Я слышала ритмичный плеск волн о берег.

– Если бы я думал, что она согласится, – сказал мне Дэвис, облокачиваясь на перила веранды, – я бы пригласил твою бабушку на танец.

Не ради этого он привел меня сюда, и уж точно не об этом я собиралась говорить с ним, но я уже довольно долго была частью их с Лилиан мира и понимала, что именно так ведется игра.

– Она сказала, что познакомилась с моим дедушкой на такой же вечеринке, как эта.

Дэвис кивнул в сторону бального зала:

– В этой самой комнате.

Он провел большим пальцем по указательному, и я заметила, что на его левой руке все еще было обручальное кольцо.

– Было время, когда я думал, что один танец с твоей бабушкой может все изменить в этом мире, – на мгновение он замолчал, прислушиваясь к журчанию воды и едва слышным звукам музыки, доносившимся изнутри. – Из уважения к моим отношениям с ней я попрошу тебя ровно один раз: не вмешивайся в мои дела с Виктором Гутьерресом.

Что-то в его тоне и позе напомнило мне, что он вырос вместе с Лилиан в городке, где, как утверждала моя бабушка, нужно было бороться за выживание. Меня это не остановило.

– Его внучкой была несовершеннолетняя девушка, которой ваш взрослый сын сделал ребенка. – Я оперлась локтями о перила и заметила, как дернулся мускул на его челюсти. – Значит, это не просто бизнес. Ваши дела с Виктором Гутьерресом (и его с вами) – это личное.

– Что это такое, – отчеканил каждое слово Дэвис Эймс, – тебя не касается.

– Вы сказали мне, что уладили ситуацию с Аной, – сказала я, снова вглядываясь в его лицо и ища новую подсказку. – Полагаю, вы откупились от нее.

Для семейства Эймс это, похоже, было дежурной схемой на все случаи жизни. Дэвис помог скрыть аварию, в результате которой брат Ника оказался в коме, еще тогда, когда он думал, что за рулем был Уокер.

А как только правда о причастности сенатора вылезла наружу, он заплатил Нику.

– По-моему, я достаточно подышал свежим воздухом. – Дэвис направился в сторону бального зала.

– Кэмпбелл считает, что это тело Аны двадцать лет пролежало на дне Королевского озера, – огорошила я его, и он остановился на полпути. – Она думает, что ее убил кто-то из вашей семьи.

Дэвис Эймс повернулся ко мне с непроницаемым выражением лица, его поза тоже ни о чем не говорила.

– И почему, черт возьми, она так думает?

Я все ждала, что кто-нибудь откроет дверь, выйдет к нам на террасу и прервет наш разговор, но никто так и не появился. Мы были здесь только вдвоем.

– Кэмпбелл невысокого мнения о вашем сыне, – ответила я. – Как и о своей маме. Беременность Аны была ужасно неудобным обстоятельством, и, насколько мы с Кэмпбелл можем утверждать, ни семья Аны, ни кто-либо из местных жителей ничего о ней не слышал в течение двадцати лет. – Я выдержала его взгляд. – Выглядит не очень хорошо.

Дэвис Эймс посмотрел на меня в упор, а затем раздраженно вздохнул.

– Ты слишком похожа на свою бабушку, что, черт возьми, тебе же на пользу, – пробормотал он, прежде чем перейти к сути. – Как много ты рассказала Кэмпбелл?

– Я не говорила ей, что вы уладили все с Аной, если речь об этом.

– Я не убивал девушку, – сказал Дэвис, – и ты, черт возьми, это прекрасно знаешь! – Он покачал головой. – Я говорил с ней о ее ситуации всего один раз. Сказал ей, что у нее есть варианты.

– Варианты, – повторила я, не пытаясь скрыть скептицизм в своем голосе. Дэвис Эймс не производил на меня впечатление человека, который позволяет другим людям выбирать без вмешательства и давления с его стороны.

– Да, варианты. Альтернативы. Выбор. И я предположил, что с деньгами у нее их было бы гораздо больше.

Конечно, он так предположил.

– Вы откупились от нее.

Мои слова, похоже, ничуть не задели Дэвиса Эймса.

– Я до смерти напугал эту девушку, а потом предложил ей выход. Деньги вперед, а потом еще больше, когда родится ребенок.

Вторая часть предложения меня удивила.

– Как только родится ребенок…

Он красноречиво посмотрел на меня.

– У меня репутация настоящего ублюдка – и, должен добавить, заслуженная. Но моя плоть и кровь всегда для меня на первом месте. Да, я хотел защитить своего сына, но этот ребенок был и моей крови тоже. Я надеялся, что, как только Ана поймет, что родители не собираются ее поддерживать, то станет рассматривать вариант с усыновлением.

Я уставилась на него. Это был человек, который принимал решения и которому нравилось контролировать ситуацию.

– У вас, похоже, и приемные родители уже были на примете.

Дэвис не стал этого отрицать.

– Сейчас это уже не имеет значения. Ана забрала мои деньги, Сойер. Она уехала из города. И больше я о ней ничего не слышал.

Глава 18

Едва я вернулась в бальный зал, как меня перехватила Кэмпбелл.

– Что это все значит? – спросила она. – И не говори мне, что вам с моим дедушкой просто захотелось подышать свежим воздухом и поболтать.

– Он не хотел, чтобы я расспрашивала его о Викторе Гутьерресе на людях. – Я подождала, пока Кэм переварит мой ответ, а затем поделилась информацией, которую мне удалось получить. – Твой дедушка признался, что дал Ане денег. Он пытался подкупить ее, чтобы она отдала ребенка на усыновление. Тайно.

– Почему ты не разрешила мне пойти с тобой? – не могла угомониться Кэмпбелл. – Я смогла бы заставить его рассказать нам больше!

– Возможно, больше и рассказывать-то нечего, – ответила я. – Если Ана взяла его деньги, если она скрывала беременность… какой тогда мог быть мотив причинить ей вред?

Кэмпбелл не сразу нашлась, что ответить. Я оглядела зал в поисках остальных. Сэди-Грэйс и Бун были на танцполе.

– Где Ник? – спросила я у Кэмпбелл.

Нехорошее предчувствие появилось еще до того, как она ответила.

– Он просил передать тебе, что ты хреновая должница, а потом ушел, – она цокнула языком. – Что за расстроенный вид? Ник не из тех парней, на которых можно положиться, Сойер. – Кэм отбросила притворное сочувствие и одарила меня лукавой улыбкой. – Но с ним ужасно весело!

А мне-то откуда знать? Прежде чем я успела справиться с чуждым мне чувством разочарования, которое сопровождало эту мысль, или сказать Кэмпбелл, что мы с Ником на самом деле не встречаемся и она может перестать метить территорию, в разговор вмешалась Виктория.

– Кто-то говорил про веселье? – Она вклинилась между нами.

Кэмпбелл смерила ее взглядом. Я решила, что она думает об Ане, но с ее языка соскочило совершенно другое:

– Закончила флиртовать с моим братом?

Виктория даже бровью не повела.

– Это был всего один танец, – ответила она. – И он не принадлежит Лили.

Я же про себя подумала, что иногда танец – это больше, чем просто танец.

– Значит ли это, что твой интерес к Уокеру не имеет никакого отношения к игре, которую твоя семья ведет против моей? – приторным голосом спросила у Виктории Кэмпбелл.

– Не больше, чем мой интерес к тебе, – ответила Виктория и слегка вздернула подбородок. – Между прочим, я подошла к вам не для того, чтобы говорить об Уокере.

Она поднесла руку к лацкану пиджака, и я заметила булавку. Серебро. Змея, обвивающаяся вокруг розы.

– Боюсь, нашу последнюю встречу уже не превзойти, – сухо прокомментировала я.

Кэмпбелл захлопала ресницами:

– Да уж, обнаружение останков двадцатилетней давности наложило определенный отпечаток.

– Двадцатипятилетней, – поправила ее Виктория.

– Что? – переспросила я.

– Мой отец следит за ходом расследования, – небрежно обронила Виктория. – Костям двадцать пять лет. И да, власти подозревают, что смерть была насильственной.

Не двадцать лет, а двадцать пять. Я попыталась осмыслить это.

Виктория снова дотронулась рукой до булавки на лацкане своего пиджака.

– Вам двоим и Сэди-Грэйс, пожалуй, стоит заглянуть на стойку парковщиков, – посоветовала она нам. – И не говорите Лили.

Шарлотта, Лив и Джулия

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Мы должны позвонить мальчикам.

Лив адресовала фразу Джулии, но у Шарлотты сжалось все внутри.

Мальчики. Лив знала, как Шарлотта относится к Стерлингу Эймсу. Конечно, она знает. И конечно, она хочет позвонить мальчикам. Разве Шарлотта не говорила ей, что хочет большего? Она ощущала вкус этих слов на кончике языка, хотя в животе у нее все переворачивалось при мысли о брате-близнеце Джулии. Золотом мальчике из их выпускного класса. Хотя бы раз я хочу нарушить все правила.

– И что мы скажем мальчикам? – сухо спросила Джулия. – Что мы отправляемся в пьяное приключение?

– Пьяна только я, – поправила ее Лив. – Ты за рулем. И Шарлотта тоже пока нет, потому что она должна быть трезвой, когда позвонит мальчикам.

«Мальчикам» – во множественном числе. Шарлотта смогла бы дозвониться до Джея Ди. Они с Лив начали встречаться с лета. Стерлинг Эймс, однако, был другой историей.

– Я позвоню брату, – неожиданно предложила Джулия. – У него появился новый друг. Томас. Он работает у папы этим летом. Правда, немного неотесан и грубоват.

Лив захохотала:

– Все, как ты любишь, Джулс!

Глава 19

– Двадцать пять лет, – сказала я Кэмпбелл. – Не двадцать. Кем бы ни была Леди озера, она умерла за пять лет до исчезновения Аны.

– И сейчас ты скажешь мне: «Видишь? А я что говорила?» – спросила Кэмпбелл.

– Нет. Я ведь тоже сомневалась и подозревала.

– Хорошо, – ответила Кэмпбелл. – Между прочим, я голосую за то, чтобы мы позвали Сэди-Грэйс после того, как посетим стойку парковщиков, потому что, видит бог, эта девица очень милая, но понятия не имеет о том, что такое скрытность. Итак, ты сама отвлечешь парковщика или это сделать мне?

Кэмпбелл могла за полминуты превратиться из красавицы-южанки в восхитительную красавицу-южанку. К счастью для нас, за те же полминуты она могла превратиться из красавицы-южанки в соблазнительницу и обратно.

Бедняга-парковщик чуть не свернул себе шею.

Но по крайней мере, она привлекла его внимание.

Я спряталась за стойкой, уговаривая себя, что делаю это ради Кэмпбелл. Ведь я была перед ней в долгу, а ей нужны были «Белые перчатки».

Ей было нужно что-нибудь. Я знала, каково это.

В заднюю стенку стойки парковщиков был встроен шкафчик. Естественно, он был закрыт. Я вытащила заколку из волос и принялась за работу.

– Но что вы делаете, – услышала я голос Кэмпбелл, – когда машина слишком большая для одного парковочного места? Или слишком… мощная, чтобы с ней можно было справиться?

Я закатила глаза и продолжила ковыряться с замком. Механизм щелкнул, затем поддался, и секундой позже я открыла шкафчик. Внутри оказалась панель, на которой крепилось около сотни пронумерованных крючков. Больше чем на половине из них висели ключи от машин. Я осмотрела перекладины, пытаясь понять, что имела в виду Виктория, когда советовала нам заглянуть на стойку парковщиков.

– Я вот немного безбашенная. Но ты ведь никому не скажешь, правда? Мне просто нравится ездить быстро, вот и все.

Вот оно! В третьем ряду висел ключ со знакомым брелоком. Змея обвилась вокруг розы. Я сняла его с панели и увидела еще два. Схватила и их – буквально за пару секунд до того, как кто-то вышел через парадные двери «Аркадии».

Пригибаясь к земле, я прокралась к входу и выпрямилась рядом с компанией только что вышедших людей. Кэмпбелл заметила меня, отшила парковщика, и через две минуты мы уже стояли чуть вдалеке от здания и осматривали нашу добычу.

Брелки были идентичны. Ключи, которые висели на них, были разными, но у всех трех было кое-что общее.

Размер.

– Ключи от гольф-каров, – сказала Кэмпбелл. – Один для тебя. Один для меня. Один для Сэди-Грэйс.

Когда Виктория указала нам на стойку парковщиков, я все еще думала о том, что она только что сообщила нам о Леди озера, и не обратила особого внимания на ее последние слова.

«И не говорите Лили».

– Если Лили не участвует, я тоже не участвую, – сказала я Кэмпбелл. Мне с самого начала было плевать на «Белые перчатки», да и вряд ли уже удастся вытянуть из Виктории еще какую-нибудь информацию.

– А что, если Лили все-таки участвует? – спросила Кэмпбелл.

Я не совсем понимала, к чему она клонит.

– Но Виктория только что сказала…

Кэмпбелл улыбнулась:

– Так получилось, что я знакома с одной из «Белых перчаток», и она не в восторге от Виктории Гутьеррес.

Глава 20

Я написала Лили и Сэди-Грэйс. Кэмпбелл написала Хоуп, которая встретила нас (всех четверых) у входа в отель. Не знаю, что именно было в сообщении, но она и бровью не повела, увидев Лили.

– Гольф-кары припаркованы сзади, – сообщила нам Хоуп. – Вы получили свои ключи?

– В два счета, – ответила Кэмпбелл.

– Счета за парковку, – уверенно добавила Сэди-Грэйс. Затем, решив быть до конца откровенной, она продолжила: – По крайней мере, я так предполагаю. Меня там не было.

– У нас всего три ключа. – Я тщательно продумала свой вопрос: – Это будет проблемой?

У меня были секреты от Лили. Узнав правду о моем происхождении, она, возможно, возненавидела бы меня, но я не собиралась позволять кому бы то ни было причинять ей боль, особенно если в моих силах было предотвратить это.

– Никаких проблем! – бодрым голосом ответила Хоуп. – Каждая «Белая перчатка» выбирает себе замену. Виктория не может вывезти ни одну из вас, если это противоречит моим планам.

Очевидно, Лили не показалась ей достаточно интересной, чтобы придержать ее для себя, но она шла в комплекте со мной и Кэмпбелл.

Каковы были шансы, что сегодня вечером Лили удастся переубедить кого-нибудь из «Белых перчаток»?

Лили, должно быть, почувствовала мое смятение, потому что сжала мою руку, когда мы обходили отель.

– Не волнуйся, – прошептала она, когда в поле зрения появились гольф-кары. – Я не позволю им вывезти тебя.

Хоуп сдержала свое слово. Виктория ничего не сказала о присутствии Лили. Я насчитала еще шестнадцать Кандидаток и восемь «Белых перчаток».

– Ключи, пожалуйста, – сказала нам Виктория.

Я протянула их.

Она бросила один Сэди-Грэйс:

– Ты в группе Нессы. Хоуп, можешь взять Кэмпбелл.

Бросив им ключи, Виктория подождала мгновение, а затем сжала в кулаке последний комплект:

– Сойер и Лили, вы со мной.

В каждом гольф-каре было по два сиденья: одно спереди, другое сзади. Меня посадили за руль, Лили села рядом со мной, а Виктория устроилась на заднем сиденье.

В соседних гольф-карах болтали другие Кандидатки и «Белые перчатки». Все были при полном параде.

Гольф-кары? Галочка. Официальный дресс-код (с поправкой на озеро)? Галочка.

– Что именно мы делаем сегодня вечером? – спросила я.

Вскоре ответ стал очевиден сам собой – едем по бездорожью. Виктория указывала путь: мимо отеля, мимо съезда к причалам, мимо поля для гольфа и теннисных кортов, мимо жилых домов, дальше по гравийной дороге…

После этого местность вдруг резко стала сельской. Дорогу перегородили ворота. Решетка под ними подготовила меня к мысли, что где-то рядом могут быть коровы.

– Сойер? – Виктория кивнула в сторону ворот. – Не окажешь нам честь?

Наверное, она думала, что я испугаюсь грязи или темноты летней ночи, через которую едва пробивался свет фар гольф-каров. Но меня было не напугать темнотой. Или грязью. И я испытывала здоровое уважение (пусть даже смешанное с настороженностью) к коровам.

И да, мне уже доводилось нарушать границы частной собственности.

– Нам придется срезать здесь, чтобы добраться до леса. – Виктория заметила мое колебание, пусть и недолгое. – Из пункта А в пункт Б уже проложена тропа. Или ты передумала, Тафт?

– Сойер никогда не передумывает! – крикнула моя верная подруга Сэди-Грэйс, которая стояла в следующем за нами гольф-каре. – Иногда она вообще не думает!

Спасибо, Сэди-Грэйс. Я выпрыгнула из гольф-кара, открыла ворота и вернулась обратно, мои икры были заляпаны грязью. Тете Оливии точно не понравится состояние моих сандалий.

Я снова уселась за руль, а Виктория наклонилась между мной и Лили и рукой показала путь.

– Кандидаток много, – раздался голос одной из «Белых перчаток» позади нас. – Избранные наперечет!

Виктория не стала садиться. Она уперлась руками в раму по обе стороны кара так, что ее руки и ноги образовали крест, который смутно виднелся в темноте. Она подняла лицо к небу, а ее длинные волосы развевались за спиной, теряясь в тени. Я прибавила газу.

– Да начнется игра! – прошелестел голос Виктории.

Глава 21

Вскоре стало ясно, что нас ждала погоня. Лес был огромным, неровным из-за камней и поваленных деревьев и с таким густым подлеском, что гольф-кар мог проехать через него только на полной скорости, и то лишь потому, что у этих конкретных гольф-каров было намного больше лошадиных сил, чем у тех, что обычно встречались на поле для гольфа.

– Правда или действие? – крикнула Виктория мне в ухо, когда мы подскочили на ухабе.

Нас подбросило в воздухе, и мы свернули, чтобы не врезаться в дерево. Позади нас послышался визг девчонок из догоняющего нас гольф-кара.

– Серьезно? – крикнула я в ответ, сбавляя газ ровно настолько, чтобы заложить вираж. – Ты хочешь сыграть в «Правду или действие» прямо сейчас?

Света наших фар хватало, чтобы осветить лес всего на метр-полтора. Впереди, как мне показалось, виднелась поляна, и я нажала на газ, чтобы проехать сквозь заросли.

Виктория, возможно, покрепче вцепилась в гольф-кар, но внешне оставалась такой же хладнокровной.

– Моя мама на тридцать пять лет моложе моего отца. Я – причина позлословить о нашей семье и горячо любимый ребенок. Это называется многозадачность. Правда или вызов, Тафт?

– Правда! – закричала Лили, когда мы набрали скорость. Визг позади нас стал громче, наши преследователи приближались. – Она выбирает правду!

– Отличный выбор, – прокомментировала Виктория.

Я резко повернула влево, вырулила на свободное место и ловко обогнала другой гольф-кар, пролетев мимо них, прежде чем они успели понять, что происходит.

Виктория выбрала именно этот момент, чтобы задать свой вопрос.

– Почему ты спросила меня об Ане?

– Кто такая Ана? – заинтересовалась сидевшая рядом со мной Лили.

На этот раз я нарочно направила нас на ухаб. В гольф-карах не было ремней безопасности, поэтому мы все подпрыгнули вверх, чуть не ударившись головами о крышу кара.

К сожалению, ни Виктория, ни Лили не забыли о своих вопросах.

– Ана, – объяснила Виктория Лили, – моя племянница и подруга матери Сойер, и да, мой отец действительно настолько старый.

Хоть мы оставили наших преследователей далеко позади, но где-то рядом ехали еще две группы. Я направила наш гольф-кар подальше от шума.

– Твоя очередь, – сказала мне Виктория. – Правда. У тебя ведь нет секретов от твоей кузины?

Она загнала меня в угол и знала это. Если я не отвечу на ее вопрос, это только усилит подозрения Лили.

– Ана была подругой моей матери, – повторила я, – и я хотела узнать, что с ней случилось, потому что в последний раз о ней слышали двадцать лет назад и она была беременна.

Я не могла позволить себе отвлечься от дороги, чтобы понаблюдать за их реакцией, но Виктория явно пришла в себя первой.

– Это кое-что объясняет. Зная всех шестерых моих старших братьев и отца, можно предположить, что, узнав о ее беременности, семья принялась бы угрожать ей монастырями, – они очень любят гипотетические монастыри.

– А они любят выгонять людей из семьи? – с нажимом спросила я.

– У твоей мамы была подруга, которая была беременна двадцать лет назад? – Лили схватила меня за руку, но потом, похоже, вспомнила, что я все еще за рулем, и отпустила ее.

– Да, – ответила я.

Виктория снова задала мне вопрос:

– На благотворительном вечере зачем ты вышла на улицу с Дэвисом Эймсом?

– По-моему, мы играли в «Правду или действие», – язвительно заметила я. – Разве сейчас не моя очередь?

– Раз уж мы играем по очереди, – сказала Виктория низким бархатистым голосом, – я выбираю действие. Нет ничего, чего бы я не сделала, при должной мотивации, конечно.

Я хотела спросить ее, что она делала с Уокером. Какая мотивация была у ее отца, когда он подошел к Дэвису Эймсу. Но она не выбирала правду, а даже если бы и выбрала, рядом со мной сидела Лили.

– Что, если я попрошу тебя спрыгнуть с кара? – я бросила ей вопрос, снова вдавив педаль в пол.

– Это гипотетический вызов… или реальный? – спросила Виктория.

– Сойер! – закричала Лили.

Я слишком поздно поняла, что мы ехали слишком быстро. Мне показалось, что мы снова влетели в выбоину, но, когда мы взлетели в воздух, я поняла, что это была не выбоина.

Это был край обрыва.

Глава 22

Все тело болело.

Наверное, гольф-кар опрокинулся. Это было моей первой мыслью. Все произошло мгновенно, как будто прошло меньше секунды с тех пор, как мы упали с обрыва, но это не могло быть правдой, потому что я лежала на грязной, влажной траве, а палки и камни впивались в тело, обнаженное моим винтажным платьем.

– Лили? – Это была моя вторая мысль.

Я приподнялась на локтях, и все мое тело запротестовало. Фары на гольф-каре погасли. Я не смогла разглядеть никого из своих спутниц.

– Лили, ты в порядке?

Кто-то застонал. Я поползла на звук и наткнулась на распростертую на земле фигуру. Запоздало я поняла, что это не Лили, а Виктория.

– Я в порядке, – сказала она прежде, чем я успела спросить.

Мне же хотелось ответить ей, что с ней не все в порядке, что она идиотка, что мы все идиотки, раз решили кататься по бездорожью в автомобиле, который не предназначен для этого, да еще и в условиях ограниченной видимости и непредсказуемой местности.

Сначала я услышала, как Виктория села, и только потом поняла, что за движение уловили мои глаза. Раздался шаркающий звук, а затем вспыхнул свет.

– Да здравствуют платья с карманами! – сказала она, размахивая телефоном.

Света ее фонарика оказалось достаточно, чтобы я смогла заметить Лили. Она приземлилась гораздо дальше от нас с Викторией. Я пока не могла понять, как так вышло. Лили сидела прямо рядом со мной. Виктория была сзади.

Я осторожно ползла к Лили, лихорадочно пытаясь убедить себя, что раз я жива и невредима, то и Лили должна быть тоже.

– Лили! – я добралась до нее. – Ты цела?

В отличие от Виктории, она не застонала в ответ. Я сказала себе, что это лишь потому, что Лили слишком хорошо воспитана и считает стоны дурным тоном.

– Лил…

– Сойер.

На какую-то долю секунды я испугалась, что это Виктория произнесла мое имя, хотя оно точно исходило от Лили, и я даже ощутила ее дыхание на своем лице.

– Ты в порядке?

Лили с трудом, прерывисто вздохнула:

– Я в значительно лучшем состоянии, чем мое платье.

Только она может думать о нашей одежде в такой момент!

– Виктория? – спросила Лили.

– Я в порядке.

Виктория подкрепила свои слова тем, что чуть не ослепила нас светом, – и в этот раз это был не фонарик ее телефона. Ей удалось найти гольф-кар. Крыша была полностью снесена, а две из четырех перекладин, которые ее поддерживали, были сломаны.

Но фары еще светили.

– У тебя кровь, – заметила Виктория. Я решила, что это обо мне, но она быстро поправила саму себя. – Не у тебя. У нее.

Виктория кивнула головой на Лили, которая по-прежнему лежала на земле. Теперь я тоже увидела кровь, размазанную по ее виску и лицу.

– Мне хочется верить, – сказала Лили, заставляя себя принять сидячее положение, – что у Виктории «нее» – это ласковое прозвище.

Я протянула руку:

– Твоя голова.

Лили оттолкнула мою руку:

– Раны на голове кровоточат. Так бывает. Я в порядке.

– Как тебя зовут? – спросила я у нее. – Какое сегодня число? Кто сейчас президент?

– Раз уж мы задаем вопросы, – вмешалась Виктория, стоявшая рядом со мной, – то Сойер могла бы просветить нас относительно того, почему во время благотворительного вечера они с Дэвисом Эймсом почувствовали необходимость выйти на улицу.

– Что за интерес к семейству Эймс? – спросила я в тот самый момент, когда Лили попыталась подняться на ноги и разобраться с Викторией самостоятельно.

– У Сойер есть свои причины, – сказала она, пошатываясь. – У нее и мистера Эймса… много общего.

Тиски, сжимавшие мою грудь, слегка ослабли. Если Лили решила, что я вышла на улицу с Дэвисом Эймсом по той причине, что он был моим дедушкой, то ее когнитивные способности явно не пострадали. Но страх за нее уступил место невыносимому чувству вины.

– Лили, – попросила я. – Не надо.

Не защищай меня. Не напоминай мне лишний раз, что я лгунья.

Лили поджала губы.

– Сойер, ты… – даже с раной на голове Лили не могла заставить себя использовать такие слова, как «неадекватная» или «странная», – последние несколько недель сама не своя. Что с тобой происходит?

Я посмотрела в сторону Виктории и разбитого транспорта.

– Нам нужно поднять гольф-кар и убираться отсюда. Если кто-то еще перелетит через этот обрыв, нам конец. Или им.

Виктория протянула Лили кусок ткани:

– Прижми это к ране и постарайся остановить кровотечение. Сойер, помоги мне с гольф-каром и ответь уже на чертов вопрос! Мой или твоей кузины, мне без разницы.

Вернуть кар в вертикальное положение оказалось довольно просто. Я могла бы проигнорировать указание Виктории. Могла бы сказать Лили, что со мной все в порядке, но я продолжала думать о тех секундах, когда не была уверена, что смогу снова с ней поговорить.

У меня были секреты от Лили, но до сих пор я ни разу не солгала ей.

Кэмпбелл знает, что ее папа не мой отец. Она не будет вечно скрывать это от Уокера. Так или иначе, но моя тайна постепенно переставала быть тайной. Лучше будет, если Лили узнает все от меня.

– Я разговаривала с Дэвисом Эймсом, – сказала я, чувствуя, как пульсируют порезы и царапины на моих ногах, руках и груди, пока мы с Викторией координировали наши движения и ставили гольф-кар на землю, – потому что его сын был отцом ребенка Аны.

Я посмотрела на Викторию:

– Полагаю, что твой отец знает об этом и его недавняя попытка поглощения компании Эймсов связана с этим.

– Моя племянница была беременна от отца Кэмпбелл? – спросила Виктория, удивленно подняв брови.

– Сенатор… – Лили замолчала, затем попыталась снова. – Стерлинг Эймс, – поправилась она и, наконец, просто спросила: – Обе?

То есть эти обе несовершеннолетние девушки забеременели от него?

– Что значит «обе»? – спросила Виктория.

Я адресовала свой ответ кузине:

– Не обе, Лили. То, что рассказала мне мама той ночью на рождественской вечеринке о Стерлинге Эймсе, – это неправда.

– Она солгала тебе? – Лили была в недоумении. – Но мама Кэмпбелл подтвердила это.

– Она ошиблась, – объяснила я. – Это не та беременная несовершеннолетняя девушка.

– И это просто совпадение, что твоя мать и ее подруга забеременели в одно время? – спросила Виктория.

Я обошла гольф-кар сзади.

– Помоги мне толкать его, – попросила я. – Либо так, либо он остается здесь.

Я уже было решила, что Виктория начнет настаивать на ответах, но она этого не сделала.

– Нам понадобится свет. – «Белая перчатка» была поразительно спокойна. И на удивление рассудительна. – Мобильные здесь не ловят, так что возвращаться на вечеринку нам придется самим. Фары будут куда надежнее, чем фонарик на телефоне.

Я прислушалась, но других групп не было слышно. Как далеко мы забрались? Насколько велик этот лес?

– Толкай, – сказала мне Виктория. – Лили, если тебе трудно идти…

– Я тоже могу толкать.

Почему-то у меня возникло ощущение, что после того, как Виктория увидела мою кузину с этой стороны, для Лили не составит труда получить приглашение на следующее мероприятие «Белых перчаток».

И нам повезет, если оно не убьет нас.

– Мы хотя бы знаем, в каком направлении движемся? – спросила Лили пять минут спустя.

Я уже собиралась ответить, но Виктория опередила меня:

– Я всегда точно знаю, где нахожусь. Это у нас семейное.

– Тихо! – внезапно сказала я. Они подчинились. – Слушайте!

Тишина отступила, и в отдалении послышались голоса – люди! Они разговаривали. Смеялись.

– Сюда! – закричала Виктория.

Мы с Лили присоединились, но безрезультатно.

– Мы могли бы пойти в том направлении, – сказала я, осматриваясь. – Но тогда нам придется оставить гольф-кар здесь. Кустарник слишком густой, а деревья стоят слишком близко друг к другу. Мы ни за что не пройдем, толкая его перед собой.

Мы погрузились в молчание и опять услышали смех. Он был едва различим, но все же.

Виктория снова переключила свой телефон в режим фонарика.

– Думаю, этого света должно хватить.

Мы с Лили следовали за ней по пятам. Наконец голоса стали громче, а между деревьями появился просвет, и я смогла различить очертания гольф-кара. Только когда мы подошли ближе, я поняла, что он припаркован – и пуст.

Секунду спустя я снова услышала голоса, и мое сердце дрогнуло – один из них был мужским. Я посмотрела на ключ, который все еще лежал в обнаруженном гольф-каре. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это брелок, но не наш.

Ни змеи, ни розы.

Виктория посветила фонариком на ключ, и я увидела, что это брелок от «Мерседеса».

Где-то впереди треснула ветка. Виктория повернулась, и свет от фонарика – вместе с ней. Сначала я увидела одежду, аккуратно развешанную на низком сучке ближайшего дерева, а в следующую секунду в поле зрения появился обнаженный мужчина и повернулся в том направлении, откуда он только что появился.

Лили, стоявшая рядом со мной, сдавленно прошептала:

– Папа.

Я как-то между прочим думала, что у отца Лили, возможно, роман на стороне, но есть разница между тем, чтобы думать о чем-то и увидеть это воочию. В прямом смысле.

У меня мелькнула нелепая мысль, что, возможно, это тетя Оливия была здесь с ним, но в следующую секунду перед нами появилась женщина. Она увидела фонарик, в отличие от дяди Джея Ди, который был слишком увлечен своим занятием – и ею, – чтобы заметить нас.

– Джей Ди, – тихо произнесла женщина.

Я уставилась на нее, пытаясь осмыслить то, что вижу. У женщины, которая потянулась, чтобы снять с дерева свою одежду, были светлые волосы, но черты лица и оттенок кожи поразительно напоминали Викторию.

Я знаю эту женщину. Я пыталась убедить себя, что это какой-то абсурд, что это невозможно, но потом дядя Джей Ди произнес слово, которое окончательно вогнало меня в ступор.

Он уткнулся в шею женщины и промурлыкал:

– Ана…

Глава 23

Лили громко всхлипнула. Ее отец увидел ее, увидел нас. Он лихорадочными движениями принялся натягивать штаны, затем последовала череда запинающихся объяснений, ни одно из которых не стоило и гроша ломаного. Вопросы, проклятия, требования, – а я стояла там и думала лишь о том, что эта женщина, находившаяся рядом с отцом Лили, эта обнаженная женщина, с которой у него был роман, за двадцать лет ничуть не изменилась.

Ана София Гутьеррес. Она не умерла. Она не пропала без вести. Она была здесь, натягивала платье через голову. Она смотрела на Лили, на Викторию и на меня.

– У Лили кровь. – Виктории каким-то образом удалось более или менее взять себя в руки. – Мы попали в аварию. Она ударилась головой. Сильно.

– Лили… – Дядя Джей Ди поперхнулся, произнося ее имя.

– Нет! – Лили говорила не шепотом, но мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ее.

– Нет, – повторил Джей Ди. – Ты ударилась головой?

– Не подходи ко мне. – Лили отступила на шаг. Она дрожала всем телом. – Не разговаривай со мной. Не прикасайся ко мне.

Я встала между ними. В моей голове роились миллионы вопросов, но прямо сейчас не имело значения, что эту женщину звали Аной и что мы с Кэмпбелл искали ее. Важно было лишь то, что Лили было больно, во всех смыслах этого слова.

Ее сердце было разбито вдребезги.

– Сойер, – Джей Ди обратил свое внимание на меня. – Что случилось?

Я ненавидела его за то, как он поступил с ней, так сильно, как никогда не смогла бы ненавидеть за себя.

Лили, стоявшая позади меня, схватила меня за руку. Сначала я решила, что она использует меня как щит.

А потом она упала.

Лили пришла в себя как раз в тот момент, когда мы выбрались из леса. Она молчала, когда другие «Белые перчатки» окружили нас, когда Кэмпбелл и Сэди-Грэйс подошли спросить, что происходит, когда Ана тоже вышла из леса и все начали перешептываться.

Лили молчала весь путь до машины.

Молчала всю дорогу до больницы.

Я осталась с ней, хотя это означало остаться с Джеем Ди. Кэмпбелл написала, что они с Сэди-Грэйс тоже скоро будут. Я позвонила Лилиан. Что еще мне оставалось делать? В отделении неотложной помощи врачи отправили Лили на компьютерную томографию, и как раз в этот момент приехали Кэмпбелл и Сэди-Грэйс.

– С Лили все в порядке? – спросила Кэмпбелл, а затем, поскольку ее нельзя было уличить в излишней заботливости, добавила: – Ужасно невежливо со стороны Мисс-Хорошие-Манеры доставлять неудобства другим из-за травмы головы, полученной по неосторожности.

– Лили не в порядке, – ответила я.

Кэмпбелл оказала мне услугу, не спросив про меня.

– Лили… умерла? – в ужасе спросила Сэди-Грэйс.

– Ей делают томографию, – пояснила я.

Прошла секунда или две, прежде чем последовал следующий вопрос, и за это время я собрала все свои силы, чтобы не оглянуться на Джея Ди, который заполнял бланки.

– Что произошло? – спросила Кэмпбелл. – Кто была та женщина?

Только тут я поняла, что никогда не показывала ей фотографии Аны, которые у меня были. Теперь, когда Лили была вне пределов слышимости, когда ситуация была под контролем и я больше ничего не могла для нее сделать, чудовищность и абсурдность положения накрыли меня с головой.

– Это, – ответила я Кэмпбелл, – была Ана Гутьеррес.

– Я не из тех, кто бросает камни, но…

Кэмпбелл ясно дала понять, что бросание камней неизбежно. Поскольку ситуация оказалась куда сложнее, чем она могла себе представить, я решила избавить ее от лишних хлопот.

– Но Ана, похоже, предпочитает определенный тип?

– Высоких мужчин с густыми волосами и косым пробором? – простодушно предположила Сэди-Грэйс.

«Женатых мужчин», – подумала я, но не произнесла этого вслух, как и Кэмпбелл.

– Мы должны поговорить с ней, – сказала мне Кэмпбелл. – Спросить ее, был ли у нее ребенок.

Даже мысль о разговоре с любовницей моего дяди вызывала во мне отвращение и ощущение, будто я предаю Лили. Ужасная история.

Я потянулась за телефоном и посмотрела на экран – ни новых сообщений, ни пропущенных звонков. И ничего от Ника. В кои-то веки думать о нем было легче, чем о чем-либо другом. Казалось, вся моя жизнь рушится, но зато ясно было как божий день, что я просто бросила его до того, как он сам ушел от меня.

Понятно, почему он не стал дожидаться моего возвращения. Я могла бы написать ему. Извиниться.

– Сойер? – не отставала от меня Кэмпбелл. – Разве ты не хочешь поговорить с Аной?

Я хотела. И не хотела. Это было ненормально. Со мной было что-то не так. Поэтому я отправила сообщение Нику и стала ждать.

Для Лили приготовили палату. Но медсестра, пока мы ждали, когда ей закончат делать томографию, сказала, что туда допускаются только члены семьи. Кэмпбелл и Сэди-Грэйс остались в приемной, и я – наедине с отцом Лили.

Нашим отцом.

– Как долго? – спросила я его лишенным каких-либо эмоций голосом.

Он, такой же взъерошенный, как если бы только что вышел с поля для гольфа или из зала заседаний, посмотрел на меня:

– Они привезут ее, как только…

– Как долго ты спишь с Аной?

– Мы не станем обсуждать это, Сойер…

– Ты бы предпочел не обсуждать свой нынешний роман, – спросила я его, прищурившись, – или тот, который был у тебя примерно за девять месяцев до моего рождения?

Мой намек подействовал на него, как удар под дых.

– Ты…

– Я знаю, да. Я знаю, что ты переспал с моей матерью. Я знаю, что она забеременела от тебя. Я знаю, что ты как ни в чем не бывало столько времени притворяешься, что я всего лишь твоя племянница.

– Лили…

Я не позволила ему закончить вопрос:

– Ты ведь в курсе, что Ана была подругой моей мамы? А ты знал, что они забеременели примерно в одно время? Что они спланировали это?

– Сойер! – Джей Ди схватил меня за предплечье. – Сейчас не время и не место!

Он, наверное, еще что-нибудь сказал бы мне, если бы не увидел что-то за моей спиной.

Вернее, кого-то.

Я повернулась и увидела в дверном проеме Ану Софию Гутьеррес. Трудно было поверить, что у нее хватило наглости явиться в больницу, не говоря уже о палате Лили, предназначенной только для членов семьи. И уж совсем невероятным казалось то, что отец Лили, увидев ее, перестал разговаривать со мной, подошел к ней, взял за руки и что-то прошептал на ухо.

Я в изумлении таращилась на них. Секунд десять-пятнадцать я стояла, застыв на месте, а затем странная, глухая ярость охватила все мое тело. Я вот уже несколько месяцев не признавала своих отношений с этим человеком, а теперь, когда я это сделала?

Он ушел.

Я не помнила, чтобы делала хотя бы шаг в их сторону, но вдруг оказалась на расстоянии вытянутой руки от них.

– Мне нужно идти, – пробормотала Ана.

Зачем она вообще приехала в больницу, почему последовала за нами из леса? Это наверняка вызвало кучу вопросов и запустило волну слухов.

– Со мной все будет в порядке, – сказал ей Джей Ди.

Это стало для меня последней каплей.

– По-моему, настоящая проблема здесь – это не вопрос твоего самочувствия.

– Эй! – Ана впервые посмотрела прямо на меня с тех пор, как появилась на пороге палаты. – Полегче! Мы все беспокоимся за Лили.

– Вы даже не знаете Лили! – огрызнулась я. – И совершенно ясно, что она не на первом месте для вас обоих.

– Сойер! – низким голосом произнес Джей Ди. – Пожалуйста.

– Пожалуйста что? – отрезала я. – Пожалуйста, не устраивай сцен?

Он не успел мне ответить, потому что в палате появился врач и отвел его в сторону. Они начали тихо разговаривать. Я хотела послушать, что они обсуждают, но не могла заставить себя повернуться спиной к женщине напротив.

Женщине, которая крутила роман с мужем моей тети. Еще одной участнице пакта о беременности. Женщине, о которой мы с Кэмпбелл не нашли никакой информации.

– Все будет хорошо, – сказала она мне.

Это окончательно вывело меня из себя.

– Вы не можете говорить мне, что все будет хорошо, – сказала я, четко выговаривая каждое слово. – И вы не можете «беспокоиться» о Лили. Вы трахаетесь с ее отцом, этим, без сомнения, вонючим, гниющим куском…

– Я все понимаю, – тихо вставила Ана. Она заправила свои светлые волосы за уши, ее темно-карие глаза смотрели на меня с участием. – Правда понимаю, милая, и ухожу. Я просто… мне нужно было убедиться, что вы нормально добрались.

Я должна была отпустить ее. Я должна была послать ее ко всем чертям. Но некоторых призраков так просто не прогонишь, а прошлое моей мамы – мое прошлое – преследовало меня уже несколько месяцев. Да и Кэмпбелл так настаивала, чтобы мы спросили Ану о ребенке.

Наверное, поэтому я вдруг ни с того ни с сего выпалила:

– Я знаю, кто вы. Вы – Ана София Гутьеррес.

Если она и удивилась, что я знаю ее полное имя, то не подала виду.

– Сейчас я ношу девичью фамилию моей матери, Олссон.

Интересно, и как долго она жила под другим именем? Должно быть, она специально усложнила свои поиски.

– Я Сойер, – сказала я ей. – Сойер Элли.

На мгновение на лице Аны мелькнуло что-то вроде ностальгии.

– Элли всегда говорила, что так назовет тебя, даже если ты родишься мальчиком.

Я сделала вдох, выдох и только потом снова заговорила. Получилось хрипло.

– Вы всегда мечтали, что у вас родятся девочки.

И снова что-то мелькнуло в ее глазах, но она быстро взяла себя в руки.

– Я знаю про пакт. – Я ждала ответа, но она молчала. – Где вы были? Все эти годы? Что вы делаете здесь? Почему спите с ним?

Ана была одной из маминых ближайших подруг. Наверняка она знала, кто мой отец. Или нет? Но в любом случае ей было известно, что Джей Ди женат.

– Все это так запутано, Сойер.

– Так распутайте!

Ана попыталась пройти мимо меня, но я дотронулась до ее руки. Не схватила – лишь коснулась, но она застыла на месте как вкопанная.

– Кэмпбелл Эймс сейчас сидит в приемной, – сказала я. – Она моя подруга. И подруга Лили. Вы знаете ее отца. – Я позволила Ане переварить услышанное и, хотя у меня словно был полный рот ваты, выдавила: – Что случилось с вашим ребенком?

После этого произошли сразу три события.

Во-первых, медсестра привезла Лили после томографии. Во-вторых, приехали Лилиан и тетя Оливия.

А в-третьих, Ана Гутьеррес ласково погладила меня по щеке, наклонилась ко мне и прошептала на ухо ответ на мой вопрос.

День труда, 03:26

– Сойер? Я только что пошевелила своими ногами! И руками! И своим храмом!

– Храмом? Головой, что ли?

– Нет. Моим женским храмом.

– Твоим женским…

– Храмом! Ну, в Библии же говорится, что твое тело – это храм?

– О боже. Мы можем просто вернуться к той части, где ты говорила про свои руки и ноги?

Восемь недель (и шесть дней) назад

Глава 24

– Давно не виделись, Сойер Тафт! – поприветствовал меня Уокер, как делал это каждый раз в течение последних девяти дней, когда мы встречались у комнаты Лили.

Я словно оказалась в странной альтернативной вселенной, где парню Лили разрешалось находиться в ее спальне за закрытой дверью, а мне не разрешалось даже входить в ее комнату: в первом случае по указу моей бабушки, а во втором – по указу самой Лили.

Если бы Лили могла выгнать меня из дома, она бы это сделала. Лилиан списывала это на травму головы, но она не видела выражения лица Лили, когда та наткнулась на меня и любовницу своего отца, которая прижимала руку к моей щеке.

– Как она сегодня? – спросила я Уокера.

Спрашивала я не о швах и сотрясении мозга, и он это знал.

– Злится, – ответил Уокер. – И злость ей больше к лицу, чем печаль.

Лили, как правило, не позволяла себе злиться по-настоящему. Она не выходила из себя. Она подавляла эмоции. Но это была уже не та Лили, которую мы знали. Отец этой Лили переехал. Ее мать хотела притворяться, что он просто проявил заботу и, как только сплетни улягутся, все вернется на круги своя.

Я, как и Лили, знала, что ничего уже не вернуть. Но у нее был Уокер, на которого она могла положиться, я же осталась одна. Она не разговаривала со мной. Ник не отвечал на мои сообщения.

– Ты же знаешь, что сказали врачи, – напомнил мне Уокер.

– Они сказали, что она может быть раздражительной. – Я повторила объяснение, которое пыталась втюхать мне Лилиан. – Что она может вести себя нехарактерным образом.

Они сказали, что это временно, но они не знали, что Лили видела в лесу.

– Если хочешь знать мое мнение: это хорошо, что она так сильно переживает, – сказал Уокер. – Ты принимаешь это близко к сердцу, Сойер, но дело не в тебе. Это касается всех и вся.

– За исключением тебя, – ответила я.

Какие бы проблемы ни возникали у Уокера с Лили, с какими бы проблемами и эмоциями он ни сталкивался после ареста его отца – сейчас все это было забыто. Лили нуждалась в нем, и он был рядом.

– Дай ей время, Тафт. – Уокер выглядел так, словно собирался сказать что-то еще, но тут зазвонил его телефон. Он посмотрел на экран и сбросил вызов.

– Кэмпбелл? – спросила я. Она звонила мне почти каждый день. – Или твоя мама?

– Ни одна, ни другая, – ответил Уокер. – Мне пора, если не хочу попасть в пробки.

В этот раз нас прервал мой телефон. Только это был не звонок, а сообщение. За закрытой дверью Лили завибрировал телефон. Я решила, что это Сэди-Грэйс, которая теперь присылала нам с Лили картинки со щенками по четыре-пять раз на дню. Но когда я открыла входящие, пришли еще три сообщения, все подряд.

@) – ' —, – -

~ ~ ~ ~ ~8<

Сегодня вечером.

Будьте на связи.

Глава 25

Лилиан предпочитала справляться со стрессом, ухаживая за садом и попивая вино, и постоянно вынуждала меня присоединиться к ней за первым.

Я бы предпочла второе – особенно если бы вино можно было заменить текилой.

– Ты знаешь, какой сегодня день, Сойер? – спросила меня бабушка.

– Вторник? – сухо ответила я.

– Третье июля.

Лилиан наклонилась вперед, чтобы подрезать розу с той же решимостью, с какой она вела наш разговор.

– В последний раз эта семья пропустила празднование Четвертого июля ^[39] на Королевском озере в тот год, когда твой дедушка заболел и скончался.

Вжик. Вжик. Вжик. Клац. Клац.

– Я делала для девочек все, что могла, но я тоже была в трауре. К концу лета твоя тетя уехала, а твоя мама стала одеваться только в черное.

Как рассказывала мама, тетя Оливия сбежала почти на год после смерти их отца, а когда вернулась, бабушка отказывалась признавать, что та вообще пропала.

Отрицание было не только одной из стадий проявления горя, но и практически нашей семейной традицией.

– Это твой способ выяснить, не собираюсь ли я начать одеваться во все черное? – спросила я Лилиан.

Она отложила садовые ножницы, сняла перчатки и взяла с подставки бокал с вином.

– Лили в трауре, Сойер. Я не могла этого не заметить.

– Я не собираюсь расстраиваться из-за этого. – Я сжала челюсти. Когда она не ответила, я уточнила: – Они не мои родители.

Это было правдой даже в отношении Джея Ди. Не имело значения, что я носила в себе половину его ДНК, – достаточно было посмотреть, как он поступил с дочерью, которую любил.

– Ты часть этой семьи, Сойер Энн. Конечно, ты можешь хорохориться сколько душе угодно, но только не говори мне, что это тебя не касается.

Лучше бы мы обсуждали, как отрастает моя челка.

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Лилиан снова вернулась к своим розам.

– Конечно. – На ее лице появилось безмятежное выражение. – Я решила, что убивать твоего дядю будет неэтично. Но я все еще думаю, не прострелить ли ему коленные чашечки.

Я была лишь на девяносто процентов уверена, что она шутит.

– Дэвис Эймс, похоже, знаком с типами, которые могут прострелить коленные чашечки, – предположила я. – Хотя Кэмпбелл сказала, что не будет говорить ни о чем, что связано с Аной.

Я повторила Кэмпбелл те слова, что Ана прошептала мне в больнице. «Мой ребенок заслужил целый мир, а я заслуживала шанса начать все сначала – в одиночестве». Мы с Кэм решили, что малыша все-таки усыновили, но, несмотря на то, чего стоил мне тот разговор, я так и не смогла понять кто.

– Ложись! Противник под углом сорок четыре градуса! Пригнись, Мим! Сойер, у нас потери!

Джон Дэвид не дал мне времени обдумать, что это было: приказ, предупреждение или угроза. Он по-армейски подполз к моим ногам, дернул за них и уронил меня.

– Еще какие потери, – повторила я, готовясь дать сдачи.

– О, Сойер, – снисходительно сказала моя бабушка. – Он просто играет!

Джон Дэвид не просто так был внуком Лилиан Тафт. Он вскочил на ноги и начал трепаться в надежде избежать моей мести.

– Я обожаю Четвертое июля! Это мой любимый праздник, правда, Мим? В этом году я должен выиграть парад гольф-каров и конкурс по поеданию пирогов! Уильям Фолкнер тоже.

– Уильям Фолкнер собиралась выиграть конкурс по поеданию пирогов? – уточнила я.

По-прежнему стоя лицом к Лилиан, Джон Дэвид смерил меня взглядом.

– Не говори чепухи, Сойер! Для собак не проводят конкурсы по поеданию пирогов. Уильям Фолкнер собирается выиграть конкурс костюмов, который является частью парада.

– А, ну да, конечно, – кивнула я. – Как же праздновать независимость Америки без конкурса собачьих костюмов.

– И парада! – старательно подчеркнул Джон Дэвид.

– Я знаю, что ты скучаешь по своему отцу, – сказала ему Лилиан. – И по тому, как все это было раньше.

– А раньше было по-другому?

Тетя Оливия вышла на заднее крыльцо с яблочным пирогом в руках и в аккуратно повязанном вокруг талии звездно-полосатом фартуке. Она выглядела как персонаж картины Нормана Рокуэлла или фильма Альфреда Хичкока, в зависимости от того, как быстро у нее сдадут нервы.

– И чушь все это! Мы не собираемся пропускать Четвертое июля! Я точно ничего такого не говорила.

Лилиан посмотрела на нее, выгнув бровь:

– Ты же никогда особо не любила озеро, Оливия.

– Скажешь тоже, мама! Я люблю озеро не меньше, чем остальные члены нашей семьи. Я просто не люблю жару, влажность или вообще прогулки по воде. Короче говоря, в любом случае мы едем. На озеро. На Четвертое июля.

Это было неожиданно. Я сразу вспомнила о сообщениях, которые мы с Лили недавно получили. В них не было никаких подробностей, но «Белые перчатки» явно запланировали что-то на сегодняшний вечер.

– А папа тоже поедет? – неуверенно спросил Джон Дэвид.

Я не могла вспомнить, чтобы он нежничал по отношению к Джею Ди, как, например, Лили, но сейчас он произнес слово «папа» почти с апатией.

– Боюсь, он не сможет, милый. – Тетя Оливия взмахнула пирогом, словно рассчитывая, что это смягчит удар. – Но угадай, кто с нами поедет?

– Кто? – спросил Джон Дэвид, медленно приближаясь к пирогу.

Тетя Оливия улыбнулась мне, и я решила, что она определенно не забыла – и не простила мне – тот момент, когда увидела меня с Аной.

– Мама Сойер!

Глава 26

И вот мы уже третий час ехали на озеро, все в одной машине. Включая мою маму. И Лили. И обиду Лили на меня.

Я никогда не страдала клаустрофобией, но игнорировать маму, в то же самое время когда Лили игнорировала меня, было невыносимо.

Я приказала себе подумать о чем-нибудь другом, и мой мозг подчинился.

Я думала о своих руках в волосах Ника.

Я думала о том, как оставила его на той вечеринке.

Я думала о том, что с тех пор он не ответил ни на одно из моих сообщений. Вполне возможно, ему все еще нужно было попасть в высшее общество. Я была нужна ему. Я смотрела «Мою прекрасную леди». Я смотрела «Красотку». Это не делается за один раз. И если он все еще нуждался в моей помощи…

Если он все еще хотел моей помощи…

Даже если это ничего не значило, я смогла бы, по крайней мере, отвлечься от всего остального. И пусть я не придерживалась взглядов Кэмпбелл Эймс на то, как снимать напряжение и справляться с проблемами, мысль о том, чтобы снова прикоснуться к волосам Ника – снова прикоснуться к нему, – не была лишена привлекательности.

Я посмотрела на свой телефон. И принялась набирать сообщение.

«Едем на озеро. Дай знать, если тебе понадобится спутница на празднование Четвертого июля».

Я отправила сообщение, подняла глаза и увидела свою маму. Она была бы в восторге, узнав, что я переписываюсь с парнем.

От этой мысли меня затошнило.

Во скольких мужчин она влюблялась на моих глазах? Все детство я наблюдала, как ее бурные романы заканчивались тоской и разбитым сердцем. Переписки, танцы, прикосновения – это не для таких девчонок, как я.

Я отложила телефон и попыталась отключить голову. К счастью, мы добрались до домика у озера прежде, чем моя память начала мучить меня еще какими-нибудь воспоминаниями.

– Элли, почему бы вам с Сойер не занять комнату в башне? – Лилиан мастерски лишила Лили шанса выгнать меня из нашей бывшей общей комнаты.

– Лили может переночевать в моей комнате! – крикнул Джон Дэвид, хотя он стоял шагах в пяти от нас. – Все равно я буду почти все время возиться с гольф-каром в гараже. И кто-то должен отвезти меня в «Уолмарт». Мне очень много чего нужно купить! Народ, этот парад сам себя не выиграет!

– Я отвезу тебя, – вызвалась я. Подальше от Лили, подальше от мамы.

– Не утруждайся, Сойер, – сказала мне Лили. – Я сама отвезу Джона Дэвида.

Это были первые слова Лили, сказанные мне за последние две недели, и их подтекст задел меня сильнее, чем любое оскорбление. Она попросила меня «не утруждаться», потому что я не была членом семьи.

Я больше не была ее семьей.

Вид из окна комнаты в башне был все тот же. На озере уже кипела жизнь, хотя была еще середина недели.

– Завтра будет фейерверк. – Мама бросила свою сумку на одну из кроватей и плюхнулась рядом с ней. – Сотни лодок будут стоять на якоре в этой бухте, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Уверена, Джон Дэвид с нетерпением ждет пролета F-16 ^[40] – после парада гольф-каров, конечно.

– И конкурса по поеданию пирогов, – добавила я, отворачиваясь от окна.

Я заметила розу, лежавшую в изножье моей кровати, и еще одну – в изножье кровати Лили. К ним прилагались конверты.

Наверняка в них были подробности о сегодняшнем вечере. Но последнее мероприятие «Белых перчаток» закончилось тем, что Лили попала в больницу, а предыдущее – обнаружением человеческих останков, и я уже сомневалась, стоило ли рисковать и открывать конверт.

– Я чего-то не знаю? – спросила мама, бросив взгляд на розы.

Нотка надежды в ее голосе подсказала мне, что она очень хотела бы знать. Она хотела, чтобы я поговорила с ней. Чтобы мы были лучшими подружками, чтобы я могла довериться ей, а она – мне.

Я не знала, зачем тетя Оливия пригласила ее сюда. Это было мое наказание за то, как я общалась с Аной, или же, узнав о неверности дяди Джея Ди, она решила, что пришло время закопать другие топоры войны?

Как бы то ни было, на самом деле это не имело никакого значения.

– Сойер, я пытаюсь. Правда пытаюсь. Просто скажи мне, что мне сделать? – сказала мама.

Вернуться в прошлое и сказать мне правду.

Но я не могла произнести эти слова. Я не могла даже подумать о них без чувства вины. Это было самое невозможное во всей этой ситуации. Не важно было, что она сделала или не сделала, что она сделает или не сделает в будущем; часть меня всегда будет считать, что это я должна все исправить.

Я должна любить ее.

– Тетя Оливия рассказала тебе, что у ее мужа есть любовница? – спросила я, умудрившись сохранить ровный тон и не поддаться бушевавшим внутри эмоциям, которые грозились захлестнуть меня в любой момент.

– Сказала. – Видно было, как она приготовилась к тому, что я скажу, что это не в первый раз или типа того.

Но я промолчала. Я устала злиться. Я не хотела причинять ей еще большей боли, чем она чувствовала.

Я вцепилась пальцами в подоконник, а потом развернулась к ней:

– А тетя Оливия не сказала, что эту любовницу зовут Ана Гутьеррес?

Глава 27

– Ана отказалась от своего ребенка? – из всего, что я сказала маме за последний час, это удивило ее больше всего. – Зачем ей было это делать? Ее заставили родители? Она…

– Она что? – спросила я, когда мама замолчала.

– Не знаю. – Мама выглядела моложе, чем в начале этого разговора, и немного потерянной. – Одно дело, когда у Грир случился выкидыш. – По-прежнему сидя на кровати Лили, она подтянула колени к груди. – Но чтобы Ана решила отдать своего ребенка? Это не входило в наш план.

Я вспомнила фотографии, на которых они были втроем, с белыми ленточками, повязанными вокруг запястий или вплетенными в волосы. Это не было частью пакта.

– Ты уехала сразу после ссоры с Лилиан, – напомнила я. – А Грир отвернулась от вас обеих.

– Я пробовала связаться с Аной по дороге из города, – попыталась оправдаться мама и тут же поникла. – Возможно, я недостаточно старалась. Мне казалось, что она бросила меня. Но что, если все это время она чувствовала то же самое?

Мне не следовало переживать из-за нее и всей этой истории. Может быть, я бы и не переживала, если бы мы с Лили все еще общались. Грир и Ана были мамиными лучшими подругами, а потом ушли из ее жизни.

– Я до сих пор не понимаю, почему она не искала меня, – продолжила мама. – Возможно, кто-то угрожал ей. Отец ребенка, или его отец, или его жена…

Прежде чем мама смогла продолжить свои размышления, раздался стук в дверь. Я сразу узнала его: легкий, отрывистый, троекратный.

У меня свело живот.

– Лили, – предостерегла я маму: нам следовало немедленно перестать разбрасываться такими словами, как «ребенок», «пакт» и, самое главное, «Ана».

Не хватало еще подлить масла в огонь.

– Входите! – крикнула мама.

Лили открыла дверь. За последние две недели она сильно похудела. Ее волосы явно соскучились по укладке, на лице не было косметики. Несмотря на загоревшую еще в начале лета кожу, она выглядела изможденной.

– Могу я поговорить с Сойер? – спросила она мою маму. – Наедине?

Если бы час назад кто-нибудь сказал бы мне, что Лили захочет поговорить со мной, я бы почувствовала смесь тревоги и надежды. Но после разговора с мамой я не могла позволить себе ни того, ни другого. Если ты перестанешь ждать, что люди смогут чем-то тебя удивить, то у них не получится тебя разочаровать.

Мама ушла, и Лили села на то же самое место.

– Это Джон Дэвид, – сказала она без предисловий.

Этого оказалось достаточно, чтобы я отбросила все мысли и вернулась в настоящее.

– Что случилось с Джоном Дэвидом?

– Представь вот такую картину, – сказала мне Лили, не отрывая взгляда от своих рук. – Мы в «Уолмарте», тележка переполнена покупками. Мой брат по уши увешан гирляндами и пытается убедить меня, что ему нужны как минимум две тысячи бенгальских огней, чтобы его гольф-кар принял законченный вид. И тут ни с того ни с сего он выдает: «Эй, Лили? Ты же слышала, как мама говорит, что у маленьких горшочков большие ушки?» Я соглашаюсь. Потом он добавляет: «А ты знаешь, что еще она говорит, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего хорошего?» И я снова отвечаю «да», а он продолжает: «И как мама всегда говорит, что в отношении аудиозаписей действует принцип одностороннего согласия, так что записывать любой разговор, участником которого ты являешься, абсолютно законно?»

– Почти уверена, что тетя Оливия никогда не говорила последнего! – поделилась я своим мнением.

– Даже если и говорила, – ответила Лили, – в представлении Джона Дэвида быть «участником разговора» подразумевает не столько непосредственное участие в разговоре, сколько подслушивание этого разговора с одновременным поеданием торта или пирога.

Я прочитала между строк:

– В последнее время тетя Оливия много печет.

– Не только в последнее время, – тихим голосом отозвалась Лили.

Она достала телефон, и я сразу поняла, что это не ее. У телефона Лили не было камуфляжного чехла.

– Он шпионил за родителями и записывал их разговоры. Больше месяца.

Больше месяца. То есть еще до того, как нам стало известно о любовнице?

– Сойер? – Лили протянула мне телефон. – Ты должна это прослушать.

Без долгих предисловий она воспроизвела аудиофайлы – не все, а три из них.

– Можешь взять другой конец простыни? – Просьба тети Оливии на пленке звучала абсолютно обыденно. Она подождала секунду, а затем добавила: – Думаю, я поняла, почему мы все никак не можем найти деньги на завершение ремонта.

Она по-прежнему говорила благожелательным тоном, но еще до этого лета я уже слышала, как они ссорились по этой же причине.

– Я же говорил тебе, – сказал Джей Ди на записи, – у нас все хорошо, Оливия. Все будет хорошо. Наши активы…

– Сейчас не ликвидны. Ты сам неоднократно говорил об этом. Но у меня было немного времени между проектами с девочками, и я заглянула в бухгалтерские книги – наши и твоей компании.

Лили сидела на кровати совершенно неподвижно. Она не в первый раз слышала эти записи, но даже сейчас слушала их с видом голодающего, набросившегося на еду.

– Оставь мою работу в покое! – отрезал дядя Джей Ди.

– Некоторые документы являются открытыми. Тебе это прекрасно известно.

– Перестань рассказывать мне то, что я знаю, Оливия.

– За последние шесть лет ты реализовал множество опционов на акции. – В голосе тети Оливии появились едва заметные нотки раздражения.

– Мы согласились, что это было правильное решение. Мы воспользовались моим фондом – фондом моей семьи.

– Но только сначала, – твердо возразила тетя Оливия.

Последовала долгая пауза.

– Не важно, откуда взялись деньги, мы договорились о покупке акций, Оливия.

– В том-то и дело, Джон. Мы договорились об использовании твоих опционов, но, когда я сравнила открытые документы с нашими балансовыми переводами, оказалось, что каждый раз, когда ты убеждал меня финансировать покупку акций, то немного увеличивал стоимость. И под «немного» я подразумеваю очень большую сумму.

– Я не собираюсь говорить на эту тему.

– Нет, ты будешь говорить! – Теперь в голосе тети Оливии не звучало ни капли благодушия. Но она говорила очень тихо, и я решила, что Джон Дэвид в тот момент прятался под кроватью, не иначе. Либо купил в интернете какое-нибудь высокотехнологичное шпионское оборудование.

– Одно дело, когда ты развлекаешься в постели, хотя, признаюсь, я всегда находила твой выбор довольно… странным.

– Не смей говорить со мной об Ане!

Я перевела взгляд с телефона на Лили. Ее темно-карие глаза горели, на лице застыло сосредоточенное выражение. Она не хотела, – а может, и не могла, – смотреть на меня.

– Ты давал ей деньги. А я была глупой (такой глупой!), что до сих пор не догадывалась об этом!

– Ты очень, очень глупая, – сказал Джей Ди таким же тихим голосом, как и у его жены. – И ты не имеешь права говорить мне ни слова о деньгах, которые я, возможно, давал Ане, а возможно, и нет.

На этом запись оборвалась. Лили по-прежнему не смотрела на меня. Я села на кровать рядом с ней – у меня голова шла кругом от услышанного.

– Она знала, Сойер. – Лили покачала головой, как будто это могло сделать ее слова менее правдивыми, как будто она ждала, что я скажу ей, что она ошибается, хотя было совершенно очевидно, что это не так. – Мама уже знала об Ане, и ей было все равно.

Я задумалась, не чувство вины ли терзало Лили последние две недели? Вины за то, что мы все узнали? За то, что из-за нас ее мать тоже узнала правду?

– Ей было не все равно, что он давал ей деньги. – Я сказала это, чтобы Лили не пришлось говорить эти слова самой.

– Я думала… – Лили не закончила фразу. Она пробежалась по аудиофайлам и выбрала еще один.

– Я хочу развестись. – В этот раз не было слышно никаких намеков на то, где происходил разговор, или где мог прятаться Джон Дэвид, когда его отец сделал это заявление.

– Конечно, ты хочешь. – Тетя Оливия, похоже, не особенно волновалась. – Но, Джей Ди, дорогой, мы не всегда можем получить то, что хотим. Некоторые люди серьезно относятся к своим обязательствам. И не дают обещаний, которые не могут выполнить.

У меня возникло смутное ощущение, что в этих словах крылся подтекст. И оно лишь усилилось, когда ее муж произнес:

– Отпусти меня, Оливия, пожалуйста…

– Как любезно со стороны мужчины, который изменяет своей жене. – В этот раз она быстро перестала церемониться с ним.

Джей Ди тут же потерял самообладание, но голос понизил:

– Во-первых, ты шантажом заставила меня жениться на тебе!

– Что?! – сказала я вслух. Но Лили как будто вообще меня не услышала.

– Я был молод, – продолжал ее отец, – я был напуган и поэтому позволил тебе.

– Но теперь ты устал? Тебе вдруг стало все равно, если правда всплывет наружу?

– Ради бога, это был несчастный случай!

Я кое-как удержалась и не спросила вслух, что это был за несчастный случай.

– Ты никому не расскажешь о том, что произошло, – тем временем говорил на записи Джей Ди. – Мы оба только потеряем, если правда об этом теле всплывет наружу.

При упоминании о теле у меня по спине пробежал холодок. Хотелось бы мне, чтобы я ослышалась.

– Ты когда-нибудь пытался полюбить меня? – спросила тетя Оливия на записи, и я еще никогда не слышала, чтобы ее голос был таким тихим и хриплым. – Я была тебе хорошей женой и замечательной матерью для Лили и Джона Дэвида. Даже ты должен признать это.

– Ты любишь наших детей. Если бы у меня были какие-то сомнения на этот счет, я бы не стал продолжать этот фарс так долго.

Это признание, похоже, не успокоило ее. Скорее, даже возымело противоположный эффект.

– И это все, что я когда-либо значила для тебя? Фарс? Когда ты наконец поймешь, что я подхожу тебе лучше, чем она?

– Назови ее по имени.

– Прошу прощения? – К тете Оливии вернулись ее непревзойденные манеры.

– Всего один раз. Скажи. Ее. Имя.

– Это просто смешно, Джон!

– Лив…

Внезапно их голоса заглушил знакомый – и очень низкий – лай. Затем раздались звуки, напоминающие какую-то возню, а потом я услышала, как Джон Дэвид вскрикнул: «Уильям Фолкнер, это не входило в задание!» – и запись оборвалась.

Я пыталась осмыслить услышанное, но оно никак не укладывалось у меня в голове.

– Что это было? – спросила я Лили.

Она даже не попыталась ответить.

– Он сказал, что она шантажом вынудила его жениться на ней. – Это по-прежнему звучало невероятно. – Он упомянул…

– …тело, – Лили закончила за меня предложение.

«Мы оба только потеряем, если правда об этом теле всплывет наружу». Эти слова продолжали звенеть у меня в ушах. Пока не появилась Ана, живая и невредимая, казалось вполне правдоподобным или, по крайней мере возможным, что тело в Фоллинг-Спрингс принадлежит ей. Однажды я уже сделала поспешные выводы. И все же я должна была спросить.

– Ты думаешь, это как-то связано с Леди озера?

Вместо ответа Лили включила мне третью запись. Она была значительно короче предыдущих.

Отец Лили сказал:

– Ты никому не расскажешь правду, Оливия. Когда-то давно ты могла бы это сделать. Но сейчас? Вряд ли.

Тетя Оливия ответила:

– Может быть, ты прав. И может быть, тебе стоит подумать о том, что мне не обязательно раскрывать кому-то твой самый давний и темный секрет, чтобы разрушить твою жизнь. Для этого мне достаточно будет рассказать Лили правду о Сойер.

Глава 28

По большому счету последняя запись не была такой уж шокирующей или значимой, как предыдущие. Но после того, как голос тети Оливии на записи произнес мое имя, все остальные вопросы, от которых уже голова шла кругом, отошли на задний план.

– Я разозлилась на тебя, – тихо сказала Лили, – когда увидела ту старую фотографию твоей мамы, а ты сказала мне, что думаешь, что мой папа может быть и твоим папой тоже. У меня было такое чувство, будто я проглотила наждачную бумагу и меня вот-вот вырвет ею.

– Лили…

– И я снова разозлилась на тебя, когда увидела, что ты разговариваешь с той женщиной… – она сглотнула, – с Аной.

Только что я стояла у кровати, а в следующую секунду уже сидела рядом с ней. Я хотела утешить ее. Я хотела все исправить.

– Но ты ни в чем, – продолжила Лили дрожащим голосом, – ни в чем не была виновата.

Месяцами я ждала, когда гильотина упадет. И даже сама начала приближать этот момент, когда сказала ей, что Стерлинг Эймс не был моим отцом. Если бы она не игнорировала меня последние две недели, все случилось бы гораздо раньше.

Я наказывала саму себя. Я позволяла ей наказывать меня – из-за всего этого.

– Ты слышала маму на той записи. – Лили сглотнула. – Она угрожала рассказать мне правду…о тебе.

Тетя Оливия знает. Я была настолько сосредоточена на том, что Лили услышала на записях, что не сразу осознала тот факт, что ее мать была единственной, кто открыл правду. Как давно она знала, что ее муж переспал с ее сестрой?

Как давно она знала, что он мой отец?

– Ты моя сестра, – тихо сказала Лили. – Верно?

И почему мне так сложно было ответить на этот вопрос?

– Я хотела сказать тебе.

– Мой папочка… – Но тут губы Лили сжались в тонкую линию, карие глаза вспыхнули. – Мой отец… он переспал с твоей матерью, когда она еще училась в старшей школе.

В этот раз мне удалось выдавить из себя только жалкое «да».

– Ты знала. – Лили поджала рот, как если бы размазывала помаду или прикусывала губу изнутри. – Вот почему ты была такой странной последние пару месяцев.

– Отчасти так и есть.

Вся эта история оказалась куда запутаннее, чем она думала. Черт возьми, учитывая то, что мы только что услышали на этих записях, эта история оказалась куда запутаннее, чем думала я!

– Кто еще знает, что мой отец и твой тоже? – тихо спросила Лили. – Ты не сказала мне. Чувствовала, что не можешь. Но с кем-то же ты поделилась?

Я рассказала только одному человеку.

– С Ником, – ответила я.

Еще до благотворительного вечера, еще до того, как он попросил меня об одолжении, когда я могла по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз у нас было что-то похожее на разговор, я рассказала ему кое-что, о чем никто за пределами нашей семьи не должен был знать.

– Вы… – Лили замолчала. Прямо сейчас, кем мы были с Ником – или, точнее, учитывая его полный игнор, кем мы не были, – не имело значения.

– Он единственный, кто знает? – снова спросила Лили.

Я сжала губы и покачала головой:

– Лилиан тоже знает, но я ей ничего не говорила.

Лили прикрыла рот рукой, как будто этим жестом могла справиться со своими чувствами и заглушить их. Через несколько секунд она опустила руку.

– А Кэмпбелл? Вы все лето не разлей вода, перешептываетесь при каждом удобном случае.

Я и не подозревала, что она заметила это и что ей было не все равно.

– Я сказала Кэм, что ее отец – не мой отец, и все.

– Хорошо. А теперь расскажи мне все, – попросила Лили глухим голосом, и ее глаза странно блеснули. – И Сойер? Только попробуй хоть что-нибудь упустить!

Глава 29

Объяснение обстоятельств, связанных с моим зачатием, заняло некоторое время. Но как только Лили ознакомилась с сокращенной версией «Происхождения Сойер», в том числе узнав о пакте, придуманном Грир, и о том, о чем я говорила с Аной в больнице, мы решили прослушать аудиозаписи, только в этот раз более тщательно.

Мы начали с самого начала и переслушали не только те три, которые уже включала мне Лили, а каждый разговор, записанный Джоном Дэвидом. Остальные оказались довольно обычными – никаких упоминаний о телах, шантаже или о том, как и когда тетя Оливия узнала, что ее муж приходится мне отцом.

– Я больше не могу здесь оставаться, – сказала мне Лили, когда мы закончили. – Я просто… я не могу сейчас находиться в этом доме, Сойер.

Я перевела взгляд на конверты с розами, которые оставили нам «Белые перчатки».

– Я с тобой, – сказала я Лили. – Давай-ка убираться отсюда.

«Остров Короля, в 10 часов вечера». Все, что говорилось в наших приглашениях. Мы убедились, что Джон Дэвид занят украшением своего гольф-кара, пообещали вернуться утром, чтобы помочь ему с финальными штрихами, и свалили из домика на озере на гидроциклах.

Мы с Лили ехали раздельно, и я подставила лицо ветру, пересекая центральную часть озера. Мы уносились прочь, как можно дальше и как можно быстрее. Я скучала по Лили. Я скучала по нам. Я готова была сделать все, о чем бы она ни попросила.

Куда бы она ни отправилась, я бы последовала за ней.

Вода окатила меня справа, когда Лили пронеслась мимо меня. Мы ловили волны, поднятые большой лодкой. Дальше. Быстрее. Я ощущала тепло солнца на своем лице, на своих руках и ногах.

Но каким бы громким ни был рев двигателя подо мной, какой бы свободной я себя ни чувствовала, я все равно не могла избавиться от мыслей о том, что выяснилось за последний час: тетя Оливия давно знала о любовнице своего мужа, не говоря уже о моем истинном происхождении. Дядя Джей Ди, по-видимому, давал Ане деньги. Много лет назад, задолго до нашего с Лили рождения, тетя Оливия шантажом вынудила своего мужа жениться на ней.

«Ты никому не расскажешь о том, что произошло, – не шли у меня из головы слова Джея Ди. – Мы оба только потеряем, если правда об этом теле всплывет наружу».

Сразу после того, Леди озера выбросило на берег, тетя Оливия бойкотировала поездки на выходные на Королевское озеро. Она наполняла наши дни рукоделием и общением и не оставляла нам времени разобраться в том, что произошло. Само по себе это не было подозрительным.

Но сейчас…

Это тело…

Я надеялась, что Лили, в отличие от меня, удалось убежать от своих мыслей. Оставалось лишь уповать на то, что приготовили для нас сегодня «Белые перчатки», хоть я и ждала вечера с некой опаской.

На улице было еще светло, когда мы с Лили добрались до Бухты Короля. Мы оставались на воде до тех пор, пока солнце не начало садиться. На закате мы заглушили двигатели, выплыли на мелководье и вытащили гидроциклы на берег.

Остров Короля был не больше ста метров в длину. Причала здесь не было, и из всех строений имелся лишь одинокий полуразрушенный деревянный дом. Когда мы подошли ближе, я поняла, что когда-то давно здесь произошел пожар. Часть дома сгорела, и ее так и не восстановили.

Крыши тоже не было.

– Сколько времени? – спросила меня Лили.

Часов на мне не было, поэтому я попробовала угадать, основываясь на положении солнца, опускающегося за горизонт.

– Восемь тридцать, восемь сорок пять?

– Значит, у нас есть еще где-то час.

Лили положила руку на стену заброшенного дома. Она смотрела на него почти минуту, затем направилась внутрь. Я последовала за ней.

– Если бы я попросила тебя сразиться со мной, – тихо спросила она, – ты бы сделала это?

Мой желудок сжался, как если бы я ехала в лифте, у которого внезапно оборвались тросы, и по спине пробежал холодок. Я думала, что меня простили. Я думала, что мы с Лили снова стали нами. Даже когда она не общалась со мной, мне и в голову не приходило, что ей захочется причинить мне боль. Физическую.

– Что? – только и сумела выговорить я.

– Я никогда раньше ни с кем не дралась. – Голос Лили, как по мне, прозвучал слишком задумчиво. – Никогда не доходила до рукоприкладства, если не считать того раза, когда ты обрызгала нас с Кэмпбелл из шланга.

Она легким движением коснулась рукой стены, а затем, прежде чем я успела ее остановить, отвела другую руку назад, сжала пальцы в кулак и ударила им по обугленному дереву.

Со всей силы.

Пошатнувшись, Лили сделала это снова. Я подавила порыв схватить ее и не дать ей ударить кулаком по стене в третий раз. Уокер сказал мне, что она злилась, но это был гнев.

Ярость.

Ей нужно было справиться с этим самой.

– Все эти годы, – процедила она сквозь зубы, врезаясь рукой в стену, – я думала, что у меня идеальная семья.

Еще удар.

– И старалась быть идеальной для них.

Теперь она пугала меня. Ее молчание было неприятным, но зато в ее духе. Здесь же было что-то другое.

– Если я соглашусь драться с тобой, – сказала я, глядя, как кровь закапала с ее разбитого кулака, – ты перестанешь колотить по стене?

Лили опустила руку и повернулась ко мне.

– Мама любит, чтобы все было идеально. А папа… – Она не смогла закончить фразу. – Я злилась на тебя из-за них, Сойер. – Лили покачала головой. – Но сейчас? Думаю, я злюсь из-за себя.

Она с трудом сглотнула, подняла руку и прижала окровавленный кулак ко рту.

– Ты даже не дала мне шанса выбрать тебя. Да, возможно, я бы этого не сделала. Возможно, ты была права, не доверяя мне, но от этого больно не меньше. – Лили отвернулась к стене. Ее тело задрожало, затем напряглось.

– Я не умею доверять людям, – сказала я. Мой голос звучал прерывисто и тихо. – Это не твоя вина. Во всей этой истории нет ни твоей вины, ни моей. Просто так сложилось. – Я могла бы оставить все как есть, но тут она замахнулась для нового удара.

– Когда бьешь, не зажимай большой палец в кулаке, – посоветовала я. – Иначе ты его сломаешь.

– Совет на века, – произнес голос позади нас.

Лили замерла, затем опустила руки. Я резко обернулась и увидела Кэмпбелл, которая стояла там, где когда-то был дверной проем.

– Не буду вас отвлекать, – беззаботно сказала она. – Пожалуйста, продолжайте.

Лили покосилась на меня:

– Она тоже ни в чем не виновата, но может, подножка не помешает?

– Давай, блондиночка, – улыбнулась Кэмпбелл. – Я Эймс. Нас с колыбели учат драться грязно.

Лили недолго раздумывала с ответом:

– Кстати, раз уж ты сама упомянула Эймсов и колыбель. Я так понимаю, что Сойер тебе не сестра, а твоя настоящая сводная сестра еще где-то ходит.

– Предположительно, кем-то удочеренная, – ровным голосом ответила Кэмпбелл.

Сэди-Грэйс выбрала именно этот момент, чтобы просунуть голову в дверной проем.

– Я не могу говорить об усыновлении, – торжественно произнесла она. – Грир запретила мне произносить это слово.

Глава 30

Когда прибыли «Белые перчатки» и остальные Кандидатки, мы вчетвером, выбравшись из развалин дома, уже обошли остров по периметру. Три четверти его оказались вполне проходимыми, но на самом северном участке были крутые обрывы и горы мусора.

Казалось, что мать-природа использовала остров в качестве собственной свалки: сухостой, гнилье и мусор, поднятый с глубин озера.

– Кандидатки, вас вдвое меньше, чем было месяц назад, – в кои-то веки слово взяла не Виктория, а другая «Белая перчатка». Хоуп задержала взгляд сначала на Кэмпбелл, потом на мне. – И в два раза больше, чем будет через месяц.

Кандидаток много. Избранные наперечет. Я ждала, что кто-нибудь повторит эту фразу, но «Белые перчатки» промолчали.

– Вы знаете, почему вы здесь? Почему прошли так далеко? – Хоуп позволила вопросу повиснуть в воздухе. – Вы знаете, кто такие «Белые перчатки» на самом деле?

– Возможно, до вас доходили слухи, – подхватила Несса. – Но вы слышали только то, что хотелось нам.

– Вы слышали, что все мы происходим из определенных слоев общества и из определенных семейств, – продолжила Хоуп. Я бы закатила глаза и сделала вид, что меня сейчас стошнит, если бы она не добавила: – Возможно, вы считаете, что именно это делает нас влиятельными.

– Но вы здесь не потому, что обладаете властью, – Виктория даже не пыталась придать своему голосу выразительности, и он был почти заглушен внезапным порывом ветра. Я почувствовала, да и увидела, как Кандидатки прижались друг к другу, когда она продолжила: – Вы здесь, потому что знаете, что значит быть беспомощными. Все, кого вы здесь видите, получили все привилегии, которые только можно купить за деньги, но есть то, что за деньги не купишь. Деньги не мешают людям говорить девушкам, похожим на меня, вернуться на ту сторону границы. И не важно, какая у вас фамилия или насколько белая у вас кожа, – я готова поспорить, что все равно найдутся те, кто будет говорить вам улыбаться, потому что вы «такая хорошенькая», когда улыбаетесь, – она сделала паузу, всего на мгновение. – Мы все играем по правилам, о которых наши братья понятия не имеют.

– Вы хотите знать, почему мы прыгаем с обрыва и катаемся по бездорожью, а ночью выбираемся на заброшенные острова? – Голос Виктории звучал не столько громко, сколько четко и ясно. – Потому что мы можем. Потому что, когда люди говорят, что послушные женщины редко творят историю, они забывают одну приятную мелочь: женщины, которые действительно творят историю, редко делают это в одиночку.

Если бы они с самого начала произнесли эту речь, предложив мне стать «Белой перчаткой», я бы без раздумий согласилась именно поэтому, а не потому, что мне хотелось отвлечься и получить возможность расспросить Викторию Гутьеррес. Кому нужны эти традиции, секреты и символы? Они могли бы просто прислать мне записку, нацарапанную на клочке бумаги: «Сокрушим патриархат? Обведите «да» или «нет»».

– Вы здесь не только потому, что готовы рисковать. – Хоуп подхватила слова Виктории. – И не потому, что справились с заданиями, которые мы вам давали. Вы здесь потому, что мы верим, что в вас есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

– Вы здесь потому, что у всех вас есть секреты, – пояснила Несса.

– Вы здесь потому, что вы хотите следовать правилам и в то же время, в глубине души, вы хотите сжечь все дотла. – Виктория подала сигнал рукой. По обе стороны от нее что-то шевельнулось, и в мгновение ока в воздух взметнулись языки пламени.

Факелы? Есть. Заброшенный остров? Да вот же он. Руины, которые могут вспыхнуть за секунду? Да легко!

– Через минуту вы получите три карточки с вашим именем и ручку. – Лицо Виктории освещал свет от факелов. – Сегодняшнее задание простое: написать три секрета, по одному на каждой карточке. Я не собираюсь приказывать вам выдать свои самые сокровенные и темные тайны. Право выбора остается за вами. Но я могу и хочу сказать, что это сестринство. Это все по-настоящему. И то, что вы решите записать на этих карточках, будет иметь значение.

Шарлотта, Лив и Джулия

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Все готово. – Джулия улыбнулась. – Мальчики встретятся с нами на озере!

Шарлотта прикусила язык, чтобы не сказать, что спасибо, конечно, но Джулия была не единственной, кто звонил по телефону. Это Шарлотта связалась с Джеем Ди – ради Лив.

– Они встретятся с нами в вашем доме, Джулс, или в нашем? – Лив растянулась на пассажирском сиденье машины Джулии. Шарлотту усадили на заднее сиденье. Она старалась убедить себя, что это не имело значения, как не имело значения и то, что у ее семьи не было дома на Королевском озере. И как не имело значения то, что только Джулию похвалили за звонки парням.

– Кто сказал, что мы должны встречаться у кого-то дома? – Шарлотта даже сама удивилась тому, как ровно прозвучал ее голос.

Лив, сидевшая на переднем сиденье, обернулась и посмотрела на нее. Шарлотта надела солнцезащитные очки и прислонилась спиной к окну, подражая позе Лив.

– Пусть мальчики встретятся с нами в Фоллинг-Спригс.

Глава 31

Еще год назад у меня и близко не было столько секретов, чтобы из них можно было выбирать. Еще несколько недель назад мне вряд ли бы захотелось написать какой-нибудь из них на бумаге. Но наступил тот момент, когда мне перестало казаться, что эти секреты стоит хранить и дальше.

Я заглавными буквами написала первый: «Я РОДИЛАСЬ В РЕЗУЛЬТАТЕ ДОГОВОРЕННОСТИ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ ДЕВУШЕК ЗАБЕРЕМЕНЕТЬ».

Было ли признание благоразумным? Нет. Обрадуется ли Лилиан, если правда выплывет наружу? Скорее всего, нет. Ну да ладно.

Выбрать второй секрет было сложнее. Личность моего отца и все, что мы с Лили услышали из аудиозаписей Джона Дэвида, вряд ли считалось только моими секретами. Поэтому я решила раскрыть лишь часть правды: «Я НЕ МОГУ ПЕРЕСТАТЬ ДУМАТЬ О ЛЕДИ ОЗЕРА».

Точнее, я не могла перестать думать о том, как отец Лили произнес на записи слова: «это тело». Я попыталась убедить себя, что это никак не связано с Леди, но в это трудно было поверить.

Лили и Кэмпбелл по обе стороны от меня что-то писали на своих карточках. Кто-то из девушек чуть поодаль от нас пошевелился, хрустнув веткой.

– Если вы еще не закончили, – крикнула Несса, – честно предупреждаю, что пора заканчивать!

Мне нужен был третий секрет. Я сразу же подумала о Нике. О моих сообщениях, на которые он не ответил. А потом подумала о своей маме. Я всегда гордилась тем, что говорю прямо, без обиняков, но есть определенные истины, которые трудно признать, даже перед самим собой.

Я не знала, как продолжать злиться на свою маму. Я не жалела, что Лили моя сестра. Я всегда хотела иметь семью. Я всегда хотела, чтобы у меня было свое место в этом мире.

И еще я хотела, чтобы Ник ответил мне.

Мой взгляд остановился на Лили. В темноте ее лица почти не было видно, но в глазах отражался свет факелов. Она смотрела прямо перед собой со странной полуулыбкой, словно это был некий терапевтический ритуал.

Словно часть ее надеялась, что Виктория говорила буквально про «сжечь все дотла».

Я выбрала свой третий секрет.

И записала его.

«Белые перчатки» собрали ручки, но карточки остались у нас – пока.

– Возьмите свою первую карточку, – проинструктировали нас, – и повернитесь к человеку, сидящему рядом с вами.

Я сидела между Лили и Кэмпбелл. Инстинктивно мне хотелось повернуться к Лили, но она уже поворачивалась налево. К кому-то другому.

– Обменяйтесь секретами, – сказала Виктория. – Один из ваших секретов в обмен на секрет соседки.

– Ну что, Сойер? – спросила Кэмпбелл.

Назвался груздем, как говорится, полезай в кузов. Я протянула ей свою первую карточку, предвкушая ее реакцию. Она выхватила карточку у меня из рук и, поколебавшись, отдала мне одну из своих.

Я увидела тот самый момент, когда до Кэмпбелл дошел весь смысл слов: «договоренность забеременеть».

– Твоя мама и Ана? – пробормотала она.

Я кивнула, и ее брови в удивлении взлетели вверх.

Зная, что, скорее всего, услышу о себе много нового, из-за того, что утаила эту информацию, как только нас не будут окружать Кандидатки и «Белые перчатки», я посмотрела на карточку, которую вручила мне Кэмпбелл. Свет от факелов был неярким, и все же я смогла разобрать каждое слово.

Если бы я только могла отменить сделанное!

Я подняла глаза на Кэмпбелл. Выражение ее лица не изменилось. Я и без вопросов знала, что на карточке говорилось о том, что мы сделали прошлой весной. Она была инициатором того, чтобы ее отец был привлечен к ответственности. В каком-то смысле ей было необходимо уничтожить его.

Но если бы она могла вернуть все назад? Она бы это сделала.

– Не говори ни слова. – Кэмпбелл говорила самым любезным тоном, но в ее голосе явственно слышалась угроза. Но что именно она имела в виду? Не комментировать секрет, который я только что прочитала, или не делиться им?

Или и то и другое?

– Не буду.

Мир вокруг нас погрузился в тишину. Кандидатки, похоже, поняли, что слова на карточках лучше не произносить вслух.

– А теперь возьмите карточку с секретом вашей партнерши… – сказала Виктория. Я ожидала, что она велит нам поделиться им. – И сложите ее пополам.

Хоуп обошла нас, собирая карточки.

– Некоторые секреты должны остаться секретами, – произнесла она. – Со скольких бы скал мы ни прыгали, какие бы вызовы ни бросали, у общества есть свои правила. Наша сила – в умении понимать, когда их можно нарушить, а когда лучше подчиниться.

– Поделившись секретами, – пояснила Виктория, – закопайте их поглубже.

Кто-то тихо прошел мимо меня. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я узнала Нессу, в алой мантии с капюшоном на голове.

В руках она держала лопату.

Глава 32

Наши секреты спрятали в деревянный ящик. Каждый из нас по очереди брал лопату. Земля оказалась тверже, чем я ожидала, копать было нелегко, но в конце концов мы вырыли яму размером два на два фута и глубиной в три.

Ящик опустили внутрь, и восемь «Белых перчаток» по очереди засыпали его землей.

– Выберите другой секрет. – Виктория подождала, пока ее голос прорвется сквозь странное оцепенение, царившее в группе. – И найдите другую партнершу.

На этот раз Кэмпбелл оказалась с Сэди-Грэйс, а я с Лили. Я посмотрела на вторую карточку – о Леди озера. Прежде чем я успела отдать Лили свою третью карточку, она забрала вторую из моих рук и предложила мне взамен одну из своих.

«Я не могу перестать думать о Леди озера». Я наблюдала, как Лили читает эти слова. Трудно было определить, затронули ли они ее за живое, пробудили ли воспоминания о том, что мы слышали на аудиозаписи от ее отца, и мучили ли ее те два маленьких слова, как меня.

Это тело…

– Это ерунда, – сказала мне Лили. – Думаю, не стоит забивать себе голову из-за этого.

«Ради бога, – я снова как будто слышала, как говорил дядя Джей Ди, – это был несчастный случай!»

Прекрасно понимая, что нас могут услышать, я не стала настаивать и посмотрела на карточку, которую мне протянула Лили. Я сразу узнала ее почерк из блога «Секретов» – мелкий, с ровными интервалами, идеальный.

«ИНОГДА МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО МОЕ ТЕЛО ПРИНАДЛЕЖИТ КОМУ-ТО ДРУГОМУ».

Я попыталась осмыслить эти слова, старалась не видеть в них ничего пугающего. «Иногда» – это когда она била кулаком по стене? Или когда писала секреты других людей на своей коже?

Разъяснений не последовало.

– Сложите пополам карточку с секретом вашей партнерши.

Я сделала, как было велено, и Лили тоже. На этот раз собирала карточки Хоуп.

– Некоторые секреты, – лукаво сказала она, – взрывоопасны. Бывает, что «Белой перчатке» нужно всего лишь дождаться удобного часа, а потом…

Две «Белые перчатки», которые раньше зажигали факелы, сейчас опустили их к земле. Я запоздало сообразила, что, пока мы писали, они собирали хворост и труху.

Все это вспыхнуло так быстро, что я засомневалась, не обошлось ли здесь без бензина или другого катализатора. Пламя мелькало в воздухе, его звук, запах и жар волнами доходили до меня. В детстве я несколько недель была увлечена попытками добыть огонь при помощи огнива и ударяла камнем о камень, чтобы высечь искру.

До этого момента я даже не представляла, что в пламени есть еще много других цветов, кроме оранжевого и красного.

Одна за одной, «Белые перчатки» по очереди подбрасывали карточки с секретами в костер. Не открывая их и не читая.

Они просто их сожгли.

А потом они пригласили нас присесть. Даже без тепла от костра летний воздух был бы липким и теплым. Мне казалось, что мы все находимся под каким-то одеялом – или внутри скороварки с закрытой крышкой.

– Какие-то секреты должны быть похоронены, – сказала Виктория. – Какие-то сожжены. А какие-то раскрыты.

Я решила, что сейчас она велит нам передать ей оставшиеся карточки или попросит нас по очереди прочитать их вслух. Но она достала свою карточку.

– Через три года те из вас, кто станет «Белыми перчатками», вернутся на этот остров и снова возьмутся за лопаты. Дело в том, что погребенные секреты не могут оставаться таковыми вечно.

Она посмотрела на карточку, которую держала в руках.

– Через три года настанет ваша очередь выбирать новое место для этой церемонии. Вы соберете собственных кандидаток, чтобы похоронить и сжечь их секреты. И прежде чем вы попросите их поделиться своими третьими секретами со всеми присутствующими, каждая из вас расскажет о том, что похоронила несколько лет назад.

Я уже привыкла к тому, что они все время проверяли нас. Но это? Чтобы «Белые перчатки» дали нам что-то взамен?

Это было что-то новенькое.

– Я начну первой, – сказала Виктория. Она замолчала всего на мгновение. – Меня нет в завещании моего отца, – произнеся эти слова, она посмотрела на свою карточку, словно сверяясь с ней. – Это все, что я написала. Кто следующая?

Хоуп держала свою карточку обеими руками.

– Рак вернулся.

Она не сказала, у кого рак.

Никто не спросил.

Несса с потрясенным видом уставилась на Хоуп, а затем прочитала вслух свой собственный секрет.

– Я – замена.

Но для чего? Или для кого? Снова не последовало никаких объяснений.

Четвертая девушка, чье имя я не смогла вспомнить, произнесла всего три слова:

– Я сказала «нет».

Одна за другой «Белые перчатки» раскрывали свои секреты. Большинство из них были короткими. Некоторые вообще было трудно понять без контекста. Некоторые же, наоборот, были предельно ясными.

«Вы здесь не потому, что обладаете властью. Вы здесь потому, что знаете, что значит быть беспомощными» – так нам было сказано.

Когда они закончили, настала наша очередь. Первая кандидатка, последовав их примеру, прочитала свою карточку – без контекста, без объяснений. Остальные делали то же самое. Я едва слушала, что они говорили, потому что ждала своей очереди. И очереди моих подруг.

Мы вчетвером шли последними.

– У меня есть сводный брат или сестра, которых я никогда не видела. – Кэмпбелл умела произносить слова так, словно они не имели для нее никакого значения, но при этом с вызовом. После секундного молчания она нарушила установленную другими схему и продолжила: – Хотя, если уж совсем честно, вполне возможно, я встречала этого человека, просто не знала, что мы родственники.

Об этом я как-то не подумала, а ведь стоило бы. Дед Кэмпбелл довольно ясно дал мне понять, что когда-то давно у него были планы относительно этого ребенка.

– Моя очередь? – Сэди-Грэйс имела привычку превращать утверждения в вопросы. – Я… ммм…

Она сидела, но я готова был поставить большие деньги на то, что ее ноги выделывали немыслимые пируэты.

– Ладно? Что ж, начнем? – Она глубоко вдохнула. – Моя мама была беременна, когда умерла.

Я услышала резкий вздох рядом с собой. То ли Лили не знала о том, что Сэди-Грэйс только что всем рассказала, то ли она была ошеломлена, услышав, что ее лучшая подруга действительно произнесла эти слова вслух.

Внезапно нежелание Сэди-Грэйс рассказывать отцу правду о «ребенке» Грир обрело смысл. Вот почему, когда Сэди-Грэйс узнала, что беременность была ненастоящей, ей стало так грустно. Я не могла вспомнить всего, что она говорила, когда напилась на нашей тематической вечеринке Дебютанток в казино, но точно была уверена насчет одной фразы: «У Сэди-Грэйс не будет сестер».

Я знала, что отец Сэди-Грэйс потерял свою первую жену, когда Сэди-Грэйс была маленькой. Но я даже не подозревала, что он также потерял еще и ребенка. От осознания этого и того, что Грир делает с ним сейчас, у меня внутри все перевернулось.

Неудивительно, что Сэди-Грэйс никак не могла заставить себя сказать ему, что беременность Грир ненастоящая.

Я была следующей, но не успела прочитать свой секрет, так как вмешалась Лили, чтобы отвлечь внимание Сэди-Грэйс.

– Моя очередь. – Она немного подождала, затем заговорила, четко произнося каждое слово: – Я больше не знаю, чего хочу.

Если бы я не знала Лили, это не показалось бы мне таким уж секретом, но после тети Оливии она была самой настоящей перфекционисткой из всех, кого я встречала. У Лили всегда был план. Вся ее жизнь была расписана по минутам. Даже когда Уокер бросил ее, даже когда все эти подавленные эмоции заставили ее показывать скрытые мысли и самые темные секреты других людей на своей коже, она все равно хотела того же самого.

Быть дочерью, которую хотела для себя тетя Оливия. Быть внучкой, которой гордилась бы Лилиан. Быть достойной своей фамилии.

Быть с Уокером.

– Так себе секрет. – Виктория все это время молчала. Я не могла понять, почем она заговорила именно сейчас.

– Виктория! – шепнула ей Несса.

Они сами сказали, что не будут требовать от нас раскрыть свои самые сокровенные и темные тайны. Они должны были принять наши секреты и двигаться дальше.

– Хорошо, – сказала Лили.

Я сразу же представила, как она бьет кулаками по стене того разрушенного дома, но ее голос зазвучал на удивление спокойно и четко.

Слишком спокойно. Слишком четко.

– Я больше не знаю, чего хочу, – сказала она. – Или кого.

Шарлотта, Лив и Джулия

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

Шарлотта поправила бретельки своего купальника. Она знала, что выглядит хорошо. Она убеждала себя, что выглядит хорошо.

– Ты само совершенство, – сказала ей Лив. – А теперь подай мне чертовы солнечные очки, пока у меня череп не раскололся пополам.

Шарлотте пришлось бы вернуться к машине за очками, но она сделала, как ей было велено.

«Это была моя идея, – сказала она себе. – Мой план».

Парни должны были встретиться с ними в Фоллинг-Спрингс. Шарлотте и раньше приходилось прыгать с нижних уступов, однако с самых высоких – никогда. Но она была не настолько глупа, чтобы поверить, что сегодня Лив согласится на меньшее.

– Передумала? – спросила Джулия с заднего сиденья, когда Шарлотта просунула голову в машину.

– Конечно, нет, – ответила Шарлотта, благоразумно избегая смотреть на Джулию, которая переодевалась в свой купальник.

– Не подглядывать! – сказала Джулия и язвительно добавила: – Впрочем, я не тот Эймс, которого бы ты хотела увидеть голым.

Шарлотта почувствовала, что краснеет. Она схватила солнцезащитные очки Лив и закрыла дверцу машины – именно закрыла, а не захлопнула, чтобы Джулия не догадалась, что попала в точку.

«Это не из-за того, что я хочу увидеть Стерлинга голым, не из-за того, что хочу прикоснуться к нему или позволить ему прикоснуться ко мне». Шарлотта почувствовала, как при одной мысли об этом ее щеки заливает румянец, и поблагодарила Господа за то, что у нее такая светлая кожа и она может списать этот розовый оттенок на безжалостное августовское солнце.

– Думаешь о чем-то непристойном? – Лив была такой же проницательной, как Джулия, но в большинстве случаев она была вдвое лояльнее и лишь наполовину злее.

Она взяла солнцезащитные очки из рук Шарлотты.

– Я просто шучу, Шарли. Ты выглядишь потрясающе. Ты вообще потрясающая. Стерлинг охренеет. Выпьешь?

Шарлотта не была уверена, что это было – вопрос, приказ, предложение или просьба. Тем не менее она пошла за выпивкой, но остановилась, увидев внизу лодку, заходящую в бухту. В выходные в Фоллинг-Спрингс было многолюдно, но в будние дни?

Они были здесь одни.

Шарлотта обвела взглядом лодку. Стерлинг был за рулем, что неудивительно, потому что это была лодка его семьи.

Он был не из тех, кто отказывается от штурвала.

Шарлотта улыбнулась, когда он поднял на нее глаза, – не слишком широко, но и не слишком робко. Идеально.

Лив была права. Она само совершенство. И он тоже.

– Черт, а это еще кто? – вдруг спросила Лив.

Шарлотта с запозданием посмотрела на пассажиров лодки. Джей Ди, конечно же. Потом еще один парень, которого Шарлотта приняла за грубоватого Томаса Мейсона и которого Джулия уговорила брата взять с собой.

А между ними сидела девушка.

Глава 33

Баллада о Лили Истерлинг и Уокере Эймсе должна была стать историей любви на века. По крайней мере, так мне говорили. Да и сама Лили, казалось, всегда в это верила.

– Сойер, – Виктория повернулась ко мне, видимо, все-таки удовлетворившись секретом Лили. – Теперь ты.

Секрет, который я написала на своей карточке, был очень коротким. «МНЕ НЕ ВСЕ РАВНО». Бóльшую часть своей жизни я провела в режиме самозащиты. Я рано поняла, что лучше не ждать от людей слишком многого. Мне нравилось думать о себе как о человеке, который не испытывает нежных чувств к другим людям, а значит, они не смогут причинить мне боль.

Если ничто не имеет для тебя значения, значит, ничто не пробьется сквозь твою броню.

Но правда в том, что мне было не все равно. Мне не было все равно, что моя мама в один момент была лучшей подругой, о которой девушка могла только мечтать, а в следующий – отправлялась в погоню за собственными мечтами. Мне не было все равно, как некоторые люди разговаривали со мной и обо мне в городе, где я выросла.

Мне было не все равно, что у меня не было отца.

Теперь в моей жизни появились и другие люди, которые были мне небезразличны. Люди, которые могли бы оставить меня. Люди, которые могли бы решить, что от меня больше проблем, чем пользы.

– Сойер! – снова окликнула меня Виктория.

Я посмотрела на Лили, которая только что призналась, что впервые в жизни понятия не имела, кого или чего она хочет.

– Я написала: «Мне не все равно», – сказала я, все еще глядя на Лили. – Но поскольку я подозреваю, что этого будет недостаточно, – я перевела взгляд на Викторию, которая, возможно, не стала бы давить на меня так, как давила на Лили, – то открою вам еще один секрет для пущей убедительности.

Я не могла сказать ничего такого, что отвлекло бы Кэмпбелл от признания Лили – и последствий для отношений Лили с ее братом. Поэтому я решила поделиться чем-то личным и при этом связанным с моими отношениями с другими людьми и риском этих отношений.

– Я знаю, чего хочу, – сказала я. – И знаю, чего не хочу.

Я никогда раньше не говорила этого вслух, но это признание далось мне удивительно легко.

– Больше всего на свете я не хочу влюбиться.

Той же ночью, когда мы с Лили прокрались в наш семейный дом у озера и собрались подняться в комнату в башне, на лестнице нас уже поджидала бабушка.

– Твоя мама недовольна, что вы, девочки, вот так взяли и исчезли, – мягким тоном предупредила она Лили.

– Мама вечно чем-то недовольна, – сказала Лили. – Или это уже ее обычное состояние. Честно говоря, уже трудно понять.

Выражение лица Лилиан смягчилось – по крайней мере, совершенно точно изменилось. Она повернулась ко мне.

– Сойер, у твоей мамы утром может немного побаливать голова. – Моя бабушка была слишком тактична, чтобы произнести слово «напилась», но она все равно уточнила: – Полагаю, тут не обошлось без «Лонг-Айленд айс-ти» ^[41].

Я удивленно подняла брови, услышав, что мама накидалась в их присутствии. Им повезло, что она не расплакалась и не начала вспоминать о моем зачатии.

Оставалось лишь надеяться, что так и было.

– Пойдем, – сказала я Лили, кивая в сторону комнаты в башне. – После «Лонг-Айленда» Элли Тафт спит как убитая.

Мама лежала в отключке на одной из двух кроватей, и мы с Лили уместились на другой. Было тесно, но мы обе были измотаны, и нам обеим не хотелось оставаться в одиночестве. Ее волосы разметались по нашей подушке. Мои торчали в разные стороны из пучка, в который я их собрала.

Я не стала говорить с ней об Уокере, а она ни слова не сказала мне о любви.

Глава 34

Утро наступило рано – «спасибо» Джону Дэвиду. Я проснулась от того, что он бомбочкой прыгнул на нашу с Лили кровать. Лили оказалась на полу, а мне прилетело так сильно, что внушительного синяка было не избежать. Джон Дэвид, стоя на четвереньках на кровати, извиняться на собирался.

– Гольф-кар! – во весь голос объявил он. – Парад!

Из-за «нехватки бенгальских огней» (по его собственным словам) Джон Дэвид остановился на тематических украшениях, а темой выбрал «Звездные войны и блестящий флаг».

– Гольф-кар похож на «Звезду смерти»? – спросил Джон Дэвид, критически оглядывая свою работу. – И конечно, на американский флаг?

Лично я посчитала символику какой-то сомнительной (пусть и непредумышленно) и не совсем подходящей патриотическому празднику, но кто я такая, чтобы спорить с гением?

– Он выглядит в точности как Звезда Смерти, – успокоила я его. – И как американский флаг.

– Хорошо. – Джон Дэвид, прищурившись, посмотрел на нас с Лили. – Внимание, солдаты! У нас есть всего полтора часа, чтобы закончить лазерные мечи и дроидов.

Оказалось, что, когда дело доходило до поделок, Джон Дэвид был еще более строгим руководителем, чем его мать. Когда до намеченного срока оставалось пять минут, а мы все трое были мокрыми от пота, он отступил, чтобы оценить нашу работу.

– Идеально, – заявил Джон Дэвид. – Теперь нам нужно нарядить Уильям Фолкнер в ее костюм.

Надеть штаны на собаку – задание не из простых. Особенно когда речь шла о крупном бернском зенненхунде весом пятьдесят килограммов, который категорически отказывался их надевать. Это можно было сравнить с одним из подвигов Геракла.

Но благодаря долгим уговорам и многочисленным лакомствам нам все-таки удалось это сделать.

– Благослови маленькое собачье сердечко Уильям Фолкнер, – сказала Лили, когда Джон Дэвид в костюме джедая гордо проехал мимо нас на «Звезде смерти». В сопровождении собаки в костюме дяди Сэма.

Включая шляпу.

В параде принимали участие около двадцати гольф-каров, а также велосипеды, коляски и по меньшей мере полдюжины собак в костюмах.

– Как ты думаешь, он понимает, что происходит? – спросила я Лили, когда гольф-кар Джона Дэвида скрылся из виду, а мы вдвоем смешались с толпой.

Светлые волосы Лили развевались на ветру. На этот раз она даже не пыталась их укротить.

– Больше, чем он показывает

Благодаря тому, что Джон Дэвид взял нас к себе в помощницы, нам двоим удалось избежать встречи с тетей Оливией этим утром. Моя мама, насколько я знала, все еще спала.

– Насчет прошлой ночи, – начала я, но не успела договорить, а Лили – перебить меня, как завибрировал ее телефон. Трижды. Я была достаточно близко, чтобы увидеть экран.

Первое сообщение было в виде розы. Второе – в виде змеи. А третье начиналось словами:

ТВОЕ ЗАДАНИЕ, ЕСЛИ ТЫ РЕШИШЬСЯ ЕГО ВЫПОЛНИТЬ…

– Почему, – в пятый раз спросила Лили, – они хотят, чтобы я участвовала в конкурсе по поеданию пирогов?

– Не участвовала, – любезно уточнила я, откусывая от только что купленного рожка с мороженым. – А выиграла.

Лили не отреагировала на мое подшучивание, как могла бы отреагировать раньше, «до-Аны». Вообще никак не отреагировала. Большим пальцем левой руки она потрогала ушибленные костяшки правой.

Я подумала о ее втором секрете. «Иногда мне кажется, что мое тело принадлежит кому-то другому».

– Лили? – позвала я ее.

Она моргнула:

– Голова болит.

Но она не успела вернуться к теме конкурса по поеданию пирогов – или того, почему ее так волнует задание «Белых перчаток», – ее поза резко изменилась. Она выхватила мороженое у меня из рук.

– Я бы советовала не есть это и оставить место для пирога. – Но через мгновение я поняла, что она не собиралась ничего есть.

Ей просто хотелось на что-нибудь смотреть. Что-нибудь держать. Ей нужен был предлог, чтобы притвориться, что она не заметила Уокера и Кэмпбелл Эймс прямо напротив нас.

– Как ты думаешь, она рассказала ему? – спросила я, чтобы Лили не пришлось этого делать.

На другой стороне широкой лужайки, где группа мужчин только что начала устанавливать полдюжины грилей, к Кэмпбелл и Уокеру подошла Виктория.

И ее отец.

– Может, Уокеру лучше встречаться с Викторией? – произнесла Лили, еще сильнее вцепившись в рожок с мороженым. – Танцевать с ней. Болтать с ней. Целовать ее и говорить ей, что она единственная.

У меня сложилось впечатление, что Лили произнесла эти слова с той же целью, что и трогала свои распухшие костяшки, – узнать, будет ли больно.

– Прежде чем твой парень и Виктория гипотетически поженятся и заведут детей, – вмешалась я, – хочу напомнить, что из вас двоих сомневаешься ты. И они танцевали всего один раз.

– Да, сомневаюсь я, сейчас, – ответила Лили, перекладывая рожок в левую руку. Ее пальцы на правой сжимались и разжимались. – Прежде это Уокер не был уверен. Ему нравится приезжать на белом коне и всех спасать. Весь прошлый год он думал, что больше никогда не будет таким парнем.

– А тебе такой парень не нужен? – спросила я.

– Я не знаю, чего хочу, – повторила Лили, когда Уокер и Кэмпбелл заметили нас. – Я думала, что у моих родителей идеальный брак. Я думала, что они идеальная пара. Но я ошибалась. Я хотела того же, что было у них. Что это говорит обо мне?

Уокер направился в нашу сторону, Кэмпбелл следовала за ним на расстоянии двух шагов.

– Надеешься, что она ему не рассказала? – спросила я Лили. – Или наоборот, что рассказала?

Ответа не последовало.

– Счастливого Четвертого июля! – Уокер поприветствовал ее быстрым поцелуем в губы. – Не хочешь прогуляться?

Он протянул ей руку, и она взяла ее. Как только они оказались вне пределов слышимости, Кэмпбелл повернулась ко мне:

– Я не сказала ему. Очевидно же.

Это было удивительно гуманно с ее стороны.

– Чего хотели Виктория и ее отец? – спросила я.

– Поздороваться, – ответила Кэмпбелл. – Наверное, – она не стала заострять на этом внимание, и не позволила мне. – Получили утром сообщение?

– Я нет, но Лили получила.

Возможно, это означало, что меня исключили. Как бы мне ни нравилась мысль о разрушении устоев патриархата, с таким исходом я могла смириться.

– А ты не хочешь спросить, какое у меня задание? – подсказала мне Кэмпбелл.

Я спросила.

– Это не твое дело, – последовал ответ, – но ты должна обеспечить мне алиби.

– Это почти вызывает у меня ностальгию, – парировала я.

– Похоже, это заразно, – ответила Кэмпбелл. – Мама тоже сообщила мне сегодня утром, что она испытывает ностальгию.

Я окинула взглядом лужайку и заметила Шарлотту Эймс на дальней стороне, у баскетбольной площадки и теннисного корта, прямо рядом с тетей Оливией. Наверное, она наслаждалась тем, что в этот раз оскандалился кто-то другой.

Не успела эта мысль прийти мне в голову, как я увидела свою маму, стоявшую под большим синим тентом, всего в нескольких шагах от Грир Уотерс. Это могло привести к серьезным последствиям, все зависело лишь от того, насколько тяжелым было ее похмелье.

– Мне нужно идти, – сказала я Кэмпбелл.

Она схватила меня за руку, когда я проходила мимо.

– Если после фейерверка кто-нибудь спросит тебя, я была с тобой все утро и весь день. – Она улыбнулась. – И Сойер? Ты поймешь, что у меня за задание, когда увидишь его.

Глава 35

Я почти добралась до мамы и Грир, когда вдруг столкнулась с Сэди-Грэйс.

Грир как раз жаловалась компании женщин неподалеку:

– Господи, ну и жара! Никогда не рожайте летом!

Какой бы заманчивой ни была мысль уличить Грир в обмане, годы, проведенные в роли маминой помощницы, наперсницы, защитницы и няни, научили меня, что если она сделает это сейчас, при всех, то это будет иметь необратимые последствия для нас всех.

– Прошу прощения, – сказала я, пытаясь пройти мимо, но Сэди-Грэйс преградила мне путь.

– Нет, – коротко ответила она.

Я не сразу поняла, что она имеет в виду.

– Что? – переспросила я.

– Я сказала нет, – извиняющимся тоном повторила Сэди-Грэйс. – Я весь день должна говорить нет на любые просьбы. Потому что.

Она так сильно выделила последние два слова, что до меня наконец дошло.

– Потому что такое задание дали тебе «Белые перчатки»?

– Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть это. – Сэди-Грэйс была серьезна,как на похоронах. – И если ты хочешь, чтобы я пропустила тебя, может, тебе лучше попросить меня не отходить в сторону?

– Делай что хочешь, только не отходи в сторону.

Как только она освободила дорогу, я направилась туда, где секунду назад стояла Грир. Но ни ее, ни моей матери не было видно. Однако вскоре я заметила их у входа под тент, в стороне от толпы.

– Я не испытываю к тебе ненависти, Грир.

Я всегда могла услышать мамин голос среди других, умела выделить его из толпы.

– Если бы не ты, у меня не было бы Сойер. Так что будь уверена, я не собираюсь портить тебе жизнь и выводить тебя на чистую воду.

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, Элли.

Прежде чем моя мама успела ответить, Грир заметила меня и кивнула в мою сторону. Мама обернулась. Посмотрев на меня, она перевела взгляд в глубь палатки, на Сэди-Грэйс.

– Все, что я хочу сказать, подруга, это то, что ты так стараешься сделать все по-своему, что упускаешь кое-что важное.

Несмотря на похмелье, мама была явно настроена на философский лад. Но Грир проигнорировала мамин совет и направилась к выходу. Я посмотрела ей вслед и задумалась. Знала ли она, что ее муж вместе с первой женой потерял и ребенка? И если да, это бы на что-то повлияло?

Учитывая, что она восемь месяцев занималась этим обманом, я в этом сомневалась.

– Она – это что-то с чем-то, – заявила мама, подходя и становясь рядом со мной. – С Четвертым июля, детка.

Она заколебалась, прежде чем сказать «детка», словно не была уверена, что ей все еще можно так меня называть. Это ее замешательство тронуло меня сильнее, чем любая ее попытка наладить отношения между нами.

– С Четвертым июля, – ответила я и, скорее всего, на этом и остановилась бы, но внезапно вспомнила, что знаю кое-что, чего не знает она. Кое-что, что ей, вероятно, следовало бы знать.

– Мама. Не делай ничего необдуманного или глупого, когда я расскажу тебе то, что собираюсь. Тетя Оливия. Она все знает.

Шарлотта, Лив, Джулия, Незваная гостья и парни

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Не волнуйся, – прошептала Лив Шарлотте на ухо. – Ты красивее.

Шарлотта хотела ответить, что не волнуется, но это было бы ложью. Внизу, на якоре, стояла лодка. Стерлинг с другими парнями и незваной гостьей поднимались наверх. Возможно, на девушке тоже был купальник, но ее огромных размеров футболка мешала увидеть его. Она должна была выглядеть в ней уродиной, но не выглядела.

Она не должна была прикасаться к Стерлингу, но прикасалась.

– Привет-привет! – Шарлотта выдавила из себя улыбку, сладкую, как сахар.

Она помахала рукой, не сводя глаз со Стерлинга, который помогал Мисс Футболке подниматься по склону.

– Кто она? – спросила Джулия, подходя к Шарлотте и Лив.

Шарлотта мигом бы прониклась к ней симпатией, если бы ее голос звучал хотя бы немного расстроенно из-за неожиданного пополнения. Но она хотя бы задала этот вопрос громко, чтобы все услышали.

– Ее зовут Трина, – отозвался Стерлинг. – Она местная. Мы познакомились с ней, когда ходили заправлять лодку, и решили пригласить ее с нами.

Шарлотта чувствовала, что Джулия оценивает ситуацию. Местная девушка явно запала на Стерлинга, а не на Томаса и, конечно, не на Джея Ди.

Шарлотта не собиралась расстраиваться из-за этого. Она могла быть любезной. Она могла быть красивой.

С ней могло быть весело.

– Не переживай, – прошептала Лив рядом с ней. – Если она начнет доставлять тебе неприятности, я с радостью столкну ее со скалы.

Глава 36

Мама не стала делать ничего необдуманного или глупого, узнав, что ее сестра в курсе, кто мой отец. Должно быть, она приберегла это на потом, когда закончится конкурс по поеданию пирогов.

– Правила просты. – Женщина с микрофоном стояла перед сценой, установленной рядом с теннисными кортами. – Выигрывает тот, кто первым доест свой пирог. Но, – она подмигнула зрителям, – есть еще одна маленькая деталь.

Женщина подняла связку шелковых шарфов.

– Руки наших конкурсантов будут связаны за спиной!

После суетливой возни руки потенциальных поедателей пирогов были наконец связаны. Сами пироги были торжественно расставлены на столе перед конкурсантами. Всего участников было девять, восемь из них – мужчины. Со своего места я видела, что пироги были обильно украшены взбитыми сливками и/или безе.

Лили сидела в самом конце сцены – грациозная осанка, волосы собраны в низкий хвост.

– На старт… – сказала женщина с микрофоном. – Внимание…

Лили слегка склонила голову, словно в молитве.

– Начали!

Я думала, Лили замрет в нерешительности, но она даже не дрогнула. Моя сестра зарылась лицом в пирог с такой скоростью, что кусочки безе разлетелись в разные стороны. Когда она начала жевать куски, я разгадала ее тактику. Ее соперники поедали пирог ртами. Лили же быстро превратила это в дерзкое уничтожение.

Оказалось, что в конкурсе по поеданию пирогов важно не столько съесть сам пирог, сколько сделать так, чтобы твоя тарелка опустела первой.

– Готово! – крикнула Лили, поднимая голову.

Слева от нее восемь мужчин в возрасте от десяти до сорока лет повернулись и изумленно уставились на нее. Судья подошел и осмотрел ее блюдо, на котором едва остались крошки.

– Похоже, – сказала женщина, бросив слегка испуганный взгляд на Лили, чье лицо, волосы и одежда были покрыты остатками пирога, – что у нас есть победитель.

– Ты уверена, что она дочь Оливии? – спросила моя мама, стоявшая рядом со мной. – Потому что это было действительно нечто.

На сцене кто-то протягивал Лили полотенце. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что это Уокер.

Он смеялся.

– Сойер, – мама подтолкнула меня локтем. – Твой телефон.

Я с трудом оторвала свой взгляд от Уокера и Лили и пролистала текстовые сообщения, которых оказалось три. Они пришли подряд.

@) – ' —, – -

~ ~ ~ ~ ~8<

Посмотри налево.

Это мало чем напоминало задание. Я посмотрела налево. Сквозь небольшую толпу, которая собралась посмотреть конкурс по поеданию пирогов, я увидела одинокую фигуру.

Ник.

Мой телефон снова завибрировал – четвертое сообщение.

Твое задание, если ты решишься его выполнить: проведи с ним всю вторую половину дня.

На Нике были темно-синие шорты и поношенная красная футболка. Когда я подошла, он скрестил руки на груди, и футболка натянулась на его бицепсах и плечах.

Не то чтобы я специально смотрела.

– Привет, – сказала я.

Он не поздоровался в ответ.

– Мне всегда было интересно познакомиться с воплощением обиды.

Это почти заставило его улыбнуться.

– Это из-за тебя меня пригласили на это мероприятие?

– А, это, должно быть, тайное общество пытается извести меня твоим присутствием.

Приятно было быть честной с кем-нибудь, даже слишком честной.

– Ты не очень-то умеешь извиняться, – прокомментировал Ник.

– Я уже извинилась, – ответила я.

Он, казалось, не понял, о чем я говорю, и мне пришлось уточнить.

– Через сообщения.

Сообщения, на которые он так и не ответил.

– Я не переписываюсь, – сказал Ник.

– Ты звонишь по телефону, – сказала я, читая между строк. – Как цивилизованный человек.

На этот раз уголки его губ приподнялись, совсем чуть-чуть.

– Я пришел сюда не для этого, – сказал он.

– И все же, – ответила я, бросив взгляд на празднующих Четвертое июля. – Тебе по-прежнему нужны связи. И репутация.

Он поморщился:

– Проклятый бал Дебютанток.

Я сказала то, чего не сказал он:

– Проклятые Дебютантки.

Кажется, мне наконец удалось пробиться через его броню.

– Я действительно думал, что ты не такая, как все, – тихо сказал он мне.

Это было больно, но я не позволила себе терзаться.

– Каким бы я была человеком, если бы гордилась тем, что отличаюсь от других девушек?

Он мгновение изучал меня – откровенно, пристально.

– Я говорил не о девушках. Я говорил о… – Ник огляделся. Теннисные корты и площадки для волейбола на песке. Безукоризненно ухоженный газон. – Обо всем этом.

– Странно, не правда ли? – спросила я его. – Быть одним из них?

– Я не один из них, – последовал незамедлительный ответ. Пояснение чуть-чуть запоздало. – И ты тоже.

И вот так просто я была прощена.

– Когда я видел тебя в последний раз, – сказал Ник, – ты что-то лепетала о том теле. Как они ее называют?

– Леди озера, – ответил я. – И так, для информации: когда ты говоришь о ком-то «лепетал», этот кто-то вряд ли проникнется к тебе симпатией.

Ник склонил голову набок:

– Принято к сведению.

Я решила не упрекать его за выбор слов.

– Останки принадлежат не той, о ком мы думали. Кем бы она ни была, у нас нет оснований полагать, что ее убил кто-то из Эймсов.

– Что ж, это большое облегчение, – сухо сказал Ник. Затем он заметил выражение моего лица. – Разве нет?

Вскоре мы оказались на ближайшем причале. Я рассказала ему все, что мы с Лили услышали на аудиозаписях Джона Дэвида. Я ждала, когда же он решит, что от меня одни проблемы и драмы, что я одна из них в самом худшем смысле этого слова.

– Есть ли причина, – спросил Ник после долгого молчания, – по которой ты рассказываешь мне все свои секреты?

Я не услышала осуждения в его тоне, но то, как он смотрел на меня, мне так и не удалось бы описать словами.

– А кому ты их расскажешь? – Я отмахнулась от его вопроса и посмотрела на озеро.

В бухте было неспокойно, как никогда. Волны разбивались о причал, обдавая нас брызгами, пока мы сидели в тишине.

– Ты когда-нибудь бывала на озере? – спросил Ник, первым нарушая молчание. – До этого?

– Нет, – ответила я, радуясь, что мы сменили тему. – А ты?

Ник свесил ноги с причала.

– В юности. Один из друзей Кольта арендовал машину. Недалеко от моста Мейкон есть кемпинг. Даже в будни там слишком много людей. Громко и грязно, как в аду, особенно после дождя.

По его улыбке все стало ясно.

– Тебе понравилось? – спросила я.

Он опустил взгляд на свои ладони:

– Кольту понравилось.

Это был второй раз, когда он назвал его по имени.

– Мне очень жаль, – сказала я. – Что все это случилось с твоим братом.

Ник посмотрел на горизонт.

– У него это получилось бы намного лучше, чем у меня. Вечеринки, хорошие манеры, Джесси… – Он замолчал, но я поняла, что это имя его младшей сестры. Я не успела спросить, как он продолжил: – Ты…

Мне пора уходить. Я прямо-таки слышала, как внутри меня надрывается сирена тревоги. Мне хотелось сказать ему эти слова, но я так и не смогла.

– Ты неплохо справляешься.

Ник повернулся ко мне. Я попыталась напомнить самой себе, что он несколько недель не выходил со мной на связь. Что он ненавидел мир, в котором я жила, и людей в нем. Что до встречи со мной он встречался с Кэмпбелл.

Что я никогда не хотела ничего такого.

Но все, о чем я могла думать, – это о своих руках в его волосах.

– Пообещай мне, – тихим, хриплым голосом произнес Ник, – что в следующие десять секунд ты не будешь говорить о мертвых телах, фиктивных беременностях или о ком-нибудь с фамилией Эймс.

Я почувствовала, как мое тело наклонилось к его. Как мои руки сами по себе оказались у него на груди.

– Обещаю семь, – парировала я.

Он поднял ладони к моим пальцам, слегка касаясь их. Наклонился вперед, и его губы замерли в нескольких сантиметрах от моих. Затем его руки обхватили мое лицо. Его пальцы были грубыми и мозолистыми.

И теплыми.

– Пусть будет семь, – улыбнулся он и накрыл мои губы своими.

Я должна была отстраниться, но не сделала этого. Не должна была поддаваться этому поцелую – и ему, – но все же поддалась. Внезапно я осознала, что сжимаю в кулаках ткань его футболки и сижу не рядом с ним, а на нем.

Ник оторвался от поцелуя и опустил руки на мою талию.

– Семь, – сказал он.

В этот момент зажужжал мой телефон. Я проигнорировала первое сообщение, но за ним последовали еще два. Я посмотрела на экран. Лили.

– Неприятности в раю? – с усмешкой спросил Ник.

Я вскочила на ноги, не успев дочитать сообщение.

– Ты даже не представляешь.

Глава 37

– Где он? – спросила я.

Лили повела меня сквозь толпу и остановилась у длинного ряда грилей, которые закончили устанавливать, пока мы с Ником отсутствовали.

– Вот, – сказала Лили.

У Джея Ди Истерлинга действительно хватило наглости появиться здесь. Но когда я наконец увидел его, то поняла, что это было еще мягко сказано. Лили умолчала об одном важном факте.

– Глазам своим не верю, – сказала я.

Лили сглотнула. В ее волосах еще остались крошки от пирога.

– Да уж, – отозвалась она.

Появление отца Лили на празднике было настоящей неожиданностью. И этот его шаг должен был показать всем, особенно тете Оливии, что он остался тем же человеком – отцом Лили, отцом Джона Дэвида, уважаемым членом общества.

Но Джей Ди не просто явился сюда. А точнее, он пришел не один.

– Зачем ему было приводить ее с собой?! – Лили буквально трясло.

Я взяла ее за руку.

– Понятия не имею.

На Ане был синий сарафан с белыми рукавами-крылышками, волосы собраны в низкий хвост. Она выглядела добропорядочно и очень по-американски.

Я огляделась в поисках тети Оливии. Она стояла на другой стороне лужайки в окружении матерей Буна и Кэмпбелл. Джулия Эймс держала тетю Оливию за руку точно так же, как я держала Лили, но мне показалось, что она не столько поддерживала ее, сколько сдерживала. Шарлотта стояла в паре шагов от них. У них с тетей Оливией была привычка обмениваться приторными колкостями, и все же именно Шарлотта шагнула вперед, чтобы заслонить тетю Оливию от дяди Джея Ди.

– Сойер. – Голос Лили внезапно изменился, и она впилась пальцами в мою руку. – Твоя мама.

Я ждала, что мама устроит скандал с Грир, но этого не произошло. Жизненный опыт научил меня, что дважды мне так не везет.

– Что я могу сделать? – спросил Ник, стоявший рядом.

Я не ожидала, что он пойдет со мной, но его физическое присутствие – и то, как я ощущала его каждым миллиметром своего тела, – напомнило мне, что я доверилась ему.

Ник был здесь единственным, кто знал все, что знали мы с Лили.

– Все смотрят, – бесцветным голосом сказала моя сводная сестра. Она словно отключилась и пребывала в ступоре.

– Ана? Серьезно?

Я услышала бы маму даже издалека. При любых других обстоятельствах меня бы позабавило, как все вокруг старались не пялиться. Пялиться было бы невежливо, но поблизости не было ни одного человека, который бы случайно не бросил взгляд в сторону происходящего.

– Элли, – сказал Джей Ди, то ли уговаривая мою маму, то ли предупреждая.

– Как это понимать? – спросила мама.

Большинство людей, вероятно, решили, что она разговаривает с ним, но я вспомнила десятки фотографий, на которых были запечатлены моя мама, Ана и Грир с белыми лентами на запястьях или в волосах.

Ана же сразу поняла, что вопрос, который только что задала моя мама, был адресован ей.

– Не тебе упрекать меня, – сказала ей Ана. Тихо, спокойно и даже с нежностью.

Внезапно меня охватило ужасное предчувствие. Вдруг мама выложит свое – и мое – грязное прошлое на всеобщее обозрение? Как ты могла спать с мужем моей сестры? Как ты могла спать с отцом моего ребенка? По милости божьей, мама задала совершенно другой вопрос.

– Что с тобой случилось, Ани? – Именно это прозвище пробило все щиты женщины.

Она заколебалась, затем шагнула ближе к моей маме.

– Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти. Не представляешь!

Я была так сильно поглощена этой драмой и слишком поздно заметила, что Лили вырвала свою руку из моей. Она, словно лунатик, вошла в самую гущу событий.

– И через что же вам пришлось пройти? – спросила Лили.

– Лили! – Дядя Джей Ди попытался вмешаться, но взгляд карих глаз дочери остановил его.

– Привет, папочка!

Следующая секунда показалась мне вечностью. И вдруг рядом с дядей Джеем Ди появился мужчина. Я узнала в нем отца Буна – которого когда-то считала и своим возможным отцом.

– Джей Ди, – тихо произнес Томас Мейсон, – тебе лучше уйти.

Отец Лили посмотрел на своего старого друга, потом перевел взгляд туда, где стояла тетя Оливия с Джулией Эймс и Шарлоттой перед ними.

– Значит, так теперь будет? – спросил Джей Ди.

В ответ он – и те из нас, кто наблюдал за всей этой сценой, – услышал все те же слова:

– Тебе лучше уйти.

День труда, 03:28

– Вот я сижу на корточках. Вот я стою. Вот я понимаю, какая глубокая эта яма.

– Тебе обязательно рассказывать обо всем, что ты делаешь?

– Это я пытаюсь воспрять духом… Уф!

– Сэди-Грэйс.

– Прости! Просто очень трудно заставить себя воспрять духом.

Шесть недель (и два дня) назад

Глава 38

– Ты давно не говорила об Ане. Или о ее ребенке, – Ник провел большим пальцем по моему подбородку. – Или о Леди озера.

Мы были у него – в старом плавучем доме с одной спальней, который он приобрел вместе с «Биг-Бэнгом». Я была здесь в третий раз за две с половиной недели.

И начинала чувствовать себя комфортно.

– Я не думала, что мы из тех друзей, которые разговаривают.

Чтобы подкрепить это заявление (для нас обоих), я прижалась губами к его губам. Целоваться с Ником не было комфортно. Это не было мило или просто.

Каждое мгновение прикосновения было грубым, необузданным и таким настоящим, что я должна была убежать. Это причиняло боль во всех смыслах – и даже больше, когда его прикосновения были легкими и нежными.

– Хорошо, – сказал Ник, отрываясь от поцелуя ровно настолько, чтобы заговорить. Его губы все еще касались моих, словно перышком. – Мы не разговариваем. Ты сопровождаешь меня туда, куда мне нужно, и мы…

– Считаем до семи? – предложила я.

Мои размышления, наш флирт и физическая близость – до тех пор, пока я говорила с той же долей язвительности, что и он, мне удавалось оставаться на правильной стороне баррикад.

Ник обнажил зубы в хищной улыбке, затем коснулся губами моей шеи в том месте, где мог коснуться пальцами, чтобы прощупать пульс.

– Ты могла бы, – пробормотал он, – поговорить со мной, как Четвертого июля.

Его зубы слегка прикусили мою кожу. Я вспомнила Четвертое июля. То, как он остался со мной и Лили после той неприятной истории с Аной и Джеем Ди. Как мы с ним пробрались на пристань той ночью. Фейерверк.

Один из них, не без помощи Кэмпбелл, взорвался в форме змеи и розы, как раз в тот момент, когда Ник запустил руки в мои волосы, стиснул их в пальцах. И сосчитал до семи.

На прошлой неделе я отмечала свой день рождения почти так же – только фейерверки были в фигуральном смысле.

– С каких это пор ты хочешь слушать о жизни богатых и скандальных? – спросила я его.

Я заставила себя перевернуться на спину и сесть. А через мгновение и встать. Так было лучше. Безопаснее, даже если мое тело протестовало каждый раз, когда я отстранялась от него.

– Кроме того, – сказала я, не в силах отвести взгляд от его обнаженной груди. Пальцы так и зудели от желания прикоснуться к нему, – рассказывать особо нечего.

Мы с Лили пока больше ничего не слышали ни о дяде Джее Ди, ни об Ане. Мама больше не наносила неожиданных визитов. Между ней и тетей Оливией не было никаких ссор. От «друга» Кэмпбелла из управления шерифа тоже не было новостей.

Ни слова от Виктории и «Белых перчаток».

Даже Грир, казалось, просто ждала, когда «срок родов» приблизится.

– А мне позволено интересоваться, как дела у Лили? – задал вопрос Ник, сам поднимаясь с постели.

Я знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что слово «позволено», да еще и сказанное в таком тоне, должно было уязвить меня. Но еще я знала, что он питал слабость – необъяснимую – к Лили.

Не смотри на него так. Не возвращайся в постель.

Зная, что он последует за мной, я поднялась по лестнице из каюты на палубу.

– Лили, она… – Я обдумывала ответ на его вопрос, когда увидела, что кто-то загорает на носу лодки Ника. – Здесь.

С Четвертого июля поведение Лили не вызывало у меня особой тревоги. Она не била кулаками по стенам. Больше не жаловалась на головные боли. Но я не могла избавиться от ощущения, что она была бомбой замедленного действия, которая вот-вот взорвется.

– Все в порядке? – спросила я ее, решив, что «Что ты здесь делаешь?» и так подразумевается.

Лили перевернулась на живот.

– Все в порядке. Я просто хотела немного позагорать. – Она отвернулась в сторону, закрыла глаза и добавила небрежным тоном, словно это не имело никакого значения: – И я только что рассталась с Уокером.

Когда стало ясно, что я больше ничего не добьюсь от Лили и что она не собиралась покидать лодку Ника и не нуждалась во мне, – вот спасибо большое, конечно, – я позвонила Кэмпбелл. Попытки поговорить с ней несколько осложнились из-за голосов, которые я слышала на заднем плане.

Один из них принадлежал Уокеру.

Другой был похож на голос Буна.

Мне потребовалась почти минута, чтобы осознать, что третий был женским.

Я спросила Кэмпбелл, кто там, и она не стала мне врать.

– Только не реагируй слишком остро, но Уокер пригласил друга.

Они с Лили только что расстались.

– Какого друга?

Глава 39

Я появилась на крыльце дома Эймсов, потому что некоторые вещи нужно говорить лично. Например: «Я и не знала, что Уокер и Виктория друзья».

– Вступай в клуб. – Кэмпбелл вышла из дома и закрыла за собой дверь. – Они разговаривают.

Я подумала о Лили. Я оставила ее в хороших руках – у Ника, – но ни на секунду не поверила, что она не испытывала никаких чувств. Пусть она решила, что сейчас ей не нужны никакие отношения. Пусть поняла, что они с Уокером отдалились друг от друга или что их связь всегда основывалась на ожиданиях других людей.

Но я не могла поверить, что ни один из этих выводов не причинил ей боли.

– Как долго Уокер разговаривает с Викторией? – спросила я Кэмпбелл. – И о чем они, собственно, разговаривают?

– Прямо сейчас? – Кэмпбелл выгнула бровь, глядя на меня. – Они говорят о ребенке Аны.

* * *

– Я хочу встретиться с Аной, – донесся до нас голос Виктории, когда мы с Кэмпбелл обогнули дом и подошли к террасе на заднем дворе. – Но она не увидится со мной, если прежде не увидится с отцом.

Я не стала ждать, пока они увидят меня, и вклинилась в их беседу:

– А твой отец не захочет ее видеть?

Уокер, Виктория и Бун, опешив, развернулись в мою сторону.

– Ты сегодня выглядишь очаровательной, коварной и/или мстительной, – прокомментировал Бун. – Выбери любой комплимент.

Уокер обрел дар речи раньше, чем Виктория.

– Не пойми меня неправильно, Сойер… – Он попытался смягчить слова своей фирменной улыбкой. – Но это действительно тебя не касается.

У меня возникло ощущение, что он говорил не только об этом разговоре, но и об их отношениях с Лили.

– Восхитительно раздражена! – снова попробовал Бун.

– Честно говоря, – сказала Кэмпбелл, – Сойер уже несколько недель безуспешно пытается найти ребенка Аны. – Но Кэмпбелл не удалось их впечатлить.

Я могла бы рассказать об этом чуть больше, но вместо этого решила ответить на слова Уокера о том, что мне здесь не место.

– Возможно, я здесь единственная, кто не имеет отношения к ребенку Аны, но у нас с этим ребенком очень много общего.

Мне вспомнился наш с Лилиан разговор на кладбище. И то, что я не смогла тогда выразить словами. Не знаю, какие из моих секретов Кэмпбелл успела раскрыть Уокеру, не говоря уже о Виктории, но в тот момент меня это уже мало волновало.

– Прямо сейчас в клубе «Я обязана своим существованием дурацкому пакту о беременности» только один член, – продолжила я, и это было то же, что и сорвать пластырь с раны. – Если кто-нибудь из вас знает, каково это – быть результатом запланированной беременности несовершеннолетней девушки и одновременно супружеской измены и как сильно повлиял этот факт на ваше самоощущение, отношения с родителями и понимание вселенной, я буду только рада поболтать. Но в остальном… – Я прошла по террасе и уселась за стол. – По-моему, у меня не меньше причин находиться здесь, чем у тех, кто ищет свою внучатую племянницу или давно пропавшую кузину.

Виктория ничего не сказала по поводу замечания о «внучатой племяннице», но Бун попытался сделать мне еще один комплимент, который даже повторять не хочется.

Я снова посмотрела на Викторию:

– Ты говорила, что Ана хочет повидаться с твоим отцом?

– У моего отца есть… – Виктория обдумала следующее слово, прежде чем произнести его, – любимчики. Любимые сыновья, любимые внуки. Как я поняла, когда-то Ана была одной из них. Ее мать, светская львица шведского происхождения, тешила его самолюбие. Как и Ана.

– А потом она забеременела, – без всякого выражения сказала я.

– Она не пришла к нему за помощью. – Виктория пожала плечами. – И не попросила у него прощения.

За что? В настоящий момент мне было не до особенностей отношений в семье Гутьеррес, и все же этот вопрос повис в воздухе.

– Возможно, мне удастся уболтать отца встретиться с ней, – сказала Виктория. – Но я бы на это не очень рассчитывала. Пожалуй, будет проще найти кого-то другого, кто поговорит с Аной.

– Например, кого? – спросила Кэмпбелл, усаживаясь прямо на стол из кованого железа между Викторией и ее братом.

Ответил Уокер.

– Лили, – тихим голосом произнес он.

Я уставилась на него:

– Издеваешься?! Ты серьезно думаешь, что нам нужно попросить Лили поговорить с любовницей ее отца?!

Это был самый худший план, который я когда-либо слышала.

– Что, черт возьми, с тобой не так, Уокер?

Она тебе совсем безразлична?

– Это она бросила меня, – все так же тихо ответил Уокер. – Не я здесь плохой парень.

Виктория положила свою руку на стол, так что они почти касались друг друга пальцами.

– Случилось то, что случилось. – Она встретилась со мной взглядом. – Просить Лили поговорить с Аной – это исключено. Что тогда нам остается?

Немного. Мы – я, в частности, и уже на протяжении нескольких месяцев – были в тупике. Куча вопросов, на которые мне так хотелось получить ответы (возможно, больше, чем следовало бы), но до этих ответов нельзя было добраться по прямой. Здесь нельзя было действовать, лишь проявив решительность, настойчивость и силу воли.

Мы не могли заставить Ану рассказать нам правду.

– А как насчет того, – вставил Бун, – чтобы устроить вечеринку? И это просто предложение.

– Как вечеринка может помочь нам найти ребенка Аны? – спросила его Кэмпбелл.

– Не знаю, – ответил Бун. – Просто здесь все так устроено. Шикарные вечеринки, скандальные происшествия, сплетни-слухи – и вуаля!

Уокер повернулся к Виктории:

– Ты упоминала, что твоя мать хотела что-то там организовать. Как думаешь, ты смогла бы уговорить ее пригласить Ану?

– Если мама в этот момент будет злиться на отца и братьев, – ответила Виктория, – все возможно. Я точно смогу уговорить ее на вечеринку. В любом случае это будет удобно для «Белых перчаток». Но присутствие Аны далеко не гарантировано, если вообще возможно.

Упоминание о «Белых перчатках» заставило меня вспомнить ночь на Острове Короля. «Вы здесь потому, что мы верим, что в вас есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Вы здесь потому, что у всех вас есть секреты». Я прокрутила в голове эти слова.

– Как «Белые перчатки» выбирают Кандидаток? – спросила я Викторию.

Она явно не ожидала этого вопроса.

– Полагаю, это требует немало изысканий, – Кэмпбелл сразу же догадалась, к чему я клонила. – Как именно составляются подробные досье на дебютанток из трех штатов?

Я вспомнила, как Хоуп делилась со мной фактами из моей биографии. «Я хочу знать, как вам стало известно, что я работала механиком?» – спросила я ее тогда.

– Вы сами собираете информацию? – задала я вопрос Виктории. – Или кого-то нанимаете для этого?

– А это имеет значение? – с выражением спросила Виктория.

– Ребенок Аны должен быть нашего возраста. Моего возраста, плюс пара месяцев. И если Ана считала, что люди, которые усыновили ее ребенка, могли дать ему любые возможности…

– Тогда ребенок, вероятно, попал в довольно обеспеченную семью, – закончила за меня Кэмпбелл.

Семью, которая могла бы заинтересовать «Белые перчатки».

– Я не могу показать вам эти досье, – сказала Виктория, – даже если бы мне удалось заполучить их незаметно для других. Это конфиденциальная информация.

Уокер наклонился к ней:

– Ви.

Ви? Хорошо, что Лили здесь не было. Какие бы эмоции она сейчас ни испытывала, чьей бы идеей ни был разрыв, паршиво было бы услышать такое из уст Уокера.

И я не была уверена, сколько еще паршивых новостей сможет вынести Лили.

– Я просмотрю досье, которые составил наш детектив, когда мы искали кандидаток, – сказала Виктория Уокеру, – если вы с Кэмпбелл расспросите своего деда о том, что еще ему известно.

Меня почему-то встревожило, что Виктория решила привлечь к этому делу Дэвиса Эймса, но времени поразмыслить над этим не осталось, потому что Бун вдруг вскочил на ноги.

– Сойер! Нас вызывают. К Бэтмобилю!

Я непонимающе уставилась на него.

– Сэди-Грэйс только что написала мне, – пояснил он. – Она припарковалась у входа. Мы нужны ей.

– Зачем?

Бун не ответил. Он затрусил в сторону дома, а затем оглянулся на меня.

– Твое нежелание последовать за мной как нож в сердце! Но, к сожалению, у нас нет времени обсуждать твою черствость. Дорога каждая секунда!

– Почему?

Бун снова не ответил. Я все-таки пошла за ним.

– Что происходит?

Он подождал, пока мы отойдем за пределы слышимости.

– У мачехи Сэди-Грэйс только что начались схватки.

Глава 40

– У Грир не могут начаться схватки, – я констатировала очевидное, когда мы с Буном садились в машину Сэди-Грэйс. – Она не беременна.

– У нее отошли воды час назад, – сообщила Сэди-Грэйс с водительского места. – Она попросила меня все убрать.

Это уже был какой-то новый уровень обмана. И, возможно, самообмана, ведь Грир была в курсе, что Сэди-Грэйс известно о ее фиктивной беременности.

– Пару дней назад я активировала приложение на ее телефоне, – призналась Сэди-Грэйс приглушенным голосом, как будто именно это было самым возмутительным во всей истории. – Ну, которое «Найти друзей». Она не совсем моя подруга… но я нашла ее.

Она передала свой мобильный Буну.

– Поразительно, – сказал он, – но она не в больнице.

Сэди-Грэйс нахмурилась:

– Она сказала моему отцу, что ей нужна акушерка. Что все уже устроено. Он в Буэнос-Айресе по делам, но как только она сказала ему, что рожает, он заказал обратный билет.

– Ты должна ему сказать, – посоветовала я ей.

Сэди-Грэйс не могла поспорить с этими словами и поэтому просто проигнорировала их.

– Можешь говорить мне, куда ехать? – спросила она Буна. – Чтобы добраться до моей подруги?

Бун сделал, как она просила.

– Куда мы направляемся? – спросила я, когда Сэди-Грэйс тронулась с места.

Бун протянул мне телефон Сэди-Грэйс, на экране которого было открыто приложение «Найди друзей».

– В город под названием Ту-Эрроуз.

Судя по размерам, Ту-Эрроуз должен был напомнить мне о городке, в котором я выросла. Но мое детство прошло в той части штата, где у половины моих знакомых были семейные фермы. Здесь же было грязно. Меньше зелени. По улицам ходили бродячие собаки. Под ногами скрипела вековая красная пыль.

– Приехали, – сказала Сэди-Грэйс.

Мы припарковали машину примерно в квартале от нужной нам локации. Приложение «Найди друзей», судя по всему, не отличалось точностью. Но мы выбрали правильное направление, потому что перед металлическим гаражом, который был до краев забит садовыми стульями, коробками и одеждой, стояла машина Грир.

– Очень незаметно, – прокомментировала я. – Порше совсем не бросается в глаза.

Остальные, возможно, и хотели бы что-то ответить на это, но раздался леденящий кровь, душераздирающий крик.

Стояло лето, а так как в этих домах явно отсутствовали кондиционеры, все окна были настежь открыты. Да и вряд ли что-то могло заглушить этот крик, который все не прекращался.

– Все в порядке, – услышала я знакомый голос. – Я здесь.

Грир.

– Я единственный, кто думает, что воды отошли не только у Грир? – спросил Бун.

Нет, он был не единственным. Я вспомнила, как тетя Оливия оборвала меня, когда я попыталась рассказать ей правду о Грир. Она сказала тогда, что ни одна женщина не станет симулировать беременность. Интересно, что бы она сказала сейчас? Потому что Грир каким-то образом тайно и, учитывая, что ее муж ничего не знал и не подписывал никаких бумаг, почти наверняка незаконно, добыла себе ребенка.

– Ты просто обязана поговорить со своим отцом! – сказала я Сэди-Грэйс, когда снова раздалась очередь резких срывающихся криков.

– Знаю, – ответила Сэди-Грэйс, приподнимаясь в relevé ^[42]. – Это просто… ай!

Я собралась спросить ее, что случилось, когда почувствовала, как что-то твердое и круглое уперлось мне в поясницу.

В детстве я увлекалась многими вещами – взломом замков, средневековыми пытками и приготовлением идеального мартини. Но я так и не изучила тему огнестрельного оружия.

Глава 41

Наши новые друзья оказались не слишком разговорчивыми. Мы услышали от них не больше одного слова.

– Двигайте!

Очевидно, что мы выделялись на общем фоне не меньше порше Грир.

– Она захочет поговорить с вами.

Еще пять слов, сказанных в тот момент, когда нас загоняли за угол дома. На крыльце спиной к нам сидела пожилая женщина. Ее жесткие каштановые волосы, больше чем наполовину тронутые сединой, были собранны в пучок. Когда мы подошли ближе, я рассмотрела ее одежду: безразмерная футболка и шорты до колен, открывавшие загорелые ноги человека, который много времени проводит под открытым небом. Сейчас она была босиком, но, судя по линиям загара, это было не в порядке вещей.

Ее кожа была морщинистой и потрескавшейся, но не казалась тонкой, как бумага, в отличие от кожи других пожилых людей, которых мне доводилось встречать. Я еще не видела ее лица, но уже была уверена, что в этой женщине нет ничего хрупкого.

У ее ног лежала собака, помесь питбуля и лабрадора. Псина подняла голову, когда нас толкнули вперед.

– Я ему нравлюсь, – заявил Бун, стоявший рядом. – Собака, – пояснил он на случай, если кто-то вдруг не понял. – Я всегда нравлюсь собакам. Они очень хорошо разбираются в людях.

– Эти трое что-то вынюхивали перед домом, – сказала женщина позади меня, опуская дробовик.

Только сейчас, услышав ее голос во второй раз, я осознала, что это женщина.

– Бет это ни к чему, – прокомментировала вторая женщина, тоже не слишком дружелюбная. – Ей и без того сейчас нелегко.

– Так ее зовут? – спросила Сэди-Грэйс. – Девушку, у которой будет ребенок? Бет?

Женщина в кресле встала. Из нас троих только у меня было достаточно опыта, чтобы справиться с этой ситуацией, и я выразительно посмотрела на Сэди-Грэйс и Буна, надеясь, что это заставит их прикусить языки.

Предводительница этой банды обернулась, и я поняла, что была совершенно не готова к тому, что увижу.

– У тебя наши фамильные черты лица, – сказала она, оценивающе глядя на меня.

Я едва расслышала ее слова, думая лишь о том, что смотрю в лицо Лилиан.

День труда, 03:35

– Ты села, Сойер! Это хорошо.

– Ты помогла мне.

– И в этот раз ты не упала! Стакан полный!

– Ты это слышала?

– Я бы хотела сказать, что нет, но…

– Слышала.

Шесть недель (и два дня) назад

Глава 42

Женщина с лицом моей бабушки жестом пригласила нас сесть. Я молча подчинилась, Сэди-Грэйс и Бун последовали моему примеру. Мы втроем уставились на нее.

– Как я понимаю, моя любимая сестра никогда не упоминала, что у нее есть близнец?

И Лилиан, и Дэвис Эймс говорили о городке, в котором выросли. Я знала, что Лилиан познакомилась с дедушкой на вечеринке в отеле «Аркадия», но почему-то мне и в голову не пришло, что ее дом мог находиться где-то поблизости от Королевского озера.

Я вообще не часто думала о семье своей бабушки, если думала вообще.

– Да, Лилиан никогда не упоминала этот любопытный факт, – подтвердила я. Она вообще никогда не говорила, есть ли у нее братья или сестры.

– Ты росла не в большом городе, – последовал ответ. – Тебя выдает акцент. Тебе стоило поработать над ним, но ты не стала.

Она тоже.

– Не хочу показаться бесцеремонным, – вежливо вмешался Бун, – но, черт возьми, я совсем не так представлял себе этот разговор.

Двойник моей бабушки, сидевший напротив, уставился на него. Пристально. Этого оказалось достаточно, чтобы собака у ее ног вскочила, отвела назад уши и зарычала.

– Бун немного не от мира сего, – решила помочь Сэди-Грэйс. – В этом часть его обаяния.

Старуха фыркнула, и пес навострил уши. Оглянувшись на хозяйку, он сделал несколько шагов вперед и плюхнулся у ног Буна, подставляя живот. Бун начал чесать его.

– Не зазнавайся тут, – сказала Буну одна из женщин с оружием. – Не пес, а тряпка. Любит всех.

– И особенно меня, – добавил Бун.

– Фамилия! – рявкнула предводительница.

Я не сразу поняла, что речь идет о Буне и она спрашивает о нем.

– Его фамилия Мейсон, – ответила я, но потом до меня дошло, что именно ее интересовало. – Его дед – Дэвис Эймс.

– Я так и думала. Дэйви всегда был таким – тощим, как черт, и вечно заплетался не языком, так ногами.

– Мы точно говорим об одном и том же мужчине? – спросил Бун, внезапно став серьезным. – О самом страшном и требовательном человеке на этой планете?

Пожилая женщина рассмеялась:

– Пожалуй, мы все меняемся.

Она помолчала.

– Дэйви сильно изменился после того, как моя сестра оставила его в дураках, погнавшись за твоим богатым дедушкой.

Эта фраза, очевидно, была адресована мне.

– Он был не единственным, кого она оставила, – внезапно сказала Сэди-Грэйс сочувственным голосом. – Не так ли?

Когда узнаешь Сэди-Грэйс поближе, то понимаешь, что на нее невозможно сердиться. Она всегда действовала из лучших побуждений и была настолько чуткой, что ее могла заставить расплакаться даже реклама кофе.

Но эта женщина ее не знала, и, несмотря на то что у нее было лицо Лилиан – пусть и немного потрепанное жизнью, – новая череда душераздирающих криков напомнила мне о нашем опасном положении.

– Не смей жалеть меня, девочка! – приказала Сэди-Грэйс моя двоюродная бабушка. – Я сама велела своей сестре перестать приходить сюда. Я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности, и уж тем более в ее!

Еще один крик.

– Нам пора идти, – сказала я.

– Вам вообще не следовало приходить сюда, – отрезала женщина. – Разбирайся теперь с этим!

– Вы про троицу многообещающих молодых людей с безупречным чувством благоразумия? – с надеждой спросил Бун.

– Это про нас, – поправила я. У меня не было времени тщательно обдумывать свой следующий шаг. – Та, что сейчас находится рядом с твоей Бет, – мачеха Сэди-Грэйс, – это как минимум должно было привести их в замешательство. – Мы знали, что Грир на самом деле не беременна. И это известно не только нам.

– И она еще требовала, чтобы мы держали все в секрете! – пробормотала одна из женщин с оружием.

– Тише! – произнес мягким тоном бабушкин двойник. Но одно это слово выбило из легких весь воздух, словно кто-то перекрыл кислород. Я поняла, что она столь же опасна, как и Дэвис Эймс.

– И что ты предлагаешь? – ровным голосом спросила она.

– Ничего, – ответила я. – Это проблема Грир, не твоя. Пусть она сама с этим разбирается.

– Дело не в том, что я не хочу младшего брата! – выпалила Сэди-Грэйс. Ее нога начала двигаться взад-вперед. – Я очень его хочу. Очень-очень! Но мне бы хотелось, чтобы Грир сказала папе, что ребенок приемный. Если она этого не сделает, придется мне. А если я скажу ему, он может никогда не простить меня. И ее. И, что еще хуже, не согласиться усыновить ребенка.

«Это не усыновление!» – мысленно возразила я. Усыновление – это законный процесс, проходящий через систему штата. И этот процесс не предусматривает, что одна из вовлеченных сторон приставляет дуло дробовика к спине потенциального свидетеля.

– Это незаконно, что Грир платит Бет за ребенка, – сказала я, прекрасно сознавая все риски. – Платить вам за что-то, якобы не связанное с делом, – это уже из области предположений и неопределенности, – я задумалась. – А Бет вообще хочет отдать своего ребенка?

Я отсчитывала мгновения тишины, последовавшей после этого вопроса, ударами моего сердца. Один. Два. Три. Я досчитала до шести. Но мое сердце колотилось как бешеное, а женщина напротив меня умела использовать молчание как оружие.

– Еще бы она не хотела! Ты думаешь, жизнь в таком месте, как Ту-Эрроуз, делает нас монстрами? Черт возьми, девочка, я сама родила шестерых детей и отдала бы жизнь за каждого из них! Бет – одна из моих внучек. Я скорее закопаю вас троих и эту надменную сучку в могиле, чем позволю кому-либо навязать подобное решение членам моей семьи.

Эта женщина умела так же хорошо играть на совести других, как и Лилиан, хоть и в своей манере.

– Простите, – сказала я. Городок, в котором я выросла, отличался от Ту-Эрроуз, но, готова поспорить, негласный кодекс чести там был таким же. Оскорбил кого-то – извинись, если, конечно, не хочешь, чтобы тебя заставили извиниться. – В таком случае, как по мне, мы все можем получить то, что хотим. Вы получите свои деньги – то есть Бет получит – от Грир. Бет сможет отдать своего ребенка семье – включая старшую сестру, у которой не так много здравого смысла, но зато огромное сердце, – которая будет любить его всеми фибрами своей души. И мы все дружно можем заставить Грир рассказать отцу Сэди-Грэйс правду.

– Что это за мужик, который, узнав, что его жена симулировала беременность, будет готов усыновить ребенка? – спросила одна из женщин с оружием.

– Дело в том, что мой папа, – ответила Сэди-Грэйс, – очень любит жуков.

Все уставились на нее, кто озадаченно, кто с беспокойством.

– И, –решительно продолжила Сэди-Грэйс, – он ненавидит ходить на свидания!

– Ты справишься, милая! – донесся до нас голос Грир. – Я здесь, с тобой. Я рядом.

– Грир не такая уж плохая. – Сэди-Грэйс была полна оптимизма. – Ей просто нужно помочь быть хорошей.

Сестра-близнец моей бабушки снова обратила свое внимание на меня и, кивнув в сторону Сэди-Грэйс, спросила:

– Она пошла в своего папу?

«Немного бестолковая, очень тревожная, но с сердцем размером с Техас?» – подумала я, а вслух сказала:

– Да.

Самым безумным во всей это истории было то, что, если бы Грир рассказала Чарльзу Уотерсу правду, он бы просто посмотрел на нее, почесал в затылке, а затем начал говорить о насекомых.

– Тогда ладно, – сказала женщина напротив меня. – Пусть девочка – или эта пигалица в доме – звонит своему папочке, рассказывает ему всю историю, и мы все делаем по закону. При условии, что вы трое согласитесь ни словом не обмолвиться о деньгах, которые нам будут переданы неофициально.

Я без колебаний согласилась на это. Ну а что мне оставалось?

Однако у меня был еще один вопрос к этому седовласому, изможденному солнцем и закаленному жизнью отражению моей бабушки.

– Как вас зовут? – спросила я ее перед уходом.

– Эллен, – ответила она, и выражение ее лица на секунду смягчилось. – Раньше Лил называла меня Элли.

День труда, 03:36

– Она, должно быть, уже поняла, что действие наркотиков заканчивается, Сэди-Грэйс. Можешь говорить сколько хочешь, что она не причинит нам вреда, но откуда тебе знать наверняка? Безумие какое-то. Тебе нужно выбираться из этой ямы. Наступи на меня, если понадобится. Только вылези отсюда – и беги!

Четыре недели (и два дня) назад

Глава 43

– Оди – самый милый ребенок на свете, – сказала Сэди-Грэйс на другом конце телефонной линии. – Он просто объективно лучше других двухнедельных малышей.

Это был уже мой четвертый телефонный разговор за сегодняшний день, в котором мне подробно рассказывали о достоинствах Одюбона Чарльза Ричарда Уотерса, чье официальное усыновление в настоящее время еще находилось в процессе. С полного согласия всепрощающего отца Сэди-Грэйс.

– А еще, – восторженно продолжала Сэди-Грэйс, – у него отлично выходит какать.

На этом я решила поставить точку:

– Увидимся вечером.

Я повесила трубку. Меня ждали более серьезные проблемы. Как бы я ни хотела остаться у Ника – с Ником, – у меня были другие дела.

Которые мне очень хотелось с ним обсудить. Я обещала себе, что мы обязательно поговорим с ним вечером, когда увидимся. Но пока…

Лили лежала на одной из кроватей в комнате в башне, одетая в нарядное платье, и слушала музыку на телефоне. Светлые волосы рассыпались по подушке, темно-карие глаза уставились в потолок – она напоминала куклу, красивую и неподвижную.

Когда мы с Ником болтали по телефону несколько часов назад и затронули тему Лили, он сказал мне, что сейчас ей плохо, но скоро она оправится. Потому что Лили сильнее, чем кажется.

Мне очень хотелось поверить в это, поверить ему.

– Ты уверена, что хочешь пойти на сегодняшнюю вечеринку? – спросила я у Лили.

Я не стала ничего скрывать от нее и рассказала ей обо всем – о Ту-Эрроуз и о планах найти ребенка Аны. Она сдержанно ответила, что Лилиан действительно никогда не упоминала о сестре, не говоря уже о близнеце. Реакции от нее почти не было. «Наша бабушка скрывает сестру-близняшку» и «Парень, с которым ты только что рассталась, строит планы с другой девушкой» – все это не проникло сквозь туман, скрывающий ее эмоции, и это было, мягко говоря, тревожно.

Я попыталась убедить себя, что Ник прав. С Лили все будет хорошо. Она справится.

Возможно, я поверю, если он скажет мне это лично.

– Скорее всего, Ана тоже будет там, – напомнила я Лили, поскольку она не ответила на мой вопрос о вечеринке. – Ты уверена, что хочешь пойти?

Когда она снова не ответила, я подошла ближе.

– Лили?

И снова никакого ответа. Тогда я вытащила у нее из уха один из ее наушников.

– Ты можешь просто поговорить со мной?

Еще совсем недавно я очень боялась потерять Лили. Представляла себе, как она отгораживается от меня. Но я не могла вообразить, что она отгородится от всего мира.

Лили оторвала взгляд от потолка и посмотрела на меня.

– Сегодня не просто вечеринка, Сойер, – сказала она. – Сообщение от «Белых перчаток» было очень конкретным.

Она закрыла глаза, словно ей было трудно оставлять их открытыми.

– Это последнее мероприятие перед тем, как они примут решение, кто останется, а кто нет.

И почему именно «Белые перчатки» волновали Лили больше всего на свете?

«Каждому нужно найти свое место в этом мире», – шепнул голос у меня в голове. Я хотела сказать ей, что ей не нужно тайное общество. Ведь я была здесь, рядом.

Но вслух я произнесла лишь одно слово:

– Ладно.

Я села рядом с ней. Она снова надела наушник, и я услышала доносившиеся оттуда звуки.

Только это была не музыка.

Это были тетя Оливия и дядя Джей Ди, которые спорили о теле.

Глава 44

В инструкции, полученной Лили от «Белых перчаток», говорилось, что она должна прибыть в поместье Гутьерресов на озере на час раньше. Мне было предписано явиться раньше на два часа. Если бы я думала, что было бы лучше остаться с ней дома и поехать позже, я бы так и поступила.

Но что бы я ни делала, что бы ни говорила, она оставалась равнодушной, и поэтому я въехала в ворота «Рустик Меса» одна, за два часа до начала очередного светского мероприятия на озере. При других обстоятельствах я бы непременно отпустила какой-нибудь саркастический комментарий по поводу того, что у семьи Виктории был не просто дом у озера, а целое поместье (да еще и с названием), но приближаясь к главному дому, я могла думать лишь о том, что этот вечер может закончиться плохо по нескольким причинам.

Ана могла прийти. Она могла не прийти. «Белые перчатки» могли исключить Лили из числа Кандидаток. Она могла…

Кто-то открыл входную дверь, прервав поток моих мыслей. Я ожидала увидеть Викторию или, возможно, экономку.

Я не ожидала увидеть ее отца.

– Нельзя заставлять ждать такую леди, как вы!

У Виктора Гутьерреса были волосы с проседью и старое лицо, но за прошедшие годы он не растерял своего обаяния.

– Особенно в такую жару, – продолжил отец Виктории. – Приношу свои извинения. Пожалуйста, входите.

Я переступила порог и оказалась в фойе с высокими потолками.

– А Виктория…

– Моя дочь скоро спустится.

Я не успела опомниться, как меня провели в то, что Лилиан назвала бы «баптистским баром», – такие обычно скрываются за раздвижными дверями. Но из-за сегодняшнего вечера они были открыты.

– Могу я предложить вам выпить? – Виктор Гутьеррес изучающе посмотрел на мое лицо. – Нет? Ай, ладно. Вы не будете возражать, если я налью себе?

Он отпустил мою руку, чтобы пройти к бару.

– Я могу подождать Викторию в холле, – предложила я.

– Составьте старику компанию, – ответил он, наполняя стакан льдом. – Возможно, мне удастся убедить вас пересмотреть некоторые идеи, которые вы вбили в голову моей дочери.

Виктор Гутьеррес по-прежнему улыбался, поэтому до меня не сразу дошел смысл сказанного.

– Прошу прощения?

Он сделал глоток и прикрыл глаза.

– Я прекрасно осведомлен, по какой причине был организован этот званый вечер и кого вы надеетесь здесь встретить. Подозреваю, что не обошлось и без девчонки Эймсов, но ее здесь нет, а вы есть. Простите уж, но я попрошу вас передать мое послание дальше.

Какое еще послание?

– Передайте его и мальчишке Эймсу, – звучало так, словно он делал нам великое одолжение. – Я знаю, что он и моя дочь проводят вместе много времени.

Он еще ни разу не назвал Викторию по имени, всегда только «моя дочь».

– Если вас так волнует, сколько времени Виктория проводит в компании Уокера – или идеи в ее голове, – возможно, вам следует поговорить с ней?

Виктор Гутьеррес с усмешкой покачал головой. Судя по выражению его лица, он находил меня очень забавной.

– Как вы думаете, кто попросил ее танцевать с Уокером Эймсом на том дурацком благотворительном вечере? Она мои глаза и уши.

Он приказал Виктории потанцевать с Уокером?

– В какую игру вы играете? – спросила я.

Зачем направлять свою дочь в объятия Уокера, а потом просить меня предостеречь его?

– Я старый человек, мисс Тафт, – задумчиво произнес Виктор Гутьеррес. – Но я не настолько стар, чтобы забыть о ранах прошлого.

Он мог сколько угодно ходить вокруг да около. Я не была обязана делать то же самое.

– Стерлинг Эймс заделал ребенка вашей внучке. Вы были недовольны этим.

– Она была ребенком! – Он стукнул кулаком по барной стойке, но тут же взял себя в руки. – И не говорите мне, что восемнадцать лет – это уже не ребенок. Вы, Виктория – вы все для меня дети. Моя Ана…

Он замолчал, а я подумала о том, что Виктория сказала о разрыве отношений между ее отцом и его бывшей любимой внучкой.

– Вы хотели, чтобы она обратилась к вам за помощью.

Он хотел, чтобы она умоляла о прощении.

– Я хотел защитить ее! – решительно заявил Виктор. – Прежде всего от самобичевания.

– А теперь вы не хотите даже разговаривать с ней.

– Она отдала нашу кровь.

Отец Виктории поставил свой стакан на стойку, его голос смягчился.

– Я бы взял ее к себе – и ее, и ребенка, обоих. Мы семья. Это то, что мы делаем.

Но Ана не пришла к нему. И тогда я поняла, почему именно это так сильно его задело.

– Ана пошла к Дэвису Эймсу.

– Если бы он не дал ей денег, ее можно было бы образумить, – сказал он мне, не сводя с меня своих темных глаз. – Я умоляю тебя понять это!

– Это было бы куда проще, если бы я знала, чего вы на самом деле от меня хотите.

– Держитесь подальше от моей Аны, – попросил он. – Вы и ваша семья.

Затем Виктор Гутьеррес улыбнулся и положил руку мне на плечо, подняв глаза на лестницу.

– А! – произнес он, когда Виктория спустилась вниз. – Вот и моя девочка.

Глава 45

– Твой отец приказал тебе потанцевать с Уокером Эймсом.

– Я никогда не утверждала обратного. – Виктория едва удостоила меня взглядом, уводя вверх по лестнице от своего отца и приготовлений к вечеринке. – Я сказала, что приглашение Кэмпбелл на первое мероприятие «Белых перчаток» не имело никакого отношения к деловым интересам наших семейств, и это было правдой. А теперь, – продолжила она, приглашая меня в комнату, которая, видимо, была ее спальней, – ты будешь допрашивать меня о Уокере и неприязни моего отца к его семье… – Виктория кивнула на свою кровать, – или взглянешь на это?

Десятки папок, возможно, сотни, были сложены аккуратными стопками.

– Досье, – пояснила Виктория, указывая на стопки папок. – Наш человек очень… дотошен.

Она говорила так, словно у всех есть такой «дотошный человек».

– Это девушки, которых «Белые перчатки» рассматривали в качестве Кандидаток, но отказались от них. Потом идут те, кто составил наш первоначальный список, и, наконец, те, – она указала на последнюю стопку, – кто прошел в финал отбора.

Я потянулась к папке, лежавшей первой на последней стопке, и открыла ее. На меня смотрела улыбающаяся Лили. За фотографией шел отчет – краткая биография, заметки о ее родителях, сведения о ее отношениях, в которых фигурировал только Уокер. За письменным резюме были фотографии из блога «Секреты на моей коже».

Когда-то он был самой большой тайной и самым уязвимым местом Лили.

– Ваш детектив ничего не написал о романе ее отца, – прокомментировала я, просматривая досье.

Виктория пожала плечами:

– Возможно, он не такой уж и дотошный.

Я перевела взгляд с папки Лили на остальные:

– И такие сведения есть обо всех нас? И всех, кого вы рассматривали?

– Дата рождения, история семьи, все известные связи, прошлые и нынешние отношения, а также потенциальные… точки интереса? – Виктория склонила голову. – Да.

Не сказав больше ни слова, я разложила папки по датам рождения. Моя мама сказала, что Ане потребовалось немного больше времени, чтобы забеременеть. Но к декабрю, когда мама объявила Лилиан, что беременна мной, Ана уже тоже носила ребенка. По всем расчетам, он должен был родиться где-то между концом июля и первой неделей сентября.

Я изучила все досье Кандидаток и потенциальных претенденток, родившихся в нужный период. Но не была уверена, что именно ищу. В трех папках говорилось об усыновлении, но там были и копии документов.

– Тебе не приходило в голову, – спросила Виктория, когда я внимательно изучила три папки, – что ребенок Аны мог не знать, что его усыновили? Что, возможно, не существует документов, подтверждающих усыновление?

Учитывая историю с младшим братом Сэди-Грэйс, эта мысль приходила мне в голову.

– А тебе не приходило в голову, – тихо продолжила Виктория, – что этим ребенком может быть Кэмпбелл?

– Что? – Но я хорошенько обдумала эту мысль, и она обрела смысл.

Дэвис Эймс дал Ане денег. По его словам, он пообещал ей еще больше, когда у нее родится ребенок, но она пропала.

Что, если он соврал? Что, если семья уже была им выбрана? Что, если это была его семья?

Я повернулась к папкам, которые отложила, и начала искать среди Кандидаток досье Кэмпбелл.

Как развивались события? Признался бы отец Кэмпбелл своей жене, что ребенок от него? Согласилась бы Шарлотта выдать его за своего?

Это могло бы многое объяснить в отношениях Кэмпбелл и ее матери.

Я открыла досье Кэмпбелл. Мой день рождения был в июле. День рождения Лили – в последнюю неделю августа. День рождения Кэмпбелл – 1 сентября.

– Когда родился Уокер? – спросила я.

В школе он учился на год старше Лили и Кэмпбелл.

– В октябре, – ответила Виктория. – У Уокера и Кэмпбелл разница всего в одиннадцать месяцев.

– Значит, либо их мать забеременела, когда Уокеру было всего пару месяцев от роду, либо…

– Либо, – повторила Виктория, на минуту задумалась, а затем элегантно пожала плечами, – это всего лишь теория, но не единственная, над которой я работаю. Есть еще одна папка, которую тебе следует просмотреть, прежде чем мы присоединимся к остальным «Белым перчаткам» и Кандидаткам в гостевом доме.

Она кивнула на свой комод. Там лежала еще одна папка.

– Почему она не с другими? – спросила я.

– Потому что, – ответила Виктория, – это «Белые перчатки» не вашего года. Ребенку Аны вот-вот исполнится девятнадцать. Он с одинаковой вероятностью может быть как первокурсником, так и второкурсником.

Я открыла папку и увидела девушку с темно-русыми волосами и светло-карими глазами. А потом прочитала ее фамилию.

– Младшая сестра Хоуп. И подруга Нессы. Ее звали Саммер.

– Звали?

Виктория на мгновение затихла, а я вспомнила про секрет Хоуп: «Рак вернулся».

– Саммер стала одной из «Белых перчаток» в прошлом августе. Они с Нессой стали общаться в декабре.

Виктория посмотрела на фотографию Саммер – светлые волосы, карие глаза, совсем как у Аны.

– В марте она умерла.

Шарлотта, Лив, Джулия, Незваная гостья и парни

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Вот правила. – Лив улыбнулась, прижимаясь к Джею Ди. – Кто прыгнет первым, тот побеждает. Кто последний – с того приз.

Едва успев договорить, Лив со всех ног бросилась к краю обрыва. Шарлотта наблюдала за ней. Было что-то прекрасное в этой версии Лив. Что-то дикое.

Что-то, что заставило Шарлотту подумать, что Лив, возможно, прыгнула бы, даже если бы внизу не было воды.

Пока она гоняла в голове эту мысль, Джей Ди и Джулия последовали примеру Лив. Томас Мейсон бросился за Джулией, и на уступе остались только они трое.

Стерлинг и Шарлотта, а между ними Трина.

– Это глупая игра, – сказала Трина.

– Мне что, скинуть тебя? – спросил Стерлинг.

«Кто последний – с того приз». Шарлотта опасалась переменчивого настроения Лив и боялась, что та выполнит свою угрозу. Но тогда Стерлинг останется наедине с этой девушкой.

Он знал, что я буду здесь. Он знал это и все равно привел ее.

Эта мысль пронзила Шарлотту в самое сердце, от нее все похолодело внутри. Она схватила бутылку виски, сделала глоток и подошла к краю.

Но вместо того, чтобы прыгнуть, она нырнула.

Глава 46

За сорок пять минут до начала вечеринки Виктория прервала мои исследования и отвела в гостевой домик. Потому что, конечно же, в поместье Гутьеррес имелся гостевой домик. Когда мы открыли входную дверь, нас встретила полная тишина.

Затем я услышала писк, который почти наверняка принадлежал Сэди-Грэйс.

Виктория даже бровью не повела.

– Они, должно быть, достали ножницы.

Меня это совсем не успокоило.

– Ножницы? – повторила я. – Зачем нам ножницы?

Вместо ответа Виктория провела меня в маленькую (она совершенно точно была меньше предыдущего зала) гостиную. «Белые перчатки» и Кандидатки были одеты только в лифчики и трусики.

Как и было обещано, у одной из «Белых перчаток» в руках блестели ножницы.

– Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, «наряд» предполагает наличие одежды.

Виктория пожала плечами и сняла свое платье.

– Так мы не испортим ее.

* * *

Популярная культура внушила мне, что «упражнения на доверие» обычно заключались в том, чтобы упасть назад и позволить другому человеку поймать тебя. Но в случае с «Белыми перчатками» «доверие», похоже, подразумевало две ключевые вещи: нижнее белье и ножницы.

– Я буду первой. – Кэмпбелл была слишком равнодушной для человека, чьи темно-рыжие пряди стали практически ее фирменным знаком. Она встряхнула волосами. – Они все равно становятся непослушными.

Волосы Кэмпбелл никак нельзя было назвать непослушными. Она завивала их волнами, не выпрямляла – в конце концов, это было озеро, – и это были идеальные волны, в отличие от моих собственных волос, которые имели привычку завиваться в колтуны.

– Кто хочет оказать мне честь? – спросила Кэмпбелл.

Хоуп подняла руку и пошевелила кончиками пальцев. Ей передали ножницы.

– Какие-нибудь особые пожелания? – спросила она у Кэмпбелл, щелкнув лезвиями.

Кэмпбелл невозмутимо улыбнулась:

– Удиви меня.

Все, затаив дыхание, следили, как Хоуп начала расчесывать волосы Кэмпбелл пальцами, а затем – чик!

Темно-рыжая прядь не меньше трех сантиметров длиной упала на пол. А потом еще одна и еще. Вскоре волосы Кэмпбелл элегантным ореолом обрамляли ее лицо.

– Неплохо, – прокомментировала Хоуп и передала ножницы Нессе.

Несса посмотрела на них, проведя пальцем по лезвию.

– Я хочу быть следующей! – объявила Сэди-Грэйс с бодростью человека, у которого явно никогда в жизни не было плохой стрижки.

Если вообще было возможно сделать Сэди-Грэйс плохую стрижку. Этот вопрос остался без ответа, потому что Несса так и не уговорила себя сделать что-то бóльшее, чем просто немного подровнять ей кончики.

Подошла моя очередь, и разговор зашел о том, что делать с моей челкой, которая отросла настолько, что уже не заслуживала такого названия.

– Не сказать, что твоя челка ужасна сама по себе, – сказала мне Виктория. – Но тот, кто ее подстригал, сделал это очень топорно.

Пять минут спустя я была гордой (читай: несколько апатичной) обладательницей новой косой челки.

Кандидатки по очереди позволяли «Белым перчаткам» орудовать ножницами, хотя двое отказались, а третья разрыдалась в ту же секунду, как только лезвия коснулись ее волос. Изменения были несущественными, а какие-то даже незаметными.

Дело было не в прическе или надлежащем внешнем виде. Дело было в доверии.

Лили оказалась последней. Ножницы достались Виктории. Я бросила на нее предостерегающий взгляд. Не важно, какие у Виктории были отношения с Уокером – нравился ли он ей, или ее отец приказал ей сблизиться с ним, или что-то еще. Как бы то ни было, она была не тем человеком, которому я доверила бы Лили, особенно в ее нынешнем уязвимом состоянии.

Виктория обошла Лили кругом, разглядывая ее.

– У тебя длинные волосы, – заключила она.

– Так было всегда, – ответила Лили.

Последовала пауза, а затем Виктория склонила голову набок:

– Ты этого хочешь?

«Я больше не знаю, чего хочу. Или кого», – словно услышала я признание Лили.

Виктория перестала расхаживать кругами и остановилась прямо перед Лили. Они уставились друг на друга, словно в каком-то молчаливом противостоянии.

Лили протянула руку ладонью вверх, и после секундного колебания Виктория передала ей ножницы.

– Это всего лишь волосы, – сказала Лили.

Прежде чем я успела вмешаться, она схватила прядь своих светлых волос и отрезала ее у подбородка.

День труда, 03:38

– Я вылезла! Ты в порядке? Я не наступила на тебя слишком сильно? Я старалась не наступать слишком сильно.

– Со мной все хорошо, Сэди-Грэйс. Теперь уходи.

– Я не брошу тебя здесь!

– Ты должна. Я понятия не имею, где мы находимся, но тебе нужно оказаться как можно дальше отсюда, когда она вернется.

– Может, мне попытаться позвать кого-нибудь на помощь?

– Да. Иди уже!

Четыре недели (и два дня) назад

Глава 47

Я медленно перевела взгляд с длинной пряди волос на полу на Лили, которая продолжала смотреть на Викторию сверху вниз.

– Хоуп, – позвала Виктория. – Не поможешь?

Хоуп шагнула вперед и забрала у Лили ножницы.

– Она классно умеет управляться с волосами, – услышала я шепот «Белой перчатки» рядом со мной. – Правда классно.

Наблюдая за Хоуп, которой «нравится хаос» и которая в данный момент оценивала ущерб, нанесенный Лили собственным волосам, я вспомнила фотографию в досье, которую мне показала Кэмпбелл. Саммер.

Я попыталась представить, каково это – быть Хоуп, потерять сестру. Десять минут спустя Лили украшал боб длиной до подбородка.

– Моя работа на этом закончена, – объявила Хоуп. Она взмахнула ножницами в воздухе, чтобы подчеркнуть это.

Я отважилась взглянуть на Лили. Стрижка выглядела совсем даже неплохо. По-другому, и я глубоко подозревала, что для Лили это было главным.

Когда мы все снова оделись и направились в главный дом на вечеринку, я вспомнила вечер в «Аркадии», когда мы с Кэмпбелл нашли три ключа на стойке парковщиков. «Белые перчатки» уже однажды попытались исключить Лили.

Но это было до того, как мы застукали в лесу ее отца с Аной. До того, как ее семья распалась. До того, как она рассталась с Уокером и бесстрашно отрезала прядь своих волос.

Выберите ее. Ей это нужно больше, чем мне, больше, чем Сэди-Грэйс, может быть, даже больше, чем Кэмпбелл. Выберите ее.

Оказавшись в фойе, я поймала себя на том, что непроизвольно ищу взглядом Ника. Мы договорились, что он встретит меня здесь. Я должна буду сопровождать его. Быть его спутницей. Мы должны будем влиться в тусовку. Болтать. Отпускать саркастические комментарии о тусовках и пустой болтовне.

Но Ника нигде не было видно. Где он? Я безуспешно попыталась подавить желание достать телефон. Экран сообщил мне, что у меня пропущенный звонок и сообщение: два слова – практически, целая новелла, учитывая взгляды Ника на переписку.

Кое-что произошло.

Он не уточнил, что именно. Я сказала себе, что это не имеет значения. Я не особенно нуждалась в том, чтобы он был здесь и держал меня за руку.

Чтобы обнимал меня.

Самое главное, чтобы на эту вечеринку пришла Ана. Тогда я смогла бы поговорить с ней. Без Ника это было бы проще.

Я уже почти убедила себя в том, что рада отсутствию Ника, когда поймала на себе взгляд бабушки с противоположного конца комнаты. Должно быть, она еще не встречала Лили, раз заметила мою косую челку и направилась ко мне через весь зал.

– Сойер, можно тебя на пару слов?

– У меня есть выбор?

Лилиан улыбнулась.

– Я не собираюсь спрашивать тебя об этой челке, – сказала она, взяв меня за руку и уводя в ближайшую нишу. Любой, кто наблюдал за нами, мог бы предположить, что ей очень хочется показать мне картины, висящие на стене, и ничего более. – И я, конечно, не собираюсь спрашивать тебя, что твоя кузина сделала со своими волосами.

Значит, Лилиан видела Лили. Тогда зачем загонять меня в угол?

– Она не просто моя кузина, – пробормотала я в ответ. – И, по-моему, у нее классная прическа.

Бабушка внимательно посмотрела на меня:

– Я чем-то расстроила тебя, Сойер?

– Нет.

– Ты избегаешь меня.

Лилиан говорила прямо, без своих любимых завуалированных намеков, и я поняла, как сильно это ее обеспокоило.

Она не ошиблась. В течение последних двух недель я действительно избегала ее.

– Если это из-за твоей мамы… – начала было Лилиан, но выражение моего лица заставило ее замолчать. – Или твоей тети… – она снова замолчала. – Ну, ради всего святого, Сойер, что все это значит?

Я сделала вид, что изучаю картину перед собой. Это был пейзаж, и, хотя он не показался каким-то особенным, я почти не сомневалась, что подпись в правом нижнем углу должна была что-то значить для человека, разбирающегося в искусстве.

– Я была в Ту-Эрроуз.

Лилиан судорожно вздохнула. Это было самое бóльшее, что она могла позволить себе на людях.

– Ту-Эрроуз – небезопасное место для тебя.

Не знаю, чего я ожидала от Лилиан, но точно не этого. Хотя, учитывая настрой ее сестры и ее вооруженных сообщниц, возможно, так оно и было.

– Ты там выросла, – заметила я, – и у тебя все прекрасно.

– Это, я полагаю, является предметом некоторых споров.

Я повернулась, чтобы посмотреть на Лилиан. Она не спросила меня, встречалась ли я с ее сестрой. Но я знала ее достаточно хорошо и начала подозревать, что она и не собиралась этого делать.

– Ты назвала маму в честь нее. Эллен, Элинор, в сокращении Элли.

Лилиан на мгновение умолкла, и я мысленно вернулась в тот день, когда мы стояли у могилы ее мужа.

– Она была сильнее, тогда, в детстве, – произнесла Лилиан. Со стороны могло показаться, что ее лицо не изменилось, но я уловила перемену в голосе. – Были дни, когда она не ела, чтобы я могла.

Лилиан не назвала сестру по имени – ни Эллен, ни Элли. Она никак не прокомментировала и тот факт, что назвала мою мать в честь нее.

– Твоя сестра голодала из-за тебя, – сказала я, с трудом веря, что моя бабушка когда-то была слабой. – А ты уехала из города и больше никогда не оглядывалась назад.

Лилиан тяжело вздохнула, на этот раз чуть тише.

– Я бы взяла ее с собой, – сказала она. – Я пыталась. Она тебе это говорила?

Эллен этого не говорила, но заявила, что не нуждается в помощи, особенно от своей сестры.

– Она не хотела уезжать с тобой, – предположила я.

– Она не хотела этого, Сойер. Всегда ненавидела, когда я говорила, что собираюсь уехать из этого города, и возненавидела меня, когда я все-таки уехала. Она ненавидела твоего дедушку. Эдвард Олкотт Тафт. Даже звук его имени заставлял ее скрежетать зубами. Она ненавидела меня за то, какой я была рядом с ним. Иногда я даже не уверена, на что она обиделась больше: на то, что я уехала, или на то, что я предложила ей уехать вместе со мной.

– Она не ненавидит Ту-Эрроуз.

Лилиан замешкалась:

– А следовало бы.

Бабушка не раз говорила мне, что я не знаю, каково это – по-настоящему быть бедной. Побывав в городе, где она выросла, я задумалась, была ли бедность единственной причиной, по которой Лилиан захотелось уехать.

Я подумала о Бет, женщине, чьи крики мы слышали. Биологическая мать Оди. Она была моей троюродной сестрой. Учитывая, что наши бабушки были однояйцевыми близнецами, она могла бы с таким же успехом быть мне двоюродной сестрой.

– У твоей сестры было шестеро детей, – сказала я Лилиан. – У нее шестеро детей. Ты знала?

Кто-нибудь из них голодал, чтобы их братья и сестры могли поесть?

– Я сделала все, что могла, для семьи Эллен, Сойер. Видит бог, она сама не позволяет сделать еще больше.

– Должен же быть какой-то способ, – возразила я.

– Моя сестра нашла собственный. – Теперь голос Лилиан звучал ровно. С ее лица исчезла небрежная, деловитая улыбка. – Много лет назад в Ту-Эрроуз процветало насилие. Оно оставило некоторые пробелы в местной… экосистеме.

Потому что это не было чем-то абстрактным.

– Элли… Эллен, она заполнила эти пробелы. Она участвует во всем, что происходит в этом городке, неважно, покупается оно или продается, и получает свою долю.

Например, наркотики. Или секс. Я снова подумала о Бет. Или дети…

– Поверь мне, ты не захочешь вмешиваться в дела моей сестры, – сказала мне Лилиан. – Ладно, сейчас не время и не место…

Бабушка замолчала. Я собралась было напомнить ей, что она сама выцепила меня для разговора, когда увидела причину ее молчания.

Ану Софию Гутьеррес.

Отец Виктории сказал мне, что он в курсе о цели сегодняшнего званого вечера. Означало ли это, что он знал и о том, что Виктория ищет ребенка, или о том, что Ана все-таки придет?

Но самым важным было то, как он отреагирует.

Бабушке потребовалось совсем чуть-чуть, чтобы снова овладеть собой.

– По крайней мере, с ней нет этого мужчины.

У меня не возникло сомнений в том, что под «этот мужчина» скрывалось «этот ублюдок». Учитывая все обстоятельства, было и правда хорошо, что на этот раз Джей Ди решил не появляться.

Виктория начала пробираться сквозь толпу, чтобы поприветствовать Ану. У подножия лестницы к ним присоединилась миниатюрная темноволосая женщина, фигуру которой лишь частично скрывало платье А-силуэта. Я узнала ее по благотворительному вечеру в «Аркадии».

Это мать Виктории. А вот Ана, которая разговаривает с Викторией и матерью Виктории.

Я не осознавала, что направилась в их сторону, пока не почувствовала, как пальцы Лилиан впились в мою руку.

– Не смей, Сойер Энн, – сказала она, ее улыбка вернулась на прежнее место. – Я сегодня здесь только потому, что меня попросила об этом твоя тетя. Светские мероприятия очень важны. Ситуацию нужно уладить. Ты собираешься подойти к ним?

– Это плохо? Или неблагоразумно?

Я удержалась от замечания, что присутствие Лилиан на вечере у Гутьерресов вряд ли положит конец сплетням об этой интрижке.

– Мне сказали, что здесь не ждут определенных гостей, – продолжила моя бабушка. Ей прекрасно удавалось делать вид, будто она не обратила внимание на Ану или на то, как Виктория и ее мать вели ее сквозь толпу.

Если Виктория сможет заставить своего отца поговорить с Аной, возможно, Ана поговорит с нами. Я наблюдала, как мать Виктории поцеловала мужа в щеку и увела его от делового партнера, или знакомого, или друга.

– Не берусь предполагать, но ты пялишься, – сказала мне Лилиан.

Виктор Гутьеррес как раз увидел Ану. Она что-то ему сказала. Он не может отвести от нее глаз. Он делает шаг вперед. Он улыбается.

Все шло на удивление хорошо – вплоть до того момента, когда восьмидесятилетний отец Виктории ласково погладил щеку Аны и рухнул на пол.

Мертвый.

День труда, 03:45

– Сойер? Сэди-Грэйс? Вы здесь? Вы меня слышите?

– Боже… Кэмпбелл! Сюда!

– Сойер!

– Осторожно, яма.

– Что… что ты делаешь в яме? И где Сэди-Грэйс?

– Я сказала ей убежать, и она убежала.

– Зачем?

– Не зачем, Кэмпбелл. А от кого.

Три дня назад

Глава 48

– От всемогущей Виктории по-прежнему нет новостей? – Кэмпбелл сменила позу на нашем причале и вытянулась на солнышке. – А от «Белых перчаток»?

Кэмпбелл сама напросилась в гости и привела с собой Сэди-Грэйс. Лили еще не позабыла хорошие манеры и не стала их прогонять. Правда, она почти ни с кем из нас не разговаривала. Неделю назад у нее был день рождения, который мы отметили весьма скромно (по семейным меркам Тафтов). Лили не хотела праздника. Теперь она молча сидела на краю причала, лицом к озеру. Несмотря на жару, на ней была рубашка с длинными рукавами.

– Кэмпбелл, у Виктории умер папа, – выразительно напомнила ей Сэди-Грэйс.

– Вполне логично, что кое-что пришлось отложить, – добавила я.

Например, посвящение в «Белые перчатки» или наши поиски ребенка Аны.

Кэмпбелл поймала мой взгляд и поняла, о чем я. Сэди-Грэйс, стоявшая между нами и Лили, выполнила вращение.

– Ты сейчас сделаешь пируэт прямо с этого причала, – сказала ей Кэмпбелл.

– Не сделает, – проговорила Лили, даже не оглянувшись.

Кэмпбелл бросила на нее быстрый взгляд.

– Лили не взбесится, если я спрошу, слышали ли вы новости об Ане? – спросила она у меня.

– Лили не взбесится, – ответила всегда верная Сэди-Грэйс.

– Ее боб говорит обратное, – возразила Кэмпбелл.

Сэди-Грэйс уперла руки в бока.

– Если бы боб умел говорить, он бы говорил по-французски.

– Так что там про Ану? – вмешалась Лили, по-прежнему не отрывая глаз от воды.

– Она была указана в завещании мистера Гутьерреса, – сообщила Кэмпбелл. – Сорвала куш. Для других внуков организован трастовый фонд, но Ане он оставил половину своего состояния. Напрямую.

Я вспомнила ту ночь на Острове Короля, когда мы хоронили, сжигали секреты и делились ими.

– Виктория сказала, что ее нет в завещании ее отца.

– Насколько я слышала, – небрежным тоном ответила Кэмпбелл, – она там действительно не указана. Как и ее мать. Полагаю, что о них должны будут позаботиться сыновья мистера Гутьерреса, но…

Но посмотрим, что из этого выйдет.

– Значит, теперь Ана обеспечена до конца жизни, – Лили встала, и ее руки исчезли в длинных рукавах. Должно быть, она кипела от ярости, но не показывала этого. – Может, тогда она вернет нам все те деньги, которые дал ей мой отец.

Я попыталась уловить в ее голосе хоть какой-то намек на эмоции, но их там просто не было.

– Я поговорила со своим дедушкой, – внезапно сказала Кэмпбелл. – О ребенке Аны.

– Нам не обязательно обсуждать это сейчас, – сказала я Лили, не уверенная в том, что она в состоянии продолжать разговор об Ане.

Лили повернулась и посмотрела на меня:

– Я не против.

Отчасти я была рада тому, что упоминание имени Аны больше не причиняет ей боль. Но в то же время я не могла отделаться от мысли, что боль – это система предупреждения организма и, значит, мы должны ее чувствовать.

Только так ты понимаешь, что слишком вовлечен.

– Что сказал твой дедушка? – спросила я Кэмпбелл, следя за Лили и стараясь не сильно погружаться в свои мысли. Например, о Нике, который так и не сказал мне, почему он бросил меня на той вечеринке у Гутьерресов.

– Великий Дэвис Эймс рассказал мне ту же историю, что и тебе, – ответила Кэмпбелл. – Он заплатил Ане. Она исчезла. Он понятия не имеет, что случилось с ребенком.

– Может быть, его или ее усыновила какая-нибудь замечательная семья? – предположила Сэди-Грэйс, вытягивая ногу вверх почти до самого уха. – И у него теперь очень пластичная старшая сестра?

Очевидно, она думала о себе и малыше Оди, но я вспомнила другую старшую сестру. Хоуп.

– Забавно, что ты упомянула об этом, – сказала я Сэди-Грэйс. – Я пересмотрела досье «Белых ператок» и обнаружила…

Я рассказала им о Саммер. О ее светлых волосах и карих глазах, о раке, о дате ее рождения.

– Это была единственная идея, которая пришла тебе в голову? – Кэмпбелл спросила меня таким тоном, словно я должна буду заплатить за то, что я не упоминала об этом раньше.

– Нет, – ответила я, но нужно было как-то заставить себя обратить в слова другую теорию, предложенную Викторией.

К счастью, мне не пришлось этого делать.

– Это могла быть я, – объявила Кэмпбелл, наконец-то привлекая пристальное внимание Лили к нашему разговору. – Вряд ли бы мой дедушка признался, если бы это было так.

– Ты?! – Сэди-Грэйс комично вытаращила глаза.

– Уокер всегда был папиным любимчиком, – сказала Кэмпбелл, глядя на Лили, хотя и обращалась к Сэди-Грэйс. – Я должна была быть маминой любимой дочкой.

– Его и ее, – повторила я когда-то сказанные мне ею слова. – Как полотенца.

– Но… – Кэмпбелл растягивала слова, – мы с мамой всегда были как масло и вода, как кошка с собакой, – для описания наших отношений подойдут любые поговорки о конфликтах. Она обожает Уокера. Но не меня. Скоро мой день рождения, а она молчит.

– Ты думаешь, твоя мама забыла о твоем дне рождения? – просила Сэди-Грэйс, широко распахнув глаза.

– Честно говоря, сейчас я меньше всего думаю о маме и моем дне рождения, – сказала Кэмпбелл ровным голосом.

– Ты сомневаешься, действительно ли ты ее дочь, – я сразу перешла к сути.

– Может, и нет, – выпалила Кэмпбелл. – Может, я просто дочь своего отца. Это объяснило бы некоторые вещи, включая нашу с Уокером близкую разницу в возрасте.

– И почему ты… – Сэди-Грэйс начала это предложение, но не закончила.

– Не по душе собственной матери? – подсказала Кэмпбелл. – Я всегда считала, что она по уши влюбилась в Уокера в тот день, когда он родился, а я появилась на свет почти сразу за ним и на меня просто не хватило гормона окситоцина, который связал бы нас с ней.

– А что насчет Буна? – внезапно спросила Сэди-Грэйс. – Он тоже подходящего возраста. Твой отец и его мама – близнецы. И он гораздо более подвержен травмам, чем вы.

Мне совсем не хотелось знать, какие именно травмы нанесла Буну Сэди-Грэйс.

– Я собираюсь сменить тему, – сказала Кэмпбелл Сэди-Грэйс, – пока тебя не понесло. Нам не нужны подробности. Итак, если кому-то из вас интересно, я планирую грандиозную вечеринку по случаю своего дня рождения, но она будет настолько грандиозной, что потребуется несколько месяцев подготовки и поэтому состоится позже моего настоящего дня рождения, когда это лето и вся эта драма сотрутся в памяти. – Кэмпбелл не дала нам возможности ответить и снова сменила тему. – А теперь, кто хочет услышать последние новости о Леди озера?

Я заметила, что Лили поежилась, но явно не от холода. На улице было настоящее пекло, и все мы изнемогали от жары в купальниках.

– Какие новости? – тихо спросила Лили.

– Мой «друг» из офиса шерифа сказал, что они приглашают судебного скульптора.

Кэмпбелл ждала нашего ответа.

Сэди-Грэйс подняла руку:

– Могу ли я знать, кто такой судебный скульптор?

– Это зависит от обстоятельств, – застенчиво ответила Кэмпбелл. – Хотите, я покажу вам пошагово, как можно воссоздать лицо по черепу?

Шарлотта, Лив, Джулия, Незваная гостья и парни

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

– Кто последний – с того приз, – Лив бросила игривый взгляд на Стерлинга. – Это будешь ты? Или… – она протяжно произнесла это слово, – она?

Они все были в воде. Стерлинг и местная девушка спрыгнули вместе.

«Я не могу сказать этого», – подумала Шарлотта.

В этот раз она была рада, что Джулия смогла прочитать ее мысли.

– Мой брат упал в воду за секунду до нее, – она посмотрела на новенькую. – Значит, последняя – ты, солнышко.

Джулия перевернулась на спину.

– Ты первая спрыгнула с обрыва, Лив. Каковы правила и какой приз?

– Мы все возвращаемся наверх, – решила Лив, оттолкнув Джея Ди и направляясь к берегу. – А ты, новенькая… давай посмотрим, как ты умеешь держаться на воде.

Глава 49

– Я беспокоюсь о Лили.

Мы с Ником лежали на носу его лодки, переплетя руки и ноги, мои волосы были влажными от озерной воды. Я видела капельки пота у него на груди и чувствовала, как они стекают по моей коже.

Он легким движением провел пальцами по моему животу.

– Больше, чем обычно?

– После того, как Кэмпбелл и Сэди-Грэйс ушли, Лили опять засунула в уши наушники.

Он переместил свою руку на мою поясницу, и это было единственное, что позволило мне продолжить.

– Она снова и снова, на повторе, слушает аудиозаписи со своими родителями.

– А ты здесь, – заметил Ник. – Со мной.

Я все больше времени проводила на лодке. С ним. Напоминание было не таким приятным, как его прикосновения. Я перекатилась на него, положив обе руки ему на грудь.

– Я перестану говорить.

Ник просунул большой палец под лямку моего купальника.

– Я не просил тебя об этом.

Он никогда этого не делал, давая мне возможность выговориться. К этому моменту я была совершенно уверена, что могла бы сказать ему, что кое-кто из представителей высшего общества на самом деле был тигром в человеческом обличье, а он бы просто пробормотал: «Кто бы сомневался».

– Что, если родители Лили знали Леди озера? – спросила я Ника. – Что, если они имели какое-то отношение к ее смерти?

Почему-то было легче задать эти вопросы ему, чем себе самой.

Ник задумался, а потом ответил:

– И что тогда?

Я глубоко вздохнула:

– Не знаю.

Он так пристально посмотрел на меня, как будто пытался запомнить мое лицо.

Я решила сосредоточиться на разговоре, а не на его внимательном взгляде.

– Лили… такое ощущение, что она больше не живет в собственном теле. Она просто замкнулась в себе. Но я не могу отделаться от мысли, что, если что-то произойдет, она сорвется.

– Ладно, – спокойно ответил Ник. – Допустим, Лили сорвется. Выйдет из себя. Психанет. На что это будет похоже? Это действительно будет конец света?

Я не знаю.

– Что-то я устала от разговоров, – сказала я ему.

Ник не стал спорить. Как и всегда. Вместо этого он притянул меня к себе, чтобы поцеловать, и подождал, пока я сама преодолею дистанцию. Наверное, мне следовало отстраниться. Наверное, мне следовало уйти.

Но я растворилась в поцелуе и в нем.

Мы заснули. А проснулись оттого, что над нами стояла девушка.

– Ты это имел в виду, когда сказал, что тебе «нужно поработать»? – спросила она Ника.

Кто, черт возьми, она такая?

Мой мозг уже выдавал ответы, ужасные ответы о том, почему другая девушка может искать Ника, и я вскочила на ноги. Вспомнила сообщение, которое он прислал мне в ночь вечеринки у Гутьерресов.

«Кое-что произошло».

Если бы это было просто физическое влечение, если бы я не разговаривала с ним, не доверялась ему – это не было бы проблемой.

Надо было думать головой, Сойер. Надо было думать, черт тебя дери.

– Что за фигня? – Ник вскочил на ноги.

Я смотрела на девушку.

Какая же я глупая! Я должна была просто вернуть долг. Это все просто показуха. Просто физическая близость.Просто разговоры. Но тогда почему так больно?

– Джесси! – Недовольный голос Ника едва пробивался сквозь шквал упреков, который я обрушила сама на себя.

Люди смогут причинить тебе боль, только если ты сам им это позволишь.

Я схватила свои ключи и туфли и повернулась уйти, когда до меня вдруг дошло, что за имя он произнес и каким знакомым было его раздражение.

– Джесси, – я встала лицом к Нику. – Твоя младшая сестра?

– А ты, должно быть, его девушка. – Джесси широко улыбалась. Теперь, когда ей в спину больше не било солнце, я смогла увидеть, как сильно они похожи. И какая она молоденькая.

– Она не моя девушка, – произнес Ник.

Это не должно было так сильно меня задеть. На самом деле мне не на что было обижаться.

Он прав. Я не его девушка.

– Сойер… – начал Ник, затем отступил. – Подожди меня у моей машины, Джесс.

Сестра Ника посмотрела на нас обоих, затем пожала плечами и напоследок бросила ему язвительно:

– Как скажешь, старший братец. Я всегда восхищалась твоей «трудовой» этикой.

– Острячка, – проворчал он, когда она повернулась и упорхнула прочь.

– Мне пора, – сказала я, как только Джесс ушла. Я не дала ему возможности ответить и была на полпути к краю лодки, когда его голос остановил меня.

– Ты так и не спросила меня, почему я не пришел на ту вечеринку.

Я подавила порыв повернуться и снова посмотреть ему в лицо.

– Мне все равно.

– И это странно, – ответил он с насмешкой. – Потому что тебе совершенно точно было не все равно, когда появилась Джесси. До того как ты поняла, что она моя сестра.

В его голосе было столько самодовольства, что мне все-таки пришлось повернуться.

– Кретин.

Ник воспринял это как комплимент.

– В тот вечер я не пришел, потому что возникли проблемы с Кольтом.

Его брат.

– Он…

– С ним все в порядке. Он по-прежнему в коме. Его по-прежнему нет там, где он должен быть, и иногда я думаю об этом, когда смотрю на тебя.

Я не имела никакого отношения к тому, что Кольт оказался в коме. Я не помогала скрыть это преступление. Но я была тем, кем была, и моя семья была тесно связана с семьей Эймсов на протяжении нескольких поколений.

– И еще я думаю, что, если бы Кольт был здесь, он бы назвал меня идиотом.

Я сглотнула:

– Из-за того, что был с такой девушкой, как я?

– Таких девушек, как ты, больше нет, – сказал Ник. – Вы не похожи на других людей, мисс Тафт.

Он называл меня так, только когда хотел разозлить, так почему же мне казалось, что на этот раз было по-другому? Почему я не могла выкинуть из головы его слова?

– Мне пора.

– Правда? – Ник подошел ближе. – Сначала скажи мне одну вещь, Сойер. Почему ты так сильно переживаешь за остальных, так преданно и горячо любишь всех, от бабушки и Лили до проклятой Кэмпбелл Эймс, но не можешь признаться в своей ревности, когда дело касается меня?

У меня внезапно пересохло во рту. По коже побежали мурашки.

– Это была не ревность.

Это было предупреждение о том, что наши отношения, чем бы они ни были, могли в любой момент закончиться.

Я заставила себя развернуться обратно к берегу и отойти от него на шаг, потом еще на один.

– Ты как-то рассказывала мне, – тихо произнес Ник, – что после смерти твоего дедушки твоя мать стала носить все черное, а твоя тетя сбежала.

Это прозвучало так неожиданно, что я остановилась и ответила:

– Почти на год.

Ник направился ко мне. Я слышала его шаги, но не оборачивалась, пока он не остановился прямо у меня за спиной.

– Ты думаешь, что похожа на свою мать, – сказал он мне. – А Лили – на свою, но все наоборот. Это она замкнулась в себе. А ты убегаешь.

Он говорил мягким тоном, но в словах сквозила жестокость. «А ты убегаешь».

– Я не убегаю! – огрызнулась я. – Я ведь еще здесь, разве нет?

Я все еще жила с семьей моей матери, несмотря на то, что все покатилось к чертям собачьим. Я была здесь, с ним, сейчас.

Я не убегаю. Я не боюсь.

Словно в ответ на мои мысли, Ник поднес руки к моему лицу и провел ими по моим волосам. Он поцеловал меня, грубо в этот раз, так, что все остальные мысли вылетели у меня из головы. Сосчитай до семи. Его прикосновение стало нежным. Губы оторвались от моих и мгновение спустя снова легонько коснулись их. И тут он снова заговорил:

– Ты так боишься, что тебя бросят, что живешь одной ногой за дверью. Вот почему ты не говоришь с Лили о ее состоянии, хотя и беспокоишься о ней. Черт, да именно поэтому ты так хочешь найти ребенка Аны! «Ребенок номер два из пакта о беременности» – это твой запасной план. Запасная семья.

– Это неправда!

– Да ну? – Ник снова коснулся моих губ своими. – Тогда почему ты не скажешь Лили, как сильно волнуешься?

Он посмотрел на меня так, что мне пришлось посмотреть ему в глаза.

– Почему ты так быстро поверила, что Джесси – не моя сестра?

– Я не собираюсь обсуждать это. – Я прижалась губами к его губам.

Он поцеловал меня в ответ, но очень быстро.

– А что, если я скажу тебе, что не хочу, чтобы ты убегала?

«Не будь дурой, не позволяй ему стать для тебя важным, – прошептал голос внутри меня. – Ты чертовски хорошо знаешь, что так будет лучше».

– Что, если я скажу тебе, что мне больше не нужна твоя помощь, чтобы организовать участие Джесси в Бале Симфонии? Что, если я скажу, что ты вернула свой долг?

Я замерла, напрягшись всем телом.

– О чем ты говоришь?

– Мне вот уже несколько недель, как не нужно играть по правилам высшего общества, – сказал мне Ник. Его голос был таким же мягким, как и прикосновения, но и то и другое обжигало. – Твоя бабушка сказала мне, что позаботится об этом. Оказывается, она питает слабость к девушкам из низов, но с возвышенными стремлениями.

В этих словах не было ничего пугающего. Но тогда почему меня сковал леденящий душу страх?

– Когда? – спросила я, и он понял, о чем я спраши-ваю.

– На благотворительном вечере в «Аркадии». Пока тебя не было.

Это был первый раз, когда мы появились на людях вместе. Несколько недель назад. Перед Четвертым июля. Еще до того, как мы…

Я отступила назад, избегая его прикосновений. И его самого.

– Видишь? – Голос Ника был таким тихим, что его почти заглушил внезапный порыв ветра. – Когда все становится реальным, ты бежишь.

– Ты врал мне!

Он посмотрел на меня:

– Ты отдаляешься не из-за этого.

Я покачала головой, чувствуя себя загнанной в угол и пойманной. Меня пронзало ощущение, что вот-вот должно произойти нечто ужасное. Или уже произошло.

– Мне нужно идти. Я сказала тете Оливии, что буду дома к ужину. И Лили…

– Лили выпало много испытаний, – сказал мне Ник. – Но мы оба знаем людей, которые сталкивались с проблемами и похуже. Она справится с этим. Не делай из нее причину, по которой уходишь отсюда и от меня.

Я хотела бы сказать еще что-нибудь. Я хотела бы, чтобы Ник ошибался. Но он был прав.

– Мне нужно идти, – повторила я.

– Я не собираюсь бежать за тобой. Если ты, черт возьми, слишком боишься этой реальности, если я не стал для тебя что-то значить, если мне придется притворяться, что между нами ничего нет, только чтобы ты осталась, тогда уходи.

Уходи.

– Я устал притворяться, Сойер. Если ты слишком труслива, чтобы остаться, больше не возвращайся! – крикнул он мне вслед, когда я сбегала с лодки.

Глава 50

«Мне нужно идти». Я снова и снова прокручивала в голове слова, которые сказала Нику. Я съела половину ужина, когда вспомнила, что он ответил: «Больше не возвращайся».

– Лили, милая, ты почти ничего не поела, – внимание тети Оливии, к счастью, было сосредоточено на ее дочери. Внимание Лилиан тоже. Ни одна из них не догадывалась о том, что со мной что-то происходит. – Может, принести тебе еще чего-нибудь?

Сидевшая рядом со мной за столом Лили взяла нож для стейка и начала аккуратно нарезать мясо. Она наколола на вилку нежный кусочек.

– Я слышала, местные власти приглашают судебного скульптора, – сказала она чопорно, почти как прежде, и промокнула губы салфеткой. – Чтобы опознать тело, которое мы нашли.

Я мысленно приказала себе сосредоточиться на этом разговоре. Реакция тети Оливии была вполне предсказуемой.

– Лили! – в ужасе воскликнула она. – Мы не обсуждаем судебную экспертизу за обеденным столом!

– Правильно, – вмешался Джон Дэвид. – Если мне нельзя, даже в вежливом тоне, говорить о зомби, поедающих собственную плоть, то вам нельзя говорить о мертвых людях.

Собственно, на этом все и закончилось. Тетя Оливия не казалась встревоженной. Тот факт, что Леди озера скоро обретет свое лицо, не вызывал у нее особого беспокойства. В ее поведении не было ничего необычного.

Если не считать того, что тем же вечером она пригласила дядю Джея Ди.

Ему не разрешали заходить в дом – Лилиан запретила. Поэтому он сидел на веранде за домом, разговаривал с Джоном Дэвидом и ждал Лили.

Я невольно задумалась, как бы отреагировала на Ника, если бы Джей Ди отнесся ко мне иначе? Многое во мне сформировалось под влиянием мамы. А что дал мне он, кроме своего семени?

Прошло три часа. Лили все еще была у себя, а ее отец по-прежнему сидел на веранде. Я перестала задаваться вопросами и прокручивать в голове разговор с Ником.

Почти.

Потому что в голове продолжали звучать слова Ника о том, что я не могу заставить Лили сказать что-нибудь, сделать что-нибудь, почувствовать что-нибудь, потому что боюсь ее потерять.

«Черт, да именно поэтому ты так хочешь найти ребенка Аны!»

И вот Джон Дэвид ушел спать. Тетя Оливия перестала приходить и уговаривать Лили выйти к отцу.

Я вдруг оказалась у двери Лили. Она почувствовала мое присутствие.

– Я не хочу с ним говорить, – сказала она.

– Знаю. Но я хочу.

Последний раз я разговаривала с Джеем Ди Истерлингом в больнице, в ту ночь, когда мы с Лили узнали о его романе на стороне. Тогда он сказал мне, что сейчас не время и не место обсуждать наши отношения, но с тех пор не предпринял ни одной попытки связаться со мной.

– Привет, папочка.

Лили взяла меня за руку и сжала ее чуть крепче, произнося эти слова.

Я настояла. Она позволила мне. Она осталась.

– Лили! – Джей Ди улыбнулся. – Милая, я так по тебе скучал. Спасибо, что…

– Разговариваю с тобой? – Голос Лили слегка дрожал.

Она отпустила меня и оперлась обеими руками о перила веранды.

– Я здесь не для того, чтобы разговаривать с тобой. Может быть, когда-нибудь я буду готова к этому. А может, и нет. В отличие от Сойер.

– Что Сойер, милая?

– Сойер готова поговорить с тобой, – уточнила я.

Он был приветливым человеком. Он относился ко мне с любовью – как к своей племяннице. Но теперь?

– Я правда не думаю…

– Я иду только в комплекте с Сойер, – бесцветным голосом сказала Лили, глядя на воду внизу. – Ты можешь поговорить или с обеими своими дочерями, или ни с одной из них.

Отец Лили выпрямился в кресле. Видимо, он до самого этого момента лелеял надежду на то, что я не рассказала Лили правду о своем происхождении.

– Все так сложно… – Джей Ди бросил многозначительный взгляд на дом.

Тетя Оливия наблюдала за нами через окно кухни.

– Мне не нужен отец, – сказала я ему. – Тем более ты оказался так себе папочкой.

– Он был хорошим, – тихо произнесла Лили. – Когда-то.

Похоже, это задело его больше всего.

– Милая, ты не понимаешь…

Лили поняла достаточно. Она согласилась спуститься со мной сюда, чтобы я смогла хоть как-то наладить с ним отношения. Но оказавшись так близко к человеку, который был моим отцом, я вдруг поняла, что на самом деле у меня нет никакого желания спрашивать его, как ему удавалось столько времени притворяться, что я всего лишь его племянница.

Я не могла просить его исправить то, что было не так со мной.

И поэтому я спросила его совершенно о другом – ради Лили.

– Что тебе известно о Леди озера?

Лили продолжала слушать те аудиозаписи. Ей нужно было знать ответ, а мне нужно было подтолкнуть ее, чтобы доказать, что я справлюсь.

– О ком? – Замешательство Джея Ди было неподдельным, хоть и мимолетным.

– О Леди озера, – повторила я.

Лили крепче вцепилась в перила.

– О теле, которое мы нашли.

Дальше была просто моя догадка.

– Из-за нее тетя Оливия позвонила тебе, потому что за ужином Лили упомянула о судебном скульпторе.

Однако никакой видимой реакции не последовало.

– О той, – продолжила я, – кем тетя Оливия тебя шантажирует.

Я видела, как крутятся шестеренки в его голове, и смогла точно определить момент, когда он решил улыбнуться и покачать головой, словно я несла чушь.

– Сойер, я…

– Солги ей, – тихо сказала Лили.

Она повернулась к нам, но смотрела вниз, на деревянный пол веранды.

– У тебя это хорошо получается.

Этот выстрел оказался верным. Он попал точно в цель. Джей Ди опешил.

– Я знаю, что ты не любишь маму. – Стоило ей начать, и Лили уже не могла остановиться. – Может, и никогда не любил. Но любил ли ты меня?

Я видела, как барьер, который она воздвигла вокруг себя, начал давать трещину.

– Больше всего на свете! – ответил ее отец. – Все, что я делал, я делал для тебя, Лили. Ради тебя и Джона Дэвида я готов на все! Вы – мой мир.

– Ой, – пробормотала я, ошибочно полагая, что, если отнестись к его словам с пренебрежением, они не сделают больно.

– Тогда расскажи нам о теле, – прошептала Лили. – Или расскажи нам о шантаже. Расскажи хоть о чем-нибудь, что будет правдой!

– Я люблю тебя. – Он посмотрел на нее так, словно она была самым драгоценным существом на этой планете, затем повернулся ко мне. – И, Сойер, ты мне тоже небезразличена. Очень. Вот почему я прошу тебя просто оставить все как есть. Эта семья и так прошла через многое. Я заставил эту семью пройти через многое.

– И продолжаешь это делать! – сказала Лили, и эмоции, прозвучавшие в этом коротком предложении, застали меня врасплох. Это была та самая Лили, которая била кулаками стену. Это была та самая злость, которую нельзя выдать за что-то другое.

Это было то, что она все это время держала внутри себя.

– Спроси меня о чем-нибудь другом, – взмолился Джей Ди. – Лили, если хочешь узнать что-то еще, что угодно, просто спроси.

Я думала, что она развернется и уйдет обратно в дом. Она пришла сюда ради меня, но уже стало ясно, что я больше ничего здесь не добьюсь.

Но Лили вдруг спросила:

– Как долго длится ваш с Аной роман?

Это был именно тот разговор, которого она не хотела. Я пожалела, что не могу защитить ее от этого. И почти пожалела, что надавила на нее.

– Мы познакомились, когда тебе было двенадцать, – Джей Ди ответил быстро и четко. Я инстинктивно поняла, что это правда. – Но мы сблизились только спустя несколько лет.

– Как долго ты ей платил?

– Тебе не нужно этого знать.

Лили невозмутимо смотрела на него, пока он не ответил.

– С тех пор, как тебе исполнилось двенадцать.

Осознание пришло через секунду. Джей Ди Истерлинг только что признался, что давал Ане деньги еще до начала их отношений.

Насколько мне было известно, мама за все время не получила от него ни цента.

– За что ты ей платил? – спросила я. – Если вы только познакомились, зачем нужны были деньги?

Джей Ди промолчал. Лили с отвращением покачала головой – он не мог даже ответить на этот вопрос.

– Я больше не плачу Ане, – наконец сказал он, стараясь придать своему голосу твердость.

Но, учитывая то, что рассказала нам Кэмпбелл о завещании Виктора Гутьерреса, его намерения были мне предельно ясны. Лили тоже это поняла.

– Хочешь узнать еще что-нибудь? – спросила она меня.

Я была на грани того, чтобы сказать «нет», сказать Джею Ди Истерлингу, что мне больше ничего от него не нужно. Но это было бы неправдой.

Потому что я хотела задать ему еще один вопрос. И он мог дать мне ответ, несмотря на то, что отказался говорить про труп и шантаж и не собирался признавать меня своей дочерью.

– Ты сказал, что познакомился с Аной, когда Лили было двенадцать. Где она была до этого? Она тебе что-нибудь рассказывала? Куда она уехала, когда покинула этот город?

Джей Ди не стал пытаться отвертеться от ответа. В этот раз он не попытался отделаться от меня.

– Я точно не знаю, Сойер. Она упомянула что-то о том, что во время беременности провела некоторое время в маленьком городке у озера, а после этого много путешествовала. Швеция, ведь ее мать была шведкой. Нью-Йорк. Калифорния. Париж. Главное, подальше от этих мест.

Тетя Оливия мыла посуду. Руками, хотя у нас была посудомоечная машина. Но так она могла стоять у окна и наблюдать за нами.

А так как створка была чуть-чуть приоткрыта, еще и слышать каждое наше слово.

Джей Ди снова заговорил с Лили. Я больше не слушала их, потому что мои собственные мысли были такими громкими, что заглушали любые звуки. Приоткрытая створка. Слышать каждое слово. Я вспомнила нашу маленькую поездку с Сэди-Грэйс и Буном. Мысленно представила перед собой Эллен.

Я слышала через открытое окно, как кричала в схватках Бет, внучка Эллен.

Лилиан сказала мне, что ее сестра была причастна ко всему, что покупалось или продавалось в их городке.

Простая, но суровая правда: Эллен намеревалась продать ребенка Бет Грир. Только тогда мне почему-то даже в голову не пришло, что новорожденный братишка Сэди-Грэйс мог быть не первым ребенком, которого продала Эллен.

По словам Джея Ди, во время беременности Ана провела какое-то время в маленьком городке у озера. Этот факт затмил все остальные мысли в моей голове.

– Маленький городок у озера.

Должно быть, я произнесла это вслух и громко, потому что Лили и ее отец удивленно уставились на меня. Я взяла себя в руки.

– Как назывался тот городок?

Джей Ди заявил, что понятия не имеет.

В отличие от меня. По крайней мере, мне хотелось думать, что я права и тот городок назывался Ту-Эрроуз.

День труда, 03:47

– Сойер, ты же понимаешь, что это звучит, как будто у тебя паранойя? Или бред?

– Да пошла ты, Кэмпбелл!

– По-моему, так не общаются с тем, кто только что тебя спас.

– Я не параноик, и я не брежу.

– Ну ладно-ладно… я просто сказала. Я знаю эту так называемую «похитительницу» всю свою жизнь. Она не способна даже не ту вилку за столом взять, не говоря уже о том, чтобы подмешать наркотики парочке Дебютанток, а потом бросить их в яму.

– Не буду даже спорить с тобой, Кэм. Но это именно она бросила нас сюда. И что-то подсказывает мне, что, получив все, что ей хотелось, она собиралась похоронить нас здесь заживо. Так что нужно поскорее убираться из этого места.

– А ты хоть знаешь, где мы?

– Просвети меня.

– Мы на Острове Короля. И лучше бы нам оказаться подальше отсюда, когда начнется шторм.

Двенадцать часов назад

Глава 51

После визита отца Лили прошло два дня, и за это время она не произнесла ни слова. Я была близка (и не раз) к тому, чтобы рассказать ей о своих подозрениях по поводу Аны, Ту-Эрроуз и близняшки нашей бабушки, но так и не решилась.

Я видела трещину в барьере, который она воздвигла между собой и остальным миром, но не знала, что произойдет, когда он рухнет. Мне совсем не хотелось быть тем человеком, который сломает ее.

Чертов Ник! Будь он проклят за то, что оказался прав. И за то, что он был единственным человеком, которому я хотела позвонить. Но он сказал мне больше не возвращаться.

После такого вряд ли стоило бы надеяться, что он возьмет трубку.

«Я устал притворяться».

– Ты не видела свою кузину? – спросила меня тетя Оливия.

После визита Джея Ди она, по словам Лилиан, была «немного не в себе». В переводе: всеми силами стремилась к семейному единению. Наши дни были заполнены разнообразными развлечениями: водные виды спорта, мини-гольф в яхт-клубе, пикники, сморы ^[43], истории о привидениях, полуночные киномарафоны, – все что угодно, лишь бы тетя Оливия могла притворяться, что Лили не молчит и ей не грозит тепловой удар из-за того, как она одета.

– Пойду поищу ее.

– Я подумала, что мы могли бы все вместе покататься на тюбингах! – крикнула мне вслед тетя Оливия. – В той бухте, которая так вам нравится. Как там она называется?

В фирменном стиле всех женщин семейства Тафт моя тетя сама же и ответила на свой вопрос:

– Королевская бухта!

Я нашла Лили в нашем платяном шкафу, где она пряталась от своей матери.

– И где кладовка, когда она так нужна? – сказала я, но тут увидела, что она что-то держит в руках.

Телефон. Я подошла ближе и поняла, что это мой.

– Лили? – Она повернулась ко мне. Ее темно-карие глаза встретились с моими. – Тебе пришло сообщение. Даже три.

Лили протянула мне телефон.

Первой, пусть и абсурдной, мыслью было: это Ник. Вторую нельзя было облечь в слова. Внутри у меня все похолодело, и я взяла телефон.

После более чем месячного молчания «Белые перчатки» вышли на связь. Три сообщения. Роза, змея, потом текст.

Кандидаток много. Избранные наперечет. Тебя выбрали. Сегодня в полночь, Остров Короля.

Пока я стояла и читала, пришло четвертое сообщение, в котором было всего одно слово:

Посвящение.

– Каждая «Белая перчатка» выбирает себе замену, – сказала Лили. – Держу пари, Виктория выбрала тебя, а может, это Хоуп. Кто-то наверняка выбрал Кэмпбелл, а Несса, по-моему, Сэди-Грэйс.

Я не стала спрашивать, получила ли Лили сообщение. В этом не было необходимости.

– Как глупо, – тихо сказала она. – Я так сильно этого хотела.

Лили проглотила вставший в горле ком.

– Даже когда перестала хотеть все остальное.

– Это ничего не значит, – сказала я ей. – Я никуда не пойду.

– Еще как значит, – возразила мне Лили и принялась снимать одежду с вешалок. – И ты пойдешь!

За все лето я ни разу не распаковала свою сумку для озера. Просто меняла грязную одежду на чистую, а все остальное – купальники, шлепанцы, туалетные принадлежности – валялось в сумке. Лили же, наоборот, распаковывала свою сумку каждые выходные.

И сейчас она собирала вещи.

– Прекрати!

– Моя мама сбежала, когда была на год младше, чем мы сейчас, – Лили обращалась не ко мне, а к своей узорчатой сумке. – Ты знала об этом, Сойер? Я была не в курсе, пока твоя мама не проговорилась Четвертого июля. Когда моей маме было семнадцать, она покинула дом, общество – оставила все – и сбежала больше чем на полгода. А вернулась уже другим человеком.

– И что?

Лили застегнула молнию на сумке.

– Я готова стать другим человеком, Сойер.

Я потянулась за своей собственной, уже собранной сумкой.

– Я пойду с тобой. Забудь ты о «Белых перчатках»! У нас будет свое тайное общество из двух человек.

Лили долго молчала, затем выдавила из себя шесть слов:

– Это не то, чего я хочу.

Она словно ударила меня. Как тогда на Острове Короля ударила кулаком по стене полуразрушенного дома.

– Не делай этого, – попросила я ее.

– Если я останусь, – тихо ответила Лили, – то сделаю то, о чем потом пожалею.

Сказать, что тетя Оливия разозлилась, обнаружив отсутствие Лили, было бы сильным преуменьшением. Она потребовала, чтобы я сказала ей, куда ушла Лили, но я не знала. Вмешалась Лилиан.

Я по-прежнему ничем не могла им помочь.

– Ты знаешь, когда она вернется? – продолжала допрашивать меня тетя Оливия. – Но ты должна! Лили все тебе рассказывает!

Эти слова ранили меня в самое сердце. Очевидно, что не все. Больше нет.

– Она взяла с собой сумку, – ответила я. – Это все, что я знаю.

Тетя Оливия сердито посмотрела на меня:

– Не смеши меня, Сойер. Не может быть, чтобы…

– Полегче, Оливия, – вмешалась бабушка.

– Прошу прощения?

Тетя Оливия резко обернулась и посмотрела на Лилиан. Если бы не их соответствующие для отдыха на озере наряды, я бы назвала это «Битвой двух костюмов».

– Оставь Сойер в покое, – приказала Лилиан моей тете. – Я ожидала этого. Лили нужно было…

– Давай, скажи мне, мама, что нужно моей дочери. – Тетя Оливия не улыбалась. Она всегда улыбалась, но не сейчас.

– Лили нужно то, что нужно ей, – ровным голосом произнесла Лилиан. – И я думаю, мы обе знаем, что она уже достаточно взрослая, чтобы самой решать, что это. Вспомни себя в ее возрасте. Ты точно знала, кем хочешь быть, Оливия.

Имя тети бабушка выделила специально, но я не поняла зачем. Ясно было одно – она говорила серьезно. А когда Лилиан Тафт говорила серьезно, остальные члены семьи слушали.

Все, кроме меня. Вот о чем я думала полчаса спустя, когда тетя Оливия неохотно (и совершенно уверена, временно) прекратила свой допрос. Несколько недель назад бабушка строго-настрого запретила мне посещать Ту-Эрроуз. Она недвусмысленно намекнула, что для меня может быть опасно ездить туда и совать свой нос в дела Эллен, чем бы это ни было.

Тетя Оливия сейчас была занята исчезновением Лили и не особенно старалась следить за мной, а значит, у меня наконец появился шанс сделать то, о чем я думала последние два дня.

О маленьком городке, куда Ана уехала, будучи беременной. Видимо, как раз перед тем, как отдать ребенка и отправиться путешествовать по миру.

Двигаясь быстро и бесшумно, я поднялась наверх, чтобы взять свой телефон. На экране по-прежнему были открыты сообщения от «Белых перчаток». Я закрыла их. Мелькнула мысль о том, чтобы позвонить Нику. Я вспомнила, как он перепрыгнул через барную стойку, когда тот пьяный парень из братства стал распускать руки. Тогда я не нуждалась в его помощи, но он мгновенно оказался рядом со мной.

В голове прозвучали его слова: «Как только кто-то затевает драку в моем баре и предлагает советы по вышвыриванию подонков, мы сразу переходим на “ты”».

Если бы он знал, куда я направляюсь и что собираюсь сделать, если бы он знал о пистолете, который был прижат к моей спине, когда я была в Ту-Эрроуз в последний раз… Он бы поехал со мной?

Он бы вообще взял трубку?

Я могла бы позвонить. И узнать ответы на свои вопросы. Но когда Ник обвинил меня в том, что я убегаю, он был прав, по крайней мере, в одном. Я предпочитала уходить сама, а не быть брошенной кем-то другим.

«Больше не возвращайся».

Я начала сочинять сообщение. Не Нику. А Кэмпбелл и Сэди-Грэйс. Я бормотала себе под нос, набирая слова:

Лили ушла из дома. Не знаю на сколько. Мне нужно поехать в Ту-Эрроуз.

Кэмпбелл ничего не ответила. Зато пришел ответ от Сэди-Грэйс:

Только чур, я за рулем!

Шарлотта, Лив, Джулия, Трина и парни

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

Как оказалось, Трина была очень спортивной. У нее было шесть братьев, и она могла провести в воде хоть целый день. Шарлотта не могла не заметить, что Лив эта новенькая сразу же показалась интересной.

«Мне все равно, интересная она или нет, – думала Шарлотта, пока минуты превращались в часы. – Я – твоя лучшая подруга». Она взглянула на Джулию. «Вторая лучшая подруга».

– Что за мрачный вид?

Стерлинг обернул полотенце вокруг плеч Шарлотты.

Они прыгнули с утесов по нескольку раз. Когда Трине наконец разрешили вернуться на берег, уже принесли выпивку.

Развели костер.

Еще один прыжок с выступа, только уже в темноте.

И вот теперь это. Шарлотта позволила себе прильнуть к Стерлингу. Он знал, что она чувствовала к нему. Должен был знать. Но сегодня он впервые за все время дал ей понять, что тоже видит это.

Они могут быть вместе.

– Хочешь секрет? – спросил Стерлинг и кивнул на выступ, где Лив сидела плечом к плечу с Триной. – Я привез ее сюда, чтобы заставить тебя ревновать.

– Хочешь секрет? – промурлыкала в ответ Шарлотта. – Это не сработало.

Вскоре Лив вызвалась отвезти местную домой.

Глава 52

Иногда Сэди-Грэйс казалась мне живым, дышащим воплощением восклицательного знака. Но не сегодня.

– Я устала, – сказала она мне, практически распластавшись на водительском сиденье, когда мы возвращались в логово монстров. – Оди – очаровашка, но он перестал спать. Ночью. Ты знала, что младенцы могут это делать? Они могут перестать спать. Ночью.

Я же могла думать только о том, что Одюбон Чарльз Ричард Уотерс, возможно, был не первым ребенком, которого сестра-близнец Лилиан отдала кому-то в обмен на деньги.

Лучше не бежать впереди паровоза. Нам известно только то, что Ана провела некоторое время в маленьком городке на берегу озера, после чего она, уже без ребенка, смогла отправиться путешествовать по миру. Еще мы знаем, со слов самой Аны, что она отдала ребенка.

Больше мы не знаем ничего.

Но когда Сэди-Грэйс вырулила на главную дорогу Ту-Эрроуз, я поняла, что это не совсем так.

Я знаю, что Ана в прошлом просила у людей денег.

Моя мама приспособилась к жизни с ограниченным бюджетом, более или менее. А вот насчет Аны я была не так уверена.

Если она все-таки приехала в Ту-Эрроуз, а уехала отсюда без ребенка, но с деньгами на путешествия…

Я не позволила себе закончить эту мысль.

– Мне можно спросить, куда уехала Лили? – спросила Сэди-Грэйс.

Я собиралась ответить ей, что не знаю, но тут увидела машину Лили. Должно быть, она решила перед отъездом заехать сюда, чтобы встретиться с Эллен.

Но понимала ли Лили, куда именно направляется?

На этот раз обошлось без приветственной группы. И оружия. Мы с Сэди-Грэйс стояли на переднем крыльце дома, где познакомились с Эллен и где Бет, внучка Эллен, родила малыша Оди.

Звонок был сломан, кнопка треснула, и я постучала в дверь. Нам открыла девочка лет одиннадцати. Ее волосы были спутаны, а конский хвост сполз набок. Грязь у нее на коленях наводила на мысль, что она потрудилась над каждой спутанной прядью и специально собрала хвост не по центру.

– Мы пришли к…

Я собиралась назвать имя Эллен, когда заметила Лили, которая стояла прямо перед входом в, видимо, кухню. Через пару секунд она повернулась к нам.

Если ее и удивило мое появление, то она ничем себя не выдала.

– Ты следила за мной? – В ее глазах промелькнули ярко выраженные эмоции, как будто я сказала ей, что она не может оставить меня, а она ответила, что с этого момента будет делать все, что ей вздумается.

– Я понятия не имела, что ты будешь здесь.

Лили не стала объяснять мне, зачем пришла. Вместо этого она повернулась к кухне и крикнула:

– У вас гости!

Я услышала, как кто-то хмыкнул. Затем послышался скрежет стула по линолеуму, и через несколько секунд в коридор следом за Лили вошла сестра-близнец моей бабушки.

– Забавно, – сказала она таким тоном, словно на самом деле это было не так. – Не помню, чтобы приглашала вас, – она выразительно посмотрела на Лили. – Или тебя.

– Благодарю, что согласились поговорить со мной, – сказала ей Лили. Сейчас она снова была похожа на себя прежнюю.

О чем они говорили?

Эллен не ответила ей, но и не хмыкнула.

Лили снова повернулась к нам, а потом молча подошла к входной двери и встала рядом с девочкой.

– Это Макайла, наша троюродная сестра.

– Это значит, что наши мамы – двоюродные сестры, – сообщила мне Макайла.

У Эллен было шестеро детей. Кто знает, сколько детей было у них.

– Было приятно познакомиться с тобой, – сказала ей Лили торжественным тоном человека, который благодарит за гостеприимство саму королеву. – Но думаю, мне пора.

Лили перевела взгляд с меня на Сэди-Грэйс:

– Есть новости от «Белых перчаток»?

Несмотря на усталость, Сэди-Грэйс смогла улыбнуться и кивнула.

– Ты тоже получила сообщение? – спросила она. – Это будет так весело!

Сэди-Грэйс была в восторге. Лили нет. Она была недовольна, но, по крайней мере, не страдала. Больше нет. Я пока не могла понять, что именно это означало.

– Я хочу, чтобы ты пообещала, что пойдешь на посвящение сегодня вечером, – сказала Лили Сэди-Грэйс, потом посмотрела на меня. – Обе пообещайте.

Я сдержалась и не спросила, почему ее это так волновало, раз она все равно решила уехать, и, после того как Сэди-Грэйс дала свое обещание, коротко кивнула Лили.

– Тебе стоит попробовать лимонад, – сказала Лили Сэди-Грэйс, возвращаясь к пустой болтовне. – Он не слишком сладкий.

На мгновение воцарилась тишина, а затем Лили повернулась ко мне:

– Еще увидимся, Сойер.

Я смотрела ей вслед. Когда она дошла до конца подъездной аллеи, я наконец вспомнила, где нахожусь и зачем сюда приехала.

– Чего хотела Лили? – спросила я у Эллен.

– Узнать кое-что из нашей семейной истории, – Эллен опустила руки. – А чего хочешь ты?

Это было не праздное любопытство. Это был вызов.

– У нас есть несколько вопросов.

– У нас? – Эллен перевела взгляд с меня на Сэди-Грэйс, затем обратно. – Что в вашей последней поездке сюда навело вас на мысль, что мне нравится отвечать на вопросы?

Сэди-Грэйс – даже уставшая Сэди-Грэйс – не знала, когда лучше не стоит проявлять оптимизм.

– Вы подарили нам Оди, – жизнерадостно заметила она. – Мы назвали малыша Одюбоном ^[44]. Папа любит наблюдать за птицами не меньше, чем за насекомыми, а Грир запретила ему давать ребенку букашечье имя. Хотите, я покажу вам фото…

– Нет, – оборвала ее Эллен. – Так не бывает, девочка. Ты не должна была сюда возвращаться.

– Мы здесь не из-за ребенка, – сказала я и сделала паузу. – По крайней мере, не из-за этого ребенка.

Глава 53

Оказалось, что малышка Макайла была настоящим чертовым экспертом в том, чтобы вовремя убраться с глаз. Шестое чувство подсказывало мне, что сейчас Эллен больше всего на свете хотела отправить нас вслед за Лили, но вместо этого снова скрылась на кухне.

– Ну, вы идете или нет?

Я пошла. При других обстоятельствах я бы удивилась, почему ее акцент усилился на середине предложения, но сейчас мне нужно было сосредоточиться.

– Почти двадцать лет назад девушка по имени Ана Гутьеррес забеременела, – я перешла сразу к делу.

Эллен никак не отреагировала на имя Аны.

– Сядь, – приказала она.

Сэди-Грэйс, напуганная тоном Эллен, хотела плюхнуться там же, где стояла, но я схватила ее за локоть и подтолкнула к кухонному столу. Он был сделан из светлого дерева и покрыт старыми пятнами, ржавые круги въелись в столешницу.

Прямо как дома.

Я села на стул, прислоненный спинкой к стене. Сэди-Грэйс села напротив двери. Со своего места я могла видеть коридор за ее спиной и остальную часть кухни, где Эллен сейчас наливала лимонад из белого пластикового кувшина. Все здесь было старым и не сочеталось по цвету, но сияло чистотой.

Эллен поставила перед каждой из нас по стакану:

– Пейте.

Мы с Сэди-Грэйс выпили лимонад, и я вернулась к тому, что хотела знать:

– Двадцать лет назад Ана Гутьеррес забеременела. Ребенок появился на свет летом или в начале осени. Ана рожала здесь.

Я сама не знала, что имела в виду под словом «здесь»: Ту-Эрроуз или дом Эллен. Я пыталась выудить побольше информации, и пожилая женщина, которая села на стул между мной и Сэди-Грэйс, прекрасно понимала это.

– Ты сказала моей сестре, что встретила меня? – спросила она.

Когда я только переехала к Лилиан, то наши с ней отношения для меня были сродни бартеру: я отвечала на один из ее вопросов в надежде, что она ответит на мои. За последние несколько месяцев мы продвинулись дальше этого, но Эллен, похоже, была из тех, кто ценил равноправные сделки.

Или, что еще лучше, сделки, выгодные самой Эллен. Отвечаешь на вопрос. Отвечаешь на любой вопрос, который она тебе задаст.

– Я рассказала Лилиан о том, что встретилась с вами. – И я сразу же ответила на ее следующий вопрос, пока она не успела взвесить все «за» и «против». – Она сказала, что мне лучше не возвращаться сюда.

– Умница. – Эллен сделала большой глоток из бокала, в котором явно был не лимонад, и уточнила: – Лил. Не ты.

Вероятно, я должна была услышать угрозу или предупреждение в этих словах – намек на то, что разумнее было бы не возвращаться. Но у меня в голове не укладывалось, как кто-то, кто угодно, мог говорить о великой Лилиан Тафт, уважаемой даме, как о девчонке.

– Так и будешь молча пялиться на меня? – безобидно сказала Эллен.

В этой женщине нет ничего безобидного. Мне пришлось напомнить себе об этом, прежде чем вернуться к сути.

– Лилиан не знает, что я поехала сюда. Она не знает, что Ана родила ребенка в Ту-Эрроуз.

Я выждала пару секунд, чтобы оценить реакцию. Но никакой реакции не последовало.

– Лилиан не знает, что это вы организовали усыновление ребенка Аны.

Усыновление или продажу?

Эллен не спешила с ответом и сделала приличный глоток зелья из своего бокала.

– Когда человек делает подобные предположения и ведет подобные разговоры, мы здесь говорим, что он слишком много на себя берет.

Ее акцент по-прежнему был сильно заметен. Я не была уверена, как это понимать, но чувствовала, что все это может плохо кончиться.

Кто-нибудь поумнее уже отступил бы.

– Я просто хочу знать, что случилось с ребенком Аны.

– Этот ребенок – сводная сестра нашей подруги Кэмпбелл, – вмешалась Сэди-Грэйс. – А может быть, ее сводный брат? И есть еще такая девушка, Виктория, она приходится ребенку…

– Эллен плевать на то, кто такая Виктория, – сказала я Сэди-Грэйс.

– Есть много вещей, на которые мне плевать, – заявила Эллен.

Это тоже было предупреждением: мне не стоило чувствовать себя здесь слишком комфортно только потому, что мы кровные родственники.

Она продолжила:

– Но есть много вещей, которые меня действительно волнуют. Моя семья. Этот город.

«Ваш бизнес», – пронеслось у меня в голове. Люди, задающие вопросы, вредят бизнесу. Как и снующие тут богачи.

– Просто расскажите нам о ребенке, – попросила я. – Нет причин что-то скрывать. Ана сюда больше никогда не вернется, и вряд ли те, кто получил ребенка, вернутся на рынок за еще одним. Прошло девятнадцать лет.

Ответом мне послужил тяжелый взгляд. Моя фраза о рынке все ближе подводила нас к торговле детьми. То, что мы с Сэди-Грэйс знали о щедром чеке, который ее отец вручил Бет, уже было плохо. Но еще хуже было то, что мы знали – или, по крайней мере, подозревали, – что Оди был не первым ребенком, которого она обменяла на солидную пачку наличных. Женщине, управляющей этим городом, все это точно не могло нравиться.

– Прошу вас!

Из уст Сэди-Грэйс это прозвучало бы более убедительно, но что-то подсказывало мне, что Эллен лучше воспримет мои слова. Последовало долгое молчание – и в этот раз я нервничала больше, чем Сэди-Грэйс, которая находилась в полном неведении относительно того, насколько шатким было наше положение.

– Если я расскажу тебе то, что ты хочешь знать, ты уберешься отсюда? – наконец спросила меня Эллен.

– Немедленно и без дальнейших вопросов, – подтвердила я.

Прошло еще несколько секунд. Каждая казалась мне рассчитанной. Затем Эллен положила руки на стол и наклонилась ко мне.

– Прежде чем ты начнешь хорохориться, хочу сказать тебе кое-что про Ану и ее ребенка. Я ни у кого не взяла ни цента. Это не было бизнесом. Я просто пожалела девушку, от которой ваш мир отмахнулся, как от швали.

Мне трудно было поверить, что Эллен помогла Ане по доброте душевной, но я понимала, что вслух этого лучше не произносить.

Особенно сейчас, когда мы были так близки к ответу.

– Вы помогли Ане найти дом для ребенка.

Мое сердце билось в груди так, словно его снова и снова простреливали из пистолета. Тук. Тук. Тук.

– Хороший дом, – добавила Сэди-Грэйс.

«Определенный дом», – подумала я, а вслух произнесла:

– Лилиан помогла вам?

Я не задумывалась об этом до тех пор, пока не задала вопрос. Но в этом был смысл. Я понятия не имела, как Грир вышла на Ту-Эрроуз, а вернее, на Эллен или беременную Бет. Но если представить себе обратную ситуацию, когда Эллен искала определенный дом для новорожденного, то было не так уж невозможно представить, как она обращается с просьбой к единственному знакомому ей человеку, который вращается в этих кругах.

Но тут меня осенило: к двум! Дэвис Эймс тоже вырос где-то в этих краях. Эллен знает двух людей из высшего общества.

– Лилиан ничего не знает, – выпалила Эллен, как будто это было чистейшей правдой. – Конечно, она не помогала мне.

– Но вы нашли семью, – продолжала настаивать я. – Для ребенка Аны.

И эта семья заплатила Ане, даже если они не заплатили вам. Она уехала отсюда с довольно крупной суммой денег, раз смогла путешествовать. Ей никогда не приходилось просить денег у своей семьи. Спустя столько лет она по-прежнему любит роскошь.

– Просто скажите мне, кто забрал ребенка. Это все, что мне нужно знать, потом вы больше никогда нас не увидите.

– Ты не знаешь, о чем просишь, – впервые Эллен заговорила как Лилиан.

У нее был такой же голос, как у моей бабушки, когда я узнала правду о своем отце.

Что происходит?

Эллен сделала еще глоток. Смерила меня взглядом. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут раздался стук в дверь. Я решила, что она не станет открывать, но моя двоюродная бабушка допила остатки своего напитка и встала.

– Не вздумайте шариться тут! – предупредила Эллен. – Поняла меня?

– Поняла.

– Я тоже поняла! – радостно вставила Сэди-Грэйс. – Не шариться.

Эллен фыркнула и исчезла в коридоре. Я услышала, как открылась входная дверь и завязался приглушенный разговор.

Мой взгляд блуждал по комнате. Эллен велела мне оставаться на месте, но смотреть не запрещала. Кухня была маленькой настолько, что я могла бы дотянуться до холодильника с того места, где сидела. Сбоку были прикреплены фотографии – очень много фотографий. Последние – снимки Макайлы и других детей – были повешены на магниты. Некоторые из них были сделаны в школе, но большинство были распечатаны на обычной белой бумаге.

Боковая и передняя стенки холодильника были полностью скрыты под ними, и когда я подняла руку, чтобы перевернуть одну из фотографий, то обнаружила под ней еще несколько.

Очень старых.

Выцветшие снимки были приклеены к холодильнику скотчем. Я просмотрела их, ожидая увидеть свою бабушку, но вскоре поняла, что они не такие уж и старые. На одной из них была запечатлена Эллен, которая тогда больше походила на Лилиан, чем сейчас. Жизнь еще не успела оставить на ее коже свои отпечатки. Эта фотография была семейной – Эллен и шестеро ее детей.

Самому младшему было не больше четырех-пяти лет, а самой старшей, подростку, было…

Какого черта… Я наклонилась ближе и чуть несвалилась со стула. Фотография плохо сохранилась. Я не могла в точности разглядеть лица, но старшая дочь Эллен была поразительно похожа на свою мать, на мою бабушку…

И на тетю Оливию. Она как две капли воды похожа на тетю Оливию.

– Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что нельзя трогать чужие вещи? – В коридоре возникла Эллен. – Я же просила тебя не лазить здесь!

– Я ничего не делала, – сказала я, опуская руку, и фотографии вернулись на свои места, заслонив ту, которую я так пристально рассматривала.

– У меня есть кое-какие дела, – сказала Эллен и бросила на меня суровый взгляд, давая понять, что мое любопытство не осталось незамеченным. – Я налью вам еще по стакану лимонада, а потом вы уйдете.

Эллен подошла к кухонному столу и, встав к нам спиной, добавляла лед в кувшин. Я поймала себя на мысли, что думаю, о каких именно делах шла речь и с кем она разговаривала у двери, но заставила себя сосредоточиться на причине, по которой пришла сюда.

Мне нужно было только имя.

– Еще один стакан лимонада, – возразила я, пока она наливала. – И фамилию семьи, которая усыновила ребенка Аны.

Эллен села и сделала большой глоток из своего бокала.

– Девочка.

Сначала я подумала, что она обращается ко мне. Ну, или к Сэди-Грэйс. Однако следующие ее слова все прояснили.

– Это была девочка, – произнесла Эллен. – Она родилась на рассвете. Если бы это я давала ей имя, то назвала бы ее Дон ^[45].

«Ближе к делу», – подумала я. Но почему-то в моей голове слова звучали как-то невнятно. Буквы растягивались. Внезапно я почувствовала, что у меня двоится в глазах. Я попыталась позвать Сэди-Грэйс. Возможно, у меня получилось, я не была уверена.

Зато я была уверена в другом – Сэди-Грэйс, сидевшая напротив, рухнула со стула.

Я попыталась встать, ухватившись за стол, но только опрокинула лимонад.

Лимонад.

Я вспомнила, как Эллен стояла к нам спиной. Как добавляла в напитки что-то, что я приняла за лед.

– Что…

Я не могла устоять на ногах. Я чуть не упала. Перед глазами все расплывалось, с краев подбиралась темнота.

– Почему ты…

– Потому что, – раздался голос из коридора, – я попросила ее об этом.

По линолеуму зацокали каблуки, их обладательница направилась ко мне.

Я упала. Эллен подхватила меня под мышки. Я даже не почувствовала, как она опустила меня на пол.

Я едва могла разглядеть человека, стоявшего надо мной. Моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд хотя бы на мгновение.

– Ты сама во всем виновата, юная леди, – сказала мне тетя Оливия. Затем она повернулась к Эллен. – Спасибо за помощь, мама.

Шарлотта, Лив, Джулия и парни

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

Лив отвезла Трину туда, откуда та приехала, и, вернувшись, поприветствовала Шарлотту улыбкой и приказом:

– Помоги мне разгрузить машину, Шар!

Вскоре стало ясно, что Шарлотта должна была помочь выгрузить туристическое снаряжение стоимостью как минимум несколько тысяч долларов.

– Я пытался отговорить ее, – сказал Джей Ди, вытаскивая из машины палатки и спальные мешки. Он поехал вместе с Лив отвозить Трину.

Шарлотта спросила себя, с чем бы еще Лив могла вернуться, если бы отправилась одна.

– Ты был за рулем? – тихо спросила Шарлотта, помогая разгружать вещи.

– Конечно, – ответил Джей Ди. – Еще не хватало, чтобы ее арестовали за вождение в нетрезвом виде. Лив сейчас сама не своя, Шарлотта.

Шарлотта хотела согласиться, но вспомнила, как Лив бросилась с обрыва, как она демонстрировала свою власть над Триной, а потом передумала и решила, что они могли бы стать подругами.

Это была классическая Лив Тафт.

Джей Ди был слишком очарован ею, чтобы заметить это.

Шарлотта проснулась посреди ночи и обнаружила, что Стерлинг исчез. Он был рядом с ней, когда они засыпали.

Он поцеловал ее.

Сердце Шарлотты забилось быстрее уже только от одной мысли об этом. Она села и поняла, что пропал не только Стерлинг. Джулия спала поверх своего спального мешка. Томас дрых рядом с ней.

Но вот Джея Ди, Стерлинга и Лив нигде не было видно.

Шарлотта встала. Было темно, но луна ярко светила над головой. Она услышала шум.

Где-то в районе утесов.

Пожалев, что у нее нет с собой фонарика, Шарлотта пошла на шум. Раздалось хихиканье и еще один, безошибочно узнаваемый звук.

Щеки Шарлотты вспыхнули, и она быстро развернулась на каблуках. То, чем занимались там Джей Ди и Лив, ее не касалось.

Но возвращаясь к своему спальному мешку, она налетела прямиком на Джея Ди.

Глава 54

Я очнулась в темноте. Сначала я подумала, что у меня что-то со зрением, но, когда глаза привыкли, поняла, что на дворе глубокая ночь. Мне потребовалась секунда, чтобы сфокусировать зрение, и еще больше времени, чтобы мой мозг смог это переварить. Тусклый лунный свет над головой позволил мне с трудом разглядеть и в конце концов осознать, где я нахожусь.

Яма.

Я чувствовала запах земли вокруг себя, но не чувствовала ее на своей коже. Я лежала на спине, глядя в небо. Я ничего не чувствовала, кроме своего лица. Я не могла пошевелиться.

– Сойер, ты здесь?

Поворачивать голову было то же самое, как плыть по цементу. Мне удалось слегка наклонить ее, этого не хватило даже на то, чтобы коснуться щекой земли подо мной.

– Здесь.

– Я не чувствую своих ног, – затараторила Сэди-Грэйс высоким голосом. – И рук. И локтей. И лица. И…

Сэди-Грэйс была самым неподходящим человеком, с которым можно было бы проснуться в полубессознательном состоянии. Она на пятьдесят процентов состояла из неконтролируемой болтовни и на пятьдесят – из совершенно неуместного оптимизма.

Когда тетя Оливия пришла нас проведать, я не сомневалась, что она начнет болтать без остановки и выдаст нас. Но Сэди-Грэйс вела себя тихо. Я слышала шаги тети Оливии, а затем звук удара лопаты о землю.

Я ждала, что она бросит землю в яму. Что моя правильная, чопорная, педантичная тетя правильно, чопорно и педантично похоронит нас заживо.

Но этого не случилось.

Через минуту или две она бросила лопату и ушла. Я же вернулась к своим попыткам справиться с ситуацией – и с Сэди-Грэйс. Все это время я не переставала думать о том, что тетя Оливия назвала Эллен «мамой».

Я понятия не имела, что с этим делать, и, слушая, как Сэди-Грэйс уверяла, что стакан наполовину полный, и пыталась найти в себе силы, чтобы выбраться из этой проклятой ямы, я пыталась понять происходящее.

Мы пошли к сестре-близнецу моей бабушки, чтобы расспросить ее о ребенке Аны. Когда мы приехали, там уже была Лили, а к середине нашего разговора с Эллен вмешалась тетя Оливия.

Не моя тетя. Если она дочь Эллен, то она мне не тетя.

Я вспомнила фотографию, которую видела на холодильнике в доме в Ту-Эрроуз. Эллен со своими шестью детьми. Старшая девочка была очень похожая на Эллен. И Лилиан.

И тетю Оливию. Фотография была очень старой и плохого качества, поэтому мне было сложно определить степень сходства между дочерью Эллен и тетей Оливией.

Могли ли они выглядеть одинаково?

– Я не брошу тебя здесь!

Сэди-Грэйс упрямилась. Она выбралась из этой ямы, но не хотела оставлять меня. К сожалению, я гораздо медленнее отходила от наркотика, который нам дали. К телу только сейчас стала возвращаться чувствительность. Даже если бы Сэди-Грэйс удалось каким-то непостижимым образом вытащить меня из этой открытой могилы, я бы лишь замедлила ее, потому что еще не избавилась от оцепенения и не могла толком двигаться.

– Ты должна. – Я заставила ее послушаться меня. – Я понятия не имею, где мы находимся, но тебе нужно оказаться как можно дальше отсюда, когда она вернется.

Без Сэди-Грэйс в яме стало совсем одиноко. Теперь ничто не мешало мне думать о том, что я, возможно, никогда не выберусь отсюда.

И обо всем, что я, возможно, никогда не смогу сказать.

Я заставила свои руки пошевелиться. Движение причиняло боль. Еще никогда в своей жизни я так не радовалась боли. Раз мне больно, значит, я могу чувствовать. Я чувствую свои руки. А теперь и ноги.

Сэди-Грэйс помогла мне сесть спиной к стенке ямы. Попробовав переместить свой вес, я упала лицом в землю. Мне удалось перекатиться, потому что я прекрасно понимала, что если упаду лицом в землю, на которую тетя Оливия – или кто она там, черт бы ее побрал, – швырнула нас, то, вероятно, задохнусь.

Кто знает, что еще могло случиться?

Сэди-Грэйс позовет на помощь. Я с трудом поднялась на колени, стараясь не думать о том, что моя жизнь сейчас зависела от Сэди-Грэйс Уотерс, которая однажды на полном серьезе сказала мне, что, по ее мнению, у рыб должен быть отдельный рай, потому что в обычном раю люди едят рыбу.

– Сойер?

Я услышала, как кто-то зовет меня по имени.

– Сэди-Грэйс? Вы здесь?

Кэмпбелл. Слава богу.

Глава 55

Моей спасительнице нравится разыгрывать из себя героиню почти так же, как рассказывать мне, что у меня паранойя и бред. Да, история, которую я только что рассказала Кэмпбелл, звучала неправдоподобно, но что из нашей жизни за прошедший год не казалось неправдоподобным? Как бы то ни было, сейчас в первую очередь нужно было найти Сэди-Грэйс и убраться к чертовой матери с Острова Короля, пока наша похитительница не вернулась, а уж потом доказывать Кэмпбелл Эймс то, что я не сошла с ума.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты знаешь, как выбраться с этого острова!

Я опиралась на Кэмпбелл, позволяя ей помочь мне доковылять до кромки леса. Возможно, мне бы и самой удалось справиться, но сейчас, пока действие наркотиков еще не закончилось, я бы предпочла любую помощь.

– Конечно, знаю! – парировала Кэмпбелл. – Не вплавь же я сюда приплыла! Мой гидроцикл на берегу, на восточной стороне.

Интересно, нашла ли его уже Сэди-Грэйс? Остров был не таким уж большим. Я повела Кэмпбелл в том направлении, куда ушла моя подруга по несчастью, но пока что ее нигде не было видно. Для человека, совершенно не умеющего быть незаметным, Сэди-Грэйс на удивление хорошо скрыла свои следы.

– Как ты нас нашла? – спросила я Кэмпбелл, выходя на поляну.

Лунный свет заливал все вокруг, позволяя разглядеть ее наряд.

– Кстати, классная накидка!

Под алой мантией на Кэмпбелл было лишь тонкое белое платье и длинные белые перчатки.

– Когда я оказалась единственной из нас четверых, кто явился на посвящение, это меня насторожило. Виктория сказала, что Лили не приняла окончательного решения. Я решила, что вы с Сэди-Грэйс отказались прийти из солидарности. Но потом Виктория объявила, что получила сообщение Лили: «Белые перчатки» должны ждать вас обеих.

– Она взяла с нас обещание, – вспомнила я, чувствуя раздражение. – Но как ты узнала, что мы на острове?

Мне до сих пор было непонятно, как тетя Оливия умудрилась привезти нас сюда.

– Мы узнали, что вы здесь, – раздался голос позади меня, – благодаря парню Сэди-Грэйс и приложению «Найди друга». Сразу после посвящения мы попросили его отыскать вас. Приложение показало, что вы где-то очень близко от нас.

Я резко обернулась, чуть не сбив с ног Кэмпбелл. Через мгновение из леса вышли две фигуры – Виктория Гутьеррес и широко улыбающаяся Сэди-Грэйс Уотерс.

– Я нашла помощь! – радостно объявила Сэди-Грэйс. – А ты нашла Кэмпбелл!

Она помолчала полсекунды, а затем бодро затараторила:

– У меня есть умные часы. Мисс Оливия забрала наши телефоны, пока мы были без сознания, но забыла про мои часы. Бун смог их отследить. В каком-то смысле это Бун нас нашел. Настоящий герой!

Даже после похищения, наркотиков и ямы Сэди-Грэйс сияла, говоря о Буне. Я подумала, что она-то точно никогда не станет держать кого-то на расстоянии. Она не берегла свое сердце. Понятия не имела, как это.

Если бы я оказалась одна в той яме, меня бы ни за что не нашли. Эта мысль разъедала мой мозг, как кислота. Ник даже не знал, что я пропала.

– Да, Сэди-Грэйс, – сказала Кэмпбелл, закатив глаза. – Бун – настоящий герой во всей этой истории. А теперь давайте найдем Хоуп и свалим отсюда, пока не разразилась буря.

– Хоуп тоже здесь? – спросила я.

– Все остальные ушли после посвящения, – ответила Кэмпбелл. – Но Хоуп, у которой отменный вкус, раз она выбрала меня в качестве своей замены, осталась вместе со мной.

– Она осталась не ради тебя, – добавила Виктория. – Хоуп вечно ходит по краю. Она обожает неприятности.

– И она на этом острове, – сказала я. – Где-то здесь.

Я не знала, что именно женщина, называвшая себя Оливией Тафт, хотела сделать с нами и почему она выбрала именно этот остров. Но мы скрывали от нее все, что было связано с «Белыми перчатками», и, возможно, она полагала, что остров заброшен.

Вдалеке прогремел гром. Виктория накинула капюшон своей алой накидки и спросила Кэмпбелл:

– Думаешь, Хоуп вернулась к лодкам?

– Есть только один способ выяснить это.

Пока мы ковыляли к восточной части острова, я задумалась о том, что Виктория ни словом не обмолвилась, почему мы с Сэди-Грэйс пропустили посвящение или почему мы были все в грязи и нетвердо держались на ногах.

Что ей рассказала Сэди-Грэйс?

Поверила ли она ей?

До берега оставалось всего ничего, и я ждала, что в любую секунду из тени на нас выскочит «тетя Оливия». Была ли она все еще на острове? Или она покинула его, полагая, что мы с Сэди-Грэйс уже никуда не денемся? Или она поспешила смыться, поняв, что не одна здесь?

– Какого черта?! – воскликнула Кэмпбелл, когда мы вышли на берег. – Где мой гидроцикл?

Даже в темноте было видно, что галечный пляж пуст. Ни лодок. Ни Хоуп.

– Моя лодка тоже пропала, – спокойно сказала Виктория.

Мы дружно уставились на воду.

– Может, они просто уплыли? – с надеждой спросила Сэди-Грэйс. – Они не могли далеко уплыть. Может, поищем их?

– Можно, – согласилась Виктория. – Но лучше дождаться рассвета. Тогда их будет легче заметить. А в худшем случае доберемся до берега вплавь.

– Я голосую за то, чтобы мы поплыли прямо сейчас, – сказала я. – Знаю, сейчас темно, но бухта Кэмпбелл недалеко.

Меня никто не поддержал.

– Ночное плавание! – уговаривала я. – Только представьте: черная гладь озера и нас ведет слабый лунный свет! Это же в лучших традициях «Белых перчаток»! Можем поплыть голышом, если хотите.

– Или, – ровным голосом возразила Виктория, – мы можем найти Хоуп и дождаться рассвета.

– Торчать здесь – не самая лучшая идея, – ответила я. – А Хоуп, судя по всему, уплыла с острова.

В животе вдруг что-то сжалось.

– Сэди-Грэйс рассказала тебе…

– Я рассказала ей все! – защебетала Сэди-Грэйс. – Во всех подробностях! Особенно ту часть, где мое тело начало обретать чувствительность.

– У твоей тети поехала крыша, – резюмировала Виктория. – Не знаю, правда, зачем ей понадобилось бросать вас в яму на заброшенном острове. Но, полагаю, каждый может дойти до ручки. Тут я ее понимаю.

Я вспомнила дом Эллен и тот момент, когда тетя Оливия сказала мне, что я сама во всем виновата. Чем именно я «довела ее до ручки»?

– Расслабься, Сойер, – сказала Кэмпбелл. – Нас четверо, а она одна. Сомневаюсь, что Оливия Тафт или ее таинственный двойник на самом деле какая-то провинциальная шпана.

– Боже упаси! – раздался приятный голос.

Тетя Оливия медленно вышла из тени, держа в левой руке фонарик.

– Я никогда не любила драки. – Она посмотрела на свою правую руку, и я проследила за ее взглядом. – Но я лучший стрелок в семье. Не так ли, Сойер?

Эти слова я слышала от тети Оливии в свой первый день в доме Лилиан. Она воспитывала Джона Дэвида.

Похоже, дочь Эллен уже год играет роль Оливии. Но я ничего не сказала. Я промолчала.

Потому что смотрела на оружие в ее руке.

Глава 56

Лучший стрелок семьи Тафт заставила нас вернуться на другой конец острова. Но не к яме, а к обгоревшим руинам, которые когда-то были домом.

– Мисс Оливия, – первой заговорила Кэмпбелл, как только мы оказались заперты внутри. – Вы же не думаете…

– Кэмпбелл, дорогая, я думаю. И думаю часто. Можешь не притворяться вежливой. У меня был твой номер с тех пор, как вам с Лили исполнилось семь. И я не буду притворяться, что считаю тебя милой и пушистой.

При упоминании имени Лили у меня перехватило дыхание.

– С тех пор, как Лили исполнилось семь? Вы притворялись тетей Оливией Тафт с тех пор, как Лили исполнилось семь?

Почему-то я вбила себе в голову, что дочь Эллен заменила мою тетю совсем недавно. Но как только она упомянула, что была лучшим стрелком в семье, мне стало ясно, что я никогда не знала настоящую Оливию Тафт.

Как долго это продолжается?

Тетя Оливия – я не могла думать о ней иначе – громко рассмеялась.

– Ох, Сойер, солнце мое, какая же ты настырная! Ты поехала в Ту-Эрроуз. Ты встретилась с Эллен. Ты все время пыталась что-то вынюхивать. И не думай, что я не слышала, как ты говорила с Джеем Ди о… Как вы, девочки, ее называете? Леди озера?

Леди озера? Я попыталась понять направление мыслей тети Оливии. Тело. То самое, которым она шантажировала дядю Джея Ди.

– И все же, – продолжала тетя Оливия, страшно довольная чем-то, – ты спрашиваешь меня, как долго я была Оливией Тафт?

Она покачала головой, поднимая пистолет и глядя на него так, как смотрела на семейное украшение перед тем, как надеть его.

– Милая, я единственная Оливия Тафт, другой не существует!

Кейси

Лето перед выпускным классом

Двадцать пять лет назад

Кейси могло хорошенько влететь за то, что она так поздно ушла из дома. Подумаешь! В те дни хорошая взбучка была единственным, что мог гарантировать ей ее мир. Никакого колледжа. Никаких реальных возможностей.

Ничего.

Кейси всегда хотела бóльшего, и никакие слова или поступки ее матери не могли этого изменить.

Ей было двенадцать, когда она впервые пообещала, что однажды уйдет из Ту-Эрроуз и никогда не вернется.

Когда ей было тринадцать, мать рявкнула на нее: «Ты такая же, как она!»

В четырнадцать Кейси узнала, что «она» – это сестра ее матери. Сестра-близнец, о которой все в их городке предпочитали не упоминать.

Кейси было пятнадцать, когда она в первый раз доехала до большого города на попутке, чтобы пошпионить за Лилиан Тафт. У нее был план: представиться ей. Она мечтала, что Лилиан, едва взглянув на нее, с распростертыми объятиями примет ее в семью Тафт.

А потом Кейси увидела ее. Не Лилиан. Дочь Лилиан – Лив.

Ее волосы были длиннее, чем у Кейси, и прямыми. Кожа ее была загорелой, как бывает у людей, которые иногда позволяют себе понежиться под лучами солнца, не такой, как у Кейси, от постоянного пребывания на улице.

В остальном же они были одинаковыми.

По крайней мере, так казалось издалека. Через три года Кейси исправила этот маленький недочет. Она нашла фотографии Лив, отрастила волосы и начала выпрямлять их.

Тщательно отмеряла время, проведенное на солнце.

Но этого было недостаточно. Кейси не могла стать Лив, как бы ни старалась.

И она не могла избавиться от мысли, что Лилиан не захочет ее знать, тем более что у нее такая дочь. Лив была популярной, бесстрашной, с прекрасными манерами, – но всегда готовая нарушить правила.

У Лив был идеальный парень и идеальные друзья. Начался ее дебютный сезон.

У Кейси же не было ничего.

Не думай. Просто наблюдай. Кейси научилась наблюдать. Это было легко. Лив была не из тех, кто оглядывается через плечо. Она считала само собой разумеющимся, что мир такой, каким он должен быть.

Такой, как она хотела.

Просто наблюдай. Кейси прижалась ближе. Было уже достаточно темно, чтобы она могла рискнуть, и достаточно поздно, чтобы уже можно было не возвращаться домой.

Несколько часов назад Кейси наблюдала, как Лив и ее друзья – Джулия и Шарлотта, Стерлинг и Джей Ди, а также парень по имени Томас – разбивали лагерь. Кейси подавила смешок, когда они не смогли установить свои модные палатки, которые купила Лив, и решили спать прямо в спальных мешках.

Она наблюдала, как они разбиваются на пары.

Она наблюдала за Лив и ее парнем. Парнем, о котором Кейси в последнее время мечтала все чаще и чаще.

Джей Ди Истерлинг.

Пока Кейси наблюдала из тени, Лив высвободилась из объятий Джея Ди. Кейси терзали сомнения. Теперь, когда Лив проснулась, ей следовало уйти.

Она должна уйти, пока ее не обнаружили.

С другой стороны, что плохого было в том, чтобы задержаться еще ненадолго? Остаться поблизости и спрятаться, представляя, что это она лежит рядом с парнем Лив?

Стой. Так ей подсказывало ее шестое чувство. Кейси не смогла бы так долго наблюдать за Лив, если бы вела себя неосмотрительно. Не шевелись.

Не замечая Кейси, Лив присела на корточки рядом с одним из парней. Стерлинг Эймс. Кейси мысленно перечислила все, что она о нем знала: богатый, красивый, слишком обаятельный – больше себе во вред. По нему сохла Шарлотта, подруга Лив.

Они целовались всего несколько часов назад.

И вот Стерлинг Эймс поднялся с постели. Лив потянула его к скалам. Было темно, но Кейси могла в точности представить себе улыбку, которая в тот момент была на лице Лив.

Кейси понимала, что происходит. Она знала, что делает Лив. Но зачем? У нее идеальная жизнь. Почему же она так сильно старается все испортить?

Кейси лучше было уйти прямо сейчас. Она могла вернуться домой, хоть там и ждало наказание. Но тут проснулся Джей Ди. Захотел в туалет.

Заметил ли он, что Лив исчезла? Станет ли он ее искать? Следующая минута прошла как в тумане. Проснулась Шарлотта. Она увидела Джея Ди. Они вдвоем услышали Стерлинга и Лив.

Джей Ди и Шарлотта пошли на шум.

Кейси, прячась в тени, последовала за ними.

– Какого черта?! – раздался громкий голос Джея Ди. – Отвали от нее!

Джей Ди бросился на Стерлинга Эймса. Сердце Кейси замерло, когда они начали драться.

«Утес, Джей Ди! Осторожнее!» – мысленно напомнила она ему.

Шарлотта нерешительно подошла к Лив.

– Как ты могла? – прошептала она, а затем закричала: – Как ты могла? Ты… ты… сучка!

– Ой, ну ты как маленькая, Шар!

Шарлотта застыла, а в следующую секунду бросилась на Лив.

Они схватили друг друга за волосы и сцепились.

«Они не умеют драться», – заметила про себя Кейси.

Джей Ди встал между ними и схватил Лив. Она вырывалась, пытаясь добраться до Шарлотты, и кричала так, будто это ее предали.

– Отпусти меня! – потребовала Лив. Она плакала. Или смеялась. Или и то и другое.

– Ты же была моей подругой! – сказала Шарлотта. Она не плакала, она была в ярости.

– Возвращайся, – сказал Джей Ди.

– Почему я? – спросила Шарлотта. – Чтобы ты мог простить ее? Убедить себя, что это не ее вина? Что она просто переживает из-за смерти ее бедного папочки?

– Знаешь что? – Лив кипела от злости. – Все кончено, Шар! Считай, эта дружба, или как ты там ее называешь, прекратилась.

– Ты пьяна, – сказал ей Джей Ди. – И тебе больно.

– Ты делаешь мне больно! – Лив попыталась вырваться из его рук.

Он отпустил ее.

Утес. Осторожнее.

Шарлотта шагнула вперед.

– Ты права, Ливви. Мы больше не подруги, потому что я не дружу со шлюхами!

Лив бросилась на Шарлотту. Та ударила ее в ответ. Джей Ди снова встал между ними. Лив стукнула его, и он оттолкнул ее. Шарлотта снова набросилась на Лив, и Стерлинг шагнул вперед.

Смотри под ноги, Лив. Не споткнись.

Беззвучное предупреждение осталось беззвучным, и Лив – популярная, бесстрашная, неприкасаемая Лив – сорвалась вниз.

Глава 57

Я единственная Оливия Тафт, другой не существует.

Я вспомнила все, что мама рассказывала мне о своей сестре, включая историю о том, как тетя Оливия сбежала из дома почти сразу после смерти их отца.

Это было двадцать пять лет назад. Лив Тафт исчезла двадцать пять лет назад, а когда вернулась…

Она потребовала, чтобы все называли ее Оливией. У мамы были заготовлены другие прозвища для девушки, в которую превратилась ее сестра. Например, Снежная королева.

Я бы назвала ее Самозванкой.

– Леди озера зовут Лив Тафт, – произнесла я вслух, сама еще не до конца осознавая это. – Она никуда не убегала. Мама говорила, что сестра пропала почти на девять месяцев, но на самом деле…

– Я готовилась, – сказала Оливия. – Училась. Я наблюдала за Лив много лет, но этого было недостаточно. Если я собиралась занять ее место, нужно было время, чтобы люди забыли, какой она была. Их нужно было убедить, что она изменилась, и я тоже должна была измениться. Я должна была стать идеальной.

Идеальной. Я вспомнила, как Лили однажды описывала свою маму: «Мама любит, чтобы все было идеально».

– Вы заняли ее место, – с трудом произнесла я. – Вы убили настоящую Лив, а через девять месяцев…

– Я не убивала ее! – Оливия впервые проявила настоящие эмоции. В ее голосе звучала горечь, глубокая и неподдельная. – Я бы никогда не причинила Лив вреда. Я просто наблюдала за ней. Хотела найти способ познакомиться с ней. Мы должны были быть вместе, как сестры! Но…

– Но вы убили ее, – попыталась я снова.

С тех пор как Оливия начала говорить, она ни разу не взглянула на пистолет.

Похоже, она вообще забыла, что он у нее в руках.

Что я сказала Сэди-Грэйс, когда мы сидели в яме? Это будет игра под названием «Тяни время».

– Я не убивала Лив, – заявила Оливия, шагнув ко мне. – Это был Джей Ди, – она повернулась к Кэмпбелл. – И твоя мать. И твой отец. Я была там. Я видела их. Они толкнули ее. Она упала с утеса. Я слышала, как ее тело ударилось о скалу, когда она летела вниз. Джей Ди нырнул. Стерлинг тоже. А Шарлотта, беспомощная и безвольная, стояла на краю и кричала. Наконец проснулась Джулия. И Томас. А я продолжала наблюдать за ними.

Она покачала головой и закрыла глаза.

– Я видела, как друзья вытаскивали ее из воды. Я видела, как Джей Ди пытался привести ее в чувство. Когда ему не удалось, они дружно решили, что это был несчастный случай. Я слышала их.

Отец Лили действительно говорил о несчастном случае на записях Джона Дэвида. И он просил тетю Оливию «назвать ее по имени».

А потом он сам сказал его – Лив. Тогда я подумала, что он просто обращался к Оливии.

– Сначала они хотели просто оставить ее там, – продолжила тем временем Оливия, открыв глаза, – но потом увидели следы драки у нее на руках. Это уже было плохо, с какой стороны ни посмотри. На ней была ДНК Стерлинга. У Джей Ди был мотив. У Шарлотты тоже.

– Поэтому они ее утопили, – закончила Кэмпбелл, которая, похоже, приняла все это лучше меня.

– Это была идея Джулии, – сказала тетя Оливия. – Судьба брата заботила ее больше, чем Лив. Даже Томас, новичок в их компании, согласился. Они много чего наобещали ему, лишь бы он молчал.

Я попыталась связать имена с людьми, которых знала. Джулия и Томас – родители Буна. Шарлотта и Стерлинг – родители Кэмпбелл.

– Они утопили ее. – У меня до сих пор не укладывалось в голове, как они могли решиться на такое. – А потом сказали, что она сбежала.

– Я все ждала, что тело найдут, – призналась тетя Оливия. – Хотела даже позвонить в полицию, но побоялась, что богатые друзья Лив и их семьи обвинят во всем меня.

– Вы ничего не сказали. Не позвонили в полицию. Вы просто ждали подходящего момента, чтобы забрать себе ее жизнь.

На мгновение воцарилась тишина. Затем Виктория очень эмоционально заговорила на испанском, а закончила на английском.

– Что вы за люди такие?! – спросила она, явно ошарашенная услышанным.

Я почти повторила ее вопрос, вложив в него немного другой смысл.

– Кто вы? – спросила я, шагнув к тете.

– Я Оливия Тафт.

– Вы дочь Эллен, не Лилиан.

– Я Оливия Тафт, – повторила она, высоко подняв подбородок. – Я мама Лили и Джона Дэвида. Я идеальная дочь Лилиан. Я была замечательной женой. Я знала, что ты дочь моего мужа, и приняла тебя с распростертыми объятиями, Сойер, потому что ты похожа на меня. Ты выросла ни с чем, но заслуживала весь мир, и я помогла тебе это получить. Неужели это ничего для тебя не значит?

В этих словах была доля правды. Я не ожидала, что женщина, которую моя мама называла Снежной королевой, обрадуется моему появлению в доме Лилиан, но тетя Оливия обрадовалась. Она обнимала меня, любила и заботилась обо мне.

Накачала меня наркотиками. Бросила в яму. Наставила на меня пистолет.

– От добра добра не ищут. – Тетя Оливия шагнула к нам, крепче сжав в руке оружие. – Я не убивала Лив. Я любила ее. Я думаю, будь у нее такая возможность, она бы тоже полюбила меня. Она бы хотела, чтобы я…

– Стали ею? – Я вспомнила, что мы с Лили слышали на записи. – Вы шантажировали ее парня, чтобы он женился на вас.

«И это все, что я когда-либо значила для тебя? Фарс? Когда ты наконец поймешь, что я подхожу тебе лучше, чем она?»

– Джей Ди хотел жениться на мне, – настаивала тетя Оливия. – Он хотел забыть о том, что произошло. Он хотел, чтобы я стала ею.

Она сделала паузу.

– Остальные хотели, чтобы он сделал меня счастливой, потому что я все знала.

На пикнике в честь Четвертого июля, когда дядя Джей Ди привел Ану, отец Буна был первым, кто сказал ему, чтобы он уходил. Шарлотта и Джулия сплотились вокруг тети Оливии.

– Вы шантажировали их всех! – поняла я, вспомнив слова, которые пьяная мать Кэмпбелл поручила мне передать моей тете. Тогда еще стало известно о неверности Джея Ди, и она не опасалась Оливии.

«Неважно, во что они тебя оденут или каким маленьким трюкам научат, неважно, насколько хорошо, по-твоему, ты сумеешь влиться в общество. Ты такая, какая ты есть, милая, и никогда не будешь другой».

– Вы бы видели их лица, когда я появилась за несколько дней до нашего бала Дебютанток! – вспоминала тетя Оливия. – Я выглядела как Лив. Я говорила как она. Я сочинила правильную историю, и Лилиан была только рада моему возвращению. – Она улыбнулась. – Они никому не могли рассказать правду. Кто бы им поверил? Они понятия не имели, кто я такая и откуда взялась. Они не могли пойти в полицию и сказать, что я самозванка, потому что убили настоящую Лив.

Она пристально посмотрела на меня.

– А ты знаешь, что генетически я дочь Лилиан Тафт? Потому что генетически между ней и Эллен нет никакой разницы. Я предполагала, что Лилиан может захотеть сделать анализ ДНК, когда я появлюсь, но была уверена, что результаты ничего не покажут. Я переживала только из-за того, что ей могло прийти в голову сравнить мои анализы с анализами младшей сестры Лив.

Младшая сестра Лив.

– Моя мама знала! Да, возможно, не знала наверняка, но чувствовала, что вы совсем не похожи на ее настоящую сестру.

– Я не виновата. Я хотела быть хорошей сестрой для Элли, но она сама сделала это невозможным! Мне приходилось держать ее на расстоянии, и она так и не простила мне этого. Джей Ди тоже никогда не смог бы меня простить. И вот так, милая, в этой семье появилась ты.

Тетя Оливия подняла пистолет. Она направила его на нас, но не стала стрелять, а подошла к двери и что-то подняла. Это была банка с жидкостью для зажигалок.

Один секрет нужно похоронить, другой – сжечь. По горлу начал подниматься истерический смех. «Белые перчатки» не смогли бы переплюнуть тетю Оливию в ее безумии.

Кэмпбелл бросилась вперед, но тетя Оливия направила на нее пистолет и выстрелила.

– Считайте это вашим первым и последним предупреждением, юная леди, – сказала она, когда пуля вонзилась в дерево позади Кэмпбелл. – Я больше не промахнусь.

– Вы всегда были так добры ко мне, – тихо сказала Сэди-Грэйс. – Когда умерла моя мама, это вы поддерживали меня, а не папа. Я жила в вашем доме несколько недель.

– Я знаю, душечка, – мягко ответила тетя Оливия. – Я совсем не хотела этого. Поверь мне.

– Что, по-вашему, должно было произойти, когда вы накачали Сойер и Сэди-Грэйс наркотиками, а потом бросили их в яму? – спросила Кэмпбелл.

Тетя Оливия не ответила на вопрос и лишь снова повторила:

– Я не хотела этого.

– Вы хотели, чтобы все было идеально.

Трудно сказать, что заставило тетю Оливию думать, что это было решением ее проблем, но я знала, как бывает полезно говорить людям то, что они хотят услышать.

– Может быть, еще не все потеряно?

– Не говори глупостей, – тетя Оливия отмахнулась от меня. – Будь мы одни на этом острове, это еще как-то можно бы было уладить. Но что теперь? Кэмпбелл – это ходячая проблема. Она всегда была такой, и даже не заставляй меня начинать…

– Сойер права, – вмешалась Виктория. – Почему нельзя оставить все, как есть? Как лицо постороннее, уверяю вас, даже если мы попытаемся рассказать кому-нибудь, никто не поверит в такую историю.

– Кроме того, – добавила Кэмпбелл, – вы действительно думаете, моя мама допустит, чтобы стало известно о том, что случилось с настоящей Лив? Или тетя Джулия? Или мой дедушка?

Кэмпбелл ничуть не смутило, что ее едва не подстрелили. Она перебросила свои рыжие волосы через плечо.

– Мой отец уже в тюрьме. Дедушка ни за что на свете не допустит, чтобы подобный скандал коснулся моего единственного оставшегося родителя и родителей Буна.

Наступила минутная пауза, которую любезно заполнила Сэди-Грэйс.

– Я не обижаюсь на вас из-за ямы, – мило сообщила она. – Всякое может быть. Мы вот с Лили однажды случайно похитили Кэмпбелл и привязали ее к стулу на три дня, но все закончилось хорошо

– Вы что сделали? – спросила тетя Оливия.

– Вы по-прежнему можете просто покинуть остров, – повторила я, вкладывая в эти слова все, что у меня было. – Не обязательно доводить все до идеала. Пусть все будет как есть.

На мгновение мне показалось, что Оливия задумалась. Но она закончила поливать дерево жидкостью и достала зажигалку.

Глава 58

– Дело не только в Лив. – Тетя Оливия с задумчивым видом покрутила в руках зажигалку. – Я бы придумала, что делать с этими всплывшими останками. И этот судебный скульптор – чепуха. Как сказала Кэмпбелл, кто-нибудь из ее семьи позаботился бы о нем.

– Если дело не в останках, то в чем? – тихо спросила Сэди-Грэйс.

Что, черт возьми, заставило тетю Оливию бросить игру, попросить Эллен накачать нас наркотиками и отвезти на этот остров? Зачем было копать яму? Зачем было бросать нас туда?

– Я думала, что смогу поговорить с тобой, – сказала мне тетя Оливия. – Объяснить тебе все.

– Ну да, ведь когда накачиваешь людей наркотиками, они начинают куда лучше тебя понимать.

– И когда бросаешь их в яму тоже, – серьезно добавила Сэди-Грэйс.

– Я хотела, чтобы вы успокоились и не мешались под ногами, – объяснила тетя Оливия. – Мне нужно было время, чтобы все исправить, предотвратить возможные последствия. Я ничего не говорила о яме.

– Эллен, – сказала я вслух. – Вы попросили Эллен дать нам наркотики, и это она бросила нас в яму.

– Боюсь, она не привыкла деликатничать. Я думала, что смогу справиться с этой ситуацией, немного поболтав с вами, девочки. Эллен была настроена менее оптимистично. Отсюда и яма.

– И что дальше? Эллен или ее приспешницы помогли вам притащить нас сюда и план состоял в том, чтобы просто подержать нас в плену, чтобы поболтать?

Мой взгляд невольно упал на пистолет в руке тети Оливии. А это был запасной план?

– Мне больно это говорить, – вздохнула тетя Оливия, – но Эллен была права. Разговоры бы ни к чему не привели. В тебе слишком много от твоей мамы, Сойер. Ты никогда не можешь просто взять и оставить все как есть. Ты идешь напролом, и плевать на последствия.

Какие последствия? Оливия упомянула, что дело не только в останках. В доме Эллен она сказала мне, что я сама во всем виновата. Но я приезжала к Эллен расспрашивать не о Леди озера.

– Ребенок.

Я еще не совсем разобралась, что к чему, но это было единственное объяснение, которое имело хоть какой-то смысл.

– Мы приехали к Эллен, чтобы спросить о ребенке.

Глаза Кэмпбелл расширились.

– Я что-то упустила? – спросила она.

Я посмотрела на нее:

– Я написала тебе, что собираюсь в Ту-Эрроуз. Ты не ответила.

– И ты поехала, – тетя Оливия заговорила вместо меня. – Лили тоже. Ты рассказала ей об Эллен, Сойер. Моя малышка не должна была оказаться там! Ей вообще не следовало туда ездить!

– Почему? – спросила Сэди-Грэйс.

Почему мне можно было поехать в Ту-Эрроуз, а Лили нет? Почему мою тетю так тревожило, что я «шла напролом», пытаясь узнать больше о ребенке?

И тут я кое-что вспомнила. Это была крошечная, на первый взгляд ничего не значащая деталь, которую Лилиан рассказала мне, когда мы говорили о моем биологическом отце.

Лили была всего на два месяца младше меня.

Много лет назад, когда моя мама сообщила своей матери о беременности, выяснилось, что тетя Оливия опередила ее. Она уже сказала Лилиан, что ждет ребенка. Лили.

– Лили на два месяца младше меня, – сказала я вслух. Как и ребенок Аны. У Лили светлые волосы и темно-карие глаза. Ана приехала в больницу, когда Лили получила травму.

Была причина, по которой тетя Оливия не хотела, чтобы Лили ездила в Ту-Эрроуз, а я – расспрашивала Эллен об Ане.

– Эллен сказала, что не взяла ни цента от людей, которые усыновили ребенка Аны, – сказала я тете Оливии. – Ане заплатили, а Эллен нет.

Я сделала паузу.

– Эллен не взяла бы ваши деньги.

– Подожди секунду, – вмешалась Кэмпбелл. – Ты хочешь сказать, что…

Лили и есть ребенок Аны.

– Я пошла к Эллен. – Оливия заговорила первой. – К моей маме. Ты знаешь, как это было тяжело, Сойер? Как унизительно? Когда я уезжала из Ту-Эрроуз, она сказала мне только одно: «Скатертью дорога!» И если бы она знала, куда я направлялась, что я планировала делать…

Тетя Оливия покачала головой:

– Я никогда не хотела возвращаться туда, но я сказала Лилиан и своему мужу, что беременна. Я опередила Элли. Джей Ди бросил бы меня, дай я ему хоть малейший повод. Но если бы он знал, что я беременна от него? Если бы Лилиан знала, что ее любимая старшая дочь беременна, когда услышала о том, во что вляпалась Элли?

– Вы соврали.

– Я защищала себя, – возразила Оливия. – Ты должна понимать это лучше, чем кто-либо другой, Сойер. Такие люди, как мы, должны защищать себя сами. Никто не сделает этого за нас.

Я подумала о Лилиан, которая говорила мне, что я боец, в отличие от ее дочерей. Я подумала о Нике и о том, что всегда считала нас способными позаботиться о себе.

– Вы соврали, что беременны, – повторила я. – А потом вам понадобился ребенок.

– Мама никогда меня особо не любила, – сказала тетя Оливия. – Я была слишком похожа на Лилиан и недостаточно похожа на нее. Я хотела бóльшего. Одному богу известно, что заставило меня обратиться к ней за помощью. Но когда я это сделала, когда я честно рассказала о том, где я была и какой жизнью жила, знаете, что она ответила мне? Она заявила, что мои желания были желаниями Лилиан, но то, как я добивалась их исполнения, – целеустремленность, решительность и выдержка? Это все от нее.

Оливия улыбнулась:

– Она сказала, что кровь есть кровь, и я принадлежу ей, и она поможет мне одурачить ее лицемерную сестрицу.

Поможет. То есть найдет ребенка. Как Эллен нашла Ану? Как она уговорила ее отказаться от ребенка?

– Знала ли Ана, кому она отдавала своего малыша? – спросила я вслух.

Реакция тети Оливии последовала незамедлительно.

– Лили моя! – сказала она знакомым мне тоном, не терпящим возражений. Точно таким же тоном она отвергла мое утверждение о том, что Грир симулировала беременность, сказав, чтобы я не смешила ее, что ни одна женщина ни за что бы так не поступила.

Потому что она тоже так делала.

– Я люблю свою дочь больше жизни, – горячо заявила тетя Оливия. – И Джона Дэвида я тоже люблю, и, прежде чем вы спросите, да, я сама выносила его, хотя, честно говоря, это не имеет никакого значения.

Она на мгновение зажала зажигалку в кулаке.

– Мои дети – это лучшее, что у меня есть, и я никому не позволю забрать их у меня.

Оливия щелкнула зажигалкой. Стоило мне увидеть пламя, как в голове заметались мысли. Жидкость для зажигалок, дом из старого дерева. Ребенок Аны. Дядя Джей Ди, который утверждал, что начал платить Ане еще до того, как между ними завязался роман.

Что, если у нее закончились деньги? Что, если она знала – или догадалась, – кто воспитывает ее ребенка?

Что, если она рассказала Джей Ди, кто она такая?

Несмотря на все свои недостатки, родители Лили любили ее. Я никогда не сомневалась в этом и не сомневалась в этом и сейчас, делая шаг к ее матери.

– Лили любит меня, – сказала я вслух и сделала еще один шаг в сторону Оливии. – Она будет убита горем, если со мной что-нибудь случится. Вы это знаете.

– Знаю. Но несчастные случаи случаются, особенно на озере.

Я подумала, не поэтому ли она, Эллен и кто-то еще, кто им помогал, привезли нас на Остров Короля. Знала ли Оливия, что этим летом мы провели здесь много времени? Или она просто искала место, где можно было бы инсценировать несчастный случай?

Какой несчастный случай может быть связан с пожаром и применением оружия? Я сделала еще один шаг.

Тетя Оливия направила пистолет на меня, сжимая во второй руке зажигалку. Она заговорила снова, отступая к двери:

– Оставайся на месте, Сойер Энн.

– Я думаю, – прошептала Сэди-Грэйс рядом со мной, – плохи наши дела.

Пистолет. Зажигалка. Старое дерево, пропитанное катализатором.

Прежде чем я успела сказать хоть слово, меня опередил кто-то другой:

– Оливия, пожалуйста.

Мне потребовалась секунда, чтобы узнать этот голос. Это прозвучало не столько как мольба, сколько как упрек, который обычно делали Джону Дэвиду, когда он громко (и намеренно) пукал за обеденным столом.

Оливия втянула в себя воздух и повернулась к обладательнице голоса:

– Мама.

Я поняла, что это не Эллен, когда женщина подошла к нам.

– Лилиан! – За всю жизнь я еще никому так не радовалась.

Тетя Оливия на долю секунды заколебалась, а затем направила пистолет на мою бабушку. На Лилиан это не произвело впечатления.

– Ради всего святого, убери эту штуку, Оливия. Ты ведешь себя нелепо.

– Да она совсем сбрендила! – поправила ее Виктория.

Лилиан бросила на нее мимолетный взгляд:

– Мои соболезнования по поводу утраты вашего отца, дорогая.

Потому что, конечно, Лилиан Тафт не могла не выразить соболезнования, даже когда ее держали намушке. Бабушка повернулась к моей тете:

– Мы закончили?

Она все еще целится в тебя, Лилиан. Не думаю, что это считается как «закончили».

– Иди туда, – приказала Оливия моей бабушке. – К ним.

– Неужели ты собираешься убить нас всех? – спросила Лилиан. – Ты не станешь делать ничего подобного!

Даже под дулом пистолета бабушка сама отвечала на свои вопросы.

– Ты и представить себе не можешь, на что я способна. Так что давай, иди.

– Кейси! – с раздражением произнесла Лилиан. – Я никуда не собираюсь идти!

Услышав имя, тетя Оливия застыла на месте.

– Кейси? – повторила я.

– Ты знаешь. – Голос тети Оливии дрогнул, как будто она сильно огорчилась из-за того, что Лилиан известно это имя. – Это… это Эллен тебе сказала?

– Моя сестра не разговаривает со мной вот уже сорок лет, – ответила Лилиан. – К счастью, я и сама вполне способна сложить два и два, хотя, признаюсь, мне потребовалось на это некоторое время.

– Что?! Ты знала? – изумилась я.

– Нет, я поняла это не сразу и не скоро. Я горевала по мужу и не могла смириться с мыслью, что потеряю еще и свою дочь. Когда она вернулась, я поблагодарила Бога и постаралась стереть из памяти месяцы без нее.

– Ты не могла знать! Я тренировалась. Я все делала правильно.

– Ты была само совершенство, милая, – Лилиан слегка покачала головой. – Но, видит бог, моя Лив была совсем другой. Ее отец избаловал ее. По правде говоря, я тоже. – Бабушка выдавила из себя слабую улыбку. – В течение многих лет я говорила себе, что Лив изменилась, что это смерть отца так сильно повлияла на нее. Я говорила себе, что она повзрослела. Но в прошлом году, когда я привезла Сойер и увидела, что ты относишься к ней, как к родной дочери… Этим летом, когда я услышала, как вы с Джеем Ди ссоритесь, я поняла, что тебе известно о ее происхождении…

Лилиан закрыла глаза:

– Именно тогда я наконец позволила себе задать вопросы, которые должна была задать с самого начала. И тогда я все поняла.

– Нет! – снова сказала тетя Оливия. – Не может быть! Ты бы что-нибудь сказала. Что-нибудь сделала!

– Спустя двадцать пять лет? – спросила Лилиан. – Зачем? Ты мама Лили и Джона Дэвида.

Я поняла, что Лилиан в курсе, что тетя симулировала беременность, но сейчас это вряд ли имело значение.

– Ты была моей дочерью двадцать пять лет, – продолжала Лилиан, пристально глядя на Оливию. – Ты так сильно старалась, и когда я наконец увидела то, что хотела, то заметила и кое-что еще. Ты была голодна, Оливия. Не в физиологическом, а в духовном смысле. Ты желала все с такой силой, какой нет у тех, у кого все есть. Несколько недель назад я поняла это, а потом узнала и тебя.

– Ты не могла знать обо мне!

– Прошли годы с тех пор, как я видела тебя в последний раз, – ответила Лилиан. – Тогда сходство между тобой и моей Лив было не таким уж сверхъестественным. Вы могли бы сойти за сестер, но не за близнецов. Генетика забавная штука. С возрастом мы с Эллен стали не так походить друг на друга, а вот вы с Лив…

– Ты знала? – Тетя Оливия (я никак не могла заставить себя называть ее Кейси, как Лилиан), казалось, по-прежнему была не в силах смириться с этим. – Ты знала обо мне, когда Лив еще была жива? Ты могла бы прийти за мной. Ты могла бы привести ее. Ты могла бы…

– Эллен запретила мне навещать вас. И конечно, она не взяла бы у меня денег, но я делала все, что могла, чтобы вы, дети, не остались голодными. Какое-то время я присматривала за вами.

То же самое Лилиан сказала мне на вечеринке у Гутьерресов. В то время мне казалось, что она сделала недостаточно для семьи своей сестры. Но сейчас, слушая, как моя бабушка говорит, что она прекрасно знала, что Оливия не ее дочь, и позволила этому фарсу продолжаться…

– А как же настоящая Лив? – спросила я свою бабушку. – Тебе все равно?

– Конечно, мне не все равно, – тихо ответила Лилиан.

– Это была не я, – поспешила вмешаться тетя Оливия. – Я не причиняла ей вреда, Лилиан. Я бы никогда…

– Знаю, – отозвалась бабушка. – Ты была рядом со мной всю свою сознательную жизнь. Я знаю, что ты не причинила бы вреда моей Лив. Точно так же как знаю, что ты не выстрелишь в меня и не причинишь вреда этим девочкам. Ты боец, Оливия. Всегда была такой. Но ты не убийца. Опусти пистолет. Сейчас же, пожалуйста.

Рука, в которой Оливия держала пистолет, послушно опустилась. Но зажигалка… она продолжала сжимать зажигалку.

– Я не стану гасить это пламя за тебя, – строго сказала ей Лилиан. – Ты должна сделать это сама. Докажи себе и этим девочкам, что, какие бы идеи ни вбила тебе в голову твоя мама, какими бы ни были ставки, ты никогда не причинишь им вреда, как не причинила бы вреда Лив.

Они смотрели друг на друга. И поскольку они смотрели друг на друга, ни одна из них не смотрела на меня. Я шагнула вперед, готовясь забрать зажигалку силой. Но женщина, которая вот уже двадцать пять лет как была Оливией Тафт, не предоставила мне такого шанса.

Она погасила пламя.

Глава 59

– Я позабочусь… об этом.

Даже в самых сложных обстоятельствах бабушка оставалась предельно сдержанной. Заброшенный дом, облитый жидкостью для зажигалок? Дочь-самозванка, которая похитила нас, накачала наркотиками и держала под прицелом?

Все это уместилось в одно-единственное слово: «это».

– Девочки, идите домой.

– И как вы предлагаете нам это сделать? – Виктория первой обрела дар речи. – Кто-то забрал наши лодки и гидроциклы.

Лилиан ничуть не смутилась:

– Мне позвонили Лили и Уокер. Это они привезли меня сюда. И они ждут вас на восточной стороне острова, у них есть лодка.

Сотни вопросов вихрем закружились в моей голове. Что Лили и Уокер – и, если уж на то пошло, Лилиан – вообще здесь делали? И как именно планировали справиться с этой ситуацией?

Но я задала только один:

– Если мы возьмем лодку, как ты доберешься домой?

Лилиан повернулась к женщине, которая была ее дочерью дольше, чем прожила Лив Тафт.

– Подозреваю, что у Оливии тоже есть способ покинуть этот остров, – тихо сказала она. – Но сначала я хотела бы наконец услышать, что же все-таки случилось с моей девочкой.

Кэмпбелл, Сэди-Грэйс, Виктория и я шли на восточную часть острова и пытались решить, что делать дальше, – если вообще стоило что-то делать. Я знала, что Лилиан предпочла разобраться со всем этим сама, и даже слышала в голове ее немой приказ не мешать ей.

Только в этот раз.

– Я уверена в том, что сказала психованной матери Лили, – сказала Виктория у меня за спиной. – В полиции нас даже слушать не станут.

– Как бы то ни было, – сказала Кэмпбелл Виктории, – многие будут готовы заплатить тебе кругленькую сумму, чтобы ты держала язык за зубами.

Кэмпбелл лично была заинтересована в том, чтобы правда о Леди озера не вышла наружу. Учитывая отношение Сэди-Грэйс к Буну, она бы тоже пошла на это. Как бы мне этого ни хотелось, я бы ни слова не сказала полиции без согласия Лили и Лилиан.

Оставалась только Виктория.

– Какая щедрость! – прокомментировала Виктория. – Но я пас. За последний месяц я поняла, что мне не нужны ничьи деньги, в том числе и моего отца. У меня его мозги.

– Но ты будешь молчать? – спросила Кэмпбелл. – Ради Уокера.

Было ли что-то у Уокера с Викторией после того, как он расстался с Лили?

Уокер и Лили! Если Лили была ребенком Аны, то ее отцом был Стерлинг Эймс. И если отцом Лили был Стерлинг Эймс, то Кэмпбелл была ее сводной сестрой.

А Уокер – ее сводным братом.

* * *

Фонарь на лодке освещал Лили, которая сидела на носу, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Ее спина была прямой. Подбородок высоко поднят. Уокер стоял позади нее.

– Все в порядке? – крикнул он, когда увидел нас.

Ни капельки.

– Мы должны рассказать им, – тихо произнесла Кэмпбелл рядом со мной.

Интересно, почему Лили вернулась? Особенно учитывая то, как мы расстались. Лучше бы она этого не делала. А когда мы расскажем ей правду…

После такого трудно было бы оправиться.

Вода вокруг острова была слишком мелкой, чтобы Уокер и Лили могли подвести лодку поближе, поэтому нам пришлось добираться до них вброд. Вдалеке сверкнула молния. Я мысленно начала отчет.

Я досчитала до пяти, когда услышала раскаты грома.

– Шторм обошел нас стороной, – объявил Уокер. – Сейчас он движется в другом направлении.

Лили, стоявшая на носу лодки, молчала. Интересно, о чем она думала? Интересно, знала ли она о том, что сделала ее мать? Что вообще ей было известно?

Но больше всего меня мучил один-единственный вопрос: как, черт побери, сообщить ей, что Уокер – ее брат? Он был единственным парнем, с которым она встречалась, кого любила. Даже если сейчас она не знала, чего хотела, даже если они расстались…

Это уничтожит ее.

Я была уже по пояс в воде. Кэмпбелл и Сэди-Грэйс шли по обе стороны от меня. Я повернулась в поисках Виктории и увидела ее на берегу. Она наклонилась и достала что-то из-за кустов. Только когда мы все забрались на лодку, стало ясно, почему Виктория задержалась.

– Вот, – сказала она, протягивая мне и Сэди-Грэйс по алой накидке и паре белых перчаток. – А то совсем продрогнете.

Ночной воздух был теплым, но моя одежда промокла насквозь, и я чувствовала, как по телу бегут мурашки. Взгляд Лили скользнул по нам, по нашим накидкам и перчаткам.

– Давай же, – сказала она мне, – надевай.

Я закуталась в накидку и встретилась с ней взглядом.

– Мы должны сказать тебе кое-что, – я посмотрела на Уокера. – Вам обоим.

Кэмпбелл тут же встала между нами.

– Как ты вообще узнал, где нас найти? – спросила она своего брата.

Она совершенно точно хотела оттянуть момент.

– Виктория написала мне, – сказал Уокер.

– Это была не я. – Виктория сделала несколько шагов к нему, затем остановилась и полезла в карман своей накидки. – Мой телефон пропал. Хотя здесь все равно не было связи…

Тогда кто же отправил сообщение?

– Хоуп, – внезапно сказала я, отвечая на свой собственный вопрос. – Как думаете, ей удалось сбежать с острова?

– С помощью моего телефона? – уточнила Виктория. – Звучит правдоподобно. – Она повернулась к Уокеру. – Что именно говорилось в сообщении?

Я тут же поняла, что именно она хотела выяснить. Что было известно Хоуп? Как много она видела и слышала?

– В сообщении говорилось, что дело срочное. – Уокер сделал паузу. – Что замешаны Сойер и мама Лили, что вы все оказались в ловушке на Острове Короля и что я не должен звонить в полицию.

Это не отвечало на вопрос о том, что было известно Хоуп.

– Поэтому он позвонил мне, – сказала Лили. – А я позвонила Лилиан.

– Ты вернулась.

То, что я должна была сообщить ей, тяжелым грузом легло мне на плечи.

– Конечно, я вернулась! – обиженно ответила Лили и, поколебавшись, спросила: – С моей мамой все в порядке? По сообщению Виктории – или получается, Хоуп – ничего не понятно.

Потому что Хоуп ничего толком не знала? Или потому, что она решила проявить осторожность?

– Я расскажу тебе все, но позже, – пообещала я. – А пока… да, с твоей мамой все в порядке. Более или менее.

Лилиан бы добавила: «С большой натяжкой».

– Чувствую, это очень долгая история, – вмешался Уокер. – А если учесть, как близко ко мне стоит Кэмпбелл, у нее не будет счастливого конца.

Мы должны рассказать им.

– Помнишь, как ты почти все лето злился на меня из-за того, в чем я была совершенно не виновата? – нарочито веселым тоном спросила Кэмпбелл. – Так вот, боюсь, сейчас мы не обойдемся и годом.

– Погодите! – Виктория остановила Кэмпбелл и подошла к Уокеру. – Уокер, расскажи им о том, о чем рассказал мне на похоронах моего отца.

Похороны Виктора Гутьерреса были закрытыми, только для членов семьи. Мне бы и в голову не пришло, что Уокер мог там присутствовать.

Судя по всему, Лили тоже.

Лучше бы ты уехала. Уехала раз и навсегда.

– Ви, – тихо произнес Уокер. Было очевидно, что он не горел желанием рассказывать нам о том, чем поделился с ней.

– Доверься мне, – ответила Виктория. – Ты будешь очень рад, когда твой секрет раскроется. Очень. Рад.

– Ладно.

Уокер переключил свое внимание на пульт управления лодкой и нажал несколько кнопок, чтобы поднять якорь. Раздался громкий шум, и, он помолчал, пока тот не пропадет.

– Я ублюдок.

– Опять начинается? – возмутилась Кэмпбелл. – Я думала, ты еще в прошлом году избавился от ненависти к себе.

– Он незаконнорожденный, – пояснила Виктория. – Твой отец – не отец Уокера.

На мгновение воцарилось ошеломленное молчание, а затем заговорила Лили.

– Как давно ты знаешь? – спросила она Уокера.

Я же вспомнила обо всем, что произошло между ними этим летом.

– С тех пор, как мама начала пить, – ответил Уокер. – Она бы никогда не сказала мне, если бы он не попал в тюрьму.

– Стоп! – резко оборвала Кэмпбелл брата. – Объясни!

– Они поженились, потому что мама была беременна, – сказал Уокер. – Но он не знал, что ребенок не его.

– Не может быть! – ответила Кэмпбелл.

– Она сделала анализ, сразу после моего рождения.

– Папа точно ничего не знал! – решительно заявила Кэмпбелл. – Ты был его любимчиком. И мама тоже души в тебе не чает…

– Она сказала, что всегда любила меня больше на всякий случай, за двоих.

Кэмпбелл немного помолчала, чтобы взять себя в руки, а потом пожала плечами.

– Тогда, Лили, – сказала она, поворачиваясь к ней, – у нас для тебя не такие ужасные новости.

Сэди-Грэйс сняла свою алую накидку и накинула ее на плечи Лили.

– Просто помни, – предупредила она, – то, что мы тебе сейчас расскажем, не изменит того, кто ты есть. Это как мыльная опера, только про наших родителей.

Глава 60

– Получается, – заговорила Лили спокойным голосом, но уже без апатии, – что Кэмпбелл – не твоя сводная сестра, а моя. Потому что любовница моего отца когда-то переспала с ее отцом, и на свет появилась я. Виктория – моя двоюродная бабушка. Лилиан, по сути, тоже, потому что моя приемная мама – дочь сестры-близнеца Лилиан. Настоящая Лив Тафт умерла двадцать пять лет назад. Возможно, это был несчастный случай. Но в нем замешаны почти все знакомые мне взрослые.

Она замолчала.

– Я правильно все сказала?

Теперь мы были одни. Уокер привез нас к себе домой. Кэмпбелл, Сэди-Грэйс и Виктория остались там, но я без слов поняла, что Лили нужно уехать.

Я попросила у Уокера его машину.

Он отдал нам ключи.

– Ты забыла про то, что мы были почти на волосок от смерти, – ответила я. – Но да, в остальном все правильно.

Лили начала хохотать. Как безумная.

– Это не смешно, – сказала я ей.

– Знаю. Это совсем не смешно. Но если я перестану смеяться, то…

Она тяжело сглотнула.

– Понимаю тебя.

Лили и без того уже досталось. Она была на грани срыва.

– Я думала, что смогу сбежать, – произнесла она, продолжая истерически хихикать. – А знаешь, почему я направилась в Ту-Эрроуз? Потому что Лилиан сбежала оттуда.

Вряд ли бабушка, войдя в высшее общество, могла представить себе, что много лет спустя кто-нибудь из членов ее семьи захочет сбежать из этого мира.

– Вся эта история похожа на бред сумасшедшего, – сказала я, потому что кто-то должен был это сказать.

– Ты права, – согласилась Лили. Она все еще не могла сдержать смех. – А знаешь, что самое безумное? Я уже больше не злюсь. Просто все это так… – Она покачала головой, не в силах подобрать слова. – Подумать только, когда-то я боялась, что «Секреты» станут достоянием общественности. Сейчас я могу стать порнозвездой и все равно не смогу затмить кое-кого из членов нашей семьи!

– А что, ты хочешь попасть в фильмы для взрослых? – пошутила я.

– Очень смешно, – ответила Лили и тут же стала серьезной. – Я даже не знаю, куда мне теперь идти или что делать.

Ее голос был хриплым, она тяжело дышала.

– Я неделями пыталась отгородиться от этих мыслей, а потом, когда снова впустила их в свою голову, поняла, что хочу начать все сначала. Я должна была убежать и найти себя, Сойер. Даже когда я говорила, что хочу покончить со всем, я все равно пыталась быть похожей на нее. Я все равно стремилась подражать своей маме.

– Если это тебя утешит, – сказала я, – я провела лето, пытаясь не быть похожей на свою. Я столько раз видела, как она влюблялась, и всегда безответно. – Я закрыла глаза. – Так что все это лето я старалась не влюбиться в Ника. Он обвинил меня в том, что я всегда живу одной ногой за порогом. Он сказал, что я та, кто спасается бегством, а с тобой все будет в порядке.

– Пожалуй, мы его сделали, – сказала Лили с горечью и то ли смеясь, то ли плача. – И кстати, мама никуда не сбегала. Она не находила себя. Все эти годы она просто притворялась.

Я пыталась придумать слова, чтобы хоть как-то облегчить ее боль.

– Это не было притворством, Лили.

– И это самая жесть, не находишь? Она действительно любит меня.

Лили помолчала.

– Она никогда бы не причинила вреда тебе, Сэди-Грэйс или Кэмпбелл. Даже если бы Лилиан не появилась. Я верю в это, Сойер.

– Но она сделала больно тебе.

Лили снова помолчала.

– Как и все они.

Ее отец. Тетя Оливия. Ана, которая родила ее и отдала, взяв взамен деньги.

Мне очень хотелось сказать ей что-нибудь правильное, но в голову ничего не приходило. Поэтому я произнесла:

– Есть один клуб.

Лили вопросительно выгнула бровь.

– Клуб под названием «Я обязана своим существованием дурацкому пакту о беременности». Я его основательница.

Лили была вторым участником. Мне нужен был кто-то, кто понимал бы меня. Кто-то, с кем я могла бы говорить по душам. И все это время это была она. Ник оказался прав. Мне не требовалась запасная семья, или план отступления, или десять слоев защиты вокруг сердца.

Пора было перестать корчить из себя всезнайку, потому что на самом деле я ничегошеньки не знала.

– А в клубе «Я обязана своим существованием дурацкому пакту о беременности» проводят посвящение? – спросила меня Лили после нескольких минут молчания. – Потому что на тебе все еще надета эта дурацкая накидка.

Четыре месяца спустя…

Глава 61

Свистеть в адрес Лили было ошибкой, которую большинство клиентов бара «Холлер» совершали лишь раз.

– Я что, прихожу к вам на работу и улюлюкаю вам? – спросила она мужчину, который смотрел на нее через стойку. – Нет, я так не делаю. А вы бы позволили, чтобы кто-то так обращался с вашей дочерью или сестрой? Нет!

– Милашка, – протянул мужчина. – Ты слишком напряжена. Как насчет того, чтобы немного расслабиться?

– Хочешь, я разберусь? – предложила я.

Лили покачала головой.

– Мои родители воспитали меня как леди, – чопорно сказала она. – Но теперь я леди, которая знает много интересного о средневековых пытках…

Дом с одной спальней, где мы жили с Лили, был даже меньше того, в котором я выросла. Но вместо дешевых занавесок для душа спальню Лили отделяла от гостиной занавеска ручной работы. Лили покупала вещи на блошиных рынках и в благотворительных магазинах, чтобы хоть как-то украсить наше жилище. Даже выцветшие и облупившиеся, эти украшения говорили о ее безупречном вкусе.

– Тук-тук! – прокричала мама, входя через парадную дверь.

Нам давно пора было начать пользоваться замком.

– Трик все еще злится из-за того, что я рассказала тому джентльмену, как можно использовать серебряную вилку для салата? – спросила Лили.

Обычно мама улыбалась в ответ. Четыре месяца назад она чуть в обморок не упала, когда мы появились на пороге ее дома.

Это была идея Лили – вернуться в городок, где я выросла. Я целый год провела в ее мире. Она хотела узнать мой. Я только спросила ее, готова ли она отложить учебу в университете. Лили ответила, что учеба никуда не денется и мы отправимся туда, когда будем готовы.

Она и я.

Лили хотела понять, что значит жить, не оглядываясь на мнение окружающих, а мне нужно было забыть прошлое и жить настоящим, не строя запасных планов или планов побега.

Я думала о Нике каждый день, но позвонила ему только однажды. Он не ответил.

– Трик так сильно обиделся на меня? – спросила Лили, заметив, что мама не ответила на ее вопрос о владельце «Холлера».

– Трик не смог бы на тебя обидеться, даже если бы постарался, – заверила ее моя мама. – Как вообще можно обижаться на угрозы, включающие вилки для салата и суповые ложки?!

– А что ты собиралась сделать с суповой ложкой? – спросила я у Лили, но не сводила глаз с мамы. Ведь что-то привело ее к нам, и я была уверена, что это что-то мне не понравится.

– Лили, милая… – заговорила мама тоном, который только подтвердил мои опасения. – Кое-кто ждет тебя в баре.

Мама почти никогда не называла «Холлер» баром.

– Лилиан? – спросила я, ожидая этого с тех самых пор, когда мы с Лили впервые появились здесь, обе мокрые, а я еще и в алой накидке.

– Нет, – тихо ответила мама. – Это Ана.

Мне стоило огромных усилий остаться у бильярдного стола и не отправиться в бар к Ане Гутьеррес и Лили.

– С ней все будет в порядке, – сказала мама. – В нашей Лили есть и сахар, и сталь.

Я взяла бильярдный кий и кивнула маме, показывая, что готова начать игру. Мне нужно было чем-то занять себя, чтобы не помчаться защищать Лили.

– А ты в порядке? – спросила я, когда мама закончила раскладывать шары.

Она оглянулась на Ану.

– Я все думаю, что так и должно было быть – Ана со своей дочерью, я со своей.

Наши отношения изменились после моего дебюта в высшем обществе. Слишком много всего произошло с тех пор, и маме все еще было трудно отпустить меня и позволить жить своей жизнью. Было трудно отказаться от взаимозависимости, но необходимо.

– Сойер? Я знаю, что пакт был глупой выходкой, – сказала мама, разбивая шары. – Мы играли не только своими жизнями, но и вашими тоже. Я понимаю, как эгоистично было думать, что ты сможешь решить все мои проблемы, заполнить все пробелы.

За месяцы, что мы с Лили жили здесь, это был первый раз, когда я увидела, что мама действительно меняется. По крайней мере, она начала понимать.

– Ты была еще ребенком, – сказала я, наклоняясь для первого удара. – Тебе пришлось нелегко. И если бы не все это… – Я ударила по шару. – У тебя бы не было меня.

На следующий день после нашего приезда я рассказала маме правду о Лив. Я ожидала, что она взорвется, примчится обратно в особняк Тафтов, требуя от Лилиан объяснений, почему та предпочла ей самозванку.

Почему она по-прежнему защищала Оливию.

Но мама погрузилась в скорбь. Спустя несколько дней, все еще оплакивая свою сестру, она сказала мне, что правда не стала для нее ударом. Она стала для нее облегчением. Сестра, которую она знала, не разлюбила ее. Непонимание между ней и тетей Оливией не было всего лишь плодом ее воображения. Ее подростковый гнев из-за того, что она вынуждена была притворяться, горе от того, что ее никто не понимал…

Все это было по-настоящему.

– Твои полосатые, – напомнила мне мама, когда мой шар упал в лузу.

– Элли! – Ана кашлянула за нашими спинами.

Я обернулась первой. Через несколько секунд обернулась и мама.

– Я хочу, чтобы ты знала: я перестала встречаться с Джеем Ди.

– Молодец.

Я хотела добавить, что она может взять за это пирожок, но тут меня пронзила чудовищная мысль.

– Он же не вернулся к тете Оливии?!

– Нет, насколько мне известно, – ответила Ана. – Я переезжаю на Восточное побережье. Мне нужно начать все сначала, а Виктория уговорила меня вложиться в какой-то ее стартап. Буду работать с другими инвесторами, пока она заканчивает университет.

Я понятия не имела, по какой специальности училась Виктория, но почему-то не удивилась, что она крепко стоит на ногах. Интересно, не были ли «другие инвесторы» бывшими «Белыми перчатками»?

– Что ты сказала Лили? – спросила мама Ану.

Биологическая мать Лили обернулась к барной стойке, которую Лили неистово натирала тряпкой, снова и снова проходя по одним и тем же местам.

– Это касается только меня и моей дочери, – ответила Ана.

– Она чуть не потеряла меня.

Мы с Лили лежали в поле за домом. Было не по сезону тепло для декабря, но все равно прохладно. Надо было надеть куртки.

– Так сказала Ана, – продолжила Лили. – В конце второго триместра у нее чуть не случился выкидыш. Она не могла оплатить больничные счета и все время думала: что, если со мной что-то случится после рождения? Что, если я заболею? Что, если мне понадобятся лекарства, которые она не сможет себе позволить?

– Она могла бы пойти к своей семье, – сказала я, вспомнив разговор с Виктором Гутьерресом.

– Она бы так и поступила, – тихо произнесла Лили. – Но тогда бы они контролировали ее жизнь… и мою.

Она помолчала.

– Она думала вернуться к Дэвису Эймсу, но Эллен нашла ее раньше.

Лили продолжила свой рассказ, похожий на поток воспоминаний. Эллен убедила Ану, что у нее есть знакомая пара, которая не может иметь детей. Эта пара готова была оплатить все расходы и дать малышке все необходимое, они хотели, чтобы у биологической матери появился шанс начать новую жизнь.

Уже позже Ана узнала, кто был этой парой и что их бесплодие было ложью. Когда она поняла, что ее обманули, то решила, что предложенная цена была недостаточной.

– Она сказала, что пошла к папе, когда мне было двенадцать, – продолжила Лили. – Она рассказала ему правду. Он пообещал ей все, что она пожелает, только чтобы я осталась у них.

Лили закрыла глаза, а я продолжала смотреть в небо.

– Он приносил ей фотографии, – почти шепотом продолжила Лили. – Такая у них была сделка. Он давал ей деньги и рассказывал обо мне.

Последние четыре месяца о дяде Джее Ди не было ни слуху ни духу.

– Такое ощущение, будто я украла его у тебя, – неожиданно сказала Лили, открывая глаза и поворачиваясь ко мне. – Если бы он знал с самого начала, что я не его, он бы не стал…

– Он вырастил тебя, – перебила я. – Ты его дочь, Лили. Он так считает. А мне не нужен отец.

Она хотела возразить, но я продолжила:

– Мне достаточно того, что у меня есть ты – моя сестра, она же кузина, она же подруга по несчастью, то есть по пакту о беременности.

Лили фыркнула, возможно, это был самый неподобающий звук, который я слышала от нее за все время нашего знакомства.

Заметив движение у дома, я села.

– А что здесь делает моя мама? – спросила я, когда она направилась к нам через поле. – И почему у нее с собой вечерние платья?

Глава 62

В декабре прошлого года моя мама без предупреждения появилась на крыльце дома Лилиан как раз в тот момент, когда вся семья собралась отправиться на ежегодную рождественскую вечеринку в загородный клуб. Не знаю, каким образом визит Аны заставил ее захотеть повторить этот номер, но отговорить ее было невозможно, и она была твердо намерена увлечь за собой Лили и меня.

– Не двигайся! – процедила Лили сквозь зубы, укладывая мою французскую косу, которую она только что заплела, в какую-то замысловатую прическу и вонзая мне в череп не меньше полдюжины шпилек.

– Больно! – пожаловалась я.

– Красота требует жертв, – парировала Лили.

Она встала рядом со мной перед зеркалом, и выражение ее лица изменилось. Мама купила нам похожие платья. Только у нее было темно-синее, а у меня – более яркое, лазурное.

– Знаешь, – сказала я, вспоминая прошедший год, – я только сейчас начала понимать эту фразу.

Я думала, что мама поедет к Лилиан домой или сразу в загородный клуб «Нортерн Ридж». Но она решила сначала заехать на кладбище. Мы с Лили последовали за ней по усыпанной гравием дорожке к невысокой ограде из кованого железа. Внутри ограды было два надгробия – небольшие бетонные кресты на простом основании.

Перед каждым из надгробий стояла женщина на каблуках и с бриллиантами в ушах, а в случае с Лилиан – еще и в жемчуге.

– Вы пришли! – В голосе тети Оливии звучало удивление. – Мы неделями отправляли тебе сообщения, Элли. Уже и не думали, что ты…

– Я передумала, – сказала мама, но тетя Оливия уже не смотрела на нее.

Она смотрела на нас с Лили.

– Когда я была здесь в последний раз, – начала я, мысленно ругая маму за то, что она не предупредила нас, – надгробие было одно.

Лилиан отошла в сторону.

– Красивая прическа, – сказала она мне. – Челку почти не видно.

Я посмотрела мимо нее на надпись на надгробии, от которого она только что отошла. На кресте не было ни имени, ни года, только слова.

– «Да пребудет вечная память о ней», – прочитала я вслух.

– Люди подумают, что это твое надгробие, – сказала мама Лилиан. – Начнут говорить, что ты выпендриваешься, раз ты пишешь себе такую эпитафию.

– Пусть думают, что хотят, – ответила бабушка, изящно пожав плечами. – Осмелюсь сказать, они всегда так делают.

Мама сглотнула, не отрывая взгляда от надписи:

– Откуда у тебя ее тело?

Лили наконец поняла, что здесь происходит. Она уставилась широко раскрытыми глазами на второе надгробие:

– Это…

– Лив, – тихим голосом закончила я.

– Леди озера опознали, – сообщила нам тетя Оливия. Она говорила своим обычным тоном, и только едва заметно подрагивающий подбородок выдавал ее. – Девушку звали Кейси. Она исчезла много лет назад, и, когда нашли останки, выяснилось, что они совпали с ДНК ее матери…

Еще бы они не совпали.

– Вот все и закончилось, – сказала я через мгновение.

Как и обещала, Лилиан уладила ситуацию, и тетя Оливия, а также Джей Ди, Шарлотта и остальные вышли сухими из воды.

– Не совсем, – ответила тетя Оливия. – Мы с мамой поговорили…

– С какой мамой? – пробормотала себе под нос Лили.

– Мы поговорили, – повторила тетя Оливия, – и решили, что у нашей семьи должен быть собственный благотворительный фонд.

– И солидный, – подхватила Лилиан. – Когда я умру и отойду к Господу, если на то будет Его воля, все, что у меня есть, за исключением того траста для Джона Дэвида и вас, девочки, перейдет в этот фонд.

– При условии, – добавила тетя Оливия, – что Элли не против этого плана.

– Мне не нужны твои деньги, – сказала мама Лилиан. – И никогда не были.

– Я подумала, что тебе может понравиться помогать девочкам управлять фондом, – ответила Лилиан.

– Это что, взятка? – спросила Лили, наконец обретя голос. – Ты позволяешь нам пожертвовать целое состояние, а взамен мы возвращаемся в семью?

– Я доверяю вам наследство вашего деда, – сказала Лилиан. – И мое. Без каких-либо условий.

Я была уверена, что Лилиан Тафт никогда в жизни не заключала сделок без условий. Зная, какой путь она проделала от девушки из захолустного Ту-Эрроуз и до уважаемой светской дамы, я подозревала, что ее настоящее «наследство» гораздо сложнее, чем состояние, оставленное ей ее мужем.

– Мы оставим вас на минуту, чтобы попрощаться, – сказала тетя Оливия моей маме.

Они с Лилиан вышли за ограду. Мы с Лили оставались до тех пор, пока моя мама не захотела побыть одна.

– Джон Дэвид скучает по вам, – как бы между прочим сказала Лилиан, в очередной раз доказывая, что она ловко умеет давать взятки и играть на совести. – Вам обеим.

– Я всегда возвращалась домой, – сказала Лили, словно это была ее судьба, а не решение. – Только сперва мне нужно было разобраться кое в чем.

– И как, разобралась? – спросила бабушка.

Лили посмотрела на тетю Оливию, затем снова на меня:

– Сойер, как ты считаешь, мы во всем разобрались?

Я подумала о том, как за последние несколько месяцев изменилась Лили, и о том, как за прошедший год изменилась и я сама.

– Мы в процессе, скажем так.

Глава 63

Загородный клуб «Нортерн Ридж» решил переплюнуть сам себя. В прошлом году их елка была высотой в два этажа, а в этом – еще выше и полностью украшена хрусталем. Сотни, а может, и тысячи украшений блестели, словно льдинки на солнце.

– Думаю, – сказала Лилиан, стоявшая рядом со мной, – что в этом году мы обойдемся без семейного портрета.

– Почему? – спросил Джон Дэвид. С лета он заметно подрос и пока что еще ни разу не упомянул о зомби. – Мы же все еще семья, да?

Ему ответила Лили:

– Конечно, мы семья!

Имбирные пряники «Нортерн Ридж» были легендой. Лично я собиралась наесться ими до отвала и сунула в сумочку три штучки.

– Осторожнее! – произнес голос рядом со мной. – Я знаю из достоверных источников, что здесь очень не любят воров.

Я повернулась к человеку, которого меньше всего ожидала увидеть на этой вечеринке.

– Ник.

На нем был смокинг – тот самый, в котором он был на благотворительном вечере в «Аркадии». На этот раз, однако, он не выбивался из толпы и не казалось, что ему больше всего на свете хотелось сорвать с себя пиджак.

– Ни слова про этот мартышкин смокинг! – предупредил он меня.

Я звонила тебе. Ты не ответил. Я ушла, и ты сказал мне больше не возвращаться.

Давным-давно я бы тут же подняла все свои щиты – с такой же скоростью, с какой сейчас билось мое сердце. Я вспоминала его поцелуи, его тело рядом с моим. Его волосы в моих руках.

Вспоминала тот момент, когда он сказал мне, что «встречался» со мной только потому, что хотел, а не по каким-то другим причинам.

Прошло вот уже четыре месяца с тех пор, как я ушла от него, а он выглядел все так же.

– Я ни слова не скажу про твой смокинг, если ты не будешь спрашивать меня, скольких вооруженных мужчин я смогу обезвредить при помощи бесчисленного количества шпилек в моих волосах, – предложила я.

Ник выдавил из себя улыбку:

– Договорились.

Потребовалось чуть больше времени, чем мне бы хотелось, чтобы решить, что сказать дальше.

– Ты не говорил мне, что вступил в клуб «Нортерн Ридж».

– Я предпочитаю лишний раз не думать о том, что продал душу и встал на темную сторону.

– Это часть плана Лилиан по введению Джесси в свет?

Ник кивнул.

– Я звонила тебе. Ты не ответил.

– Знаю.

Еще несколько месяцев назад я бы сразу переключилась в режим самозащиты, если он не активировался бы еще раньше. До той ночи на Острове Короля я не позволила бы себе хотеть этого, хотеть его, вообще чего-нибудь хотеть.

– Ты не перезвонил мне, – я улыбнулась. – Не хочешь повиниться?

Другой парень мог бы не оценить момента. Нормальный человек захотел бы услышать извинение. Признание. Обещание, что я изменилась.

Хоть что-нибудь.

Но Ник просто стоял и смотрел на меня добрых три секунды, а потом предложил мне свою руку:

– Думаю, сейчас самое время подарить мне второй танец.

Я успела подарить ему еще два танца до тех пор, пока Лили не увела меня во внутренний дворик, откуда открывался вид на бассейн с подогревом. Сначала я подумала, что она хочет обсудить то, что произошло на кладбище, но потом увидела Кэмпбелл.

А через долю секунды Сэди-Грэйс буквально сбила меня с ног, заключая в свои объятия.

– Мне нравится в колледже! – объявила она мне, поднимаясь на ноги и помогая мне подняться, прежде чем возобновить свою атаку с обнимашками. – Я занимаюсь танцами и русской литературой, и мы с Буном сломали всего две кости!

– Обе Буна, – пояснила Кэмпбелл.

– Его кости – мои кости! – заявила Сэди-Грэйс. – И наоборот. Как-то жутковато вышло, правда? Я вдруг поняла, что мне стало трудно определять, какие вещи можно считать жуткими, но, с другой стороны, в этом семестре меня не похищали и я тоже никого не похищала, так что все хорошо.

– А у тебя? – спросила я Кэмпбелл, гадая, как она провела те месяцы, что мы с Лили отсутствовали.

– Ничего нового, – ответила Кэмпбелл. – Я учусь на первом курсе в университете, где я уже стала легендой, планирую захватить мировое господство и отомстить вам двоим за ваше исчезновение. – Она выразительно посмотрела на Лили. – Не очень-то по-сестрински с твоей стороны, тебе не кажется? И не очень-то вежливо.

– Ой, заткнись, Кэмпбелл.

Интересно, понимала ли хоть одна из них, что они всегда вели себя как ссорящиеся сестры?

– В наказание, – сказала Кэмпбелл Лили, – я не буду рассказывать тебе, чем занимается Уокер, и дарить подарок, который я специально заказала для нас несколько месяцев назад. Ни одной из вас его не подарю, так-то вот!

– Подарки? – Сэди-Грэйс улыбнулась, затем повернулась к Лили. – Уокер учится в колледже в Шотландии!

Она произнесла слово «Шотландия» таким тоном, словно Уокер учился в колледже на Марсе.

– Бун постоянно просит его отправить по почте хаггис ^[46] и килт, но либо это запрещено законом, либо Уокер просто не хочет.

Подождав немного, Сэди-Грэйс повернулась к Кэмпбелл.

– Подарки? – с надеждой спросила она.

– Так уж и быть, подарю их вам, – пообещала Кэмпбелл, – но только после того, как Сойер поблагодарит меня за то, что я вытащила ее из той ямы!

У меня было ощущение, что она будет припоминать мне это целую вечность, а то и дольше.

– Кэмпбелл? – ровным голосом произнесла я.

– Следи за своим языком! – шепотом предупредила меня Лили.

– Спасибо, – сказала я.

– Не за что, – Кэмпбелл мило улыбнулась. – Я не прощу тебя за то, что ты бросила меня, – и тебя тоже, Лили, – но не за что. А теперь закройте глаза и вытяните руки.

В обычных обстоятельствах это предложение не показалось бы мне особенно рискованным. Но после всех событий нашего дебютного года и последующего лета я уже не могла быть уверена, что, закрыв глаза, не обнаружу в своей ладони украденный шедевр или еще бьющееся человеческое сердце.

Черт возьми, теперь я уже не могла быть уверена, что говорю с Кэмпбелл, а не с ее злобным близнецом!

Сэди-Грэйс закрыла глаза и вытянула руку. Лили сделала то же самое.

– Сойер!

– Ладно.

Закрыв глаза, я вытянула руку, и вот Кэмпбелл что-то вложила в мою ладонь. Я открыла глаза. Это было ожерелье. Простая, но изящная цепочка и крошечная подвеска, сделанная в форме…

– Лопата? – спросила Лили. – Серьезно, Кэмпбелл?

Кэмпбелл ухмыльнулась:

– Они из платины. Изготовлены на заказ. Честно говоря, – она застегнула на себе свое ожерелье, – «Белые перчатки» были слишком заурядные, как по мне. Я уверена, что мы вчетвером справимся куда лучше!

– Лопата! – наконец до Сэди-Грэйс дошло. – Которой люди роют ямы!

Я могла бы обойтись и без символа, который выбрала Кэмпбелл, но все равно надела ожерелье.

– Мы леди, – сказала Кэмпбелл, когда Лили и Сэди-Грэйс тоже надели свои ожерелья. – И моя мама учила меня, что леди играют, чтобы побеждать!

Я согласилась на сделку с Лилиан, потому что хотела найти своего отца. Но в глубине души я искала семью, своих людей, свое место. Я не ожидала, что найду все это среди Дебютанток.

Лили, Сэди-Грэйс и дьявол в юбке Кэмпбелл Эймс.

Держась за руки и с миниатюрными лопатами на шее, мы возвращаемся на вечеринку.

– Знаешь что-нибудь про новых Дебютанток? – спросила Лили у Кэмпбелл, когда мир вокруг нас превратился в калейдоскоп из шампанского и нарядной одежды, свежих цветов и живой музыки.

– Ничего, что стоит повторять, – ответила Кэмпбелл. – Ты же знаешь девчонок, которые учились на год младше нас. Они скучные. Но если заглянуть на пару лет вперед, то две мои кузины со стороны Бэнкрофтов как раз будут готовы выйти в свет. А я воспитываю их по своему образу и подобию.

И это пугало. Я подумала о сестре Ника, такой же чужой в этом мире, как когда-то была я.

– Это та часть, где мы должны сказать: «Благослови их Господь»? – спросила Сэди-Грэйс.

Я поднесла руку к изящной лопате прямо над моей ключицей и подумала обо всем, что произошло с тех пор, как сама стала Дебютанткой.

– Как насчет того, чтобы просто пожелать им удачи?

Майкл Коннелли «Линкольн» для адвоката

Посвящается Дэниелу Ф. Дейли и Роджеру О. Миллзу

Нет клиента страшнее, чем невиновный человек.

Дж. Майкл Холлер, судебный адвокат

Часть первая Досудебное следствие

Глава 1

Понедельник, 7 марта

Утренний воздух с пустыни Мохаве в конце зимы чист и бодрящ в округе Лос-Анджелес, как никогда. Он приносит с собой ощущение надежды. В это время мне нравится, чтобы окно у меня в офисе было открыто. Несколько человек знают эту мою привычку, и один из них – Фернандо Валенсуэла. Я имею в виду поручителя, а не бейсбольного питчера. Он позвонил, когда я въезжал в Ланкастер, спеша к девяти часам на плановое судебное слушание.

– Мик, – сказал он, – ты сегодня с утра на севере округа? – Вероятно, он услышал свист ветра в моем сотовом телефоне.

– В данный момент – да, – ответил я, поднимая окно, чтобы лучше слышать. – У тебя что-нибудь есть для меня?

– Да, кое-что. Кажется, наклевывается выгодный клиент. Но его первая явка в суд назначена на одиннадцать. Сможешь вернуться сюда вовремя?

Офис Валенсуэлы, с окнами на улицу, находился на бульваре Ван-Нуйс, в квартале от административного центра города, который представлял собой два здания суда и тюрьму. Контора моего приятеля называлась «Освобождение на поруки под залог». Красные неоновые цифры его телефонного номера на крыше дома хорошо просматривались с третьего этажа массивного крыла следственной тюрьмы. Те же цифры были нацарапаны на стене рядом с каждым таксофоном, у двери каждой второй тюремной камеры.

Можно также отметить, что Валенсуэла навсегда внесен в мой рождественский поздравительный список. В конце года я дарю по банке соленых орешков всем, кто в нем значится. Праздничный фермерский набор. Каждая банка перевязана лентой с бантиком. Но орешков в банке нет. Только наличность. В моем рождественском списке много поручителей – тех, кто принимает на себя риски по освобождению подследственных под залог. Поэтому после Рождества я питаюсь орешками из наборов аж до середины весны – насыпая их в пластиковую тарелку. С моего последнего развода случается, что это угощение составляет весь обед.

Прежде чем ответить на вопрос Валенсуэлы, я подумал о плановом судебном слушании, на которое сейчас ехал. Моего клиента звали Гарольд Кейси. Если список назначенных к слушанию дел составлен по алфавиту,^[47] то, освободившись, я мог бы без проблем успеть к одиннадцати часам в Ван-Нуйс. Но загвоздка состояла в том, что судья Ортон Пауэлл находился на своей должности последний срок. Он уходил на пенсию.Это означало, что теперь ему не придется оказывать на кого-либо давление в связи перевыборами – как и юристам, занимающимся частной практикой. Чтобы продемонстрировать свою новую свободу – и, возможно, отплатить тем, кому был двенадцать лет обязан политической поддержкой, – он любил нарушать привычный порядок. Дела могли рассматриваться как с начала алфавита, так и с конца, а иногда – по хронологии подачи исковых заявлений. До прихода в зал суда никто не знал, как будут слушаться дела. Нередко адвокатам приходилось торчать в зале у Пауэлла по часу и больше. Судье это нравилось.

– Думаю, что успею к одиннадцати, – сказал я без особой уверенности. – А что за дело?

– Обещает быть очень прибыльным, Мик. Сам клиент из Беверли-Хиллз, а семейный адвокат первым делом примчался ко мне. Дело и вправду стоящее. Парня доставили в полицейский участок сегодня ночью, и уже утром адвокат его матери пришел ко мне, готовый передать в залог имущество в Малибу. Даже не торговался об уменьшении залога. По всей видимости, семья не слишком опасается, что он сбежит.

– За что его взяли? – спросил я ровным голосом.

Я и в самом деле чувствовал себя спокойно. Запах денег и предвкушение близкой поживы часто приводят к помешательству, однако я достаточно долго обхаживал Валенсуэлу по праздникам, чтоб сейчас не дергаться: я единственный, у кого он крепко сидит на крючке. Я мог себе позволить не сходить с ума.

– Пока что копы вменяют ему нападение при отягчающих обстоятельствах, нанесение тяжких телесных повреждений и попытку изнасилования, – ответил поручитель. – Окружной прокурор, насколько я знаю, еще не выдвинул обвинения.

Полиция любила предъявлять сразу целый ряд обвинений. Значение имели только те, которые прокуроры официально включали в иск и с которыми они в конечном счете выходили в суд. Я всегда говорю: уголовное дело сначала кажется львом, а оказывается ягненком. Попытка изнасилования, нападение при отягчающих обстоятельствах и тяжелые телесные повреждения могут легко вылиться в оскорбление действием, то есть простые побои. Я бы не удивился, если дело впоследствии не окажется столь уж выгодным. Тем не менее, если бы мне удалось вовремя встретиться с клиентом и заключить добровольное соглашение, основанное на заявленных обвинениях, то это было бы весьма неплохо, даже если окружной прокурор их потом скостит.

– Ты знаешь какие-нибудь подробности? – спросил я.

– Его арестовали вчера вечером. Как я понял, случайное знакомство в баре закончилось криминалом. Семейный адвокат говорит, что женщина просто хочет денег. Ну, ты понимаешь: за уголовным обвинением последует гражданский иск. Но я в этом не так уж уверен. Слышал, что она сильно избита.

– Как зовут семейного адвоката?

– Погоди секунду. У меня где-то есть его визитка.

В ожидании, пока Валенсуэла найдет визитную карточку, я посмотрел в окно. Две минуты отделяло меня от здания ланкастерского суда и двенадцать минут – от начала планового слушания. В этом промежутке мне требовалось по крайней мере минуты три, чтобы переговорить с клиентом и сообщить ему неутешительные вести.

– О'кей, нашел, – сказал Валенсуэла. – Его зовут Сесил С. Доббс, эсквайр. Из Сенчури-Сити. Видишь, я же тебе сказал: большие деньги.

Валенсуэла был прав. Но даже не адрес адвоката свидетельствовал о деньгах, а его фамилия. Я кое-что слышал о Си-Си Доббсе и подозревал, что во всем списке его клиентов найдется не больше одного-двух, которые не жили бы в Бель-Эйр или Хомби-Хиллз, причем там, куда звезды по ночам спускаются вниз, чтобы коснуться своих помазанников.

– А кто клиент? – спросил я.

– Сейчас… ага… Льюис Росс Руле.

Он произнес имя и фамилию по буквам, и я записал их в свой рабочий блокнот.

– Пишется как «рулет», только звучит по-другому, – добавил Валенсуэла. – Так ты там будешь, Мик?

Прежде чем ответить, я записал в блокнот имя и фамилию Си-Си Доббса. Затем ответил Валенсуэле вопросом на вопрос:

– А почему, собственно, я? Они меня сами затребовали? Или это ты предложил?

В таком деле следовало проявлять осторожность. Приходилось учитывать, что Доббс из тех, кто тут же помчится в калифорнийскую коллегию адвокатов, если заподозрит сговор между поручителем и судебным защитником в деле выгодного клиента. Я уже стал задаваться вопросом, не является ли вся эта история провокацией, которую мой друг Фернандо не распознал. Я не входил в число любимчиков адвокатской коллегии. Они подбирались ко мне и прежде. Причем не раз.

– Видишь ли, я спросил Руле, есть ли у него адвокат для защиты в суде. И он сказал, что нет. Тогда я упомянул тебя. Я не настаивал, не давил. Ненавязчивая реклама, понимаешь?

– Это произошло до или после того, как к делу подключился Доббс?

– Нет, еще до того. Руле позвонил мне сегодня утром из тюрьмы. Арест сопровождался большим скандалом, и, видимо, он смекнул, чем дело пахнет. Доббс объявился уже после. Я сказал, что такие случаи как раз твой профиль, сообщил твой послужной список, и он воспринял все совершенно невозмутимо. Руле привезут в суд в одиннадцать. Сам поймешь, что за зверь. Так ты приедешь?

Довольно долго я ничего не отвечал. Спрашивал себя, насколько откровенен со мной Валенсуэла. Адвокат вроде Доббса обычно имеет для таких оказий своего человека. Если сам он уголовными делами не занимается, то должен бы иметь соответствующего юриста в своей фирме – в крайнем случае в резерве. Но рассказ Валенсуэлы вроде бы этому противоречил. Руле пришел к нему с пустыми руками. Это наводило на мысль, что в деле больше непонятного, чем кажется.

– Эй, Мик, ты слушаешь? – окликнул Валенсуэла.

И я принял решение, которое впоследствии вновь столкнет меня с Хесусом Менендесом и о многом заставит жалеть. Но в тот момент выбор был сделан – просто очередной шаг, продиктованный повседневной необходимостью.

– Приеду, – ответил я. – Увидимся в одиннадцать.

Я уже собирался закрыть телефонную крышку, когда до меня опять донесся голос Валенсуэлы:

– И ты ведь не забудешь про меня, Мик? Ну, ты понимаешь, если дело действительно окажется выгодным?

Впервые Валенсуэла стремился получить от меня какие-то гарантии, что еще больше усилило мое беспокойство, и я постарался тщательно сформулировать ответ: такой, который удовлетворил бы и его, и адвокатскую коллегию – если бы она нас подслушивала.

– Не беспокойся, Вэл. Ты в моем рождественском списке.

Я захлопнул телефон прежде, чем он успел еще что-либо сказать, и велел своему шоферу подвезти меня к служебному входу здания суда. Очередь у металлоискателя там покороче и идет быстрее, а охрана обычно ничего не имеет против адвокатов-завсегдатаев, которые норовят пройти поскорее, чтобы успеть в суд к назначенному сроку.

Размышляя о Льюисе Россе Руле и о возможных выгодах и опасностях, меня ожидающих, я снова опустил стекло – так, чтобы насладиться последними в это утро глотками свежего, чистого воздуха. В нем все еще ощущалась надежда.

Глава 2

Когда я вошел в зал суда, по обеим сторонам от скамьи подсудимых было полно юристов, которые о чем-то договаривались и совещались. Я заключил, что заседание начнется в срок, так как увидел сидящего за столом судебного пристава. Это означало, что судья тоже скоро займет свое место.

В округе Лос-Анджелес судебные приставы являются принявшими присягу помощниками шерифа, назначенными в тюремно-следственные подразделения. Стол пристава располагался за ограждением, но прямо возле перил – так чтобы граждане имели возможность подходить и задавать вопросы, не вторгаясь в пространство, отведенное для юристов обеих сторон и судебного персонала. Приблизившись к приставу, я увидел перед ним папку с сегодняшней повесткой дня. Прежде чем обратиться, я предусмотрительно взглянул на табличку на униформе. Там значилось: «Р. Родригес».

– Слушай, Роберто, мой парень здесь? Гарольд Кейси?

Судебный исполнитель повел пальцем по списку назначенных к рассмотрению дел, но сразу же остановился. Мне повезло.

– Н-да, есть. Кейси. Второй по порядку.

– Сегодня, значит, по алфавиту. Хорошо. У меня есть время пройти туда, увидеться с ним?

– Нет, сейчас как раз выведут первую группу. Я только что позвонил. Судья уже выходит. У вас будет, вероятно, пара минут уже здесь, в боксе.

– Спасибо.

Я зашагал к калитке барьера, когда он меня окликнул:

– И я не Роберто, а Ренальдо!

– Да, конечно. Извини, Ренальдо.

– Все мы, судебные приставы, на одно лицо, верно?

Я не понял, была ли это попытка схохмить или подковырка в мой адрес. Я просто улыбнулся и прошел в калитку, приветственно кивнул нескольким знакомым и незнакомым юристам. Один остановил меня, чтобы спросить, как долго продлится слушание моего дела, так как хотел подойти к моменту выхода своего клиента. Я ответил, что намерен провернуть все быстро.

На плановых слушаниях арестованные выводятся в зал суда группами по четыре человека и содержатся в специальном деревянном застекленном боксе, известном под названием «загон». Это позволяет обвиняемому посовещаться со своим поверенным, пока его дело еще не объявили.

Я подошел к «загону» как раз в тот момент, когда пристав открыл дверь из помещения, где находилась временная камера для подсудимых, и четверых вывели в зал. Первым шагнул в бокс мой клиент Гарольд Кейси. Я занял позицию возле боковой стенки, так чтобы мы могли общаться без помех, по крайней мере с одной стороны, и сделал ему знак подойти поближе.

Кейси был крупный и высокий – таких и стараются набирать себе «Ангелы дорог». Это группировка байкеров – или клуб, как состоящие в ней парни предпочитают ее называть. За время пребывания в ланкастерской тюрьме молодчик, по моему совету, коротко остриг волосы, побрился и теперь имел вид вполне презентабельный, если не считать татуировок, которые покрывали обе руки от самых плеч и выглядывали из-под воротника. Но тут уж ничего не поделаешь. Я не очень-то осведомлен, какое впечатление на присяжных производят татуировки, но подозреваю, что не слишком хорошее, особенно когда речь идет об оскаленных черепах. Зато я хорошо знаю, что присяжные в массе своей не жалуют волосы, собранные в «конский хвост», – как у обвиняемых, так и у адвокатов, которые их представляют.

Кейси, или Рецидивисту – под этой кличкой его знали в клубе, – вменялось в вину выращивание, хранение и распространение марихуаны, а также другие преступления, связанные с наркотиками и оружием. В ходе ночной облавы на ранчо, где жил и работал Кейси, помощники шерифа обнаружили небольшой склад и мини-предприятие по выращиванию марихуаны. Конфисковали более двух тысяч полностью созревших растений, шестьдесят три фунта уже собранной конопли, расфасованной в пластиковые пакеты разного объема. Кроме того, арестовали двенадцать унций кристаллического метацина – им упаковщики посыпали сжатый урожай, чтобы придать ему дополнительную крепость, и небольшой склад оружия, значительная часть которого, как потом выяснилось, была украдена. Самого Кейси при этом нашли спящим на кушетке, в пяти футах от стола, где производилась расфасовка.

Состав преступления налицо. Похоже, Рецидивиста подставили. Гособвинение в лице штата получило его тепленьким. К этому надо добавить, что прежде он уже дважды обвинялся в преступлениях, связанных с наркотиками, а за самое последнее отбывал условный срок. В штате Калифорния «три» – магическое число. По-хорошему Кейси светило не менее десяти лет тюрьмы.

Вся странность этого дела заключалась в том, что обвиняемый с нетерпением ожидал предстоящего процесса и даже своего вероятного осуждения. Он не стал отказываться от права на безотлагательное судебное разбирательство^[48] и теперь, после почти трех месяцев тюрьмы, страстно к нему стремился. Таким желанием он горел потому, что единственное, на что он уповал, было апелляцией. Благодаря своему адвокату Кейси увидел луч надежды – тот зыбкий мерцающий свет, который лишь хороший адвокат может внести в безнадежный мрак такого дела, как это. Из мерцания родилась стратегия защиты, которая в конечном счете, возможно, приведет к освобождению Кейси. Замысел рискованный, и должен был стоить Кейси месяцев ожидания апелляции. Но тот понимал – так же хорошо, как и я, – что другого пути нет.

Штат абсолютно обоснованно обвинил Кейси в производстве, расфасовке и сбыте наркотика, и улики с лихвой все подтверждали. Изъян в обвинении, которое выстроил штат против Кейси – та самая трещина, откуда пробивался луч, – состоял в способе добычи улики. Именно из-за этого дело было шатким. Моя задача состояла в следующем: выявить и расширить эту щель в ходе судебного процесса, использовать все возможное, зафиксировать это в протоколе и затем убедить апелляционный суд – чего я не смог сделать с судьей Ортоном Пауэллом на досудебной стадии – изъять представленные в данном деле доказательства.

Все началось однажды во вторник в середине декабря, когда «Ангел дорог» зашел в хозяйственный магазин в Ланкастере и сделал ряд вполне безобидных приобретений – в том числе три электрические лампочки, применяемые для выращивания сельскохозяйственных культур методом гидропоники. Но только вот человеком, стоявшим позади него в кассу, оказался возвращавшийся со службы заместитель шерифа, который собирался купить рождественские лампочки для наружной гирлянды. Он опознал некоторые сюжеты татуировок, украшавших руки Кейси – в частности, особый знак «Ангелов дорог»: череп с нимбом, – и смекнул, что к чему. Находясь в тот момент не при исполнении, страж закона, однако, с сознанием долга проследовал за мотоциклистом вплоть до самого ранчо, находящегося в близлежащем Пэрлблоссоме. Информацию передали оперативной группе по борьбе с наркотиками при ведомстве шерифа, которая организовала облет ранчо на вертолете – без полицейских опознавательных знаков, зато с инфракрасной камерой ночного видения. Полученные фотографии, явственно зафиксировавшие густо-красное тепловое излучение от построек, передали на рассмотрение судье в виде аффидевита^[49] наряду с заявлением помощника шерифа о покупке лампочек для гидропоники. На следующее утро Кейси разбудили судебные исполнители с ордером на обыск.

На более раннем слушании я доказывал, что все свидетельства против Кейси следует изъять из материалов дела, потому что вероятная причина обыска вытекала из нарушения права Кейси на частную жизнь. То, что заурядные покупки частного лица в магазине скобяных товаров стали трамплином для последующего вторжения в частную жизнь посредством слежки с земли, с воздуха и с помощью камеры ночного видения, по конституции сочтут чрезмерным.

Судья Пауэлл отверг мои аргументы, и дело должно было разрешиться судебным процессом либо судебной сделкой. Тем временем появилась новая информация, которая могла увеличить шансы прошения Кейси об обжаловании. Анализ фотографий, сделанных камерой ночного видения во время облета жилища Кейси, выявил значительную детализацию изображения. А это свидетельствовало о том, что вертолет барражировал на расстоянии не более двух сотен футов от участка. Ранее Верховный суд США вынес решение, что разведывательный полет правоохранительных органов над владением подозреваемого не попирает права на частную жизнь лишь до тех пор, пока летательный аппарат находится в воздушном пространстве для гражданских судов. Я попросил своего сыщика Анхеля Левина проверить данные Федерального управления гражданской авиации.

Над ранчо не пролегала ни одна авиатрасса ни одного аэропорта. Минимальный уровень высоты полета гражданского авиатранспорта находился на высоте тысячи метров. Таким образом, помощники шерифа, пытаясь обосновать облаву, нарушили право Кейси на частную жизнь.

Теперь моей задачей было довести дело до суда и добиться от приставов и летчика свидетельских показаний о высоте полета над ранчо. Если скажут правду, то они у меня в руках. Если соврут – то же самое. Я не в восторге от идеи ставить в неловкое положение офицеров органов правопорядка на открытом заседании, но уповал на то, что они солгут. Если жюри присяжных видит, как коп лжет со свидетельской трибуны, дело вполне может сразу же и завершиться. Даже не придется просить суд об оправдательном вердикте.

В любом случае я был уверен в своей победе. Требовалось лишь дождаться суда, и только одно тормозило нас. То, о чем я как раз собирался переговорить с Кейси, прежде чем выйдет судья и объявит наше дело.

Мой клиент ленивой походкой прошагал в угол «загона», поближе ко мне, даже не подумав поздороваться. Ну и я – тоже. Он знал, что мне от него нужно. У нас уже был разговор.

– Гарольд, сегодня у нас плановое слушание, – заговорил я. – Именно сейчас я должен сообщить судье, готовы ли мы к судебному разбирательству. Я уже знаю, что обвинение готово. Так что сегодня наша очередь объявить свое решение.

– Ну и?..

– Ну и есть проблема. В прошлый раз, когда мы здесь встречались, вы обещали, что я получу кое-какие деньги. Вот мы опять здесь, Гарольд, а денег нет.

– Не беспокойтесь. Ваши деньги у меня.

– Потому-то я и тревожусь. Мои деньги у вас. А должны быть у меня.

– Они на подходе. Я говорил вчера со своими парнями. Деньги будут.

– Вы говорили то же самое и в прошлый раз. Я не работаю бесплатно, Гарольд. Тот эксперт, к которому мне пришлось обратиться по поводу фотографий, тоже бесплатно не работает. Ваш аванс давно исчерпан. Мне нужны еще деньги, или ищите себе нового адвоката. Например, государственного защитника.

– Не надо государственного. Мне нужны вы.

– Ну а у меня есть судебные издержки, и я должен что-то есть. Вы знаете, во что обходится мне еженедельная оплата «Желтых страниц»? Догадайтесь.

Кейси ничего не ответил.

– В штуку баксов. В среднем штука в неделю – только для того, чтобы держать там мое рекламное объявление. А есть еще выплаты по закладной, расходы на питание, на содержание ребенка и на бензин для «линкольна». Я не могу расплачиваться одними обещаниями. На работу меня вдохновляет «зелень».

Похоже, на Кейси моя тирада не произвела впечатления.

– Я тут наводил справки, – сказал он. – Сейчас вам нельзя просто так от меня отказаться. На данном этапе. Судья вам не позволит.

Шум в зале затих – это из своего кабинета вышел судья и сделал два шага к судейской скамье. Судебный исполнитель призвал к порядку. Настал решающий момент. Я лишь посмотрел на Кейси долгим взглядом и отошел. Этот парень имел чисто обывательское, тюремное представление о законе и о том, как он действует. Надо сказать, по сравнению с большинством он был не так уж плохо подкован. Но его в этой области еще ожидали открытия.

Я занял место у стола защитника, у барьера, отделяющего собственно суд от остальной части зала. Первое объявленное к слушанию дело касалось пересмотра поручительства, поэтому вскоре секретарь объявил: «Народ штата Калифорния против Кейси», – и я шагнул к столу.

– Майкл Холлер, представитель защиты, – сказал я.

Обвинитель также известил о своем присутствии. Это был молодой человек по имени Виктор Де Ври. Он, бедняга, и понятия не имел, что на него обрушится, когда начнется судебный процесс. Судья Ортон Пауэлл задал обычные вопросы: от том, не будет ли в последнюю минуту добровольного признания с отказом от дальнейшего рассмотрения в суде. У любого судьи всегда очень плотный график, и в первую очередь они стремятся избавиться от лишних дел посредством их досрочного разрешения. Меньше всего судья хотел бы услышать, что о соглашении речь не идет и что судебный процесс неизбежен.

Но Пауэлл довольно спокойно воспринял наши с Де Ври скверные новости и спросил, согласны ли мы назначить судебное разбирательство на эту же неделю. Де Ври был согласен, я – нет.

– Ваша честь, – сказал я, – мне бы хотелось отложить это до следующей недели, если возможно.

– В чем причина такой отсрочки, мистер Холлер? – с некоторым раздражением вопросил судья. – Обвинение готово, и я тоже хочу покончить с этим делом как можно скорее.

– Я в той же мере хочу с ним покончить, ваша честь, но у защиты есть проблема с установлением местонахождения одного важного свидетеля. Ключевого свидетеля, ваша честь. Я думаю, недельная отсрочка окажется достаточной. На следующей неделе мы сможем продолжить.

Как и следовало ожидать, Де Ври воспротивился отсрочке.

– Ваша честь, обвинение впервые слышит о недостающем свидетеле. У мистера Холлера было почти три месяца, чтобы его отыскать. Ведь именно он настаивал на безотлагательном судебном разбирательстве, а теперь его оттягивает. Я думаю, что это просто тактика проволочек, поскольку он стоит перед лицом такого…

– Вы можете изложить остальные доводы перед жюри присяжных, мистер Де Ври, – сказал судья. – Мистер Холлер, как вы считаете, неделя отсрочки решит вашу проблему?

– Да, ваша честь.

– Хорошо, тогда встретимся с вами и с мистером Кейси в следующий понедельник, но вы должны быть во всеоружии. Это понятно?

– Да, ваша честь. Спасибо.

Секретарь объявил следующее дело, и я отошел от стола защиты. И стал наблюдать, как судебный пристав выводит моего клиента из «загона». Кейси, оглянувшись, бросил на меня взгляд. Его лицо выражало смесь злости и замешательства. Я подошел к Ренальдо Родригесу и спросил, можно ли мне пройти в помещение для арестантов за залом суда, чтобы еще раз побеседовать со своим подзащитным. Такая услуга являлась профессиональной привилегией, предоставляемой большинству адвокатов – завсегдатаев этого суда. Родригес встал, отпер дверь у себя за спиной и провел меня внутрь. Я не забыл, говоря «спасибо», правильно обратиться к нему по имени.

Кейси находился в камере временного содержания вместе еще с одним обвиняемым – тем, чье дело рассматривалось первым. Камера была просторная, по двум ее стенам тянулись скамьи. Чем плохо, когда твое дело слушается одним из первых, так это тем, что потом приходится долго сидеть в этой клетке в ожидании остальных, пока не заполнится обратный автобус до окружной тюрьмы. Кейси подошел к решетке, чтобы поговорить со мной.

– О каком там свидетеле вы толковали? – потребовал он ответа.

– О мистере Грине,^[50] – ответил я. – Мистер Грин – вот единственное, чего нам недостает, чтобы двигаться дальше.

Лицо Кейси исказилось гневом. Я постарался предупредить его выпад.

– Послушай, Гарольд, я знаю, что тебе надо сдвинуть дело с мертвой точки и довести его до суда, а потом – и до апелляции. Но по дороге ты должен оплатить фрахт. По собственному большому опыту я знаю: бесполезно требовать от кого-то деньги, когда птичка уже упорхнула. Так что хочешь вступить в игру – плати.

Я закончил и уже повернулся к двери, но потом остановился.

– Только не думай, что судья сейчас не понял, о чем речь, – прибавил я. – У тебя молодой обвинитель, который от усердия землю носом роет и которому не надо беспокоиться, когда и откуда поступит его зарплата. Но Ортон Пауэлл, прежде чем занял судейскую скамью, много лет проработал в защите. Он знает, что такое гоняться за ключевым свидетелем вроде мистера Грина. И он, вероятно, не слишком благосклонно посмотрит на обвиняемого, который не платит своему адвокату. Я ему намекнул, Гарольд, что если захочу скинуть с себя это дело, то сделаю это. Но предпочитаю прийти сюда в следующий понедельник, встать перед судьей и сообщить, что мы отыскали нашего свидетеля и готовы двигаться дальше. Ты понимаешь?

Поначалу Кейси ничего не ответил. Он прошел в дальний угол камеры и сел на скамью.

– Мне нужен телефон, – сказал он, не глядя на меня.

– Звучит неплохо, Гарольд. Я сообщу об этом приставу. Позвони, а потом сиди и терпеливо жди результата. Увидимся на следующей неделе. Мы сдвинем это дело с мертвой точки.

Я быстро зашагал к двери. Терпеть не могу находиться внутри тюремного помещения. Сам не знаю почему. Видимо, потому, что иногда эта грань кажется такой тонкой. Грань между адвокатом преступника и адвокатом-преступником. Порой мне даже трудно определить, по какую сторону решетки нахожусь. Для меня это всегда смертельный номер со счастливым исходом – то, что я вышел из камеры тем же путем, что и вошел.

Глава 3

В коридоре, выйдя из зала суда, я опять включил сотовый и позвонил своему шоферу – сообщить, что выхожу. Потом проверил голосовую почту и обнаружил сообщения от Лорны Тейлор и Фернандо Валенсуэлы. Я решил не отвечать до тех пор, пока не окажусь в машине.

Мой водитель Эрл Бриггс подогнал «линкольн» прямо к выходу. Эрл не вышел из машины, не распахнул передо мной дверцу. Его задача состояла в том, чтобы просто возить меня, отрабатывая мой адвокатский гонорар за освобождение на поруки после обвинения в сбыте кокаина. Я платил ему за работу двадцать баксов в час, но половину этого удерживал в счет возмещения долга. Такое занятие, конечно, приносило ему меньше, чем торговля кокаином, но было законным, более безопасным и он мог его в дальнейшем смело вносить в свое резюме. Эрл говорил, что хочет жить честно, и я ему верил.

Подходя к машине, я услышал басы хип-хопа. Но едва я коснулся дверной ручки, Эрл вырубил музыку. Я сел на заднее сиденье и велел ему ехать в Ван-Нуйс.

– Кого это ты сейчас слушал? – спросил я.

– Мм… «Три-шесть-мафия».

– «Грязный Юг»?^[51]

– Точно.

По прошествии многих лет я научился различать разные направления рэпа и хип-хопа – региональные и прочие. Надо сказать, такую музыку слушали большинство моих клиентов, причем многие из них на основе рэпа строили свою жизнь.

Я наклонился и поднял коробку из-под ботинок, полную магнитофонных кассет по делу Бойлстона, и выбрал одну наугад. Я отметил номер кассеты и время в маленьком «бортовом журнале», который держу в той же обувной коробке, и передал кассету через спинку сиденья Эрлу, а тот вставил ее в магнитолу. Мне не пришлось просить его уменьшить громкость настолько, чтобы она почти сравнялась с фоновым шумом. Эрл проработал у меня три месяца. Он знал, что делать.

Роджер Бойлстон был одним из тех подзащитных, которых назначал мне суд. Федеральные власти предъявили ему множество обвинений в торговле наркотиками. Отделение по борьбе с наркотиками в течение некоторого времени прослушивало его телефонные разговоры, что привело к аресту и конфискации шести килограммов кокаина, которые он намеревался распространить через дилерскую сеть. Имелись многочисленные магнитофонные записи – более пятидесяти часов телефонных разговоров с разными людьми: о том, какой товар на подходе и когда его ожидать. Он был легкой добычей для властей. Бойлстону, как ни крути, светило надолго отправиться за решетку, и я практически ничего не мог поделать – кроме того, чтобы пойти на судебную сделку: более мягкий срок взамен на сотрудничество со следствием. Впрочем, все это не имело значения. Что было для меня важно – так это магнитофонные записи. Я взялся за дело именно из-за них. Федералы обязались платить мне за прослушивание пленок в порядке подготовки к защите моего клиента. Это означало, что, прежде чем все будет улажено по делу Бойлстона, со мной рассчитаются минимум за пятьдесят часов. Поэтому я позаботился, чтобы эти записи постоянно прокручивались, куда бы я ни ехал на своем «линкольне». Таким образом, если мне когда-нибудь придется свидетельствовать в суде, смогу с чистой совестью сказать, что прослушал каждую из этих кассет, за которые выставил счет дяде Сэму.

Сначала я перезвонил Лорне Тейлор. Лорна – мой менеджер. Телефонный номер ее офиса есть в моем объявлении в «Желтых страницах» и на тридцати шести автобусных остановках в районах с повышенным уровнем преступности, на юге и востоке округа. Сам же офис располагался в одной из спален ее частной квартиры в жилом комплексе «Кингс-роуд» в западном Голливуде. Этот же адрес известен членам калифорнийской коллегии адвокатов и секретарям судов как мой собственный.

Лорна – это мой первый рубеж. Чтобы добраться до меня, надо начинать именно с нее. Номер моего сотового доступен лишь немногим, и Лорна выступает в роли диспетчера. Она резка, умна, профессиональна и красива. Впрочем, в последнее время оценить это последнее качество я имею возможность лишь примерно раз в месяц – когда за ленчем подписываю чеки. Забыл сказать: она также и мой бухгалтер.

– Адвокатская контора, – ответила она, подняв трубку.

– Извини, я до сих пор был в суде, – сказал я, объясняя, почему ей не ответил. – Что случилось?

– Вэл до тебя дозвонился?

– Угу. Сейчас еду на юг, в Ван-Нуйс. Должен приехать туда к одиннадцати.

– Он звонил, чтобы убедиться, что ты успеешь. Судя по голосу, нервничает.

– Он считает, что этот парень – курица, несущая золотые яйца. Хочет удостовериться, что ему что-нибудь перепадет. Я позвоню ему, чтобы успокоить.

– Я кое-что проверила по Льюису Россу Руле. Кредитоспособность превосходная. В архивах «Таймс» имя встречается несколько раз в связи с операциями с недвижимостью. Кажется, он работает в риелторской фирме в Беверли-Хиллз, называется «Виндзорская жилищная собственность». Похоже, они занимаются разными эксклюзивными сделками – не такими домами, которые открыто выставляют на продажу.

– Это хорошо. Что-нибудь еще?

– По этому делу – нет. Как обычно, сижу на телефоне.

Что означало: она ответила на обычное количество звонков – от тех, кто узнал номер на автобусных остановках и из «Желтых страниц», то есть от людей, которым требовался адвокат. Прежде чем звонящие попадали в поле моего зрения, им нужно было убедить Лорну, что они в состоянии оплатить то, о чем просят. Лорна – что-то вроде дежурной медсестры за конторкой в приемном покое. Вы должны предъявить ей действующую медицинскую страховку, и только потом она направит вас дальше – на осмотр к врачу. Рядом с телефоном у нее лежит тарифная сетка, где начальная сумма составляет фиксированные пять тысяч долларов – для арестованных за вождение в пьяном виде, а в конце почасовая оплата для обвиняемых в тяжких преступлениях. Лорна проверяет платежеспособность каждого потенциального клиента и высчитывает судебные издержки по делу. Говорят: не нарушай, если некогда сидеть. Лорна убеждена, что в данном случае поговорка должна звучать иначе: не нарушай, если нечем платить. Она принимает карточки «Мастер кард» и «Виза» и обязана получить подтверждение платежеспособности до того, как клиент выйдет на меня.

– Знакомый кто звонил? – спросил я.

– Да. Глория Дейтон из «Твин-Тауэрс».

Я содрогнулся. «Твин-Тауэрс» – главная тюрьма города. В одной башне содержались женщины, в другой – мужчины. Глория Дейтон была дорогой проституткой, которая время от времени нуждалась в моих адвокатских услугах. Первый раз я представлял ее как минимум десять лет назад, когда она выглядела намного моложе, не употребляла наркотики и в глазах ее светилась жизнь. Сейчас я занимался ею, так сказать, на общественных началах. Я никогда не брал с нее денег. Просто старался убедить ее бросить такую жизнь.

– Когда ее арестовали?

– Сегодня ночью. Или, вернее, утром. Первая явка в суд назначена на сегодня, после обеда.

– Не знаю, успею ли я с этим ван-нуйсским делом.

– Есть небольшая проблема. Помимо обычных обвинений, еще хранение кокаина.

Я знал, что Глория искала клиентов исключительно через Интернет, где она регистрировалась на многочисленных вебсайтах как Глори Дейз.^[52] Она не стояла на панели и не ошивалась по барам. Если ее арестовывали, то обычно из-за того, что находящемуся под прикрытием офицеру полиции нравов удавалось обмануть ее систему проверки и назначить свидание. То, что при этом у нее оказался при себе кокаин, означало, что Глория опустилась еще ниже или это полицейская подстава.

– Ладно, если она опять позвонит, скажи, что я постараюсь приехать. А если у меня не получится, то я попрошу кого-нибудь этим заняться. Ты не позвонишь в суд, чтобы уточнить время слушаний?

– Я как раз этим занималась. Но, Микки, когда ты наконец скажешь ей, что помогаешь в последний раз?

– Не знаю. Может, сегодня. Что там еще?

– А разве для одного дня не достаточно?

– Пожалуй, да.

Мы еще немного поболтали о моем расписании на эту неделю, и я раскрыл свой лэптоп на откидном столике, чтобы сверить ее календарь с моим. У меня было назначено по паре слушаний на каждое утро, а на четверг – судебный процесс на весь день. Все эти дела имели отношение к наркотикам, а клиенты проживали в южной части города. Мой хлеб с маслом. В конце разговора я сказал Лорне, что перезвоню ей после ван-нуйсского слушания, чтобы известить, как продвинулось дело Руле.

– И последнее. Ты упомянула, что компания, где работает Руле, занимается эксклюзивной недвижимостью, так?

– Да. Все его сделки – на семизначные суммы, а иногда даже восьмизначные. Хомби-Хиллз, Бель-Эйр – такого типа жилье.

Про себя я отметил, что общественное положение Руле могло бы сделать его объектом интереса со стороны средств массовой информации.

– Слушай, а почему бы тебе не натравить на это Стикса?

– Ты серьезно?

– Да, возможно, это будет нам на руку.

– Сделаю.

– Созвонимся позже.

Когда я захлопнул телефон, мы ехали по автостраде долины Антилоп, направляясь на юг. Времени оставалось достаточно, я вполне успевал в Ван-Нуйс к тому моменту, когда Руле впервые предстанет перед судом. Я позвонил Фернандо Валенсуэле, чтобы поставить его в известность.

– Отлично, – ответил поручитель. – Тогда я жду тебя там.

Во время разговора я увидел, как мимо проехали два мотоциклиста в черных кожаных жилетах, на их спинах были нашивки с изображением черепа и нимба.

– Что-нибудь еще? – спросил я.

– Да, есть еще кое-что, о чем, вероятно, я должен тебе сообщить, – сказал Валенсуэла. – Я тут узнавал в суде насчет первой явки и выяснил, что дело было передано прокурору Мэгги Макфиерс. Не знаю, станет ли это для тебя проблемой.

Мэгги Макфиерс,^[53] она же Маргарет Макферсон, являлась одним из самых жестких и несговорчивых – воистину свирепых – помощников окружного прокурора при ван-нуйсском суде. Она также, по странному совпадению, являлась первой из двух моих бывших жен.

– Проблемы будут не у меня, а у нее, – без колебаний ответил я.

Дело в том, что обвиняемый имеет право выбрать угодного ему защитника. И если возникает конфликт интересов между защитником и обвинителем, именно обвинитель должен отступиться. Я знал: Мэгги меня обвинит, что от нее уплывет дело, которое вполне может оказаться громким, – но тут уж я ничем не мог помочь. Такое случалось и раньше. В моем ноутбуке до сих пор хранилось ходатайство о ее отстранении, когда наши дорожки вот так же пересеклись. В случае необходимости мне останется только заменить в тексте имя подзащитного и заново распечатать документ. Мне лучше остаться, ей лучше уйти.

Мотоциклисты уже ехали перед нами. Я обернулся и посмотрел назад. Там, вслед за машиной, двигалось еще три «харлея».

– Впрочем, ты ведь знаешь, то это значит? – спросил я.

– Нет, а что?

– Она будет выступать против освобождения под залог. Она всегда так делает, когда жертва преступления – женщина.

– Черт, а она может этого добиться? Я рассчитываю на приличный куш, дружище.

– Не знаю. Ты говорил, что у парня такая семья да еще Доббс. Может, что-нибудь из этого выйдет. Посмотрим.

– Черт!

Валенсуэла понимал, что у него из-под носа уплывает редкая возможность поживиться.

– Увидимся на месте, Вэл.

Я закрыл телефон и посмотрел через спинку сиденья, на Эрла.

– Давно с нами этот эскорт?..

– Только что подъехали, – сказал Эрл. – Хотите, чтобы я что-нибудь сделал?

– Давай узнаем, что им…

Мне не пришлось договаривать. Один из мотоциклистов, ехавших сзади, прибавил скорость и, оказавшись вровень с «линкольном», сделал знак свернуть к природному заповеднику Васкес-Рокс. Я узнал в байкере Тедди Фогеля, тоже моего бывшего клиента и лидера «Ангелов дорог». Вероятно, он был также и самым крупным среди них. Весил фунтов триста пятьдесят, не меньше, и производил впечатление толстого ребенка, севшего на велосипед младшего братишки.

– Съезжай с шоссе, Эрл, – сказал я. – Давай посмотрим, что там у него.

Мы остановились на парковке под острыми скалами, названными в честь преступника, который прятался здесь больше века назад.^[54] Я увидел двоих людей, устроивших пикник на краю одного из самых высоких уступов. Не думаю, что я с удовольствием жевал бы сандвич в таком неудобном и опасном месте.

Я опустил стекло, в то время как Тедди Фогель пешком направился ко мне. Остальные четверо «ангелов» заглушили двигатели, но остались на своих байках. Фогель наклонился и оперся о дверцу своей гигантской рукой. Я почувствовал, как машина накренилась на несколько дюймов.

– Господин адвокат, что там за проволочка с нашим делом? – спросил он.

– Все отлично, Тед, – сказал я, не желая использовать прозвище, которое ему дали в банде: Медведь. – А в чем дело?

– Что там с «конским хвостом»?

– Некоторым он не нравился, поэтому я его отстриг.

– Присяжным, да? Вот уж сборище самодовольных придурков, как я погляжу.

– В чем дело, Тед?

– Мне звонил Рецидивист, из ланкастерского «загона». Он сказал, хорошо бы перехватить вас по дороге на юг. Сказал, что вы тормозите его дело, «зелени» требуете. Это правда, господин адвокат?

Сказано это было буднично, непринужденно. Никакой угрозы в голосе или словах. Да я и не чувствовал, что мне угрожают. Два года назад дело Фогеля, когда ему вменяли похищение женщины при отягчающих обстоятельствах в виде словесных оскорблений и угроз физической расправой, я свел к обвинениям в нарушении общественного порядка. Медведь заправлял стриптиз-клубом на бульваре Сепульведа в Ван-Нуйсе – заведением, которым владели «Ангелы дорог». Арест произошел после того, как он узнал, что одна из его лучших танцовщиц уволилась и перешла работать в конкурирующий клуб, через дорогу. Фогель тогда перешел улицу вслед за ней, схватил ее в охапку прямо на сцене и отволок обратно. Надо сказать, что при этом девушка была голой. Проезжавший мимо автомобилист вызвал полицию. Мое выступление в суде по этому делу стало одним из лучших за всю мою практику, и Фогель это знал. Так что в отношении меня он питал слабость.

– Он все правильно понял, – сказал я. – Я работаю за деньги. Если он хочет, чтобы я на него работал, то должен мне платить.

– Мы дали вам в декабре пять кусков.

– Они уже давно закончились, Тед. Больше половины ушло на эксперта, который должен свести доводы обвинения на нет. Остальное – оплата моих услуг, и я уже отработал эти часы. Если речь о том, чтобы довести дело до суда, тогда надо пополнить бензобак.

– Вы хотите еще пять?

– Нет, мне нужно десять, и я говорил об этом Рецидивисту на прошлой неделе. Судебный процесс продлится три дня, и мне придется доставить туда моего эксперта, который работает в фирме «Кодак», в Нью-Йорке. Я обязан покрыть его издержки, а ему требуется первый класс в воздухе и шато-мармон на земле. Похоже, он вбил себе в голову, что будет здесь пить в баре вместе с кинозвездами или что-то в таком духе. А такой отель стоит четыреста долларов в сутки, даже дешевые номера.

– Вы убиваете меня, господин адвокат. Куда подевался тот ваш лозунг, что написан в «Желтых страницах»: «Разумное сомнение по разумной цене»?

– Мне нравился этот лозунг. Он привлекал много клиентов, но не очень нравился калифорнийской коллегии адвокатов, и она заставила от него избавиться. Десять – вот моя цена, и она разумна, Тед. Если вы не хотите или не можете заплатить деньги, я сегодня сдаю документы в архив. Я выхожу из игры, и пусть обращается в департамент полиции, чтобы ему назначили государственного защитника. Я передам тому все материалы. Но полицейское ведомство вряд ли располагает таким бюджетом, чтобы оплачивать авиарейсы фотоэкспертам.

Фогель чуть подвинул локоть на дверце моей машины, и та опять качнулась под его весом.

– Нет-нет, мы хотим вас. Рецидивист для нас важен, вы же понимаете? Я хочу, чтобы он вышел на свободу и вернулся к работе.

Я наблюдал, как Тедди запустил руку внутрь своего жилета. Рука была такая мясистая, что на месте костяшек на пальцах виднелись одни ямочки. Когда он вытащил ее обратно, в ней находился толстый конверт, который он протянул мне в машину.

– Это наличные? – спросил я.

– Точно. А чем плохи наличные?

– Ничем. Но мне нужно дать вам расписку. Налоговая служба требует такой отчетности. Здесь все десять?

– Все здесь.

Я снял крышку с картонной коробки для документов, которую держу на сиденье рядом с собой. Книжечка с бланками находилась за папками с текущими делами. Я начал выписывать квитанцию. Большинство адвокатов, у которых отобрали лицензию, погорели как раз из-за финансовых нарушений. Небрежное делопроизводство или неоформленные деньги от клиентов, без уплаты налогов. Поэтому я аккуратно храню все отчеты и квитанции. Я никогда и ни за что не позволю, чтобы коллегия подобралась ко мне с этой стороны.

– Значит, они были при тебе всю дорогу, – усмехнулся я, выписывая бумажку. – А если бы я согласился на пять? Что бы ты стал делать тогда?

Фогель улыбнулся. У него не хватало одного из передних зубов внизу. Вероятно, результат драки в клубе. Он похлопал себя по груди с другой стороны.

– Здесь, справа, у меня другой конверт, уже с пятью штуками, господин адвокат. В разговоре с вами я подготовился к разным поворотам.

– Черт, теперь мне досадно, что не забрал у тебя все.

Я оторвал ему копию квитанции и вручил через окно.

– Она выписана на имя Кейси. Он мой клиент.

– Меня вполне устраивает.

Он взял квитанцию, снял руку с дверцы и выпрямился. Машина вернулась в нормальное положение. Я хотел спросить его, откуда поступили эти деньги, которое из предприятий криминального бизнеса их принесло. Пришлось ли сотне девушек танцевать сотню часов, чтобы он мог мне их заплатить. Но ответ на такой вопрос мне было лучше не знать. Я смотрел, как Фогель вразвалочку идет обратно к своему «харлею» и не без усилия перекидывает через сиденье ногу с мусорный бак толщиной. Я велел Эрлу выехать обратно на автостраду и ехать в Ван-Нуйс, где мне теперь требовалось сделатьостановку у банка, прежде чем направиться в суд на встречу со своим клиентом.

Пока мы ехали, я открыл конверт и пересчитал деньги: двадцати-, пятидесяти- и стодолларовые банкноты. Бензобак наполнили, теперь я был во всеоружии и готов заняться Гарольдом Кейси. Я доведу дело до суда и преподам урок его молодому обвинителю. Я выиграю – если не процесс, то уж апелляцию точно. Кейси вернется к своим «Ангелам дорог» – к своей семье и работе. Вопрос его виновности занимал меня меньше всего, когда я заполнял заявление на депозит для внесения гонорара на текущий счет.

– Мистер Холлер, – обратился ко мне Эрл спустя некоторое время.

– Что, Эрл?

– Тот человек, который, прилетает из Нью-Йорка, эксперт… Мне надо будет встречать его в аэропорту?

Я покачал головой:

– Никакой эксперт из Нью-Йорка не прилетает. Лучшие в мире операторы и специалисты по фотографии живут здесь, в Голливуде.

Эрл задумчиво кивнул и встретился со мной взглядом.

– Понятно, – сказал он, вновь переводя взгляд на дорогу.

А я внутренне улыбался. Я не сомневался по поводу того, что говорил или делал. В этом состояла моя работа. Так функционировала эта система. После пятнадцати лет практики на ниве закона я стал рассуждать о нем в очень простых терминах. Он представлял собой огромную ржавую машину, которая всасывала в себя людей, их жизнь и деньги. Просто вопрос механики. Я сделался знатоком того, как внедряться в эту машину, налаживать там что надо, а взамен извлекать то, что мне требовалось.

У меня больше не оставалось иллюзий в отношении закона – как нечто такого, к чему бы я относился трепетно. Юрфаковские представления о преимуществах принципа состязательности в суде, о системе сдержек и противовесов, о поисках истины давным-давно были разъедены временем, как лица статуй древних цивилизаций. Закон не имел отношения к установлению истины, а касался лишь переговоров, умения торговаться и манипулирования. Я не имел дела с виной или невиновностью, потому что виновен тут был каждый. Хоть в чем-нибудь. Но это не имело значения, потому что каждое мое дело представляло собой здание, фундамент которого отливали переутомленные работники с неоправданно низкими зарплатами. Они ловчили и срезали углы. Они совершали ошибки. А потом замазывали эти оплошности ложью. Моя задача состояла в том, чтобы облупить эту краску и отыскать под ней трещины и бреши, запустить в них свои пальцы и инструменты и расширить настолько, чтобы либо дом обрушился вовсе, либо – если это не получится – мой клиент получил возможность выскользнуть.

Многие люди считали меня дьяволом, но они ошибались. Я был скользким, засаленным ангелом. Настоящим «ангелом дорог». Во мне нуждались. Причем обе стороны. Я служил смазкой в механизме. Я позволял шестеренкам крутиться. Я помогал поддерживать мотор системы в рабочем состоянии.

Но дело Руле должно было все изменить.

Для меня. Для него.

И конечно, для Хесуса Менендеса.

Глава 4

Льюис Росс Руле находился в камере при зале суда, вместе с семью другими мужчинами, которых провезли на автобусе полквартала от ван-нуйсской тюрьмы. В камере было только двое белых, и они сидели у одной стены, тогда как шестеро чернокожих занимали скамью напротив. Разновидность расовой сегрегации. Хотя все они не знали друг друга, но в сплоченности – сила.

Я посмотрел на белых мужчин, и, поскольку Руле предположительно являлся денежным мешком из Беверли-Хиллз, мне не составило труда провести различие между ними. Один был худой как щепка, с выражением отчаяния в слезящихся глазах сидящего на игле наркомана, который давно упустил свое время. Другой выглядел как загнанный олень в лучах прожекторов. Я выбрал второго.

– Мистер Руле? – обратился я к нему, произнося имя так, как велел Валенсуэла.

«Олень» кивнул. Я дал ему знак подойти к решетке, чтобы можно было говорить тихо.

– Мое имя Майкл Холлер. Можно звать меня Микки. Я буду представлять вас сегодня на вашем первом суде.

Мы находились в зоне ожидания, в задней части здания суда, куда адвокаты, как принято, допускаются без проблем, чтобы посовещаться со своими клиентами перед началом заседания. На полу, перед камерами, с отступом на три фута была начерчена синяя линия. Именно на таком расстоянии мне пришлось держаться от своего клиента.

Метнувшись ко мне, Руле вцепился в решетку. Как и у других заключенных, на лодыжке, запястье и животе у него висели соединенные друг с другом цепи, которые снимали только перед залом суда. На вид ему было чуть за тридцать, и, несмотря на по меньшей мере шестифутовый рост и сто восемьдесят фунтов весу, он казался худощавым. Так воздействует на человека тюрьма. В глазах его застыла непривычная для меня паника. Большинству моих клиентов не раз доводилось бывать в арестантской камере, и они имеют мертвенно-холодный взгляд хищника. По-другому в тюрьме не выживешь.

Но Руле оказался иным. Он выглядел не как хищник, а как испуганная жертва, и не заботился о том, видит ли это кто-нибудь.

– Меня подставили, – сказал он громко и настойчиво. – Вы должны вытащить меня отсюда. Я просто выбрал не ту женщину, только и всего. Она пытается меня…

Я жестом прервал его.

– Следите за тем, что говорите, – приглушенно произнес я. – Вообще будьте осторожнее в высказываниях до тех пор, пока не выйдете отсюда и не сможете беседовать в приватной обстановке.

Он огляделся, похоже, не понимая.

– Никогда не знаешь, кто может подслушать, – пояснил я. – И никогда не знаешь, кто вас выдаст, – даже если вы ничего не говорили. Самое лучшее – вообще молчать о деле. Вы поняли? Лучше не болтать ни с кем и ни о чем. Точка.

Он кивнул, и я знаком велел ему сесть на скамью, поближе к решетке. Сам сел напротив.

– Пока я пришел просто познакомиться с вами. О деле поговорим, после того как мы вытащим вас отсюда. Я уже беседовал с вашим семейным адвокатом мистером Доббсом, и сейчас мы уведомим судью, что готовы внести залог. Все правильно?

Я открыл папку дорогой кожи и приготовился делать записи во вставленном в нее блокноте. Руле кивнул. Он начинал учиться.

– Итак. Расскажите мне о себе. Сколько вам лет, женаты ли вы, какие у вас связи в обществе.

– Мм… мне тридцать два года. Я живу здесь всю жизнь – даже в школу ходил здесь. Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе… Не женат. Детей нет. Работаю в…

– Разведены?

– Нет, никогда не был женат. Работаю в нашей семейной фирме «Виндзорская жилищная собственность». Она названа в честь второго мужа моей матери. Занимаемся недвижимостью. Ее продажей.

Я делал заметки и, не поднимая глаз от блокнота, тихо спросил:

– Сколько денег вы заработали в прошлом году?

Когда Руле не ответил, я посмотрел на него.

– Зачем вам это знать? – спросил он.

– Потому что я собираюсь вытащить вас отсюда сегодня же, еще до захода солнца. Чтобы это сделать, мне нужно знать все о вашем статусе. Это включает и ваше финансовое положение.

– Я не знаю точно, сколько я заработал. Значительную часть этого принесли мои акции в компании.

– Вы что, не заполняете налоговую декларацию?

Руле глянул через плечо на сокамерников, а затем прошептал:

– Да, заполняю. По ней мой доход составил четверть миллиона.

– Вы хотите сказать, что, учитывая акции, ваш доход в действительности гораздо больше?

– Верно.

Один из сокамерников Руле подошел к решетке и встал рядом с ним – им оказался второй белый мужчина. Он был возбужден, руки находились в постоянном движении, судорожно хватались за бедра, за карманы, потом пальцы сцеплялись друг с другом…

– Эй, мужик, мне тоже нужен адвокат. У тебя есть визитка?

– Не для тебя, приятель. Тебе дадут государственного защитника.

Я снова посмотрел на Руле и подождал секунду, чтобы наркоман отошел. Но тот не уходил. Я опять посмотрел на него.

– Послушай, приятель, у нас частный разговор. Не мог бы ты нас оставить наедине?

Наркоман опять сделал какое-то движение руками и зашаркал обратно в угол. Я вновь перевел взгляд на Руле.

– Как насчет благотворительных организаций? – спросил я.

– Что вы имеете в виду? – вздрогнул Руле.

– Вы занимаетесь благотворительностью? Делаете взносы, пожертвования?

– Да, фирма в этом участвует. Мы жертвуем в «Загадай желание»^[55] и на приют для беспризорников в Голливуде. Мне кажется, он называется «Дом друга» или как-то так.

– Хорошо.

– Вы меня вытащите?

– Постараюсь. Против вас выдвинуто несколько тяжких обвинений – я специально уточнил это перед приходом сюда, – и у меня такое чувство, что прокурор будет ходатайствовать об отказе в поручительстве. То есть против освобождения вас под залог. Но это не так страшно. Я смог бы это уладить.

– Против освобождения под залог?! – воскликнул он в панике.

Все в камере посмотрели в его сторону, потому что это стало их коллективным кошмаром. Отказ в освобождении на поруки.

– Успокойтесь, – произнес я. – Я сказал, что она собирается выступить с таким ходатайством. Я не говорил, что вопрос решен. Когда вас в последний раз арестовывали?

Я всегда бросаю этот вопрос, чтобы иметь возможность понаблюдать за реакцией. Проверить, не ждет ли меня в суде сюрприз.

– Никогда. Меня никогда не арестовывали. Вся эта история просто…

– Знаю, знаю, но мы не будем беседовать об этом здесь, помните о чем я вам сказал?

Он послушно кивнул. Я посмотрел на часы. Заседание суда должно было вот-вот начаться, а меня еще ждал разговор с Мэгги Макфиерс.

– Мне уже пора идти. Увидимся через несколько минут в зале суда, а потом подумаем, как вас вызволить. Там не говорите ничего, пока не посоветуетесь со мной. Даже если судья спросит вас, как вы поживаете, не отвечайте, пока я не дам «добро». О'кей?

– А разве мне не надо будет сказать, что я невиновен?

– Нет, вас даже не станут об этом спрашивать. Сегодня просто зачитают то, что вам инкриминируется, поговорят об освобождении под залог и назначат дату предъявления обвинения. Вот тогда мы и будем заявлять о невиновности. Так что сегодня молчите. Никаких выступлений. Вы поняли?

Он нахмурился, но согласился.

– Вы справитесь, Льюис?

Он угрюмо кивнул.

– Теперь просто для сведения. За такое судебное слушание – где происходит первое появление арестованного в суде и обсуждается поручительство – я беру две пятьсот. У вас будут с этим проблемы?

Он отрицательно покачал головой. Мне понравилось, что он не болтлив. Большинство моих клиентов слишком разговорчивы. Обычно они добалтываются прямиком до тюрьмы.

– Прекрасно. Остальное мы сможем обсудить, когда вы выйдете отсюда, при встрече в приватной обстановке.

Я захлопнул свою кожаную папку, надеясь, что он ее заметил и остался под должным впечатлением.

– И последнее, – сказал я, вставая. – Почему ваш выбор пал на меня? Есть множество других адвокатов. Почему именно я?

Этот вопрос не имел большого значения для наших взаимоотношений, но я хотел проверить правдивость слов Валенсуэлы.

– Не знаю, – пожал плечами Руле. – Я вспомнил ваше имя по каким-то сообщениям в газетах.

– Что именно вы читали?

– Заметку о судебном процессе, где вам удалось исключить из дела улики против какого-то человека. Мне кажется, дело касалось наркотиков или что-то в этом роде. Вы выиграли, потому что в итоге не осталось ни одной улики.

– Дело Хендрикса?

Насколько я помнил, за последние несколько месяцев газеты писали только об этом деле. Хендрикс был еще одним клиентом из шайки «Ангелы дорог», и ведомство шерифа поставило на его «харлее» «жучок» системы «Джи-пи-эс», чтобы проследить за поставками наркотиков. Когда это проделывается на дорогах, тут все в порядке, но когда ночью он парковал мотоцикл в кухне своего дома, «жучок» представлял собой противоправное вторжение со стороны полиции. Судья закрыл дело в ходе предварительного слушания. Оно вызвало неплохой резонанс в «Лос-Анджелес таймс».

– Не помню, как звали клиента, – сказал Руле. – Просто вспомнил ваше имя. Точнее, вашу фамилию. Когда я звонил сегодня по поводу залога, то назвал фамилию Холлер, просил связаться с вами и позвонить моему поверенному. А что?

– Ничего. Простое любопытство. Я ценю то, что вы мне позвонили. Увидимся в зале суда.

Я мысленно отметил расхождения в показаниях Руле и Валенсуэлы о том, как я получил это дело, и, оставив их для последующего рассмотрения, направился обратно, в зал суда. Там я увидел Мэгги, сидящую за столом обвинения с краю. Кроме нее, за ним сидели еще пять прокуроров. Стол был большой, в форме буквы «Г», за ним могло поместиться все множество сменяющих друг друга юристов, сидя тем не менее лицом к судье. Как правило, большинством рутинных слушаний, связанных с первой явкой в суд или предъявлением обвинения, занимался прокурор, прикрепленный к данному конкретному залу. В особых случаях появлялись шишки вроде Мэгги – из канцелярии окружного прокурора, со второго этажа соседнего здания. Подобный же эффект имели и телекамеры.

Пройдя за барьер, я увидел человека, прилаживающего видеокамеру на штатив рядом со столом судебного пристава. Ни на камере, ни на одежде мужчины не наблюдалось никаких опознавательных знаков той или иной телевизионной компании. Просто какой-то журналист учуял громкое дело и намеревался потом продать видеоматериал. Когда ранее я справлялся у судебного пристава, под каким номером будет рассматриваться дело, он также сообщил мне, что судья уже санкционировал съемку.

Мэгги рассматривала фотографии в досье. На ней прекрасно сидел темно-синий костюм в тонкую серую полоску, а волосы цвета воронова крыла были перевязаны сзади серой лентой, в тон полосе. Мне нравилось, когда она забирала волосы вот так, назад. Я подошел к своей бывшей жене и, наклонившись через плечо, шепнул на ухо:

– Это вы бывший обвинитель по делу Руле?

Она подняла голову, не разобрав, кто к ней обращается. Увидев меня, нахмурилась и резко захлопнула папку.

– Нет! Только не это! – воскликнула она, прекрасно поняв, что я имел в виду.

– Извини. Ему понравилось, как я выиграл дело Хендрикса, и он позвонил мне.

– Этот сукин сын! Мне очень важно вести это дело, Холлер. Уже второй раз ты подкладываешь мне такую свинью.

– Видимо, этот город недостаточно велик для нас обоих, – сказал я, скверно имитируя героя популярного телесериала.

Мэгги лишь застонала в отчаянии.

– Ну хорошо, – сказала она, сдаваясь. – Я мирно удалюсь после этого слушания. Если ты не возражаешь и против этого.

– Мог бы и возразить. Ты ведь собираешься помешать его освобождению под залог?

– Верно. Но мое отстранение ничего не изменит. Это была директива со второго этажа.

Я понял. Это означало, что человек из ведомства окружного прокурора, контролирующий ход дела, видимо, дал команду воспрепятствовать освобождению этого арестованного на поруки.

– У него положение и вес в обществе. И он никогда не привлекался.

Я изучал ее реакцию, поскольку ранее не имел возможности проверить истинность утверждения Руле, что его прежде не арестовывали. Всегда достойно изумления, до чего же много клиентов врут о своих прежних взаимоотношениях с законом, хотя эта ложь не имеет никакого смысла.

Но Мэгги никак не показала, что располагает какими-то другими сведениями. Возможно, мой подзащитный был действительно кристально чист.

– Не имеет значения, совершал ли он что-либо ранее, – сказала Мэгги. – Важно только то, что он совершил минувшей ночью.

Она открыла досье и стала быстро пролистывать фотографии, пока не нашла нужную.

– Вот что твой столп общества натворил вчера вечером. Так что меня совершенно не интересует его социальный статус. Я просто должна быть уверена, что он не выйдет и не сделает это вновь.

Фото размером восемь на десять дюймов изображало женское лицо крупным планом. Опухоль вокруг правого глаза была такой огромной, что он совсем заплыл. Нос сломан и свернут на сторону. Из каждой ноздри торчал пропитанный кровью марлевый тампон. Шов в девять стежков крест-накрест покрывал глубокую рану над правой бровью. Нижняя губа была рассечена и тоже раздулась. Страшнее всего выглядел глаз, что остался неповрежденным. Женщина смотрела в объектив камеры с испугом, болью и унижением, отчетливо читаемыми в этом одном, наполненном слезами глазу.

– Если только все это сделал именно он, – заметил я, потому что так мне полагалось.

– Ну еще бы! – отозвалась Мэгги. – Конечно, если только это сделал именно он. Ведь его всего-навсего арестовали в ее квартире, с руками, выпачканными в ее крови. Но ты прав, сомнение обоснованно.

– Мне нравится, когда ты саркастична. У тебя с собой отчет об аресте? Мне бы хотелось получить экземпляр.

– Ты можешь попросить его у того, кто примет у меня дело. Никаких одолжений, Холлер. Не тот случай.

Я подождал, ожидая новых шпилек, новых вспышек негодования, может, нового града стрел, но она больше ничего не сказала. Решил, что пытаться вытянуть из нее что-то по делу – дохлый номер. Я сменил тему.

– Ну ладно, – сказал я. – Как она?

– Безумно перепугана и чертовски страдает от боли. Как же еще?

Она подняла на меня взгляд, и я уловил в ее глазах молниеносную догадку и тут же, вслед, – осуждение.

– Ты ведь спросил не о жертве, не правда ли?

Я не ответил – не хотел ей лгать.

– У твоей дочери все прекрасно, – сказала она небрежно. – Ей нравятся вещи, которые ты ей присылаешь, но она бы предпочла, чтобы ты немного чаще показывался сам.

Это был уже не град стрел, а прямой удар, причем заслуженный. Получалось так, что я всегда куда-нибудь мчался по делам, даже в выходные. Внутренний голос говорил мне, что надо больше внимания уделять собственной жизни – например родной дочери. Наше время безвозвратно уходило.

– Я знаю, – сказал я. – Начну прямо сейчас. Как насчет этих выходных?

– Прекрасно. Хочешь, чтобы я сообщила ей об этом сегодня вечером?

– Э… может, подождем до завтра, чтобы я знал точно?

Она понимающе кивнула: мол, мы уже все это проходили.

– Прекрасно. Дай мне знать завтра.

На этот раз я не порадовался ее сарказму.

– Ей что-нибудь нужно? – смиренно спросил я, стараясь загладить вину.

– Я уже сказала. Чтобы ты больше присутствовал в ее жизни.

– О'кей, обещаю.

Она не ответила.

– Я серьезно, Мэгги. Я позвоню тебе завтра.

Она подняла на меня взгляд, уже готовая дать по мне залп из обоих орудий. Она делала это и раньше, говоря, что, когда дело касается отцовских обязанностей, я только болтаю и ничего не делаю. Но меня спасло начавшееся судебное заседание. Из кабинета вышел судья и поднялся по ступенькам к своему месту. Судебный исполнитель призвал присутствующих к порядку. Не сказав больше Мэгги ни слова, я отошел от стола обвинителей и сел на одно из мест у барьера.

Судья спросил секретаря, нет ли каких дел, которые надо обсудить, прежде чем в зал выведут задержанных, Таковых не оказалось, и судья распорядился запустить первую группу. Как и в Ланкастере, в здешнем зале суда имелась большая изолированная площадка за стеклянной перегородкой, куда временно помещали арестованных. Я встал и подошел к проему в стеклянном ограждении. Увидев выходящего Руле, махнул ему рукой, чтобы тот подошел поближе.

– Вы идете первым, – сообщил я. – Я попросил судью в порядке одолжения пустить вас вне очереди. Хочу попытаться вызволить вас отсюда.

Я лгал. Ни о чем я не просил судью, а даже если и так, тот не стал бы в порядке одолжения делать для меня ничего подобного. Руле шел первым из-за присутствия в зале суда прессы. То была обычная практика – разбирать дела, вызывающие интерес СМИ, в первую очередь в качестве некой любезности по отношению к телеоператорам, которые потом спокойно могли отправиться по своим делам. Это также требовалось для снятия напряженной атмосферы в зале суда, чтобы потом адвокаты, ответчики и даже судья чувствовали себя спокойно.

– Зачем там камера? – панически прошептал Руле. – Это из-за меня?

– Да. Кто-то накапал ему по поводу вашего дела. Если не хотите попасть в объектив, попробуйте спрятаться за мной.

Руле чуть переместился, так чтобы закрыть вид на себя со стороны оператора, находящегося на другом конца зала. Это уменьшало шансы репортера продать сюжет местному новостному каналу – что, конечно, было бы хорошо. И даже если бы он смог это сделать, в фокусе картинки оказался бы я. И это тоже меня устраивало.

Дело Руле объявили к рассмотрению, при этом секретарь, конечно, переврал его имя. Мэгги известила о своем присутствии от имени обвинения, затем выступил я. Мэгги, как обычно, завысила обвинения, оправдывая свое прозвище. Руле наряду с попыткой изнасилования инкриминировалась теперь и попытка убийства. Это облегчало задачу прокурора отказать в поручительстве.

Судья зачитал Руле его конституционные права и назначил дату заседания для официального предъявления обвинения – двадцать первое марта. Выступая от имени своего подзащитного, я обратился к суду со встречной просьбой разрешить освобождение арестованного на поруки, после чего последовало энергичное препирательство между мной и Мэгги под руководством судьи, который знал, что мы были прежде женаты, потому что присутствовал на нашей свадьбе. Пока Мэгги перечисляла увечья, нанесенные потерпевшей, я, в свою очередь, напирал на положение Руле в обществе, его благотворительную деятельность и даже указал на присутствовавшего в зрительских рядах Си-Си Доббса, предложив вызвать его на свидетельское место, дабы он подтвердил, что Руле находится на хорошем счету. Доббс был моим козырем. Его статус в профессиональных кругах затмевал общественное положение Руле и, безусловно, мог повлиять на судью, который удерживался на своем посту благодаря поддержке избирателей – равно как и спонсоров избирательной кампании.

– Все дело в том, ваша честь, что гособвинение в лице штата не в состоянии аргументировать справедливость своего отказа в поручительстве. Оно не может доказать, что данный человек представляет опасность для общества или намеревается скрыться от правосудия, – сказал я в заключение. – Мистер Руле является благонадежным членом общества и не намерен предпринимать ничего агрессивного – разве что решительно разбить те ложные обвинения, которые против него выдвинули.

Я употребил слово «разбить» намеренно, на тот случай, если заявление прозвучит в эфире и его услышит пострадавшая.

– Ваша честь, – ответила Мэгги, – предлагаю оставить в стороне громкие фразы. Не следует забывать, что жертву зверски…

– Мисс Макферсон, – прервал ее судья, – я думаю, мы уже достаточно дискутировали на эту тему. Мне известно о травмах жертвы – так же как и об общественном положении мистера Руле. Кроме того, у меня сегодня плотный график. Я намерен назначить залог в размере одного миллиона долларов, а также потребовать, чтобы за мистером Руле установили судебный надзор и обязали его отмечаться раз в неделю. Если он пропустит хоть один раз, то лишится своей свободы.

Я бросил взгляд на зрительские места, где рядом с Фернандо Валенсуэлой, на первом сиденье в первом ряду, сидел Доббс. Я ждал от него сигнала, стоит ли мне согласиться с определением судьи о сумме залога или еще поторговаться. Порой, когда судья идет тебе навстречу, излишнее давление с целью выторговать больше – или в данном случае меньше – может дать обратный эффект.

Доббс был худым мужчиной, брившим голову, чтобы скрыть плешь. Его худоба особенно выделялась на фоне впечатляющих размеров Валенсуэлы. Я увидел, что Доббс попросту встал и направился к выходу, и воспринял это как знак не высовываться лишний раз, позволив семейству Руле заплатить залог. Я снова повернулся к судье:

– Спасибо, ваша честь.

Секретарь тут же объявил следующее дело. Я взглянул на Мэгги. Она как раз захлопнула папку с делом, по которому ей больше не придется выступать обвинителем. Потом встала и, пройдя через калитку, зашагала по проходу прочь из зала суда. Она ни с кем не заговорила и не обернулась, чтобы взглянуть на меня.

– Мистер Холлер?

Я посмотрел на своего клиента. Сзади к нему подходил судебный пристав, чтобы увести обратно в камеру. Затем его должны были отвезти на автобусе через полквартала обратно, а несколько позже, в зависимости от того, насколько оперативно сработают Доббс и Валенсуэла, выпустить под залог.

– Сейчас мы с Доббсом займемся вашим освобождением, – сказал я. – Потом соберемся все вместе и поговорим о нашем деле.

– Спасибо, – сказал Руле, в то время как его уводили. – Спасибо, что приехали.

– Помните мои слова. Не разговаривайте с посторонними. Вообще ни с кем не разговаривайте.

– Да, сэр.

Его увели, и я тоже стал собираться. Валенсуэла ждал меня у калитки с широкой улыбкой на лице. Назначенный за Руле залог был, вероятно, самым крупным в его практике. Когда я вышел из-за барьера, он похлопал меня по плечу:

– Ну, что я тебе говорил? Мы много с этого поимеем, босс.

– Посмотрим, Вэл, – сказал я. – Посмотрим.

Глава 5

Каждый адвокат, задействованный в судебной машине, имеет два прейскуранта оплаты. Существует шкала А, куда входят суммы вознаграждений, которые адвокат желал бы получить за оказанные им услуги. Есть также шкала В – эти деньги он согласен взять, потому что большего клиент себе позволить не в состоянии. Привилегированный клиент – это тот, кто намерен довести дело до судебного процесса и у кого достаточно денег, чтобы заплатить адвокату по расценкам прейскуранта А. Первоначальная явка в суд первой инстанции, процедура предъявления обвинения, предварительное судебное слушание и сам процесс и последующая апелляция – все это сотни, если не тысячи оплачиваемых часов. Клиент может заправлять адвокатский бензобак в течение двух, а то и трех лет. В тех джунглях, где я охочусь, такие клиенты представляют собой редчайшую и самую желанную добычу.

Казалось, Валенсуэла здесь попал в точку. Льюис Руле все больше походил на привилегированного клиента. До этого у меня был сезон засухи. Прошло уже почти два года с тех пор, как я имел хоть какое-то отношение к судебному делу, где фигурировали бы шестизначные суммы. Часто случалось, что планка сначала устанавливалась высоко, но клиенту так и не удавалось взять эту высоту.

Когда я вышел из зала суда, Си-Си Доббс ждал меня снаружи, в холле. Он стоял у окна во всю стену, выходившего на небольшую площадь административного центра. Я быстрым шагом пошел к нему. На выходе из зала я опередил Валенсуэлу и хотел использовать это время, чтобы без помех поговорить с Доббсом.

– Извините, – сказал Доббс, прежде чем я успел заговорить. – Я не мог больше оставаться там ни минуты. Так угнетающе видеть мальчика запертым в этот «загон» для скота.

– Мальчика?

– Льюиса. Я представляю их семью в течение двадцати пяти лет и, пожалуй, действительно все еще думаю о нем как о мальчике.

– У вас есть средства, чтобы вытащить его отсюда?

– С этим не будет проблем. Мне надо только связаться с матерью Льюиса, чтобы узнать, в какой форме она предпочтет это осуществить: предоставить в качестве залога недвижимость или подписать долговое обязательство.

Для того, чтобы отдать в залог имущество на один миллион долларов, нужно проверить, что оно уже не заложено. Вдобавок суд может потребовать оценки стоимости недвижимости, что займет не один день, а Руле тем временем будет торчать в тюрьме. Долговое же обязательство оформляется через Валенсуэлу, за десять процентов комиссионных, которые обратно не возвращаются. Они останутся Валенсуэле в возмещение его рисков и хлопот, и именно это было причиной его широкой улыбки в зале суда. После уплаты налога у него в чистом виде осталось бы около девяноста кусков. И он вполне резонно беспокоился, чтобы я не забыл про него.

– Могу я внести предложение? – спросил я.

– Будьте так любезны.

– Льюис несколько пал духом. На вашем месте я бы вытащил его как можно скорее. Для того чтобы это сделать, вам следует через Валенсуэлу выписать поручительство. Это будет стоить вам сотню кусков, но мальчик будет на свободе, в целости и сохранности. Вы понимаете, что я имею в виду?

Доббс повернулся к окну и облокотился о перила, тянущиеся вдоль стены. Я посмотрел вниз и увидел, что площадь наполняется людьми с красно-белыми именными жетонами, которые, как я знал, выдаются присяжным заседателям.

– Я понимаю, что вы имеете в виду.

– Далее: в делах такого рода часто задействуют стукачей.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду других заключенных, которые скажут, что слышали, как кто-то что-то говорил. Особенно в делах, которые попадают в средства массовой информации. Они возьмут эту информацию из новостей и представят так, будто ее выдал наш парень.

– Это же противозаконно! – возмутился Доббс. – Этого нельзя допускать!

– Да, я знаю, но такое случается. И чем дольше он будет здесь сидеть, тем больше возможностей для таких людей.

К нам подошел Валенсуэла и молча встал рядом, возле перил.

– Я предложу ей внести залог, – сказал Доббс. – Я уже звонил, но она была на совещании. Как только перезвонит, мы двинемся дальше.

Его слова вновь вызвали в памяти нечто раздражавшее меня во время слушания.

– Она не могла прервать совещание, чтобы поговорить о своем сыне, попавшем в тюрьму? Я как раз задался вопросом, почему она не присутствовала в зале суда, если этот мальчик, как вы его называете, так чист и искренен.

Доббс поглядел на меня как на зачумленного.

– Миссис Виндзор очень влиятельная и занятая женщина. Уверен: если бы я сказал, что ее сын в критической ситуации, она бы немедленно подошла к телефону.

– Миссис Виндзор?

– Она вторично вышла замуж после развода с отцом Льюиса, Давняя история.

Я кивнул и понял, что мне еще есть о чем поговорить с Доббсом. Но не в присутствии Валенсуэлы.

– Вэл, почему бы тебе не уточнить, когда Льюиса повезут обратно в ван-нуйсскую тюрьму, чтобы ты мог заняться его освобождением?

– Я уже знаю, – сказал Валенсуэла. – Он отправится первым автобусом после ленча.

– Да, но все-таки сходи проверь еще раз, пока я закончу с мистером Доббсом.

Валенсуэла уже собрался возразить, что ему незачем проверять еще раз, как вдруг сообразил, в чем дело.

– О'кей, – сказал он. – Пойду проверю.

Когда он ушел, я некоторое время изучающе смотрел на Доббса, прежде чем заговорить. Семейный адвокат выглядел лет на шестьдесят, вид у него был почтенный, чему, вероятно, способствовала тридцатилетняя практика работы с богатыми людьми. Я догадывался, что его деятельность приносит ему немало денег, но это не изменило его манеры держаться.

– Если мы будем работать вместе, полагаю, мне следует спросить, как вас называть. Сесил? Си-Си? Мистер Доббс?

– Сесил прекрасно подойдет.

– Что ж, мой первый вопрос, Сесил, в следующем: будем ли мы работать вместе? Я принят на эту работу?

– Мистер Руле ясно довел до моего сведения, что он хочет, чтобы вы занимались этим делом. По правде сказать, я бы не остановил на вас свой выбор. Вы вообще не значились в моем списке, потому что, откровенно говоря, я никогда о вас не слышал. Однако именно вас в первую очередь назвал мистер Руле, и я не стал возражать. В сущности, я считаю, что вы прекрасно показали себя в зале суда, особенно учитывая, насколько враждебна была настроена в отношении мистера Руле обвинитель.

Я заметил, что «мальчик» уже превратился в «мистера Руле». Я спросил себя, что же так его возвысило в глазах Доббса.

– Да, ее называют здесь Мэгги Макфиерс. Она очень предана своему делу.

– Думаю, она немного переборщила. Как вы считаете, есть какой-то способ отстранить ее от дела, как вариант – заменить кем-то чуть более… приземленным?

– Не знаю. Попытка повлиять на обвинителей может оказаться опасной. Но если вы думаете, что от нее лучше избавиться, я мог бы это устроить.

– Приятно слышать. Жаль, что я не слышал о вас раньше.

– Возможно. Не хотите ли сразу поговорить об оплате, чтобы покончить с этим?

– Если вам угодно.

Я оглядел коридор, дабы удостовериться, что поблизости нет других адвокатов. Ведя этот разговор, я намеревался следовать прейскуранту А.

– Итак, за сегодняшний день я получу двадцать пять сотен, и Льюис уже дал на это согласие. Если далее вы захотите придерживаться почасовой схемы, то я беру три сотни в час и этот тариф увеличивается до пяти во время судебного процесса, поскольку иначе я просто не смогу работать. Если вы предпочтете фиксированную оплату, то моя цена шестьдесят тысяч – в том случае, если я принимаю дело на данном этапе и провожу его через предварительное слушание. Если мы заканчиваем судебной сделкой о признании подсудимым своей вины, с автоматическим отказом от дальнейшего рассмотрения дела в суде, то я возьму сверх того еще двенадцать. Если мы доходим до судебного процесса, то еще шестьдесят в день принятия этого решения и еще двадцать пять, когда приступим к отбору присяжных. Судя по обстоятельствам дела, судебный процесс займет не более недели, включая отбор присяжных, но если этот срок увеличится, я беру двадцать пять сотен в неделю дополнительно. Об апелляции поговорим, если возникнет такая необходимость.

Я выждал паузу, чтобы посмотреть, как Доббс отреагирует. На его лице ничего не отразилось, поэтому я поддал жару:

– Кроме того, еще до конца сегодняшнего дня мне потребуется тридцать тысяч авансом плюс десять для моего детектива. Я не желаю терять время и хочу, чтобы сыщик приступил к работе над делом прежде, чем оно просочится в СМИ и копы проболтаются кому-то из заинтересованных лиц.

Доббс медленно кивнул.

– Это ваша обычная цена?

– Всегда, когда возможно. Я того стою. Во сколько вы оцениваете свою работу семейного адвоката, Сесил?

Я был уверен, что небольшой семейный эпизод не оставит его с пустыми руками.

– Это касается только меня и моего клиента. Но не беспокойтесь. Я включу обсуждение ваших гонораров в свою беседу с миссис Виндзор.

– Отрадно слышать. И помните, мне нужно, чтобы мой детектив приступил к работе сегодня же.

Я протянул ему визитную карточку, которую вынул из правого кармана пиджака. В этих карточках указывался мой личный телефонный номер. На визитках из левого кармана значился номер, по которому можно было соединиться с Лорной Тейлор.

– У меня сегодня еще одно слушание, – сказал я. – Когда он окажется на свободе, мы договоримся о времени встречи. И желательно как можно скорее. Со мной можно связаться во второй половине дня и вечером.

– Прекрасно, – сказал Доббс, убирая карточку в карман, даже не взглянув на нее. – Нам приехать к вам?

– Нет, я к вам приеду. Хотелось бы посмотреть, как живут в многоэтажках Сенчури-Сити.

Доббс улыбнулся с любезной непринужденностью.

– Судя по вашему костюму, вы знаете и претворяете в жизнь присловье, что судебный защитник не должен очень хорошо одеваться. Ведь он хочет, чтобы присяжные прониклись к нему симпатией, а не завистью. Что ж, Майкл, адвокат из Сенчури-Сити тоже не может позволить себе офис лучше, чем у его клиентов. Так что могу вас заверить: наши конторы очень скромны.

– Приятно слышать, – с той же непринужденностью улыбнулся я.

Тем не менее, он меня задел. На мне был мой лучший костюм. Я всегда надеваю его по понедельникам.

Дверь зала суда открылась, и из нее в коридор вышел оператор, он тащил видеокамеру и сложенную треногу. Доббс увидел его и мгновенно напрягся.

– Пресса, – проговорил он. – Как нам это уладить? Миссис Виндзор не…

– Подождите секунду.

Я окликнул оператора, и тот направился к нам. Я тут же протянул ему руку. Ему пришлось опустить свою треногу и ответить на рукопожатие.

– Меня зовут Майкл Холлер. Я видел вас в зале суда, когда вы снимали первый суд моего клиента.

То, как я представился, служило определенным паролем.

– Роберт Джиллен, – сказал оператор. – Друзья зовут меня Стикс.^[56] – Он кивнул на штатив в качестве пояснения.

То, что Стикс назвал свое имя и фамилию, было также паролем. Он давал мне понять, что действует по определенному сценарию.

– Вы здесь фрилансом или от какой-то телевизионной компании? – спросил я.

– Я действую на свой страх и риск.

– Как вы узнали об этом деле?

Он пожал плечами, словно не хотел отвечать.

– Есть источник. Коп.

Я понимающе кивнул. Джиллен был своим и играл по правилам.

– Сколько вы получите за свой материал, если продадите его новостному каналу?

– Бывает по-всякому. Я беру семьсот пятьдесят за эксклюзивный материал и пятьсот за обычный.

«Обычный» означало, что режиссер информационной программы, покупающий у него запись, знает, что тот имеет право продать отснятый материал конкурирующему каналу. Я обратил внимание, что Джиллен вдвое повысил свои обычные расценки. Хороший ход. Вероятно, пока снимал, он слушал, что говорилось в зале суда.

– Вот что, – сказал я. – Как вы смотрите на то, что мы прямо сейчас купим у вас материал по цене эксклюзивного?

Джиллен держался превосходно. Он помялся в нерешительности, как если бы сомневался в этическом аспекте предложения.

– Ну хорошо, пускай будет тысяча, – добавил я.

– О'кей, – сдался он. – Пленка ваша.

Пока Джиллен ставил камеру на пол и вынимал из нее пленку, я вытащил из кармана пачку наличных и отложил двенадцать сотен из «ангельских» денег, что дал мне по дороге Тедди Фогель. Потом повернулся к Доббсу:

– Могу я это израсходовать?

– Вне всякого сомнения, – заверил он, широко улыбаясь.

Я обменял наличные на пленку и поблагодарил Стикса. Тот убрал деньги в карман и зашагал в направлении лифтов счастливым человеком.

– Замечательно, – сказал Доббс. – Нам необходимо во что бы то ни стало воспрепятствовать огласке. Эта пленка могла бы буквально уничтожить семейный бизнес, попади она… По правде сказать, полагаю, это одна из причин, по которой миссис Виндзор отсутствовала сегодня. Она не хотела, чтобы ее узнали.

– Что ж, если история получит дальнейшее развитие, нам придется это обсудить. В то же время я сделаю все, что в моих силах, дабы избежать огласки.

– Спасибо.

Его сотовый начал вызванивать какую-то мелодию – Баха или Бетховена, а может, еще какого-нибудь классика, – не защищенную авторским правом, и Доббс, вытащив аппарат из кармана пиджака, посмотрел на маленький экран.

– Это она.

– Тогда я вас оставлю.

Удаляясь, я слышал, как Доббс говорит:

– Мэри, все под контролем. Нам надо сосредоточить усилия на том, чтобы освободить его из-под ареста. Потребуется небольшая сумма…

Вызвав лифт, я думал о том, что имею дело с клиентом и семьей, для которых один миллион долларов – «небольшая сумма», а для меня – абсолютно непостижимая. Мои мысли скользнули назад, к комментарию, который Доббс высказал по поводу моего клиента. Вообще-то говоря, у меня в гардеробе не было костюма дешевле шестисот долларов и я всегда чувствовал себя хорошо и уверенно в любом из них. Меня интересовало, сказал ли он это, чтобы оскорбить, или же имел какие-то иные намерения – возможно, пытался уже сейчас, на ранней стадии, установить свой контроль надо мной и над ходом дела. Я решил держать с Доббсом ухо востро. Подпускать, но не перебарщивать.

Глава 6

Поток машин, стремящихся в центр города, вливался в перевал Кауэнга-пасс, точно в горлышко бутылки. Я провел это время за телефонными звонками, стараясь не думать о нашем с Мэгги Макферсон разговоре в части выполнения мной родительских обязанностей. Моя бывшая жена была права в этом отношении – это-то меня и мучило. Слишком долго я ставил свои профессиональные обязательства выше родительских. Я пообещал себе исправить ситуацию. Просто, чтобы жить более спокойно, требовались время и деньги. Я подумал, что, возможно, как раз Льюис Руле сможет обеспечить мне и то и другое.

Из «линкольна» я первым делом позвонил своему сыщику Анхелю Левину, дабы тот был во всеоружии на случай возможного совещания с Руле. Я попросил его провести предварительное расследование по данному делу, посмотреть, что можно выяснить. Левин рано вышел в отставку из полицейского управления Лос-Анджелеса, но поддерживал связь с друзьями, которые время от времени оказывали ему услуги. У него наверняка тоже имелся список людей, которых он одаривал к Рождеству. Я велел ему не тратить на поиск информации много времени, пока не уверюсь, что застолбил Руле как клиента, готового платить хорошие деньги. Не важно, что там говорил мне наедине Си-Си Доббс в коридоре суда. Я не поверю, что дело мое, пока не получу первый взнос.

Затем я проверил состояние еще нескольких судебных дел, и снова позвонил Лорне Тейлор. Я знал, что, как правило, к полудню ей доставляют почту. Но она сказала, что ничего важного не приходило. Ни чеков, ни корреспонденции из судов, которые бы срочно требовали моего внимания.

– Ты узнала, когда состоится предъявление обвинения Глории Дейтон?

– Да. Похоже, они могут продержать ее до завтра. Что-то там с медициной.

Я содрогнулся. Гособвинение в лице штата располагало двумя сутками, чтобы после ареста предъявить обвинение и передать дело в суд. Отсрочка первого появления Глории Дейтон в суде до следующего дня по медицинским причинам означала, что у нее наркотическая «ломка». Тогда это вязалось с тем, что при аресте у нее нашли кокаин. Мы не виделись с ней по меньшей мере месяцев семь. Ее движение по наклонной, судя по всему, было быстрым и резким. Тонкая грань между хранением наркотиков и наркозависимостью размылась.

– Ты выяснила, кто выдвинул обвинение?

– Лесли Фэр.

Меня вновь передернуло.

– Просто блеск. Ладно, съезжу туда и посмотрю, что можно сделать. Сейчас я все равно свободен, пока не получу вестей от Руле.

Лесли Фэр ошибочно называли государственным обвинителем. По ее мнению, дать обвиняемому шанс или соблюдать принципы презумпции невиновности означало установить над освободившимся усиленный надзор полиции.

– Мик, когда ты уже поумнеешь? – спросила Лорна, имея в виду Глорию Дейтон.

– В смысле? – спросил я, хотя и так отлично знал, что она скажет.

– Она подводит тебя всякий раз, как ты с ней связываешься. Никогда она не бросит такую жизнь. Когда она позвонит, можно побиться об заклад: получим два в одном. Все быладно, да ведь ты никогда не берешь с нее денег.

Она имела в виду, что судебные дела Глории Дейтон станут более сложными и трудоемкими, так как обвинения в проституции теперь, вероятно, будут сопровождаться проблемами с наркотиками. Лорну беспокоило, что это означало больше работы для меня, но без увеличения дохода.

– Ну, Лорна, коллегия адвокатов требует, чтобы юристы работали периодически на общественных началах, ради блага общества. Видишь ли…

– Ты меня не слушаешь, Мик, – нетерпеливо оборвала она меня. – Именно поэтому распался наш брак.

Я закрыл глаза. Ну и день! Я умудрился разозлить обеих своих бывших жен.

– Какой у нее на тебя компромат? – продолжала Лорна. – Почему ты не берешь с нее даже по минимуму?

– Послушай, у нее на меня ничего нет! О'кей? Можем мы теперь сменить тему?

Я не сказал ей, что несколько лет назад, просматривая старые пыльные папки, оставшиеся от адвокатской практики моего отца, я обнаружил, что у него была слабость к так называемым «ночным бабочкам». Он защищал многих и мало с кого брал деньги. Вероятно, я просто продолжал семейную традицию.

– Хорошо, – сказала Лорна. – Как прошла встреча с Руле?

– Ты имеешь в виду, получил ли я работу? Думаю, что да. Вэл, видимо, как раз сейчас вытаскивает его из каталажки. После этого мы все соберемся. Я уже попросил Анхеля накопать что-нибудь.

– Ты получил от них чек?

– Еще нет.

– Получи, Мик.

– Я над этим работаю.

– А как в остальном?

– Я видел только фотографии, и на первый взгляд дела плохи. Смогу сказать больше после того, как увижу, что добудет Анхель.

– А что собой представляет этот Руле?

Я понял, что она имеет в виду. Что он собой представляет как клиент? Как воспримут его присяжные, если дело дойдет до суда? Порой дела выигрываются или проигрываются в зависимости от отношения членов жюри к подсудимому.

– Производит впечатление инфантильного простака.

– Он чист?

– Никогда не бывал в казенном доме.

– А он действительно это сделал?

Она всегда задавала несущественные вопросы. Для стратегии ведения дела не имело значения, совершил ли подзащитный то, в чем его обвиняют, или нет. Важно было, какие улики и свидетельства против него имеются, а также можно ли их нейтрализовать и если да, то как. Моя работа состояла в том, чтобы затушевать эти доказательства, набросить на них серую вуаль. Серый – цвет разумного сомнения.

Но вопрос, совершал ли обвиняемый вменяемое ему преступление или не совершал, всегда интересовал Лорну.

– Кто знает, Лорна? Дело не в этом, а в том, является ли он платежеспособным клиентом. Я думаю, да.

– Что ж, дай знать, если тебе потребуется какое-нибудь… О, постой, еще кое-что!

– Что именно?

– Звонил Стикс и сказал, что должен тебе четыреста долларов, отдаст при встрече.

– Да, есть такое.

– Тебе сегодня фартит?

– Не жалуюсь.

Мы попрощались вполне дружески, и, похоже, спор по поводу Глории Дейтон был на время забыт. Вероятно, ощущение уверенности в том, что богатый клиент на крючке и деньги на подходе, смягчило досаду Лорны по поводу моей работы даром. Впрочем, я спрашивал себя, стала бы она так сильно возражать, если бы я защищал бесплатно не проститутку, а наркодилера.

Когда-то мы с Лорной состояли в недолгом и приятном браке, но быстро поняли, что зашли слишком далеко, спасаясь от депрессии после предыдущих разводов. Мы положили этому конец, остались друзьями, и она продолжала со мной работать – именно со мной, а не на меня. Единственно, когда я чувствовал себя неуютно, – когда она вдруг вновь начинала вести себя как жена, задним числом критикуя мой выбор клиента и назначенный гонорар.

Окрыленный тем, что нашел общий язык с Лорной, я позвонил в офис окружного прокурора и попросил к телефону Маргарет Макферсон, застав ее за ленчем на рабочем месте.

– Просто хотел сказать, что сожалею о сегодняшнем. Я знаю, для тебя важно было вести это дело.

– Что ж, тебе оно, пожалуй, нужнее, чем мне. Видимо, он выгодный клиент, раз Си-Си Доббс таскает за ним рулон.

Она имела в виду рулон туалетной бумаги. На высокооплачиваемых семейных адвокатов прокуроры обычно смотрят не иначе как на подтирателей задниц у богатых и знаменитых.

– Да, мне бы он сейчас очень пригодился – я имею в виду доходного клиента, а не подтирщика. Мне уже давно так не везло.

– Знаешь, не так уж тебе и повезло, не обольщайся, – прошептала она в трубку. – Несколько минут назад дело передали Теду Минтону.

– Никогда о таком не слышал.

– Это один из молодых подопечных Смитсона. Его недавно перевели из центра города, где он занимался обычными делами о хранении наркотиков. Вообще, можно сказать, не нюхал пороху, пока не перешел сюда.

Джон Смитсон был амбициозным главой ван-нуйсского отделения канцелярии окружного прокурора и являлся скорее политиком, чем прокурором. Он сделал ставку именно на это свое качество, дабы быстро занять руководящий пост. Мэгги Макферсон как раз относилась к тем, кого он обошел. Едва заняв место, Смитсон начал подбирать себе штат молодых прокуроров, которые находились на хорошем счету и проявляли к нему лояльность за предоставленный шанс.

– И что, этот парень никогда не выступал в суде? – спросил я, недоумевая, почему Мэгги назвала невезением оппонировать новичку.

– Он провел здесь несколько процессов, но всегда в качестве помощника, в подтанцовке. Дело Руле станет его первым соло. Смитсон считает, что делает ему голевую подачу.

Я представил ее сидящей в своем отсеке-кабинетике, вероятно, неподалеку от того места, где в точно таком же находился мой новый противник.

– Я что-то не улавливаю, Мэгз. Если этот парень зеленый, то почему мне не повезло?

– Потому что те, кого притаскивает Смитсон, все скроены на один лад. Напыщенные задницы. Они считают, что всегда правы и, более того… – Она еще понизила голос. – Они играют не по правилам. А о Минтоне ходит слух, что он вообще мошенничает. Будь начеку, Холлер.

– Что ж, спасибо за предупреждение.

Но она еще не закончила.

– Многие из этих новых людей просто не понимают главного. Они смотрят на работу не как на призвание, даже не как на профессию. Для них она не имеет отношения к правосудию, а просто игра – баланс забитых и пропущенных голов. Им нравится вести в счете и наблюдать, как это проталкивает их по карьерной лестнице. В сущности, все они – те же смитсоны, только моложе.

Призвание… Так она ощущала профессию, что в конечном счете стоило нам нашего брака. В теории она могла примириться, что замужем за человеком, который работает по другую сторону, но когда дело доходило до практики нашей работы… Нам еще повезло, что мы смогли продержаться восемь лет. «Как прошел день, милый?» – «О, мне удалось добиться судебной сделки, так что тот тип, убивший соседа по комнате ножом для колки льда, получил всего семь лет. А у тебя?» – «О, а я засадила на пять лет человека, укравшего стерео из машины…» Ну не стыковалось это – и все тут. Через четыре года у нас появилась дочь, и не ее вина, что мы продержались вместе так мало.

Тем не менее, я ни о чем не жалел и нежно относился к своей дочери. Она была единственным подлинным достижением в моей жизни, тем, чем я мог гордиться. Если разобраться, то истинная причина наших редких встреч (под предлогом моей занятости) заключалась в том, что я чувствовал себя недостойным. Ее мать выступала героем. Она сажала в тюрьму плохих людей. Что хорошего мог рассказать о своей работе я, когда сам давно потерял об этом представление?

– …Эй, Холлер, ты еще там?

– Да, Мэгз, я здесь. Чем ты сегодня обедаешь?

– Всего лишь восточным салатом – снизу, из кафетерия. Ничего особенного. А где ты сейчас?

– Направляюсь в центр города. Послушай, скажи Хейли, что я приеду в субботу. Я составлю план. Мы совершим что-нибудь особенное.

– Ты уверен? Я не хочу зря ее обнадеживать.

Я почувствовал, как внутри меня поднялось что-то теплое: мысль о том, что моя дочь будет обнадежена нашей встречей. Чего Мэгги никогда не делала – так это не чернила меня в глазах дочери. Я всегда этим восхищался.

– Да, уверен.

– Отлично, я ей скажу. Дай мне знать, в какое время сможешь заехать, или я могу сама куда-нибудь ее подбросить.

– О'кей.

Я еще немного потянул время. Мне хотелось поговорить с ней подольше, но больше нечего было сказать. В конце концов я попрощался и закрыл телефон. Через несколько минут нас вынесло из горлышка бутылки. Я выглянул в окно и не заметил никакой аварии. Никого с прохудившейся шиной или дорожного патруля, припаркованного у обочины. Я не увидел ничего, что объясняло бы этот затор. Так часто бывало. Движение на автострадах в Лос-Анджелесе было непостижимым, как супружеская жизнь. Поток машин двигался, потом вдруг тормозил и останавливался без всякой причины.

Я из адвокатской семьи. Этому делу посвятили себя мой отец, мой сводный брат, племянница и племянник. Отец стал знаменитым адвокатом во времена, когда еще не существовало кабельного телевидения и канала «Суд-ТВ». В течение почти трех десятилетий он оставался старейшиной уголовного права в Лос-Анджелесе. От Микки Коэна^[57] до мэнсоновских девочек^[58] его клиенты всегда фигурировали в броских заголовках газет. Я оказался всего лишь запоздалым дополнением его жизни – неожиданный плод второго брака с второсортной киноактрисой, знаменитой своей экзотической латинской наружностью, но не талантом. Это смешение дало мне чернявую ирландскую внешность. Когда я появился, мой отец был уже стар, поэтому отошел в мир иной прежде, чем я достаточно повзрослел, чтобы по-настоящему его узнать или беседовать с ним о юридическом призвании. Он оставил мне только имя: Микки Холлер, легенда юриспруденции. Это имя и по сей день открывало многие двери.

Но мой старший брат – сводный брат от первого отцовского брака – рассказал, что отец беседовал с ним об адвокатской профессии и о судебной защите. Он говорил, что стал бы защищать и самого дьявола, коль скоро тот в состоянии заплатить гонорар. Единственное выдающееся дело, от которого он отказался за всю свою карьеру, было дело Сирхана Сирхана.^[59] Отец сказал моему брату, что слишком любил Бобби Кеннеди, чтобы защищать его убийцу, – несмотря на приверженность принципу, что обвиняемый заслуживает самой лучшей и самой энергичной защиты, какую только можно представить.

Когда подрос, я прочел все книги об отце и о судебных делах с его участием. Я восхищался тем искусством, энергией и теми стратегиями, которые он выносил на процессы. Он был чертовски хорош в своем деле, и я горжусь тем, что ношу его имя. Но закон с тех пор стал иным. Серым и бесцветным. Идеалы давно свелись к понятиям и носили скорее факультативный характер.

Зазвонил мой сотовый, и я взглянул на дисплей, прежде чем ответить.

– Что случилось, Вэл?

– Началось! Его уже успели отвезти обратно в тюрьму, но мы только что запустили процедуру освобождения.

– Доббс внес залог?

– Ты правильно понял!

Его распирало от восторга.

– Не впадай в эйфорию. Ты уверен, что он не сбежит?

– Я никогда в этом не уверен. Заставлю его носить браслет. Если он уйдет, я остаюсь без дома.

Я сообразил: то, что я принял за воодушевление от внезапной удачи – в виде залога в миллион долларов, – оказалось на самом деле нервным возбуждением. Пока вся эта история не завершится – так или иначе, – Валенсуэла будет натянут как струна. Хотя суд этого и не предписал, он намеревался надеть Руле на лодыжку специальный браслет с электронным отслеживающим устройством. Он не собирался рисковать с этим парнем.

– Где Доббс?

– Дожидается у меня в офисе. Я привезу туда Руле, как только его отпустят. Уже недолго осталось.

– Мейзи на месте?

– Да.

– О'кей, я ей позвоню.

Я отключился и набрал цифру для быстрого соединения с фирмой «Освобождение на поруки под залог». Секретарь и помощница Валенсуэлы сняла трубку.

– Мейзи, это Мик. Можешь позвать к телефону мистера Доббса?

– Конечно, Мик.

Через несколько секунд Доббс взял трубку. Он казался чем-то смущенным и обеспокоенным. Об этом можно было судить по его тону.

– Сесил Доббс слушает.

– Это Микки Холлер. Как идут дела?

– Знаете, если вы думаете, что я должен пренебрегать своими обязанностями по отношению к другим клиентам, сидя здесь и читая ваши журналы годичной давности, то это не так.

– Разве у вас нет мобильного телефона для работы?

– Да. Но с моими клиентами нужно общаться лично.

– Понимаю. Что ж, хорошая новость: как я слышал, нашего мальчика вот-вот освободят.

– Нашего мальчика?

– Я имею в виду мистера Руле. Валенсуэла должен управиться в течение часа. Сейчас у меня встреча с другим клиентом, но, как я уже сказал, во второй половине дня освобожусь. Вы хотите участвовать в разговоре с нашим общим клиентом или предпочитаете, чтобы с этого момента я взял дело на себя?

– Нет, миссис Виндзор настаивала, чтобы я сам тщательно следил за ходом дела. Вообще-то она может тоже принять участие в обсуждении.

– Я не против того, чтобы встретиться с миссис Виндзор и засвидетельствовать ей свое почтение, но когда обсуждается дело, здесь должна присутствовать только группа защиты, в которую может входить семейный поверенный, но не мать. О'кей?

– Понимаю. Скажем, в четыре часа у меня в конторе. Льюис приедет туда.

– Я буду там.

– На мою фирму работает сыщик. Я попрошу его тоже присутствовать.

– В этом нет необходимости, Сесил. У меня есть мой собственный, и он уже приступил к работе. Встречаемся в четыре.

Я выключил телефон прежде, чем Доббс успел начать прения на тему, чьего сыщика использовать. Мне нужно было внимательно следить, чтобы Доббс не взялся заправлять расследованием и определять стратегию ведения дела. Наблюдение – это одно. Но сейчас я являлся адвокатом Льюиса Руле, а не он.

Когда затем я позвонил Анхелю Левину, тот сказал, что находится на пути в полицейское отделение Ван-Нуйса, чтобы забрать оттуда копию отчета об аресте.

– И только-то? – спросил я.

– Ирония твоя неуместна. В каком-то смысле мне потребовалось двадцать лет, чтобы добыть этот отчет.

Я понял. Связи Левина, сложившиеся на протяжении долгих лет полицейской службы и теперь задействованные на рынке взаимных услуг и доверия, не подвели и на сей раз. Неудивительно, что он брал за свою работу до пяти сотен в день. Я сообщил ему о встрече в четыре, и он сказал, что приедет и представит нам мнение правоохранительных органов о данном деле.

«Линкольн» остановился как раз в тот момент, когда я захлопнул телефон. Мы находились перед тюрьмой «Твин-Тауэрс». Зданию не было и десяти лет, но черный смог уже начинал намертво въедаться в его песочного цвета стены, окрашивая их в безрадостный серый. Это было печальное и отталкивающее место, в котором я проводил слишком много времени. Я открыл дверь машины и вышел, чтобы ступить в него снова.

Глава 7

При входе имелось специальное окно, где выдавали пропуска только адвокатам, что позволило мне обойти длинную очередь посетителей, пришедших повидаться со своими близкими, сидящими в одной из башен. Когда я сообщил служащему фамилию заключенной, которую пришел навестить, он вбил ее в компьютер, но ни словом не обмолвился, что Глория Дейтон находится в медчасти и недоступна для посещения. Он напечатал на принтере пропуск, сделал бейдж и велел прикрепить его к одежде и не снимать, пока нахожусь на территории тюрьмы. Затем попросил меня отойти от окошка и подождать сопровождающую.

– Это займет несколько минут, – сказал он.

Из предыдущего опыта я знал, что мой сотовый телефон не работает на территории тюрьмы, а если бы я вышел за ее пределы, чтобы позвонить, то мог бы пропустить свой эскорт, и тогда пришлось бы проходить всю процедуру заново. Поэтому я не стал суетиться и начал изучать лица людей, что пришли навестить своих близких. В основном здесь находились черные и цветные. Большинство лиц выражали будничность происходящего. Все они, вероятно, знали здешние порядки куда лучше меня.

Минут через двадцать крупная женщина в форме служащей охраны вошла в приемную и забрала меня. Я догадывался, что сейчас бы ее, с такими габаритами, не взяли на службу в ведомство шерифа. В ней было фунтов сто лишнего веса, и, похоже, передвижение в пространстве составляло для нее проблему. Но я также знал, что если уж кто-нибудь начинал там служить, то уволить его было практически невозможно. Пожалуй, единственное, что могла бы эта тетка сделать, случись в тюрьме побег, – это привалиться всей своей тушей к двери, дабы удержать ее в закрытом состоянии.

– Извините, что так долго, – сказала она мне, пока мы ждали в специальной «ловушке» между дверьми, в башне, где помешались женщины. – Мне пришлось пойти ее поискать, чтобы удостовериться, что она еще у нас.

Она подала сигнал в висящую над следующей дверью видеокамеру: мол, все в порядке, – и дверь с клацаньем отворилась. Баба протиснулась внутрь.

– Она находилась в медчасти, ее приводили в порядок, – добавила охранница.

– Приводили в порядок?

Я не знал, что в тюрьме практиковалась наркотерапия, которая включала в себя «приведение в порядок» наркозависимых.

– Да, она пострадала, – сказала служительница. – Малость поранилась в потасовке. Она сама вам расскажет.

Я оставил на этом расспросы. В некотором смысле я испытал облегчение, что медобработка не касалась – по крайней мере напрямую – наркотерапии или последствий передозировки.

Женщина провела меня в комнату для адвокатов, где я бывал не раз с разнообразными клиентами. В подавляющем большинстве это были мужчины, и вовсе не оттого, что я шовинист. Причина состояла в том, что мне всегда тяжело защищать женщин. Любая женщина в тюрьме: от проститутки до убийцы – а мне доводилось встречать и тех и других – это что-то горькое, жалкое и унизительное. Я заметил, что почти всегда мотивы их преступлений связаны с мужчинами, которые так или иначе использовали их в своих целях, жестоко обращались с ними, совращали, подвергали насилию, бросали, причиняли боль. Я это вовсе не к тому, что сами женщины не должны нести ответственности за свои поступки или что никто из них не заслуживал наказания. Среди женщин есть хищники, успешно конкурирующие с хищниками мужчинами. Но и в этом случае виденные мной женщины-заключенные разительно отличались от собратьев-мужчин из соседней башни. Мужчины и в тюрьме продолжают жить по законам привычной жизни: с помощью силы, обмана, уверток. У женщин, после того как за ними захлопывается дверь камеры, почему-то больше ничего не остается.

Комната для посещений состояла из ряда кабинок, в которых адвокаты и клиенты могли сидеть и переговариваться, разделенные восемнадцатидюймовой перегородкой из оргстекла. В застекленной будке в конце помещения сидел служитель и наблюдал, предположительно не подслушивая. Если требовалось передать клиенту какие-то бумаги, их сначала показывали через стекло этому служителю для одобрения.

Я подошел к кабинке, и мой эскорт удалился. Потом я подождал еще десять минут, прежде чем та же самая охранница появилась по другую сторону прозрачной перегородки, но уже с Глорией Дейтон. Я сразу заметил у нее фонарь под левым глазом и одинокий крестообразный стежок поверх маленькой рваной ранки на лбу, у самых волос. У Глории Дейтон были иссиня-черные волосы и оливковая кожа. Когда-то она была красива. Да, когда я представлял ее в первый раз, лет семь или восемь назад, она была очень красива. Той красотой, что ошеломляет, а потом ты встаешь в тупик, когда видишь, что она не нашла ей иного применения, кроме как продаваться незнакомым людям. Но сейчас, на мой взгляд, клиентка выглядела попросту огрубевшей. Черты лица стали неестественно жесткими. Над ней трудились далеко не лучшие пластические хирурги – да и в любом случае что они могут сделать с глазами, так много повидавшими?

– Микки Мантл,^[60] – произнесла она. – Ты вновь пришел за меня биться?

Она сказала это голосом маленькой девочки, который, видимо, пользовался успехом у ее клиентов и на который они с готовностью отзывались. Только вот по мне, он звучал просто нелепо в сочетании с этим туго натянутым ртом и безжизненно-стеклянными, как у куклы, глазами.

Она всегда называла меня Микки Мантлом, хотя к моменту ее рождения великий бейсболист уже давно сошел со сцены и она едва ли могла что-то знать о нем или его игре. Для нее это было просто имя. Подозреваю, она с тем же успехом могла бы называть меня Микки-Маусом – с той разницей, что мне бы это, пожалуй, не слишком понравилось.

– Попытаюсь, Глория, – ответил я. – Что с твоим лицом? Как это случилось?

Она лишь отмахнулась:

– Небольшое разногласие с одной девушкой в нашей общаге.

– Насчет чего?

– Так, женская дребедень.

– Ты что, употребляешь прямо здесь?

Она поглядела на меня возмущенно, потом попыталась обиженно надуть губы.

– Ничего подобного.

Я внимательно к ней присмотрелся. Она казалась искренней. Может, правда драка была не из-за наркотиков.

– Я не хочу здесь оставаться, Микки, – сказала она своим нормальным голосом.

– Вполне тебя понимаю. Я и сам не хочу здесь оставаться и скоро должен уйти.

В тот же миг я пожалел о последних словах и о том, что напомнил ей о ее положении. Но она, похоже, даже не обратила на них внимания.

– Ты бы пристроил меня в какую-нибудь досудебную программу, где я бы могла прийти в себя?

Я подумал: любопытно, что подсевшие на наркотики одинаково именуют противоположные понятия. И «кайфануть», и «протрезветь» – все это у них «прийти в себя».

– Проблема в том, Глория, что мы проходили программу реабилитации в прошлый раз, помнишь? И она совершенно явно не дала результата. Так что на этот раз уж я не знаю. Видишь ли, у них есть разные варианты таких программ, и судьи с прокурорами не любят направлять людей вторично в то же самое место, особенно когда те однажды не воспользовались предоставленной возможностью.

– Что ты имеешь в виду? – запротестовала она. – Я воспользовалась предоставленной возможностью. Я отбыла эту проклятую программу от звонка до звонка.

– Верно. Это хорошо. Но затем, после окончания, ты опять взялась за свое, и вот где ты сейчас. Ни прокурор, ни судья не назовут это успехом. Я должен быть с тобой честным, Глория. Вряд ли у меня получится пристроить тебя в какую-то реабилитационную программу на сей раз. Думаю, ты должна приготовиться к тому, что сейчас они поведут себя жестче.

Ее глаза страдальчески закрылись.

– Я не могу здесь оставаться, – сказала она слабым голосом.

– Послушай, в тюрьме тоже есть всякие программы. Ты вылечишься и выйдешь на свободу, получив еще один шанс начать с чистого листа.

Моя собеседница покачала головой; она выглядела опустошенной и сломленной.

– Ты уже давно в этой профессии, – продолжал я. – На твоем месте я бы подумал завязать и куда-то отсюда податься. Из Лос-Анджелеса, я имею в виду. Уезжай и начни все сначала.

Она гневно посмотрела на меня:

– Начать сначала и заняться – чем? Взгляни на меня. Что ты мне предлагаешь? Выйти замуж, нарожать детишек и разводить цветы?

У меня не нашлось на это ответа, как и у нее.

– Поговорим об этом в свое время. А сейчас давай займемся твоим делом. Расскажи мне, что произошло.

– То, что всегда происходит. Я проверила парня на вшивость, и все вроде казалось нормальным. Он не вызывал опасений. Но оказался легавым – ну и все.

– Ты сама к нему поехала?

– Да, в «Мондриан».^[61] У него был номер люкс – вот еще почему я купилась. Копы обычно не снимают таких номеров. Бюджет не позволяет.

– Разве я не говорил тебе, как это глупо – брать с собой кокаин, когда работаешь? А уж если человек сам просит тебя принести, тогда уже точно это коп.

– Я все это знаю, и он не просил меня. Я забыла, что у меня с собой кокаин, понимаешь? Мне его дал другой мужик, до этого. Что мне оставалось сделать – бросить его в машине, для парковщика?

– Что за человек, который тебе его дал?

– Мужик из «Тревлоджа»,^[62] на бульваре Санта-Моника. Я обслуживала его накануне, и он предложил его мне в качестве оплаты – ну, понимаешь, вместо наличных. Потом, выйдя от него, я проверила телефонные сообщения – меня ждал вызов от клиента из «Мондриана». Поэтому я сразу ему перезвонила, договорилась о встрече и поехала прямо туда. Я забыла, что у меня зелье в сумочке.

Заинтересовавшись, я подался вперед. В деле мне показался некий просвет.

– Этот парень из «Тревлоджа», кто он такой?

– Не знаю, увидел мое объявление на сайте.

Она находила клиентов через сайт, посвященный эскорт-услугам.

– Он сказал, откуда он?

– Нет. Мексиканец или кубинец, что-то в таком духе. Он сам был весь потный от наркоты.

– Когда он давал тебе кокаин, ты не видела, есть ли у него еще?

– Да, у него еще оставалось. Я надеялась на предложение прийти снова, но… похоже, я не то, чего он ожидал.

В прошлый раз, когда я просматривал ее объявление на сайте LosAngelesDarlings.com, дабы убедиться, что она еще жива, размещенные там фотографии были по меньшей мере пяти-, а то и десятилетней давности. Неудивительно, что это вызывало некоторое разочарование, когда клиенты открывали двери своих номеров.

– Сколько у него оставалось?

– Не знаю точно. Но будь это последнее, он не стал бы мне отдавать.

Веский довод. Просвет сделался ярче.

– Ты проверила его документы?

– Ясное дело.

– Что именно? Водительские права?

– Нет, паспорт. Он сказал, что у него нет прав.

– Как его звали?

– Гектор как-то там.

– Ну же, Глория! Гектор… как дальше? Постарайся вспомнить.

– Гектор что-то там Мойя. Там было всего три слова. Но я запомнила только «Мойя», потому что, когда он вынес кокаин, я сказала: «Гектор, Гектор, а есе мойя?»

– О'кей, отлично.

– Ты думаешь, это может как-то пригодиться?

– Возможно. Зависит от того, кто этот парень. Если он наркодилер – скорее всего да.

– Я хочу выбраться отсюда.

– Ладно, послушай, Глория. Я иду к прокурору посмотреть, как она настроена и что я могу для тебя сделать. За тебя требуют залог в двадцать пять тысяч долларов.

– Что?!

– Да, это больше обычного – из-за наркотиков. У тебя ведь нет двадцати пяти тысяч, чтобы внести залог?

Она покачала головой. Я увидел, как напряглись мышцы ее лица. Я знал, что последует дальше.

– Ты не мог бы внести их за меня, Микки? Я обещаю, что…

– Я не стану этого сделать, Глория. Это правило, и если я его нарушу, то наживу неприятности. Тебе придется перекантоваться здесь ночь, а утром тебя доставят в суд, чтобы предъявить обвинение.

– Нет! – вырвалось у нее. Скорее стон, чем слово.

– Я знаю, будет нелегко, но тебе надо обо всем хорошенько подумать. И в суд ты должна явиться трезвой как стеклышко. А не то у меня не останется даже шанса снизить сумму залога и вытащить тебя. Так что никакой дряни, которой здесь торгуют. Ты поняла?

Она подняла руки над головой, как если бы защищалась от рушащегося потолка, стиснула кулаки жестом, полным ужаса. Ее ждала тяжелая ночь.

– Ты должен вытащить меня завтра.

– Я сделаю все возможное.

Я дал знак, чтобы меня вывели.

– Еще, последнее. Ты помнишь номер комнаты парня из «Тревлоджа»?

Она задумалась секунду.

– Да, он легкий. Три тридцать три.

– Отлично, спасибо. Я посмотрю, как тебе помочь.

Когда я встал, она продолжала сидеть. Вскоре вернулась моя конвоирша и сообщила, что мне придется подождать, пока она отведет Глорию обратно в общую камеру. Я взглянул на часы. Было почти два. Я еще не ел, и у меня начиналась головная боль. Оставалось всего два часа, чтобы попасть в офис окружного прокурора – к обвинительнице Лесли Фэр, поговорить о Глории, а затем – в Сенчури-Сити, на совещание с Руле и Доббсом.

– А кроме вас, больше никто не может вывести меня отсюда? – раздраженно спросил я. – Я спешу в суд.

– Извините, сэр, таков порядок.

– Так поторопитесь, пожалуйста.

– Я так и делаю.

Через пятнадцать минут я понял, что мои жалобы возымели обратный эффект. Лучше бы я придержал язык. Подобно посетителю ресторана, который, отослав на кухню холодный суп, получает его обратно горячим, но со смачным привкусом слюны, мне следовало проявить благоразумие.

Во время короткой поездки в деловую часть города, до центрального здания уголовного суда, я позвонил Анхелю Левину. Мой детектив находился в своем офисе, в Глендейле, и просматривал полицейские отчеты и прочие документы по делу Руле. Я попросил его отложить их в сторону и сделать несколько звонков. Хотелось проверить человека из номера 333 отеля «Тревлодж», на бульваре Санта-Моника. Я сказал, что информация была нужна мне вчера – зная, что у Анхеля есть свои источники и способы собрать сведения о нужном человеке. Меня совершенно не интересовало, как он это сделал. Меня интересовал только конечный результат.

Эрл остановил машину перед зданием суда, и я велел ему пока сгонять к ресторану «Филиппе» и привезти нам сандвичи с ростбифом. Свой я бы съел по дороге в Сенчури-Сити. Я протянул ему через спинку сиденья двадцатидолларовую бумажку и выскочил из машины.

Ожидая лифт в вечно наводненном людьми вестибюле здания суда, я достал из кейса тайленол в надежде остановить уже начинавшуюся от голода мигрень. Мне потребовалось десять минут, чтобы добраться до девятого этажа, и еще пятнадцать пришлось прождать, пока Лесли Фэр не осчастливила меня аудиенцией. Впрочем, я не роптал, потому что в это время как раз успел перезвонить Анхель Левин – прямо перед тем как меня к ней впустили. Прими она меня раньше, я бы не успел пополнить свои боеприпасы.

Левин сообщал, что человек из номера 333 зарегистрировался в мотеле под именем Хильберто Гарсия. У него не потребовали удостоверения личности, поскольку он заплатил наличными на неделю вперед и внес пятидесятидолларовый задаток за телефонные разговоры. Левин также запросил по своим каналам названное мной имя, и всплыл некий Гектор Арранде Мойя, колумбиец, находящийся в розыске после побега из тюрьмы в Сан-Диего, когда федеральное Большое жюри^[63] предъявило ему обвинение в торговле наркотиками. Это была действительно ценная информация, и я планировал задействовать ее в разговоре с прокурором.

Фэр делила кабинет с тремя другими обвинителями. В каждом углу стояло по письменному столу. Двое ее коллег в этот момент отсутствовали – вероятно, находились в суде, – но один человек, которого я не знал, сидел за дальним столом. Приходилось беседовать в зоне его слышимости. Мне это очень не нравилось, так как я давно обнаружил, что прокурор в такой ситуации часто склонен играть на публику и старается выглядеть сверхжестким и проницательным – порой за счет моего клиента.

Я взял стул от одного из пустующих столов и сел напротив Фэр. Я пропустил обмен любезностями и перешел прямо к делу, потому что был голоден и спешил.

– Сегодня утром вы приняли к производству дело Глории Дейтон. Она моя клиентка. Я хочу посмотреть, что можно для нее сделать.

– Что ж, ей можно добровольно признать себя виновной и получить от одного до трех лет во «Фронтере».^[64]

Прокурор произнесла это небрежно, с улыбкой, больше похожей на самодовольную ухмылку.

– Я подумывал о программе реабилитации.

– А я-то полагала, что она уже откусила от этого яблока и выплюнула. Не может быть и речи!

– Послушайте, ну сколько кокаина было у нее при себе – пара граммов?

– Не важно. Все равно это противозаконно. Глории Дейтон предоставляли множество возможностей встать на путь исправления и избежать тюрьмы. Но она их исчерпала. – Она повернулась к своему столу, раскрыла досье и бросила взгляд на первый лист. – Девять арестов за последние пять лет, – проговорила она. – Это ее третье обвинение, связанное с наркотиками, и она ни разу не проводила в тюрьме более трех дней. Забудьте о программе. Она должна наконец чему-то научиться, и сейчас как раз тот самый случай. Я не готова дискутировать на эту тему. Если она сама признает себя виновной, я дам ей от одного до трех. Если нет, выношу дело в суд, и ей придется надеяться на судью и его мягкосердечие. Я буду просить о максимальном сроке.

Я кивнул. Примерно этого я от Фэр и ожидал. Правда, на деле приговор от одного до трех лет скорее всего выльется в девятимесячное заключение. Я знал, что Глория с этим справится и скорее всего этого заслуживает. Но у меня еще оставался козырь в запасе.

– Что, если у нее есть предмет для торга?

Фэр хмыкнула, словно над шуткой.

– Например?

– Номер комнаты в отеле, где крупный наркодилер делает бизнес.

– Звучит несколько туманно.

Это и было туманно, но по ее изменившемуся голосу я мог заключить, что она заинтересовалась. Каждый прокурор любит выгодные сделки.

– Позвоните своим людям, которые занимаются наркотиками. Попросите у них информацию на Гектора Арранде Мойю. Он колумбиец. Я могу подождать.

Она помедлила в нерешительности. Ей явно не нравилось, что ею манипулирует судебный адвокат, особенно когда рядом находится другой прокурор. Но крючок она уже заглотила.

Фэр опять повернулась к столу и сделала телефонный звонок. Я слышал, как она велела кому-то предоставить ей данные на Мойю. Подождала некоторое время, затем выслушала ответ. Потом поблагодарила собеседника и положила трубку. Не спеша снова развернулась ко мне.

– О'кей, – сказала прокурор. – Что она хочет?

У меня ответ был наготове.

– Она хочет, чтобы ее пристроили в какую-нибудь программу реабилитации. Чтобы по ее успешном прохождении все обвинения сняли. Она не дает в суде показаний против того типа, и ее имя не фигурирует в документах. Просто сообщает название отеля и номер, где он остановился, а ваши люди делают остальное.

– Им потребуется выстроить судебное дело. Ей все равно придется свидетельствовать. Как я понимаю, те два грамма поступили от того человека. Тогда ей придется рассказать об этом.

– Нет, не придется. Тот, с кем вы только что говорили, сообщил вам, что и без того имеется ордер на его арест. Вы можете повязать его за старые грехи.

Она некоторое время переваривала мои слова, двигая челюстью взад и вперед, словно пробуя сделку на вкус и решая, стоит ли есть дальше. Я знал, что ее смущало. Сделка была выгодной, но дело тянуло на федеральную юрисдикцию. Никакой личной прокурорской славы для Лесли Фэр – если только она не лелеет мечту однажды перескочить в федеральную прокуратуру.

– Федералы будут благодарны вам за это, – сказал я, стараясь надавить на ее совесть. – Он очень плохой парень. Вероятно, скоро расплатится в своем мотеле – и поминай как звали. А шанс схватить его будет упущен.

Она посмотрела на меня, точно на какое-то вредное насекомое.

– Не отрабатывайте на мне ваши штучки, Холлер.

– Извините.

Она опять погрузилась в раздумья. Я закинул удочку еще раз.

– Коль скоро вам известно его местонахождение, вы всегда можете попытаться организовать подставную покупку.

– Помолчите, сделайте одолжение. Вы мешаете думать.

Я поднял руки в знак капитуляции и умолк.

– Ладно, – сказала она наконец. – Дайте мне посоветоваться с боссом. Оставьте ваш номер, я перезвоню позже. Но сразу вам заявляю: если мы решим воспользоваться этой возможностью, ей придется пройти программу, предусматривающую строгую изоляцию. Например, в окружном медицинском центре при Университете Южной Калифорнии. Мы не намерены оставлять ее на свободе.

Я подумал и согласился. Окружной медицинский центр при Университете Южной Калифорнии представлял собой больницу с тюремным крылом, в котором заключенные – пострадавшие в авариях, больные, наркоманы – проходили лечение. Там Глория Дейтон могла бы избавиться от зависимости и по завершении курса освободиться, и ей не будет предъявлено никаких обвинений и не придется отбывать дополнительный срок в тюрьме.

– Меня это вполне устраивает, – сказал я и посмотрел на часы. Время поджимало.

– Наше предложение в силе до завтрашней явки в суд первой инстанции. После этого я звоню в Управление по борьбе с наркотиками и узнаю, не захотят ли они сотрудничать напрямую. Тогда дело уплывет из ваших рук.

Она посмотрела на меня с негодованием. Она знала: если я заключу сделку с федералами, те ее оттеснят. При столкновении интересов федералы всегда брали верх над штатом. Я встал и положил перед ней на стол свою визитную карточку.

– Только попробуйте меня обойти, Холлер, – предостерегающе сказала она. – Если вздумаете со мной юлить, я отыграюсь на вашей клиентке.

Я ничего не ответил и молча поставил на место позаимствованный стул. Тогда она смягчила тон:

– В любом случае я уверена, мы сумеем уладить дело так, чтобы все остались довольны.

Дойдя до двери кабинета, я обернулся:

– Все, кроме Гектора Мойи.

Глава 8

Контора адвокатов Доббса и Дельгадо располагалась на двадцать девятом этаже одной из башен-близнецов, создававших на фоне неба характерный силуэт Сенчури-Сити. Я пришел вовремя, но все остальные уже собрались в конференц-зале – огромной комнате с длинным полированным деревянным столом и одной стеклянной стеной, откуда, как на экране, открывался великолепный вид: западная часть города, далее хребет Санта-Моника и Тихий океан с далекими островами. День был ясный, и на самом краю горизонта Каталина с Анакапой^[65] виднелись вполне отчетливо. Чтобы заходящее солнце не слепило глаза, стекло закрыли пленкой, смягчающей яркое сияние, и создавалось впечатление, что комната одета в солнцезащитные очки.

В темных очках пребывал и мой клиент. Льюис Руле сидел во главе стола, и его глаза скрывали «рэй-бэнз» в черной оправе. Из серого тюремного комбинезона он переоделся в темно-коричневый костюм поверх светлой шелковой тенниски. Сейчас я видел уверенного в себе, хладнокровного молодого руководителя риелторской фирмы, а не испуганного мальчика из «загона» в зале суда.

Слева от Руле сидел Сесил Доббс, а рядом с Доббсом – аккуратно причесанная, в драгоценностях женщина: как я понял, доводившаяся Руле матерью. Я также понял, что Доббс не сообщил ей о моем отношении к ее присутствию на совещании.

Стул справа от Руле пустовал в ожидании меня. Дальше сидел мой детектив Анхель Левин, а перед ним на столе лежала закрытая папка-досье.

Доббс представил мне Мэри Алису Виндзор. Она пожала мне руку, и хватка у нее оказалась крепкой. Я занял свое место, и Доббс пояснил, что мать будет оплачивать защиту своего сына и согласна с условиями, которые я выдвинул ранее. С этими словами он подвинул мне через стол конверт. Заглянув внутрь, я увидел чек на шестьдесят тысяч долларов, в котором значилось мое имя. Столько я и просил, но в качестве первоначального платежа я ожидал только половину. Бывали у меня дела, на которых я зарабатывал в итоге и побольше, но единовременно я никогда не получал такой суммы.

Чек был выписан со счета Мэри Алисы Виндзор. Банк солидный, надежный, как золото, – Первый национальный банк Беверли-Хиллз. Я закрыл конверт и подтолкнул его через стол обратно.

– Мне нужно, чтобы оплата исходила от Льюиса, – пояснил я, глядя на миссис Виндзор. – Мне не важно – пусть даже вы дадите ему деньги, а он потом передаст их мне. Но я хочу, чтобы чек, который я получу, выписал Льюис. Я работаю на него, и это должно быть ясно определено с самого начала.

Я знал, что такая позиция отличается от моей обычной практики, и примером тому служило хотя бы нынешнее утро – когда я принимал платеж от третьей стороны. Но в данном случае это было принципиально. Один взгляд через стол на Мэри Апису Виндзор и Си-Си Доббса – и я понял, что нужно дать им четко понять с самого начала: делом должен заправлять именно я, и именно мне суждено выиграть его или проиграть.

Я никак не ожидал такой реакции, но лицо Мэри Виндзор напряглось и задеревенело. Почему-то в этот миг – своим плоским и квадратным лицом – она напомнила мне старые напольные часы моего отца.

– Мама, – спокойно произнес Руле, одним словом предотвращая назревшую бурю. – Все в порядке. Я выпишу ему чек. Я смогу его обеспечить, пока ты не дашь мне денег.

Она перевела взгляд с меня на сына, а затем – обратно на меня.

– Хорошо, – сказала она.

– Миссис Виндзор, – обратился я к ней. – Ваша материнская поддержка очень важна. И я имею в виду не только финансовую сторону. Если мы не преуспеем в снятии обвинений и дойдет до судебного процесса, очень важно, чтобы вы продемонстрировали вашу поддержку публично.

– Не говорите глупостей, – сказала она. – Я пойду со своим сыном в огонь и в воду. Эти смехотворные обвинения должны быть сняты, а та женщина… она не получит от нас ни пенни!

– Спасибо, мама, – сказал Руле.

– Да, спасибо, – поддержал я. – Я не премину проинформировать вас – вероятно, через мистера Доббса, – где и когда потребуется ваша помощь. Приятно сознавать, что вы стоите на страже интересов вашего сына.

Я больше ничего не сказал и замолчал, выжидая. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять: ее попросили удалиться.

– Но здесь и сейчас я вам не требуюсь, не так ли?

– Верно. Нам нужно обсудить дело, и самым лучшим и наиболее правильным для Льюиса будет присутствие при этом только его команды. Право адвоката не разглашать информацию, полученную от клиента, не распространяется на других лиц. Вас могут вынудить свидетельствовать против своего сына.

– Но если я уйду, как Льюис доберется домой?

– У меня есть шофер. Он его доставит.

Она посмотрела на Доббса в надежде, что тот, возможно, имеет больший вес и сумеет отменить мое распоряжение. Доббс, улыбнувшись, поднялся, предупредительно намереваясь отодвинуть для нее стул от стола. В конце концов она все же позволила ему это сделать и встала, чтобы удалиться.

Доббс сопроводил ее аж за дверь конференц-зала, и я видел, как они обмениваются репликами в коридоре. Я не слышал, о чем они говорят. Потом она ушла, а адвокат вернулся обратно, закрыв за собой дверь.

Я сообщил Руле некоторую предварительную информацию: что ему придется через две недели присутствовать на вынесении обвинения и подать соответствующее официальноеходатайство. Он получит возможность уведомить штат, что не отказывается от права на безотлагательное судебное разбирательство.

– Вот первое решение, которое нам предстоит принять, – сказал я. – Хотите ли вы, чтобы тяжба растянулась на долгие месяцы или предпочитаете продвигаться вперед быстро, оказывая давление на штат.

– А каковы варианты? – спросил Доббс.

Я взглянул на него, потом – вновь на Руле.

– Буду с вами полностью откровенным. Когда мой подзащитный не находится под стражей, я лучше потяну дело. В конце концов речь идет о свободе человека – так почему бы не извлечь максимум из ситуации, прежде чем молоток опустится?

– Вы говорите о клиенте, который виновен, – уточнил Руле.

– С другой стороны, – продолжал я, – если в выстроенной гособвинением версии есть слабые места, тогда отсрочка только сыграет штату на руку. Они выиграют время и усилят свои позиции. Видите ли, это наш единственный рычаг воздействия. Если мы не станем отказываться от права на безотлагательное судебное разбирательство, то это окажет сильное давление на прокурора.

– Я не совершал того, что мне вменяют, – сказал Руле. – Я не собираюсь тянуть резину, я хочу, чтобы все это дерьмо поскорее закончилось.

– Если мы воспользуемся правом немедленного рассмотрения дела, тогда теоретически они назначат вам дату суда в пределах шестидесяти дней с момента предъявления обвинения. Однако срок продлевается, когда на предварительном слушании судья рассматривает свидетельские показания и решает, достаточно ли материалов для суда. Стандартная процедура. Судья может отложить процесс, тогда вам вновь будет предъявлено обвинение и таймер заново установят на шестьдесят дней.

– Не могу поверить! – сказал Руле. – Эта проклятая дребедень будет тянуться вечно.

– Мы, конечно, могли бы отказаться от права на предварительное слушание. Оно только усилит их позиции. В вашем случае дело передали молодому прокурору. Тяжкие уголовные преступления ему в новинку. Постараемся воспользоваться этим.

– Погодите минуту, – сказал Доббс. – Разве предварительное слушание не даст возможность увидеть, какими свидетельствами располагает штат?

– По правде сказать, нет, – ответил я. – Теперь уже нет. Некоторое время назад законодатели постарались упростить судебную процедуру и превратили предварительное слушание в чистую формальность. Они практически стали учитывать свидетельства с чужих слов. Сейчас просто ставят на свидетельское место копа, который вел следствие, и он излагает судье показания всех остальных. Защита обычно даже не видит свидетелей. Если вы спросите меня, то наилучшей стратегией будет вынудить обвинение либо показать товар лицом, либо прикрыть лавочку. Заставить их уложиться в шестьдесят дней с момента предъявления обвинения. Как говорится, или докажи, что ты можешь, или заткнись.

– Мне нравится эта идея, – сказал Руле. – Я хочу побыстрее покончить со всем этим.

Я мысленно усмехнулся. Он произнес это, как если бы вердикт «невиновен» был только делом времени.

– Что ж, может статься, дело даже не дойдет до суда, – предположил Доббс. – Если предъявленные обвинения не выдержат проверки временем…

– Окружной прокурор не намерен отступать, – перебил его я. – Обычно копы предъявляют обвинения по максимуму, а потом окружной прокурор их сокращает. Здесь такого не произошло. Напротив, окружной прокурор их повысил. Это свидетельствует, во-первых, о том, что для них дело имеет особое значение, а во-вторых – что, когда мы начнем торговаться, они немного отступят.

– Под «торговаться» вы подразумеваете сделку о признании вины?^[66] – спросил Руле?

– Да, о досудебном разрешении дела.

– Забудьте об этом, никакого признания. Я не собираюсь садиться в тюрьму за то, чего не совершал.

– Это не обязательно означает тюремный срок. У вас нет судимостей, биография чистая, хорошее…

– Мне наплевать, что я смогу свободно перемещаться. Я не намерен признавать себя виновным в том, чего не совершал. Если для вас это проблема, тогда нам лучше расстаться прямо сейчас.

Я пристально посмотрел на него. Почти все мои клиенты клянутся в своей невиновности. Особенно в нашем первом совместном деле. Но слова Руле прозвучали с горячностью и прямотой, каких я не встречал уже давно. Лгуны мямлят и запинаются. Они отводят взгляд. Глаза Руле вцепились в меня намертво.

– Нужно также учитывать возможность гражданского иска, – добавил Доббс. – Признание себя виновным позволит этой женщине…

– Я понимаю, – снова перебил я его. – Думаю, мы сейчас торопим события. Я лишь хотел дать Льюису общее представление о том, как все может сложиться. От нас, еще по крайней мере недели две, не потребуется никаких незамедлительных действий и окончательных решений. Только к моменту предъявления обвинения мы должны определиться, какой линии будем придерживаться.

– Льюис год проучился в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, – сказал Доббс. – Думаю, представляет себе ситуацию.

Руле кивком подтвердил.

– Добро, – сказал я. – Тогда приступим. Льюис, давайте начнем с вас. Ваша мать сказала, что надеется увидеть вас за обедом. Вы живете в доме? Я имею в виду, в ее доме?

– Я живу в гостевом домике. Она живет в самом доме.

– Кто-нибудь еще проживает на территории вашего владения?

– Да, горничная. В доме.

– Ни братьев, ни сестер, ни друзей-подруг?

– Нет.

– И вы работаете в фирме своей матери?

– Скорее, я ею управляю. Сама она сейчас уже не так много времени ей уделяет.

– Где вы были вечером в субботу?

– В суббо… вы, наверное, имеете в виду вчера, в воскресенье?

– Нет, я имею в виду вечер субботы. Начните оттуда.

– В субботу вечером я ничего не делал. Сидел дома и смотрел телевизор.

– Один?

– Да.

– Что вы смотрели?

– Фильм на DVD. Старый фильм Копполы «Разговор».

– Итак, никого с вами не было и никто вас не видел. Вы просто посмотрели кино, а потом пошли спать?

– В общем, да.

– В общем, да. Хорошо. Переходим к воскресенью. Что вы делали вчера в течение дня?

– Играл в гольф в «Ривьере», в обычной своей компании из четырех человек. Потом пришел домой, принял душ и переоделся, пообедал в доме матери… Вы хотите знать, что мы ели?

– В этом нет необходимости. Но позднее мне, возможно, потребуются имена людей, с которыми вы играли в гольф. Что было после обеда?

– Я сказал матери, что иду к себе, но вместо этого вышел из дому.

Я заметил, что Левин уже начал делать пометки в маленькой записной книжке, которую достал из кармана.

– На какой машине вы ездите?

– У меня их две: «рейнджровер» две тысячи четвертого года, на нем я езжу с клиентами показывать недвижимость, и «порше-каррера» две тысячи первого – для меня лично.

– Значит, вчера вечером вы поехали на «порше»?

– Верно.

– Куда вы поехали?

– Я поехал за перевал. В долину.

Прозвучало это так, словно мальчик из Беверли-Хиллз сделал рискованный шаг и спустился в соседнюю долину Сан-Фернандо, в рабочие районы.

– Куда именно вы поехали?..

– На бульвар Вентура. Я пропустил стаканчик в «Нэтс-Норт», а затем немного проехал по улице до «Моргана», где тоже выпил.

– В этих заведениях легко кого-нибудь подцепить, вы согласны?

– Да. За тем я туда и поехал.

Он произнес это как нечто само собой разумеющееся, и я оценил его честность.

– То есть вы хотели кого-то найти. Женщину. Какую-то определенную, кого вы знали?

– Нет, ничего такого. Я искал, с кем перепихнуться, только и всего.

– Что произошло в «Нэтс-Норт»?

– Только то, что там было довольно уныло и скучно, никаких перспектив, поэтому я ушел. Я даже недопил свою порцию.

– Вы часто там бываете? Бармены вас знают?

– Да, они меня знают. Вчера работала девушка по имени Пола.

– О'кей, стало быть, там ничего вам не обломалось и вы ушли. Вы поехали в бар «Морган». Почему именно туда?

– Просто еще одно заведение, где я бываю.

– Там вас знают?

– Должны знать. Я плачу хорошие чаевые. Вчера вечером за стойкой работали Дениз и Дженис. Они меня знают.

Я повернулся к Левину:

– Анхель, как зовут жертву?

Левин открыл досье и достал из него полицейский отчет, но ответил раньше, чем заглянул в него.

– Реджина Кампо. Друзья зовут ее Реджи. Двадцать шесть лет. Сообщила полиции, что она актриса, работает на телефоне в юридической консультации.

– И надеюсь, это ненадолго, – добавил Доббс.

Я проигнорировал его выпад.

– Льюис, вы знали Реджину Кампо до вчерашнего вечера? – обратился я к молодому человеку.

Руле пожал плечами:

– В каком-то смысле. Я видел ее, она часто крутилась в баре и в окрестностях. Но я не был с ней знаком. Даже никогда не заговаривал.

– А пытались?

– Нет, как-то не удавалось к ней подобраться. Она всегда была с кем-то еще, и даже не с одним. Не люблю продираться сквозь толпу, знаете ли. Я ищу свободных.

– Что изменилось вчера?

– Вчера она сама ко мне подошла – вот что изменилось.

– Расскажите нам об этом.

– Тут не о чем рассказывать. Я тихо-мирно сидел у стойки, прикидывал варианты, а она сидела на другом конце, причем с каким-то типом. Так что я даже не обратил на нее внимания, потому что, судя по всему, ее уже зарезервировали, понимаете?

– У-гу… Так что же произошло?

– Ну, через некоторое время человек, с которым она разговаривала, встает – не знаю, отлить или покурить, – и как только он выходит за дверь, она снимается с места, проходит потихоньку вдоль стойки ко мне и спрашивает, не интересуюсь ли я. Я отвечаю, что да, интересуюсь, но как, мол, насчет того парня, который уже с ней? Она говорит, мол, не беспокойся, к десяти он уйдет и на остаток вечера она свободна. Написала мне свой адрес и велела подходить после десяти. Я сказал, что приду.

– На чем она написала адрес?

– На салфетке, но ответ на ваш следующий вопрос будет «нет» – я ее не сохранил. Адрес запомнил, а салфетку выбросил. Я работаю в сфере недвижимости. Я умею запоминать адреса.

– Примерно во сколько это произошло?

– Не знаю.

– Но ведь она сказала – подходить к десяти. Вы же наверняка посмотрели на часы, чтобы уточнить, сколько придется ждать?

– Я думаю, где-то между восьмью и девятью. Как только мужик вернулся, они ушли из бара.

– А когда вы покинули бар?

– Я пробыл несколько минут, а затем тоже ушел. Я заехал еще в одно заведение, прежде чем пошел к ней.

– Куда именно?

– Ну, она жила в Тарзане,^[67] так что я поехал на север, в «Фонарщик», он находился по пути.

– Зачем?

– Ну, понимаете, я хотел посмотреть, не подвернется ли что там. Нет ли чего получше, так чтобы не зря болтаться или…

– Или что?

Он так и не окончил своей мысли.

– Снять другую?

Он кивнул.

– О'кей, и с кем вы разговаривали в «Фонарщике»? Где это, кстати?

Единственное питейное заведение из его рассказа, которое я не знал.

– На бульваре Вентура, рядом с Уайт-Ок авеню. Там я фактически ни с кем не говорил. Было полно народу, но, ей-богу, никого, кто бы меня заинтересовал.

– Бармены вас знают?

– Нет, пожалуй. Нет. Я там не часто появляюсь.

– Обычно вам везет, прежде чем вы добираетесь до третьего бара?

– Не-а, обычно я просто сдаюсь после второй попытки.

Я глубокомысленно кивнул, только лишь затем, чтобы выиграть время и подумать, о чем еще спросить, перед тем как перейти к событиям в доме жертвы.

– Как долго вы пробыли в «Фонарщике»?

– Я бы сказал, около часа. Может, чуть меньше.

– У барной стойки? Сколько вы выпили?

– Две порции, у стойки.

– Сколько всего вы выпили вчера вечером, до того как отправились в квартиру Реджи Кампо?

– Мм… четыре, самое большее. За два… два с половиной часа. Один напиток остался нетронутым. «Морган».

– Что вы пили?

– Мартини.

– Вы расплачивались кредиткой в этих заведениях? – Левин задал свой первый вопрос с начала беседы.

– Нет, – покачал головой Руле. – Когда я хожу развлекаться, я плачу наличными.

Я посмотрел на Левина, молчаливо вопрошая, есть ли у него еще вопросы. На данный момент он знал о деле больше, чем я. Я хотел предоставить ему свободу действий. Тот согласно кивнул, готовый к бою.

– О'кей. Сколько было времени, когда вы добрались до жилища Реджи Кампо?

– Без двенадцати десять. Я специально посмотрел на часы. Хотел удостовериться, что не постучусь в дверь слишком рано.

– И чем вы занимались все это время?

– Ждал на стоянке. Она сказала, в десять, поэтому я ждал до десяти.

– Вы видели, как от нее вышел тот человек, с которым она ушла из «Моргана»?

– Да, я его видел. Он вышел и уехал, а я пошел наверх.

– На чем он уехал? Что за машина? – спросил Левин.

– Желтый «корвет». Модель девяностых. Точно года не знаю.

На этом вопросы Левина исчерпались. Я понимал, что он просто пытается подобраться к человеку, что был в квартире Реджи Кампо до Руле. Я снова перехватил нить беседы:

– Итак, значит, он вышел, а вы вошли. Что было дальше?

– Я вхожу в здание, ее квартира на втором этаже, я поднимаюсь и стучу, она открывает, я вхожу.

– Погодите секунду. Мне не нужна стенография. Вы поднялись наверх. Как? По лестнице, на лифте? Расскажите подробности.

– На лифте.

– Кто-нибудь вас видел? Вы кого-нибудь?

Руле отрицательно покачал головой. Я сделал ему знак продолжать.

– Она чуть приоткрыла дверь, увидела, кто это, и пригласила войти. За дверью находился какой-то коридорчик, так что было довольно тесно. Я прошел вперед, чтобы она могла закрыть дверь. Вот почему она оказалась у меня за спиной. И поэтому я ничего не заметил. У нее в руке что-то было. Она меня этим ударила, я упал и сразу вырубился.

Я молчал, раздумывал над услышанным, стараясь нарисовать в голове эту картину.

– Выходит, она вас просто нокаутировала с самого начала? Она ничего не сказала, не выкрикнула, просто подошла сзади с чем-то тяжелым – и бабах?

– Верно.

– О'кей, и что потом? Что вы помните?

– Все до сих пор как в тумане. Помню, как очнулся и увидел, что на мне сидят те два типа. Прижимают меня к полу. Потом приехала полиция. И «скорая». Помню, сидел, прислоненный к стене, в наручниках, а санитар совал мне под нос нашатырный спирт; вот тогда я действительно очнулся.

– Вы по-прежнему находились в квартире?

– Да.

– А где была Реджи Кампо?

– Она сидела на кушетке, и, пока другой санитар занимался ее лицом, истерично вопила и заправляла копу, что я на нее напал. Всю эту брехню. Что я вдруг ворвался, застиг ее врасплох и ударил в дверях кулаком. Якобы сказал, что собираюсь ее изнасиловать и убить, – чушь, которой я не делал! Я изогнулся, чтобы посмотреть на скованные за спиной руки, и увидел, что одну руку обернули чем-то вроде пластикового пакета, а на руке кровь. И тогда я понял: все это нарочно подстроили.

– Что вы имеете в виду?

– Она измазала мне левую руку кровью, чтобы выглядело, будто я ее ударил. Но я не левша. Если бы я хотел кого-то ударить, я бы действовал правой.

Он изобразил в воздухе боксерское движение, чтобы проиллюстрировать на тот случай, если до меня не дошло. Я поднялся с места и прошел к окну. Солнце уже спустилось ниже уровня окна. Я смотрел сверху вниз на закат и чувствовал неясное беспокойство в отношении рассказа Руле. Он казался таким неправдоподобным, что мог, как ни странно, оказаться правдой. И это меня тревожило. Я всегда боялся, что не смогу распознать невиновного человека, если с ним столкнусь. Такая вероятность в моей работе являлась настолько малой, что я мог быть неготовым к подобной ситуации и ее проморгать.

– О'кей, давайте еще немного поговорим об этом, – сказал я, любуясь великолепной панорамой. – Вы утверждаете, что, чтобы вас подставить, она измазала кровью вашу руку. Причем левую. Но если она намеревалась вас подставить, то почему не правую – ведь большинство людей правши? Разве она не стала бы ориентироваться на большинство? – Я повернулся обратно к столу, но встретил от каждого из присутствующих лишь бесстрастный, ничего не выражающий взгляд. – Вы сказали, она лишь чуть приоткрыла дверь, перед тем как вас впустить. Вы видели ее лицо?

– Не полностью.

– Что именно вам было видно?

– Ее глаз. Ее левый глаз.

– А вы вообще видели правую сторону ее лица? Когда входили в квартиру?

– Нет, ее заслонила дверь.

– Вот оно! – взволнованно произнес Левин. – Когда он пришел, у нее уже были все эти повреждения. Она прячет их от него, потом он входит и она наносит удар. Ее лицо уже было разбито с правой стороны, поэтому ей пришлось вымазать кровью его левую руку.

Я кивал, размышляя над логикой услышанного. Аргумент казался разумным.

– О'кей, – сказал я, поворачиваясь спиной к окну, но продолжая мерить шагами комнату. – Думаю, это сработает. Пошли дальше. Льюис, вы упомянули, что и прежде видели эту женщину в том баре, но никогда не имели с ней дела. Значит, она вас тоже не знала. Тогда с какой стати ей вас подставлять? Зачем она все это проделала?

– Деньги! – последовал ответ.

Но принадлежал он не Руле, а Доббсу. Я повернулся и посмотрел на него. Он знал, что высказался вне очереди, но, похоже, его это не заботило.

– Это же очевидно, – продолжал семейный адвокат. – Она хочет содрать с него денег, с его семьи. Пока мы здесь беседуем, возможно, она уже лепит ему гражданский иск. Уголовные обвинения – это только прелюдия к гражданской тяжбе, чтобы его обчистить. Вот какова ее подлинная цель.

Я вернулся на свое место и обменялся взглядом с Левином.

– Сегодня в суде я видел фото этой женщины, – сказал я. – Пол-лица у нее превращено в сплошное месиво. Вы говорите, нам надо строить свою защиту на том, что она сама учинила над собой такое?

Левин вытащил из папки листок бумаги – черно-белую ксерокопию фотографии, представленной в суде, – той, что показала мне Мэгги Макферсон. Распухшее, в кровоподтеках, лицо Реджи Кампо. Ксерокопия не производила должного впечатления. Источник Левина хорош, но не настолько, чтобы предоставить ему оригиналы. Детектив пододвинул изображение к Доббсу и его подопечному.

– При официальной передаче материалов дела мы получим от обвинения подлинные снимки, – сказал я. – Там ее лицо выглядит много хуже, и если отталкиваться от вашей версии, то нам придется попотеть, убеждая присяжных в своей правоте.

Я наблюдал, как Руле рассматривает фотографию. Может, он и нападал на Реджи Кампо, но на лице его никак не отразилось, что он изучает деяние собственных рук. На нем вообще ничего не отразилось.

– И знаете, что я вам скажу? Я хороший адвокат и умею убеждать в зале суда. Но даже мне с трудом верится в эту историю.

Глава 9

Теперь настала очередь Левина подключиться и вступить в беседу. Ранее мы с ним уже говорили на эту тему по телефону, пока я ехал в Сенчури-Сити, перекусывая бутербродом с ростбифом. Тогда я подключил свой сотовый к устройству громкой связи в машине и велел шоферу вставить в уши наушники. В первую же неделю работы Эрла я купил ему плейер айпод. Левин изложил мне основные моменты дела, в том минимальном объеме, чтобы подготовить к первоначальной беседе с клиентом. Сейчас Левин должен был перенять у меня бразды правления и пройтись по материалам дела уже более детально – имея на руках полицейские донесения и отчеты о свидетельских показаниях. Ему предстояло, выступив в роли обвинения, камня на камне не оставить от версии Льюиса Руле. Я хотел, по крайней мере на начальной стадии, возложить эту неприятную задачу именно на Левина: пускай выступит в роли плохого полицейского – тогда я, наоборот, предстану хорошим. Тем, к кому Руле проникнется симпатией и доверием.

Левин, помимо копий полицейских отчетов, добытых через своего информатора, располагал собственными записями. В принципе все было совершенно законно: на эти материалы защита имела полное право, и они ей официально полагались в порядке представления документов по делу. Но, как правило, через судебные источники они поступали спустя недели – вместо нескольких часов, которые потребовались Левину.

– Вчера вечером, в десять часов одиннадцать минут, – начал он, устремив взгляд в свои документы, – в полицейское ведомство Лос-Анджелеса поступил экстренный вызов от Реджины Кампо, проживающей в доме 76 по бульвару Уайт-Ок, квартира 2-11. Она сообщила, что в ее квартиру вломился неизвестный и напал на нее. Патрульные полицейские подъехали к зданию в десять семнадцать. Видимо, ночь выдалась спокойной, потому прибыли они на место довольно быстро. Обычно приезд по срочному вызову занимает больше времени. Так или иначе на парковке перед домом патрульных встретила мисс Кампо, которая сказала, что сумела убежать из квартиры. Она сообщила полицейским, что в тот момент там находились двое ее соседей: Эдвард Тернер и Рональд Аткинс, – которые задержали нарушителя. Офицер Сантос поднялся в квартиру и обнаружил подозреваемого – им оказался мистер Руле – лежащим на полу, под полным контролем Тернера и Аткинса.

– Это те самые два гомика, что сидели на мне, – выпалил Руле.

Я бросил на него взгляд и заметил в глазах вспышку гнева, которая тут же погасла.

– Офицеры взяли подозреваемого под стражу, – продолжал Левин, словно не заметив реплики. – Мистер Аткинс…

– Погоди минуту, – сказал я. – Где именно на полу его нашли? В какой комнате?

– Не сказано.

Я вопросительно посмотрел на Руле.

– В гостиной. Недалеко от входной двери. Дальше мне так и не удалось пройти.

Прежде чем продолжить, Левин сделал для себя пометку.

– Мистер Аткинс предъявил раскрытый складной нож, который, по его словам, обнаружили на полу рядом с нарушителем. Полицейские надели наручники на подозреваемого, затем вызвали медиков, чтобы оказать первую помощь Кампо, а также Руле – у него имелись рваная рана и легкая контузия. Кампо отправили в медицинский центр «Холи-Кросс» для дальнейшего медицинского обследования и фотоосвидетельствования экспертом-криминалистом. Руле арестовали и определили в ван-нуйсский следственный изолятор. Квартиру мисс Кампо опечатали для обработки места преступления, а дело передали следователю Мартину Букеру из полицейского отделения долины Сан-Фернандо.

Левин разложил на столе фотокопии других полицейских снимков, запечатлевших телесные повреждения Реджины Кампо: фотографии лица анфас и в профиль и два крупных плана шеи – с синяками и маленьким следом точечного прокола под челюстью. Качество копий было плохое, и я понимал, что серьезного изучения они не заслуживают. Но все же заметил, что все повреждения находятся с правой стороны лица. Руле оказался прав на этот счет. Либо кто-то неоднократно ударил ее левой рукой, либо она сама ударила себя правой.

– Эти снимки сделаны в больнице, и там же мисс Кампо сделала заявление детективу Букеру. Суммируя ее показания, можно сказать, что она пришла домой вечером в субботу примерно в восемь тридцать и оставалась одна, пока около десяти не послышался стук в дверь. Мистер Руле представился ее знакомым, поэтому мисс Кампо открыла дверь. После чего незнакомец с ходу ударил ее кулаком в лицо, а затем поволок внутрь квартиры. При этом преступник, войдя, запер за собой дверь. Мисс Кампо сделала попытку защититься, но получила по меньшей мере еще два удара и упала на пол.

– Какая чушь! – завопил Руле.

Он стукнул обоими кулаками по столу и вскочил, при этом его стул откатился и громко врезался в широкое окно сзади.

– Эй-эй, полегче, – предостерег его Доббс. – Ты разобьешь мне окно, а тут как в самолете. Нас всех вытянет наружу, и мы полетим вниз.

Никто не улыбнулся в ответ на его попытку пошутить.

– Льюис, сядьте на место, – спокойно произнес я. – Это всего лишь полицейские отчеты, ни больше ни меньше. В них не обязательно должна содержаться правда. Здесь представлена точка зрения на случившееся одного человека. Наша задача сейчас – просто получить первое представление о деле, понять, с чем мы столкнулись, чему будем противостоять.

Руле прикатил свой стул обратно к столу и сел без дальнейших возражений. Я кивнул Левину, и тот продолжил. Я заметил, что Руле давно перестал вести себя как кроткая, смиренная жертва, которая предстала передо мной сегодня утром в камере.

– Мисс Кампо заявила, что у напавшего на нее человека, когда тот ее бил, кулак был обернут белой тряпкой.

Я бросил взгляд через стол на руки Руле и не увидел никаких опухлостей или ссадин на костяшках пальцев. Обертывание кулака тряпкой могло позволить ему избежать столь красноречивых примет.

– Тряпку приобщили к уликам? – спросил я.

– Да, – ответил Левин. – В описи вещественных доказательств она названа столовой салфеткой со следами крови. И кровь, и ткань сейчас находятся на экспертизе.

Я кивнул и обратился к Руле:

– Полицейские осмотрели ваши руки или сфотографировали?

– Детектив только осмотрел мои руки, – кивнул Руле. – Но снимков никто не делал.

Я кивнул и велел Левину продолжать.

– Нарушитель сел на лежащую на полу мисс Кампо и схватил ее одной рукой за шею. Он сообщил мисс Кампо, что собирается ее изнасиловать и ему не важно, будет она при этом жива или мертва. Женщина не могла отвечать, потому что подозреваемый душил ее. Когда он ослабил давление, она, по ее словам, сказала, что не будет сопротивляться.

Левин выложил на стол еще одну фотокопию – снимок складного ножа с черной рукояткой, заточенного до убийственной остроты. Это объясняло ранку под горлом жертвы на предыдущем фото.

Руле подвинул фото к себе, чтобы взглянуть повнимательнее.

– Это не мой нож, – медленно покачал он головой.

Я не ответил, и Левин продолжил:

– Подозреваемый и жертва встали. Он велел ей идти вперед и вести его в спальню, занимая позицию позади и прижимая острие ножа к левой стороне горла женщины. Когда мисс Кампо вошла в короткий коридорчик, ведущий в две имеющиеся в квартире спальни, она резко повернулась в тесном пространстве и толкнула подозреваемого на большую напольную вазу. После того как он, споткнувшись, упал, она метнулась в направлении входной двери. Сообразив, что преступник вскочит и настигнет ее раньше, чем она успеет выскочить за дверь, она по пути нырнула в кухню и схватила со стойки бутылку водки. В то время как нарушитель, пытаясь догнать ее, проходил мимо кухни, мисс Кампо шагнула из засады и ударила его бутылкой по затылку, отчего он свалился на пол. Тогда мисс Кампо перешагнула через упавшего и отперла входную дверь. Она выбежала из квартиры и вызвала полицию из нижней квартиры, которую снимают Тернер и Аткинс. Сами они поднялись этажом выше, где нашли подозреваемого на полу, в бессознательном состоянии. Когда он начал приходить в себя, они обездвижили его и остались в квартире до прибытия полиции.

– Это немыслимо! – воскликнул Руле. – Сидеть здесь и выслушивать всякие бредни! Не могу поверить, что все это происходит со мной! Все это как сон. Я этого не делал. Она лжет! Она…

– Если все это ложь, тогда данное дело станет самым легким в моей практике, – сказал я. – Я порву ее в клочья и выкину потроха в море. Но нам необходимо знать версию, представленную ею для протокола, – с тем чтобы иметь возможность расставить свои силки и капканы и начать охоту. И если вам кажется очень трудным выдержать наше сегодняшнее заседание – погодите, пока мы дойдем до суда: тогда прения вместо минут будут тянуться дни. Вам надо научиться себя обуздывать, Льюис. Вы должны помнить, что ваш черед высказаться настанет.

Доббс похлопал Руле по руке пониже локтя – этакий славный отеческий жест. Тот отдернул руку.

– Чертовски правильно открыть на нее охоту, – сказал он, запальчиво нацелив палец через стол в мою сторону. – Я хочу, чтобы вы обрушились на нее всей мощью, какой мы располагаем.

– Именно за этим я здесь, и не сомневайтесь, я это сделаю. А теперь позвольте мне задать компаньону несколько вопросов, прежде чем мы завершим нашу сессию.

Я сделал паузу в ожидании, что Руле еще что-нибудь скажет. Но тот молчал. Он откинулся назад в кресле и стиснул кисти рук.

– У тебя все, Анхель? – спросил я.

– На данный момент да. Я пока еще работаю над отчетами. Завтра утром должен получить расшифровку телефонного вызова в Службу спасения, и тогда появится больше материала.

– Отлично.

– Что там в отношении изнасилования?

– Никаких экспертиз не проводилось. В отчете Букера говорится, она от них отказалась, поскольку до изнасилования дело не дошло.

– Что за экспертизы? – спросил Руле.

– При изнасиловании в условиях больничного стационара проводится следственная процедура, при которой с тела жертвы собирают жидкие выделения, частички волос и других тканей организма, – ответил Левин.

– Никакого изнасилования не было! – воскликнул Руле. – Я ее и пальцем не…

– Нам это известно, – перебил я. – Я спросил не поэтому. Я ищу слабые места в выстроенной штатом обвинительной версии. Жертва сказала, что ее не насиловали, но, согласно отчетам, преступление определенно носит сексуальный характер. Обычно полиция настаивает на проведении экспертиз, даже если жертва заявляет, что насилию не подвергалась. Они проводят их просто на тот случай, если жертва на самом деле была изнасилована, но ей слишком унизительно говорить об этом или же она пытается скрыть подробности преступления – например от мужа или родственников. Вообще это стандартная процедура, и тот факт, что она смогла уговорить следствие обойтись без нее, может оказаться для нас важным.

– Она не хотела, чтобы в ней обнаружили ДНК первого парня, – предположил Доббс.

– Допустим, – согласился я. – Это может вообще означать все, что угодно, а также стать слабым звеном в деле, трещиной, выгодной для нас. Идем дальше. Анхель, есть какое-либо упоминание о том человеке, которого Льюис видел с ней?

– Нет, никакого. Он в отчетах не фигурирует.

– А что обнаружили на месте преступления?

– Этого отчета у меня нет, но мне сказали, что во время тщательного обыска в квартире не нашли сколько-нибудь значимых улик.

– Хорошо. Никаких сюрпризов. Что с ножом?

– На ноже кровь и отпечатки пальцев. Но никаких следов, указывающих на владельца. Маловероятно, что удастся установить, кому он принадлежит. Каждый может купить такие складные ножи в любом магазине рыболовного и туристского снаряжения.

– Говорю вам, это не мой нож, – повторил Руле.

– Приходится предположить, что отпечатки на нем принадлежат тому, кто предъявил нож полиции, – сказал я.

– Аткинсу, – подсказал Левин.

– Да, Аткинсу. Но меня не удивит, – продолжил я, поворачиваясь к Руле, – если и ваши на нем тоже обнаружатся. Неизвестно, что там происходило, пока вы находились без сознания. Если она нарочно измазала вам руку кровью, то вполне вероятно, что и ваши пальцы прижала к ножу.

Руле кивнул в знак согласия и собрался что-то сказать, но я его опередил и обратился к Левину:

– Она делала какие-нибудь заявления по поводу пребывания в «Моргане» в тот самый вечер, еще до прихода Руле?

Левин покачал головой:

– Нет, допрос жертвы проводился в пункте оказания первой помощи. Он был неформальным, носил общий характер, и более ранние события того вечера не затрагивались. Она не упоминала другого парня и вообще не упоминала бар «Морган». Просто сказала, что была дома с половины девятого. Ее спрашивали о том, что случилось в десять. Я уверен, эти пробелы восполнятся в ходе вторичного этапа расследования, как говорится, «по холодным следам».

– О'кей, если состоится официальный допрос относительно предшествовавших событий, я хочу иметь его распечатку.

– Само собой. Тогда допрос проведут по всем правилам, запишут на видео.

– И если место преступления тоже заснимут на видео, я хочу и его видеть.

Левин серьезно кивал. Он понимал, что сейчас я просто устраиваю шоу для клиента и досточтимого Доббса, давая им почувствовать, насколько хорошо владею ситуацией и что у меня задействованы все нужные рычаги. В действительности же мне вовсе не требовалось давать Анхелю Левину всех этих указаний. Он и без того знал, что надо делать и какие материалы для меня добыть.

– Так, что еще? – спросил я. – У вас есть какие-нибудь вопросы, Сесил?

Доббс, казалось, удивился, что фокус внимания неожиданно переместился на него. Он поспешно помотал головой:

– Нет-нет, меня все устраивает. Мы хорошо продвигаемся, делаем серьезные успехи.

Я не понял, что он подразумевал под продвижением, но не стал останавливаться на этой реплике.

– Так что вы обо всем этом думаете? – обратился ко мне Руле.

Я посмотрел на него и выдержал длительную паузу, прежде чем ответить.

– Я думаю, штат выстроил против вас сильную обвинительную версию. У них есть вы, который присутствовал в доме жертвы, есть нож и нанесенные жертве телесные повреждения. А также улика в виде ее крови на вашей руке. Вдобавок фотографии оказывают мощное воздействие. И конечно же, у них есть ее свидетельские показания. Поскольку я никогда не видел эту женщину и не говорил с ней, то не могу сказать, насколько убедительна она будет. – Я снова замолчал, чтобы выжать что можно из еще более долгой паузы. – Но есть много такого, чего им не хватает. Нет свидетельств незаконного вторжения, нет ДНК подозреваемого, нет мотива и даже нет подозреваемого с мало-мальски криминальной биографией. Ведь существует масса оснований, причем законных, по которым вы могли находиться в ее квартире. Плюс…

Я скользнул взглядом по Руле и Доббсу и посмотрел в окно. Солнце как раз садилось за Анакапу, окрашивая небо в розово-пурпурные тона. Это зрелище превосходило все, что я когда-либо видел из окна своего офиса.

– Плюс что? – тревожно спросил Руле, не дождавшись, пока я сам договорю.

– Плюс у вас есть я. Я вывел из игры Свирепую Мэгги. Новый обвинитель неплох, но он молод и неопытен и никогда не сталкивался прежде с подобными делами.

– Так каков будет наш следующий шаг? – спросил Руле.

– Следующий шаг будет за Анхелем, который продолжит свои изыскания. От него требуется разнюхать все, что в наших силах, об этой так называемой жертве и выведать, почему она солгала, что была одна. Нам надо выяснить, что она собой представляет и кто ее таинственный партнер, а также посмотреть, как это может сыграть нам на руку.

– А что будете делать вы?

– Я буду поддерживать связь с обвинителем. Налажу с ним контакт, постараюсь понять, к чему он клонит, и тогда мы сделаем выбор, каким путем следовать. У меня нет сомнений, что я найду подход к окружному прокурору и развенчаю все их построения, сведя дело к чему-то более приемлемому. Тогда вы сможете обратиться с соответствующим ходатайством и отделаться малой кровью. Но это потребует некоторой уступки. Вам приде…

– Я уже сказал. Я не стану…

– Я знаю, что вы сказали, но вы должны меня выслушать. Вероятно, мне удастся свести дело к так называемому заявлению о нежелании оспаривать обвинение – так что вам фактически даже не придется произносить слово «виновен». Но я не могу себе представить, чтобы штат полностью снял все обвинения. Вам, так или иначе, придется признать ответственность в какой-то части. Есть возможность избежать отсидки в тюрьме – правда, придется выполнять работы в коммунальной сфере. Итак, это я озвучил. Далее. Как ваш судебный поверенный я обязан уведомить вас об имеющихся возможностях и убедиться, что вы их осознаете. Я понимаю, это совсем не то, чего бы вам хотелось, но мой долг честно и объективно рассказать, какие у вас альтернативы. О'кей?

– О'кей. Излагайте.

– Вы, безусловно, понимаете, что всякие уступки с вашей стороны в уголовном деле сильно повышают шансы на успех любого гражданского иска, который вчинит вам мисс Кампо. Поэтому быстрое прекращение уголовного дела обойдется вам в конечном счете гораздо дороже, чем мой гонорар за защиту вас в суде.

Руле решительно покачал головой. Судебная сделка с признанием вины в наименее тяжком из вменяемых преступлений и без того им не рассматривалась.

– Я понимаю, какие у меня варианты, – сказал он. – Вы выполнили свой долг. Но я не собираюсь платить ей ни цента за то, чего не совершал. Я не собираюсь ни признавать себя виновным, ни даже просто отказываться оспаривать обвинения в несуществующих грехах. Скажите: если мы выйдем на процесс, сможем мы выиграть?

Прежде чем ответить, я некоторое время пристально смотрел ему прямо в глаза.

– Вы, конечно, понимаете: я не в силах предвидеть все, что может случиться до суда, и тут уж не берусь ничего гарантировать. Однако, судя по тому, что вижу сейчас, – да, я в состоянии выиграть это дело, – решительно произнес я. – Уверен.

Мне показалось, что в глазах у Руле зажглась надежда. Он увидел вдали просвет.

– Есть еще и третья возможность, – сказал Доббс.

Я перевел взгляд на адвоката, спрашивая себя, что за камешек он собирается подбросить в закрутившийся механизм моего доходного предприятия.

– И в чем же она состоит?

– Мы сами энергично проводим свое собственное расследование, выжимаем все, что можно, из этой женщины и обстоятельств дела. Вероятно, даже подключим своих людей в помощь мистеру Левину. Мы проделываем адскую работу, выстраиваем собственную версию, подкрепляем ее уликами и свидетельствами, в затем предъявляем окружному прокурору. Выходим, так сказать, наперерез, упреждающим порядком, еще до того, как дело дойдет до суда, и таким образом перехватываем инициативу у обвинения. Мы продемонстрируем этому зеленому новичку то слабое место, из-за которого он определенно проиграет, и заставим его снять все обвинения, прежде чем он публично облажается. Вдобавок, я уверен, он работает под началом человека, который заправляет тамошним офисом окружного прокурора и который потому весьма чувствителен к политическому нажиму. И мы будем этот нажим оказывать, пока дела не примут нужный нам оборот.

Я испытал желание пнуть Доббса ногой под столом. Его план не только подразумевал урезание моего крупнейшего за всю жизнь гонорара более чем вполовину, не только львиная доля клиентских денег уйдет сыщикам, включая его собственных, но вдобавок этот план мог исходить только от юриста, который никогда, за всю свою карьеру, не выступал в роли судебного защитника в уголовном деле.

– Да, идея неплохая, но очень рискованная, – спокойно ответил я. – Если вы знаете, как разнести обвинение в пух и прах, и сунетесь к ним до суда, чтобы это продемонстрировать, вы тем самым дадите им в руки готовую подсказку, что надо делать и чего избегать в ходе процесса. Мне такая затея не импонирует.

Руле кивнул, выражая солидарность со мной, и Доббс несколько поутих, озадаченный. Я решил пока не развивать эту тему и поговорить с ним позднее, в отсутствие клиента.

– Как насчет СМИ? – спросил Левин, очень кстати меняя тему.

– Да, верно, – подхватил Доббс, радуясь возможности поговорить о другом. – Мой секретарь сказал, что меня дожидаются телефонные сообщения от двух газет и двух телеканалов.

– Меня, вероятно, тоже, – заметил я.

Я не стал упоминать, что сообщения, дожидающиеся Доббса, оставила по моей просьбе Лорна Тейлор. Дело еще не успело привлечь внимание массмедиа, кроме разве что того свободного художника с видеокамерой, который появился на суде первой инстанции. Но я хотел заставить Доббса, Руле и его мать поверить, что все они в любой момент могут оказаться на страницах газет под кричащими заголовками.

– Нам совершенно не нужна огласка в таком деле, – сказал Доббс. – Это наихудшая известность, какую только можно представить.

Похоже, он был мастер изрекать банальности.

– Всех представителей прессы направляйте ко мне, – сказал я. – Я знаю, как обращаться с массмедиа, и наилучший способ в данном случае – попросту их игнорировать.

– Но мы же должны сказать что-нибудь в его защиту, – возразил Доббс.

– Нет, мы не должны ничего говорить. Болтовня об уголовном деле подтверждает его существование. Если вы втягиваетесь в игру со СМИ, то не даете сплетне тихо угаснуть. Информация – это их воздух. Без нее они задохнутся. По мне, лучше пусть задохнутся. Или уж, во всяком случае, подождите, пока совсем уже нельзя будет их избегать. И если такое случится, только один человек будет говорить от имени Льюиса. И этот человек – я.

Доббс нехотя выразил согласие. Я нацелил указательный палец в сторону Руле:

– Ни при каких обстоятельствах не разговаривайте с репортером, даже для того чтобы отвергнуть обвинения в свой адрес. Если они попытаются вступить с вами в контакт, отсылайте их ко мне. Поняли?

– Я понял.

– Отлично.

Я решил, что для первого совещания достаточно, и поднялся.

– А сейчас, Льюис, я отвезу вас домой.

Но Доббс не собирался так скоро выпускать подопечного из своих когтей.

– Вообще-то я приглашен на обед матерью Льюиса, – сказал он. – Я мог бы его отвезти, поскольку все равно туда еду.

Я выразил лицом полное одобрение. Да, похоже, судебные адвокаты по уголовным делам никогда не удостаиваются приглашений на обед.

– Отлично, – сказал я. – В таком случае мы там с вами встретимся. Я хочу, чтобы Анхель увидел жилище Льюиса, а Льюис передаст мне чек, о котором мы говорили.

Если они решили, что я забыл о деньгах, то им предстояло еще многое обо мне узнать. Доббс посмотрел на Руле и согласно кивнул, как бы давая санкцию. Затем улыбнулся мне.

– Похоже на стоящий план. Тогда встретимся на месте.

Пятнадцать минут спустя я сидел вместе с Левином на заднем сиденье «линкольна». Мы следовали за серебристым «мерседесом», в котором ехали Доббс и Руле. Я связался по телефону с Лорной. Единственное важное сообщение поступило от Лесли Фэр, прокурора по делу Глории Дейтон, – Фэр приняла условия сделки.

– Итак, – сказал Левин, когда я захлопнул телефон. – Что ты обо всем этом думаешь?

– Я думаю, что на этом деле можно заработать кучу денег и скоро мы получим первый взнос. Извини, что тащу тебя за собой. Не хотел, чтобы казалось, будто я еду туда исключительно за чеком.

Левин понимающе посмотрел, но ничего не сказал. Через некоторое время я продолжил:

– Пока еще не знаю, что думать. Что бы ни произошло в той квартире, это произошло быстро. Ни изнасилования, ни ДНК. Для нас это шанс и надежда.

– Все это немного напоминает мне дело Хесуса Менендеса, только без ДНК. Ты егопомнишь?

– Да, хотя лучше бы забыть.

Я старался не думать о моих прежних клиентах, которые сидели в тюрьме без надежды на апелляцию или какое-то послабление. Все, что ждало их впереди, – много томительных лет, которые тянутся и тянутся. Всякий раз я делаю все, что в моих силах, но порой и сделать ничего нельзя. Дело Хесуса Менендеса относилось как раз к таким.

– Как у тебя сейчас со временем? – спросил я, возвращаясь к действительности.

– У меня есть несколько других дел, но я могу их отложить.

– Над нашим делом тебе придется работать по вечерам. Надо, чтобы ты походил по барам. Я хочу знать все о нашем парне и о той девице. Пока дело выглядит просто. Мы опровергаем ее показания и громим всю обвинительную версию.

Левин кивнул. Он сидел, держа на коленях свой атташе-кейс.

– У тебя есть в нем фотоаппарат?

– Всегда с собой.

– Когда приедем к ним в дом, сфотографируй пару раз Руле. Я не хочу, чтобы ты показывал в барах снимок, сделанный в полицейском участке. Это придаст расспросам ненужный оттенок. А ты можешь добыть фото женщины, где ее лицо не разбито?

– У меня есть, с ее водительских прав. Оно недавнее.

– Отлично. Пусти в ход оба портрета. Если найдем свидетеля, который видел, как она вчера вечером подходила к Руле в «Моргане», значит, попали в яблочко.

– Именно с этого я и собирался начать. Дай мне неделю. Я появлюсь у тебя перед процедурой предъявления обвинения.

Я кивнул. Несколько минут мы ехали молча, размышляя над этим странным уголовным делом. Мы двигались мимо фешенебельных жилищ Беверли-Хиллз, держа путь в соседний район, где нас ждали большие деньги.

– И знаешь, что еще я думаю? Оставляя в стороне деньги и все прочее… есть шанс, что он не врет. Его история настолько замысловатая, что может оказаться правдой.

Левин тихонько присвистнул.

– Думаешь, что тебе вдруг попался невиновный человек?

– Это был бы первый случай. Знай я об этом сегодня утром, назначил бы более высокий гонорар. Наценку на невиновность. Если ты невиновен, должен платить больше, потому что защищать тебя гораздо труднее.

– Сущая правда…

Некоторое время я размышлял над возможностью невиновности клиента и таящихся здесь подводных камнях.

– Знаешь, что говорил мой отец о невиновных клиентах?

– Я думал, твой отец умер, когда тебе было лет шесть.

– Пять на самом деле. Меня даже не взяли на похороны.

– И когда тебе было пять лет, он беседовал с тобой о невиновных клиентах?

– Нет, я прочел об этом в книге спустя много лет после его смерти. Он говорил, что самый страшный для адвоката клиент – это клиент невиновный. Потому что если ты напортачишь и он сядет в тюрьму, это оставит в твоей душе шрам на всю жизнь.

– Он так выразился?

– Смысл такой. Он сказал, что с невиновным клиентом нельзя играть вничью. Никаких переговоров о судебной сделке. Никакой нейтральной зоны. На табло должны появиться буквы НВ – «невиновен». Никакого другого вердикта, кроме как «невиновен».

Левин задумчиво слушал.

– Важно то, что мой старик был чертовски хорошим адвокатом, и он не любил иметь дело с невиновными клиентами. Я тоже не уверен, что мне это нравится.

Глава 10

Четверг, 17 марта

В первом рекламном объявлении, которое я поместил в «Желтых страницах», говорилось: «Любое дело, в любое время, в любом месте», – но через несколько лет я изменил текст. Не то чтобы коллегия адвокатов против него возражала – возражал я сам. Я сделался более искушенным и разборчивым. Округ Лос-Анджелес являет собой измятое одеяло, покрывающее четыре тысячи квадратных миль – от пустыни до Тихого океана. На этом одеяле более десяти миллионов человек борются за жизненное пространство, и значительная их часть в качестве способа существования и заработка выбрала преступную деятельность. Статистика ежегодно фиксирует в нашем округе почти сто тысяч преступлений с применением насилия. В прошлом году было сто сорок тысяч арестов за тяжкие уголовные преступления и еще пятьдесят тысяч – за крупные, связанные с наркотиками и на почве секса. Прибавьте сюда вождение машины в нетрезвом виде – и можно каждый год дважды заполнять потенциальными клиентами стадион «Розовая чаша».^[68] Но тут надо помнить, что вам не нужны клиенты с дешевых зрительских мест. Вам нужны те, что сидят не дальше пятидесяти ярдов от поля. Те, у которых в карманах есть деньги.

Попавшиеся преступники, словно в воронку, втягиваются в машину правосудия, которая включает свыше сорока зданий судов, раскиданных по всему округу. Эта сеть, не хуже сети забегаловок «Бургер кинг», тоже всегда готова вас обслужить – то есть, наоборот, подать как на тарелочке. Эти каменные крепости представляют собой нечто вроде специальных заводей, куда акулы – акулы правосудия – приходят поохотиться и покормиться. И ловкий, смекалистый хищник быстро уясняет, где располагаются самые изобильные места, где плавают наиболее выгодные клиенты. Впрочем, ожидаемый размер добычи часто бывает обманчивым. Клиентская база судебного учреждения не обязательно совпадает с социально-экономической базой окружающей местности. Так, например, здания судов в Комптоне, Дауни и восточном Лос-Анджелесе^[69] неизменно обеспечивают мне поток доходных клиентов. Этим людям обычно инкриминируется торговля наркотиками, но их деньги ничуть не менее зеленые, чем у биржевых мошенников из Беверли-Хиллз.

Утром семнадцатого я как раз находился в комптонском суде, представляя некоего Дариуса Макгинли при вынесении ему приговора. Преступник-рецидивист означает клиент-завсегдатай, многократный потребитель адвокатских услуг, и Макгинли как раз являлся таковым, как и многие другие мои клиенты. За период нашего знакомства его арестовывали по обвинению в продаже кокаина уже в шестой раз. На сей раз это случилось в «Никерсон-Гарденс», жилом комплексе, известном среди большинства его обитателей как «Никсон-Гарденс». Никто не мог мне сказать, было ли новое название просто сокращением первоначального или же получено в честь президента, находившегося у власти как раз в период возведения этого многоквартирного муравейника и одновременно рынка наркотиков. Макгинли взяли с поличным при передаче «из рук в руки» детского надувного шарика с дюжиной гранул кокаина переодетому агенту управления по борьбе с наркотиками. В то время бедолагу как раз выпустили на поруки после ареста за аналогичное правонарушение. Кроме того, у него уже имелось две судимости за торговлю наркотиками.

Дела складывались, прямо сказать, скверно для Макгинли, которому исполнилось всего двадцать три года. После стольких его оскорблений в адрес системы у системы кончилось терпение. Карающая десница была занесена. И несмотря на то, что прежде Макгинли баловали приговорами с освобождением под залог или отсидкой в местной, окружной, кутузке, на сей раз обвинитель настроил суд на вынесение настоящего вердикта. Всякие переговоры о сделке между сторонами все равно начинались бы с тюремного срока и им бы заканчивались. В противном случае прокурор с радостью вынес бы на процесс два уголовных дела разом и потребовал бы двукратного срока.

Выбор тяжел, но незатейлив. У гособвинения от лица штата были на руках все карты. Парня взяли с поличным на сбыте наркотика в крупном объеме, достаточном для двух уголовных дел. Короче говоря, сбыт кокаина подставному покупателю на сумму триста долларов стоил бы Макгинли самое малое трех лет жизни.

Как и для многих моих молодых клиентов мужского пола из южной части города, тюрьма для Макгинли представляла собой нечто вполне предсказуемое, а возможно, и неотвратимое в его жизни. Он вырос с ясным пониманием, куда движется и что его ждет. Единственные вопросы состояли в том, когда и на какой срок и хватит ли отпущенных ему лет, чтобы этот срок отмотать. Во время наших многочисленных тюремных свиданий я узнал, что Макгинли исповедовал личную философию, сформированную влиянием жизни и смерти, а также музыки Тупака Шакура,^[70] скандального и гиперагрессивного рэпера, безошибочно предсказавшего свою собственную насильственную смерть. Тексты Тупака Шакура стали источником надежды и безнадеги для этих Богом забытых облезлых кварталов, которые Макгинли считал домом. Что и говорить, южный Лос-Анджелес изобиловал юношами, которые несли в себе точно такое же видение мира, как Тупак Шакур и Дариус Макгинли.

Мой подзащитный подолгу декламировал мне длинные речитативы с компакт-дисков Тупака. Он нередко расшифровывал мне значение этих трущобных текстов. Такое образование я ценил, потому что Макгинли являлся лишь одним из многочисленной армии моих клиентов, объединенных верой в неотвратимость судьбы и конечный жребий в виде «рая для головорезов» – места между небесами и землей, куда попадают все гангстеры. Для Макгинли тюрьма была лишь одним из этапов на пути движения туда, и он приготовился к этому испытанию.

– Залягу на дно, поднаберусь сил и смекалки, а потом вернусь, – сказал он мне.

Он дал мне «добро» на заключение судебной сделки и переслал пять тысяч долларов почтовым переводом – я не спрашивал, откуда они поступили, – и, вновь отправившись к прокурору, я добился, чтобы два подвешенных уголовных дела объединили в одно. А Макгинли, со своей стороны, не возражал признать себя виновным. Единственное, чего он просил добиться для него, – это определения в тюрьму неподалеку, чтобы его матери и троим малолетним детям не пришлось ездить к нему слишком далеко.

Когда объявили начало судебного заседания, судья Дэниел Флинн появился в изумрудно-зеленой мантии, вызвавшей неискренние улыбки у многих юристов и судебных клерков в зале. Все знали, что он одевается в зеленое каждый год в двух случаях: во-первых, в День святого Патрика – семнадцатого марта, и во-вторых, в пятницу, перед футбольным матчем команды «Нотр-Дам» из католического ирландского колледжа с командой «Троянцы» из Университета Южной Калифорнии. Он был также известен среди юристов комптонского суда под кличкой Дэнни-Бой – имея в виду искаженные слова популярной песни: «Дэнни-Бой, тупой козел ирландский».

Секретарь объявил дело к слушанию, я подошел и заявил о своем присутствии. Через боковую дверь вывели Макгинли, и он встал рядом со мной, в оранжевом тюремном комбинезоне, со скованными руками, пристегнутыми к цепи, охватывающей талию. Никто из его близких не присутствовал в зале суда, чтобы наблюдать, как его осудят. Он был один, если не считать меня.

– Добрейшего вам утра, мистер Макгинли, – проговорил Флинн с ирландским акцентом. – Вы знаете, что сегодня за день?

Я опустил глаза в пол.

– День моего приговора, – невнятно пробурчал Макгинли.

– И это тоже. Но я-то говорю о Дне святого Патрика, мистер Макгинли. О дне торжества ирландского наследия.

Макгинли чуть повернул голову и посмотрел на меня. Он был неплохо образован в уличном смысле, но не в общекультурном. Он не понимал, что происходит: является ли этот выпад уже частью вынесения приговора или некой формой презрения со стороны белого человека. Я хотел сказать, что судья бестактен и, вероятно, расист. Вместо этого наклонился и шепнул ему на ухо:

– Просто не обращай внимания. Он придурок.

– Вы знаете происхождение вашего имени, мистер Макгинли? – спросил судья.

– Нет, сэр.

– А вам интересно узнать?

– Вообще-то нет, сэр. Небось имя какого-то рабовладельца. На хрена мне знать этого ублюдка?

– Прошу прощения, ваша честь, – поспешил вмешаться я. Снова наклонившись к Макгинли, я зашептал: – Дариус, притормози. Держи себя в руках. И следи за речью.

– Он надо мной издевается, – проговорил тот.

– Но он еще не вынес приговор. Ты хочешь запороть дело?

Макгинли отодвинулся от меня и поднял глаза на судью:

– Извините за мой язык, ваша честь. Я вырос на улице.

– Заметно, – сказал Флинн. – Что ж, это позор, что вы так относитесь к своей истории. Но если вас не интересует ваше имя, то меня тем более. Переходим к вынесению приговора и отправке вас в тюрьму, не так ли?

Он произнес последние слова так бодро, словно нас ожидало удовольствие отправить Макгинли прямиком в Диснейленд.

После этого судебная процедура пошла быстро. В докладе по делу перед вынесением приговора не прозвучало ничего нового. Дариус Макгинли владел с одиннадцати лет одной-единственной профессией – наркодилер. Его единственная подлинная семья – банда. У него никогда не было водительских прав, хотя водил «БМВ». Он никогда не состоял в браке, хотя имел троих детей. Играла все та же старая песня и та же заезженная пластинка, прокручиваемая по дюжине раз на дню в залах суда по всему округу. Макгинли относился к сообществу, которое пересекалось с жизнью остальной части Америки только в залах судов. Он служил просто кормом, фуражом для машины правосудия. Машина хотела есть, а на тарелке дымился Макгинли. Флинн приговорил его к заранее согласованным нескольким годам тюрьмы и зачитал все стандартные юридические формулировки, прилагаемые к сделке между сторонами о признании подсудимым своей вины. Для смеха – хотя только его собственные подчиненные откликнулись на сомнительную шутку – он зачитал этот штамп на своем излюбленном местечково-ирландском наречии. После чего представление закончилось.

Я знаю: Макгинли разносил смерть и разрушение в виде кокаина и, вероятно, совершил много других правонарушений и насильственных действий, которые так и остались неизвестными и никогда ему не вменялись. Но все равно после этого дела у меня остался скверный осадок. Я не могу отделаться от вечного ощущения: Макгинли – один из тех, кому изначально не представлялось шанса попробовать что-нибудь другое, кроме жизни уличного хулигана и члена шайки. Он никогда не знал своего отца и бросил школу в шестом классе, чтобы освоить торговлю кокаином. Он умел безошибочно считать деньги своего коммерческого предприятия, но никогда не имел счета в банке. Он никогда не бывал на лос-анджелесском пляже, не говоря уже где-то за пределами округа. И теперь его первым путешествием станет поездка в автобусе с решетками на окнах.

Прежде чем его препроводили обратно в камеру при зале суда, чтобы затем в установленном порядке перебазировать в тюрьму, я пожал ему руку, пристегнутую цепью к поясу, и пожелал удачи. Я редко это делаю по отношению к своим клиентам.

– Все путем, – сказал он мне. – Я вернусь.

И я в этом не сомневался. В каком-то смысле Дариус Макгинли являлся для меня таким же выгодным клиентом, как и Льюис Руле. Только Руле скорее всего одноразовый случай. Зато с течением времени у меня возникло чувство, что Макгинли станет одним из клиентов, которых я называю «пожизненной рентой», и постоянным подарком судьбы – покуда будет плевать на неравенство шансов и продолжать жить.

Я положил досье на Макгинли в свой кейс и через калитку двинулся обратно, в то время как секретарь уже объявлял следующее дело. За пределами зала суда, в наполненном людьми коридоре, меня уже ждал Анхель Левин. Сегодня мы должны были просмотреть и обсудить новую информацию и вновь открывшиеся обстоятельства по делу Руле. Анхелю пришлось подъехать ко мне, в Комптон, потому что в моем графике не нашлось достаточно времени.

– Добрейшего вам утречка, – сказал Левин, гипертрофированно имитируя ирландский акцент.

– Угу. Ты видел?

– Просунул голову на минутку. Этот тип малость страдает расизмом, да?

– Что вполне сойдет ему с рук, ведь с тех пор как суды объединили в один избирательный округ, его имя фигурирует во всех избирательных бюллетенях. Даже если люди в Комптоне встанут стеной, чтобы его прокатить, жители Уэстсайда все равно смогут их перевесить. Это безнадежно.

– Как он вообще пролез на судейскую скамью?

– Хм, ну как? Стань бакалавром права, сделай нужные пожертвования нужным людям – и ты тоже сможешь стать судьей. Он получил назначение от губернатора. Самое трудное, чтобы удержаться – выиграть первые выборы. Он их выиграл. Тебе никогда не доводилось слышать фразу: «Блин, проскочил, как Флинн!»?

– Нет, не слышал.

– Тебе понравится. Примерно шесть лет назад Флинн получил назначение от губернатора. Это случилось еще до слияния судов. Тогда судьи избирались голосованием в том районе, где председательствовали. Инспектирующий судья по округу Лос-Анджелес проверяет его дипломы и рекомендации и очень быстро понимает, что перед ним человек с множеством политических связей, но без всякого таланта и судейского опыта, необходимых для успешного исполнения обязанностей на этой должности. Флинн выполнял скорее административные функции, подготавливая дела к слушанию. Вероятно, не мог найти для себя суд, не говоря уже о деле для рассмотрения. Поэтому главный судья сплавляет его сюда, в комптонский уголовный суд, так как, по правилам, чтобы сохранить за собой назначение, ты должен год после этого проработать судьей. Он решил, что Флинн напортачит, вызовет в народе недовольство и его не переизберут. Через год он вылетит.

– И с плеч долой.

– Вот именно. Но только вышло по-иному. В первый же день и час подачи документов для переизбрания в офис избирательной комиссии бодрым шагом входит Фредерика Браун с намерением состязаться с Флинном. Ты знаешь Фредди Браун из Даунтауна?

– Лично – нет. Слышал о ней.

– Она тут всем даст сто очков. Помимо того, что она чертовски хороший адвокат, она черная, она женщина и она популярна среди здешнего населения. Она бы разгромила Флинна со счетом пять – один, а то и больше.

– Так какого же дьявола Флинн сохранил свое место?

– К чему я и подбираюсь. Когда Фредди внесли в избирательный список, никто больше даже не стал регистрироваться. С какой стати: она являлась бесспорным фаворитом. Хотя казалось несколько странным, что она хочет стать судьей и урезать себе доходы. Ведь в то время на своей адвокатской работе она наверняка имела хорошую шестизначную сумму.

– Так. И что же произошло?

– А произошло то, что пару месяцев спустя, в последний час регистрации кандидатов, Фредди опять входит в офис и вычеркивает свое имя из бюллетеня.

– То есть Флинн оказывается единственным претендентом и сохраняет за собой должность!

– Ты правильно понял. Потом происходит слияние судов, и теперь его уже никакими силами оттуда не выжить.

На лице Левина читалось возмущение.

– Ну мерзость! Что за хреновина? Разве от этого не несет за версту нарушением закона о выборах? Ведь явно имел место сговор.

– Только в том случае, если ты сумеешь его доказать. Фредди утверждала, что никто ее не подкупал и она не участвовала ни в каких махинациях с целью оставить за Флинном судейскую должность. Она просто передумала, вышла из игры, так как поняла: не сможет она на судейское жалованье поддерживать привычный ей уровень жизни. Но скажу тебе одну вещь: похоже, Фредди всегда выигрывает процессы, где судит Флинн.

– И это называется системой правосудия!

– Да, так это называется.

– А что ты думаешь о деле Блейка?

Его трудно было обойти. Только о нем все и толковали в последнее время. Роберта Блейка, теле- и киноактера, днем раньше оправдали в ван-нуйсском Высшем суде^[71] по делу об убийстве жены. Окружной прокурор и полиция Лос-Анджелеса проиграли еще одно громкое дело, вызвавшее широкий общественный резонанс, и, куда ни сунься, везде обсуждали эту тему. И СМИ, и большинство людей, далеких от судебной практики, не могли взять этого в толк. Однако на самом деле не имело значения, совершал ли Блейк убийство, – главное состояло в том, представили ли в суде достаточное количество доказательств, чтобы признать его виновным. Это были две совершенно отдельные, не зависящие друг от друга вещи, но общественная дискуссия, развернувшаяся вслед за вердиктом, смешала их воедино.

– Что я думаю? – переспросил я. – Я восхищаюсь присяжными за то, что не дали себя уболтать, сфокусировавшись именно на уликах. Если улик нет – так их там и нет. Меня возмущает, когда окружной прокурор считает, что они могут этак запросто, малой кровью, въехать в обвинительный приговор верхом на здравом смысле. «Если это был не он, то кто же еще?» Довольно, знаете ли! Хватит валять дурака! Вы хотите осудить человека, упечь его до конца дней в клетку, а потом подверстать свои убогие улики? Так не надейтесь, что присяжные станут подыгрывать вам в этой игре!

– Говоришь как истинный судебный адвокат.

– Эй, послушай, ты и сам зарабатываешь на хлеб благодаря адвокатам, приятель. Ты должен хорошо заучить этот рэп. Так что забудь о Блейке. Я ревнив и завистлив и уже устал о нем слушать. Ты сказал по телефону, что у тебя есть для меня хорошие новости.

– Есть. Куда пойдем обсудить, что я добыл?

Я взглянул на часы. До одиннадцати мне необходимо было попасть в центр города на плановое слушание уголовного суда – я и так уже не явился на него накануне. После чего в мои планы входило отправиться в Ван-Нуйс, на первую встречу с Тедом Минтоном, прокурором, принявшим дело Руле от Мэгги Макферсон.

– У меня нет времени куда-то идти, – сказал я. – Мы можем взять кофе и посидеть в моей машине. У тебя материалы с собой?

В ответ Левин приподнял свой кейс и постучал по нему костяшками пальцев:

– Все здесь. Но как быть с водителем?

– О нем не беспокойся.

– Тогда приступим.

Глава 11

После того как мы оказались в «линкольне», я велел Эрлу проехаться и поискать какой-нибудь «Старбакс». Мне нужно было выпить кофе.

– Тут поблизости нет «Старбакса», – ответил он.

Я знал, что Эрл родом из этого района, но никак не ожидал, что существует такое место в этом округе, или даже во всем мире, в радиусе мили от которого нельзя было бы найти какой-нибудь «Старбакс». Но меня не интересовали такие подробности. Мне просто хотелось кофе.

– Ладно, тогда просто поезди вокруг и поищи место, где продают кофе. Только не слишком удаляйся от здания суда. Мы потом сюда вернемся, чтобы высадить Анхеля.

– Будет сделано.

– И еще, Эрл. Надень наушники, пока мы тут немного поговорим о деле, о'кей?

В поисках кофе Эрл повел «линкольн» по Акация-авеню, включив свой айпод и вставив наушники. С переднего сиденья донесся приглушенный ритм хип-хопа, и на откинутом столике, встроенном в спинку водительского сиденья, Левин раскрыл свой кейс.

– Итак, чем ты меня порадуешь? – спросил я. – Сегодня я встречаюсь с прокурором и хочу иметь на руках больше козырей, чем он. В понедельник нас еще ждет предъявление обвинения в суде.

– Думаю, у меня здесь несколько козырей, – сказал Левин.

Он порылся в портфеле и приступил к презентации.

– Давай начнем с твоего клиента, а потом поговорим о Реджи Кампо. Твой парень почти чист перед законом. Помимо штрафных талонов за неправильную парковку и превышение скорости (избегать этих нарушений, похоже, для него целая проблема, и еще большая проблема – оплачивать штрафы) я ни черта не смог на него нарыть. Он прямо образцовый гражданин.

– А что там со штрафами?

– Дважды за последние четыре года множество парковочных талонов и пара-тройка талонов за превышение скорости у него скапливались неоплаченными. Оба раза дело доходило до вызова к судье, и твоему коллеге Доббсу приходилось вмешиваться, чтобы заплатить и уладить дело.

– Рад, что Си-Си хоть на что-то годен. Под словом «заплатить» ты, надеюсь, подразумеваешь штрафы, а не взятки судьям?

– Будем надеяться, что так. Если не считать этого, у твоего Руле имеется только одно маленькое пятнышко в кристальной биографии.

– Это как?

– На первой нашей встрече, когда ты рассказывал ему, чего следует ожидать и как себя вести, нам заявили, что он разбирается в судебной системе, потому что год изучал право в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Ну, я решил это проверить. Видишь ли, половина того, чем я занимаюсь, имеет целью выяснить, кто лжет. Или кто лжет больше других. Поэтому я проверяю почти все – прорву всякой всячины. В большинстве случаев это нетрудно сделать, потому что данные есть в базе.

– Да, понимаю. Так что с юридическим факультетом? Это неправда?

– Похоже, что так. Я справился в секретариате университета, и оказалось, что он никогда не значился в списках.

Я поразмыслил над этим. Разговор о юридическом образовании завел Доббс, а Руле только кивнул. Довольно странная ложь для обоих – ведь она не приносила им никакой пользы. Это побудило меня задуматься над ее психологической подоплекой. Было ли это каким-то образом связано со мной? Может, они хотели дать мне понять, что Руле стоит на одной доске со мной?

– Получается, если он солгал о чем-то таком, то… – размышлял я вслух.

– Вот именно, – подхватил Левин. – Мне хотелось, чтобы ты знал об этом. Но должен заметить, что пока это единственный отрицательный момент. Он, может, и соврал насчет университета, но, похоже, не соврал в отношении своей истории – по крайней мере в той части, что я смог проверить.

– Расскажи мне.

– Ну, пути его передвижений в ту ночь подтверждаются. У меня есть свидетели, которые подтвердили его пребывание в «Нэтс-Норт», «Морган» и затем – в «Фонарщике», причем без колебаний. Он делал там именно то, о чем нам рассказывал. Вплоть до количества заказанных мартини. Всего четыре, причем по крайней мере один он оставил на барной стойке недопитым.

– Они настолько хорошо его помнят? Помнят, что он даже не допил свою порцию?

Я всегда бываю подозрителен в отношении чьей-то превосходной памяти, потому что такой вещи не существует. И моя работа в том и заключается, а все профессиональные навыки на то и направлены, чтобы выявлять пробелы в памяти свидетелей. Всякий раз, когда кто-то помнит слишком много, я начинаю нервничать – особенно если это свидетель защиты.

– Нет, я не просто полагаюсь на память бармена, – сказал Левин. – У меня тут есть одна вещь, которую ты очень полюбишь, Мик. И советую сильно полюбить и меня тоже, потому что она стоила мне штуку баксов.

Со дна своего кейса он вытащил мягкий футляр, в котором находился маленький DVD-плейер. Я видел прежде людей, использовавших подобные в самолетах и даже подумывал о приобретении такого в машину. Водитель мог бы пользоваться им, пока ждал меня из зала суда, а я – время от времени вот для таких случаев.

Левин стал вставлять в плейер диск. Но прежде чем он успел его запустить, машина остановилась, и я поднял глаза. Мы перед заведением под названием «Закусочная».

– Давай сначала возьмем кофе, а потом посмотрим, что там у тебя, – сказал я.

Я спросил Эрла, не надо ли принести что-нибудь и ему, но он отказался. Мы с Левином вышли из машины и вошли в забегаловку. Пока стояли в небольшой очереди за кофе, Левин рассказывал мне о диске, который нам предстояло посмотреть в машине.

– Я прихожу к «Моргану» и собираюсь поговорить с барменшей Дженис, но та отсылает меня сначала уладить вопрос с управляющим. Я иду в глубь кафе, к нему в офис, и он спрашивает, о чем именно я собираюсь говорить с Дженис. Что-то, думаю, здесь не так. Зачем этому мужику надо знать так много, понимаешь? А потом все становится понятно, когда он делает мне одно предложение. Говорит, что в прошлом году у них случилась в баре неприятность. Мелкая кража из кассового аппарата. Причем именно тогда там работало с дюжину барменов, и он не мог вычислить, кто был нечист на руку.

– И установил видеокамеру.

– Точно. Скрытую камеру. Поймал вора и надрал ему задницу. Но ему так это понравилось, что он не стал ее убирать. Она записывает каждый вечер с восьми до двух на пленку с высокой плотностью размещения. Всего на ней умещается четыре вечера. Система с тайм-кодом. Если возникает какая-то проблема или недостача, он может отмотать назад и проверить. Поскольку подсчет проводится каждую неделю, то всего пленок две, чтобы запускать их по очереди, поэтому у него всегда записи целой недели, которые можно отсмотреть.

– Тот вечер, который нас интересует, сохранился на пленке?

– Да.

– И он потребовал за нее тысячу долларов.

– Ты опять угадал.

– Копы об этом не знают?

– Они даже еще не приходили в бар. Они до сих пор работают над показаниями Реджи.

Я кивнул. Это было вовсе не таким уж редким явлением. На полицейских висело слишком много уголовных дел, которые требовали досконального расследования. В любом случае материала по этому делу и так имелось предостаточно: жертва, она же свидетель, подозреваемый, схваченный на месте преступления, кровь жертвы на подозреваемом и даже оружие. У них не было причин копать дальше.

– Но нас интересует барная стойка, а не кассовый аппарат, – сказал я.

– Я понимаю. Но кассовый аппарат стоит у стены как раз за барной стойкой. Камера над ним незаметно вмонтирована в датчик дыма на потолке. А задняя стена помещения зеркальная. Я взглянул на картинку и быстро сообразил, что в зеркале можно видеть весь бар целиком. Только как бы наизнанку. Я скопировал запись на диск, потому что так нам будет легче управлять изображением: увеличивать его и выделять нужные участки, – ну, сам понимаешь.

Подошла наша очередь. Я попросил большую порцию кофе со сливками и сахаром, Левин взял бутылку воды. Мы понесли наши напитки обратно в машину. Я велел Эрлу не трогаться, пока мы не посмотрим диск. Я могу читать, едучи в машине, но решил, что смотреть в маленький экран плейера, трясясь по улицам, чревато морской болезнью.

Левин включил плейер и стал сопровождать изображение комментарием.

На экране возникло снятое сверху, с потолка, изображение прямоугольной барной стойки в заведении «Морган». Работали две барменши. Обе девушки были в черных джинсах и белых рубашках, завязанных под грудью так, что обнажались плоские животы, пупки с пирсингом и татуировки, выползающие на спину из-под брючных ремней. Как и сказал Левин, камеру установили так, чтобы давать обзор задней стены бара с кассовым аппаратом, но зеркальная поверхность стены отражала и сидящих в ряд посетителей за стойкой. Я увидел Льюиса Руле, в одиночестве, в неподвижном центре рамки. В левом нижнем углу был счетчик кадров, а в правом – время и дата. Этот таймер показывал восемь одиннадцать вечера, шестое марта.

– Вот Льюис, – сказал Левин. – А вон там Реджи Кампо.

Он постучал кнопками, остановил изображение, а затем передвинул его правый край в центр. С короткой стороны стойки, направо от Руле, сидели вместе мужчина и женщина. Левин навел на них фокус, дав изображение крупным планом.

– Ты уверен, что это она? – спросил я.

Я видел снимки этой женщины только с сильно разбитым и распухшим лицом.

– Да, это она. А это наш мистер Икс.

– Понятно.

– А теперь следи.

Он пустил запись дальше и опять расширил изображение до полного кадра. Затем начал быстро проматывать ее вперед.

– Льюис пьет свой мартини, болтает с барменшей, и больше ничего не происходит почти в течение часа, – пояснил мой друг.

Он сверился со страницей в записной книжке, где были помечены номера кадров. В нужный момент снизил скорость до нормальной и опять передвинул картинку так, чтобы в центре экрана оказались Реджи Кампо и мистер Икс. Я заметил, что теперь таймер показывал восемь сорок три.

Мистер Икс взял со стойки пачку сигарет и зажигалку и слез с табурета. Потом он исчез из зоны видимости вправо.

– Он идет к входной двери, – сказал Левин. – У них перед дверью на крыльце место для курения.

На мониторе появилась Реджи Кампо, которая проводила взглядом мистера Икса, а потом сама соскользнула с табурета и направилась вдоль стойки, за спинами сидящих в ряд клиентов. Проходя мимо Руле, она вроде как провела пальцами левой руки по его плечам, легким, почти щекочущим движением. Тот обернулся и стал смотреть на ее удаляющуюся фигуру.

– Вот тут она слегка с ним пофлиртовала, закинула удочку, – прокомментировал Левин. – Уходит в туалет.

– Руле излагал все это несколько иначе, – заметил я. – Он сказал, что она подошла к нему и дала…

– Погоди, не спеши, – сказал Левин. – Она же должна вернуться из уборной, как ты понимаешь.

Я ждал, наблюдая за Руле у стойки. Потом сверился со своими часами. Пока я укладывался в график, но мне никак нельзя было пропустить сегодняшнее плановое слушание. Я уже и так основательно испытал терпение судьи, не явившись накануне.

– Вот она возвращается, – сказал Левин.

Подавшись к экрану, я следил, как Реджи Кампо идет обратно вдоль стойки. На этот раз, приблизившись к Руле, она протиснулась между ним и человеком, сидящим на соседнем табурете. Протискиваться ей пришлось боком, и ее груди вминались в правую руку Руле. Явное заигрывание, если я хоть что-то в этом понимаю. Она что-то произнесла, и Руле приблизил ухо к ее губам, чтобы расслышать. Через несколько секунд он кивнул, и я увидел, как она сунула ему в руку нечто похожее на смятую бумажную салфетку. Они обменялись еще парой слов, а затем Реджи Кампо поцеловала Льюиса Руле в щеку и, отойдя прочь от стойки, двинулась обратно к своему месту.

– Ты великолепен, Миш,^[72] – сказал я, назвав его по имени, которое дал ему после того, как он рассказал мне о своем смешанном еврейско-мексиканском происхождении. – И ты говоришь, копы не в курсе?

– На прошлой неделе они об этом ничего не знали, но ведь пленка до сих пор у меня. Так что, конечно, у них ничего нет и, вероятно, они даже не знают о ней.

Согласно правилам представления материалов по делу, мне бы полагалось передать пленку противной стороне, после того как Руле официально предъявят обвинение. Но тут тоже имелась некоторая тонкость. Фактически я не был обязан передавать что-либо до тех пор, пока точно не удостоверюсь, что намерен использовать улику на судебном процессе, что давало мне больше свободы действий и некоторый резерв времени.

Я знал: имеющийся на диске материал важен и его, без сомнения, задействуют на суде. Уже сам по себе он мог послужить разумным основанием для сомнений. Похоже, он выявлял знакомство или даже близкие отношения между жертвой и ее обидчиком, что не отражалось в версии гособвинения. Более того – и более важно! – это ставило жертву в такое положение, когда ее поведение могли истолковать как действия, повлекшие за собой все последующие события – по крайней мере отчасти. Конечно, это не означает, что все случившееся впоследствии не является преступлением, но присяжных всегда интересует причинно-следственная связь между преступлением и поведением замешанных в него лиц. Видеозапись в данном случае размывала черно-белые краски до полутонов. А я как судебный адвокат работал именно с такой палитрой.

Оборотная сторона медали заключалась в том, что диск был уж очень хорош, даже чересчур. Он напрямую противоречил заявлению жертвы полицейским о том, что она не знала напавшего на нее человека. Видеозапись бросала на нее тень, фактически уличала во лжи. А бывает достаточно одной небольшой неправды, чтобы развалить все судебное дело. Запись являлась тем, что я называю «ходячим доказательством». Дело могли закрыть еще прежде, чем оно дойдет до суда. Клиент попросту уплывет из моих рук. А вместе с ним уплывет и мой большой куш.

Левин уже опять перематывал изображение вперед.

– А теперь взгляни вот на это. В девять они с мистером Иксом уходят. Но приглядись к нему внимательно, когда он встает.

Левин сфокусировал картинку на Кампо и неизвестном мужчине. Когда таймер показал восемь пятьдесят девять, он начал в медленном темпе прокручивать изображение.

– Вот, они готовятся отчалить. Следи за его руками.

Я посмотрел. Запрокинув голову, человек сделал последний глоток напитка. Затем соскочил с табурета, помог слезть спутнице, и они вышли из зоны видимости камеры вправо.

– Что там было? – быстро спросил я. – Что я пропустил?

Левин вернул картинку обратно, до того момента, когда неизвестный мужчина допивает. Потом остановил изображение и указал на экран. Левая рука мужчины, когда он откинулся назад для удержания равновесия, лежала на стойке бара ладонью вниз.

– Он держит стакан правой рукой, – сказал он. – А на запястье левой мы видим у него часы, и человек как будто бы правша, верно?

– Да, ну и что? Какой вывод? Удары по лицу жертве нанесли слева.

– Вспомни, о чем я тебе только что говорил.

Я стал вспоминать. Через секунду до меня дошло.

– Зеркало. Все выглядит наоборот. Он левша.

Левин кивнул и сделал сжатой в кулак рукой движение, как будто наносил кому-то прямой удар левой.

– На этом все дело может и закончиться, – произнес я, не уверенный, что это к лучшему.

– С Днем святого Патрика тебя, дружище, – вновь с ирландским акцентом проквакал Левин, не осознавая, что, вероятно, перед моими глазами предстал крах выгодного предприятия.

Я сделал долгий глоток горячего кофе и попытался обдумать дальнейшую стратегию. Я не видел никакого способа придержать улику до суда. Копы в конце концов наверстают упущенное и узнают о пленке. Если выяснится, что я утаил ее от следствия, мне может сильно не поздоровиться.

– Я пока еще не знаю, как стану это использовать, – сказал я. – Но думаю, я не погрешу против истины, если скажу, что мистер Руле, его мамаша и Сесил Доббс будут тобой очень довольны.

– Скажи им, что они могут выразить свою признательность в денежной форме.

– Ладно, есть там что-нибудь еще на диске?

Левин принялся прокручивать вперед.

– В общем-то нет. Руле читает, что написано на салфетке, и запоминает адрес. Затем торчит там еще минут двадцать и сваливает, оставив на стойке недопитую порцию.

Он замедлил перемотку на том месте, где Руле уходил из бара. Молодой человек сделал глоток мартини и вернул его на стойку. Взял салфетку, которую дала ему Реджи Кампо, скомкал в руке и затем, вставая, бросил на пол.

Левин извлек DVD и вложил обратно в пластиковую коробку. Затем выключил плейер и стал его убирать.

– Из видеоматериалов это все.

Я протянул руку к переднему сиденью и тронул Эрла за плечо. В ушах у него по-прежнему торчали наушники. Он вытащил один и обернулся ко мне.

– Поехали к зданию суда, – сказал я. – Оставь их в ушах.

Эрл сделал, как я велел.

– Что еще? – спросил я Левина.

– Еще Реджи Кампо, – ответил он. – Она далеко не Белоснежка.

– Что ты узнал?

– Тут дело даже не в том, что я узнал, а что я думаю. Ты сам видел на пленке, что это за птица. Не успел один мужик отлучиться, как она сует любовные записки другому, который сидит в одиночестве. Вдобавок я навел кое-какие справки. Она актриса, но в настоящее время не работает. Если, конечно, не считать проб и прослушиваний в приватной обстановке… так скажем.

Он протянул мне профессионально изготовленный фотоколлаж с изображением Реджи Кампо в различных позах и образах – что-то вроде рекламного проспекта, какие обычно рассылаются помощникам режиссеров по кастингу. Самая большая фотография представляла лицо крупным планом. На этом снимке я впервые увидел его без жутких синяков и кровоподтеков. Реджи Кампо была очень привлекательной женщиной, и что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не мог так сразу это определить. Не видел ли я ее прежде в каком-нибудь телефильме, шоу или рекламе? Я перевернул лист и прочитал на обороте ее послужной список. Там указывались постановки, которых я никогда не видел, и реклама, которой не помнил.

– В полицейских отчетах она называет своим нынешним работодателем компанию «Топсейл телемаркетинг». Они находятся в Марине. Принимают предложения на участие во всяком телемусоре, что гоняют в ночное время. Тренажеры и тому подобное. Но как бы там ни было, это работа на день, по мере спроса. Только Реджи Кампо за последние пять месяцев не проработала там ни дня.

– То есть ты пытаешься мне сказать, что она всех морочила?

– Я наблюдал за ней последние три вечера, и…

– Что ты делал?

Я в ужасе уставился на него. Если частного сыщика, работающего на судебного адвоката, поймают на слежке за жертвой насильственного преступления – расплата грянет такая, что мало не покажется, причем расплачиваться придется мне. Все, что потребуется от противной стороны, – это прийти к судье и пожаловаться на преследование и запугивание жертвы и свидетеля, и мне в два счета впаяют неуважение к суду – быстрее, чем ветер с Санта-Аны перелетит перевал Сепульведа. Как жертва преступления Реджи Кампо была священна и неприкосновенна вплоть до того момента, когда появится на свидетельской трибуне в зале суда. Только тогда она может перейти в мои руки.

– Не беспокойся, не беспокойся, – сказал Левин. – Я наблюдал издалека. И я рад, что сделал это. Синяки и кровоподтеки либо уже сошли, либо она накладывает кучу косметики, потому что дама принимает массу визитеров. Все – мужчины, все – по одному, все – в разное время, но после наступления темноты. Впечатление, что она стремится за вечер втиснуть в свою танцевальную программку по меньшей мере двух партнеров.

– Она цепляет их в барах?

– Нет, она сидит дома. Наверное, они постоянные клиенты, потому что хорошо знают дорожку к ее двери. У меня записано несколько автомобильных номеров. При необходимости могу навестить их и попытаться получить кое-какие ответы. Я также немного поснимал на инфракрасную видеопленку, но еще не перекинул на диск.

– Нет, воздержись пока от посещения этих парней. До нее могут дойти слухи. Нам надо вести себя с ней очень осторожно. Мне наплевать, хитрит она или нет. – Я отпил еще немного кофе, стараясь решить, как дальше с этим поступить. – Ты ведь навел о ней справки, да? Судимостей нет?

– Нет, абсолютно чиста. Я вообще подозреваю, что она новичок в своем занятии. Знаешь, женщины, которые хотят быть актрисами, – мучительное зрелище. Оно тебя изматывает. Вероятно, начала с того, что стала время от времени там и сям принимать небольшую помощь от мужчин. Потом это стало бизнесом. Она перешла из любительниц в профессионалки.

– И ничего не зафиксировано в официальных полицейских отчетах, что ты получил раньше?

– Не-а. Как я тебе уже сказал, копы не слишком потели над этим расследованием. По крайней мере до сегодняшнего дня.

– Если она перешла из любительниц в профессионалки, то могла и додуматься расставить силки на такого парня, как Руле. Он ездит на хорошей машине, носит хорошую одежду… ты видел его часы?

– Да, «Ролекс». Если они настоящие, значит, он вот так, запросто, таскает на себе десять кусков.Она могла заметить их с другого конца бара. Может, поэтому и выбрала из всех посетителей именно его?

Мы вернулись обратно к зданию суда, высадить Анхеля. Отсюда я собирался двигаться в деловую часть города. Я спросил Левина, где он припарковался, он указал Эрлу на автостоянку.

– Все это хорошо, – сказал я. – Но получается, что Льюис солгал не только насчет университета.

– Да, – согласился Левин. – Он знал, что ее услуги возмездные. Он должен был тебе сказать.

– Что ж, теперь я сам потолкую с ним об этом.

Мы подъехали к тротуару, рядом с платной стоянкой на Акация-авеню. Левин вынул из портфеля какую-то папку, перетянутую резинкой. Он протянул мне документ, и я увидел, что он представляет собой счет почти на шесть тысяч долларов за восемь дней сыскной работы и возмещение расходов. Судя по тому, что я услышал в течение получаса, цена была даже заниженной.

– В этом досье содержится все, о чем мы только что говорили, плюс диск, – сказал он.

Я не без колебаний взял папку. Своим действием я присваивал приватному досье статус официальных документов по делу. Отказ забрать ее у Левина обеспечил бы мне нечто вроде буфера, определенную свободу для маневра, когда в беседе с прокурором мы окунемся в обсуждение следственных материалов.

Я побарабанил пальцами по счету.

– Я сообщу Лорне, и мы вышлем чек.

– Как там Лорна? Я по ней скучаю.

Когда мы состояли в браке, Лорна обычно много ездила вместе со мной и ходила в суд в качестве зрителя.

– Она молодец. Все та же Лорна.

Левин чуть приоткрыл свою дверцу, но не спешил выходить.

– Ты хочешь, чтобы я продолжил слежку за Реджи?

Вот так вопрос. Дав на это добро, я утрачу всякую возможность отрицать свою причастность, если что-то сложится не так. Потому что на данный момент я уже знаю, чем занимается мой сыщик. Я помедлил в нерешительности, потом кивнул.

– Близко не подходи. И не перепоручай никому. Я доверяю только тебе.

– Не беспокойся. Займусь этим лично. Какие еще указания?

– Левша. Нам надо выяснить, кто он такой, этот мистер Икс. Имеет ли он отношение к данной истории или просто очередной клиент.

Левин кивнул и снова выбросил вперед сжатую в кулак левую руку.

– Заметано.

Он опять надел солнцезащитные очки, распахнул дверцу машины и выбрался наружу. Потом потянулся за своим кейсом и так и не откупоренной бутылкой воды, попрощался и захлопнул дверь. Я смотрел, как он идет через стоянку, высматривая свою машину. Мне следовало бы впасть в эйфорию по поводу всего, что я только сейчас узнал. Дело оборачивалось в пользу моего клиента. Но я по-прежнему чувствовал какое-то беспокойство, причину которого никак не мог осознать.

Эрл выключил музыку и ждал моих распоряжений.

– Отвези меня в центр города, Эрл, – попросил я.

– Нет проблем, – отозвался он. – К главному зданию уголовного суда?

– Да, и вот еще: кого ты сейчас слушал в своем айподе? До меня кое-что доносилось.

– Это был Снуп.^[73] Хочу поставить его погромче.

Я не стал возражать – рэпер наш, лос-анджелесский, да еще бывший обвиняемый в убийстве, который в схватке с судебной машиной сумел оправдаться. Нельзя представить себе более вдохновляющего сюжета для тех, кто вырос на улице.

– Эрл, – снова обратился я к нему, – поезжай по трассе семь-десять. Мы опаздываем.

Глава 12

Сэм Скейлз был голливудским мошенником. С помощью особых интернет-схем он выявлял номера чужих кредиток и идентификационные данные. Карточки он затем продавал на теневом финансовом рынке. В первый раз, когда я с ним столкнулся, его арестовали при продаже номеров шестисот кредиток с прилагаемой к ним верификационной информацией: данными об окончании срока действия, идентификационными номерами социального страхования и паролями законных владельцев. Погорел он, потому что продал все это заместителю шерифа под прикрытием. Скейлз достал эти номера и прочую информацию, разослав электронные сообщения пяти тысячам клиентам некой компании из штата Делавэр, продававшей через Интернет препарат для снижения веса «Трим-слим-6». Список украл из корпоративного компьютера хакер, работавший на Скейлза. Затем, воспользовавшись компьютером в интернет-кафе и временным электронным адресом, Скейлз разослал письма всем, кто значился в списке. Представившись советником Федерального управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, он оповестил адресатов о том, что на их кредитные карты будет возвращена полная стоимость приобретенного ими продукта «Трим-слим-6», так как проведенная проверка показала неэффективность продукта и его изымают из продажи. Он также сообщал, что производители, стремясь избежать обвинения в мошенничестве, согласились возместить покупателям все затраты. Электронные послания завершались инструкциями, как подтвердить согласие на возмещение. Требовалось указать номер кредитки, срок ее действия и все остальные идентификационные данные.

Из пяти тысяч адресатов нашлось шесть сотен, кто заглотил наживку. Затем Скейлз организовал на черном финансовом рынке продажу шестисот номеров кредиток и их данных за десять тысяч наличными. Это означало, что в течение нескольких дней предполагалось оттиснуть на пластиковых болванках украденные номера и пустить карточки в обращение. Такая афера должна была вызвать миллионные потери.

Но ее пресекли в кофейне западного Голливуда, где Скейлз вручил распечатку покупателю, получив взамен толстый конверт с наличными. Когда парень вышел на улицу, неся деньги, а в себе – охлажденный кофе с молоком, без кофеина, его встретили помощники шерифа. Оказалось, что он продал номера переодетому полицейскому.

Скейлз нанял меня, чтобы я выхлопотал ему судебную сделку. Ему было в то время тридцать три года, и ничего криминального за ним не числилось, хотя имелись подтверждения, что он никогда официально не работал. Фокусируя внимание обвинителя скорее на факте кражи номеров кредиток, чем на потенциальных убытках от данного мошенничества, я сумел добиться для Скейлза желаемого решения по делу. Он признал себя виновным лишь в одном уголовном преступлении – похищении идентификационных данных – и получил год условно, шестьдесят дней принудительных работ в калифорнийском транспортном ведомстве и четыре года испытательного срока.

Это случилось в первый раз три года назад. Тогда Сэм Скейлз не воспользовался предоставленным ему шансом. Теперь он вновь находился под арестом, и я защищал его уже по другому делу о мошенничестве. Причем было ясно с самого начала: спасти его от тюрьмы я не смогу.

Двадцать восьмого декабря прошлого года Скейлз использовал некую подставную компанию, чтобы зарегистрировать во Всемирной паутине домен – sunamihelp.com. На главной странице веб-сайта он поместил фотографии жертв и разрушений – последствий недавнего стихийного бедствия. Вызванное землетрясением в Индийском океане невиданной силы цунами опустошило побережье Индонезии, Шри-Ланки, Индии и Таиланда. Сайт просил своих посетителей внести пожертвования в фонд «Зунами хелп», который потом распределит эти средства среди многочисленных организаций, помогающих пострадавшим. На сайте также помещалась фотография красивого мужчины европейского типа – преподобного Чарлза, прибывшего в регион с высокой миссией распространения христианства в Индонезии. В своем личном обращении он просил проявить искреннее участие.

Скейлз был дерзок, но не глуп. Он не собирался красть деньги, поступающие в фонд. Он хотел только получить информацию по кредитным карточкам, используемым для пожертвований. Тем не менее расследование после ареста показало, что все выплаты на самом деле переадресовывались далее в американский Красный Крест и не имели отношения к последствиям цунами.

Но и информация с кредиток тоже переадресовывалась – только на черный финансовый рынок. Скейлз попался, когда на сайт наткнулся детектив Рой Вундерлих из специального подразделения лос-анджелесской полиции по раскрытию афер. Зная, что стихийные бедствия всегда притягивают к себе любителей легкой поживы, Вундерлих начал искать сайты, в названиях которых слово «цунами» фигурировало с орфографической ошибкой. В Интернете нашлось несколько легальных сайтов, собиравших средства для пострадавших, и детектив стал вбивать в поисковик множество подобных вариантов. Его идея состояла в том, что мошенники станут поступать точно так же, открывая сайты для отлавливания потенциальных лохов – скорее всего с более низким уровнем образования. В числе нескольких сомнительных веб-страниц, обнаруженных детективом, оказалась и «sunamihelp.com». Большую часть своих находок он перенаправлял соответствующему подразделению ФБР, занимающемуся проблемой на общенациональном уровне. Но когда он проверил доменную регистрацию «sunamihelp.com», то наткнулся на некий лос-анджелесский почтовый ящик, что давало Вундерлиху правовую основу придержать «sunamihelp.com» для себя. Этим делом он занялся вплотную.

Электронный адрес оказался одноразовым, но Вундерлих легко не сдавался. Он запустил в игру пробный шар, то есть сделал контрольную закупку, или, в данном случае, контрольное пожертвование.

Номер кредитной карты, которую использовал детектив для двадцатидолларового пожертвования, круглые сутки контролировался подразделением по борьбе с подделками карт «Виза». Они должны были немедленно информировать Вундерлиха о любой покупке, произведенной с этого счета. Через три дня после пожертвования кредитку использовали для оплаты одиннадцатидолларового ленча в ресторане «Гамбо-Пот» на Фермерском рынке на углу Фарфакс и Третьей авеню. Вундерлих знал, что с картой совершили пробную операцию. Нечто недорогое и легко покрываемое наличными – на тот случай если бы кредиткой не удалось расплатиться.

В ресторане все прошло благополучно, после чего Вундерлих и еще четыре детектива из группы отправились на Фермерский рынок – обширную территорию со старыми и новыми магазинами и ресторанами, где всегда толклось много народу, что делало место идеальным для кредитных мошенников. Четверо распределились по торговому комплексу и ждали, в то время как Вундерлих отслеживал использование карточки по телефону.

Два часа спустя после первой оплаты картой вновь воспользовались – для приобретения шестисотдолларового кожаного жакета в магазине «Нордстром» на том же рынке. Детективы арестовали молодую женщину, как раз когда она завершала покупку жакета. Затем следствие перешло в так называемую цепную фазу, когда полиция продвигалась от одного подозреваемого к другому, по мере того как те выдавали сообщников, и аресты осуществлялись по цепочке.

В конце концов полиция вышла на человека, сидящего на вершине пирамиды, – то есть на Сэма Скейлза. Когда история попала в СМИ, Вундерлих, говоря о Скейлзе, дал ему прозвище Цунамский Свенгали,^[74] потому что большинство жертв надувательства оказались женщинами, которые хотели помочь симпатичному священнику, чье фото красовалось на сайте. Это разозлило Скейлза, и во время моих с ним бесед он стал называть детектива Вундеркиндом.

Я прибыл в сто двадцать четвертый отдел на тринадцатом этаже здания уголовного суда к 10.45, но зал был пуст, если не считать Марианны, секретаря судьи. Я прошел за ограждение и приблизился к ее столу.

– Вы как, коллеги, еще проводите тут плановые слушания? – спросил я.

– Все в сборе. Ждем вас. Я позову остальных и сообщу судье.

– Она в бешенстве?

Марианна пожала плечами: она не хотела говорить за судью. Тем более перед адвокатом. Но в определенном смысле она дала мне понять, что судья не в восторге.

– Скейлз пока еще здесь? Не увезли обратно?

– Видимо, да. Я не знаю, куда девался Джо.

Я подошел к столу защиты, сел и стал ждать. Наконец дверь, ведущая во временное помещение для арестованных, открылась, и оттуда появился Джо Фрей, судебный пристав, приписанный к его двадцать четвертому отделу.

– Мой парень еще там, не увезли?

– Почти увезли. Мы думали, вас опять не будет. Хотите к нему?

Он придержал для меня стальную дверь, и я шагнул в маленькое помещение, где находилась лестница, ведущая на четырнадцатый этаж – в тюрьму при здании суда, и две двери – в камеры меньшего размера, относящиеся к судебному залу. В одной из дверей имелось окошко на случай консультаций клиента с адвокатом, через стекло я увидел Сэма Скейлза, сидящего в одиночестве за столом, в оранжевом тюремном комбинезоне и наручниках. До суда его держали под стражей без права освобождения под залог, потому что арест произошел до окончания предыдущего испытательного срока, который я выхлопотал для него по делу «Трим-Слим-6». Это была крайне удачная для него судебная сделка, и вот теперь все мои старания пошли прахом.

– Наконец-то, – произнес Скейлз, когда я вошел.

– Можно подумать, ты куда-то спешишь. Ты готов к тому, о чем мы договорились?

– У меня нет выбора.

Я сел напротив него.

– Сэм, выбор есть всегда. Но позволь мне объяснить еще раз. Тебя взяли с поличным, так? Тебя поймали на выманивании денег у людей, которые хотели помочь другим, пострадавшим от сильнейшего стихийного бедствия. У обвинения – трое твоих подельников, которые выторговали себе поблажки, дав показания против тебя и номера найденных у тебя кредиток. Если довести дело до суда, судьи и присяжные проявят к тебе столько же сочувствия, как к какому-нибудь потрошителю детей. Может, даже меньше.

– Мне все известно, но я же ценный член общества. Я мог бы обучать людей. Направьте меня в школы. Направьте в загородные клубы. Дайте мне испытательный срок, и я расскажу людям, чего им надо остерегаться в этой области.

– Тебя им надо остерегаться. Ты упустил свой шанс, полученный в прошлый раз, и прокурор сказал, что нынешнее их предложение – последнее. Единственное, что я могу тебе гарантировать, – снисхождения не будет.

Как много моих клиентов похожи на Сэма Скейлза! Они искренне верят, что еще не все потеряно, что за дверью еще есть свет. И именно я тот человек, которому приходится объяснять им, что дверь заперта да и лампочка давно перегорела.

– Тогда, как я понимаю, мне больше ничего не остается, – сказал Скейлз, глядя на меня полными сурового обвинения глазами за отказ найти для него выход.

– Это твой выбор. Хочешь судебного процесса – пойдем на процесс. Ты получишь десять лет плюс тот год, что не догулял до конца испытательного срока. Ты их по-настоящему разозлил, парень, и они могут просто передать тебя ФБР. А те, если захотят, свободно вздернут тебя за мошенничество в общефедеральном масштабе с использованием электронных средств.

– Позвольте спросить кое о чем. Если мы выйдем на судебный процесс, мы можем выиграть?

Я едва не рассмеялся, но у меня все еще оставалось к нему доля сочувствия.

– Нет, Сэм, мы не можем выиграть. Ты разве не слушал, что я твердил тебе в течение двух месяцев? Ты у них в кулаке со всеми потрохами. Ты не можешь выиграть. Но я здесь для того, чтобы сделать так, как пожелаешь. Если хочешь судебный процесс, пойдем на процесс. Но должен предупредить: тебе придется уговорить свою мать заплатить мне снова. Мое оплаченное время заканчивается сегодня.

– Сколько она уже вам заплатила?

– Восемь тысяч.

– Восемь кусков! Это же деньги с ее проклятого пенсионного счета!

– Я удивлен, что у нее вообще там что-то осталось, с таким сыном.

Он метнул в меня разящий взгляд.

– Извини, Сэм. Мне не следовало этого говорить. Судя по тому, что она мне рассказывала, ты хороший сын.

– Черт, надо было пойти учиться на гребаного юриста! Вы такой же плут, ничуть не лучше меня. Вы об этом знаете, Холлер? Просто та бумажка, которую вам выдали, делает вас легальным мошенником, только и всего.

Адвоката всегда винят в том, что он зарабатывает себе на жизнь. Как будто это преступление – хотеть получать деньги за выполненную работу. Если б я только пару лет назад слез со студенческой скамьи, слова Скейлза вызвали бы у меня бурную, почти бешеную, реакцию. Но к этому времени я выслушал подобные оскорбления достаточно много раз, я к ним привык и стал воспринимать философски.

– Что я могу тебе сказать, Сэм? Это наш не первый разговор.

Он кивнул и ничего не ответил. Я воспринял его реакцию как знак того, что он примет предложение окружного прокурора: четыре года в исправительных учреждениях штата и штраф в размере десяти тысяч долларов, после чего последуют пять лет условного пребывания на свободе, под надзором полиции. Освободится он года через два с половиной, но последующий контроль будет невыносимым для прирожденного афериста и сомнительно, что он продержится без эксцессов.

Через несколько минут я встал и покинул камеру. Постучал в наружную дверь, и судебный пристав Фрей впустил меня обратно в помещение суда.

– Он готов к выходу, – сказал я.

Я занял место за столом защиты, а вскоре Фрей вывел Скейлза и усадил рядом со мной. На Сэме по-прежнему были наручники. Он ничего мне не сказал. Еще через несколько минут из своего кабинета на пятнадцатом этаже спустился Гленн Бернаскони, обвинитель, приписанный к сто двадцать четвертому отделу, и я сообщил ему, что мы готовы к вынесению решения по делу.

В одиннадцать утра вышла из своего кабинета и заняла судейскую скамью судья Джудит Шампейн, и Фрей потребовал тишины. Судья, миниатюрная привлекательная блондинка, работала некогда прокурором, да и на судейской скамье провела по меньшей мере столько же, сколько я в своей профессии. Всю жизнь она являлась приверженцем старой школы – суровая, но справедливая, она управляла залом суда как феодальным поместьем. Иногда даже брала на работу собаку, немецкую овчарку Юстицию. Будь сейчас у судьи Шампейн хоть малейшая свобода действий при вынесений приговора, Сэм Скейлз получил 6ы на всю катушку. Судебной сделкой я спас его от этой участи. Именно такую услугу я оказал Сэму Скейлзу – не важно, знал он о ней или нет.

– Доброе утро, – сказала судья. – Я рада, что сегодня у вас нашлось время приехать, мистер Холлер.

– Я приношу свои извинения, ваша честь. Я задержался на судебном заседании у судьи Флинна в Комптоне.

Больше мне ничего не пришлось объяснять. Судья знала Флинна. Как, впрочем, и все остальные.

– Да еще в День святого Патрика, ни больше ни меньше, – добавила она.

– Да, ваша честь.

– Как я понимаю, принято решение по делу Цунамского Свенгали. – Она тут же посмотрела на секретаря. – Мишель, вычеркните это из протокола.

Потом опять перевела взгляд на противоборствующие стороны.

– Принято решение по делу Скейлза. Это так?

– Так, – ответил я. – Мы принимаем предложение штата.

– Отлично.

Бернаскони наполовину прочитал, наполовину произнес по памяти юридическую формулировку принятия от обвиняемого заявления о признании себя виновным. Скейлз отказывался от своих прав на судебное разбирательство и признавал себя виновным в предъявленных обвинениях. Он не произнес ничего более помимо формального заявления. Судья приняла соглашение и в соответствии с ним вынесла приговор.

– Вы счастливчик, мистер Скейлз, – сказала она по окончании. – Убеждена, что мистер Бернаскони был весьма щедр по отношению к вам. От меня бы вы этого не дождались.

– Я не чувствую себя таким уж счастливчиком, – сказал Скейлз.

Судебный пристав Фрей похлопал его по плечу, приглашая на выход. Скейлз встал и повернулся ко мне.

– Я так понимаю, на этом все? – произнес он.

– Удачи, Сэм, – ответил я.

Его вывели через стальную дверь, и я наблюдал, как она за ним закрывается. Руку я ему не пожал.

Глава 13

Ван-нуйсский административный центр представлял собой длинную, залитую бетоном открытую площадку, окруженную комплексом официальных учреждений. На одном ее конце находилось здание ван-нуйсского отделения полиции Лос-Анджелеса. Вдоль длинной стороны расположились два здания суда, напротив них – публичная библиотека и здание городской администрации, а в дальнем конце этого коридора из стекла и бетона – здание федеральной администрации и почта. Я ждал Льюиса Руле на одной из бетонных скамеек, возле библиотеки. Несмотря на прекрасную погоду, было довольно пустынно. Не то что накануне, когда это место наводнили фотографы, телеоператоры, газетчики и репортеры всех мастей, окружившие Роберта Блейка и его адвокатов, стараясь поставить знак равенства между вынесенным Блейку вердиктом «невиновен» и непричастностью к преступлению.

Стоял славный тихий день, послеобеденная пора – обычно в такое время я люблю побыть на солнышке. Большая часть моей работы протекает в лишенных солнечного света залах суда без окон или на заднем сиденье автомобиля, поэтому я стараюсь выйти на свежий воздух при всякой возможности. Я был раздражен, потому что Льюис Руле опаздывал и потому что слова Сэма Скейлза о том, что я легальный мошенник, травили мне душу и жгли мозг, точно раковая опухоль. Наконец я увидел Руле, шагающего ко мне через площадь, и поднялся ему навстречу.

– Почему так долго? – резко спросил я.

– Я же сказал, приду, как только смогу. Я как раз показывал дом, когда вы позвонили.

– Давайте прогуляемся.

Я направился в сторону здания федеральной администрации, потому что так мы могли пройти самый длинный отрезок по прямой, перед тем как повернуть и двинуться обратно. Через двадцать пять минут мне предстояла встреча с Минтоном, молодым прокурором, назначенным вести наше дело. Я вдруг подумал, что мы с Руле выглядим не как адвокат и его клиент, обсуждающие судебное дело, а скорее как адвокат и его риелтор, обсуждающие захват земельного участка. Я был в костюме от Хьюго Босс, а Руле – в костюме бронзового цвета, зеленой водолазке и легких туфлях типа мокасин, с маленькими серебряными пряжками.

– В Пеликаньей бухте ничего не придется показывать, – сказал я.

– Что вы хотите этим сказать? Что это?

– Это дивное местечко, где находится тюрьма строгого режима, куда отправляют людей за тяжкие преступления сексуального характера. Вы будете чудесно смотреться там в вашей водолазке и мокасинах.

– Послушайте, в чем дело? О чем вы?

– Об адвокате, который не может иметь дело с клиентом, если тот ему врет. Через двадцать минут у меня в этом здании встреча с тем, кто хочет отправить вас в Пеликанью бухту. Для того чтобы попытаться спасти вас от этой участи, мне необходим максимум информации – все ресурсы, какие только можно собрать. И когда вы мне лжете, делу это нисколько не помогает.

Руле остановился и посмотрел на меня. Потом выставил вперед ладони, как бы демонстрируя абсолютную искренность.

– Я вам не врал! Не делал я ничего подобного. Не знаю, чего хочет та женщина, но я…

– Позвольте спросить вас кое о чем, Льюис. Доббс сказал, что вы год учились на юридическом в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, помните? Вам там хоть немного рассказывали о доверии и обязательствах, связывающих адвоката и его клиента?

– Не знаю. Не помню. Я пробыл там не очень долго.

Я грозно надвинулся на него:

– Знаете, что я вам скажу? Вы паршивый лгун! Не учились вы год ни в каком университете. Вы не провели там ни единого дня, черт вас дери!

Он опустил руки, и они шлепнулись по бокам.

– И вы из-за этого так взбеленились, Микки?

– Именно. И отныне не смейте называть меня Микки! Так зовут меня друзья. А не завравшиеся клиенты!

– Какое отношение к делу имеет, посещал я десять лет назад юридический факультет или нет? Я не вижу тут…

– Потому что если вы соврали мне в этом – значит, соврете в чем угодно, а я не могу в таких условиях вас защищать!

Я произнес последние слова слишком громко. Увидел, что две женщины, сидящие на ближайшей скамейке, смотрят на нас. На блузках виднелись значки членов жюри присяжных.

– Пойдемте! Вон туда.

Я зашагал обратно, в сторону полицейского участка.

– Послушайте, – слабым голосом произнес Руле. – Я солгал из-за своей матери, о'кей?

– Нет, не о'кей. Объясните.

– Видите ли, моя мать и Сесил думают, что я целый год посещал юридический факультет. Я хочу, чтобы они продолжали в это верить. Ведь он завел с вами этот разговор, а я просто как бы согласился. Но прошло десять лет! Какая проблема?

– Проблема в том, что вы мне лжете, – ответил я. – Вы можете врать своей матери, Доббсу, вашему священнику и полиции. Но когда я напрямую спрашиваю вас о чем-то, не смейте лгать! Мне необходимо действовать с позиции уверенности в том, что я получаю от вас факты. Поэтому, когда я задаю вам вопрос, отвечайте правду! В остальных случаях можете говорить все, что душе угодно, – все, что льстит вашему самолюбию.

– Ладно, ладно. Я понял.

– Если вы не посещали университет, тогда где вы провели год?

Руле помотал головой:

– Нигде. Просто ничего не делал. Большую часть времени сидел у себя в квартире, неподалеку от студенческого городка, читал и думал, чего же на самом деле хочу от жизни. Единственное, что я знал точно, – не хочу быть юристом. Не в обиду вам сказано.

– Никакой обиды. Итак, вы пришли к тому, что начали продавать недвижимость богачам.

– Нет, этим я занялся позднее. – Он рассмеялся в самоуничижительном тоне. – На самом деле я мечтал стать писателем – в колледже специализировался по английской литературе – и пытался написать роман. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что способностей у меня нет. В конце концов я пошел работать к матери. Так ей хотелось.

Я успокоился. Все равно большая часть моего гнева была напускной. Я старался обработать его, подготовить для более важных расспросов и решил, что теперь он для них готов.

– Что ж, Льюис, теперь, когда вы во всем сознались и повинились, расскажите мне о Реджи Кампо.

– А что я должен о ней рассказать?

– Вы ведь собирались платить ей за секс, не так ли?

– Что побуждает вас так ду…

Я прервал его, остановившись и дернув за лацкан дорогого пиджака. Он был выше меня и крупнее, но преимущество в этом разговоре осталось за мной.

– Отвечай на вопрос, мать твою!

– Ладно, ладно… да… я собирался ей платить. Но как вы узнали?

– Потому что я чертовски хороший адвокат. Почему вы не сказали мне в первый день? Вы что, не видите, как это меняет дело?

– Все из-за матери… Я не хотел, чтобы она знала… ну, вы понимаете.

– Льюис, давайте присядем.

Я подвел его к одной из длинных скамеек у здания полицейского участка. Здесь они пустовали, и никто не мог нас подслушать. Я сел, он опустился справа от меня.

– Ваша мать отсутствовала, когда мы обсуждали дело. Насколько я помню, ее не было и тогда, когда мы говорили о юридическом факультете.

– Да, но Сесил бы узнал, а он все ей рассказывает.

Я кивнул и мысленно взял себе на заметку отныне полностью исключить присутствие Сесила Доббса на наших совещаниях.

– Хорошо; думаю, я понял. Но как долго вы собирались утаивать это от меня? Разве вы не видите, как все поворачивается?

– Я не юрист.

– Льюис, позвольте немного просветить вас насчет того, как работает машина правосудия. Вы знаете, в чем заключается моя миссия? Я нейтрализатор. Моя работа состоит в том, чтобы сводить на нет судебное дело, выстроенное против вас штатом. Иначе говоря, взять каждое мельчайшее доказательство и найти способ вывести его из состязательного процесса. Представьте, что я выступаю в роли эдакого уличного циркача, которых можно встретить на Венецианском бульваре. Вы когда-нибудь гуляли там? Видели человека, который вертит целую уйму тарелок на палочках?

– Наверно, да. Я там давно не был.

– Не важно. У этого парня есть такие маленькие палочки, он ставит на каждую из них по тарелке и запускает вертеться, так чтобы они находились в равновесии и не разбились. Он запускает множество одновременно и ходит от тарелки к тарелке и от палочки к палочке, проверяя, что все крутятся и не падают. Улавливаете мою мысль?

– Думаю, да.

– Ну так вот, Льюис, по тому же принципу формируется и обвинительная версия, которую штат выдвигает против обвиняемого. Набор вертящихся тарелок. И каждая из них представляет собой отдельный блок улик против вас. Моя работа – взять каждую тарелку, остановить ее вращение и обрушить на землю с такой силой, чтобы она разлетелась вдребезги и больше не использовалась. Если, скажем, синяя тарелочка – кровь жертвы на ваших руках, то мне надо найти способ ее опрокинуть. Если на желтой тарелке нож с отпечатками ваших пальцев – следовательно, опять-таки мне надо свалить ее наземь. Нейтрализовать. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, понимаю. Я…

– А теперь смотрите. В наборе тарелок есть одна большая, здоровенное блюдо. И если она упадет, то утянет за собой вниз и все остальные. Все тарелки. Все судебное дело рассыплется. Вы знаете, что это за блюдо, Льюис?

Он отрицательно покачал головой.

– Самое большое блюдо – жертва, главный свидетель против вас. Если мы сумеем обрушить это блюдо, тогда всему шоу конец и толпа направится к выходу.

Я подождал несколько мгновений, чтобы увидеть его реакцию. Он ничего не сказал.

– Льюис, в течение почти двух недель вы скрывали от меня способ, дающий мне возможность свалить наше большое блюдо. Возникает вопрос: «зачем?» Зачем состоятельному человеку – с часами «Ролекс» на руке, автомобилем «порше» на стоянке и адресом на Хомби-Хиллз – с ножом добиваться секса от женщины, которая и без того им торгует? Когда вы сводите суть к этому вопросу, дело начинает разваливаться, Льюис. Потому что ответ прост: он этого делать не станет. Здравый смысл подсказывает, что не станет. И когда вы приходите к такому заключению, все тарелочки перестают вращаться. Вы видите фальсификацию, вы видите подставу, и теперь уже обвиняемый начинает выглядеть как жертва.

Я посмотрел на него. Он кивнул.

– Я сожалею, – сказал он.

– И вполне резонно. Дело начало бы рассыпаться уже почти две недели назад, и мы, вероятно, не сидели бы сейчас здесь, будь вы честны со мной с самого начала.

Тогда я понял, от чего на самом деле исходил мой гнев; и причина его состояла не в том, что Руле опоздал, или солгал, или что Сэм Скейлз обозвал меня легальным мошенником. Просто я увидел, как мой большой куш уплывает из-под носа. В этом уголовном деле не будет ни судебного процесса, ни шестизначного гонорара. Единственное, что мне удастся сохранить, – это предварительный гонорар, который я получил в самом начале. Судя по всему, дело закончится сегодня же, когда я явлюсь в канцелярию окружного прокурора и выложу Теду Минтону все, что знаю и чем располагаю.

– Мне очень жаль, – снова сказал Руле плаксивым голосом. – Я не хотел все испортить.

Я сидел, созерцая землю между своими ступнями. Не глядя на него, протянул руку и положил ему на плечо.

– А я сожалею, что накричал на вас, Льюис.

– И что мы будем делать дальше?

– У меня есть еще несколько вопросов к вам по поводу того вечера, а потом я иду вон в то здание, чтобы встретиться с прокурором и свалить наземь все его тарелки. Думаю, что к тому времени как я выйду оттуда, дело уже закроют и вы получите возможность вернуться к вашим показам особняков богачам.

– Даже так?

– Ну, формально он может захотеть, чтобы вы пришли в суд и попросили судью объявить дело закрытым.

Руле потрясенно разинул рот.

– Мистер Холлер, не могу выразить, как я…

– Можете звать меня Микки. Извините за мои давешние слова.

– Нет проблем. Спасибо. Так какие вопросы вы хотите мне задать?

Я подумал несколько секунд. Мне действительно больше нечего было утрясать с Минтоном. Я экипировался под завязку и стал просто ходячим свидетельством защиты.

– Что говорилось в записке? – спросил я.

– Какой записке?

– Той, что она дала вам в баре.

– О, ее адрес, и под ним подписано: «400 долларов», а еще ниже: «Приходи после десяти».

– Очень плохо, что сама записка не сохранилась. Но, думаю, мы и так имеем достаточно.

Я кивнул и посмотрел на свои часы. У меня оставалось еще пятнадцать минут до встречи, но я уже закончил с Руле.

– Сейчас можете идти, Льюис. Я позвоню вам, когда все закончится.

– Вы уверены? Я мог бы подождать здесь, если хотите.

– Не знаю, сколько это займет. Мне придется выложить перед ним имеющиеся у нас аргументы. Ему, вероятно, придется передать все своему боссу, что потребует некоторого времени.

– Что ж, ладно; тогда, наверное, я пойду. Но ведь вы мне позвоните, да?

– Да, позвоню. Вероятно, в понедельник или во вторник нам еще придется повидаться с судьей, и на этом уже все закончится.

Он протянул мне руку, и я пожал ее.

– Спасибо, Мик. Вы лучший в своем деле. Я знал, что, наняв вас, заполучил лучшего адвоката.

Я смотрел, как он шагает через площадь и проходит между двумя зданиями суда, направляясь в сторону автомобильной стоянки.

– Да, я лучший, – проводив его взглядом, вслух сказал я себе.

Почувствовав чье-то присутствие, я обернулся и увидел человека, садящегося на скамейку рядом со мной. Он тоже посмотрел на меня, и мы одновременно узнали друг друга. Это был Ховард Керлен, детектив из отдела убийств ван-нуйсского полицейского отделения. В течение нескольких лет мы не раз сталкивались по одним и тем же судебных делам.

– Так, так, так, – проговорил Керлен. – Гордость калифорнийской адвокатской коллегии. Надеюсь, не беседуете сами с собой, а?

– Может быть.

– Если пойдет такая молва, ваша репутация может пострадать.

– Меня это не тревожит. Как поживаете, детектив?

Керлен доставал сандвич из жесткого бумажного пакета.

– Тяжелый день. Поесть некогда.

Он раскрыл упаковку, и взору предстал бутерброд с арахисовым маслом, помимо которого в нем был слой чего-то еще, но я не мог разобрать, чего именно. Я взглянул на часы. У меня по-прежнему оставалось несколько минут до того, как встать в очередь к металлоискателю на входе в здание суда, но я сомневался, что хочу провести эти минуты с Керленом и его непотребного вида сандвичем. Я подумывал, не поднять ли тему вердикта, только что вынесенного Блейку – не проехаться ли слегка по лос-анджелесской полиции, – но Керлен нанес удар первым.

– Как там мой парень, Хесус? – спросил детектив.

В свое время Керлен вел следствие по делу Хесуса Менендеса. Он прижал его так сильно, что бедняге не оставалось ничего другого, кроме как добровольно заявить о признании своей вины и надеяться на лучшее. Он был еще жив, насколько я знал.

– Не имею понятия, – ответил я. – С тех пор я с Хесусом не общался.

– Ну да. Я так полагаю, что, как только они признают себя виновными, от них вам уже мало проку. Нет апелляции – нет и навара.

Я кивнул. Копы не скрывали своей предвзятости, когда речь заходила о судебных адвокатах. Их собственные следственные действия проводились, конечно же, далеко не безупречно. Они не верили в систему правосудия, основанную на принципе сдержек и противовесов.

– Так же как и вам, видимо, – ответил я. – Вперед, за следующим преступником. Надеюсь, ваш тяжелый день означает, что вы добываете мне нового клиента?

– Я смотрю на это иначе. Как раз задавался вопросом, хорошо ли вы спите по ночам.

– А знаете, каким вопросом я задавался? Что за чертовщина у вас в сандвиче.

Он продемонстрировал то, что осталось от бутерброда.

– Арахисовое масло и сардины. Масса качественного белка, чтобы зарядиться после трудного дня охоты за всякими паразитами на теле общества. А также бесед с ними. Вы не ответили на мой вопрос.

– Я сплю прекрасно, детектив. И знаете почему? Потому что играю важную роль в системе. Такую же необходимую, как и ваша. Когда кого-то обвиняют в преступлении, он имеет возможность проверить систему на прочность и для этого обращается ко мне. Вот в чем смысл. Когда человек это понимает, у него нет проблем со сном.

– Хорошая сказочка. Надо думать, вы в нее верите, когда, засыпая, закрываете глаза.

– А как насчет вас, детектив? Вы, опуская голову на подушку, никогда не терзались вопросом: а не засадил ли я за решетку невиновного человека?

– Нет! – тут же отозвался он с набитым ртом. – Никогда такого не было и никогда не будет!

– Вероятно, удобно иметь такую уверенность.

– Один человек как-то сказал мне: когда добираешься до конца пути, то должен посмотреть на поленницу, сложенную обществом, и поразмыслить, добавлял ли ты в нее, пока жил, или только брал. Так вот, Холлер, я в поленницу добавляю. И поэтому хорошо сплю по ночам. Но меня занимают такие, как вы. Все вы, адвокаты, только гребете из этой поленницы.

– Спасибо за проповедь. Учту в следующий раз, когда стану рубить дрова.

– Вижу, вам она не понравилась. Тогда у меня есть для вас анекдот. Знаете, в чем разница между сомом и судебным адвокатом?

– Хм… не знаю, детектив.

– Один – придонный падальщик, а другой – рыба.

Он шумно захохотал. Я встал. Мне пора было идти.

– Надеюсь, вы чистите зубы после подобной пищи, – заметил я на прощание. – Иначе туго придется вашему напарнику.

Я зашагал прочь, размышляя о том, что он сказал о поленнице, а Сэм Скейлз – о легальном мошеннике. Сегодня такие сентенции сыпались на меня со всех сторон.

– Спасибо за совет! – крикнул мне вдогонку Керлен.

Глава 14

Тед Минтон добился конфиденциальности нашей беседы по делу Руле, назначив встречу, когда помощник окружного прокурора, занимавший с ним один кабинет, присутствовал на слушании в суде. Молодой юрист встретил меня в зале ожидания для посетителей и повел к себе. Мне он показался не старше тридцати лет, но его вид, осанка и манеры говорили о самоуверенности. По сравнению с ним я был старше лет на десять и имел в активе сотни судебных процессов, тем не менее он не выказывал в отношении меня никаких признаков пиетета. Он держался так, словно встреча являлась для него просто скучным мероприятием, досадной помехой – в общем, неким вынужденным неудобством, с которым, хочешь не хочешь, приходится мириться. Что ж, обычное дело, ничего нового. Мне только на руку.

Когда мы добрались до его маленького офиса без окон, он предложил мне стул своего соседа по кабинету и закрыл дверь. Мы сели и посмотрели друг на друга. Я дал ему возможность заговорить первым.

– Итак, – сказал он. – Прежде всего я хотел с вами повидаться. Я здесь лицо в каком-то смысле новое и еще не познакомился со многими членами адвокатской коллегии. Знаю, вы один из тех юристов, сфера деятельности которых охватывает весь округ, но мы прежде друг с другом не сталкивались.

– Возможно потому, что вы не так много работали в судебных процессах.

Он улыбнулся и кивнул, как если бы я заработал очко.

– Пожалуй, это правда, – сказал он. Тем не менее должен вам сказать, что, когда я учился на юриста в Южнокалифорнийском университете, то читал книгу о вашем отце и судебных процессах, которые он вел. Кажется, она называлась «Холлер для защиты». Что-то в таком духе. Интересный человек и интересные времена.

Я с улыбкой кивнул в ответ.

– Он скончался задолго до того, как я мог по настоящему его узнать, но в доме имелось несколько книг о нем и я прочел их все по многу раз. Вероятно, именно поэтому я выбрал эту стезю.

– Наверняка нелегко знакомиться со своим отцом по книгам?

Я пожал плечами. Я не считал, что нам с Минтоном нужно общаться настолько близко, чтобы это обсуждать, особенно в свете того, что я собирался с ним сделать.

– Но видимо, такое все же случается, – сказал он.

– Н-да…

Он деловито хлопнул в ладони и стиснул их, жестом, который мог означать: «Итак, приступим».

– О'кей, мы собрались здесь, чтобы поговорить о Льюисе Рулете, не так ли?

– Его фамилия произносится на французский лад: «Ру-ле».

– Ру-ле. Понял. Давайте посмотрим; у меня тут есть для вас кое-что.

Он крутанулся на стуле спиной к столу, достал тонкую папку и, повернувшись обратно, протянул мне.

– Я хочу играть честно и в открытую. Здесь собраны для вас последние результаты следствия на данный момент. Я знаю, что не обязан предоставлять их вам до официального предъявления обвинения, но, черт возьми, хочу проявить гостеприимство.

Мой опыт показывал: когда прокуроры говорят вам, что играют с вами честно и честнее честного, надо держать ухо востро. Я пролистал досье, но особенно ни во что не вчитывался. То, что собрал для меня Левин, было по меньшей мере вчетверо толще. Меня не удивило, что у Минтона так мало. Я подозревал, что он от меня что-то утаивает. Большинство прокуроров вынуждают вас бороться за получение материалов проведенного штатом расследования – обращаться за ними по многу раз, вплоть до жалоб судье, – а Минтон непринужденно, как бы между делом, передавал мне по крайней мере часть материалов. Либо ему еще предстояло научиться многому, что, по моим представлениям, свойственно прокурорам, занимающимся делами о тяжких преступлениях, либо тут крылся какой-то подвох.

– Здесь все? – спросил я.

– Все, чем я располагаю.

Это было в порядке вещей. Если у прокурора пока не хватало каких-то материалов, тогда он мог задержать передачу документов защите. Я знал абсолютно достоверный факт – будучи некогда женатым на прокурорше, – что для обвинителя вполне естественно велеть полицейским детективам повременить с представлением всех бумаг, а потом заявить защитнику, что хочет играть честно, на деле не давая ему практически ничего. Адвокаты часто называют правила обеспечения их следственными документами мошенническими. Правда, то же можно сказать и про другую сторону. Понятно, ведь представление документов по делу – улица с двусторонним движением.

– Вы собираетесь выйти вот с этим на судебный процесс?

Я помахал в воздухе папкой, как бы подчеркивая ее легковесность, как и самого дела.

– Пока это не важно. Но если вы хотите поговорить о досрочном решении, о судебной сделке, то я готов вас выслушать.

– Нет, ну о какой судебной сделке можно говорить? Мы идем вперед с открытым забралом. Мы намерены отказаться от права на предварительные переговоры и выходим прямо на процесс. Никаких проволочек.

– Он не намерен отказываться от безотлагательного судебного разбирательства?

– Ни в коем случае. У вас шестьдесят дней, начиная с понедельника, чтобы выстроить свою версию либо отказаться от обвинений.

Минтон лишь чуть поджал губы, как если бы сказанное мной стало не неприятным сюрпризом, а лишь малымнеудобством. Дымовая завеса удалась ему неплохо. Я знал, что нанес чувствительный удар.

– Что ж, в таком случае, вероятно, нам следует поговорить о документах с вашей стороны. Что у вас есть для меня?

Он оставил свой обходительный тон.

– Я пока свожу материалы воедино, картина еще не полная, – ответил я. – Но она будет готова к моменту предъявления обвинения, в понедельник. Однако наверняка большая часть того, чем я располагаю, и без того уже находится вот в этой вашей папке, как вы считаете?

– Вполне возможно.

– Вам ведь уже известно, что так называемая жертва, из-за которой возбудили дело против моего клиента, проститутка? И что с момента так называемого инцидента она продолжает свое занятие?

Рот Минтона открылся примерно на полдюйма, и хотя тут же опять закрылся, его реакция являлась красноречивым знаком. Я нанес ему еще один чувствительный удар, однако он тотчас от него оправился.

– Собственно говоря, – произнес он, – я осведомлен о роде ее деятельности. Но меня удивляет, что об этом известно вам. Надеюсь, вы не шныряете вокруг моей жертвы, мистер Холлер?

– Зовите меня Микки. А то, чем я занимаюсь, должно интересовать вас меньше всего. Лучше вглядитесь хорошенько в дело, Тед. Я знаю, вы новый человек в таких процессах и не захотите дебютировать провалом. Особенно после фиаско с Блейком. Но нынешнее дело непростое, в нем зарыта кусачая собака, и она цапнет вас за одно место.

– В самом деле? Каким же образом?

Я посмотрел мимо его плеча, на стоящий позади компьютер.

– Он читает DVD?

Минтон обернулся назад. Устройство выглядело довольно древним.

– Должен. Что у вас есть?

Я отдавал себе отчет, что демонстрировать противнику запись камеры видеонаблюдения из бара – все равно что выложить перед ним главный козырь. Но я был также уверен, что если он его увидит, то в понедельник уже не состоится никакое предъявление обвинения да и само дело рассыплется. Моя же задача заключалась в ликвидации судебного дела и вызволении моего клиента из-под прессинга государственной машины. И в данном случае как раз имелось средство этого добиться в ближайшее время.

– У меня на руках пока нет всех улик и документов, но зато есть вот это, – сказал я.

Я протянул Минтону DVD-диск, полученный от Левина. Прокурор вставил его в компьютер.

– Копия пленки из бара «Морган», – пояснил я, пока он запускал устройство. – Ваши ребята так и не дошли туда, но мой человек это сделал. Тут представлена запись того самого воскресного вечера, когда случилось предполагаемое нападение.

– Запись могли подделать.

– Могли, но она настоящая. Можете сами ее проверить. В моем распоряжении оригинал, и я предоставлю его в ваше распоряжение после предъявления обвинения.

После недолгой возни Минтон запустил диск. Он молча смотрел запись, в то время как я обращал его внимание на время в углу экрана и на те же самые тонкости, на которых останавливался Левин, – в том числе на мистера Икса и его левую руку. По моему указанию Минтон перемотал запись вперед, а потом замедлил, чтобы получше разглядеть момент, когда Реджи Кампо приблизилась к моему клиенту у стойки бара. На лице прокурора выражалась хмурая сосредоточенность. Когда запись закончилась, он извлек диск и задержал в руке, немного приподняв.

– Могу я оставить это у себя до получения оригинала?

– Сделайте одолжение.

Минтон вложил диск обратно в конверт и положил на стол, поверх стопки папок.

– О'кей, что еще? – спросил он.

Теперь рот открылся у меня.

– Что вы подразумеваете под «еще»? Этого разве не достаточно?

– Для чего?

– Послушайте, Тед, может, прекратим валять дурака?

– Будьте так добры.

– О чем мы сейчас вообще толкуем? Данная видеозапись не оставит от уголовного дела камня на камне. Давайте забудем о предстоящем предъявлении обвинения и о судебном процессе и поговорим о том, чтобы на будущей неделе отправиться вместе в суд с заявлением о снятии всех обвинений и прекращении производства по делу. Я хочу раз и навсегда покончить с этой мерзкой тяжбой, Тед. Причем без сохранения за истицей права на повторные иски. Чтобы уж больше никаких наездов на моего парня, если вдруг кому-нибудь тут придет в голову передумать.

Минтон улыбнулся и покачал головой:

– Не могу на это пойти, Микки. Женщину жестоко избили. Она стала жертвой зверского нападения, и я не собираюсь снимать никаких обвинений против…

– Зверского нападения? Да она уже целую неделю как опять занимается своими штучками. Вы…

– Откуда вам это известно?

Я покачал головой:

– Слушайте, я пытаюсь вам помочь, спасти от конфуза, а вы о чем беспокоитесь – не перешел ли я какую-то черту по отношению к жертве… Что ж, Тед, у меня есть для вас новости. Она отнюдь не жертва. Разве вы не видите, с чем здесь столкнулись? Если дело дойдет до суда присяжных и они увидят этот диск, все ваши тарелочки посыплются. Обвинение проиграет дело, и вам придется возвращаться и объяснять вашему боссу Смитсону, почему вы не заметили надвигавшейся беды. Я не так хорошо, как вы, знаю Смитсона, но убежден в одном: он не любит проигрывать. А после вчерашнего провала я бы сказал, что он не любит этого чуть-чуть больше.

– Проститутки тоже могут стать жертвами. Пускай даже любительницы.

Я покачал головой и решил выложить все свои козыри:

– Она его подставила. Она знала, что он богат, и заманила в ловушку. Она хочет затащить его в суд и развести на деньги. Она либо сама разбила себе лицо, либо попросила своего дружка из бара – того, левшу. Ни одно жюри присяжных в мире не купится на то, что вы собираетесь им впарить. Кровь на руке и отпечатки пальцев на ноже – все подстроили уже после того, как его вырубили.

Минтон кивал, как если бы соглашался с моей логикой, но затем вдруг понес что-то невразумительное.

– Меня беспокоит то, что вы, кажется, пытаетесь запугать пострадавшую: выслеживая ее, нарушая ее покой.

– Как?

– Вы знаете правила, под которыми подписывается юрист, взяв на себя обязательства по судебному делу. Мой совет: оставьте жертву в покое, а не то в следующий раз нам придется беседовать об этом с судьей.

Я потряс головой и широко развел руками:

– Вы вообще слушаете, о чем я вам говорю?

– Да, я все слышал, и выбранный мной курс не меняется. Впрочем, у меня есть к вам предложение, и оно останется в силе только до понедельника, до предъявления обвинения в суде. После этого все ставки аннулируются и судьбу вашего клиента будут решать судья и присяжные. И вы не устрашили меня своими шестьюдесятью днями. Я буду готов и во всеоружии.

Я почувствовал себя словно под водой – как будто все мои слова превращались в пузыри и расходились в разные стороны, уплывая наверх. Цели они совершенно не достигали. И вдруг до меня дошло: в деле имеется нечто мне неизвестное. Я что-то упустил. Что-то важное. И как бы зелен и неопытен ни был Минтон, но он не был глупцом, и я лишь по оплошности решил, что он действует необдуманно. Канцелярия окружного прокурора округа Лос-Анджелес получила в свое распоряжение нескольких лучших выпускников юридического факультета. Минтон уже упомянул Южнокалифорнийский университет, а я знал, что там юридическая школа готовит первоклассных специалистов, которым не хватало лишь опыта. Возможно, Минтону и недоставало практики, но это не означало, что ему недоставало знаний и интеллекта. Я понял: чтобы разобраться, что к чему, мне следует вглядеться в себя, а не в Минтона.

– Что я тут упустил? – спросил я.

– Я не знаю, – ответил Минтон. – Вы юридический ас. Что вы могли упустить?

Какое-то время я сидел, уставившись на него и постепенно начиная понимать. В нашем расследовании имелся какой-то пробел. В его тонкой папке лежало нечто такое, что отсутствовало в толстом досье, собранном Левином. Нечто, позволявшее легко игнорировать попытку мошенничества со стороны Реджи Кампо. Потому и прозвучали так весомо слова Минтона: «Проститутки тоже могут быть жертвами».

Мне жутко захотелось прокрутить все обратно, изучить папку с документами, переданную Минтоном, чтобы сравнить их с уже известными. Но теперь я уже не мог сделать это в его присутствии.

– О'кей, – сказал я. – Что у вас за предложение? Он его не примет, но я передам.

– Итак, ему придется отсидеть тюремный срок. Это не подлежит обсуждению. Мы готовы снять часть обвинений, свести все к нападению со смертоносным оружием и покушению на изнасилование с нанесением побоев. Мы остановимся на среднем нормативном уровне, что составит примерно семь лет.

Я кивнул. Нападение со смертоносным оружием и покушение на изнасилование с нанесением побоев… Семилетний приговор на деле скорее всего выльется в четыре года. Неплохое предложение, но только при условии, что Руле виновен в преступлении. Если же нет, тогда никакой вариант обвинителя не являлся для нас приемлемым.

Я пожал плечами:

– Я ему передам.

– Помните: только до предъявления обвинения. Так что, если он согласится, вам лучше утром в понедельник первым делом позвонить мне.

– Хорошо.

Я закрыл свой кейс и поднялся. Я подумал, как Руле сейчас, вероятно, сидит и ждет от меня звонка – подтверждения, что его кошмар закончился. Вместо этого я сообщу ему о судебной сделке ценой в семь лет.

Мы с Минтоном пожали друг другу руки, я сказал, что объявлюсь, и направился к выходу. В коридоре, ведущем в зал ожидания, я наткнулся на Мэгги Макферсон.

– Хейли чудесно провела время в воскресенье. Она только об этом и говорит. Сказала, ты собираешься приехать и в эти выходные.

– Да, если нет возражений.

– А с тобой-то все в порядке? У тебя какой-то оглушенный вид.

– Кажется, неделя выдается непростой. Рад, что завтра у меня нет плановых слушаний. Как для Хейли лучше – в субботу или в воскресенье?

– И то и другое будет прекрасно. Ты только что от Теда? Встречался по делу Руле?

– Да, обсуждали сделку. – Я поднял портфель, показывая, что несу с собой прокурорское предложение о добровольном признании обвиняемым своей вины. – Теперь предстоит всучить это клиенту. Задача не из легких. Парень утверждает, что не совершал преступления.

– Я думала, они все так говорят.

– Но не так, как он.

– Что ж, удачи тебе.

– Спасибо.

Мы направились в противоположные стороны, а потом я кое-что вспомнил и окликнул ее.

– Эй, с Днем святого Патрика!

Она обернулась и двинулась обратно, в мою сторону.

– Стейси сегодня посидит с Хейли пару лишних часиков, и мы нашей компанией собираемся после работы в «Четыре зеленые полянки». Как насчет пинты «зеленого» пива? Не хочешь присоединиться?

«Четыре зеленые полянки» были ирландской пивной, неподалеку от административно-торгового центра. Ее часто посещали юристы от обеих сторон. Корпоративная неприязнь ослабевала под воздействием «Гиннесса» комнатной температуры.

– Не знаю, – сказал я. – Думаю, мне придется съездить встретиться со своим клиентом, но как знать – может, я и вернусь к тому времени.

– Ну, смотри – я свободна только до восьми, а потом я уйду, чтобы отпустить Стейси.

– О'кей.

Мы снова расстались, и я покинул здание суда. Скамья, где я сидел с Руле, а затем с Керленом, пустовала. Я сел, открыл портфель и вынул папку со следственными материалами штата, полученную от Минтона. Я листал уже виденные ранее отчеты, копии которых достал мне Левин. На первый взгляд здесь как будто не имелось ничего нового – разве что отчет о сравнительном анализе отпечатков пальцев, который подтверждал то, что мы и так знали: кровавые отпечатки на ноже принадлежат моему клиенту Льюису Руле.

Но все равно содержание досье не объясняло поведение Минтона. Я продолжал листать дальше, и вдруг обнаружил разгадку в бумагах об орудии преступления. Документ, добытый Левином, представлял собой совершенно другой отчет – точно из другого судебного дела и явно о другом оружии. Жадно проглатывая новую информацию, я почувствовал, что вспотел. Меня подставили. Я выглядел дураком во время встречи с Минтоном, и хуже того – меня подтолкнули к тому, что я слишком рано выложил ему свой главный козырь. Теперь он располагал записью из бара и массой времени, чтобы подготовиться к нейтрализации этой улики в суде.

Наконец я захлопнул папку и вытащил мобильник. Левин ответил после двух гудков.

– Как прошло? – спросил он. – Заслужили премию?

– Не сказал бы. Ты знаешь, где находится офис Руле?

– Да, на Кэнон-драйв, в Беверли-Хиллз. Точный адрес есть в досье.

– Встречай меня там.

– Сейчас?

– Через тридцать минут.

Я оборвал звонок без дальнейших обсуждений, а затем кнопкой быстрого набора вызвал Эрла. Наверное, он ехал в наушниках, потому что не откликался до седьмого гудка.

– Подъезжай, забери меня, – распорядился я. – Отправимся через холм.

Я закрыл телефон и встал со скамейки. Шагая к проходу между зданиями судов, к месту встречи с Эрлом, я был зол как черт. На Руле, на Левина, а больше всего – на самого себя. Но я также видел и позитивную сторону случившегося. Единственное во всей этой каше не подлежало сомнению: мой многотысячный гонорар возвращался в повестку дня. Нашему судебному делу предстояло пройти всю дистанцию целиком, до самого судебного процесса, – если только Руле не примет предложения штата, что я считал равносильным снегопаду в Лос-Анджелесе. Всякое случается, конечно, но я не поверю, пока не увижу собственными глазами.

Глава 15

Когда у богатеев Беверли-Хиллз возникает желание выкинуть небольшое состояние на одежду и драгоценности, они едут на Родео-драйв. Когда им хочется спустить состояние побольше – на дома и кондоминиумы, – они отправляются несколькими кварталами дальше, на Кэнон-драйв, где обосновались серьезные фешенебельные компании, занимающиеся операциями с недвижимостью. Там в витринах залов, словно картины Пикассо и Ван Гога, на богато украшенных золотом подставках красовались фотографии многомиллионных риелторских предложений. Вот в тех-то краях, в четверг после обеда, я и нашел фирму «Виндзорская собственность» и – Льюиса Руле.

К тому моменту как я туда добрался, Левин уже ждал меня – причем довольно долго. Он сидел в демонстрационной комнате с очередной бутылкой воды, в то время как Руле вел телефонные переговоры в личном кабинете. Секретарша в приемной, загорелая блондинка с прядью, словно серп, свисавшей по одну сторону ее лица, сообщила, что нужно подождать всего несколько минут, а затем мы оба сможем войти. Я кивнул и отошел от стола.

– Ты не хочешь сказать мне, что случилось? – спросил Анхель.

– Да, когда войдем.

Две стороны демонстрационной комнаты были оснащены проволочными нитями, тянущимися от пола до потолка, на них крепились рамки размером восемь на десять с фотографиями и историями предлагаемых участков. Делая вид, что изучаю дома, о которых не мечтал бы и через сто лет, я таким манером продвигался к коридору в глубине комнаты, ведущему во внутренние помещения. Шагнув в него, я заметил открытую дверь и услышал голос Льюиса Руле. Судя по всему, он планировал показ особняка на Малхолланд-драйв клиенту, и тот – как я понял – хотел, чтобы его имя сохранялось в тайне. Я бросил взгляд назад, на Левина, который по-прежнему сидел, как пришитый, у входа.

– Чушь все это, – произнес я и, махнув ему, чтобы шел за мной, решительно двинулся по коридору.

Сделав несколько шагов, я вошел в роскошный офис. Здесь стоял непременный письменный стол, заваленный бумагами и толстыми каталогами, но самого Руле за столом не наблюдалось. Он расположился в зоне отдыха, справа от стола, скрючившись на диване с сигаретой в одной руке и телефонной трубкой в другой. При виде меня он изумленно вытаращил глаза, и я подумал, что девка в приемной, видимо, и не думала сообщать ему о нашем приходе.

Вслед за мной в кабинет вошел Левин, а за ним – пытаясь нас остановить – спешила секретарша, раскачивая из стороны в сторону «серпом». При этом мне все время казалось, что он вот-вот срежет ей нос.

– Мистер Руле, простите, они сами прошли сюда, без разрешения.

– Лиза, мне надо идти, – произнес Руле в трубку. – Я тебе перезвоню.

Он положил трубку на рычаг стоявшего на стеклянном кофейном столике телефонного аппарата.

– Все в порядке, Робин, – сказал он секретарше. – Ты можешь идти.

Тыльной стороной ладони он произвел пренебрежительный жест в сторону двери, как бы веля ей убраться. Робин взглянула на меня так, словно я был пшеничным полем, которое ей хотелось бы скосить своим платиновым серпом, и вышла из комнаты. Я закрыл дверь и вновь посмотрел на Руле.

– Ну как там? – спросил он. – Все позади?

– Не сказал бы, – ответил я.

С собой у меня имелось то самое досье с полученными от штата документами по делу с настоящим отчетом об орудии преступления. Я подошел ближе и швырнул папку на кофейный столик.

– Я преуспел только в том, что выставил себя дураком в офисе окружного прокурора. Дело штата Калифорния против вас по-прежнему в действии, и нам, по всей вероятности, придется выходить на судебный процесс.

У Руле вытянулось лицо.

– Не понимаю, – произнес он. – Вы, кажется, собирались накрутить хвост этому парню.

– Пока что хвост накрутили мне. Потому что вы в очередной раз сказали мне неправду! – И, посмотрев на Левина, добавил: – А также потому, что подложили нам свинью.

Руле раскрыл папку. На первой же странице красовалось цветное фото ножа со следами крови на черной рукоятке и кончике лезвия. Но это был не тот нож, отчет о котором Левин добыл через свои источники в полиции и показывал нам на совещании в конторе у Доббса.

– Что за чертовщина? – спросил Левин, глядя на фото.

– Это нож. Подлинный. Тот, что имел при себе Руле, отправляясь на квартиру Реджи Кампо. Тот, на котором ее кровь и его инициалы.

Левин сел на диван с противоположного края от Руле. Я остался стоять, и оба они вопросительно устремили на меня взгляд. Я начал с Левина.

– Сегодня я отправился на встречу с окружным прокурором, чтобы надавать ему пинков под зад, а кончилось тем, что он мне надавал. Кто твой источник, Анхель? Ты знаешь, что этот тип подсунул тебе колоду с краплеными картами?

– Постой, постой. Не мо…

– Нет, это ты постой. Тот отчет, что ты получил по какому-то безвестному ножу, не имел к делу никакого отношения. Его подсунули нам, чтобы одурачить, и им это прекрасно удалось. Потому что я как последний идиот, посвистывая и пританцовывая, заявился к прокурору в кабинет, уверенный, что уж сегодня-то мне никак не проиграть, и выложил ему на блюдечке видео из бара. Небрежно швырнул им наш главный козырь! Да вот только – проклятие! – никого наш козырь не покрыл.

– Посыльный, – сказал Левин.

– Что?

– Курьер. Тот парень, который носит отчеты от полиции до канцелярии окружного прокурора и обратно. Я сообщаю ему, какие дела меня интересуют, и он делает для меня дополнительные копии.

– Что ж, они взяли его в оборот и блестяще все провернули. Можешь позвонить ему и сказать, что, если ему понадобится судебный адвокат, на меня пусть не рассчитывает.

Я заметил, что вышагиваю туда-сюда перед диваном, но так и не остановился.

– А вы! – обратился я к Руле. – Теперь, когда у меня есть отчет о подлинном орудии убийства, вдруг обнаруживается, что нож не только изготовлен на заказ, но и на нем ваши чертовы инициалы. Вы опять мне солгали!

– Я не лгал! – взвизгнул Руле. – Пытался вам сказать. Говорил, что нож не мой. Я сказал это дважды, но никто меня не слушал.

– Тогда следовало пояснить, что вы имели в виду. Просто сказать: «Нож не мой», – равнозначно заявлению, что вы ничего не совершали. Вам следовало сказать: «Послушайте, Мик, здесь, кажется, проблема, потому что у меня действительно был нож, но это не его фотография». Вы что думали, все вам просто так сойдет с рук?

– Пожалуйста, не могли бы вы говорить потише? – взмолился Руле. – Там могут находиться клиенты.

– Да мне плевать! Засуньте их себе… Там, куда вас закатают, клиенты вам больше не понадобятся. Вы разве не видите, что эта улика перекрывает все, что у нас есть? Вы идете к проститутке с орудием убийства! Нож вам не подкинули! Он ваш собственный! А это означает, что мы уже не можем придерживаться версии мошенничества. Как мы докажем, что она все подстроила, если у обвинителя явное доказательство: входя в ее квартиру, вы имели при себе нож?

Парень не ответил, но я и не дал ему такой возможности.

– Вы благополучно совершили все то, что вам вменяют, мать вашу! – Я обличительно нацелил на него указательный палец. – И вы у них в руках. Неудивительно, что они не потрудились провести дополнительные изыскания в баре. Этого и не требовалось, когда у них был ваш собственный нож с вашими собственными кровавыми отпечатками.

– Я не делал этого! Это ловушка!

– Ну и кто сейчас орет? Послушайте, мне безразлично, что вы там рассказываете. Я не могу работать с клиентом, который со мной неискренен, не видит пользы в том, чтобы посвятить адвоката в то, что действительно случилось. Так вот: окружной прокурор сделал вам предложение о судебной сделке, и, я думаю, вам следует его принять.

Руле выпрямился и, взяв со столика пачку сигарет, вытащил одну и прикурил от той, что еще горела.

– Я не собираюсь признавать себя виновным в том, чего не совершал, – неожиданно спокойно произнес он после глубокой затяжки.

– Семь лет. Выйдете на свободу через четыре. У вас есть время подумать до понедельника, когда состоится вынесение обвинения, после чего предложение теряет силу. Подумайте над этим, а потом сообщите мне, что согласны на него.

– Нет. Я не собираюсь делать ничего подобного, и если вы не хотите доводить дело до судебного процесса, я найду кого-нибудь другого, кто это сделает.

Левин держал в руках досье с материалами следствия. Я протянул руку и выхватил у него папку, чтобы зачитать вслух, начиная с отчета об орудии преступления.

– Вы этого не совершали? – сказал я. – О'кей, если это так, тогда будьте любезны объяснить, зачем вы отправились к проститутке со сделанным на заказ ножом в стиле «черный ниндзя», с пятидюймовым лезвием да еще с вашими инициалами, выгравированными на нем – дважды, с обеих сторон?

Закончив зачитывать выдержки из отчета, я швырнул его обратно Левину. Он пролетел мимо рук и ударился ему в грудь.

– Потому что он всегда при мне!

Руле произнес эти слова с такой силой, что в комнате воцарилась неожиданная тишина. Я по инерции прошелся еще раз туда и обратно и уставился на него.

– Он всегда при вас, – повторил я, скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Вот именно! Я риелтор. Вожу дорогие автомобили. Ношу дорогие украшения. И встречаюсь с незнакомыми людьми в пустых домах.

И вновь он предоставил мне паузу. Как бы ни был я возбужден, я все-таки умею распознать проблеск надежды, когда таковой появится. Левин взволнованно подался вперед и поглядел сначала на Руле, потом на меня. Он тоже увидел этот проблеск.

– О чем вы? – спросил я. – Вы же продаете дома богатым людям.

– Как вы можете узнать, богатые они или нет, если они звонят вам и говорят, что хотят осмотреть дом?

Я растерянно развел руками.

– У вас должна быть какая-то система их проверки, идентификации, верно?

– Конечно, мы можем наскоро проверить их платежеспособность – запросить отчет об их кредитных операциях и обратиться за рекомендациями, – но все равно дело чаще сводится к той информации, которую они дают нам сами, а люди такого статуса не любят ждать. Если они требуют показать им недвижимость, они действительно этого хотят. Кроме нас, в этом городе масса других риелторов. Если мы не станем действовать быстро, найдется кто-нибудь другой.

Я кивнул. Просвет начал расширяться. Здесь могла скрываться возможность что-то исправить. Нечто такое, с чем я смогу работать дальше.

– Знаете ли, ведь тут случались убийства, – добавил Руле. – Каждый риелтор знает, что существует определенная опасность, когда едешь в какой-нибудь дом в одиночку. Какое-то время орудовал даже «коттеджный насильник» – нападал на женщин в пустых домах, грабил… Моя мать…

Он не закончил фразу. Я ждал, но он так больше ничего и не сказал.

– Что с вашей матерью?

Руле помялся в нерешительности.

– Как-то раз она поехала показывать дом в Бель-Эйр одна, посчитав это безопасным, поскольку как-никак все-таки Бель-Эйр. Тот человек ее изнасиловал и оставил связанной. Когда она не вернулась в контору, я поехал ее искать, и нашел в том доме.

Его глаза смотрели в пустоту, мыслями он был далеко.

– Как давно это было? – спросил я.

– Около четырех лет назад. После того случая она перестала сама продавать. Работает только в своем офисе и ни разу больше не ездила показывать ни один дом. Продажами теперь занимаюсь только я. И вот когда и зачем я обзавелся ножом. Ношу его с собой уже четыре года, везде, кроме самолетов. И он точно так же лежал у меня в кармане, когда я пошел в ту квартиру. Я совсем о нем не думал.

Я опустился в кресло по другую сторону стола и стал соображать. В голове начало вырисовываться, как эти обстоятельства можно было бы использовать – как вариант сохранить первоначальную версию защиты, построенную на совпадениях. Руле стал жертвой подтасованных фактов. Фактов, сфабрикованных Кампо. И эта подтасовка подкрепилась случайным обстоятельством – женщина нашла нож, когда, вырубив ударом по голове, обшаривала его карманы. С этим, вероятно, имело смысл работать.

– Ваша мать обращалась в полицию? – спросил Левин. – Уголовное расследование проводилось?

Руле покачал головой, гася недокуренную сигарету в пепельнице.

– Нет, она чувствовала себя слишком неловко, боялась, что информация просочится в газеты.

– Кто еще в курсе? – спросил я.

– Мм, я… и Сесил. Уверен, что он тоже знает. Видимо, больше никто. Это нельзя использовать. Она…

– Без ее разрешения – нет, – заверил я. – Но ее случай может сыграть важную роль. Мне придется поговорить с ней.

– Нет, я не хочу, чтобы вы…

– Ваша жизнь и средства к существованию поставлены на карту, Льюис. Вас отправляют в тюрьму, и всей вашей карьере и жизненному успеху придет конец. Не беспокойтесь о своей матери. Она сделает все, чтобы защитить свое дитя.

Руле понурился и покачал головой:

– Ну, не знаю…

Я шумно выдохнул, стараясь вместе с выдохом выпустить все накопившееся во мне напряжение. Катастрофы, кажется, удастся избежать.

– Мне ясно одно, – сказал я. – Я снова иду к окружному прокурору и от вашего имени отвергаю судебную сделку. Мы выйдем на процесс и попытаем счастья с присяжными.

Глава 16

Удача продолжала нам сопутствовать. Очередной камень из-под выстроенной обвинением версии мы вытащили в тот же вечер. Высадив Эрла на перехватывающей автостоянке, где он парковал собственную машину, я сам повел лимузин обратно в Ван-Нуйс, в питейное заведение «Четыре зеленые полянки» – стихийно и издавна облюбованное служителями Фемиды, прямо-таки корпоративное место встреч. Оно находилось на бульваре Виктория – видимо, именно поэтому юристам пришелся по вкусу этот паб. Здесь с левой стороны тянулась барная стойка, а справа стояли в многолетних царапинах деревянные столики. Паб был битком набит посетителями – насколько вообще возможно заполонить ирландский бар вечером в День святого Патрика. Мне даже показалось, что толпа увеличилась по сравнению в предыдущими годами – наверное, из-за того, что праздник записных пьянчуг пришелся на четверг и многие патриотичные выпивохи взяли в пятницу отгул. Я тоже заблаговременно озаботился тем, чтобы пятницу оставить свободной. Я всегда делаю себе выходной день после Дня святого Патрика.

Когда я начал продираться сквозь скопление людей в поисках Мэгги Макферсон, из прячущегося где-то в глубине музыкального автомата грянул неизменный «Дэнни-Бой». Но играла панк-роковая версия начала восьмидесятых, и ее басы лишали меня всякой возможности что-либо услышать – даже если, увидев знакомые лица, я поздороваюсь и спрошу, не видел ли кто мою бывшую жену. Обрывки разговоров, доносившиеся до меня, пока я протискивался, похоже, касались Роберта Блейка и его ошеломляющего приговора, вынесенного днем ранее.

В толпе я наткнулся на Роберта Джиллена. Оператор потянулся в карман и, вытащив четыре хрустящие сотенные бумажки, передал мне – банкноты, вероятно, из тех самых десяти, что я уплатил ему две недели назад в коридоре ван-нуйсского суда, стараясь произвести впечатление на Сесила Доббса своими навыками общения с прессой. Мои издержки на Руле уже вылились в тысячу. Четыре сотни являлись барышом.

– Я так и думал, что наткнусь на тебя здесь, – прокричал он мне в ухо.

– Спасибо, Стикс, – ответил я. – Оплачу этими счет в баре.

Он засмеялся. Я посмотрел мимо него в толпу, разыскивая глазами свою бывшую жену.

– Обращайся в любое время, старик, – сказал он.

Он хлопнул меня по плечу, а я, протиснувшись мимо него, стал двигаться дальше. Наконец я увидел Мэгги в конце зала. За столиком теснились шесть женщин – прокуроры и секретари ван-нуйсского суда. Большинство из них я знал, по крайней мере шапочно, но место действия оказалось неудачным – я чувствовал себя не в своей тарелке, потому что мне пришлось стоять и вопить, перекрикивая музыку и людской гам. Плюс тот факт, что они являлись обвинителями и взирали на меня как на приспешника дьявола. На столе стояли два больших кувшина «Гиннесса», и один из них – полный. Но мои шансы пробиться сквозь толпу к бару, чтобы добыть себе бокал, равнялись нулю. Мэгги заметила мое затруднение.

– Ничего страшного! – прокричала она. – Мы же раньше не брезговали друг другом!

Я усмехнулся и понял, что те два кувшина на столе были не первыми. Я сделал глоток и почувствовал наслаждение – пиво обладало отменным вкусом. «Гиннесс» всегда придавал мне вескости, основательности, некий прочный, надежный стержень.

Мэгги сидела посредине левой скамейки кабинки, между двумя молодыми прокуроршами, которых, как я знал, она взяла под свою опеку. В ван-нуйсском суде многие женщины более молодого возраста тянулись к моей экс-жене, потому что Смитсон окружил себя прокурорами типа Минтона.

Стоя рядом с их столиком, я поднял стакан, чтобы выпить за Мэгги, но она не могла ответить тем же, потому что из ее бокала пил я. Тогда она взяла полупустой кувшин и чокнулась им.

– За наше здоровье!

Пить из сосуда она, правда, не стала: поставив его обратно, шепнула что-то коллеге, сидевшей с краю, и та приподнялась, пропуская Мэгги. Моя бывшая жена встала и, чмокнув меня в щеку, сказала:

– Дамам всегда легче добыть бокал в подобной ситуации.

– Особенно красивым, – прибавил я.

Она посмотрела на меня своим особенным взглядом и, повернувшись лицом к толпе, что пятью рядами выстроилась между нами и баром, вдруг пронзительно свистнула, привлекая внимание одного из стопроцентно ирландских парней за стойкой, что мастерски орудуют рукоятками пивных кранов и умеют изобразить рисунок на поверхности пены в вашем бокале – в виде арфы, или ангела, или голой женщины.

– Мне нужен бокал на пинту! – крикнула она.

Бармену пришлось читать по губам. И, подобно тинейджеру, которого носит на руках толпа на концерте рок-группы «Пери-Джем», чистый бокал проделал к нам путь от барной стойки, и мы чокнулись.

– Ну что? – сказала она. – Дела идут лучше, чем когда мы столкнулись с тобой в коридоре?

Я кивнул:

– Немного.

– Что, Минтон тебя зашугал?

Я снова кивнул:

– Он, да еще и копы… В общем, да.

– Из-за того парня, Корлисса? Я уже сказала им, что он полнейшее дерьмо и ему ничего не стоит наплести все, что угодно. Они все такие.

Вместо ответа я сделал медленный глоток из своего бокала, постаравшись напустить на себя знающий вид – словно сказанное ею не явилось для меня полнейшей неожиданностью и имя Корлисса мне давно известно.

– Наверное, мне не следовало о нем болтать, – сказала она. – Но это не имеет значения. Если Минтон настолько глуп, что решит задействовать парня, то я уверена: ты просто размажешь такого очевидца по стенке.

Я догадался, что она говорит о каком-то свидетеле. Но, просматривая официальное досье, я не встретил упоминания ни о каком свидетеле по имени Корлисс. Тот факт, что она ни в грош его не ставила, позволил мне сделать вывод, что Корлисс – какой-то осведомитель, скорее всего просто тюремный стукач.

– Как вышло, что ты в курсе? – спросил я наконец. – Минтон обсуждал его с тобой?

– Да нет, это как раз я направила его к Минтону. Как бы я ни относилась к подобной информации, мой долг – переадресовать его к нужному прокурору, а уж дело Минтона – с ним разбираться.

– А почему Корлисс обратился именно к тебе?

Она посмотрела на меня нахмурившись, потому что ответ был очевиден.

– Ну, потому что ведь я занималась первым появлением твоего клиента в суде. А этот тип сидел там же, в «загоне» для обвиняемых. И решил, что дело по-прежнему веду я.

Теперь до меня дошло. Руле на слушании вызвали первым вне алфавитной очереди. Вероятно, Корлисса, арестанта на букву «К», вывели в зал суда в одной группе с Руле. Он видел, как мы с Мэгги спорим по поводу освобождения Руле под залог, и подумал, что она продолжает курировать дело. Наверное, связался с ней по телефону.

– Когда он тебе позвонил? – спросил я.

– Я и так слишком много тебе выдаю, Холлер. Я не…

– Просто скажи, когда он позвонил. Слушание состоялось в понедельник, значит – в тот же день?

О деле не сообщалось ни в газетах, ни по телевидению. Поэтому я не понимал, откуда Корлисс выудил ту информацию, которую потом постарался всучить прокурорам. Едва ли от самого Руле. Я достаточно застращал Льюиса, чтобы отвратить от болтовни в общей камере. Без подсказки со стороны средств массовой информации Корлиссу, видимо, пришлось пользоваться только отрывочными сведениями, услышанными в зале суда, когда зачитывались обвинения и мы с Мэгги дискутировали.

Я тут же понял, что этого было вполне достаточно. Мэгги, убеждая судью держать Руле в тюрьме без права выхода под залог, вполне четко обрисовала нанесенные Реджи Кампо увечья. Если Корлисс в тот момент находился в зале суда, то узнал все детали, необходимые для состряпания якобы услышанной в общей камере исповеди, – вот тюремный донос и готов.

– Да, он позвонил мне в понедельник, в конце дня, – ответила наконец Мэгги.

– Ну а почему ты решила, что все это бредни? Он проделывал такое и раньше? Профессиональный стукач, верно?

Я шарил наугад, пытаясь что-нибудь нащупать, и Мэгги это знала. Она покачала головой:

– Уверена: все, что потребуется, ты узнаешь в порядке представления документов по делу. Не могли бы мы сейчас просто выпить по-дружески пинту «Гиннесса»? Мне через час уходить.

Я кивнул, но мне не терпелось узнать больше.

– Вот что, – сказал я. – Думаю, ты уже выпила достаточно пива для одного Дня святого Патрика. Довольно с тебя «Гиннесса». Как посмотришь, если мы выберемся отсюда и пойдем куда-нибудь перекусить?

– Зачем? Чтобы ты продолжил свои расспросы?

– Нет, чтобы поговорить о нашей дочери.

Ее глаза тревожно прищурились.

– А что такое? Что-то произошло?

– Мне, во всяком случае, ни о чем таком неизвестно. Просто хочется поговорить с тобой о ней.

– И куда же ты меня ведешь?

Я назвал один дорогой итальянский ресторан на бульваре Вентура, в Шерман-Оукс, и ее взгляд потеплел. Туда мы ходили отмечать годовщины свадьбы и беременность. Наша квартира, которую она по сей день занимала, находилась оттуда в нескольких кварталах, на Диккенс-стрит.

– Думаешь, мы успеем поесть там за час? – спросила она.

– Да – если выйдем прямо сейчас и сделаем заказ не глядя.

– У тебя на все есть ответ. Дай я только быстренько попрощаюсь с коллегами.

– Я поведу машину.

Я правильно сделал, что сел за руль, потому что она держалась на ногах не очень твердо. Нам пришлось пройти до «линкольна», шагая бок о бок и тесно соприкасаясь, а затем я помог ей сесть в машину.

Я поехал по бульвару Ван-Нуйс на юг, к бульвару Вентура. Через несколько мгновений Мэгги приподнялась и вытащила из-под себя конверт с компакт-диском, который мешал ей сидеть, – диск Эрла. Один из тех, что он слушал, ожидая меня из залов судов. Один из тех, что через наушники подпитывал его энергией. На диске была запись исполнителя в стиле «Грязный Юг» – Лудакриса.^[75]

– Неудивительно, что мне так неудобно сидеть, – сказала она. – Ты что, это слушаешь, разъезжая по судам?

– Вообще-то нет. Это Эрла. В последнее время он меня возит. По правде сказать, Лудакрис не в моем вкусе. Я вообще-то скорее консерватор: Тупак, Дре^[76] и прочее в таком духе – вот мои пристрастия.

Она засмеялась, так как подумала, что я шучу. Через несколько минут мы уже подъезжали к дверям ресторана. Парковщик взял ключи от машины, и мы вошли внутрь. Хозяйка нас узнала и повела себя так, словно с момента нашего последнего визита прошла пара недель. На самом деле мы наверняка оба не раз бывали здесь в последнее время – правда, по отдельности и в другой компании.

Мы заказали бутылку шираза, а потом, пропустив салаты с закусками, – пасту, не заглядывая в меню, и попросили официанта поторопиться. Когда он ушел, я посмотрел на часы – в нашем распоряжении оставалось еще сорок пять минут. Вполне достаточно.

«Гиннесс» продолжал действовать на Мэгги. Она запьянела на очаровательный, соблазнительный лад, о чем говорила ее несколько ироническая, кривоватая улыбка. Она никогда не делалась вульгарной, неприятной или агрессивной под воздействием алкоголя. Она всегда становилась милее, добрее, человечнее. Вероятно, благодаря этому мы обзавелись совместным ребенком.

– Пожалуй, тебе лучше сейчас не пить вина, – заметил я. – А то завтра голова будет трещать.

– Обо мне не беспокойся. Я сама решу, что и когда пить.

Она улыбнулась мне, и я ответил ей тем же.

– Как ты вообще, Холлер? Я серьезно.

– Прекрасно. А ты? Я тоже серьезно.

– Лучше не бывает. С Лорной у вас уже все закончилось?

– Угу, и мы даже друзья.

– А нас с тобой как можно назвать?

– Не знаю. Иногда, наверное, противниками, я полагаю.

Она покачала головой:

– Мы не противники, если не ведем одно судебное дело. К тому же я всегда на страже твоих интересов. Как с этим подонком Корлиссом.

– Спасибо за помощь, но он все равно успел навредить.

– Я просто не могу уважать прокурора, который пользуется услугами тюремных стукачей. И тут не имеет значения, что твой клиент еще больший подонок.

– Он ни за что не скажет, что именно, по словам Корлисса, наболтал мой парень.

– Ты о ком?

– Да о Минтоне. Просто намекнул, что у него появился информатор. Он не собирался раскрывать все карты.

– Это непорядочно.

– Так и есть. Конечно, все дело в официальной передаче документов, но судью нам назначат только после предъявления обвинения. Так что мне пока еще некому жаловаться, и Минтон это прекрасно понимает. Поэтому ты совершенно права – играет он не по-честному.

Ее щеки порозовели. Я сумел нажать на нужные кнопки, и она рассердилась. Для Мэгги единственным способом победить была честная игра, игра по правилам. Вот почему она являлась хорошим прокурором.

Мы сидели в углу на длинной, обитой материей скамье, тянувшейся вдоль стены. Мэгги наклонилась ко мне сказать что-то на ухо, но не рассчитала, и мы стукнулись головами. Она рассмеялась, потом сделала еще одну попытку и, понизив голос, заговорила:

– Якобы Корлисс спросил твоего парня, за что его арестовали, и тот сказал, что дал одной суке то, чего она заслуживала, – ударил ее кулаком, когда она открыла ему дверь.

Мэгги опять подалась назад, но сделала это слишком быстро и у нее закружилась голова.

– Ты в порядке?

– Да, но давай сменим тему? Я больше не хочу говорить о работе. Слишком много всяких козлов, это угнетает.

– Конечно.

Официант как раз принес вино и спагетти – все сразу. Вино оказалось хорошим, и от тарелок исходил домашний уют. Мы молча принялись за еду. Потом ни с того ни с сего, как гром среди ясного неба, Мэгги вдруг выдала:

– Признайся: ты ведь ничего не знал о Корлиссе? Абсолютно ничего, пока меня черт не дернул протрепаться.

– Я знал, что Минтон что-то скрывает. Я предполагал, что тюремный сту…

– Чушь. Ты напоил меня, чтобы выведать сведения.

– Ух, по-моему, когда мы встретились, ты уже была пьяна.

На какой-то момент вилка со свисающей макарониной застыла в ее руке над блюдом, затем она повернула ее зубчиками в мою сторону.

– Протест принят. Так как с нашей дочерью?

Я и не ожидал, что она вспомнит, и пожал плечами:

– Думаю, ты справедливо высказала мне на прошлой неделе. Нам с ней нужно больше общаться. Отец должен играть более значительную роль в жизни ребенка.

– Ну и?..

– Ну и я хочу играть эту более значительную роль. Мне нравится видеть, как она меняется, развивается. В ту субботу, когда я повел ее в кино, я сидел чуть поодаль, так что мог наблюдать со стороны, как она смотрит на экран, и смотреть как бы ее глазами, понимаешь?

– Да-да, у меня то же самое, я понимаю.

– Так что не знаю… Я думал – может, нам составить какой-то график? Чтобы мы регулярно встречались. Она могла бы иногда оставаться у меня ночевать – ну то есть если захочет.

– Ты уверен в том, что сейчас говоришь? Это что-то новенькое.

– Да, потому что я раньше как следует ее не знал. Ну, когда она была маленькой, я не умел по-настоящему с ней общаться и толком не понимал, что с ней делать. Чувствовал себя неловким, не представлял, как себя вести. А теперь все не так. Мне нравится с ней разговаривать, просто находиться рядом. Я учусь у нее больше, чем она у меня, – это абсолютно точно.

Неожиданно я почувствовал на моей ноге руку Мэгги.

– Здорово, – сказала она. – Я очень рада от тебя такое слышать. Но надо двигаться не торопясь, постепенно, не спешить. Ты не слишком-то часто общался с ней последние четыре года, и я не хочу, чтобы она прониклась надеждами, а потом ты исчез с горизонта.

– Я понимаю. Мы можем взять такой темп, какой тебя устроит. Просто имей в виду: теперь я намерен больше присутствовать в ее жизни. Обещаю.

Мэгги улыбнулась мне с желанием верить. Сам себе я пообещал то же самое.

– Что ж, замечательно. Я действительно рада. Тогда прямо возьмемкалендарь, наметим числа и посмотрим, как пойдет.

Она убрала руку с моего колена, и мы продолжили ужин молча, пока почти все не доели. И тут Мэгги еще раз меня удивила.

– Кажется, я не смогу сегодня вести машину, – сказала она вдруг.

– Мне пришло в голову то же самое.

– Нет, по-моему, ты абсолютно в форме. Ты выпил всего полпинты в па…

– Нет, я имел в виду, что подумал то же самое о тебе. Но ты не беспокойся, я отвезу тебя домой.

– Спасибо.

Потом она опять протянула руку под столом и положила мне на запястье.

– А утром отвезешь обратно до машины?

Мэгги нежно мне улыбалась. Я смотрел на нее, стараясь постичь эту женщину, которая четыре года назад выставила меня вон. Женщину, которую мне почему-то так и не удалось вычеркнуть из своей жизни. Разрыв с ней толкнул меня очертя голову удариться в новую связь. И я знал с самого начала – долго она не продлится.

– Конечно, – ответил я. – Непременно.

Глава 17

Пятница, 18 марта

Пробудившись, я обнаружил свою восьмилетнюю дочь спящей между мной и моей бывшей женой. Из готического, как в кафедральном соборе, окна высоко в стене лился утренний свет. Когда я раньше жил здесь, оно всегда действовало мне на нервы, потому что впускало спозаранок слишком много света. Глядя на световой узор на наклонном потолке, я мысленно прокрутил случившееся вчера и вспомнил, что в итоге выпил в ресторане почти всю бутылку вина, оставив один бокал. Я отвез Мэгги домой, проводил в квартиру, где увидел, что наша дочь уже спит – в собственной постели.

Потом, отпустив приходящую няню, Мэгги откупорила еще одну бутылку вина. Когда и с ней было покончено, она взяла меня за руку и повела в спальню, которую мы делили четыре года, а потом, следующие четыре года, – уже нет. Сейчас меня беспокоило, что после выпитого я совершенно не помнил, стало ли мое возвращение в спальню триумфом или, наоборот, фиаско. Также не мог восстановить в памяти, какие слова я говорил и какие обещания, возможно, давал.

– Это нечестно по отношению к ней.

Я повернул голову и увидел, что Мэгги тоже проснулась и смотрит на ангельское личико нашей спящей дочери.

– Что нечестно?

– То, что она увидит тебя здесь. Она может проникнуться ненужными надеждами или понять все неправильно.

– Как она сюда попала?

– Я ее перенесла. У нее опять был кошмар.

– Как часто ей снятся кошмары?

– Обычно всегда, когда она спит одна. В своей комнате.

– Получается, она все время спит здесь?

Что-то в моем тоне ей не понравилось.

– Только не начинай. Ты и понятия не имеешь, каково это растить ребенка в одиночку.

– Я знаю. Я ничего и не сказал. Так как мне лучше сделать – уйти до того, как она встанет? Я мог бы одеться и сделать вид, что только сейчас зашел – забрать тебя и довезти до твоей машины.

– Не уверена. Лучше оденься. Постарайся ее не разбудить.

Я выскользнул из постели, забрал свою одежду и направился по коридору в ванную. Меня смутило, насколько ее отношение ко мне изменилось за ночь. Всему причиной алкоголь, решил я. Или, вероятно, что-то сделанное или сказанное мной после того, как мы добрались до квартиры. Я быстро оделся, вернулся в спальню и осторожно заглянул внутрь.

Хейли все еще спала. С руками, раскинутыми в стороны по подушкам, она походила на ангела с крыльями. Мэгги натягивала футболку поверх тренировочных штанов, которые я помнил у нее еще со времен нашего брака. Я приблизился к ней.

– Я пока пойду, – шепнул я.

– То есть как это? – раздраженно отозвалась она. – Я думала, ты отвезешь меня до машины.

– Но я понял, ты не хочешь, чтобы девочка, проснувшись, меня увидела. Так что давай я перехвачу где-нибудь кофе и через часок мы все вместе поедем за машиной, а потом я подброшу Хейли до школы. Могу даже забрать ее позднее, если хочешь. У меня сегодня нет плановых слушаний.

– Даже так? Ты собираешься возить ее в школу и из школы?

– Она моя дочь. Ты разве ничего не помнишь из того, что говорилось вчера вечером?

Она подвигала нижней челюстью, и опыт подсказывал, что сейчас вступит в бой тяжелая артиллерия. Чего-то я недопонимал. По какой-то причине Мэгги вдруг переключила скорость.

– Да, конечно, но я подумала, ты это просто так.

– То есть?

– Я думала, ты стараешься выведать насчет своего дела. Ну иди затащить меня в постель. Не знаю…

Я рассмеялся и покачал головой. Все вчерашние фантазии насчет нас с ней быстро растаяли.

– Не я тащил кого-то по лестнице в спальню, – хмыкнул я.

– О, значит, все-таки из-за судебного дела. Ты хотел разнюхать, что мне известно.

Я долго не отвечал, глядя на нее.

– Мне тебя не переиграть, верно?

– Да, когда ты неискренен, когда ведешь себя как судебный адвокат.

В состязаниях по словесному метанию ножей из нас двоих она всегда оказывалась лучшей. По правде сказать, меня устраивало, что в нынешнем моем деле изначально из-за конфликта интересов мне не пришлось схватиться с ней в суде. По прошествии лет некоторые люди – преимущественно адвокаты, пострадавшие от Мэгги в зале суда, – стали утверждать: дескать, затем я на ней и женился, чтобы не сталкиваться с ней в профессиональной сфере.

– Ладно, слушай, – сказал я. – Я вернусь через час. Если хочешь прокатиться до своей машины – которую ты не могла вчера вести, потому что перебрала, – то будь готова к этому времени и собери Хейли.

– Не надо. Мы возьмем такси.

– Я довезу вас.

– Нет, мы возьмем такси. И говори потише.

Я бросил взгляд на дочь, все еще спящую, несмотря на словесную перепалку родителей.

– А как насчет нее? Ты хочешь, чтобы я повел ее куда-нибудь завтра или в воскресенье?

– Не знаю. Позвони мне завтра.

– Прекрасно. До свидания.

Мы расстались в спальне. От ее многоквартирного дома я прошагал вниз по Диккенс-стрит полтора квартала, прежде чем нашел свой «линкольн», неуклюже припаркованный у обочины. На ветровом стекле красовался штрафной талон за парковку у пожарного гидранта. Я сел в машину и бросил бумажку на заднее сиденье. Займусь ею при первой возможности. Не стану, как Льюис Руле, дожидаться судебных ордеров. В этом округе полно копов, которые с большой радостью арестуют меня по такому предписанию.

Ссоры всегда вызывают у меня голод, и сейчас я просто зверски хотел есть. Я выехал обратно к бульвару Вентура и направился в сторону Студио-Сити. Было довольно рано, особенно учитывая вчерашние празднования Дня святого Патрика. Я добрался до ресторанчика «Дюпар» возле Лорен-каньон прежде, чем тот наполнился людьми, и занял столик в глубине зала, заказав несколько блинчиков и кофе. Стараясь выкинуть из головы Мэгги, я открыл портфель и вытащил блокнот и досье с делом Руле.

Прежде чем погрузиться в документы, я позвонил в Глендейл, Анхелю Левину, разбудив его.

– У меня есть для тебя работа.

– А ее нельзя отложить до понедельника? Я только пару часов назад вернулся домой. Хотел уже с сегодняшнего дня начать выходные.

– Нет, это не может ждать, и после вчерашнего за тобой должок. Тем более ты даже не ирландец. Нужно собрать информацию об одном человеке. Накопать по максимуму.

– Ладно, погоди минуту.

Я слышал, как он кладет на стол телефонную трубку – вероятно, чтобы взять бумагу с ручкой.

– О'кей, выкладывай.

– Некто по фамилии Корлисс, его доставили в суд вместе с Руле, помнишь, седьмого марта? И вызывали его как раз вслед за Руле. Обоих вывели в зал в первой группе, и они вместе сидели в «загоне». Теперь он пытается настучать на моего клиента, и я хочу знать о нем как можно больше, чтобы сунуть мордой в толчок.

– А имя известно?

– Нет.

– А за что его взяли?

– Нет, и даже не уверен, там ли он до сих пор.

– Спасибо за помощь. А что, по его словам, наговорил ему Руле?

– Что избил какую-то суку, которая получила по заслугам. Смысл такой.

– О'кей, что еще?

– Все, если не считать сделанного мне намека, что Корлисс не первый раз этим занимается. Выясни, на кого он капал в прошлом, – возможно, как-то пригодится. Поройся получше в его биографии. Люди из ведомства окружного прокурора обычно так не делают. Они боятся лишней информации. Им проще оставаться в неведении.

– Ладно, я займусь этим.

– Дай мне знать, когда что-нибудь выяснится.

Я закрыл телефон – как раз подоспели мои блинчики. Я щедро сдобрил их кленовым сиропом и принялся за еду, одновременно вновь пролистывая следственные материалы, выданные мне прокурором.

Единственным сюрпризом пока по-прежнему был отчет об орудии преступления. Все остальное, кроме цветных фотографий, я уже видел в папке, что собрал для меня Левин.

Тогда я перешел к ней. Как и положено сыщику, работающему по найму, Левин нашпиговал досье всем, что попалось в заброшенный им невод. Здесь лежали даже копии штрафных талонов за неправильную парковку и повестки о вызове в суд за превышение скорости, которые Руле накопил за последние годы в большом количестве, не считая нужным их оплачивать. Такое обилие макулатуры сильно раздражало, так как приходилось продираться сквозь массу ненужных бумаг, чтобы добраться до чего-то более подходящего для защиты.

Я просмотрел почти все материалы, когда к столику подошла официантка с кофейником, намереваясь заново наполнить мою чашку. Увидев на одном из отложенных в сторону цветных снимков разбитое лицо Реджи Кампо, она в ужасе шарахнулась от меня.

– Простите, – сказал я.

Я прикрыл фотографию одной из папок и махнул девушке, чтобы она вернулась, и та подошла и налила мне кофе.

– Работа, – выдал я в качестве сомнительного объяснения. – Я не хотел вас напугать.

– Могу только надеяться, что вы поймаете ублюдка, который совершил такое.

Она решила, что я коп. Вероятно, потому, что не брился целые сутки.

– Как раз это я и делаю.

Она отошла, а я вернулся к досье. Когда вытягивал из-под папки фотографию Реджи Кампо, я обратил внимание на неповрежденную часть ее лица. Его левую сторону. Что-то неожиданно поразило меня, пока я держал фото в таком положении. Волна узнавания, ощущение чего-то знакомого вновь накатило на меня, как в тот день, когда я впервые увидел ее цветной портрет. Но опять я не смог определить причину. Я чувствовал, что эта женщина похожа на какую-то другую, которую я знал или которую по крайней мере видел раньше. Но на какую?

Я не сомневался, что буду терзаться вопросом, пока не вспомню, и размышлял об этом, потягивая кофе и барабаня пальцами по столу, а потом решил кое-что попробовать. Я взял изображение Кампо и согнул его вдоль, так чтобы на одной стороне оказалась правая, опухшая сторона лица, а на другой – безупречная левая. Затем я положил сложенное пополам фото во внутренний карман пиджака и встал из-за стола.

В туалетной комнате никого не было. Я быстро подошел к раковине, наклонился, достал карточку и приложил ее сгибом к зеркалу левой стороной. Отражение создало целый образ здорового лица. Я пялился на него довольно долго, пока наконец не понял, где оно мне встречалось.

– Марта Рентерия, – пробормотал я.

Дверь в туалетную резко распахнулась, и вихрем ворвались двое подростков, прямо на ходу расстегивая ширинки. Я быстро отдернул снимок от зеркала и сунул в карман, повернулся и зашагал к двери. На выходе меня настигнул взрыв хохота.

Вернувшись за столик, я собрал свои папки и фотографии и сложил все обратно в кейс. На столе в качестве оплаты счета и чаевых оставил весьма приличную сумму и в спешке покинул ресторан. Такое впечатление, что у меня пошла аллергическая реакция на какую-то еду. Лицо горело, под воротничком выступил пот. Казалось, я слышу, как колотится под рубашкой сердце.

Через пятнадцать минут я остановил машину перед хранилищем на Окснард-авеню в северном Голливуде. Там, за двойными дверями гаража, в моем распоряжении пятнадцать сот квадратных футов площади, которые принадлежат человеку, чьего сына я защищал по делу о хищении средств. Я помог ему избежать тюрьмы, уладив дело до суда. Вместо гонорара отец предоставил мне этот склад на год в бесплатное пользование. Но его сын, подсевший на наркотики, продолжал то и дело попадать в беду и соответственно мой срок бесплатного владения все время продлевался.

Здесь находились материалы по закрытым делам, а также два других автомобиля марки «Линкольн». В прошлом году, когда мне перепала кругленькая сумма, я купил сразу четыре «линкольна», чтобы уменьшить стоимость страховки. Идея была в том, чтобы использовать каждый из них до тех пор, пока пробег не составит шестьдесят тысяч, а затем передать в прокат автомобилей, занимающийся доставкой пассажиров в аэропорт и обратно. Пока что мой план работал. Я ездил уже на втором «линкольне», и скоро подходила очередь третьего.

Подняв одну из дверей гаража, я прошел к архиву: подписанные коробки с документами располагались в хронологической последовательности на стеллажах. Я нашел полки с делами двухлетней давности и водил пальцем по спискам имен, пока не наткнулся на Хесуса Менендеса.

Я снял коробку с полки на пол и опустился на корточки. Дело Менендеса закончилось быстро. Он почти сразу признал себя виновным, и окружной прокурор даже не успел толком им заняться. Поэтому его дело состояло всего из четырех папок, да и те большей частью содержали копии документов, относящихся к полицейскому следствию. Я перебрал бумаги в поисках фотографий и наконец, в третьей папке, нашел то, что искал.

Хесус Менендес признался перед судом в убийстве Марты Рентерии, двадцатичетырехлетней танцовщицы. Она была смуглой брюнеткой с темными глазами и широкой белозубой улыбкой. Ее нашли с ножевыми ранениями в своей квартире в районе Панорама-Сити. Перед тем как заколоть, ее избили, и удары – в противоположность Реджи Кампо – пришлись на левую сторону ее лица. Я нашел в деле ее фото крупным планом, с прилагающимся отчетом о вскрытии. И вновь согнул снимок вдоль, так чтобы на одной половинке осталась нетронутая часть лица.

Сидя на полу, я положил перед собой обе сложенные вдвое карточки: Реджи Кампо и Марты – и приставил одну к другой по линии сгиба. Не считая того, что одна из женщин умерла, а другая – нет, обе половинки почти идеально подошли друг к другу. Женщины были настолько похожи, что могли бы сойти за сестер.

Глава 18

Хесус Менендес отбывал пожизненный срок в «Сан-Квентине»^[77] из-за того, что вытер свой пенис о висевшее в ванной махровое полотенце. Под каким бы углом ни смотреть – суть сводилась именно к этому. Полотенце стало его роковой ошибкой.

Сидя, раскинув ноги, на цементном полу склада с веером разложенных вокруг бумаг из досье, я заново знакомился с обстоятельствами дела, над которым работал двумя годами ранее. Менендеса признали виновным в убийстве танцовщицы Марты Рентерии. Он последовал за ней до ее дома в Панорама-Сити от расположенного в восточном Голлливуде стриптиз-клуба «Дом кобры», изнасиловал, а затем более пятидесяти раз ударил ножом, выпустив из ее тела столько крови, что она просочилась сквозь постель и образовала лужу на деревянном полу, а затем стала капать с полтолка нижней квартиры. Тогда-то и вызвали полицию.

Дело Менендеса стало громким, но строилось целиком на косвенных уликах. Кроме того, он сам навредил себе, признавшись полиции – еще до того, как к делу подключился я, – что находился в квартире девушки в ночь убийства. Но окончательно его погубила ДНК на розовом махровом полотенце в ванной комнате жертвы. Эту улику я не мог нейтрализовать – такую вращающуюся тарелочку невозможно было сбросить наземь. Судебные адвокаты называют подобную улику айсбергом, потому что из-за нее корабль идет ко дну.

Я взялся за дело Менендеса в качестве, так сказать, торговца, продающего товар заведомо с убытком с целью привлечения покупателей. Менендес не имел достаточно средств, чтобы оплатить время и усилия для выстраивания основательной и всесторонней защиты, но дело приобрело значительный общественный резонанс и я с удовольствием обменял свой труд на бесплатную рекламу. Менендес обратился ко мне, потому что всего за несколько месяцев до его ареста я успешно завершил дело его старшего брата Фернандо, связанное с героином, сведя предъявленное обвинение в хранении и продаже только к хранению. Вместо тюрьмы парень получил всего лишь условный срок.

Следствием моего успеха стало то, что Фернандо позвонил мне в ту ночь, когда Хесуса арестовали за убийство Марты Рентерии. Перед этим Хесус добровольно отправился в ван-нуйсский полицейский участок, чтобы поговорить с детективами. Дело в том, что портрет его накануне показали в «Новостях» по всем местным телеканалам, и особенно активно его крутили на испаноязычных. Тогда он сказал родственникам, что пойдет к копам, чтобы оправдаться, и вернется домой. Но он так и не вернулся, поэтому его брат позвонил мне. Я сказал Фернандо, что надо раз и навсегда зарубить себе на носу: никогда не ходить в полицию, не проконсультировавшись с адвокатом.

До того как брат Менендеса позвонил мне, я уже видел многочисленные телевизионные сообщения об убийстве «экзотической танцовщицы», как окрестили Рентерию. В сводках показали и нарисованное полицейским художником лицо мужчины латинского типа, он, как установило следствие, шел за жертвой из клуба. Я знал, что опережающий, еще до ареста, интерес массмедиа к делу скорее всего придаст ему широкую гласность, которую обеспечит телевидение, и я смогу хорошо на этом поживиться. Я согласился взять дело. Бесплатно. Что называется, ради общественного блага и во имя торжества самой судебной системы. Кроме того, дела об убийствах немногочисленны и попадаются редко. Поэтому всегда, когда есть возможность, я стараюсь их не упустить. Менендес был двенадцатым по счету обвиняемым в убийстве в моей практике. Первые одиннадцать отбывали тюремные сроки, но ни одного не приговорили к смерти. Я считал это своим достижением.

К тому времени как я встретился с Менендесом в изоляторе ван-нуйсского полицейского участка, он уже сделал заявление, из-за которого стал подозреваемым номер один. Хесус признался детективам Ховарду Керлену и Дону Крафтону, что он, как и передавалось в «Новостях», последовал за Рентерией к ней домой, но пребывал там с полного согласия и одобрения хозяйки. Он пояснил, что ранее в тот же день выиграл одиннадцать тысяч долларов в Калифорнийскую лотерею и собирался обменять часть этих денег на некоторые знаки внимания со стороны Рентерии. Он сказал, что у нее в квартире они с обоюдного согласия вступили в сексуальные отношения – хотя, разумеется, выразил это не в таких терминах – и что, когда он от нее ушел, она была жива-здорова и стала богаче на пятьсот долларов.

Детективы Керлен и Крафтон пробили в рассказе Менендеса многочисленные бреши. Во-первых, ни в день убийства, ни накануне в штате Калифорния не проводилась никакая лотерея, и местный мини-маркет, где он, по его словам, обналичил свой билет, не располагал сведениями о выплате выигрыша в размере одиннадцати сотен долларов ни Менендесу, ни кому-то еще. К тому же в квартире жертвы нашли всего около восьмидесяти долларов наличными. И наконец, отчет о вскрытии показал, что синяки и другие телесные повреждения в области вагины были несовместимы с так называемыми нормальными сексуальными отношениями, по взаимному согласию. Медэксперт сделал вывод, что девушку зверски изнасиловали.

Никаких отпечатков пальцев, кроме принадлежавших хозяйке, в квартире не имелось. Предметы в квартире оказались тщательно протерты. В теле убитой не обнаружили семенной жидкости – это свидетельствовало о том, что либо насильник пользовался презервативом, либо семяизвержения при половом контакте не случилось. Однако в ванной комнате, примыкавшей к спальне, где произошли нападение и убийство, эксперт-криминалист с помощью инфракрасной лампы обнаружил небольшое количество спермы на розовом полотенце, висевшем на крючке рядом с унитазом. Следствие выстроило версию, согласно которой после всего им совершенного преступник пошел в ванную, снял презерватив и спустил его в туалет, а затем вытер половой член висевшим тут же полотенцем, которое затем повесил обратно на крючок. Прибрав за собой и протерев все, к чему мог прикасаться, он позабыл о полотенце.

Следствие держало в секрете место обнаружения спермы и сопутствующую версию. Соответственно она не попала в СМИ, став козырной картой Керлена и Крафтона.

Исходя из допущения, что Менендес действительно побывал в квартире жертвы, но лжет в остальном, его арестовали по подозрению в убийстве без права освобождения под залог до суда. Детективы получили ордер на обыск, у Менендеса взяли образцы слюны и отправили в лабораторию на предмет сравнения ДНК с уже имевшейся на полотенце.

Вот на какой стадии я принял дело. Как любят говорить мои коллеги, «„Титаник“ вышел из дока, а айсберг уже поджидал». Менендес сильно навредил себе болтовней детективам – в том числе лживой. Еще не зная об анализе ДНК, я усмотрел в деле для Хесуса Менендеса некоторый шанс. Моя задача, таким образом, состояла в том, чтобы нейтрализовать вред от его показаний – которые, кстати, после того как о них раззвонили СМИ, считались уже бесспорным признанием. Менендес родился в Мексике и в Америку переехал в восьмилетнем возрасте. В доме все говорили только по-испански, и в школу он ходил испаноязычную, вплоть до четырнадцати лет – когда попросту ее бросил. По-английски он объяснялся через пень-колоду, а уровень его понимания показался мне еще ниже. Керлен и Крафтон не позаботились о том, чтобы предоставить переводчика, и, если верить протоколу допроса, ни разу даже не поинтересовались, нуждается ли Менендес в таковом.

В эту трещину в следственной процедуре я и собирался вклиниться. Основу дела против Менендеса составили его показания на допросе в полиции – они являлись главной вращающейся тарелкой. Если бы мне удалось ее сбить, большинство остальных рухнули бы следом. Я планировал обрушиться на метод ведения допроса, поскольку подозреваемый был не в состоянии уяснить свои права. Я говорю о поправке Миранды^[78] – ее либо зачитал ему Керлен, либо представили ему в виде документа на английском языке и он подписал его по распоряжению следователя.

Дело после ареста приостановилось на две недели – до того момента, когда поступили результаты анализа из лаборатории, которые показали идентичность ДНК слюны Менендеса с той, что получили из спермы на полотенце в туалете жертвы. Обвинению уже не требовались ни допрос, ни признания. ДНК безоговорочно делала Менендеса зверским насильником и убийцей. Я мог бы испробовать тип защиты, примененный в деле О. Джея Симпсона,^[79] – подвергнуть сомнению достоверность анализа. Но и обвинители, и криминалисты так многому научились с тех пор, что я понимал: присяжных убедить мне едва ли удастся.

ДНК стала тем самым поджидавшим айсбергом, и приобретенный судном импульс движения не позволял избежать с ним встречи.

Окружной прокурор сам обнародовал результаты анализов на пресс-конференции и объявил, что его ведомство затребует для Менендеса смертного приговора. Он добавил, что детективы также отыскали трех свидетелей, видевших, как Менендес выбросил нож в реку Лос-Анджелес. Несмотря на то, что ножа на дне не нашли, он охарактеризовал показания как надежные – их дали соседи Менендеса по комнате.

Учитывая обстоятельства дела и угрозу смертного приговора, я решил, что защита как в деле О. Джея будет слишком рискованна. Взяв с собой в качестве переводчика Фернандо Менендеса, я отправился в ван-нуйсскую следственную тюрьму и сказал Хесусу, что его единственная надежда – судебная сделка, которую через меня предлагает ему окружной прокурор. Если Менендес добровольно признает себя виновным, я смогу добиться для него пожизненного заключения с возможностью досрочного освобождения. Я обещал ему, что он выйдет на свободу через пятнадцать лет, и сказал, что это его единственный шанс.

Беседа вышла скорбной и душераздирающей. Братья плакали и заклинали меня придумать другой способ. Хесус настаивал на своей непричастности к убийству Марты Рентерии. Он признал, что соврал детективам для защиты Фернандо. Тот дал ему деньги после месяца удачной торговли неочищенным героином. Хесус посчитал: раскрытие причин щедрости брата повлечет за собой еще одно уголовное дело – уже в отношении Фернандо.

Они умоляли меня провести свое расследование. Хесус уверял, что у Рентерии в тот вечер в «Доме кобры» были еще поклонники.

Он и заплатил ей очень много, так как ради него она отказала другому соискателю.

В конечном счете Хесус выдал, что действительно выбросил нож в реку, но причиной послужил страх. Нож не являлся орудием убийства, Хесус его использовал на поденных работах, но он так походил на тот, который описывали в теленовостях, что он избавился от него, прежде чем идти в полицию.

Я выслушал их, но разочаровал: ни одно из обстоятельств не помогло бы делу. ДНК – только она имела значение. Хесус стоял перед выбором – добровольно согласиться на пятнадцать лет или выйти на судебный процесс, рискуя получить смертный приговор или пожизненное, но только уже без возможности освободиться досрочно. Я напомнил Менендесу, что он еще молодой человек. По выходе на свободу ему исполнится только сорок лет. У него останется время пожить.

Короче говоря, покидая следственный изолятор, я уносил с собой согласие Хесуса Менендеса пойти на сделку с обвинением. С тех пор я видел его всего только раз – на судебном заседании, где он сознался в убийстве и выслушал свой приговор, а я стоял перед судьей, проводя парня через процедуру признания. Первоначально его отправили в Пеликанью бухту, а позднее перевели в «Сан-Квентин». Через коллег я узнал, что Фернандо опять замели – на сей раз за употребление героина. Но ко мне он не обратился, а нанял другого адвоката, и меня это не удивило.

Сидя на полу складского помещения, я раскрыл судебно-медицинский отчет о вскрытии тела Марты Рентерии. Я искал две особенности – к ним тогда, вероятно, никто особенно не приглядывался: ведь дело закрыли и материалы следствия потеряли свою актуальность. Никого больше не интересовали подробности.

Первое, что я хотел посмотреть, – ту часть отчета, где говорилось о пятидесяти трех ножевых ранениях, нанесенных Рентерии во время нападения. В разделе «Характер ранений» неизвестное оружие описывалось как «лезвие длиной не более пяти дюймов и шириной не более одного». Также в отчете отмечалось наличие зазубренных, неровных краев в верхней части ран жертвы, указывающих на неровный контур верхней части лезвия. То есть данное оружие относилось к тем, что вызывают повреждения тканей как на входе в тело, так и на выходе. Небольшая длина лезвия позволяла предположить, что действовали фальцующимся складным ножом.

К отчету прилагался грубо схематичный рисунок лезвия без рукоятки. Контур показался мне знакомым. Я притащил брошенный в другом конце комнаты кейс и открыл. Из папки с материалами, переданными мне обвинением, я вытащил фото раскрытого ножа с выгравированными на лезвии инициалами Льюиса Руле и сравнил с зарисовкой из отчета о вскрытии. Они были чертовски похожи.

Затем я взял другой старый отчет – со словесным описанием орудия убийства – и наткнулся на абзац, почти дословно совпадающий с тем, что я буквально накануне зачитывал в офисе Руле. В нашем нынешнем деле орудие описывалось как изготовленный на заказ нож в стиле «черный ниндзя» с лезвием пять дюймов в длину, один дюйм в ширину и одну восьмую дюйма толщиной. Но те же параметры принадлежали и ножу, которым убили Марту Рентерию. Тому самому, что якобы выбросил Хесус Менендес в реку Лос-Анджелес.

Я понимал: пятидюймовое лезвие не является чем-то уникальным, оно еще ни о чем не свидетельствовало, но чутье подсказывало, что я на пороге чего-то важного. Я старался не позволить жару, нараставшему у меня в груди и в горле, отвлечь меня и попытался удержать мысль. Я стал разбираться дальше. Мне требовалось удостовериться в отношении одной специфической раны, но не хотелось смотреть на фотографии в конце отчета – фотографии, холодно задокументировавшие зверски изуродованное тело Марты Рентерии. Вместо этого я открыл страницу, где рядом изображались два контура одного и того же тела: вид спереди и вид сзади. Здесь судмедэксперт отмечал раны и нумеровал их. На втором рисунке никаких меток не было, а на первом значились пронумерованные точки: от 1 до 53. Картинка напоминала некий жуткий ребус, в котором требуется соединить точки, и я не сомневался: когда Менендес еще не явился в полицию, Керлен – или другой детектив, – пытаясь найти хоть что-нибудь, соединял их в надежде, что убийца зашифровал здесь свои инициалы или оставил еще какой-нибудь дьявольский ключ.

Я изучил область шеи и увидел по обеим ее сторонам две точки. Они фигурировали под номерами 1 и 2. Я перевернул страницу и посмотрел на описания ранений.

Описание раны номер 1:

«Неглубокий прокол в нижней правой части шеи с гистаминовым уровнем, характерным для состояния до наступления смерти, что указывает на насильственный характер раны».

А вот описание раны номер 2:

«Неглубокий прокол в нижней левой части шеи с гистаминовым уровнем, характерным для состояния до наступления смерти, что указывает на насильственный характер раны. Размер прокола на 1 см больше, чем у раны № 1».

Это означало, что раны нанесли, когда Марта Рентерия была еще жива. И похоже, объясняло, почему их первыми внесли в список. Медэксперт предположил: раны, вероятно, стали результатом того, что нож прикладывали к шее жертвы. Так убийца держал жертву под контролем.

Я опять вернулся к материалам обвинения по делу Кампо и извлек фотографии Реджи Кампо и отчет о ее врачебном осмотре в медицинском центре «Холи кросс». У Кампо была маленькая колотая ранка внизу, с левой стороны шеи, и никаких ран с правой стороны. Затем я стал пробегать глазами по ее заявлению полицейским, пока не наткнулся на ту часть, где она описывала, как получила эту рану. Она сказала, что мужчина потянул ее вверх с пола и, поставив на ноги, велел вести его в спальню. Он направлял ее сзади, схватив правой рукой за бретельку бюстгальтера, а левой – приставив кончик ножа к шее с левой стороны. Почувствовав, что он на миг ослабил хватку и положил руку ей на плечо, она, изловчившись, резко выкрутилась и толкнула его на большую напольную вазу, а затем убежала.

Я понял теперь, почему у Реджи Кампо оказалась только одна ранка на шее, а не две, как у убитой Марты Рентерии. Если бы напавший на Кампо довел ее до спальни и положил на кровать, то, забравшись сверху, стал бы держать нож в той же самой руке – то есть в левой – и лезвие переместилось бы на другую сторону ее шеи. Когда потом ее нашли бы мертвой на кровати, она имела бы те же самые проколы по обеим сторонам шеи.

Я отложил папки в сторону и долго сидел, скрестив ноги, на полу, не двигаясь. Мои мысли казались чем-то вроде шепота внутри, во мраке сознания. Перед глазами у меня стояло лицо Хесуса Менендеса с полосами слез, когда он говорил мне, что невиновен, когда умолял ему поверить – а я твердил одно: что он должен признать свою вину. Мои слова являлись тогда не только советом юриста. У него не было денег, не было защиты, а значит, не было шансов. А я сказал ему, что у него практически нет выбора. И хотя в конечном счете решение принял он и именно его губы произнесли перед судьей «виновен», сейчас я – бывший его адвокат – чувствовал себя так, словно сам приставил нож системы к его шее и вынудил произнести это слово.

Глава 19

Прилетев в Сан-Франциско, я к часу дня уже выехал с огромной площадки проката автомобилей в Международном аэропорту и двинулся на север. В салоне «линкольна», который мне дали, стоял такой запах, словно в прошлый раз в нем катался какой-то курильщик – то ли арендовавший машину, то ли приводивший ее в порядок для меня.

Я не представляю, как попасть куда-либо в самом Сан-Франциско. Я только знаю, как проехать через него. Три или четыре раза в год мне приходится ездить в тюрьму «Сан-Квентин», что у залива Сан-Франциско, пообщаться со своими клиентами или свидетелями. Дорогу туда я бы объяснил вам с легкостью. Но спросите меня, как добраться до башни Койт^[80] или Рыбачьей пристани^[81] – и тут возникнет проблема.

К двум часам я пересек город и миновал мост «Золотые ворота». Я чувствовал себя прекрасно и поспевал в срок. Из предыдущего опыта я знал, что посещения адвокатов заканчиваются в четыре.

Тюрьме свыше сотни лет, и она выглядит так, будто душа каждого заключенного, сидевшего или умершего там, навеки отпечаталась на ее темных стенах. Из всех тюрем, какие я когда-либо посещал (а я в свое время перебывал с визитами во всех тюрьмах Калифорнии), эта навевала самые мрачные мысли.

Мой кейс осмотрели, а меня заставили пройти через металлоискатель. После этого по мне все равно прошлись подобными ручными устройствами в порядке дополнительной проверки. Но даже тогда мне не позволили напрямую общаться с Менендесом, так как я заранее, за пять дней, не подал заявку на посещение. Поэтому меня поместили в комнату, где гостя от заключенного отделяла стенка из оргстекла с отверстиями размером в десятицентовик, через которые полагалось разговаривать. Я показал охраннику стопку из шести фотографий, их я принес для Менендеса, и он сказал, что мне придется показывать снимки через стекло. Я сел, убрал фотографии и уже довольно скоро по ту сторону прозрачной перегородки увидел Хесуса.

Два года назад Хесуса Менендеса отправили в тюрьму молодым человеком. Сейчас он выглядел на те самые сорок лет, что я обещал ему к освобождению, если признает себя виновным. Он смотрел на меня глазами совершенно безжизненными, напоминающими камешки гравия на автостоянке. При виде меня он нехотя опустился на стул. Теперь ему от адвоката было не много пользы.

Мы не стали церемониться с приветствиями, и я прямиком приступил к делу:

– Послушай, Хесус, мне незачем спрашивать тебя, как ты поживаешь. Я и так знаю. Но тут открылись некоторые новые обстоятельства, и они могут повлиять на твое дело. Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Ты меня понимаешь?

– Зачем сейчас вопросы? Раньше у тебя их не возникало.

Я кивнул:

– Ты прав. Мне следовало тогда задать тебе больше вопросов, а я этого не сделал. Теперь я знаю гораздо больше. По крайней мере думаю, что знаю. Я пытаюсь восстановить справедливость.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о том вечере в «Доме кобры».

Он пожал плечами.

– Девушка, которая там была, – я с ней поболтал, и она сказала мне идти за ней домой. – Он опять пожал плечами. – Я пошел к ней, но я ее не убивал.

– Давай поговорим еще немного о ночном клубе. Ты утверждал, что тебе пришлось произвести впечатление на нее и показать ей деньги и что ты потратил больше, чем хотел.

– Верно.

– Ты еще упомянул, что какой-то другой человек пытался с ней сблизиться. Ты это помнишь?

– Си, он обратился к ней. Она подошла, но вернулась ко мне.

– И поэтому ты заплатил ей больше, правильно?

– Да, так.

– О'кей, ты запомнил того человека? Если бы ты увидел его фото, ты бы его узнал?

– Думаю, да.

– О'кей.

Я открыл свой кейс и вынул веер снимков – шесть штук; в их числе – сделанный при аресте Льюиса Руле. Фото остальных пятерых мужчин я отобрал из своих архивных коробок. Я встал и начал одну за другой прижимать изображения к стеклу. Я подумал, что, растопырив пальцы, смогу удержать все шесть прижатыми. Менендес встал, чтобы приглядеться поближе.

Почти тотчас из верхнего репродуктора загремел голос:

– Отойдите от стекла. Оба отойдите от стекла и сядьте на место, иначе собеседование будет окончено.

Я покачал головой и чертыхнулся. Собрал фотографии вместе и вернулся на стул. Менендес тоже сел.

– Охранник! – окликнул я.

Я наблюдал за Менендесом и ждал. Никто не шел.

– Охранник! – крикнул я опять, уже громче.

Наконец дверь открылась, и на моей половине комнаты появился охранник.

– Вы закончили?

– Нет. Мне нужно, чтобы он посмотрел на эти фотографии. – Я показал пачку.

– Сделайте это через стекло. Ему не разрешается что-либо от вас получать.

– Но я их тут же заберу назад.

– Не важно. Вы не имеете права ничего ему давать.

– Но если вы не позволяете ему подходить к стеклу, как он их увидит?

– Меня это не касается.

Я махнул рукой, сдаваясь.

– Ладно, хорошо. Тогда могли бы вы побыть здесь с минуту?

– Зачем?

– Понаблюдать. Я собираюсь предъявить ему фотографии и если он кого-то опознает, хочу, чтобы вы это засвидетельствовали.

– Не впутывайте меня в ваше дерьмо.

Он пошел к двери и скрылся за ней.

– Проклятие! – сказал я.

Я перевел взгляд на Менендеса:

– Ладно. Тогда так, Хесус, я все равно тебе их покажу. Возможно, ты узнаешь кого-нибудь из них с того места, где сидишь.

Одну за другой я поднимал и останавливал фотографии примерно на расстоянии фута от стекла. Менендес подался вперед. Когда я держал первые пять, он смотрел на каждую, немного раздумывал, потом качал головой. Но на шестом снимке я увидел, как глаза его вспыхнули. Похоже, какая-то жизнь в них все-таки сохранилась.

– Вот этот, – сказал он. – Это он.

Я повернул фото к себе, чтобы убедиться. Да, им оказался Руле.

– Я помню, – настаивал Менендес. – Он самый и есть.

– Ты твердо уверен?

Менендес кивнул.

– Почему ты так уверен?

– Потому что я знаю. Пока сижу здесь, думаю про ту ночь все время.

Я кивнул.

– Кто он? – спросил Хесус.

– Пока не могу этого открыть. Просто имей в виду – я пытаюсь вытащить тебя отсюда.

– Что мне надо делать?

– То, что ты делал до сих пор. Сиди тихо, береги себя и постарайся остаться целым и невредимым.

– Да уж, и невредимым…

– Я все понимаю. Но как только у меня что-то появится, ты сразу об этом услышишь. Я хочу освободить тебя, Хесус, но это может занять некоторое время.

– Ведь ты мне велел сюда отправиться.

– В тот момент я полагал, что другого выбора нет.

– Почему ты даже не спросил меня: ты убивал ту девушку? Ты мой адвокат, но тебе было наплевать. Ты даже не слушал.

Я встал и громко позвал охранника. Потом ответил:

– Для того, чтобы на основе закона защищать тебя, мне не требуется ответ на этот вопрос. Если бы я спрашивал моих клиентов, виновны ли они в тех преступлениях, которые им вменяют, очень немногие сказали бы мне правду. А если бы и сказали, возможно, тогда бы я не смог защищать их в полную силу.

Охранник открыл дверь и посмотрел на меня.

– Готов идти, – сказал я.

Я взглянул на часы и прикинул, что если не попаду в пробку, то пожалуй, успею на пятичасовой авиарейс обратно до Бербанка. В крайнем случае на шестичасовой. Я бросил фотографии в портфель и закрыл его. Обернувшись, снова посмотрел сквозь стекло на Менендеса, который все так же сидел на своем стуле по ту сторону.

– Могу я просто прижать руку к стеклу? – спросил я охранника.

– Только скорее.

Я перегнулся через конторку и приложил к перегородке ладонь с растопыренными пальцами. Я ждал, пока Менендес сделает то же самое, ответив на тюремное рукопожатие.

Менендес встал, наклонился вперед и плюнул на стекло.

– Ты тогда даже не пожал мне руку, – сказал он. – Я не пожму твою.

Я кивнул. Мне показалось, что по его акценту я даже понял, откуда он родом.

Охранник, насмешливо фыркнув, велел мне пройти в дверь. Через десять минут я находился вне тюремных стен – хрустел подошвами по гравию парковки, направляясь к моему арендованному автомобилю.

Я проделал четыреста миль ради пяти минут, но именно эти минуты выпили все мои силы. Думаю, самая низкая точка на графике моей жизни и профессиональной карьеры наступила часом позже, когда автопоезд вез меня обратно в аэропорт, к терминалу «Юнайтед эйрлайнз». Поскольку мне не пришлось уже следить за дорогой и за тем, чтобы успеть в срок, я только и размышлял об этом уголовном деле. Вернее, о двух делах.

Я уперся локтями в колени, положив лицо на руки. Воплотился в реальность величайший страх моей жизни, причем происходило это уже в течение двух лет, только я этого не знал. Не знал вплоть до последнего времени. Передо мной предстала невиновность, а я не разглядел ее, не распознал. Я бросил ее в топку прожорливой судебной машины, как все остальное. Теперь невиновность стала холодной, безжизненной, мертвой, словно ее запрятали в крепости из камня и стали. И с этим грузом мне предстояло жить.

Сознание того, что, выйди мы на судебный процесс, Хесус скорее всего находился бы сейчас в камере смертников, мало радовало. Невозможно было утешиться тем, что мы избежали фатального исхода, так как теперь я знал доподлинно: Хесус Менендес невиновен. Настоящая редкость, почти чудо – невиновный человек, – явилась мне, а я ее не распознал. Я от него отвернулся.

– Не задался денек?

Я поднял голову. В вагоне напротив меня, но несколько наискосок, сидел человек. Остальные места пустовали. Выглядел он лет на десять старше меня, а редеющие на лбу волосы придавали ему умудренный вид. Вероятно, он даже являлся адвокатом, но меня это не интересовало.

– Все в порядке, – сказал я. – Просто устал.

И я выставил руку ладонью наружу – в знак того, что не хочу разговаривать. Обычно я езжу с наушниками (какими пользуется Эрл), вставив их в уши и протянув проводок в карман пиджака. Они ни с чем не соединяются, но это удерживает людей от разговоров. Сегодня утром я слишком спешил, чтобы про них вспомнить. Слишком спешил, чтобы дойти до такой вот опустошенности.

Мужчина понял намек и больше ничего не говорил. Я вернулся к своим мрачным мыслям о Менендесе. На практике итог заключался в том, что мой клиент виновен в убийстве, за которое другой мой клиент мотает пожизненный срок. Я остро нуждался в правильном решении, нужно было выработать какой-то план, раздобыть доказательства. Но в данный момент, сидя в поезде, я мог только думать о потухших глазах Хесуса Менендеса, потому что знал: я и есть тот самый человек, который погасил в них свет.

Глава 20

Едва сойдя с самолета в Бербанке, я включил сотовый. Никакой генеральный план мне на ум непришел, зато я определил следующий шаг, и начинался он со звонка Анхелю Левину. Телефон зажужжал в моей руке, извещая о доставке новых сообщений. Я решил, что прочту их после того, как дам Левину поручение.

Он взял трубку и сразу же спросил, видел ли я его послание.

– Нет, не успел, – ответил я. – Я только что с самолета.

– С самолета? Где же ты был?

– На севере. Что ты узнал?

– Просто последние уточненные данные по Корлиссу. Если ты не по этому поводу, тогда по какому?

– Какие у тебя планы на вечер?

– Так, болтаюсь без дела. Не люблю выходить из дому по пятницам и субботам. Не лучшее время для профессионалов. Слишком много пьяных на дорогах.

– Так вот, я бы хотел встретиться. Мне необходимо с кем-то поговорить. Происходит нечто скверное.

Левин, видимо, уловил что-то в моем голосе, потому что немедленно внес изменения в свою пятничную политику домашнего затворничества, и мы договорились о встрече в ресторане «Коптильня», в Бербанке, у киностудии «Уорнер бразерс». Он находился недалеко как от аэропорта, так и от дома Левина. В гаражной службе я протянул свой билет человеку в красной форменной куртке и в ожидании своего «линкольна» стал проверять сообщения, сброшенные на голосовую почту.

Их было три, и все пришли во время моего часового перелета из Сан-Франциско. Первое прислала Мэгги Макферсон.

«Майкл, я просто хотела извиниться за то, как вела себя сегодня утром. Сказать по правде, я просто злилась на саму себя за вчерашние слова и поступки. Я перенесла раздражение на тебя, а этого делать не следовало. Мм… если ты поведешь куда-нибудь Хейли завтра или в воскресенье, она очень обрадуется. И возможно, я сама тоже смогу присоединиться. Как бы ни сложилось, дай мне знать».

Она не часто называла меня Майклом, даже когда мы состояли в браке. Она относилась к тем женщинам, что могут вполне обходиться твоей фамилией и превратить это в проявление нежности. Разумеется, при желании. Она всегда звала меня Холлером. С того самого дня, как мы встретились в очереди к металлодетектору на входе в здание уголовного суда. Она тогда направлялась в офис окружного прокурора, а я – в зал, где выносилось обвинение моему клиенту, арестованному за вождение в нетрезвом виде.

Я сохранил послание, чтобы как-нибудь прослушать еще раз, и перешел к следующему. Я ожидал, что оно от Левина, но автоматический голос доложил, что звонок поступил с номера с междугородным кодом 310. В следующий момент заговорил Льюис Руле.

«Это я, Льюис. Просто хотел отметиться, узнать, как и что. После событий вчерашнего дня интересуюсь, в каком состоянии наши дела. У меня тоже есть что рассказать».

Я нажал кнопку «стереть» и перешел дальше, к третьему и последнему сообщению. Вот оно уже было от Левина.

«Эй, босс, перезвони мне. У меня кое-какая информация по Корлиссу. Ладно. Его имя Дуэйн Джеффри Корлисс. Он на игле и стучал на сокамерников здесь, в Лос-Анджелесе, еще пару раз до нашего случая. Так что тут вроде бы ничего нового, да? Вообще его арестовали за кражу мотоцикла. Корлисс, видимо, планировал обменять его на дозу мексиканского героина. Донос на Руле он использовал, чтобы выторговать себе девяностодневную программу принудительной реабилитации в условиях закрытого стационара в окружной больнице при Университете Южной Калифорнии. Так что мы не сможем подобраться к нему и поговорить, если только какой-нибудь судья тебе это не устроит. Весьма хитроумный шаг со стороны обвинения. В любом случае я собираю по нему данные. В Интернете нашлась кое-какая информация с его делишками в Фениксе, причем для нас весьма приятная. Просто бомба, ему уже не отмыться. Наверняка к понедельнику уже смогу это подтвердить. Пока что все. Позвони мне после выходных. Я собираюсь бездельничать».

Я стер сообщение и закрыл телефон.

– Можно не продолжать, дальше все ясно, – сказал я себе.

Как только я услышал, что Корлисс ширяется, мне больше уже не требовалось никаких сведений. Я понял, почему Мэгги не доверяла этому парню. Наркоманы – подсевшие на иглу – являлись самыми безбашенными и ненадежными участниками этой пресловутой судебной машины. При первой же возможности, чтобы получить дозу или выторговать себе очередную метадоновую программу реабилитации, они наклепают на родную мать. Все они были лжецами, и любого из них не составило бы труда выставить таковым в суде.

Меня, однако, озадачило то, что задумал наш обвинитель. Хотя имя Дуэйна Корлисса не фигурировало в следственных материалах, переданных мне Минтоном, тем не менее прокурор вел себя так, словно имел дело с настоящим, полноценным свидетелем. Он обеспечил Корлиссу трехмесячную программу реабилитации, чтобы оградить от всяких неожиданностей. Процесс по делу Руле должен был начаться, как раз когда эта программа наркотерапии подойдет к концу. Действительно ли наш молодой прокурор прятал Корлисса? Или просто запихнул стукача в чулан, на дальнюю полку, чтобы знать, где он и чем занимается, – на тот случай, если вдруг в суде понадобятся его показания? Минтон явно действовал, рассчитывая, что мне о Корлиссе ничего не известно. И если бы Мэгги Макферсон по оплошности не проговорилась, я бы о нем и не узнал. И все равно он играл в опасную игру. Судьи не жалуют обвинителей, которые так открыто игнорируют правила представления сведений по делу противной стороне.

Это навело меня на размышления о возможной стратегии защиты. Если Минтон окажется настолько глуп, что попытается запустить в суд Корлисса, то я даже не стану возражать против допущенных им нарушений. Напротив, я позволю ему посадить наркомана на свидетельское место, с тем чтобы потом, перед лицом присяжных, порвать такого свидетеля в клочья, словно чек о получении денег с кредитной карты. Все будет зависеть от того, какие сведения откопает для меня Левин. Пусть он продолжит искать информацию на Дуэйна Джеффри Корлисса. Так, чтобы ничего не осталось за бортом.

Я также думал и о том, что Корлисс, проходя программу своей принудительной реабилитации, сейчас пребывает в изолированном медицинском учреждении. Но Левин ошибся – так же как и Минтон, – если решил, что там свидетель для меня недоступен. По случайному совпадению мою клиентку Глорию Дейтон – согласно сделке – поместили в ту же больницу по аналогичной программе. И хотя в окружном медицинском центре при Южнокалифорнийском университете предусмотрен целый ряд подобных программ, существовала вероятность, что они с Корлиссом в одной и той же терапевтической группе или, на худой конец, встречаются в столовой. По всей видимости, я напрямую не выйду на Корлисса, но как адвокат Дейтон вполне мог бы связаться с ней, а она, в свою очередь, – передать мое послание Корлиссу.

Подогнали мой «линкольн», и, сунув человеку в красной куртке пару долларов, я выехал из аэропорта и направился на юг по шоссе Голливуд-Уэй к центру Бербанка, где находились все студии. Я добрался до «Коптильни» раньше Левина и заказал в баре мартини. Висящий над головой телевизор передавал последние новости финальных игр студенческого чемпионата по баскетболу. В первом круге Флорида разгромила Огайо. Броская надпись в нижней части экрана гласила: «Мартовское безумие»,^[82] – и я поднял за него свой бокал.

Уж я-то знал, как никто, что это такое.

Вошел Левин и заказал перед обедом пива. Все того же молодого пива, оставшегося от вчерашнего ирландского веселья. Вероятно, накануне посетителей было не так уж много. Возможно, они все ушли в «Четыре зеленые полянки».

– Нет опохмелки лучше зеленого зелья, – проговорил мой друг с тем провинциальным ирландским акцентом, который уже со вчерашнего дня начинал устаревать.

Он отпил из слишком полного бокала, так чтобы отойти с ним от стойки, и мы двинулись туда, где стояли столики. Нас провели к красной полукруглой кабинке. Мы сели друг напротив друга, и я поставил возле себя на пол кейс. Когда подошла официантка, мы заказали по полной программе: салат и бифштекс с картошкой. Я также попросил их фирменного сырно-чесночного хлеба.

– Это хорошо, что ты сидишь дома по выходным, – сказал я Левину, как только она удалилась. – После этих гренок запах просто убийственный.

– Придется рискнуть.

Довольно долго мы сидели молча. Я чувствовал, как алкоголь делает свое дело, подбираясь к моему чувству вины. Надо будет непременно заказать еще, когда принесут салаты.

– Итак? – произнес наконец Левин. – Ты хотел что-то обсудить.

Я кивнул.

– Собираюсь поведать тебе одну историю. Не все ее детали известны или находятся на своих местах. Но я изложу все так, как сам понял, а потом ты скажешь мне, что думаешь и как следует поступить. О'кей?

– Валяй. Я люблю истории.

– Не думаю, что эта тебе очень понравится. Она началась два года назад с…

Я замолчал, пережидая, пока официантка не расставит на столе наши салаты и сырный хлеб. Я спросил еще одну порцию коктейля «водка-мартини», хотя еще не прикончил первую. Я хотел, чтобы между нашими состояниями не было большой разницы.

– Так вот, – произнес я, когда та отошла. – Началась эта история два года назад, с Хесуса Менендеса. Ты ведь его помнишь?

– Да, мы упоминали его на днях. Дело, в котором все решила ДНК. Он, как ты любишь говорить, надолго сел за решетку, потому что вытер свой пенис о розовое махровое полотенце, – усмехнулся он.

Он говорил правду: я действительно частенько сводил дело Менендеса до такого абсурдно-тривиального, вульгарного утверждения. Я всегда использовал этот пример, чтобы посмешить народ в «Четырех зеленых полянках», когда мы с другими адвокатами обменивались анекдотами из профессиональной жизни. Но это случалось до того, как открылась новая информация.

Я не улыбнулся в ответ на шутку.

– Ну так вот получается, что это сделал не Хесус.

– Что ты имеешь в виду? Кто-то другой вытер его член о полотенце? – На этот раз Левин громко засмеялся.

– Нет, ты не понимаешь. Я говорю, что Хесус Менендес невиновен.

Лицо Левина сделалось серьезным.

– Он в тюрьме. И ты сегодня летал в «Сан-Квентин».

Я кивнул.

– Позволь мне вернуться к событиям того времени и все рассказать по порядку. Я не загружал тебя по делу Менендеса, потому что там нечего было расследовать. Имелась ДНК подозреваемого, его собственное изобличающее заявление и трое свидетелей, которые видели, как он выбросил в реку нож. Нож так и не нашли, но свидетелями являлись его собственные товарищи по комнате. Для защиты дело казалось безнадежным. Честно говоря, я и взялся-то за него ради лишней рекламы. В общем, единственное, что я сделал, – убедил его пойти на судебную сделку. Уговорил выступить с добровольным признанием своей вины. Он сопротивлялся, твердил, что ни в чем не виноват, но альтернативы не существовало. ДНК сулила смертную казнь. Без сделки он получал либо смерть, либо пожизненное. Я сумел добыть ему пожизненное, но главное – вынудил паршивца это принять. Прямо-таки заставил.

Я взглянул на свой нетронутый салат и понял, что есть не хочу. Тянуло только пить и предаваться чувству вины.

Левин ждал, когда я полностью выскажусь. Он тоже ничего не ел.

– На тот случай, если ты не помнишь – дело касалось убийства молодой женщины по имени Марта Рентерия. Танцовщицы в клубе «Дом Кобры» на Ист-Сансет. Ты ведь не скатился до того, чтобы бывать на этом шоу, нет?

Левин покачал головой.

– У них там нет сцены, – продолжал я. – Есть что-то вроде оркестровой ямы посередине. Ее выступление начиналось с того, что оттуда поднимались парни, наряженные Аладдинами, неся такую большую корзину, якобы с коброй, на двух бамбуковых шестах. Они опускали ее на пол, и заводилась музыка. Потом с корзины снималась крышка, из нее появлялась танцующая девушка, и уже с нее самой снималась одежда. Нечто вроде варианта стриптизерши из торта.

– Это Голливуд, – сказал Левин. – Здесь без зрелищ не обойтись.

– Так вот, Хесусу Менендесу шоу понравилось. У него было одиннадцать сотен долларов, которые дал ему брат, наркодилер, и он запал на Марту Рентерию. Может потому, что она была единственной танцовщицей ниже его ростом. А может, потому, что говорила с ним по-испански. После ее выступления они посидели и поболтали, затем она немного покрутилась среди других гостей, вернулась к нему, и вскоре он узнал, что на нее претендует еще один парень в клубе. Он переиграл того, предложив ей пять сотен.

– Но он ее не убивал?

– Вот именно. Он поехал за ней на своей машине. Пришел туда, они занимались сексом, спустил в унитаз свой презерватив, вытерся полотенцем и отправился домой. История начинается после его ухода.

– Появился настоящий убийца.

– Настоящий убийца стучит в дверь, вероятно, прикидывается Хесусом, который что-то забыл. Она ему открывает. Или, не исключено, свидание заранее назначили – она ожидает посетителя и впускает его.

– Тот другой человек из клуба? Которого перещеголял Менендес?

Я кивнул:

– Именно. Он входит, бьет ее несколько раз кулаком, чтобы сломить сопротивление, достает свой фальцнож, приставляет к ее шее, одновременно толкая в спальню. Знакомо звучит, да? Только ей не так повезло, как спустя пару лет Реджи Кампо. Он кладет ее на кровать, надевает презерватив и бросается на нее. Теперь нож находится уже с другой стороны на шее жертвы, и он удерживает его, пока насилует. А кончив, убивает. Он ударяет ее этим ножом множество раз. Это преступление можно бы назвать многократным убийством, если бы такое существовало. Что-то там варится у него в его долбаном больном мозгу, пока он это делает.

Подоспел мой второй мартини, и, забрав его прямо из рук официантки, я одним махом влил в себя половину. Она спросила, закончили ли мы со своими салатами, и мы оба отмахнулись, давая понять, чтобы их унесли нетронутыми.

– Через минуту будут ваши стейки, – доложила она. – Или вы хотите, чтобы я сразу выкинула их в мусорный бак и сэкономила вам время?

Я поднял на нее вопросительный взгляд. Она улыбалась, но я так погрузился в свою историю, что не понял, о чем она говорит.

– Не важно, – ответила она. – Сейчас я их принесу.

Я без заминки вернулся к рассказу.

– После того как она умерла, убийца стал прибирать за собой. Он делал это обстоятельно, не жалея времени: куда ему спешить? Она никуда не денется и никого не позовет. Он протер все в квартире, чтобы не осталось его отпечатков. И при этом уничтожил и следы пребывания Менендеса. Позже это обернулось скверно для Менендеса, когда он пошел в полицию объяснять, что он тот самый человек из теленовостей, но что он не убивал Марту. Те посмотрели на него и сказали: «Тогда почему на тебе были перчатки?»

Левин покачал головой:

– О Господи, дружище, если это правда…

– Это правда, не беспокойся. Менендес нанял адвоката, который однажды выручил его брата, но этот самый адвокат оказался неспособным распознать невиновного человека, уткнувшись в него носом. Адвокат талдычил только о судебной сделке. Он даже ни разу не спросил парня, совершил ли тот убийство. Он просто принял как данность его виновность, потому что у обвинения имелась эта чертова ДНК на полотенце и свидетели, видевшие, как он выбросил свой нож. Адвокат взялся за дело и добился сделки на наилучших возможных условиях. На самом деле он был очень доволен собой, потому что хотел спасти Менендеса от смерти и в один прекрасный день дождаться его досрочного освобождения. Поэтому он обрушил на Менендеса молоток правосудия. Он заставил его встать в зале суда и произнести «виновен». После чего Хесус отправился в тюрьму, и все довольны и счастливы. Штат доволен потому, что сэкономлены деньги на судебный процесс, а родственники Марты Рентерии довольны, потому что им не придется появляться на суде, где фигурировали бы ужасные фотографии вскрытия и свидетельства о том, как их дочь танцевала обнаженной и водила домой мужчин за деньги. А адвокат доволен, потому что благодаря этому делу он засветился на телевидении по меньшей мере раз шесть плюс спас еще одного клиента от камеры смертников.

Я заглотнул остатки мартини и огляделся, ища нашу официантку. Мне требовался еще один.

– Хесус Менендес сел в тюрьму молодым человеком. Я только что его видел, и он выглядит не на двадцать шесть, а на сорок. Он некрупный, субтильный парень. Ты знаешь, что происходит с такими, как он, в подобных местах.

Я смотрел прямо в стол, когда там появилась тарелка с шипящим стейком и дымящимся картофелем. Я поднял глаза на официантку и велел ей принести еще мартини. Я не сказал «пожалуйста».

– Лучше бы тебе притормозить, – заметил Левин, когда она ушла. – Наверное, в этом округе не найдется ни одного копа, который бы с радостью не упек тебя на пару лет. Тебя охотно потащат в участок и подставят твою рожу под фотовспышки.

– Знаю, знаю. Это последний. А если слишком запьянею, то не поведу машину. У ресторана всегда дежурит такси.

Решив, что пища поправит дело, я вонзил нож в стейк и съел кусочек. Затем взял ломтик сырного хлеба из корзинки, где он лежал обернутым в салфетку, но тот уже остыл. Я бросил его в тарелку и отложил вилку.

– Послушай, я понимаю, что ты грызешь себя из-за этого дела, но ты кое о чем забываешь, – сказал Левин.

– Да? О чем же?

– Его ситуацию и шансы. Дело было тухлое. Ему светила смертельная инъекция, дружище. Я тогда тебе не помогал, потому что там для меня работы не нашлось. Его зажали в кулаке, и ты спас его от смертной казни. В этом и состоит твоя работа, и ты выполнил ее хорошо. И вот теперь ты говоришь, что знаешь, как все произошло на самом деле. Ты не должен мордовать себя за то, что тогда чего-то не увидел.

Я сделал рукой жест: ни слова больше.

– Парень оказался невиновен. Я должен был это распознать и что-то сделать. Вместо этого я подошел формально, просто не глядя провел все рутинные юридические процедуры.

– Чушь.

– Нет, не чушь.

– Ладно, рассказывай дальше. Кто тот второй человек, который постучал в ее дверь?

Я открыл стоящий рядом кейс и запустил в него руку.

– Я сегодня посетил «Сан-Квентин» и показал Менендесу шесть фото. Все это – портреты моих клиентов. Большей частью бывших. Менендес выбрал его меньше чем за десять секунд.

Я швырнул Левину через стол изображение Льюиса Руле. Снимок приземлился лицом вниз. Левин перевернул его, несколько секунд рассматривал и потом так же, лицом вниз, положил обратно на стол.

– Позволь мне показать тебе еще кое-что, – сказал я.

Моя рука потянулась обратно в кейс и вытащила две перегнутые пополам фотографии – Марты Рентерии и Реджи Кампо. Я огляделся удостовериться, что поблизости нет официантки с моим мартини, и затем передал их ему в руки через стол.

– Что-то вроде пазла, – сказал я. – Сложи их вместе и посмотри, что получится.

Левин сложил из двух лиц одно и кивнул, поняв значимость моего открытия. Убийца, Руле, словно вел прицельный огонь по женщинам определенного типа, которые походили на некий образ или отвечали определенным параметрам, возбуждавшим в нем желание. Дальше я показал набросок орудия убийства, сделанный патологоанатомом, производившим вскрытие Марты Рентерии, и прочитал описание двух ранок, обнаруженных на ее шее.

– Ты помнишь ту видеокассету из бара? – спросил я. – Там запечатлен убийца за работой. Как и ты, Руле заметил, что мистер Икс левша. Поэтому при нападении на Реджи Кампо он бил ее кулаком левой руки и нож держал тоже в левой. Этот парень прекрасно знает, что делает. Он увидел открывшуюся возможность и использовал ее. Реджи Кампо оказалась несказанно везучей женщиной.

– Ты думаешь, были еще и другие? Другие убийства, я имею в виду?

– Вполне вероятно. Вот этим я и хочу, чтобы ты занялся. Проверь все убийства, где в качестве орудия фигурирует нож. Потом добудь портреты жертв и посмотри, соответствуют ли они определенному типу внешности. И ищи не только среди нераскрытых преступлений. Ведь дело об убийстве Марты Рентерии считалось закрытым.

Левин подался вперед:

– Послушай, старик, я ведь не смогу так широко закидывать сеть, как может себе позволить полиция. Тебе надо привлечь к этому делу копов. Или обратиться в ФБР. У них есть свои спецы по серийным убийцам.

Я покачал головой:

– Нет. Он мой клиент.

– Менендес тоже твой клиент, и ты должен его вытащить.

– Я над этим работаю. И вот почему мне нужен ты, Миш.

Мы оба знали, что Мишем я называю его всякий раз, когда мне требуется что-нибудь выходящее за пределы наших профессиональных взаимоотношений, когда задействуется прилегающая к ним территория – дружба.

– Как насчет наемного убийцы? – спросил Левин. – Он бы решил наши проблемы.

Я кивнул, оценив его шутку.

– Да, смерть Руле сильно облагородила бы наш мир. Но пожалуй, не позволила бы выручить из тюрьмы Менендеса.

Левин снова подался вперед. На сей раз он был серьезен.

– Я сделаю все, что в моих силах, Мик, но не думаю, что ты идешь по верному пути. Ты можешь заявить, что имеет место конфликт интересов, и отказаться от дела Руле. А затем начинай заниматься вызволением Менендеса из Квентина.

– С помощью чего?

– С помощью опознания по фотографии. Это солидный аргумент, надежное доказательство. Он совершенно не знает Руле и тем не менее уверенно выбирает его фото из пачки.

– Кто в это поверит? Я же его адвокат! Все – от копов до комиссии по помилованию – скажут, что опознание подстроено. Нет, все это теория, Анхель. Мы с тобой знаем, где правда, но ни черта не можем доказать.

– А как насчет ранений? Нужно сравнить имеющийся у них нож из дела Кампо с ранами из дела Марты Рентерии.

Я покачал головой:

– Ее кремировали. Они располагают только описаниями и фотографиями вскрытия, а это недостаточно убедительно для суда. К тому же я не желаю выглядеть адвокатом, который подкладывает такую свинью своему собственному клиенту. Если я подведу кого-то одного – значит, могу подвести их всех. Мне нельзя представать в таком свете, а не то я всех растеряю. Я должен придумать что-то другое.

– По-моему, ты не прав. Мне кажется…

– Пока что я буду действовать, как если бы ничего не знал, понимаешь? Но ты разузнай. Все, что можно. Веди это дело отдельно от дела Руле, так чтобы формального расследования как бы не проводилось и не было формальных отчетов. Заноси все материалы в досье Менендеса и оформляй мне счета по тому делу. Хорошо?

Прежде чем Левин успел ответить, официантка принесла третий мартини. Я отмахнулся, жестом велев унести его обратно.

– Не надо. Просто дайте счет.

– Ну, знаете, я ведь не вылью его обратно в бутылку, – возразила она.

– Не беспокойтесь, я заплачу. Просто не хочу больше. Отдайте его тому, кто готовит сырный хлеб, а мне просто принесите счет.

Она повернулась и пошла прочь, явно раздосадованная тем, что я не предложил напиток ей. Я вновь перевел взгляд на Левина. Он выглядел так, словно открывшаяся правда больно уязвила его. Я прекрасно понимал его чувства.

– Хорошенькое выгодное дельце я себе подцепил, а?

– Да уж. Как у тебя получится вести себя естественно с этим парнем, если ты вынужден, с одной стороны, доверительно с ним взаимодействовать, а с другой – тишком подкапываться под него?

– С Руле? Я намерен видеться с ним как можно реже. Только когда это крайне необходимо. Он сегодня оставил мне сообщение, что-то хотел доложить. Но я не стану перезванивать.

– Почему он выбрал именно тебя? Я хочу сказать, с какой стати ему понадобилось нанимать того самого адвоката, который в состоянии сопоставить факты и сообразить, что к чему?

Я покачал головой:

– Не знаю. Я сам думал об этом всю дорогу, пока летел обратно. Возможно, он боялся, что я так или иначе дознаюсь о его делах и свяжу концы с концами. Но, становясь моим клиентом, он обретает уверенность: я несу перед ним моральные обязательства – защищать его и не выдавать. По крайней мере вначале. Плюс деньги.

– Какие деньги?

– Деньги его мамочки. Дело-то выгодное. Он понимает, насколько велика для меня эта сумма. Крупнейший гонорар за всю мою карьеру. Вероятно, он рассудил, что я закрою глаза и сделаю вид, что меня это все не касается, – лишь бы сохранить приток денег.

Левин молча согласился.

– А может, так и поступить? – бросил я.

Эту шутку вызвала водка, но Левин не улыбнулся, а потом я вспомнил лицо Хесуса Менендеса за тюремным стеклом и не смог изобразить даже подобие усмешки.

– Послушай, мне надо, чтобы ты сделал еще одну вещь, – сказал я. – Присмотрись к нему самому. К Руле. Выясни все возможное, не подбираясь слишком близко. И проверь историю с его матерью, об ее изнасиловании в пустом доме в Бель-Эйре, который она продавала.

Левин кивнул:

– Будет сделано.

– И не передоверяй это никому.

Наша дежурная хохма. Как и я, Левин работал в одиночку, сыщик-единоличник в театре одного актера. Ему некому было ничего передоверять.

– Ладно. Сам займусь.

Он ответил как обычно, но на сей раз недоставало той притворной юмористической искренности, что он раньше вкладывал в свои слова. Он ответил так по привычке.

Официантка, проходя мимо стола, положила наш счет, не сказав ни слова благодарности. Я бросил поверх него кредитку, игнорируя урон, нанесенный ее чувствам. Мне просто хотелось поскорее уйти.

– Не попросишь, чтобы она завернула тебе с собой стейк? – спросил я.

– Пожалуй, – сказал Левин. – Хотя я что-то потерял аппетит.

– А как насчет твоей собаки?

– Это мысль. Я и забыл о Бруно.

Он огляделся, ища официантку, чтобы попросить коробку.

– Забери и мой тоже, – сказал я. – У меня нет собаки.

Глава 21

Несмотря на хмель, я преодолел слалом под названием Лорен-каньон, не разбив «линкольн» и не угодив в руки полиции. Мой дом находился на Фэрхольм-драйв и располагался террасами, то есть поднимался уступами от южного конца каньона. Все здешние дома выстроены вдоль улицы, и единственная проблема, с какой я столкнулся, подъезжая к своему дому, – то, что какой-то кретин припарковал свой внедорожник прямо перед моим гаражом и я не мог попасть к себе. Найти место для парковки на узкой улице всегда трудно, и свободный пятачок перед воротами моего гаража обычно так и манил, особенно в конце выходного дня, когда кто-то из соседей непременно устраивал вечеринку.

Я проехал мимо дома и нашел достаточно большое для «линкольна» пространство кварталах в полутора. Чем больше я удалялся от своего дома, тем больше злился на неизвестного нарушителя. Меня захватил целый букет мстительных фантазий: от плевка на ветровое стекло нахала до отвинчивания ему зеркала заднего вида, и от прокалывания шин до пинков по крыльям. Но вместо этого я написал довольно сдержанную записку на желтом листочке: «Это место не для парковки! В следующий раз вы будете отбуксированы». В конце концов, никогда не знаешь, кто ездит на внедорожнике в Лос-Анджелесе, и если шуганешь кого-нибудь за неправильную парковку перед твоим гаражом, они все равно узнают, где ты живешь.

Я прошел обратно пешком и как раз пристраивал записку под дворник нарушителя, когда заметил, что автомобиль этот – марки «рейнджровер». Приложил ладонь к капоту – тот был холодным на ощупь. Я бросил взгляд поверх гаража, на те окна своего дома, что виднелись отсюда, но свет там не горел. С силой прихлопнув сложенную записку «дворником», я стал подниматься по ступенькам к фасадной террасе и входной двери. Я практически не сомневался, что Льюис Руле сидит там в одном из кресел с высокой спинкой, самозабвенно глядя на мерцающую огнями панораму города. Но его там не оказалось.

Тогда я прошел до угла веранды и взглянул вниз, на город. Именно отсюда открывался вид, побудивший меня купить этот дом. В самом доме все было абсолютно заурядным и старомодным. Но терраса с видом на Голливудский бульвар вызывала миллион мечтаний. Для оплаты первого взноса я использовал деньги от предыдущего сверхприбыльного клиента. Но когда уже въехал сюда, а нового ничего выгодного не подворачивалось, пришлось получить скидку на оплату с помощью второй закладной. Правда заключалась в том, что я каждый месяц из кожи лез, чтобы просто уплатить очередной взнос. Конечно, мне давно следовало бы избавиться от этой зависимости, но вид с веранды парализовывал мою волю. По всей вероятности, когда ко мне придут, чтобы отобрать ключ и лишить права пользования этим жилищем, я буду сидеть и пялиться вниз, на город.

Я знаю вопрос, возникающий при взгляде на мой дом. Даже учитывая мои отчаянные усилия удержаться в нем – справедливо ли, что когда прокурор и адвокат разводятся, адвокат получает дом на горе с видом на миллион, тогда как его жена с малолетней дочерью остается в квартире с двумя спальнями, в долине? Дело в том, что Мэгги Макферсон могла купить дом по своему выбору, и я бы помогал ей в этом изо всех своих сил. Но она отказалась переехать, так как в то время ожидала служебного повышения с переводом в центр. Покупка собственного дома на Шерман-Оукс или еще где-то произвела бы нежелательное впечатление, и ее бы истолковали как стремление укорениться на одном месте, удовлетвориться имеющимся уровнем жизни. А ее не устраивал уровень какой-то там рядовой обвинительницы из ван-нуйсского отделения ведомства окружного прокурора. Она не ожидала, что ее обскачет по службе некий Джон Смитсон или какой-нибудь из его молодых выскочек. Она была амбициозна и стремилась к повышению в виде перевода в центральную часть города, где прокурорами по наиболее серьезным и громким делам работали предположительно наиболее способные и талантливые юристы – лучшие из лучших. Она отказывалась принять простую истину: чем ты лучше, тем большую угрозу представляешь для вышестоящих, особенно если те заняли свою должность посредством выборов. Я знал, что Мэгги никогда не пригласят в центр. Она была для этого слишком хороша.

Время от времени истина пробивалась к ее сознанию, и она вдруг разражалась язвительными замечаниями, изливая желчь. Случалось, что она позволяла себе резкое высказывание на какой-нибудь пресс-конференции или отказывалась сотрудничать со следователями из центральной канцелярии. Или, например, по пьяной лавочке пробалтывалась судебному адвокату и, по совместительству, бывшему мужу о том, что ему знать никак не полагалось.

В глубине дома зазвонил телефон. Я подошел к входной двери и стал возиться с ключами, чтобы успеть открыть ее и вовремя попасть внутрь. Мои телефонные номера и те, кто их знал, составляли некую иерархию вроде пирамиды. Номер в «Желтых страницах» мог заиметь каждый. На следующей ступени пирамиды находился номер моего сотового, который был у ближайших коллег, сыщиков, поручителей, постоянных клиентов и других винтиков судебной машины. Вершиной служил мой домашний номер. Он не предназначался ни для клиентов, ни для знакомых юристов – кроме одного.

Прежде чем включился автоответчик, я успел-таки войти и сорвать трубку висящего на кухне телефона. Звонил как раз тот самый юрист, обладающий правом звонить по этому номеру, а именно – Мэгги Макферсон.

– Ты получил мои сообщения?

– Получил одно, на сотовый. А что случилось?

– Ничего особенного. Я оставила и на этот номер. Уже очень давно.

– О, меня весь день не было дома. Я только что вошел.

– Где же ты был?

– Да вот слетал в Сан-Франциско и обратно, а сейчас только что вернулся с обеда с Анхелем Левином. Тебя удовлетворил мой ответ?

– Я просто полюбопытствовала. А что там в Сан-Франциско?

– Клиент.

– То есть, иными словами, ты ездил в «Сан-Квентин».

– Ты, как всегда, слишком умна для меня, Мэгги. Тебя невозможно провести. А почему ты звонишь? Какая-то особая причина?

– Просто узнать, получил ли ты мое извинение. И еще выяснить, не собираешься ли куда-нибудь повести завтра Хейли.

– На оба вопроса ответ «да». Но, Мэгги, не требуется никаких извинений, и кому, как не тебе, это знать. Я сожалею о том, как вел себя перед уходом. И если моя дочь хочет провести завтрашний день со мной – значит, и я хочу. Скажи ей, что мы могли бы съездить на пирс. Или сходить в кино. Что она пожелает.

– Ну, вообще-то она просила съездить в торговый центр.

Она произносила это так, словно ступала по стеклу.

– В торговый центр? Тоже неплохо. Я ее свожу. А что такого крамольного в торговом центре? Ей нужно там что-то конкретное?

Внезапно я почувствовал в доме необычный запах. Пахло дымом. Стоя посреди кухни, я проверил плиту и духовку. Они оказались выключены. Меня ограничивали пределы помещения, потому что телефон не был беспроводным. Я дотянул его до двери и включил свет в столовой. Она казалась пустой, а свет достигал соседней комнаты – гостиной, которую я прошел, когда входил в дом. Но она тоже выглядела пустой.

– Там есть место, где можно изготовить на заказ плюшевого медведя. Сам выбираешь ему внешний вид и рычалку, а вместе с набивкой вставляешь маленькое сердце. Все это очень мило.

Теперь мне уже хотелось поскорее закончить разговор и тщательнее обследовать дом.

– Отлично. Я с ней съезжу. Какое время подойдет?

– Я думаю, часов двенадцать? Мы бы там сначала пообедали.

– Мы?

– Тебе это неприятно?

– Нет, Мэгги, вовсе нет. Так я подъеду к полудню?

– Было бы чудесно.

– Тогда пока.

Я повесил трубку, не дожидаясь ее ответа. У меня дома имелся пистолет, но коллекционный, он на моей памяти не стрелял и хранился в деревянном футляре в стенном шкафу моей спальни, в задней части дома. Поэтому я осторожно выдвинул кухонный ящик и достал из него короткий, но острый столовый нож. Затем через столовую и гостиную прошел в холл и осторожно направился в заднюю часть дома.

В холле находилось три двери. Они вели соответственно в спальню, в ванную и во вторую спальню, последнюю я превратил в свой рабочий кабинет, единственный мой стационарный офис.

В кабинете на письменном столе горела лампа. Из коридора, с того места, где стоял, я ее не видел, но точно знал, что она включена. Я отсутствовал два дня, но не помнил, чтобы оставлял ее включенной. Я медленно приблизился к открытой двери, отдавая себе отчет, что, вероятно, как раз этого от меня и ждет неизвестный злоумышленник. То есть чтобы я сфокусировался именно на свете, льющемся из кабинета, в то время как незваный гость затаился в темной спальне или ванной.

– Заходите смелее, Мик. Это всего лишь я.

Я узнал голос, но он ничуть не придал мне спокойствия. В комнате сидел Льюис Руле. Я шагнул и остановился на пороге. Мой клиент дожидался меня в черном кожаном вертящемся кресле у письменного стола. Он развернулся лицом ко мне и закинул ногу на ногу. Его левая брючина задралась кверху, и я увидел на ноге электронный браслет, который велел ему носить Фернандо Валенсуэла. Я подумал, что если Руле пришел убить меня, то, по крайней мере, его присутствие здесь не останется незамеченным. Но это меня не слишком утешило. Я привалился к дверному косяку, чтобы спрятанный за спиной нож не бросился в глаза.

– Так вот, значит, где вы вершите великие адвокатские дела, – сказал Руле.

– Приблизительно. Зачем вы здесь, Льюис?

– Пришел повидаться с вами. Вы не ответили на мой звонок, поэтому я хотел удостовериться, что мы все еще одна команда, понимаете?

– Меня не было в городе. Я только что приехал.

– А как же насчет обеда с Анхелем? Разве не об этом вы рассказали тому, кто сейчас звонил?

– Он мой друг. Я обедал по пути из аэропорта Бербанка. Как вы узнали, где я живу, Льюис?

Он кашлянул и усмехнулся:

– Я же работаю с недвижимостью, Мик. У меня есть возможность выяснить, где проживает то или иное лицо. В сущности, я даже являлся в свое время источником информации для «Нэшнл инкуайрер». Вы не знали? Я мог рассказать им, где живет любая знаменитость и за какими бы подставными лицами и корпорациями она ни скрывала свои приобретения. Но потом я бросил это занятие. Деньги приносило хорошие, но отдавало такой безвкусицей… Ну, вы понимаете, что я имею в виду, Мик? В общем, я бросил. Но я по-прежнему могу разузнать, где проживает любой человек. Могу даже выяснить, исчерпал ли он свой кредит по закладной и вовремя ли производит выплаты.

Он посмотрел на меня с проницательной улыбкой, давая понять, что в курсе моего финансового положения. Что этот дом – кредитная дыра, что здесь нет ничего ценного и что я обычно на месяц задерживаю платежи по двум закладным. Фернандо Валенсуэла, вероятно, не принял бы это жилье в качестве обеспечения даже пятитысячного залога.

– Как вы сюда проникли? – спросил я.

– Ну, забавная история. Так получилось, что у меня все время был ключ. Еще с тех пор, как этот дом выставлялся на продажу. Давно ли? Примерно года полтора, да? Тогда я захотел взглянуть на него, так как подумал, что мой клиент заинтересуется домом из-за живописного вида. Поэтому я взял ключ из корпоративного бокса. Я приехал сюда, огляделся и моментально понял – вариант не для моего клиента, тот хотел что-нибудь поприличнее, и я сразу ушел, забыв вернуть ключ на место. Есть у меня такая дурная привычка. Ну не странно ли: через столько лет оказывается, что мой адвокат живет в этом самом доме? И кстати, вижу, вы никак его не обустроили. Конечно, отсюда есть на что посмотреть, но, ей-богу, дом нуждается в обновлении.

И тут я понял, что он хранит мои долговые документы еще со времен дела Менендеса. И что скорее всего знает, куда сегодня я ездил и с кем встречался. Мне вспомнился мужчина в автопоезде. «Не задался денек?»

Позднее я видел его же в самолете до Бербанка. Не следил ли он за мной? Не работал ли на Руле? Не был ли сыщиком, которого Сесил Доббс подключил к делу со своей стороны? Я не знал ответов на все вопросы, но не сомневался в одном: единственная причина появления Руле в моем доме – он понял, что мне все известно.

– Чего вы на самом деле добиваетесь, Льюис? – спросил я. – Вы пытаетесь меня запугать?

– Нет-нет, это мне следовало бы испугаться. Как я догадываюсь, вы держите за спиной какое-то оружие. Что это, пистолет?

Я крепче сжал нож, но не вынул его из-за спины.

– Чего вы хотите?

– Хочу сделать вам предложение. Не насчет дома. Насчет ваших услуг.

– Я уже и так давно к вашим услугам.

Прежде чем ответить, он крутанулся на стуле туда и обратно. Я обежал взглядом письменный стол, проверяя, все ли на месте. В глаза мне бросилось, что он использовал в качестве пепельницы керамическую плошку, предназначенную для скрепок, – ее смастерила для меня моя дочь.

– Я размышлял о нашем соглашении на предмет оплаты и о трудностях, сопутствующих делу, – сказал он. – Откровенно говоря, Мик, думаю, ваше вознаграждение занижено. Поэтому в дополнение я хочу установить новую шкалу оплаты. Вы получите ту сумму, о которой мы условились, причем в полном объеме, еще до начала судебного процесса. Но я теперь намерен добавить бонус за доведение дела до успешного конца. Когда жюри присяжных, состоящее из людей, равных мне по общественному положению, признает меня невиновным в этом гнусном преступлении, ваш гонорар автоматически удвоится. Я выпишу чек прямо в вашем «линкольне», как только мы отъедем от здания суда.

– Оно, конечно, хорошо, Льюис, но калифорнийская коллегия адвокатов запрещает судебным защитникам принимать премии в зависимости от результатов судебных процессов. Я все равно не смог бы ее принять. Это более чем щедро, однако не могу.

– Но здесь нет никакой калифорнийской коллегии, Мик. И мы не обязаны рассматривать эти деньги как премию по результатам. Это просто часть нашего рабочего соглашения. Ведь в конечном счете вы все равно добьетесь успеха, не так ли, Мик?

Он пристально посмотрел на меня, и я прочел в его взгляде угрозу.

– Когда речь идет о судебном процессе, тут нельзя ничего гарантировать. Ситуация всегда может сложиться непредсказуемо. Тем не менее, на данный момент я по-прежнему считаю, что у нас хорошие шансы.

Лицо Руле медленно растянулось в улыбке.

– Что я могу предпринять, чтобы они стали еще лучше?

Я подумал о Реджи Кампо. Все еще живой и готовой выступить в суде в качестве свидетеля обвинения. Она и понятия не имела, против кого ей предстоит давать показания.

– Ничего, – ответил я. – Просто сидите тихо и ждите. Не забивайте голову никакими идеями. Ничего не предпринимайте. Дела идут своим чередом, и все у нас будет в порядке.

Я хотел отвлечь его от мыслей об опасности, которую представляла Реджи Кампо. Он не ответил.

– Впрочем, тут всплыла одна вещь, – сказал я.

– В самом деле? И какая же?

– Я не знаю подробностей. То, что мне известно, поступило из источника, не имеющего права сообщить больше. Но похоже, у окружного прокурора в резерве есть тюремный стукач. Вы ни с кем не болтали о вашем деле, находясь в камере, а? Помните, я запретил вам с кем-либо разговаривать?

– Я и не разговаривал! Кто бы он ни был, этот стукач, он лжец!

– Большинство из них и есть лжецы. Просто хотел удостовериться. Я позабочусь об этом, если возникнет необходимость.

– Прекрасно.

– Еще одно. Вы говорили со своей матерью насчет дачи свидетельских показаний о нападении на нее в пустом доме? Нам необходимо обоснование того, что у вас находился при себе нож.

Руле скорчил недовольную гримасу, но не ответил.

– Мне нужно, чтобы вы с ней это проработали, – сказал я. – Может оказаться очень важным сделать акцент на этом перед жюри. Кроме того, это, вероятно, переманит симпатии на вашу сторону.

Руле кивнул. Он увидел благоприятное для себя обстоятельство.

– Вы могли бы ее убедить? – спросил я.

– Я попрошу. Но с ней будет нелегко договориться. Она никогда не заявляла в полицию. И вообще никого не посвящала, кроме Сесила.

– Нам надо, чтобы она дала показания. Тогда мы вызовем Сесила их засвидетельствовать и, таким образом, подкрепить ее слова. Это, конечно, менее надежно, чем полицейский отчет, но сработает. Нам нужны ее показания, Льюис! Я думаю, если она выступит свидетелем, жюри нам поверит. Присяжные в этом смысле – все равно что пожилые дамы.

– О'кей.

– Она когда-нибудь рассказывала вам, как выглядел тот человек, о его возрасте – какие-нибудь приметы?

Руле покачал головой.

– Она не могла разглядеть. На нем была лыжная маска… защитные очки. Они скрывали лицо. Он прятался за дверью и кинулся на нее в ту же секунду, как она вошла. Он действовал очень быстро и абсолютно беспощадно.

Голос его сейчас дрожал, что меня озадачило.

– Но вы, кажется, упомянули, что преступник являлсяпотенциальным покупателем и она только намеревалась показать жилье. А получается, он раньше ее оказался в доме?

Руле поднял на меня взгляд:

– Да. Каким-то образом он уже туда пробрался и поджидал. Это ужасно.

Я кивнул. Мне не хотелось дальше вести с ним разговор. Мне хотелось, чтобы он убрался из моего дома.

– Хорошо, Льюис, спасибо вам за предложение. А теперь, с вашего разрешения, я отправлюсь спать. У меня был трудный день.

Свободной рукой я показал на коридор, ведущий к прихожей. Руле поднялся с вертящегося стула. Пропуская его, я отступил в коридор, а затем – в открытую дверь своей спальни. Нож я держал за спиной наготове. Но Руле всего лишь прошел мимо меня.

– А завтра вы везете развлекать свою дочь, – обронил он.

Меня пронзил холод: он слышал мой разговор с Мэгги. Я промолчал, однако он не унимался:

– Не знал, что у вас есть дочь, Мик. Наверное, славно иметь дочь?

Двигаясь по коридору, он обернулся и бросил на меня быстрый взгляд через плечо.

– Красивая, – прибавил он.

Вся моя инертность мгновенно преобразилась в импульс. Я вышел из комнаты в коридор за ним, с каждым шагом во мне нарастал гнев. Я крепче стиснул в руке нож.

– Откуда вы знаете, как она выглядит?! – потребовал я ответа.

Он остановился. Я – тоже. Он опустил взгляд на нож в моей руке.

– Фотография на вашем столе, – спокойно ответил он.

Я и забыл про фотографию. Маленький, обведенный в рамочку снимок на чайной чашке, сделанный в Диснейленде.

– О! – выдохнул я.

Он улыбнулся, прекрасно зная, о чем я подумал.

– Спокойной ночи, Мик. Желаю вам насладиться завтра обществом вашей дочери. Вы, вероятно, не так уж часто с ней видитесь.

Он отвернулся, пересек гостиную и холл и открыл входную дверь. Прежде чем покинуть дом, опять посмотрел на меня.

– Вам бы хорошего адвоката, – сказал он. – Такого, что добился бы для вас опекунства.

– Нет. Ей лучше с матерью.

– Спокойной ночи, Мик. Спасибо за беседу.

– Спокойной ночи, Льюис.

Я выступил вперед, чтобы закрыть за ним.

– Приятный вид, – промолвил он с крыльца.

– Да, – сказал я, затворяя дверь.

Я продолжал стоять у двери, держась за ручку и выжидая, пока не услышу его шаги на улице. Но несколько секунд спустя он постучал. Я прищурился, внутренне собираясь с силами, и, держа наготове нож, открыл. Руле вытянул вперед руку. Я отпрянул.

– Ваш ключ, – произнес он. – Я подумал, вам следует его забрать.

Я взял ключ с его протянутой ладони.

– Благодарю.

– Не стоит благодарности.

Я снова закрыл дверь и запер.

Глава 22

Вторник, 12 апреля

День начался лучше, чем мог бы пожелать любой судебный адвокат. Мне не надо было ни присутствовать в суде, ни встречаться с клиентами. Я позволил себе поспать подольше, провел утро за чтением газеты, которую проштудировал от корки до корки, а курьер доставил мне билет на открытие сезона лос-анджелесской бейсбольной команды «Доджерс», на дневную игру, – в среде адвокатской братии существовала освященная временем традиция присутствовать на таких матчах. Билет прислал мне Анхель Левин, он пригласил пять человек из числа тех судебных защитников, с кем сотрудничал. Так сказать, благодарственный жест своим работодателям. Я не сомневался, что во время матча остальные станут ворчать и жаловаться на то, что я монополизировал Левина в ходе подготовки к суду дела Руле. Но я не намеревался допустить, чтобы упреки испортили мне настроение.

У нас имелось пока достаточно времени до судебного процесса; мы находились еще на той стадии, когда судебная машина движется с устойчивой, неторопливой инерцией. Суд по делу Руле должен был начаться через месяц. По мере приближения срока я брал все меньше и меньше клиентов. Мне требовалось подготовиться и выстроить стратегию. Хотя до процесса оставалось еще несколько недель, наш успех или поражение, несомненно, ковались именно теперь – с помощью накапливаемой сейчас информации. Поэтому я очистил свой рабочий график от всего лишнего. Я согласился только на «постоянных» клиентов, да и то лишь за хорошие деньги, уплаченные вперед.

Сам процесс представлял собой заключительный рывок, что-то вроде выстрела из рогатки. Ключ к нему лежал в подготовке. Все досудебные формальности и предсудебное следствие – это те процедуры, в ходе которых в пращу закладывается подходящий камень и резинка медленно оттягивается назад до предела. А в итоге, уже непосредственно в ходе процесса, вы отпускаете ее и снаряд летит точно в цель. Достижение поставленной цели – вердикта «невиновен» – является смыслом и оправданием всех предварительных действий. И вы можете поразить ее, только если выбрали подходящий камень и правильно оттянули резинку – со всей тщательностью и на всю возможную длину.

Большую часть работы по натяжению выполнял Левин. Он продолжал вкапываться в самую подноготную обоих судебных дел – и Руле, и Менендеса. Мы выработали стратегический план и назвали его «двойная праща», потому что он по замыслу поражал сразу две намеченные цели. У меня не оставалось сомнений, что, когда в мае процесс начнется, наша резина будет оттянута назад до предела и готова выстрелить.

Со своей стороны обвинение подготовительной работой тоже помогало нам зарядить рогатку. На протяжении нескольких недель после предъявления Руле официального обвинения следственное досье прокуратуры толстело по мере поступления новых отчетов экспертизы и в результате дальнейших следственных действий пополнялось более исчерпывающими выводами и заключениями.

Одним из значимых продвижений стало установление личности мистера Икс, левши, сидевшего вместе с Реджи Кампо в баре «Морган» в день преступления. Детективы лос-анджелесского управления полиции и с помощью видеопленки, о которой я поставил в известность прокурора, идентифицировали этого мужчину, предъявив кадр с его изображением нескольким проституткам и девушкам из службы эскорта, арестованным отделом нравов. Мистера Икс звали Чарлз Тэлбот. Его знали многие работницы сферы сексуальных услуг как постоянного клиента. Некоторые говорили, что он владеет круглосуточным магазинчиком на бульваре Резеда. Полицейские без труда нашли и допросили Тэлбота.

Из материалов следствия, представленных мне по официальным каналам, выяснилось, что вечером шестого марта Чарлз Тэлбот покинул квартиру Реджи Кампо до десяти часов и направился к своему магазинчику. Он пошел присмотреть, как идут дела, и отпереть ящик, где хранились сигареты для автомата, потому что только у него одного имелся ключ. Видеонаблюдение подтвердило, что он находился там с 22.09 до 22.51 и загружал сигареты под прилавок. Следствие сняло подозрение с Тэлбота как виновника или соучастника преступления, произошедшего уже после того, как он покинул квартиру Кампо. Этот человек просто являлся одним из ее клиентов.

Но нигде в материалах следствия и документах обвинительной стороны не упоминался Дуэйн Джеффри Корлисс, тюремный стукач, обратившийся к прокурору с доносом на Льюиса Руле. Либо Минтон решил вообще не использовать его в качестве свидетеля, либо придерживал до поры до времени, рассчитывая предъявить только в самом крайнем случае. Я склонялся к последнему, полагая, что Минтон не случайно спрятал его, определив в тюрьму на программу реабилитации, где пациенты изолированы от внешнего мира. Он не стал бы себя так утруждать, если бы не хотел держать Корлисса за кулисами, но под рукой. Меня это вполне устраивало. Чего Минтон не ведал – так это что Корлисс являлся тем самым камнем, который я собирался заложить в свою рогатку.

И поскольку в представленных документах штата почти не уделялось внимания жертве преступления, Анхелю Левину пришлось самому энергично заняться Реджи Кампо. Он обнаружил в Интернете веб-сайт под названием Pinkmink.com,^[83] на котором она размещала рекламу своих услуг. Это стало важным открытием. Потому что хотя и не было прямых доказательств, что женщина непременно проститутка, но, согласно ее же собственному объявлению, имела «широкие взгляды и любила поозорничать, а также не возражала против садомазохистских игр». Неплохой боезапас. В глазах присяжных информация такого рода могла соответствующим образом повлиять на отношение к свидетелю. А Кампо выступала в роли и того и другого.

Кроме того, Левин теперь глубже изучал биографию и привычки Льюиса Руле и установил, что тот был неважным студентом и сменил пять частных школ в Беверли-Хиллз и его окрестностях. Он действительно продолжил образование в Университете Южной Калифорнии и окончил его с дипломом по английской литературе, но Левин выискал нескольких его бывших однокашников, которые сказали, что Руле набирался ума, покупая у других студентов готовые задания, ответы к тестам и даже выпускную дипломную работу на тему жизни и творчества Джона Фанте.^[84]

Гораздо более мрачный образ Руле складывался в его уже взрослой жизни. Левин нашел многочисленных женщин, которые сказали, что Руле жестоко обращался с ними – либо в физическом, либо моральном плане, либо в том и в другом. Две из них знали Руле по Южнокалифорнийскому университету и имели подозрения, что Руле добавлял в их напитки на студенческих вечеринках наркотик, а затем использовал их сексуально. Никто из них впоследствии не заявлял властям о своих подозрениях, но одна девушка на другой день после вечеринки сделала анализ крови. По ее словам, в крови обнаружили следы гидрохлорида кетамина, успокоительного средства, применяемого в ветеринарии. К счастью для защиты, ни на одну из этих женщин следователи обвинения пока не вышли.

Левин также пристальнее вгляделся в дело пятилетней давности об изнасилованиях в домах. Четыре женщины – все четверо риелторы – сообщили, что подверглись нападению и были изнасилованы человеком, поджидавшим их внутри пустых домов. Преступления так и остались нераскрытыми, но прекратились одиннадцать месяцев спустя после обращения первой жертвы. Левин поговорил с экспертом лос-анджелесской полиции, работавшим над шестью подобными делами. Тот сказал, что нутром всегда чуял: насильник не являлся лицом случайным и посторонним; скорее кем-то из своих. Преступник, по-видимому, знал, как проникать в эти дома и как заманивать туда женщин-агентов без сопровождения. Следователь предполагал, что тот сам состоял в риелторском сообществе, но, поскольку никого не арестовали, гипотеза так и осталась недоказанной.

Однако помимо этих догадок Левин не имел почти ничего подтверждающего, что Мэри Алиса Виндзор стала одной из безымянных жертв того же самого насильника, что просто не стали обращаться в полицию. Мать Льюиса согласилась побеседовать с нами на эту тему и дать в суде показания о своей тайной трагедии, но только если ее свидетельство будет жизненно необходимо. Дата нападения, которую она назвала, находилась во временном интервале зафиксированных полицией изнасилований, приписываемых «насильнику-риелтору». Помимо этого, Виндзор представила нам журнал деловых встреч и другую документацию, подтверждающую, что она действительно занималась продажей дома в Бель-Эйр, где, по ее словам, на нее совершили нападение. Но в конечном счете мы могли полагаться только на ее слова. Не было ни медицинской справки, ни больничных записей о курсе лечения от последствий изнасилования. И никакого полицейского протокола.

Тем не менее, когда Мэри Виндзор подробно изложила свою историю, она совпала с рассказом Руле почти во всех подробностях. И мне, и Левину показалось несколько странным, что Льюис так хорошо осведомлен о подробностях. Если его мать решила держать происшествие в тайне, скрыть от врачей и полиции, тогда зачем ей понадобилось делиться столь многочисленными деталями своих мучений с сыном? Этот вопрос побудил Левина выдвинуть гипотезу столь же интригующую, сколь и омерзительную.

– Я думаю, он знает все детали, потому что сам присутствовал при этом, – сказал Левин, когда после беседы с миссис Виндзор, мы остались наедине.

– Ты хочешь сказать, он наблюдал, как насилуют его мать и ничего не предпринимал?

– Нет, я хочу сказать, что он и был тем самым человеком в лыжной маске и очках.

Некоторое время я молчал. Мне показалось, что на подсознательном уровне я, пожалуй, ощущал то же самое, но сама мысль была слишком чудовищной, чтобы пробиться на поверхность.

– О Господи… – пробормотал я.

Левин, посчитав, что я не согласен, принялся меня убеждать:

– Мэри очень сильная женщина. Она сама с нуля выстроила свою компанию, а конкуренция у нас в этой сфере беспощадная. Эта леди упорная и волевая, и трудно вообразить, чтобы она не заявила о подобном происшествии в полицию, если хотела наказать обидчика. В моем представлении люди делятся на два вида. Одни исповедуют философию «око за око», другие – «подставь другую щеку». Виндзор, бесспорно, относится к первым, и я не могу представить, что она стала бы хранить такой секрет, если только не желала покрыть преступника. То есть получается, что тот насильник и есть наш клиент. Поверь мне, старина. Руле – воплощение дьявола, квинтэссенция зла. Я не знаю, как он к этому пришел, но чем больше я в него всматриваюсь, тем больше вижу само зло в чистом виде.

Понятно, что все подобные изыскания проводились в тайне. Что и говорить, это были не биографические данные, которые хоть в малейшей степени могли пригодиться для судебной защиты. Такого рода информацию приходилось скрывать от официального следствия – поэтому очень мало из того, что узнали я или Левин, отражалось на бумаге. Но в то же время подобные сведения я использовал для принятия решений, для выстраивания стратегии предстоящего судебного процесса и линии адвокатской защиты.

В 11.05, когда я стоял перед зеркалом, примеряя бейсболку «Доджерс», зазвонил мой домашний телефон. Прежде чем ответить, я взглянул на дисплей и увидел, что это Лорна Тейлор.

– Почему твой сотовый отключен? – спросила она.

– Потому что меня нет. Я же сказал тебе: сегодня никаких звонков. Я иду на бейсбольный матч с Мишем, и мы договорились встретиться там пораньше.

– Кто такой Миш?

– Я говорю об Анхеле. Ты зачем меня отвлекаешь? – добродушно упрекнул я.

– Я подумала, тебе будет приятно на это отвлечься. – Недавно пришла почта, а там – уведомление на твое имя из второго окружного.

Второй окружной апелляционный суд проверял все дела, выходившие из округа Лос-Анджелес, и являлся первым апелляционным барьером на пути в Верховный суд. Но вряд ли Лорна станет звонить мне, чтобы сообщить об отказе.

– По которому делу?

У меня всегда находилось четыре или пять дел на апелляции во втором окружном.

– По делу одного из твоих «ангелов». Гарольда Кейси. Ты выиграл!

Новость меня потрясла. Не сам выигрыш, а подгаданный момент. Конечно, я старался продвигать апелляцию максимально быстро: составил краткое письменное изложение дела с перечислением доводов защиты еще прежде, чем вынесли вердикт, а также заплатил дополнительно за срочные расшифровки всех стенограмм заседаний и подал ходатайство об ускоренной апелляции. Но даже при этом не ждал результатов по делу Кейси раньше чем месяца через два.

Я попросил Лорну зачитать текст, и лицо само собой растянулось в широкой улыбке. Заключение апелляционного суда слово в слово повторяло мое резюме. Судейская коллегия из трех человек вплоть до мельчайшей запятой согласилась с моей аргументацией: факт пролета патрульного шерифского вертолета над ранчо Кейси содержал в себе необоснованное нарушение права частной собственности. Апелляционная инстанция отменила обвинительный приговор Кейси, заключив, что обыск, при котором нашли мини-ферму по выращиванию марихуаны методом гидропоники, являлся незаконным.

Штату теперь предстояло решить, выносить ли заново дело Кейси на рассмотрение суда. И тут, при реальном взгляде на вещи, имелись все основания сказать, что о повторном привлечении к суду не может идти и речи. У штата не останется доказательств, поскольку апелляционный суд рассудил, что все улики, собранные в ходе обыска на ранчо, не станут учитываться. Решение второго окружного было полной победой защиты, а они не так уж часто случаются.

– Мать честная, вот так повезло пропащему!

– Где он, кстати? – спросила Лорна.

– Он, вероятно, до сих пор в пересыльной тюрьме, но вообще-то его отправляли в Коркоран. Сделай вот что. Отпечатай штук десять копий судебного постановления, положи их в конверт и отошли Кейси в Коркоран. У тебя вроде имеется адрес.

– А разве его не должны сразу выпустить?

– Пока нет. Он отбывал условный срок, а вследствие ареста утратил на него право, и апелляция автоматически на это не распространяется. Он не выйдет на свободу, пока не пройдет комиссию по условно-досрочному освобождению и не оспорит доказательства, полученные с нарушением гарантированных конституцией прав личности. То есть пока не докажет, что его условный срок прервался в результате незаконного обыска. Вероятно, пройдет недель шесть, пока все это уладится.

– Шесть недель? Невероятно.

– Не совершай преступления, раз на отсидку нет времени.

Я пропел это в духе Сэмми Девиса^[85] из старого телешоу.

– Пожалуйста, не пой мне в ухо, Мик.

– Извини.

– Зачем отсылать десять копий? Разве одной не достаточно?

– Потому что одну он оставит себе, а остальные девять распространит среди товарищей по несчастью, после чего твой телефон начнет звонить. Адвокат, который может выиграть дело в апелляционном суде, ценится в тюрьме на вес золота. Они примутся звонить, а ты проведешь селекцию, выискивая тех, у кого есть родственники и кто в состоянии платить.

– У тебя ведь всегда свой расчет, не правда ли?

– Стараюсь по крайней мере. Что там еще новенького?

– Все как обычно. Звонки, о которых, как ты мне сказал, не хочешь слышать. Ты ездил вчера в окружной стационар навестить Божественную Глорию?

– Если ты говоришь о Глории Дейтон, то да, я ее навестил. Выглядит она так, словно самое страшное уже позади. Тем не менее, ей еще нужно пробыть там больше месяца.

Если уж оставаться до конца честным, Глория Дейтон выглядела даже лучше, чем я сказал. Я уже несколько лет не видел ее столь энергичной, с таким огоньком в глазах. Вообще-то целью моей поездки в закрытый стационар при окружном медицинском центре Южнокалифорнийского университета было поговорить с ней кое о чем важном, но то, что я нашел ее близкой к выздоровлению, стало приятным дополнением.

Как и следовало ожидать, Дорна сильно сомневалась на ее счет.

– Интересно, как долго это продлится на сей раз? Прежде чем она опять наберет твой номер и скажет: «Я в беде. Мне нужен Микки»?

Последнюю часть фразы она произнесла гнусавым, хныкающим голосом, имитируя нашу клиентку. Воспроизвела она очень точно, но все равно я почувствовал себя неловко. Лорна увенчала все это импровизацией про несравненного адвоката Микки на мелодию из диснеевского мультика.

– Пожалуйста, не пой мне в ухо, Лорна.

Она засмеялась в трубку.

– Просто обращаю твое внимание.

Но я улыбался, стараясь только, чтобы она не заметила.

– Отлично. Приму к сведению. А сейчас мне пора.

– Ну что ж, желаю хорошо провести время… бесценный Микки-Маус.

– Можешь петь эту песню хоть весь день, а «Доджерс» могут продуть «Гигантам» хоть двадцать-ноль, но настроения мне вам все равно не испортить. Я все равно замечательно проведу время. После таких новостей какие меня будут поджидать неприятности?

Завершив разговор, я направился в свой домашний офис и взял номер сотового телефона Тедди Фогеля, формального лидера «Ангелов». Я сообщил ему приятные новости и предположил, что он, вероятно, сумеет донести их до Рецидивиста быстрее, чем я, – ведь «ангелы дорог» сидят в каждой тюрьме. Их систему связи, возможно, могло бы перенять ЦРУ и ФБР. Фогель сказал, что он этим займется. Потом добавил, что те десять кусков, переданных мне месяц назад на обочине дороги неподалеку от Васкес-Рокс, оказались стоящим вложением.

– Приятно слышать, Тед, – ответил я. – Имейте меня в виду, когда в следующий раз вам понадобится адвокат.

– Непременно.

Он дал отбой, я тоже захлопнул мобильник. Затем из стенного шкафа в коридоре я взял свою первую бейсбольную перчатку и направился к выходу.

Поскольку я предоставил Эрлу оплаченный день отгула, то сам поехал на машине к центру города, к стадиону «Доджерс». Движение на улицах было поначалу небольшое, пока я не подобрался ближе к цели своего путешествия. Открытие бейсбольного чемпионата, да еще на своем поле, – это всегда аншлаг, даже если игра проходит в будний день. Начало сезона – священный ритуал, праздник весны, который тысячами притягивает служащих в деловую часть города. Это единственное спортивное событие в неторопливом, безмятежном Лос-Анджелесе, где вы видите мужчин в накрахмаленных белых рубашках и строгих галстуках. Все они сегодня удрали с работы. Нельзя считать сезон начавшимся, пока нет еще всех этих нескладных подач и упущенных возможностей. Пока не заявит о своих правах суровая реальность.

Я пришел на трибуны первым. Мы сидели в четвертом ряду, на тех местах, что добавились к стадиону в межсезонье. Кажется, Левин превзошел самого себя, чтобы купить такие билеты у одного из местных брокеров. По крайней мере, эти деньги наверняка можно было бы вычесть из налогооблагаемой базы как издержки на корпоративное развлекательное мероприятие.

Идея состояла в том, что Левин тоже прибудет сюда пораньше. Накануне он звонил и сказал, что хотел бы малость пообщаться со мной наедине. Кроме того, наблюдая, как на поле орудуют битами, и оглядывая улучшения, произведенные новым владельцем на стадионе, мы бы обсудили мою важную поездку к Глории Дейтон, а Анхель представил бы мне результаты новейших изысканий по разным аспектам дела Руле.

Но Левин не успел приехать на стадион загодя, зато появились четыре других адвоката, причем трое в галстуках (прямо из зала суда), и мы с ним упустили свой шанс поболтать с глазу на глаз.

Я знал этих четверых коллег по так называемым «судовым делам», по которым мы работали вместе. В сущности, адвокатская традиция посещать матчи «Доджерс» началась с этих «судовых дел». Используя широкие полномочия, предоставленные для того, чтобы прекратить поток наркотиков, береговая охрана США пристрастилась останавливать подозрительные суда в любой части океана. Когда находили груз золота – то есть, иначе говоря, кокаина, – арестовывали и судно, и команду. Многих прокуроров дополнительно прикомандировали к окружному суду США в Лос-Анджелесе. Все это повлекло судебные процессы порой над двенадцатью и больше ответчиками зараз. Каждый обвиняемый имел своего собственного защитника, большинство адвокатов назначались судом и оплачивались дядей Сэмом. Дела были прибыльными, доход стабильным, и мы хорошо порезвились. Кто-то бросил идею проводить производственные совещания адвокатов на стадионе «Доджерс». Однажды все мы поднатужились и купили отдельную ложу на матч бейсбольной команды «Чикаго кабз». Мы тогда действительно толковали о деле – аж несколько минут во время седьмой подачи.

Но вот уже начались предваряющие матч церемонии, а Левин все не появлялся. На поле из корзин выпустили сотни голубей, и они взмыли, образовав некие фигуры, под громкие аплодисменты описали круг над стадионом, а затем поднялись ввысь и скрылись из виду. Вскоре после этого бомбардировщик-невидимка «В-2», жужжа, пролетел над стадионом, вызвав еще больший гром аплодисментов. Таков уж он, Лос-Анджелес. Всем приятно, и чуток иронии для полного счастья.

Игра началась, но Левина так и не было. Я включил свой сотовый и попытался ему позвонить, хотя очень мешал шум. Толпа на стадионе неистовствовала, изо всех сил надеясь, что сезон не закончится опять разочарованием. Телефон Анхеля не отвечал, и я оставил сообщение на голосовую почту: «Миш, где ты, дружище? Мы на стадионе, и места великолепные, но одно из них пустует. Мы тебя ждем».

Я захлопнул телефон, посмотрел на остальных и пожал плечами:

– Не понимаю. Его мобильник не отвечает.

Свой, не выключая, я повесил обратно на пояс.

Прежде чем первая подача завершилась, я уже пожалел о своих словах Лорне, что не стану переживать, если «Гиганты» разгромят нас со счетом 20:0. Они вели уже 5:0, прежде чем «Доджерс» получила свой первый в сезоне шанс ударить по мячу. Так что толпа уже в начале игры разочаровалась. Я слышал, как люди жаловались на завышенные цены, неоправданные новшества и сверхкоммерциализацию стадиона. Один из адвокатов, Роджер Миллз, оглядевшись, отметил, что рекламных логотипов здесь больше, чем на автогонках.

«Доджерс» зубами цеплялись за лидерство, но четвертая подача сорвалась, и «Гиганты» загнали Джефа Уивера за центральную стенку. Я использовал вынужденную паузу во время смены подающих, чтобы похвастаться решением апелляционного суда по делу Кейси. Коллеги остались под впечатлением, хотя один из них, Дэн Дейли, предположил, что я получил ускоренный, поверхностный разбор дела, так как трое судей значатся в моем рождественском списке. Я в ответ заметил Дейли, что он, очевидно, проигнорировал служебную записку адвокатской коллегии насчет недоверчивого отношения присяжных к адвокатам с длинными волосами, собранными в хвост. У Дейли он спускался аж до середины спины.

Как раз во время того же затишья в игре я и услышал звонок своего телефона, сорвал его с пояса и стремительно распахнул, даже не взглянув на дисплей.

– Анхель?!

– Нет, сэр, это детектив Лэнкфорд из полицейского участка в Глендейле. Я говорю с Майклом Холлером?

– Да, – ответил я.

– У вас есть минутка поговорить?

– Она у меня есть, но я не уверен, что мы сможем хорошо слышать друг друга. Я на матче «Доджерс». Нельзя ли отложить этот разговор, пока я вам не перезвоню?

– Нет, сэр, нельзя. Вы знаете человека по имени Анхель Аарон Ливайн? Он…

– Да, я его знаю. Что случилось?

– Боюсь, что мистер Ливайн мертв, сэр. Он был убит у себя в доме.

Я качнулся вперед так резко и так низко, что ткнулся головой в спину сидящего впереди человека. Тогда я дернулся назад и, зажав рукой одно ухо, крепко прижал к другому телефон. Я ничего не видел и не слышал.

– Как это случилось? – Я втянул в себя воздух и перестал дышать.

– Мы не знаем, – ответил Лэнкфорд. – Потому-то сейчас и находимся здесь, на месте преступления. По всему выходит, что в последнее время он работал на вас. Не могли бы вы сюда приехать ответить на некоторые вопросы и помочь нам?

Я выдохнул и постарался, чтобы голос звучал спокойно, с нормальными интонациями:

– Я сейчас приеду.

Глава 23

Дом моего друга находился в нескольких кварталах в стороне от бульвара Брэнд. Тело Анхеля Левина обнаружили в задней комнате бунгало. Это была большая застекленная комната на солнечной стороне, она первоначально, очевидно, планировалась под артстудию, телестудию или фотоателье, но Анхель превратил ее в свой домашний офис. Он, как и я, не нуждался для ведения дел в отдельном помещении. Он не ходил на службу в какое-то определенное место, не давал рекламу со своим телефоном в «Желтые страницы». Он работал на защитников и получал задания в виде устных распоряжений. Пять адвокатов, с которыми он планировал встретиться на бейсбольном матче, являлись живым свидетельством его квалификации и успехов на этом поприще.

Патрульные, им приказали меня дождаться, велели мне оставаться в передней комнате, пока детективы не вернутся из задней части дома и не поговорят со мной. Здесь же, неподалеку, дежурил полицейский, на тот случай если я решу бешено рвануть в глубь дома или, наоборот, к входной двери. Он стоял так, чтобы держать под контролем оба направления. Я сел, ожидая и думая о своем друге.

В машине, по пути от стадиона, я решил, что знаю, кто убил Анхеля Левина. Мне не требовалось входить в заднюю комнату, смотреть на улики или выслушивать какие-то свидетельства, я и так понял, кто убийца. В глубине души я чувствовал, что Анхель подобрался к Льюису Руле слишком близко. И именно я являлся тем человеком, который послал его на это задание. Единственный открытый вопрос состоял в следующем: что мне теперь следует предпринять?

Минут через двадцать в комнату вошли двое полицейских. Я поднялся, и мы начали беседовать стоя. Один из них представился Лэнкфордом, тем самым детективом, что мне позвонил. Он был старший в паре, так сказать, ветеран сыска. Его напарником оказалась женщина по фамилии Собел. С виду она не производила впечатление человека, уж очень долго занимающегося раскрытием убийств.

Мы не стали обмениваться рукопожатиями. На детективах были резиновые перчатки. Помимо перчаток на руках, на ногах у них были бумажные бахилы поверх обуви. Лэнкфорд жевал резинку.

– Итак, вот что мы имеем на данный момент, – неприветливо произнес он. – Ливайн в своем кабинете сидел на вертящемся стуле, развернувшись спинкой к столу, так что он находился к преступнику лицом. Его убили одиночным выстрелом в грудь. – Лэнкфорд постучал себя по грудной клетке. Послышался глухой звук пуленепробиваемого жилета под рубашкой. – Из какого-то мелкокалиберного оружия. По мне – похоже на двадцать второй калибр, но для окончательного заключения надо подождать коронера.

Я поправил его. И сейчас, и раньше, по телефону, он произносил фамилию погибшего как «Ливайн». Я сказал, что фамилия рифмуется с именем «Кевин».

– Ну Левин так Левин, – кивнул он. – Как бы там ни было, после выстрела он попытался встать или просто упал лицом вперед на пол. Он умер, лежа на полу ничком. Убийца обыскал кабинет, и мы в настоящее время затрудняемся определить, что он искал или, возможно, нашел и унес с собой.

– Кто его обнаружил? – спросил я.

– Соседка. Она увидела, что собака бегает сама по себе по двору. Вероятно, преступник выпустил собаку перед тем, как совершить убийство, или сразу после того. Соседка заметила, что пес бегает как неприкаянный, узнала его и привела обратно. Она нашла входную дверь открытой, вошла и обнаружила тело. Пес не очень-то тянет на сторожевого, если вы спросите мое мнение. Какой-то клубок шерсти.

– Ши-тцу, – сказал я.

Мне доводилось прежде встречаться с этим псом и слышать о нем от Левина, но я не мог вспомнить кличку. То ли Рекс, то ли Мустанг – словом, имя, дающее ложное представление о его внешних данных.

Прежде чем задать свой вопрос, детектив Собел сверилась с блокнотом.

– Мы не обнаружили ничего, что бы могло вывести нас на ближайшего родственника, – сказала она. – Вы не знаете, у него есть какие-нибудь родные?

– По-моему, мать живет где-то на востоке. Он родился в Детройте. Возможно, она там. Думаю, они не слишком много общались.

Женщина кивнула.

– Мы нашли его ежедневник. На протяжении последнего месяца ваше имя значится там почти на каждой странице. Он работал над каким-то специфическим делом для вас?

Теперь я кивнул:

– Над парой-тройкой разных дел. Над одним в особенности.

– Вы не хотите рассказать нам, в чем оно состояло?

– Я сейчас веду дело, которое скоро завершится судебным процессом. В следующем месяце. Попытка изнасилования и убийства. Левин занимался сбором улик и помогал мне подготовиться к процессу.

– Хотите сказать, помогал запутывать следствие, да? – вмешался Лэнкфорд.

Я понял, что вежливость Лэнкфорда по телефону была напускной – льстивой уловкой, чтобы заставить меня приехать. Теперь его поведение изменилось. Казалось, даже резинку он жевал более агрессивно, чем когда вошел в комнату.

– Как вам будет угодно это называть, детектив. Каждый человек имеет право на судебную защиту.

– Да, конечно, и все они, понятное дело, белее снега. Просто всему виной родители, которые слишком рано отняли их от титьки, – проворчал Лэнкфорд. – В общем, этот парень, Ливайн, прежде был копом, не так ли?

Он опять стал произносить фамилию неправильно.

– Да, он работал в полиции Лос-Анджелеса. Был детективом и входил в оперативную группу по борьбе с преступлениями против личности, но после двенадцати лет службы вышел в отставку. Можете проверить. И его фамилия произносится «Левин».

– Да, я понял, как «Кевин». Видимо, невмоготу стало работать на хороших парней, да?

– Полагаю, это зависит от вашего взгляда на вещи.

– Не могли бы мы вернуться к вашему делу? – вмешалась Собел. – Как имя вашего подзащитного?

– Льюис Росс Руле. Дело будет рассматриваться в ван-нуйсском высшем суде под председательством судьи Фулбрайт.

– Он сейчас под стражей?

– Нет, выпущен под залог.

– Существовала какая-нибудь неприязнь между Руле и мистером Левином?

– Мне об этом ничего не известно.

– А могло быть что-то на гомосексуальной почве? – спросил Лэнкфорд.

– Что? Почему вы это говорите?

– Жеманная собачка, да и вообще вся обстановка в доме. У убитого имеются фотографии только мужчин и собаки. Повсюду: на стенах, рядом с кроватью, на пианино.

– Приглядитесь внимательнее, детектив. Вероятно, это один и тот же мужчина. Его партнер умер несколько лет назад. Не думаю, что с тех пор у него был еще кто-нибудь.

– Держу пари, что от СПИДа.

Я не стал ничего подтверждать. Просто ждал. С одной стороны, меня раздражала манера Лэнкфорда, но с другой, я сообразил, что его тактика расследования в духе «выжженной земли» помешает ему связать преступление с Руле. Это меня вполне устраивало. Мне надо задержать его недель на пять-шесть, в каком-то смысле направить по ложному следу, а тогда уже будет не важно, свяжет ли он воедино нужные факты и обстоятельства. К тому времени мой собственный план будет уже доведен до конца.

– Этот парень ходил патрулировать заведения, где собираются голубые? – спросил Лэнкфорд.

Я пожал плечами:

– Понятия не имею. Но если это убийство на гомосексуальной почве, почему обыскан лишь его кабинет, а не весь дом?

Лэнкфорд кивнул. Он казался захваченным врасплох логичностью моего вопроса, но затем сразил меня неожиданным ударом:

– Так, а где вы были сегодня утром, советник?

– Что?

– Рутинный вопрос. Место преступления свидетельствует, что жертва знала своего убийцу. Левин пустил стрелявшего в глубь дома. Как я уже сказал, он, вероятно, сидел на вертящемся стуле, когда получил пулю. Мне представляется, что он чувствовал себя в присутствии убийцы легко и свободно. Мы обязаны проверить все связи убитого, профессиональные и светские, и мы их проверим.

– Вы хотите сказать, что в этом деле я подозреваемый?

– Нет, просто пытаюсь разобраться в ситуации и очертить круг подозреваемых.

– Я все утро находился дома. Собирался на встречу с Анхелем на стадионе «Доджерс». Выехал из дома на стадион около двенадцати и был там, когда вы позвонили.

– А ранее?

– Я уже сказал, что был дома. Один. Но примерно в одиннадцать мне позвонили по телефону, и этот звонок застал меня дома, а я живу в получасе езды отсюда. Если его убили после одиннадцати, тогда я чист.

Лэнкфорд не клюнул эту приманку. Он не стал сообщать мне время смерти. Может, оно и не было известно на тот момент.

– Когда вы говорили с ним в последний раз? – произнес он.

– Вчера вечером, по телефону.

– Кто кому звонил и зачем?

– Он позвонил мне и спросил, не мог бы я приехать на матч пораньше. Я сказал, что смогу.

– Для чего?

– Он любит… любил поглядеть, как отбивающий орудует битой. Сказал, мы могли бы немного поболтать по поводу дела Руле. Ничего специфического, но просто он не отчитывался передо мной уже примерно с неделю.

– Благодарю за сотрудничество, – проговорил Лэнкфорд с сарказмом.

– Вы хоть осознаете, что я сейчас сделал то, от чего предостерегаю каждого своего клиента и всякого, кто готов слушать? Я разговаривал с вами в отсутствие своего адвоката, предоставил вам свое алиби. Вероятно, я сошел с ума.

– Я же сказал: спасибо.

К разговору опять подключилась Собел:

– Вы можете рассказать нам что-нибудь еще, мистер Холлер? О мистере Левине или о его работе?

– Да, нечто, что вам, вероятно, следует проверить. Но я хочу говорить об этом конфиденциально, без посторонних.

Я посмотрел на патрульного полицейского в коридоре. Собел проследила мой взгляд и поняла, что я не хочу лишних свидетелей.

– Офицер, не могли бы вы подождать снаружи? – попросила она.

Полицейский вышел, явно недовольный – очевидно потому, что был удален женщиной.

– О'кей, – сказал Лэнкфорд. – Что там у вас?

– Мне придется уточнить даты, но несколько недель назад, еще в марте, Анхель выполнял для меня кое-какую работу по другому делу. Поручение было связано с одним из моих клиентов, который дал показания против наркодилера. Анхель сделал несколько звонков, помог установить личность того типа. Впоследствии я слышал, что тот человек – колумбиец и был прочно связан с наркомафией. У него могли быть дружки…

Я умолк, предоставляя им самим домыслить дальнейшее.

– Ну, не знаю, – вздохнул Лэнкфорд. – Тут все проделано чисто. Не похоже на убийство из мести: ни перерезанного горла, ни отрезанного языка. Всего один выстрел да обыскали кабинет. Что могли искать подручные наркодилера?

Я пожал плечами:

– Вероятно, имя того моего клиента. Судебная сделка, которой я добился, предполагала сохранение его имени в тайне.

Лэнкфорд задумчиво покивал головой.

– Как зовут клиента?

– Я не могу вам ответить. Привилегия конфиденциальности во взаимоотношениях между адвокатом и клиентом.

– Прекрасно, вот мы и столкнулись с ерундой. Как прикажете расследовать дело, если мы даже не знаем имени вашего клиента? Вас не заботит, что ваш друг лежит здесь на полу с куском свинца в сердце?

– Конечно, заботит. По-моему, я тут единственный, кого это заботит по-настоящему. Но я также связан профессиональными правилами и правовой этикой.

– Ваш клиент может находиться под угрозой.

– Мой клиент в безопасности. Мой клиент за решеткой.

– Это ведь женщина? – вставила Собел. – Вы постоянно говорите «клиент», избегая слов «он» или «она».

– Мы сейчас беседуем не о моем клиенте. Если вам нужно имя дилера, то это Гектор Арранде Мойя. Он в федеральной тюрьме. Как я понимаю, обвинение предъявила администрация по контролю за применением законов о наркотиках, отделение в Сан-Диего. Это все, что я могу вам сообщить.

Собел занесла все это в блокнот. Хотелось верить, что я накидал им довольно информации, чтобы увести в сторону от дела Руле и от гомосексуального аспекта.

– Мистер Холлер, вы когда-нибудь бывали в кабинете мистера Левина? – спросила Собел.

– Неоднократно. Правда, в последний раз уже несколько месяцев назад.

– Вы не возражаете пройти с нами в ту комнату? Может, обнаружите что-нибудь из ряда вон выходящее или заметите, чего не хватает.

– Он еще там?

– Жертва? Да, он на том же месте, где его нашли.

Я кивнул. Я не был уверен, что хочу видеть мертвого Анхеля Левина. Внезапно я почувствовал, что обязан увидеть его и должен сохранить в памяти это зрелище. Оно понадобится, чтобы подпитывать то мое решение и мой план.

– Ладно, я пойду.

– Тогда наденьте вот это и не прикасайтесь ни к чему, пока будете там находиться, – велел Лэнкфорд. – Следственные действия на месте преступления не закончены.

Он достал из кармана сложенную пару бумажных бахил. Я присел на кушетку и надел их. Потом последовал за сыщиками по коридору в комнату, где находился убитый.

Тело Анхеля Левина оставалось в том же положении, в каком его обнаружили. Он лежал ничком на полу, с лицом, повернутым вправо, с открытыми ртом и глазами. В неудобной, неуклюжей позе: одно бедро выше другого, руки под телом. Судя по всему, Анхель Левин упал с вертящегося стула, который сейчас стоял позади него.

Я немедленно пожалел о своем решении войти в эту комнату. Вдруг сообразил, что этот последний, финальный взгляд на лицо Анхеля вытеснит у меня все остальные его образы. Мне придется постараться забыть его, чтобы не пришлось больше глядеть мысленным взором в эти мертвые глаза.

Вот так же было и с моим отцом. Мое единственное воспоминание связано с образом мужчины на кровати. Он был лучшим из лучших и был изничтожен раком. Все остальные зрительные образы своего отца, которые я хранил, являлись фальшивыми. Это фотографии из книг о нем, которые я прочитал.

В комнате работали несколько человек: эксперты-криминалисты и люди из ведомства судмедэксперта. Очевидно, на моем лице отразились ужас и отвращение.

– Знаете, почему мы не можем прикрыть труп? – обратился ко мне Лэнкфорд, заметив мое состояние. – Из-за таких, как вы. Из-за О. Джея. Так называемое перемещение улик. То, на что вы, адвокаты, любите набрасываться. Так что больше никаких закрывающих тело простыней. Пока мы не унесем его отсюда.

Я промолчал. Он прав.

– Не могли бы вы подойти к письменному столу и сказать нам, не замечаете ли чего-то необычного? – спросила Собел, явно испытывая ко мне сочувствие.

Я был благодарен за то, что меня попросили это сделать, потому что в этом случае я мог не смотреть на тело. Я шагнул к столу, представлявшему собой соединение трех рабочих столов с ящиками и отделениями, которое образовывало изгиб, соотносящийся с углом комнаты. Мебель, насколько я помнил, была из «ИКЕА» в близлежащем Бербанке. Простота и функциональность, никакой роскоши. Помещавшаяся в углу центральная секция оснащена компьютером и выдвижным лотком для клавиатуры. Два других стола по бокам представляли собой идентичные друг другу рабочие поверхности, и, вероятно, Левин использовал их, чтобы держать отдельно материалы по разным расследованиям.

Я прилип взором к компьютеру, потому что меня интересовало, какую информацию добавил Левин в электронное досье Руле. Моя заинтересованность не укрылась от Собел.

– У нас нет специалиста-компьютерщика, – произнесла она. – Очень маленький отдел. К нам приходит в помощь человек из ведомства шерифа, но, по-моему, жесткий диск был вынут.

Она указала авторучкой под стол, где системный блок компьютера хоть и стоял вертикально, но одна сторона его пластмассового кожуха была снята и приткнута рядом, с задней стороны.

– Скорее всего, для нас там ничего не окажется, – добавила она. – Что вы скажете насчет столов?

Я окинул взглядом стол слева от компьютера. Бумаги ипапки разбросаны как попало. Я посмотрел на ярлыки и узнал имена.

– Некоторые из них – мои клиенты, но все это старые дела.

– Эти папки, наверное, попали сюда из картотеки в стенном шкафу, – предположила Собел. – Убийца мог вывалить их на стол, чтобы сбить нас с толку. Скрыть то, что он в действительности искал или унес. А вон тот стол?

Мы переместились к столу справа от компьютера. Здесь уже не было такого беспорядка. На столе ежедневник, в котором Левин вел текущий счет своих рабочих часов и отмечал, на какого именно адвоката трудился в тот или иной момент. Я просмотрел записи и увидел свое имя, которое бесчисленное множество раз повторялось последние пять недель. Подтверждаюсь сказанное детективами: в последнее время Левин практически полностью работал на меня.

– Не знаю, – сказал я. – Не знаю, что искать. Не вижу ничего, что помогло бы.

– Что ж, от большинства адвокатов и того меньше проку, – пробурчал у меня за спиной Лэнкфорд.

Я не стал защищать себя. Сыщик находился возле трупа, и я не хотел видеть, что он с ним делает. Я протянул руку к настольной вертящейся картотечке – просто чтобы посмотреть имена на карточках.

– Не трогайте! – воскликнула Собел.

Я отдернул руку.

– Извините. Просто хотел взглянуть на имена. Я не…

Я чувствовал себя не в своей тарелке, не знал, что сделать и сказать, был сбит с толку. Хотелось уйти и выпить чего-нибудь. У меня возникло ощущение, что вожделенный лакомый «доджерс-дог», еще недавно казавшийся таким вкусным – там, на стадионе, – встал поперек горла.

– Эй, взгляните-ка сюда! – раздался сзади голос Лэнкфорда.

Мы с Собел обернулись и увидели, как люди судмедэксперта медленно переворачивают труп Левина. Кровь испачкала переднюю сторону надетой на нем спортивной рубашки с логотипом «Доджерс». Но Лэнкфорд указывал на руки покойника, которые прежде не были видны, заслоненные телом. Два средних пальца левой руки подогнуты к ладони, тогда как два пальца по краям полностью выпрямлены. Это было нечто вроде «козы».

– Парень был фанатом техасской длиннорогой коровы? – спросил Лэнкфорд.

Никто не засмеялся.

– Что вы об этом думаете? – обратилась ко мне Собел.

Я уставился на пол, на последний, предсмертный жест моего друга, и лишь покачал головой.

– О, кажется, я понял, – произнес Лэнкфорд. – Это что-то вроде знака. Своего рода шифр. Он хочет нам сообщить, что это дело рук дьявола.

Я вспомнил, как Левин назван Руле дьяволом и говорил об имеющихся у него доказательствах, что тот само зло в чистом виде. И я догадался, что означало последнее движение моего друга. Умирая на полу своего кабинета, он пытался предупредить меня о чем-то.

Глава 24

Я двинул в «Четыре зеленые полянки» и заказал порцию «Гиннесса», но очень быстро переключился на водку со льдом. Я не считал, что есть смысл отсрочивать ход событий. На экране телевизора над барной стойкой заканчивался матч с участием «Доджерс». Парни в голубой форме собрались с силами, отставая теперь всего на два очка. Бармен не отрывал глаз от экрана, но меня уже больше не занимало открытие бейсбольного сезона, как не интересовал и перелом в игре на подаче перед девятым иннингом.

После второй порции водки я вытащил на стойку бара сотовый телефон и стал звонить. Сначала я позвонил тем четырем адвокатам, с которыми был на матче. Сразу по получении печальных новостей мы покинули стадион, но мои коллеги, уходя домой, знали лишь, что Левин мертв. Затем я позвонил Лорне, и та начала плакать. Я разговаривал с ней сквозь этот плач, потом она задала вопрос, которого я надеялся избежать:

– Это из-за того дела? Из-за Руле?

– Не знаю, – солгал я. – Я рассказал копам о деле, но их, похоже, больше заинтересовало то, что он был голубым.

– Голубым?

Я знал, что это сработает как отвлекающий момент.

– Он это не афишировал.

– А ты знал и не сообщил мне?

– Это была его жизнь. Если бы он хотел всем рассказывать, он бы рассказывал – я так считаю.

– Детективы считают, что дело в этом?

– В чем?

– Ну, что его убили на гомосексуальной почве.

– Они сами постоянно об этом спрашивали. Неизвестно, что у них на уме. Они будут вникать во все, и, надеюсь, это даст какие-нибудь результаты.

Наступило молчание. Я поднял глаза на экран в тот момент, когда на табло побежала строкой победа «Доджерс» и на стадионе зашумели болельщики. Бармен издал боевой клич и с помощью пульта запустил голос комментатора на полную мощность. Я отвернулся и закрыл рукой одно ухо.

– Наводит на размышления, не так ли? – промолвила Лорна.

– О чем?

– О том, чем мы занимаемся. Микки, когда поймают того ублюдка, который это сделал, ведь он вполне может позвонить мне, чтобы стать твоим клиентом.

Я привлек внимание бармена, погремев льдом в своем пустом стакане. Хотелось добавки. Я не собирался рассказывать Лорне, что уже работаю на ублюдка, убившего Анхеля.

– Лорна, перестань, смотри на вещи проще. Ты становишься…

– Но такое вполне вероятно!

– Послушай, Анхель был моим товарищем по работе и единственным другом. Но я не намерен менять профессию и убеждения лишь потому, что…

– А может, следовало бы. – Она опять заплакала.

Бармен принес мне напиток, и я одним махом опрокинул его в себя.

– Лорна, хочешь, чтобы я приехал?

– Нет. Я не знаю, чего хочу. Просто все так ужасно!

– Ты помнишь Хесуса Менендеса? Он был когда-то моим клиентом?

– Да, но при чем тут…

– Он был невиновен. И Анхель как раз работал над этим делом. Мы с ним оба над этим работали. Собирались вытащить его из тюрьмы.

– К чему ты это говоришь?

– К тому, что мы не можем и не должны проглотить предостережение и остановиться на полдороге. То, чем мы занимаемся, важно. Необходимо.

Когда я произнес эти слова, мне и самому они показались неискренними, бессодержательными, пустопорожними, показными. Лорна не ответила. Вероятно, я сбил ее с толку, поскольку был сбит с толку сам.

– Лорна, мне надо сделать еще несколько звонков.

– Ты сообщишь мне, когда выяснишь насчет похорон?

– Да.

Захлопнув телефон, я решил взять тайм-аут перед следующим звонком. Я подумал над последним вопросом Лорны и понял, что, очевидно, именно мне придется организовывать похороны. Если только на сцене не появится пожилая женщина из Детройта, отрекшаяся от Анхеля Левина двадцать пять лет назад.

Я поставил свой стакан и сказал бармену:

– Принесите мне «Гиннесса» и себе тоже налейте порцию.

Решил, что пора сбавить обороты, а единственный способ в данном случае – перейти на «Гиннесс», поскольку изрядное время занимало наполнить бокал из крана. Когда бармен наконец принес мне бокал, я увидел, что поверху, на шапке пены, он с помощью тонкой струи из крана изобразил лиру. Такую лиру, с какой рисуют ангелов. Прежде чем отпить, я приветственно приподнял свой стакан.

– Господи, благослови мертвых! – произнес я.

– За умерших! – отозвался бармен.

Я мучительно глотал пиво из своего бокала, и густой напиток был как некий известковый раствор, который я лил в себя, чтобы там, внутри, скрепить какие-то кирпичи. Внезапно я почувствовал, что вот-вот заплачу, но в это время зазвонил мой телефон. Я схватил его, не взглянув на дисплей, и сказал «алло». Алкоголь придал моему голосу неузнаваемое звучание.

– Это Мик? – с сомнением произнес голос.

– Да, кто говорит?

– Льюис. Я только что услышал новости об Анхеле. Соболезную, старина.

Я отдернул телефон от уха, словно это была какая-нибудь ядовитая змея, которая могла меня ужалить. Отвел руку за спину, приготовившись запустить телефоном в зеркало на задней стенке бара, как вдруг увидел в нем собственное отражение. Тогда я остановился и приложил телефон к уху.

– А-а, извращенец, как ты вообще…

Я осекся и принялся смеяться, неожиданно сопоставив то, как я его обозвал, с гипотезой Анхеля Левина о том, что и впрямь проделывал Руле.

– Прошу прощения, – сказал Руле. – Вы пьете?

– Ты чертовски прав, я пью. Откуда, мать твою, тебе уже известно, что случилось с Мишем?

– Если под Мишем вы подразумеваете мистера Левина, то мне только что позвонили из полиции Глендейла. Женщина-детектив заявила, что хочет поговорить со мной о нем.

Этот ответ сразу отрезвил меня по меньшей мере на две порции выпитой водки. Я выпрямился на табурете.

– Собел? Она звонила?

– Да. Сказала, что узнала мое имя от вас. Это будет обычный, рутинный допрос. Она едет сюда.

– Куда?

– В офис.

Я решил, что Собел не будет грозить никакой опасности, даже если она приедет одна, без Лэнкфорда. Руле не станет ничего предпринимать против копа, особенно в своем офисе. Меня больше беспокоило, что каким-то образом Собел и Лэнкфорд уже вышли на Руле и получится так, что я окажусь ограбленным: у меня отнимут шанс лично отомстить за Анхеля Левина и Хесуса Менендеса. Не оставил ли Руле после себя отпечатки пальцев? Не видел ли какой-нибудь сосед, как он входил в дом Левина?

– Больше она ничего не говорила?

– Сказала, они допрашивают всех его клиентов за последнее время… над чьими делами он работал, и я из них самый недавний.

– Не говорите с ней.

– Вы уверены?

– Только в присутствии своего адвоката.

– А они не проникнутся подозрениями, если я не стану отвечать? Если не предоставлю им какого-то алиби или еще чего-нибудь?

– Это не имеет значения. Никаких разговоров с ними без моего разрешения. А я не разрешаю.

Свободная рука у меня сжалась в кулак. Невыносима мысль предоставлять юридические советы человеку, который, я был уверен, только сегодня утром убил моего друга.

– Ладно, – произнес Руле. – Я пошлю ее своей дорогой.

– Где вы находились сегодня утром?

– Я? Здесь, у себя в офисе. А что?

– Вас кто-нибудь видел?

– Ну, Робин пришла в десять. Не раньше.

В мозгу у меня нарисовался образ женщины с прической в виде серпа, свисающей на лицо. Я не знал, что ответить Руле, потому что не знал, в какое время наступила смерть Левина. И мне не хотелось упоминать об электронном браслете с датчиком передвижения, который предположительно был намертво закреплен на его лодыжке.

– Позвоните мне после ухода детектива Собел. И помните: вне зависимости от того, что станет говорить вам она либо ее напарник, не ведите с ними никаких бесед. Они могут наплести вам все, что угодно. Именно так они всегда и поступают. Что бы они вам ни сказали, относитесь к этому как ко лжи. Они могут просто обмануть бдительность человека и вывести его на беседу. Если они заявят, будто я дал «добро» на вашу беседу, знайте: это ложь. Снимите трубку и позвоните мне, а я велю им идти ко всем чертям.

– Хорошо, Мик, я понял. Я так и сделаю. Спасибо.

Он дал отбой. Я закрыл мобильник и брезгливо бросил его на барную стойку, словно что-то нечистое.

– На здоровье, – сказал я.

Я отхлебнул еще четверть пинты, потом опять взялся за телефон. Используя скоростной набор, позвонил на сотовый Фернандо Валенсуэле. Тот был дома, уже вернулся со стадиона. Это означало, что он выехал рано, чтобы избежать пробок. Типичный лос-анджелесский болельщик.

– Ты по-прежнему держишь на Руле браслет спутникового слежения?

– Да.

– Как эта система действует? Можно проследить, где человек находился раньше или где находится в данный момент?

– Прибор действует в глобальном масштабе, определяет местонахождение в любой точке мира. Постоянно излучает сигнал. Этот сигнал можно отследить по времени, чтобы определить, где человек находился в конкретный момент.

– Этот прибор у тебя с собой или в офисе?

– Он у меня в лэптопе, старик. А в чем дело?

– Хочу выяснить, где этот человек побывал сегодня.

– Ладно, только дай мне его включить. Подожди у телефона.

Я стал ждать, прикончил свой «Гиннесс» и велел бармену налить мне еще порцию, прежде чем Валенсуэла запустил свой лэптоп.

– Ты сейчас где, Мик?

– В «Четырех зеленых полянках».

– Что-то случилось?

– Да, кое-что. Ты его включил или как?

– Смотрю на него. С какого момента ты хочешь проверить?

– С сегодняшнего утра.

– О'кей. Наш парень, хм… не очень-то много перемещался сегодня. В восемь сигнал движется от его дома до офиса. Потом, похоже, он предпринял небольшую поездку в окрестностях офиса, пара кварталов – наверно, ходил обедать, – затем опять вернулся в свою контору. Он и теперь там.

Несколько мгновений я переваривал услышанное. Бармен принес мне новую порцию.

– Вэл, как эту штуку снять? Как от нее избавиться?

– Ты имеешь в виду, будучи на его месте? Никак. Это невозможно сделать. Она закрепляется болтом, и тот гаечный ключик, который его запирает, уникален. Он как настоящий ключ. Он у меня в единственном экземпляре.

– Ты абсолютно уверен?

– Да. Вот он у меня, на цепочке для ключей, дружище.

– И никаких копий – например, от изготовителя?

– Такое не предполагается в принципе. К тому же это и не имеет значения. Если браслет сломается – скажем, если он действительно умудрился открыть его, – на мой компьютер мгновенно поступает сигнал тревоги. Кроме того, устройство снабжено так называемым детектором массы. Как только я прицепил эту малютку к его ноге, так сразу же буду получать на компьютер сигнал тревоги, если система почувствует, что на другом конце ничего нет. А такого сигнала я не получал, Мик. Так что единственный вариант – пила. Отпилить ногу, оставить браслет на лодыжке. Единственный способ.

Я отпил верхнюю часть своей новой порции. На сей раз бармен не утруждал себя никакими художественными изысками.

– А как насчет батарейки? Если она сдохла? Тогда ты теряешь сигнал?

– Нет, Мик. Это у меня тоже под контролем. На браслете имеется гнездо для подзарядки. Каждые несколько дней подопечный должен включать его на несколько часов в сеть, чтобы подзарядить. Пока сидит за письменным столом или еще где, пока спит. Если потенциал батареи упадет ниже двадцати процентов, я получаю на компьютер сигнал тревоги, тогда я звоню своему подопечному и велю включить подзарядку. Если он этого сразу не сделает, я получаю еще один сигнал тревоги, уже при пятнадцати процентах потенциала, а затем – при десяти процентах. Парень сам начинает пищать, то есть посылать телеметрический сигнал: бип-бип, – и у него нет возможности выключить его. При подобных обстоятельствах не очень-то дашь деру. А эти последние десять процентов дают мне пять часов слежки. За пять часов, будь спокоен, я его без труда разыщу.

– О'кей, о'кей. – Наука меня убедила.

– А что случилось?

Я рассказал ему о Левине и о том, что полиции, вероятно, придется проверить Руле и его браслет на лодыжке, и система спутникового слежения сыграет роль алиби для нашего клиента. Валенсуэлу свалившаяся новость ошеломила. Может, он и не был так дружен с Левином, как я, но знал его долго.

– Что, по-твоему, произошло, Мик? – тревожно спросил он.

Я понимал: он хочет выяснить, не думаю ли я, что Руле убийца или тот человек, который стоит за преступлением. Валенсуэла не был посвящен во все, что знал я, и в те материалы, что собрал Левин.

– Тебе лучше держать ухо востро с этим парнем.

– И ты тоже будь настороже.

– Непременно.

Я захлопнул телефон, размышляя, нет ли чего-нибудь, чего Валенсуэла может не знать. Например, не нашел ли Руле какой-либо хитрый способ снимать с ноги браслет или нейтрализовать систему слежения. Меня убеждало научно-техническое объяснение, но не человеческая сторона дела. Всегда существуют глупейшие ошибки, недочеты, ляпы. Человеческий фактор дает сбой.

К моему месту за стойкой ленивой походкой подошел бармен.

– Эй, приятель, вы не теряли ключи от машины?

Я обернулся, удостовериться, что он обращается ко мне.

– Нет.

– Уверены? Кто-то нашел ключи на стоянке. Вы лучше проверьте.

Я потянулся в карман пиджака, потом вытащил руку и демонстративно вытянул вперед, растопырив ладонь. На ней лежало мое кольцо с ключами.

– Вот, видите, мои клю…

Быстрым и опытным движением бармен смел ключи с моей ладони и улыбнулся.

– Уже само попадание на эту удочку надо бы сделать тестом на трезвость, – произнес он. – В любом случае, приятель, машину ты не поведешь – хотя бы в ближайшее время. Когда будешь готов идти, я вызову тебе такси.

Он отошел от стойки – на тот случай, если я лелею намерения прибегнуть к насильственным действиям. Но я лишь кивнул.

– Твоя взяла, – сказал я.

Он швырнул мои ключи на заднюю конторку, где выстроились бутылки. Я посмотрел на часы. Не было еще и пяти. Сквозь пелену алкоголя ко мне начинала пробиваться совесть. Я выбрал себе легкий выход. Выход труса – напиться перед лицом ужасного события.

– Можете это забрать, – пробормотал я, указывая на свой бокал с «Гиннессом».

Я взял телефон и набрал еще один номер. Мэгги Макферсон отозвалась мгновенно. Суды обычно закрываются к половине пятого. В последние час или два перед окончанием рабочего дня прокуроры находятся на своих местах, за письменными столами.

– Привет, рабочий день не закончился?

– Холлер, ты?

– Да.

– Что случилось? Ты пьян? У тебя странный голос.

– Думаю, на сей раз мне может понадобиться, чтобы ты отвезла меня домой.

– Где ты?

– В «Четырех зеленых полянках».

– Что?

– В «Четырех зеленых полянках». И я уже провел здесь некоторое время.

– Майкл, что случилось?

– Анхель Левин мертв.

– О Боже, что с ним?

– Убит. Не могла бы ты доставить меня до дому? Я здорово перебрал.

– Только позвоню Стейси, договорюсь, чтобы она подольше посидела с Хейли, а потом сразу же приеду. Только не пытайся уехать сам, хорошо? Просто сиди на месте и жди.

– Не беспокойся, бармен меня не выпустит.

Глава 25

Захлопнув телефон, я заявил бармену, что изменил мнение и выпью еще одну пинту, дожидаясь своего эскорта. Вытащил бумажник и положил на стойку кредитную карточку. Он выдал мне счет, затем налил еще «Гиннесса». Бармен так долго наполнял стакан, отчерпывая пену, чтобы полнее его налить, что я едва пригубил его к тому моменту, как в бар вошла Мэгги.

– Ты слишком быстро, – отметил я. – Хочешь выпить?

– Нет, для выпивки слишком рано. Давай я просто отвезу тебя домой.

– О'кей.

Я слез с табурета, не забыв забрать свою кредитку и телефон, и покинул бар, обхватив экс-жену за плечи, чувствуя себя так, словно спустил большую часть «Гиннесса» и водки в канализацию, а не в собственную глотку.

– Я припарковалась прямо перед входом, – сказала Мэгги. – «Четыре ядреные подлянки»… Как ты думаешь, откуда взялось такое прозвище? Что, этим заведением владеют четверо?

– Нет, «четыре» вместо «for» – то есть «для». Это не цифра «четыре». Паб для таких людей, как судебный адвокат Холлер. В общем, для алчных юристов-кровососов.

– Ну спасибо.

– Тебе незачем благодарить. Это не о тебе. Ты же не адвокат, а обвинитель.

– Сколько ты выпил, Холлер?

– Между много и слишком много.

– Не испачкай мне машину.

– Обещаю.

Мы сели в автомобиль, одну из дешевых моделей «ягуара». Это была первая машина, купленная ею самостоятельно, без того, чтобы я держал ее руку и помогал выбирать. Она предпочла «ягуар», поскольку он предоставлял ей возможность чувствовать себя стильно и утонченно, давал ощущение класса. Но всякий, кто разбирается в автомобилях, знает, что это просто прифрантившийся «форд». Я не стал спорить и портить ей удовольствие. То, что доставляет удовольствие ей, радует и меня – кроме того раза, когда она решила, что развод со мной прибавит ей счастья. Мне он большой радости не прибавил.

Она помогла мне сесть в машину, и мы тронулись.

– И не вздумай вырубиться, – прибавила Мэгги, выезжая с парковки. – Я не знаю дороги.

– Поезжай на ту сторону горы через Лорел-каньон. После этого надо только свернуть влево у подножия.

Хотя предположительно путь лежал из города в пригород, при пробках в конце рабочего дня добраться до Фэрхольм-драйв занимало у меня почти сорок пять минут. По дороге я рассказал ей об Анхеле Левине и о том, что случилось. Она не отреагировала так, как Лорна, потому что не знала Анхеля. Хотя я был знаком с ним много лет и использовал как частного сыщика, вышло так, что он стал моим близким другом только после нашего с Мэгги развода. Именно Анхель не раз отвозил меня домой из «Четырех зеленых полянок», когда мой брак стал распадаться.

Пульт для открывания моего гаража остался в «линкольне», на стоянке за баром, поэтому я велел Мэгги припарковаться на площадке перед воротами. Я также сообразил, что мои ключи от дома надеты на том же кольце, что и ключ от «линкольна», и их тоже конфисковал бармен. Нам пришлось пройти вдоль боковой стороны дома, к заднему крыльцу, и достать запасной ключ (тот самый, что отдал мне Руле) из-под пепельницы на столе для пикников. Задняя дверь вела в мой кабинет. Это хорошо, поскольку в пьяном состоянии я был рад избежать восхождения по ступеням к парадной двери. Это не только изнурило бы меня, но вдобавок моя спутница увидела бы открывающуюся с террасы панораму и это напомнило бы ей о несправедливом несоответствии между жизнью честного прокурора и алчной адвокатской пиявки.

– О, как трогательно! – воскликнула Мэгги. – Наша старая чашка.

Я проследил за ее взглядом и увидел, что она смотрит на фотографию нашей дочери на чайной чашке, которую я держал на письменном столе. Я испытал волнение при мысли, что невзначай заработал в некотором роде очко в ее глазах.

– Да-а, – рассеянно-небрежно произнес я, стараясь нащупать возможность выгадать на этом какое-нибудь преимущество для себя.

– Куда тебя? Где спальня? – спросила она.

– Ох, ты – сама предупредительность. Направо.

– Ты извини, Холлер, но я не смогу остаться надолго. Я выторговала у Стейси пару лишних часов, а с такими пробками на дороге мне уже надо трогаться в обратный путь.

Мэгги довела меня до спальни, и мы сели рядом на кровать.

– Спасибо тебе за помощь, – сказал я.

– Услуга за услугу, а как же иначе?

– А я подумал, ты расплатилась со мной в ту ночь, когда я отвозил тебя домой.

Она приложила руку к моей щеке, повернула мое лицо к себе и поцеловала. Я расценил это как подтверждение того, что мы действительно занимались любовью в ту ночь. До этого я чувствовал себя выпавшим из жизни из-за того, что не помнил.

– «Гиннесс», – произнесла она, оторвав свои губы от моих.

– И еще водка, немного.

– Хорошее сочетание. Тебе будет плохо утром.

– Сейчас еще так рано, что мне будет плохо ночью. Послушай, почему бы нам не поехать и не пообедать в «Дэн Тэн»? У дверей сейчас дежурит Крейг, так что…

– Нет, Мик. Мне надо домой, к Хейли. А тебе поспать.

Я сделал жест, означающий «сдаюсь».

– О'кей, о'кей.

– Позвони мне утром. Я хочу поговорить с тобой, когда ты протрезвеешь.

– Ладно.

– Хочешь, я тебя раздену и укрою одеялом?

– Нет, все в порядке, я сам справлюсь.

Я откинулся назад на кровати, скинул туфли, перекатился к краю и выдвинул ящик ночного столика. Оттуда я вытащил пузырек тайленола и компакт-диск, который подарил мне клиент, Деметриус Фолк. Он был членом уличной банды из Норуока, известным в своей среде как Лил Демон. Однажды он поведал мне, что ночью ему было видение, что ему суждено умереть молодым и насильственной смертью. Он дал мне этот диск и велел поставить, когда он умрет. И я это выполнил. Пророчество, полученное Деметриусом, сбылось. Его застрелили из проезжавшей мимо машины месяцев через шесть после того, как он подарил мне этот диск. «Волшебным фломастером» он написал на нем «Вредквием по Лилу Демону». То был сборник баллад, отобранных им с компакт-диска Тупака.

Я вставил диск в стоящий на тумбочке плейер, и вскоре послышался ритмический саунд песни Тупака «Господи, благослови мертвых». Эта песня была скорбным салютом в честь павших товарищей.

– Ты слушаешь такие штуки? – недоверчиво прищурилась Мэгги.

Я пожал плечами, насколько это у меня получилось – лежа и облокотившись на постель.

– Иногда. Помогает лучше понять многих из моих клиентов.

– Это люди, которым место в тюрьме.

– Некоторым – возможно, но очень многие имеют что сказать. Среди них встречаются истинные поэты, а этот парень был лучшим.

– Был? Кто это – тот, кого застрелили возле музея автомобилей на бульваре Уилшир?

– Нет, ты говоришь о Бигги Смоллзе. А это покойный великий Тупак Шакур.

– Не могу поверить, что ты слушаешь подобную галиматью.

– Я же сказал: помогает.

– Сделай мне одолжение – не слушай в присутствии Хейли.

– Не беспокойся, не стану.

– Мне пора идти.

– Побудь еще немного.

Мэгги уступила, но напряженно сидела на краю кровати. Я чувствовал, что она старается уловить слова рифмовки. Для этого требуется тренированное ухо и время. Следующая песня называлась «Жизнь продолжается», и я наблюдал, как напряглись ее шея и плечи, когда она разобрала слова.

– Можно, я пойду, пожалуйста? – попросила она.

– Мэгги, побудь несколько минут.

Я протянул руку и уменьшил звук.

– Слушай, я совсем выключу, если ты споешь мне, как раньше.

– Не сегодня, Холлер.

– Никто не знает Свирепую Мэгги Макфиерс так, как знаю я.

Она улыбнулась, и я молчал, вспоминая те времена.

– Мэгги, почему ты со мной остаешься?

– Я же сказала, что не могу остаться.

– Нет, я не имею в виду сегодня. Я говорю о том, как ты остаешься лояльной ко мне, не очерняешь меня перед Хейли и оказываешься на месте всякий раз, когда я в тебе нуждаюсь. Вот как сегодня. Не много мне известно людей, чьи бывшие жены по-прежнему хорошо к ним относятся.

– Не знаю. Наверное, потому, что вижу в тебе задатки хорошего мужа и хорошего отца, каким ты однажды станешь.

Я кивнул, надеясь, что она права.

– Расскажи мне что-нибудь. Чем бы ты занималась, если бы не могла быть прокурором?

– Ты серьезно?

– Да, кем бы ты была?

– Я никогда по-настоящему над этим не думала. Сейчас я занимаюсь именно тем, чем всегда хотела заниматься. Мне повезло. С какой стати мне желать что-либо менять?

Я открыл пузырек с тайленолом и проглотил две таблетки не запивая. Следующая песня была «Так много слез», еще одна баллада для потерянных и пропащих. Она казалась подходящей к моменту.

– Наверное, я была бы учительницей, – произнесла Мэгги. – В начальной школе, где маленькие девочки вроде Хейли.

Я улыбнулся:

– Миссис Макфиерс, миссис Макфиерс, собака съела мое домашнее задание.

Она двинула меня кулаком по руке.

– На самом деле это славно, – сказал я. – Ты была бы хорошей учительницей… кроме тех случаев, когда оставляла бы детишек в наказание после уроков без права освобождения под залог.

– Смешно. Ну а ты?

Я покачал головой:

– Из меня бы не получился хороший учитель.

– Чем бы ты занимался, если бы не был адвокатом?

– Не знаю. Но у меня есть три лимузина. Думаю, я бы мог организовать прокат лимузинов с шофером, возить людей в аэропорт.

– Я бы тебя наняла, – улыбнулась Мэгги.

– Отлично. Вот уже один клиент. Дай мне доллар, и я прилеплю его к стене клейкой лентой.

Но добродушное подшучивание не срабатывало. Я откинулся назад, прикрыл ладонями глаза и попытался отогнать прочь из памяти этот день, отогнать воспоминание об Анхеле Левине, лежащем на полу в своем доме, со взглядом, устремленным в вечно черное небо.

– Знаешь, чего я раньше всегда боялся?

– Чего?

– Что не распознаю невиновности. Что невиновность будет тут, прямо у меня перед глазами, а я ее не замечу, не разгляжу. Речь не о вердикте «виновен – невиновен». Я имею в виду именно невиновность. Невиновность, неиспорченность, простосердечие. Но знаешь, чего мне на самом деле следовало бояться?

– Чего, Холлер?

– Зла. Зла в чистом виде.

– Что ты хочешь сказать?

– Большинство людей, которых я защищаю, не олицетворяют собой зло, Мэгги. Они виновны – да, но они не есть зло. Понимаешь, о чем я? Тут есть разница. Ты слушаешь их и слушаешь эти песни – и осознаешь, почему они сделали именно такой выбор, почему их жизнь сложилась так, а не иначе. Люди просто стараются устроиться, стараются выжить с тем, что им дано, но начать с того, что некоторым из них и не дано ни черта! Но это не есть зло. Зло – это другое. Оно есть, оно существует, и когда оно проявляется… Я не знаю… Не могу объяснить.

– Ты пьян, вот в чем все дело.

– Мне следовало опасаться одного, а я опасался противоположного.

Она протянула руку и погладила мне плечо. Последняя песня была «Жить и умереть в Лос-Анджелесе», моя любимая на этом самодельно записанном диске. Я начал тихонько мычать в такт, а потом, когда зазвучал припев, стал подпевать.

Скоро я уронил руки на кровать и уснул прямо в одежде. Я так и не услышал, как женщина, которую любил больше, чем кого-либо в жизни, покинула мой дом. Потом она мне скажет, что последнее, что я пробормотал, засыпая, было: «Я больше не могу».

И говорил я вовсе не о пении.

Глава 26

Среда, 13 апреля

Я проспал почти десять часов, но когда проснулся, было все еще темно. На плейере светились цифры 5.18. Я попытался погрузиться обратно в сон, но дверца уже захлопнулась. К 5.30 я выкатился из кровати; покачнувшись, обрел равновесие и двинулся в душ. Стоял под его струями до тех пор, пока горячая вода в баке не сделалась холодной. Тогда я вышел и оделся, экипируясь для очередного дня сражения с судебной машиной.

Было по-прежнему слишком рано, чтобы звонить Лорне, уточнять расписание на день, но я держу на своем письменном столе календарный план, всегда соответствующий текущему моменту. Я пошел в кабинет с ним свериться, и первое, что заметил, была долларовая бумажка, прикрепленная клейкой лентой к стене над столом.

Мой адреналин подскочил на несколько пунктов, а мозг стремительно заработал: я решил, что деньги на стене оставил какой-нибудь незваный гость в качестве угрозы или некоего послания. Потом я вспомнил.

– Мэгги, – вслух произнес я.

Я улыбнулся и решил оставить долларовую банкноту на стене. Потом вытащил из портфеля календарь и проверил свое расписание. Похоже, утро у меня свободно до одиннадцати часов, когда должны начаться слушания в Высшем суде долины Сан-Фернандо. Разбиралось дело одного повторного клиента, которому вменялось хранение наркотиков и соответствующих принадлежностей. Чепуховое обвинение, едва ли достойное затрачиваемых денег и времени, но моя клиентка, Мелисса Меткофф, уже и так находилась на испытательном сроке за целый букет правонарушений, связанных с наркотиками. Если же при этом она попадалась даже на такой малости, как хранение наркоманской аптечки, ее условно-испытательный срок летел ко всем чертям и в результате ей грозил срок от шести до девяти месяцев.

Это все, что имелось в моем календаре на сегодня. После суда в Сан-Фернандо мой день был свободен, и я мысленно поздравил себя за прозорливость, которую, видимо, включил, оставив себе остаток дня после этого слушания свободным. Конечно, при составлении графика я не знал, что смерть Анхеля Левина швырнет меня в неурочный час в «Четыре зеленые полянки», но все равно интуиция оказалась на высоте.

Слушание по делу Меткофф требовало от меня адвокатского опротестования способа обнаружения наркотика. Дело в том, что порция кокаина была найдена в результате обыска ее транспортного средства дорожной полицией Нортриджа за опасную езду. Кокаин обнаружили в закрытом центральном отделении приборной панели. Меткофф сказала мне, что не давала полицейским разрешения обыскивать машину, однако они это сделали. Моя аргументация состояла в том, что на обыск не было согласия владельца и никакой веской причины. Если Меткофф остановили за опасное вождение, то не имелось оснований обыскивать закрытые отделения автомобиля.

Довод шаткий, я это знал, но папаша Меткофф заплатил мне хорошие деньги, чтобы я сделал все для его непутевой дочери. И именно этим я и собирался заняться в одиннадцать часов в суде округа Сан-Фернандо.

На завтрак я проглотил две таблетки тайленола и заел их яичницей с тостами и кофе. Яичницу я щедро сдобрил перцем и сальсой.^[86] Все это привело в действие нужные рычаги механизма и обеспечило его топливом, чтобы выдержать бой. За завтраком я листал страницы «Лос-Анджелес таймс», выискивая сообщение об убийстве Анхеля Левина. Необъяснимым образом такового не было. К чему бы глендейлской полиции подобная секретность? Потом я вспомнил, что «Таймс» каждое утро выходил в нескольких региональных вариантах. Я жил в Уэстсайде, а Глендейл относился к долине Сан-Фернандо. Новость об убийстве в долине могла быть сочтена редакторами «Таймс» как недостаточно важная для уэстсайдских читателей, которым хватало и своих, местных, убийств, чтобы еще забивать голову чужими. В общем, я не нашел сообщения о Левине.

Я решил, что придется купить второй экземпляр «Таймс» в газетном киоске по пути в суд Сан-Фернандо и еще раз поискать. Размышления, к какому киоску я направлю за газетой Эрла Бриггса, напомнили мне, что у меня нет машины. «Линкольн» стоял на приколе у «Четырех зеленых полянок» (если только его не украли за ночь), и я не смогу вернуть свои ключи до одиннадцати, когда паб откроется на ленч. Проблема. Ранее я углядел автомобиль Эрла на перехватывающей стоянке пригородных автомобилей, где мы с ним встречаемся каждое утро. Старая «тойота» с низкой посадкой и крутящимися хромированными дисками. Я подозревал также, что салон провонял куревом. Мне не хотелось в ней ехать. В северном округе это почти гарантированно грозило тем, что тебя остановит полиция. В южном же – являлось приглашением такую машину обстрелять. Мне также не хотелось, чтобы Эрл забирал меня прямо из дома. Я никогда не позволяю своим водителем знать, где я живу.

Наконец я придумал план: взять такси до своего пакгауза в северном Голливуде и воспользоваться одним из стоящих там новых лимузинов. «Линкольн» у «Четырех зеленых полянок» так или иначе имел свыше пятидесяти тысяч миль пробега. Вероятно, распечатывание новой тачки поможет мне преодолеть депрессию, которая непременно возникнет из-за гибели Анхеля Левина.

Вымыв в раковине посуду и сковородку, я решил, что уже не рано и можно рискнуть разбудить звонком Лорну, подтвердить свое дневное расписание. Я вернулся в кабинет и, когда поднял телефонную трубку своего домашнего телефона, услышал прерывистый звук тонального вызова, свидетельствовавший, что меня ждет по меньшей мере одно телефонное сообщение.

Я набрал номер поиска, и электронный голос сообщил, что я пропустил вызов, поступивший накануне в 11.07 утра. Когда тот же голос произнес номер упущенного вызова, я обомлел. То был номер сотового телефона Анхеля Левина. Я проморгал его последний звонок!

«Привет, это я. Ты, видимо, уже уехал на матч и небось отключил свой мобильный. Если не поймаешь этот звонок, то заловлю тебя прямо на трибунах. Но знай: у меня есть для тебя еще один козырь. Думаю, ты на все сто…»

Он замолчал на секунду, потому что где-то там, на заднем плане, у него залаяла собака.

«…на все сто согласишься, что я добыл для Хесуса пропуск на выход. Ладно, я должен бежать, не могу больше разговаривать, дружок…»

Это все. Он повесил трубку, не попрощавшись и ради хохмы даже перейдя в конце на тот дурацкий провинциальный акцент. Провинциальный акцент всегда меня раздражал. Теперь он звучал для меня как музыка. Больше я его уже не услышу.

Я нажал кнопку и снова прослушал послание, а потом проделал то же самое еще трижды, прежде чем наконец сохранил сообщение и положил трубку. Сел на вертящийся стул перед столом и постарался сопоставить послание с тем, что уже знал. Первая головоломка связана со временем звонка. Я уехал на матч не раньше по крайней мере половины двенадцатого. Однако я почему-то пропустил звонок от Левина, поступивший на двадцать минут раньше.

Это никак не укладывалось у меня в голове, пока я не вспомнил о звонке от Лорны. Да, в 11.07 мой телефон был занят – я разговаривал с Лорной. Мой домашний телефон использовался так редко и так мало людей знало этот номер, что я не побеспокоился установить на аппарате систему уведомления о поступившем вызове. Это означало, что последний звонок Левина был сброшен на систему голосовой почты и я никак не мог о нем узнать, беседуя с Лорной.

Это объясняло обстоятельства, сопутствующие звонку, но отнюдь не его содержание.

Левин, несомненно, что-то откопал. Он не был юристом, но понимал, что такое улика, и умел оценить ее значимость. Левин обнаружил нечто такое, что позволило бы мне вызволить из тюрьмы Менендеса. Он нашел Хесусу пропуск на выход из Квентина. Пропуск на волю.

Последнее, что оставалось обдумать, – заминка в разговоре, вызванная лаем собаки. Я бывал в доме у Левина раньше и знал, что его пес легковозбудимый, нервный брехун. Всякий раз, подходя к дому, я слышал его тявканье задолго до того, как успевал постучать в дверь. Лай на заднем плане телефонного сообщения и то, что Левин поспешил завершить разговор, намекали, что кто-то к нему пришел. Какой-то гость, и это вполне мог оказаться убийца.

Я осмысливал информацию и решил, что неожиданно всплывший звонок был той уликой, которую я не имел права утаить от полиции. Ясно, что содержание сообщения породит новые вопросы, на них мне будет трудно ответить, но это перевешивалось важностью установления точного времени преступления. Я пошел в спальню и порылся в карманах джинсов, в которых был накануне матча. В одном заднем кармане нашел корешок билета и визитные карточки, что вручили мне Лэнкфорд и Собел перед моим уходом из дома Левина.

Из двух я выбрал карточку Собел и заметил, что на ней проставлена только фамилия: «Детектив Собел», – без имени. Набирая номер, я спрашивал себя – почему. Может, она, подобно мне, имела две разные визитки в разных карманах: одну – с именем и фамилией, другую – официальную, с одной фамилией.

Детектив отозвалась на звонок сразу же, и я решил выяснить, что можно получить от нее, прежде чем поделиться с ней имеющимися у меня сведениями.

– Есть какие-нибудь новости в расследовании? – спросил я.

– Не очень-то много. Не очень много такого, чем я могу с вами поделиться. Пока мы, так сказать, систематизируем уже имеющиеся улики. Получены кое-какие результаты по баллистике и…

– Вскрытие произведено? Быстро…

– Нет, результатов вскрытия не будет до завтра.

– Тогда каким образом вы получили баллистические данные?

Она не ответила, но я мгновенно сообразил.

– Вы нашли стреляную гильзу. Его застрелили из автоматического оружия, выбросившего гильзу.

– Вы догадливы, мистер Холлер. Да, мы обнаружили гильзу.

– Я участвовал во множестве судебных процессов. И называйте меня Микки. Забавно: убийца обшарил дом, но не подобрал гильзу.

– Вероятно, потому, что она прокатилась по полу и упала в отверстие воздушного отопления. Убийце потребовалась бы отвертка и масса времени.

Я кивнул. Да, это счастливая случайность. Счастливый билет. Я знал бессчетное число случаев, когда мои клиенты садились в тюрьму лишь потому, что копам вот так неприлично везло. Однако знавал я и множество клиентов, которые отделывались легким испугом, поскольку им улыбнулась удача. По большому счету все уравнивалось.

– И что, ваш партнер был прав насчет двадцать второго калибра?

Она взяла паузу, прежде чем ответить, видимо, решая, стоит ли ей переступать некую грань, открывая результаты расследования мне – лицу пусть и не постороннему, и даже заинтересованному в раскрытии преступления, но тем не менее все-таки врагу – судебному адвокату.

– Да, он был прав. Благодаря отметинам на гильзе мы даже точно знаем, какое оружие ищем.

Из проведенных за годы многочисленных допросов экспертов по баллистике и огнестрельному оружию я знал, что по отметинам, оставленным на пулевых гильзах, можно определить тип оружия, даже не держа его в руках.

Когда имеешь дело с автоматическим оружием, боек взрывателя, казенная часть, эжектор и экстрактор сразу же после выстрела оставляют характерные следы на гильзе, по которым оружие можно идентифицировать. Анализ всех четырех видов отметин в совокупности способен вывести на конкретную марку и модель.

– Выяснилось, что мистер Левин сам имел пистолет двадцать второго калибра, – сказала Собел. – Но мы нашли его в закрытом футляре у него дома, и это не «вудсман». Вот чего мы не обнаружили, так это его сотового телефона. Он у него был, однако…

– Он разговаривал по нему со мной прямо перед тем, как его убили.

Последовало несколько секунд молчания.

– Вы сообщили нам вчера, что последний раз беседовали с ним в пятницу вечером.

– Верно. Но именно в связи с этим я вам и звоню. Анхель позвонил мне вчера утром в одиннадцать ноль семь и оставил сообщение. Я получил его только сегодня, потому что, расставшись вчера с вашими людьми, просто пошел и напился. Потом я прямиком отправился спать и не знал, что меня ждет телефонное сообщение. Анхель звонил по поводу одного из дел, над которым работал для меня, – побочное дело, вне основного графика. Это тяжба, связанная с апелляцией, и клиент отбывает срок в тюрьме. Дело несрочное. Словом, содержание сообщения не так уж важно, но звонок помогает разобраться со временем. И еще, заметьте, пока он наговаривал мне сообщение, было слышно, как там залаяла собака. Она так делала всякий раз, как кто-нибудь посторонний подходил к двери. Я знаю, поскольку бывал у него не раз, – собака всегда лаяла.

Снова она облила меня леденящим молчанием, прежде чем ответить.

– Я кое-чего не понимаю, мистер Холлер.

– Чего именно?

– Вы заявили нам вчера, что находились дома примерно до полудня, а затем уехали на матч. А теперь вы утверждаете, что мистер Левин оставил вам сообщение на домашнем телефоне в одиннадцать ноль семь. Почему же вы не ответили на звонок?

– Потому что в это время сам разговаривал, а в моем телефоне нет режима удержания вызова. Можете проверить по регистрационной записи в телефонной компании – увидите, что я принимал телефонный звонок от своего менеджера, Лорны Тейлор. Я беседовал с ней, когда позвонил Анхель. Не имея функции перевода вызова в режим удержания, я о звонке не знал. И конечно же, он решил, что я уже уехал на стадион, поэтому просто оставилсообщение.

– Да, теперь я понимаю. Вероятно, нам понадобится ваше письменное разрешение, чтобы взглянуть на документацию телефонной компании.

– Нет проблем.

– Где вы сейчас?

– Дома.

Я дал ей адрес, и она сказала, что они с напарником подъедут ко мне.

– Если можно, побыстрее. Примерно через час мне надо отправляться в суд.

– Мы выезжаем прямо сейчас.

Я закрыл телефон, чувствуя себя неуютно. За годы работы мне приходилось защищать с десяток убийц, а значит – общаться со следователями по особо тяжким преступлениям. Но при этом меня самого никогда не допрашивали. Получалось, что Лэнкфорд, а вот теперь и Собел относились с подозрением к каждому моему ответу. Это порождало у меня вопрос: что они такое знают, чего не знаю я?

Я привел в порядок вещи на письменном столе и закрыл портфель. Мне не нужно, чтобы они увидели что-то, чего я не собирался демонстрировать. Потом прошел через дом и осмотрел каждую комнату. Последняя остановка была в спальне. Я убрал постель и положил футляр с компакт-диском «Вредквием по Лилу Демону» в ящик тумбочки. Неожиданно у меня что-то щелкнуло в голове. Я сел на кровать, вспоминая нечто, сказанное Собел. Она совершила оплошность, проговорившись, и поначалу я не придал этому значения. Собел сказала, что они нашли принадлежавший Анхелю Левину пистолет 22-го калибра, но его номер не соответствует номеру пистолета, из которого он был убит. Она сообщила, что это не «вудсман».

По неосторожности она выдала мне марку и модель оружия убийцы. Я знал, что «вудсман» – автоматический пистолет, производимый фирмой «Кольт». Я знал это, поскольку сам владел моделью «Кольт-Вудсман спорт модел». Его завещал мне много лет назад отец. Точнее, остался мне после его смерти. Тогда я был ребенком. Но и став взрослым, никогда не вынимал его из деревянного футляра.

Я поднялся с кровати и шагнул к стенному шкафу в спальне. Двигался как в тумане, осторожными, неуверенными шагами. Выставил вперед руку и оперся о стену, а затем – о створку шкафа, словно нуждаясь в поддержке. Полированная деревянная коробка на месте: на полке, где ей и полагалось быть. Я протянул обе руки, чтобы снять ее, а потом понес обратно в комнату.

Я поставил коробку на кровать и щелкнул медной задвижкой. Поднял крышку и извлек обертку из промасленной ткани.

Пистолета не было.

Часть вторая Мир без правды

Глава 27

Понедельник, 23 мая

Денежный чек от Руле был учтен банком без проблем. В первый день судебного процесса у меня было больше денег на счету, чем когда-либо в жизни. Если бы я захотел, то мог бы отказаться от объявлений на автобусных скамейках и перейти на рекламные щиты. Я мог бы также арендовать целиком всю заднюю обложку «Желтых страниц» вместо половины страницы внутри, которые позволял себе ныне. Наконец-то я получил сверхдоходное, привилегированное дело, и оно уже начало приносить свои плоды. В смысле денег, конечно. Утрата Анхеля Левина навсегда сделала эту самую привилегию провальным проектом.

Три дня мы провели за отбором членов жюри присяжных и теперь готовились к постановке нашего шоу. Процесс должен начаться завтра и был запланирован максимум на три дня: два – для обвинения, и один – для защиты. Я уведомил судью, что мне понадобится день для представления присяжным версии защиты, но на самом деле львиная доля моей работы должна была быть выполнена уже во время изложения дела прокурором.

Всегда есть нечто электризующее в самом факте начала судебного процесса. Некая нервозность, охватывающая тебя изнутри, пробирающая до самых печенок. Так много всего поставлено на карту: репутация, личная свобода человека, отлаженность и работоспособность самой системы. Действительно, есть что-то невероятно волнительное, будоражащее в том, что двенадцать незнакомых друг с другом людей сидят и судят твою жизнь и работу. Это я имею в виду себя, адвоката судебной защиты; судейство в отношении обвиняемого – совершенно отдельная вещь. Я за всю жизнь так и не смог к этому привыкнуть, да, сказать по правде, и не хотел бы привыкать. Я могу лишь сравнить это чувство с тем волнением и напряжением, когда стоишь в церкви перед алтарем в день своего венчания. Я имел такой опыт дважды и вспоминаю об этом всякий раз, когда судья открывает заседание и требует тишины.

Хотя мой опыт участия в судебных процессах существенно перевешивал опыт моего оппонента, не могло быть двух мнений относительно того, какое место в этой системе я занимаю. Я был человеком, в одиночку противостоящим гигантской утробе системы. Лицом заведомо второстепенным, в заведомо невыгодном положении. Да, конечно, я состязался с прокурором на его первом процессе в деле о фелонии. Но это преимущество сглаживалось, и в немалой степени, авторитетом и могуществом штата, представлявшего противную сторону. В распоряжении прокурора – мощь системы правосудия. И против всего этого в одиночку выступал я. Да еще мой преступный клиент.

Я сидел за столом защиты рядом с Льюисом Руле. За моей спиной не было секунданта и детектива: из какой-то странной лояльности по отношению к Анхелю Левину я не взял человека ему взамен. Впрочем, преемник Анхеля мне, в сущности, уже и не требовался. Сам процесс и то, как он будет разворачиваться, станет выполнением его последней воли и последним доказательством его разыскных умений и талантов.

В первом ряду зрительской галерки сидели Си-Си Доббс и Мэри Алиса Виндзор. В соответствии с предсудебным постановлением судья позволил матери Руле находиться в зале только во время вступительной речи. Поскольку она была внесена в список свидетелей защиты, ей не полагалось прежде своего выступления выслушивать ничьих других показаний. Она будет ждать за дверью, в коридоре, вместе с верной комнатной собачкой, Си-Си Доббсом, пока я не вызову ее на свидетельскую трибуну.

Также в первом зрительском ряду, но не рядом с ними, сидела уже моя группа поддержки, состоявшая из Лорны Тейлор, в темно-синем костюме и белой блузке. Она выглядела отменно, и ее легко можно было бы спутать с одной из когорты женщин-адвокатов, что каждый день практиковали в суде. Но она здесь ради меня, и я несказанно благодарен ей за это.

Остальные зрительские места были заняты выборочно. Там сидели несколько репортеров печатных изданий, собиравшихся надергать цитат из вступительных речей, да несколько адвокатов и любопытствующих граждан. Никаких телевизионщиков. Процесс пока привлек лишь поверхностное внимание общественности, и это хорошо. Это означало, что наша стратегия сдерживания огласки себя оправдала.

Мы с Руле сидели молча, ожидая, пока судья займет свое место и распорядится впустить присяжных на специально огороженную скамью, чтобы можно было начать. Я пытался успокоиться, мысленно повторяя то, что намеревался сказать присяжным. Руле уставился прямо перед собой, на герб штата Калифорния, прикрепленный к фронтальной части судейской скамьи.

Секретарь суда приняла телефонный звонок, произнесла несколько слов и повесила трубку.

– Две минуты! – громко объявила она. – Две минуты!

Когда судья звонил в зал суда, это означало, что присутствующим следует находиться на своих местах и быть готовыми к началу. Мы были готовы. Я бросил взгляд на Теда Минтона, сидящего за столом обвинения, и увидел, что он делает то же, что и я, – успокаивает себя мысленным повторением речи. Я наклонился вперед и стал просматривать записи в лежащем передо мной блокноте. Затем Руле неожиданно тоже подался вперед и, почти столкнувшись со мной головой, зашептал, хотя в шепоте пока что не было необходимости:

– Вот оно, Мик, решающий час наступает.

– Я знаю.

Со времени гибели Анхеля Левина мое общение с Руле приобрело характер принужденной, холодной корректности. Я терпел его, потому что был вынужден. Но на протяжении дней и недель перед судебным процессом виделся с ним как можно реже и старался разговаривать как можно меньше, когда процесс уже начался. Я знал: единственное слабое место в выстраданном мною плане – моя слабость. Я боялся, что любое взаимодействие с Руле может спровоцировать меня выплеснуть наружу мою ярость и желание лично отомстить за смерть друга. Три дня, во время которых происходил отбор присяжных, оказались настоящей пыткой. День за днем мне приходилось сидеть с ним бок о бок и выслушивать его снисходительные замечания о предполагаемых заседателях. Я выдержал лишь потому, что просто взял за правило его игнорировать.

– Вы готовы? – спросил он.

– Стараюсь. Как вы?

– Я-то готов. Но хотел сообщить вам кое-что, пока мы не приступили.

Я покосился на него. Он сидел очень близко. Это могло бы ощущаться навязчивым, даже если бы он был мне приятен – не говоря уже о той ненависти и отвращении, что я к нему испытывал. Я отодвинулся.

– Что именно?

Он тоже отодвинулся.

– Вы ведь мой адвокат, не правда ли?

Я снова подался вперед, пытаясь увернуться.

– Льюис, в чем дело? Мы провели вместе в этом деле свыше двух месяцев, теперь сидим здесь, отобрав присяжных, готовые к судебному процессу. Вы заплатили мне более ста пятидесяти кусков, и сейчас вам понадобилось спрашивать, правда ли, что я ваш адвокат? Разумеется, да. В чем дело? Что-нибудь произошло?

– Ничего. – Он опять подался ко мне и продолжил: – Я хочу сказать вот о чем. Если вы мой адвокат, я могу вам что-либо сообщить и вы обязаны хранить это в тайне, даже если речь пойдет о преступлении. И даже не об одном. Ведь все это входит в рамки привилегированных отношений между адвокатом и клиентом, не так ли?

Я почувствовал тошноту.

– Да, Льюис, так – если только вы не собираетесь сообщить мне о готовящемся преступлении. В этом случае я освобождаюсь от морального кодекса адвоката и получаю право уведомить полицию, дабы предотвратить преступление. В сущности, это был бы мой долг – их уведомить. Адвокат – судебное должностное лицо. Итак, что вы хотели мне сообщить? Не забывайте, мы получили двухминутное предупреждение. Заседание вот-вот начнется.

– Я убивал людей, Мик.

Я в замешательстве взглянул на него:

– Что?

– Вы услышали.

Он прав. Я услышал. И незачем мне изображать изумление: я и без того знал, что он убивал людей, в том числе Анхеля Левина, и даже воспользовался моим пистолетом – хоть я и не понимал, как ему удалось перехитрить прикрепленный к его лодыжке браслет «Джи-пи-эс». Я просто поразился, что он решил сообщить мне об этом как бы между прочим, за две минуты до начала судебного процесса по его делу.

– Зачем вы мне это говорите? – спросил я. – Я как раз собираюсь защищать вас от этого обвинения, а вы…

– Потому что вы и так знаете. И потому что знаю, в чем состоит ваш план.

– Мой план? Какой?

Он лукаво улыбнулся:

– Да будет вам, Мик. Это же просто. Вы защищаете меня по данному делу. Прилагаете все усилия, получаете большие бабки, выходите победителем, а я выбираюсь отсюда целым и невредимым. Но затем, когда все закончится и деньги окажутся на вашем счету, вы оборачиваетесь против меня, поскольку я уже не ваш клиент. Швыряете меня на съедение копам, с тем чтобы выпустить на свободу Хесуса Менендеса, загладить свою вину и вернуть себе самоуважение.

Я промолчал.

– Ну так вот я не могу этого допустить, – тихо произнес он. – Отныне я ваш навеки, Мик. Говорю вам: я убивал людей, и, представьте, Марта Рентерия была одной из них. Она получила ровно то, чего заслуживала, а если вы расскажете это копам или еще как-то используете сказанное мною против меня, тогда вы очень долго не сумеете заниматься адвокатской практикой. Да, вы можете преуспеть в извлечении Хесуса из небытия. Но меня уже никогда не будут преследовать судебным порядком по причине «ненадлежащего осуществления вами своих профессиональных функций». Кажется, это называется «плоды ядовитого дерева», и это дерево – вы, Мик.

Я все еще был не в состоянии ничего сказать и просто снова кивнул. Руле, несомненно, все тщательно обдумал. Я мысленно поинтересовался, насколько серьезно ему помог в этом Сесил Доббс. Определенно кто-то натаскивал моего клиента по части закона.

Я наклонился к нему и прошептал:

– Пойдемте со мной.

Я встал и, миновав калитку, быстро зашагал к выходу. За спиной послышался голос секретаря:

– Мистер Холлер? Мы уже начинаем. Судья…

– Одну минуту! – бросил я на ходу, не оборачиваясь и подняв указательный палец.

Я толкнул дверь в тускло освещенный тамбур, задуманный как буфер, не пропускающий в коридор звуки из зала суда. Вторые двойные двери вели уже в коридор. Я посторонился и подождал, пока Руле тоже ступит в тесное пространство.

Как только он вошел, я сгреб его и, развернув спиной к стене, крепко к ней притиснул, упершись руками ему в грудь.

– Какого хрена ты тут выделываешь?

– Полегче, Мик. Я просто подумал, что нам обоим следует знать, на каком мы свете нахо…

– Сукин сын! Ты убил Анхеля, а он всего лишь работал на тебя! Он старался помочь тебе!

Мне хотелось переместить руки повыше, к шее, и задушить его на месте.

– В одном вы правы, Мик. Я действительно сукин сын. Но вы ошибаетесь насчет всего остального. Левин вовсе не старался помочь мне. Он старался похоронить меня, и подобрался слишком близко. За это он и получил по заслугам.

Я вспомнил последнее сообщение Левина на моем домашнем телефоне. «Я добыл Хесусу пропуск на выход из Квентина». Что бы он ни обнаружил, из-за этого-то он погиб. И погиб прежде, чем смог донести информацию до меня.

– Как ты это проделал? Раз уж исповедуешься мне тут во всем, говори: как ты обошел «Джи-пи-эс»? Твой браслет показал, что ты даже не приближался к Глендейлу.

Он улыбнулся мне, как мальчик, который не собирается делиться игрушкой.

– Скажем так: это патентованная информация, составляющая мою частную интеллектуальную собственность. Кто знает: может, я умею воспроизводить трюк старика Гудини?

В его словах я услышал скрытую угрозу, а в улыбке увидел то самое дьявольское зло, которое некогда увидел Анхель Левин.

– Не вздумайте вбивать себе в голову никаких завиральных идей, Мик, – добавил он. – Вы ведь знаете, у меня на сей счет есть страховой полис.

Я сильнее прижал его, приблизился почти вплотную.

– Послушай, ты, кусок дерьма. Я требую, чтобы ты вернул мне пистолет. Ты думаешь, что заложил бомбу и подключил детонатор? Ничего подобного. Это я ее заложил. И ты не доедешь куда надо на этой неделе, если я не получу оружие обратно. Понял?

Руле медленно дотянулся до моих рук, обхватил запястья и отнял их от своей груди. Потом принялся разглаживать на себе рубашку и поправлять галстук.

– А если я предложу соглашение? – медленно произнес он. – В конце судебного процесса я выхожу из зала суда свободным человеком. Я продолжаю оставаться на свободе, а в обмен на это – пистолет никогда не попадет… ну, скажем так, в нежелательные руки. – Он имел в виду Лэнкфорда и Собел. – Видите ли, Мик, мне действительно страшно бы этого не хотелось. Множество людей рассчитывают на вас. Множество клиентов. И вы, конечно, не пожелаете отправиться туда, куда отправляются они.

Я отступил от него на шаг.

– Обещаю тебе одно, – проговорил я с гневом и ненавистью. – Если ты меня подставишь, то вовек не избавишься от меня. Ясно?

Руле начал растягивать рот в улыбке. Но прежде чем он успел ответить, дверь из зала открылась и в тамбур выглянул судебный исполнитель Михан.

– Судья на месте, – сурово объявил он. – Она требует вас в зал. Немедленно!

Я опять посмотрел на Руле.

– Я спросил: ясно?

– Да, Мик, – добродушно ответил он. – Все кристально ясно.

Я отодвинулся от него, вошел в помещение и двинулся по проходу. Судья Констанс Фулбрайт со своего возвышения сопровождала взглядом каждый мой шаг.

– Как мило с вашей стороны почтить нас сегодня своим присутствием, мистер Холлер.

Где-то я уже это слышал…

– Простите меня, ваша честь, – произнес я, проходя в калитку. – У нас с моим клиентом возникла непредвиденная ситуация. Нам необходимо было посовещаться.

– Совещания с клиентом вполне могут проводиться за адвокатским столом, – отозвалась она.

– Да, ваша честь.

– Не думаю, что мы с самого начала берем верный тон, мистер Холлер. Когда мой секретарь объявляет двухминутную готовность, это означает, что все – в том числе адвокаты и их клиенты – должны находиться на месте и быть готовы приступить к работе.

– Приношу свои извинения, ваша честь.

– Это еще не все, мистер Холлер. Перед завершением нынешнего заседания попрошу вас подойти к секретарю со своей чековой книжкой. Я налагаю на вас штраф в размере пяти тысяч долларов за неуважение к суду. Не вы распоряжаетесь в этом зале, сэр. Здесь я командую.

– Ваша честь…

– А сейчас не могли бы мы заняться присяжными? – повысила она голос, обрывая мой протест.

Судебный пристав отворил дверь в комнату присяжных, и двенадцать членов жюри и двое запасных начали заполнять скамью. Я наклонился к Руле и прошептал:

– Вы задолжали мне пять тысяч.

Глава 28

Вступительная речь Теда Минтона представляла собой пример механического применения прокурорского оружия, причем избыточной мощности. Вместо того, чтобы сообщить присяжным, какие свидетельства и улики он собирается представить и что именно эти улики призваны доказать, прокурор постарался вообще истолковать им смысл событий чуть ли не от сотворения мира.

– В чем сущность данного дела? О чем оно? Это дело о хищнике, – говорил он. – Льюис Росс Руле – человек, который вечером шестого марта вышел на охоту в поисках добычи. И если бы не исключительное стремление женщины остаться в живых, мы бы занимались тут делом об убийстве.

Он стремился к созданию масштабного живописного полотна, а это почти всегда является ошибкой. Масштабное полотно подразумевает умозаключения и выводы, переводит факты в разряд подозрений. Всякий опытный прокурор, имеющий за спиной с дюжину и более судебных процессов по делам о тяжких уголовных преступлениях, скажет вам, что обвинитель должен быть лаконичным. От присяжных требуется осуждение, а не понимание.

Я скоро сообразил, что Минтон приобрел себе в лице одного из присяжных этакого счетчика-арбитра. Так я называю члена жюри, непрерывно в течение всего процесса делающего для себя заметки. Вступительная речь – не выдвижение доказательств, и судья Фулбрайт ранее предупредила об этом жюри. Но женщина с краю, в переднем ряду, стала записывать, как только Минтон начал свое выступление. Хорошо. Я любил таких педантичных арбитров, ведь они документируют именно то, что, выражаясь юридическим языком, будет представлено и доказано в ходе судебного разбирательства, и по окончании просматривают свои записи, чтобы все перепроверить. Короче, они ведут счет.

Я открыл таблицу с именами и фамилиями присяжных, которую заполнял на прошлой неделе, и увидел, что этим добровольным секретарем была Линда Трулак, мать семейства с бульвара Резеда. Всего в составе жюри имелось три женщины, и миссис Трулак – одна из них. Минтон приложил много усилий к тому, чтобы свести женскую составляющую к минимуму. На мой взгляд, он боялся, что в какой-то момент в ходе разбирательства установят, что Реджи Кампо торговала собой за деньги, и он потеряет симпатии женщин-присяжных, а в конечном итоге и их голоса при вынесении вердикта. Полагаю, он был прав в этом своем предположении, поэтому я со своей стороны столь же усердно стремился получить женщин в наш список. Оба мы в итоге использовали все положенные нам по закону двадцать отводов, и, вероятно, это явилось главной причиной того, что процедура отбора присяжных затянулась на три дня. Я заполучил в жюри трех женщин, и мне не хватало лишь одной, чтобы помешать обвинительному приговору.

– Далее. Вам придется услышать свидетельские показания самой жертвы о своем образе жизни, который, бесспорно, нельзя приветствовать, – сообщил Минтон присяжным. – Суть сводится к тому, что она продавала сексуальные услуги мужчинам, которых приводила к себе домой. Но я хочу, чтобы вы помнили: в данном случае род занятий жертвы не имеет отношения к предмету судебного разбирательства. Любой человек может стать жертвой преступления, связанного с насилием над личностью. Любой! Вне зависимости от того, чем человек зарабатывает себе на жизнь, закон не допускает, чтобы его избивали, ему угрожали, приставляя к телу острие ножа, или как-то иначе вынуждали испытывать страх за собственную жизнь. Не имеет значения, каким образом люди обеспечивают себе пропитание. В любом случае все они находятся под такой же защитой закона, как и мы с вами.

Мне стало ясно, что Минтон категорически избегает слов «проституция» или «проститутка» из страха, что это может повредить делу. Тогда я специально записал эти слова в свой блокнот, с которым собирался выйти произносить речь. Я планировал компенсировать упущение обвинителя.

Минтон охарактеризовал имеющиеся улики. Он поговорил о ноже с инициалами обвиняемого на лезвии. Порассуждал о крови, обнаруженной на его левой руке. И предупредил присяжных, чтобы они не дали защите сбить себя с толку попытками затушевать или запутать улики.

– Это очень ясное и понятное дело, – сказал он в завершение речи. – Перед вами человек, напавший на женщину в ее собственном доме. Намеревался изнасиловать ее и убить. И единственно благодаря милости Божьей она сможет появиться здесь, перед вами, чтобы поведать о том, что произошло.

На этом он поблагодарил жюри за внимание и занял свое место за столом. Судья посмотрела на свои часы, затем – на меня. Было 11.40, и она, вероятно, прикидывала, объявить ли перерыв или позволить мне выступить со своей вступительной речью. Обязанность судьи – следить за тем, чтобы присяжные чувствовали себя комфортно и при деле. Большое количество перерывов, коротких и длинных, зачастую неплохо решает этот вопрос.

Я знал Конни Фулбрайт по меньшей мере лет двенадцать, познакомился еще задолго до того, как она стала судьей. За свою жизнь в юриспруденции она перебывала и судебным обвинителем, и судебным адвокатом. Знала эту кухню с обеих сторон. Если не считать того, что она чересчур скора на штрафные санкции за неуважение к суду, Конни хороший и справедливый судья – пока дело не доходит до назначения наказания. Адвокат шел в зал суда, где заправляла Фулбрайт, зная, что находится в равном положении с прокурором. Но если присяжные выносили вашему подзащитному вердикт «виновен», следовало подготовиться к худшему. Фулбрайт была одним из тех судей в судебном округе, которые выносят наиболее суровые приговоры. Возникало ощущение, что она наказывает вашего клиента и вас за то, что этим судебным разбирательством вы отняли у нее время. Если имелась какая-то вилка в мере наказания при вынесении приговора, она всегда давала по максимуму, будь то тюрьма или условный срок. Я знал, каким прозвищем наградили ее адвокаты, работавшие в суде округа Ван-Нуйс. Они звали ее не Фулбрайт, а Филбайт.^[87]

– Мистер Холлер, – сказала она, – вы планируете приберечь ваше выступление на потом?

– Нет, ваша честь. Но я буду весьма краток.

– Хорошо, тогда мы выслушаем вас, а потом сделаем перерыв на обед.

По правде сказать, я и сам не знал, сколько времени займет моя речь. Минтон говорил минут сорок, и я знал, что займу примерно столько же. Но я сказал судье, что буду краток, просто потому, что мне не нравилась сама идея, что присяжные отправятся на обед, услышав лишь прокурорскую версию, и будут пережевывать ее вместе со своими гамбургерами и салатом из тунца.

Я встал и направился к специальному возвышению, находящемуся между столиками обвинения и защиты. Этот зал принадлежал к недавно отремонтированным и модернизированным помещениям старого здания суда. Здесь имелись две отгороженные скамьи для присяжных, по обеим сторонам от судейского места. Все выполнено в светлом дереве, включая заднюю стену за судейской скамьей. Дверь в кабинет судьи в этой стене почти незаметна: ее линии маскировались фактурой дерева. Единственное, что ее выдавало, – это дверная ручка.

Фулбрайт вела свои судебные процессы как федеральный судья. Юристам с обеих сторон не разрешалось приближаться к свидетелям и никогда не разрешалось приближаться к скамьям присяжных. Им полагалось выступать только с этой трибуны.

Сейчас, когда я стоял посередине, присяжные находились на той скамье, что располагалась справа от меня, ближе к прокурорскому столу, чем к адвокатскому. Это меня вполне устраивало. Я не хотел, чтобы они слишком пристально вглядывались в Руле. Я хотел, чтобы он в некоторой степени являл для них загадку.

– Леди и джентльмены, господа присяжные заседатели, – начал я, – меня зовут Майкл Холлер, и на этом судебном процессе я буду представлять мистера Руле. Рад сообщить вам, что процесс, по всей вероятности, будет быстрым. Он займет еще лишь несколько дней вашего времени. В конечном счете вы наверняка заметите: нам потребовалось больше времени, чтобы отобрать вас в жюри, чем чтобы представить вам обе версии. Мне показалось, что обвинитель, мистер Минтон, сегодня посвятил свою речь рассказу о том, как, по его мнению, надо трактовать улики и что собой представляет мистер Руле. Я же посоветую вам просто сесть поудобнее, выслушать показания свидетелей и позволить вашему здравому смыслу рассудить, что все это значит и кто такой мистер Руле.

Говоря, я переходил взглядом от одного присяжного к другому. Я редко опускал голову, чтобы заглянуть в блокнот, который положил перед собой на кафедру. Мне хотелось, чтобы они видели: я непринужденно беседую с ними, говорю то, что приходит в голову.

– Обычно я люблю отложить свою вступительную речь на потом. В процессе по уголовному делу защита всегда имеет выбор: произнести ли преамбулу в первый же день – как это сделал мистер Минтон – либо непосредственно перед второй частью, когда защита приступит к своей аргументации. Я мог бы подождать и сделать свое заявление перед вызовом в суд свидетелей защиты и обнародованием наших доказательств. Как правило, я выбираю второй вариант. Но данное дело иного характера. Оно иное, поскольку материалы обвинения, по существу, не будут расходиться и с материалами защиты. Разумеется, вы услышите и некоторых свидетелей защиты, но душой и сердцем данного дела явятся свидетельства и улики обвинения – а также то, как вы решите их интерпретировать. Я ручаюсь вам, что в этом зале суда родится новая интерпретация фактов и улик, в корне отличная от той, что только что обрисовал мистер Минтон. А когда настанет время представить версию защиты, то очень возможно, что в этом отпадет необходимость.

Я взглянул на счетчика-арбитра и увидел, как ее карандаш бегает по странице блокнота.

– Полагаю, вам суждено обнаружить на этой неделе, что дело сводится к поступкам и побуждениям одного лица. А именно: проститутки, которая увидела мужчину с явными признаками богатства и решила сделать его объектом своих притязаний. Улики докажут это ясно и недвусмысленно; это будет продемонстрировано и самой свидетельницей обвинения.

Минтон встал и заявил протест, сказав, что я выхожу за рамки дозволенного, пытаясь очернить главную свидетельницу штата бездоказательными инсинуациями. Для такого протеста не имелось законных оснований. То была просто дилетантская попытка послать сигнал присяжным. Судья ответила тем, что подозвала нас обоих к себе.

Мы подошли сбоку к судейской скамье, и судья щелкнула по нейтрализатору звука, который начал посылать из стоящего перед ней микрофона «белый шум» в сторону скамьи присяжных, не позволяя им слышать, что говорится. Она расправилась с Минтоном оперативно, прямо-таки по-гангстерски.

– Мистер Минтон, я знаю, вы человек новый в процессах по фелониям, поэтому, вижу, мне придется обучать вас по ходу дела. Никогда не позволяйте себе в моем зале суда заявлять протест во время вступительной речи противной стороны. Оппонент сейчас не занимается представлением доказательств. Мне не важно: пусть даже он скажет, что ваша собственная мать подтверждает алиби подсудимого, – не смейте протестовать перед моим жюри.

– Ваша че…

– Я все сказала. Возвращайтесь на свои места.

Она повернула кресло обратно лицом к центру зала и новым щелчком отключила «белый шум». Мы с Минтоном молча вернулись.

– Протест отвергается, – объявила судья. – Продолжайте, мистер Холлер, и позвольте вам напомнить, что вы обещали быть кратким.

– Спасибо, ваша честь. Я так и собираюсь поступить.

Я сверился со своими записями, а затем вновь кинул взгляд на присяжных. Зная, что припугнутый Минтон сейчас будет молчать, решил чуть повысить градус риторики, отойти от своих записей и затем уже приступать к завершению.

– Леди и джентльмены, по существу, вам предстоит здесь решить – это кто в данном деле истинный хищник: мистер Руле, преуспевающий бизнесмен с безупречной репутацией, или признанная проститутка, занимающаяся выдаиванием денег из мужчин в обмен на секс. Вы услышите свидетельские показания, что так называемая жертва занималась проституцией с другим мужчиной всего лишь за несколько минут до предполагаемого покушения. И вы также услышите в показаниях, что уже через несколько дней после этого якобы угрожавшего ее жизни нападения она вновь вернулась к своему занятию, продолжая торговать сексом за деньги.

Я покосился на Минтона и увидел, что он буквально кипит. Минтон уткнулся взглядом в стол перед собой и медленно качал головой. Я обратился к судье:

– Ваша честь, не могли бы вы проинструктировать обвинителя воздержаться от демонстраций перед жюри? Я не воздействовал на присяжных и никоим образом не пытался их отвлечь во время его вступительной речи.

– Мистер Минтон, – выразительно возвысила голос Фулбрайт, – будьте так добры, сидите спокойно и окажите защите такую же учтивость, какую оказали вам.

– Да, ваша честь, – кротко произнес Минтон.

На данный момент присяжные увидели, что прокурора осадили уже дважды, а мы ведь еще не покончили со вступительной речью. Я воспринял это как хороший знак, и это придало мне уверенности. Я опять посмотрел на жюри и заметил, что секретарь по-прежнему что-то строчит.

– И наконец вы услышите показания многих свидетелей обвинения – то есть свидетелей, представленных штатом, – которые обеспечат абсолютно приемлемое объяснение большинству вещественных доказательств. Я говорю о крови и о ноже, которые упомянул мистер Минтон. Сама версия, выстроенная обвинением – будь то в отдельных компонентах или в целом, – снабдит вас более чем основательным сомнением в отношении вины моего клиента. Могу вам гарантировать: в конце прений у вас окажется один-единственный выбор. А именно – вам не останется ничего иного, как признать, что мистер Руле невиновен в предъявленных ему обвинениях. Можете занести это в свои блокноты. Спасибо за внимание.

Идя к своему месту, я подмигнул Лорне Тейлор. Она одобрительно кивнула мне в ответ: молодец, хорошо сработал. Затем мое внимание отвлеклось на две фигуры, сидящие двумя рядами выше ее, – на Лэнкфорда и Собел. Они потихоньку проскользнули в зал уже после того, как я в первый раз оглядел зрительскую галерку.

Я сел на свое место, проигнорировав одобрительный жест в виде поднятого большого пальца, показанный мне моим клиентом. Мои мысли были заняты двумя детективами из глендейлского участка. Я спрашивал себя: что они делают в зале суда? Стерегут меня? Дожидаются возможности арестовать?

Судья отпустила присяжных на обед, и все остальные стоя дожидались, пока дама-счетчик и ее коллеги друг за другом покинут помещение. После их ухода Минтон попросил судью о еще одной аудиенции сбоку от судейской скамьи. Он хотел попытаться пояснить заявленный им протест и исправить причиненный ущерб, но не прилюдно. Судья ответила отказом.

– Я голодна, мистер Минтон, и мы уже завершили этот эпизод. Ступайте обедать.

Она покинула судейское место – и зал суда, еще недавно такой притихший, если не считать голосов юристов, мгновенно наполнился гомоном зрителей и сотрудников суда. Я убрал блокнот в портфель.

– Это было по-настоящему здорово, – сказал Руле. – Думаю, мы уже ведем в счете.

Я взглянул на него с каменным лицом.

– Это не игра.

– Знаю. Просто фигура речи. Послушайте, я обедаю вместе с Сесилом и матерью. Мы хотели бы, чтобы вы к нам присоединились.

Я покачал головой:

– Я обязан вас защищать, Льюис, но не обязан с вами обедать.

Вынув из портфеля чековую книжку, я поспешил уйти прочь. Обойдя стол, приблизился к секретарше, чтобы выписать чек на пять тысяч. Не так жаль было денег, как неприятна предстоящая критика со стороны коллегии адвокатов, которая, я знал, следит за каждым упреком в неуважении к суду.

Покончив с этим малоприятным делом, я повернулся и увидел, что Лорна с улыбкой ждет меня по ту сторону ограждения. Мы планировали пойти вместе пообедать, а затем ей придется отправиться обратно в свой офис на дому, занять боевой пост у телефона. Ведь через три дня я опять вернусь к работе и мне понадобятся клиенты. Чтобы укомплектовывать свой рабочий график, мне без нее не обойтись.

– Чувствую, за ленч сегодня лучше заплатить мне, – с улыбкой заметила мой менеджер.

Швырнув чековую книжку в стоявший на столе портфель, я закрыл его и через калитку подошел к Лорне.

– Было бы неплохо.

Затем бросил взгляд на скамью, где совсем недавно видел Лэнкфорда и Собел.

Но теперь их там не было.

Глава 29

На послеобеденном заседании прокурор начал представлять присяжным выстроенную обвинением версию, и очень скоро мне стала ясна стратегия Теда Минтона. Первыми четырьмя свидетелями были вызваны: диспетчер Службы спасения, двое патрульных, приехавших на вызов Реджи Кампо, и медик низшего звена, оказавший ей первую помощь перед отправкой в больницу. Ясно, что в расчете на предполагаемую стратегию защиты Тед Минтон хотел четко и недвусмысленно установить, что Кампо была зверски избита и действительно являлась жертвой в данном преступлении. Неплохая стратегия. В большинстве случаев ее хватило бы для достижения желаемого результата.

Диспетчера-телефонистку Службы спасения привлекли главным образом в качестве статиста, дабы ознакомить аудиторию с уликой в виде зарегистрированного телефонного призыва Кампо о помощи. Отпечатанную расшифровку разговора раздали присяжным, чтобы они могли читать ее одновременно с прослушиванием хрипящей аудиозаписи. Я заявил протест на том основании, что прослушивание аудиозаписи, когда достаточно было бы письменной расшифровки, некорректно, поскольку имеет целью создание у присяжных заведомо предубежденного мнения, но судья живо отвела мой протест, еще прежде чем Минтон успел возразить. Запись прослушали, и было очевидно, что прокурор пошел с сильной карты, поскольку члены жюри замерли и в полнейшей сосредоточенности слушали, как Кампо кричит и молит о помощи. Ее голос звучал, как у человека, обезумевшего от страха. Именно это Минтон и намеревался продемонстрировать присяжным, и они не обманули его надежд. Я не рискнул подвергнуть диспетчершу перекрестному допросу, зная, что это могло бы дать Минтону возможность прокрутить запись снова.

Диспетчера сменили двое патрульных полицейских. Их показания разнились, потому что, направленные диспетчером Службы спасения, они по прибытии в многоквартирный дом в Тарзане поделили обязанности. Одна оставалась рядом с жертвой, тогда как второй поднялся в квартиру и сковал наручниками человека, на котором сидели верхом двое соседей Кампо. Этим человеком и оказался Льюис Росс Руле.

Офицер Вивьен Максвелл описала Кампо как взлохмаченную, избитую и перепуганную женщину. Кампо беспрестанно спрашивала, может ли она не опасаться и схвачен ли вломившийся к ней в дом бандит. Даже после того как ее заверили и в том и в другом, Кампо по-прежнему пребывала в страхе и помрачении – в какой-то момент даже уговаривала женщину-полицейского расчехлить пистолет и держать его наготове, на тот случай, если нападавший вырвется.

Когда Минтон закончил опрашивать этих свидетелей, я встал, чтобы провести свой первый на судебном процессе перекрестный допрос.

– Офицер Максвелл, – обратился я к женщине-полицейскому, – вы спрашивали мисс Кампо о том, что случилось?

– Да, спрашивала.

– Что именно вы ее спросили?

– Я спросила, что произошло и кто сотворил с ней такое. Ну, вы понимаете – кто нанес ей побои.

– Что она вам ответила?

– В ее дверь постучался мужчина и, когда она открыла, ударил ее кулаком. Она сказала, что он ударил ее несколько раз, а затем выхватил нож.

– Он выхватил нож после того, как ее ударил?

– Да. Она была в тот момент ранена, перепугана и в тяжелом моральном состоянии.

– Понимаю. Она сообщила вам, что это был за мужчина?

– Нет, она заявила, что не знает этого человека.

– Вы специально спрашивали, знаком ли он ей?

– Да, и она ответила, что нет.

– То есть в десять часов вечера она просто отворила дверь незнакомому человеку?

– Она сформулировала это иначе.

– Но, по вашим словам, она сообщила, что его не знает, верно?

– Да. Так она выразилась. Она сказала: «Я не знаю, кто он такой».

– Вы занесли это в ваш рапорт?

– Да.

Я приобщил рапорт патрульного полицейского к вещественным доказательствам защиты и попросил Максвелл зачитать выдержки из него присяжным. Эти выдержки включали слова Кампо, что нападение явилось ничем не спровоцированным и произошло от рук незнакомца.

– «Жертва не знает человека, который на нее напал, и не понимает, почему подверглась нападению», – зачитала офицер Максвелл выдержку из своего собственного рапорта.

Следующим давал показания напарник Максвелл, Джон Сантос. Он сообщил присяжным, что Кампо привела его в свою квартиру, где он обнаружил на полу, недалеко от входа, человека в полубессознательном состоянии. Его прижимали к полу двое соседей Кампо, Эдвард Тернер и Рональд Аткинс. Один из них сидел верхом на груди поверженного, другой – на ногах.

Сантос показал, что у лежащего были измазаны кровью одежда и левая рука. Сантос засвидетельствовал тождество между тем поверженным и нынешним обвиняемым, Льюисом Россом Руле. Он добавил, что Руле выглядел как человек, пострадавший от контузии или повреждения головы и который вначале не реагировал на команды. Сантос перевернул его лицом вниз и сковал руки на спине наручниками. Затем полицейский взял пластиковый пакет для вещественных доказательств, находившийся у него в специальном кармане на ремне, и обернул им окровавленную руку Руле.

Сантос показал, что один из мужчин, державших Руле, вручил ему складной фальцнож, который был раскрыт и имел кровь на рукоятке и на лезвии. Он добавил, что поместил в пакет для улик также и этот предмет и передал его детективу Мартину Буккеру, как только тот прибыл на место преступления.

В ходе перекрестного допроса я задал Сантосу два вопроса:

– Офицер, была ли кровь на правой руке обвиняемого?

– Нет, на его правой руке крови не было, а иначе я обернул бы пакетом и ее.

– Понимаю. Итак, имеется кровь на левой руке и нож с кровью на рукоятке. Не показалось ли вам тогда, что если бы обвиняемый держал этот нож, то он должен был бы держать его левой рукой?

Минтон заявил протест, сказав, что Сантос всего-навсего патрульный полицейский и данный вопрос вне сферы его компетенции. Я возразил, что ответ на данный вопрос требует только здравого смысла, а не каких-либо специальных знаний. Судья отвела протест, и секретарь повторила мой вопрос свидетелю.

– Мне так показалось, – ответил Сантос.

Следующим давал показания медицинский работник Артур Метц. Он рассказал присяжным, как держалась Кампо, когда он оказывал ей помощь менее чем через полчаса после нападения, и о степени ее повреждений. На его взгляд, она претерпела три серьезных воздействия на лицо. Он также упомянул маленькую колотую рану у нее на шее. Все ранения он описал как неглубокие, но болезненные. На специальном пюпитре перед присяжными была выставлена в увеличенном виде фотография лица Кампо – та самая, которую я видел на самом первом судебном слушании. Я заявил протест, аргументируя тем, что данное фото наводит на предвзятое истолкование, поскольку изображение намного увеличено против естественных размеров, однако судья Фулбрайт отклонила мое возражение.

Тогда, при перекрестном допросе Метца, я использовал фотографию, против которой только что возражал.

– Когда вы говорили, что вам показалось, будто она претерпела три воздействия на лицо, что вы подразумевали под словом «воздействие»? – спросил я.

– Ее чем-то ударили. Либо кулаком, либо каким-нибудь тупым предметом.

– То есть, проще говоря, кто-то ударил ее три раза. Не могли бы вы с помощью лазерной указки показать на фотографии членам жюри места, где эти воздействия имели место?

Я отстегнул от кармана своей рубашки лазерную указку и поднял ее повыше, показывая судье. Она дала мне разрешение отнести ее Метцу. Я включил указку и передал ему. Тот поместил красный светящийся кончик лазерного луча на изображение разбитого лица Кампо и круговыми движениями обвел три зоны, куда, по его мнению, наносились удары. Он обвел правый глаз, правую щеку и область, включающую правую сторону рта и носа.

– Благодарю вас, – произнес я, забирая у него указку и возвращаясь за кафедру. – Итак, если все три удара пришлись по правой стороне ее лица, то они должны были исходить с левой стороны нападавшего, верно?

Минтон заявил протест, пояснив, что вопрос находится вне сферы компетенции свидетеля. И вновь я в качестве аргументации апеллировал к здравому смыслу, а судья отвела возражение прокурора.

– Если нападавший находился к ней лицом, удар должен был исходить слева, – сказал Метц. – Разве что он бил ее тыльной стороной руки. Тогда, конечно, он мог нанести его и правой.

Свидетель закивал, довольный собой. Он, видимо, считал, что помогает обвинению, но слегка перебарщивал в своих стараниях и тем самым скорее помогал защите.

– Нападавший трижды ударил мисс Кампо тыльной стороной ладони, вызвав при этом такие повреждения?

Я указал на фото на экспозиционной подставке. Метц пожал плечами, осознав, что, пожалуй, был не так уж полезен обвинению.

– Вероятно.

– Вероятно, – повторил я. – Ну а можете выпредположить какую-либо другую возможность, объясняющую столь сильные повреждения, кроме прямых ударов левой?

Метц опять пожал плечами. Он был не очень-то внушительным свидетелем, особенно после двух копов и диспетчера, которые были весьма точны в своих показаниях.

– А если бы мисс Кампо понадобилось самой ударить себя по лицу кулаком? Не пришлось ли бы ей тогда действовать правой ру…

– Ваша честь, это неслыханно! – стремительно вскочил со своего места Минтон. – Предположить, что жертва сама учинила над собой подобное, – это не только публичное оскорбление суда, но и всех жертв насильственных преступлений вообще! Мистер Холлер опустился до…

– Свидетель сказал, что все вероятно, – возразил я, стараясь приглушить этот фонтан демагогии. – Я пытаюсь рассмотреть…

– Возражение принимается! – оборвала дискуссию Фулбрайт. – Мистер Холлер, не развивайте эту тему, если только вами не руководит нечто большее, чем чисто исследовательский интерес.

– Да, ваша честь. Больше нет вопросов.

Я вернулся за стол, посмотрел на присяжных и по их лицам понял, что допустил ошибку. Достигнутый положительный эффект я превратил в отрицательный. Очко, набранное мной при вопросе о преступнике-левше, нейтрализовалось предположением, что пострадавшая сама разбила себе лицо. Три женщины из числа присяжных были особенно мной недовольны.

Тем не менее, я постарался сфокусироваться на положительной стороне дела. Приятно заранее знать чувства присяжных – прежде чем сама Кампо взойдет на свидетельскую трибуну и я задам ей аналогичный вопрос.

Руле подался ко мне и зашептал:

– Какого черта вы вытворяете?

Я молча повернулся к нему спиной и обвел взглядом зал. Он был почти пуст. Лэнкфорд и Собел не вернулись, репортеры тоже ушли. Оставалось лишь несколько случайных зевак, похожих на произвольное сборище пенсионеров, студентов-правоведов и юристов, пережидающих, пока начнутся слушания с их участием в других залах. Но я рассчитывал, что один из этих зевак являлся «подсадной уткой» со второго этажа, из канцелярии окружного прокурора. Тед Минтон, наверное, и совершал сегодня самостоятельный полет, без инструктора, но я подозревал, что его босс захочет присмотреть за ним и за делом, которое он ведет. Я знал, что играю не только на жюри присяжных, но и на соглядатая. По плану к концу судебного процесса я должен был посеять панику у представителей второго этажа, которая рикошетом отзовется в Минтоне и вынудит молодого прокурора пойти на крайние меры. Собственно, крайних мер я и добивался.

Послеобеденное заседание продолжалось. Минтону предстояло еще научиться ведению дела и манипулированию присяжными – такому, что приходит с годами и опытом судебных заседаний. Я смотрел в оба на скамью присяжных – туда, где сидели подлинные судьи, – и видел, что члены жюри начинали скучать по мере того, как свидетели выходили давать свои показания, в мельчайших подробностях совпадавшие с предыдущим прямолинейным изложением событий той ночи обвинителем. Сам я задавал мало перекрёстных вопросов и старался поддерживать на лице выражение, имитирующее выражения лиц присяжных.

Минтон явно стремился приберечь свой самый убойный, веский и убедительный материал для второго дня. Тогда он, очевидно, вызовет ведущего детектива по делу, Мартина Буккера, чтобы тот свел вместе все детали, а вслед за ним – жертву, Реджину Кампо, чтобы та окончательно довела всю картину преступления до сознания присяжных. Метод, хорошо зарекомендовавший себя на практике: завершать дело на силовой и эмоциональной ноте, – и он оправдывал себя в девяноста процентах случаев. Но из-за этого метода первый день двигался с черепашьей скоростью.

К концу дня процесс оживился – вызвали последнего свидетеля. Минтон пригласил на свидетельскую трибуну Чарлза Тэлбота, который снял Реджину Кампо в «Морган» вечером шестого марта и ушел вместе с ней на квартиру. В сущности, Тэлбот мало что мог предложить обвинению. Он был вызван в суд главным образом для того, чтобы засвидетельствовать: когда он выходил от Кампо, та находилась в добром здравии. В общем-то ни за чем больше. Однако его появление спасло суд от начинавшей воцаряться скуки. Причина в том, что Тэлбот в своем лице явил присяжным человека абсолютно иного образа жизни, совершенно противоположного их собственному, а присяжным всегда любопытно заглянуть по ту сторону.

Тэлботу пятьдесят пять лет. У него крашеные светлые волосы, которые никого не ввели в заблуждение, и полусмазанные татуировки морского содержания на обоих предплечьях. Он был двадцать лет как разведен и владел круглосуточным магазинчиком под названием «Квик-Квик». Бизнес обеспечивал ему достаточные жизненные средства и комфортный образ жизни: он имел квартиру в Уорнер-центре, последнюю модель «корвета» и возможность вести ночную жизнь, в том числе широкий выбор городских поставщиц сексуальных услуг.

Все это Минтон обозначил в самом начале своего прямого допроса. Можно было буквально почувствовать, как воздух застыл в зале суда, когда присяжные жадно впились взорами в Тэлбота. Затем прокурор быстро подвел свидетеля к событиям 6 марта, и тот стал рассказывать, как подцепил Реджи Кампо в баре «Морган» на бульваре Вентура.

– Вы знали мисс Кампо до того, как встретились с ней вечером?

– Нет, не знал.

– Как вы познакомились с ней в баре?

– Я просто позвонил ей и сказал, что хочу провести с ней время, а она предложила встретиться в «Моргане», Мне было знакомо это место, поэтому я сказал: «Нет проблем».

– А как вы ей позвонили?

– По телефону.

Несколько присяжных засмеялись.

– Прошу прощения, я понимаю, что вы для этого воспользовались телефоном. Я имею в виду, откуда вы узнали, как с ней связаться?

– Увидел ее рекламу на веб-сайте, и мне понравилось. Я взял и позвонил ей, мы назначили встречу. Очень просто. Ее номер был в объявлении.

– Вы встретились в «Моргане»?

– Да, она сказала, что там назначает свои свидания. Я пришел туда, мы выпили по паре коктейлей, поболтали, понравились друг другу – ну и все. И оттуда отправились к ней домой.

– Отправившись к ней на квартиру, вы вступали там с ней в сексуальные отношения?

– Ясное дело, вступал. Зачем бы я стал приходить?

– Вы ей заплатили?

– Четыре сотни баксов. Она того стоила.

Я увидел, как лицо одного из мужчин-присяжных заливается краской, и понял, что правильно оценил его во время отборочной сессии на прошлой неделе. Мне сразу захотелось иметь его в составе нашего жюри, ведь он принес с собой Библию и читал ее, пока проходили собеседования с кандидатами. Минтон не обратил на это внимания, поскольку фокусировался лишь на кандидатах в момент опроса. Но я углядел Библию, и когда подошла очередь этого человека, задал ему мало вопросов. Я посчитал, что его легко будет восстановить против жертвы по причине рода ее занятий. Сейчас его вспыхнувшее лицо подтвердило это.

– В какое время вы покинули ее квартиру? – спросил Минтон.

– Где-то без пяти десять.

– Она сообщила вам, что ждет прихода другого человека?

– Нет, она ничего об этом не говорила. По правде сказать, судя по поведению, она вроде как собралась уже завязать на этот вечер.

Я встал и заявил возражение:

– Не думаю, что мистер Тэлбот компетентен оценить по поведению мисс Кампо, каковы были ее дальнейшие планы.

– Возражение принято, – произнесла судья прежде, чем Минтон успел выдвинуть контрдовод.

Обвинитель продолжил:

– Мистер Тэлбот, не могли бы вы описать, в каком состоянии вы оставили мисс Кампо, когда покидали ее незадолго до десяти часов вечера 6 марта?

– В полностью удовлетворенном.

В зале суда раздался громкий взрыв хохота, и Тэлбот с гордостью улыбнулся. Я проверил, как себя чувствует человек с Библией, и у него был такой вид, словно ему намертво свело челюсти.

– Мистер Тэлбот, – сказал Минтон. – Я имею в виду состояние ее здоровья. Не было ли на ней телесных повреждений или кровоподтеков, когда вы уходили?

– Нет, она была в полном порядке. Когда я уходил, она была как огурчик. А все потому, что я знаю, как их окучивать.

Он улыбнулся, гордый своими речевыми оборотами. На сей раз смеха не последовало, и судья решила, что с нее довольно его двусмысленностей. Она призвала его держать свои цветистые высказывания при себе.

– Извините, судья, – промолвил он.

– Мистер Тэлбот, – продолжил Минтон. – Мисс Кампо не была ранена, когда вы ее покидали?

– Нет.

– И не в крови?

– Нет.

– И вы ее не били и никак физически на нее не воздействовали?

– Нет же. Все, что мы делали, было по взаимному согласию и к обоюдному удовольствию.

– Благодарю вас, мистер Тэлбот.

Прежде чем подняться с места, я несколько секунд смотрел в свои записи. Нарочно хотел взять интервал, чтобы четко обозначить границу между прямым допросом и перекрестным.

– Мистер Холлер, – подстегнула судья. – Вы желаете подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?

Я встал и двинулся к возвышению.

– Да, ваша честь.

Я положил блокнот на крышку кафедры перед собой и посмотрел на Тэлбота. Тот в ответ все еще приятно улыбался, но я знал, что не долго ему оставалось меня любить.

– Мистер Тэлбот, вы правша или левша?

– Левша.

– Левша, – эхом отозвался я. – А разве не правда, что вечером шестого марта, перед тем как вы покинули квартиру Реджины Кампо, она попросила вас неоднократно ударить ее кулаком в лицо?

Минтон вскочил:

– Ваша честь, нет никаких оснований для подобного рода вопросов! Мистер Холлер просто пытается замутить воду с помощью подобных вопиющих заявлений, замаскированных под вопросы!

Судья вопрошающе посмотрела на меня.

– Судья, это часть той концепции защиты, которую я обрисовал в своей вступительной речи.

– Я намерена разрешить. Только будьте кратким, мистер Холлер.

Вопрос был повторен Тэлботу.

– Это неправда, – натянуто усмехнулся тот и покачал головой. – В жизни я не причинил боли женщине.

– Вы ударили ее кулаком трижды, не так ли, мистер Тэлбот?

– Нет, я этого не делал. Ложь.

– Вы заявили, что никогда в жизни не причинили боли женщине.

– Верно. Никогда.

– Вам знакома проститутка по имени Шакилла Бартон?

Тэлботу пришлось подумать, прежде чем ответить.

– Не помню такой.

– На веб-сайте, где она размещает рекламу своих услуг, она пользуется именем Шакилла Шэклз. Теперь припоминаете, мистер Тэлбот?

– О'кей… да. Пожалуй, да.

– Вы когда-нибудь пользовались ее услугами как проститутки?

– Один раз.

– Когда именно?

– Наверное, год назад.

– Вы не причиняли ей в тот раз боли?

– Нет.

– А если бы она пришла в зал суда и сообщила, что на самом деле вы причиняли ей боль, ударив кулаком левой руки, она бы солгала?

– Солгала бы, да еще как! Да, я ее опробовал, и мне не понравились эти садомазо штучки. Я человек доброй воли, истинный миссионер. Я ее и пальцем не тронул.

– Не тронули?

– Я хочу сказать, не бил ее кулаком и не применял никакого насилия.

– Благодарю вас, мистер Тэлбот.

Я сел на место. Прокурор не озаботился возобновлением прямого допроса свидетеля, и Тэлбота отпустили. Минтон сказал судье, что в ходе изложения обвинительной версии ему осталось представить еще двух свидетелей, но что их показания будут продолжительными. Судья Фулбрайт сверилась с часами и объявила на сегодня перерыв, отложив рассмотрение дела до завтра.

Итак, у обвинения оставалось два свидетеля. Я знал, что это детектив Буккер и сама пострадавшая, Реджи Кампо. Похоже, что Минтон собирался обойтись без показаний тюремного стукача, которого ранее упрятал в режимную больницу, в программу реабилитации наркоманов. Имя Дуэйна Корлисса так и не всплыло – ни в списке свидетелей, ни в каких-либо еще материалах, официально переданных защите обвинением. Я подумал: может, Минтон узнал о Корлиссе те же компрометирующие факты, что успел нарыть и Анхель Левин перед смертью? В любом случае ясно, что Корлисс отброшен обвинением за ненадобностью. И значит, мне требовалось это изменить.

Собирая в портфель бумаги и документы, я решил поговорить с Руле. Он сидел, ожидая, когда я его отпущу.

– Итак, что вы думаете? – спросил я.

– Я думаю, что вы сработали очень хорошо. Создали немало моментов обоснованного сомнения.

Я щелкнул замками своего кейса.

– Сегодня я только заронил семена. Завтра они дадут ростки, а в среду расцветут пышным цветом. Вы еще ничего не видели.

Я встал и поднял кейс со стола. Он был тяжелым от кучи документов и моего компьютера.

– Увидимся завтра! – бросил я и вышел из-за ограждения.

Сесил Доббс и Мэри Виндзор ждали Руле в холле, перед дверями в зал суда. Когда я появился, они ринулись ко мне.

– До завтра! – бросил им я, проходя мимо.

– Постойте, погодите минуту! – окликнул сзади Доббс.

Я обернулся.

– Мы стоим здесь как пришитые, – произнес он, догоняя меня вместе с Виндзор. – Как там дела?

Я пожал плечами:

– Пока что идет изложение версии обвинения. Единственное, чем я занимаюсь, – раскладываю наживки, плету сети, заявляю возражения. Завтра, видимо, настанет наша очередь. А в среду мы двинемся в наступление и отправим их в нокаут. Мне нужно подготовиться.

Направляясь к лифту, я увидел, что несколько присяжных с нашего процесса опередили меня и тоже собираются ехать вниз. Среди них находилась и наш добровольный арбитр. Я зашел в соседнюю туалетную комнату, чтобы не пришлось спускаться вместе с ними. Поставил портфель на стойку между раковинами и вымыл лицо и руки. Взглянул на себя в зеркало, стараясь обнаружить признаки стресса от судебного дела и всего, что с ним связано. Нашел, что выгляжу вполне приемлемо. Достаточно нормальным и спокойным для судебного адвоката, играющего против обвинения и против своего клиента одновременно.

Холодная вода подействовала благотворно: я почувствовал себя свежим, – и вышел, надеясь, что присяжные уже уехали.

Их там действительно не было. Вместо них на площадке у лифтов стояли Лэнкфорд и Собел. Лэнкфорд держал в руке пачку бумаг.

– Вот и вы, – произнес он. – Мы вас ждали.

Глава 30

Документ, что вручил мне Лэнкфорд, оказался ордером на обыск. Он давал полиции полномочия обыскать мой дом, офис и машину на предмет обнаружения пистолета 22-го калибра, системы «Кольт», модели «Вудсман спорт» с серийным номером 656300081-52. В санкции на обыск говорилось, что предположительно данный пистолет является орудием убийства Анхеля А. Левина 12 апреля сего года. Лэнкфорд предъявил мне ордер с гордой ухмылкой на лице. Я изо всех сил постарался вести себя так, словно это самая обычная вещь. Такая, с которой я имею дело через день, а по пятницам – дважды. Но, по правде сказать, у меня едва не подгибались колени.

– Как вы это получили? – спросил я.

Абсурдная реакция на абсурдный момент.

– Подписано, скреплено печатью и доставлено по назначению, – ответил Лэнкфорд. – Ну так с чего желаете начать? Автомобиль ведь у вас с собой? Тот «линкольн», в котором вас развозят повсюду как дорогую проститутку.

Я проверил подпись на последней странице и увидел, что это судья какого-то глендейлского карликового суда, о котором я никогда не слышал. Они обратились к местному, и он сообразил, что, когда настанет время выборов, ему пригодится поддержка полиции. Я начал оправляться от шока. Может, этот обыск просто блеф?

– Чушь собачья, – сказал я. – Ваш ордер противоречит Уголовному кодексу. Я мог бы аннулировать его за десять минут.

– Судье Фулбрайт он показался вполне законным, – промолвил Лэнкфорд.

– Фулбрайт? Какое она имеет в этому отношение?

– Ну, мы знали, что вы участвуете в судебном процессе, поэтому решили, что нам следует спросить у нее, приемлемо ли предъявлять вам этот ордер. Не хотелось ссориться с такой дамой, сами понимаете. Она заявила, что если по окончании судебного заседания – то она не возражает. И ни слова не добавила об Уголовном кодексе или о чем-либо еще.

Наверное, они ходили к Фулбрайт в обеденный перерыв, сразу после того, как я видел их в зале заседания. Я догадывался, что это идея Собел – все-таки сначала посоветоваться с судьей. Такой тип, как Лэнкфорд, был бы только рад вытащить меня прямо из зала суда и сорвать судебный процесс.

Мне пришлось соображать быстро. Я взглянул на Собел – она внушала мне больше симпатий.

– Я сейчас нахожусь в середине трехдневного судебного процесса, – произнес я. – Не могли бы мы отложить это до четверга?

– Черта с два! – рявкнул Лэнкфорд, прежде чем его напарница успела что-либо ответить. – Мы не выпустим вас из виду до тех пор, пока не проведем обыск. Мы не намерены предоставить вам время избавиться от оружия. Итак, где ваш автомобиль, адвокат из «линкольна»?

Я проверил, как написана санкция на обыск. Ей полагалось быть очень специфической, и мне подфартило. В ней изложено требование на обыск «линкольна» с калифорнийским номером. Я сообразил, что кто-то, видимо, записал номер автомобиля в тот день, когда меня вызвали в дом Анхеля Левина прямо со стадиона «Доджер». Потому что речь в этой бумаге шла о старом «линкольне», о том, на котором я ездил в тот день.

– Автомобиль у меня дома. Когда я на судебном процессе, я не пользуюсь услугами шофера. Сегодня утром я приехал на машине моего клиента и обратно тоже собирался ехать вместе с ним. Вероятно, он ждет меня внизу.

Разумеется, я солгал. Тот «линкольн», на котором я приехал, стоял в гараже здания суда. Но я не мог позволить копам его обыскивать, поскольку там действительно лежал пистолет, в подлокотнике заднего сиденья. Не тот пистолет, который они искали, а его замена. После убийства Анхеля Левина и после того, как я обнаружил, что мой пистолет исчез, я попросил Эрла Бриггса достать мне оружие для защиты. Я знал, что если обратиться к Эрлу, то не придется дожидаться десять дней. Но я не знал уголовную историю этого пистолета, а также зарегистрирован ли он, и мне совсем не хотелось выяснять это с помощью глендейлской полиции.

Но мне подфартило, потому что «линкольн» с пистолетом внутри не был тем «линкольном», который указывался в ордере на обыск. Указанный же автомобиль стоял у меня дома, в гараже, в ожидании потенциального покупателя из службы проката лимузинов, чтобы тот пришел и осмотрел его. И именно этот «линкольн» предписывалось обыскать.

Лэнкфорд забрал у меня ордер и сунул к себе во внутренний карман.

– Не беспокойтесь о том, кто вас повезет, – сказал он. – Мы вас доставим. Поехали.

Спускаясь на лифте и выходя из здания, мы, слава Богу, не столкнулись с Руле или его свитой. И вскоре я уже ехал на заднем сиденье «гранд-маркиза», думая, что сделал правильный выбор, приобретя «линкольн». В «линкольне» просторнее, и езда более плавная.

Вел машину Лэнкфорд, а я сидел позади него. Окна были задвинуты, и было слышно, как он жует резинку.

– Можно мне еще раз взглянуть на ордер? – спросил я.

Лэнкфорд не пошевельнулся.

– Учтите, я не намерен пускать вас в дом, пока не получу возможность досконально ознакомиться с ордером. Я мог бы сделать это по дороге и сэкономить вам время. А иначе…

Лэнкфорд вытащил ордер из кармана и передал мне через плечо. Я понимал, почему он колебался. Обычно в ходатайстве об ордере копам полагалось полностью излагать все детали расследования, дабы убедить судью, что для ордера имеются достаточные основания. Они не любили, чтобы объект этот ордер читал, поскольку это выдавало их планы и лишало преимущества.

Проезжая мимо большой автостоянки на бульваре Ван-Нуйс, я посмотрел в окно. На постаменте перед дилерским центром «Линкольн» красовалась новая модель лимузина. Я снова опустил взгляд на ордер, открыл его на разделе «Резюме» и стал читать.

Лэнкфорд и Собел проделали неплохую работу, надо отдать им должное. Одна – я подозревал, что это была именно Собел, – занялась аспектом выстрела, заложила мое имя в автоматизированную систему обработки данных по огнестрельному оружию и вытащила призовой номер. Компьютер сообщил, что я зарегистрирован как владелец пистолета той же самой марки и модели, что и орудие убийства.

Бойкий ход, но он все равно не создавал достаточных оснований. Фирма «Кольт» производила пистолет модели «Вудсман» свыше шестидесяти лет. Это означало, что их было произведено, наверное, с миллион – и, значит, мог быть миллион подозреваемых.

Итак, сначала получили тонкий дымок, потом еще потерли друг о друга палочки, чтобы получить желаемое пламя. В прилагаемом кратком ходатайстве утверждалось, будто я укрыл от следователей факт владения оружием указанной марки. Там говорилось также, что я сфабриковал алиби, когда меня первоначально допрашивали по поводу смерти Левина, затем сделал попытку направить следствие по ложному пути, подсунув липовый след наркодилера Гектора Арранде Мойи.

Хотя мотив не является достаточным основанием для получения ордера, полицейские все равно подверстали в свое резюме для ходатайства некий мотив – утверждая, что жертва убийства, Анхель Левин, принуждал меня давать ему задания следовательского характера, а я отказывался ему платить по завершении этих расследований.

Но не это вопиющее утверждение имело решающее значение. Ключевым пунктом обоснования заявки на обыск оказался факт фабрикации мною своего алиби. Дескать, по моим словам, во время убийства я находился дома, но этому утверждению противоречило сообщение на моем домашнем телефоне, поступившее перед предполагаемым временем убийства, и это доказывало, что дома меня не было. В общем, я лжец.

Я медленно прочитал формулировку дважды, но мой гнев не утихал. Швырнул ордер рядом с собой на сиденье.

– В каком-то отношении действительно жаль, что я не искомый вами убийца, – произнес я.

– Да? Это почему же? – отозвался Лэнкфорд.

– Потому что этот ордер – кусок дерьма, и вы оба это знаете. Он не выдерживает никакой критики. Я сказал вам, что телефонное сообщение поступило, когда я уже беседовал по телефону – что может быть проверено и доказано. Только вы поленились или не хотели это проверять, поскольку тогда было бы трудновато получить ордер – даже у вашего карманного судьишки из Глендейла. Ваша ложь свидетельствует как о вашей профессиональной халатности, так и о нарушении закона. Это документ, не имеющий юридической силы. – Я сидел позади Лэнкфорда, и мне лучше была видна Собел. Говоря все это, я наблюдал за ее лицом в поисках признаков сомнения. – А предположение, что Анхель вымогал у меня работу и я не желал платить, просто анекдот. Вымогал – с помощью чего? И за что я ему не заплатил? Я платил ему всякий раз, как получал выставленный счет. Парень, говорю тебе: если вот так вы работаете по всем уголовным делам, то мне пора открывать свой филиал в Глендейле. Я запихну этот ордер прямо в задницу вашему начальнику.

– Вы солгали насчет пистолета, – проговорил Лэнкфорд. – И у вас были деньги Левина. Они значатся у вас в приходно-расходной книге. Четыре штуки баксов.

– Я ни о чем не лгал. Вы ни разу не спрашивали меня о пистолете.

– Солгали по умолчанию.

– Чушь собачья!

– Четыре куска.

– Ах да, четыре куска. Убил его, пожалев четыре тысячи! – воскликнул я с сарказмом. – Вот тут вы меня подловили, детектив. Это мотив. Но думаю, вам и в голову не пришло проверить, выставлял ли он мне на тот момент счет на четыре штуки. Или посмотреть, оплатил ли я ему только что выставленный, за неделю до смерти, счет-фактуру на шесть тысяч долларов.

Лэнкфорд был непоколебим. Но я увидел, как сомнение начинает проявляться на лице Собел.

– Не имеет значения, сколько и когда вы ему платили, – сказал Лэнкфорд. – Шантажист никогда не бывает удовлетворен. Невозможно прекратить платить, пока не достигнешь точки необратимости. Вот в чем вся штука. В точке необратимости.

Я потряс головой.

– А какой же компромат он имел на меня, что вынуждал давать ему работу и платить вплоть до точки необратимости?

Лэнкфорд и Собел обменялись взглядами, и Лэнкфорд кивнул. Собел достала из кейса файл и протянула его мне через спинку сиденья.

– Посмотрите, – предложил Лэнкфорд. – Вы проглядели это, когда обыскивали место преступления. Он спрятал это в ящике комода.

Я раскрыл папку и увидел, что она содержит несколько цветных фотографий восемь на десять. Снимки сделаны издали, и на каждом изображен я. Фотографировавший следил за моим «линкольном» несколько дней и в диапазоне нескольких миль, причем на каждом снимке зафиксировано время. Я был запечатлен с различными персонами, в которых легко узнал своих клиентов. Проститутки, уличные наркодилеры и «ангелы дорог». Запечатленные моменты можно было интерпретировать как подозрительные, поскольку они отображали какой-нибудь краткий миг времени: мужчина-проститутка в мини-шортах, высаживающийся с заднего сиденья моего «линкольна»; Тедди Фогель, передающий мне в машину толстую пачку наличных через окно. Я захлопнул папку и швырнул ее обратно через спинку сиденья.

– Вы меня разыгрываете? Вы хотите сказать, что Анхель шантажировал меня вот этим? Что он вымогал у меня деньги при помощи вот этой туфты? Люди – мои клиенты. Это шутка, или я чего-нибудь не понимаю?

– Калифорнийская коллегия адвокатов может не посчитать это шуткой, – возразил Лэнкфорд. – Мы слышали, что вы в натянутых отношениях с коллегией. И Левин знал это. Он это использовал.

Я потряс головой, словно стараясь избавиться от наваждения.

– Невероятно!

Я знал, что мне нужно перестать говорить. Я с самого начала повел себя неправильно с этими людьми. Понимал, что мне надо просто захлопнуть рот и таким образом выйти из затруднительного положения. Но я испытывал необоримую, можно сказать, всепоглощающую потребность их убедить. Я начинал сознавать, почему так много уголовных дел стряпается в комнатах для допросов при полицейских участках. Люди просто не умеют вовремя заткнуться.

Я попытался определить места, где сделаны находящиеся в папке снимки, вспомнить, к чему они относились. Фогель, вручающий мне свиток купюр на автостоянке перед стриптиз-клубом «Ангелов», на бульваре Сепульведа. Это произошло уже после суда над Гарольдом Кейси, и Фогель платил мне тогда за подачу апелляции. Мужчину, зарабатывавшего на жизнь проституцией, звали Терри Джонс, и я представлял его в деле, где ему вменялось приставание к людям на улице, – это случилось в первую неделю апреля. Мне пришлось тогда разыскивать его прямо на бульваре Санта-Моника накануне судебного заседания, чтобы убедиться, что он на него явится.

Ясно, что все снимки сделаны в промежутке времени между тем утром, когда я взялся за дело Руле, и моментом, когда убили Анхеля Левина. Затем убийца подбросил их на место преступления. Все это являлось частью гнусного плана Руле держать меня под контролем. Снабдить полицию всем необходимым для того, чтобы повесить убийство Левина на меня. Почти всем – кроме орудия убийства. До тех пор пока Руле держал у себя под спудом это оружие – он держал в руках и меня.

И хотя этот замысел повергал меня в бездны отчаяния, я не мог не восхищаться его дьявольским хитроумием.

Я попытался опустить стекло в машине, но кнопка не работала. Попросил Собел открыть окно, и она выполнила мою просьбу. В автомобиль стал задувать свежий ветер.

Вскоре Лэнкфорд посмотрел на меня в зеркало заднего обзора и попытался начать разговор с другой стороны.

– Мы проследили историю этого «вудсмана», – сказал он. – Вы ведь знаете, кто владел им когда-то, не правда ли?

– Микки Коэн, – небрежно ответил я как о чем-то само собой разумеющемся, пялясь на отвесные склоны Лорен-каньона.

– Как к вам попал пистолет Микки Коэна?

Я ответил, все так же не отводя глаз от окна:

– Мой отец был адвокатом, а Микки Коэн – его клиентом.

Лэнкфорд присвистнул. Коэн был одним из самых знаменитых гангстеров, когда-либо называвших Лос-Анджелес своей родиной. Он был из тех времен, когда гангстеры соперничали с кинозвездами за броские заголовки газет.

– И что же? Он прямо так и подарил вашему старику пистолет?

– Коэн обвинялся в нападении с применением огнестрельного оружия, и мой отец защищал его. Коэн утверждал, что это самооборона. Был процесс, и мой отец добился вердикта «невиновен». Когда оружие было возвращено, Микки отдал его моему отцу. Что-то вроде подарка на память, если можно так выразиться.

– А ваш старик когда-нибудь интересовался, скольких людей этот Мик угрохал из своего пистолета?

– Не знаю. Я, в сущности, не знал своего отца.

– А как насчет Коэна? С ним вы когда-нибудь встречались?

– Мой отец представлял его в суде еще до того, как я вообще появился на свет. Пистолет перешел ко мне по наследству. Неизвестно, почему отец решил завещать его мне. Мне было всего пять лет, когда он умер.

– А вы, значит, выросли и стали адвокатом, как милый старый папочка, и, будучи хорошим адвокатом, зарегистрировали оружие.

– Я подумал, что, если его когда-нибудь украдут или с ним что-нибудь еще случится, мне бы хотелось иметь возможность вернуть его. Далее на Фэрхольм-драйв.

Мы начали подниматься в гору, к моему дому. После чего я выдал им скверные новости:

– Спасибо, что подвезли. Вы, ребята, конечно, можете обыскивать мой дом, и кабинет, и автомобиль сколько захочется. Но должен сообщить: вы зря теряете время. Я не только не тот человек, который вам нужен, но и никакого пистолета вы тут не найдете.

Я увидел, как голова Лэнкфорда, снова бросившего на меня взгляд в зеркало заднего вида, дернулась вверх.

– Это почему же, советник? Вы уже от него избавились?

– Потому что пистолет был украден из моего дома и где он, я не знаю.

Лэнкфорд засмеялся. Я прямо-таки видел радость в его глазах.

– Ну да, украден… Как удобно. Когда это случилось?

– Затрудняюсь ответить. Я годами не проверял наличие пистолета.

– Вы обратились по этому поводу в полицию или подали заявление в страховую компанию?

– Нет.

– Значит, кто-то приходит и крадет у вас пистолет Микки Коэна, а вы об этом даже не заявляете. Особенно после того, как только что сказали нам, будто зарегистрировали пистолет на свое имя, на случай если такая вещь приключится. Вы же юрист. Вам не кажется, что подобное заявление звучит странно из ваших уст?

– Согласен, но только я знаю, кто его украл. Это сделал один клиент. Он сам сообщил мне, что украл пистолет и если я пойду на него заявлять, то это будет означать попрание клиентского доверия, поскольку мое обращение в полицию приведет к его аресту. Что-то вроде заколдованного круга, детектив.

Собел обернулась и посмотрела на меня. Наверное, она подумала, что я сымпровизировал все это, сочинил прямо на ходу.

– Звучит как юридическая тарабарщина и полная чушь, Холлер, – усмехнулся Лэнкфорд.

– Но это правда. Мы приехали. Паркуйтесь прямо перед гаражом.

Лэнкфорд подвел автомобиль на пятачок перед моим гаражом и заглушил мотор. Прежде чем выйти, он обернулся и произнес:

– Какой клиент украл пистолет?

– Я уже сказал: не могу вам этого раскрыть.

– О'кей, на данный момент ваш единственный клиент – Руле, не так ли?

– У меня много клиентов. Но я не могу назвать вам имя.

– Как вы считаете, не следует ли нам отследить маршруты его передвижений по браслету и посмотреть, не бывал ли он в последнее время в ваших краях?

– Делайте что хотите. Он действительно был здесь. У нас однажды состоялось тут совещание. В моем в кабинете.

– Может, тогда он его и взял?

– Я не сказал вам, что он его взял, детектив.

– Да… Что ж, так или иначе, этот браслет исключает участие Руле в убийстве Левина. Мы проверяли эту «Джи-пи-эс». Выходит, единственным подозреваемым остаетесь вы, советник.

– А вы остаетесь попусту терять время.

Я вдруг подумал кое-что о ножном браслете Руле, но постарался этого не показать. Наверное, некий намек на разгадку его фокуса в стиле Гудини. Я хотел сам проверить это позже.

– Мы что, так и будем здесь сидеть?

Лэнкфорд отвернулся от меня и вышел из машины. Потом отпер мою дверцу, поскольку внутренняя ручка была заблокирована, чтобы можно было перевозить подозреваемых и арестованных. Я посмотрел на обоих детективов.

– Хотите, чтобы я показал вам футляр из-под пистолета? Увидев, что он пуст, вы сможете уехать и сэкономить нам всем время.

– Не так быстро, советник, – сказал Лэнкфорд. – Мы собираемся прочесать тут все. Я возьмусь за автомобиль, а детектив Собел займется домом.

Я покачал головой:

– Не так быстро, детектив. Я вам не доверяю. Ордер ваш подозрительный. Сами вы мне тоже подозрительны. Оставайтесь вместе, так чтобы я мог наблюдать за вами обоими, либо подождите, пока я вызову сюда второго наблюдателя. Мой менеджер появится через десять минут. Я вызову ее, чтобы за вами проследила, а вы спросите ее, звонила ли она мне в то утро, когда убили Анхеля Левина.

Лицо Лэнкфорда потемнело от обиды и гнева, но он сдержался. Я решил дожать его. Достал мобильник и открыл его.

– Но только сначала позвоню вашему судье и проверю, действительно ли…

– Ладно, – решил Лэнкфорд. – Начнем с машины. Вместе. Потом перейдем к дому.

Я закрыл телефон и убрал его в карман.

– Отлично.

Подойдя к клавишной панели на стене гаража, я набрал комбинацию цифр, и дверь стала отъезжать вверх, открывая взору черно-синий «линкольн», дожидающийся осмотра покупателя. Лэнкфорд посмотрел на номер и сердито покачал головой.

– Да, верно.

Он шагнул в гараж, его лицо все еще было напряжено от сдерживаемого гнева. Я решил разрядить обстановку.

– Послушайте, детектив. Знаете, в чем разница между сомом и судебным адвокатом?

Он злобно уставился на номерной знак моего «линкольна».

– Один – придонный падальщик, – продолжил я. – А другой – рыба.

Какой-то миг его лицо оставалось каменным, затем оно растянулось в улыбке, и он разразился резким, неприятным хохотом. В гараж вошла Собел, не слышавшая шутки.

– Что такое? – спросила она.

– Я потом тебе расскажу, – ответил Лэнкфорд.

Глава 31

Им потребовалось полчаса, чтобы обыскать «линкольн» и перейти в дом, где они начали с кабинета. Все это время я лишь наблюдал, вступая в беседу, когда приходилось давать комментарий о чем-либо, вызвавшем заминку в их поисках. Они мало общались между собой, и становилось все яснее, что между напарниками существует некий разлад относительно направления, в котором Лэнкфорд повел расследование.

В какой-то момент обыска Лэнкфорд получил звонок по мобильному и вышел на веранду поговорить без свидетелей. Шторы на застекленной двери были подняты, и, стоя в коридоре, я мог, глядя в одну сторону, видеть, как он торчит там и разговаривает, а глядя в другую – наблюдать за Собел в моем кабинете.

– Вам все это не очень-то по душе, не правда ли? – обратился я к ней, когда ее партнер не слышал моих слов.

– Не имеет значения, как я к этому отношусь. Мы расследуем дело, вот и все.

– Ваш напарник всегда так держится или только с адвокатами?

– В прошлом году он потратил пятьдесят тысяч на адвоката, пытаясь добиться опекунства над своими детьми, но так и не смог. Перед этим мы проиграли крупное дело об убийстве – из-за юридических формальностей.

Я понимающе кивнул:

– И он возложил вину на адвоката. Но кто нарушил правила?

Она не ответила, и это подтвердило, что именно Лэнкфорд совершил юридическую оплошность.

– Картина ясна, – промолвил я.

Я снова посмотрел в сторону крыльца, узнать, как там Лэнкфорд. Он нетерпеливо жестикулировал, точно стараясь объяснить что-то недоумку. Наверное, тому самому адвокату по вопросам опеки. Я решил сменить тему:

– Вам не кажется, что вами в расследовании манипулируют?

– О чем вы?

– О фотографиях, спрятанных в комоде, о пулевой гильзе, очень кстати отыскавшейся в вентиляционном отверстии в полу. Как-то уж очень удобно.

– Что вы хотите сказать?

– Я ничего не хочу сказать. Задаю вопросы, которые вашего напарника, похоже, не интересуют.

Я опять бросил взгляд на Лэнкфорда. Он нажимал кнопки своего сотового, делая новый звонок. Я отвернулся и шагнул в открытую дверь кабинета. Собел шарила за файлами в выдвижном ящике картотечного шкафа. Не найдя пистолета, задвинула ящик и перешла к письменному столу.

– А как вы расцениваете адресованное мне сообщение Анхеля? – тихо проговорил я. – Насчет того, что он отыскал Хесусу Менендесу пропуск на волю. Что, по-вашему, он имел в виду?

– Мы еще не пришли к какому-либо заключению на сей счет.

– Жаль. Я думаю, это важный момент.

– Все важно, пока жизнь не докажет обратное.

– Знаете, тот судебный процесс, в котором я сейчас участвую, весьма интересен. Советую вам прийти и посмотреть. Вы могли бы узнать кое-что поучительное.

Она посмотрела на меня. На миг наши взгляды встретились. Потом Собел подозрительно прищурилась, будто пыталась оценить, действительно ли предполагаемый убийца переманивает ее на свою сторону.

– Вы серьезно?

– Да, почему бы нет?

– Что ж, начнем с того, что, будучи под стражей, вы не сумеете участвовать в суде.

– Эй, да ведь нет пистолета – нет и уголовного дела. Потому-то вы сюда приехали, не так ли?

Она промолчала.

– Кроме того, это ведь идея вашего напарника. Вы с ним не заодно. Могу поклясться.

– Типичный адвокат. Полагаете, что знаете все маневры?

– Нет, это не про меня. Все больше убеждаюсь, что я полный профан.

– Это ваша дочь? – Собел указала на фотографию на чайной чашке на столе.

– Да. Хейли.

– Приятное созвучие: Хейли Холлер. Назвали в честь кометы?

– Что-то вроде. По-другому пишется. Идея жены.

Вошел Лэнкфорд и громко оповестил Собел о только что полученном звонке от начальника, который сообщал, что они опять в игре и должны заняться очередным глендейлским делом об убийстве – независимо от того, закончено дело Левина или нет. Он не сообщил о том, куда звонил сам.

Собел сказала, что закончила обыскивать кабинет. Пистолета не нашла.

– Говорю же вам, нет его здесь, – произнес я. – Зря тратите свое время. И мое тоже. У меня завтра судебное заседание, и мне надо подготовиться к допросу свидетелей.

– Теперь займемся спальней, – проговорил Лэнкфорд, игнорируя мои возражения.

Я шагнул в коридор, давая им возможность пройти в следующую комнату. Там, в спальне, они двинулись вдоль кровати – каждый со своей стороны – к двум парным ночным столикам. Лэнкфорд выдвинул верхний ящик тумбочки и извлек оттуда компакт-диск.

– «Вредквием по Лилу Демону», – прочел он. – Вы, очевидно, чертовски меня дурите.

Я не ответил. Собел быстро открыла два ящика тумбочки и нашла их пустыми, если не считать полоски презервативов. Я отвернулся.

– Беру на себя стенной шкаф, – объявил Лэнкфорд, покончив с ночным столиком и оставив ящики открытыми, в типично полицейской манере. Он вошел в шкаф-купе, и вскоре оттуда послышался его голос:

– Ну, вот оно!

Он вышел из шкафа, держа в руках деревянный футляр.

– Браво! – воскликнул я. – Вы нашли пустой ящик из-под пистолета. Наверное, вы детектив.

Лэнкфорд с усилием тряхнул ящик в руках прежде, чем поставить на кровать. Либо он пытался дразнить меня, либо в футляре находилось что-то тяжелое. Легкий холодок пробежал у меня вниз по спине. Я вдруг сообразил, что Руле мог с тем же успехом еще раз прокрасться в мой дом, чтобы вернуть оружие на место. Лучше тайника не придумаешь. Вот уж где я стал бы искать пистолет в последнюю очередь, коль скоро убедился, что он исчез. Я вспомнил странную усмешку Руле, когда сказал ему, что хочу получить свой пистолет обратно. Не потому ли он улыбался, что я его уже получил?

Лэнкфорд щелкнул металлическими щеколдами и поднял крышку футляра. Потом извлек на свет божий промасленную ткань. Пробковое гнездо, где некогда покоилась пушка Микки Коэна, все так же зияло пустотой. Я с облегчением выдохнул.

– Ну, что я вам говорил? – быстро произнес я, стараясь замаскировать вздох.

– Угу. То, что вы нам и говорили, – сказал Лэнкфорд. – Хайди, у тебя есть мешок? Надо забрать ящик.

Я с любопытством посмотрел на Собел. По мне, она совсем не походила на Хайди. Я даже подумал, не было ли это просто прозвищем, принятым среди коллег в участке? Или, может, такое имя и явилось причиной, по которой она не стала помещать его на визитной карточке. Как-то недостаточно сурово оно звучало для детектива из отдела убийств.

– В машине, – ответила она.

– Неси сюда, – велел Лэнкфорд.

– Вы хотите забрать пустой футляр от пистолета? – удивился я. – Зачем он вам?

– Все это – звенья одной цепи улик, советник. Вам-то уж следовало бы знать это. Кроме того, он пригодится, поскольку у меня предчувствие, что пистолета мы так никогда и не отыщем.

Я покачал головой:

– Если пригодится, то лишь в ваших мечтах. Ящик ни о чем не свидетельствует.

– Он свидетельствует о том, что вы владели пистолетом Микки Коэна. Тут прямо так и сказано, на этой медной пластинке, которую приделал ваш папаша или еще кто.

– Ну так что из этого следует, черт подери?

– А то, Холлер, что я сейчас, пока стоял у вас на крыльце, сделал звонок. Дело в том, что мы поручили одному из наших поднять старое дело Микки Коэна о необходимой самообороне. Оказалось, в архиве полицейского управления Лос-Анджелеса до сих пор хранятся данные баллистической экспертизы. Большая удача для нас, что материалы дела сохранились. Господи, через пятьдесят лет!

И я все понял! Они возьмут пули и гильзы из дела Коэна и сравнят их с аналогичными вещественными доказательствами из дела Левина. Свяжут убийство Левина с оружием Микки Коэна, которое, в свою очередь, свяжут со мной через футляр от пистолета и через данные автоматизированной компьютерной системы по огнестрельному оружию. Я сомневался, что Руле, разрабатывая свой план удержания меня под контролем, мог вообразить, как ловко полиция сумеет выстроить уголовное дело, даже не имея на руках самого пистолета.

Я стоял и молчал. Собел покинула комнату, избегая смотреть на меня, зато Лэнкфорд поднял взгляд от деревянного ящика с ухмылкой киллера на лице.

– Что приумолкли, советник? Онемели перед лицом неоспоримых доказательств?

Я наконец обрел способность говорить.

– Сколько времени займет баллистическая экспертиза? – выдавил я.

– Что ж, для вас мы сделаем исключение – проведем в срочном порядке. Так что идите и наслаждайтесь жизнью, пока еще можете. Но не смейте покидать город. – Он расхохотался, опьяненный своим головокружительным успехом. – Господи, я считал, подобное произносят лишь в кино! Но вот же, я только что произнес! Жаль, моего напарника здесь не было.

Собел вернулась с большим коричневым бумажным пакетом и рулоном красной клейкой ленты для упаковывания улик. Я смотрел, как она укладывает футляр из-под пистолета в мешок и запечатывает лентой. Я спрашивал себя, сколько времени есть в моем распоряжении и не оторвались ли колеса от той машины, что я запустил в движение. Я начал ощущать себя таким же опустошенным, как и тот деревянный ящик, который Собел только что замуровала внутри жесткого бумажного мешка.

Глава 32

Фернандо Валенсуэла жил в предместье Валенсия. Добраться туда от моего дома на излете часа пик стоило часа езды. Валенсуэла переехал из Ван-Нуйса несколько лет назад: три его дочери приближались к возрасту старшеклассниц и их безопасность и качество образования вызывали у него беспокойство. Жившие в округе люди тоже искали прибежища подальше от города, и время его езды до работы увеличилось с пяти минут до сорока пяти. Но он был счастлив. Его здешнее жилище симпатичнее на вид, а дети – в безопасности. Он жил в доме, выстроенном в испанском стиле, с красной черепичной крышей, среди распланированной жилой застройки, полной таких же домов, с красными черепичными крышами. Это были условия, о которых простой поручитель под залог мог только мечтать, но к ним прилагался непомерный ежемесячный ценник.

Я добрался туда к девяти часам вечера. Подъехал к гаражу, который почему-то стоял открытым. Одна его часть была занята мини-вэном, а другая – пикапом. На полу между пикапом и верстаком с полным набором инструментов стояла большая картонная коробка, на которой было написано «SONY». Она была длинная и узкая. Я присмотрелся внимательнее и увидел, что это коробка от плазменного телевизора с пятидесятидюймовым экраном. Я вышел из машины, приблизился к парадной двери и постучал. После долгой паузы дверь открыл сам хозяин.

– Мик! Что ты здесь делаешь?

– Ты знаешь, что дверь твоего гаража открыта?

– Мать честная! Мне же только что доставили плазменный телевизор!

Он оттолкнул меня и побежал через двор, чтобы взглянуть в гараж. Я закрыл его входную дверь и последовал за ним. Когда я шагнул в гараж, он стоял рядом со своим телевизором, улыбаясь.

– Ох, старик, знаешь, такого бы никогда не случилось в Ван-Нуйсе! Этот паразит, наверное, уже давно ушел. Давай пройдем здесь, через гараж.

Валенсуэла повел меня к двери из гаража в дом. По дороге щелкнул выключателем, отчего гаражная дверь начала опускаться, как занавес.

– Эй, Вэл, погоди минутку, – сказал я. – Давай лучше поговорим тут. Здесь спокойнее.

– Но Мария, наверное, захочет с тобой поздороваться.

– Как-нибудь в другой раз.

Он повернулся ко мне, и в глазах его появилось беспокойство.

– Что случилось, босс?

– Случилось то, что я сегодня провел некоторое время с копами, расследующими убийство Анхеля. Они заявили, что вычеркивают Руле из списка подозреваемых из-за его ножного браслета.

– Да-да, – энергично закивал Валенсуэла. – Они приходили поговорить со мной через несколько дней после случившегося. Я продемонстрировал им систему, рассказал, как она работает, и представил маршрут передвижения Руле за тот день. Они увидели, что он безвылазно сидел за работой. И я также продемонстрировал им другой браслет, который у меня есть, и наглядно объяснил, что его показания невозможно подделать. Он же снабжен детектором массы. Основной фокус в том, что человек не может снять его. Система сразу среагирует, и я буду знать.

Я привалился спиной к пикапу и скрестил руки на груди.

– А двое копов не интересовались, где в то воскресенье находился ты?

Вопрос подействовал на Валенсуэлу как удар под дых.

– Что ты сказал, Мик?

Мой взгляд переместился вниз, на коробку с телевизором, а затем снова встретился с его взглядом.

– Он каким-то образом все-таки ухитрился убить Анхеля, Вэл! Сейчас на карту поставлена моя задница, и я хочу знать, как он это проделал.

– Мик, послушай меня, он чист. Браслет не покидал его ноги. Машина врать не станет.

– Да, машина-то не станет…

Потребовалось некоторое время, чтобы до него дошло.

– Ты что это говоришь такое, Мик?

Он шагнул ко мне, всей позой выражая нарастающую агрессию. Я остановился, прислонившись к грузовику, и опустил руки.

– Вэл, где ты был утром в тот вторник?

– Ах ты, сукин сын! Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – воскликнул он, переходя в боевую позицию.

На какой-то миг я потерял бдительность, решив, что он секунду назад наградил меня тем самым эпитетом, каким я лишь сегодня утром наградил Руле.

В следующую секунду Валенсуэла ринулся на меня и резким ударом припечатал к грузовику. Я нанес ему ответный удар, еще сильнее и резче, и он, не удержавшись, отлетел назад, прямо на телевизионную коробку. Та опрокинулась и с внушительным стуком ударилась об пол, а в следующий момент мой противник оказался сидящим на ней. Изнутри коробки раздался громкий треск.

– А, черт! – взревел Валенсуэла. – Ты разбил экран!

– Ты сам меня толкнул, Вэл. Я дал сдачи.

– О Господи!

Он подполз к боковой стороне коробки и попытался поднять ее, но коробка была слишком тяжелая, громоздкая и не поддавалась. Я приблизился с другой стороны и помог ему ее выровнять. Когда коробка вернулась в прежнее положение, мы услышали, как внутри со стеклянным звоном посыпались какие-то осколки.

– Сволочь! – завопил Валенсуэла.

Дверь, ведущая в дом, открылась, и из нее выглянула жена Валенсуэлы, Мария.

– Привет, Микки. Вэл, что тут за шум?

– Иди, иди отсюда! – отмахнулся муж.

– Да, но что это за…

– Закрой дверь, я сказал! – заорал он.

Она постояла, уставившись на нас, потом закрыла дверь, и послышался звук поворачиваемого замка. Похоже, грядущую ночь Валенсуэле предстояло провести наедине с телевизором. Я опять перевел взгляд на него. Он потрясенно разинул рот.

– Восемь тысяч долларов, – прошептал он.

– Сейчас делают телевизоры стоимостью восемь тысяч долларов?

Я изумился. Куда катится мир?

– Это было со скидкой.

– Вэл, откуда у тебя деньги на такой телевизор?

Он посмотрел на меня, и к нему вернулась ярость.

– А откуда, ты думаешь, черт тебя дери? Бизнес, парень. Благодаря Руле у меня чертовски удачный год. Но будь я проклят, Мик! Я не снимал с него браслет, чтобы он мог пойти и убить Анхеля. Я знаю Анхеля столько же, сколько и ты. Я этого не делал! Не надевал браслет на себя и не разгуливал в нем, пока он ходил его убивать. И сам тоже не убивал его ради гребаного телевизора. Если ты не можешь в это поверить, тогда просто выметайся вон отсюда, чтобы я тебя в жизни больше не видел!

Мгновенная мысль о Хесусе Менендесе вспыхнула у меня в голове. Тогда я не сумел разглядеть невиновности в его мольбах. Я не хотел, чтобы такое повторилось снова.

– Хорошо, Вэл, – произнес я.

Я шагнул к двери в дом и нажал кнопку, отпирающую гараж. Когда повернулся, то увидел, что Валенсуэла взял с верстака резак и режет ленту на коробке с телевизором. Точно стремится подтвердить то, что мы уже и так знали о плазменном экране. Я прошел мимо него и покинул гараж.

– Я разделю с тобой убытки, Вэл. Велю Лорне выслать тебе утром чек.

– Не трудись. Я скажу, что его в таком виде доставили.

Я подошел к своей машине и оглянулся на него.

– Тогда позвони мне, когда тебя будут судить за мошенничество. После того как возьмешь сам себя на поруки.

Я сел в «линкольн» и выбрался с подъездной дорожки. Когда я вновь кинул взгляд на гараж, то увидел, что Валенсуэла закончил распаковывать коробку и теперь просто стоял рядом с ней, глядя мне вслед.

Машин в городе было мало, и я миновал расстояние за короткий срок. Я как раз входил в дверь своего дома, когда зазвонил домашний телефон. Я снял трубку в кухне, подумав, что это, наверное, Валенсуэла; звонит сообщить, что уходит работать к другому адвокату. В тот момент мне было безразлично.

Но звонила Мэгги Макферсон.

– У вас все в порядке? – спросил я. Обычно она не объявлялась так поздно.

– Да.

– Где Хейли?

– Спит. Я не хотела звонить, пока она не угомонилась.

– Что-нибудь случилось?

– Сегодня по нашему офису о тебе ходили странные слухи.

– Ты имеешь в виду, что я убил Анхеля Левина?

– Холлер, это серьезно?

Кухня была слишком мала для стола и стульев. Я не мог отойти далеко при коротком телефонном шнуре, поэтому уселся на кухонную стойку. Сквозь окно над раковиной виднелись мерцающие огни в деловой части города и зарево на горизонте, исходившее от стадиона «Доджер».

– Да, положение серьезное. Меня подставили, и я на грани ареста за убийство Анхеля.

– О Боже, Майкл, неужели такое возможно?

– Много разных составляющих: порочный клиент, злобный, завистливый коп, глупый адвокат, соль и сахар по вкусу – вот и блюдо готово.

– Это Руле? Он убил?

– Я не могу обсуждать с тобой своих клиентов, Мэгз.

– Что ты собираешься делать?

– Не беспокойся, у меня все под контролем. Со мной все будет в порядке.

– А с Хейли?

Я понимал, о чем она. Она просила меня оградить от всего этого Хейли. Нельзя, чтобы девочка ходила в школу и слышала, как дети болтают об ее отце как о подозреваемом в убийстве, чье имя и лицо красуются во всех «Новостях».

– С Хейли все будет нормально. Она ничего не узнает. Никто вообще не узнает, если я разыграю все правильно.

Мэгги промолчала, и мне больше нечего было сказать, чтобы ее убедить или утешить. Я сменил тему разговора, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, даже ободряюще:

– Как там твой приятель Минтон сегодня после заседания?

Она ответила не сразу, видимо, не желая менять тему.

– Выглядел он прекрасно. Но Смитсон послал туда, к вам, наблюдателя, потому что это первый сольный выход Минтона.

Я удовлетворенно кивнул. Я как раз рассчитывал на Смитсона, который командовал ван-нуйсским филиалом и как начальник направил кого-то приглядывать за новичком Минтоном.

– Есть какая-нибудь обратная связь?

– Нет, пока нет. Во всяком случае, я не слышала. Послушай, Холлер, я действительно беспокоюсь насчет того дела. Ходят слухи, будто тебе предъявили ордер на обыск прямо в зале суда. Это правда?

– Н-да. Но не волнуйся. Говорю тебе, я контролирую ситуацию. Все закончится хорошо. Обещаю.

Я не сумел унять ее страхов. Она думала о нашей дочери и о вероятном скандале. Она также немного думала и о себе и о том, как это скажется на ее шансах продвинуться по службе, если ее бывшего мужа лишат звания адвоката или обвинят в убийстве.

– Если все полетит к чертям, ты ведь еще не передумала быть моим первым клиентом?

– Ты о чем?

– «Агентство по предоставлению лимузинов с шофером» под началом экс-адвоката. Ты поддержишь коммерцию?

– Холлер, ситуация не располагает к шуткам.

– А это вовсе не шутка, Мэгги. Я уже некоторое время подумываю о том, чтобы уйти из системы. Еще до того, как началась нынешняя заваруха. Я именно об этом говорил тебе в тот вечер. Не могу больше этим заниматься.

Последовало долгое молчание, прежде чем она ответила:

– Как бы ты ни поступил, мы с Хейли полностью тебя поддерживаем.

Я был тронут.

– Ты не представляешь, насколько мне важны эти слова.

Она вздохнула в трубку:

– Как тебе это удается, Холлер.

– Что именно?

– Ты судебный адвокат с сомнительной репутацией, дважды разведенный, с оставленной восьмилетней дочерью. И все мы тебя до сих пор любим.

Теперь надолго замолчал я. Вопреки всему я улыбался.

– Спасибо, Свирепая Мэгги, – наконец промолвил я. – Спокойной тебе ночи. – И повесил трубку.

Глава 33

Вторник, 24 мая

Второй день судебного процесса начался с вызова в срочном порядке нас с Минтоном в кабинет судьи. Судья Фулбрайт хотела побеседовать только со мной, но правила ведения судебного процесса не позволяли ей общаться со мной с глазу на глаз о чем бы то ни было, исключив из беседы прокурора. Кабинет ее просторный, с письменным столом и отдельным гостиным уголком, окруженный тремя стенами полок с юридической литературой. Она велела нам занять места перед своим столом.

– Мистер Минтон, – начала судья, – я не могу приказать вам не слушать, но мне нужно поговорить с мистером Холлером, и надеюсь, вы не будете слушать или участвовать. Разговор не имеет отношения к вам и, насколько я знаю, к делу Руле.

Минтон, застигнутый врасплох, не понимал, как реагировать. Он удивленно открыл рот и сплел пальцы.

– Мистер Холлер, есть ли что-либо, что вам необходимо довести до моего сведения? Имея в виду, конечно, что вы сидите рядом с прокурором?

– Нет, судья, все в порядке. Извините, если вам вчера доставили беспокойство.

Я старался как мог изобразить на лице сокрушенную улыбку, как бы давая понять, что ордер на обыск – просто докучливый момент, причиняющий напрасные неудобства.

– Едва ли это можно назвать беспокойством, мистер Холлер. Мы вложили много времени в это судебное дело. Один лишь отбор присяжных… Надеюсь, все это не пойдет прахом. Я не намерена проделывать все заново. Мой рабочий график и так переполнен.

– Простите, судья Фулбрайт, – произнес Минтон. – Могу я просто спросить, что…

– Нет, не можете! – оборвала она его. – То, о чем мы говорим, не касается процесса, за исключением разве что хронометража. Если мистер Холлер заверяет меня, будто у нас нет никакой проблемы, тогда я верю ему на слово, не требуя подробных разъяснений. – Она многозначительно посмотрела на меня. – Могу я рассчитывать на ваше слово, мистер Холлер?

Я помедлил в нерешительности, прежде чем ответить. Судья намекала мне, что придется платить адскую сумму, если я нарушу слово и глендейлское расследование приведет к полному срыву процесса по делу Руле либо к судебному разбирательству с нарушением процессуальных норм.

– Даю вам слово.

Она встала и повернулась к вешалке в углу. Там на плечиках висела ее черная мантия.

– Хорошо, тогда вернемся к делу, господа. Нас ждут присяжные.

Мы с Минтоном покинули кабинет и вошли в зал суда со стороны секретарского стола. Руле ждал, расположившись на адвокатском стуле.

– Какого черта все это значит? – шепнул мне Минтон.

Он, конечно, прикидывался дурачком. Он не мог не слышать тех же самых слухов, которых набралась в кулуарах канцелярии окружного прокурора моя бывшая жена.

– Ничего, Тед. Одна чепуха, связанная с другим моим делом. Вы готовы сегодня завершить свою часть?

– Зависит от вас. Чем дольше вы будете нас задерживать, тем больше времени мне понадобится разгребать всю ту лапшу, которую вы тут навешаете.

– Хм, лапшу, говорите? Вы смертельно ранены, истекаете кровью и даже сами этого не сознаете.

– Я так не думаю, – доверительно улыбнулся он мне.

– Можете назвать это смертью от тысячи бритвенных порезов, Тед. Один такой порез не способен привести к летальному исходу. Но все дело в их количестве. Добро пожаловать в юридическую школу по делам о фелонии.

Я расстался с ним и двинулся к столу защиты. Не успел я сесть, как Руле взял меня в оборот.

– Зачем вас вызывала судья? – требовательно зашипел он мне на ухо.

– Ничего особенного. Она напомнила, как следует вести себя с жертвой на перекрестном допросе.

– С той женщиной? Она так и назвала ее – жертвой?

– Льюис, прежде всего говорите потише. Она действительно жертва в данном уголовном деле и на этом процессе. Вы, может, и обладаете редкой способностью считать себя ни в чем не виновным, однако же нам – ладно, пусть будет мне! – все еще предстоит убедить в этом жюри.

Он воспринял упрек так, словно я валял дурака у него перед носом.

– Хорошо, хорошо, что она сказала?

– Она сказала, что не позволит мне особенно вольничать на перекрестном допросе. Напомнила, что Реджина Кампо – жертва.

– Я рассчитываю на вас в том, чтобы порвать ее в клочья, цитируя ваше собственное выражение в тот день, когда мы впервые встретились.

– Да, но дела обстоят несколько иначе, чем в день нашей встречи, вам не кажется? А ваша маленькая каверза с моим пистолетом вот-вот рванет прямо мне в лицо. И откровенно вам заявляю: садиться из-за вас в тюрьму я не намерен. Если мне придется всю оставшуюся жизнь возить людей в аэропорт, то я пойду на это. И пойду с готовностью – коль скоро иного выхода не будет. Вам понятно, Льюис?

– Мне понятно, Мик, – бойко произнес он. – Уверен, вы что-нибудь придумаете. Вы человек умный, ловкий, продувной.

Я повернул голову и посмотрел на него. К счастью, мне не пришлось ничего отвечать. Судебный пристав призвал суд к порядку, и судья Фулбрайт заняла свое место.

Первым из припасенных свидетелей Минтон вызвал детектива полиции Лос-Анджелеса Мартина Буккера. Буккер для обвинения – свидетель надежный и основательный. Настоящая скала. Его ответы были четки, лаконичны и давались без колебаний. Детектив представил суду ключевую улику – нож с инициалами моего клиента, и в ходе прямого допроса осветил присяжным все этапы расследования дела о нападении на Реджи Кампо.

Он показал, что вечером 6 марта дежурил ночью в Ван-Нуйсе, в одном из полицейских участков долины Сан-Фернандо. В квартиру Реджины Кампо его направил командир дежурной бригады, который, получив донесение от патрульного начальника, рассудил, что происшествие требует немедленного расследования. Буккер объяснил, что шесть детективных отделов в долине полностью укомплектованы людьми только в дневное время. Он показал, что в сферу обязанностей детектива, несущего ночное дежурство, входят ситуации, требующие быстрого реагирования, и на ночного дежурного часто возлагаются задания неотложного характера.

– Что позволяло предположить, что данный случай требует неотложного вмешательства, детектив? – спросил Минтон.

– Повреждения, полученные жертвой, арест подозреваемого, а также уверенность, что было предотвращено более тяжкое преступление, – ответил Буккер.

– А именно?

– Убийство. Судя по всему, подсудимый намеревался убить ее.

Я мог бы заявить протест, но решил воспользоваться сменой диспозиции во время перекрестного допроса, поэтому промолчал.

Минтон попросил Буккера перечислить следственные действия, которые он предпринял на месте преступления и впоследствии – когда допрашивал Кампо, пока она получала медицинскую помощь в больнице.

– Перед тем как отправиться в больницу, вы должны были получить краткие рапорты офицеров Сантоса и Максвелл относительно происшедшего со слов жертвы, не так ли?

– Да, они представили мне краткий обзор событий.

– Они сообщили вам, что жертва зарабатывала продажей сексуальных услуг?

– Нет.

– Когда вы об этом узнали?

– Ну, у меня сложилось довольно ясное представление об этом, когда, находясь в ее квартире, я увидел кое-какие предметы, которые она там держала.

– Какие?

– Предметы, которые я бы описал как приспособления сексуального назначения, а в одной из спален находился встроенный шкаф, где содержалось белье, пеньюары и одежда сексуально-провоцирующего характера. В той комнате имелся также телевизор, а в выдвижных ящиках под ним – коллекция порнографических видеофильмов. Мне объяснили, что потерпевшая проживала в квартире одна, но показалось, будто обе спальни активно использовались. Тогда я подумал, что первая спальня была собственно хозяйки – то есть она спала в ней, когда находилась одна, – а другая служила для ее профессиональной деятельности.

– Рабочее место на дому?

– Можно назвать и так.

– Это изменило ваше мнение относительно того, что она является жертвой в данном происшествии?

– Нет, не изменило.

– Почему?

– Потому что каждый человек может стать жертвой. Проститутка или папа римский – не имеет значения. Жертва есть жертва.

Сказано – точно отрепетировано, решил я. Минтон сделал контрольную пометку в своем блокноте и двинулся дальше.

– Итак, когда вы приехали в больницу, то расспрашивали жертву в отношении своей гипотезы – я имею в виду состояние спален и то, чем она зарабатывала на жизнь?

– Да, спрашивал.

– Что она вам сказала?

– Прямо и откровенно ответила, что она проститутка. Никак не пыталась скрыть это.

– Что-либо из сказанного ею отличалось от тех отчетов и докладов, которые вы ранее собрали на месте преступления?

– Нет, нисколько не отличалось. Она сообщила мне, что открыла обвиняемому дверь и он в ту же секунду ударил ее кулаком в лицо и повлек с собой в квартиру. Обвиняемый применял угрозы и силу, затем вытащил нож. Он заявил ей, что собирается изнасиловать ее, а потом убить.

Минтон педантично продолжал зондировать ход ведения следствия, стараясь выявить как можно больше подробностей, и тем самым довел присяжных до состояния смертной скуки. Записывая вопросы, которые собирался задать Буккеру в ходе перекрестного допроса, я наблюдал за присяжными и видел, что их внимание начинает рассеиваться под действием столь обильной информации.

После полутора часов прямого допроса настал мой черед потрошить полицейского детектива. Моей целью являлся стремительный пиратский набег – «туда и обратно». Если Минтон производил, можно сказать, доскональное судебно-медицинское вскрытие всего дела, я желал лишь молниеносно запустить руку и выхватить то, что мне требовалось.

– Детектив Буккер, Реджина Кампо объяснила вам, почему она солгала полиции?

– Мне она не лгала.

– Может, не вам, но она сообщила первым прибывшим на место полицейским, Сантосу и Максвелл, что не знает, зачем подозреваемый пришел к ней на квартиру, не так ли?

– Я не присутствовал при их разговоре, поэтому не могу подтвердить или опровергнуть истинность данного утверждения. Я только знаю, что во время первого допроса она была сильно напугана. Ее избили, ей угрожали изнасилованием и смертью.

– То есть вы полагаете, что в подобных обстоятельствах лгать полиции допустимо?

– Нет, я этого не сказал.

Я сверился со своими записями. Я не собирался выстраивать длинную последовательность вопросов. Палил в упор, почти наугад, стараясь не дать ему опомниться.

– Вы составили опись одежды, обнаруженной в той спальне, которую, по вашим словам, мисс Кампо использовала для занятий проституцией?

– Нет. То было просто мое наблюдение. Это не имело отношения к данному делу.

– Могли бы подойти какие-нибудь из обнаруженных вами нарядов и принадлежностей для садомазохистских упражнений?

– Я не специалист в этой области.

– А что вы скажете по поводу порнографических видеофильмов? Вы записали их названия?

– Нет, я этого не делал. Причина та же: я не был уверен, что это имеет отношение к расследованию и к установлению личности того, кто так зверски обошелся с женщиной.

– Вы не помните, сюжеты каких-либо из этих порнофильмов не были связаны с садомазохистскими играми или чем-то подобным?

– Нет, не помню.

– Так, а вы не советовали мисс Кампо избавиться от кассет и тех одеяний из шкафа, прежде чем группу адвокатов мистера Руле допустят осмотреть квартиру?

– Определенно ничего подобного я не делал.

Я вычеркнул это из своего списка и продолжил:

– Вы когда-нибудь беседовали с мистером Руле о том, что произошло в квартире мисс Кампо в ту ночь?

– Нет. Прежде чем я получил возможность к нему подобраться, он уже окружил себя плотным кольцом адвокатов.

– Он воспользовался своем конституционным правом хранить молчание?

– Да.

– Таким образом, насколько вам известно, он ни разу не разговаривал с полицией о том, что случилось?

– Совершенно верно.

– На ваш взгляд, мисс Кампо получила удары большой силы?

– Да, бесспорно. Ее лицо было сильно разбито, рассечено и распухло.

– Тогда, будьте добры, расскажите присяжным о повреждениях от ударов, которые вы обнаружили на руках мистера Руле.

– Он обмотал кулак тканью, чтобы избежать следов. На его руках не было повреждений, насколько я мог видеть.

– Вы как-то задокументировали отсутствие повреждений?

Буккера вопрос озадачил.

– Нет.

– Иными словами, вы сфотографировали повреждения, полученные мисс Кампо, но не сочли нужным зафиксировать отсутствие повреждений у мистера Руле – я вас правильно понял?

– Мне не показалось нужным фотографировать что-либо, чего нет.

– Как вы узнали, что он обернул кулак тканью, дабы уберечься от повреждений?

– Мисс Кампо сообщила мне, что увидела, как его рука была обмотана тканью непосредственно перед тем, как он ударил ее в дверях.

– Вы нашли ткань, которой он предположительно обернул свою руку?

– Да, она находилась к квартире. Салфетка, наподобие ресторанной. На ней была кровь.

– Кровь мистера Руле?

– Нет.

– Было ли на ней что-либо, свидетельствующее о ее принадлежности обвиняемому?

– Нет.

– Значит, в пользу этого мы имеем лишь слова мисс Кампо, не так ли?

– Да.

Я позволил себе паузу, делая пометки в своем блокноте, затем продолжил допрос свидетеля.

– Детектив, когда именно вы узнали, что Льюис Руле отрицает применение им силы и угроз в отношении мисс Кампо и что намерен решительно защищаться от обвинений?

– Это было, когда он нанял вас, я полагаю.

В зале суда послышался приглушенный смех.

– Вы пытались найти иные объяснения увечьям, которые получила мисс Кампо?

– Нет, она рассказала мне о случившемся, и я ей поверил. Обвиняемый избил ее и собирался…

– Спасибо, детектив Буккер. Просто постарайтесь ответить на вопрос, который я вам задал.

– Я это и сделал.

– Если вы не искали никаких иных объяснений, поскольку поверили мисс Кампо, то можно с достаточной уверенностью утверждать: все дело полностью построено на ее словах, не так ли? Исключительно на заявлениях мисс Кампо о событиях в ее квартире вечером 6 марта?

Буккер задумался. Он сознавал, что я увлекаю его в ловушку его же собственных показаний. Как говорится в поговорке, нет западни опаснее, чем та, в которую сам себя загонишь.

– Дело не только в ее словах, – произнес он. – Есть вещественные доказательства. Нож. Раны на ее теле. Не только слова являются доказательством.

Он убежденно закивал, подкрепляя сказанное.

– Но разве в плане объяснения полученных ею ран и других улик обвинение не отталкивалось от того, что мисс Кампо сама изначально вам сообщила?

– Можно сказать и так, – нехотя признал он.

– Именно она является тем древом, на котором выросли все плоды, разве нет?

– Я бы не стал употреблять подобные слова.

– Тогда какие слова вы употребили бы, детектив?

Вот теперь я его поймал. Буккер ерзал на своем свидетельском стуле. Минтон встал и заявил протест, утверждая, что я травлю свидетеля. Наверное, нечто подобное он видел по телевизору или в кино. Судья велела ему сесть на место.

– Можете отвечать на вопрос, детектив, – сказала она.

– В чем был вопрос? – спросил Буккер, стараясь выиграть время.

– Вы не согласились со мной, когда я охарактеризовал мисс Кампо как единственное дерево, на котором выросли все свидетельства обвинения. Если я не прав, как бы вы описали ее место в данном уголовном деле?

Буккер быстро вскинул руки, как бы показывая, что сдается.

– Она жертва! Бесспорно, она занимает важное место, потому что рассказала нам о том, что случилось. Мы обязаны были опираться на ее показания, чтобы направить ход расследования.

– И вы опирались на ее показания?

– Да.

– Кто еще видел, как обвиняемый напал на мисс Кампо?

– Больше никто.

Я кивнул, как бы подчеркивая ответ для жюри. Бросил взгляд на скамью присяжных и обменялся взглядами с теми, что сидели в первом ряду.

– Хорошо, детектив. Сейчас я хочу спросить вас о Чарлзе Тэлботе. Как вы узнали об этом человеке?

– Мм… обвинитель… мистер Минтон, велел мне разыскать его.

– А вам известно, откуда мистер Минтон узнал о его существовании?

– Это вы его информировали. У вас была видеокассета из того бара, на которой он заснят вместе с жертвой за пару часов до преступного инцидент.

Я понимал, что этот поворот в показаниях может стать удобным моментом для предъявления суду этого самого видео, но мне хотелось с этим повременить. Хотелось, чтобы, когда я стану демонстрировать видеозапись членам жюри, на свидетельской трибуне находилась жертва.

– А до этого момента вы не считали важным разыскивать того человека?

– Нет, я просто не знал о нем.

– Когда вы наконец узнали о Тэлботе и разыскали его, вы обследовали его левую руку, дабы установить, не имелось ли на ней каких-либо ссадин, могущих образоваться в результате неоднократных ударов кого-либо кулаком в лицо?

– Нет, я этого не делал.

– Потому что были уверены в своем выборе на роль преступника мистера Руле?

– Это не был выбор, а то направление, на которое нас вывело следствие. Я начал искать Чарлза Тэлбота не ранее чем через две недели после того, как преступление совершилось.

– То есть вы хотите сказать, что если у него и были на руке повреждения, то они к тому времени уже сошли, так?

– Я не специалист в этом деле, но – да, так я подумал.

– То есть вы вообще не смотрели на его руку, не правда ли?

– Нет, специально не смотрел.

– Вы спрашивали кого-либо из сотрудников мистера Тэлбота, видели ли они синяки, ссадины или иные повреждения на руке своего босса непосредственно после случившегося?

– Нет.

– Вы даже и не рассматривали никого, кроме мистера Руле, не так ли?

– Нет, не так. Я подхожу к каждому делу непредубежденно и с открытыми глазами. Но Руле находился там и с первых же минут был взят под стражу. Жертва опознала в нем нападавшего. Естественно, что он приковал наше внимание. Сначала он был одним из подозреваемых, а позднее – после того как обнаружились его инициалы на ноже, который приставлялся к горлу мисс Кампо, – он стал единственным, если вам угодно.

– Как вы узнали, что к горлу мисс Кампо приставлялся нож?

– Она сообщила нам об этом, и у нее на шее была обнаружена колотая ранка, что свидетельствует в пользу ее показаний.

– Вы говорите, что проводился некий судебно-медицинский анализ, подтвердивший соответствие ножа ранке на ее шее?

– Нет, это было невозможно.

– Итак, вновь мы имеем только слово мисс Кампо в пользу того, что нож приставлял к ее горлу именно мистер Руле.

– У меня тогда не было причин сомневаться в ее словах. Нет их и сейчас.

– Итак, без предъявления каких бы то ни было объяснений вы, очевидно, и нож с инициалами обвиняемого готовы счесть крайне веским доказательством его вины, не так ли?

– Да. И я бы сказал: с предъявлением хорошего объяснения! Он принес туда этот нож с единственной мыслью…

– Вы специалист по чтению мыслей, детектив?

– Нет, я детектив. И я просто говорю, что думаю.

– «Думаю» – здесь ключевое слово.

– Это то, что мне известно из вещественных доказательств и свидетельств по делу.

– Я рад, что вы так уверены в себе, сэр. На данный момент у меня нет больше вопросов. Я сохраняю за собой право еще раз вызвать детектива Буккера – уже как свидетеля защиты.

У меня не было намерения вновь вызывать Букера на место для дачи свидетельских показаний, но я подумал, что эта угроза может произвести правильное впечатление на жюри.

Я вернулся на свое место, а Минтон пытался компенсировать причиненный мной урон и залечить нанесенные раны с помощью повторного прямого допроса. Правда, урон на уровне впечатлений, полученных присяжными в результате перекрестного допроса, и тут уж мало что можно исправить. Однако с позиции защиты Буккер всего лишь мальчик, удачно подставленный для битья. Настоящий урон будет нанесен позже.

После того как Буккер сошел со свидетельского возвышения, судья объявила первый, утренний, перерыв. Она велела присяжным быть на месте через пятнадцать минут, но я знал, что перерыв продлится дольше. Судья Фулбрайт была заядлой курильщицей и уже получала широко обнародованные административные взыскания за курение тайком в своем кабинете. Это означало, что теперь, чтобы ублажать свою привычку и избегать последующего скандала, ей приходилось спускаться на лифте, покидать здание и стоять снаружи, в зоне для въезда тюремных автобусов. Я прикинул, что у меня есть по крайней мере полчаса.

Я вышел в коридор побеседовать с Мэри Алисой Виндзор и поработать со своим сотовым. Было похоже на то, что во время дневного заседания мне предстоит заниматься свидетелями.

Первым ко мне подошел Руле – ему хотелось поговорить о перекрестном допросе Буккера.

– По-моему, все прошло по-настоящему удачно для нас.

– Для нас?

– Вы поняли, что я имею в виду.

– Невозможно определить, удачно ли оно прошло, пока не получишь окончательный вердикт. А сейчас оставьте меня одного, Льюис. Мне нужно сделать несколько звонков. И кстати, где ваша мать? Она, вероятно, понадобится мне сегодня днем. Она намерена появиться?

– Сегодня утром у нее деловая встреча, но она придет. Просто позвоните Сесилу, и он ее доставит.

Он отошел, но его место сразу занял детектив Буккер. Он приблизился, возмущенно нацелив в меня палец.

– Это не сработает, Холлер, – заявил он.

– Что именно?

– Ваша грязная защита. Вы с треском провалитесь!

– Увидим. – Я пожал плечами.

– Еще как увидим. Да, верно, вы набрали себе несколько очков, пытаясь замазать Тэлбота. Несколько броских очков. Купите тележку и таскайте их с собой.

– Я всего лишь выполняю свою работу, детектив.

– И это та еще работа! Ложью зарабатывать себе на жизнь! Уловками отводить людям глаза от правды! Жить в мире без правды! Позвольте задать вам вопрос. Вы знаете, чем сом отличается от адвоката?

– Нет, в чем же разница?

– Один – грязный придонный падальщик, а другой – рыба.

– Это сильно, детектив.

Он отошел, а я остался стоять улыбаясь. Не из-за шутки и не потому что догадался, что скорее всего именно Лэнкфорд, пересказывая анекдот Буккеру, распространил оскорбление с судебных защитников на всех адвокатов вообще. Я улыбался, потому что выпад подтверждал: Лэнкфорд и Буккер общаются. Они недавно беседовали, а это означало, что события движутся в нужном направлении, играют мне на руку. Мой план все еще был на плаву. Я все еще имел шансы.

Глава 34

Каждый судебный процесс имеет главное событие: свидетеля либо улику, становящиеся осью, вокруг которой все крутится в ту или иную сторону. В данном случае главным событием была заявлена Реджи Кампо: жертва и одновременно свидетель обвинения, – и всей обвинительной версии, похоже, предуготовано было вертеться вокруг ее выступления и на основе ее показаний. Однако хороший судебный защитник всегда имеет своего дублера, и я имел своего – свидетеля, который за кулисами неприметно дожидался часа выйти на авансцену и на которого я рассчитывал, чтобы переместить центр тяжести судебного процесса.

Когда Минтон после перерыва вызвал Реджину Кампо и ее ввели в зал, проводив на место для дачи свидетельских показаний, можно было смело сказать, что все глаза устремились к ней. Я и сам тоже впервые видел ее живьем и был удивлен, но скорее приятно. Маленькая, даже миниатюрная. Ее нерешительная походка, хрупкая фигурка и общий невнушительный вид опровергали образ изощренной, расчетливой интриганки, которую я нарисовал в коллективном сознании присяжных.

Минтон определенно изучал, с чем ему предстоит иметь дело. В отношении Кампо он, очевидно, пришел к выводу, что лучше не переигрывать. Он экономно провел ее через дачу показаний. Начав с личной биографии, постепенно перешел к событиям 6 марта.

История Реджи Кампо была печально неоригинальна, и именно на это делал ставку Минтон. Она поведала историю молодой привлекательной женщины, десять лет назад приехавшей в Голливуд из Индианы с надеждой сделать карьеру в кино. В карьере случались удачные начинания и досадные спады, эпизодические появления в телефильмах и телешоу и периоды вынужденного бездействия. Поначалу она представляла собой новое, непримелькавшееся личико, и всегда находились мужчины, желающие задействовать девушку в каких-нибудь маленьких незначительных ролях. Когда же лицо перестало быть таким уж свежим и непримелькавшимся, она научилась находить работу в кабельных телесериалах, часто требовавших от артистки появления обнаженной. Свои доходы она дополняла приработками в модельном бизнесе, где тоже позировала обнаженной, и легко соскользнула в мир предоставления сексуальных услуг в обмен на протекцию и покровительство. В конце концов окончательно отбросила благопристойный фасад и стала откровенно предоставлять сексуальные услуги за деньги. И так, постепенно, подошла к тому вечеру, когда столкнулась с Льюисом Руле.

В смысле фактов ее изложение событий той ночи не противоречило показаниям предыдущих свидетелей. Но чем ее версия разительно отличалась, так это манерой подачи материала. Кампо, с ее лицом в обрамлении темных кудряшек, казалась маленькой потерявшейся девочкой. В последней части своего выступления она и вовсе предстала испуганной, готовой вот-вот разрыдаться. Ее нижняя губа и палец дрожали от страха, когда она указала на человека, в котором опознала своего обидчика. Руле, в свою очередь, уставился на нее бесстрастным, ничего не выражающим взглядом.

– Это был он! – с неожиданной силой произнесла она. – Это – зверь, которого надо изолировать от людей!

Я решил пропустить реплику без возражений. Достаточно скоро я получу шанс заняться ею. Минтон продолжал прямой допрос, ведя Кампо через подробности ее побега и спасения, а затем спросил, почему она сразу не сообщила правду приехавшим патрульным. Имея в виду, что она знала, кто был напавший на нее человек и как он там оказался.

– Я перетрусила, – произнесла она. – Испугалась, что они вообще не поверят мне, если я скажу, зачем он пришел. Хотела сначала убедиться, что его арестуют, потому что до смерти его боялась.

– Вы жалеете сейчас об этом решении?

– Да, потому что теперь понимаю: это поможет ему оправдаться и выйти на свободу и он опять сотворит с кем-нибудь то же самое.

Я заявил протест против этого ответа как заведомо предвзятого, то есть наносящего ущерб установлению истины, и судья приняла мое возражение. Минтон задал своей свидетельнице еще несколько вопросов, но, похоже, высший пик допроса уже миновал и прокурору следовало остановиться, пока он не затушевал эффект от дрожащего пальца, уставленного в преступника.

В целом прямой допрос Кампо продолжался менее часа. Было почти 11.30, но судья, против ожидания, не объявила перерыв на обед. Она сообщила присяжным, что хочет получить за этот день как можно больше свидетельских показаний и что жюри отправится на поздний, укороченный, перерыв. Это заставило меня задуматься, не знает ли она чего-либо, чего не знаю я. Не звонила ли ей во время утреннего перерыва глендейлская полиция, чтобы предупредить о моем неизбежном аресте?

– Мистер Холлер, ваша очередь! – нетерпеливо подстегнула меня Фулбрайт, стараясь избежать простоя в работе.

Я пошел к кафедре со своим блокнотом и взглянул в записи. Уж коль скоро я пообещал провести сражение тысячи бритв, то на этой свидетельнице обязан применить их по крайней мере половину. Я был готов.

– Мисс Кампо, вы прибегали к услугам адвоката, чтобы возбудить дело против мистера Руле по поводу так называемых событий 6 марта?

Она посмотрела так, словно ожидала вопроса, но не первым из всей обоймы.

– Нет, не прибегала.

– Разговаривали вы с каким-либо адвокатом об этом деле?

– Я никого не нанимала для того, чтобы возбудить против него судебное дело. В настоящий момент я заинтересована единственно в том, чтобы убедиться, что правосудие…

– Мисс Кампо! – перебил я. – Я не спрашивал вас, нанимали вы адвоката и в чем состоят ваши интересы. Я спросил, разговаривали ли вы с адвокатом – с любым адвокатом – об этом деле и возможном судебном иске против мистера Руле.

Она смотрела на меня очень внимательно, пытаясь разгадать, что кроется за вопросом. Я спросил со всей вескостью человека, которому что-то известно, кто имеет необходимые доказательства, чтобы подкрепить свой выпад. Вероятно, Минтон наставлял ее относительно важнейших аспектов ее свидетельских показаний: не попадись на лжи.

– Разговаривать с адвокатом – да. Но это был не более чем разговор. Я его не нанимала.

– Потому что обвинитель велел вам никого не нанимать, пока следствие по делу не закончится?

– Нет, он ничего об этом не говорил.

– Почему вы беседовали с адвокатом об этом деле?

Каждый раз, прежде чем ответить, мисс Кампо погружалась в стандартный набор внутренних колебаний.

Меня это устраивало. Согласно представлениям большинства, правду говорить легко и приятно и она дается без усилий. А чтобы солгать, требуется время.

– Я разговаривала с ним потому, что хотела знать свои права и убедиться, что закон станет защищать меня.

– Вы спрашивали его, можете ли вы вчинить гражданский иск мистеру Руле с целью потребовать возмещения ущерба?

– Вообще-то я всегда считала, что беседа человека со своим адвокатом – это конфиденциально и не подлежит разглашению.

– Если желаете, то можете рассказать членам жюри, о чем вы разговаривали с вашим адвокатом.

Вот и нанесен первый глубокий бритвенный надрез. Кампо оказалась в невыгодной позиции. Как теперь ни ответь, выглядеть она будет не лучшим образом.

– Я лучше оставлю это при себе, – произнесла она.

– Очень хорошо, вернемся к событиям шестого марта. Но я бы хотел отойти чуть дальше назад, чем это сделал мистер Минтон. Давайте вернемся в бар «Морган», когда вы впервые заговорили с моим подзащитным мистером Руле.

– Хорошо.

– Что вы делали в тот вечер в «Моргане»?

– Я кое с кем встречалась.

– С Чарлзом Тэлботом?

– Да.

– То есть вы встретились с ним, чтобы прикинуть, стоит ли вести его к себе домой и там заняться с ним сексом за деньги, я правильно понял?

Она помедлила в нерешительности, потом кивнула.

– Пожалуйста, ответьте.

– Да.

– Могли бы вы назвать этот метод достаточной мерой предосторожности?

– Да.

– Некой формой безопасного секса?

– Да.

– Я имею в виду, что ведь в вашем деле приходится тесно общаться с незнакомыми людьми, поэтому вы должны себя обезопасить, правильно?

– Да.

– Люди вашей профессии называют это тестом на безопасность, защитой от извращенца, не так ли?

– Я никогда это так не называла.

– Но это правда, что вы встречаетесь с предполагаемыми клиентами в общественных местах вроде бара «Морган», дабы отсеять нежелательные элементы и удостовериться, что ваши новые знакомые не сумасшедшие и не маньяки, прежде чем вести их в свою квартиру? Разве не так?

– Так. Но никто ни от чего не застрахован.

– Правда. Итак, когда вы находились в «Моргане», вы заметили мистера Руле, сидящего за той же стойкой, что вы и мистер Тэлбот?

– Да, он был там.

– А прежде вы его когда-нибудь видели?

– Да, я видела его прежде – там и в других местах.

– Вы когда-нибудь с ним общались?

– Нет, мы никогда не перемолвились и словом.

– Вы когда-нибудь замечали, что он носит часы «Ролекс»?

– Нет.

– Вы когда-нибудь видели, что он подъезжает или уезжает от одного из таких заведений в «порше» или в «ренджровере»?

– Нет, я никогда не видела его за рулем.

– Но вы видели его прежде в «Моргане» и в иных подобных местах?

– Да.

– Но никогда не беседовали с ним?

– Верно.

– Тогда что побудило вас приблизиться к нему?

– Я знала, что он свой человек в этой игре.

– Что вы подразумеваете под словами «свой человек в этой игре»?

– Я имею в виду, что в предыдущие разы, когда его видела, я могла точно сказать, что он ходок. Наблюдала, как он уходил с девушками, которые занимались тем же, чем и я.

– Вы видели, как он уходил с другими проститутками?

– Да.

– Уходил куда?

– Не знаю, просто уходил из бара. В отель или к девушке на квартиру.

– Ну а почему вы считали, что они вообще покидали заведение? Может, они выходили на улицу покурить?

– Они садились в его машину и уезжали.

– Мисс Кампо, минуту назад вы показали, что никогда не видели мистера Руле за рулем. Теперь вы утверждаете, что видели, как он садился в свою машину с женщиной, такой же проституткой, как и вы сами. Так какое же из этих ваших утверждений правда?

Она поняла свою оплошность и на миг онемела.

– Я видела, как он садился в машину, но я не знала, какой она марки.

– Вы не замечаете подобных вещей, верно?

– Обычно нет.

– Вы знаете разницу между «порше» и «ренджровером»?

– Кажется, одна большая, другая маленькая.

– В машину какого типа садился в тот раз мистер Руле?

– Не помню.

Я замолчал, решив, что на данный момент выдоил все, что можно, из противоречий в ее показаниях. Потом опустил взгляд в свой список вопросов и двинулся дальше.

– Эти женщины, которые, по вашим словам, уезжали вместе с мистером Руле, их после этого кто-нибудь видел?

– Я не понимаю.

– Они исчезли? Вы их позднее когда-нибудь видели?

– Нет, не исчезли, я видела их.

– Они были избиты или поранены?

– Нет, насколько я знаю. Но я не спрашивала.

– Но все это не противоречило вашим представлениям, что приближаться к мистеру Руле и флиртовать с ним вполне безопасно, не так ли?

– Я не знаю насчет безопасности. Я только видела, что он сидит там и, похоже, присматривает себе девушку, а тот человек, с которым я была в это время, уже сказал мне, что в десять часов должен будет уйти, потому что ему надо возвращаться в свой магазин, присмотреть за бизнесом.

– Что ж, не могли бы вы объяснить жюри, почему вам не потребовалось предварительно пообщаться с мистером Руле – вот как это было с мистером Тэлботом, – дабы подвергнуть его тесту на безопасность?

Ее взгляд метнулся к Минтону. Она надеялась на помощь, но таковой не поступило.

– Я просто подумала, что он человек известный, предсказуемый. Не темная лошадка. Вот и все.

– То есть вы сочли его безопасным?

– Наверное, да. Мне нужны были деньги, и я совершила ошибку.

– Вы сочли, что он богат и может разрешить ваши финансовые затруднения?

– Нет, ничего подобного. Просто я увидела в нем возможного клиента, не новичка в этой игре. Такого, который знает, на что идет.

– Вы показали, что в предыдущих случаях видели мистера Руле с женщинами, которые практиковали тот же род занятий, что и вы?

– Да.

– То есть с проститутками?

– Да.

– Вы их знаете?

– Мы знакомы.

– А вы делитесь друг с другом профессиональной информацией, так сказать, в порядке корпоративной любезности? В том смысле, предостерегаете ли их в отношении тех клиентов, которые могут быть опасными или отказаться платить?

– Иногда.

– И они распространяют ту же корпоративную этику и на вас, верно?

– Да.

– Сколько из них предостерегали вас в отношении Льюиса Руле?

– Ну, никто мне такого не говорил, а иначе я бы с ним не пошла.

Я кивнул и долго смотрел в свои записи, прежде чем продолжить. Расспросил о подробностях событий в баре «Морган», а затем представил пленку от камеры видеонаблюдения из бара. Минтон возразил против показа этого сюжета присяжным без должного обоснования, но его протест был отклонен. Телевизор на подставке с колесиками был вывезен и поставлен перед скамьей присяжных, и видеозапись продемонстрирована. По тому напряженному вниманию, которое проявили к ней присяжные, чувствовалось, что они страстно увлечены самой идеей – увидеть проститутку за работой. Равно как и перспективой увидеть двух главных фигурантов дела в те моменты, когда они не знали, что за ними наблюдают.

– Что содержалось в той записке, что вы ему передачи? – спросил я, после того как просмотр окончился и телевизор отодвинули к боковой стене помещения.

– Наверное, просто мое имя и адрес.

– Вы не написали ему цену за услуги, которые намеревались оказать?

– Может, и написала. Не помню.

– Какова нынешняя цена, которую вы запрашиваете?

– Обычно я беру четыреста долларов.

– Обычно? А в каких случаях отступаете от этой таксы?

– Зависит от того, что пожелает клиент.

Я бросил взгляд через весь зал на скамью присяжных и увидел, что лицо человека с Библией каменеет от неловкости.

– Вы когда-нибудь занимаетесь со своими клиентами любовными играми с садомазохистским уклоном?

– Иногда. Хотя это всего лишь игра, не более. Никто не получает никаких травм. Это просто такая роль.

– Вы хотите сказать, что до той ночи, 6 марта, клиенты никогда не наносили вам побоев?

– Да. А этот человек нанес мне побои и пытался убить…

– Пожалуйста, просто отвечайте на мои вопросы, мисс Кампо. Спасибо. Теперь давайте вернемся к событиям в «Моргане». Отвечайте только «да» или «нет». В тот момент, когда вы дали мистеру Руле салфетку со своим адресом и ценой, вы были уверены, что он для вас не опасен и имеет при себе значительные денежные средства, чтобы заплатить вам четыреста долларов, которые вы запрашиваете за свои услуги?

– Да.

– Так почему же у мистера Руле не оказалось при себе никакой наличности, когда полиция обыскала его?

– Не знаю. Я ее не брала.

– Вы знаете, кто это сделал?

– Нет.

Я медлил, будто в нерешительности, по-прежнему предпочитая выделять переходы от одной темы к другой с помощью периодов молчания.

– Итак… э-э… вы ведь продолжаете работать проституткой? – спросил я.

Кампо, поколебавшись, ответила утвердительно.

– И вас устраивает работа?

– Ваша честь, какое это имеет отношение к… – поднялся с места Минтон.

– Возражение принимается, – произнесла судья.

– О'кей, – сказал я. – В таком случае разве не правда, мисс Кампо, что вы несколько раз говорили клиентам, будто лелеете надежды оставить свое занятие?

– Да, это правда, – заявила она.

– Разве не правда также, что вы рассматривали возможные финансовые аспекты данного судебного дела в качестве способа покончить с этим бизнесом?

– Нет, не правда! Этот человек напал на меня. Он собирался убить меня! Вот в чем все дело!

Я подчеркнул что-то в своем блокноте, создав тем самым еще одну паузу.

– Чарлз Тэлбот являлся вашим постоянным клиентом?

– Нет, в тот вечер в «Моргане» я встретилась с ним впервые.

– Он выдержал проверку на безопасность?

– Да.

– Был ли Чарлз Тэлбот тем человеком, который ударил вас кулаком в лицо 6 марта?

– Нет, не был.

– Вы предложили поделить с мистером Тэлботом барыши, которые получите в результате выигрыша иска против мистера Руле?

– Нет, не обещала. Это ложь!

Я поднял взгляд на судью.

– Ваша честь, могу я попросить моего клиента сейчас подняться с места?

– Сделайте одолжение, мистер Холлер.

Я махнул Руле, чтобы тот встал из-за стола защиты, и он подчинился. Я снова посмотрел на Реджину Кампо:

– Итак, мисс Кампо, вы уверены, что это тот самый человек, который ударил вас вечером 6 марта?

– Да, он.

– Сколько вы весите, мисс Кампо?

Она отшатнулась от микрофона, огорошенная вопросом, столь беспардонным и являющимся грубым вторжением в ее частную жизнь – даже после стольких вопросов о ее сексуальной жизни. Я заметил, что Руле начал опускаться обратно на стул, и сделал ему знак стоять.

– Я точно не знаю, – пробормотала Кампо.

– В вашем рекламном объявлении на сайте вы оцениваете свой вес в сто пять фунтов. Правильно?

– Видимо, да.

– Значит, если присяжные решат поверить вашей интерпретации событий 6 марта, тогда им ничего не останется, как поверить, что вы сумели побороть мистера Руле и вырваться у него из рук.

Я указал на Руле, который был не менее шести футов ростом и превосходил ее по весу по крайней мере фунтов на семьдесят пять.

– Да, именно так все и было.

– И это произошло, когда он якобы приставлял нож к вашему горлу.

– Я хотела жить! Человек способен на поразительные вещи, когда его жизнь в опасности!

Она исчерпала последние аргументы и принялась плакать, словно мой вопрос заново пробудил в ней весь ужас пережитого.

– Можете садиться, мистер Руле. Ваша честь, на данный момент у меня больше нет вопросов к мисс Кампо.

Я занял свое место рядом с Руле. Я чувствовал, что перекрестный допрос прошел хорошо. Моя бритва произвела множество ран. Версия обвинения истекала кровью. Руле наклонился ко мне и шепнул лишь одно слово:

– Блестяще!

Минтон возобновил прямой допрос, но теперь прокурор выглядел не более чем мошкой, суетящейся над открытой раной. Нельзя переиграть ответы, которые дала его ключевая свидетельница, как невозможно изменить образы и впечатления, которые я поселил в головах присяжных.

Через десять минут Минтон закончил, и я отмахнулся от повторного перекрестного допроса, ощущая, что прокурор мало чего достиг в ходе своей второй попытки и я вполне могу оставить все как есть. Судья спросила обвинителя, имеет ли он еще каких-нибудь свидетелей, и Минтон ответил, что хотел бы подумать над этим в обеденный перерыв, прежде чем решить, завершить ли ему представление обвинительной версии от имени штата.

В обычной ситуации я бы заявил протест, желая знать, следует ли мне сразу после обеда поставить на свидетельское место своего свидетеля. Но я оставил все как есть. Я чувствовал, что Минтон испытывает давление со стороны начальства и пребывает в нерешительности. Я хотел подтолкнуть его к решению и подумал, что, если спокойно отпустить его на обед, это поможет делу.

Судья отпустила присяжных на перерыв, дав им час вместо обычных полутора. Она намеревалась не дать процессу застопориться. Сказала, что заседание откладывается до половины второго, а затем немедленно покинула свою скамью. Как я догадывался, ее гнала потребность срочно выкурить сигарету.

Я спросил Руле, сумеет ли его мать присоединиться к нам на ленч, чтобы мы могли обсудить ее будущие показания, время которых подоспеет во второй половине дня, если не сразу же после перерыва. Он сказал, что это устроит, и предложил нам встретиться во французском ресторане на бульваре Вентура. Я напомнил ему, что времени у нас в обрез и его матери лучше встретиться с нами в «Четырех зеленых полянках». Мне не нравилась мысль вести их в мое святилище, но я знал, что мы сможем там быстро поесть и вернуться в суд. Тамошняя пища наверняка могла тягаться с французским бистро на бульваре Вентура, но меня это не волновало.

Встав и отвернувшись от стола защиты, я увидел, что зрительские ряды пусты – все спешно устремились на обед, и только Минтон ожидал меня возле ограждения.

– Могу я переговорить с вами минутку? – спросил он.

– Разумеется.

Мы подождали, пока Руле пройдет через калитку в барьере и покинет помещение суда, и лишь тогда начали разговор. Я знал, что меня ожидает. Обычное дело для прокурора – при первых признаках затруднений закидывать удочку на предмет заключения судебной сделки на сниженных условиях. А Минтон понимал, что у него затруднения. Ключевая свидетельница по основному событию оказалась в лучшем случае легкой добычей для провокационных вопросов.

– В чем дело? – спросил я.

– Я раздумывал над вашими словами о тысяче бритв.

– Ну и?..

– Хотел бы сделать вам предложение.

– Вы в этом деле человек новый. Разве не нужно, чтобы кто-нибудь вышестоящий дал вам «добро» на предложение судебной сделки?

– Я и сам наделен кое-какими полномочиями.

– Тогда скажите, что вы уполномочены предложить мне.

– Я снижу уровень обвинений до нападения при отягчающих обстоятельствах и нанесения тяжких телесных повреждений.

– И?..

– Сброшу запрашиваемый срок до четырех лет.

Это предложение было существенной уступкой. Но Руле, если он его примет, все равно на четыре года окажется за решеткой. Принципиальная разница состояла в том, что предложение выводило данное уголовное дело из статуса преступлений на сексуальной почве. Руле по выходе из тюрьмы не пришлось бы отмечаться у местных властей в качестве лица, совершившего сексуальное преступление.

Я взглянул на своего собеседника так, словно он только что оскорбил память моей матери.

– Полагаю, это смело, Тед, – учитывая, как ваша козырная свидетельница проявила себя на свидетельской трибуне. Вы видели присяжного, который повсюду таскает с собой Библию? Пока она давала показания, у него был такой вид, будто его вот-вот стошнит на священную книгу.

Минтон промолчал. Я мог бы поручиться, что он даже вообще не заметил присяжного с Библией.

– Не знаю, – с сомнением произнес я. – Мой долг – передать ваше предложение своему клиенту, и я это сделаю. Но я также намерен сказать ему, что он будет дураком, если примет его.

– Тогда чего вы хотите?

– У такого дела, как это, может быть лишь один вердикт, Тед. Я собираюсь сказать своему подзащитному, что ему следует дождаться разрешения дела в его пользу. Полагаю, с этого момента процесс пойдет гладко. Идите обедать.

Я оставил его там, где он стоял, у калитки, и, шагая по проходу между рядами, почти ожидал, что он выкрикнет мне вслед новое предложение. Но Минтон удержался.

– Предложение остается в силе до половины второго, Холлер! – вместо этого крикнул он странным тоном.

Я поднял руку и помахал не оборачиваясь. Выходя из дверей зала суда, я хотел верить, что его тон был лишь призвуком отчаяния, закравшимся в голос.

Глава 35

По возвращении в зал суда из «Четырех зеленых полянок» я намеренно игнорировал Минтона, намереваясь подержать его в состоянии неведения как можно дольше. Все это являлось частью моего плана, состоящего в том, чтобы подтолкнуть его и ход судебного процесса в нужном мне направлении. Когда все мы расселись за столы, готовые к выходу судьи, я кинул на него взгляд издали, желая встретиться глазами, а затем отрицательно покачать головой. Но ничего не вышло. Он кивнул, всем видом стараясь изобразить уверенность в отношении хода дела – мол, все идет как надо – и сожаление по поводу решения моего клиента. Минутой позже судья заняла свое место, впустила в зал присяжных, и Минтон тотчас свернул свою художественную самодеятельность.

– Мистер Минтон, у вас есть еще свидетель? – спросила судья.

– Ваша честь, на данный момент обвинение завершило представление доказательств.

Со стороны Фулбрайт последовало легкое замешательство. Она внимательно посмотрела на Минтона, затратив на это на секунду дольше, чем полагалось бы. Наверное, присяжные уловили этот знак удивления. Затем судья перевела взгляд на меня.

– Мистер Холлер, вы готовы продолжить от имени защиты?

Согласно общепринятой практике мне полагалось бы по окончании представления обвинением своей версии попросить судью напутствовать присяжных о вынесении оправдательного вердикта. Но я не стал этого делать – из опасения, что сейчас вдруг окажется тот редкий случай, когда подобная просьба будет удовлетворена. Я не мог позволить судебному процессу завершиться так рано. Я ответил, что готов продолжить.

Моей первой свидетельницей была Мэри Алиса Виндзор. Она вошла в зал суда в сопровождении Сесила Доббса, который затем занял место в первом ряду зрительской галерки. В зеленовато-голубом костюме с шифоновой блузкой, Виндзор с царственной осанкой прошествовала мимо судейской скамьи и заняла место на свидетельской трибуне. Никто бы не предположил, что за обедом она съела картофельную запеканку с мясом. Я очень быстро провел ее через рутинную процедуру установления личности, а также обозначил, в каких отношениях, кровных и деловых, она находится с Льюисом Руле. Потом я попросил у судьи разрешения показать свидетельнице нож, который обвинительная сторона приобщила к делу в качестве вещественного доказательства.

Разрешение было дано, я приблизился к столу секретаря, чтобы забрать оружие, которое по-прежнему было завернуто в прозрачный пластиковый пакет для вещдоков. Нож сложили таким образом, чтобы виднелись инициалы на лезвии. Я отнес его обратно и положил перед свидетельницей.

– Миссис Виндзор, вы узнаете этот нож?

Она взяла пакет и постаралась разгладить складки пластика на лезвии, чтобы найти и прочитать инициалы.

– Да, узнаю, – произнесла она наконец. – Это нож моего сына.

– А почему вы так уверены?

– Потому что он неоднократно показывал его мне. Я знала, что он всегда носит его при себе, и порой нож приходился очень кстати в офисе, когда приходили наши брошюры и требовалось разрезать веревки, которыми перевязываются упаковки. Он был очень острым.

– Как долго у него имеется этот нож?

– Четыре года.

– Вы как будто бы точно определяете срок.

– Да.

– Почему вы столь уверены?

– Мой сын обзавелся им для защиты четыре года назад. Почти ровно четыре.

– Для защиты от чего, миссис Виндзор?

– В нашем бизнесе мы часто показываем дома людям. Иногда нам приходится бывать в том или ином доме наедине с незнакомыми. Было несколько случаев, когда риелтор подвергался нападению, ограблению или… даже был убит или изнасилован.

– Известны ли вам случаи, когда Льюис был жертвой подобного преступления?

– Лично он – нет. Но он знает тех, с кем это происходило.

– Что именно?

– Женщину изнасиловал и ограбил человек, который угрожал ей ножом. Именно Льюис обнаружил ее после того, как все было кончено. Поэтому первое, что он сделал после этого, – пошел и приобрел нож для защиты.

– Почему нож, а не пистолет?

– Сначала он сказал мне, что собирается обзавестись пистолетом, но ему хотелось иметь нечто, что можно постоянно носить при себе и так, чтобы оно не бросалось в глаза. Он обзавелся ножом и приобрел еще один для меня. Вот почему я знаю, что он владеет им почти четыре года.

Она подняла пакет с ножом повыше, чтобы лучше разглядеть его.

– Мой точно такой же, только инициалы другие. С тех пор мы оба постоянно носим их с собой.

– Иными словами, если бы ваш сын имел при себе этот нож вечером шестого марта, такое его поведение показалось бы вам совершенно естественным, я правильно понял?

Минтон заявил возражение, сказав, что я не выстроил Виндзор надлежащего обоснования для ответа на этот вопрос. Судья произнесла:

– Принимается, – имея в виду возражение, – но Мэри Виндзор, не подкованная в области процессуальной практики, решила, что судья разрешает ей отвечать.

– Он носил его с собой каждый день, – сказала она. – Шестое марта ничем не отлича…

– Миссис Виндзор! – возвысила голос судья. – Я приняла возражение обвинителя. Это означает, что вы не должны отвечать. Пусть присяжные не принимают ее ответ во внимание.

– Простите.

– Следующий вопрос, мистер Холлер, – распорядилась судья.

– У меня все, ваша честь. Благодарю вас, миссис Виндзор.

Мэри Виндзор начала подниматься со стула, но судья снова сделала ей замечание, велев оставаться на месте. Я вернулся за свой стол, тогда как Минтон, напротив, поднялся. Я окинул взглядом зрительские ряды и не увидел знакомых лиц, если не считать Си-Си Доббса. Он ободряюще улыбнулся мне, но я не отреагировал.

Ответы Мэри Виндзор уже мне, на прямом допросе, точно следовали сценарию, выработанному нами за ленчем. Она в сжатой форме донесла до жюри объяснение по поводу ножа, однако оставила в показаниях скрытую информацию – минное поле, куда в дальнейшем предстояло ступить Минтону. Свидетельские показания Виндзор в ходе прямого допроса не распространялись далее того, что я ранее представил Минтону в рутинной сводке материалов по делу. Если он захочет узнать больше, то вскоре услышит под ногой убийственный щелчок.

– Скажите, – начал прокурор, – инцидент, побудивший вашего сына носить с собой пятидюймовый фальцнож, когда произошел?

– 9 июня 2001 года.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Я повернулся на стуле, чтобы лучше видеть лицо моего соперника. Я просто читал по нему. Он думал: вот тут для него кроется что-то важное. То, что Алиса Виндзор точно воспроизвела дату, несомненно, указывало на наличие сфабрикованных, ложных показаний. Минтон был приятно возбужден.

– Было ли какое-нибудь сообщение в газете о нападении на вашу коллегу-риелтора?

– Нет.

– Проводилось ли полицейское расследование?

– Нет, не проводилось.

– И тем не менее вам известна точная дата. Как такое возможно, миссис Виндзор? Вам сообщили дату непосредственно перед вашим свидетельским выступлением?

– Нет. Мне никогда не забыть тот день, когда я подверглась нападению.

Она выдержала паузу. Я увидел, как по меньшей мере трое присяжных застыли с открытыми ртами. Минтон сделал то же самое. Я почти физически ощутил, как капкан захлопнулся. Я буквально услышал это самое «щелк!».

– Мой сын тоже никогда не забудет его, – продолжила Виндзор. – Когда он пошел меня искать и обнаружил в том доме, я была связана. Голая, в крови. Для него было страшной травмой увидеть меня в подобном состоянии. Полагаю, именно это явилось одной из причин, почему он пристрастился носить с собой нож. В каком-то смысле он корил себя, что не приехал туда раньше и не смог воспрепятствовать насилию.

– Понимаю, – проговорил Минтон, уткнувшись в свои записи.

Он оцепенел, не зная, что сказать или сделать дальше. Боялся оторвать ногу от земли, опасаясь, что мина сдетонирует и грохнет.

– Мистер Минтон, у вас есть еще вопросы? – поинтересовалась судья с плохо скрытой нотой сарказма в голосе.

– Еще один момент, ваша честь, – отозвался прокурор.

Он заново пробежался по своим записям и попытался хоть как-то спасти положение.

– Миссис Виндзор, вы или ваш сын обращались в полицию после того, как это случилось?

– Нет. Льюис хотел, а я – нет. Я считала, что это лишь усугубит травму.

– Значит, в полицейских сводках это преступление не зафиксировано, правильно?

– Да.

Я чувствовал, что Минтон хочет довести дело до логической концовки и спросить, обращалась ли она к врачу после нападения. Однако, опасаясь очередной ловушки, отказался от вопроса.

– Таким образом, получается, что в подтверждение того, что нападение действительно имело место, мы имеем только ваше слово? Ваше и вашего сына, если он решит давать показания.

– Оно имело место. Я живу с этим каждый день.

– Но мы вынуждены полагаться лишь на ваше свидетельство.

Она бесстрастно посмотрела на обвинителя.

– Это вопрос?

– Миссис Виндзор, вы пришли сюда, чтобы помочь своему сыну, не так ли?

– Если удастся. Он хороший человек и не стал бы совершать это гнусное преступление.

– И вы пошли бы на все, чтобы спасти сына от осуждения и, вероятно, от тюрьмы, не так ли?

– Но я не стала бы лгать о подобных вещах. Под присягой или не под присягой – не стала бы лгать.

– Но вы хотите спасти сына?

– Да, хочу.

– А спасти его означает солгать ради него?

– Нет.

– Благодарю вас, миссис Виндзор.

Минтон поспешно вернулся на свое место. У меня был только один вопрос на повторном прямом допросе:

– Миссис Виндзор, сколько вам было лет, когда на вас было совершено это нападение?

– Пятьдесят четыре года.

Я сел.

Минтон тоже больше не имел вопросов, и Виндзор отпустили. Я попросил судью позволить ей остаться среди зрителей до окончания процесса, поскольку теперь ее показания были уже выслушаны. При отсутствии возражения со стороны обвинителя просьбу удовлетворили.

Моим следующим свидетелем стал детектив полицейского управления Лос-Анджелеса Дэвид Лэмкин, который являлся общефедеральным экспертом по преступлениям на сексуальной почве и в свое время занимался следствием по делу «насильника-риелтора». В ходе краткого допроса я установил обстоятельства указанного дела и наличие пяти заведенных полицией аналогичных уголовных дел, по которым проводились расследования. Я быстро подобрался к пяти ключевым вопросам, необходимым мне для подтверждения показаний Мэри Виндзор.

– Детектив Лэмкин, каков был возрастной диапазон работавших в недвижимости женщин, ставших жертвами этого насильника?

– Это были уже опытные, признанные профессионалы, сделавшие успешную карьеру в бизнесе. У всех возраст выше, чем обычный средний возраст жертв насилия. Насколько я помню, самой молодой было двадцать девять лет, а самой старшей – пятьдесят девять.

– То есть женщина пятидесяти четырех лет входила бы в возрастной диапазон, привлекавший насильника, я правильно понял?

– Да.

– Могли бы вы сообщить жюри, когда произошли первое из зафиксированных нападений и последнее?

– Да. Первое случилось 1 октября 2000 года, а последнее – 13 июля 2001-го.

– Таким образом, 9 июня 2001 года вполне соответствует периоду времени, в котором орудовал насильник, избравший своей целью женщин-риелторов?

– Да.

– В ходе ваших расследований вы пришли к предположению или уверенности, что имелось более пяти случаев изнасилования, совершенных этим субъектом?

Минтон заявил возражение, поскольку вопрос носит умозрительный характер. Судья поддержала его протест, но это не имело значения. Вопрос сам по себе имел значимый характер, и то, что присяжные увидели, что прокурор скрывает от них ответ, уже являлось выигрышем.

Минтон удивил меня на перекрестном допросе. Он в достаточной степени оправился после своей оплошности с Виндзор и обрушил на Лэмкина три веских вопроса, ответы на которые были благоприятны для обвинения.

– Детектив Лэмкин, скажите, оперативная группа, расследовавшая данную серию преступлений, обнародовала какие-либо предостережения для женщин, работающих в сфере недвижимости?

– Да. По следам двух происшествий мы разослали целевые листовки-предостережения. В первый раз они были адресованы всем лицензированным риелторским фирмам в районе, а следующая рассылка пошла всем лицензированным брокерам-риелторам лично: и мужчинам, и женщинам.

– Рассылки содержали информацию с описанием насильника и его методов?

– Да.

– Если кто-нибудь захотел бы сфабриковать историю о том, будто подвергся нападению этого самого насильника, то рассылки обеспечили бы его всей необходимой информацией, включая методы, которыми насильник пользовался?

– Да, такая вероятность существовала.

– У меня все, ваша честь.

Минтон сел, гордый собой, и когда у меня тоже не оказалось больше вопросов, Лэмкина отпустили. Я попросил у судьи несколько минут, чтобы посовещаться со своим клиентом, и наклонился поближе к Руле.

– Ну вот и все, – произнес я. – Теперь у нас остались лишь вы. Если только нет чего-нибудь такого, что вы от меня утаили, вы чисты и Минтон мало что может с вами поделать. Вы будете в безопасности на свидетельской трибуне, если не дадите себя расколоть. Вы по-прежнему хладнокровны?

Руле с самого начала повторял, что будет давать показания как свидетель защиты и опровергнет предъявленные обвинения. За ленчем он снова подтвердил свое желание, требуя, чтобы ему предоставили такую возможность. Я всегда осознавал риск, связанный с предоставлением клиенту возможности давать свидетельские показания. Это палка о двух концах. Все, что обвиняемый говорит, может быть обращено против него же, если обвинение сумеет истолковать это в свою пользу. Но я также знал, что какие бы предупреждения ни получали присяжные в отношении права обвиняемого хранить молчание, им всегда хочется услышать, как он уверяет, что, дескать, ничего подобного не совершал. И если лишить присяжных этого лакомства, они могут затаить на тебя злобу.

– Я хочу это сделать, – прошептал Руле. – Я справлюсь с прокурором.

Тогда я отодвинул назад свой стул и поднялся.

– Защита вызывает Льюиса Росса Руле, ваша честь.

Глава 36

Льюис Руле быстрым шагом двинулся к свидетельской трибуне, как баскетболист, извлеченный со скамьи запасных и отправленный к столу судьи-секретаря, чтобы, отметившись, влиться в игру. Он даже внешне – осанкой, позой, движениями – производил впечатление человека, горящего нетерпением получить возможность защитить себя. Он сознавал, что его настрой не пройдет незамеченным для жюри.

Покончив с необходимыми вступлениями, я приступил к существу дела. Отвечая на мои вопросы, Руле открыто признал, что пошел в бар «Морган» вечером 6 марта в поисках женской компании. Он не утверждал, что стремился получить услуги именно проститутки, но был не против и такой возможности.

– Мне и прежде доводилось бывать с женщиной, которой надо платить, – сказал он, – поэтому я ничего не имел против.

Он показал, что специально не стремился установить зрительный контакт с Реджиной Кампо, пока она сама не подошла к нему, когда он сидел за стойкой. Он заявил, что именно она была инициатором, но в тот момент это его не обеспокоило. Заигрывание было ни к чему не обязывающим. Кампо сообщила, что освободится после десяти и он может зайти.

Руле описал усилия, предпринятые им в течение следующего часа в «Моргане», а затем в «Фонарщике» с целью найти женщину, которой не пришлось бы платить, но сказал, что ему это не удалось. Затем он поехал по адресу, который дала ему Кампо, и постучал к ней в дверь.

– Кто открыл вам на стук?

– Она сама. Приоткрыла дверь и посмотрела на меня в образовавшийся просвет.

– Вы говорите о Реджине Кампо? Женщине, что давала показания сегодня утром?

– Да, совершенно верно.

– Через створ открытой двери вам было видно ее лицо?

– Нет. Она приоткрыла дверь, и в эту щель я не мог видеть ее лицо целиком. Только левый глаз и небольшую часть лица с той же стороны.

– Как именно была открыта дверь? Через эту щель вы могли видеть лицо женщины с правой или с левой стороны?

– Если смотреть от меня, дверная щель находилась справа.

– Итак, давайте еще раз убедимся, что мы полностью это прояснили. Щелка приоткрытой двери была от вас справа, правильно?

– Да.

– Таким образом, если она стояла за дверью и смотрела в щель, она должна была смотреть на вас левым глазом?

– Совершенно верно.

– Вы видели ее правый глаз?

– Нет.

– В таком случае, если бы она имела синяк, или порез, или иное повреждение на правой стороне лица, могли бы вы это заметить?

– Нет.

– О'кей. Что произошло дальше?

– Она увидела, что это я, и пригласила войти. Открыла дверь пошире, но по-прежнему стояла за ней.

– Вы могли ее видеть?

– Не полностью. Она использовала дверь как своего рода заслон.

– Что случилось дальше?

– Ну, там за дверью было что-то вроде тамбура или прихожей, и она указала мне на арочный проем в жилую комнату. Я направился, куда женщина указала.

– Означало ли это, что она оказалась позади вас?

– Да, когда я повернул в сторону жилой комнаты, Кампо оказалась у меня за спиной.

– Она закрыла дверь?

– Думаю, да. Я слышал, как дверь закрылась.

– А потом?

– Что-то ударило меня сзади по голове. Я упал и потерял сознание.

– Сколько времени вы находились без сознания?

– Наверное, долго, но ни полиция, ни кто-либо не сообщил этого мне.

– Что вы помните после того, как пришли в сознание?

– Я помню, мне было трудно дышать, и когда я открыл глаза, на мне кто-то сидел. Я лежал на спине, а какой-то человек сидел на мне. Я попытался шевельнуться и понял, что у меня на ногах тоже кто-то сидит.

– Что случилось дальше?

– Они по очереди твердили мне, чтобы я не двигался, и один из них сказал, что у них мой нож и, если я попытаюсь шевельнуться или бежать, они пустят его в ход.

– Правда ли, что вскоре явилась полиция и арестовала вас?

– Да, через несколько минут прибыли полицейские. Они надели на меня наручники и подняли на ноги. И вот тогда я и заметил, что у меня кровь на пиджаке.

– А как обстояло дело с вашей рукой?

– Я не видел, потому что руки были скованы наручниками за спиной. Но я услышал, как один из мужчин, из тех, что сидели на мне, сказал полицейскому, что у меня на руке кровь, после чего полицейский обернул мне руку пластиковым пакетом. Я это почувствовал.

– Как попала кровь на вашу руку и пиджак?

– Кто-то нанес ее туда, потому что я этого не делал.

– А вы левша?

– Нет.

– Вы не ударяли мисс Кампо кулаком левой руки?

– Нет.

– Угрожали ей изнасилованием?

– Нет, не угрожал.

– Вы говорили, что намерены ее убить, если она станет сопротивляться?

– Нет, не говорил.

Я надеялся почувствовать с его стороны хотя бы часть того жаркого и яростного возмущения, что увидел в нем в первый день, в офисе Си-Си Доббса, но Руле был холоден и уравновешен. Я решил, что, прежде чем закончить прямой допрос, мне придется действовать с напором, чтобы разжечь в нем хоть толику былого гнева. Ранее, за ленчем, я говорил ему, что хочу это видеть, и сейчас не вполне понимал, в чем дело и куда этот пыл подевался.

– Вы разозлены тем, что вам предъявили обвинение в нападении на мисс Кампо?

– Конечно же, разозлен.

– Почему?

Он открыл рот, но так ничего и не сказал, словно задохнувшись. Казалось, он задохнулся от возмущения тем, что я задал подобный вопрос. Наконец он заговорил:

– Что значит «почему»?! Вас когда-нибудь обвиняли в чем-нибудь, чего вы не совершали, а вы даже ничего не могли сделать, кроме как ждать? Просто ждать и ждать, неделями и месяцами, пока вам наконец не предоставят шанс явиться в суд и сказать, что вас подставили. Но там, в суде, выясняется, что вам надо опять ждать – пока обвинитель пригонит свору лжецов и заставит вас выслушивать их ложь. А вам остается опять смиренно ждать своего шанса. Конечно, вы разозлитесь, еще как! Вы будете злы как сто чертей! Я невиновен! Я этого не совершал!

Превосходно. Все по делу и выражало мнение всякого, кого когда-либо в чем-либо ложно обвиняли. Это было даже больше, чем я мог ожидать, но я напомнил себе правило: вовремя остановиться. Лучшее – враг хорошего. Я сел на место. Если решу, что что-нибудь здесь упустил, то восполню это на повторном прямом допросе.

Я посмотрел на судью:

– У меня все, ваша честь.

Минтон был на ногах и готов к бою прежде, чем я успел занять свое место. Он двинулся к возвышению, не отрывая от Руле пылающего взгляда. Откровенно демонстрировал жюри, какого он мнения об этом человеке. Его глаза словно лазеры насквозь пронизывали помещение. Минтон вцепился в край своей трибуны так неистово, что побелели костяшки пальцев. Все это, конечно, не более чем спектакль для жюри.

– Вы отрицаете, что прикасались к мисс Кампо! – с пафосом произнес он.

– Вот именно, – парировал Руле.

– Если верить вашим показаниям, она просто сама себя избила кулаком до полусмерти или попросила это сделать практически незнакомого мужчину, которого прежде никогда не видела. И все это ради того, чтобы вас подставить. Так по-вашему?

– Не знаю, кто это сделал. Единственное, что мне известно, – не я.

– Но вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет. По вашим словам выходит, что она пришла сегодня в зал суда и нагло солгала перед судьей, членами жюри присяжных и всем светом.

Произнося это, Минтон тщательно расставлял акценты и делал подчеркнуто выразительные паузы, тряся головой от отвращения.

– Я не совершал того, что она мне приписывает. Единственное объяснение – один из нас лжет. И это не я.

– Это решать присяжным, не так ли?

– Да.

– А нож, которым вы предположительно обзавелись для самозащиты? Утверждаете ли вы перед лицом жюри, что жертва в таком случае каким-то образом выяснила, что у вас есть нож, и использовала его для того, чтобы вас подставить?

– Я никогда не показывал этот нож ни ей лично, ни в баре, где она могла находиться. Так что я не знаю, как она узнала о нем. Думаю, когда она стала обшаривать мои карманы в поисках денег, обнаружила и нож. Я всегда держу нож и деньги в одном кармане.

– О, так вы теперь также приписываете Реджине Кампо кражу денег из вашего кармана, мистер Руле?

– У меня было при себе четыреста долларов. Когда я оказался арестован, они исчезли. Кто-то же их взял?

Вместо того чтобы заострять внимание Руле на деньгах, Минтон предпочел более мудрую тактику. Прокурор сознавал, что, как ни повернись разговор, ему пришлось бы в лучшем случае столкнуться с беспроигрышным утверждением. Если же он попытается выдвинуть версию, будто у Руле вообще не было при себе никаких денег и целью его нападения было просто попользоваться девушкой на халяву, то в этом случае он понимал, что я представлю налоговые декларации Руле, а это бросит серьезную тень на саму идею, что богач не мог себе позволить заплатить проститутке. Тут в ведении допроса был очень узкий проход, сродни проходу между Сциллой и Харибдой – который юристы любят называть минным полем и патовой ситуацией, – и Минтон оставил эту тему. Он перешел к заключительной части. Театральным жестом прокурор поднял приобщенное к делу вещественное доказательство в виде фотографии избитого и кровоточащего лица Реджины Кампо.

– Итак, вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет? – произнес он.

– Да.

– Она подстроила так, чтобы кто-то нанес ей побои, или нанесла их себе сама?

– Я не знаю, кто это сделал.

– Но не вы?

– Нет, не я. Я бы не смог так поступить с женщиной. Я не стал бы причинять ей боль. – Руле указал на фото, которое Минтон продолжал держать. – Ни одна женщина не заслуживает такого, – сказал он.

Я облегченно откинулся на спинку стула. Руле только что произнес фразу, которую я велел ему каким-то образом ввернуть в один из ответов во время дачи показаний.

«Ни одна женщина не заслуживает такого». Теперь дело за Минтоном. Ему полагалось заглотнуть наживку. Он умен и хитер. Обязан сообразить, что Руле отворил для него дверь.

– Что вы подразумеваете под словом «заслуживает»? Вы считаете, насильственные преступления сводятся к тому, получают ли жертвы по заслугам?

– Нет. Я имел в виду иное: вне зависимости от того, чем она зарабатывает свой хлеб, нельзя было так ее избивать. Никто не заслуживает, чтобы с ним обошлись подобным образом.

Минтон опустил фотографию и поглядел на нее несколько секунд, после чего вновь перевел взгляд на Руле:

– Мистер Руле, мне больше не о чем вас спрашивать.

Я по-прежнему чувствовал, что выигрываю свое бритвенное сражение. Я сделал все возможное, дабы уловками загнать Минтона в такое положение, из которого ему останется лишь один выход. Сейчас как раз наступал «час истины» – на деле убедиться, достаточным ли окажется это самое «все возможное». После того как молодой прокурор сел на место, я решил не задавать своему клиенту новых вопросов. Он стойко выдержал наскоки Минтона, и я ощущал, что ветер дует в наши паруса. Я встал и оглянулся на часы, висевшие на задней стене зала суда. Половина четвертого. Затем обратился к судье:

– Ваша честь, защита закончила выступление.

Она кивнула, тоже посмотрела поверх моей головы на часы и распустила жюри на послеполуденный перерыв. Когда присяжные покинули помещение суда, она посмотрела на стол обвинения, где Минтон, опустив голову, что-то писал.

– Мистер Минтон?

Прокурор поднял глаза.

– Заседание еще не окончено. Обратите на это внимание. Обвинение имеет контрдоказательства?

Минтон встал.

– Ваша честь, я бы попросил, чтобы мы прервались на сегодня и штат получил бы время рассмотреть кандидатуры опровергающих свидетелей.

– Мистер Минтон, до конца сегодняшнего заседания у нас остается еще по меньшей мере полтора часа. Я уже сказала, что хочу поработать сегодня как можно продуктивнее. Где ваши свидетели с контраргументами?

– Откровенно говоря, ваша честь, я не предполагал, что защита так быстро закончит представление доказательств, предъявив всего лишь трех свидетелей, и я…

– Он честно предупредил об этом во вступительной речи.

– Да, но судебное разбирательство двигалось быстрее, чем предполагалось. Мы идем с опережением на полдня. Я позволю себе просить суд об одолжении. Я буду поставлен в сложное положение, если меня обяжут немедленно представить опровергающего свидетеля, которого я ожидаю в суде не ранее шести вечера.

Я повернул голову и посмотрел на Руле, который вернулся на место. Я кивнул ему и подмигнул левым глазом, чтобы судья не заметила этого. Пока все выглядело так, будто Минтон заглотнул наживку. Теперь важно постараться, чтобы судья не заставила ее выплюнуть. Я встал.

– Ваша честь, у защиты нет возражений против отсрочки. Мы могли бы использовать это время дляподготовки решающих доводов и напутствия присяжным.

Сначала судья посмотрела на меня, озадаченно нахмурившись. Такое было редкостью, чтобы защита не возражала против затягивания процесса обвинительной стороной. Но затем семя, брошенное мной в землю, начало прорастать.

– Что ж, вероятно, в ваших словах есть здравое зерно, мистер Холлер. Если мы сегодня закончим пораньше, то, надеюсь, завтра сразу после представления контраргументов приступим к итоговым выступлениям. И уже больше никаких заминок и проволочек, за исключением обсуждения напутствия присяжным. Это понятно, мистер Минтон?

– Да, ваша честь. Я буду готов.

– Мистер Холлер?

– Это моя идея, судья. Я буду готов.

– Очень хорошо. Тогда план такой. Присяжные вернутся, и я распущу их до завтра. Они успеют разъехаться до часа пик, а завтра работа потечет так гладко и быстро, что уверена: к послеполуденной сессии жюри уже приступит к совещанию.

Она посмотрела на Минтона, а потом на меня, словно побуждая кого-либо из нас не согласиться с ней. Когда же мы не проявили такого желания, она встала и покинула судейскую скамью, видимо, горя нетерпением выкурить сигарету.

Через двадцать минут, когда присяжные уже отправились домой, а я за своим столом собирал вещи, ко мне подошел Минтон:

– Могу я с вами переговорить?

Я бросил взгляд на Руле и велел ему идти к выходу вместе со своей матерью и Доббсом, добавив, что позову его, если он мне понадобится.

– Но я хочу побеседовать с вами, – возразил он.

– О чем?

– Обо всем. Как, по-вашему, я выступил?

– Вы выступили хорошо, и все идет как надо. Думаю, мы в хорошей форме.

Затем, кивнув в сторону стола прокурора, за который уже опять вернулся Минтон, я понизил голос до шепота:

– Он тоже это понимает. По-моему, он созрел для нового предложения.

– Следует ли мне находиться поблизости, чтобы услышать, в чем оно состоит?

Я отрицательно покачал головой:

– Нет, для нас не имеет значения, в чем оно состоит. Для нас существует лишь один вердикт, не так ли?

– Абсолютно.

Вставая, он похлопал меня по плечу, и я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть.

– Не прикасайтесь ко мне, Льюис, – произнес я. – Если хотите выразить мне свою признательность, лучше верните чертов пистолет!

Он промолчал, ухмыльнулся и двинулся к калитке, отделяющей пространство суда от остальной части зала. После его ухода я бросил взгляд на Минтона. Сейчас его глаза горели отчаянием. Ему позарез нужен обвинительный приговор по этому делу, обвинительный приговор любой ценой.

– В чем дело?

– У меня есть к вам другое предложение.

– Слушаю.

– Я готов еще понизить уровень обвинений. Пусть это будет простое нападение, без отягчающих обстоятельств. Шесть месяцев в окружной тюрьме. Учитывая, что они опустошают это исправительное заведение в конце каждого месяца, ваш клиент, вероятно, пробудет там не более шестидесяти дней.

Он говорил о федеральном предписании перестать переполнять окружные пенитенциарные учреждения. Поэтому независимо от того, к какому наказанию приговаривался обвиняемый в зале суда, приговоры, следуя необходимости, часто радикальным образом урезались. Предложение действительно было хорошим, хотя это никак не отразилось на моем лице. И я понимал, что исходит оно не иначе как со второго этажа. Минтон сам не имел полномочий снижать так сильно.

– Прими он ваше предложение, – возразил я, – и она обчистит его в гражданском суде. Сомневаюсь, что он пойдет на это.

– Чертовски хорошее предложение! – возмутился Минтон.

Я догадывался, что вышестоящий наблюдатель, присланный оценивать первое значимое дело Минтона, дал ему неудовлетворительную оценку и теперь молодой прокурор получил указание завершить судебное дело получением от подсудимого добровольного признания вины. Черт с ним, с процессом, и со временем, потраченным судьей и присяжными, – добейся хоть какого-никакого добровольного признания. Ван-нуйсский филиал ведомства окружного прокурора не любил проигрывать дела, а ведь и двух месяцев еще не прошло со времен фиаско в деле Роберта Блейка. И сейчас, когда дела опять пошли туго, они из кожи вон лезли, стараясь любой ценой сохранить лицо. Минтон получил полномочия торговаться и занижать цену как только возможно – лишь бы чего-нибудь добиться. Руле обязан был сесть, пусть даже всего на шестьдесят дней.

– Вероятно, с вашей точки зрения, это чертовски хорошее предложение. Но оно все равно означает, что я обрекаю клиента признаться в том, чего, по его словам, он не совершал. Вдобавок данное решение по делу оставляет открытой дверь для гражданского иска. То есть, пока он будет сидеть в окружной тюряге, стараясь на протяжении двух месяцев уберечь свою задницу, Реджи Кампо со своим адвокатом обчистят его за милую душу. Понимаете? Не очень-то гладко выходит, если взглянуть на дело с его стороны. Если спросите моего мнения – я бы довел процесс до конца. Я считаю, мы выигрываем дело. Вспомните о человеке с Библией – это означает, что как минимум один присяжный склоняется на нашу сторону. Но как знать? Может, за нас и все двенадцать.

Минтон с силой ударил ладонью по столу:

– О чем, черт подери, вы толкуете?! Вы знаете, что это он сделал! Он преступник, Холлер! И шесть месяцев, не говоря уже о шестидесяти днях, за то, что он учинил над этой женщиной, просто детские игрушки! Это какая-то дьявольская ирония, лишающая меня сна и покоя, но наши постоянно следили за ходом процесса и считают, что жюри у вас в руках, – вот почему я вынужден пойти на это предложение.

Я с веским щелчком захлопнул свой кейс и поднялся:

– В таком случае, Тед, я надеюсь, вы сумеете добыть что-нибудь стоящее в качестве контраргументов. Теперь все ваши надежды только на жюри. И должен сказать вам, дружище, вы все больше и больше походите на человека, который вышел в бой на бритвах нагишом. Лучше бы вам перестать прикрывать причинное место, а начать отбивать удары.

Я вышел за ограждение. На полпути к дверям в коридор остановился и оглянулся на него:

– Эй, а вообще, Тед, знаете что? Если вы теряете сон из-за этого дела или из-за какого-нибудь другого, тогда вам лучше бросить работу и поискать что-либо еще. Вы с ней не справитесь.

Минтон опустился на стул и уставился на пустую судейскую скамью прямо перед собой. Он не желал смиряться с тем, что я сказал. Пусть посидит и поразмышляет. Я решил, что разыграл все правильно. Окончательно это выяснится утром.

Я вернулся в «Четыре зеленые полянки», чтобы поработать над своей заключительной речью. Мне не потребуется тех двух часов, которые предоставила нам судья. Я заказал в баре «Гиннесс» и отнес его к одному из столиков, чтобы посидеть в одиночестве и подумать. Обслуживание столиков начнется не раньше шести. Я набросал несколько базовых тезисов, но интуитивно чувствовал, что в основном буду отзываться на заключительное выступление гособвинителя. Еще до начала судебного процесса Минтон добился от судьи Фулбрайт разрешения использовать компьютерную программу для подготовки презентаций, так называемый PowerPoint,^[88] для придания наглядности своим доводам. У молодых прокуроров стало последним писком моды поставить в зале суда экран и пускать на него световые сигналы с помощью компьютерной графики, словно нельзя просто доверять присяжным, чтобы те думали и делали выводы своим собственным умом. Теперь все это полагалось впаривать им, как по телевизору.

Мои клиенты редко имели деньги, чтобы оплачивать мои гонорары, не говоря уже о презентациях с PowerPoint. Руле в этом смысле являлся исключением. Захоти он – и на деньги матери мог бы нанять Фрэнсиса Форда Копполу, чтобы монтировал ему картинки для PowerPoint. Но я никогда даже не поднимал этот вопрос. Я твердо придерживался старой школы. Любил выходить на ринг в одиночку. Минтон мог запускать себе на большой экран, что ему заблагорассудится. Когда наступит моя очередь, я хотел, чтобы жюри смотрело лишь на меня. Если я сам лично не смогу их убедить, то и никакой компьютер не сумеет.

В половине шестого я позвонил Мэгги Макферсон в офис.

– Пора домой, – сказал я.

– Наверное, вам, важным шишкам – судебным адвокатам, и пора. Мы, скромные госслужащие, должны работать до темноты.

– Почему бы тебе не сделать перерыв? Встретимся за кружкой «Гиннесса» и куском мясной запеканки, а потом возвращайся к работе.

– Нет, Холлер, не могу. Кроме того, я знаю, что тебе нужно.

Я рассмеялся. Не было такого случая, когда бы она, по ее мнению, не знала, что мне нужно. Большей частью она была права, но не на сей раз.

– В самом деле? И что же?

– Ты намерен опять ко мне подлизаться и выудить, что замышляет Минтон.

– Вот уж ничего подобного, Мэгз. Минтон для меня – открытая книга. Наблюдатель из вашей конторы выставил ему плохие оценки, поэтому Смитсон велел мальчику побыстрее закруглиться, выклянчить хоть что-нибудь и – пулей домой. Но Минтон уже заранее запланировал устроить в заключение маленькое шоу с привлечением PowerPoint и желает теперь рискнуть, вытащить это на суд публики. Кроме того, у него кровь кипит от праведного гнева, так что ему не по душе идея абы как закруглиться.

– Мне она тоже не нравится. Смитсон всегда боится проиграть, особенно после Блейка. Поэтому вечно стремится играть на понижение. Но тем самым роняет престиж, подрывая авторитет и правосудия, и прокурорского ведомства. Так нельзя себя вести.

– Я всегда говорил, что они продулись с делом Блейка в ту минуту, как пошли в обход тебя. Скажи им, Мэгги.

– Если когда-нибудь представится такая возможность.

– Когда-нибудь представится.

Ей неприятно было много говорить о своей застопорившейся карьере. Она вернулась к прерванной теме:

– Что ж, голос у тебя бодрый. Вчера тебя подозревали в убийстве, а сегодня прокурор у тебя в руках и просит пощады. Что изменилось?

– Ничего. Думаю, просто затишье перед бурей. Послушай, позволь спросить тебя кое о чем. Ты когда-нибудь интересовалась, сколько времени занимает баллистическая экспертиза?

– Какая именно?

– Выявление соответствия между пулей и гильзой.

– Зависит от того, кто этим занимается, – я имею в виду, какое ведомство. Но если им действительно необходимо срочно получить результат, они могут получить его и за двадцать четыре часа.

Я ощутил в животе тяжелый камень тошнотворного страха. Понял, что счет, вероятно, идет на часы. Удивительно, что я вообще пока на свободе.

– Впрочем, в большинстве случаев такого не происходит, – продолжила Мэгги. – Два-три дня – вот сколько это обычно занимает в случае необходимости. А если нужен полный комплект тестов, то может занять и больше. Бывает, что пуля повреждена и трудно поддается расшифровке. Над ней тогда приходится поработать.

Вряд ли что-либо из этого могло мне помочь. Я знал: на месте преступления обнаружили гильзу от пули. Если Лэнкфорд и Собел установят ее соответствие пуле, выпущенной пятьдесят лет назад из пистолета Микки Коэна, то придут по мою душу незамедлительно, а насчет дополнительных тестов позаботятся позже.

– Эй, ты еще там? – окликнула Мэгги.

– Да. Просто немного задумался.

– Голос у тебя уже не такой радостный. Хочешь поговорить об этом, Майкл?

– Нет, не сейчас. Но если в итоге мне понадобится хороший адвокат, ты знаешь, кому я позвоню.

– Ну уж конечно!

– Возможно, ты изумишься.

Я подпустил еще одну долгую паузу в разговор. Уже одно то, что Мэгги находилась на другом конце провода и я мог слушать ее молчание, несло с собой уют и умиротворение.

– Холлер, мне надо возвращаться к работе.

– О'кей, Мэгги, давай упрячь всех этих плохих парней за решетку.

– Обязательно.

– Доброй ночи.

Я закрыл мобильник и некоторое время думал о разных вещах, потом снова открыл телефон и позвонил в отель «Шератон юниверсал» узнать, есть ли у них свободные номера. Я решил, что в качестве меры предосторожности сегодня мне не следует ехать домой. Там меня вполне могут ожидать два детектива из Глендейла.

Глава 37

Среда, 25 мая

В среду, после бессонной ночи в скверном отеле, я приехал к зданию суда рано утром и, к своему удивлению, не обнаружил теплой компании глендейлских детективов, поджидающих меня с улыбками на лицах и ордером на арест в руках. Горячая волна облегчения прокатилась по мне, когда я проходил через металлоискатель. Я был в том же самом костюме, что и накануне, но надеялся, что никто этого не заметит. Все-таки рубашка и галстук свежие. Я всегда держу запасные в багажнике «линкольна», на случай жарких летних дней, когда дела обязывают выезжать в близлежащую пустыню и кондиционер в машине не выдерживает.

Когда я добрался до зала судебных заседаний, закрепленного за судьей Фулбрайт, то опять-таки с удивлением обнаружил, что не являюсь первым прибывшим. Там уже находился Минтон, он устанавливал в зрительских рядах экран для своей высокотехнологичной презентации. Поскольку зал суда строился еще до начала эры компьютерных презентаций, здесь не предусмотрели место для двенадцатифутового экрана – так чтобы его было видно и присяжным, и судье, и защитнику с обвинителем. Изрядный кусок пространства, отведенного для зрителей, окажется занятым экраном, и всякий, сидящий позади него, лишится возможности лицезреть шоу.

– Кто рано встает, тому Бог подает! – приветствовал я Минтона.

Он бросил на меня взгляд, оторвавшись от работы, и, как мне показалось, не ожидал увидеть меня столь же рано.

– Приходится самому обеспечивать всю материально-техническую часть. Это головная боль.

– Вы вполне можете вместо этого выступить на старомодный лад: просто посмотреть на присяжных и поговорить с ними по-человечески.

– Нет, спасибо. Так меня больше устраивает. Вы беседовали со своим клиентом о предложении?

– Да. Никакой торговли. Видимо, мы все-таки доведем судебный процесс до конца.

Я поставил кейс на свой стол и призадумался. Итак, значит, Минтон подготавливает заключительное слово. Интересно, означает ли этот факт его отказ предъявить суду опровергающего свидетеля с контраргументами? Меня вдруг охватила паника. Я бросил взгляд на стол обвинения и не увидел ничего, что давало бы мне ключ к разгадке планов Минтона. Я знал, что могу напрямую спросить его, но не хотел разрушать впечатление той небрежной, незаинтересованной уверенности в себе, которое стремился производить.

Ленивой походкой я прошелся до стола судебного пристава Билла Михана, который заправлял делопроизводством в суде у Фулбрайт, и увидел у него на столе целую уйму веером разбросанных бумаг. Где-то здесь, наряду с ежедневной повесткой дня и списком дел, назначенных к слушанию, должен иметься и список лиц, на данный момент находящихся в суде под стражей.

– Билл, хочу сходить взять чашечку кофе. Тебе чего-нибудь принести?

– Нет, дружище, спасибо. Я завязал с кофеином. Пока по крайней мере.

Я понимающе улыбнулся.

– Это список привезенных арестантов? Можно взглянуть, нет ли там каких моих клиентов?

– Конечно, смотри.

Михан протянул мне несколько скрепленных вместе страниц. Это был поименный список всех заключенных, которые в данный момент находились в тюремных камерах при здании суда, будучи доставлены сюда на время. За каждым именем следовал номер зала суда, куда заключенный направлялся. Я небрежно пробежался глазами по списку и быстро отыскал в нем имя Дуэйна Джеффри Корлисса. Минтоновский осведомитель находился тут, в здании суда, и направлялся в зал, закрепленный за Фулбрайт! Я едва не вздохнул с облегчением, но вовремя сдержался. Кажется, Минтон все-таки собирался разыграть партию так, как я рассчитывал, к чему так долго готовился.

– Что-то не так? – спросил Михан.

Я отдал ему список.

– Нет, а что?

– Не знаю. Просто у тебя такой вид, будто что-то случилось.

– Пока еще ничего, но случится.

Я покинул зал суда и спустился на несколько этажей, в кафетерий. Стоя в очереди, чтобы заплатить за кофе, я увидел, как сюда же вошла Мэгги Макферсон и направилась к большим кофейникам. Заплатив, я приблизился к ней сзади, когда она насыпала себе в кофе порошок из розового пакетика.

– Сахаринчик, – прокомментировал я. – Моя бывшая жена тоже говорила, что терпеть не может кофе с сахаром.

Она обернулась:

– Брось валять дурака, Холлер.

Но при этом Мэгги улыбалась.

– Брось, Холлер, а то закричу, – продолжил я. – Эту присказку она тоже любила повторять. И даже очень часто.

– Что ты здесь делаешь? Ты же должен находиться на шестом этаже, готовиться выдергивать Минтону шнур из розетки.

– Меня это не заботит. Рекомендую тебе самой туда подняться и поглядеть на наше шоу. Старая школа против новой, битва века.

– Вряд ли получится. Кстати, не этот ли костюм был на тебе вчера?

– Да, это мой счастливый костюм, мне в нем всегда сопутствует удача. А откуда ты знаешь, в чем я был вчера?

– О, я на пару минут заглянула к вам. Ты был слишком занят, допрашивая своего клиента, поэтому не заметил.

Мне было приятно, что она замечает мои костюмы. Я знал: это что-нибудь да значит.

– В таком случае почему бы тебе опять не заглянуть в щелку сегодня на утреннем заседании?

– Не могу. Слишком занята.

– Что у тебя?

– Принимаю дело об убийстве от Энди Севила. Он увольняется, уходит в частный бизнес, и начальство поделило его дела между остальными. Мне досталось хорошее.

– Рад за тебя. А обвиняемому не требуется адвокат?

– И думать не смей, Холлер. Я не собираюсь потерять из-за тебя еще одно дело.

– Просто пошутил. У меня и своих полно.

Она накрыла чашку крышкой и подхватила ее со стойки с помощью слоя салфеток, чтобы не обжечься.

– Вот и у меня тоже. Так что желаю тебе сегодня удачи – но никак не могу.

– Да, понимаю. Надо держаться своей компании. Главное, не забудь приободрить Минтона, когда он приползет к вам побитой собакой.

– Постараюсь.

Она вышла из кафетерия, а я двинулся к свободному столику. У меня оставалось пятнадцать минут до начала утреннего заседания. Вытащил сотовый и позвонил своей второй бывшей жене.

– Лорна, это я. Корлисс тут. Ты все помнишь?

– Да.

– О'кей, просто хотел удостовериться.

– Удачи тебе, Микки.

– Спасибо. Она мне пригодится. Жди следующего звонка.

Я закрыл телефон и собрался подняться на несколько этажей, в зал суда, когда увидел детектива из полиции Лос-Анджелеса, незабвенного Ховарда Керлена, который продирался ко мне между столиками. Не похоже было, чтобы коп, отправивший в тюрьму Хесуса Менендеса, заглянул сюда скушать бутерброд с сардинами и арахисовым маслом. В руках у него была какая-то сложенная бумага. Он добрался до моего столика и выложил бумагу прямо перед чашкой с кофе.

– Что это за дерьмо? – требовательно произнес он.

Я принялся разворачивать документ, хотя уже знал, что это такое.

– Похоже на повестку с вызовом в суд, детектив. Уж вам-то положено знать, что это такое, право слово.

– Вы понимаете, о чем я, Холлер. Какую игру вы затеяли? Наколоть меня хотите? Я не имею ничего общего с вашими делами там, наверху, и не желаю участвовать в вашей хреновине.

– Это никакая не игра и не хреновина. Вас вызывают в суд в качестве опровергающего свидетеля.

– Опровергать что? Я уже сказал вам, и вы прекрасно знаете: я не имею отношения к данному делу. Им занимался Марта Буккер. Я только что с ним разговаривал, и он утверждает – это какая-то ошибка.

Я примиряющее кивнул, словно надеясь уладить недоразумение.

– Послушайте, сделаем вот что: поднимитесь в зал суда и сядьте там на галерке. Если это ошибка, я все улажу как можно быстрее. Полагаю, займет не более часа. Я вас вызволю, и вы опять пойдете ловить своих плохих парней.

– А может, лучше так: я ухожу прямо сейчас, а вы тут улаживайте без меня в свое удовольствие?

– Нет, детектив. Совершенно законная повестка, так что вы обязаны явиться в указанный зал суда, если только каким-то иным образом не будете освобождены от этой повинности. Я же сказал: постараюсь разобраться как можно быстрее. Сначала пойдет один свидетель обвинения, а потом сразу настанет моя очередь, и я позабочусь об этом.

– Просто чушь свинячья!

Он отвернулся от меня и возмущенно потопал через кафетерий обратно к выходу. К счастью, повестку оставил у меня. К счастью – потому что она была липовая. Я не зарегистрировал ее у секретаря суда, и нацарапанная внизу подпись была моей.

Чушь или нет – а я был уверен, что детектив Керлен не покинет здание суда. Он понимает, что такое долг и закон. Ведь он живет этим. Именно на это я и рассчитывал.

Керлен будет сидеть в зале суда, пока его не отпустят.

Или пока не поймет, зачем я его туда вызвал.

Глава 38

В 9.30 Фулбрайт запустила жюри на скамью присяжных и без промедления приступила к намеченными на день задачам. Я бросил взгляд назад, на галерку, и увидел Керлена в заднем ряду. Выражение лица у него было унылое, если не злое. Он сидел рядом с дверью, и я не знал, надолго ли его хватит. По моим прикидкам, мне понадобится тот самый час, о котором я ему говорил.

Обведя взглядом остальную часть помещения, я увидел Лэнкфорда и Собел, сидящих на скамье рядом со столом судебного пристава. Скамья предназначалась для личного состава сил охраны правопорядка. Хоть на их лицах нельзя было ничего прочесть, все-таки детективы предоставили мне отсрочку. Но я задавался вопросом, есть ли в моем распоряжении даже тот самый час, что был мне жизненно необходим.

– Мистер Минтон, – возвысив голос, нараспев проговорила судья, – штат подготовил какие-нибудь контрдоводы?

Я повернул голову обратно, в сторону суда. Минтон встал, нервно поправил пиджак, похоже испытывая некоторые колебания. Но затем все-таки взял себя в руки, собрав волю в кулак.

– Да, ваша честь. Штат вызывает в качестве опровергающего свидетеля Дуэйна Джеффри Корлисса.

Я встал и заметил, что судебный пристав Михан тоже поднялся. Он направился во временное помещение для арестованных при зале суда, чтобы вывести оттуда Корлисса.

– Ваша честь, – обратился я к судье, – кто такой Дуэйн Джеффри Корлисс? И почему меня заранее не уведомили о нем?

– Судебный пристав Михан, подождите минуту, – распорядилась судья.

Михан застыл на месте, с ключом от камеры в руке. Далее судья, принеся извинения присяжным, сказала, что им придется пройти обратно в комнату для совещаний и побыть там, пока их не пригласят. После того как присяжные скрылись за дверью позади своей скамьи, судья устремила вопрошающий взгляд на Минтона.

– Мистер Минтон, вы не хотите рассказать нам об этом вашем свидетеле?

– Дуэйн Корлисс – наш добровольно сотрудничающий свидетель, который имел разговор с мистером Руле, будучи в изоляторе предварительного заключения, сразу после ареста.

– Чушь! – рявкнул Руле. – Я не разговаривал с…

– Замолчите, мистер Руле! – велела судья. – Мистер Холлер, растолкуйте вашему клиенту всю серьезность неупорядоченных выкриков в моем зале суда.

– Спасибо, ваша честь.

Наклонившись, я зашептал Руле на ухо:

– Великолепно. Теперь сохраняйте хладнокровие, и с этого момента положитесь на меня.

Он кивнул и откинулся на спинку стула, сердито скрестив на груди руки. Я выпрямился.

– Простите, ваша честь, но я разделяю возмущение своего клиента относительно последних, отчаянных, потуг обвинения. Мы впервые слышим о мистере Корлиссе. Мне бы хотелось знать, когда и в какой момент он возник из небытия, со своим разговором.

Минтон продолжал стоять. Я подумал, что это впервые за все время процесса, когда мы стоим бок о бок и спорим, стоя перед судьей.

– Мистер Корлисс в первый раз вступил в контакт с обвинением через другого прокурора – через того, который вел заседание на первой явке подсудимого в суд, – произнес Минтон. – Однако тогда его обращение не было доведено до моего сведения – вплоть до вчерашнего дня, когда на корпоративном совещании меня спросили, почему я не даю ход этой информации.

Понятно, что это ложь, но не такая, которую я хотел бы разоблачить. Разоблачить ее означало бы предать гласности оплошность, допущенную при мне Мэгги Макферсон в День святого Патрика. Не говоря уже о том, что это вызвало бы крушение всех моих планов. Мне следовало быть крайне осторожным. С одной стороны, мне требовалось энергично протестовать против появления Корлисса на свидетельской трибуне, но с другой – столь же необходимо было проиграть этот спор.

Я изобразил на лице максимум возмущения, на какое был способен.

– Неслыханно, ваша честь. Только лишь потому, что в ведомстве окружного прокурора проблемы с передачей информации, мой клиент вынужден терпеть ущерб, поскольку не был уведомлен, что обвинение припасло против него еще какого-то свидетеля. Совершенно ясно, что этому человеку нельзя позволять свидетельствовать. Слишком поздно, чтобы вызывать его на свидетельскую трибуну.

– Ваша честь, – поспешно вмешался Минтон, – у меня не было времени самому побеседовать с мистером Корлиссом или допросить его под присягой. Поскольку я занимался подготовкой к своей заключительной аргументации, я всего лишь успел сделать распоряжение о его доставке сюда. Его показания являются ключевыми в версии обвинения, служат контрдоводом показаниям заинтересованного свидетеля мистера Руле в свою пользу. Не допустить его на свидетельскую трибуну означает нанести серьезный ущерб штату.

Я лишь развел руками и бессильно улыбнулся. Своим последним высказыванием Минтон угрожал судье потерей поддержки окружного прокурора, в случае если она когда-нибудь столкнется на выборах с кандидатом от оппозиции.

– Мистер Холлер? – обратилась ко мне судья. – Имеете вы еще что сказать, прежде чем я вынесу решение?

– Я хочу лишь заявить свой протест для протокола.

– Я записала. Если бы я предоставила вам время изучить и допросить мистера Корлисса, сколько бы вам потребовалось?

– Неделя.

Теперь уже Минтон напустил на лицо фальшивую улыбку и покачал головой:

– Смехотворно, ваша честь.

– Хотите пройти в заднюю комнату и поговорить с ним? – спросила меня судья. – Я вам разрешу.

– Нет, ваша честь. Если вы спросите мое мнение, то все тюремные осведомители – лжецы. Мне ничего не даст его допрос, поскольку все, что слетит с его уст, будет ложью. Все. Кроме того, дело не в том, что он имеет сказать. Дело в том, что другие имеют сказать о нем. Вот для чего мне понадобилось бы столько времени.

– Тогда я своей властью разрешаю ему свидетельствовать.

– Ваша честь, если вы намерены впустить его в этот зал суда, мог бы я попросить об одном одолжении для защиты?

– В чем состоит ваша просьба, мистер Холлер?

– Я бы хотел выйти в коридор и сделать краткий телефонный звонок своему детективу. Это займет менее минуты.

Судья подумала несколько секунд и кивнула.

– Идите. А я приглашу жюри.

– Благодарю вас.

Я торопливо шагнул за ограждение и устремился по центральному проходу. По дороге встретился взглядом с Ховардом Керленом, и тот одарил меня одной из своих самых презрительных усмешек.

В коридоре я набрал сотовый номер Лорны Тейлор, и она тотчас откликнулась.

– О'кей, сколько времени тебе потребуется, чтобы добраться сюда?

– Минут пятнадцать.

– Ты не забыла про распечатку и пленку?

– Все здесь, у меня.

Я взглянул на свои часы: без четверти десять.

– Мы вот-вот начинаем. Не тяни с приездом, но, когда появишься, хочу, чтобы ты подождала в коридоре за дверью суда. Затем в 10.15 войдешь в зал и передашь это мне. Если я буду занят перекрестным допросом, просто сядь в первом ряду и подожди, пока я тебя замечу.

– Ясно.

Я закрыл телефон и вернулся в зал. Присяжные уже сидели на своих местах, а Михан выводил из камеры временного содержания человека в сером комбинезоне. Дуэйн Корлисс был тощим, с тонкими, свисающими прядями жирными волосами, которые явно недополучали мыла и воды в режимном отделении окружного медицинского центра при Университете Южной Калифорнии, куда его запихнули по программе реабилитации наркоманов. На запястье пластмассовый значок с фамилией. Я узнал парня. Тот самый сокамерник Руле, просивший у меня визитную карточку. Это было в день ареста Руле и первого судебного слушания, когда я приехал знакомиться со своим клиентом.

Михан подвел арестанта к свидетельской трибуне, секретарь суда привел его к присяге. Минтон тут же перехватил инициативу.

– Мистер Корлисс, вас арестовали пятого марта сего года?

– Да, полиция арестовала меня за кражу со взломом и хранение наркотиков.

– Вы сейчас находитесь в заключении?

Корлисс обвел взглядом пространство.

– Э… да нет вроде бы. Я просто нахожусь в зале суда.

Я услышал за спиной хриплый смешок Керлена, но больше никто его не поддержал.

– Нет, я хочу спросить: в настоящее время вы отбываете срок в тюрьме? Когда не находитесь в зале суда?

– Я прохожу программу реабилитации в режимном отделении окружного медицинского центра.

– Вы наркозависимы?

– Да. У меня зависимость от героина, но в настоящий момент я встал на путь исправления. Я больше не употреблял с тех пор, как меня арестовали.

– То есть уже более шестидесяти дней?

– Так точно.

– Вы узнаете подсудимого в этом данном судебном процессе?

Корлисс посмотрел на Руле и кивнул:

– Да.

– Почему вы его узнаете?

– Я встречался с ним в камере предварительного заключения, когда меня арестовали.

– Вы говорите, что после того, как вас арестовали, вы тесно сблизились с подсудимым Льюисом Руле, тоже арестованным?

– Да, на следующий день.

– Как это случилось?

– Ну, мы были оба в ван-нуйсской тюрьме, но в разных камерах. Потом, когда нас повезли в суд, мы находились вместе – сначала в автобусе, потом в судебном «загоне», а затем – когда нас вместе вывели в суд на первую явку. Мы были вместе все это время.

– Когда вы говорите «вместе», что вы подразумеваете?

– Ну, мы вроде как держались поближе друг к другу, поскольку были единственными белыми парнями в группе.

– Так, а вы о чем-то разговаривали, пока были вместе все это время?

Корлисс кивнул, и в тот же миг, одновременно с ним, Руле решительно покачал головой. Я предостерегающе коснулся его рукава, чтобы он воздержался от демонстраций.

– Да, разговаривали, – ответил Корлисс.

– О чем?

– В основном о сигаретах. Нам обоим хотелось курить, но в тюрьме не разрешают.

Корлисс с философским видом развел руками – мол, ну что тут поделаешь, – и несколько членов жюри, видимо, курильщики, улыбнулись и закивали.

– Вы дошли с ним до той точки сближения, когда поинтересовались у мистера Руле, что привело его в тюрьму? – спросил Минтон.

– Да.

– Что он ответил?

Я быстро встал и заявил протест, но так же быстро мой протест отклонили.

– Так что он вам сказал, мистер Корлисс?

– Ну, первым делом спросил меня, за что я сижу, и я рассказал. А потом я спросил, за что он сидит, и он ответил: «За то, что дал по заслугам одной суке».

– Таковы были его слова?

– Да.

– Он пояснил, что подразумевал под этими словами?

– Нет, больше он об этом ничего не говорил.

Я напряженно подался вперед, ожидая, что Минтон сейчас задаст следующий, вполне очевидный и логически вытекающий отсюда вопрос, но он этого не сделал, а двинулся дальше.

– Скажите, мистер Корлисс, было вам обещано что-либо – мной лично или канцелярией окружного прокурора – в обмен на ваши показания?

– Не-ет. Я просто подумал, что будет правильно, если я об этом сообщу.

– В каком состоянии находится ваше уголовное дело?

– Обвинения против меня по-прежнему в силе, но говорят, если я успешно пройду программу, с меня могут часть из них снять. По крайней мере по наркотикам. Еще пока не знаю, как насчет кражи со взломом.

– Но я ведь не обещал помочь вам в этом отношении?

– Нет, сэр.

– У меня больше нет вопросов.

Я сидел неподвижно, напряженно и неотрывно глядя на Корлисса.

– Мистер Холлер! Перекрестный допрос? – наконец подтолкнула меня к действию судья.

– Да, ваша честь.

Я встал и оглянулся на дверь, словно надеясь, что она отворится и оттуда явится чудо. Потом посмотрел на большие часы над дверью второго выхода и увидел, что они показывают пять минут одиннадцатого. Переводя взгляд обратно на свидетеля, я отметил, что пока еще не потерял Ховарда Керлена. Он по-прежнему сидел в заднем ряду, с той же пренебрежительной ухмылкой. Я понял, что это, наверное, его обычное выражение лица.

– Мистер Корлисс, сколько вам лет? – обратился я к свидетелю.

– Сорок три.

– Вас зовут Дуэйн?

– Так точно.

– Какие-нибудь еще имена?

– Когда я был подростком, меня называли Ди-Джей – Дуэйн Джеффри, понимаете?

– А где вы выросли?

– В Мезе, штат Аризона.

– Мистер Корлисс, сколько раз до этого вас арестовывали?

Минтон заявил возражение, но судья отклонил его. Я знал, что она полна решимости дать мне максимум свободы действий с этим свидетелем, поскольку именно защита, предположительно захваченная врасплох, являлась несправедливо обойденной стороной.

– Сколько раз до этого вас арестовывали, мистер Корлисс?

– Раз семь.

– Значит, вы за свою жизнь перебывали в целом ряде тюрем, не так ли?

– Да, так.

– Все они были в округе Лос-Анджелес?

– Ну, в основном. Но меня арестовывали еще и в Фениксе.

– Значит, вы не понаслышке знаете, как устроена система?

– Я просто стараюсь выжить.

– И порой «выжить» означает донести на своих товарищей, не так ли?

– Ваша честь? – снова воззвал Минтон, поднимаясь с места.

– Сядьте на место, мистер Минтон, – остановила его Фулбрайт. – Я дала вам свободу действий, чтобы наверстать упущенное, когда позволила пригласить этого свидетеля. Теперь мистер Холлер получает причитающуюся ему долю. Свидетель будет отвечать на вопрос.

Стенографист заново зачитал вопрос Корлиссу.

– Наверно, так, – ответил он.

– Сколько раз вы доносили на других заключенных?

– Не знаю. Несколько.

– Сколько раз вы давали показания в суде по вызову обвинения?

– Это вместе с моими собственными делами?

– Нет, мистер Корлисс. В пользу обвинения. Сколько раз вы являлись свидетелем обвинения против какого-нибудь своего товарища по камере?

– Я думаю, это четвертый раз.

На моем лице отразилось изумление и ужас, хотя я не испытывал ни того ни другого.

– То есть вы профессионал, мистер Корлисс, не правда ли? Можно сказать, что род ваших занятий – тюремный стукач-наркоман.

– Я просто говорю правду. Если я слышу, как люди рассказывают нехорошие вещи, то чувствую, что обязан доложить об этом.

– Но вы сами стараетесь заводить с людьми такие разговоры, чтобы они рассказывали вам эти нехорошие вещи, верно?

– Нет, не стараюсь. Наверное, я просто дружелюбный.

– Дружелюбный… То есть вы рассчитываете, что сидящие перед вами присяжные поверят, будто какой-то совершенно незнакомый человек вдруг начинает рассказывать вам, что влепил по заслугам одной суке? Я правильно понял?

– Он так сказал.

– То есть он невзначай упомянул об этом, а потом вы опять вернулись к разговору о сигаретах?

– Не совсем.

– Не совсем? Что вы подразумеваете под «не совсем»?

– Он еще сказал мне, что проделывал такое и прежде. Мол, прежде выходил сухим из воды – выйдет и теперь. Он этим похвалялся. Заявил, что в прошлый раз насмерть убил одну суку и ему за это ничего не было.

На мгновение я замер, потом бросил взгляд на Руле, который сидел неподвижный как статуя, с выражением глубочайшего изумления на лице. Я снова повернулся к свидетелю:

– Вы…

Я начал и остановился, как человек на минном поле, который только что услышал под ногой щелчок. Боковым зрением я видел, как напряглась фигура Минтона.

– Мистер Холлер! – поторопила меня судья.

Я оторвал свой остановившийся взгляд от Корлисса и, стряхнув оцепенение, обратил его к судье:

– Ваша честь, на данный момент у меня больше нет вопросов.

Глава 39

Минтон вскочил с места, точно боксер из своего угла на истекающего кровью противника.

– Повторный прямой допрос, мистер Минтон? – спросила Фулбрайт.

Но он уже находился возле свидетельской трибуны.

– Непременно, ваша честь!

Он устремил взгляд на присяжных, как бы подчеркивая важность наступающего момента, а затем на Корлисса.

– Вы сказали, что он похвалялся, мистер Корлисс. Как это было?

– Ну, он рассказал мне о том случае, когда убил девушку и ему это сошло с рук.

– Ваша честь, – поднялся я, – все это не имеет никакого отношения к данному делу. Показания свидетеля не являются контраргументами по отношению к каким-либо свидетельствам, ранее предложенным защитой. Свидетель не имеет права…

– Ваша честь, – перебил меня Минтон, – это информация, извлеченная на свет самим адвокатом ответчика. Обвинение обязано ее рассмотреть.

– Я разрешаю это сделать, – постановила Фулбрайт.

Я опустился с притворно подавленным видом, и Минтон ринулся вперед. Двигался он именно туда, куда нужно, в точном соответствии с моим планом.

– Мистер Корлисс, скажите, мистер Руле приводил какие-либо подробности того, предыдущего, инцидента – убийства женщины, когда он, по его словам, вышел сухим из воды?

– Он называл ту девушку танцовщицей-змеей. Она танцевала в каком-то кабаре. Вроде бы появлялась на сцене из какого-то ящика.

Я почувствовал, как Руле вцепился пальцами в мой бицепс, и ощутил в ухе его горячее дыхание.

– Что это еще за хрень?! – прошипел он.

Я обернулся к нему:

– Не знаю! Какого дьявола вы ему наболтали?

– Ничего я не болтал! – опять зашипел он сквозь стиснутые зубы. – Это ловушка. Вы меня подставили!

– Я?! О чем вы говорите? Я сказал вам, что не имел возможности подобраться к этому парню в закрытую больницу. Если не вы наговорили ему этого дерьма, значит, кто-то еще. Подумайте. Кто?

Я отвернулся и устремил взгляд на Минтона, стоящего возле свидетельского места и продолжающего допрос стукача.

– Мистер Руле говорил еще что-нибудь о той танцовщице, которую, по его словам, он убил?

– Нет, только это.

Минтон еще раз проверил свои записи, чтобы убедиться, не упустил ли чего, затем удовлетворенно кивнул:

– Это все, ваша честь.

Судья посмотрела на меня. Я уловил на ее лице почти сочувствие.

– Со стороны защиты будет повторный перекрестный допрос?

Прежде чем я успел ответить, за спиной, у двери, послышался какой-то шум. Я обернулся и увидел входящую Лорну Тейлор. Она торопливо спускалась по проходу между рядами прямо к барьеру, отделяющему суд.

– Ваша честь, могу я на секунду отвлечься, чтобы поговорить со своей сотрудницей?

– Поторопитесь, мистер Холлер.

Я перехватил Лорну у дверцы в ограждении и забрал у нее видеокассету, обернутую кусочком бумаги, закрепленной при помощи аптечной резинки. Как мы и договорились ранее, Лорна зашептала мне на ухо:

– В этом месте я делаю вид, будто шепчу тебе что-то очень важное. Ну что? Как идут дела?

Я сосредоточенно кивал, снимая резинку с кассеты и глядя на клочок бумаги.

– Прекрасно выдержала время, – тихо похвалил я. – Теперь мы во всеоружии.

– Можно мне остаться и посмотреть?

– Нет, я не хочу, чтобы ты присутствовала. Не желаю, чтобы кто-нибудь заговорил с тобой, после того как все это произойдет.

Мы молча, кивками, распрощались, и она удалилась. Я вернулся к свидетельской трибуне.

– Повторного перекрестного не будет, ваша честь.

Я сел на место и стал ждать. Руле жадно схватил меня за руку:

– Что у вас там?

Я оттолкнул его:

– Перестаньте меня трогать. У нас новая информация, которую мы не можем выносить на перекрестный допрос. – И перевел взгляд на судью.

– Есть еще какие-нибудь свидетели, мистер Минтон? – спросила она.

– Нет, ваша честь. Больше никаких контраргументов.

– Свидетель отпускается.

Судебный пристав Михан направился через зал к Корлиссу. Судья посмотрела на меня, и я начал подниматься.

– Мистер Холлер, встречный контраргумент?

– Да, ваша честь, защита хотела бы пригласить Ди-Джей Корлисса обратно, чтобы он ответил на встречный довод.

Михан остановился на полдороге, и глаза всех присутствующих устремились ко мне. Подняв повыше, я показал всем кассету и бумагу, которые передала мне Лорна.

– У меня есть новая информация о мистере Корлиссе, ваша честь. Я не мог вынести ее на перекрестный допрос.

– Хорошо. Действуйте.

– Могу я лишь на момент отвлечься, судья?

– Очень коротко.

Я опять сел и придвинулся поближе к Руле.

– Послушайте, я не знаю, что происходит, но это и не имеет значения, – зашептал я.

– То есть как не имеет значения? Вы что…

– Послушайте меня. Не имеет значения, потому что я все равно способен нейтрализовать этого свидетеля. Пусть он даже заявил бы, что вы убили двадцать женщин. Если человек лжец, то он лжец. Если я его дискредитирую, уже ничто из сказанного им не пойдет в расчет. Понимаете?

Руле кивнул и, похоже, успокоился.

– Тогда уничтожьте его.

– Уничтожу. Но прежде я должен знать, есть ли что-нибудь еще, что ему известно и может всплыть. Есть ли что-нибудь такое, от чего мне надо держаться подальше?

Руле прошептал медленно и отчетливо, словно втолковывая ребенку:

– Я – не – знаю. Потому что я вообще с ним не разговаривал. Я не настолько туп, чтобы болтать о сигаретах и убийстве с первым встречным!

– Мистер Холлер! – поторопила судья.

Я поднял голову:

– Да, ваша честь.

Держа в руках кассету и прилагавшуюся к ней бумагу, я поднялся и опять двинулся к трибуне. По дороге я бросил беглый взгляд на зрительскую галерку и увидел, что Керлен исчез. У меня не было возможности узнать, как долго он просидел и насколько много услышал. Лэнкфорд тоже пропал. Только Собел сидела, но она избегала смотреть на меня. Я перевел все внимание на Корлисса.

– Мистер Корлисс, можете ли вы сообщить присяжным, где и когда мистер Руле произвел эти свои саморазоблачения насчет убийств и прочего?

– Когда мы находились вместе.

– Где именно, мистер Корлисс?

– Ну, в автобусе, когда нас везли, мы не общались, поскольку сидели в разных местах. Но когданас привезли в суд, то там мы сидели в одном «загоне». Мы были там вместе с другими парнями – еще человек шесть, примерно. И вот там мы и беседовали.

– И эти шестеро других парней стати свидетелями того, что вы разговаривали с мистером Руле. Верно я вас понял?

– Наверняка. Они же там были.

– То есть вы утверждаете, что, если бы я пригласил их сюда, одного за другим, и спросил, помнят ли они, как вы с мистером Руле разговаривали, они бы это подтвердили?

– Они должны бы подтвердить, но…

– Но что, мистер Корлисс?

– Просто они, вероятно, не станут говорить, вот и все.

– Потому что никто не любит стукачей – да, мистер Корлисс?

Корлисс пожал плечами:

– Думаю, да.

– Ладно, давайте удостоверимся, что мы все правильно себе уяснили. Вы не общались с мистером Руле в автобусе, но беседовали с ним, когда находились вместе в пересыльной камере при здании суда. Где-нибудь еще?

– Да, еще мы говорили, когда нас вывели оттуда в зал суда. Ну, знаете, они сажают вас в такую застекленную клетку, и вы ждете, пока выкрикнут вашу фамилию, чтобы разбирать ваше дело. Там мы тоже немного поговорили, пока его не вызвали. Он шел первым.

– Это было в суде, где предъявляют обвинения по первоначальной формулировке? Там, где происходит первая явка перед судьей?

– Да.

– Вы помните, что конкретно он сказал вам, когда вы находились в зале суда?

– Нет, точно не помню. Мне кажется, он мог как раз тогда и сообщить мне о девушке-танцовщице.

– Хорошо, мистер Корлисс.

Я снова поднял и показал суду кассету, охарактеризовав ее как видеопленку, на которой запечатлена первая явка Льюиса Руле в суд, и попросил присовокупить ее к вещественным доказательствам со стороны защиты. Минтон попытался воспрепятствовать этому на том основании, что я не представил ее ранее, в ходе официального открытия материалов по делу, но его протест был легко и быстро зарублен судьей – мне даже не пришлось спорить по данному поводу. Затем он опять возразил, ссылаясь на отсутствие идентификации подлинности кассеты.

– Я просто пытаюсь сэкономить суду время, – произнес я. – Если потребуется, могу пригласить человека, который примерно в течение часа снимал этот фильм в зале суда, чтобы тот засвидетельствовал его подлинность. Но я думаю, что ваша честь сумеет самостоятельно, с одного взгляда, убедиться в подлинности фильма.

– Я намерена дать разрешение на просмотр, – сказала судья. – После просмотра обвинение сможет снова заявить свой протест, если будет к тому расположено.

Комбинированный телевидеоаппарат, которым я пользовался ранее, вкатили в зал и поставили под таким углом, чтобы изображение на экране было доступно Корлиссу, присяжным и судье. Минтону пришлось пересесть на стул сбоку от скамьи присяжных, чтобы видеть все в полной мере. Видеозапись просмотрели. Она длилась двадцать минут и демонстрировала Руле с того момента, как он вошел в зал суда, в специально отгороженный для арестантов бокс, и до того, как был выведен из помещения после дебатов о внесении залога. Во всем фильме не было такого момента, когда Руле разговаривал с кем-либо, кроме меня. Когда пленка закончилась, я оставил телевизор на месте, на тот случай, если он снова понадобится.

– Мистер Корлисс, – с легким раздражением обратился я к свидетелю, – вы видели хоть где-нибудь на ленте момент, когда вы с мистером Руле беседуете?

– Мм… нет. Я…

– Тем не менее вы засвидетельствовали под присягой и будучи осведомлены о наказании за лжесвидетельство, что, пока вы оба находились в зале суда, он признался вам в неких преступлениях, не так ли?

– Да, но я мог ошибиться. Он, наверное, сказал это, когда мы были в «загоне»… в пересыльной камере суда.

– Вы солгали присяжным, не так ли?

– Я не хотел. Так мне запомнилось, но, видимо, я ошибся. Меня сегодня утром доставили самолетом. В голове все перемешалось.

– Не иначе. Позвольте спросить вас: когда в 1989 году вы давали в суде показания против Фредерика Бентли, в голове у вас тоже все перемешалось?

Корлисс хмуро свел брови, но промолчал.

– Вы ведь помните Фредерика Бентли, не правда ли?

Минтон вскочил:

– Протестую, ваша честь! При чем здесь 1989 год? Куда это нас выводит?

– Ваша честь, – произнес я, – это выводит нас к вопросу о правдивости свидетеля. И вопрос определенно является ключевым в данном случае.

– Доведите вашу мысль до конца, мистер Холлер, – распорядилась судья. – И в темпе, пожалуйста.

– Да, ваша честь.

Я взял полученный с кассетой листок бумаги и использовал его как шпаргалку во время своих последних вопросов к Корлиссу.

– В 1989 году Фредерик Бентли был с вашей помощью осужден за изнасилование шестнадцатилетней девушки в ее постели, в Фениксе. Вы помните?

– Вряд ли… Смутно, – пробормотал Корлисс. – С тех пор я употребил слишком много наркотиков.

– На том судебном процессе вы показали, будто Бентли признался вам в этом преступлении, пока вы находились вместе в арестантской камере в полицейском участке. Правильно?

– Как я уже сказал, мне трудно вспомнить такие давние времена.

– Полицейские поместили вас в ту камеру, потому что знали: вы горите желанием сообщить компрометирующие сведения, не так ли? Даже если бы вам пришлось их выдумать?

Мой голос звучал все громче.

– Я этого не помню, – отозвался Корлисс. – Но я не выдумываю.

– Далее, восемь лет спустя, человек, который, по вашим словам, признался вам в этом деянии, был задним числом оправдан – когда анализ ДНК показал, что насильником являлся другой человек. Разве это не правда?

– Я не… я имел в виду… это было давно.

– Вы помните, как после освобождения Фредерика Бентли вас интервьюировал репортер газеты «Аризон стар»?

– Смутно. Я помню, что кто-то звонил, но я ничего не сказал.

– Он сообщил вам, что анализы ДНК реабилитировали Бентли, и спросил, не сами ли вы сфабриковали то признание. Помните?

– Я не знаю.

Я вытянул руку с бумагой в сторону судейского места:

– Ваша честь, у меня здесь архивный материал из «Аризон стар». Он датирован 9 февраля 1997 года. Моя сотрудница наткнулась на него, когда пропустила имя Ди-Джей Корлисса через поисковую систему «Google». Я прошу, чтобы газетный материал был приобщен к вещественным уликам со стороны защиты и был допущен в качестве доказательства как исторический документ, детализирующий признание по умолчанию.

Моя просьба вызвала яростное противодействие со стороны Минтона, выражавшего сомнение в аутентичности и правовой обоснованности улики. В конце концов судья рассудила в мою пользу. По правде сказать, она и сама проявляла признаки того же возмущения, что я искусственно на себя напускал, и Минтон имел мало шансов.

Судебный пристав отнес компьютерную распечатку Корлиссу, и судья велела ему прочитать ее.

– Я не очень хорошо читаю, судья, – произнес он.

– Постарайтесь, мистер Корлисс.

Тот взял бумагу и, уткнувшись в нее лицом, стал читать:

«Человек, ложно осужденный за изнасилование, был освобожден в субботу из Аризонского исправительного учреждения и дал торжественное обещание добиваться правосудия для других ложно осужденных. Фредерик Бентли, тридцати четырех лет, отсидел почти восемь лет в тюрьме по обвинению в изнасиловании шестнадцатилетней девушки. Жертва нападения опознала в насильнике своего соседа Бентли, а анализы крови выявили ее тождественность типу спермы, взятой с тела жертвы. Версия была подтверждена на судебном процессе тюремным информантом, заявившим, что Бентли признался ему в этом преступлении, когда они вместе находились в пересыльной камере. На протяжении всего процесса и даже после вынесения приговора Бентли упорно отстаивал свою невиновность. Как только суды штата признали результаты анализов ДНК юридически правомочным доказательством, Бентли нанял адвокатов, чтобы добиться проведения такого анализа – с использованием спермы, собранной с тела жертвы изнасилования. В начале года судья отдал распоряжение произвести этот анализ, и полученный результат показал, что Бентли не являлся означенным насильником.

На вчерашней пресс-конференции в отеле „Аризона Билтмор“ недавно освобожденный Бентли яростно обрушился на тюремных информантов и призвал принять в штате закон, который наложил бы строгие ограничения на их использование полицией и судами.

Информантом, который под присягой заявил, будто Бентли признался ему в изнасиловании, оказался некий Д. Дж. Корлисс, уроженец Мезы, арестованный ранее по обвинению, связанному с наркотиками. Когда ему рассказали об оправдании Бентли и спросили, сфабриковал ли он свое свидетельство, Корлисс отказался от комментариев. На своей пресс-конференции Бентли заявил, что Корлисс хорошо известен полиции как стукач и использовался в нескольких уголовных делах, когда ему поручали сблизиться с тем или иным подозреваемым. Бентли заявил, что обычная практика Корлисса состоит в том, чтобы фабриковать признания, если он не может вытянуть их из подозреваемых. Дело против Бентли…»

– Спасибо, мистер Корлисс, – сказал я. – Думаю, этого достаточно.

Корлисс опустил распечатку и воззрился на меня как ребенок, который открыл дверь в доверху набитый стенной шкаф и увидел, что содержимое вот-вот повалится ему на голову.

– Вас привлекали за лжесвидетельство по делу Бентли? – спросил я его.

– Нет, никогда! – энергично возразил он, словно этот факт полностью оправдывал его.

– Потому что полиция соучаствовала с вами в фабрикации дела против мистера Бентли?

Минтон заявил протест:

– Уверен, мистер Корлисс не имеет ни малейшего понятия, что лежало в основе решения привлекать его или не привлекать.

Фулбрайт сочла возражение обоснованным, но меня это уже не волновало. Я так далеко продвинулся с этим свидетелем, что догнать меня было невозможно. Я перешел к следующему вопросу:

– Кто-либо из прокуроров или полицейских просил вас сблизиться с мистером Руле и подтолкнуть его к откровению?

– Нет, просто, я думаю, так уж мне повезло.

– Вас не просили вытягивать признание у мистера Руле?

– Нет.

Несколько мгновений я вглядывался в него с выражением невыразимого отвращения.

– У меня все.

Я сохранял эту драматическую позу, призванную выразить гнев и гадливость, пока шел к своему месту, и, прежде чем сесть, театральным жестом швырнул перед собой на стол коробку с видеокассетой.

– Мистер Минтон? – вопросила судья.

– У меня все, – тихо ответил он.

– О'кей, – проговорила Фулбрайт. – Я намерена отпустить жюри на ранний обеденный перерыв. Я бы хотела, чтобы все вы вновь собрались здесь ровно в час дня.

Натянув на лицо деланную улыбку, она обратила ее к присяжным и держала на лице, пока они выходили из зала суда. Улыбка спала с ее лица в тот момент, когда дверь за ними закрылась.

– Я хочу видеть представителей обеих сторон у себя в кабинете, – скомандовала она. – Немедленно!

Судья Фулбрайт не стала ждать никакого ответа. Она покинула свою судейскую скамью так быстро, что ее мантия взметнулась за ней, точно черное одеяние старухи с косой.

Глава 40

К тому времени как мы с Минтоном прошли в кабинет позади зала суда, судья Фулбрайт уже закурила сигарету. После одной длинной затяжки она загасила ее о стеклянное пресс-папье, а затем убрала окурок в пластиковый пакет с застежкой, который вынула из своей сумочки. Закрыла пакет, сложила его и положила в сумку. Ее задачей было не оставлять свидетельств своего правонарушения ночным уборщикам или кому-либо еще. Судья выпустила дым в вентиляционное отверстие в потолке и посмотрела сверху вниз на Минтона:

– Мистер Минтон, во что, черт вас дери, вы превратили мой судебный процесс?!

– Ваша че…

– Замолчите и сядьте! Оба!

Мы сделали, как она велела. Судья села напротив и подалась к нам через стол. Смотрела она по-прежнему на Минтона.

– Кто занимался подготовкой этого вашего свидетеля? – спросила она уже спокойно. – Кто производил проработку его биографии?

– Э-э… это было… вообще-то мы прорабатывали данные… изучали его послужной список только по округу Лос-Анджелес. В отношении его не было никаких сигналов опасности. Я проверил его фамилию по базе данных – правда, без инициалов.

– Сколько раз его использовали в нашем округе до сегодняшнего дня?

– В суде – только раз. Но я нашел еще три уголовных дела, по которым он предоставлял информацию. По Аризоне ничего не всплыло.

– И никто не догадался проверить, фигурировал ли этот человек где-либо еще, никто не попробовал другие варианты фамилии?

– Думаю, нет. Видите ли, он перешел ко мне от предыдущего прокурора по этому же делу. Я решил, что она уже проверила его.

– Чушь! – резко бросил я.

Судья обратила взгляд ко мне. Да, я мог спокойно сидеть и смотреть, как идет ко дну Минтон, но не собирался позволить ему утопить вместе с собой Свирепую Мэгги.

– Предыдущим прокурором по данному делу была Мэгги Макферсон, – продолжил я. – Оно числилось за ней не более трех часов. Она – моя бывшая жена. Как только она увидела меня на первоначальном слушании, прекрасно поняла, что ее отстранят. И дело в тот же день передали вам, мистер Минтон. Когда же, по вашему мнению, она должна была выяснять подноготную вашего свидетеля? Особенно этого, который выполз из-под своего камня уже после первого судебного слушания. Она просто переадресовала его вам, вот и все.

Минтон открыл рот, чтобы что-то сказать, но судья его опередила:

– Не имеет значения, кто должен был это сделать. Так или иначе, это не было проделано должным образом. В любом случае поставить этого человека на свидетельскую трибуну – неправомерно со стороны обвинения.

– Ваша честь, – хрипло воскликнул Минтон, – я сделал…

– Приберегите это для своего босса. Вам его понадобится убеждать. Каково было последнее предложение, сделанное гособвинением мистеру Руле?

Минтон, казалось, оцепенел, потеряв дар речи. Я ответил за него:

– Простое нападение, без отягчающих обстоятельств. Шесть месяцев в окружной тюрьме.

Судья вскинула брови:

– И вы это отвергли?

Я покачал головой:

– Мой клиент не пойдет на признание вины. Добровольное признание вины нанесет ему непоправимый моральный ущерб. Он готов рискнуть на вердикт.

– Вы хотите, чтобы судебное разбирательство было признано неправосудным?^[89]

Я рассмеялся и покачал головой:

– Нет, я не хочу признания процесса неправосудным. Нужно дать обвинению время подчистить свои ошибки и недочеты, привести дела в порядок, а затем продолжить.

– Тогда чего бы вы желали? – спросила она.

– Ну, скажем, вердикт, перед которым присяжные получили бы от судьи напутствие, очень бы подошел. Что-нибудь без права последующих претензий и обоснованных жалоб со стороны обвинения. В любом ином случае мы благополучно выйдем из затруднительного положения.

Судья кивнула и стиснула пальцы.

– Вердикт с предварительным напутствием судьи присяжным – в данном случае это смехотворно, ваша честь, – произнес Минтон, наконец обретая голос. – Так или иначе, мы подошли почти к финалу судебного процесса. Мы могли бы вполне довести его до обычного вердикта. Присяжные этого заслуживают. Только из-за того, что обвинением была допущена одна ошибка, нет смысла дискредитировать весь процесс.

– Не глупите, мистер Минтон, – отмахнулась судья. – Речь не о том, чего заслуживают присяжные. А что касается моего мнения, то и одной подобной ошибки достаточно. Я не хочу, чтобы апелляционный суд высшей инстанции обрушил все это на меня, а они непременно так и сделают. Тогда мне придется расхлебывать ваше неправомер…

– Ну не знал я криминальной биографии Корлисса! – воскликнул Минтон. – Богом клянусь, что не знал!

Неожиданная энергия, с какой прозвучали эти слова, на миг вызвала тишину в кабинете.

– Так же как не знали о ноже, Тед? – промолвил я.

Фулбрайт перевела взгляд с Минтона на меня, потом – обратно на Минтона.

– О каком ноже?

Минтон ничего не ответил.

– Сообщите ей, – подтолкнул я.

Минтон покачал головой:

– Я не понимаю, о чем он говорит.

– Тогда вы мне скажите, – велела судья.

– Видите ли, судья, если бы вам, на месте защиты, пришлось дожидаться от ведомства окружного прокурора официального представления документов по делу, вероятно, вас бы это тоже стало допекать, – начал я. – Свидетели и улики исчезают, версии меняются – можно прозевать дело, если сидеть в бездействии.

– Так что там насчет ножа?

– Мне необходимо было начинать работать над делом, двигаться вперед. Я поручил своему детективу раздобыть нужные нам материалы по его каналам, пораньше, без проволочек. Это вполне честная игра. Но оказалось, что они уже поджидали его и подсунули липовый отчет о ноже, чтобы я не знал об инициалах. Я и не знал, пока не получил пакет официальных документов.

Губы судьи вытянулись в прямую жесткую линию.

– Это дело рук полиции, а не канцелярии окружного прокурора, – поспешно произнес Минтон.

– Полминуты назад вы заявили, будто не знаете, о чем речь, – заметила Фулбрайт. – Теперь вдруг оказывается, что знаете. Вы согласны, что этот эпизод действительно имел место?

Минтон нехотя кивнул:

– Да, ваша честь. Но клянусь, я не…

– Знаете, о чем это говорит мне? – оборвала его судья. – Это говорит мне о том, что с самого начала штат не играл в деле честно, по правилам. Не имеет значения, кто именно был повинен, и сыщик мистера Холлера, вероятно, действовал ненадлежащим образом. Штат должен быть выше этого. А как показали сегодняшние события в моем зале суда, именно этого-то и не было.

– Ваша честь…

– Ни слова больше, мистер Минтон. Полагаю, я наслушалась достаточно. А сейчас оба ступайте. Через полчаса я займу свое место и объявлю, как нам быть дальше. Пока не знаю, какое решение я приму, но в любом случае вам, мистер Минтон, оно не понравится. И еще: предписываю вам пригласить в зал суда вашего босса, мистера Смитсона, чтобы он это услышал.

Я встал. Минтон не шевельнулся. Он казался примерзшим к месту.

– Я сказала, вы свободны! – крикнула судья.

Глава 41

Через дверь, рядом со столом судебного секретаря, я вслед за Минтоном вернулся в зал суда. Он был пуст, если не считать сидевшего за своим столом судебного пристава Михана. Я забрал кейс и направился к дверце в ограждении.

– Эй, Холлер, подождите, – окликнул меня Минтон, собирая вещи со стола.

Я остановился возле барьера и оглянулся:

– Что?

Минтон подошел ко мне и указал на заднюю дверь из зала суда.

– Давайте выйдем здесь.

– Мой клиент будет ждать меня с той стороны.

– Просто выйдем на минутку.

Он направился к двери, я последовал за ним. В тамбуре, где два дня назад я выяснял отношения с Руле, Минтон остановился, чтобы выяснить отношения со мной. Но он молчал. Подбирал слова. Я решил подстегнуть его.

– Пока вы пойдете за Смитсоном, я, пожалуй, заскочу в редакцию «Таймс» на пару минут – убедиться, знает ли судебный репортер, что через полчаса здесь будет настоящий фейерверк.

– Послушайте, – пробормотал Минтон, – нам надо это уладить.

– Нам?

– Но только не ходите в «Таймс», хорошо? Дайте мне номер вашего сотового и минут десять времени.

– Для чего?

– Я дойду до своего офиса и там решу, что можно сделать.

– Я не доверяю вам, Минтон.

– Ну, если благополучие вашего клиента вам дороже дешевого газетного заголовка, то вы должны поверить мне на десять минут.

Я отвернулся и сделал вид, что обдумываю предложение. Наконец опять посмотрел на него. Наши лица разделяло не более двух футов.

– Знаете, Минтон, я мог бы проглотить ваши штучки. И нож, и высокомерие, и все остальное. Я профессионал, и мне приходится жить бок о бок с этими прокурорскими пакостями каждый день моей жизни. Но когда вы только что попытались свалить свой провал с Корлиссом на Мэгги Макферсон – вот тогда я решил, что не будет вам никакой пощады.

– Послушайте, я не делал ничего намеренного…

– Минтон, мы здесь одни. Ни телекамер, ни микрофонов, ни свидетелей. И вы будете мне рассказывать, что до вчерашнего рабочего совещания ни разу не слышали о Корлиссе?

Он злобно нацелил в меня палец:

– А вы станете мне рассказывать, что никогда не слышали о нем до сегодняшнего утра? Может, я и неопытен, но я не глуп, – произнес он. – Вся стратегия вашей защиты была направлена на то, чтобы вынудить меня прибегнуть к Корлиссу. Вы с самого начала знали, как сможете разделать его. И вероятно, получили сведения от своей бывшей.

– Если можете это доказать – докажите.

– О, не беспокойтесь, я бы смог… если бы у меня оставалось время. Но у меня лишь полчаса.

Я медленно поднял руку и сверился с наручными часами.

– Скорее двадцать шесть минут.

– Дайте мне номер вашего сотового.

Я продиктовал, и он ушел. Я выждал в тамбуре пятнадцать секунд и открыл дверь. Руле стоял у стеклянной стены и смотрел на раскинувшийся под нами административно-общественный центр. Его мать и Си-Си Доббс сидели на скамье у стены напротив. Чуть поодаль я увидел детектива Собел, слоняющуюся по коридору.

Руле заметил меня и быстро двинулся в мою сторону. Вскоре его мать и Доббс последовали за ним.

– Как там дела? – спросил Руле.

Прежде чем ответить, я подождал, пока все они собрались.

– Думаю, все вот-вот рванет.

– Что вы имеете в виду? – спросил Доббс.

– Судья рассматривает возможность прямого вердикта. Очень скоро мы узнаем.

– Что значит «прямой вердикт»? – произнесла Мэри Виндзор.

– Когда судья забирает это право из рук присяжных и сама выносит оправдательный приговор. Она раскалена, потому что, по ее словам, Минтон допустил в случае с Корлиссом злостно неправомерное поведение и ряд других промахов.

– И она может это сделать? Просто взять и оправдать его?

– Она судья. Она может сделать что захочет.

– О Боже мой!

Виндзор поднесла руку ко рту. У нее был такой вид, словно она вот-вот разрыдается.

– Я сказал, что она рассматривает эту возможность, – предостерег я. – Это не означает, что подобное непременно произойдет. Однако она уже предложила мне объявить все разбирательство неправосудным, и я категорически отказался.

– Вы от этого отказались? – взвизгнул Доббс. – Почему, скажите на милость? Зачем, во имя всего святого, вы это сделали?

– Потому что это бессмысленно. Штат может тут же заявить обоснованную жалобу и вновь привлечь Льюиса к судебной ответственности – но на сей раз уже лучше подготовившись, поскольку знает все наши карты. Забудьте о неправосудном процессе. Мы не собираемся за свой счет устраивать им ликбез. Нам необходимо получить нечто твердое и окончательное, без возможности дальнейших жалоб, претензий и повторных разбирательств. Или же, если судья откажется от такого варианта, мы уже сегодня доводим дело до вердикта присяжных. Даже если приговор окажется для нас неблагоприятен, у нас есть солидные основания для апелляции.

– Разве право решать не должно принадлежать самому Льюису? – спросил Доббс. – После всего, что он…

– Замолчите, Сесил! – резко оборвала его Виндзор. – Замолчите и перестаньте подвергать сомнению все, что делает для Льюиса этот человек. Он прав. Нам не пройти через все это вторично!

У Доббса был такой вид, точно она дала ему шлепка. Он даже отступил на шаг от нашего совещательного совета. Я посмотрел на Мэри Виндзор и увидел иное лицо. Лицо женщины, которая начала свой бизнес с нуля и довела его до вершины. Я также посмотрел другими глазами на Доббса, сознавая, что он, вероятно, всю дорогу нашептывал ей на ухо медоточивые гадости обо мне.

Потом я отбросил эти мысли и сосредоточился на насущном.

– Есть только одна вещь, которую ведомство окружного прокурора ненавидит больше, чем поражение в судебном процессе, то есть вердикт присяжных не в свою пользу, – произнес я. – И эта одна вещь – пощечина от судьи в виде прямого приговора, особенно после выявления неправомерного поведения со стороны обвинителя. Минтон спустился к себе на этаж, поговорить со своим боссом, а тот мастер политической интриги и всегда держит нос по ветру. Наверное, мы что-нибудь выясним уже через несколько минут.

Руле стоял прямо передо мной. Я посмотрел ему за плечо и увидел, что Собел все еще маячит в холле. Она беседовала по сотовому.

– Послушайте, – продолжил я, – сейчас все мы просто спокойно выжидаем, не сдавая позиций. Если я не услышу вестей от окружного прокурора, тогда через двадцать минут мы возвращаемся в зал суда и слушаем, что решила судья. Оставайтесь поблизости. Если позволите, я хотел бы пройти в туалетную комнату.

Я отошел от них и зашагал по коридору к Собел, но Руле отделился от матери и ее адвоката и, догнав меня, остановил, схватив за руку.

– Я все-таки хочу знать, откуда Корлисс взял то дерьмо, что там рассказывал! – воскликнул он.

– Какая разница? Это работает на нас. Вот что важно.

Руле приблизил свое лицо к моему:

– Человек со свидетельской трибуны называет меня убийцей. Как это может работать на нас?

– Да потому что никто ему не поверил. И вот почему судья так взбешена. Они прибегли к услугам профессионального лжеца, поставив его на свидетельское место, чтобы он сообщил о вас самые мерзкие вещи. Представить этого типа присяжным лишь затем, чтобы в результате он был разоблачен как лжец, – профессионально неправомерное поведение со стороны прокурора. Почти профнепригодность. Неужели вы не понимаете? Мне пришлось повысить ставки, обострить ситуацию. Это единственный способ вынудить судью надавить на обвинение. Я делаю именно то, Льюис, ради чего вы меня наняли. Я вытаскиваю вас из петли.

Я наблюдал, как он размышлял над услышанным.

– Так что оставьте все как есть, – заключил я. – Возвращайтесь к матери и Доббсу и дайте мне сходить пописать.

– Нет, – покачал он головой, – я не собираюсь оставлять все как есть, Мик. Я не желаю с этим мириться. – Он ткнул пальцем мне в грудь. – Тут происходит что-то еще, и оно мне не нравится. Вы не должны кое о чем забывать, Мик: у меня ваш пистолет. А у вас – дочь. Вы должны…

Я взял его руку с вытянутым пальцем и рывком отодрал от своей груди.

– Не смей угрожать моей семье! – воскликнул я. – Хочешь подкатываться ко мне – отлично, давай этим займемся! Но если ты хоть когда-нибудь вздумаешь угрожать моей дочери, я закопаю тебя так глубоко, что никто никогда не найдет. Ты понял, Льюис?

Он медленно кивнул и ухмыльнулся:

– Конечно, Мик. Именно. Мы поняли друг друга.

Я отпустил его руку и направился в дальний конец коридора, где Собел, похоже, все-таки не просто разговаривала по телефону, а дожидалась меня. Я шагал, ничего не видя; мысли об угрозе в адрес моей дочери застилали мне обзор. Но, приблизившись к Собел, я отогнал их. Когда я подошел, она как раз закончила свой телефонный разговор.

– Детектив Собел! – приветствовал я.

– Мистер Холлер, – отозвалась она.

– Могу я спросить, зачем вы здесь? Собираетесь меня арестовать?

– Я тут потому, что вы меня пригласили, помните?

– Э… нет, не помню.

Она недоверчиво прищурилась.

– Вы сказали, мне будет полезно посмотреть на ваш процесс.

Я вдруг сообразил, что она имеет в виду тот неловкий и непростой разговор у меня дома, в кабинете, во время обыска, вечером в понедельник.

– Ох, верно, а я и забыл. Что ж, рад, что вы воспользовались моим предложением. Я и вашего партнера видел, чуть раньше. Куда он подевался?

– О, он здесь, неподалеку.

Я постарался прочесть между строк и сообразить, что скрывается за этими словами. Она так не ответила на вопрос о моем аресте.

– Ну и что вы об этом думаете? – Я повел рукой назад, в сторону двери в зал суда.

– Очень интересно. Жаль, что нельзя было превратиться в муху и посидеть на стене в кабинете судьи.

– Что ж, оставайтесь, не уходите. Дело еще не закончено.

– Наверное, останусь.

Завибрировал мой мобильник. Я достал его из-за пояса. Дисплей показывал, что звонок исходит из канцелярии окружного прокурора.

– Мне нужно принять звонок.

– Конечно, пожалуйста, – отозвалась Собел.

Раскрыв телефон, я зашагал в обратную сторону – туда, где Руле мерил шагами пространство холла.

– Алло?

– Микки Холлер? Это Джон Смитсон из ведомства окружного прокурора. Как проходит ваш день?

– Бывали дни и получше.

– Но, уверяю вас, все изменится, когда вы услышите, что я хочу вам предложить.

– Я весь внимание.

Глава 42

Сверх обещанных тридцати минут судья не выходила из своего кабинета еще пятнадцать. Все ждали: мы с Руле – за столом защиты, его мать и Доббс – позади нас в первом ряду. За столом обвинения Минтон уже не солировал. Рядом с ним сидел Джон Смитсон. Я подумал, что это, вероятно, вообще первый случай в этом году, когда он самолично появился в зале суда.

Минтон выглядел подавленным и разбитым. Его, сидящего возле Смитсона, можно было принять за подсудимого рядом со своим адвокатом. Выражением лица он уж точно напоминал обвиняемого.

Полицейского детектива Буккера в зале не было, и я задавался вопросом, на службе он или еще где; а может, просто никто не озаботился позвонить ему и сообщить плохие новости.

Я оглянулся на большие часы на задней стене, одновременно пробежав взглядом по галерке. Экран для минтоновской презентации с привлечением новейших технологий унесли, что тоже было весьма демонстративно. Я увидел Собел в заднем ряду, но ни ее партнер, ни Керлен так и не появились. Простые зрители тоже отсутствовали, кроме Доббса и Виндзор, но они не в счет. Пустовал и ряд, зарезервированный для прессы. Средства массовой информации так и остались в неведении. Вместо «Лос-Анджелес таймс» я предпочел вести дела со Смитсоном.

Судебный пристав Михан потребовал от присутствующих внимания, и судья Фулбрайт торжественно прошествовала на свое место. Над нашими столами разнесся аромат сирени. Можно было догадаться, что перед этим она выкурила там, у себя, сигарету или две и щедро полилась духами для маскировки.

– Как я поняла из слов своего секретаря, в деле «Народ штата против Льюиса Росса Руле» достигнут определенный прогресс.

Минтон встал:

– Да, ваша честь.

Он замолчал, словно не мог заставить себя говорить дальше.

– Ну так что, мистер Минтон? Вы собираетесь переслать мне новости телепатически?

– Нет, ваша честь.

Минтон опустил глаза на сидящего Смитсона и получил от него отмашку.

– Штат заявляет ходатайство о прекращении дела против Льюиса Росса Руле, отказавшись от всех обвинений.

Фулбрайт кивнула, точно ожидала подобного поворота. Я услышал, как кто-то позади меня резко втянул воздух, и догадался, что это Мэри Виндзор. Она знала, что должно было произойти, однако сдерживала чувства, пока самолично не услышала желанную весть в зале суда.

– Имеется в виду отклонить иск с преюдицией или без? – спросила судья.

– Отклонить с преюдицией.^[90]

– Вы уверены, мистер Минтон? Ведь это означает: без всяких повторных претензий со стороны штата.

– Да, ваша честь, я знаю, – произнес Минтон с оттенком раздражения, досадуя, что судье пожелалось толковать ему закон.

Фулбрайт записала что-то, затем опять посмотрела на Минтона.

– Уверена, для занесения в протокол штату требуется представить какое-то объяснение такому ходатайству. Мы долго отбирали присяжных и более двух дней слушали показания свидетелей. Почему штат решил пойти на подобный шаг на данном этапе, мистер Минтон?

С места поднялся Смитсон, высокий и худой, с бледным лицом. Он являл собой типичный образчик прокурора. Никто не хочет видеть окружным прокурором человека тучного, а именно этот пост Джон Смитсон надеялся в один прекрасный день занять. На нем был серый костюм, а также его, так сказать, фирменный логотип: красно-коричневого цвета галстук-бабочка в комплекте с таким же носовым платком, выглядывающим из нагрудного кармана. Среди юристов шла молва, будто консультант по политическим вопросам посоветовал ему начать выстраивать себе узнаваемый медиаимидж – с тем чтобы, когда настанет предвыборная гонка, избиратели чувствовали, что уже знают его. Нынешняя ситуация была единственной, когда он не хотел, чтобы СМИ донесли его образ до избирателей.

– Позвольте мне, ваша честь, – сказал он.

– Отметьте в протоколе появление помощника окружного прокурора Джона Смитсона, главы ван-нуйсского отделения. Добро пожаловать, Джон.

– Судья Фулбрайт, я пришел к выводу, что в интересах правосудия обвинения против мистера Рулета должны быть сняты.

Фамилию Руле он произнес неправильно.

– Это все объяснения, которые вы можете представить, Джон? – осведомилась судья.

Смитсон взял паузу для обдумывания, прежде чем ответить. Поскольку в зале не присутствовали репортеры, протокол заседания опубликуют и его слова позднее станут достоянием гласности.

– Судья, до меня дошли сведения, будто имелись процессуальные нарушения в ходе следствия и последующего судебного преследования. Деятельность представляемого мной ведомства зиждется на твердой вере в моральную чистоту нашей системы правосудия. Я лично стою на страже этого необходимого атрибута в ван-нуйсском отделении и отношусь к этому очень, очень серьезно. Таким образом, для нас предпочтительнее прекратить дело, чем видеть, как правосудие подвергается компрометации в какой-либо степени.

– Благодарю вас, мистер Смитсон. Было весьма ободряюще это услышать.

Судья сделала новую запись, а затем с высоты своего места обвела нас взглядом.

– Ходатайство штата удовлетворяется, – объявила она. – Все обвинения против Льюиса Руле снимаются окончательно. Мистер Руле, вы освобождаетесь от судебного преследования и свободны в своих передвижениях.

– Благодарю вас, ваша честь, – произнес я.

– Мы все еще ждем возвращения присяжных в час дня, – продолжила Фулбрайт. – Я соберу их и объясню, что дело разрешилось. Если кто-либо из вас, обвинитель и защитник, желает тоже прийти сюда в это время, я уверена, у них найдутся для вас вопросы. Тем не менее вам не обязательно возвращаться.

Я кивнул, но не сказал, что вернусь, потому что даже не собирался. Двенадцать человек, которые были столь важны для меня на протяжении минувшей недели, в один миг выпали из сферы внимания. Они были сейчас не более значимы для меня, чем водители, что едут мимо по автостраде в противоположную сторону. Они проехали и больше не занимают внимания.

Фулбрайт покинула судейскую скамью, и первым, кто вышел из зала суда, был Смитсон. Он не имел ничего сказать мне или Минтону. Его первейшая забота – дистанцироваться от прокурорской катастрофы. Я бросил взгляд на Минтона и увидел, что его лицо утратило всякие краски. Я сделал для себя вывод, что скоро увижу его фамилию в «Желтых страницах». Вряд ли его теперь оставят в ведомстве окружного прокурора, и придется ему примкнуть к рядам судебных адвокатов. Его первый судебный опыт в деле о фелонии дорого ему обошелся.

Руле стоял у ограждения, отделяющего суд от зрителей, и, перегнувшись через него, обнимал мать. Доббс поздравительным жестом положил руку ему на плечо, однако все же чувствовалось, что семейный адвокат еще не оправился после резкого упрека, полученного в коридоре от Виндзор.

Когда с объятиями было покончено, Руле обернулся и не без колебаний пожал мне руку.

– Я в вас не ошибся, – произнес он. – Знал, что вы тот, кто мне нужен.

– Хочу получить назад свой пистолет, – холодно промолвил я, не выражая радости от только что достигнутой победы.

– Понятно, что хотите.

Он опять отвернулся к матери. Несколько секунд я пребывал в нерешительности, затем вернулся к столу защиты, открыл портфель и стал убирать в него все материалы.

– Майкл! – окликнул меня кто-то сзади.

Оказалось, это Доббс протягивает мне руку через ограждение. Мне пришлось пожать ее.

– Отлично сработано! – воскликнул он, будто я нуждался в его похвалах. – Мы все очень высокого мнения о вашей работе.

– Спасибо за предоставленный шанс. Вы ведь вначале колебались в отношении меня.

Я был достаточно учтив, чтобы не упоминать вспышку Виндзор в коридоре и ее слова о том, что Доббс злословил за моей спиной.

– Только потому, что я вас не знал. А теперь знаю. Теперь знаю, кого рекомендовать своим клиентам.

– Спасибо. Но надеюсь, вы имеете дело с такими клиентами, которые не нуждаются в моих услугах.

Он рассмеялся:

– Я тоже надеюсь!

Настала очередь Мэри Виндзор. Она простерла ко мне руки через ограждение:

– Мистер Холлер, спасибо вам за моего сына!

– Не за что. Берегите его.

– Я всегда берегу.

– Почему бы вам всем не выйти пока в коридор, а я подойду через минуту? Мне нужно утрясти кое-какие дела с секретарем и мистером Минтоном.

Я вернулся к столу, огляделся и подошел к секретарю.

– Сколько мне понадобится времени, чтобы получить подписанную копию приказа судьи?

– Мы зарегистрируем его после обеда. Можем выслать вам копию, если не хотите возвращаться.

– Было бы великолепно. А не могли бы вы переслать ее мне по факсу?

Секретарь ответила, что так и сделает, и я дал ей номер факса в офисе Дорны Тейлор. Я еще точно не знал, что собираюсь делать с этой бумагой, но предполагал, что обладание копией приказа о прекращении судебного дела должно как-то помочь получить лишнюю пару-тройку клиентов.

Вернувшись к своему столу за кейсом, я заметил, что детектив Собел покинула зал суда. Оставался один Минтон. Он тоже стоял и собирал вещи.

– Жаль, не удалось увидеть эту вашу штуку с PowerPoint, – сказал я.

– Да, она была очень хороша. Полагаю, это бы склонило присяжных на нашу сторону.

– Что собираетесь теперь делать?

– Не знаю. Посмотрю, сумею ли как-то разрулить ситуацию и удержаться на своей работе.

Он сунул папки с материалами под мышку. У него не было портфеля. Ему всего лишь требовалось спуститься на второй этаж. Собравшись, он посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

– Единственное, что я знаю точно: не желаю оказаться по вашу сторону барьера. Стать таким, как вы, Холлер. Думаю, для этого я слишком люблю спокойно спать по ночам.

Он вышел через калитку в ограждении и быстрым шагом устремился прочь из зала суда. Я покосился на секретаря, чтобы понять, слышала она или нет. Кажется, нет.

Я чуть помедлил, прежде чем последовать за Минтоном. Забрал свой кейс и не торопясь тронулся к двери. По дороге окинул взглядом пустую скамью присяжных и государственный герб на передней стене. Покивал головой и вышел из зала.

Глава 43

Руле со свитой дожидался меня в коридоре. Я бросил взгляд в обе стороны и вдали, у лифтов, опять увидел Собел. И вновь она разговаривала по мобильнику, якобы в ожидании лифта, но кнопка вызова не горела.

– Майкл, не хотите пообедать вместе с нами? – завидев меня, воскликнул Доббс. – Мы собираемся отпраздновать!

Я заметил, что теперь он называет меня моим полным именем. Победа делает всех великодушными.

– Э-э… – промолвил я, глядя не на него, а вдаль, на Собел. – Наверное, не получится.

– Почему? У вас явно нет сегодня судебного заседания.

Я наконец удостоил Доббса вниманием. У меня было сильное желание сказать, что я не смогу с ними обедать, поскольку хотел бы никогда больше не видеть ни его, ни Мэри Виндзор, ни Льюиса Руле.

– Думаю, мне придется задержаться здесь до часу дня и побеседовать с присяжными, когда они вернутся.

– Зачем? – спросил Руле.

– Это поможет мне узнать их мнение и выяснить, в каком состоянии находились наши дела.

Доббс похлопал меня по плечу:

– Вечно учится, вечно совершенствуется. Я вас понимаю.

Он обрадовался, что я не иду с ними обедать. Наверняка сейчас ему хотелось спровадить меня подальше и без помех поработать над восстановлением своего имиджа в глазах Мэри Виндзор. Вернуть себе былой авторитет.

Я услышал гулкий звук лифта и обернулся. Собел стояла перед открытыми дверями. Она уезжала. Но вдруг, к моему удивлению, из лифта вышли Лэнкфорд, Керлен и Буккер и присоединились к ней. Они дружно зашагали в нашу сторону.

– Что ж, тогда оставляем вас наедине с вашими обязанностями, – сказал Доббс, стоявший спиной к приближавшимся детективам. – У нас заказан столик «У Орсо», и, боюсь, мы уже не успеваем вовремя на ту сторону холма.

– О'кей, – сказал я, по-прежнему глядя вдоль коридора.

Доббс, Виндзор и Руле повернулись и двинулись прочь – как раз в тот момент, когда детективы приблизились к нам.

– Льюис Руле! – возвестил Керлен. – Вы арестованы! Будьте любезны повернуться и завести руки за спину.

– Нет! – пронзительно вскрикнула Мэри Виндзор. – Вы не имеете…

– В чем дело? – воскликнул Доббс.

Керлен не ответил и не стал ждать, пока Руле добровольно выполнит требование. Он шагнул вперед и грубо развернул его кругом. Когда он проделывал этот насильственный маневр, глаза Руле встретились с моими.

– В чем дело, Мик? – спокойно спросил он. – Этого не должно было случиться.

К сыночку рванулась Мэри Виндзор:

– Руки прочь от моего сына!

Она схватила Керлена сзади, но Буккер и Лэнкфорд быстро среагировали и отодвинули ее – учтиво, но решительно.

– Отойдите назад, мэм. Не то я возьму вас под стражу, – предупредил Буккер.

Керлен начал зачитывать Руле его права, Виндзор держалась позади, но она не молчала:

– Как вы смеете? Вы не имеете права!

Она дергалась на месте, и казалось, лишь какие-то невидимые руки удерживают ее от того, чтобы вновь наброситься на Керлена.

– Мать, – произнес Руле таким тоном, в котором было больше веса и властности, чем у любого из трех детективов.

Виндзор обмякла. Она сдалась. Но Доббс – нет.

– За что вы его арестовываете? – негодующе воззвал он.

– По подозрению в убийстве, – объяснил Керлен. – В убийстве Марты Рентерии.

– Это немыслимо! – закричал Доббс. – Все, что говорил там свидетель Корлисс, признано ложью. Вы с ума сошли! Судья закрыла дело из-за его лжи!

Керлен оторвался от зачитывания Руле его прав и посмотрел на Доббса:

– Если все это было ложью, тогда откуда вы знаете, что он говорил о МартеРентерии?

Осознав свою оплошность, Доббс отступил на шаг. Керлен усмехнулся:

– Да-да, я так и думал.

Он взял Руле за локоть и развернул обратно, к себе лицом.

– Пошли! – скомандовал он.

– Мик? – позвал меня Руле.

– Детектив Керлен, – произнес я, – могу я поговорить минуту со своим клиентом?

Керлен пристально посмотрел на меня и кивнул.

– Одна минута. Скажите ему, чтобы вел себя прилично, и все пройдет гораздо легче для него.

Он подтолкнул Руле в мою сторону. Я взял своего клиента под руку и отвел на несколько шагов, чтобы нас никто не услышал. Потом приблизился к нему вплотную.

– Вот и все, Льюис. Это наше прощание. Мы с тобой закончили. Теперь уж ты сам. Ищи себе нового адвоката.

В глазах его отразился шок. Лицо потемнело, нормальное человеческое выражение на нем сменилось злобой. Это было холодное бешенство в чистом виде, и я понял: именно такую беспредельную ненависть видели Реджина Кампо и Марта Рентерия.

– Мне не понадобится адвокат, – проговорил он. – Ты думаешь, они смогут слепить дело из того бреда, которым ты напичкал своего лживого стукача? Лучше еще раз подумай.

– Им не понадобится стукач, Льюис. Будь уверен, они найдут что-нибудь покрупнее. Вероятно, уже нашли.

– А как же быть с тобой, Мик? Ты разве забыл кое о чем? У меня твой…

– Я помню. Но это больше не имеет значения. Им не нужен мой пистолет. Они уже получили все, что требовалось. Но что бы ни случилось со мной, я буду знать, что я тебя уничтожил. После судебного процесса и всех апелляций они все-таки всадят иглу в твою руку, и этим ты будешь обязан мне, Льюис. Запомни. – Я невесело усмехнулся и придвинул лицо еще ближе. – Это тебе за Анхеля Левина. Может, тебя и нельзя отправить в преисподнюю за его убийство, но не обольщайся – ты туда обязательно отправишься.

Я выждал секунду, чтобы услышанное получше запечатлелось в его сознании, затем отступил и кивнул Керлену. Они с Буккером подошли с обеих сторон и взяли Руле под руки.

– Ты подставил меня, – сказал Руле, умудряясь оставаться спокойным. – Ты не адвокат. Ты работаешь на них.

– Пошли! – велел Керлен.

Они начали увлекать его за собой, но он молниеносно стряхнул их с себя и вновь устремил ко мне свои налитые злобой глаза.

– Это не конец, Мик! – бросил он. – Завтра же утром я буду на свободе. Что ты станешь делать тогда? Что тебе тогда останется? Ты не можешь защитить всех!

Они ухватили его крепче и грубо поволокли к лифтам. На сей раз Руле пошел без борьбы. Миновав половину пути, причем его мать и Доббс тащились за ним сзади, он повернул голову, чтобы через плечо вновь посмотреть на меня. Он ухмылялся, и это вдруг насторожило меня.

«Ты не можешь защитить всех».

Ледяной озноб страха сковал мою грудь.

Кто-то уже вызвал лифт, и он открылся, когда к нему приблизилась вся компания. Лэнкфорд сделал знак отойти назад и вошел в лифт. Туда же втолкнули Руле. Доббс и Виндзор собрались последовать за ними, но были остановлены повелительно выставленной рукой Лэнкфорда. Дверь начала закрываться, и Доббс в бессильной злобе ударил по соседней кнопке.

Я очень хотел надеяться, что вижу Льюиса Руле в последний раз, но испуг намертво застрял у меня в груди, колотясь и трепыхаясь там, словно мотылек, угодивший в фонарь на веранде. Я зашагал прочь и едва не наткнулся на Собел. Я даже не заметил, что она не уехала с остальными.

– У вас ведь достаточно материала на него? – спросил я с надеждой. – Вы ведь не стали бы действовать так скоропалительно, если бы не имели достаточно улик, чтобы удержать его. Его не выпустят?

– Не нам решать. Это в компетенции окружного прокурора. Видимо, все будет зависеть от того, что они смогут выудить из него на допросе. Но вплоть до недавнего времени у него был очень умный и находчивый адвокат. Скорее всего подозреваемый прекрасно подкован и не сообщит полиции ничего.

– Тогда почему вы не подождали?

– Не я их вызвала.

Я сокрушенно покачал головой. Мне хотелось сказать ей, что они действовали слишком поспешно. Это не входило в мой план. Я намеревался лишь заронить семя подозрения. Полагал, что затем все будет проделано не торопясь и наверняка.

Мотылек страха бился и порхал внутри, и я опустил голову. Не покидала мысль, что все мои хитросплетения окончились ничем, оставив меня и моих близких беззащитными под прицелом жестоких глаз убийцы. «Ты не можешь защитить всех».

Похоже, Собел уловила мои страхи.

– Но мы постараемся удержать его под арестом, – произнесла она. – У нас есть показания информанта и тот талон. Сейчас мы работаем над вещественными доказательствами и заключениями судебно-медицинской экспертизы.

Мой взгляд метнулся к ней:

– Какой талон?

На ее лице появилось удивленно-недоверчивое выражение.

– Я думала, вы сами догадались. Мы связали эти вещи сразу же, как только информант упомянул о танцовщице-змее.

– Да-да, о Марте Рентерии. Но что за талон? О чем вы?

Я шагнул к ней вплотную, и Собел резко отшатнулась. Дело было не в отсутствии свежести дыхания, а в безумии моего отчаяния.

– Не знаю, следует ли говорить вам, Холлер. Ведь вы адвокат защиты. Его адвокат.

– Уже нет. Я уже сложил с себя обязанности.

– Не важно. Он…

– Послушайте, вы благодаря мне арестовали этого человека. Меня могли за это дисквалифицировать. Меня едва не отправили за решетку за убийство, которого я не совершал. О каком талоне вы говорите?

Она медлила в нерешительности, и я тоже ждал. Наконец она отважилась:

– Последние слова Анхеля Левина. Он сказал, что добыл Хесусу пропуск на выход.

– И что это означало?

– Вы правда не знаете?

– Послушайте, расскажите же мне! Прошу вас!

Она уступила.

– Мы отследили все последние действия Левина. Перед самым убийством он наводил справки по поводу штрафных повесток Руле в суд за нарушение правил парковки. Он даже получил с них печатные копии. Мы составили опись бумаг, которые находились у него в кабинете, и в конце сравнили весь набор с тем, что у нас в компьютере. Не хватало одного талона. Одной копии. Мы не знали, забрал ли его убийца или просто Левин пропустил эту копию. Мы пошли и сами распечатали ее. Талон был выписан два года назад вечером 8 апреля. Это вызов в суд за парковку машины перед пожарным гидрантом в квартале 600–700 на Блит-стрит, в Панорама-Сити.

Все мгновенно встало на свои места, головоломка сошлась, точно последняя песчинка провалилась через горлышко песочных часов. Анхель Левин действительно добыл спасение Хесусу Менендесу.

– Марту Рентерию убили два года назад, 8 апреля, – проговорил я. – Она как раз жила на Блит-стрит, в Панорама-Сити.

– Да, но мы-то этого не знали. Не увидели связи. Вы сказали нам, что Левин работал для вас над разными делами. Дело Хесуса Менендеса и дело Льюиса Руле – два отдельных, самостоятельных расследования. Левин их по отдельности и хранил, в разных папках.

– Да ведь то были досье, связанные с официальным представлением документов по делу противной стороне. И он держал дела раздельно, чтобы мне по ошибке не передать вместо материалов по Руле какие-нибудь обнаруженные им документы по Менендесу.

– Один из ваших адвокатских подходов. Он-то и мешал нам увязать воедино оба момента до тех пор, пока свидетель не упомянул о танцовщице-змее. Эта информация их увязала.

– Значит, тот, кто убил Анхеля Левина, взял копию талона?

– Мы так считаем.

– Вы проверили телефоны Анхеля на предмет прослушивающего устройства? Кто-то как-то узнал, что он обнаружил талон.

– Мы их проверили. В них ничего не было. «Жучки» могли удалить сразу после убийства. Или прослушивался чей-то еще телефон.

Иными словами – мой. Тогда становилось понятно, почему Руле так много знал о моих действиях и даже с удобством ждал меня в моем доме в тот вечер, когда я вернулся из поездки к Менендесу.

– Мне придется его проверить, – произнес я. – Означает ли это, что с меня сняты подозрения в убийстве Анхеля?

– Не обязательно, – ответила Собел. – Мы по-прежнему хотим увидеть результаты баллистической экспертизы. Уже сегодня мы рассчитываем кое-что получить.

Я молча кивнул. Собел помялась, явно желая сообщить мне еще что-либо или о чем-нибудь спросить.

– Так что? – спросил я.

– Не знаю. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели сказать мне?

– Нет.

– В самом деле? В зале суда мне показалось, будто вам хочется сообщить нам многое.

Я молчал некоторое время, пытаясь прочесть между строк.

– Чего вам от меня надо, детектив Собел?

– Вы знаете. Я хочу получить убийцу Анхеля Левина.

– Что ж, и я хочу того же. Но я не могу представить вам Руле в этом качестве. Я не знаю, как он это проделал. И говорю это вам не для протокола.

– И, значит, мы опять на перепутье…

Она задумчиво посмотрела в конец коридора. Подтекст ее замечания был ясен. Если баллистическая экспертиза даст положительный результат, убийство Левина может так и остаться висеть на мне. И полиция станет использовать это как рычаг давления. Или скажи, как Руле это проделал, или садись за преступление сам. Я сменил тему.

– Как вы думаете, через сколько времени Хесус Менендес может выйти на свободу?

Она пожала плечами.

– Трудно сказать. Зависит от версии обвинения, выстроенной против Руле, – если у них есть какая-нибудь версия. Но одно я знаю точно: они не могут судебным порядком преследовать Руле, пока другой человек сидит в тюрьме за то же самое преступление.

Я подошел к стеклянной стене и положил руку на поручень ограждения. Я чувствовал смесь эйфории и тревожного страха, и тот мотылек все метался в моей груди.

– Только это меня сейчас и заботит, – тихо проговорил я. – Его освобождение. Это – и еще Анхель.

Она встала рядом со мной.

– Не знаю, чем вы сейчас занимаетесь на свой страх и риск, но лучше предоставьте все остальное нам.

– Я предоставлю, а ваш напарник возьмет да и упечет меня в тюрьму за убийство, которого я не совершал.

– Вы играете в опасную игру. Оставьте все это, не предпринимайте ничего самостоятельно.

Я посмотрел на нее, потом – снова вниз, на застроенную административными зданиями площадь.

– Да, конечно, – вздохнул я. – Теперь уже оставлю.

– Удачи вам.

– Вам тоже.

Собел ушла, а я остался и опять стал смотреть вниз, на площадь. Я увидел, как Доббс и Виндзор пересекают бетонные квадраты, направляясь к стоянке машин. Мэри Виндзор при ходьбе тяжело опиралась на руку своего поверенного. Я сомневался, что они по-прежнему собираются на обед в «У Орсо».

Глава 44

К вечеру начали распространяться слухи. Не какие-то подробности, а просто общая молва о том, как я выиграл дело: добился, что окружной прокурор заявил ходатайство об окончательном снятии иска, – и все лишь затем, чтобы моего клиента сразу повязали за убийство, прямо за дверьми того самого зала суда, где я только что добился его оправдания. Я получал звонки от каждого второго знакомого адвоката. Я получал звонок за звонком, пока мой сотовый в конце концов не сдох. Все коллеги поздравляли меня. В их глазах дело не имело изнаночной стороны. Руле был просто максимально фартовым клиентом, мне привалило редкое счастье. Я получил гонорар по тарифу А сначала за один судебный процесс, а затем, по тому же тарифу, получу за следующий. Двойной куш за одну работу, о чем большинство судебных адвокатов могут лишь мечтать. И конечно, когда я отвечал, что не стану браться за новое дело, каждый спрашивал, не замолвлю ли я за него словечко перед бывшим клиентом.

Был и один звонок на мою домашнюю линию, которого я ждал больше всего. Он пришел от Мэгги Макферсон.

– Жду твоего звонка весь вечер, – произнес я.

Я мерил шагами кухню, ограниченный телефонным шнуром. Дома проверил свои телефонные трубки на предмет «жучков», но никаких следов прослушивающих устройств не обнаружил.

– Извини, я была в конференц-зале.

– Слышал, вас созвали по поводу дела Руле?

– Да, и вот почему я звоню. Его собираются освободить.

– Они его отпускают?

– Да. Продержали девять часов в комнате для допросов, но он так и не раскололся. Наверное, ты слишком хорошо натаскал его насчет того, что можно и чего нельзя болтать. Он тверд как скала, и они ничего не сумели выжать из него, а это означает, что улик против него недостаточно.

– Ты ошибаешься. Достаточно. У них есть парковочный талон, и должны быть свидетели, могущие подтвердить его присутствие в «Доме Кобры». Даже Менендес опознал его.

– Тебе известно не хуже, чем мне, что Менендес – никто и ничто. Он бы опознал кого угодно, лишь бы выйти на свободу. А если есть другие свидетели из «Дома Кобры», то потребуется время, чтобы их разыскать. Парковочный талон, конечно, свидетельствует о том, что он был в тех окрестностях, но отнюдь не о том, что он находился в ее квартире.

– А как насчет ножа?

– Они над этим работают, но это тоже потребует времени. Видишь ли, мы должны сделать все как следует, по всем правилам и процессуальным нормам. Таков был клич Смитсона, а уж поверь мне: он тоже не хочет его отпускать, еще как! Это сделает нынешний провал в суде еще менее приятным для нас. Но просто пока еще рано. Не подошло ни время, ни место. Они собираются выпихнуть его на свободу и провести судебно-медицинскую экспертизу, заручиться данными прочих спецов и поискать свидетелей. Если Руле подойдет по всем параметрам, тогда мы возьмем его, а тот, другой твой клиент, выйдет на свободу. Тебе не надо беспокоиться. Но мы должны проделать все безупречно.

Я бессильно мазанул кулаком по воздуху.

– Это был фальстарт! Проклятие, нельзя было брать его сегодня!

– Наверное, они рассчитывали, что девять часов допроса дадут свой результат.

– Дураки они, если так думали.

– Что поделаешь – у всех свои недостатки.

Я был раздражен ее отношением, но молчал. Мне надо, чтобы она держала меня в курсе событий.

– Когда точно его отпустят? – спросил я.

– Не знаю. Все только что закрутилось. Керлен и Буккер явились сюда доложить об этом, и Смитсон только что отослал их обратно в полицейский участок. Когда они туда вернутся, сразу его отпустят, как я понимаю.

– Мэгги, послушай меня внимательно. Руле знает о Хейли.

Наступил отвратительно долгий момент тишины, прежде чем она ответила.

– Что ты такое говоришь, Холлер? Ты позволил впутать нашу дочь в…

– Я ничего не позволял. Он проник ко мне в дом и увидел ее портрет. Это не значит, что ему известно, где она живет или как ее зовут. Но он знает о ней и хочет опять прибрать меня к рукам. Поэтому ты должна немедленно ехать домой. Я хочу, чтобы ты находилась рядом с Хейли. Забирай ее, и уходите из квартиры. Будьте осторожны, избегайте рискованных действий.

Что-то удерживало меня от того, чтобы все ей рассказать – о том, что сегодня в коридоре здания суда Руле практически напрямую угрожал расправой моей семье. «Ты не можешь защитить всех». Я бы решился ей все рассказать – но только в качестве последнего средства, – если бы она отказалась сделать то, что я прошу.

– Я немедленно иду домой, – сказала она. – И мы едем к тебе.

– Нет, ко мне не приезжайте.

– Почему?

– Потому что он может прийти ко мне.

– Это безумие. Что ты собираешься предпринять?

– Еще не знаю. Просто забери Хейли, и отправляйтесь куда-нибудь в безопасное место. Потом позвони мне по мобильному на этот номер, но не сообщай, где вы находитесь. Будет лучше, если даже я не буду знать.

– Холлер, вызови полицию. Они смогут…

– И что я им скажу?

– Ну не знаю… Скажи, что тебе угрожают.

– Адвокат защиты рассказывает полиции, что чувствует угрозу… Да уж… они все разом переполошатся. Может, даже вышлют группу захвата.

– Ну что-то же надо делать.

– Я и считал, что сделал. Полагал, он просидит за решеткой до конца своих дней. Но ваши люди наломали дров, и вот теперь вы его отпускаете.

– Этого было недостаточно. Даже наших знаний о возможной угрозе для Хейли недостаточно.

– Тогда поезжай к нашей дочери и позаботься о ней. Предоставь мне остальное.

– Еду.

Но она не положила трубку. Казалось, ей хочется дать мне возможность сказать еще что-нибудь.

– Я люблю тебя, Мэгз, – произнес я. – Вас обеих. Будь осторожна.

Я дал отбой, прежде чем она успела ответить. Набрал номер сотового Фернандо Валенсуэлы. После пяти звонков он отозвался.

– Вэл, это я, Мик.

– Черт. Знал бы, что ты, не стал бы отвечать.

– Мне нужна твоя помощь. Вернее, одолжение.

– Моя помощь? Ты просишь меня о помощи – после вопросов, что задавал мне на днях? После того, как обвинил меня?

– Послушай, Вэл, это чрезвычайный случай. То, что я наговорил в тот вечер, было неуместно, и я приношу извинения. Я заплачу за твой телевизор, сделаю все, что захочешь, но мне необходима твоя помощь.

Я подождал.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он.

– Руле еще носит тот браслет на ноге?

– Да. Я знаю, что произошло в суде, но я не получал от него известий. Один из моих агентов в суде сообщил, что копы опять забрали его.

– Они его забрали, но уже вот-вот отпустят. Он, вероятно, позвонит тебе, чтобы ты снял с него браслет.

– Я сейчас уже дома, старик. Он может связаться со мной завтра.

– Именно этого я и хочу. Заставь его подождать.

– Пока не вижу никакого одолжения с моей стороны, парень.

– Сейчас поймешь. Открой свой лэптоп и последи за его перемещениями. Когда он покинет полицейский участок, мне надо, чтобы ты знал, куда он направляется. Сделаешь это для меня?

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас. У тебя какие-нибудь проблемы?

– Что-то вроде.

Я был готов к другому аргументу, но этот меня удивил.

– Помнишь, я говорил тебе об аварийной сигнализации на браслете, которая питается от батарейки?

– Да.

– Так вот: примерно час назад я получил сигнал, что мощность упала до двадцати процентов.

– А как долго ты можешь следить за ним, пока батарея совсем не сдохнет?

– От шести до восьми часов активного слежения, прежде чем сигнал перейдет на режим слабой пульсации. Тогда сигнал станет появляться каждые пятнадцать минут в течение пяти часов.

Я обдумал ситуацию. Мне нужно только продержаться ночь, будучи уверенным, что Мэгги и Хейли в безопасности.

– Фокус в том, что когда он на режиме слабой пульсации, то начинает пищать, – продолжил Валенсуэла. – Тогда можно слышать, как объект приближается. Либо он сам устанет от писка и подзарядит батарею.

Или опять выкинет тот самый трюк в стиле Гудини, подумал я.

– Ладно. Ты еще говорил мне, что существуют другие сигналы, которые ты мог бы встроить в программу слежения.

– Да.

– Можешь так настроить ее, чтобы поступал сигнал, если он приблизится к определенной цели?

– Да, это как в случае с человеком, покушающимся на растление малолетних: можно настроить так, чтобы сигнал тревоги подавался, когда субъект, например, подходит к школе. Это должна быть фиксированная цель.

– Ясно.

Я продиктовал ему адрес квартиры на Диккенс-стрит в Шерман-Оукс, где жили Мэгги и моя дочь.

– Если он окажется в радиусе десяти кварталов от того места, перезвони мне. Не важно, в какое время. В любое. Это и есть моя просьба об одолжении.

– Что это за место?

– Дом, где живет моя дочь.

Последовало долгое молчание, прежде чем Валенсуэла произнес:

– С Мэгги? Думаешь, этот тип решит туда отправиться?

– Не знаю. Надеюсь, что, пока у него на ноге следящее устройство, он не станет дурить.

– Ладно, Мик. Считай, что сделано.

– Спасибо, Вэл. Звони мне на домашний. Мой сотовый скончался.

Я дал ему номер, и на какой-то момент замолчал, спрашивая себя, что еще могу сказать, чтобы реабилитироваться перед ним за свое предательство два дня назад. Потом решил оставить все как есть. Необходимо сосредоточиться на опасности.

Я перешел из кухни в кабинет и крутанул картотечную стойку на своем столе. Найдя нужный номер, схватился за стоящий на столе телефон.

Набрал номер и стал ждать. Заглянув в окно, заметил, что на улице дождь. Похоже, скоро он разойдется не на шутку. Интересно, влияет ли погода на спутниковое устройство слежения. Я отбросил эту мысль, потому что на том конце провода подняли трубку. Тедди Фогель, вожак «Ангелов дорог».

– Говорите.

– Тед, это Микки Холлер.

– Советник! Как поживаете?

– Сегодня вечером не очень.

– Тогда я рад, что вы позвонили. Чем могу быть полезен?

Прежде чем ответить, я опять посмотрел в окно, на дождь, медля в нерешительности. Я понимал, что если продолжу, то окажусь в долгу перед людьми, от которых никогда не хотел бы зависеть и ничем не быть им обязанным.

Но выбора не было.

– Сегодня вечером никто из ваших не появится в моих краях? – спросил я.

Я знал, что Фогель неизбежно удивится, что его адвокат взывает к его помощи. Тем более что было очевидно: помощь такого рода, которая идет в одной связке с грубой силой и пушками.

– Есть несколько ребят, присматривающих за порядком в клубе. А в чем проблема?

Клубом назывался стриптиз-бар на бульваре Сепульвела, недалеко от Шерман-Оукс. На это я и рассчитывал.

– Моей семье угрожает опасность… Тед. Мне нужно несколько крепких ребят, чтобы организовать отпор, даже захватить парня, если потребуется.

– Вооруженных и очень опасных?

Я помедлил в нерешительности.

– Да, вооруженных и очень опасных.

– Звучит по-нашему. Куда им подъехать?

Фогель готов был действовать без промедления. Он понимал, насколько им выгоднее держать меня в руках всецело, чем на предварительном гонораре. Так, чтобы можно было всегда иметь под рукой. Я продиктовал ему адрес квартиры на Диккенс-стрит, также дал описание внешности Руле и одежды, в какой он был в этот день в суде.

– Если он покажется у той квартиры, необходимо остановить его, – добавил я. – И чтобы ваши люди выехали немедленно.

– Заметано.

– Спасибо, Тед.

– Вам спасибо. Мы рады вас выручить, после того как вы столько раз выручали нас.

Да уж, это точно, подумал я, кладя трубку и сознавая, что зашел за одну из тех граней, на которые надеешься даже никогда не наткнуться, не говоря уже о том, чтобы их пересечь. Я снова бросил взгляд за окно. Дождь превратился в ливень и тяжелым потоком стекал с крыши. У меня не было сточного желоба на задней стороне дома, и вода обрушивалась сплошной прозрачной стеной, заслоняя видимость и смазывая огни вдалеке. Бесконечный дождь в этом году – ничего, кроме дождя.

Я вышел из кабинета и вернулся в переднюю часть дома. На столе в обеденной нише лежал пистолет, который дал мне Эрл Бриггс. Я задумчиво разглядывал оружие и перебирал мысленно все предпринятые мной шаги. Главный момент заключался в том, что я действовал вслепую, точно пилот без навигационных приборов, и в этом своем полете подверг опасности не только себя одного.

Во мне нарастала паника. Я снял телефонную трубку с кухонной стены и позвонил Мэгги на сотовый. Она сразу ответила.

– Где ты сейчас?

– Подъезжаю к дому. Соберу кое-какие вещи, и уезжаем.

– Хорошо.

– Что мне сказать Хейли? Что ее отец поставил ее жизнь под угрозу?

– Нет, Мэгги. Это Руле. У меня не было возможности контролировать его. Однажды я вернулся домой и застал его у себя в кабинете. Он ведь занимается недвижимостью – знает, как разыскать нужный дом и в него проникнуть. Вот тогда он и увидел ее портрет на моем столе. Что я…

– Не могли бы мы поговорить об этом позже? Мне сейчас надо войти в дом и забрать свою дочь.

Не «нашу» дочь – «свою».

– Да, конечно. Позвони мне, когда переберетесь в другое место.

Она отключила телефон, и я медленно повесил трубку на рычаг. Так и не отнимая руки от трубки, качнулся вперед, пока мой лоб не коснулся стены. Я не знал, что еще придумать. Мог лишь ждать, пока Руле сделает следующий ход.

Телефон зазвонил, я вздрогнул и отпрянул. Трубка упала на пол, и я подтянул ее за шнур. Это был Валенсуэла.

– Ты получил мое сообщение? Я только что звонил.

– Нет, я говорил по телефону. А что?

– Значит, хорошо, что я перезвонил. Он движется.

– Куда?!

Я слишком громко выкрикнул это в телефон. У меня сдавали нервы.

– Едет из Ван-Нуйса на юг. Позвонил мне и сообщил, что хочет снять браслет. Я сказал ему, что я уже дома и пусть позвонит завтра. Велел подзарядить батарейку, чтобы аппарат не начал сигналить среди ночи.

– Хорошая мысль. Где он сейчас?

– Пока в Ван-Нуйсе.

Я старался представить Руле за рулем. Если он движется на юг, это означает, что он держит путь прямиком на Шерман-Оукс, в тот район, где живут Мэгги и Хейли. Но он мог также просто ехать через Шерман-Оукс к себе домой, за гору, – путь туда тоже лежал в южном направлении. Нужно подождать, чтобы выяснить точно.

– Насколько показания «Джи-пи-эс» на этой штуке соответствуют текущему моменту? – спросил я.

– Все в реальном времени, старик. Вот где он сейчас: только что миновал перекресток под шоссе 101. Может, просто направляется домой, Мик?

– Не исключено. Просто подождем, пока он проедет Вентуру. Следующая улица – Диккенс-стрит. Если он там повернет – значит, едет домой.

Я начал ходить взад-вперед по кухне, прижав к уху телефонную трубку. Я знал, что даже если Тедди Фогель немедленно отправил своих парней на задание, они все равно отстанут на несколько минут. От них мне сейчас нет пользы.

– А как насчет дождя? Он не влияет на работу «Джи-пи-эс»?

– Не думаю.

– Это утешает.

– Он остановился.

– Где?

– У светофора, где Мурпарк-авеню.

Оставался еще квартал до Вентуры и два – до Диккенс-стрит. Из трубки донесся пищащий звук.

– Что это?

– Сигнал тревоги за десять кварталов, о котором ты просил.

Писк прекратился.

– Я выключил его.

– Сейчас перезвоню тебе.

Не дожидаясь ответа, я дал отбой и позвонил на мобильный Мэгги. Она опять ответила сразу же.

– Где вы?

– Ты велел мне не говорить.

– Выехали из дому?

– Нет пока. Хейли собирает фломастеры и раскраски – хочет взять их с собой.

– Проклятие! Выметайтесь оттуда! Немедленно!

– Мы спешим, как только мо…

– Убирайтесь! Я перезвоню. Ответь обязательно!

Я отключился и опять позвонил Валенсуэле:

– Где он?

– На Вентуре. Видимо, снова попал на светофор, потому что не движется.

– Ты уверен, что он на дороге, а не припарковался там где-нибудь?

– Не уверен. Он мог и… нет, все, опять движется. Черт, свернул на Вентуру.

– В какую сторону?

Я опять начал вышагивать, с такой силой прижимая трубку к уху, что оно заболело.

– Направо… э… то есть на запад. Он едет на запад.

Сейчас он вел машину параллельно Диккенс-стрит, в направлении дома моей дочери, и находился уже на расстоянии квартала.

– Опять остановился, – сообщил Валенсуэла. – Это не перекресток. Похоже, что посреди квартала. Наверное, припарковался.

Я лихорадочно зарылся свободной рукой в волосы, как человек находящийся на грани отчаяния.

– Черт! Мой сотовый не работает. Позвони Мэгги и сообщи, что он направляется к ним. Вели ей немедленно садиться в машину и уезжать оттуда!

Я прокричал в телефон номер Мэгги и, бросив трубку, выскочил из кухни. Я знал, что мне потребуется минимум двадцать минут, чтобы добраться до Диккенс-стрит, – а это означало на скорости шестьдесят миль в час преодолеть в «линкольне» извивы Малхолланд-драйв. Но я просто не мог сидеть сложа руки и выкрикивать по телефону распоряжения, когда моя семья находилась в опасности. Схватив со стола пистолет, я поспешил к двери. Я засовывал его в карман, одновременно открывая входную дверь.

Там, за дверью, с насквозь промокшими от дождя волосами, стояла Мэри Виндзор.

– Мэри, в чем де…

Она подняла руку, и я увидел в ней маленький блестящий предмет. И в тот же миг раздался выстрел.

Глава 45

Звук был оглушительным, а вспышка – яркой, как у телекамеры. В первый момент показалось, будто меня лягнула лошадь, но это пуля ворвалась в тело. Мгновение я стоял столбом, а потом полетел навзничь. С размаху ударился о деревянный пол и врезался в стену гостиной, рядом с камином. Обеими руками я попытался дотянуться до дырки в животе, но правая рука застряла в кармане. Тогда я прижал к ране левую и попытался сесть.

Мэри Виндзор шагнула в дом. Мне приходилось глядеть на нее, лежа на полу, снизу вверх. Через открытую дверь за ее спиной виднелся льющий стеной дождь. Она вновь подняла пушку и стала целиться мне в лоб. На миг передо мной вспыхнуло лицо дочери, и я понял, что не дам этой твари уйти.

– Ты попытался отобрать у меня моего сына! – выкрикнула Виндзор. – Думал, что после этого я позволю тебе спокойно унести ноги?

И тогда я вдруг прозрел. Все сошлось, оформилось, откристаллизовалось. Я понял, что нечто подобное она сказала и Анхелю, перед тем как его убить. Догадался также, что не было никакого изнасилования в пустом доме в Бель-Эйре. Она была матерью, произведшей на свет зверя, и сама готова была защищать его зубами и когтями. И тут же в памяти у меня всплыли слова Руле: «В одном вы правы. Я действительно сукин сын». Своим последним жестом Левин не о дьяволе хотел напомнить, а изобразить пальцами букву М: Мэри, мать, – а может, и W – Виндзор – с какой стороны посмотреть.

Виндзор шагнула ко мне.

– Отправляйся в ад, – проговорила она.

Она медленно, основательно нацеливала руку, придавая ей устойчивое положение для выстрела. Я тоже стал поднимать свою правую, по-прежнему застрявшую в кармане пиджака. Наверное, она сочла это оборонительным жестом, потому что совсем не спешила: наслаждалась моментом, оттягивая миг расплаты, наслаждалась местью. До тех пор, пока я не выстрелил.

От удара Мэри Виндзор резко швырнуло назад, и она упала на спину прямо на пороге открытой двери. Ее пистолет с металлическим стуком отскочил на пол, и я услышал, как из нее самой исторгся высокий, пронзительный, воющий звук. Затем раздался топот взбегающих по ступеням крыльца ног.

– Полиция! – крикнул женский голос. – Бросай оружие!

Я посмотрел на дверь и никого не увидел.

– Оружие на пол, и выходите с поднятыми руками!

На сей раз гремел мужчина, и этот голос я узнал.

Я вытащил пистолет из кармана пиджака и, положив на пол, отпихнул от себя.

– Оружие на полу, – произнес я так громко, как только позволяла рана в животе. – Но я не могу встать, у меня огнестрельное ранение. Мы оба ранены.

Я увидел, как в дверном проеме показался пистолетный ствол, за ним – рука, а за ней – мокрый черный плащ детектива Лэнкфорда. Он шагнул в дом, а за ним, быстро, след в след, его напарница. Оказавшись в холле, Лэнкфорд ногой отпихнул пистолет от тела лежащей Виндзор. Свой собственный он держал нацеленным на меня.

– Кто-нибудь еще есть в доме? – спросил он.

– Нет. Послушайте меня…

Я попытался сесть, но острая боль пронзила тело.

– Не двигаться! Лежать на месте! – крикнул Лэнкфорд.

– Выслушайте меня. Моя семья…

Собел громко отдавала распоряжения в портативную рацию, вызывая две машины «скорой помощи» – для двух раненых с огнестрела.

– Одну машину, – поправил Лэнкфорд, пистолетом указывая на Виндзор. – Эта мертва.

Собел убрала рацию в карман дождевика и приблизилась ко мне. Опустившись на колени, отняла мою руку от раны и вытащила рубашку из брюк, чтобы осмотреть повреждение. Затем опять прижала мою руку к пулевому отверстию.

– Прижмите как можно сильнее. Из раны идет кровь. Вы слышите меня? Прижмите руку покрепче.

– Послушайте меня, – снова начал я. – Моя семья в опасности. Вы должны…

– Держите!

Она сунула руку в свой плащ и, вытащив из-за пояса сотовый телефон, включила его и нажала кнопку скоростного набора. На том конце сразу же ответили.

– Это Собел. Везите его обратно. Его мать только что пыталась застрелить адвоката, но тот ее опередил.

Несколько секунд она слушала, потом спросила:

– Тогда где он?

Собел выключила телефон, и я вопросительно уставился на нее.

– Не беспокойтесь, его схватят. Ваша дочь в безопасности.

– Вы за ним следите?

Она кивнула.

– Мы шли по следам вашего плана, Холлер. У нас было не так уж мало улик против него, но мы надеялись на большее. Помните, я говорила, что нам нужно рассеять сомнения в отношении убийства Левина? Мы рассчитывали, что если отпустим его на свободу, то он продемонстрирует тот же самый трюк – покажет нам, как сумел добраться до Левина. Но получилось, что эту загадку разрешила его мать.

Я все понял. Несмотря на вытекающую из меня кровь и жизнь, я смог свести концы с концами. Освобождение Руле было инсценировкой. Они надеялись, что он пустится на охоту за мной, обнаружив свой загадочный метод обходить электронную систему слежения – применив тот же трюк, который использовал, идя на убийство Анхеля Левина. Но оказалось, это сделала за него мать.

– А Мэгги? – спросил я слабым голосом.

Собел покачала головой.

– Она в полном порядке. Ей пришлось участвовать в игре вместе с нами, потому что мы не знали, поставил ли Руле прослушивающее устройство на вашем телефоне или нет. Она не могла сообщить вам, что они с Хейли в безопасности.

Я закрыл глаза, не зная, благодарить ли мне судьбу за то, что они живы и здоровы, или злиться на Мэгги за то, что использовала отца своей дочери в качестве приманки для убийцы.

Я опять попытался сесть.

– Я хочу ей позвонить. Она…

– Не шевелитесь. Просто лежите, и все.

Я опять положил голову на пол. Было холодно, меня била дрожь, и одновременно прошибал пот. Я чувствовал, что слабею и дыхание делается поверхностным.

Собел вынула из кармана рацию и потребовала у диспетчера расчетное время прибытия медпомощи. Диспетчер доложила, что машина в шести минутах езды.

– Подержитесь еще чуть-чуть, – попросила Собел. – Все будет хорошо. Судя по тому, куда попала пуля, вы должны поправиться.

– Пот…

Я хотел сказать «потрясающе», вложив в эту реплику побольше сарказма, но сознание у меня помутилось.

Рядом с Собел встал Лэнкфорд и тоже стал смотреть на меня. Рукой в перчатке он поднял пистолет, из которого стреляла Мэри Виндзор. Я узнал отделанную перламутром рукоятку. Пистолет Микки Коэна. Мой пистолет. Пистолет, из которого она убила Анхеля.

Он кивнул, и я воспринял это как своего рода знак. Пожалуй, такой, что в его глазах я поднялся ступенькой выше: видимо, оттого, что выполнил за них работу, вытащив на свет гнусного убийцу. Может, это было даже предложением о перемирии или после этого он перестанет ненавидеть адвокатов.

Я кивнул ему в ответ, и это маленькое движение заставило меня закашляться. Во рту я почувствовал странный вкус и сообразил, что это кровь.

– Только не вздумайте тут отключаться при нас, – быстро произнес Лэнкфорд. – Если придется делать судебному адвокату искусственное дыхание «рот в рот», нам после этого не выжить.

Он улыбнулся, я тоже. Потом перед глазами стала стелиться темнота. И вскоре я уже, покачиваясь, как на волнах, уплывал по ней вдаль.

Часть третья Открытка с Кубы

Глава 46

Вторник, 4 октября

Прошло пять месяцев с тех пор, как я в последний раз был в зале суда – на том достопамятном судебном процессе. За это время мне сделали три хирургические операции, чтобы привести в порядок тело, дважды предъявляли иск в гражданском суде – и со стороны полицейского департамента Лос-Анджелеса, и со стороны Калифорнийской ассоциации адвокатов. Мой банковский счет был высосан досуха расходами на медицинское обслуживание, на проживание, пособием на ребенка и даже издержками на людей из моего окружения – да-да, на племя адвокатов.

Но я выжил, несмотря ни на что, и сегодня, впервые с тех пор как Мэри Алиса Виндзор подстрелила меня, выхожу на прогулку без палки и отупляющих обезболивающих средств. Для меня это первый реальный шаг к возвращению в строй. Как ни крути, трость – символ слабости. Никому не нужен судебный адвокат, который выглядит слабым. Я должен уметь стоять прямо, пружинить мышцами – насквозь изрезанными хирургом, чтобы извлечь пулю, – и, конечно, вновь научиться двигаться самостоятельно. Только тогда я почувствую, что сумею, как и прежде, уверенным шагом войти в зал суда.

Я сказал, что не был там все это время, но это не означает, что сам я не являюсь объектом судебного разбирательства. Хесус Менендес и Льюис Руле судятся со мной, и эти судебные дела, вероятно, будут тянуться не один год. Иски у них отдельные, независимые друг от друга, но оба моих бывших клиента обвиняют меня в профессиональной некомпетентности и нарушении адвокатской этики. Несмотря на всю конкретику выдвинутых против меня обвинений, Руле так и не смог дознаться, каким образом я предположительно добрался до Дуэйна Джеффри Корлисса, в закрытое медицинское учреждение при Южнокалифорнийском университете, и напичкал его конфиденциальной информацией, абсолютно не подлежавшей разглашению. И маловероятно, что когда-нибудь дознается. Глория Дейтон давно покинула эту больницу. Она прошла программу реабилитации, взяла двадцать пять тысяч долларов, которые я ей дал, и переехала на Гавайи, чтобы начать новую жизнь. А Корлисс, который, вероятно, лучше кого-либо понимает, как важно держать язык за зубами, предпочитает держаться старой версии, уже изложенной под присягой: мол, будучи под арестом, Руле признался ему в убийстве девушки-змеи. Он избежал обвинений в лжесвидетельстве, поскольку привлечение его к суду дискредитировало бы дело штата против Руле и явилось бы самобичеванием ведомства окружного прокурора. Мой адвокат говорит мне, что судебная тяжба Руле против меня является просто попыткой спасти лицо, без всяких на то оснований, и что в конце концов истец оставит меня в покое. Очевидно, когда у меня не останется больше денег, чтобы платить адвокату.

Но Менендес никогда не оставит меня в покое. Именно он является мне по ночам, когда я сижу один на веранде своего дома с миллионной закладной и смотрю на раскинувшийся внизу вид стоимостью в миллион долларов. Менендес был помилован губернатором и освобожден из «Сан-Квентина» через два дня после обвинения Руле в убийстве Марты Рентерии. Но он лишь поменял один пожизненный приговор на другой. Выяснилось, что в тюрьме его заразили СПИДом, а от этой напасти губернатор помилований не выдает. Вообще никто не выдает. Все, что происходит с Хесусом Менендесом, полностью лежит на моей совести. Я это знаю и живу с этим каждый день своей жизни. Мой отец был прав. Нет клиента страшнее, чем невиновный человек. И нет клиента, оставляющего более страшные шрамы.

Менендес настроен ко мне враждебно и хочет получить компенсацию за моральный ущерб, наказав меня деньгами и за мои действия, и за мое бездействие. И он имеет на это право. Но каковы бы ни были мои юридические ошибки и этические промахи в ходе того судебного дела, я сознаю, что в конце концов все же переломил ход событий, чтобы поступить по совести. Обменял злодея на его жертву. Благодаря мне Руле сидит за решеткой. Несмотря на старания его нового адвоката (сейчас он пользуется услугами юридической фирмы Дэна Дейли и Роджера Миллза), Руле уже больше никогда не видать свободы. Из того, что я слышал от Мэгги Макферсон, штат выстроил против него непробиваемое судебное дело по обвинению в убийстве Марты Рентерии. Они также прошли по стопам Анхеля Левина и связали Руле еще с одним убийством: как выяснилось, этот молодчик выследил до самой квартиры женщину, прислуживавшую посетителям бара в районе Голливуда, изнасиловал ее, после чего зарезал. Криминалистическая экспертиза его ножа доказала соответствие между этим оружием и смертельными ранениями на теле той женщины. Именно криминалистика стала для Руле айсбергом, который он заметил слишком поздно. Его корабль дал течь и обречен пойти ко дну. Сейчас его борьба идет лишь за то, чтобы остаться в живых. Усилия адвокатов направлены на заключение судебной сделки о добровольном признании, дабы уберечь своего клиента от смертельной инъекции. Они намекают на другие убийства и изнасилования, в которых он готов был бы сознаться в обмен на свою драгоценную жизнь. Каков бы ни был результат: жизнь или смерть, – Руле, несомненно, исчезнет из нашего мира, и в этом я обретаю утешение для своей души. Именно это поставило меня на ноги лучше всякой хирургии.

Мы с Мэгги Макферсон тоже прикладываем старания для заживления наших ран. Она привозит ко мне в гости нашу дочь каждый уик-энд и часто сама остается на день. Мы сидим на веранде и разговариваем. Мы оба знаем, что именно наша дочь – то, что нас спасет. Я давно перестал злиться на Мэгги за использование меня в качестве приманки для убийцы. А Мэгги, считаю, больше не держит зла на меня за те решения, которые я принял.

Калифорнийская коллегия адвокатов рассмотрела все мои действия и отправила меня отдыхать на Кубу – так судебные адвокаты называют временное отстранение от работы за «поведение, не подобающее званию адвоката» – сокращенно CUBA.^[91] Я был изъят из употребления на девяносто дней. Таково идиотское решение комиссии. Они не сумели доказать никакого конкретного нарушения адвокатской этики в эпизоде с Корлиссом, поэтому наказали меня за то, что я позаимствовал пистолет у Эрла Бриггса. Тут мне повезло. Пистолет не был украден и оказался зарегистрирован. Он принадлежал отцу Эрла, так что мое этическое нарушение оказалось незначительным.

Я не стал утруждать себя оспариванием приговора коллегии или подачей апелляции на решение о своем временном отстранении. После получения пули в живот девяносто дней отпуска выглядели не так уж плохо. Срок отстранения оказался очень кстати для поправки здоровья. Здоровье я поправлял, в основном сидя в купальном халате пред телевизором и глядя канал «Суд-ТВ».

Ни коллегия, ни полиция не усмотрели каких-либо этических или криминальных нарушений с моей стороны в убийстве Мэри Алисы Виндзор. Она явилась ко мне в дом с украденным оружием. Выстрелила первой, а я – потом. За квартал от моего дома Лэнкфорд и Собел видели, как она сделала первый выстрел в проем моей входной двери. Самозащита в чистом виде. Но вот что является не столь ясным, так это мои чувства по отношению к этому поступку. Я хотел отомстить за своего друга Анхеля Левина, но отнюдь не кровавым способом. Теперь я убийца. То, что власти штата сочли это приемлемым, служит мне слабым утешением.

Абстрагируясь от всех расследований и официальных выводов, я считаю, что в объединенном деле Менендеса–Руле я был виновен в поведении, не подобающем мне самому. И мое наказание за это суровее любого, какое могут наложить на меня власти штата или адвокатская коллегия. Ну да не важно. Все это останется при мне, когда я вернусь к работе. К моей работе. Я знаю свое место в этом мире, и в первый же день после окончания вынужденного безделья выведу из гаража свой «линкольн», опять выеду на дорогу и пущусь на поиски какого-нибудь бедолаги. Не знаю, куда я направлюсь и какие дела придутся на мою долю. Знаю только, что опять буду здоров и готов встать на чью-нибудь защиту в этом мире, лишенном правды.

Майкл Коннелли Пуля для адвоката

Памяти Терри Хансена и Фрэнка Моргана

Часть первая Свидетель обвинения 1992

1

Все лгут.

Копы лгут. Адвокаты лгут. Свидетели лгут. Жертвы лгут.

Суд — чемпионат по лжи. И все давно об этом знают. Даже присяжные. Они приходят на работу, зная, что им будут лгать. Садятся на свою скамью, готовясь услышать ложь.

Если ты на стороне защиты, главное — терпеть. Терпеть и ждать. Дело адвоката — вцепиться в ложь и ковать ее, как раскаленное железо, из которого делают клинок. Острое как бритва лезвие, чтобы распороть брюхо и перерезать глотку обвинению.

Моя работа — ковать сталь и точить клинок. И пускать его в ход, без жалости и снисхождения. Я — островок правды среди моря лжи.

2

Шел уже четвертый день процесса — он проходил в 109-м отделении уголовного суда, в деловом центре города, — когда ко мне в руки попала эта ложь, острая как дамасская сталь. Моего клиента, Барнетта Вудсона, обвиняли в двух убийствах, и он на всех парах мчался к маленькой железной камере в тюрьме «Сан-Квентин», где в вены осужденных всаживают самую крепкую на свете «дурь».

На Вудсоне, двадцатисемилетнем торговце наркотиками из Комптона, висели ограбление и смерть двух студентов из Уэстсайда. Парни собирались купить у него кокаин, но он предпочел забрать деньги и пальнуть в них из обреза. Так по крайней мере считал прокурор. Преступление было «черно-белого» цвета, и это не шло Вудсону на пользу, особенно после того как четыре месяца назад расовые волнения едва не разорвали город пополам. Но больше всего он испортил дело тем, что попытался избавиться от трупов, утопив их в Голливудском водохранилище. Они провалялись там четыре дня, пока не всплыли наверх, словно яблоки в бочке. Гнилые такие яблочки. Мысль, что все это время трупы разлагались в главном городском источнике питьевой воды, вызвала у жителей приступ тошноты. Когда Вудсона вычислили по телефонным звонкам и арестовали, общественная ярость обрушилась на него как ураган. Окружной прокурор заявил, что потребует высшей меры.

Однако дело против Вудсона не было таким уж бесспорным. Оно строилось в основном на косвенных уликах — записях телефонных разговоров и свидетельствах людей, которые сами являлись уголовниками. В центре всей этой компании стоял главный свидетель обвинения — Рональд Торренс. Он уверял, будто Вудсон сам признался ему в убийстве.

Торренс был соседом Вудсона по центральной городской тюрьме. Оба сидели в специальном блоке, состоявшем из шестнадцати одиночных камер, расположенных в два яруса и выходивших во внутренний дворик. Все шестнадцать заключенных в этом блоке были чернокожими согласно сомнительной, но повсеместно принятой тактике «безопасной сегрегации», по которой арестантов разделяли по бандам и по цвету кожи, чтобы избежать агрессии и стычек. Торренса обвиняли в ограблении и физическом насилии с отягчающими обстоятельствами: результат его участия в грабежах во время бунта. Заключенные спецблока с шести часов до половины седьмого вечера могли выходить во дворик, где ели, играли в карты и проводили время под присмотром охранников, сидевших в стеклянной кабинке наверху. По словам Торренса, как раз за одним из карточных столов мой клиент признался ему в убийстве двух парней из Уэстсайда.

Обвинение старалось в наилучшем виде подать Торренса присяжным, среди которых было всего трое чернокожих. Когда на четвертый день процесса Вудсона привезли в суд, он был чисто выбрит, коротко подстрижен (от косичек пришлось избавиться) и облачен в светло-голубой костюм без галстука. Во время допроса, который вел представитель обвинения Джерри Винсент, Торренс сообщил о разговоре, якобы состоявшемся между ним и Вудсоном во время игры в карты. Он заявил, что Вудсон не только признался ему в убийствах, но и описал преступление в подробностях. Присяжным намекали, что только истинный убийца мог знать все эти детали.

В суде Винсент держал Торренса на коротком поводке, задавая ему длинные вопросы и получая лаконичные ответы. Вопросы эти были настолько пространными и многословными, что могли сойти за наводящие. Я не стал протестовать, хотя судья Компаньони бросал на меня удивленные взгляды, ожидая, что я вот-вот вскочу с места. Но я молчал, считая, что мне это на руку. Пусть присяжные видят, что вытворяет обвинение. Я просто сидел и ждал, держа за пазухой свой нож и предоставив Торренсу болтать все, что хочет.

Винсент закончил только к одиннадцати часам, и судья спросил, не хочу ли я перекусить, прежде чем приступить к перекрестному допросу. Я отказался — перерыв мне ни к чему. При этом состроил такую гримасу, словно мне было тошно от одной мысли, что придется тянуть с этим парнем еще лишний час. Я встал и направился к кафедре, прихватив с собой толстую папку с документами и блокнот.

— Мистер Торренс, меня зовут Майкл Холлер. Я государственный защитник и представляю интересы Барнетта Вудсона. Мы встречались с вами раньше?

— Нет, сэр.

— Конечно, нет. Зато с моим подзащитным, мистером Вудсоном, вы знакомы очень хорошо, не так ли?

Торренс презрительно усмехнулся. Я хорошо поработал над его биографией и прекрасно знал, с кем имею дело. Ему было тридцать два года, из которых треть он провел в колониях и тюрьмах. Школу бросил в четвертом классе — просто перестал ходить на уроки, на что его родителям, видимо, было наплевать. По закону «о трех преступлениях»^[92] ему грозило пожизненное заключение за грабеж и избиение работницы в прачечной-автомате. Произошло это во время трехдневной волны бунтов и насилия, прокатившейся по городу, когда суд оправдал четырех белых полицейских, убивших чернокожего Родни Кинга за то, что он припарковался в неположенном месте. Короче говоря, у Торренса были очень веские причины, чтобы помочь суду «утопить» Барнетта Вудсона.

— Мы познакомились с ним несколько месяцев назад, — ответил Торренс. — В спецблоке.

— Вы сказали «в спецблоке»? — произнес я, прикинувшись дурачком. — Это какое-то особое подразделение или военный отряд?

— Нет, специальный блок.

— Речь идет о тюрьме?

— Ну да.

— Вы хотите сказать, что ранее не были знакомы с Барнеттом Вудсоном? — В моем тоне звучало удивление.

— Нет, сэр. Мы встретились в тюрьме.

Я сделал в блокноте пометку, словно услышал важное признание.

— Что ж, тогда давайте посчитаем, мистер Торренс. Когда Барнетта Вудсона перевели в спецблок, вы уже давно сидели там — точнее, с пятого сентября этого года. Верно?

— Да, я помню, как его привезли.

— А почему вы сами попали в спецблок?

Винсент заявил протест, сославшись на то, что данная тема уже обсуждалась на допросах. Я возразил, что хочу составить более полное представление о причинах ареста Торренса. Судья Компаньони отклонил протест и велел Торренсу ответить на вопрос.

— Я уже сказал — меня обвиняют в ограблении и физическом насилии.

— Речь идет о событиях, происходивших во время волнений в городе, не так ли?

Учитывая антиполицейские настроения, распространившиеся после беспорядков в городе, при отборе присяжных я старался набрать как можно больше коричневых и черных. Но сейчас у меня появился шанс повлиять на тех пятерых белых, которые все-таки затесались в их состав. Пусть они знают, что главный свидетель обвинения участвовал в тех бесчинствах, которые они видели по телевизору.

— Да, я находился там, как и все, — ответил Торренс. — Копы в этом городе совсем распоясались.

Я кивнул, делая вид, будто соглашаюсь.

— И свой протест против незаконного вердикта в деле Родни Кинга вы выразили тем, что ограбили шестидесятидвухлетнюю женщину и до полусмерти избили ее железной крышкой от мусорного бака? Я вас правильно понял, сэр?

Торренс покосился на столик Винсента и на своего адвоката, сидевшего в первом ряду на галерее. Не знаю, обсуждали ли они заранее, как отвечать на подобный вопрос, но сейчас никто не мог помочь Торренсу.

— Я такого не делал, — проговорил он наконец.

— Выходит, вы не совершали того, в чем вас обвиняют?

— Ну да.

— А как насчет грабежей? Вы не занимались мародерством во время беспорядков?

Снова пауза и взгляд на адвоката.

— Тут я по пятой поправке.^[93]

Чего и следовало ожидать. Потом я задал серию вопросов, специально составленных так, что Торренсу приходилось либо признавать себя виновным в преступлениях, либо отказываться отвечать со ссылкой на пятую поправку. Наконец после пятого или шестого раза судье надоело слушать одно и то же и он потребовал, чтобы я вернулся к делу. Я нехотя повиновался.

— Ладно, с вами пока все ясно, мистер Торренс. Вернемся к мистеру Вудсону. Вы знали подробности дела до того, как встретили мистера Вудсона в тюрьме?

— Нет, сэр.

— Уверены? В то время о нем много говорили.

— Нет, я же сидел в тюрьме.

— А что, там нет газет или телевизора?

— Газет я не читаю, а телевизор постоянно не работает. Мы возмущались, и нам обещали, что его починят, но ни хрена не починили.

Судья попросил свидетеля следить за своей речью, и тот извинился. Я продолжил:

— Согласно тюремным документам мистер Вудсон прибыл в специальный блок пятого сентября, а в материалах следствия сказано, что уже второго октября вы сообщили прокурору о сделанном вам признании. Правильно?

— Да.

— А вот мне так не кажется, мистер Торренс! Вы пытаетесь убедить суд, будто преступник, совершивший два убийства и находившийся под угрозой смертной казни, признался в этом человеку, которого знал менее четырех недель?

Торренс пожал плечами.

— И такое иногда случается.

— Неужели? Скажите, сколько скостит вам обвинение, если мистер Вудсон будет осужден?

— Не знаю. Мне никто ничего не обещал.

— С учетом вашего послужного списка и новых обвинений вам грозит лет пятнадцать тюрьмы.

— Мне ничего не известно.

— Неужели?

— Да, сэр. Этим занимается мой адвокат.

— А он вам не говорил, что если вы не предпримете кое-каких шагов, то можете надолго оказаться за решеткой?

— Нет, не говорил.

— Ну, еще бы. Что вы попросили у прокурора в обмен на свидетельские показания?

— Мне ничего не нужно.

— Выходит, вы стали свидетелем только из чувства гражданского долга?

Лишь глухой не расслышал бы сарказма в моем голосе.

— Именно так, — с оскорбленным видом произнес Торренс.

Я поднял толстую папку с материалами дела.

— Узнаете эту папку, мистер Торренс?

— Нет. По крайней мере я ее не помню.

— Вы уверены, что не видели ее в камере мистера Вудсона?

— Я никогда не был в его камере.

— Значит, вы не проскользнули к нему в тот момент, когда он находился на прогулке или в душе, и не заглянули в его дело?

— Нет.

— Мой клиент держал в камере много документов. В них содержались те самые подробности, о каких вы упоминали сегодня утром. Вам не кажется это подозрительным?

Торренс покачал головой.

— Нет. Знаю то, что он рассказал мне за столом. Ему было плохо, и он выложил все как на духу. Я не виноват, что внушаю людям доверие.

Я кивнул, как бы сочувствуя нелегкой судьбе Торренса, которому все признаются в чем попало — даже в двойных убийствах.

— Конечно, вы не виноваты, мистер Торренс. Вы можете сообщить присяжным, что именно он вам сказал? Только не используйте шпаргалку, по которой отвечали мистеру Винсенту. Я хочу услышать точные слова моего клиента.

Торренс помолчал, словно пытался собраться с мыслями.

— Ну, мы там сидели, каждый сам по себе, а потом он начал говорить, как ему плохо из-за того, что он сделал, и я спросил: «А что ты сделал?» — и он рассказал мне про ту ночь, как убил двух парней и что теперь его это гложет.

Правда лаконична. Ложь многословна. Я хотел, чтобы Торренс отвечал мне длиннее, не так, как Винсенту. У тюремных стукачей есть много общего с мошенниками и аферистами. Они врут вам в глаза, а сами посмеиваются втихомолку. Их задача — напустить побольше туману. Но во всей болтовне нередко можно найти зацепку, которая выведет их на чистую воду.

Винсент снова заявил протест — на том основании, что свидетель уже отвечал на все эти вопросы и я просто хочу вывести его из равновесия.

— Ваша честь, — возразил я, — свидетель буквально вкладывает признание в уста моего клиента. С точки зрения защиты, на этом строится обвинение. Если мы не сумеем всесторонне изучить смысл и содержание столь важных показаний, нам останется лишь распустить присяжных.

Судья Компаньони одобрительно кивнул еще прежде, чем я успел закончить фразу. Он отклонил протест Винсента и попросил меня продолжить. Я повернулся к свидетелю и нетерпеливо произнес:

— Мистер Торренс, вы уклоняетесь от ответа. Вы утверждаете, будто мистер Вудсон признался вам в убийствах. Сообщите присяжным, что именно он вам сказал. В каких конкретно словах выражалось его признание?

Торренс усмехнулся с таким видом, словно до него только сейчас дошел смысл моего вопроса.

— Ну, сначала он сказал мне: «Черт, я ужасно себя чувствую». А я спросил: «В чем дело, братишка?» Он ответил, что постоянно думает о тех двух парнях. Я не понял, о ком речь, — я же говорил, что ни слова не слышал об этом деле. Поэтому спросил: «Что за парни?», — а он ответил: «Два ниггера, которых я утопил в водохранилище». Я продолжал расспрашивать, и он рассказал, как убил обоих из обреза, потом завернул их в проволочную сетку, и так далее. Он заявил: «Я сделал большую ошибку», — и я поинтересовался какую. Он ответил: «Надо было взять нож и распороть им животы, чтобы они не могли всплыть на поверхность».

Краем глаза я заметил, что Винсент поморщился во время ответа Торренса. Ясно почему. Мой клинок был наготове.

— Мистер Вудсон использовал именно это слово? «Ниггеры»?

— Да.

Я выдержал паузу, стараясь точно сформулировать свой следующий вопрос. Понимал, что Винсент выступит с протестом, как только я дам ему повод. Я не мог попросить Торренса истолковать слова моего клиента. Спрашивать о мотивах признания Вудсона тоже было нельзя. Винсент сразу бы за это уцепился.

— Мистер Торренс, среди людей с черным цветом кожи слово «ниггер» может иметь разные значения, не так ли?

— Вроде того.

— Это значит «да»?

— Да.

— Мой подзащитный афроамериканец?

Торренс рассмеялся.

— Похоже на то.

— Как и вы сами?

Снова смех.

— С тех пор как родился.

Судья стукнул молоточком по столу и повернулся ко мне:

— Мистер Холлер, это необходимо?

— Простите, ваша честь.

— Продолжайте.

— Мистер Торренс, когда мистер Вудсон использовал это слово, вы были шокированы?

Торренс потер подбородок, как бы раздумывая над ответом, и покачал головой.

— Нет.

— Почему вас не шокировало, мистер Торренс?

— Наверное, потому, что я слышу это каждый день.

— От других черных?

— Ага. И от белых тоже.

— Хорошо. Когда черные используют данное слово — как, например, мистер Вудсон, — кого они имеют в виду?

Винсент возразил, заявив, что Торренс не может разъяснять слова другого человека. Компаньони поддержал протест, и я помолчал, размышляя, как иначе получить желаемый ответ.

— Ну хорошо, мистер Торренс. Давайте поговорим о вас. Вы когда-нибудь употребляли это слово?

— Бывало.

— И когда вы его употребляли, о ком шла речь?

Свидетель пожал плечами.

— О других парнях.

— О черных парнях?

— Ну да.

— А вы когда-нибудь называли ниггерами белых?

Торренс покачал головой.

— Нет.

— Прекрасно. Когда Барнетт Вудсон сообщил, что утопил в водохранилище двух ниггеров, что вы подумали об этих людях?

Винсент шевельнулся, словно собираясь заявить протест, но промолчал. Видимо, сообразил, что бесполезно. Я держал Торренса на крючке.

— Я подумал, что они черные и он их убил, — произнес Торренс.

Винсент опять пошевелился и обмяк в кресле, будто пришел к выводу, что приглашать заключенного-стукача в качестве свидетеля не самая лучшая идея.

Я взглянул на судью Компаньони. Тот уже знал, что произойдет дальше.

— Ваша честь, можно подойти к свидетелю?

— Подойдите, — разрешил судья.

Я приблизился к свидетельской трибуне и положил «дело» перед Торренсом. Это была большая потрепанная папка бледно-оранжевого цвета — в тюрьмах такие используют для хранения бумаг, которые заключенные имеют право держать у себя в камере.

— Итак, мистер Торренс, вот документы. Адвокаты передали их мистеру Вудсону в тюрьме. Я еще раз спрашиваю — вы узнаете их?

— В спецблоке было много всяких папок. Не помню, видел ли я именно эту.

— Вы хотите сказать, что никогда не встречали мистера Вудсона с этой папкой?

— Точно не помню.

— Мистер Торренс, вы в течение тридцати двух дней находились с мистером Вудсоном в одном блоке. По вашим словам, он признался вам в двух убийствах. И вы никогда не видели его с данной папкой?

Мои вопросы загнали его в угол. Я терпеливо ждал. Если он продолжит уверять, будто никогда не видел папку Вудсона, то скомпрометирует себя и свои показания в глазах присяжных. А если признается, что все-таки видел документы, я вцеплюсь в него мертвой хваткой.

— Я видел его с этой папкой, но никогда не заглядывал внутрь.

Все. Попался.

— Ну, тогда сделайте это сейчас.

Торренс повиновался и стал листать бумаги. Я вернулся к трибуне и взглянул на Винсента. Тот сидел бледный, с опущенной головой.

— Что вы видите в деле, мистер Торренс?

— Вижу на фотографиях два трупа на земле. Они прошиты скобами… я имею в виду — фото. Дальше — разные отчеты и документы.

— Вы можете прочитать самый первый документ? Хотя бы несколько строчек.

— Нет.

— Вы не умеете читать?

— Не умею. Я не ходил в школу.

— Попробуйте прочитать хотя бы несколько слов из тех, что написаны возле квадратиков с галочками.

Торренс опустил голову и нахмурил брови. Я знал, что в тюрьме проверяли его способность к чтению и пришли к выводу, что она находится на самом низком уровне — хуже, чем у первоклассника.

— Не могу. Не получается.

Я быстро подошел к столику защиты и вытащил из портфеля еще папку и большой фломастер. Вернувшись к трибуне, написал на обложке крупными черными буквами: «Белый». Потом поднял папку, показав ее свидетелю и присяжным.

— Мистер Торренс, вот одно из слов, написанных в первом документе. Вы можете его прочесть?

Винсент вскочил с места, но Торренс уже покачал головой, чувствуя себя униженным. Обвинитель заявил протест против необоснованной демонстрации, и Компаньони принял его. Я это предвидел. У меня уже была готова почва для следующего хода, и я не сомневался, что большинство присяжных заметили, как Торренс покачал головой.

— Хорошо, мистер Торренс, — сказал я. — Вернемся к снимкам. Вы можете описать, что на них изображено?

— Ну, там два трупа. Похоже, копы вытащили их из брезента или проволочной сетки. Вокруг стоят полицейские, делают снимки.

— Какого цвета кожа у лежащих на земле людей?

— Черная.

— Вы когда-нибудь видели снимки раньше, мистер Торренс?

Винсент опять вскочил и возразил, что вопрос задавался раньше. Но это было все равно что пытаться рукой остановить пулю. Судья сухо попросил его сесть на место. Он дал понять обвинителю, что ему остается лишь сидеть и смотреть на происходящее. Если пригласил в свидетели лжеца, то получай по заслугам.

— Отвечайте на мой вопрос, мистер Торренс, — продолжил я, когда Винсент сел. — Вы видели эти фотографии раньше?

— Нет, сэр, только сейчас.

— Вы согласны, что ваши показания совпадают с тем, что на них изображено?

— Да. Но я их раньше не видел, просто так он мне рассказал.

— Уверены?

— Такого не забудешь.

— Вы утверждаете, что мистер Вудсон признался вам в убийстве двух черных, хотя его судят за убийство белых. Может, никакого признания и не было?

— Нет, было. Он сказал, что убил тех двоих.

Я взглянул на судью.

— Ваша честь, защита просит приобщить к делу данную папку в качестве вещественного доказательства.

Винсент заявил протест по поводу необоснованности такого шага, но Компаньони отклонил его.

— Досье будет приобщено к делу, а присяжные решат, видел ли раньше мистер Торренс содержимое папки или нет.

Я решил не упускать момент.

— Спасибо, ваша честь, — поблагодарил я. — Мне кажется, для обвинения сейчас самое время напомнить своему свидетелю об ответственности за дачу ложных показаний.

Это был неожиданный ход, рассчитанный на симпатию присяжных. Все ждали, что я стану дожимать Торренса, пока не выпотрошу из него все кишки с помощью его собственного вранья. Винсент немедленно встал и попросил сделать перерыв, чтобы проконсультироваться с адвокатом противной стороны.

Я понял, что спас Вудсону жизнь.

— Защита не возражает, — сказал я Компаньони.

3

Когда присяжные ушли, я вернулся к столику защиты, где судебный исполнитель уже надел наручники на моего клиента, чтобы отвести его в камеру при здании суда.

— Тот парень врет как дышит, — шепнул мне Вудсон. — Не убивал я черных. Это были белые.

Я надеялся, что судебный исполнитель не расслышал его слов.

— Может, ты заткнешься? — прошептал я. — Кстати, когда в следующий раз встретишь этого парня в тюрьме, не забудь пожать ему руку. Благодаря его вранью обвинение откажется от высшей меры и пойдет на сделку. Как только что-нибудь узнаю, сразу тебе сообщу.

Вудсон покачал головой.

— А на черта мне теперь сделка? Они взяли в свидетели вруна. Все пошло коту под хвост. Мы сумеем выиграть это дельце, Холлер. Не надо сделки.

Я смерил взглядом Вудсона. Надо же, я только что спас ему жизнь, а он хочет большего. Возмущается, что государство ведет нечестную игру, словно совершенное им убийство не имело никакого значения.

— Не жадничай, Барнетт! — бросил я ему. — Вернусь, когда появятся новости.

Судебный исполнитель повел его к железной двери, за которой находились камеры. Я проследил за ним взглядом. У меня и раньше не возникало иллюзий насчет Барнетта Вудсона. Он ничего не говорил мне прямо, но я знал, что это он убил тех парней из Уэстсайда. Ну и что? Моя задача — сделать все, чтобы выстроенное против клиента обвинение дало трещину. Так работает система. Я достиг своей цели и получил в руки хорошее оружие. Теперь оставалось лишь пустить его в ход, чтобы выбить послабления для Вудсона. Но его мечта совсем отделаться от убитых им парней, почерневших за четыре дня в воде, даже не стояла на повестке дня. Сам он этого не сознавал, зато я, его плохо оплачиваемый и мало ценимый государственный защитник, понимал отлично.

Когда зал опустел, мы с Винсентом взглянули друг на друга.

— Итак, — начал я.

Винсент покачал головой.

— Прежде всего, — заявил он, — хочу сразу прояснить: я не знал, что Торренс лжет.

— Ну конечно.

— Зачем бы я стал портить себе все дело?

Я отмел его возражение взмахом руки.

— Ладно, Джерри, перестань. Я еще до суда говорил, что твой парень стянул папку у моего клиента. Это очевидно. Вудсон никогда бы не стал болтать о подобном с незнакомым человеком, и все это понимали, кроме тебя.

Винсент покачал головой.

— Я не знал, Холлер. Его проверял наш лучший следователь, все было в порядке. Я, конечно, понимаю, что его разговор с твоим клиентом выглядит немного странным, но…

Я издал сухой смешок.

— Не разговор, Джерри. Признание. Есть разница, верно? Лучше подумай, так ли уж хорош твой хваленый следователь, если его работа не стоит и цента.

— Он мне заявил, что парень не умеет читать, а значит, не мог узнать информацию из досье. Про фотографии он ничего не говорил.

— Вот именно. Поэтому тебе и нужен новый следователь. И вот что я тебе скажу, Джерри. В таких ситуациях я обычно веду себя очень деликатно. Всегда стараюсь ладить с людьми из прокуратуры. Но хочу честно тебя предупредить — после перерыва я намерен сделать из этого парня отбивную. А ты будешь сидеть и хлопать глазами. — Меня разбирала злость, даже не пришлось притворяться. — Когда я закончу с Торренсом, он будет выглядеть как ощипанная курица. Присяжные поймут: ты знал, что парень лжет, или настолько глуп, что не догадался. В любом случае вид у тебя будет дурацкий.

Винсент опустил голову и выровнял стопку лежавших перед ним бумаг. После паузы он негромко произнес:

— Я не желаю, чтобы ты продолжал допрос.

— Прекрасно. Тогда кончай нести чушь и сделай мне предложение, которое я смогу…

— Я не стану требовать высшей меры. От четвертака до пожизненного, без досрочного освобождения.

Я решительно покачал головой.

— Нет. Перед тем как его увели, Торренс сказал, что вообще не хочет сделки. Он заявил: «Мы можем выиграть это дельце». И я думаю, он прав.

— Что тебе нужно, Холлер?

— Не больше пятнадцати. Думаю, мне удастся уломать клиента.

Винсент замотал головой.

— Исключено. Если я спущу два хладнокровных убийства за такую мелочь, меня отправят разбирать жалобы на штрафы за парковку. Максимум, что я могу предложить, — двадцать пять с досрочным освобождением. И точка. При нынешнем раскладе он выйдет через шестнадцать-семнадцать лет. Не так уж плохо за убийство двух парней.

Я смотрел на него, пытаясь разгадать, что он думает. Наверное, это действительно лучший вариант. И не так уж много за то, что натворил Барнетт Вудсон.

— Даже не знаю, — пробормотал я. — Он не хочет сделки.

Винсент покачал головой и взглянул на меня.

— Тогда уломай его, Холлер. Потому что дальше отступать я не могу, а если ты продолжишь допрос, моей карьере придет конец.

— Ты о чем, Джерри? По-твоему, я должен убирать за тобой дерьмо? Я поймал тебя со спущенными штанами, а ты мечтаешь, чтобы мой клиент натянул их тебе на задницу?

— Я хочу сказать, что это хорошее предложение для человека, чья вина абсолютно очевидна. Не просто хорошее — отличное. Поговори с ним, подключи свое обаяние, Микки. Уломай его. Мы оба знаем, что ты недолго просидишь в государственных защитниках. Когда-нибудь тебе придется жить в этом суровом мире без оклада, и, вероятно, я тебе чем-нибудь помогу.

Я взвесил это предложение. Я помогу ему, потом он поможет мне, а Торренс получит на пару лет больше, только и всего.

— Ему повезет, если он протянет за решеткой лет пять, не говоря уже про двадцать, — продолжил Винсент. — Так какая разница? Но мы — другое дело. Нам есть что терять, Микки. И мы поможем друг другу.

Я кивнул. Винсент был всего на несколько лет старше меня, но изображал древнего мудреца.

— Проблема в том, Джерри, что если я приму твое предложение, то больше никогда не смогу смотреть в глаза своим клиентам. И, в конце концов, из меня самого сделают ощипанную курицу.

Я встал и собрал свои папки. Мой план был прост — дать Барнетту Вудсону рискнуть и выяснить, что из этого получится.

— Увидимся после перерыва! — бросил я и вышел из комнаты.

Часть вторая «Город чемоданов»

4

В этот раз Лорна Тейлор позвонила во вторник. Обычно она ждала до четверга, чтобы узнать, как мои дела. Я взял трубку, решив, что случилось нечто невероятное.

— Лорна?

— Микки, где ты был? Я звоню все утро.

— Бегал в парке. Только что из душа. Ты в порядке?

— Да. А ты?

— Нормально. Что случи…

— Тебя срочно хочет видеть судья Холдер. Ты должен быть у нее… примерно час назад.

Я замер.

— Зачем?

— Понятия не имею. Знаю только, что тебе звонила Микаэла, а потом сама судья, что случается редко. Она спрашивала, почему ты не отвечаешь.

Микаэла Джилл — судебный секретарь. А Мэри Таунс Холдер — председатель Верховного суда Лос-Анджелеса. Судя по тому, что она позвонила мне лично, речь шла отнюдь не о приглашении на благотворительный вечер для юристов. Мэри Таунс Холдер никогда не звонила адвокатам без веских причин.

— И что ты ей ответила?

— Сказала, что у тебя сегодня нерабочий день и ты прохлаждаешься на поле для гольфа.

— Я не играю в гольф, Лорна.

— Ну извини, больше ничего не придумала.

— Ладно, я ей перезвоню. Дай мне номер.

— Микки, не надо звонить. Надо ехать. Судья хочет тебя видеть. Она ясно дала это понять, хотя и не объяснила почему. Поезжай.

— Хорошо. Только переоденусь.

— Ты как вообще?

Это был «кодовый» вопрос. Я понимал, о чем она. Ей не хотелось, чтобы я предстал перед судьей в неподходящем виде.

— Не волнуйся, Лорна. Со мной все в порядке. Правда.

— Ладно. Позвони и расскажи обо всем, как только сможешь.

— Договорились. Позвоню.

Я повесил трубку с чувством, словно мной снова начала командовать жена — не бывшая, а настоящая.

5

Председатель Верховного суда Лос-Анджелеса Мэри Таунс Холдер чаще всего работала за закрытыми дверями. Иногда в ее зале проходили слушания по ходатайствам, но судебные заседания случались редко. Она трудилась вдали от публики, в кабинетах и палатах. В ее обязанности входил надзор над судебной системой округа Лос-Анджелес. А это больше сорока судов и около двухсот судебных коллегий. Все судебные повестки выходили за ее подписью, парковочные места в судебных гаражах распределялись с ее ведома. Она одобряла кандидатуры судей и решала, где и какими делами они будут заниматься: уголовными, гражданскими или семейными. После избрания нового судьи Холдер указывала, где он должен заседать, на Беверли-Хиллс или в Комптоне, и какие случаи рассматривать — громкие финансовые скандалы или нудные бракоразводные процессы.

Я быстро переоделся в свой «счастливый костюм». Он был импортный, итальянский, от Корнелиани. Обычно я надевал его в день вынесения приговора. Но поскольку я уже год не выступал в суде и лет сто не слышал никаких вердиктов, он висел зачехленным у меня в шкафу, и мне пришлось вытащить его из пластикового пакета. Затем я ринулся в суд, думая о том, что сегодня, похоже, приговор вынесут мне. По дороге мои мысли вертелись вокруг всех дел и клиентов, с которыми я расстался год назад. Насколько я знал, эти дела были закрыты, но, вероятно, поступила новая жалоба или до судьи дошли какие-нибудь слухи и она решила провести собственное расследование. В здание суда я вошел на дрожащих ногах. Вызов любого судьи не сулит ничего доброго, а вызов председателя суда — тем более.

В зале царил полумрак, место секретаря возле трибуны пустовало. Я прошел между рядами и уже направился к выходу в задний коридор, когда дверь вдруг отворилась и появилась судебный секретарь. Микаэла Джилл была симпатичной, похожей на учительницу начальных классов. Открывая дверь, она не ожидала, что за ней буду стоять я. Микаэла вздрогнула и едва удержалась от крика. Я поспешил назвать себя, пока Микаэла не успела броситься к кнопке тревоги. Она перевела дух и молча прошагала мимо.

Я добрался до конца коридора и нашел судью в кабинете, восседавшей за большим столом из темного дерева. Ее черная мантия висела в углу на вешалке для шляп. Судья была в строгом темно-бордовом костюме. Стройная и прямая, с короткой стрижкой, в пятьдесят с лишним лет она выглядела подтянутой и привлекательной.

Раньше я никогда не виделся с судьей Холдер, хотя много о ней слышал. Она двадцать лет проработала в прокураторе, пока один консервативно настроенный губернатор не сделал ее судьей. Холдер занималась уголовными делами и провела несколько крупных процессов, где преступники получили максимальные сроки наказания. Неудивительно, что ее выбрали на второй срок. Через четыре года она стала председателем суда и до сих пор удерживала этот пост.

— Мистер Холлер, спасибо, что пришли, — произнесла судья. — Рада, что секретарь вас наконец нашла.

В ее голосе слышались нетерпеливые, почти надменные нотки.

— Вообще-то она не совсем секретарь, ваша честь. Но она действительно меня нашла. Простите, что заставил ждать.

— Главное, что вы здесь. Кажется, прежде мы с вами не встречались?

— Нет.

— Наверное, это выдаст мой возраст, но все-таки скажу — однажды я была оппонентом вашего отца. По-моему, незадолго до его отставки.

Значит, я ошибся с возрастом. Если она встречалась в суде с моим отцом, ей лет шестьдесят, не менее.

— Тогда я была третьим обвинителем — совсем зеленый новичок, только что после диплома. Меня решили «обкатать» в суде. Дали вести одного свидетеля в деле об убийстве. Я неделю готовилась к допросу, а ваш отец уничтожил меня за десять минут. Процесс мы выиграли, но я на всю жизнь запомнила урок. Надо быть готовым ко всему.

Я кивнул. За эти годы я встречал немало пожилых юристов, которым было что рассказать о Микки Холлере-старшем. В отличие от меня. Я хотел спросить о процессе, но не успел.

— Но я позвала вас не за этим, — добавила судья.

— Разумеется, ваша честь. Вероятно, произошло что-то… безотлагательное?

— Да. Вы были знакомы с Джерри Винсентом?

Я вздрогнул, заметив, что она говорит в прошедшем времени.

— С Джерри? Да, я его знаю. А что?

— Он мертв.

— Как?

— Его убили.

— Когда?

— Прошлой ночью. Мне очень жаль.

Я опустил голову и уставился на именную табличку на ее столе. «Достопочтенная М. Т. Холдер» — крупная надпись прописными буквами красовалась на деревянной подставке, где размещались церемониальный молоток, чернильница и перьевая ручка.

— Вы были с ним дружны? — спросила она.

Хороший вопрос, тем более что я не знал, как на него ответить. Я продолжал смотреть на стол.

— Мы встречались несколько раз в суде, когда он работал в офисе окружного прокурора, а я являлся государственным защитником. Потом, примерно в одно время, мы занялись частным бизнесом. Пару раз мы даже работали над общими делами — это были судебные процессы по наркотикам — и вообще оказывали друг другу разные услуги. Иногда он подкидывал мне то или иное дело, если сам не хотел им заниматься.

С Джерри Винсентом у нас были чисто деловые отношения. Мы нередко пропускали по рюмочке в клубе «Зеленая лужайка» и виделись на бейсбольных матчах на стадионе «Доджер». Но называть это дружбой я бы не стал. За пределами бизнеса я о нем почти ничего не знал. Пару лет назад до меня дошли слухи, что Джерри разводится, но я его никогда не спрашивал. Это была личная информация, и она меня не касалась.

— Вы, видимо, забыли, мистер Холлер, что я тоже работала в офисе окружного прокурора в то время, когда мистер Винсент начинал свою карьеру. Но вскоре он проиграл одно крупное дело и его звезда закатилась. После этого он и занялся частной практикой.

Я взглянул на судью, но промолчал.

— Если не ошибаюсь, защитником в том деле были вы, — добавила она.

Я кивнул.

— Барнетт Вудсон. Он обвинялся в двух убийствах, но я добился оправдания. Выходя из суда, он насмешливо извинился перед прессой за то, что убийство сошло ему с рук. Окружной прокурор сел в лужу, и карьера Джерри завершилась.

— Тогда почему он работал с вами и даже подбрасывал вам свои дела?

— Потому, ваша честь, что благодаря мне он расстался с прокуратурой и начал карьеру адвоката.

Я замолчал, но судье этого было недостаточно.

— И что?

— Пару лет спустя он зарабатывал в пять раз больше, чем мог бы получать в прокуратуре. Однажды он позвонил мне и поблагодарил за то, что я наставил его на путь истинный.

Судья понимающе кивнула.

— Значит, все дело в деньгах. Он хотел денег.

Я лишь пожал плечами, не желая дурно говорить о покойнике.

— А что случилось с вашим клиентом? — спросила судья. — С человеком, которому сошло с рук убийство?

— Лучше бы он сел в тюрьму. Через два месяца после суда Вудсона убили в уличной перестрелке.

Судья снова кивнула, на сей раз удовлетворенно: справедливость восторжествовала.

— Не могу поверить, что Джерри убит, — произнес я. — Как это произошло?

— Пока точно не известно. Насколько я знаю, прошлой ночью его нашли в машине в служебном гараже. Он был застрелен. Есть информация, что полиция еще на месте преступления и никто пока не арестован. Сведения я получила от репортера «Таймс» — он позвонил мне узнать, что теперь будет с клиентами мистера Винсента, особенно с Уолтером Эллиотом.

Я кивнул. Последние двенадцать месяцев я находился в изоляции, но она была не настолько полной, чтобы пропустить историю об убийстве жены киномагната. Это было одно из самых крупных дел, которые Винсент вел в последние несколько лет. Несмотря на провал с Вудсоном, его прокурорское прошлое обеспечило ему быстрый старт в карьере уголовного адвоката. Он не искал клиентов, они его искали. Как правило, к нему обращались люди, обладавшие одним из трех необходимых качеств: они платили бешеные деньги за его услуги; их невиновность была очевидна всем и каждому; они были виновны, но за них горой стояли публика и общественное мнение. Подобных клиентов он мог смело поддерживать и защищать независимо от того, в чем их обвиняли. И руки у него всегда оставались чистыми.

Уолтер Эллиот удовлетворял по крайней мере одному из требований. Он являлся главой и владельцем «Арчуэй пикчерс», считался очень влиятельным человеком в Голливуде. Его обвиняли в том, что в приступе ярости он убил жену и ее любовника, застав их в домике на пляже Малибу. Процесс, замешанный на сексе и скандалах, широко освещался в прессе. Для Винсента это было хорошей рекламой, но теперь все дело должно перейти в другие руки.

Судья прервала мои размышления.

— Вы знаете, что такое РПС 2-3-100?

— Нет.

— Это подраздел в правилах поведения калифорнийской коллегии адвокатов, где речь идет о продаже или передаче адвокатской практики. Разумеется, сейчас мы говорим о передаче. Судя по всему, мистер Винсент указал вас как своего преемника в договоре о представительстве. Кроме того, я выяснила, что десять лет назад он направил в суд ходатайство, согласно которому вы должны унаследовать его бизнес в случае его неправоспособности или смерти. Этот документ не подвергался никаким доработкам или правкам, и его смысл абсолютно ясен.

Я молча смотрел на нее. Мне было известно об этом пункте в договоре. Я сделал то же самое в своем, вписав его фамилию. Но до меня только теперь дошло, о чем говорит судья: я унаследую все дела Джерри. Включая дело Уолтера Эллиота.

Разумеется, это еще не означало, что я действительно стану их вести. После смерти Джерри каждый клиент мог выбрать себе любого другого адвоката. Но я получил право «первого выстрела».

Все это заставило меня призадуматься. Уже год у меня не было ни одного клиента, и я планировал вернуться к бизнесу постепенно, а не с горой унаследованных дел.

— Однако, — продолжила судья, — не спешите радоваться. Должна вас предупредить: я буду считать себя плохим судьей, если не приложу все усилия к тому, чтобы клиенты мистера Винсента получили самого компетентного и добросовестного адвоката.

Ага, понятно. Холдер вызвала меня, чтобы объяснить, почему я не смогу принять клиентов Винсента. Она решила оспорить волю погибшего адвоката и передать дела кому-то иному, скорее всего одному из богатых спонсоров своей предвыборной кампании. Что касалось меня, я не пожертвовал ей ни цента.

Но судья меня удивила.

— Я говорила с судьями, — добавила она, — и узнала, что вы почти год не занимались юридической практикой. Никаких объяснений данному факту не нашла. Поэтому, прежде чем одобрить вашу кандидатуру в качестве адвоката-заместителя, я должна убедиться, что не отдам клиентов мистера Винсента в плохие руки.

Я одобрительно кивнул, пытаясь выиграть немного времени.

— Вы правы, ваша честь. Можно сказать, на какое-то время я вышел из игры. Но теперь собираюсь вернуться.

— А почему вы перестали практиковать?

Она говорила резким тоном, не спуская с меня глаз, словно пыталась уловить в моих словах малейшее отклонение от правды.

— Ваша честь, пару лет назад у меня было одно дело. Клиента звали Луис Рулет…

— Я помню это дело, мистер Холлер. В вас тогда стреляли. Но вы сами сказали, что это было два года назад. Потом вы еще какое-то время работали. Кажется, в прессе писали, что вы вернулись к адвокатской практике.

— Верно. Проблема в том, что я вернулся слишком быстро. Ранение было в живот, мне следовало хорошенько подлечиться. А я сразу взялся за работу. Вскоре начались боли, и врачи определили, что у меня грыжа. Пришлось сделать операцию, она прошла неудачно, возникли осложнения. Снова боли, вторая операция… в общем, на время это выбило меня из седла. Я решил, что не стану возвращаться до тех пор, пока не почувствую себя лучше.

Разумеется, я не стал упоминать о том, что пристрастился к обезболивающим и прошел курс лечения в центре реабилитации.

— Деньги у меня имелись, — продолжил я. — Кое-что накопил, к тому же мне выплатили страховку. Спешить было некуда. Но теперь я в порядке. Собирался дать объявление в газетах.

— Значит, унаследованные вами дела придутся как нельзя кстати, не так ли? — Ее вкрадчивый тон заставил меня насторожиться.

— Могу заверить вас, ваша честь, что буду добросовестно заботиться о клиентах Джерри Винсента.

Судья кивнула, не глядя в мою сторону. Ей что-то известно. И ее это беспокоит. Вероятно, она знает о реабилитации.

— Судя по записям адвокатской коллегии, на вас несколько раз накладывали дисциплинарное взыскание, — заметила Холдер.

Ну вот, приехали. Значит, она все-таки отдаст дела другому адвокату. Какому-нибудь спонсору из Сенчури-Сити,^[94] который не способен разобраться в уголовном судопроизводстве даже ради членства в«Ривьера-клаб».^[95]

— Это давняя история, ваша честь. Чисто технические неувязки. В коллегии я на хорошем счету. Если вы им позвоните, уверен, они подтвердят.

Судья опустила голову и посмотрела на лежавшие перед ней документы.

— Ну что ж, хорошо.

Она поставила подпись на последней странице. Я почувствовал, как внутри меня что-то задрожало.

— Вот ордер на передачу адвокатской практики, — произнесла Холдер. — Полагаю, он вам понадобится, когда вы придете в офис Винсента. А теперь послушайте, что я вам скажу. Я буду за вами следить. Уже в начале следующей недели на моем столе должен лежать полный перечень принятых вами дел. А заодно отчет о состоянии каждого дела и список всех клиентов. Я хочу знать, кто из них станет работать с вами, а кто предпочтет другого адвоката. Затем вы каждую неделю будете предоставлять мне сведения обо всех делах, которые останутся в вашем ведении. Вам понятно?

— Вполне, ваша честь. Как долго?

— Что?

— Как долго мне придется предъявлять еженедельные отчеты?

Она бросила на меня жесткий взгляд.

— Пока я сочту нужным.

Судья протянула мне ордер.

— Можете идти, мистер Холлер. На вашем месте я бы позаботилась о том, чтобы защитить своих клиентов от незаконных посягательств полиции на их досье. Если у вас возникнут какие-либо проблемы, звоните мне. Я написала на ордере номер своего домашнего телефона.

— Да, ваша честь. Спасибо.

— Удачи, мистер Холлер.

Я встал и направился к выходу. У двери я оглянулся. Судья сидела, опустив голову, и уже работала над документами.

В коридоре я просмотрел два листочка, которые дала мне Холдер: решил убедиться, что все это мне не приснилось.

Нет, я не ошибся. В документе было сказано, что я назначен преемником Джерри Винсента, по крайней мере на первое время. Это давало мне доступ к его офису, документам и банковским счетам с авансами, полученными от клиентов.

Достав мобильник, я позвонил Лорне Тейлор и попросил найти адрес офиса Джерри Винсента. Когда она это сделала, я предложил ей поскорее прибыть в офис, прихватив с собой два сандвича.

— Зачем? — спросила она.

— Не успел пообедать.

— Нет, зачем мы едем в офис Джерри Винсента?

— Потому что мы снова в деле.

6

Пока я ехал в своем «линкольне» к офису Джерри Винсента, в голову мне пришла еще одна идея, и я перезвонил Лорне Тейлор. Она не ответила, тогда я набрал номер ее мобильника.

— Мне нужен следователь. Ты не против, если я приглашу Циско?

Лорна ответила не сразу. Циско — Деннис Войцеховский, ее новый приятель, с которым она встречалась последний год. Я сам их познакомил, когда мы вместе работали над очередным делом. Слышал, что они живут вместе.

— Конечно, почему бы нет. Только сначала объясни, о чем идет речь.

Для Лорны Джерри Винсент всегда был только голосом по телефону. Она отвечала на его звонки, когда он спрашивал, могу ли я подменить его в суде или присмотреть за клиентом после приговора. Встречались ли они когда-нибудь лично, я не знал. Хотел рассказать ей обо всем, но события развивались слишком быстро.

— Джерри Винсент мертв.

— Что?

— Его убили прошлой ночью, и я получил права на все его дела. Включая дело Уолтера Эллиота.

Она помолчала.

— Боже мой… Но почему? Он был таким приятным человеком.

— А я думал, что вы никогда не виделись.

Лорна работала у себя дома, в Западном Голливуде. Мои телефонные звонки и счета проходили через нее. Конечно, если бы у меня имелся офис с вывеской «Майкл Холлер и компания», она могла бы сидеть там. Но я трудился на заднем сиденье собственного автомобиля, поэтому у Лорны было мало шансов встретиться с людьми, которых я нанимал или представлял в суде.

— Он был на нашей свадьбе, помнишь?

— Ах да. Забыл.

— Просто не верится. Что произошло?

— Холдер сказала, что его убили в служебном гараже. Может, удастся что-нибудь выяснить на месте.

— У него была семья?

— Кажется, он развелся, но насчет детей и прочего я не в курсе. Вроде нет.

Мы помолчали, погрузившись в свои мысли.

— Значит, я звоню Циско, — произнес я. — Ты не знаешь, чем он сейчас занят?

— Нет, он не говорил.

— Ладно, я выясню.

— Какой тебе купить сандвич?

— А ты куда поедешь?

— На бульвар Сансет.

— Тогда заскочи в «Дасти» и возьми с индейкой и клюквенным соусом. Я их уже год не ел.

— Договорились.

— И прихвати что-нибудь для Циско, на случай если он проголодается.

— Ладно.

Я убрал телефон и поискал адрес Денниса Войцеховского в записной книжке, которая лежала у меня в «бардачке». У меня был записан номер его сотового. Когда он ответил, я услышал в трубке шум ветра и рев мотора. Деннис ехал на мотоцикле, и мне пришлось орать изо всех сил, хотя я знал, что наушник и микрофон мобильника встроены прямо в его шлем.

— Это Микки Холлер! Убавь газ.

Я подождал, пока он сбросит обороты на своем «харлей-дэвидсоне».

— В чем дело, Микки? — спросил Деннис, приглушив мотор. — Давно о тебе не слышал.

— Поставь себе глушитель, парень. Иначе к сорока годам ты оглохнешь и вообще ничего не услышишь.

— Мне уже за сорок, и я отлично тебя слышу. Так что случилось?

Войцеховский был внештатным детективом со стороны защиты, и я прибегал к его помощи в нескольких делах. С Лорной он познакомился, когда пришел за гонораром. К этому времени я уже лет десять знал его по байкерскому клубу «Ангелы дорог», чьи интересы регулярно представлял в суде. Деннис никогда не носил цвета клуба, но неофициально считался его членом. Местные байкеры даже дали ему прозвище, в основном потому, что у них уже был один Деннис — известный как Деннис Ураган, — а фамилию Войцеховский они выговорить не могли. Из-за усов и смуглой кожи его прозвали Циско Кид.^[96] Не важно, что он был чистокровным поляком из южных районов Милуоки. Крупный и широкоплечий Циско выглядел весьма внушительно, но при разъездах с «Ангелами дорог» обычно держал себя в рамках. За ним не числилось ни одного ареста, и это сильно помогло ему в тот день, когда он решил получить лицензию частного детектива. Теперь, много лет спустя, длинные волосы сменились короткой стрижкой, а аккуратные усики покрылись сединой. Но прозвище Циско и привычка к мотоциклам «харлей-дэвидсон» остались на всю жизнь.

Циско был умным и дотошным детективом. Кроме того, у него имелось еще одно достоинство: при своих габаритах он мог нагнать страху на кого угодно. Очень полезное свойство, когда имеешь дело с криминальным миром.

— Для начала скажи, где ты, — предложил я.

— В Бербэнке.

— Чем-то занят?

— Нет, просто катаюсь. А у тебя для меня что-нибудь есть? Подцепил какое-то дело?

— Не одно, а кучу дел. Мне нужен детектив.

Я продиктовал ему адрес офиса Винсента и попросил приехать как можно скорее. Я понимал, что у Винсента наверняка был собственный детектив, а может, и не один, и Циско потеряет много времени, пока войдет в курс дела, но меня это не волновало. Гораздо важнее иметь детектива, с которым ты уже работал и доверяешь ему. Я собирался сразу загрузить его работой, отправив по адресам новых клиентов. По опыту знал, что люди, замешанные в уголовных преступлениях, часто предоставляют ложные данные, заполняя адвокатские анкеты.

Отключив телефон, я заметил, что только что проехал мимо здания, в котором находился офис Винсента. Он располагался на Бродвее рядом с Третьей улицей, и про обратный разворот при таком движении можно забыть. Я потратил десять минут, проталкиваясь назад и застревая на каждом светофоре. Добравшись до места, я вконец измучился и решил быстрее нанять водителя, чтобы целиком сосредоточиться на делах, а не ломать голову над дорожными проблемами.

Офис Винсента располагался в большом шестиэтажном здании, известном как Юридический центр. Поскольку по соседству находилось множество городских судов, как гражданских, так и уголовных, здание заполняли судебные адвокаты. Наверное, все, кто имел зуб на адвокатов — например, копы или доктора, — при каждом землетрясении мечтали, чтобы это сооружение рухнуло в первую очередь. Я увидел просвет для проезда к гаражу и поспешно повернул в ту сторону.

Пока я получал квитанцию из въездного аппарата, ко мне приблизился полицейский. В руках у него был планшет.

— Сэр? У вас здесь какие-то дела?

— А иначе зачем бы я приехал.

— Вы не могли бы сказать точнее, сэр?

— А какое вам до этого дело, офицер?

— Сэр, мы ведем расследование убийства, и прежде чем пустить вас в гараж, я должен знать цель вашего появления.

— Тут находится мой офис. Этого достаточно?

Я не солгал. В кармане у меня лежал ордер судьи Холдер. Теперь у меня офис в этом доме.

Мой ответ устроил копа. Он лишь попросил меня показать удостоверение. Я мог бы возмутиться, но не стал раздувать из пустяка дело федерального значения. Вытащив бумажник, я предъявил ему документы, он записал в свой журнал мою фамилию и номер водительской лицензии.

— Парковка на втором уровне пока запрещена! — бросил он вдогонку. — Там работают криминалисты.

Я махнул рукой и двинулся вверх по пандусу. Второй этаж действительно пустовал, если не считать двух патрульных машин и черного «БМВ», который как раз затаскивали на полицейский эвакуатор. Машина Винсента, подумал я. Еще два копа сворачивали желтую заградительную ленту, которой обнесли отсек второго этажа. Один знаком показал, чтобы я проезжал дальше. Детективов я не заметил, но полиция работала на месте преступления.

Я долго тащился наверх, пока на пятом этаже не нашел место для своего «линкольна». Еще одна причина, чтобы нанять водителя.

Офис находился на втором этаже со стороны фасада дома. Матовая дверь была прикрыта, но не заперта. Я вошел в приемную с пустыми креслами и стойкой, за которой сидела женщина с красными от слез глазами. Она говорила по телефону, а увидев меня, молча отложила трубку.

— Вы из полиции? — спросила она.

— Нет.

— В таком случае офис сегодня не работает.

Я шагнул к стойке и вытащил из кармана ордер судьи Холдер.

— Только не для меня, — сказал я, протянув ей бумагу.

Женщина развернула документ, но читать не стала. Я заметил, что она сжимает в руке носовой платок.

— Что это? — удивилась она.

— Судебное распоряжение. Меня зовут Майкл Холлер, судья Холдер назначила меня замещающим адвокатом по всем делам Джерри Винсента. Теперь мы будем работать вместе. Можете звать меня Микки.

Она тряхнула головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. Вообще-то обычно я произвожу лучшее впечатление на женщин.

— Это невозможно. Мистер Винсент был бы против!

Я взял у нее распоряжение и развернул перед ее глазами. Потом убрал в карман.

— Очень даже возможно. Решение председателя Верховного суда Лос-Анджелеса. Если вы внимательнее взглянете на договоры, которые мистер Винсент подписывал с клиентами, то увидите на них мою фамилию в качестве второго адвоката. То, что вы думаете о пожеланиях мистера Винсента, не имеет значения, поскольку он сам назначил меня в качестве заместителя в случае своей неправоспособности или… смерти.

Взгляд женщины подернулся дымкой. Тушь для ресниц потекла под веками. Вид нее был неряшливый и почти комический. Мне вспомнилась Лайза Минелли.

— Если хотите, можете позвонить судье Холдер и обсудить это с ней, — продолжил я. — А мне пора приступать к работе. Знаю, у вас сегодня очень трудный день. И у меня тоже — ведь я знал Джерри, когда он еще работал в прокуратуре. Так что примите мои соболезнования.

Я кивнул, ожидая получить ответ, но не дождался. Значит, надо действовать жестче.

— Начнем с самого главного. Мне нужен ежедневник Винсента. Необходим полный список текущих дел, которые вел Джерри. Затем вы должны предоставить мне материалы по всем клиентам…

— Он пропал.

— Кто пропал?

— Его ноутбук. Полиция сказала, что преступник взял из машины его портфель. Все данные находились там.

— Данные по делам? А бумажные оригиналы?

— Они тоже пропали. Бумаги лежали в том же портфеле. Их забрали.

Секретарша смотрела перед собой. Я постучал по монитору на ее столе.

— Как насчет данного компьютера? — спросил я. — Разве он не копировал сюда свой ежедневник?

Женщина не ответила, и я повторил вопрос.

— Так у Джерри были копии ежедневника? Я могу их посмотреть?

Наконец она подняла голову и усмехнулась:

— Я не занималась ежедневником. Он сам его вел. Хранил все данные в своем ноутбуке, а оригинал — в старом портфеле, который носил с собой. Теперь пропало и то и другое. Полиция заставила меня все обыскать, но я ничего не обнаружила.

Пропажа ежедневника — проблема, но не такая уж серьезная.

— А как насчет досье? Джерри тоже носил их в портфеле?

— Не думаю. Они здесь, в компьютере.

— Отлично. Тогда мы соберем информацию по текущим делам и восстановим его рабочий график. Кроме того, мне понадобятся бухгалтерские книги и чековые книжки по активным и трастовым счетам.

Она резко взглянула на меня.

— Вы не возьмете его деньги!

— При чем тут…

Я прикусил язык, перевел дух и начал говорить спокойно и доходчиво:

— Видимо, мне нужно извиниться. Я поступил неправильно. Я не знаю вашего имени. Как вас зовут?

— Рен Уильямс.

— Хорошо, Рен, позвольте кое-что вам объяснить. Это не его деньги, а клиентов. А клиенты Джерри являются моими, пока они сами не решат иначе. Я сказал, что вполне понимаю ваш эмоциональный шок, и согласен с тем, что у вас был очень тяжелый день. Нечто подобное я испытал и сам. Но вы должны определить — причем прямо сейчас, — со мной вы или нет. Потому что если вы со мной, мне нужно немедленно получить все то, о чем я вам говорил. Кроме того, я рассчитываю на ваше сотрудничество с моим менеджером, который скоро появится здесь. А если вы против, вам лучше сразу отправиться домой.

Она покачала головой.

— Детективы сказали, что я должна оставаться здесь, пока они не закончат осмотр.

— Какие детективы? Я видел только двух полицейских.

— Детективы в кабинете мистера Винсента.

— Как, вы позволили…

Резко развернувшись, я направился к двустворчатой двери напротив стойки и открыл левую створку.

В огромном кабинете Джерри Винсента не было ни души. Сделав круг по комнате, я оказался перед пучеглазой рыбой, висевшей на стене над темным полированным шкафчиком рядом с дверью, через которую я вошел. Рыба была цвета изумрудной зелени, с белым брюхом. Она выгнулась, застыв в картинной позе, словно ее только что вытащили из воды. Рот она разинула так, что я легко мог бы вставить в него палец.

Чуть ниже рыбы на стене висела медная дощечка с надписью: «Держи я рот на замке, не висела бы здесь». Мудрые слова. Язык чаще доводит до тюрьмы, чем выпускает на свободу. Лучший совет, который я дал клиенту: держи рот на замке. Ни с кем не говори о своем деле, даже с женой. Советуйся только сам с собой. Сиди и помалкивай, пока все не закончится.

За спиной раздался звук резко выдвинутого металлического ящика. Я обернулся. В противоположной стене виднелись две двери. Обе были приоткрыты, и через одну я увидел темный туалет, а за второй дверью была светлая комната.

Я быстро подошел ко второй двери и распахнул ее. За ней располагался архив — большая ниша без окон, с железными картотеками вдоль стен. Сбоку стоял стол.

За столом сидели двое. Один пожилой, другой помоложе. Наверное, наставник и стажер. Пиджаки они сняли и перекинули через спинки стульев. Я увидел их наплечные кобуры с рукоятками пистолетов и полицейские жетоны, подвешенные на ремнях.

— Что вы здесь делаете? — резко спросил я.

Мужчины подняли головы от бумаг. На столе громоздились стопки с папками. В глазах старшего детектива промелькнуло удивление.

— Полиция Лос-Анджелеса, — произнес он. — А вы что здесь делаете?

— Это мои бумаги, и я прошу немедленно вернуть их на место.

Тот, что постарше, встал и шагнул ко мне. Я потянулся за судебным ордером.

— Меня зовут…

— Я знаю, кто вы такой. Но все равно не понимаю, что вы тут делаете.

Я протянул ордер.

— Вероятно, это вам все объяснит. Председатель Верховного суда назначил меня заместителем по делам Джерри Винсента. Теперь его клиенты — мои клиенты. И вы не имеете права читать их досье. Это подпадает под статью незаконного вторжения и обыска. Здесь может содержаться конфиденциальная информация, касающаяся только адвоката и клиента.

Детектив даже не стал читать ордер — лишь мельком взглянул на подпись и печать. Кажется, это не произвело на него никакого впечатления.

— Винсента убили, — заметил он. — И разгадка убийства может крыться в этих папках. Мотивы, личность преступника. Мы обязаны…

— Нет. Вы обязаны немедленно покинуть мой кабинет.

Мужчина не шевельнулся.

— Речь идет о месте преступления, — возразил он. — Это вы должны покинуть помещение.

— Прочтите ордер, детектив. Я останусь тут. Место преступления находится в гараже, и ни один судья в городе не позволит вам перенести его в данный кабинет. Вы должны уйти и дать мне возможность приступить к своей работе.

Он не взглянул на ордер и не двинулся с места.

— Если я уйду, то мне придется закрыть и опечатать кабинет.

Не люблю ссориться с копами, но иногда все-таки приходится.

— Хорошо, через час я получу разрешение снять печать. Что касается вас, вы предстанете перед председателем Верховного суда и дадите объяснение, как и почему нарушили права всех клиентов Винсента. Только представьте, о каких цифрах идет речь: это будет рекорд даже для лос-анджелесской полиции.

Детектив усмехнулся, словно мои угрозы его позабавили. Он взял судебный ордер.

— Значит, вам передают дела?

— Вот именно, по крайней мере на данный момент.

— Всю юридическую практику?

— Да, пока каждый клиент не решит, оставаться со мной или найти кого-нибудь другого.

— Что ж, тогда вы попадаете в наш список.

— Какой список?

— В список подозреваемых.

— Что? Смешно. С какой стати?

— Вы же сами только что сказали. Вам достались все дела жертвы. А это немалый куш, не так ли? Винсент мертв, и вы его наследник. По-моему, вполне достаточный мотив для убийства. Кстати, не хотите сообщить, где вы находились вчера с восьми часов вечера до двенадцати часов ночи?

Глаза у полицейского были карие и настолько темные, что я не видел границы между радужной оболочкой и зрачком. Как у акулы, они казались абсолютно черными, не излучая и не отражая света.

— Не стану даже возражать, это просто нелепо. Если желаете, можете справиться у судьи: я не знал, что меня могут назначить на место Винсента.

— Не волнуйтесь. Мы все тщательно проверим.

— Отлично. А теперь покиньте комнату или я позвоню судье.

Мужчина вернулся к столику, взял пиджак и перекинул через руку. Потом поднял одну папку и протянул мне.

— Вот вам ваше досье, адвокат. Смотрите не подавитесь.

Детектив направился к двери, его напарник последовал за ним. Я проводил их в кабинет, решив, что надо слегка разрядить атмосферу. Кто знает, может, мы еще увидимся.

— Мне очень жаль, что все так получилось. Я всегда стараюсь сотрудничать с полицией и надеюсь, что мы поладим. Но сейчас мне надо заботиться о своих клиентах. Я даже не знаю, что в этих папках. Дайте мне немного времени…

— Нет у нас времени! — бросил полицейский. — Потеряешь минуту — провалишь дело. Вы хоть понимаете, во что ввязались?

Я взглянул на него, пытаясь понять, что он имеет в виду.

— Думаю, да. Я занимаюсь адвокатурой всего восемнадцать лет, но…

— Я говорю не о вашем опыте, а о том, что случилось в гараже. Тот, кто убил Винсента, поджидал его там. Он знал, как к нему подобраться. Это была засада.

Я кивнул.

— На вашем месте, — продолжил детектив, — я бы вел себя осторожнее с вашими новыми клиентами. Джерри Винсент наверняка знал своего убийцу.

— Но ведь раньше он работал обвинителем! Посылал людей в тюрьму. Вероятно, кто-то из них…

— Мы проверим. Но это было давно. Полагаю, имя преступника содержится в этих папках.

Полицейские развернулись и двинулись к выходу.

— Подождите! — крикнул я. — У вас есть визитка?

Детективы остановились и посмотрели на меня. Старший достал из кармана визитную карточку и протянул мне.

— Тут все мои контакты.

— Дайте мне время немного осмотреться, и я вам сразу же позвоню. Уверен, мы что-нибудь придумаем. Наверняка есть способ наладить сотрудничество, не нарушая ничьих прав.

— Разумеется. Вы же адвокат.

Я кивнул и взглянул на карточку. Гарри Босх. Никогда с ним раньше не встречался. Но почему он сказал, что знает меня?

— Детектив Босх, — произнес я, — мы с Джерри работали вместе. Дружили.

— И что?

— Ничего. Удачи вам. Надеюсь, вы раскроете это дело.

Босх кивнул, и его жест показался мне знакомым. Может, мы все-таки встречались?

Он шагнул к двери вслед за напарником.

— Детектив?

Босх обернулся.

— Мы раньше никогда не сталкивались по работе? Мне кажется, я вас уже видел.

Детектив улыбнулся и ответил:

— Нет. Если бы мы столкнулись по работе, вы бы меня обязательно запомнили.

7

Через час я, Лорна Тейлор и Деннис Войцеховский сидели за столом Джерри Винсента. Мы ели сандвичи и просматривали материалы и бумаги, найденные в офисе. Сандвичи оказались хороши, но настроение они нам не улучшили.

Я отпустил Рен Уильямс домой. Она все время плакала и возмущалась тем, что я пытаюсь забрать дела ее шефа. Я решил, что от нее проще избавиться, чем вести с ней вечную войну. Когда я провожал Рен до двери, она спросила, не намерен ли я ее уволить. Я ответил, что решение присяжных еще не принято и завтра утром она должна, как всегда, явиться на работу.

Без Рен Уильямс и Джерри Винсента мы блуждали впотьмах, пока Лорна не сообразила, как отсортированы материалы, и не выделила из них текущие дела. По деловым заметкам, найденным в папках, она составила ежедневник, или рабочий календарь, — самую важную вещь в профессиональной жизни любого адвоката. После этого дышать стало легче, и мы решили прерваться на обед, взявшись за коробки с сандвичами, которые Лорна привезла из «Дасти».

Календарь оказался не особо перегружен. Предстояло несколько слушаний в суде, но, в общем, было ясно, что Винсент старался расчистить место для грядущего процесса по делу Уолтера Эллиота, который начинался через девять дней.

— Итак, приступим, — произнес я, дожевывая последний кусок. — Если верить составленному нами календарю, через сорок пять минут я должен находиться на объявлении приговора. Поэтому давайте быстро все обсудим, и я отправлюсь в суд. Затем, после моего возвращения, еще раз посмотрим дела, и мы с Циско поедем по клиентам.

Все дружно закивали. На усах Циско остался клюквенный соус.

Лорна выглядела так же красиво и эффектно, как всегда. Она обладала потрясающей внешностью и умела смотреть на людей так, что они начинали чувствовать себя центром Вселенной. Я платил ей жалованье весь год, пока сидел без дел. Благодаря страховому полису это было не особенно накладно, и я не хотел, чтобы к моменту моего возвращения в бизнес она оказалась у другого адвоката.

— Начнем, пожалуй, с денег, — предложил я.

Лорна кивнула. Разобравшись с текущими делами и передав мне папки с документами, она взялась за банковские документы — вещи не менее важные, чем рабочий календарь. С их помощью мы могли выяснить, какими средствами располагает фирма Винсента и насколько успешно он вел свои дела.

— По поводу денег две новости: плохая и хорошая, — сообщила Лорна. — У него тридцать восемь тысяч на операционном счету и сто двадцать девять тысяч — на трастовом.

Я присвистнул. Кругленькая сумма. На трастовый счет кладутся деньги от клиентов. Как только начинается судебное разбирательство, деньги соответствующего клиента переходят на операционный счет. Я всегда предпочитал иметь больше денег на операционном счету, чем на трастовом, поскольку все, что переводится на операционный счет, автоматически становится моим.

— Разница не случайна, — объяснила Лорна, заметив мое удивление. — Буквально накануне Винсент получил сто тысяч долларов от Уолтера Эллиота. Депозит сделали в пятницу.

Кивнув, я постучал пальцем по импровизированному календарю, разложенному на столе. Он был наспех набросан на блокноте с линованной бумагой. От Лорны требовалось перенести его в нормальный ежедневник. Кроме того, она должна была закачать на мой компьютер график судебных заседаний и электронную версию календаря, а затем сбросить копию на какой-нибудь внешний носитель информации, что в свое время следовало бы сделать Винсенту.

— Процесс Эллиота начнется в четверг на следующей неделе, — пробормотал я. — Вот почему он положил сотню.

Порой надо произносить очевидное вслух, чтобы осенила новая идея.

— Как только закончим, позвони в банк, — обратился я к Лорне. — Проверь, был ли сделан клиринг чека. Если нет, попробуй его протолкнуть. Вероятно, услышав о смерти Винсента, Эллиот захочет аннулировать перевод.

— Ясно.

— Что там еще с деньгами? Если Эллиот положил сотню, чьи остальные?

Лорна открыла бухгалтерскую книгу. Каждый доллар в трастовом фонде можно отследить на принадлежность тому или другому клиенту. Адвокат в любой момент должен знать, сколько денег из аванса переведено на операционный счет и может быть пущено в дело, а сколько осталось в запасе. Сто тысяч на трастовом счете было записано на Уолтера Эллиота. Значит, на все остальные дела приходилось двадцать девять тысяч. Не так уж много, если вспомнить, сколько папок мы нашли в его картотеке.

— Есть сведения по деньгам? — спросил я.

Лорна покачала головой.

— Пока нет. Когда ты уедешь, я позвоню в банк и начну с этим работать. Хочешь, чтобы мы оба имели право подписи?

— Да, как и по моим счетам.

Я не думал, что с переходом денег Винсента в мои руки возникнут какие-то проблемы. Для этого мне и нужна была Лорна. В финансовых вопросах она понимала больше меня. Она разбиралась в них так хорошо, что иногда я жалел о том, что мы поженились, и о том, что развелись.

— Надо выяснить, может ли Рен Уильямс подписывать чеки, — произнес я. — Если да, следует вычеркнуть ее из списка. Сейчас распоряжаться счетами должны лишь ты и я.

— Хорошо. Очевидно, тебе придется обратиться к судье Холдер за ордером для банка.

— Без проблем.

Мне нужно было уходить минут через десять. Я повернулся к Войцеховскому:

— Удалось что-нибудь раскопать?

Раньше я попросил его задействовать свои связи и как можно больше разузнать об убийстве Винсента. Меня интересовало, какие шаги намерена предпринять полиция в связи с тем, что, как говорил Босх, следствие связывало это преступление с унаследованными мной делами.

— Не много, — ответил Циско. — Детективы еще не вернулись в Паркер-центр. Я позвонил одному парню из судмедэкспертизы, пока они обрабатывают результаты. Он скупо говорил о том, что у них есть, зато много рассказал о том, чего нет. По мнению полиции, в Винсента стреляли не менее двух раз. Гильзы до сих пор не найдены. Преступник сработал чисто.

Значит, злоумышленник либо стрелял из револьвера, либо настолько хорошо владел собой, что мог хладнокровно собрать гильзы после убийства.

Циско продолжил:

— Я позвонил одной женщине из отдела коммуникаций, и она сообщила, что первый звонок в полицию поступил без четверти час. Это поможет точнее определить момент смерти.

— Они выяснили, что там произошло?

— Похоже, в понедельник Винсент задержался в офисе. По понедельникам он вообще работал допоздна, готовя материалы на всю неделю. Потом Винсент собрал портфель, запер дверь и вышел. Спустившись в гараж, он сел в машину и получил пулю в окно со стороны водителя. Когда его нашли, в салоне работал мотор. Стекло было опущено. Ночью в гараже прохладно. Он мог опустить стекло, чтобы подышать свежим воздухом или поговорить с подошедшим к автомобилю человеком.

— С человеком, которого он знал.

— Вероятно.

Я вспомнил слова Босха.

— В гараже никого не было?

— Нет, дежурный ушел в шесть вечера. После шести все просто бросают в аппарат монетку или прикладывают карточку с месячным абонементом. У Винсента была карточка.

— Как насчет камер?

— Камеры висят на въезде-выезде. Они нацелены на номера автомобилей, чтобы в случае чего можно было выяснить, заезжала машина или нет. Но парень из судмедэкспертизы говорит, что на пленке не осталось ничего интересного. Убийца появился в гараже не на автомобиле. Он пришел туда пешком из здания или через уличный вход.

— Кто обнаружил Джерри?

— Охранник. У них один человек охраняет и здание, и гараж. Ночью он пару раз заглянул вниз и заметил машину Винсента. Фары были включены, мотор работал. Сначала он решил, что Винсент заснул, а потом увидел кровь.

Я кивнул, стараясь представить, как это произошло. Либо убийца невероятно беспечен, либо знал, что камеры в гараже работают только при въезде-выезде. И в понедельник вечером он сможет застать Винсента в практически пустом помещении.

— Хорошо, копай дальше. Как там Гарри Поттер?

— Кто?

— Детектив. То есть не Гарри Поттер. Я хотел сказать…

— Босх. Гарри Босх. Я навел о нем справки. Кажется, он один из лучших. Несколько лет назад ушел в отставку, но вскоре шеф полиции лично попросил его вернуться. По крайней мере так мне говорили.

Циско заглянул в блокнот.

— Полное имя Иероним Босх. Рабочий стаж тридцать три года, а ты сам понимаешь, что это значит.

— И что это значит?

— В полиции Лос-Анджелеса полную пенсию получают после тридцати лет службы, а потом можешь трудиться сколько угодно — размер пенсии уже не увеличивается. Так что нет смысла работать дальше.

— Если ты не фанат своего дела.

Циско кивнул.

— Вот именно. Те, кто остается после тридцати лет стажа, делают это не ради денег и не ради службы. Для них это больше, чем служба…

— Подожди, ты сказал, его зовут Иероним Босх? Как художника?

Мой помощник сдвинул брови.

— Насчет художника не знаю. Но так его зовут. Мне объяснили, что рифмуется со словом «аноним». Странное имя, по-моему.

— Войцеховский — тоже странное.

Циско собирался возразить, но его перебила Лорна:

— Ты вроде говорил, что не знаком с ним, Микки.

Я покосился на нее и покачал головой.

— Никогда с ним раньше не встречался, но вот имя… Оно мне знакомо.

— По картинам?

Мне не хотелось углубляться в далекое прошлое.

— Не важно, — произнес я и встал. — Мне пора идти. Циско, продолжай следить за расследованием убийства и выясни все о Босхе. Я хочу знать, насколько ему можно доверять.

— Надеюсь, ты не позволишь ему заглянуть в досье? — поинтересовалась Лорна.

— Это было не случайное убийство. Преступник знал, как добраться до Джерри Винсента. И я буду чувствовать себя намного лучше, если наш доблестный детектив прижмет этого парня к ногтю. — Я вышел из-за стола и направился к двери. — Мне надо быть у судьи Чэмпейн. Возьму несколько папок, чтобы просмотреть по дороге.

— Пойдем вместе, — предложила Лорна.

Я заметил, что она знаком попросила Циско остаться. Мы вышли из приемной. Я догадывался, что у Лорны на уме, но решил послушать ее.

— Микки, ты уверен, что готов к этому?

— Абсолютно.

— План был другой. Ты собирался вернуться постепенно, помнишь? Взять пару дел и двигаться дальше. А теперь у тебя целая практика.

— Я не практикую.

— Ладно, не шути.

— Я серьезно. Я готов. Разве ты не видишь, что все выходит намного лучше? С делом Эллиота у нас появится не только куча денег. Это все равно что повесить на площади рекламный щит с огромной надписью: «Я ВЕРНУЛСЯ!»

— Да, замечательно. Не говоря о том, что тебя ждет такая нагрузка…

Она не договорила, но я понимал, что она имеет в виду.

— Лорна, все в прошлом. Я готов. Честно говоря, думал, ты обрадуешься. У нас впервые за год появились деньги.

— На это мне плевать. Я хочу знать, что у тебя все в порядке.

— Не просто в порядке, а гораздо лучше. Я взволнован. У меня такое чувство, словно ко мне вернулась молодость. Не надо меня останавливать, ладно?

Она смотрела на меня, а я на нее. Наконец ее хмурое лицо смягчилось.

— Ну ладно, — улыбнулась Лорна. — Тогда за дело.

— Не волнуйся. Я справлюсь.

8

Я успокоил Лорну, но мысли о новой работе вертелись у меня в голове, пока я шел по коридору к галерее, соединявшей офисное здание с гаражом. Я забыл, что оставил машину на пятом уровне, и долго слонялся по этажам, пока не обнаружил свой «линкольн». Открыв багажник, я вынул сумку и положил туда папки.

Эту сумку я подыскал себе в магазине «Город чемоданов», когда планировал возвращение в бизнес. В лучшие дни я мог носить ее на спине в виде рюкзачка с большими лямками. С помощью удобной ручки она легко превращалась в портфель. Кроме того, у нее имелись два колесика и выдвижная ручка, чтобы в худшие дни катить ее по земле.

В последнее время хороших дней случалось больше, чем плохих, и я вполне мог обзавестись обычным адвокатским кейсом. Но сумка мне нравилась, и я предпочитал ходить с ней. Сбоку красовался логотип — горная гряда с надписью «Город чемоданов», что-то вроде знака Голливуда. Выше над горизонтом простиралось голубое небо — символ желаний и надежд. Именно из-за логотипа я ее и купил. Решил, что «Город чемоданов» не фирма, а место. Сам Лос-Анджелес.

В Лос-Анджелес все приезжают, и никто не остается насовсем. Это как пересадочная станция. Одни гонятся за своей мечтой, другие убегают от кошмаров. Двенадцать миллионов человек — и все в любой момент готовы сорваться с места. В буквальном, переносном и каком угодно смысле каждый житель Лос-Анджелеса сидит на чемоданах. Так, на всякий случай.

Я закрыл багажник и вздрогнул, увидев, что между мной и ближней машиной стоит человек. До сих пор крышка багажника скрывала его из виду. Мужчина не был мне знаком, но испуг быстро подсказал ответ. Вспомнив, как Босх предупреждал меня насчет убийцы Винсента, я едва не бросился бежать.

— Мистер Холлер, можно с вами поговорить?

— Черт возьми! Кто вы такой и зачем ко мне подкрадываетесь?

— Я не подкрадывался. Просто увидел вас и решил срезать путь через стоянку. Я работаю на «Таймс» и хочу поговорить о Джерри Винсенте.

Я перевел дух и покачал головой.

— Вы напугали меня. Его убили в этом гараже, когда он сел в автомобиль, вам это известно?

— О, простите. Я всего лишь…

— Ладно, не важно. Я ничего не знаю, и мне надо ехать в суд.

— Но теперь вы ведете его дела, разве нет?

Я жестом попросил его отойти и взялся за ручку дверцы.

— Кто вам сказал?

— Наш судебный репортер. Он раздобыл копию ордера, который выписала судья Холдер. Почему мистер Винсент выбрал именно вас? Вы были друзьями?

Я открыл дверцу.

— Как вас зовут?

— Джек Макэвой. Я веду полицейские хроники.

— Прекрасно, Джек. Но сейчас я не могу с вами беседовать. Дайте мне свою карточку, и я вам перезвоню.

Макэвой не только не достал визитку, но вообще проигнорировал мои слова. Он просто задал следующий вопрос:

— Судья взяла с вас подписку о неразглашении информации?

— Нет. Я ничего не знаю. Понятно?

— Но вы можете ответить, почему взяли дела Винсента?

— Ответ вам известен. Меня назначила судья Холдер. Все, мне пора в суд.

Я сел в салон и вставил ключ, оставив дверцу открытой. Макэвой облокотился на крышу и нагнулся, все еще надеясь меня разговорить.

— Послушайте, — вздохнул я, — может, вы все-таки отойдете и позволите мне закрыть дверцу?

— Давайте заключим сделку, — предложил репортер.

— Сделку? О чем вы?

— Об информации. У меня есть связи в полиции, а у вас — в суде. Устроим взаимовыгодный обмен. Я буду сообщать свои новости, вы — свои. Похоже, дело обещает быть громким. Мне нужны все сведения, какие можно раздобыть.

Я поднял голову и спросил:

— Разве ваши новости не появятся на следующий день в газете? Я просто подожду и куплю «Таймс».

— Появятся, но не все. Есть материалы, которые нельзя публиковать, даже если уверен, что это правда.

Он сказал это с таким видом, словно изрек мудрость.

— Боюсь, вы будете узнавать новости раньше меня, — заметил я.

— Ничего, я рискну. Договорились?

— У вас есть карточка?

Он достал визитку и протянул мне. Зажав ее между пальцами, я взялся за руль и взглянул на карточку. Почему бы и нет? Знающий человек мне не помешает.

— Ладно, договорились.

Я попросил его отойти, захлопнул дверцу и завел машину. Макэвой стоял рядом. Я опустил стекло.

— Что? — произнес я.

— Хочу напомнить: вы не должны появляться на страницах других газет или в телепередачах с любой информацией, которая неизвестна мне.

— Не волнуйтесь. Я знаю, как это работает.

— Отлично.

Я переключился на заднюю скорость, но потом кое-что вспомнил и нажал на тормоз.

— Один вопрос. Насколько близко вы знакомы с Босхом, детективом, ведущим расследование?

— Я его знаю, но не близко. У него нет близких знакомых. Включая напарника.

— Что за история с ним случилась?

— Никогда не спрашивал.

— Ну а вообще он хорош?

— В расследовании преступлений? Очень. Один из лучших.

Я кивнул. Фанат своего дела.

— Берегите ноги.

Я дал задний ход и сделал разворот. Макэвой крикнул:

— Классные номера, Холлер!

Спускаясь вниз, я помахал ему рукой. Я пытался вспомнить, на каком «линкольне» еду и какой у него номерной знак. У меня был парк из трех лимузинов — я собрал его, когда вел крупные дела. Но в последнее время автомобили использовались очень редко, поэтому я ездил на них поочередно, чтобы не дать застояться двигателям и прочистить выхлопные трубы. Это входило в мою стратегию возвращения. Не считая номерных знаков, автомобили были точными копиями, и я не помнил, какой из них взял на сей раз.

Подъехав к будке дежурного и предъявив квитанцию, я увидел в окошке маленький монитор. Он передавал изображение с той самой камеры, о которой говорил Циско. Она висела где-то позади моей машины и была расположена так, чтобы показывать задний бампер и номера автомобилей.

Там я увидел свой номерной знак и поморщился.

В суде меня ждал один из клиентов Винсента. Я должен был с ним встретиться и «отвести» прямиком в тюрьму.

9

Когда я вошел в зал, судья Джудит Чэмпейн уже сидела в своем кресле и разбирала ходатайства. Внизу терпеливо ждали очереди восемь юристов. Прислонив свою чудо-сумку к перилам, я шепнул судебному приставу, что прибыл по делу Эдгара Риза вместо Джерри Винсента. Тот ответил, что судья буквально завалена ходатайствами, но приговор Риза будет объявлен первым. Я спросил, нельзя ли увидеть Риза; пристав встал и проводил меня к расположенной рядом с кафедрой стальной двери, за которой находилась камера. В ней сидело трое.

— Эдгар Риз! — позвал я.

К решетке подошел невысокий, крепко сбитый мужчина с белой кожей. Увидев на его шее тюремные татуировки, я облегченно вздохнул. Риз уже не раз бывал в тюрьме. Мне не придется держать за руку перепуганного новичка. А это облегчает дело.

— Меня зовут Майкл Холлер. Сегодня я замещаю вашего адвоката.

Объяснять парню, что случилось с Винсентом, не имело смысла. Риз забросал бы меня вопросами, на которые я все равно не мог бы ответить.

— Где Джерри? — спросил Риз.

— Не сумел прийти. Вы готовы выслушать приговор?

— А что, у меня есть выбор?

— Джерри сказал вам, чего можно ожидать?

— Да. Пять лет в тюрьме штата, за примерное поведение выпустят через три.

Скорее уж через четыре, подумал я, но спорить не стал.

— Хорошо, сейчас судья закончит с кое-какими делами, и вас проведут в зал. Обвинитель прочтет кучу всяких бумаг, затем спросит, все ли понятно, вы кивнете, и судья объявит приговор. На это уйдет не более пятнадцати минут.

— Мне плевать, сколько на это уйдет. Я не тороплюсь.

Я молча кивнул и оставил его в камере. На выходе я негромко постучал в металлическую дверь, чтобы меня услышал судебный пристав — в округе Лос-Анджелес они являются заместителями шерифа, — но не услышала судья. Пристав выпустил меня, и я сел в первом ряду на галерее. Открыв сумку, достал захваченные с собой бумаги и положил их рядом на скамью.

Сверху лежало досье на Эдгара Риза. Я успел бегло пролистать его, готовясь к встрече. Риз прибегал к услугам Винсента. Обычное дело — сбыт наркотиков. Риз продавал собственный товар, и его подставил один из покупателей, работавший тайным осведомителем. Согласно документам, полиция решила завербовать клиента, выяснив, что у него есть зуб на продавца. Однажды он купил у Риза кокаин и обнаружил, что в нем слишком много детского слабительного. Типичная ошибка торговцев, которые сами потребляют свой продукт: они сильно разбавляют порошок, чтобы оставить больше «дури» для себя, и резко снижают качество товара. Плохой способ вести бизнес, поскольку он быстро создает врагов. Наркоман, подрабатывающий стукачом в полиции, всегда первым сдаст того дилера, против которого что-нибудь имеет. Так Эдгар Риз получил урок, над ним ему предстояло размышлять за решеткой в ближайшие пять лет.

Я убрал досье в сумку и взял следующее. Патрик Хенсон, подсевший на анальгетики спортсмен. Я собирался отказаться от его дела и уже сообщил об этом Лорне. Нагнувшись к сумке, стал засовывать в нее досье, но затем снова откинулся на спинку стула и задумался, похлопывая папкой по коленям.

Хенсон был двадцатичетырехлетним серфером из Малибу, родом из Флориды. Раньше он профессионально занимался спортом, но без особого успеха, выигрывая какие-то мелкие соревнования и снимаясь в рекламе. Выступая на Гавайях в Мауи, он упал с доски, и волна протащила его по донной лаве. Травма плеча потребовала операции и курса оксикодона, прописанного доктором от боли. Через восемнадцать месяцев Хенсон уже крепко сидел на «колесах» и пачками глотал таблетки, чтобы успокоить боль. Он потерял спонсоров и больше не мог выступать на соревнованиях. Закончилось тем, что Хенсон украл бриллиантовое колье в одном доме в Малибу, куда его пригласила подружка. В отчете шерифа говорилось, что колье принадлежало матери подруги Хенсона ивключало в себя восемь бриллиантов — по числу ее детей и внуков. Указанная в отчете стоимость составляла двадцать пять тысяч долларов, но Хенсон продал его за четыреста и уехал в Мексику, чтобы купить из-под прилавка двести таблеток оксикодона.

Доказать вину Хенсона было нетрудно. Он сдал колье в ломбард, где его сняла камера охраны. Колье стоило очень дорого, и серфингиста нагрузили по полной программе, обвинив в хищении имущества и краже в особо крупных размерах и добавив незаконное хранение наркотиков. В довершение всего дама, у которой Хенсон его украл, оказалось женой известного доктора со связями в верхах, участника и спонсора избирательных кампаний нескольких членов окружного совета.

Обратившись к Винсенту, Хенсон внес предварительный аванс пять тысяч долларов. В счет платы Винсент забрал все его двенадцать эксклюзивных досок и продал через своих представителей коллекционерам на интернет-аукционе. Кроме того, Хенсон обязался выплачивать тысячу долларов каждый месяц, но успел сделать только первый платеж. После того как его выпустили под залог, заплаченный матерью (она все еще жила в Мельбурне, штат Флорида), спортсмен отправился в центр реабилитации для наркоманов.

В отчете сообщалось, что Хенсон успешно прошел реабилитацию и теперь работал на неполной ставке в детском спортивном лагере в Санта-Монике. Зарплаты ему едва хватало на жизнь, про ежемесячную тысячу для Винсента не было и речи. Его мать тоже сидела на мели после выплаты залога и немалых средств, потраченных на реабилитационный центр.

Папка ломилась от бесконечных заявлений, ходатайств и прочих юридических штучек, с помощью которых Винсент тянул время, дожидаясь, когда Хенсон разживется наличными. Обычная тактика юристов. Деньги прежде всего, даже если само дело кажется сомнительным. Обвинение могло предъявить запись, на которой Хенсон продавал краденый товар. Значит, дело было не просто сомнительным. Оно было безнадежным.

Среди прочей информации я нашел номер телефона Хенсона. Для каждого адвоката, занимающегося клиентами «на воле», очень важно наладить с ними постоянный контакт. Людей, находящихся под следствием и ожидающих решения суда, после которого они могут оказаться за решеткой, часто трудно разыскать. Они много перемещаются, иногда у них вообще нет дома. Но адвокат должен иметь возможность связаться с ними в любой момент. В досье был указан номер мобильного телефона Хенсона, и при желании я мог позвонить ему прямо сейчас. Но хотел ли я ему звонить?

Я посмотрел в зал. Судья все еще была занята жаркой дискуссией по поводу прошения о поручительстве. Три адвоката ждали своей очереди, представитель обвинения по делу Риза, похоже, так и не объявился. Я встал и снова обратился к судебному приставу:

— Мне нужно выйти в коридор и позвонить. Я буду рядом.

Он кивнул.

— Если не придете вовремя, я вас позову, — предупредил он. — Но перед возвращением не забудьте выключить телефон. Судья терпеть не может мобильники.

Совет был лишним. Я и так хорошо знал, что судья не любит мобильные телефоны. Этот урок я усвоил в тот день, когда впервые появился в ее судебном зале и мой мобильник заиграл увертюру из «Вильгельма Телля» (рингтон поставила моя дочка). Судья вкатила мне стодолларовый штраф и впредь называла меня не иначе как Одиноким Рейнджером.^[97] Против этого я, кстати, ничего не имел. Иногда я действительно чувствовал себя Одиноким Рейнджером. Разве что ездил не на белой лошади, а в черном лимузине.

Оставив документы в галерее и прихватив папку с делом Хенсона, я вышел в коридор. Там я отыскал сравнительно тихое местечко и набрал номер. Мужской голос ответил после второго гудка:

— Трик слушает.

— Патрик Хенсон?

— Да, а это кто?

— Я ваш новый адвокат. Меня зовут Май…

— Эй, постойте. А где мой прежний адвокат? Я уже вбухал в Винсента кучу…

— Он умер, Патрик. Скончался прошлой ночью.

— О нет!

— Да, Патрик. Мне очень жаль.

Я подождал, не пожелает ли он еще что-нибудь сказать, но Патрик молчал, и я продолжил бесстрастным тоном бюрократа:

— Меня зовут Майкл Холлер, я веду дела Джерри Винсента. Просмотрев ваши бумаги, я заметил, что вы не сделали ни одного ежемесячного платежа, предусмотренного вашим соглашением с мистером Винсентом.

— Черт, да в том-то и дело! Я из кожи вон лезу, чтобы наладить нормальную жизнь, а в результате у меня нет ни цента. Понимаете? Я отдал этому парню, Винсенту, мои доски для серфинга. Он оценил их всего в пять штук, хотя они стоят гораздо дороже. За любую из тех длинных досок ему бы дали не менее тысячи. Он сказал, что для начала денег хватит, а сам ни черта не делал, лишь время тянул. А пока все это не закончилось, я по уши в дерьме.

— Вы по-прежнему в порядке? У вас все чисто, Патрик?

— Чище не бывает. Винсент говорил мне, что это мой единственный шанс остаться на свободе.

Я бросил взгляд на коридор. Он был заполнен адвокатами, подзащитными, свидетелями, семьями обвиняемых и пострадавших. Коридор был длиной с футбольное поле, и все, кто в нем находился, жаждали только одного — успеха. Чтобы тучи над их головой рассеялись и хоть что-то в этом мире произошло так, как им хотелось.

— Джерри был прав, Патрик. Надо оставаться чистым.

— Я так и делаю.

— У вас есть работа?

— Проклятие! Вы что, не понимаете? Кто возьмет на работу такого парня, как я? Все от меня шарахаются. Меня ждет суд, после которого я могу сесть за решетку. Мне платят жалкие гроши за то, что я по три часа в день учу детишек серфингу. Живу в своей чертовой машине, а ночую в будке охранника на пляже. Знаете, где я находился в это время два года назад? На Мауи, в роскошном номере во «Временах года».

— Да, жизнь дерьмо. А водительские права у вас есть?

— Это чуть ли не единственное, что у меня осталось.

Я принял решение.

— Ладно, вы знаете, где находится офис Джерри Винсента? Бывали там когда-нибудь?

— Да, привозил туда доски. И рыбу.

— Рыбу?

— Винсент забрал шестидесятифунтового тарпона, которого я поймал мальчишкой во Флориде. Сказал, что повесит его на стену и станет всем говорить, будто это его трофей.

— А, да, ваша рыба еще на месте. В общем, завтра в девять утра приезжайте в офис, и мы поговорим насчет работы. Если все будет в порядке, начнете в тот же день.

— Начну что?

— Возить меня на машине. Я буду платить пятнадцать долларов в час за вождение и еще по пятнадцать в счет вашего долга. Согласны?

Возникла пауза, потом Хенсон ответил:

— Хорошо. Я буду на месте.

— Отлично. Значит, увидимся. И вот еще что, Патрик. Запомни одну вещь — оставайся чистым. Если что не так, я сразу узнаю. Поверь.

— Не волнуйся, парень. Я никогда не вернусь в это дерьмо. У меня и так вся жизнь перевернулась вверх тормашками.

— Прекрасно, Патрик. Увидимся завтра.

— Послушай, дружище, а зачем ты это делаешь?

Я помолчал.

— Честно говоря, не знаю.

Удостоверившись, что телефон отключен, я вернулся в зал. По дороге я размышлял о том, чем на самом деле являлся мой поступок — добрым делом или ошибкой, за которую потом придется расплачиваться.

Я пришел вовремя. Судья только что закончила с последним ходатайством. За столиком обвинения сидел заместитель окружного прокурора Дон Пирс, прибывший на вынесение приговора. В молодости он служил во флоте и с тех пор носил стрижку «ежик», щеголяя ею на коктейлях в клубе «Зеленая лужайка». Я быстро убрал папки в сумку и подкатил ее к столику защиты.

— Так-так, — улыбнулась судья, — Одинокий Рейнджер снова на коне.

Я ответил ей улыбкой.

— Да, ваша честь. Рад вас видеть.

— Давненько вас не было, мистер Холлер.

Зал суда — не самое подходящее место для объяснений. Я ограничился тем, что развел руками. Прошу, мол, любить и жаловать.

— Что я могу сказать? Я вернулся, ваша честь.

— Вот и замечательно. Насколько я понимаю, вы замещаете мистера Винсента?

Ее голос звучал спокойно. Очевидно, судья не знала о смерти Винсента. Я понимал, что лучше всего держать язык за зубами и молча перейти к делам. Но рано или поздно она услышит о гибели Винсента и вспомнит про мое молчание. А это не лучший способ расположить к себе судью.

— К сожалению, — ответил я, — мистер Винсент скончался прошлой ночью, ваша честь.

Брови судьи поползли вверх. До судейской должности она долго работала в прокуратуре. У нее там оставалось много знакомых, в том числе и Винсент. Я увидел, что мое известие потрясло судью.

— Господи, он был так молод! — воскликнула она. — Что случилось?

Я покачал головой, прикинувшись, что ничего не знаю.

— Очевидно, это была насильственная смерть, ваша честь. Полиция начала расследование, и пока я мало что могу сообщить, кроме того, что Винсента убили прошлой ночью в гараже, в собственной машине. Сегодня утром мне позвонила судья Холдер и назначила замещающим адвокатом. Поэтому я приехал как представитель мистера Риза.

Судья опустила голову и выдержала паузу, пытаясь справиться с эмоциями. Мне никогда не нравилась роль злого вестника. Я нагнулся и вытащил из сумки папку Эдгара Риза.

— Мне очень жаль, — пробормотала судья.

Я понимающе кивнул и замер в ожидании.

— Ну хорошо, — произнесла она после долгого молчания. — Давайте пригласим подсудимого.

Это все, на что мог рассчитывать Джерри Винсент. Если у судьи и были какие-то сомнения насчет Джерри и его смерти, она не стала о них распространяться. Жизнь в суде шла своим чередом. Колесики системы продолжали крутиться без него.

10

Лорна Тейлор написала мне кратко и по делу. Ее сообщение поступило, как только я включил телефон и вышел из зала, где Эдгар Риз получил пять лет. Она побеседовала с секретаршей судьи Холдер насчет ордера, который требовался банку, чтобы перевести счета Винсента на меня и Лорну. Судья согласилась выписать ордер. Все, что мне оставалось, это пройти по коридору и заглянуть к ней в кабинет.

В зале опять было темно, но секретарша сидела на своем обычном месте рядом с креслом судьи. Я вспомнил свою учительницу в младших классах.

— Миссис Джилл? — произнес я. — Я должен забрать ордер у судьи Холдер.

— Думаю, она еще у себя. Сейчас проверю.

— Можно мне самому пройти к ней и поговорить несколько минут?

— Кажется, у нее кто-то есть, но я посмотрю.

Секретарша встала и вышла в коридорчик позади ее столика. Там в конце находилась дверь, и я увидел, как секретарша постучала, прежде чем войти. Когда дверь приоткрылась, я успел разглядеть мужчину, занимавшего тот же стул, на котором утром сидел я. Митч Лестер, муж судьи Холдер, адвокат по делам о телесных повреждениях. Я узнал его по фотографиям в рекламе. В свое время он выступал защитником в уголовных процессах, и мы оба оказались на задней обложке в «Желтых страницах»: его рекламу поместили чуть ниже моей. Но он уже много лет не занимался уголовными делами.

Через пару минут миссис Джилл вернулась с моим ордером. Я решил, что мне не удастся повидать судью, но секретарша сообщила, что я смогу зайти к ней, как только она закончит беседу с посетителем.

У меня было мало времени, чтобы продолжить знакомство с делами Винсента, и я стал прохаживаться по залу, поглядывая по сторонам и раздумывая над тем, что скажу судье. У стола судебного пристава я остановился и заглянул в расписание, составленное на прошлую неделю. Среди прочих адвокатов мелькнула фамилия Джерри, записанного на слушания по делу Уолтера Эллиота. Видимо, это было его последнее появление в суде.

Минуты через три на столике миссис Джилл прозвенел звонок, и мне сообщили, что я могу зайти к судье.

Я постучал, и дверь открыл Митч Лестер. Он с улыбкой посторонился, давая мне пройти. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал, что только теперь услышал о Джерри Винсенте.

— Жуткие дела творятся в этом мире, — покачал головой Лестер.

— Верно, — согласился я.

— Если понадобится моя помощь, дайте мне знать.

Он вышел из кабинета, и я занял его стул.

— Чем могу помочь, мистер Холлер? Вы получили ордер для банка?

— Да, ваша честь, спасибо. Я хотел сообщить вам кое-какие новости и кое о чем спросить.

Она сняла очки и положила перед собой на стол.

— Слушаю вас.

— Сначала новости. Дела идут медленно, потому что вначале у нас не было рабочего календаря. Он пропал после смерти Джерри Винсента, так же как его ноутбук. Нам пришлось составлять новый календарь по материалам текущих дел. Но в конце концов мы взяли ситуацию под контроль, и сейчас я как раз иду от судьи Чэмпейн после вынесения приговора по одному из дел. Так что, по сути дела, мы ничего не пропустили.

Похоже, наши подвиги не произвели на судью впечатления.

— Сколько у вас теперь текущих дел? — спросила она.

— Мм… насколько я понял, тридцать одно… точнее, тридцать, поскольку по одному приговор уже вынесен. Дело закрыто.

— Вы унаследовали очень солидную практику. Так в чем проблема?

— Я не говорил, что есть проблема, ваша честь. Пока я пообщался лишь с одним клиентом, и он не возражает, чтобы я оставался его адвокатом.

— Вы про Уолтера Эллиота?

— Нет, с ним я еще не беседовал. Думаю сделать это сегодня вечером. Человек, с которым я говорил, замешан в менее серьезном деле — в ограблении.

— Понятно.

В ее голосе прозвучало нетерпение, и я поспешил продолжить:

— Я хотел спросить насчет полиции. Сегодня утром вы совершенно справедливо посоветовали мне защищать клиентов от полицейского вмешательства. Буквально через час, приехав в офис Винсента, я обнаружил двух детективов, рывшихся в его бумагах. Секретарша была на месте, но не пыталась остановить их.

Лицо судьи стало жестким.

— Надеюсь, вы исправили ее ошибку. Полиция не имела права просматривать досье.

— Да, ваша честь, я заставил их уйти. Пригрозил, что позвоню вам. Только после этого они убрались.

Судья кивнула, видимо, польщенная тем, что ее имя имеет такую власть.

— Тогда почему вы здесь?

— Просто у меня возник вопрос, должен ли я пустить их обратно.

— Я вас не понимаю, мистер Холлер. Вы хотите пустить их обратно?

— Детектив, ведущий расследование, привел вполне разумные доводы. Все указывает на то, что Джерри Винсент знал своего убийцу и даже позволил ему подойти и выстрелить с близкого расстояния. Детектив считает, что преступником может быть один из его клиентов. Поэтому они хотели просмотреть все дела, чтобы найти вероятного убийцу.

Судья решительным жестом отвергла этот довод.

— Ясно, чего они хотели. Но тем самым они нарушили права клиентов.

— Детективы сидели в архиве и смотрели старые дела. Уже закрытые.

— Не важно, закрытые или открытые, — это нарушение конфиденциальных отношений адвоката и клиента.

— Согласен, ваша честь. Но когда они ушли, на столе осталось несколько папок, которые детективы, судя по всему, собирались взять собой и просмотреть более внимательно. Я заглянул в них и обнаружил там угрозы.

— Угрозы мистеру Винсенту?

— Да. Речь идет о тех случаях, когда клиенты были недовольны результатами защиты — например, вынесенным приговором или условиями заключения. Винсенту угрожали, и, очевидно, он относился к этому достаточно серьезно, если решил подробно записать, что и кем было сказано. Детективы собрали папки и отложили в сторону.

Судья откинулась назад и сцепила пальцы, поставив локти на подлокотники кожаного кресла. Она мысленно взвесила все, что я сказал, и посмотрела на меня.

— Вы боитесь, что запрет на просмотр досье помешает расследованию преступления?

Я кивнул.

— Возможно, есть какой-то способ удовлетворить обе стороны, — произнес я. — Свести к минимуму ущерб для клиентов и в то же время позволить полиции выполнять свою работу.

Судья обдумала мои слова и вздохнула.

— Жаль, что мой муж ушел, — пробормотала она. — Я очень доверяю его мнению.

— Вообще-то у меня есть идея.

— О, я в этом не сомневалась. Какая?

— Я решил, что могу сам просмотреть бумаги и составить список людей, угрожавших Джерри. А потом передать список детективу Босху и сообщить кое-какие детали насчет угроз. Так он сможет получить то, что ему нужно, не заглядывая в досье.

— Дело ведет Босх?

— Да, Гарри Босх. И с ним еще детектив из отдела по расследованию убийств. Не помню его фамилии.

— Мистер Холлер, даже передав полиции только список фамилий, вы уже нарушите юридическую тайну. Вас могут исключить из адвокатской коллегии.

— Я об этом думал, ваша честь, и, как мне кажется, нашел выход. Одним из условий нарушения юридической тайны является угроза безопасности. Если бы Джерри знал, что его собираются убить, он мог бы сообщить полиции фамилию своего клиента, и это не считалось бы нарушением конфиденциальности.

— Да, но тут иная ситуация.

— Детектив прямо заявил, что имя убийцы Джерри Винсента, вероятно, находится в его архиве. Теперь бумаги перешли ко мне. Значит, содержащаяся в них информация представляет угрозу и для меня. Когда я начну вести дела и встречаться с клиентами, то вполне могу оказаться с глазу на глаз с преступником. Как ни крути, а у меня такое чувство, что мне тоже угрожает опасность, и это достаточно веское основание для нарушения прав на конфиденциальность.

Судья кивнула и надела очки. Она потянулась за стаканом с водой, который стоял за компьютером. Сделав несколько глотков, она произнесла:

— Хорошо, мистер Холлер. Полагаю, вы поступите правильно, если просмотрите досье и сделаете все, что вы сказали. Подайте ходатайство с объяснением своих поступков и мотивов, связанных с грозящей вам опасностью. Я подпишу его и скреплю печатью, хотя надеюсь, что оно вам не понадобится.

— Спасибо, ваша честь.

— Что-нибудь еще?

— Кажется, все.

— В таком случае желаю приятного дня.

— Спасибо, ваша честь.

Я встал и направился к двери, но затем кое-что вспомнил и остановился.

— Забыл спросить одну вещь. В вашем расписании на прошлую неделю значился Джерри Винсент. Он приходил по делу Эллиота. Я пока плохо знаком с материалами процесса, но не могли бы вы сказать, с чем был связан визит?

Она задумалась, стараясь вспомнить.

— Это были внеочередные слушания. Мистер Винсент пришел из-за того, что судья Стэнтон отменил выплату залога и распорядился взять мистера Эллиота под стражу. Я оставила его на свободе.

— Почему отменили залог?

— Мистер Эллиот без разрешения отправился на кинофестиваль в Нью-Йорк. Мистер Голанц, представитель обвинения, увидел в журнале «Пипл» снимок Эллиота, приехавшего на фестиваль, и потребовал, чтобы судья Стэнтон отменил освобождение под поручительство. Он с самого начала возражал против выплаты залога. Судья Стэнтон аннулировал поручительство, и мистер Винсент пришел ко мне с ходатайством об освобождении своего клиента из-под ареста. Я решила дать мистеру Эллиоту второй шанс и выпустила его на свободу с условием, что он станет носить электронный браслет. Но третьего шанса мистер Эллиот не получит. Имейте это в виду, когда будете разговаривать с ним как со своим клиентом.

— Я понял, ваша честь. Спасибо.

Выйдя из кабинета судьи, я вернулся в зал и направился к выходу, поблагодарив миссис Джилл.

Карточка Гарри Босха лежала у меня в пиджаке. В лифте я достал ее из кармана. Машину оставил на платной стоянке возле «Киото Гранд отеля», и до нее было три квартала пешком мимо Паркер-центра. На улице я набрал номер Босха.

— Босх слушает.

— Это Микки Холлер.

Повисла пауза. Наверное, он не мог вспомнить, кто я такой.

— Чем могу помочь? — спросил наконец Босх.

— Как продвигается следствие?

— Следствие идет, но пока я не могу об этом говорить.

— Собственно, поэтому я и звоню. Вы сейчас в Паркер-центре?

— Да, а что?

— Я буду проходить мимо вас. Давайте встретимся возле мемориала.

— Послушайте, Холлер, я занят. Просто скажите мне, в чем дело.

— Это не телефонный разговор. Обещаю, дело того стоит. Если вас не окажется на месте, я решу, что вы отказались от моего предложения, и больше не стану вас беспокоить.

Я отключил связь прежде, чем Босх успел ответить. Через пять минут я был у Паркер-центра. Это место доживало свои последние деньки, неподалеку на Спринг-стрит уже возводили новые корпуса. Я увидел Босха: он стоял у фонтана возле мемориала, возведенного в честь погибших полицейских. К костюму от его ушей тянулись белые провода. Я воздержался от рукопожатия и прочих приветствий. Босх вытащил наушники и сунул в карман.

— Прячетесь от мира, детектив?

— Помогает сосредоточиться. В чем дело?

— Сегодня утром, когда вы ушли из офиса, я просмотрел оставленные вами папки. Там, в архиве.

— И?..

— Кажется, я понял, что вы искали. Я хочу вам помочь, но вы должны уяснить мою позицию.

— Я вас понимаю. Вы обязаны защищать свои бумаги, а заодно и скрытого в них убийцу, потому что таковы правила.

Я покачал головой. Он явно не пытался облегчить мне задачу.

— Детектив, приходите завтра в восемь утра в офис, и я дам все, что смогу.

Похоже, мое предложение удивило его. Он промолчал.

— Так придете?

— А в чем подвох? — поинтересовался Босх.

— Никаких подвохов. Главное, не опаздывайте. В девять у меня встреча, а потом я поеду к клиентам.

— Я буду в восемь.

— Хорошо.

Я уже хотел уйти, но детектив, кажется, собирался сказать что-то еще.

— У Винсента были дела федерального значения?

Я задумался, перебирая в уме просмотренные документы, и покачал головой.

— Мы продолжаем разбирать бумаги, но сомневаюсь. Как и я, он предпочитал суды штата. Они немного смахивают на лотерею. Больше свободы, неразберихи, лазеек. А федералы любят держать все под контролем. Им не нравится проигрывать.

Я боялся, что Босх примет мои слова на свой счет, но он пропустил их мимо ушей. Он размышлял о чем-то ином.

— Хорошо, — пробормотал детектив.

— Только это вы хотели спросить?

— Да.

Я ждал объяснений, но их не последовало.

— Ладно, детектив.

Я неловко протянул руку. Он пожал ее, тоже довольно неуклюже. У меня в голове вертелся вопрос.

— Я тоже собирался кое о чем вас спросить.

— О чем?

— В вашей визитке не написано, но я слышал, что вас зовут Иероним. Правда?

— А в чем дело?

— Интересно, откуда могло взяться подобное имя?

— Так меня назвала мать.

— А что думал об этом отец?

— Не знаю. Мне пора идти, мистер Холлер. Есть еще вопросы?

— Нет. Просто любопытство. Жду завтра в восемь.

— До встречи.

Я оставил его у мемориала и двинулся по улице. Шагая вдоль квартала, я прикидывал, зачем он спрашивал о федеральных делах Винсента. На углу я обернулся и увидел, что Босх стоит возле фонтана. Он смотрел мне вслед. Я отвел взгляд и пошел дальше.

11

Циско и Лорна еще работали в офисе Джерри Винсента. Я передал Лорне судебный ордер для банка и рассказал о двух назначенных на утро встречах.

— Ты вроде решил отказаться от Патрика Хенсона, — удивилась она.

— Верно. Но теперь передумал.

Лорна сдвинула брови — ее обычная реакция на непредсказуемость моих поступков, которые часто ставили ее в тупик. Но мне не хотелось ничего объяснять. Я спросил, не появились ли новости в мое отсутствие.

— Было кое-что. Деньги Эллиота переведены на счет. Даже если он узнал про Джерри, теперь поздно давать обратный ход.

— Ясно.

— Вторая новость еще лучше. Я нашла папку с контрактами и прочитала о сделке Джерри с Эллиотом. Те сто тысяч, которые он перевел в пятницу, лишь первый взнос.

— А сколько всего?

— Согласно договору, Винсент получил двести пятьдесят тысяч. Это произошло пять месяцев назад, и все деньги, видимо, были потрачены. Но он собирался получить еще двести пятьдесят на ведение процесса. Это безвозвратный платеж. Сто тысяч — первая часть. Остальные должны поступить после начала судебного разбирательства.

Я одобрительно кивнул. Винсент заключил отличную сделку. У меня никогда не было контрактов на подобную сумму. Меня смущало, как он ухитрился так быстро спустить двести пятьдесят тысяч. Лорне придется как следует поработать с финансовыми документами, чтобы выяснить данный вопрос.

— Что ж, замечательно, если мы удержим Эллиота. А если нет, радоваться нечему. Что-нибудь еще?

Лорна была разочарована. Ей хотелось, чтобы я пришел в восторг и осыпал ее благодарностями за открытие, но она упустила из виду, что мне еще только предстояло заполучить Эллиота. В техническом смысле он был свободен. Мне дали право «первого выстрела», но если я не сумею его удержать, то никогда не узнаю, каково это — потратить на процесс двести пятьдесят тысяч долларов.

— Пока ты ездил в суд, у нас было несколько посетителей, — хмуро произнесла Лорна.

— Каких?

— Приезжал один из детективов, работавших на Джерри. Увидев Циско, он чуть на него не накинулся. Но вскоре остыл и убрался восвояси.

— Кто он?

— Брюс Карлин. Джерри нанял его для дела Эллиота.

Я кивнул. Карлин был «быком» из бывших полицейских, после отставки переметнулся на противоположную сторону и теперь работал на защиту. Адвокаты часто пользовались его услугами, потому что он знал все секреты полицейской кухни. Однажды я тоже обратился к нему за помощью и пришел к выводу, что Карлин делает деньги надутой репутации. Больше мы с ним не пересекались.

— Позвони ему, — попросил я. — Пусть придет снова.

— Зачем, Микки? У тебя есть Циско.

— Я знаю, что у меня есть Циско, но Карлин работал по делу Эллиота, а я сомневаюсь, что в бумагах отражены все его детали. Ты же знаешь, как это происходит. То, что не записано, никто не сможет раскопать. Позови его. Пусть Циско с ним поговорит и выяснит, что к чему. Заплатите ему сколько попросит, а потом вышвырните к черту. Что еще? Кто сюда приходил?

— Тут был парад неудачников. Заглянула Кэрни Эндрюс, вообразившая, что может просто прийти, забрать дело Эллиота и преспокойно удалиться. Я сразу ее отшила. Затем я просмотрела статьи доходов и расходов в операционном счете и обнаружила, что пять месяцев назад ее наняли в качестве второго адвоката для работы с Эллиотом. Она продержалась всего месяц.

Я кивнул, сообразив, в чем дело. Винсент искал для Эллиота нужного судью. Кэрни Эндрюс считалась занудой и бездарным адвокатом, но была замужем за Брюсом Эндрюсом, членом Верховного суда. До назначения на должность он двадцать пять лет проработал в прокуратуре. По мнению многих адвокатов, он пребывал там и по сей день. Его считали одним из самых суровых судей в городе, действовавшим под опекой — или по прямой указке — офиса окружного прокурора. В результате у супругов образовалось нечто вроде семейного бизнеса: жену часто брали в качестве второго адвоката на те дела, которыми занимался ее муж. Таким образом, создавался конфликт интересов и рассмотрение иска передавали другому, более снисходительному судье.

Все работало как часы, и, главное, Кэрни Эндрюс не приходилось утруждать себя юридической практикой. Она лишь ставила свою подпись под бумагами, иногда появлялась в суде и дожидалась, когда дело исключат из рабочего графика мужа. После чего получала солидный гонорар и переходила к следующему адвокату.

Я понял, что случилось, даже не заглядывая в досье Эллиота. Дело вначале отдали на рассмотрение судье Эндрюсу, и Винсент решил, что у них плохие шансы. Прежде всего Эндрюс никогда бы выпустил под залог человека, подозреваемого в двух убийствах, и наверняка занял бы жесткую позицию по отношению к его адвокату. Чтобы решить эту проблему, Винсент взял в качестве помощника жену судьи. Далее рассмотрение иска передали судье Джеймсу Стэнтону, чья репутация была противоположна той, которую имел Эндрюс. В общем, сколько бы Винсент ни заплатил Кэрни, дело того стоило.

— Ты посмотрела сумму? — спросил я. — Сколько он ей дал?

— Десять процентов от первого аванса.

Я присвистнул. Двадцать пять тысяч долларов ни за что. Теперь понятно, куда делась четверть миллиона.

— Повезло ей с работой, — заметил я.

— Но ей приходится спать с Брюсом Эндрюсом, — возразила Лорна. — Думаю, она в проигрыше.

Циско засмеялся. Я промолчал, хотя понял шутку Лорны. Брюс Эндрюс был лет на двадцать старше и фунтов на двести тяжелее жены. Не самое привлекательное зрелище.

— С посетителями все?

— Нет, — усмехнулась Лорна. — Приходила парочка клиентов, они решили забрать свои дела, узнав о смерти Джерри.

— И?..

— Мы их отфутболили. Сказали, что только ты можешь распоряжаться документами, и попросили заглянуть завтра. Они вроде хотели что-то возразить, но посмотрели на Циско и передумали.

Лорна покосилась на детектива; тот встал, расправив широкие плечи, и отвесил насмешливый поклон.

Лорна протянула мне листок.

— Вот их фамилии. Плюс контактная информация.

Я взглянул на список. Первое дело было безнадежным, я не собирался браться за него. Второе — непристойное поведение на публике, — наоборот, выглядело многообещающим. Женщину арестовали, после того как помощник шерифа приказал ей выйти из воды на пляже в Малибу. Она плавала нагишом, но никто этого не видел, пока полицейский не заставил ее выбраться на берег. Разумеется, он сделал это для того, чтобы доказать ее виновность, однако тем самым создал преступление, за которое арестовал женщину. Суду это вряд ли понравится. Значит, есть шанс добиться оправдания.

— Хорошо, просмотрю их вечером, — произнес я. — А сейчас мне надо проехаться по клиентам. Начну, пожалуй, с «Арчуэй пикчерс». Циско будет со мной, а ты собирай вещи и отправляйся домой. Не хочу, чтобы ты сидела тут одна.

— Ты возьмешь с собой Циско?

Меня удивило, что Лорна задала такой вопрос при нем. Она имела в виду его внушительные габариты и зловещий вид: татуировки, серьги, тяжелые бутсы и кожаный жилет. Лорна боялась, что Циско напугает клиентов и принесет больше вреда, чем пользы.

— Да, мы поедем вместе. В крайнем случае попрошу его посидеть в машине. И потом, кто-то должен сидеть за рулем, пока я читаю документы.

Я взглянул на Циско. Тот молча кивнул. Конечно, в «линкольне» его байкерский наряд будет смотреться глупо, но жаловаться он не собирался.

— Кстати, о документах, — добавил я. — У нас есть какие-нибудь дела в федеральном суде?

Лорна покачала головой.

— Нет, насколько мне известно.

То же самое я ответил Босху, но меня все больше беспокоило, почему он об этом спрашивал. Я решил, что надо поговорить с ним завтра утром.

— Вот и прекрасно, — подытожил я. — Значит, теперь я снова «лимузинный адвокат». Поехали.

12

За десять лет «Арчуэй пикчерс» из небольшой конторы превратилась в гиганта киноиндустрии. Произошло это благодаря деньгам — единственному, без чего немыслим Голливуд. С годами стоимость картин росла, а когда в моду вошли дорогостоящие блокбастеры, крупные студии бросились искать партнеров, способных разделить их риски и затраты.

Тут-то и появились Уолтер Эллиот и его «Арчуэй пикчерс». Вначале это была лишь маленькая фирма. Она пристроилась на Мелроуз-авеню, в паре кварталов от исполинской «Парамаунт студиос». В первое время играла роль рыбы-прилипалы при прожорливой акуле. Вертелась у нее под носом и хватала мелкие кусочки, не попадавшие в ее гигантскую пасть. Сдавала в аренду дорогую съемочную аппаратуру и «звуковые сцены» небольшим компаниям. Она предлагала офисные площади для бывших и будущих продюсеров, не вписывавшихся в общие стандарты или не способных обзавестись собственными павильонами. Помогала создавать независимое кино, не столь дорогостоящее, но гораздо менее популярное и прибыльное, чем студийные мегахиты.

Десять лет Эллиот и его «Арчуэй пикчерс» тянули эту лямку, пока им вдруг не блеснула удача. За три года они дважды попали в «яблочко», спонсировав две независимые картины в обмен на долю в прибыли. Фильмы произвели фурор в Голливуде и стали финансовой и культурной бомбой. Один из них даже получил «Оскара» за лучшую картину. Уолтер и его скромная студия проснулись знаменитыми. На церемонии вручения награды сто миллионов людей услышали, как режиссер лично поблагодарил Эллиота за его участие в проекте. Но разумеется, еще важнее были сто миллионов долларов, которые «Арчуэй пикчерс» заработала на каждом фильме.

Уолтер с умом потратил полученные деньги. Он скормил их акулам киноиндустрии, финансируя картины крупных студий на правах равного партнера, разделявшего их риски. Конечно, случались и убытки: Голливуд есть Голливуд, — но прибыль с лихвой покрывала издержки. За десять лет Уолтер Эллиот удвоил и утроил капитал, став одной из самых влиятельных фигур в «золотой сотне» кинобизнеса. А его «Арчуэй пикчерс» из убогой конторы, болтавшейся на обочине Голливуда, превратилась в лакомое местечко, где арендаторы мечтали снять хотя бы крошечную комнату.

Личное благосостояние Эллиота выросло до огромных размеров. Правда, в Лос-Анджелес он приехал уже довольно богатым человеком, наследником флоридской империи фосфатных удобрений. Но по сравнению с голливудскими доходами это было ничто. Как и многие другие представители элиты, он развелся с женой и женился на красотке фотомодели, после чего приступил к скупке недвижимости. За домами в районе каньонов последовали апартаменты в Беверли-Хиллс, особняки в Малибу и Санта-Барбаре. Из материалов дела следовало, что Уолтер Эллиот и его новая жена владели семью домами и двумя ранчо недалеко от Лос-Анджелеса. Как часто они там появлялись, никого не интересовало. В Голливуде недвижимость — вопрос престижа.

Богатство и высокий социальный статус Эллиота пришлись как нельзя кстати, когда его обвинили в двойном убийстве. Нажав на все политические и финансовые рычаги, хозяин студии добился редкой в подобных случаях поблажки: его освободили под залог. Несмотря на протесты обвинения, он внес двадцать миллионов долларов и немедленно вышел на свободу. С тех пор спокойно занимался своим бизнесом, и его никто не трогал, если не считать недавней неприятности с отзывом залога.

В числе прочей недвижимости, внесенной в счет залога, Эллиот передал суду свой пляжный дом, где произошло убийство. Это был загородный коттедж, стоявший на берегу уединенной бухты. В судебных документах его стоимость обозначили в шесть миллионов долларов. Именно там, в огромной спальне площадью сто двадцать квадратных футов, со стеклянной стеной вместо окна и прекрасным видом на бескрайний океан, убили тридцатидевятилетнюю Мици Эллиот и ее любовника.

В материалах следствия я нашел отчеты судмедэкспертизы и цветные снимки с места преступления. В спальне все было абсолютно белым — стены, мебель, простыни, ковер. Два обнаженных тела лежали на полу и на кровати: Мици Эллиот и Йохан Рилц. Этюд в белых и красных тонах. Два пулевых отверстия в груди мужчины. Еще два в груди женщины, одно — в голове. Он у двери спальни. Она на постели. Красное на белом. В общем, зрелище не из приятных. Кровавые раны, развороченная плоть. Орудие убийства не нашли, но баллистическая экспертиза показала, что пули выпустили из «смит-вессона» двадцать девятой модели, также известной как револьвер «магнум» сорок четвертого калибра. Стреляли с близкого расстояния, а это верная смерть.

Уолтер подозревал жену в неверности. Она не скрывала, что собирается развестись с ним, и он считал, что тут замешан другой мужчина. Детективам он объяснил, что приехал в пляжный дом в Малибу, потому что жена сказала ему, будто должна встретиться там с художником по интерьерам. Эллиот заподозрил ее во лжи и явился в назначенное время, чтобы застать с любовником. Он любил жену и хотел вернуть. Решил за нее бороться. В дом Эллиот отправился не для того, чтобы убивать, а желая выяснить отношения. Никакого револьвера у него не было. Он вообще никогда не держал в руках оружие.

В показаниях Эллиота утверждалось, что, приехав в Малибу, он застал жену и ее любовника уже мертвыми. Мужчина действительно оказался художником по интерьерам, это был Йохан Рилц, немец по происхождению, которого Уолтер всегда считал геем.

Эллиот покинул дом и сел в машину. Завел мотор и тронулся с места, но затем передумал. Киномагнат решил, что все должно быть по закону. Он вернулся и вошел в дом. Позвонил в службу «девять один один» и стал ждать полицию.

Хронология и подробности дальнейших событий были очень важны для стратегии защиты. Согласно материалам дела, Эллиот рассказал детективам, как обнаружил трупы. Позднее его отвезли в участок в Малибу, чтобы не мешался под ногами при осмотре места преступления. Эллиот не считался арестованным, а просто сидел в открытой комнате для допросов, дожидаясь, пока детективы закончат работу и вернутся в участок. После этого они включили видеокамеру и приступили к снятию показаний, которое, судя по приложенной стенограмме, довольно быстро перешло в допрос. Только тут Эллиоту зачитали его права и спросили, хочет ли он говорить дальше. Уолтер благоразумно отказался и попросил адвоката. В общем, его положение было бы гораздо лучше, если бы он не произнес ни слова. Надо было просто сидеть и молчать.

Пока детективы исследовали место преступления, а Эллиот томился в полицейском участке, сотрудники из отдела по расследованию убийств, расположенного в штаб-квартире шерифа в Уиттайере, состряпали несколько ордеров на обыск и передали по факсу в Верховный суд на подпись. Это дало им возможность обыскать пляжный домик и машину Уолтера, а также проверить его руки и одежду на наличие остатков нитратных газов и микрочастиц сгоревшего пороха. После того как Уолтер отказался сотрудничать с полицией, его руки обернули пластиком, а самого отвезли в штаб-квартиру, где криминалисты провели лабораторную экспертизу. Заключалась она в том, что по рукам и одежде Эллиота водили пластинами, обработанными специальным химическим составом. После анализа веществ, оставшихся на пластинах, обнаружилось, что на его руках и рукавах много частиц пороха.

С этой минуты Эллиот был формально арестован по подозрению в убийстве. Он использовал свое право на телефонный звонок, чтобы связаться с личным адвокатом, а тот, в свою очередь, позвонил Джерри Винсенту, своему однокашнику по юрфаку. Эллиота перевезли в тюрьму округа, предъявив обвинение в двойном убийстве. Затем детективы обратились в отдел по связям с общественностью и предложили созвать пресс-конференцию. Как-никак в их сети попалась крупная рыба.

Я захлопнул папку, когда Циско остановил «линкольн» перед студией «Арчуэй пикчерс». По обочине дороги слонялись пикетчики — бастующие сценаристы, державшие в руках плакаты с надписями: «Требуем честной оплаты» и «Сценаристы, объединяйтесь!» На одном из транспарантов красовалась фраза: «Вам нравится это словечко? Его придумал сценарист!» Другой изображал кулак с зажатым в нем пером. У дороги болталась привязанная к перилам надувная свинья, курившая сигару с надписью «Продюсер». Эта свинья, как и большинство плакатов, удивила меня своей шаблонностью: от сценаристов я ожидал чего-нибудь пооригинальнее. Вероятно, творческая жилка пробуждалась в них, только если им платили.

Я ехал на заднем сиденье, потому что мне хотелось как можно эффектнее появиться перед Эллиотом. Я надеялся, что он заметит меня из окна и подумает, что я очень важный и умелый адвокат. Но сценаристы, увидев лимузин с сидевшим сзади пассажиром, приняли меня за продюсера. Когда мы свернули к студии, они обступили машину, размахивая транспарантами и скандируя: «Жадный ублюдок! Жадный ублюдок!» Циско прибавил газу и двинул напролом, заставив незадачливых писак броситься врассыпную.

— Эй, осторожнее! — крикнул я. — Не хватало еще задавить безработного писателя.

— Не волнуйся, — успокоил Циско. — Они всегда убегают.

— Лучше не рисковать.

Возле будки охраны Циско остановил автомобиль так, чтобы мое окно оказалось напротив двери. Убедившись, что никто из сценаристов не проник за нами на территорию студии, я опустил стекло и повернулся к вышедшему из будки охраннику. Он был в бежевой форме с темно-коричневым галстуком и такими же погонами на плечах. Выглядело это нелепо.

— Чем могу помочь?

— Я адвокат Уолтера Эллиота. Меня не ждут, но мне надо срочно с ним увидится.

— Можно взглянуть на ваше водительское удостоверение?

Я протянул ему права через окно.

— Я замещаю Джерри Винсента. Назовите это имя секретарше, она должна его знать.

Охранник вернулся в будку и закрыл дверь. Не ясно, зачем он это сделал: боялся загазованного воздуха или не хотел, чтобы я слышал разговор. Через минуту он вышел обратно и протянул мне трубку, зажав ладонью микрофон.

— Это миссис Альбрехт, помощник-референт мистера Эллиота. Она хочет с вами побеседовать.

Я взял трубку.

— Мистер Холлер? Что случилось? По данному делу мистер Эллиот общается только с мистером Винсентом, но на сегодня у них нет запланированной встречи.

По данному делу? Забавный способ говорить о двойном убийстве.

— Миссис Альбрехт, мне бы не хотелось обсуждать эту тему у въездных ворот. «Дело», как вы выразились, довольно деликатное. Можно мне войти в офис и увидеться с мистером Эллиотом?

Я обернулся и посмотрел в заднее стекло. За моим «линкольном» уже пристроились две машины. Вряд ли это были продюсеры. Сценаристы пропустили их без звука.

— Сомневаюсь, что это хорошая идея, мистер Холлер. Вы не возражаете, если я позвоню мистеру Винсенту, а потом свяжусь с вами?

— Он не возьмет трубку.

— Уверена, он ответит на звонок мистера Эллиота.

— А я уверен, что не ответит, миссис Альбрехт. Джерри Винсент мертв. Поэтому я здесь.

Я взглянул на отражение Циско в зеркальце заднего обзора и пожал плечами, словно говоря: «Мне очень жаль, но у меня не было выбора. Я бы предпочел потихоньку войти в кабинет Эллиота и сообщить новость с глазу на глаз».

— Простите, мистер Холлер. Вы сказали, что мистер Винсент… мертв?

— Вот именно. Суд назначил меня вместо него. Мне можно войти?

— Да, конечно.

Я вернул телефон охраннику, и тот отправился открывать ворота.

13

Нам отвели место на парковке для руководящего персонала. Я попросил Циско подождать в автомобиле и зашагал к зданию, прихватив две толстые папки с делом Эллиота. В первой содержались материалы следствия, переданные прокуратурой Винсенту (в том числе протоколы допросов и другие важныедокументы по расследованию дела), во второй — записи и бумаги, накопившиеся у Джерри за пять месяцев работы. По этим папкам можно было судить, какими уликами располагало обвинение и в какую сторону оно намеревалось направить процесс. Что касалось защиты, в ее стратегии зияли огромные дыры, которые следовало чем-то заполнить. Вероятно, недостающие детали хранились в голове Джерри Винсента или в его ноутбуке, но толку мне от этого было мало — разве что полиция сможет найти преступника и вернуть украденную собственность.

Я направился по дорожке к офису Уолтера Эллиота и обогнул аккуратно подстриженный газон. Перед встречей с Эллиотом я составил план из трех частей. Прежде всего мне надо было удержать его как клиента. Затем я хотел попросить его об отсрочке дела, чтобы выиграть время и как следует подготовиться. Наконец я собирался выяснить, нет ли у Эллиота тех самых недостающих деталей из папки Винсента. Разумеется, без первого пункта два последних не имели смысла.

Офис Эллиота находился в так называемом Первом бунгало, расположенном в глубине площадки. «Бунгало» звучит не очень солидно, но в Голливуде их делают с размахом. Вопрос престижа. Жить в бунгало — все равно что иметь собственный домик прямо в киностудии. А жизнь в частных домах всегда скрыта от чужих глаз.

Крытое черепицей крыльцо вело по ступенькам вниз, в гостиную с баром из красного дерева и газовым камином во всю стену. Я вышел на середину комнаты и огляделся. Над камином висела картина с изображением закованного в латы рыцаря на боевом коне. Он приподнялся на стременах и, приподняв забрало, пристально смотрел в зал. Пройдясь по гостиной, я заметил, что нарисованные на картине глаза всегда обращали взгляд на зрителя, где бы он ни находился. Сейчас они следили за мной.

— Мистер Холлер?

Я обернулся, узнав женский голос, говоривший со мной по телефону. Миссис Альбрехт, верный страж Эллиота, появилась в комнате через какой-то скрытый вход. Лучше всего ее можно было описать словом «элегантность». Она обладала той зрелой красотой, которая с годами становится только привлекательнее. В ее волосах уже появились седые пряди, но она не пыталась их закрасить и не скрывала тонких морщинок, собравшихся в уголках губ и глаз. Миссис Альбрехт вела себя так, словно была вполне довольна собой. А в Голливуде, насколько я знаю, это большая редкость.

— Мистер Эллиот вас примет.

Направившись за ней, я свернул за угол и прошел по маленькому коридору в приемную. Миновав пустой стол — судя по всему, ее рабочее место, — миссис Альбрехт приоткрыла дверь в кабинет мистера Уолтера Эллиота.

Киномагнат оказался загорелым мужчиной с копной седых волос, которые над воротником рубашки были гуще, чем на макушке. Он сидел за огромным стеклянным столом. Никаких ящиков или компьютеров, лишь листки бумаги, разбросанные по столу. Что с того, если тебя обвиняют в двух убийствах? Главное — работать. Эллиот руководил студией, будто ничего не произошло. Может, наслушался советов какого-нибудь доморощенного голливудского гуру или просто придерживался обычной тактики, принятой у обвиняемых. Веди себя так, словно ты невиновен, и все будут тебя считать невиновным. Такты и вправду станешь невиновным.

Часть комнаты занимали кресла и диван, но Эллиот остался за столом. В его пронизывающем взгляде чудилось что-то знакомое, и я вдруг вспомнил: такой же был у рыцаря на полотне в гостиной.

— Мистер Эллиот, это мистер Холлер, — представила нас миссис Альбрехт.

Секретарша кивнула на стул, стоявший по другую сторону стола. Когда я сел, Эллиот, не поворачивая головы, жестом попросил миссис Альбрехт удалиться, и та молча вышла. За свою карьеру я защищал и представлял в суде десятка два убийц. Первое правило — нет никаких правил. Они могут быть любого вида и характера, богатые и бедные, скромные и наглые, слезливые и черствые. Здравый смысл подсказывал, что Эллиот вполне может оказаться убийцей — человеком, который хладнокровно избавился от жены и ее любовника, не сомневаясь, что легко выйдет сухим из воды. Но в его внешности и манере поведения ничто не свидетельствовало ни за, ни против этой точки зрения. Впрочем, так обычно и бывает.

— Что случилось с моим адвокатом? — спросил Эллиот.

— Подробную информацию вы можете получить в полиции. Прошлой ночью его убили в собственной машине.

— Вот черт! И что мне теперь делать? Через неделю начнется суд, от которого зависит моя жизнь!

Он преувеличивал. Отбор присяжных должен был начаться через девять дней, и обвинение ничего не говорило про смертный приговор. Но я не против, если клиент воспринимает ситуацию слишком драматично.

— Поэтому я здесь, мистер Эллиот. Разумеется, если вы хотите со мной сотрудничать.

— А кто вы такой? Я никогда о вас не слышал.

— Вы обо мне не слышали, поскольку я стараюсь избегать огласки. Модные адвокаты привлекают много внимания к своим клиентам. Они добиваются известности за их счет. Я работаю по-иному.

Эллиот покусал губы и кивнул. Я заработал первое очко.

— И вы получили практику Винсента? — поинтересовался он.

— Давайте я вам все объясню, мистер Эллиот. Джерри Винсент обычно работал в одиночку. Так же как и я. В подобных случаях часто требуется помощь другого адвоката. Поэтому мы друг другу помогали. Если вы взглянете на контракт, заключенный вами с Винсентом, то увидите там мою подпись и особый пункт, где говорится, что Джерри может обсуждать ваши дела со мной и включать меня в список лиц, имеющих право на конфиденциальные сведения о клиенте. Иными словами, Джерри доверял мне полностью. Теперь, когда его не стало, я займу его место. Сегодня утром председатель Верховного суда выписал ордер, передающий мне все дела Джерри. Разумеется, вы можете сами выбирать своего представителя в суде. Просто я максимально готов для этой роли и могу незамедлительно приступить к работе. Хотя, как я уже сказал, выбор за вами. Я лишь объясняю, как обстоят дела.

Эллиот покачал головой.

— Просто не верится. Суд назначен на следующую неделю, и я не могу его откладывать. Я уже пять месяцев жду, когда мне вернут честное имя! Вы не представляете, каково это невиновному человеку — ждать, ждать и ждать, когда свершится правосудие. Читать всю грязь и клевету, которые выливают на меня в газетах. Чувствовать, как прокуратура дышит мне в спину, следит за каждым моим шагом, выискивая только повод, чтобы отменить залог. Взгляните!

Он показал мне браслет с «Джи-пи-эс», надетый на него судьей Холдер.

— Я хочу его снять!

Я одобрительно кивнул и сообразил, что, если заикнусь об отсрочке, меня немедленно выставят за дверь. Лучше затронуть данную проблему после заключения сделки.

— У меня было много клиентов, которых обвиняли ложно, — солгал я. — Я понимаю, что ждать суда порой невыносимо. Тем важнее роль защитника.

Эллиот промолчал, и я не стал продолжать тему.

— Я почти весь день просматривал ваши бумаги. Ясно, что вы не хотите затягивать процесс. В сущности, я прямо сейчас могу взяться за дело. У другого адвоката на это уйдет много времени, а я фактически готов.

Мой стиль обработки клиента — смесь преувеличений и вранья. Но я двинулся дальше.

— Я изучил стратегию, выбранную мистером Винсентом. Думаю, менять ее не имеет смысла, но я могу ее улучшить. К следующей неделе все будет готово. Конечно, отсрочка никогда не помешает, но сейчас в ней нет необходимости.

Эллиот потер пальцем переносицу.

— Мне надо поразмыслить, — произнес он. — Поговорить с людьми, навести о вас справки. Винсента я тоже проверил, прежде чем заключить с ним контракт.

Я решил, что стоит рискнуть и попробовать подтолкнуть его к быстрому решению. После своей проверки Эллиот, пожалуй, обнаружит, что я отсутствовал целый год. Возникнет много ненужных вопросов.

— Хорошая идея, — одобрил я. — Сделайте паузу, но не тяните. Чем дольше вы будете думать, тем больше шансов, что судья отсрочит дело. Я знаю, вы этого не хотите, но без мистера Винсента или другого действующего адвоката судья может занервничать и отложить процесс. Если вы выберете меня, я сразу отправлюсь к судье и постараюсь убедить его, что отсрочка не имеет смысла.

Я встал, достал из кармана визитную карточку и положил на стол.

— Здесь все мои контакты. Звоните в любое время.

Я надеялся, что Эллиот меня остановит и мы займемся обсуждением судебного процесса, но он просто протянул руку и взял карточку. Когда я уходил, Эллиот внимательно читал ее. Не успел я открыть дверь, как она распахнулась и на пороге появилась улыбающаяся миссис Альбрехт.

— Не сомневаюсь, что мы еще увидимся, — тепло заметила она.

Похоже, она слышала все, о чем говорилось в комнате.

— Спасибо, мисс Альбрехт, — улыбнулся я. — Я тоже надеюсь.

14

Циско стоял и курил, облокотившись на «линкольн».

— Быстро ты, — буркнул он.

На всякий случай я открыл заднюю дверцу: вдруг Эллиот следит за мной через камеру на парковочной площадке?

— Умеешь ты испортить настроение.

Я сел в машину, он последовал за мной.

— Я просто заметил, что ты быстро вернулся, — пожал плечами Циско. — Как дела?

— Сделал все, что мог. Скоро мы узнаем результаты.

— Думаешь, он их убил?

— Не исключено, хотя какая разница? У нас есть заботы поважнее.

Переключаться с гонорара в четверть миллиона долларов на заурядных клиентов Винсента было трудновато, но работа есть работа. Я открыл сумку и достал другие папки. Следовало решить, куда ехать дальше.

Циско тронулся с площадки и вырулил к въездной арке.

— Лорна ждет ответа, — произнес он.

Я уставился на него в зеркальце заднего обзора.

— Что?

— Она звонила, пока ты был там. Хочет узнать, как прошла встреча с Эллиотом.

— Не волнуйся, я ей позвоню. Сначала решим, куда ехать.

Адрес каждого клиента — тот, который они сочли нужным дать Винсенту, — был аккуратно распечатан на обложке каждой папки. Я быстро просмотрел бумаги, выискивая тех, кто жил в Голливуде. Ближе всех находилась женщина, арестованная за непристойное поведение. Та, что приходила в офис Винсента и пыталась забрать свое дело.

— Итак, — сказал я. — Поворачивай тут и поезжай дальше по Мелроуз до Ла-Бреа. Там живет клиентка. Из тех, что сегодня пытались забрать досье.

— Ясно.

— А потом я пересяду на переднее сиденье. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя шофером.

— Да ладно, все нормально. К этому можно привыкнуть.

Я достал телефон.

— Слушай, Микки, мне надо тебе кое-что сообщить, — пробормотал Циско.

Мой палец повис над кнопкой.

— Да?

— Будет лучше, если ты услышишь это от меня, а не от кого-либо еще. Мы с Лорной решили пожениться.

Я знал, что все к тому идет. Мы с Лорной дружили пятнадцать лет, прежде чем пожениться. Для меня это был второй брак, еще более опрометчивый, чем первый. Мы разошлись, как только поняли свою ошибку, и ухитрились остаться близкими людьми. Я доверял ей больше, чем кому-либо в этом мире. Мы не были влюблены, но я все-таки по-своему любил ее и готов был защищать от любых неприятностей.

— Ты не против, Микки?

Я взглянул на него в зеркальце заднего обзора.

— Не мое дело, Циско.

— Знаю, но хочу спросить, устраивает ли это тебя. Понимаешь, о чем я?

Я взглянул в окно и подумал, прежде чем ответить.

— Да, меня устраивает. Скажу лишь одно, Циско. Лорна входит в четверку самых дорогих для меня людей. Ты тяжелее меня на семьдесят пять фунтов — будем считать, что все это чистые мускулы. Но если ты причинишь ей боль, я найду способ, как с тобой расправиться. Устраивает ли это тебя?

Он отвел взгляд и посмотрел на дорогу. Мы медленно ползли к выезду с площадки. Бастующие сценаристы заняли обочину и мешали людям выходить из студии.

— Да, Микки, устраивает.

Мы помолчали, продолжая тащиться дальше. Циско все поглядывал на меня в зеркальце.

— Ну что? — наконец спросил я.

— Первая — твоя дочь. Вторая Лорна. А кто еще двое?

Не успел я ответить, как в моей руке загремела электронная версия увертюры из «Вильгельма Телля». На экране появилась надпись: «Неизвестный абонент». Я откинул крышку.

— Холлер.

— Подождите, я соединю вас с Уолтером Эллиотом, — произнесла миссис Альбрехт.

Через минуту я услышал знакомый голос:

— Мистер Холлер?

— Я слушаю. Чем могу помочь?

По спине у меня бегали мурашки. Он сделал выбор.

— Вы не заметили ничего особенного в моем деле, мистер Холлер?

Вопрос застал меня врасплох.

— Вы о чем?

— Один адвокат! У меня лишь один адвокат, мистер Холлер. Я хочу выиграть не только в суде, но и в общественном мнении.

— Понимаю, — проговорил я, хотя ничего не понимал.

— В последние десять лет я часто ставил на победителей. Я имею в виду фильмы, в которые вкладывал деньги. Я вижу победителей, потому что хорошо разбираюсь во вкусах публики. Знаю, что нравится людям, о чем они думают.

— Разумеется, сэр.

— Так вот, публика считает, что чем виновнее человек, тем больше у него адвокатов.

Тут он не ошибался.

— Поэтому, обратившись к мистеру Винсенту, я сразу поставил одно условие — никакой команды, только вы и я. У нас был еще адвокат, но временно. Она выполнила свою задачу и ушла. Один адвокат, мистер Холлер. Вот чего я хочу. Самый лучший из всех, кого я могу найти.

— Но я…

— Я принял решение, мистер Холлер. Вы произвели на меня хорошее впечатление. Я хочу, чтобы вы представляли меня в суде. Вы будете моим единственным адвокатом.

Мне пришлось сделать паузу, чтобы справиться с голосом:

— Рад слышать. Зовите меня Микки.

— А вы меня — Уолтер. Но есть условие, без которого наша сделка не состоится.

— Какое?

— Никаких задержек. Мы начнем точно в срок. Я желаю, чтобы вы это сказали.

Я колебался. Мне нужна отсрочка. Но еще больше мне нужно это дело.

— Задержек не возникнет, — пообещал я. — К следующему четвергу все будет готово.

— Что ж, тогда добро пожаловать на борт. Какой следующий шаг?

— На самом деле я еще не выехал с парковки. Могу вернуться, и мы все обсудим.

— Нет, до семи я занят. А потом мне надо просмотреть фильм для отборочного конкурса.

Я подумал, что судебный процесс и собственная свобода — вещи поважнее, чем какие-то там фильмы и дела, но спорить не стал. Еще успею научить Уолтера уму-разуму.

— Хорошо, тогда дайте мне номер факса, и я вышлю вам копию контракта. Цена такая же, как у Джерри Винсента.

Наступило молчание, и я выдержал паузу. Если Эллиот намерен снизить гонорар, сейчас самое время. Но он повторил номер факса, который продиктовала миссис Альбрехт. Я записал его на обложке папки.

— Как насчет завтра, Уолтер?

— Завтра?

— Да, если не сегодня, значит, завтра. Незачем откладывать. Вы же сами не желаете задержки, верно? Я должен подготовиться как можно лучше. Надо поговорить, обсудить детали. В защите есть кое-какие дыры, и я надеюсь, что вы поможете мне их заполнить. Мы можем увидеться завтра в вашей студии или где угодно.

Я услышал, как Уолтер советуется с миссис Альбрехт.

— В четыре я свободен, — наконец произнес он. — Здесь, в бунгало.

— Хорошо, я буду. И отмените все, что у вас есть на пять. Нам понадобится не менее двух часов.

Эллиот дал согласие, и я уже хотел закончить разговор, но вдруг вспомнил кое о чем.

— Уолтер, я хочу взглянуть на место преступления. Вы не возражаете, если завтра перед встречей заеду к вам в Малибу?

Снова пауза.

— Когда?

— Когда вам удобно.

Он опять прикрыл трубку и стал совещаться с миссис Альбрехт.

— Как насчет одиннадцати? Я пришлю кого-нибудь, чтобы вас встретили.

— Очень хорошо. До завтра, Уолтер.

Я отключил связь и взглянул в зеркальце заднего обзора на Циско.

— Он наш.

Циско оглушительно просигналил в знак победы. Ехавший впереди водитель поднял руку и показал нам палец. Бастующие сценаристы на улице решили, что кто-то из студии гудит им в знак поддержки, и ответили довольным ревом.

15

Босх приехал рано утром. Без напарника. Вместо трубки мира он привез мне чашечку горячего кофе. Я давно не пил кофе — решил искоренить все вредные привычки, — но принял угощение, надеясь взбодриться хотя бы кофейным ароматом. Часы показывали семь сорок пять, и я уже два часа сидел в офисе Винсента.

Мы прошли в помещение архива. Босх выглядел таким же утомленным, костюм на нем был тот же самый, что вчера.

— Длинная ночь?

— Угу.

— Распутывали клубок или расхлебывали кашу?

Я слышал эту фразу в судебных кулуарах от одного детектива. Но, очевидно, она годилась лишь для парней с жетонами, потому что Босх отреагировал на нее без восторга. Он невнятно хмыкнул что-то и промолчал.

В архиве я пригласил Босха за столик. Папок на нем не было, только блокнот. Я пододвинул второй стул и поставил свой кофе.

— Итак, — произнес я, открыв блокнот.

— Итак, — отозвался он, увидев, что на столе пусто.

— Вчера вечером я встретился с судьей Холдер и разработал план, с помощью которого мы сможем дать вам то, что вы хотите, не показывая досье клиентов.

Босх покачал головой.

— В чем дело? — поинтересовался я.

— Жаль, вы не сказали мне это вчера в Паркер-центре. Я бы сэкономил время.

— Я думал, вам понравится.

— Это не сработает.

— Почему вы так уверены?

— Сколько убийств вы расследовали, мистер Холлер? И сколько из них раскрыли?

— Ясно. Вы профи в своем деле. Но я вполне могу просмотреть дела и найти в них то, что похоже на угрозу Джерри Винсенту. Кто знает, вероятно, с моим опытом работы в уголовном суде я даже больше гожусь для данной задачи, чем вы.

— Неужели?

— Да.

— Послушайте, я говорю совершенно очевидные вещи. Я детектив. Именно я должен просматривать досье, поскольку знаю, что ищу. Без обид, но в подобных делах вы просто любитель. И хотите, чтобы я довольствовался тем, что получу от любителя, полагая, будто в этих документах не содержится ничего, кроме того, что мне показали? Я доверяю лишь тем свидетельствам, которые нахожу сам.

— Я вполне понимаю вашу точку зрения, детектив, но мы имеем то, что имеем. Это единственный способ, который одобрила судья Холдер, и вам крупно повезло, что она согласилась хотя бы на него. Ведь она совсем не горит желанием вам помочь.

— А вы, значит, решили за меня заступиться?

Босх произнес это таким едким тоном, словно помощь адвоката детективу была делом абсолютно немыслимым.

— Вот именно, — ответил я с вызовом. — Я за вас заступился. Не забывайте, Джерри был моим другом. Я хочу, чтобы вы поймали убийцу.

— И заодно боитесь за собственную задницу?

— Конечно.

— На вашем месте я бы тоже боялся.

— Короче, вам нужен список или нет?

Я держал открытый блокнот точно игрушку, которой дразнят пса. Босх потянулся к нему, и я невольно отдернул руку, но тут же опомнился. Я быстро отдал ему блокнот. Все вышло так же неловко, как при вчерашнем рукопожатии.

— Тут одиннадцать фамилий с кратким изложением угроз по каждому клиенту. Нам повезло, что Джерри считал важным фиксировать все поступавшие ему угрозы. Я так не поступаю.

Босх уже читал первую страницу.

— Я распределил их в порядке важности, — заметил я.

Босх поднял голову, и я понял, что сейчас он опять станет распространяться насчет профессионализма. Я вскинул руку.

— Нет-нет, не в смысле важности для вашего расследования. Только с точки зрения адвоката. Я мысленно поставил себя на место Джерри Винсента и попытался представить, что беспокоило бы меня больше всего. Возьмем, например, первое имя в списке. Джеймс Демарко. Его посадили за контрабанду оружия, и он считает, что Джерри провалил дело. Ему ничего не стоит обзавестись стволом, как только он выйдет на свободу.

Босх кивнул и снова уставился в блокнот.

— Что еще у вас есть? — спросил он.

— Вы о чем?

Детектив взглянул на меня и помахал блокнотом, будто желая показать, что эта книжка и заключенная в ней информация весят не больше перышка.

— Я проверю весь список и узнаю, где сейчас эти люди. Вероятно, ваш контрабандист вышел из тюрьмы и жаждет мести. Но вы просмотрели уже закрытые дела. Если бы кто-нибудь хотел отомстить, скорее всего он бы давно это сделал. То же самое относится к угрозам, которые Винсент получал, работая в прокуратуре. Вы дали мне мусор, адвокат.

— Мусор? Эти парни угрожали ему расправой, когда их сажали за решетку. Может, кто-либо из них уже вышел, решил выполнить свою угрозу, нанял киллера прямо из тюрьмы. Есть сотни разных возможностей, а вы хотите отбросить их как обычный мусор? Честно говоря, я вас не понимаю, детектив.

Босх улыбнулся и покачал головой. Так же когда-то делал мой отец, когда пытался объяснить мне, несмышленому мальчишке, почему я сморозил глупость.

— Мне плевать, что вы обо мне думаете, — усмехнулся он. — Мы проверим вашу информацию. Но мне нужно что-то посвежее, из текущих дел Винсента.

— Здесь я ничем не могу помочь.

— Ошибаетесь. Все дела теперь в ваших руках. Полагаю, вы ознакомитесь с ними, перед тем как встретиться с клиентами. Вероятно, что-то покажется вам подозрительным, насторожит или даже напугает. Если это случится, позвоните мне.

Я молчал, глядя на него.

— Кто знает, — добавил Босх. — Может, это спасет вас от…

Детектив не закончил, но я сообразил, на что он намекал. Босх хотел запугать меня, надеясь, что я стану с ним сотрудничать, невзирая на запрет судьи и на собственные принципы.

— Закрытые дела — это одно, — произнес я, — а текущие — другое. К тому же вас вряд ли интересуют только угрозы. Вы полагаете, Джерри знал что-то такое, из-за чего его убили?

Босх медленно кивнул, буравя меня взглядом. Я первым отвел глаза.

— Как насчет ответной услуги, детектив? Вы ведь тоже кое о чем умалчиваете, верно? Что содержалось такого важного в том ноутбуке? Что было в портфеле?

— Я не могу раскрывать тайны следствия.

— Но вчера вы были более разговорчивы, когда спрашивали меня о ФБР.

Он прищурился.

— Я не спрашивал вас про ФБР.

— Да ладно, детектив. Вы спросили, нет ли у меня дел федерального уровня. С какой стати вас это интересует, если тут не замешаны федералы? Уверен, что речь идет о ФБР.

Босх замялся. Я понял, что угадал правильно и теперь он загнан в угол. Упомянув бюро, я заставил его поверить, будто мне о многом известно. Значит, ему придется делиться информацией, чтобы получить кое-что взамен.

— Теперь ваша очередь, — проговорил я.

— Ладно. Преступник забрал сотовый телефон Джерри Винсента — не знаю, с трупа или из портфеля.

— И что?

— Вчера перед нашей встречей я проверил его звонки. В тот день, когда его убили, ему трижды звонили из бюро. А за четыре дня до этого поступило еще два звонка. Он говорил с кем-то из федералов. Или они говорили с ним.

— С кем именно?

— Не знаю. Все звонки шли с центрального коммутатора. Звонили из ФБР, но это все, что мне известно.

— А продолжительность звонков?

Босх снова замялся, сомневаясь, стоит ли посвящать меня в подробности. Он посмотрел на блокнот, и я почувствовал, что он готов скрепя сердце рассказать мне больше. Злиться он начнет позже, поняв, что мне нечего предложить ему взамен.

— Это были короткие звонки.

— Насколько короткие?

— Не дольше минуты.

— Может, просто ошиблись номером?

Он покачал головой.

— Слишком много звонков. Они что-то хотели.

— Кто-нибудь из них интересовался вашим расследованием?

— Пока нет.

— Что ж, очевидно, скоро они с вами свяжутся и вы все узнаете.

— Не исключено. Вообще это не в их стиле, если уж на то пошло. Ладно, теперь ваш ход. Что у вас есть на федеральном уровне?

— Ничего. Я еще раз проверил — Винсент не вел подобных дел.

Босх побагровел, осознав, что я его провел.

— Совсем ничего? Даже визитной карточки федералов в вашем офисе?

— Ничего.

— Не так давно ходили слухи, будто большое жюри собирается расследовать случаи коррупции в судах штата. Вам об этом что-нибудь известно?

Я покачал головой.

— Меня год не было в бизнесе.

— Что ж, спасибо за помощь.

— Послушайте, детектив, я не понимаю, в чем проблема. Почему бы вам просто не позвонить туда и не спросить, кто разговаривал с Винсентом? Разве не так ведется расследование?

Босх улыбнулся так, словно говорил с ребенком.

— Если федералы пожелают, чтобы я что-то знал, то сообщат сами. А если я буду им звонить, меня просто отфутболят. Шансы, что они станут беседовать с местным копом о коррупции в суде или о чем-либо подобном, близки к нулю. А если они сами виноваты в его смерти…

— Что значит «виноваты в его смерти»?

— Я уже сказал — они ему звонили. Им было что-то нужно. На него давили. Вероятно, кто-нибудь узнал об этом и решил, что не стоит рисковать.

— Из-за пяти звонков, длившихся не более пяти минут? Пустые домыслы.

Детектив поднял мой блокнот.

— Так же, как ваш список.

— Как насчет ноутбука?

— А что с ним?

— Может, там совершалось нечто важное?

— Я думал, вы мне скажете.

— Как я могу это сказать, если понятия не имею, что там было?

Босх пожал плечами и встал.

— Удачного дня.

Он вышел, помахивая блокнотом. Я смотрел ему вслед, удивляясь, чего он, собственно, добивался разговором: пытался меня одурачить или хотел предупредить?

16

Вскоре после ухода Босха появились Циско и Лорна, и мы собрались в кабинете Винсента. Я сел за стол покойного адвоката, они устроились напротив. Надо было провести обычный разбор полетов, подвести итоги и наметить планы на будущее.

Пока мы с Циско разъезжали вечером по городу, я успел посетить одиннадцать клиентов, подписать восемь контрактов и отказаться от трех. Это были первоочередные дела, самые важные клиенты, они могли мне заплатить или так или иначе оправдать мою работу. Дела, за которые стоило браться и которые я мог выиграть.

В общем, вчерашний вечер удался. Я даже убедил остаться женщину, привлекавшуюся за непристойное поведение. И, разумеется, главной изюминкой был Уолтер Эллиот. Лорна доложила, что отправила ему контракт и он уже вернул его с подписью. Начало неплохое. Я мог располагать сотней тысяч на трастовом фонде.

Мы составили распорядок дня. Я хотел, чтобы Лорна и Рен Уильямс — если последняя все-таки появится, — прошлись по оставшимся клиентам, известили их о смерти Винсента и назначили время, когда мы сможем обсудить вопрос о продлении контрактов. Кроме того, Лорне следовало продолжить составление календаря и поближе познакомиться с делами и финансовыми документами Джерри.

Циско я велел сфокусировать внимание на деле Эллиота, особенно на свидетельских показаниях. Конкретно — надо взять предварительный список свидетелей со стороны защиты, составленный Джерри Винсентом, и подготовить повестки в суд для представителей органов правопорядка и других свидетелей, враждебно настроенных против клиента. Платным экспертам и тем, кто собирается свидетельствовать на суде в пользу защиты, следует сообщить, что все идет по графику и я буду вести дело вместо Винсента.

— Понял, — отозвался Циско. — А как насчет расследования по делу Винсента? Продолжать за ним следить?

— Да, делай заметки и сообщай, что нового.

— Новое то, что сегодня ночью они допрашивали какого-то бедолагу, но утром отправили домой.

— Кто это был?

— Не знаю.

— Подозреваемый?

— Если его освободили — значит, он чистый. По крайней мере пока.

Я кивнул. Вот почему у Босха был измученный вид.

— А у тебя какие планы на сегодня? — поинтересовалась Лорна.

— Займусь Эллиотом. Есть еще кое-какие мелочи по другим делам, но Эллиот на первом месте. Через восемь дней отбор присяжных. А сегодня надо осмотреть место преступления.

— Я поеду с тобой, — предложил Циско.

— Нет, я просто хочу взглянуть, как там и что. Позже ты съездишь туда с камерой и рулеткой.

— Микки, есть шансы уговорить Эллиота на отсрочку? — спросила Лорна. — Неужели он не понимает, что тебе нужно время, чтобы как следует вникнуть в дело?

— Я уже говорил, но он против. Эллиот поставил это условием заключения контракта. Если я не соглашусь продолжить суд на следующей неделе, он найдет другого адвоката. Заявляет, что невиновен и ждет не дождется, когда его оправдают.

— И ты ему веришь?

Я пожал плечами.

— Какая разница? Главное, он сам верит. Вообще Эллиот считает, что все должны плясать под его дудку и приносить награды и призы на блюдечке. Так что у меня есть выбор — подготовиться к выступлению на следующей неделе или потерять клиента.

Дверь в комнату открылась, и на пороге нерешительно застыла Рен Уильямс.

— Простите, — пробормотала она.

— Привет, Рен, — произнес я. — Рад, что вы пришли. Можете подождать пока в приемной? Лорна потом расскажет, что надо делать.

— Хорошо. Кстати, вас ждет клиент. Патрик Хенсон. Он уже сидел в приемной, когда я пришла.

Я взглянул на часы. Без пяти девять. Очко в пользу Патрика Хенсона.

— Пусть войдет.

Молодой человек оказался ниже ростом, чем я думал, хотя низкий центр тяжести для серфингистов, возможно, только плюс. Отменный загар, короткая стрижка. Никаких серег, бус из белых раковин или зубов акулы. Ни одной татуировки. Одет в мешковатые черные штаны и то, что называют «лучшая рубашка». По крайней мере она была с воротничком.

— Патрик, мы вчера беседовали по телефону. Я Микки Холлер, это моя помощница Лорна Тейлор. Вон тот верзила — Циско, мой детектив.

Спортсмен шагнул к столу и протянул нам руку. У него было крепкое рукопожатие.

— Рад вас видеть. Это ваша рыба висит на стене?

Не двигаясь с места, Хенсон легко развернулся и взглянул на стену.

— Да, ее зовут Бетти.

— Вы дали имя рыбьему чучелу? — удивилась Лорна. — Она что, ваш домашний питомец?

Хенсон улыбнулся, словно что-то припомнив.

— Нет, я поймал рыбу в море, давным-давно. Во Флориде. Мы повесили ее у входной двери, когда я жил в Малибу. При входе мои друзья всегда с ней здоровались: «Привет, Бетти». Так, дурачились.

Снова легкий разворот ко мне.

— Кстати об именах — нам называть вас Трик?

— Нет, это прозвище придумал мой спортивный агент. Теперь его нет. Зовите меня просто Патрик.

— Ладно. У вас есть водительские права?

— Конечно.

Он сунул руку в карман, достал толстый бумажник и протянул мне права. Я мельком взглянул на документ и передал Циско. Тот изучил его более внимательно и кивком дал «добро».

— Отлично, Патрик, мне нужен водитель, — сказал я. — Машина, бензин и страховка — все мое, вам надо только являться сюда ровно в девять и возить меня куда скажу. Насчет оплаты мы вроде договорились. Вас устраивает?

— Вполне.

— А вы хорошо водите? — поинтересовалась Лорна.

— У меня не было ни одной аварии.

Я искал в Хенсоне следы наркотической зависимости: тяжелые веки, замедленная речь, бегающий взгляд, — но ничего такого не наблюдалось.

— Когда начнем?

Он пожал плечами.

— В любое время.

— Может, прямо сейчас? Устроим пробную поездку. Посмотрим, как вы справитесь, и обсудим это в конце дня.

— Ладно.

— Тогда не будем терять времени. По дороге я расскажу вам, какие у меня требования к работе.

— Идет.

Патрик сунул руки в карманы, ожидая дальнейших указаний. Он выглядел лет на тридцать, но его старил сильный загар. Из досье я знал, что ему всего двадцать четыре. Почти школьный возраст.

Настало время преподать ему несколько уроков.

17

В центре мы свернули на автомагистраль и двинулись на запад, в сторону Малибу. Я сидел сзади, положив компьютер на откидной столик. Пока он загружался, я рассказал Хенсону о своей работе.

— Кабинета у меня нет уже лет двенадцать, с тех пор как ушел с госслужбы. Сейчас мой офис — автомобиль. У меня есть еще два «линкольна», точь-в-точь как этот. Пользуюсь ими по очереди. В каждом имеются факс, принтер и беспроводная связь. Все, что люди обычно делают в офисе, я могу делать по дороге. В округе Лос-Анджелес более сорока судебных зданий. Быть мобильным — лучший способ вести бизнес.

— Круто, — кивнул Патрик. — Я тоже не люблю офисы.

— И правильно делаешь. Мало воздуха.

Компьютер загрузился. Я открыл файл с шаблонами документов и стал составлять ходатайство о досудебном исследовании доказательств.

— Я как раз работаю над твоим делом, Патрик.

Он взглянул в зеркальце заднего обзора.

— То есть?

— Просмотрев твои материалы, я решил сделать одну вещь, которую упустил Винсент. Полагаю, она нам поможет.

— Что именно?

— Надо провести независимую экспертизу украденного ожерелья. Его оценили в двадцать пять тысяч, что попадает в категорию крупных краж. Но можно оспорить правильность оценки.

— Выходит, если бриллианты фальшивые, это уже мелкая кража?

— Да. Но я подумал о другом.

— О чем?

Я достал из сумки папку и полистал ее в поисках фамилии.

— Ответь мне на один вопрос, Патрик. Что ты делал в том доме, где произошла кража?

Он пожал плечами.

— Встречался с младшей дочерью хозяйки. Мы познакомились на пляже, я давал ей уроки серфинга. Потом у нас было несколько свиданий, мы гуляли вместе. Как-то у них в доме устроили вечеринку в честь дня рождения, меня тоже пригласили, и там мать подарила дочке ожерелье.

— Ты знал, что оно дорогое?

— Да, отец сообщил, что в нем бриллианты. Он очень гордился подарком.

— И придя в дом в следующий раз, ты украл ожерелье.

Хенсон промолчал.

— Это не вопрос, Патрик, а факт. Я твой адвокат, и мы должны обсудить детали. Но не вздумай мне врать, иначе я не стану защищать тебя.

— Ладно.

— Значит, придя в дом в следующий раз, ты украл ожерелье?

— Да.

— Расскажи мне об этом.

— Мы находились у бассейна, и я сказал, что мне надо в туалет, а сам хотел найти аптечку. Меня мучила боль. В туалете аптечки не оказалось, и я поднялся наверх. Там лежала коробочка для драгоценностей, я заглянул в нее и увидел ожерелье. Ну… и взял его.

Он сокрушенно покачал головой, и я догадался, о чем он думает. Ему было стыдно — стыдно за все, что натворил. Я сам побывал в его шкуре и знал, что на трезвую голову смотреть в свое прошлое порой так же жутко, как и в будущее.

— Все нормально, Патрик. Спасибо за честность. Что тебе сказали в ломбарде?

— Оценщик заявил, что даст мне только четыре сотни, поскольку цепь золотая, а бриллианты фальшивые. Я обозвал его идиотом, но что я мог поделать? Забрал деньги и поехал в «Тиджей». Мне нужны были таблетки, поэтому я взял то, что дали. История так выбила меня из колеи, что мне было все равно.

— Как зовут девушку? В досье нет сведений.

— Мандолина — как музыкальный инструмент. Родители называют ее Мэнди.

— Ты встречался с ней после ареста?

— Нет, какое там. Мы расстались.

Я заметил в его глазах уныние и боль.

— Дурак, — пробормотал Хенсон. — Я вел себя очень глупо.

Помолчав немного, я достал из кармана полароидный снимок. Протянув его через сиденье, я постучал им по плечу Патрика.

— Посмотри.

Он взял фото и положил его перед собой на руль, чтобы разглядеть получше.

— О Боже, что с вами случилось? — спросил он.

— Я споткнулся о порог дома и расквасил себе лицо. Сломал нос и зуб, чуть не раскроил череп. В «неотложке» мне сделали снимок на память.

— На память? О чем?

— За минуту до падения я вышел из машины, на которой вез свою одиннадцатилетнюю дочь. В то время я ежедневно принимал по триста двадцать миллиграмм оксиконтина. Собственно, с этого начиналось мое утро, вернее, день, потому что вставал я к обеду.

Я помолчал, чтобы он как следует усвоил информацию.

— Ты говоришь, что сделал глупость, Патрик? А как назвать то, что я вез свою дочку, по уши нагрузившись героином? — Я покачал головой. — С прошлым ничего нельзя поделать, Патрик. Его надо просто помнить.

Хенсон внимательно смотрел на меня в зеркало.

— Я собираюсь помочь тебе в суде, — продолжил я. — Но остальное зависит от тебя. Тебе будет очень нелегко. Впрочем, ты уже понял.

Он кивнул.

— Так или иначе, я вижу в твоем деле луч надежды. Нечто такое, чего не видел Джерри Винсент.

— И что же?

— Ожерелье жертвы было куплено ее мужем. Его зовут Роджер Воглер, он поддерживает избирательные кампании многих важных людей в нашем округе.

— Ну да, он крутой политикан. Мандолина мне рассказывала. Устраивает благотворительные акции и все такое.

— Если бриллианты в ожерелье — подделка, то Воглер не захочет доводить дело до суда. Особенно если его жена не в курсе.

— Но как он это сделает?

— Воглер — спонсор. На его деньги избраны по меньшей мере четыре члена окружного совета. Окружной совет контролирует бюджет окружной прокуратуры. А прокуратура занимается твоим делом. Как видишь, все взаимосвязано. Если Воглер решит вмешаться, то можно не сомневаться, что у него все получится.

Хенсон кивнул. Он тоже увидел луч надежды.

— Ходатайство, которое я сейчас составляю, позволит нам пригласить независимого эксперта и провести оценку вещественных доказательств — точнее, ожерелья. Слово «оценка» иногда способно творить чудеса. Все, что нам останется, это сидеть и ждать последствий.

— Мы поедем в суд и подадим ходатайство?

— Нет, я напишу его на компьютере и отправлю по электронной почте.

— Круто!

— Преимущества Интернета.

— Спасибо, мистер Холлер.

— Не за что, Патрик. А теперь верни мне фото.

Он протянул мне снимок через плечо, и я взглянул на фото. Нос у меня торчал куда-то набок, губа неестественно раздулась. На лбу чернела кровавая ссадина. Но хуже всего были глаза — пустые, мутные, тупо вытаращенные в камеру. Ниже этого я никогда не падал.

Я аккуратно убрал фотографию в карман.

Следующие пятнадцать минут мы провели в молчании; я написал ходатайство, подключился к Интернету и отправил его в суд. Это был сильный удар по обвинению, и я чувствовал заслуженное удовлетворение. «Лимузинный адвокат» вышел на тропу войны. Одинокий Рейнджер снова в седле.

Когда мы въехали в туннель, выходивший на Тихоокеанскую магистраль, я поднял голову от компьютера и опустил стекло. Мне всегда нравился тот момент, когда вылетаешь из туннеля на свет и полной грудью вдыхаешь свежесть моря.

Магистраль вела на север в Малибу. Ослепительная синева за окном «офиса» мешала мне сосредоточиться. В конце концов я сдался и выключил компьютер.

Проезжая мимо Топанга-каньон, я увидел на волнах серфингистов. Патрик тоже посматривал в их сторону.

— В досье сказано, что ты лечился в центре «Кроссроудс» на Антигуа, — заметил я.

— Да. Его основал Эрик Клэптон.

— Хорошее место?

— Пожалуй, хотя они все примерно одинаковы.

— Как там насчет волн?

— Ничего особенного. В любом случае доски у меня не было. А вы где лечились?

— Лорел-каньон.

— Местечко для звезд?

— И недалеко от дома.

— Ну, я поступил как раз наоборот. Уехал подальше от дома, от друзей. Сработало.

— Собираешься вернуться в серфинг?

Он снова бросил взгляд в окно. По берегу бродили десятки мокрых серфингистов и готовили свои доски к новому заплыву.

— Вряд ли. По крайней мере не в профессионалы. Плечо болит.

Я хотел спросить, при чем тут плечо, но Патрик объяснил сам:

— На доске надо грести, но самое важное — вставать. Из-за плеча я потерял ловкость. К тому же я следую правилу «маленьких шагов». Вас этому учили?

— Да. Но серфинг — это как раз маленький шаг, или, скорее, маленькая волна, разве нет?

Хенсон кивнул, и я заметил, что он смотрит на меня.

— Хочешь о чем-нибудь спросить, Патрик?

— Э-э… ну да, у меня есть вопрос. Вы видели мою рыбу, которую Винсент повесил на стене?

— Да.

— Я вот думаю, может, он и одну из моих досок куда-нибудь пристроил?

Я открыл папку и поискал отчет о распродаже. Там упоминались двенадцать досок и полученные за них суммы.

— Ты отдал двенадцать досок?

— Да, все, что были.

— Ими занимался ликвидатор.

— Кто это?

— Парень, который продает имущество клиента, чтобы оплатить адвокатские услуги: драгоценности, недвижимость, машины. В отчете сказано, что ликвидатор продал все двенадцать досок, взял себе двадцать процентов и вручил Винсенту четыре тысячи восемьсот долларов.

Патрик кивнул, но промолчал. Немного поразмыслив, я опять заглянул в досье. Во время нашего первого разговора по телефону Патрик говорил, что две длинные доски стоят больше остальных. Действительно, в списке значились две доски длиной десять футов. Обе изготовлены фирмой «Один мир» в Сарасоте, штат Флорида. Одну продали коллекционеру за тысячу двести долларов, вторую — на интернет-аукционе за четыреста. Разница бросалась в глаза, и я сообразил, что на аукционе ее купило подставное лицо. Скорее всего ликвидатор продал доску самому себе. Затем он перепродаст ее втридорога и получит навар. У каждого свои маленькие хитрости. У меня тоже. Я знал, что, если он еще не продал доску, у меня есть шанс вернуть ее.

— А если я достану тебе одну из длинных досок? — спросил я.

— Это было бы здорово! Вернуть хотя бы одну.

— Ничего не обещаю, но попробую.

Я решил заняться этим делом позже, подключив к нему своего детектива. Если Циско появится у ликвидатора и начнет задавать вопросы, тот наверняка станет сговорчивее.

Оставшуюся часть поездки мы почти не разговаривали. Минут через двадцать Хенсон свернул к дому Уолтера Эллиота. Это было большое здание в мавританском стиле, с белыми стенами и коричневыми ставнями на окнах. Над фасадом, четко вырисовываясь в синем небе, поднималась высокая надстройка в виде башни. На брусчатке перед входом стоял серебристый «мерседес». Мы поставили автомобиль рядом.

— Мне подождать вас здесь? — спросил Патрик.

— Да. Думаю, я ненадолго.

— А я знаю этот дом. Сзади он весь из стекла. Пару раз я катался в бухте позади него, но там сильное течение и здорово штормит.

— Открой багажник.

Выйдя из машины, я обошел ее сзади и взял свою цифровую камеру. Включив аппарат, проверил уровень зарядки и заодно щелкнул фасад дома. Камера работала исправно — значит, можно было идти в дом.

Я поднялся на крыльцо, но дверь открылась раньше, чем я успел нажать кнопку звонка. На пороге, сияя приветливой улыбкой, стояла миссис Альбрехт.

class='book'> 18 Уолтер Эллиот обещал кого-нибудь прислать, но я не предполагал, что это будет секретарша.

— Как поживаете, миссис Альбрехт?

— Спасибо, очень хорошо. Я только приехала и боялась, что мы разминулись.

— Все в порядке. Я сам только приехал.

— Входите, прошу вас.

Дом начинался с двухъярусного вестибюля, расположенного прямо под башней. Задрав голову, я увидел свисавшую с потолка люстру из кованого чугуна. На ней болталась паутина — то ли домом очень редко пользовались, то ли люстра висела слишком высоко и до нее трудно было дотянуться тряпкой.

— Сюда, — пригласила миссис Альбрехт.

Я проследовал за ней в главный зал. Он занимал больше места, чем вся моя квартира. Абсолютно непрактичное помещение со стеклянной стеной, выходившей на Тихий океан, который бушевал чуть ли не внутри дома.

— Красиво, — одобрил я.

— Да. Хотите посмотреть спальню?

Я поднял камеру и сфотографировал гостиную и вид из окна.

— Кто-нибудь бывал тут, после того как уехала полиция? — спросил я.

— Практически никто. Насколько я знаю, мистер Эллиот здесь не появлялся. Один раз заглянул мистер Винсент, затем его детектив. Дважды приезжали полицейские — уже после того как дом вернули мистеру Эллиоту. У них были ордера на обыск.

Копии ордеров хранились в деле. Оба раза они искали орудие преступления. Все улики против Уолтера носили косвенный характер, включая частицы пороха на его руках. Чтобы прижать Эллиота к стенке, им требовалось орудие преступления, а его не нашли. В досье было сказано, что после убийства ныряльщики двое суток обследовали дно, но ничего не обнаружили.

— Как насчет чистильщиков? — поинтересовался я. — Кто-нибудь приходил убираться в доме?

— Нет, никого не было. Мистер Винсент попросил нас оставить все как есть, на тот случай если дом пригодится ему во время суда.

В деле Эллиота об этом не упоминалось ни слова. Любопытно, как Винсент собирался использовать дом во время процесса? Я бы не хотел, чтобы присяжные появились даже рядом с этим местом. Непомерная роскошь особняка могла лишь подчеркнуть богатство Эллиота и настроить против него присяжных. Все бы сразу смекнули, что он им не ровня, а человек из другого мира.

— А где спальня?

— Там, на верхнем этаже.

— Тогда наверх.

Пока мы поднимались по винтовой лестнице с перилами цвета морской голубизны, я спросил миссис Альбрехт, как ее зовут. Объяснил, что мне неловко обращаться к ней так формально, тем более что с ее боссом мы почти на ты.

— Можете звать меня Ниной.

— Хорошо. А вы зовите меня Микки.

Лестница привела нас к двери, за которой располагалась спальня размером с судебный зал. При таких масштабах для отопления понадобилось целых два камина, с северной и южной сторон. Внутри помещения выделялись спальная зона, нечто вроде гостиной и два туалета, мужской и женский. Нина Альбрехт нажала кнопку возле двери, шторы на западной стене поползли в стороны и открыли стеклянную стену с видом на Тихий океан.

Кровать ручной работы раза в два превосходила по размерам обычную. На ней не было ни матрасов, ни подушек, ни постельного белья — наверное, все забрали для анализов в лабораторию. В гигантском ковре зияли два квадратных выреза в шесть футов, взятых, очевидно, с той же целью.

На стене возле двери виднелись пятна крови, обведенные чертой и помеченные кодовыми значками оперативников. Никаких других следов преступления в спальне я не обнаружил.

Подойдя к стеклянной стене, я оглядел комнату со стороны окна и сделал несколько снимков под разными углами. Нина раза два попала в кадр, но это не имело большого значения. Снимки не предназначались для суда. С их помощью я хотел освежить свою память, когда стану работать над стратегией защиты.

Место преступления — нечто вроде карты. Если вы знаете, как ее читать, всегда можно найти верный путь. Ландшафт местности, поза жертвы, углы обзора, как падает свет, где нашли кровь, какова конструкция дома, как распределено пространство — все это важные элементы карты. Полицейские снимки далеко не всегда дают надежную информацию. Гораздо лучше, когда все увидишь собственными глазами. Поэтому я и приехал в этот дом — за картой. За географией убийства. Если я ее пойму, можно будет выступать в суде.

Я посмотрел на квадратный вырез, сделанный в белом ковре возле двери. Там застрелили Йохана Рилца. Мой взгляд скользнул дальше, к кровати, где лежало распростертое тело Мици Эллиот.

В материалах дела сообщалось, что обнаженные любовники, вероятно, услышали, как кто-то проник в дом. Рилц встал и открыл дверь, за которой уже стоял убийца. Рилца застрелили прямо на пороге, и преступник, перешагнув через его труп, вошел в комнату.

Мици Эллиот вскочила с кровати и оцепенела, выставив перед собой подушку. Детективы считали, что она знала убийцу. Наверное, умоляла его сохранить ей жизнь, а может, понимала, что это бесполезно. В нее два раза выстрелили через подушку с расстояния примерно трех футов, и она рухнула на кровать. Подушка, которой Мици пыталась закрыться, упала на пол. Затем убийца приблизился к кровати, прижал к голове женщины оружие и сделал контрольный выстрел.

Так звучала официальная версия. Оказавшись в спальне, я сообразил, что есть много необоснованных допущений, потом их можно будет обыграть в суде.

Я взглянул на стеклянные двери, выходившие на веранду перед океаном. В отчетах не упоминалось о том, были ли они закрыты или открыты в момент совершения преступления. Возможно, эта деталь не имела особого значения, но выяснить ее все-таки следовало.

Подойдя к дверям, я подергал ручки — заперто. Минуту я возился с ними, пытаясь понять, как они открываются. Наконец Нина помогла мне, нажав пальцем на специальный рычажок и одновременно повернув защелку. Дверь распахнулась, и в спальню хлынул шум прибоя.

Если двери были открыты, то грохот волн заглушил все звуки, которые мог издать злоумышленник, проникнув в дом. Это противоречило версии следствия, что Рилца убили на пороге спальни, потому что он якобы приблизился к двери, услышав шаги. Правда, возникал вопрос: что Рилц делал голым возле двери? Но для защиты это не важно. Мое дело озвучить факты и указать на несоответствия, которые вызовут сомнение в умах присяжных. Сомнение — ключ к успеху. Если не можешь уничтожить улики, попытайся хотя бы их скомпрометировать.

Я вышел на веранду. Не знаю, был ли в тот момент прилив или отлив, но вода находилась очень близко. Волны накатывали одна за другой и разбивались о волноломы, обдавая брызгами фундамент дома.

Гребни волн достигали шести футов, но я не заметил ни одного серфингиста. Я вспомнил, что Патрик говорил про волнение в бухте.

Вернувшись в спальню, я услышал, что у меня звонит телефон — до сих пор его заглушал грохот прибоя. На экране появилась надпись: «Неизвестный абонент». Многие из тех, кто работает в органах правопорядка, блокируют свои номера.

— Нина, мне нужно ответить. Вы можете сходить к машине и позвать сюда моего шофера?

— Конечно.

— Спасибо.

Я включил связь.

— Алло?

— Это я. Хотела узнать, когда ты приедешь.

«Я» — это моя первая бывшая жена Мэгги Макферсон. По пересмотренному договору об опеке я мог проводить с дочерью только каждый второй уик-энд и вторую половину среды. Раньше все было намного лучше, но я провалил наше первое соглашение, как и шанс наладить нормальные отношения с Мэгги.

— В половине восьмого. Днем у меня встреча с клиентом, она может затянуться.

Наступило молчание, и я понял, что Мэгги ждала чего-то иного.

— А что, у тебя свидание? — спросил я. — Когда ты меня ждешь?

— В половине восьмого я уже хотела уйти.

— Ладно, значит, я приеду раньше. Кто этот счастливчик?

— Не твое дело. Кстати, о счастье — я слышала, тебе досталась практика Джерри Винсента.

В спальню вошли Нина Альбрехт и Патрик Хенсон. Он уставился на вырезанный ковер. Прикрыв трубку, я попросил их спуститься вниз и подождать меня. Потом снова вернулся к разговору. Моя бывшая жена работала районным прокурором в судебном округе Ван-Нуйс. Не удивительно, что она знала все новости.

— Да, — произнес я. — Меня назначили ему на замену, но я не уверен, что это счастливый случай.

— Дело Эллиота — лакомый кусок.

— Да, и я как раз стою на месте преступления. Очень милое местечко.

— Что ж, попробуй вытащить его из дерьма. Если не ты, то кто же, — усмехнулась Мэгги.

— Я на подобные выпады не отвечаю.

— Вот и хорошо, потому что я знаю все твои ответы. Надеюсь, сегодня вечером у тебя не будет компании?

— Ты о чем?

— О том, что случилось пару недель назад. Хейли говорила, что ты явился с женщиной. Кажется, ее звали Лейни? Девочка очень стеснялась.

— Не волнуйся, сегодня ее не будет. Это просто подруга, она ночевала в гостевой комнате. Но на будущее — я могу приводить с собой кого пожелаю. Потому что это мой дом, а в своем доме я могу делать все, что мне заблагорассудится, так же как и ты.

— Отлично, а я могу пойти к судье и заявить, что ты знакомишь дочь с наркоманками.

Я глубоко вздохнул, пытаясь сдержаться.

— С чего ты взяла, что она наркоманка?

— С того, что твоя дочь не так глупа и прекрасно слышит. Она рассказала мне, что там говорилось, и я поняла, что твоя… подруга — из центра реабилитации.

— А что, это преступление — дружить с тем, кто прошел реабилитацию?

— Конечно, нет, Майкл. Просто мне не хочется, чтобы, оставаясь с тобой, Хейли общалась с толпой наркоманов.

— Уже с толпой? Я думал, что тебя волнует только один наркоман — я. — Мой голос прозвучал почти спокойно. Я знал, что, если выйду из себя, это отразится на мне позже, когда мы станем пересматривать договор об опеке. — Мэгги, речь идет о нашей дочери. Когда ты бьешь по мне, то можешь ударить и по ней. Ей нужен отец, а мне дочь.

— Об этом я и говорю. Ей нужен хороший отец. А водить дружбу с наркоманами плохо.

Я стиснул трубку так, что она чуть не треснула. Лицо и шея горели как в огне.

— Мне пора идти. — Слова застревали у меня в горле.

— Мне тоже. Я скажу Хейли, что ты придешь в половине восьмого.

Мэгги всегда так поступала — заканчивала разговор намеком, что я разочарую дочку, опоздав на встречу или не подбросив ее вовремя до школы. Она повесила трубку, не дожидаясь ответа.

В гостиной никого не было, но я нашел Патрика и Нину на нижней веранде. Я приблизился к Хенсону, который молча стоял у перил, глядя на воду. В голове у меня все еще вертелись фразы бывшей жены.

— Патрик, ты вроде упоминал, что пытался здесь кататься, но в бухте штормило?

— Верно.

— Ты имел в виду приливное течение?

— Да, тут толчея из волн. Это из-за формы бухты. Волна набегает с севера, но затем вся ее сила уходит в глубину и рикошетом отражается на юг. Внутренняя тяга идет вдоль берега всего заливчика и снова выходит в океан. Пару раз я попал в эту свистопляску. Меня утащило вон за ту скалу.

Я всматривался в бухту, слушая, как Патрик описывает то, что происходит под водой. Если в день убийства было приливное течение, оружие могло находиться совсем не там, где его искали водолазы.

Но теперь уже поздно. Если преступник выбросил оружие в воду, подводная тяга унесла его далеко в море. Я мог не опасаться, что орудие убийства выплывет на суде в качестве улики.

Для моего клиента это хорошая новость.

Я смотрел на волны и размышлял о том, как часто под тихой водой скрываются быстрые и тайные течения.

19

Сценаристы то ли решили взять выходной, то ли ушли бастовать в другое место. Пост охраны в «Арчуэй пикчерс» мы миновали без проблем. Нина Альбрехт сидела впереди, так что все пропускали нас без звука.

Было уже поздно, студия почти опустела. Патрик остановился на площадке прямо перед бунгало Эллиота. Он впервые оказался в Голливуде и ошарашенно глазел по сторонам. Я сказал, что он может походить и посмотреть, только пусть держит телефон наготове, ведь я не знаю, как долго продлится встреча с клиентом, а мне еще надо успеть к дочери.

По пути в бунгало я спросил Нину, можно ли пообщаться с Эллиотом не в офисе, а где-нибудь в другом месте. Объяснил, что у меня много бумаг, а стол в его кабинете маловат. Она ответила, что проведет меня в зал заседаний и сходит за боссом, пока я раскладываю документы. Я согласился. На самом деле проблема заключалась не в документах. Лучше встретиться с Эллиотом на нейтральной почве. Пока я сидел в офисе у его стола, он чувствовал себя начальником. Во время нашей первой встречи это было совершенно ясно. Эллиот любил всегда быть главным. Но сейчас командовать должен я.

Мы вошли в просторный зал с двенадцатью кожаными креслами, стоявшими вокруг овального стола. Под потолком висел прожектор, одну стену занимал большой экран. Другие стены пестрели постерами фильмов, снятых студией. Наверное, тех, что принесли больше всего прибыли.

Я сел в кресло и начал вынимать папки из сумки. Полчаса спустя я все еще рассматривал бумаги, когда дверь наконец отворилась и появился Эллиот. Я остался сидеть, даже не протянув ему руку. Затем указал на кресло напротив.

Нина вошла следом и поинтересовалась, нужны ли какие-нибудь напитки.

— Нет, спасибо, — ответил я прежде, чем Уолтер успел открыть рот. — Мы должны поработать на трезвую голову и поменьше отвлекаться. Я скажу, если что-нибудь понадобится.

На мгновение Нина остолбенела, услышав ответ от меня, а не от своего босса. Она вопросительно взглянула на Эллиота, и тот молча кивнул. Секретарша вышла, закрыв дверь. Уолтер сел в кресло.

Я выдержал паузу, прежде чем заговорить.

— Я вас не понимаю, Уолтер.

— Не понимаете? Вы о чем?

— Например, о том, что вы с таким жаром говорите о своей невиновности, а сами не воспринимаете ситуацию всерьез.

— Ошибаетесь.

— Неужели? Вы хоть сознаете, что, проиграв дело, прямиком отправитесь в тюрьму? И никаких залогов больше не будет, поскольку речь идет о двойном убийстве? На вас просто наденут наручники и посадят за решетку.

Эллиот подался вперед.

— Я прекрасно понимаю свое положение.

— Что ж, в таком случае постарайтесь больше не опаздывать на встречи. У нас полно работы и очень мало времени. Знаю, вам надо управлять студией, но теперь это уже не является первоочередной задачей. В следующие две недели у вас будет лишь один приоритет — ваш процесс.

Эллиот молчал. Видимо, его в первый раз в жизни ругали за опоздание и объясняли, что надо делать. Наконец он пожал плечами.

— Ладно, — буркнул Эллиот.

Мы расставили все точки над «i». Да, мы сидели в его студии и за его столом, но лидером являлся я. Потому что будущее Эллиота зависело от меня.

— Отлично, — произнес я. — Прежде всего хочу узнать, можем ли мы говорить свободно.

— Разумеется.

— Но вчера это было не так. Ясно, что Нина прослушивает ваш кабинет. Вероятно, это годится для деловых совещаний, но сейчас мы обсуждаем ваше дело. Я ваш адвокат, и никто не должен слышать, о чем мы беседуем. Даже Нина. Ее могут вызвать в суд, чтобы свидетельствовать против вас. Не удивлюсь, если она окажется в списке свидетелей со стороны обвинения.

Эллиот откинулся в кресле и поднял голову.

— Нина, — попросил он, — выключи внутреннюю связь. Если возникнет необходимость, я сам тебе позвоню.

Он взглянул на меня и развел руками. Я одобрительно кивнул.

— Спасибо, Уолтер. Теперь мы можем приступить к работе.

— Для начала один вопрос.

— Давайте.

— Если я правильно понимаю, то могу сейчас сказать, что я не убивал, а вы ответите, что вам безразлично, убивал или нет?

— Это не имеет значения, Уолтер. Важно, что обвинение может доказать…

— Нет!

Эллиот хлопнул ладонью по столу. Звук был громким, как выстрел. Я чуть не подпрыгнул, но вовремя сдержался.

— Мне надоело это адвокатское дерьмо! «Не важно, что я сделал, важно, что можно доказать». Чушь! Вы что, не понимаете? Это важно для меня. Я хочу, чтобы мне верили, черт возьми! Чтобы вы мне верили. Плевать мне на улики. Я этого не делал! Слышите? Вы мне верите? Потому что если мне не верит мой собственный адвокат, у меня нет шансов.

Я знал, что Нина вот-вот примчится в зал и спросит, все ли в порядке. Откинувшись в кресле, я молча ждал, когда она появится и Уолтер закончит свою речь.

Через минуту дверь открылась и на пороге возникла Нина. Уолтер резким жестом приказал ей удалиться и потребовал не беспокоить. Дверь закрылась, и он уставился на меня. Я поднял руку, призывая его к молчанию. Настала моя очередь.

— Уолтер, всерьез меня интересуют только два момента, — холодно произнес я. — Знаю ли я, чего хочет обвинение, и что я могу этому противопоставить. — Я постучал пальцем по папке с материалами следствия. — Сейчас я знаю, чего они хотят. В суде нас ждет лобовая атака. Обвинение полагает, будто у них есть и возможность, и мотив. Начнем с мотива. Ваша жена крутила роман с любовником, и вас это возмущало. Кроме того, двенадцать лет назад вы заключили брачный контракт и не могли развестись, не потеряв половину состояния. Убийство было единственным способом решить проблему. Теперь насчет возможности. Полиция знает, в котором часу вы в тот день выехали со студии. Она сопоставила время и утверждает, что в момент преступления вы вполне могли оказаться в Малибу. Значит, у вас была возможность убить жену. Обвинение надеется, что наличия мотива и возможности хватит, чтобы убедить присяжных и выиграть дело, несмотря на то что прямых улик почти нет. Моя задача — внушить присяжным, что у обвинения много дыма, но нет огня. Если у меня это получится, вы выйдете на свободу.

— Все-таки я хочу знать, верите ли вы, что я невиновен.

Я улыбнулся и покачал головой.

— Уолтер, честное слово, это не имеет значения.

— Для меня имеет. Так или иначе, но я должен знать.

Я развел руками.

— Ну хорошо, Уолтер, я скажу вам, что об этом думаю. Я изучил ваше дело вдоль и поперек. Каждую страницу я прочитал по два, а то и по три раза. Буквально только что я вернулся из дома, где произошло несчастье, и тщательно осмотрел место преступления. Я все это проделал и пришел к выводу, что убийство вполне мог совершить кто-то другой. Значит ли это, что я верю в вашу невиновность? Нет, Уолтер, не значит. Мне очень жаль, но я уже давно занимаюсь адвокатской практикой и, если говорить честно, очень редко встречал невиновных клиентов. Поэтому самое большее, что я могу вам сказать, «не знаю». А если вас это не устраивает, то легко найдете адвокатов, которые скажут вам все, что захотите, и не важно, верят они в это или нет.

Я откинулся в кресле и стал ждать ответа. Эллиот посидел, обдумывая мои слова, побарабанил пальцами по столу и кивнул.

— Ладно, видимо, это и впрямь лучшее, на что я могу рассчитывать, — буркнул он.

Я украдкой перевел дух. Дело оставалось в моих руках. Пока.

— Но знаете, во что я верю, Уолтер?

— Во что?

— В то, что вы от меня что-то утаиваете.

— Я? Утаиваю?

— Да, есть нечто такое, чего я не знаю, но вы это скрываете.

— Не понимаю, о чем вы.

— Вы слишком самоуверенны, Уолтер. Можно подумать, вы не сомневаетесь, что вас оправдают.

— Конечно, оправдают. Я невиновен.

— Это еще ничего не значит. Невинных людей порой сажают за решетку; к сожалению, это факт. Даже невиновные боятся правосудия. Считают, что в системе произойдет какой-то сбой, она сработает как машина, которая находит вину во всех подряд, виновных или нет. А вы не боитесь, Уолтер. Вот что странно.

— Не понимаю, на что вы намекаете. Почему я должен бояться?

Я смотрел на него через стол, пытаясь по лицу прочесть, о чем он думает. Существовала какая-то деталь, пропущенная мной в документах или находившаяся только в голове Винсента. Но Эллиот предпочитал о ней молчать.

На данный момент меня это устраивало. Иногда лучше не знать то, что знает твой клиент, — ведь если выпустить джинна из бутылки, обратно его уже не затолкнешь.

— Ладно, Уолтер, — кивнул я. — Поговорим об этом позже. А теперь начнем работать.

Не дожидаясь ответа, я открыл папку с бумагами и пробежал взглядом по своим заметкам, набросанным на внутренней стороне обложки.

— Версия обвинения имеет четкую стратегию, построенную на уликах и свидетельствах. К сожалению, этого нельзя сказать о версии защиты.

— Что вы имеете в виду? Джерри говорил, что мы готовы.

— Боюсь, что нет, Уолтер. Вам не хочется это слышать, но документы свидетельствуют об ином.

Я перебросил ему через стол пару листочков. Он взглянул на них, но не стал читать.

— Что это?

— Ходатайство об отсрочке дела. Джерри написал его, но не успел отправить. Совершенно ясно, что он хотел отложить начало слушаний. На документе стоят время и дата — это произошло за несколько часов до его гибели.

Эллиот покачал головой и отодвинул от себя бумаги.

— Нет, мы все обсудили, и он сказал, что дело будет рассматриваться в срок.

— Это случилось в тот понедельник?

— Да, в понедельник. В последний раз, когда я с ним общался.

Итак, один из моих вопросов прояснился. Винсент фиксировал все свои разговоры с клиентами и отметил, что беседа с Эллиотом в день убийства длилась целый час.

— Вы беседовали в вашем офисе или у него?

— По телефону. В понедельник днем. С утра он оставил мне сообщение, и я ему перезвонил. Нина может назвать вам точное время, если желаете.

— Это было в три часа. Он беседовал с вами об отсрочке?

— Да, но я заявил — никаких отсрочек.

Разговор длился час. Интересно, как долго Винсент и Эллиот спорили на эту тему?

— Почему он собирался отложить слушания?

— Ему было нужно время, чтобы лучше подготовиться и, вероятно, оплатить свои счета. Но я сказал ему то же, что и вам. Мы готовы!

Я усмехнулся и покачал головой.

— Уолтер, не вы здесь адвокат, а я. Я просто пытаюсь объяснить, что не вижу в вашем деле надежной стратегии защиты. Мне кажется, именно поэтому Винсент намеревался отложить дело. У него не было своей версии.

— Это у обвинения нет своей версии.

Меня начал раздражать Эллиот и его попытки изображать юриста.

— Давайте я вам расскажу, как это работает, — вздохнул я. — И простите, если вам все известно. Судебные слушания состоят из двух частей. Сначала выходит обвинитель и представляет свою версию. Мы можем ее оспаривать и возражать. Затем эстафета переходит к нам, и тут мы должны выставить своих свидетелей и нарисовать альтернативную картину преступления.

— Ясно.

— Изучив материалы дела, я понял, что Джерри Винсент полагался больше на первую часть процесса, чем на вторую. Существуют…

— Постойте, это как?

— Джерри сосредоточился исключительно на версии прокуратуры. У него имелся подробный план насчет опровержения ее улик и ведения перекрестных допросов по всем пунктам обвинения. Но в адвокатской части дела ничего похожего я не обнаружил. У нас нет ни алиби, ни других подозреваемых, ни собственной картины убийства — ничего. По крайней мере на бумаге. Вот почему я сказал, что у Винсента не было своей версии. Он когда-нибудь говорил, как намерен строить линию защиты?

— Нет. Мы собирались это обсудить, но его убили. Джерри уверял, что он над ней работает. У него есть какая-то «волшебная пуля», и чем меньше я буду знать, тем лучше. Он хотел рассказать обо всем ближе к суду, но не успел.

Я знал это выражение. «Волшебная пуля» равносильна билету на свободу. Она означает, что у защиты есть важный свидетель или улика, которые выскочат в нужный момент на суде и гарантируют оправдательный приговор. Но если у Винсента имелась подобная «пуля», почему ее не было в досье? И почему в тот понедельник он собирался просить об отсрочке?

— А вы не догадываетесь, что это за «волшебная пуля»?

— Джерри лишь упомянул, что у него есть нечто такое, что сотрет прокуратуру в порошок.

— Тогда не ясно, зачем он хотел отложить дело.

— Я уже объяснял — ему нужно было время для подготовки. А может, он надеялся вытянуть из меня побольше денег. Но я ему заявил: когда мы делаем фильм, то назначаем дату и фильм выходит в срок при любых обстоятельствах. И суд тоже должен начаться без отсрочек.

Я сидел и кивал, слушая слова Эллиота насчет невозможности отсрочки. Но мои мысли крутились вокруг пропавшего ноутбука Винсента. Может, «пуля» там? Или Джерри записал свой план в компьютер, ничего не оставив на бумаге? И не из-за этой ли «волшебной пули» его убили? Не обнаружил ли он нечто такое, из-за чего его решили устранить?

Но сейчас было время работать с Эллиотом, раз уж он сидел передо мной.

— Что ж, Уолтер, у меня пока нет «волшебной пули». Но если ее нашел Джерри, то найду и я. Обещаю.

Я небрежно взглянул на часы, стараясь показать, что незнание ключевого момента в деле Эллиота меня не беспокоит.

— Хорошо. Давайте перейдем к альтернативной версии.

— В смысле?

— В том смысле, что у прокуратуры есть своя версия, а у нас должна существовать своя. По мнению обвинения, вы были расстроены неверностью жены и грядущими финансовыми убытками при разводе. Поэтому вы поехали в Малибу и убили жену и ее любовника. Затем вы избавились от орудия преступления — спрятали или выбросили в океан — и позвонили в Службу спасения о найденных трупах. Благодаря данной версии прокуратура получает все, что ей нужно, — мотивы и возможность преступления. Однако, если не считать СПЧ, подкрепить данную версию им нечем.

— СПЧ?

— Следы пороховых частиц. В плане улик это самый важный аргумент.

— Но тест дал ложный результат! — резко возразил Эллиот. — Я не стрелял ни из какого оружия. Джерри сказал, что привлечет к делу известного эксперта, который камня на камне не оставит от их доказательств. Какую-то женщину из Джона Джея^[98] в Нью-Йорке. Она даст показания, что анализы в лаборатории провели плохо и неточно, поэтому и результат был неверный.

Я кивнул. Мне нравился его уверенный тон. В суде пригодится.

— Да, доктора Арсланьян, — подтвердил я. — Она собирается приехать. Но это не «волшебная пуля», Уолтер. Обвинение выставит своих экспертов, и они заявят, что лаборатория сработала отлично и тесты абсолютно правильны. В лучшем случае мы добьемся ничьей. А мотивы и возможность останутся на месте.

— Какие мотивы? Я любил жену и ничего не знал про Рилца. Я считал, он педик.

Я предупреждающе вскинул руку.

— Сделайте одолжение, Уолтер, никогда не называйте его так. Ни в суде, ни где-либо еще. Если хотите сказать про его сексуальную ориентацию, говорите «гей». Хорошо?

— Да.

— Так вот, обвинение заявит, будто вы знали про Йохана Рилца, и предъявит множество доказательств и свидетельств, что развод с женой мог стоить вам ста миллиона долларов и даже потери контроля над студией. Оно вобьет это в головы присяжных, и они решат, что у вас имелись очень веские мотивы для убийства.

— Чушь.

— Да, и я надеюсь это доказать. Все черное можно сделать белым, и наоборот. Нас ждет жаркая схватка, Уолтер. Начнется перестрелка, удары посыплются на них и на нас. Мы постараемся отразить все выпады, но их наверняка окажется слишком много, и тогда нам придется прибегнуть к альтернативной версии. Надо дать присяжным четкое объяснение, почему убили этих двоих. Следует отвлечь подозрение от вас и перенести его на другого.

— Как тот однорукий парень в «Беглеце»?

Я покачал головой.

— Не совсем.

Я вспомнил фильм и телесериал, который показывали позже. Но там действительно присутствовал однорукий. А я говорил об отвлекающем маневре, о фальшивой версии, от начала до конца выдуманной защитой. Ведь все клятвенные уверения Эллиота в невиновности меня не убеждали, по крайней мере пока.

Раздался звонок. Эллиот достал из кармана телефон и взглянул на экран.

— Уолтер, мы работаем, — заметил я.

Он молча убрал телефон. Я продолжил:

— Итак, во время первой части судебных слушаний мы проведем серию перекрестных допросов, чтобы внушить присяжным одну важную мысль. Когда тест на СПЧ оказался положительным…

— Ошибочно!

— Пусть так. Как только в полиции решили, что тест оказался положительным, все остальные версии отбросили. Следствие сфокусировалось на одном-единственном подозреваемом — на вас. Полномасштабное расследование превратилось в узконаправленное. В результате многие аспекты остались без внимания. Например, Рилц жил в нашей стране всего четыре года. Ни один детектив не отправился в Германию и не выяснил, чем он там занимался и не было ли у него врагов, которые желали его смерти. Другой момент. Никто не проверил его прошлое здесь, в Лос-Анджелесе. Рилц был вхож в дома самых богатых женщин Голливуда. Простите за грубость, но разве он не мог трахать других замужних клиенток так же, как вашу жену? А значит, нажить себе врагов среди богатых и влиятельных людей в городе?

Эллиот промолчал. Я нарочно задал вопрос в грубой форме, чтобы посмотреть, как он на него отреагирует и будет ли это вязаться с его уверениями в том, будто он любил жену. Но Эллиот его просто проигнорировал.

— Понимаете, к чему я веду, Уолтер? Практически с самого начала подозревали только вас. А мы перенесем внимание на Рилца. И сомнения станут расти как грибы после дождя.

Эллиот задумчиво кивнул, глядя на свое отражение в полированном столе.

— Но это не та «волшебная пуля», о которой говорил Джерри, — произнес я. — К тому же напирать на Рилца довольно рискованно.

Уолтер вопросительно поднял брови.

— Прокуратура знает, чего им не хватает. Обвинитель уже пять месяцев назад понял, что мы можем повернуть в данную сторону, и, если у него есть мозги — а я уверен, что есть, — давно успел к этому подготовиться.

— Но ведь все можно найти в материалах следствия?

— Не всегда. Подача материалов — особое искусство. В бумагах редко можно отыскать то, что имеет важное значение и на что следует обратить внимание. Джеффри Голанц — профессионал. Он знает, что нужно показать публике, а что лучше оставить при себе.

— Вы знакомы с Голанцем? Работали с ним в суде?

— Не знаком и никогда не выступал против него. Но мне известна его репутация. Он не проиграл ни одного процесса. Счет примерно двадцать семь — ноль в его пользу.

Я взглянул на часы. Время шло быстро, и мне следовало поторопиться, если я хотел успеть к дочери.

— Надо обсудить еще пару вопросов, — сказал я. — Вы собираетесь давать показания?

— Разумеется. Как же иначе. Я должен очистить свое имя. Пусть присяжные услышат, что я невиновен.

— Понимаю и ценю ваш пыл. Однако выступление в суде — нечто большее. Вам придется объяснить, что произошло, и тут у нас серьезные проблемы.

— Плевать!

— Вы убили жену и ее любовника?

— Нет!

— Тогда зачем поехали в дом?

— Я ее подозревал. Хотел вывести на чистую воду, а парню дать пинка под зад.

— И вы думаете, присяжные поверят, будто владелец огромной киностудии вдруг решил все бросить и отправиться в Малибу, чтобы шпионить за женой?

— Я не шпионил. Просто у меня имелись подозрения, и я решил их проверить.

— С оружием в руках?

Эллиот хотел что-то ответить, но осекся и промолчал.

— Видите, Уолтер? Едва начав говорить, вы поставили себя в уязвимое положение, а это нам ни к чему.

Он покачал головой.

— Я все уже решил. Преступники не дают показаний. А я выступлю и брошу им в лицо — я невиновен!

Последнюю фразу Эллиот отчеканил, рубя ладонью воздух. Мне нравилась его решительность. Это выглядело убедительно. Вероятно, он произведет впечатление на суд.

— Ладно, — сказал я. — Мы подготовим вас к выступлению, но подождем до адвокатского этапа слушаний, а там посмотрим.

— Все уже решено. Я выступлю.

Его лицо начало наливаться кровью. Я сообразил, что надо сбавить тон. Мне не хотелось, чтобы Эллиот давал показания, но запрещать я не имел права. Решение должен принимать клиент, и если Эллиот потом заявит, что я не позволил ему выступить, то адвокатская коллегия набросится на меня как рой разъяренных пчел.

— Послушайте, Уолтер, вы влиятельный человек. У вас своя студия, вы делаете фильмы и ворочаете миллионами долларов. Я все это прекрасно понимаю. Вы привыкли, что все ваши приказы принимаются без разговоров. Но когда дело касается суда, босс — я, а не вы. Решения по-прежнему за вами, но я должен быть уверен, что вы меня слышите и относитесь к моим советам серьезно. Иначе говорить дальше не имеет смысла.

Эллиот с силой протер ладонями лицо. Ему было нелегко.

— Хорошо. Я понял. Мы обсудим это позже.

В его голосе звучало недовольство. Ему не хотелось идти на уступки. Никто не любит делиться властью.

— Прекрасно, Уолтер, — кивнул я. — Надеюсь, мы больше не будем возвращаться к этой теме.

Я снова взглянул на часы. Осталось прояснить еще несколько вопросов.

— Я хочу добавить пару людей в нашу команду. Это…

— Нет. Я уже сказал — чем больше адвокатов, тем хуже. Посмотрите на Бэрри Бондса. Есть кто-нибудь, кто сомневается в его виновности? А группа поддержки у него больше, чем у футбольной команды.

— Уолтер, вы не дали мне договорить. Адвокаты тут ни при чем. Обещаю, что в суде за столом будут сидеть только двое — вы и я.

— Тогда о ком вы?

— О консультанте по отбору присяжных и о человеке, который поработает над вашим имиджем во время выступления.

— Не нужен мне консультант. Похоже, вы просто хотите раздуть свой штат.

— Женщина, которую я найму, будет сидеть на галерее. Никто ее не заметит. Она профессионально играет в покер и умеет читать по лицам. Ее помощь нам пригодится.

— Нет, все это ни к чему.

— Вы уверены, Уолтер?

Я потратил минут пять, пытаясь его переубедить и растолковать, что отбор присяжных — важнейшая часть процесса. При наличии только косвенных улик надо брать людей непредвзятых и с широким кругозором. Для них то, что говорит прокуратура и полиция, не является чем-то заведомо правильным и неоспоримым. Я добавил, что и сам имею большой опыт в отборе присяжных, но все-таки лучше обратиться к помощи эксперта, умеющего оценивать людей по лицам и жестам. В ответ Эллиот лишь покачал головой.

— Ерунда. Я целиком полагаюсь на вас.

Я смотрел на него еще несколько секунд, а потом решил, что на сегодня хватит. Остальное можно обсудить позднее. Ясно, что Эллиот для виду признает меня боссом в юридических вопросах, а сам намерен жестко гнуть свою линию.

Проблема заключалась в том, что подобное отношение вело его прямиком в тюрьму.

20

Когда я подкинул Патрика до его машины и двинулся сквозь плотный трафик к выезду из города, уже было ясно, что я опоздаю и меня ждет новая стычка с бывшей женой. Позвонил ей, но она не взяла трубку, и я оставил сообщение. Возле ее дома в Шерман-Окс часы показывали семь сорок, а мать с дочерью стояли на обочине и ждали меня. Хейли, опустив голову, смотрела на тротуар. Я заметил, что она всегда принимала эту позу, если мы с Мэгги оказывались рядом. Вид у нее был такой, словно она стояла на движущемся эскалаторе и ждала, когда он увезет ее от нас.

Я открыл дверцу, и Мэгги помогла дочери забраться на заднее сиденье вместе с ее школьным рюкзачком и чемоданчиком с вещами.

— Спасибо, что вовремя! — бросила она.

— Без проблем, — произнес я, чтобы увидеть, как вспыхнет раздражение в ее глазах. — Наверное, тебе не терпится на свидание, если даже на улицу выскочила.

— Вообще-то я иду на школьное собрание.

Я почувствовал, как почва ушла у меня из-под ног.

— Надо было мне сообщить. Мы могли бы вызвать няню и пойти вместе.

— Я не маленькая, — подала голос Хейли.

— Мы уже пытались, — отозвалась Мэгги. — Помнишь? Ты тогда так грубо набросился на учительницу по математике из-за плохих оценок Хейли — хотя даже не разобрался, в чем дело, — что они попросили меня впредь приходить одной.

Я смутно помнил, о чем она говорит. Воспоминание было наглухо погребено в моем оксиконтиновом прошлом. Но я чувствовал, как у меня пылают щеки. Возразить было нечего.

— Мне пора, — быстро сказала Мэгги. — Хейли, я люблю тебя. Хорошо веди себя с отцом. До завтра.

— До завтра, мама.

Перед тем как отъехать, я взглянул на нее через открытое окно.

— Задай им жару, Мэгги Кулак.

Я вырулил на дорогу и опустил окно. Дочь спросила, почему ее мать прозвали Кулак.

— Потому что она всегда готова к битве.

— К какой битве?

— К любой.

Мы молча проехали по бульвару Вентура и остановились перекусить в «Дюпар». Дочка обожала здесь ужинать, потому что я всегда заказывал ей утреннее блюдо — блинчики. Ей казалось, что если она ест на ужин то, что предназначено для завтрака, то нарушает правила и становится независимой и храброй.

Себе я заказал сандвич с соусом «Тысяча островов»: учитывая содержание в нем холестерина, для меня это было так же смело, как блинчики для Хейли. Мы вместе сделали ее уроки — мне они давались тяжелее, чем ей, — и я спросил, чем займемся дальше. Я был не против отправиться в кино или торговый центр, куда она захочет, хотя сам предпочел бы поехать ко мне домой и полистать старые фотоальбомы.

Хейли замялась с ответом, и я догадался, что ее смущает.

— У меня дома никого не будет, Хей, если тебя это беспокоит. Лейни, та дама, которую ты видела, ко мне больше не приходит.

— Значит, она уже не твоя девушка?

— Она никогда не была моей девушкой. Просто подруга. Помнишь, в прошлом году я лежал в больнице? Там я с ней познакомился, и мы стали друзьями. Мы стараемся заботиться друг о друге, и иногда она приезжает ко мне, если ей не хочется ночевать дома.

Но это была лишь половина правды. С Лейни Росс я встретился в реабилитационном центре на занятиях групповой терапией. Наши отношения продолжались и после лечения, хотя их трудно назвать романом: вряд ли мы могли испытывать какие-либо чувства. Пристрастие к наркотикам подавляет нервную систему, и ей нужно долго восстанавливаться. В центре мы часто проводили время вместе и старались помогать друг другу: это было нечто вроде группы поддержки из двух человек. Но в реальном мире я сразу почувствовал слабость Лейни. Понял, что она не сможет довести дело до конца и мне с ней не по пути. У человека в подобной ситуации два пути: абсолютная трезвость или рецидив. Есть еще третий — самоубийство. Когда больной понимает, что, вернувшись к наркотикам, он медленно убивает себя и нет смысла тянуть время. Я не знал, какой из двух последних путей выберет Лейни, но не собирался следовать за ней. Буквально на следующий день после ее встречи с Хейли наши дороги разошлись.

— Не забывай, Хейли, если тебе что-нибудь не нравится, ты всегда можешь мне сказать.

— Да.

Минуту мы помолчали, и мне показалось, что дочь хочет что-то добавить. Я дал ей время собраться с мыслями.

— Папа?

— Да, малыш?

— Если та женщина не была твоей девушкой, может, вы с мамой снова станете жить вместе?

От вопроса у меня сжалось горло, и я не мог произнести ни слова. Во взгляде Хейли сквозила надежда. Мне хотелось, чтобы то же самое она увидела в моем.

— Не знаю, Хей. Когда мы пытались сделать это в последний раз, то ничего не получилось.

В ее глазах мелькнула боль — словно туча нашла на солнце.

— Но я над этим работаю, милая, — быстро проговорил я. — Просто такие вещи не делаются второпях. Я пытаюсь показать ей, что мы опять можем быть семьей.

Дочка молча смотрела в свою тарелку.

— Понимаешь, девочка моя?

— Понимаю.

— Ты решила, чем мы займемся?

— Наверное, лучше поехать домой и посмотреть телевизор.

— Хорошо. Как раз то, что я хотел.

Мы собрали ее тетради, и я положил деньги на принесенный счет. Когда мы двигались по склону холма, Хейли сообщила, что мама сказала ей про мою новую работу. Приятный сюрприз.

— Ну, работа не совсем новая. Я просто вернулся к тому, чем занимался раньше. Но у меня много новых дел и одно очень крупное. Мама тебе рассказывала?

— Да, у тебя важное дело, и все будут тебе завидовать, но ты отлично справишься.

Пока мы ехали дальше, я размышлял над ее словами и над тем, что они означают. Может, я не совсем упустил свой шанс с Мэгги? Если она сохранила ко мне какое-то уважение, это чего-нибудь да стоит. Я взглянул на дочку в зеркальце заднего обзора. На улице темнело, но я видел, что она смотрит в окно, а не на меня. Дети часто ведут себя бесхитростно. Жаль, того же нельзя сказать о взрослых.

— В чем дело, Хей?

— Э… я вот подумала, почему ты не можешь делать то же, что и мама?

— Ты о чем?

— Например, отправлять плохих людей в тюрьму. Она говорила, что в большом деле ты защищаешь какого-то преступника, он убил двух человек. Получается, ты всегда работаешь на плохих людей.

Я помолчал, стараясь подобрать нужные слова.

— Хейли, человека, которого я защищаю, действительно обвинили в убийстве двух людей. Но никто еще не доказал, что он это совершил. Пока он ни в чем не виноват.

Она не ответила, но я почувствовал, как меня буквально обдает скептицизмом. Вот тебе и детская доверчивость.

— Послушай, Хей, то, чем я занимаюсь, так же важно, как и то, что делает твоя мама. В нашей стране, если человека обвиняют, он имеет право защищаться. Представь, если в школе про тебя скажут, будто ты списываешь? Разве ты не стала бы оправдываться и говорить, что это не так?

— Наверное.

— Вот и я так думаю. То же самое происходит в суде. Если тебя обвинили в преступлении, ты можешь попросить адвоката встать на твою защиту. У нас очень сложные законы, и человеку часто бывает трудно сделать это самому, потому что он не знает правила, как вести дела и все такое. А я им помогаю. Это не значит, что я согласен с тем, что они сделали, если они вообще что-либо сделали. Но так работает правосудие. Без защиты его просто нет.

Мне казалось, что все это звучит не очень убедительно. Нет, я верил в то, что говорил, и мог бы подписаться под каждым словом. Но когда я объяснял дочери, у меня возникло такое чувство, точно меня допрашивают в суде. Как я мог заставить ее поверить в то, во что уже не верил сам?

— Ты когда-нибудь помогал тем, кто ничего не сделал? — спросила дочка.

Я отвел взгляд.

— Случалось.

Честнее не скажешь.

— Мама посадила в тюрьму много плохих людей.

Я кивнул.

— Да, я знаю. Между нами существует нечто вроде баланса. Мы уравновешиваем друг друга. В общем…

Продолжения не требовалось. Я включил радио и нажал кнопку, настроенную на музыкальный канал Диснея.

По дороге домой я думал о том, что порой взрослых «читать» так же легко,как их детей.

21

В четверг утром, подбросив дочь до школы, я отправился в офис Джерри Винсента. Из-за раннего часа машин на дороге было мало. В гараже возле Юридического центра оказалось много места — большинство адвокатов приезжали сюда ближе к девяти, когда открывался суд, и я опередил их почти на час. Я решил подняться на второй этаж, чтобы попасть на один уровень с офисом Винсента. С каждого этажа имелся свой проход в главное здание.

Миновав место, где убили Джерри, я проехал чуть дальше и остановил автомобиль. Уже шагая в сторону галереи, соединявшей гараж с центром, я заметил припаркованный фургон «субару» со снаряжением для серфинга на крыше. На заднем стекле красовалась наклейка, изображавшая силуэт серфингиста на гребне волны. Внизу надпись: «Один мир».

Сзади стекло было темным, и я зашел сбоку, чтобы заглянуть внутрь. Заднее сиденье разложено как диванчик. На нем врассыпную лежали картонные коробки с одеждой и другими вещами. Оставшаяся часть служила кроватью Патрику Хенсону. Понять это было нетрудно, потому что он сам лежал здесь — спал, забравшись в спальный мешок и отвернув лицо от света. Я вспомнил наш первый разговор, когда предложил ему поработать у меня водителем. Тогда он сказал, что живет в своей машине, а спит в будке охранника.

Я мог постучать в стекло, но решил дать Патрику поспать. Все равно я пока не собирался никуда ехать — значит, не имело смысла его будить. Я прошел в офисное здание, свернул в коридор и направился к двери офиса Джерри Винсента. Там уже стоял детектив Босх — слушал музыку и ждал меня. Руки в карманах, лицо задумчивое, даже расстроенное. Я не назначал ему встречу и не мог понять, чем он так озабочен. Музыкой? Когда я приблизился, он вынул из ушей наушники и спрятал в карман.

— А где же кофе? — спросил я вместо приветствия.

— Сегодня без него. Вчера тоже было ни к чему.

Босх шагнул в сторону, чтобы я мог вставить ключ в замок.

— Можно вас кое о чем спросить? — произнес я.

— Если я отвечу «нет», вы все равно спросите.

— Пожалуй.

Я открыл дверь.

— Ну так спрашивайте.

— Вы не похожи на парня, помешанного на айподах. Кого вы сейчас слушали?

— Вы его не знаете.

— А, понял. Это Тони Роббинс,^[99] гений аутотренинга.

Детектив покачал головой, не клюнув на мою шутку.

— Фрэнк Морган, — проговорил он.

Я кивнул.

— Саксофонист? Да, я знаю Фрэнка.

Босх поднял брови и вошел со мной в приемную.

— Вы его знаете? — удивился он.

— Ну да, иногда захожу к нему переброситься парой слов, если он играет в «Каталине» или «Джаз бейкери». Мой отец обожал джаз; в пятидесятых — шестидесятых годах он был адвокатом Моргана. Тогда у Фрэнка настала черная полоса. Он кончил тем, что стал играть в тюрьме «Сан-Квентин» с Артом Пеппером — слышали когда-нибудь о таком? Но когда я встретился с Фрэнком, он уже не нуждался в услугах адвоката. Теперь у него все хорошо.

Босх еще не отошел от шока, что я знаком с Фрэнком Морганом — малоизвестным последователем Чарли Паркера, который двадцать лет просидел на героине. Мы прошли через приемную в главный офис.

— Как идет расследование? — поинтересовался я.

— Нормально.

— Я слышал, вчера перед визитом ко мне вы всю ночь допрашивали подозреваемого в Паркер-центре. Он так и не был арестован?

Я обошел вокруг стола Винсента и, усевшись в кресло, стал разбирать папки с бумагами. Босх остался стоять.

— Кто вам это сказал? — спросил он.

По интонации это больше смахивало на допрос. Я пожал плечами.

— Не помню, — небрежно ответил я. — Где-то слышал. Может, от какого-то репортера. Кто подозреваемый?

— Не ваше дело.

— А что мое дело, детектив? Зачем вы сюда явились?

— Мне нужны от вас новые фамилии.

— А что случилось с теми, которые я предоставил вам вчера?

— Я их проверил.

— Как вы ухитрились пройти по всему списку за день?

Он подался вперед и оперся ладонями на стол.

— Я работаю не один. У меня есть помощники, и мы проверили все фамилии. Каждый из этих людей, сидит в тюрьме, или умер, или давно забыл про Джерри Винсента. Заодно мы пощупали тех, кого Винсент отправил за решетку, когда работал прокурором. Пустой номер.

Я вдруг почувствовал острое разочарование. Видимо, в глубине души я рассчитывал на то, что один из кандидатов окажется убийцей и после его ареста мне будет уже нечего бояться.

— А как насчет торговца оружием Демарко?

— Им я занимался лично и быстро вычеркнул из списка. Он мертв, Холлер. Умер два года назад в камере, в тюрьме «Коркоран». Внутреннее кровотечение. Когда его вскрыли, в прямой кишке нашли заточку из зубной щетки. Неизвестно, хранил ли он ее там в качестве оружия или кто-то ему туда ее засунул, но для всех заключенных это стало неплохим уроком. Можно даже сказать, наглядной агитацией. Никогда не суй себе в задницу острые предметы.

Я откинулся на спинку кресла, подавленный отвратительной историей и неудачей с поимкой преступника. Наконец, взяв себя в руки, я снова заговорил небрежным тоном:

— Что я могу поделать, детектив? Демарко был моей лучшей кандидатурой. Я назвал вам все фамилии, какие мог. Раньше я говорил, что не имею права разглашать сведения из текущих дел, но проблема в ином: мне просто нечего сказать.

Босх с недоверчивым видом покачал головой.

— Честное слово, детектив. Я просмотрел все нынешние дела. Там нет ничего похожего на угрозу или хотя бы на причины, по которым Винсенту могли угрожать. Связи с ФБР я тоже не заметил. Нет следов того, что Джерри обладал какой-то важной информацией, грозившей ему смертью. И вообще, когда адвокат узнает о своих клиентах что-нибудь компрометирующие, он не имеет права об этом говорить. Так что тут вам нечего ловить. В конце концов, он никогда не защищал гангстеров или наркодилеров. Здесь нет ни…

— Он защищал убийц.

— Да, но уже разоблаченных. К тому же перед смертью он вел только одно дело об убийстве, Уолтера Эллиота, и там ничего нет. Поверьте, я все смотрел.

Я и сам не очень-то верил своим словам, но надеялся, что Босх не заметит. Он присел на краешек стула, его лицо потемнело. Мне показалось, будто на нем отразилось что-то вроде отчаяния.

— Джерри был в разводе, — напомнил я. — Вы проверили его бывшую жену?

— Они развелись девять лет назад. С тех пор она вторично вышла замуж, у нее все хорошо, ждет второго ребенка. Сомневаюсь, что женщина на седьмом месяце беременности станет стрелять в бывшего мужа, с которым не общалась девять лет.

— У него есть родственники?

— Мать живет в Питсбурге. Ничего подозрительного.

— Подружка?

— Он спал со своей секретаршей, но серьезным романом тут не пахнет. Кроме того, у нее есть алиби. Она встречалась с его детективом. В тот вечер они были вместе.

Я почувствовал, что краснею. Скверный треугольник напоминал мою собственную ситуацию. По крайней мере я и Циско в разное время были с Лорной в близких отношениях. Я протер ладонями лицо, сделав вид, будто устал, и надеясь этим оправдать внезапный прилив крови.

— Очень удобно, — заметил я. — Он дает алиби ей, а она — ему.

— Подтверждено другими свидетелями. Они были с друзьями на просмотре в «Арчуэй пикчерс». Хозяин студии, ваш клиент, прислал им приглашение.

Я сопоставил факты и закинул крючок Босху.

— Парень, которого вы допрашивали прошлой ночью, — детектив Винсента, Брюс Карлин.

— Кто вам сказал?

— Вы сами. Это был классический любовный треугольник. С кого же начать, как не с него?

— Сообразительный. Но ничего не вышло. Мы бились с ним всю ночь, но к утру так и не сдвинулись с места. Расскажите мне про деньги.

Теперь он закинул мне крючок.

— Какие деньги?

— На счету Винсента. Или это тоже адвокатская тайна?

— Вообще-то в подобных случаях следует консультироваться с судьей, но я не станут зря тратить время. Моя помощница — один из лучших бухгалтеров, каких я когда-либо встречал. Она просмотрела финансовые документы и сообщила мне, что все в порядке. Каждый цент проверен и учтен. Позвольте мне вам кое-что объяснить, детектив. Если у адвоката возникают проблемы, дело почти всегда в деньгах. Точнее, в его отчетах. Здесь не должно оставаться белых пятен. Именно сюда любят совать нос инспекторы из адвокатской коллегии. Мои бухгалтерские книги в идеальном порядке, поскольку я не хочу давать повода для проверок. Если бы в этих книгах хоть что-то было не так, я бы знал, и Лорна тоже. Но там абсолютно чисто. Вероятно, Джерри очень торопился использовать деньги, но правил не нарушал.

Я заметил, что глаза Босха блеснули.

— В чем дело?

— Что значит — очень торопился использовать деньги?

— Это значит… ну, тут надо объяснять сначала. Схема работает так: ты берешь клиента и получаешь от него аванс. Деньги поступают на трастовый счет. Это деньги клиента, но ты держишь их при себе, желая быть уверенным, что сумеешь оплатить свою работу.

— Ясно. Вы не можете верить клиентам, поскольку они уголовники. Вы берете деньги вперед и кладете на трастовый счет. А потом платите сами себе.

— Примерно. Пока деньги лежат в банке, ты работаешь, ходишь в суд и готовишься к процессу, а гонорар списываешь с трастового счета. Для этого надо перевести их на оперативный счет. С него ты уже можешь снимать деньги для себя и своих сотрудников. Так ты компенсируешь арендную плату, затраты на машину, услуги секретарши и детектива. Включая личные расходы.

— И на что Винсент «поторопился» использовать деньги?

— Ну, вообще-то я говорил предположительно. Тут каждый поступает по-своему. Судя по книгам, Джерри предпочитал работать с небольшим балансом средств. Он брал какого-нибудь богатого клиента, который выдавал ему большой аванс, и быстро пропускал всю сумму через трастовый и оперативный счета. После покрытия издержек остаток шел в его карман.

Судя по виду Босха, я затронул какой-то важный момент, совпавший с уже известными ему фактами. Он подался вперед, вытянув шею.

— Уолтер Эллиот, — пробормотал детектив. — Богатый клиент — это он?

— Я не могу вам ничего сказать, но, думаю, вы сами догадаетесь.

Босх кивнул, словно что-то взвешивая. Я ждал, но он молчал.

— Вам это чем-то помогло, детектив? — поинтересовался я.

— Я не могу вам сказать, но, думаю, вы сами догадаетесь.

Один — один.

— У каждого свои правила, — заметил я. — Мы как две стороны одной монеты. Я просто выполняю свою работу. И если я больше ничем не могу вам помочь, позвольте мне к ней вернуться.

Босх взглянул на меня. Похоже, он принял какое-то решение.

— Кого Джерри Винсент подкупил для Эллиота? — спросил он.

Неожиданный поворот. Вопрос застал меня врасплох, но я сразу сообразил, что именно ради него пришел ко мне Босх. Все остальное было лишь отвлекающим маневром.

— Вам на это намекнули в ФБР?

— Я с ними не общался.

— Тогда о чем вы?

— О взятке.

— Кому?

— Это я вас хочу спросить.

Я покачал головой и улыбнулся.

— В книгах все чисто. Существуют…

— Если бы вы решили дать кому-то взятку в сто тысяч долларов, то стали бы писать об этом в книгу?

Я вспомнил дело Барнетта Вудсона и маленькую сделку, которую предложил мне Джерри Винсент. Тогда я отказался и добился оправдательного приговора. Мой поступок изменил жизнь Винсента, и с тех пор он не переставал меня благодарить за это. Но кто знает, не сохранил ли он свою прежнюю манеру вести дела?

— Видимо, вы правы, — произнес я. — Я бы так не сделал. Почему бы вам обо всем не рассказать?

— Вообще-то это конфиденциальная информация, адвокат. Но мне нужна ваша помощь, так что, пожалуй, я могу вам это рассказать.

— Отлично.

— Тогда прошу вас держать эти сведения в тайне.

— Разумеется.

— Никому ни слова, даже своим сотрудникам. Только вы и я.

— Да, только вы и я. Говорите.

— У вас есть рабочие счета Винсента. А у меня — его личные. Вы упомянули, что Винсент быстро брал деньги из аванса Эллиота. Он…

— Я не говорил про Эллиота. Это вы сказали.

— Не важно. Суть в том, что пять месяцев назад он положил сотню тысяч долларов на свой инвестиционный счет. А неделю спустя позвонил брокеру и сообщил, что желает забрать деньги.

— Винсент взял сто тысяч наличными?

— Вот именно.

— И на что он их потратил?

— Не знаю. Но нельзя просто так позвонить брокеру и сообщить, что желаешь получить сто тысяч штук. Большие суммы надо заказывать заранее. Пара дней уходит на сбор денег, только после этого их можно взять. Брокер задал ему несколько вопросов, чтобы убедиться, что тут все чисто. Знаете, иногда людей берут в заложники, а затем приходят за деньгами. Винсент сказал, что все в порядке, просто ему нужны деньги — он хочет купить лодку, и ему обещали большую скидку, если он заплатит наличными.

— И где эта лодка?

— Нет никакой лодки. Он все придумал.

— Вы уверены?

— Мы проверили все местные сделки купли-продажи и расспросили людей по побережью. Никто не слышал о лодке. Дважды обыскали его дом и просмотрели покупки по кредитной карте. Нет никаких платежей и переводов, связанных с лодкой. Нет фотографий, ключей и удочек. Нет регистрации в береговой охране — а она нужна при подобных сделках. Он не покупал лодку.

— Как насчет Мексики?

— Винсент уже девять месяцев не покидал Лос-Анджелес. Он не ездил в Мексику или куда-либо еще. Он не покупал лодку. Иначе мы бы нашли ее. Винсент купил кое-что другое, и ваш клиент Уолтер Эллиот наверняка об этом знает.

Я мысленно проследил логическую цепочку и сообразил, что она тянется к дому Эллиота. Но я не хотел туда входить, пока Босх маячит за моей спиной.

— Думаю, вы ошибаетесь, детектив.

— А мне так не кажется.

— В любом случае я ничем не могу вам помочь. Я понятия не имею, о чем вы говорите, а в доступных мне отчетах об этом нет ни слова. Если хотите, можете обвинить моего клиента в подкупе, арестовать и допросить. Если нет, прямо сейчас заявляю вам, что это дохлый номер. Он не станет с вами говорить ни о данном деле, ни о любом другом.

Босх покачал головой.

— Я не собираюсь тратить время на беседы с Эллиотом. Он действовал через своего адвоката и всегда может прикрыться юридической тайной. Но для вас это урок, адвокат.

— В каком смысле?

— Убили не его, а адвоката. Подумайте об этом. Иногда возникает такое чувство, когда затылок начинает холодеть и по спине бегают мурашки. Когда не просто ходишь, а ходишь и оглядываешься. Потому что знаешь, что тебя могут убить.

Я улыбнулся.

— Ах вот вы о чем. А я считал, вы говорите про чувство человека, которому вешают лапшу на уши.

— Я говорю вам правду.

— Бросьте, вы уже второй день играете со мной в кошки-мышки. Несете всякую чушь про взятки и ФБР. Пытаетесь мной манипулировать и тратите мое время. Думаю, вам и вправду пора идти, детектив, потому что меня ждет работа.

Я встал и жестом указал на дверь. Босх тоже встал, но остался у стола.

— Не дайте себя одурачить, Холлер. И не сделайте ошибки.

— Спасибо за совет.

Босх повернулся и двинулся к выходу. Неожиданно он остановился и шагнул назад, вынув что-то из внутреннего кармана.

Это была фотография. Он положил ее на стол.

— Узнаете этого человека?

Я взглянул на фото. Снимок, сделанный видеокамерой. На нем запечатлен мужчина, выходящий из дверей какого-то здания.

— Это главный вход в Юридический центр?

— Вы узнаете или нет?

Снимок был сделан издалека и сильно увеличен, поэтому картинка выглядела мутной и зернистой. Мужчина на фотографии походил на латиноамериканца. Смуглый, с темными волосами и усами в стиле Панчо Вильи, вроде тех, что носил Циско. В панаме, кожаной куртке и рубашке без галстука. Вглядевшись в снимок, я понял, что он вырезан из записи с камеры наблюдения. На выходе у мужчины распахнулась куртка. За поясом торчало что-то похожее на рукоятку пистолета.

— Это оружие? Он убийца?

— Черт возьми, вы что, не можете просто ответить на вопрос? Вы знаете парня?

— Нет, не знаю, детектив. Довольны?

— Вы опять задали вопрос.

— Простите.

— Уверены, что никогда не видели его раньше?

— Не на сто процентов. Фото могло быть и получше. Откуда оно?

— С уличной камеры на углу Бродвея и Второй. Она движется взад-вперед, так что парень промелькнул всего на пару секунд.

В последние годы на улицах появилось много камер. Главные магистрали вроде Голливудского бульвара уже просматривались целиком. На очереди был Бродвей. Днем там всегда не протолкнуться из-за пешеходов и машин. Там же чаще всего проходили всевозможные марши протеста.

— Что ж, это лучше, чем ничего. По-вашему, усы и волосы настоящие?

— Давайте я стану задавать вопросы. Он может быть одним из ваших новых клиентов?

— Я виделся еще не со всеми. Оставьте фото, я покажу его Рен Уильямс. Она лучше меня знает их в лицо.

Босх протянул руку и забрал снимок.

— Это единственный экземпляр. Когда она придет?

— Примерно через час.

— Тогда я подойду попозже. А пока — берегите себя, адвокат.

Он в шутку ткнул меня пальцем, изобразив ствол пистолета, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Я остался сидеть в кресле, глядя в пол и размышляя над его словами. Мне чудилось, будто Босх вот-вот вернется и обрушит на меня новую порцию предупреждений и угроз.

Но когда дверь отворилась, на пороге появилась Лорна:

— Я встретила детектива.

— Да, он был здесь.

— Чего хотел?

— Напугать меня.

— Ему удалось?

22

Лорна собиралась снова устроить совещание и рассказать о том, что произошло вчера днем, пока я находился в Малибу и у Уолтера Эллиота. Она даже успела сообщить, что мне придется отправиться на слушания по одному загадочному делу, которого не было в нашем рабочем графике. Но я хотел сначала как следует поразмыслить обо всем, что узнал от Босха.

— Где Циско?

— Сейчас будет. Он встал спозаранку и решил перед работой съездить к одному осведомителю.

— Он позавтракал?

— Во всяком случае, не со мной.

— Хорошо, когда появится, мы отправимся в «Дайнинг-кар» и позавтракаем. Там все и обсудим.

— Но я уже поела.

— Отлично, тогда мы станем есть, а ты говорить.

Лорна состроила недовольную гримасу, но вышла из комнаты и оставила меня в покое. Я встал с кресла и начал расхаживать по кабинету, сунув руки в карманы и пытаясь осмыслить все, что сообщил мне Босх.

По словам детектива, Джерри Винсент дал огромную взятку какому-то неустановленному лицу или нескольким лицам. Поскольку деньги он взял из аванса Эллиота, значит, между подкупом и делом Уолтера существовала связь. Винсент вполне мог использовать деньги Эллиота, чтобы расплатиться по своим долгам или подмаслить нужных людей по каким-нибудь другим делам. Например, он просто проигрался в карты. В любом случае Винсент взял со счета сто тысяч долларов и потратил для неизвестных целей, да еще и попытался это скрыть.

Важно понять, когда он снял деньги и как это связано с его гибелью. Босх сказал, что деньги исчезли пять месяцев назад, а убийство произошло позавчера ночью, за неделю до начала судебного процесса над Эллиотом. Опять же ничего определенного. Слишком большой временной разрыв между утечкой денег и убийством. На мой взгляд, это ставило под сомнение какую бы то ни было связь между двумя событиями.

Однако я не мог отбросить данную гипотезу, хотя бы потому, что тут замешан Эллиот. Профильтровав факты сквозь информацию, полученную от Босха, я стал по-иному смотреть на своего клиента и в какой-то степени на самого себя. Склоняться к мысли, что громогласные заявления Эллиота о своей невиновности, вероятно, опираются на его уверенность в том, что все уже оплачено и куплено. Его нежелание затягивать процесс могло объясняться тем, что взятка уже дана и ее нужно скорее отработать. А странная легкость, с какой он согласился на мое участие в процессе, даже не попытавшись навести справки, вызвана той же спешкой. Это не имело отношения к моим талантам и способностям юриста. Я не произвел на него никакого впечатления. Просто первым попался под руку. Я был случайным адвокатом, которого следовало вставить в уже разработанную схему. В каком-то смысле я подходил для этого лучше других. Адвокат, выскочивший откуда ни возьмись. Долго просидевший без работы и изголодавшийся по делам. Такого можно взять, стряхнуть пыль и поставить в строй, не опасаясь вопросов.

Шок, который я испытал при этом открытии, напомнил мне мою первую ночь в реабилитационном центре. Я понимал, что болезненный опыт пойдет на пользу. Меня втянули в непонятную игру, но по крайней мере теперь я знал, что идет игра. А это уже плюс. Значит, можно начинать играть по-своему.

Причина, по которой Эллиот не хотел откладывать процесс, стала наконец ясна. Он заключил сделку. Заплатил за определенную услугу, связанную с графиком судебных слушаний. Отсюда возникал естественный вопрос: почему? Почему так важно, чтобы суд начался вовремя? Ответа я пока не знал, но собирался найти.

Я подошел к окну и раздвинул планки жалюзи. На улице стоял мини-фургон «Пятого канала», въехавший двумя колесами на тротуар. Рядом расположились съемочная группа и репортер, налаживавшие аппаратуру и готовившие прямой эфир с последними новостями об убийстве Джерри Винсента. Хотя новости были те же самые, что и вчера: ни арестов, ни подозреваемых, ни заметных сдвигов.

Отойдя от окна, я снова начал расхаживать по кабинету. Следующий момент, который мне следовало обдумать, — человек на снимке Босха. Тут намечалось некое противоречие. Обстоятельства преступления указывали на то, что Винсент знал своего убийцу и поэтому легко подпустил к себе. Но мужчина на фотографии явно был в гриме. Стал бы Джерри опускать стекло в машине для подобного типа? То, что Босх вообще обратил внимание на данного человека, как-то не вязалось с тем, что я до сих пор слышал об убийстве.

Еще одной частью уравнения являлись звонки из ФБР. Что известно бюро и почему ни один из агентов не обратился к Босху? Вероятно, федералы сами пытались замести следы. Но тогда ситуация ставила под удар все расследование. В таком случае мне надо вести себя очень осторожно. Если я окажусь хоть как-то замешанным в коррупционный скандал ФБР, моя карьера полетит к чертям.

Наконец оставалась последняя загадка — само убийство. Винсент дал взятку и готов был вовремя начать процесс. Тогда почему он стал помехой? Ведь преступление грозило сорвать график слушаний и вызвало ненужную шумиху. Зачем надо было его убивать?

Мало ответов и много неизвестных. Прежде чем делать какие-то выводы, необходимо собрать побольше информации. Но один вывод напрашивается сам собой: клиент пытается меня надуть. Эллиот вовсе не собирался посвящать меня в тайные махинации вокруг своего дела.

Я решил последовать совету Босха и держать язык за зубами. Ни слова не говорить своим сотрудникам и уж тем более ни о чем не расспрашивать Эллиота. Спокойно продолжать свою работу и глядеть в оба.

Очнувшись от мыслей, я заметил предмет, на который смотрел уже несколько минут. Это была огромная рыба Патрика Хенсона.

Открылась дверь, и Лорна, войдя в комнату, увидела, что я разглядываю разинутый рыбой рот.

— Чем занимаешься? — спросила она.

— Думаю.

— Циско уже здесь, и мы можем идти. Сегодня у тебя много дел в суде, так что не стоит тянуть время.

— Ладно, идем. Я умираю с голоду.

Мы направились к двери, но по пути я обернулся и посмотрел на большую красивую рыбу, пригвожденную к стене. Мне казалось, я отлично понимаю, как она себя чувствует.

23

Патрик довез нас до «Дайнинг-кар», где я и Циско заказали стейк с вареным яйцом, а Лорна ограничилась чаем с медом. «Дайнинг-кар» — местечко в деловой части города, там собираются биржевые брокеры перед жаркими финансовыми схватками в соседних башнях из стекла и бетона. Кормят тут дорого, но хорошо. Позавтракав в таком месте, сразу чувствуешь себя денежным воротилой.

Когда официантка приняла заказ, Лорна отодвинула в сторону посуду и развернула на столе блокнот с рабочим графиком.

— Ешь поскорей, — посоветовала она. — Сегодня у тебя трудный день.

— Выкладывай.

— Ладно, начну с самого легкого.

Она пролистала несколько страниц.

— В десять утра у тебя встреча с судьей Холдер. Она хочет уточнить список твоих клиентов.

— А говорила, что даст неделю, — возмутился я. — Сейчас только четверг.

— Да, но позвонила Микаэла и сказала, что судье нужны промежуточные данные. Полагаю, судья узнала, что ты стал адвокатом Эллиота, и боится, как бы ты слишком не увлекся данным делом и не забросил остальных клиентов.

— Чепуха. Вчера я отправил ходатайство для Патрика, а во вторник был на приговоре Риза. И вообще, я не со всеми успел пообщаться.

— Не волнуйся, я подготовила тебе полный список. Возьми его с собой на встречу. Там указано, с кем ты виделся, с кем заключил контракт и что будешь делать дальше. Покажи ей эту бумагу, и она успокоится.

Я улыбнулся. Лорна знает свое дело.

— Отлично. Что еще?

— В одиннадцать ты должен находиться в кабинете судьи Стэнтона по делу Эллиота.

— Насчет сроков?

— Да. Его интересует, будете ли вы готовы к следующему четвергу.

— Нет, но Эллиот не оставил мне выбора.

— Судья хочет услышать это от самого подзащитного. Он настаивает на его присутствии.

Необычное требование. Как правило, совещания по срокам проходят быстро и рутинно. То, что Стэнтон пригласил Эллиота, превращало встречу в нечто более значительное.

Я вынул мобильный телефон.

— А Эллиот в курсе? Наверное, он…

— Не звони. Он уже все знает и приедет. Утром я позвонила его секретарше, миссис Альбрехт, и объяснила, что ему надо показаться, иначе судья может отменить залог.

Я кивнул. Хороший ход. Эллиот наверняка предпочтет поехать в суд, а не отправиться за решетку.

— Хорошо, — одобрил я. — Это все?

Мне не терпелось расспросить Циско, что он успел узнать про убийство Винсента и не говорил ли кто-нибудь из информаторов про фото, которое показал мне Босх.

— Не так быстро, мой друг, — возразила Лорна. — Дальше самое интересное.

— Я слушаю.

— Вчера днем нам позвонил помощник судьи Фридмана — он хотел узнать, занимается ли сейчас кто-нибудь делами вместо Винсента. Когда мы объяснили, что дела ведешь ты, он поинтересовался, знаешь ли ты, что сегодня в два у тебя слушания в зале Фридмана. Я заглянула в составленный нами график и ничего подобного не обнаружила. А теперь самое забавное. Сегодня в два ты должен быть на слушаниях по делу, которого вообще нет в наших файлах!

— Как зовут клиента?

— Эли Уимс.

Имя и фамилия мне ни о чем не говорили.

— Рен о нем знает?

Лорна покачала головой.

— Ты проверила закрытые дела? Может, просто перепутали папки.

— Нет, мы все просмотрели. В офисе нет такого досье.

— А что за слушания? Ты спросила у помощника?

— Предварительное рассмотрение дела. Уимса обвиняют в покушении на убийство полицейского и еще нескольких преступлениях с применением оружия. Его арестовали второго мая в городском парке в Калабасасе. После ареста он на девяносто дней был отправлен в Камарилло. Признан психически нормальным, судя по тому, что сегодня будет решаться вопрос о начале суда и выплате залога.

По этому краткому эскизу легко дорисовать всю картину. Уимс что-то натворил в пригородном местечке Калабасас, за которое отвечало особое подразделение полиции. Затем его отправили в Центр психологической экспертизы в Камарилло, где врачи три месяца выясняли, нужно ли считать его психом или нормальным гражданином, который может предстать перед судом. Уимса признали вменяемым и, следовательно, сознававшим свои действия в тот момент, когда он пытался убить полицейского — скорее всего какого-нибудь помощника шерифа.

Конечно, это лишь общая схема тех проблем, в какие вляпался Эли Уимс. Подробности могли находиться в досье, но досье у меня не было.

— А на трастовом счету есть что-нибудь от Уимса? — спросил я.

Лорна покачала головой. Разумеется, она уже проверила документы и банковские счета.

— Похоже, Джерри взял его «про боно».

Порой адвокаты оказывают услуги бесплатно — «про боно» — для неимущих или других клиентов, чаще всего в порядке благотворительности или просто потому, что те не могут заплатить. Правда, это объясняло только отсутствие аванса от Уимса. Пропажа дела оставалась непонятной.

— Знаешь, что я думаю? — произнесла Лорна.

— Что?

— В тот понедельник досье лежало у Джерри в портфеле, когда он выходил из офиса…

— И убийца прихватил его вместе с ноутбуком и мобильным телефоном.

Да, это многое объясняло. В тот вечер Винсент готовил материалы к предстоящей неделе, а слушание Уимса было назначено на четверг. Вероятно, он почувствовал себя усталым и положил досье в портфель, собираясь просмотреть позже. Или держал дело при себе, считая очень важным. Может, убийцу интересовал как раз Уимс, а не ноутбук и мобильный телефон.

— Кто выступает обвинителем?

— Джоан Джорджетти, но ты опять опоздал. Я позвонила ей еще вчера, объяснила ситуацию и попросила сделать копии документов, представленных прокуратурой. Она сказала «без проблем». Можешь забрать бумаги после встречи со Стэнтоном, у тебя еще будет пара часов, чтобы все просмотреть.

Джоан Джорджетти являлась первоклассным обвинителем, специализировавшимся на случаях насилия против блюстителей порядка. Заодно она была лучшей подругой моей бывшей жены и баскетбольным тренером моей дочери. Со мной она всегда вела себя очень дружелюбно и сердечно, даже после того как я расстался с Мэгги. Я не удивился, что Джоан согласилась сделать для меня копии бумаг.

— Ты предусмотрела все на свете, Лорна, — улыбнулся я. — Почему бы тебе самой не заняться практикой Винсента? Ты легко обойдешься без меня.

Лорна тоже улыбнулась и бросила быстрый взгляд на Циско. Ей хотелось, чтобы он оценил ее незаменимость в фирме Майкла Холлера.

— Я люблю работать за кулисами, — произнесла она. — А огни рампы оставляю тебе.

Нам принесли заказ, и я взял свой стейк с яйцом, обильно полив соусом табаско. Иногда острая приправа — единственное, что заставляет меня чувствовать себя живым.

Теперь я мог перейти к отчету Циско, но тот энергично расправлялся со своим блюдом, и я знал, что в такие минуты ему лучше не мешать. Я решил подождать и спросил у Лорны, как у нее идут дела с Рен Уильямс. Она ответила мне шепотом, словно секретарша сидела за соседним столиком и могла подслушать.

— Толку от нее мало, Микки. Похоже, она вообще не знает, чем занимался Джерри и как вел дела. Не удивлюсь, если она забудет, где припарковалась сегодня утром. Мне кажется, она работала тут по какой-то другой причине.

Я мог бы назвать ей причину — по крайней мере по версии Босха, — но предпочел помалкивать. Не надо отвлекать ее на слухи.

Оглянувшись, я увидел, что Циско уже вытирает тарелку и остатки соуса кусочком хлеба. Самое время.

— Какие планы на сегодня, Циско?

— Поработаю над Рилцем и всем, что с ним связано.

— Есть успехи?

— Да, я разузнал пару полезных вещей. Хочешь послушать?

— Пока нет. Расспрошу тебя позднее, когда эти сведения мне пригодятся.

Я не желал ничего слышать о Рилце, поскольку полученную информацию мне пришлось бы потом предоставить в распоряжение прокуратуры. Чем меньше я сейчас об этом знаю, тем лучше. Циско понял и кивнул.

— Кроме того, сегодня днем я жду отчета от Брюса Карлина, — добавил он.

— Карлин запросил две сотни в час, — сообщила Лорна. — По-моему, чистый грабеж.

Я махнул рукой.

— Заплати. Это одноразовая трата, а Карлин может владеть полезной информацией и, кроме того, сэкономит время Циско.

— Не волнуйся, заплатим. Просто это не приводит меня в восторг. Он нас грабит, зная, что может себе это позволить.

— Вообще-то он грабит Эллиота, и я не думаю, что тот будет возражать.

Я повернулся к своему детективу:

— Есть что-нибудь по делу Винсента?

Циско рассказал мне обо всем, что успел узнать. В основном подробности из области судмедэкспертизы — видимо, источник Циско работал именно там. В Винсента стреляли дважды, оба раза в область левого виска. Общий диаметр входных отверстий не превышал одного дюйма, а пороховые ожоги на коже и волосах свидетельствовали о том, что в момент выстрела оружие находилось на расстоянии девяти — двенадцати дюймов от жертвы. Циско отметил, что преступник мгновенно выстрелил два раза подряд, из чего можно сделать вывод о его высокой квалификации. Обычный человек вряд ли сумел бы сделать два быстрых выстрела и при этом позаботиться о кучности стрельбы.

Циско сообщил, что пули остались в жертве и их вытащили лишь позавчера при вскрытии.

— Двадцать пятый калибр, — добавил он.

Я провел сотни перекрестных допросов, на которых обсуждались все тонкости баллистической экспертизы. Знал, что такими пулями стреляют из небольшого оружия, но они могут причинить огромный вред, особенно при выстреле в висок. Кусочки свинца начинают рикошетить внутри черепа. Это все равно что засунуть мозги жертвы в миксер.

— Они выяснили, из чего стреляли?

Изучив отметины на пулях — выемки и бороздки, — не сложно установить оружие, из которого велась стрельба. Так детективы в Малибу вычислили орудие преступления, хотя никогда не держали его в руках.

— Да. «Беретта-бобкэт» двадцать пятого калибра. Милая вещица; при желании ее можно спрятать, зажав в руке.

Мици Эллиот и Йохана Рилца убили из более мощного оружия.

— И о чем это говорит?

— О профессионализме. Такие вещи берут, когда готовятся стрелять в голову.

— Значит, убийство было запланировано. Преступник все рассчитал. Он подождал Джерри в гараже и подошел к машине. Как только окно открылось — а может, уже было открыто, — он дважды пальнул Джерри в голову, после чего забрал портфель с ноутбуком, мобильный телефон и, вероятно, папку с делом Эли Уимса.

— Да.

— А что насчет подозреваемого?

— Ты про парня, которого допрашивали прошлой ночью?

— Нет, это был Карлин. Его отпустили.

Циско удивленно поднял брови.

— Как ты узнал про Карлина?

— От Босха.

— Значит, у них есть другой подозреваемый?

Я кивнул.

— Босх показал мне фото парня, который выходил из здания в тот вечер. Он был загримирован и с оружием за поясом.

Циско нахмурился. Добыча подобных фактов считалась делом его профессиональной гордости. Он не любил, когда его кто-то опережал.

— Имя он не назвал, показал только снимок, — добавил я. — А потом спросил, не видел ли я раньше парня и не являлся ли он моим клиентом.

Циско помрачнел еще больше, сообразив, что его источник скрыл от него информацию. Расскажи я ему про звонки из ФБР, он, наверное, в сердцах схватил бы столик и вышвырнул в окно.

— Ладно, попробую что-нибудь узнать, — процедил он.

Я взглянул на Лорну.

— Босх обещал прийти позже и показать фото Рен.

— Я ей передам.

— Ты тоже посмотри. Я хочу, чтобы все знали про этого парня.

— Хорошо, Микки.

Совещание закончилось. Я положил на столик кредитную карточку и достал телефон, чтобы позвонить Патрику. Мысль о водителе заставила меня кое-что вспомнить.

— Циско, я хочу, чтобы ты сегодня сделал еще кое-что.

Детектив поднял голову, все еще сокрушенный информацией, что мои источники лучше, чем у него.

— Съезди к ликвидатору Винсента и выясни, не припрятал ли он у себя одну из досок Патрика. Если да, я должен вернуть ее Патрику.

— Обязательно.

24

Лифты в здании уголовного суда поднимались очень медленно, и к судье Холдер я попал с четырехминутным опозданием, в спешке пролетев к кабинету мимо стойки секретарши. Коридор был пуст, дверь закрыта. Я постучал и услышал:

— Войдите.

Холдер в черной мантии сидела за столом. Видимо, она собиралась на заседание суда, и мое опоздание было некстати.

— Мистер Холлер, встреча назначена на десять часов. Полагаю, вас уведомили об этом?

— Да, ваша честь, простите. Лифты в здании…

— В этих лифтах поднимаются все адвокаты, но они успевают вовремя.

— Да, ваша честь.

— У вас есть чековая книжка?

— Есть.

— Хорошо, тогда мы можем поступить двояким образом, — предложила судья. — Я могу наказать вас за неуважение к суду, наложить штраф и отправить объясняться с адвокатской коллегией штата. Или мы обойдемся без формальностей, вы достанете чековую книжку и сделаете пожертвование в фонд «Заветная мечта». Это мое любимое благотворительное общество. Оно помогает больным детям.

Невероятно! Меня собирались оштрафовать за четырехминутное опоздание! Иногда судейская наглость поражает.

— Всегда рад помочь больным детям, — пробормотал я. — Сколько надо заплатить?

— Сколько сочтете нужным. Я лично передам ваше пожертвование.

Холдер кивнула на пачку бумаг, лежавшую на краю стола. Я увидел сверху пару чеков, судя по всему, выписанных другими бедолагами, которым не повезло напороться на судью в этот день. Порывшись в рюкзачке, я нашел чековую книжку, выписал чек на двести пятьдесят долларов и положил на стол. Судья проверила, какую сумму я пожертвовал «Заветной мечте», и одобрительно кивнула. Дело было улажено.

— Спасибо, мистер Холлер. Квитанцию для налоговой инспекции вам пришлют по почте на адрес, указанный на чеке.

— Парни делают полезное дело.

— Без сомнения.

Судья присоединила мой чек к другим и пристально взглянула на меня.

— Пока мы не приступили к делу, позвольте задать вам один вопрос, — произнесла она. — Вы что-нибудь знаете о том, как продвигается дело об убийстве мистера Винсента?

Я пытался сообразить, о чем можно рассказать председателю Верховного суда.

— Вообще-то я не особенно слежу за этим, ваша честь. Но мне показывали фотографию человека, который, судя по всему, считается подозреваемым.

— Неужели? Что за фотография?

— Просто один кадр с уличной камеры слежения. Какой-то парень; кажется, с оружием. Похоже, он находился в здании, когда произошло убийство.

— Вы его узнали?

Я покачал головой.

— Нет, да и снимок плохой. Мне показалось, что парень загримирован.

— Когда это было?

— В ночь убийства.

— Нет, когда вам показывали фото?

— Сегодня утром. Детектив Босх заходил ко мне в офис.

Судья кивнула. Мы помолчали немного, и она перешла к делу:

— Что ж, мистер Холлер, давайте поговорим о ваших клиентах.

— Хорошо, ваша честь.

Я расстегнул сумку и вытащил сводную таблицу, подготовленную Лорной.

Судья продержала меня в кабинете целый час, выясняя подробности по каждому делу и расспрашивая о моих встречах и беседах с новыми клиентами. Когда она меня отпустила, я уже опаздывал на одиннадцатичасовые слушания у судьи Стэнтона.

Выскочив в коридор, я промчался мимо лифтов и бросился вниз по лестнице. Кабинет Стэнтона располагался двумя этажами ниже. На часах было восемь минут двенадцатого, и я уже прикидывал, какому еще благотворительному обществу мне придется жертвовать деньги.

Зал суда пустовал, но помощница судьи сидела в своем отсеке. Она карандашом указала мне на дверь в коридор, который вел к кабинету Стэнтона.

— Вас ждут.

Я быстро прошел по коридору. Дверь в кабинет была открыта, и я увидел сидевшего за столом судью. Слева от него разместилась стенографистка, напротив стояло три стула. Два крайних занимали Уолтер Эллиот и Джеффри Голанц, место посередине пустовало. С Голанцем я раньше не встречался, но хорошо знал его по телепередачам и фотографиям в газетах. В последние годы он провел несколько успешных дел и заработал сногсшибательную репутацию. В прокуратуре его считали восходящей звездой, непобедимым бойцом, выигрывавшим все дела.

Обожаю обвинителей, не знавших поражений. Самоуверенность часто подводит их.

— Прошу прощения, судья, — произнес я, занимая свободное место. — Мы беседовали с судьей Холдер и немного задержались.

Я надеялся, что имя председателя Верховного суда убережет мою чековую книжку от атаки. Надежды оправдались.

— Приступим к делу, — буркнул Стэнтон.

Стенографистка подалась вперед и опустила пальцы на клавиши своей машины.

— Начинается совещание по статусу дела «Штат Калифорния против Уолтера Эллиота». Присутствуют подзащитный, представитель обвинения мистер Голанц и мистер Холлер, замещающий мистера Винсента.

Судья сделал паузу, чтобы по буквам продиктовать стенографистке трудные фамилии. Он говорил громким командным тоном, который часто вырабатывается у судей после многолетней практики. Стэнтон был привлекательным мужчиной с густой копной седых волос и атлетической фигурой. Даже черная мантия не скрывала его мускулистого торса и мощных плеч.

— Итак, — прогромыхал он, — мы должны обсудить «вуар дир»,^[100] который состоится в следующий четверг, то есть ровно через неделю. Насколько я понял, мистер Холлер, от вас не поступило никаких ходатайств об отсрочке дела?

— Нам не нужна отсрочка, — вмешался Эллиот.

Я быстро положил руку ему на плечо.

— Мистер Эллиот, на этом заседании должен говорить ваш адвокат, — напомнил Стэнтон.

— Простите, ваша честь, — кивнул я. — Но смысл нашей позиции не изменится, кто бы ее ни выражал — я или мистер Эллиот. Мы не хотим отсрочки. Последнюю неделю я интенсивно изучал материалы дела и готов приступить к отбору присяжных в следующий четверг.

Стэнтон прищурился.

— Вы уверены, мистер Холлер?

— Абсолютно. Мистер Винсент был прекрасным адвокатом и оставил много подробных записей. Я ознакомился с разработанной им тактикой и готов начать процесс. Мы все, я и моя команда, уделяем данному делу особое внимание.

Судья откинулся на высокую спинку кресла и задумался. Потом взглянул на Эллиота.

— Мистер Эллиот, ваша очередь. Я желаю услышать, согласны ли вы с тем, что сказал ваш новый адвокат, и отдаете ли отчет в том, что смена адвоката перед началом процесса подвергает вас большому риску. На карту поставлена ваша свобода, сэр. Что вы считаете по этому поводу?

Эллиот подался вперед и заговорил, с вызовом глядя на судью:

— Прежде всего, ваша честь, подтверждаю, что я полностью согласен. Я хочу поскорее начать процесси дать взбучку окружному прокурору. Меня, невиновного человека, обвиняют и преследуют за то, чего я не совершал. Мне не терпится оправдаться, сэр. Я любил свою жену, и мне будет не хватать ее всю жизнь. Я не убивал. Когда я слышу, как по телевизору обо мне говорят все эти мерзости, у меня разрывается сердце. Но больше всего мучает мысль, что настоящий убийца остался на свободе. Чем раньше мистер Холлер докажет мою невиновность, тем лучше.

Все это здорово смахивало на дело О. Джея,^[101] но судья смерил Эллиота задумчивым взглядом и, кивнув, обратился к обвинителю:

— Мистер Голанц, какова точка зрения прокуратуры?

Заместитель окружного прокурора прочистил горло. Его можно было описать одним словом — телегеничный. Смуглый и обаятельный, с властным взглядом, в котором ощущалась вся мощь закона.

— Ваша честь, обвинение полностью готово и не возражает против начала разбирательства согласно графику. Но если мистер Холлер так уверен в ненужности отсрочки, я предлагаю ему отказаться от права апелляции в том случае, если на суде что-нибудь пойдет не так.

Судья сдвинул кресло и повернулся в мою сторону:

— Что скажете, мистер Холлер?

— Ваша честь, я не думаю, что мой клиент должен отказываться от любых способов защиты…

— Я согласен! — перебил меня Эллиот. — Мне плевать на апелляции. Лишь бы поскорее начать.

Я бросил на него жесткий взгляд. Он посмотрел на меня и пожал плечами.

— Мы все равно выиграем, — объяснил он.

— Хотите на минутку выйти в коридор, мистер Холлер? — спросил судья.

— Спасибо, ваша честь.

Я встал и обратился к Эллиоту:

— Пойдемте со мной.

Мы вышли в коридор, тянувшийся к залу суда. Эллиот заговорил, не дав мне открыть рот:

— Я хочу, чтобы все поскорее закончилось, и поэтому…

— Заткнитесь!

— Что?

— Вы меня слышали. Заткнитесь. Вам понятно? Я знаю, вы привыкли говорить где угодно и что угодно и считаете, что все должны вас слушать разинув рот. Но здесь не Голливуд, Уолтер. И вы не обсуждаете один из ваших фильмов с восхищенной прессой. Это реальная жизнь. Вы не должны говорить, пока вас не спросят. А если решите что-нибудь сказать, сначала сообщите мне на ухо, и в случае надобности я — а не вы — передам ваши слова судье. Вам ясно?

Эллиот побагровел, и я понял, что сейчас могу расстаться со своим клиентом. Но в этот момент мне было безразлично. Я хотел высказаться напрямик. Давно уже следовало объяснить ему, что к чему.

— Ладно, — пробормотал наконец он. — Буду молчать.

— Хорошо, а теперь давайте вернемся и выясним, сумеем ли мы сохранить право апелляции в том случае, если я провалю защиту, потому что не успел подготовиться к суду.

— Этого не будет. Я в вас верю.

— Ценю ваше доверие, Уолтер. Но по большому счету у вас нет оснований. В любом случае это еще не повод, чтобы от чего-то отказываться. А сейчас мы вернемся, и я буду говорить вместо вас. Ведь за это мне платят, верно?

Я похлопал его по плечу, и мы вернулись на свои места. Уолтер больше не сказал ни слова. Я заявил, что мой клиент не должен отказываться от права апелляции лишь потому, что желает начать служебное разбирательство точно в срок. Но Стэнтон встал на сторону Голанца и постановил, что, поскольку Эллиот отказывается от отсрочки, он не может обжаловать решения суда на том основании, что его адвокат не успел подготовиться. Услышав данное решение, Эллиот снова отказался от отсрочки, что и следовало ожидать. Меня это не беспокоило. В нашем византийском законодательстве можно апеллировать против чего угодно. При желании Эллиот мог обжаловать все, даже только что вынесенное постановление.

Потом мы перешли к тому, что судья называл «домашними делами». Каждая из сторон должна подписать согласие на регулярные трансляции из зала суда в телевизионных новостях. Мы с Голанцем не возражали. Для меня это бесплатная реклама моего бизнеса, для Голанца — подспорье в его политической карьере. Эллиот удовлетворенно прошептал мне на ухо, что камеры зафиксируют его полное оправдание.

Напоследок Стэнтон огласил график подачи следственных материалов и списков свидетелей. Для сдачи материалов давалось время до понедельника, для списков — до вторника.

— И никаких исключений, господа, — предупредил судья. — Я терпеть не могу опозданий и сюрпризов.

Защита не возражала. Джеффри Винсент успел набрать две папки следственных материалов, и важных новостей с тех пор не появилось. Если они и были, Циско ловко скрывал их от меня. А если я чего-то не знал, то не мог поделиться этим с обвинением.

В плане вызова свидетелей я собирался прибегнуть к обычному маневру: добавить в список как можно больше лиц, включая всех полицейских и судмедэкспертов, упомянутых в отчетах полиции. Адвокаты часто поступают так. Голанцу придется поломать голову, кого я действительно намерен вызвать в суд, а кого взял лишь для отвода глаз.

— Ладно, в зале меня уже ждет толпа, — добавил Стэнтон. — Мы все выяснили?

Мы с Голанцем кивнули. Мне пришло в голову, что взятку вполне мог получить кто-то из них — судья или обвинитель. Вдруг я сижу рядом с человеком, который работает на моего клиента? Если так, он ловко маскировался. Но потом я решил, что Босх просто ошибся. Не было взятки. Имелась только дорогая лодка, стоявшая где-нибудь в гавани Кабо или Сан-Диего с именем Джерри Винсента на борту.

— Тогда все, — произнес судья. — Продолжим на следующей неделе. План дальнейших действий обсудим в четверг утром. Но я хочу еще раз подчеркнуть, что судебное разбирательство должно работать как хорошо смазанная машина. Никаких сюрпризов, фокусов и штучек. Поэтому я опять спрашиваю — мы все выяснили?

Голанц и я снова ответили кивками. Но тут Стэнтон повернулся в кресле, уставился прямо на меня и подозрительно прищурился.

— Учите, я за вами присмотрю, — пообещал он.

Судя по всему, последняя фраза относилась только ко мне.

Странно, подумал я, почему все шишки всегда достаются адвокатам?

25

Попасть в кабинет Джоан Джорджетти я успел перед самым перерывом. В половине минуты первого было бы уже поздно. В обед помещения прокуратуры буквально вымирают, все толпой бросаются на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха, погреться на солнышке и перекусить. Я сообщил секретарше, что у меня встреча, и она потянулась к телефону. Еще через минуту дверь с жужжанием открылась, и я вошел внутрь.

Джорджетти сидела в небольшой комнате без окон, заваленной огромными коробками с бумагами. Примерно так же выглядели кабинеты работников прокуратуры, где мне доводилось бывать. Самой Джоан было практически не видно из-за громоздившихся на столе папок и скоросшивателей. Я осторожно перегнулся через эту бумажную стену и пожал ей руку.

— Как дела, Джоан?

— Неплохо, Микки. А у тебя?

— Все в порядке.

— Я слышала, ты завален кучей дел.

— Да, есть кое-что.

Повисла пауза. Я знал, что Джоан близкая подруга Мэгги и та наверняка рассказывала ей о моих проблемах в прошлом.

— Значит, ты пришел из-за Уимса?

— Верно. До сегодняшнего дня я даже не знал, что занимаюсь этим делом.

Она протянула мне папку с толстой пачкой документов.

— А что случилось с досье Джерри? — поинтересовалась она.

— Наверное, его взял убийца.

Джоан нахмурилась.

— Странно. Зачем ему брать досье Уимса?

— Например, случайно. Папка лежала в портфеле Винсента вместе с ноутбуком, и преступник прихватил все вместе.

— Не исключено.

— А что, в деле есть нечто необычное, из-за чего Джерри могли убить?

— Вряд ли. Просто еще один псих с оружием.

Я кивнул.

— Ты что-нибудь слышала про вмешательство федерального большого жюри в дела штата?

Джорджетти сдвинула брови.

— С чего бы им вмешиваться в данное дело?

— Я не говорил, что вмешивались. Просто давно не слышал новостей. Подумал, может, тебе что-нибудь известно?

Она пожала плечами.

— Ничего, кроме обычных сплетен. Федералы вечно что-нибудь расследуют.

— Верно.

Я помолчал, надеясь, что Джоан подробнее расскажет мне о слухах, но она не стала продолжать. Значит, пора уходить.

— Сегодня будет совещание по началу процесса? — спросил я.

— Да, но я думаю, тебе понадобится дополнительное время, чтобы войти в курс дела.

— Ладно, за обедом посмотрю твои бумаги и решу, как поступить дальше.

— Ладно, Микки. Но учти — я не против отсрочки. Учитывая то, что случилось с Джерри.

— Спасибо, Койо.

Джоан улыбнулась, услышав прозвище, которым ее наделили юные спортсмены в баскетбольной школе.

— Давно виделся с Мэгги? — спросила она.

— Вчера вечером, когда забирал Хейли. Кажется, у нее все в порядке. А ты с ней видишься?

— Только на тренировках. Но там она обычно сидит, уткнувшись носом в папку. После занятий мы с девочками часто ходим в «Гамбургер Хэмлет», но Мэгги вечно занята.

Я кивнул. Раньше они с Мэгги были закадычными подругами, вместе поднимаясь по служебной лестнице. Странно, но это не пробуждало в них дух соперничества. Но время шло, и дистанция между ними понемногу увеличивалась.

— Хорошо, я все это заберу и просмотрю, — сказал я. — Заседание в два часа у Фридмана?

— Да, в два. Там увидимся.

— Спасибо за помощь, Джоан.

— Не за что.

Я вышел из прокуратуры и минут десять толкался у лифта в собравшейся на обед толпе. Наконец мне удалось втиснуться в кабинку, и мы медленно поползли вниз, сжатые в маленькой коробке. Лифты — то, что я больше всего ненавижу в здании суда.

— Эй, Холлер! — раздался сзади голос.

Он был мне знаком, но я не мог повернуть голову, притиснутую к двери.

— Что?

— Слышал, тебе достались все дела Винсента.

Я не собирался обсуждать свой бизнес в переполненном лифте и промолчал. Мы остановились, и дверь раздвинулась. Я шагнул вперед и оглянулся на собеседника.

Это был Дэн Дэйли, адвокат и мой товарищ по небольшой компании юристов, регулярно ходившей на матчи «Доджерс» и пившей мартини в клубе «Зеленая лужайка». К сожалению, последний сезон выпивки и бейсбола прошел без меня.

— Как дела, Дэн?

Мы давно не виделись и радостно пожали друг другу руки.

— Ну, говори, кого ты подмазал?

Дэйли произнес это с улыбкой, но я почувствовал, что за его словами что-то кроется. Ревность к тому, что мне досталось дело Эллиота? Все адвокаты знали, что это настоящая золотая жила. С нее можно кормиться не один год — сначала на самом суде, потом на апелляциях после приговора.

— Никого, — ответил я. — Просто Джерри указал меня в завещании.

Мы направились к выходу через вестибюль. Голова Дэна еще больше покрылась сединой, а его длинный «хвост» стал длиннее. Только теперь он был аккуратно заплетен.

— Вот везунчик, — вздохнул Дэйли. — Если тебе понадобится второй защитник, дай мне знать.

— Клиент хочет, чтобы за столом был один адвокат, Дэн. Никакой «команды мечты».

— Ладно, может, я сгожусь как стряпчий.

Он имел в виду роль составителя апелляций по приговорам, которые могли получить мои новые клиенты. Дэйли имел репутацию эксперта в данной области — его обжалования часто достигали цели.

— Хорошо, буду иметь в виду, — кивнул я. — Я пока вхожу в курс дела.

— Спасибо.

Мы вышли на улицу, где уже стоял ожидавший меня «линкольн». Я пообещал Дэйли, что свяжусь с ним.

— В коллегии тебя частенько вспоминают, Микки! — бросил он через плечо.

— Как-нибудь заскочу.

Но я знал, что это неправда и что мне лучше держаться подальше от подобных мест.

Самостоятельно забравшись на заднее сиденье — всех водителей я предупреждал, чтобы они не выходили из машины и не открывали мне дверцу, — я попросил Патрика отвезти меня на Бродвей в ресторан «Китайские друзья». Самому Хенсону я предложил пообедать там, где ему нравится. Я собирался посидеть и почитать бумаги, и собеседник мог мне помешать.

В ресторан я приехал между первой и второй волнами клиентов, поэтому ждать столика пришлось не более пяти минут. Мне не терпелось взяться за работу, и я быстро заказал порцию жареной свинины. Мясо здесь резали тоненькими ломтиками, можно было есть его руками, не отрываясь от дела Уимса.

Я открыл папку, полученную от Джорджетти. В ней находились копии тех документов, которые Джерри Винсент предоставил обвинению: отчеты полиции, сведения о преступлении, аресте и последующем расследовании. Все материалы дела со стороны защиты, стратегические планы и заметки Винсента исчезли вместе с его папкой.

Проще всего начать с отчета об аресте, где приводились основные факты о случившемся. Как обычно, сначала поступили звонки в местную службу «девять один один». Жильцы домов, недалеко от парка в Калабасасе, сообщили о слышанной ими стрельбе. Обработка звонков попадала под прямую юрисдикцию шерифа, поскольку Калабасас, расположенный к северу от Малибу, у западной границы округа, не имел своего юридического статуса.

Первым официальным лицом, значившимся в отчетах, был некий Тодд Сталлуорт. В тот день он работал в ночной смене и патрулировал район возле подстанции в Малибу. В 22:21 его направили к Лас-Виргенес-роуд, а оттуда к парку Малибу-Грик, где и произошла перестрелка. Услышав выстрелы, Сталлуорт запросил помощь и поехал в парк.

Свет в парке не горел, у входа висела надпись: «Посещение только в светлое время дня». Выехав на главную дорогу, Сталлуорт увидел отблеск своих фар в стоявшей невдалеке машине. Он включил прожектор и осветил автофургон с откинутым задним бортом. Внутри виднелась пирамида из пивных банок и что-то вроде оружейной сумки с торчавшими из нее винтовками.

Сталлуорт остановил автомобиль в восьмидесяти ярдах от фургона и решил подождать помощи. Он связался по рации с полицейским участком в Малибу и стал описывать машину, номера которой не мог разглядеть издалека, как вдруг раздался выстрел и прожектор над его левым зеркальцем разлетелся вдребезги. Сталлуорт мгновенно выключил все фары, выскочил из автомобиля и нырнул в соседние кусты. Достав ручную рацию, он запросил дополнительную помощь с группой захвата.

Последовала трехчасовая осада злоумышленника, который прятался в лесу у шоссе. Время от времени он стрелял, но, похоже, целился куда-то в небо. Полицейские не пострадали, машины тоже. Наконец один из спецназовцев подобрался поближе к фургону и рассмотрел его номера через мощный бинокль с оптикой ночного видения. После этого полиция быстро вышла на Эли Уимса, а затем выяснила номер его мобильного телефона. Стрелок ответил на первый же звонок, и специалист по переговорам начал с ним беседу.

Преступник действительно оказался Эли Уимсом, сорокачетырехлетним маляром из Инглвуда. В отчете об аресте его описали как «пьяного, агрессивного и склонного к суициду». Незадолго до происшествия жена объявила, что любит другого, и вышвырнула Уимса из дома. Тот отправился к океану, потом на север к Малибу и наконец через горы к Калабасасу. Увидев парк, он решил там переночевать, но сначала проехал дальше и купил ящик пива на автозаправке возле шоссе. Вскоре он развернулся и двинулся в парк.

Уимс объяснил переговорщику, что стал стрелять, потому что услышал в темноте какой-то шум и испугался. Ему показалось, будто его хотят сожрать бешеные койоты. Он даже видел в темноте их горящие глаза. А в прожектор выстрелил потому, что свет мог выдать его местонахождение зверям. Когда его спросили, как ему удалось поразить цель с восьмидесяти ярдов, он объяснил, что считался неплохим снайпером во время войны в Ираке.

В отчете говорилось, что Уимс выстрелил не меньше двадцати семи раз после приезда полицейских и еще раз семьдесят до этого. Эксперты нашли на месте девяносто четыре гильзы.

Уимс не сдавался полиции до тех пор, пока у него не закончилось пиво. Опустошив последнюю банку, он заявил переговорщику, что готов отдать одну винтовку за упаковку пива. Ему отказали. Тогда Уимс сообщил, что очень сожалеет, ему лучше убить себя и на прощание «громко хлопнуть дверью». Переговорщик начал его отговаривать, и отвлекал беседой до тех пор, пока двое спецназовцев не пробрались к Уимсу сквозь плотные заросли эвкалипта. И тут переговорщик услышал в телефоне громкий храп. Уимс заснул.

Спецназ сделал свое дело, захватив Уимса без единого выстрела. Порядок был восстановлен. Сталлуорт, первым среагировавший на происшествие и подвергшийся обстрелу, произвел арест. Нарушителя посадили в патрульную машину, отвезли в участок в Малибу и посадили за решетку.

Продолжение истории Эли Уимса содержалось в других документах. На следующее утро он объявил себя неимущим и потребовал государственного адвоката. Пока Уимс сидел в Центральной тюрьме, его дело вяло двигалось по инстанциям. Но тут появился Джерри Винсент и предложил свои услуги «про боно». Он начал с того, что потребовал провести психиатрическую экспертизу. Это еще больше затормозило процесс, поскольку Уимса на девяносто дней отравили в больницу в Камарилло.

С тех пор прошло уже три месяца, и в папке появились результаты экспертизы. Врачи, участвовавшие в обследовании Уимса, единогласно пришли к выводу, что он полностью вменяем и может предстать перед судом.

На слушаниях, назначенных на два часа, судье Марку Фридману предстояло определить дату начала судебного процесса и снова запустить колесики системы. Но для меня это была лишь формальность. Прочитав документы, я понял, что дело до суда не дойдет. Меня просто известят, сколько времени имеется в моем распоряжении, чтобы добиться сделки о признании вины.

Случай заурядный. Уимсу ничего не оставалось, как признать себя виновным и получить год или два лишения свободы под наблюдением психотерапевта. Гораздо больше меня интересовало, почему Винсент вообще взялся за данное дело. Оно не имело ничего общего с его обычной практикой, связанной с богатыми и влиятельными клиентами. Да и в самой истории я не усматривал ничего необычного. Подобное случается сплошь и рядом. Может, Джерри просто захотелось поработать бесплатно? Или у него возник какой-то интерес, который мог бы компенсировать отсутствие гонорара, — например, реклама? Дело Уимса вызвало шумиху в прессе из-за эффектной перестрелки в парке. Но к началу судебного процесса это внимание упало до нуля и полностью исчезло со страниц газет.

Я подумал, нет ли тут связи с делом Эллиота. Может, Винсент что-нибудь раскопал?

Но в документах следствия ничего похожего я не обнаружил. Да, случай с Уимсом произошел всего часов за двенадцать до убийств в пляжном домике, причем и то и другое — в районе Малибу. Но при ближайшем рассмотрении это сопоставление не выдерживало критики. С точки зрения топографии они стояли далеко друг от друга. Жену Эллиота и Рилца убили на берегу, а Уимс стрелял в парке по другую сторону гор, в глубине материка. Насколько я помнил, ни одна из фамилий, фигурировавших в деле Уимса, не встречалась в документах Эллиота. Инцидент с Уимсом пришелся на ночную смену, а убийства Эллиота — на дневную.

Так и не обнаружив ни одной зацепки, я разочарованно захлопнул папку. Взглянув на часы, я понял, что должен поторапливаться, если хочу встретиться со своим клиентом до начала заседания.

Я вызвал по телефону Патрика, заплатил за обед и вышел на улицу. Когда «линкольн» подкатил к обочине дороги, я уже говорил с Лорной по мобильнику.

— Карлин приходил? — поинтересовался я, садясь в машину.

— Нет, встреча в два.

— Скажи Циско, чтобы расспросил его об Уимсе.

— Хорошо. А зачем?

— Надо узнать, почему Винсент взялся за это дело.

— Полагаешь, они как-то связаны? Уимс и Эллиот?

— Да, хотя пока не знаю как.

— Ладно, передам.

— Есть еще новости?

— Пока нет. Тебе постоянно звонят журналисты. Кто такой Джек Макэвой?

Фамилия показалась мне знакомой.

— А кто он?

— Репортер из «Таймс». Звонил и возмущался, что ты с ним не связался. Якобы у вас какая-то договоренность.

Теперь я вспомнил. Взаимовыгодный обмен.

— Забудь об этом. Он мне тоже не звонил. Кто еще?

— «Судебный канал» хочет поговорить о деле Эллиота. Журналисты собираются вести прямые трансляции из зала суда и рассчитывают на твои комментарии после каждого заседания.

— Твое мнение, Лорна?

— По-моему, хорошая реклама. Соглашайся. Они говорят, что сделают для процесса Эллиота специальный логотип, который будет появляться на экране во время репортажей. «Убийства в Малибу» — так они это назвали.

— Ладно, согласен. Что еще?

— В продолжение темы — на прошлой неделе я заметила, что в конце месяца у нас заканчивается контракт на автобусные остановки. Поскольку денег все равно не было, я решила оставить все как есть, но теперь ты снова в деле и деньги есть. Нам продлить контракт?

Последние шесть лет я давал свою рекламу на автобусных остановках, расположенных в самых криминальных районах города. Хотя я уже год не практиковал, звонки по рекламе продолжали поступать и Лорне приходилось отклонять их или переадресовывать другим адвокатам.

— Он заключается на два года?

— Да.

Я не стал долго раздумывать.

— Ладно, продлим. Еще что-нибудь?

— Пожалуй, все. Нет, подожди. Приходила хозяйка дома по поводу аренды. Назвала себя лизинговым агентом, хотя это то же самое, что арендодатель. Она спрашивала, будем ли мы отказываться от помещения. Смерть Джерри означает расторжение договора, если мы решим не возобновлять аренду. Похоже, тут много желающих снять офис и можно поднять цену для следующих постояльцев.

Я взглянул в окно машины, мчавшейся по эстакаде к центру города. Сверху был виден только что отстроенный католический собор, а за ним серебристый корпус «Дисней Концерт-Холл». В его волнистых стенах отражалось теплое оранжевое солнце.

— Не знаю, Лорна, мне удобнее работать на заднем сиденье автомобиля. Никогда не надоедает. А ты что скажешь?

— Терпеть не могу краситься по утрам.

Она имела в виду, что предпочитает работать у себя дома, а не делать каждое утро макияж и не тащиться через весь город на работу. Мы всегда мыслили одинаково.

— Тут есть над чем подумать, — вздохнул я. — Никакого макияжа. Никаких расходов на аренду. Никаких проблем с парковкой возле офиса.

Лорна промолчала. Решение принимал я. Я поднял голову и увидел, что мы находимся уже в одном квартале от здания суда.

— Поговорим позже. Мне пора.

— Хорошо, Микки. Береги себя.

— Ты тоже, Лорна.

26

Эли Уимс еще не пришел в себя после трех месяцев в Камарилло. В больнице его накачали транквилизаторами, и я сомневался, что это поможет мне защищать его в суде или выяснить, как он связан с убийствами на пляже. Посидев пару минут в его судебной камере, я понял, что к чему, и решил обратиться к судье Фридману с ходатайством остановить лечение психотропными средствами. Вернувшись в судебный зал, я увидел, что Джоан Джорджетти уже сидит за столом защиты. До начала заседания оставалось пять минут.

Когда я приблизился к столу, Джоан что-то писала на обратной стороне папки. Каким-то образом она узнала меня, даже не поднимая головы.

— Хочешь отложить процесс?

— Да. И прекратить прием лекарств. Парня превратили в зомби.

Она подняла голову и посмотрела на меня.

— Если учесть, что он всю ночь почем зря палил по полицейским, для него это самое подходящее состояние.

— Но я не сумею его защищать, если он не сможет отвечать хотя бы на простейшие вопросы.

— Неужели?

Джоан произнесла это с улыбкой, но я уловил намек. Пожав плечами, я присел на корточки, чтобы оказаться вровень с ней.

— Ты права, не будем говорить о судебном разбирательстве, — согласился я. — Я рад выслушать любые предложения.

— Твой клиент стрелял в патрульную машину. Мы не должны спускать такие вещи. Его надо наказать.

Прокурорша решительно скрестила руки на груди, демонстрируя нежелание идти на компромиссы. Джоан была симпатичной женщиной с атлетической фигурой. Она стала нервно барабанить пальцами по своим бицепсам, а я невольно смотрел на ее красные полированные ногти. Сколько я ее помнил, они всегда были выкрашены в кровавый цвет. Выступая обвинителем, Джоан Джорджетти представляла не только государство. За ней стояли все те копы, которых избили, унизили, искалечили и ранили преступники. Она жаждала крови любого правонарушителя, которому «посчастливилось» попасться ей в суде.

— Мой клиент был перепуган койотами и стрелял на яркий свет, а не по самой машине. В ваших документах указано, что в армии он служил снайпером, не так ли? Если бы Уимс хотел попасть в полицейского, то обязательно попал бы. Но он не хотел.

— Микки, Уимс вышел в отставку пятнадцать лет назад.

— Да, но есть навыки, которые никогда не забываются. Например, катание на велосипеде.

— Присяжные придут в восторг от подобного аргумента.

У меня затекли ноги. Я подкатил к себе кресло от столика защиты и сел.

— Конечно, я могу попробовать убедить присяжных, но мне кажется, что как раз в интересах следствия побыстрее закрыть дело, упрятать мистера Уимса куда-нибудь подальше и накачать лекарствами, чтобы он сидел тихо. Что скажешь, Джоан? Обсудим данное дело где-нибудь в укромном уголке или вынесем на суд присяжных?

Джоан ответила не сразу. Перед ней встала классическая прокурорская дилемма: она могла легко выиграть процесс, и ей приходилось выбирать между личными амбициями и пользой дела.

— Надо только найти укромный уголок.

— Не проблема.

— Ладно, я не стану возражать против отсрочки, если ты подашь ходатайство.

— Прекрасно, Джоан. Как насчет психотропной терапии?

— Не хочу, чтобы этот парень выкинул что-нибудь еще, даже в тюрьме штата.

— Послушай, дай ему прийти в себя. Он и правда зомби. Ты же не желаешь, чтобы мы сейчас все решили, а он потом подал протест на том основании, будто лекарства ограничили его свободу воли. Пусть немного очухается. Затем мы заключим сделку, и можешь накачивать его чем угодно.

Она поразмыслила над моими аргументами и кивнула.

— Но если он что-нибудь натворит в тюрьме, я обвиню в этом тебя, а не его.

Я рассмеялся. Обвинять меня? Странная идея.

— Ладно.

Я встал и откатил кресло обратно к столику. Потом оглянулся на Джорджетти.

— Джоан, можно еще вопрос? Почему Джерри Винсент взялся за данное дело?

Она пожала плечами.

— Неизвестно.

— Тебя это удивило?

— Да. Ты, наверное, знаешь, что мы с ним давние приятели?

Она имела в виду его службу в прокуратуре.

— Да. А что случилось?

— Однажды, несколько месяцев назад, я увидела ходатайство по делу Уимса, и под ним стояла подпись Джерри. Я позвонила ему и спросила — какого черта? Ты не мог позвонить и сообщить, что берешься за его защиту? Джерри ответил, что ему просто захотелось поработать «про боно» и он попросил адвокатскую коллегию подыскать ему что-нибудь подходящее. Но я знаю Энджела Ромеро, адвоката, который вначале занимался Уимсом. Пару месяцев назад я наткнулась на него в коридоре, и он спросил, как дела с его подопечным. Из разговора я поняла, что Джерри не обращался в полицию и не просил найти ему бесплатного клиента. Он сам поехал в тюрьму к Уимсу, подписал с ним контракт, а затем запросил у Энджела бумаги.

— И зачем, по-твоему, он за это взялся?

Я по опыту знал, что, задавая несколько раз один и тот же вопрос, можно получить самые разные ответы.

— Не представляю. Я прямо спросила его об этом, но Джерри не объяснил. Он сменил тему, причем довольно неуклюже. Тогда я подумала, что за этим что-то стоит, — вероятно, он как-то связан с Уимсом. Но когда Винсент отправил его в Камарилло, я поняла, что Джерри не собирается оказывать ему услуги.

— Ты о чем?

— Видишь ли, дело, в сущности, простое, с ним можно разобраться за полчаса. Чистосердечное признание, тюремный срок и наблюдение. Все было ясно еще до Камарилло. Поэтому отправлять туда Уимса не было никакой необходимости. Джерри тянул время.

Я кивнул. Джоан права. Упечь клиента в психлечебницу не значит оказать ему услугу. Дело становилось все более странным. И мой клиент ничего не мог мне объяснить. Собственный адвокат накачал его «дурью» и упрятал на три месяца в больницу.

— Хорошо, Джоан. Спасибо.

Секретарь суда объявил о начале заседания, и я увидел, что судья Фридман уже занимает свое место.

27

Биография Энджела была похожа на одну из тех газетных историй, какими зачитывается публика. Бандит и насильник, который вырос в грязных кварталах восточного Лос-Анджелеса, но вопреки всему пробился в люди, получил адвокатский диплом и посвятил себя служению людям. Для Энджела служение заключалось в том, чтобы работать государственным защитником и представлять в суде отбросы общества. Он провел в Управлении государственной защиты большую часть своей жизни и наблюдал, как множество молодых адвокатов — в том числе и я — приходили и уходили, чтобы заняться частной практикой, сулившей им большие барыши.

Покончив с делом Уимса — судья Фридман в конце концов дал ход моему ходатайству, чтобы я и Джорджетти могли заключить сделку, — я спустился на десятый этаж, в Управление государственной защиты, и спросил Ромеро. Я знал, что он практикующий юрист, а не чиновник и почти наверняка находится в одном из судебных залов. Секретарша постучала по клавишам компьютера и взглянула на экран.

— Сто двадцать четвертый отдел, — сообщила она.

— Спасибо.

Сто двадцать четвертым был зал судьи Чэмпейн на тринадцатом этаже, том самом, с которого я только что пришел. Так уж устроена жизнь в здании суда. Она циклична и движется по кругу. Я снова сел в лифт, поднялся и направился к двери с номером 124, на ходу отключая телефон. Судебная сессия была в разгаре, и Ромеро держал речь перед судьей Чэмпейн, убеждая ее снизить размер залога. Я проскользнул в последний ряд галереи, надеясь, что заседание закончится быстро и мне не придется долго ждать.

Но я тут же встрепенулся, услышав, как Ромеро назвал своего клиента «мистер Скейлз». Придвинувшись к краю скамьи, я попытался получше рассмотреть подзащитного, сидевшего рядом с адвокатом. Это был высокий белый парень в оранжевой тюремной робе. Увидев его профиль, я узнал Сэма Скейлза, профессионального жулика и моего бывшего клиента. В последний раз я видел Скейлза, когда тот вышел из тюрьмы благодаря сделке, заключенной мной с прокуратурой. Это произошло три года назад. Судя по всему, он опять взялся за свое ремесло и влип в очередную историю, но не стал обращаться за помощью ко мне.

После Ромеро в прения вступил обвинитель и повел энергичную атаку против возможности залога. В своей речи он упомянул новые обвинения против подзащитного. Когда я защищал Скейлза, его обвиняли в мошенничестве с кредитными картами: он обобрал людей, собиравших деньги для жертв цунами. Сейчас дело обстояло намного хуже. Его арестовали за мошенничество, но речь шла уже о вдовах военнослужащих, погибших во время войны в Ираке. Я покачал головой и с трудом удержался от улыбки. Слава Богу, Скейлз не обратился ко мне. Пусть им занимается государственный защитник.

Судья Чэмпейн раздумывала недолго. Она назвала Скейлза бандитом и угрозой обществу и назначила залог в миллион долларов. Будь ее воля, добавила судья, она бы с удовольствием удвоила сумму. Только тут я вспомнил, что именно Чэмпейн выносила вердикт по первому делу Скейлза. Для преступника нет ничего хуже, чем попасть во второй раз к тому же судье. У последнего это вызывает чувство вины, словно он лично в ответе за все ошибки юридической системы.

Судебный пристав поднял Скейлза с места и, надев наручники, повел обратно в камеру. Я вжался в кресло и спрятался за спиной одного из посетителей, чтобы Сэм меня не заметил. Как только он ушел, я выпрямился и попытался поймать взгляд Ромеро. Вскоре мне это удалось, и я кивнул ему в сторону коридора, но он быстро показал пять пальцев. Пять минут. Очевидно, у него оставались какие-то дела.

Я решил подождать его и вышел в коридор. Сообщений на телефоне не было. Я стал набирать номер Лорны, но сзади раздался голос Ромеро. Он появился на четыре минуты раньше.

— Раз, два, три, четыре, пять, иду киллера искать. Если Холлер адвокат, убегай скорей назад. Здорово, приятель!

Он улыбался. Я закрыл телефон, и мы обменялись хлопками ладоней. В последний раз я слышал эту считалку, когда работал государственным защитником. Ромеро сочинил ее в девяносто втором, после того как я добился оправдания для Барнетта Вудсона.

— Есть проблемы? — спросил Ромеро.

— Конечно. Ты уводишь у меня клиентов, приятель. Сэм Скейлз работал со мной.

Я улыбнулся, и Ромеро тоже ответил мне улыбкой.

— Он тебе нужен? Бери. Тот еще мерзавец. Как только пресса пронюхает про дело, от него живого места не останется.

— Обирал вдов погибших солдат?

— Крал похоронные пособия. Знаешь, я всякого навидался, но этого типа можно поставить рядом с насильниками детей. Меня от него воротит.

— Зачем ты вообще связался с белым? Твой конек — черные банды.

Лицо Ромеро стало серьезным.

— Уже нет. Наверху решили, что я слишком близок со своими подопечными. Мол, старые друзья всегда поймут друг друга. И банды отобрали. Девятнадцать лет я этим занимался, а теперь — нет.

— Сочувствую, дружище.

Ромеро вырос в районе Бойл-Хайтс, где всем заправляла гангстерская группировка «Четвертая сотня». На руках у него остались соответствующие татуировки. Поэтому в любое время года, даже в жару, он ходил с длинными рукавами. Когда Ромеро представлял в суде какого-нибудь парня из банды, он старался не просто выручить его из беды. Ромеро пытался вырвать его из когтей бандитской жизни. Отобрать у Ромеро работу с гангстерами — такую глупость могли придумать лишь бюрократы.

— Так что тебе нужно, Микки? Ты ведь пришел не для того, чтобы вернуть себе Скейлза?

— Нет, Скейлза можешь оставить себе, Энджел. Я хотел спросить тебя про одного клиента, с которым ты работал несколько месяцев назад. Его зовут Эли Уимс.

Я хотел напомнить ему детали дела, но Ромеро сразу все вспомнил и кивнул.

— Верно, его забрал у меня Винсент. Ты получил дело после смерти Джерри?

— Да, теперь я веду все его дела. Про Уимса я узнал только сегодня.

— Что ж, удачи, приятель. Что ты хочешь услышать про Уимса? Я уже месяца три им не занимаюсь.

— Да, я в курсе. С самим делом все ясно. Меня интересует, почему Винсент вообще его взял. Джоан Джорджетти говорит, что он сам его искал. Это правда?

Ромеро задумался, стараясь вспомнить детали. Он стоял, рассеянно потирая подбородок. Я заметил на его пальцах шрамы, оставшиеся в тех местах, где раньше была татуировка.

— Он ездил в тюрьму и говорил там с Уимсом. Потом получил у него письменное согласие на передачу дела и привез мне. Вскоре Винсент стал адвокатом Уимса. Я отдал ему досье и забыл об этом.

Я шагнул ближе.

— А он не объяснял, зачем ему нужно забрать дело? Может, он лично знал Уимса?

— Сомневаюсь. Джерри просто хотел его заполучить. Кстати, он мне подмигнул.

— Подмигнул? Ты о чем?

— Я спросил, почему он желает заняться моим бандитом-южанином, который явился в страну белых и устроил стрельбу. Я подумал, что, вероятно, здесь имеется какая-то расовая подоплека. Но он мне просто подмигнул, словно хотел сказать, что дело не в этом.

— А ты не поинтересовался в чем?

Я прижался к нему почти вплотную, и он невольно отступил.

— Да, спросил. Но Винсент не ответил. Он сказал только, что Уимс выстрелил волшебной пулей. Не знаю, что он имел в виду, у меня не было времени разгадывать его шарады. Я просто отдал ему папку и открыл следующую.

Опять это выражение: «волшебная пуля…» Я понял, что нащупал нечто важное, и у меня зачастил пульс.

— Это все, Микки? Мне пора возвращаться.

— Да, спасибо, Энджел. Возвращайся и задай им жару.

— Ладно, приятель, так я и сделаю.

Ромеро вернулся в отдел, а я быстро зашагал к лифтам. Я уже знал, чем буду заниматься весь день, а может, и всю ночь: искать «волшебную пулю».

28

Войдя в офис, я наткнулся на Лорну и Циско, которые стояли в приемной и смотрели что-то на компьютере. Я пролетел мимо, бросив на ходу:

— Если у вас есть новости, говорите сейчас. Я ложусь на дно.

— И тебе тоже привет, — буркнула мне вдогонку Лорна.

Но она прекрасно знала, о чем я говорю. «Ложась на дно», я запирал двери и окна, опускал шторы, отключал все телефоны и уходил в дело с головой, полностью сосредоточившись на работе. Это было то же самое, что повесить на двери надпись: «Не беспокоить». Лорна понимала, что в такое время обращаться ко мне бесполезно, пока я не раскопаю то, что искал.

Я обошел вокруг стола Джерри Винсента, сел в кресло и достал из сумки папки с документами. Разложив их на столе, я обозрел поле предстоявшей битвы. Где-то в этих папках скрывался ключ к последней тайне Джерри Винсента — «волшебная пуля».

Вскоре в кабинет зашли Лорна и Циско.

— Не вижу Рен, — произнес я.

— И не увидишь, — отрезала Лорна. — Она уволилась.

— Неужели?

— Да, ушла на обед и не вернулась.

— Она позвонила?

— Потом — да. Заявила, что у нее есть предложение получше. Брюс Карлин берет ее секретаршей.

Я кивнул. Этого следовало ожидать.

— Пока ты не ушел на дно, нам надо кое-что обсудить, — добавила Лорна.

— Какие новости?

Лорна опустилась в кресло у стола. Циско предпочел остаться на ногах и прохаживаться у нее за спиной.

— Новости такие. Пока ты был в суде, возникло несколько ситуаций. Прежде всего твое ходатайство по делу Патрика вызвало переполох.

— То есть?

— Из прокуратуры уже трижды звонили насчет повторной экспертизы.

Я улыбнулся. Подавая ходатайство, я стрелял наугад, но, похоже, попал в точку. У меня появился хороший шанс помочь Патрику.

— В чем дело? — поинтересовалась Лорна. — Ты же не говорил, что собираешься подать ходатайство.

— Я отослал его вчера из машины. А дело в том, что доктор Воглер подарил жене на день рождения фальшивые бриллианты. Теперь он хочет замести следы и готов пойти на сделку, если я отзову запрос на переоценку ожерелья.

— Ясно. Патрик мне нравится, он хороший парень.

— Надеюсь, мы ему поможем. Что еще?

Лорна заглянула в блокнот. Я знал, что она терпеть не может, когда ее торопят, и все-таки торопил.

— Как всегда, много звонков от местной прессы. Насчет Джерри Винсента и Эллиота. Желаешь подробности?

— Нет. У меня нет времени на журналистов.

— Я так им и сказала, но они не обрадовались. Особенно тот парень из «Таймс». Настоящая заноза в заднице.

— Ну и что, что не обрадовались? Мне плевать.

— Эй, поосторожнее с прессой, Микки. Нет ничего страшнее разгневанной газеты.^[102]

Она права. Пресса может любить вас сегодня и уничтожить завтра. Мой отец двадцать лет ходил у нее в любимчиках, но в конце карьеры превратился в изгоя, потому что репортерам надоело смотреть, как он вытаскивает из тюрьмы преступников. Для них отец стал воплощением порочной юридической системы, оправдывающей богачей с влиятельными адвокатами.

— Ладно, постараюсь вести себя помягче, — пообещал я. — Только не сейчас.

— Отлично.

— Есть что-нибудь еще?

— Думаю, что… нет. Про Рен я тебе уже сказала, значит — все. Ты позвонишь обвинителю по делу Патрика?

— Да.

Я взглянул через плечо Лорны на Циско, который все еще ходил по комнате.

— Циско, твоя очередь. Что ты раскопал?

— Продолжаю работать над Эллиотом. Главным образом в плане Рилца и поиска свидетелей.

— Кстати, у меня вопрос насчет свидетелей, — произнесла Лорна. — Где вы хотите поселить доктора Арсланьян?

Шамирам Арсланьян была специалистом по пороховым частицам, Винсент выписал ее из Нью-Йорка, чтобы побить эксперта из прокуратуры. Она считалась лучшей в своем деле, а при финансовых ресурсах Эллиота Джерри мог позволить себе самое лучшее. Я собирался разместить ее поближе к зданию суда, но в центре могли возникнуть проблемы с номерами в отеле.

— Попробуй «Чекерс», — предложил я. — Только закажи большой номер. Если там нет, посмотри в «Стандарте» или «Киото Гранд отеле». Но обязательно возьми номер с несколькими комнатами, чтобы у нас было место для работы.

— Ясно. Как насчет Мьюница? Его тоже разместить поближе к центру?

Хулио Мьюниц был внештатным видеооператором из Топанга-каньон. Он жил недалеко от Малибу и оказался первым прибывшим на место преступления после полицейских. Мьюниц снял на камеру Уолтера Эллиота и помощника шерифа перед пляжным домиком. Благодаря этой съемке и собственным наблюдениям Мьюниц считался важным свидетелем, способным подтвердить или опровергнуть показания полиции.

— Не знаю, — ответил я. — От Топанга-каньон до центра от одного до трех часов пути. Не надо рисковать. Циско, он согласен поселиться в отеле?

— Да, если мы заплатим за номер и обслугу.

— Хорошо, тогда привези его в город. Кстати, где пленка? В деле ее нет. Будет глупо, если я увижу запись только на суде.

Циско удивленно поднял брови.

— Неизвестно. Но если ее нет в офисе, я попрошу Мьюница сделать копию.

— Я ее не видел. Достань мне копию. Что еще?

— Есть пара вопросов. Я поговорил со своим источником насчет Винсента, и он ничего не слышал ни о подозреваемом, ни о фото, которое показал тебе Босх.

— Ничего?

— Абсолютно.

— Босх знает про «утечку» и молчит?

— Понятия не имею. Но для моего парня фото явилось полной неожиданностью.

Я размышлял над тем, что это значит.

— Босх не приходил, чтобы показать снимок Рен?

— Нет, — ответила Лорна. — Я все утро находилась с ней. Босх не появлялся ни утром, ни после обеда.

Картина получалась довольно странная, но у меня не было времени об этом думать. Меня ждали папки с документами.

— А второй вопрос?

— Я звонил ликвидатору Винсента. Ты оказался прав. Одна из длинных досок Патрика у него.

— Сколько он за нее хочет?

— Нисколько.

Я вопросительно взглянул на Циско.

— Скажем так — он хочет оказать тебе услугу. Винсент был хорошим клиентом. Видимо, он надеется, что теперь ты станешь использовать его для ликвидаций. Я решил не разубеждать его и объяснять, что ты не любишь бартер с клиентами.

Я понял, что он имеет в виду. Ликвидатор не стал бы отдавать доску без надежды на будущие прибыли.

— Спасибо, Циско. Ты ее привез?

— Нет,он не держит ее в офисе. Но парень кому-то позвонил, и завтра днем ее доставят. Я могу за ней съездить.

— Не надо, просто дай мне адрес. Я пошлю Патрика. Как насчет Брюса Карлина? Ты с ним сегодня говорил? Вероятно, пленка Мьюница у него.

Брюс Карлин интересовал меня по нескольким причинам. Больше всего мне хотелось знать, не работал ли он с Винсентом над делом Эли Уимса. Если так, Карлин мог вывести меня на «волшебную пулю».

Но Циско лишь переглянулся с Лорной, словно не решаясь сообщить плохую новость.

— В чем дело? — спросил я.

Лорна повернулась ко мне.

— Карлин парит нам мозги! — возмущенно воскликнула она.

Ее губы сердито сжались. Я знал, что подобный лексикон Лорна использует только в особых случаях.

— То есть?

— Он обещал прийти в два, но так и не появился. Позвонил после двух — после того как Рен объявила об уходе — и сообщил новые условия.

Я недовольно покачал головой.

— Какие условия? Сколько он хочет?

— Очевидно, он сообразил, что на двух сотнях в час много не заработаешь, поскольку разговор продлится всего часа два-три. Больше из него все равно не вытянешь. Поэтому он просит конкретную сумму.

— Сколько?

— Десять тысяч долларов.

— Ты шутишь?

— Цитирую слово в слово.

Я взглянул на Циско.

— Это грабеж. У вас есть какие-то правила, контролирующие органы? Мы что, не можем прижать его к ногтю за такие штучки?

Циско покачал головой.

— Контролирующих органов полно, но тема довольно скользкая.

— Еще бы. Карлин вообще скользкий тип. Я давно это знал.

— Я имел в виду, что у него не было контракта с Винсентом. Никаких бумаг. Поэтому он не обязан ничего рассказывать. Мы можем его только нанять, а он — назвать цену. Цена — десять тысяч. Конечно, грабеж, но вряд ли тут есть что-нибудь противозаконное. И потом, ты у нас адвокат. Тебе лучше знать.

Я решил отложить данный вопрос. Во мне не остыл заряд адреналина, полученный в суде. Я не желал отвлекаться по мелочам.

— Ладно, спрошу согласия у Эллиота, а пока займусь просмотром документов. Если мне повезет и я найду то, что ищу, услуги Карлина нам не понадобятся. Мы пошлем его ко всем чертям.

— Ублюдок, — пробормотала Лорна.

Я предпочел думать, что она имела в виду Карлина, а не меня.

— Ну что, теперь все? — произнес я. — Или осталось что-нибудь еще?

Я окинул взглядом своих помощников. Они молчали.

— В таком случае спасибо за проделанную работу. Можете собирать вещи и идти домой.

Лорна бросила на меня удивленный взгляд.

— Ты нас отпускаешь?

Я взглянул на часы.

— Почему бы и нет? Уже почти половина пятого. Я намерен с головой закрыться бумаги и не хочу, чтобы меня отвлекали. А вам лучше отправиться домой и хорошенько выспаться. Завтра начнем со свежими силами.

— Ты собираешься сидеть здесь допоздна? — поинтересовался Циско.

— Да, но волноваться не о чем. Я запру двери и никому не открою, — улыбнулся я и показал на входную дверь. На ней имелась защелка, которую можно задвинуть изнутри. При необходимости я мог устроить себе полную изоляцию.

На самом деле я не столько «ложился на дно», сколько запирался в клетку.

— В общем, все будет в порядке. Мне пора работать.

Они неохотно двинулись к выходу.

— Лорна! — крикнул я вдогонку. — Там где-то должен быть Патрик. Передай ему, пусть остается на связи. Возможно, у меня появятся новости.

29

Я открыл папку с делом Хенсона и нашел телефон обвинителя. Необходимо разобраться с этой проблемой до того, как займусь Уолтером Эллиотом.

Обвинение представлял Дуайт Поузи, которого я хорошо знал и недолюбливал. Работники прокуратуры иногда обращаются с адвокатами так, словно те мало чем отличаются от своих клиентов. В них видят мошенников, а не образованных и квалифицированных профессионалов, неизбежное зло, а не важное звено юридической системы. Копы часто думают аналогично, но меня это не особенно коробит. Однако когда их взгляды разделяют мои собратья юристы, я начинаю беспокоиться. Дуайт Поузи был именно из таких, и если бы я мог больше никогда с ним не встречаться, то считал бы себя счастливейшим из смертных. Но к сожалению, пока мне это не грозило.

— А, Холлер, — произнес он, взяв трубку. — Откопал сундук мертвеца?

— Что?

— Тебе ведь передали дела Винсента, верно? Поэтому ты занялся Хенсоном.

— Насколько я понял, ты мне звонил, Дуайт. Даже три раза. В чем дело? Ты получил копию ходатайства, которое я отправил вчера?

Я помнил, что надо всегда быть начеку и не давать эмоциям брать верх над интересами клиента.

— Да, получил. Она лежит у меня на столе. Поэтому я и звонил.

Очевидно, Поузи хотел, чтобы я начал первым.

— И?..

— В общем-то мы не собираемся это делать, Микки.

— Делать что?

— Переоценку вещественных доказательств.

Да, я действительно задел их за живое.

— Разве не в этом состоит прелесть судопроизводства, Дуайт? Не ты принимаешь решение, а судья. Поэтому я обратился к нему, а не к тебе.

— В данном случае все зависит от нас, — пояснил он. — Мы снимем обвинение в краже и оставим только наркотики. Если ты не отзовешь свое ходатайство, мы объясним судье, что это уже не актуально.

Я улыбнулся и кивнул. Патрик спасен.

— Да, но есть маленькая проблема, Дуайт: обвинение в хранении наркотиков напрямую связано с расследованием кражи. Ордер на арест был выписан по делу о воровстве. Тогда-то они и нашли наркотики. Так что одно без другого не пойдет.

Я чувствовал, что Поузи заранее знает все, что я скажу, и просто следует своему сценарию. У него была цель, к которой он стремился. Я не возражал. На сей раз наши интересы совпадали.

— Тогда нам, пожалуй, стоит это обсудить, — заметил он таким тоном, будто эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

Все правильно. Мы пришли к тому, к чему Поузи вел с самого начала.

— Я готов к любому диалогу, Дуайт. Тебе известно, что после ареста мой клиент прошел добровольный курс лечения. Сейчас он полностью реабилитировался, работает на полную ставку и уже четыре месяца не замечен ни в чем дурном. Хенсон хочет одного — нормальной жизни.

— Рад слышать, — с фальшивым энтузиазмом подхватил Поузи. — Прокуратура всегда приветствует добровольную реабилитацию.

«Кто бы сомневался», — чуть не бросил я в ответ.

— Паренек старается изо всех сил. Я за него ручаюсь. Какие у тебя планы на его счет?

Я уже знал, что пойдет дальше по сценарию. Поузи от лица прокуратуры сделает широкий жест. Все будет подано так, словно обвинение оказывает нам большую услугу, хотя на самом деле они просто желали спасти от скандала важную фигуру. Что ж, прекрасно. Мне плевать на политику, лишь бы мой клиент получил то, что я хочу.

— Вот что я тебе скажу, Микки. Давай закроем дело и дадим Патрику возможность стать полноправным членом общества.

— Звучит прекрасно, Дуайт. Я тебе очень признателен. И Патрик тоже.

— Ладно, тогда дай мне отчет по реабилитации, а я приложу его к делу и представлю в суд.

Поузи имел в виду досудебное решение вопроса. Патрика обяжут пройти двухнедельный тест на наркотики, и если все окажется в порядке, через полгода дело закроют. На Хенсоне останется привлечение к суду, но никакой судимости. А вот если…

— Ты не хочешь снять с него все обвинения? — спросил я.

— Эй, Микки, это уж чересчур. Ведь он вломился в дом и украл бриллианты.

— Никуда он не вламывался, Дуайт. Его пригласили. А насчет бриллиантов — мы как раз это и обсуждаем, верно? Были ли вообще какие-то бриллианты…

Поузи сообразил, что упоминать бриллианты не следовало, и быстро дал задний ход.

— Ладно, я приложу это к делу.

— Ты чудесный человек, Дуайт.

— Стараюсь. Так ты отзовешь свое ходатайство?

— Завтра. Когда встретимся в суде? В конце следующей недели у меня начинается новый процесс.

— Тогда в понедельник. Я тебе сообщу.

Я повесил трубку и связался по внутренней связи с приемной. К счастью, Лорна была еще на месте.

— Я сказал тебе идти домой, — напомнил я.

— Ты застал меня уже в дверях. Я решила оставить тут свою машину и поехать с Циско.

— Что? На его драндулете?

— Прости, папочка, но это не твоя забота.

Я застонал.

— Черт, но я не могу потерять сразу обоих! Если ты не поедешь, может, мне удастся сохранить хотя бы тебя.

— Микки, перестань!

— Передай Циско, что мне нужен адрес ликвидатора.

— Да. Увидимся завтра.

— Надеюсь. Не забудь шлем.

Едва я повесил трубку, как появился Циско — с блокнотом в одной руке и кобурой в другой. Обойдя вокруг стола, он молча положил на него блокнот, выдвинул ящик и убрал кобуру с пистолетом.

— Что ты делаешь? — удивился я. — Ты не имеешь права давать мне оружие.

— Оно абсолютно легально и зарегистрировано на меня.

— Прекрасно, но ты не можешь дать его мне.

— Я не даю его тебе. Просто оставляю на хранение, потому что ухожу с работы. А утром снова заберу, ясно?

— Как хочешь. Вы оба все преувеличиваете.

— Это лучше, чем недооценивать. До завтра.

— Спасибо. Пришлешь мне Патрика?

— Да. Кстати, я всегда заставляю ее надевать шлем.

Я кивнул.

— Вот и хорошо, Циско.

Он ушел, и скоро в кабинете появился Патрик.

— Патрик, Циско говорил с ликвидатором Винсента, одна из длинных досок у него. Завтра можешь съездить и забрать ее. Просто скажи, что это для меня, а если возникнут проблемы, позвони.

— О Господи, спасибо!

— Ладно, но у меня есть новости получше.

— Что случилось?

Я рассказал ему про телефонный разговор с Дуайтом Поузи. Когда объяснил, что скорее всего ему не придется сидеть в тюрьме, глаза Патрика вспыхнули. Мне показалось, что с его плеч свалилась огромная гора. У парня появилось будущее.

— Я должен позвонить маме! — выпалил он. — Она будет счастлива.

— Надеюсь, и ты тоже.

— Боже мой, конечно!

— А за проделанную работу ты должен мне пару тысяч. Это две с половиной недели водительской работы. Если хочешь, можешь продолжать возить меня, пока не выплатишь долг. А потом решим, что делать дальше.

— Отличная мысль. Мне нравится работа.

— Вот и замечательно. Значит, договорились.

Патрик широко улыбнулся и шагнул к дверям.

— Подожди!

Он обернулся.

— Сегодня ночью ты спал в своей машине в гараже, верно?

— Ох, простите. Я найду другое место. — Хенсон виновато опустил голову.

— Нет, ты меня прости. Я забыл, как ты рассказывал мне, что живешь в машине и спишь в будке у охранников. Ночевать в гараже, где накануне произошло убийство…

— Устроюсь где-нибудь еще.

— Я могу дать тебе аванс за предстоящую работу, и ты снимешь номер в мотеле.

Мне хотелось ему помочь, но я знал, что жить в дешевых мотелях почти так же уныло, как в автомобиле.

— Вот что я тебе скажу, — продолжил я. — Если есть желание, можешь пожить у меня пару недель. Пока не накопишь денег и не придумаешь что-нибудь получше.

— У вас дома?

— Ну да, временно.

— С вами?

— Ты не так меня понял, Патрик. У меня целый дом, и я выделю тебе комнату. Правда, в среду и по выходным ты будешь ночевать у друзей или в мотеле. В эти дни я приглашаю к себе дочь.

Он немного подумал и кивнул.

— Пойдет.

Я взял у него блокнот с адресом ликвидатора и написал внизу свой адрес.

— Когда заберешь доску, отправляйся ко мне по этому адресу. Свернешь сразу за Лорел-каньон, недалеко от Маунт-Олимпус. Там поднимешься на крыльцо и увидишь веранду со столиком и креслами, а на столике пепельницу. Под пепельницей лежат ключи. Спальня для гостей справа от кухни. Чувствуй себя как дома.

— Спасибо.

Он взял блокнот и взглянул на адрес.

— Видимо, сегодня я вернусь поздно, — добавил я. — На следующей неделе у меня начинается процесс, и работать придется допоздна.

— Хорошо.

— Имей в виду, мы говорим всего о нескольких неделях. Пока ты снова не встанешь на ноги. А до тех пор, надеюсь, мы станем помогать друг другу. В том смысле, что, если у одного начнутся проблемы, ему будет с кем это обсудить. Согласен?

— Да.

Я не объяснил Патрику, что, вероятно, его помощь нужна мне даже больше, чем моя ему. Последние сорок восемь часов груз новой работы все сильнее давил мне на плечи. Мне хотелось отступить, вернуться в тот уютный безопасный мир, который создавали для меня таблетки. Раньше лекарства воздвигали защитный слой между мной и безжалостной стеной реальности. И я все больше жаждал этой спасительной защиты.

Но в глубине души я сознавал, что не желаю возвращаться к прошлому, и надеялся, что Патрик поможет.

— Спасибо, мистер Холлер.

Я поднял голову, отвлекшись от своих мыслей.

— Зови меня, Микки, — предложил я. — Это я должен тебя благодарить.

— Почему вы это делаете, Микки?

Минуту я смотрел на огромную рыбу на стене, затем перевел взгляд на него.

— Не знаю, Патрик. Но у меня такое чувство, что, помогая тебе, я помогу и себе.

Хенсон кивнул, будто догадался, о чем я говорю. Странно, ведь сам я себя не понимал.

— Забери доску, Патрик. Увидимся дома. И не забудь позвонить маме.

30

Оставшись один, я принялся за дело. Мне была нужна чистая бумага и острые карандаши. Я достал из шкафчика два больших блокнота и четыре длинных карандаша с ластиком. Заточил их кончики и взялся за работу.

Винсент разбил дело Эллиота на две части, разместив их по разным папкам. В первой хранились документы со стороны обвинения, во второй, более тонкой, — материалы со стороны защиты. Небольшой объем второй папки меня не смущал. Защита собирает информацию по тем же правилам, что и обвинение. Данные из второй папки передаются в прокуратуру. Поэтому опытный адвокат старается не раздувать свое дело. Информацию он держит в голове или прячет в компьютере. У меня не было ни головы Винсента, ни его ноутбука, но я не сомневался, что Джерри приберег копию своих файлов где-то на бумаге. Именно там находилась «волшебная пуля». Осталось только ее найти.

Я начал с толстой папки обвинения. Читал очень внимательно, страницу за страницей, слово за словом. Иногда делал пометки в одном блокноте и рисовал графики в другом. Достав из ящика увеличительное стекло, я тщательно рассмотрел снимки с места преступления и составил полный список фамилий, встречавшихся в документах.

Затем открыл вторую папку и опять прочитал все от корки до корки. Два раза звонил телефон, но я даже не взглянул на дисплей, чтобы посмотреть номер. Мне было безразлично. Я рвался к одной цели: найти «волшебную пулю».

Покончив с бумагами Эллиота, я взялся за дело Уимса и долго изучал документы и отчеты. Поскольку Уимса арестовали после шумной истории и в ней участвовало множество полицейских и спецназовцев, папка буквально разбухла от всевозможных отчетов и докладов. Она была напичкана подробным изложением разговоров с Уимсом, описанием оружия и данными баллистической экспертизы, а также перечнем улик, показаниями свидетелей и сообщениями от дежурных патрулей.

В папке содержались десятки фамилий, и я сверил их со списком из дела Эллиота. Заодно проверил адреса.

Мне попалась одна бывшая клиентка. Я не знал, как ее зовут, потому что ее настоящее имя скорее всего было иным. К суду клиентку привлекли впервые, но для новичка она слишком хорошо представляла себе судебную практику. Вообще она много чего знала. Как бы ее ни звали, она ухитрилась обмануть судопроизводство, и весь процесс ее принимали за другого человека.

Ее обвинили в краже со взломом. Но за этой краткой формулировкой стояла долгая история. Моя клиентка охотилась за богатыми людьми, ночевавшими в номерах отелей. Она умела их вычислить и выследить, отпереть дверной замок и взломать сейф — пока все спали. В минуту откровенности — пожалуй, единственную за время наших отношений — она призналась, что каждый раз, когда в замке щелкала последняя цифра и в сейфе начинал гудеть отпиравший дверцу механизм, у нее в крови бурлил адреналин. Сам сейф и его содержимое волновали ее гораздо меньше, чем легкий звук цифрового замка и бурлящая в жилах кровь. Ничто не могло сравниться с этим моментом.

Когда она мне это рассказала, я понимающе кивнул. Конечно, сам я никогда не вламывался в номера с похрапывающими жильцами, но знал момент, когда в крови бурлит адреналин.

Просматривая документы по второму разу, я все-таки нашел то, что искал. Разгадка торчала у меня прямо под носом — сначала в отчете об аресте Эллиота, потом в графике хронологии событий, который я нарисовал. Я называю такие графики «рождественской елкой». Вначале она стоит неприбранная и ненарядная. Лишь голые факты вместо сучьев. Затем, постепенно углубляясь в дело, я начинаю развешивать на ней гирлянды и украшения: подробности, показания свидетелей, данные судмедэкспертизы. И скоро дерево уже сияет огнями и игрушками. Все, что я знаю о деле, приобретает наглядную форму, связанную временем и действием.

Рисуя рождественскую елку, я уделил особое внимание Уолтеру Эллиоту. Он был древесным стволом, от него расходились остальные ветки. Я выстроил все его передвижения, заявления и действия в хронологическом порядке.

00:40 — У.Э. приезжает в пляжный домик.

00:50 — У.Э. находит трупы.

01:05 — У.Э. звонит в «девять один один».

01:24 — У.Э. снова звонит в «девять один один».

01:28 — полиция прибывает на место преступления.

01:30 — У.Э. взят под стражу.

02:15 — прибывают следователи.

02:40 — У.Э. отвозят в участок в Малибу.

04:55 — У.Э. допрашивают.

05:40 — У.Э. перевозят в Уиттайер.

07:00 — тест на следы пороховых частиц (СПЧ).

08:00 — попытка второго допроса, отказ, арест.

08:40 — У.Э. перевозят в Центральную тюрьму.

Кое-где я поставил предположительное время, но в основном оно прямо следовало из отчетов об аресте и других документов. Органы правопорядка в нашей стране занимаются главным образом бумажной работой. При составлении хронологии всегда можно положиться на материалы прокуратуры.

На втором этапе я пользовался не только карандашом, но и ластиком, и на елке стали появляться украшения.

00:40 — У.Э. приезжает в пляжный домик и находит дверь открытой.

00:50 — У.Э. находит трупы; балконная дверь открыта.

01:05 — У.Э. звонит в «девять один один», ждет снаружи.

01:24 — У.Э. снова звонит туда: почему задержка?

01:28 — полиция прибывает на место преступления: Мюррей (4-альфа-1) и Харбер (4-альфа-2).

01:30 — У.Э. взят под стражу; сидит в патрульной машине.

Мюррей/Харбер осматривают дом.

02:15 — прибывают следователи:

первая группа: Киндер (# 14492) и Эриксон (#21101);

вторая группа: Джошуа (# 22234) и Тоулс (#15154).

02:30 — У.Э. уводят в дом; данные прокуратуры.

02:40 — У.Э. отвозят в участок в Малибу; сопровождают Джошуа и Тоулс.

04:55 — У.Э. допрашивают; допрос ведет Киндер.

05:40 — У.Э. перевозят в Уиттайер; Джошуа, Тоулс.

07:00 — тест на следы пороховых частиц (СПЧ);

сопровождающий Анита Шерман;

доставка в лабораторию — Анита Шерман.

08:00 — второй допрос, ведет Эриксон, отказ У.Э.; поумнел.

08:40 — У.Э. перевозят в Центральную тюрьму; Джошуа/Тоулс.

Рисуя рождественскую елку, я параллельно переносил на другой лист фамилии, упомянутые в полицейских отчетах. Они превращались в список свидетелей, который я должен представить обвинению на следующей неделе. Как правило, я выписывал повестки тем, кто, так или иначе, встречался в документах прокуратуры, — на всякий случай. Во время суда всегда можно вычеркнуть лишнюю фамилию. А вот добавить новую бывает нелегко.

Благодаря своей «елке» и списку свидетелей я мог судить о том, как прокуратура собирается вести дело. Кроме того, можно было выяснить, кого из свидетелей обвинение не включило в перечень и почему. И вдруг, пока я работал и размышлял, пытаясь усвоить полученную информацию, где-то внутри меня тронулись с места незримые колесики и по спине пробежал холодок внезапного открытия. Я нашел «волшебную пулю» Джерри Винсента.

Уолтера Эллиота увезли с пляжа в Малибу, чтобы он не путался под ногами и находился под присмотром, пока прибывшие детективы обследовали место преступления. В участке произошел первый допрос, вскоре прекращенный Эллиотом. Затем его перевезли в штаб-квартиру полиции в Уиттайере, где на руках обнаружили следы пороховых частиц. Затем Киндер и Эриксон попытались снова допросить подозреваемого, но тот благоразумно отказался. Наконец его официально объявили арестованным и отправили в тюрьму округа.

Обычная процедура, подробно описанная в отчете об аресте. С места преступления до участка в Малибу Эллиота сопровождали детективы. Но меня заинтересовало то, что происходило до их прибытия. Данный момент я пропустил при первом чтении. Не заметил простую деталь — условные номера полицейских, первыми приехавших на место. Согласно записям, Мюррей и Харбер были обозначены как «4-альфа-1» и «4-альфа-2». И по крайней мере один из этих номеров встречался в деле Уимса.

Переходя с одной папки на другую и сравнивая данные, я нашел отчет об аресте Уимса и быстро прочитал, пока не дошел до первого упоминания о «4-альфа-1».

Здесь этот номер стоял после фамилии Тодда Сталлуорта. Он был тем самым полицейским, который первым прибыл на место перестрелки в парке Малибу. Это в его машину стрелял Уимс, и это Сталлуорт арестовал правонарушителя и отвез в тюрьму.

Я догадался, что «4-альфа-1» относится не к конкретному человеку, а к району патрулирования или зоне ответственности. Округ Малибу включал множество ненаселенных территорий в западной части штата, от океанских пляжей до горных массивов и городков Саузенд-Окс и Калабасас. Я догадался, что «четверка» — обозначение района, а «альфа» — патрульного отряда и машины. Только так можно объяснить, почему полицейские, работавшие в разные смены и упомянутые в разных отчетах об аресте, имели одинаковые номера.

Когда все детали сошлись, в мою кровь бурным потоком хлынул адреналин. Я сообразил, что открыл Винсент и что хотел сделать. Мне больше не нужны были ни его записи, ни ноутбук. Я не нуждался в услугах его детектива. Теперь я точно знал, в чем заключалась стратегия защиты.

Достав мобильный телефон, я позвонил Циско:

— Это я. Ты знаешь кого-нибудь в полиции?

— Знаю. А что?

— Кто-нибудь из них работает в участке Малибу?

— Был один парень. Но теперь он в Линвуде. В Малибу очень скучно.

— Можешь позвонить ему прямо сейчас?

— Сейчас? Наверное. А зачем?

— Хочу выяснить, что значит патрульный номер «4-альфа-один». Позвонишь?

— Без проблем. Я перезвоню. Но не вешай пока трубку, я дам тебе Лорну. Она хочет что-то сказать.

Я подождал, пока она подойдет к телефону. Доносился звук работающего телевизора. Я нарушил семейную идиллию.

— Микки, ты еще в офисе?

— Да.

— Уже половина девятого. Пора домой.

— Пожалуй. Я подожду звонка от Циско — он должен для меня кое-что проверить, — а потом поеду в «Дэн Тана», закажу себе стейк и спагетти.

Лорна знала, что в «Дэн Тана» я обычно ездил, чтобы что-нибудь отпраздновать. Например, удачный приговор.

— Ты уже ел стейк на завтрак.

— Значит, завершу день так же хорошо, как начал.

— Доволен этим вечером?

— Пожалуй, да. Вполне.

— Поедешь один?

В ее голосе звучало сочувствие: теперь, когда она начала встречаться с Циско, у нее появилось нечто вроде жалости ко мне, бедняге-одиночке, затерянному в огромном и жестоком мире.

— Крэйг или Кристиан составят мне компанию.

Крэйг и Кристиан работали охранниками в заведении. Они всегда были не прочь выпить со мной, не важно, приходил я один или с кем-нибудь еще.

— До завтра, Лорна.

— Хорошо, Микки. Приятного вечера.

— Он уже приятный.

Я повесил трубку и стал ждать, расхаживая по комнате и обдумывая ситуацию. Костяшки домино легко ложились в правильный узор. Все было хорошо прилажено друг к другу. Винсент взялся за дело Уимса не из любви к закону и не из сочувствия к обездоленным и нищим. Он использовал Уимса как прикрытие. Вместо того чтобы быстро заключить само собой напрашивавшуюся сделку, Винсент упрятал своего клиента в Камарилло и затянул процесс на три месяца. Под видом защиты Уимса он собирал данные по делу Эллиота, умело скрывая свои планы и маневры от прокуратуры.

Чисто технически он оставался в рамках закона, но с этической точки зрения это выглядело очень сомнительно. Эли Уимс проторчал три месяца в психушке, чтобы Винсент мог выстроить защиту для Уолтера Эллиота. Пока Уимс превращали в зомби с помощью лекарств, Эллиот добывал свою «волшебную пулю».

Хорошая новость заключалась в том, что мне не придется отдуваться за грехи предшественника. Уимс уже вышел из Камарилло, да и грехи не мои. Я мог воспользоваться наработкой Винсента и спокойно отправляться в суд.

Циско не заставил себя долго ждать.

— Я поговорил с парнем из Линвуда. «Четыре-альфа» означает главный патруль. «Четыре» — участок в Малибу, а «альфа»… это «альфа». Первая буква алфавита. Тот, кто впереди. Самые важные звонки поступают именно в «альфу». «Четыре-альфа-один» обозначает водителя, а если он поедет с напарником, у того будет номер «четыре-альфа-два».

— Значит, «альфа» патрулирует весь четвертый район?

— Так он мне сказал. «Четыре-альфа» ездит по всему району и снимает сливки.

— То есть?

— Ну, важные звонки. Серьезные дела.

— Ясно.

Моя гипотеза подтвердилась. Двойное убийство и стрельба в общественном парке явно относились к компетенции «альфа»-патруля. Один номер, но разные полицейские. Последняя костяшка встала на свое место.

— Тебе это помогло, Микки?

— Да, Циско. Но тебе придется снова поработать.

— По делу Эллиота?

— Нет. Я хочу, чтобы ты занялся Эли Уимсом. Выясни все, что сумеешь, о той ночи, когда арестовали Уимса. Мне нужны подробности.

— Для этого ты меня и нанял.

31

После удачной работы у меня разыгралось воображение. Перед глазами завертелись яркие картинки — предстоящей суд, показания свидетелей, перекрестные допросы. Я уже прикидывал, какой костюм надену на заседания и какие позы стану принимать перед присяжными. Дело Эллиота вдруг ожило, и это был хороший знак. Главное — поймать нужный момент. Когда ты оседлал волну, на суд идешь с чувством, что тебя никто не победит. Да, я не знал, что случилось с Джерри Винсентом, понятия не имел, что общего между его работой и убийством, и не мог представить, была ли его смерть связана с делом Эллиота, но чувствовал, что попал в цель. Кровь бурлила у меня в жилах, и мне хотелось ринуться в атаку.

Я решил занять угловой столик в «Дэн Тана» и как следует продумать работу со свидетелями, составив список основных вопросов и возможные ответы. Мне не терпелось приступить к делу. Лорна могла за меня не волноваться — я шел не один. Со мной было мое дело. Уже не Джерри Винсента — мое.

Быстро собрав папки и прихватив свежую порцию карандашей и чистой бумаги, я выключил свет и покинул офис. Миновав коридор, я прошел сквозь галерею, перекинутую из основного корпуса в гараж, и оказался на парковочной площадке. Тут я увидел, что снизу по наклонному съезду поднимается человек. Он был всего в пятидесяти ярдах от меня. Еще через секунду я узнал в нем того самого парня, снимок которого показывал мне Босх.

Я оцепенел. Во мне мгновенно вспыхнул инстинкт самосохранения. Весь мир словно куда-то провалился. Существовал только этот миг. Взбудораженный мозг работал быстрее, чем любой суперкомпьютер. Уже через мгновение он выдал результат: передо мной преступник, и он вооружен.

Я повернулся и бросился бежать.

— Эй, стой! — раздался голос за спиной.

Я не останавливался. Пролетев обратно через «мостик», я подскочил к стеклянной двери главного корпуса. В голове у меня стучала одна мысль — скорее, скорее вернуться в кабинет и взять пистолет Циско. Надо стрелять: либо ты, либо тебя.

Но в корпусе уже не было ни души, а дверь автоматически закрылась, как только я вышел в гараж. Я судорожно сунул руку в карман и рванул ключи наружу, рассыпая по полу бумажки, чеки и мелкие монеты.

Воткнув ключ в замок, я услышал за спиной топот. Пистолет! Мне нужен пистолет!

Я дернул на себя дверную ручку и бросился бежать по коридору. Обернувшись, увидел, что незнакомец успел подскочить и придержать дверь раньше, чем она закрылась. Он преследовал меня.

С ключом в руке я ринулся к офису, протягивая ключ к замочной скважине. Я буквально кожей чувствовал, как приближается убийца. Замок щелкнул; я ввалился внутрь, хлопнул дверью и защелкнул ее на замок. Включил свет и кинулся через приемную в кабинет.

Циско оставил пистолет в ящике. Я рывком выдвинул его, схватил кобуру и метнулся назад в приемную. За матовым стеклом уже маячил силуэт убийцы. Он пытался открыть дверь. Я вскинул пистолет и прицелился в мутную фигуру.

Мгновение я колебался, затем поднял пистолет и выстрелил два раза в потолок. От грохота в маленькой комнатке заложило уши.

— Ну, давай! — заорал я. — Иди сюда!

Силуэт за дверью исчез. Я услышал в коридоре удалявшиеся шаги, потом щелчок открывшейся и закрывшей двери возле «мостика». Наконец все стихло, но я стоял и вслушивался в каждый звук. Ничего.

Не спуская глаз с прозрачной двери, я отступил к стойке приемной и нащупал телефон. Рука сама набрала «девять один один». Мне ответили сразу, но это был только автоответчик, сообщивший, что мой звонок очень важен и мне придется подождать, когда освободится один из диспетчеров.

Только теперь я заметил, что дрожу: не от страха, а от избытка адреналина. Положив пистолет на стол, я проверил карманы и обнаружил, что мобильник на месте. Продолжая держать в одной руке офисный телефон, другой я откинул крышку сотового и набрал номер Гарри Босха. Он ответил после третьего гудка.

— Босх! Тот парень, которого вы мне показали, здесь!

— Холлер? Вы о чем? Какой парень?

— Со снимка, который вы принесли сегодня утром! С пистолетом!

— Ладно, успокойтесь. Где он сейчас? И где вы сами?

От волнения я едва мог говорить — у меня сдавило горло. Это меня немного пристыдило, и я постарался взять в себя в руки.

— В офисе. У Винсента. Уходил с работы и тут увидел его в гараже. Побежал назад, а он за мной. Парень пытался прорваться в офис. Сейчас он вроде ушел, но я не уверен. Я выстрелил пару раз, а потом…

— У вас есть оружие?

— Ну да.

— Думаю, вам лучше убрать его, пока никто не пострадал.

— Если тот парень еще здесь, он точно пострадает. Кто он такой, черт побери?

— Пока не могу сказать. Я сейчас в центре города, возвращаюсь домой. Еду на машине. Сидите тихо, и через пять минут я буду у вас. Не выходите из офиса и не открывайте дверь.

— Хорошо, я не сдвинусь с места.

— И не стреляйте в меня, когда я появлюсь.

— Ладно.

Я повесил трубку городского телефона. Раз ко мне едет Босх, звонить в «девять один один» не имеет смысла. Схватил пистолет.

— Холлер?

— Да.

— Чего он хотел?

— А?

— Тот парень. Зачем он приходил?

— Потрясающий вопрос!

— Бросьте свои фокусы. Отвечайте.

— Я и отвечаю! Откуда мне знать? А теперь хватит болтать и быстрее сюда!

Выпалив последнюю фразу, я непроизвольно сжал кулак и случайно спустил курок. Грохнул выстрел, и пуля ушла в пол. От неожиданности я подскочил на месте, будто выстрелили в меня.

— Эй, Холлер! — крикнул Босх. — Что там происходит?

Я с трудом перевел дух, пытаясь совладать с собой.

— Холлер? Что случилось?

— Приезжайте и сами все увидите.

— Вы в него стреляли? Вы его уложили?

Не ответив, я повесил трубку.

32

Босх появился через шесть минут, но они показались мне вечностью. За стеклянной дверью возникло темное пятно и раздался стук.

— Холлер, это Босх.

Я опустил пистолет и открыл дверь. Детектив быстро шагнул внутрь; он тоже был вооружен.

— Что случилось после звонка?

— Ничего. Похоже, я его здорово напугал.

Босх спрятал пистолет в кобуру и смерил меня взглядом. Было ясно, что моя напускная храбрость его не обманывает.

— А последний выстрел? Что он означал?

— Чистая случайность.

Кивком я указал на дырку в полу.

— Послушайте, отдайте мне эту штуку, пока сами себя не пристрелили.

Я послушно протянул ему пистолет, и Босх засунул его за пояс.

— Кстати, у вас нет прав на ношение оружия. Я проверил.

— Это пистолет моего детектива. Он оставил его на ночь.

Босх внимательно осмотрел потолок и увидел два проделанных мной отверстия. Он покосился на меня и покачал головой.

Подойдя к окну, Босх выглянул сквозь жалюзи на улицу. В этот час Бродвей пустовал. Хотя многие из соседних зданий переделали в жилые дома, Бродвею было еще далеко до той бурной ночной жизни, которая царила здесь восемьдесят лет назад.

— Присядем, — предложил Босх. Он отвернулся от окна и взглянул на меня. — Лучше у вас в кабинете.

— Зачем?

— Надо обсудить ситуацию.

Я перешел в кабинет и сел за стол. Босх занял кресло напротив.

— Начнем с ваших вещей. Я нашел их в галерее.

Детектив достал из куртки мой бумажник и выпавшие на пол чеки. Он положил их на стол вместе с горстью мелочи.

— Прекрасно, что дальше? — спросил я, рассовав предметы по карманам.

— Дальше поговорим. Кстати, вы будете обращаться в полицию?

— Зачем? Вы и так все знаете. Ваше ведь дело. Вы уже выяснили, кто он?

— Мы над этим работаем.

— Плохо работаете, Босх! Он приходил за мной! Почему вы до сих пор его не опознали?

Детектив покачал головой.

— Потому что мы считаем, что это заезжий гастролер. Из другого города. Может, из другой страны.

— Превосходно! А зачем он вернулся?

— Наверное, за вами. Или за тем, что вам известно.

— Мне? Но я ничего не знаю.

— Вы работаете тут уже три дня. Вероятно, выяснили что-нибудь такое, что представляет для него опасность.

— Говорю вам, я ничего не знаю.

— Тогда зачем он вернулся? Он что-то забыл или оставил здесь в первый раз?

Я пожал плечами. На самом деле я искренне хотел ему помочь. Сколько можно чувствовать себя на мушке, в прямом и переносном смысле? Если бы у меня было, что ему сообщить, я бы поделился информацией.

Но я лишь тяжело вздохнул.

— Не представляю…

— Хватит, Холлер! — оборвал меня Босх. — Речь идет о вашей жизни! Неужели вы не понимаете? Говорите, что вы раскопали?

— Ничего!

— Кого подкупил Винсент?

— Не знаю, а если бы и знал, вам бы не сказал.

— Почему к нему прицепилось ФБР?

— Понятия не имею!

— Чертов лицемер, — усмехнулся Босх. — Вы прячетесь под защитой закона, но снаружи вас ждет убийца. И все ваши правила и этические нормы не остановят пулю. Холлер! Скажите, что вы знаете?

— У меня нет никаких тайн, и не надо тыкать в меня пальцем. Искать убийцу — ваша работа. И если бы вы делали ее получше, очевидно, некоторые люди чувствовали бы себя…

— Простите?

Из-за спины Босха донесся мужской голос. В следующий момент детектив вскочил с кресла, развернулся и вскинул пистолет.

В дверях, вытаращив глаза, стоял человеке мусорным ведром.

Босх сразу опустил оружие, а уборщик побледнел.

— Простите, — буркнул детектив.

— Я зайду позже, — пролепетал работник с сильным восточноевропейским акцентом. Он шагнул назад и исчез в коридоре.

— Вот черт! — выругался Босх, раздосадованный тем, что направил пистолет на безоружного.

— Боюсь, мы уже никогда не очистим наши мусорные корзины, — заметил я.

Босх приблизился к двери, чтобы закрыть ее на защелку. Возвращаясь к столу, он бросил на меня раздраженный взгляд.

Пододвинув кресло, он уселся в него, глубоко вздохнул и произнес спокойным тоном:

— Рад, что вы сохранили чувство юмора, адвокат. Но мне надоели ваши шутки.

— Хорошо, обойдемся без шуток.

Детектив выдержал долгую паузу, словно ему не хотелось говорить то, что он собирался произнести.

— Ладно, допустим, вы правы. Мое дело ловить убийцу. Но преступник был здесь. Прямо у вас под носом! А значит, он появился с какой-то целью. Он пришел либо убить вас — что довольно сомнительно, поскольку вы с ним не знакомы, — либо что-то забрать у вас. Вопрос в том что. Есть ли в вашем офисе или бумагах нечто такое, что поможет вычислить преступника?

— Могу сказать одно: моя помощница безвылазно сидит тут со вторника. Здесь часто бывает мой детектив, да и секретарша Винсента уволилась только вчера. Но никто из нас — слышите, детектив? — никто не видел и не находил ничего подозрительного. Вы считаете, будто Винсент дал кому-то взятку, но я не обнаружил ничего похожего ни в составе дел, ни в рассказах клиентов. В последние три часа я заново просмотрел документы по Эллиоту, но не встретил там ни намека, ни тени намека на то, что Винсент кому-то заплатил или кого-либо подкупил. Честно говоря, я думаю, что для этого у него просто не было необходимости. Винсент нашел «волшебную пулю» и мог легко выиграть процесс. Поэтому когда я говорю «ничего», это значит «ничего». Я с вами не играю. Ничего не утаиваю. Мне просто нечего вам сообщить.

— А как насчет ФБР?

— То же самое. Ничего.

Босх промолчал. Его лицо выражало сильное разочарование. Я продолжил:

— Если тот парень с усами — убийца, конечно, у него были какие-то причины, чтобы сюда прийти. Но мне они неизвестны. Озабочен ли я этим? Нет. Перепуган до смерти. Трясусь от страха, потому что убийца считает, будто у меня на него что-то есть. А на самом деле я даже понятия не имею, что это такое, и, по-моему, хуже данной ситуации трудно что-либо представить.

Босх резко встал, вытащил из-за пояса пистолет и положил на стол.

— Советую держать его заряженным. И еще — на вашем месте я бы не выходил из дому по ночам.

Он развернулся и направился к двери.

— Это все? — крикнул я вдогонку.

Детектив остановился и шагнул назад к столу.

— Что я еще могу для вас сделать?

— Вам от меня нужна лишь информация. Причем та, которую я не имею права разглашать. Но взамен вы не даете мне ничего, и, вероятно, именно поэтому я нахожусь сейчас в опасности.

Босх взглянул на меня так, словно хотел перепрыгнуть через стол и наброситься с кулаками. Но он взял себя в руки. Только жилка у его виска бешено пульсировала. Это была его характерная черта — и опять-таки мне почудилось в ней что-то знакомое.

— Вот черт, — пробормотал он наконец. — Что конкретно вы желаете от меня услышать, адвокат? Спрашивайте, я отвечу на любой вопрос.

— Я хочу узнать о взятке. На что пошли деньги?

Босх покачал головой и усмехнулся.

— Я обещал ответить на любой вопрос, но на этот у меня просто нет ответа. Как вы думаете, если бы я знал, кто взял деньги и на что они пошли, торчал бы я тут перед вами? Нет. Я бы допрашивал преступника.

— Значит, вы полагаете, что одно связано с другим? Подкуп — если был подкуп — и убийство?

— Не исключаю.

— Но подкуп — если он был — произошел пять месяцев назад. Зачем убивать Джерри сейчас? И почему именно теперь ему стали звонить из ФБР?

— Хорошие вопросы. Сообщите мне, когда найдете на них ответы. А пока — я могу вам еще чем-нибудь помочь, адвокат? Мне пора домой.

— Можете.

Он выжидающе смотрел на меня.

— Мне тоже пора домой.

— Вы хотите, чтобы я проводил вас до гаража? Ладно, пойдемте.

Я закрыл офис, и мы двинулись по коридору к галерее. По дороге Босх молчал, и это действовало мне на нервы. Наконец я не выдержал:

— Я собирался поужинать стейком. Не желаете составить мне компанию? Думаю, хороший кусок мяса поможет нам решить мировые проблемы.

— В «Массо»?

— Я подумывал о «Дэн Тана».

Босх кивнул.

— Если найдете свободный столик.

— Не волнуйтесь. Я знаю там одного парня.

33

Босх двинулся за мной, но когда на бульваре Санта-Моника я притормозил у платной стоянки перед рестораном, он не сбавил скорость. Его машина проехала мимо и свернула направо.

В ресторан я вошел один, и Крэйг пристроил меня за одним из дальних столиков. В зале было полно народу, но главная волна уже схлынула. Я увидел актера Джеймса Вудса, который заканчивал ужин с кинопродюсером Мэйсом Ньюфилдом. Я знал их как местных завсегдатаев и обменялся с Мэйсом кивком. Однажды он пытался экранизировать один из моих процессов, но ничего не получилось. За другим столиком расположился Корбин Бернсен — на мой взгляд, лучший исполнитель роли адвоката в телесериалах. А неподалеку сидел сам хозяин заведения, Дэн Тана, и ужинал со своей женой. Я отвел взгляд от посетителей. Хватит рассматривать публику. Надо собраться с мыслями перед разговором с Босхом. Пока мы ехали, я напряженно думал о том, что случилось в офисе, и собирался основательно насесть на детектива. А это примерно то же самое, что допрашивать враждебно настроенного свидетеля.

Минут через десять в дверях появился Босх, и Крэйг провел его ко мне.

— Заблудились? — произнес я, когда он сел за столик.

— Нет, искал, где припарковаться.

— Что, не хватает денег на платную стоянку?

— Нет, просто не имею права ставить там автомобиль.

Я кивнул. Наверное, он держал в багажнике служебное оружие.

Прежде чем начать игру с Босхом, я решил сделать заказ. Спросил, не хочет ли он посмотреть меню, но детектив ответил, что уже сделал выбор. Когда подошел официант, мы оба попросили принести стейк «Элен» со спагетти и красным соусом. Из напитков Босх выбрал пиво, а я предпочел минеральную воду.

— Чем сегодня занимался ваш напарник? — спросил я.

— Он расследует другие аспекты преступления.

— Приятно слышать, что есть еще какие-то аспекты.

Босх смерил меня жестким взглядом.

— Это ирония?

— Просто замечание. Мне почему-то кажется, что следствие топчется на месте.

— Видимо, потому, что ваш источник мало что знает.

— Мой источник? У меня нет источников.

— Больше нет. Я вычислил, кто сливает информацию. Надеюсь, вы ему щедро заплатили, потому что теперь у него будут крупные проблемы с отделом внутренних расследований.

— Вы мне не поверите, но я понятия не имею, о ком вы говорите. Всю информацию я получаю от своего детектива. Не мое дело, где он ее достает.

Босх кивнул.

— Так гораздо удобнее, верно? Сидишь себе в сторонке и ждешь. А то, что капитан полиции потерял работу и пенсию, не ваше дело.

Я не предполагал, что источник Циско занималтакой высокий пост.

Официант принес напитки и корзинку с хлебом. Я отхлебнул минералки и обдумал свою следующую фразу. Отставив бокал, взглянул на Босха. Тот настороженно поднял брови.

— Как вы узнали, во сколько я уйду с работы?

Босх сделал удивленное лицо.

— В каком смысле?

— Похоже, следили за светом в окне. Сидели на Бродвее и, как только я выключил свет, послали в гараж своего парня.

— Не понимаю, о чем вы.

— Прекрасно понимаете. Снимок того парня с пистолетом — фальшивка. Вы ее состряпали, чтобы вычислить «утечку» у себя в полиции. А потом стали вешать мне на уши лапшу.

Детектив покачал головой и огляделся по сторонам, словно интересуясь, не может ли кто-нибудь объяснить ему мои слова. Но играл он плохо.

— Вы смастерили подделку и показали ее мне, зная, что с ее помощью выйдете на мой источник. Тот, кто спросит вас о фото, и есть информатор.

— Я не намерен обсуждать с вами детали следствия.

— А затем решили меня напугать. Чтобы выяснить, не скрываю ли я какую-либо информацию, и выбить ее из меня.

— Говорю вам, я не собираюсь…

— Не надо ничего говорить. Я уверен, что это сделали вы. Где вы просчитались? Прежде всего вы не вернулись в офис с фотографией, как обещали. Будь этот снимок настоящим, вы бы обязательно показали его секретарше Винсента, поскольку она знала его клиентов гораздо лучше меня. Вторая ошибка — пистолет, торчавший за ремнем у вашего головореза. Винсента застрелили из оружия двадцать пятого калибра, но оно слишком маленькое, чтобы носить его за поясом. Я об этом не подумал, когда вы показывали мне фото, а вскоре вспомнил.

Босх смотрел в сторону барной стойки. По телевизору передавали спортивные новости. Я перегнулся через стол.

— Кто тот парень на снимке? Ваш напарник с наклеенными усами? Или какой-нибудь приятель-клоун? Вам что, нечем больше заняться, как играть со мной в кошки-мышки?

Детектив спокойно откинулся на стуле, продолжая оглядывать помещение и не обращая на меня внимания. Он что-то обдумывал, и я решил его не торопить. Через минуту он повернулся ко мне:

— Ладно, вы меня раскусили. Я вас надул. Вы довольно смышленый адвокат, Холлер. Такой же, как ваш старик. Не понимаю только, почему защищаете всякие отбросы. Могли бы набирать клиентов из приличных докторов или табачных магнатов.

Я усмехнулся.

— Забавный маневр. Я поймал вас за руку на жульничестве, а вы хотите обвинить в жульничестве меня?

Босх рассмеялся и отвернулся, немного покраснев. Знакомый жест и упоминание об отце помогло мне его вспомнить. Однажды вечером отец так же неловко рассмеялся и отвернулся в сторону, когда мы сидели за обеденным столом. Моя мать в чем-то обвиняла его, но я был маленький и не понимал, что происходит.

Босх положил руки на стол и наклонился ко мне.

— Вы, наверное, слышали про первые двое суток?

— Про что?

— Про сорок восемь часов. Шансы раскрыть убийство каждый день уменьшаются наполовину, если вы не нашли преступника в первые сорок восемь часов. — Он взглянул на часы. — Прошло уже семьдесят два часа, а у меня ничего нет — ни подозреваемых, ни серьезных зацепок. Я надеялся, что хоть сегодня вечером выбью из вас что-нибудь полезное. То, что сориентирует меня в нужном направлении.

Я сидел и смотрел на него, на мгновение потеряв дар речи.

— Вы хотите сказать, что я знаю, кто убил Джерри, и молчу?

— Я не должен исключать подобной возможности.

— Пошли вы к черту, Босх!

Официант принес стейки и спагетти. Пока он расставлял тарелки, детектив смотрел на меня с иронической улыбкой. Официант поинтересовался, нужно ли нам что-нибудь еще, но я махнул рукой.

— Как вам не стыдно! — воскликнул я. — Сидите тут и с улыбочкой обвиняете меня в том, что я покрываю убийцу. Преступника, который прикончил моего товарища.

Босх пододвинул свой стейк и начал управляться с ним вилкой и ножом. Я заметил, что он левша. Отправив кусочек мяса в рот, он уставился на меня, пережевывая пищу. Его кулаки сжимали вилку и нож, и он держал их по обе стороны от тарелки, словно защищая еду от нападения. Так же вели себя многие мои клиенты, сидевшие в тюрьме.

— Не кипятитесь, адвокат, — произнес он. — Поймите, я не привык играть в одной команде с адвокатами. В суде они обычно стараются сделать из меня тупицу, взяточника, садиста — все, что угодно. Сегодня я попытался обвести вас вокруг пальца, надеясь, что это поможет мне раскрыть убийство. Теперь приношу свои извинения. Если желаете, могу попросить завернуть мне стейк и удалиться.

Я покачал головой. Босх как-то ухитрялся пробуждать во мне вину за его собственные прегрешения.

— По-моему, вы кипятитесь, а не я. Я просто хотел сказать, что с самого начала вел с вами честную игру. Мне даже пришлось пренебречь кое-какими профессиональными нормами. Если я мог что-то сообщить, то говорил. Я не заслужил этой клоунады вечером. Скажите спасибо, что я не всадил пулю вашему парню, когда тот маячил перед дверью. Он был отличной мишенью.

— Я был уверен, что у вас нет оружия. Мы все проверили.

Босх взялся за еду, опустив голову и кромсая стейк. После нескольких кусков он перешел к блюду со спагетти, но не стал накручивать их на вилку, а подцепил на зубцы небольшую порцию и отправил в рот. Тщательно прожевав, он опять заговорил:

— Ладно, а теперь, когда мы все выяснили, вы согласитесь мне помочь?

Я с трудом удержался от смеха.

— Шутите? Вы что, не слышали моих слов?

— Слышал. Но я не шучу. Что бы мы ни делали, на руках у меня по-прежнему остается мертвый адвокат — кстати, ваш коллега, — а вы по-прежнему не желаете мне помочь.

Я промолчал и начал резать стейк. Я ждал, пока Босх наестся, теперь пусть ждет и он.

Многие считали, что здесь готовят лучшие стейки в городе. В том числе и я. Еда не разочаровала меня и на сей раз. Не спеша я взял первый кусок, с удовольствием просмаковал и отложил вилку.

— Помочь чем?

— Выманить убийцу.

— Прекрасно. Это опасно?

— Зависит от многих причин. Впрочем, не хочу вам лгать. Опасно. Я хочу, чтобы вы слегка взбаламутили воду, дали понять, будто у вас есть кое-какая информация и вы можете представлять угрозу. А там посмотрим, что получится.

— Но вы будете рядом? Прикроете меня?

— Естественно.

— А как взбаламутить воду?

— Например, через газету. Вас наверняка донимают репортеры. Мы выберем одного, дадим эксклюзивное интервью и вставим что-нибудь такое, что заставит убийцу призадуматься.

Я вспомнил замечание Лорны насчет того, как опасно ссориться с прессой.

— Есть один парень в «Таймс», — сказал я. — Чтобы отвязаться от него, я заключил с ним нечто вроде сделки. Пообещал, что если захочу общаться с прессой, то сделаю это через него.

— Как раз то, что нужно. Используем его.

Я молчал.

— Так вы согласны?

Взяв вилку и нож, я стал неторопливо резать стейк. На тарелку потекла кровь. Мне вдруг вспомнилось, как дочь задала мне вопрос, который часто задавала ее мать и на который я никогда не мог ответить: «Почему ты всегда работаешь на плохих парней?» Разумеется, можно было многое возразить, но я никак не мог забыть ее слова и ту боль, какую они мне причинили.

Я отложил нож и вилку в сторону. У меня вдруг пропал аппетит.

— Да, — ответил я. — Согласен.

Часть третья Говорить правду

34

Все лгут.

Копы лгут. Адвокаты лгут. Клиенты лгут. Даже присяжные лгут.

Некоторые считают, что судебные разбирательства выигрываются или проигрываются еще на стадии отбора присяжных. Я не захожу так далеко, но в делах, связанных с убийством, трудно найти более важный момент, чем выбор двенадцати граждан, которые будут решать судьбу вашего клиента. Это самая сложная и непредсказуемая часть процесса, где многое зависит от игры случая или удачи и от того, сможете ли вы вовремя задать правильный вопрос правильному человеку.

Но каждый суд начинается именно с этого.

Отбор присяжных в деле «Штат Калифорния против Эллиота» начался в четверг, в десять утра, в зале судьи Джеймса Стэнтона. Здесь собралась целая толпа, состоявшая наполовину из «кандидатов» (восьмидесяти потенциальных присяжных, случайно выбранных из общего списка), наполовину — из журналистов, работников суда, заинтересованных лиц или просто зевак, просочившихся на заседание.

За столиком защиты сидели я и Эллиот — клиент пожелал не создавать большую команду. Передо мной лежали пустая папка, блокнот и три цветных маркера: красный, синий и черный. Еще в офисе я расчертил папку с помощью карандаша и линейки, разбив на двенадцать клеток. Каждая клетка была размером со стикер и соответствовала одному из будущих присяжных. Я знал, что некоторые адвокаты пользуются специальными программами для отсеивания кандидатов. В процессе отбора компьютер анализирует для них поступающую информацию, пропускает через социально-политический фильтр и мгновенно выдает рекомендацию — брать или отвергнуть претендента. Но я предпочитал действовать по старинке, как меня учили на государственной защите. Данный способ всегда срабатывал, и я не собирался менять его. Чтобы выбрать нужного присяжного, мне ни к чему компьютеры. Я полагаюсь на собственное чутье. Компьютер не может слышать, как и каким тоном отвечает кандидат. Он не способен заглянуть ему в глаза.

А работает все это так: судья берет составленный компьютером список претендентов, вызывает первую дюжину и приглашает занять места на скамье присяжных. С этого момента каждый из них является присяжным заседателем. Но остаться таковым он может только после того, как пройдет «вуар дир» — серию вопросов, касающихся его занятий, биографии, общественных взглядов и понимания юридической системы. Процедура длится очень долго. Первые вопросы задает судья, а потом за дело берутся обвинение и защита.

Присяжные могут получить отвод по двум причинам. Прежде всего отклоняются кандидатуры тех, кто своими ответами, поведением или обстоятельствами жизни демонстрирует неспособность быть честным и достойным судьей и беспристрастно относиться к рассматриваемому делу. В этом случае на отсеивание претендентов нет никаких квот и ограничений. Часто судья сам отвергает ту или иную кандидатуру раньше, чем прокурор или адвокат успевают сделать возражение. Я всегда считал, что самый быстрый способ вылететь из состава присяжных — заявить, что все копы лгут или копы всегда правы. И то и другое будет считаться пристрастным отношением и достаточным поводом для отвода претендента.

Вторая причина — отвод без объяснения причин. Каждая из сторон ограничена в своих возможностях соответственно статусу и виду дела. Поскольку в данном случае речь шла об убийстве, обвинение и защита имели право на двадцать немотивированных отводов. Как именно пользоваться данным правом, зависело от умения и опыта участников процесса. Хороший юрист мог тактично изменять состав присяжных в пользу обвинения или защиты. Немотивированные отводы позволяли ему отвергать ту или иную кандидатуру, полагаясь исключительно на собственное чутье. Другое дело, если кто-то из юристов проявлял открытую предвзятость. Например, когда прокурор упорно отвергал всех чернокожих претендентов, а адвокат делал то же самое с белыми, это быстро создавало им проблемы не только с противной стороной, но и с судьей.

Правила «вуар дир» составлены так, чтобы исключить всякую пристрастность и недобросовестность со стороны присяжных. Самое название процедуры по-французски означает «говорить правду». Но, разумеется, правда у каждого своя. При любом судебном разбирательстве я желаю иметь пристрастное жюри, чтобы оно было настроено против полиции и прокуратуры. Хочу, чтобы оно было на моей стороне. Меньше всего мне хочется иметь непредубежденного присяжного. Гораздо лучше присяжный, который уже держит мою сторону или кого можно легко туда переманить. Мне нужны лемминги, послушные овечки. Люди, которые станут покорно следовать за мной и усердно работать на защиту.

Естественно, человек, сидевший в четырех футах от меня, придерживался противоположной точки зрения. Прокурору важно собственное стадо, и он намерен использовать отводы для формирования состава присяжных по собственному вкусу — в ущерб мне.

В четверть одиннадцатого энергичный судья Стэнтон получил распечатку со списком двенадцати присяжных, случайно выбранных компьютером, и попросил их занять свои места, огласив кодовые номера, присвоенные им комиссией по отбору кандидатов. Мы получили шесть мужчин и шесть женщин: трех почтовых работников, двух инженеров, домохозяйку из Помоны, безработного сценариста, двух школьных учителей и трех пенсионеров.

Мы знали, где они живут и чем занимаются. Но мы не знали их фамилий. Это были анонимные присяжные. На предварительных стадиях процесса судья решительно защищал кандидатов от внимания публики и прессы. Он распорядился поставить камеры «Судебного канала» за скамьей присяжных, чтобы зрители не могли видеть их лиц. Настоял на том, чтобы даже юристы не знали фамилии претендентов и во время «вуар дир» обращались к ним по номерам сидений.

В начале заседания судья расспросил каждого кандидата, чем он зарабатывает на жизнь и в каком районе Лос-Анджелеса проживает. Дальше следовали традиционные вопросы: не становился ли кто-нибудь из них жертвой преступления, нет ли у них родственников в суде, не связаны ли они с полицией и прокуратурой. Судья выяснял, что присяжные знают о законах и судебной практике, и спрашивал, не приходилось ли им прежде быть присяжными. Наконец Стэнтон отвел три кандидатуры: сотрудника почты, потому что его брат работал в полиции; пенсионера, у которого в уличной разборке убили сына; сценариста — пусть тот и не работал на «Арчуэй пикчерс», но вечная вражда между продюсерами и сценаристами внушала мысль, что он заведомо настроен против Эллиота.

Еще одного кандидата, инженера, судья исключил по его собственной просьбе. Это был частный консультант, две недели в суде полностью лишали его дохода, не считая пяти баксов в день, выдававшихся присяжным заседателям.

Всю четверку быстро заменили следующими претендентами из списка. Процедура шла своим чередом. К полудню я использовал два немотивированных отвода, убрал оставшихся почтовиков и уже собирался избавиться от второго инженера, но потом решил прерваться на обед и как следует обдумать свой следующий ход. Между тем Голанц сохранил весь свой боевой запас. Очевидно, хотел дать мне возможность отстреляться первым, а затем придать коллегии присяжных окончательную форму.

Эллиот чувствовал себя в роли босса. Всю работу в суде делал я, но он считал себя вправе оспаривать каждый мой шаг. Мне приходилось тратить уйму времени и объяснять, почему я хочу отклонить того или иного кандидата, а Эллиот каждый раз возражал и приводил свои доводы. Правда, в конце концов он начальственным кивком неизменно давал согласие, и присяжный исключался из коллегии. Процедура меня раздражала, но я с ней мирился, пока Эллиот позволял мне делать то, что я считал нужным.

Вскоре после полудня судья объявил перерыв. Это был день отбора присяжных и первый день моего первого процесса за прошедший год. Лорна Тейлор специально приехала в суд, чтобы поприсутствовать и выразить поддержку. Мы решили вместе пообедать, после чего она собиралась отправиться в офис и приняться за работу.

Когда мы вышли в коридор, я поинтересовался у Эллиота, не хочет ли он присоединиться, но тот ответил, что должен быстро слетать на студию и выяснить, как там дела. Я попросил его не задерживаться. Судья и так расщедрился, дав нам на обед целых полтора часа, поэтому опаздывать невежливо.

Мы с Лорной задержались, пропуская толпу кандидатов к лифтам. Мне не хотелось ехать вместе с ними. В подобной ситуации кто-нибудь обязательно откроет рот и ляпнет что-то нарушающее правила, и мне придется обо всем докладывать судье.

Дверь очередного лифта открылась, и из кабинки вышел репортер Джек Макэвой. Протолкавшись сквозь группу кандидатов, он окинул взглядом коридор и заметил меня.

— Чудесно, — произнес я. — У нас проблемы.

Макэвой зашагал прямо ко мне.

— Что вам нужно? — спросил я.

— Объяснить.

— Объяснить что? Почему вы солгали?

— Нет, подождите, я ведь сказал «до воскресенья». Только это я вам обещал.

— Да, но уже четверг и в журнале ничего, а когда я попытался позвонить и поговорить об этом, вы мне не ответили. Ко мне обращаются много репортеров, Макэвой. Я вполне могу обойтись без «Таймс».

— Понимаю. Дело в том, что они решили придержать публикацию до начала суда.

— Суд начался два часа назад.

— Ну, они имели в виду реальный суд. С показаниями свидетелей и все такое. Чтобы включить свежий материал в воскресный выпуск. На первую полосу.

— Первая полоса в воскресенье? Вы мне гарантируете?

— В крайнем случае в понедельник.

— Так, уже понедельник.

— Да поймите вы, это новости. Все может измениться. Например, мы планируем статью на воскресенье, а потом происходит нечто экстраординарное и материал переносят на следующий день. Нельзя все предусмотреть.

— Ладно. Я поверю этому не раньше, чем увижу собственными глазами.

Площадка перед лифтами расчистилась. Можно было спуститься вниз, не рискуя столкнуться с кем-нибудь из кандидатов. Я взял Лорну под руку и повел к лифту. По пути мы оба обогнули репортера.

— Так как, договорились? — спросил Макэвой. — Вы не будете…

— Не буду что?

— Говорить с другими? Давать эксклюзив?

— Посмотрим.

Спустившись вниз и выйдя на улицу, мы с Лорной прошли квартал до городской ратуши, где я оставил Патрика. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из будущих кандидатов видел, как я сажусь на заднее сиденье «линкольна». Это могло им не понравиться. Инструктируя Эллиота перед судом, я настаивал, что он должен отказаться от служебного лимузина с шофером и сам водить машину. Мало ли кто может увидеть тебя у здания суда и какой это произведет эффект.

Я попросил Патрика отвезти нас к Французскому саду на Седьмой улице. С дороги я позвонил по сотовому Гарри Босху, и тот сразу мне ответил.

— Я только что говорил с репортером, — сообщил я.

— И?..

— Материал пойдет в воскресенье или в понедельник. На первой полосе. Так что будьте готовы.

— Наконец-то.

— Да. Вы готовы?

— Не волнуйтесь. Конечно.

— Еще бы мне не волноваться. Речь идет… Алло?

Он уже повесил трубку. Я дал «отбой».

— Что там? — спросила Лорна.

— Ничего.

Надо было сменить тему.

— Слушай, когда вернешься в офис, позвони Джули Фавро и попроси ее прийти завтра в суд.

— Кажется, Эллиот не хотел привлекать консультантов?

— Ему не обязательно знать об этом.

— Тогда как ты собираешься ей платить?

— Спишем на общие расходы. Какая разница? Если надо, заплачу из своего кармана. Она мне нужна, и плевать, что думает Эллиот. Я уже отклонил двух кандидатов, а завтра, видимо, потрачу все свои отводы. Мне пригодится ее помощь на финишной прямой. Просто скажи ей, что судебный пристав запишет фамилию и позаботится о том, чтобы устроить ее в зале. Пусть сядет на галерее и не подходит ко мне, пока я с клиентом. А если случится нечто важное, может присылать мне сообщения.

— Хорошо, я ей позвоню. С тобой все в порядке, Микки?

Наверное, я очень быстро говорил или обливался потом. Лорна заметила, как я взбудоражен. Меня слегка трясло — может, из-за истории с репортером, или потому, что Босх повесил трубку, или просто до меня стало доходить, что вот-вот произойдет событие, к которому я готовился целый год. Судебный процесс, свидетели, допросы…

— В порядке, — резко ответил я. — Просто проголодался. Ты же знаешь, что со мной бывает, когда я голоден.

— Да, конечно. Понимаю.

На самом деле я не был голоден. Мне вообще не хотелось есть. Я чувствовал, как на мои плечи наваливается гигантская тяжесть. Ответственность за будущее человека.

И этим человеком был не мой клиент.

35

На следующий день отбор присяжных продолжался больше десяти часов. Настоящее сражение. Я и Голанц в ярости набрасывались друг на друга, выискивая слабые места и безжалостно выбрасывая каждого, кто мог принести пользу противной стороне. Мы перебрали почти всех имевшихся в резерве кандидатов, клетки присяжных в моей таблице-папке были уже в несколько слоев обклеены стикерами. После обеда у меня осталось всего два немотивированных отвода. Голанц, поначалу действовавший осторожно, вскоре обогнал меня, сохранив лишь один заряд. Битва завершалась. Состав коллегии почти определился.

К трем часам дня список присяжных включал адвоката, компьютерного программиста, двух новых почтовиков и трех пенсионеров, а также профессиональную няню, специалиста по обрезке деревьев и художницу.

Из первоначальной дюжины осталось два кандидата: инженер на седьмом месте и пенсионер — на двенадцатом. Оба как-то ухитрились удержаться в списке. Оба были белыми и, как мне казалось, держали сторону обвинения. Нет, они не высказывали явную симпатию прокурору, но в своей табличке я пометил их синими чернилами как людей, холодно относившихся к защите. Впрочем, данная тенденция была едва заметной, поэтому я до сих пор не использовал против них два драгоценных вето.

Разумеется, в финальной стадии я мог бы избавиться от обоих, но существовал определенный риск. Ты выбиваешь «синего» кандидата, а на его место приходит «ультрамариновый», куда более опасный для твоего клиента. Вот почему результаты отбора часто трудно прогнозировать.

Последней в коллегию попала художница, занявшая одиннадцатое место, после того как Голанц своим девятнадцатым отводом устранил местного сантехника, которого я пометил ярко-красным. Отвечая на вопросы судьи Стэнтона, женщина рассказала, что живет в Малибу и работает в студии на Пасифик-Ошн. Она любила акриловые краски, изучала живопись в Институте искусств в Филадельфии и приехала в Калифорнию за «хорошим светом». По ее словам, у нее не было телевизора, а газеты она читала очень редко. Поэтому женщина ничего не знала о громком преступлении, случившемся полгода назад недалеко от того места, где она жила.

С самого начала я стал делать на фамилии художницы красные пометки и чем дальше, тем больше радовался тому, что она оказалась в списке присяжных. Голанц совершил тактическую ошибку: убрал сантехника предпоследним вето, а взамен получил присяжного, еще более непригодного для прокуратуры. Теперь ему придется или оставить его в списке, или израсходовать последний выстрел, рискуя снова получить скверную кандидатуру, которую он уже не сумеет отклонить.

Судья Стэнтон закончил, и очередь перешла к юристам. Голанц начал первым, забросав художницу вопросами и надеясь, что кандидатка продемонстрирует недобросовестность или пристрастность, которая позволит исключить ее по конкретным основаниям и сохранит ему возможность последнего отвода. Но женщина держалась очень хорошо, отвечая искренне и непредвзято.

Пока Голанц занимался своим делом, в кармане у меня завибрировал телефон. Не вынимая трубку из-под столика, я взглянул на экран. Джули Фавро прислала сообщение: «Ее надо сохранить».

Я немедленно ответил: «Знаю. Как насчет 7, 8 и 10? Кого убрать следующим?»

Фавро, мой тайный консультант, с утра сидела в четвертом ряду галереи. В обеденный перерыв, когда Уолтер Эллиот опять отправился «проведать» студию, мы с ней встретились, и я показал свою таблицу, чтобы она могла ее скопировать. Фавро все схватывала на лету и прекрасно понимала, каких присяжных я хочу и почему.

Почти сразу пришел ее ответ. Мне всегда нравилась ее реакция. Фавро не любила тянуть время, принимала быстрые интуитивные решения, основанные на личных наблюдениях.

«Мне не нравится 8-й. 10-й пока мало говорит. Можно убрать 7-й».

Восьмым был специалист по обрезке зелени. Я пометил его синим, услышав, как он отвечал на вопросы об отношении к полиции. К тому же он явно стремился стать присяжным. В деле об убийстве это плохой знак. Подобные люди обычно горой стоят за порядок и закон и готовы, не дрогнув, судить другого человека. Если честно, меня настораживает каждый, кто охотно соглашается на роль судьи. Такие сразу получают синюю пометку.

Судья Стэнтон вел себя демократично. Когда мы задавали вопросы кандидату, он разрешал нам обращаться и к другим членам коллегии. Он даже допускал «обратное вето», то есть мы могли вычеркнуть любого присяжного, уже после того как его допросили и приняли.

Когда настал мой черед говорить с художницей, я подошел к кафедре и сообщил судье, что беру ее в присяжные без дальнейших расспросов. Вместо этого я попросил разрешения еще раз побеседовать с присяжным номер восемь и получил согласие судьи.

— Присяжный номер восемь, мне бы хотелось уточнить вашу позицию по некоторым вопросам. Скажите, если по окончании процесса, после выступления всех свидетелей, у вас сложится впечатление, что подсудимый, вероятно, виновен, вы проголосуете за обвинительный приговор?

Специалист-озеленитель на минуту задумался.

— Нет, потому что доказательства должны не подлежать сомнению.

Я кивнул, словно получив правильный ответ.

— Значит, вы не считаете, что «мог совершить» и «несомненно совершил», — одно и то же?

— Нет. Конечно, нет.

— Отлично. Как вы считаете, людей арестовывают за то, что они громко поют в церкви?

На лице кандидата появилось недоуменное выражение, а в зале послышался смешок.

— Простите, я не понял.

— Есть такое выражение: людей не арестовывают за то, что они громко поют в церкви. Иначе говоря, нет дыма без огня. Людей не привлекают к суду просто так. Обычно аресты происходят на веских основаниях. Вы с этим согласны?

— Полагаю, все могут ошибаться, в том числе и полиция, поэтому каждый случай надо рассматривать отдельно.

— Но вы верите в то, что полиция обычно поступает правильно?

Я загнал его в угол. Как бы он ни ответил, это можно выдать за симпатию противной стороне.

— Наверное, да — ведь они профессионалы, — но я предпочитаю подходить к делу индивидуально и не считать, что если полиция обычно права, то она права и в данном случае.

Хороший ответ, тем более от озеленителя. Он говорил правильно, но в этой правильности было нечто искусственное. Чересчур подчеркнутое, даже угодливое. Он рвался быть присяжным, и мне это не нравилось.

— На какой машине вы ездите, сэр?

Неожиданные вопросы часто помогают верно оценить реакцию. Присяжный номер восемь откинулся на спинку и посмотрел на меня так, будто я пытался его надуть.

— На какой машине? — удивился он.

— Да, на чем вы ездите на работу?

— У меня пикап. Я вожу в нем снаряжение и инструменты. «Форд».

— На вашем бампере есть какие-нибудь наклейки?

— Да, не много.

— Что на них написано?

Он долго вспоминал, что написано у него на бампере.

— Ну, у меня есть стикер НСА, и потом, еще один, где написано: «Если ты можешь это прочитать, жми на тормоз». Может, не очень любезно, но что делать.

В толпе кандидатов раздались смешки, и номер восьмой гордо улыбнулся.

— Давно вы состоите в Национальной стрелковой ассоциации? — поинтересовался я. — В представленных вами данных об этом ничего не сказано.

— Вообще-то нет. То есть я не член ассоциации. Просто наклеил стикер.

Ложь. Кандидат солгал, если входил в ассоциацию, но не стал включать сведения в свою анкету, или если не входил, но использовал стикер, желая выдать себя за кого-то другого или просто сделать вид, что состоит в организации, которой он симпатизировал, но членом которой не являлся. В любом случае это был обман, и я еще больше укрепился в своем мнении. Фавро абсолютно права: его надо убрать. Я объявил, что вопросов больше нет, и сел на место.

Когда судья спросил, согласны ли обе стороны на текущий состав присяжных, Голанц попытался убрать художницу на конкретных основаниях. Я выступил с возражением, судья поддержал меня. Голанцу ничего не оставалось, как в последний раз воспользоваться правом вето. Затем я пустил в ход свой девятнадцатый отвод, убрав озеленителя. Тот с раздраженным видом прошествовал к выходу из зала.

Из оставшихся претендентов вызвали еще двоих — агента по недвижимости и нового пенсионера, занявших восьмое и одиннадцатое места. Судя по всему, они придерживались нейтральной позиции. Не услышав в их ответах ничего опасного, я пометил их черным. Во время расспросов судьи поступило новое сообщение от Фавро: «Думаю, оба — лемминги».

В целом лемминги в коллегии полезны. Не имея личных предпочтений и придерживаясь общепринятых взглядов, они легко поддаются внушению со стороны. Всегда ищут, к кому присоединиться. Чем больше у вас леммингов, тем важнее иметь на своей стороне яркую и сильную личность среди присяжных. Когда они начнут совещаться, он поведет за собой других.

Голанц, на мой взгляд, совершил серьезную ошибку. Использовал все отводы раньше защиты и, что гораздо хуже, оставил в коллегии адвоката. Кандидат номер три пролез в заключительный состав, и чутье подсказывало мне, что Голанц приберегал последнее вето именно против него. Но тут появилась художница и Голанцу пришлось примириться с адвокатом.

Присяжный номер три не занимался уголовным правом, но наверняка учил его в университете и, вероятно, подумывал о практике. Про гражданских адвокатов не снимают телешоу и кино. Зато криминальные дела притягивают к себе людей, и номер третий не являлся исключением. На мой взгляд, это делало его прекрасной кандидатурой для защиты. В моей таблице его клетка полыхала красным, и я считал его своим лучшим выбором. На суде и совещании присяжных он будет присутствовать как человек, знающий юриспруденцию и разбирающийся в тонкостях судопроизводства. Это не только привлечет его на мою сторону, но и сделает подходящим кандидатом на роль старшины — то есть присяжного, избираемого для общения с судьей и говорящего от имени всей коллегии. Когда присяжные заседатели отправятся на совещание, все взоры обратятся именно к юристу. Если он будет «красным», то увлечет за собой многих коллег и подтолкнет к оправдательному приговору. А в качестве профессионального адвоката он как минимум уверит себя в правильности своего мнения и станет отстаивать его. Тем самым он в одиночку сумеет удержать присяжных от единогласного решения и не позволит им признать виновным моего клиента.

Конечно, мои выводы можно счесть поспешными — ведь номер третий отвечал на вопросы в общей сложности менее тридцати минут, — но именно к этому и сводится отбор присяжных: быстрым и интуитивным решениям, основанным на опыте и наблюдениях.

В конце концов я пришел к выводу, что следует включить леммингов в коллегию. У меня остался еще один отвод, и я мог потратить его на номер седьмой или номер десятый. На инженера или пенсионера.

Я попросил у судьи разрешения поговорить со своим клиентом. Повернувшись к Эллиоту, я показал ему таблицу:

— Мы близки к финишу, Уолтер. Остался последний выстрел. Что скажете? Мне кажется, нам следует избавиться от седьмого и десятого, но у нас лишь один отвод.

Эллиот очень активно участвовал в отборе. С тех пор как на скамьях появились первые присяжные, он энергично выражал свое мнение по поводу каждого кандидата, которого я хотел убрать. Но у него не было опыта по выбору присяжных, а у меня имелся. Я внимательно слушал его комментарии, но решение принимал самостоятельно. Однако на сей раз ситуация выглядела неопределенной. Каждый из двух кандидатов мог представлять опасность для защиты. Или оказаться простым леммингом. Передо мной стоял трудный выбор. Хотелось переложить его на плечи своего клиента, положившись на его интуицию.

Эллиот постучал пальцем по клеточке с десятым номером. Это был пенсионер, бывший редактор технической документации на фабрике игрушек.

— Вот его, — сказал Уолтер. — От него надо избавиться.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Я взглянул на таблицу. На десятой клетке было много синевы, но не больше, чем на седьмой, с инженером.

Вообще редактор чем-то напоминал мне озеленителя. Он тоже очень хотел стать присяжным, но, вероятно, по иным причинам. Например, собирался использовать свой опыт в суде для написания книги или киносценария. На работе он занимался тем, что сочинял инструкции к игрушкам, а на пенсии, судя по его ответам, перешел на художественную литературу. Что может быть лучше для развития воображения и стимуляции творчества, чем участие в процессе над убийцей? Но если это было полезно для него, то для Эллиота — вряд ли. Я не желал видеть в коллегии никого, кому нравилась роль судьи, — не важно, по каким мотивам.

Номер седьмой «посинел» по другим причинам. Его представили как инженера в области аэрокосмической промышленности. Эта индустрия широко распространена в южной части Калифорнии, поэтому мне приходилось иметь дело с инженерами. Чаще всего они консервативны в политике и религии — два очень «синих» качества — и работают на производствах, тесно связанных с государственными контрактами и грантами. Голосуя в пользу защиты, ты всегда голосуешь против штата, а для них это трудный шаг.

Существовал еще момент — возможно, более важный: инженеры живут в мире логики и абсолютных величин. И то и иное часто не имеет ничего общего с преступлением, а порой и со всей юридической системой.

— Не знаю, — пробормотал я. — Мне кажется, лучше убрать инженера.

— Нет, он мне по душе. Понравился с самого начала. У нас возник хороший зрительный контакт. Пусть останется.

Я отвернулся от Эллиота и посмотрел на скамью присяжных. Мой взгляд переходил от седьмого номера к десятому и обратно. Мне был нужен какой-то знак, намек, чтобы сделать верный выбор.

— Мистер Холлер, — произнес судья Стэнтон, — вы хотите использовать ваш последний отвод или примете коллегию присяжных в настоящем виде? Вынужден напомнить, что уже поздно, а нам надо отобрать запасной состав.

В этот момент загудел мой телефон.

— Минутку, ваша честь.

Я опять обернулся к Эллиоту, словно собираясь сказать ему что-то, а сам тайком вытащил мобильник.

— Вы уверены, Уолтер? — прошептал я. — Парень — инженер. У нас могут появиться проблемы.

— Послушайте, я сделал карьеру только потому, что умею разбираться в людях, — еле слышно произнес Эллиот. — Я хочу, чтобы он был присяжным.

Я кивнул и взглянул на зажатый между ногами телефон. Поступило сообщение от Фавро: «Уберите 10-й. Лживый. 7-й по профилю подходит прокурору, но я вижу хороший зрительный контакт и открытое лицо. Он заинтересован делом. Ему нравится ваш клиент».

Зрительный контакт. Все стало ясно. Я сунул телефон в карман и встал. Эллиот вцепился в мой рукав. Я наклонился и услышал его громкий шепот:

— Что вы делаете?

Я молча стряхнул его руку — публике незачем видеть, как он пытается мной командовать. Выпрямившись, я взглянул на судью:

— Ваша честь, защита благодарит десятый номер и просит вывести его из состава коллегии.

Судья распорядился отпустить редактора и вызвал следующего кандидата, а я сел на место и обратился к Эллиоту:

— Уолтер, никогда не хватайте меня за руку перед присяжными. Вас все начнут считать придурком, а мне и так предстоит нелегкая задача — убедить их, что вы не убийца.

Я отвернулся от него и проследил за тем, как новый и, видимо, последний кандидат занимает место на скамье.

Часть четвертая Процесс десятилетия

Сундук мертвеца

Адвокат наследует практику своего коллеги.

Первое дело. Процесс десятилетия.

Джеймс Макэвой, корреспондент «Таймс»

«На него свалилось сразу тридцать дел, но в счет идет только одно. Крупный клиент и большие ставки — и он вне конкуренции. Две недели назад адвокат Майкл Холлер унаследовал практику убитого Джерри Винсента, и теперь является ключевой фигурой в уголовном процессе десятилетия.

Сегодня в суде начинаются слушания по делу Уолтера Эллиота, пятидесятичетырехлетнего главы „Арчуэй пикчерс“, обвиняемого в убийстве жены и ее предполагаемого любовника в Малибу. Холлер представляет его в суде вместо Винсента, сорокапятилетнего адвоката, которого недавно нашли мертвым в своей машине в центре Лос-Анджелеса.

Винсент распорядился, чтобы после его смерти Холлер унаследовал всю его юридическую практику. В одно прекрасное утро Холлер, уже год не занимавшийся юриспруденцией, проснулся с целым ворохом открытых дел.

„Я очень рад снова взяться за работу, но, конечно, ничего подобного не ожидал, — признался Холлер, сорокадвухлетний сын покойного Майкла Холлера-старшего, знаменитого в прошлом лос-анджелесского адвоката. — Джерри Винсент был моим коллегой и другом, и я предпочел бы видеть его живым, а не вести его дела“.

Полиция продолжает расследовать убийство Винсента. Пока никто не арестован, и детективы признают, что у них нет подозреваемых. Винсенту дважды выстрелили в голову, когда сидел в своем автомобиле в офисном гараже, расположенном на Бродвее.

После его смерти вся текущая практика оказалась в руках Холлера. Он начал сотрудничать с полицией в расследовании дела — в рамках, допустимых юридической тайной, — а также просматривать унаследованные дела и встречаться с новыми клиентами. Вскоре последовал первый сюрприз. Один из клиентов Винсента должен был предстать перед судом буквально на следующий день после убийства.

„Мы едва начали разбирать дела, как обнаружили, что Джерри собирался в тот день присутствовать на приговоре, — рассказал Холлер. — Пришлось все бросить, мчаться в уголовный суд и встречаться с клиентом“.

Но это было только одно из тридцати с лишним дел. Холлер встретился с каждым клиентом, известил о смерти Винсента и предложил выбор: взять себе нового адвоката или продолжить работать с Холлером.

Кое-кто из клиентов предпочел первое, но большая часть дел осталось у Холлера. Несомненно, самое крупное из них — убийство в Малибу. Оно стало широко известно публике. Процесс будет частично транслироваться на национальном „Судебном канале“. В числе приглашенных журналистов — Доминик Данн, ведущий судебный репортер из „Вэнити фэр“.

Прежде чем Холлер взялся за данное дело, ему поставили условие: Эллиот потребовал, чтобы в судебном разбирательстве не было никаких задержек.

„Уолтер невиновен, он настаивал на этом с самого начала, — заявил Холлер нашему журналу в первом интервью, которое он дал в качестве защитника Эллиота. — Расследование проходило медленно, и ему полгода пришлось ждать того момента, когда он сможет наконец предстать перед судом и восстановить свое честное имя. Мой клиент не хочет никаких отсрочек, и я его понимаю. Если вы невиновны, зачем ждать? Мы почти круглосуточно работали над подготовкой к процессу, и я считаю, что мы к нему готовы“.

Правда, вначале возникли кое-какие трудности. Преступник, убивший Винсента, прихватил с собой его портфель. В нем находились ноутбук и рабочий календарь.

„Воссоздать календарь не так уж трудно, а вот ноутбук — серьезная потеря, — посетовал Холлер. — Там хранилась почти вся информация по делу. Документы, найденные нами в офисе, были неполными. Без ноутбука Винсента работа встала, и я уже боялся, что мы оказались в тупике“.

Однако позже Холлеру удалось найти одну вещь, не взятую убийцей. Винсент скопировал данные с компьютера на цифровую „флэшку“, висевшую на связке его ключей. Проштудировав мегабайты информации, Холлер по кусочкам собрал стратегию защиты, разработанную его предшественником. На прошлой неделе состоялся отбор присяжных, и сейчас Холлер, по его словам, полностью готов к началу слушаний.

„Не думаю, что у мистера Эллиота возникнут проблемы, — заявил адвокат. — Мы отлично поработали и рвемся в бой“.

Эллиот отказывается комментировать последние события и избегает общения с прессой, если не считать одной пресс-конференции, данной им вскоре после ареста, где он решительно отрицал свою причастность к преступлению и оплакивал смерть жены.

Прокуратура и полиция округа Лос-Анджелес считают, что Эллиот в порыве ярости убил жену Мици, тридцати девяти лет, и Йохана Рилца, тридцати пяти лет, после того как застал их в своем загородном доме на одном из пляжей в Малибу. Эллиот вызвал на место преступления полицию и был арестован в процессе дальнейшего расследования. Хотя орудие убийства так и не нашли, результаты судмедэкспертизы показали, что Эллиот накануне стрелял из огнестрельного оружия. Кроме того, по мнению следователей, он давал противоречивые показания во время первого и последующих допросов. Ожидается, что на суде будут представлены новые доказательства виновности киномагната.

Эллиот был выпущен под залог в двадцать миллионов долларов — рекордная сумма за всю историю уголовного судопроизводства в округе Лос-Анджелес.

Специалисты и судебные обозреватели полагают, что защита попытается оспорить методы ведения следствия и надежность тестов, определивших факт стрельбы со стороны подозреваемого.

Заместитель окружного прокурора Джеффри Голанц, выступающий со стороны обвинения, отказывается давать какие-либо комментарии. Напомним, что до сих пор Голанц не проиграл ни одного процесса, хотя в его послужном списке это уже одиннадцатое дело об убийстве».

36

Присяжные входили в судебный зал по одному, как игроки «Лейкерс» на баскетбольную площадку. Правда, спортивной формы на них не было, но в воздухе витало такое же торжественное и приподнятое настроение, как перед началом матча. Они прошествовали к двум рядам скамей. Каждый держал в руках блокнот и авторучку. Добравшись до скамеек, присяжные опустились на свои места, приготовленные для них в прошлую пятницу, когда они были избраны и приведены к присяге.

Часы показывали ровно десять. Начало заседания задерживалось. Накануне судья Стэнтон собрал у себя представителей обвинения и защиты и почти сорок минут давал последние наставления, не преминув выразить недовольство по поводу статьи в «Таймс». По его мнению, она сильно склоняла весы в сторону защиты, выставляя меня этаким симпатичным трудягой. Судья уже в пятницу запретил присяжным читать или смотреть любые новости, связанные с рассматриваемым делом, однако опасался, что информация все-таки может просочиться наружу и достигнутьих ушей.

В свое оправдание я заметил, что дал интервью еще десять дней назад, и мне обещали напечатать его по меньшей мере за неделю до начала разбирательства. Голанц поморщился и заявил, будто своим интервью я пытался повлиять на отбор присяжных, а теперь оно будет воздействовать собственно на суд.

Я возразил, что в статье ясно сказано, что журналисты пытались связаться и со стороной обвинения, но получили отказ. Так что, если публикация получилась однобокой, виноват не я.

Стэнтон нехотя принял мои объяснения, но предупредил об осторожности в общении с прессой. Мне стало понятно, что о планах телевизионных комментариев к каждой сессии суда можно забыть. Видимо, журналистам это не понравится, но я не собирался портить отношения с судьей.

Мы рассмотрели еще несколько вопросов. Стэнтона очень волновала продолжительность процесса. Как и любой судья, он старался скорее разгрести незаконченные дела. Долгое разбирательство грозило еще больше увеличить образовавшиеся завалы. Он спросил, сколько времени понадобится каждой стороне для реализации своих планов. Голанц ответил, что ему нужна минимум неделя. Я сказал то же самое, но решил, что, пожалуй, мне хватит гораздо меньше. Защите часто бывает довольно того времени, которое уходит на фазу обвинения.

Стэнтон нахмурился и предложил как следует обдумать график заседаний. Он сказал, что хочет закончить дело раньше, пока внимание присяжных не притупилось.

Сидя за столом, я смотрел на рассаживавшихся по местам присяжных, стараясь понять, как они настроены и на чью сторону могут склониться их симпатии. Меня по-прежнему устраивал состав коллегии, особенно номер третий, адвокат. Из остальных кое-кто находился под вопросом, но во время выходных я пришел к мысли, что лучше строить защиту с расчетом на адвоката, надеясь, что при голосовании он переманит на свою сторону остальных.

Присяжные переглядывались или смотрели на судью, занимавшего центральное место в зале. Насколько я мог заметить, никто ни разу не взглянул в сторону столиков обвинения и защиты.

Я обернулся к галерее. Зал, как и прежде, был набит журналистами, заинтересованными лицами и разнообразной публикой.

Позади столика Голанца сидела мать Мици Эллиот, прилетевшая из Нью-Йорка. Рядом с ней находились отец и два брата Йохана Рилца, прибывшие из Берлина. Я обратил внимание, что Голанц посадил скорбящую мать у самого прохода, чтобы присяжные хорошо видели ее искаженное горем лицо и нескончаемые слезы.

Защита зарезервировала пять мест в первом ряду, за моей спиной. Там сидели Лорна, Циско, Патрик и Джули Фавро: я решил нанять ее на время судебного процесса для наблюдения за присяжными. Сам я не мог следить за ними постоянно, к тому же присяжные часто ведут себя более откровенно, когда на них не смотрят адвокат и прокурор.

Пятое место я приберег для своей дочери. Надеялся, что уговорю бывшую жену дать мне возможность забрать Хейли из школы и отвезти в суд. Хейли никогда не видела, как я работаю, и мне казалось, что вступительная речь для этого подойдет как нельзя лучше. В успехе дела я не сомневался. Чувствовал себя неуязвимым и мечтал, чтобы дочь запомнила меня таким. План заключался в том, чтобы посадить ее рядом с Лорной, которая ей всегда нравилась, и показать себя во всей красе. Я даже хотел сослаться на Маргарет Мид^[103] и объяснить, что небольшая экскурсия в суд только расширит кругозор дочери и пойдет ей на пользу. К сожалению, я мог выиграть любое дело, кроме этого. Бывшая жена мне отказала. В понедельник Хейли отправилась в школу, и место осталось пустым.

Уолтер Эллиот не пригласил никого. У него не было ни детей, ни близких родственников. Нина Альбрехт спросила, можно ли ей посидеть в зале и оказать поддержку шефу, но ее включили в список свидетелей со стороны обвинения и защиты, поэтому до своего выступления она не могла присутствовать в суде. В результате мой клиент остался в одиночестве. Разумеется, это было сделано намеренно. При желании у него нашлось бы немало сотрудников, доброжелателей или подхалимов, которые с удовольствием составили бы ему компанию. Многие известные актеры вызвались прийти в суд, чтобы поддержать Эллиота, но я объяснил, что, если вокруг него будут сидеть голливудские знаменитости и кинопродюсеры, это произведет плохое впечатление на присяжных. Все дело в присяжных, говорил я. Каждый наш шаг — от цвета галстука до выбора присяжных — рассчитан именно на них, на наших безымянных судей.

Как только члены коллегии заняли свои места, Стэнтон объявил начало заседания и осведомился у присяжных, не читали ли они статью в утренней «Таймс». Все промолчали, и судья напомнил, что никто не должен читать и смотреть новости, связанные с процессом. Затем он сообщил, что заседание откроют вступительные речи защитника и обвинителя.

— Прошу не забывать, дамы и господа, — произнес Стэнтон, — что это лишь мнения, а не доказательства. Позже обе стороны приведут факты, подтверждающие сделанные ими заявления. В заключение вы должны будете решить, насколько они справились с задачей.

Судья кивнул Голанцу и предложил начать. Согласно досудебной договоренности на речь каждой из сторон отводился один час. Не знаю, как Голанц, но я не нуждался в таком количестве времени.

Заместитель прокурора, эффектный и внушительный, в черном костюме, белой рубашке и бордовом галстуке, поднялся из-за стола. На суде он выступал вместе с молодой помощницей, симпатичной девушкой Дениз Дэбни. Она сидела с ним рядом и не спускала глаз с присяжных. Вдвоем они в четыре глаза утюжили лица заседавших со всей серьезностью и строгостью людей, сознающих важность своей задачи.

Представив себя и помощницу, Голанц обратился к присяжным:

— Уважаемые дамы и господа, причины, по которым мы собрались в этом зале, — необузданная жадность и гнев. Ситуация очень проста. Ответчик, Уолтер Эллиот, — человек, высоко стоящий в нашем обществе и обладающий огромной властью и деньгами. Однако всего этого ему оказалось недостаточно. Подсудимый не хотел делиться богатством. Он не желал прощать чужие ошибки. Вместо этого он предпочел жестокость и зло. Ответчик отнял не одну жизнь, а две. Униженный и взбешенный, он взялся за оружие и убил жену, Мици Эллиот, и Йохана Рилца. Он верил, что деньги и власть спасут его от заслуженного возмездия за гнусное преступление. Но он ошибся. Во время суда обвинение с несомненной ясностью докажет, что Уолтер Эллиот совершил все вышесказанное и виновен в смерти двух людей.

Я развернулся в кресле, чтобы заслонить клиента от взглядов присяжных и заодно лучше разглядеть заместителя прокурора и публику в первом ряду. Голанц еще не успел закончить вступление, как по лицу матери Мици Эллиот потекли слезы. Я решил, что об этом следует сказать судье, когда мы станем беседовать наедине. Театральные сцены могут нанести вред защите, и судья должен пересадить мать жертвы в такое место, где она не будет мозолить глаза присяжным.

С заплаканной женщины я перевел взгляд на гостей из Германии. Меня беспокоило, как они будут смотреться в глазах присяжных. Надо было проверить их реакцию на происходящее и способность контролировать свои эмоции. Чем мрачнее и агрессивнее они станут себя вести, тем эффективнее сработает стратегия защиты, когда я возьмусь за Йохана Рилца. Вглядевшись в их лица, я решил, что у меня неплохие шансы. Оба сидели мрачные и злые.

Голанц продолжал разъяснять, какие факты он намерен представить во время выступления свидетелей и что, по его мнению, они означают. Ничего неожиданного я не услышал. Скоро пришло сообщение от Фавро, которое я прочел под столом: «Они на это клюют. Вам надо постараться».

Понятное дело, подумал я. Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

Вообще в любом процессе обвинение имеет преимущество. За ним стоит мощь и сила государства. Его считают компетентным, честным и справедливым. Каждый присяжный в глубине души уверен, что если подсудимый арестован, то за дымом обязательно появится огонь.

Защите приходится бороться с подобным предубеждением. Считается, что до объявления обвинительного приговора подсудимый невиновен. Но каждый, кто хоть раз участвовал в суде, знает: презумпция невиновности — лишь благое пожелание из тех, что обычно остаются на бумаге. Ни один человек, включая меня, не сомневался, что в начале процесса мой клиент считался заведомо виновным. Я должен был либо твердо доказать его невиновность, либо обвинить прокуратуру в злоупотреблении властью, недобросовестности или коррупции.

Голанц проговорил весь положенный час, и, похоже, не пытался ничего скрывать. Обычная самоуверенность прокуратуры — она выкладывает карты на стол и заявляет: попробуйте их побить. Как горилла, которая слишком велика и сильна, чтобы снисходить до хитростей. Рисуя свое полотно, прокуратура берет самые большие кисти, а потом вешает его на стену вместе с топором и скрещенными пиками.

Судья заранее предупредил, что обращаться к свидетелям можно только из-за столиков или с расположенной между ними кафедры. Но вступительные речи являлись исключением. В этот важный момент мы могли использоваться все пространство перед скамьей присяжных — место, которое ветераны судебных баталий прозвали «полигоном», потому что только здесь юристы могли обратиться к присяжным напрямую и попытаться убедить их в своей правоте.

Наконец Голанц вышел из-за стола на площадку — приближалась кульминация его речи. Он встал перед присяжными и развел руки в стороны, точно священник перед паствой.

— Мое время истекает, друзья, — сказал он. — В заключение хочу вас попросить — внимательно слушайте показания свидетелей. Полагайтесь на свой здравый смысл. Пусть вас не сбивают с толку ухищрения и уловки защиты. Сосредоточьтесь на главном. Помните — погибли два человека. У них отняли будущее. Именно поэтому мы здесь. Ради них. Спасибо.

Старый добрый спич в духе «думайте о главном». Его успели замусолить еще в те дни, когда я работал государственным защитником. Несмотря на это, вступительная речь в целом удалась. Может, Голанц и не выиграл приз как лучший оратор года, но своей цели достиг. Кроме того, я подсчитал, что он не менее четырех раз назвал присяжных «друзьями»: словечко, про которое мне в своем выступлении лучше забыть.

За последние полчаса Фавро прислала мне еще два сообщения, сигнализируя о падении интереса у присяжных. Вероятно, они и проглотили наживку, но теперь были сыты по горло. Порой речь чересчур затягивается. Голанц выстоял все пятнадцать раундов, как боксер-тяжеловес. Я предпочитал полусредний вес. Меня увлекали быстрые наскоки. Легкая атака, пара выпадов, несколько намеков и вопросов. Я хотел понравиться присяжным. Это главное. Если им понравлюсь я, то понравится и моя защита.

Как только судья кивнул, я сразу встал и вышел на площадку. Тут между мной и присяжными не было никаких препятствий. К тому же укрепленная на стене телекамера смотрела прямо на меня.

Я повернулся лицом к коллегии, избегая лишних жестов, кроме легкого наклона головы.

— Дамы и господа, судья уже сказал вам обо мне, но я хочу еще раз представить себя и своего клиента. Меня зовут Майкл Холлер, и я представляю интересы Уолтера Эллиота, сидящего за этим столиком.

Я указал на Эллиота, который, как мы и условились, ограничился серьезным кивком. Любая улыбка сейчас выглядела бы фальшиво и заискивающе, как слово «друзья» в обращении к присяжным.

— Я не буду отнимать у вас много времени, потому что хочу как можно скорее перейти к показаниям свидетелей и заняться делом. Хватит разговоров. Пора предъявить доказательства или прикусить язык. Мистер Голанц нарисовал вам очень сложную и красочную картину. Он потратил на нее целый час. Но дело обстоит гораздо проще. Обвинение пускает вам пыль в глаза. Когда облако рассеется, вы сами все поймете. Обнаружите, что за дымом нет огня и никакого дела против Уолтера Эллиота не существует. И речь идет не о разумном сомнении, а о том, что подзащитного вообще не имели права привлекать к суду.

Я снова обернулся и указал на своего клиента. Тот сидел, глядя прямо перед собой на блокнот, в котором делал какие-то пометки: еще одна наша заготовка, создававшая образ делового и практичного человека. Он занят своей защитой и не обращает внимания на ужасы, нагроможденные прокуратурой. Он знает, что прав, и в этом его сила.

Повернувшись к присяжным, я продолжил:

— Я подсчитал, что в своем выступлении мистер Голанц шесть раз употребил слово «оружие». Шесть раз он сказал, что Уолтер взял оружие и застрелил женщину, которую любил, и ее ни в чем не повинного спутника. Шесть раз! Однако он ни разу не упомянул одну простую деталь — никакого оружия нет. Нет у прокуратуры. Нет у полиции. И не только оружия, но и связи между орудием преступления и Уолтером, потому что подзащитный никогда не владел и не пользовался ничем подобным. Мистер Голанц обещал представить неопровержимые свидетельства, что Уолтер стрелял из пистолета. Что ж, давайте подождем. Я советую вам запомнить это обещание, а потом решить, были они неопровержимыми или нет. Вероятно, они лопнут как мыльный пузырь.

Пока я говорил, мой взгляд скользнул по скамье присяжных, словно прожектор в ночном небе над Голливудом. Я чувствовал, что поймал волну. Мои мысли двигались в четком ритме, я привлек внимание присяжных. Они внимательно смотрели на меня.

— Конечно, мы все хотим, чтобы органы правопорядка работали добросовестно и профессионально и вообще были самыми лучшими на свете. Мы видим разгул преступности в новостях и в жизни и понимаем, что эти люди — единственная преграда, которая отделяет порядок от хаоса. Поверьте, я желаю этого не меньше вас. Мне тоже приходилось сталкиваться с насилием. Я сам был жертвой и знаю, что это такое. Нам хочется, чтобы полиция стояла на страже и защищала нас. В конце концов именно для этого она и существует. — Я посмотрел на присяжных, стараясь приковать к себе их взгляды. — Но к сожалению, не в данном случае. Доказательства и улики — я имею в виду те, что представит само обвинение, — ясно покажут, что следствие с самого начала сфокусировалось на единственном подозреваемом: Уолтере Эллиоте. Вы увидите, что, как только в поле зрения прокуратуры попал Уолтер, все остальные версии были отброшены. Ни одна альтернативная гипотеза не удостоилась внимания или проверки. Полиция получила подозреваемого и то, что могло сойти за мотив. Больше ее ничто не интересовало. Она даже не попыталась взглянуть в другую сторону.

Шагнув ближе к ограде, отделявшей присяжных от зала, я положил руку на перила и медленно прошел вдоль ряда.

— Дамы и господа, мы имеем дело с предвзятым отношением. С узостью взгляда, который направлен только на одного подозреваемого и не замечает ничего вокруг. Обещаю, что, выбравшись из этой темной ямы, вы удивленно посмотрите вокруг и ваши глаза ослепит яркий свет. И в тот момент вы спросите себя — а где же, черт возьми, все это выдуманное дело? Спасибо за внимание.

Я убрал ладонь с перил и направился к своему столику. Не успел я сесть, как судья объявил перерыв.

37

Мой клиент снова отказался от обеда и умчался на студию, чтобы присутствовать на каком-то совещании. Я начал думать, что Эллиот воспринимает суд как досадную помеху в своем рабочем графике. Либо он абсолютно уверен в исходе дела, либо судебное разбирательство не входит в число его приоритетов.

В общем, я пошел обедать с моими гостями из первого ряда. Мы отправились в ресторан «Тракс», расположенный в Юнион-стейшн,^[104] — его удаленность от здания суда гарантировала, что мы не встретимся там с присяжными. Патрик довез нас до места, и я попросил его припарковать «линкольн» и присоединиться к нам, чтобы он тоже чувствовал себя частью команды.

Нам предложили столик в укромном уголке возле окна с видом на грандиозный и роскошный зал ожидания. Лорна распределила нас по местам, и я оказался рядом с Джули Фавро. Как только Лорна начала встречаться с Циско, она решила, что мне нужна пара, и теперь вела себя как настоящая сваха. Старания бывшей жены — с которой меня до сих пор очень многое связывало, часто действовали мне на нервы. Я оказался в неловком положении, когда она недвусмысленно указала мне на кресло рядом с моей помощницей. Шел первый день судебного процесса, и любовные интрижки не стояли на повестке дня. К тому же пока я был не способен ни к каким эмоциональным связям. После моего лечения еще оставались незатянувшиеся раны, и я чувствовал себя оторванным от людей. Моей главной задачей было восстановить отношения с дочерью. Только после этого я мог думать о том, чтобы найти себе спутницу жизни.

Но если оставить в стороне романтику, Джули Фавро меня вполне устраивала — симпатичная миниатюрная, с точеными чертами лица и кудряшками цвета воронова крыла. Брызги веснушек на молочной коже молодили ее. Я знал, что ей тридцать три года. Однажды она рассказала мне свою историю. Джули приехала в Лос-Анджелес из Лондона, чтобы сниматься в кино, и училась в актерской школе, где преподаватели считали, что характер персонажа следует передавать через мимику и жесты. Во время обучения студенты должны были наблюдать и распознавать мысли и чувства людей по внешним признакам. Выполняя домашние задания, Джули появлялась в самых неожиданных местах, от покерных клубов, где училась читать по лицам игроков, до залов уголовного суда, всегда набитых людьми, предпочитавшими скрывать эмоции.

Во время одного из разбирательств — тогда судили серийного насильника, — когда она три дня подряд сидела среди публики, я подошел к ней и спросил, кто она такая. Я решил, будто это какая-то неизвестная жертва моего подзащитного, и с удивлением услышал, что Джули просто проходит практику. Я пригласил ее на обед, взял номер домашнего телефона и в следующий раз попросил помочь с отбором присяжных. Ее наблюдения оказались на редкость точными, и я часто пользовался ее услугами.

— Итак, — произнес я, расстелив на коленях черную салфетку, — что вы думаете о моих присяжных?

Вопрос был адресован Джули, но первым отозвался Патрик.

— Вообще вид у них такой, словно они хотят чем-нибудь швырнуть в вашего парня, — заявил он. — Они считают, что он наглый богач, который намерен избежать правосудия.

Я кивнул. Недалеко от истины.

— Спасибо, что ободрил, — усмехнулся я. — Скажу Уолтеру, что он должен выглядеть не таким наглым и не таким богатым.

Патрик смутился и уставился в стол.

— Ну, я просто ответил.

— Нет, Патрик, правда, спасибо. Мне интересно любое мнение, все они очень важны. Однако есть ситуации, которые невозможно изменить. Мой клиент богат настолько, что мы даже не можем вообразить, и это придает ему определенные манеры и стиль. Разумеется, они вызывают негативные эмоции, но я не в силах на это повлиять. Джули, что вы думаете о присяжных?

Подошел официант, и мы заказали напитки. Я выбрал лимонад, остальные взяли чай со льдом, а Лорна попросила бокал шардоннэ. Поймав мой взгляд, она начала оправдываться:

— А что? Я не на работе. Просто смотрю. К тому же хочу отпраздновать первый день. Мы опять в деле.

— Кстати, о деле — тебе надо съездить в банк.

Я достал из кармана пакет и протянул ей. Лорна улыбнулась — она знала, что в нем. Чек на сто пятьдесят тысяч долларов от Эллиота в счет моего гонорара.

Лорна убрала пакет, и я обратился к Джули:

— Так что вы о них думаете?

— По-моему, удачный выбор. Прежде всего много открытых лиц. Они готовы вас слушать. По крайней мере пока. Ясно, что все настроены в пользу обвинения, но никто не станет затыкать уши.

— Есть какие-то перемены после того, как мы говорили в пятницу? Я по-прежнему должен ориентироваться на третий номер?

— Что за третий номер? — вмешалась Лорна.

— Просчет Голанца. Адвокат, которого обвинению не следовало допускать в коллегию.

— Да, он хороший ориентир, — согласилась Джули. — Но есть и другие. Мне нравятся одиннадцатый и двенадцатый. Оба пенсионеры и сидят рядом. Похоже, между ними есть симпатия — полагаю, во время совещания они будут держаться вместе. Завоевав одного из них, вы получите сразу двух.

Мне нравился ее английский акцент. Он звучал не холодно и не заносчиво. Скорее в нем слышались житейский опыт и уверенность. Джули не слишком преуспела как актриса — она признавалась, что ее часто приглашали на прослушивание на эпизодические роли, где требовалась английская аристократичность, а ей всегда это плохо удавалось. Она зарабатывала в покерных клубах, где начала играть сама, и на консультациях для меня и тех адвокатов, которым я ее рекомендовал.

— Как насчет номера семь? — поинтересовался я. — Во время отбора он пожирал меня взглядом, а теперь даже не смотрит в мою сторону.

Джули кивнула.

— Вы тоже заметили? Зрительный контакт иной. Словно после пятницы что-то изменилось. Думаю, он перешел в лагерь обвинения. Если вы станете держаться за третий номер, то мистер Непобедимый — за седьмой.

— Спасибо моему клиенту, — пробормотал я.

Мы заказали ленч и велели официанту торопиться, потому что нам надо успеть вернуться в суд. Пока не принесли еду, я обсудил с Циско, как обстоят дела с нашими свидетелями, и он заверил, что никаких проблем не возникнет. Я попросил его после суда поболтаться рядом с немцами и последить за ними до отеля. Меня интересовало, где они остановились. До окончания процесса я не ждал от них ничего, кроме враждебности. Всегда полезно знать, где находятся твои враги.

Расправляясь с салатом из курицы, я бросил взгляд через окно в зал ожидания. Это было мощное сооружение с причудливой смесью архитектурных стилей в духе арт-деко. Ряд за рядом тянулись массивные кожаные кресла для пассажиров, сверху нависали огромные канделябры. В зале было множество людей, кто-то спал в кресле, кто-то сидел в окружении громоздких чемоданов и других вещей.

И тут я увидел Босха. Он был один в третьем ряду от окна. В его ушах торчали наушники. На секунду наши взгляды встретились, и он отвел глаза. Я отложил вилку и потянулся за бумажником. Я понятия не имел, сколько стоит шардоннэ, но Лорна допивала уже второй бокал. Положив на стол пять двадцаток, я попросил продолжать без меня и сказал, что мне надо сделать телефонный звонок.

Выйдя из ресторана, я позвонил Босху на мобильник. Он вытащил из ушей свои «затычки» и ответил на звонок, когда я уже поравнялся с третьим рядом.

— Ну что? — спросил он вместо приветствия.

— Снова Фрэнк Морган?

— Вообще-то Рон Картер. Зачем вы звоните?

— Что вы думаете о статье?

Я сел в кресло напротив него, прижав трубку к уху и делая вид, будто говорю по телефону с кем-то другим.

— Это глупо, — произнес Босх.

— Ну я же не знал, хотите вы оставаться под прикрытием или…

— Уберите трубку.

Мы закрыли телефоны и посмотрели друг на друга.

— Ну как? — спросил я. — Мы в игре?

— Узнаем, когда узнаем.

— То есть?

— Статья напечатана. Думаю, она произвела нужный эффект. Теперь остается только ждать. Если что-нибудь произойдет — да, мы в игре. Но поймем мы это лишь после того, когда игра начнется.

Я кивнул, хотя его слова поставили меня в тупик.

— Кто эта женщина в черном? — поинтересовался детектив. — Вы не говорили, что у вас есть подружка. Может, нам надо прикрывать и ее?

— Мой консультант по коллегии присяжных.

— Помогает выбирать тех, кто ненавидит копов и власть имущих?

— Что-то в этом роде. А вы здесь один? Следите за мной сами?

— В прошлом у меня была девушка. Она тоже задавала по несколько вопросов сразу.

— А вы отвечали хотя бы на один вопрос? Или просто заговаривали ей зубы, как мне?

— Я не один, адвокат. Не волнуйтесь. Вокруг вас всегда много людей, которых вы не замечаете. Они приглядывают за вашим кабинетом, даже когда вас там нет.

Были еще видеокамеры. Их установили в офисе десять дней назад, когда мы ожидали выхода статьи.

— Но мы не пробудем там долго.

— Я знаю. Куда вы переезжаете?

— Никуда. Я работаю в своей машине.

— Мило.

Я взглянул ему в лицо. В голосе Босха звучал сарказм. Босх раздражал меня, но я почему-то чувствовал, что могу доверить ему свою безопасность.

— Ладно, мне пора возвращаться в суд. У вас есть ко мне какие-нибудь требования или пожелания? Я должен себя как-то особенно вести или бывать в определенных местах?

— Делайте то же самое, что и всегда. Хотя есть один момент. Пока вы передвигаетесь, за вами трудно следить. Поэтому, когда вернетесь вечером домой, позвоните мне, чтобы я мог отозвать лишних людей.

— Хорошо. Но кто-нибудь все равно останется?

— Не волнуйтесь. Вас прикрывают двадцать четыре часа в сутки. Да, и еще кое-что. Больше не подходите ко мне так, как сегодня.

Я кивнул. Разговор был закончен.

— Понял.

Я встал и оглянулся. Лорна за столиком отсчитывала оставленные мной двадцатки и раскладывала их на чеке. Кажется, она использовала всю сумму. Патрик уже вышел из-за стола и направился к машине.

— До встречи, детектив, — произнес я.

Босх не ответил. Я зашагал к двери и встретился со своей компанией у выхода.

— Ты говорил с детективом Босхом? — спросила Лорна.

— Да. Случайно заметил его в зале.

— Что он тут делает?

— Говорит, что ему нравится здесь обедать, потом сидеть в кресле и размышлять.

— Надо же, какое совпадение. Мы тоже пришли сюда.

Джули Фавро покачала головой.

— Совпадений не бывает, — заметила она.

38

После обеда Голанц приступил к изложению дела. Это был рассказ, что называется, с нуля. Он начал с первого звонка, поступившего в Службу спасения, и продолжал методично излагать дальнейшие события. Первым свидетелем стала оператор службы «девять один один»: она предоставила запись звонков Эллиота. До суда я пытался не допустить прослушивания записей, аргументируя это тем, что их распечатка будет удобнее и полезнее для присяжных, но судья Стэнтон встал на сторону обвинения. Он только обязал Голанца выдать присяжным распечатки, чтобы они могли следить за текстом параллельно с записью.

Прослушивание я хотел запретить из-за того, что оно было не в пользу моего клиента. Во время первого звонка Эллиот спокойно сообщал оператору, что в его доме убиты жена и еще один человек. Это хладнокровие могло сослужить ему плохую службу, вызвав домыслы о бесчувственности подзащитного. Вторая запись еще хуже. Эллиот говорил раздраженным тоном, не скрывая, что настроен против человека, убитого вместе с его женой.

Запись 1. 13:05. 05/02/07

Оператор. «Девять один один». Вам нужна помощь?

Уолтер Эллиот. Я… кажется, они мертвы. Вряд ли им можно помочь.

Оператор. Простите, сэр. С кем я говорю?

Уолтер Эллиот. Это Уолтер Эллиот. Я звоню из дома.

Оператор. Хорошо, сэр. Вы сказали, кто-то убит?

Уолтер Эллиот. Я нашел свою жену. Ее застрелили. Там еще человек. Тоже застрелен.

Оператор. Один момент, сэр. Я зарегистрирую звонок и вызову помощь.

(Обрыв связи.)

Оператор. Мистер Эллиот, к вам едут «скорая» и полиция.

Уолтер Эллиот. Боюсь, уже поздно. В смысле для «скорой».

Оператор. Таковы правила, сэр. Вы сказали, они застрелены? Вам угрожает какая-то опасность?

Уолтер Эллиот. Не знаю. Я только приехал. Я этого не делал. Вы записываете?

Оператор. Да, сэр. Разговор записывается. Вы сейчас в доме?

Уолтер Эллиот. В спальне. Я этого не делал.

Оператор. В доме есть еще кто-нибудь, кроме вас?

Уолтер Эллиот. Вряд ли.

Оператор. Хорошо, вам лучше выйти из дома, чтобы полиция вас увидела. Встаньте так, чтобы вас сразу заметили.

Уолтер Эллиот. Ладно, я выхожу.

На следующей пленке говорил другой оператор, но я не стал протестовать. Если уж суд решил прослушать звонки, не было смысла впустую тратить время и заставлять обвинение приглашать еще одного свидетеля, чтобы тот предоставил вторую запись.

Теперь Эллиот звонил с мобильника. Он стоял на улице, и на заднем плане слышался шум волн.

Запись 2. 13:24. 05/02/07

Оператор. «Девять один один», чем могу помочь?

Уолтер Эллиот. Я уже звонил. Где все?

Оператор. Вы звонили в «девять один один»?

Уолтер Эллиот. Да, убита моя жена. И немец тоже. Где все?

Оператор. Это звонок из Малибу, Кресент-Коув-роуд?

Уолтер Эллиот. Ну да, это я. Я звонил пятнадцать минут назад, но до сих пор никого нет.

Оператор. Сэр, есть информация, что патруль «альфа» прибудет к вам в течение минуты. Выключите телефон и стойте так, чтобы полиция могла вас видеть. Вы меня поняли, сэр?

Уолтер Эллиот. Я уже стою.

Оператор. Тогда оставайтесь на месте, сэр.

Уолтер Эллиот. Ладно. Пока.

На второй пленке Эллиот не только возмущался отсутствием полиции, но и презрительно упомянул о немце. Не важно, что эта интонация не имела отношения к вопросу о его виновности. Обе записи подкрепляли тезис обвинения о том, что Уолтер Эллиот — высокомерный тип и ставит себя выше закона. Хорошее начало для Голанца.

Я не стал допрашивать оператора, тот все равно ничем не помог бы защите. Следующим свидетелем обвинения был Брэндан Мюррей, водитель патрульной машины, прибывшей по звонку. Голанц полчаса во всех подробностях разбирал прибытие полиции и осмотр места преступления. Особое внимание он уделил рассказу Мюррея о том, что говорил и как себя вел Уолтер Эллиот. По словам Мюррея, подзащитный не проявил никаких эмоций, провожая их в спальню и подводя к кровати, где находилась мертвая жена. Он хладнокровно переступил через ноги лежавшего в дверях мужчины и указал на обнаженный труп.

— Он сказал: «Это моя жена. Я уверен, что она мертва», — сообщил Мюррей.

Свидетель показал, что Эллиот несколько раз заявлял о том, будто он никого не убивал.

— Тут есть что-либо необычное? — спросил Голанц.

— Ну, мы ведь не расследуем убийства, — ответил Мюррей. — Это не наше дело. Я не спрашивал мистера Эллиота, кто их убил. Он сам это повторял.

К Мюррею у меня тоже не возникло вопросов. Я включил в его в список свидетелей и при желании мог вызвать позже. Меня больше интересовал следующий свидетель обвинения — Кристофер Харбер, напарник Мюррея, недавно служащий в полиции. Я подумал, что, если кто-то из копов может допустить ошибку, которая сыграет на руку защите, в первую очередь следует рассчитывать на новичка.

Харбер выступал короче, чем Мюррей, — от него требовалось лишь подтвердить показания напарника. Он слышал то же, что и Мюррей. Он видел то же, что и Мюррей.

— Всего пару вопросов, ваша честь, — произнес я, когда Стэнтон спросил про перекрестный допрос.

Если Голанц допрашивал свидетеля, стоя у кафедры, то я даже не поднялся с места. Отвлекающий маневр. Я хотел, чтобы присяжные, прокурор и свидетель решили, будто я просто придираюсь к показаниям и пытаюсь за что-нибудь зацепиться. На самом деле речь шла о ключевом моменте в стратегии защиты.

— Вы недавно поступили на службу, офицер Харбер, не так ли?

— Да.

— Вам уже приходилось выступать в суде?

— В деле об убийстве — нет.

— Только не надо нервничать, хорошо? Что бы вам ни говорил мистер Голанц, я не кусаюсь.

В зале раздались смешки. Харбер покраснел. Это был высокий белобрысый парень с короткой стрижкой, принятой у полицейских.

— Значит, подъехав к дому с напарником, вы увидели, что мой клиент стоит перед крыльцом. Так?

— Да.

— И что он делал?

— Просто стоял. Ему сказали, чтобы он нас ждал.

— Прекрасно. Какими фактами вы располагали, когда прибыли на место?

— Мы знали лишь то, что сообщил диспетчер. Что человек, Уолтер Эллиот, позвонил из дому и заявил о двух убийствах. О двух трупах в доме.

— Вы когда-нибудь раньше выезжали по таким звонкам?

— Нет.

— Вы боялись, нервничали, были на взводе?

— Ну, адреналину прибавилось, конечно, хотя в общем мы вели себя спокойно.

— Выйдя из машины, вы достали оружие?

— Да.

— И наставили его на мистера Эллиота?

— Нет, я держал его опущенным.

— А ваш напарник тоже вынул пистолет?

— Да.

— И направил его на мистера Эллиота?

Харбер замялся. Я люблю, когда свидетели обвинения начинают колебаться.

— Не помню. Я не глядел в его сторону. Я смотрел на подзащитного.

Я кивнул, словно это что-то объясняло.

— Вы заботились о безопасности, верно? Вы даже не знали, кто этот человек. Только слышали, что в доме два трупа.

— Именно так.

— Когда вы убрали свое оружие?

— После того как осмотрели и обыскали дом.

— То есть когда вошли внутрь, подтвердили смерть двух человек и убедились, что в доме больше никого нет?

— Верно.

— Хорошо, а пока вы это делали, мистер Эллиот находился с вами?

— Да, нам пришлось взять его с собой, чтобы он показал трупы.

— В то время он уже был под арестом?

— Нет. Он сделал это добровольно.

— Но вы надели на него наручники, не так ли?

Харбер снова замялся. Он чувствовал себя на незнакомой территории и, видимо, пытался вспомнить, что ему рекомендовали Голанц и юная помощница.

— С его согласия. Мы объяснили, что не собираемся его арестовывать, но ситуация может оказаться сложной, поэтому для его же безопасности будет лучше, если мы наденем на него наручники, пока не убедимся, что все в порядке.

— Он согласился?

— Да, согласился.

Краем глаза я увидел, что Эллиот покачал головой. Присяжные тоже должны были это заметить.

— Наручники были надеты сзади или спереди?

— Сзади согласно правилам. Задержанный не должен быть в наручниках, надетых спереди.

— Задержанный? Что это значит?

— Задержанный — это любой человек, связанный со следствием.

— Арестованный?

— В том числе и арестованный. Но мистер Эллиот не был арестован.

— Я знаю, что вы на службе недавно, но сколько раз вам приходилось надевать наручники на людей, которые не были арестованы?

— Все зависит от ситуации. Я не помню точной цифры.

Я кивнул, хотя всем своим видом дал понять, что не верю его ответу.

— Вы и ваш напарник показали, что мистер Эллиот трижды заявлял о своей непричастности к убийствам. Так?

— Так.

— Вы сами слышали заявления?

— Да.

— Это происходило в доме или на улице?

— В доме, когда мы находились в спальне.

— Значит, во время этих якобы ничем не мотивированных заявлений подзащитный был закован в наручники, а вы и ваш напарник стояли с оружием наготове, так?

Снова колебания.

— Думаю, да.

— И вы говорите, что он не был арестован?

— Не был.

— Ладно, а что было потом, когда мистер Эллиот отвел вас наверх и вы убедились, что в доме больше никого нет?

— Мы вывели мистера Эллиота наружу, опечатали дом и позвонили в отдел по расследованию убийств.

— Все в соответствии с инструкцией, не так ли?

— Верно.

— Хорошо, но после вы сняли с мистера Эллиота наручники, если он не был арестован?

— Нет, сэр. Мы посадили мистера Эллиота на заднее сиденье автомобиля, а по инструкции задержанный должен находиться в патрульной машине в наручниках.

— Задержанный? Вы уверены, что мистер Эллиот не был арестован?

— Уверен. Мы его не арестовывали.

— Ладно. И как долго он сидел в салоне?

— Примерно полчаса, пока не приехала опергруппа из отдела по расследованию убийств.

— Что происходило потом?

— После приезда детективы осмотрели дом. Затем они вышли и мы освободили мистера Эллиота. Я хочу сказать — вывели из машины.

Это был промах, и я за него ухватился.

— Освободили? Значит, он все-таки был арестован?

— Нет, я неправильно выразился. Он добровольно согласился ждать в автомобиле, а потом приехали детективы и забрали его с собой.

— Он добровольно согласился сидеть в наручниках на заднем сиденье машины?

— Да.

— А он мог бы открыть дверцу и выйти, если бы захотел?

— Не думаю. На задних дверцах есть замки. Их нельзя открыть изнутри.

— Но он сидел там добровольно.

— Да.

Даже Харбер, казалось, был не слишком убежден в том, что говорил. Он покраснел еще больше.

— Офицер Харбер, когда с мистера Эллиота сняли наручники?

— Как только детективы вывели его из машины, они сняли наручники и вернули их нам.

— Отлично.

Я кивнул, словно допрос был окончен, и рассеянно полистал блокнот. Потом, не поднимая головы, произнес:

— Да, и вот еще что. Согласно журналу записей первый звонок в Службу спасения поступил пять минут второго. Девятнадцать минут спустя мистер Эллиот позвонил, желая убедиться, что о нем помнят, и вы прибыли через четыре минуты после этого. Всего после первого звонка прошло двадцать три минуты.

Я поднял глаза на Харбера.

— Звонок был важным, почему же так долго никто не приезжал?

— Район Малибу занимает большую площадь. Перед этим нас вызывали в другое место, пришлось возвращаться через горы.

— А что, поблизости не нашлось другого патруля?

— Мы были в машине «альфа», это внедорожник. Нам первым сообщают о срочных вызовах.

— Все понятно. Больше нет вопросов.

На повторном допросе Голанц проглотил мою наживку. Разговор вертелся вокруг того, был Эллиот арестован или нет. Обвинитель пытался доказать, что это не имеет никакого отношения к указанной мной предвзятости прокуратуры. Он решил, будто я просто хочу подтвердить свою теорию; именно этого я и добивался. Голанц потратил добрых четверть часа, выжимая из свидетеля все новые доказательства того, что человек, которого он и его напарник заковали в наручники после двух убийств, не был арестован. Это противоречило здравому смыслу, но прокурор упорно стоял на своем.

Когда допрос закончился, судья объявил второй перерыв. Присяжные стали выходить из зала, и тут я услышал, как меня кто-то тихо окликнул. Обернувшись, я увидел, что Лорна показывает пальцем в глубину зала. Я перевел взгляд дальше — там, в заднем ряду, на боковых сиденьях пристроились моя дочь Хейли и ее мать. Дочь украдкой помахала мне рукой, и я улыбнулся в ответ.

39

Я встретился с ними в коридоре — они стояли недалеко от репортеров, которые роились вокруг выходивших из зала служащих суда. Когда Хейли обняла меня, я очень обрадовался. Рядом оказалась пустая скамья, и мы сели.

— Давно вы здесь? — спросил я. — Я вас не видел.

— К сожалению, нет, — ответила Мэгги. — У Хейли последней была физкультура, я решила забрать ее пораньше и привезти сюда. Мы видели, как ты допрашивал полицейского.

Я переводил взгляд с Мэгги на дочку, пристроившуюся между нами. Она была похожа на мать: такие же темные глаза и волосы, смуглая кожа, долго державшая загар.

— Тебе понравилось, Хейли?

— Довольно интересно. Ты задавал ему столько вопросов. Я думала, он сейчас взорвется.

— Не волнуйся, он с этим справится.

Через голову дочки я подмигнул бывшей жене.

— Микки?

Я обернулся и увидел Макэвоя из «Таймс». Он был во всеоружии, с открытым блокнотом и карандашом.

— Не сейчас, — буркнул я.

— Я лишь хотел…

— Я сказал — не сейчас. Уходите.

Макэвой послушно развернулся и направился к людям, окружившим Голанца.

— Кто он? — спросила Хейли.

— Журналист. Я поговорю с ним позже.

— Мама сказала, вчера о тебе была большая статья.

— Не совсем обо мне. О деле, которое я веду. Поэтому я и хотел, чтобы ты сюда приехала.

Я кивнул Мэгги в знак благодарности. Она умела справляться с раздражением и в первую очередь думать о дочери.

— Ты туда вернешься? — спросила Хейли.

— Да, сейчас небольшой перерыв, чтобы люди могли перекусить или сходить в туалет. Дальше начнется еще заседание, а потом мы разойдемся по домам и продолжим завтра.

Дочь посмотрела в коридор. Проследив за ее взглядом, я увидел, что все люди возвращаются в зал.

— Папа, а тот человек кого-то убил?

Я покосился на Мэгги, и она пожала плечами, словно говоря: «Она сама, я ее не подговаривала».

— Видишь ли, солнышко, мы не знаем. Да, его обвиняют в этом. Многие думают, что он виноват. Но ничего не решено, и как раз поэтому собрался суд. Собственно, для этого он и существует. Помнишь, я тебе рассказывал?

— Да.

— Микки, это твоя семья?

Я оглянулся и остолбенел, увидев Уолтера Эллиота. Он дружелюбно улыбался, ожидая, когда я его представлю. Видимо, он никогда не слышал про Мэгги.

— А, привет, Уолтер. Это моя дочь Хейли, а это ее мать, Мэгги Макферсон.

— Здравствуйте, — застенчиво произнесла Хейли.

Мэгги кивнула и сдвинула брови.

Уолтер сделал ошибку, протянув руку Мэгги. Я никогда не видел, чтобы она вела себя так холодно. Едва сжав его пальцы, она тут же отдернула руку. Когда Эллиот потянулся к Хейли, Мэгги буквально подпрыгнула на месте, схватила дочь за плечи и стащила со скамьи.

— Хейли, давай сходим в туалет, пока не начался суд.

Она повела ее по коридору к туалету. Уолтер проследил за ними и оглянулся на меня. Я встал.

— Простите, Уолтер, моя бывшая жена — прокурор. Точнее, работает в офисе окружного прокурора.

Эллиот поднял брови.

— Теперь я понимаю, почему она стала бывшей.

Не желая с ним спорить, я кивнул и попросил его вернуться в зал, пообещав, что скоро к нему присоединюсь.

В коридоре я встретил Мэгги и Хейли.

— Пожалуй, мы поедем домой, — сказала Мэгги.

— В самом деле?

— У Хейли полно уроков, и я думаю, что на сегодня с нее хватит.

С последним замечанием я мог бы поспорить, но предпочел промолчать.

— Ладно, — произнес я. — Хейли, спасибо, что пришла. Для меня это много значит.

— Ага.

Я наклонился, поцеловал ее в макушку, потом крепко прижал к себе и обнял. Только в такие минуты я чувствовал, что зиявшая в моей жизни дыра понемногу затягивается. Словно я прикоснулся к чему-то настоящему, действительно важному.

— Спасибо, что привела ее, — сказал я Мэгги.

— Не знаю, имеет ли это для тебя значение, но, по-моему, ты хорошо работал.

— Имеет, и огромное. Спасибо.

Мэгги пожала плечами и улыбнулась.

Дочь и Мэгги направились к лифту, а я смотрел им вслед, зная, что сейчас они поедут домой, но это будет не мой дом. Как я мог так дико и нелепо исковеркать свою жизнь?

— Хейли! — крикнул я вдогонку.

Дочь обернулась.

— Увидимся в среду. Блинчики!

Она улыбнулась и остановилась вместе с Мэгги перед лифтом. Я заметил, что моя бывшая жена тожеулыбается. Уже шагая обратно к залу, я помахал ей рукой.

— Ты тоже приходи.

Мэгги кивнула:

— Посмотрим.

Дверь открылась, и они вошли в лифт. «Посмотрим». Одно это слово стоило тысячи других.

40

В любом деле об убийстве главным свидетелем является детектив. Поскольку сама жертва уже не может рассказать, что произошло, детективу приходится не только описывать ход расследования, но и отвечать за убитого. Он делает всю работу. Излагает события присяжным, вносит в них ясность и увязывает между собой. Задача его в том, чтобы «сбыть» дело присяжным, и здесь, как и в любой торговле, результат зависит не только от качества товара, но и от того, кто продает. Лучшие специалисты по убийствам — лучшие продавцы. Я видел, как суровые мужчины вроде Гарри Босха буквально роняли слезы, повествуя в суде о последних минутах жертвы.

Сразу после перерыва Голанц вызвал главного свидетеля. Время было рассчитано идеально. Джон Киндер будет давать показания до конца дня, а потом присяжные отправятся домой, чтобы весь вечер размышлять о том, что он сказал. И я ничего не смогу с этим поделать.

Киндер оказался высоким чернокожим мужчиной с приятным баритоном и располагающей улыбкой. Когда он заглядывал в папку с документами, очки с его переносицы сползали на кончик носа. Отвечая на вопросы, он дружелюбно посматривал поверх очков то на Голанца, то на присяжных. Взгляд добрый, умный, живой и проницательный. Пожалуй, только этому свидетелю я не мог противопоставить ничего серьезного.

Опираясь на точные вопросы Голанца и серию снимков с места преступления — мне не удалось наложить на них запрет под тем предлогом, будто они негативно настраивают присяжных, — Киндер во всех подробностях описал комнату, где произошло убийство, и найденные экспертами улики. Хотя это был профессиональный и сухой отчет, звучал он очень увлекательно. Киндер излагал его солидно и уверенно, словно являлся профессором криминалистики, а все сидевшие в зале — его учениками.

Время от времени я вставлял свои возражения, пытаясь сбить Киндера и Голанца с налаженного ритма, но толку было мало. Вскоре ко мне пришло сообщение от Фавро, которое еще больше усилило мою тревогу: «Им нравится этот парень! Вы можете что-нибудь сделать?»

Не оборачиваясь, я покачал головой.

В разгар допроса я покосился на своего клиента и заметил, что он вообще не следит за ходом показаний. Эллиот исчертил весь блокнот какими-то надписями, но они не имели отношения к суду. Я увидел столбцы цифр и два подчеркнутых слова: «Зарубежная дистрибуция». Наклонившись, я прошептал ему на ухо:

— Свидетель нас просто убивает. На тот случай, если вам интересно.

Эллиот сухо усмехнулся:

— По-моему, все идет прекрасно. Сегодня вы отлично поработали.

Я покачал головой. Мой клиент не отличался трезвой оценкой ситуации. Он знал о разработанной мной стратегии и «волшебной пуле» у меня в стволе. Но в суде ни в чем нельзя быть уверенным заранее. Вот почему девяносто процентов дел решается по договоренности еще на досудебной стадии. Ставки слишком велики. А дело об убийстве — самая крупная игра.

Уолтер Эллиот, очевидно, этого не понимал. С самого начала он интересовался лишь своим бизнесом и «зарубежной дистрибуцией», свято веря, что после процесса спокойно отправится домой. Я тоже считал наше дело выигрышным, но все-таки не ощущал такой уверенности.

Когда Киндер рассказал о том, что происходило на месте преступления, Голанц перевел разговор на Эллиота и его поведение во время следствия.

— Вы подтверждаете, что, пока вы оценивали ситуацию и осматривали местность, подсудимый находился в патрульной машине офицера Мюррея?

— Подтверждаю.

— Когда вы в первый раз говорили с Уолтером Эллиотом?

Киндер сверился с документами.

— Около половины третьего я вышел из дома после предварительного осмотра места преступления и попросил офицеров полиции вывести мистера Эллиота из автомобиля.

— Что было потом?

— Я предложил одному офицеру снять с него наручники, поскольку в этом больше не было необходимости. В доме и вокруг него уже находилось много полицейских и детективов, и ситуация выглядела безопасной.

— В тот момент мистер Эллиот считался арестованным?

— Нет, и я ему объяснил. Сказал, что полицейские всегда должны принимать максимальные меры предосторожности, пока не выяснят, что к чему. Мистер Эллиот ответил, что понимает. Я спросил, хочет ли он содействовать расследованию и пообщаться с нашей группой в доме, и тот согласился.

— И вы отвели его в дом?

— Да. Но сначала мы попросили его надеть бахилы, чтобы он не наследил внутри. Потом я предложил мистеру Эллиоту в точности повторить свой путь с момента его появления в доме до обнаружения трупов.

Я пометил в блокноте, что бахилы немного запоздали, — ведь Эллиот уже заходил в дом вместе с прибывшими полицейскими. На перекрестном допросе надо напомнить об этом Киндеру.

— Вы заметили что-нибудь необычное в том, как Эллиот повторял путь, или какую-то непоследовательность в его словах?

Я заявил протест, возразив, что это слишком туманная формулировка. Судья его принял. Какая-никакая, а победа. Голанц перефразировал и уточнил вопрос:

— Детектив Киндер, куда мистер Эллиот отвел вас в доме?

— Как только мы вошли, он сразу повел нас наверх в спальню. Он сказал, что точно так же сделал в первый раз. Подсудимый заявил, что обнаружил там два трупа и сразу позвонил в «девять один один». Затем оператор попросил его выйти из дома и ждать снаружи, что он и сделал. Я спросил его, заходил он еще куда-нибудь в доме, и он ответил «нет».

— Вам это не показалось необычным или непоследовательным?

— Я сразу подумал, что это как-то странно: войдя в дом, сразу идти наверх, даже не заглянув на первый этаж. Кроме того, это не соответствовало тому, что он говорил нам раньше, когда мы находились на улице. Он показал на машину своей жены, стоявшую возле дома, и сказал, что именно по ней догадался, что жена в доме не одна. Я спросил, что он имеет в виду, и подсудимый ответил, что она оставила автомобиль перед домом для того, чтобы Йохан Рилц, вторая жертва, смог поставить свою машину в гараж. Там все завалено мебелью и другими вещами, поэтому места хватает только для одного автомобиля. По его словам, немец спрятал свой «порше» в гараже, и жене пришлось припарковаться снаружи.

— Какой вы сделали вывод?

— Я понял, что подсудимый лжет. Он сказал, что не был в доме нигде, кроме спальни. Но совершенно очевидно, что сначала он заглянул в гараж и увидел там «порше».

Голанц удовлетворенно кивнул, продемонстрировав суду лживость Эллиота. Я мог оспорить данный тезис на перекрестном допросе, но лишь на следующий день, когда за сутки он уже осядет в головах присяжных.

— Что случилось дальше? — спросил Голанц.

— В доме еще оставалось много работы. Поэтому я попросил двух людей из моей команды отвезти мистера Эллиота в участок Малибу, чтобы он мог подождать нас там.

— В тот момент он был арестован?

— Нет, я просто объяснил ему, что мы собираемся с ним поговорить и, если он не возражает, встретимся и побеседуем с ним в участке, когда освободимся. Он не возражал.

— Кто его повез?

— Детективы Джошуа и Тоулс, на своей машине.

— Почему они не сняли с него показания сразу по приезде в Малибу?

— Потому что сначала я хотел больше узнать о нем и о месте преступления. Иногда у детектива есть только один шанс, даже когда свидетель согласен с ним сотрудничать.

— Вы сказали «свидетель». Значит, в то время мистер Эллиот не являлся подозреваемым?

Они играли с правдой в «кошки-мышки». Как бы Киндер ни ответил, все в зале прекрасно понимали, что детективы сразу заподозрили Эллиота.

— В определенном смысле любой человек является подозреваемым, — произнес Киндер. — А в подобной ситуации и подавно. Но в тот момент я практически ничего не знал ни о жертвах, ни о мистере Эллиоте, ни о самом преступлении. Поэтому я рассматривал его как важного свидетеля. Он обнаружил трупы и был знаком с убитыми — следовательно, мог нам помочь.

— Ясно, и вы решили оставить его в участке Малибу, пока не закончите осматривать место преступления. Что было дальше?

— Прежде всего мы изучили документацию по месту преступления и собрали необходимые сведения и улики. Кроме того, мы проверили телефоны и компьютеры и получили данные по лицам, так или иначе связанным с преступлением.

— И что вам удалось узнать?

— Мы обнаружили, что никто из Эллиотов не привлекался к суду и у них не было права на ношение оружия. Выяснили, что вторая жертва, Йохан Рилц, был немцем по национальности, не привлекался к суду и не владел оружием. Мы также узнали, что мистер Эллиот являлся главой киностудии и весьма успешным бизнесменом.

— Во время расследования вы использовали ордера на обыск?

— Да. Мы старались действовать очень аккуратно и получали от судьи письменное разрешение на обыск каждый раз, когда возникала необходимость.

— Это можно считать обычной практикой?

— Скорее нет. Как правило, суд предоставляет органам правопорядка широкие возможности для сбора улик. Но мы решили, что в данном деле будет разумнее принять дополнительные меры. Мы оформляли ордера даже в тех случаях, когда могли обойтись без них.

— На что конкретно вы получали ордера?

— На обыск дома Эллиотов и трех автомобилей: мистера Эллиота, его жены и «порше», стоявшего в гараже. Кроме того, нам дали разрешение на анализ микрочастиц на руках и одежде мистера Эллиота, чтобы определить, не стрелял ли он накануне из огнестрельного оружия.

Киндер описал, как закончился осмотр места преступления, и перешел к рассказу о беседе с Эллиотом в Малибу. В этот момент обвинение представило видеозапись первого «сидячего» допроса Эллиота. Готовясь к процессу, я просмотрел пленку несколько раз. Что говорил Эллиот Киндеру и его напарнику Роланду Эриксону, не имело особого значения. Важно было, как вел себя Эллиот. Он меньше всего походил на человека, только что обнаружившего мертвую жену с пулей в голове и двумя в груди. Нет, он казался безмятежным, как летний закат, и это придавало ему вид хладнокровного убийцы.

Перед присяжными поставили видеоэкран, и Голанц стал демонстрировать запись, прерываясь и задавая Киндеру новые вопросы. Пленка запечатлела последние десять минут допроса, проходившего в спокойной атмосфере. Детективы просто уточняли то, что уже слышали от Эллиота. Никто на него не давил. Его спрашивали о том, что он делал и когда. В завершение беседы Киндер показал Эллиоту судебный ордер и объяснил, что тот дает им право обследовать его руки, пальцы и одежду для поиска пороховых частиц.

На губах Эллиота появилась улыбка.

— Разумеется, джентльмены, — сказал он.

Голанц взглянул на часы, висевшие в дальнем конце зала, и остановил запись на кадре с улыбавшимся Эллиотом. Он хотел, чтобы присяжные запечатлели в памяти этот образ. Возвращаясь домой по вечерним улицам, они будут вспоминать улыбку подсудимого, которая словно говорила: «Поймайте меня, если сумеете».

— Ваша честь, — произнес прокурор. — Пожалуй, на сегодня можно закончить. Я собираюсь поговорить с мистером Киндером на другую тему, и, думаю, лучше это сделать завтра утром.

Судья согласился и перенес заседание на следующий день, напомнив присяжным, что они должны избегать любой информации о процессе.

Я встал из-за стола защиты, глядя, как присяжные удаляются в комнату для совещаний. Обвинение выиграло первый раунд, и ничего иного я не ожидал. Все наши козыри еще впереди. Я взглянул на своего клиента:

— Уолтер, какие у вас планы на вечер?

— Небольшая вечеринка с друзьями. Приглашен Доминик Данн. Потом мне надо посмотреть наш новый фильм с Джонни Деппом в роли детектива.

— Позвоните своим друзьям и Джонни и все отмените. Вы ужинаете со мной. Нам надо поработать.

— Не понял?

— Отлично поняли. С самого начала вы дурили мне голову. Раньше меня это устраивало, потому что я не хотел знать больше, чем нужно. Но теперь, когда мы представили документы суду и начался процесс, я хочу знать все. Абсолютно все, Уолтер. Либо мы сегодня поговорим начистоту, либо можете искать себе другого адвоката.

Лицо Эллиота исказилось от ярости. Мне стало ясно, что он действительно мог убить или отдать такой приказ.

— Вы не посмеете, — процедил он.

— Посмотрим.

Мгновение мы глядели друг на друга, и мышцы на его лице ослабли.

— Звоните, — произнес я. — Мы поедем на моей машине.

41

Я назначил встречу, а Эллиот выбрал место. Он позвонил в отель «Билтмор» и заказал отдельный кабинет в ресторане «Уотер гриль», потребовав, чтобы к его приезду на столике стоял бокал мартини. Когда мы прибыли, я попросил принести простую воду и ломтики лимона.

Сидя напротив своего клиента, я наблюдал, как он изучает меню блюд из свежей рыбы. Уолтер Эллиот не вызывал у меня никакого желания познакомиться поближе. Иногда чем меньше вы знаете о клиенте, тем легче его защищать. Но сейчас дело зашло слишком далеко.

— Мы приехали ужинать, — заметил Эллиот, не отрывая взгляда от меню. — Не хотите взглянуть?

— Я возьму то же, что и вы.

Он отложил меню в сторону и поднял голову.

— Филе камбалы.

— Неплохо.

Эллиот подозвал официанта, который стоял неподалеку, словно не решаясь приблизиться к столу. Он заказал две порции рыбы и бутылку шардоннэ, напомнив, чтобы мне принесли воду и лимон. Потом хлопнул ладонями о стол и выжидающе уставился на меня.

— Я мог бы ужинать с Домиником Данном, — сказал он. — Надеюсь, я не прогадал.

— Не прогадали. Уолтер, настал момент истины. Вы расскажете мне все. Чистую правду. Я не намерен торчать перед обвинением как мальчик для битья. Я должен знать ходы Голанца раньше, чем он их сделает.

Эллиот кивнул, как бы соглашаясь с тем, что ему пора раскрыть карты.

— Я не убивал жену и ее дружка-нациста, — заверил он. — И я говорил вам об этом с самого начала.

Я покачал головой.

— Но этого мало. Вы должны рассказать мне всю историю, Уолтер. Я хочу знать, что произошло на самом деле. Я должен знать, что происходит. Или выхожу из дела.

— Не смешите. Ни один судья не позволит вам уйти во время процесса.

— Вы готовы поставить на это свою свободу, Уолтер? Будьте уверены — если я решу уйти, то найду и способ.

Он помолчал, внимательно глядя на меня.

— Сначала хорошенько подумайте, о чем просите. Иногда знания бывают опасными.

— Я рискну.

— Не уверен, что могу себе это позволить.

Я перегнулся через стол.

— В чем дело, Уолтер? Что это значит? Я ваш адвокат. Вы должны рассказать мне, что случилось. Это останется между нами.

Он не успел ответить — появился официант с бутылкой минералки и нарезанным ломтиками лимоном. Этого лимона, наверное, хватило бы на весь ресторан. Эллиот подождал, пока официант наполнит мой бокал и удалится.

— Случилось то, что я нанял вас представлять мои интересы в суде. До сих пор вы прекрасно справлялись со своей задачей и замечательно подготовились к процессу. И всего за каких-то две недели! Поразительный результат.

— Чепуха! — громко воскликнул я.

Эллиот выглянул из кабинета и наткнулся на взгляд женщины, которая сидела неподалеку и слышала мой возглас.

— Говорите потише, — посоветовал он. — Адвокатская тайна действует лишь в пределах этого стола.

Я посмотрел на Эллиота. Он улыбался, но я сообразил, что он напоминает о моих словах и обещании сохранить все между нами. Значит ли это, что он готов говорить? Я выложил свой последний козырь.

— Расскажите мне о взятке, которую дал Джерри Винсент.

В его глазах мелькнула растерянность. Через секунду она сменилась пониманием, словно внутри сдвинулись какие-то колесики и он что-то осознал. Наконец я заметил на его лице нечто вроде сожаления. Плохо, что со мной не было Джули Фавро: она бы лучше поняла, что это означает.

— Опасная информация, — сказал Эллиот. — Откуда она у вас?

Разумеется, я не мог сообщить, что получил ее от детектива, с которым заключил сделку.

— Просто я внимательно читаю документы, Уолтер. У меня есть все бумаги Винсента, включая финансовые отчеты. Нетрудно догадаться, куда он спустил сотню тысяч долларов, которую вы выплатили ему в качестве аванса. Его убили из-за взятки?

Эллиот аккуратно взял бокал за тонкую ножку и допил остатки вина. Потом кивнул кому-то за моей спиной — попросил еще одну порцию. Наконец перевел взгляд на меня.

— Думаю, я не ошибусь, если скажу, что Джерри Винсента привел к смерти целый ряд факторов.

— Уолтер, говорю с вами откровенно. Я должен знать, чтобы защитить не только вас, но и самого себя.

Он поставил бокал на столик, и уже через секунду его опять наполнили. Эллиот кивнул, словно согласился с моими аргументами.

— Не так уж сложно определить причину его смерти, — произнес он. — Это было в деле. Вы мне сами говорили.

— О чем я говорил?

В голосе Эллиота прозвучало нетерпение.

— Джерри хотел отложить процесс. Вы же видели его ходатайство. Но его убили раньше, чем он успел это сделать.

Я попытался связать одно с другим, но у меня ничего не получилось.

— Все равно не понимаю, Уолтер. Он собирался отсрочить суд, и поэтому его убили? Зачем?

Эллиот перегнулся через стол и тихо произнес:

— Ладно, вы меня спросили, и я отвечу. Только потом не вините меня за то, что узнали слишком много. Да, мы использовали подкуп. Джерри дал взятку, и все было замечательно. Суд установил дату начала процесса, и нам оставалось лишь подготовиться. Все должно было произойти по графику. Никаких отсрочек и задержек. Но вскоре Винсент передумал и решил перенести процесс.

— Почему?

— Неизвестно. Видимо, считал, что сумеет выиграть его без взятки.

Похоже, Эллиот ничего не знал о звонках из ФБР и интересе федералов к Винсенту, иначе он упомянул бы о них. То, что ФБР взялось за Винсента, вполне могло подвигнуть его на отсрочку замешанного на подкупе процесса.

— Выходит, его убили из-за попытки отложить процесс?

— По-моему, да.

— Это вы его убили, Уолтер?

— Я не убиваю людей.

— Значит, наняли кого-то.

Эллиот устало покачал головой.

— Я не нанимаю киллеров.

Официант принес поднос с заказом. Отделив от костей рыбное филе, он положил его на тарелки и разместил на столе вместе с двумя маленькими кувшинчиками, наполненными соусом бер-блан. Поставив перед Эллиотом полный бокал мартини и два фужера, он откупорил бутылку и спросил, не желает ли тот попробовать вино. Эллиот покачал головой и жестом отпустил официанта.

— Ладно, — сказал я, когда мы остались одни. — Вернемся к взятке. Кого подкупили?

Эллиот залпом опрокинул полбокала мартини.

— Вы сами все поймете, если как следует подумаете.

— Наверное, я тупица. Помогите мне.

— Суд нельзя было откладывать. Почему?

Мой взгляд все еще был устремлен на Эллиота, но я его уже не видел. Мозг лихорадочно соображал. Я быстро перебирал все возможности: судья, прокурор, копы, свидетели, присяжные… Потом я сообразил, что подкуп и невозможность перенесения сроков судебного процесса пересекаются только в одном пункте. Там, где фактор времени имел значение. Судья, прокурор и свидетели оставались на своих местах независимо от графика работы. Зато пул присяжных менялся каждую неделю.

— Среди присяжных есть «подсадная утка»! — выпалил я. — Он работает на вас.

Эллиот промолчал, не желая мне подсказывать. Я стал размышлять дальше. Перед мысленным взором завертелись лица присяжных. Два ряда по шесть человек. Номер семь.

— Седьмой номер. Вы хотели включить его в коллегию. Вы о нем знали. Он ваш человек. Кто он?

Эллиот кивнул и едва заметно улыбнулся. Прежде чем ответить, он спокойно подцепил на вилку кусок рыбы, будто мы обсуждали не убийство, а шансы «Лейкерс» на выход в плей-офф.

— Я не знаю, кто он такой, да и знать не хочу. Но это наш парень. Нам сказали, что мы можем положиться на номер семь. Вообще он не просто «подсадная утка», а настоящий локомотив. Когда дело дойдет до совещания, он сумеет убедить присяжных и перетянуть на нашу сторону. После того как вы и Винсент поработали над делом, нужен только маленький толчок. Я уверен, что они вынесут оправдательный вердикт. Но как минимум наш агент будет стоять на своем, и присяжные не смогут прийти к единому мнению. Тогда мы начнем все сначала и сделаем то же самое. Они никогда не смогут меня засудить, Микки. Никогда.

Я отодвинул тарелку в сторону. У меня вдруг пропал аппетит.

— Уолтер, хватит загадок. Расскажите мне, как все произошло. С самого начала.

Эллиот усмехнулся и налил себе вина, не снимая с него пробу. Официант подскочил на помощь, но мой клиент отмахнулся.

— Долгая история, Микки. Не хотите смочить ее вином?

Он наклонил бутылку над моим бокалом. Это было соблазнительно, но я покачал головой.

— Нет, Уолтер, я не пью.

— Не уверен, что могу доверить свою тайну человеку, который не берет в рот спиртного.

— Я же ваш адвокат. Вы должны доверять мне.

— Прежнему адвокату я тоже доверял, и вот что с ним случилось.

— Не надо мне угрожать, Уолтер. Просто расскажите, что произошло.

Эллиот опрокинул бокал и со стуком поставил на столик. Оглянулся по сторонам, словно спохватившись, но я почувствовал, что он сделал это нарочно. Хотел проверить, нет ли за нами слежки. Я тоже окинул взглядом зал. В ресторане не было ни Босха, ни людей, похожих на копов.

Эллиот начал свой рассказ:

— Когда приезжаете в Голливуд, никого не волнует, кто вы и откуда, если у вас в кармане кое-что есть.

— Деньги?

— Верно. Я приехал сюда двадцать пять лет назад, и у меня были деньги. Сначала я вложил их в пару фильмов, потом в одну захудалую компанию. Но я превратил ее в конфетку. Еще лет через пять люди уже не будут говорить о Большой четверке, потому что она станет Большой пятеркой. И «Арчуэй пикчерс» займет в ней свое место рядом с «Парамаунт» и «Уорнер бразерс».

Я не ожидал, что мы перенесемся в прошлое на четверть века.

— Ладно, Уолтер, я уже понял, что вы преуспели в бизнесе. К чему вы это говорите?

— К тому, что это были не мои деньги. Когда я сюда приехал, деньги были не мои.

— Но я слышал, что ваша семья владела не то фосфатными рудниками, не то судоходной компанией во Флориде.

Он утвердительно кивнул.

— Да, смотря что понимать под семьей.

До меня начало доходить.

— Вы говорите о мафии?

— Я говорю об организации с огромным количеством наличности, которую надо «отмывать» через легальный бизнес и для которой нужны соответствующие легальные представители. Я являлся одним из таких людей. Их бухгалтером.

Все сходилось. Флорида двадцать пять лет назад. В то время она купалась в деньгах и кокаине.

— Меня отправили на Запад, — продолжил Эллиот. — У меня была легенда и чемодан с деньгами. К тому же я любил фильмы. Знал, как находить стоящие вещи и пускать в оборот. Я купил «Арчуэй пикчерс» и превратил ее в компанию стоимостью миллиард долларов. А потом моя жена… — Его лицо помрачнело.

— Что, Уолтер?

Он покачал головой.

— На следующее утро после нашей двенадцатой годовщины — со дня заключения брачного контракта — она заявила мне, что уходит. Хочет подать на развод.

Я кивнул. Все ясно. По брачному контракту Мици Эллиот полагалась половина стоимости «Арчуэй пикчерс». Но Эллиот не являлся ее владельцем. На самом деле его компания принадлежала «организации», которая вовсе не собиралась отдавать огромную часть своих вложений какой-то взбалмошной дамочке.

— Я пытался ее отговорить, — вздохнул Эллиот. — Она меня не слушала. Влюбилась в этого фашистского ублюдка и думала, что он защитит ее.

— И «организация» убила вашу жену.

Это прозвучало как-то странно. Я невольно обернулся и обвел взглядом ресторан.

— Я не должен был находиться там в тот день, — добавил Эллиот. — Мне велели держаться подальше, чтобы обеспечить надежное алиби.

— Тогда зачем вы поехали?

Секунду он молча смотрел на меня.

— Я продолжал любить ее. Не знаю почему, но я не мог с ней расстаться. Поехал туда, надеясь все остановить — может, поступить геройски, вырвать ее из рук смерти и вернуть себе. Не знаю. У меня не было никакого плана. Я просто не мог с этим примириться. В общем, я туда приехал… но поздно. Оба были уже мертвы. Ужасно…

Эллиот погрузился в свои мысли, очевидно, вспоминая об увиденном в спальне. Я опустил голову. Адвокат никогда не ждет, что клиент расскажет ему всю правду. Часть правды — может быть. Но не полную, жестокую и безжалостную правду. Эллиот наверняка от меня что-то утаил. Но и того, что рассказал, мне вполне хватило. Настало время поговорить о взятке.

— И тут на сцене появился Джерри Винсент, — произнес я.

Его взгляд снова стал цепким и внимательным.

— Да.

— Расскажите о подкупе.

— Поверенный нашей компании познакомил меня с Джерри, и тот мне понравился. Мы заключили сделку, затем он пришел ко мне — это было давно, месяцев пять назад, — и сказал, что у него есть парень, который может «подмазать» присяжных. Вернее, внедрить туда своего человека. Что бы ни случилось, тот будет настаивать на оправдании, более того — во время совещаний обрабатывать присяжных в нашу пользу. Отличный оратор, профессионал. Условие одно: суд должен начаться вовремя, чтобы наш парень мог попасть в коллегию.

— И вы с Джерри согласились.

— Да. Это происходило пять месяцев назад. Тогда я не особенно полагался на защиту. Я не убивал жену, но шансы были не в мою пользу. Мы еще не нашли «волшебную пулю», и… я боялся. Понимал, что меня могут осудить, хотя я невиновен. Поэтому мы приняли предложение.

— Сколько это стоило?

— Сто тысяч авансом. Как вы верно догадались, Джерри вычел эту сумму из своего гонорара. Он нарочно взвинтил цену за свои услуги, я заплатил ему, а он — за присяжного. За мной оставалась еще сотня при отсутствии единого мнения и двести пятьдесят — в случае оправдательного приговора. Джерри сказал, что эти люди уже делали подобное раньше.

— Подкупали присяжных?

— Да.

Я подумал, что ФБР, вероятно, что-то пронюхало про старые сделки, и занялось Винсентом.

— Взятки давали по делам, которые вел Джерри?

— Он мне не объяснял, а я не спрашивал.

— А он никогда не упоминал о том, что вашим делом интересуется ФБР?

Эллиот резко подался назад, точно его откинуло взрывной волной.

— Нет. Это правда?

Вид у него стал озабоченный.

— Не знаю, Уолтер. Вообще вопросы здесь задаю я. Джерри говорил, что собирается отложить процесс, не так ли?

Эллиот кивнул.

— Да. В тот понедельник он сказал, что ему не нужна подмазка. У него есть «волшебная пуля», и он намерен выиграть суд без подкупа.

— И это его убило?

— Думаю, да. Сомневаюсь, что такие люди позволили бы кому-то в последний момент менять решения и разрушать их планы.

— Какие люди? «Организация»?

— Не знаю. Просто такие люди. Те, кто это сделал.

— Вы кому-то сообщали, что Джерри собирается отсрочить дело?

— Нет.

— Уверены?

— Конечно.

— Значит, Джерри кому-то рассказал?

— Понятия не имею.

— А с кем он заключил сделку? Кому дал взятку?

— Тоже не знаю. Он сказал, что мне лучше не знать имен. Ну, примерно то же самое, что я говорил вам.

Предупреждать было уже поздно. Мне хотелось остаться одному и как следует все обдумать. Я взглянул на тарелку с нетронутой рыбой. Что с ней делать — взять для Патрика или оставить какому-нибудь работнику кухни?

— Не хочу на вас давить, — добавил Эллиот, — но если меня посадят, я труп.

— «Организация»?

Он кивнул.

— Когда парня сажают за решетку, он становится проблемой. Обычно таких сразу убирают. Мало ли что он может разболтать? Но у меня в руках их деньги. Если они убьют меня сейчас, то все потеряют — компанию, недвижимость… Поэтому они ждут и наблюдают. Если я выкручусь, все войдет в норму и никаких проблем, но если меня посадят, я стану опасен и не протяну в тюрьме двух дней. Они меня достанут.

Всегда полезно знать, что стоит на кону, но я мог бы обойтись и без напоминаний.

— Тут вещи посерьезнее, чем адвокатская тайна, — продолжил Эллиот. — Учтите, Микки. Все, что я здесь сказал, не должно пойти дальше — ни в суд, ни куда-либо еще. Одно неосторожное слово вас убьет. Как Джерри Винсента. Помните об этом.

Эллиот спокойно допил бокал вина. Да, угроза очевидная и недвусмысленная. При всем желании я ее не забуду.

Эллиот подозвал официанта и попросил счет.

42

То, что за ужином мой клиент выпил вина, пришлось весьма кстати. Без помощи алкоголя я не смог бы развязать ему язык. Однако мне не хотелось, чтобы во время судебного процесса он попал в автокатастрофу. Я сказал, что ему нельзя садиться за руль. Эллиот возразил, что не оставит свой «майбах» за четыреста тысяч долларов в каком-то сомнительном гараже. Тогда я попросил Патрика подбросить нас до машины и повез Эллиота домой, а Патрик двинулся следом.

— Ваш автомобиль стоит четыреста штук? — поинтересовался я. — Мне страшно сидеть за рулем.

— Немного меньше.

— У вас нет другой машины? Когда я просил вас не приезжать на лимузине, то не ожидал, что вы прикатите на такой штуковине. Подумайте, какое впечатление это производит, Уолтер. Скверное. Помните, что вы сказали мне в первый день нашей встречи? Что надо выиграть процесс не только внутри, но и вне стен суда? Вряд ли такой автомобиль вам поможет.

— У меня есть второй — «каррера».

— Отлично. Сколько она стоит?

— Дороже, чем эта.

— Боже мой. Хотите, одолжу вам один из моих «линкольнов»? У меня есть экземпляр с номерным знаком «невиновен». Поезжайте на нем.

— Ладно, ладно. Я найду какой-нибудь скромный «мерседес». Сойдет?

— Да. Уолтер, несмотря на все, что вы сегодня мне рассказали, я буду работать, и работать в полную силу. Думаю, у нас неплохие шансы.

— Вы верите, что я невиновен?

— Верю, что вы не стреляли в свою жену и Рилца. Не факт, что это делает вас невиновным, но вы не делали того, в чем вас обвиняют. Для меня этого достаточно.

Он кивнул.

— Я не стану просить о большем. Спасибо, Микки.

На этом наш разговор завершился. Оставшуюся часть пути я думал о том, как бы не разбить автомобиль, стоивший дороже иного дома.

Эллиот жил в Беверли-Хиллс, на огороженной территории, расположенной к югу от бульвара Сансет. Нажав кнопку на потолке салона машины, он открыл железные ворота, и мы скользнули внутрь вместе с последовавшим за нами Патриком. Когда мы вышли из автомобиля, я отдал Эллиоту ключи. Он спросил, не хочу ли я зайти к нему и выпить, но я напомнил, что не пью спиртного. Киномагнат протянул мне руку; я пожал ее с неловким чувством, словно этим жестом закрепил какой-то договор, связанный с его рассказом. Пожелал ему спокойной ночи и вернулся в свой «линкольн».

По дороге домой голова у меня кипела как котел. Патрик быстро научился улавливать мое настроение и знал, что сейчас не время для бесед. Он молчал, чтобы не мешать работать.

Я сидел, прислонившись к дверце, и рассеянно смотрел в окно, за которым проплывали неоновые огни. В голове у меня вертелись мысли о Джерри Винсенте и его сделке с неведомым партнером. Я легко представил, как все произошло. Вопрос в том, кто это сделал.

Я знал, что система суда присяжных предполагает случайный отбор в несколько этапов. Это позволяет избежать пристрастности и представить в коллегии разные социальные слои. Первоначальный пул из нескольких сотен человек набирается случайным образом по спискам избирателей и отчетам о жилищно-коммунальных платежах. Присяжные, взятые из данной большой группы для участия в конкретном процессе, снова проходят через случайный отбор, на сей раз с помощью компьютера, расположенного в здании суда. Затем список потенциальных присяжных передают председательствующему судье, тот называет первые двенадцать фамилий или номеров и предлагает им занять места в коллегии во время процедуры «вуар дир». Порядок имен или номеров в списке опять-таки случайным образом определяется компьютером.

Если верить Эллиоту, после установления даты судебного разбирательства с Джерри Винсентом связались какие-то люди и сообщили, что в коллегию присяжных можно поместить агента. Условие одно — никаких отсрочек. Если суд перенесут, агент не сможет участвовать в процессе. Отсюда следовало, что у группы есть полный доступ ко всем этапам формирования коллегии присяжных: рассылке судебных повесток участникам процесса, случайному отбору кандидатов и случайному отбору первых двенадцати присяжных.

Как только агент окажется в коллегии, ему не составит особого труда там остаться. Защита не станет требовать его отвода, а обвинение примет его за сочувствующего и не будет прибегать к праву вето. Все очень просто, если не переносить дату начала разбирательства.

Проанализировав все возможности, я начал понимать, как могло произойти мошенничество и кто его осуществлял. Кроме того, прояснился моральный аспект дела. За ужином Эллиот признался в нескольких преступлениях, но я был его защитником и не мог нарушить конфиденциальность адвокатской тайны. Исключение составляли лишь два случая: если доверенная мне информация представляет угрозу моей жизни и если речь идет о планируемом, но еще не совершенном преступлении. Я знал, что Винсент кого-то подкупил. Преступление уже произошло. Но суд с продажным присяжным не закончен. Это преступление произойдет только во время совещаний, и значит, я обязан о нем сообщить. Эллиот, вероятно, не знал об этих исключениях или полагал, что перспектива разделить судьбу Джерри Винсента будет держать меня в узде.

Хорошенько все обдумав, я нашел еще один выход из сложившейся ситуации. Мне не придется сообщать о преступлении, если я сумею его предотвратить.

Я выпрямился и огляделся по сторонам. Мы ехали по бульвару Сансет и направлялись в Западный Голливуд. Я посмотрел вперед и увидел знакомый знак.

— Патрик, притормози у «Бук соуп». Я зайду на минутку.

Патрик остановил «линкольн» возле книжного магазина. Я попросил его подождать и вышел из машины. Открыв входную дверь, я быстро прошагал мимо стеллажей. Мне нравился этот магазин, но я пришел сюда не за покупками. Я хотел позвонить, но так, чтобы меня не слышал Патрик.

В отделе детективов толпилась публика, и я направился дальше, пока не увидел пустую нишу, где на полках и столах громоздились тяжелые иллюстрированные книги большого формата. Я вытащил телефон и позвонил Циско:

— Это я. Ты где?

— Дома. Что случилось?

— Лорна рядом?

— Нет, она ушла с сестрой в кино. Вернется через…

— Все в порядке, я хочу поговорить с тобой. Мне нужно, чтобы ты сделал для меня одну вещь, которую, наверное, не захочешь сделать. Если откажешься, я пойму. В любом случае не надо никому об этом сообщать. Даже Лорне.

Наступила пауза.

— Кого надо убить?

Мы рассмеялись, и это слегка ослабило напряжение последних часов.

— Об этом поговорим позже, а пока задание попроще. Ты последишь за одним парнем и узнаешь о нем все, что сумеешь. Проблема в том, что, если нас поймают, мы оба можем остаться без работы.

— Кто он?

— Присяжный номер семь.

43

Я пожалел об этом раньше, чем вернулся в «линкольн». Это был первый шаг по скользкой дорожке, которая вела меня к большим проблемам. С одной стороны, для адвоката разумно расследовать нарушения и махинации в суде присяжных. С другой стороны, само расследование можно расценить как махинацию. Судья Стэнтон позаботился о том, чтобы фамилии присяжных хранились втайне. Я же попросил Циско нарушить правило. Если правда всплывет наружу, то судья уже не ограничится раздраженным взглядом в мою сторону. Речь пойдет не о мелком правонарушении. Стэнтон пожалуется в адвокатскую коллегию, председательствующему судье и так далее вплоть до Верховного суда, если там захотят его слушать. А потом он постарается, чтобы процесс над Эллиотом стал моим последним делом.

Патрик проехал по улице и поставил «линкольн» в подземный гараж под моим домом. Мы вышли из машины и поднялись по лестнице на открытую веранду. Было почти десять вечера, и четырнадцатичасовой рабочий день вымотал меня до предела. Но моя усталость мгновенно улетучилась, когда в одном из кресел я увидел силуэт человека, едва различимого на фоне уличных фонарей. Подняв руку, я задержал подходившего сзади Патрика, как отец удерживает выбежавшего на шоссе ребенка.

— Здравствуйте, адвокат.

Босх. Я узнал его по голосу и манере говорить. Переведя дух, я пропустил вперед Патрика. Мы поднялись по ступенькам. Патрик вошел в дом, я закрыл за ним дверь и повернулся к Босху.

— У вас отличный дом, — произнес он. — Похоже, защищая мерзавцев, можно неплохо заработать.

Я слишком устал, чтобы вступать с ним в пререкания.

— Что вы тут делаете, детектив?

— Я подумал, что после книжного магазина вы отправитесь домой, и решил подождать вас здесь.

— Мой рабочий день закончен. Можете отозвать свою команду, если она у вас есть.

— А почему вы решили, что нет?

— Не знаю. Я никого не видел. Надеюсь, вы меня не дурачите, Босх. Я сильно рискую.

— После суда вы отправились ужинать со своим клиентом в «Уотер гриль». Там заказали себе филе из камбалы и часто говорили на повышенных тонах. Ваш клиент много пил, поэтому вы отвезли его домой на машине. На обратном пути вы заглянули в «Бук соуп» и позвонили оттуда по мобильнику, потому что не хотели делать это при шофере.

Впечатляющий отчет.

— Хорошо, беру свои слова обратно. Они рядом. Отлично. Что вам надо, Босх? Что происходит?

Детектив встал и приблизился ко мне.

— Я хочу спросить вас о том же самом. О чем вы спорили с Эллиотом за ужином? И кому звонили из магазина?

— Эллиот мой клиент, и я не собираюсь рассказывать вам, о чем мы говорили. Не дождетесь. Что касается звонка, то я заказал на дом пиццу, потому что, как наверняка заметили ваши коллеги, ничего не ел за ужином. Если вы немного подождете, я вас угощу.

Босх холодно смотрел на меня и усмехался.

— Значит, в такую игру вы хотите играть, адвокат?

— Пока — в такую.

Возникла долгая пауза. Мы стояли и выжидали, кто сделает следующий ход. Но молчание затянулось, и я решил, что с меня хватит.

— Спокойной ночи, детектив.

Я вошел в дом и закрыл за собой дверь, оставив Босха на веранде.

44

Я приступил к допросу детектива Киндера только во вторник, после того как обвинение еще несколько часов вытягивало из свидетеля детали следствия. Мне это сыграло на руку.

Присяжным наскучили скрупулезные подробности — мое мнение подтвердила и Джули Фавро, — и они были не прочь переключиться на что-нибудь другое.

Большую часть допроса обвинение посвятило усилиям, которые полиция предпринимала после ареста Уолтера Эллиота. Киндер долго описывал, как копался в семейных отношениях Эллиотов, изучал их брачный контракт и отслеживал действия подзащитного. Тот незадолго до гибели жены пытался выяснить, какой финансовый ущерб причинит ему развод. Кроме того, проанализировав показания Эллиота и график его перемещений, он продемонстрировал, что у подзащитного нет надежного алиби на день убийства.

Голанц потратил много времени, расспрашивая Киндера обо всех версиях, в том числе о тех, которые потом зашли в тупик. Киндер поведал, сколько поступило ложных звонков и сообщений, требовавших тщательной проверки, как долго они собирали сведения о Йохане Рилце, чтобы выяснить, не являлся ли он главной целью преступника, и сколько усилий они потратили, сопоставляя это убийство с другими похожими случаями.

Из всего этого следовало, что Голанц и Киндер не просто так повесили убийство на моего клиента, а проделали тщательную работу, и в середине дня прокурор удовлетворенно объявил:

— У меня больше нет вопросов, ваша честь.

Наконец наступила моя очередь. Я решил усыпить бдительность Киндера, сосредоточившись на трех пунктах предыдущего допроса, а затем огорошить его неожиданным ударом. Я встал из-за стола и вышел к кафедре.

— Детектив Киндер, позже мы еще будем говорить о результатах медицинского обследования, но сейчас я хотел бы уточнить ваше утверждение о том, что смерть миссис Эллиот и мистера Рилца наступила приблизительно между одиннадцатью часами утра и двенадцатью часами дня. Это так?

— Да.

— Ближе к двенадцати или к одиннадцати?

— Трудно сказать точно. Мы можем указать лишь общий интервал.

— Хорошо, но раз вы установили интервал, то позаботились о том, чтобы убедиться в отсутствии алиби у арестованного?

— Я бы сформулировал иначе.

— Как?

— Я бы сказал так: моя обязанность заключалась в том, чтобы продолжать расследование дела и подготовить его к передаче в суд. Разумеется, я учитывал, что у задержанного может быть алиби. На основании проведенных допросов и просмотра видеозаписей, сделанных у ворот «Арчуэй пикчерс», я пришел к выводу, что мистер Эллиот выехал с работы в десять сорок утра. Это давало ему много времени, чтобы…

— Спасибо, детектив. Вы ответили на мой вопрос.

— Я еще не закончил.

Голанц встал и спросил судью, может ли свидетель закончить свой ответ. Стэнтон разрешил. Киндер продолжил профессорским тоном:

— Как я уже сказал, у мистера Эллиота было много времени, чтобы добраться до Малибу в установленный нами интервал.

— Вы сказали — много?

— Достаточно.

— Вы и сами проделывали данный путь, не так ли? Когда это было?

— В первый раз — ровно через неделю после преступления. Я выехал из «Арчуэй пикчерс» в десять сорок и направился в Малибу. На месте я оказался в одиннадцать сорок, что соответствует времени убийства.

— А как вы узнали, что ехали тем же маршрутом, что и мистер Эллиот?

— Я не узнавал. Просто выбрал самую быструю и удобную дорогу. Люди обычно не любят делать крюк. Предпочитают короткий путь, который занимает меньше времени. От «Арчуэй пикчерс» я поехал через Мелроуз-авеню на Ла-Бреа и дальше к шоссе. Потом свернул на Пасифик-Оушн.

— А состояние трафика на дорогах? Как вы определили, что оно было таким же, как в тот день?

— Я не определял.

— Трафик в Лос-Анджелесе — довольно непредсказуемый процесс, не так ли?

— Да.

— Поэтому вы ездилитуда несколько раз?

— В том числе и поэтому.

— Вы говорили, что совершили поездку в общей сложности пять раз и всегда попадали в Малибу, как вы выразились, «до закрытия окна». Так?

— Да.

— В какой раз вы прибыли на место раньше всего?

Киндер сверился со своими записями.

— В первый раз, когда я приехал в одиннадцать сорок.

— А худшее время?

— Худшее?

— Ну да, когда дорога оказалась самой длинной?

Свидетель снова посмотрел в записи.

— Самое позднее — в одиннадцать пятьдесят одну.

— Итак, даже ваше лучшее время находится в последней четверти того «окна», которое судмедэкспертиза установила для совершения убийств, а худшее оставляет мистеру Эллиоту всего девять минут, чтобы проникнуть в дом и убить двух человек. Так?

— Да, но он все-таки мог это сделать.

— Все-таки? Звучит как-то неуверенно.

— Я абсолютно уверен, что подсудимый мог совершить убийства.

— Но только в том случае, если они произошли не раньше чем через сорок две минуты после открытия «окна», верно?

— Можно сказать и так.

— Но именно об этом свидетельствуют факты, детектив. Я ссылаюсь на результаты судмедэкспертизы. Короче, если суммировать все сказанное, вы утверждаете, что мистер Эллиот выехал из студии в десять сорок, добрался до Малибу, проник в свой дом, поднялся наверх, застал врасплох жену и ее любовника и убил обоих — и все это произошло до закрытия «окна» в двенадцать часов дня. Я прав?

— Да. Именно так.

Я покачал головой, словно в это было трудно поверить.

— Хорошо, детектив, пойдем дальше. Скажите присяжным, сколько раз вы начинали проверочную поездку в Малибу, но прекращали ее, поняв, что не успеете приехать туда до двенадцати часов?

— Я этого не делал.

Но в голосе Киндера послышалось колебание. Я надеялся, что присяжные тоже заметили.

— Допустим. Значит, если я представлю записи, на которых вы не пять, а семь раз отъезжаете в десять сорок утра от ворот студии, они будут фальшивками?

Киндер метнул взгляд на Голанца.

— Я знаю, на что вы намекаете, но этого не было.

— Отвечайте на вопрос, детектив. Если я покажу записи, на которых вы проводите свои проверочные заезды семь, а не пять раз, это будет фальшивкой?

— Нет, но я…

— Спасибо, детектив. Я просил ответить только «да» или «нет».

Голанц встал и попросил предоставить свидетелю возможность полностью ответить на вопрос. Стэнтон возразил, что он сможет это сделать во время повторного допроса. Но теперь сомнения возникли у меня. Раз уж Голанц вернется к данной теме на повторном допросе, наверное, лучше сделать это сейчас, когда у меня есть возможность обратить показания Киндера в свою пользу. Конечно, рискованно, ведь я мог потерять и то, чего уже достиг, зато если мне удастся продолжить в том же духе до конца дня, присяжные отравятся домой, усомнившись в действиях полиции. А это всегда хорошо.

Я решил рискнуть.

— Детектив, скажите, сколько проверочных поездок было прервано раньше, чем вы доехали до Малибу?

— Две.

— Какие именно?

— Вторая и последняя, седьмая.

Я кивнул.

— Вы прервали их, когда поняли, что не успеете добраться в Малибу до закрытия «окна», верно?

— Нет.

— Тогда почему вы их прервали?

— В первый раз меня отозвали для допроса кого-то из задержанных, а второй раз я услышал по радио, как полицейский просит помощи. Я вернулся, чтобы оказать ему поддержку.

— Почему же вы не отразили эти поездки в своем отчете?

— Я не стал их включать, потому что они не были завершены.

— Значит, прерванные поездки не отражены ни в одном из документов в вашей толстой папке?

— Нет.

— Выходит, нам остается просто поверить вам на слово, что поездки были прекращены именно по тем причинам, о которых вы сейчас сказали. Так?

— Да.

Я кивнул и решил, что выжал из него все, что сумел. Позже Голанц сможет реабилитировать Киндера на повторном допросе и, наверное, даже представит записи звонков, из-за которых детектив вернулся в отдел. Но я надеялся, что моя атака заронит сомнения в умы присяжных. Одержав эту маленькую победу, я двинулся дальше.

Следующим слабым местом, по которому я открыл огонь, являлся тот факт, что за полгода следствие так и не обнаружило орудие преступления и не смогло связать Уолтера Эллиота с каким бы то ни было оружием. Я бил в точку со всех сторон, и Киндеру приходилось повторять, что главная улика до сих пор не найдена, несмотря на то что у Эллиота, если он убийца, почти не было времени, чтобы спрятать оружие.

Наконец Киндер раздраженно буркнул:

— Океан, знаете ли, очень большой, мистер Холлер.

Я сразу ухватился за эту возможность.

— Океан большой, детектив Киндер? Вы хотите сказать, что у мистера Эллиота была лодка и он бросил оружие посреди Тихого океана?

— Нет, я не это имел в виду.

— Тогда что?

— Я хотел сказать, что оружие могло оказаться в воде и течение унесло его раньше, чем наши водолазы успели до него добраться.

— Могло оказаться в воде? Вы готовы поставить жизнь и свободу человека, опираясь на «могло»?

— Я этого не говорил.

— Зато вы говорите, что у вас нет орудия преступления, вы не можете связать подзащитного с каким-либо оружием, но ни секунды не сомневаетесь, что он убийца!

— У нас есть положительный результат теста на остатки пороха. Я считаю, что это связывает мистера Эллиота с оружием.

— С каким оружием?

— Мы его не нашли.

— Понятно. Однако вы со стопроцентной уверенностью заявляете, будто мистер Эллиот стрелял из пистолета в тот самый день, когда убили его жену и Йохана Рилца!

— Не со стопроцентной, но тесты…

— Спасибо, детектив Киндер. Вы уже ответили на мой вопрос. Пойдемте дальше.

Я полистал блокнот и пробежал взглядом следующую серию вопросов, которые приготовил вчера вечером.

— Детектив Киндер, следствие установило, когда Мици Эллиот познакомилась с Йоханом Рилцем?

— Мы выяснили, что она пригласила его в качестве дизайнера интерьеров осенью две тысячи пятого года. Если она была знакома с ним раньше, мне об этом неизвестно.

— А когда они стали любовниками?

— Этого мы сказать не можем. В ежедневнике мистера Рилца часто попадаются записи о его встречах с миссис Эллиот, у него дома или у нее. Они стали регулярными примерно полгода назад.

— Ему платили за каждую такую встречу?

— Мистер Рилц не оставил полной документации. Трудно определить, когда он получал деньги, а когда нет. Но в целом его гонорары постепенно возрастали, так же как частота встреч с миссис Эллиот.

Я кивнул, будто все услышанное подтвердило мои догадки.

— Хорошо. Вы также говорили, что убийство произошло всего через тридцать два дня после заключения добрачного соглашения между Уолтером и Мици Эллиот, после чего миссис Эллиот получила право на половину всего имущества супругов в случае развода.

— Верно.

— И это, по-вашему, стало мотивом для убийства?

— Отчасти да. Скажем так — усугубило ситуацию.

— Вы не видите никакой непоследовательности в вашей версии убийства, детектив Киндер?

— Не вижу.

— Разве из финансовых отчетов и регулярных встреч не было очевидно, что между мистером Рилцем и миссис Эллиот существовала романтическая или по крайней мере сексуальная связь?

— Я бы не назвал это очевидным.

— Почему?

В моем голосе звучало удивление. Я прижал его к стенке. Если бы Киндер признал связь очевидной, я получил бы нужный мне ответ. Если бы он стал это отрицать, то выглядел бы дураком, потому что она была ясна для всех присутствующих в зале.

— Вероятно, задним числом она кажется очевидной, но тогда я считал ее скорее скрытой.

— Тогда как мистер Эллиот о ней узнал?

— Неизвестно.

— Вы не смогли обнаружить орудие убийства, и это свидетельствует о том, что Уолтер Эллиот тщательно готовился к преступлению, не так ли?

— Не обязательно.

— Разве от полиции легко скрыть орудие преступления?

— Нет, но я уже сказал, что пистолет могли просто выбросить в море с задней веранды, и потом его унесло течением. Для этого не нужна тщательная подготовка.

Киндер знал, чего я от него хочу и к чему подталкиваю. Но я никак не мог загнать его в угол и попытался немного поднажать.

— Детектив, вам никогда не приходило в голову, что если бы Уолтер Эллиот знал о романе жены, то развелся бы с ней еще до заключения брачного договора?

— Нет никаких свидетельств, что он знал о романе. К тому же вы не учитываете фактор гнева и других эмоций. Видимо, деньги не являлись основным мотивом. Измена жены привела его в ярость, вот и все.

Мне так и не удалось добиться своей цели. Я был недоволен и считал, что потерял былую хватку. Да, я готовился к допросу, но это был первый умный и опытный свидетель, с которым мне пришлось иметь дело за последний год. Я решил отступить, а вскоре нанести Киндеру неожиданный удар.

45

Я попросил у судьи минуту и, вернувшись к столу защиты, наклонился над своим клиентом.

— Кивните, словно я сказал вам нечто важное, — прошептал я ему на ухо.

Эллиот исполнил мою просьбу, и я вернулся к кафедре. Раскрыв папку, я взглянул на свидетеля.

— Детектив Киндер, в какой момент вы решили, что Йохан Рилц являлся главной целью преступника?

Киндер хотел ответить сразу, но подумал и промолчал. Я надеялся, что присяжные это заметили.

— Ни в какой, — наконец произнес он.

— Ни в какой? Значит, Йохан Рилц не находился в центре вашего расследования?

— Он был жертвой убийства. Само собой, это ставило его в центр нашего расследования.

Киндер явно гордился своим ответом, но я не дал ему времени порадоваться.

— И поэтому вы отправились в Германию, чтобы узнать о его прошлом?

— Я не ездил в Германию.

— Как насчет Франции? Судя по его паспорту, он жил там до приезда в США.

— Туда я тоже не ездил.

— Может, там был кто-нибудь из вашей команды?

— Нет. Мы не видели в этом необходимости.

— Почему?

— Мы отправили запрос на Йохана Рилца в Интерпол и получили ответ, что он чист.

— Что такое Интерпол?

— Международная уголовная полиция. Она объединяет полицейские структуры и ресурсы разных стран и позволяет им сотрудничать друг с другом. У Интерпола есть представительства по всей Европе, и правительства стран-участниц оказывают ему всемерную поддержку.

— Замечательно, но это значит, что вы не обращались напрямую в полицию Берлина, где жил Рилц, верно?

— Да.

— И не запрашивали о нем полицию Парижа, где он поселился пять лет назад?

— Нет, мы полагались на данные Интерпола.

— Интерпол проверяет, не был ли человек арестован по уголовным делам, не так ли?

— В том числе и это.

— А что еще?

— Точно не знаю. Я не работаю в Интерполе.

— Если бы мистер Рилц работал на полицию в качестве тайного осведомителя по делам, связанным с наркотиками, Интерпол сообщил бы вам об этом?

В глазах Киндера мелькнуло удивление. Он не ожидал моего вопроса, но я не понимал, знает ли он, к чему я веду, или слышит об этом впервые.

— Не могу сказать, дал ли бы он нам подобную информацию.

— Силы правопорядка обычно неохотно делятся именами своих информаторов, не так ли?

— Да.

— Почему?

— Потому что это может представлять для них опасность.

— Значит, работа информатора может быть опасна?

— Иногда опасна.

— Детектив, вы когда-нибудь расследовали убийство тайного осведомителя?

Голанц встал раньше, чем Киндер успел открыть рот, и попросил судью о частной беседе. Стэнтон пригласил нас подойти к нему. Я взял папку с бумагами и последовал за Голанцем. Стенографистка отсела подальше от судьи. Стэнтон откатил свое кресло, и мы склонили над судьей головы.

— Мистер Голанц! — произнес он.

— Ваша честь, я хочу узнать, к чему ведет защита, поскольку возникает ощущение, будто меня дурачат. В документах, представленных суду мистером Холлером, нет никаких намеков на то, о чем он спрашивает свидетеля.

Судья обратился ко мне:

— Мистер Холлер!

— Ваша честь, если здесь кого-то и дурачат, то меня. Следствие велось из рук вон плохо и…

— Мистер Холлер, оставьте это для присяжных. Что у вас есть?

Я открыл папку и положил перед судьей компьютерную распечатку, так чтобы для Голанца она оказалась перевернутой вверх ногами.

— У меня статья, напечатанная в «Паризьен» четыре с половиной года назад. Йохан Рилц назван там свидетелем в одном крупном деле по наркотикам. Он использовал средства французской полиции, чтобы покупать товар и собирать сведения о деятельности наркоторговцев. Был тайным осведомителем, ваша честь, а наша полиция даже не взглянула в его сторону. С самого начала это было крайне пристрастное…

— Мистер Холлер, я уже сказал, оставьте это для присяжных. Текст написан на французском. У вас есть перевод?

— Простите, ваша честь.

Я вытащил из папки второй листок и положил поверх первого, снова развернув вверх ногами к Голанцу. Тот неловко изогнул шею, пытаясь его прочитать.

— Откуда вы знаете, что это тот же самый Йохан Рилц? — спросил Голанц. — Имя не такое уж редкое.

— В Германии — может быть, но не во Франции.

— Но как нам убедиться, что это он? — подал голос судья. — Вы даете перепечатку из иностранной газеты. Она не может считаться официальным документом.

Я достал еще листок.

— Это ксерокопия страницы из паспорта Рилца. Я взял ее из материалов дела, представленных прокуратурой. Здесь сказано, что Рилц переехал из Франции в Соединенные Штаты в марте две тысячи третьего года. То есть через месяц после публикации статьи. Обратите также внимание на возраст. В статье указано, сколько ему лет, и написано, что он покупал наркотики для копов, работая дизайнером интерьеров. Ясно, что это он, ваша честь. Рилц подставил там многих людей и посадил их за решетку, а потом переехал сюда и начал делать то же самое.

Голанц возмущенно затряс головой.

— Нет, так не пойдет, — заявил он. — Это нарушает правила представления документов и абсолютно неприемлемо. Вы не можете сидеть с камнем за пазухой, а потом бить нас исподтишка.

Судья развернулся ко мне и прищурился.

— Ваша честь, если тут кто-то и держал камень за пазухой, то обвинение. Как раз прокуратура должна была сообщить мне эти факты. Честно говоря, я подозреваю, что свидетель обо всем знал, но скрывал от защиты.

— Серьезное обвинение, мистер Холлер, — заметил судья. — У вас есть доказательства?

— Ваша честь, я сам узнал об этом совершенно случайно. В воскресенье я просматривал бумаги, оставленные моим предшественником, и обнаружил, что он пропустил все фамилии, связанные с данным делом, через «Лексис-Нексис».^[105] Он использовал компьютер и учетную запись, которые я унаследовал от Джерри Винсента вместе с его юридической практикой. Я проверил учетную запись и заметил, что она настроена только на англоязычный поиск. Поскольку я уже ознакомился с ксерокопией паспорта Рилца и знал, что он раньше жил в Европе, то решил повторить поиск, включив в него немецкий и французский языки. Через пару минут я нашел статью из французской газеты, и мне очень трудно поверить, что о ней не известно ни полиции, ни прокуратуре, ни Интерполу. Не знаю, ваша честь, можно ли это считать доказательством, но у защиты складывается впечатление, будто ее хотели обвести вокруг пальца.

Судья повернулся к Голанцу и бросил на его подозрительный взгляд. Такого еще не бывало. Я даже отодвинулся в сторону, чтобы присяжные могли это увидеть.

— Что скажете, мистер Голанц? — произнес судья.

— Это нелепо, ваша честь. Мы ничего не скрыли и передали суду все, что сумели найти. Я хочу спросить мистера Холдера, почему он не предупредил нас еще вчера, хотя, по его же собственным словам, сделал свою находку еще в воскресенье, да и на распечатке стоит та же дата.

Я невозмутимо посмотрел на Голанца.

— Если бы я знал, что вы владеете французским, Джефф, то сразу передал бы ее вам, и, вероятно, вы бы мне помогли. Но я не знаю французского и не мог прочитать, что там написано, поэтому мне понадобился перевод. Я получил его за десять минут до перекрестного допроса.

— Хорошо, — проговорил судья, прервав нашу словесную дуэль. — Все равно это всего лишь газетная статья. Что вы намерены сделать, чтобы проверить данную информацию, мистер Холлер?

— Как только будет объявлен перерыв, я свяжусь со своим детективом и выясню, сможем ли мы наладить контакт с людьми из французской полиции. Нам придется заниматься тем, что прокуратура должна была сделать еще полгода назад.

— Мы тоже все проверим, — вставил Голанц.

— В зале сидят отец Рилца и два брата. Может, начнете с них?

Судья успокаивающе махнул на нас рукой, словно отец, разнимающий поссорившихся братьев.

— Ладно, — заключил он. — На перекрестном допросе этот вопрос закрыт. Мистер Холлер, я предоставлю вам возможность вернуться к нему при изложении версии защиты. Вы повторно допросите свидетеля, и, если вам удастся доказать, что речь идет об одном и том же лице, я дам вам широкие права для раскрытия темы.

— Ваша честь, это ставит защиту в невыгодное положение, — возразил я.

— Каким образом?

— Теперь, когда прокуратура знает о статье, она может препятствовать нам в поиске доказательств.

— Чепуха! — бросил Голанц.

Но судья кивнул.

— Я понимаю ваше беспокойство и хочу предупредить мистера Голанца, что если услышу о нечто подобном, то… скажем так, меня это сильно расстроит. Думаю, мы закончили, джентльмены.

Стэнтон вернул кресло на прежнюю позицию, и мы разошлись по своим местам. Я взглянул на настенные часы. Без десяти пять. Я прикинул, что, если протяну еще немного времени, судья объявит перерыв до завтра и присяжные разойдутся по домам, размышляя о французском следе.

Я приблизился к кафедре и попросил у судьи еще минуту. Склонившись над своим блокнотом, я сделал вид, будто размышляю, не осталось ли у меня каких-либо вопросов к Киндеру.

— Итак, мистер Холлер? — обратился ко мне Стэнтон после паузы.

— Все в порядке, ваша честь. Я продолжу разговор о деятельности мистера Рилца во Франции во время выступления защиты. А пока у меня больше нет вопросов к детективу Киндеру.

Я вернулся к своему столу и сел. Судья объявил, что заседание закончено.

Я смотрел на присяжных, выходивших из зала, но ничего не мог прочитать по их лицам. Потом я взглянул через плечо Голанца на места для публики. Все трое представителей семейства Рилц наблюдали за мной с каменными лицами.

46

Циско позвонил в десять вечера. Сообщил, что находится недалеко от Голливуда и может заехать ко мне. Есть новости о номере семь, добавил он.

Я предупредил Патрика, что пойду на веранду для частной беседы с Циско. На улице было холодно, поэтому я надел свитер и, прихватив папку с бумагами, отправился ждать детектива.

В этот час бульвар Сансет полыхал среди холмов словно пламя в печной топке. Свой дом я купил как раз из-за большой веранды и потрясающего вида, открывавшегося сверху на Лoc-Анджелес. Город никогда мне не надоедал, ни днем, ни ночью. Он каждый день заряжал бодростью и всегда говорил мне правду. Правда же заключалась в том, что в этом городе возможно все — как хорошее, так и плохое.

— Привет, босс!

От неожиданности я подскочил на месте. Циско неслышно поднялся по лестнице и приблизился сзади. Видимо, поднялся на холм, потом заглушил мотор и бесшумно подкатил к дому. Не хотел, чтобы рев его двигателя перебудил соседей.

— Не надо меня так пугать, приятель!

— Не думал, что ты такой нервный.

— Просто не люблю, когда подкрадываются сзади. Садись.

Я кивнул на столик и пару стульев, стоявших под выступом крыши перед окном гостиной. Неудобная уличная мебель, которой я редко пользовался. Я предпочитал созерцать город сверху и подзаряжаться от его энергии. Но делать это можно было только стоя.

Папка с документами уже лежала на столе. Циско подтащил к себе стул и хотел сесть, но нагнулся и смахнул с сиденья накопившуюся пыль и грязь.

— Черт, ты здесь когда-нибудь убираешься?

— Циско, на тебе джинсы и футболка. Садись.

Я сел вместе с ним и заметил, как он заглядывает сквозь прозрачные шторы в дом. В гостиной работал телевизор — Патрик смотрел канал экстремального спорта. Люди на экране выделывали рискованные трюки на снегоходах.

— Это что, спорт? — спросил Циско.

— Для Патрика — да.

— Как у него дела?

— Неплохо. Он здесь вторую неделю. Что скажешь про номер семь?

Циско достал из заднего кармана записную книжку.

— Свет тут есть?

Встав из-за стола, я приоткрыл входную дверь, пошарил рукой по стене и включил лампу на веранде. Мельком взглянув на экран телевизора, я увидел, как команда врачей бежит к спортсмену, который неудачно выполнил свой флип и с размаху грохнулся о землю.

Я закрыл дверь и вернулся к Циско. Тот что-то просматривал в блокноте.

— Ну вот, — произнес он. — Номер семь. У меня было мало времени, но я нашел кое-какую информацию и думаю, что тебе надо это знать. Его зовут Дэвид Максуини, и почти все, что он написал в своей «П-анкете», полное вранье.

Циско имел в виду страничку формуляра, которую каждый кандидат заполнял перед «вуар дир». В анкете указывались фамилия, профессия, адрес и ответы на несколько простых вопросов, по которым стороны могли судить, подходит ли им человек в качестве присяжного. В данном случае фамилия была опущена, а все остальные данные я передал Циско.

— Например?

— Тут написано, что он живет в Палос-Вердес. Ничего подобного. Я проследил за ним от здания суда до его дома на Беверли, рядом с Си-би-эс.

Он махнул рукой на юг, в сторону бульвара Беверли и Фэрфакс-авеню, где находилась студия Си-би-эс.

— Мой приятель проверил номер пикапа, на котором тот ездит в суд. Он зарегистрирован на Дэвида Максуини, и адрес тот же самый, на Беверли-Хиллс. Затем мой друг заглянул в его водительские права и переслал фото мне на телефон. Я посмотрел. Максуини — наш парень.

Сведения интересные, но меня больше волновало, как Циско их раздобыл. Он уже спалил одного информатора в полиции.

— Циско, ты жутко наследил. Я говорил, что не хочу неприятностей.

— Остынь. Никаких следов. Мой друг никогда не признается, что шпионил для меня. Коп не имеет права проводить частные расследования. Если об этом узнают, его выгонят с работы. А если и начнут что-то проверять, можно не волноваться, поскольку он работал с другого компьютера и не под своим именем. Позаимствовал пароль у лейтенанта. В общем, никаких хвостов, понятно? Ни одной зацепки. Все в порядке.

Я пожал плечами. Копы воруют у копов. Почему меня это не удивляет?

— Ладно, — кивнул я. — Что еще?

— Его дважды арестовывали, хотя в анкете он написал, что чист.

— За что именно?

— В девяносто седьмом — за вооруженное нападение, в девяносто девятом — за сговор с целью совершения мошенничества. Судимостей нет — по крайней мере, я ничего не обнаружил. Если хочешь, завтра схожу в суд и соберу больше информации.

Конечно, я желал знать больше — особенно о том, как вооруженное нападение и преступный сговор могли остаться без судимостей, — но если Циско запросит материалы дела, ему придется предъявить удостоверение, а это выдаст нас обоих.

— Нет, тебя там заставят расписаться. Пока оставим все как есть. Что-нибудь еще?

— Как я уже сказал, в анкете сплошное вранье. Он пишет, что работает инженером в «Локхид». Сомневаюсь. Я звонил в «Локхид» — Дэвид Максуини в их телефонной книжке не значится. Либо у парня нет рабочего телефона, либо… — Циско развел руками, намекая, что объяснение только одно — обман. — У меня был всего один вечер, но то, что я проверил, оказалось ложью. Вероятно, это относится и к его фамилии.

— Ты о чем?

— Мы ведь не знаем, как его зовут на самом деле, правда? В анкете его имя вымарано черной краской.

— Верно.

— Я проследил за номером седьмым и выяснил, что это Дэвид Максуини, но кто поручится, что в анкете та же самая фамилия? Понимаешь, к чему я веду?

Я на минуту задумался и проговорил:

— Ты хочешь сказать, что Максуини подменил настоящего присяжного, возможно, даже украл его судебную повестку и теперь играет его роль в суде?

— Вот именно. Когда кандидаты получают повестку и предъявляют ее в специальное окошко, там просто сверяют фамилию из списка с водительским удостоверением. Этим занимаются низкооплачиваемые клерки, Микки. Ничего не стоит подсунуть кому-нибудь из них поддельное удостоверение. Мы с тобой знаем, как легко подделать документы.

Я кивнул. Большинство людей мечтают отделаться от обязанности быть присяжным. Самый лучший способ проникнуть в коллегию — просто выполнить свой гражданский долг.

— Если ты раздобудешь мне фамилию человека под номером семь, я ее проверю, — продолжил Циско. — Бьюсь об заклад — такой человек наверняка найдется в «Локхид».

Я покачал головой.

— Боюсь, я не смогу это сделать, не оставив «хвост».

Циско пожал плечами.

— А что вообще происходит, Микки? Только не говори, что чертов прокурор посадил в коллегию своих людей.

Я мог рассказать ему обо всем, но решил, что пока не следует.

— Лучше тебе не знать.

— Убрать перископ!

Он имел в виду, что мы переходим в режим «подводной лодки», где отсеки изолированы, и даже если один дал течь, судно останется на плаву.

— Да, так мы и поступим. Он с кем-нибудь общался? С кем-то заслуживающим внимания?

— Вечером я поехал за ним до Гроув и видел, как он встретился с одним человеком в «Мармеладе», в одном местном ресторанчике. С женщиной. Все выглядело так, словно они встретились случайно и решили поболтать за кофе. Больше никого не было. Но я занимался им только с пяти вечера, когда судья распустил присяжных.

За столь короткий срок Циско сделал очень многое. Больше, чем я ожидал.

— Ты далеко от них сидел?

— Довольно далеко. Ты велел быть поосторожнее.

— Значит, не сумеешь описать женщину?

— Микки, я просто сказал, что далеко. Конечно, сумею. Я даже снял ее на камеру.

Циско встал и сунул руку в передний карман джинсов. Выудив оттуда маленькую незаметную черную камеру, он сел на место. На задней панели аппарата вспыхнул монитор. Циско нажал какие-то кнопки и протянул мне фотокамеру.

— Начни отсюда и прокручивай дальше, пока не дойдешь до женщины.

Я взял камеру и стал просматривать цифровые фото седьмого присяжного, сделанные сегодняшним вечером. На последних трех он сидел с женщиной в «Мармеладе». У нее были густые черные волосы, затенявшие лицо. Изображение получилось нечетким, снимки делались без вспышки и издалека.

Женщина незнакомая. Я вернул камеру Циско.

— Ладно, ты отлично поработал. Пока оставь это.

— Просто оставить?

— Да, и займись вот чем.

Я перебросил ему папку с документами. Циско заглянул в них и усмехнулся.

— Так вот о чем вы шушукались с судьей?

Я забыл, что он тоже сидел в зале, чтобы следить за номером седьмым.

— Я сказал, что ты делал поиск только на английском и мне пришлось повторить запрос, включив в него немецкий и французский. Я даже заново распечатал статью, чтобы на ней была свежая дата.

— Очень мило. Жаль, что я выгляжу болваном.

— Должен же я был что-нибудь придумать. Если бы я заявил, что ты раскопал это неделю назад, а я все время сидел и помалкивал, меня бы отстранили отдела. За неуважение к суду. К тому же судья считает болваном Голанца, потому что он не нашел статью раньше нас.

Циско это, кажется, успокоило. Он взял папку.

— И что я должен делать?

— Где переводчица, которой ты давал статью?

— Наверное, у себя дома в Уэстсайде. Это студентка по обмену, я отыскал ее через Интернет.

— Тогда позвони ей и скажи, что хочешь поработать сегодня ночью.

— Лорне это не понравится. Я и двадцатилетняя француженка…

— Лорна не говорит по-французски, так что пусть потерпит. Какая у нас разница по времени с Парижем — девять часов?

— Девять или десять. Не помню.

— Ладно, в общем, бери переводчицу и после полуночи начинай звонить. Звони жандармам, всем, кто занимается наркотиками, и притащи кого-нибудь сюда. Кстати, в статье указаны три фамилии. Начни с них.

— Так просто? Думаешь, они с радостью все бросят и помчатся к нам?

— Да, и будут давить друг друга, чтобы успеть первыми. Скажи им, что они полетят первым классом и поселятся в отеле, где останавливается Микки Рурк.

— Что это за отель?

— Понятия не имею, но я слышал, что этот парень у них в чести. Они считают его гением. В общем, скажи им то, что они хотят услышать. И не жалей денег. Если согласятся двое, бери двоих, потом разберемся, кто лучше. Только раздобудь кого-нибудь. Циско, пойми, это Лос-Анджелес. Все копы в мире хотят сюда приехать, затем вернуться и рассказывать всем, что они увидели.

— Ладно, я кого-нибудь найду. Но что, если он будет занят?

— Тогда пусть прилетает как можно быстрее, а ты дай мне знать. Я постараюсь потянуть время в суде. Судья намерен провернуть все поскорее; если возникнет необходимость, я смогу сбавить темп. Последний срок — следующий вторник, в крайнем случае среда. К этому времени доставь мне француза.

— Позвонить тебе сегодня, когда обо всем договорюсь?

— Нет, меня ждет сладкий сон. Я отвык целый день торчать в суде и буквально валюсь с ног. Лучше пойду в кровать. Позвони мне утром.

— Хорошо, Микки.

Он поднялся с места, похлопал меня по плечу папкой и, сложив ее пополам, засунул за пояс джинсов. С края веранды я проследил, как Циско спустился по ступеням, поднял с тротуара своего железного коня и, поставив нейтральную передачу, бесшумно покатил вниз по Фэрхолм к Лорел-каньон.

Подняв голову, я окинул взглядом город и стал думать о том, что делал сегодня, о своей профессии и о вранье в суде. Но я не особенно углублялся в мысли и не чувствовал за собой вины. Я защищал человека, которого считал невиновным в приписанных ему убийствах, хотя и косвенно замешанным в произошедшем. В коллегии присяжных у меня сидела «подсадная утка», как-то связанная со смертью моего предшественника. Еще у меня был детектив, он следил за каждым моим шагом, но гораздо больше интересовался раскрытием своего дела, чем моей безопасностью.

Я знал обо всем этом, однако не испытывал ни страха, ни вины и чувствовал себя примерно как тот парень, который выделывал в воздухе сальто на трехсотфунтовом снегоходе. Может, спорт тут и ни при чем, но это было чертовски рискованно, и только таким способом я сделал то, что не удавалось целый год. Содрать с себя всю шелуху и зарядить энергией.

Так, чтобы вскипела кровь.

Я услышал, как внизу взревели выхлопные трубы. Циско тихо проехал весь путь до Лорел-каньон и лишь в самом конце завел мотор. Глухой рокот его двигателя вскоре затих в темноте.

Часть пятая Свидетель защиты

47

В понедельник я надел свой «счастливый» костюм от Корнелиани. Мой клиент и я сидели в судебном зале, ожидая выступления защиты. Представитель обвинения Джеффри Голанц разместился за своим столом, готовясь ставить палки нам в колеса. Задние ряды вновь ломились от публики. Зато судейское кресло перед нами пустовало. Стэнтон не выходил из своего кабинета и опаздывал почти на час. Что-то произошло или должно было произойти, но нас никто не информировал. Мы увидели, как двое полицейских провели в кабинет неизвестного мне человека и вывели обратно, однако никаких объяснений не последовало.

— Джефф, что это значит? — спросил я через проход сидевшего рядом обвинителя.

Голанц повернул голову. На нем был красивый элегантный костюм, но он надевал его каждый день, и это уже не производило впечатления. Помощник прокурора пожал плечами.

— Понятия не имею, — отозвался он.

— Наверное, судья рассматривает мою просьбу о досрочном оправдании.

Я улыбнулся, а Голанц сдвинул брови.

— Ну да, конечно.

Выступление обвинения растянулось на всю прошедшую неделю. Я тоже принял в нем участие, устроив два длинных перекрестных допроса, но значительная часть времени ушла на дотошную работу Голанца. Патологоанатома, проводившего вскрытие Мици Эллиот и Йохана Рилца, он продержал целый день, выуживая из него бесконечные подробности о смерти жертв. Еще полдня допрашивал бухгалтера Уолтера Эллиота, рассказавшего о финансовой стороне его брака и о том, сколько он мог потерять из-за развода. Почти столько же времени занял судмедэксперт, долго толковавший о том, как проводился тест на следы пороховых частиц.

Кроме ключевых свидетелей промелькнуло несколько помельче, а пятница закончилась «слезовыжималкой». Голанц вызвал лучшую подругу Мици Эллиот. Она поведала, как Мици делилась с ней планами развода сразу после заключения брачного контракта. По ее словам, как только эти планы всплыли наружу, между мужем и женой постоянно происходили стычки и она чуть ли не каждый день видела Мици в синяках. Свидетельница целый час рыдала почти без остановки и под конец занялась откровенными сплетнями и слухами, пока мой протест не положил этому конец.

Затем я, как положено, направил судье ходатайство о досрочном оправдании моего клиента. Я заявил, что обвинению не удалось представить убедительных доказательств виновности подзащитного. Судья, естественно, отклонил ходатайство и назначил мое выступление на следующий понедельник, ровно в девять часов. Выходные я провел, готовясь к бою и натаскивая двух главных свидетелей защиты: доктора Шамирам Арсланьян, моего эксперта по СПЧ, и прилетевшего из Франции капитана полиции Малькольма Пепэна. Наступил понедельник, я был во всеоружии и рвался выступать, но судья отсутствовал.

— Что происходит? — шепнул мне Эллиот.

Я пожал плечами.

— Я знаю не больше вас. Обычно, если судья не появляется вовремя, это не имеет никакого отношения к делу. Как правило, решаются проблемы со следующим процессом.

Но Эллиот не успокоился. Поперек его лба легла глубокая морщина. Он чувствовал: что-то не так. Обернувшись, я взглянул на места для публики. Джули Фавро сидела в третьем ряду вместе с Лорной. Я им подмигнул, и Лорна подняла большой палец. Осмотрев другие ряды, я заметил, что за столиком обвинения образовалось пустое пространство. Немцев не было. Я хотел спросить Голанца, куда подевались родственники, как вдруг в зале за спиной обвинителя появился полицейский.

— Простите.

Голанц обернулся, и офицер наклонился к нему с каким-то документом.

— Вы из прокуратуры? — спросил он. — К кому мне с этим обратиться?

Голанц встал и вышел за перегородку. Он бегло просмотрел бумагу и вернул ее обратно.

— Это повестка в суд со стороны защиты. Вы офицер Сталлуорт?

— Да.

— Тогда вам сюда.

— Не думаю. Я не имею никакого отношения к этому делу.

Голанц снова взял документ и изучил его внимательнее. Похоже, он начал что-то соображать, но было уже поздно.

— Вы находились на месте преступления? Стояли в оцеплении или охраняли въезд?

— Нет, я был дома, отсыпался после смены. Работал в ночь.

— Подождите минуту.

Голанц вернулся к своему столу и открыл папку. Я понял, что он проверяет список свидетелей, который я представил две недели назад.

— В чем дело, Холлер?

— А что? Он есть в списке.

— Чепуха.

— Нет, не чепуха. Он там уже две недели.

Встав из-за стола, я подошел к перилам и протянул руку полицейскому.

— Офицер Сталлуорт, я Майкл Холлер.

Он не пожал руки. Чувствуя на себе взгляды публики, я продолжил:

— Это я вызывал вас сюда. Подождите пока в коридоре, и я постараюсь, чтобы вас пригласили сразу, как начнется заседание. Судьи еще нет. Но не волнуйтесь, я о вас помню.

— Тут какая-то ошибка. Я никак не связан с данным делом. В тот день я закончил свою смену и отправился домой.

— Офицер Сталлуорт, никакой ошибки нет, и, раз уж вас сюда вызвали, вы не можете уйти просто так. Нужно разрешение судьи и мое согласие. Если вы сейчас уйдете, судья придет в ярость. Вы же не хотите, чтобы он пришел в ярость?

Полицейский побагровел. Он бросал взгляды на Голанца, надеясь на его помощь, но тот тихо говорил по телефону. Видимо, звонок был срочный.

— Послушайте, — сказал я Сталлуорту, — вы просто выйдете пока в коридор, а я…

Кто-то из передней части зала позвал меня и Голанца. Обернувшись, я увидел, что у двери стоит судебный секретарь и кивком приглашает нас пройти в кабинет Стэнтона. Наконец-то что-то прояснится. Голанц прервал звонок и встал. Я повернулся к Сталлуорту спиной и проследовал за Голанцем к двери.

Судья сидел за столом в своей черной мантии. Судя по его виду, он был вполне готов к работе, но его что-то задержало.

— Садитесь, джентльмены, — предложил он.

— Мне пригласить подзащитного, ваша честь? — спросил я.

— Нет, нет необходимости. Просто присядьте, и я расскажу вам, что происходит.

Мы с Голанцом сели напротив судьи. Я чувствовал, что Голанц внутренне кипит, разозленный повесткой Сталлуорта и ее возможными последствиями. Стэнтон подался вперед и положил руки на лежавший перед ним листок бумаги.

— У нас возникла довольно необычная ситуация, связанная с неправомерными действиями со стороны присяжных. Ситуация все еще… развивается, и я хочу извиниться, что до сих пор не посвятил вас в суть дела.

Стэнтон встал, и я подумал, что он собирается пойти в зал или задать нам какие-то вопросы, но судья немного помолчал и произнес:

— В четверг в мой офис пришло письмо, адресованное лично мне. К сожалению, я смог прочитать его только в конце пятницы, после завершающей недельной сессии, где обычно решаются всякие мелкие дела. В письме сказано… впрочем, вот оно, письмо. Я его уже распечатал, но вы письмо лучше не трогайте.

Он развернул перед нами листок бумаги. Чтобы прочитать его, я встал с места и перегнулся через стол. Для Голанца при его высоком росте в этом не было необходимости.

«Судья Стэнтон, вы должны знать, что присяжный под номером семь выдает себя за другого человека. Проверьте „Локхид“ и отпечатки пальцев. Он привлекался к суду».

Очевидно, письмо отпечатали на лазерном принтере. Не считая текста, его девственную белизну нарушали лишь две темные полоски на местах сгиба.

Я сел на стул.

— Вы сохранили конверт? — спросил я.

— Да, — ответил Стэнтон. — Обратного адреса нет, почтовый штемпель поставлен в Голливуде. Я хочу, чтобы кто-нибудь из криминалистов посмотрел эту записку и конверт.

— Надеюсь, вы не сообщили об этом самому присяжному, — вставил Голанц. — Заседание должно состояться в любом случае. Вероятно, это лишь уловка, с помощью которой человека желают убрать из коллегии.

Я не сомневался, что Голанц бросится на защиту седьмого номера. В его глазах это был «синий» кандидат.

Я тоже подал голос:

— Он хочет сказать, что это уловка защиты. Я возражаю против обвинения.

Судья успокаивающе поднял руки.

— Успокойтесь, друзья. Я еще не говорил с номером семь. Все выходные я раздумывал, как мне лучше поступить. Побеседовал с другими судьями и полностью подготовился к решению этого вопроса. Проблема в том, что номер семь не появился. Его нет в суде.

Мы с Голанцем замерли.

— Нет в суде? — протянул Голанц. — А вы посылали…

— Да, я отправил к нему судебных приставов, и его жена сообщила, что он на работе, а про суд, процесс и все такое она ничего не знает. Потом они поехали в «Локхид», нашли там этого человека и привезли его сюда. Но это не он. Не номер седьмой.

— Ваша честь, я совсем запутался, — вздохнул я. — Вы же сказали, что нашли его на работе?

— Да. Все это начинает напоминать Лорела и Харди с их «А кто на первой базе?»

— Эбботт и Кастелло, — вставил я.

— Что?

— Это были Эбботт и Кастелло. Они выступали с «Кто на первой базе?».

— Не важно. Суть в том, что номер семь не номер семь.

— Я не понимаю, ваша честь, — покачал я головой.

— В нашем компьютере номер седьмой записан как Родни Бэнгланд, инженер из «Локхид», проживающий в Палос-Вердес. Но человек, который две недели просидел здесь на седьмом месте, не Родни. Мы не знаем, кто он и куда делся.

— Он занял место Бэнгланда, но Бэнгланд об этом не знал, — произнес Голанц.

— Похоже на то, — согласился судья. — Бэнгланда — настоящего Бэнгланда — сейчас допрашивают, но он явно не в курсе того, что происходит. Он вообще не получал повестки.

— Значит, кто-то похитил ее и использовал вместо него? — уточнил я.

Стэнтон кивнул.

— Да. Вопрос только зачем, и я надеюсь, что полиция поможет нам это выяснить.

— А как же суд? — напомнил я. — Объявим несостоявшимся?

— Нет. Мы пригласим присяжных, объясним, что седьмой номер по некоторым причинам отстранен, заменим его новым кандидатом и пойдем дальше. А полиция тем временем проверит остальных присяжных и убедится, что они действительно те, за кого себя выдают. Мистер Голанц?

Голанц минуту раздумывал, прежде чем ответить.

— Ситуация довольно шокирующая. Но обвинение готово продолжать — как только мы убедимся, что с остальными присяжными все в порядке.

— Мистер Холлер?

Я одобрительно кивнул. Все шло так, как я планировал.

— У меня есть свидетель, он прилетел сюда из Франции, и я полностью готов к работе. Не хочу отменять процесс. И мой клиент тоже.

Судья подтвердил наше согласие.

— Хорошо, тогда возвращайтесь в зал, и через минуту заседание начнется.

На обратном пути Голанц шепнул мне с угрозой:

— Я тоже проведу свое расследование, Холлер.

— Правда?

— Мы найдем этого ублюдка и выясним, что он делал в коллегии присяжных. И если обнаружится какая-то связь с защитой…

Я не дослушал и быстро зашагал к двери. Все и так понятно.

Сталлуорта в зале уже не было — видимо, он все-таки последовал моему совету и вышел в коридор. Как только я сел за столик, Эллиот набросился на меня:

— Что случилось? В чем дело?

Я попросил его сбавить тон и прошептал:

— Седьмой номер не явился в суде. Судья проверил его и раскрыл подмену.

Эллиот остолбенел. Вид у него был такой, словно кто-то всадил ему в спину нож.

— Господи, что это значит?

— Для нас — ничего. Суд продолжится с другим присяжным. Но следствие попытается выяснить, кто такой номер седьмой, и я очень надеюсь, Уолтер, чтооно не приведет к вашей двери.

— Вряд ли. Но мы не сможем продолжать. Вы должны остановить процесс. Потребуйте роспуска суда.

Я увидел его умоляющий взгляд и понял, что мой клиент мало полагался на мою защиту. Он рассчитывал только на свою «подсадку».

— Стэнтон отказался отменить процесс. Придется работать с тем, что у нас есть.

Эллиот дрожащей рукой провел по лбу.

— Не волнуйтесь, Уолтер. Вы в хороших руках. Мы выиграем это дело в честном бою.

В зале снова появился судебный секретарь, и судья Стэнтон поднялся по ступенькам на свое место.

— Мы возвращаемся к делу «Штат Калифорния против Эллиота», — объявил он. — Пригласите присяжных.

48

Первым свидетелем защиты был Хулио Мьюниц, внештатный видеооператор из Топанга-каньон, опередивший всех репортеров и первым прибывший к дому Эллиота в день убийства. Сначала я расспросил, чем он зарабатывает на жизнь. Мьюниц не сотрудничал с какой-либо конкретной компанией или каналом, а просто прослушивал полицейские радиочастоты и узнавал места, где произошло преступление или иное событие. Потом Мьюниц мчался туда со своей видеокамерой, делал съемку и продавал отснятый материал местной телекомпании или службе новостей, не оказавшейся вовремя на месте. В случае с Эллиотом он поймал на сканнере звонок в отдел по расследованию убийств и отправился по указанному адресу.

— Мистер Мьюниц, что вы делали, когда прибыли на место? — спросил я.

— Ну, я достал камеру и начал снимать. Затем я заметил, что кто-то сидит на заднем сиденье патрульной машины, и подумал, что это подозреваемый. Тогда я заснял его и полицейских, тянувших заградительную ленту вокруг дома.

Я попросил разрешения представить суду цифровую видеозапись, сделанную в тот день Мьюницем, и выкатил перед присяжными видеоплейер с монитором. Вставив кассету, я нажал кнопку «Пуск». Запись была заранее перемотана на то место, где Мьюниц стал снимать участок вокруг дома. Присяжные с любопытством уставились на экран. Сам я уже видел съемку, и не раз. Она запечатлела Уолтера Эллиота, сидевшего на заднем сиденье патрульного автомобиля. Поскольку Мьюниц снимал поверх крыши, камера четко зафиксировала нарисованный на ней номер «4А».

Изображение скакнуло от машины к полицейским, охранявшим дом, и вернулось. Детективы Киндер и Эриксон выводили Эллиота из автомобиля. Они сняли с него наручники и сопроводили в дом.

С помощью пульта я остановил запись и прокрутил назад до того места, где Мьюниц подошел к машине поближе и навел камеру на Эллиота. Я снова нажал «Пуск» и остановил кадр, на котором Эллиот сидел, подавшись вперед, потому что его руки были скованы за спиной наручниками.

— Мистер Мьюниц, обратите внимание на крышу патрульного автомобиля. Что вы там видите?

— Вижу номерной знак. «Четыре-А», или «четыре-альфа», как они говорили по радио.

— Вы узнаете этот знак? Вы уже видели его раньше?

— Я часто слушаю полицейские радиоволны и хорошо знаком с этим номером. Да, я видел его буквально в тот же день, только немного раньше.

— При каких обстоятельствах?

— Я прослушивал сканнер и услышал про стрельбу в парке Малибу-Грик. Ну и поехал туда снимать.

— Во сколько это было?

— Около двух часов ночи.

— Значит, вы проводили съемки в парке Малибу-Грик примерно за десять часов до прибытия к дому Эллиотов? Я правильно вас понял?

— Да.

— И машина «четыре-альфа» участвовала в более раннем инциденте?

— Да, когда парня наконец арестовали, его повезли как раз на той машине. На «четыре-альфа».

— В какое время это произошло?

— Примерно в пять утра. Ночь была длинной.

— Вы сняли это на видео?

— Да. Запись на той же пленке, только надо прокрутить назад, — кивнул он на экран.

— Что ж, давайте посмотрим, — предложил я.

Я нажал на пульте кнопку «Назад». Голанц резко вскочил, объявил протест и попросил частного разговора с судьей. Стэнтон махнул нам рукой, и я направился к нему, прихватив с собой список свидетелей, представленный суду полмесяца назад.

— Ваша честь, — раздраженно заявил Голанц, — защита опять пытается нас обмануть. До сих пор не было никаких намеков на то, что мистер Холлер намерен обсудить со своим свидетелем какое-то другое преступление. Я протестую против данного допроса.

Я спокойно положил перед судьей свой список. По правилам я был обязан подать в суд полный перечень свидетелей, которых собирался допросить, и вкратце написать о том, что они будут говорить. Хулио Мьюниц в списке присутствовал. Мое резюме там тоже имелось.

— Ваша честь, здесь ясно сказано, что показания свидетеля касаются видеосъемок, которые он проводил второго мая, в день убийства, — возразил я. — Видео в парке было снято в день убийства, второго мая. Список я представил два недели назад. Если тут есть какой-то обман, то мистер Голанц обманывает сам себя. За это время он мог поговорить со свидетелем и просмотреть его записи. Видимо, он этого не сделал.

Стэнтон пробежал взглядом по списку и кивнул.

— Протест отклонен, — объявил он. — Можете продолжать, мистер Холлер.

Я вернулся, перемотал пленку и включил запись. Присяжные следили за ней с возрастающим интересом. На экране шла ночная перестрелка, изображение было более смазанным и зернистым, чем на предыдущей съемке, и камера резко прыгала с места на место.

Наконец на экране появился человек с наручниками за спиной, его заталкивали в патрульную машину. Полицейский захлопнул за ним дверцу и постучал по крыше. Автомобиль тронулся с места и поехал мимо камеры. Я нажал «Стоп».

Изображение застыло. Видеокамера подсвечивала человека на заднем сиденье и крышу автомобиля.

— Мистер Мьюниц, какой знак вы видите на крыше этой машины?

— «Четыре-A», или «четыре-альфа».

— Где сидит человек, которого в ней перевозят?

— На заднем сиденье, с правой стороны.

— Он в наручниках?

— По крайней мере, был в наручниках, когда его посадили. Я это заснял.

— Руки скованы за спиной?

— Да.

— Он сидит на том же месте и в той же позе, что и мистер Эллиот, которого вы сняли восемью часами позже?

— Совершенно верно. В той же позе.

— Спасибо, мистер Мьюниц. У защиты больше нет вопросов.

Голанц отказался от перекрестного допроса. Ему не к чему было придраться, а запись не могла лгать. Мьюниц удалился. Я сказал судье, что хочу оставить видеоплейер для следующего свидетеля, и вызывал Тодда Сталлуорта.

Полицейский вышел еще более разъяренным, чем прежде. Меня это устраивало. Вид у него был какой-то помятый, форма висела мешком. На одном из рукавов чернела рваная дыра: похоже, ночью произошла какая-то стычка.

Я быстро установил личность Сталлуорта и зафиксировал факт, что в день убийства в доме Эллиота он работал в первую смену на машине «альфа» в районе Малибу. Не успел я задать первый вопрос, как Голанц опять заявил протест и попросил о частной беседе. Когда мы подошли к судье, он воздел руки к небу, словно говоря: «Доколе?»

— Ваша честь, я возражаю против вызова свидетеля. Защита нарочно спрятала его фамилию в длинном перечне сотрудников полиции, находившихся на месте преступления. И он не имеет никакого отношения к делу.

Я достал список. С усталым видом положил его перед судьей и провел пальцем по фамилиям, пока не дошел до Тодда Сталлуорта. Его имя значилось сразу за пятью полицейскими, выезжавшими к дому Эллиотов.

— Ваша честь, если я спрятал Сталлуорта, то сделал это очень неумело. Вот он, среди других офицеров полиции. Причины его вызова аналогичные. Он должен рассказать о том, что делал второго мая. Я не мог написать подробнее, потому что раньше никогда с ним не беседовал. Все, что он сейчас скажет, я услышу впервые.

Голанц покачал головой, пытаясь сохранить самообладание.

— Ваша честь, с самого начала разбирательства защита прибегает к уловкам и обману и…

— Мистер Голанц, — перебил его судья, — не говорите то, чего не в силах доказать и что может навлечь на вас беду. Этот свидетель, как и предыдущий, уже две недели находится в списке, представленном мистером Холлером. И у вас было достаточно времени, чтобы выяснить, о чем пойдет речь. Если вы ничего не сделали, пеняйте на себя. Но это нельзя назвать ни уловкой, ни обманом. Следите за тем, что говорите.

Голанц замолчал, опустив голову.

— Ваша честь, обвинение просит о небольшом перерыве, — тихо произнес он.

— На сколько?

— До часу дня.

— Два часа вряд ли можно назвать небольшим перерывом, мистер Голанц.

— Ваша честь, — вмешался я, — я протестую против любого перерыва. Обвинение хочет повлиять на показания свидетеля.

— Я возражаю! — воскликнул Голанц.

— Никаких перерывов, задержек и ссор! — отрезал Стэнтон. — Мы и так потеряли почти все утро. Протест отклонен.

Мы вернулись на свои места, и я продемонстрировал тридцатисекундный фрагмент записи, где человека в наручниках сажали на заднее сиденье «четыре-альфа» в парке Малибу-Грик. Потом остановил видео на том кадре, где машина проезжала мимо камеры, и продолжил допрос:

— Офицер Сталлуорт, вы сидели за рулем патрульного автомобиля?

— Да.

— Что это за человек на заднем сиденье?

— Эли Уимс.

— Перед тем как посадить его в машину, вы надели на него наручники. Он был арестован?

— Да.

— За что?

— Во-первых, за то, что пытался убить меня. Во-вторых, за то, что открыл стрельбу.

— Сколько раз он стрелял?

— Точно не помню.

— Девяносто четыре?

— Может быть. Много. Там все было усеяно пулями.

Сталлуорт выглядел усталым и подавленным, но отвечал твердо. Он понятия не имел, как это может повлиять на дело Эллиота, и не пытался прикрыть обвинение осторожными и уклончивыми ответами. Видимо, злился на Голанца за то, что тот не избавил его от дачи показаний.

— Значит, после ареста вы доставили его в участок Малибу?

— Нет, я отвез его сюда, в тюрьму штата, чтобы его поместили в тюремную психлечебницу.

— Сколько времени заняла поездка?

— Около часа.

— А потом вы сразу вернулись в Малибу?

— Нет, сначала я отвез машину в мастерскую. Уимс разбил мне один подфарник, поэтому я заехал в гараж и заменил его на новый. На это ушло все время до конца смены.

— И когда «четыре-альфа» оказалась в Малибу?

— Во время пересменки. Я сдал ее сотрудникам из дневного патруля.

Я заглянул в записи.

— Это были… офицеры Мюррей и Харбер?

— Ну да.

Сталлуорт зевнул, и по залу проносились смешки.

— Я знаю, что мы отнимаем у вас время отдыха. Потерпите, осталось совсем немного. Когда вы передаете автомобиль следующей смене, то моете его или очищаете каким-то другим способом?

— В теории — да. Но на практике никто этого не делает, если только пассажира не стошнило на ваше заднее сиденье. Машины меняют раз или два в неделю, вот тогда ребята в гараже их чистят.

— Эли Уимса стошнило в вашем автомобиле?

— Нет, а то я бы заметил.

Снова смех. Я взглянул на Голанца — тот сидел бледный.

— Хорошо, офицер Сталлуорт, давайте проверим, правильно ли я вас понял. Эли Уимса задержали за стрельбу в парке, причем он сделал не менее девяноста четырех выстрелов. Его арестовали, надели наручники и доставили в город. Я правильно понимаю?

— В общем, да.

— На записи мы видим, что мистер Уимс сидит на заднем сиденье автомобиля. Он оставался там на протяжении всей поездки?

— Да. Я его пристегнул.

— Когда арестованного сажают на заднее сиденье справа, это обычная практика?

— Да. Никто не хочет, чтобы он оказался за спиной водителя.

— Я заметил, что вы не стали прятать руки мистера Уимса в пластиковый пакет. Почему?

— Не было необходимости. Доказательств и так хватало. Все видели, как он палил из огнестрельного оружия. Какой смысл проводить тест на следы пороховых частиц?

— Спасибо, офицер Сталлуорт. Надеюсь, вам удастся хорошо выспаться.

Я сел, предоставив свидетеля Голанцу. Тот медленно встал и подошел к трибуне. Он давно понял, к чему я веду, но у него уже не было возможности что-либо изменить. Впрочем, он не стал опускать руки. Я оставил маленькую брешь в защите, и он извлек из этого все, что мог.

— Офицер Сталлуорт, как долго вы ждали ремонта в гараже?

— Примерно два часа. Там была только пара ночных дежурных, они зашивались с работой.

— Эти два часа вы постоянно находились рядом с машиной?

— Нет, я нашел в комнате свободный стол и написал рапорт об аресте Уимса.

— Ранее вы заявляли, что независимо от правил и инструкций в плане чистки автомобиля целиком полагаетесь на служащих из гаража. Это так?

— Да.

— Вы когда-нибудь обращались к ним с официальной просьбой или они делают это сами?

— Никогда не обращался. Все подразумевается само собой.

— Когда вы сидели и писали рапорт, служащие гаража мыли или дезинфицировали ваш автомобиль?

— Не знаю.

— Но они могли это сделать, не поставив вас в известность?

— Да.

— Спасибо, офицер.

Я немного помолчал, прежде чем перейти к повторному допросу.

— Офицер Сталлуорт, вы сказали, что на ремонт ушло два часа, потому что не хватало рук. Верно?

— Верно.

В его тоне слышалось: «Боже, когда вы оставите меня в покое?»

— Как по-вашему, в подобной ситуации они стали бы добровольно мыть вашу машину?

— Не знаю. Спросите их.

— Но вы не просили их помыть автомобиль?

— Не просил.

— Спасибо, офицер.

Я сел, и Голанц зашел на следующий круг.

Наступил полдень. Судья объявил перерыв на обед, но дал нам всего сорок пять минут, потому что мы задержались утром. Я не возражал. Мой главный свидетель сидел рядом, и я знал, что чем раньше он даст свои показания, тем быстрее освободят моего клиента.

49

Доктор Шамирам Арсланьян оказалась большим сюрпризом. Не тем, что появилась в суде, — ее имя стояло в списке раньше, чем я взялся за дело. Неожиданностью были она сама и ее внешность. Судя по имени и профессии, я представлял себе смуглолицую женщину-ученого. Безупречная белизна халата, строгий взгляд и черные как уголь волосы, собранные в крепкий узел. Но ничего подобного я не увидел. Арсланьян была веселой живой блондинкой с голубыми глазами и обаятельной улыбкой. Фотогеничной, но это еще мягко сказано. Она буквально просилась на экран телевизора. Энергичная и уверенная в себе, но без малейшего намека на заносчивость. К ней подходило слово, которое используют адвокаты, когда хотят описать идеального свидетеля: «располагающая». Это качество встречается редко, особенно если речь идет об эксперте по криминалистике.

С Шами — она просила называть ее так — я провел почти все выходные. Мы проработали результаты тестов по следам пороховых частиц в деле Эллиота и обсудили ее будущие показания в суде, в том числе вопросы, которые мог задать ей Голанц. Я нарочно затянул разговор до последнего момента, чтобы не давать лишней информации в материалы, представляемые суду защитой. Прокуратуре не следовало знать, что известно или неизвестно моему эксперту. «Волшебная пуля» должна выстрелить только в конце схватки.

Я не сомневался, что заполучил в свидетели настоящую звезду. Одно время у нее было даже собственное шоу на «Судебном канале». Когда мы пошли ужинать в «Пэлм», она дважды дала автограф и запросто беседовала с подошедшими к столику шишками с телевидения. Гонорар запросила тоже звездный — за четыре дня в Лос-Анджелесе ей полагалось десять тысяч долларов плюс расходы. Хорошие деньги за хорошего специалиста, но Арсланьян была хорошим. Говорили, что она тщательно выбирает дела, на которых намерена выступать свидетелем, и берет лишь те, где в судебном разбирательстве могут быть допущены серьезные ошибки. Разумеется, при этом Арсланьян не возражала и против процессов, широко освещавшихся в прессе.

Уже после десятиминутного разговора с ней я убедился, что она стоит каждого доллара, заплаченного Эллиотом. Для обвинения Шами представляла двойную опасность. Ее обаяние должно было завоевать сердца, а представленные доказательства — довершить победу. Очень часто решение суда зависит не от того, что говорит свидетель, а от того, кто это говорит. Главное — «сбыть» свою версию присяжным, а Шами подходила для этого как нельзя лучше. Эксперт от обвинения был типичным узким специалистом с внешностью ученого. Эксперт от защиты вела на телевидении шоу «Химическая зависимость».

Когда моя длинноволосая свидетельница появилась в зале и прошествовала через проход к трибуне, по залу прошел гул и все взгляды устремились на нее. На Шами был темно-синий костюм, плотно облегавший стройную фигуру и очень шедший к белокурым локонам, рассыпанным по плечам. Даже судья Стэнтон не остался равнодушным. Шами еще не успела заговорить, а он уже попросил секретаря принести ей стакан воды. Когда выступал эксперт от обвинения, Стэнтон не проявлял такой любезности.

Как только Шами назвала себя — повторив имя и фамилию по буквам, — я взял свой блокнот и приблизился к свидетельской трибуне.

— Добрый день, доктор Арсланьян. Как поживаете?

— Спасибо, неплохо. — В ее голосе слышался легкий южный акцент.

— Прежде чем мы займемся вашей биографией, хочу прояснить один момент. Вы приглашены защитой как платный консультант, не так ли?

— Совершенно верно. Но мне платят за выступление в суде, а не за то, чтобы я говорила вещи, не совпадающие с моим мнением, независимо от того, выгодно оно защите или нет. Это мое непременное условие.

— Хорошо, доктор, расскажите нам, откуда вы.

— Я живу в Оссининге, штат Нью-Йорк. Родилась и выросла во Флориде, много лет провела в Бостоне, училась в разных школах и университетах.

— Шамирам Арсланьян. Звучит как-то не по-флоридски, верно?

Она широко улыбнулась.

— Мой отец — армянин. Так что я наполовину армянка, наполовину — «флоридианка». В детстве отец называл меня Армагеддианкой.

В зале послышались смешки.

— Где вы учились криминалистике?

— Я получила две ученые степени: магистерскую в МТИ — Массачусетском технологическом институте — и еще одну по химической технологии. Потом колледж Джона Джея в Нью-Йорке наградил меня кандидатской степенью по криминалистике.

— Наградил? Это что, была почетная степень?

— Ага, как же! — резко бросила она. — Я два года надрывала задницу, чтобы получить это дерьмо.

В зале раздался громкий смех, и даже судья улыбнулся, прежде чем постучать молоточком по столу.

— Из вашего резюме следует, что у вас, кроме того, есть две степени бакалавра?

— Да, у меня вообще всего по два. Два ребенка. Две машины. Даже котов два — Уилбур и Орвилл.

Голанц и его помощники сидели прямо, без тени улыбки глядя перед собой. Присяжные не сводили взгляда с Шами. Она полностью захватила их внимание.

— Что это за степени?

— Одна получена в Гарварде по инженерии, другая — по музыке в университете Беркли. Я училась там одновременно.

— У вас есть степень по музыке? — изобразил я удивление.

— Люблю петь.

Снова смех. Успех нарастал с каждой минутой. Один сюрприз следовал за другим. Шами Арсланьян являлась идеальным свидетелем.

Наконец Голанц встал и обратился к судье:

— Ваша честь, обвинение просит свидетеля выступать по существу, а не рассуждать о пении, домашних животных и других вопросах, не имеющих отношения к данному серьезному делу.

Судья неохотно попросил меня ограничиться темой криминалистики. Голанц сел. Он добился своего, но потерял лицо. Теперь присутствующие смотрели на него как на человека, лишившего их небольшого развлечения, хоть немного оживлявшего этот мрачный процесс.

Я задал несколько вопросов, выяснив, что в настоящий момент доктор Арсланьян работает преподавателем и научным сотрудником в колледже Джона Джея. Посвятив еще немного времени ее прошлым достижениям и богатому опыту свидетеля-эксперта, я переключился на пороховые частицы, найденные на руках и одежде Уолтера Эллиота в день убийства. Шами сообщила, что внимательно изучила все тесты и провела собственное исследование. Параллельно с этим она просматривала видеоматериалы, представленные ей защитой.

— Доктор Арсланьян, эксперт по криминалистике, выступавший в суде со стороны обвинения, заявил, что анализ проб, взятых с рук и одежды подзащитного, свидетельствует о наличии в них следов пороховых частиц. Вы согласны с заключением?

— Согласна, — ответила Шами.

По залу прокатился ропот удивления.

— Значит, ваши собственные исследования привели вас к выводу, что на руках и одежде подзащитного присутствовали следы пороховых частиц?

— Совершенно верно. Об этом свидетельствует повышенное содержание бария, сурьмы и свинца. Их комбинация предполагает остатки пороха.

— Что значит «повышенное содержание»?

— Это значит, что небольшое количество данных веществ может быть найдено на теле любого человека — не важно, стрелял он или нет. Без всякой причины.

— Но повышенное содержание всех этих трех веществ свидетельствует о наличии следов пороховых частиц?

— Да, плюс распределение их концентраций.

— Вы можете объяснить, что такое «распределение концентраций»?

— Конечно. Когда стреляют из огнестрельного оружия — в данном случае мы говорим о пистолете, — в патроннике происходит взрыв, он придает энергию и скорость пуле. Выстрел выталкивает газы как вместе с пулей, так и через все мелкие отверстия и щели в стволе. После выстрела затвор в задней части ствола открывается и газы отбрасывают на стреляющего смесь тех микроэлементов, о которых мы упоминали выше.

— Именно так и произошло в нашем случае, не правда ли?

— Нет, не правда. Мои исследования свидетельствуют об ином.

Я удивленно поднял брови.

— Но, доктор, вы только что сказали, что согласны с выводами обвинения о наличии следов пороховых частиц на руках и одежде подзащитного!

— Я согласна с тем, что СПЧ присутствовали на теле подзащитного. Но вы спросили о другом.

Я немного помолчал, как бы пытаясь иначе сформулировать вопрос.

— Доктор Арсланьян, вы считаете, что следы пороховых частиц могли попасть на мистера Эллиота каким-то другим способом?

— Да, считаю.

Ну вот и все. Мы добрались до ключевого момента в деле. Настало время для «волшебной пули».

— Вы хотите сказать, что изучение материалов криминалистической экспертизы, предоставленных вам защитой в эти выходные, привело вас к какому-то альтернативному объяснению появления следов пороха на руках и одежде мистера Эллиота?

— Совершенно верно.

— И какое же это объяснение?

— На мой взгляд, вполне вероятно, что следы пороховых частиц были перенесены на руки и одежду мистера Эллиота.

— Перенесены? Вы полагаете, что кто-то намеренно поместил их на мистера Эллиота?

— Нет. Я считаю, что это произошло случайно или по ошибке. Следы выстрелов представляют собой микроскопическую пыль. Она может перемещаться. И переноситься при контакте.

— Что значит «переноситься при контакте»?

— То есть указанные вещества после выстрела попадают на поверхность предметов. Если такую поверхность привести в контакт с другой, частицы могут переместиться. Проще говоря, они стираются. Вот почему в органах правопорядка существуют специальные инструкции на этот счет. В них предписывается снимать одежду с жертв и подозреваемых, замешанных в преступлениях с применением оружия, и сохранять ее для дальнейшего анализа. Иногда во избежание переноса на руки надеваются пластиковые пакеты.

— Вещества могут переноситься более одного раза?

— Да, могут, с понижением концентрации. Это твердые частицы, а не газ. Они не растворяются в воздухе. Размер у них микроскопический, но они твердые и, в конце концов, должны на чем-то оставаться. Я провела несколько исследований и выяснила, что вещества могут переноситься многократно.

— Но разве в случае повторных переносов количество частиц не снизится практически до нуля?

— Верно. На каждой следующей поверхности частиц будет меньше, чем на предыдущей. Все зависит от исходной концентрации. Чем больше вещества мы имеем вначале, тем больше его будет перенесено.

Я кивнул и начал листать блокнот, притворившись, будто ищу какие-то записи. Мне хотелось сделать паузу между теоретической частью и обсуждением конкретного случая.

— Хорошо, доктор, — наконец произнес я. — С учетом вышесказанного, вы можете сообщить нам, что произошло в деле Эллиота?

— Не только рассказать, но и показать, — ответила доктор Арсланьян. — Когда на мистера Эллиота надели наручники и посадили на заднее сиденье машины, он попал буквально в облако пороховых частиц. Именно там произошел перенос.

— Каким образом?

— Его руки, ладони и одежда вошли в прямой контакт со следами выстрелов, сделанных другим человеком. Перенос был неизбежен.

Голанц быстро возразил, заявив, что у меня нет оснований для подобных выводов. Я ответил, что могу представить их прямо сейчас, и попросил у судьи разрешения снова воспользоваться видеоплейером.

Съемки, сделанные моим первым свидетелем, Хулио Мьюницем, превратились в пособие для доктора Арсланьян. Я представил их как вещественное доказательство, опровергающее необоснованный протест Голанца. С помощью записи я шаг за шагом провел свидетеля по всем пунктам нашей версии переноса. Демонстрация заняла почти час и была самым подробным изложением альтернативной версии, в котором я когда-либо участвовал.

Мы начали с ареста Эли Уимса и его транспортировки в патрульном автомобиле. Потом переключились на Эллиота, спустя десять часов тоже оказавшегося в «четыре-альфа». Та же машина, то же сиденье. Руки обоих мужчин скованы за спиной. Заключение Арсланьян прозвучало как приговор.

— На этом месте сидел человек, стрелявший девяносто четыре раза, — напомнила она. — Девяносто четыре! Он насквозь пропитался остатками пороховых частиц.

— Значит, вы, будучи экспертом, пришли к выводу, что следы пороха перешли с Эли Уимса на сиденье машины?

— Именно так.

— И вы, будучи экспертом, сделали вывод, что остатки пороховых частиц с данного сиденья перешли на следующего пассажира?

— Да.

— И вы, будучи экспертом, считаете, что таким образом следы пороховых частиц оказались на руках и одежде Уолтера Эллиота?

— Повторю — сидя с руками за спиной, он находился в прямом контакте с поверхностью-переносчиком. Да, это мое экспертное мнение — именно так следы пороховых частиц попали на его руки и одежду.

Я опять выдержал паузу, чтобы присяжные запомнили ее слова. Если я хоть что-то понимал в «разумном сомнении», сейчас оно крепко засело в головах присяжных. Но станут ли они следовать ему во время голосования — это уже другой вопрос.

50

Настало время подкрепить мнение доктора Арсланьян чем-то более основательным.

— Скажите, доктор, из вашего анализа теста на СПЧ следуют еще какие-то выводы, подтверждающие вашу версию переноса?

— Да.

— Что это за выводы?

— Можно мне воспользоваться манекеном?

Я попросил у судьи разрешения использовать демонстрационный манекен и получил его согласие без протестов со стороны Голанца. Я прошел мимо столика секретаря и шагнул в коридор, тянувшийся к кабинету Стэнтона. Манекен доктора Арсланьян был спрятан там. Вернувшись, я выкатил манекен на площадку, где его могли хорошо видеть присяжные и камера «Судебного канала». Жестом я попросил доктора Арсланьян спустится со свидетельского места и приступить к демонстрации.

Манекен представлял собой модель в натуральную величину, с движущимися ногами, руками и даже пальцами. Он был сделан из белого пластика, местами потерся и посерел от многолетних экспериментов и показов. Сегодня на него надели голубые джинсы, синюю рубашку и ветровку с эмблемой команды Флоридского университета, недавно победившей в Национальном чемпионате по футболу. Он стоял не на полу, а на роликовой платформе высотой в два дюйма.

Я достал из своей сумки деревянный пистолет и телескопическую указку, передал их доктору Арсланьян и вернулся к трибуне.

— Итак, что мы имеем, доктор?

— Это Мэнни, манекен для демонстраций. Мэнни, это присяжные.

В зале послышался смех, а один из присяжных, юрист, даже дружелюбно кивнул манекену.

— Мэнни — болельщик «Флорида гейторс»?

— Сегодня — да.

Иногда свидетели любят напускать туману. В каких-то случаях это даже лучше, потому что от их показаний нет особой пользы. Но с доктором Арсланьян было иначе. С ней я как бы ходил по острию ножа: с одной стороны — остроумная красавица, с другой — серьезный ученый. Чтобы произвести максимальное впечатление на присяжных, надо соблюдать правильный баланс. Я почувствовал, что пора вернуться к роли ученого.

— Зачем нам нужен Мэнни, доктор?

— Затем, что анализ СЭМ-проб, взятых криминалистами в полиции, может доказать тот факт, что следы пороховых частиц на мистере Эллиоте никак не связны со стрельбой из огнестрельного оружия.

— На прошлой неделе эксперт от обвинения уже рассказывал об этих процедурах, но будет лучше, если вы о них напомните. Что такое СЭМ-пробы?

— Тест на СПЧ проводится с помощью круглых пластин или дисков, имеющих клеящую сторону. Пластины прижимают к тем местам, с которых берутся пробы, и собирают с поверхности микроскопические вещества. Затем их помещают в сканирующий электронный микроскоп, сокращенно — СЭМ. В микроскопе мы видим — или не видим — те три элемента, о которых говорилось выше: барий, сурьму и свинец.

— Прекрасно. Вы можете это продемонстрировать?

— Да.

— Будьте добры, расскажите обо всем присяжным.

Доктор Арсланьян вытянула указку и повернулась лицом к коллегии присяжных. Ее демонстрация была тщательно спланирована и отрепетирована, вплоть до употреблявшихся в речи обращений: я всегда называл ее «доктором», а она добавляла к фамилии эксперта Голанца слово «мистер».

— Мистер Гайфойл, эксперт-криминалист из полицейского управления, взял восемь образцов с тела и одежды мистера Эллиота. Каждая пластина помечалась особым кодом по месту взятия пробы. — Продолжая рассказывать, она стала тыкать в манекен указкой. — Пластина А — верхняя часть правой руки. Пластина В — верхняя часть левой руки. Пластины С и D — соответственно правый и левый рукава куртки мистера Эллиота. Далее мы имеем пластины Е и F — правую и левую стороны ветровки, а также G и Н — область грудной клетки и торса на рубашке, которую мистер Эллиот носил под курткой.

— Эта одежда, в которой он был в тот день?

— Нет, ее точная копия, вплоть до размера и производителя.

— Хорошо, что показал анализ восьми проб?

— Я приготовила для присяжных диаграмму, на которой все показано.

Я представил диаграмму как вещественное доказательство от защиты. Копию передали Голанцу утром. Теперь он встал и заявил протест, сославшись на то, что получил диаграмму слишком поздно и это нарушает правила предоставления документов. Я объяснил, что ее составили накануне вечером после моих встреч с доктором Арсланьян в субботу и воскресенье. Судья согласился с прокурором, заметив, что направление исследований свидетеля было ясно с самого начала и я вполне мог представить диаграмму раньше. Протест приняли, и доктор Арсланьян осталась без наглядного пособия. Это был рискованный шаг, но я не пожалел, что сделал его. Лучше лишить свидетеля наработанного материала, чем посвятить Голанца в стратегию защиты раньше, чем я успею нанести удар.

— Хорошо, доктор, но вы по-прежнему можете ссылаться на свои заметки и на диаграмму. Просто постарайтесь, чтобы присяжным было понятно. Что вам удалось выяснить после анализа восьми образцов?

— Что концентрация следов пороховых частиц на разных пластинах сильно различается.

— То есть?

— Максимальный уровень СПЧ наблюдался на пластинах А и В, взятых с рук мистера Эллиота. Дальше происходит резкий спад: на пластинах С, D, Е и F видим незначительное количество частиц, а на G и Н они отсутствуют полностью.

Она снова проиллюстрировала свои слова с помощью указки.

— И что это означает?

— То, что СПЧ на руках и одежде мистера Эллиота появились не в результате выстрела.

— Вы можете пояснить?

— Прежде всего равномерное распределение частиц на правой и левой руках предполагает, что оружие держали двумя руками.

Она подошла к манекену и подняла его руки так, что они образовали букву V, а потом согнула пальцы вокруг деревянного макета пистолета.

— Но в подобной позиции должно наблюдаться повышенное содержание СПЧ на других частях одежды, особенно на рукавах куртки.

— Однако образцы, взятые полицией, ничего такого не показывают, верно?

— Совершенно верно. Они показывают обратное. Концентрация веществ на одежде в любом случае должна быть меньше, чем на руках, но не в такой степени.

— Что это значит с точки зрения эксперта?

— Это свидетельствует о множественных переносах. Первый произошел в машине «четыре-альфа», когда подсудимого посадили на заднее сиденье со скованными за спиной руками. Вещества оказались на его руках, и какая-то их часть вторично переместилась на переднюю часть куртки в результате обычных движений рук и тела. Это продолжалось до тех пор, пока у подсудимого не забрали одежду.

— А как насчет полного отсутствия частиц на рубашке?

— Думаю, все это время куртка была застегнута.

— Доктор, считаете ли вы как эксперт, что мистер Эллиот мог получить такое распределение СПЧ на своей одежде и руках в результате выстрела из огнестрельного оружия?

— Нет, это невозможно.

— Спасибо, доктор Арсланьян. Вопросов больше нет.

Я вернулся на свое место и, нагнувшись, прошептал Эллиоту:

— Если после этого у них не возникнет сомнение, тогда я не знаю…

Эллиот кивнул и тихо произнес:

— Никогда не тратил десять тысяч долларов с такой пользой.

Я мог бы возразить, что и сам неплохо поработал, но решил промолчать. Голанц попросил судью устроить перерыв перед перекрестным допросом свидетеля, и тот дал согласие. Я заметил, что в зале царит необычное оживление. Доктор Арсланьян явно придала процессу свежий импульс.

Через пятнадцать минут мне предстояло узнать, что приготовил Голанц, чтобы дискредитировать или сбить с толку моего свидетеля. Но вряд ли у него имелось что-нибудь серьезное, иначе он не стал бы просить о перерыве. Он бы сразу встал и набросился на Шами.

Во время перерыва я подошел к столику обвинения. Голанц помечал в своем блокноте вопросы. Он не поднял голову.

— Что? — спросил Голанц.

— Мой ответ — нет.

— На какой вопрос?

— Если ты предложишь моему клиенту сделку с признанием вины. Мы не заинтересованы.

Голанц ухмыльнулся.

— Не смеши, Холлер. У тебя неплохой свидетель, только и всего. Суд не закончился.

— А еще у меня есть капитан французской полиции, который завтра расскажет, как Рилц посадил за решетку семерых отъявленных головорезов. Причем двое из них в прошлом году сбежали из тюрьмы и никто не знает, где они. Они могут находиться где угодно. Например, в Малибу.

Голанц отложил авторучку и взглянул на меня.

— Да говорил я с твоим инспектором Клузо.^[106] У него на лице написано, что он скажет все, что тебе угодно, если ты оплатишь ему перелеты первым классом. В конце встречи он достал «звездную карту» и спросил, не знаю ли я, где живет Анджелина Джоли. Очень серьезный свидетель.

Я специально просил капитана Пепэна не слишком увлекаться «звездной картой». Видимо, не помогло. Я поспешил сменить тему.

— Кстати, где немцы?

Голанц оглянулся, словно проверяя, действительно ли их нет на месте.

— Я рассказал семье Рилц, что ты будешь строить защиту, очерняя память их сына и брата, и им надо быть к этому готовыми, — произнес он. — Сообщил, что ты хочешь вспомнить о проблемах Йохана, которые возникли у него во Франции пять лет назад, и использовать это для отмазки его убийцы. Объяснил, что ты собираешься выставить его этаким немецким жиголо, соблазнявшим богатых клиентов по всему Западному побережью, как мужчин, так и женщин. И знаешь, что ответил мне отец?

— Нет, не знаю.

— Он сыт по горло американским правосудием, и они уезжают.

Тут мне следовало отпустить какую-нибудь остроумную и циничную шутку, но я не нашелся что ответить.

— Не волнуйся, — успокоил Голанц. — В любом случае я им позвоню и сообщу вердикт.

— Отлично.

Я оставил его за столиком и вышел в коридор, чтобы посмотреть, как там мой клиент. Он стоял, окруженный журналистами. Успешное выступление Шами Арсланьян придало ему уверенности, и теперь он работал на большое жюри — общественное мнение.

— Они столько времени охотились за мной, а настоящий убийца все еще на свободе!

Хорошая, яркая реплика. Звучит убедительно. Я хотел пробиться к нему сквозь толпу репортеров, но меня остановил Деннис Войцеховский.

— Идем со мной! — бросил он.

Мы отошли в конец коридора.

— В чем дело, Циско? Ты куда-то пропал.

— Работал. У меня есть сведения из Флориды. Будешь слушать?

Накануне я пересказал ему историю Эллиота про «организацию». Сначала она показалась мне абсолютно искренней, но на трезвую голову я вспомнил, что «все врут», и попросил Циско проверить.

— Выкладывай, — кивнул я.

— Я обратился к одному частному детективу в Форт-Лодердейле, мы раньше с ним работали. Знаю, что Тампа на другом конце штата, но мне нужен был парень, на которого можно положиться.

— Понимаю. Что он раскопал?

— Семьдесят восемь лет назад дед Эллиота основал бизнес по производству фосфатных удобрений. Он расширил дело, потом его продолжил отец Эллиота, а за ним и сам Эллиот. Но, видимо, ему не хотелось марать руки в фосфатах, и он продал компанию через год после смерти отца. Подробности сделки неизвестны. Судя по газетным статьям того времени, фирма ушла за тридцать два миллиона.

— А как насчет организованной преступности?

— Мой парень не обнаружил никаких следов. Он считает, что это была чистая и законная сделка. Эллиот говорил, что он только «крыша» и его послали отмывать чужие деньги. Он ничего не говорил про продажу фирмы и полученную выручку. Он тебе врет.

Я кивнул.

— Хорошо. Спасибо, Циско.

— Я тебе нужен в суде? У меня еще остались кое-какие дела. Говорят, номер седьмой не пришел в суд?

— Да, пропал без вести. Нет, ты мне не нужен.

— Ладно, я с тобой свяжусь.

Он направился к лифтам, а я остался смотреть, как мой клиент разглагольствует среди журналистов. Внутри начало саднить, и пока я прокладывал к нему путь сквозь толпу, это ощущение становилось сильнее.

— Все, все, ребята, — сказал я. — Больше никаких комментариев. Никаких комментариев!

Я схватил Эллиота за руку и потащил за собой по коридору. Отмахнувшись по пути от репортеров, я нашел тихое местечко, где мы могли побеседовать наедине.

— Уолтер, что ты делаешь?

Мой клиент самодовольно улыбнулся. Он поднял кулак над головой и потряс им в воздухе.

— Надираю им задницы. Прокурору, шерифу — всем этим мерзавцам.

— Может, лучше не спешить? У нас еще полно работы. Мы выиграли битву, но не всю войну.

— Да ладно, Микки. Дело в шляпе. Она была великолепна. Черт, я готов на ней жениться!

— Хорошо, но сначала посмотрим, как она справится с перекрестным допросом, а потом будешь веселиться.

К нам подскочила еще одна журналистка; я попросил ее отойти и опять обратился к Эллиоту:

— Слушай, Уолтер, нам надо поговорить.

— Давай.

— Я поручил частному детективу проверить твою историю с Флоридой и выяснил, что все это чушь. Уолтер, ты мне солгал, а я просил тебя не лгать.

Эллиот покачал головой, словно недовольный тем, что я порчу ему праздник. То, что я поймал его на лжи, казалось ему легким неудобством, досадной мелочью, о которой не стоило беспокоиться.

— Почему ты солгал, Уолтер? Зачем придумал эту историю?

Он пожал плечами.

— Историю? Прочел ее в одном сценарии. Фильм по нему так и не сняли. Но сюжет я запомнил.

— Но почему? Я твой адвокат. Ты можешь рассказать мне все. Я просил тебя говорить правду, а ты солгал. Зачем?

Наконец он взглянул мне в лицо.

— Я знал, что должен зажечь в тебе огонь.

— Какой огонь? О чем ты?

— Пойдем, Микки. Давай не будем…

Он повернулся, чтобы идти в зал, но я схватил его за руку.

— Нет, я хочу услышать. Какой огонь ты собирался зажечь?

— Все уже возвращаются. Перерыв закончился, пора идти.

Я схватил его еще крепче.

— Какой огонь, Уолтер?

— Ты делаешь мне больно.

Я слегка разжал пальцы, но не отпустил. Мой взгляд не отрывался от его лица.

— Какой огонь?

Он болезненно поморщился. Я отпустил руку.

— Ладно, — буркнул Эллиот. — Просто мне надо было убедить тебя, что я этого не делал. Только так я мог заставить тебя выложиться по полной. Стараться вовсю.

На его лице появилась торжествующая улыбка.

— Я же говорил, что разбираюсь в людях, Микки. Я должен был тебе что-нибудь подкинуть, иначе ты бы не поверил. Нечто такое, чтобы я выглядел немного виноватым, но не отъявленным преступником. И это разожгло в тебе огонь.

Говорят, лучшие актеры в Голливуде стоят по другую сторону камеры. Теперь я осознал, что это правда. Понял и то, что Эллиот действительно убил жену и ее любовника и теперь гордится своим поступком. У меня сдавило горло.

— Где ты взял оружие?

— Ну, это давняя история. Купил из-под полы в семидесятые годы на рынке. Я всегда хотел сорок восьмой «магнум». Держал в пляжном домике. Знаешь, на пляже разные люди ходят.

— Что на самом деле случилось в доме, Уолтер?

Он кивнул с таким видом, будто сам выбрал эту минуту, чтобы обо всем мне рассказать.

— Случилось то, что я поехал разобраться с ней и тем типом, который трахал ее каждый понедельник. Но вскоре я обнаружил, что это Рилц. Она выдавала его за гомика, приглашала вместе с нами на премьеры, ужины и вечеринки, а потом, конечно, смеялась вместе с ним. Надо мной смеялась, Микки! И я взбесился. Сошел с ума. Достал из сейфа пистолет, взял на кухне резиновые перчатки и поднялся наверх. Видел бы ты их физиономии, когда я наставил на них пушку.

Я молча смотрел на него. Клиенты признавались мне и раньше. Обычно они плакали, заламывали руки, мучились угрызениями совести. Но только не Уолтер Эллиот. Он был холоден как лед.

— Какты избавился от оружия?

— Я приехал не один, со мной были люди; они забрали пистолет, перчатки и одежду, спустились к пляжу, вышли на шоссе и поймали такси. А я вымылся, переоделся и набрал «девять один один».

— Кто тебе помогал?

— Тебе об этом лучше не знать.

Я кивнул. Не потому, что согласился. Просто уже знал ответ. Я вспомнил, как легко Нина Альбрехт открыла дверь на веранду, когда мне это не удалось. Меня поразило, как уверенно она чувствовала себя в спальне босса.

Я опустил голову и посмотрел на пол. Он был вытерт и истоптан миллионами людей, приходившими сюда за правосудием.

— Я ничего не знал о переносе, Микки. Когда они сказали, что хотят провести тест, сразу согласился. Думал, все будет чисто, меня отпустят и все закончится. Нет оружия, нет следов, нет дела. — Он сокрушенно покачал головой. — Слава Богу, что есть такие адвокаты, как ты.

— Это ты убил Джерри Винсента?

— Нет. Но его смерть сыграла мне на руку, потому что я получил защитника получше.

Я не знал, что ответить. Увидел, что у дверей в зал стоит помощник судьи. Он помахал мне рукой. Перерыв завершился, нас ждал судья. Я кивнул и поднял палец, попросив еще минуту. Я знал, что судья не начнет, пока ему не сообщат, что обе стороны на месте.

— Иди, — сказал я Эллиоту. — Мне нужно в туалет.

Эллиот спокойно направился к помощнику судьи. Я быстро вошел в туалет и шагнул к раковине. Холодная струя воды ударила в руки, и я начал пригоршнями плескать ее в лицо, не обращая внимания на летевшие брызги.

51

Вечером я отослал Патрика в кино — мне хотелось побыть дома одному. Никого не видеть, ни с кем не говорить. Позвонив Босху, сказал, что буду у себя. Дело было не в подготовке к следующему заседанию суда. Я и так прекрасно подготовился. Капитан французской полиции в любой момент мог вкатить присяжным новую дозу обоснованных сомнений.

Дело не в том, что мой клиент виновен. По-настоящему невиновных клиентов за свою карьеру я мог пересчитать по пальцам. Преступники — моя специальность. Но меня угнетало то, как грубо меня использовали. Я свалял дурака, забыв про основное правило: все лгут.

Самое скверное, что я тоже виновен. Я не мог забыть об отце и братьях Рилца и причинах их отъезда. Они не желали смотреть, как их любимого сына и брата пропускают через жернова американской правовой системы. Почти двадцать лет я защищал преступников, а порой и просто омерзительных типов. Я привык с этим мириться и принимать как должное. Но сейчас меня воротило от самого себя и от того, что я должен был делать завтра.

В подобные минуты меня охватывало острое желание вернуться к старому. Создать дистанцию. Принять таблетки от боли, физической и душевной. Обмануть и оглушить себя. Я сознавал, что у меня есть свой личный суд и скоро он вынесет вердикт «виновен». И на этом все мои дела закончатся.

Я вышел на веранду, надеясь, что город вытащит меня из той ямы, в которую я катился. Ночь была свежей, чистой и прохладной. Лос-Анджелес расстилался внизу ковром огней, и я чувствовал, что в каждом огоньке светилось право на мечту. Одни люди живут мечтой, другие — нет. Кто-то пускает свою мечту в оборот, как выгодный товар, а кто-то хранит во мраке, точно тайную святыню. Я не мог понять, есть ли у меня еще какая-то мечта. Казалось, что остались только грехи, в которых я должен исповедаться.

Потом на меня нахлынули воспоминания, я даже улыбнулся. Вспомнилось то, что случилось незадолго до смерти моего отца, лучшего адвоката своего времени. Под рождественской елкой нашли разбитый шар из антикварного стекла — старинной вещицы, доставшейся матери по наследству. Мать привела меня в гостиную, чтобы показать осколки и подтолкнуть к признанию вины. Отец уже болел, его состояние было безнадежно. Но он еще брал работу — или то, что от нее осталось, — на дом и занимался в соседней комнате. Я не видел его за приоткрытой дверью, но слышал, как он напевает себе под нос: «Монета в руке, а рот на замке».

Я понимал, что это значит. Я был плоть от плоти своего отца. Я не ответил матери. Не выдал себя.

Мне стало смешно. Поставив локти на перила, я подался вперед и окинул взглядом город мечты.

— Нет, я больше не могу это делать, — прошептал я.

Неожиданно за спиной грянула песня из «Одинокого рейнджера». Я шагнул в комнату и взглянул на телефон, лежавший на столе рядом с ключами. На экране появилась надпись: «Неизвестный номер». Я в нерешительности постоял, ожидая, когда музыка закончится и включится автоответчик.

Но в последний момент я поднял трубку.

— Майкл Холлер, адвокат?

— Да, а кто спрашивает?

— Рэнделл Моррис, полиция Лос-Анджелеса. Вам знакома Элейн Росс?

У меня сжалось сердце.

— Лейни? Да. Что случилось? С ней все в порядке?

— Мисс Росс находится на Малхолланд-драйв и не может вести машину, сэр. Боюсь, у нее обморок. Она дала мне вашу карточку и отключилась.

Я закрыл глаза. Мои страхи насчет Лейни Росс воплотились в явь. Она катилась по наклонной. Если Лейни арестуют, это сразу отбросит ее в прошлое и приведет к новому сроку и принудительной реабилитации.

— В какой участок вы ее везете? — спросил я.

— Не стану вам врать, мистер Холлер. Моя смена заканчивается через двадцать минут. Если я начну оформлять арест, это займет часа два, а мой лимит на сверхурочные за месяц уже исчерпан. Если вы ее заберете, то я ее отпущу. Понимаете, о чем я?

— Да, конечно. Спасибо, офицер Моррис. Я приеду, только назовите адрес.

— Знаете площадку над Фрайман-каньон?

— Да.

— Мы здесь. Только поторопитесь.

— Буду через пятнадцать минут.

Фрайман-каньон находился в паре кварталов от гостевого домика, где Лейни приютил один знакомый. Я мог бы отвезти ее домой, пешком вернуться на площадку и забрать машину. Мне хватило бы часа, чтобы избавить Лейни от тюрьмы, а ее автомобиль — от эвакуации.

От дома я двинулся вверх, по Лорел-каньон. На вершине холма свернул налево. На меня вдруг навалилась копившаяся весь день усталость, и я опустил стекло, чтобы освежить голову прохладным ветерком. Узкая дорога еще полмили вилась серпантином, в одном месте мне пришлось резко затормозить — фары выхватили из темноты стоявшего на обочине койота.

Как я и ожидал, скоро у меня зазвонил мобильник.

— Поздно вы спохватились, Босх, — буркнул я вместо приветствия.

— Я звонил раньше, но в каньоне нет связи, — произнес детектив. — Это что, какая-то проверка? Какого черта вы уехали? Вы же говорили, что остались ночевать.

— Был звонок. Одна моя… э-э… клиентка может попасть за решетку. Вождение в нетрезвом виде. Коп обещал отпустить ее, если я за ней заеду.

— Куда?

— На площадку перед Фрайман-каньон.

— Что за коп?

— Рэнделл Моррис. Он не сообщил, из какого он района.

Территориально Малхолланд-драйв входил сразу в два полицейских участка — Голливуд и Северный Голливуд. Моррис мог работать в любом из них.

— Хорошо, остановитесь на обочине, а я пока все проверю.

— Остановиться? Где?

Малхолланд-драйв — извилистое узкое шоссе, и притормозить тут можно только на площадке. Если остановиться в любом другом месте, на вас налетит следующая машина.

— Тогда сбросьте скорость.

— Я уже прибыл.

Площадка над Фрайман-каньон находилась со стороны долины. Я свернул вправо и подкатил к знаку, гласившему, что стоянка разрешена только до захода солнца.

Я не увидел ни автомобиля Лейни, ни патрульной машины. Парковка была пуста. Взглянул на часы. Я обещал Моррису явиться через пятнадцать минут, прошло всего двенадцать.

— Проклятие!

— Что? — спросил Босх.

— Ее здесь нет, — отозвался я. — И копа тоже. Он увез ее в участок.

Я попытался сообразить, куда могут доставить Лейни. Вероятно, мне придется провести там всю ночь, пока утром ее не выпустят под залог. В суде я буду как выжатый лимон.

Остановившись, я вышел из салона и огляделся по сторонам. Внизу под обрывом километрами огней раскинулась огромная долина.

— Босх, мне надо идти. Я попытаюсь найти…

Краем глаза я заметил слева какое-то движение. Развернувшись, увидел, как из высоких кустов вокруг площадки ко мне крадется темная фигура. Вначале я принял ее за койота, но потом понял, что это человек. Он был весь в черном, с лицом, закрытым лыжной маской. В следующее мгновение он выпрямился, и в его руках блеснуло оружие.

— Постойте, — сказал я. — Что это…

— Брось чертов телефон!

Я бросил телефон и поднял руки.

— Хорошо, в чем дело? Вы с Босхом?

Незнакомец быстро подскочил ко мне и толкнул меня в грудь. Я упал на землю, и он схватил меня за воротник.

— Вставай!

— Какого…

— Встать! Быстро!

Он рванул меня вверх.

— Ладно, ладно. Встаю.

Не успел я подняться, как он толкнул меня вперед и я подлетел к своей машине.

— Куда мы идем? Что это…

Снова толчок.

— Кто вы? Зачем вам…

— Ты слишком много болтаешь, адвокат.

Он схватил меня за ворот и толкнул к обрыву. Я знал, что дальше вниз тянется почти отвесная стена. Я приземлюсь в чей-то огород — нырнув с высоты триста футов.

Я попытался упереться ногами в землю и задержаться, но меня потащили сильнее. Пропасть была рядом — еще немного, и я полечу в черную бездну.

— Вы не можете…

Внезапно грянул выстрел. Он прозвучал откуда-то справа и издалека. Почти мгновенно за спиной послышался металлический щелчок, и человек в маске, охнув, рухнул в темные кусты.

Вскоре раздались голоса и крики:

— Брось оружие! Брось оружие!

— На землю! Лечь на землю!

Я упал лицом в грязь и закрыл голову руками. Снова крики и топот. Где-то взревели моторы, под колесами захрустел гравий. Открыв глаза, я увидел, как на кустах и грязи мигает синий свет. Синие лампы — значит, полиция. Я спасен.

— Адвокат, — прозвучал надо мной чей-то голос. — Можете подняться.

Я повернул голову и посмотрел наверх. Это был Босх. Его лицо казалось темным среди звезд.

— Веселенькую вы затеяли игру, — произнес он.

52

На человека в маске надели наручники, и он застонал от боли.

— Моя рука! Болваны, черт бы вас побрал, вы сломали мне руку!

Я встал и увидел, как несколько человек в черных куртках, словно муравьи, бегают по холму. Некоторые были с эмблемой городской полиции, но у большинства на спине красовались буквы ФБР. Вскоре над головой появился вертолет и площадку осветило мощным фонарем.

Босх шагнул к агентам ФБР, склонившимся над человеком в маске.

— Он ранен? — спросил детектив.

— Раны нет, — ответил один из агентов. — Похоже, пуля попала в пистолет, но все равно это чертовски больно.

— Где оружие?

— Пока ищем.

— Наверное, оно упало в пропасть, — предположил второй.

— Лучше искать днем, а не сейчас, — добавил третий.

Они подняли нападавшего с земли. Два агента держали его сбоку, ухватив за локти.

— Посмотрим, что это за птица, — сказал Босх.

Лыжную маску сорвали с головы, и в лицо мужчине ударил яркий свет. Босх обернулся и взглянул на меня.

— Присяжный номер семь, — пробормотал я.

— Вы о чем?

— Это присяжный номер семь, из коллегии суда. Сегодня он не пришел на заседание, и полиция объявила его в розыск.

Босх повернулся к человеку, которого я знал под именем Дэвида Максуини.

— Держите его покрепче.

Он зашагал в сторону, знаком предложив следовать за ним. Мы отошли в дальний конец стоянки и остановились у моей машины. Босх открыл рот, но я успел задать вопрос первым:

— Что случилось?

— Случилось то, что мы спасли вам жизнь. Он собирался сбросить вас с обрыва.

— Я знаю, но откуда вы взялись? Вы говорили, что на ночь отсылаете своих людей. Тогда откуда появилась полиция? И что тут делает ФБР?

— Кое-что изменилось. И кое-что произошло.

— Что именно?

— Мы поговорим об этом позже. Сначала обсудим данную ситуацию. Расскажите мне о присяжном номер семь. Почему он не пришел в суд?

— Об этом лучше спросить у него. Я знаю только, что утром судья пригласил нас в кабинет и сообщил, что ему пришло анонимное письмо, где говорится, что номер седьмой — самозванец с уголовным прошлым. Судья хотел расспросить его, но тот не появился. Тогда шериф послал людей к нему домой и на работу, и они вернулись с человеком, который не являлся номером седьмым.

Босх поднял руку словно уличный регулировщик.

— Эй, подождите. Получается какая-то ерунда. Я понимаю, что вы напуганы, но… — Он увидел, что к нам приближается полицейский.

— Шеф, может, вызвать врача? Он говорит, что ему сломали руку.

— Нет, пусть стоит на месте. Помощь он получит, когда мы оформим арест.

— Вы уверены?

— Да. Пошел он к черту.

Мужчина кивнул и отошел к людям, державшим Максуини.

— Так почему он хотел вас убить?

Я развел руками.

— Откуда мне знать? Может, все пошло по плану. Мы же собирались его выманить, верно?

— Вы что-то скрываете, Холлер.

— Послушайте, я уже объяснил вам все, что мог. Думаю, это вы что-то скрываете и играете в какие-то игры. Что здесь делает ФБР?

— Они участвовали в деле с самого начала.

— Здорово. И вы забыли мне сообщить?

— Я сказал вам то, что вы должны знать.

— Превосходно, тогда я должен знать все, или больше на меня не рассчитывайте. В том числе на мои свидетельские показания против вашего парня.

Я сделал паузу. Босх промолчал. Я развернулся к своей машине, и детектив положил мне руку на плечо. Он укоризненно покачал головой.

— Не горячитесь, приятель. Не следует бросаться пустыми угрозами.

— Пустыми? Вы поймете, какие они пустые, когда я начну строчить вам повестки в федеральный суд. Если понадобится, доведу дело до Верховного суда — на это уйдет года два, не меньше. Скоро ваши новые друзья из бюро будут проклинать вас за то, что вы не заткнули мне рот, когда у вас был шанс.

Босх задумался, потом потянул меня за руку.

— Ладно, пойдем, крутой парень.

Мы отошли подальше от площадки и от людей.

— Бюро связалось со мной через несколько дней после убийства Винсента и сообщило, что он их интересует, — произнес Босх. — Его имя всплыло, когда они расследовали деятельность государственных судов. Ничего конкретного, одни мнения и слухи: что-то обещал клиентам, упоминал о каких-то связях и тому подобное. ФБР составило список адвокатов, которых можно привлечь на свою сторону, и Винсент оказался среди них. Ему предложили сотрудничество, но он отказался. Они стали на него давить, и тут его убили.

— Значит, они вам все рассказали, и вы с радостью присоединились к их компании. Замечательно. Спасибо, что сразу посвятили в курс дела.

— Я уже сказал — вам не нужно было это знать.

По площадке за спиной Босха прошел мужчина в куртке ФБР, на его лицо на секунду упал свет. Оно показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить, где его видел. Затем я мысленно пририсовал ему усы.

— Да это придурок, которого вы подослали мне тем вечером! — крикнул я так, чтобы агент меня услышал. — Его счастье, что я не продырявил ему башку.

Босх уперся мне рукой в грудь и отодвинул назад.

— Спокойнее, адвокат. Не будь бюро, я бы не смог вас надежно охранять. Сейчас вы не стояли бы тут, а лежали на дне пропасти.

Я оттолкнул его руку, но сразу остыл. Оказывается, с самого начала я был лишь пешкой в чужой игре — сначала для Эллиота, потом для Босха и ФБР. Детектив подозвал к себе агента, стоявшего неподалеку.

— Это агент Армстед. Он участвует в деле со стороны бюро и хочет вас кое о чем спросить.

— Почему бы и нет, — буркнул я. — На мои вопросы никто не отвечает. Хоть я отвечу на ваши.

Армстед был молодой, подтянутый, с короткой стрижкой.

— Мистер Холлер, мы вернемся к вашим вопросам позже, — пообещал он. — А сейчас у нас щекотливая ситуация, и мы были бы очень признательны за вашу помощь. Присяжный номер семь — тот, кому Винсент дал взятку?

Я оглянулся на Босха, как бы спрашивая: «Кто этот парень?»

— Откуда мне знать? Я в этом не участвовал. Спросите у него.

— Не волнуйтесь. Мы его подробно обо всем расспросим. Что вы здесь делаете, мистер Холлер?

— Я уже рассказывал. Говорил Босху. Мне позвонил человек, назвавшийся копом. Он сказал, что здесь находится одна моя знакомая, она под кайфом, и он ее арестует, если я немедленно не приеду и не заберу ее.

— Мы проверили его фамилию, — вставил Босх. — В полиции есть только один Рэнделл Моррис. Он работает в южном округе и занимается организованной преступностью.

Я кивнул.

— По-моему, совершенно очевидно, что звонок был ложным. Но он знал имя моей подруги и номер моего мобильника. Звучало убедительно, как по-вашему?

— Откуда он узнал имя женщины? — спросил Армстед.

— Хороший вопрос. Мы были с ней в близких отношениях — чисто платонических, — но я не общался с ней почти месяц.

— Тогда как он о ней узнал?

— Неизвестно. Пусть вам Максуини скажет.

Я тут же прикусил язык. Я сам знал это имя лишь потому, что вел слежку за присяжным номер семь.

Босх внимательно взглянул на меня. В курсе ли он, что в данном деле все присяжные выступали анонимно? Но он не успел ничего спросить, потому что раздался крик со стороны обрыва:

— Я нашел оружие!

Босх ткнул меня пальцем в грудь.

— Никуда не уходите.

Детектив и Армстед бросились к группе людей, толпившихся с фонариками вокруг пистолета. Босх не тронул оружие, а только опустил голову, чтобы лучше рассмотреть.

Сзади заиграла увертюра из «Вильгельма Телля». Обернувшись, я увидел, что мой телефон лежит на земле и его маленький экран светится как маячок. Я подошел и взял его в руки. Это был Циско.

— Циско, я тебе перезвоню.

— Только побыстрее. У меня хорошие новости. Тебе они понравятся.

Я дал «отбой» и взглянул на Босха, который уже закончил с осмотром пистолета и приблизился к Максуини. Он нагнулся к нему и прошептал что-то на ухо. Не дожидаясь ответа, детектив развернулся и направился ко мне. Даже при тусклом свете луны было видно, что он взволнован. Армстед следовал за ним.

— Это «беретта-бобкэт»; из такого же стреляли в Винсента, — произнес он. — Если баллистическая экспертиза подтвердит совпадение, он у нас в руках. Уверен, мэрия выразит вам благодарность.

— Спасибо. Я вставлю ее в рамочку.

— Помогите мне разобраться с делом, Холлер. Начнем с человека, убившего Винсента. Почему он хотел убить и вас?

— Не знаю.

— Подкуп, — напомнил Армстед. — Он получил взятку?

— Я уже ответил пять минут назад. Не знаю. Но это было бы логично, правда?

— Как он узнал имя вашей знакомой и телефон?

— Не представляю.

— Тогда какой от вас прок? — усмехнулся Босх.

— Послушайте, детектив, я…

— Ладно, хватит. Почему бы вам не сесть в машину и не убраться куда-нибудь подальше? Нам надо работать.

Он развернулся и зашагал прочь вместе с Армстедом. Поколебавшись, я позвал Босха. Помахал ему рукой. Детектив сказал что-то агенту и вернулся ко мне.

— Только быстрее! — нетерпеливо бросил он. — У меня нет времени.

— Дело вот в чем, — пробормотал я. — Думаю, он хотел изобразить, будто я сам прыгнул вниз.

Босх покачал головой.

— Самоубийство? Кто этому поверит? Вы ведете процесс десятилетия. Вы горячая новость. Вы на телевидении. У вас есть дочь. На это никто не купится.

Я кивнул.

— Купится.

Он помолчал, ожидая объяснений.

— Я лечусь от наркотической зависимости, Босх. Вы знаете, что это такое?

— Почему вы мне не сообщили?

— Все подумают, что я не выдержал стресса крупного процесса, шумихи и снова взялся за старое. Или понял, что не выдержу, и прыгнул с обрыва. Подобное случается часто, Босх. Как говорится, сорвался. И я думаю…

— Что?

Я указал на стоявшего невдалеке присяжного номер семь.

— Полагаю, что он или тот, кто его нанял, хорошо меня знает. Они копались в моем прошлом. Выяснили про зависимость, лечение и подругу Лейни. И составили надежный план, как избавиться от меня, не привлекая особого внимания. Если бы они просто застрелили еще одного адвоката, полиция спустила бы на них всех собак. А так это могло сойти за самоубийство.

— Да, но зачем им от вас избавляться?

— Наверное, считают, что я очень много знаю.

— А на самом деле?

Я не успел ответить, потому что с противоположного конца площадки заорал Максуини:

— Эй, вы там, с адвокатом! Я готов на сделку. Я сдам вам больших людей! Мы договоримся!

Босх подождал, не последует ли продолжение, но Максуини замолчал.

— Хотите совет? — произнес я. — Идите к нему и куйте железо, пока горячо. Пока он не вспомнил, что ему положен адвокат.

Детектив кивнул.

— Спасибо, наставник, — съязвил он. — Но я как-нибудь сам разберусь.

Он зашагал на другой конец площадки.

— Эй, Босх! — крикнул я. — За вами должок.

Босх остановился и махнул рукой Армстеду, чтобы тот отправлялся к Максуини.

— Какой должок?

— Ответ на один вопрос. Сегодня вечером я позвонил вам и сказал, что остаюсь дома. Вы должны были отозвать почти всех своих людей. Но я вижу тут целую армию. Почему вы передумали?

— Значит, вы ничего не слышали?

— О чем?

— Завтра можете поспать подольше, адвокат. Суд закончился.

— Почему?

— Ваш клиент мертв. Сегодня вечером кто-то — вероятно, наш дружок, мечтающий о сделке, — подстерег Эллиота и его подружку, когда они выходили из дома после ужина. Автоматические ворота не открылись, и когда Эллиот вылез из машины, к нему подскочил человек и выстрелил в затылок. Потом преступник убил женщину, сидевшую в автомобиле.

От неожиданности я даже отступил. Я помнил ворота, о которых говорил Босх. Еще позавчера я был в особняке Эллиота на Беверли-Хиллс. Что касается подружки, я догадывался, о ком идет речь. Как только Эллиот рассказал мне, что в момент убийства у него был помощник, я сразу догадался, что Нина Альбрехт — его любовница.

Мой ошеломленный вид не помешал Босху продолжить:

— Я узнал об этом от одного друга в судмедэкспертизе и подумал, что, очевидно, кто-то работает по списку. Поэтому решил собрать всю команду и последить за вашим домом. Считайте, вам повезло.

Я невидящим взглядом уставился сквозь Босха.

— Да, — пробормотал я. — Мне повезло.

53

Процесс завершился, но во вторник я поехал в суд, чтобы официально закрыть дело. Я сел за стол рядом с пустым местом, которое в последние две недели занимал Уолтер Эллиот. Толпившиеся в зале фотографы, похоже, облюбовали этот стул. Они постоянно щелкали вокруг него камерами.

Джеффри Голанц сидел по другую сторону прохода. Он был самым удачливым прокурором на свете. Вечером Голанц ушел из суда, не сомневаясь, что его карьера разрушена, а утром вернулся с безупречным послужным списком. Его звездному будущему в прокуратуре и политике больше ничто не угрожало. Пока мы ждали судью, он не проронил ни слова.

Зато публика шумела. Все обсуждали смерть Уолтера Эллиота и Нины Альбрехт. Про мою скромную особу и вчерашний инцидент не вспоминали. Это был секрет. Когда Максуини предложил Босху и Армстеду договориться, они попросили меня держать язык за зубами, чтобы аккуратно и без спешки поработать со своим новым информатором. Меня это вполне устраивало. По крайней мере пока.

Судья Стэнтон появился ровно в девять часов. Под глазами у него были темные круги, и выглядел он так, словно не спал всю ночь. Интересно, посвящен ли он, как и я, в подробности этой истории?

В зал пригласили присяжных, и я внимательно вгляделся в их лица. Если кто-нибудь из них и знал о произошедшем, то не подал виду. Многие косились на пустой стул рядом со мной.

— Доброе утро, дамы и господа, — произнес судья. — К сожалению, я вынужден освободить вас от ваших обязанностей. Как вы уже заметили, мистер Эллиот не присутствует за столом защиты. Сегодня ночью подсудимый сам стал жертвой преступления.

У половины присяжных отвисла челюсть. Остальные вытаращили глаза. По залу прокатился гул возбужденных голосов, а за столиком обвинения послышались негромкие хлопки. Я обернулся и увидел мать Мици Эллиот — она аплодировала смерти Эллиота.

Судья резко ударил молоточком по столу, а Голанц вскочил, подбежал к женщине и мягко взял ее за руки, удерживая от хлопков. Я увидел, как по ее щекам катились слезы.

— Никаких демонстраций среди публики, — жестко сказал судья. — Мне все равно, кто вы и как связаны с делом, но я не потерплю неуважения к суду. Соблюдайте порядок, или я выведу вас из зала.

Голанц вернулся на место, но слезы продолжали катиться по лицу матери.

— Понимаю, что для вас это шокирующая новость, — продолжил Стэнтон. — Могу заверить, что власти тщательно расследуют дело и найдут виновных. Надеюсь, скоро вы услышите о результатах в новостях или прочитаете в газетах. А пока хочу поблагодарить вас за хорошую работу. Я знаю, что вы внимательно слушали выступления сторон, и надеюсь, получили полезный опыт. Теперь можете вернуться в комнату для совещаний, собрать свои вещи и идти домой. Вы свободны.

Мы в последний раз встали, провожая удалявшихся присяжных. Как только они ушли, судья поблагодарил нас с Голанцем за профессионализм, выразил благодарность работникам суда и быстро покинул зал. Я не стал вынимать из сумки документы и после ухода судья еще какое-то время неподвижно стоял возле стола. Меня заставил очнуться Голанц. Он подошел и протянул мне руку. Я пожал ее без колебаний.

— Надеюсь, без обид, Микки. Ты чертовски хороший адвокат.

«Был», — подумал я.

— Да, — произнес я. — Без обид.

— Хочешь зайти к присяжным и узнать, к чему они склонялись?

Я покачал головой.

— Нет, меня это не интересует.

— Меня тоже. Береги себя.

Он хлопнул меня по плечу и зашагал к выходу. Я не сомневался, что в коридоре его ждет толпа журналистов и он объявит им, что, так или иначе, справедливость все-таки восторжествовала. Взявший меч, от меча и погибнет.

Мне не хотелось общаться с прессой. Выждав минуту, я последовал за Голанцем. Его уже окружила репортеры, и мне удалось проскочить незамеченным. Не считая Джека Макэвоя из «Таймс». Он увидел меня и бросился преследовать. Журналист догнал меня уже у лестницы.

— Эй, Микки!

Я оглянулся, но не остановился. Знал, что лучше этого не делать. Если вас поймал один репортер, то скоро прибежит и накинется вся свора. А я не хотел, чтобы меня сожрали.

— Без комментариев.

Но Макэвой не отставал.

— Я больше не пишу про суд. Меня интересуют новые убийства. Я подумал, может, мы снова заключим сделку? Обмен информацией и…

— Никаких сделок, Джек. И никаких комментариев. Еще увидимся.

Я вытянул руку и задержал его на лестничной площадке. Пока он стоял, я спустился этажом ниже и двинулся по коридору. У дверей в зал судьи Холдер я остановился и вошел внутрь.

Микаэла Джилл сидела за своим столом, и я поинтересовался, не уделит ли мне судья несколько минут.

— Но вам не назначено, — возразила секретарша.

— Знаю, Микаэла, но мне кажется, судья захочет со мной поговорить. Она у себя? Скажите ей, что я всего на десять минут. Речь идет о клиентах Винсента.

Микаэла взяла телефон, нажала кнопку и передала судье мою просьбу. Повесив трубку, она сообщила, что я могу пройти в кабинет.

— Спасибо.

Судья сидела за столом, в своих очках-половинках и с авторучкой в руке, словно я застал ее за выписыванием очередного ордера.

— А, мистер Холлер, — произнесла она. — Сколько событий за один день. Присаживайтесь.

Я сел на стул.

— Спасибо, что согласились меня принять, ваша честь.

— Чем могу помочь?

Судья задала вопрос, не глядя на меня. Она ставила подписи под документами.

— Я хотел только сообщить, что отказываюсь от всех дел Джерри Винсента.

Она отложила авторучку и посмотрела на меня поверх очков.

— Что?

— Я подаю в отставку. Наверное, я вернулся слишком рано, а может, мне вообще не следовало возвращаться. Но теперь с этим покончено.

— Что за ерунда? О вашей защите мистера Эллиота говорит весь суд. Я смотрела трансляции по телевизору. Вы вчистую выиграли у мистера Голанца, и вряд ли найдется обозреватель, который поставил бы на обвинительный вердикт.

Я отмахнулся от ее комплиментов.

— Все это уже не важно, ваша честь. На самом деле я здесь по другому поводу.

Судья сняла очки и положила их на стол. Помолчала, прежде чем задать следующий вопрос:

— Тогда зачем вы тут, мистер Холлер?

— Я просто хотел рассказать о том, что знаю, ваша честь. И что скоро узнают все.

— Не понимаю, о чем вы. Что вам известно, мистер Холлер?

— Что вы брали взятки и пытались меня убить.

У нее вырвался смешок, но взгляд был холоден как сталь.

— Вы шутите?

— Нет.

— В таком случае, мистер Холлер, советую вам успокоиться и взять себя в руки. Если вы будете и дальше распространять столь абсурдные обвинения, это может иметь для вас серьезные последствия. Вероятно, вы правы: вам не следовало так быстро возвращаться к работе после реабилитации.

Я улыбнулся и заметил по ее лицу, что она поняла свою ошибку.

— Небольшой прокол, а, ваша честь? Откуда вы знаете про реабилитацию? И откуда присяжный номер семь знал, как выманить меня из дому прошлой ночью? Ответ ясен — вы за мной следили. Вы меня подставили и послали Максуини убить меня.

— Не понимаю, о чем вы говорите, и впервые слышу об этом человеке.

— Зато он хорошо вас знает. И последний раз, когда я его видел, он предлагал правительству сыграть с ним в игру «Заключим сделку!».

Мои слова сразили ее как удар грома. Разумеется, Босха и Армстеда не обрадует моя беседа с судьей Холдер, но мне было плевать. Это меня, а не их, использовали как пешку и чуть не сбросили в пропасть. Я заслужил право разобраться со своим врагом.

— Но мне не нужна сделка, чтобы понять, что к чему, — продолжил я. — Мой детектив выследил Максуини. Когда девять лет назад его арестовали за вооруженное нападение, кто был его адвокатом? Митч Лестер, ваш муж. На следующий год Максуини попался на мошенничестве, и кто вел его дело? Снова Митч Лестер. Намечается некий треугольник, верно? У вас есть доступ к пулу присяжных и возможность контролировать отбор. Вы можете влезть в любой компьютер и подменить присяжного. Джерри Винсент вам заплатил, но когда им заинтересовалось ФБР, передумал. Вы испугались, что бюро прижмет Джерри и он сдаст вас федералам. Поэтому вы послали Максуини. А вчера, когда все полетело к черту, вы решили обрубить концы. Отправили Максуини — присяжного номер семь — к Эллиоту и Нине Альбрехт, а потом ко мне. Как вам моя версия, ваша честь? Я ничего не упустил?

Слова «ваша честь» я произнес с брезгливой гримасой, будто вляпался в какие-то отбросы. Судья встала.

— Чушь! Вы не можете доказать ничего, кроме того, что у меня есть муж. Пытаться связать со мной одного из его клиентов — полная нелепость.

— Вы правы, ваша честь. У меня нет доказательств, но мы не в суде. Сейчас здесь только вы и я. Мы оба знаем, что я сказал правду и вам придется за это заплатить.

— Я хочу, чтобы вы ушли.

— А как же федералы? Максуини у них в руках.

В ее глазах промелькнул страх.

— От него давно нет известий, верно? Разумеется, когда человека допрашивают, ему не до звонков. Будем надеяться, что у него нет против вас серьезных улик. Потому что если он включит вас в этот треугольник, то вам придется сменить судейскую мантию на арестантскую робу.

— Убирайтесь отсюда, или я вызову полицию и вас арестуют!

Она указала мне на дверь. Я спокойно встал.

— Конечно, я уйду. Только знаете что? Наверное, все мои дела в этом суде уже закончены. Но обещаю, что обязательно приду сюда, когда вас станут судить. Вас и вашего мужа. Можете на меня рассчитывать.

Судья смотрела на меня, все еще указывая на дверь, но гнев в ее глазах сменился страхом. Ее рука дрогнула и опустилась. Я вышел, аккуратно прикрыв дверь.

В холл я спустился пешком — не хотелось толкаться в переполненном лифте. Одиннадцать пролетов лестницы. Внизу я толкнул стеклянную дверь и шагнул на улицу. Достав телефон, позвонил Патрику и попросил подать машину. Затем набрал номер Босха.

— Я решил вас немного поторопить! — бросил я в трубку.

— О чем вы?

— Не хочу ждать полтора года, пока бюро соберется с силами и заведет дело. Иногда правосудие не может ждать, детектив.

— Что вы сделали, Холлер?

— Я только что говорил с судьей Холдер — да, догадался сам, без Максуини. Сказал ей, что он у федералов и собирается сотрудничать. На вашем месте я бы быстро завел дело и присмотрел за судьей. На беглянку она не похожа, но кто знает. Желаю удачи.

Я отключил связь, не слушая его протестов. Мне было безразлично. Он использовал меня. Пусть побудет в моей шкуре и попляшет на ниточке вместе со своим бюро.

Часть шестая Последний приговор

54

В четверг рано утром ко мне постучал Босх. Я не успел причесаться, но уже был одет. Детектив выглядел так, словно не спал всю ночь.

— Я вас разбудил? — спросил он.

Я покачал головой.

— Мне надо отвезти ребенка в школу.

— Да, помню. В среду вечером и через выходные.

— В чем дело, детектив?

— У меня есть пара вопросов, и, может, вы интересуетесь, как идут дела.

— Конечно. Садитесь здесь. Не хочу, чтобы она нас слышала.

Я направился к столу, приглаживая волосы.

— Спасибо, я не буду садиться, — возразил Босх. — У меня мало времени.

Он повернулся к перилам и, облокотившись, стал смотреть вниз. Я подошел к нему и встал рядом.

— Вообще-то я тоже не люблю тут сидеть.

— У меня из дома такой же вид, — заметил Босх, — только с другой стороны.

— Получается, мы одного поля ягоды.

— Вероятно.

— Так что случилось? Я думал, вы на меня слишком злитесь, чтобы посвящать в курс дела.

— Если честно, я согласен, что бюро сильно тормозит. Они не в восторге от того, что вы сделали, но я не против. Все пошло куда быстрее. — Босх выпрямился и присел на перила, повернувшись спиной к городу.

— Так что происходит? — спросил я.

— Вчера вечером большое жюри решило завести уголовные дела на Холдер, Лестера, Карлина, Максуини и еще одну женщину, занимавшую в суде пост инспектора и дававшую им доступ к компьютерам. Сегодня утром мы всех арестуем. Но пока этого не случилось, держите рот на замке.

Я обрадовался, что он поведал мне эту новость раньше, чем произвел аресты. Еще веселее было бы поехать в суд и посмотреть, как Холдер выводят из кабинета в наручниках.

— Вы уверены? — произнес я. — Холдер все-таки судья. Нужны веские улики.

— Максуини всех сдал. У нас есть записи телефонных бесед, квитанции денежных переводов. Он даже записал на пленку один из разговоров с ее мужем.

Я кивнул. Обычный набор для федералов. Вот почему я никогда не любил участвовать в делах, заведенных ФБР. Если бюро собрало улики, шансов выиграть очень мало. Такие случаи можно пересчитать по пальцам. Чаще всего остается чувство, что по вам просто проехал каток.

— Не знал, что в этом замешан Карлин, — пробормотал я.

— Это центральная фигура. Они давно работали вместе с судьей. Кстати, именно он предложил Винсенту заключить сделку. Через него Винсент переводил деньги. Потом, когда он испугался ФБР, Карлин об этом пронюхал и доложил судье. Холдер решила избавиться от слабого звена. Вместе с мужем они подослали к Винсенту Максуини.

— Как он пронюхал? Через Рен Уильямс?

— Скорее всего да. Он сблизился с ней, чтобы следить за Винсентом. Вряд ли она сама была в курсе. Не хватило бы мозгов.

Я кивнул. Фрагменты мозаики стали складываться в целую картину.

— А как насчет Максуини? Он просто делал то, что ему велели? Сказали убить — и убил?

— Начнем с того, что Максуини всегда был уголовником. Сомневаюсь, что он говорит нам всю правду. Но он заявил, что судья могла быть очень убедительной. Она объяснила, что погибнет либо Винсент, либо они все. К тому же пообещала увеличить его долю и общий гонорар после завершения процесса.

— Какие обвинения?

— Коррупция и преступный заговор с целью совершения убийства. Но это только первая волна. За ними много чего есть. Максуини сказал, что за последние семь лет он уже четыре раза был присяжным. Два оправдания и два «подвешенных» вердикта. В трех разных судах.

Я присвистнул, вспомнив несколько крупных дел, закончившихся неожиданным оправданием и отсутствием единогласия среди присяжных.

— Роберт Блэйк?

Босх улыбнулся и покачал головой.

— Если бы. И О. Джей тоже ни при чем. В то время они еще не работали. Мы сами проиграли дела.

— Не важно. Скандал разразится громкий.

— Громче не бывает.

Босх скрестил руки на груди и оглянулся через плечо на город. Я услышал, как открылась дверь, и обернулся на высунувшую нос Хейли.

— Папа?

— В чем дело, Хей?

— Все в порядке?

— Да… Хейли, это детектив Босх. Он полицейский.

— Привет, Хейли, — улыбнулся Босх.

Кажется, я впервые увидел на его лице нормальную улыбку.

— Привет, — отозвалась дочка.

— Хейли, ты съела свой завтрак?

— Да.

— Ладно, посмотри пока телевизор.

Она исчезла за дверью. Я взглянул на часы. До отъезда оставалось десять минут.

— Милая девочка, — заметил Босх.

Я кивнул.

— Хочу задать вопрос, — сказал детектив. — Вы ведь сами пустили дело под откос, верно? Когда отправили анонимное письмо судье.

— Если я отвечу «да», мне придется быть свидетелем?

Меня даже не вызвали в большое жюри. Очевидно, теперь, когда Максуини всех сдал, я им был не нужен. И меня это устраивало.

— Нет, только между нами, — заверил Босх. — Просто хочу узнать, правильно ли вы поступили.

— Да, это был я. Собирался вывести Максуини из состава присяжных и честно выиграть процесс. Я не предполагал, что Стэнтон предаст письмо огласке и устроит совещание с другими судьями.

— Он обратился к судье Холдер и попросил совета.

— Видимо, так и произошло, — согласился я. — Он позвонил ей, не зная, что она в этом участвует. Она связалась с Максуини и предупредила, чтобы он не появлялся в суде, а затем поручила ему устроить чистку.

Босх кивнул, словно я подтвердил его мнение.

— Это касалось и вас. Она догадалась, что вы отправили письмо Стэнтону. Вы знали слишком много и должны были исчезнуть — так же как Винсент. Не потому, что мы использовали вас как приманку, а из-за того, что вы написали судье Стэнтону.

Я покачал головой. Все это едва не привело меня к затяжному прыжку в пропасть.

— Я вел себя как идиот.

— Почему? Вы остались в седле. Чего не скажешь о них.

— Верно. Что вы обещали Максуини?

— Оставить живым и скостить срок. Если все пройдет нормально, он получит пятнадцать лет. В федеральной системе это значит не больше тринадцати.

— Кто его адвокат?

— Их два. Дэн Дэйли и Роджер Миллз.

Я кивнул. Он в хороших руках. Мне вспомнились слова Эллиота: чем больше вы виновны, тем больше вам нужно адвокатов.

— Хорошая сделка для трех убийств.

— Одно убийство, — поправил Босх.

— Как одно? Винсент, Эллиот и Альбрехт.

— Он не убивал Эллиота и Альбрехт. Эти двое ни при чем.

— О чем вы? Он убил их, а потом хотел прикончить меня.

Босх покачал головой.

— Он пытался убить вас, но не Эллиота и Альбрехт. Там было другое оружие. Да и какой смысл? Зачем устранять их и делать вид, будто вы покончили с собой? Одно не вяжется с другим. Нет, Максуини не имеет к этому отношения.

Я озадаченно молчал. Все эти три дня я был уверен, что Эллиота и Альбрехт убил тот же человек, который пытался устранить меня, а затем попал в руки правосудия. Теперь Босх уверял, что есть какой-то другой преступник.

— А что думают на Беверли-Хиллс? — проговорил я.

— Они прекрасно знают, кто это сделал. Только ничего не могут доказать.

Удар, еще удар. Сюрпризы сыпались один за другим.

— И кто?

— Семья.

— Семья с большой буквы? В смысле мафия?

Босх улыбнулся и покачал головой.

— Семья Рилца. Они это сделали.

— Откуда вы знаете?

— По результатам экспертизы. Пули, которые извлекли из жертв, — девятимиллиметровые «парабеллумы». Гильзы и оболочка из латуни, изготовлены в Германии. Криминалисты определили, что они выпущены из «маузера», модель тоже немецкого производства. — Детектив помолчал, ожидая моих вопросов, а когда их не последовало, продолжил: — Полиция считает, что это нечто вроде предупреждения или сигнала.

— Сигнал из Германии.

— Верно.

Голанц сказал Рилцам, что я собираюсь вывалять Йохана в грязи. Они решили уехать, чтобы не смотреть на это. А потом убрали Эллиота.

— «Парабеллум», — пробормотал я. — Вы еще помните латынь, детектив?

— Я не учился на юриста. Что это значит?

— «Готовься к войне». Часть известной фразы: «Хочешь мира — готовься к войне». Что теперь будет со следствием?

Босх пожал плечами.

— На Беверли-Хиллс есть пара детективов, которые с удовольствием слетают в Германию. Особенно если их пошлют бизнес-классом, где кресла можно раскладывать как кровати. Они все тщательно изучат и проверят, но если Рилцы нигде не прокололись, толку от этого будет не много.

— Как они смогли достать оружие?

— Ну, разные есть способы. Можно через Канаду или немецкую «Федерал экспресс» — если хотите получить посылку вовремя.

Я думал об Уолтере Эллиоте и правосудии. Босх словно угадал мои мысли.

— Помните, что вы мне сказали после последнего разговора с судьей Холдер?

— Что?

— Порой правосудие не может ждать.

— И что дальше?

— Вы оказались правы. Иногда оно действительно не может ждать. На процессе вы были на коне, и все считали, что Эллиот выйдет сухим из воды. Поэтому кто-то решил действовать и вынес свой приговор. Знаете, как мы называли такие «карательные» убийства, когда я служил патрульным?

— Как?

— Окончательный вердикт.

Я кивнул. Мы надолго замолчали.

— В общем, это все, что мне известно, — наконец произнес Босх. — Мне пора идти сажать людей в тюрьму. Чувствую, день будет хороший. — Он оттолкнулся от перил и шагнул к выходу.

— Странно, что вы пришли именно сегодня, — произнес я. — Как раз прошлой ночью я подумал, что, когда мы снова увидимся, надо будет задать вам один вопрос.

— Какой?

Я на секунду.

— Одного поля ягоды… Ты знаешь, что очень похож на отца?

Босх посмотрел на меня, вздохнул и вернулся к перилам. Его взгляд устремился нагород.

— Когда ты это понял? — спросил он.

— По-настоящему — вчера вечером, когда листал с дочкой старые фотоальбомы. Но догадывался уже давно. Мы разглядывали снимки моего отца. Они мне кого-то напоминали, а потом до меня дошло, что это ты. Ответ лежал на поверхности. Просто я не сразу его разглядел.

Я шагнул к перилам и встал рядом с Босхом.

— Вообще-то я помню о нем больше из книг, — продолжил я. — Много разных дел, много разных женщин. Но есть детали, которых нет в книгах. О них знаю только я. Помню, как приходил к нему в кабинет, когда он уже болел и работал дома. Там на стене в рамочке висела картина — репродукция, конечно, но тогда я считал ее настоящим полотном. Она называлась «Сад земных наслаждений». Странная, жутковатая вещь для ребенка… Отец сажал меня на колени, заставлял смотреть на картину и объяснял, что в ней нет ничего страшного. Она красивая. Он учил меня произносить имя художника. Иероним Босх. Отец говорил, что оно рифмуется со словом «аноним». Но «аноним» я тоже не мог произнести.

Я уже не видел расстилавшегося внизу города. Я погрузился в собственное прошлое. На какое-то время наступила тишина. Мой брат молчал. Затем он облокотился на перила и проговорил:

— Я помню ваш дом. Был там однажды. Пришел, представился. Отец лежал в кровати. Он умирал.

— Что ты ему сказал?

— Что я не в обиде. И больше ничего.

Так же и сейчас, подумал я. Что еще можно сказать? Я размышлял о своей разрушенной семье. Даже с самыми близкими людьми я не мог найти общий язык. С собственной дочерью виделся только восемь дней в месяц. Похоже, самое важное и ценное в жизни сломать легче всего.

— Все эти годы ты знал, — пробормотал я. — Почему не пытался наладить связь? У меня есть еще брат по отцу и три сестры. Они ведь и твои родные.

— Не знаю. Наверное, просто не хотел раскачивать чужую лодку. Люди обычно не любят сюрпризов. По крайней мере таких.

А какой была бы моя жизнь, если бы я знал о Босхе? Вероятно, я стал бы полицейским, а не адвокатом. Кто знает?

— Я хочу бросить, — буркнул я.

— Бросить что?

— Свою работу. Юриспруденцию. Окончательный вердикт стал моим последним приговором.

— Я тоже однажды уходил. Не получилось. Вскоре вернулся.

— Поживем — увидим.

Босх посмотрел на меня и отвел взгляд. Был чудесный свежий день с низко тянувшимися облаками и янтарной дымкой смога на самом горизонте. Всходившее солнце золотило склоны восточных гор и бросало отблеск на морскую гладь. Океан был виден далеко, до самой Каталины.

— Когда тебя ранили, я приходил в больницу, — сказал Босх. — Сам не знаю зачем. В новостях сообщили, что рана в живот, и я знал, что это может плохо кончиться. Решил, что, если понадобится кровь или что-либо другое, я… В общем, я считал, что мы вроде одной крови. Но там было полно журналистов, и я ушел.

Я улыбнулся, затем начал смеяться.

— Что смешного?

— Ты, коп, хотел добровольно отдать свою кровь адвокату? Если бы об этом узнали в полиции, тебя не пустили бы в участок.

Босх улыбнулся и кивнул.

— Да, об этом я не подумал.

Мы замолчали, ощутив неловкость. Босх взглянул на часы.

— Через двадцать минут должны выписать ордер на арест. Мне надо бежать.

— Ладно.

— Увидимся, адвокат.

— Увидимся, детектив.

Он быстро спустился по ступенькам, а я остался у перил. Вскоре звук мотора начал удаляться и затих где-то внизу.

55

Я немного постоял на веранде, глядя, как солнце заливает городские улицы. В голове проплывали разные мысли, легкие и воздушные как облака, и невесомо улетали куда-то вдаль. У меня было чувство, что никогда больше я не увижу Босха. У него своя сторона холма, а у меня — своя, и ничего с этим не поделать.

За спиной открылась дверь, и на веранде послышались шаги. Дочка оказалась рядом, и я обнял ее за плечо.

— Что ты делаешь, папа?

— Смотрю.

— У тебя все хорошо?

— Да, отлично.

— Зачем приходил этот полицейский?

— Просто поговорить. Он мой друг.

Мы оба минуту помолчали, затем дочь шевельнулась под моей рукой.

— Жаль, мама не осталась ночевать, — произнесла она.

Я посмотрел на нее и погладил по затылку.

— Не все сразу, Хей, — сказал я. — Зато вечером она поела с нами блинчиков, а это уже неплохо, верно?

Она кивнула. Знак согласия. Блинчики — только начало.

— Если мы еще будем стоять, то я опоздаю, — заметила Хейли. — Могу схлопотать замечание в дневник.

— Жаль. Солнце только взошло над океаном.

— Пойдем, папа. Это происходит каждый день.

— Да, здесь или в ином месте.

Я сходил за ключами, закрыл дверь, и мы спустились к гаражу. Когда я выкатил свой «линкольн» и двинулся вниз по склону, солнце уже вовсю пылало над заливом.

Майкл Коннелли ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Деннису Войцеховскому с благодарностью.

Часть первая ЗАВЕТНЫЕ СЛОВА

1

Миссис Пена посмотрела на меня через спинку сиденья и умоляюще вскинула руки. Она говорила с сильным акцентом, но по-английски, чтобы непосредственно донести до меня крайнюю степень своего волнения:

— Прошу вас, вы ведь поможете мне, мистер Микки?

Я взглянул на Рохаса, который, хоть я и не нуждался в его переводческих услугах, сидел на шоферском месте вполоборота, а потом, поверх плеча миссис Пены, — в заднее окно на дом, который она так отчаянно хотела сохранить. Это было вылинявшее розовое строение с двумя спальнями и давно бесплодным двориком, обнесенным проволочным забором. Через всю бетонную ступеньку, ведущую к передней веранде, тянулось граффити, в котором невозможно было разобрать ничего, кроме цифры «13». Это не был номер дома. Это был знак лояльности.

Наконец мой взгляд снова вернулся к миссис Пене — женщине сорока четырех лет, изнуренной, но по-своему привлекательной матери-одиночке трех сыновей-подростков. Вот уже девять месяцев она не платила взносов по ипотеке, и теперь банк лишил ее права собственности на дом и намеревался выставить его на продажу.

Аукцион должен был состояться через три дня. То, что дом стоил ничтожно мало и находился в бандитском южном пригороде Лос-Анджелеса, значения не имело. Кто-нибудь купит и его, и миссис Пена из владелицы превратится в арендатора — в том случае, если новый хозяин ее не выселит. Годами она полагалась на защиту «Флоренции-13». Но времена изменились. Теперь никакая лояльность по отношению к какой бы то ни было банде не могла ее спасти. Ей требовался адвокат. Ей был нужен я.

— Скажи ей, что я постараюсь сделать все, что в моих силах, — обратился я к Рохасу. — Скажи: я почти уверен, что удастся отменить аукцион и оспорить правомерность лишения ее права на дом. Это как минимум замедлит процесс и даст нам время для выработки долгосрочного плана действий. Возможно, даже позволит ей снова встать на ноги.

Я сделал знак и ждал, пока Рохас переведет мои слова. Рохас служил мне шофером и переводчиком с тех самых пор, как я купил рекламный пакет на радиоканалах, вещающих на испанском языке.

В моем кармане завибрировал мобильник. По характеру вибрации было ясно, что это не звонок, а сообщение. В любом случае я проигнорировал сигнал. Дождавшись, когда Рохас закончит переводить, я поспешно, чтобы не дать миссис Пене ничего ответить, продолжил:

— Скажи ей: она должна понимать, что это все равно не решит ее проблем. Я в состоянии притормозить события, и мы можем вступить в переговоры с банком, но я не обещаю, что в конце концов она так или иначе не потеряет дом. В сущности, она его уже потеряла. Я намерен вернуть ей его, однако предстоит тяжба с банком.

Рохас перевел, от себя сопроводив мои слова жестами. Правда состояла в том, что миссис Пене в конце концов неминуемо придется съехать. Вопрос лишь в том, как далеко она готова позволить мне зайти. Персональное банкротство растянет дело еще на год. Но ей нет нужды принимать решение прямо сейчас.

— Теперь скажи ей, что мои услуги платны. Дай ей смету: тысяча авансом и план помесячной оплаты.

— Сколько за месяц и на какой срок?

Я снова взглянул на дом. Миссис Пена предлагала провести встречу в нем, но я предпочел разговаривать в машине. В своем лимузине «Линкольн BPS», то есть пуленепробиваемом, я находился на мобильной территории. Я купил его у вдовы убитого авторитета из картеля Синалоа. Машина имела бронированные двери и пуленепробиваемые окна из трехслойного безосколочного стекла. Не то что окна в розовом домике миссис Пены. Из опыта синалоайского мафиозо я вынес полезный урок: не следует покидать автомобиль без особой нужды.

Ранее миссис Пена сообщила мне, что ежемесячные ипотечные взносы, которые она прекратила платить девять месяцев назад, составляли семь сотен. Пока я буду вести дело, она продолжит воздерживаться от каких бы то ни было выплат банку и таким образом, избавленная от этих трат, сможет рассчитываться со мной.

— Напиши две с половиной сотни в месяц, — ответил я Рохасу. — Я предоставляю ей льготные условия. Сделай так, чтобы она усвоила: мы заключаем официальный договор и просрочки в оплате недопустимы. Мы готовы принять кредитную карточку, если у нее таковая имеется и если из нее еще можно что-нибудь выжать. Только убедись, что она будет действительна… ну, хотя бы до конца года.

Пока Рохас переводил, используя гораздо больше жестов и слов, чем я, я вынул из кармана телефон. Сообщение было от Лорны Тейлор: «Позвони мне ктс». ^[107]

Нужно будет связаться с ней после встречи с клиенткой. В любой другой юридической конторе Лорна была бы тем, кого называют офис-менеджером или администратором. Но у меня не было офиса, кроме заднего сиденья моего «линкольна», поэтому она вела все дела и отвечала на телефонные звонки из кооперативной квартиры в западном Голливуде, которую делила с моим главным сыщиком-дознавателем.

Моя мать по рождению была мексиканкой, и на самом деле я понимал ее родной язык лучше, чем притворялся. Поэтому, когда миссис Пена отвечала Рохасу, я понял, что она говорит, — во всяком случае, суть ее ответа уловил. Она сказала, что прямо сейчас пойдет в дом, принесет тысячу долларов наличными и будет исправно вносить ежемесячную плату. Мне, не банку. Я подсчитал, что, если смогу растянуть ее пребывание в доме на год, мой доход составит в целом четыре тысячи. Не так уж плохо, учитывая обстоятельства. Скорее всего я больше никогда не увижу миссис Пену. Я составлю иск, оспаривающий отчуждение собственности, и запущу машину. Есть шанс, что мне даже не придется появиться в суде. Всю работу, связанную с судебным разбирательством, сделает моя молодая помощница. И миссис Пена будет довольна, и я. Однако в конце концов молот все равно опустится. Он всегда опускается.

Я считал, что это дело вполне стоит усилий, хотя миссис Пена и не казалась особо симпатичной клиенткой. Большинство моих клиентов прекращали выплачивать банку положенные взносы после того, как теряли работу или их постигала какая-нибудь медицинская катастрофа. Миссис Пена приостановила выплаты, когда трое ее сыновей оказались в тюрьме за торговлю наркотиками и она вмиг лишилась их еженедельных пособий. Особого желания заниматься ею эта история не вызывала. Но банк сыграл в грязную игру. Я внимательно просмотрел дело на своем лэптопе. Там все было ясно: список отосланных уведомлений с требованием оплаты и затем — лишение права собственности. Только вот миссис Пена утверждала, что никогда никаких уведомлений не получала. И я ей верил. Это был один из тех районов, где, как всем известно, судебные курьеры предпочитают не расхаживать свободно. Подозреваю, что эти уведомления оканчивали свой путь в мусорной корзине, а курьеры просто лгали, что доставили их. Если мне удастся зарегистрировать дело, я сумею с помощью этого довода осадить банк.

Такова будет моя линия защиты: бедную женщину толком не предупредили, в каком бедственном положении она находится. Банк обманул ее, лишил имущества, не дав возможности возместить задолженность, и заслужил за это как минимум судебное порицание.

— Хорошо, значит, по рукам, — сказал я и, обращаясь к Рохасу, добавил: — Пусть она пойдет принесет деньги, а я пока распечатаю договор и расписки. Мы сегодня же приступим к делу.

Я кивнул миссис Пене и улыбнулся. Рохас перевел, после чего выскочил из машины, чтобы открыть ей дверцу.

Как только миссис Пена ушла, я вызвал на экран трафарет договора на испанском языке, вставил в него нужные имена и цифры и отправил на принтер, встроенный в электронную платформу, располагавшуюся на переднем пассажирском сиденье. После этого перешел к составлению расписки в получении задатка, который будет помещен на депозит, находящийся в моем управлении по доверенности. Все делалось честно. Всегда. Это лучший способ спасти свою задницу от калифорнийских судебных властей. Я мог иметь пуленепробиваемый автомобиль, но боялся в первую очередь суда.

То был трудный год для адвокатской конторы «Майкл Холлер и партнеры». В свете идущей ко дну экономики спрос на защиту по уголовным делам фактически иссяк. Разумеется, иссякли не сами преступления. В Лос-Анджелесе преступность бодро шагает вперед, невзирая ни на какие превратности экономики. Но платежеспособные клиенты стали редкостью. Казалось, ни у кого больше не было денег, чтобы нанимать адвокатов. Соответственно конторы бесплатных государственных защитников трещали по швам от обилия дел и клиентов, между тем как ребятам вроде меня оставалось лишь умирать с голоду.

Я имел большие расходы и четырнадцатилетнюю дочь, которая училась в частной школе и, когда речь заходила о колледже, неизменно упоминала Университет Южной Калифорнии. Нужно было что-то делать, и я сделал то, что когда-то счел бы немыслимым. Занялся гражданскими делами. Единственной областью юриспруденции, которая оказалась теперь на подъеме, была защита по делам о лишении права собственности. Я посетил несколько соответствующих семинаров, в ускоренном темпе освоил специфику и стал распространять рекламу на двух языках. Я также создал несколько сайтов и начал покупать списки соответствующих дел в окружной судебной канцелярии. Вот так миссис Пена и стала моей клиенткой. Просто по почте. Ее имя было в списке, я послал ей письмо — по-испански — с предложением своих услуг. И она сообщила мне, что из моего письма впервые узнала, что ее лишают права собственности на дом.

Говорят, не ленись — и воздастся тебе. Это чистая правда. У меня теперь оказалось больше работы, чем было мне под силу — например, сегодня после миссис Пены встречи со мной ждали еще шесть клиентов, — так что пришлось даже впервые за время существования конторы «Майкл Холлер и партнеры» действительно нанять помощницу — младшего партнера. Национальная эпидемия отъема заложенной недвижимости в пользу залогодержателя в последнее время несколько замедлила темп своего развития, но, конечно же, не угасла. В Лос-Анджелесском округе она, безусловно, еще минимум несколько лет могла кормить меня.

Такие дела приносили всего четыре-пять тысяч с носа, но в этот период моей профессиональной карьеры важно было не качество, а количество. На данный момент у меня в производстве числилось более девяноста дел. Моя дочь, несомненно, могла брать курс на Университет Южной Калифорнии. Да что там, черт возьми, она могла начинать думать о магистратуре.

Кое-кто считал, что отчасти проблему создаю я, поскольку помогаю паразитам играть в азартную игру с системой, а это, мол, тормозит ее экономическое выздоровление. Разумеется, среди моих клиентов были и такие, которые подпадали под это определение. Но в большинстве из них я видел трижды ошельмованных жертв. Изначально эти люди были ослеплены американской мечтой о собственном доме, затем их соблазнили ипотечным залогом, условий которого они не были в состоянии понять в силу юридической безграмотности. А затем они снова стали жертвами, когда пузырь лопнул, и недобросовестные заимодавцы начали безжалостно отбирать у них собственность. Большинство из этих некогда гордых домовладельцев не имели ни малейшего шанса устоять против отлаженной калифорнийской системы установлений, регулирующих правила перехода заложенной недвижимости в собственность залогодержателя. Чтобы отобрать у кого-то дом, банку не требовалось даже санкции судьи. Великие финансовые умы считали, что это наилучший механизм действия. Нужно только поддерживать его в рабочем режиме. Чем скорее кризис достигнет самого дна, тем скорее начнется оздоровление. Пусть они попытаются убедить в этом миссис Пену.

Существовала даже теория, будто все это — заговор крупнейших банков страны с целью подорвать законодательство, регулирующее имущественные права, саботировать судебную систему и создать непрерывно действующую индустрию отъема заложенного жилья, которая позволит им выкачивать доходы с обоих концов спектра. Лично я участвовать в этом не желал, но, даже недолго поварившись в этой сфере юриспруденции, достаточно навидался того, как грабительски и безнравственно действуют якобы законопослушные бизнесмены, чтобы начать тосковать по старому доброму уголовному праву.

Рохас стоял возле машины, ожидая, когда миссис Пена принесет деньги. Взглянув на часы, я отметил, что мы уже опаздываем на следующую консультацию, в Комптон, по делу об отъеме коммерческого здания. Чтобы экономить время, бензин и пробег автомобиля, я старался сводить по времени встречи с клиентами, живущими или работающими относительно недалеко друг от друга. Сегодня я работал в южной части Лос-Анджелеса. Завтра охвачу его восток. Два дня в неделю я проводил в машине, подписывая договоры с новыми клиентами. Остальное время работал над делами.

«Ну поторопитесь же, миссис Пена, — мысленно подстегнул я клиентку. — Нам пора ехать».

Пока длилось ожидание, я решил позвонить Лорне. Тремя месяцами раньше я заблокировал свой идентификатор пользователя на телефоне. Раньше, когда занимался уголовными делами, я никогда этого не делал, но в дивном новом мире^[108] имущественного права мне не хотелось, чтобы мой прямой номер был широко известен. Это касалось как адвокатов заимодавцев, так и моих собственных клиентов.

— Юридическая контора «Майкл Холлер и партнеры», — ответила Лорна. — Чем могу…

— Это я. Что случилось?

— Микки, тебе нужно срочно ехать в ван-нуйсский участок.

В ее голосе ощущалась сильная тревога. Ван-нуйсский участок был штаб-квартирой регионального полицейского управления Лос-Анджелеса по району долины Сан-Фернандо, в северной части города.

— Я сегодня работаю на юге. А в чем дело?

— Там Лайза Треммел. Она звонила.

Лайза Треммел была моей клиенткой. Самой первой моей клиенткой по делу об отъеме недвижимости. Я продлил ее пребывание в доме на восемь месяцев и был уверен, что удастся затянуть процесс еще минимум на год, прежде чем мы взорвем бомбу, объявив банкротство. Но под влиянием отчаяния от несправедливости жизни она впала в раж, и ее невозможно было ни унять, ни контролировать. Она пристрастилась маршировать перед банком с плакатом, осуждающим его мошеннические и бессердечные действия, и делала это до тех пор, пока банк не добился против нее временного ЗСП — запретительного судебного приказа.

— Она нарушила ЗСП? Ее задержали?

— Микки, ее взяли за убийство.

Этого я совершенно не ожидал услышать.

— Убийство?! А кто жертва?

— Она сказала, что ее подозревают в убийстве Митчелла Бондуранта.

Это повергло меня в новый шок. Я выглянул в окно и увидел, как миссис Пена выходит из дома. В руке она держала стопку купюр.

— Ладно, садись на телефон и переназначь все сегодняшние консультации. И скажи Циско, чтобы ехал в Ван-Нуйс. Я буду его там ждать.

— Сделаю. Не хочешь, чтобы Баллокс взяла на себя остальные сегодняшние встречи?

Баллокс — так мы в шутку называли мою новую помощницу Дженнифер Аронсон, поскольку она училась на юридическом факультете Юго-Западного университета, располагавшемся в старом здании универмага «Баллокс» на бульваре Уилшир.

— Нет, я не хочу, чтобы она заключала новые договоры. Просто переназначь все встречи. И еще: думаю, у меня есть с собой дело Треммел, но список телефонов у тебя. Найди номер ее сестры. У Лайзы есть ребенок. Наверное, он сейчас в школе, кто-то должен забрать его оттуда, поскольку сама Лайза этого сделать не сможет.

Мы просили каждого клиента давать несколько дополнительных контактов, потому что его иногда бывает трудно найти, когда назначают судебные слушания или… когда оказывается просроченной оплата моих услуг.

— Сейчас же все сделаю, — ответила Лорна. — Удачи, Микки.

— Тебе тоже.

Я захлопнул крышку телефона и стал думать о Лайзе Треммел. В каком-то смысле меня не удивило, что ее арестовали за убийство человека, который пытался отнять у нее дом. Правда, я никогда не думал, что дойдет до такого. Даже близко. Но глубоко внутри я знал: что-то должно случиться.

2

Я быстро принял наличные от миссис Пены и вручил ей расписку. Мы оба подписали договор, она получила копию для своего досье. Я также списал номер ее кредитной карты, а она поклялась, что, пока я на нее работаю, сумма ее кредита будет выдерживать мои 250 долларов в месяц. Затем я поблагодарил ее, пожал руку и велел Рохасу проводить ее до двери.

Пока он это делал, я быстро оттянул рычаг, открывающий багажник, и вышел из машины. Багажник «линкольна» был достаточно просторным, чтобы вместить три картонных ящика с папками плюс все мои офисные принадлежности. Я нашел дело Треммел в третьем ящике и достал его, а также заветный портфель, с которым всегда наносил визиты в полицейский участок. Закрыв багажник, я увидел на черной поверхности его крышки стилизованную цифру «13», написанную серебряной краской из распылителя.

— Сукины дети!

Я огляделся. Вдали, за третьим из выходивших на улицу палисадников, двое парнишек играли в грязи, но они были слишком малы для художников-граффитчиков. В остальном улица была пуста. Меня это озадачило. Я не только не слышал и не видел, как оскверняли мою машину, пока я внутри нее встречался с клиенткой, но и времени было всего начало второго, а я знал, что большинство членов уличных банд встают навстречу новому дню со всеми его возможностями лишь ближе к вечеру. Они были ночными птицами.

Направляясь с папкой в руке к открытой дверце и заметив, что Рохас стоит на первой ступеньке крыльца, болтая с миссис Пеной, я свистнул ему и сделал знак возвращаться. Нужно было спешить.

Я сел в машину. Рохас, получив сигнал, подбежал рысцой и запрыгнул на водительское место.

— В Комптон? — спросил он.

— Нет, планы меняются. Едем в Ван-Нуйс. Причем быстро.

— Есть, босс.

Он отъехал от тротуара и повел машину обратно, к автостраде 110. Другого пути отсюда в Ван-Нуйс не существовало. Приходилось возвращаться по Сто десятой в центр города, а там поворачивать по Сто первой на север. Трудно было представить себе более неудобную отправную точку для поездки в Ван-Нуйс.

— Что она там, на крыльце, говорила? — спросил я Рохаса.

— Расспрашивала о вас.

— То есть?

— Сказала, что, судя по всему, вы не нуждаетесь в переводчике, понимаете?

Я кивнул. Мне это уже надоело. Из-за материнских генов я выглядел так, словно родился скорее по южную, чем по северную сторону границы.

— Еще она хотела знать, женаты ли вы, босс. Я сказал, что были. Но если хотите, чтобы я дал задний ход, это можно. Похоже, она хочет, чтобы вы предоставили ей скидку на гонорар.

— Спасибо, Рохас, — сухо сказал я. — Она уже получила скидку, но я буду иметь в виду.

Прежде чем открыть дело, я просмотрел список контактов на своем телефоне — искал кого-нибудь из детективов ван-нуйсского участка, кто мог бы дать мне хоть какую-нибудь информацию. Но в списке никого не оказалось. Я приступал к делу об убийстве вслепую. Не слишком хорошее начало.

Закрыв телефон и положив его в футляр, я раскрыл папку. Лайза Треммел стала моей клиенткой, откликнувшись на стандартное письмо, какие я рассылал владельцам всех домов, подлежащих отчуждению. Разумеется, я был не единственным юристом в Лос-Анджелесе, который это делал. Но почему-то Лайза отозвалась именно на мое письмо.

Адвокату, имеющему частную практику, в большинстве случаев приходится тщательно отбирать клиентуру. Иногда выбор оказывается неверным. Лайза представляла собой как раз такой случай. Мне тогда не терпелось приступить к своей новой работе, и я искал клиентов, которые находились в особо тяжелом положении и которых явно обманули — людей, излишне наивных, не знающих своих прав и возможностей, то есть жертв несправедливости, — и увидел такого в лице Лайзы. Несомненно, она отвечала всем этим условиям. Она оказалась на пороге потери дома из-за стечения обстоятельств, которые стали выходить из-под контроля и рушиться, как костяшки домино. А для банка-кредитора, который действовал в обход правил и даже откровенно нарушал их, ее случай стал одним из многих, брошенных им на жернова своей мельницы. Я подписал договор с Лайзой, включил ее в кредитный план и вступил в борьбу от ее имени. Дело казалось перспективным, я был полон энтузиазма. И только впоследствии стало ясно, что Лайза — чрезвычайно хлопотный клиент.

Лайзе Треммел было тридцать пять лет. Она была замужем, имела девятилетнего сына по имени Тайлер и дом в Мельбе, на Вудленд-Хиллз. Когда они с мужем Джеффри в 2005 году купили этот дом, она преподавала социологию в средней школе Гранта, а Джеффри торговал машинами в агентстве фирмы «БМВ» в Калабасасе.

Их дом с тремя спальнями стоимостью в 900 000 долларов находился под ипотечным залогом в 750 000 долларов. Рынок тогда был стабилен, и получить ипотечный залог не составляло труда, их раздавали направо и налево. Они воспользовались услугами независимого маклера, тот оценил пакет их документов и устроил им низкопроцентную ссуду, которая, однако, предусматривала крупный заключительный платеж по истечении пяти лет. Затем эти деньги были обращены в инвестиционный пакет ценных бумаг, который был заложен и дважды перезаложен, пока не осел окончательно в банке «Уэстленд файненшиэл», точнее, в его филиале «Уэстленд нэшнл» — лос-анджелесском банке, головной офис которого располагался в районе Шерман-Оукс.

Все было прекрасно, пока Джефф Треммел не решил, что не желает больше быть мужем и отцом. За несколько месяцев до срока окончательной выплаты семисотпятидесятитысячного ипотечного залога Джефф сбежал, оставив свой представительский образец «БМВ» на стоянке возле вокзала Юнион-стейшн, а Лайзе достался заключительный платеж по ипотеке.

Оказавшись с ребенком на попечении и имея единственный доход в виде своей зарплаты, Лайза взвесила ситуацию и сделала выбор. К тому времени экономика уже заваливалась, как самолет, оторвавшийся от земли, но не сумевший набрать нужной для взлета скорости. Учитывая размер ее зарплаты, учреждений, которые согласились бы рефинансировать ее заключительный платеж, не нашлось. Она прекратила выплаты по залогу и не обращала никакого внимания на банковские уведомления. Когда срок выплаты долга миновал, дом перешел в собственность кредитора, и тут на сцене появился я. Я послал Джеффу и Лайзе письмо, не ведая о том, что Джефф больше не участвует в спектакле.

На письмо ответила Лайза.

Хлопотным я называю клиента, который не понимает границ своих взаимоотношений со мной, даже после того как я ясно и неоднократно их ему очертил. Лайза обратилась ко мне после получения первого уведомления о переходе ее дома к залогодержателю. Взявшись за ее дело, я велел ей сидеть тихо и ждать, пока я буду действовать. Но Лайза не могла сидеть тихо и не умела ждать. Она звонила мне каждый день. Когда я возбудил судебный процесс по делу об отъеме имущества, она являлась на все рутинные заседания и отложенные слушания. Ей необходимо было при всем присутствовать, видеть каждое письмо, которое я отсылал, и получать отчет по каждому телефонному звонку. Она часто звонила и кричала на меня, когда ей казалось, что я не уделяю ее делу всего своего внимания. Я начинал понимать, почему ее муж дал деру, — он просто не выдержал.

У меня даже возникли сомнения насчет ее психического здоровья: я подозревал маниакальный психоз. Периоды бурной активности с бесконечными телефонными звонками имели циклический характер. Недели, когда от нее не было ни слуху ни духу, перемежались неделями, когда она звонила не переставая, пока не добивалась ответа.

Через три месяца после того, как я взялся за ее дело, она сообщила, что потеряла работу из-за частых прогулов. Именно тогда она заговорила о взыскании ущерба с банка, пытавшегося отнять у нее дом. Идея о возмещении убытков вылилась в поток речей. Банк был теперь ответствен за все: за то, что ее бросил муж, за то, что она потеряла работу, за то, что лишилась дома.

Я допустил ошибку, отчасти поделившись с ней добытыми сведениями и своей стратегией. Сделал я это для того, чтобы укротить ее и убрать с дороги. Изучение ссудного досье обнаружило несоответствия и утечки при перепродаже залога разным акционерным компаниям. Имелись явные признаки мошенничества, которые я рассчитывал обратить в пользу Лайзы, когда дело дойдет до переговоров о поисках выхода.

Но информация только возбудила Лайзу, она уверовала, что стала жертвой в руках банка. Она никогда даже не принимала в расчет и не обсуждала тот факт, что подписала условия залога и обязалась, таким образом, выплатить его. Она рассматривала банк лишь как причину всех своих несчастий.

Первое, что она сделала, — зарегистрировала сайт www.californiaforeclosurefighters.com для создания организации ФЛАГ и использовала изображения американского флага на своих обличительных плакатах. Подтекст состоял в том, что борьба против отъема домов — такой же американский «брэнд», как яблочный пирог. После этого она начала регулярно маршировать перед корпоративным офисом на бульваре Вентура. Иногда одна, иногда со своим малолетним сыном, а иногда в компании людей, которых привлекла на свою сторону. При этом она носила плакаты, обвинявшие банк в незаконном отъеме собственности и в том, что он выбрасывает семьи на улицу.

Очень скоро деятельность Лайзы вызвала живой интерес местных средств массовой информации. Ее часто звали на телевидение, и она пребывала в постоянной готовности служить рупором всех тех, кто оказался в ее ситуации, то есть истинных жертв эпидемии отъема домов, а не каких-нибудь заурядных бездельников. Я заметил, что на Пятом канале запись ее выступлений вошла в набор роликов, которые выводили на экран каждый раз, когда требовалось проиллюстрировать общенациональную проблему домовладельцев, лишившихся своих домов. Калифорния занимала среди американских штатов третье место по уровню эпидемии, а Лос-Анджелес и вовсе был рассадником заразы. После того как оглашалась эта статистика, на экране появлялась Лайза со своими соратниками, у всех в руках были плакаты вроде «Руки прочь от моего дома!» или «Немедленно прекратить незаконный отъем домов!».

Под предлогом того, что эти пикеты не были санкционированы, затрудняли автомобильное движение и создавали угрозу для пешеходов, «Уэстленд» обратился в суд и получил судебный приказ, запрещавший Лайзе приближаться менее чем на сто ярдов к какому бы то ни было банковскому офису или его сотрудникам. Ничуть не обескураженная, Лайза перевела своих сторонников с их плакатами к зданию окружного суда, где каждый день проходили слушания по делам об отъеме домов.

Митчелл Бондурант был старшим вице-президентом «Уэстленда» и возглавлял отдел ипотечных залогов. Его имя значилось на залоговых документах, касающихся дома Лайзы Треммел, и соответственно на всех документах моего дела. Именно к нему я обращался с письмом, в котором описал то, что назвал признаками мошенничества, с помощью которого уэстлендский конвейер отъема домов делал свою грязную работу, отбирая дома и иную собственность у своих обанкротившихся клиентов. Лайза имела право просматривать все бумаги по своему делу и копировала все до последней странички. Хотя Бондурант и олицетворял собой силу, отбиравшую у нее дом, на самом деле он оставался над схваткой, скрываясь за командой банковских юристов. На мое письмо он так и не ответил, и я никогда с ним не встречался. Мне также не было известно, чтобы Лайза Треммел когда-нибудь встречалась или разговаривала с ним. Но теперь он был мертв, а Лайза — под стражей.

Мы съехали на бульвар Ван-Нуйс и взяли курс на север. Деловой центр представлял собой площадь, окруженную двумя зданиями суда, библиотекой, муниципалитетом и комплексом зданий полицейского управления Долины, где и находился ван-нуйсский участок. Вокруг этой первой линии толпились другие государственные учреждения. Парковка здесь представляла собой проблему, но это была не моя забота. Я достал телефон и позвонил своему сыщику Деннису Войцеховскому.

— Циско, это я. Ты далеко?

В молодости Войцеховский гонял с «Ангелами дорог», но у них уже был член команды по имени Деннис. Фамилию же «Войцеховский» никто выговорить не мог, поэтому они назвали его Малыш Циско — наверное, из-за смуглой кожи и усов. Усы он впоследствии сбрил, а кличка так к нему и прилипла.

— Я уже здесь. Жду тебя на скамейке перед входом в полицейское управление.

— Буду через пять минут. Ты еще ни с кем не разговаривал? А то я никого не нашел.

— Да, твой старый приятель Керлен рулит этим делом. Жертва, Митчелл Бондурант, был найден на парковке головного офиса «Уэстленда» на бульваре Вентура сегодня утром около девяти, на полу между двумя машинами. Непонятно, сколько он там пролежал, но нашли его мертвым.

— Причина смерти еще не ясна?

— Вот тут какая-то нестыковочка. Сначала сказали, что его застрелили, потому что некий служащий, находившийся на другом уровне парковки, отвечая на вопросы полицейских, заявил, будто слышал два хлопка, похожих на выстрелы. Но когда тело осмотрели на месте, все выглядело так, словно его чем-то тяжелым огрели по голове, до смерти.

— Лайзу Треммел арестовали на месте убийства?

— Нет, насколько я понял, ее взяли дома, в Вудленд-Хиллз. Я еще жду кое-каких звонков, но это будет всего лишь уточнение того, что я уже узнал на настоящий момент. Извини, Мик.

— Не волнуйся. Очень скоро мы все узнаем. Керлен на месте преступления или с подозреваемой?

— Мне сказали, что это они с напарником задержали Треммел и привезли сюда. Его напарник — женщина, зовут Синтия Лонгстрет. Д-один. Никогда о ней не слышал.

Я тоже никогда о ней не слышал, но, поскольку она была Д-один — детективом первой категории, предположил, что в убойных делах она новичок, поэтому-то ее и поставили в пару с ветераном Керленом, детективом третьей категории — опыта набираться. Я посмотрел в окно. Мы проезжали торговый салон «БМВ», и это привело на память исчезнувшего мужа Лайзы, который до того, как похерил свой брак и смылся, продавал «бимеры». Интересно, объявится ли Джефф Треммел теперь, когда его жену арестовали за убийство? Возьмет ли на себя заботу о сыне, которого бросил?

— Хочешь, чтобы я вызвал сюда Валенсуэлу? — спросил Циско. — Он всего в квартале отсюда.

Фернандо Валенсуэла был поручителем, услугами которого я пользовался, когда работал в Долине. Но я знал, что на этот раз он не понадобится.

— Подождем пока. Если ей вменяют убийство, ее не выпустят под залог.

— Ну да, правильно.

— Ты не знаешь, прокурора от округа уже назначили?

Я подумал о своей бывшей жене, которая работала в ван-нуйсской окружной прокуратуре. Она могла быть неофициальным, но полезным источником информации — если только это дело не передали именно ей, тогда получится конфликт интересов. Такое раньше случалось. Мэгги Макферсон это не понравится.

— У меня нет никаких сведений по этому вопросу.

Я стал размышлять: как лучше действовать, располагая столь скудной информацией? Как только полиция поймет, какое дело на них свалилось — убийство, которое может привлечь широкое внимание к одной из крупнейших финансовых катастроф нашего времени, — они живо перекроют все источники информации. Действовать надо было немедленно.

— Циско, я передумал. Не жди меня. Езжай на место преступления и разведай там все, что сможешь. Поговори с людьми прежде, чем будет наложен запрет на разглашение информации.

— Ты уверен?

— Да. А я займусь полицейским управлением. Если мне что-то понадобится, я позвоню.

— Понял. Удачи.

— Тебе тоже.

Я закрыл телефон и уставился в затылок своего водителя.

— Рохас, поворачивай направо по Делано и вези меня в Силмар.

— Без проблем.

— Не знаю, сколько я там пробуду. Я хочу, чтобы ты меня высадил, потом вернулся на бульвар Ван-Нуйс и нашел там автосервис. Узнай, смогут ли они закрасить багажник машины.

Рохас посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

— В какой цвет?

3

Здание ван-нуйсского полицейского управления представляет собой многофункциональное четырехэтажное сооружение. В нем располагаются и местное полицейское Управление, и руководство местного отделения ФБР, и главная тюрьма, обслуживающая северный округ города. Мне доводилось бывать здесь прежде по делам службы, и я знал, что, как и в большинстве лос-анджелесских полицейских подразделений, больших или малых, здесь будут строить массу препятствий на пути моего общения с клиенткой.

У меня всегда было подозрение, что хитрые начальники назначали офицеров в дежурную часть исходя из их способности темнить и дезинформировать. Если сомневаетесь, войдите в любой полицейский участок города, скажите встречающему вас дежурному офицеру, что хотите пожаловаться на некоего их сотрудника, и засеките, сколько времени ему понадобится, чтобы найти нужную форму заявления. Дежурные полицейские обычно бывают либо молодыми, неразговорчивыми, непреднамеренно беспомощными и несведущими, либо старыми, грубыми и полностью осознающими, что они делают.

В ван-нуйсском управлении меня встретил офицер по фамилии Кримминз, крупными буквами напечатанной на его хрустящей униформе. Это был седовласый ветеран, за свою долгую карьеру в совершенстве овладевший искусством смотреть сквозь посетителя ничего не выражающим взглядом. Именно такой взгляд он вперил в меня, когда я представился адвокатом клиента, который ждет встречи со мной в сыскном отделе. Его ответ состоял из поджатых губ и перста, указующего на ряд пластмассовых стульев, где, как предполагалось, я должен покорно ждать, пока он сочтет нужным позвонить наверх.

Типы вроде Кримминза предназначены для трусливой публики — для тех, кто будет вести себя именно так, как он велит, потому что слишком робки, чтобы что-нибудь предпринять. Я был не из их числа.

— Нет, так дело не пойдет, — сказал я.

Кримминз прищурился. В тот день перечить ему еще не решился никто, не говоря уж об адвокатишке по уголовным делам — с ударением на слове «уголовным». Его первым побуждением было «включить» сарказм.

— Да неужели?

— Да, именно так. Поэтому снимите-ка трубку и позвоните наверх детективу Керлену. Скажите, что Микки Холлер уже поднимается к нему, и если я не увижу свою клиентку в течение ближайших десяти минут, то перейду через площадь, войду в здание суда и обращусь к судье Миллзу.

Я сделал паузу, чтобы имя успело дойти до офицера, потом продолжил:

— Уверен, вам известен судья Роджер Миллз. На мое счастье, до того, как его избрали судьей, он был адвокатом по уголовным делам. Он и тогда очень не любил, когда его самого пытались водить за нос в полиции, и теперь не любит, когда подобное проделывают с другими, поэтому вытащит и вас, и Керлена в суд и заставит объяснить, почему вы играете в эту старую игру, препятствуя гражданину в осуществлении его конституционного права проконсультироваться с адвокатом. Когда это случилось в прошлый раз, судье Миллзу не понравились полученные им ответы, и он приговорил субъекта, сидевшего на вашем месте, к штрафу в пять сотен.

Похоже, Кримминзу, пока он слушал мою речь, стало не по себе. Он был человеком сообразительным, судя по всему, поэтому, дважды моргнув, потянулся к телефону. Я услышал, что он разговаривает с Керленом напрямую. Повесив трубку, Кримминз сказал:

— Дорогу знаете, умник?

— Я знаю дорогу. Благодарю вас за помощь, офицер Кримминз.

— Еще увидимся.

Он направил на меня указательный палец, как дуло пистолета, и изобразил выстрел, чтобы утешаться мыслью, будто последнее слово осталось за ним — он, мол, разобрался с этим сукиным сыном адвокатишкой. Я миновал его стол и направился в ближайшую нишу, где, как мне было известно, располагался лифт.

На площадке третьего этажа меня уже ждал улыбающийся детектив Ховард Керлен. Его улыбку трудно было назвать дружеской. Он напоминал кота, только что слопавшего канарейку.

— Хорошо повеселились внизу, советник?

— О да.

— Ну что ж, а здесь вы опоздали.

— Что это значит? Вы завели на нее дело?

Он издевательски развел руками, как бы говоря: «Увы, мне очень жаль».

— Забавно. Моя напарница увела ее отсюда как раз перед тем, как мне позвонили снизу.

— О, какое совпадение! Тем не менее я хочу с ней поговорить.

— Тогда вам придется идти в тюрьму.

Это стоило бы мне минимум лишнего часа ожидания. Именно поэтому Керлен улыбался.

— Вы уверены, что не можете вернуть свою напарницу и попросить ее привести мою клиентку обратно? Мы не отнимем у вас много времени.

Я произнес это, хотя сознавал, что плюю против ветра. Но Керлен удивил меня: он достал телефон из прикрепленного к поясу футляра и нажал кнопку быстрого набора. Либо это была изощренная игра, либо он действительно делал то, о чем я просил. Наши отношения с Керленом имели свою историю. Нам с ним уже доводилось стоять по разные стороны баррикады во время слушания других дел, и я не раз пытался подорвать доверие к нему, когда он оказывался на свидетельском месте. Преуспеть в этом мне никогда особенно не удавалось, однако установлению сердечных отношений это в любом случае не способствовало. И вот теперь он оказывал мне услугу, а я не понимал почему.

— Это я, — сказал в трубку Керлен. — Приведи ее обратно. — И видимо, выслушав недоуменный вопрос, «объяснил»: — Потому что я так сказал. Веди ее сюда сейчас же.

Не сказав своей напарнице больше ни слова, он захлопнул трубку и посмотрел на меня.

— Вы мой должник, Холлер. Я мог бы промурыжить вас часа два. В старые времена я так бы и сделал.

— Знаю. И ценю это.

Керлен направилсяв отдел и сделал мне знак следовать за ним. По дороге он непринужденно заметил:

— Когда ваша клиентка просила разрешения позвонить вам, она сказала, что вы занимаетесь ее делом об отъеме дома.

— Это правда.

— Моя сестра разошлась с мужем и сейчас попала в такую же передрягу.

Так вот в чем дело. Услуга за услугу.

— Вы хотите, чтобы я с ней поговорил?

— Нет, я просто хочу знать, что лучше: пытаться бороться или просто махнуть рукой?

Комната, в которой располагался отдел, выглядела так, словно она выпала из времени. Здесь все осталось, как в 1970-х: линолеум на полу, желтые стены двух оттенков и серые казенные столы с резиновыми накладками по углам. В ожидании возвращения своей напарницы с моей клиенткой Керлен остался стоять.

Я достал из кармана визитку и протянул ему.

— Вы разговариваете с бойцом, это и есть мой ответ. Сам я не могу заняться ее делом из-за конфликта интересов между вами и мной. Но скажите ей, чтобы она позвонила мне в контору, и мы подыщем для нее хорошего адвоката. Пусть сошлется на вас.

Керлен кивнул, взял со стола DVD-диск и передал мне.

— Могу показать вам это прямо сейчас.

Я взглянул на диск.

— Что это?

— Наша беседа с вашей клиенткой. Вы сможете убедиться, что мы прекратили разговор, как только она произнесла заветные слова: мне нужен адвокат.

— Я непременно удостоверюсь в этом, детектив. Не хотите ли объяснить, почему вы ее подозреваете?

— Разумеется. Мы ее подозреваем и выдвигаем против нее обвинение, потому что она это сделала и призналась до того, как попросила вызвать адвоката. Простите, советник, но мы играли по правилам.

— Вы хотите сказать, что она призналась в убийстве Бондуранта?

— Ну не то чтобы во всех подробностях. Но в ее словах содержались и признание, и противоречия. Больше ничего говорить не буду.

— Не сказала ли она, случайно, и в таких же «подробностях», почему она это сделала?

— А в этом не было нужды. Жертва собиралась отнять у нее дом. Это более чем достаточный мотив. Так что с мотивом у нас никаких проблем.

Я мог бы сказать ему, что он ошибается, что я как раз нахожусь в процессе приостановки дела о лишении ее права собственности на дом, но предпочел помалкивать. Моя работа состояла в том, чтобы собирать информацию, а не выдавать ее.

— Что вы еще нарыли, детектив?

— Ничего такого, чем я хотел бы поделиться с вами на данный момент. Придется вам подождать окончания расследования.

— Так я и сделаю. Прокурора из округа уже назначили?

— Если и назначили, то мне это неизвестно.

Керлен кивнул на заднюю дверь, я обернулся и увидел, как в смежную комнату для допросов вводят Лайзу Треммел. У нее был классический вид оленя, ослепленного автомобильными фарами.

— У вас пятнадцать минут, — сказал Керлен. — И то только потому, что я сегодня добрый. Полагаю, нам незачем развязывать войну.

Во всяком случае, пока, подумал я, направляясь в комнату для допросов.

— Эй, минутку! — окликнул меня Керлен. — Я должен проверить ваш кейс. Правила, знаете ли.

Он имел в виду алюминиевый, обтянутый кожей атташе-кейс, который я нес в руке. Можно было бы, конечно, затеять спор насчет обыска, нарушающего право адвоката не разглашать информацию, полученную от клиента, но я хотел поговорить со своей клиенткой, поэтому сделал несколько шагов назад, шлепнул кейс на стол и, щелкнув замками, открыл его. Все, что в нем было, — это папка с делом Лайзы Треммел, чистый блокнот, а также новый договор и доверенность на осуществление адвокатских полномочий, которые я распечатал в машине по дороге в полицию. Лайза должна была подписать эти документы заново, поскольку теперь мне предстояло вести не гражданское, а уголовное дело.

Керлен бегло осмотрел содержимое моего кейса и кивком разрешил закрыть его.

— Итальянская кожа ручной выделки, — сказал он. — Выглядит как шикарный кейс наркодилера. Вы ведь не якшаетесь с неправильными людьми, а, Холлер?

Он снова изобразил улыбку поживившегося канарейкой кота. Юмор у полицейских во всем мире одинаков.

— Вообще-то он действительно принадлежал наркокурьеру, — сказал я. — Клиенту. Но там, куда он отправлялся, он бы ему больше не понадобился, так что я взял его в счет оплаты моих услуг. Хотите посмотреть секретное отделение? Его, правда, трудновато открывать.

— Думаю, можно обойтись без этого. Вы ведь честный человек.

Я закрыл кейс и снова направился в комнату для допросов, бросив на ходу:

— А кожа на нем — колумбийская.

Напарница Керлена ждала возле двери. Мы с ней не были знакомы, но я не счел нужным представляться. Становиться друзьями мы не собирались, и я предполагал, что она из тех, кто постарается придать рукопожатию надменность, чтобы произвести впечатление на Керлена.

Она придержала дверь, и я переступил порог.

— Все прослушивающие и записывающие устройства выключены, надеюсь?

— Можете не сомневаться.

— В противном случае это будет нарушением прав моей клиентки…

— Мы правила знаем.

— Да, но иногда ради собственного удобства забываете о них, не так ли?

— Сэр, у вас осталось четырнадцать минут. Вы хотите поговорить с ней или предпочитаете продолжить беседу со мной?

— Вы правы.

Я вошел, и дверь за мной закрылась. Это была комната размером девять на шесть футов. Я посмотрел на Лайзу и приложил палец к губам.

— Что? — спросила она.

— Это значит — ни слова, Лайза, пока я не разрешу.

Ответом мне были поток слез и долгое громкое завывание, перешедшее в какую-то абсолютно нечленораздельную фразу. Лайза сидела у квадратного стола, по другую сторону которого имелся еще один стул. Я быстро сел на него и поставил кейс на стол. Я точно знал, что ее место будет расположено напротив скрытой камеры, поэтому не стал утруждать себя поиском. Резко раскрыв кейс, я придвинул его к себе вплотную, надеясь, что моя спина загородит его от объектива. Нужно было действовать исходя из того, что Керлен со своей напарницей наблюдают за нами и слушают нас, и это было еще одной причиной того, что он «сегодня добрый».

Правой рукой доставая блокнот и документы, левой я одновременно открыл секретное отделение и нажал кнопку включения на глушителе. Устройство излучало низкочастотный радиосигнал и забивало любую прослушку в радиусе двадцати пяти футов электронными шумами. Если Керлен и его напарница решили нелегально прослушивать то, что происходит в комнате, то теперь до них доходят только сплошные помехи.

Этому кейсу с его тайным приспособлением было почти десять лет, а его прежний владелец, насколько мне было известно, по-прежнему находился в федеральной тюрьме. Я получил чемоданчик в счет гонорара минимум семь лет назад, когда зарабатывать на хлеб с маслом мне позволяли именно дела о торговле наркотиками. Разумеется, в полиции стараются постоянно совершенствовать свои «мышеловки», а десяти лет достаточно и для двух революций в области подслушивающей электронной аппаратуры, так что полной уверенности быть не могло, приходилось проявлять осторожность, тщательно контролируя свои слова. Я надеялся, что и моя клиентка будет осмотрительна.

— Лайза, мы сейчас не станем обсуждать все, потому что не знаем, кто нас может услышать. Вы поняли?

— Думаю, да. Но что здесь происходит? Я не понимаю, что происходит?!

Ее голос поднимался все выше, пока на последнем слове не сорвался на визг. Такую модель эмоционального поведения она использовала несколько раз, разговаривая со мной по телефону, еще когда я занимался делом о ее доме. Теперь ставки возросли, и я должен был с самого начала очертить условия.

— Лайза, только без этого, — твердо сказал я. — Кричать на меня не надо. Вы поняли? Если я соглашусь представлять ваши интересы по этому делу, вы никогда не будете на меня кричать.

— Хорошо, простите, но они утверждают, будто я сделала то, чего я не делала.

— Я знаю, и мы постараемся доказать это. Но только никаких истерик.

Поскольку ее задержали до предъявления обвинения, Лайза была пока в своей одежде: в белой футболке с цветком на груди. Я не заметил ни на ней, ни где бы то ни было еще следов крови. Лицо было исполосовано подтеками от слез, а курчавые каштановые волосы беспорядочно торчали во все стороны. Лайза была женщиной миниатюрной, а в резком свете допросной казалась еще более хрупкой.

— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — продолжил я. — Где вы были, когда вас нашла полиция?

— Я была дома. Почему они так со мной поступают?

— Лайза, послушайте меня. Вы должны успокоиться и дать мне возможность расспросить вас. Это очень важно.

— Но что происходит? Мне никто ничего не говорит. Они сказали, что я арестована за убийство Митчелла Бондуранта. Когда? Как? Я близко не подходила к этому человеку. Я не нарушала ЗСП.

Я понял, что следовало посмотреть керленовский DVD прежде, чем разговаривать с ней. Но мне было не впервой начинать дело с невыгодной позиции.

— Лайза, вы действительно арестованы по подозрению в убийстве Митчелла Бондуранта. Детектив Керлен — он старший — сказал мне, что вы сделали признание в…

Она съежилась, закрыла лицо руками — я увидел, что она в наручниках, — и разразилась новым потоком слез.

— Я ни в чем не признавалась! Я ничего не сделала!

— Успокойтесь, Лайза. Именно для этого я здесь — чтобы защищать вас. Но сейчас у нас очень мало времени. Мне дали десять минут, после этого вас уведут. Мне нужно…

— Меня посадят в тюрьму?

Я нехотя кивнул.

— А как насчет залога?

— По делу об убийстве очень трудно получить освобождение под залог. И даже если бы мне удалось чего-то добиться, у вас нет…

Новый пронзительный вой наполнил комнату. Мое терпение лопнуло.

— Лайза! Прекратите немедленно! А теперь слушайте: на кону ваша жизнь, так? Вы должны успокоиться и выслушать меня. Я ваш адвокат и сделаю все возможное, чтобы вытащить вас отсюда, но это потребует времени. Поэтому слушайте мои вопросы и отвечайте без всех этих…

— А мой сын? Как же Тейлор?

— Из моего офиса сейчас связываются с вашей сестрой, он побудет у нее, пока мы не сумеем вытащить вас.

Я был очень осторожен, чтобы не давать прямых обещаний относительно ее освобождения. «Пока мы не сумеем вытащить вас». Я отдавал себе отчет в том, что на это могут уйти не то что дни, но недели или даже годы. А может, этого и вообще никогда не случится. Но я не собирался уточнять.

Лайза кивнула, словно почувствовала облегчение, узнав, что о сыне позаботится ее сестра.

— Что насчет вашего мужа? У вас есть его телефон?

— Нет, я не знаю, где он, и в любом случае не желаю с ним связываться.

— Даже ради сына?

— Особенно ради сына. Сестра о нем позаботится.

Я кивнул и оставил эту тему. Сейчас не время было расспрашивать о ее неудавшемся браке.

— Ладно, а теперь давайте спокойно поговорим о сегодняшнем утре. Детективы дали мне диск с записью вашей беседы, но я хочу услышать все непосредственно от вас. Вы сказали, что находились дома, когда появились детектив Керлен и его напарница. Чем вы занимались?

— Я… я сидела за компьютером. Рассылала имейлы.

— Хорошо. Кому?

— Своим друзьям. Сообщала им, что мы собираемся перед зданием суда в десять, и просила принести плакаты.

— Понятно. Когда появились детективы, что именно они сказали?

— Говорил только мужчина. Он…

— Керлен.

— Да. Они вошли и стали меня расспрашивать. Потом он спросил, не возражаю ли я против того, чтобы проехать с ними в полицейский участок, чтобы ответить на кое-какие вопросы. Я спросила — о чем, он ответил: о Митчелле Бондуранте. Он ничего не сказал о том, что того убили, что он мертв. Поэтому я согласилась, подумала: может, они наконец начали следствие против него. Я не знала, что они ведут следствие против меня.

— Ага, а довел ли он до вашего сведения, что вы имеете право ничего ему не говорить и связаться с адвокатом?

— Да, точно как показывают по телевизору. Он зачитал мне мои права.

— Когда именно он это сделал?

— Уже когда мы приехали сюда и он объявил, что я арестована.

— Вы ехали вместе с ним?

— Да.

— В машине о чем-нибудь разговаривали?

— Нет, он почти все время говорил по сотовому. Я слышала, как он произнес что-то вроде: «Она со мной».

— Вы были в наручниках?

— В машине? Нет.

Хитрый Керлен. Рискнул ехать в машине с предполагаемой убийцей без наручников, чтобы усыпить ее бдительность и разговорить. Трудно придумать более эффективную ловушку. Это также давало обвинению основания утверждать, что Лайза тогда еще не была под арестом и, следовательно, сделала свое заявление добровольно.

— Значит, он вас сюда привез, и вы согласились поговорить с ним?

— Да. Я понятия не имела, что они собираются меня арестовать, думала, что я им помогаю расследовать дело.

— Но Керлен не сказал вам, что это было за дело?

— Да нет же, ничего подобного. Это я поняла только тогда, когда он сказал, что я арестована и могу сделать один звонок. Тогда-то они и надели на меня наручники.

Керлен использовал очень старый трюк из полицейского арсенала, но эти трюки по-прежнему у них на вооружении, потому что продолжают работать. Для того чтобы понять, в чем именно призналась Лайза — если она вообще в чем-то призналась, — надо будет просмотреть диск. Спрашивать ее об этом в нынешнем расстроенном ее состоянии было не самой продуктивной тратой моего ограниченного времени. Словно для того, чтобы подтвердить это, внезапно раздался резкий стук в дверь, за которым из-за нее последовало приглушенное предупреждение, что у меня осталось две минуты.

— Ладно, надо всем этим я поработаю, Лайза. Но сначала мне нужно, чтобы вы подписали несколько документов. Вот это — новый договор, на защиту по уголовному делу.

Я пододвинул ей листок с договором и сверху положил ручку. Она начала его читать.

— Все эти гонорары, — сказала она. — Полторы сотни долларов за участие в каждом судебном заседании… Я не могу столько платить. У меня столько нет.

— Это стандартная ставка, и это только в том случае, если дело дойдет до суда. Что же касается вашей платежеспособности, то об этом как раз сказано в других документах. Вот этот предоставляет мне полномочия вашего адвоката на все, включая переговоры об издании книги и кинопроектах, — на все, что может воспоследовать из вашего процесса. У меня есть агент, с которым я давно работаю по таким делам. Если в принципе что-то сделать будет можно, он это сделает. И последний документ, о праве удержания со всех будущих доходов, гласит, что выплаты в пользу защиты осуществляются в первую очередь.

Я знал, что это дело привлечет широкое внимание. Эпидемия отъема ипотечных домов была в тот момент величайшей финансовой катастрофой страны. На этом можно было сделать книгу, может быть, даже фильм, и я в конце концов должен буду получить свои деньги.

Лайза не стала читать дальше, она взяла ручку и подписала все документы. Я забрал их и спрятал в кейс.

— А теперь, Лайза, внимание: то, что я скажу вам сейчас, — самый важный в мире совет. Поэтому я хочу, чтобы вы его внимательно выслушали и сказали мне, что все поняли.

— Хорошо.

— Не разговаривайте о своем деле ни с кем, кроме меня. Ни с детективами, ни с тюремщиками, ни с сокамерницами, ни даже с сестрой и сыном. Кто бы о чем вас ни спрашивал — а спрашивать будут, поверьте мне, — просто отвечайте, что вы не можете говорить о своем деле.

— Но я не сделала ничего противозаконного. Я невиновна! Это же только те, кто виновны, отказываются отвечать на вопросы.

Я предостерегающе поднял палец.

— Вы ошибаетесь, и сдается мне, что вы не восприняли всерьез то, что я вам сказал.

— Нет, я восприняла, восприняла.

— Тогда делайте так, как я велел. Ни с кем не разговаривайте. Это касается и тюремного телефона. Все разговоры записываются, Лайза. Не говорите о деле по телефону даже со мной.

— Хорошо-хорошо. Я поняла.

— Если вам так будет легче, можете на все вопросы отвечать: я не виновна ни в чем из того, в чем меня обвиняют, но по совету своего адвоката не буду говорить о своем деле. Так пойдет?

— Думаю, да.

Дверь открылась, и на пороге появился Керлен. Он искоса с подозрением посмотрел на меня, из чего я понял, что был совершенно прав, прихватив с собой глушитель. Я снова обернулся к Лайзе:

— Нет худа без добра, Лайза. Держитесь и помните золотое правило: ни с кем не разговаривать. — Я встал. — В следующий раз увидимся на предварительном слушании и там сможем поговорить. А теперь идите с детективом Керленом.

4

На следующее утро Лайза Треммел впервые предстала перед Лос-Анджелесским Высшим судом^[109] по обвинению в убийстве первой степени. Окружная прокуратура добавила в обвинительный акт особый пункт, о предварительной засаде, что давало ей право требовать пожизненного заключения без права на условно-досрочное освобождение или даже смертной казни. Для стороны обвинения это было разменной монетой на предмет торговли. Наверняка прокуратура захочет получить признательное заявление, чтобы закрыть это дело прежде, чем общественные симпатии окажутся на стороне обвиняемой. А есть ли лучший способ добиться желаемого результата, чем подвесить над головой обвиняемого пожизненное без права УДО или смертную казнь?

Зал суда, включая проходы, был битком набит представителями средств массовой информации, рекрутами Лайзы и сочувствующими. За один день, как только распространилась версия полиции и прокуратуры о том, что дело об отъеме дома, вероятно, послужило причиной убийства банкира, история приобрела особый статус. Она придала национальной финансовой катастрофе кровавый оттенок, что, в свою очередь, заставило людей ломиться в суд.

Проведя почти сутки в камере, Лайза заметно успокоилась. Она стояла в боксе для заключенных как зомби в ожидании двухминутных слушаний по своему делу. Я заверил ее, во-первых, в том, что ее сын в надежных и заботливых руках ее сестры и, во-вторых, что «Холлер и партнеры» сделает все возможное, чтобы обеспечить ей самую лучшую и активную защиту. В данный момент ее больше всего беспокоило, как выйти из тюрьмы, чтобы снова взять на себя заботу о сыне и всемерно помогать своей команде.

Хотя первые судебные слушания были призваны только огласить обвинение и являлись лишь отправной точкой юридического процесса, они все же предоставляли возможность обратиться к судье с просьбой об освобождении под залог и подискутировать на эту тему. Я собирался воспользоваться этой возможностью, поскольку моя профессиональная философия состояла в том, чтобы ни один камень не оставлять неперевернутым и ни один вопрос юридического характера неоспоренным. Однако к результатам своего запроса я относился пессимистично. Закон предусматривал вероятность залога. Но в реальности залог для обвиняемых в убийстве обычно устанавливался в миллионных размерах, чтобы сделать его недоступным для обычного человека. Моя клиентка являлась безработной матерью-одиночкой, чей дом находился в процессе передачи в собственность залогодержателя. Семизначный залог означал, что Лайзу не выпустят из тюрьмы.

Судья Стивен Флаэрти вытащил дело Треммел из стопки и положил наверх, чтобы потрафить журналистам. Андреа Фриман, прокурор, назначенный округом, зачитала обвинения, и судья установил срок заседания на следующую неделю. До этого момента Треммел не должна была делать никаких заявлений. Вся эта рутинная процедура была проведена очень быстро. Флаэрти уже было собирался объявить короткий перерыв, чтобы пресса могла собрать свое оборудование и удалиться, но тут слово взял я и внес ходатайство об установлении залога для моей клиентки. Побочной причиной, чтобы сделать это, было желание посмотреть, как отреагирует обвинение. Иногда мне везло, и обвинитель, ратуя за крупную сумму залога, отчасти раскрывал свою будущую стратегию и имеющиеся у него в наличии доказательства.

Но Фриман была слишком хитра, чтобы допустить такую оплошность. Она лишь сказала, что Лайза Треммел представляет собой угрозу для общества и ее не следует отпускать под залог — во всяком случае, на этой стадии процесса. Она отметила, что человек, явившийся жертвой преступления, действовал не единолично, а был лишь звеном цепи в деле о лишении Лайзы права на собственность. Следовательно, другие люди и учреждения, составляющие эту цепь, могут оказаться в опасности, если Треммел отпустят на свободу.

Ничего нового для себя я не услышал. Было с самого начала очевидно, что обвинение использует в качестве мотива убийства Митчелла Бондуранта отъем дома у Лайзы. Фриман сказала только то, что является стандартным аргументом против залога, но не выдала ничего, что касалось ее плана выстраивания обвинения. Она была хорошим прокурором, и нам доводилось встречаться с ней по другим делам. Насколько помнится, я проиграл их все.

Когда настала моя очередь, я возразил, что нет никаких признаков, не говоря уж о доказательствах того, что Треммел может либо угрожать обществу, либо предпринять попытку скрыться. Без таких доказательств судья не имел оснований отклонить ходатайство о залоге.

Свое решение Флаэрти разделил между нами ровно пополам, присудив победу защите тем, что разрешил освобождение под залог, и выигрыш обвинению — тем, что назначил залог в размере двух миллионов долларов. Результат сводился к тому, что Лайза не могла уйти из тюрьмы. Она должна была либо представить гарантию наличия у нее доходов или собственности стоимостью не менее двух миллионов, либо найти поручителя. Поручительство требовало уплаты десятипроцентного аванса, то есть двухсот тысяч наличными, о чем не могло быть и речи. Так что она оставалась в тюрьме.

Наконец судья объявил перерыв, что давало мне несколько минут для разговора с Лайзой, прежде чем ее уведут. Пока журналисты покидали зал суда, я еще раз строго предупредил ее держать рот на замке.

— Лайза, теперь, когда к делу приковано внимание прессы, это еще более важно. Они могут попытаться добраться до вас в тюрьме — либо напрямую, либо через ваших сокамерниц или посетителей, которым, с вашей точки зрения, можно доверять. Так что помните…

— Ни с кем не разговаривать. Я это усвоила.

— Отлично. Теперь я хочу, чтобы вы знали, что сегодня мы со всеми моими сотрудниками собираемся, чтобы обсудить ход дела и выработать стратегию. У вас есть что-нибудь, что вы могли бы предложить нам для обсуждения? Что-нибудь, что может нам помочь.

— У меня есть только один вопрос, лично к вам.

— Что за вопрос?

— Почему вы ни разу не спросили меня, совершила ли я на самом деле то, в чем меня обвиняют?

Я увидел появившегося судебного пристава, он встал в дверях за спиной у Лайзы, готовый увести ее.

— Мне нет необходимости спрашивать вас об этом, Лайза, — сказал я. — Чтобы делать свою работу, мне не нужно знать ответа на этот вопрос.

— Тогда мне жаль, что у нас такая система правосудия. Я не уверена, что хочу иметь адвоката, который мне не верит.

— Что ж, выбор за вами. Не сомневаюсь, что адвокаты, которые пожелают взять ваше дело, выстроятся в очередь перед зданием суда. Но никто из них не знает обстоятельств этого дела и дела об отчуждении вашего дома так, как я, а если они будут говорить, что верят вам, это еще вовсе не значит, что так оно и есть. Я предпочитаю избегать подобной чуши. Мой девиз: не спрашивают — не отвечай. И это касается обеих сторон. Не спрашивайте меня, верю ли я вам, и мне не придется вам ничего говорить.

Я сделал паузу, чтобы увидеть, захочет ли она мне возразить. Она не захотела.

— Ну так как? Будем работать вместе? Мне совершенно ни к чему напрягаться, если вы собираетесь искать мне замену в лице кого-нибудь, кто будет вам верить.

— Думаю, будем работать вместе.

— Вот и хорошо. Я навещу вас завтра, чтобы обсудить наше дело и направление, в котором мы будем двигаться. Надеюсь, к тому времени мой сыщик соберет предварительные сведения об имеющихся у обвинения доказательствах. Он…

— Можно мне задать еще один вопрос, Микки?

— Разумеется, можно.

— Вы не сможете одолжить мне денег для залога?

Меня это ничуть не удивило. Я давно потерял счет клиентам, которые обращались ко мне с подобной просьбой. Правда, о такой сумме речь шла впервые, но я сомневался, что это был последний случай, когда клиент просит у меня в долг.

— Этого я сделать не могу, Лайза. Во-первых, у меня нет таких денег, во-вторых, по закону адвокат не имеет права вносить залог за собственного клиента. Так что здесь я вам помочь не могу. Что вам нужно сделать, так это привыкнуть к мысли, что вы останетесь в заключении, по крайней мере на время процесса. Залог установлен в размере двух миллионов, это означает, что вам потребуется минимум двести тысяч, чтобы внести аванс. Это очень большая сумма, Лайза, и даже если бы она у вас была, я бы потребовал половину в уплату услуг защиты. Так что в любом случае вы пока останетесь в тюрьме.

Я улыбнулся, но она не видела ничего забавного в том, что я ей сказал.

— А если вы вносите такой аванс, вам его возвращают после суда? — поинтересовалась она.

— Нет, деньги отходят поручителю в оплату риска, поскольку, если вы сбежите, именно с него потребуют все два миллиона.

Лайза взорвалась.

— Я не собираюсь сбегать! — закричала она. — Я намерена оставаться здесь и бороться. Просто я хочу быть со своим сыном. Ему нужна мать.

— Лайза, я не имел в виду лично вас. Я просто хотел объяснить, как действует система залога и поручительства. В любом случае судебный пристав, который стоит в дверях, и так уже проявил большое терпение. Вы должны идти с ним, а мне необходимо вернуться к работе над вашей защитой. Поговорим завтра.

Я кивнул приставу, и он подошел, чтобы увести Лайзу в охраняемый бокс. Когда они выходили через его дальнюю стальную дверь, ведущую на тюремную территорию, Лайза обернулась и посмотрела на меня испуганным взглядом, хотя никак не могла знать того, что ждет ее впереди, и того, что это лишь начало самого ужасного испытания в ее жизни.

Андреа Фриман задержалась, разговорившись с коллегой-прокурором, и это позволило мне присоединиться к ней, когда она выходила из зала суда.

— Не хотите перехватить чашечку кофе и поболтать? — спросил я, догнав ее.

— А вам разве не нужно поговорить со своими людьми?

— С моими людьми?

— Ну, с теми, что обвешаны камерами. Они наверняка выстроились за дверью.

— Я бы предпочел поговорить с вами, в том числе мы могли бы обсудить и линию поведения с прессой, если хотите.

— Думаю, несколько минут я могу вам уделить. Предпочитаете спуститься в нижний буфет или пойти со мной и выпить прокурорского кофе?

— Давайте спустимся вниз. У вас мне придется постоянно озираться.

— Из-за вашей бывшей жены?

— Из-за нее и из-за других, хотя в настоящий момент мы с моей бывшей в хорошей фазе отношений.

— Рада слышать.

— Вы знакомы с Мэгги?

В ван-нуйсском округе работало по меньшей мере восемьдесят заместителей главного окружного прокурора.

— Шапочно.

Мы покинули зал суда и остановились плечом к плечу перед толпой репортеров, чтобы объявить, что не будем комментировать дело на столь ранней стадии. Когда мы направлялись к лифту, не менее полудюжины корреспондентов, большей частью не местных, сунули мне свои визитки — «Нью-Йорк таймс», Си-эн-эн, «Дейтлайн», «Салон» и их общий Священный Грааль — «60 минут». Менее чем через сутки после того, как отыскал в Южном Лос-Анджелесе стоивший всего лишь 250 долларов в месяц договор по делу о конфискации дома, я превратился в ведущего адвоката, неожиданно получив дело, которое обещало стать важнейшим событием современной финансовой эпохи.

И мне это нравилось.

— Их больше нет, — сказала Фриман, как только мы оказались в лифте. — Можете стереть с лица эту улыбку — словно вы дерьма наелись.

Я взглянул на нее и улыбнулся, на сей раз искренно.

— Это так заметно?

— О да. Единственное, что я могу вам сказать, — наслаждайтесь, пока можете.

Это было не слишком завуалированное напоминание о том, какого рода дело у меня на руках. Фриман считалась в окружной прокуратуре многообещающим сотрудником, поговаривали, что со временем она займет пост на самом верху. Как обычно в таких случаях, ее восхождение и высокую репутацию в окружной прокуратуре приписывали цвету ее кожи и внутренней политике учреждения, а также предполагали, что выигрышные дела достаются ей благодаря принадлежности к меньшинству, пользующемуся поддержкой другого меньшинства. Но я знал, что это было абсолютно ошибочное суждение. Андреа Фриман чертовски хорошо делала свою работу, и доказательством тому служил сухой счет наших встреч в суде — не в мою пользу. Когда накануне вечером мне стало известно, что обвинителем по делу Лайзы Треммел назначена она, для меня это было словно удар под ребра: больно, но ничего не поделаешь.

В нижнем кафетерии мы налили себе из электрической кофеварки по чашке кофе и нашли столик в тихом углу. Она заняла место, позволявшее видеть вход. Такова привычка, общая для всех служащих правоохранительных органов — от патрульных до детективов и прокуроров. Никогда не поворачиваться спиной к потенциальному источнику нападения.

— Итак… — сказал я. — Что мы имеем? Вы — обвиняемого, грозящего превратиться в героя Америки.

Фриман рассмеялась, словно я был ненормальный.

— Ну вы скажете. Насколько мне известно, мы не делаем героев из убийц.

Я мог напомнить ей о знаменитом деле, рассматривавшемся в наших краях, которое противоречило ее высказыванию, однако предпочел смолчать.

— Ну может, это небольшое преувеличение. Скажу так: я полагаю, что в данном случае сочувствие общества окажется на стороне моей подзащитной.

— В настоящий момент — да. Но не думаю, что общественное сочувствие сможет повлиять на исход судебного решения в свете улик и подробностей, которые откроются в ходе процесса. Во всяком случае, для меня оно значения не имеет. Так о чем вы толкуете, Микки? Хотите поговорить о признательном заявлении в первый же день процесса?

Я покачал головой:

— Нет, вовсе нет. Ни о чем подобном я говорить не собираюсь. Моя клиентка утверждает, что она невиновна. Я упомянул общественные симпатии только из-за того внимания, которое дело уже привлекло. Продюсер программы «60 минут» только что сунул мне свою визитку. Поэтому я хотел бы установить некие рамки и согласованные правила поведения в отношении средств массовой информации. Вы только что сказали об уликах и о том, как они будут становиться достоянием общественности. Надеюсь, вы имели в виду, что они будут представляться в суде, а не выдаваться выборочно в виде информации газете «Лос-Анджелес таймс» или какому-нибудь иному органу четвертой власти.

— О, я с удовольствием прямо сейчас вообще объявила бы эту зону запретной для полетов. Никто ни при каких условиях не разговаривает ни с какими СМИ.

Я нахмурился.

— Пока я не готов зайти настолько далеко.

Она понимающе кивнула.

— Я на это и не рассчитывала. В таком случае единственное, что я могу сказать: будем осторожны, мы оба. Я без колебаний обращусь к судье с жалобой, если мне покажется, что вы пытаетесь воздействовать на присяжных.

— Тогда и я тоже.

— Хорошо. Будем считать, что по этому вопросу мы договорились. Что еще?

— Когда я смогу начать знакомиться с результатами расследования?

Прежде чем ответить, она сделала большой долгий глоток кофе.

— По предыдущим делам вы знакомы с моим методом работы. Я не приветствую отношений типа: я покажу вам то, что есть у меня, а вы мне — то, что есть у вас. Это всегда улица с односторонним движением, потому что защита обычно не раскрывает своих козырей. Так что я предпочитаю все держать при себе.

— Думаю, нам придется найти компромисс, советник.

— Что ж, когда будет назначен судья, вы можете с ним поговорить. Но я не оказываю снисхождения убийцам, кто бы ни был их адвокатом. И да будет вам известно: я уже сделала реприманд вашему приятелю Керлену за то, что он вчера передал вам диск. Он не должен был этого делать и пусть радуется, что я не отстранила его от дела. Считайте это подарком от обвинения. Но больше подарков вы не дождетесь… советник.

Именно такого ответа я и ожидал. Фриман была чертовски хорошим прокурором, но, с моей точки зрения, играла нечестно. Предполагается, что судебный процесс — это живое состязание фактов и доказательств при равном положении сторон в отношении закона и правил игры. Однако Фриман всегда использовала правила, чтобы скрывать или придерживать факты и доказательства. Она любила подковерную игру. Она не терпела света. Она его даже не видела.

— Андреа, послушайте. Полицейские забрали компьютер моей клиентки и все ее бумаги. Они принадлежат ей, и мне они необходимы, чтобы хотя бы начать выстраивать защиту. Вы не можете использовать все это в качестве обнаруженных в ходе следствия документов.

Фриман прикусила губу и сделала вид, будто действительно ищет компромисс. Представление было предназначено для меня.

— Вот что я вам скажу: как только мы узнаем, кого назначили судьей, вы обратитесь к нему с этой просьбой. Если судья велит мне их вернуть, я верну. В противном случае они мои, и я не стану ими делиться.

— Премного благодарен.

Она улыбнулась:

— Не за что.

Ее уклончиво-ироничный ответ на мое предложение о сотрудничестве лишь укрепил меня в мысли, которая зрела в моем подсознании с того момента, как я узнал, что обвинителем назначена Фриман: придется найти способ заставить ее увидеть свет.

5

В тот день в гостиной кооперативной квартиры Лорны Тейлор в Восточном Голливуде состоялось общее собрание сотрудников «Майкла Холлера и партнеров». Присутствовали, разумеется, сама Лорна и мой дознаватель Циско Войцеховский — поскольку это была и его гостиная, — а также моя помощница, младший партнер фирмы Дженнифер Аронсон (Баллокс). Я заметил, что Дженнифер чувствовала себя неловко в этой обстановке, и был вынужден признать, что обстановка действительно непрофессиональная. Годом ранее, когда работал над делом Джейсона Джессапа, я арендовал временный офис и теперь отдавал себе отчет в том, что для дела Треммел тоже лучше всего было бы иметь настоящее служебное помещение, а не ютиться в гостиной одного из сотрудников. Единственная проблема состояла в том, что для этого я был бы вынужден пойти на значительные траты, не имея пока отчислений от гонорара за фильм или авторских прав на книгу по этому делу — и это только в том случае, если такие планы удастся осуществить. Вот почему мне не хотелось делать последний шаг, но разочарование, которое я прочел на лице Дженнифер, подтолкнуло меня к принятию решения.

— Итак, начнем, — сказал я после того, как Лорна подала кому содовую, кому чай со льдом. — Я знаю, что это не слишком профессиональный способ руководить юридической фирмой, поэтому, как только сможем, мы подыщем себе офисное помещение. А пока…

— В самом деле? — перебила меня Лорна, удивленная этой информацией.

— Да, в общем, я это только что решил.

— Что ж, спасибо, что тебе так нравится мой дом, — съязвила она.

— Дело вовсе не в этом, Лорна. Просто в последнее время, после того как мы взяли в штат Баллокс, у нас образовалось что-то вроде настоящей юридической конторы, и, наверное, нам следует завести свой юридический адрес. Тогда клиенты смогут приходить к нам вместо того, чтобы мы сами к ним выезжали.

— Меня это устраивает. Если не придется открывать офис раньше десяти и я смогу по-прежнему сидеть на работе в домашних тапочках. Я как-то уже привыкла к этому.

Я понял, что обидел ее. Когда-то мы были с ней женаты, правда, недолго, но эти признаки я хорошо помнил. Впрочем, с ней я все улажу позднее. Пора было сосредоточиться на защите Лайзы Треммел.

— В любом случае давайте сначала поговорим о Лайзе Треммел. Сегодня утром после первого предварительного слушания я встретился с обвинителем по ее делу, и встреча прошла не слишком удачно. Мне и прежде доводилось танцевать в паре с Андреа Фриман — она прокурор типа «ни пяди территории противнику». Если что-то можно оспорить, не сомневайтесь, что она это оспорит. Если существует доказательный материал, на котором можно сидеть, пока судья не прикажет его выдать, она будет сидеть на нем до победного. Я по-своему восхищаюсь ею, но только не тогда, когда мы работаем в связке. Вытягивать из нее материалы следствия будет все равно что рвать зубы.

— А суд вообще-то состоится? — спросила Лорна.

— Мы должны учитывать такое развитие событий, — ответил я. — Во время нашей короткой встречи с клиенткой она выразила единственное желание: бороться до конца. Утверждает, что она не убивала. Так что о признании вины и соответствующем досудебном соглашении речи нет. Будем готовиться к суду, однако не станем исключать и других возможностей.

— Минутку, — сказала Аронсон. — Вчера вечером вы прислали мне по имейлу задание просмотреть видеодиск с записью ее допроса. Это следственный материал. Разве он не был предоставлен вам прокурором?

Аронсон была миниатюрной двадцатипятилетней девушкой с коротко остриженными волосами, тщательно уложенными так, чтобы производить впечатление элегантной непричесанности. Она носила очки в стиле ретро, которые отчасти скрывали блеск ее зеленых глаз. Дженнифер окончила отнюдь не престижную юридическую школу и потому не обратила бы на себя внимания фешенебельных фирм, расположенных в центре города, но в ходе нашей предварительной беседы я почувствовал в ней драйв, подогреваемый негативной мотивацией. Она была готова из кожи вон лезть, чтобы доказать, что эти разодетые недоумки не правы. И я сразу же нанял ее.

— Видеозапись я получил от ведущего расследование детектива, и прокурорше это совсем не понравилось. Так что больше ничего такого не ждите. Если мы что-то захотим получить, придется обращаться к судье или добывать это самим. Что приводит нас к Циско. Скажи нам, Большой человек, что ты успел нарыть?

Все взоры обратились на моего сыщика, который сидел во вращающемся кожаном кресле возле камина, уставленного растениями в горшках. Сегодня он был одет, что означало наличие рукавов на его футболке. Накинутая поверх нее рубашка, впрочем, мало что скрывала, включая татуировки и кобуру. Со своими мощно накачанными бицепсами он походил скорее на вышибалу стрип-клуба, чем на опытного сыщика, в чьем арсенале имелось множество тонких методов.

Я долго не мог поверить, что этот гигантский кусок мяса заменил Лорне меня. Но в конце концов смирился с этим, более того, понял, что лучшего сыщика для адвоката и быть не может. В молодости, когда он гонял с «Ангелами дорог», копы дважды чуть не подловили его на наркотиках. Это выработало в нем стойкое недоверие к полиции. Большинство людей хоть и с сомнением, но благосклонно относятся к ней. Циско — никогда, и это делало его незаменимым специалистом в своей области.

— Так. Я разделю свой доклад на две части, — начал он. — Место преступления и дом обвиняемой, где полиция вчера в течение нескольких часов проводила обыск. Сначала место преступления.

Не пользуясь никакими записями, он подробно описал все, что смог разузнать в головном офисе «Уэстленд нэшнл». На Митчелла Бондуранта напали внезапно, когда он выходил из машины, чтобы отправиться на рабочее место. Его минимум дважды ударили по голове неизвестным предметом. Скорее всего сзади. На его руках не осталось никаких следов борьбы, это указывает на то, что он почти мгновенно лишился сознания. Рядом на полу найден картонный стакан с расплескавшимся кофе из кофейни «Джоуз Джоу». А также портфель, он лежал раскрытым возле заднего колеса его машины.

— А что же за выстрелы там кто-то слышал? — спросил я.

Циско пожал плечами:

— Кажется, они решили, что это были автомобильные выхлопы.

— Два подряд?

— Бывает. Никаких следов перестрелки там не обнаружено.

Он вернулся к своему докладу. Результатов вскрытия пока не было, но Циско не сомневался, что причиной смерти явилась травма головы, нанесенная тупым тяжелым предметом. Время смерти в настоящий момент колеблется в довольно широкой амплитуде: от 8.30 до 8.50 утра. В кармане Бондуранта нашли чек из «Джоуз Джоу», расположенной в четырех кварталах оттуда. На нем пропечатано время: 8.21, и детективы высчитали, что при самой скорой езде он мог доехать от кофейни до банковской подземной парковки за девять минут. Звонок в службу 911, сделанный служащей банка, обнаружившей тело, поступил в 8.52.

Значит, предполагаемое время смерти ограничено интервалом в двадцать минут. Не так уж много, однако, когда речь идет о документальных свидетельствах передвижений подзащитной для подтверждения ее алиби, это целая вечность.

Полиция опросила всех, чьи машины были запаркованы на том же уровне, а также всех служащих отдела, который возглавлял Бондурант. Во время этих бесед имя Лайзы Треммел всплыло сразу же и повторялось часто. Ее называли как лицо, по слухам, угрожавшее Бондуранту. В банке имелся список потенциально опасных персон, и Лайза стояла в нем на первом месте. Как мы знали, она получила запретительный судебный приказ и не имела права приближаться к банку.

Полиция сорвала джекпот, когда одна из банковских служащих заявила, что видела Лайзу Треммел идущей по бульвару Вентура в направлении от банка не более чем через несколько минут после предполагаемого времени убийства.

— Кто эта свидетельница? — спросил я, сосредоточиваясь на этом самом дискредитирующем пункте доклада как на отправной точке.

— Ее зовут Марго Скейфер. Она кассир. По моим сведениям, никогда не встречалась с Треммел. Работает в банке, но к заемным операциям отношения не имеет. Однако после выдачи запретительного судебного приказа фотографию Треммел раздали всем сотрудникам, велели быть начеку и сообщать, если Треммел вдруг появится. Поэтому она ее и опознала.

— Это случилось на территории банка?

— Нет, на тротуаре в полуквартале от него. Вроде она шла от банка по Вентуре в восточном направлении.

— Об этой Марго Скейфер мы что-нибудь знаем?

— Пока нет, но узнаем. Я работаю над этим.

Я кивнул. Как всегда, мне не было нужды говорить Циско, что делать. Он перешел ко второй части своего доклада — обыску в доме Лайзы Треммел — и на сей раз достал из папки какие-то записи.

— Лайза Треммел добровольно согласилась — это их слова — поехать с детективами в ван-нуйсское полицейское подразделение через два часа после имевшего место убийства. Они настаивают, что она не была арестована дотого момента, как они пришли к определенным выводам, побеседовав с ней в участке. На основании заявлений, сделанных ею во время этого опроса, и свидетельских показаний Марго Скейфер детективы получили ордер на обыск дома Треммел. Они провели там около шести часов в поисках улик — предполагаемого орудия убийства, а также электронной документации и письменных материалов, могущих свидетельствовать о том, что она планировала убийство Бондуранта.

В ордере указывается время, в рамках которого должен проводиться обыск. Далее полиция обязана своевременно представить в суд отчет, называемый «возвратом ордера», в котором должно быть скрупулезно перечислено все изъятое на месте обыска. После этого обязанность судьи — проверить выемку, чтобы убедиться, что полиция действовала в соответствии с предписаниями ордера. Циско сообщил, что детективы Керлен и Лонгстрет сегодня утром оформили возврат ордера, и он получил копию в секретариате суда. На данный момент это был ключевой документ дела, поскольку полиция и прокуратура не делились информацией с защитой. Андреа Фриман наложила запрет на всю информацию. Но ходатайство об ордере на обыск и возврат ордера являются документами публичного характера. Их распространение Фриман остановить не могла. И этот отчет давал мне наилучшее пока представление о том, как прокуратура собирается строить обвинение.

— Освети нам сейчас лишь основные факты, — сказал я, — но потом я хочу иметь полную копию отчета.

— Вот тебе копия. — Циско протянул мне несколько листков. — Что касается…

— А можно мне тоже получить копию? — попросила Аронсон.

Циско посмотрел на меня, безмолвно испрашивая разрешения. Это было странно. Он словно бы интересовался, действительно ли особа, которую я взял из юридической школы, носящей имя универмага, является членом нашей команды, а не просто регистратором клиентуры.

— Разумеется, — ответил я.

— Ну, держите, — сказал Циско. — Итак, основные факты. Что касается орудия преступления, они обыскали гараж и, похоже, забрали все ручные инструменты, висевшие на полке.

— Значит, они не знают, чем именно его убили, — заметил я.

— Результатов вскрытия еще нет, — повторил Циско. — Они будут сравнивать эти инструменты с формой раны. Это потребует времени, но я связался с отделом медицинской экспертизы. Как только результаты станут известны им, они будут известны и мне.

— Хорошо. Что еще?

— Они забрали ее лэптоп, макбук про^[110] трехлетней давности, и самые разные документы, относящиеся к делу об отъеме ее дома на Мельба-авеню. Вот тут они могут разозлить судью. Вероятно, поскольку документов слишком много, они не составили подробного реестра, просто указали три папки: «ФЛАГ», «Конфискация дома-1» и «Конфискация дома-2».

Я предположил, что все документы по делу об отъеме дома, которые могли быть у Лайзы, — это документы, которые дал ей я. В папке «ФЛАГ», а также в компьютере наверняка есть имена членов группы, это свидетельствует, что полиция, весьма вероятно, ищет ее сообщников.

— Ладно. Что еще?

— Они забрали ее сотовый, пару туфель из гаража и — самое неприятное — ее личный дневник. Они никак его не описывают и не раскрывают его содержания. Но если в нем есть тирады против банка и особенно лично против жертвы, тогда нас ждет большая проблема.

— Я спрошу ее об этом завтра при встрече, — пообещал я. — Вернись на секунду назад. Сотовый телефон. В запросе на ордер было указано, что они хотят изъять ее телефон? Подозревают ли они заговор, считают ли, что кто-то помог ей убить Бондуранта?

— Нет, о сообщниках там ничего не сказано, но в запросе упоминается, что в период, предшествовавший убийству, Бондурант несколько раз получал анонимные звонки с угрозами. Вероятно, они хотят выяснить, нельзя ли связать Лайзу с этими звонками.

Я кивнул. То, что теперь мы видели, какие действия детективы предпринимали в отношении моей клиентки, было очень полезно.

— Вероятно, они подали отдельное ходатайство об ордере на проверку всех ее звонков в телефонной компании, — предположил я.

— Я это проверю, — сказал Циско.

— Ладно, есть что-нибудь еще касающееся обыска?

— Туфли. В возврате ордера числится пара туфель, изъятых из гаража. Причина изъятия не объясняется, просто сказано, что это прорезиненные садовые туфли. Женские.

— Никакой другой обуви они не изымали?

— Во всяком случае, в отчете об этом ничего нет. Только эти.

— Насчет следов ног на месте преступления ты ничего не узнал?

— Нет, там ничего не найдено.

— Хорошо.

Я не сомневался, что причина изъятия туфель вскоре откроется. Составляя запрос на ордер, полиция раскидывает сеть как можно шире — насколько позволит суд. Лучше взять лишнее, чем что-то упустить. Иногда оказывается, что изъятые предметы не имеют никакого отношения к делу.

— Кстати, — сказал Циско, — если будет время и терпение, чтобы не обращать внимания на орфографические и грамматические ошибки, почитай запрос внимательней — весьма интересное чтение. Они широко использовали сведения, полученные при допросе Треммел, но мы это уже видели на видеозаписи, которую дал тебе Керлен.

— Да, с ее так называемыми признаниями, как сказал Керлен, явно преувеличив.

Я встал и принялся расхаживать по центру комнаты. Лорна тоже встала, взяла у Циско ордер на обыск, чтобы сделать копию, и исчезла в смежной комнате, где оборудовала себе кабинет и где стояла копировальная техника.

Я подождал, пока она вернулась и вручила копию документа Аронсон, после чего продолжил:

— Итак, как мы будем действовать? Первое, что нам нужно, — это начать искать офисное помещение где-нибудь поближе к ван-нуйсскому суду, чтобы организовать там наш командный пункт.

— Хочешь поручить это мне, Мик? — спросила Лорна.

— Да, хочу.

— Постараюсь, чтобы рядом были парковка и приличная еда.

— Было бы прекрасно, если бы от нашего офиса до суда можно было ходить пешком.

— Будет сделано. Краткосрочная аренда?

Я помедлил. Мне нравилось работать на заднем сиденье своего «линкольна». Он давал ощущение свободы и был прекрасным проводником для мыслительного процесса.

— Мы снимем помещение на год. Посмотрим, что будет дальше.

Я перевел взгляд на Аронсон. Опустив голову, она что-то писала в блокноте.

— Баллокс, мне нужно, чтобы вы взяли на себя нашу текущую клиентуру и поступающие новые звонки. Реклама по радио будет звучать до конца месяца, так что спада в работе, надеюсь, не случится. Мне также понадобится ваша помощь в деле Треммел.

Она подняла голову, и глаза у нее засияли от перспективы поучаствовать в деле об убийстве спустя всего год после получения разрешения практиковать в суде.

— Не слишком радуйтесь, — остудил я ее пыл. — Пока я не собираюсь предоставлять вам место моего второго номера в суде. Вы будете делать массу черной работы. Как там у вас в вашей юридической школе было с предметом «доказательная база»?

— Я была первой в своей группе.

— Разумеется. Так вот, видите документ, который у вас в руке? Я хочу, чтобы вы взяли эту заявку на ордер и прошерстили ее вдоль, поперек и по диагонали. Мы ищем упущения, искажения фактов — все, что может быть использовано для подачи ходатайства об изъятии доказательств из материалов следствия. Я хочу, чтобы все улики, собранные в доме Лайзы Треммел, были удалены из ее дела.

Аронсон заметно сникла. Я давал ей трудное задание. Работа была более чем черной, потому что скорее всего означала массу усилий при минимальной отдаче. Оптом улики из дела изымались редко. Просто я старался покрыть все базы, и на одну из них ставил Аронсон. Она была достаточно шустра и сообразительна, и это одна из причин, по которым я ее нанял.

— Помните, что вы работаете по делу об убийстве, — подчеркнул я. — Кто еще из ваших однокашников может этим похвастать?

— Наверное, никто.

— Совершенно верно. Потом я хочу, чтобы вы то же самое проделали с записью допроса Лайзы в полиции. Ищите любой неверный шаг со стороны копов, что угодно, что может дать основание исключить и эту улику. Думаю, в свете прошлогоднего постановления Верховного суда там можно будет что-нибудь накопать. Вы знакомы с этим постановлением?

— Э-э… это ведь мое первое уголовное дело.

— Тогда ознакомьтесь. Керлен сделал все, чтобы представить дело так, будто она добровольно согласилась на допрос. Но если мы сможем показать, что он контролировал ее — была она в наручниках или нет, не важно, — у нас появится основание поднять в суде вопрос о том, что она с самого начала фактически находилась под арестом. Если это удастся, то все, что она сказала до того, как ей зачитали права, пойдет коту под хвост.

— Хорошо.

Аронсон писала, не поднимая головы.

— Вы поняли свое задание?

— Да.

— Отлично, тогда приступайте, но не забывайте и об остальных клиентах. Они платят нам деньги. Пока.

Я снова повернулся к Лорне.

— И это напоминает мне о том, Лорна, что нужно связаться с Джоулом и посоветоваться с ним, как раскрутить эту историю. Все может рассосаться, если будет достигнуто досудебное соглашение на основе признания вины, так что давайте попробуем заключить договор уже сейчас. Скажи ему, мы готовы поступиться конечной суммой, если получим приличный аванс наличными. Нам нужны деньги, чтобы вести защиту.

Джоул Готлер был агентом, который представлял меня в Голливуде. Я всегда пользовался его услугами, когда ко мне обращались оттуда. На сей раз мы сами собирались обратиться в Голливуд и попробовать загодя заключить договор.

— Преподнеси ему все как надо, — сказал я Лорне. — У меня в машине есть визитка продюсера из «60 минут» — доказательство того, какой резонанс приобретает это дело.

— Я позвоню Джоулу. И я знаю, что ему сказать, — заверила Лорна.

Я перестал ходить, чтобы сосредоточиться и подумать, что осталось, какова будет моя роль, и взглянул на Циско.

— Ты хочешь, чтобы я занялся свидетельницей? — спросил он.

— Совершенно верно. И жертвой тоже. Я хочу иметь полную картину в отношении обоих.

Мои последние слова, словно пунктиром, были прошиты резким жужжащим звуком интеркома, висевшего на двери, ведущей в кухню.

— Прошу прощения, это кто-то звонит у калитки, — сказала Лорна, не делая ни малейшей попытки встать и подойти к интеркому.

— Ты не хочешь ответить? — спросил я.

— Нет, я никого не жду, а все посыльные знают код. Вероятно, это какой-нибудь торговец. Они тут бродят как зомби.

— Ладно, — сказал я. — Тогда продолжим. Следующее, о чем мы должны подумать, — это альтернативный убийца.

Все уставились на меня с напряженным вниманием.

— Нам требуется какой-нибудь конкретный человек. Если дело дойдет до суда, то пальбы в воздух будет недостаточно. Нужна агрессивная защита. Мы должны отвести внимание присяжных в сторону от Лайзы. А чтобы это сделать, необходима альтернативная версия.

Снова принявшись мерить шагами комнату, я ощущал, как напряженно следит за мной взглядом Аронсон, и чувствовал себя преподавателем юридической школы.

— Мы должны выстроить гипотезу невиновности. Если нам это удастся — мы победили.

Интерком зажужжал снова. Сигналы стали более продолжительными и настойчивыми.

— Какого черта?! — воскликнула Лорна.

В раздражении она встала, подошла к аппарату и нажала кнопку.

— Да, кто это?

— Это юридическая контора Микки Холлера?

Голос был женский и явно знакомый, но я не мог сообразить чей, к тому же звук искажался и был приглушен. Лорна обернулась к нам и покачала головой, давая понять, что не знает, кто это. Ее адрес не был указан ни в одном из наших рекламных объявлений. Как эта особа могла его найти?

— Да, но мы принимаем только по предварительной договоренности, — ответила Лорна. — Я могу дать вам номер телефона, по которому вам следует условиться о консультации с мистером Холлером.

— Пожалуйста! Мне необходимо встретиться с ним немедленно. Это Лайза Треммел, я уже его клиентка. Мне нужно поговорить с ним как можно скорее.

Я уставился на интерком так, словно поверил, что он напрямую связан с ван-нуйсской женской тюрьмой, где Лайзе надлежало находиться. Потом кивнул Лорне:

— Думаю, лучше открыть калитку.

6

Лайза Треммел была не одна. Когда Лорна открыла дверь, моя клиентка вошла в сопровождении мужчины, которого я видел в зале суда во время первых слушаний по ее делу. Он сидел в первом ряду зрительской галереи и обратил на себя мое внимание, потому что не был похож ни на юриста, ни на журналиста. Он выглядел как человек из Голливуда. Причем не из блестящего, самоуверенного Голливуда, а из другого. Из Голливуда, охотящегося за наживой. Мужчина лет шестидесяти, без особого успеха пытавшийся выдать себя за сорокалетнего. Поверх бордового свитера с воротом-хомутом на нем была черная спортивная кожаная куртка. На груди красовалась золотая цепочка с подвеской в виде «знака мира». Кем бы он ни был, я подозревал, что именно он являлся источником Лайзиной свободы.

— Итак, вы либо сбежали из тюрьмы, либо внесли залог, — сказал я. — Полагаю, каким-то образом вам удалось последнее.

— Вы догадливы, — сказала Лайза. — Знакомьтесь все: это Герберт Дэл, мой друг и благодетель.

— Дэ-э-эл, — с улыбкой повторил по буквам благодетель.

— Благодетель? — переспросил я. — Означает ли это, что вы внесли залог за Лайзу?

— Ну не весь, разумеется, только аванс, — ответил Дэл. — Предоставил обеспечение залога наличными в размере десяти процентов назначенной суммы.

— Я знаю, как действует система залога. И кого же вы раскошелили?

— Некоего Валенсуэлу. Он живет прямо возле тюрьмы. Очень удобно. И он сказал, что знает вас.

— Правильно, знает.

Пока я молчал, раздумывая, как продолжить, Лайза заполнила паузу:

— Герб — настоящий герой, он вырвал меня из этого ужасного места. Теперь я на свободе и могу помогать нашей команде бороться против этих ложных обвинений.

Раньше она была в контакте только с Аронсон, но не с Лорной и Циско. Поэтому, сделав шаг вперед и представившись, по очереди протянула руку тому и другой, словно это был самый обычный день и подошло время приниматься за работу. Циско через плечо бросил на меня взгляд, говоривший: как это, черт возьми, понимать? Я пожал плечами: сам не знал.

В разговорах со мной Лайза никогда не упоминала Герба Дэла, надо думать, довольно близкого друга и «благодетеля», раз он с готовностью нашел человека, который отстегнул двести кусков в счет ее залога. Это, а также тот факт, что она не отщипнула ни кусочка от этих щедрот, чтобы оплатить услуги защиты, не удивило меня. Ее склонность к громким словам и стремление стать членом команды, чтобы совать нос во все подробности, — тоже. Я не сомневался, что с незнакомыми людьми Лайза отлично умеет держать язык за зубами и не выносить на всеобщее обозрение свои личные дела и эмоциональные состояния. Своими чарами она сумела бы околдовать и змею, так что мне было интересно, понимает ли Герб Дэл, во что ввязывается. Разумеется, он ловчил и действовал отнюдь не бескорыстно, но, возможно, не сознавал, что точно так же действуют и против него.

— Лайза, — сказал я, — давайте на минутку удалимся в кабинет Лорны и поговорим наедине.

— Думаю, Герб имеет право слышать все, о чем мы говорим. Он будет документировать все, что относится к делу.

— Наши разговоры он документировать не будет, поскольку отношения между вами и вашим адвокатом конфиденциальны и не подлежат разглашению. А в суде его могут обязать свидетельствовать обо всем, что он видел и слышал.

— А-а… А нельзя ли как-нибудь наделить его полномочиями или включить в нашу команду?

— Лайза, просто пройдите со мной в другую комнату на несколько минут.

Я указал рукой на дверь, и Лайза наконец нехотя направилась туда.

— Лорна, почему бы тебе не предложить мистеру Дэлу что-нибудь выпить?

Я последовал за Лайзой в кабинет и закрыл за собой дверь. Здесь стояло два стола: один для Лорны, другой — для Циско. Я поставил стул напротив стола Лорны и велел Лайзе сесть, а сам сел за стол лицом к ней.

— Странный офис, — сказала Лайза. — Похож на чей-то дом или вроде того.

— Это временное помещение. Давайте поговорим о вашем герое, Лайза. Как давно вы с ним знакомы?

— Около двух месяцев.

— Как вы познакомились?

— На ступеньках здания суда. Он пришел на один из пикетов ФЛАГа и сказал, что мы интересуем его с точки зрения перспективы будущего фильма.

— Вот как? Он оператор? Где же его камера?

— Ну, на самом деле он тот, кто все организует. И кстати, очень успешно: издание книг, съемки фильмов… Он собирается все устроить. Микки, мое дело наверняка привлечет широкое внимание. В тюрьме мне сказали, что тридцать шесть репортеров добиваются интервью со мной. Конечно, мне не позволили с ними встретиться — только с Гербом.

— Значит, Герб добрался до вас в тюрьме, я правильно понял? Должно быть, он очень настойчив.

— По его собственным словам, когда он видит стоящий сюжет, его ничто не остановит. Помните ту маленькую девочку, которая после автокатастрофы целую неделю провела на склоне горы рядом с мертвым отцом? Он сделал из этого телефильм.

— Впечатляет.

— Я знаю. Он очень успешен.

— Это вы уже говорили. Вы заключили с ним какое-нибудь соглашение?

— Да. Он проведет подсчеты, и мы разделим пополам все, что останется после вычета его текущих расходов, и деньги, внесенные в счет залога, он получит обратно. Я считаю, что это справедливо. Но он обещает кучу денег. Я смогу спасти свой дом, Микки!

— Вы что-нибудь подписывали? Контракт или какого-либо рода соглашение?

— О да, все законно и скреплено подписями. Ему придется заплатить мне мою долю.

— Вы уверены в этом, потому что консультировались с вашим адвокатом?

— Ну… нет, но Герб сказал, что это стандартный документ. Ну, всякое там юридическое крючкотворство. Но я его прочла.

Разумеется, прочла. Так же как читала договоры со мной, когда подписывала их.

— Могу я взглянуть на этот документ, Лайза?

— Он у Герба. Попросите у него.

— Обязательно. А теперь: рассказывали ли вы ему о наших соглашениях?

— О наших соглашениях?

— Да, вчера в полицейском участке вы подписали со мной два договора, помните? Один — о том, что я представляю ваши интересы в уголовном деле, другой — о том, что вы передаете мне все полномочия на продажу ваших авторских прав с тем, чтобы мы могли получить деньги на вашу защиту. Вы помните, что подписали согласие на привилегированное требование об удержании?

Она не отвечала.

— Вы видели, что у меня трое сотрудников, Лайза? Все мы сейчас работаем на вас. И вы пока не заплатили нам ни цента. Это означает, что я за свой счет вынужден платить им зарплату и покрывать все расходы. Каждую неделю. Вот почему в соглашениях, которые вчера подписали, вы предоставляете мне все полномочия на издание книги и съемки фильма.

— О… эту часть я не прочла.

— Позвольте кое о чем вас спросить. Что для вас важнее, Лайза: чтобы вам была обеспечена наилучшая защита, которая постарается выиграть дело, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, или получить контракт на книгу или фильм?

Лайза напустила на себя обиженный вид и поспешила сменить тему:

— Но вы не понимаете. Я невиновна. Я не…

— Нет, это вы не понимаете. Виновны вы или нет, не имеет никакого отношения к дилемме. Речь идет о том, что мы сможем, а чего не сможем доказать в суде. И говоря «мы», я на самом деле имею в виду себя. Я ваш герой, Лайза, а не Герб Дэл, сидящий в той комнате в кожаной куртке с голливудским «знаком мира». Это просто, как дважды два.

Она долго молчала, прежде чем ответить.

— Я не могу, Микки. Он только что выкупил меня из тюрьмы. Это стоило ему двухсот тысяч долларов. Он должен получить их обратно.

— А ваша защита пусть тем временем подыхает с голоду?

— Нет, Микки, я вам заплачу. Обещаю. Мне ведь причитается половина от всего. Я вам заплачу.

— После того как он заберет свои двести тысяч и покроет все свои расходы. Расходы, сумма которых, сдается мне, может оказаться какой угодно.

— Он сказал, что заработал полмиллиона для одного из врачей Майкла Джексона. И ведь то была всего лишь публикация в таблоиде. А у нас может получиться фильм!

Я был на грани, мое терпение подходило к концу. У Лорны на столе лежала резиновая игрушка для снятия стресса. Это был пробный образец — маленький судейский молоток, она собиралась раздавать такие в рекламных целях: на боковой поверхности предполагалось печатать название нашей фирмы. Я схватил его и стиснул изо всей силы, представляя, будто это горло Герба Дэла. Через несколько секунд гнев начал стихать. Эта штука действительно работала. Я мысленно взял на заметку сказать Лорне, чтобы она закупала их. Мы будем раздавать их в залоговых конторах и на уличных ярмарках.

— Хорошо, — сказал я. — Об этом поговорим позже. Сейчас мы вернемся в ту комнату, и вы отправите Дэла домой, потому что мы собираемся говорить о вашем процессе, но никогда не делаем этого в присутствии людей, которые не входят в наш конфиденциальный круг. Позднее вы позвоните ему и скажете, чтобы он ничего не предпринимал без моего согласия. Вы поняли, Лайза?

— Да, — ответила она пристыженно и робко.

— Хотите, чтобы я ему это сказал, или справитесь сами?

— Можете взять это на себя, Микки?

— Без проблем. Думаю, мы закончили.

Выйдя в гостиную, мы застали конец истории, которую рассказывал Дэл:

— …и это было до того, как он снял «Титаник»!

Он расхохотался над собственным повествованием, однако остальные присутствовавшие не продемонстрировали такого же понимания голливудского юмора.

— Итак, Герб, теперь мы собираемся вернуться к работе над делом, и нам необходимо поговорить с Лайзой, — сказал я. — Так что я вас провожу.

— Но как она доберется домой?

— У меня есть водитель. Это не проблема.

Он в нерешительности посмотрел на Лайзу, как бы взывая о помощи.

— Все в порядке, Герб, — сказала она. — Нам действительно надо поговорить о деле. Я позвоню тебе, как только вернусь домой.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Мик, я сама могу его проводить, — вызвалась Лорна.

— Не беспокойся. Мне все равно нужно выйти к машине.

Все сказали до свидания человеку со «знаком мира» на груди, и мы с Дэлом вышли из дома. Каждая квартира в здании имела отдельный внешний вход. Мы прошли по дорожке к калитке, выходящей на Кингс-роуд. Я увидел только что доставленные и сложенные под почтовым ящиком новые телефонные книги и использовал одну из них, чтобы подпереть калитку, не дать ей закрыться.

Мы дошли до моей машины, припаркованной у отмеченного красным бордюрным камнем персонального места стоянки перед входом. Рохас курил, прислонившись к переднему крылу.

— Рохас, багажник, — сказал я.

Он сунул руку под рулевую колонку и потянул рычажок. Я сказал Дэлу, что хочу кое-что ему показать, и он последовал за мной к открытому багажнику.

— Вы ведь не собираетесь затолкать меня туда? — пошутил он.

— Не совсем, Герб. Просто хочу кое-что вам дать.

Я откинул крышку багажника до отказа.

— Господи Иисусе, да у вас тут целая канцелярия, — сказал он, увидев каталожные ящики.

Я не ответил, лишь вытащил договоры, подписанные Лайзой накануне, снова обогнул машину и сделал копии с них на многофункциональной множительной машине, расположенной на переднем сиденье. Затем вручил копии Дэлу, оставив себе оригиналы.

— Вот, почитайте на досуге.

— Что это?

— Мой договор с Лайзой на представление ее интересов. Стандартный документ. Всякое там юридическое крючкотворство. Здесь имеется также доверенность на все полномочия и соглашение о праве привилегированного удержания со всех доходов, имеющих отношение к делу. Обратите внимание: все документы она подписала вчера. Это означает, что они делают ваш контракт недействительным. Не пропустите то, что напечатано мелким шрифтом. Согласно договору, контроль за всеми авторскими правами — на книги, кино, телепродукцию, словом, на все — предоставляется мне.

Я увидел, как посуровел его взгляд.

— Погодите мин…

— Нет уж, Герб, это вы погодите минутку. Я знаю, вы только что раскошелились на две сотни кусков аванса плюс то, что вы заплатили в тюрьме, уж не знаю, сколько это. Понимаю, что вы сделали крупные вложения. И позабочусь о том, чтобы вы получили их обратно. В конце концов. Но ваш номер второй, приятель. Смиритесь с этим и отступите. Никаких фильмов или сделок без согласования со мной.

Я похлопал по руке бумагами, на которые он неотрывно смотрел.

— Не послушаетесь меня — придется вам нанимать адвоката. Причем хорошего. Я наложу арест на все доходы Треммел сроком на два года, и в течение этого времени вы не увидите ни цента из своих двухсот тысяч. — Чтобы поставить точку в разговоре, я с силой захлопнул дверцу машины. — Удачного вам дня.

Оставив его стоять как вкопанного, я вернулся к багажнику, положил оригиналы документов обратно в ящик и, закрывая крышку, заметил, что следы граффити все еще видны на ней. Распыленная краска была удалена, но тусклость на ее месте осталась. Полностью от символа «Флоренция 13» отделаться не удалось. Я перевел взгляд на номерной знак: «Я сделал их».

На сей раз сказать будет легче, чем осуществить. Я прошел мимо Дэла, который все еще стоял на тротуаре, вперившись в договоры, к калитке, вынул из-под нее телефонную книгу и наугад открыл ее: объявление с моей улыбающейся физиономией в углу было на месте:

СПАСИТЕ СВОЙ ДОМ!

Не отдавайте его без борьбы!

Адвокатская контора «Майкл Холлер и партнеры»

Звоните: 323-988-0761 или заходите на наш сайт: www.stopfinancialruin.com

Мы говорим по-испански.

Я проверил еще несколько страниц, чтобы убедиться, что реклама, согласно условиям оплаты, размещена на каждой, после чего положил книгу поверх стопки. Я даже не был уверен, что в наше время кто-то еще пользуется телефонными книгами, но поместил свою рекламу и в них — на всякий случай.

Когда я вернулся в квартиру, все молча ждали меня. Внезапное появление Лайзы в сопровождении благодетеля придало событиям неожиданный поворот, Я постарался начать все сначала так, чтобы укрепить единство команды.

— Итак, теперь все со всеми знакомы. Лайза, мы как раз обсуждали, в каком направлении работать дальше и что нам необходимо знать, чтобы двигаться вперед. Мы не рассчитывали увидеть вас здесь, потому что, честно признаться, я был совершенно уверен, что вы не выйдете из тюрьмы, пока мы не добьемся в конце концов оправдательного вердикта. Но теперь вы с нами, и я, разумеется, хочу включить вас в нашу стратегию. Есть ли что-нибудь, что вы могли бы нам сообщить?

Я сам себе казался доктором, проводящим сеанс групповой психотерапии. Но Лайза ухватилась за возможность взять слово.

— Да. Прежде всего я хочу сказать, что очень благодарна вам всем за усилия, которые вы прилагаете от моего имени. Я знаю, что в юриспруденции такие понятия, как виновность и невиновность, не имеют особого значения. Важно только то, что можно доказать. Полностью отдаю себе в этом отчет и все же думаю, будет правильно, чтобы вы услышали это — пусть только один раз: я невиновна. Я не убивала мистера Бондуранта. Надеюсь, вы верите мне и нам удастся доказать это в суде. У меня есть маленький сын, и ему очень нужно, чтобы его мама находилась рядом.

Никто ничего не ответил, но все хмуро покивали.

— Итак, — сказал я, — перед вашим приходом мы говорили о распределении обязанностей: кто за что будет отвечать, кто что должен сделать. Я хотел бы включить в этот список и вас.

— Я буду делать все, что могу.

Она сидела, выпрямив спину, на кончике стула.

— После вашего ареста полиция несколько часов провела в вашем доме. Они обыскали его от пола до потолка и в соответствии с выданным им ордером изъяли кое-какие вещи, которые предположительно могут представлять собой улики. У нас есть список, я попрошу вас его изучить. В нем значатся ваш лэптоп и три папки с документами, озаглавленные «ФЛАГ», «Конфискация дома-1» и «Конфискация дома-2». И тут нам нужна ваша помощь. Как только будет назначен судья по вашему делу и определен зал, в котором оно будет слушаться, мы подадим ходатайство о немедленном предоставлении нам возможности ознакомиться с содержимым вашего компьютера и этих папок, но до того я хочу, чтобы вы перечислили как можно подробней все, что имеется в ваших файлах. Иными словами, Лайза, чтобы вы сказали: что такого в них есть, что заставило копов прибрать их к рукам? Вы меня понимаете?

— Конечно, и это я вполне могу сделать. Начну сегодня же вечером.

— Спасибо. И еще об одном я хочу вас попросить. Видите ли, если дело пойдет в суд, я не хочу, чтобы у нас оставались неподвязанные концы, то есть чтобы кто-то неожиданно выскочил как чертик из табакерки, или…

— А почему вы говорите «если»?

— Простите?

— Вы сказали «если». Если дело пойдет в суд. Никаких «если».

— Извините, сорвалось с языка. Но — просто для вашего сведения — хороший адвокат всегда прислушивается к предложениям со стороны обвинения. Потому что зачастую такие переговоры позволяют нам исподтишка заглянуть в то, чем оно располагает. Так что, если я говорю вам, что веду переговоры о досудебном соглашении со стороной обвинения, помните: у меня для этого есть скрытая причина. Договорились?

— Договорились, но повторяю вам еще раз: я ни при каких обстоятельствах не признаю своей вины ни в чем, чего я не совершала. Пока они пытаются сделать виновной меня, где-то на свободе бродит настоящий убийца. Прошлой ночью я глаз не сомкнула в этом жутком месте. Всю ночь думала о сыне… Ведь если я признаюсь в чем-нибудь, чего не делала, то никогда не смогу посмотреть ему в глаза.

Я уж было испугался, что сейчас она откроет свой водопроводный кран, но Лайза вдруг замолчала.

— Я вас очень хорошо понимаю, — мягко сказал я. — А теперь вернемся к тому вопросу, который я хотел вам задать, — о вашем муже.

— Зачем?

Я моментально заметил, как поднялись оградительные флажки: мы пересекали границу опасной территории.

— Затем что он — один из тех самых неподвязанных концов. Когда вы в последний раз что-нибудь от него слышали? Вдруг он внезапно объявится в разгар процесса и создаст нам проблему? Не может ли он согласиться свидетельствовать против вас или, например, сообщить суду о каких-нибудь предыдущих актах мести с вашей стороны? Мы обязаны знать все, Лайза. Материализуется ли что-то из наших знаний — не важно. Но если угроза существует, мы должны знать о ней заранее.

— А я думала, что один супруг не может давать показания против другого.

— У супруга есть право не свидетельствовать против своего партнера, и этим правом он может воспользоваться, но существует некая «серая зона», особенно в вашем случае, поскольку вы больше не живете вместе. Так что я хочу подвязать этот свободный конец. Вы можете хотя бы предположить, где ваш муж сейчас?

Мои разъяснения не были безупречны с точки зрения закона, но мне нужно было найти ее мужа, чтобы выяснить динамику развития их супружеских отношений и как это может или не может сказаться на ее защите. Расставшиеся супруги — темная карта. Можно предотвратить их свидетельство против супруга в суде, но предотвратить их сотрудничество с обвинением за пределами зала суда невозможно.

— Не имею ни малейшего представления, — ответила Лайза. — Но думаю, рано или поздно он объявится.

— Почему?

Лайза развела руками, словно показывая, что ответ очень прост:

— Запахнет деньгами. Если там, где он находится, есть телевидение или газеты и он в курсе того, что происходит, он непременно объявится. Можете не сомневаться.

Ответ показался странным — как будто прежде ее муж зарекомендовал себя искателем дармовых денег. Между тем, насколько я знал, если даже так и было, то тратил он из этих денег ничтожно мало.

— Вы говорили, что он превысил лимит по вашей кредитной карточке где-то в Мексике.

— Правильно. В Розарио-Бич. Он снял сорок четыре сотни и таким образом превысил лимит. Мне пришлось заблокировать карточку, а она была единственной, которая у нас оставалась. Но я не сообразила в тот момент, что, блокируя ее, исключаю возможность выследить мужа. Так что ответ — я не знаю, где он теперь.

Циско откашлялся и вступил в разговор:

— Как насчет контактов: телефонных звонков, имейлов, посланий?

— Сначала было несколько имейлов. Потом — ничего, пока он не позвонил в день рождения сына. Это было полтора месяца назад.

— Ваш сын не спросил у него, где он находится?

Лайза запнулась, потом сказала — нет. Лгунья она была никудышная. Я не сомневался, что она что-то скрыла, и сказал:

— Лайза, в чем дело?

Она помолчала немного и сдалась:

— Вы все подумаете, что я плохая мать, но я не разрешила ему поговорить с Тайлером. Мы поссорились, и я просто… повесила трубку. Потом мне было стыдно, но отзвонить ему я не смогла, потому что его номер не идентифицировался.

— Но у него же есть мобильный? — спросил я.

— Нет. Был когда-то, но этого номера, как сообщает автомат, уже не существует. Тот же телефон, с которого он звонил, то ли был чужой, то ли он купил новый, но номер на экране не отразился.

— Вероятно, одноразовый аппарат, — сказал Циско. — Такие продают в каждом универсаме.

Я кивнул. История супружеского разрыва всех повергла в уныние. Наконец я заговорил снова:

— Лайза, если он с вами свяжется, немедленно дайте мне знать.

— Хорошо.

Я перевел взгляд на своего сыщика и безмолвно передал ему послание: проверить все, что можно, насчет Лайзиного мужа-беглеца. Я не желал, чтобы он вдруг возник на суде в самый неподходящий момент.

Циско принял к сведению и утвердительно кивнул.

— Еще несколько вопросов, Лайза, и у нас будет кое-что, с чего можно начинать.

— Спрашивайте.

— Во время вчерашнего обыска в вашем доме полиция изъяла еще несколько вещей, о которых мы пока не говорили. Одна из них — то, что они назвали дневником. Вы знаете, о чем речь?

— Да. Я писала книгу. Книгу моих странствий.

— Ваших странствий?

— Да, странствий в поисках себя. Что я делала, чтобы помочь людям бороться за свои дома.

— Хорошо, значит, это дневник, описывающий ваши протестные акции и тому подобное?

— Правильно.

— Вы не помните, упоминали ли вы в нем когда-нибудь Митчелла Бондуранта?

Она опустила глаза, словно пыталась вспомнить.

— Не думаю. Но могла. Могла написать, что он — тот самый человек, который стоит за всем.

— Но ничего о том, чтобы насолить ему?

— Нет, ничего подобного. И я не причинила ему никакого вреда! Я этого не делала!

— Я вас не о том спрашиваю, Лайза. Я пытаюсь вычислить, что у них есть против вас. Значит, вы уверены, что этот дневник не доставит нам проблем?

— Не доставит. В нем нет ничего плохого.

— Ладно, отлично.

Я обвел взглядом членов своей команды. Из-за словесной перепалки с Лайзой я забыл следующий вопрос. Циско подсказал:

— Свидетельница.

— Да, правильно. Лайза, вчера утром во время убийства находились ли вы где-нибудь поблизости от здания «Уэстленд нэшнл» в Шерман-Оукс?

Она ответила не сразу, и это насторожило меня: кажется, здесь проблема была.

— Лайза?

— Мой сын учится в школе, которая расположена в Шерман-Оукс. Когда я отвожу его туда по утрам, то проезжаю мимо этого здания.

— Это нормально. Значит, и вчера вы проезжали мимо. В какое время?

— Ну, около семи сорока пяти.

— Это когда вы везли его в школу?

— Да.

— А что было после того, как вы его высадили? Обратно вы ездите той же дорогой?

— Чаще всего да.

— А вчера? Мы говорим о вчерашнем дне. На обратном пути вы тоже проезжали мимо банка?

— Думаю, да.

— Что значит «думаю»? Вы не помните?

— Нет, помню. Я поехала по Вентуре до Ван-Нуйса, а там свернула на автостраду.

— Вы поехали обратно сразу после того, как высадили Тайлера, или делали что-то еще?

— Я остановилась, чтобы взять кофе, а потом поехала домой. Тогда я и проезжала мимо.

— В какое время это было?

— Точно не знаю. Я не смотрела на часы. Наверное, где-то в половине девятого.

— Вы выходили из машины поблизости от «Уэстленд нэшнл»?

— Нет, конечно, нет.

— Вы уверены?

— Разумеется, уверена. Неужели вы думаете, что я этого не запомнила бы?

— Хорошо. А где вы покупали кофе?

— В «Джоуз Джоу» на Вентуре, возле «Вудмена», я всегда туда заезжаю.

Я помолчал, посмотрел на Циско, потом на Аронсон. Ранее Циско сообщил, что в момент нападения у Митчелла Бондуранта был стакан с кофе из «Джоуз Джоу». Я решил не задавать пока очевидного вопроса о том, видела ли Лайза в кофейне Митчелла Бондуранта и вступала ли с ним в контакт. Как ее адвокат, я обязан был придерживаться только того, что знаю, и не мог позволить себе оказаться пособником лжесвидетельства. Если бы Лайза сказала мне, что видела Бондуранта и даже обменялась с ним несколькими словами, я бы не имел права убедить ее сплести другую историю на суде, доведись ей давать показания.

Приходилось проявлять большую осторожность в получении информации на столь раннем этапе, чтобы она впоследствии не связала мне руки. Я отдаю себе отчет в том, что здесь содержится противоречие. Моя задача состоит в том, чтобы знать все, что возможно, однако существовали вещи, которые мне невыгодно было знать уже в тот момент. Иногда осведомленность ограничивает в действиях. Незнание же дает больший простор для маневра в выстраивании защиты.

Аронсон во все глаза смотрела на меня, явно удивляясь, почему я не задаю столь очевидного вопроса. Я чуть заметно покачал головой. Свои резоны я собирался изложить позже — будет ей еще один урок из того, чему ее не учили в юридической школе.

Я встал.

— Думаю, на сегодня довольно, Лайза. Вы дали нам массу информации, теперь мы будем над ней работать. Мой шофер отвезет вас домой.

7

Ей было четырнадцать лет, и она все еще любила есть блинчики на ужин. У нас с дочерью была любимая кабинка в ресторане «Дю-Пар», в Студио-Сити. Наш обычный вечерний ритуал по средам. Я подхватил ее у дома ее матери, и мы отправились ко мне домой, заехав по дороге поесть блинчиков. Она делала уроки, я — свою работу. Я очень дорожил этим ритуалом.

Согласно условиям опеки Хейли проводила у меня все вечера по средам и каждые вторые выходные. На Рождество и День благодарения она бывала по очереди то у меня, то у Мэгги, а также я брал ее на две недели во время летних каникул. Но таково было лишь официальное предписание. В последний год наши отношения складывались неплохо, и зачастую мы проводили время втроем. На Рождество мы, как настоящая семья, устроили общий праздничный ужин. Иногда моя бывшая жена даже присоединялась к нам «на блинчики». И этим я тоже очень дорожил.

Но в тот вечер мы с Хейли были вдвоем. Мне предстояло изучить протокол вскрытия Митчелла Бондуранта. К нему прилагались снимки, сделанные по ходу аутопсии, а также фотографии с места преступления, зафиксировавшие положение тела на банковской парковке, поэтому я откинулся на спинку стула, стараясь, чтобы ни Хейли, ни кто бы то ни было другой в ресторане не увидел эти страшные картинки. Едва ли они уместны к блинчикам.

Между тем Хейли делала домашнюю работу по естествознанию, изучая изменения материи при окислении органических веществ.

Циско оказался прав. Вскрытие подтвердило, что Бондурант умер от внутричерепного кровотечения, вызванного множественными ранами, нанесенными тупым предметом по голове.

Точнее, тремя ранами. К протоколу был приложен чертеж верхней части головы жертвы. На темени были нарисованы три следа от ударов, расположенные так кучно, что все их можно было бы накрыть чайной чашкой.

Этот чертеж меня воодушевил. Я перелистал протокол обратно, к первой странице, где содержалось описание тела. Митчелл Бондурант был мужчиной шести футов одного дюйма ростом и ста восьмидесяти фунтов весом. У меня не было под рукой сведений о габаритах Лайзы Треммел, поэтому я набрал номер мобильного, который Циско завез ей утром, поскольку ее собственный телефон был изъят полицией. Очень важно, чтобы клиент в любое время был на связи.

— Лайза, это Микки. Очень быстро скажите, какой у вас рост?

— Что? Микки, я сейчас ужинаю с…

— Просто скажите, какой у вас рост, и я вас отпущу. И не лгите. Что написано в ваших водительских правах?

— Э-э… Кажется, пять футов три дюйма.

— Это точно?

— Да. А что…

— Хорошо, это все, что мне нужно было узнать. Возвращайтесь к своему ужину. Приятного вечера.

— А что…

Я отсоединился и записал в лежавший на столе блокнот ее рост. Рядом я записал рост Бондуранта. Знаменательным было то, что жертва оказалась на десять дюймов выше предполагаемого убийцы, и тем не менее удары, пробившие череп и послужившие причиной смерти, были нанесены жертве сверху по темени. Это позволяло поставить вопрос о, как я это называл, физической возможности — вопрос, который может озадачить присяжных и над которым им придется поразмыслить самим. Вопрос, из которого хороший адвокат может кое-что извлечь. Вопрос из серии если-перчатка-не-подходит-к-руке-ее-нужно-отбросить-как-улику. Вот и здесь следовало задаться вопросом: как могла миниатюрная Лайза Треммел сверху ударить по голове Митчелла Бондуранта, имевшего шесть с лишним футов роста?

Разумеется, ответ зависел от размеров орудия, а также от ряда других обстоятельств, например, от положения тела жертвы в момент убийства. Если во время нападения он находился на земле, вопрос отпадает. Но пока за это следовало ухватиться. Я быстро взял со стола одну из папок и вынул из нее отчет об обыске.

— Кому это ты звонил? — спросила Хейли.

— Своей клиентке. Мне нужно было узнать, какой у нее рост.

— Почему?

— Потому что это может иметь отношение к тому, могла ли она сделать то, что ей вменяют.

Я просмотрел список изъятого. Из обуви в нем значилась пара туфель, о которых было сказано, что это прорезиненные садовые туфли, найденные в гараже. Никакой обуви с каблуками, никаких босоножек на платформе, вообще больше никакой обуви. Конечно, детективы проводили обыск до того, как стали известны результаты вскрытия. Поразмыслив, я пришел к выводу, что на садовых туфлях едва ли могут быть каблуки. Если в полиции предполагают, что именно эти туфли были на Лайзе в момент убийства, то Бондурант имел преимущество в росте перед моей клиенткой, равное десяти дюймам — при условии, что он стоял вмомент нападения.

Это было хорошо. Я трижды подчеркнул данные о соотношении ростов в своем блокноте. Но потом я стал думать о том, почему была изъята только одна пара обуви. В отчете об этом ничего не говорилось, но ордер давал полиции право взять все, что могло быть использовано в качестве доказательства совершения преступления. Они же ограничились садовыми туфлями. Я терялся в догадках.

— Мама сказала, что у тебя сейчас по-настоящему большое дело.

Я взглянул на дочь. Она редко заговаривала со мной о моей работе. Я думал, это потому, что в столь юном возрасте еще видишь все в черно-белом изображении, без серых зон. Люди были для моей дочери либо плохими, либо хорошими, а я зарабатывал на жизнь тем, что представлял интересы плохих. Так что и говорить не о чем.

— Она так сказала? Ну да, оно привлекает большое внимание.

— Это касается той дамы, которая убила человека, хотевшего отнять у нее дом? Это с ней ты сейчас разговаривал?

— Ее обвиняют в том, что она убила человека. Пока ее вина не доказана. Но да, это была она.

— А зачем тебе было спрашивать про ее рост?

— Ты действительно хочешь знать?

— Угу.

— Ну, дело в том, что говорят, будто она убила человека, который был намного выше ее, ударив его по макушке каким-то орудием. Вот меня и интересует, достаточно ли было ее роста, чтобы она смогла это сделать.

— Значит, Энди придется еще доказать, что она смогла?

— Энди?

— Ну, мамина подруга. Она прокурорша по твоему делу, так мама сказала.

— Ты имеешь в виду Андреа Фриман? Высокую темнокожую даму с очень короткой стрижкой?

— Ага.

Значит, она уже «Энди», подумал я. Энди, которая сказала, что только шапочно знакома с моей женой.

— Выходит, они с мамой добрые подруги? Не знал.

— Они занимаются йогой, а иногда, когда со мной остается Джина, вместе ходят куда-нибудь. Она тоже живет в Шерман-Оукс.

Джина была няней, которую моя бывшая вызывала, когда меня не было или когда она не хотела, чтобы я был в курсе ее светской жизни. Или когда мы ходили куда-нибудь вместе.

— Слушай, Хей, можешь сделать мне одолжение? Не говори никому, о чем мы с тобой разговаривали и о чем я спрашивал по телефону. Это в некотором роде частная информация, и я не хочу, чтобы она дошла до Энди. Мне вообще-то не стоило звонить в твоем присутствии.

— Ладно, не скажу.

— Спасибо, солнышко.

Я подождал, не скажет ли она еще чего-нибудь касающегося моего дела, но она вернулась к своему учебнику естествознания, лежавшему перед ней на столе.

А я — к своему протоколу вскрытия и фотографиям смертельных ран на голове Бондуранта. Патологоанатом выбрил то место на его голове, где находились раны. Чтобы дать представление об их размерах, рядом лежала линейка. Кожа вокруг ран была красноватой и разорванной, но кровь смыли, чтобы увидеть форму ран — она была округлой. Две раны перекрывали друг друга, третья располагалась всего в дюйме от них.

Круглое очертание следа от орудия убийства наводило на мысль о молотке. Я не из тех мужчин — мастеров на все руки, которые умеют все в доме починить, но что находится в ящике с инструментами, знаю и знаю, что у большинства молотков боек круглый, иногда овальный. Наверняка это подтвердит эксперт по инструментам из отдела коронера, но всегда лучше быть на шаг впереди и предвосхищать выводы и действия противника. Я заметил, что в каждом отпечатке орудия имелась маленькая V-образная отметина, но не мог догадаться, что она означает.

Я снова просмотрел отчет об обыске и обратил внимание, что в списке изъятых в Лайзином гараже инструментов молоток не значился. Это было странно, потому что было изъято множество других, менее употребительных инструментов. Опять же дело могло быть в том, что обыск проводился до вскрытия, когда многие факты еще не стали известны. Полиция просто забрала все инструменты, не выделяя какой-то определенный. Тем не менее вопросы оставались.

Куда подевался молоток?

И был ли это молоток?

Разумеется, это был первый обоюдоострый меч в этом деле. Обвинение будет утверждать, что отсутствие молотка в полном наборе рабочих инструментов свидетельствует о виновности. Обвиняемая воспользовалась им, чтобы убить жертву, а затем избавилась от него, стараясь скрыть свою причастность к преступлению.

Точка зрения защиты на этот факт будет иной: отсутствие молотка свидетельствует в пользу невиновности. Нет орудия — нет связи с обвиняемой — нет и дела.

На бумаге все выглядит убедительно. На деле — не всегда. Обычно в подобных случаях присяжные склоняются на сторону обвинения. Можно назвать это эффектом защиты дома. Обвинение — всегда «домашняя» команда.

Тем не менее я сделал пометки: сказать Циско, чтобы он получше поискал молоток; выяснить у Лайзы, что ей известно; найти ее мужа — хотя бы для того, чтобы спросить его, был ли в его комплекте инструментов молоток и что с ним случилось.

Следующая серия снимков изображала череп после того, как с него была удалена кожа. Повреждения были обширными, все три удара проломили кость, и трещины волнами расходились от эпицентра ударов. Раны описывались как несовместимые с жизнью, и снимки полностью подтверждали это заключение.

В отчете о вскрытии перечислялись и другие повреждения на теле — ссадины и даже разрывы кожи, а также три сломанных зуба, но их патологоанатом считал полученными в результате падения, поскольку Бондурант рухнул лицом вниз на цементный пол. Он потерял сознание, если не был мертв еще до того, как ударился об пол. Никаких травм, свидетельствовавших о сопротивлении, не найдено.

К протоколу вскрытия были приложены также фотокопии снимков с места преступления, предоставленные патологоанатому полицейским управлением Лос-Анджелеса. Это был не полный комплект, а лишь шесть фотографий, показывавших местоположение тела in situ — то есть так, как оно было обнаружено. Мне бы хотелось располагать полным набором снимков, причем подлинных, а не фотокопий, но их я не мог получить до тех пор, пока судья не снимет запрет на знакомство с доказательствами, наложенное Энди Фриман.

Фотокопии фиксировали под самыми разными углами обзора положение тела Бондуранта, распростертого в гараже между двумя автомобилями. Водительская дверца его «лексуса» была открыта. На полу рядом — картонный стакан из «Джоуз Джоу» и лужица расплескавшегося кофе. Неподалеку — раскрытый портфель.

Бондурант лежал лицом вниз, спина и макушка головы испачканы кровью. Казалось, что глаза у него открыты и смотрят прямо в пол. Маркером на фотографиях были обведены капли крови на полу. Никаких предположений относительно того, была ли это кровь, брызнувшая непосредственно из раны в момент нападения или накапавшая с орудия убийства, в отчете не содержалось.

Я обратил особое внимание на портфель. Почему он открыт? Пропало ли из него что-нибудь? Если преступник, совершив убийство, рискнул потратить время на то, чтобы обыскать портфель, значит, это хладнокровный и расчетливый человек. В тот момент гараж уже наполнялся прибывающими на работу сотрудниками банка. Не побояться шарить в портфеле рядом со своей жертвой — чрезвычайный риск, человек, убивший в состоянии аффекта или из мести, ни за что не стал бы этого делать. Не похоже на действия дилетанта.

Я сделал еще несколько пометок, касающихся возникших у меня вопросов, и памятку для себя: сказать Циско, чтобы он выяснил, есть ли в банковском гараже персональные парковочные места и написана ли на стене перед местом, где припарковался Бондурант, его фамилия. То, что прокуратура добавила к делу обвинение в организации засады, указывало: они уверены, что Лайза Треммел знала, где и когда появится Бондурант, — ведь им придется доказывать это в суде.

Я закрыл папку с делом Треммел, натянул на ее углы резинки и подсунул под них блокнот.

— Все в порядке? — спросил я Хейли.

— Конечно.

— Ты закончила?

— Еду или уроки?

— И то и другое.

— Есть я закончила, но у меня еще остались обществоведение и английский. Хотя, если хочешь, можем ехать.

— Мне нужно просмотреть еще несколько папок. У меня завтра слушания.

— По этому делу об убийстве?

— Нет, по другим.

— Это по тем, где ты стараешься помочь людям остаться в своих домах?

— Именно.

— А почему этих дел так много?

Устами ребенка…

— Алчность, милая. Все это из-за всеобщей алчности.

Я взглянул на нее, чтобы понять, достаточно ли такого объяснения, но она не возвращалась к урокам, а смотрела на меня выжидательно — четырнадцатилетнее существо, которому интересно то, что большей части населения страны не интересно вовсе.

— Ну, смотри: чаще всего, чтобы купить дом или кооперативную квартиру, нужна куча денег. Именно поэтому так много людей могут лишь арендовать жилье. Большинство же тех, кто покупает дом, должны выложить очень солидную сумму, но у них почти никогда нет достаточно денег, чтобы расплатиться за него сразу и полностью. Тогда они идут в банк и берут заем. Банк проверяет, достаточно ли у них собственности и достаточный ли доход они получают, чтобы выплатить этот заем. Он называется ипотечной ссудой. Если все оказывается в порядке, эти люди покупают дом и начинают ежемесячно в течение многих лет выплачивать свою ипотечную ссуду. Это понятно?

— Ты хочешь сказать, что они платят ренту банку?

— Ну, что-то вроде того. Только когда ты арендуешь жилье у хозяина, ты не являешься его владельцем. А если ты берешь ипотеку, дом считается твоей собственностью. Это уже твой дом, а говорят, что иметь собственный дом — это и есть заветная американская мечта.

— А твой дом тебе принадлежит?

— Да. И дом твоей мамы — тоже ее собственность.

Она кивнула, но я не был уверен, что подобные вещи доступны четырнадцатилетней девочке. Ее родители, имеющие разные дома и по отдельности выплачивающие свои ипотечные залоги, не являли собой образец воплощения американской мечты.

— Далее. Некоторое время назад процедуру покупки дома значительно облегчили, и вскоре уже практически каждый, обратившись в банк или к маклеру, мог свободно получить ссуду для покупки дома. Началось массовое мошенничество и взяточничество, очень часто ссуды выдавались людям, которым их выдавать было нельзя. Некоторые лгали, чтобы получить ссуду, а иногда лгали те, кто ссуды выдавал. Причем речь идет о миллионах таких ссуд, Хей, а когда их так много, то не хватает ни людей, ни правил, чтобы держать все под контролем.

— Что, никто никого не заставлял возвращать долги?

— Отчасти и это, но в большинстве случаев люди брали на себя больше, чем было им по силам. Ведь эти ссуды выдаются под проценты, ставки которых меняются. От ссудного процента зависит, сколько владелец дома должен платить каждый месяц, а ставка процента может вырасти весьма значительно. Иногда случается то, что называют платежом «воздушный шар» — это когда по истечении пяти лет ты должен сделать крупный заключительный платеж в погашение основной суммы залога. Чтобы всю эту длинную и сложную историю изложить коротко, скажу: экономика страны пошла вниз, а вместе с ней стали падать цены на жилье. Возник кризис, потому что миллионы людей в стране не смогли расплатиться с банками за купленные ими дома и в то же время не могли их продать, потому что теперь они стоили меньше того, что эти люди задолжали банку. Но банкам, прочим заимодавцам и тем инвестиционным синдикатам, которые держали все ипотечные залоги в своих руках, на это было наплевать. Они желали во что бы то ни стало получить обратно свои деньги. Поэтому, когда люди потеряли способность платить, они попросту начали отбирать у них дома.

— А эти люди начали нанимать тебя.

— Некоторые из них. Но сейчас заведены миллионы дел об отъеме домов. Все кредиторы стремятся получить свои деньги, и иногда кое-кто из них делает всякие плохие вещи, а кое-кто нанимает людей, чтобы делать эти плохие вещи. Они лгут, обманывают и отнимают у людей дома, делая это нечестно или в обход закона. Вот такими-то делами я и занимаюсь.

Я посмотрел на дочь, мне показалось, что она уже перестала меня слушать. Придвинув вторую стопку папок, лежавших на столе, я открыл верхнюю и, начав читать, продолжил свою лекцию:

— Ну вот дело, над которым я сейчас работаю. Семья купила дом шесть лет назад, их ежемесячный платеж составлял девятьсот долларов. Два года спустя, когда это дерьмо начало за…

— Папа!

— Прости. Два года спустя, когда все пошло в этой стране наперекосяк, им повысили ссудный процент, а соответственно возросли и ежемесячные платежи. Одновременно с этим муж, который был водителем школьного автобуса, потерял работу, потому что попал в аварию. Тогда муж с женой пошли в банк и сказали: «Эй, у нас возникла проблема. Нельзя ли изменить или по-новому организовать условия нашего займа, чтобы мы имели возможность продолжать выплачивать свой долг?» Это называется реструктуризацией долга, но на самом деле это всего лишь отсрочка. Эти люди поступили правильно, но банк обманул их и довел до новой беды. Им сказали: да, конечно, мы продолжим с вами работать и что-нибудь придумаем, а вы пока платите что можете. Таким образом, владельцы дома платили что могли, но этого было недостаточно. Они ждали, ждали, однако из банка не было ни слуху ни духу. Не было до тех пор, пока они не получили по почте уведомление, что дом у них отбирают. Вот как поступают банки, и вот с чем я пытаюсь что-то сделать. Это, знаешь ли, Хей, как борьба Давида с Голиафом. Гигантские финансовые институты железной пятой давят людей, а у тех слишком мало ребят вроде меня, которые изъявляют готовность за них вступиться.

Только объясняя всю эту кухню малолетней дочери, я наконец понял сам, почему стал заниматься этой конкретной сферой юриспруденции. Да, кое-кто из моих клиентов просто вел хитрую игру с системой. Они были шарлатанами не хуже самих банков, которые пытались их обмануть. Но другие мои клиенты были действительно растоптаны и обездолены. Они являлись настоящими жертвами, и я хотел защитить их, дать возможность остаться жить в своих домах хотя бы столько, сколько возможно.

Хейли занесла ручку над тетрадкой и лишь ждала момента, когда я «отпущу» ее, чтобы вернуться к урокам. Таким образом она выказывала вежливость — должно быть, это у нее от матери.

— Так или иначе, вот чем я занимаюсь. А теперь можешь возвращаться к своей домашней работе. Хочешь еще что-нибудь попить или десерт?

— Папа, блинчики — это и есть разновидность десерта.

Она носила брекеты, и сегодня выбрала лаймово-зеленые скобки. Когда она говорила, я не мог оторвать взгляд от ее причудливо украшенных зубов.

— Ну да, конечно. Тогда, может, что-нибудь выпьешь? Еще молока?

— Нет, спасибо, больше ничего не хочу.

— Ладно.

Я вернулся к работе и разложил перед собой три папки с делами об отъеме домов. После того как была запущена радиореклама, работы у нас стало столько, что приходилось группировать судебные слушания: то есть сводить вместе дела, которые вел один и тот же судья. Следующим утром у меня было три разбирательства под началом судьи Альфреда Бирна в суде центрального округа. Стратегия защиты во всех трех случаях базировалась на утверждении, что дома были отобраны незаконно и заимодатель или агент, нанятый заимодателем, совершили мошенничество в отношении моих клиентов.

По всем трем делам я добился отсрочки — мои клиенты оставались в своих домах и пока не были обязаны вносить ежемесячные платежи. Противная сторона тоже рассматривала это как жульничество, равное по масштабу эпидемии отъема домов. Мой оппонент выражал мне свое презрение за то, что я якобы мошенничаю сам, лишь отсрочивая неизбежный финал.

Меня это не трогало. Тех, кто приходит в эту сферу из уголовной, всегда презирали.

— Я опоздала на блинчики?

Подняв голову, я увидел, как моя бывшая жена прошмыгнула в кабинку и села рядом с нашей дочерью, успев чмокнуть ее в щеку, прежде чем девочка недовольно отстранилась, — в таком уж возрасте она сейчас пребывала. Я бы предпочел, чтобы Мэгги села рядом со мной и поцеловала меня. Но мог и подождать.

Собирая папки со стола, чтобы освободить место, я улыбнулся и сказал:

— Для блинчиков никогда не бывает поздно.

8

Формальное обвинение должно было быть предъявлено Лайзе Треммел в Ван-Нуйсе в следующий вторник. Это рутинная предварительная процедура, призванная назначить дело к слушанию и запустить часы безотлагательного рассмотрения государственного обвинения по существу. Однако поскольку моя клиентка была выпущена на свободу под залог, мы не были заинтересованы в безотлагательном рассмотрении. Пока она дышала вольным воздухом, не было никакой нужды спешить. Пусть дело зреет постепенно, как летняя гроза, и суд начнется тогда, когда защита будет к нему полностью готова.

Но процедура предъявления обвинения была подходящим моментом, чтобы выпустить Лайзу вперед и дать ей возможность безоговорочно и темпераментно произнести свое «Невиновна!» под судейский протокол, а также перед видеокамерами многочисленных корреспондентов. Хотя сейчас их собралось меньше, чем на первом предварительном слушании, поскольку федеральные средства массовой информации склонны ослаблять свое внимание на период долгого и скучного прохождения дела через судебную систему, местные медиа были представлены широко и запечатлели пятнадцатиминутное заседание добросовестно.

Предъявление обвинения и ведение предварительного слушания было поручено судье Высшего суда Дарио Моралесу. Целью такого заседания является формальное утверждение предъявленных прокуратурой обвинений. Несомненно, обвинения в адрес Лайзы будут оставлены в силе, и дело передадут другому судье, который и будет рассматривать его по существу.

Хотя с момента ее ареста мы почти каждый день разговаривали с Лайзой по телефону, не встречался я с ней больше недели. Она отклоняла мои предложения поговорить с глазу на глаз, и теперь я понял почему. Появившись в суде, она выглядела совершенно другим человеком. Ее волосы были коротко и стильно острижены, а лицо выглядело гладким и излишне румяным. По залу пронесся шепоток, что Лайза прошла курс лицевых инъекций ботокса, чтобы выглядеть более привлекательной.

Я не сомневался, что эти физические изменения, равно как и изящный новый костюм, в котором она предстала, — дело рук Герба Дэла. Эти двое казались неразлучными, и участие Дэла беспокоило меня все больше и больше. Он без конца направлял ко мне продюсеров и сценаристов, которые настойчиво звонили в мой офис. Лорне приходилось постоянно отклонять их притязания закрепить за собой кусочек истории Лайзы Треммел. При беглом просмотре интернетной базы данных оказывалось, что все протеже Герба Дэла — голливудские писаки и стервятники самого низкого пошиба. Мы отнюдь не возражали против солидных голливудских вливаний в нашу казну, чтобы оплачивать растущие расходы, но все эти люди относились к разряду «сделка сначала — оплата потом», что нас совершенно не устраивало. Тем временем мой собственный агент пребывал в поиске, стараясь заключить сделку с солидным авансом, который позволил бы мне выдать зарплату сотрудникам, оплатить аренду офиса, а также вернуть деньги Дэлу, чтобы отделаться от него.

В любом процессе самая важная информация и самые важные действия — отнюдь не те, что задокументированы в материалах судебного дела. Так было и с Лайзиными слушаниями. После того как ее заявление было запротоколировано и Моралес объявил, что слушания по существу состоятся через две недели, я сообщил судье, что защита хотела бы вынести на рассмотрение суда несколько ходатайств. Он дал разрешение, я вышел вперед и вручил его секретарю пять отдельных листков. Копии этих документов я передал также Андреа Фриман.

Первые три ходатайства были подготовлены Аронсон после тщательного изучения запроса полиции Лос-Анджелеса об ордере на обыск, видеозаписи допроса Лайзы Треммел детективом Керленом, а также вопросов, которые ей задавались. Задача состояла в том, чтобы доказать, что фактически Лайза была взята под арест не после, а до зачтения ей ее прав. Аронсон обнаружила неувязки, нарушения процедуры и преувеличения в толковании фактов. В ходатайствах, ею составленных, содержалась просьба исключить из дела запись допроса, равно как и все объекты, изъятые при обыске в доме нашей подзащитной.

Ходатайства были написаны ясно и убедительно. Я гордился Аронсон и собой, что сумел разглядеть в ней неотшлифованный алмаз уже по тому ее резюме, которое легло мне на стол. Но суть заключалась в том, что я прекрасно знал: у этих ходатайств почти нет шанса быть удовлетворенными. Ни один судья не захочет исключать из дела об убийстве вещественные доказательства, если ему нужны голоса избирателей, чтобы остаться на судейской скамье. Поэтому он будет искать способ сохранить статус-кво и примет решение по вещественным доказательствам на глазах у присяжных.

Тем не менее ходатайства, составленные Аронсон, играли важную роль в стратегии защиты, потому что поданы они были в связке с двумя другими. В одном содержалась просьба немедленно запустить процесс раскрытия имеющихся по делу улик, предоставив защите доступ ко всем находящимся в распоряжении «Уэстленд файненшиэл» архивам и внутренним служебным запискам, имеющим отношение к Лайзе Треммел и Митчеллу Бондуранту. В другом — требование к обвинению предоставить защите возможность изучить содержание компьютера Лайзы Треммел, ее мобильного телефона и личных документов, изъятых при обыске ее дома.

Поскольку Моралес должен был постараться проявить объективное отношение к обеим сторонам, моя стратегия заключалась в том, чтобы подтолкнуть его к соломонову решению: разрубить младенца пополам. Отказать в удовлетворении ходатайств об исключении доказательств из дела, но предоставить защите доступ ко всему тому, о чем шла речь в двух других ходатайствах.

Разумеется, и Моралес, и Фриман не были новичками и прекрасно понимали, что я делаю, но то, что они это понимали, отнюдь не означало, что они могут мне помешать. Кроме того, у меня в кармане лежало шестое ходатайство, которого я еще не подавал, — это был мой козырь про запас.

Моралес дал Фриман десять дней на удовлетворение наших ходатайств и быстро перешел к следующему делу. Хороший судья никогда не допускает простоев в ходе сессии. Повернувшись к Лайзе, я попросил ее подождать меня в коридоре, потому что собирался переговорить с прокурором. Я заметил, что Дэл ждет ее у выхода, сгорая от нетерпения отвезти домой. С ним я решил разобраться после, а пока направился к прокурорскому столу. Фриман, опустив голову, что-то писала в блокноте.

— Привет, Энди.

Она подняла голову, ожидая увидеть приятеля, который так по-свойски к ней обращается, и губы ее уже было начали растягиваться в улыбке, но увидела меня, и улыбка тотчас исчезла. Я выложил перед ней на стол свое шестое ходатайство.

— Взгляните, когда будет минутка. Я собираюсь внести его завтра утром. Не хотелось, знаете ли, заваливать суд таким количеством бумаг в один день. А завтра утром будет в самый раз, но я подумал: раз это касается вас, нужно предупредить вас заранее.

— Меня? О чем это вы?

Я не ответил. Оставив ее в недоумении, я покинул зал суда и, выйдя через двойную дверь, увидел свою клиентку и Герба Дэла, дающих аудиенцию многочисленным репортерам, выстроившимся перед ними полукругом. Я быстро подошел сзади, схватил Лайзу за руку и на полуслове оттащил в сторону.

— Н-н-ну, в-в-все, ребята, с меня хватит! — произнес я любимую реплику заики поросенка Порки из популярного мультсериала.

Лайза пыталась освободиться, но мне удалось удержать ее и увести прочь от толпы по коридору.

— Что вы делаете? — протестовала она. — Вы ставите меня в неловкое положение!

— Я ставлю вас в неловкое положение? Лайза, это вы сами ставите себя в неловкое положение, якшаясь с этим типом. Я же сказал, чтобы вы не имели с ним никаких дел. Вы только посмотрите на себя: выглядите так, словно вы — кино-дива. Это суд, Лайза, а не телешоу «Вечерние развлечения».

— Я рассказывала им свою историю.

Когда мы оказались достаточно далеко, чтобы никто нас не слышал, я остановился и сказал:

— Лайза, вы не должны вот так напрямую разговаривать с прессой. Все, что вы скажете, может вернуться к вам бумерангом и больно шарахнуть по голове.

— О чем вы говорите? Это была идеальная возможность представить им мою версию всей этой истории. Меня засадили в тюрьму по ложному обвинению, и настало время мне высказаться открыто. Я уже говорила вам, что к молчанию прибегают только те, кто виновен.

— Дело в том, что у окружной прокуратуры есть своя пресс-служба, и они копируют и записывают на пленку все материалы о вас, которые появляются в печати, на радио или телевидении. У них есть распечатки всего, что вы говорите. И если когда-нибудь вы хоть на йоту отойдете от своих слов, они тут же пригвоздят вас. Они распнут вас на глазах присяжных. Поймите же, Лайза, что все эти ваши выступления не стоят такого риска. Вам следует предоставить мне говорить от вашего имени. А если уж вы так горите желанием рассказывать свою историю лично, то мы приготовим и отрепетируем с вами ваши речи и спланируем стратегически наиболее выгодные появления перед репортерами.

— Но как же Герб? Он уверил меня, что я не…

— Позвольте объяснить вам еще раз, Лайза: Герб Дэл — не ваш адвокат, и приоритетными для него являются отнюдь не ваши интересы. У него есть свои. Это ясно? Почему я никак не могу вам этого втолковать? Вы должны отделаться от него. Он…

— Нет! Я не могу! Он единственный, кто действительно обо мне заботится.

— Ах, Лайза, у меня сейчас сердце разорвется от умиления. Если он единственный, кто действительно заботится о вас, почему он до сих пор разговаривает с этими людьми? — Я указал на плотную толпу репортеров и фотографов. Дэл продолжал разглагольствовать, безусловно, потчуя их всем тем, чего они хотели. — Что он им говорит, Лайза? Вы знаете? Уверен на все сто, что не знаете, и это, согласитесь, странно, потому что вы — подзащитная, я — ваш адвокат. А он кто?

— Он имеет право говорить от моего имени.

Пока мы наблюдали, как Дэл, возводя палец к потолку, взывал о чем-то, обращаясь к репортерам, я заметил, как открылась дверь зала, где мы только что заседали. Из него решительным шагом, сканируя коридор взглядом и держа в руке мое шестое ходатайство, вышла Андреа Фриман. Сначала ее внимание привлекла кучка журналистов, но потом она увидела, что в центре ее — не я. Когда ее радар засек меня, она сменила курс и стремительно направилась прямо ко мне. Несколько корреспондентов попытались окликнуть ее, но она сердито отмахнулась от них моим ходатайством.

— Лайза, идите к той вон скамейке, сядьте и ждите меня. И не разговаривайте ни с какими репортерами.

— А как насчет…

— Просто делайте то, что я говорю.

Когда Лайза отошла, Фриман приблизилась ко мне. Она была в бешенстве, я видел, как огонь полыхал в ее глазах.

— Холлер, что это за дерьмо?

Она потрясла над головой моим ходатайством. Я сохранил безмятежный вид даже тогда, когда она подошла ко мне слишком близко.

— Полагаю, совершенно очевидно, что это, — ответил я. — Это ходатайство об отстранении вас от дела, поскольку у вас возник конфликт интересов.

— У меня возник конфликт интересов?! Какой такой конфликт?

— Послушайте, Энди… ведь я могу называть вас Энди, не так ли? Если моя дочь так вас называет, значит, и мне можно, правда?

— Прекратите нести околесицу, Холлер.

— Пожалуйста. Конфликт, который я имею в виду, состоит в том, что вы обсуждали это дело с моей бывшей женой и…

— Которая, между прочим, является прокурором, работающим в том же учреждении, что и я.

— Это правда, но обсуждали вы его не только в офисе. На самом деле это случилось во время занятий йогой и в присутствии моей дочери, а возможно, и кое-где еще, насколько мне известно.

— О, перестаньте! Какой вздор.

— Вот как? Тогда зачем вы мне солгали?

— Я никогда не лгала. Что вы имеете…

— Я спросил, знакомы ли вы с моей бывшей женой, и вы ответили: шапочно. А на самом деле это неправда, не так ли?

— Мне просто не хотелось обсуждать это с вами.

— Значит, вы солгали. Об этом я в ходатайстве не упомянул, но могу добавить, прежде чем представить его суду. И пусть судья решает, важно это или нет.

Она сделала долгий выдох и обреченно сдалась:

— Чего вы хотите?

Я осмотрелся. Никто нас не слушал.

— Чего я хочу? Я хочу, чтобы вы поняли, что я тоже умею играть по вашим правилам. Вы решили вести себя со мной жестко, я тоже могу.

— Что вы имеете в виду, Холлер? Какой услуги за услугу вы требуете?

Я кивнул. Вот это деловой разговор.

— Вы понимаете: если завтра я подам это ходатайство, вы отойдете в область предания. Судья склонится на сторону защиты. Он постарается избежать всего, что могло бы ему навредить. Кроме того, ему хорошо известно, что в окружной прокуратуре работает куча вполне дееспособных прокуроров. Прислать вам замену ничего не стоит.

Я указал на свору репортеров, собравшихся в коридоре, большинство из них по-прежнему не отходили от Герба Дэла.

— Видите, какой ажиотаж дело вызывает в прессе? Увы, для вас все это останется позади. Вероятно, это самое значительное дело в вашей карьере, и оно уплывет от вас. Никаких пресс-конференций, никаких крупных заголовков, никаких прожекторов. Все достанется тому, кого пришлют на ваше место.

— Ну, я еще поборюсь, и далеко не факт, что судья Моралес купится на ваш бред. Я объясню ему без обиняков, что вы делаете: пытаетесь торговаться с окружной прокуратурой, пытаетесь избавиться от прокурора, которого откровенно боитесь.

— Вы можете сказать ему все, что угодно, но вам придется ответить судье — причем в открытом заседании, — как могло случиться, что моя четырнадцатилетняя дочь на прошлой неделе за ужином пересказывала мне факты по этому делу.

— Это чушь. Вам должно быть стыдно использовать вашу…

— Что? Вы хотите сказать, что я лгу? Или что моя дочь лжет? Ведь ее тоже можно вызвать в суд. И я вовсе не уверен, что вашему начальству понравится такой спектакль или такие, например, газетные заголовки: «Окружная прокуратура допрашивает с пристрастием четырнадцатилетнюю девочку, называя ребенка лгуньей». Несколько безвкусно, вы не находите?

Фриман повернулась ко мне спиной и сделала было шаг, чтобы уйти, но остановилась. Я понял, что моя взяла. Ей следовало бы уйти от меня и отказаться от дела, но она не смогла. Это дело и все, что оно ей сулило, были ей необходимы.

Она снова повернулась, посмотрела сквозь меня, словно меня там и не было или я был мертвецом, и сказала:

— Ну так чего же вы хотите?

— Пожалуй, я могу не подавать это ходатайство завтра. Пожалуй, я могу даже отозвать два из тех, которые вынужден был подать, чтобы вернуть своей клиентке принадлежащие ей вещи и просмотреть документы «Уэстленда». Единственное, что мне нужно, — это сотрудничество. Дружеский обмен материалами по делу. И я хочу, чтобы сотрудничество началось прямо сейчас, не позже. Я не желаю ходить к судье каждый раз, когда мне понадобится что-нибудь, на что я имею право.

— Я могу пожаловаться на вас в гильдию адвокатов.

— Отлично, мы можем подать встречные жалобы. Они проведут расследование в отношении нас обоих и обнаружат лишь то, что вы действовали противозаконно, обсуждая дело с дочерью и бывшей женой адвоката подсудимой.

— Я не обсуждала его с вашей дочерью. Она просто при этом присутствовала.

— Уверен, что коллегия, проводя расследование, отметит это различие.

Я предоставил ей возможность с минуту помучиться. Она явно дрогнула, но требовался последний толчок.

— Да, кстати, если ходатайство завтра будет подано, не сомневайтесь, что я оброню словечко для «Таймс». Кто там у них судебный репортер? Солтерс? Уверен, она сочтет это интересным побочным сюжетом. Милый маленький эксклюзив.

Она кивнула так, словно только сейчас вся сложность ее положения стала ей кристально ясна.

— Отзовите свои ходатайства, — сказала она. — К концу пятницы вы получите все, о чем просили.

— Завтра.

— Времени не хватит. Мне нужно все собрать и сделать копии. А копировальный пул всегда завален работой.

— Тогда в четверг к полудню — или я подаю ходатайство.

— Ладно.

— Отлично. Как только с этим будет покончено, вероятно, мы сможем начать переговоры о соглашении. Благодарю вас, Энди.

— Идите к черту, Холлер. Никакого соглашения не будет. Мы пригвоздим ее, и я буду смотреть на вас, а не на нее, когда станут оглашать вердикт.

Она развернулась и зашагала прочь, но вдруг резко обернулась:

— И не называйте меня Энди. Вы не имеете права так меня называть.

Длинными сердитыми шагами она направилась к лифтам, не обратив ни малейшего внимания на репортера, который подбежал к ней рысцой и попытался вырвать хоть несколько слов.

Я знал, что никакого досудебного соглашения быть не может — моя клиентка на это никогда не пойдет, — но подбросил Фриман этот мячик, чтобы она могла швырнуть его обратно мне в лицо. Я хотел, чтобы она ушла сердитой, но не чересчур, пусть думает, будто оставила за собой маленький трофей. Так с ней будет легче договариваться.

Оглянувшись, я увидел, что Лайза послушно ждет меня на скамейке, которую я указал, и сделал ей знак подойти.

— Ладно, Лайза, пошли отсюда.

— А как же Герб? Он привез меня сюда.

— На своей машине или на вашей?

— На своей.

— Тогда доберется. А вас домой отвезет мой водитель.

Мы направились в нишу, где располагались лифты. К счастью, Фриман уже спустилась к себе в контору на второй этаж. Я нажал кнопку, но лифт долго не приходил, и к нам успел присоединиться Дэл.

— Как, вы уходите без меня?

Я не ответил на его вопрос и обошелся без любезностей.

— Знаете что, вы разозлили меня своими выступлениями перед прессой. Если вы думаете, что помогаете делу, то должен вас разочаровать: вы ему только мешаете. И вы уже достали меня.

— Ба, что за выражения? Мы все-таки в суде.

— Мне плевать, где мы. Не смейте говорить от имени моей клиентки. Вы поняли? Если это повторится, я созову пресс-конференцию, и вам очень не понравится то, что я там о вас расскажу.

— Ладно. Так и быть. Это была моя последняя пресс-конференция. Но у меня вопрос: что со всеми теми людьми, которых я к вам посылал? Некоторые из них звонили мне и говорили, что ваши сотрудники обошлись с ними весьма грубо.

— Да, будете посылать их и дальше — мы и дальше будем обходиться с ними так же.

— Эй, я не новичок в бизнесе, и это все вполне легально работающие люди.

— «На изрытой стороне».

Дэл опешил. Он посмотрел на Лайзу, потом снова на меня.

— Что это означает?

— «На изрытой стороне». Да ладно, не делайте вид, будто никогда не слышали этого названия.

— Вы имеете в виду «На теневой стороне»?

— Нет, я имею в виду «На изрытой стороне» — фильм, сделанный одним из тех продюсеров, которых вы к нам посылали. Кино о даме, которая усыновила футболиста, а потом заставляла его заниматься с ней сексом по три-четыре раза в день. А когда ей это надоело, стала приглашать к себе всю футбольную команду. Не думаю, что этот фильм собрал столько же денег, сколько «На теневой стороне».

Лайза стояла с застывшим в изумлении лицом. У меня было ощущение, что мой рассказ о голливудских связях Дэла отнюдь не соответствовал тому, что он сам вот уже несколько недель нашептывал ей в уши.

— Да, вот что он делает для вас, Лайза. И вот с какими людьми хочет вас свести.

— Послушайте, — сказал Дэл, — вы имеете хоть какое-то представление о том, как трудно в этом городе что-нибудь провернуть, осуществить какой-нибудь проект? Есть люди, которые на это способны, а есть такие, которые не способны. Мне все равно, что этот парень делал раньше, если теперь у него все на мази. Понимаете? Это законопослушные люди, и они готовы выложить кучу денег, Холлер.

Лифт наконец пришел. Я подтолкнул в него Лайзу, но когда Дэл попытался войти следом за нами, выставил вперед руку, уперся ему в грудь и легонько отстранил.

— Отвалите, Дэл. Вы получите свои деньги и еще немного сверх того. Но только отвалите.

Я вошел в лифт и повернулся лицом к двери, чтобы быть уверенным, что Дэл не запрыгнет в него в последний момент. Он не попытался это сделать, но и не отступил назад. Пока дверь окончательно не закрылась, он не спускал с меня полного ненависти взгляда.

9

Мы переехали в свой новый офис в субботу утром. Это было трехкомнатное помещение в здании на углу бульваров Виктория и Ван-Нуйс. И само здание называлось: Виктори-билдинг — Дом победы, так сказать. Мне это нравилось. Офис был полностью оборудован и находился всего в двух кварталах от дома правосудия, где Лайзе Треммел предстояло пройти через судебный процесс.

Все работали не покладая рук. Включая Рохаса, одетого в футболку и пестрые шорты, что позволяло видеть татуировки, почти полностью покрывавшие его руки и ноги. Не знаю даже, что шокировало меня больше: вид татуировок Рохаса или его общий вид в чем-то, кроме строгого костюма, который он всегда надевал, когда возил меня.

Расселение на новом месте было таково: я имел отдельный кабинет, другой, больший по площади, делили Циско и Аронсон, а между ними Лорна устроила свою приемную. Перемещение с заднего сиденья «линкольна» в офис с десятифутовыми потолками, полноценным столом и даже диваном, на котором можно было прикорнуть, представляло собой огромную перемену. Первое, что я сделал, устроившись на новом месте, — это использовал все горизонтальные поверхности, включая полированный деревянный пол, чтобы разложить более восьмисот страниц документов следствия, полученных от Андреа Фриман.

Большинство из них относилось к «Уэстленду». В свою очередь, большинство бумаг этого раздела являлось техническими документами. Это была пассивная месть Фриман за манипуляцию, которой она подверглась со стороны защиты. Здесь были собраны десятки многостраничных инструкций и буклетов, касающихся банковской политики и банковских процедур, а также куча совершенно ненужных мне форм. Все это я сложил в одну огромную стопку. Отдельный раздел составляли копии всех сообщений, направленных непосредственно Лайзе Треммел, большинством из них я уже располагал и был знаком с их содержанием. Их я сложил во вторую стопку. И наконец, имелись копии внутрибанковской корреспонденции, а также переписки Митчелла Бондуранта с компанией, через которую банк осуществлял процедуру отъема домов.

Компания называлась АЛОФТ, и мне она была хорошо знакома, поскольку являлась моим оппонентом как минимум в трети всех дел, которые я вел. АЛОФТ была настоящей мельницей, она собирала и отслеживала прохождение всех документов, которые требовались в ходе процессов по отъему жилья. Это была компания-посредник, которая позволяла банкирам и прочим заимодавцам сохранять видимость чистых рук в грязном деле лишения людей их домов. Компании вроде АЛОФТ делали практически всю работу, банку оставалось лишь направить своему клиенту уведомление о лишении его права собственности на заложенный дом.

Именно эта стопка документов представляла для меня наибольший интерес, и именно в ней я откопал документ, который мог изменить весь ход данного дела.

Я сел за стол и стал изучать телефонный аппарат. На нем было больше кнопок, чем я когда-нибудь смог бы освоить. В конце концов я отыскал кнопку интеркома, соединявшего меня с соседним кабинетом, и нажал ее.

— Алло?

Никакого ответа. Я нажал снова.

— Циско? Баллокс? Вы там?

Ничего. Я встал и направился к двери, собираясь связаться со своими сотрудниками старомодным, но надежным способом, однако в этот момент из динамика наконец раздался ответ:

— Микки, это ты?

Это был голос Циско. Я поспешил обратно к столу и нажал кнопку.

— Да, это я. Можешь зайти ко мне? И прихвати с собой Баллокс.

— Вас понял, перехожу на прием.

Несколько минут спустя в кабинет вошли мой дознаватель и моя помощница.

— Эй, босс, — сказал Циско, оглядев стопки документов на полу, — офис существует для того, чтобы держать все это в ящиках стола, картотечных шкафах и на полках.

— Когда-нибудь так и будет, — пообещал я. — Закройте дверь и садитесь.

Когда мы расселись, я посмотрел на них через свой, точнее, арендованный, необъятный стол и, рассмеявшись, признался:

— Как-то странно себя здесь ощущаю.

— А я бы легко привык к отдельному кабинету, — сказал Циско. — Это Баллокс в диковинку.

— Ничего подобного, — возмутилась Аронсон. — Когда я прошлым летом проходила практику в «Шендлер, Мэсси и Ортиз», у меня был свой кабинет.

— Ну может, в следующий раз у вас будет свой кабинет и в нашей конторе, — сказал я. — А теперь к делу. Циско, ты отдал лэптоп своему парню?

— Да, закинул вчера утром и сказал, что это сверхсрочная работа.

Имелся в виду Лайзин лэптоп, который был передан нам окружной прокуратурой вместе с ее сотовым телефоном и четырьмя ящиками документов.

— И он сможет нам сказать, что искала в нем окружная прокуратура?

— Он говорит, что сможет представить список файлов, которые они открывали, и выяснить, как долго они с ними работали. А мы из этого сможем сделать вывод, на что именно они обращали внимание. Но на многое не надейся.

— Почему?

— Потому что больно уж легко Фриман согласилась. Не думаю, что она отдала бы нам компьютер, будь там что-то для нее важное.

— Возможно.

Ни Циско, ни Аронсон не были в курсе условий сделки, которую я заключил с Фриман, и рычагов, которые я при этом использовал. Меняя тему, я обратился к Аронсон. После того как она закончила составление ходатайств об исключении некоторых улик из доказательной базы, я переориентировал ее на сбор сведений о жертве. Это задание я решил ей дать после того, как Циско в ходе своих расследований обнаружил кое-какие свидетельства того, что в частной жизни Митчелла Бондуранта не все было в ажуре.

— Баллокс, что вам удалось выяснить о жертве?

— Ну, многое еще предстоит проверить, но нет сомнений, что он стремительно продвигался к краю бездны. В финансовом смысле.

— Как так?

— Дело в том, что, когда дела шли хорошо и финансы лились рекой, он был активным игроком на рынке недвижимости. Между две тысячи вторым и седьмым годами он купил и быстро перепродал двадцать одну единицу недвижимости — большей частью фешенебельные жилые дома, сделал на этом хорошие деньги и тут же вложил их в еще более крупные сделки. Потом экономиказастопорилась, и он оказался в ловушке.

— То есть полетел вверх тормашками.

— Совершенно верно. На момент своей смерти он владел пятью огромными поместьями, которые уже не стоили того, что он за них заплатил. Похоже, он больше года предпринимал попытки продать их. Но покупателей не было. Причем по трем из владений в этом году наступал срок платежа «воздушный шар». Это увеличивало его долг более чем на два миллиона долларов.

Я встал, обошел вокруг стола и стал расхаживать по комнате. Доклад Аронсон взволновал меня. Я не знал еще, какое он мог иметь значение для нас, но не сомневался, что мог. Надо было понять это в процессе обсуждения.

— Значит, так: Бондурант, старший вице-президент «Уэстленда» по ссудам, сам пал жертвой той же ситуации, что и множество людей, у которых он отбирал дома. Когда деньги проливались на него золотым дождем, он скупал владения, находившиеся под ипотечным залогом с обязательством платежа «воздушный шар» по истечении пяти лет, полагая, как и все, что сумеет перепродать или перезаложить их задолго до истечения этого пятилетнего срока.

— И сделал бы это, если бы экономику не смыло в унитаз, — подхватила Аронсон. — Но в новых условиях он не смог ни продать, ни перезаложить их, потому что они уже не стоили того, что он за них заплатил. Ни один банк, включая его собственный, не стал бы и рассматривать его предложений.

Вид у Аронсон был хмурый.

— Отличная работа, Дженнифер. В чем дело?

— Просто я думаю: какое все это может иметь отношение к убийству?

— Вероятно, никакого. А может быть, самое непосредственное.

Я снова сел за стол и вручил ей трехстраничный документ, который откопал в ворохе бумаг, переданных нам стороной обвинения. Она взяла его и стала держать так, чтобы и Циско мог его прочесть.

— Что это? — спросила она.

— Думаю, это найденное нами еще дымящееся оружие.

— Я забыл у себя на столе очки, — сказал Циско.

— Прочтите вслух, Дженнифер.

— Это копия заказного письма Бондуранта Луису Оппарицио в «А. Луис Оппарицио. Финансовые технологии», то есть коротко — в АЛОФТ. «Дорогой Луис, к сему прилагаю письмо адвоката по имени Майкл Холлер, представляющего интересы домовладелицы по одному из дел о конфискации, которое Вы вели для „Уэстленда“». Далее указаны имя Лайзы, номер залогового договора и адрес дома. «В своем письме к клиентке мистер Холлер утверждает, что в деле просматриваются многочисленные свидетельства мошенничества. Вы увидите, что он приводит конкретные действия, и все они были предприняты АЛОФТом. Как Вы знаете — мы с Вами это уже обсуждали, — имеются и другие жалобы. Если подтвердятся новые претензии к АЛОФТу, „Уэстленд“ окажется в уязвимом положении, особенно учитывая интерес, который правительство в последнее время проявляет к ипотечному бизнесу. Если нам с Вами не удастся достичь понимания и найти выход из сложившейся ситуации, я буду рекомендовать совету директоров „Уэстленда“ расторгнуть контракт с Вашей организацией, и все текущие дела будут отменены. Подобное развитие событий также требует со стороны банка подачи ДСД в соответствующие инстанции. Пожалуйста, свяжитесь со мной как можно скорее, чтобы продолжить обсуждение этого вопроса». Все. К этому приложена копия вашего письма и копия почтовой квитанции. В получении письма расписалась некая Натали, фамилии разобрать не могу. Начинается с буквы «Л».

Откинувшись на спинку своего кожаного «председательского» кресла, пропуская, словно фокусник, между пальцами скрепку и улыбаясь, я выжидательно смотрел на них. Аронсон, которой не терпелось произвести впечатление, заговорила первой:

— Значит, Бондурант прикрывал свою задницу. Он не мог не знать, как действует АЛОФТ. Банки находятся со всеми этими посредниками в панибратских отношениях: им плевать, как они это делают, им просто нужно, чтобы это было сделано. Посылая такое письмо, он лично как бы дистанцировался от АЛОФТа и его махинаций.

Я пожал плечами — мол, может быть, но добавил:

— «Достичь понимания и найти выход». — Оба посмотрели на меня непонимающе. — Так он написал в письме: «Если нам не удастся достичь понимания и найти выход…»

— Ну да, а что это значит? — спросила Аронсон.

— Читайте между строк. Не думаю, что он дистанцируется. Я думаю, это письмо — угроза. Оно означает, что он хотел кусочек пирога. Хотел войти в долю и да, прикрыть свою задницу, поэтому и послал это письмо, но я подозреваю, что были и другие послания. Он требовал от АЛОФТа каких-то действий или — в противном случае — собирался порвать с Оппарицио. Он ведь даже угрожал подать ДСД.

— А что такое ДСД? — спросила Аронсон.

— Докладная о сомнительной деятельности, — пояснил Циско. — Рутинный документ. Банки штампуют их по любому поводу.

— И куда направляют?

— В Федеральную торговую комиссию, в ФБР, в Секретную службу министерства финансов — в сущности, куда угодно.

Насколько можно было понять, они пока еще не сообразили того, что я им подсказывал.

— Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, какие деньги гребет АЛОФТ? — спросил я. — Ведь он контролирует треть всех дел по отъему недвижимости в Лос-Анджелесском округе. Знаю, это не подтверждено, так сказать, научно, но если ты получаешь даже часть такого барыша, то речь идет о миллионах и миллионах «чаевых» только от этого одного округа. Говорят, в одной Калифорнии будет десять миллионов подобных дел, прежде чем года через два эпидемия пойдет на спад. Плюс торги.

— Какие торги? — спросила Баллокс.

— Газеты читать надо. Оппарицио находится в процессе продажи АЛОФТа некоему крупному инвестиционному фонду, компании «Лемюр». Торги открытые, и любой конфликт, касающийся будущего приобретения, может повлиять на сделку, равно как и на стоимость акций. Так что будьте уверены: если Бондурант был доведен до отчаяния, он вполне мог поднять волну и произвести эффект даже больший, чем тот, на который он рассчитывал.

Циско кивнул, первым ухватив суть моей гипотезы:

— Понятно, значит, у нас есть Бондурант, оказавшийся перед лицом финансовой катастрофы, — сказал он. — Вот-вот должны взорваться три его «воздушных шара». Тогда он делает пируэт и пытается примазаться к Оппарицио, к сделке с «Лемюром» и ко всему этому выгодному предприятию по отъему домов. И за это его убивают?

— Правильно.

Циско все усек, поэтому я повернулся на своем вращающемся кресле так, чтобы смотреть прямо на Аронсон.

— Не знаю, — сказала она. — Это очень смелая гипотеза. И ее будет трудно доказать.

— А кто сказал, что нам нужно ее доказывать? Мы должны просто сообразить, как заронить ее в головы присяжных.

Нам действительно ничего не нужно было доказывать. Мы должны были лишь высказать предположение и дать возможность жюри остальное додумать самому. Моя обязанность — только посеять семена разумного сомнения. Выстроить гипотезу невиновности. Перегнувшись через свой большой деревянный стол, я посмотрел в глаза своей команде:

— Такова будет наша теория защиты. Оппарицио — наше соломенное чучело, человек, которого мы представим как вероятного виновного. Жюри укажет на него пальцем — и наша подзащитная свободна.

Я посмотрел на лица своих сотрудников и не увидел никакой реакции, поэтому продолжил:

— Циско, я хочу, чтобы ты сосредоточился на Оппарицио и его компании. Узнай все, что можно: история, известные партнеры — словом, все. Все подробности слияния — я хочу знать об этой сделке и об этом парне даже больше, чем знает он сам. К концу следующей недели мне нужны архивы их судебных дел. Они, конечно, будут сопротивляться, но важно их немного потрясти.

Аронсон покачала головой.

— Подождите минутку, — сказала она. — Вы хотите сказать, что все это чепуха? Всего лишь маневр защиты, а на самом деле этот Оппарицио ничего такого не совершал? А что, если мы правы насчет Оппарицио, а они ошибаются в отношении Лайзы Треммел? Что, если она невиновна?

Она смотрела на меня взглядом, исполненным наивной надежды. Я улыбнулся и взглянул на Циско:

— Скажи ей.

Тот повернулся лицом к моей юной помощнице:

— Детка, ты новичок в этом деле, так что усваивай урок. Мы никогда не задаем такого вопроса. Совершенно не важно, виновен наш клиент или невиновен.

— Да, но…

— Никаких «но», — сказал я. — Мы сейчас говорим лишь о средствах защиты. О способах обеспечить своего клиента наилучшей защитой. О стратегии, которой мы должны следовать независимо от его виновности или невиновности. Если вы хотите заниматься уголовным правом, вы должны это усвоить. Никогда не спрашивайте клиента, сделал ли он это. Что бы он ни ответил, это только отвлекает. Поэтому вам нет необходимости это знать.

Она сжала губы в тонкую прямую линию.

— Как вы относитесь к Теннисону? — спросил я. — «Атака легкой бригады»?

— Какое это…

— «Им не положено знать, им — приказ исполнять». У Теннисона сказано, что его герои должны сделать то, что нужно, или умереть. Мы — легкая бригада, Баллокс. Мы сражаемся против армии, у которой больше людей, больше оружия, больше всего. В большинстве случаев это похоже на самоубийство. Никаких шансов выжить. Никаких шансов победить. Но изредка встречается дело, в котором шанс появляется. Это может быть слабый и сомнительный шанс, но все же шанс. Не упускайте его. Бросайтесь в атаку… и не задавайте подобных вопросов.

— Вообще-то, насколько я помню, у Теннисона сказано: сделать и умереть. В этом смысл стихотворения. У его героев не было выбора: или сделать — или умереть. Они были вынуждены сделать и умереть.

— Хорошо, что вы знаете Теннисона. Но я предпочитаю «сделать или умереть». Действительно ли Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта? Я не знаю. Она говорит, что не убивала, и мне этого достаточно. Если же вам этого недостаточно, то я сниму вас с этого дела и снова переброшу целиком на дела об отъеме домов.

— Нет, — быстро спохватилась Аронсон. — Я хочу остаться. Я с вами.

— Прекрасно. Редкий адвокат может похвастать тем, что был вторым номером на процессе по делу об убийстве спустя всего десять месяцев после окончания юридической школы.

Она уставилась на меня широко открытыми глазами:

— Вторым номером?!

Я кивнул:

— Вы это заслужили. Вы очень хорошо сделали свою работу.

Но свет быстро померк в ее глазах.

— В чем дело, Дженнифер?

— Просто я не понимаю, почему нельзя совместить то и другое: и неукротимо сражаться в защиту клиента, и быть уверенным в его невиновности. Почему не попробовать, чтобы добиться лучшего результата?

— Лучшего — для кого? Для клиента? Для общества? Или для вас лично? Дженнифер, вы ответственны перед вашим клиентом и перед законом — это все. — Прежде чем закончить увещевание, я посмотрел на нее долгим взглядом: — Не пытайтесь взывать к моей совести. Этот путь я уже давно прошел. Он не приводит ни к чему хорошему.

10

Проведя большую часть дня в конторе, в организационных хлопотах, я попал домой только ближе к восьми вечера и нашел свою бывшую жену сидящей на ступеньках крыльца. Нашей дочери с ней не было. В последний год мы несколько раз встречались с Мэгги в отсутствие Хейли, и предвкушение очередной такой встречи меня взволновало. Я устал как собака от умственной и физической нагрузки, но ради Мэгги охотно был готов взбодриться.

— Привет, Мэг. Ты забыла ключ?

Она встала, и по ее напряженной фигуре, по тому, как деловито она отряхнула пыль с джинсов, я понял: что-то не так. Поднявшись на крыльцо, я наклонился к ней, чтобы поцеловать — в щечку, разумеется, — но она резко увернулась, от чего мои подозрения только усугубились.

— Так вот у кого Хейли этому научилась, — сказал я. — Она вот так же ныряет в сторону, когда я пытаюсь ее поцеловать.

— Холлер, я здесь не для этого. И ключом я не воспользовалась, чтобы ты не счел факт присутствия прокурора в твоем доме в некотором роде конфликтом интересов.

Теперь я понял.

— А, занималась сегодня йогой? Виделась с Андреа Фриман?

— Именно.

Внезапно я почувствовал, что сил на то, чтобы взбодриться, у меня не осталось. Я отпер дверь, словно осужденный, который, утратив всякое достоинство, позволяет завести себя в помещение, где его ждет смертельная игла.

— Входи. Полагаю, придется это прояснить.

Она быстро вошла. Моя последняя реплика послужила еще одной головешкой, подброшенной в полыхавший у нее внутри огонь.

— То, что ты сделал, заслуживает презрения. Использовать нашу дочь в своих интриганских целях!

Я резко обернулся к ней:

— Использовать нашу дочь? Ничего подобного я не делал. Наша дочь без моего участия оказалась в курсе, и я лишь случайно об этом узнал.

— Это не важно. Ты просто отвратителен.

— Нет, я — адвокат защиты. А твоя добрая подружка Энди обсуждала меня и мое дело с моей бывшей женой в присутствии моей дочери. А потом она откровенно мне солгала.

— О чем ты? Она не лжет.

— Я не о Хейли. Я об Энди. Когда ее назначили обвинителем, я в первый же день спросил, знакома ли она с тобой, и она ответила: только шапочно. Думаю, излишне спорить, что это не так. И я, конечно, не могу утверждать, но если бы мы описали ситуацию десятку разных судей, то, вероятно, все десять сочли бы это конфликтом интересов.

— Послушай, мы не обсуждали ни тебя, ни ваше дело. Эта тема случайно возникла во время обеда. Да, при этом оказалась Хейли. Ты что же, думаешь, я должна отказаться от всех друзей ради тебя? Так не делают.

— Если это так не важно, почему она мне солгала?

— Это не было прямой ложью. Мы с ней действительно не близкие подруги. Кроме того, вероятно, она не хотела, чтобы ты воспринял это так, как ты воспринял.

— Значит, теперь мы квалифицируем ложь по скользящей шкале? Какая-то ложь не прямая, какая-то не важная. Незачем и волноваться из-за такой лжи.

— Холлер, не будь занудой.

— Послушай, хочешь выпить?

— Я ничего не хочу. Я пришла сказать, что ты поставил в неудобное положение не только меня и свою дочь, но и себя. Это низко, Холлер. Ты использовал невинный рассказ собственной дочери, чтобы добиться преимущества для себя. Это в самом деле низость.

Я все еще держал в руке портфель. Теперь я положил его на стол, стоявший в столовой нише, оперся руками о спинку стула и склонился вперед, обдумывая свой ответ.

— Ну что же ты? — поддела меня Мэгги. — Ты же всегда так быстро находишь ответ на любой вопрос. Великий адвокат. Послушаем, что ты скажешь на этот раз.

Я рассмеялся и покачал головой. В ярости она была так красива. Это обезоруживало. И самое худшее — то, что она наверняка это знала.

— Ах, так тебе еще и смешно? Ты угрожаешь разрушить чью-то карьеру, да еще и смеешься над этим?

— Я не угрожал разрушить ее карьеру. Я угрожал лишь добиться ее отстранения от дела. И это, конечно, не смешно. Просто…

— Что, Холлер? Что — просто? Я просидела здесь два часа, ожидая тебя, потому что хотела спросить: как ты мог это сделать?

Я отступил от стола и перешел в наступление: постепенно приближаясь к ней, заставляя ее пятиться и наконец загнав ее в угол и наставив указательный палец прямо ей в грудь, я сказал:

— Я сделал это, потому что я — адвокат защиты и как таковой поклялся защищать своих клиентов в полную меру своих способностей. Да, я увидел здесь выгоду для себя. Вы с твоей милой подружкой Энди явно перешли грань. Наверное, никакого вреда это не причинило — во всяком случае, насколько мне пока известно, — но это не значит, что грань не была перейдена. Если ты перепрыгиваешь через забор, на котором висит табличка «Прохода нет», даже пусть ты тут же перепрыгнула обратно, факт остается фактом: ты нарушила запрет. Я обязан защищать свою клиентку. Поэтому, узнав о нарушении, воспользовался этим обстоятельством, чтобы кое-что получить. Кое-что, что мне, кстати, полагалось иметь по всем правилам, но что твоя подруга придерживала просто потому, что располагала такой возможностью. Действовала ли она в рамках правил? Да. Поступала ли честно? Нет. И одна из причин того, что вы подняли такой шум и так этим озабочены, заключается в том, что вы знаете: это было нечестно и я поступил правильно. Ты сама поступила бы точно так же.

— Никогда в жизни. Я никогда так низко не пала бы.

— Чушь. — Я отвернулся от нее. Она осталась стоять в углу. — Что ты здесь делаешь, Мэгги?

— В каком смысле? Я только что объяснила тебе, зачем пришла.

— Да, но ты могла просто снять трубку или послать имейл. Зачем ты пришла?

— Хотела посмотреть тебе в глаза, когда ты будешь объяснять свой поступок.

Я снова повернулся к ней. Все это было лишь интермедией. Я снова подошел вплотную, уперся руками в стену возле ее головы и сказал:

— Вот такие вздорные споры и сгубили наш брак.

— Я знаю.

— Ты знаешь, что прошло восемь лет? Мы состоим в разводе столько же, сколько состояли в браке.

Восемь лет, а я все еще не мог ее поколебать.

— Восемь лет, а воз и ныне там.

— Да, там.

— Ты знаешь, что ты вечный нарушитель, Холлер. Ты перепрыгиваешь через все заборы. Входишь в наши жизни и выходишь из них, когда пожелаешь. А мы лишь позволяем тебе это.

Я медленно наклонился, пока наши дыхания не слились, легко прикоснулся к ней губами, а когда она попыталась что-то сказать, закрыл ей рот поцелуем. Больше я ничего не хотел слышать. И у меня закончились слова.

Часть вторая ГИПОТЕЗА НЕВИНОВНОСТИ

11

Контора закончила работу и была заперта до утра, а я все еще сидел за своим столом, готовясь к предварительным слушаниям. Был вторник, начало марта, и мне очень хотелось распахнуть окно, чтобы впустить в комнату прохладный вечерний воздух. Но помещение было герметически запечатано вытянутыми в высоту неоткрывающимися окнами. Осматривая его перед подписанием договора аренды, Лорна этого не заметила. Я скучал по своему «кабинету» на заднем сиденье «линкольна», где можно было опустить стекло и глотнуть свежего воздуха, когда захочется.

Вступительные слушания должны были состояться через неделю. Под подготовкой к ним я имею в виду то, что я пытался предугадать, чем мой оппонент, Андреа Фриман, захочет поделиться в ходе представления дела судье.

Вступительные слушания — рутинная ступень на пути к процессу как таковому. Это на сто процентов прокурорское шоу. Прокурор обязан представить дело, а судья решает, достаточно ли у обвинения доказательств, чтобы передать дело на рассмотрение присяжных. Здесь не учитывается порог разумных сомнений. Отнюдь. Судье просто необходимо сделать вывод: основано ли обвинение на достаточном количестве доказательств. Если да, то следующая остановка — полноценный судебный процесс.

Трюк Фриман будет наверняка заключаться в том, чтобы представить ровно столько доказательств, сколько требуется, чтобы перейти порог достаточности и добиться нужного решения судьи, не раскрыв весь свой арсенал. Потому что она понимает: я буду оспаривать все, что она выдаст.

Излишне сомневаться, что бремя обвинения на этом этапе — вовсе никакое не бремя. Хотя смысл вступительных слушаний заключается в том, чтобы держать систему под контролем и не допускать того, чтобы власти наступали на индивида железной пятой, все равно это игра с заранее известным исходом. За этим законодательное собрание штата Калифорния следило строго.

Раздраженные уголовными процессами, которые представлялись им бесконечными, медленно и неповоротливо прокладывающими свой путь через замысловатую систему правосудия, политики в Сакраменто приняли меры. Возобладало мнение, будто затянутое правосудие — помеха правосудию, и никому не было дела до того, что это мнение противоречит базовому компоненту состязательной системы — праву обвиняемого на полноценную и энергичную защиту. Законодательное собрание штата обошло это маленькое неудобство и проголосовало за внесение изменений в закон, включив в него меры по упрощению судебной процедуры. Полное представление доказательств, которыми располагает обвинение, было заменено для вступительных слушаний тем, что справедливо было бы назвать игрой в прятки. Кроме главного следователя, разрешалось выборочно вызвать лишь некоторых свидетелей, показания с чужих слов скорее принимались во внимание, чем отвергались, и от обвинения не требовалось представлять и половины собранных доказательств — только некое проходимое количество.

В результате на практике дело почти никогда не доходило до представления даже достаточного количества доказательств, и вступительные слушания превращались в простое штампование печати на пути к процессу.

Тем не менее смысл в них был и для защиты. Я все же имел возможность заглянуть в то, что предстоит, и поставить под вопрос хотя бы тех свидетелей и те улики, которые будут представлены. Вот зачем нужна была подготовительная работа. Мне требовалось предугадать, какие карты раскроет Фриман, и решить, как сыграть против них.

О досудебном соглашении речи не было. Фриман не протягивала руку, да и моя клиентка в любом случае не пожелала бы ее принять. Мы полным ходом шли к процессу, который должен был начаться в апреле или мае, и я бы не сказал, что не радовался этому. Нам представлялась легальная возможность оправдаться, и если Лайза Треммел желала ею воспользоваться, я должен был быть в полной боевой готовности.

За последние недели как несколько хороших, так и несколько плохих новостей поступило с «доказательного фронта». Как и ожидалось, судья Моралес отклонил наши ходатайства об исключении из доказательной базы записи допроса и результатов обыска в доме Лайзы. Это расчищало обвинению путь для выстраивания дела вокруг нескольких столпов: мотив, возможность и показания единственной свидетельницы. У них было дело об отъеме дома, история Лайзиной протестной деятельности против банка, ее уличающее признание, сделанное во время допроса, а главное — свидетельница Марго Скейфер, утверждавшая, что видела Лайзу менее чем в квартале от банка спустя несколько минут после убийства.

Но мы собирались строить защиту, атакуя и стараясь разрушить эти столпы, а кроме того, мы располагали несколькими реабилитирующими доказательствами.

До сих пор не было ни установлено, ни найдено орудие убийства, а крохотное пятнышко крови, обнаруженное на трубном ключе, изъятом из набора инструментов в Лайзином гараже, на которое обвинение уповало как на улику, обернулось в нашу пользу, так как лабораторный анализ показал, что кровь не принадлежала Митчеллу Бондуранту. Разумеется, обвинение не станет обнародовать этот факт ни на вступительных слушаниях, ни во время процесса, но я-то могу это сделать и сделаю. Часть работы защитника состоит в том, чтобы подбирать ошибки и промахи обвинения и заталкивать их ему же в глотку. Я такой возможности не упущу.

В дополнение к этому мой сыщик собрал информацию, которая могла поставить под сомнение показания ключевой свидетельницы обвинения, правда, этот выстрел мы прибережем до процесса. А сверх всего у нас имелась гипотеза невиновности. Альтернативная версия убийства недурно выстраивалась. У нас на руках были копии нескольких повесток о вызове в суд Луиса Оппарицио как представителя компании АЛОФТ, этой фабрики по отъему домов, которая и будет стоять в центре нашей защитной стратегии.

Я позабочусь о том, чтобы ничто из нашей тактики не всплыло во время вступительных слушаний. Фриман вызовет для дачи показаний детектива Керлена, и тот развернет перед судьей всю картину преступления, позаботившись о том, чтобы обойти все ловушки, связанные с промахами при сборе улик. Она вызовет также медэксперта и, вероятно, эксперта-криминалиста.

Единственный участник, остававшийся под вопросом, — свидетельница Скейфер. Сначала я подумал, что Фриман придержит ее. Она могла ограничиться тем, что Керлен изложит результаты опроса свидетельницы, и обещанием вызвать ее самое для дачи показаний на основном процессе. Для предварительных слушаний большего и не требовалось. Но потом мне пришло в голову, что Фриман может усадить Скейфер на свидетельское место уже сейчас, чтобы постараться разведать, что имеется у меня. Если в ходе перекрестного допроса я приоткрою свою тактику обращения со свидетельницей, это поможет Фриман подготовиться к тому, что ждет ее впереди, на самом процессе.

В этом состояла стратегическая игра, и, должен признать, меня эта сторона процесса всегда привлекала больше всего. Шахматные ходы, которые делаются за пределами зала суда, имеют большее значение, чем те, что делаются в судебном присутствии. Представление, происходящее в зале, всегда подготовлено и срежиссировано. Я же предпочитал импровизацию, творимую за его стенами.

Я как раз подчеркивал фамилию Скейфер в своем блокноте, когда в приемной зазвонил телефон. Я мог ответить на звонок со своего аппарата, но не стал этого делать. Рабочий день давно закончился, и я знал, что автомат перенаправляет в новый офис все вызовы, поступающие на номер, указанный в телефонной книге, так что человек, звонивший в столь поздний час, скорее всего был одним из тех, кто нуждался в адвокате по делу об отъеме дома. Он может оставить сообщение.

Я выложил на середину стола папку с результатами анализа крови, взятой с ручки трубного ключа, изъятого в Лайзином гараже. В ней содержался и анализ ДНК. Сделан он был в срочном порядке: обвинение не поскупилось и отослало образец крови в частную фирму, чтобы не ждать очереди в региональной лаборатории. Я представил себе разочарование, которое должна была испытать Фриман, получив отрицательный результат. Кровь не принадлежала Митчеллу Бондуранту. Для обвинения это было не просто неудачей — ведь положительный результат лишил бы Лайзу последнего шанса на оправдание и заставил бы ее пойти на досудебную сделку. Но еще хуже было то, что Фриман теперь знала: я могу использовать этот документ, чтобы потрясти им перед присяжными и заявить — смотрите, дело, которое они сварганили, изобилует ложными предположениями и уликами.

Мы также заработали несколько очков, когда на записях с видеокамер наблюдения, установленных в здании банка и на выезде и въезде в гараж, в период до и после убийства не оказалось изображений Лайзы. Правда, угол обзора камер не покрывал всей территории гаража, но это не имело значения. Записи видеокамер представляли собой оправдательное доказательство.

Теперь завибрировал мой мобильник. Вынув его из кармана, я взглянул на дисплей. Звонил мой агент Джоул Готлер. Поколебавшись, я принял звонок.

— Поздненько вы работаете, — сказал я вместо приветствия.

— Да. А вы, видимо, не просматриваете свою электронную почту, — ответил Готлер. — Я давно пытаюсь с вами связаться.

— Простите, компьютер передо мной, но я заработался. Что случилось?

— У нас большая проблема. Вы читаете «Дедлайн Голливуд»?

— Нет, а что это?

— Это блог. Найдите-ка его у себя в компьютере.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас. Давайте.

Я закрыл папку с анализами крови и отложил ее в сторону, затем придвинул лэптоп и открыл его. Подключившись к Интернету, нашел сайт «Дедлайн Голливуд» и начал его просматривать. Сайт представлял собой набор кратких сообщений о голливудских сделках, кассовых рейтингах и событиях, происходящих в студиях. Кто что купил, кто порвал с каким агентством, у кого дела идут вверх, у кого вниз и всякое такое.

— Так, и что мне здесь искать?

— Листайте вниз, до трех сорока пяти сегодняшнего дня.

Сообщения в блоге были помечены временем размещения. Я сделал как он велел и нашел пост, с которым Готлер хотел меня ознакомить. Уже один его заголовок взбесил меня:

Реальная история о таинственном убийстве достается «Арчуэй», продюсеры Дэл/Макрейнолдс.

Из некоторых источников мне стало известно, что компания «Арчуэй пикчерс» выделила сумму, обозначающуюся шестизначной цифрой, которая к концу проекта обещает обернуться семизначной, чтобы приобрести права на историю об убийстве из мести за отъем дома. Это дело проходит сейчас через систему правосудия здесь, в нашем Лалаленде.^[111] Интересы обвиняемой, Лайзы Треммел, в сделке представляет Герб Дэл, который будет продюсировать проект совместно с Клеггом Макрейнолдсом из «Арчуэй». Многоцелевая сделка включает права на телепродукцию и документалистику. Развязку истории, впрочем, еще предстоит написать, так как процесс по обвинению в убийстве банкира, который пытался отнять у нее дом, для Треммел пока впереди. В пресс-релизе Макрейнолдс утверждает, что история Треммел будет использована для того, чтобы под увеличительным стеклом рассмотреть эпидемию отъема домов, поразившую всю страну в последнее время. Суд над Треммел должен начаться через два месяца.

— Черт! — воскликнул я.

— Вот именно, — согласился Готлер. — Что, черт возьми, происходит? Я из кожи вон лезу, чтобы продать эту штуку, и уже очень близок к заключению сделки с Лейкершором и тут читаю такое! Вы что, издеваетесь надо мной, Холлер? Вы же всаживаете мне нож в спину.

— Послушайте, я не знаю точно, что происходит, но у меня договор с Лайзой, и я…

— Вы знаете, кто такой этот Дэл? Я-то знаю, он — последняя дешевка.

— Я знаю, знаю. Он уже пытался ко мне подкатываться, но я мигом заткнул его. Он заставил Лайзу что-то подписать, но…

— О Господи Иисусе! Так она что-то подписала с этим уродом?

— Нет. То есть да, но уже после того, как подписала договор со мной. У меня этот договор на руках, и я имею право перв…

Здесь я запнулся. Договоры. Я вспомнил, как сделал копии и отдал их Дэлу, а потом положил оригиналы обратно в багажник «линкольна». Дэл это видел.

— Сукин сын!

— Что такое?

Я взглянул на стопку папок, лежавшую на углу стола. Все они относились к делу Лайзы Треммел. Но я не забрал папки из машины и не перенес их в офис, потому что поленился, подумал, что там только старые контракты и старые дела, а может, не был уверен, что мне понравится работать в каменном мешке новой конторы. Так или иначе, контракты все еще находились в багажнике.

— Джоул, я вам перезвоню.

— Эй, что там…

Но я уже отключился и бежал к двери. У Дома победы имелся свой двухэтажный гараж, но он находился в отдельном здании. Пришлось выйти на улицу и дотрусить до него. Рысцой взбежав по пандусу на второй этаж, я направился к своей машине, на ходу отпирая багажник кнопкой дистанционного управления. Мой «линкольн» был единственной машиной, все еще остававшейся на верхнем уровне. Выхватив папку с контрактами и склонившись к лампочке, освещавшей багажник, я пролистал ее содержимое в поисках договора, подписанного Лайзой Треммел.

Его там не было.

Сказать, что я был в ярости — значит не сказать ничего. Засунув папку обратно в ячейку, я с силой захлопнул крышку багажника, вытащил телефон и, направляясь обратно к пандусу, позвонил Лайзе. Автомат переключил меня на автоответчик.

— Лайза, это ваш адвокат. Мы, кажется, договаривались, что вы будете отвечать всегда, когда я вам звоню. Независимо от времени суток и того, чем вы заняты. Но вы не отвечаете. Отзвоните мне непременно. Мне нужно поговорить с вами о вашем дружке Гербе и о сделке, которую он только что заключил. Уверен, что для вас это не новость. Но возможно, новостью окажется для вас то, что я собираюсь возбудить против подонка судебное преследование за этот фортель. Я урою его, Лайза. Так что лучше отзвоните мне! Немедленно!

Захлопнув крышку телефона, я сжал его в руке и побежал вниз по пандусу, едва обратив внимание на двух мужчин, поднимавшихся мне навстречу, пока один из них не окликнул меня:

— Эй, ты тот самый парень?

Я остановился, удивленный вопросом, но продолжая думать лишь о Гербе Дэле и Лайзе Треммел.

— Простите?

— Ну, юрист. Знаменитый адвокат из телевизора.

Оба направлялись ко мне. Это были молодые люди в летных куртках, они шли, засунув руки в карманы. Мне было не до пустой болтовни.

— Э-э… нет, думаю, вы ошиблись…

— Брось, парень, это ты. Я видел тебя по ящику.

Я сдался:

— Ну да, я веду дело, в связи с которым и оказался на экране.

— Да-да-да… Повтори-ка свое имя еще разок.

— Микки Холлер.

Как только имя было произнесено, я увидел, что тот из них, который все время молчал, вынул руки из карманов и, распрямив плечи, встал прямо передо мной. На руках у него были черные перчатки без пальцев. Я успел подумать, что для перчаток слишком тепло и что, поскольку на втором этаже не было ни одной машины, кроме моей, им там нечего делать. Значит, они искали меня.

— Что все это зна…

Молчун впечатал левый кулак мне в солнечное сплетение. Согнувшись пополам, я тут же получил удар правым, который сломал мне три левых ребра. Кроме того, что в этот момент выронил телефон, дальше я мало что запомнил. Помню лишь, что пытался бежать, но тот, что повыше, загородил мне дорогу, прижав мои руки к бокам и развернув меня в обратном направлении.

На нем тоже были черные перчатки.

12

Нетронутым у меня осталось только лицо — единственная часть тела, которую не покрывали синяки и ссадины и кости которой не были переломаны, когда я очнулся в реанимации больницы Креста Господня. Окончательный итог включал тридцать восемь швов на голове, девять сломанных ребер, четыре сломанных пальца, ушиб обеих почек и одно яичко, на сто восемьдесят градусов свернутое с места. Мой торс имел цвет виноградного мороженого на палочке, а моча была темной, как кока-кола.

Последний раз, когда я лежал в больнице, меня подсадили на оксикодон,^[112] что едва не лишило меня способности к воспроизводству потомства и чуть не сломало мою карьеру. Поэтому на сей раз я заявил, что намерен выкарабкиваться без помощи химии. И это, конечно, оказалось болезненной ошибкой. Уже через два часа после своего заявления я молил медсестер, санитаров и вообще всех, кто соглашался меня выслушать, поставить мне капельницу. Капельница наконец помогла, боль притупилась, но я оказался где-то под потолком в состоянии неуверенного полета. Врачам понадобилось дня два, чтобы найти правильный баланс между болью и сознанием. И тогда я начал принимать посетителей.

Одними из первых заявились два детектива из ван-нуйсского отделения полицейского управления Калифорнии. Одного звали Стилвелл, другого — Эйман. Они задали мне формальные вопросы, чтобы закончить свою бумажную волокиту. Желания выяснить, кто напал на меня, у них было не больше, чем желания работать в обеденный перерыв. В конце концов, я был адвокатом, защищавшим убийцу, которую прихватили их коллеги. Иными словами, они не собирались скручивать себе яйца ради покалеченного моего.

Когда Стилвелл закрыл свой блокнот, я уже знал: разговор, а также и расследование закончены. Они пообещали сообщить, если что-нибудь обнаружится.

— Вы, кажется, кое-что забыли, не так ли? — сказал я.

Я говорил, не двигая челюстями, потому что каким-то образом любое движение челюстей отзывалось острой болью в моей грудной клетке.

— Что именно? — спросил Стилвелл.

— Вы так и не попросили меня дать описание тех, кто на меня напал. Даже не поинтересовались, какого цвета кожа у них была.

— Все это мы узнаем у вас во время следующего визита. Врач сказал, что вам нужен покой.

— Хотите назначить дату следующего визита?

Ни один из них не ответил. Они не собирались приходить еще раз.

— Вижу, что нет, — сказал я. — Всего доброго, детективы. Я рад, что отдел преступлений против личности действует. Это вселяет уверенность.

— Послушайте, — сказал Стилвелл, — похоже, это было случайное нападение. Два уличных грабителя в поисках легкой наживы. Шансов…

— Они знали, кто я.

— Вы говорили, что они узнали вас по газетам и телевидению.

— Я этого не говорил. Я сказал, что они знали меня и сделали вид, будто видели по телевизору. Если бы вы действительно всерьез вели расследование, вы бы обратили внимание на это различие.

— Вы обвиняете нас в том, что мы не уделяем должного внимания случайному акту насилия, произошедшему в нашем округе?

— Вообще-то да. Но кто сказал, что акт насилия был случайным?

— Вы сказали, что не были знакомы с нападавшими или не узнали их. Так что если только вы не передумали, нет никаких оснований подозревать, будто нападение не было случайным. В лучшем случае это преступление, совершенное из ненависти к адвокату. Они узнали вас, а им не нравилось, что вы защищаете убийц и всяких подонков, вот они и решили выместить на вас свою злобу. Могла быть куча причин.

От такого их равнодушия все мое тело пронзила боль. Но я устал и хотел, чтобы они ушли.

— Не беспокойтесь, детективы, — сказал я. — Возвращайтесь к преступлениям против личности и заполняйте свои бумаги. Об этом деле можете забыть. Я сам о нем позабочусь.

И я закрыл глаза. Это было единственное, на что у меня еще хватило сил.

Когда я в следующий раз поднял веки, в углу палаты на стуле сидел и неотрывно смотрел на меня Циско.

— Привет, босс, — сказал он тихо, словно его обычный трубный голос мог причинить мне боль. — Как живешь-можешь?

Окончательно очнувшись, я закашлялся, и это вызвало пароксизм боли в мошонке.

— С поворотом на сто восемьдесят градусов влево.

Он улыбнулся, решив, что я брежу. Но сознание у меня было достаточно ясным, чтобы помнить, что это его второй визит и что во время первого я просил его кое-что выяснить.

— Который час? Я теряю счет времени от того, что все время сплю.

— Десять минут одиннадцатого.

— Четверг?

— Нет, утро пятницы, Мик.

Значит, я проспал больше, чем думал. Я попытался сесть, но всю левую часть тела окатила волна жгучей боли.

— Господи Иисусе!

— Ты в порядке, босс?

— Что-нибудь разузнал для меня, Циско?

Он встал и подошел к кровати.

— Не все, но продолжаю работать. Я заглянул в полицейский протокол. Там информации не густо, но сказано, что тебя нашла бригада ночных уборщиков, которая явилась на работу около девяти вечера. Они обнаружили тебя лежащим на холодном гаражном пандусе и вызвали полицию.

— Девять часов — это вскоре после нападения. Они ничего больше не видели?

— Нет, не видели. Если верить протоколу. Я собираюсь сегодня вечером сам их порасспросить.

— Хорошо. А что в конторе?

— Мы с Лорной проверили все предельно тщательно. Похоже, внутри никто не побывал. Ничего не пропало, насколько пока можно судить. А ведь контора оставалась всю ночь незапертой. Думаю, их целью был ты, Мик, а не офис.

Поступление лекарства через капельницу регулировалось системой, которая отпускала сладкий сок обезболивания в соответствии с импульсами, поступавшими от меня через компьютер, находившийся в соседней комнате и запрограммированный кем-то, кого я никогда не видел. Но в тот момент этот виртуальный благодетель был главным действующим лицом моей жизни. Я ощутил холодное покалывание усилившейся струи, которая через руку вливалась мне в грудь, и замолчал, ожидая, когда успокоятся кричащие окончания моих нервов.

— Что ты думаешь обо всем этом, Мик?

— У меня в голове пустота. Я же сказал тебе: они мне неизвестны.

— Я не о них. Я о том, кто их послал. Что подсказывает тебе печенка? Оппарицио?

— Это, конечно, одна из вероятностей. Он знает, что мы у него на хвосте. Да и если не он, то кто?

— А как насчет Дэла?

Я покачал головой.

— Ему-то зачем? Он уже украл у меня договор и заключил сделку. Зачем после этого избивать меня?

— Может, просто чтобы осадить. Может, чтобы добавить проекту интриги. Так она приобретает дополнительное измерение — новый аспект.

— Это кажется натяжкой. Мне больше нравится версия с Оппарицио.

— Но зачем это ему?

— Зачем-то. Чтобы осадить, как ты говоришь. Предупредить. Он не хочет выступать свидетелем и барахтаться в дерьме, которое, как ему известно, у меня на него имеется.

Циско пожал плечами:

— Я все же не уверен.

— Вообще, кто бы это ни был — не важно. Меня это не остановит.

— Что конкретно ты собираешься делать с Дэлом? Он ведь украл договор.

— Я думаю об этом. К тому времени, когда выйду отсюда, у меня будет план насчет этой резиновой спринцовки.

— Когда это может случиться?

— Наверное, после того, как они решат, ампутировать мне левое яичко или нет.

Циско скривился так, словно я говорил о его левом яичке.

— Да, я тоже стараюсь об этом не думать, — сказал я.

— Ладно, тогда давай дальше. Что насчет тех двоих? Значит, это были два белых парня чуть-чуть за тридцать, в кожаных летных куртках и перчатках. Что-нибудь еще вспомнил?

— Не-а.

— Никакого местного или иностранного акцента?

— Насколько помню, нет.

— Шрамы, прихрамывание, татуировки?

— Во всяком случае, я ничего такого не заметил. Все произошло слишком быстро.

— Знаю. Как думаешь, ты сможешь их узнать по каталогу?

Он имел в виду полицейский каталог паспортных фотографий.

— Одного смогу. Того, который со мной разговаривал. На другого я почти не смотрел. А как только он мне первый раз врезал, я уже вообще ничего не видел.

— Понятно. Над этим я еще поработаю.

— Что еще, Циско? Я начинаю уставать.

В подтверждение я закрыл глаза.

— Ну, Мэгги просила меня позвонить, когда ты очнешься. Ей не везло: каждый раз, когда они с Хейли приходили сюда, ты был без сознания.

— Можешь позвонить. Скажи, чтобы разбудила меня, когда они придут. Я хочу видеть дочку.

— Ладно. Скажу, чтобы она привезла Хейли после школы. А пока Баллокс просит разрешения принести тебе на утверждение и подпись ходатайство об отсрочке, которое она хочет подать до конца сегодняшнего дня.

Я открыл глаза. Циско перешел на другую сторону кровати.

— О какой отсрочке?

— Об отсрочке вступительных слушаний. Она собирается просить судью отложить их на несколько недель в связи с твоей госпитализацией.

— Нет.

— Мик, сегодня пятница. Слушания — во вторник. Даже если тебя выпустят отсюда к тому времени, ты будешь не в том состоянии, чтобы…

— Она справится сама.

— Кто? Баллокс?!

— Да, Дженнифер. Она умница. И вполне сумеет это сделать.

— Она умница, но еще зеленая. Ты в самом деле хочешь, чтобы человек только что со школьной скамьи выступал от имени защиты на вступительных слушаниях по делу об убийстве?

— Это всего лишь вступительные слушания. Буду я там присутствовать или нет, процесс по делу Треммел все равно назначат. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, — это чуточку заглянуть в стратегию обвинения, и Дженнифер в состоянии все заметить и доложить мне.

— А ты полагаешь, что судья позволит?Он может счесть это попыткой создать повод для жалобы на неэффективную защиту в момент вынесения окончательного приговора.

— Если Лайза подпишет согласие, то все будет в порядке. Я позвоню ей и скажу, что это часть нашей стратегии. Дженнифер проведет здесь у меня какое-то количество времени в выходные, и я ее натаскаю.

— А в чем состоит на самом деле стратегия защиты, Мик? Почему бы не подождать, пока ты отсюда выйдешь?

— Потому что я хочу, чтобы они думали, будто у них получилось.

— Кто — они?

— Оппарицио. Или кто-то другой, кто это устроил. Пусть думают, что вывели меня из строя или что я испугался. Что угодно. Дженнифер справится со вступительными слушаниями, а во время процесса я возьму дело в свои руки.

Циско кивнул:

— Понял.

— Ну и хорошо. Теперь иди и позвони Мэгги. Скажи, чтобы разбудила меня независимо от того, что ей будут говорить медсестры, особенно если она приедет с Хейли.

— Сделаю, босс. Только… э-э-э… есть еще одна вещь.

— Какая?

— Там, в приемной, сидит Рохас. Он хочет тебя проведать. Я велел ему ждать. Он и вчера приходил, но ты спал.

Я кивнул. Рохас.

— Ты проверил багажник?

— Да. Никаких следов взлома, никаких царапин на замке.

— Хорошо. Иди и пошли его ко мне.

— Ты хочешь разговаривать с ним один на один?

— Да. Один на один.

— Как знаешь.

Циско ушел, а я, схватив пульт управления, медленно, корчась от боли, приподнял изголовье кровати градусов на сорок пять, чтобы встретить следующего посетителя полусидя. Перемена позы пронзила меня новым приступом обжигающей боли, мне показалось, что по грудной клетке стал распространяться огонь — как августовский пожар в подлеске.

Рохас, приветственно маша рукой и кивая, робко вошел в палату.

— Привет, мистер Холлер, как дела?

— Дела бывали и лучше, Рохас. А как твои?

— Все в порядке, все в порядке. Я просто хотел заглянуть, поприветствовать и все такое.

Он нервничал, как одичавший кот. И кажется, я знал почему.

— Очень мило с твоей стороны. Почему бы тебе не присесть вон на тот стул?

— Хорошо.

Он сел на указанный мной стул в углу, что давало мне возможность полностью держать его в поле зрения. Так я мог заметить и прочесть любое телодвижение, любой жест, все нюансы мимики. Рохас уже демонстрировал некоторые классические признаки лицемерия — старался не смотреть в глаза, неуместно улыбался, постоянно двигал руками.

— Врачи говорят, как долго они еще вас здесь продержат? — спросил он.

— Еще несколько дней, полагаю. Как минимум пока я не перестану писать кровью.

— Господи, какой кошмар! Тех, кто это совершил, ведь поймают, да?

— Непохоже, чтобы кто-нибудь так уж старался это сделать.

Рохас кивнул. Я больше ничего не сказал. Молчание зачастую — лучший инструмент допроса. Не выдержав паузы, мой шофер несколько раз провел ладонями по бедрам вверх-вниз и встал.

— Ну, не буду вас утомлять. Наверное, вам нужно поспать или еще что.

— Нет, Рохас, я проснулся и готов к новому дню. Слишком много спать вредно. Можешь посидеть. Куда тебе спешить? Ты же не возишь теперь кого-нибудь другого, правда?

— О нет, нет, ничего подобного!

Он нехотя снова сел. Прежде чем стать моим водителем, Рохас был моим клиентом. Его застукали на хранении краденого, и над ним висел условный приговор. Обвинение настаивало на тюремном заключении, однако мне удалось добиться условного. Он был должен мне три тысячи за мои старания, но потерял работу, так как его работодатель также оказался в числе обворованных. Я предложил ему отработать долг, служа мне шофером и переводчиком, он охотно согласился. Каждую неделю я платил ему пятьсот долларов и списывал по двести пятьдесят. Три месяца спустя долг был выплачен, но он остался работать у меня, получая теперь все семьсот пятьдесят. Я полагал, что он счастлив и твердо встал на путь исправления, но, видимо, вор остается вором.

— Я только хочу, чтобы вы знали, мистер Холлер, что, когда вы выйдете отсюда, я буду в вашем распоряжении двадцать четыре часа в сутки. Я не хочу, чтобы вы вообще ходили пешком. Даже если вам понадобится всего лишь спуститься с холма в ближайший «Старбакс», я вас туда отвезу.

— Спасибо, Рохас. В конце концов, как я догадываюсь, это самое меньшее, что ты можешь сделать, чтобы загладить вину, так?

— Э-э-э…

Он смутился, догадавшись, к чему я клоню, но смутился не так уж сильно. Я решил больше не ходить вокруг да около:

— Сколько тебе заплатили?

Он беспокойно заерзал на стуле.

— Кто? За что?

— Хватит, Рохас. Кончай ломать комедию. Это утомительно.

— Я действительно не понимаю, о чем вы говорите. Может, мне все же лучше уйти?

Он встал.

— У нас с тобой нет договора, Рохас, — ни письменного, ни даже устного, никаких обязательств, вообще ничего. Можешь выйти из этой комнаты, и я уволю тебя — вот и все. Ты этого добиваешься?

— Не имеет значения, есть ли у нас договор. Вы не можете просто так выгнать меня безо всякой причины.

— А вот причина-то у меня как раз есть, Рохас. Герб Дэл мне все рассказал. Тебе следовало знать, что для воров не существует понятия чести. Он сказал, что ты позвонил ему и предложил достать все, что ему потребуется.

Блеф удался. Я увидел, как в глазах Рохаса вспыхнула ярость, и на всякий случай положил палец на кнопку вызова медсестры.

— Дерьмоед поганый!

Я кивнул:

— Весьма точное определение. Как…

— Я не звонил этому козлу. Мерзавец сам ко мне подошел. Сказал, что ему нужно только заглянуть в багажник — всего на пятнадцать секунд. Я не знал, чем это обернется.

— Я думал, ты умнее, Рохас. Сколько он тебе дал?

— Четыре сотни.

— Меньше, чем я плачу тебе в неделю. А теперь у тебя вообще никаких денег не будет.

Рохас подошел вплотную к кровати. Я продолжал держать палец на кнопке вызова, догадываясь, что он либо собирается напасть на меня, либо попросить о сделке.

— Мистер Холлер… Я… Мне нужна эта работа. Мои дети…

— Ты второй раз наступаешь на те же грабли, Рохас. Неужели ты не извлек никакого урока из ограбления своего прежнего работодателя?

— Нет, сэр, я извлек. Но он сказал, что ему нужно только посмотреть, а сам что-то взял, а когда я попытался его остановить, объяснил, как вы со мной поступите. Он меня поймал. Я ничего не мог сделать.

— Эти четыре сотни еще у тебя?

— Да, я не потратил ни цента. Четыре бумажки по сто долларов.

Я указал ему обратно на стул — не хотел, чтобы он стоял так близко.

— Ладно, Рохас, пора сделать выбор. Ты можешь выйти отсюда со своими четырьмястами долларами, и мы больше никогда не увидимся. Или я дам тебе второй…

— Да-да, я хочу второй шанс! Простите меня, пожалуйста.

— Прощение придется заслужить. Ты должен будешь помочь мне исправить то, что натворил. Я собираюсь возбудить иск против Дэла за кражу документа, и ты дашь свидетельские показания, чтобы точно объяснить, что случилось.

— Показания-то я дам, но кто мне поверит?

— Вот тут-то и понадобятся твои четыреста долларов. Я хочу, чтобы ты сейчас поехал домой или туда, где ты их…

— Они у меня здесь. В бумажнике.

Он вскочил со стула и выхватил бумажник из кармана.

— Вынь их вот так. — Я аккуратно сложил кончики большого и указательного пальцев.

— С них можно снять отпечатки?

— Разумеется, можно, и если это будет сделано, то совершенно не важно, что скажет про тебя Дэл, — он у нас в руках.

Я выдвинул ящик прикроватной тумбочки. Там лежал пластиковый пакет на молнии со сложенными в него моими бумажником, ключами, мелочью и наличными. Все это собрали медики, вызванные в гараж Дома победы. Я вывалил свои пожитки прямо в ящик и протянул пакет Рохасу.

— Положи деньги сюда и застегни молнию.

Он сделал то, что я велел, и по моему знаку передал пакет мне. Банкноты были новенькими и хрустящими. Чем меньше они находились в обороте, тем лучше: пальцы Дэла должны были отчетливо на них отпечататься.

— Я отдам их Циско — позвоню и скажу, чтобы он за ними вернулся. В какой-то момент ему понадобятся и твои отпечатки.

— А-а-а…

Рохас не сводил глаз с пакета.

— Что?

— Я получу их обратно?

Сунув деньги в ящик, я с треском захлопнул его.

— Господи Иисусе, Рохас, убирайся отсюда, пока я не передумал и не выгнал тебя.

— Хорошо-хорошо, знаете, мне очень жаль…

— Тебе жаль только, что тебя поймали, — вот и все. Уходи! Сам себе не верю, что дал тебе второй шанс. Видно, я полный идиот.

Рохас уполз, как собака с поджатым хвостом. После его ухода я медленно опустил изголовье кровати и постарался не думать ни о его предательстве, ни о том, кто послал ко мне двух громил в черных перчатках, ни о чем другом связанном с делом. Я смотрел на мешочек с прозрачной жидкостью, висевший на штативе у меня над головой, и ждал, когда благословенный эликсир хоть немного утишит боль.

13

Как и ожидалось, в конце продлившихся целый день вступительных слушаний в ван-нуйсском Высшем суде Дарио Моралес признал обвинение против Лайзы Треммел обоснованным и назначил процесс по делу об убийстве. Использовав детектива Ховарда Керлена как своего главного свидетеля, обвинитель Андреа Фриман бегло представила набор косвенных доказательств, в результате чего из подозреваемой Лайза быстро превратилась в обвиняемую. Порог достаточных доказательств Фриман преодолела со скоростью спринтера, бегущего стометровку, и судья продемонстрировал такую же прыть в вынесении решения. Совершеннейшая рутина. Раз-два — и Лайза уже обвиняемая.

Моя клиентка сидела во время слушаний за столом защиты, но меня там не было. Дженнифер Аронсон противостояла обвинению насколько было возможно, учитывая, что игра велась в одни ворота. Судья мог открыть заседание, только попросив Лайзу безоговорочно подтвердить, что ее решение участвовать в слушаниях в мое отсутствие обдуманно, добровольно и окончательно. Лайза заверила суд в том, что знает о недостатке процессуального опыта у Аронсон и что не будет использовать аргумент неэффективной защиты в качестве предлога для апелляции при вынесении окончательного решения судьи.

Большую часть этой процедуры я наблюдал дома, где продолжал оправляться от побоев и ран.

Пятый канал кабельного телевидения Лос-Анджелеса вместо части местных передач вел прямую трансляцию утренней сессии из зала суда, пока не вернулся к обычной дневной программе скучных ток-шоу. Значит, я пропустил лишь последние два часа слушаний. Но это не имело значения, поскольку к тому моменту мне стало ясно, чем все кончится. Никаких сюрпризов никто не преподнес, единственное разочарование состояло в том, что ничего нового не удалось узнать насчет того, как именно обвинение собирается разворачивать свой флаг на процессе.

Как было решено во время наших подготовительных встреч в моей больничной палате, Аронсон не вызывала никаких свидетелей и не заявляла ни о каких фактах, опровергающих обвинение. Мы решили приберечь все, что касается гипотезы невиновности, до суда, где необходимый и достаточный порог для «признания вины без обоснованных сомнений» почти сравняет наши ставки. Аронсон экономно использовала возможности перекрестного допроса свидетелей обвинения. Все они, в том числе Керлен, эксперт-криминалист и судмедэксперт, были закаленными ветеранами в области дачи свидетельских показаний. Фриман решила не вызывать Марго Скейфер, заставив Керлена лишь пересказать содержание своего опроса свидетельницы, по словам которой Лайза находилась в квартале от места убийства. Таким образом, мало что удалось почерпнуть относительно схемы будущих действий обвинения, а следовательно, чтобы выстроить собственную стратегию, нужно было ждать подходящего момента и наблюдать. На процессе мы просто вступим в дело тогда, когда позиция для нас будет наиболее выгодной.

В конце слушаний Лайзе объявили, что она предстанет перед судьей Коулменом Перри на шестом этаже Дома правосудия. Перри был из тех судей, с которыми я никогда прежде не встречался в работе. Но поскольку знал, что его зал являлся одним из четырех возможных пунктов назначения для моей клиентки, я провел кое-какую разведывательную работу среди коллег по гильдии. В целом информация сводилась к тому, что Перри — человек прямолинейный и вспыльчивый. Он действовал справедливо, пока ему не перечили, но если уж затаивал на кого-нибудь зуб, то имел обыкновение лелеять его до конца процесса. Это было важно знать при переходе дела в решающую стадию.

Через два дня я наконец почувствовал себя готовым снова вступить в бой. Мои сломанные пальцы были туго стянуты эластичным гипсом, а темно-синие и багровые синяки и ссадины на теле стали приобретать болезненно-желтый цвет. Швы на голове сняли, так что я мог теперь аккуратно зачесывать волосы назад, скрывая под ними выбритые места. Самым радостным оказалось то, что свернутое яичко, которое доктора в конце концов решили не ампутировать, само собой начало постепенно возвращаться в исходное положение. Теперь, как обнаружилось при последнем осмотре специалиста, оно отклонялось всего на 30 градусов и с каждым днем все больше становилось на место. Оставалось лишь понаблюдать, восстановится ли в полной мере его функция или оно завянет, как несорванный помидор-сливка на ветке.

По предварительной договоренности Рохас подкатил «линкольн» к моему крыльцу ровно в одиннадцать утра. Я медленно спустился по ступенькам, крепко опираясь на трость. Рохас подоспел, чтобы помочь мне дойти до задней дверцы. Мы двигались с чрезвычайной осторожностью, но вскоре я уже сидел на своем обычном месте, готовый двинуться в путь. Рохас прыгнул за руль, машина слегка дернулась, и мы поехали вниз по склону холма.

— Поаккуратней, Рохас. Я не могу пристегнуться — ремень больно впивается в тело, так что смотри, чтобы я не впечатался в спинку переднего сиденья.

— Простите, босс. Я постараюсь. Куда мы сегодня едем? В офис?

Этого «босса» он перенял у Циско. Я ненавидел, когда меня называли боссом, хотя понимал, что являюсь им по существу.

— В офис позднее. Сначала на Мелроуз, в «Арчуэй пикчерс».

— Понял.

«Арчуэй» находилась во втором ряду студий, расположенных вдоль Мелроуз, за одним из голливудских «бегемотов», «Парамаунт пикчерс». Начавшись с маленькой студии, одной из многих, предназначенных для того, чтобы справиться с переизбыточным спросом на звукозаписывающие павильоны и техническое обеспечение, она выросла в самостоятельную кинокомпанию под руководством покойного ныне Уолтера Элиота. Теперь она ежегодно выпускала собственную кинопродукцию и сама пользовалась услугами вспомогательных студий. По случайному совпадению Элиот когда-то был моим клиентом.

Дорога от моего дома над каньоном Лорел до студии заняла у Рохаса двадцать минут. Он подъехал к будке охраны, расположенной под въездной аркой, украшенной огромной эмблемой компании и знаменовавшей границу ее территории. Я опустил окно и сказал охраннику, что приехал к Клеггу Макрейнолдсу. Он попросил меня назваться и предъявить какой-нибудь документ. Я дал ему свои водительские права. Охранник вернулся в будку, сверился со списком в компьютере и нахмурился.

— Простите, сэр, но вашей машины в списке нет. Вы договаривались о встрече?

— Не договаривался, но он захочет со мной повидаться.

Я не желал заранее уведомлять Макрейнолдса, чтобы не дать ему возможности подготовиться.

— Извините, но я не могу впустить вас без предварительной записи.

— А позвонить ему и сказать, что я здесь, можете? Он захочет повидаться со мной. Вы ведь знаете, кто он, да?

Намек был ясен, и охранник понял его правильно. Разговаривать по телефону он предпочел, закрыв дверь, но я видел его через стекло. Потом он открыл дверь и протянул мне трубку. Шнур оказался длинным, я взял трубку и поднял окно — зуб за зуб.

— Это Майкл Холлер. Я говорю с мистером Макрейнолдсом?

— Нет, это личный помощник мистера Макрейнолдса. Чем могу вам помочь, мистер Холлер? У меня в книге регистрации встреч нет вашего имени, и, признаться честно, я не знаю, кто вы.

Голос был женский, молодой и самоуверенный.

— Я тот человек, который собирается отравить жизнь вашему боссу, если вы не соедините меня с ним.

Последовала тишина, сопровождавшаяся шумным дыханием, прежде чем голос зазвучал снова:

— Простите, мне не нравится ваш угрожающий тон. Мистер Макрейнолдс в павильоне и…

— Это не угроза. Я никому не угрожаю. Это правда. Где находится павильон?

— Я не могу вам этого сказать. Вы не приблизитесь к Клеггу, пока я не узнаю, о чем речь.

Я отметил, что она со своим боссом в близких отношениях, поскольку называет его по имени. Сзади раздался автомобильный сигнал. За нами уже скопились машины. Охранник постучал по окошку костяшками пальцев и наклонился, пытаясь рассмотреть меня сквозь тонированное стекло. Я проигнорировал его. Сзади снова засигналили.

— Речь о том, чтобы избавить вашего босса от крупных неприятностей. Вам известно про сделку, о которой он объявил на прошлой неделе, — это касается женщины, обвиняемой в убийстве банкира, собиравшегося отнять у нее дом?

— Да, известно.

— Так вот, ваш босс приобрел права незаконно. Предполагаю, что он сделал это по незнанию или по ошибке. Если так, то он — жертва мошенничества и я помогу ему выйти из положения. Предлагаю только раз. Нет — Клегг Макрейнолдс утонет в судебной трясине.

Последнюю часть моей речи, словно автоматная очередь, прошила целая гамма клаксонов из скопившихся позади машин, а также сопроводил громкий стук в окно.

— Передаю трубку охраннику, — закончил я. — Скажите ему да или нет.

Я опустил стекло и отдал трубку рассерженному охраннику. Он приложил ее к уху.

— Что происходит? У меня тут очередь из машин выстроилась до самой Мелроуз.

Он послушал, затем вернулся в будку, дал отбой и, не сводя с меня глаз, нажал кнопку, поднимавшую ворота.

— Девятый павильон, — сказал он. — Прямо и в конце налево, не ошибетесь.

«Ну, что я говорил?» — подразумевала улыбка, которой я одарил его, после чего поднял стекло и Рохас въехал под еще не до конца поднятые ворота.

Открытый спереди девятый павильон оказался достаточно просторным, чтобы вместить авианосец. Он был окружен по периметру рельсами для передвижного оборудования, вагонами-гримерными для звезд и мини-вэнами всевозможных специальных назначений. С одной стороны были припаркованы четыре длинных лимузина, их моторы работали, и водители, сидя за рулем, ждали окончания съемки и распоряжения двигаться в путь.

Похоже, съемки здесь происходили весьма масштабные, но я не собирался воспользоваться случаем и посмотреть, что именно снимают. По середине проезда между девятым и десятым павильонами нам навстречу шли средних лет мужчина и молодая женщина. За ухом у женщины был закреплен телефонный наушник, видимо, это была личная помощница Макрейнолдса. Она указала пальцем на мою приближающуюся машину.

— Так, ну теперь выпусти меня.

Рохас затормозил, и в тот момент, когда я открывал дверцу, у меня зазвонил телефон. Я вынул его и посмотрел на дисплей: «Номер не определяется».

Обычно такая надпись появлялась, когда звонил кто-то из клиентов, связанных с наркоторговлей. Они пользовались дешевыми одноразовыми телефонами, чтобы избежать прослушки и не обнаружить своего местонахождения. Проигнорировав звонок, я оставил телефон на сиденье. Хотите, чтобы я ответил, — назовитесь.

Медленно выбравшись из машины, я оставил в ней и трость — зачем демонстрировать свою слабость, как говаривал мой отец, великий юрист, — и направился навстречу продюсеру и его провожатой.

— Вы — Холлер? — издали крикнул мужчина.

— Да, это я.

— Да будет вам известно, что съемка, от которой вы меня оторвали, стоит четверть миллиона в час. Ее пришлось остановить, чтобы я мог выйти поговорить с вами.

— Понимаю и буду краток.

— Хорошо. Так что там, черт возьми, насчет какого-то жульничества? Никто меня не обжуливал!

Я смотрел на него и молчал. Мистер Макрейнолдс выдержал всего секунд пять, после чего снова взорвался:

— Вы собираетесь мне что-нибудь сказать или нет? Я не могу стоять здесь целый день.

Я взглянул на его личную помощницу, потом снова на него. Он понял.

— Э-э-э… я хочу иметь свидетеля тому, что здесь будет сказано. Девушка останется.

Я пожал плечами, вынул из кармана диктофон, включил его и поднял так, чтобы был виден красный огонек.

— Тогда я тоже должен обеспечить себе свидетельство.

Макрейнолдс взглянул на диктофон, и я заметил озабоченность в его взгляде. Его голос, его слова будут документально зафиксированы. В таком месте, как Голливуд, это может оказаться опасным. В голове пронесся образ Мэла Гибсона.

— Ладно. Выключите это, и Дженни уйдет.

— Клегг! — запротестовала девушка.

Макрейнолдс опустил руку и звонко шлепнул ее по мягкому месту.

— Я сказал — иди.

Униженная, девушка засеменила прочь, словно школьница.

— Иногда приходится действовать вот так, — объяснил Макрейнолдс.

— И уверен, они усваивают урок.

Макрейнолдс согласно кивнул, не купившись на сарказм, прозвучавший в моем голосе.

— Ну так что там у вас, Холлер?

— Это не у меня, а у вас: Герб Дэл, ваш партнер по сделке, касающейся Лайзы Треммел, надул вас.

Макрейнолдс энергично затряс головой:

— Исключено. В этой сделке все законно. Она безупречно чиста. Даже сама женщина ее подписала. Треммел. Я могу представить ее в фильме хоть трехсотфунтовой шлюхой — любительницей черных членов, и она ничего не сможет поделать. Это идеальная сделка.

— Так-то оно так, вот только для того, чтобы эта сделка стала законной, ей недостает одной маленькой детали: дело в том, что ни один из них не имел права продавать вам эту историю. Авторские права, так уж случилось, принадлежат мне. Треммел официально передала их мне до того, как появился Дэл и занял вторую позицию. Он думал, что сможет передвинуться на первую, выкрав у меня оригиналы договоров. Но это не пройдет. У меня есть свидетель кражи и отпечатки пальцев Дэла. Ему грозит суд за мошенничество и кражу, и вам решать, хотите ли вы оказаться на скамье подсудимых вместе с ним, Клегг.

— Вы мне угрожаете? Это что, вымогательство? Никто не смеет вымогать у меня деньги.

— Нет-нет, это не вымогательство. Я хочу лишь вернуть то, что по праву мне принадлежит.

— Слишком поздно. Я подписал договор. Мы все подписали. Дело сделано.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Вы ему заплатили?

Он снова повернулся ко мне.

— Шутите? Это Голливуд.

— Значит, то, что вы подписали, является лишь меморандумом о намерениях, правильно?

— Правильно. Контракт — через четыре недели.

— Тогда ваша сделка объявлена, но не заключена. Так ведь принято в Голливуде? И если вы передумали, то имеете право отказаться. Если вы хотите найти предлог, отменяющий сделку, он у вас имеется.

— Ничего подобного я не хочу. Мне нравится этот проект. Дэл принес его мне. И я заключил с ним сделку.

Я кивнул — дескать, понимаю его дилемму.

— Поступайте как знаете. Но завтра утром я иду в полицию, а в полдень подаю иск. Вы будете упомянуты в числе ответчиков как человек, замешанный в мошенничестве.

— Ни в чем я не замешан! Я даже ничего не знал до того, как вы явились и рассказали.

— Верно. Но я рассказал, а вы ничего не предприняли. Вы предпочли и дальше участвовать в воровстве, несмотря на открывшиеся факты. Это называется тайным сговором в ущерб третьей стороне, и на этом будет основываться мой иск.

Я вынул из кармана диктофон и поднял его так, чтобы он видел, что красная лампочка по-прежнему горит.

— Я собираюсь добиться приостановления съемок этого фильма на время суда, а с управлением студией пока справится девушка, которую вы только что так изящно шлепнули.

На сей раз повернулся, чтобы уйти, я. Он окликнул меня:

— Подождите минутку, Холлер.

Я обернулся. Он смотрел на север, туда, где высоко на горе виднелась знаменитая надпись, всех сюда привлекавшая, — «Голливуд».

— Что я должен сделать? — спросил он.

— Заключить такую же сделку со мной. О Дэле я позабочусь сам. Он кое на что имеет право, и он это получит.

— Дайте свой номер телефона для моего юридического отдела.

Я достал визитку и вручил ему.

— Помните: они должны связаться со мной уже сегодня.

— Свяжутся.

— Кстати, какие цифры значатся в контракте?

— Два с половиной против одного миллиона. И еще четверть миллиона авансом.

Я кивнул. Четверти миллиона долларов, разумеется, хватит, чтобы обеспечить защиту Лайзы Треммел. Может, останется даже кусочек и для Дэла. Все зависит от того, как я собираюсь с ним обойтись и насколько захочу быть справедливым по отношению к вору. Конечно, парень заслуживает того, чтобы оставить его с носом, но все же это он нашел проекту законного исполнителя.

— Вот что я вам скажу. Видимо, я единственный в этом городе человек, который способен так поступить, но я не хочу продюсировать. Пусть эта часть сделки останется за Дэлом. Это все.

— Если только его не упрячут в тюрьму.

— Внесите в контракт имя продюсера.

— Это что-то новенькое для здешних мест. Надеюсь, юридический отдел сумеет это уладить.

— Приятно иметь с вами дело, Клегг.

Я снова повернулся и направился к машине. На этот раз Клегг догнал меня и зашагал рядом.

— Но с вами можно будет связаться, да? Вы понадобитесь нам в качестве консультанта. Особенно на стадии написания сценария.

— У вас есть моя визитка.

Я подошел к «линкольну», Рохас уже держал для меня дверцу открытой. Я снова осторожно скользнул внутрь, удобно устроил свои cojones^[113] и, высунув голову, взглянул на Макрейнолдса.

— Еще одно, — сказал он. — Я подумывал пригласить на вашу роль Мэтью Макконахи. Он очень хорош. Но кто, по-вашему, мог бы вас сыграть?

Потянувшись к дверной ручке, я улыбнулся:

— Вы видите этого человека перед собой, Клегг.

Я закрыл дверь и сквозь тонированное стекло с удовольствием понаблюдал, как недоумение разливается по его лицу.

Рохасу я велел ехать в Ван-Нуйс.

14

Рохас сообщил, что, пока я разговаривал с Макрейнолдсом, мой телефон беспрерывно звонил. Я проверил и не увидел никаких сообщений. Тогда я открыл журнал звонков: там значилось четыре вызова от абонента с неопределяющимся номером, сделанные в течение десяти минут, пока меня не было. Интервалы между ними были слишком неравномерными для автоматического повтора вызова. Кто-то дозванивался до меня, но, видимо, это было не настолько срочным, чтобы оставить сообщение.

Я позвонил Лорне, предупредил, что еду, ввел в курс дела относительно заключенной с Макрейнолдсом договоренности и велел ждать звонка из юридического отдела «Арчуэй» до конца дня. Вероятность того, что деньги начнут прибывать, вместо того чтобы только постоянно утекать, взволновала ее.

— Что нового? — спросил я.

— Андреа Фриман звонила дважды.

Я вспомнил о четырех непринятых вызовах на своем мобильном.

— Ты дала ей номер моего сотового?

— Да.

— Наверное, я не мог в тот момент разговаривать, но она не оставила сообщения. Должно быть, что-то происходит.

Лорна продиктовала мне номер, который назвала Андреа.

— Может, ты застанешь ее, если позвонишь прямо сейчас, поэтому я отключаюсь.

— Хорошо, только скажи, где сейчас кто?

— Дженнифер здесь, в офисе, а Циско только что звонил, сказал, что возвращается после какого-то дела.

— Какого дела?

— Он не сказал.

— Отлично, значит, по возвращении я всех застану в офисе.

Отсоединившись, я набрал номер Фриман. От нее ничего не было слышно с тех самых пор, как на меня напали мальчики в черных перчатках. Даже Керлен навестил меня и потом справлялся о моем здоровье. Однако от моего уважаемого оппонента не пришло даже открытки с пожеланием скорейшего выздоровления. И вот шесть звонков за одно утро — но никаких сообщений. Я, признаться, был заинтригован.

Она ответила уже после первого гудка и сразу перешла к делу.

— Когда вы могли бы заехать? — спросила она. — Я бы хотела кое-что обсудить, прежде чем мы нажмем на газ и тронемся.

Таким способом она хотела сказать, что открыта для обсуждения возможности досудебной сделки, прежде чем машина правосудия, заскрипев шарнирами, придет в движение.

— Кажется, вы утверждали, что никаких предложений с вашей стороны ждать не следует.

— Ну, давайте скажем, что холодный рассудок взял верх. Я не отказываюсь от того, что думаю по поводу ваших действий, но не вижу причины, почему ваша клиентка должна за них расплачиваться.

Что-то происходило. Я это чуял. У нее возникла какая-то проблема. То ли утеряно вещественное доказательство, то ли кто-то из свидетелей изменил показания. На память пришла Марго Скейфер. Может, проблема с ней? В конце концов, на предварительных слушаниях Фриман ее почему-то не выставила.

— Я не хочу ехать в прокуратуру. Можете сами приехать в мой офис, или давайте встретимся на нейтральной территории.

— Я не боюсь войти во вражеский лагерь. Где находится ваш офис?

Я дал ей адрес, и мы договорились встретиться через час. Захлопнув крышку телефона, я постарался сосредоточиться на том, что у обвинения пошло не так на данной стадии игры. И мысли мои снова вернулись к Скейфер. Наверняка дело в ней.

Телефон завибрировал у меня в руке. Я посмотрел на дисплей: «Номер не определяется».

Фриман звонила снова, вероятно, чтобы отменить встречу, тогда все это некая шарада, очередной маневр из прокурорского учебника психиатрии. Я нажал кнопку связи.

— Да?

Тишина.

— Алло.

— Это Майкл Холлер?

Голос мужской, мне неизвестный.

— Да, кто это?

— Джефф Треммел.

Почему-то я не сразу понял, кто такой Джефф Треммел, и лишь спустя несколько секунд до меня дошло: блудный муж.

— Джефф Треммел? Как поживаете?

— Можно сказать, хорошо.

— Откуда у вас этот номер?

— Я сегодня утром разговаривал с Лайзой. Звонил ей. Она сказала, что я могу с вами связаться.

— Что ж, рад, что вы так и сделали. Джефф, вы знаете, в каком положении оказалась ваша жена?

— Да, она мне рассказала.

— А в новостях вы этого не слышали?

— Здесь нет ни телевизора, ни чего другого. А по-испански я не читаю.

— Где конкретно вы находитесь, Джефф?

— Я бы предпочел этого не говорить. А то вы скажете Лайзе, а я не хотел бы, чтобы она сейчас это знала.

— Вы приедете на суд?

— Не знаю. У меня денег нет.

— Мы могли бы достать вам денег на билет, чтобы вы приехали и были рядом с женой и сыном в это трудное время. Вы могли бы выступить и в качестве свидетеля, Джефф. Рассказать о доме, о банке и обо всех ваших трудностях.

— Э-э-э… нет, я не смогу. Я не хочу выставлять себя на всеобщее обозрение, мистер Холлер. Со всеми своими неудачами… Мне это будет тяжело.

— Даже ради жены?

— Она мне скорее бывшая жена. Просто мы не развелись официально.

— Джефф, чего вы хотите? Денег?

Наступила долгая пауза. Значит, я угадал. Но он меня удивил.

— Я ничего не хочу, мистер Холлер.

— Вы уверены?

— Единственное, чего я хочу, — это чтобы меня во все это не впутывали. Это больше не моя жизнь.

— Где вы, Джефф? Какая жизнь теперь — ваша?

— Этого я вам не скажу.

Я раздраженно тряхнул головой: словно коп, я пытался удержать его на линии, чтобы выследить, но никакого следа не обнаруживалось.

— Послушайте, Джефф, мне неприятно говорить об этом, но моя профессия состоит в том, чтобы держать под контролем все базы, вы понимаете, что я имею в виду? Если мы проиграем дело, Лайзу осудят. Еще есть время, чтобы ее близкие и друзья могли обратиться к суду и замолвить за нее слово. Мы будем иметь возможность предъявить то, что считаем оправдательными факторами. Например, ее борьбу за сохранение дома. Мне бы хотелось рассчитывать, что вы придете и выступите в суде.

— Значит, вы думаете, что проиграете?

— Нет, я думаю, что у нас есть чертовски хорошие шансы выиграть. Действительно думаю. Это дело полностью основано на косвенных доказательствах и показаниях единственной свидетельницы, которые мы сможем легко опровергнуть. Но я обязан быть готовым и к противоположному результату. Джефф, вы уверены, что не хотите сказать мне, где находитесь? Я могу сохранить это в тайне. Просто я должен знать, куда в случае необходимости посылать деньги.

— Мне сейчас надо идти.

— А как насчет денег, Джефф?

— Я вам перезвоню.

— Джефф?

Но он уже отключился.

— Рохас, я почти дожал его.

— Простите, босс?

Я положил телефон на подлокотник и выглянул в окно, чтобы определить, где мы находимся. Шоссе в районе Кауэнга-Пасс. У меня оставалось еще минут двадцать.

В последний раз, когда я упомянул деньги, Джефф Треммел не сказал «нет».

Следующий звонок я сделал своей клиентке. Когда связь включилась, я услышал звук работающего телевизора.

— Лайза, это Микки. Нужно поговорить.

— Хорошо.

— Вы можете выключить телевизор?

— Да, конечно. Простите.

Я ждал, вскоре на другом конце наступила тишина.

— Ну вот.

— Прежде всего — мне только что звонил ваш муж. Это вы дали ему мой номер?

— Да, вы сами велели мне это сделать, помните?

— Да, хорошо. Я просто проверяю. Разговор не удался. Похоже, он не хочет ввязываться.

— Мне он сказал то же самое.

— А сказал он вам, где находится? Если бы я это знал, я бы послал Циско уговорить его нам помочь.

— Он мне этого никогда не скажет.

— Думаю, он еще может быть в Мексике. Он мне сказал, что у него нет денег.

— Мне тоже. Он хочет, чтобы я послала ему часть денег от кино.

— Вы ему рассказали про кино?

— Но ведь кино будет, Микки. Он должен это знать.

— И куда вы собираетесь посылать ему деньги?

— Он сказал, что я могу просто поместить их на депозит в «Вестерн юнион», а он сможет получить их в любом их отделении.

Я знал, что начиная от Тихуаны и южнее отделений «Вестерн юнион» — пруд пруди. Мне доводилось и прежде посылать деньги своим клиентам. Мы могли сделать перевод, а затем сузить зону поиска, проследив, в каком отделении Джефф Треммел их получит. Но если он не дурак, он не пойдет в ближайшее к месту жительства отделение, и мы останемся ни с чем.

— Ладно, — сказал я. — О Джеффе поговорим позднее. Я хотел также вам сообщить, что условия сделки, которую Дэл заключил с «Арчуэй», изменены.

— Это как?

— Теперь она заключена со мной. Я только что из «Арчуэй». Если они действительно будут когда-нибудь снимать кино, Дэл сможет выступить в качестве продюсера. И его не посадят в тюрьму, так что дорога у него теперь свободна. А у вас дорога свободна потому, что теперь есть деньги, чтобы оплатить работу вашей адвокатской команды. Вы получите остальное — что, кстати, будет гораздо больше, чем вы когда-либо получили бы от Герба.

— Микки, вы не можете так поступить. Это он заключил сделку!

— Я только что расторг ее, Лайза. Клегг Макрейнолдс не заинтересован в том, чтобы оказаться соответчиком по иску, который я готов был обрушить на голову Герба. Можете сообщить ему об этом или, если хотите, скажите, чтобы он позвонил мне.

Она молчала.

— Есть еще одна вещь, и это важно. Вы меня слушаете?

— Да, слушаю.

— Я сейчас еду в офис, где у меня назначена встреча с прокурором. Об этой встрече попросила она. Думаю, что-то у них случилось. Что-то пошло не так. Наверняка она хочет поговорить о сделке, иначе никогда не согласилась бы приехать ко мне в офис. Просто я хотел, чтобы вы это знали. После встречи с ней я вам позвоню.

— Никаких сделок, Микки, если только она не скажет, что готова выйти на ступени Дома правосудия и заявить перед камерами Си-эн-эн, «Фокс» и всеми прочими, что я невиновна.

Я почувствовал, что машина свернула с дороги, и выглянул в окно. Рохас съехал с автострады из-за пробки.

— Не думаю, что она приедет, чтобы предложить именно это, но я обязан уведомлять вас обо всем, чтобы вы имели возможность сделать свой выбор. Я не хочу, чтобы вы стали своего рода мученицей этого… этого вашего дела. Прислушивайтесь ко всем предложениям, Лайза.

— Я не признаю себя виновной. Точка. Вы еще о чем-нибудь хотели поговорить?

— Нет, пока это все. Позвоню позднее.

Закрыв, я положил телефон на подлокотник. Довольно разговоров. Я закрыл глаза, чтобы дать себе несколько минут отдыха, и попробовал пошевелить загипсованными пальцами. Попытка была болезненной, но удалась. Рентгенолог, изучавший снимки, сказал, что, судя по характеру переломов, кто-то наступил мне на руку, когда я уже лежал на земле и был без сознания. «Мне повезло, — подумал я. — Доктор заверил, что пальцы полностью восстановятся».

На фоне черноты, царившей под опущенными веками, я увидел приближавшихся ко мне мужчин в черных перчатках. Этот эпизод повторялся вновь и вновь, словно был записан на закольцованной пленке. Я видел их бесстрастные взгляды. Для них это был просто бизнес. Ничего личного. Для меня же — сорок лет уверенности в себе и высокой самооценки, растоптанные, как мелкие косточки на асфальте.

Через некоторое время я услышал голос Рохаса с переднего сиденья:

— Эй, босс, приехали.

15

Когда я вошел в приемную, Лорна сделала предупреждающий жест из-за своего стола, после чего указала на дверь моего кабинета. Этим она хотела сказать, что Андреа Фриман уже ждет. Я быстро отклонился в сторону другого кабинета, коротко стукнул в дверь и открыл ее. Циско и Баллокс сидели за своими столами. Я подошел к столу Циско, положил на него телефон и сказал:

— Лайзин муж звонил. Даже несколько раз. Абонент не определяется. Покумекаешь, что можно сделать?

Он почесал губу, раздумывая.

— У нашего оператора есть служба отслеживания звонков с угрозами. Я сообщу им точное время звонков, а они посмотрят, что можно сделать. Это займет несколько дней. Только все, что они могут, — это идентифицировать номер, но не местонахождение звонившего. Чтобы определить приблизительный район пребывания этого парня, нужно судебное предписание.

— Мне хватит номера. В следующий раз я не буду ждать его звонка, а позвоню сам.

— Будет сделано.

Уходя, я взглянул на Аронсон.

— Баллокс, хотите пойти со мной и послушать, что нам скажет окружной прокурор?

— С удовольствием.

Миновав приемную, мы вошли в мой кабинет. Фриман сидела в кресле напротив моего стола и читала сообщения в своем телефоне. Одета она была неофициально. Синие джинсы и пуловер. Должно быть, это тоже было не случайно. Я закрыл дверь, и она подняла голову.

— Андреа, могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, благодарю.

— Вы ведь знакомы с Дженнифер по предварительным слушаниям?

— С молчуньей Дженнифер? Конечно. Ни разу не чирикнула за все заседание.

Обходя вокруг стола, я взглянул на Аронсон, ее лицо и шея стали заливаться румянцем от смущения. Я бросил ей спасательный круг:

— О, она хотела чирикнуть раз-другой, но у нее были мои распоряжения. Стратегия, знаете ли. Дженнифер, придвиньте себе стул.

Дженнифер подтащила стул к столу и села.

— Итак, мы слушаем, — сказал я. — Что привело окружного прокурора в мой скромный офис?

— Мы все ближе к процессу, и я полагаю, вам следует кое-что знать. Вероятно, поскольку вы работаете по всему округу, а не только здесь, вы не так хорошо знакомы с судьей Перри, как я.

— Это еще мягко сказано. Я вообще никогда не сталкивался с ним в работе.

— Так вот, он любит, чтобы процесс был идеально подготовлен. Ему безразличны газетные заголовки и всякая шумиха. Он хочет знать, что все усилия были приложены, чтобы кончить дело полюбовно. Вот я и подумала: может, обговорим все еще раз, прежде чем приступать к полномасштабному процессу?

— Еще раз? Не помню, чтобы мы это уже обсуждали.

— Вы хотите об этом поговорить или нет?

Откинувшись на спинку, я медленно поворачивался в кресле туда-сюда, делая вид, что обдумываю ее вопрос. Все это были танцевальные па, и мы оба это отлично понимали. Фриман исходила отнюдь не из желания потрафить судье Перри. Что-то другое, невидимое, руководило ею. Что-то у нее не склеилось, и тут таился шанс для защиты. Я пошевелил пальцами под гипсом, стараясь унять зуд в ладони, и наконец ответил:

— Что ж… не знаю, что вам и сказать. Каждый раз, когда я заговариваю со своей клиенткой о сделке, она велит мне даже не думать об этом. Она хочет, чтобы процесс состоялся. Конечно, это для меня не ново. Старый сценарий: никакой сделки, никакой сделки, никакой сделки — и вдруг: да, пусть будет сделка.

— Именно.

— Но у меня здесь в некотором роде связаны руки, Андреа. Моя клиентка дважды запретила мне обращаться к вам с какими бы то ни было предложениями. Она не хочет, чтобы их инициировал я. Однако в данном случае это вы пришли ко мне, так что давайте попробуем. Но первое слово за вами. Скажите же, что вы придумали.

Фриман кивнула:

— Это честно. В конце концов, это я вам позвонила. Вы согласны, чтобы разговор был неофициальным? Если договоренность не будет достигнута, он не должен выйти за пределы этой комнаты.

— Разумеется.

— Хорошо, тогда вот что мы думаем. И это уже одобрено наверху. Мы предлагаем среднюю степень.

Я кивнул и выпятил нижнюю губу, делая вид, будто оценил уступку, но на самом деле понимал: если она начала с предложения выдвинуть обвинение в убийстве с требованием приговора средней строгости, то для моей клиентки это добрый знак. Я был уверен, что интуиция меня не обманывает. Окружная прокуратура никогда бы не пошла на это, если бы не случилось что-то серьезное. С моей-то точки зрения, их дело оказало слабину в тот момент, когда они надели наручники на мою клиентку. Но теперь какой-то кирпич вывалился из их кладки. Большой кирпич. И я должен был выяснить, какой именно.

— Это хорошее предложение, — сказал я.

— Вы чертовски правы. Мы снимаем обвинения в преднамеренности и засаде.

— Если я правильно понимаю, речь идет об убийстве по внезапно возникшему умыслу?

— Даже вам трудно было бы представить дело как неумышленное убийство. Ведь она не могла оказаться в гараже случайно. Как вы думаете, она согласится?

— Не знаю. Она с самого начала твердит: никаких сделок. Ей нужен процесс. Я могу попытаться ее уговорить. Только вот…

— Только вот — что?

— Знаете, мне интересно: откуда вдруг такое щедрое предложение? Почему вы его делаете? Что у вас там пошло не так, заставив вас бежать с поля боя?

— Мы вовсе не бежим с поля боя. Она все равно отправится в тюрьму, и правосудие восторжествует. Унас все в порядке, но суды длятся долго и стоят дорого. Окружная прокуратура всегда старается достичь досудебного соглашения, чтобы сократить расходы на процесс. Только, конечно, разумного соглашения. Это как раз такой случай. Не хотите — я уйду.

Я поднял руки, делая вид, что сдаюсь. Ее взгляд остановился на гипсе, сковывавшем мою левую руку.

— Дело не в том, хочу ли я. Выбор — за моей клиенткой, и я обязан дать ей всю возможную информацию, вот и все. Мне доводилось бывать в такой ситуации. Обычно о подобных предложениях говорят: слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вы его принимаете, а потом обнаруживается, что главный свидетель отпал или что обвинение получило весомое оправдывающее доказательство, которое можно было получить еще во время следствия, если бы с ним так не спешили.

— Да, бывает, но не в этот раз. Я сказала вам все. У вас двадцать четыре часа на раздумья, потом предложение снимается.

— Как насчет низшей степени?

— Что?!

Ее просто-таки передернуло.

— Перестаньте, вряд ли вы пришли бы ко мне и сразу выложили свое последнее и самое лучшее предложение. Никто так не работает. У вас в запасе должен быть еще один ход, и мы оба это знаем. Убийство по внезапно возникшему умыслу с рекомендацией низшей степени наказания. Она получит от пяти до семи максимум.

— Вы меня убиваете. Пресса сожрет меня заживо.

— Возможно, но я знаю, что ваш босс не послал бы вас сюда с единственным предложением, Андреа.

Она откинулась на спинку кресла и посмотрела на Аронсон, затем обвела взглядом комнату, скользя глазами по книжным полкам, доставшимся нам вместе с офисом.

В ожидании я взглянул на Аронсон и подмигнул ей. Я знал, что последует.

— Примите сочувствие по поводу вашей руки, — сказала Фриман. — Больно было, наверное?

— В сущности, нет. Когда они это сделали, я был уже в отключке и ничего не чувствовал. — Я поднял руку и пошевелил пальцами над краем гипса. — Уже могу ими двигать, как видите.

— Ну ладно, низшая степень. Но ответ должен последовать не позже чем через двадцать четыре часа. И все это неофициально. Кроме вашей клиентки, об этом никто не должен узнать за пределами этой комнаты, если мы не договоримся.

— Так это же мы уже решили.

— Хорошо. Тогда, думаю, это все. Мне нужно возвращаться.

Она встала, мы с Аронсон — вслед за ней. Еще несколько минут поболтали ни о чем, как обычно бывает после чрезвычайно важной встречи.

— Так кто там будет следующим главным прокурором округа? — спросил я.

— Я, как и вы, могу только гадать, — ответила Фриман. — Определенно можно сказать лишь то, что явного лидера гонки пока нет.

Окружная прокуратура в последнее время работала под руководством временно назначенного главного прокурора, поскольку предыдущий пошел на повышение — в Генеральную прокуратуру и уехал в Вашингтон, округ Колумбия. Внеочередные выборы должны были состояться осенью, и пока выбор кандидатов трудно было назвать вдохновляющим.

Покончив с любезностями, мы пожали друг другу руки, и Фриман покинула офис. Усевшись обратно в кресло, я посмотрел на Аронсон:

— Ну, что думаете?

— Думаю, вы правы. Предложение слишком хорошее, а она его еще и улучшила. Что-то там у них не так.

— Да, но что? Мы не сможем воспользоваться этим, если не будем знать, что оно собой представляет.

Я склонился над столом, нажал кнопку селектора и попросил Циско зайти. В ожидании его мы молчали. Циско вошел, положил мне на стол телефон и сел на то место, где до него сидела Фриман.

— Я запустил проверку. Результат будет через три дня. Они там не очень торопливы.

— Спасибо.

— Так зачем приходила прокурорша?

— Она чего-то боится, но мы не знаем чего. Я знаю, ты досконально проверил все, что она нам дала, в том числе свидетельницу, но хочу, чтобы ты сделал это еще раз. Что-то изменилось. Чего-то, что, как они считали, у них в руках, больше нет. Мы должны выяснить, чего именно.

— Может, Марго Скейфер?

— Это как?

Циско пожал плечами:

— Просто исходя из опыта. Очевидцы ненадежны. Скейфер — важная часть их дела, оно ведь сплошь основано на косвенных уликах. Она отказалась от своих показаний, или выяснилось, что ее свидетельство сомнительно, вот и возникла проблема. Мы ведь уже знаем, что будет трудно убедить присяжных, будто она действительно видела то, что говорит.

— Но мы же с ней еще не беседовали.

— Она отказывается говорить с нами и не обязана это делать.

Я выдвинул средний ящик стола, достал карандаш и, засунув кончик под гипс, стал водить им вверх-вниз, чтобы почесать ладонь.

— Что ты делаешь? — спросил Циско.

— А на что это похоже? Чешу руку. Меня этот зуд с ума сводил на протяжении всей встречи.

— Знаете, что говорят насчет зуда в ладони? — спросила Аронсон.

Я посмотрел на нее, гадая, нет ли какого-нибудь сексуального подтекста в ее вопросе.

— Нет, а что говорят?

— Если чешется правая рука — получать деньги. Если левая — отдавать. Когда вы чешете ладонь, вы предотвращаете исход.

— Этому вас в юридической школе научили, Баллокс?

— Нет, это моя мама всегда так говорила. Она была суеверна. Верила в это.

— Что ж, коли так, я только что спас нам кучу денег.

Я положил карандаш обратно в ящик.

— Циско, попробуй еще раз подобраться к Скейфер. Постарайся застать ее врасплох. Появись где-нибудь, где она никак не ожидает тебя увидеть. Посмотри, как она прореагирует. Может, заговорит?

— Сделаю.

— Если она говорить откажется, пошуруй вокруг нее. Может, нароешь какую-нибудь связь, о которой мы пока не знаем.

— Если что-то есть, я найду.

— Именно на это я и рассчитываю.

16

Как я и ожидал, Лайза Треммел не пожелала идти на сделку, которая обещала сократить срок ее пребывания в тюрьме до семи лет, даже несмотря на то что в противном случае ей грозил срок в четыре раза больший. Она предпочла отказаться и использовать шанс на оправдание, и я не мог ее за это осуждать. Поскольку я по-прежнему терялся в догадках относительно внезапно возникшего сердечного расположения прокуратуры к моей клиентке и объяснял это некими появившимися там трудностями, то считал, что это дает нам шанс в процессуальной борьбе. Если моя клиентка желает бросить кости — так тому и быть. В конце концов, на кону стояла не моя свобода.

На следующий день по пути с работы домой я позвонил Андреа Фриман, чтобы довести до ее сведения эту новость. В течение дня она несколько раз оставляла мне сообщения, но я из тактических соображений не отвечал на них — чтобы заставить ее попотеть. Однако, как выяснилось, никакого жара у нее не было. Когда я сказал, что моя клиентка отвергла предложение, она только рассмеялась.

— Что ж, Холлер, можете теперь снова отвечать на сообщения вовремя. Я несколько раз пыталась сегодня связаться с вами. Предложение было отозвано в десять часов утра. Треммел следовало принять его вчера вечером, быть может, это лет на двадцать сократило бы ей тюремный срок.

— Кто отозвал предложение? Ваш босс?

— Я сама. Просто передумала.

Я не мог представить себе причины, которая менее чем за сутки могла спровоцировать столь драматический разворот событий. Единственным, что, по моим сведениям, произошло утром, было то, что поверенный Луиса Оппарицио подал ходатайство об аннулировании повестки о явке его клиента в суд. Но я не видел связи между этим событием и резкой переменой в отношении Фриман к нашей сделке.

Поскольку я ничего не ответил, Фриман решила завершить разговор:

— Итак, советник, увидимся в суде?

— Да. И — просто к вашему сведению — я собираюсь докопаться, Андреа.

— Докопаться до чего?

— До того, что вы скрываете, чем бы это ни оказалось. До того, что привело вас ко мне вчера и заставило сделать то предложение. И не важно, что теперь, как вы считаете, все разрешилось, я все равно докопаюсь. И когда начнется суд, это будет лежать у меня в заднем кармане.

Она рассмеялась, и этот смех моментально положил конец уверенности, с которой я сделал свое заявление.

— Как я уже сказала, увидимся в суде, — повторила она.

— Да, я непременно там буду, — ответил я.

Отложив телефон на подлокотник, я попытался понять, что же происходит. И тут меня осенило. Можно считать, что секрет Фриман уже у меня в кармане.

Письмо Бондуранта к Оппарицио находилось среди вороха документов, которые перелопатила Фриман. Может быть, она только теперь нашла его и сообразила, как я могу его использовать, выстроив вокруг него всю защиту. Такое порой случается. Прокурор получает дело с массой неопровержимых на первый взгляд улик, и его подводит самоуверенность. Он продолжает работать с этими уликами, а другие потенциальные доказательства до поры проходят мимо его внимания. Иногда он обнаруживает их слишком поздно.

Уверенность моя крепла: наверняка дело в письме. День назад именно это письмо ее напугало. Но теперь она вновь обрела покой. Почему? Единственное различие между вчера и сегодня — ходатайство об аннулировании повестки Оппарицио. И тут я понял ее стратегию. Прокуратура поддержит отмену повестки. А если Оппарицио не будет выступать в качестве свидетеля, я не смогу предъявить присяжным письмо Бондуранта.

Если я прав, то для защиты это тяжелый удар, отбрасывающий ее далеко назад. Теперь я знал, что должен быть готов сражаться так, словно от исхода этой борьбы зависит исход всего дела. Тем более что так оно и было.

Я спрятал телефон в карман. Больше никаких звонков. Вечер пятницы. Надо отложить дело в сторону и вернуться к нему утром. До утра оно терпит.

— Рохас, включи музыку. В конце концов, впереди выходные, приятель!

Рохас нажал кнопку CD-проигрывателя. Я забыл, что у меня там было вставлено, но вскоре услышал голос Ри Кудера, поющего «Капайте, слезы», классический шлягер 60-х, и вспомнил, что это диск-антология моего любимого блюзового гитариста. Ри пел хорошо, он пел правильно. Это была песня об утраченной любви и одиночестве.

Процесс должен был начаться менее чем через три недели. Правильно, неправильно ли мы догадались, что прячет Фриман, наша команда, сомкнув ряды, была готова к выступлению. Нам еще предстояло получить согласие на несколько ходатайств о вызове в суд, но в целом мы были готовы к бою, и уверенность моя с каждым днем росла.

В понедельник я закроюсь у себя в кабинете и начну выстраивать хореографию защиты. Гипотезу невиновности мы будем разворачивать постепенно, шажок за шажком, свидетель за свидетелем, пока все фрагменты не сложатся вместе, поднимая сокрушительную волну разумных сомнений.

Но до того мне предстояло занять себя чем-нибудь в выходные, и я хотел как можно дальше отстраниться на это время от Лайзы Треммел и всего, что с ней связано. Теперь Кудер пел «Бедняка из Шангри-Ла» — песню об НЛО и космических пижонах, расхаживающих по стадиону «Чавес-Равин» до того, как они забрали его у людей и поставили на его месте стадион «Лос-Анджелес доджерс».

Что за звуки и огни

Ночь пронзили изнутри?

Я велел Рохасу сделать погромче, опустил стекло и с удовольствием подставил голову свежему ветерку, отдавшись музыке.

Радио звучит в НЛО,

В нем нежный низкий голос Джулиана,

Лос-Анджелеса панорама

Плывет внизу, там, где-то далеко.

Диджей зовет в Эль-Монте, Монте, Монте…

Туда, где ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла

Живет бедняк из дальней Шангри-Ла.

Я закрыл глаза.

17

Рохас высадил меня у самого крыльца, и я медленно побрел по ступенькам наверх, пока он заводил машину в гараж. Его собственная машина была припаркована на улице. Он уедет на ней домой и вернется в понедельник — таков заведенный у нас порядок.

Прежде чем войти в дом, я подошел к дальнему краю террасы и посмотрел на город. До заката, который ознаменует окончание еще одной рабочей недели, оставалось еще часа два. Здесь, наверху, городские звуки сливались в общий гул, так же легко опознаваемый, как паровозный гудок. Низкое шипение миллионов соперничающих грез.

— Все в порядке?

Я обернулся. Рохас стоял на верхней ступеньке.

— Да, все прекрасно. А что?

— Не знаю. Я увидел, что вы здесь стоите, и подумал: может, что-то случилось — ну, ключи забыли или еще что.

— Нет, просто «проверяю» город.

Я подошел к двери и достал ключ.

— Хороших выходных, Рохас.

— Вам тоже, босс.

— Знаешь, ты, пожалуй, не называй меня боссом.

— Хорошо, босс.

— Придумай что-нибудь другое.

Я повернул ключ, толкнул дверь, и на меня тут же обрушился веселый разноголосый хор: «Сюрприз!»

Однажды, вот так же открыв эту дверь, я получил пулю в живот. Нынешний сюрприз был намного приятней. Навстречу мне бросилась Хейли, она крепко обняла меня, а я ее. Потом я огляделся и увидел остальных: Циско, Лорну, Баллокс, моего единоутробного брата Гарри Босха и его дочь Мэдди. И Мэгги тоже была здесь. Она подошла ко мне вслед за Хейли и поцеловала в щеку.

— Ух, — выдохнул я. — Но у меня для вас плохая новость: мой день рождения не сегодня. Боюсь, вас ввел в заблуждение кто-то, кто таким хитрым способом захотел полакомиться тортом.

Мэгги толкнула меня в плечо.

— Мы знаем, что день рождения у тебя в понедельник, но это не самый подходящий день для праздничной вечеринки.

— Ага, значит, все обдуманно.

— Ладно, отойди в сторону и дай Рохасу войти. Негоже так долго держать человека у двери. Мы просто решили зайти тебя поздравить.

Я наклонился, поцеловал ее в щеку и прошептал на ухо:

— А как насчет тебя лично? Ты тоже уйдешь вместе со всеми?

— Посмотрим.

Она повела меня внутрь под бурные рукоплескания, поцелуи и похлопывания по спине. Это было мило и совершенно неожиданно. Меня усадили на почетное место и вручили стакан с лимонадом.

Веселье продолжалось около часа, и у меня было время поболтать со всеми гостями. Гарри Босха я не видел несколько месяцев. Мне говорили, что он приходил в больницу, но я тогда был без сознания. Годом раньше мы вместе работали над одним делом, я — в качестве специального обвинителя. Было приятно выступать на одной стороне, и этот опыт нас сблизил. Но не навсегда. Босх оставался таким же сдержанным, как обычно, и меня это, как обычно, печалило.

Улучив минуту, я подошел к нему. Мы стояли рядом у окна, из которого открывался самый лучший вид на город.

— Глядя с этой точки, трудно не любить его, правда? — сказал он.

Я посмотрел на него, потом снова перевел взгляд на город. У Босха в стакане тоже был лимонад. Он сказал, что перестал пить, когда к нему переехала его дочь-подросток.

— Я тебя прекрасно понимаю, — согласился я.

Он допил свой лимонад и поблагодарил за чудесный вечер. Я предложил ему оставить Мэдди у нас, если она захочет потом погостить у Хейли. Но он ответил, что утром у них запланирована поездка на стрельбище.

— На стрельбище? Ты возишь дочь на стрельбище?

— У меня в доме есть оружие. Она должна знать, как с ним обращаться.

Я пожал плечами. В логике ему отказать было трудно.

Босх с дочерью уехали первыми, а вскоре после них и остальные — кроме Мэгги и Хейли. Они решили остаться на ночь.

Измотанный напряженным днем, неделей и месяцем, я долго принимал душ и рано лег. Вскоре появилась Мэгги, уговорившая Хейли лечь в своей комнате. Она закрыла дверь, и только тогда я понял, что сейчас получу настоящий подарок ко дню рождения.

Она не привезла с собой ночной рубашки. Лежа на спине, я смотрел, как она раздевается, проскальзывает под одеяло и устраивается рядом со мной.

— Знаешь, Холлер, ты все-таки тот еще тип, — шепнула она.

— Что я сделал не так на этот раз?

— Ты преступил все границы.

Она придвинулась ближе, потом перекатилась наверх и склонила голову, ее волосы дразняще щекотали мне лицо. Она поцеловала меня, ее бедра медленно задвигались, и она обхватила губами мое ухо.

— Итак, — сказала она, — нормальное функционирование — это прописал тебе доктор?

— Именно это.

— Ну, поглядим.

Часть третья БОЛЕРО

18

Луис Оппарицио был из тех, кто не любит получать судебные предписания. Юрист по образованию, он знал, что единственный способ вытащить его на процесс Лайзы Треммел в качестве свидетеля — это засвидетельствовать факт получения им повестки. Избежать этого — значит избежать и дачи свидетельских показаний. То ли кто-то намекнул ему, то ли он был достаточно сообразителен сам, чтобы просечь стратегический план защиты, но он исчез как раз в тот момент, когда мы начали его искать. Местонахождение его было совершенно неизвестно, и все обычные уловки, с помощью которых в таких случаях находят след и выгоняют из норы адресата повестки, в данном случае провалились. Мы даже не знали, в стране ли Оппарицио, не говоря уж о том, в Лос-Анджелесе ли он.

У Оппарицио было одно большое преимущество, облегчавшее ему возможность прятаться. Деньги. С деньгами в этом мире можно скрыться от кого угодно, и Оппарицио это знал. У него была куча домов в куче штатов, несчетное количество машин и даже частный самолет, который в мгновение ока мог доставить его в любое из его убежищ. Куда бы он ни направлялся, будь то из одного штата в другой или из своего дома в Беверли-Хиллз в свой офис в Беверли-Хиллз же, его сопровождала мощная фаланга охраны.

Но было и одно обстоятельство, работавшее против него. Деньги. Несметное богатство, которое он стяжал, исполняя поручения банков и прочих заимодавцев, было и его ахиллесовой пятой. Он приобрел вкусы и привычки супербогача.

И именно благодаря этому мы в конце концов поймали его.

В ходе усилий определить местонахождение Оппарицио Циско Войцеховский собрал огромное количество информации о личности своей «жертвы». Исходя из этой информации и был тщательно разработан и блестяще осуществлен наш план. Шикарный буклет-анонс закрытого аукциона, на котором представлена картина Альдо Тинто, послали ему в его офис в Беверли-Хиллз. В буклете сообщалось, что картина будет выставлена для обозрения желающих принять участие в торгах в течение двух часов, начиная с семи вечера первого четверга сего месяца, в Санта-Монике, в «Галерее Z» выставочного комплекса «Бергамот». Предложения будут приниматься до полуночи.

Организация презентации выглядела вполне законной и профессиональной. Описание картины взяли из интернет-каталога частных коллекций. Из рассказа о деятельности Оппарицио за последние два года в журнале, выпускаемом коллегией адвокатов, нам было известно, что он коллекционирует картины художников второго эшелона и покойный итальянский мастер Тинто — его страсть. Когда по номеру, указанному в буклете, позвонил человек, представившийся агентом Луиса Оппарицио и забронировавший для него время показа, мы уже знали, что он — наш.

Свита Оппарицио вошла в зал бывшего вокзала «Ред кар» точно в назначенное время. Пока три охранника в темных очках рассредоточивались по переднему залу, двое других осмотрели «Галерею Z» и дали сигнал: чисто. Только после этого Оппарицио вышел из длинного лимузина.

Внутри Оппарицио встретили две женщины, обезоружившие его своими улыбками и восторгами по отношению к искусству вообще и к живописи, которую ему предстояло увидеть, в частности. Одна из них вручила ему хрустальный бокал с шампанским в ознаменование события, другая — толстый пакет сопроводительных документов, подтверждающих подлинность и выставочную историю представленного произведения. Ему сказали, что все это он может прочесть позже, поскольку сейчас лучше, не теряя времени, приступить к осмотру, чтобы успеть до часа, назначенного следующему посетителю. Его провели в смотровой зал, где на нарядном мольберте стояла картина, задрапированная шелковым покрывалом. Луч от единственного источника света падал на середину комнаты. Гостю сказали, что он сам может снять покрывало, и одна из сопровождавших дам приняла у него бокал с шампанским. На ней были длинные перчатки.

Оппарицио сделал шаг вперед и, предвкушая удовольствие, протянул руку к мольберту. Он осторожно сдернул шелк с рамы и увидел пришпиленную к доске повестку. В недоумении он наклонился вперед, все еще надеясь, видимо, что это работа итальянского мастера.

— Итак, повестка вам вручена, мистер Оппарицио, — провозгласила Дженнифер Аронсон. — Вы читаете оригинал.

— Ничего не понимаю, — сказал он, хотя все понял.

— С того момента, как ваша машина въехала на территорию, все заснято на видео, — подхватила Лорна.

Она подошла к стене, включила свет, затопивший всю комнату, и указала на две видеокамеры, укрепленные наверху. Дженнифер подняла бокал, как бы произнося тост:

— У нас также есть отпечатки ваших пальцев, если понадобятся. — Повернувшись к одной из камер, она еще раз подняла бокал.

— Нет, — сказал Оппарицио.

— Да, — возразила Лорна.

— Встретимся в суде, — добавила Дженнифер.

Женщины направились к боковому выходу из галереи, где в «линкольне» их ждал Циско. Дело было сделано.

Это было некоторое время назад, а сейчас я сидел в судейском зале достопочтенного Коулмена Перри, готовясь отстаивать правомочность и факт вручения повестки Луису Оппарицио, а тем самым опору всей нашей стратегии. Моя помощница Дженнифер Аронсон сидела рядом со мной, а рядом с ней — наша клиентка Лайза Треммел. За столом, стоявшим через проход от нашего, сидели Луис Оппарицио и два его адвоката — Мартин Циммер и Лэндон Кросс. Андреа Фриман расположилась позади, у барьера. Как обвинитель по уголовному делу, послужившему причиной нынешних слушаний, она была заинтересованной стороной, однако вопрос, рассматривавшийся на сегодняшнем заседании, не являлся основанием для предъявления иска. Кроме нее, в зале находился детектив Керлен, который сидел в третьем ряду галереи. Его присутствие было для меня загадкой.

Сегодня объектом слушаний был Оппарицио. Он и его адвокатская команда преследовали цель добиться отмены повестки и, следовательно, предотвращения его участия в процессе над Треммел. С точки зрения их стратегии присутствие Фриман было весьма предусмотрительным, поскольку обвинение могло быть также заинтересовано в том, чтобы избежать выступления Оппарицио перед присяжными. Являясь на данном заседании лишь наблюдателем, она тем не менее могла в любой момент по собственному желанию вступить в борьбу, а помимо того эти слушания представляли для нее удобный случай побольше узнать о дальнейших планах защиты.

Я впервые видел Оппарицио воочию. Это был человек-глыба, который неким образом казался одинаково широким и высоким. Кожа на его лице была туго натянута то ли стараниями пластического хирурга, то ли годами пребывания в гневливом настроении. Благодаря стильной стрижке и покрою костюма он выглядел на миллион. Но лично мне он казался идеальной подставной фигурой, поскольку с первого взгляда в нем угадывался человек, вполне способный убить или по крайней мере отдать приказ об убийстве.

Адвокаты Оппарицио обратились к судье с ходатайством провести слушания in camera^[114] — при закрытых дверях, чтобы сведения, которые могут всплыть по ходу дела, не стали достоянием средств массовой информации и таким образом не оказали воздействия на присяжных, которым предстояло собраться на следующий день. Однако всем в зале было понятно, что адвокаты действовали отнюдь не из альтруистических соображений. Закрытые слушания не позволили бы подробностям деятельности Оппарицио достичь ушей гораздо более важных, нежели уши присяжных, а именно — общественного мнения.

Я энергично выступил против закрытых слушаний, предупредив, что подобный шаг вызовет в обществе подозрения, которые бросят тень на весь последующий процесс, а это гораздо хуже любой вероятности оказать воздействие на присяжных. Судья согласился со мной и объявил слушания открытыми для публики. Важное очко в мою пользу. Возможно, то, что мне удалось одержать верх по этому пункту, в дальнейшем спасет нам все дело.

Представителей средств массовой информации в зале было не так уж много, но для моих целей достаточно. Репортеры «Даунтаун бизнес джорнал» и «Лос-Анджелес таймс» сидели в первом ряду. Оператор на вольных хлебах, продававший свои видеосъемки всем телеканалам, со своей камерой занял свидетельский бокс. Это место указал ему я, предварительно заплатив за работу. Я полагал, что, находясь между представителями печатных изданий и телевизионной камерой, Оппарицио будет испытывать достаточное давление, чтобы я смог добиться от него нужного мне результата.

Отклонив просьбу спрятаться за закрытыми дверьми, судья перешел к делу:

— Мистер Циммер, вы подали ходатайство об отмене требования явки вашего клиента в суд по делу «Калифорния против Треммел». Почему вы не обосновали существо возражений?

У Циммера был вид адвоката, который побывал в разных переделках, но каждый раз враги оказывались у него в кармане. Он встал и ответил:

— Ваша честь, мы будем рады объяснить подоплеку своего ходатайства. Но прежде я собираюсь высказаться по поводу способа, которым сама повестка была вручена моему клиенту, а потом мой коллега мистер Кросс выступит по существу вопроса о том, почему мы просим отменить вызов в суд.

И Циммер стал пространно излагать свои претензии: мол, мои сотрудники, жульническим образом воспользовавшись услугами почтовой связи, расставили ловушку, в результате чего повестка была насильно вручена мистеру Оппарицио. Глянцевый буклет, которым соблазнили его клиента, явился орудием мошенничества, в которое оказалось вовлечено почтовое ведомство Соединенных Штатов, что делает неправомочными все последующие действия, включая факт вручения повестки. Далее он обратился с просьбой наказать сторону защиты, лишив ее права в дальнейшем совершать какие бы то ни было действия, призванные заставить мистера Оппарицио выступать свидетелем по делу.

Я не счел нужным высказывать свои возражения по этому поводу, что было весьма кстати, поскольку даже такие простые движения, как встать-сесть, все еще причиняли жгучую боль, разливавшуюся по всей груди. Судья сделал предупреждающий жест в мою сторону и сухо отклонил аргументы Циммера, назвав их «чем-то новеньким», но смешным и несущественным.

— Помилуйте, мистер Циммер, — сказал Перри, — мы играем в высшей лиге, так что следует предъявлять кость, на которой есть хоть сколько-нибудь мяса.

Заметно присмирев, Циммер сел, уступив место коллеге. Теперь к судье обратился Лэндон Кросс.

— Ваша честь, — сказал он, — Луис Оппарицио — влиятельная общественная фигура. Он не имеет никакого отношения к этому преступлению и к этому делу и протестует против того, чтобы его имя и его репутация оказались замаранными каким бы то ни было участием в процессе. Позвольте мне решительно повторить: он не имеет ничего общего с этим преступлением, не является подозреваемым и вообще ничего о нем не знает. Он не располагает никакой — ни доказательной, ни оправдательной — информацией. Он протестует против стараний защиты посадить его на свидетельское место и сделать той самой рыбкой, которую она будет ловить в мутной воде, а также против того, чтобы защита использовала его допрос в качестве маневра, отвлекающего от сути дела. Пусть мистер Холлер поищет свою золотую рыбку в другом месте. — Кросс повернулся и сделал жест в сторону Андреа Фриман: — Хочу добавить, ваша честь, что обвинение присоединяется к моей просьбе аннулировать повестку по тем же приведенным мной доводам.

Судья повернулся в своем крутящемся кресле и посмотрел на меня.

— Мистер Холлер, вы хотите ответить?

Я встал. Медленно. В руке я мял резиновую игрушку со стола в своем кабинете: гипс с руки у меня только что сняли, но пальцы все еще были деревянными.

— Да, ваша честь. Прежде всего должен согласиться с образным выражением мистера Кросса относительно рыбалки. Показания мистера Оппарицио, если суд решит, что он должен выступить свидетелем, могут дать богатый улов, и я действительно хотел бы закинуть удочку в эти воды. Но потому лишь, ваша честь, что мистер Оппарицио вместе со своим оборонительным фронтом сделали почти невозможным для стороны защиты проведение тщательного расследования убийства Митчелла Бондуранта. Мистер Оппарицио и его приспешники препятствуют всему, что…

Вскочив, Циммер громко запротестовал:

— Ваша честь! Это уж слишком! Приспешники? Защитник совершенно очевидно играет на присутствующих в зале представителей прессы. Я еще раз настоятельно прошу перенести слушания в закрытое помещение.

— Мы останемся здесь, — твердо сказал Перри. — Но вам, мистер Холлер, я не позволяю давать клички свидетелю и его адвокатам ради того, чтобы покрасоваться перед публикой. Каким образом мистер Оппарицио связан с вашим делом? Какая информация может у него быть?

Я кивнул, давая понять, что ответ очевиден.

— Мистер Оппарицио основал и возглавляет компанию, которая действует в качестве посредника при отъеме домов в пользу залогодержателей. Когда жертва, проходящая по нашему делу, то есть мистер Бондурант, решил отобрать дом у моей подзащитной, он поручил осуществить эту процедуру мистеру Оппарицио. С моей точки зрения, ваша честь, это выводит мистера Оппарицио на передний край этого дела, и я хочу расспросить его об этом, поскольку обвинение официально заявило, что отъем дома является мотивом убийства.

Циммер вскочил, не дав судье ответить:

— Это смехотворное утверждение! В компании мистера Оппарицио работает сто восемьдесят пять сотрудников. Она полностью занимает трехэтажное офисное здание. Им…

— Отъем домов у людей — крупный бизнес, — вставил я.

— Советник! — угрожающе бросил мне судья.

— Мистер Оппарицио не имеет совершенно никакого отношения к отъему дома у обвиняемой, если не считать того факта, что процедура осуществлялась его компанией наряду с сотней тысяч аналогичных, проведенных в этом году, — сказал Циммер.

— Сто тысяч, мистер Циммер? — переспросил судья.

— Совершенно верно, ваша честь. Вот уже более чем два года компания в среднем проводит две тысячи дел в неделю. В их числе оказалось и дело обвиняемой. Мистер Оппарицио ничего конкретно о нем не знает. Оно — лишь одно из многих и никогда не было на особом контроле у мистера Оппарицио.

Судья глубоко задумался, у него был вид человека, который услышал достаточно. Я надеялся, что не придется показывать козырь, спрятанный у меня в рукаве, особенно в присутствии обвинителя. Однако был вынужден учитывать высокую вероятность того, что Фриман уже обнаружила письмо Бондуранта и осознала его значение.

Я открыл лежавшую передо мной на столе папку с четырьмя копиями письма.

— Мистер Холлер, я склонен…

— Ваша честь, если суд позволит, я хотел бы попросить мистера Оппарицио назвать имя и фамилию его личного секретаря.

Перри запнулся в явном недоумении.

— Вы хотите знать, кто является секретарем мистера Оппарицио?

— Да, его личным секретарем.

— Зачем вам это, сэр?

— Я прошу суд позволить мне задать этот вопрос.

— Хорошо. Мистер Оппарицио, мистер Холлер просит вас назвать имя вашего личного секретаря.

Оппарицио наклонился вперед и посмотрел на Циммера, как бы прося его согласия. Циммер дал знак отвечать.

— Ну, вообще-то у меня их два. Одна — Кармен Эспозито, другая — Натали Лазарра.

Он откинулся обратно на спинку стула. Судья перевел взгляд на меня. Настало время выложить мой козырный туз.

— Судья, у меня здесь есть копии зарегистрированного письма, написанного Митчеллом Бондурантом, жертвой убийства, мистеру Оппарицио. В его получении расписалась личный секретарь последнего Натали Лазарра. Письмо попалось мне среди документов, переданных нам обвинением. Я хочу, чтобы мистер Оппарицио предстал перед судом в качестве свидетеля, чтобы я мог допросить его по поводу этого письма.

— Дайте-ка взглянуть, — сказал Перри.

Я отошел от своего стола и передал копии письма судье, потом Циммеру. На обратном пути я прошел мимо Фриман и протянул копию также и ей.

— Благодарю, у меня есть, — сказала она.

Я кивнул, вернулся к столу, но остался стоять.

— Ваша честь, — сказал Циммер, — мы просим небольшого перерыва, чтобы ознакомиться с документом. Мы раньше не видели этого письма.

— Пятнадцать минут, — ответил Перри.

Судья сошел с помоста и направился в свой кабинет. Я ждал, что команда Оппарицио выйдет в коридор. Но поскольку они этого не сделали, тоже остался: хотел, чтобы они поволновались — вдруг я что-то услышу.

Мы с Аронсон и Треммел сдвинулись, чтобы посовещаться.

— Что они делают? — спросила Аронсон. — Они не могли не видеть этого письма.

— Уверен, что обвинение снабдило их копией, — ответил я. — Оппарицио думает, что он здесь самый умный. Сейчас увидим, так ли это.

— Что вы имеете в виду?

— Мы зажали его между молотом и наковальней. Он знает, что должен сообщить судье о том, что сошлется на Пятую поправку, если я начну спрашивать его об этом письме. Тогда повестка будет аннулирована. Но он знает также и то, что, упомяни он о Пятой поправке здесь, в присутствии прессы, не миновать ему беды. Это добавляет крови в водицу.

— И что, по вашему мнению, он сделает? — спросила Треммел.

— Поступит как самый умный среди нас.

Я отодвинул стул, встал и начал беззаботно расхаживать позади столов. Циммер посмотрел на меня через плечо и ближе придвинулся к своему клиенту. Наконец я дошел до неподвижно сидевшей на своем стуле Фриман.

— Когда вы собираетесь вступить в дело?

— О, думаю, это, может, и не понадобится.

— У них ведь уже было это письмо, правда? Вы им его дали.

Она пожала плечами, но ничего не ответила. Я посмотрел поверх ее головы на Керлена, сидевшего тремя рядами дальше.

— Что здесь делает Керлен?

— Ну… он-то как раз может понадобиться.

Это был явно ответ с подтекстом.

— Когда вы на прошлой неделе сделали нам свое предложение, это было вызвано тем, что вы нашли письмо, не так ли? Вы сочли, что ваше дело под угрозой.

Она посмотрела на меня и улыбнулась, не отрицая и не подтверждая моего предположения.

— Что изменилось? Почему вы отозвали предложение?

Опять — без ответа.

— Вы считаете, что он возьмет Пятую поправку, так?

И снова — только неопределенное пожатие плечами.

— Я бы взял, — сказал я. — Но он…

— Очень скоро мы это узнаем, — произнесла она тоном, означавшим, что разговор окончен.

Я вернулся к своему столу и сел. Треммел прошептала, что все еще не понимает, что происходит.

— Мы хотим, чтобы Оппарицио выступил в суде. Он этого не хочет, но единственное условие, при котором судья освободит его от этой обязанности, это если он сошлется на Пятую поправку, разрешающую не свидетельствовать против себя. Если он это сделает, нам конец, потому что он — наше единственное «соломенное чучело». Он нужен нам на свидетельском месте.

— Вы думаете, он возьмет Пятую поправку?

— Ставлю на то, что не возьмет. В присутствии представителей прессы это слишком большой риск. Он сейчас близок к завершению крупной торговой сделки и знает: стоит ему поднять эту монетку — и все средства массовой информации обрушатся на него. Думаю, он считает себя достаточно находчивым, чтобы от всего отговориться, когда будет давать свидетельские показания. Вот на это я и рассчитываю — на то, что он считает себя умнее всех.

— А что, если…

Она замолчала на полуслове, поскольку в зал уже возвращался судья. Он занял свое место, слушания возобновились, и Циммер попросил разрешения обратиться к суду.

— Ваша честь, я прошу внести в протокол, что вопреки совету адвокатов мой клиент дал мне указание отозвать ходатайство об аннулировании повестки.

Судья кивнул, поджал губы, потом взглянул на Оппарицио.

— Значит, ваш клиент будет давать показания в присутствии присяжных? — уточнил он.

— Да, ваша честь, — ответил Циммер. — Он так решил.

— Вы уверены, мистер Оппарицио? Вы хорошо обдумали свое решение?

— Да, ваша честь, — сказал Оппарицио. — Я уверен.

— Тогда ходатайство считается отозванным. Есть еще какие-нибудь вопросы, которые нужно решить, прежде чем завтра утром мы приступим к отбору присяжных?

Перри взглянул на Фриман. Он знал, что есть дело, которое требует обсуждения. Фриман встала, держа в руке какую-то папку.

— Да, ваша честь. Вы позволите?

— Пожалуйста, мисс Фриман.

Фриман вышла из-за стола, но подождала, пока команда Оппарицио закончит собирать вещи и покинет зал. Судья тоже терпеливо ждал. Наконец она вернулась за стол, но не села.

— Дайте-ка догадаюсь, — сказал Перри. — Вы хотите поднять вопрос о добавлении к списку свидетелей, сделанному мистером Холлером.

— Да, ваша честь, хочу. А также у меня есть добавление к списку вещественных улик. С чего начать?

Новая улика. Теперь я понял, зачем в зале присутствовал Керлен.

— Давайте сначала разберемся со списком свидетелей, — сказал судья. — Вот он передо мной.

— Да, ваша честь. Мистер Холлер внес в него свою помощницу мисс Аронсон, и я думаю, что он прежде должен решить, желает ли он видеть мисс Аронсон на процессе рядом с собой в качестве второго номера или на свидетельском месте в качестве свидетеля. А во-вторых, и это более важно, мисс Аронсон уже выступала в роли защитницы на предварительных слушаниях, а также выполняла иные обязанности по делу, поэтому обвинение протестует против неожиданного включения ее в список свидетелей по основному процессу.

Фриман села, а судья посмотрел на меня:

— Немного поздноватый ход в игре, мистер Холлер, вы не находите?

Я встал.

— Да, ваша честь, если не считать того факта, что это не игра, поскольку речь идет о свободе моей клиентки. В этой связи защита просит предоставить ей большую свободу действий. Мисс Аронсон была самым непосредственным образом вовлечена в качестве адвоката в дело об отъеме дома у нашей клиентки, поэтому мы пришли к заключению, что она будет необходима, чтобы объяснить присяжным, что в этом деле предшествовало и что происходило в момент убийства мистера Бондуранта.

— Значит, вы планировали использовать ее в двойном качестве: и как свидетельницу, и как свою помощницу? В моем зале этого не будет, сэр.

— Ваша честь, я предвидел возражения мисс Фриман, когда вносил мисс Аронсон в окончательный список свидетелей, и заявляю, что защита примет любое решение суда по этому вопросу.

Перри взглянул на Фриман, чтобы узнать, есть ли у нее еще какие-нибудь возражения. Она промолчала.

— Вот и прекрасно, — сказал он. — Мистер Холлер, вы только что потеряли помощницу. Я разрешаю оставить мисс Аронсон в списке свидетелей, но завтра, когда мы приступим к отбору присяжных, вы будете сидеть за столом защиты один. Мисс Аронсон не разрешается присутствовать в зале суда до тех пор, пока не наступит ее очередь давать показания.

— Благодарю, ваша честь, — сказал я. — Будет ли ей позволено снова присоединиться ко мне в качестве второго номера после того, как она даст показания?

— Не вижу никаких препятствий, — ответил Перри. — Мисс Фриман, у вас есть еще один вопрос, подлежащий обсуждению?

Фриман снова встала, а я сел и, склонившись к столу, занес ручку над блокнотом, готовый записывать. От этого движения мой торс пронизала такая боль, что я едва не застонал.

— Ваша честь, штат хочет предотвратить протесты и возражения, которые я предвижу со стороны защиты, поэтому подчеркиваю: только вчера поздно вечером мы получили результат анализа ДНК очень маленького пятнышка крови, найденного на туфле, принадлежащей обвиняемой и изъятой во время обыска в ее доме и гараже в день убийства.

Я почувствовал такой удар прямо в солнечное сплетение, что мгновенно перестал ощущать боль в ребрах. Интуитивно я понял, что в игре произошел перелом.

— Анализ показал, что кровь на туфле принадлежит жертве, Митчеллу Бондуранту, — продолжала между тем Фриман. — Прежде чем защитник выскажет свои возражения, сообщаю суду, что результат анализа был получен с запозданием из-за чрезмерной загруженности лаборатории и из-за того, что материал, с которым пришлось работать, имеется в очень малом количестве. Трудность усугублялась еще и тем, что необходимо было сберечь часть его, чтобы передать в распоряжение защиты.

Я швырнул ручку с такой яростью, что, подлетев в воздух, она стукнулась о столешницу и звучно шмякнулась об пол, после чего встал.

— Ваша честь, это просто неслыханно! Выдать такую информацию только сейчас, накануне отбора присяжных? Это просто…

— Я понял суть вашего возражения, советник, — перебил меня Перри. — У меня это тоже вызывает сомнения. Мисс Фриман, вы ведь располагали этой уликой с момента открытия дела. Как же так случилось, что она столь удобно всплывает на поверхность лишь накануне отбора жюри присяжных?

— Ваша честь, — сказала Фриман, — я вполне отдаю себе отчет, в какое трудное положение это ставит защиту и суд. Но так уж получилось. Мне сообщили о результатах сегодня в восемь часов утра, когда поступил отчет из лаборатории. Сейчас у меня впервые появилась возможность обнародовать его — я обязана сообщить о нем суду. Что же касается причин, по которым это происходит так поздно, то их несколько. Не сомневаюсь, что суду известно, насколько загружена калифорнийская официальная лаборатория, выполняющая анализы ДНК. Тысячи дел ждут своей очереди. И хоть делам об убийствах предоставляется преимущество, они не составляют исключения из общей очереди. Мы решили не обращаться в частную лабораторию, где можно было бы все это проделать быстрее, поскольку опасались за сохранность очень маленького образца, имеющегося в наличии: если бы случилось что-то непредвиденное у постороннего исполнителя, мы бы полностью лишились возможности провести анализ — и притом сохранить частичку для защиты.

Я нетерпеливо качал головой в ожидании своей очереди. В игре и впрямь случился перелом. Прежде дело было основано исключительно на косвенных доказательствах. Теперь появилась прямая улика, связывающая мою подзащитную с преступлением.

— Мистер Холлер, — обратился ко мне судья, — желаете ответить?

— Разумеется, желаю, судья. Я думаю, это за границей дозволенного, и ни секунды не верю, что время предъявления улики оказалось случайным. Я прошу суд вынести решение о том, что уже слишком поздно предъявлять эту улику, и ходатайствую, чтобы она была исключена из доказательной базы.

— Как насчет того, чтобыотсрочить начало процесса? — спросил судья. — Что, если вам будет дано время, чтобы заказать анализ самостоятельно и постараться провести его в ускоренном темпе?

— В ускоренном темпе? Судья, речь ведь не только о том, чтобы сделать свой проверочный анализ. Речь об изменении всей стратегии защиты. Обвинение хочет накануне открытия процесса дело, основанное на косвенных уликах, превратить в научно обоснованное. Мне нужно время не только на то, чтобы сделать повторный анализ ДНК. Спустя два месяца после открытия дела я вынужден переосмыслить его заново. Это катастрофа, ваша честь, и это непозволительно с точки зрения честной игры.

Фриман хотела возразить, но судья не позволил. Я истолковал это как добрый знак, пока не увидел, что он изучает календарь, висевший на стене за спиной секретаря суда, и не понял, что он всего лишь пытается выбрать подходящее время. Стало быть, он разрешит включить результат анализа ДНК в доказательную базу и просто даст мне дополнительное время на подготовку.

Я сел, совершенно раздавленный. Лайза Треммел склонилась ко мне и в отчаянии зашептала:

— Микки, этого не может быть. Они это подстроили. Его кровь никак не могла попасть на мои туфли. Вы должны мне верить.

Жестом я велел ей замолчать. Я не обязан был верить ни единому ее слову, но это к делу не относилось. Суть заключалась лишь в том, что дело решительно меняло профиль. Неудивительно, что Фриман сидела с таким самодовольным видом.

Внезапно я кое-что понял и быстро вскочил. Слишком быстро — боль прострелила мой торс до самого паха, и я согнулся над столом.

— Ваша… честь?

— Вы в порядке, мистер Холлер?

Я медленно распрямился.

— Да, ваша честь, но мне нужно кое-что добавить для протокола, если позволите.

— Прошу вас.

— Ваша честь, защита просит проверить заявление обвинителя о том, что результат анализа ДНК был получен только сегодня утром. Три недели назад мисс Фриман сделала моей клиентке весьма щедрое предложение, дав ей двадцать четыре часа на раздумье. А потом…

— Ваша честь! — вскочила Фриман.

— Не перебивайте, — приказал ей судья. — Продолжайте, мистер Холлер.

У меня не было никаких угрызений совести по поводу того, что я нарушаю договоренность с Фриман относительно конфиденциальности наших тогдашних переговоров. Теперь это не имело значения — перчатка была брошена.

— Благодарю, ваша честь. Итак, мы получили предложение в четверг вечером, а в пятницу утром мисс Фриман по неизвестной причине и безо всяких объяснений отозвала его. Что ж, думаю, теперь объяснение есть, судья. Мисс Фриман тогда, три недели назад, уже знала об этой улике, но предпочла придержать ее, чтобы ошарашить защиту накануне открытия процесса. И я…

— Спасибо, мистер Холлер. Что скажете, мисс Фриман?

Я отчетливо видел, как у судьи вокруг глаз натянулась кожа. Он был сердит. То, что я только что сказал, звучало весьма правдоподобно.

— Ваша честь, — негодующе воскликнула Фриман, — ничто не может быть дальше от истины! Здесь в зале сидит детектив Керлен, который охотно подтвердит под присягой, что анализ ДНК был доставлен ему в офис под выходные и он вскрыл его сегодня в половине восьмого утра, как только пришел на работу. После чего позвонил мне, и я принесла результат анализа в суд. Окружная прокуратура не имеет обыкновения придерживать что бы то ни было, и я отвергаю все подозрения, которые высказал советник в мой адрес.

Судья обвел взглядом зал, нашел Керлена, потом снова посмотрел на Фриман и спросил:

— Почему вы сначала сделали, а потом отозвали свое предложение?

Вопрос на миллион долларов. Фриман явно почувствовала себя неуютно, опасаясь, что судья продолжит свое расследование.

— Ваша честь, предложение было сделано по кое-каким внутренним соображениям, которые, вероятно, лучше не выносить здесь на обсуждение.

— Я хочу ясности, советник. Если вы желаете, чтобы улика была включена в доказательную базу, вам лучше развеять мои сомнения, независимо от того, с внутренними или не внутренними соображениями это связано.

Фриман кивнула:

— Да, ваша честь. Как вам известно, с тех пор как мистер Уильямс был переведен в Вашингтон, в Генеральную прокуратуру Соединенных Штатов, нашу окружную прокуратуру возглавляет временно назначенный прокурор. В связи с этим создалась ситуация, в которой мы не всегда четко представляем себе контуры внутренней связи и получения указаний. Достаточно сказать, что в тот четверг я располагала одобрением своего непосредственного начальства сделать предложение мистеру Холлеру. Однако в пятницу утром я узнала, что на более высоком уровне предложение одобрено не было, поэтому отозвала его.

Это была чушь собачья, но она подала ее грамотно, и мне нечего было возразить. Тем не менее, памятуя тон, которым она сообщила мне, что предложение более не действительно, я не сомневался: тогда у нее появилось что-то новое и ее решение не имело никакого отношения к внутреннему распорядку ее офиса.

Судья огласил решение:

— Я откладываю отбор присяжных на десять дней. Это позволит защите, если она того пожелает, провести собственный анализ ДНК с улики, а также даст время пересмотреть стратегию защиты с учетом полученной только что информации. Обязываю сторону обвинения без промедления оказать защите любую помощь в получении биологического материала. Обе стороны должны быть готовы приступить к отбору присяжных через две недели, отсчитывая от сегодняшнего дня. Объявляю двухнедельный перерыв.

Судья быстро покинул зал. Я посмотрел на пустую страницу в своем блокноте, чувствуя себя так, словно только что подвергся вивисекции, и начал медленно собирать вещи.

— Что будем делать? — спросила Аронсон.

— Пока не знаю, — ответил я.

— Проведите повторный анализ, — нетерпеливо вклинилась Лайза Треммел. — Они ошиблись. На моих туфлях не может быть его крови. Это нереально.

Я взглянул на нее. В ее глазах пылал искренний огонь праведного негодования.

— Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю.

От притворного оптимизма сделалось кисло во рту. Я перевел взгляд на Фриман, она искала что-то у себя в портфеле. Не спеша я направился к ней, но она окатила меня презрительным взглядом, давая понять, что у нее нет желания выслушивать мои скорбные излияния.

— У вас вид человека, довольного тем, что все получилось именно так, как он задумал, — сказал я.

Она ничего не ответила, закрыла портфель и направилась к выходу, но прежде чем выйти, оглянулась и произнесла:

— Хотите играть жестко, Холлер? Тогда будьте готовы принять подачу.

19

Следующие две недели промелькнули быстро, однако небезрезультатно. Мы пересмотрели свою стратегию и перевооружились. Я получил из независимой лаборатории — по бешеной цене в четыре тысячи долларов за срочность — подтверждение анализа ДНК и встроил эту сокрушительную улику в свой план защиты исходя из постулата, что даже при верности научного вывода невиновность моей клиентки допустима, чтобы не сказать вероятна. Классический ход защиты. Это послужит дополнительным и естественным измерением в гамбите с «соломенным чучелом». Я начинал верить, что это может сработать, и соответственно ко мне вернулась уверенность в себе. К тому времени, когда началось отложенное формирование жюри, я подзарядился уже кое-какой энергией и направил ее на отбор присяжных, которые могли бы поверить в новую историю, мной для них сочиненную.

Но на четвертый день выборов Фриман послала еще одну жесткую подачу, которая угодила прямиком мне в голову. Жюри было почти отобрано, и то был один из редких случаев, когда и обвинение, и защита остались одинаково довольны, хотя и по разным причинам. Ложа присяжных была хорошо укомплектована представителями рабочего класса, мужчинами и женщинами. Владельцами домов из семей, в которых доход получали оба супруга. Несколько человек имели дипломы об окончании колледжей, но университетского образования не было ни у кого. Настоящие, как говорится, люди из народа, что для меня было идеальным составом. Мне требовались те, кто в условиях обвала экономики жил на грани, испытывал страх в любой момент потерять свой дом и едва ли был способен воспринимать банкира как жертву, заслуживающую безоговорочного сочувствия.

В свою очередь, сторона обвинения скрупулезно расспрашивала каждого потенциального присяжного о его финансовом положении и искала прежде всего добросовестных трудяг, которые скорее всего не увидят жертву в человеке, самовольно прекратившем выплачивать свой ипотечный залог. В итоге к утру четвертого дня мы имели жюри, состоявшее из присяжных, против которых не возражала ни одна из сторон и из которых каждая рассчитывала вербовать своих солдат правосудия.

Удар последовал в тот момент, когда судья Перри объявил короткий утренний перерыв. Фриман мгновенно поднялась со своего места и попросила о небольшом совещании в его кабинете, чтобы обсудить только что возникший вопрос, касающийся вещественных доказательств. Она также попросила разрешить присутствие на совещании детектива Керлена. Перри удовлетворил ее просьбу и продлил перерыв до получаса. После этого мы проследовали в судейский кабинет: я — за Фриман, а она — за стенографисткой. Керлен шел последним. Я заметил, что у него в руке большой пакет из оберточной бумаги с красной пометкой «Улика». Пакет был объемистый, внутри, судя по всему, лежало нечто громоздкое. Биологические образцы всегда упаковывают в бумагу — пластиковые мешки задерживают внутри воздух и влажность, что может повредить биологическим материалам. Поэтому я уже знал, что Фриман сейчас взорвет у меня на голове еще одну дезоксирибонуклеиновую бомбу.

— Похоже, все начинается сначала, — пробормотал я себе под нос, входя в кабинет.

Судья обошел стол и сел в свое кресло, спиной к окну, выходившему на юг и открывавшему вид на холмы за Шерман-Оукс. Мы с Фриман — рядышком — напротив. Керлен придвинул себе стул от ближайшего стола, а стенографистка заняла место у правого торца судейского стола на табурете за треногой, на которой располагался ее стенотип.

— Все происходящее будет стенографироваться, — предупредил судья. — Мисс Фриман?

— Ваша честь, я попросила о немедленной встрече с вами и адвокатом защиты, поскольку предвижу, что мистер Холлер снова примется выть на луну, как только услышит то, что я собираюсь сказать, и увидит то, что я собираюсь продемонстрировать.

— Тогда давайте поскорее перейдем к делу, — поторопил Перри.

Фриман сделала знак Керлену, и тот начал отклеивать скотч на пакете с уликой. Я молчал, отметив про себя, что у него на правой руке резиновая перчатка.

— В руки обвинения попало орудие преступления, — деловито доложила Фриман, — и мы намерены приобщить его к уликам, а также предъявить для осмотра стороне защиты.

Керлен открыл пакет, сунул в него руку и извлек молоток. Это был молоток-гвоздодер с блестящей стальной головкой и круглым бойком. На конце полированной ручки красного дерева имелась черная резиновая нашлепка. Я заметил расщелину на ударной поверхности в месте, соответствующем 12-часовому положению стрелки, и вспомнил, что все это точно соответствует описанию вмятин на черепе жертвы, перечисленных в отчете о вскрытии.

Едва сдерживая ярость, я встал и отошел от стола.

— Послушайте, — сказал я с негодованием, — вы что, издеваетесь?

Глядя на дальнюю стену, увешанную полками, на которых Перри хранил своды законов, я постоял немного, возмущенно упершись руками в бока, после чего вернулся к столу.

— Судья, простите меня за грубость, но это же дерьмо собачье. И она проделывает это во второй раз. Вывалить это… неизвестно что… в последний момент — на сей раз на четвертый день выборов присяжных и за день до начала вступительных речей! Жюри уже почти сформировано, завтра мы можем начинать процесс, а она вдруг обрушивает на меня предполагаемое орудие убийства?

Судья откинулся на спинку кресла, словно отстраняясь от молотка, который держал в руке Керлен, и сказал:

— Вам следует дать нам убедительное объяснение, мисс Фриман.

— С удовольствием, судья. Я не имела возможности предъявить вам эту улику ранее сегодняшнего утра и более чем желаю объяснить, почему…

— Это вы дали ей волю! — сказал я, перебивая и указывая пальцем на судью.

— Извините, мистер Холлер, но вы не смеете тыкать в меня пальцем, — сдержанно сказал Перри.

— Прошу прощения, судья, но это ваша вина. Вы позволили ей тогда уловку с анализом ДНК, так почему бы ей не захотеть повторить…

— Это я прошу прощения, сэр, но советую вам вести себя осторожней. Вы в пяти секундах от того, чтобы увидеть судейский изолятор изнутри. Не смейте указывать пальцем или обращаться к судье Высшего суда подобным образом. Вы меня поняли?

Я отвернулся к книжным полкам и сделал глубокий вдох. Мне было необходимо что-то извлечь для себя из сложившейся ситуации. Я должен выйти из этой комнаты, имея судью в должниках.

— Да, понял, — ответил я наконец.

— Хорошо, — сказал Перри. — Тогда вернитесь и сядьте на место. Давайте послушаем, что нам скажут мисс Фриман и детектив Керлен. А вам, — обратился он к Фриман, — повторю: для своего же блага постарайтесь, чтобы ваша история оказалась убедительной.

Я нехотя, как обиженное дитя, вернулся к столу и сел.

— Итак, мисс Фриман, прошу вас.

— Да, ваша честь. Орудие обнаружилось в конце дня в понедельник. Место…

— Великолепно! — не сдержался я. — Так я и знал. Значит, вы ждали четыре дня, прежде чем соизволили…

— Мистер Холлер! — рявкнул судья. — Вы исчерпали запас моего терпения. Попробуйте только еще раз перебить. Продолжайте, мисс Фриман. Пожалуйста.

— Да, конечно, ваша честь. Как я уже сказала, мы получили его из полицейского управления Ван-Нуйса в конце понедельника. Думаю, детектив Керлен лучше изложит ход событий.

Перри сделал знак детективу продолжить.

— Случилось вот что: садовник-декоратор, работавший во дворе дома на Диккенс-стрит, неподалеку от Кестер-авеню, обнаружил этот предмет застрявшим в кустах, образующих переднюю изгородь дома. Эта улица пролегает позади «Уэстленд нэшнл». Дом расположен приблизительно в двух кварталах от заднего входа в банк. Садовник, обнаруживший молоток, живет в Гардении и слыхом не слыхивал об убийстве. Однако, решив, что инструмент принадлежит хозяину дома, оставил его на крыльце. Хозяин, человек по имени Доналд Мейерс, увидел его только часов в пять, когда вернулся с работы. Он удивился, поскольку это был не его молоток, но вспомнил, что в газетах писали об убийстве Бондуранта и в одной из них упоминалось, будто орудием мог быть молоток, который до сих пор не найден. Он позвонил садовнику, тот рассказал ему, где нашел молоток, и тогда Мейерс обратился в полицию.

— Так, вы поведали нам, как получили молоток, но не объяснили, почему мы впервые слышим о нем только спустя три дня, — сказал судья.

Фриман кивнула, она была готова к этому вопросу и подхватила рассказ:

— Судья, мы, разумеется, были обязаны в первую очередь все проверить, поэтому немедленно послали молоток в научно-исследовательскую криминалистическую лабораторию и только вчера, уже после окончания заседания, получили от них отчет.

— И что же содержится в этом отчете?

— Единственные отпечатки, обнаруженные на орудии, принадлежат…

— Погодите, — вклинился я, рискуя снова навлечь на себя гнев судьи. — Нельзя ли называть это просто молотком? Потому что, если мы говорим «орудие», в протоколе это преждевременно получит несколько обвинительный оттенок.

— Прекрасно, — сказала Фриман, не дав ответить судье. — Пусть будет молоток. Единственные найденные на молотке отпечатки принадлежат мистеру Мейерсу и его садовнику Антонио Ландере. Тем не менее два факта тесно связывают его с нашим делом. На шейке молотка найдено маленькое пятнышко крови. Анализ ДНК показал, что она принадлежит Митчеллу Бондуранту. На сей раз, памятуя о недовольстве советника в связи с задержкой исследования в предыдущем случае, мы провели ускоренный анализ в независимой лаборатории. Молоток также был послан в отдел судебно-медицинской экспертизы для сравнения с характером ран на голове жертвы. И снова — полное совпадение. Мистер Холлер, вы можете называть этот предмет молотком, инструментом или как еще пожелаете, но я называю его орудием убийства. И у меня есть копии лабораторных отчетов, подтверждающих это, которые я вам и передаю.

Она сунула руку в пакет, достала два скрепленных документа и с самодовольной улыбкой вручила их мне.

— Очень любезно с вашей стороны, — саркастически ответил я. — Благодарю покорно.

— Да, и еще вот это.

Она снова сунула руку в пакет, извлекла из него две фотографии формата 8x10 и отдала одну судье, другую — мне. Это был снимок верстака с висящими над ним на крючках инструментами. Я знал, что снимок сделан в гараже Лайзы Треммел, — я ведь там был.

— Это из гаража Лайзы Треммел. Снимок сделан в день убийства, во время обыска, который проводился согласно ордеру, выданному в судебном порядке. Вы видите, что одного инструмента не хватает. Пустое пространство по параметрам соответствует молотку-гвоздодеру.

— Бред какой-то.

— Криминалистическая лаборатория определила: молоток, модель «Крафтсмен», изготовлен фирмой «Сиерс». Этот конкретный экземпляр отдельно не продается, он входит в комплект столярных инструментов, насчитывающий двести тридцать девять предметов. На этой фотографии мы видим более сотни других инструментов из этого комплекта. Но молоток в нем отсутствует. Его здесь нет, потому что Лайза Треммел забросила его в кусты, покидая место преступления.

Мысли бешено проносились у меня в голове. Даже если строить защиту на предположении, что мою клиентку подставили, существует закон убывания вероятностей. Найти оправдательное объяснение капельке крови на туфле — одно. Найти оправдание тому, что орудие убийства принадлежит твоему клиенту, — не просто другое. Наличие такой улики наглядно свидетельствует против гипотезы подтасовки и повышает доказательную значимость остальных улик. Второй раз за три недели защита получила сокрушительный удар. Я почти лишился дара речи. Между тем судья сосредоточил внимание именно на мне. Я должен был что-то сказать, но не находил достойного ответа.

— Это очень весомая улика, мистер Холлер, — подстегнул меня судья. — Что вы можете возразить?

Я ничего не мог возразить, но заставил себя вернуться в вертикальное положение прежде, чем рефери досчитает до десяти.

— Ваша честь, об этой так называемой улике, которая столь удачно вдруг упала с неба, обвинение должно было поставить в известность суд и защиту, как только она была найдена, а не три и даже не один день спустя. Хотя бы для того, чтобы защита имела возможность должным образом изучить ее, провести собственные исследования и ознакомиться с результатами исследований, полученными обвинением. Выходит, улика пролежала в кустах незамеченной в течение… скольких же?.. Трех месяцев! И вдруг у нас уже на руках результат анализа ДНК, свидетельствующий о принадлежности крови жертве. Все это попахивает интригой. Но в любом случае, черт возьми, уже слишком поздно, судья. Поезд ушел. Предполагается, что завтра мы открываем процесс вступительными заявлениями. У обвинения была целая неделя, чтобы обдумать, как встроить молоток в свою стратегию. А что прикажете делать мне?

— Вы намеревались выступить с заявлением в начале или хотели отложить его до стадии защиты? — спросил судья.

— Я собирался выступить завтра, — солгал я. — У меня даже текст уже написан. Но я готовил его, располагая информацией, которую имел, пока мы выбирали присяжных. Послушайте, судья, все это… Единственное, что мне известно точно, так это то, что пять недель назад обвинение находилось в отчаянном положении. Не я к ней, а мисс Фриман пришла ко мне в офис, чтобы предложить моей клиентке сделку. Признает она это или нет, но тогда она была напугана настолько, что соглашалась на все, что я просил. А потом вдруг появился анализ ДНК крови, найденной на туфле. А теперь — смотрите-ка! — обнаружился молоток, и, разумеется, никто уже больше не говорит ни о каком досудебном разрешении дела. Совпадение всех этих фактов выглядит, согласитесь, весьма сомнительно. В любом случае уже сама неправомерность того, как эти факты были обнародованы, должна подвести вас к решению отказать в приобщении последней улики к доказательной базе.

— Ваша честь, — вступила Фриман, едва дождавшись, когда я закончу, — могу я ответить мистеру Холлеру на его заявление о неправо…

— Нет необходимости, мисс Фриман. Как я уже сказал, это очень весомая улика. Она предъявлена несвоевременно, но ясно, что присяжные должны принять ее во внимание. Я разрешу включить ее в список вещественных доказательств, однако снова предоставлю защите дополнительное время для подготовки. Сейчас мы вернемся в зал и закончим отбор присяжных. Затем я объявлю продленные выходные и велю членам жюри вернуться в зал суда в понедельник, когда, собственно, и начнется процесс и будут сделаны вступительные заявления сторон. Это даст вам три дополнительных дня для подготовки, мистер Холлер, — вполне достаточно. Тем временем ваши сотрудники, включая ту юную энергичную помощницу, которую вы взяли из моей альма-матер, смогут привлечь любых экспертов, которые вам понадобятся, и провести любые исследования, касающиеся молотка.

Я покачал головой. Этого было недостаточно. Необходимо было поднажать.

— Ваша честь, я ходатайствую о том, чтобы процесс был приостановлен на время, пока будет рассматриваться апелляционная жалоба, которую я намерен подать.

— Вы можете подавать свою апелляционную жалобу, мистер Холлер, — ваше право. Но это не означает, что суд будет приостановлен. Он начнется в понедельник.

Перри едва заметно кивнул в мою сторону, что я воспринял как угрозу: только подайте жалобу — и я не забуду вам этого до конца процесса.

— Есть ли что-нибудь еще, что требует обсуждения? — спросил Перри.

— У меня — нет, — ответила Фриман.

— Мистер Холлер?

Я лишь покачал головой, не в состоянии ничего произнести.

— Тогда вернемся в зал и закончим отбор присяжных.

Лайза Треммел с задумчивым видом ждала меня, сидя за столом защиты.

— Что случилось? — спросила она возбужденным шепотом.

— Случилось то, что нам только что снова дали большого пинка под зад. И на этот раз все кончено.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что они нашли чертов молоток, который вы выбросили в кусты после того, как убили Митчелла Бондуранта.

— Это бред! Я…

— Нет, это не бред. Они имеют все основания связать его и с Бондурантом, и с вами. Он — из вашего, мать его, набора инструментов. Не понимаю, как вы могли быть настолько глупы, но сейчас речь не об этом. Теперь кровь на ваших туфлях прекрасно укладывается в их общую схему. А я должен придумывать, как вырвать из Фриман сделку, в которой она совершенно не заинтересована. У нее на руках стопроцентно выигрышное, притом шумное дело, так зачем ей идти на сделку?

Лайза протянула руку, схватила меня за левый лацкан и притянула к себе. Теперь она шептала сквозь сомкнутые зубы:

— Вы сами себя послушайте: как бы я могла быть настолько глупа? Ответ очевиден: не могла. Вы же знаете: уж какой-какой, а глупой меня не назовешь. Я с первого дня вам твержу: все подстроено. Они хотели от меня избавиться и вот что придумали. Но я этого не делала. Вы правильно вычислили — это Луис Оппарицио. Ему нужно было убрать Бондуранта, и он использовал меня в качестве козла отпущения. Бондурант послал ему то письмо, с этого все и началось. Я не…

Голос у нее сорвался, из глаз потекли слезы. Я накрыл ее ладонь своей, словно бы успокаивая, и высвободил лацкан. Присяжные уже входили в свою ложу, и я не хотел, чтобы они заметили признаки раздора между клиентом и его адвокатом.

— Я этого не делала, — сказала все же Лайза. — Вы слышите? Я не хочу никакой сделки. Я никогда не признаю, что совершила нечто, чего на самом деле не совершала. Если это все, что вы можете сделать, то мне нужен другой адвокат.

Я перевел взгляд на судейскую скамью. Судья Перри наблюдал за нами.

— Вы готовы продолжить, мистер Холлер?

Я посмотрел на свою клиентку, потом опять на судью.

— Да, ваша честь. Мы готовы продолжить.

20

Было такое ощущение, словно мы оказались в камере потерянных вещей, тем не менее игру нужно было продолжать. В воскресенье днем, за восемнадцать часов до начала вступительных речей сторон, я собрал всю свою команду, уже готовившуюся к поражению — словно горький конец наступил еще до начала процесса.

— Я не понимаю, — произнесла Аронсон в мертвой тишине, воцарившейся в моем кабинете. — Вы сказали, что нам нужна гипотеза невиновности. Альтернативная версия. Для этого у нас есть Оппарицио. Это наша козырная масть. В чем же проблема?

Я посмотрел на Циско Войцеховского. В кабинете нас было трое. Я — в шортах и футболке. Циско — в своем байкерском обмундировании: зеленой камуфляжной безрукавке и черных джинсах. И Аронсон — в костюме для судебного присутствия. Она забыла, что сегодня воскресенье.

— Проблема в том, что мы не можем вызвать Оппарицио в суд, — ответил я.

— Он же отозвал свое ходатайство, — напомнила Аронсон.

— Это не имеет значения. Суть процесса — в основанном на уликах обвинении против Треммел, а не в том, кто еще мог совершить это преступление. «Мог» здесь не проходит. Я могу вызвать Оппарицио как эксперта по делу об отъеме дома Треммел и эпидемии аналогичных дел, но я не могу даже заикаться о нем как об альтернативном подозреваемом. Судья мне этого не позволит, если я не докажу его релевантность. А у нас после всей проделанной работы таких доказательств по-прежнему нет. Мы так и не нашли той зацепки, которая привязывала бы его к убийству.

Аронсон, однако, преисполнилась решимости не сдаваться.

— Четырнадцатая поправка гарантирует Треммел «предоставление самых разнообразных форм защиты». Альтернативная версия — разновидность форм защиты.

Она умела цитировать конституцию, поскольку была богата книжными знаниями, но бедна опытом.

— «Калифорния против Холл», тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Почитайте. — Я указал ей на открытый лэптоп, стоявший на углу моего стола, и посмотрел на Циско, который напрочь не понимал, что я делаю.

Аронсон склонилась над компьютером и быстро застучала по клавиатуре.

— Читайте вслух, — сказал я. — То, что относится к вопросу релевантности.

— Э-э… «Свидетельство о том, что другое лицо имело мотив или возможность для совершения данного преступления или имеет некое отдаленное отношение к жертве или к месту преступления, не является достаточным основанием для формальной постановки вопроса о разумных сомнениях… Вероятность виновности другого лица может быть допущена и рассмотрена, только если существуют свидетельства реальной причастности этого лица к подготовке преступления…» Понятно, тут нам ничего не светит.

Я кивнул.

— Если мы не сможем доказать, что сам Оппарицио или кто-нибудь из его головорезов находился в том гараже, нам действительно ничего не светит.

— А письмо нельзя использовать? — спросил Циско.

— Не-а, — ответил я. — Никоим образом. Фриман легко щелкнет меня по носу, если я заикнусь, что письмо является основанием. Оно дает Оппарицио мотив, да. Но не привязывает его напрямую к преступлению.

— Вот гадство!

— Именно. На данный момент у нас ничего нет, а следовательно, нет и плана защиты. Анализ ДНК и этот молоток… дают обвинению прекрасный шанс забить последний гвоздь. Простите, каламбур получился случайно.

— В отчете из лаборатории говорится, что биологических следов Лайзы на молотке не обнаружено, — сказала Аронсон. — У меня также есть эксперт по «Крафтсмену», который готов подтвердить под присягой, что по внешнему виду невозможно определить, из какого именно комплекта инструментов взят конкретный молоток. Плюс мы знаем, что дверь гаража не была заперта. Даже если это ее молоток, взять его мог кто угодно. И кто угодно мог оставить капельку крови на ее туфлях.

— Да-да, все это мне известно. Но этого недостаточно, чтобы представить картину того, что именно произошло. Если мы хотим сказать, что случилось, у нас должны быть факты, которые это подтверждают. Если их нет, нечего и затеваться. Наш ключ — Оппарицио. Мы должны иметь против него что-то такое, чтобы Фриман каждую секунду не вскакивала и не вопрошала, какое это имеет отношение к делу.

Аронсон по-прежнему не сдавалась:

— Что-то такое должно существовать.

— Что-то всегда существует. Просто мы это «что-то» пока не нашли.

Я развернулся на своем крутящемся кресле так, чтобы оказаться лицом к Циско. Он сдвинул брови и кивнул, уже поняв, что последует.

— Что касается тебя, приятель, — сказал я, — ты должен мне что-нибудь откопать. Фриман будет представлять доказательства около недели. Вот столько времени у тебя и есть. Но чтобы завтра я мог встать и бросить кости, заявив, что собираюсь доказать, будто это сделал кто-то другой, я должен быть на высоте положения.

— Начну сначала. Переверну все вверх дном, — заверил Циско. — Я найду тебе что-нибудь. Так что можешь завтра говорить то, что считаешь нужным.

Я кивнул — скорее в знак благодарности, нежели из уверенности, что ему это удастся. На самом деле я не верил, что можно что-то нарыть. Моя клиентка была виновна, и правосудию предстояло свершиться. Конец истории.

Я обозрел свой стол. На нем были разложены лабораторные отчеты и фотографии с места преступления. Я взял ту, на которой был заснят открытый портфель жертвы, валявшийся на цементном полу гаража. Он с самого начала обратил на себя мое внимание и породил надежду на то, что моя клиентка, может, и впрямь невиновна. Но это было до двух последних решений судьи о включении улик в официальный список.

— По-прежнему никаких сведений о содержимом портфеля и о том, не пропало ли из него что-нибудь? — спросил я.

— Во всяком случае, мы никаких отчетов на этот счет не получали, — ответила Аронсон.

С самого начала, когда нам передали материалы следствия, я поручил ей их изучение.

— Значит, широко открытый портфель убитого бедолаги валялся рядом с трупом, а они до сих пор не удосужились выяснить, не пропало ли из него что-нибудь?

— Они инвентаризовали содержимое. У нас есть опись. Но расследования относительно того, что могло из него пропасть, похоже, не проводили. Впрочем, Керлен неразговорчив. Он не собирается нам помогать.

— Да, вероятно, он носится с этим портфельчиком, чтобы прикрыть им свою задницу, когда я буду втыкать ему на свидетельском месте.

Аронсон покраснела. Я указал пальцем на своего сыщика:

— Циско, портфель! У нас есть опись содержимого. Поговори с секретаршей Бондуранта. Выясни, не украли ли из него что-нибудь.

— Я уже пытался. Она не желает со мной говорить.

— Попытайся еще раз. Пусти в ход тяжелую артиллерию. Вставь ей.

Циско сделал вид, что разминает руки. Аронсон покраснела еще больше. Я поднялся.

— Все, еду домой работать над вступительной речью.

— Вы уверены, что хотите выступить завтра? — поинтересовалась Аронсон. — Если вы отложите свое заявление до стадии защиты, то будете уже знать то, что сумеет разведать Циско.

Я покачал головой.

— Длинные выходные я заработал потому, что сказал судье, будто хочу выступить на открытии процесса. Пойду на попятный — он обвинит меня в том, что пятница потеряна из-за меня. Он и так уже затаил на меня зло, поскольку я разозлил его там, у него в кабинете.

Обойдя стол, я вручил Циско снимок с портфелем и на прощание сказал, обращаясь ко всем:

— Не забудьте запереть дверь, ребята.

По воскресеньям Рохас не работал, я сам вел «линкольн». Дороги были свободны, и я быстро добрался до дома, успев даже по пути заехать за пиццей в итальянскую забегаловку, ту, что в торговом центре на дне каньона Лорел. Я не потрудился загнать «линкольн» в гараж, где стоял его двойник, а припарковал его прямо у ступеней, запер, стал подниматься к входной двери и, только очутившись на веранде, увидел, что меня кто-то ждет.

К сожалению, это не была Мэгги. В дальнем конце веранды, на одном из «директорских» кресел, сидел мужчина, которого я никогда прежде не видел. Глаза у него были закрыты, голова склонилась набок — он спал.

Никакой тревоги за свою безопасность я не испытал. Он был один, и на нем не было черных перчаток. Тем не менее я осторожно вставил ключ в замочную скважину, беззвучно открыл дверь, вошел, тихо закрыл ее за собой и поставил пиццу на кухонную стойку. Потом прошел в спальню, открыл встроенную кладовку и взял с верхней полки, до которой моя дочь не дотягивалась, деревянную коробку, в которой лежал «кольт-вудсмен», доставшийся мне в наследство от отца. Этот пистолет имел трагическую биографию, и я надеялся, что мне не придется добавить к ней новый эпизод. Зарядив полную обойму, я вернулся ко входу и открыл дверь.

Пододвинув второе «директорское» кресло так, чтобы оказаться прямо напротив спящего, я сел в него и небрежно положил пистолет на колени, после чего вытянул ногу и толкнул гостя в колено.

Тот встрепенулся, открыл глаза и стал шарить ими по сторонам, пока наконец не остановил взгляд на мне, а потом, скользнув им вниз, — на оружии.

— Эй, погодите минутку, приятель!

— Нет уж, это вы погодите. Кто вы такой и что вам нужно?

Я не целился в него и вообще старался вести себя непринужденно. Он поднял руки ладонями вперед, показывая, что сдается.

— Вы ведь мистер Холлер, да? Я Джефф. Джефф Треммел. Мы разговаривали с вами по телефону, помните?

С минуту я вглядывался в него, но потом сообразил, что все равно не смогу опознать, поскольку никогда не видел его фотографий. В доме Лайзы, когда я там бывал, не было ни одного его портрета в рамке. После того как он сбежал, она уничтожила все следы его пребывания в доме.

И вот он сидел передо мной. Затравленный взгляд, жалкий вид. Я почти точно знал, что ему нужно.

— Откуда вы узнали, где я живу? Кто послал вас сюда?

— Никто не послал. Я сам пришел. Нашел ваше имя на сайте Калифорнийской гильдии адвокатов. Рабочего адреса там не было, а этот был указан как почтовый, для связи. Я приехал, увидел дом и понял, что вы тут живете. Ничего такого у меня и в мыслях не было. Просто мне нужно с вами поговорить.

— Вы могли позвонить.

— У меня телефон сдох. Надо новый купить.

Я решил немного прощупать Джеффа Треммела:

— В тот раз, когда вы звонили, где вы находились?

Он пожал плечами, давая понять, что теперь может выдать эту информацию:

— В Розарио. Я там живу.

Это было ложью. Циско получил сведения из телефонной компании. У меня был теперь номер и местонахождение ближайшего сотового ретранслятора. Звонок поступил из Венис-Бич, расположенного милях в двухстах от мексиканского Розарио-Бич.

— И о чем же вы хотели со мной поговорить, Джефф?

— Я могу вам помочь, приятель.

— Помочь мне? Это как же?

— Я разговаривал с Лайзой. Она рассказала мне о молотке, который они нашли. Он — не ее… то есть не наш. Я могу вам сказать, где находится наш. Приведу вас прямехонько к нему.

— Хорошо, и где же он?

Мужчина отвернулся и стал смотреть направо, туда, где внизу расстилался город с его никогда не смолкавшим дорожным гулом.

— Вот в этом как раз и дело, мистер Холлер. Мне нужны деньги. Я хочу вернуться в Мексику. Чтобы там устроиться, много не надо, но что-нибудь, с чего можно начать, требуется, понимаете?

— Ну, и почем это «начало»?

Он повернул голову и посмотрел прямо на меня, потому что я заговорил на его языке.

— Всего десять кусков, приятель. На вас же скоро свалятся все эти киношные деньги, так что от десяти штук вы не обеднеете. Вы мне это — а я вам молоток.

— И все?

— Ну да, после этого я слиняю.

— А как насчет того, чтобы выступить в качестве свидетеля на суде? Помните, мы с вами это обсуждали?

Он затряс головой:

— Нет, это я не могу. Какой из меня свидетель? Но снаружи, так сказать, помочь могу. Ну, показать, где молоток, и все такое. Герб говорит, молоток — их главная улика, но это чушь собачья, потому что я знаю, где настоящий молоток.

— Значит, вы и с Гербом тоже беседовали?

По его гримасе стало ясно: он допустил промах. Предполагалось, что Герба Дэла он в разговоре упоминать не будет.

— Ну… нет, это Лайза сказала, что он так говорит. А я с ним даже не знаком.

— Позвольте мне кое о чем вас спросить, Джефф. Откуда я буду знать, что это настоящий молоток, а не фальшивка, которую вы с Лайзой и Гербом мне подсунете?

— Ну, так говорю же вам: я знаю. Я сам оставил его там, где он сейчас. Сам.

— Но вы не будете давать свидетельских показаний, так что единственное, с чем я останусь, — это молоток — и никакого объяснения. Вы знаете, что такое родовые вещи, Джефф?

— Ро… Нет, не знаю.

— Это значит — взаимозаменяемые. По закону предмет признается родовым, если его можно заменить таким же, идентичным. И это именно то, что мы имеем, Джефф. Ваш молоток для меня бесполезен, если к нему не прилагается ваше свидетельство. Не дадите показаний — он мне ни к чему.

— Гм-м…

Он заметно приуныл.

— Так где молоток, Джефф?

— Не скажу. Это все, что у меня есть.

— За то, что у вас «есть», я не дам ни цента, Джефф. Даже если бы я поверил, что такой молоток — настоящий молоток — существует, я бы не заплатил вам ни цента. Так дела не делаются. Так что вы подумайте, а потом дайте мне знать. Идет?

— Идет.

— А теперь брысь с моей веранды.

Я сунул пистолет в задний карман, вернулся в дом и запер дверь. После этого, схватив ключи, лежавшие на коробке с пиццей, помчался к черному ходу, выскочил наружу, прокрался вдоль торца дома к деревянной калитке, выходившей на улицу, и, приоткрыв щелочку, стал искать взглядом Джеффа Треммела.

Его нигде не было, но я услышал, как взревел автомобильный мотор, а спустя несколько секунд мимо проехала машина. Выбежав на дорогу, я попытался рассмотреть номерной знак, но не успел: машина уже катилась с горы. Это был синий седан, но, пока я вглядывался в номерной знак, он отъехал слишком далеко, чтобы можно было определить марку и модель. Как только машина Джеффа завернула за угол, я бросился к своей.

Если я хотел догнать его, мне нужно было вовремя спуститься с холма, чтобы увидеть, куда он свернет по бульвару Лорел-Кэньон: направо или налево. Иначе шанс упустить его будет пятьдесят на пятьдесят.

Но мне не повезло. К тому времени, когда «линкольн» одолел крутые повороты и вдали показалось пересечение с Лорел-Кэньон, синего седана уже нигде не было. Подъехав к знаку «Стоп», я не колебался — повернул направо и направился к Долине. Циско выяснил, что Джефф Треммел звонил из Вениса, но все остальное, что касалось этого дела, было связано с Долиной, поэтому я и выбрал этот путь.

Единственное однополосное шоссе вело вверх, на север, через Голливудские Холмы. За ними оно становилось двухполосным и спускалось в Долину. Но Треммела нигде видно не было, и вскоре я понял, что ошибся в выборе. Венис. Надо было поворачивать на юг.

Не будучи любителем холодной или разогретой пиццы, я заехал поужинать в «Дейли гриль», что на пересечении Лорел и Вентуры. Оставив машину в подземном гараже, я был уже на середине эскалатора, когда вспомнил, что пистолет лежит у меня в заднем кармане. Это плохо. Я вернулся к машине и спрятал его под сиденье, потом дважды проверил, заперты ли дверцы.

Ресторан, несмотря на ранний час, был заполнен. Чтобы не ждать, пока освободится стол, я сел за барную стойку и заказал чай со льдом и пирог с курицей, после чего открыл телефон и позвонил своей клиентке. Она ответила сразу.

— Лайза, это ваш адвокат. Вы посылали ко мне своего мужа?

— Ну, я сказала ему, чтобы он поговорил с вами, да.

— А это была ваша идея или Герба Дэла?

— Нет, моя. То есть Герб был здесь, но идея моя. Вы с ним говорили?

— Да.

— Он показал вам, где молоток?

— Нет. Он хотел за это десять тысяч долларов.

Повисла пауза, я ждал.

— Микки в общем-то это не так уж и много за то, что дискредитирует улику обвинения.

— Нельзя платить за улику, Лайза. Заплатите — вам конец. Где ваш муж остановился?

— Он мне не сказал.

— Вы говорили с ним при личной встрече?

— Да, он приезжал сюда. Выглядел как подзаборный кот.

— Мне нужно найти его, чтобы послать ему повестку. У вас есть…

— Он не будет выступать в суде. Не важно, по какому поводу. Так он мне сказал. Он хочет только денег и еще полюбоваться на мои мучения. Ему и на собственного сына наплевать. Он даже не выразил желания повидаться с ним, когда приходил.

На стойку передо мной поставили тарелку с едой, и бармен долил чаю в мой стакан. Я поддел вилкой корочку на пироге, чтобы выпустить пар. Пирог остынет достаточно, чтобы его можно было есть, минут через десять.

— Лайза, послушайте меня, это важно. У вас есть хоть какие-то догадки насчет того, где он мог остановиться?

— Нет. Он сказал, что приехал из Мексики.

— Это вранье. Он все это время был здесь.

Похоже, она была ошеломлена.

— Откуда вы знаете?

— Отследил по телефону. Не важно. Если он вам позвонит или зайдет, выясните, где он живет. Пообещайте ему, что он скоро получит деньги, или что угодно другое, но узнайте мне место его пребывания. Если мы сможем притащить его в суд, ему придется рассказать о молотке.

— Я попробую.

— Не пробуйте, Лайза, а сделайте это. Ведь речь идет о вашей жизни.

— Хорошо-хорошо.

— Во время вашего разговора он хоть как-нибудь намекнул, где находится молоток?

— Не прямо. Сказал только: «Помнишь, когда я занимался изыманием, я всегда держал его в машине?» Когда он работал в дилерской конторе, ему иногда приходилось изымать машины за неплатеж. Они там по очереди выполняли эту обязанность. Думаю, он возил молоток с собой для самообороны или на тот случай, если нужно было взломать замок или еще для чего-нибудь.

— Значит, он дал понять, что молоток из вашего комплекта инструментов находится у него в машине?

— Вроде того. В «бимере». Но эту машину забрали после того, как он бросил ее и исчез.

Я кивнул. Нужно озадачить этим Циско, пусть попробует узнать, нашли ли молоток в багажнике «БМВ», брошенного Джеффом Треммелом.

— Хорошо, Лайза. А какие у Джеффа были друзья? Здесь, в городе.

— Не знаю. У него были друзья в фирме, где он работал, но он никогда не приводил их домой. У нас в общем-тоне было друзей.

— Вы знаете имена кого-нибудь из этих людей?

— Да нет вроде бы.

— Лайза, вы мне совершенно не помогаете.

— Простите. Не могу вспомнить. Мне не нравились его друзья. И я не подпускала их к дому.

Я покачал головой и подумал о себе. А у меня есть друзья вне работы? Могла бы Мэгги ответить на такой же вопрос, если бы ее спросили обо мне?

— Ладно, Лайза, пока достаточно. Я хочу, чтобы вы подумали о завтрашнем дне. Вспомните, о чем мы говорили. Как вы должны вести себя и реагировать на происходящее в присутствии присяжных. От этого многое будет зависеть.

— Я знаю. Я готова.

Это хорошо, подумал я. Хотел бы я сказать то же самое о себе.

21

Желая, видимо, отчасти возместить потерянную пятницу, судья Перри ограничил регламент вступительных речей получасом. Решение было объявлено, несмотря на то что и обвинитель, и защитник все выходные якобы работали над своими текстами, рассчитанными на час каждый. На самом деле такое решение было мне на руку. Я сомневался, что смогу заполнить и десять минут. Чем больше говорит защитник, тем больше мишеней для обстрела в заключительной речи дает он обвинителю. Меньшее всегда оборачивается прибытком, когда речь идет о защите. Тем не менее о таком судейском капризе стоило подумать. Это было явное послание. Судья давал понять нам, всего лишь адвокатам, что в этом зале и на этом процессе хозяин — он. А мы — лишь посетители.

Фриман выступала первой, а я, согласно своей обычной практике, слушая обвинителя, не сводил глаз с присяжных. При этом слушал я очень внимательно, чтобы быть готовым в любой момент заявить протест, но не смотрел на нее. Мне важнее было по глазам понять, как воспримут Фриман присяжные. Я хотел знать, оправдаются ли мои интуитивные ожидания на их счет.

Фриман говорила свободно и красноречиво. Никаких театральных эффектов, никакого хвастовства. Это была речь человека, твердо нацеленного на приз.

— Всех нас привела сюда сегодня одна причина, — говорила она, с уверенным видом стоя лицом к присяжным посреди свободной площадки-колодца перед судейской скамьей. — Эта причина — человеческий гнев. Гнев, который накопился в душе из-за сокрушительных неудач и предательств и который вырвался наружу.

Разумеется, большую часть времени она потратила на то, чтобы остеречь присяжных от, как она выразилась, дымовой завесы и игры зеркал, к которым будет прибегать защита. Не сомневаясь в надежности своего дела, она решила сосредоточиться на том, чтобы подорвать мое.

— Защита будет пытаться навязать вам свой набор доказательств: тайные заговоры и высокая драма. Однако при всей своей чудовищности это убийство — простое. Не позволяйте увести себя в сторону. Внимательно наблюдайте. Внимательно слушайте. Старайтесь убедиться, что все сказанное здесь сегодня будет подтверждено в ходе процесса доказательствами. Надежными доказательствами. Это было хорошо спланированное преступление. Убийца знала распорядок дня Митчелла Бондуранта. Убийца подстерегла Митчелла Бондуранта. Убийца сидела в засаде и молниеносно атаковала Митчелла Бондуранта с предельной жестокостью. Эта убийца — Лайза Треммел, и в течение настоящего процесса она предстанет перед лицом правосудия.

Фриман указующим перстом гневно ткнула в сторону моей клиентки. Лайза, как я ее научил, ответила ей немигающим взглядом.

Я сосредоточился на присяжном номер три, который сидел в центре первого ряда. Линдер Ли Ферлонг-младший был моим козырным тузом. Я рассчитывал на него как на «верняка», который по всем вопросам будет голосовать так, как нужно мне. Хотя бы для того, чтобы не дать жюри прийти к единогласному мнению.

За полчаса до начала отбора присяжных секретарь суда вручил мне список из восьмидесяти фамилий кандидатов в первый состав жюри. Я передал его своему сыщику, который, выйдя в коридор, тут же открыл лэптоп и принялся за работу.

Интернет предоставляет множество способов добыть сведения о потенциальных присяжных, особенно когда речь идет о процессах, связанных с финансовыми операциями, такими как изъятие домов за невыплату ипотечного залога. Каждый кандидат в присяжные заполняет анкету с базовыми вопросами. Изымали ли у вас когда-нибудь машину? Проходили ли вы процедуру банкротства? Это были отсеивающие вопросы. Всякий, кто отвечал на такой вопрос положительно, исключался из списка либо судьей, либо прокурором. Человек, ответивший «да», считался необъективным и не способным беспристрастно взвесить доказательства.

Но эти отсеивающие вопросы были весьма общими, существовали серые зоны и пробелы между строк. Вот туда-то и углубился Циско. К тому времени как судья определил первый список из двенадцати вероятных присяжных и приступил к их опросу, Циско вернулся в зал, имея досье на семнадцать из восьмидесяти человек. Я искал среди них людей, имевших отрицательный опыт взаимоотношений с банками и, вероятно, затаивших зло на них или на какие-нибудь правительственные учреждения. Среди этих семнадцати варианты колебались в диапазоне от тех, кто откровенно лгал насчет своей непричастности к банкротствам и изъятиям, до истцов по гражданским делам против банков и — особый случай — до Линдера Ферлонга.

Линдер Ли Ферлонг был двадцатидевятилетним младшим менеджером в супермаркете «Ральф» в Честворте. На вопрос об отъеме дома он ответил отрицательно. Однако Циско в своем виртуальном поиске прошел лишнюю милю и обнаружил кое-какие сайты, предоставлявшие общенациональную базу данных. Он принес мне ссылку на аукцион 1994 года в Нэшвилле, Теннесси, где среди владельцев выставленных на продажу домов числился некий Линдер Ли Ферлонг. Истцом по делу выступал Первый национальный банк штата Теннесси.

Имя было достаточно редким, чтобы не предположить совпадение. Моему нынешнему потенциальному присяжному в то время было тринадцать лет, так что банк скорее всего отнял дом у его отца. Но Линдер Ли Ферлонг-младший не упомянул об этом в анкете.

Процесс отбора присяжных перевалил на третий день, а я все еще нервно ждал, чтобы жребий пал на Ферлонга и его призвали в свидетельский бокс отвечать на вопросы судьи и адвокатов, а тем временем отклонил кучу кандидатур, используя право отвода без указания причины, чтобы расчистить дорогу своему фавориту.

Наконец, на четвертый день утром, выпал номер Ферлонга, и он уселся на место, готовый отвечать на вопросы. Стоило мне услышать, что он говорит с южным акцентом, как я уже знал, что у меня есть «верняк». Этот парень не мог не затаить обиды на банк, лишивший собственности его родителей, но скрыл это, чтобы попасть в жюри.

Ферлонг без сучка без задоринки сдал экзамен судье и прокурору, на все вопросы ответив правильно и представив себя как богобоязненного, трудолюбивого человека широких взглядов, приверженца консервативных ценностей. Когда настала моя очередь, я задал ему несколько общих вопросов, а потом выстрелил в упор. Мне нужно было создать впечатление, что он для меня всего лишь приемлемый кандидат, поэтому я спросил, считает ли он, что люди, перестающие платить ипотечные взносы, заслуживают осуждения, или допускает, что у кого-то из них может быть законная причина, вынуждающая их на такой шаг. С типично южной гнусавостью он ответил, что все дела разные и было бы неправильно делать какие бы то ни было обобщения насчет людей, попавших в подобную ситуацию.

Еще несколько минут и несколько вопросов — и Фриман проштамповала его карточку, я тоже нарочито безразлично согласился. Ферлонг стал присяжным. Теперь оставалось лишь надеяться, что его семейная история не вскроется. В противном случае он вылетит из жюри как пробка из бутылки.

Поступил ли я неэтично, нарушил ли правила, не сообщив суду о тайне Ферлонга? По ходу жизни значимость того, кто и что формирует твою непосредственную семью, меняется. В биографии Ферлонга было сказано, что он женат и имеет малолетнего сына. Теперь именно жена и сын составляли его непосредственную семью. Насколько можно было догадаться, его отец скорее всего уже умер. Вопрос в анкете звучал так: «Имели ли вы или ближайшие члены вашей семьи отношение к изъятию дома за неуплату по ипотеке?» В нем не было слова «когда-нибудь».

Таким образом, это была та самая «серая зона», и я не чувствовал себя обязанным помогать обвинению, указывая, что в вопросе опущено важное слово. У Фриман имелся тот же самый список, и в ее распоряжении были все возможности окружной прокуратуры и полицейского управления Лос-Анджелеса. Не моя вина, если ни в одном из департаментов не оказалось такого же умника, как мой дознаватель. Пусть ищут сами. Не найдут — их просчет.

Я смотрел на Ферлонга, пока Фриман перечисляла краеугольные камни своего обвинения: орудие убийства, свидетельница, кровь на туфле подсудимой, история ее протестной деятельности против банка. Он сидел, упершись локтями в подлокотники и сложив пальцы пирамидкой возле рта, — словно прятал лицо, поглядывая на Фриман поверх сложенных рук. Эта его поза убедила меня в том, что я не ошибся. Он действительно был моей палочкой-выручалочкой.

Перейдя к краткому изложению того, как все улики, складываясь воедино, приводят к заключению о «виновности вне разумных оснований для сомнения», Фриман начала выдыхаться. Было очевидно, что, повинуясь безапелляционному решению судьи ограничить регламент выступлений сторон, сокращения она делала именно в этом месте своей речи. Она знала, что сумеет связать все концы в заключительном слове, поэтому, до поры опустив многие из них, перешла к заключению.

— Дамы и господа, слушайтесь своего сердца, — сказала она. — Следите за уликами, и они приведут вас, без сомнения, к Лайзе Треммел. Она лишила жизни Митчелла Бондуранта. Она отняла у него все. И теперь наступило время свершить правосудие.

Поблагодарив присяжных за внимание, она села на место. Настал мой черед. Я опустил руки под стол, чтобы проверить, застегнута ли молния. Стоит один раз случиться такому, что вы предстанете перед жюри с расстегнутой ширинкой, и вы всю жизнь будете следить за тем, чтобы это не случилось снова.

Я встал и занял ту же позицию, что и Фриман — в центре «колодца», — стараясь не подать виду, что мои травмы все еще дают о себе знать.

— Дамы и господа, я хотел бы начать с представлений. Я Майкл Холлер, адвокат подсудимой. Мой долг — защищать Лайзу Треммел от очень, как вы слышали, серьезных обвинений. Наша конституция гарантирует каждому гражданину этой страны, обвиняемому в каком бы то ни было преступлении, право на самые разнообразные формы активной защиты, и именно это будет моей задачей на протяжении данного процесса. Если, исполняя свой долг, я буду порой раздражать кого-то из вас, прошу заранее извинить меня. Но прошу вас также помнить: отношение ко мне никоим образом не должно отражаться на Лайзе.

Повернувшись к столу защиты, я поднял обе руки, как бы приветствуя вступление Лайзы в судебный процесс.

— Лайза, встаньте, пожалуйста, на минуту.

Лайза встала, слегка развернувшись в сторону присяжных и медленно обведя взглядом все двенадцать лиц. Она выглядела решительной и отнюдь не сломленной — как я ей велел.

— А это Лайза Треммел, подсудимая, в виновности которой мисс Фриман желает вас убедить. Ее рост пять футов три дюйма, вес сто девять фунтов, она школьная учительница. Благодарю вас, Лайза. Можете сесть.

Треммел села, а я снова повернулся лицом к присяжным и продолжил, скользя взглядом по их лицам:

— Мы согласны с мисс Фриман в том, что это преступление жестокое и хладнокровное. Никто не имел права лишать жизни Митчелла Бондуранта, и тот, кто это сделал, должен предстать перед лицом правосудия. Но никогда не следует спешить с окончательными выводами. А именно это, как мы докажем, в данном случае произошло. Те, кто расследовал это дело, увидели лишь то, что находилось вблизи и что легко укладывалось в их версию. Они не увидели всей панорамы событий и упустили настоящего убийцу.

У меня за спиной раздался голос Фриман:

— Ваша честь, разрешите нам подойти для короткого совещания.

Перри нахмурился, но сделал знак подойти. Я проследовал за Фриман к торцу судейского стола, уже сформулировав ответ на ее вполне предсказуемый протест. Судья задернул звукопоглощающую шторку, чтобы присяжные не услышали того, что не предназначалось для их ушей, и мы сгрудились у края стола.

— Судья, — начала Фриман, — мне очень неприятно прерывать вступительное слово коллеги, но оно отнюдь не похоже на вступительное слово. Защита намерена доказать с помощью улик предположения, которыми хочет нас здесь ошеломить, или просто собирается в общих чертах рассуждать о некоем таинственном убийце, которого все остальные не заметили?

Судья взглядом велел мне отвечать. Я посмотрел на часы и сказал:

— Судья, протест на протест. Не прошло и пяти минут, как я начал свое выступление, ограниченное получасом, а прокурор уже возражает, поскольку я ничего не выложил пока на стол. Послушайте, она просто хочет выставить меня в неблагоприятном свете перед присяжными, и я прошу, чтобы вы отвергли этот ее протест и не позволяли ей впредь прерывать меня.

— Думаю, он прав, мисс Фриман, — сказал судья. — Слишком рано для протестов. Я буду считать ваше возражение подвешенным и в случае необходимости сам приму меры. Возвращайтесь за свой стол и сидите смирно.

Он отдернул шторку и отъехал на своем кресле обратно к центру стола. Мы с Фриман вернулись на свои позиции.

— Как я говорил перед тем, как меня перебили, существует более крупная панорама этого дела, и защита намерена вам ее открыть. Обвинение хочет, чтобы вы поверили, будто это простое дело, основанное на мести. Но убийство никогда не бывает простым, и если вы обратите внимание на упрощенные подходы следствия и обвинения, то увидите, что здесь многого недостает. Включая убийцу. Лайза Треммел даже не была знакома с Митчеллом Бондурантом. Они никогда не встречались. У нее не было мотива убивать его, потому что мотив, о котором будет говорить обвинение, ложен. Они вам скажут, что она убила Митчелла Бондуранта потому, что он хотел отнять у нее дом. Но истина заключается в том, что он не собирался этого делать, и мы это докажем. Мотив — это как руль у корабля. Уберите его — и кораблем станет править ветер. Именно такой корабль представляет собой предъявленное прокурором обвинение. Сплошной ветер.

Я сунул руки в карманы, устремил взгляд себе под ноги, мысленно сосчитал до трех и, подняв голову, посмотрел прямо в глаза Ферлонгу.

— Что действительно лежит в основе данного дела, так это деньги. Это эпидемия отъема домов, захлестнувшая страну. Убийство в данном случае не было простым актом мести. Это было хладнокровное, расчетливое убийство человека, который угрожал разоблачить коррупцию, царящую в наших банках и фирмах-посредниках, осуществляющих для них отъем домов. Речь идет о деньгах и о тех, у кого они есть и кто будет стремиться сохранить их любой ценой — даже ценой убийства.

Я снова сделал паузу, сменил позу и обвел взглядом всю ложу присяжных, остановив его на женщине по имени Эстер Маркс. Я знал, что она — мать-одиночка, работающая офис-менеджером в местном магазине одежды. Вероятно, она получала меньше, чем мужчины, выполняющие такую же работу, и я рассчитывал на нее как на присяжную, которая была способна испытать сочувствие к моей клиентке.

— Лайзу Треммел выдают за виновную в убийстве, которого она не совершала. Из нее сделали козла отпущения. Она протестовала против жестокой и мошеннической практики банка по отъему домов. Она боролась против них, и за это они вытребовали запретительный судебный приказ против нее. В глазах ленивого следствия подозреваемой ее сделало то же самое, что сделало ее идеальным козлом отпущения в глазах настоящих убийц. И мы собираемся доказать вам это.

Все глаза были устремлены на меня. Я безраздельно владел вниманием жюри.

— Улики, собранные штатом, не выдерживают никакой критики, — продолжил я. — Мы опровергнем их одну за другой. Мера, коей должно определяться ваше решение, — виновность, лишенная разумных оснований для сомнения. Я призываю вас обратить на это сугубое внимание и хорошо подумать. А подумав, вы найдете здесь более чем достаточно разумных оснований для сомнения, уверяю вас. И у вас останется только один вопрос: зачем? Зачем эту женщину обвинили в убийстве? Зачем заставляют пройти через все это?

Еще одна, последняя пауза, после которой я поклонился и поблагодарил их за внимание, после чего быстро вернулся к столу и сел. Лайза протянула руку и накрыла ею мою ладонь в знак признательности. Эта мизансцена тоже была заранее срежиссирована. Я понимал, что это игра на публику, но все равно получилось недурно.

Судья объявил пятнадцатиминутный перерыв перед началом допроса свидетелей. Зал опустел, но я остался сидеть за столом, все еще оставаясь под воздействием импульса, которым была заряжена моя речь. В предстоящие несколько дней Фриман, конечно, снова перехватит инициативу, но теперь она будет знать, что я у нее на хвосте.

— Спасибо, Микки, — сказала Лайза, поднимаясь, чтобы выйти в коридор с Гербом Дэлом, который ждал ее у входа в зал.

Я посмотрел на него, потом на нее и ответил:

— Пока рано благодарить.

22

После перерыва Андреа Фриман вывела на сцену свидетелей, которых я называю массовкой. Их показания часто бывают весьма драматичными, но не ведут к заключению о виновности или невиновности подсудимого. Они — лишь рабочие сцены, устанавливающие декорацию, в которой позже предстоит играть ведущим персонажам.

Первой свидетельницей обвинения была секретарь-администратор банка по имени Рики Санчес. Это она нашла тело жертвы в гараже. Ценность ее показаний сводилась к помощи в уточнении времени смерти и к тому, чтобы произвести шокирующее впечатление на членов жюри — простых людей, не сталкивавшихся в жизни с жертвами убийств.

Санчес ездила на работу из Санта-Кларита-Вэлли и строго соблюдала утренний график поездок. Она сообщила, что всегда въезжает на банковскую стоянку в 8.45, это дает ей десять минут на то, чтобы найти место для парковки, проследовать до служебного входа, занять место за своей стойкой к 8.55 и подготовиться к открытию банка и приему посетителей, начинающемуся в 9.00.

Она показала, что в день убийства, следуя той же утренней рутине, заметила ни за кем не закрепленное свободное место приблизительно за десять машин до персональной стоянки Бондуранта и заняла его. Выйдя из машины и заперев ее, она направилась к мостику, соединяющему гараж с банковским зданием. И именно тогда заметила тело. Сначала она увидела разлитый кофе, затем открытый портфель на полу и, наконец, самого Митчелла Бондуранта, окровавленного, лежавшего лицом вниз.

Санчес опустилась на колени возле тела и проверила, есть ли признаки жизни, после чего выхватила из сумки мобильник и набрала 911.

Из показаний участников массовки защите редко удается выудить что-нибудь полезное для себя. Их свидетельства обычно очень предсказуемы и почти никогда не помогают ответить на вопрос о виновности или невиновности. Тем не менее никогда нельзя знать наперед. Когда настала моя очередь, я встал и задал Санчес несколько вопросов в надежде, что что-нибудь выскочит.

— Мисс Санчес, вы очень подробно описали свою утреннюю рутину, однако, насколько я понял, после того как вы въезжаете в гараж, рутина заканчивается, так?

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Я имею в виду, что у вас нет персонального места стоянки, поэтому каждый раз приходится искать, где поставить машину. Вы въезжаете и начинаете искать место, так?

— Ну… да. Банк в это время еще не открылся, поэтому мест достаточно. Обычно я въезжаю на второй этаж и паркуюсь приблизительно там, где припарковалась и в тот день.

— Хорошо. Раньше вы приезжали на работу одновременно с мистером Бондурантом?

— Нет, обычно он приезжал раньше, чем я.

— А в день, когда вы обнаружили тело мистера Бондуранта, в каком месте гаража вы увидели обвиняемую, Лайзу Треммел?

Она запнулась, подозревая подвох — и не зря.

— Я не… то есть я ее вообще там не видела.

— Благодарю, мисс Санчес.

Следующей свидетельское место заняла оператор службы 911, которая приняла звонок Санчес в 8.52. Ее звали Лешонда Гейнс, и ее допрос предварял демонстрацию записи звонка Санчес. Прослушивание записи было излишне драматичным и не вызванным необходимостью маневром, но судья разрешил его, несмотря на заранее выдвинутое мной возражение. Раздав присяжным, а также судье и защите распечатки разговора, Фриман проиграла сорокасекундную запись.

Гейнс: Девять-один-один, что у вас случилось?

Санчес: Тут человек. Думаю, он мертв! Он весь в крови и не шевелится.

Гейнс: Назовитесь, пожалуйста, мэм.

Санчес: Рики Санчес. Я нахожусь на автомобильной стоянке «Уэстленд нэшнл» в Шерман-Оукс.

(пауза)

Гейнс: Это на бульваре Вентура?

Санчес: Да, вы пришлете кого-нибудь?

Гейнс: Полицейские и медики уже выехали.

Санчес: Я думаю, он уже мертв. Тут полно крови.

Гейнс: Вы знаете, кто это?

Санчес: Кажется, это мистер Бондурант, но я не уверена. Хотите, чтобы я его перевернула?

Гейнс: Нет, просто дождитесь полиции. Мисс Санчес, вам ничто не угрожает?

(пауза)

Санчес: Ну… не думаю. Я тут никого не вижу.

Гейнс: Хорошо, ждите полицию и не занимайте линию.

Я не стал утруждать себя перекрестным допросом этой свидетельницы. Здесь защите нечем было поживиться.

После того как Гейнс отпустили, Фриман послала первую крученую подачу. Я ожидал, что следующим выступит явившийся по вызову полицейский, которого она будет расспрашивать, как он приехал и установил ограждение, параллельно демонстрируя присяжным фотографии с места преступления. Но вместо этого она вызвала Марго Скейфер, очевидицу, чьи показания близко привязывали Треммел к месту преступления. Я тут же просек стратегию Фриман. Вместо того чтобы отправлять присяжных на обед со стоящими у них перед глазами картинами места преступления, она огорошивала их напоследок первым «ага!» в процессе — первым свидетельством, подразумевающим причастность Лайзы к этому преступлению.

План был хорош, однако Фриман не знала того, что знал я о ее свидетельнице. Оставалось лишь надеяться, что мне удастся допросить ее до обеда.

Скейфер была маленькой бледной женщиной, которая явно нервничала, оказавшись на свидетельском месте. Ей пришлось пониже опустить микрофон по сравнению с положением, в котором его оставила Гейнс.

Из ответов на вопросы выставившей ее стороны не без труда выяснилось, что она работала в банке кассиршей и вернулась на работу четыре года назад, после того как долгое время сидела дома с детьми. Корпоративной преданностью не отличалась. Ей просто нравились ее служебные обязанности, нравилось общаться с публикой.

После еще нескольких личных вопросов, призванных установить контакт между Скейфер и присяжными, Фриман перешла к существу и стала расспрашивать свидетельницу об утре убийства.

— Я опаздывала, — начала Скейфер. — Мне положено быть на месте, у своего окошка, в девять. А до этого я должна пойти в хранилище и отметиться. Поэтому обычно я приезжаю без четверти девять. Но в тот день я попала в пробку на бульваре Вентура, которая образовалась из-за аварии, и сильно опаздывала.

— Вы помните, на сколько именно вы опаздывали, миссис Скейфер? — уточнила Фриман.

— Да, ровно на десять минут. Я все время смотрела на часы на приборной доске и видела, что отстаю от расписания на десять минут.

— Хорошо. А когда вы подъезжали к банку, вы заметили что-нибудь необычное или что-нибудь, что вас встревожило?

— Да.

— И что это было?

— Я увидела Лайзу Треммел, идущую по тротуару из банка.

Я встал и заявил протест: свидетельница не могла знать, откуда именно шла женщина, которую она приняла за Треммел. Судья принял мой протест.

— В каком направлении шла миссис Треммел? — спросила Фриман.

— На восток.

— А в каком положении относительно банка она находилась?

— Она была в полуквартале к востоку от него и двигалась дальше на восток.

— Значит, она шла в направлении от банка, правильно?

— Правильно.

— А как близко от нее находились вы, когда увидели ее?

— Я ехала в западном направлении по Вентуре и стояла в тот момент в левом ряду, поскольку мне нужно было съехать на подъездную полосу, чтобы завернуть в банковский гараж. Так что она была от меня на расстоянии трех рядов.

— Наверное, вы следили за дорогой и смотрели прямо, не так ли?

— Нет, я стояла перед светофором, когда увидела ее.

— Значит, она находилась под прямым углом к вам, когда вы ее заметили?

— Да, прямо напротив моей машины, на тротуаре.

— А как вы узнали, что эта женщина — обвиняемая, Лайза Треммел?

— Ее фотография висит в служебном вестибюле и в хранилище. Кроме того, три месяца назад ее фотографию показывали всем служащим банка.

— Почему это было сделано?

— Потому что ей был выдан судебный приказ, запрещающий приближаться к банку более чем на сто футов. Нам показали ее фотографию и велели докладывать начальству немедленно, если заметим ее на территории, прилегающей к банку.

— Вы можете назвать присяжным время, когда вы увидели Лайзу Треммел идущей по тротуару в восточном направлении?

— Да, я точно знаю, когда это было, потому что, как я уже говорила, я опаздывала и постоянно смотрела на часы. Было восемь пятьдесят пять.

— Итак, в восемь часов пятьдесят пять минут утра Лайза Треммел двигалась на восток в направлении от банка, правильно?

— Правильно.

Фриман задала еще несколько вопросов, добиваясь, чтобы свидетельница еще раз подтвердила, что Лайза Треммел находилась всего в полуквартале от банка через несколько минут после того, как на номер 911 поступило сообщение об убийстве. Она закончила прямой допрос Скейфер в 11.30, и судья спросил, не возражаю ли я против того, чтобы пораньше объявить перерыв на ленч и начать перекрестный допрос после него.

— Ваша честь, я думаю, мне понадобится всего полчаса, поэтому я предпочел бы допросить свидетельницу до перерыва. Я готов.

— Очень хорошо, мистер Холлер. Тогда прошу вас.

Я встал и подошел к свидетельскому боксу, расположенному между прокурорским столом и ложей жюри, с блокнотом и двумя дощечками. Я держал их лицом друг к другу, чтобы не было видно, что на них изображено. Прислонив их к барьеру свидетельского бокса, я сказал:

— Доброе утро, миссис Скейфер.

— Доброе утро.

— В своих показаниях вы упомянули, что опаздывали на работу из-за пробки, возникшей в результате аварии, так?

— Да.

— Вы проезжали мимо места аварии?

— Да, она случилась к западу от бульвара Ван-Нуйс. Миновав это место, я поехала без задержек.

— По какую сторону Вентуры случилась авария?

— В том-то и дело. Она случилась на той стороне, которая едет на восток, но и по моей стороне движение замедлилось, потому что все глазели.

Я сделал пометку в блокноте и сменил тему:

— Миссис Скейфер, я заметил, что прокурор забыла спросить вас, был ли у миссис Треммел в руке молоток, когда вы ее увидели. Не заметили ли вы чего-нибудь подобного?

— Нет. Но у нее в руке была большая хозяйственная сумка, в которую вполне мог уместиться молоток.

О хозяйственной сумке я слышал впервые. В материалах следствия она не упоминалась. Скейфер, и так бывшая для меня полезным свидетелем, теперь давала новый материал. Во всяком случае, я так считал.

— Хозяйственная сумка? Вы когда-нибудь в беседах с полицией или прокурором упоминали об этой сумке?

Скейфер задумалась.

— Не уверена. Может, и нет.

— Значит, насколько вы помните, в полиции вас не спрашивали, было ли что-нибудь в руках у подсудимой?

— Кажется, нет, не спрашивали.

Я пока не знал, что из этого можно извлечь и можно ли извлечь хоть что-нибудь, но решил до поры оставить сумку в покое и еще раз сменить направление допроса. Свидетеля следует держать в неведении относительно того, куда вы повернете в следующий момент.

— А теперь скажите, миссис Скейфер, когда вы утверждали несколько минут назад, что находились в трех рядах движения от тротуара, на котором якобы увидели обвиняемую, вы ведь обсчитались, не так ли?

Вторая резкая смена темы и сам вопрос смутили ее.

— Почему?.. Нет, не обсчиталась.

— На каком перекрестке вы стояли, когда увидели ее?

— На пересечении с Сердос-авеню.

— В этом месте бульвара Вентура в восточном направлении идут две полосы движения, так?

— Да.

— А вы в этом месте должны были повернуть на Сердос и, следовательно, стояли в крайнем ряду со своей стороны, правильно?

— Да, правильно. Получается три.

— А как же еще одна полоса — для парковки вдоль тротуара?

У нее на лице появилось выражение, словно бы говорившее: «Ой, да бросьте вы».

— Это же не полноценная полоса.

— Но это пространство, располагавшееся между вами и женщиной, которая, по вашим словам, является Лайзой Треммел, не так ли?

— Ну, если вы так хотите… Я думаю, это называется придираться.

— Вот как? А я думаю, это называется быть точным, разве нет?

— Наверняка большинство людей сказали бы, что между мной и ней было три полосы.

— Видите ли, парковочная зона, назовем ее так, имеет ширину, равную по меньшей мере длине автомобиля, а на самом деле она шире, правильно?

— Ну ладно, если вам хочется цепляться за мелочи, можете назвать это четвертой полосой. Я ошиблась.

Она явно была недовольна тем, что приходилось нехотя сдаваться, и я надеялся, что присяжным ясно, кто на самом деле здесь цеплялся за мелочи.

— Значит, теперь вы утверждаете, что, когда вы увидели предполагаемую миссис Треммел, вы находились от нее на расстоянии четырех полос движения, а не трех, как утверждали прежде, правильно?

— Ну, правильно. Говорю же: ошиблась.

Я снова сделал пометку в блокноте, которая на самом деле ничего не значила, но, по моей задумке, должна была навести присяжных на мысль, что я веду какой-то счет. После этого я наклонился, взял свои дощечки, разъединил их и выбрал одну.

— Ваша честь, я бы хотел продемонстрировать свидетельнице фотографию места, о котором мы сейчас говорим.

— Обвинение ознакомлено с ней?

— Судья, на этой фотографии запечатлен вид, который имеется на CD-дисках, включенных в материалы следствия. Специально я ее мисс Фриман не предъявлял, но она и не требовала.

Фриман не возражала, и судья велел мне продолжать, обозначив первую фотографию как «экспонат 1-А». Я установил раскладной пюпитр между ложей присяжных и свидетельским боксом. Обвинение предполагало пользоваться для демонстраций подобного рода подвесными экранами, и я тоже намеревался их впоследствии использовать, но для этой конкретной демонстрации предпочел старомодный способ. Я поставил дощечку на пюпитр и повернулся к свидетельнице.

— Миссис Скейфер, вы узнаете место, запечатленное на фотографии, которая стоит на пюпитре?

Это был сделанный с воздуха снимок 30 на 50 дюймов, охватывавший отрезок в два квартала бульвара Вентура, о котором шла речь. Баллокс взяла его с сайта Google Earth, нам он обошелся лишь в стоимость увеличения и наклеивания на дощечку.

— Да. Похоже, это снятый сверху бульвар Вентура, тут виден банк и в квартале от него пересечение с Сердос-авеню.

— Верно, это снимок с воздуха. Пожалуйста, подойдите и с помощью маркера, который лежит на подставке пюпитра, очертите кружком место, где вы, по вашим словам, увидели Лайзу Треммел.

Скейфер взглянула на судью, как бы испрашивая разрешения. Он кивнул, и она подошла к пюпитру. Взяв черный маркер с подставки, она обвела им пространство на тротуаре в полуквартале от входа в банк.

— Благодарю вас, миссис Скейфер. А теперь не могли бы вы указать присяжным место, где стояла ваша машина, когда вы, выглянув в окно, предположительно увидели Лайзу Треммел?

Она отметила на полосе движения точку, которая находилась как минимум на расстоянии трех машин от перехода на перекрестке.

— Спасибо, миссис Скейфер, вы можете вернуться.

Скейфер положила маркер на подставку и снова села на свидетельское место.

— Итак, можете ли вы сказать, сколько машин стояло перед вами на светофоре?

— Минимум две. Может, три.

— А как насчет полосы непосредственно слева от вас? Были ли там машины, ждавшие переключения светофора?

К этому вопросу она была готова и не собиралась позволять мне себя перехитрить.

— Нет, ничто не загораживало мне вид на тротуар.

— Значит, вы утверждаете, что в этот час пик, когда все съезжаются на работу, полоса была свободна?

— Рядом со мной никого не было, но я ведь стояла на расстоянии двух или трех машин от перекрестка, возможно, впереди кто-то и был, но рядом со мной — нет.

Я спросил у судьи, можно ли мне продемонстрировать второй снимок, «экспонат 1-B», он разрешил. Это был еще один увеличенный кадр, но снятый уже с земли. Его сделал Циско из окна автомобиля, стоя перед светофором на средней полосе идущего в западном направлении потока машин на пересечении бульвара Вентура и Сердос-авеню в 8.55, в понедельник, спустя месяц после убийства. Время и дата съемки значились в правом нижнем углу.

Вернувшись к пюпитру, я попросил Скейфер описать то, что она видит.

— Это фотография того же участка, только с земли. Вон «Денниз-Дели». Мы иногда ходим туда на ленч.

— Верно, а знаете ли вы, открыта ли закусочная «Денниз-Дели» во время завтрака?

— Да, открыта.

— Вы когда-нибудь завтракали там?

Фриман встала и заявила протест:

— Судья, я не понимаю, какое отношение это имеет к показаниям свидетельницы или к событиям этого дела.

Перри вопросительно взглянул на меня.

— Если ваша честь даст мне минуту, это отношение станет очевидным.

— Продолжайте, но поторопитесь.

Я снова сосредоточился на Скейфер.

— Так вы когда-нибудь завтракали в «Денниз-Дели», миссис Скейфер?

— Нет, во время завтрака я там никогда не бывала.

— Но вы знаете, что это место пользуется популярностью и во время завтрака, правильно?

— Вообще-то я не знаю…

Это был не тот ответ, которого я хотел, но он все равно был мне полезен. Скейфер впервые отвечала уклончиво, явно не желая подтверждать очевидное. Присяжные, заметившие это, начнут видеть в ней не объективного свидетеля, а женщину, которая боится отклониться от заданной обвинением линии.

— Тогда позвольте спросить другое: какие иные учреждения в этом квартале открываются раньше девяти часов утра?

— Там в основном магазины, они до девяти должны быть закрыты. Вон там, на снимке, видны вывески.

— Тогда чем, как вы думаете, объясняется тот факт, что каждый метр пространства вдоль тротуара на этом участке занят, как видно на фотографии? Это все посетители закусочной?

Фриман снова заявила протест: мол, не в компетенции свидетельницы отвечать на этот вопрос. Судья согласился и велел мне продолжать.

— Можете ли вы вспомнить, сколько машин было припарковано перед закусочной «Денниз-Дели» в понедельник, в восемь пятьдесят пять, когда, как вы утверждаете, вы увидели миссис Треммел с расстояния четырех полос напряженного движения?

— Нет, не могу.

— Несколько минут назад вы показали — могу, если хотите, процитировать вам ваши показания, — что ясно видели Лайзу Треммел. Значит ли это, что на парковочном пространстве не было в тот момент никаких машин?

— Может, какие-то машины там и стояли, но я видела ее отчетливо.

— А как насчет тех полос, по которым двигался транспорт? Они тоже были совершенно свободны?

— Да. Потому что я могла ее видеть.

— Вы сказали, что в восточном направлении машины ехали очень медленно из-за аварии, правильно?

— Да.

— Авария случилась на восточной половине дороги, так?

— Да.

— Так насколько же должно было быть запружено машинами восточное направление, если даже в западном оно было затруднено достаточно, чтобы на десять минут задержать ваш приезд на работу?

— Ну, я не очень-то помню.

Идеальный ответ. Для меня. Увиливающий свидетель всегда позволяет защите завоевать очки.

— В таком случае разве не правда, миссис Скейфер, что вам пришлось смотреть через три забитые машинами полосы движения плюс парковочную зону, чтобы увидеть на тротуаре миссис Треммел?

— Все, что я знаю, — это что я ее видела. Она там была.

— И даже несла в руке большую хозяйственную сумку, как вы сказали, так?

— Да, так.

— Что это была за сумка?

— Ну, такая, с ручками, как дают в супермаркетах.

— Какого цвета она была?

— Красная.

— А вы можете сказать, была она пустая или заполненная?

— Нет, не могу.

— А миссис Треммел несла ее в опущенной руке или перед собой?

— В опущенной. Держала одной рукой.

— Похоже, вы хорошо разглядели эту сумку. Вы смотрели на нее или на лицо женщины, которая ее несла?

— У меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть и то и другое.

Поглядев в блокнот, я покачал головой.

— Миссис Скейфер, вы знаете, какой рост у миссис Треммел?

Повернувшись к своей клиентке, я сделал ей знак встать. Вообще-то сначала надо было попросить разрешения у судьи, но я был в ударе и не желал терять темп. Перри промолчал.

— Понятия не имею, — ответила Скейфер.

— Вас, наверное, удивит, но ее рост всего пять футов три дюйма.

Я кивнул Лайзе, она села.

— Нет, не удивляет. Почему это должно меня удивлять?

— Всего пять футов три дюйма — и вы тем не менее разглядели ее в толпе через четыре полосы плотного дорожного движения?

Как я и ожидал, Фриман заявила протест, Перри поддержал его, но мне и не нужен был ответ, чтобы внедрить в присяжных свою мысль. Взглянув на часы, я увидел, что до полудня оставалось две минуты. И тут я выпустил свою последнюю торпеду.

— Миссис Скейфер, могли бы вы взглянуть на фотографию и указать, где именно на тротуаре вы видели мою подзащитную?

Все взоры обратились к увеличенной фотографии. Из-за припаркованных плотным рядом машин пешеходы на тротуаре были неразличимы. Фриман вскочила с очередным протестом: защита, мол, пытается сбить с толку свидетельницу и суд. Перри велел нам подойти и, когда мы приблизились, сурово обратился ко мне:

— Мистер Холлер, да или нет: на снимке есть обвиняемая?

— Судья, я никого не пытаюсь обмануть. Свидетельница могла бы просто сказать, что на снимке обвиняемой нет. Но она явно не может разглядеть пешеходов на тротуаре по другую сторону дорожного движения, и я лишь пытаюсь показать…

— Мне все равно, что вы пытаетесь сделать. Заберите свою фотографию, и если вы еще раз сделаете что-нибудь подобное, то будете обвинены в неуважении к суду. Ясно?

— Да, сэр.

— Ваша честь, — сказала Фриман, — следует сообщить присяжным, что на снимке нет обвиняемой.

— Согласен. Возвращайтесь.

На обратном пути я забрал фотографии с пюпитра.

— Дамы и господа, — сказал судья, — должен вас уведомить, что на снимке, который демонстрировал защитник, обвиняемой нет.

Это было мне даже на руку. Я довел до сознания присяжных то, что хотел, а это уведомление только лишний раз подчеркнуло, насколько трудно было разглядеть и узнать кого бы то ни было на тротуаре с того места, откуда смотрела свидетельница.

Судья велел мне продолжать перекрестный допрос, но я, склонившись к микрофону, произнес:

— Вопросов больше нет, — после чего сел и положил дощечки с фотографиями на пол рядом со столом. Они сослужили мне хорошую службу. Я получил втык от судьи, но дело того стоило. Если достигаешь цели, оно всегда того стоит.

23

Лайза Треммел была в восторге от моего перекрестного допроса Марго Скейфер. Даже Герб Дэл не удержался от того, чтобы поздравить меня, когда объявили перерыв на ленч. Я посоветовал им не впадать в преждевременный экстаз. Процесс только начинается, и со свидетелями вроде Скейфер обычно легче всего управиться и развенчать их. Впереди нас ждут куда более крепкие орешки и более трудные дни. В этом можно не сомневаться.

— Это не важно! — воскликнула Лайза. — Вы были неподражаемы, и эта лживая сука получила по заслугам.

Ее слова были пропитаны ненавистью, и это заставило меня сделать паузу, прежде чем ответить:

— Обвинение еще будет иметь шанс реабилитировать ее во время своего повторного допроса после ленча.

— А тогда вы снова разобьете ее в пух и прах во время повторного перекрестного допроса.

— Ну… я вообще-то не уверен насчет «пуха и праха». Это совсем не то, что я…

— Микки, вы с нами не пообедаете?

Она подчеркнула свое приглашение, взяв Дэла под руку, из чего я, видимо, должен был понять, что они вместе не только в деле.

— Тут поблизости нет ничего приличного, — сказала она. — Мы собираемся поискать что-нибудь на бульваре Вентура. Можно даже попробовать «Денниз-Дели».

— Благодарю вас, нет. Мне нужно вернуться в офис и поговорить со своей командой. Они не могли здесь присутствовать, но продолжают работать, и я должен с ними встретиться.

Лайза взглядом дала понять, что не верит мне, но мне это было безразлично. Я представлял ее в суде, однако это не значило, что я должен обедать с ней и с человеком, который — в чем я не сомневался — по-прежнему лелеет план ободрать ее как липку, несмотря на романтические отношения, если они вообще таковыми были. Я вышел один и направился к Дому победы, в свой офис.

Лорна уже сбегала в конкурирующую и куда лучшую закусочную «Джерриз-Дели» в Студио-Сити и принесла сандвичи с индейкой и салат из капусты, моркови и лука. Я ел, сидя за своим столом и рассказывая Циско и Баллокс о том, что происходило утром в суде. Несмотря на сдержанное отношение к своей клиентке, я был весьма доволен перекрестным допросом Скейфер и поблагодарил Баллокс за «экспонаты», которые, без сомнения, произвели впечатление на присяжных. Ничто лучше не помогает заронить сомнения относительно предполагаемого очевидца, чем визуальные материалы.

Окончив свой рассказ, я спросил, чем они занимались тем временем. Циско сказал, что продолжает просматривать запись допроса в полиции, чтобы найти допущенные детективами ошибки и процессуальные нарушения, которые можно было бы обратить против Керлена во время его перекрестного допроса.

— Отлично, мне понадобятся все боеприпасы, какие удастся добыть, — сказал я. — Баллокс, у вас что-нибудь есть?

— Я почти все утро занималась делом об отъеме дома. Когда настанет моя очередь, я хочу быть уверенной на все сто процентов.

— Ладно, но у вас еще есть время. По моим предположениям,очередь защиты настанет не раньше следующей недели. Похоже, Фриман старается выдерживать определенный темп и ритм, но в ее списке много свидетелей, и он вовсе не выглядит дымовой завесой.

Зачастую адвокаты как обвинения, так и защиты искусственно перегружают свои списки свидетелей, чтобы противная сторона терялась в догадках, кого из них они действительно собираются вызвать и чьи показания действительно представляют ценность. Не было похоже, чтобы Фриман прибегала к подобному ухищрению в данном случае. Каждый свидетель из ее списка был способен внести в ход процесса нечто важное.

Какой-то соус типа «Тысяча островов» промочил насквозь обертку моего сандвича. Аронсон указала на один из снимков-экспонатов, которые я принес из суда. Это была сделанная с земли фотография, с помощью которой я пытался одурачить Марго Скейфер.

— Это было рискованно? А что, если бы Фриман не заявила протест?

— Я не сомневался, что она его заявит. А если не она, то это сделал бы судья. Судьи не любят, когда со свидетелями проделывают подобные трюки.

— Да, но теперь присяжные знают, что вы солгали.

— Я не лгал. Я просто задал свидетельнице вопрос: может ли она указать, где на этом снимке Лайза Треммел. Я не говорил, что она там есть. Если бы ей дали возможность ответить, ответ был бы — нет. Вот и все.

Аронсон нахмурилась.

— Помните, что я вам говорил, Баллокс? Не пестуйте свою совесть. Мы ведем жесткую игру. Я пытаюсь обыграть Фриман, она — меня. Может, в каком-то смысле она меня уже обыграла, а я этого еще даже не знаю. Я рискнул и получил легкий шлепок от судьи. Но каждый присяжный в жюри смотрел на этот снимок, пока мы совещались возле судейской скамьи, и каждый из них понимал, как трудно было бы Марго Скейфер увидеть то, что она, по ее словам, видела. Так это и работает. Хладнокровно и расчетливо. Иногда зарабатываешь на этом очко, чаще — нет.

— Я понимаю, — сказала она. — Но это вовсе не значит, что мне это нравится.

— Конечно, нет.

24

После ленча Фриман удивила меня тем, что не стала возвращаться к допросу Марго Скейфер, чтобы попытаться возместить урон, нанесенный мной в ходе перекрестного допроса. Я догадался, что она планирует на более поздний период что-то другое, что позволит ей реабилитировать свидетельские показания Скейфер. Вместо нее она вызвала сержанта полиции Дэвида Ковингтона, который первым прибыл на место преступления по звонку Рики Санчес в службу 911.

Ковингтон был закаленным ветераном и надежным свидетелем для обвинения. В педантичной едва ли не до смешного манере человека, который на своем веку перевидал несчетное количество трупов и несчетное количество раз в связи с этим давал показания, он описал свой приезд и установление факта смерти предписанным для таких случаев способом. Затем он рассказал о том, как перекрыл доступ в гараж, изолировал Рики Санчес и других вероятных свидетелей и выставил охранение при въезде на второй этаж, где находилось тело.

Показания Ковингтона сопровождались демонстрацией на двух подвесных экранах фотографий с места преступления во всем их кровавом ужасе. Они-то гораздо больше, чем любые слова Ковингтона, живописали убийство и взывали к справедливому возмездию.

Во время предварительной схватки по поводу демонстрационных экспонатов я одержал весьма скромный успех: удалось добиться отмены планировавшейся обвинением установки увеличенных снимков на пюпитрах прямо перед ложей присяжных — на том основании, что это вызвало бы у них предубеждение против моей клиентки. Снимки реальных жертв убийства всегда шокируют и возбуждают бурные эмоции. В человеческой натуре желать сурового наказания тем, кого обвиняют в подобных преступлениях. Эти фотографии легко могли восстановить присяжных против моей клиентки независимо от того, существуют ли доказательства ее связи с этим преступлением. Перри принял соломоново решение: он свел количество снимков, которые обвинению разрешалось продемонстрировать, к четырем и предписал Фриман пользоваться только подвесными экранами, таким образом ограничив размер фотографий. Я заработал несколько очков, понимая, однако, что приказ судьи не может предотвратить инстинктивную реакцию присяжных. Настоящую победу все равно одержало обвинение.

Фриман отобрала четыре снимка, на которых было больше всего крови и где Бондурант, уткнувшийся лицом в цементный пол гаража, имел наиболее жалкий вид.

Во время перекрестного допроса я сосредоточился на одном из них и попытался переключить внимание присяжных на что-нибудь другое, помимо мысли об отмщении. Лучшим способом сделать это было побудить их к вопросам. Если у них останутся вопросы, не получившие ответов, значит, я свое дело сделал.

С разрешения судьи, воспользовавшись пультом дистанционного управления, я удалил с экранов три из четырех снимков и сказал:

— Сержант Ковингтон, хочу привлечь ваше внимание к тому снимку, который я оставил на экране. Не могли бы вы сказать, что лежит на его переднем плане?

— Это открытый портфель.

— Хорошо. Он находится в том же положении, в каком вы нашли его, прибыв на место преступления?

— Да.

— Он был вот так же открыт?

— Да.

— Спрашивали ли вы кого-нибудь из свидетелей или кого-то еще, не открывали ли они портфель после того, как была найдена жертва?

— Я спросил у женщины, позвонившей в службу девять-один-один, не открывала ли она его, она ответила — нет. Больше я на эту тему расследования на месте не проводил — предоставил это детективам.

— Вы только что сообщили суду, что все двадцать два года своей карьеры проработали патрульным, правильно?

— Да, правильно.

— Вам много раз приходилось выезжать по вызовам службы девять-один-один?

— Да.

— Что означал для вас открытый портфель рядом с жертвой?

— Ничего. Он был просто деталью места преступления.

— Не подсказал ли вам ваш опыт, что убийство могло быть как-то связано с ограблением?

— Вообще-то я об этом не думал, я ведь не детектив.

— Как вы считаете: если ограбление не являлось мотивом преступления, почему убийца рискнул потратить время на то, чтобы открыть портфель?

Не успел Ковингтон ответить, как Фриман уже вскочила с места и заявила, что этот вопрос не входит в сферу опыта и обязанностей свидетеля.

— Сержант Ковингтон всю жизнь проработал в патруле. Он не детектив и никогда не расследовал ограблений.

Судья кивнул в знак согласия:

— Я склонен поддержать мисс Фриман, мистер Холлер.

— Ваша честь, сержант Ковингтон никогда не был детективом, но, полагаю, ни у кого нет сомнений, что он неоднократно выезжал на грабежи и проводил предварительное расследование на месте. Поэтому, думаю, он может ответить на вопрос о своем первоначальном впечатлении от осмотра места преступления.

— Тем не менее я снимаю ваш вопрос. Задавайте следующий.

Потерпев поражение по этому пункту, я заглянул в записи, которые загодя составил для перекрестного допроса Ковингтона, тем не менее будучи уверен, что мне удалось заронить вопрос о грабеже и соответственно мотиве преступления в головы присяжных, однако это было еще не все. Я попробовал прибегнуть к блефу.

— Сержант, после того как вы прибыли на место преступления и осмотрели его, вы вызвали следователей, медэкспертов и криминалистов?

— Да, я связался с диспетчерской, подтвердил, что совершено убийство, и попросил прислать обычную следственную бригаду из ван-нуйсского управления.

— И продолжали контролировать место преступления до ее прибытия?

— Да, как обычно. Потом передал эту функцию прибывшей бригаде. Если быть точным, детективу Керлену.

— Понятно. А пока происходила передача, вы обсуждали с Керленом или с кем-нибудь другим из офицеров полиции вероятность того, что убийство произошло из-за покушения на ограбление?

— Нет, не обсуждал.

— Вы уверены, сержант?

— Абсолютно.

Я сделал вид для присяжных, что записываю что-то в блокнот.

— У меня больше нет вопросов.

Ковингтона отпустили, его место занял один из медиков бригады, приехавшей по вызову службы 911, который подтвердил, что к моменту их прибытия жертва была мертва. Он провел на свидетельском месте всего минут пять, поскольку Фриман хотела лишь, чтобы он подтвердил факт смерти, а мне его перекрестный допрос ничего дать не мог.

Следующим был брат жертвы, Натан Бондурант. Его вызвали, чтобы он засвидетельствовал факт опознания им жертвы — рутинное требование. Фриман использовала его также для того, чтобы, как и в случае с фотографиями, взбудоражить эмоции присяжных. Он со слезами на глазах описал, как детективы привезли его в судебный морг, где он и опознал в убитом своего младшего брата. Фриман спросила его, когда он в последний раз видел брата живым, что вызвало новый поток слез, пролитый во время рассказа об их совместном с братом посещении баскетбольного матча «Лейкерс» всего за неделю до убийства.

Существует практическое правило: не трогать плачущего свидетеля. Обычно от такого свидетеля, человека, близкого жертве, защите нет никакого проку, но Фриман сама открыла эту дверь, и я решил воспользоваться случаем. Риск состоял в том, что присяжные, зайди я слишком далеко в допросе скорбящего родственника, могли счесть меня жестоким.

— Мистер Бондурант, примите мое глубокое сочувствие по поводу вашей семейной утраты. У меня всего несколько вопросов. Вы упомянули, что за неделю до этого ужасного события посетили с братом игру команды «Лейкерс». О чем вы разговаривали во время той встречи?

— Ну, мы говорили о массе разных вещей. Мне трудно сейчас вспомнить.

— Только о спорте и о «лейкерсах»?

— Нет, разумеется, нет. Мы ведь были братьями. Мы много о чем говорили. Он спрашивал про моих детей. Я — о том, встречается ли он с кем-нибудь. Ну, всякое такое.

— А он с кем-нибудь встречался?

— Нет, в тот период — ни с кем. Он сказал, что у него слишком много работы.

— А что еще он говорил о своей работе?

— Только сказал, что ее полно. Он заведовал ипотечным отделом, а время в этом смысле сейчас тяжелое. Масса дел по изъятию неоплаченных домов и все такое. Он не входил в подробности.

— Не говорил ли он о своих собственных домовладениях и о том, что с ними происходит?

Фриман возразила: не имеет отношения к делу. Я попросил о кратком совещании у судейской скамьи, Перри разрешил. Там я напомнил, что уже уведомил присяжных о своем намерении развенчать точку зрения обвинения, выдвинув свою, опирающуюся на доказательства версию мотива преступления.

— Это и есть наша альтернативная версия, судья: Бондурант испытывал крупные финансовые неприятности, и его попытки выкарабкаться из ямы делают правомерным вопрос о наследовании его имущества. Я имею право затрагивать этот вопрос в перекрестном допросе любого свидетеля, выставленного обвинением.

— Судья, — вскинулась Фриман, — то, что защитник утверждает, будто это имеет отношение к делу, вовсе не значит, что так оно и есть. Брат жертвы, по существу, ничего не знал о финансах и инвестициях Митчелла Бондуранта.

— Если это так, ваша честь, Натан Бондурант просто так и ответит, после чего я пойду дальше.

— Очень хорошо, протест отклоняется. Задавайте свой вопрос, мистер Холлер.

Вернувшись к свидетельскому боксу, я повторил вопрос.

— Он говорил вскользь, не вдаваясь в подробности, — ответил свидетель.

— А что конкретно он сказал?

— Только то, что его инвестиционное имущество летит в тартарары. Он не уточнял, сколько у него такого имущества и насколько серьезно положение. Это все, что он сказал.

— Что вы подумали, когда он сказал, что его имущество летит в тартарары?

— Что он задолжал за это имущество больше, чем оно теперь стоит.

— Он говорил, что пытается продать его?

— Он сказал, что не может продать его, не разорившись.

— Благодарю вас, мистер Бондурант. Больше вопросов нет.

Свой тур с мелкими персонажами Фриман завершила свидетельницей по имени Глэдис Пикетт, которая представилась старшим кассиром головного офиса «Уэстленд нэшнл» в Шерман-Оукс. Заставив Пикетт рассказать, в чем заключаются ее обязанности в банке, Фриман прямо перешла к главному:

— Как руководительница кассового отдела банка, сколько кассиров вы имеете в подчинении, миссис Пикетт?

— Около сорока.

Есть ли среди них сотрудница по имени Марго Скейфер?

— Да, Марго — одна из моих кассиров.

— Я хочу вернуть вас к утру убийства Митчелла Бондуранта. Обратилась ли к вам тогда Марго Скейфер с каким-нибудь особым сообщением?

— Да.

— Пожалуйста, расскажите жюри, что встревожило миссис Скейфер?

— Она доложила мне, что видела Лайзу Треммел менее чем в квартале от нашего здания идущей по тротуару в направлении от банка.

— Почему это ее встревожило?

— Дело в том, что у нас в служебном вестибюле и в хранилище висят фотографии Лайзы Треммел, и мы получили указание докладывать начальству о каждом случае, когда заметим ее.

— Вам известно, почему было дано такое распоряжение?

— Да, банк получил запретительный судебный приказ, в соответствии с которым она не имеет права появляться вблизи нашего здания.

— Вы можете сообщить жюри, в котором часу Марго Скейфер доложила вам о том, что видела миссис Треммел неподалеку от банка?

— Да, это было в тот же день, вскоре после ее прихода на работу. Это первое, что она тогда сделала.

— Вы ведете учет прихода ваших кассиров на службу?

— У меня в хранилище есть полный список моих сотрудников, в котором я проставляю время прихода.

— Вы делаете это, когда ваши сотрудники являются в хранилище и получают свои ящички с деньгами для расчетов с клиентами на рабочих местах?

— Да, правильно.

— В день, о котором идет речь, в какое время отметилась Марго Скейфер?

— В девять минут десятого. Она опоздала и была последней.

— И именно тогда она сообщила вам о том, что видела Лайзу Треммел?

— Да, верно.

— Скажите, в тот момент вы уже знали, что мистера Бондуранта убили в банковском гараже?

— Нет, никто об этом еще ничего не знал, потому что Рики Санчес оставалась в гараже, пока не приехала полиция, а потом они ее еще и допрашивали. Мы не знали, что там происходило.

— Значит, предположить, что Марго Скейфер придумала историю о том, что видела Лайзу Треммел, после того как стало известно об убийстве мистера Бондуранта, нельзя?

— Нельзя. Она рассказала мне об этом до того, как она, я или кто-либо еще в банке узнал о мистере Бондуранте.

— А в какой момент вы узнали об убийстве мистера Бондуранта и передали информацию, полученную от Марго Скейфер, полиции?

— Спустя приблизительно полчаса. Тогда мы услышали о случившемся, и я сочла, что обязана сообщить полиции о том, что эта женщина была замечена поблизости.

— Благодарю вас, миссис Пикетт, у меня больше нет вопросов.

Пока это был самый сильный удар со стороны Фриман. Пикетт успешно заделала большую часть той бреши, которую мне удалось пробить во время перекрестного допроса Скейфер. Теперь я должен был решить: пропустить удар или рискнуть усугубить последствия.

Я решил прервать цепь своих неудач и двигаться дальше. Говорится же: никогда не задавай вопросов, ответов на которые не знаешь заранее. В данном случае это правило было как никогда уместно. Пикетт отказалась разговаривать с моим сыщиком. Не исключено, что Фриман, придержав еще какую-то информацию, которой располагала свидетельница, устраивала ловушку и я мог прямиком в нее угодить, задав неблагоразумный вопрос.

— У меня нет вопросов к свидетельнице, — сказал я, не вставая из-за стола.

Судья Перри отпустил Пикетт и объявил пятнадцатиминутный перерыв. Пока публика покидала зал, моя клиентка наклонилась ко мне и прошептала:

— Почему вы ее не прижали?

— Кого? Пикетт? Не хотел усугубить дело, задав неверный вопрос.

— Шутите? Вы должны были разбить ее так же, как разбили Скейфер.

— Разница в том, что в случае со Скейфер у меня было с чем работать. С Пикетт — ничего, а выступать против кого-то, ничего не имея в запасе, — смертельный трюк.

Я видел, как потемнели от злости ее глаза.

— Ну так вы должны были что-нибудь на нее нарыть.

Это прозвучало как шипение, вырвавшееся из-за стиснутых зубов.

— Послушайте, Лайза, я ваш адвокат, и я решаю…

— Ладно, оставим это. Мне надо идти.

Она встала, поспешно направилась к двери и вышла в коридор. Я мельком взглянул на Фриман: заметила ли она эту сценку раздора между адвокатом и его клиенткой? Она понимающе улыбнулась мне, дав понять, что заметила.

Я решил выйти в коридор — посмотреть, почему Лайзе так срочно понадобилось покинуть зал, и мое внимание тут же привлекло скопление видеокамер возле одной из скамей, расставленных между входами в судебные залы. Все объективы были сосредоточены на Лайзе, которая сидела на скамейке, обнимая своего сына Тайлера. Мальчик чувствовал себя крайне неловко под их прицелом.

— Господи Иисусе, — прошептал я.

Заметив стоявшую в сторонке Лайзину сестру, я подошел к ней.

— Джоди, что это значит? Ей ведь известно распоряжение судьи о том, чтобы мальчик не появлялся в суде.

— Я знаю. Он не войдет в зал. Он провел полдня в школе, и она захотела, чтобы я завезла его сюда по дороге домой: наверное, думала, что если журналисты увидят ее с Таем, это поможет делу.

— Понятно. Журналисты тут совершенно ни при чем. Больше не привозите его сюда. Мне все равно, что она говорит, просто никогда больше его сюда не привозите.

Я огляделся в поисках Герба Дэла. Наверняка это придумал он, и я хотел донести до него то же послание. Однако голливудского прощелыги нигде видно не было. Вероятно, ему хватило ума держаться от меня подальше.

Я направился обратно в зал — у меня оставалось еще десять минут, и я намеревался потратить их на размышления о своей клиентке, которая мне не нравилась и которую я начинал презирать.

25

После перерыва Фриман приступила к тому, что я называю «стадией охоты и сбора» в прокурорской стратегии: к опросу технических сотрудников криминалистической службы, работающих на месте преступления. Их показания должны выстроить помост, на который она выведет потом детектива Ховарда Керлена, ведущего следователя.

Первым охотником-сборщиком был отвечавший за осмотр места преступления коронерский следователь по имени Уильям Эббот, в чьи обязанности входило документирование осмотра трупа и отправка его в отдел судебно-медицинской экспертизы, где проводится вскрытие.

Его показания касались описания места преступления, ран на голове жертвы и личных вещей, найденных при трупе. Список последних включал в себя бумажник, часы, мелочь и 183 доллара наличными, скрепленные денежным зажимом. Имелся также чек из кофейни «Джоуз Джоу», который позволил уточнить время смерти.

Эббот, как и выступавший до него Ковингтон, был скуп на слова и придерживался только фактов. Для него пребывание на месте насильственного преступления являлось рабочей рутиной. Когда настала моя очередь задавать вопросы, я сосредоточился на этом последнем обстоятельстве.

— Мистер Эббот, как давно вы работаете коронерским следователем?

— Двадцать девятый год.

— И все это время служили в Лос-Анджелесском округе?

— Да.

— Как вы думаете, на скольких местах преступления вам довелось побывать за эти годы?

— Ну… может, тысячах на двух. На многих.

— Не сомневаюсь. И полагаю, среди них было много таких, где совершались тяжкие насильственные преступления.

— Животная натура часто показывает себя.

— Что происходило на данном месте преступления? Вы осматривали и фотографировали раны, нанесенные жертве, не так ли?

— Да. Это протокольные действия, которые мы обязаны выполнить, прежде чем дать разрешение увезти тело.

— Перед вами лежит протокол осмотра места преступления, который включен в материалы следствия по предварительному согласию сторон. Не могли бы вы прочесть вслух второй абзац его заключительной части?

Эббот полистал протокол и нашел нужное место.

— «На темени головы имеются три отчетливые вмятины, свидетельствующие о жестокости нападения. Положение тела указывает на то, что жертва в первый же момент, еще до падения на пол, потеряла сознание». Далее в скобках значится: «Избыточное насилие».

— Вот именно это меня и интересует. Что вы имели в виду, написав в заключении слова «избыточное насилие»?

— Только то, что, с моей точки зрения, любого из этих ударов было достаточно, чтобы сделать дело. Жертва была без сознания, а возможно, и мертва, еще до того, как упала на землю. В результате первого удара. На этот факт указывает то, что два удара были нанесены после того, как жертва уже лежала ничком на земле. Они были лишними, избыточными. Тот, кто нанес их, испытывал сильное озлобление против жертвы. Так мне представляется.

Эббот, вероятно, думал, что очень ловко нашел ответ, который я меньше всего хотел бы услышать. Фриман тоже. Но они ошиблись.

— Стало быть, вы указываете в своих выводах, что обнаружили в этом убийстве признаки повышенной эмоциональной составляющей, правильно?

— Да, именно так я считаю.

— Какую профессиональную подготовку вы получили в области расследования убийств?

— Ну, я прошел полугодичные курсы, прежде чем начал работать в этой области почти тридцать лет назад. Там нас обучали новейшим техническим достижениям и прочему необходимому.

— Все это касалось исключительно расследования убийств?

— Не все, но многое.

— Не является ли одним из основополагающих принципов теории расследования убийств то, что подобного рода «избыточное насилие» обычно свидетельствует о факте знакомства жертвы со своим убийцей? О том, что между ними существовали личные взаимоотношения?

— Гм-м…

Наконец Фриман поняла, к чему я клоню. Она встала и заявила протест: мол, Эббот не является следователем по делам об убийствах и поставленный вопрос выходит за рамки его компетенции. Судья поднял руку, повелев мне молчать, и напомнил Фриман, что штат не протестовал, когда я задавал свидетелю вопросы, касающиеся его профессиональной подготовки, и свидетель подтвердил свою компетентность и опыт в сфере насильственных преступлений, не вызвав ни малейших возражений со стороны обвинителя.

— Вы рискнули, мисс Фриман, полагая, что все пойдет по вашему сценарию. Теперь поздно отступать. Свидетель ответит на вопрос.

— Прошу вас, мистер Эббот, — сказал я.

Эббот попытался потянуть время, попросив стенографистку зачитать ему вопрос вслух, но и после судье пришлось поторопить его.

— Такое соображение имеет право на существование, — наконец сказал он.

— Соображение? — переспросил я. — Что вы имеете в виду?

— Когда речь идет о преступлении, связанном с жестоким насилием, во внимание следует принимать соображение, что жертва была лично знакома с тем, кто на нее напал. Со своим убийцей.

— Когда вы говорите «жестокое насилие», вы имеете в виду «избыточное насилие»?

— Ну, и его тоже, да.

— Благодарю вас, мистер Эббот. Какие еще наблюдения вы сделали на месте преступления? Составили ли вы представление относительно того, какой силой должен был обладать нападавший, чтобы нанести три столь сокрушительных удара по макушке головы мистера Бондуранта?

Фриман снова заявила протест: Эббот, мол, не является медэкспертом и не компетентен отвечать на подобный вопрос. На сей раз Перри поддержал протест, подарив ей эту маленькую победу.

Я решил удовольствоваться тем, что удалось добыть, и сказал:

— Больше вопросов не имею.

Следующим был старший криминалист Пол Робертс, возглавлявший бригаду из трех специалистов, обследовавшую место преступления. Его показания оказались менее богаты добычей для меня, поскольку Фриман держала его на коротком поводке. Он говорил исключительно о процессе осмотра и о том, что было найдено на месте преступления и затем исследовано в криминалистической лаборатории. Во время перекрестного допроса к выгоде своей клиентки я смог использовать лишь мизерность количества найденных вещественных доказательств.

— Можете ли вы назвать жюри местоположение отпечатков пальцев, снятых на месте преступления, которые впоследствии были идентифицированы как отпечатки моей клиентки?

— Таковых мы не нашли.

— Можете ли вы сказать, где на месте преступления были найдены образцы крови, принадлежащей моей клиентке?

— Таковых мы не нашли.

— Ну а как насчет волосков или волокон ткани? Наверняка вы установили причастность моей клиентки к преступлению на основе обнаруженных на месте ее волос и волокон ткани, правильно?

— Нет.

Я, разводя руками, на несколько шагов отошел от барьера, словно не мог поверить услышанному, затем вернулся.

— Мистер Холлер, — сказал судья, — попрошу без театральных эффектов.

— Благодарю, ваша честь, — вставила Фриман.

— Я не к вам обращаюсь, мисс Фриман.

Прежде чем задать свой последний вопрос, я долгим взглядом обвел присяжных.

— Чтобы подвести итог, сэр: нашли ли вы вместе с членами вашей бригады в том гараже хоть какую-нибудь кроху улик, связывающих Лайзу Треммел с этим преступлением?

— В гараже? Нет, не нашли.

— Благодарю вас, тогда у меня к вам вопросов больше нет.

Я знал, что Фриман во время повторного допроса может дать мне сдачи, спросив Робертса о молотке с кровью Бондуранта на нем и о найденной в гараже моей клиентки туфле с пятнышком его же крови. Робертс участвовал в осмотре обоих этих мест. Но, по моим предположениям, она этого делать не собиралась. Хореографию своего балета она разработала до мельчайших деталей, и изменить в ней что-то теперь означало сбить с ритма весь спектакль, рискуя ослабить эффект последней сцены, когда все фрагменты должны будут сложиться в единую картину. Она слишком опытна, чтобы пойти на такой риск, и предпочтет получить несколько шишек теперь, чтобы в конце нанести нокаутирующий удар.

— Мисс Фриман, у вас есть еще вопросы к свидетелю? — спросил судья, когда я вернулся на свое место.

— Нет, ваша честь. Больше вопросов нет.

— Тогда свидетель свободен.

К внутренней стороне обложки лежавшей передо мной на столе папки с делом был прикреплен список свидетелей, выставленных Фриман. Подведя черту под фамилиями Эббот и Робертс, я пробежал глазами оставшиеся имена. Первый день процесса еще не закончен, а она уже пробила существенную брешь в своем списке. По моим соображениям, следующим ее свидетелем, вероятней всего, должен был быть детектив Керлен. Однако здесь для обвинителя вставала проблема. Я взглянул на часы: 4.25, заседание должно закончиться в пять. Если Фриман вызовет Керлена сейчас, то не успеет она начать, как судья объявит перерыв до завтра. Возможно, ей удастся довести свидетеля до кульминационного момента, и ей было бы на руку отправить присяжных всю ночь размышлять над его откровениями, но существовал риск, что его показания таким образом окажутся размытыми, и я не думал, что Фриман сочтет такой вариант подходящим.

Еще раз пробежав глазами список в поисках какого-нибудь «бродяги» — свидетеля, которого можно воткнуть на любое место, — и не найдя такового, я посмотрел через проход на прокурора, не зная, какой шаг она предпримет.

— Мисс Фриман, — поторопил ее судья, — пожалуйста, вызывайте своего следующего свидетеля.

Фриман встала и обратилась к судье:

— Ваша честь, предполагается, что показания свидетеля, которого я собираюсь вызвать следующим, будут весьма продолжительными, учитывая прямой и перекрестный допросы. Я бы хотела попросить суд разрешить мне вызвать его первым завтра утром, чтобы восприятие его показаний присяжными не было осложнено разрывом.

Судья посмотрел на часы, висевшие за спиной Фриман на дальней стене, и медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Нет, мы этого делать не будем. У нас еще более получаса рабочего времени, и мы используем его. Вызывайте своего следующего свидетеля, мисс Фриман.

— Да, ваша честь, — ответила та. — Народ вызывает Гилберта Модесто.

Я оказался не прав насчет «бродяги». Таковой нашелся. Модесто был главой службы безопасности «Уэстленд нэшнл», и Фриман, должно быть, сочла, что его показания могут быть встроены в любой эпизод ее спектакля без ущерба для дальнейшего развития действия и подвода к кульминации.

Произнеся клятву и усевшись в свидетельское кресло, Модесто по просьбе Фриман изложил историю своей службы в правоохранительных органах и описал свои нынешние обязанности в «Уэстленд нэшнл». После этого Фриман вернулась к его действиям в утро убийства Митчелла Бондуранта.

— Первое, что я сделал, услышав о том, что это Митч, — достал «тревожную папку», чтобы передать ее полиции, — сказал Модесто.

— Что такое «тревожная папка»? — спросила Фриман.

— Это папка, в которой содержатся все присланные по почте или по электронной почте угрозы в адрес банка или его сотрудников. В ней также фиксируются все иные виды угроз, дошедшие по телефону, через третьих лиц или через полицию. У нас есть процедура определения степени серьезности этих угроз, наиболее опасные имена мы помечаем флажками.

— Насколько хорошо лично вы знакомы с содержимым этой папки?

— Очень хорошо знаком. Я ее постоянно изучаю. Это моя работа.

— Сколько имен числилось в ней к утру убийства Митчелла Бондуранта?

— Я не считал, но, думаю, дюжины две.

— В папке содержатся только послания, законно признанные угрожающими банку или его сотрудникам?

— Нет, по нашим правилам любая поступившая угроза отправляется в «тревожную папку» — независимо от того, признана она таковой законно или нет. Там собирается все. Поэтому большая часть того, что там хранится, — это несерьезные угрозы — просто кому-то хочется выпустить пар или высказать свое недовольство.

— В то утро какая фамилия значилась во главе списка, если говорить о серьезных угрозах?

— Фамилия обвиняемой — Лайзы Треммел.

Чтобы произвести впечатление, Фриман сделала паузу. Я следил за присяжными. Почти все взоры обратились на мою клиентку.

— Почему, мистер Модесто? Она как-то по-особому угрожала банку или кому-то из его сотрудников?

— Нет. Но она участвовала в кампании против изъятия банком домов за неуплату ипотечных взносов и постоянно проводила демонстрации протеста перед нашим зданием, пока наши юристы не добились временного запретительного судебного приказа, предписывавшего ей держаться подальше. Именно эта ее деятельность была сочтена угрозой, и, похоже, мы не ошиблись.

Я вскочил и заявил протест, попросив судью исключить из протокола окончание фразы Модесто как подстрекательское и предвзятое. Судья согласился и велел Модесто держать свои суждения при себе.

— Известно ли вам, мистер Модесто, — продолжила Фриман, — не выдвигала ли Лайза Треммел прямых угроз против кого-нибудь из сотрудников банка персонально, в том числе против Митчелла Бондуранта?

Правило номер один гласило: свои слабые места обращай в преимущества. Фриман только что украла мой будущий вопрос, лишив меня возможности гневно ткнуть их в него носом.

— Нет, персональных угроз от нее не исходило, но, по нашей оценке, она являлась лицом, за которым мы должны следить особо.

— Благодарю вас, мистер Модесто. Кому из сотрудников Лос-Анджелесского департамента полиции вы передали эту папку?

— Детективу Керлену, который возглавлял расследование. Я отправился с ней прямо к нему.

— А позднее в тот же день была ли у вас возможность поговорить с детективом Керленом?

— Ну, мы с ним разговаривали несколько раз, пока шел осмотр места преступления. Он спрашивал насчет камер видеонаблюдения в гараже и задавал другие вопросы.

— Обращались ли вы к нему еще раз по собственной инициативе?

— Да, когда мне стало известно, что одна из наших сотрудниц, кассирша, сообщила своему начальству, что тем утром видела Лайзу Треммел то ли вблизи, то ли на самой территории банка. Я счел, что полиция должна это знать, поэтому связался с детективом Керленом и устроил ему встречу с кассиршей.

— Это была Марго Скейфер?

— Да.

На этом Фриман закончила допрос свидетеля и предоставила его мне. Я решил, что лучшей тактикой для меня будет только прощупать его и бросить в почву несколько семян, чтобы потом вернуться за урожаем.

— Мистер Модесто, как начальник службы безопасности «Уэстленд нэшнл» имели ли вы отношение к действиям банка против Лайзы Треммел в связи с делом об изъятии у нее дома?

Модесто энергично затряс головой:

— Нет, это дело юристов, я не был к нему причастен.

— Значит, когда вы передавали детективу Керлену «тревожную папку», где Лайза Треммел значилась первой в списке, вы не знали, близка ли она к тому, чтобы потерять дом, или нет, так?

— Именно так.

— То есть вы не могли знать, что банк заморозил дело об отъеме ее дома, поскольку ранее поручил осуществление операции компании, оказавшейся замешанной в мошеннических действиях, и я…

— Протестую! — взвизгнула Фриман. — Защитник оперирует фактами, не подтвержденными доказательствами.

— Принято, — сказал Перри. — Мистер Холлер, будьте осторожней.

— Да, ваша честь. Мистер Модесто, передавая «тревожную папку» детективу Керлену, вы обратили его особое внимание на Лайзу Треммел или предоставили ему самостоятельно изучать список?

— Я отметил, что она занимает в нашем списке первую строку.

— Почему? Он спросил вас об этом?

— Не помню. Помню только, что рассказал ему о ней, но была ли то моя инициатива или он попросил меня это сделать, точно сказать не могу.

— Значит, в тот момент, когда вы разговаривали с детективом Керленом о Лайзе Треммел как о главном источнике опасности, вы понятия не имели, в каком состоянии находится ее дело об изъятии дома, я правильно понял?

— Да, правильно.

— И детектив Керлен тоже не располагал этой информацией?

— Я не могу говорить за детектива Керлена. Спросите его сами.

— Спрошу, не волнуйтесь. А пока у меня больше нет вопросов.

Возвращаясь на место, я бросил взгляд на часы. Было без пяти пять, и это означало, что на сегодня работа окончена. Всегда так выкладываешься, готовясь к процессу, что в конце первого дня тебя накрывает волна усталости. Я почувствовал, что она начинает накатывать на меня.

Судья прочел наставление присяжным без предубеждения отнестись ко всему, что они услышали и увидели за истекший день, а также не читать репортажей о ходе процесса и не обсуждать дело между собой и с другими, после чего распустил их по домам.

Моя клиентка отбыла с Гербом Дэлом, который приехал за ней, а я вышел из зала вслед за Фриман.

— Хорошее начало, — похвалил я ее.

— Вы и сами были неплохи.

— Ну, мы же оба знаем, что в начале процесса вы срываете лишь те плоды, что низко висят. Когда они закончатся, мне станет гораздо трудней.

— Да, трудно будет, не сомневайтесь. Удачи, Холлер.

Выйдя в коридор, мы разошлись в разные стороны. Фриман по лестнице — в офис окружной прокуратуры, я — к лифтам, вниз, потом пешком до своего офиса. Надо было еще кое над чем поработать. Похоже, завтра Керлен на весь день оккупирует свидетельский бокс. Я должен был подготовиться.

26

— Народ вызывает детектива Ховарда Керлена.

Развернувшись от стола, у которого стояла, Андреа Фриман улыбнулась детективу, который шествовал по проходу, держа под мышкой две впечатляюще толстые синие папки, известные под названием «книги убийств». Пройдя через калитку свидетельского бокса, он остановился возле кресла. Выглядел он вполне непринужденно — для него все это было рутиной. Положив «книги убийств» на полку перед свидетельским креслом, он поднял руку, чтобы произнести присягу, и в этот момент стрельнул в меня глазами. Внешне Керлен производил впечатление хладнокровного, спокойного и собранного свидетеля, однако этот танец мы с ним уже исполняли прежде, и он не мог не гадать, что я припас для него на этот раз.

На Керлене был темно-синий пиджак строгого покроя с ярко-оранжевым галстуком. Детективы всегда стараются выглядеть наилучшим образом, когда выступают свидетелями. Потом я заметил еще кое-что. В волосах Керлена не было седины. Он приближался к шестидесяти — и ни одного седого волоса. Покрасился для телекамер.

Тщеславие. Интересно, смогу ли я как-нибудь использовать это, когда настанет моя очередь задавать ему вопросы?

Произнеся клятву, Керлен сел в свидетельское кресло и устроился поудобней. Ему предстояло провести в нем весь день, а возможно, и больше. Налив в стакан воды из графина, принесенного помощником секретаря, он сделал глоток и посмотрел на Фриман, давая понять, что готов.

— Доброе утро, детектив Керлен. Я бы хотела, чтобы вы для начала рассказали присяжным о себе и своем профессиональном опыте.

— С удовольствием, — сказал Керлен, тепло улыбаясь. — Мне пятьдесят шесть лет, я поступил на службу в полицейское управление Лос-Анджелеса двадцать четыре года назад, прослужив перед тем десять лет в морской пехоте. Последние девять лет работаю детективом в отделе убийств ван-нуйсского участка. До того три года работал в таком же отделе участка Футхилл.

— Сколько убийств вы расследовали?

— Нынешнее дело — шестьдесят первое в моем послужном списке. До того как начал заниматься убийствами, я расследовал другие виды преступлений — грабежи, кражи со взломом и угоны автомобилей.

Фриман стояла напротив свидетельского бокса. Перелистнув несколько страниц в блокноте, она приготовилась к допросу по существу.

— Детектив, давайте начнем с утра убийства Митчелла Бондуранта. Не могли бы вы провести нас через самые первые стадии дела?

«Нас». Умно: этим она словно бы давала понять, что жюри и обвинитель — одна команда. Я никогда не сомневался в способностях Фриман, а уж, допрашивая главного свидетеля, она мобилизует все свое искусство. Ей хорошо известно: сумей я сокрушить Керлена — все дело может рассыпаться.

— Я сидел за своим рабочим столом, когда в девять пятнадцать ко мне пришли детектив-лейтенант и моя напарница детектив Синтия Лонгстрет и сообщили, что совершено убийство на бульваре Вентура, в гараже головного офиса «Уэстленд нэшнл». Мы с детективом Лонгстрет немедленно выехали.

— Вы направились на место преступления?

— Да, без промедления. Мы прибыли туда в девять тридцать и взяли место под свой контроль.

— Что это означает?

— Ну, первоочередная задача в таких случаях — сохранить и собрать все улики, имеющиеся на месте преступления. Патрульные уже огородили его полицейской лентой и не допускали никого внутрь ограждения. Убедившись, что все необходимые меры приняты, мы приступили к исполнению своих обязанностей. Оставив свою напарницу надзирать за осмотром места преступления, я провел предварительный опрос свидетелей, которых патрульные уже собрали в отдельном месте.

— Детектив Лонгстрет обладает меньшим опытом, чем вы, если не ошибаюсь?

— Да, она работает вместе со мной в отделе расследования убийств три года.

— Почему вы поручили младшему партнеру своей команды такое важное дело, как надзор за осмотром места преступления?

— Я сделал это потому, что знал: все криминалисты и коронерский следователь, работавшие там, — бывалые сотрудники, обладающие многолетним опытом работы в своей области, так что Синтия могла на них положиться.

После этого Фриман задала Керлену серию вопросов о его беседах со свидетелями, собранными на месте, начав с Рики Санчес, которая обнаружила тело и позвонила в службу 911. Керлен чувствовал себя на свидетельском месте вольготно и отвечал едва ли не по-простецки. Мне даже пришло в голову слово «обаятельный».

Мне не нравилось это его обаяние, но приходилось ждать своего часа. Я знал, что этот час может наступить только в конце дня. А пока оставалось лишь надеяться, что до того момента присяжные не окончательно подпадут под чары Керлена.

Фриман была достаточно умна, чтобы понимать, что бесконечно владеть вниманием жюри, опираясь только на обаяние, невозможно, и в конце концов, перейдя от предварительных действий к сути, начала разворачивать дело против Лайзы Треммел.

— Детектив, вы можете вспомнить, в какой момент расследования всплыло имя Лайзы Треммел?

— Да, могу. Начальник службы безопасности банка пришел в гараж, чтобы встретиться со мной или моей напарницей. Я коротко поговорил с ним, а потом проследовал в его кабинет, где мы просмотрели записи камер наружного наблюдения, размещенных над въездом, над выездами и в лифтах.

— Дал ли вам этот просмотр какие-нибудь зацепки для расследования?

— Поначалу ничего. Я не увидел никого, у кого в руках было бы оружие или кто вел бы себя подозрительно до и после приблизительного времени смерти. Никто не выбегал из гаража. Разумеется, мы проверили все номерные знаки на машинах, но, повторяю, при первоначальном просмотре не обнаружили на видеозаписи ничего, что могло бы нам помочь, и, разумеется, сам акт убийства камерами зафиксирован не был. Это было еще одним обстоятельством, которое преступник, похоже, учел.

Я заявил протест против последнего замечания Керлена, и судья велел исключить его из стенограммы, проинструктировав жюри не принимать его во внимание.

— Детектив, — Фриман решила вернуть свидетеля ближе к делу, — вы хотели рассказать нам, когда имя Лайзы Треммел впервые всплыло в вашем расследовании.

— Да, конечно. Итак, мистер Модесто, начальник службы безопасности банка, также снабдил меня папкой, которую называл «тревожной». В ней содержался список имен, в том числе и имя подсудимой. Затем, вскоре после этого, мистер Модесто позвонил мне и сообщил, что одну из тех, кто был в списке, видели тем утром в непосредственной близости от банка — а именно Лайзу Треммел.

— То есть подсудимую. И таким образом вы впервые обратили особое внимание на фамилию Лайзы Треммел, правильно?

— Правильно.

— Как вы распорядились этой информацией, детектив?

— Я вернулся на место преступления и отправил свою напарницу поговорить со свидетельницей, которая видела Лайзу Треммел неподалеку от банка. Было важно удостовериться в ее словах и узнать подробности. После этого я начал просматривать «тревожную папку», подробно изучая угрожающие действия, которые предпринимались против банка.

— Вы смогли уже тогда сделать какие-то непосредственные выводы?

— Ранее, основываясь только на содержавшихся в папке сведениях о поименованных там лицах и ихтрениях с банком, я не мог выделить среди них кого-то, кто мог привлечь особое внимание следствия, хотя все они заслуживали пристального внимания. Но теперь Лайза Треммел оказалась в исключительном положении, поскольку я уже знал от мистера Модесто, что она предположительно была замечена в окрестностях банка сразу после убийства.

— Значит, в тот момент временная и пространственная близость Лайзы Треммел к месту убийства послужила для вас толчком к дальнейшему расследованию?

— Да, потому что близость может означать доступность. Из осмотра места преступления следовало, что кто-то ждал появления жертвы. У мистера Бондуранта было персональное место парковки с написанным на стене именем. Мы предположили, что убийца спрятался за колонной и ждал, когда мистер Бондурант запаркует машину. Похоже, первый удар был нанесен сзади, как только он вышел из автомобиля.

— Благодарю вас, детектив.

Прежде чем сосредоточиться непосредственно на Лайзе Треммел, Фриман провела своего свидетеля еще через несколько стадий осмотра места преступления.

— Ваша напарница вернулась в гараж, чтобы доложить вам о своей беседе с банковской служащей, которая утверждала, что видела Лайзу Треммел вблизи банка?

— Да, вернулась. Мы с ней убедились в том, что показания свидетельницы вполне надежны, после чего сочли необходимым немедленно побеседовать с Лайзой Треммел.

— Однако, детектив, у вас в разгаре был осмотр места преступления, и в «тревожной папке» содержалась куча имен других людей, которые также угрожали банку или его сотрудникам. Почему вы сочли необходимым встретиться с Лайзой Треммел столь срочно?

Керлен откинулся на спинку кресла и принял вид умудренного опытом и хитроумного ветерана.

— Видите ли, было кое-что, что заставило нас поторопиться относительно миссис Треммел. Прежде всего: ее распри с банком касались дела об отъеме ее собственности. Это локализовало их конкретно на отделе ипотечных залогов. Жертва, мистер Бондурант, являлся вице-президентом, курировавшим именно этот отдел. Связь бросалась в глаза. К тому же, что более важно…

— Позвольте мне перебить вас, детектив. Вы назвали это «связью». Имелись ли у вас сведения о том, были ли знакомы друг с другом жертва и Лайза Треммел?

— Нет, в тот момент не имелись. Все, что нам было известно, — это что над миссис Треммел нависла угроза лишиться дома, а действия по отъему ее собственности инициировал мистер Бондурант, жертва. Но в тот момент мы не знали, были ли они между собой знакомы и встречались ли когда-нибудь.

Это был ловкий ход: поставить в известность жюри о фактах, составляющих слабые места дела, прежде чем это сделаю я, и тем самым затруднить защите выстраивание своей стратегии.

— Хорошо, детектив, — сказала Фриман. — Я прервала вас, когда вы собирались сказать о второй причине, заставившей вас поторопиться в отношении встречи с миссис Треммел.

— Да, я как раз хотел объяснить, что расследование убийства — процесс очень, так сказать, текучий. Действовать следует осторожно и осмотрительно и в то же время двигаться в том направлении, куда ведет вас само дело. Если не следовать этому правилу, улики могут оказаться под угрозой, а также могут появиться другие жертвы. Мы чувствовали, что есть необходимость войти в контакт с Лайзой Треммел уже на этом этапе следствия. Ждать было нельзя. Мы не должны были дать ей время уничтожить улики или причинить вред другим людям. Нужно было торопиться.

Я проверил реакцию жюри. Керлен давал одно из лучших своих представлений. Все взоры были прикованы к нему. Если Клегг Макрейнолдс когда-нибудь действительно собрался бы снять этот фильм, то Керлена должен был бы сыграть он сам.

— Итак, что вы предприняли, детектив?

— Мы пробили по базе водительских удостоверений адрес Лайзы Треммел и направились в ее дом в Вудленд-Хиллз.

— Кто остался заканчивать осмотр места преступления?

— Там осталось несколько человек. Наш координатор, все сотрудники криминалистической лаборатории и люди коронера. У них было еще много работы, но нам незачем было их ждать. Наш отъезд никоим образом не ставил под угрозу ни их работу, ни следствие в целом.

— Ваш координатор? Кто это?

— Детектив третьего ранга, ответственный сотрудник отдела расследования убийств. Джек Ньюсом. Он осуществлял общий надзор за осмотром места.

— Понятно. Итак, как развивались события, когда вы оказались у миссис Треммел? Она была дома?

— Да. Мы постучали, она открыла.

— Можете ли вы подробно описать, что было дальше?

— Мы представились и сообщили, что ведем расследование преступления. Какого именно — не объяснили, просто сказали, что это серьезное преступление, и спросили, можно ли задать ей несколько вопросов. Она согласилась, поэтому мы вошли.

Я ощутил вибрацию в кармане — она означала, что на мобильный получена эсэмэска, — незаметно вытащил телефон и, держа его под столом, чтобы не увидел судья, прочел сообщение от Циско:

«Надо поговорить и кое-что тебе показать».

Состоялся быстрый обмен:

«Ты выяснил насчет письма?»

«Нет, это другое. Над письмом продолжаю работать».

«Тогда после заседания. Узнай мне про письмо».

Убрав телефон, я снова стал внимательно следить за прямым допросом, который вела Фриман. Письмо, о котором шла речь, появилось накануне днем в моем абонентском почтовом ящике. Оно было анонимным, но если бы Циско удалось найти подтверждение тому, что в нем содержалось, я бы получил в руки новое оружие. Весьма мощное.

— Как вела себя миссис Треммел при вашем появлении? — спросила Фриман.

— Она показалась мне вполне спокойной, — ответил Керлен. — Не слишком интересовалась тем, почему мы решили с ней поговорить и что за преступление совершено.

— Где вы и ваша напарница говорили с ней?

— Она провела нас в кухню и предложила сесть за стол, спросила, не хотим ли мы воды или кофе, мы оба отказались.

— И тогда вы начали задавать ей вопросы?

— Да, мы начали с вопроса, была ли она все утро дома. Она сказала: да, только в восемь часов отвезла сына в школу в Шерман-Оукс. Я спросил, делала ли она остановки по пути домой, она ответила — нет.

— И как вы это истолковали?

— Как то, что кто-то лжет. У нас ведь была свидетельница, утверждавшая, что видела ее около девяти неподалеку от банка. Так что кто-то из них либо ошибался, либо лгал.

— Что вы сделали после этого?

— Я спросил, не согласится ли она проехать с нами в полицейский участок, где с ней побеседуют и покажут несколько фотографий. Она сказала — да, и мы повезли ее в Ван-Нуйс.

— Предупредили ли вы ее о том, что она имеет конституционное право не разговаривать с вами без своего адвоката?

— Не в тот момент. Тогда она еще не была подозреваемой. Мы рассматривали ее просто как представляющее интерес для следствия лицо, чье имя всплыло в ходе расследования. Я не считал, что мы обязаны зачитывать ей ее права, пока этот рубеж не перейден. Мы были еще далеки от него. Да, существовали нестыковки между тем, что говорили она и свидетельница. Но прежде чем объявлять кого-либо подозреваемой, было необходимо дальнейшее изучение обстоятельств.

Фриман опять делала то же самое: замуровывала дырки еще до того, как я успел их пробить. Это было неприятно, но я ничего не мог поделать и строчил вопросы, которые нужно будет позднее задать Керлену и которых Фриман предвидеть не могла.

Фриман умело вернула Керлена в ван-нуйсский участок, в комнату для допросов, где он обосновался с моей клиенткой. Теперь она использовала его затем, чтобы представить видеозапись той беседы. Она была продемонстрирована присяжным на подвесных экранах. Аронсон уже пыталась энергично возражать против этой демонстрации, но результата не добилась. Судья Перри дал разрешение. Мы, конечно, могли использовать это обстоятельство, подавая апелляцию после приговора, но до этого было еще очень далеко. А что-то предпринять требовалось уже сейчас. Я должен был заставить присяжных взглянуть на это интервью как на нечестный прием, ловушку, в которую попалась моя невинная клиентка.

Видео снималось на камеру, расположенную высоко под потолком, и это давало защите возможность извлечь маленькое преимущество, поскольку Керлен был крупным мужчиной, а моя клиентка — миниатюрной женщиной. Сидя за столом перед Треммел, Керлен выглядел так, словно оказывал на нее давление, загонял в угол, даже запугивал. Это было хорошо, и это обстоятельство я собирался использовать в ходе перекрестного допроса.

Звук на записи был четким и резким. Несмотря на мои возражения, присяжным, а также всем остальным участникам процесса были розданы распечатки беседы. Я возражал, потому что не хотел, чтобы во время просмотра присяжные читали их, мне было нужно, чтобы они следили за происходящим и видели, как здоровенный мужчина запугивает маленькую женщину. Только это могло вызвать у них сочувствие к моей клиентке, слова, написанные на бумаге, этого сделать не могли.

Керлен начал беседу в непринужденной манере, назвав имена всех присутствовавших в комнате и спросив Треммел, добровольно ли она находится там. Моя клиентка ответила — да, но ее скованность и угол съемки словно бы свидетельствовали об обратном. Лайза выглядела так, будто ее внезапно бросили в тюрьму.

— Почему бы вам для начала не рассказать нам о своих сегодняшних утренних передвижениях? — задал следующий вопрос Керлен.

— Начиная с какого времени? — уточнила Треммел.

— Ну, например, с того момента, когда вы встали с постели.

Треммел описала свою обычную утреннюю процедуру: проснулась, встала, собрала сына в школу, потом отвезла его туда. Мальчик посещал частную школу, дорога обычно занимала от двадцати до сорока минут — в зависимости от движения на дорогах. После того как высадила сына, она остановилась купить кофе, а потом поехала обратно домой.

— Во время нашей беседы у вас дома вы сказали, что не делали никаких остановок. А теперь сообщаете, что остановились купить кофе.

— Я просто забыла.

— Где вы остановились?

— У кофейни на бульваре Вентура, она называется «Джоуз Джоу».

Опытный дознаватель, Керлен резко сменил тему, застав добычу врасплох:

— Сегодня утром вы проходили мимо банка «Уэстленд нэшнл»?

— Нет. Так в этом все дело?

— Значит, если некто говорит, что видел вас там, он лжет?

— Да, а кто это сказал? Я не нарушала судебный запрет. Вы…

— Вы знаете Митчелла Бондуранта?

— Знаю ли я его? Нет. Я знаю, кто он. Но лично с ним не знакома.

— Вы его видели сегодня?

Здесь Треммел запнулась, и это стало пагубной для нее оплошностью. На записи было видно, как крутятся колесики у нее в голове. Она пыталась сообразить, следует ли сказать правду. Я бросил взгляд на присяжных и не увидел ни одного лица, которое не было бы обращено к экранам.

— Да, я его видела.

— Но вы только что сказали, что не пересекали территорию «Уэстленд нэшнл».

— Я ее и не пересекала. Послушайте, я не знаю, кто вам сказал, что видел меня в банке. И если это был он, то он лжет. Меня там не было. Да, я видела его, но это было в кофейне, а не…

— Почему вы не сказали нам этого утром в вашем доме?

— Чего не сказала? Вы не спрашивали.

— Вы переодевались с утра?

— Что?

— Вы переоделись после того, как вернулись домой?

— Послушайте, в чем дело? Вы попросили меня прийти сюда просто поговорить, а сами устраиваете какую-то западню. Я не нарушала судебного запрета. Я…

— Вы напали на Митчелла Бондуранта?

— Что?!

Керлен не ответил. Он просто неотрывно смотрел на Треммел, у которой губы безмолвно сложились в идеальное «О». Я взглянул на присяжных. Все взоры были по-прежнему прикованы к экранам. Я надеялся, что они видели то же, что видел я: выражение неподдельного шока на лице моей клиентки.

— Вы хотите сказать… что на Митчелла Бондуранта кто-то напал? С ним все в порядке?

— Нет, далеко не все, он мертв. И настал момент, когда я должен зачитать вам ваши права.

Керлен зачитал Лайзе права, и тут Треммел произнесла заветные слова — лучшие четыре слова, когда-либо слетавшие с ее губ:

— Я требую своего адвоката.

На этом беседа закончилась. Видеозапись завершалась эпизодом, в котором Керлен арестовывает Треммел по подозрению в совершении убийства. И этим же Фриман завершила допрос Керлена. Она удивила меня, сказав, что больше вопросов к свидетелю не имеет, и сев на место. Нетронутыми остались обыск в доме моей клиентки и молоток. Но, судя по всему, для этих целей она предназначила не Керлена, а кого-то другого.

В 11.45, немного раньше срока, судья объявил перерыв на ленч. Это давало мне час пятьдесят минут, чтобы окончательно уточнить для себя тактику перекрестного допроса. Предстоял новый танец с присяжными.

27

Я вышел к свидетельскому боксу с двумя толстыми папками и своим неизменным блокнотом. В папках особой надобности не было, но я надеялся, что они произведут должное впечатление. Я не спешил, раскладывая свое имущество на пюпитре, — хотел немного подразнить Керлена. Мой план состоял в том, чтобы обращаться с ним так же, как он обращался с моей клиенткой: хитроумно вытягивать нужные ответы и неожиданно менять направление допроса, наносить удар слева, когда он будет ждать его справа, то есть использовать тактику «бей и беги».

Фриман придумала ловко: разделить показания между напарниками. Сочинение хореографии дела было одной из ее сильных сторон, что она блестяще демонстрировала на данном процессе. Но я не собирался ей подыгрывать и решил по полной программе обрушить атаку на Керлена. Сначала нужно было разобраться с ним, черед его напарницы Лонгстрет настанет гораздо позднее.

— Мистер Холлер, можете начинать в любое время, — язвительно поторопил меня судья.

— Да, ваша честь. Я просто приводил в порядок свои заметки. Добрый день, детектив Керлен. Не возражаете, если для начала мы вернемся на место преступления? Вы…

— Как вам угодно.

— Да, благодарю вас. Сколько времени вы и ваша напарница провели на месте преступления, прежде чем отправиться хватать Лайзу Треммел?

— Ну, я бы не стал употреблять слово «хватать». Мы…

— Потому, что она еще не была подозреваемой?

— Это одна из причин.

— Она являлась лишь «представляющим интерес для следствия лицом», как вы выразились?

— Да, это так.

— Так сколько же времени вы провели на месте преступления до того, как отправились на поиски женщины, которая являлась не подозреваемой, а всего лишь представляющим интерес для следствия лицом?

Керлен сверился со своими записями.

— Мы с напарницей прибыли на место преступления в девять двадцать семь, и один из нас или мы оба оставались там до десяти тридцати девяти, прежде чем вместе уехали оттуда.

— Это значит… час двенадцать минут. Вы провели всего семьдесят две минуты на месте преступления до того, как ощутили необходимость покинуть его, чтобы схватить женщину, которая даже не была подозреваемой. Я правильно понял?

— Ну, можно и так на это взглянуть.

— А как вы на это смотрите, детектив?

— Прежде всего оставление места преступления не было проблемой, поскольку оно находилось под контролем и управлением координатора из отдела убийств. Там же работали несколько технических сотрудников криминалистического отдела. Наша задача состояла не в осмотре места преступления, а в том, чтобы следовать за нитями, куда бы они нас ни повели, а в тот момент они повели нас в дом Лайзы Треммел. Она не была подозреваемой, когда мы приехали к ней, но стала ею, когда начала давать сбивчивые и противоречивые объяснения во время нашей беседы.

— Вы говорите о беседе, которую провели уже в ван-нуйсском участке, да?

— Да, правильно.

— Хорошо, тогда в чем состояли сбивчивость и противоречивость объяснений, которые вы только что упомянули?

— У себя дома она сказала, что, высадив ребенка у школы, вернулась домой, нигде не останавливаясь. В участке же вдруг вспомнила, что покупала кофе и увидела в кофейне жертву. Она говорит, что не была поблизости от банка, но у нас есть свидетельница, которая утверждает, что видела ее в полуквартале от него. Это, знаете ли, существенное несоответствие.

Я улыбнулся и покачал головой, словно имел дело с недотепой.

— Детектив, вы шутите, да?

Керлен в первый раз посмотрел на меня с раздражением. Именно этого я и добивался. Если это было проявлением высокомерия, тем лучше: что же будет, когда я припру его к стенке?

— Нет, я не шучу, — ответил Керлен. — Я серьезно отношусь к своей работе.

Я попросил разрешения у судьи еще раз показать фрагмент допроса Треммел и, получив добро, стал быстро проматывать запись, следя за таймером в нижнем углу картинки. Нормальную скорость воспроизведения я вернул как раз вовремя, чтобы присяжные смогли снова понаблюдать за эпизодом, в котором Треммел отрицала, что находилась возле «Уэстленд нэшнл».

— Сегодня утром вы проходили мимо банка «Уэстленд нэшнл»?

— Нет. Так в этом все дело?

— Значит, если некто говорит, что видел вас там, он лжет?

— Да, а кто это сказал? Я не нарушала судебный запрет. Вы…

— Вы знаете Митчелла Бондуранта?

— Знаю ли я его? Нет. Я знаю, кто он. Но лично с ним не знакома.

— Вы его видели сегодня?

— Да, я его видела.

— Но вы только что сказали, что не пересекали территорию «Уэстленд нэшнл».

— Я ее и не пересекала. Послушайте, я не знаю, кто вам сказал, что видел меня в банке. И если это был он, то он лжет. Меня там не было. Да, я видела его, но это было в кофейне, а не…

— Почему вы не сказали нам этого утром в вашем доме?

— Чего не сказала? Вы не спрашивали.

Я остановил запись и посмотрел на Керлена.

— Детектив, укажите мне, где Лайза Треммел противоречит сама себе?

— Она говорит, что не была возле банка, а у нас есть свидетельница, которая утверждает, что видела ее там.

— Значит, у вас имеется противоречие между утверждениями разных людей, а сама Лайза Треммел себе не противоречит, так?

— Это вопрос семантики.

— Вы можете ответить на вопрос, детектив?

— Да, правильно, это противоречие между двумя разными заявлениями.

Керлен не считал разницу существенной, но я надеялся, что присяжные решат иначе.

— Итак, детектив, правда ли, что Лайза Треммел никогда не противоречила собственному утверждению о том, что не была в день убийства возле банка?

— Откуда я знаю? Я не посвящен во все, что она с тех пор наговорила.

Теперь он допустил грубость, что также было мне на руку.

— Хорошо, тогда скажите: насколько вам известно, противоречила ли она когда-нибудь своему первому сделанному вам заявлению о том, что не находилась в тот день возле банка?

— Нет.

— Благодарю вас, детектив.

Я снова испросил позволения у судьи просмотреть еще один фрагмент видеозаписи и снова получил добро. Отмотав запись назад, к более раннему эпизоду, я поставил ее на паузу и обратился к судье за разрешением вывести на один из экранов снимок места преступления из тех, что демонстрировало обвинение, оставив на другом видеозапись. Судья кивнул: действуйте.

Снимок, который я отобрал, представлял собой широкоугольный кадр, охватывавший почти все место преступления. На нем были видны тело Бондуранта, его машина, открытый портфель и разлитый по полу кофе.

— Детектив, позвольте привлечь ваше внимание к «экспонату 3», представленному обвинением. Не соблаговолите ли описать, что вы видите на переднем плане этого снимка?

— Вы имеете в виду портфель или тело?

— А еще что, детектив?

— Ну, разлитый кофе и маркер слева, там, где впоследствии обнаружили фрагмент ткани, идентифицированный как кусочек кожи со скальпа жертвы. Его на снимке, разумеется, не видно.

Я попросил судью исключить из стенограммы ту часть ответа, которая касалась фрагмента кожи, как не относящуюся к вопросу: я просил свидетеля описать то, что он видит, а не то, чего на снимке не видно. Судья отклонил мою просьбу и оставил ответ полностью. Пришлось зайти с другой стороны.

— Детектив, вы можете прочесть, что написано на картонном стакане из-под кофе?

— Да, там написано «Джоуз Джоу». Это кофейня, находящаяся кварталах в четырех от банка.

— Очень хорошо, детектив. У вас глаза острее, чем у меня.

— Может быть, потому, что они ищут правду?

Взглянув на судью, я развел руками, подражая баскетбольному тренеру, который только что увидел, как засчитали мяч, угодивший в кольцо после свистка, но не успел я вербализовать свое возмущение, как судья сам накинулся на Керлена:

— Детектив! Воздержитесь от подобных замечаний!

— Прошу прощения, ваша честь, — притворно-покаянно сказал Керлен, не сводя с меня глаз. — Мистеру Холлеру каким-то образом всегда удается вытянуть из меня все худшее, что сидит внутри.

— Это не оправдание. Еще одна такая выходка — и у нас с вами возникнут серьезные проблемы.

— Это больше не повторится, судья. Обещаю.

— Жюри не должно принимать во внимание замечание свидетеля. Мистер Холлер, продолжайте и впредь постарайтесь избавить нас от подобных ситуаций.

— Благодарю, ваша честь. Сделаю все, что зависит от меня. Детектив, проведя семьдесят две минуты на месте преступления, прежде чем отбыть для встречи с миссис Треммел, вы выяснили, чей это кофе?

— Ну, это мы выяснили позднее…

— Нет-нет-нет, я не спрашиваю вас о том, что вы выяснили позднее, детектив. Я спрашиваю о тех семидесяти двух минутах, которые вы провели на месте преступления, до того как отправились в Вудленд-Хиллз к Лайзе Треммел. В то время вы уже знали, чей это кофе?

— Нет, тогда мы еще этого не выяснили.

— Хорошо, значит, вы не знали, кто разлил кофе на месте преступления, правильно?

— Протестую, — заявила Фриман. — Вопрос задается не в первый раз, и свидетель на него уже ответил.

Протест был бесполезным, но она должна была что-то предпринять, чтобы сбить меня с ритма.

Судья опередил меня, не дав ничего сказать:

— Протест отклонен. Вы можете ответить на вопрос, детектив. Вы знали, кто уронил стакан с кофе на месте преступления?

— В то время — нет.

Я вернулся к видеозаписи и включил найденный фрагмент. Он относился к более раннему эпизоду допроса: на нем Треммел перечисляла свои обычные утренние дела в утро убийства.

— Высадив сына возле школы, я поехала по бульвару Вентура, остановилась купить кофе, потом поехала дальше, домой.

— Где вы покупали кофе?

— В кофейне «Джоуз Джоу». Это на бульваре Ван-Нуйс, прямо на его пересечении с бульваром Вентура.

— Вы купили большой или маленький стакан?

— Большой. Я пью много кофе.

Я остановил видео.

— А теперь скажите мне, детектив, почему вы спрашивали, какого размера стакан кофе моя клиентка купила в «Джоуз Джоу»?

— Приходится широко раскидывать сеть, чтобы узнать как можно больше подробностей.

— А не потому ли вы спрашивали об этом, что надеялись стакан с кофе, найденный на месте преступления, связать с Лайзой Треммел?

— В тот момент такая возможность существовала.

— Называете ли вы именно это одним из тех якобы «признаний», которые сделала Лайза Треммел?

— В тот момент разговора мне это показалось существенным. Я не называл это признанием.

— Но в дальнейшем по ходу допроса она сказала вам, что видела жертву в кофейне, правильно?

— Правильно.

— Не повлияло ли это на ход ваших мыслей относительно найденного на месте преступления кофейного стакана?

— Это была лишь дополнительная информация к размышлению. Расследование тогда только начиналось. Мы не располагали независимым свидетельством о том, что убитый чуть ранее побывал в кофейне. У нас было свидетельство только одного человека, но оно не состыковывалось с заявлением свидетельницы, которую мы уже опрашивали. Да, Лайза Треммел сказала, что видела Митчелла Бондуранта в кофейне, но ее слова не означали, что это факт. Нам требовалось подтверждение. И позднее мы его получили.

— Но вы же видели на предыдущем примере: то, что вы считали противоречием, на поверку оказалось лишенным всякой противоречивости.

— Это только один пример.

Керлен не уступал ни пяди. Он понимал, что я толкаю его к краю обрыва. Его задача заключалась в том, чтобы не сорваться с него.

— Но если быть честным, детектив, разве вы можете не согласиться, что после всего сказанного и сделанного единственным несоответствием, касающимся допроса Лайзы Треммел, осталось то, что она говорит, что не была возле банка, а ваша свидетельница утверждает, будто она там была?

— Всегда легко судить задним числом. Пусть это единственное несоответствие, но оно было и остается чрезвычайно важным. Заслуживающая доверия свидетельница уверена, что Лайза Треммел находилась вблизи банка вскоре после совершения убийства.

— Заслуживающая доверия свидетельница? Вы сочли Марго Скейфер заслуживающей доверия на основании одного лишь короткого разговора с ней?

Я в нужной пропорции смешал в голосе гнев и изумление. Фриман запротестовала: мол, я просто пытаюсь скомпрометировать свидетельницу, потому что не получил тех ответов, которые мне были нужны. Судья протест отклонил, но идея была недурна: внедрить в присяжных мысль, что я не получаю тех ответов, которые мне нужны. Потому что, в сущности, так оно и было.

— Первая беседа с Марго Скейфер была действительно короткой, — ответил Керлен. — Но с ней впоследствии еще несколько раз беседовали разные дознаватели. Ее показания относительно того дня не изменились ни на йоту. Я верю, что она говорит то, что видела на самом деле.

— Рад за вас, детектив, — сказал я. — Давайте вернемся к кофейному стакану. В какой момент вы пришли к заключению о том, чей кофе расплескался на месте преступления?

— Мы нашли в кармане жертвы чек из «Джоуз Джоу» на большой стакан кофе, купленный в то утро, в восемь двадцать одну. После этого мы решили, что стакан, найденный на месте преступления, принадлежал Митчеллу Бондуранту. Позднее этот факт подтвердил дактилоскопический анализ. Он вышел с этим стаканом из машины и уронил его, получив удар сзади.

Я кивнул, чтобы присяжные поняли, что я получил именно тот ответ, на который рассчитывал.

— В какое время чек был обнаружен в кармане жертвы?

Керлен заглянул в свои бумаги, но не нашел там ответа.

— Точно не знаю, потому что чек нашел коронерский следователь, в чьи обязанности входит осмотр карманов жертвы и обеспечение сохранности всего имущества, имеющегося при ней. Это делается до отправки тела в коронерский отдел.

— Но это случилось гораздо позже, чем вы со своей напарницей отбыли преследовать Лайзу Треммел, правильно?

— Мы отбыли вовсе не преследовать Лайзу Треммел, но чек действительно был обнаружен после того, как мы поехали беседовать с ней.

— Коронерский следователь позвонил вам и сообщил о находке чека?

— Нет.

— Вы узнали о чеке до или после того, как арестовали Лайзу Треммел?

— После. Но существовали и другие доказательства того, что…

— Благодарю вас, детектив. Пожалуйста, я попросил бы вас отвечать только на те вопросы, которые я задаю. Если не возражаете.

— Я не возражаю против того, чтобы говорить правду.

— Отлично. Именно для этого мы все здесь и собрались. Итак, согласны ли вы, что арестовали Лайзу Треммел на основании несоответствий и противоречий в ее заявлениях, которые в свете обнаруженных позднее улик и фактов оказались на самом деле несуществующими?

Керлен ответил той же, словно заученной фразой:

— У нас была свидетельница, которая утверждала, что видела ее рядом с местом преступления вскоре после убийства.

— И это все, чем вы располагали на момент ареста, я правильно понимаю?

— Были и другие улики, связывавшие Треммел с убийством. У нас есть молоток, и…

— Я говорю о времени, когда был произведен арест! — выкрикнул я. — Пожалуйста, отвечайте на вопрос, который я задал, детектив!

— Эй! — воскликнул судья. — Есть только один человек, которому дозволено повышать голос в моем зале, мистер Холлер. И этот человек — не вы.

— Простите, ваша честь. Не могли бы вы обязать свидетеля отвечать только на те вопросы, которые ему задают, а не на те, которых ему не задавали?

— Будем считать, что свидетель получил соответствующее внушение. Продолжайте, мистер Холлер.

Я секунду повременил, чтобы взять себя в руки, и обвел взглядом жюри, желая увидеть сочувственную реакцию, но не увидел — даже на лице Ферлонга, который вообще не смотрел на меня. Я снова повернулся к Керлену:

— Вы только что упомянули молоток. Молоток обвиняемой. В момент ареста этой улики у вас не было, так?

— Так.

— Не означает ли это, что, произведя арест и поняв, что противоречивые заявления, на которые вы рассчитывали, на самом деле противоречивыми не являются, вы начали искать улики, которые подтвердили бы вашу версию?

— Это неправда! Несмотря на наличие свидетельницы, мы продолжали смотреть на дело непредвзято. У нас на глазах не было никаких шор. Я был бы счастлив снять подозрения с вашей подзащитной. Но расследование продолжалось, и улики, которые мы накопили и оценили, указывали на нее.

— И не только это, у вас был еще и мотив, не так ли?

— Убитый вел процесс изъятия дома у обвиняемой. Это показалось мне весьма убедительным мотивом.

— Но вы не были в курсе подробностей этого процесса, знали лишь то, что дом у нее собираются отнять, так?

— Да, а еще то, что против нее был выдан запретительный судебный приказ.

— Вы хотите сказать, что выдача запретительного судебного приказа сама по себе могла стать мотивом для убийства Митчелла Бондуранта?

— Нет, я вовсе не хотел это сказать и так не думаю. Просто это вписывалось в общую картину.

— В общую картину, которая в тот момент подтолкнула вас к поспешному выводу, не правда ли, детектив?

Фриман вскочила и заявила протест, судья поддержал. Но это не имело значения. Мне и не нужен был ответ Керлена, мне было важно заронить свой вопрос в головы присяжных.

Я взглянул на дальнюю стену, увидел, что уже половина четвертого, и сообщил судье, что собираюсь придать новое направление допросу, а потому не уместно ли будет объявить перерыв именно сейчас? Судья согласился и отпустил присяжных на пятнадцать минут.

Когда я вернулся за стол, моя клиентка прочувствованно сжала мне руку.

— Вы так замечательно все делаете! — прошептала она.

— Поглядим. До конца еще ой как далеко.

Она отодвинула стул, собираясь встать, и спросила:

— Пойдете пить кофе?

— Нет, мне нужно позвонить. А вы идите. Только помните: никаких разговоров с прессой. Вообще ни с кем.

— Не волнуйтесь.

Я проследил за тем, как она выходила из зала, и нигде не увидел ее постоянного спутника Герба Дэла.

Достав из кармана телефон, я позвонил Циско на мобильный. Он ответил сразу же.

— Циско, меня поджимает время. Мне нужно письмо.

— Считай, что оно у тебя есть.

— Что ты имеешь в виду? Все подтвердилось?

— Абсолютно.

— Хорошо, что мы разговариваем по телефону.

— Это еще почему, босс?

— Потому что я мог бы не удержаться и поцеловать тебя за это.

— Гм, ну, это было бы не обязательно.

28

Последние несколько минут перерыва я потратил на то, чтобы подготовиться ко второй части перекрестного допроса Керлена. Новости, полученные от Циско, обещали волной прокатиться через весь процесс. От того, как мне удастся использовать информацию в допросе Керлена, будет зависеть весь остальной ход событий. Вскоре все возвратились в зал, и я занял место перед свидетельским боксом, готовый продолжать. Перед тем как перейти к письму, мне оставалось покончить всего с одним пунктом в моем списке.

— Детектив Керлен, давайте вернемся к снимку места преступления, который вы видите на экране. Вы выяснили, кому принадлежал портфель, найденный открытым возле тела жертвы?

— Да, в нем были принадлежности жертвы, а на медной пластине выгравировано его имя. Портфель принадлежал ему.

— Когда вы прибыли на место преступления и увидели рядом с телом открытый портфель, что вы предположили?

— Ничего. Я старался сохранять объективность взгляда на все, особенно в тот момент, когда впервые соприкоснулся с делом.

— Вы не подумали, что открытый портфель мог означать ограбление как мотив убийства?

— Да, в числе прочих вероятностей.

— Вам не пришло в голову: вот мертвый банкир и открытый портфель рядом с ним, интересно, за чем охотился убийца?

— Мне приходилось думать и об этом как о возможном сценарии. Но как я сказал, это было…

— Благодарю вас, детектив.

Фриман вскинулась, заявив, что я не даю свидетелю времени полностью ответить на вопрос. Судья согласился, и Керлен закончил:

— Я просто хотел сказать, что грабеж был лишь одним из вероятных сценариев. Портфель мог быть открыт специально для того, чтобы все выглядело как ограбление, которого на самом деле не было.

Без малейшей паузы я продолжил:

— Вы выяснили, что пропало из портфеля?

— Насколько нам было известно тогда и известно сейчас, ничего. Но описи того, что должно было в нем быть, не существовало. Мы пригласили секретаршу мистера Бондуранта, чтобы она проверила бумаги своего шефа и попробовала определить, чего в них не хватало. Она никакой пропажи не заметила.

— Тогда как вы объяснили себе, почему портфель был открыт?

— Как я уже сказал, это могло быть сделано, чтобы ввести нас в заблуждение. Но мы не исключаем и того, что портфель открылся сам, когда стукнулся о цементный пол во время нападения на мистера Бондуранта.

Я посмотрел на него взглядом, говорившим: «Не может быть!»

— А как вы пришли к подобному заключению, сэр?

— Блокирующий механизм замка в портфеле был поврежден. Любой удар мог привести к открыванию. Мы провели тесты и обнаружили: когда портфель падал на твердую поверхность с высоты трех футов и более, он раскрывался один раз из каждых трех.

Я кивнул и повел себя так, словно впервые услышал эту информацию, хотя на самом деле уже знал это из следственного отчета, содержавшегося в предоставленных нам обвинением материалах.

— Значит, вы утверждаете, что был один шанс из трех, что портфель открылся сам собой, когда мистер Бондурант уронил его?

— Да, совершенно верно.

— И вы сочли это достаточным шансом, правильно?

— Существенным.

— Но разумеется, шансов, что портфель оказался открытым по иной причине, было больше, не правда ли?

— Можно и так считать.

— Вероятность того, что кто-то открыл портфель, была выше, правильно?

— Опять же, можно и так посмотреть. Но мы убедились, что ничего не пропало, поэтому не было явных причин считать, что кто-то открыл портфель, разве что — чтобы сбить нас с толку. Наша рабочая версия состояла в том, что портфель открылся при падении.

— Взгляните на фотографию, детектив. Вы видите, что из портфеля ничего не выпало наружу?

— Это правда.

— У вас есть с собой опись содержимого портфеля, которую вы могли бы нам зачитать?

Керлен не спеша порылся в своих бумагах и огласил опись. В портфеле находились шесть папок, пять ручек, айпэд, калькулятор, адресная книга и два чистых блокнота.

— Когда вы проводили тесты, бросая портфель на землю, чтобы выяснить вероятность его самопроизвольного открывания, в портфеле что-нибудь было?

— Да, приблизительно то же, что в нем было в день убийства.

— А в тех случаях, когда портфель открывался, как часто все его содержимое оставалось внутри?

— Не каждый раз, но в большинстве случаев. Так что такое вполне могло быть.

— Значит, такой научный вывод вы сделали из вашего научного эксперимента, детектив?

— Эксперимент проводился сотрудниками лаборатории. Это не мой эксперимент.

Энергично работая кистью руки, я сделал вид, что записал нечто в своем блокноте, после чего перешел к самому важному направлению перекрестного допроса.

— Детектив, — сказал я, — сегодня, несколько ранее, вы сообщили, что получили «тревожную папку» от сотрудника «Уэстленд нэшнл» и что в ней содержалась информация о подсудимой. Вы проверяли какие бы то ни было другие имена, значившиеся в том же списке?

— Мы несколько раз просмотрели папку и сделали кое-какие дополнительные наблюдения. Но поскольку появилась улика против обвиняемой, необходимости дальше исследовать папку оставалось все меньше.

— Вы не собирались гоняться за журавлями в небе, раз в руках у вас уже была синица — подозреваемая, да?

— Я бы так не ставил вопрос. Мы вели следствие честно и досконально.

— А это честное и доскональное следствие включало в себя на каком-либо этапе рассмотрение иных направлений, не связанных с Лайзой Треммел в качестве подозреваемой?

— Разумеется, этого требуют наши профессиональные обязанности.

— Изучили ли вы рабочую документацию мистера Бондуранта в поисках иных, не относящихся к Лайзе Треммел ключей к раскрытию дела?

— Да, изучили.

— Из ваших показаний следует, что вы выясняли: угроз в адрес жертвы не было. А выяснили ли вы, не угрожал ли кому-нибудь сам убитый?

— Чтобы убитый кому-то угрожал? Нет, такого я не припоминаю.

Я попросил разрешения у судьи приблизиться к свидетелю с «экспонатом номер два» и вручил копии всем заинтересованным сторонам. Фриман, разумеется, попыталась протестовать, но это было всего лишь сотрясением воздуха. Вопрос о письме Бондуранта с претензиями к Луису Оппарицио был согласован во время предварительного обсуждения. Перри разрешил предъявить письмо, пусть только из желания сравнять счет — в порядке компенсации за разрешение включить в доказательную базу молоток и результат анализа ДНК. Он отклонил протест Фриман и велел мне продолжать.

— Детектив Керлен, у вас в руках письмо, заказной почтой направленное Митчеллом Бондурантом, жертвой, Луису Оппарицио, президенту АЛОФТа — фирмы, согласно договору с «Уэстленд нэшнл» осуществлявшей для него продажу домов. Не могли бы вы зачитать письмо для сведения присяжных?

Керлен долго пялился в страничку, которую я ему дал, прежде чем прочесть:

«Дорогой Луис, к сему прилагаю письмо адвоката по имени Майкл Холлер, представляющего интересы домовладелицы по одному из дел о конфискации, которое Вы вели для „Уэстленда“. Ее зовут Лайза Треммел, номер договора ноль четыре ноль девять семь один девять. Ссудный договор заключен совместно Джеффри и Лайзой Треммел. В своем письме к клиентке мистер Холлер утверждает, что в деле просматриваются многочисленные свидетельства мошенничества. Вы увидите, что он приводит конкретные действия, и все они были предприняты АЛОФТом. Как Вы знаете — мы с Вами это уже обсуждали, — имеются и другие жалобы. Если подтвердятся новые претензии к АЛОФТу, „Уэстленд“ окажется в уязвимом положении, особенно учитывая интерес, который правительство в последнее время проявляет к ипотечному бизнесу. Если нам с Вами не удастся достичь понимания и найти выход из сложившейся ситуации, я буду рекомендовать совету директоров „Уэстленда“ расторгнуть контракт с Вашей организацией, и все текущие дела будут отменены. Подобное развитие событий также требует со стороны банка подачи ДСД в соответствующие инстанции. Пожалуйста, свяжитесь со мной как можно скорее, чтобы продолжить обсуждение этого вопроса».

Он протянул мне письмо, давая понять, что сделал свое дело. Я проигнорировал его жест.

— Благодарю вас, детектив. В письме упоминается о «подаче ДСД в соответствующие инстанции». Вы знаете, что это такое?

— Это «Доклад о сомнительной деятельности». Все банки обязаны подавать такие доклады в Федеральную торговую комиссию, если подобная деятельность попадает в поле их зрения.

— Вы когда-нибудь прежде видели письмо, которое держите сейчас в руке, детектив?

— Да, видел.

— Когда?

— Когда изучал рабочие документы жертвы. Тогда я его и заметил.

— Можете назвать дату, когда это произошло?

— Точную дату назвать не могу, могу лишь сказать, что наткнулся на него приблизительно через две недели после начала следствия.

— И следовательно, спустя две недели после того, как Лайза Треммел была арестована по подозрению в убийстве. Вы провели какие-нибудь следственные действия в связи с обнаружением этого письма? Может быть, поговорили с Луисом Оппарицио?

— В какой-то момент я провел расследование и выяснил, что у мистера Оппарицио твердое алиби на время убийства, так что дальше заниматься этим не имело смысла.

— А как насчет людей, которые работают на Оппарицио? У них у всех есть алиби?

— Я не знаю.

— Не знаете?

— Не знаю. Я не стал дальше заниматься этим направлением, поскольку счел этот спор деловым, не являющимся мотивом для убийства. Я не рассматриваю это письмо как угрозу.

— Вам не показалось необычным, что в наш век моментальной электронной связи жертва предпочла послать заказное письмо по почте, а не имейл, не эсэмэс или факс?

— Вообще-то нет. Среди бумаг мистера Бондуранта были копии еще нескольких писем, отправленных заказной почтой. Вероятно, он считал нужным вести дела именно так — чтобы сохранять копии.

Я кивнул.

— Известно ли вам, не подавал ли мистер Бондурант «Доклад о сомнительной деятельности» в отношении мистера Оппарицио или его компании?

— Я проверял в Федеральной торговой комиссии. Не подавал.

— Проверяли ли вы в других правительственных организациях, не является ли деятельность мистера Оппарицио или его компании объектом расследования?

— Проверял, и очень тщательно. Нет, не является.

— Очень тщательно… Значит, это направление вы сочли тупиковым, так?

— Да, правильно.

— Вы проверили в ФТК, убедились в том, что у этого человека есть алиби, и потом оставили это направление расследования. У вас уже была подозреваемая, дело против нее складывалось легко, и это вам вполне подходило, правильно?

— Дело об убийстве никогда не складывается легко. Здесь требуется особая доскональность. Нельзя оставить неперевернутым ни один камень.

— Как насчет секретной службы министерства финансов США? Этот камень вы тоже перевернули?

— Секретной службы? Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Вы связывались с секретной службой министерства финансов в ходе расследования?

— Нет.

— А с представительством прокуратуры США в Лос-Анджелесе?

— Нет. Правда, не могу ручаться за свою напарницу и других коллег, которые работают надэтим делом.

Ответ был хорош, но недостаточно. Краем глаза я видел, что Фриман сдвинулась на край стула, готовая в нужный момент заявить протест против моей линии допроса.

— Детектив Керлен, вы знаете, что такое «федеральное целевое письмо»?

Фриман вскочила со стула, не дав Керлену ответить, заявила протест и попросила о совещании у судейской скамьи.

— Думаю, по этому поводу нам лучше посовещаться в моем кабинете, — сказал судья. — Жюри и персонал должны оставаться на своих местах, пока я буду вести переговоры с представителями сторон. Мистер Холлер, мисс Фриман, следуйте за мной.

Я достал из своей папки документ с прикрепленным к нему конвертом и пошел вслед за Фриман к двери, ведущей в судейский кабинет, полностью сознавая, что сейчас либо склоню весь ход процесса в пользу защиты, либо на всех парах понесусь к тюремному заключению за оскорбление суда.

29

Судья Перри отнюдь не благодушествовал. Он даже не потрудился сесть за свой стол. Как только мы вошли в его кабинет, он тут же развернулся ко мне и, скрестив руки на груди, уставившись в меня тяжелым взглядом, стал ждать, пока его стенографистка займет место за стенотипом.

— Итак, мистер Холлер, по моему разумению, мисс Фриман заявила протест, потому что впервые слышит о секретной службе министерства финансов, Генеральной прокуратуре США, о федеральном целевом письме и о том, какое отношение все это может иметь к рассматриваемому делу. Я и сам протестую, поскольку впервые, если не ошибаюсь, сталкиваюсь с упоминанием о федеральных органах власти и не собираюсь позволить вам начинать рыбалку в федеральных водах перед лицом присяжных. Так что, если у вас что-то есть, я желаю получить доказательства немедленно, а также узнать, почему мисс Фриман ничего об этом не знает.

— Благодарю вас, судья, — упершись руками в бока и высокомерно глядя на меня, сказала Фриман.

Я попытался немного разрядить обстановку, непринужденно отойдя от нашей плотной группы и направившись к окну, из которого открывался живописный вид на склоны гор Санта-Моники. По гребню хребта тянулись дома, нависавшие над обрывами, они напоминали спичечные коробки, готовые сорваться вниз при первых толчках будущего землетрясения. Сейчас я хорошо понимал, каково это — стоять над пропастью.

— Ваша честь, мой офис получил по почте конверт без указания имени и адреса отправителя, в котором содержалась копия федерального целевого письма, адресованного Луису Оппарицио, представляющему АЛОФТ. В письме сообщалось, что он и его компания являются объектами расследования в связи с мошеннической практикой продажи домов, проводимой от имени банков, являющихся клиентами компании.

Я поднял над головой письмо и конверт.

— Вот это письмо. Оно датировано двумя неделями ранее совершения убийства и всего восемью днями позднее письма Бондуранта с выражением недовольства в адрес Оппарицио.

— И когда же вы получили это, как вы утверждаете, анонимное письмо? — спросила Фриман голосом, исполненным скепсиса.

— Оно появилось в моем абонентском почтовом ящике вчера, но было вскрыто только поздно вечером. Если советник мне не верит, можно позвать моего офис-менеджера и задать ей любые вопросы, какие пожелаете. Именно она забирает почту из ящика.

— Дайте-ка мне взглянуть на него, — потребовал судья.

Я вручил Перри письмо с конвертом. Фриман подошла поближе, чтобы тоже видеть его. Письмо было коротким, и судья вскоре вернул мне его, не спросив Фриман, успела ли она его прочесть.

— Вам следовало заявить об этом сегодня утром, — сказал судья. — И уж как минимум вы должны были снабдить копией советника противной стороны и поставить ее в известность о том, что собираетесь использовать его.

— Судья, я бы так и сделал, но это же, как видите, фотокопия, и пришла она по почте. Мне доводилось и прежде сталкиваться с фальшивками — думаю, всем нам доводилось. Я был обязан проверить подлинность документа и, прежде чем сообщать о нем кому-либо, сам получить подтверждение его легитимности. Подтверждение было получено менее часа назад, во время перерыва.

— И каков же источник вашего подтверждения? — опередив судью, спросила Фриман.

— Подробности мне неизвестны. Мой дознаватель просто сообщил мне, что федералы удостоверили его подлинность. Если хотите узнать детали, могу вызвать и своего дознавателя.

— В этом нет необходимости, так как, не сомневаюсь, мисс Фриман захочет сама об этом должным образом позаботиться. Но впервые поднимать такой вопрос в ходе перекрестного допроса — это ни в какие ворота не лезет, мистер Холлер. Вам следовало утром оповестить суд о том, что вы получили по почте нечто, что находится сейчас на стадии проверки, после чего вы планируете представить это нечто суду. А вы совершенно неожиданно ошарашили обвинение и суд.

— Прошу извинить меня, ваша честь. В мои намерения не входило нарушать правила. Просто я считал это вполне допустимым исходя из того, как штат подобным же образом ошарашил меня к настоящему времени по меньшей мере дважды.

Перри окинул меня суровым взглядом, однако я знал, что суть он уловил. В конце концов, он был, на мой взгляд, справедливым судьей, и я верил, что он будет действовать соответственно, поскольку понимает, что письмо подлинное и жизненно важное для защиты. Объективная справедливость требовала того, чтобы мне разрешили его использовать. Фриман прочла во взгляде судьи то же, что и я, и попыталась перехватить инициативу:

— Ваша честь, уже четверть пятого. Я прошу суд отложить продолжение заседания до завтра, чтобы сторона обвинения могла переварить этот новый материал и соответствующим образом подготовиться.

Перри покачал головой.

— Я не люблю терять рабочее время, — сказал он.

— Я тоже, судья, — подхватила Фриман, — но, как вы сами только что справедливо заметили, я ошарашена. Советник должен был ознакомить нас со своей информацией еще утром. Вы не можете позволить ему просто продолжить допрос, не дав обвинению возможности подготовиться, провести собственную проверку и должным образом обдумать дело в свете полученной информации. Речь идет всего о сорока пяти минутах, судья. Безусловно, штат имеет право рассчитывать на них.

Судья взглядом велел мне высказать свои соображения. Я широко развел руки:

— Мне все равно, судья. Можно предоставить обвинению сколько угодно времени, от этого факт, что Оппарицио был и находится под федеральным следствием за свои махинации с «Уэстлендом» в числе прочих банков, не изменится. А это значит, что убитый был потенциальным свидетелем против него — письмо, которое мы представили ранее, не оставляет в том сомнений. Полиция и обвинение полностью проигнорировали этот аспект дела, и теперь мисс Фриман хочет переложить на принесшего дурную весть гонца вину за поверхностность своего следст…

— Довольно, мистер Холлер, мы здесь не перед присяжными, — перебил меня Перри. — Вашу мысль я понял. Я закрою заседание на сегодня, но завтра мы начнем ровно в девять. Я жду, что обе стороны будут готовы, и отныне никаких отсрочек не потерплю.

— Благодарю, ваша честь, — сказала Фриман.

— Возвращаемся, — сказал судья.

И мы вернулись в зал.

* * *

Моя клиентка не отставала от меня, когда мы покидали здание суда. Она хотела знать, что еще я знаю о федеральном расследовании. Герб Дэл тащился за нами, как хвост воздушного змея. Мне было неловко разговаривать в присутствии обоих.

— Послушайте, Лайза, я еще не знаю, что все это значит. И это одна из причин, по которой судья досрочно закрыл сегодняшнее заседание: чтобы и защита, и обвинение могли поработать над этим. Вам придется просто немного подождать и позволить мне и моей команде все обмозговать.

— Но это может быть то самое, да, Микки?

— Что вы имеете в виду под «тем самым»?

— Свидетельство того, что это была не я. Это же все доказывает!

Я остановился и повернулся к ней. Она старательно искала на моем лице признаки подтверждения. Ее казалось бы неподдельное отчаяние впервые заставило меня подумать, что, быть может, ее и впрямь подставили и она не виновна в убийстве Бондуранта.

Но это было не в моих правилах — верить в невиновность.

— Послушайте, Лайза, надеюсь, это ясно продемонстрирует присяжным, что существует обоснованная альтернативная версия, с мотивом и возможностью. Но вы должны успокоиться и понять, что все это может ни о чем и не свидетельствовать. Думаю, завтра обвинение выступит с требованием не доводить этот аспект до сведения жюри. Мы должны быть готовы как к тому, чтобы отразить их атаку, так и к тому, чтобы продолжить процесс без этой альтернативной версии. Так что у меня полно работы…

— Они не могут так поступить! Это же доказательство!

— Лайза, они имеют право возражать против чего угодно. А решать будет судья. Хорошо, что он нам задолжал одно очко. На самом деле он задолжал нам даже два: за молоток и за анализ ДНК, свалившиеся с неба. Поэтому я надеюсь, что он примет правильное решение и мы сможем развить нашу альтернативную версию. Вот почему вы должны поскорее отпустить меня. Мне нужно вернуться в офис и поработать над всем этим.

Она протянула руку и поправила мой галстук и лацканы на пиджаке.

— Хорошо, я поняла. Делайте, что считаете нужным, только позвоните мне вечером, ладно? Я хочу знать, каким будет положение дел к концу дня.

— Если будет время, Лайза, и если я не слишком устану, то позвоню.

Я взглянул поверх ее плеча на Дэла, который стоял в двух футах за ее спиной. В тот момент мне действительно была не лишней его помощь.

— Герб, позаботьтесь о ней. Отвезите ее домой, чтобы я мог вернуться к работе.

— Отвезу, — ответил он. — Никаких проблем.

Как же, никаких проблем! У меня был целый воз тревожных проблем, и одна из них — то, что я сам отправлял свою клиентку с этим человеком. Интересно, действовал Дэл искренне или всего лишь защищал свои инвестиции? Я посмотрел, как они пересекают площадь, направляясь к автостоянке, и зашагал мимо библиотеки на север, к своей конторе. Возможно, шанс, упавший мне в руки, волновал меня даже больше, чем Лайзу. Просто я этого не показывал. Никогда нельзя раскрывать свои карты прежде, чем противник объявит последнюю ставку.

Вернувшись в контору, я все еще плавал в волнах адреналина — чистейшего, высокооктанового адреналина, выброс которого неизменно происходит, когда дело неожиданно оборачивается в твою пользу. Циско и Баллокс ждали меня. Они заговорили одновременно, и мне пришлось поднять руку, чтобы прервать обоих.

— Подождите, подождите, — сказал я. — По одному. И первым буду я. Перри отложил заседание до завтрашнего утра, чтобы обвинение могло растерзать целевое письмо. К утру мы должны быть готовы: они сделают свой лучший выстрел, и я должен выстоять перед лицом жюри. Циско, теперь ты: что удалось нарыть? Расскажи мне о письме.

Не останавливаясь я повел их за собой в свой кабинет и сел в кресло. Оно оказалось теплым — кто-то работал, сидя на нем, весь день.

— Хорошо, — сказал Циско. — Мы получили подтверждение подлинности письма. В прокуратуре США с нами говорить не пожелали, но я выяснил, что агент секретной службы министерства финансов, чье имя обозначено в письме, некто Чарлз Васкес, входит в объединенную с ФБР группу, которая обшаривает все углы в поисках случаев ипотечных мошенничеств в южной Калифорнии. Помнишь, в прошлом году все крупные банки временно приостановили отъем домов и конгресс единодушно решил, что требуется специальное расследование?

— Да, я даже думал, что мой бизнес накрылся, пока банки снова не начали отбирать дома.

— Так вот, одно из расследований происходит прямо здесь. Группу возглавляет Лэттимор.

Реджи Лэттимор был федеральным прокурором по нашему округу. Я знал его с тех пор, когда он еще был государственным защитником. Впоследствии он перешел на другую сторону баррикады, стал федеральным прокурором, и наши орбиты разошлись. Я старался держаться подальше от федерального суда. Время от времени мы встречались в центре города в каком-нибудь кафе.

— Понятно, этот с нами говорить не будет. Что насчет Васкеса?

— Его я тоже прощупал. Позвонил ему, но как только он узнал, о чем речь, тут же заявил: «Без комментариев». Я позвонил еще раз, но он просто повесил трубку. Думаю, если мы хотим с ним поговорить, потребуется повестка.

По опыту я знал, что вручить повестку федеральному агенту — все равно что пытаться поймать рыбу, не имея крючка. Если они не хотят получать повестку, они всегда найдут способ увильнуть.

— Возможно, это и не понадобится, — сказал я. — Судья отложил заседание, чтобы обвинение могло изучить письмо вдоль и поперек. По моему разумению, Фриман привлечет Лэттимора или Васкеса прежде, чем это сможем сделать мы. И постарается раскрутить дело по-своему.

— Она не захочет, чтобы эта бомба взорвалась на стадии защиты и осколки полетели ей в лицо, — добавила Аронсон, как ветеран судебных баталий, каковым она не являлась. — А для этого лучше всего выставить Васкеса свидетелем со своей стороны.

— Что мы знаем об этой объединенной группе? — спросил я.

— У меня в ней никого нет, — ответил Циско. — Но есть кое-кто, достаточно близкий к ней, чтобы знать, что там делается. Совершенно очевидно, что это очень политизированное объединение. Похоже, мошенничества здесь столько, что рыбу можно ловить голыми руками, так что они могут попасть на первые полосы газет и представить дело так, будто со своей стороны делают все, что можно, чтобы расхлебать эту кашу. Оппарицио — идеальная мишень: богатый, наглый и республиканец. Что бы они ни накопали против него, это еще только начало.

— Не важно, — сказал я. — Целевое письмо — это все, что нам нужно. На его фоне письмо Бондуранта выглядит как реальная угроза.

— Вы думаете, что так оно и есть на самом деле, или мы просто используем совпадение, чтобы отвлечь внимание присяжных? — спросила Аронсон.

Она все еще продолжала стоять, хотя мы с Циско давно сидели. В этом было нечто символическое. Словно бы своей позой она давала понять, что не участвует в наших делишках и не продает свою душу.

— Это не имеет значения, Баллокс, — сказал я. — У нас у всех одна задача: зажечь на табло надпись: «Не виновна». А как мы этого добьемся…

Заканчивать фразу не было необходимости. По выражению ее лица я понял, что она по-прежнему испытывает трудности с усвоением внеклассных уроков. Я снова повернулся к Циско:

— Так кто подкинул нам письмо?

— Этого я не знаю, — ответил он. — Сомневаюсь, что это был Васкес. Слишком уж удивленно и сердито он звучал. Наверное, кто-то из офиса федерального прокурора.

С этим я был согласен.

— Может, сам Лэттимор. Если нам повезет вытащить Оппарицио на свидетельское место, это может реально помочь федералам подловить его на каком-нибудь данном под присягой показании.

Циско кивнул. Такая вероятность была ничем не хуже других. Я продолжил:

— Циско, в эсэмэске, которую ты послал мне в суд, говорилось, что у тебя есть и еще какая-то, не имеющая отношения к процессу информация, которую ты хочешь мне сообщить.

— Скорее, показать. Когда закончим, нужно будет кое-куда проехаться.

— Куда?

— Лучше я тебе просто покажу.

По тому, как окаменело его лицо, я догадался, что он не хочет говорить об этом в присутствии Баллокс. Не важно, что она была уже заслужившим доверие членом команды. Я понял его послание и снова обратился к ней:

— Баллокс, вы хотели что-то сказать, когда я вошел?

— Э-э… нет, я только хотела поговорить о своем выступлении в качестве свидетеля. Но у нас впереди еще есть несколько дней, думаю, с этим можно подождать.

— Вы уверены? Я могу поговорить и сейчас.

— Нет, поезжайте с Циско. Может, завтра найдется минутка.

Я мог определенно сказать, что ее что-то смутило в нашем разговоре, но решил пока не заострять на этом внимания и встал из-за стола. Я сочувствовал ей, но не настолько. Легко задавить в себе идеализм не удается никому.

30

Я вел «линкольн», поскольку Циско приехал на работу на мотоцикле. Мы ехали на север по бульвару Ван-Нуйс.

— Это касается Лайзиного мужа? — спросил я его. — Ты его нашел?

— Гм-м… нет, не в этом дело. Это касается тех двух парней, которые напали на тебя, босс.

— Парней, которые на меня напали? Ты связываешь их нападение с Оппарицио?

— На первый вопрос ответ да, на второй — нет.

— Тогда кто же, черт побери, их на меня наслал?

— Герб Дэл.

— Что?! Врешь.

— Если бы.

Я посмотрел на своего дознавателя, которому доверял безоговорочно, но не видел никакой логики в том, что Дэл натравил на меня двух громил. Да, мы ссорились с ним из-за прав на кино и денег, но как в этом смысле могли ему помочь мои сломанные ребра и скрученные яйца? Ко времени нападения я только-только узнал о том, что он заключил сделку с Макрейнолдсом. Меня избили раньше, чем я успел начать действовать.

— Лучше бы тебе мне все объяснить, Циско.

— На самом деле я пока еще не могу этого сделать. Потому-то мы сейчас туда и едем.

— Тогда скажи, что, собственно, происходит? У меня ведь процесс в разгаре.

— Ладно. Ты сказал, что не доверяешь Дэлу, и велел его прощупать. Я этим занялся и поручил двум своим парням последить за ним.

— Под «своими парнями» ты подразумеваешь «Ангелов дорог»?

— Именно.

Когда-то давно, еще до того, как он женился на Лорне, Циско гонял с «Ангелами дорог» — мотоклубом, занимающим место в байкерской иерархии где-то между «Ангелами ада» и «Клоунами-храмовниками». Ему удалось прекратить свое членство в клубе, не влипнув ни в какую уголовщину, и теперь он поддерживал с бывшими товарищами приятельские отношения. В течение долгого времени их поддерживал и я, служа чем-то вроде домашнего адвоката и улаживая их всевозможные конфликты, связанные с нарушениями правил дорожного движения, уличными драками и наркотиками. Тогда-то я и познакомился с Циско. Он отвечал за безопасность в клубе, и я начал использовать его для расследований по уголовным делам, которые вел. Все это было уже историей.

Не раз за эти годы Циско привлекал «Ангелов дорог» мне в помощь. Я даже был обязан им безопасностью своей семьи, когда занимался делом Луиса Рулета. Так что для меня не было сюрпризом, что он снова прибег к их услугам, вот только меня не поставил в известность.

— Почему ты мне не сказал?

— Не хотел осложнять тебе жизнь. У тебя и так много забот с этим делом. Решил сам разобраться с подонками, которые тебя потрепали.

Под «потрепали» он имел в виду — не только физически. Он держал меня в неведении, потому что знал: психологические травмы порой бывают куда хуже физических, и не хотел, чтобы я отвлекался от работы и озирался в страхе по сторонам.

— Ладно, я понял, — сказал я.

Циско сунул руку в карман своей черной кожаной байкерской куртки, достал сложенную фотографию и протянул мне. Лишь остановившись перед светофором на улице Роско, я взял и развернул ее. На снимке был изображен Герб Дэл, садящийся в машину с двумя бандитами в черных перчатках, теми самыми, которые столь профессионально уложили меня на лопатки в гараже Дома победы.

— Узнаешь их? — спросил Циско.

— Да, это они, — ответил я, и гнев заклокотал у меня в горле. — Сволочь Дэл, ну, теперь я дам ему такого пинка под зад!..

— Может быть. Здесь поверни налево, мы едем на базу.

Я посмотрел налево и, как только светофор переключился на зеленый свет, втиснул машину в узенький переулок, по которому мы направились строго на запад — пришлось опустить козырек, так как солнце било теперь прямо в глаза. «Базой» Циско называл дом, где на территории пивоваренного завода, по ту сторону автострады 405, располагался клуб «Ангелов дорог». Давненько я там не бывал.

— Когда был сделан этот снимок? — спросил я.

— Когда ты лежал в больнице. Они не…

— И ты молчал с тех самых пор?!

— Расслабься. Я ведь не каждый день встречался со своими парнями. А они тоже не знали, что тебя исколошматили и ты попал в больницу. Так что, увидев Дэла с этими ребятами, они просто сделали несколько снимков, но почти месяц их не распечатывали и мне не показывали. Да, черт бы их за это побрал, но ведь они не профи. И к тому же ленивы. Так что ответственность на мне. Хочешь кого-нибудь винить — вини меня. Я впервые увидел этот снимок вчера вечером. А еще мои парни сообщили, что Дэл передал своим громилам плотный свиток денег — правда, это в кадр не попало. Так что, думаю, здесь все ясно. Это он нанял их отделать тебя, Мик.

— Сукин сын!

Меня охватило чувство такой же беспомощности, как тогда, когда один из подонков завел мне руки за спину и держал, пока другой охаживал меня своими кожаными кулаками. У меня даже голова вспотела, а в ребрах и мошонке воспоминание снова вызвало боль.

— Если когда-нибудь представится случай…

Запнувшись, я посмотрел на Циско. На его лице играла едва заметная улыбка.

— Так дело в этом? Эти мерзавцы там, на базе?

Не ответив, он продолжал улыбаться.

— Циско, у меня процесс идет полным ходом, и теперь ты мне сообщаешь, что тот же парень, который запустил руку в дела моей клиентки, устроил мне… нападение? У меня не осталось времени расхлебывать это, приятель. Слишком многое нужно…

— Они готовы говорить.

Услышав это, я моментально заткнулся.

— Ты с ними беседовал?

— Не-а. Тебя ждал. Право первой ночи принадлежит тебе.

Остаток пути я проехал в молчании, размышляя о том, что ждет меня впереди. Вскоре мы остановились перед обнесенной забором территорией пивзавода, на восточном краю которой располагалась «база». Циско вылез из машины, открыл ворота, и в нос сразу ударил кислый запах брожения.

«База» была огорожена цепью на столбиках, по верху оплетенной электрической проволокой. Бетонный куб здания, возвышавшийся посреди голой площадки, выглядел невыразительно по сравнению со сверкающим рядом припаркованных перед ним агрегатов — исключительно «харлеев» и «триумфов». На японских игрушках эти парни не ездили.

Войдя в клуб, мы подождали, пока глаза привыкнут к сумраку, потом Циско направился к бару самообслуживания, перед которым на высоких табуретах сидели двое мужчин в кожаных куртках.

— Ну что, готовы? — спросил он.

Мужчины соскользнули с табуретов и встали перед ним. Каждый был ростом за шесть футов четыре дюйма и весом не меньше трехсот фунтов — типичные боевики-исполнители. Циско представил мне их как Томми-гана^[115] и Бэм Бэма.^[116]

— Они там, — махнул рукой Томми-ган.

Мужчины повели нас за бар, по коридору, с обеих сторон которого виднелись двери. Они открыли одну из них, в середине справа, и мы вошли в комнату без окон, стены и потолок которой были выкрашены черной краской, с потолка свисала единственная голая лампочка. В тусклом свете я разглядел рисунки на стенах — мужчины с бородами и длинными волосами — и догадался, что это было чем-то вроде мрачной часовни-мемориала павших «святых». Первой мыслью моей, после того как я огляделся, было: дешевая литература. Второй: я не хочу здесь находиться. На полу лежали двое мужчин с руками и ногами, связанными вместе за спиной. На головах у них были черные мешки.

Бэм Бэм наклонился и начал стаскивать мешки, послышались стоны и испуганное мычание.

— Подождите минутку, — сказал я. — Циско, мне нельзя здесь находиться. Ты втянешь меня в…

— Это они? — перебил меня Циско, не дав закончить. — Посмотри внимательно. Чтобы не произошло ошибки.

— Ошибки? Это не моя ошибка! Я не просил тебя это делать!

— Успокойся. От тебя требуется только опознать их. Это они?

— Господи Иисусе!

У обоих пленников рты были заклеены широким скотчем, обернутым вокруг всей головы, лица распухли и были изуродованы отеками, которые уже образовались вокруг глаз. Их били. Нынешняя их внешность не соответствовала тому, что я помнил по гаражу Дома победы и даже по фотографии, которую показывал мне Циско. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть. Оба снизу уставились на меня исполненными ужаса взглядами.

— Не могу точно сказать.

— Мик, да или нет?

— Да, но когда они колошматили меня, они не были напуганы до полусмерти и рты у них не были заклеены.

— Сними ленту, — скомандовал Циско.

Бэм Бэм достал финку, выпустил лезвие, поддев, разрезал клейкую ленту на голове одного из мужчин, после чего резко содрал ее вместе с клоками волос с затылка. Мужчина завопил от боли.

— Заткни свою поганую глотку, — угрожающе заорал Томми-ган.

Второй мужчина, усвоив урок, процедуру сдирания клейкой ленты перенес, не издав ни звука. Отшвырнув ошметки ленты в угол, Бэм Бэм зашел сзади, ухватился за веревку, которой были связаны руки и ноги мужчины, и рывком перевернул его на бок, чтобы я мог получше рассмотреть лицо.

— Пожалуйста, не убивайте нас, — сдавленным от отчаяния голосом произнес один из пленников. — Там не было ничего личного. Мы просто выполнили работу, за которую нам заплатили. Мы могли вас убить, но не убили же.

Внезапно я отчетливо узнал в нем того, кто говорил со мной в гараже.

— Это они, — сказал я, показывая пальцем на лежащих мужчин. — Этот говорил, а тот бил. Кто они?

Циско кивнул, словно опознание было всего лишь формальностью.

— Они братья. Говоруна зовут Джоуи Мак. А драчуна — обрати внимание — Энджел Мак.

— Послушайте, мы даже не знали за что, — завопил Говорун. — Пожалуйста! Мы совершили ошибку. Мы…

— Вот дерьмо. Ты чертовски прав — вы совершили ошибку! — заорал Циско голосом, который обрушился на обоих, словно гнев Божий. — И сейчас вы за нее заплатите. Кто хочет быть первым?

Драчун завыл. Циско подошел к карточному столику, на котором были разложены всевозможные инструменты, оружие и рулон клейкой ленты, выбрал трубные клещи, несколько разных плоскогубцев и вернулся назад. Я очень надеялся, что это был лишь акт устрашения. Но если так, то Циско демонстрировал актерское мастерство оскаровского калибра. Я взял его за плечо и придержал. Мне не требовалось ничего говорить, он и без слов меня понял.

Перехватив у Циско клещи, я присел перед пленниками, как бейсбольный кетчер, несколько секунд повзвешивал на ладони инструмент, словно чтобы удостовериться в его достаточной тяжести, и спросил:

— Кто вас нанял избить меня?

Говорун ответил без промедления, он не был заинтересован в том, чтобы защищать кого-либо, кроме себя и брата:

— Один тип, назвавшийся Дэлом. Он велел хорошенько отделать вас, но не убивать. Вы не можете с нами так поступить.

— Мы можем сделать с вами все, что захотим. Откуда вы знаете Дэла?

— А мы его и не знаем. Просто у нас есть общий знакомый.

— И кто же это?

Молчание. Мне не пришлось долго ждать: Бэм Бэм, оправдывая свое прозвище, наклонился и, словно могучий поршень, равномерно впечатал каждому по сокрушительному удару в челюсть. Говорун, сплюнув кровь, произнес имя:

— Джерри Кастилле.

— Кто такой Джерри Кастилле?

— Послушайте, вы только никому не говорите.

— Ты не в том положении, чтобы указывать, что мне делать, а чего не делать. Кто такой Джерри Кастилле?

— Он уполномоченный по западному побережью.

Я подождал, но это оказалось все.

— Слушай, парень, у меня нет времени возиться тут с тобой целый вечер. Уполномоченный по западному побережью от кого?

Окровавленный мужчина кивнул, словно понял, что у него нет другого выбора.

— От одной организации восточного побережья. Понимаете?

Я взглянул на Циско. Герб Дэл связан с организованной преступностью восточного побережья? Это казалось надуманным.

— Я-то понимаю, а вот ты, видимо, нет, — ответил я. — Я юрист. Мне нужен прямой ответ. Какой именно организации? У тебя есть ровно пять секунд, прежде чем…

— Он работает на Джоуи Джордано из Бруклина, ясно? Теперь нам крышка, так что иди ты к такой-то матери.

Он отполз назад и плюнул в меня кровью. Пиджак и галстук я оставил в конторе и сейчас, переведя взгляд на свою белую рубашку, увидел, что галстук не прикроет кровавого пятна.

— Это рубашка с монограммой, говнюк!

Внезапно между нами появился Томми-ган, из-за его мощных габаритов я ничего не видел, зато услышал, как его кулак врезался в лицо Говоруна. Когда Томми-ган снова отошел, Говорун плевался уже не только кровью, но и зубами.

— Рубашка с монограммой, парень, — спокойно произнес Томми-ган, словно объясняя жестокость своих действий.

Я выпрямился и сказал:

— Ладно, развяжите их.

Циско и двое «святых» в недоумении уставились на меня.

— Развяжите, — повторил я.

— Ты уверен? — переспросил Циско. — Они вполне могут побежать к этому чертову Кастилле и доложить ему, что мы в курсе.

Я посмотрел на двух распростертых на полу мужчин и покачал головой:

— Не побегут. Стоит им сказать, что они проговорились, и скорее всего им конец. Так что развяжите их, и сделаем вид, будто ничего не было. Они слиняют, не успеют у них сойти синяки. На том все и закончится. — Я наклонился к пленникам: — Я ведь прав, да?

— Да, — ответил Говорун, едва шевеля верхней губой, на которой уже начала вспухать шишка величиной с детский стеклянный шарик.

Я перевел взгляд на его брата:

— Я прав? Хочу услышать ответ от вас обоих.

— Да, да, вы правы, — ответил Драчун.

Я посмотрел на Циско. Мы закончили, но приказы здесь отдавал он.

— Ладно, Томми-ган, слушай: пусть они пока остаются здесь. Дождетесь темноты, потом наденете им на головы мешки и отвезете, куда попросят. Там выкинете их, но не тронете. Это ясно?

— Да, ясно.

Бедняга Томми-ган, он выглядел искренне разочарованным.

Я в последний раз посмотрел на лежавших на полу окровавленных пленников, а они — на меня. По мне словно искра пробежала от ощущения, что я держу их жизни в своих руках. Циско похлопал меня по спине, я вслед за ним вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и мы двинулись назад по коридору, но тут я тронул его за руку и остановил.

— Тебе не следовало этого делать — привозить меня сюда.

— Шутишь? Я был обязан тебя сюда привезти.

— О чем ты говоришь? Почему?

— Потому что они что-то с тобой сделали. Внутри. Ты что-то утратил, Мик, и если ты это не вернешь, от тебя будет мало толку даже тебе самому, не говоря уж о других.

Я долго молча смотрел на него, потом, кивнув, сказал:

— Уже вернул.

— Ну и хорошо. И не будем больше никогда это вспоминать. Можешь подкинуть меня обратно до конторы, чтобы я там пересел на свой мотоцикл?

— Да. Конечно, могу.

31

Высадив Циско возле гаража, я поехал дальше, размышляя о праве государственном и уличном праве и о различиях между ними. Выступая в суде, я утверждал, что закон, действующий на территории страны, должен соблюдаться повсюду честно и надлежащим образом. В том, в чем я только что участвовал, не было ничего честного и надлежащего.

Тем не менее меня это не волновало. Циско был прав: мне требовалось одержать победу над самим собой в собственной душе, чтобы одерживать ее в суде и где бы то ни было еще. Сейчас я чувствовал себя обновленным. Направляясь к дому по Лорел-Кэньон, я открыл все окна, позволив свежему вечернему воздуху приятно обдувать салон.

На сей раз Мэгги воспользовалась ключом. Когда я приехал, она ждала меня внутри — неожиданный приятный сюрприз. Дверца холодильника была открыта, и она, наклонившись, заглядывала внутрь.

— Вообще-то я заехала, потому что накануне процесса ты всегда запасаешь провизию под завязку. Обычно, заглядывая в твой холодильник, чувствуешь себя так, словно идешь по подсобке в «Гелсонз». Что же случилось на этот раз? Внутри пусто.

Я бросил ключи на стол. Она успела после работы заехать домой переодеться. На ней были вылинявшие джинсы, свободная «крестьянская» блуза и босоножки на широких пробковых каблуках. Она знала, что мне нравился этот ее наряд.

— Полагаю, на этот раз я оказался не на высоте.

— Если бы я знала… Могла бы более плодотворно использовать свой единственный свободный вечер, когда приходит няня, и поехать куда-нибудь еще.

Она сухо улыбнулась. Я так и не мог понять, почему мы все еще не живем вместе.

— Как насчет того, чтобы поехать к «Дэну»?

— В «Дэн Тана»? Я думала, туда ты ездишь только в случае победы, одержанной в суде. Ты что же, уже цыплят считаешь, Холлер?

Я улыбнулся и покачал головой:

— Отнюдь. Никоим образом. Но если бы я ездил туда, только чтобы отпраздновать победу, боюсь, мне бы никогда не удалось там поесть.

Она наставила на меня указательный палец и улыбнулась. Это был танец, который мы оба хорошо знали. Закрыв холодильник, она вышла из кухни и проследовала мимо меня, не удостоив поцелуем, а лишь небрежно бросив:

— «Дэн Тана» работает допоздна.

Я наблюдал, как она по коридору направляется к хозяйской спальне; на пороге, перед тем как исчезнуть внутри, она стянула через голову свою «крестьянскую» блузу.

То, что между нами происходило, трудно было назвать любовью. Что-то, что я увидел и почувствовал в черной комнате у «Святых», все еще не отпускало меня. Можно было назвать это остаточной агрессией или высвобождением бессильного гнева. Но чем бы оно ни было, оно сказывалось на моем поведении. Я двигался слишком резко, кусал ее губы, крепко удерживал ее запястья, заведенные над головой. Я властвовал над ней, и делал это сознательно. Поначалу Мэгги терпела. Вероятно, ей было даже интересно, потому что в новинку. Но в конце концов любопытство сменилось раздражением, она отвернулась от меня и попыталась высвободить руки. Я не отпускал и наконец увидел, что ее глаза наполнились слезами.

— Что такое? — прошептал я ей в ухо, зарывшись носом в ее волосы.

— Просто прекрати, — ответила она.

Вся моя агрессия, весь драйв и желание вмиг сплыли по психологическому стоку. Ее слезы и требование остановиться окончательно выбили меня из колеи. Я перекатился на край кровати, прикрыл глаза рукой, но все равно продолжал ощущать на себе ее взгляд.

— Что?

— Что с тобой сегодня? Это как-то связано с Андреа? Ты вымещаешь на мне то, что произошло в суде?

Я почувствовал, как она встала с кровати.

— Мэгги, ну разумеется, нет! Суд не имеет к этому никакого отношения.

— Тогда что?

Но прежде чем я успел ответить, дверь ванной закрылась и, прекращая дальнейшее выяснение отношений, зашумел душ.

— Объясню тебе за ужином, — произнес я вслух, хотя она, конечно, не могла меня слышать.

«Дэн Тана» был забит, но Кристиан сразу подошел к нам и быстро провел в отдельную кабинку в левом углу. На протяжении тех пятнадцати минут, что заняла дорога в Восточный Голливуд, мы с Мэгги почти все время молчали. Я попробовал было затеять необязательный разговор о дочери, но Мэгги отвечала неохотно, и я оставил попытки, решив возобновить их в ресторане.

Мы оба заказали стейк «Хелен» с гарниром из пасты, Мэгги — с соусом «Альфредо», я — «Болонезе». Мэгги попросила принести ей красное итальянское вино, я — бутылку минеральной воды с газом. Когда официант ушел, я протянул руку через стол и накрыл ладонью запястье Мэгги — на сей раз нежно.

— Прости, Мэгги. Давай попробуем сначала.

Она отдернула руку.

— Холлер, ты мне так ничего и не объяснил. Это была не любовь. Я не понимаю, что с тобой происходит. Ты не должен ни с кем так обращаться, тем более со мной.

— Мэгги, думаю, ты немного преувеличиваешь. Тебе ведь сначала понравилось, ты сама знаешь.

— А потом ты начал делать мне больно.

— Прости. Я никогда не хотел причинить тебе боль.

— Не пытайся сделать вид, будто это ерунда. Если ты хочешь, чтобы мы когда-нибудь еще были вместе, лучше объясни прямо сейчас, что с тобой происходит.

Я тряхнул головой и перевел взгляд на переполненный зал. По телевизору, висевшему над барной стойкой, делившей помещение пополам, показывали игру «Лейкерсов». За счастливчиками, успевшими захватить табуреты, в три ряда толпились стоячие зрители. Официант принес напитки, что, как я думал, давало мне еще несколько минут на раздумья, но Мэгги продолжила, как только он отошел от стола:

— Говори же, Майкл, или я заберу свой ужин и уйду. Возьму такси.

Я сделал длинный глоток и посмотрел ей в лицо:

— Это не имеет никакого отношения ни к суду, ни к Андреа Фриман, ни к кому бы то ни было другому, кого ты знаешь. Этого достаточно?

— Нет, не достаточно. Говори.

Я поставил стакан и сложил руки на столе.

— Циско нашел тех двух бандитов, которые на меня напали.

— Где? Кто они?

— Это не важно. Он не стал вызывать полицию и сдавать их.

— Ты хочешь сказать, что он просто их отпустил?

Я рассмеялся и покачал головой:

— Нет, он с двумя своими помощниками из «Святых» задержал их. Для меня. На их «базе». Чтобы я мог сделать с ними все, что захочу. Что захочу. Он сказал, что мне это необходимо.

Она протянула руку поверх клетчатой скатерти и сжала мою ладонь.

— Холлер, что ты сделал?

Несколько секунд я смотрел ей в глаза.

— Ничего. Задал несколько вопросов, а потом велел Циско их отпустить. Я узнал, кто их нанял.

— Кто?

— В это я вдаваться не собираюсь, это не важно. Но знаешь что, Мэгги? Когда я лежал в больнице, не зная, сумеют ли врачи спасти мое скрученное яичко, единственное, о чем я мог думать, — это как я жестоко отомщу этим негодяям. У меня перед глазами стояли картины пыток с полотен Иеронима Босха. Ну, всякие там средневековые ужасы. Мне так хотелось расправиться с ними. И вот у меня появилась такая возможность: поверь мне, эти парни просто исчезли бы потом… А я их отпустил… А потом мы оказались с тобой, и я… — Она откинулась на спинку стула и уставилась в пустоту, в ее взгляде смешались печаль и отвращение. — Мерзость, правда?

— Лучше бы ты мне этого не рассказывал.

— Ты имеешь в виду тебе как прокурору?

— Именно.

— Но ты же настаивала. Наверное, мне следовало придумать историю о том, как взбесила меня Андреа Фриман. Это бы тебя устроило, да? Когда дело касается мужчин и женщин, ты это можешь понять.

— Не говори со мной покровительственно, — сердито зыркнула она на меня.

— Извини.

Мы стали молча наблюдать за людьми в баре. Они пили и были счастливы. По крайней мере внешне. Официанты в черной униформе, напоминающей смокинги, протискивались с подносами между столиками.

Когда еду принесли нам, у меня почти пропал аппетит, несмотря на то что передо мной в тарелке лежал лучший в городе стейк.

— Можно мне задать тебе еще один, последний вопрос об этом? — спросила Мэгги.

Я пожал плечами, не видя смысла в дальнейшем обсуждении, но не найдя нужным возражать:

— Спрашивай.

— Можешь ли ты быть уверен, что Циско и его подручные действительно отпустили тех парней?

Я вонзил нож в мясо, и кровь забрызгала тарелку. Стейк был идеально недожарен. Подняв голову и посмотрев ей в лицо, я признался:

— Наверное, не могу.

Вернувшись к мясу, я краем глаза видел, как Мэгги сделала знак помощнику официанта.

— Упакуйте мне это с собой и поймайте такси, пожалуйста.

— Конечно, сию минуту.

Парень убежал с тарелкой.

— Мэгги, — позвал я.

— Мне нужно время, чтобы все это обдумать.

Она встала.

— Я могу тебя отвезти.

— Нет, не стоит.

Не отходя от стола, она открыла кошелек.

— Перестань. Я расплачусь.

— Уверен?

— Если такси не окажется поблизости, поищи дальше по улице, возле «Палм». Там наверняка есть.

— Хорошо. Спасибо.

Она вышла за дверь и остановилась, ожидая, когда вынесут ее ужин. Отодвинув тарелку, я задумчиво уставился на недопитый ею бокал вина. В таком состоянии я пребывал и пять минут спустя, когда вдруг снова появилась Мэгги с коробкой, в которую был упакован ее стейк.

— Пришлось вызвать такси, — сказала она, поднимая бокал и делая глоток. — Оно вот-вот приедет. — И после небольшой паузы добавила: — Давай поговорим, когда у тебя закончится процесс.

— Хорошо.

Поставив бокал обратно на стол, она наклонилась и поцеловала меня в щеку, после чего ушла. Некоторое время я сидел и размышлял. Быть может, этот последний поцелуй спас мне жизнь, пришло мне в голову.

32

На сей раз судья Перри сидел за своим столом. Было пять минут десятого утра среды, и мы собрались у него в кабинете вместе с Андреа Фриман и судебной стенографисткой. Прежде чем возобновить заседание, судья согласился по просьбе Фриман провести еще одно внепубличное совещание. Подождав, пока мы рассядемся, и удостоверившись, что пальцы протоколистки занесены над клавишами стенотипа, Перри сказал:

— Итак, ведется протокол совещания в рамках дела «Калифорния против Треммел». Мисс Фриман, о проведении этого совещания при закрытых дверях попросили вы. Надеюсь, вы не собираетесь сообщить мне, что вам требуется еще время, чтобы разобраться с федеральным целевым письмом.

Фриман сдвинулась на край стула.

— Отнюдь, ваша честь. Здесь не в чем разбираться. Вопрос был досконально изучен, и то, что происходит, вызвало у меня большое беспокойство. Из того, что я узнала, явственно следует, что мистер Холлер пытается столкнуть процесс с рельсов с помощью сюжетов, очевидно не имеющих отношения к делу, причем предпринимает свои попытки на глазах жюри.

Я откашлялся, чтобы возразить, но судья меня опередил:

— Во время предварительного обсуждения мы приняли решение относительно вопроса о вине третьего лица, мисс Фриман. Я разрешил защите довести эту побочную линию до конца. Вам следует изложить что-либо более основательное. Тот факт, что вы не желаете, чтобы мистер Холлер занимался целевым письмом, еще не означает, что оно не имеет отношения к делу.

— Это я понимаю, судья. Но какое…

— Прошу меня простить, — вклинился я. — Можно мне вставить слово? Я бы хотел воспользоваться случаем, чтобы ответить на инсинуацию о том, будто я стараюсь…

— Дайте мисс Фриман закончить, и вы получите достаточно времени, чтобы высказаться, мистер Холлер. Обещаю. Итак, мисс Фриман?

— Благодарю, ваша честь. Что я хочу сказать, так это то, что федеральное целевое письмо в сущности ничего не значит. Оно является уведомлением о вероятности расследования. Это не обвинение. Это даже не заявление. Оно вовсе не означает, что тот или иной федеральный орган нашел или предполагает нечто найти. Это просто средство, с помощью которого федералы предупреждают: «Эй, мы кое-что слышали и собираемся это проверить». Но мистер Холлер, потрясая им перед лицами присяжных, пытается превратить его в знак беды и переключить их внимание на некое лицо, даже не участвующее в процессе. Здесь происходит суд над ЛайзойТреммел, и вся эта ерунда с федеральными целевыми письмами не имеет даже отдаленного отношения к существу дела. Я бы просила, чтобы вы отменили свое разрешение мистеру Холлеру продолжать допрос детектива Керлена в отношении этого письма.

Судья сидел, откинувшись на спинку кресла, упершись локтями в подлокотники и соединив пальцы на груди пирамидкой. Развернувшись на вращающемся кресле в мою сторону, он сделал знак: наконец наступил мой черед.

— Судья, будь я на вашем месте, думаю, я бы спросил советника, раз она утверждает, что досконально изучила письмо и его происхождение, действует ли сейчас в южной Калифорнии федеральное Большое жюри, изучающее вопрос о мошенничествах в ипотечной сфере. А потом я бы спросил, каким образом она пришла к заключению, что федеральное целевое письмо «в сущности ничего не значит». Потому что, мне кажется, суд подталкивают к не слишком точной оценке того, что значит подобное письмо и какое влияние оно может оказать на данное дело.

Судья развернул кресло в сторону Фриман и, отсоединив от «пирамидки» один палец, указал им на нее:

— Что скажете, мисс Фриман? Большое жюри действует?

— Судья, вы ставите меня в неловкое положение. Большое жюри работает тайно и…

— Бросьте, мисс Фриман, здесь только свои, — сурово сказал Перри. — Так действует или нет?

Поколебавшись немного, она кивнула:

— Да, Большое жюри работает, ваша честь, но оно не выслушивало никаких показаний относительно Луиса Оппарицио. Как я уже сказала, целевое письмо есть не более чем уведомление о вероятности расследования. Все это слухи, судья, и ничто не свидетельствует о том, что этот сюжет может хоть каким-то образом быть включен в настоящий процесс. Хоть письмо и подписано прокурором Соединенных Штатов по нашему округу, на самом деле его автором является агент секретной службы министерства финансов, который проводит расследование. Этот агент сидит сейчас в моем кабинете. Если суд пожелает, я могу вызвать его, он будет здесь через десять минут и повторит вам то, что я только что сказала: все это дымовая завеса со стороны мистера Холлера. В момент смерти мистера Бондуранта никакого активного следствия еще не велось, и никакой связи между ним и Оппарицио не было установлено. Это было просто предупредительное письмо.

А вот тут она допустила ошибку. Сообщив, что Васкес, агент секретной службы, который написал письмо, находится непосредственно в этом здании, Фриман поставила судью в трудное положение. Зная, что агент в пределах близкой досягаемости, Перри уже не мог с легкостью отмахнуться от ее предложения. Не дав судье ответить, я вклинился в разговор:

— Судья Перри? Поскольку советник говорит, что федеральный агент, написавший письмо, находится прямо здесь, в здании суда, почему бы ей не вызвать его в качестве свидетеля, чтобы он мог опровергнуть все, что мне, быть может, удастся вытянуть из детектива Керлена при перекрестном допросе. Если мисс Фриман так уверена, что агент подтвердит, будто целевое письмо «в сущности ничего не значит», то пусть он так и скажет об этом присяжным. Пусть он сдует меня, как пену с поверхности воды. Я лишь хочу напомнить суду, что мы уже замочили ноги в этой воде. Вчера я задал Керлену вопрос о письме. Нельзя просто сделать вид, будто этого не было, и больше не упоминать о нем или сказать присяжным, чтобы они стерли это упоминание из своей памяти… это более пагубно скажется на нашем общем деле, чем если мы выясним вопрос до конца.

Перри не колебался ни секунды.

— В этом я склонен согласиться с вами, мистер Холлер. Мне не нравится идея оставить присяжных всю ночь гадать об этом таинственном письме, а утром выдернуть ковер у них из-под ног.

— Ваша честь, — быстро вступила Фриман, — можно мне сказать еще несколько слов?

— Нет, не вижу в этом необходимости. Пора заканчивать попусту тратить время, нужно продолжать процесс.

— Но, ваша честь, есть еще один неотложный вопрос, который суд не принял во внимание.

Судья выглядел раздраженным.

— Ну, что там еще, мисс Фриман? Мое терпение на исходе.

— Разрешение давать показания по поводу целевого письма, направленного против ключевого свидетеля защиты, может осложнить для этого свидетеля предыдущее решение не прибегать к Пятой поправке. Луис Оппарицио и его адвокат могут пересмотреть это решение, поскольку целевое письмо будет обнародовано и вынесено на публичное обсуждение. Таким образом, мистер Холлер, вероятно, создает ситуацию, в результате которой его ключевой свидетель, или, если хотите, подставное лицо, в конце концов откажется давать показания. Я хочу, чтобы это было сейчас же занесено в протокол; если мистеру Холлеру угодно играть в эту игру, он должен отдавать себе отчет в последствиях. Когда Оппарицио на следующей неделе решит, что в его интересах не давать показания, и потребует новых слушаний о вызове в суд, пусть защита не начинает лить слезы, умоляя суд о пересмотре. Никаких пересмотров, судья.

Перри согласно кивнул:

— Полагаю, это было бы равнозначно тому, чтобы человек, убивший своих родителей, просил суд оказать ему снисхождение, поскольку он является сиротой. Я согласен. Мистер Холлер, имейте в виду: если вы решили играть таким образом, будьте готовы принять на себя и последствия.

— Я понял, судья, и позабочусь о том, чтобы моя клиентка тоже это поняла. У меня есть лишь одно возражение, оно касается определения, которое советник дала мистеру Оппарицио — подставное лицо. Он не подставное лицо, и мы это докажем.

— Ну что ж, по крайней мере у вас теперь будет шанс это сделать, — сказал судья. — А теперь пойдемте обратно в зал, мы и так потеряли много времени.

Оставив судью надевать мантию, я вышел из кабинета вслед за Фриман, ожидая получить от нее словесную оплеуху, но вопреки моим ожиданиям она сказала:

— Отлично сыграно, советник.

— Надеюсь. Благодарю.

— Как вы думаете, кто послал вам это письмо?

— Хотел бы я знать.

— Федералы входили с вами в контакт? По моему предположению, они хотят выяснить, кто допускает утечку секретных документов, делая их публичным достоянием.

— Никто пока не объявлялся. Может, сами федералы намеренно и допустили утечку. Если я выведу Оппарицио на свидетельское место, он может о чем-нибудь проговориться. Вероятно, я здесь выступаю для федеральных властей лишь в качестве инструмента. Вам это не приходило в голову?

Должно быть, мое предположение ее озадачило, она даже остановилась. Проходя мимо нее, я улыбнулся.

Войдя в зал, я увидел Герба Дэла в первом ряду зрительских мест позади стола защиты и с трудом подавил желание рывком перетащить его через барьер и ткнуть лицом в каменный пол. Мы с Фриман заняли места каждый за своим столом, и я шепотом сообщил Лайзе Треммел о том, что произошло в кабинете судьи. Вскоре вошел судья и велел привести присяжных.

Последний кусочек мозаики встал на свое место, когда появился детектив Керлен и уселся в свидетельском боксе. Собрав свои папки и блокнот, я подошел к нему. Казалось, прошла целая неделя с тех пор, как перекрестный допрос был прерван, хотя на самом деле не прошло и дня. Я же начал действовать так, словно минуло не более минуты.

— Итак, детектив Керлен, перед тем как мы расстались вчера, я спросил вас, знаете ли вы, что такое федеральное целевое письмо. Можете ответить на этот вопрос?

— Насколько мне известно, когда федеральный орган власти желает собрать информацию о некоем лице или компании, они иногда посылают письмо, в котором сообщают, что хотели бы побеседовать с ними. Что-то вроде: заходите, давайте поговорим обо всем начистоту, чтобы не оставалось никаких недоразумений.

— И все?

— Я не федеральный агент, не знаю.

— Как вы думаете, это серьезный знак — получить от федерального органа власти письмо, в котором говорится, что вы являетесь объектом расследования?

— Наверное. Полагаю, это зависит от того, в каком преступлении они хотят разобраться.

Я попросил разрешения у судьи продемонстрировать свидетелю документ. Фриман, для того чтобы это было занесено в протокол, возразила на том основании, что это не имеет отношения к делу. Судья отклонил протест без объяснений и разрешил мне предъявить документ свидетелю.

Вручив бумагу Керлену, я вернулся на трибуну и попросил судью, чтобы документ был занесен в протокол как «экспонат номер три», после чего велел Керлену прочесть его.

— «Уважаемый мистер Оппарицио, этим письмом информируем Вас…»

— Постойте, — прервал я его. — Не могли бы вы сначала прочесть и описать то, что находится в верхней части страницы? Шапку.

— Здесь значится: «Офис прокурора Соединенных Штатов, Лос-Анджелес». С одной стороны изображен орел, с другой — флаг США. Читать само письмо?

— Да, будьте любезны.

— «Уважаемый мистер Оппарицио, этим письмом информируем Вас, что компания „А. Луис Оппарицио. Финансовые технологии инкорпорейтед“, известная под аббревиатурой АЛОФТ, и Вы персонально являетесь одним из объектов расследования ипотечных мошенничеств, проводимого в южной Калифорнии специальной комиссией, в которую входят сотрудники государственных учреждений разных уровней. С момента получения этого письма Вам запрещено изымать или уничтожать какие бы то ни было документы или рабочие материалы, относящиеся к деятельности Вашей компании. Если Вы хотите обсудить данное расследование и проявить сотрудничество с членами специальной комиссии, пожалуйста, свяжитесь со мной или адресуйте своего юрисконсульта Чарлзу Васкесу из секретной службы министерства финансов, которому поручено вести дело в отношении АЛОФТа. Мы с готовностью встретимся с Вами, чтобы обсудить это дело. Если Вы не проявите добровольного желания сотрудничать, члены специальной комиссии в ближайшее время сами свяжутся с Вами. Еще раз напоминаю, что Вы не имеете права уничтожать или удалять какие бы то ни было документы и рабочие материалы из своих офисов и офисов дочерних служб. Если подобные действия будут предприняты после получения данного письма, это будет квалифицироваться как серьезное преступление против Соединенных Штатов Америки. С уважением, Реджинальд Лэттимор, прокурор Соединенных Штатов, Лос-Анджелес». Это все, если не считать телефонных номеров, указанных внизу страницы.

По залу прокатился сдержанный рокот голосов. Безусловно, большинство обывателей понятия не имели о таких вещах, как федеральные целевые письма. Они представляли собой средство правоприменения нового поколения. Я не сомневался, что так называемая специальная комиссия была не чем иным, как символическим образованием, составленным из представителей нескольких госучреждений, и не имела никакого бюджета. Вместо того чтобы затевать дорогостоящие расследования, она стреляла наобум, запугивая людей и вынуждая их приходить и просить пощады. Модель была известной: сорвать плоды, что висят пониже, попасть на первые страницы газет и на этом закончить. Люди вроде Оппарицио, вероятно, использовали подобные письма в качестве туалетной бумаги. Но для моей цели это не имело значения. Я намеревался использовать это письмо для того, чтобы помочь своей клиентке избежать тюрьмы.

— Благодарю вас, детектив Керлен. Теперь скажите, пожалуйста, каким числом датировано письмо?

Прежде чем ответить, Керлен сверился с копией.

— Оно датировано восемнадцатым января нынешнего года.

— Итак, детектив Керлен, видели ли вы это письмо до вчерашнего дня?

— Нет, зачем мне это? Оно не имеет никакого отношения к…

— Оставайтесь в рамках задаваемых вопросов, — быстро перебил его я. — Ваша честь, вопрос заключался лишь в том, видел ли детектив это письмо ранее.

Судья велел Керлену отвечать только на поставленные вопросы.

— До вчерашнего дня я не видел этого письма, — сказал Керлен.

— Благодарю, детектив. А теперь вернемся к другому письму, которое я попросил вас зачитать вчера. От жертвы, Митчелла Бондуранта, тому самому Луису Оппарицио, которому адресовано и федеральное целевое письмо. Оно у вас под рукой?

— Позвольте, я поищу.

— Сделайте милость.

Керлен нашел письмо в своей папке и достал его.

— Отлично. Можете назвать дату, которая стоит на этом письме?

— Десятое января этого года.

— И письмо было доставлено мистеру Оппарицио заказной почтой, верно?

— Оно было отправлено заказной почтой. Я не могу сказать, получил ли его мистер Оппарицио и ознакомился ли с ним. В получении расписался кто-то другой.

— Независимо от того, кто расписался в его получении, мы выяснили, что отправлено оно было десятого января, так?

— Думаю, да.

— И другое письмо, о котором мы тут говорили, федеральное целевое письмо от агента секретной службы, тоже было отправлено заказной почтой, верно?

— Да, верно.

— Таким образом, восемнадцатое января — это заверенная дата отправки письма?

— Да.

— Позвольте мне удостовериться, что я все правильно понял. Мистер Бондурант направляет Луису Оппарицио заказное письмо, в котором угрожает разоблачить мошеннические действия его компании, а восемь дней спустя федеральная специальная комиссия направляет мистеру Оппарицио другое заказное письмо, в котором его уведомляют, что он является объектом расследования по делу об ипотечных мошенничествах. Я верно воспроизвожу хронологию событий, детектив Керлен?

— Насколько мне известно, да.

— Затем, менее чем через две недели, мистера Бондуранта жестоко убивают в гараже банка «Уэстленд». Правильно?

— Правильно.

Я сделал паузу, почесывая подбородок, словно в глубоком раздумье. Мне хотелось, чтобы присяжные зафиксировали этот момент. Нужно было бы вглядеться в их лица, но я понимал, что это выдаст меня, поэтому остался в позе глубокой задумчивости.

— Детектив, вы рассказывали нам здесь о своем богатом опыте в сфере борьбы с преступлениями, направленными против личности, так?

— Да, у меня немалый опыт в этой сфере.

— Говоря гипотетически, было ли вам важно тогда знать то, что вы знаете теперь?

Керлен изобразил недоумение, хотя прекрасно понимал, что я делаю и к чему веду.

— Не уверен, что понял ваш вопрос, — сказал он.

— Перефразирую: было ли бы полезно для следствия, если бы у вас в руках эти письма оказались с первого дня расследования убийства?

— Конечно, почему бы нет? Я всегда стараюсь в первый же день собрать все возможные улики и всю информацию. Просто это никогда не получается.

— Опять же говоря гипотетически, если бы вы знали, что жертва, Митчелл Бондурант, направил письмо с угрозой разоблачить криминальную деятельность некоего лица всего за восемь дней до того, как это лицо узнало, что является объектом уголовного расследования, стало ли бы это для вас важной линией вашего собственного расследования?

— Трудно сказать.

Теперь я посмотрел-таки на присяжных. Керлен юлил, отказываясь признать то, что с точки зрения здравого смысла было несомненно. Чтобы увидеть это, не требовалось быть детективом.

— Трудно? Вы хотите сказать, что если бы имели эту информацию и эти письма в день убийства, вам было бы трудно решить, нужно ли счесть их важным направлением в расследовании?

— Я хочу сказать, что нам неизвестны все подробности, поэтому трудно решить, важное это направление или нет. Но в принципе все направления должны учитываться. Это безусловно.

— Безусловно. Тем не менее это направление расследования вы не учли, так?

— У меня не было этого письма. Как я мог его учесть?

— Но у вас было письмо жертвы, однако вы ничего не предприняли в отношении его, правда?

— Нет, неправда. Я проверил его и пришел к выводу, что оно не имеет никакого отношения к убийству.

— Но разве не правда, что к тому времени у вас уже был предполагаемый убийца и вы не собирались менять направление следствия и отклоняться от заданной линии?

— Нет, не правда. Это совсем не так.

Я посмотрел на Керлена долгим взглядом, надеясь, что выражение моего лица красноречиво свидетельствовало о презрении, и наконец произнес:

— Пока у меня больше нет вопросов.

33

Фриман продержала Керлена на свидетельском месте еще минут пятнадцать, приложив все усилия, чтобы во время повторного прямого допроса заново по-своему вылепить образ следствия, представив его безупречным поиском истины. Когда она закончила, я даже не счел необходимым совершать еще одну вылазку, потому что был уверен: с Керленом я уже преуспел. Моя задача состояла в том, чтобы обрисовать расследование как погоню в некоем строго ограниченном тоннеле, и ее я, судя по всему, выполнил.

Естественно, Фриман испытывала неотложную необходимость дезавуировать федеральное целевое письмо, поэтому ее следующим свидетелем был агент Чарлз Васкес. Сутки назад она даже имени этого еще не слыхала, но теперь лихо встроила его в свой тщательно выписанный рисунок улик и свидетельских показаний. Я мог бы заявить протест против этого свидетеля на том основании, что не имел возможности побеседовать с Васкесом и приготовиться к его допросу, но решил лишний раз не раздражать судью Перри. Кроме того, я хотел посмотреть, что скажет агент во время прямого допроса.

Васкес оказался мужчиной лет сорока, со смуглым лицом и соответствующими темными волосами. Отвечая на предварительные вопросы, он сообщил, что, прежде чем перейти в секретную службу министерства финансов, работал в управлении по борьбе с наркотиками: от преследования наркодилеров перешел к преследованию фальшивомонетчиков, пока не выпал случай войти в специальную комиссию по борьбе с ипотечными мошенничествами. Он также сообщил, что, кроме главного инспектора, в комиссию входят десять агентов — из секретной службы МФ, из ФБР, почтового ведомства и финансовой инспекции. Заместитель федерального прокурора курировал их деятельность, однако агенты, разделенные на пары, в основном действовали самостоятельно, выбирая объекты по собственному усмотрению.

— Агент Васкес, восемнадцатого января сего года вы составили так называемое федеральное целевое письмо в адрес человека по имени Луис Оппарицио, которое было подписано федеральным прокурором Реджинальдом Лэттимором. Вы помните это письмо?

— Да, помню.

— Прежде чем мы перейдем к обсуждению конкретного письма, можете ли вы сказать суду, что вообще представляет собой федеральное целевое письмо?

— Это инструмент, которым мы пользуемся, чтобы выкурить из нор подозреваемых и преступников.

— Каким образом?

— Мы сообщаем им о том, что пристально следим за их деятельностью, за тем, как они ведут свой бизнес и какие действия предпринимают. В целевом письме всегда содержится предложение явиться для обсуждения ситуации с членами комиссии. В большом количестве случаев получатели писем так и поступают. Иногда это приводит к возбуждению дел, иногда — к новым расследованиям. Такие письма стали весьма полезным инструментом, поскольку следствие стоит дорого, а у нас нет своего бюджета. Если в результате такого письма выдвигается обвинение, или обнаруживается готовый сотрудничать свидетель, или намечается плодотворная новая линия расследования, мы считаем это удачей.

— А в случае с Луисом Оппарицио что заставило вас направить ему целевое письмо?

— Ну, это имя нам с напарником было хорошо известно, поскольку оно часто всплывало в других делах, над которыми мы работали. Не обязательно в криминальном аспекте, но компания Оппарицио была тем, что мы называем мельницей по перемалыванию собственности. Она осуществляет всю бюрократическую работу и оформляет документы на изъятие домов для многих банков, работающих в южной Калифорнии. Таких дел тысячи. Поэтому мы наблюдали за АЛОФТом и знали, что имеются жалобы на методы, которыми пользуется компания. И поэтому же мы с напарником решили посмотреть на эту компанию пристальней и послали ее главе письмо, чтобы увидеть, какая реакция последует.

— Означает ли это, что вам была важна только реакция?

— Нет, не только. Как я уже сказал, из этого места шло довольно много дыма. Нам было важно найти его источник, огонь, а иногда реакция получателя письма подсказывает нам, как действовать дальше.

— К тому времени, когда вы составили и отослали целевое письмо, располагали ли вы какими-нибудь доказательствами криминальной деятельности Луиса Оппарицио и его компании?

— В тот момент еще не располагали.

— Что произошло после того, как вы послали письмо?

— Пока ничего.

— Луис Оппарицио ответил на него?

— Мы получили ответ от его юрисконсульта, в котором говорилось, что мистер Оппарицио приветствует расследование, поскольку оно даст ему возможность показать, что он ведет дела честно.

— Воспользовались ли вы этим предложением, чтобы начать расследование в отношении мистера Оппарицио и его компании?

— Нет, пока не успели. У нас в работе несколько других дел, которые обещают оказаться более продуктивными.

Прежде чем задать последний вопрос, Фриман заглянула в свои записи.

— И наконец, агент Васкес, находятся ли в данный момент Луис Оппарицио или его компания под следствием в рамках деятельности вашей специальной комиссии?

— Технически — нет. Но мы планируем продолжить работу по этому письму.

— Значит, ваш ответ — нет?

— Верно.

— Благодарю вас, агент Васкес.

Фриман села. Она сияла, явно довольная теми показаниями, которые выудила у агента. Я встал и с блокнотом, в котором было записано несколько вопросов, пришедших мне в голову во время прямого допроса, вышел на трибуну.

— Агент Васкес, имеете ли вы в виду сообщить присяжным, что лицо, которое в ответ на ваше целевое письмо не явилось к вам немедленно с признанием, является невиновным в каких бы то ни было правонарушениях?

— Нет, конечно, нет.

— Поскольку Луис Оппарицио не связался с вами, считаете ли вы его теперь свободным от всяческих подозрений?

— Нет, не считаю.

— В порядке ли вещей для вас направлять целевые письма лицам, с вашей точки зрения, совершенно невиновным в какой бы то ни было преступной деятельности?

— Нет, это не в моих правилах.

— Тогда где граница, агент? Что должен сделать человек, чтобы вы направили ему целевое письмо?

— В принципе, если вы попадаете в поле моего зрения в связи с какой-нибудь подозрительной деятельностью, я провожу предварительную проверку, в результате которой могу прийти к решению направить такое письмо. Мы не рассылаем их направо и налево. Мы твердо знаем, что делаем.

— Вы, или ваш коллега, или кто-нибудь еще из специальной комиссии беседовали с Митчеллом Бондурантом о методах работы АЛОФТа?

— Нет, с ним никто из нас не говорил.

— А собирались?

Фриман запротестовала, назвав вопрос расплывчатым. Судья поддержал протест, но я решил подвесить вопрос, оставив его без ответа, — пусть присяжные гадают.

— Благодарю, агент Васкес.

После Васкеса Фриман вернулась к заранее составленному списку свидетелей и вызвала садовника, который нашел молоток в кустах возле дома в полутора кварталах от места преступления. Его показания были краткими и не содержали откровений сами по себе; пока не будет установлена их связь с результатами, полученными в криминалистической лаборатории, они ценности не представляли. Я заработал малозначительное очко, заставив садовника признать, что он работал с этими кустами или в непосредственной близости от них по меньшей мере двенадцать раз, прежде чем нашел молоток. Это было маленькое семечко, которое я посеял для присяжных, — мысль о том, что, возможно, молоток попал туда спустя много времени после убийства.

Вслед за садовником обвинение быстро опросило владельца дома и полицейских, которые отвечали за доставку молотка в криминалистическую лабораторию. Я не стал даже утруждать себя перекрестным допросом, поскольку не собирался оспаривать ни то, что молоток являлся орудием убийства, ни то, что он должным образом был доставлен в лабораторию. Мой план состоял в том, чтобы признать не только то, что именно этим молотком убили Митчелла Бондуранта, но также и то, что этот молоток принадлежал Лайзе Треммел.

Это будет неожиданным, но единственно возможным ходом со стороны защиты, чтобы поддержать гипотезу о том, что мою клиентку подставили. Версия Джеффа Треммела, что настоящий молоток может находиться в багажнике «БМВ», который он бросил, когда сбежал в Мексику, мало чего стоила. Циско удалось разыскать машину, которая все еще принадлежала дилерской конторе, где когда-то работал Джефф Треммел, но никакого молотка в багажнике, разумеется, уже не было, а человек, отвечающий за автомобильный парк, сказал, что его никогда там и не было. Я отказался от использования истории Джеффа Треммела, сочтя ее просто попыткой с его стороны урвать денег за информацию, которая могла бы оказаться полезной для его бывшей жены.

Серия показаний, касающихся орудия преступления, закончилась перерывом на ленч, который судья, как это уже вошло у него в привычку, объявил на пятнадцать минут раньше срока. Повернувшись к своей клиентке, я пригласил ее перекусить вместе со мной.

— А Герб? — сказала она. — Я обещала пойти на ленч с ним.

— Герб может присоединиться.

— Правда?

— Конечно, почему бы нет?

— Потому что я думала, что вы не… Не важно, пойду позову его.

— Хорошо. Поедем на моей машине.

Я велел Рохасу подобрать нас, и мы поехали по бульвару Ван-Нуйс в «Гамлет» неподалеку от Вентуры. Этому заведению насчитывался не один десяток лет, и хотя с тех пор, как оно называлось «Гамбургеры Гамлет», категория его повысилась, еда осталась прежней. Поскольку судья отпустил нас чуть пораньше, мы избежали очереди, нас сразу провели в кабинку.

— Обожаю это место, — сказал Дэл. — Но очень давно здесь не бывал.

Я сел напротив Дэла и своей клиентки и оставил без ответа его восторги по поводу ресторана. Мне было не до того, я соображал, как лучше выстроить свою игру.

Мы быстро сделали заказ: даже с учетом лишних пятнадцати минут времени у нас было не так много. Разговор вертелся вокруг дела и того, как оценивает ход процесса Лайза. Пока она была довольна.

— Вам удается из каждого свидетеля вытянуть что-то, что оборачивается мне на пользу, — сказала она. — Это замечательно.

— Вопрос лишь в том, достаточно ли этого, — ответил я. — К тому же вы должны помнить, что с каждым новым свидетелем гора становится все круче. Вы знаете «Болеро»? Это классическое музыкальное произведение. Кажется, Равеля. Его ежегодно исполняют в Голливудской чаше.

Мои спутники уставились на меня недоуменными взглядами.

— Ладно. Не важно. Суть в том, что это длинное произведение, оно звучит минут пятнадцать или около того и начинается медленно, с ансамбля нескольких тихих инструментов, а потом набирает инерцию, становится мощнее и мощнее, и наконец наступает крещендо, грандиозный финал, исполняемый всем составом оркестра. И эмоции слушателей постепенно накаляются и наконец сливаются воедино. За этим очень интересно наблюдать, независимо от вашего отношения к классической музыке. То же самое проделывает сейчас прокурор. Она наращивает звук и инерцию. Ее лучшие пассажи еще впереди, она собирается подвести нас к финалу под звуки барабанов, скрипок и труб, которые грянут одновременно. Вы это понимаете, Лайза?

Она нехотя кивнула.

— Я не хочу вас обескураживать. Вы взволнованны, полны надежд на справедливость, и я хочу, чтобы вы оставались в таком состоянии. Потому что присяжные это видят, и это важнее, чем все, что делаю я. Но вы не должны забывать, что восхождение становится все круче. У обвинения в запасе еще наука, а присяжные науку обожают, потому что она подсказывает им выход и способ отсрочки. Люди любят заседать в жюри. Не нужно ходить на работу, сидишь себе в первом ряду, слушаешь интересное дело, и перед тобой разворачивается не какая-нибудь «мыльная опера», а подлинная человеческая драма. Но в конце концов приходится возвращаться в совещательную комнату и, глядя друг на друга, принимать решение. Решение, касающееся чьей-то жизни. Поверьте, мало кому хочется это делать. Наука облегчает задачу. «Ну что ж, раз ДНК совпала, значит, ошибки быть не может, — думают они. — Значит, вина доказана». Понимаете? Вот с чем нам еще предстоит столкнуться, Лайза, и я не хочу, чтобы вы питали по этому поводу какие бы то ни было иллюзии.

Дэл галантно накрыл ладонью ее руку, лежавшую на столе, и утешительно сжал ее.

— Ну и что же нам делать с этой их ДНК? — спросила она.

— Ничего, — ответил я. — Здесь ничего сделать нельзя. Я говорил вам еще до начала процесса, что мы провели свой независимый анализ и результат оказался тем же. Все законно.

Взор ее потух, и на глаза навернулись слезы. Это было именно то, чего я добивался. Как раз в этот момент появилась официантка с нашим заказом. Я подождал, пока она уйдет, и продолжил:

— Взбодритесь, Лайза. ДНК — это всего лишь декорация.

Она подняла на меня глаза, полные удивления.

— Но вы только что сказали, что все это законно.

— Законно. Но это вовсе не означает, что этому нельзя найти объяснения. С ДНК я справлюсь. Как вы справедливо заметили, моя задача состоит в том, чтобы посеять зерно сомнения в каждом фрагменте их головоломки. Будем надеяться, что, когда все фрагменты будут собраны и картину поднимут, установив ее перед глазами присяжных, каждое маленькое зернышко сомнения, нами посеянное, прорастет в нечто, что изменит всю композицию. Если мы это сделаем, загар нам обеспечен.

— Что это значит?

— Мы отправимся по домам, а потом на пляж, загорать.

Я улыбнулся ей, и она ответила мне улыбкой. Слезы размыли замысловатый макияж, который она навела с утра.

Остальное время мы провели в необязательных разговорах и бессодержательных замечаниях о системе уголовного правосудия со стороны моей клиентки и ее поклонника. Я наблюдал это не раз, в неформальной обстановке встречаясь со своими клиентами. Не будучи сведущими в законах, они без смущения рассуждали об их несовершенстве. Дождавшись, когда Лайза проглотит последний кусочек, я сказал:

— Лайза, у вас немного размазалась тушь. Очень важно, чтобы вы выглядели сильной и мужественной. Пойдите в дамскую комнату и приведите себя в порядок, хорошо?

— Может, я сделаю это уже в здании суда?

— Нет, потому что, вполне вероятно, на входе мы встретимся с кем-нибудь из присяжных или журналистов. Никогда не знаешь, с кем столкнешься. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, что вы провели все время ленча в слезах. Сделайте это прямо сейчас. А я тем временем позвоню Рохасу, чтобы он за нами подъехал.

— Мне может потребоваться несколько минут.

Я посмотрел на часы.

— Хорошо, давайте. Я подожду вызывать Рохаса.

Дэл встал, чтобы пропустить ее, после чего мы остались вдвоем. Отодвинув тарелку, я поставил локти на стол, сцепив руки перед подбородком, словно игрок в покер, старающийся скрыть лицо от противников. Хороший юрист всегда в душе негоциант, и теперь настал момент выкупить отречение Герба Дэла.

— Итак, Герб… вам пора покинуть сцену.

Он непонимающе улыбнулся:

— Что вы имеете в виду? Мы ведь приехали вместе.

— Нет, я имею в виду вообще уйти из дела. Отстать от Лайзы. Вам пора исчезнуть.

Он продолжал изображать полное недоумение.

— Я никуда не собираюсь уходить. Мы с Лайзой… мы близки. И я вложил в это дело кучу денег.

— Деньги ваши пропали. А что касается Лайзы, то эта шарада сейчас будет разгадана.

Я достал из внутреннего кармана фотографию Герба с братьями Мак, которую накануне дал мне Циско, и вручил ему. Он быстро взглянул на снимок и неловко рассмеялся.

— Ну и что? Кто они?

— Братья Мак. Парни, которых вы наняли, чтобы они меня отметелили.

Он замотал головой, бросил взгляд через плечо на коридор, который вел к туалетным комнатам, и снова повернулся ко мне.

— Микки, простите, но я не понимаю, о чем вы толкуете. Вы должны помнить, что мы заключили с вами сделку насчет кино. Сделку, на которую, уверен, калифорнийская коллегия адвокатов с удовольствием обратит внимание, но в остальном…

— Вы мне угрожаете, Дэл? Если да, то вы совершаете большую ошибку.

— Нет, я не угрожаю. Я просто стараюсь понять, откуда вы все это взяли?

— Все это я взял из темной комнаты, где имел интереснейший разговор с братьями Мак.

Дэл сложил фотографию и вернул ее мне.

— Вот с этими? Да они просто попросили меня указать дорогу, вот и все.

— Дорогу? Вы уверены, что они не попросили у вас денег? Потому что это у нас тоже запечатлено на фотографии.

— Ну, может, я и дал им пару долларов. Они попросили и выглядели вполне безобидно.

Теперь настала моя очередь улыбнуться.

— Знаете, Герб, вы хорошо выкручиваетесь, но они мне все рассказали. Так что давайте кончим нести отсебятину и вернемся к тексту пьесы.

Он пожал плечами:

— Ладно, это ваша пьеса, так что говорите, что дальше.

— Дальше то, что я сказал в начале: вы уходите, Герб. Поцелуете Лайзу на прощание, а равно и сделку насчет кино. А также и свои деньги.

— Не слишком ли много поцелуев? А что я получу взамен?

— Взамен вы не попадете в тюрьму, это все, что вы получите.

Он снова взглянул назад.

— Так не пойдет, Мик. Видите ли, это были не мои деньги. Не я их заплатил.

— А кто? Джерри Кастилле?

Его взгляд на мгновение метнулся в сторону. При упоминании имени его словно невидимым кнутом хлестнуло. Теперь он точно знал, что братья Мак сломались и все выложили.

— Да, я знаю и о Джерри, и о Джо из Нью-Йорка, — продолжил я. — У бандитов нет понятия чести, Герб. Братья Мак готовы петь, как Сони и Шер. А песня будет называться «Ты попался, малыш». Я упакую вас в прелестный пакетик и, если вы не исчезнете сегодня же из Лайзиной и моей жизни, отправлю его в офис окружного прокурора, где случайно работает моя бывшая жена, которую очень огорчило то нападение на меня. Можете быть уверены, что она на следующее же утро передаст все это в Большое жюри и ты, засранец, загремишь за нападение при отягчающих обстоятельствах с ТТТ, то есть с тяжкими телесными травмами. Это очень усугубит твое положение и добавит года три срока. Я, как жертва нападения, буду на этом настаивать. Это за мое скрученное яичко. В свете всего сказанного, полагаю, вам светит четыре года тюрьмы, Дэл. И еще хочу, чтобы вы знали: в тюрьме Соледад никакие «знаки мира» не пройдут.

Дэл уперся локтями в стол и наклонился ко мне. Я впервые увидел в его взгляде отчаяние.

— Не знаю, что, черт возьми, вы задумали, но вы даже не представляете себе, с кем вам придется иметь дело.

— Послушай, засранец — можно мне называть тебя засранцем? — мне плевать, с кем придется иметь дело потом. Сейчас мое дело — ты, и я хочу, чтобы ты вон убрался из моей жизни и…

— Нет-нет, вы не поняли. Я могу вам помочь. Вы думаете, что знаете, что происходит в этом деле? Ни хрена вы не знаете. Но я могу вас просветить, Холлер. Я могу помочь вам доплыть до берега, на котором все мы будем загорать.

Я откинулся назад и положил руку на спинку сиденья с мягкой обивкой. Теперь озадаченным оказался я. Небрежно отмахнувшись, я сказал:

— Ну, просветите меня.

— Вы думаете, я случайно оказался на ее пикете и сразу предложил делать кино? Черта с два! Меня туда послали. Я подкатился к Лайзе еще до того, как завалили Бондуранта. Думаете, все это получилось случайно?

— Кто вас послал?

— А вы как думаете?

Уставившись на него, я почувствовал, как все аспекты дела начинают сливаться воедино, словно притоки, впадающие в одну реку. Гипотеза невиновности, судя по всему, не была гипотезой. Лайзу действительно подставили.

— Оппарицио.

Герб лишь коротко кивнул в знак подтверждения. И в этот момент я увидел направлявшуюся к нам по коридору Лайзу, с сияющими глазами и снова принятым для зала суда победным видом. Я снова повернулся к Дэлу, хотелось задать ему еще множество вопросов, но времени не осталось.

— В семь вечера сегодня. Приходите ко мне в офис. Один. Расскажете мне об Оппарицио. Обо всем расскажете, иначе… иначе я отправляюсь в окружную прокуратуру.

— Только должен предупредить: я не стану давать никаких показаний. Никогда.

— В семь вечера.

— Мы с Лайзой договорились поужинать сегодня.

— Значит, придется изменить планы. Придумайте что-нибудь. Будьте у меня ровно в семь. А теперь пора.

Когда Лайза приблизилась, я уже начал выбираться из кабинки, одновременно достав телефон и вызывая номер Рохаса.

— Мы закончили, — сказал я. — Подбери нас перед входом.

34

Когда заседание суда возобновилось, обвинение вызвало в качестве свидетеля детектива Синтию Лонгстрет. Это окончательно убедило меня в том, что в финале сочиненного Фриман «Болеро» первую скрипку будет играть наука. Весьма умно задуманный спектакль: исподволь привести к развязке, которую нельзя ни поставить под сомнение, ни опровергнуть. Использовать Керлена и Лонгстрет в качестве повествователей, развернувших экспозицию событий, а затем скрепить все фрагменты показаниями криминалистов. Она собиралась завершить дело, предоставив исполнение финальной части своего произведения судмедэксперту и криминалистам. Отличная упаковка — без единого зазора.

Детектив Лонгстрет теперь не выглядела такой суровой и неприступной, какой я видел ее в первый день в ван-нуйсском участке. Прежде всего сейчас на ней было платье, в котором она больше напоминала школьную учительницу, нежели детектива. Мне уже доводилось наблюдать подобные метаморфозы, и они всегда беспокоили меня. Делалось ли это по наущению прокурора или по собственной инициативе, но я неоднократно замечал, как женщина-полицейский на свидетельском месте становилась мягче и привлекательнее для присяжных. Однако посмей я высказать подобное соображение судье или кому бы то ни было другому, меня бы немедленно обвинили в женоненавистничестве.

Так что в большинстве случаев приходилось лишь ухмыляться и глотать уловку.

Лонгстрет Фриман использовала для того, чтобы описать вторую половину следственного процесса. Ее показания главным образом касались обыска и находок, сделанных в доме Лайзы Треммел. Здесь я никаких сюрпризов не предвидел. Дав возможность суду под протокол удостовериться в честности и добросовестности свидетельницы, Фриман перешла к делу.

— Получили ли вы у судьи ордер на обыск, который санкционировал доступ в дом Лайзы Треммел? — спросила она.

— Да, получила.

— Каков порядок? Как вы убеждаете судью в целесообразности выдачи такого ордера?

— Нужно сделать запрос, в котором излагаются предполагаемые обстоятельства дела, а также перечисляются факты и улики, которые привели вас к заключению о необходимости обыскать данное помещение. Я упомянула показания свидетельницы, которая видела подозреваемую вблизи банка, и собственные показания подозреваемой, в которых содержались противоречия и несоответствия. Ордер был выдан судьей Компаниони, после чего мы проследовали в дом на Вудленд-Хиллз.

— Кто такие «мы», детектив?

— Мой напарник детектив Керлен и я, мы также решили взять с собой видеооператора и бригаду специалистов по осмотру места преступления, чтобы зафиксировать все, что могло обнаружиться в ходе обыска.

— Значит, весь ход обыска записан на видео?

— Ну, я бы не сказала, что весь. Мы с напарником разделились, чтобы ускорить процесс, а оператор был только один, так что он не мог одновременно находиться с нами обоими. Поэтому процедура была такова: когда мы обнаруживали нечто, что могло оказаться уликой или что мы хотели изъять для исследования, мы звали оператора с камерой.

— Понятно. Вы принесли сегодня с собой эту видеозапись?

— Да, она уже находится в видеоплейере и готова к воспроизведению.

— Отлично.

Далее присяжным предоставили возможность познакомиться с полуторачасовой видеозаписью под аккомпанемент пояснений Лонгстрет. Камера следовала за полицейской бригадой, прибывшей к дому, который они обошли вокруг, прежде чем войти. Когда на экране появился задний двор, Лонгстрет обратила особое внимание жюри на огород, где выращивались травы, с помощью железнодорожных шпал поделенный на террасы и недавно перекопанный. Великие режиссеры называют такие эпизоды эпизодами-предзнаменованиями. Истинный смысл данного эпизода обнаружился позднее, когда камера снимала внутренность гаража.

Мне было довольно трудно следить за показаниями Лонгстрет: Дэл взорвал бомбу, намекнув на причастность Оппарицио, и я не мог отделаться от мыслей о вероятном сценарии преступления и о том, какое значение он может иметь для защиты. Хотелось, чтобы заседание поскорей закончилось и настало семь часов вечера.

На записи было видно, что для обеспечения доступа в дом без порчи имущества использовали ключ, взятый из вещей Лайзы Треммел после ее ареста. Оказавшись внутри, бригада начала планомерный осмотр помещений в соответствии с протокольным порядком, давно выработанным на основе опыта. Сливные отверстия в душе и ванне исследовались на наличие следов крови, так же как стиральная и сушильная машины. Дольше всего продолжался обыск шкафов, где каждая пара обуви и каждый предмет одежды были осмотрены и исследованы с помощью химического и спектрального анализа также на предмет обнаружения следов крови.

Далее камера последовала за Лонгстрет, которая, выйдя через черный ход, пересекла небольшую галерею и вошла в другую дверь. Эта дверь вела в гараж и не была заперта. Здесь Фриман остановила запись. Как заправский голливудский мастер, она разожгла зрительские ожидания и сделала паузу, чтобы подразнить зрителя перед главной сценой.

— Находки, сделанные в гараже, оказались весьма важны для следствия, не так ли, детектив?

— Совершенно верно.

— И что же вы нашли?

— Понимаете, важней, пожалуй, то, чего мы не нашли.

— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду.

— Конечно. Вдоль всей задней стены гаража тянулся рабочий стол — верстак. Большинство инструментов висело на крючках, приделанных к длинной доске над ним, прикрепленной к стене. На первый взгляд все инструменты были на месте. Над некоторыми крючками имелись надписи с названиями. У каждого инструмента было свое место.

— Хорошо. Можете нам это показать?

Запись включили снова, на ней появилась доска с инструментами. В этот момент Фриман остановила кадр на подвесных экранах.

— Итак, это доска с инструментами?

— Да.

— Мы видим инструменты, висящие на крючках. Чего-нибудь здесь недостает?

— Да, недостает молотка.

Фриман попросила у судьи разрешения, чтобыЛонгстрет подошла и с помощью лазерной указки показала на экранах то место, где должен был висеть молоток. Судья разрешил.

Лонгстрет на обоих экранах указала место для молотка, после чего вернулась в свидетельский бокс.

— Итак, детектив, имелась ли над пустым местом надпись, указывавшая, что это место предназначено именно для молотка?

— Да, имелась.

— Значит, молоток пропал?

— Мы не нашли его нигде — ни в гараже, ни в доме.

— Идентифицировали ли вы марку и изготовителя инструментов, висевших на крючках?

— Да, по тем инструментам, которые были на месте, мы смогли определить, что Треммелы пользовались изделиями фирмы «Крафтсмен» в особом комплекте — комплекте «Столярные инструменты», состоящем из двухсот тридцати девяти предметов.

— Продается ли молоток отдельно от комплекта?

— Нет, не продается. Такой молоток идет только в наборе с остальными инструментами.

— И в комплекте из гаража Лайзы Треммел его не было?

— Совершенно верно.

— Нашелся ли позднее в ходе следствия и попал ли в распоряжение полиции какой-либо молоток?

— Да, молоток был найден садовником в кустах возле дома, находящегося в полутора кварталах от места убийства.

— Вы осмотрели этот молоток?

— Я бегло осмотрела его, прежде чем передать в криминалистический отдел для исследования.

— Что это был за молоток?

— Это был молоток-гвоздодер.

— Установили ли вы производителя?

— Да, это фирма «Сирс Крафтсмен».

Фриман сделала паузу, словно ожидая, что присяжные издадут коллективный вздох потрясения этим открытием, после чего, подойдя к своему столу, открыла коричневый пакет, предназначенный для улик, и извлекла из него молоток, заключенный в прозрачный пластиковый мешок. Подняв его повыше, она вернулась на трибуну.

— Ваша честь, можно мне подойти с экспонатом к свидетельнице?

— Пожалуйста.

Приблизившись к свидетельскому боксу, она вручила молоток Синтии Лонгстрет.

— Детектив, прошу вас идентифицировать молоток, который вы держите в руках.

— Это тот самый молоток, который был найден и передан мне. На бирке есть мои инициалы и номер моего жетона.

Фриман забрала молоток и попросила внести его в список улик, предъявленных обвинением. Судья Перри дал добро. Вернув молоток на свой стол, Фриман снова взошла на трибуну и продолжила допрос:

— Вы сказали, что молоток был отправлен в отдел криминалистики для исследования, так?

— Да.

— Получили ли вы отчет об этом исследовании?

— Да, он при мне.

— Что показало исследование?

— Две важные вещи. Во-первых: этот молоток изготовлен исключительно для комплекта столярных инструментов фирмы «Крафтсмен».

— Такого же, как тот, что был обнаружен в гараже обвиняемой?

— Да.

— Но без молотка?

— Верно.

— А что было обнаружено криминалистами во-вторых?

— Криминалисты нашли кровь на молотке.

— Несмотря на то что он был найден в кустах, где пролежал несколько недель?

Я встал и заявил протест: следствие не установило, сколько времени молоток пролежал в кустах.

— Ваша честь, — ответила Фриман, — молоток был найден спустя несколько недель после убийства. Разумно предположить, что все это время он находился там, в кустах.

Не дав возможности судье сказать окончательное слово, я возразил:

— Ваша честь, обвинение никакими доказательствами не подкрепило предположение о том, что молоток оставался в кустах столь долгое время. Напротив, человек, нашедший его, признал, что работал вблизи этих кустов по меньшей мере раз двенадцать после момента убийства и ничего не видел до того утра, когда нашел его. Молоток легко могли подложить туда накануне вечером, перед тем как…

— Протестую, ваша честь! — взвилась Фриман. — Советник пользуется правом протеста для того, чтобы изложить точку зрения защиты, потому что знает, что это…

— Хватит! — рявкнул судья. — Замолчите оба. Протест удовлетворен. Мисс Фриман, вы должны перефразировать свой вопрос так, чтобы не представлять в качестве факта то, что не подтверждено доказательствами.

Фриман сделала вид, что читает свои записи, чтобы успокоиться.

— Детектив, увидели ли вы кровь на молотке, когда вам его предъявили?

— Нет, не увидела.

— Тогда сколько же крови было на нем в действительности?

— В отчете сказано, что это были «следы крови». Крохотное пятнышко под гнездом, которым головка молотка насаживается на деревянную ручку.

— Хорошо. Что вы сделали после получения отчета из лаборатории?

— Я организовала отправку образца крови с молотка в частную лабораторию в Санта-Монике для проведения анализа ДНК.

— Почему вы не отправили его в официальную окружную лабораторию штата Калифорния? Разве не такова обычная процедура?

— Да, обычно процедура именно такова, но в данном случае мы хотели ее ускорить. В нашем бюджете на это предусмотрены средства, и мы решили этим воспользоваться. Полученные результаты были перепроверены в нашей лаборатории.

Сделав паузу, Фриман попросила судью включить отчет о криминалистическом исследовании молотка в состав улик со стороны обвинения. Я возражать не стал, и судья дал разрешение. После этого Фриман сменила курс, оставив вопрос об анализе ДНК экспертам, которым предстояло выступать в конце представления.

— Теперь давайте снова вернемся в гараж, детектив. Были ли там сделаны еще какие-нибудь важные находки?

Я снова возразил, на сей раз против формы вопроса, предполагавшей, что до того такие находки уже были сделаны, между тем как по сути это отнюдь не так. Трюк был дешевым, но я прибег к нему, поскольку даже такая мелкая перепалка могла сбить Фриман с ритма. Во всяком случае, я хотел попытаться. Судья велел ей переформулировать вопрос, и она это сделала:

— Детектив, вы рассказали нам, чего вы не нашли в гараже. Молотка. Теперь расскажите, что вы там нашли.

Она повернулась ко мне, словно вопрошая: ну, теперь вы довольны? Я кивнул и улыбнулся. Сам факт, что она одарила меня своим вниманием, свидетельствовал о том, что двумя последними протестами я таки достал ее.

— Мы нашли пару садовых туфель и, проведя люминоловый тест, получили положительную реакцию, свидетельствующую о наличии крови.

— Люминол — это реактив, который позволяет под ультрафиолетовыми лучами выявить следы крови, правильно?

— Правильно. Его применяют для обнаружения мест, где кровь была зачищена или смыта.

— Где были обнаружены следы крови в данном случае?

— На шнурке левой туфли.

— Почему вы решили именно эти туфли проверить с помощью люминола?

— Ну, во-первых, по правилам положено проверять всю обувь и все предметы одежды, если предполагается вероятность наличия на них следов крови. На месте преступления крови было много, так что разумно было предположить, что она могла попасть и на убийцу. Во-вторых, мы заметили, что в огороде недавно работали. Земля была свежеперекопана, а садовые туфли оказались очень чистыми.

— Но разве не естественно вычистить свою рабочую обувь, перед тем как войти в дом?

— Возможно, но мы ведь находились не в доме, а в гараже, и туфли стояли в картонном ящике, полном грязи, в основном земли с огорода, при этом они были абсолютно чистыми. Это привлекло наше внимание.

Фриман снова включила запись и довела ее до того момента, когда в кадр попали туфли. Они стояли аккуратно, один к одному, в ящике, на боковой поверхности которого была фирменная надпись «Кока-кола». Ящик был задвинут под верстак, но отнюдь не спрятан, просто находился на месте, где, вероятно, стоял всегда.

— Это те самые туфли?

— Да. Вот здесь вы видите, как один из членов криминалистической бригады производит изъятие.

— Значит, вы утверждаете, что подозрение вызвал тот факт, что туфли были идеально чистыми, но стояли в грязном ящике?

Я запротестовал: она подталкивает свидетельницу к выводу. Очко я выиграл, однако послание уже достигло ушей присяжных. Фриман двинулась дальше:

— Почему вы решили, что туфли принадлежат Лайзе Треммел?

— Потому что они были маленького размера, совершенно очевидно женские, и еще потому, что в доме мы нашли вставленную в рамку фотографию, на которой Лайза Треммел была запечатлена работающей в огороде. И на ней были именно эти туфли.

— Благодарю вас, детектив. Что было дальше с туфлями и пятном на шнурке одной из них, предварительно идентифицированным как кровь?

— Шнурок был направлен в окружную криминалистическую лабораторию штата Калифорния для проведения анализа ДНК.

— А почему в этом случае вы не прибегли к услугам частной лаборатории?

— Образец крови был слишком мал. Мы решили не рисковать, опасаясь утратить образец в частной лаборатории. Мы с напарником собственноручно передали его в окружную лабораторию, так же как и другие образцы, — для сравнения.

— Другие образцы для сравнения? Что это значит?

— В лабораторию была отдельно направлена кровь жертвы, чтобы можно было сравнить с ней ту, что найдена на шнурке.

— А почему отдельно?

— Чтобы исключить вероятность смешивания.

— Спасибо, детектив Лонгстрет. Пока у меня к вам больше вопросов нет.

В преддверии перекрестного допроса судья объявил перерыв. Моя клиентка, не ведавшая истинной причины моего давешнего приглашения на ленч, предложила мне выпить кофе вместе с ней и Дэлом. Я предложение отклонил, сославшись на то, что должен подготовить вопросы для перекрестного допроса. На самом деле вопросы у меня были готовы. Поскольку до начала процесса я полагал, что Фриман использует Керлена для дачи показаний, касающихся молотка, туфель и обыска в доме Лайзы Треммел, вопросы я заготовил заранее, а прямой допрос Лонгстрет прошел именно так, как ожидалось, и никаких изменений в свой вопросник мне вносить не потребовалось.

Время перерыва я использовал для телефонного разговора с Циско, чтобы подготовить его к встрече с Дэлом в семь часов вечера. Я велел ему ввести в курс дела Баллокс и для безопасности держать Томми-гана и Бэм Бэма поблизости от Дома победы. Я не был уверен, что Дэл собирается играть честно, поэтому надо было быть готовым к любому развитию событий.

35

После перерыва детектив Лонгстрет снова заняла место в свидетельском боксе, и судья сделал мне знак начинать. Я не стал бросать никаких пробных шаров, а сразу перешел к тем моментам, которые хотел внедрить в сознание присяжных. Прежде всего следовало обратить их внимание на то, что окрестности «Уэстленда», включая дом и предположительно то место, где впоследствии был найден молоток, были обысканы полицией в день убийства.

— Детектив, — спросил я, — не насторожило ли вас то, что молоток обнаружился через столько дней после убийства, хотя находился так близко к месту преступления, притом в пределах периметра интенсивных поисков?

— Вообще-то нет. После того как молоток был найден, я осмотрела кусты перед тем домом. Они оказались высокими и очень густыми. Меня не удивило и вовсе не смутило то, что молоток мог пролежать там незамеченным все это время. Думаю, нам очень повезло, что его вообще нашли.

Хороший ответ. Я начинал понимать, зачем Фриман разделила показания между Керленом и Лонгстрет. Лонгстрет была чертовски хорошей свидетельницей, может быть, даже превосходила своего напарника-ветерана. Я двинулся дальше. Одним из правил игры было беречься от ошибок. Не следовало рисковать осложнить свое положение, слишком долго задерживаясь на определенных моментах.

— Хорошо. Давайте теперь переместимся в дом на Вудленд-Хиллз. Детектив, вы не станете возражать против того, что обыск в нем напоминал налет?

— Налет? Я бы это так не назвала. Я…

— Вы нашли окровавленную одежду обвиняемой?

— Нет, не нашли.

— Вы нашли кровь жертвы в сливных отверстиях душа или ванны?

— Нет, не нашли.

— А в стиральной машине?

— Нет.

— Какие улики, представленные обвинением на данном процессе, ведут свое происхождение из дома обвиняемой? Я не говорю о гараже. Только о доме.

Лонгстрет понадобилось несколько долгих секунд, чтобы провести мысленную инвентаризацию, после чего она покачала головой:

— В настоящий момент я ничего припомнить не могу. Но это все равно не означает, что обыск являлся налетом. Иногда отсутствие находок не менее полезно, чем их наличие.

Я сделал паузу. Лонгстрет бросала мне приманку — хотела, чтобы я спросил, что она имела в виду. Но попадись я на эту уловку, бог знает, куда бы она меня завела. Так что я решил на приманку не реагировать, а плыть дальше.

— Хорошо. Но истинное сокровище — улики, которые вы обнаружили, — было найдено в гараже, не так ли? Улики, которые уже находятся или могут быть доставлены в здание суда.

— Да, полагаю, так и есть.

— Мы говорим о туфле со следами крови и о комплекте столярных инструментов с отсутствующим в нем молотком, правильно?

— Правильно.

— Я ничего не пропустил?

— Думаю, нет.

— Хорошо. Тогда позвольте мне кое-что продемонстрировать вам на этих экранах.

Я взял пульт дистанционного управления, который Фриман любезно оставила на трибуне, и прокрутил видеозапись обыска назад, внимательно следя за бегущим вспять изображением, чтобы вовремя остановить перемотку там, где мне было нужно.

— Итак, можете ли вы сказать жюри, что в данный момент происходит на записи?

Я нажал кнопку «просмотр», и экран ожил, показывая, как Лонгстрет и один из криминалистов выходят из дома, пересекают галерею и приближаются к гаражной двери.

— Ну, это момент, когда мы входим в гараж, — ответила Лонгстрет.

С экрана послышался ее голос: «Понадобится взять ключ у Керлена. — Однако на видеозаписи она одновременно с этим протягивала руку в перчатке к шарообразной ручке двери, и та поворачивалась. — Нет, не понадобится, дверь открыта».

Я подождал, пока на записи Лонгстрет с криминалистом войдут в гараж и включат свет, после чего снова нажал кнопку «пауза».

— Детектив, это момент, когда вы впервые входите в гараж?

— Да.

— Я вижу, что вы зажгли свет. Кто-нибудь из вашей бригады, проводившей обыск, до этого входил в гараж?

— Нет, никто не входил.

Я медленно прокрутил видео немного назад, к моменту, когда она открывает дверь, запустил изображение и сказал:

— Я заметил, что вы не воспользовались ключом, чтобы войти в гараж, детектив. Почему?

— Как вы видите, я попробовала повернуть ручку, и дверь оказалась незапертой.

— Вы знаете почему?

— Нет, просто она не была заперта.

— Когда ваша бригада прибыла на место обыска, в доме кто-нибудь был?

— Нет, никого не было.

— И входная дверь самого дома была заперта, верно?

— Да, миссис Треммел заперла ее, когда согласилась проехать с нами в Ван-Нуйс.

— Она сама ее заперла, или вы велели ей это сделать?

— Нет, она сама ее заперла.

— Значит, заперев дом, она оставила незапертой дверь, которая ведет со двора в гараж, так?

— Похоже на то.

— И значит, можно с уверенностью сказать, что в момент, когда вы и остальные участники обыска прибыли на место с ордером, гаражная дверь не была заперта?

— Да, это так.

— А это означает, что кто угодно мог свободно войти в гараж, пока его хозяйка Лайза Треммел находилась под стражей в полицейском участке, верно?

— Полагаю, это возможно. Да.

— Кстати, покидая в то утро дом вместе с миссис Треммел, вы с детективом Керленом оставили сотрудника полиции охранять его, чтобы быть уверенными, что в нем ничего не будет нарушено и ничего из него не унесут?

— Нет, мы этого не сделали.

— Не кажется ли вам, что это было бы предусмотрительно, учитывая, что в доме могли находиться улики по делу об убийстве?

— В тот момент миссис Треммел еще не была подозреваемой. Она была просто лицом, которое добровольно согласилось побеседовать с нами.

Я чуть было не улыбнулся, и Лонгстрет тоже: она только что на цыпочках прошла мимо ловушки, которую я ей расставил. Определенно она была очень хороша.

— Ах да, — сказал я, — она ведь еще не была подозреваемой. Ну конечно. Так сколько времени, вы говорите, гаражная дверь оставалась незапертой, давая возможность любому войти в нее?

— Этого я не могу сказать. Прежде всего потому, что не знаю, когда именно она была оставлена незапертой. Вероятно, хозяйка вообще никогда не запирала свой гараж.

Я кивнул и акцентировал внимание присяжных на этом ответе небольшой паузой.

— Вы или детектив Керлен давали распоряжение сотрудникам криминалистической службы проверить отпечатки пальцев на ручке гаражной двери?

— Нет, не давали.

— Почему, детектив?

— Мы не считали это необходимым. Обыск проводился в доме, который не считался местом преступления.

— Позвольте спросить вас в порядке предположения, детектив: как вы думаете, мог ли человек, который тщательно спланировал и осуществил убийство, оставить пару собственных туфель со следами крови в своем же незапертом гараже? Особенно после того, как позаботился о том, чтобы избавиться от орудия преступления?

Фриман заявила протест, сославшись на сложность формулировки вопроса и на то, что защита оперирует неочевидными фактами. Для меня это было не важно. Вопрос, собственно, предназначался не Лонгстрет. Он предназначался присяжным.

— Ваша честь, я снимаю свой вопрос, — объявил я. — И других вопросов к этой свидетельнице не имею.

Сойдя с трибуны, я сел за свой стол и уставился на присяжных, медленно обведя глазами сначала один, потом другой ряд их ложи, пока не остановил взгляд на Ферлонге. Он не отвел глаза, и я счел это очень хорошим знаком.

36

Герб Дэл приехал один. Циско встретил его у входа и препроводил в мой кабинет, где уже ждал я. Баллокс сидела слева от меня, для Дэла был оставлен стул напротив моего стола. Циско остался стоять, как и было задумано. Я хотел, чтобы он, приняв задумчивый вид, расхаживал по комнате: это заставило бы Дэла чувствовать себя неуютно и опасаться, что любое неверное слово может спровоцировать гиганта в черной обтягивающей футболке на вспышку гнева.

Ни кофе, ни содовой я Дэлу не предложил, не стал ходить вокруг да около или пытаться восстановить отношения, а сразу перешел к делу:

— Герб, мы собрались здесь исключительно для того, чтобы точно выяснить, что вы сделали, что связывает вас с Оппарицио и как нам следует действовать дальше. Насколько мне известно, я никому не понадоблюсь до девяти часов следующего утра, так что у нас, если потребуется, впереди целая ночь.

— Прежде чем мы начнем, я хочу убедиться, что наша сделка останется в силе, если я буду с вами сотрудничать, — ответил Дэл.

— Я уже сказал вам во время ленча: сделка заключается в том, что вы избежите тюрьмы. В обмен на это вы расскажете мне все, что знаете. Никаких других обещаний не ждите.

— Я не буду давать никаких показаний. Все — только к вашему сведению. Кроме того, у меня для вас есть кое-что получше, чем мои показания.

— Посмотрим. А прямо сейчас почему бы вам не начать с самого начала? Сегодня вы сказали, что вам велели отправиться на Лайзин пикет. Начните отсюда.

Дэл кивнул было, но потом передумал.

— Наверное, надо начать с более раннего момента, с начала прошлого года.

Я жестом пригласил его говорить:

— Откуда угодно. В нашем распоряжении, повторяю, вся ночь.

И Дэл начал рассказывать длинную историю о том, как он годом раньше продюсировал фильм под названием «Чистокровный скакун». Это была душещипательная семейная история о девочке, которой подарили коня по имени Честер. На внутренней поверхности его нижней губы она нашла вытатуированный номер, указывавший, что некогда он был чистокровным скакуном, который считался погибшим во время пожара в конюшне, случившегося годом раньше.

— Тогда они с ее папой предприняли некоторые розыски и…

— Послушайте, — перебил я, — похоже, это очень трогательная история, но нельзя ли перейти к Луису Оппарицио? Конечно, мы имеем в своем распоряжении целую ночь, но давайте придерживаться нашей темы.

— Это и есть наша тема. Этот фильм. Предполагалось, что он будет малобюджетным, но я обожаю лошадей. Еще с раннего детства. И я искренне верил, что смогу наконец сделать рывок.

— Рывок?

— Ну да. Я считал эту историю неограненным алмазом, и если бы удалось придать ему правильную огранку, можно было бы сразу настрогать DVD и устроить грандиозную презентацию и раскрутку. Но для всего этого нужно вложиться в производство, а для этого, в свою очередь, нужны деньги.

Всегда все сводится к деньгам.

— И вы их заняли.

— Занял и вбухал в фильм. Знаю, глупо. Причем вбухал сразу почти все, что получил от инвестора. Но режиссером был этот придурочный перфекционист из Испании. Парень едва говорил по-английски, но мы его наняли. Он делал бессчетное количество дублей — по тридцать дублей на какую-нибудь паршивую сцену в закусочной! В результате у нас кончились деньги, и только чтобы закончить съемки, мне требовалось минимум четверть миллиона. Я оббегал весь город, выпотрошил всех, кого смог. Что делать, я был влюблен в эту картину. Она была для меня любимой игрушкой, понимаете?

— И тогда вы заняли деньги не у того парня, — произнес Циско из-за его спины.

Дэл развернулся, посмотрел на него и кивнул:

— Да, у одного знакомого, у сомнительного, надо признать, деятеля.

— Как его имя? — спросил я.

— Его имя вам ничего не даст, — сказал Дэл.

— Даст. Имя?

— Дэнни Гринн.

— Но вы же сказали…

— Да, знаю. Он один из них, но его фамилия Гринн, что поделаешь? Гринн — с двумя «н» на конце.

Я взглядом велел Циско проверить это.

— Ну ладно, вы заняли четверть миллиона у Дэнни Гринна, что дальше?

Дэл воздел руки вверх, изображая жест бессильного отчаяния:

— В том-то и дело: дальше — ничего. Фильм я закончил, но продать не смог. Я таскал его по всем чертовым фестивалям Северной Америки, и никто на него не клюнул. Повез на Всеамериканский кинорынок, снял номер в «Льюисе» в Санта-Монике, а картину продал только в Испанию. Ну конечно: единственной страной, которая им заинтересовалась, была родина этого козла — режиссера.

— И Дэнни Гринн был недоволен, да?

— Уж конечно. То есть я вносил какие-то платежи, но заем был рассчитан на полгода, и по истечении этого срока он потребовал вернуть все остальное. Все я заплатить не мог. Я собирался отдать ему деньги, ожидавшиеся из Испании, но большая их часть еще не была переведена. Там должны были сначала дублировать фильм и все такое прочее, так что основную часть этих денег я не увижу до конца нынешнего года, когда он у них выйдет на экраны. В общем, залетел я по-серьезному.

— И что случилось потом?

— Ну, однажды Дэнни приехал ко мне. Когда он появился, я решил, что он пришел переломать мне ноги. Но вместо этого он сказал, что они хотят, чтобы я кое-что для них сделал. Что-то вроде долгосрочной работы. И если я ее выполню, они пересмотрят условия моего долга, более того, даже могут скостить приличную часть всей суммы. У меня, ребята, как вы понимаете, выбора не было. Что я мог? Сказать «нет» Дэнни Гринну? Попробовал бы я!

— И вы сказали «да».

— Правильно. Я сказал «да».

— И что это была за работа?

— Подобраться поближе к людям, которые гнали волну, протестуя против отъема домов, — их организация называлась ФЛАГ. Он хотел, чтобы я, если получится, проник в их ряды. У меня получилось, вот там-то я и познакомился с Лайзой. Она была у них закоперщицей.

Все это звучало дико, но я подыграл ему:

— Вам сказали, зачем все это?

— В принципе нет. Сказали только, что есть один крендель, у которого идея фикс: постоянно знать, что она задумала. Его дела были как-то связаны со всем этим, и он не хотел, чтобы она ему подложила свинью. Поэтому если Лайза планировала какую-нибудь протестную акцию, я должен был сообщать Дэнни, где та состоится, против кого будет направлена и все такое прочее.

Теперь история начинала приобретать черты правдоподобия. Я вспомнил сделку с «Лемюром». Оппарицио находился в процессе продажи АЛОФТа государственной компании, и было предусмотрительным с его стороны позаботиться о том, чтобы предотвратить все потенциальные угрозы, могущие сорвать сделку. В том числе даже и такие малозначительные, как Лайза Треммел. Дурная молва могла помешать продаже компании. Акционеры всегда желают, чтобы у их приобретения была безупречно чистая репутация.

— Ну хорошо. Что еще от вас требовалось?

— Не так уж много. Только сбор информации. Я близко подобрался к Лайзе, но примерно через месяц после этого ее сцапали за убийство. Тогда Дэнни появился снова. Я думал, он скажет, что наша договоренность расторгается, поскольку объект наблюдения теперь в тюрьме, но он захотел, чтобы я внес залог и освободил ее из заключения. И дал мешок денег — двести тысяч. Предполагалось, что после ее освобождения я продолжу делать то же самое, только уже с вами: примажусь к вашей команде, чтобы изнутри знать, что у вас происходит, и буду докладывать ему.

Я посмотрел поверх его головы на Циско. От его задумчивого вида не осталось и следа. Мы оба понимали, что Дэл может оказаться лишь вершиной айсберга, который способен распороть днище прокурорского корабля и пустить его ко дну. А также то, что в лице Лайзы мы, вероятно, имеем клиента крайне неприятного, но действительно невиновного.

А если она невиновна…

— А как сюда вписывается Оппарицио? — спросил я.

— Ну, он вообще-то не очень вписывается — по крайней мере непосредственно. Но каждый раз, когда я звоню Дэнни с донесениями, он желает знать, что у вас есть на Оппарицио. Так прямо и говорит: «Что у них есть на Оппарицио?» Он это спрашивает каждый раз. Поэтому я думаю, что, возможно, в итоге я работаю именно на него, понимаете?

Я ничего не ответил. Вертясь туда-сюда в своем кресле, я обдумывал услышанное. Тем временем Циско сказал:

— Знаешь, Дэл, чего я не понял и чего не хватает в твоей истории?

— Чего?

— Главы о том, как ты нанял тех двух бандитов, чтобы они напали на Мика. Ты, засранец, выкинул эту главу.

— Да, что вы можете сказать на этот счет? — поддержал его я.

Дэл энергично замотал головой, словно показывая, что он тут ни при чем.

— Послушайте, это они мне велели. Они же и парней этих ко мне послали.

— А зачем было меня избивать? Какой в этом смысл?

— Ну, это же вас немного попридержало, правда? Они хотели, чтобы Лайза притихла, а вы начинали действовать слишком успешно, поэтому они решили вас осадить.

Чтобы избежать моего взгляда, Дэл, произнося все это, делал вид, будто снимает с брюк какую-то несуществующую пушинку. Это навело меня на мысль, что он лжет насчет причины моего избиения. Так в его рассказе прозвучала первая замеченная мной фальшивая нота. Моя догадка состояла в том, что организация нападения была самодеятельностью с его стороны, вероятно, ему просто самому захотелось, чтобы меня хорошенько отметелили.

Я посмотрел на Баллокс, потом на Циско. Если отбросить последний сюжет, связанный лично со мной, кое-какие возможности для нас здесь открывались. Я уже знал, что Дэл предложит дальше — себя в качестве двойного агента. С ним мы могли бы доплыть до берега, снабжая Оппарицио ложной информацией.

Это следовало обдумать. Нетрудно было напичкать Дэла дезинформацией, чтобы он донес ее до Дэнни Гринна. Но маневр мог оказаться рискованным, не говоря уж об этических соображениях.

Встав, я кивком указал Циско, чтобы он следовал за мной.

— Посидите немного здесь, мне нужно переговорить с моим дознавателем.

Мы вышли в приемную, я закрыл за собой дверь, подошел к столу Лорны и спросил Циско:

— Ты понимаешь, что это значит?

— Это значит, что мы сможем выиграть это гребаное дело.

Выдвинув средний ящик стола, я достал оттуда стопку рекламных буклетов близлежащих ресторанов и заведений быстрого питания.

— Нет, я имею в виду тех двух громил из байкерского клуба. Они могли быть убийцами Бондуранта, а мы прозевали эту пьеску.

— Об этом мне ничего не известно, босс.

— Что твои помощники с ними сделали?

— Точно то, что я им велел: вышвырнули вон. Они мне потом сказали, что оба парня хотели, чтобы их высадили возле какого-нибудь питейного заведения в центре, которое работает всю ночь. Так мои и сделали. Мик, это правда.

— Все равно паршиво.

С рекламными буклетами в руке я направился обратно в кабинет.

— Ты веришь Дэлу? — спросил меня в спину Циско.

Прежде чем открыть дверь, я обернулся.

— До некоторой степени.

Вернувшись в кабинет, я положил буклеты на середину стола, сел и посмотрел на Дэла — типичный проныра, скользкий, на все готовый. А я собирался пуститься в путь вместе с ним.

— Мы не станем этого делать, — вдруг произнесла Баллокс.

Я взглянул на нее.

— Чего — этого?

— Использовать его в качестве дезинформатора для Оппарицио. Мы должны привести его в суд и заставить все рассказать присяжным.

Дэл тут же запротестовал:

— Я не буду давать показания! Кто она, черт возьми, такая, чтобы диктовать, что…

Я поднял руку в усмиряющем жесте и сказал:

— Вы не будете давать показания. Даже если бы мне этого очень хотелось, я не могу привлечь вас в качестве свидетеля. У вас нет ничего, что напрямую связывало бы Оппарицио с нашим делом. Вы хоть встречались с ним когда-нибудь?

— Нет.

— А видели его хоть раз?

— Да, в суде.

— Нет, раньше.

— Откуда? Я даже имени его никогда не слышал до того, как Дэнни начал меня спрашивать о том, что у вас на него есть.

Повернувшись к Баллокс, я покачал головой:

— Они слишком умны, чтобы давать кому-то в руки прямую связь. Судья на пушечный выстрел не подпустит его к свидетельскому боксу.

— Тогда как насчет Дэнни Гринна? Давайте вызовем в суд его, — не сдавалась Баллокс.

— И как мы заставим его давать показания? Он прибегнет к Пятой поправке прежде, чем мы успеем произнести его имя. Остается только одно.

Я ждал новых протестов, но Баллокс неожиданно сникла, сделалась тихой и молчаливой. Я опять перевел взгляд на Дэла. Мне был крайне неприятен этот человек, и верил я ему не больше, чем верил в то, что волосы у него свои. Но это не удержало меня от следующего шага.

— Дэл, как вы связываетесь с Дэнни Гринном?

— Обычно я звоню ему около десяти.

— Каждый вечер?

— Да, пока идет процесс, каждый. Он всегда ждет моих звонков. Почти всегда отвечает сам, а если не может, перезванивает очень быстро.

— Хорошо, давайте окопаемся здесь и закажем еду навынос. Сегодня вы будете звонить ему отсюда.

— И что я ему скажу?

— А вот это мы успеем продумать до десяти. Но в целом, полагаю, вы сообщите ему, что Оппарицио совершенно нечего опасаться на свидетельском месте. Скажете, что нам ничего не удалось нарыть, что мы блефовали и что берег чист.

37

Предполагалось, что в четверг все инструменты прокурорского оркестра сольются в едином крещендо. С утра понедельника Андреа Фриман тщательно разворачивала свое дело, легко справляясь с ветрами переменных направлений и неожиданностями вроде моего случайного выстрела федеральным целевым письмом. Она последовательно выстраивала свою стратегию, набирая инерцию движения и неминуемо подводя свое представление к финалу, к сегодняшнему дню. Четверг был днем науки, днем, когда все фрагменты доказательств и свидетельских показаний должны были соединиться в нерушимое единство научного факта.

Это была хорошая стратегия, но именно в этом пункте я собирался перевернуть все планы Фриман вверх дном. Юрист, выступающий в суде, должен всегда держать в голове три вероятности: известное, известное неизвестное и неизвестное неизвестное. Выступает ли он на стороне обвинения или на стороне защиты, его работа состоит в том, чтобы справиться с первыми двумя и быть готовым к третьему. В четверг мне предстояло явить собой одно из неизвестных неизвестных. Я за версту чуял стратегию Фриман. Она же моей не должна была разгадать до тех пор, пока не завязнет в ней, как в зыбучих песках, которые поглотят победный звук фанфар ее «Болеро».

Ее первым свидетелем был доктор Иоаким Гутьерес, заместитель главного судмедэксперта, который проводил вскрытие тела Митчелла Бондуранта. С помощью инфернального слайд-шоу, против которого я не слишком энергично и, разумеется, безуспешно протестовал, доктор повел присяжных в таинственное путешествие по телу жертвы, перечисляя каждую ссадину, царапину и каждый сломанный зуб. Естественно, большую часть времени он потратил на то, чтобы описать и показать на экране травмы, нанесенные тремя ударами орудия преступления. Он указал, какой из них был первым и почему он оказался фатальным. Два других удара, нанесенные, когда жертва уже лежала на полу, он квалифицировал как избыточную жестокость и подтвердил, что исходя из его опыта избыточная жестокость является проявлением эмоционального накала. Три столь жестоких удара свидетельствовали о том, что убийца испытывал личную вражду по отношению к жертве. Я мог бы возразить против его утверждений, но они играли мне на руку — были полезны для вопроса, который я собирался задать позднее.

— Доктор, мы имеем три жестоких удара, нанесенные по темени и расположенные кучно, в пределах окружности диаметром не более четырех дюймов. Каким образом вы определяете, который из них был нанесен первым и который оказался смертельным? — спросила Фриман.

— Это трудоемкий, хотя и несложный процесс. Удары, наносимые по голове, производят два вида рисунков повреждений. Непосредственное и самое разрушительное воздействие происходит в контактной области, где в результате каждого удара образовалось то, что в науке называют вогнутым церебральным изломом, а на обыденном языке можно назвать вмятиной или впадиной.

— Вмятиной?

— Видите ли, все кости обладают определенной эластичностью. Когда наносятся такие удары, как здесь — мощные и разрушительные, — черепная кость прогибается, приобретая в месте удара форму орудия, которым он нанесен, и происходят две вещи. По окружности образуются параллельные трещины — они еще называются террасными, а внутри — глубокий излом, вмятина. С внутренней стороны черепа этот излом порождает трещину, которую мы называем пирамидальным расщеплением. Это расщепление проходит сквозь твердую мозговую оболочку, то есть внутреннюю «подкладку» черепа, непосредственно к мозгу. Зачастую — как показало вскрытие, в данном случае тоже — вдоль расщепления образуются осколки, которые, словно пули, проникают глубоко в мозговую ткань. Это мгновенно приводит к прекращению мозговой деятельности и смерти.

— Вы сказали «словно пули». Значит, эти три удара были настолько мощными, что для жертвы это было равносильно трем выстрелам в голову?

— Совершенно верно. Но чтобы убить жертву, достаточно было одного из них. Первого.

— Что возвращает нас к моему изначальному вопросу: как вы определяете, какой из трех ударов был первым?

— Можно мне кое-что продемонстрировать?

Судья разрешил Гутьересу вывести на экраны рисунок черепа. Это был вид сверху с изображением трех мест, на которые пришлись удары молотка. Эти места были начерчены синими линиями. Остальные разломы — красными.

— Чтобы определить последовательность нанесения ударов, когда речь идет о множественных травмах, мы обращаемся к вторичным повреждениям. Здесь они обозначены красными линиями. Ранее я назвал их параллельными трещинами, но их также называют террасными, потому что они похожи на ступеньки, разбегающиеся от центра, куда пришелся удар. Такой разлом, или трещина, может тянуться через всю кость, и, как вы видите на рисунке, в данном случае они простираются через всю височно-теменную область. Но такие трещины всегда обрываются, если натыкаются на другие, уже существующие трещины. Таким образом, изучая череп жертвы и проследив рисунок террасных трещин, мы можем определить, которые из них образовались первыми. А проследив их распространение в обратном направлении, к месту удара, нетрудно определить последовательность нанесения травм.

На рисунке места ударов были помечены цифрами 1, 2 и 3, показывающими, в какой последовательности удары обрушились на голову Митчелла Бондуранта. Первый — смертельный — пришелся на самую макушку черепа.

Фриман потратила большую часть утра, эксплуатируя показания судмедэксперта к своей выгоде и возясь с ними, пока допрос не превратился в топтание на месте, повторение очевидного, а порой и не имеющего отношения к делу. Дважды судья призывал ее двигаться дальше, к другим аспектам свидетельских показаний. И я начинал думать, что она просто тянет время. Ей нужно было продержать этого свидетеля в зале все утро, поскольку ее следующий свидетель, вероятно, еще не подъехал или даже улизнул от нее.

Но если у Фриман и были причины нервничать, она этого никак не показывала. Она сосредоточила все внимание на Гутьересе и неуклонно руководила его показаниями, пока не привела к самому важному моменту — к соответствию молотка, найденного в кустах, ранам на голове жертвы.

Чтобы провести эту часть допроса, она вынесла подставку. После вскрытия тела Бондуранта Гутьерес изготовил модель его черепа, а также сделал и принес серию снимков, запечатлевших раны в масштабе один к одному.

Вынув переданный ему молоток из полиэтиленового пакета, он начал демонстрировать, что круглая плоская поверхность его бойка идеально совпадает с рисунком травм-вмятин на черепе. На верхней части бойка имелась бороздка, предназначенная, вероятно, для удержания гвоздя. Эта бороздка ясно отпечаталась на вмятине с левой стороны черепа. Все вместе складывалось в идеальную обличительную картину-мозаику. Фриман сияла, наблюдая, как ключевой элемент доказательства выкристаллизовывается на глазах жюри.

— Доктор, можете ли вы безо всяких колебаний заявить присяжным, что данное орудие могло нанести фатальную травму жертве?

— Безусловно.

— Но вы отдаете себе отчет в том, что этот молоток не уникален, правда?

— Разумеется. Я не говорю, что этот конкретный молоток произвел все эти повреждения. Я лишь утверждаю, что это был либо данный молоток, либо молоток, изготовленный по идентичному шаблону. Точнее выразиться не могу.

— Благодарю вас, доктор. Теперь давайте поговорим о зазубрине на ударной поверхности молотка. Что вы можете сказать о расположении этой зазубрины на рисунке черепных повреждений?

Гутьерес поднял молоток и указал на зазубрину.

— Зазубрина расположена на верхнем краю окружности бойка. Эта часть намагничена. Вы помещаете гвоздь вот сюда, молоток удерживает его, потом вы направляете гвоздь в ту точку, куда его нужно вбить. Поскольку мы знаем, что зазубрина для гвоздя находится в верхней части окружности бойка, взглянув на повреждения, мы можем сказать, откуда наносились удары.

— И откуда же?

— Сзади. На жертву напали сзади.

— Таким образом, мы можем допустить, что он не видел, как приблизился к нему нападавший?

— Верно.

— Спасибо, доктор Гутьерес. У меня пока больше нет вопросов.

Судья передал свидетеля в мое распоряжение. Когда, направляясь к трибуне, я проходил мимо Фриман, она одарила меня взглядом, призванным транслировать послание: ну, теперь твой лучший выстрел, задница.

Именно таким и было мое намерение. Положив блокнот на трибуну, поправив галстук и манжеты, я посмотрел на свидетеля. Прежде чем снова сесть, я должен был сделать его.

— В кругах судебно-медицинских экспертов вас называют «доктор Брюхо», не так ли, сэр?

Это был неплохой отвлекающий маневр. Вопрос должен был заставить свидетеля гадать, какой еще внутренней информацией я располагаю и что еще могу достать из рукава.

— Ну, иногда да, называют. Неофициально, разумеется.

— А почему, доктор?

Фриман, естественно, заявила протест: мол, не имеет отношения к делу. Судья поинтересовался:

— Не могли бы вы объяснить мне, мистер Холлер, каким образом ваш вопрос соотносится с тем, для чего мы здесь сегодня собрались?

— Ваша честь, полагаю, если свидетелю будет позволено на него ответить, станет ясно, что доктор Гутьерес не является экспертом по головным травмам и образцам орудий преступления.

Перри подумал, потом кивнул:

— Свидетель, отвечайте.

Я снова сосредоточился на Гутьересе.

— Доктор, вы можете отвечать на вопрос. Почему вас называют «доктором Брюхо»?

— Потому что, как вы сказали, я являюсь специалистом по определению заболеваний желудочно-кишечного тракта — брюшины, отсюда и прозвище.

— Благодарю вас, доктор. А теперь можете ли вы нам сказать, сколько раз вы выступали экспертом по соответствию характера орудия преступления рисунку ран на голове жертвы?

— Это мой первый раз.

Я кивнул, подчеркивая важность ответа.

— Значит, вы в некотором роде новичок в деле об убийстве молотком?

— Верно, но я провел сравнение тщательно и усердно. Мои выводы нельзя назвать неправильными.

Надо сыграть на его самомнении: я врач, я не ошибаюсь.

— Вам прежде доводилось ошибаться, давая показания в суде?

— Каждый может ошибиться. Конечно, и я ошибался.

— Как насчет дела Стоунриджа?

Фриман, как я и ожидал, тут же запротестовала и попросила о совещании возле судейской скамьи; судья жестом подозвал нас к себе. Было очевидно, что дальше пойти мне не позволят, но я уже довел свою информацию до сведения жюри. Теперь присяжные знали, что когда-то в прошлом Гутьерес, давая показания, допустил ошибку, а это было все, что мне нужно.

— Судья, мы оба понимаем, к чему клонит советник. Это не только не имеет отношения к делу. Следствие по делу Стоунриджа еще продолжается, и никаких официальных выводов не сделано. Какое…

— Я снимаю свой вопрос. — Она посмотрела на меня взглядом, исполненным испепеляющей ненависти. — Никаких проблем. У меня есть другие вопросы.

— Ах так, раз присяжные услышали вопрос, вам уже не важно, каков был бы ответ. Судья, я требую, чтобы вы сделали ему внушение, потому что то, что он делает, недопустимо.

— Об этом я позабочусь. Возвращайтесь на место. А вы, мистер Холлер, следите за собой.

— Благодарю вас, ваша честь.

Судья велел присяжным не обращать внимания на мой последний вопрос и напомнил, что будет несправедливо с их стороны во время окончательного обсуждения учитывать что бы то ни было находящееся за пределами улик и свидетельских показаний. После этого он велел мне продолжать, и я сменил направление допроса.

— Доктор, давайте сосредоточимся на роковой ране и рассмотрим ее немного подробней. Вы назвали ее вогнутым изломом,верно?

— Вообще-то я назвал ее вогнутым церебральным изломом.

Я обожал, когда свидетель-профессионал поправлял меня.

— Хорошо. Итак, вдавленная рана, или вмятина, образовалась в результате травматического удара. Вы измерили ее?

— Измерил? В каком смысле?

— Ну, например, какова ее глубина? Вы измерили ее глубину?

— Да, измерил. Можно мне посмотреть в свои записи?

— Разумеется, доктор.

Гутьерес пролистал свою копию протокола вскрытия.

— Да, мы квалифицировали смертельную рану как «один А». И еще я сделал замеры, касающиеся рисунка раны. Изложить?

— Это как раз мой следующий вопрос. Сделайте одолжение, доктор, расскажите, как вы производили эти замеры.

Гутьерес, продолжая смотреть в протокол, стал объяснять:

— Замеры производились в четырех точках окружности, ограничивающей контур раны. Если использовать аналогию с циферблатом, то это точки на три, шесть, девять и двенадцать часов. Двенадцать — это точка, где на бойке молотка расположена зазубрина.

— И что показали эти измерения?

— Отклонение между цифрами по четырем точкам замера оказалось незначительным. В среднем глубина везде составляла не более семи десятых сантиметра, то есть четверти дюйма.

Он поднял голову от бумаг. Я записывал цифры, хотя уже знал их, ознакомившись с протоколом вскрытия. Взглянув на ложу присяжных, я заметил, что некоторые из них тоже писали в своих блокнотах. Хороший знак.

— Итак, доктор, я обратил внимание, что эта часть вашей работы не вызвала вопросов у мисс Фриман при прямом допросе. Исходя из этих замеров, что вы можете сказать об угле, под которым были нанесены удары?

Гутьерес пожал плечами, украдкой взглянул на Фриман и получил предупреждение: будьте осторожны.

— Из этих цифр практически нельзя сделать никаких выводов.

— В самом деле? Разве тот факт, что вогнутость в кости — вмятина, как вы ее назвали, — оставленная молотком, почти одинакова во всех точках измерения, не свидетельствует о том, что молоток ровно и плоско опустился на самую макушку головы жертвы?

Гутьерес снова заглянул в свои бумаги. Он был человеком науки. Я задал ему вопрос, основанный на научных данных, а он не знал, как на него ответить. Однако он хорошо понимал, что ступил на минное поле. Не зная почему, он отчетливо чувствовал, что прокурор, сидевшая в пятнадцати футах от него, нервничала.

— Доктор? Хотите, чтобы я повторил вопрос?

— Нет, в этом нет необходимости. Вы должны понимать, что в науке десятая доля сантиметра может означать большую разницу.

— Сэр, вы хотите сказать, что молоток опустился на голову мистера Бондуранта не плашмя?

— Да нет! — раздраженно воскликнул он. — Я просто хочу сказать, что все это не так примитивно, как думают люди. Ну, если хотите, да, похоже, что поверхность бойка соприкоснулась с головой жертвы плоско.

— Спасибо, доктор. А что касается замеров на второй и третьей ранах, они ведь не так же одинаковы, верно?

— Да, верно. В обеих этих ранах разница между глубиной по точкам измерения составляет до трех сантиметров.

Вот я и поймал его. Теперь не останавливаться. Спустившись с трибуны, я направился налево, в пустое пространство между ней и ложей жюри, и, засунув руки в карманы, принял позу абсолютно уверенного в себе человека.

— Таким образом, доктор, что мы имеем? Смертельный удар был нанесен идеально плоско на самую верхнюю часть головы. В отличие от двух других. В чем причина такого различия?

— В положении черепа. От первого удара деятельность мозга прекратилась в пределах одной секунды. Царапины и прочие травмы — сломанный зуб, например, — свидетельствуют о том, что тело моментально рухнуло в горизонтальное положение. Похоже, что второй и третий удары были нанесены, когда оно уже лежало на земле.

— Вы сказали, что «тело моментально рухнуло в горизонтальное положение». Почему вы уверены, что в момент нападения жертва находилась в вертикальном положении?

— Об этом свидетельствуют ссадины на обоих коленях.

— Значит, в момент нападения жертва не могла стоять на коленях?

— Непохоже. Ссадины на ногах не позволяют сделать такой вывод.

— А как насчет позы бейсбольного кетчера — в полуприсяд?

— Это тоже представляется невозможным исходя из характера травм на коленях: глубокие ссадины и трещина левого подколенника, или, как его обычно называют, коленной чашечки.

— Значит, у вас нет никаких сомнений, что Митчелл Бондурант стоял, когда ему был нанесен смертельный удар?

— Никаких.

Вероятно, это был самый важный ответ из всех, полученных мной во время этого процесса, но я продолжил так, словно он был всего лишь проходным моментом:

— Благодарю вас, доктор. Теперь давайте ненадолго вернемся к черепу. Насколько прочна черепная кость в том месте, на которую пришелся смертельный удар?

— Это зависит от возраста человека. С годами череп у нас утолщается.

— Здесь речь идет о Митчелле Бондуранте, доктор. Какова была толщина его черепа. Вы ее измеряли?

— Измерял. В месте удара она составляла восемь десятых сантиметра. Около трети дюйма.

— А проводили ли вы какие-нибудь исследования, касающиеся того, какой силы в данном случае должен был быть удар, чтобы рана оказалась смертельной?

— Нет, не проводил.

— Известно ли вам что-нибудь о подобного рода исследованиях в принципе?

— Да, они производятся. Выводы колеблются в очень широком диапазоне. Я бы сказал, что каждый случай уникален. Никаких правил здесь не существует.

— Разве не широко известно, что минимальное давление, необходимое для образования вогнутого излома, составляет тысячу фунтов на квадратный дюйм?

Фриман встала и заявила протест: я, мол, задаю вопросы, не входящие в компетенцию доктора Гутьереса как свидетеля.

— Мистер Холлер сам выяснил в начале своего перекрестного допроса, что свидетель является специалистом в области болезней желудочно-кишечного тракта, а не эластичности костей и следов от вдавливания.

Ситуация была для нее неминуемо проигрышной, поэтому она выбрала меньшее из двух зол: спалить своего свидетеля, но не дать мне продолжить задавать ему вопросы, ответов на которые он не знал.

— Поддерживаю, — сказал судья. — Мистер Холлер, переходите к следующему вопросу.

— Да, ваша честь.

Я стал листать страницы в блокноте, делая вид, что читаю: мне нужно было несколько секунд, чтобы сообразить, куда двинуться дальше. Потом обернулся и взглянул на настенные часы. До ленча оставалось пятнадцать минут. Если я хотел, чтобы присяжные отправились на перерыв, имея над чем поразмыслить, нужно было действовать немедленно.

— Доктор, — сказал я, — вы измеряли рост жертвы?

Гутьерес справился в своих бумагах.

— Рост мистера Бондуранта в момент смерти составлял шесть футов один дюйм.

— Значит, верхушка его головы должна была возвышаться над полом на шесть футов один дюйм. Это так, доктор?

— Да, так.

— На самом деле, учитывая обувь, он был еще немного выше, правильно?

— Да, может быть, дюйма на полтора, с учетом каблуков.

— Хорошо. Итак, зная рост жертвы и тот факт, что удар пришелся сверху плоско на макушку, что можно сказать об угле атаки?

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под углом атаки.

— Вы уверены, доктор? Я говорю об угле, под которым молоток находился относительно места удара.

— Но это невозможно сказать, поскольку мы не знаем, в какой позе стоял мистер Бондурант, пытался ли он уклониться от удара, и вообще какова была ситуация, когда на него напали.

Произнеся все это, Гутьерес уверенно кивнул, словно был горд тем, как отразил мой удар.

— Но, доктор, разве вы не показали во время прямого допроса, что, по крайней мере с вашей точки зрения, на мистера Бондуранта напали неожиданно сзади?

— Показал.

— Не противоречит ли это тому, что вы сказали только что об уклонении от удара? Каким из ваших показаний следует верить, доктор?

Загнанный в угол, Гутьерес отреагировал тем способом, каким обычно реагируют загнанные в угол люди:

— Мои показания сводятся к тому, что мы точно не знаем, что произошло в том гараже, в какой позе стояла жертва и в каком положении находилась его голова в момент, когда по ней нанесли смертельный удар. Строить догадки по этому поводу глупо.

— Вы хотите сказать, что глупо пытаться понять, что произошло в гараже?

— Да нет! Я вовсе не хотел это сказать. Вы передергиваете мои слова.

Фриман была вынуждена что-то делать. Она встала и заявила протест, сказав, что я придираюсь к свидетелю. Ничего подобного я не делал, и судья это прекрасно понимал, но даже такой передышки оказалось достаточно, чтобы Гутьерес взял себя в руки, успокоился и принял самоуверенный вид. Я решил сворачивать допрос, поскольку уже достаточно подготовил «доктора Брюхо» на роль боксерской груши для своего собственного эксперта, которого собирался вызвать в качестве свидетеля на стадии защиты, и был уверен, что добился своего.

— Доктор, согласны ли вы, что если мы сможем определить позу жертвы и положение его черепа в момент первого, фатального удара, мы сможем понять, под каким углом убийца держал орудие преступления?

Гутьерес размышлял над ответом дольше, чем мне понадобилось времени, чтобы его задать, после чего неохотно кивнул:

— Да, в какой-то мере это можно будет понять. Но невозмож…

— Благодарю вас, доктор. Мой следующий вопрос: если мы будем знать все это — позу, положение головы, угол атаки, — сможем ли мы сделать какие-нибудь заключения относительно роста нападавшего?

— В этом нет никакого смысла. Мы это и так знаем.

Он возмущенно воздел руки кверху и обернулся к судье, словно бы взывая о помощи, которой, однако, не получил.

— Доктор, вы не отвечаете на вопрос. Позвольте повторить его. Если мы знаем все перечисленные факторы, можем ли мы сделать заключение относительно роста нападавшего?

Он обреченно уронил руки — сдаюсь, мол.

— Ну конечно, конечно. Но эти факторы нам неизвестны.

— Нам, доктор? Может быть, вы хотели сказать, что они неизвестны вам, поскольку вы ими не поинтересовались?

— Нет, я…

— Может быть, вы просто не хотите знать этих факторов, потому что они доказывают, что для обвиняемой было физически невозможно при росте пять футов три дюйма совершить…

— Протестую!

— …это преступление против мужчины, который был на десять дюймов выше ее?

Слава Богу, что в калифорнийских судах судьи больше не пользуются судейскими молотками, иначе Перри точно бы разнес свой о стол.

— Протест принят! Принят! Принят!

Я взял свой блокнот и перелистнул обратно все ранее перевернутые страницы, демонстрируя разочарование и невозможность продолжать дальше.

— Мне не о чем больше спрашивать этого…

— Мистер Холлер, — рявкнул судья, — я неоднократно предупреждал вас, чтобы вы не устраивали представлений перед присяжными. Считайте, что это мое последнее предупреждение. Еще раз — и вам не миновать последствий.

— Я это учту, ваша честь. Благодарю вас.

— Присяжные не должны принимать во внимание последний обмен репликами между защитником и свидетелем. Вычеркнуть его из протокола!

Я сел, не смея посмотреть в сторону ложи жюри, но и без того ясно ощущал царившее там напряжение. Все глаза были устремлены на меня. Сейчас присяжные мчались в одной упряжке со мной.

Не все, но достаточное количество.

38

Время, отведенное для ленча, я потратил, натаскивая Лайзу Треммел относительно того, чего ей следует ожидать от заседания во второй половине дня. Герба Дэла в зале не было — я послал его по неким выдуманным делам, чтобы остаться наедине со своей клиенткой. Насколько мог, я старался объяснить ей, какие подводные камни ждут нас, когда обвинительная стадия процесса закончится и начнется этап защиты. Она была напугана, но доверяла мне, а это, пожалуй, главное, чего следует требовать от клиента. Не веры, но доверия.

Когда заседание возобновилось, Фриман вызвала свидетельницу доктора Генриетту Стенли. Та представилась как старший криминалист-биолог Лос-Анджелесской региональной криминалистической лаборатории штата Калифорния. По моим соображениям, она была последней свидетельницей обвинения, и ее показания должны были состоять из двух чрезвычайно важных частей. От нее требовалось подтвердить, что ДНК крови, найденной на молотке, полностью совпадает с ДНК Митчелла Бондуранта и что кровь, обнаруженная на садовой туфле Лайзы Треммел, принадлежит жертве.

Таким образом, выступления ученых-экспертов скрепят круг свидетелей обвинения кровью. Моим главным намерением было сорвать обвинению этот замысел.

— Доктор Стенли, — начала Фриман, — насколько нам известно, вы либо сами проводили, либо курировали проведение всех анализов ДНК, связанных с делом об убийстве Митчелла Бондуранта?

— Я курировала и перепроверяла результат одного из двух анализов, выполненного независимой организацией, и лично проводила второй. Но должна добавить, что у меня было два ассистента, помогавших мне, они выполняли большую часть работы под моим руководством.

— В ходе следствия вас попросили сделать анализ ДНК очень маленького пятнышка крови, найденного на молотке, чтобы сравнить его с ДНК жертвы, не так ли?

— Для проведения этого анализа мы обратились в независимую частную лабораторию, поскольку здесь был исключительно важен фактор времени. Я курировала этот процесс и впоследствии перепроверила полученный результат.

— Ваша честь? — Я встал из-за стола. Судья посмотрел на меня раздраженно, поскольку я в который уж раз намеревался вклиниться в допрос, который вела Фриман.

— Что там у вас, мистер Холлер?

— Чтобы сэкономить время суда и присяжных, избавив всех от пространных объяснений по поводу анализов ДНК, защита прибегает к праву стипуляции^[117] и заявляет о своем согласии.

— Согласии с чем, мистер Холлер?

— С тем, что кровь на молотке принадлежит Митчеллу Бондуранту.

Судья не хотел упускать шанс. Возможность сократить время процесса на час, а то и больше, он приветствовал — правда, с осторожностью.

— Прекрасно, мистер Холлер, но вы отдаете себе отчет в том, что таким образом лишаете себя права оспорить этот факт на стадии защиты?

— Конечно, судья. У нас не будет необходимости оспаривать его.

— А ваша клиентка не возражает против подобной тактики?

Слегка развернувшись в сторону Лайзы, я указал на нее рукой:

— Моя клиентка полностью осознает мои действия и согласна с ними. Она готова заявить это сама под протокол, если вы сочтете нужным.

— Полагаю, в этом нет необходимости. Что скажет штат?

На лице Фриман обозначилось сомнение: она подозревала ловушку.

— Судья, — сказала она, — я хочу, чтобы защитник четко заявил, что он согласен с тем, что кровь, найденная на молотке, принадлежит Митчеллу Бондуранту. И еще я требую официального отказа клиентки от права ссылки на неэффективность защиты в будущем.

— Не вижу необходимости в официальном отказе, — возразил Перри, — но вопрос обвиняемой задам напрямую.

Он попросил Лайзу лично подтвердить, что она согласна признать факт принадлежности крови с молотка Митчеллу Бондуранту.

После того как Фриман наконец была удовлетворена, Перри развернул свое кресло и подкатил на нем к краю стола, чтобы обратиться непосредственно к присяжным.

— Дамы и господа, свидетельница намеревалась представить вам подробные научные объяснения, касающиеся определения типов и сравнения образцов ДНК, чтобы обосновать результаты проведенных в лаборатории анализов, доказывающие принадлежность крови с молотка Митчеллу Бондуранту. Защита сделала заявление о том, что заранее согласна с полученными результатами и не будет их оспаривать в будущем. Таким образом, вам следует иметь в виду, что кровь с ручки молотка, найденного в кустах неподалеку от банка, действительно принадлежит Митчеллу Бондуранту. Отныне это доказанный факт, которым я буду оперировать в письменном обращении к вам перед началом вашего заключительного совещания.

Он энергично кивнул и, откатившись в кресле назад, велел Фриман продолжать. Выбитая из колеи моим неожиданным ходом, она попросила у судьи несколько минут, чтобы собраться с мыслями и найти в своих бумагах место, откуда следует продолжить допрос, после чего подняла наконец голову и посмотрела на свидетельницу.

— Итак, доктор Стенли, кровь с молотка не была единственным образцом, который вам довелось исследовать в ходе этого дела, верно?

— Верно. Нам также передали отдельный образец крови, найденной на туфле, как я понимаю, в жилище обвиняемой. Точнее, в гараже, если не ошибаюсь. Мы определили…

— Ваша честь, — перебил ее я, вставая с места, — обвинение снова заявляет о согласии.

На сей раз мое заявление было встречено гробовой тишиной в зале. Ни малейшего шепотка не доносилось со зрительских мест, судебный пристав прекратил говорить по телефону, прикрывая рот ладонью, пальцы стенографистки замерли над стенотипом. Наступила полная тишина.

Судья, опершись подбородком о сцепленные ладони, сидел довольно долго молча, потом, махнув обеими руками, подозвал нас к себе:

— Прошу подойти.

Мы с Фриман встали рядом перед судейской скамьей, и судья зашептал:

— Мистер Холлер, прежде чем вы вошли в мой зал, мне была известна ваша репутация, далеко не из единичного источника я знал, что вы чертовски хороший юрист и никогда не сдающийся защитник. Тем не менее хочу спросить: отдаете ли вы себе отчет в своих действиях? Вы заранее признаете правоту обвинения в том, что на туфле вашей клиентки найдена кровь жертвы? Вы уверены, что поступаете правильно, мистер Холлер?

Я кивнул в знак понимания того, что у него могли возникнуть основания усомниться в моей адвокатской стратегии, и сказал:

— Судья, мы сами провели аналогичные анализы и пришли к тем же результатам. Наука не лжет, и защита не имеет намерения вводить в заблуждение суд или присяжных. Если судебный процесс есть поиск истины, то не будем препятствовать истине выйти наружу. Защита осознанно заявляет о своем согласии с результатами анализов. Позднее мы докажем, что кровь была искусственно перенесена на туфлю. В этом состоит важнейшая истина, а не в том, принадлежит кровь жертве или не принадлежит. Мы признаем, что она ей принадлежит, и готовы двигаться дальше.

— Ваша честь, можно мне высказаться? — вступила Фриман.

— Прошу вас, мисс Фриман.

— Штат возражает против стипуляции.

Она наконец просекла мое намерение. Судья чрезвычайно удивился:

— Не понимаю, мисс Фриман. Вы получили то, что хотели: кровь жертвы на туфле обвиняемой.

— Ваша честь, доктор Стенли — моя последняя свидетельница. Адвокат хочет сорвать обвинению финал, лишив меня возможности представить доказательство так, как я это задумала. Показания этой свидетельницы сокрушительны для защиты, и он просто хочет смазать в глазах присяжных тот эффект, который они должны произвести. Но стипуляция, как известно, допускается только с согласия обеих сторон. Я совершила ошибку, согласившись на стипуляцию по поводу молотка, но на сей раз я ее не допущу. Штат протестует против стипуляции относительно крови на туфле.

Однако судья был непреклонен и не собирался упускать возможность сэкономить полдня рабочего времени.

— Советник, вы должны понимать, что суд вправе отклонить ваш протест в целях экономии времени. Мне бы не хотелось прибегать к подобной мере.

Он давал ей понять, что лучше не идти против него и принять стипуляцию.

— Простите, ваша честь, но штат тем не менее протестует.

— Отклонено. Можете возвращаться на свои места.

Дальше все развивалось по той же схеме, как и в случае с молотком: судья разъяснил присяжным смысл стипуляции и заверил, что к началу окончательного обсуждения вердикта они получат письменный документ с описанием улики и констатацией факта, с которым защита выразила согласие. Я благополучно сорвал прокурорское крещендо. Вместо того чтобы покинуть зал суда под бравурный барабанный бой, с начертанными на транспарантах словами: «Она это сделала! Она это сделала! Она это сделала!» — обвинение завершало представление доказательств под собственное жалобное хныканье. Фриман кипела от гнева. Она прекрасно отдавала себе отчет, насколько важен победный финал, наступающий в конце постепенного и неуклонного наращивания звука. Нельзя десять минут слушать «Болеро», а потом, когда до кульминации остается еще всего только две, внезапно выключить запись.

Дело было не только в том, что, обрубив хвост ее делу, я нанес ему болезненный урон, но и в том, что эффектно превратил последнюю свидетельницу обвинения в первую свидетельницу защиты. Прибегнув к стипуляции, я представил дело так, что результаты анализов ДНК стали краеугольными камнями моей защитной стратегии. И Фриман ничего не могла с этим поделать. Она выдала все, больше у нее ничего не осталось. Отпустив свидетельницу, она села за стол и стала просматривать свои записи, возможно, размышляя, не вызвать ли снова Керлена или Лонгстрет, чтобы закруглить свой тур, дав возможность детективам подвести окончательный итог, еще раз собрав воедино все улики, но это было рискованно. Прежде она заранее репетировала с ними их показания, на этот раз нужно было бы действовать спонтанно.

— Мисс Фриман? — окликнул ее наконец судья. — У вас есть еще свидетели?

Фриман обвела взглядом присяжных. Ей нужно было убедиться, что она получит нужный вердикт. Что из того, что доказательства обвинения не были представлены в полном соответствии с сочиненной ею хореографией? Доказательства остаются доказательствами, и они занесены в протокол. Кровь жертвы на молотке и туфле обвиняемой. Этого более чем достаточно. Вердикт уже у нее в кармане.

Она медленно встала, не сводя глаз с присяжных, потом повернулась и обратилась к судье:

— Ваша честь, народ завершил представление доказательств.

Это был торжественный момент, и зал снова замер в мертвой тишине, которая на сей раз длилась не меньше минуты.

— Очень хорошо, — наконец произнес судья. — Думаю, никто из нас не ожидал, что удастся достичь конечной точки так скоро. Мистер Холлер, вы готовы начать представление дела стороной защиты?

Я встал:

— Да, ваша честь, защита готова.

Судья кивнул. Похоже, он до сих пор не оправился от шока, вызванного решением защиты признать улику, указывающую на то, что на туфле обвиняемой найдена кровь жертвы.

— Тогда мы отправимся на перерыв немного раньше срока, — сказал он. — А когда вернемся, приступим к этапу защиты.

Часть четвертая ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

39

Если тактика защиты на последних стадиях прокурорского представления дела чрезвычайно всех удивила, то, с точки зрения несведущего наблюдателя, ее первый шаг на пути собственного изложения материалов оказался ничуть не менее ошарашивающим и даже вызывающим сомнения в компетентности адвоката. Когда после перерыва все снова заняли свои места, я вышел на трибуну и огорошил суд еще одним «Что за черт?».

— Защита вызывает обвиняемую Лайзу Треммел.

Судье пришлось призвать присутствовавших к тишине, когда моя клиентка шла к свидетельскому боксу, потому что по залу прокатился гул перешептываний и возгласов. Удивительным было уже само по себе то, что она выступит свидетельницей по собственному делу. А уж то, что она будет выступать первой, и вовсе шокировало. Общепринятое мнение состоит в том, что адвокаты защиты не любят выставлять своих клиентов в качестве свидетелей. Считается, что в этом случае риск непропорционален шансу на успех. Никогда нельзя заранее знать наверняка, что скажет твой клиент, поскольку ты никогда до конца не веришь тому, что он говорил тебе прежде. А быть пойманным хоть раз на лжи, произнесенной под присягой перед лицом двенадцати человек, призванных решить вопрос о твоей виновности или невиновности, равнозначно катастрофе.

Но в нынешнем деле все было иначе. Лайза Треммел никогда не колебалась, заявляя о своей невиновности. Она ни разу не попыталась увильнуть от прямого ответа, когда речь заходила об уликах против нее. И она никогда даже отдаленно не допускала мысли ни о каком соглашении. Учитывая все это, а также в свете открывшейся связи между Гербом Дэлом и Луисом Оппарицио я несколько изменил свое мнение о ней по сравнению с моментом начала суда. Она настаивала на том, чтобы лично заявить присяжным о своей невиновности, и накануне вечером мне пришло в голову, что нужно дать ей такую возможность при первом удобном случае, то есть она должна стать моим первым свидетелем.

Произнося клятву, обвиняемая едва заметно улыбалась. Кому-то эта улыбка могла показаться неуместной. Поэтому, как только она уселась на место, и ее имя было занесено в протокол, я сразу же спросил:

— Лайза, я заметил, что, произнося клятву говорить только правду, вы слегка улыбались. Почему вы улыбались?

— Ой, знаете, это нервы. И облегчение.

— Облегчение?

— Да, облегчение. Наконец-то у меня появилась возможность высказаться. Сказать правду.

Неплохое начало. Я быстро провел ее через стандартный перечень вопросов: кто она, чем зарабатывала на жизнь, каково ее семейное положение, а также коснулся вопроса о состоянии дел с ее правом собственности на дом.

— Вы знали жертву этого чудовищного преступления, Митчелла Бондуранта?

— Знала ли я его? Нет. Знала ли я о нем? Да.

— Что вы имеете в виду?

— Дело в том, что в последний год или около того, когда у меня начались неприятности с выплатой ипотеки, я видела его. Раза два я ходила в банк, чтобы обсудить с ним мое дело. Меня ни разу к нему не допустили, но я видела его. Внутренняя стена его кабинета сплошь состоит из стекла. Похоже на насмешку: я могла его видеть, но не могла с ним поговорить.

Я украдкой взглянул на присяжных. Не то чтобы кто-то из них сочувственно кивнул, но Лайзин ответ и картинка, нарисованная моей клиенткой, явно произвели нужное впечатление: банкир, отгородившийся стеклянной стеной от обездоленных и бесправных.

— Видели ли вы его еще где-нибудь?

— Утром в день убийства. Я видела его в кофейне. Он стоял в очереди сзади, через два человека от меня. Именно из-за этого и возникла путаница, когда я говорила с детективами. Они спросили меня про мистера Бондуранта, а я как раз в то утро его видела. Но я не знала, что он мертв, и не понимала, почему меня спрашивают об убийстве, сам факт которого мне не был известен.

Пока все шло хорошо. Она разыгрывала роль в точном соответствии с тем, как мы ее задумали и отрепетировали, — всегда упоминая о жертве с полным уважением, чтобы не сказать сочувствием.

— В то утро вы разговаривали с мистером Бондурантом?

— Нет, не разговаривала. Боялась, что он решит, будто я его подкарауливала, и обратится в суд. Кроме того, вы же меня предупредили, чтобы я избегала каких бы то ни было встреч или конфронтации со служащими банка. Так что я быстренько взяла свой кофе и ушла.

— Лайза, вы убили мистера Бондуранта?

— Нет! Разумеется, нет!

— Вы подкрались к нему сзади с молотком, взятым в своем гараже, и нанесли ему по голове удар такой силы, что он умер прежде, чем успел упасть на пол?

— Нет, я ничего такого не делала!

— Вы ударили его по голове еще два раза, когда он уже лежал на земле?

— Нет!

Я сделал паузу, якобы просматривая свои записи. Мне было нужно, чтобы ее многократно повторенные «нет!» эхом прозвучали в зале и в голове каждого присяжного.

— Лайза, вы приобрели немалую известность, борясь за сохранение права собственности на свой дом, не так ли?

— Я не стремилась к известности. Я просто хотела сохранить дом для себя и своего сына и делала то, что считала правильным, но это привлекло к себе большое внимание.

— Для банка такое внимание было нежелательным, верно?

Фриман заявила протест: мол, я задаю Треммел вопрос, на который она не компетентна ответить. Судья принял ее возражение и велел мне спрашивать о чем-нибудь другом.

— Настал момент, когда банк решил положить конец вашей протестной деятельности, не так ли?

— Да, меня вызвали в суд и выдали запретительный судебный приказ: мне больше не разрешалось протестовать перед банком, поэтому я перешла к зданию суда.

— И к вам стали присоединяться люди?

— Да, я открыла веб-сайт, и сотни людей — таких же, как я, тех, над кем нависла угроза лишиться дома, — присоединились ко мне.

— Вы стали весьма заметной фигурой как лидер этой группы, правильно?

— Наверное. Но я никогда не стремилась привлечь внимание к себе. Мы лишь хотели показать всем, что происходит, какие мошенничества они совершают, чтобы отобрать у людей дома, кооперативные квартиры и прочее.

— Как вы думаете, сколько раз вас показывали в новостях по телевизору или писали о вас в газетах?

— Я не считала, но несколько раз показывали, даже по национальным каналам, по Си-эн-эн и Фоксу.

— Кстати, к вопросу о «национальных» институтах: Лайза, в утро убийства вы возвращались в Шерман-Оукс мимо «Уэстленд нэшнл»?

— Нет.

— Так это были не вы на тротуаре всего в полуквартале от банка?

— Я не хочу никого называть лжецом, но это была не я. Может, свидетельница просто ошиблась?

— Спасибо, Лайза.

Заглянув в свои записи, я сменил направление допроса. На первый взгляд желая этой переменой застать врасплох свою клиентку, на самом деле я намеревался застать врасплох присяжных. Я не хотел, чтобы они опережали меня догадками. Мне было нужно их безраздельное внимание, и я собирался скармливать им свою историю кусочками и в том порядке, который выстрою я сам.

— Вы обычно запираете дверь своего гаража? — спросил я.

— Да, всегда.

— Почему?

— Ну, он не прилегает к дому. Чтобы попасть туда, надо из дома выйти. Поэтому я всегда запираю дверь. Там в общем-то всякий хлам, но есть и ценные вещи. Мой муж относился к своим инструментам как к сокровищу, а у меня там стоит гелиевый аппарат для надувания воздушных шариков по праздникам, нельзя допустить, чтобы соседские ребята до него добрались. Еще я когда-то читала про женщину, у которой был такой же, отдельный от дома гараж, который она никогда не запирала. Однажды она вошла, а там оказался вор. Он ее изнасиловал. Так что я всегда держу дверь запертой.

— Представляете ли вы себе, почему эта дверь могла оказаться незапертой, когда полиция обыскивала ваш дом в день убийства?

— Нет. Я всегда ее запираю.

— До начала этого процесса, когда вы в последний раз видели молоток из вашего комплекта инструментов на своем месте в гараже?

— Я вообще не помню, чтобы видела его. За инструментами следил мой муж. Я мало что смыслю в инструментах.

— А как насчет садовых инструментов?

— Ну, если вы имеете в виду их, то беру свои слова обратно. В саду работаю я, и садовые инструменты — моя епархия.

— Есть ли у вас соображения насчет того, как капля крови мистера Бондуранта могла попасть на вашу садовую туфлю?

Лайза уставилась в пространство перед собой с озабоченным видом. Когда она заговорила, ее подбородок немного дрожал.

— Понятия не имею. У меня нет объяснения. Я давно не надевала эти туфли, и я не убивала мистера Бондуранта.

Последние слова она произнесла почти с мольбой. В ее голосе звучали отчаяние и искренность. Я повременил, чтобы закрепить впечатление, которое, как я надеялся, слова Лайзы произвели на присяжных.

Еще с полчаса я расспрашивал ее, разрабатывая те же темы и получая отрицательные ответы на все вопросы о причастности к преступлению. Более детально остановился на ее встрече с Бондурантом в кофейне, а также на деле об отъеме ее дома и ее надеждах на его благополучный исход.

Выводя Лайзу на свидетельское место, я преследовал троякую цель. Во-первых, мне требовалось, чтобы в протокол были занесены ее твердое отрицание своей вины и ее объяснения по этому поводу. Во-вторых — чтобы она лично вызвала сочувствие со стороны присяжных и дело об убийстве, так сказать, обрело человеческое лицо. И наконец — чтобы присяжные задумались: могла ли эта миниатюрная и хрупкая на вид женщина сидеть в засаде, а потом нанести сокрушительный удар молотком по голове здорового мужчины? Причем трижды.

К моменту окончания прямого допроса у меня создалось ощущение, что удалось недурно продвинуться вперед к достижению этой тройной цели, и я решил завершить наше выступление собственным маленьким крещендо.

— Вы ненавидели Митчелла Бондуранта? — спросил я.

— Я ненавидела то, что он и его банк делали со мной и с другими такими же, как я. Но к нему лично я ненависти не испытывала. Я ведь его даже не знала.

— Но разрушился ваш брак, вы потеряли работу и оказались под угрозой потери дома. Разве вам не хотелось взбунтоваться против тех сил, которые, с вашей точки зрения, причинили вам все эти несчастья?

— А я уже бунтовала. Я выражала свой протест против несправедливого отношения ко мне — наняла адвоката и с его помощью боролась за сохранение своего дома. Да, я сердилась, но у меня в мыслях не было прибегать к насилию. Я вообще к насилию не склонна. Я ведь школьная учительница. Я бунтовала, если воспользоваться вашим выражением, но единственным известным мне способом: путем мирных протестов против того, что считала несправедливым. В высшей степени несправедливым.

Взглянув на ложу присяжных, я, как мне показалось, заметил, что одна женщина в заднем ряду смахнула слезу. Дай Бог, чтобы это мне не показалось. Снова повернувшись к своей клиентке, я перешел к гран-финалу:

— Еще раз спрашиваю вас, Лайза: вы убили Митчелла Бондуранта?

— Нет.

— Вы нанесли ему удар молотком по голове в гараже банка?

— Нет, меня там вообще не было. Меня там не было!

— Тогда каким образом молоток из вашего гаража оказался орудием убийства?

— Я не знаю.

— Как кровь жертвы попала на вашу туфлю?

— Я не знаю! Я этого не делала! Это все подстроено!

Немного помолчав, я, прежде чем закончить, спокойно сказал:

— Последний вопрос, Лайза: какой у вас рост?

Она посмотрела на меня в недоумении. В тот момент она напоминала тряпичную куклу, которую швыряют из стороны в сторону.

— Что вы имеете в виду?

— Просто скажите, какой у вас рост.

— Пять футов три дюйма.

— Благодарю вас, Лайза. У меня все.

Фриман пришлось искать подходы к Лайзе Треммел. Та была упертым свидетелем, и прокурор не собиралась ее ломать. Она попробовала там-сям подловить ее на противоречиях, но Лайза была более чем последовательна в своих ответах. После получаса попыток Фриман вскрыть замок с помощью зубочистки я начал верить, что моя клиентка сможет выплыть. Но никогда нельзя делать выводов, прежде чем твоего клиента отпустят со свидетельского места и он окажется снова рядом с тобой за столом. У Фриман в рукаве была еще минимум одна карта, и в конце концов она ее оттуда извлекла.

— Когда мистер Холлер недавно спросил вас, совершили ли вы это преступление, вы ответили, что не склонны к насилию, что вы школьная учительница и насилие вам не свойственно, помните?

— Да, и это правда.

— А не правда ли то, что четыре года назад вы были вынуждены сменить школу, где преподавали, и пройти курс лечения от вспышек жестокости, после того как ударили ученика треугольной линейкой?

Я стремительно вскочил и, заявив протест, попросил о совещании у судейской скамьи. Перри разрешил нам приблизиться.

— Судья, — зашептал я прежде, чем тот успел что-либо сказать, — в материалах следствия нет ни единого упоминания о треугольной линейке. Откуда она взялась?

— Судья, — зашептала Фриман, не дав Перри ответить, — это новая информация, которая стала нам известна лишь в конце прошлой недели. Нам пришлось ее проверять.

— Да бросьте вы, — сказал я. — Вы хотите сказать, что не располагали полным послужным списком моей свидетельницы до конца прошлой недели? И надеетесь, что мы вам поверим?

— Вы можете верить, во что хотите, — огрызнулась Фриман. — Мы не включили эту информацию в материалы следствия, потому что я не намеревалась использовать ее, пока ваша клиентка не начала разглагольствовать о своем мирном характере, что является очевидной ложью, а следовательно, дает мне полное право задать этот вопрос.

Я снова сосредоточил все внимание на Перри.

— Судья, ее оправдания не имеют значения. Она играет не по правилам. Вопрос должен быть снят, и ей не должно быть позволено развивать эту линию допроса.

— Судья, это…

— Советник прав, мисс Фриман. Вы можете приберечь это в качестве контрдоказательства, но здесь не имеете права использовать. Для этого следовало включить информацию в материалы следствия.

Мы вернулись на свои позиции. Придется поручить Циско разобраться с линейкой, потому что можно было не сомневаться, что Фриман еще вытащит ее на свет. Меня это злило, потому что одно из первых заданий по делу, которое я ему дал, состояло в том, чтобы выяснить всю подноготную нашей клиентки, а он упустил такой важный факт.

Судья велел жюри игнорировать вопрос прокурора, после чего разрешил Фриман продолжить, избрав другую линию допроса. Но я понимал, что звонок прозвучал, причем громко и ясно, и жюри его услышало. Вопрос можно было вымарать из протокола, но не из их памяти.

Фриман продолжила перекрестный допрос, наобум стреляя в Лайзу там и сям, но не смогла пробить броню ее прямых показаний. Мою клиентку невозможно было сбить с толку: она не проходила мимо «Уэстленд нэшнл» в утро убийства, и все тут. Если не считать треугольной линейки, начало получилось чертовски хорошим: нам удалось сразу же внедрить в головы присяжных, что мы собираемся вести защиту конструктивно и не намерены сдаваться без борьбы.

Прокурор дотянула допрос до пяти часов, сохранив за собой, таким образом, право выступить утром с чем-нибудь, что удастся нарыть за ночь. Судья объявил перерыв до завтра и распустил всех по домам. По домам отправились все, кроме меня, я устремился в офис. Надо было еще многое сделать.

Перед тем как покинуть зал, я наклонился к своей клиентке и сердито прошептал:

— Спасибо, что предупредили меня о треугольной линейке. Чего еще я не знаю?

— Ничего. Это было глупо.

— Что было глупо? То, что вы ударили ребенка линейкой, или то, что не рассказали мне об этом?

— Это случилось четыре года назад, и мальчишка этого заслуживал. Больше я об этом говорить не собираюсь.

— Не вам решать. Фриман еще может поднять этот вопрос на стадии контрдоказательств, так что начинайте думать о том, что вы будете отвечать.

На ее лице появилось озабоченное выражение.

— Как она может это сделать, ведь судья велел присяжным забыть о том, что этот вопрос был задан.

— Она не имеет права поднимать этот вопрос в ходе перекрестного допроса, но найдет способ вернуться к нему позднее. Насчет контрдоказательной стадии существуют разные правила. Так что вам лучше рассказать мне все и об этом, и обо всем другом, что я должен был знать, но о чем вы не соизволили мне поведать.

Она посмотрела поверх моего плеча, я знал, что она ищет взглядом Герба Дэла. Ей было невдомек, что открыл мне Дэл, не знала она и о роли двойного агента, которую он теперь исполнял.

— Дэла здесь нет, — сказал я. — Говорите со мной, Лайза. Что еще мне следует знать?

Вернувшись в офис, я застал Циско в приемной. Засунув руки в карманы, он болтал с Лорной, сидевшей за своим столом.

— Что происходит? — требовательно спросил я. — Я думал, ты уже едешь в аэропорт встречать Шами.

— Я послал туда Баллокс, — ответил Циско. — Она ее уже встретила, и они едут сюда.

— Баллокс должна была сидеть здесь и готовиться к своим показаниям, которые ей, вероятно, придется давать уже завтра. Ты дознаватель, это ты должен был поехать в аэропорт. Они даже вдвоем едва ли смогут дотащить манекен.

— Расслабься, босс, он в упаковке, и они прекрасно справляются. Баллокс только что звонила с дороги. Так что сохраняй хладнокровие, все остальное мы сделаем.

Я уставился на него. Не важно, что он на шесть дюймов выше меня и на семьдесят пять фунтов тяжелее. Основной груз все равно тащу я.

— Ты советуешь мне расслабиться? Хочешь, чтобы я сохранял хладнокровие? Да пошел ты, Циско! Мы только приступили к защите, и проблема в том, что нам нечем защищаться. У меня куча слов и манекен — это все. И если ты не вытащишь руки из своих дурацких карманов и не найдешь мне хоть что-то, то манекеном буду выглядеть я. Так что не советуй мне сохранять хладнокровие, ладно? Это я стою перед присяжными каждый день, черт побери, а не ты.

Первой расхохоталась Лорна, за ней Циско.

— Вам это кажется смешным?! — взорвался я. — Это не смешно! Что, черт возьми, вас так развеселило?

Циско поднял руки в жесте «сдаюсь» и держал их так, пока не успокоился.

— Прости, босс, просто, когда ты заводишься… и я представил себе тебя в виде манекена…

При этих словах на Лорну снова напал приступ смеха. Я мысленно отметил, что надо будет уволить ее по окончании процесса. А лучше — обоих. Вот это будет действительно смешно.

— Послушай, — сказал Циско, видимо, почувствовав, что я не склонен расценивать ситуацию как юмористическую, — иди к себе в кабинет, сними галстук и сядь в свое большое кресло. А я пойду возьму свои причиндалы и покажу тебе, что я наработал. Я весь день прокручивал Сакраменто, дела продвигаются медленно, но я уже приблизился к цели.

— Сакраменто? Криминалистическую лабораторию штата?

— Нет, корпоративные документы. Бюрократия, Микки. Вот почему на это уходит куча времени. Но ты не волнуйся. Делай свое дело, а я буду делать свое.

— Мне довольно трудно делать свое, пока ты не сделал своего.

Я направился к себе в кабинет, на ходу бросив злобный взгляд на Лорну. Это только рассмешило ее еще больше.

— Очень смешно, — сказал я. — Ты достала туфли, которые я велел тебе достать?

— Да. У тебя есть все, что нужно.

Не сказав ни слова в ответ, я прошел к себе и закрыл за собой дверь.

40

Меня не приглашали и не ждали. Но я не видел дочку целую неделю — из-за процесса пришлось отменить блинчики в среду, — к тому же в последний раз мы расстались с Мэгги на напряженной ноте, поэтому я чувствовал потребность заглянуть к ним в Шерман-Оукс. Мэгги открыла дверь, вид у нее был неприветливый, наверное, она заранее увидела меня в глазок.

— Неподходящий вечер для незваных гостей, Холлер, — сказала она.

— Я на минутку, только повидать Хейли, если позволишь.

— Неподходящий вечер как раз у нее.

Она отступила в сторону, давая мне пройти.

— Вот как? А в чем дело?

— У нее куча домашней работы, и она запретила отрывать ее, даже мне.

Из передней я посмотрел в гостиную, но не увидел там дочери.

— Она в своей комнате и дверь закрыла. Желаю удачи. Я убираю в кухне.

Она оставила меня, а я посмотрел на верхнюю площадку. Там находилась комната Хейли, и подъем по лестнице сразу показался мне запретным. Моя дочь пребывала в подростковом возрасте и была подвержена свойственным ему перепадам настроения. Никогда нельзя было знать, на что напорешься.

Тем не менее я поднялся и, вежливо постучав в дверь, был встречен резким: «Ну что?»

— Это папа. Можно войти?

— Папа, у меня куча домашних заданий.

— Значит, нельзя?

— Как хочешь.

Я открыл дверь и сделал шаг внутрь. Она лежала в постели под одеялом, со всех сторон обложенная тетрадями и книгами, на животе у нее стоял лэптоп.

— Целовать меня нельзя, я намазалась кремом от прыщей.

Подойдя к кровати, я склонился и успел все-таки чмокнуть ее в макушку, прежде чем она оттолкнула меня.

— Много еще осталось?

— Я же сказала: куча.

Учебник по математике она положила раскрытым страницами вниз, чтобы не потерять нужное место. Я поднял его, чтобы посмотреть, что она сейчас изучает.

— Не закрой мою страницу! — В ее голосе звучал панический ужас, словно надвинулся конец света.

— Не волнуйся. Я уже сорок лет имею дело с книгами.

Насколько можно было понять, урок был посвящен уравнениям, устанавливающим соотношения «X» к «Y». Я растерялся. Она изучала то, что было за пределами моего разумения. Мне стало жаль, что она тратит время на предметы, которые никогда ей не пригодятся.

— Ай-ай, не могу тебе помочь при всем моем желании.

— Знаю, мама тоже не может. Я одна в целом мире.

— Разве не так же, как и все мы?

Я отметил, что за все то время, что я находился в комнате, она ни разу на меня не взглянула. Это угнетало.

— Ну что ж, я просто хотел сказать тебе: «Привет», — а теперь ухожу.

— Пока. Я тебя люблю.

Тем не менее никакого зрительного контакта.

— Спокойной ночи.

Я закрыл за собой дверь и спустился в кухню. Другое существо женского пола, тоже обладающее способностью своими капризами манипулировать моими настроениями, сидело на табурете за стойкой. Перед ней стоял бокал шардоне и лежала открытая папка.

Наконец она соизволила взглянуть на меня, тоже без улыбки, но все же здесь зрительный контакт был установлен, и я счел это победой. Она сразу же снова уткнулась в папку.

— Над чем работаешь?

— Да так, просто кое-что освежаю в памяти. У меня завтра предварительные слушания с хорошими перспективами, но я, в сущности, не заглядывала в это дело с тех, пор как завела его.

Обыденная рутина правовой системы. Она не предложила мне вина, поскольку знала, что я не пью. Я прислонился к стойке напротив стола.

— Знаешь, я подумываю о переходе в окружную прокуратуру, — сказал я.

Она вскинула голову и посмотрела на меня.

— Что?

— Ничего, просто пытаюсь привлечь чье-нибудь внимание в этом доме.

— Прости, но сегодня мы все заняты. Мне нужно работать.

— Да-да. Что ж, ухожу. Твоя подруга Энди, наверное, тоже варит свое зелье?

— Думаю, да. Мы с ней собирались сходить куда-нибудь выпить после работы, но она отменила встречу. Что ты с ней сделал, Холлер?

— О, всего лишь немного подрезал ей крылышки в конце прокурорской стадии процесса, а потом ворвался в свою, как шайка налетчиков. Наверное, она теперь соображает, как с нами быть.

— Наверное.

Она снова уткнулась в папку. Меня явно молча выпроваживали. Сначала дочь, теперь бывшая жена, которую я все еще любил. Мне не хотелось просто так уходить в ночь.

— Так как насчет нас? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Нас с тобой. Там, в «Дэн Тана», мы как-то нехорошо расстались.

Она закрыла папку, отодвинула ее в сторону и посмотрела мне в глаза. Наконец-то.

— Случаются иногда такие вечера. Это ничего не меняет.

Оттолкнувшись от стойки, я подошел к ней и, опершись локтями о столешницу, заглянул в глаза.

— Если ничего не изменилось, то как же насчет нас? Что будем делать?

Она пожала плечами.

— Я хочу попытаться еще раз. Я по-прежнему люблю тебя, Мэг. Ты это знаешь.

— А еще я знаю, что в прошлый раз это не помогло. Мы с тобой из тех, кто несет домой то, чем занимается на работе. И это плохо.

— Я начинаю думать, что моя клиентка невиновна, что ее подставили, но что, несмотря на это, я не в состоянии ее вызволить. Как бы тебе понравилось, если бы я все это приволок домой?

— Если это так тебя беспокоит, тогда, может быть, тебе действительно лучше перейти в окружную прокуратуру? Вакансии есть, ты знаешь.

— Да, вероятно, я так и сделаю.

— «Холлер от имени народа»?

— Ага.

Я послонялся еще несколько минут по кухне, понимая, что никакого прогресса в отношениях с Мэгги не достиг. У нее была способность окатить тебя ледяным холодом так, что ты начинал это почти физически ощущать.

Я объявил, что ухожу, и попросил передать Хейли «спокойной ночи». Она не стала бросаться поперек порога, чтобы меня удержать, но сказала мне в спину нечто, что обнадеживало:

— Майкл, просто нужно потерпеть немного.

Я обернулся.

— О чем ты?

— Не о чем, а о ком. О Хейли… и обо мне.

Я кивнул и пообещал потерпеть.

По дороге домой я позволил себе поднять собственный дух воспоминаниями о том, чего удалось достичь в зале суда, и начал думать о следующем свидетеле, которого намеревался вызвать после Лайзы. Задача, стоявшая передо мной, оставалась грандиозной, но не было никакой возможности продумать ее выполнение в долгосрочной перспективе. Приходилось начинать с текущего дня и продвигаться вперед, отталкиваясь от него.

Я проехал по Беверли-Глен до самого верха, затем свернул на восток по Малхолланд, оттуда — до Лорел-Кэньон. Внизу, с северной и южной сторон, время от времени просвечивал город: Лос-Анджелес расстилался широко, как мерцающий океан. Я не включал музыку и держал окна открытыми, чтобы холодный воздух и одиночество пробрали меня до мозга костей.

41

Все, что завоевал накануне, в четверг, я растерял следующим утром, в пятницу, в течение двадцати минут, когда Андреа Фриман продолжила свой перекрестный допрос Лайзы Треммел. Если обвинение огорошивает тебя чем-то в разгар процесса, в этом, разумеется, ничего хорошего нет, но это вполне нормально, это часть игры: неизвестное неизвестное. Но если тебя огорошивает твой собственный клиент, ничего хуже быть не может. Неизвестным неизвестным никогда не должен быть человек, которого ты защищаешь.

После того как Лайза Треммел заняла свидетельское место, Фриман проследовала на трибуну, держа в руках какой-то многостраничный документ, из которого торчала розовая закладка-стикер. Я подумал было, что это бутафория, призванная отвлечь меня, и поначалу не придал ей значения. Фриман начала с вопросов, которые я называю установкой декорации. Их цель — под протокол получить от свидетеля ответы, которые, как выяснится потом, являются ложными, что и будет доказано. Я видел, как она устраивает западню, но не понимал пока, откуда должна упасть сеть.

— Итак, вчера вы показали, что не были знакомы с Митчеллом Бондурантом, правильно?

— Да, правильно.

— И никогда не встречались с ним?

— Никогда.

— И никогда с ним не говорили?

— Никогда.

— Но вы пытались встретиться и поговорить с ним, верно?

— Да, я дважды ходила в банк в надежде обсудить с ним дело о моем доме, но он меня не принял.

— Вы помните, когда именно вы предпринимали эти попытки?

— В прошлом году. Точных дат не помню.

Тут Фриман, казалось, сменила направление допроса, но я знал, что это лишь часть продуманного плана.

Она задала Треммел ряд на первый взгляд невинных вопросов о ее ФЛАГе и задачах организации. Большинства из них я уже касался во время прямого допроса, но по-прежнему не мог разгадать ее игру и, глядя на многостраничный документ с розовой закладкой, уже начинал думать, что это не бутафория. Мэгги сказала накануне, что Фриман собиралась работать всю ночь, и теперь было ясно почему. Она совершенно очевидно что-то нашла. Я сидел, подавшись вперед, в направлении свидетельского бокса, словно физическая приближенность к источнику могла помочь быстрее понять, что происходит.

— У вас есть сайт, которым вы пользуетесь для организации деятельности ФЛАГа, не так ли? — спросила Фриман.

— Да, — ответила Треммел, — CaliforniaForeclosureFighters.com.

— Вы также зарегистрированы в Фейсбуке, верно?

— Да.

По тому, как опасливо и робко моя клиентка произнесла это единственное короткое слово, я догадался, что ловушка спрятана именно здесь. О том, что у Лайзы есть страница в Фейсбуке, я слышал впервые.

— Для тех членов жюри, которые, возможно, не в курсе, объясните, что представляет собой Фейсбук, миссис Треммел.

Я откинулся на спинку стула, незаметно вытащил из кармана мобильник и вслепую набрал эсэмэс Баллокс, велев ей оставить все дела и немедленно выяснить все, что можно, о Лайзиной странице в Фейсбуке. «Посмотрите, в чем там дело», — написал я.

— Ну, это социальная сеть, она позволяет мне поддерживать контакты с людьми, вовлеченными в деятельность ФЛАГа. Я вывешиваю там сведения о последних событиях, сообщаю, когда и где мы проводим следующую встречу или марш, ну и все такое. У многих есть специальная опция, позволяющая автоматически получать уведомления по телефону или на компьютер, как только я вывешиваю новое сообщение. Это очень удобно в организационном смысле.

— Вы тоже можете передавать сообщения на Фейсбук прямо со своего телефона, так?

— Да, могу.

— То интернетное пространство, где вы вывешиваете свои посты, называется вашей стеной, верно?

— Да.

— Но свою стену вы использовали не только для того, чтобы рассылать сообщения о протестных мероприятиях?

— Иногда.

— Вы также вывешивали там последние новости о ходе своего дела, связанного с отъемом дома, верно?

— Да, я хотела, чтобы это было чем-то вроде моего дневника, связанного с ходом этого дела.

— Использовали ли вы Фейсбук еще и для того, чтобы привлекать внимание прессы к своей деятельности?

— Да, и для этого тоже.

— Значит, чтобы получать вашу информацию, человек должен был зарегистрироваться в качестве вашего друга, правильно?

— Да, таков принцип работы Фейсбука. Люди, которые хотят «подружиться» со мной, делают запрос, я принимаю его, и они получают доступ к моей стене.

— Сколько у вас друзей в Фейсбуке?

Я еще не понимал, к чему именно она клонит, но уже знал точно, что ни к чему хорошему это не приведет, поэтому встал и заявил протест: похоже, мол, мы просто закидываем удочку там-сям, без определенной цели и отношения к делу. Фриман пообещала, что очень скоро отношение к делу прояснится, и Перри разрешил ей продолжить.

— Можете отвечать на вопрос, — сказала Фриман Лайзе.

— Ну, думаю… последний раз, когда я проверяла, их было более тысячи.

— Когда вы зарегистрировались на Фейсбуке?

— В прошлом году. Наверное, в июле или августе, когда готовила документы для регистрации ФЛАГа и открывала свой сайт. Я сделала это одновременно.

— Давайте расставим все точки над i. Что касается сайта, то к нему имеет доступ любой, у кого есть компьютер, подключенный к Интернету, так?

— Правильно.

— Но страница в Фейсбуке — нечто более частное и ограниченное. Чтобы иметь доступ к ней, человек должен получить от вас согласие принять его в круг ваших друзей. Я правильно излагаю?

— Да, но обычно я даю согласие любому приславшему запрос. Их слишком много, всех я не знаю — просто принимаю к сведению, что они прослышали о нашей деятельности и заинтересовались ею. Я не отвергаю никого. Вот почему менее чем за год я приобрела тысячу друзей.

— Хорошо. И с того момента, как присоединились к Фейсбуку, вы регулярно вывешиваете посты на своей стене?

— Да, довольно регулярно.

— В том числе сообщаете о том, что происходит на этом процессе?

— Да, пишу свое мнение о происходящем.

Я ощущал, как у меня поднимается температура. Мне казалось, что мой пиджак сделан из воздухонепроницаемого пластика и накапливает жар внутри. Мне хотелось ослабить галстук, но я понимал: если присяжные заметят, что я это делаю во время перекрестного допроса, они получат сигнал, для меня катастрофический.

— А теперь скажите, может ли кто-нибудь другой зайти на вашу страницу и разместить на ней пост от вашего имени?

— Нет, только я сама. Люди могут отвечать и выкладывать собственные посты, но не под моим именем.

— Как вы думаете, сколько постов вы разместили на своей стене начиная с прошлого лета?

— Понятия не имею. Много.

Фриман подняла над головой толстый документ с розовой закладкой.

— Знаете ли вы, что выложили за это время более тысячи двухсот постов?

— Нет, этого я не знала.

— Зато я это знаю. Вот здесь — распечатки всех ваших постов. Ваша честь, могу я подойти к свидетельнице с этими распечатками?

Прежде чем судья успел ответить, я попросил о совещании. Перри жестом велел нам подойти. Фриман прихватила распечатки с собой.

— Ваша честь, что происходит?! — воскликнул я. — У меня то же возражение, что и вчера: обвинение намеренно не включает некоторые документы в материалы следствия. Ни о каких фейсбуковских постах не было и слуху, а теперь она собирается предъявить их суду в количестве тысячи двухсот? Послушайте, судья, так нельзя.

— В материалах следствия ничего нет, потому что об этих фейсбуковских постах не было известно до вчерашнего вечера.

— Судья, если вы этому верите, то можете поверить и тому, что я — президент Соединенных Штатов.

— Судья, эти распечатки всех постов обвиняемой на Фейсбуке поступили в мой офис только вчера во второй половине дня. Мои сотрудники выделили те из них, которые были выложены начиная с сентября и имеют отношение к делу и к показаниям обвиняемой. Если мне будет позволено продолжить, это станет ясно всем, даже советнику.

— Поступили в ваш офис? — повторил я. — Что это значит? Судья, чтобы ознакомиться со стеной моей подзащитной, нужно стать ее приглашенным другом. Если обвинение пользуется ухищр…

— Мне эти распечатки передал представитель прессы, который является другом обвиняемой по Фейсбуку, — перебила меня Фриман. — Здесь нет никаких ухищрений. И речь вообще не об источнике. Res ipsa loquitor — документы говорят сами за себя, судья, и я не сомневаюсь, что сама обвиняемая может подтвердить присяжным свое авторство. Советник просто пытается лишить жюри возможности ознакомиться с тем, что, как ему хорошо известно, является уликой, свидетельствующей, что его клиентка…

— Судья, я вообще понятия не имею, о чем она толкует. Я впервые услышал об этой странице в Фейсбуке во время ее перекрестного допроса. Представления советника о…

— Очень хорошо, мисс Фриман, — перебил меня Перри, — покажите эти распечатки свидетельнице, но побыстрее переходите к существу дела.

— Благодарю вас, судья.

Вернувшись за стол, я почувствовал вибрацию своего мобильника, достал его и, держа под столом так, чтобы не видел судья, прочел эсэмэс от Баллокс, но в ней сообщалось лишь, что она вошла на Лайзину страницу в Фейсбуке и работает в соответствии с моим распоряжением. Я одной рукой напечатал ответ: проверить посты, начиная с сентября прошлого года, — после чего снова сунул телефон в карман.

Фриман передала Лайзе распечатки и заставила ее подтвердить, что они являются постами с ее стены.

— Спасибо, миссис Треммел. Не могли бы вы теперь открыть заложенный текст?

Лайза нехотя повиновалась.

— Как видите, я выделила три поста, датированные семнадцатым сентября. Будьте любезны, прочтите первый из них вслух, включая время его размещения на вашей стене.

— Гм, час сорок шесть. «Направляюсь в „Уэстленд“, чтобы встретиться с Бондурантом. На сей раз не приму никаких отказов».

— Вы произнесли фамилию как «Бондурант», но в тексте она написана неправильно, не так ли?

— Да.

— Как она там написана?

— Б-о-н-д-у-р-о-д.

— Бондурод. Я заметила, что так вы пишете его фамилию при всех ее упоминаниях в ваших постах. Вы делаете это по ошибке или намеренно?

— Он хотел отнять у меня дом.

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

— Да, намеренно. Я называла его Бондуродом, потому что он плохой человек.

Я почувствовал, что у меня волосы взмокли от пота. Еще немного — и Лайза покажет свое истинное лицо.

— Прочтите, пожалуйста, следующий выделенный пост. Включая время размещения.

— Два часа восемнадцать минут. «Меня опять к нему не пустили. Это нечестно».

— А теперь, пожалуйста, прочтите время размещения и текст третьего поста.

— Два двадцать одна. «Нашла место его парковки. Буду ждать его в гараже».

Тишина в зале суда отозвалась у меня в голове, как грохот проезжающего мимо поезда.

— Миссис Треммел, вы ждали Митчелла Бондуранта в гараже «Уэстленд нэшнл» семнадцатого сентября прошлого года?

— Да, но недолго. Я поняла, что это бесполезно: он не выйдет до конца дня. Поэтому я ушла.

— Пошли ли вы туда же в гараж и ждали ли там мистера Бондуранта в утро убийства?

— Нет! Меня там не было!

— Вы увидели его в кофейне и разозлились, а вам было известно, куда он в следующий момент направится, не так ли? Поэтому вы сами пошли в гараж, подождали его и…

— Протестую! — завопил я.

— …и убили его молотком, верно?

— Нет! Нет! Нет! — взвыла Треммел. — Я этого не делала!

Она разрыдалась и застонала, как загнанное в угол раненое животное.

— Ваша честь, протестую! Прокурор травит мою…

Взглянув на Треммел, судья словно бы очнулся от задумчивости.

— Поддерживаю!

Фриман замолчала. Помимо всхлипываний моей клиентки, в зале не раздавалось ни звука. Служащий суда подошел к ней с коробкой бумажных салфеток, и Лайзин поток слез наконец иссяк.

— Благодарю, ваша честь, — сказала Фриман. — У меня больше нет вопросов.

Я попросил пораньше объявить утренний перерыв, чтобы моя клиентка могла прийти в себя, а я — подумать: вызывать ли следующего свидетеля или провести второй тур прямого допроса. Судья удовлетворил мою просьбу, вероятно, потому, что пожалел меня.

Лайзины слезы не дезавуировали того факта, что Фриман мастерски расставила ей ловушку. Но не все еще было потеряно. Когда строишь защиту на утверждении, что обвинение подстроено, лучше всего каждый фрагмент обвинительных доказательств и показаний свидетеля — даже если этот свидетель твоя подзащитная — представлять как часть постановки.

Когда присяжные покинули зал, я подошел к свидетельскому боксу, чтобы успокоить свою клиентку. Выдернув из коробки две салфетки, я протянул их ей. Она взяла и стала промокать глаза. Закрыв ладонями микрофон, чтобы наш разговор не транслировался на весь зал, я сказал, изо всех сил стараясь сдерживаться:

— Лайза, какого черта я должен узнавать об этом Фейсбуке только здесь? Вы представляете себе, какую роль это может сыграть в нашем деле?

— Я думала, вы знаете! Среди моих друзей есть Дженнифер.

— Моя Дженнифер?

— Да!

Ничего особенного, просто твой младший партнер и твоя клиентка знают о деле больше, чем ты.

— Но эти ваши сентябрьские посты. Вы понимаете, какой катастрофой они грозят?

— Простите меня! Я о них совершенно забыла. Это было так давно.

Было похоже, что она готова разразиться новым потоком слез. Я попытался его предотвратить:

— Ладно, нам повезло. Мы можем попробовать обратить это в свою пользу.

Она перестала промокать глаза и посмотрела на меня.

— В самом деле?

— Возможно. Но мне нужно выйти и позвонить Баллокс.

— Кто такой Баллокс?

— Простите, забыл: так мы называем Дженнифер. А вы сидите тихо и постарайтесь взять себя в руки.

— Мне будут задавать еще вопросы?

— Да. Я продолжу прямой допрос.

— Тогда мне нужно пойти привести в порядок макияж.

— Хорошая идея. Только недолго.

* * *

Наконец я вышел в коридор и позвонил Баллокс в офис.

— Вы посмотрели записи от семнадцатого сентября? — спросил я вместо приветствия.

— Только что. Если Фриман…

— Она уже это сделала.

— Дерьмо!

— Да, дело плохо, но можно попробовать выкрутиться. Лайза сказала, что вы зарегистрированы на Фейсбуке в качестве ее друга?

— Да, мне очень жаль, я знала, что у нее там есть страница. Но мне никогда не приходило в голову просмотреть более ранние записи на ее стене.

— Об этом поговорим позже. А сейчас мне нужно знать, есть ли у вас доступ к списку ее друзей.

— Он сейчас у меня перед глазами.

— Хорошо. Прежде всего я хочу, чтобы вы распечатали полный список, отдали его Лорне и велели Рохасу привезти ее с этим списком сюда. Немедленно. После этого вы с Циско начинайте изучать имена, разузнайте, кто эти люди.

— Их больше тысячи. Вы хотите, чтобы мы всех их проверили?

— Если окажется нужно, да. Мне нужна связь с Оппарицио.

— С Оппарицио? Каким образом…

— Для него Треммел представляла угрозу так же, как для банка. Она протестовала против мошенничеств с отъемом домов. Мошенничества совершались компанией Оппарицио. От Герба Дэла мы знаем, что она была для Оппарицио чем-то вроде радара. Разумно предположить, что кто-то из его компании следил за ее страницей в Фейсбуке. Лайза только что сообщила, что принимала в друзья всех, кто обращался с запросом. Если повезет, может, мы найдем какое-нибудь известное нам имя.

Последовала пауза, после чего Баллокс запинаясь произнесла то, о чем я думал:

— Отслеживая ее сообщения на Фейсбуке, они были в курсе того, что она собиралась предпринять.

— И могли узнать, что однажды она ждала Бондуранта в гараже.

— А потом обставить его убийство, отталкиваясь от ее же записи.

— Баллокс, мне неприятно вам это говорить, но вы мыслите как адвокат защиты.

— Мы сейчас же этим займемся.

Я различил нетерпение в ее голосе.

— Хорошо, но первым делом распечатайте список и пришлите его мне. Я начну допрос минут через пятнадцать. Скажите, чтобы Лорна принесла мне список прямо сюда, в зал. А потом, если вы с Циско что-нибудь обнаружите, немедленно сообщите мне по эсэмэс.

— Будет сделано.

42

Когда я вернулся в зал, Фриман все еще распирало от гордости за свою утреннюю победу. Сложив руки на груди, она лениво стояла у моего стола, прислонившись к нему бедром.

— Холлер, признайтесь, вы просто блефовали, утверждая, что ничего не знаете о ее странице в Фейсбуке.

— Мне жаль, но не могу в этом признаться: я действительно не знал.

Она закатила глаза:

— Ну и ну! Похоже, вам требуется клиент, который не прячет камня за пазухой… или новый дознаватель, который способен заранее выяснить, что он там прячет.

Я игнорировал издевку, надеясь, что таким образом она перестанет злорадствовать и вернется за свой стол, поэтому начал листать блокнот, притворяясь, будто что-то там ищу.

— Это было манной с небес, когда я вчера вечером получила эти распечатки и прочла те три поста.

— Представляю, как вы гордились собой. Кто этот гад-репортер, который дал вам распечатку?

— А вам бы очень хотелось это узнать?

— Я узнаю. Первый, кто выдаст следующий эксклюзив от окружной прокуратуры, и будет тем, кто вам помог. От меня они никогда не получают ничего, кроме «без комментариев».

Она хихикнула. Ей это ничем не грозило. Она выдала полученную информацию присяжным, а все остальное было не важно. Наконец, подняв голову, я искоса посмотрел на нее:

— Вы еще не поняли, да?

— Не поняла — чего? Что жюри теперь известно о том, что ваша клиентка прежде бывала на месте преступления и ей было известно, где искать жертву? Нет, я это прекрасно понимаю.

Я отвернулся и покачал головой.

— Ладно, увидите. Прошу меня простить.

Поднявшись, я направился к свидетельскому боксу. Лайза Треммел только что вернулась из дамской комнаты, подправив макияж. Когда она начала говорить, я снова прикрыл микрофон ладонями.

— Зачем вы разговаривали с этой сукой? Она страшный человек.

Несколько обескураженный ее откровенной злостью, я оглянулся на Фриман, которая уже сидела за прокурорским столом.

— Она не страшный человек и не сука, договорились? Она просто делает свое…

— Нет, она сука. Вы не знаете.

Склонившись к ее уху, я прошептал:

— А что делаете вы, Лайза? Слушайте, не надо вести себя со мной двулично. У вас впереди еще полчаса допроса. Давайте проведем его, не втягивая жюри в ваши соображения. Хорошо?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, но это обидно.

— Простите, если обидел. Я пытаюсь защищать вас, и мне вовсе не помогает то, что я неожиданно обнаруживаю нечто вроде этого Фейсбука во время вашего перекрестного допроса.

— Я же уже извинилась. Но ваша помощница все знала.

— Да, только я не знал.

— Послушайте, вы сказали, что можно обернуть это в нашу пользу. Как?

— Просто. Если кто-то хотел вас подставить, то эта ваша страница в Фейсбуке — отличное место для старта.

По мере того как я разворачивал перед ней тактику, которую собирался применить, взгляд ее прояснялся и румянец проступал на побледневшем лице. Гнев, омрачавший его еще минуту назад, полностью испарился. И как раз в этот момент в зал вошел судья, готовый продолжить процесс. Кивнув своей клиентке, я вернулся за стол. Судья дал распоряжение приставу ввести присяжных.

Когда все расселись по местам, Перри спросил, желаю ли я продолжить прямой допрос. Я вскочил с места так, словно лет десять ждал такой возможности. Это стоило мне чудовищной вспышки боли, пронизавшей мой торс, словно молнией. Ребра, может, и заживали, но при каждом неверном движении все еще давали о себе знать искрами из глаз.

Как раз в тот момент, когда я направлялся к трибуне, дверь в глубине зала за моей спиной открылась и вошла Лорна. Успела, молодец. С папкой в одной руке и мотоциклетным шлемом в другой, она быстро проследовала по центральному проходу к барьеру, отделявшему зрительские места от судейской территории.

— Ваша честь, вы позволите мне минуту переговорить со своей помощницей?

— Только, пожалуйста, недолго.

Я подошел к Лорне, и она передала мне папку.

— Это список всех ее друзей по Фейсбуку. К сожалению, когда я уезжала, Дженнифер и Деннис еще не успели найти никакой связи сам знаешь с кем.

Странно было слышать, как Баллокс и Циско называют их настоящими именами. Взглянув на мотоциклетный шлем, я шепотом спросил:

— Ты приехала на мотоцикле Циско?

— Ты же хотел получить список быстро, а на мотоцикле я смогла припарковаться поближе к зданию суда.

— А где Рохас?

— Не знаю. Его мобильный не отвечает.

— Чудесно. Послушай, я хочу, чтобы ты оставила мотоцикл здесь и вернулась в контору пешком. Не желаю, чтобы ты гоняла на этой адской машине для самоубийц.

— Я больше не твоя жена, а его.

Когда она это произносила, я посмотрел поверх ее плеча и увидел Мэгги Макферсон, сидевшую в зале. Интересно, ради кого она пришла — ради меня или ради Фриман?

— Слушай, — сказал я, — это не имеет никакого отношения к…

— Мистер Холлер? — услышал я за спиной многозначительный голос судьи. — Мы вас ждем.

— Да, ваша честь, — громко произнес я не оборачиваясь и шепотом добавил, обращаясь к Лорне: — Иди пешком.

Возвращаясь на трибуну, я на ходу открыл папку. В ней не было ничего, кроме списка — тысяча с лишним фамилий, напечатанных в две колонки на каждой странице, — тем не менее я сделал вид, будто только что получил Святой Грааль.

— Итак, Лайза, давайте поговорим о вашей странице в Фейсбуке. Во время перекрестного допроса вы показали, что имеете более тысячи друзей. Они все знакомы вам лично?

— Далеко не все. Поскольку очень многие люди знают обо мне благодаря ФЛАГу, я, получая запрос от кого-либо, кто хочет войти в число моих друзей, просто шлю подтверждение — это же поддержка нашему делу. Я принимаю всех без исключения.

— Значит, ваши посты доступны для большого количества людей, которые являются вашими виртуальными друзьями, но в реальности вам совершенно не знакомы. Так?

— Да, правильно.

Я почувствовал, что в кармане вибрирует телефон.

— То есть любой из этих незнакомцев, если он интересуется вашими действиями в прошлом или в настоящем, может просто зайти на вашу страницу в Фейсбуке и прочесть посты, размещенные на вашей стене. Я прав?

— Да, правы.

— Например, кто-нибудь может прямо сейчас, просматривая вашу страницу, перелистнуть ее назад и увидеть, что в сентябре прошлого года вы топтались в гараже «Уэстленда» в ожидании Митчелла Бондуранта, верно?

— Да, может.

Я вынул из кармана телефон и, используя барьер трибуны как ширму, положил его на поверхность. Одной рукой листая папку, другой я вывел на экран полученный текст. Сообщение было от Баллокс: «3-я стр., правая колонка, 5-е снизу — Дон Дрисколл. Некий Доналд Дрисколл прежде работал в АЛОФТе специалистом по инф. технологиям. Ищем дальше».

Бинго! Теперь у меня было хоть что-то, за что можно зацепиться.

— Ваша честь, я бы хотел показать свидетельнице этот документ. Это распечатка списка имен всех друзей Лайзы Треммел по Фейсбуку.

Фриман, заподозрив, что ее утренняя победа под угрозой, попыталась возразить, но судья отклонил ее протест, заметив, что она сама открыла эту дверь. Я передал своей клиентке список и вернулся на трибуну.

— Пожалуйста, откройте третью страницу распечатки и прочтите имя, которое стоит пятым снизу в правой колонке.

Фриман снова сделала попытку протестовать — на том основании, что список не проверен, но судья порекомендовал ей оспорить это во время перекрестного допроса, если она считает, что я представил суду фальшивку. Я еще раз попросил Лайзу прочесть имя.

— Дон Дрисколл.

— Спасибо. Вам знакомо это имя?

— Кажется, нет. Нет.

— Но он — один из ваших друзей по Фейсбуку.

— Понимаю, но, как уже говорила, я знаю далеко не всех, кто в списке моих друзей. Их слишком много.

— Не припоминаете ли вы, чтобы человек по имени Дон Дрисколл когда-нибудь входил в прямой контакт с вами, представляясь сотрудником компании АЛОФТ?

Фриман заявила протест и попросила о совещании. Судья подозвал нас к скамье.

— Судья, что происходит? Советник не имеет права швыряться именами направо и налево. Где доказательства того, что он не просто наобум выбирает их из списка?

Перри задумчиво кивнул:

— Я согласен, мистер Холлер.

Мой телефон остался на трибуне. Если от Баллокс пришли какие-нибудь дополнения, они не могли мне сейчас помочь.

— Ваша честь, мы можем пройти в ваш кабинет и позвонить моей помощнице, если хотите. Но я бы хотел в данном случае попросить суд об отсрочке. Обвинение внесло сюжет с Фейсбуком только сегодня утром, я пытаюсь найти ответ. Мы могли бы отложить представление мною доказательств или подождать, пока защита вызовет Дона Дрисколла в качестве свидетеля и мисс Фриман сможет сама убедиться, не допускаю ли я искажений, характеризуя его.

— Вы собираетесь вызвать его в качестве свидетеля?

— В свете того, что обвинение решило использовать в деле старые посты моей клиентки, боюсь, у меня нет иного выхода.

— Отлично, подождем показаний мистера Дрисколла. Не разочаруйте меня, мистер Холлер: не дай вам Бог прийти в суд и сказать, что вы передумали. Я буду огорчен, если такое случится.

— Да, ваша честь.

Мы вернулись на свои места, и я повторил вопрос:

— Вступал ли Дон Дрисколл в контакт с вами на Фейсбуке или где бы то ни было еще и сообщал ли он вам, что работает в АЛОФТе?

— Нет, такого не было.

— Вы знаете, что такое АЛОФТ?

— Да. Это название фирмы, которая осуществляет отъем домов; банки вроде «Уэстленда» пользуются для этого ее услугами, она делает для них всю бумажную работу.

— Проводила ли эта фирма технически и отъем вашего дома?

— Да, полностью.

— АЛОФТ — это аббревиатура? Вы знаете, как она расшифровывается?

— «А. Луис Оппарицио. Финансовые технологии». Так называется эта компания.

— Что бы вы сказали, если бы узнали, что упомянутое лицо, Доналд Дрисколл, являющийся одним из ваших друзей по Фейсбуку, работает на АЛОФТ?

— Я бы сказала, что кто-то из АЛОФТа в курсе всех моих постов.

— Значит, в принципе этот человек, Дрисколл, мог знать, где вы бываете и куда направляетесь, правильно?

— Правильно.

— Он мог быть в курсе ваших постов от сентября прошлого года, в которых вы сообщали, что нашли место парковки машины мистера Бондуранта в банковском гараже и собираетесь ждать его там, верно?

— Верно.

— Благодарю вас, Лайза. У меня больше нет вопросов.

Возвращаясь на место, я украдкой посмотрел на Фриман. Она больше не сияла. Она смотрела прямо перед собой. Я перевел взгляд на зрительный зал в поисках Мэгги, но ее там уже не было.

43

Вторая половина дня была посвящена выступлению Шамирам Арсланян, моего эксперта-криминалиста из Нью-Йорка. Я весьма успешно пользовался услугами Шами в прошлом и собирался воспользоваться ими теперь. Она имела ученые степени, полученные в Гарварде, Массачусетсском технологическом институте и Институте имени Джона Джея, где и работала в настоящее время научным сотрудником, а кроме того, обладала несокрушимым обаянием и телегеничной внешностью. А сверх всего этого она просто-таки излучала честность, не позволявшую усомниться ни в одном слове ее показаний. Конечно же, она была бесценной находкой, но соглашалась выступать только тогда, когда была совершенно уверена в научной обоснованности своих выводов и в том, что собиралась сказать на процессе. Что было для меня в данном случае дополнительным бонусом, так это то, что она была точно такого же роста, как моя клиентка.

Во время обеденного перерыва Арсланян установила перед ложей жюри манекен. Это была мужская фигура ростом шесть футов полтора дюйма — то есть такого же роста, какой был у Митчелла Бондуранта в обуви. На манекен надели костюм, похожий на тот, в каком Бондурант был в день убийства, и точно такие же туфли. Манекен был изготовлен на шарнирах, которые позволяли сгибать его во всех возможных направлениях и придавать любую позу.

Когда после перерыва суд собрался снова, моя свидетельница заняла место в боксе, и я не пожалел времени, чтобы представить ее во всех ее многочисленных достоинствах. Я хотел, чтобы присяжные поняли, насколько компетентна эта женщина, и обратили благосклонное внимание на ее умение отвечать на любые вопросы. Еще мне было нужно, чтобы они осознали: ее квалификация и знания ставят ее на совсем иной уровень по сравнению с экспертом — свидетелем обвинения. На гораздо более высокий.

Когда нужное впечатление было достигнуто, я перешел к существу дела.

— Итак, доктор Арсланян, я попросил вас изучить различные аспекты убийства Митчелла Бондуранта, не так ли?

— Да, именно так.

— И в особенности — физические.

— Да, вы попросили меня выяснить, могла ли ваша клиентка в действительности совершить это преступление так, как описывает полиция.

— И каков ваш вывод — могла?

— И да, и нет. Я уверена, что она могла его совершить, но отнюдь не так, как утверждает полиция.

— Не могли бы вы объяснить свое заключение?

— Я предпочитаю его продемонстрировать, заняв место вашей клиентки.

— Какой у вас рост, доктор Арсланян?

— Пять футов три дюйма без обуви, такой же, как у Лайзы Треммел, как мне сообщили.

— Прислал ли я вам молоток, являющийся точной копией того, который был обнаружен полицией и объявлен орудием преступления?

— Да, прислали, и он у меня с собой.

Она подняла дубликат молотка с пюпитра, находившегося перед ней в свидетельском боксе.

— Получили ли вы от меня фотографии садовых туфель, которые были изъяты из незапертого гаража моей подзащитной и на одной из которых впоследствии было найдено пятнышко крови жертвы?

— Да, получила, и мне удалось достать точно такую же пару с помощью вашего офис-менеджера. Сейчас эти туфли на мне.

Она выставила ногу из свидетельского бокса в сторону ложи присяжных, чтобы они могли рассмотреть прорезиненную садовую туфлю. По залу прокатился вежливый смешок. Я попросил судью разрешить моей свидетельнице продемонстрировать свои выводы, и он разрешил, несмотря на протест обвинения.

Арсланян вышла из свидетельского бокса с молотком в руке и приступила к демонстрации.

— Вопрос, который я себе задала, состоял в следующем: могла ли женщина роста обвиняемой, то есть в обуви — пяти футов трех дюймов, как я сама, нанести смертельный удар по темени мужчине ростом шесть футов полтора дюйма в обуви? Я учла и десятидюймовую ручку молотка. Но было ли этого достаточно? Таков был вопрос.

— Доктор, позвольте мне перебить вас: не могли бы вы сначала рассказать нам о своем манекене и о том, как вы его используете?

— Разумеется. Это Мэнни, и я всегда использую его, когда провожу тестирование в своей лаборатории в Институте Джона Джея и когда выступаю в суде. У него имеются все суставы, какие есть у человека, он разбирается на части, если мне это требуется, а самое его большое достоинство состоит в том, что он никогда мне не перечит и не говорит, что я полновато выгляжу в джинсах.

Она снова сорвала одобрительный смешок зала.

— Благодарю вас, доктор, — поспешил сказать я прежде, чем судья велел бы ей воздерживаться от шуток. — А теперь, если не возражаете, продолжайте свою демонстрацию.

— Конечно. Итак, я изучила отчет о вскрытии, фотографии и рисунки, чтобы точно определить место на черепе манекена, куда был нанесен смертельный удар. Благодаря зазубрине на рабочей поверхности бойка мы знаем, что на мистера Бондуранта напали сзади. Мы также знаем, исходя из одинаковой глубины окружности вмятины на черепе, что удар был нанесен сверху плашмя. Таким образом, приложив молоток вот таким образом…

Взобравшись на ступеньку небольшой стремянки, стоявшей рядом с Мэнни, она приложила ударную поверхность молотка к макушке его головы и закрепила ее в этом положении с помощью рук самого безликого манекена. После этого она сошла со ступеньки и указала на перпендикулярную головке молотка ручку, которая располагалась строго параллельно полу.

— Как видите, отсюда, с полу, у меня ничего не получится. Во мне в этих туфлях пять футов четыре дюйма росту, и в обвиняемой, в таких же туфлях, те же пять футов четыре дюйма. Для нас ручка расположена слишком высоко.

Она потянулась к молотку, но не смогла взяться за него так, чтобы ручка осталась параллельной полу.

— О чем это свидетельствует? О том, что обвиняемая не могла нанести удар жертве, находившейся в таком положении — то есть стоявшей прямо и державшей голову без наклона. Теперь рассмотрим, какое положение должна была бы занимать фигура жертвы, чтобы это стало возможно. Мы знаем, что удар был нанесен сзади, поэтому, если мужчина стоял, наклонившись вперед — ну, скажем, уронил ключи и хотел их поднять, — это тоже было бы невозможно: я не могу достать молотком до макушки через его спину.

Рассказывая, она производила соответствующие манипуляции с манекеном: сгибала его в поясе и пыталась молотком дотянуться до его темени.

— Нет, не получается. Я искала нужное положение два дня во всех перерывах между лекциями и пришла к выводу, что есть только два положения, в которых это возможно: если жертва по какой-то причине в момент убийства стояла на коленях или на корточках либо смотрела в потолок, до отказа запрокинув голову.

Она сначала выпрямила манекен, потом откинула его голову назад, согнув шею, и взялась за ручку молотка. Такая позиция была вполне подходящей, но при этом лицо манекена располагалось в строго горизонтальной плоскости.

— Далее. Согласно результатам вскрытия, на коленях жертвы были характерные ссадины, а на одном даже треснула коленная чашечка. В отчете сказано, что эти травмы получены при падении мистера Бондуранта после нанесения ему удара. Он сначала упал на колени, а затем лицом вниз. Такое падение мы называем «падением мертвеца». Учитывая характер повреждения коленей, я делаю вывод, что в момент удара жертва могла находиться только в таком положении. — Она указала на откинутую назад до упора голову манекена.

Я проверил реакцию жюри. Все наблюдали с напряженным вниманием. Это напоминало шоу, причем захватывающее.

— Хорошо, доктор. А теперь, если вы вернете голову манекена в вертикальную или слегка наклонную позицию, можете ли вы сказать, какого приблизительно роста должен был быть настоящий преступник?

Фриман взвилась и в крайнем раздражении крикнула:

— Ваша честь, это не наука! Это шаманство. Все это делается, чтобы напустить дыма. А теперь советник еще просит свидетельницу указать рост какого-то мифического человека, который якобы мог совершить это преступление. Никто не способен сказать точно, в какой позе стояла жертва этого чудовищного преступления и под каким углом была наклонена его го…

— Ваша честь, — перебил ее я, — время заключительных дебатов сторон настанет не раньше следующей недели. Если штат имеет обоснованные возражения, пусть обвинитель представит их суду на стадии контрдоказательств вместо того, чтобы пытаться воздействовать на присяжных…

— Хорошо, — сказал судья. — Замолчите оба. Мистер Холлер, вас не ограничивали во времени для допроса этой свидетельницы. Но я начинал понимать мисс Фриман еще до того, как она выступила со своей зажигательной речью. Протест принят.

— Благодарю, ваша честь, — произнесла Фриман так, словно ее только что спасли от участи быть брошенной в пустыне.

Я взял себя в руки, посмотрел на свою свидетельницу и ее манекен, затем сверился с записями и наконец кивнул. Я достиг того, к чему стремился, поэтому сказал:

— Вопросов больше нет.

У Фриман вопросы имелись, но, сколько ни пыталась ветеранша судебных баталий обвинительница сбить с толку ветераншу судебных баталий свидетельницу, ничего у нее не вышло: Шами Арсланян не уступила ей ни пяди своей территории. Фриман терзала ее почти сорок минут, но единственное, чего ей удалось добиться, — это заставить Арсланян признать, что невозможно точно знать, что случилось в гараже в момент убийства.

Еще в начале недели судья сообщил нам, что пятница будет коротким днем из-за окружного совещания судей, запланированного на вторую половину дня. Поэтому мы работали без перерыва почти до четырех часов, когда Перри объявил, что процесс возобновитсяпосле выходных. На двухдневный отдых я уходил с ощущением, что на данном этапе мы побеждаем. Устояв против большей части обвинительных улик, мы завершали неделю энергичным отрицанием Лайзой Треммел своей вины и утверждением, что ее подставили, а также предположением моей свидетельницы-криминалистки, что моя клиентка физически не могла совершить это преступление. Если, конечно, она не нанесла смертельный удар Бондуранту в тот момент, когда он, стоя в гараже, почему-то глазел в потолок.

Я не сомневался, что посеял жизнеспособные семена сомнения. Закончив собирать бумаги, я не уходил от своего стола, просматривая какую-то папку, которая мне была совершенно не нужна, в ожидании, что Фриман подойдет и предложит сделку в обмен на признание вины моей подзащитной.

Но этого не случилось. Когда я поднял голову от своей якобы важной папки, Фриман уже не было в зале.

Я спустился на лифте на второй этаж. Все судьи уже должны были отбыть на совещание по мерам, направленным против нарушения правил поведения в суде, но, по моим соображениям, окружная прокуратура должна была работать до пяти. Администратор за стойкой, которому я сообщил, что иду к Мэгги Макферсон, позволил мне пройти. Мэгги делила кабинет с еще одним заместителем окружного прокурора, но, к счастью, тот был в отпуске, и она сидела в кабинете одна. Пододвинув стул отсутствующего коллеги к ее столу, я сел напротив.

— Я сегодня несколько раз заходила в зал суда, — сказала она. — Немного послушала твой прямой допрос этой дамы из Института Джона Джея. Она — хорошая свидетельница.

— Да, отличная. Я тебя видел. Только не знал, ради кого ты пришла — ради меня или ради Фриман.

Она улыбнулась:

— Возможно, ради себя самой. Я продолжаю кое-чему учиться у тебя, Холлер.

Теперь улыбнулся я:

— Мэгги Макферсон учится у меня? Не может быть.

— Ну…

— Нет, ничего не говори.

Мы оба рассмеялись.

— В любом случае я рад, что ты заходила. Что вы с Хейли собираетесь делать в выходные?

— Еще не знаю. Уезжать никуда не планировали. А у тебя, как я догадываюсь, будет полно работы.

Я кивнул:

— Нам нужно будет кое-кого найти. Понедельник и вторник обещают быть решающими днями этого процесса. Но может, сходим в кино или еще куда-нибудь?

— Конечно.

Мы помолчали. Я только что провел один из самых удачных дней в своей карьере, однако чувствовал, как во мне растет чувство утраты и грусти, и, посмотрев на бывшую жену, спросил:

— Мы больше никогда снова не будем вместе, да, Мэгги?

— Что?

— Мне только сейчас пришло в голову: ты хочешь, чтобы все оставалось так, как сейчас. Хоть одному из нас это действительно необходимо, так, как прежде, не будет никогда. Ты не дашь мне этого.

— Майкл, зачем говорить об этом сейчас? У тебя самая середина процесса. Ты…

— У меня самая середина жизни, Мэг. Я хочу только, чтобы вы с Хейли гордились мной.

Она склонилась ко мне через стол и, протянув руку, на миг дотронулась до моей щеки.

— Думаю, Хейли гордится тобой.

— Да? А ты?

Она улыбнулась, но как-то грустно.

— Думаю, тебе надо ехать домой и до утра не думать ни об этом, ни о процессе, ни о чем бы то ни было другом. Пусть все уляжется у тебя в голове. Расслабься.

Я покачал головой:

— Не могу. В пять у меня встреча с осведомителем.

— По делу Треммел? Кто этот осведомитель?

— Не важно. А ты просто стараешься сменить тему. Ты никогда до конца не забудешь и не простишь, да? Это выше тебя, и, быть может, именно это делает тебя таким хорошим прокурором.

— Да, я отличный прокурор. Наверное, именно поэтому и торчу здесь, в Ван-Нуйсе, выступая по делам о вооруженных ограблениях.

— Это политика, не имеющая никакого отношения к талантам и преданности делу.

— Это не имеет значения, и я не могу с тобой больше болтать. У меня рабочий день еще не закончился, а тебе пора на встречу со своим осведомителем. Почему бы тебе не позвонить мне завтра, если ты хочешь сводить Хейли в кино? Возможно, я тебе это разрешу, пока сама буду бегать по разным делам.

Я встал: когда проигрывал дело, я всегда отдавал себе в этом отчет.

— Ладно, ухожу. Позвоню завтра. Но надеюсь, что ты тоже пойдешь с нами в кино.

— Посмотрим.

— Хорошо.

Для быстроты я спустился пешком по лестнице, потом пересек площадь, чтобы направиться по Силмар на север, к Дому победы, и тут наткнулся на мотоцикл, припаркованный у бордюра. Это был мотоцикл Циско — драгоценный «харлей-дэвидсон» с панорамным рулем, перламутрово-черным баком и такими же крыльями. Я хмыкнул: Лорна, моя вторая бывшая жена, сделала точно так, как я велел.

Она не замкнула мотоцикл на цепь, видимо, полагая, что он в безопасности перед зданием суда, возле полицейского участка. Отведя от бордюра, я покатил его по Вимлар. Должно быть, вид у меня был еще тот: мужчина в элегантном костюме от Корнелиани, толкающий по улице «харлей» с лежащим на руле портфелем.

Когда я прибыл в свой офис, было половина пятого, до появления Герба Дэла оставалось еще полчаса. Чтобы выкинуть из головы разговор с Мэгги и снова окунуться в дело, я созвал общее совещание. Сообщив Циско, где оставил его мотоцикл, я попросил доложить, что нового выявило дальнейшее изучение списка друзей Лайзы на Фейсбуке.

— Прежде всего: какого черта мне ничего не было известно о ее странице? — спросил я.

— Это моя вина, — быстро ответила Аронсон. — Как уже говорила, я знала о ней и даже откликнулась на предложение Лайзы присоединиться к ее друзьям. Просто я не осознала, что это может быть важно.

— И я тоже, — подхватил Циско. — Меня она тоже пригласила. Я бегло просмотрел ее страницу, но ничего такого не увидел. Надо было смотреть внимательней.

— И я тоже, — добавила Лорна.

Я вгляделся в их лица: это был единый фронт.

— Великолепно, — сказал я. — Значит, мы все четверо упустили этот момент, а наша клиентка не потрудилась обратить на него наше внимание. Полагаю, нас всех следовало бы уволить.

Для пущего эффекта я сделал паузу.

— Ладно. Что там насчет имени, которое вы выудили? Откуда взялся этот Дон Дрисколл и что нам о нем известно? Ребята, возможно, Фриман непредусмотрительно обронила нам в руки ключик ко всему делу. Так что у нас есть?

Баллокс взглянула на Циско, предоставляя слово ему.

— Как известно, — начал тот, — в феврале АЛОФТ был продан компании «Лемюр», однако Оппарицио продолжает руководить им. Поскольку «Лемюр» является государственной компанией, все, что касается этой сделки, отслеживалось Федеральной торговой комиссией и являлось публичной процедурой для акционеров. Включая список сотрудников, которые числились на службе в АЛОФТе на момент продажи. Вот список, датированный пятнадцатым декабря.

— Поэтому мы стали сверять список сотрудников АЛОФТа со списком друзей Лайзы Треммел на Фейсбуке, — подхватила Баллокс. — К счастью, Доналд Дрисколл по алфавиту стоял в начале списка, и мы нашли его довольно быстро.

Я одобрительно кивнул.

— Кто такой этот Дрисколл?

— В документах ФТК его имя значилось в отделе, который называется «Информационные технологии», — ответил Циско. — Тогда я — чем черт не шутит — позвонил в отдел и попросил его к телефону. Мне сказали, что Доналд Дрисколл работал у них, но срок его контракта истек первого февраля и контракт не был продлен. Он уволился.

— Вы начали его искать? — спросил я.

— Да. Но имя довольно распространенное, и дело идет медленно. Как только что-нибудь нароем, ты узнаешь об этом первым.

На то, чтобы кого-нибудь отыскать, частному лицу всегда требуется много времени. Не то что копам: просто напечатай фамилию в поисковой строке любой из многочисленных баз данных правоохранительных органов.

— Не сбавляйте темпа, — сказал я. — От этого может зависеть исход всей игры.

— Не волнуйся, босс, — ответил Циско. — Никто не собирается тормозить.

44

Доналд Дрисколл, тридцати одного года, бывший сотрудник АЛОФТа, жил в районе Белмонт-Шор, на Лонг-Бич. В воскресенье утром мы с Циско отправились туда, чтобы вручить ему повестку. Я надеялся, что удастся поговорить с ним до того, как я выведу его на свидетельское место.

Рохас, желая загладить свою вину, согласился поработать в выходной. Он вел «линкольн», а мы с Циско сидели сзади: он вводил меня в курс последних раздобытых им сведений об убийстве Бондуранта. Создавалось отчетливое ощущение, что наша защита выстраивается и Дрисколл может стать тем свидетелем, который увенчает сооружение крышей.

— Знаешь, — сказал я, — мы бы даже могли выиграть дело, если бы Дрисколл согласился сотрудничать и сказал то, что он, полагаю, может сказать.

— Это большое «если», — ответил Циско. — С этим парнем надо ко всему быть готовыми. По тому, что нам известно, он может действительно оказаться тем самым парнем. Знаешь, какой у него рост? Шесть футов четыре дюйма. Это в его водительских правах написано.

Я вопросительно посмотрел на него.

— …которых я по идее не должен был видеть, но так случилось, что увидел, — добавил Циско.

— Циско, не желаю ничего знать о твоих противоправных действиях.

— Я только сказал, что эта информация содержится в его водительских правах, вот и все.

— Прекрасно. На этом и закончим. Что, ты предполагал, мы будем делать, когда приедем туда? Я считал, что просто постучим в дверь.

— Так и будет. Но все же будь осторожен.

— Я встану у тебя за спиной.

— Конечно. Ты настоящий друг.

— Да, друг. И кстати, если я завтра вызову тебя в качестве свидетеля, сделай милость, надень рубашку с рукавами и воротником. Пожалуйста, прими презентабельный вид. Не представляю, как Лорна с тобой ладит.

— Пока можно сказать, что со мной она ладит дольше, чем ладила с тобой.

— Это правда.

Я отвернулся к окну. У меня было две бывшие жены, которые, вероятно, были и двумя моими лучшими друзьями. Да, они у меня были, но я не смог их удержать. Что это обо мне говорит? Я жил мечтой, что однажды Мэгги, моя дочь и я снова будем вместе, снова станем семьей. Действительность подсказывала, что этого не будет никогда.

— Все в порядке, босс?

Я снова повернулся к Циско.

— Да, а что?

— Не знаю. У тебя вид немного трехнутый. Может, мне лучше одному пойти постучать в дверь? А если он согласится говорить, я позвоню тебе по мобильнику, и ты подойдешь.

— Нет, мы пойдем вместе.

— Ты — начальник.

— Да, я начальник.

Но чувствовал я себя при этом неудачником и дал себе слово, что изменю свою жизнь и найду способ исправиться. Сразу же по окончании процесса.

Белмонт-Шор производил впечатление захолустного приморского городка, хотя и был частью фешенебельного района Лонг-Бич. Дом, где жил Дрисколл, оказался двухэтажным, в стиле 50-х, многоквартирным бело-голубым зданием, стоявшим в глубине улицы Бейшор, неподалеку от пирса.

Квартира 24, где жил Дрисколл, располагалась на втором этаже, приблизительно посередине опоясывавшей его крытой галереи. Циско постучал и отступил в сторону, оставив меня прямо перед дверью.

— Ты шутишь? — спросил я.

Он молча посмотрел на меня — он не шутил.

Я тоже сделал шаг в сторону. Мы подождали, но никто не ответил, хотя не было еще и десяти часов воскресного утра. Взглянув на меня, Циско поднял брови, словно спрашивая: «Что ты теперь собираешься делать?»

Ничего не ответив, я повернулся к перилам и посмотрел вниз, на автомобильную стоянку. Все места там были пронумерованы, некоторые сейчас пустовали. Ткнув пальцем, я сказал:

— Давай найдем двадцать четвертое место и посмотрим, здесь ли его машина.

— Ты иди проверь, а я здесь осмотрюсь, — ответил Циско.

— Зачем?

Я не видел, что там можно было осматривать: мы находились на галерее шириной в пять футов, которая шла мимо всех квартир второго этажа. Никаких предметов мебели, никаких мотоциклов — голый бетон.

— Просто иди и проверь парковку, — повторил Циско.

Я спустился во двор. Заглянув под три машины, чтобы увидеть номера парковочных мест, написанные на бордюре, я понял, что они не соответствуют номерам квартир. Всего квартир в доме было двенадцать: шесть на первом этаже — с первой по шестую, шесть на втором — с двадцать первой по двадцать шестую. А парковочные места были пронумерованы с первого по шестнадцатое. Я подумал, что если каждая квартира имеет одно парковочное место — а в этом был смысл, поскольку два места были помечены как гостевые и еще два предназначены для инвалидов, — то у Дрисколла должен быть десятый номер.

Предаваясь этим вычислениям и заглядывая под десятилетний «БМВ», стоявший на месте, помеченном номером десять, я услышал, что Циско окликнул меня по имени, и поднял голову: он жестом позвал меня наверх.

Когда я поднялся, Циско стоял перед распахнутой дверью двадцать четвертой квартиры, приглашая меня войти.

— Он спал, но в конце концов проснулся и открыл.

Войдя, я увидел растрепанного мужчину, сидевшего на диване в негусто обставленной гостиной. Волосы на правой стороне головы спутались и прилипли к черепу. Он кутался в одеяло. Но даже в таком виде я узнал в нем человека с фотографии, которую Циско распечатал из его аккаунта в Фейсбуке.

— Это вранье, — сказал мужчина, — я его не приглашал. Он сам вломился.

— Нет, ты меня пригласил, — возразил Циско. — У меня есть свидетель.

Он указал на меня. Затуманенным взором хозяин квартиры проследил за его пальцем и впервые увидел меня. В его глазах забрезжило узнавание. Теперь я точно знал, что это Дрисколл и что мы приехали не напрасно.

— Эй, послушайте, я не понимаю, что все это…

— Вы Доналд Дрисколл? — перебил его я.

— Ничего я вам не скажу, пошли вы… Вы не имеете права врываться…

— Эй! — громко крикнул Циско.

Мужчина подскочил на диване. Даже я вздрогнул, не готовый к такой новой тактике ведения интервью.

— Просто отвечай на вопрос, — продолжил Циско более спокойным голосом. — Ты Доналд Дрисколл?

— А кто интересуется?

— Вы знаете, кто интересуется, — сказал я. — Вы узнали меня, как только увидели. И вы понимаете, зачем мы здесь, Доналд, не так ли?

Я пересек комнату, на ходу вытаскивая из кармана ветровки повестку. Дрисколл был высок ростом, но тощ и бледен, как вампир, что казалось странным для человека, живущего в двух шагах от моря. Я бросил сложенный листок ему на колени.

— Что это? — спросил он и стряхнул бумажку на пол, даже не развернув.

— Это повестка, и вы не имеете права швырять ее на пол, не прочитав, но это не имеет значения. Вы вызваны в суд, Доналд. У меня есть свидетель, и я имею все полномочия. Не явитесь завтра к девяти, чтобы дать показания, — к обеду окажетесь в тюрьме за неуважение к суду.

Дрисколл наклонился и поднял повестку.

— Гады! Что вы мне мозги пудрите! Хотите, чтоб меня прикончили?

Я взглянул на Циско. Нам явно здесь что-то светило.

— О чем это вы?

— О том, что я не могу давать показания! Если я хотя бы приближусь к суду, меня убьют. Возможно, они и сейчас наблюдают за этой долбаной квартирой.

Я снова взглянул на Циско, потом — на мужчину, сидевшего на диване.

— Кто собирается вас убить, Доналд?

— Не скажу. Сами, уроды, не догадываетесь?

Он швырнул в меня повесткой, которая, стукнувшись о мою грудь, спланировала на пол. Вскочив с дивана, Дрисколл попытался прорваться к открытой двери. Одеяло упало, и я увидел, что на нем только спортивные трусы и футболка. Не успел он сделать и трех шагов, как Циско толкнул его всем корпусом, как футбольный полузащитник. Дрисколл отлетел к стене и упал. Картинка, изображавшая девушку на доске для серфинга, сорвалась со стены, и разбитая рамка рухнула рядом с ним.

Циско спокойно наклонился, рывком поднял Дрисколла и отвел обратно на диван. Я пошел к двери и закрыл ее на случай, если удар в стену привел бы сюда какого-нибудь любопытного соседа, после чего вернулся в гостиную.

— Вы не убежите отсюда, Доналд, — сказал я. — Вы расскажете нам обо всем, что вы сделали и что знаете, тогда мы сможем вам помочь.

— Помочь мне сыграть в ящик, сволочи? Вы мне, кажется, плечо сломали. Мерзавцы.

Он стал разминать руку, словно бейсболист, собиравшийся делать подачи минимум в девяти иннингах. При этом он болезненно гримасничал.

— Ну, как рука? — спросил я.

— Я же сказал: болит, как сломанная. Что-то там сместилось.

— Может, вообще не сможешь ею двигать, — сказал Циско.

Его голос звучал угрожающе, будто, если рука окажется сломанной, Дрисколла ожидали еще более тяжкие последствия. Я заговорил спокойно и приветливо:

— Доналд, что вам известно? Почему вы представляете опасность для Оппарицио?

— Я ничего не знаю, и я не называл вам имени… того имени, которое вы произнесли.

— Вы должны кое-что уразуметь. Вам вручена официальная повестка. Либо вы являетесь в суд и даете показания — либо будете сидеть в тюрьме, пока этого не сделаете. Но поразмыслите трезво, Доналд. Если вы дадите показания о том, что знаете об АЛОФТе и что вы для них сделали, вы будете под защитой. Никто к вам и пальцем не притронется, потому что сразу станет очевидно, откуда ноги растут. В этом для вас единственное спасение.

Он затряс головой.

— Ага, очевидно! А если они сделают это раньше? А как насчет того, что случится через десять лет, когда о вашем дерьмовом процессе никто уже и не вспомнит, а они по-прежнему будут прятаться за своей кучей денег?

На это мне и впрямь нечего было ответить.

— Послушайте, в этом процессе на кону — жизнь моей клиентки, у которой маленький сын. И у нее пытаются отнять все. Я не намерен…

— Да пошел ты! Может, она действительно это сделала. Здесь речь идет о двух совершенно разных вещах. У меня нет никаких доказательств. Вообще ничего. Так что оставьте меня, черт вас дери, в покое. Жизнь вашей клиентки. А как насчет моей жизни? Я тоже не хочу умирать.

Я печально покачал головой:

— Я не могу оставить вас в покое. Завтра вы выступите в качестве моего свидетеля. Вы можете отказаться отвечать на вопросы. Можете даже прибегнуть к Пятой поправке, если вы совершали какие-нибудь преступления. Но вы там будете. И они там будут и сочтут, что вы представляете для них проблему. Лучшее, что вы можете сделать, — это все выложить, Доналд. Расскажите — и вы защищены. Пять, десять лет — они никогда не смогут вам ничего сделать, потому что будет существовать протокол.

Дрисколл уставился на пепельницу, полную мелких монет, которая стояла на кофейном столике, но видел он перед собой что-то другое.

— Может, мне привести с собой адвоката? — сказал он.

Мы с Циско переглянулись. Это было именно то, чего я хотел меньше всего. Свидетель со своим собственным адвокатом всегда плохо.

— Конечно. Прекрасно. Если у вас есть адвокат, приводите. Но никакой адвокат не остановит процесс. Повестка пуленепробиваема, Доналд. Адвокат сдерет с вас тысячу за попытку отмазать от нее, но ничего не выйдет. Судья только разозлится на вас за то, что вы отнимаете у него время.

У меня в кармане зажужжал телефон. Рановато для воскресного утра. Я достал аппарат и посмотрел на дисплей: Мэгги Макферсон.

— Подумайте о том, что я вам сказал, Доналд. Мне нужно ответить на звонок, я скоро вернусь.

Я вышел в кухню, на ходу нажимая кнопку «принять».

— Мэгги? Что-то случилось?

— Да нет. Почему что-то должно случиться?

— Не знаю. Просто сейчас еще довольно рано для воскресенья. Хейли еще спит?

Для моей дочери воскресенье всегда было днем наверстывания недосыпа. Если ее не разбудить, она могла проспать до полудня.

— Разумеется. Просто, поскольку ты сам вчера не позвонил, я хотела узнать: кино не отменяется?

— Э-э…

Я смутно припомнил, что в пятницу, в кабинете Мэгги, пообещал сводить дочь в кино.

— Значит, ты занят.

В ее голосе зазвучала Интонация. Осуждающая, смешивающая тебя с дерьмом Интонация.

— В настоящий момент — да. Я на Лонг-Бич, беседую со свидетелем.

— Значит, никакого кино? Так ей и сказать?

Из гостиной доносились голоса Циско и Дрисколла, но сейчас у меня в голове было совсем другое, так что слов я не разбирал.

— Нет, Мэгги, не говори ей этого. Просто я не знаю точно, когда освобожусь. Дай мне закончить здесь, и я позвоню. Это будет раньше, чем она проснется. Ладно?

— Ладно, подождем.

Она повесила трубку прежде, чем я успел ответить. Сунув телефон в карман, я огляделся. Впечатление было такое, что кухня в этой квартире — наименее используемое помещение.

Когда я вернулся в гостиную, Дрисколл по-прежнему сидел на диване, а Циско по-прежнему стоял рядом, чтобы успеть предотвратить попытку побега.

— Доналд только что рассказывал мне, как он мечтает дать показания, — сказал он.

— Это правда? Что заставило вас изменить свое решение, Доналд?

Пройдя мимо Циско, я встал напротив Дрисколла. Тот поднял голову, пожал плечами, потом кивнул в сторону Циско:

— Он сказал, что вы ни разу не потеряли ни одного свидетеля и что, если дойдет до дела, он знает людей, которые смогут справиться с их людьми без труда. Я ему вроде как поверил.

У меня перед глазами моментально возникла картина: темная комната в клубе «Святых», я постарался побыстрее стереть ее из памяти.

— Ну да, он прав, — кивнул я. — Значит, вы согласны сотрудничать?

— Да. Я расскажу вам все, что знаю.

— Отлично. Тогда почему бы не начать прямо сейчас?

45

В начале процесса Фриман успешно отстранила мою помощницу Аронсон от участия в качестве второго номера за столом защиты — на том основании, что она числилась в списке свидетелей. В понедельник утром, когда пришла очередь Аронсон давать показания, прокурор попыталась еще раз дать ей отвод, ссылаясь на то, что ее показания не имеют отношения к делу. Первый ее протест я оспорить не мог, но что касается второго, то тут все боги юриспруденции были на моей стороне. На моей же стороне был и судья, который оставался у меня в долгу за то, что ранее в спорных случаях принял два критически важных решения в пользу обвинения.

— Ваша честь, — сказал я, — этот протест нельзя назвать честным со стороны прокурора. Штат перед лицом присяжных выдвинул в качестве мотива преступления, предположительно совершенного моей подзащитной, то, что жертва была причастна к отъему ее дома. Якобы моя клиентка разъярилась, пришла в отчаяние и потому убила. На этом зиждется все обвинение. Поэтому сейчас возражать против дачи показаний свидетельницей, которая может представить подробности дела, с их точки зрения, послужившего причиной преступления, на том основании, что эти показания не относятся к данному процессу, в лучшем случае пикантно, в худшем является верхом лицемерия.

Судья не стал терять времени на пространные рассуждения:

— Отвод свидетельницы отклонен. Введите присяжных.

Как только жюри и Аронсон оказались на своих местах, я начал прямой допрос с просьбы прояснить, почему свидетельница является экспертом со стороны защиты по вопросу об отъеме дома у Лайзы Треммел:

— Мисс Аронсон, вы ведь не были официальным адвокатом по делу об отъеме дома Лайзы Треммел, не так ли?

— Нет, я была вашей помощницей.

Я кивнул.

— И в этом качестве вы делали всю работу, между тем как мое имя лишь фигурировало в виде подписи на документах, верно?

— Да, верно. Почти все документы по этому делу составляла я и поэтому была глубоко вовлечена в него.

— Это общепринятая практика для помощника-первогодка в юридической фирме?

— Думаю, да.

Мы обменялись улыбками. Дальше я шаг за шагом провел ее через все ипотечное дело Лайзы. Я никогда не считал, что следует приспосабливаться к жюри, но в выражениях, доступных всем, доносить до присяжных самые разные предметы — от смысла деятельности биржевых маклеров до психологии «футбольных мамаш» — приходится, ибо каждое жюри состоит из двенадцати умов, вызревших на разном опыте. И всем надо рассказать одну и ту же историю. А шанс у тебя только один. В этом состоит трюк. Двенадцать умов — одна история. И это должна быть история, которая окажет воздействие на них всех.

Обозначив финансовые и юридические аспекты, с которыми столкнулась моя клиентка, я перешел к тому, по каким правилам вели игру «Уэстленд» и его представитель — компания «АЛОФТ инкорпорейтед».

— Итак, получив это дело, что вы предприняли в первую очередь?

— Как вы мне велели, я проверила все даты и детали. Вы сказали, что всегда в первую очередь следует убедиться, что истец имел право возбудить дело, в данном случае — что институт, предъявивший иск об отъеме дома, действительно имел право его предъявлять.

— Но разве в данном случае это не очевидно? Треммелы добросовестно вносили банку «Уэстленд» деньги в погашение ипотечного залога в течение почти четырех лет, но потом их постигли финансовые трудности, и они платить перестали.

— Не обязательно. В середине двухтысячных ипотечный бизнес резко обрушился. Слишком много ипотечных кредитов было выдано, затем реструктурировано и перепродано столько раз, что в ряде случаев цепочку передачи прав невозможно отследить. В нашем случае существенного значения не имело, кому Треммелы вносили свои ипотечные выплаты. Имело значение то, какое юридическое лицо законно владело правом на их ипотечный залог.

— Хорошо. И что вы обнаружили, проверив все даты и детали по делу об ипотечном залоге Треммелов?

Фриман снова попыталась отклонить вопрос на основании якобы его безотносительности к делу, но безуспешно. Мне не было необходимости повторять вопрос для Аронсон.

— Проверив даты и подробности дела, я обнаружила несоответствия и свидетельства мошенничества.

— Можете ли вы описать нам эти свидетельства?

— Да. Я нашла неоспоримые доказательства того, что документы о передаче прав были сфабрикованы, в том числе не имел юридической силы документ о праве «Уэстленда» изъять дом Треммелов вследствие неуплаты взносов.

— У вас эти документы с собой, мисс Аронсон?

— Да, и мы готовы продемонстрировать их в электронном виде.

— Прошу вас.

Аронсон открыла лэптоп, лежавший перед ней на пюпитре, и запустила программу. Документ, о котором шла речь, появился на подвесных экранах, и я попросил Аронсон перейти к объяснениям.

— Что мы здесь видим, мисс Аронсон?

— Позвольте сначала несколько предварительных пояснений. Шесть лет назад Лайза и Джефф Треммелы купили дом под ипотечный залог через брокерскую контору «Ситипро». Впоследствии она объединила их залог с пятьюдесятью девятью другими приблизительно такого же достоинства в единый портфель. Этот портфель купил банк «Уэстленд». В тот момент он нес ответственность за то, чтобы передача ему каждого из находящихся под ипотечным залогом домов сопровождалась необходимой официальной документацией. Но этого сделано не было. Уступка прав на ипотечный залог Треммелов не была должным образом оформлена.

— Откуда вам это известно? Разве то, что мы видим сейчас на экране, не является документом о передаче прав?

Я отошел от трибуны и жестом указал на подвесные экраны.

— Этот документ якобы является соглашением о перекупке прав, но если мы обратимся к его последней странице…

Она несколько раз нажала клавишу «вниз» на своем компьютере и перелистала документ к последней странице, на которой стояли подписи: подпись ответственного сотрудника банка и подпись нотариуса, заверенная государственной нотариальной печатью.

— Следует обратить внимание на два момента, — сказала Аронсон. — Согласно нотариальному свидетельству, которое вы видите, документ подписан шестого марта две тысячи седьмого года, то есть вскоре после того, как «Уэстленд» купил у конторы портфель ипотечных залогов. Имя и фамилия сотрудника, подписавшего документ со стороны банка, Мишелл Пена. Нам не удалось отыскать никакого Мишелла Пену, который бы в данный момент или в прошлом работал в «Уэстленд нэшнл» в каком бы то ни было качестве в каком бы то ни было подразделении или филиале банка. Второй момент: если вы посмотрите на нотариальную печать, на ней ясно виден срок окончания действия: две тысячи четырнадцатый.

Здесь она, как мы и договаривались, сделала паузу, словно бы поддельность печати должна была быть очевидна всем. Я помолчал, как бы ожидая продолжения, потом спросил:

— Ну, и что же не так со сроком действия, заканчивающимся в две тысячи четырнадцатым году?

— В штате Калифорния нотариальные лицензии выдаются только на пять лет. Это означает, что данная нотариальная печать должна была быть выдана в две тысячи девятом году, между тем дата составления документа, заверенного этой печатью, — шестое марта две тысячи седьмого года. Эта печать еще не была выдана в две тысячи седьмом году. А это означает, что документ составлен для того, чтобы сфальсифицировать ипотечное обязательство на собственность Треммелов банку «Уэстленд нэшнл».

Я вернулся на трибуну якобы для того, чтобы просмотреть свои записи, а на самом деле давая присяжным время уразуметь показания Аронсон. Украдкой бросив взгляд на ложу жюри, я увидел, что кое-кто из присяжных не сводит глаз с экранов. Отлично.

— И что вы подумали, когда обнаружили эту подделку?

— Что мы можем оспорить право «Уэстленда» на отъем дома у Треммел. «Уэстленд» не являлся законным держателем залога, это право по-прежнему принадлежит «Ситипро».

— Вы сообщили Лайзе Треммел о своем открытии?

— Семнадцатого декабря прошлого года мы — вы и я — встретились с клиенткой и проинформировали ее о том, что располагаем явным и убедительным свидетельством мошенничества по делу о переходе ее заложенной недвижимости в собственность залогодержателя. Мы также поставили ее в известность о намерении использовать эту улику в качестве рычага, чтобы добиться позитивного разрешения ее ситуации.

— Как она на это отреагировала?

Фриман запротестовала: я, мол, задаю вопрос, ответ на который может быть дан только с чужих слов. Я возразил: ведь было же позволено обсуждать душевное состояние подзащитной в момент убийства. Судья согласился, и Аронсон ответила:

— Она была счастлива и настроена позитивно. Назвала это подарком к Рождеству: узнать, что в ближайшем будущем ей не грозит лишиться дома.

— Благодарю вас. Сообщили ли вы обо всем этом банку «Уэстленд» в письме за моей подписью?

— Да, я написала письмо за вашей подписью, в котором изложила обнаруженные нами признаки мошенничества. Письмо было адресовано Митчеллу Бондуранту.

— С какой целью было послано это письмо?

— Это было прелюдией к переговорам, которые мы пообещали Лайзе Треммел провести. Его цель состояла в том, чтобы уведомить мистера Бондуранта, что делает АЛОФТ от имени банка. Если бы мистера Бондуранта озаботила перспектива разоблачения банка, это облегчило бы нам переговоры и позволило извлечь из них выгоду для нашей клиентки.

— Когда вы направляли это подписанное мной письмо, предполагали ли вы или рассчитывали, что мистер Бондурант переправит его мистеру Оппарицио в АЛОФТ?

— Нет, не рассчитывала.

— Благодарю, мисс Аронсон. У меня больше нет вопросов.

Судья объявил утренний перерыв, и когда Лайза отправилась с Гербом Дэлом в коридор размять ноги, Дженнифер села на ее место.

— Наконец я могу здесь посидеть, — сказала она.

— Не волнуйтесь, с завтрашнего дня вы будете опять сидеть за этим столом. Баллокс, вы были великолепны. Но теперь наступает трудная часть.

Я бросил взгляд на Фриман, которая не ушла на перерыв; продолжая сидеть за своим столом, она составляла план перекрестного допроса.

— Помните: вы имеете право не спешить. Когда она будет задавать трудные вопросы, сделайте паузу, соберитесь с мыслями, успокойтесь и только после этого отвечайте, если знаете ответ.

Она посмотрела на меня, словно бы безмолвно спрашивая, серьезно ли я это говорю.

Я кивнул.

— Вы все сделаете отлично.

После перерыва Фриман вышла на трибуну и развернула перед собой папку, в которой лежали ее заметки и предварительно составленные вопросы. Большей частью это было просто представлением. Она делала все, что могла, потому что перекрестный допрос адвоката, пусть и новичка, всегда требует особого напряжения сил. Почти час она пыталась подловить Аронсон на чем-нибудь, сказанном в ходе прямого допроса, но ничуть в этом не преуспела.

В конце концов она сменила направление и стала при любой возможности прибегать к сарказму — верный признак нервозности.

— Итак, когда вы увиделись со своей осчастливленной клиенткой в следующий раз, после предрождественской встречи?

Прежде чем ответить, Аронсон довольно долго думала.

— Должно быть, это случилось после ее ареста.

— А как насчет телефонных звонков? Когда первый раз после той судьбоносной встречи вы говорили с ней по телефону?

— Я совершенно уверена, что наша клиентка много раз говорила с мистером Холлером, но я не разговаривала с ней до самого ее ареста.

— Значит, вы понятия не имеете, в каком душевном состоянии пребывала ваша клиентка в промежутке между достославной встречей и моментом убийства?

Как я учил ее, моя помощница подумала, прежде чем ответить.

— Если бы в ее отношении к делу произошли какие-то перемены, полагаю, либо она сама, либо мистер Холлер проинформировали бы меня об этом. Но ничего подобного не было.

— Простите, я не спрашивала, что вы «полагаете». Я спросила, что вам достоверно известно. Вы хотите убедить жюри, что на основании декабрьской встречи знали, в каком душевном состоянии ваша клиентка пребывала весь следующий месяц?

— Нет, не хочу.

— Значит, вы не можете сидеть здесь и рассуждать о том, каково было душевное состояние Лайзы Треммел в утро убийства?

— Я могу говорить только о том, что знаю на основании нашей встречи.

— А можете ли вы сказать, что она подумала, когда увидела Митчелла Бондуранта, человека, пытавшегося лишить ее дома, в то утро в кофейне?

— Нет, не могу.

Фриман заглянула в свои записи. Похоже, она не была уверена в том, что делать дальше.

Я знал почему. Ей предстояло принять трудное решение: только что она заработала несколько солидных очков и теперь должна была сделать выбор — попытаться урвать еще несколько или закончить на высокой ноте?

В конце концов она решила, что выиграла достаточно, и закрыла папку.

— У меня больше ничего, ваша честь.

Циско должен был давать показания следующим, но судья раньше времени объявил обеденный перерыв. Я повел свою команду в «Джерриз-Дели», что в Студио-Сити. Лорна уже ждала там, в кабинке у двери, ведущей в кегельбан, располагавшийся позади ресторана. Я сел рядом с Дженнифер, Циско и Лорна — напротив.

— Ну, как все прошло? — спросила Лорна.

— Думаю, хорошо, — ответил я. — Фриман завоевала несколько очков в ходе перекрестного допроса, но в целом считаю, что мы пока лидируем. Дженнифер выступила прекрасно.

Не знаю, заметил ли кто-нибудь, что я решил больше не называть ее Баллокс. По моей оценке, своим выступлением на свидетельском месте она продемонстрировала, что переросла это прозвище. Она больше не была зеленой выпускницей «магазинной» юридической школы. Работая над этим делом в зале суда и за его пределами, она нарастила мышцы.

— И отныне она будет сидеть за одним столом со взрослыми, — шутливо добавил я.

Лорна с радостным возгласом захлопала в ладоши.

— Ну а теперь настает черед Циско, — сказала Аронсон, явно смущенная проявленным к ней вниманием.

— Может, и нет, — возразил я. — Думаю, следующим мне нужен Дрисколл.

— Почему? — поинтересовалась Аронсон.

— Потому что сегодня утром в кабинете судьи я проинформировал его и прокурора о существовании Дрисколла и внесении его в список наших свидетелей. Фриман протестовала, но, поскольку она сама ввела в дело сюжет с Фейсбуком, судья счел, что было бы нечестно исключать Дрисколла из игры. Так что чем скорее я перейду к его допросу, тем меньше времени будет у Фриман подготовиться. Если же, согласно плану, я вызову сейчас Циско, она будет терзать его до конца дня, между тем как ее дознаватели займутся Дрисколлом.

Согласно кивнула только Лорна. Но мне и этого было достаточно.

— Черт, значит, я зря вырядился?! — воскликнул Циско.

«Вырядился» означало, что мой сыщик надел рубашку с длинными рукавами и воротником, которая грозила треснуть по всем швам, если ему вздумается размять мускулы. Впрочем, эту рубашку я уже видел — это была его «свидетельская» рубашка.

Я проигнорировал жалобу.

— Кстати о Дрисколле: в каком он сейчас состоянии, Циско?

— Мои ребята разбудили его утром и привели в чувство. Последнее, что я о нем слышал, — он в клубе играл в пул.

Я строго посмотрел на своего дознавателя:

— Надеюсь, они не позволяют ему пить?

— Конечно, нет.

— А то не хватало мне еще пьяного свидетеля.

— Не волнуйся, я им строго наказал: никакого алкоголя.

— Ладно, звони своим ребятам. Пусть доставят Дрисколла в суд к часу дня. Он — следующий.

В ресторане было слишком шумно, чтобы разговаривать по телефону, поэтому Циско вышел из кабинки и, на ходу доставая мобильник, направился к выходу. Мы смотрели ему вслед.

— А знаете, он отлично выглядит в настоящей рубашке, — заметила Аронсон.

— В самом деле? — отозвалась Лорна. — Я не люблю рукавов.

46

Я едва узнал Доналда Дрисколла, причесанного и в костюме. Циско отвел его в комнату ожидания свидетелей, расположенную в противоположном от зала конце коридора. Когда я вошел туда, Дрисколл поднял голову и посмотрел на меня испуганным взглядом.

— Как вам понравился клуб «Святых»? — спросил я.

— Я бы предпочел побывать в каком-нибудь другом месте, — ответил он.

Я кивнул с деланным пониманием.

— Вы готовы?

— Нет, но я здесь.

— Хорошо, через несколько минут Циско придет за вами и отведет в зал суда.

— Мне все равно.

— Послушайте, сейчас вам так не кажется, но поверьте, вы поступаете правильно.

— Вы правы… насчет того, что мне так не кажется.

Я не знал, что на это ответить.

— Ладно, увидимся в зале.

Я вышел и сделал знак Циско, который стоял в коридоре с двумя мужчинами, опекавшими Дрисколла. В ответ на мой жест в сторону судейского зала он кивнул. Войдя в зал, я увидел, что Дженнифер Аронсон и Лайза Треммел уже сидят за столом защиты. Я сел рядом, но не успел сказать ни слова ни одной из них — в зал вошел судья, занял свое место, велел привести присяжных, и заседание возобновилось. Я вызвал на свидетельское место Доналда Дрисколла и после того, как он принес клятву, сразу перешел к делу:

— Мистер Дрисколл, кто вы по профессии?

— Я специалист в области Ай-Ти.

— Что означает Ай-Ти?

— Информационные технологии. То есть я работаю с компьютерами, с Интернетом. Ищу, как использовать новые технологии для наиболее продуктивного сбора информации в интересах клиента, нанимателя или кого угодно.

— Раньше вы работали в компании АЛОФТ, верно?

— Да, я проработал там десять месяцев, до начала этого года.

— В отделе информационных технологий?

— Да.

— Чем конкретно вы занимались в отделе информационных технологий АЛОФТа?

— У меня были разные обязанности. Этот бизнес очень компьютеризирован. Огромное количество сотрудников, и все нуждаются в доступе к информации посредством Интернета.

— И вы обеспечивали им этот доступ?

— Да.

— Откуда вы знаете мою подзащитную, Лайзу Треммел?

— Я ее никогда не видел, но знаю о ней.

— Вы знаете о ней в связи с этим процессом?

— Да, но и раньше знал.

— Раньше? Откуда?

— Одной из моих обязанностей в АЛОФТе было следить за деятельностью Лайзы Треммел.

— Зачем?

— Я не знаю зачем, мне просто велели это делать, я и делал.

— Кто велел вам следить за деятельностью Лайзы Треммел?

— Мистер Борден, мой начальник.

— Велел ли он вам следить еще за кем-нибудь?

— Да, за кучей народу.

— Сколько же народу было в этой «куче»?

— Думаю, человек десять.

— И кто они?

— Такие же, как Треммел, протестанты по ипотечным делам. Плюс сотрудники некоторых банков, с которыми мы имели дела.

— Например?

— Например, тот человек, которого убили, мистер Бондурант.

Я покопался в своих бумагах, чтобы эта информация дошла до присяжных.

— Скажите, что имеется в виду под «слежкой за деятельностью»?

— Я должен был находить все, что мог, об этих людях в Интернете.

— Мистер Борден когда-нибудь говорил, почему он дал вам такое задание?

— Я его как-то об этом спросил, он ответил: потому что мистеру Оппарицио нужна информация.

— Вы имеете в виду Луиса Оппарицио, основателя и президента компании АЛОФТ?

— Да.

— Получали ли вы от мистера Бордена какие-нибудь особые инструкции, касающиеся Лайзы Треммел?

— Нет, я просто должен был отслеживать все, что можно.

— А когда вы получили такое задание?

— В прошлом году. Я начал работать в АЛОФТе в апреле, значит, это было несколько месяцев спустя.

— Это могло быть в июле или августе?

— Да, как раз где-то в это время.

— Вы передавали информацию, которую находили, мистеру Бордену?

— Да.

— В какой-то момент вы догадались, что Лайза Треммел должна иметь свою страницу в Фейсбуке, не так ли?

— Да, это было очевидно, и я проверил это в первую очередь.

— Зарегистрировались ли вы в качестве ее друга по Фейсбуку?

— Да.

— Вы сообщили об этом конкретном факте своему начальнику?

— Я сказал ему, что у нее есть страница на Фейсбуке, что она довольно активно ее ведет и что это отличная возможность следить за тем, что она делает и что планирует в своем ФЛАГе.

— Как он на это реагировал?

— Он велел мне следить за ее страницей, собирать все, что накапливается, и каждую неделю посылать ему по электронной почте. Так я и делал.

— Посылая Лайзе Треммел запрос на включение вас в круг ее друзей, вы воспользовались своим настоящим именем?

— Да. К тому времени я уже был подписчиком Фейсбука и не скрывал этого. Да она в любом случае не знала, кто я такой.

— Какого рода отчеты вы посылали мистеру Бордену?

— Ну, если она со своей группой планировала какую-нибудь протестную акцию, я сообщал им дату и время, все такое…

— Вы только что сказали: «им». Вы посылали свои отчеты кому-нибудь еще, кроме мистера Бордена?

— Нет, но я знал, что он переправляет их мистеру Оппарицио, потому что время от времени получал имейлы от мистера О., которые касались того, что я сообщал мистеру Бордену. Поэтому я знал, что он тоже их просматривает.

— Делали ли вы что-нибудь противозаконное, собирая информацию для Борденаи Оппарицио?

— Нет, сэр.

— Скажите, включал ли когда-нибудь один из ваших докладов о деятельности Лайзы Треммел сообщение о ее посте, в котором было сказано, что она побывала в гараже «Уэстленд нэшнл» и ждала там Митчелла Бондуранта?

— Да, однажды. «Уэстленд» являлся одним из крупнейших клиентов компании, и я подумал, что, возможно, мистеру Бондуранту следует знать, если он еще этого не знает, что эта женщина следила за ним.

— Таким образом, вы подробно сообщили мистеру Бордену о том, что Лайза Треммел нашла парковочное место мистера Бондуранта в банковском гараже и ждала его там?

— Да.

— И он вас поблагодарил за это?

— Да.

— И все это зафиксировано в электронной почте?

— Да.

— Вы сохранили то письмо, направленное мистеру Бордену?

— Да.

— Почему вы это сделали?

— Я всегда сохраняю копии писем, особенно если адресаты — важные люди.

— Вы, случайно, не прихватили с собой копию того электронного письма?

— Прихватил.

Фриман запротестовала и потребовала совещания у судейской скамьи, во время которого успешно доказала, что невозможно удостовериться в подлинности распечатки текста давнего электронного письма. Судья не позволил мне внести письмо в список улик и велел ограничиться воспоминаниями Дрисколла.

Вернувшись на трибуну, я решил, что присяжные достаточно усвоили, что Бордену было известно о посещении Лайзой банковского гаража и что он являлся каналом передачи информации Луису Оппарицио. Элементы «подставы» налицо. Обвинение станет убеждать их в том, что первый визит Лайзы в гараж был репетицией убийства, которое она впоследствии совершила на самом деле. Я же должен заставить их поверить, что кем бы ни был тот, кто подставил Треммел, он располагал всем, что ему было нужно, благодаря Интернету.

— Мистер Дрисколл, вы сказали, что мистер Бондурант был одним из объектов сбора информации, это так?

— Да.

— Какую информацию о нем вы собирали?

— В основном касающуюся недвижимости, которой он лично владел: что это за недвижимость, когда он ее приобрел и за сколько. Кто является залогодержателем. Ну и всякое такое.

— Значит, вы представляли мистеру Бордену что-то вроде моментальных снимков его финансового положения?

— Именно.

— Не попадались ли вам свидетельства долговых претензий к мистеру Бондуранту?

— А как же. Он кому только не был должен.

— И вся эта информация шла к мистеру Бордену?

— Да.

С Бондурантом я решил на этом закончить, не хотел слишком отвлекать жюри от главной темы показаний Дрисколла: АЛОФТ следил за Лайзой и располагал всей необходимой информацией для того, чтобы подставить ее как убийцу Бондуранта. Дрисколл уже принес большую пользу, но я намеревался закончить его допрос взрывом бомбы.

— Мистер Дрисколл, когда вы ушли из АЛОФТа?

— Первого февраля.

— Вы сделали это по собственному желанию или были уволены?

— Я сообщил им, что ухожу, и тогда они меня сами уволили.

— Почему вы решили уйти?

— Потому что мистер Бондурант был убит, и я не знал, сделала ли это та женщина, которую арестовали, Лайза Треммел, или случилось что-то другое. Через день после того, как это произошло и все узнали об этом из новостей, я столкнулся в лифте с мистером Оппарицио. Мы ехали вверх, но когда лифт остановился на моем этаже, он придержал меня за руку. Все вышли, мы одни стали подниматься на тот этаж, который был нужен ему, но он не сказал мне ни слова, пока лифт не остановился и не открылась дверь. Вот тогда он сказал: «Держи свой поганый язык за зубами» — и вышел.

— Таковы были его слова: «Держи свой поганый язык за зубами»?

— Да.

— Он сказал еще что-нибудь?

— Нет.

— И поэтому вы решили уйти из АЛОФТа?

— Да, спустя час я написал заявление об увольнении через две недели. Но через десять минут после того, как я это сделал, мистер Борден подошел к моему столу и велел собираться. Я был уволен. Он принес картонную коробку, чтобы я сложил туда свои личные вещи, и, пока я это делал, следил за мной вместе с охранником. Потом они проводили меня до самого выхода.

— Вам дали выходное пособие?

— Когда я покидал здание, мистер Борден вручил мне конверт. В нем оказался чек на сумму, равную моей годовой зарплате.

— Весьма щедро, учитывая размер вашей годовой зарплаты, тот факт, что вы не проработали в компании полного года, а также то, что сами пожелали уйти, вы так не думаете?

Фриман заявила обычный протест: это, мол, не имеет отношения к делу. Протест был поддержан.

— У меня больше нет вопросов к свидетелю, — сказал я.

Фриман заняла мое место, разложив на трибуне свою верную папку. До сегодняшнего утра я не вносил Дрисколла в список своих свидетелей, но его имя всплыло во время допроса в пятницу. Я не сомневался, что Фриман успела провести кое-какую подготовительную работу, теперь предстояло узнать, что ей удалось раскопать.

— Мистер Дрисколл, у вас ведь нет диплома об окончании колледжа?

— Нет.

— Но вы учились в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса?

— Да.

— Почему вы его не закончили?

Я выразил протест: вопросы обвинителя слишком далеки от непосредственной темы прямого допроса. Однако судья сказал, что я сам выпустил этого джинна из бутылки, когда расспрашивал свидетеля о его компетенции и опыте в области информационных технологий, и велел Дрисколлу отвечать.

— Я не закончил его, потому что меня исключили.

— За что?

— За обман. Я взломал компьютер преподавателя и скачал экзаменационные вопросы за день до экзамена.

Дрисколл произнес это почти обреченным голосом человека, заранее знавшего, что правда рано или поздно выйдет наружу. Я знал о его исключении из университета и посоветовал — если эта тема возникнет — говорить чистую правду, иначе он навлечет на себя беду.

— Значит, вы обманщик и вор, верно? — сказала Фриман.

— В прошлом, это было десять лет назад. Я больше никогда не обманывал, мне это ни к чему.

— В самом деле? А как насчет воровства?

— То же самое. Я не ворую.

— А разве не правда, что ваша служба в АЛОФТе была резко пресечена, когда обнаружилось, что вы систематически крали деньги у компании?

— Это ложь. Я заявил о своем уходе, и тогда они меня уволили.

— А не вы ли здесь лжете?

— Нет, я говорю правду. Что же вы думаете, что я все это мог выдумать?

Дрисколл отчаянно посмотрел на меня. Лучше бы он этого не делал. Это могло быть истолковано как тайный сговор между нами. Теперь он был предоставлен самому себе. Я не мог ему помочь.

— Вообще-то именно так я и думаю, мистер Дрисколл, — сказала Фриман. — Разве не правда, что помимо службы в АЛОФТе у вас был свой маленький бизнес?

— Нет, не правда.

В подтверждение Дрисколл демонстративно тряхнул головой, и я понял, что он лжет и что у меня большие проблемы. Выходное пособие! — вспомнил я. Годовая зарплата. Человеку не выплачивают при увольнении годовую зарплату, если он воровал. Скажи же о выходном пособии!

— Разве вы не использовали АЛОФТ как прикрытие, чтобы заказывать дорогое программное обеспечение, а потом вскрывали секретные коды и продавали через Интернет пиратские копии?

— Это неправда. Я знал, что так будет, если я кому-нибудь расскажу то, что знаю.

На сей раз он не только посмотрел на меня, но и указал пальцем.

— Я же говорил вам, что так будет, что эти люди не…

— Мистер Дрисколл! — рявкнул судья. — Отвечайте на вопрос, поставленный обвинителем. Не разговаривайте с защитником или с кем бы то ни было другим.

Стараясь не потерять темпа, Фриман устремилась к своему убийственному аргументу:

— Ваша честь, позвольте показать свидетелю документ.

— Пожалуйста. Хотите его обозначить?

— Да, экспонат обвинения номер девять, ваша честь.

Она всем раздала копии. Я наклонился к Аронсон, чтобы мы могли читать одновременно. Это была копия отчета о внутреннем расследовании из АЛОФТа.

— Вы что-нибудь об этом знали? — шепотом спросила она.

— Разумеется, нет, — прошептал я в ответ и демонстративно углубился в чтение — мне не хотелось, чтобы адвокат-первогодок цокал языком над моим чудовищным проколом.

— Что это за документ, мистер Дрисколл? — спросила Фриман.

— Я не знаю, — ответил свидетель. — Никогда прежде его не видел.

— Это отчет о внутреннем расследовании, проведенном в АЛОФТе, не так ли?

— Если вы так говорите…

— Каким числом он датирован?

— Первым февраля.

— Это последний день вашей службы в АЛОФТе?

— Да. В тот день я подал своему начальнику уведомление об увольнении через две недели, после чего они ликвидировали мой логин и уволили меня.

— По причине?

— Без причины. Как вы думаете, почему они на выходе выдали мне чек на такую крупную сумму? Я кое-что знал, и они хотели заткнуть мне рот.

Фриман посмотрела на судью:

— Ваша честь, не могли бы вы велеть свидетелю воздерживаться от того, чтобы отвечать вопросами на вопросы?

Перри кивнул.

— Свидетель, отвечайте на вопросы, а не задавайте их.

Но я подумал, что это уже не важно. Дрисколл вспомнил нужный аргумент.

— Мистер Дрисколл, пожалуйста, прочтите абзац, который я выделила желтым цветом.

Я возразил на том основании, что отчет не был включен в список улик. Судья отклонил протест, разрешив чтение с тем, чтобы позднее документ был включен в доказательную базу.

Дрисколл прочел абзац про себя и покачал головой.

— Вслух, мистер Дрисколл, — поторопил его судья.

— Но все это — чистейшая ложь. Вот как они поступают с теми, кто…

— Мистер Дрисколл, — раздраженно повторил судья, — прошу вас прочесть указанный абзац вслух.

Еще немного поколебавшись, Дрисколл прочел:

— «Служащий признался, что покупал пакеты программного обеспечения, пользуясь реквизитами компании, и копировал лицензионные материалы. Служащий признал, что продавал контрафактные копии программ через Интернет, используя для этого компьютеры компании, чтобы облегчить свой бизнес. Служащий признал, что заработал более ста тысяч долларов…»

Вдруг Дрисколл смял документ и швырнул его через зал.

Прямо в меня.

— Это вы виноваты! — закричал он, указывая на меня пальцем. — У меня все было прекрасно, пока не появились вы!

В этот момент Перри снова пригодился бы судейский молоток. Он призвал свидетеля к порядку и велел увести присяжных в совещательную комнату. Те поспешно гуськом покинули зал, словно сам Дрисколл гнался за ними. Как только дверь закрылась, судья предпринял следующее действие: жестом подозвал судебного пристава.

— Джимми, отведите свидетеля в камеру временного заключения, пока мы с представителями сторон будем совещаться в моем кабинете.

Он встал, вышел из-за стола и быстро шмыгнул в дверь, не дав мне заявить протест против такого обращения с моим свидетелем.

Фриман направилась за ним, а я сначала подошел к свидетельскому боксу.

— Идите, я все улажу. Вы скоро снова будете на свободе.

— Чертов враль! — выпалил он, в его глазах полыхал гнев. — Вы сказали, что все пройдет легко и гладко, что мне ничто не будет грозить, а теперь смотрите, что вышло. Весь мир будет думать, что я мерзавец, ворующий программное обеспечение! Как вы думаете, после этого найду я еще когда-нибудь себе работу?!

— Ну если бы я знал, что вы занимаетесь пиратством, может, и не стал бы вызывать вас в качестве свидетеля.

— Да пошли вы, Холлер! Молитесь, чтобы на этом все кончилось, потому что, если я снова окажусь на этом месте, я такое про вас придумаю!..

Когда пристав вел его в камеру временного заключения, я заметил Аронсон, стоявшую у стола защиты. Все было написано у нее на лице: прекрасная работа, которую она проделала утром, скорее всего пошла насмарку.

— Мистер Холлер? — окликнул меня из-за барьера секретарь суда. — Судья ждет.

— Да, иду, — ответил я и направился к двери.

47

Вечерами по понедельникам «Четыре луга» обычно пустовали. Это был бар, обслуживавший судейскую публику, а потребность заглушить спиртным угрызения совести, как правило, возникала у юристов только к середине недели. Поэтому можно было выбрать любое место, но мы предпочли сесть за стойку: Аронсон между мной и Циско.

Мы заказали пиво и водку с тоником и лаймом. Все еще испытывая горькие страдания по поводу провала Доналда Дрисколла, я созвал после работы это совещание, чтобы решить, что нам делать во вторник. И еще потому, что считал: обоим моим помощникам не помешает выпить.

По телевизору показывали баскетбольный матч, но я не удосужился даже узнать, кто играет и какой счет. Мне было все равно, я не мог думать ни о чем, кроме катастрофы с Дрисколлом, закончившейся его истерикой с указыванием пальцем на меня. Во время совещания в своем кабинете Перри выработал терапевтическую тактику: он обратится к присяжным с сообщением, что обвинение и защита пришли к согласию прекратить заслушивание показаний данного свидетеля. В лучшем случае Дрисколл уйдет в «отходы производства». Его показания при прямом допросе, безусловно, помогли внедрить в присяжных мысль о том, что Луис Оппарицио мог быть причастен к смерти Митчелла Бондуранта. Но во время перекрестного допроса доверие к нему было сильно подорвано, не способствовали, мягко выражаясь, нашему успеху и его неуравновешенное поведение, а также проявленная им по отношению ко мне враждебность. Плюс ко всему судья явно считал меня ответственным за разыгравшийся спектакль, а следовательно, мог затаить зло на защиту.

— Итак, — сказала Аронсон, пригубив свой «Космо», — что будем делать?

— Продолжать бороться, что же еще? Нам попался один плохой свидетель, и мы потерпели одно фиаско. В каждом процессе такое случается. — Я ткнул пальцем в сторону телевизора: — Дженнифер, вы являетесь футбольной болельщицей?

Я знал, что во время учебы она стажировалась в Калифорнийском университете Санта-Барбары и в Юго-Западном — отнюдь не славящихся своими студенческими футбольными достижениями.

— Это не футбол. Это баскетбол, — ответила она.

— Да, я знаю, но вам нравится футбол?

— Мне нравятся мотогонки.

— Вот это по-нашему! — с сияющим видом воскликнул Циско. — Девушка моей мечты.

— Так вот, — продолжил я, — быть адвокатом защиты — то же, что быть крайним правым защитником. Ты знаешь, что время от времени тебя будут сбивать с ног — это часть игры. И когда это случается, ты должен просто встать, отряхнуться и забыть, потому что вот-вот тебя попытаются сбить снова. Сегодня мы позволили им забить гол — я позволил им забить гол. Но игра не окончена, Дженнифер. Далеко не окончена.

— Согласна. Так что будем делать?

— То, что и собирались. Идти по следу Оппарицио. Загонять его. Я должен подвести его к краю. Думаю, Циско вооружил меня для этого, и надеюсь, что бдительность Оппарицио будет притуплена, потому что Дэл внушает ему, что это будет нечто вроде легкой прогулки по парку. Размышляя трезво, я полагаю, что в настоящий момент счет равный. Даже несмотря на провал Дрисколла, я склонен считать, что мы либо на равных, либо обвинение чуть-чуть впереди. Завтра я собираюсь изменить счет. Если мне это не удастся — мы проиграли.

Довольно долго стояла угрюмая тишина, пока Аронсон не задала следующий вопрос:

— А что с Дрисколлом, Микки?

— А что с ним? Для нас он — пройденный этап.

— Да, но вы верите, что он не воровал программное обеспечение? Думаете, Оппарицио все это специально подстроил? Потому что теперь ведь это стало достоянием прессы.

— Не знаю. Фриман поступила умно: она объединила это с тем, что он не хотел и не мог отрицать — с кражей экзаменационных билетов. То и другое соединились в одно целое. В любом случае совершенно не важно, во что верю я. Важно, чему поверит жюри.

— С этим я не согласна. Думаю, всегда важно отдавать себе отчет в том, во что ты веришь.

Я кивнул:

— Может, и так, Дженнифер.

Я отпил большой глоток своего анемичного напитка, а Аронсон сменила тему:

— Почему вы перестали называть меня Баллокс?

Посмотрев на нее, потом на свой стакан, я пожал плечами:

— Потому что вы сегодня отлично сделали свою работу. Ну, вроде как стали взрослой, и прозвище вам теперь не пристало. — Я взглянул поверх ее головы на Циско и добавил: — Вы скажете: а как же с ним? С такой фамилией, как Войцеховский, кличку терпеть приходится всю жизнь. Вот так.

Мы все рассмеялись, и, похоже, это сняло начавшую нарастать напряженность. Я знал, что разрядить напряжение помогает алкоголь, но держался вот уже два года. И не собирался срываться.

— Какое задание ты дал Дэлу на сегодня? — спросил Циско.

Я опять пожал плечами.

— Сказать, что защита потерпела полный провал, потеряла своего лучшего свидетеля в лице Дрисколла, которого Фриман расчихвостила в пух и прах. Ну, и то, что всегда: у нас на Оппарицио ничего нет и его свидетельские показания пройдут легко, как нож сквозь теплое масло. Дэл должен позвонить мне после разговора со своим «тренером».

Циско кивнул, а я перешел к следующей теме:

— Думаю, Оппарицио — наш шанс закончить дело. Если мне удастся через свои вопросы и его ответы донести до присяжных то, что раздобыл для меня Циско, и подтолкнуть его к пятерке, это и будет конец, а тебе, Циско, даже не придется выступать свидетелем.

Аронсон нахмурилась — видимо, она не считала такие действия моральными.

— Отлично, — сказал Циско, — не придется завтра надевать этот обезьяний прикид.

Он оттянул воротник так, словно тот был сделан из наждака.

— Нет, придется — на всякий случай. У тебя ведь есть еще одна такая рубашка?

— Вообще-то нет. Надо будет эту постирать с вечера.

— Ты серьезно? У тебя только одна…

Циско тихо присвистнул и головой указал на дверь у меня за спиной. Я обернулся как раз в тот момент, когда Мэгги Макферсон скользнула на свободный табурет рядом со мной.

— Вот вы где.

— А, Мэгги.

Она ткнула пальцем в мой стакан:

— Моли Бога, чтобы это не оказалось тем, что я думаю.

— Не волнуйся, это совсем не то.

— Отлично.

Она попросила бармена Рэнди налить ей настоящей водки с тоником — вероятно, просто чтобы ткнуть меня носом.

— Что, пытаешься залить горе вином без вина? Я слышала, сегодня для хороших ребят выдался хороший день.

«Хорошие ребята» — это прокуроры. Как всегда.

— Может быть. Чего это ты вызвала няньку на понедельничный вечер?

— Нет, это нянька сама решила побыть с Хейли именно сегодня. Приходится соглашаться на ее условия, потому что у нее теперь есть ухажер. Боюсь, моим пятничным и субботним выходам в свет пришел конец.

— Значит, она согласилась побыть с Хейли сегодня, и ты в одиночестве отправилась в бар?

— А может, я тебя искала, Холлер. Тебе такое не приходило в голову?

Я развернулся так, чтобы оказаться спиной к Аронсон и лицом к лицу с Мэгги.

— Это правда?

— Возможно. Я подумала, что ты, наверное, где-то в компании — твой мобильный не отвечал.

— Ох, забыл его включить после заседания.

Я вынул телефон из кармана и включил его. Неудивительно, что Герб Дэл до сих пор со мной не связался.

— Ты собираешься домой?

Прежде чем ответить, я посмотрел на нее долгим взглядом.

— Завтра, возможно, решающий день процесса. Мне нужно…

— Я располагаю временем до полуночи.

Я сделал длинный вдох, но выдох оказался еще более длинным. Подавшись вперед и наклонившись так, что наши головы соприкоснулись — как фехтовальщики скрещивают сабли перед началом матча, — я прошептал ей в ухо:

— Я так больше не могу. Либо мы двигаемся вперед — либо ставим точку.

Упершись рукой мне в грудь, она оттолкнула меня. Мне было страшно подумать, во что превратится моя жизнь, если она совсем уйдет из нее, и я уже жалел о своем ультиматуме, потому что знал: поставленная перед выбором, она сделает его в пользу второго.

— Как насчет того, чтобы сейчас думать только о сегодняшнем вечере, Холлер? — ответила она.

— Ладно, — согласился я с такой поспешностью, что мы оба не удержались от смеха.

Я увернулся от пули, которую сам в себя выпустил. На этот раз увернулся.

— Какое-то время мне понадобится, чтобы еще кое над чем поработать.

— Конечно, мы его выберем.

Протянув руку за своим стаканом, она по ошибке — или не по ошибке? — взяла мой, отпила из него и скорчила гримасу отвращения.

— Без водки это просто отрава.

— Знаю. Это было что-то вроде проверки?

— Нет, просто ошиблась.

— Ну конечно.

Пока она пила из собственного стакана, я слегка развернулся назад и посмотрел на Циско и Аронсон. Они сидели, склонившись друг к другу, и увлеченно беседовали, не обращая на меня никакого внимания. Я опять повернулся к Мэгги:

— Выходи за меня снова, Мэгги. Когда закончится этот процесс, я собираюсь все изменить.

— Это я уже слышала.

— Да, но на этот раз так и будет. Это уже происходит.

— Я должна ответить прямо сейчас? Это предложение, которое делается только раз, или я могу подумать?

— Конечно, можешь. В твоем распоряжении целых пять минут. Я успею сбегать в сортир и сразу вернусь.

Мы снова рассмеялись, потом я наклонился, поцеловал ее и, зарывшись лицом в ее волосы, шепнул:

— Мне никто, кроме тебя, не нужен.

Прежде чем оттолкнуть, она поцеловала меня в шею.

— Терпеть не могу публичной демонстрации ласк, особенно в барах. Выглядит дешево.

— Прости.

— Ну, пошли.

Она соскользнула с табурета и, уже стоя, допила свой стакан. Вынув бумажник, я оплатил все, включая чаевые бармена, и сказал Циско с Аронсон, что ухожу.

— Я думала, мы еще поговорим об Оппарицио, — запротестовала Аронсон.

Но Циско незаметно тронул ее за руку, давая понять: не сейчас. Я был ему благодарен за это.

— Знаете что, — сказал я, — день был длинный. Иногда лучший способ к чему-то подготовиться — на время забыть об этом. Завтра утром пораньше, до начала заседания, я поеду в контору. Если хотите, приезжайте тоже. А нет — так увидимся в суде в девять.

Попрощавшись, мы с моей бывшей женой отправились к выходу.

— Хочешь оставить свою машину здесь, или как? — спросил я.

— Нет, слишком опасно возвращаться сюда после ужина и вечера, проведенного в постели с тобой. Захочется снова зайти сюда выпить последнюю, а потом, глядишь, окажется, что и не последнюю… А мне надо няню вовремя отпустить, да и на работу утром.

— Вот как ты на все это смотришь? Ужин, секс — и домой к полуночи?

В таких случаях она, бывало, обидно замечала, что я ною, как женщина, жалующаяся на мужчин. Но не в этот раз.

— Нет, — ответила она, — я смотрю на это как на лучший вечер недели.

Когда мы шли к своим машинам, я протянул руку и нежно сжал пальцами ее затылок. Ей это всегда нравилось. И плевать, что это могло быть расценено как публичная демонстрация ласк.

48

Во вторник утром чувствовалось, как с каждым шагом на пути к свидетельскому боксу Луис Оппарицио все больше напрягался. На нем был светло-коричневый костюм с голубой рубашкой и бордовым галстуком. Он держался с достоинством, которое обеспечивали деньги и власть. И было очевидно, что на меня он смотрит с презрением. Хоть он и был моим свидетелем, ни о какой «любви» здесь не могло быть и речи. С самого начала процесса я обвиняюще указывал на него пальцем как на человека, который мог бы сидеть на месте моей клиентки. Но сейчас он сидел передо мной в свидетельском боксе. Это было главным событием процесса, и оно привлекло в зал самое большое с начала слушаний количество публики — как представителей прессы, так и зевак.

Начал я дружелюбно, но не собирался продолжать так и дальше. У меня была единственная цель, и вердикт зависел от того, сумею ли я ее достичь. Мне предстояло подвести свидетеля к краю. Он оказался здесь, потому что сам загнал себя в угол своими алчностью и тщеславием. Игнорировал советы собственных адвокатов, отверг предложение спрятаться за Пятую поправку и принял вызов выйти на поединок со мной на глазах у переполненного зала. Моя работа состояла в том, чтобы заставить его пожалеть о своем решении.

— Доброе утро, мистер Оппарицио. Как самочувствие?

— Я бы предпочел встретить это утро в каком-нибудь другом месте. А как ваше?

Значит, он решил с самого начала принять иронично-сварливый тон. Я улыбнулся и ответил:

— Это я смогу вам сказать через несколько часов. Благодарю, что сочли возможным приехать. Я заметил у вас легкий северо-восточный акцент. Вы родом не из Лос-Анджелеса?

— Я родился в Бруклине пятьдесят один год назад. Сюда приехал в свое время учиться в юридической школе, да так и остался.

— Вы и ваша компания неоднократно упоминались в ходе этого процесса. Создается впечатление, что в ваших руках находится львиная доля всех дел об отъеме ипотечных домов, по крайней мере в этом штате. Я был…

— Ваша честь? — с места перебила меня Фриман. — Можно мне задать вопрос?

Перри несколько секунд молча смотрел на нее.

— Вы хотите заявить протест, мисс Фриман?

Она сообразила, что забыла встать. Во время предварительных совещаний судья предупреждал нас, чтобы мы непременно вставали, если хотим заявить протест. Фриман быстро вскочила:

— Да, ваша честь.

— Продолжайте, мистер Холлер, — невозмутимо сказал судья.

— Я как раз собирался это делать, ваша честь. Мистер Оппарицио, можете ли вы популярно рассказать нам, чем занимается АЛОФТ?

Оппарицио откашлялся и развернулся лицом к присяжным. Он был воспитанным и опытным свидетелем. От меня сейчас больше ничего не требовалось.

— С превеликим удовольствием В принципе АЛОФТ — посредническая компания, оформляющая документацию и сопровождающая прохождение юридической процедуры. Крупные банки, предоставляющие ипотечные кредиты, такие как «Уэстленд нэшнл», платят ей за то, чтобы она проводила процедуру перехода заложенной недвижимости в собственность залогодержателя от начала до конца. Мы делаем все: от составления документов до рассылки уведомлений и — в случае необходимости — представления дела в суде; за единую, включающую все плату. Люди не любят систему лишения прав выкупа заложенного имущества. Мы до определенного момента по мере возможностей стараемся оплачивать счета, чтобы сохранить свои дома. Но иногда возможности иссякают, и тогда залогодержатель имеет право забрать дом. Вот тут-то и появляемся мы.

— Вы сказали «но иногда возможности иссякают». В последние несколько лет для вас как раз создались наилучшие возможности, не так ли?

— За четыре минувших года наш бизнес постоянно испытывал небывалый рост, только сейчас положение начинает стабилизироваться.

— Вы упомянули «Уэстленд нэшнл» как своего клиента. Он был для вас крупным клиентом, верно?

— Был и остается.

— Сколько примерно дел в год вы ведете для этого банка?

— Ну, так с ходу я сказать не могу, но, думаю, с учетом всех их филиалов на западе Соединенных Штатов, мы получаем от них около десяти тысяч дел в год.

— Поверите ли вы, если я скажу, что в последние четыре года ваша фирма проводила свыше шестнадцати тысяч дел «Уэстленда» в год? Эта информация содержится в ежегодных банковских отчетах.

Я поднял над головой упомянутые отчеты, чтобы все могли их увидеть.

— Да, поверю. Ежегодные отчеты не лгут.

— Какой гонорар получает АЛОФТ за одно дело?

— По каждому из дел, связанных с жилыми домами, мы получаем две с половиной тысячи долларов, это включает все наши услуги, в том числе, как я уже сказал, и представление дела в суде при необходимости.

— Значит, если подсчитать, ваша компания только от «Уэстленд»-банка получает сорок миллионов долларов в год, правильно?

— Если цифры, которыми вы оперируете, верны, то вроде да.

— Таким образом, насколько я понимаю, «Уэстленд» представляет собой важного клиента для АЛОФТа?

— Да, но для нас важны все клиенты.

— Значит, вы должны были знать Митчелла Бондуранта, жертву расследуемого преступления, весьма хорошо, не так ли?

— Разумеется, я был с ним хорошо знаком и считаю ужасным несчастьем то, что с ним случилось. Он был хорошим человеком, который старался хорошо делать свою работу.

— Не сомневаюсь, что все оценили ваше глубокое сочувствие. Но к моменту смерти мистера Бондуранта ваши с ним отношения не были безоблачными, верно?

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Мы были деловыми партнерами. Конечно, между нами иногда возникали незначительные споры, это абсолютно естественно для нормального функционирования бизнеса.

— Нет, я говорю не о незначительных спорах и не о нормальном функционировании бизнеса. Я спрашиваю о письме, которое мистер Бондурант послал вам незадолго до своей смерти, в нем он грозил разоблачить мошеннические методы, которые практикует ваша компания. В получении этого заказного письма расписалась ваша личная секретарша. Вы его читали?

— Просмотрел. В письме указывалось, что один из моих ста восьмидесяти пяти служащих прибег к упрощенному способу проводки документов. Это я и называю незначительным спором, ничего угрожающего, как вы выразились, в письме не было. Я велел этому служащему исправить ошибки. Вот и все, мистер Холлер.

Нет, это было отнюдь не все, что я собирался сказать о письме. Заставив Оппарицио прочесть его присяжным вслух, я в течение следующего получаса задавал ему все более специфические и неудобные вопросы о содержавшихся в нем утверждениях, от чего перешел к федеральному целевому письму, заставив свидетеля огласить и его. Но Оппарицио и здесь остался невозмутим, назвав целевое письмо всего лишь выстрелом наугад.

— Я пригласил их к себе и ждал с распростертыми объятиями, — сказал он. — Но знаете что случилось? Никто не пришел. И за все прошедшее время я не услышал больше ни слова ни от мистера Лэттимора, ни от агента Васкеса, ни от какого бы то ни было другого федерального агента. Потому что их письмо не подтвердилось. Я не убегал, не дрожал от страха, не кричал, что меня оболгали, и не прятался за спины адвокатов. Я сказал: понимаю, вы делаете свою работу, приходите и проверяйте все, что сочтете нужным. Наши двери открыты, и нам абсолютно нечего скрывать.

Это был умный и хорошо отрепетированный ответ. Первые раунды Оппарицио, несомненно, выигрывал. Но это меня не смущало, потому что лучшие свои удары я приберег на потом. Мне было нужно, чтобы он почувствовал себя в безопасности, решив, что ситуация у него под контролем. Через Герба Дэла я досыта накормил его уверенностью, что беспокоиться не о чем. Он не сомневался, что у меня ничего на него нет и я не смогу причинить ему никакого вреда своими отчаянными намеками на некий заговор, которые он с легкостью отметет, как делал это до сих пор. Его самоуверенность только росла. Но когда он станет чересчур самонадеянным и самодовольным, я сделаю выпад и нанесу нокаутирующий удар. Этот матч не будет продолжаться все пятнадцать раундов. Не может.

— Хорошо. Теперь о другом: в момент получения этих писем вы вели секретные переговоры, не так ли?

Оппарицио впервые с начала допроса ответил не сразу.

— В тот момент я вел приватное деловое обсуждение, как делаю это почти постоянно. Я бы не стал употреблять слово «секретные», поскольку оно имеет отрицательную коннотацию. «Секретные» предполагает — сомнительные, неэтичные, в то время как «приватные» означает лишь сохранение конфиденциальности, принятое в любом бизнесе.

— Хорошо. Это приватное деловое обсуждение касалось продажи вашего АЛОФТа компании, находящейся в государственном управлении, не так ли?

— Да, это так.

— Компании под названием Фонд «Лемюра»?

— Да, правильно.

— Эта сделка должна была принести вам кучу денег, верно?

Фриман встала и попросила о совещании у судейской скамьи. Мы подошли, и она громким шепотом стала излагать свои возражения:

— Какое это имеет отношение к делу? Куда это нас ведет? На Уолл-стрит? Но это же никак не связано с Лайзой Треммел и уликами против нее.

— Ваша честь, — быстро сказал я, упреждая вероятное согласие Перри с возражениями Фриман, — непосредственное отношение всего этого к делу очень скоро станет ясным. Мисс Фриман прекрасно понимает, куда это нас ведет, просто она не желает туда идти. Но суд предоставил мне для защиты моей клиентки некоторую свободу обоснования вероятности вины третьего лица. К этому я и веду и прошу суд проявить последовательность и позволить мне довести дело до конца.

Перри не задумываясь ответил:

— Мистер Холлер, вы можете продолжить, но я хочу, чтобы вы поскорее приземлили свой самолет.

— Благодарю вас, судья.

Мы вернулись каждый на свою позицию, и я решил ускорить темп.

— Мистер Оппарицио, возвращаясь к январю, когда ваши переговоры с «Лемюром» были в самом разгаре, вы ведь ожидали получить очень большую сумму денег, если сделка состоится, не правда ли?

— Это была бы достойная компенсация за годы, которые я потратил на то, чтобы добиться плодотворного роста своей компании.

— Но стоило вам тогда потерять одного из крупнейших своих клиентов — приносящего вам ежегодно сорок миллионов долларов дохода, — и сделка могла оказаться под угрозой, верно?

— Ни один из наших клиентов не собирался разрывать отношений с нами.

— Я снова обращаю ваше внимание на письмо мистера Бондуранта, сэр. Не будете же вы утверждать, что в нем нет угрозы расторгнуть деловые отношения с вами? Если хотите в этом убедиться — перед вами все еще лежит копия этого письма, можете справиться.

— Мне нет нужды заглядывать в письмо. Никакой угрозы для меня не существовало. Митч написал мне — я позаботился о том, чтобы снять проблему, вот и все.

— Так же, как вы позаботились о Доналде Дрисколле?

— Протестую, — сказала Фриман. — Спорное утверждение.

— Снимаю вопрос. Мистер Оппарицио, вы получили это письмо в самый разгар переговоров о сделке с «Лемюром», правильно?

— Ну да, переговоры еще шли.

— И вы знали в тот момент, что мистер Бондурант сам находится в стесненном финансовом положении, не так ли?

— Мне ничего не было известно о личной финансовой ситуации мистера Бондуранта.

— А разве один из сотрудников вашей компании не отслеживал регулярно финансовое положение мистера Бондуранта и других банкиров, с которыми вы вели дела?

— Нет, это смешно. Кто вам это наврал?

Настала очередь испытать Герба Дэла в качестве двойного агента.

— В момент написания вам письма был ли мистер Бондурант в курсе ваших секретных переговоров с «Лемюром»?

Оппарицио следовало бы ответить — не знаю. Но я велел Дэлу через своего посредника передать ему, что адвокаты Лайзы Треммел не нашли ничего по этому ключевому вопросу своей стратегии, поэтому Оппарицио ответил:

— Ему ничего об этом не было известно. До окончания переговоров я не афишировал их перед своими клиентами.

— Кто является руководителем финансовой службы «Лемюра»?

Сам вопрос и предполагаемая смена направления допроса, судя по всему, застали Оппарицио врасплох, но это продолжалось всего несколько мгновений.

— Сид Дженкинс. Сидней Дженкинс.

— Не возглавлял ли он комиссию, с которой вы вели переговоры о сделке с «Лемюром»?

Фриман снова заявила протест: зачем, мол, все это и к чему ведет. Я пообещал судье, что очень скоро он это поймет, и, получив разрешение продолжить, повторил вопрос свидетелю.

— Да, по вопросу о продаже компании я имел дело с Сидом Дженкинсом.

Я открыл папку, достал из нее некий документ и попросил разрешения у судьи предъявить его свидетелю. Как и ожидалось, Фриман воспротивилась, у нас состоялось бурное совещание у судейской скамьи. Но поскольку Фриман одержала победу в таком же споре, касавшемся ознакомления Дрисколла с результатами внутреннего расследования, проведенного АЛОФТом, судья Перри уравнял счет, позволив мне представить документ.

Я передал копию свидетелю.

— Мистер Оппарицио, пожалуйста, скажите присяжным, что за документ у вас в руках.

— Точно не могу сказать.

— Разве это не распечатка электронного ежедневника?

— Возможно, если вы так говорите…

— Какое имя стоит вверху страницы?

— Митчелл Бондурант.

— А каким числом датирована запись?

— Тринадцатым декабря.

— Прочтите, пожалуйста, вслух запись о назначенной на десять часов встрече.

Фриман снова попросила о совещании, и мы снова предстали перед судейской скамьей.

— Ваша честь, здесь судят Лайзу Треммел, а не Луиса Оппарицио или Митчелла Бондуранта. Вот что бывает, когда кто-то получает преимущество, пользуясь благосклонностью суда и свободой отклоняться от темы. Я протестую против этой линии допроса. Советник уводит нас слишком далеко в сторону от дела, по которому должны вынести вердикт присяжные.

— Судья, — возразил я, — еще раз: речь идет о вероятной вине третьего лица. Этот документ — страница из электронного ежедневника, предоставленного защите в числе материалов следствия. Ответ на этот вопрос сделает очевидным для присяжных, что жертва тайно вымогала деньги у свидетеля. А это мотив для убийства.

— Судья, это…

— Хватит, мисс Фриман. Разрешаю.

Когда мы разошлись по местам, судья велел Оппарицио отвечать на вопрос, и я повторил его — не столько для свидетеля, сколько для присяжных:

— Что, согласно записи в электронном ежедневнике мистера Бондуранта, было назначено у него на десять часов утра тринадцатого декабря?

— Здесь написано: «Сидней Дженкинс, Лемюр».

— Не наводит ли вас это на мысль, что мистер Бондурант знал о сделке между АЛОФТом и «Лемюром» в декабре прошлого года?

— Я не могу знать, что говорилось на их встрече, и даже состоялась ли она.

— Какой резон был у сотрудника, ответственного за приобретение АЛОФТа, встречаться с одним из самых важных клиентов компании?

— Спросите об этом у мистера Дженкинса.

— Возможно, спрошу.

По мере того как продолжался допрос, Оппарицио становился все более раздраженным и злобным. Семена, посеянные Гербом Дэлом, давали хорошие всходы. Я двинулся дальше.

— Когда завершилась сделка по продаже АЛОФТа «Лемюру»?

— В феврале.

— За сколько была продана компания?

— Я бы предпочел не разглашать это.

— Фонд «Лемюра» — государственная компания, сэр. Информация о ней является открытой, вот она. Не сэкономите ли вы нам время, сказав…

— За девяносто шесть миллионов долларов.

— Большую часть которых получили вы как единственный владелец, не так ли?

— Ну да, солидную часть.

— А также вы получили пакет акций «Лемюра», верно?

— Верно.

— И остались президентом АЛОФТа?

— Да. Я по-прежнему руковожу компанией. Хотя теперь у меня есть начальники.

Он изобразил улыбку, однако большинство присутствовавших в зале не нашли его ответ забавным, учитывая миллионы, полученные им от сделки.

— Значит, вы, как и прежде, непосредственно участвуете во всех текущих операциях компании?

— Да, сэр, участвую.

— Мистер Оппарицио, составил ли ваш личный доход от продажи АЛОФТа шестьдесят один миллион долларов, как сказано в репортаже «Уолл-стрит джорнал»?

— Нет, это они неправильно написали.

— Как так?

— Мне причитается такая сумма, но я не получил ее сразу.

— Вы получаете ее в рассрочку?

— Что-то в этом роде, но я не вижу, какое отношение все это имеет к тому, кто убил мистера Бондуранта, мистер Холлер. Зачем я здесь? Я никоим образом не… Ваша честь?

— Подождите минутку, мистер Оппарицио, — сказал судья, после чего, склонившись над столом, о чем-то поразмыслил. — Я объявляю утренний перерыв. Представителей сторон прошу собраться у меня в кабинете.

И снова мы направились за судьей в его кабинет. И снова мне предстояло оказаться на грани провала. Но я так разозлился на Перри, что решился сразу перейти в наступление. Оставшись стоять, в то время как судья и Фриман сели, я сказал:

— Ваша честь, при всем моем уважении, хочу обратить ваше внимание на то, что я только что набрал некий темп, а вы своим преждевременно объявленным перерывом сбили его.

— Мистер Холлер, вы, может, и набрали стремительный темп, но увели нас слишком далеко в сторону от дела. Ранее я разрешил вам использовать в линии защиты вероятность существования третьей стороны, однако теперь начинаю сожалеть об этом.

— Судья, я находился в четырех вопросах от того, чтобы расставить все по своим местам, но вы остановили меня.

— Вы сами себя остановили, советник. Я не мог больше попустительствовать. Мало того что мисс Фриман постоянно протестовала, так теперь протест выразил сам свидетель. А я оказался в дурацком положении. Вы закидываете удочку наугад. Вы обещали мне и присяжным не только доказать, что ваша подзащитная не совершала преступления, но и указать, кто его совершил. И вот выступает уже пятый ваш свидетель, а рыбная ловля наудачу продолжается.

— Ваша честь, не могу поверить… Послушайте, я не закидываю удочку наугад. Я доказываю. Бондурант грозил этому человеку потерей шестидесяти одного миллиона долларов. Это же очевидно, и любой здравомыслящий человек это видит. И если это не является мотивом для убийства, то…

— Мотив не доказан, — вклинилась Фриман. — Это не доказательство, и, судя по всему, у вас его нет. Вся ваша защита — это блеф. Что дальше? Вы всех, у кого Бондурант собирался конфисковать дома в счет залога, объявите подозреваемыми?

Я сверху вниз указал на нее пальцем:

— Это была бы неплохая идея. Но факт в том, что наша защита — не блеф, и если бы мне было позволено продолжить допрос свидетеля, я бы очень скоро предъявил доказательство.

— Сядьте, мистер Холлер, и, пожалуйста, следите за тоном, когда обращаетесь ко мне.

— Да, ваша честь. Приношу свои извинения.

Я сел и стал ждать, пока Перри обдумывал сложившуюся ситуацию. Наконец он произнес:

— Мисс Фриман, у вас есть еще что-нибудь?

— Полагаю, суд прекрасно понимает отношение обвинения к тому, что делает мистер Холлер. Я не раз предупреждала, что он прибегает к отвлекающему маневру, не имеющему ни малейшего отношения к рассматриваемому делу. Ко мне не прислушались, и теперь я вынуждена согласиться, что суд, допустивший все это, оказался в дурацком положении и стал объектом манипуляций.

Тут она явно перегнула палку. Я заметил, как у Перри, когда она сказала, что он оказался в дурацком положении, кожа натянулась вокруг глаз. Он был у нее в руках, но она его упустила.

— Что ж, благодарю вас, мисс Фриман. На этот раз я склонен дать мистеру Холлеру еще одну, последнюю возможность связать все концы. Мистер Холлер, вы понимаете, что я подразумеваю подсловом «последняя»?

— Да, ваша честь. Понимаю и буду действовать соответственно.

— Уж сделайте одолжение, сэр, поскольку терпение суда на исходе. Возвращаемся в зал.

За столом защиты я увидел одиноко сидевшую Аронсон и только тут осознал, что она не последовала за мной в кабинет судьи. Я устало опустился рядом.

— Где Лайза?

— В коридоре с Дэлом. Что там было?

— Мне дали еще один шанс. Придется сократиться и нанести смертельный удар поскорее.

— А вы можете?

— Посмотрим. Мне нужно до начала сбегать в туалет. Почему вы не пошли со мной к судье?

— Меня не пригласили, а сама я не знала, должна ли следовать за вами.

— В следующий раз знайте, что должны.

Здание суда спроектировано так, чтобы все имели возможность уединиться. У присяжных есть свои совещательные комнаты, а у противных сторон и их болельщиков — множество закоулков и ниш. Но туалетные комнаты уравнивают всех. Вы входите туда и никогда не знаете, кого встретите. Толкнув внутреннюю дверь мужского туалета, я сразу же увидел Оппарицио, который мыл руки над раковиной. Он тоже заметил меня в зеркале.

— Ну что, советник, дал вам судья по рукам?

— Это не ваше дело. Пойду поищу другой туалет.

Я повернулся, чтобы уйти, но Оппарицио остановил меня:

— Не трудитесь. Я ухожу.

Стряхнув воду с рук, он двинулся к выходу, но, поравнявшись со мной, вдруг остановился.

— Вы жалки, Холлер. Ваша клиентка — убийца, а вы пытаетесь свалить вину на меня. Посмотрите на себя в зеркало. — Он повернулся и сделал жест в сторону писсуаров. — Вон где ваше место, — добавил он. — В сортире.

49

Все должно было решиться в течение следующего получаса, от силы часа. Сидя за столом, я ждал, стараясь собраться с мыслями. Все уже были на местах, кроме судьи, еще не вышедшего в зал. Оппарицио самодовольно беседовал с двумя своими адвокатами, сидя в первом ряду галереи, где у них были зарезервированы места. Моя клиентка, наклонившись ко мне, прошептала так, чтобы не слышала Аронсон:

— У вас еще есть, правда?

— Простите?

— У вас еще что-то есть, да, Микки? Что-то, чем его прищучить.

Даже ей было ясно: того, что я уже выложил, недостаточно. Так же шепотом я ответил:

— Узнаем еще до обеда и будем либо пить шампанское, либо ронять слезы в тарелку с супом.

Открылась дверь, ведущая на судейскую территорию, и появился Перри. Уже на ходу он велел привести присяжных, а свидетелю — вернуться в свидетельский бокс. Минуту спустя я тоже стоял на трибуне, сверху вниз глядя на Оппарицио. Похоже, встреча в туалете придала ему еще больше уверенности в себе. Приняв расслабленную позу, он словно оповещал мир, что чувствует себя как дома. Я решил, что больше нет смысла ждать, пора делать разворот.

— Итак, мистер Оппарицио, продолжая нашу беседу: вы были не совсем правдивы в своих сегодняшних показаниях, не так ли?

— Я был абсолютно правдив, и мне не нравится ваш вопрос.

— Вы лгали с самого начала, сэр, назвав под присягой подложное имя.

— Я официально сменил имя тридцать один год назад. Я не лгал, и это не имеет никакого отношения к делу.

— Какое имя значится у вас в свидетельстве о рождении?

Оппарицио замешкался, и, как мне показалось, впервые до него стало доходить, куда я клоню.

— В моем свидетельстве о рождении написано: Антонио Луиджи Аппарицио. Звучит так же, как сейчас, только пишется не через «о», а через «а». В детстве меня называли Лу, или Луи, потому что в округе было полно Энтони и Антонио. Вот я и решил остаться Луисом, для чего официально сменил имя на Энтони Луис, то есть американизировал его. Вот и все.

— Но зачем вы изменили и написание фамилии?

— Тогда был известный профессиональный бейсболист по имени Льюис Апарицио. Звучало слишком похоже: Луис Аппарицио и Льюис Апарицио. Мне не хотелось, чтобы моя фамилия была так похожа на фамилию знаменитости, поэтому я изменил ее написание. Теперь вы удовлетворены, мистер Холлер?

Судья предупредил Оппарицио, чтобы он лишь отвечал на вопросы, а не задавал их.

— Знаете ли вы, когда Льюис Апарицио покинул профессиональный спорт? — спросил я и мельком взглянул на судью. Если его терпение уже и прежде было на исходе, то теперь оно превратилось в папиросную бумагу, на которой крупными буквами был напечатан обвинительный приговор за неуважение к суду.

— Нет, не знаю я, когда он его покинул, — огрызнулся Оппарицио.

— Тогда вы удивитесь, если я скажу, что это случилось за восемь лет до того, как вы сменили фамилию.

— Ну и что? Почему я должен удивляться?

— И вы полагаете, жюри поверит, что вы изменили имя и фамилию, чтобы избежать сходства с бейсболистом, давно вышедшим в тираж?

Оппарицио пожал плечами:

— Тем не менее так оно и было.

— А не потому ли вы сменили фамилию с Аппарицио на Оппарицио, что были амбициозным молодым человеком и хотели хотя бы внешне дистанцироваться от вашей семьи?

— Нет, это неправда. Мне хотелось иметь более американское имя, но я не собирался ни от кого дистанцироваться.

Я заметил, как Оппарицио метнул взгляд в сторону своих адвокатов.

— При рождении вас нарекли в честь вашего дяди, не так ли? — спросил я.

— Нет, не так, — поспешно ответил Оппарицио. — Меня не называли ни в чью честь.

— У вас был дядя, которого звали Антонио Луиджи Аппарицио, точно так же, как записано у вас в свидетельстве о рождении, и вы утверждаете, что это просто совпадение?

Поняв, что прокололся, Оппарицио постарался исправить ошибку, но только усугубил ее.

— Мои родители никогда не говорили мне, в чью честь назвали меня и вообще назвали ли они меня в чью-то честь.

— И такой умный человек, как вы, не догадался сам?

— Я об этом никогда не думал. Когда мне исполнился двадцать один год, я уехал на Запад и больше не поддерживал тесных связей с семьей.

— Вы имеете в виду географически?

— Во всех смыслах. Я начал новую жизнь, оставшись здесь.

— Ваш отец и ваш дядя были вовлечены в организованную преступную деятельность, не так ли?

Фриман вскочила и потребовала совещания. Когда мы оба подошли к судейской скамье, она разве что глаза не закатывала, чтобы продемонстрировать свое негодование.

— Ваша честь, это переходит все границы. Советник может демонстрировать полное бесстыдство, пороча репутацию собственного свидетеля, но существуют же какие-то пределы. Это суд, а не морская прогулка рыболова.

— Ваша честь, вы велели мне сократиться, это я и делаю. У меня есть доказательство, ясно свидетельствующее о том, что это отнюдь не попытка выловить рыбку в мутной воде.

— И что же это за доказательство, мистер Холлер?

Я передал ему толстую папку документов, которую прихватил с собой, направляясь к судейской скамье. Она изобиловала торчащими из нее разноцветными закладками-стикерами.

— Это доклад Генерального прокурора Соединенных Штатов конгрессу об организованной преступности. Он датирован тысяча девятьсот восемьдесят шестым годом, когда Генеральным прокурором был Эдвин Миз. Если вы откроете его на странице, отмеченной желтой закладкой, то увидите выделенный абзац, он и есть — мое доказательство.

Судья прочел выделенный пассаж и развернул документ так, чтобы Фриман тоже могла его прочесть, но прежде чем она закончила, отклонил ее протест.

— Задавайте свои вопросы, мистер Холлер, но я даю вам не более десяти минут, чтобы расставить все точки над i. Если не уложитесь, я лишу вас слова.

— Благодарю вас, судья.

Вернувшись на трибуну, я повторил вопрос, перефразировав его:

— Мистер Оппарицио, знали ли вы, что ваш отец и ваш дядя были членами организованной преступной группы, известной под названием «Семья Гамбино»?

Оппарицио видел, что я давал судье прочесть какой-то документ, и догадывался, что в моем вопросе есть подвох, поэтому, вместо того чтобы все отрицать, дал туманный ответ:

— Как уже сказал, я отошел от семьи, когда уехал учиться. После этого я о них ничего не знал. И прежде мне ничего не говорили.

Настало время безжалостно подтолкнуть Оппарицио к краю обрыва.

— Не был ли ваш дядя известен под кличкой Энтони Громила Аппарицио, которую получил из-за своей репутации человека жестокого и склонного к насилию?

— Не знаю.

— Не играл ли в вашей жизни дядя роль отца, в то время как ваш собственный отец все ваши юные годы провел в тюрьме за вымогательство?

— Мой дядя обеспечивал нас, но мы не считали его отцом.

— Являлось ли причиной вашего отъезда на Запад в возрасте двадцати одного года желание отстраниться от семьи или распространить возможности семейного бизнеса на западное побережье?

— Это ложь! Я приехал сюда учиться в юридической школе. Приехал без ничего, я оставил все позади, в том числе и семейные связи.

— Вам знаком термин «крот» в том смысле, в каком он используется в расследовании организованной преступной деятельности?

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Вас бы удивило, если бы вы узнали, что начиная с 1980-х ФБР считало, что гангстерские организации пытаются внедриться в сферу легального бизнеса, посылая представителей своего молодого поколения в высшие учебные и иные заведения с тем, чтобы те пустили там корни, открыли собственные дела, и что таких людей называли «кротами»?

— Я владею законным бизнесом. Никто меня никуда не посылал, и я зарабатывал себе на жизнь во время учебы, работая в фирме по обслуживанию процесса судопроизводства.

Я кивнул — ответ был ожидаемым.

— К вопросу об обслуживании процесса судопроизводства. Вы ведь владеете несколькими компаниями, да, сэр?

— Не понимаю.

— Я перефразирую. Когда вы продали АЛОФТ Фонду «Лемюра», вы сохранили в собственности множество компаний, связанных контрактами с АЛОФТом, верно?

Оппарицио повременил, якобы думая над ответом, а сам бросил взгляд на своих адвокатов: вытащите меня — читалось в этом взгляде. Он уже понял, куда я его веду, и знал, что мне нельзя позволить туда добраться. Но он сидел на свидетельском месте, и выход у него оставался только один.

— Я являюсь владельцем и совладельцем разных фирм. Все они легальны, работают открыто, в соответствии с законом.

Хороший ответ, но хороший недостаточно.

— Какого рода эти фирмы? Какие услуги они оказывают?

— Вы упомянули обслуживание системы судопроизводства, одна из них входит в эту сферу. Есть у меня параюридическая справочная и кадровая службы. Есть компания по подбору офисного персонала и фирма по снабжению мебелью. Еще есть…

— А есть ли у вас курьерская служба?

Свидетель помолчал, прежде чем ответить. Он пытался предугадать два следующих вопроса, но я не собирался сбавлять темп, чтобы дать ему возможность что-то придумать.

— Я лишь инвестор, я не являюсь ее единственным владельцем.

— Давайте поговорим о вашей курьерской службе. Во-первых, как она называется?

— Курьерская служба «Винг Натс».

— Эта компания базируется в Лос-Анджелесе?

— Основной офис здесь, но есть филиалы еще в семи городах. Фирма действует по всему этому штату и в Неваде.

— Какой точно процент акций «Винг Натс» принадлежит вам?

— Я лишь совладелец. Думаю, процентов сорок.

— А кто другие совладельцы?

— Ну, их несколько. Некоторые из них не частные лица, а другие компании.

— Как, например, «Эй-Эй-Бест консалтентс» из Бруклина, Нью-Йорк, которая в списке корпораций Сакраменто значится совладелицей «Винг»?

Оппарицио снова не спешил с ответом. На сей раз он, похоже, совсем растерялся, судье даже пришлось его поторопить.

— Да, кажется, эта компания — одна из совладельцев.

— Хорошо. Далее: в корпоративных документах, имеющихся в распоряжении администрации штата Нью-Йорк, сказано, что мажоритарный совладелец «Эй-Эй-Бест» — некто Доминик Капелли. Вы с ним знакомы?

— Нет.

— Вы хотите сказать, что незнакомы с одним из своих партнеров по «Винг Натс», сэр?

— Я не знаю лично всех, кто инвестировал средства в «Эй-Эй-Бест».

Фриман поднялась с места. Давно пора. Я ждал, что она начнет протестовать, по крайней мере еще четыре вопроса назад.

— Ваша честь, будет ли конец всему этому?

— Я и сам начинаю задумываться над этим вопросом, — сказал Перри. — Не желаете ли просветить нас на этот счет, мистер Холлер?

— Еще три вопроса, ваша честь, и уверен, что всем станет абсолютно ясно, какое это имеет отношение к делу, — ответил я. — Прошу суд великодушно разрешить мне задать еще только три вопроса.

Пока говорил, я не сводил взгляда с Оппарицио, транслируя ему послание: дергай за рычаг сейчас, иначе все твои секреты станут известны всему миру. Узнает о них «Лемюр». Узнают акционеры. Все узнают.

— Хорошо, мистер Холлер.

— Спасибо, ваша честь.

Я посмотрел в свои записи. Время настало. Если я правильно оценил Оппарицио, то сейчас самый подходящий момент. Я снова посмотрел на него.

— Мистер Оппарицио, удивитесь ли вы, узнав, что Доминик Капелли, ваш партнер, с которым вы якобы незнакомы, числится в нью-йоркском досье как…

— Ваша честь?

Это был Оппарицио. Это он меня перебил.

— По совету своих адвокатов и в соответствии со своим правом и привилегией, гарантированными Пятой поправкой к Конституции Соединенных Штатов и Конституции штата Калифорния, я со всем уважением отказываюсь отвечать на этот и дальнейшие вопросы.

Свершилось.

Я стоял спокойно и неподвижно, но это была лишь видимость. Энергия клокотала во мне. Я почти не слышал гула голосов, пробежавшего по залу. Потом из-за моей спины раздался уверенный голос:

— Ваша честь, позвольте мне обратиться к суду.

Я повернулся и увидел, что это один из адвокатов Оппарицио, Мартин Циммер.

И сразу же послышался голос Фриман, высокий и натянутый, протестовавший и взывавший о новом совещании у судейской скамьи.

Но я знал, что на этот раз совещание не состоится. Знал это и Перри.

— Мистер Циммер, вы можете сесть. Я объявляю обеденный перерыв и надеюсь, что все участники процесса будут на своих местах к часу дня. Присяжным запрещается обсуждать дело друг с другом и делать какие бы то ни было выводы из показаний свидетеля и его обращения к суду.

После этого зал зашумел, журналисты громко заговорили друг с другом. Когда последний присяжный покинул помещение, я вышел из-за трибуны и, наклонившись над столом защиты, прошептал Аронсон:

— Думаю, на этот раз вам будет любопытно поприсутствовать в кабинете судьи.

Она собиралась уже было спросить, что я имею в виду, когда Перри произнес официальным голосом:

— Я хочу, чтобы советник прошел в мой кабинет. Немедленно. Мистер Оппарицио, прошу вас оставаться здесь. Вы можете проконсультироваться со своими адвокатами, но не покидайте зала суда.

С этими словами он встал и решительно направился к себе.

Я последовал за ним.

50

К тому времени я уже мог с закрытыми глазами сказать, как расставлена мебель в кабинете судьи и что где развешано у него по стенам. Но я надеялся, что это будет моим последним посещением этого кабинета, и догадывался, что нынешний визит будет самым трудным. Как только мы вошли, судья сорвал с себя мантию и не глядя швырнул ее на вешалку в углу вместо того, чтобы аккуратно повесить на плечики, как он делал во время прежних совещаний при закрытых дверях. После этого он плюхнулся в кресло, громко выдохнул и, откинувшись на спинку, уставился в потолок. У него был крайне раздраженный вид, наводивший на мысль, что решение, которое ему предстояло принять, куда больше заботило его с точки зрения собственной профессиональной репутации, нежели с точки зрения справедливости по отношению к жертве убийства.

— Мистер Холлер, — произнес он наконец так, будто сбрасывал с себя тяжкое бремя.

— Да, ваша честь?

Судья потер щеки.

— Пожалуйста, скажите мне, что это не было задумано вами с самого начала: заставить мистера Оппарицио перед лицом присяжных прибегнуть к Пятой поправке.

— Судья, — ответил я, — я понятия не имел, что он собирается взять Пятую. После отмены ходатайства о невызове его в суд я и представить себе не мог, что он это сделает. Да, я, безусловно, подталкивал его, но только к тому, чтобы он отвечал на мои вопросы.

Фриман иронически скривила губы и покачала головой.

— Вы хотите что-то добавить, мисс Фриман? — спросил судья.

— Ваша честь, я считаю, что на протяжении всего процесса советник демонстрировал не что иное, как презрение к суду и всей системе правосудия. Он даже сейчас не ответил на ваш вопрос. Не опроверг того, что задумал это наперед, а только сказал, что, видите ли, «понятия не имел». Это совершенно разные вещи. И это свидетельствует о трусости защиты и о том, что советник пытался мешать проведению процесса с самого его начала. Теперь он преуспел. Оппарицио все время был для него «кандидатом на Пятую» — соломенным чучелом, которое он специально посадил перед присяжными, чтобы послать в нокдаун, когда тот возьмет Пятую поправку. Таков был его план, и если это не подрыв состязательной системы правосудия, то я не знаю, как еще это можно назвать.

Я взглянул на Аронсон. Вид у нее был униженно-подавленный, и, возможно даже, она была на стороне Фриман.

— Судья, — спокойно сказал я, — я могу ответить мисс Фриман только одно: докажите. Если она так уверена, что это был хитроумный план, то она сможет это доказать. Правда же состоит в том — и моя юная помощница-идеалистка может это подтвердить, — что до последнего дня мы даже не были уверены в причастности Оппарицио к организованной преступности. Мой дознаватель случайно в буквальном смысле слова наткнулся на его преступные связи совсем недавно, когда выяснял, каким имуществом владеет Оппарицио, по финансовым отчетам Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности. У полиции и обвинения была точно такая же возможность ознакомиться с ними, но они либо предпочли их игнорировать, либо не довели дело до конца. Полагаю, именно этим, а не тактикой, которую я применил в ходе процесса, в значительной мере объясняется раздражение советника.

Судья, по-прежнему рассматривавший потолок, сделал волнообразное движение рукой. Я не понял, что оно означало.

— Судья?

Перри крутанулся в кресле и, подавшись вперед, обратился ко всем нам:

— Ну, и что будем делать?

Первым он взглянул на меня. Я, в свою очередь, — на Аронсон: нет ли у нее идей на этот счет, но она сидела как замороженная. Я снова повернулся к судье.

— Не думаю, что здесь что-нибудь можно сделать. Свидетель прибег к Пятой поправке. Допрашивать его дальше нельзя: мы не можем выборочно позволять ему либо отвечать либо не отвечать на вопросы, пользуясь правом на Пятую тогда, когда ему заблагорассудится. Взял Пятую — до свидания. Следующий. У меня остался только один свидетель, после чего защита тоже закончит представление доказательств. Завтра утром я буду готов выступить с заключительным словом.

Фриман больше не могла сидеть на месте. Она встала и начала нервно мерить шагами короткий отрезок пустого пространства перед окном.

— Как это нечестно и как укладывается в план мистера Холлера. Он вытягивает из свидетеля те показания, которые ему нужны, во время прямого допроса, потом подталкивает его к Пятой поправке и лишает обвинение возможности провести перекрестный допрос и уравнять позиции. Ваша честь, разве это похоже на справедливость?

Перри не ответил. Да и необходимости не было. Всем присутствовавшим было ясно, что ситуация обернулась несправедливо по отношению к обвинению: Фриман лишилась возможности допросить Оппарицио.

— Я исключу все его показания из протокола, — объявил Перри. — И велю присяжным не принимать их во внимание.

Скрестив руки на груди, Фриман в отчаянии покачала головой.

— Колокольный звон вышел слишком громким, чтобы можно было его не услышать, — сказала она. — Для обвинения это катастрофа, судья. И это совершенно бесчестно.

Я ничего не сказал, потому что Фриман была права. Судья мог сколько угодно наставлять присяжных не принимать во внимание то, что говорил Оппарицио, но было слишком поздно. Послание дошло до них и застряло в голове у каждого. Что и требовалось.

— Как ни печально, но альтернативы я не вижу, — сказал Перри. — Сейчас мы прервемся на обед, и я подумаю, что еще можно предпринять. Советую всем сделать то же самое. Если кто-то что-то придумает до часу дня, я, безусловно, рассмотрю предложение.

Все промолчали. Было трудно поверить, что это действительно случилось. Стал виден конец, и фрагменты мозаики улеглись именно так, как планировалось.

— А теперь все вы можете идти, — добавил Перри. — Я скажу своему помощнику, что мистера Оппарицио можно отпустить. В коридоре наверняка ждет целая свора журналистов, жаждущих сожрать его. И в этом он, вероятно, винит вас, мистер Холлер. Так что лучше бы вам избежать встречи с ним, пока он находится в здании суда.

— Да, ваша честь.

Пока мы гуськом направлялись к выходу, Перри снял трубку, чтобы вызвать помощника. Я шел за Фриман по коридору до самого зала, и когда она в конце, обернувшись, одарила меня взглядом, полным испепеляющего гнева, меня это ничуть не удивило.

— Ну, теперь я знаю, Холлер.

— Знаете — что?

— Почему вы с Мэгги никогда снова не будете вместе.

Я сбился с шага от неожиданности, и Аронсон, шедшая за мной, воткнулась мне в спину. Фриман снова развернулась и зашагала дальше.

— Микки, это был удар ниже пояса, — сказала Аронсон.

Подождав, пока Фриман войдет в зал, я ответил:

— Нет. Не был.

51

Моим последним свидетелем стал мой верный сыщик. Деннис Циско Войцеховский занял свидетельское место после обеда и после того, как судья сообщил присяжным, что все показания Луиса Оппарицио изымаются из протокола. Циско пришлось дважды по буквам повторить свою фамилию секретарю, но в этом не было ничего нового — ему это приходилось делать всегда. На нем действительно была та же самая вчерашняя рубашка, но теперь — ни пиджака, ни галстука. Флуоресцентное освещение зала делало чернильно-черные цепи, опоясывавшие его бицепсы, ясно видимыми сквозь обтягивавшие рукава этой бледно-голубой рубашки.

— Если не возражаете, я буду называть вас просто Деннисом, — сказал я. — Так будет проще для протоколиста.

По залу пробежала волна вежливого смеха.

— Ничего не имею против, — ответил свидетель.

— Хорошо. Итак, Деннис, вы работаете на меня, проводя расследования, необходимые для защиты клиентов, верно?

— Да, именно этим я занимаюсь.

— И вы провели большую работу по делу об убийстве Митчелла Бондуранта, так?

— Так. Можно сказать, что я перелопатил кучу материалов, накладывая собственное расследование на расследование, проведенное полицией, чтобы убедиться, что они ничего не упустили или в чем-то случайно не ошиблись.

— Делали ли вы что-нибудь за пределами материалов следствия, переданных защите обвинением?

— Да, делал.

— В материалы следствия входил список автомобильных номерных знаков, верно?

— Да, в гараже «Уэстленд нэшнл» над въездом и выездом имеются камеры наружного наблюдения. Детективы Керлен и Лонгстрет изучили записи с этих камер и зафиксировали номера всех машин, которые побывали в гараже между семью часами, когда гараж открывается, и девятью, когда, как было установлено, мистер Бондурант уже был мертв. Потом они прогнали эти номера через свою компьютерную базу данных, чтобы выяснить, нет ли у кого-нибудь из владельцев этих машин криминального прошлого, и не требует ли кто-либо из них дальнейшего пристального внимания по каким-то иным причинам.

— Были ли на основании этого списка предприняты какие-нибудь дальнейшие расследования?

— Согласно их протоколам — нет.

— Деннис, вы сказали, что перелопатили кучу материалов, накладывая собственное расследование на расследование, проведенное полицией. Перепроверяли ли вы этот список номерных знаков сами?

— Перепроверял. Все семьдесят восемь штук. Конечно, настолько, насколько это можно сделать, не имея доступа к полицейской информационной базе.

— Узнали ли вы что-нибудь новое, что привлекло ваше внимание, или пришли к тем же выводам, что детективы Керлен и Лонгстрет?

— Одна машина, с моей точки зрения, заслуживала внимания, поэтому я ею занялся.

Я попросил разрешения передать свидетелю копию списка семидесяти восьми номерных знаков. Судья разрешил.

— Какой из этих номерных знаков обратил на себя ваше внимание?

— Дабл'ю-эн-ю-ти-зед девять.

— Почему вас заинтересовал этот номерной знак?

— Потому что к тому времени, когда я стал изучать этот список, мы уже далеко продвинулись по другим линиям расследования. Я знал, что Луис Оппарицио является совладельцем фирмы «Винг Натс», и подумал: вдруг обнаружится какая-то связь с машиной, зарегистрированной под этим номером.

— И что вам удалось обнаружить?

— Эта машина принадлежит «Винг Натс» — курьерской службе, совладельцем которой является Луис Оппарицио.

— Еще раз спрошу: почему это показалось вам заслуживающим внимания?

— Видите ли, как уже сказал, я имел преимущество во времени. Керлен и Лонгстрет составили этот список в день убийства. Им не были известны все ключевые факты и лица, причастные к делу. Я же изучал его несколькими неделями позже, уже в разгар расследования, и знал, что жертва, мистер Бондурант, направил мистеру Оппарицио враждебное письмо, в котором…

Фриман заявила протест против такого определения письма, и судья велел вычеркнуть из протокола слово «враждебное», после чего я попросил Циско продолжить.

— С нашей точки зрения, это письмо делало мистера Оппарицио лицом, представляющим интерес для следствия, поэтому я начал изучать все, что имело к нему отношение. Я проследил его связь через «Винг Натс» с партнером по имени Доминик Капелли. Капелли известен правоохранительным органам Нью-Йорка как человек, близкий к криминальному семейному клану, возглавляемому неким Джерри Джордано. Есть у Капелли многочисленные связи и с другими пользующимися дурной славой…

Фриман снова заявила протест, который судья поддержал. Я постарался изобразить страшное разочарование, давая понять присяжным, что судья и обвинитель пытаются скрыть от них правду.

— Ладно, давайте вернемся к списку и к тому, что касается автомобиля, принадлежащего «Винг Натс». Что следовало из этого списка?

— Из этого списка следовало, что автомобиль въехал в гараж в восемь ноль пять.

— А выехал?

— Камера на выезде зафиксировала, что машина покинула гараж в восемь пятьдесят.

— То есть она въехала на парковку до убийства, а покинула ее после. Я правильно понял?

— Да, правильно.

— И принадлежит эта машина компании, основным владельцем которой является человек, напрямую связанный с организованной преступностью. Это тоже правильно?

— Да, именно так.

— Хорошо. Вы выяснили, был ли реальный деловой повод для машины, принадлежащей службе «Винг Натс», находиться в гараже банка?

— Поводом могла служить доставка — ведь это курьерская служба. Ее услугами регулярно пользуется АЛОФТ для доставки документов в «Уэстленд нэшнл». Однако меня заинтересовало то, что машина въехала в гараж и покинула его до девяти часов утра, то есть до начала рабочего дня в банке.

Я сделал паузу, глядя на Циско. Чутье подсказывало мне, что я получил все, что мне нужно. На косточке еще оставалось мясо, но порой бывает полезно отодвинуть тарелку, не обглодав косточку до конца. Иногда лучше оставить присяжных с закравшейся в голову догадкой.

— У меня больше нет вопросов, — сказал я.

Цель моего прямого допроса была четкой: коснуться только вопроса о номерных знаках. Так я оставлял Фриман очень ограниченное поле действия для перекрестного допроса. Правда, ей удалось приплюсовать себе очко, заставив Циско признать перед лицом присяжных, что «Уэстленд нэшнл» занимает лишь три этажа в десятиэтажном здании. Курьер «Винг Натс» мог привезти почту для какой-нибудь другой организации, что объясняло бы его ранний приезд.

Можно было не сомневаться: если у Фриман к началу представления последних контрдоказательств найдется свидетельство курьерской доставки не в банк, а в какой-нибудь другой офис, располагающийся в том же здании — или люди Оппарицио волшебным образом предоставят его ей, — она не преминет предъявить его.

Полчаса спустя Фриман выбросила полотенце на ринг и села на место. Судья спросил, есть ли у меня еще свидетели.

— Нет, ваша честь, — ответил я. — Защита закончила представление доказательств.

Судья отпустил присяжных до утра, велев им собраться в совещательной комнате к девяти часам. Когда те покинули зал, Перри перешел к окончательной стадии процесса и спросил у сторон, хотят ли они представить опровергающие доказательства. Я сказал — нет. Фриман заявила, что резервирует за собой право вызвать свидетелей, имеющих контрдоказательства, утром.

— Хорошо. Тогда оставляем утреннее время для опровергающих доказательств, если таковые найдутся, — сказал Перри. — Заключительные речи назначаю на послеобеденное время и устанавливаю регламент для каждой из сторон — один час. При благоприятном развитии событий и отсутствии новых сюрпризов жюри завтра приблизительно в это же время удалится в совещательную комнату для вынесения вердикта.

После этого Перри удалился. Я остался за столом с Аронсон и Треммел. Лайза протянула руку и накрыла ею мою ладонь.

— Это было бесподобно, — сказала она. — Вы блестяще провели все утреннее заседание. Думаю, присяжные наконец все правильно поняли. Я наблюдала за ними, и мне кажется, что теперь они знают правду.

Я перевел взгляд с Треммел на Аронсон — два совершенно разных выражения лиц.

— Спасибо, Лайза. Думаю, нам не придется долго ждать, чтобы выяснить это.

52

Утром Андреа Фриман удивила меня тем, что ничем не удивила. Она встала и сказала, что не имеет свидетелей, располагающих контрдоказательствами, после чего заявила: обвинение окончательно завершило представление доказательств.

Это дало мне передышку. Направляясь в суд, я был абсолютно уверен, что нам предстоит еще как минимум одна, заключительная схватка: по поводу свидетельства, объясняющего присутствие машины «Винг Натс» в гараже, или, возможно, начальник Дрисколла станет чернить его, или, вероятно даже, у обвинения найдется эксперт по ипотечным делам, который рискнет опровергать утверждения Аронсон. Но — ничего. Фриман свернула свою лагерную палатку.

Она решила сделать ставку на кровь. Удалось мне украсть у нее апофеоз ее «Болеро» или нет, она собиралась опереться на самый неопровержимый аспект всего процесса: на кровь.

Судья Перри распустил суд до обеда, поэтому стороны могли поработать над своими заключительными речами, а он сам — удалиться к себе в кабинет и подумать над наставлением присяжным — последним инструктажем, которым они должны руководствоваться в ходе обсуждения вердикта.

Я позвонил Рохасу и велел ему отвезти меня в «Делано». Мне не хотелось возвращаться в контору. Там слишком много отвлекающих факторов. Расположившись на заднем сиденье «линкольна», я разложил на нем свои папки и записи. Вот где мне легче всего думалось и где я мог наилучшим образом подготовиться к финалу.

Ровно в час заседание суда возобновилось.

Как и во всем остальном, в порядке произнесения заключительных речей система уголовного правосудия предоставляет преимущество государству. Обвинитель выступает первым и последним, защите оставляется середина.

Фриман, судя по всему, избрала обычный обвинительный формат: сначала возвести здание на фундаменте фактов, а затем дергать за ниточки эмоций.

Кирпич за кирпичом она выстраивала улики против Лайзы Треммел, не упуская ничего из того, что было представлено или хотя бы упомянуто в ходе процесса. Изложение было сухим, но насыщенным. Соединив средства и мотив, она скрепила все кровью: молоток, туфли, неопровержимый результат анализа ДНК.

— Я говорила вам в начале процесса, что решающее слово скажет кровь. И она его сказала. Можно не принимать в расчет все остальное, свидетельства крови и так достаточно, чтобы отбросить любые сомнения в виновности подсудимой. Я уверена, что, прислушавшись к голосу собственной совести, вы так и сделаете.

Она села, наступил мой черед. Я встал прямо перед ложей присяжных, чтобы обращаться к каждому из двенадцати непосредственно. Однако стоял я там не один. С предварительного разрешения судьи, я поставил рядом с собой Мэнни. Верный помощник доктора Шамирам Арсланян стоял, выпрямив спину, с молотком, прикрепленным к макушке, и головой, запрокинутой под углом, который был бы необходим, чтобы Лайза Треммел могла нанести роковой удар.

— Дамы и господа, члены жюри, — начал я, — у меня хорошая новость. К концу сегодняшнего дня все мы покинем этот зал и вернемся к своей нормальной жизни. Я благодарю вас за терпение и внимание, с которым вы участвовали в этом процессе. Я благодарю вас за вдумчивое отношение к представленным на ваш суд уликам и не собираюсь злоупотреблять вашим временем, потому что хочу, чтобы вы как можно скорей оказались дома. Сегодняшний день не будет трудным. И он не будет долгим. Вердикт по делу, которое мы рассматриваем, с моей точки зрения, может оказаться из тех, которые я называю «пятиминутными». Разумные основания для сомнений в предъявленном обвинении настолько очевидны, что единогласный вердикт, я уверен, будет вынесен вами при первом же голосовании.

Далее я ясно и четко суммировал доказательства, представленные защитой в ходе процесса, а также сделал упор на противоречивости и неубедительности доказательств, представленных обвинением, и снова огласил вопросы, на которые ответы так и не были даны. Почему портфель лежал открытым? Почему молоток так долго провалялся на месте, прежде чем его нашли? Почему гараж Лайзы Треммел оказался незаперт, и зачем было человеку, чье дело об отъеме дома завершилось на данном этапе столь успешно, нападать на Бондуранта?

Это естественным образом подвело меня к самому важному моменту заключительной речи — к манекену.

— Достаточно демонстрации, проведенной доктором Арсланян, чтобы усомниться в состоятельности обвинительных заключений. Даже если отбросить все остальные доказательства защиты, Мэнни убеждает нас в обоснованности сомнений. По ранам на коленях жертвы мы знаем, что мистер Бондурант стоял, когда ему нанесли смертельный удар. А коли так, то это, — я указал на манекен, — единственная для него поза, которая позволила бы заподозрить Лайзу Треммел в его убийстве. Голова до предела откинута назад, лицо обращено к потолку. Спросите себя: разве такое возможно? Разве это похоже на правду? Что могло заставить Митчелла Бондуранта так запрокинуть голову? Что он мог рассматривать там, вверху?

Засунув руку в карман и приняв непринужденно-уверенную позу, я сделал паузу и проверил реакцию присяжных. Все двенадцать неотрывно смотрели на манекен. Выпрямив голову манекена и потянувшись к ручке, я медленно приподнял молоток так, чтобы он оказался на уровне замаха, достаточного для удара, и ручка располагалась под углом девяносто градусов к поверхности темени, — это было явно слишком высоко для Лайзы Треммел.

— Ответ, дамы и господа, ясен: он не смотрел вверх, и, следовательно, Лайза Треммел его не убивала. Она в этот момент ехала домой со своим стаканом кофе, между тем как кто-то другой приводил в исполнение план: ликвидировать угрозу, которую стал представлять собой Митчелл Бондурант.

Еще одна пауза, чтобы сказанное осело в головах присяжных.

— Митчелл Бондурант разбудил спящего тигра своим письмом Луису Оппарицио. Намеренно ли, нет ли, письмо стало угрозой для двух вещей, дающих тигру силу и могущество, — для денег и власти. Оно грозило чему-то более важному, нежели то, что представляли собой Луис Оппарицио и Митчелл Бондурант сами по себе, — выгодной сделке. А следовательно, с этим нужно было что-то делать.

И сделали. Лайзу Треммел выбрали на роль козла отпущения. Зачинщикам этого преступления она была известна, они следили за ней и сочли подходящей кандидатурой — у нее был правдоподобный мотив. Она была идеальным подставным персонажем. Никто не поверит ее утверждениям, что она этого не делала. Никто даже не даст себе труда задуматься. План был приведен в исполнение и удался беззастенчиво и эффективно. Мертвого Митчелла Бондуранта оставили на цементном полу гаража, рядом — раскрытый портфель. Тут появилась полиция и моментально бросилась в погоню.

Я осуждающе покачал головой, изображая отвращение, которое должно было бы испытывать к содеянному все общество.

— Полиция работала в шорах — таких, какие надевают лошадям, чтобы они не отклонялись от проложенной дороги. Для полицейских это была дорога, ведущая к Лайзе Треммел, и они не видели ничего другого. Лайза Треммел, Лайза Треммел, Лайза Треммел… А как же АЛОФТ и десятки миллионов долларов, которым угрожал Митчелл Бондурант? Нет, это их не интересовало. Лайза Треммел, Лайза Треммел, Лайза Треммел… Поезд мчался по рельсам и нес их к намеченной цели.

Я несколько раз прошелся взад-вперед перед ложей жюри и впервые бросил взгляд в зал. Он был полон, у задней стены люди даже стояли. Среди них я заметил Мэгги Макферсон, а рядом с ней — нашу дочь и замер на миг, но быстро спохватился. Повернувшись обратно к присяжным, чтобы завершить дело, я испытывал приятное удовлетворение.

— Но вы-то видите то, чего не увидели или не захотели увидеть они. Вы видите, что они пошли по ложному пути. Вы видите, что ими умно манипулировали. Вы видите правду.

Я сделал жест в сторону манекена.

— Их физические улики не работают. Косвенные доказательства — тоже. Дело не выдерживает тщательного рассмотрения при свете дня. Единственное, что вытекает из представленного обвинением дела, — это разумные и обоснованные сомнения. Это подсказывает здравый смысл. Это подсказывает интуиция. Я призываю вас освободить Лайзу Треммел. Позволить ей уйти домой. Этого требует справедливость.

Поблагодарив присяжных и на ходу похлопав Мэнни по плечу, я вернулся на свое место. Как и было договорено заранее, Лайза схватила и сжала мою руку, как только я сел, и так, чтобы видели все присяжные, одними губами произнесла: «Спасибо».

Незаметно, под столом, я взглянул на часы, увидел, что моя речь длилась всего двадцать пять минут, и, приготовившись ко второй части выступления прокурора, услышал, как Фриман попросила судью убрать из зала манекен. Судья распорядился сделать это, так что мне пришлось снова встать.

Я донес манекен до двери, где Циско, находившийся среди зрителей, перехватил его у меня.

— Давай, босс, — сказал он, — я его вынесу.

— Спасибо.

— Ты отлично сработал.

— Спасибо.

Фриман вышла на площадку перед ложей жюри, чтобы произнести заключительную часть своей итоговой речи, и, не теряя времени, обрушилась на защиту:

— Мне не нужна никакая бутафория, потому что я не пытаюсь ввести вас в заблуждение. Мне не нужны никакие намеки на заговоры или безымянных и безвестных убийц. У меня в руках факты и улики, которые доказывают, не оставляя места никаким разумным сомнениям, что Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта.

И дальше в том же духе. Фриман использовала все отведенное ей время, побивая доводы защиты и укрепляя аргументы, ранее уже представленные обвинением. Это было совершенно рутинное, в духе Джо Пятницы,^[118] окончание процесса: только факты или предполагаемые факты, перечисленные снова под барабанный бой. Неплохо, но и недостаточно хорошо. Я видел, что время от времени внимание присяжных рассеивалось. Это можно было толковать двояко: либо они не верили тому, что она говорила, либо уже уверовали в это настолько, что не нуждались в повторении. Фриман последовательно строила свою речь по нарастающей, подводя к финалу — стандартному призыву свершить правосудие и воздать справедливость жертве именем государства.

— Факты, представленные обвинением, не допускают толкований. Факты не лгут. Улики ясно показывают, что подсудимая ждала Митчелла Бондуранта в гараже, прячась за колонной. Улики ясно показывают: когда он вышел из машины, подсудимая напала на него. Это его кровь на ее молотке и его кровь на ее туфле. Таковы факты, дамы и господа. Неопровержимые факты. Это краеугольные камни всего собрания улик. Улик, доказывающих вне всяких разумных сомнений, что Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта. Что она жестоко ударила его молотком со спины, а потом била снова и снова, когда он, уже мертвый, лежал на земле. Мы не знаем наверняка, в какой позе стояли он или она — это знает только сама обвиняемая. Но мы точно знаем: она это сделала. Все улики в этом деле указывают только на одного человека.

Разумеется, в этом месте Фриман повернулась и указала пальцем на мою клиентку:

— На нее. На Лайзу Треммел. Она убила, а теперь, с помощью трюков своего адвоката, просит вас отпустить ее. Не делайте этого. Воздайте справедливость Митчеллу Бондуранту. Признайте его убийцу виновной. Благодарю вас.

Фриман села на место. Я оценил ее речь на «хорошо», но себе, будучи эгоистом, уже поставил «отлично». Однако как правило, обвинению, чтобы победить, достаточно и оценки «удовлетворительно». Процессуальная колода всегда подтасована под обвинение, и зачастую даже превосходной работы адвоката защиты не хватает, чтобы превозмочь его могущество.

Судья Перри сразу переключил все внимание на присяжных и стал зачитывать им свое заключительное наставление. В нем содержались не только общие правила обсуждения, но также инструкции, касающиеся этого конкретного дела. Он уделил много времени появлению в суде Луиса Оппарицио и еще раз предупредил, что его показания не должны учитываться в дебатах.

Его руководство оказалось не короче моей заключительной речи, но в конце концов, сразу после трех, он отправил жюри в совещательную комнату исполнять свой долг. Наблюдая за тем, как они один за другим выходят в дверь, я чувствовал себя спокойно, чтобы не сказать уверенно. Я провел одно из лучших своих дел. Конечно, я отклонялся от некоторых правил и переходил кое-какие границы. Я даже подвергал себя риску. Риску не только в отношении закона, но и в отношении кое-чего более опасного. Но я пошел на этот риск, поверив в возможность невиновности своей клиентки.

Когда дверь за присяжными закрылась, я взглянул на Лайзу, не увидел в ее глазах ни малейшего страха и укрепился в своей вере. Лайза уже не сомневалась в вердикте. На ее лице не отражалосьникаких сомнений.

— Что вы думаете? — шепотом спросила Аронсон.

— Думаю, пятьдесят на пятьдесят, а это лучше, чем обычно, особенно в делах об убийстве. Посмотрим.

Убедившись, что у секретаря суда есть контактные телефоны всех участников процесса, и обязав всех нас находиться не далее чем в пятнадцати минутах ходьбы от здания суда, чтобы вовремя прибыть на оглашение вердикта, судья отпустил всех. Поскольку наша контора находилась в обозначенных пределах, мы решили отправиться туда. Исполненный оптимизма и великодушия, я даже сказал Лайзе, что она может взять с собой Герба Дэла. Я понимал, что в конце концов буду обязан рассказать ей о предательстве ее ангела-хранителя, но этот разговор можно было отложить на потом.

Стоило нашей компании выйти в коридор, как вокруг начала собираться толпа журналистов, желавших получить заявление от Лайзы или хотя бы от меня. Позади этой толпы я заметил прислонившуюся к стене Мэгги, рядом с ней на скамейке сидела моя дочь, которая писала какую-то эсэмэску на своем телефоне. Я решил ускользнуть, оставив Аронсон управляться с репортерами.

— Меня? — испугалась Аронсон.

— Вы знаете, что сказать. Главное — не давайте говорить Лайзе. До вынесения вердикта она должна молчать.

Отмахнувшись от нескольких рванувших за мной журналистов, я подошел к Мэгги и Хейли, быстро сделал обманное движение, чтобы притупить бдительность дочери, и сумел-таки чмокнуть ее в щеку, прежде чем она увернулась.

— Паааааааааааапа!

Я выпрямился и посмотрел на Мэгги. Она едва заметно улыбалась.

— Ты сняла ее с уроков ради меня? — спросил я.

— Мне подумалось, что она должна быть здесь.

Это была небывалая уступка.

— Спасибо, — сказал я. — Ну, что думаешь?

— Думаю, ты мог бы продавать лед в Антарктиде, — ответила Мэгги.

Я улыбнулся.

— Но это не значит, что ты уже выиграл, — добавила она.

Насупившись, я развел руками:

— Премного благодарен.

— А чего же ты от меня хочешь? Я ведь прокурор и не люблю, когда виновный уходит от ответа.

— Ну, в данном случае проблемы нет.

— Что ж, ты должен верить в то, во что должен.

Я снова улыбнулся, перевел взгляд на дочь и увидел, что она опять пишет эсэмэску, как всегда не обращая внимания на наш разговор.

— Фриман говорила с тобой вчера? — спросил я у Мэгги.

— Ты имеешь в виду — о том, как ты подвел свидетеля к Пятой поправке? Да. Ты сыграл нечестно, Холлер.

— Это вообще нечестная игра. Она сказала тебе то, что сказала мне?

— А что она тебе сказала?

— Не важно. В любом случае она не права.

Мэгги недоуменно подняла брови — она была заинтригована.

— Потом расскажу, — добавил я. — Мы собираемся ждать у себя в офисе. Хочешь пойти с нами?

— Нет, мне нужно отвезти Хейли домой. У нее куча домашних заданий.

У меня в кармане зажужжал телефон. Вынув его, я взглянул на экран. Надпись гласила: «Высший суд Лос-Анджелеса». Я нажал кнопку «принять». Это был секретарь судьи Перри. Выслушав его, я отключил телефон и огляделся в поисках Лайзы Треммел.

— Что там? — спросила Мэгги.

Я посмотрел на нее:

— Вердикт готов. Пятиминутный вердикт.

Часть пятая ЛИЦЕМЕРИЕ НЕВИННОСТИ

53

Они прибывали косяками, стекались со всей южной Калифорнии, привлеченные сладкозвучной песней Фейсбука. Лайза Треммел протрубила сбор утром после оглашения вердикта, и ко второй половине дня в субботу уйма народу толпилась возле разбросанных по лужайке ларьков и буфетов. Люди размахивали звездно-полосатыми флажками и были одеты в красно-бело-синие одежды. Борьба против отъема ипотечных домов теперь, когда ее предводительница чуть было не пала ее жертвой, стала еще более американским брэндом, чем прежде. У дверей каждого дома, на лужайках перед ними и на задних дворах стояли десятигаллонные ведра для пожертвований на возмещение судебных издержек Лайзы Треммел и продолжение борьбы. Значки с эмблемой ФЛАГа продавались за доллар, дешевые хлопчатобумажные футболки — за десять. А чтобы сфотографироваться с Лайзой, нужно было выложить не меньше двадцати.

Но никто не жаловался. Брошенная в топку фальшивого обвинения, Лайза вышла из нее без единого ожога и, похоже, сделав большой скачок, из активистки движения превратилась в его икону. И ей это, судя по всему, нравилось. Ходили слухи, что ведутся переговоры с Джулией Робертс о том, чтобы она сыграла роль Лайзы в будущем фильме.

Нам с моей командой, поскольку мы пришли рано, удалось занять летний столик под зонтом на заднем дворе. Циско и Лорна пили пиво из банок, мы с Аронсон — минеральную воду. За столом ощущалась некоторая напряженность, и по многочисленным признакам я понял, что она имела отношение к тому, что вечером в понедельник, когда я уехал с Мэгги, Циско и Аронсон слишком долго задержались в «Четырех лугах».

— Господи, ты только посмотри на всех этих людей, — сказала Лорна. — Разве они не понимают, что оправдательный вердикт вовсе не означает, что она невиновна?

— Лорна, это неэтично, — упрекнул ее я. — Никогда нельзя так говорить, особенно если речь идет о твоем собственном клиенте.

— Знаю.

Она нахмурилась и покачала головой.

— Ты что, не веришь?

— Только не говори мне, что ты веришь, — ответила Лорна.

Хорошо, что на мне были темные очки. Не хотелось, чтобы все увидели, что я думаю на самом деле. Я пожал плечами в знак того, что то ли не знаю, то ли мне все равно.

Но мне не было все равно. Каждому приходится жить со своими поступками. Сознание существования серьезной вероятности того, что Лайза действительно заслуживает оправдательного вердикта, немного облегчало муки совести, когда я смотрел на себя в зеркало.

— Одно могу сказать, — заметила Лорна, — с тех пор как вердикт был оглашен, телефон у нас в конторе не умолкает. Для нашего бизнеса настают хорошие времена.

Циско согласно кивнул. Это было правдой. Казалось, будто все горожане, которых обвиняли в уголовных преступлениях, желали заполучить меня в адвокаты, что было бы замечательно, если бы я хотел, чтобы все и дальше шло так же, как прежде.

— Ты видел индекс «НАСДАК»? Знаешь, на какой отметке вчера закрылись торги по акциям «Лемюра»? — спросил Циско.

Я удивленно посмотрел на него:

— С каких это пор ты следишь за финансовыми показателями?

— Просто поинтересовался, обратил ли кто-нибудь внимание на случившееся, и похоже, что да, обратили. За два дня «Лемюр» потерял тридцать процентов. К тому же еще «Уолл-стрит джорнал» в своей статье связала Оппарицио с Джоуи Джордано и задала вопрос: какая часть из тех шестидесяти одного миллиона, которые он получил, пошла в карман банды гангстеров.

— Возможно, все и пошли, — предположила Лорна.

— Микки, скажите все же, откуда вы узнали? — спросила Аронсон.

— Узнал — что?

— Что Оппарицио проглотит наживку.

Я снова пожал плечами:

— А я и не знал. Просто предположил, что если обнародовать его связи в открытом судебном заседании, он сделает все, чтобы это не зашло слишком далеко. А выход в этом случае один — Пятая поправка.

Похоже, Аронсон мой ответ не успокоил. Я отвернулся и стал смотреть на забитый людьми двор. Сын моей клиентки вместе с ее сестрой сидели за столиком неподалеку. Оба выглядели усталыми и недовольными, словно присутствовали здесь против своей воли. Большая группа детей собралась возле террасной травяной плантации. Стоявшая в центре круга женщина раздавала им конфеты, доставая их из мешка. На голове у нее была красно-бело-синяя шляпа, как у Дяди Сэма.

— Сколько мы должны здесь болтаться, босс? — спросил Циско.

— Мы вообще не должны, — ответил я. — Просто я подумал, что из приличия следует показаться.

— А я хочу остаться, — сказала Лорна, вероятно, просто наперекор мужу. — Может, появится какая-нибудь голливудская знаменитость.

Спустя несколько минут началось главное событие дня: из двери черного хода появились репортер и оператор, которые выбрали место — так чтобы на заднем плане была видна толпа, — и, поставив Лайзу Треммел перед камерой, приступили к съемкам интервью. Я не прислушивался. За последние два дня этих ее интервью я навидался предостаточно.

Закончив отвечать на вопросы журналиста, Лайза отошла от представителей СМИ, обменялась рукопожатиями с несколькими присутствовавшими, сфотографировалась кое с кем из них и направилась к нашему столу, задержавшись лишь у столика, где сидел ее сын, чтобы потрепать его по голове.

— Вот они, победители! — воскликнула она, приблизившись. — Как чувствует себя сегодня моя команда?

Я выдавил из себя улыбку:

— Нормально, Лайза. Вы тоже, кажется, неплохо. А где Герб?

Она огляделась, словно пыталась высмотреть Герба в толпе.

— Не знаю. Должен был быть здесь.

— Жаль, — притворно произнес Циско. — Мы по нему так соскучились.

Казалось, Лайза не заметила сарказма.

— Микки, мне потом нужно будет с вами поговорить, — сказала она. — Нужен ваш совет о том, какому шоу отдать предпочтение: «Доброе утро, Америка» или «Сегодня»? В оба меня приглашают на будущей неделе, но я хочу согласиться только на одно, потому что кто же станет смотреть то, что вторично.

Я махнул рукой, давая понять, что для меня это не имеет значения.

— Тут я вам не советчик. Может, Герб поможет? Он же медийный человек.

Лайза перевела взгляд на толпу детей и улыбнулась.

— О, у меня же есть кое-что для детей. Прошу прощения. — Поспешно покинув нас, она направилась к дому и завернула за угол.

— Ей это все очень нравится, правда? — заметил Циско.

— Мне бы тоже нравилось, — отозвалась Лорна.

Я взглянул на Аронсон и спросил:

— А вы почему такая тихая?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Кажется, мне больше не хочется быть адвокатом по уголовным делам. Думаю, если вы примете предложения тех, кто звонит в контору, я предпочту сосредоточиться на ипотечных. Если вы не возражаете.

Я кивнул:

— Вам виднее. Хотите заниматься ипотеками — ваше дело. В течение еще какого-то времени таких дел будет немерено, особенно пока в этом бизнесе хозяйничают люди вроде Оппарицио. Но то чувство, которое вас сейчас мучает, уйдет. Поверьте мне, Баллокс, оно уйдет.

Она ничего не ответила — ни на то, что я снова назвал ее Баллокс, ни на что другое мной сказанное. Я отвернулся и стал смотреть на двор. Лайза вернулась, катя перед собой взятый из гаража баллон с гелием, собрала вокруг себя детей и принялась надувать шарики. Телеоператор, приблизившись, начал снимать — трогательный сюжет для шестичасовых новостей.

— Интересно, она это делает для детей или для телекамеры? — спросил Циско.

— Тебе действительно нужен ответ? — усмехнулась Лорна.

Сняв с краника надутый синий шар, Лайза привычным движением завязала его тесемкой и отдала девочке лет шести, которая, схватившись за кончик тесемки, подняла руку высоко над головой. Шар взлетел ввысь футов на шесть. Девочка, смеясь, запрокинула голову, глядя на свою новую игрушку. И в этот миг я понял, на что смотрел Бондурант, когда Лайза огрела его молотком.

— Она это сделала, — пробормотал я себе под нос.

Мне показалось, что миллионы нервных клеток мгновенно воспламенились и пылающим огнепадом рассыпались у меня по шее и плечам.

— Вы что-то сказали? — переспросила Аронсон.

Я молча посмотрел на нее, потом — снова на свою клиентку. Надув газом следующий шар, она привязала к нему тесемку и отдала его какому-то мальчику. Все повторилось. Мальчик отпустил свой красный шар на всю длину тесемки и, весело задрав голову, смотрел на него; естественная, инстинктивная реакция — наблюдать за парящим шаром, откинув голову.

— О Боже! — прошептала Аронсон. Она тоже догадалась. — Так вот как она это сделала.

Теперь Циско с Лорной тоже смотрели на происходящее.

— Свидетельница сказала, что Треммел несла большую хозяйственную сумку, — продолжила Аронсон. — Достаточно большую, чтобы в ней уместился молоток — да, но и чтобы засунуть в нее шары — тоже.

— Она проскользнула в гараж, — подхватил я, — и подвесила шары над парковочным местом Бондуранта. Возможно, на конце тесемки была привязана записка.

— Ну да, — продолжил Циско, — чтобы он уж наверняка обратил на нее внимание.

— Потом спряталась за колонной и стала ждать.

— А когда Бондурант запрокинул голову, чтобы посмотреть на шары, — бац, прямо в темечко! — закончил Циско.

Я кивнул.

— А хлопки от двух лопнувших шариков кто-то принял за выстрелы, но потом от этой идеи отказались, поскольку никаких следов стрельбы не обнаружили, — сказал я. — А ошметки шаров она подобрала, когда убегала.

За нашим столом воцарилась гнетущая тишина. Ее в конце концов нарушила Лорна:

— Одну минутку. Вы хотите сказать, что она все это заранее спланировала? Что она знала, как сбить с толку жюри тем, что удар пришелся плашмя на макушку головы?

Я покачал головой:

— Нет, судя по всему, ей просто повезло. Она лишь хотела остановить его и для этого подвесила шары: он, мол, задержится, поднимет голову, тут-то она выйдет и поговорит с ним. Остальное, видимо, вышло по чистой случайности… которую умело использовал ее адвокат.

Мне было стыдно смотреть на коллег, поэтому я не сводил взгляда с Лайзы, продолжавшей надувать шары.

— Значит… мы помогли ей уйти от наказания. — Лорна не спрашивала, она утверждала.

— И по закону ее нельзя вторично привлечь к ответственности за то же самое преступление, — добавила Аронсон.

Как нарочно, именно в этот момент Лайза, завязывая тесемку на белом шарике и передавая его очередному ребенку, посмотрела в нашу сторону и улыбнулась мне.

— Циско, сколько здесь стоит пиво?

— Пять долларов банка. Настоящая обдираловка.

— Микки, не надо, — сказала Лорна. — Оно того не стоит. Ты же так хорошо держался.

Оторвав взгляд от клиентки, я перевел его на Лорну:

— Хорошо держался? Ты хочешь сказать, что я был одним из «хороших парней»?

Поднявшись, я направился к буфету и встал в очередь. Я ожидал, что за мной побежит Лорна, но подошла Аронсон и очень тихо произнесла:

— Послушайте, что с вами происходит? Вы же учили меня не пестовать свою совесть. А теперь сами этим занимаетесь?

— Не знаю, — шепотом ответил я. — Единственное, что я знаю, так это то, что она, пропади она пропадом, сыграла на мне, как на скрипке. И знаете что? Она знает, что я знаю. Не зря же она мне улыбнулась. Я прочел это по ее взгляду. Она этим гордится. И баллон вытащила во двор специально, чтобы я увидел, чтобы узнал… — Я затряс головой. — Она с первого дня водила меня на поводке. Все было частью ее плана. Каждый…

Я запнулся, поскольку неожиданно мне пришло в голову еще кое-что.

— В чем дело? — спросила Аронсон.

Я ответил не сразу, продолжая обдумывать догадку.

— Микки, что такое?

— Ее муж не был никаким мужем.

— Что вы имеете в виду?

— Тот парень, что звонил мне, а потом приезжал. Иначе почему его нет здесь в такой большой день? Он тоже был частью плана.

— Тогда где же ее настоящий муж?

Интересный вопрос. Но на него я ответить не мог. У меня вообще больше не было ответов.

— Я ухожу, — сказал я, покидая очередь и направляясь к черному ходу.

— Микки, куда вы?

— Домой.

Быстро пройдя через дом, я вышел из парадной двери. Поскольку мы приехали рано, машину удалось припарковать всего за два дома от Лайзиного, и я уже подходил к своему «линкольну», когда услышал, как кто-то окликнул меня сзади.

Это была Лайза. Она шла ко мне.

— Микки! Вы уходите?

— Да, ухожу.

— Почему? Праздник еще только начинается.

Подойдя вплотную ко мне, она остановилась.

— Я ухожу, потому что я все знаю, Лайза. Теперь знаю.

— Что такое вы знаете?

— Что вы использовали меня так же, как используете всех. Даже Герба Дэла.

— Да бросьте вы, вы же адвокат защиты. Это дело дало вам больше, чем все предыдущие, вместе взятые.

Именно так, она все прекрасно просчитала.

— А что, если мне все это не нужно? Что, если я просто хотел верить в то, что это правда?

Она молчала. Этого ей было не понять.

— Микки, кончайте это. Очнитесь.

Я кивнул. Хороший совет.

— Кто это был, Лайза?

— О ком вы?

— Тот тип, которого вы послали ко мне под видом своего мужа.

Ее губы слегка изогнулись в горделивой улыбке.

— Прощайте, Микки. Спасибо за все.

Она развернулась и зашагала обратно к дому. А я забрался в «линкольн» и велел Рохасу ехать прочь.

54

Я сидел на заднем сиденье «линкольна», двигавшегося по туннелю на Третьей улице, когда у меня зазвонил телефон. На экране высветилось имя: «Мэгги». Попросив Рохаса приглушить музыку — звучала последняя запись Клэптона, — я принял звонок.

— Ты это сделал? — безо всякого вступления спросила она.

Я посмотрел в окно, мы как раз выехали из туннеля на яркий солнечный свет, и это точно соответствовало тому, что я в тот момент ощущал. Прошло три недели со дня оглашения вердикта, и чем дальше отходил я от всего этого, тем лучше себя чувствовал. Теперь я был на пути к чему-то новому.

— Да, сделал.

— Ух ты! Поздравляю.

— Рано. Путь предстоит длинный-предлинный. Площадка забита, и у меня совсем нет денег.

— Не важно. В этом городе у тебя есть имя, и люди видят твою честность и откликаются на нее. Я — во всяком случае. Плюс ко всему ты — аутсайдер. А аутсайдеры всегда побеждают. Так что не трави себя, а деньги — дело наживное.

Я не думал, что честность и я так уж совместимы. Но с остальным был готов согласиться, а главное — я был счастлив, что Мэгги Макферсон позвонила мне после долгого-долгого периода молчания.

— Посмотрим, — ответил я. — Но раз у меня есть твой голос, мне все равно, даже если других не найдется.

— Очень мило, Холлер. Что дальше?

— Хороший вопрос. Придется открыть счет в банке и собирать…

Телефон начал жужжать — кто-то еще мне звонил. Я взглянул на экран, но имя абонента оказалось заблокированным.

— Мэг, подожди секунду, я отвечу на параллельный звонок.

— Давай.

Я переключился на другую линию:

— Майкл Холлер.

— Вы это сделали! — Я узнал голос Лайзы Треммел.

— Что сделал?

— Здесь полиция! Они перекапывают весь огород, ищут его. Это вы их на меня наслали!

Я догадался, что под «ним» она подразумевает своего пропавшего мужа, который никогда не сбегал ни в какую в Мексику. В ее голосе слышалась визгливость, которая появлялась всегда, когда она боялась что-то потерять.

— Лайза, я…

— Вы нужны мне здесь! Мне требуется адвокат. Меня собираются арестовать!

Это означало: она знает, что найдет полиция у нее во дворе.

— Лайза, я больше не ваш адвокат. Могу порекомендовать вам…

— Неееееееет! Вы не можете меня бросить! Только не сейчас!

— Лайза, вы только что обвинили меня в том, что это я наслал на вас полицию. А теперь хотите, чтобы я представлял ваши интересы?

— Микки, вы мне нужны. Пожалуйста.

Она начала плакать, издавая долгие жалобные всхлипы, которых я достаточно наслушался прежде.

— Наймите кого-нибудь другого, Лайза. Я больше этим не занимаюсь. Если повезет, возможно, я даже буду выступать обвинителем на вашем процессе.

— Что вы такое говорите?

— Я ухожу из адвокатуры. И собираюсь перейти в окружную прокуратуру.

— Не поняла.

— Меняю свою жизнь. Устал от общения с такими людьми, как вы.

Сначала она не ответила ничего, я лишь слышал ее тяжелое дыхание. А когда заговорила вновь, голос ее звучал ровно и бесстрастно:

— Надо было сказать Гербу, чтобы вас таки искалечили. Вы этого заслуживаете.

Теперь замолчал я. Я понял, о чем она говорила. О братьях Мак. Дэл соврал мне, сказав, что нападение на меня заказал Оппарицио, недаром это никак не состыковывалось со всем остальным. А вот это — вполне. Нападение заказала Лайза. Она не остановилась перед тем, чтобы устроить избиение собственного адвоката, поскольку это могло заставить меня поверить в наличие иных вероятностей, а также отвлечь подозрение и помочь успеху ее дела.

С трудом вновь обретя голос, я произнес последние обращенные к ней слова в моей жизни:

— Прощайте, Лайза. Да поможет вам Бог.

Взяв себя в руки, я вернулся к разговору с бывшей женой.

— Прости, это был… клиент. Бывший клиент.

— Все в порядке?

Я прислонился виском к стеклу. Рохас как раз поворачивал на Альварадо, направляясь к Сто первому шоссе.

— Да, все хорошо. Значит, ты хочешь куда-нибудь пойти сегодня вечером и ищешь компанию?

— Знаешь, пока ты разговаривал по другой линии, я подумала: почему бы тебе не приехать ко мне? Мы бы поужинали с Хейли, а потом она пошла бы делать уроки, а мы бы поболтали.

Это было неожиданно: она редко приглашала меня к себе.

— Значит, чтобы получить от тебя приглашение, нужно перейти в окружную прокуратуру?

— Холлер, не испытывай свое счастье.

— Не буду. Во сколько?

— В шесть.

— До встречи.

Я разъединился и какое-то время смотрел в окно.

— Мистер Холлер? — услышал я голос Рохаса. — Вы переходите в прокуратуру?

— Да. У тебя с ней проблемы, Рохас?

— Нет, босс. Но вам по-прежнему понадобится шофер?

— Разумеется, Рохас. Твое место за тобой.

Я позвонил в контору. Трубку взяла Лорна.

— Где все?

— Они здесь. Дженнифер в твоем кабинете беседует с новым клиентом. Ипотека. А Деннис что-то делает на компьютере. Где ты был?

— В центре. Но сейчас возвращаюсь. Скажи, чтобы никто не уходил. У нас будет совещание.

— Хорошо, скажу.

— Отлично. Увидимся примерно через полчаса.

Я закрыл крышку телефона. Мы приближались к развязке, ведущей на Сто первое шоссе. Все шесть полос были забиты ревущим металлом и двигались очень медленно, но неуклонно. Ничего другого мне и не было нужно. Это мой город, и таков ритм его жизни. Повинуясь Рохасу, черный «линкольн» пересек все полосы и в обход движения понес меня к новой судьбе.

Майкл Коннелли Револьвер для адвоката

© Hieronymus, Inc., 2013

Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Часть 1 Глори Дейз Вторник, 13 ноября

1

Хотя к свидетельской трибуне я направился с радушной улыбкой, на самом деле я намеревался нейтрализовать женщину, которая сидела на месте свидетеля.

Только что Клэр Уэлтон опознала в моем клиенте человека, который в канун прошлого Рождества, угрожая револьвером, вытащил ее из «мерседеса». Согласно показаниям, именно он толкнул ее на землю, а затем скрылся, прихватив машину, сумочку и все пакеты из торгового комплекса, которые она предварительно загрузила на заднее сиденье. Уэлтон заявила, что подсудимый, помимо всего, лишил ее чувства безопасности и уверенности в себе. Впрочем, в этой краже – краже настолько личного имущества – его не обвиняли.

– Доброе утро, миссис Уэлтон.

– Доброе утро.

Слова приветствия в ее устах прозвучали как мольба о помощи: «Пожалуйста, не мучайте меня». И немудрено – все в зале суда понимали: мне платят как раз за то, чтобы я ее помучил. Помучил и этим разрушил дело против моего клиента Леонарда Уоттса. Тем не менее почтенная женщина за шестьдесят отнюдь не производила впечатления слабой.

Уэлтон, домохозяйка из Беверли-Хиллз, стала одной из трех жертв, которые пострадали во время предрождественской череды ограблений, вылившейся в девять обвинений против Уоттса. Полиция окрестила вора «Бандит-стукни-по-бамперу». Физически сильный мужчина выискивал в торговых центрах женщину, преследовал ее и на красном сигнале светофора провоцировал аварию. Когда жертва выходила из авто оценить ущерб, он, угрожая оружием, забирал и транспорт, и вещи. Вещи он закладывал или продавал, а машины сбывал на запчасти.

Но все это лишь вменялось в вину, и дело зависело от того, кто мог опознать в Леонарде Уоттсе преступника. Поэтому Клэр Уэлтон оказалась особенной: она стала ключевым свидетелем процесса.

Лишь она указала присяжным на Уоттса, уверенно заявив, что именно он совершил данное преступление. За два дня сторона обвинения вызвала уже семь человек, однако Уэлтон была единственным надежным свидетелем. Заноза номер один; если удастся ее благополучно вытащить, все остальные вылетят сами собой. Выходит, либо я выбиваю страйк, либо присяжные упекают Леонарда Уоттса в тюрьму. Надолго.

К свидетельской трибуне я подошел с одним листочком в руке – оригиналом рапорта, составленным первым прибывшим на место преступления патрульным. После вооруженного угона Клэр Уэлтон позаимствовала у кого-то сотовый и сделала звонок в 911. Рапорт был приобщен к делу стороной обвинения. Я запросил соответствующее разрешение, получил одобрение судьи и положил документ на край свидетельской трибуны. Уэлтон отшатнулась; наверняка большинство присяжных это заметили. А затем, отойдя к кафедре между столами обвинения и защиты, я стал задавать вопросы:

– Миссис Уэлтон, перед нами рапорт с места преступления, составленный в тот день, когда вы стали жертвой неприятного инцидента. Вы помните, как говорили с офицером, который прибыл к вам на помощь?

– Конечно, помню.

– Вы рассказали ему, что случилось, верно?

– Да. Меня еще всю трясло…

– Тем не менее вы смогли рассказать, что произошло, и он составил рапорт с описанием человека, который вас ограбил и угнал ваш автомобиль. Так?

– Да.

– Это был офицер Корбин?

– Полагаю. Имени я не помню, но ведь оно есть в рапорте.

– Но вы помните, как рассказывали офицеру о произошедшем?

– Помню.

– И он кратко изложил ваши слова?

– Да. Так и было.

– Он даже попросил вас все прочитать, а затем подписать рапорт?

– Да, но я сильно нервничала.

– Это ваша подпись в рапорте? Здесь, под абзацем с кратким изложением событий?

– Моя.

– Миссис Уэлтон, зачитайте, пожалуйста, присяжным вслух, что офицер Корбин написал после вашего разговора.

Уэлтон замешкалась, изучая абзац. А обвинитель Кристина Медина, воспользовавшись моментом, встала, чтобы выдвинуть протест.

– Ваша честь, протестую. Подписывала свидетель отчет офицера или нет, адвокат пытается бросить тень сомнения на ее свидетельские показания с помощью документа, автором которого она не является.

Судья Майкл Сибеккер, прищурившись, обернулся ко мне.

– Ваша честь, подписав рапорт полицейского, свидетель официально признала его формулировку.

Отклонив протест, Сибеккер приказал миссис Уэлтон зачитать из рапорта подписанные ею показания. И она в конце концов подчинилась.

– «Жертва заявила, что остановилась на перекрестке Камден-драйв и Элевадо, и в нее тут же врезалась машина. Открыв дверцу, чтобы выйти и оценить повреждения, она наткнулась на чернокожего мужчину, взр. тридцать – тридцать пять»… Понятия не имею, что такое «взр».

– Возраст, – объяснил я. – Не отвлекайтесь, пожалуйста.

– «Нападавший схватил ее за волосы, вытащил из машины и швырнул на землю прямо посреди улицы. Ткнул ей в лицо черного цвета короткоствольный револьвер и сказал, что пристрелит, если она шелохнется или издаст хоть звук. Затем он сел в машину пострадавшей и скрылся в северном направлении. За ним последовал автомобиль, который был причиной аварии. Жертва не смогла…»

Она замолчала.

– Ваша честь, не могли бы вы попросить свидетельницу прочитать показание полностью, все, как записано в день происшествия.

– Миссис Уэлтон, – медленно произнес судья Сибеккер, – прошу зачитать показания целиком и полностью.

– Но, ваша честь, здесь не все.

– Миссис Уэлтон, – настойчиво повторил судья, – зачитайте показание полностью, как вас попросил адвокат защиты.

Уступив, Уэлтон выдавила последнюю фразу:

– «В настоящее время жертва не смогла дать более подробное описание подозреваемого».

– Спасибо, миссис Уэлтон, – сказал я. – Итак, описание подозреваемого дано лишь в общих чертах, зато вы с самого начала были в состоянии детально описать оружие. Я прав?

– Не знаю, насколько детально. Он направил револьвер прямо мне в лицо, я хорошо его рассмотрела и смогла описать. К тому же мне помог полицейский, объяснив разницу между револьвером и другими видами оружия.

– И вы смогли описать вид оружия, цвет, даже длину ствола.

– А разве оружие не всегда черное?

– Давайте вопросы буду задавать здесь я, миссис Уэлтон.

– Просто про оружие полицейский расспрашивал много.

– Тем не менее вы не смогли описать человека, который угрожал вам этим оружием. Хотя всего два часа спустя, на опознании, выбрали его фотографию из многих других. Я правильно говорю, миссис Уэлтон?

– Вы поймите: я видела человека, который меня ограбил и угрожал оружием. Но одно дело описать нападавшего, и совсем другое – узнать. Когда я увидела фотографию, я его узнала. Не сомневаясь. Так же как не сомневаюсь, что за тем столом сидит именно он.

Я повернулся к судье:

– Ваша честь, я хотел бы отметить, что свидетель уклоняется от ответа.

– Ваша честь, – встрепенулась Медина, – в своих так называемых вопросах адвокат делает громкие заявления. Он сделал заявление, свидетель ответила. Замечание об уклонении не имеет под собой никаких оснований.

– Замечание отклоняется, – произнес судья. – Задавайте следующий вопрос, мистер Холлер. И я хочу услышать именно вопрос.

Я задал. Я очень старался. Я двадцать минут изводил Клэр Уэлтон по поводу опознания моего клиента. Поинтересовался, как много темнокожих людей она знала в своей жизни, жизни домохозяйки из Беверли-Хиллз, тем самым дав возможность всплыть проблеме межрасового опознавания… Тщетно. Ни разу у меня не получилось поколебать ее решимость, ее убежденность, что ограбление совершил не кто иной, как Леонард Уоттс. А по пути она, похоже, вновь обрела то, что, по ее словам, потеряла во время ограбления, – уверенность в себе. Чем больше я на нее наседал, тем лучше она держалась под словесным напором. И отвечала мне той же монетой. К концу допроса свидетельница превратилась просто в кремень. Она опознала моего клиента и точка. А вот я – нет.

Я сказал судье, что вопросов больше нет, и вернулся к столу защиты. Медина сообщила, что у нее есть короткий повторный прямой опрос свидетеля, и я знал, что она задаст Уэлтон пару вопросов, которые лишь укрепят опознание. Пока я пробирался к своему месту рядом с Уоттсом, он пытался углядеть на моем лице хоть какой-то признак надежды.

– Ну, как-то так, – прошептал я. – Нас сделали.

Он отшатнулся, словно мое дыхание или произнесенные слова – а может, и то и другое – вызвали у него отвращение.

– Нас?

Он произнес это достаточно громко, чтобы перебить Медину, которая обернулась и посмотрела на стол защиты. Я сделал примиряющий жест – ладонями вниз – и беззвучно прошептал: «Возьмите себя в руки».

– Взять себя в руки? – взревел Уоттс. – И не собираюсь! Вы сказали, что все уладили. Сказали, что она не проблема.

– Мистер Холлер! – крикнул судья. – Успокойте своего клиента, пожалуйста, или мне придется…

Уоттс кинулся на меня, словно корнербэк, сбивающий игрока с мячом. Мой стул опрокинулся, и мы рухнули на пол к ногам Медины. Она отпрыгнула в сторону, чтобы ее не задели, и в этот момент Уоттс занес правую руку. Я лежал на полу на левой стороне, на правой руке сверху лежал Уоттс. Умудрившись поднять левую руку, я схватил приближающийся кулак. Но это просто смягчило удар. Увесистый кулак вмял мою руку мне же в челюсть.

Краем уха я слышал, что вокруг забегали и закричали люди. Уоттс вновь занес кулак, собираясь нанести удар номер два, когда подоспели приставы. Они навалились на него всей братией, скрутили и сдернули с меня на пол в пролет перед адвокатскими столами.

Казалось, все происходит в режиме замедленного действия. Судья выкрикивал приказы, которые никто не слушал. Медина и стенографистка старались убраться подальше от потасовки. Секретарь суда, укрывшись за ограждением, застыла, в ужасе наблюдая за происходящим. Уоттс лежал лицом вниз, а сотрудник охраны, положив руку ему на голову, вдавливал его в плитку. Когда смутьяну завели руки за спину и надели наручники, на его лице расплылась странная улыбка.

Все кончилось в одно мгновение.

– Приставы, удалите подсудимого из зала! – приказал Сибеккер.

Уоттса отволокли через боковую стальную дверь в камеру. А я остался сидеть на полу, оценивая нанесенный ущерб. Рот, зубы, белоснежная рубашка – все было в крови. Под столом защиты валялся пристегивающийся галстук, который я привык надевать в те дни, когда посещаю клиентов в камерах – не горю желанием, чтобы меня протащили между прутьями решетки.

Я потер рукой челюсть и пробежал языком по зубам. Похоже, они остались в целости и сохранности. Из внутреннего кармана пиджака я вытащил белый платок и вытер лицо, затем встал, ухватившись свободной рукой за стол защиты.

– Джинни, – обратился судья к секретарю, – вызовите мистеру Холлеру «скорую».

– Спасибо, ваша честь, нет нужды, – мгновенно отозвался я. – Все в порядке. Просто надо немного привести себя в порядок.

Предприняв жалкую попытку соблюсти этикет, я снова прилепил галстук. Пока я возился с зажимом, в зал через основные двери ворвались несколько приставов, среагировав на кнопку сигнала тревоги, нажатую судьей. Сибеккер быстро дал им отбой, сообщив, что инцидент исчерпан. Приставы рассредоточились вдоль задней стены зала суда – демонстрация силы на случай, если кому-то еще взбредет в голову поскандалить.

В последний раз промокнув лицо платком, я громко произнес:

– Ваша честь, приношу глубочайшие извинения за своего клиента…

– Сейчас не время, мистер Холлер. Сядьте на место. Вы тоже, мисс Медина. Всем успокоиться и занять свои места.

Я подчинился приказу, держа сложенный платок у рта и наблюдая, как судья развернулся в кресле к скамье присяжных. Для начала он отпустил со свидетельской трибуны Клэр Уэлтон. Женщина нерешительно встала и направилась к проходу позади столов прокурора и адвоката. Похоже, ее трясло больше всех. И неудивительно. Наверное, она поняла, что Уоттс мог бы так же легко наброситься и на нее.

Уэлтон села в первом ряду, который предназначался для свидетелей и сотрудников, а судья продолжил беседовать с присяжными:

– Дамы и господа, я сожалею, что вам пришлось присутствовать на таком спектакле. Зал суда не место для проявления насилия, здесь цивилизованное общество дает отпор агрессии. Меня искренне огорчает, когда происходит нечто подобное.

Тут с громким щелчком открылась дверь в камеру, и вернулись два охранника. Судья сделал паузу, затем вновь сосредоточил внимание на присяжных:

– Решение мистера Уоттса напасть на своего адвоката поставило под сомнение возможность продолжать данный процесс. Я…

– Ваша честь? – влезла Медина. – Если позволите…

Медина точно знала, куда клонит судья, и ей нужно было что-то предпринять.

– Не сейчас, мисс Медина, и не прерывайте судью.

– Ваша честь, можно провести беседу между судьей и адвокатами? – не сдавалась Медина.

Судья нахмурился, однако уступил. Я пропустил ее вперед, и мы подошли к Сибеккеру. Тот включил настольный вентилятор, чтобы его шум помешал присяжным подслушать наш шепот.

Пока Медина не успела ничего заявить, судья еще раз поинтересовался, не нужна ли мне медицинская помощь.

– Все в порядке, ваша честь, спасибо. Как ни странно, похоже, пострадала лишь моя рубашка.

Судья кивнул и повернулся к Медине:

– Я понимаю ваше недовольство, мисс Медина, но ничего не могу поделать. У присяжных создалось предвзятое мнение из-за того, что они только что увидели.

– Ваша честь, подсудимый – очень жестокий человек, и обвиняется он в очень жестоких деяниях. Присяжным это известно. То, что они увидели, не сделает их излишне пристрастными. Присяжные имеют право наглядно понять, как ведет себя обвиняемый. Он по собственному желанию произвел насильственное действие, поэтому пристрастное мнение, которое может возникнуть у присяжных, нельзя назвать ни незаслуженным, ни несправедливым.

– Если позволите, ваша честь, я позволю себе не согласиться…

– К тому же, – быстро продолжила Медина, – боюсь, что обвиняемый просто манипулирует судом. Он прекрасно знает, что таким образом сможет добиться нового процесса. Он…

– Эй, эй, придержите коней! – воскликнул я. – Протест прокурора изобилует необоснованными намеками и…

– Мисс Медина, протест отклоняется, – сказал судья, пресекая прения. – Даже если возникшее предвзятое мнение и справедливо, мистер Уоттс только что эффектно уволил своего адвоката. При таких обстоятельствах я не могу требовать от мистера Холлера вести дело и не расположен позволять мистеру Уоттсу возвращаться в зал суда. Так что ступайте на свои места. Оба.

– Ваша честь, я хочу, чтобы протест был внесен в протокол.

– Так и будет. А теперь ступайте.

Мы вернулись к своим столам, а судья выключил вентилятор и обратился к присяжным:

– Дамы и господа, полагаю, для вас сложно будет отрешиться от того, что вы только что видели. Поэтому я должен аннулировать судебный процесс и, поблагодарив от имени суда и народа Калифорнии, освободить вас от возложенных обязательств. Вы можете забрать свои вещи в зале для приемов, куда вас сопроводит пристав Карлайл, и затем пойти домой.

Присяжные, казалось, не совсем понимали, что делать, закончилось все или еще нет. Наконец один храбрец встал, вскоре за ним потянулись остальные, и присяжные гуськом вышли через заднюю дверь.

Кристина Медина осталась сидеть за столом обвинения, опустив голову. Поверженная. Судья отложил заседание на день и покинул зал суда. А я свернул и убрал свой испорченный платок.

2

Планировалось, что весь день я проведу в суде. И когда я внезапно освободился, оказалось, что мне не нужно встречаться с клиентами, не нужно общаться с прокурорами. Мне вообще никуда не нужно. Я покинул здание суда и зашагал по Темпл-стрит.

Свернув направо на Первую, я увидел припаркованные вдоль тротуара «линкольны». Словно в траурной процессии, в ряд стояли шесть машин, а водители, ожидая клиентов, кучковались на тротуаре. Говорят, подражание – лучший комплимент. С тех пор как на экраны вышел фильм «Линкольн для адвоката», неожиданно объявилось множество адвокатов, предпочитающих «линкольны». Что одновременно и тешило мое самолюбие, и раздражало. Вдобавок ко всему, за последний месяц я по крайней мере трижды садился не в ту машину.

На этот раз ошибки быть не должно. Спускаясь с холма, я вытащил мобильник и позвонил Эрлу Бриггсу, своему водителю. Я его видел – он стоял прямо по курсу. Он сразу ответил, я попросил открыть багажник и отключился.

Заметив открытый багажник в третьем по счету «линкольне», я понял, что мне туда. Дошел до места, поставил под ноги портфель и снял пиджак, галстук и рубашку. Под рубашкой у меня была футболка, поэтому помех транспорту я не создал. Из стопки запасных сорочек, которые лежали в багажнике, я выбрал рубашку из плотной хлопчатобумажной ткани бледно-голубого цвета, развернул ее и стал надевать.

От компании прохлаждающихся водителей отделился Эрл. Почти десять лет он периодически брал на себя роль моего водителя. Всякий раз, попадая в неприятности, он обращался ко мне за помощью, а потом отрабатывал гонорар. Впрочем, сейчас он расплачивался не за свои проблемы. Я разобрался с лишением права выкупа закладной у его матери: все уладил, и она не осталась на улице. А Эрл взамен шесть месяцев меня везде возил.

Испорченную рубашку я накинул на крыло автомобиля. Он ее забрал и осмотрел.

– Ого! Кто-то пролил полный стакан «гавайского пунша»?

– Что-то вроде. Давай уже, поехали.

– Я думал, заседание на весь день.

– Я тоже так думал. Но все меняется.

– И куда теперь?

– Сначала заскочим в «Филипп».

– Без проблем.

После короткой остановки у закусочной на Аламеда-стрит я попросил Эрла повернуть на запад. Затем мы остановились у Менора-мэнор, что возле парка Ла-Брея в районе Фэрфакс. Я сказал, что вернусь примерно через час, взял портфель и вышел. Свежую рубашку я заправил, но галстук пристегивать не стал. Он был без надобности.

Менора-мэнор – пятиэтажный дом для престарелых в западной части Фэрфакса на улице Уиллоуби. Отметившись в регистратуре, я поднялся на лифте на четвертый этаж, сообщил женщине за стойкой, что у меня юридическая консультация с клиентом Дэвидом Зигелем, и попросил нас не беспокоить. Эта приятная женщина привыкла к моим частым визитам. Она кивнула в знак одобрения, и я прошел по коридору к комнате 334.

Войдя, я закрыл дверь, предварительно повесив на ручку знак «Не беспокоить». Дэвид Зигель, по прозвищу Законник, или попросту Зак, лежал на кровати, вперив взгляд в экран привинченного к дальней стене напротив кровати телевизора, из которого доносились приглушенные звуки. Тонкие бледные руки покоились поверх одеяла. Из трубки, подающей кислород к его носу, слышалось тихое шипение. Увидев меня, он улыбнулся:

– Микки.

– Зак. Как ты себя чувствуешь?

– Как и вчера. Ты что-нибудь принес?

Отодвинув от стены кресло для посетителя, я сел в поле зрения собеседника. В восемьдесят один год подвижностью он не отличался. Я открыл на кровати портфель и развернул его, чтобы Зигель мог достать то, что внутри.

– Французский дип-сандвич из «Филиппа». Пойдет?

– Ну и ну, – отреагировал он.

Менора-мэнор было безупречным заведением, и под предлогом юридической консультации я немного обходил правила. Зак скучал по тем местам, где он едал за пятьдесят лет работы адвокатом в центральной части города. И я был рад доставить кулинарное наслаждение бывшему партнеру моего отца. Зигель был стратегом, тогда как отец был солистом, исполнителем, воплощал эти самые стратегии в суде. Отец умер, когда мне было пять. И Зак остался со мной. Он ходил со мной, мальчишкой, на футбол, а когда я стал постарше, отправил на юридический факультет.

Год назад, проиграв на выборах окружного прокурора, погрязнув в скандалах и практически уничтожив самого себя, я пришел к нему. Я хотел понять, что делать со своей жизнью, и Зак оказался рядом. Наши встречи действительно были законными консультациями между адвокатом и клиентом, только сотрудники регистратуры не понимали, что клиент – я.

Я помог ему развернуть сандвич и открыл пластиковый контейнер с соусом. Еще нам завернули в фольгу нарезанный ломтиками соленый огурец.

Откусив первыйкусочек, Зак улыбнулся и сделал жест своей тощей рукой, словно одержал великую победу. А я расплылся в улыбке. Мне нравилось приносить ему вкусности. У Зигеля было два сына и куча внуков, но они заходили только по праздникам.

Как говаривал Зак:

– Ты им нужен, пока они не нужны тебе.

При встречах мы в основном обсуждали дела. Зак бесподобно предсказывал планы стороны обвинения. И хотя в этом столетии он ни разу не заходил в зал суда, а Уголовный кодекс со времен его практики уже переписали, это не имело значения. Базовый опыт у него имелся, а искусством игры он владел всегда. Свои приемы он называл ходами: двойной слепой ход, ход с мантией судьи и так далее.

Я пришел к нему в тяжелое время, после поражения на выборах. Хотел поговорить об отце, понять, как он справлялся с жизненными неприятностями. Но в результате многое понял про закон, понял, насколько он был сродни мягкому свинцу. Как его можно прогнуть и что вылепить.

– Закон – штука гибкая, – объяснял Зак, – пластичная.

Я считал его частью своей команды, что позволяло обсуждать дела. А он по ходу беседы высказывал мысли и предлагал ходы. Часто я принимал их к сведению, и они срабатывали.

Ел Зак медленно. Я давно понял, что сандвич он мог жевать целый час, откусывая по крохотному кусочку. Ничто не пропадало зря. Он съедал все, что я ему приносил.

– Вчера ночью умерла соседка из триста тридцатой, – сказал он, прожевав очередной кусочек. – Досада.

– Очень жаль. А сколько ей было?

– Молодая. Только перевалило за семьдесят. Умерла во сне. Ее вывезли на тележке сегодня утром.

Я кивнул, не зная, что сказать. Зак откусил еще кусочек и потянулся в портфель за салфеткой.

– Зак, ты забыл про соус. Макай. Он бесподобен.

– Спасибо. Ты воспользовался фишкой с кровавым флагом? Как все прошло?

Зак вытащил салфетку и заметил еще одну капсулу с кровью в закрытом пакете «зиплок». Я ее взял на случай, если первую по ошибке проглочу.

– Просто волшебно, – ответил я.

– Судебный процесс аннулировали?

– О да. Кстати, не против, если я воспользуюсь твоей ванной?

Я полез в портфель и достал еще один пакет, с зубной щеткой. Прошел в ванную и почистил зубы. Красная краска сначала выкрасила щетку в розовый, но вскоре все стекло в канализацию.

Вернувшись, я заметил, что Зигель доел только половину сандвича. Оставшаяся часть уже, должно быть, остыла, но вынести ее в комнату отдыха и разогреть в микроволновке не представлялось возможным. Впрочем, старик все равно казался счастливым.

– Подробности, – потребовал он.

– Итак, я постарался опровергнуть показания свидетельницы, но она держалась. Прямо кремень. Тогда я вернулся на место, подал клиенту сигнал, и он сыграл свою роль. Хотя и ударил немного сильнее, чем я ожидал… А самое лучшее, мне не пришлось даже пальцем шевелить, чтобы судебный процесс признали недействительным. Судья пришел к такому выводу самостоятельно.

– Несмотря на протест стороны обвинения?

– Именно.

– Ну и отлично. Так им и надо.

Законник Зигель был адвокатом до мозга костей. Он верил, что его долг – выстроить для своего клиента лучшую линию защиты. И этой мыслью перекрывалась любая нравственная проблема или неоднозначная ситуация. Если в решающий момент необходимо склонить судью к аннулированию процесса, что ж, так тому и быть.

– И теперь возникает вопрос: пойдет ли он на сделку?

– На самом деле обвинитель в этом деле – «она», и, думаю, пойдет. Надо было видеть свидетельницу после такой потасовки. Дико испугалась. Вряд ли она захочет принять участие в новом процессе. Подожду с недельку, а потом попрошу Дженнифер связаться с обвинителем. Подозреваю, она созреет для сотрудничества.

Говоря про Дженнифер, я имел в виду своего компаньона Дженнифер Аронсон. Придется ей взять Леонарда Уоттса на себя. Если останусь я, все будет похоже на подставу, на что в зале суда намекнула Кристина Медина.

Леонард Уоттс не сдал сообщника, парня за рулем машины, которая врезалась в автомобили жертв. Медина отказалась обсуждать условия сделки между сторонами о признании подсудимым вины до заседания. Уоттс не стал стучать, поэтому Медина не пошла на сделку. Через неделю все изменится, полагаю, по нескольким причинам: линия обвинения по большей части разбилась на первом же заседании, основная свидетельница напугана тем, что сегодня произошло прямо перед ней в суде, а доводить дело до второго заседания было бы напрасной тратой денег налогоплательщиков. Вдобавок к этому я на мгновение дал Медине понять, что может произойти, если она доведет дело до присяжных: мое намерение проанализировать с помощью свидетелей-экспертов подводные камни, на которые можно наткнуться при межрасовом опознавании. С этим не захочет связываться ни один прокурор.

– Черт возьми, – воскликнул я, – возможно, она даже позвонит мне сама. Первая.

Конечно, я принимал желаемое за действительное, но хотелось, чтобы Зак обрадовался. Пока выдалась возможность, я достал из портфеля запасную капсулу с кровью и выбросил ее в ведро для опасных отходов. Нужды в ней больше не было, к тому же она могла лопнуть и испортить документы.

Зажужжал телефон, и я вытащил его из кармана. Звонила Лорна Тейлор – мой координатор, но я решил, пусть наговорит сообщение. Перезвоню позже, после того как пообщаюсь с Заком.

– Что еще в планах? – спросил он.

– Ну, суд откладывается, – развел я руками, – и думаю, остаток недели будет свободный. Могу сходить завтра на официальное предъявление обвинения, вдруг подцеплю клиента или даже двух. Надо крутиться.

Дело не только в деньгах. Работа занимала меня и не давала времени думать о том, что в моей жизни шло не так. Поэтому закон стал для меня больше чем просто ремеслом и призванием. Он позволял сохранять рассудок.

Зарегистрировавшись в 130-м департаменте, где в центральном здании Уголовного суда официально предъявляют обвинения, я попытаюсь отыскать клиентов, которых из-за конфликта интересов не взял государственный защитник. Каждый раз, когда окружной прокурор регистрировал дело с несколькими ответчиками, государственный защитник мог взять только одного, а остальные оказывались в зоне конфликта интересов. Если у оставшихся обвиняемых не было частного адвоката, судья его им назначал. Если я послоняюсь там, бездельничая, то очень даже могу получить дело. Оплата, конечно, по гостарифу, но это лучше, чем сидеть без работы и без денег.

– Только подумай, – начал Зак, – прошлой осенью в какой-то момент ты почти победил на выборах. А теперь рыщешь в суде первой инстанции в поисках подачки.

С возрастом Зак подрастерял большую часть социальных навыков, которые в ходу в приличном обществе.

– Спасибо, Зак, – поблагодарил я. – Всегда можно на тебя рассчитывать. Рассчитывать на честное и точное мнение по поводу моей жизненной участи. Не расслабишься.

Законник Зигель поднял свои костлявые руки, – очевидно, в знак вины.

– Я просто высказываюсь.

– Ну да, конечно.

– Тогда расскажи, как поживает твоя дочь?

Уж так устроена голова Зака. Иногда он не мог вспомнить, что ел на завтрак, зато, похоже, навсегда запомнил, что год назад я проиграл намного больше, чем просто выборы. Тот скандал стоил мне любви, общения с дочерью и возможности склеить разбитую семью.

– Ничего не поменялось. Давай не будем все по новой, – попросил я.

Я опять почувствовал вибрацию и проверил телефон. Пришло сообщение от Лорны. Она догадалась, что я не беру трубку и не слушаю голосовые сообщения. Специфический текст сразу привлек мое внимание:

«Позвони, когда сможешь. 187».

В Уголовном кодексе этот номер обозначал убийство. Нужно идти.

– Знаешь, Микки, я завожу о ней разговор только потому, что ты упорно молчишь.

– Я не хочу об этом разговаривать. Слишком больно, Зак. Каждую пятницу вечером я напиваюсь, чтобы проспать всю субботу. Понимаешь?

– Нет, не понимаю. Зачем напиваться? Ты не сделал ничего плохого. Просто выполнял свою работу, защищал того парня, Галловея. Или как там его звали.

– Я напиваюсь в пятницу, потому что именно по субботам я встречался с дочерью. Того парня звали Галлаэр, Шон Галлаэр. Погибли люди, Зак, погибли из-за меня. То, что я делал свою работу, – не оправдание. За этим нельзя так просто спрятаться: парень, которого я оправдал, раздавил на перекрестке двух человек. Да и в любом случае мне пора.

Я встал и покрутил перед ним телефоном, словно демонстрируя причину спешки.

– Что? Я не видел тебя целый месяц, а ты уже уходишь? Я даже сандвич не доел.

– Мы виделись в прошлый четверг, Зак. Я зайду на следующей неделе. А если не получится, то через неделю. Держись и не падай духом.

– Не падать духом? В смысле?

– В смысле – помни, что у тебя есть. Как-то раз мне такой совет дал сводный брат, коп. Доедай сандвич, пока его не отобрали.

Я отправился к двери.

– Эй, Микки Маус!

Я обернулся. Этим именем Зак одарил меня, когда я был еще новорожденным. Обычно я просил его так меня не называть.

– Что?

– Твой отец всегда называл присяжных «богами вины». Помнишь?

– Ну да. Они ведь решают, виновен или нет. К чему ты клонишь, Зак?

– К тому, что куча народа судит нас каждый день, за каждый наш шаг. Богов вины предостаточно. Не стоит увеличивать их количество.

– Сэнди Паттерсон и ее дочь Кэти, – не смог удержаться я.

Похоже, Зака мой ответ сбил с толку, он не вспомнил имена. А вот я их никогда не забуду.

– Мать и дочь, которых убил Галлаэр. Вот мои боги вины.

Я закрыл за собой дверь и повесил на ручку знак «не беспокоить». Может, он успеет проглотить сандвич, пока медсестры не решат его проверить.

3

Вернувшись в «линкольн», я позвонил Лорне Тейлор, и она произнесла слова, которые всегда вонзались в меня палкой о двух концах. Слова, которые будоражили и отпугивали одновременно:

– Микки, если хочешь, можно взять дело об убийстве.

От одной только мысли о таком деле бурлила кровь. И причин тому множество. Прежде всего убийство – самое ужасное из существующих преступлений, что влекло за собой самые высокие ставки. Чтобы защищать подозреваемого в убийстве, нужно быть в числе первых в нашей профессии. Чтобы получить дело об убийстве, нужно иметь определенную репутацию, которая ставила тебя в число первых в нашей профессии. И более того, здесь крутились деньги. Защита подозреваемого в убийстве – вне зависимости от того, доходит дело до суда или нет – процесс трудоемкий и дорогой. Если ведешь дело об убийстве и у клиента водятся деньжата, то вероятнее всего отобьешь год работы.

Обратная сторона медали – это клиент. У меня нет ни тени сомнений, что невиновных тоже обвиняют в убийстве, однако в большинстве своем полиция и прокуроры делают все правильно, и остается лишь торговаться и пытаться скостить срок или улучшить условия наказания. К тому же весь процесс приходится сидеть рядом с человеком, который отнял чью-то жизнь. Что всегда неприятно.

– Есть подробности? – спросил я.

Устроившись на заднем сиденье автомобиля, я приготовил на откидном столике блокнот. Эрл направлялся в центр города по Третьей, самым коротким путем к району Фэрфакс.

– Звонок поступил из Центральной мужской тюрьмы. Парень по имени Андре Лакосс сказал, что прошлой ночью его арестовали за убийство, и он хочет тебя нанять. Но только послушай: я поинтересовалась, кто тебя порекомендовал, и он ответил, что та женщина, в убийстве которой его и обвиняют. Она ему сказала, ты самый лучший.

– Кто она такая?

– А это вообще странно. По его словам, ее зовут Жизель Деллинджер. Я прогнала это имя по нашей базе, оно нигде не упоминается. Ты никогда не представлял ее интересы. Я не знаю, как она узнала твое имя, да еще и успела порекомендовать тебя до того, как ее, предположительно, убил позвонивший нам парень.

У нас была специальная компьютерная программа, в которой хранились все дела. Она позволяла за секунды определять, не проходил ли потенциальный подзащитный как свидетель, жертва или даже клиент в предыдущих делах. За двадцать с лишним лет работы столько клиентов было – всех не упомнишь. Что уж говорить о вспомогательных персонажах. А эта программа сберегала нам уйму времени. Раньше случалось, что я всерьез брался за дело, а потом обнаруживал, что провоцирую конфликт интересов, и все из-за старого клиента, свидетеля или жертвы.

Я взглянул на свой блокнот. Пока я записал лишь имена.

– Понятно. Кто ведет дело?

– Департамент полиции Лос-Анджелеса. Западный отдел по расследованию убийств.

– Этот парень что-нибудь еще рассказал?

– Утверждает, что его подставили, и он никого не убивал.

– Кем ему приходилась жертва: женой, девушкой, деловым партнером?

– По его словам, она на него работала. Я знаю, что тебе не нравится, когда клиенты обсуждают детали по тюремному телефону, поэтому не стала его расспрашивать.

– И правильно, Лорна.

– Кстати, а ты вообще где?

– Ездил к Заку, теперь возвращаюсь в центр. Посмотрю, разрешат ли мне увидеться с этим парнем, хочу присмотреться. Ты не могла бы позвонить Сиско? Пусть немного поразнюхает.

– Он уже в процессе. Говорит сейчас с кем-то по телефону.

Сиско Войцеховский был моим сыщиком. А еще мужем Лорны. Они работали из ее квартиры, расположенной в Западном Голливуде. Так сложилось, что Лорна была еще и моей бывшей женой. Шла под номером два, сразу после жены, родившей моего единственного ребенка – ребенка, которому сейчас было шестнадцать и который не хотел иметь со своим отцом ничего общего. Я иногда подумывал повесить на доску блок-схему, чтобы отследить все свои связи и их взаимоотношения. По крайней мере, с Лорной и Сиско у меня сложились исключительно крепкие рабочие отношения и никакой ревности.

– Хорошо, пусть позвонит. Или я сам позвоню, когда выйду из тюрьмы.

– Ладно, удачи.

– И последнее. Этот Лакосс – клиент с деньгами?

– О да. Сказал, что налички нет, зато есть золото и еще кое-какие «ценности», которые он может продать.

– Ты ему озвучила цифры?

– Да, сказала, что двадцать пять тебе понадобится только для начала. Остальное позднее. И его это не обескуражило.

Клиенты, готовые выплатить предварительный гонорар в 25 тысяч долларов, встречались редко. И хотя я ничего не знал об этом деле, оно начинало мне нравиться все больше и больше.

– Хорошо. Я перезвоню, когда что-либо узнаю.

– Ладно, до связи.

* * *

Лакосса я увидел далеко не сразу, какое-то количество воды все же утекло. Заполнив письмо-соглашение с тюремной конторой, я ждал, пока охранники найдут моего клиента и приведут его в комнату для допросов. Мы получили дело всего час назад, но Сиско уже успел собрать предварительную информацию: что-то поведали люди, что-то он узнал из сети.

– По этому убийству полиция еще вчера сделала официальное сообщение для прессы, а про арест пока ни слова. Жизель Деллинджер, тридцати шести лет, была найдена ночью в понедельник в своей квартире на Франклин-авеню, что западнее Ла-Брея. Ее обнаружили пожарные, которых вызвали из-за возникшего возгорания. Тело обгорело, но подозревают, что квартиру подожгли, пытаясь скрыть убийство и представить его как несчастный случай. Хотя вскрытие еще не закончили, есть признаки того, что ее задушили. Официально она проходит как бизнес-леди, однако на сайте «Таймс» опубликована короткая заметка, в которой, ссылаясь на источники из правоохранительных органов, ее называют проституткой.

– Превосходно. Тогда кто наш парень? Клиент?

– На самом деле в той статье говорится, что фараоны допрашивали какого-то делового партнера. Там не сказано, был ли это Лакосс, но сложи два плюс два…

– И получается сутенер.

– Я тоже пришел к такому выводу.

– Великолепно. Похоже, отличный парень.

– Взгляни на это оптимистично: Лорна говорит, у него водятся деньжата.

– Поверю, когда наличные окажутся у меня в кармане.

Вдруг я вспомнил свою дочь Хейли. Она сказала мне кое-что напоследок, перед тем как обрубить контакт: назвала моих клиентов отбросами общества, людьми-паразитами, среди которых одни взяточники, наркоманы и даже убийцы. Сейчас я бы не смог с ней поспорить.

В мой список в данный момент входил вооруженный преступник, который угонял автомобили у пожилых дам, насильник, растратчик денег из студенческого фонда и другие разного рода злодеи. А теперь, вероятно, добавится еще и обвиняемый в убийстве – и не просто в убийстве, а в убийстве в сфере продажного секса.

Мне начинало казаться, что я их заслуживал, а они заслуживали меня. И им, и мне чрезвычайно не везло, таким неудачникам никогда не улыбаются боги вины.

Моя дочь знала тех двух людей, которых убил мой клиент, Шон Галлаэр. Хейли и Кэти Паттерсон вместе учились. Мать Кэти состояла в родительском комитете класса. Хейли пришлось поменять школу. На нее вылилась тонна презрения, когда средства массовой информации сообщили, что Дж. Майкл Холлер-младший, кандидат на должность окружного прокурора Лос-Анджелеса, вызволил Галлаэра после последнего привода за «вождение в нетрезвом виде», воспользовавшись банальной формальностью.

Но суть состоит в том, что Галлаэр сел пьяным за руль, когда его выпустили на свободу благодаря моему так называемому адвокатскому мастерству. И не важно, что Законник Зигель старался заглушить мою совесть, затянув древнее «ты просто делал свою работу». В глубине души я знал, что Галлаэр был виновен. Виновен в глазах моей дочери и в моих глазах тоже.

– Мик, ты еще здесь?

Я вышел из мрачной задумчивости:

– Да. Знаешь, кто работает по делу?

– В официальном заявлении говорится, что расследованием руководит детектив Марк Уиттен из Западного офиса. Напарник не упоминается.

Уиттена я не знал и, насколько мог вспомнить, никогда не пересекался с ним по делу.

– Понятно. Что-нибудь еще?

– Пока все.

Информация Сиско приглушила мое воодушевление. Но от дела я пока отказываться не собирался. Угрызения совести в сторону. Чек есть чек. Мне нужны бабки, чтобы удержать на плаву компанию «Майкл Холлер и партнеры».

– Ладно, я с ним сейчас встречусь, а потом перезвоню.

Охранник отправил меня в одну из кабинок для встреч. Я встал и прошел внутрь.

На стуле по другую сторону стола, который пополам разделяла прозрачная перегородка высотой три фута, уже сидел Лакосс. Большинство моих клиентов из Центральной мужской тюрьмы сутулились и приобретали вальяжные, высокомерные замашки. Такая защитная мера. Если тебе вроде как по барабану, что ты заперт в здании с решетками вместе с двенадцатью сотнями преступников, тогда, возможно, тебя не тронут. С другой стороны, если показать страх, то хищники его заметят. И нападут.

Во-первых, Лакосс оказался меньше, чем я ожидал, хрупкого телосложения и, похоже, гантели в глаза не видел. Одетый в мешковатый тюремный комбинезон оранжевого цвета, он держался с неожиданным достоинством и не выказывал ни капли страха. Но и преувеличенного безразличия, которое я так часто лицезрел в этих стенах, тоже не было. Лакосс сидел на краешке стула абсолютно прямо и, пока я входил в это крохотное помещение, следил за мной острым как скальпель взглядом. Волосы были тщательно уложены волнами, и складывалось впечатление, что он пользовался подводкой для глаз.

– Андре? – спросил я, садясь. – Я Майкл Холлер. Вы звонили по поводу вашего дела.

– Да, звонил. Я здесь случайно. Жизель убили после моего ухода, но мне никто не верит.

– Погодите секунду, дайте устроиться… – Я вытащил из портфеля блокнот, а из кармана рубашки ручку. – Позвольте задать для начала пару вопросов.

– Конечно.

– Сразу хочу предупредить, что не стоит мне лгать, Андре. Вы понимаете? У меня есть правило: кто врет, тот без защитника живет. Я не смогу на вас работать, если не сложатся отношения, при которых я буду верить, что вы мне говорите чистую правду и ничего, кроме правды.

– Никаких проблем. Ведь, кроме правды, мне больше нечего предъявить в свою защиту.

Собирая для досье краткие биографические сведения, я записал список основных вещей. В свои тридцать два Лакосс был не женат и жил в квартире в Западном Голливуде. Родители остались в Линкольне, штат Небраска. По его словам, судимостей у него не было ни в Калифорнии, ни в Небраске, ни где-то еще, и даже штрафы за превышение скорости ни разу в жизни не выписывали. Он дал мне номер телефона родителей, свой сотовый и домашний. Это пригодится, чтобы его выследить, если он выйдет из тюрьмы и не выполнит нашего соглашения об оплате. Записав основные данные, я поднял глаза от блокнота.

– Как вы зарабатываете на жизнь, Андре?

– Я работаю на дому. Программистом. Создаю и поддерживаю сайты.

– Откуда в таком случае вы знали жертву, Жизель Деллинджер?

– Я занимался ее социальными сетями. Сайты, Фейсбук, электронная почта, все такое.

– Так вы что-то типа онлайн-сутенера?

Шея Лакосса тотчас же приобрела багровый оттенок.

– Конечно, нет. Я предприниматель, и она тоже… была… бизнес-леди. Я ее не убивал, но здесь никто мне не поверит.

Свободной рукой я сделал успокаивающий жест:

– Не забывайте, я на вашей стороне.

– Что-то не похоже, раз вы задаете подобные вопросы.

– Андре, вы гей?

– А при чем здесь это?

– Может, и ни при чем, а может, это скажет о многом, когда прокурор заведет разговор о мотиве. Так вы гей?

– Да, если угодно. И не скрываю.

– Хотя здесь, пожалуй, и следовало бы. Ради собственной безопасности. Я могу попросить перевести вас в камеру для гомосексуалистов, как только завтра вам предъявят обвинение.

– Не стоит беспокоиться. Не хотелось бы, чтобы меня как-то выделяли.

– Ну, как знаете. А как назывался сайт у Жизель?

– Giselle-for-you-точка-com. Это основной.

Я записал.

– А были еще?

– У нее были сайты, заточенные под специфические пристрастия, которые всплывают, если задать поиск по определенным словам. Именно этим я и занимаюсь – многоплатформенное присутствие.

Я кивнул, будто его креативность и деловая хватка меня впечатлили.

– И как долго вы с ней состояли в деловых отношения?

– Она пришла ко мне года два назад. Ей требовался комплексный подход к размещению информации в сети.

– Она обратилась к вам? Что это значит? Как она вас нашла? По рекламе?

Он покачал головой, словно имел дело с ребенком:

– Нет, никакой рекламы я не даю. Я работаю только с теми, кого посоветовали мне люди, которых я уже знаю и доверяю. Ее рекомендовал другой клиент.

– И кто же?

– Извините, вопрос конфиденциальности. Не хотел бы ее в это впутывать. Она человек посторонний.

Теперь уже я покачал головой, словно имел дело с ребенком:

– Сейчас, Андре, я этот момент пропущу, но если я возьмусь за дело, рано или поздно мне нужно будет узнать, кто ее к вам направил. Понятно?

Он кивнул.

– Я с ней свяжусь, – сказал он, – и как только получу добро, сразу позвоню вам. Не привык лгать или выдавать конфиденциальную информацию. И в бизнесе, и в жизни я опираюсь на доверие.

– Отлично.

– Но вы сказали «если возьмусь за дело». Что вы имели в виду? Я полагал, вы уже взяли его. Вы ведь пришли. Разве не так?

– Еще в раздумьях.

Я сверился с часами. Сержант, у которого я отметился, сказал, что у меня с Лакоссом только полчаса. Оставалось обсудить три отдельные темы: жертву, само преступление и мое вознаграждение.

– Времени у нас не много, так что давайте двигаться дальше. Когда в последний раз вы видели Жизель Деллинджер лично?

– В воскресенье, поздно вечером. И когда я уходил, она была жива.

– Где вы встречались?

– У нее в квартире.

– Зачем вы приходили?

– Я пришел за деньгами, но ушел ни с чем.

– Что за деньги и почему ушли ни с чем?

– У нее была работа, а мне, по договоренности, полагается процент с того, чем она занимается. Я устроил ей, как «Красотке для избранных», свидание и хотел получить свою долю. С этими девочками всегда так: если не выбить денег сразу, то исчезнут и носа – не говоря уж о других частях тела – не высунут.

Хотя я не понял и половины того, что он рассказал, но законспектировал все.

– Жизель принимала наркотики?

– Наверное. Грань не переходила, но это часть такой работы и часть такой жизни.

– Расскажите про «Красотку для избранных».

– Клиент снимает многокомнатный номер в отеле «Беверли-Уилшир», как в фильме «Красотка». А Жизель вроде как играла Джулию Робертс. Понимаете? Особенно после того, как я поработал с ее фотографиями. Да вы все поймете, как только сами зайдете на сайт.

Фильм я не смотрел, но знал, что это история про проститутку с золотым сердцем, которая встречает мужчину своей мечты.

– И каков был гонорар?

– Предполагалось, что двадцать пять сотен.

– А ваша доля?

– Тысяча. Но доли не было. Она сказала, что там все оказалось глухо.

– В смысле?

– Мы так говорим, если она приходит, а дома никого нет, или тот, кто открывает дверь, говорит, что проституток не вызывал. Я стараюсь проверять такие вещи: сверяю удостоверение личности и все такое.

– Итак, вы ей не поверили.

– Скажем, закрались некие подозрения. Я говорил с мужчиной из того номера. Связывался через оператора в отеле. А она утверждала, что там никого не было и даже номер не снимали.

– И вы по этому поводу поспорили?

– Слегка.

– И ударили ее.

– Что? Нет! Я никогда не поднимал руку на женщину. Да и на мужчину тоже! Не могли бы вы…

– Послушайте, Андре, я просто собираю информацию. Итак, вы ее не били. Вы к ней прикасались?

Лакосс замялся, и я понял, что тут не все чисто.

– Андре, расскажите мне.

– Хорошо, хорошо. Да, я ее схватил. Она отводила глаза, и я решил, что она врет. Поэтому схватил ее рукой за горло. Только одной рукой. Потом я ушел.

– И все?

– Все. Хотя уже на улице, когда я шел к машине, она запульнула в меня с балкона пепельницу. Но промазала.

– А что вы ей сказали в квартире?

– Сказал, что поеду в отель, сам постучу в дверь тому парню и заберу деньги.

– Какой номер комнаты и как звали того парня?

– Номер восемьсот тридцать семь. А парня звали Дэниел Прайс.

– Вы поехали в отель?

– Нет, вернулся домой. Решил, что оно того не стоит.

– Но когда вы хватали ее за горло, вам так не казалось.

Лакосс кивнул, признавая явное противоречие, но ничего объяснять не стал. И я оставил эту тему. На время.

– Ладно. Так что случилось потом? Когда приехала полиция?

– Они нарисовались вчера, примерно в пять.

– Утра или вечера?

– Вечера.

– Они говорили, как вышли на вас?

– Узнали про сайт. И это привело ко мне. Сказали, что есть вопросы, и я согласился с ними поговорить.

Стандартная ошибка – говорить с копами по доброй воле.

– Имена помните?

– В основном там активничал детектив Уиттен. А имя его напарника было вроде Уидер. Во всяком случае, похоже.

– Зачем вы согласились с ними побеседовать?

– Не знаю. Может, потому, что не сделал ничего плохого и хотел помочь? Я сдуру решил, что они пытаются разобраться, что случилось с бедняжкой Жизель. Они ведь не предупредили, что, по их мнению, знают, что случилось, и хотят повесить все на меня.

Добро пожаловать в мой мир, подумалось мне.

– Вы знали, что она мертва, до того как приехала полиция?

– Нет, я ей названивал, строчил весь день эсэмэски. Оставил кучу сообщений. Я сожалел, что устроил разборку. Но она не перезванивала, и я решил, что она все еще злится из-за нашей ссоры. Потом пришли копы и сказали, что она мертва.

Понятно, что когда находят мертвую проститутку, то следствие первым делом идет к сутенеру, даже если это онлайн-сутенер, который не подходит под стереотип здоровяка-садиста и не держит выстроенных по струнке с помощью угроз и физического насилия женщин в публичном доме.

– Разговор с вами записывался?

– Насколько мне известно, нет.

– Вам сообщили о конституционном праве на адвоката?

– Позже, в участке. Я не думал, что мне нужен адвокат. Я ничего плохого не делал. И поэтому сказал, хорошо, давайте поговорим.

– Вы подписывали какой-нибудь документ об отказе?

– Да, что-то подписывал. Но, по правде говоря, не читал.

Я сдержал свое раздражение. Большинство людей, которые сталкиваются с системой уголовного правосудия, оказываются своими злейшими врагами. Они буквально сами подписывают себе приговор.

– Расскажите, как все происходило. Я так понимаю, вы поговорили с полицейскими у себя дома и поехали в Западное отделение?

– Да, мы были дома примерно минут пятнадцать, а потом меня повезли в участок. Мол, хотят, чтобы я взглянул на несколько фотографий подозреваемых. Но просто соврали. Никаких фотографий мне так и не показали. Они завели меня в маленькую комнату и стали задавать вопросы. А потом сообщили, что я арестован.

Чтобы полицейские произвели арест, они должны обладать материальными уликами или свидетельскими показаниями, хоть как-то связывающими Лакосса с убийством. Вдобавок что-то из того, что он им рассказал, должно быть, противоречило фактам. И как только он соврал, или они решили, что соврал, его арестовали.

– Понятно. Вы рассказали им, что ходили к жертве в воскресенье вечером?

– Да. И сказал, что она была жива, когда я уходил.

– Вы им говорили про то, что хватали ее за шею?

– Да.

– Это было до или после того, как вам зачитали ваши права и вы подписали отказ от адвоката?

– Ой. Я и не помню. Вроде бы до.

– Хорошо. Попробую выяснить. Они упоминали о каких-то других уликах, предъявляли вам что-нибудь?

– Нет.

Я снова сверился с часами. Времени уже не оставалось. И я решил на этом закончить. Если возьмусь за дело, большую часть информации раздобуду в судебных документах. И даже неплохо, если от клиента я получу не всю картинку. Я бы зациклился на показаниях Лакосса, и это могло бы повлиять на те ходы, что я предприму в дальнейшем. Например, если Лакосс признается мне, что он все-таки убил Жизель, тогда я не смогу вызвать его для дачи показаний и просить это отрицать. Иначе буду виноват в подстрекательстве к даче ложных показаний.

– Ладно, пока достаточно. Если возьмусь, как вы собираетесь мне заплатить?

– Золотом.

– Это мне сообщили, я имею в виду сколько? И кстати, откуда золото?

– Я все активы храню в золоте. В надежном месте. Если возьмете дело, распоряжусь, чтобы все было у вас до конца дня. Ваш координатор сообщила, что для начала нужно двадцать пять тысяч. Посмотрим котировки нью-йоркской товарной биржи, определим стоимость и просто передадим, сколько надо. Отсюда сложно проверить, что творится на рынке, но полагаю, что слиток в один фунт покроет расходы.

– Вы понимаете, что это покроет только первоначальные расходы? Если дело дойдет до предварительного слушания и суда, потребуется еще золото. Вы можете найти защитника и подешевле, но найти лучше не получится.

– Да, понимаю. Чтобы доказать свою невиновность, мне придется платить. Золота хватит.

– Отлично, тогда пусть ваш курьер доставит слиток моему координатору. Чтобы завтра до первой явки в суд он был у меня на руках. Тогда я пойму, что вы настроены серьезно.

Какое-то время я молча изучал Лакосса, пытаясь его раскусить. Неизвестно, какими фактами располагает полиция. У меня был лишь рассказ Андре, и я подозревал, что когда всплывут определенные улики, я пойму, что он не так уж невиновен.

– И последнее. Вы сказали моему координатору, что меня рекомендовала сама Жизель. Это так?

– Да, она сказала, что вы лучший адвокат в городе.

– Откуда ей это известно?

Лакосс удивился:

– Она сказала, что знает вас, что вы занимались какими-то ее делами. Сказала, что однажды вы здорово ее выручили.

– А вы уверены, что речь шла именно обо мне?

– Да, точно о вас. Она сказала, что вы разнесли всех в пух и прах. Еще она звала вас Микки Мантл.

У меня перехватило дыхание. Так меня называла одна клиентка, тоже проститутка. Но я не видел ее очень давно. По крайней мере, с тех пор, как посадил на самолет с достаточной суммой денег, чтобы начать все с начала и никогда не возвращаться.

– Ее ведь на самом деле звали не Жизель Деллинджер?

– Понятия не имею. Я ее знал именно под этим именем.

В стальную дверь решительно постучали. Время вышло. Кому-то из адвокатов нужна была комната, чтобы пообщаться с клиентом. Я взглянул на Лакосса. И больше не сомневался, станет он моим клиентом или нет. Я брал это дело. Без колебаний.

4

Эрл подвез меня к «Старбаксу» на Централ-авеню и припарковался напротив у обочины. Я остался в машине, а он зашел внутрь, чтобы взять нам кофе. Я открыл на рабочем столике ноутбук и с помощью Wi-Fi кофейни вошел в сеть. Набрал www.Giselle4u.com и загрузил сайт женщины, в убийстве которой обвиняли Лакосса. Фотографии были отретушированы, изменилась прическа, успел поработать пластический хирург, но я не сомневался, что Жизель Деллинджер – моя бывшая клиентка Глория Дейтон.

Это все меняло. Помимо спорного в правовом отношении вопроса относительно представления интересов одного клиента, которого обвиняли в убийстве другого клиента, речь шла о моих чувствах к Глории Дейтон и внезапном прозрении, что то, как она меня использовала, не сильно отличалось от того, как ее почти всю жизнь использовали мужчины.

Глория была моим проектом, клиенткой, забота о которой выходила далеко за пределы стандартных отношений адвокат-подзащитный. Почему так произошло, сказать не могу. Разве что меня привлекли ее кривая улыбка, иронический склад ума и критическое отношение к самой себе. За несколько лет я разрулил по крайней мере шесть дел с ее участием. Проституция, наркотики, подстрекательство к проституции… Она увязла по уши, но мне всегда казалось, что она должна иметь шанс преодолеть все это и вырваться.

Я не геройствовал, просто делал для нее все, что мог. Устраивал на коррекционные программы по результатам предварительного слушания, в учреждения социальной реабилитации, направлял на лечение, а однажды, когда она выказала интерес к писательскому ремеслу, даже записал в Городской колледж Лос-Анджелеса. Увы, помогало ненадолго. Проходил год, может, больше, и раздавался звонок: она снова в тюрьме, и ей нужен адвокат. Лорна стала меня убеждать, что нужно от нее освободиться, передать другому адвокату, что она – пропащий человек. Но я не мог. Правда в том, что мне нравилось общаться с Глорией Дейтон, или Глори Дейз – имя, под которым ее тогда знали в профессии. Она смотрела на мир как-то однобоко и также однобоко улыбалась. И эта бродячая кошка никому не позволяла себя гладить, никому, кроме меня.

В наших отношениях не было ни романтики, ни секса. Ничего такого. По правде говоря, я даже не уверен, что мы могли считаться близкими друзьями. Мы слишком редко для этого пересекались. Но я о ней заботился, и известие о ее смерти причинило мне боль.

Последние семь лет я считал, что я помог. Она взяла деньги, которые я ей дал, и улетела на Гавайи, где, по ее словам, ждал клиент с долгосрочной перспективой. Он хотел ее приютить и помочь начать все сначала. Время от времени я получал весточку, порой рождественскую открытку. Глория писала, что все замечательно и ничем запрещенным она не занимается. И от этого казалось, что мне удалось довести до конца нечто, чего редко можно добиться в залах суда и коридорах закона. Я изменил жизненный путь.

Когда вернулся Эрл и принес кофе, я закрыл ноутбук и сказал, что мы едем домой. Потом позвонил Лорне и попросил собрать всех завтра утром в восемь утра.

Андре Лакосс должен был предстать перед судом для предъявления обвинения во время второго слушания, то есть где-то между десятью утра и полуднем. А до этого нужно было встретиться с командой и запустить дело в работу.

Я попросил Лорну поднять и принести все файлы на Глорию Дейтон.

– Зачем тебе дела Глории? – спросила она.

– Потому что она жертва, – ответил я.

– Бог мой, ты уверен? Сиско мне назвал другое имя.

– Уверен, хотя копы пока еще об этом не пронюхали.

– Мне жаль, Микки. Знаю, ты… она тебе нравилась.

– Да, нравилась. Недавно я вспоминал о ней, думая на Рождество – когда не будут работать суды – двинуть на Гавайи. И по приезде хотел ей позвонить.

Лорна промолчала.

Мысль съездить на Гавайи пришла мне, чтобы выдержать выходные, не видя свое дитя. Но я отмел ее в надежде, вдруг все изменится. Вдруг в Рождество дочь мне позвонит и пригласит на ужин. А если бы я поехал на Гавайи, то упустил бы этот шанс.

– Послушай, – сказал я, взяв себя в руки, – Сиско рядом?

– Нет. Он, наверное, пошел туда, где жила жертва – то есть Глория, – чтобы посмотреть, что там можно найти.

– Ладно, я ему позвоню. Увидимся завтра.

– Подожди, Микки, а Дженнифер завтра тоже приходить? У нее, по-моему, слушания в окружном суде.

– Да, обязательно. И если не получится отменить, разузнай, не сможет ли ее прикрыть кто-то из ЗАКОНОВОиНов?

Несколько лет назад я взял Дженнифер на работу прямо с порога Юго-западной юридической школы, и она приняла на себя нашу разрастающуюся адвокатскую практику по случаям лишения права выкупа закладной. В последний год эта часть работы сократилась, а уголовных дел прибавилось, но Дженнифер все равно тащила на себе груду текущих дел. По закладным постоянно работали одни и те же адвокаты, они каждый месяц собирались вместе пообедать или поужинать, обменивались историями и стратегиями. Они называли себя ЗАКОНОВОиНы, что расшифровывалось как ЗАКОНОВеды, Ограждающие Неприкосновенность собственности, и их товарищеских отношений хватало, если у кого-то не было времени, чтобы подменить коллегу в суде.

Я знал, что Дженнифер не будет против отвлечься от рутины и ненадолго зайти в криминальное отделение суда. При приеме на работу она первым делом заявила, что хочет сделать карьеру адвоката по уголовным делам. А в последнее время постоянно намекала и по электронной почте, и устно на наших еженедельных собраниях, что настало время нанять еще одного коллегу, чтобы тот взял на себя область дел по закладным. Она же более активно займется уголовными делами. Я не поддавался, ведь новый сотрудник еще ближе подтолкнет меня к необходимости сделать фирму более традиционной и завести офис, секретаря, копировальное устройство и тому подобную дребедень. Мне не нравилась сама мысль о таких расходах, как и о стандартном подходе к работе. Я предпочитал думать на заднем сиденье авто и доверять инстинктам.

Закончив разговор с Лорной, я опустил окно и подставил лицо ветру. Напомнив тем самым себе, что именно так мне и нравится работать.

Довольно скоро я снова закрыл окно, так как набрал Сиско. Он отчитался, что совершает поквартирный обход здания, где проживала и умерла Жизель Деллинджер.

– Что-то добыл?

– Да так, по мелочам. Ни с кем не общалась. Посетителей было немного. Наверное, занималась бизнесом вне квартиры.

– А попасть внутрь?

– Тут внизу дверь с домофоном. Чтобы войти, нужно предварительно ей позвонить.

Для Лакосса это было некстати. Полиция, очевидно, предположила, что Деллинджер знала убийцу и впустила его сама.

– Можно снять какие-нибудь показания с двери? – поинтересовался я.

– Устройств для записи нет, – ответил Сиско.

– Камеры?

– Не-а.

Это тоже могло свидетельствовать против Лакосса.

– Ладно, когда закончишь, у меня кое-что для тебя есть.

– Сюда я могу и вернуться. Управляющий зданием готов помогать.

– Ладно, встречаемся завтра в восемь. Но до этого, если сможешь, пробей одно имя. Глория Дейтон. Дату рождения посмотри в досье у Лорны. Хочу знать, где она была последние несколько лет.

– Считай, что уже сделано. А кто это?

– Наша жертва. Только полиция пока не в курсе.

– Тебе Лакосс рассказал?

– Нет, сам додумался. Она – бывший клиент.

– Знаешь, а ведь этой информацией можно поторговать. Я справился в морге, личность не установлена – ведь тело и квартира сгорели. Отпечатки пальцев получить тоже не удалось. Там надеются, что ее ДНК окажется в системе или что удастся найти ее зубного врача.

– Хорошо, можешь попробовать. Я просто взглянул на фотографии на сайте Giselle-for-you. Это Глория Дейтон, старинная клиентка, которая, как я полагал, переехала на Гавайи лет семь назад. Андре рассказал, что последние два года он с ней работал. Нужна полная картина.

– Понятно. А почему она уехала семь лет назад?

Я ответил не сразу:

– У меня было дело, которое принесло хорошую прибыль, Глория играла в нем кое-какую роль. Я дал ей двадцать пять штук, а она пообещала, что завяжет с такой жизнью и начнет все с чистого листа. Там еще был замешан один парень. Она на него донесла, чтобы заключить сделку. Я был посредником. Для нее этот отъезд из города случился как раз вовремя.

– А может, здесь есть связь?

– Понятия не имею. Дело давнее, того парня посадили пожизненно.

Гектор Арранде Мойа. Я еще помнил это имя, оно практически сорвалось у меня с языка. Федералы безумно хотели его достать, а Глория знала, где он.

– Я собираюсь ввести в дело Баллокс, – сказал я, упомянув прозвище Дженнифер Аронсон. – По крайней мере, парень может пригодиться в качестве мнимого противника.

– А ты разве вправе взять дело, если жертва – бывший клиент? Разве это не конфликт интересов?

– Все можно разрулить. Наша правовая система, Сиско, весьма податлива.

– Ясно.

– И последнее. В воскресенье ночью у нее был клиент в «Беверли-Уилшир», но свидание сорвалось. Поразнюхивай там, посмотри, что можно узнать.

– А номер комнаты известен?

– Конечно, восемьсот тридцать семь. Парня звали Дэниел Прайс. Сведения от Лакосса. Но, по словам Глории, номер был свободен.

– Уже еду.

Закончив разговаривать с Сиско, я отложил телефон и, пока мы добирались до моего дома на Фарехолм-драйв, просто смотрел в окно.

Эрл отдал мне ключи и направился к своей собственной машине, припаркованной у бордюра. Я напомнил, что завтра придется заехать пораньше, и стал подниматься по ступенькам к входной двери.

Сложив в столовой вещи на стол, я отправился в кухню за бутылочкой пива. Закрыв дверцу холодильника, я тщательно просмотрел все фотографии и открытки, висевшие на магнитах, пока не нашел почтовую карточку с видом на кратер Даймонд-Хэд, что на острове Оаху. Последняя весточка от Глории Дейтон. Я отцепил ее от магнита и прочитал:

С Новым годом, Микки Мантл!

Надеюсь, дела у тебя идут хорошо. Каждый день хожу на пляж. Здесь солнышко, и все просто чудесно. Но о тебе скучаю. Заезжай как-нибудь в гости.

Глория

Я перевел взгляд с текста на почтовый штемпель. 15 декабря 2011 года, почти год назад. Судя по штемпелю, на который у меня не было причин смотреть раньше, открытка пришла из Ван-Нуйс, Калифорния. То есть у меня на холодильнике почти год висел ключ к разгадке, а я этого не знал. Но теперь ее «спектакль» проявился, как и моя невольная роль в нем. Зачем она так старалась? Я был просто ее адвокатом, и обманывать меня не было необходимости. Если бы я вообще не получил от нее известий, то ничего бы не заподозрил, не стал бы ее искать. Все это казалось до нелепого излишним и даже слегка жестоким. Особенно последняя строчка – приглашение. А если бы я действительно заехал в Рождество, решив сбежать от личной жизненной катастрофы?

Я подошел к мусорному ведру, нажал на педаль, чтобы открыть крышку, и выкинул открытку. Глория Дейтон умерла. Счастливые деньки для Глори Дейз прошли.

Я принял душ и долго держал голову под тугой струей. Многие из моих клиентов плохо кончали. Такая уж у меня профессия, и я всегда рассматривал смерть как неизбежный факт в моей работе. Клиенты, которые обращались повторно, обеспечивали мне хлеб с маслом, и меня не могла радовать потеря заказчика. Только с Глорией все было не так.

Это была не работа. Это было личное. Ее смерть вызвала бурю эмоций, от пустоты и разочарования до огорчения и злости. Я злился на нее не только за ложь, на которую она пошла, но и за то, что осталась в том мире, который в конце концов ее убил.

К тому времени как закончилась горячая вода и я отключил душ, я понял, что мой гнев неуместен. Я понял, что у Глории была какая-то причина, какая-то цель. Возможно, она не вычеркнула меня из своей жизни, а просто защищала от чего-то. От чего именно, я не знал, но должен был это выяснить.

Я оделся и, пройдя через пустой дом, замер у двери в спальню дочери. Она уже год как здесь не останавливалась, и эта комната напомнила мне о родителях, которые, потеряв детей, делают вид, что все по-прежнему. Только мою дочь унесло не несчастье. Я оттолкнул ее сам.

Я пошел на кухню за пивом и столкнулся с ежевечерним ритуалом – нужно было решать, выходить из дома или остаться. Учитывая предстоящий ранний подъем, я выбрал второе и достал из холодильника пару коробок с едой навынос. Половина стейка и немного салата «Зеленая богиня» – все, что осталось после моего воскресного ночного визита в «Крейг», ресторан на Мелроуз-авеню, в котором я частенько ел в одиночестве за барной стойкой. Я выложил на тарелку салат, а стейк отправил разогреваться в духовку.

Когда я открыл мусорное ведро, чтобы избавиться от коробок, то увидел открытку от Глории. Передумав, я достал ее из мусора и еще раз изучил с обеих сторон, снова размышляя о причине ее посылать. Может, Глория хотела, чтобы я заметил штемпель и стал ее разыскивать? Может, эта карточка была своего рода ключом, который я не понял?

Ответов пока не было, однако я планировал их найти. Снова водрузив открытку на дверь холодильника, предварительно прицепив к магниту, я передвинул ее на уровень глаз.

5

Эрл Бриггс в среду утром ко мне опоздал, поэтому я оказался последним, кто пришел на восьмичасовое собрание. Мы расположились на четвертом этаже здания, предназначавшегося под мастерские, которое стояло на бульваре Санта-Моника возле съезда на скоростную автомагистраль. В это полупустое здание мы имели доступ в любое время, так как Дженнифер уладила дела домовладельца по прейскуранту «услуга за услугу». Он приобрел и реставрировал здание шесть лет назад, когда арендная плата была высока, и независимых телекомпаний в городе было, по-видимому, больше, чем свободных съемочных бригад. Вскоре в экономике произошел спад, и инвесторы, вкладывающие в независимый кинематограф, стали таким же дефицитом, как и уличные парковки у элитных ресторанов. Многие компании свернули свою деятельность, и домовладелец был счастлив использовать здание хотя бы вполсилы. В итоге у него все пошло вверх дном, и тогда он обратился в «Майкл Холлер и партнеры», отозвавшись на нашу рекламную рассылку по домам, которые всплывают в списках по лишению права выкупа закладной. Как и большинство закладных, полученных перед обвалом рынка, эта была объединена с другими и перепродана. Что дало нам шанс.

Дженнифер оспорила процессуальный статус банка, который выкупил закладную, и умудрилась затянуть процесс на десять месяцев, пока наш клиент пытался улучшить положение дел. Но желающих заполучить нежилое помещение в Восточном Голливуде метражом в три тысячи квадратных футов уже было немного. Хозяин не мог расплатиться с долгами и встал на скользкий путь, помесячно сдавая помещение рок-группам, которым требовалось где-то репетировать. Взыскание было неминуемо. Вопрос оставался только в том, на сколько еще месяцев Дженнифер сможет его отсрочить.

Зато члены рок-групп любят с утра поспать, и обычно до позднего обеда в здании было пусто и тихо. И мы стали там собираться. Много места, безлюдно, деревянные полы, высокие потолки и прекрасный вид на деловую часть города. А самое замечательное: зал для заседаний – просторное помещение, где стояли восемь стульев и длинный стол. Там мы и встречались, чтобы обсудить дела, и там нам сейчас предстояло разработать стратегию защиты Андре Лакосса, онлайн-сутенера, обвиняемого в убийстве. Одна огромная стена из зеркального стекла выходила прямо в лофт, и, направляясь по огромному пустому помещению к залу, я уже видел, что вся команда собралась вокруг стола и что-то разглядывает. Я решил, что это коробка с пончиками, традиционно покупаемыми для наших встреч Лорной.

– Простите, задержался, – сказал я.

Сиско отошел от стола, и я увидел, что ребята смотрят не на пончики. На столе, сверкая, как встающее над горами утреннее солнце, лежал кирпич золота.

– Не похоже, что здесь фунт, – заметил я.

– Больше, – ответила Лорна. – Здесь килограмм.

– Наверное, он думает, что дело дойдет до суда, – сказала Дженнифер.

На комоде у стены слева Лорна поставила кофе и разложила пончики. Поставив чемодан на длинный стол, я направился к комоду: доза кофеина мне была нужнее золота.

– Как настроение? – поинтересовался я, стоя ко всем спиной.

И, пока нес кофе с глазированным пончиком к столу и усаживался, услышал хор положительных отчетов. От золотого кирпича нельзя было отвести глаз.

– Кто принес?

– Доставили на бронированной машине, – отчиталась Лорна, – из места под названием Золотовалютное хранилище. Лакосс заказал доставку прямо из тюрьмы. Мне пришлось расписаться в трех экземплярах. А курьером оказался вооруженный охранник.

– И почем сейчас килограмм золота?

– Примерно пятьдесят четыре тысячи, – отрапортовал Сиско. – Мы только что посмотрели.

Я кивнул. Лакосс больше чем удвоил ставку. Это мне понравилось.

– Лорна, ты в курсе, где суд святого Винсента?

Она покачала головой.

– В районе, где ювелирные. Сразу за Седьмой по Бродвею. Там куча оптовиков, работающих с золотом. Поезжай туда с Сиско, обналичьте слиток – если это и вправду золото. Как только получите деньги и положите их на доверительный счет, дайте мне знать. Выпишу Лакоссу чек.

Лорна бросила взгляд на Сиско и кивнула:

– Сразу после собрания и поедем.

– Ладно. Что еще? Ты принесла дело Глории Дейтон?

– Дела, – поправила она, наклоняясь и поднимая с пола стопку папок в девять дюймов.

Поставив на стол, Лорна придвинула их ко мне, но я ловко перенаправил их Дженнифер:

– Баллокс, это тебе.

Дженнифер покорно потянулась за папками. Темные волосы она завязывала в «конский хвост», прическу на все случаи жизни.

– Что искать? – спросила она.

– Пока не знаю. В любом случае лишняя пара глаз не помешает. Я хочу, чтобы ты выжала из папок все возможное.

– Ладно.

– И еще…

Она придвинула к себе ноутбук.

– Да?

– Где-то в последних папках ты найдешь заметки Рауля Левина, моего бывшего следователя. Они касаются торговца наркотиками Гектора Арранде Мойа из картеля Синалоа. Как я помню, его посадили пожизненно. Выясни, где он и что с ним происходит.

Дженнифер кивнула, но потом призналась, что не совсем поняла логику задания:

– А зачем нам разыскивать этого торговца наркотиками?

– Глория пошла на сделку и сдала его. Парня упекли по полной, а нам в какой-то момент, возможно, понадобится альтернативная версия.

– Понятно. Мнимый противник.

– В общем, копай.

– А можно пообщаться с Раулем Левином? Давайте начнем с него. Посмотрим, что он помнит про Гектора.

– Отличная идея, но пообщаться с ним нельзя. Он мертв.

Я заметил взгляд, который метнула Дженнифер на Лорну.

– Это долгая история, и когда-нибудь мы о ней поговорим, – добавил я.

Грустить времени не было.

– Ладно, тогда посмотрю, что мне удастся добыть самой, – сказала Дженнифер.

– Что у тебя? – переключил я внимание на Сиско.

– Пока немного. Ты попросил проверить Глорию с момента последнего ее дела. Я задействовал все ресурсы, и людей, и базы. Так вот, после последнего дела, которое ты вел, она просто исчезла. По твоим словам, она переехала на Гавайи, но если это правда, то она не получала водительских прав, не оплачивала коммунальные платежи, не устанавливала кабельное и не покупала недвижимость ни на одном из островов.

– Она говорила, что у нее там друг, – сказал я. – Он собирался ее обеспечивать.

Сиско пожал плечами:

– Большинство людей оставляют хотя бы намек на след, а я не смог найти вообще ничего. Думаю, более вероятно, что она сделала себе новую личность. Понимаешь, новое имя, документы, все такое.

– Жизель Деллинджер.

– Возможно, хотя это имя могло появиться и позже. Люди, если начинают, обычно не ограничиваются первой сменой личности. Когда они думают, что кто-то к ним подбирается, или просто пришло время, все повторяется по новой.

– Да, но она не проходила по программе защиты свидетелей. Она просто хотела начать все с нуля. А это уже чересчур.

И снова вмешалась Дженнифер:

– Ну, не знаю. Если бы мое имя фигурировало в таком деле, и я захотела начать жизнь с чистого листа, я бы от него избавилась. Сейчас вся информация в цифровом формате, и большая ее часть в открытом доступе.

С этими словами она похлопала по лежащей перед ней стопке папок. Здравая мысль.

– Итак, – начал я, – что известно о Жизель Деллинджер? Когда она объявилась?

– Права выданы в Неваде два года назад, – сказал Сиско. – После переезда сюда она их не меняла. Шестнадцать месяцев назад она сняла квартиру на Франклин-авеню, предоставив четырехлетнюю историю аренды в Лас-Вегасе. У меня еще не было времени ее проверить, скоро займусь.

Достав из портфеля блокнот, я записал пару вопросов, которые нужно было задать Андре Лакоссу при нашей следующей беседе.

– Ясно, что еще? Ты ездил вчера в отель «Беверли-Уилшир»?

– Ездил. Но прежде давайте поговорим про квартиру на Франклин-авеню.

Я кивнул. Отчитывался-то он. Пусть делает по-своему.

– Давайте начнем с пожара. Его зафиксировали ночью в понедельник, в двенадцать часов пятьдесят одну минуту. Когда сработали датчики в коридоре, жители вышли и увидели дым, выходящий из-под двери жертвы. Пожар уничтожил гостиную, где лежало тело, сильно повредил кухню и две спальни. Детекторы дыма внутри квартиры, очевидно, не сработали. Причина изучается.

– А как же противопожарная система?

– Ее нет, здание старое. Из того что я сумел выяснить на пожарной станции, ведутся два расследования.

– Два?

– Именно. И полицейские, и пожарные сначала согласились, что это несчастный случай: жертва уснула на диване с сигаретой, а катализатором послужила блузка из полиуретана. Но предварительная экспертиза коронера заставила их поменять свое мнение. Останки на месте преступления упаковали, наклеили бирки и забрали в офис судмедэксперта.

Сиско взглянул в свои записи, накорябанные в карманном блокноте, который в его громадной левой руке казался крошечным.

– Осмотр тела проводила помощник судмедэксперта по имени Селеста Фрейзер. Она установила, что подъязычная кость в двух местах сломана. Что довольно быстро изменило взгляд на ситуацию.

Я посмотрел на Лорну и понял, что она не в курсе, что такое подъязычная кость.

– Это маленькая косточка в форме подковы, которая защищает трахею, – пояснил я, дотронувшись до горла.

– Если она сломана, значит, шею повредили, применив силу. То есть жертве сдавили горло, задушили.

Лорна кивком поблагодарила меня, и я попросил Сиско продолжить.

– Итак, они вернулись и начали расследование убийства по полной программе. Прошлись по соседям. Я, кстати, поболтал с большинством из тех, с кем они беседовали. Кое-кто слышал спор в ее квартире примерно в одиннадцать вечера в воскресенье. На повышенных тонах. Мужчина и женщина с жаром спорили насчет денег.

За именами Сиско снова обратился к блокноту:

– Миссис Аннабет Стивенз живет прямо напротив квартиры жертвы. Она наблюдала в глазок и говорит, что сразу после спора оттуда вышел какой-то мужчина. По ее словам, время было между половиной двенадцатого и двенадцатью, новости уже закончились, а в двенадцать она пошла спать. Позже, когда копы показали ей фотографии, она опознала Андре Лакосса.

– Это она тебе рассказала?

– Да.

– А она знала, что ты работаешь на парня, которого она опознала?

– Я сказал, что расследую смерть в квартире напротив, и она охотно со мной поговорила. Больше я ничего не конкретизировал, а она не спрашивала.

Я кивнул Сиско. Отлично сработано: игра только началась, а он уже сумел так ловко выудить рассказ ключевого свидетеля обвинения.

– Сколько лет миссис Стивенз?

– Лет шестьдесят пять. Думаю, что большую часть времени она проводит у дверного глазка. В любом доме есть такая неравнодушная особа.

Тут вступила Дженнифер:

– Если она утверждает, что мужчина ушел до полуночи, почему детектор дыма в коридоре молчал еще пятьдесят минут?

– Вариантов может быть несколько, – снова пожал плечами Сиско. – Например, дым не сразу пробился под дверь. А внутри все это время мог полыхать пожар. Или, например, огонь развели с помощью какого-нибудь фитиля или приспособления, что дало преступнику время уйти и быть вне подозрений. А могло быть и то и другое.

Сиско залез в карман, достал пачку сигарет и спички. Вытряхнув одну сигарету из пачки, он затем вставил ее внутрь не плотно закрытого спичечного коробка.

– Старо как мир. Зажигаешь сигарету, и она медленно догорает до спичек. Спички вспыхивают и поджигают запал. Дает фору от трех до десяти минут, в зависимости от сигареты.

Я кивнул, хотя больше себе, чем Сиско. Я представил себе, как поведет себя в этом случае линия обвинения, и уже обдумывал стратегии и ходы.

Сиско продолжил:

– Вы знаете, что по закону в большинстве штатов есть трехминутная норма сгорания сигарет до тла, на случай если их оставят без присмотра? Поэтому многие поджигатели используют иностранные сигареты.

– Здорово, конечно, – отметил я, – но можно ближе к делу? Что еще ты там обнаружил?

– Пока все, – сказал Сиско. – Хотя я позже туда вернусь. Многих не было дома, когда я стучал.

– Просто они смотрели в глазок и, видя тебя, пугались.

Я вроде как пошутил, но не без доли правды. Сиско ездил на «харлее» и соответствующе одевался. Его стандартный прикид состоял из черных джинсов, ботинок, черной футболки в обтяжку и кожаного жилета сверху. А учитывая его внушительные размеры и пронизывающий даже через глазок взгляд темных глаз, я не удивился, что некоторые люди ему не открыли. На самом деле меня больше поразило, когда он доложил о сотрудничестве свидетеля. Невольно хотелось удостовериться, что сотрудничество было именно добровольным.

– По-моему, тебе не мешает периодически надевать галстук, – добавил я. – У меня их полно, могу поделиться.

– Нет уж, спасибо, – решительно ответил Сиско. – Переходить к отелю или хочешь еще покритиковать?

– Да ладно, уж и поддеть нельзя… Давай про отель. Ночка у тебя выдалась бурная.

– Я добрался туда поздно. Зато именно там кое-что стало наклевываться.

Он открыл свой ноутбук и, пока говорил, ввел команду, отбивая по клавишам огромными пальцами.

– Я умудрился понравиться службе безопасности «Беверли-Уилшир». И галстук не понадобился. Они…

– Ладно, ладно, – сказал я. – Тема галстуков закрыта.

– Вот и хорошо.

– Давай дальше. Что тебе там сказали?

6

Важным оказалось не то, что ему сказали в отеле, а то, что ему показали.

– В отеле почти все общественные места находятся под круглосуточным видеонаблюдением, – сообщил Сиско. – И визит нашей жертвы воскресным вечером в отель оказался записанным в цифровом формате. Мне предоставили копии за сущие гроши, которые я внесу в статью расходов.

– Да без проблем, – кивнул я.

Он развернул ноутбук на столе, чтобы остальным было видно экран.

– С помощью базового редактора я скомпоновал из записей, сделанных с разных ракурсов, одно непрерывное видео.

– Давай, ставь свой фильм, Скорсезе.

Сиско нажал кнопку, и мы стали смотреть. Изображение было черно-белым, зернистым и без звука, однако лица опознавались. Сначала мы увидели фойе сверху. Судя по временно`й отметке наверху экрана, было 9.44 вечера. Хотя в отеле толпился народ – поздние заезды и выезды, входили и выходили какие-то люди, – обнаружить Глорию/Жизель оказалось довольно просто. Мы заметили ее сразу, когда она прошла через фойе по направлению к лифтам. Глория надела черное платье до колен и вела себя совершенно непринужденно, как дома. В руке у нее была сумка из универмага «Сакс», что помогало создать образ женщины, которая в таком отеле бывает часто.

– Это она? – спросила Дженнифер, указывая на женщину на круглом диванчике, демонстрирующую свои ноги.

– Слишком нарочито, – сказал я. – Вот она.

Я ткнул в правый угол экрана. Глория улыбнулась охраннику, стоявшему у входа в лифт, и уверенно прошла мимо.

Вскоре ракурс изменился, теперь мы смотрели с потолка перед лифтом. Глория, в ожидании лифта, проверяла на телефоне почту.

Следующая точка съемки располагалась внутри кабины. Глория вошла и нажала кнопку 9. По пути наверх она подняла сумку и заглянула внутрь. Но мы не могли рассмотреть содержимое. На девятом этаже она вышла, и экран погас.

– Так, здесь ничего не видно, – проговорил Сиско. – На гостевых этажах камер нет.

– А почему? – поинтересовался я.

– Как мне объяснили, все дело в частной жизни. Когда доходит до бракоразводных процессов и повесток в суд, записи, кто и куда вошел, могут вызвать слишком много проблем.

Экран вновь ожил – Глория ехала на лифте вниз. Я обратил внимание на временную отметку: прошло пять минут. Вероятно, Глория прождала в коридоре около номера 837 довольно долго.

– А на девятом этаже есть внутренний телефон? Она все это время стучала в дверь или позвонила вниз на стойку регистрации?

– Телефона нет, – сообщил Сиско. – Смотрите дальше.

Доехав до первого этажа, Глория вышла из лифта и подошла к стоящему на столике у стены внутреннему телефону и вскоре уже с кем-то разговаривала.

– Просит соединить ее с номером, – объяснил Сиско. – Оператор отвечает, что Дэниел Прайс в гостинице не зарегистрирован, а номер 837 свободен.

Глория повесила трубку. Судя по позе, она была недовольна и разочарована. Зря приехала.

– А теперь внимание, – сказал Сиско.

Глория была уже на полпути к выходу, когда в кадр попал мужчина, идущий в тридцати футах позади нее. Он был в фетровой шляпе и шел, нагнув голову, вглядываясь в экран телефона. Похоже, он также направлялся к парадному входу. В нем не было ничего подозрительного, кроме того, что черты его лица скрывал головной убор. Внезапно Глория передумала и пошла к стойке регистрации. Мужчина, который за ней шел, тоже резко сменил направление и присел на круглый диван.

– Он следит за ней? – спросила Лорна.

– Приготовьтесь, – отреагировал Сиско.

Глория подошла к стойке регистрации, подождала, пока обслужат гостя, а потом что-то спросила у администратора. Тот постучал по клавиатуре, взглянул на монитор и покачал головой, очевидно, объясняя, что в отеле нет гостя по имени Дэниел Прайс. Все это время подозрительный незнакомец сидел, склонив голову и глядя на телефон, и поля шляпы скрывали его лицо.

– А тот парень даже ничего не набирает, – заметила Дженнифер. – Он просто пялится в свой сотовый.

– Он смотрит на Глорию, – поправил я.

Шляпа мешала сделать стопроцентный вывод, но то, что за Глорией следили, было похоже на правду. Закончив разговор у стойки регистрации, она повернулась и вновь направилась к выходу. Достала из сумочки сотовый и нажала быстрый дозвон. По дороге к двери она успела что-то быстро сказать в трубку, потом бросить ее в сумку. И вышла на улицу.

Пока Глория еще находилась в зоне видимости, мужчина в шляпе встал и пересек фойе. Когда она была уже в дверях, он ускорил шаг. Похоже, импровизированное возвращение Глории к стойке регистрации действительно разоблачило «хвост».

Мужчина в шляпе покинул отель, и точка съемки переместилась на улицу, на тротуар, где на выходе перед Глорией остановился черный лимузин, совсем как мой.

Она открыла дверцу и забралась на заднее сиденье. Рванув, автомобиль вылетел из кадра. Мужчина в шляпе пересек дорожку перед отелем и, не поднимая головы, тоже вышел из зоны обзора, так и не предоставив возможность разглядеть хотя бы кончик носа.

Запись закончилась, но все долго молчали, прокручивая ее в голове.

– Ну как? – наконец подал голос Сиско.

– Итак, за ней следили, – ответил я. – Про того парня ты в отеле поспрашивал?

– Поспрашивал, он там не работает. В ту ночь у них не работали охранники под прикрытием.

Я кивнул и еще раз прокрутил в голове увиденное.

– Она пришла одна. Значит, он уже был внутри?

– Его я тоже малость прищучил, – сообщил Сиско.

Развернув к себе ноутбук, он еще что-то набрал, и появилась вторая видеозапись. Повернув экран снова к нам, Сиско нажал кнопку воспроизведения и стал комментировать.

– Так, вот он, сидит в вестибюле в девять тридцать. Пришел раньше Глории. И сидел, пока она не появилась. У меня есть параллельные записи.

Он одновременно запустил две видеозаписи и снова показал нам экран. Изображения с разных камер были синхронизированы по времени. Мы могли наблюдать, как Глория пересекает фойе, а мужчина в шляпе за ней следит: шляпа разворачивалась по мере того, как женщина шла к другому концу зала. Затем он подождал, пока она не спустилась с девятого этажа, а после ее внезапной задержки у стойки регистрации проследовал за ней на улицу.

Показ завершился, и Сиско закрыл крышку ноутбука.

– И кто он такой? – спросил я.

Сиско развел руками, продемонстрировав размах крыльев примерно в семь футов.

– Могу сказать только, что на отель он не работает.

Вскочив, я стал расхаживать вдоль стола. Энергия забила ключом. Мужчина в шляпе был загадкой, а загадки всегда играют на стороне защиты. Загадки – всегда знаки вопроса, которые ведут к обоснованным сомнениям.

– Полиция уже заезжала в отель? – спросил я.

– Из-за событий прошлой ночи – нет, – ответил Сиско. – Очевидно, их не заботит, чем жертва занималась перед смертью.

Я покачал головой. Полицию недооценивать глупо.

– Не бойся, они обязательно заедут.

– А может, этот тип работал на Глорию? – внесла предложение Дженнифер. – Ну, каким-нибудь охранником?

Я кивнул:

– Хороший вопрос. Я задам его клиенту, когда встречусь с ним перед первой явкой в суд. А еще поинтересуюсь лимузином, который подобрал Глорию. Посмотрим, вдруг у нее был постоянный водитель. Но что-то в этой… в этой записи не согласуется. Не согласуется с версией, что парень на нее работал. Похоже, опасаясь камер, он не снимал шляпу и не поднимал головы. Не хотел, чтобы увидели лицо.

– И он уже сидел там заранее, – добавил Сиско. – Поджидал.

– Словно знал, что она поднимется наверх, а потом спустится вниз, – поддержала Лорна. – Он знал, что в номере никого нет.

Я перестал прохаживаться и ткнул пальцем в закрытый ноутбук Сиско.

– А не он ли тот самый парень, Дэниел Прайс? Нужно установить его личность.

– А можно мне слегка вмешаться? – спросила Дженнифер.

Я кивнул, предоставляя ей слово.

– Пока мы не кинулись с высунутым языком разыскивать загадочного мужчину в шляпе, стоит вспомнить: наш клиент признал в полиции, что находился с жертвой в ее квартире. И это было уже после того, как этот парень за ней следил. А еще он сообщил, что поссорился с Глорией и схватил ее за горло. Так, может, стоит больше волноваться о том, что Лакосс сделал, когда был на месте преступления, чем о том, что произошло до того, как клиент попал в квартиру?

– Важна любая мелочь, – ответил я. – Проверить следует все. Нужно разыскать того парня и посмотреть, чем он занимался. Сиско, ты можешь слегка расширить зону поиска? Отель стоит прямо в конце Родео-драйв. Там должны быть еще камеры. Вдруг получится отследить парня до машины и разглядеть номер. Пока след не остыл окончательно.

Сиско кивнул:

– Уже бегу.

Я посмотрел на часы. Нужно было выдвигаться в сторону центра, меня ждал суд.

– Ладно, что-нибудь еще?

Никто не ответил, потом Лорна робко подняла руку.

– Да, что у тебя?

– Просто хочу напомнить: сегодня в два у тебя досудебное слушание в тридцатом отделе по поводу Рэмси.

У меня вырвался стон. Еще одной звездной клиентке, Дейрдре Рэмси, вменялось пособничество и подстрекательство к разнообразным преступлениям. Это было одно из самых причудливых дел, которые за долгие годы могли встретиться на моем пути – как и на пути любого другого адвоката. Впервые она привлекла общественное внимание годом раньше как анонимная жертва ужасного изнасилования, которое случилось во время ограбления ночного магазина. В первых отчетах фигурировало, что двое хорошо вооруженных мужчин в масках ворвались в магазин, где находились два сотрудника и четыре покупателя, в числе которых была двадцатишестилетняя женщина. Покупателей и работников магазина загнали в складское помещение и заперли, пока вооруженные бандиты ломом вскрывали сейф с наличкой. Потом бандиты вернулись на склад и приказали всем пленникам отдать бумажники, драгоценности и снять всю одежду. И пока один стоял, охраняя заложников, второй на глазах у всех изнасиловал Рэмси.

Затем грабители сбежали из магазина, прихватив, в придачу к личным пожиткам пострадавших, в общей сложности 280 долларов и две коробки конфет. Несколько месяцев это преступление не могли раскрыть. Городской совет назначил награду в 25 тысяч долларов за информацию, ведущую к поимке подозреваемых, а Рэмси выдвинула против корпорации, которой принадлежал магазин, обвинение в халатности, – мол, компания не обеспечила надлежащую защиту своих клиентов. Совет директоров корпорации в Далласе решил урегулировать это дело без суда, выплатив Рэмси 250 тысяч долларов за ее злоключения. Они совсем не хотели, чтобы Рэмси дала показания о своем суровом испытании перед присяжными.

Но деньги великолепно умеют разрушать отношения. Спустя две недели после того, как Рэмси исчезла с деньгами, следователи получили звонок от женщины, которая поинтересовалась, можно ли еще получить награду городского совета. Получив положительный ответ, она рассказала поразительную историю. Она сообщила, что истинной целью того ограбления были 250 тысяч долларов и что насильник-грабитель – на самом деле парень Рэмси, Тариг Андервуд. Само изнасилование было частью детально разработанной и согласованной аферы, а план, как разбогатеть, состряпала сама Рэмси.

Звонившая оказалась лучшей подругой Рэмси. Довольно завистливой.

По решению суда установили прослушку, и довольно скоро и Рэмси, и ее парень, и их сообщник по ограблению были арестованы. Офис государственного защитника взял на себя защиту Андервуда, поэтому, благодаря конфликту интересов, Рэмси досталась мне. Работка была малоприбыльной и малоперспективной, но Рэмси отказалась идти на сделку. Она хотела довести дело до суда, и мне оставалось лишь ей помогать. Развязка нас ожидала весьма безрадостная.

Когда напоминают о подобных брешах, я теряю кураж. И мои стенания не остались незамеченными.

– Давай перенесем? – предложила Лорна.

Я об этом тоже подумал. Искушение было.

– Хочешь, я займусь? – предложила Дженнифер.

Да она взяла бы любое уголовное дело, которое я бы ей дал!

– Нет, Дженнифер, там дело – дрянь. Нельзя тебя так подставлять. Давай посмотрим, чем ты можешь помочь. Сегодня хочу увидеться с Лакоссом, если выйдет.

Кто-то еще тянулся за последним пончиком, а кто-то уже направлялся к выходу.

– Все, поехали. Задания у всех есть, что делать – знаете, – сказал я. – Остаетесь на связи и сообщаете мне все, что найдете.

Я налил себе еще чашечку кофе и вышел на улицу последним. Эрл с машиной ждал на задней стоянке. Я попросил ехать в центр к зданию суда и держаться подальше от скоростных автострад. Хотелось добраться вовремя, чтобы поговорить с Андре Лакоссом до того, как его вызовут к судье.

7

Через пятнадцать минут моему клиенту предстояло в первый раз попасть в зал суда. Он был в переполненной камере, и мне пришлось очень близко прильнуть к решетке и шептать, чтобы другие заключенные нас не расслышали.

– Андре, времени в обрез. Через несколько минут вы предстанете перед судьей. Все пройдет быстро и просто, вам зачитают обвинения и назначат дату, когда официально их предъявят.

– А я разве не должен сказать, что не признаю себя виновным?

– Не сейчас. Сегодняшняя процедура лишь формальность. После того как производят арест, есть только сорок восемь часов, чтобы предъявить обвинение и дать делу ход.

– А как же освобождение под залог?

– Вы залог не потянете – если только у вас дома не лежит гора таких же слитков, как вы прислали нам. Напоминаю: вас обвиняют в убийстве. Размер поручительства, конечно, озвучат, но, по самым скромным подсчетам, он составит два миллиона, может, два с половиной. У вас хватит золота?

Он сник и вжался лбом в разделяющую нас решетку.

– Я здесь не выдержу.

– Понимаю, но сейчас выбора нет.

– Вы говорили, что можете перевести меня в другой блок.

– Конечно. Только скажите, и я выбью для вас спецстатус.

– Давайте. Не хочу туда возвращаться.

Я наклонился к нему еще ближе и прошептал:

– Прошлой ночью с вами что-то произошло?

– Нет, но вокруг одни звери. Не хочу здесь находиться.

Я не стал сообщать, что неважно, в какой блок тюремного комплекса его поместят. Ему все равно не понравится. Там везде звери.

– Я подниму этот вопрос в разговоре с судьей. А сейчас хотел уточнить пару моментов перед тем, как мы войдем внутрь. Не против?

– Давайте. Золото получили?

– Да, получили. Больше, чем мы просили, но оно все пойдет на оплату вашей защиты, а если не понадобится, то оставшееся мы вам вернем. Квитанцию я принес, хотя вряд ли вы захотите в тюрьме таскать с собой бумажку, свидетельствующую, что у вас куча денег.

– Вы правы. Придержите пока у себя.

– Хорошо. А теперь к вопросам. У Жизель была охрана?

Андре потряс головой, словно был не уверен.

– У нее стояла какая-то сигнализация, но не знаю, пользовалась она ею или нет, и я…

– Нет, меня интересуют люди. Может, у нее был какой-то телохранитель, который обеспечивал ее безопасность, когда она находилась на вызове… или на работе, как там вы говорите?

– Нет, во всяком случае, я не в курсе. У нее был водитель, она ему звонила, если возникали проблемы, но обычно он оставался в машине.

– Следующий вопрос как раз про водителя. Кто он и как можно с ним связаться?

– Ее друг, зовут Макс. Днем у него другая работа, а по ночам он возил Жизель. Она в основном по ночам-то и работала.

– Просто Макс?

– Фамилии я не знаю. Я даже никогда его не видел. Просто она иногда про него упоминала. Говорила, что он ее «боец».

– К клиентам он с ней вместе не заходил?

– Насколько мне известно, нет.

Я заметил, что над левым плечом моего клиента завис какой-то заключенный, пытаясь подслушать наш разговор.

– Давайте переместимся, – предложил я.

И мы переместились к решетке по другую сторону камеры, оставив позади себя любопытные уши.

– Итак, – продолжил я, – расскажите про телефонный звонок в отель, которым вы хотели проверить клиента новоиспеченной Джулии Робертс. Как все так вышло? – И бросив взгляд на часы, добавил: – Только побыстрее.

– Ну, мы связались через сайт. Обговорили цены и…

– По электронной почте?

– Нет, он позвонил. Из отеля. Номер высветился на определителе.

– Понятно, дальше. Он позвонил из отеля. Что потом?

– Я назвал цену, он согласился, и мы договорились на девять тридцать в тот же вечер. Он сообщил номер комнаты, а я сказал, что сейчас ему перезвоню, для подтверждения. Он был не против, и я перезвонил.

– То есть вы позвонили в отель и попросили соединить с номером восемьсот тридцать семь?

– Вот именно. И меня соединили. Трубку поднял тот же парень, и я сказал ему, что Жизель придет в девять тридцать.

– Понятно. А вы раньше не имели дела с этим парнем?

– Никогда.

– Как он заплатил?

– Так он и не заплатил. Поэтому я с Жизель и сцепился. Она сказала, что в номере никого не оказалось, а на стойке регистрации сообщили, что парень выехал еще днем. Но я-то знал, что это все брехня, потому что говорил с ним, и он был в номере.

– Ясно. С ним вы обсуждали способ оплаты? Ну, знаете, наличка или карта?

– Конечно, он обещал заплатить налом. Поэтому я и поехал к Жизель, хотел получить свою долю. Если бы парень расплатился кредиткой, я бы осуществил перевод и сразу снял свою долю. Но он хотел расплатиться живыми деньгами, и я решил забрать их до того, как Жизель все потратит.

Я потихоньку стал разбираться, чем конкретно занимался Лакосс.

– Это было для вас обычной практикой?

– Да.

– Стандартный порядок.

– Да, все как обычно.

– А вы не узнали голос этого парня? Может, он был вашим клиентом раньше?

– И голос был незнаком, и сам он сказал, что звонит впервые. А к чему эти вопросы?

– Может, и ни к чему, а может, куда и приведут. Как часто вы связывались с Жизель?

Лакосс пожал плечами:

– Каждый день переписывались. Когда требовалось срочно получить ответ, я звонил ей на мобильник. В неделю пару раз, наверное, созванивались.

– А как часто виделись?

– Один или два раза в неделю. Когда клиент платил налом. Встречались за кофе или за завтраком, и я забирал свою долю.

– Она вас никогда не обманывала?

– Прецеденты бывали.

– В смысле?

– Чем дольше у нее оставалась моя доля, тем выше была вероятность, что она ее потратит.

Арестованных, у которых только что была первая явка в суд, вывели из зала и поместили в другую камеру. Скоро должна была настать очередь Лакосса.

– Понятно. Так, минуточку.

Я наклонился и открыл на кафельном полу свой портфель. Вытащил ручку и документ, который необходимо было подписать, и снова поднялся.

– Андре, это отказ от личного интереса, порождающего «конфликт интересов». Если хотите, чтобы я представлял вас в суде, его нужно подписать. Этим документом вы признаете, что понимаете: жертва, в убийстве которой вас обвиняют, была моей бывшей клиенткой. И в дальнейшем вы не станете предъявлять претензии относительно того, что, представляя вас, я злоупотреблял своим служебным положением. Быстрее подписывайте, пока не заметили у вас в руках ручку.

Я просунул документ и ручку сквозь прутья решетки, и он все подписал.

– А кто такая эта Глория Дейтон?

– Настоящее имя Жизель.

Я нагнулся, чтобы положить документ обратно в портфель.

– Еще кое-что, – сказал я, разгибаясь. – Вчера вы мне сказали, что свяжетесь с клиенткой, которая поручилась за Жизель, когда та обратилась к вам. Вам это удалось? Мне нужно с ней поговорить.

– Да, и она согласилась. Можете ей позвонить. Ее зовут Стейси Кэмпбелл. Как компания, производящая суп.

Он продиктовал номер, и я записал его на ладони.

– Вы помните ее номер наизусть? Люди в наши дни обычно не держат номера в голове, ведь они есть в записной книжке мобильника.

– Если бы я хранил номера телефонов в своем мобильном, они уже все были бы в распоряжении полиции. Мы часто меняем и телефоны, и номера, и я полагаюсь только на свою память. Единственное безопасное место.

Я кивнул:

– Ладно, все обсудили. Теперь пойдем и побеседуем с судьей.

Я полез в карман пальто, вытащил небольшую стопку визиток и просунул ему через решетку.

– Положите их там на скамейку.

– Вы издеваетесь? – недоуменно спросил Лакосс.

– Нисколько. Люди всегда хотят, чтобы их интересы представляли на хорошем уровне. А сейчас они выйдут и встретят заместителя государственного защитника, который ведет их дело наравне с еще примерно тремя сотнями других.

– Хорошо.

– И помните, там, внутри, своего адвоката можете обсуждать с кем угодно, но о деле никому ни слова. Ни единой душе, иначе вам еще аукнется. Уж поверьте.

– Понятно.

– Ну и отлично.

Суд – это место, где рыбу, пойманную в сети, поставляют на рынок. Я вышел из комнаты, где располагалась камера, и попал прямо в трясину, кишащую адвокатами, прокурорами, следователями и кучей рядовых сотрудников. Все двигались в неотрепетированном танце под председательством судьи Мэри Элизабет Мерсер.

Она должна была соблюсти конституционную гарантию: без промедлений доставить обвиняемых в суд, проинформировать, что именно им вменяется, и назначить адвоката, если они не заключили такового соглашения самостоятельно. На деле выходило, что перед началом длинного и обычно мучительного путешествия по системе, люди лишь на несколько минут представали перед судьей.

Огромные столы адвокатов в суде первой явки напоминали столы для совета директоров. За ними одновременно могли уместиться сразу несколько защитников, которые готовились к делу и ждали, пока вызовут их клиентов. Но еще больше адвокатов топтались рядом с ограждением слева от судьи, куда из конвойного помещения приводили подсудимых в группах по шесть человек. Эти адвокаты будут стоять рядом с клиентами, когда тем зачитают обвинения и когда будут назначать график слушаний, на которых обвиняемые официально смогут заявить о своей невиновности. Для человека несведущего – а в их число входили и обвиняемые, и их семьи, заполнившие деревянные скамейки зала суда – сложно было следить за ходом процесса, сложно понимать, что происходит. Они знали лишь одно: так работает судебная система, и сейчас она берет их жизнь в свои руки.

Я подошел к столу судебного пристава, где в папке лежал список арестованных, согласно которому шла очередность вызовов. Судебный пристав уже вычеркнул первые тридцать имен. Судья Мерсер ударно отрабатывала утреннюю смену. Фамилия Лакосс стояла под номером тридцать восемь. Это давало мне время, чтобы найти местечко, сесть и немного подумать. Все девять мест за адвокатским столом оказались заняты. Я пробежал глазами ряд стульев вдоль перил, отделяющих скамейки от рабочей зоны суда, и заметил один свободный. По дороге я узнал человека, рядом с которым и оказалось то свободное место. Но это был не адвокат. Это был полицейский. Предыстория моих отношений с ним случайно всплыла на нашем утреннем совещании.

Он тоже меня узнал и скривился, когда я сел рядом.

Чтобы не привлекать внимание судьи, мы заговорили шепотом:

– Так, так, так, уж не Микки ли это Маус, собственной персоной, великий судебный оратор и защитник гадов.

Я сделал вид, что не заметил этих полицейских приколов. Привык.

– Детектив Лэнкфорд! Давно не виделись.

Ли Лэнкфорд служил в убойном отделе полиции Глендейла и расследовал убийство моего бывшего сыщика Рауля Левина. Причин для его гримас, оскорблений и разногласий, которые еще, видимо, существовали между нами, было множество. Лэнкфорд, похоже, по природе ненавидел всех адвокатов. Потом возник небольшой камень преткновения, когда он по ошибке обвинил меня в убийстве Левина. А то, что я в итоге доказал его неправоту, распутав дело, тоже не улучшило наших взаимоотношений.

– Далековато ты забрался, – заметил я. – Разве вы, парни, не должны предъявлять обвинения в суде Глендейла?

– А ты, как всегда, Холлер, отстаешь от жизни. Я там больше не работаю. Ушел в отставку.

Я кивнул, словно считал это хорошей новостью, потом улыбнулся:

– Только не говори, что примкнул к противнику. Ты что, работаешь на кого-то из защиты?

Лэнкфорд всем своим видом продемонстрировал отвращение.

– Да ни за какие коврижки я не стану пахать на таких лицемеров, как вы. Я работаю на окружного прокурора. Кстати, за большим столом только что освободилось местечко. Почему бы тебе не присоединиться к себе подобным?

Лэнкфорд не изменился за те семь лет, что мы не виделись. Мне даже понравилось над ним подтрунивать:

– Спасибо, мне и здесь неплохо.

– Отлично.

– А как детектив Собел? Она еще работает?

В те времена я общался именно с напарницей Лэнкфорда.

– Еще в строю и неплохо справляется. Ну-ка скажи, который из этих милых и честных граждан, которых притащили в наручниках, сегодня твой клиент?

– Мой – в следующей партии. И кстати, его точно оправдают. Сутенер, которого обвиняют в убийстве одной из девочек. Очень трогательная история.

Лэнкфорд слегка откинулся в кресле, и я понял, что он удивлен.

– Неужели Лакосс?

– Именно, – кивнул я. – Твое дело?

На его лице появилась презрительная усмешка.

– Так точно. Какое удовольствие!..

Следователи окружного прокурора выполняли вспомогательные функции. Основными действующими лицами оставались детективы полиции, которые вели дело с момента совершения преступления. Но когда дело превращалось в папку с документами и передавалось из полиции в прокуратуру, вступали следователи окружного прокурора и помогали подготовиться непосредственно к процессу. В их обязанности входило разместить свидетелей, доставить ихв зал суда, реагировать на интриги стороны защиты и свидетелей и тому подобная чепуха. Полный ассортимент второстепенных обязанностей. То есть их работа – быть готовыми делать то, что нужно делать в преддверии судебного разбирательства.

Как правило, в следователи окружного прокурора шли вышедшие в отставку копы. По сути, они получали двойной доход из казны: пенсию от управления и зарплату от окружного прокурора. Отличная работенка, если суметь ее получить. Но меня поразило то, что обвиняемый еще даже не предстал перед судьей, а Лэнкфорд уже был в деле и присутствовал в зале суда.

– Что-то не пойму, – начал я. – Его только вчера зарегистрировали, а тебя уже назначили на дело?

– Я работаю в отделе убийств. У нас очередность. Это дело – мое, и я просто хотел взглянуть на парня. Теперь, узнав, кто его защищает, я все понял.

Лэнкфорд встал и посмотрел на меня сверху вниз. Выглядел он не очень, но, вероятно, никто ему об этом не говорил в страхе навлечь на себя его гнев.

– Будет весело, – сказал он и повернулся.

– Ты не собираешься дождаться его очереди?

Лэнкфорд молча прошел через ворота и направился по центральному проходу к задней двери. Я смотрел ему вслед, затем какое-то время сидел неподвижно, размышляя о лишнем осложнении. Теперь нужно учитывать, что работающий на прокурора следователь спит и видит, как бы надрать мне зад. Такое начало хорошим не назовешь.

В руке завибрировал телефон, я прочитал сообщение. Писала Лорна, и, видимо, для компенсации эпизода с Лэнкфордом, новость оказалась приятной.

Золото настоящее! Больше 52 кусков положили на счет в банке.

Мы были в деле. По крайней мере, мне точно заплатят.

Вдруг передо мной возникла чья-то тень, и, подняв голову, я увидел одного из охранников.

– Это вы Холлер?

– Да, я. А что собственно…

Он высыпал на меня пачку визиток. Моих собственных. Тех, что я отдал Лакоссу.

– Еще раз отколешь такой номер и можешь забыть о встречах со своими клиентами-подонками. По крайней мере, в мою смену.

Я почувствовал, как лицо заливает краска. За нами наблюдали несколько адвокатов. Хорошо хоть Лэнкфорд пропустил такое шоу.

– Все ясно? – спросил охранник.

– Яснее не бывает.

– Отлично.

Он отошел в сторону, а я стал подбирать визитки. Шоу закончилось. Адвокаты вернулись к своим делам.

8

На этот раз, когда я вышел из суда, у обочины притулился одинокий «линкольн», все остальные уже свалили на ленч. Сев на заднее сиденье, я велел Эрлу ехать в сторону Голливуда. Я понятия не имел, где жила Стейси Кэмпбелл; скорее всего не в центре. Вытащив телефон, я набрал записанный на руке номер. Мне сразу ответил поставленный голос, в котором сквозили нежность, сексуальность и все остальное, что, по моему разумению, хочется слышать в голосе проститутки.

– Привет, вы позвонили Мечтательной Стейси.

– Это Стейси Кэмпбелл?

Нежность и сексуальность вмиг улетучились, им на смену пришел бескомпромиссный тон с примесью сигаретной хрипотцы:

– Кто говорит?

– Майкл Холлер, адвокат Андре Лакосса. По его словам, вы согласились переговорить со мной насчет Жизель Деллинджер.

– На самом деле мне совсем не улыбается, если меня потащат в суд.

– Я и не собирался. Просто хочу пообщаться с человеком, кто знал Жизель и может о ней рассказать.

Повисла тишина.

– Мисс Кэмпбелл, я мог бы заехать к вам или встретиться где-то еще.

– Давайте не у меня. Чужаки мне здесь ни к чему.

– Хорошо. Вы сейчас свободны?

– Только переоденусь и поменяю волосы.

– Тогда скажите: когда и где?

Снова повисло молчание. Я уже собирался сказать, что не стоит ради меня менять волосы, как она заговорила.

– Пусть будут гренки.

Было десять минут первого; при такой профессии, возможно, она только что встала.

– Ладно, как скажете. Пытаюсь вспомнить, куда мы могли бы сходить позавтракать.

– Позавтракать? Нет, вы не поняли. «Гренки» – это название кафе на Третьей возле Кресент-Хайтс.

– Ясно. В час дня подойдет?

– Подойдет.

– Тогда я займу столик и буду ждать.

Закончив разговор, я сообщил Эрлу, куда мы едем, а потом позвонил Лорне, чтобы разузнать, удалось ли ей отложить мою встречу с судьей.

– Номер не пройдет, – сообщила она. – Патриция сказала, что судья намерен вычеркнуть это дело из списка. Больше никаких отсрочек, Микки. В два он хочет видеть тебя в кабинете.

Патриция работала секретарем у судьи Компаньони, по сути, заведовала слушаниями и календарем. Когда она сообщила, что судья хочет ускорить дело, на самом деле этого хотела она. Она просто устала от постоянных отсрочек, о которых я просил, пока пытался убедить клиентку пойти на сделку, предложенную окружным прокурором. Я на минуту задумался. Даже если Стейси Кэмпбелл объявится вовремя – на что не стоит серьезно рассчитывать, – вряд ли получится выудить из нее нужные сведения и вернуться в зал суда, располагавшийся в центре города, к двум часам. Можно было, конечно, отменить встречу в «Гренках», однако мной полностью завладели тайны Глории Дейтон, ее побудительные мотивы. Я хотел разузнать секреты, которые скрывались за обманом. И переключаться на другое дело в планы не входило.

– Ладно, позвоню Баллокс, спрошу, готова ли она меня прикрыть.

– А что так? Ты еще в суде?

– Нет. Еду в Западный Голливуд по делу Дейтон.

– Ты хотел сказать: по делу Лакосса?

– Ну да.

– А Западный Голливуд подождать не может?

– Нет, Лорна, не может.

– Она по-прежнему держит тебя на крючке? Даже после смерти…

– Просто хочу понять, что случилось. А сейчас мне нужно дозвониться Баллокс. Поговорим позже.

И пока мне не стали читать нотацию по поводу эмоциональной вовлеченности в работу, я отключился. Лорна всегда была против моих отношений с Глорией и не могла понять, что сексом там и не пахло. Что я не зациклился на проститутке. Что я просто нашел кого-то, с кем одинаково смотрел на мир. По крайней мере, я в это верил.

Я позвонил Дженнифер Аронсон, и она мне сказала, что работает в библиотеке в Юго-западной юридической школе, просматривает папки с делами Глории Дейтон, которые я вручил ей утром.

– Листаю дела, одно за другим, пытаюсь с ними ознакомиться. Конечно, если не нужно искать что-то определенное.

– Нет, ничего определенного, – подтвердил я. – Ты нашла какие-нибудь записи по Гектору Арранде Мойа?

– Ничего нет. Удивительно: семь лет прошло, а ты помнишь его имя.

– Имена я помню, помню некоторые дела, хуже с днями рождения и годовщинами. Всегда из-за этого проблемы. Нужно проверить статус Мойи и…

– Я это сделала первым делом. Начала с онлайн-архивов «Лос-Анджелес таймс» и обнаружила пару заметок по этому делу. Его передали на федеральный уровень. Ты сказал, что вышел на сделку с офисом окружного прокурора, но, очевидно, ФБР забрало дело себе.

Я кивнул. Чем больше я говорил о деле, тем больше вспоминал.

– Точно, был федеральный ордер. Окружной прокурор, наверное, рвал и метал, потому что на Мойю имелись соответствующие документы, дающие ФБР приоритетное право.

– И молоток побольше. Помимо наркотиков ему вменяли хранение оружия, что позволяло дать пожизненное. Как в итоге и вышло.

Это я тоже вспомнил: парня упекли пожизненно за то, что у него в номере отеля обнаружили пару унций кокса.

– Полагаю, подавали апелляцию. Ты проверила по базе данных?

В федеральной правительственной базе данных, где в открытом доступе хранились электронные протоколы судов. Она обеспечивала быстрый доступ ко всем документам, зарегистрированным в отношении какого-либо дела. Плясать надо было отсюда.

– Да, я начала с базы и получила выписку решения суда. Его осудили в шестом году. Потом они подали апелляции – все стандартно, – ссылаясь на недостаточные доказательства, ошибки суда по ходатайствам и необоснованный приговор. Ни одно не проходило через Пасадену. Теперь на очереди Постоянная палата третейского суда.

Она намекала на Апелляционный суд девятого округа. В Южной Калифорнии он располагался на Саут-Гранд-авеню в Пасадене. Апелляции по делам из Лос-Анджелеса подают в здание суда в Пасадене, и сначала рассматриваются местной коллегией арбитров апелляционного суда в составе трех человек. Местная коллегия отсеивает одни, которые считает недостойными, а другие передает на рассмотрение другой коллегии, состоящей из трех судей.

Слова Аронсон о том, что дело Мойи не попадало в Пасадену, означало, что его вина была подтверждена per curiam, то есть решением коллегии судей. Мойа попробовал, но потерпел фиаско.

Следующим шагом он должен был подать прошение о выдаче постановления «хабеас корпус» в окружной суд США в попытке добиться судебной защиты после осуждения и аннулировать приговор. Трудноосуществимый план, все равно что в конце игры забросить трехочковый. Такое ходатайство стало бы его последней попыткой добиться нового слушания, если только не нашлись бы дополнительные улики.

– Ну, так как прошло двадцать два пятьдесят пять? – поинтересовался я, используя код США, обозначающий прошение о выдаче постановления «хабеас корпус».

– Понимаешь, – сказала Аронсон, – ему не очень повезло с адвокатом: тот заявил, что парень никогда не признавал своей вины. На том и погорел.

– Кто защищал его в суде?

– Некий Дэниел Дейли. Знаешь такого?

– Да, знаю, но он из федеральной системы, а я стараюсь с ними не связываться. Не видел его в работе, однако, по слухам, он свое дело знает.

Если честно, я был знаком с Дейли по бару «Четыре зеленых поля», куда мы оба заскакивали по пятницам, чтобы выпить мартини за конец недели.

– Знаешь, там трудно было что-то изменить, – сказала Дженнифер. – Он сел. Уже отбыл семь лет из пожизненного.

– Где сидит?

– В Викторвилле.

Федеральная тюрьма в Викторвилле располагалась в восьмидесяти милях севернее города на границе с базой ВВС. Не самое лучшее место, чтобы провести остаток жизни. Поговаривали, что если не иссушат и не сдуют ветра пустыни, то постоянные акустические удары реактивных самолетов над головой уж точно сведут с ума.

– Подозреваю, что ребята из ФБР не зря едят свой хлеб, – добавила Дженнифер.

– То есть?

– Понимаешь, пожизненное за пару унций кокаина. Довольно сурово.

– Да, они суровы, когда речь идет о вынесении приговора. Поэтому я и не работаю в федеральных судах. Не люблю говорить клиентам, что все их надежды тщетны. Не люблю готовить сделку со стороной обвинения только для того, чтобы судья не учел этот факт и все равно осудил моего клиента.

– А так бывает?

– Слишком часто. Вот как-то раз у меня был клиент… Ладно, не бери в голову. Это уже в прошлом.

А вот каким образом гладко проведенная в интересах клиента сделка в конечном счете упекла Гектора Арранде Мойа пожизненно в Викторвилл – вот где покопаться бы стоило.

Я не удосужился проследить за делом после того, как заключил сделку с Лесли Фэром, заместителем окружного прокурора. Рутина, очередной день на каторжных работах. Быстренько договорились в зале суда: название отеля и номер комнаты взамен на отсрочку обвинений в адрес моей клиентки. Глория Дейтон вместо тюрьмы поехала лечиться от наркозависимости, а Гектор Арранде Мойа навечно отправился в федеральную тюрьму. И даже не знал, кто стуканул властям. Или знал?

Уже семь лет прошло. Чтобы Мойа из федеральной тюрьмы добрался и отомстил Глории Дейтон? Это казалось за гранью возможного. И все равно сама идея могла оказаться полезной при построении защиты Андре Лакосса. Моя задача – заставить присяжных усомниться в предъявленном обвинении. Заставить хотя бы одного из богов вины подумать своей головой: «Эй, постойте-ка, а как же парень в пустыне, который гниет в тюрьме из-за этой женщины? А вдруг…»

– Тебе не встречались протоколы ходатайства о выставлении свидетеля или ходатайства об исключении, основанные на отсутствии достаточных оснований?

– Да, это было частью первой апелляции по поводу судебной ошибки. Судья отказал в ходатайстве о представлении тайного осведомителя по делу.

– Ага, выуживали информацию. Тайный осведомитель был только один – Глория. А засекреченная информация в выписке решения суда? Было такое?

Судьи обычно скрывают записи, связанные с тайными осведомителями, но на сами документы в базе данных часто дается ссылка в виде номера или шифра, и по крайней мере можно понять, что эти записи в принципе существовали.

– Нет, – ответила Дженнифер. – Встретила только ППД.

Предприговорный доклад по делу Мойи. Их тоже всегда засекречивают. Я призадумался.

– Надо посмотреть на копию этой битвы по поводу тайных осведомителей и достаточного основания. Тебе придется наведаться в Пасадену и добыть бумажные файлы. Кто знает, вдруг нам повезет, и там обнаружится нечто, что нам пригодится. Управление по борьбе с наркотиками и ФБР должны были в какой-то момент дать показания о том, как они попали в тот отель и в ту комнату.

– Думаешь, кто-то выдал имя Глории?

– Это было бы слишком просто и слишком легкомысленно. Но если там есть упоминание конкретного тайного информатора, будет от чего отталкиваться. И еще запроси предприговорный доклад. Может, спустя семь лет они позволят на него взглянуть.

– Вряд ли. Эти данные должны быть засекречены всегда.

– За спрос не ударят в нос.

– Ладно, тогда я прямо сейчас двинусь в Пасадену. А к папкам по Глории вернусь позже.

– Нет, Пасадена подождет. Отправляйся лучше в центр. Готова заменить меня на деле Дейрдры Рэмси?

– Еще бы!

Она почти выпрыгнула из трубки.

– Сбавь обороты, – мгновенно посоветовал я. – Учти, дело – дрянь. Главное, упроси судью проявить терпение и дать немного времени. Мол, мы понимаем, что это дело ЗПП, и почти внушили Дейрдре, что в ее интересах принять предложение штата. Ты должна убедить прокурора Шелли Алберт придержать предложение еще на пару недель. Вот и все, просто выбей еще пару недель, ладно?

Рэмси предложили согласиться на обвинение в пособничестве и подстрекательстве, но дать показания против своего парня и его партнера по ограблению. Взамен она получит от трех до пяти. Учитывая выигранное время и уже отбытый срок, через год она бы вышла.

– Ничего, справлюсь, – заявила Дженнифер. – Но, видимо, я прослушала, при чем тут сифилис.

– Что?

– Сифилис. Ты сказал, что это дело ЗПП. То есть касается заболевания, передающегося половым путем?

Улыбнувшись, я выглянул в окно. Мы курсировали по району Хэнкок-Парк. Большие особняки, огромные лужайки, высокие живые изгороди.

– Дженнифер, я совсем не это имел в виду. ЗПП – условное обозначение со времен, когда я работал государственным защитником. Означает «Заранее Провести Переговоры». Двадцать лет назад мы так различали судебные дела. ЗПП и ЗПС – Заранее Провести Переговоры и Заранее Подготовится к Суду.

– А, понятно. Даже неловко – я не знала…

– Представь, как бы ты себя чувствовала, если бы заявила судье Компаньони, что в деле фигурирует сифилис.

Мы рассмеялись. Дженнифер обладала одним из самых выдающихся умов среди знакомых мне юристов, однако практического опыта она только набиралась, изучала стандартный порядок и язык уголовно-процессуальной рутины. Если она выдюжит, то в конечном итоге станет для обвинения страшнейшим ночным кошмаром.

– И еще, – сказал я, возвращаясь к делам. – Постарайся войти в кабинет раньше Шелли и занять место слева от судьи.

– Хорошо, – сказала она нерешительно. – А зачем?

– Это связано с работой полушарий – ну, знаешь, правое-левое… Люди больше расположены к тем, кто слева.

– Да ладно!

– Я серьезно. Всякий раз, выступая перед присяжными с заключительным словом, я беру по возможности вправо. И для большинства из них оказываюсь слева.

– Бред какой-то.

– А ты попробуй. Сама увидишь.

– Не верю.

– Я тебе говорю. Проводили научные исследования, тесты. Да погугли!

– Времени нет. Что еще?

– Если почувствуешь, что судья к тебе расположен, объясни, что можно побыстрее покончить с этим делом: пусть Шелли исключит из сделки пункт о сотрудничестве. Если Дейрдре не придется свидетельствовать против своего парня, думаю, все получится. Мы согласны на условия по приговору, просто без сотрудничества. Втолкуй, что Шелли, собственно, это не надо. У нее есть данные прослушки по всем трем преступникам. И ДНК, взятое у Рэмси после изнасилования, совпадает с ДНК ее парня. Дело выгорит даже без показаний Дейрдры. Прокурору они не нужны.

– Ладно, попытаюсь. Я-то немного надеялась, что это будет моим первым судебным процессом по уголовному делу.

– Не нужно стремиться к суду – стремись выиграть дело. Пойми, в восьмидесяти процентах уголовных дел адвокаты делают все, чтобы избежать суда. А оставшиеся…

– Просто психи. Да, я поняла.

– Удачи.

– Спасибо, босс.

– Не называй меня так. Забыла, что ли, мы – коллеги.

– Ладно.

Я отложил телефон и задумался, как следует вести себя во время беседы со Стейси Кэмпбелл. За окном проплывал Фермерский рынок, мы уже почти приехали. Спустя некоторое время я заметил, что в зеркало заднего вида на меня смотрит Эрл. Так он делал, если хотел что-то сказать.

– В чем дело, Эрл? – наконец не выдержал я.

– Да, подумывал тут о том, что вы сказали по телефону. Ну, когда люди слева…

– Ну и?

– Знаете, однажды, давно, когда я просто бомбил, появился один парень с пистолетом, хотел меня ограбить.

– Да что ты говоришь?

– Понимаете, тогда кто-то бродил по округе, отстреливал ребят за наличку. Просто палил в голову и все забирал. Я подумал, что это именно тот парень и что мне хана.

– Жуть. И что случилось?

– Я его уболтал. Просто стал трепаться о своей новорожденной дочери и все такое. Отдал ему свои вещи, и он убежал. Потом по тем, другим убийствам кого-то задержали. Я увидел фотки по телевизору – это был он, парень, который меня ограбил.

– Так тебе крупно повезло.

Эрл снова поглядел на меня в зеркало.

– Что интересно: когда он подошел, то оказался от меня справа, а я у него слева. И я его уболтал. Типа того, о чем вы тут говорили. Типа он согласился оставить мою задницу при мне.

Я понимающе кивнул:

– Уж будь добр, при следующей встрече расскажи эту историю Баллокс.

– Постараюсь.

– Ладно, Эрл. Я рад, что ты его уболтал.

– Да, а уж я-то как рад. Да и моя мама с женой и дочкой тоже.

9

До заведения под названием «Гренки» я добрался рано. Сначала десять минут ждал столик, а потом минут сорок пять продолжал ждать, медленно потягивая кофе. Очередь хипстеров из Западного Голливуда не обрадовало, что я завладел желанным местом в одиночку и даже не заказал еды. Склонив голову, я читал почту. А в час тридцать, окутанная плотным шлейфом духов, объявилась Мечтательная Стейси и скользнула на стул напротив меня.

Стейси на самом деле поменяла волосы: она надела белокурый парик с голубыми бликами на кончиках. Он гармонировал с ее бледной, почти голубоватой кожей и блестящей подводкой на веках. Хипстеры, возненавидевшие меня за то, что я занял один из их столиков, теперь почти бесились. Мечтательная Стейси, словно сбежавшая с обложки альбома в стиле глэм-рок 70-х, не вписывалась в окружающую обстановку.

– Так вы – адвокат, – сказала она.

Я по-деловому улыбнулся:

– Да.

– Гленда о вас рассказывала. Говорила, что вы милый. А вот что симпатичный, не сказала.

– Кто такая Гленда?

– Жизель. Когда мы впервые встретились в Вегасе, она называла себя Чертовка Глен.

– А почему при переезде сменила имя?

– Люди меняются, – пожала Стейси плечами. – Но она оставалась все той же. Поэтому я звала ее Гленда.

– Выходит, сначала переехали из Вегаса вы, а потом она?

– Ну, как-то так. Мы не теряли связь. Она раз спросила, как тут с клиентами, ну и всякое такое. И я ей сказала, если будет желание – пусть приезжает. Она и приехала.

– И вы познакомили ее с Андре?

– Ну да, нужно было вывести ее в сеть, брать заказы.

– А как давно вы сами знаете Андре?

– Не очень давно. Вообще интересно, здесь обслуживать будут или как?

Она была права. Девушка, которая заботливо интересовалась у меня каждые пять минут, буду я что-нибудь заказывать или нет, теперь словно испарилась. Видимо, Стейси производила на людей неизгладимый эффект, особенно на женщин. Я привлек внимание помощника официанта и попросил его позвать нашу официантку.

– Как вы нашли Андре? – задал я вопрос, пока мы ждали.

– Это было несложно. Я вышла в сеть и стала просматривать сайты других девочек. На большинстве приличных он был указан как администратор. Я ему написала, мы пересеклись.

– И сколько сайтов он ведет?

– А я почем знаю? У него и спросите.

– Вы когда-нибудь слышали, что Андре проявлял насилие к женщинам, с которыми работал?

Она хихикнула:

– В смысле как настоящий сутенер?

Я кивнул.

– Нет. Если потребуется, он найдет людей, которые могут за него набить морду.

– Например, кого?

– Я имен не знаю. Но знаю, что физически он на такое не способен. Было пару раз, когда какой-то парень пытался отбить у него сделку, и ему пришлось разобраться. По крайней мере, Андре мне так рассказывал.

– То есть кто-то пытался прибрать к рукам его онлайн-бизнес?

– Да, вроде того.

– А вы не знаете, кто это был?

– Нет. Не знаю ни имен, ни подробностей. Только то, что рассказал сам Андре.

– А как насчет парней, которые делали за него грязную работенку? Их вы когда-нибудь видели?

– Видела однажды. Один клиент не хотел платить, и пока он был в душе, я позвонила Андре. Парни появились как по мановению руки. – Она прищелкнула пальцами. – Они заставили его заплатить. А то возомнил, орел, что если ведет какую-то программу на кабельном, о которой даже никто не слышал, то можно не платить. Все платят.

Наконец к столу подошла официантка. Стейси заказала сандвич с беконом, латуком и томатами на… чем, как вы думаете? – на гренке – и диетическую колу. Я поддержал куриным салатом на круассане, а с кофе перешел на холодный чай.

– От кого пряталась Гленда? – спросил я, как только мы снова остались одни.

– Разве мы все не прячемся от кого-то или чего-то? – перевела стрелки Стейси.

– Не знаю. Так она пряталась?

– Какая-то… слишком подозрительная была, понимаете? Особенно когда вернулась.

– А что она вам рассказывала обо мне?

– Говорила, что раньше вы были ее адвокатом, но если ее арестуют, она не сможет к вам снова обратиться.

Официантка принесла нам напитки, и я подождал.

– А почему она не смогла бы ко мне обратиться?

– Почем я знаю. Наверное, тогда все бы вскрылось.

Не такого ответа я ожидал. Я думал, она скажет, что Гленда не смогла бы ко мне обратиться, потому что это разоблачило бы ее предательство.

– Вскрылось? Она так сказала?

– Ну да, так и сказала.

– И что она имела в виду?

– Понятия не имею. Просто: все может вскрыться.

Стейси явно стали раздражать мои расспросы. Я откинулся на спинку стула и задумался. Девушка оказалась не слишком полезна: сказала пару интересных фраз, но без объяснений. Видимо, я сглупил, решив, что Глория Дейтон – если ее так звали на самом деле – доверила бы свое прошлое другой проститутке.

Вся эта история меня угнетала.

Глория-Гленда-Жизель была неразрывно связана с определенной сферой. Она не смогла ее оставить, и та в итоге поставила точку.

Принесли еду, однако аппетит пропал. Я смотрел, как Мечтательная Стейси выдавливает майонез на свой сандвич и, словно маленькая девочка, ест, облизывая пальцы.

10

Я сел на заднее сиденье и надолго задумался о положении вещей. Эрл продолжал пялиться на меня в зеркало заднего вида, ожидая, когда я соизволю сообщить ему пункт назначения. Но я и сам не знал, куда ехать, даже подумывал дождаться, когда Стейси Кэмпбелл, посетив дамскую комнату, появится из кафе, и проследить ее до дома. Впрочем, если она мне снова понадобится, Сиско легко найдет ее адрес.

Я посмотрел на часы: они показывали без четверти три. Баллокс сейчас, вероятно, в кабинете судьи Компаньони, в процессе переговоров. Лучше пока ей не звонить.

– Давай в Долину, Эрл, – наконец решил я. – Хочу понаблюдать за тренировкой.

Эрл включил зажигание, и мы тронулись. Он поехал по Лорел-каньон вверх до Малхолланд-драйв, затем свернул на запад и после нескольких поворотов попал на стоянку парка Фрайман-каньон. Там нашел свободное местечко, открыл бардачок и, развернувшись, протянул мне бинокль. А я снял пиджак и галстук, оставил их на заднем сиденье и вышел.

– Здесь примерно полчаса, – предупредил я.

– Хорошо, подожду, – ответил он.

Фрайман-каньон опускается по северному склону национальной зоны отдыха «Горы Санта-Моника» прямо до района Студио. Я пошел по тропе Бетти Диринг, пока она не распалась на две тропинки: одна вела на запад, другая – на восток. Там-то я и сошел с нее, продираясь сквозь кусты, пока не добрался до выступа с отличным видом на раскинувшийся внизу город. Моя дочь в этом году перевелась в «Скайлайн скул»; школьный кампус тянулся от Вэллейкрест-драйв до края парка. Сам кампус располагался на двух уровнях. На нижнем уровне были учебные здания, а на верхнем располагался спорткомплекс. К тому времени как я достиг места обзора, внизу полным ходом шла тренировка по футболу. Через бинокль я высмотрел в дальних воротах Хейли. Она была начинающим вратарем – явный прогресс, так как в предыдущей школе она сидела в запасе.

Я уселся на большой камень, который приволок еще в прошлый раз. Спустя какое-то время опустил бинокль, и тот повис у меня на шее, а я просто смотрел, уперев локти в колени и положив подбородок на ладони. Хейли отбила все удары, кроме одного. Этот первоклассный удар настиг ворота, ударился в перекладину, а затем был забит с подбора.

Казалось, ей весело, а сосредоточенность, необходимая в ее положении, вытеснила все другие мысли. Жаль, что мне это было не дано. Не дано так просто забыть о Сэнди и Кэти Паттерсон, да и о многом другом. Особенно по ночам, когда я закрывал глаза, чтобы уснуть. Я мог бы обратиться в суд и настоять на решении по поводу дочери, заставить судью составить порядок посещений и вынудить Хейли проводить со мной каждый второй уикенд и каждый второй четверг, как было раньше. Но я понимал, что это лишь испортит все окончательно. Провернешь такое с шестнадцатилетней, и можешь потерять ее навсегда. Поэтому я ее отпустил и занял выжидательную позицию. Решил выжидать и наблюдать издалека. У меня должна была остаться вера, что Хейли в конце концов поймет: мир не делится на черное и белое, что есть и серые оттенки. И что ее отец пребывает именно на серой полосе.

Но был вопрос, который нависал над этой верой словно грозовая туча. Как можно надеяться на то, что кто-то тебя простит, когда глубоко в душе ты сам не можешь простить себя?

Зажужжал телефон, и я принял звонок от Баллокс, только что вышедшей из здания суда в центре города.

– Ну, как прошло?

– Думаю, нормально. Шелли Алберт, конечно, была не особо рада, но судья надавил на нее по поводу пункта о сотрудничестве, и в конце концов она сдалась. Итак, мы вышли на сделку, осталось уломать Дейрдру. Переговоры велись при закрытых дверях, и Рэмси там не присутствовала. Нам придется проехаться до тюрьмы и рассказать ей о новом предложении окружного прокурора.

– Хорошо. Сколько у нас времени?

– По сути, сорок восемь часов. До вечера пятницы. Судья намерена выслушать нас в понедельник.

– Ладно, тогда поедем к ней завтра. Я вас познакомлю, там ее и уломаешь.

– Договорились. А ты где? Я слышу какие-то вопли.

– На тренировке по футболу.

– Правда? Вы с Хейли наладили отношения? Так это ж здо…

– Не совсем. Просто смотрю. Что планируешь дальше?

– Наверное, поеду обратно в юридическую библиотеку и добью те папки. На мой взгляд, в Пасадену ехать за протоколами поздновато.

– Спасибо, что взяла на себя Рэмси.

– Была рада. Мне и правда понравилось, Микки. Хочу больше уголовных дел.

– Организуем. Давай, до завтра.

– Подожди, еще кое-что. Есть секундочка?

– Конечно.

– Я села слева от судьи, как ты и предложил. Знаешь, думаю, помогает. Меня он внимательно слушал, а Шелли, когда она отвечала, все время прерывал.

Я мог бы намекнуть, что внимание судьи вызвано иными причинами: Дженнифер Аронсон – привлекательная и активная девушка двадцати шести лет, а Шелли Алберт, на сутулых плечах и нахмуренных бровях которой лежит бремя доказывания, провела в офисе окружного прокурора уже целую жизнь.

Однако вместо этого я сказал:

– Вот видишь, я тебе говорил.

– Спасибо за подсказку, – поблагодарила она. – До завтра.

Я положил трубку и снова взялся за бинокль. Тренер начал тренировку в четыре, и девочки уже уходили с поля. Хейли только недавно перевелась и, как новичок, должна была собрать мячи и сложить их в сетку. На тренировке она стояла в воротах лицом ко мне, и я не видел ее со спины. Но когда она стала подбирать мячи, у меня ухнуло сердце: я заметил на футболке седьмой номер. Ее счастливый номер. Мой счастливый номер. Номер Микки Мантла. Она его не сменила. По крайней мере, хоть тонюсенькая ниточка, ведущая ко мне, не порвалась. Я воспринял это как знак, что не все между нами потеряно и что мне следует держать хвост пистолетом.

Часть 2 Мистер Везунчик Четверг, 2 апреля

11

Не бывает так, что ведешь только одно дело. Дел всегда много. Я сравниваю адвокатскую практику с искусством лихого уличного актера, развлекающего толпу на венецианском променаде.

Есть человек, который вертит на палках тарелки, одновременно подкручивая кучу фарфоровых изделий. А есть человек, который жонглирует бензопилами – аккуратно, не прикасаясь руками к работающим частям лезвий.

Помимо дела Лакосса, под Новый год я вертел несколько тарелок. Леонард Уоттс, вооруженный угонщик, чтобы избежать суда, хоть и нехотя, но пошел на сделку. Переговоры провела Дженнифер Аронсон. То же самое она сделала и для Дейрдры Рэмси.

Я взял дело, вызвавшее в конце декабря большой резонанс, дело, которое больше походило на жонглирование бензопилой. Сэм Скейлс был арестован полицией Лос-Анджелеса за аферу, наполнившую слова «бессердечный грабитель» новым смыслом. Скейлса обвинили в том, что он создал фальшивый веб-сайт и страничку на Фейсбуке, чтобы выпросить денег на похороны ребенка, убитого в Коннектикуте во время школьной резни. Люди не скупились, и, по данным прокурора, Скейлс смог загрести почти пятьдесят тысяч. Афера шла гладко, пока родители умершего ребенка не заподозрили неладное и не обратились к властям.

Чтобы обеспечить себе анонимность, Скейлс использовал кучу фальшивых сетевых заморочек, но в конце концов – как бывает в таких случаях – ему понадобилось перевести деньги туда, откуда он смог бы их забрать. И он перевел деньги в отделение Банка Америки на бульваре Сансет в Голливуде. Когда он зашел, чтобы снять деньги, операционист заметил на счете флажок и, вызвав полицию, стал тянуть время. Сэму объяснили, что банк не хранит такие суммы наличными, потому что расположен в зоне повышенного риска, то есть шансы на ограбление здесь выше, чем в других отделениях. Скейлсу предложили подождать – деньги для него закажут и доставят в три часа бронированным автотранспортом – или сходить в центральное отделение, где такая сумма скорее всего будет в наличии. Мошенник не смог распознать аферу. Он предпочел сделать спецзаказ.

Когда в три часа он вернулся, его уже встречали два детектива. Те два детектива, которые арестовали Скейлса за последнее дело (защищал его я): воровство денежных средств, собранных для пострадавших от цунами.

На тот момент заполучить Скейлса хотели все: ФБР, полиция штата Коннектикут, даже Канадская королевская конная полиция, которая взялась за дело, потому что деньги жертвовали и иностранцы. Но арест произвела полиция Лос-Анджелеса, следовательно, преимущество получил городской офис окружного прокурора.

Скейлс, как и раньше, позвонил мне, и я принял вызов, взяв дело человека, которого так обливали грязью в СМИ за инкриминируемое преступление, что его пришлось поместить в одиночную камеру: опасались, что могут растерзать другие заключенные.

Негодование масс было так велико, что сам окружной прокурор, Деймон Кеннеди, человек, который переиграл меня на прошлогодних выборах, заявил, что он лично предъявит Скейлсу обвинение. Это, естественно, произошло уже после того, как я согласился защищать Скейлса в суде. Кеннеди снова представилась благодатная почва разгромить меня перед лицом общественности. Он знал, что дело верняк, и смысла договариваться нет. Просто хотел извлечь выгоду из любой видеозаписи, любой статьи или заметки в сети, хотел получить любую толику внимания, которую мог выжать из создавшейся ситуации. Без сомнения, на этот раз Сэм Скейлс получит по полной программе.

Дело Скейлса лично мне тоже не пошло на пользу. В «Лос-Анджелес уикли» опубликовали статью «Кого больше всех ненавидят в Америке», своеобразный экскурс по многим аферам, в которых за последние двадцать лет обвиняли Скейлса. Мое имя, как имя его старинного адвоката, в этих эпизодах всплывало постоянно. Тот номер вышел за неделю до Рождества, и в результате моя дочь, которая снова посчитала, что отец ее публично унизил, встретила меня довольно холодно. Перед этим мы договаривались, что мне дозволят прийти рождественским утром с подарками для дочери и бывшей жены. Как бы не так. То, что я надеялся, станет оттепелью в наших отношениях, вылилось в снежный буран. И ужинал я в тот вечер замороженными полуфабрикатами. В одиночестве.

В первую неделю апреля я от лица Андре Лакосса выступал в качестве адвоката перед достопочтенной Нэнси Лего. Прошло уже шесть недель с начала суда, и Лего заслушивала свидетельские показания относительно ходатайства об исключении доказательств, которое я подал вскоре после предварительного слушания.

Лакосс сидел рядом со мной за столом защиты. Он провел в тюрьме пять месяцев и был крайне истощен духом, о чем говорила бледность кожи. Некоторым людям удается смириться с ограничениями, которые накладывает решетка. Андре к ним не относился. Он часто упоминал, что в неволе теряет рассудок.

В результате обмена материалами в рамках досудебного представления доказательств, начавшегося в декабре, я получил копию беседы Андре Лакосса с главным следователем по делу об убийстве Глории Дейтон.

Мое заявление об исключении доказательств гласило, что эта беседа на самом деле была допросом и что полиция обманным путем и с применением силы выудила из моего клиента уличающие заявления. Кроме того, в ходатайстве заявлялось, что детектив, который допрашивал Лакосса в крохотной комнатке без окон, жестоко попрал его конституционные права. Он зачитал «предупреждение Миранды» относительно прав на адвоката лишь после того, как Лакосс сделал изобличающие его заявления и был арестован.

Во время допроса Лакосс отрицал, что убил Дейтон, что было для нас неплохо. Плохо было то, что он предоставил полиции мотив и возможности. Он сознался, что в ночь убийства находился в квартире жертвы и что они с Глорией поспорили из-за денег, которые ей должен был заплатить клиент из «Беверли-Уилшир». Он даже признался, что схватил Глорию за горло.

Конечно, такое свидетельство – которое он же сам против себя предоставил – не могло не повлечь за собой обвинение. И как показало предварительное слушание, оно стало основанием для дела, возбужденного окружным прокурором. Но сейчас я просил судью исключить эту запись из дела и не дать присяжным ее увидеть. Помимо практики запугивания, примененной детективом в той комнате, Лакоссу не зачитали его права, пока он не упомянул, что побывал в квартире Дейтон за несколько часов до ее смерти и что у них вышла ссора.

Ходатайство об исключении доказательств – самый безнадежный из всех маловероятных шансов на успех, но в этом случае попытаться стоило. Если получится выбросить из материалов дела видео допроса, все перевернется. Возможно, чаша весов даже склонится в сторону Андре Лакосса.

Заместитель окружного прокурора Уильям Форсайт, как представитель обвинения, начал слушание с показаний детектива Марка Уиттена об обстоятельствах беседы.

На экране, установленном на стене напротив пустых скамей для присяжных, были показаны все тридцать две минуты, от и до. Я смотрел это видео миллион раз. И когда Форсайт закончил первоначальный допрос Уиттена, предоставив свидетеля и пульт дистанционного управления в мое распоряжение, я уже знал и где именно остановить запись, и что спросить. Уиттен понимал, что его ждет. Когда он свидетельствовал на предварительном слушании, я здорово его отделал. Однако сейчас нападать предстояло перед судьей Лего, которую назначили после предварительного слушания. Играть было не перед кем – присяжные отсутствовали. Отсутствовали боги вины.

Я не стал подниматься из-за стола; мой клиент в оранжевом костюме сидел рядом.

– Доброе утро, детектив Уиттен, – начал я, указывая пультом на экран. – Давайте вернемся к самому началу допроса.

– Доброе утро, – ответил Уиттен. – И речь идет о беседе, а не о допросе. Как я уже говорил, мистер Лакосс добровольно согласился прийти в участок и побеседовать со мной.

– Да, конечно, я это слышал. Но давайте взглянем вот сюда.

Я запустил видео. На экране открылась дверь в помещение для допроса, вошел Лакосс, за ним Уиттен. Детектив, положив руку на плечо моего клиента, явно вел его к одному из стульев на противоположной стороне небольшого стола. Как только Лакосс сел, я остановил воспроизведение.

– Итак, детектив, что ваша рука делала на плече мистера Лакосса?

– Я просто подсказал ему, куда сесть. Ведь чтобы побеседовать, сесть нужно.

– Однако вы направили его к конкретному стулу. Я прав?

– Нет, что вы.

– Вы хотели, чтобы он сел лицом к камере, потому что планировали выудить у него признание, так?

– Нет, все не так.

– То есть вы здесь, перед судьей Лего, утверждаете, что не намеревались посадить его на конкретный стул, чтобы он попал в поле зрения скрытой камеры?

Уиттен заколебался, пытаясь сформулировать ответ. Заговаривать зубы присяжным – это одно, вводить в заблуждение судью, которая, что ни говори, повидала многое, – совсем другое.

– Это стандартная процедура, стандартный подход – усаживать опрашиваемого на стул лицом к камере. Я просто следовал инструкции.

– То есть записывать беседу с людьми, которые пришли в полицейский участок для «простого разговора», как вы уточнили во время дачи показаний, стандартная процедура и стандартный подход?

– Да, именно так.

Всем своим видом я постарался изобразить недоумение, но затем напомнил себе, что заговаривать зубы судье не стоит и мне. А под это определение попадало и притворное удивление на вполне ожидаемый ответ. Я двинулся дальше:

– И вы настаиваете, что не считали мистера Лакосса подозреваемым, когда он пришел в полицейский участок, чтобы с вами поговорить?

– Безусловно.

– И поэтому не было необходимости зачитать ему, как и положено, права в начале так называемого разговора?

Форсайт запротестовал, сказав, что он уже интересовался этим во время прямого допроса и получил ответ. Сухопарому обвинителю было примерно лет тридцать пять. Цветущий цвет лица, рыжеватые волосы – он выглядел словно серфингист, облаченный в деловой костюм.

Судья Лего отклонила протест и позволила мне продолжить.

– Не посчитал необходимым, – ответил Уиттен. – Когда мистер Лакосс добровольно пришел в участок и потом добровольно вошел в комнату для допросов, он подозреваемым не являлся. Я хотел просто записать его показания, а все закончилось тем, что он признался, что был в квартире жертвы.

Я прошелся дальше по видеозаписи до того момента, когда Уиттен, извинившись, выходит из комнаты, чтобы принести моему клиенту газированной воды, которую сам и предложил. Я поставил на паузу кадр, когда Лакосса оставили в комнате одного.

– Детектив, а что случилось бы, если бы мой клиент решил воспользоваться уборной и встал, чтобы выйти?

– Не понимаю. Мы разрешили бы ему воспользоваться уборной. Но он не просил.

– Но что бы случилось, если бы он решил встать из-за стола и открыть дверь? Вы заперли за собой дверь? Да или нет?

– Здесь сложно ответить, да или нет.

– Сложно ответить?

Форсайт заявил протест, назвав мой вопрос травлей. Судья приказала детективу ответить на вопрос так, как он посчитает уместным. Уиттен собрался с мыслями и вновь прибег к стандартной заготовке: есть правила.

– Таковы правила: не допускать граждан к рабочим местам в полицейских участках без сопровождения. Дверь ведет прямо в сыскное бюро, и я бы нарушил правило, если бы позволил ему бродить по отделу без присмотра. Да, я запер дверь.

– Спасибо, детектив. Итак, давайте проверим, все ли я правильно понял. Мистер Лакосс не был подозреваемым в вашем деле, однако его заперли в комнате без окон и он находился под постоянным наблюдением. Верно?

– Не думаю, что это можно считать наблюдением.

– Тогда как это можно расценивать, по-вашему?

– Мы всегда включаем камеру, если кто-то находится в одной из комнат для допросов. Это стандартная…

– Процедура. Да, понятно. Давайте дальше.

Я промотал двадцатиминутный отрывок видео к моменту, когда Уиттен встал со своего места и, сняв пиджак, перекинул его через спинку стула. Потом он отодвинул стул и встал позади, опершись руками на стол.

– Итак, вы говорите, что об убийстве вам ничего не известно? – спросил он Лакосса на экране.

Я тут же остановил запись.

– Детектив Уиттен, зачем вы сняли пиджак именно в этом месте допроса?

– Вы хотите сказать «беседы»? Я снял пиджак, потому что становилось душно.

– Ранее вы засвидетельствовали, что камера была спрятана во входном отверстии для кондиционера. Разве кондиционер не был включен?

– Понятия не имею, включен он был, не включен. Я не проверял.

– Правда, что так называемые комнаты для допросов детективы кличут «термокамерами», потому что там подозреваемых заставляют хорошенько пропотеть, надеясь склонить к сотрудничеству и выбить признание?

– Нет, я об этом никогда неслышал.

– А вы разве сами никогда так не называли эту комнату?

Указав на экран, я задал вопрос удивленным тоном, в надежде, что Уиттен решит: у меня в рукаве имеется неизвестный ему козырь. Но я блефовал, и детектив парировал с помощью стандартного ответа:

– Нет, не припоминаю, что когда-либо так говорил.

– Хорошо. Итак, вы сняли пиджак и теперь стоите, возвышаясь над мистером Лакоссом. Для чего? Чтобы его запугать?

– Нет, просто мне захотелось встать. Мы уже довольно долго сидели.

– Детектив, вы страдаете геморроем?

Форсайт мгновенно запротестовал, обвинив меня в попытке поставить детектива в неудобное положение. Я сказал судье, что просто пытаюсь занести в протокол свидетельства, которые помогут суду понять, почему детектив почувствовал потребность встать после двадцатиминутной беседы.

Судья поддержала протест, попросив больше не задавать свидетелю вопросы столь личного характера.

– Итак, детектив, – сказал я. – А мистер Лакосс? Он смог бы встать, если бы захотел? Он смог бы стоять над вами, пока вы сидели?

– Я бы не возражал, – ответил Уиттен.

Я надеялся, что судья заметит, что ответы Уиттена были по большей части притянуты за уши и составляли ту линию поведения, которую детективы проводят каждый день в каждом участке. Они искусно балансировали на грани конституционных прав, насколько возможно пытаясь ускорить ход событий до того момента, как придется проинформировать злополучного олуха, сидящего перед ними за столом, об этих правах.

Нужно было представить происходящее на экране как допрос лица, находящегося под стражей, и объяснить: в подобных обстоятельствах Андре Лакосс понимал, что не может просто так встать и уйти. Если судья в это поверит, то вынесет заключение, что Лакосс действительно оказался под арестом, когда вошел в комнату для допросов, и ему следовало зачитать «предупреждение Миранды». А потом она исключит из дела эту видеозапись, тем самым заваливая дело окружного прокурора.

Я снова указал на экран:

– Давайте обсудим вашу одежду, детектив.

Специально для протокола я полностью описал плечевую кобуру и «глок», который у него имелся, а потом перешел к поясу, описав висевшие на нем наручники, запасную обойму, значок и перцовый баллончик.

– С какой целью вы демонстрировали оружие мистеру Лакоссу?

Уиттен тряхнул головой, словно я его уже достал.

– Никакой цели не было. Я снял пиджак, потому что там было жарко. Я ничего не демонстрировал.

– Итак, вы утверждаете, что показали моему клиенту пистолет, значок, запасную обойму и перцовый баллончик не для того, чтобы его запугать?

– Именно.

– Тогда как вы объясните это?

Я промотал еще минуту записи к моменту, когда Уиттен, вытащив из-под стола стул, поставил на него одну ногу. Теперь он и в самом деле угрожающе навис над крохотным столом и Лакоссом, который и так был ниже и меньше.

– Никого я не запугивал, – сказал Уиттен. – Мы просто разговаривали.

Просмотрев свои заметки в блокноте, я убедился, что затронул все моменты, которые хотел занести в протокол. Я не думал, что Лего вынесет решение в мою пользу, но получилась неплохая попытка подать апелляцию. К тому же я снова встретился с Уиттеном в качестве свидетеля. Мне это только на пользу, так как на суде за него придется взяться основательно.

Не завершая пока перекрестный допрос, я наклонился и посовещался с Лакоссом в порядке общепринятой любезности.

– Я ничего не упустил?

– Не похоже, – прошептал в ответ Лакосс. – Думаю, судья знает, к чему вел Уиттен.

– Будем надеяться.

Выпрямившись, я обратился к судье:

– Ваша честь, у меня все.

По предыдущему соглашению после свидетельских показаний мы с Форсайтом должны были в письменном виде утвердить изложение доводов по ходатайству. По предварительному слушанию я понял, что именно станет говорить Уиттен, поэтому уже подготовил документ. Я предоставил его на рассмотрение судье Лего и раздал копии секретарю суда и Форсайту. Обвинитель сообщил, что ответ будет к завтрашнему дню, а Лего подчеркнула, что планирует разобраться со всем быстро и по существу до начала суда. Она не собиралась нарушать судебный график, и это прямо указывало на то, что ходатайство летит в тартарары. В свете последних вынесенных решений Верховный суд США издал новые законы по поводу дел, связанных с «предупреждением Миранды». Полиции предоставили более широкую свободу действий: когда и где подозреваемым должны быть зачитаны их конституционные права. Я подозревал, что Лего не станет затягивать дело, чтобы и оно не затягивало.

Судья отложила слушание, и к нашему столу подошли два судебных пристава, чтобы забрать Лакосса. Я попросил пару минут – посовещаться с клиентом, но меня попросили сделать это в камере. Я кивнул Андре и сказал, что сейчас к нему подойду.

Приставы его вывели, а я встал, собирая портфель, складывая папки и записные книжки, которые разложил перед слушанием на столе. Тут, чтобы выразить сочувствие, подошел Форсайт.

Парень он неплохой, насколько мне было известно, к грязным приемчикам не прибегает.

– Должно быть сложно, – сказал он.

– Что? – ответил я.

– Просто уже натаскался на таких вещах, знаю долю успешных попыток… Кстати сколько? Один к пятидесяти?

– Может, и к ста. Зато когда везет… Чувак, какой сладкий момент!

Форсайт кивнул. Я понял, что он хотел не просто выразить соболезнование адвокатской участи.

– Итак… есть вариант закончить это дело до суда?

То есть речь зашла о сделке. Пробный шар он пустил еще в январе, потом еще один в феврале. На первый я не отреагировал, так как это было предложение признать себя виновным в убийстве второй степени. Лакосса в результате посадили бы на пятнадцать лет. Мое поведение принесло свои плоды, и когда Форсайт снова заговорил о деле в феврале, окружной прокурор соглашался на убийство в состоянии аффекта или даже на непредумышленное убийство. Но Лакосс все равно провел бы в тюрьме десять лет. Как полагалось, я сообщил ему о предложении, и он категорично его отверг.

Лакосс сказал, что если ты не совершал преступления, то без разницы – сидеть десять лет или сотню. Страсть, прозвучавшая в его голосе, привела меня к мысли, что, может быть, он и вправду невиновен.

Я взглянул на Форсайта и покачал головой:

– Андре не сдастся. Он по-прежнему утверждает, что не убивал, и хочет посмотреть, сможете ли вы доказать обратное.

– То есть сделки не будет.

– Не будет.

– Тогда до встречи на процессе отбора присяжных. Шестого мая.

Дату начала судебного процесса определила Лего. Она дала нам максимум четыре дня для отбора присяжных и один день на последние ходатайства и вступительные речи. Но настоящее шоу должно будет начаться через неделю, когда в дело вступит прокурор.

– Кто знает, может, свидимся и раньше.

Щелчком захлопнув портфель, я направился к стальной двери в конвойное помещение. Меня сопроводил судебный пристав, и внутри я обнаружил ждущего меня Лакосса, одного.

– Через пятнадцать минут мы его заберем, – предупредил пристав.

– Ясно, спасибо.

– Постучите, когда захотите выйти.

Я подождал, пока пристав выйдет через дверь в зал суда, а затем повернулся и посмотрел сквозь решетку на своего клиента.

– Андре, я за вас беспокоюсь. Похоже, вы ничего не едите.

– Я и не ем. Как вообще можно есть, когда сидишь здесь за то, чего не совершал? К тому же еда здесь отвратная. Я хочу домой.

Я кивнул:

– Понимаю, понимаю.

– Вы же выиграете это дело? Да?

– Сделаю все возможное и невозможное. Но чтобы вы знали, окружной прокурор все еще готов пойти на сделку.

Лакосс решительно покачал головой:

– Даже слышать не хочу, в чем она заключается. Никаких сделок.

– Так я и думал. Тогда поборемся в суде.

– А если мы выиграем ходатайство об исключении доказательств?

Я пожал плечами:

– Не стоит слишком на это рассчитывать. Я говорил вам, шансов мало. Нужно настраиваться на суд.

Лакосс медленно опускал голову, пока лбом не коснулся разделяющей нас решетки. Казалось, он сейчас расплачется.

– Послушайте, я знаю, меня нельзя назвать хорошим парнем, – сказал он. – Я много плохого в жизни натворил. Но я не убивал. Не убивал.

– Андре, я сделаю все, что в моих силах, чтобы это доказать. Не сомневайтесь.

Он поднял голову, взглянул мне в лицо и кивнул:

– Жизель так и сказала. Что она могла на вас рассчитывать.

– Рассчитывать на меня в чем?

– Понимаете, похоже, она знала, что в случае чего вы от нее не отмахнетесь.

Я замолчал. За последние пять месяцев мы с Лакоссом не очень много общались. Он находился в тюрьме, а у меня дел было по горло. Мы разговаривали, пока сидели вместе на судебных слушаниях и во время редких телефонных звонков из спецсекции для геев, куда его поместили в центральной мужской тюрьме. И все же я полагал, что знаю все, что мне необходимо, чтобы защищать его в суде. Но сейчас он мне сообщил нечто новое, то, что заставило меня замолчать, так как касалось Глории Дейтон.

– Зачем она вам это сказала?

Лакосс слегка покачал головой, словно не понимая моей настойчивости.

– Не знаю. Как-то раз мы просто общались, и она вас вспомнила. Мол, если со мной что-нибудь случится, то Микки Мантл за меня заступится.

– Когда она это сказала?

– Не помню. Да она так, к слову. Попросила дать вам знать в случае чего.

Свободной рукой я схватился за прутья решетки и придвинулся ближе к клиенту:

– Вы обратились ко мне, потому что она сказала, что я хороший адвокат. Обо всем остальном вы умолчали.

– Меня арестовали за убийство, я почти наложил в штаны. И хотел, чтобы вы взяли дело.

Я еле сдержался; а так хотелось просунуть руку сквозь решетку и схватить Лакосса за воротник.

– Андре, послушайте, постарайтесь вспомнить точно, что она сказала. Вспомните ее слова.

– Она взяла с меня обещание сообщить вам, если с ней что-нибудь случится. А потом это все произошло, меня арестовали. И я вам позвонил.

– Когда состоялся тот разговор? Незадолго до убийства?

– Я не помню.

– За несколько дней? Недель? Месяцев? Соберитесь, Андре. Это важно.

– Не знаю. За неделю, может, чуть побольше. Не могу вспомнить. Здесь очень сложно находиться. Постоянный шум, и включенный свет, и эти животные… все подавляет, начинаешь терять рассудок. Забываю самые простые вещи. Я теперь даже не помню, как выглядит моя мать.

– Ладно, успокойтесь. Подумайте, пока будете ехать в автобусе, и когда вернетесь в камеру, я хочу, чтобы вы точно вспомнили, когда состоялся разговор. Понятно?

– Я попробую…

– Обязательно попробуйте! Увидимся перед судом. Мне еще много что нужно успеть сделать.

– Хорошо. И… простите.

– За что?

– За то, что огорчил вас. Напомнил про Жизель. Я ведь вижу.

– Не беспокойтесь. И постарайтесь поесть сегодня вечером. В суде вы должны иметь здоровый вид. Обещаете?

– Обещаю, – неохотно кивнул головой Лакосс.

И я направился к стальной двери.

12

Через зал суда я прошел, понурив голову и не обращая внимания на слушание, которое после нас начала судья Лего. Я направился к заднему выходу, а в голове крутилась история, поведанная Лакоссом. Выходит, он обратился ко мне, потому что Глория Дейтон хотела, чтобы я узнал, если с ней что-то случится, а не потому, что она порекомендовала меня в качестве адвоката. Это заявление настолько отличалось от предыдущего, что облегчило то бремя, которое несколько месяцев висело у меня на душе. Хотела ли Глория, чтобы я получил послание и отомстил за нее? Или она предупреждала о какой-то незримой опасности?

Эти вопросы заставили меня по-новому взглянуть на то, как я воспринимал всю ситуацию. Теперь до меня дошло: Глория знала или, по крайней мере, думала, что находится в опасности.

Я выходил из зала суда в битком набитый людьми коридор, когда внезапно столкнулся с Фернандо Валенсуэлой – поручителем и действующим питчером. Знакомы мы были давно и раз даже сотрудничали, что принесло финансовую выгоду обеим сторонам. Но потом все как-то заглохло, и наши пути разошлись. В те дни, когда мне требовался поручитель, я обычно обращался к Биллу Дину или Бобу Эдмундсону. Вэл занимал в моем списке лишь третье место.

Валенсуэла протянул мне сложенный документ.

– Возьми, Мик.

– Что это?

Я взял документ и стал разворачивать одной рукой, размахивая бумагой, чтобы она развернулась.

– Повестка в суд. Тебе вручили.

– Ты вообще о чем? Ты работаешь по какому-то делу?

– Знаешь, Мик, у меня много талантов. Нужно зарабатывать на жизнь. А ну-ка, подними руку, пожалуйста.

– Пошел ты.

Порядок я знал. Он хотел сфотографировать меня с документом, чтобы зафиксировать передачу. Передать-то он передал, но вот позировать я не собирался. И спрятал документ за спину. Но Валенсуэла все равно щелкнул меня на телефон.

– Ладно, обойдемся, – сказал он.

Я взглянул на документ.

Мне в глаза бросилась «шапка». Гектор Арранде Мойа против Артура Роллинса, начальника тюрьмы, Федеральная тюрьма, Викторвилл. Регистрационный номер 2241. Это было измененное ходатайство об издании приказа «хабеас корпус», так называемый «истинный хабеас». Заявление, что в деле обнаружились новые важные сведения, доказывающие невиновность.

Получается, Мойа обзавелся новыми данными, которые каким-то образом имели ко мне отношение. А значит, в деле фигурирует моя давняя клиентка Глория Дейтон – единственная ниточка, связывающая меня с Мойа. Причиной для подачи ходатайства по делу 2241 являлось утверждение, что истец незаконно удерживается в тюрьме, и поэтому против начальника тюрьмы подается гражданский иск. В полном тексте обращения могло быть больше информации. Например, чтобы привлечь внимание федерального судьи, там могли утверждать наличие новых доказательств.

– Так что, Майк, без обид? – произнес Валенсуэла.

Я бросил на него взгляд поверх документа. Он снова достал телефон и сделал снимок. Я и забыл, что он еще здесь.

– Какие обиды, Вэл. Если бы я знал, что ты теперь судебный курьер, я бы и сам прибегал к твоим услугам.

– Милости прошу. Номер у тебя есть. На рынке ценных бумаг дела идут не очень, и я пытаюсь восполнить убытки. Понимаешь?

– Скажи тому, кто тебя отправил, как адвокат адвокату, что повестка не тот способ…

Я замолчал, читая имя адвоката, который выписал повестку.

– Сильвестр Фулгони?

– Ага. А вернее, фирма, которая попросила его немного «пооспариваться» в этом процессе.

Валенсуэла рассмеялся, довольный своим остроумным ответом. А я задумался кое о чем другом. Сильвестр Фулгони в прошлом был серьезной занозой, если говорить о его юридической практике. Но то, что он отправил мне повестку для дачи показаний под присягой, было довольно необычно. Я знал, что его лишили права адвокатской практики, и он отбывал срок в федеральной тюрьме за уклонение от уплаты налогов. Фулгони выстроил превосходную практику, главным образом предъявляя иски полицейским органам за дела с «видимостью наличия законного права» – когда полицейские, прикрываясь значком, выходили сухими из воды. Там фигурировали разные преступления: физическая расправа, вымогательства, иногда даже убийства.

Он заработал миллионы на заключении мировых соглашений и на вердиктах присяжных и исправно платил профсоюзные взносы. А вот налогами не озаботился. В конечном счете государство, которое он так часто преследовал в судебном порядке, это заметило. Фулгони заявил, что его преследуют в судебном порядке из мести, чтобы он больше не отстаивал права людей, пострадавших от противоправных действий государственных чиновников. Однако факт есть факт: он не платил и даже не подавал налоговые декларации четыре года подряд. А в ситуации, когда присяжные – двенадцать налогоплательщиков, вердикт всегда будет «виновен». Фулгони подавал апелляции почти шесть лет, но в конце концов время вышло, и он сел в тюрьму. Это случилось всего год назад, и мне в голову закрались смутные подозрения, что он отбывал срок в федеральном исправительном учреждении в Викторвилле. Который приютил и Гектора Арранде Мойю.

– А разве Слай уже вышел? – поинтересовался я. – Он не мог так быстро получить свой билет на волю.

– Нет, это его сын. Слай-младший.

– Никогда не слышал о Сильвестре Фулгони-младшем. Более того, если мне не изменяет память, Сильвестр-старший ненамного старше меня. Младший, наверное, совсем еще кроха.

– Откуда мне знать, никогда с ним не встречался. Я имею дело с администратором. Ну, Мик, мне пора. Нужно еще разнести оставшиеся «подарочки».

Валенсуэла похлопал по сумке, висевшей через плечо, и развернулся, чтобы пойти по коридору здания суда.

– Есть что-то еще по этому делу? – спросил я, показывая повестку.

Валенсуэла насупился:

– Мик, прекрати, ты же знаешь, я не могу…

– Я отправляю кучу повесток, Вэл. Моему помощнику каждый месяц нехило перепадает деньжат. Но я должен этому человеку доверять. Улавливаешь? Он должен быть на моей стороне.

Валенсуэла верно понял, что я имею в виду, и покачал головой. Но потом, видимо, нашел выход из того угла, куда я его загнал, и с горящими глазами поманил меня пальцем:

– Мик, а ты не можешь меня выручить?

Я отошел с ним в сторонку.

– Конечно. Что нужно?

Открыв сумку, он стал просматривать лежащие там бумаги.

– Мне надо сходить в УБН и найти там их агента по имени Джеймс Марко. Ты не знаешь, где в здании федерального суда находится это управление?

– Управление по борьбе с наркотиками? Они не в одном месте сидят, их распределили по всему зданию, и еще в городе есть пара офисов.

Валенсуэла понимающе кивнул:

– Он работает в команде под названием Межведомственная группа по борьбе с картелями. Что-то вроде МГБК.

Я задумался. Об этих интригах с повесткой и обо всем остальном, что нарастало внутри меня.

– Прости, понятия не имею, где они сидят. Я могу тебе еще с чем-то помочь?

Валенсуэла опять стал копаться в сумке.

– Да. После Управления по борьбе с наркотиками надо повидаться с дамой, некой Кендалл Робертс. Живет на улице Виста-дель-Монт в районе Шерман-Оукс. Ты, случайно, не знаешь, где это?

– Нет, навскидку не скажу.

– Ну да, так и думал, что придется включать старый добрый навигатор. Ладно, увидимся, Мик.

– Хорошо, Вэл. Со следующей пачкой документов сразу звоню тебе.

Он направился по коридору. Я смотрел ему вслед, а потом подошел к одной из скамеек, которые стояли вдоль прохода. Отыскав свободное местечко и усевшись, я открыл сумку, чтобы записать имена, которые мне только что сообщил Валенсуэла. Потом достал телефон и набрал Сиско. Продиктовав имена Джеймса Марко и Кендалл Робертс, я попросил разыскать по ним все, что можно. Я упомянул, что Марко предположительно работает в правоохранительных органах, скорее всего в Управлении по борьбе с наркотиками. Сиско застонал. Люди из правоохранительных органов обычно принимают меры защиты. Уничтожается все, что только возможно: и цифровые следы, и информация из открытого доступа. Но сотрудники Управления по борьбе с наркотиками вывели это на новый уровень.

– С таким же успехом можно искать агента ЦРУ, – пожаловался Сиско.

– Давай посмотрим, что получится. Начни с Межведомственной группы по борьбе с картелями – МГБК. Кто знает, вдруг повезет.

Потом я покинул здание суда и заметил припаркованный «линкольн». Сев на заднее сиденье, я открыл было рот, чтобы велеть Эрлу ехать в «Старбакс», когда понял, что за рулем вовсе не Эрл. Я сел не в тот «линкольн».

– Извините, ошибся машиной, – сказал я.

Я вышел и позвонил Эрлу на мобильник. Он сказал, что припарковался на Бродвее, потому что сотрудник дорожной полиции выгнал его с обочины на Спринг. Пять минут я его ждал и за это время позвонил Лорне – хотел проверить, как идут дела. Она сообщила, что не произошло ничего стоящего, а я рассказал ей про повестку от Фулгони и что утром следующего вторника мне надо явиться в его кабинет в районе Сенчери-Сити. Лорне, похоже, тоже не понравилось, что Фулгони передал мне документ через Вэла. Обычно адвокаты не предъявляют друг другу повестки, достаточно телефонного звонка и профессиональной этики.

– Вот болван! – не сдержалась Лорна. – А как дела у Вэла?

– Вроде бы нормально. Обещал ему подкинуть парочку документов.

– Ты серьезно? Есть же Сиско.

– Посмотрим. Сиско терпеть не может работать судебным курьером, считает это ниже своего достоинства.

– Но он это делает, а тебе не приходится дополнительно тратиться.

– Да, ты права.

Я нажал отбой, сел в подъехавший «линкольн», и Эрл повез меня в «Старбакс».

Выйдя в сеть, я подключился к базе и ввел номер дела, который узнал из повестки. Сильвестр Фулгони-младший и в самом деле подал ходатайство «хабеас корпус» с целью отменить приговор Гектору Арранде Мойе. В обращении упоминались неправомерные действия со стороны агента Джеймса Марко из Управления по борьбе с наркотиками. Якобы перед тем, как полиция произвела арест, тайный информатор Марко пробрался в номер отеля Мойи и подбросил под матрац огнестрельное оружие. Найденное оружие позволило прокурорам увеличить обвинение, и в результате Мойа попал под возможность получения пожизненного срока в федеральной тюрьме. А после того, как его признали виновным, ему действительно вынесли пожизненный приговор.

На ходатайство не отреагировали, по крайней мере в сети информация отсутствовала. Впрочем, еще рано. Обращение Фулгони было датировано 1 апреля.

– День дурака, – сказал я самому себе.

– Вы о чем, босс? – поинтересовался Эрл.

– Да так, ничего. Просто мысли вслух.

– Хотите, я схожу и что-нибудь вам возьму?

– Спасибо. Ты хочешь выпить кофе?

– Нет, мне-то ничего не надо.

На переднем сиденье «линкольна» на полке с оборудованием был установлен принтер; бьюсь об заклад, парням из других машин такое и в голову бы не пришло. Распечатав копию обращения, я закрыл компьютер. Эрл протянул распечатку назад, и я еще раз прочитал ходатайство. Затем, облокотившись на дверь, постарался разобраться, в чем суть игры и в чем заключается моя роль.

На мой взгляд, было довольно очевидно, что тайный информатор, который постоянно упоминается в документе, – Глория Дейтон. Напрашивался банальный вывод: ее арест и мои переговоры о сделке от ее лица организованы УБН и агентом Марко. План, безусловно, отличный, но мне – как одному из его участников – нелегко это осознавать. Я постарался воскресить в памяти все подробности дела, которое свело вместе Глорию Дейтон и Гектора Арранде Мойю. Припомнил свою встречу с Глорией в Центральной женской тюрьме и ее рассказ о деталях ареста. Я сразу увидел возможность обменять информацию, которой владела Глория, на досудебное решение. Без всяких подсказок с ее стороны. Идея целиком принадлежала мне. Глория была не из тех клиентов, кто разбирается в законах. Да и с Марко я никогда в жизни не встречался и не разговаривал.

Однако пришлось признать, что Глория, следуя инструкции, сказала достаточно, чтобы внутри головы ее адвоката закрутились колесики. За последние пять месяцев я понял, что знал Глорию далеко не со всех сторон. Возможно, это стало завершающим откровением: она использовала меня как пешку в руках Управления по борьбе с наркотиками.

В нетерпении я снова набрал Сиско и спросил, есть ли успехи и что удалось накопать на людей, имена которых я ему сообщил.

– Ты сообщил их имена меньше чем полчаса назад, – возмутился Сиско. – Я понимаю, что спешка, но не за полчаса же!

– Мне нужно узнать, как идут дела. И немедленно.

– Тороплюсь, как могу. Про женщину уже кое-что есть, а вот про агента пока ноль. Похоже, этот орешек нам не по зубам.

– Ладно, что есть про женщину?

На пару минут повисла тишина – Сиско, очевидно, собирал свои заметки.

– Итак, Кендалл Робертс, – начал он. – Тридцать девять лет, живет на Виста-дель-Монт в районе Шерман-Оукс. В середине девяностых состояла на учете: занятия проституцией, преступный сговор… Стандартные обвинения для сферы эскорт-услуг. Потом, видимо, завязала – последние шесть лет никаких приводов.

Но она могла бы быть в деле, когда Глорию Дейтон знали под именем Глори Дейз. Не исключено, что Робертс и Дейтон были знакомы. Поэтому Фулгони и послал ей повестку.

– Ясно. Что еще?

– А больше ничего, – сказал Сиско. – Все, что узнал, – рассказал. Перезвонишь через часок?

– Не буду. Все равно завтра увидимся. В девять утра все в зал заседаний. Можешь передать остальным?

– Конечно. Баллокс считать?

– Да, Баллокс тоже. Нужно обмозговать последние новости.

– Хочешь построить защиту на мнимом противнике, вроде как Мойа убил Дейтон?

– Именно.

– Хорошо, в девять придем в зал заседаний.

– А тем временем разузнай, кто же таков Марко. Нам это нужно, кровь из носу.

– Стараюсь изо всех сил. Уже иду по следу.

– Просто найди этого парня.

– Тебе легко говорить. Сам что будешь делать?

Хороший вопрос. Достаточно хороший, чтобы я не сразу выдал ответ.

– Поеду в Долину, поболтаю с Кендалл Робертс.

Тут же последовали возражения со стороны Сиско:

– Стой, Микки, лучше туда поеду я. Ты не знаешь, во что можешь там вляпаться. Не знаешь, с кем эта женщина может оказаться. Задашь неверный вопрос, и будут проблемы. Давай там встретимся.

– Нет, продолжай копать на Марко. Со мной Эрл, все будет в порядке. Я не стану задавать неверных вопросов.

Сиско знал меня достаточно хорошо, чтобы понять: раз возразил – и хватит. Все равно я не поменяю своего решения.

– Ладно, – проговорил он, – тогда удачной охоты. Буду нужен – звони.

– Обязательно.

Я закрыл телефон.

– Давай, Эрл, двигай. Шерман-Оукс. И поднажми.

Эрл снял с ручника и рванул от обочины.

Машина набирала ход, а меня все больше и больше захлестывала волна адреналина. Происходило что-то новое, то, что я пока не в силах был понять. Но ничего. Я дал себе обещание, что скоро пойму все.

13

Фернандо Валенсуэла, на мой взгляд, собирался разносить свои повестки в том же порядке, в каком назвал мне имена. Здание Федерального суда Эдварда Р. Ройбола располагалось всего в паре кварталов от здания Уголовного суда. Скорее всего туда он отправится в первую очередь и попытается вручить документы Джеймсу Марко. Затем поедет в Долину, чтобы провернуть то же самое с Кендалл Робертс. До Марко добраться будет совсем не просто. Федеральные агенты из кожи вон лезут, чтобы избежать повесток. Знаю по собственному опыту. Обычно все заканчивается тем, что повестку с большой неохотой принимает начальник нужного агента.

Рассчитав, сколько времени уйдет на все эти процедуры, я думал, что смогу получить некоторое преимущество перед Вэлом. И если Робертс окажется дома, я доберусь до нее первым. Конечно, я и понятия не имел, что это мне даст. Но надеялся побеседовать в привычной и спокойной обстановке, пока она еще не узнала, что ее втянули в федеральное дело, в котором фигурирует осужденный главарь картеля.

Мне нужно было узнать о Робертс несколько больше, чем только имя. Похоже, они с Глорией Дейтон вращались в одних кругах с девяностых и по крайней мере до начала нового столетия. Информация, которую раздобыл Сиско, стала хорошим стартом; увы, она была скудна. Лучший способ завязать разговор с тем, кто имеет отношение к делу, – сообщить несколько больше, чем он знает сам. Я вышел в сеть через сотовый, погуглил Сильвестра Фулгони-младшего и набрал указанный номер. Низкий прокуренный женский голос попросил меня подождать. Мы с Эрлом уже выехали на 101 автостраду и попали в большую пробку. Я прикинул, что до Шерман-Оукс ехать еще по меньшей мере полчаса, поэтому мне не сложно было подождать и послушать льющуюся из трубки легкую мексиканскую музыку.

Я прислонился к окну и почти закрыл глаза, как вдруг прямо в ухо представился молодой мужчина:

– Говорит Сильвестр Фулгони-младший. Чем могу вам помочь, мистер Холлер?

Я выпрямился, вытащил из портфеля блокнот и положил его себе на бедро.

– Ну, для начала вы могли бы поведать, зачем послали мне сегодня повестку. Полагаю, вы недавно в профессии, мистер Фулгони, и не понимаете, что все это лишнее. Нужно было просто позвонить. Профессиональный этикет, знаете ли. Адвокаты не обрушиваются с повестками на своих коллег – уж тем более не перед зрителями в здании суда.

Возникла пауза, за которой последовало извинение:

– Мне очень жаль, я несколько в замешательстве, мистер Холлер. Вы правы, я начинающий адвокат, и если я обошелся с вами некорректно, то приношу свои извинения.

– Извинения принимаются. Называйте меня просто Майкл. Почему бы вам не рассказать мне? Речь ведь идет о Гекторе Арранде Мойе? Я не слышал этого имени уже лет семь-восемь.

– Да, мистер Мойа давно не на свободе, и мы пытаемся исправить эту ситуацию. У вас была возможность взглянуть на дело, о котором говорится в повестке?

– Мистер Фулгони, у меня едва хватает времени, чтобы взглянуть на свои дела. И по правде говоря, мне придется сильно напрячься, чтобы выполнить обязательства, указанные в повестке. Нужно было не ставить конкретное время или хотя бы поинтересоваться, какое время удобно обеим сторонам.

– Наверняка мы сможем что-нибудь придумать, если утро вторника вам не походит. И пожалуйста, зовите меня Слай.

– Хорошо, Слай, я постараюсь. Но объясни, почему меня нужно допрашивать под присягой в отношении Гектора Мойа. Он не был моим клиентом, я не имел с ним никаких дел.

– Имел, Майкл, имел… В некотором роде именно ты упрятал его за решетку, и поэтому у тебя может оказаться ключ, который его оттуда вытащит.

На этот раз замолчал я. Мне совсем не хотелось, чтобы человек из верхушки картеля считал это правдой, даже если он надежно заперт в федеральной тюрьме.

– Погоди-ка, – наконец сказал я. – Утверждая, что я засадил вашего клиента в тюрьму, ты от меня не добьешься ни помощи, ни сотрудничества. И вообще, на каком основании ты делаешь такие возмутительные и небрежные заявления?

– Да ладно, Майкл. Восемь лет прошло, подробности известны. Ты заключил сделку, которая позволила твоей клиентке Глории Дейтон выйти сухой из воды, а федералам – без труда взять Гектора Мойю. Теперь твоя клиентка мертва, и ты имеешь полное право нам все рассказать.

Я забарабанил пальцами по подлокотнику, пытаясь найти лучший выход из положения.

– А вот интересно, – наконец проговорил я, – откуда ты узнал про Глорию Дейтон и ее дело?

– Майкл, я не намерен делиться с тобой источниками конфиденциальной информации. Но нам очень нужно получить твои свидетельские показания, ведь мы готовимся к суду. Так что буду рад увидеть тебя во вторник.

– Нет, так дело не пойдет, Младшенький.

– Прости.

– Не прощаю. Может, ты увидишь меня во вторник, а может быть, и нет. Я могу пойти сейчас в любой суд и за пять минут аннулировать твою повестку. Ясно? Поэтому, если хочешь встретиться во вторник, лучше говори. Внутреннее, личное, конфиденциальное, неприкосновенное – мне плевать. Я не даю показания под присягой просто так, наобум. Хочешь встретиться, тогда расскажи, зачем я тебе сдался.

Это его убедило, и он, запинаясь, ответил:

– Э-э… давай я тебе перезвоню по этому вопросу. Обещаю, что не заставлю ждать.

– Да уж, перезвони.

Положив трубку, я уже знал, что предпримет Слай-младший. Он хотел связаться со Слаем-старшим в Викторвилле и попросить совета. Сын явно действовал по приказу отца. Вероятно, все заварилось во дворе Викторвилля: Слай-старший подрулил к Мойа и предложил подать ходатайство «хабеас корпус». Скорее всего Слай-старший от руки написал текст ходатайства или инструкции сыну прямо в тюремной библиотеке. Возникал лишь один вопрос: откуда они узнали, что Глория Дейтон была тайным информатором по делу Мойа.

После звонка я выглянул в окно и понял, что мы почти добрались до Кауэнга-пасс. Эрл выискивал просветы в плотной массе машин и передвигался словно защитник, играющий против блокирующего игрока.

Робертс проживала недалеко от бульвара Вентура. Если вы хотите приобрести элитное жилье, которое говорило бы о вашем статусе, то целесообразнее вкладываться в недвижимость к югу от бульвара. После развода моя бывшая жена приобрела квартиру в одном квартале южнее на улице Диккенс; для нее престиж района оказался так же важен, как и цена. Я, естественно, внес свой вклад, ведь там проживала моя дочь.

Робертс поселилась существенно севернее, на участке между бульваром Вентура и автострадой Вентура, в квартальчике второго сорта, где многоквартирные дома соседствовали с частными владениями.

Окрестности Виста-дель-Монт застроены частными, а не многоквартирными домами. И я попросил Эрла остановить машину, чтобы перебраться на переднее сиденье. Для этого пришлось отключить принтер и переместить полку в багажник.

– Так, на случай, если наш приезд заметят, – пояснил я, когда сел в машину и закрыл дверцу.

– Ладно, – согласился Эрл. – Какой план?

– Надеюсь, припаркуемся перед домом, и в этой машине будем выглядеть как должностные лица.

– С кем встречаемся?

– С одной женщиной. Нужно, чтобы она рассказала, что ей известно.

– О чем?

– Сам не знаю.

Непростая задача. Как и мне, Кендалл Робертс выписали повестку по апелляции Мойи. Я не понимал, какое сам имел отношение к делу, не говоря уж о том, каким боком там замешана Робертс.

Нам повезло. Прямо перед одноэтажным домом 1950-х годов, адрес которого дал мне Сиско, располагался пожарный гидрант, и бордюр был выкрашен в красный.

– Паркуйся здесь, чтобы она увидела машину.

– Но здесь нельзя стоять.

Я полез в бардачок, вытащил знак «духовенство» и поставил его на приборную панель. Чаще всего это срабатывало. В любом случае попробовать стоило.

– Посмотрим.

Перед тем как выйти из машины, я достал бумажник, извлек из кармашка ламинированное удостоверение адвоката и всунул его в пластиковое окошечко перед правами. Потом, наскоро прикинув план дальнейших действий, мы с Эрлом поднялись наверх.

По словам Сиско, Кендалл Робертс не имела приводов с 2007 года. Интуиция подсказывала, что прежний образ жизни она оставила и скорее всего встала на путь истинный. Я надеялся использовать это себе во благо, если, конечно, в середине буднего дня Робертс окажется дома.

Когда мы подошли к квартире, я надел очки. В прошлом году в преддверии выборов мое лицо мелькало на телеэкране и сияло с рекламных щитов, разбросанных по всему городу. А я не хотел, чтобы меня здесь узнали. Решительно постучав в дверь, я сделал шаг назад, поравнявшись с Эрлом. На нем были «вайфареры» фирмы «Рэй Бан», обычный черный костюм и галстук, на мне – темно-серый костюм «Корнелиани» в тонкую полоску. Мы стояли плечом к плечу, оба в солнцезащитных очках; невольно вспомнился кинодуэт – черный парень и белый парень – из популярных фильмов, которые в лучшие времена мы с дочерью любили смотреть.

– Как назывались фильмы про двух ребят, что гонялись за пришельцами для… – прошептал я Эрлу.

Дверь отворилась. Стоявшая в проеме высокая стройная женщина выглядела чуть моложе тех тридцати девяти лет, о которых доложил Сиско. Рыжевато-каштановые волосы спадали на плечи. Макияж, насколько я мог судить, отсутствовал, да ей и не требовалось. Женщина была одета в серые тренировочные брюки и розовую футболку с надписью «Ну как, гнешься?».

– Кендалл Робертс?

– Да?

Я извлек бумажник из внутреннего кармана пальто.

– Меня зовут Холлер. Я из адвокатской коллегии Калифорнии, а это – Эрл Бриггс. Позвольте задать вам несколько вопросов относительно одного инцидента…

Щелчком открыв бумажник, я на секунду его приподнял, чтобы показать удостоверение. Логотип адвокатской коллегии – весы правосудия – выглядел довольно официально, но долго вглядываться я ей не дал, захлопнул бумажник и вернул его во внутренний карман.

Робертс покачала головой:

– Не понимаю. Я никак не… связана с адвокатами. Должно быть, какая-то ошиб…

– Вы причастны лишь косвенно, дело касается других лиц. Разрешите войти, или вы предпочли бы проехать с нами в офис и побеседовать там?

Предложив ей проехать с нами в несуществующий офис, я рисковал. Но поставил на то, что она не захочет покидать квартиру.

– С кем связано ваше дело? – поинтересовалась Робертс.

Я надеялся, что она не спросит, пока мы не зайдем в квартиру. Осечка. Я блефовал, пытаясь вести себя уверенно.

– С Глорией Дейтон. Вы могли ее знать как Глори Дейз.

– А что такое? У меня с ней ничего общего.

– Она мертва.

Робертс не удивилась. Хотя не факт, что она знала о смерти Глории; может, просто понимала: подобная жизнь часто плохо заканчивается.

– В ноябре, – продолжил я. – Ее убили, и мы стараемся разобраться, как шел процесс. Возникли вопросы к ее адвокату, этического характера. Так можно войти? Обещаю, мы ненадолго.

Она заколебалась, потом сделала шаг назад. Наконец-то мы попали внутрь. Интуиция, наверное, подсказывала ей, что не стоит впускать в дом двух незнакомцев, но не оставлять же нас снаружи, на площадке, на откуп любопытным соседям.

Я вошел в квартиру, Эрл за мной. Кендалл провела нас к кушетке, стоящей в гостиной, а сама села в кресло напротив.

– Послушайте, мне очень жаль. Но я давно не имею ничего общего с тем миром и не хочу, чтобы меня снова в это втягивали. Понятия не имею, чем занималась Глория, что там случилось с ее делом или с ней самой. Мы много лет не общались.

Я кивнул.

– Мы понимаем и пришли не для того, чтобы снова вас в это втягивать, – сказал я.

– Что-то сильно сомневаюсь.

– Извините, нам нужно задать несколько вопросов. Я постараюсь побыстрее. Давайте начнем с того, какие у вас были отношения с Глорией Дейтон. Можете говорить с нами честно и откровенно. Мы знаем о ваших приводах и знаем, что долгое время вы чисты перед законом. Мы пришли не из-за вас. Мы пришли из-за Глории.

Какое-то время Робертс молчала, пытаясь принять решение. Потом заговорила:

– Мы друг друга подменяли. Пользовались одной службой секретарей-телефонисток, и если одна из нас была занята, а другая свободна, то девочки знали, кому звонить. Нас было трое: Глори, я и Трина. Мы были похожи, и клиенты – не постоянные, конечно – ничего не замечали.

– Не подскажете фамилию Трины?

– А разве вы не знаете?

– До сих пор она не всплывала.

Робертс бросила на меня подозрительный взгляд, затем продолжила, наверное, чтобы поскорее покончить с этой беседой:

– Трина Рафферти. На своем сайте шла под именем Трина Триxxx – тройное «икс» в конце.

– А где она сейчас?

И снова оплошность.

– Откуда мне знать! – вспылила Робертс. – Вы вообще меня слушали? У меня есть работа, свое дело, своя жизнь. С той жизнью я покончила!

– Простите, простите. – Я примиряюще поднял руку. – Вы могли быть в курсе, просто общаться…

– Я ни с кем оттуда не общаюсь. Ясно? Теперь дошло?

– Да, дошло. И понимаю, что этот разговор навевает старые воспоминания.

– Именно.

– Еще раз приношу свои извинения, постараюсь покороче. Итак, вы сказали, что вас было трое, а звонки проходили через службу приема. Если звонивший просил вас, а вы были по тем или иным причинам заняты, тогда звонок поступал Глории или Трине, и наоборот. Верно?

– Верно. Вы сейчас говорите как адвокат.

– Ну, так я и есть адвокат. Ладно, следующий вопрос.

Следующий вопрос я решился задать не сразу, потому что в результате мы могли или оказаться на улице, или прийти к желаемой цели – получить нужную информацию.

– Какие у вас в то время были отношения с Гектором Арранде Мойа?

Робертс замерла, глядя на меня в упор. Сначала я решил, что она никогда не слышала это имя. Но потом увидел в ее глазах страх.

– Прошу вас покинуть мой дом, – спокойно произнесла она.

– Не понимаю. Я всего лишь…

– Выметайтесь! – Робертс вскочила. – Вы что, смерти моей хотите? Я к этому больше не причастна. Оставьте меня в покое!

Она стояла, указывая пальцем на дверь. Стал подниматься и я, понимая, что упустил свой шанс, упомянув Мойа.

– Сядьте! – произнес Эрл, обращаясь к Робертс.

Она обернулась к нему, потрясенная силой этого низкого голоса.

– Я сказал: «Сядьте», – повторил он. – Мы никуда не уйдем, пока не узнаем про Мойа. И смерти мы вам не желаем. Наоборот, пытаемся вас спасти. Поэтому сядьте и поделитесь, что вам известно.

Робертс медленно села. Я тоже – потрясенный не меньше Робертс. Я и раньше пользовался услугами Эрла, когда нужно было прикинуться следователем. Но заговорил он впервые.

– А теперь, – произнес он, когда все снова сели на свои места, – расскажите нам про Мойю.

14

Следующие двадцать минут мы слушали историю о наркотиках и проституции на улицах Лос-Анджелеса.

По словам Робертс, эти два порока на рынке элитных эскорт-услуг постоянно шли бок о бок, одно сопутствовало другому. Что увеличивало доходность каждой любовной связи больше чем в два раза.

Вот тут на сцене и появлялся Гектор Арранде Мойа. В обычной жизни он был посредником: килограммами перевозил через границу кокаин и распространял среди дилеров нижнего звена. Имел склонность к американским проституткам и, придерживая немного порошка для себя, расплачивался за любовные утехи кокаином. Так он быстро стал источником поставок для многих элитных девочек, промышляющих в Восточном Голливуде и Беверли-Хиллз.

В ходе рассказа мне стало ясно, что я знал о Глории Дейтон далеко не все. Подтвердились и предыдущие подозрения: в последней сделке, которую я заключил для нее, мною лишь умело манипулировали. Внешне я изо всех сил продолжал притворяться, что Робертс не рассказала ничего нового, но в глубине души – даже спустя восемь лет – чувствовал, что мной воспользовались, я был марионеткой.

– Как долго вы, Глори и Трина были знакомы с Гектором до его ареста? – спросил я, когда история подошла к концу.

– Наверное, несколько лет.

– Каким образом вы узнали про его арест?

– Трина позвонила: по слухам, его взяло Управление по борьбе с наркотиками.

– Больше ничего не помните?

– Она еще сказала, что придется искать другой источник, так как Гектор в тюрьме. Я ответила, что мне это не интересно, я хочу завязать.

Я кивнул, пытаясь систематизировать полученные сведения и размышляя,какое они могли иметь отношение к той игре, которую затеял Фулгони.

– Мисс Робертс, вам знаком адвокат по имени Сильвестр Фулгони?

Наморщив лоб, она сказала «нет».

– И никогда о нем не слышали?

– Никогда.

Я нутром чуял, что Робертс нужна Фулгони, чтобы подтвердить уже имеющуюся у него информацию. Получалось, что вероятный источник этой информации – Трина Триxxx и, возможно, именно она обнародовала имя Глории Дейтон. Валенсуэла не упоминал про повестку Трине Рафферти… потому что Фулгони ее уже выслушал?

Я снова посмотрел на Кендалл.

– Вы когда-нибудь разговаривали с Глорией про Мойю или про полицейскую облаву?

Она покачала головой:

– Нет, кроме того, я думала, что она завязывает. Как-то раз она мне позвонила, сказала, что находится в клинике и собирается уехать из города, как только выйдет. Я из города не уезжала, зато ушла из бизнеса.

Я понимающе кивнул.

– А имя Джеймс Марко вам что-нибудь говорит?

Пытаясь что-то прочесть по ее лицу, я понял, что она довольно красива.

– Нет, а должно? – Робертс отрицательно покачала головой.

– Не знаю.

– Клиент? Большинство парней не называют настоящие имена. Вот если бы вы мне показали фотографию…

– Насколько мне известно, он федеральный агент. Полагаю, из Управления по борьбе с наркотиками.

Робертс снова покачала головой:

– Тогда я его не знаю. В то время я не была знакома ни с одним агентом из Управления по борьбе с наркотиками. Знавала нескольких девочек, которые работали на федералов. Хуже не бывает. Это пожизненно, понимаете, о чем я?

– Как информаторы?

– Если они в вас вцепились, потом не выйдешь. Не позволят. Сутенеры, и те лучше. А федералам только и надо, чтобы им таскали дела.

– Марко так заарканил Глорию?

– Мне она ничего не говорила.

– Но такое возможно?

– Все возможно. Тот, кто стучит федералам, не станет кричать об этом на каждом углу.

Да, тут не поспоришь. Я пытался придумать, какой вопрос задать следующим, но в голову ничего не шло.

– Чем вы занимаетесь сейчас? – наконец поинтересовался я. – То есть чем зарабатываете?

– Преподаю йогу. Открыла студию неподалеку, на бульваре. А сами чем сейчас занимаетесь?

Я понял, что мой обман вскрылся.

– Я вас знаю, – продолжила она. – Точно. Вы были адвокатом Глории. И вы вытащили того парня, который потом на машине убил двух людей.

– Да, – кивнул я, – тот самый адвокат… Простите мне этот фарс. Я пытаюсь понять, что случилось с Глорией и…

– Это сложно?

– Что сложно?

– Жить своим прошлым?

Ответить я не успел, так как раздался резкий стук в дверь, от которого все в комнате вздрогнули. Робертс подалась вперед, приготовившись встать, но я тихо сказал:

– Возможно, вы не захотите открывать.

Она застыла, наполовину приподнявшись из кресла, и прошептала в ответ:

– Почему?

– Думаю, вам принесли повестку. Адвокат Мойи – Фулгони – хочет зафиксировать в письменном виде ваши показания – как раз о том, о чем мы сейчас разговариваем.

Робертс испуганно осела в кресле. Я кивнул Эрлу, он встал и тихо прошел в прихожую, чтобы проверить мою догадку.

– Что мне делать? – прошептала Робертс.

– Сейчас – просто не открывать, – предложил я. – Повестку…

Более громкий стук эхом разнесся по дому.

– Повестку должны доставить вам лично. Пока вы избегаете посыльного, на нее можно нее реагировать. У вас есть черный ход? А то он может сидеть на улице, поджидая вас.

– Боже мой! Что же это творится?

В комнату вернулся Эрл. Он посмотрел через глазок.

– Валенсуэла? – шепотом спросил я.

Он кивнул в ответ, а я снова взглянул на Робертс.

– Если хотите, я могу принять повестку от вашего лица, а потом пойти к судье и ее аннулировать.

– В смысле?

– Выбросить. Убедиться, что вы с этим делом не связаны и не будете давать показания.

– И что я вам за это буду должна?

Я покачал головой:

– Ровным счетом ничего. Я сделаю это бесплатно. Вы помогли мне, я помогу вам. И не позволю вас втянуть.

Я сомневался, что смогу выполнить свое предложение. Но все равно его сделал, меня подтолкнул ее страх. Она с ужасом поняла, что от прошлого не сбежать. И меня это тронуло.

Снова раздался стук, и сейчас Валенсуэла позвал Робертс по имени. Эрл вернулся к глазку.

– У меня свое дело, – зашептала Робертс. – Клиенты. Они не знают, чем я занималась в прошлом. Если история всплывет, я…

Она готова была разрыдаться.

– Не волнуйтесь. Не допустим.

Не понимаю, зачем я давал эти обещания. Добиться того, что повестку признают недействительной – проще простого. Но Фулгони мог запросто начать процесс заново. И разве я в состоянии контролировать СМИ? В данный момент вся эта ситуация не попадала в поле зрения журналистов. Однако апелляция Мойи содержала обвинения в адрес правительства, и если это вынесут на публику, общественного внимания не избежать. А затронет возникший интерес таких второстепенных персонажей, как Кендалл Робертс, или нет, никому не известно. В любом случае не в моей власти это предотвратить.

К тому же оставалось дело Лакосса. Я еще сам не разобрался, как выстроить защиту клиента с учетом апелляции Мойи. Но как минимум я смогу совершить отвлекающий маневр, чтобы внести путаницу в линию обвинения и заставить присяжных задуматься и о других возможных сценариях.

– Он ушел, – сообщил вернувшийся в гостиную Эрл.

– Еще придет, – пообещал я, посмотрев на Робертс. – Или будет сидеть и ждать вас. Хотите, чтобы я с этим разобрался?

Подумав минутку, она кивнула:

– Да, спасибо.

Попросив ее телефонный номер и адрес студии йоги, я все записал и сказал, что сообщу, когда аннулирую повестку. Потом поблагодарил ее и Эрла и вышел.

Я уже вытаскивал телефон – хотел позвонить Валенсуэле и пригласить его обратно, чтобы забрать повестку, – когда увидел, что в этом нет необходимости. Он ждал меня, сидя на капоте «линкольна», опершись назад на руки и подставив лицо солнцу.

– Мик, ты это серьезно? – проговорил он, не меняя положения. – Духовенство?.. Как низко ты можешь пасть?

Я распростер руки, подобно священнику перед паствой.

– Я словно проповедник в зале суда: взываю к двенадцати апостолам, богам вины.

Валенсуэла скользнул по мне взглядом.

– Все равно низко и подло. Тебе должно быть стыдно. Лезешь вперед меня, прячешься, подговариваешь не открывать…

Он все правильно понял. Я кивнул и жестом попросил его слезть с капота.

– Итак, Вэл, мисс Робертс теперь моя клиентка, и я уполномочен принять повестку Фулгони от ее лица.

Он соскользнул с машины, нарочно проехав по краске цепочкой, на которой висел прикрепленный к поясу бумажник.

– Ой, виноват. Надеюсь, я ее не поцарапал, ваше преподобие.

– Давай повестку и катись.

Валенсуэла вытащил из заднего кармана свернутый документ и шлепнул мне его в ладонь.

– Ну и отлично, – сказал он и помахал кому-то в доме за моей спиной. – Теперь хоть не надо торчать тут весь день.

Развернувшись, я увидел Кендалл, которая наблюдала за происходящим через окно гостиной. Я тоже помахал ей, словно сигнализируя «все в порядке», и она закрыла шторы.

Я снова повернулся к Валенсуэле. А он уже вытащил свой телефон и щелкнул меня с повесткой в руке.

– Это лишнее, – сказал я.

– Учитывая твою репутацию, не уверен.

– Расскажи, как все прошло с Джеймсом Марко? Удалось вручить ему повестку, или он разыграл неприступность?

– В твоем присутствии, Мик, я больше не пикну. Кто мне заливал, что дашь работу, что я буду носить документы… Вранье все, да?

Я пожал плечами. Вряд ли стоило сжигать мосты. Но меня напрягло то, что он пытался оцарапать цепочкой капот моего авто.

– Возможно, – сказал я. – У меня уже есть следователь на полный день. Обычно такими делами занимается он.

– И замечательно, Мик. Мне твоя работа даром не сдалась. Увидимся.

Он отправился по тротуару прочь, а я смотрел ему вслед.

– Да. Увидимся, Вэл.

Забравшись на заднее сиденье, я велел Эрлу отправляться на бульвар Вентура по направлению к Студио – решил взглянуть на заведение Кендалл Робертс. Без особых причин. Просто эта женщина меня заинтриговала, и я хотел понять, что же она создала и что так старалась защитить.

– Ты здорово выкрутился там, Эрл. Теперь день не прошел зря.

Он посмотрел на меня в зеркало и кивнул:

– Набираюсь опыта.

– Это точно.

Я достал телефон и набрал Лорну. Со времени нашего последнего разговора ничего не изменилось. Я сообщил ей про общий сбор на следующее утро, а она сказала, что Сиско уже все передал. Тогда я попросил убедиться, что кофе и пончиков хватит на пятерых.

– А кто пятый? – поинтересовалась она.

– К нам присоединится Эрл, – ответил я, посмотрев на него в зеркало заднего вида.

Видны были только его глаза, но я был уверен, что он улыбается.

После разговора с Лорной я позвонил Сиско, и тот сообщил, что находится в дилерском центре «феррари» на бульваре Уилшир, примерно в двадцати кварталах от «Беверли-Уилшир». По его словам, центр был напичкан камерами, чтобы присматривать по ночам за таким ценным парком.

– Дай угадаю, – сказал я. – Тот тип в шляпе?

– Ага.

Уже пять месяцев Сиско в свое свободное время разыскивал того мужчину в шляпе. Его сильно донимало то, что он не сумел найти ни одной камеры в «Беверли-Уилшир» или ближайших окрестностях, которая зафиксировала бы лицо того типа или как он садился в машину, чтобы проследить за Глорией Дейтон.

Водитель, подвозивший той ночью Глорию, сообщил Сиско точный маршрут от отеля до ее дома. И Сиско проводил все свое время на этих улицах, проверяя организации и жилые дома с камерами, так, на всякий случай, вдруг они зафиксировали автомобиль, в котором Глория возвращалась домой. Он даже связался с управлением транспорта, чтобы просмотреть записи с дорожных камер вдоль всего маршрута по Беверли-Хиллз, Восточному Голливуду и Лос-Анджелесу. Для него это стало делом профессиональной чести.

Меня же надежда отыскать человека в шляпе покинула давным-давно. След остыл и покрылся льдом. Системы безопасности обычно хранят информацию лишь месяц. И в большинстве мест, где расспрашивал Сиско, ему сказали, что той ночи, когда произошло убийство Глории Дейтон, видео нет. Что он просто опоздал.

– Так, бросай это дело, – велел я. – У меня есть имя, которое нужно поставить в приоритет. Разыщи как можно скорее.

Я продиктовал имя Трины Рафферти и коротенько пересказал разговор с Робертс.

– Если она еще занимается проституцией, то может оказаться где угодно, – заметил он, – от Лос-Анджелеса до Майами. Может статься, это даже не ее настоящее имя.

– Мне кажется, она не уехала, – подбодрил я. – Думаю, Фулгони мог ее спрятать. Нужно ее найти.

– Ладно, займусь. Но к чему такая спешка? Разве она не расскажет то же, что и Робертс?

– Кто-то знал, что Глори Дейз была тайным информатором и подстроила арест Мойи. Это не Кендалл Робертс – по крайней мере, она так утверждает. Остается Трина Триххх. Думаю, Фулгони уже до нее добрался, и мне нужно узнать, что она ему рассказала.

– Понятно.

– Ну и отлично. Если что, сразу звони.

Я нажал отбой. Эрл предупредил, что мы подъезжаем к адресу, где располагалась студия йоги «Гибкость», которой владела Робертс. Автомобиль прополз мимо фасада студии. Я прочитал часы работы и увидел, что студия открыта с восьми до восьми каждый день. Внутри виднелись люди: все женщины, все в позиции «собака мордой вниз» на резиновых ковриках на полу. Знакомая поза – моя бывшая жена была ярым поклонником йоги.

Любопытно, клиенты Робертс понимают, что выставлены на обозрение всей улице и прохожим на тротуаре? Ведь во многих позах йоги проглядывает иногда едва заметная, а иногда явно выраженная сексуальность, и мне показалось странным, что одна стена студии от пола до потолка – стеклянная. Пока я задавался этим вопросом, какая-то женщина в студии подошла к стене и поднесла руки к глазам, жестом изображая, что смотрит на меня через бинокль. Такой вот непрозрачный намек.

– Можно двигать, Эрл, – сказал я.

Автомобиль набрал скорость.

– Куда едем?

– Давай дальше, возьмем «У Арта» сандвичи, а потом навестим Зигеля.

15

Тем же вечером в восемь тридцать я постучал в дверь Кендалл Робертс. Ее возвращения я ждал, сидя в «линкольне» у ее дома.

– Мистер Холлер!.. Что-то случилось?

Она была одета как и раньше – наверное, пришла из студии йоги.

– Нет, просто решил сказать вам, что про повестку можно забыть.

– То есть? Вы отнесли ее судье?

– Не потребовалось. Уже после ухода я заметил, что на бумаге нет печати секретаря окружного суда США. А дело Мойи находится в федеральном суде, и печать обязательна, иначе повестка незаконна. Думаю, что этот адвокат, Фулгони, пытался проверить, сможет ли он заставить вас прийти, не предавая дело огласке. Поэтому сфальсифицировал нечто похожее на повестку и попросил своего человека вам ее передать.

– Зачем? То есть зачем ему скрывать?

Я и сам ломал над этим голову, особенно когда понял, что повестка Фулгони, которую вручили мне, – законна. Зачем оформлять по всем правилам мою повестку – и не сделать то же самое в случае повестки Кендалл?

– Хороший вопрос, – признался я. – Если он хотел все провернуть тихо-мирно, то мог бы оформить повестку как положено. Я к нему завтра загляну и поинтересуюсь.

– Хорошо. Я немного смущена… но спасибо.

– Смущение в сторону. В компании «Майкл Холлер и партнеры» всегда рады угодить клиенту.

Я улыбнулся, а потом понял, какую сморозил глупость.

– Знаете, можно было просто мне позвонить. Я ведь дала вам свой номер. Необязательно было проделывать такой путь.

Нахмурившись, я покачал головой:

– Мне не сложно. Здесь поблизости живут моя дочка с бывшей женой, и я на минутку заскочил к ним.

Я действительно проехал мимо здания, где была квартира моей бывшей. Пялясь в освещенные окна, представил, что дочка дома, делает уроки или сидит в Твиттере или Фейсбуке – переписывается с друзьями… А потом поехал к Кендалл Робертс.

– Выходит, в следующий вторник мне не нужно приходить в офис того адвоката? – спросила Кендалл.

– Нет, можете просто об этом забыть.

– И мне не придется давать в суде какие-то показания?

Сложный вопрос.

– Завтра я поеду к Фулгони и ясно дам ему понять, чтобы вас оставили в покое. Объясню, что вы не располагаете существенной информацией по делу и лучше ему про вас забыть. Думаю, проблему решим.

– Спасибо.

– Да не за что.

Я не двинулся с места, и Кендалл бросила взгляд через мое плечо на улицу, где был припаркован «линкольн», снова в спецзоне.

– А где ваш напарник? Тот, неприятный.

– Эрл? – рассмеялся я. – Он уехал. На самом деле это мой водитель. Еще раз простите за сегодняшнее. Я не знал, во что предстоит ввязаться, когда мы сюда пришли.

– Вы прощены.

По делу больше сказать было нечего, но я все еще не мог сойти с порога. Молчание приобрело неловкий характер.

– Еще что-то? – спросила Кендалл.

– Да, простите. Застыл тут как дурак…

– Ничего, нормально.

– Я… Понимаете, на самом деле я вернулся, чтобы ответить на ваш вопрос. Ну, который вы сегодня задали.

– Какой вопрос?

Она прильнула к дверной раме.

– Вы спросили про прошлое. Помните? Как я жил с таким прошлым? Моим прошлым.

Кендалл кивнула. Вспомнила.

– Извините, – произнесла она. – Я съязвила, вышла за рамки. Это не мое дело…

– Все в порядке. Вопрос был правомерный. И не важно, съязвили вы или нет. Потом в дверь постучал тот парень с поддельной повесткой, и я, как вы помните, так и не ответил на вопрос.

– Так вы пришли, чтобы дать ответ?

– Ну, вроде того, – смущенно улыбнулся я. – Я подумал… что прошлое для нас обоих много значит…

Мне стало неловко, я рассмеялся и покачал головой:

– Что я тут несу! Сам не пойму.

– Может, войдете, мистер Холлер?

– С радостью, только давайте зовите меня Майкл, или Микки, или Мик. Знаете, Глория звала меня Микки Мантл.

Кендалл широко распахнула дверь, и я вошел в прихожую.

– А еще меня иногда называют Микки Маус. Потому что адвокаты, как мыши, пролезут в любую дырку.

– Понятно. Знаете, я собиралась выпить бокал красного вина. Не присоединитесь?

Я хотел спросить, а есть ли что-то покрепче, но сдержался.

– С удовольствием.

Она закрыла дверь, и мы прошли на кухню, чтобы налить в бокалы вина.

– Будем здоровы, – сказал я.

– Будем. Можно кое-что спросить?

– Конечно.

– Ты пришел потому, что обычно так и делаешь?

– Не понимаю… Что обычно делаю?

– Ну, с женщинами… такими, как я.

– Ты о чем…

– Я больше этим не занимаюсь. Завязала. И если ты специально все это сделал, разобрался с повесткой – такой весь из себя принц на белом коне, – потому что решил, что я…

– Нет, все не так! Послушай, мне жаль. Неудобно получилось. Наверное, мне следует уйти.

Я поставил бокал на стол.

– Ты права, надо было просто позвонить.

Я уже шел по коридору, когда она меня остановила:

– Подожди, Микки.

Я оглянулся.

– Я не сказала, что надо было просто позвонить. Я сказала, что ты мог просто позвонить. Есть разница.

Она забрала со столешницы мой бокал и поднесла мне.

– Извини, я не могла не спросить. Ты бы удивился, как моя прошлая жизнь продолжает влиять на нынешнюю.

– Понимаю, – кивнул я.

– Пойдем сядем.

Мы прошли в гостиную и вновь сели на те же места, что и ранее этим днем, – напротив друг друга, между нами журнальный столик. Сначала разговор не клеился. Мы перекинулись избитыми любезностями, я похвалил вино… Наконец я поинтересовался, как удалось открыть студию йоги, и мне прозаично объяснили, что деньги для начальной инвестиции дал взаймы бывший клиент. Это напомнило мои попытки помочь Глории Дейтон, хотя, очевидно, результаты вышли разные.

– Я все вспоминаю девочек. Некоторые и не намерены завязывать, – призналась Кендалл. – Они довольны – с какой стороны ни посмотри. Может, и говорят, что хотят выйти из дела, но никогда не решатся. Мне повезло. Я хотела завязать, и рядом оказался тот, кто помог. А как вышло, что ты стал адвокатом?

Она мастерски передала инициативу мне и получила стандартный ответ: мол, пошел по стопам родителя. Но когда я признался, что мой отец был адвокатом Микки Кохена, то не заметил в глазах никакого понимания.

– Ты тогда еще не родилась. В сороковых – пятидесятых был такой местный бандит. Довольно известный, про него даже кино сняли. Состоял в так называемой еврейской мафии вместе с Багси Зигелем.

Еще одно имя, которое ей ничего не говорило.

– Должно быть, ты поздний ребенок, если твой отец имел дело в сороковых с такими парнями.

– Я родился во втором браке, – кивнул я. – Думаю, нежданно-негаданно.

– Молодая жена?

Я снова кивнул. Для меня эта тема давно была закрыта. Как-то я поднял архивы округа. Мой отец вступил во второй брак через два месяца после развода с первой женой. А спустя пять месяцев появился я. Не нужно обладать юридической степенью, чтобы сделать выводы. Мне сказали, что мать зачала меня в Мексике, где была известной актрисой. Но я никогда не видел в доме ни единой киноафиши, ни одной газетной вырезки или рекламы.

– А сводный брат у меня – коп. Работает в отделе убийств полиции Лос-Анджелеса.

Не знаю, зачем я это сказал. Наверное, чтобы сменить тему.

– Брат по отцу?

– Да.

– И как вы, ладите?

– В известной степени. Мы узнали друг про друга только несколько лет назад. И следовательно, не сказать что очень близки.

– Разве не забавно: вы не знали друг друга, но ты стал адвокатом, а он – полицейским?

– Да, наверное, забавно.

Я отчаялся сменить тему, но не мог придумать подходящую. Кендалл спасла меня, задав вопрос, который раскрыл новые возможности для нашего общения, хотя и был столь же болезненным.

– Ты обмолвился, что есть бывшая. А сейчас не женат?

– Нет. Я был женат дважды, если честно. Но второй брак не считается. Все прошло быстро и безболезненно, мы остались друзьями. Сейчас она на меня работает.

– А первый?

– В первом родилась дочь.

Кендалл кивнула, по-видимому понимая жизненные сложности, которые вызывает развалившийся брак с ребенком.

– А с матерью своей дочери ты в хороших отношениях?

Я покачал головой:

– Нет. Если честно, я с ними обеими сейчас не в очень хороших отношениях.

– Жаль.

– Мне тоже.

Я сделал еще глоток вина и стал ее рассматривать.

– А как обстоят дела у тебя?

– Такие люди, как я, не заводят длительных отношений. Я вышла замуж в двадцать лет, а через год развелась. Детей не завели, и слава богу.

– Знаешь, где он сейчас, твой бывший? Ну, в смысле, вы общаетесь? Мы, например, с моей бывшей из одной сферы. Юриспруденция. Поэтому я то и дело с ней сталкиваюсь в здании суда. Но если она видит, что я приближаюсь к ней по коридору, то обычно выбирает другую дорогу.

Кендалл кивнула, не проявив, однако, никакого сочувствия.

– В последний раз, когда я получала весточку от своего бывшего, это было письмо из тюрьмы в Пенсильвании, – сказала она. – Хотел, чтобы я продала свою машину и каждый месяц высылала ему деньги. Это было десять лет назад. Насколько мне известно, он до сих пор сидит.

– Ого! А я тут развел «пожалейте меня несчастного» из-за того, что моя бывшая обходит меня в здании суда!

Я поднял бокал, чтобы выпить с ней вместе, и Кендалл кивнула, принимая свою победу.

– Так зачем ты на самом деле пришел? Надеешься, что я расскажу еще что-нибудь про Глорию?

Я заглянул в почти пустой бокал. Сейчас или все закончится, или завяжется что-то новое.

– Ведь ты бы рассказала мне, если бы было что-то, что мне следовало бы знать? Правда?

– Я рассказала все, что знаю, – нахмурилась Кендалл.

– Тогда я тебе верю.

Я допил вино и поставил бокал на стол.

– Спасибо. Наверное, мне уже пора.

Она проводила меня, открыла дверь. Проходя мимо, я коснулся ее руки. Пытался придумать, что сказать, чтобы возник шанс встретиться снова. Кендалл меня опередила:

– Надеюсь, когда ты зайдешь в следующий раз, то будешь больше интересоваться мной, а не мертвой девушкой.

Я обернулся, когда она закрывала дверь, но она уже исчезла.

16

Я пытался уговорить Рэнди на последнюю рюмку текилы в баре «Четыре зеленых поля», когда на барной стойке засветился экран моего мобильника. Звонил Сиско – в такой час он еще работал.

– Извини, если разбудил, Мик. Думаю, ты не будешь против.

– Да без проблем. А что стряслось?

Рэнди включил дневной свет и на всю врубил аудиосистему с песней «Closing Time», в надежде выгнать припозднившихся выпивох на улицу.

Я поздно успел нажать кнопку «выключить звук» и соскользнул со стула, чтобы пройти к двери.

– Что за фигня? – спросил Сиско. – Мик, ты еще там?

Я вышел за дверь и включил у телефона звук.

– Извини, что-то айфон заглючил. Где ты и что происходит?

– Я в центре, у отеля «Стэндарт». Трина Триххх сейчас внутри, работает. Но я звоню не поэтому, это как раз может подождать.

Я хотел спросить, как он нашел Трину, однако по голосу понял, что дело срочное.

– Ладно, а что тогда ждать не может?

Я снова выключил звук, залез в автомобиль и закрыл за собой дверь. Дурацкая была идея заполировать вино, которое мы пили с Кендалл, текилой. Но я чувствовал себя паршиво после того, как от нее ушел, словно облажался, пропустил мяч. Захотелось выжечь неприятные мысли текилой.

– Только что позвонил один парень, он время от времени оказывает мне всякие услуги, – начал Сиско. – Помнишь центр «Феррари», о котором я тебе вчера говорил?

– Помню.

– Так вот, я там наткнулся на золотую жилу. Куча записей. Они там год хранят все в облаке в цифровом формате. И нам повезло вдвойне.

– Ты разглядел лицо того мужчины в шляпе?

– Нет, ну не настолько, лица еще нет. Но мы просмотрели записи той ночи, и я обнаружил, как проезжают Глория и ее водитель. Потом четыре машины спустя проезжает «мустанг», и, похоже, за рулем наш парень.

– Хорошо.

– Одна из внешних камер направлена на восток, и у нее хорошая дальность съемки. Я на нее переключился и поискал «мустанг».

– Ты достал номер.

– Черт возьми, да! Я достал номер! Продиктовал его своему другу, и он только что мне отзвонился – пробил его прямо ночью.

Я понимал, что под «другом» подразумевается информатор из полицейского участка. Очевидно, информатор работал в ночную смену. С посторонними делиться данными из компьютера нельзя, запрещают законы Калифорнии, поэтому я не стал уточнять у Сиско, кто именно предоставил информацию. А просто ждал, когда мне назовут имя.

– Ну, так вот, машина привела прямо к парню по имени Ли Лэнкфорд. И как тебе это понравится, Мик: он из правоохранительных органов! Это точно: мой друг не нашел в базе его адрес. Так защищают копов. И записи по личному транспорту тоже могут блокировать. Но он точно из органов, и теперь нужно выяснить, на кого работает и почему следил за Глорией. Я уже узнал, что он не из полиции Лос-Анджелеса. Друг помог. В итоге, Мик, я склоняюсь к мысли, что нашего клиента действительно могли подставить.

После того как Сиско упомянул имя владельца «мустанга», я его почти не слушал. Мысленно я уже пустился в погоню. Сиско не узнал имя, потому что восемь лет назад на меня еще не работал. Именно тогда я заключил сделку: Глория Дейтон сдала Гектора Мойю окружному прокурору, а тот, в свою очередь, сделал финт и передал его федералам. Конечно, к сделке Лэнкфорд был не причастен, зато вокруг этого дела он летал кругами как стервятник.

– Лэнкфорд работал детективом в полиции Глендейла, – сказал я. – А теперь он – следователь окружного прокурора.

– Ты его знаешь?

– Ну, типа того. Он расследовал убийство Рауля Левина – когда все хотели свалить на меня. А по текущему делу мы встретились на первой явке Лакосса в суд.

Сиско присвистнул:

– Так что же у нас получается… Лэнкфорд следил за Глорией Дейтон в ночь ее убийства. По-видимому, он довел ее до дома, и примерно час спустя ее убивают в своей квартире.

– А через пару дней на первой явке в суд он тут как тут, – напомнил я. – Его назначают на дело об убийстве Дейтон.

– Это не совпадение, Мик. Таких совпадений не бывает.

Я кивнул, хотя в машине был один.

– Это подстава, – подтвердил я. – Андре говорит правду.

Мне требовалось просмотреть материалы по Глории Дейтон, но они были у Дженнифер Аронсон. Придется подождать до утра. Пока же я пытался вспомнить те дни, когда восемь лет назад впервые встретился с детективом Лэнкфордом и стал главным подозреваемым в убийстве.

– Ты сейчас на хвосте у Трины Триххх?

– Да. Я проезжал мимо ее квартиры, хотел осмотреться, и раз – она вышла из дома. Я проследил ее до отеля. Та же схема, что и у Глории. Водитель, ну и все такое. Она уже минут сорок в номере.

– Ладно, выдвигаюсь к тебе. Хочу с ней поговорить. Немедленно.

– Попробую устроить. Ты можешь сесть за руль? Похоже, ты малость перебрал.

– Я в порядке. Выпью кофе по дороге. Задержи ее до моего приезда.

17

Не доехав до отеля «Стэндарт», я получил сообщение от Сиско, который отправил меня по другому адресу, теперь уже на Спринг-стрит. Потом я получил еще одно сообщение, на этот раз с советом заехать по дороге в банкомат. Трина хотела получить за разговор деньги. Когда я наконец добрался, выяснилось, что она живет в одном из реставрированных лофтов прямо за зданием Управления полиции. Дверь в фойе была заперта, и когда я набрал номер 12С, мне ответил и впустил внутрь мой собственный следователь.

Сиско поджидал меня на тринадцатом этаже, у открытой двери в квартиру.

– Я довел ее до дома и подождал, пока она не вышла из машины. Подумал, что водителя из нашего уравнения лучше вычеркнуть.

Я кивнул и бросил взгляд в открытую дверь. Однако входить пока не стал.

– Она будет говорить?

– Ну, смотря сколько ты принес налички. Деловая женщина. До мозга костей.

– Я принес достаточно.

Я прошел за ним в квартирку с видом на здания Управления полиции и на общественный центр, где главной экспозицией светилась башня мэрии.

Квартирка была милая, но скудно обставленная. Хозяйка либо недавно перебралась сюда, либо собиралась выезжать. Сама Трина в коротком черном коктейльном платье сидела на белой кожаной кушетке, скрестив ноги в попытке показаться скромной. И курила сигарету.

– Платить будете? – поинтересовалась она.

Трине было около сорока, и выглядела она уставшей. Слегка растрепанные волосы, размазанная помада, потекшая в уголках глаз подводка. Еще одна долгая ночь в еще одном году, полном долгих ночей. Она только что занималась сексом с человеком, которого раньше никогда не видела и, вероятно, никогда больше не увидит.

– Деньги вперед. Иначе и слова не скажу.

Я заскочил к банкомату и два раза снял максимальную сумму, по четыре сотни. Деньги выдали сотенными, пятидесятками и двадцатками, которые я рассовал в два кармана. Достав первые четыре сотни, я бросил их на журнальный столик рядом с полной пепельницей.

– Четыреста. Достаточно для начала?

Она схватила купюры, дважды сложила и сунула в одну из туфель на высоченных шпильках. В этот момент я вспомнил, как Глория однажды поделилась, что всегда кладет наличку в туфли, потому что обычно туфли – последнее, что нужно с себя сбрасывать. Если до них вообще дойдет очередь. Многим клиентам нравилось, когда во время секса она оставалась на каблуках.

– Посмотрим, – сказала Трина. – Валяй, спрашивай.

Всю дорогу до центра я ломал голову, что нужно спросить и как именно. У меня складывалось ощущение, что попытка будет только одна. Когда ребятки Фулгони прознают, что я добрался до Трины Триххх, мне постараются перекрыть кислород.

– Расскажите мне о Джеймсе Марко и Гекторе Мойа.

Трина, удивившись, качнулась назад, а потом выпрямилась. Ответила она не сразу, перед этим на пару секунд надув губки и скорчив гримасу.

– Я не знала, что речь пойдет об этом. Хочешь о них поговорить, придется еще раскошелиться.

Ни секунды не колеблясь, я вытащил из кармана другую пачку денег и бросил ее на стол.

– Давай послушаем, – сказал я, сев на тахту прямо напротив Трины.

– Марко – агент Управления по борьбе с наркотиками – имел на Гектора зуб. Страстно мечтал его засадить.

– Как вы с ним познакомились?

– С Марко? Он меня арестовал.

– Как?

– Притворился клиентом, хотел секса и кокаина. Ну, я и дала ему и то, и другое. Потом меня арестовали.

– Когда это было?

– Лет десять назад. Даты я не запоминаю.

– Вы пошли с ним на сделку?

– Конечно. Он меня отпускает, а я впредь рассказываю ему всякую фигню.

– Какую фигню?

– Ну, так, разное… что услышала от клиентов. Он согласился меня отпустить, если я буду ему скармливать инфу. Ему всегда было мало.

– И ему захотелось Гектора.

– Нет. Про Гектора он не знал. Во всяком случае, не от меня. Я не настолько тупая. Лучше сесть в тюрьму, чем сдать Гектора. Парень был из картеля. Вам это о чем-то говорит? Я рассказывала Марко всякую чепуху. То, чем хвастаются во время секса. Большие дела, планы и все такое. Парни постоянно пытаются компенсировать кое-что болтовней, правда?

Я кивнул, хотя не был уверен, что только что не подмочил себе репутацию.

– Так это не вы сдали Гектора Марко? А кто?

Стало ясно, по крайней мере косвенно, что Мойю сдала Глория Дейтон, но я хотел выяснить, что знала Трина.

– Могу сказать только, что это не я, – пожала плечами Трина.

– Как-то маловато, – покачал я головой. – Не тянет на восемь сотен баксов.

– И что? Минет добавить? Без проблем.

– Нет. Я хочу, чтобы ты мне рассказала все. Расскажи то же, что и Слаю Фулгони.

Ее снова пробила дрожь, как и в первый раз, когда я упомянул Гектора Мойю. Словно это имя на мгновение выбило ее из колеи.

– Как вы узнали про Слая?

– Не важно. Если хочешь оставить себе деньги, выкладывай, что ты ему сообщила.

– Разве так можно в отношениях адвокат – клиент? Ну, конфиденциальность, или как там это называют?

Я покачал головой:

– Ошибаешься, Трина. Ты не клиент, ты свидетель. А клиент Фулгони – Гектор Мойа. Так что ты ему рассказала? – Я подался вперед и замер в ожидании.

– Я рассказала ему про другую девушку, которую Марко арестовал и заставил работать. Как меня, только ее он серьезно держал под колпаком. Как так вышло, не знаю. Наверное, когда он ее поймал, у нее при себе оказалось намного больше.

– Ты про кокаин?

– Ну да. И приводов у нее было больше, чем у меня. Ей пришлось бы совсем несладко, если бы она не предложила взамен кого-то повесомей. Вы понимаете?

– Да.

Большинство дел, связанных с наркотиками, на том и строились. Мелкая рыбешка сдавала крупную рыбу. Но я не знал деталей отношений моей собственной клиентки и Управления по борьбе с наркотиками. Трина явно рассказывала о Глории Дейтон.

– Итак, ваша подруга сдала Гектора, – сказал я, надеясь, что рассказ пойдет дальше, и мне не придется останавливаться на своих личных ошибках.

– Типа того.

– В смысле «типа того»? Сдала или нет?

– Типа сдала. Она сказала мне, что Марко заставил ее спрятать пистолет в номере Мойи, чтобы при аресте добавить улик и впаять тому пожизненное. Понимаете, Гектор не дурак и никогда не хранил у себя столько, чтобы на него могли завести дело. Зато оружие полностью поменяло бы расклад. И вот, когда Гектор вырубился после секса, она вытащила пистолет из сумочки и сунула под матрац.

Сказать, что я был ошеломлен, было бы явным преуменьшением. За последние несколько месяцев я уже смирился с фактом, что Глория меня в каком-то смысле использовала. Но если Трина рассказывала правду, то уровень лжи и махинаций был выше всяких похвал. Я же, как по нотам, отыграл свою роль, думая, что хорошо исполняю долг адвоката, дергая за нужные веревочки во благо клиента. Хотя с самого начала все веревочки – мои веревочки – были в руках моей клиентки и ее куратора из Управления по борьбе с наркотиками.

У меня еще оставалась куча вопросов относительно сценария, который обрисовывала Трина, – по большей части, зачем я понадобился в этой схеме. Но теперь я задумался о другом. Если эта история станет достоянием общественности, она принесет мне еще больше унижения. А судя по словам сидящей передо мной проститутки, все к тому и идет.

Я постарался не показать, что внутри у меня все похолодело. И сохранив самообладание, не дрогнувшим голосом задал следующий вопрос:

– Полагаю, говоря Глори, вы имели в виду Глорию Дейтон, в то время также известную как Глори Дейз?

И тут на журнальном столике завибрировал айфон. Трина схватила его, вероятно надеясь получить еще один заказ до того, как отправится спать, и посмотрела на номер. Тот не определился. Но трубку она все равно взяла.

– Привет. Это Трина Триххх…

Пока она слушала, я бросил взгляд на Сиско. Мне было любопытно, понял он из нашего разговора, что я стал невольным участником подпольной интриги агента Управления по борьбе с наркотиками.

– А он утверждает, – сообщила Трина своему собеседнику, – что вы не мой адвокат.

Я посмотрел на Трину. Она разговаривала явно не с потенциальным клиентом.

– Это Фулгони? – спросил я. – Дайте-ка мне с ним поговорить.

Она замешкалась, но потом все-таки протянула мне трубку.

– Фулгони, – начал я, – ты же вроде собирался мне перезвонить.

Повисла пауза, а потом зазвучал голос, и это был голос не Слая Фулгони-младшего.

– Не знал, что я должен перезвонить.

До меня дошло, что я говорю лично со Слаем-старшим. Вероятно, он звонил из федеральной тюрьмы в Викторвилле по сотовому, который тайком пронес в камеру посетитель или охранник. Многие мои клиенты-заключенные могли общаться со мной по предоплаченным трубкам – одноразовым телефонам с ограниченным количеством минут и сроком службы.

– Мне должен был перезвонить ваш сын. Как у вас дела, Слай?

– Недурно. Еще каких-то одиннадцать месяцев, и я на свободе.

– Откуда вы узнали, что я здесь?

– Я и не знал. Просто хотел поболтать с Триной.

Как бы не так!.. Впрочем, я решил не давить. Пока.

– Что я могу для вас сделать, мистер Холлер?

– Понимаете… вот сижу тут, беседую с Триной… Любопытно, зачем я вам сдался. Должен вам сказать, мне не нравится, когда меня выставляют дураком – особенно на открытом судебном заседании.

– Понимаю. Но когда действительно ставишь себя в глупое положение, то этой проблемы не избежать. Вы должны подготовиться к тому, что правда откроется. На кону свобода человека.

– Буду иметь это в виду.

Я отдал телефон Трине.

– Что он сказал? – спросила она.

– Ничего особенного. А сколько вам пообещали?

– Что?

– Да ладно, Трина, вы же деловая женщина. С меня вы запросили деньги только за то, чтобы ответить на пару вопросов. Наверняка вы запросили что-то за снятие свидетельских показаний. Так сколько? Уже дали показания?

– Понятия не имею, о чем вы. Мне ничего не платили.

– А эта квартира? Вам ее предоставили, чтобы вы были под рукой?

– Нет! Это моя квартира, и я хочу, чтобы вы из нее убрались. Оба. Вон. Немедленно!

Я мог бы и надавить, но было совершенно ясно, что мои восемьсот баксов ушли в никуда, и она больше ничего не расскажет. Что бы ни сказал Фулгони перед тем, как телефон попал в мои руки, это ее остановило. Пора уходить. Я встал и кивком показал Сиско на дверь.

– Спасибо за то, что уделили нам время, – поблагодарил я Трину. – Уверен, мы еще поболтаем.

– Не надейтесь!

Мы вышли из квартиры. Пока мы ждали лифт, я снова подошел к двери Трины и прильнул к ней, надеясь что-нибудь подслушать. Может, она станет кому-то звонить, например Слаю-младшему. Однако ничего не услышал. Прибыл лифт, и мы поехали вниз. Сиско молчал.

– Эй, что такое, здоровяк? – спросил я.

– Ничего. Просто думаю. Вот откуда он узнал, что именно сейчас ей нужно позвонить?

Я кивнул. Хороший вопрос. Мы вышли из здания и прогулялись до Спринг-стрит, пустынной за исключением пары патрульных машин, припаркованных у здания полицейского управления. Шел третий час ночи, и никаких признаков людей не наблюдалось.

– Думаешь, за мной проследили? – спросил я.

Сиско кивнул:

– Он ведь как-то узнал, что мы ее нашли. Что мы с ней.

– Не нравится мне это.

– Завтра попрошу проверить твой автомобиль, а потом прикреплю к тебе пару индейцев. Посмотрим, нет ли за тобой хвоста.

Коллеги, к услугам которых Сиско прибегал для наблюдения за противником, настолько мастерски сливались с окружающей средой, что он прозвал их индейцами, памятуя о том, как в старых вестернах индейцы следили за обозами, а белые поселенцы даже не подозревали об их присутствии.

– Хорошо бы, – кивнул я. – Спасибо.

– Где ты припарковался? – поинтересовался Сиско.

– Прямо напротив здания полицейского управления. Решил, что так будет безопаснее. А ты?

– Тоже где-то здесь. Ты в порядке или проводить?

– Все нормально. Увидимся на совещании.

– Да, до встречи.

Мы отправились в разных направлениях. Я трижды смотрел через плечо, пока не добрался до автомобиля, припаркованного в самом безопасном месте в центре города. А уже сидя в машине, всю дорогу домой не отводил взгляда от зеркала заднего вида.

18

На совещание я прибыл позже всех. Вялый. Когда я наконец добрался до дома – за несколько часов до этого, – то прикончил личный запас текилы. Я успел напиться, съездить в центр на встречу с Триной Рафферти и поволноваться, так как понял, что за мной скорее всего следят. И до звонка будильника удалось урвать лишь пару часов тревожного сна.

Я пробурчал собравшимся в зале приветствие и без промедления отправился за кофе. Налил полчашки, отправил в рот две таблетки болеутоляющего и выпил обжигающую жидкость одним глотком. Потом налил еще, добавив молока и сахара, чтобы сделать напиток повкуснее.

– Ну, как у вас дела? Надеюсь, лучше, чем у меня.

Все ответили утвердительно. Развернувшись, я нашел свободное место и тут же обратил внимание, что за столом сидит Эрл. Сначала я позабыл, что он тут делает, а потом вспомнил, что днем раньше сам пригласил его примкнуть к нашему узкому кругу.

– Да, народ, я попросил Эрла к нам присоединиться. Он будет принимать более активное участие в работе, касающейся расследований и опросов.

Вытащив стул в конце стола, я сел и заметил в центре стола маленький черный электронный прибор с тремя зелеными мигающими лампочками.

– Микки, не хочешь пончик? – спросила Лорна. – Мне кажется, тебе надо что-то забросить в свой желудок.

– Не сейчас, – ответил я. – А что это такое?

Я ткнул пальцем в устройство. Прямоугольная черная коробочка размером с айфон, только на дюйм толще. С одной стороны аппарата торчали три штыревые антенки.

– Как раз рассказывал, – ответил Сиско. – Это блокирующее устройство Paquin 7000. Прерывает любые передачи информации: Wi-Fi, блютус, радиоволны. Никто снаружи не услышит, о чем мы здесь говорим.

– Ты обнаружил «жучок»?

– Если у тебя есть такой приборчик, можно даже не искать. В этом-то и вся прелесть.

– А в «линкольне»?

– Как раз сейчас мои парни его обыскивают. Ждали, пока ты приедешь. Как только мне что-то сообщат, я сразу тебя проинформирую.

Я полез в карман за ключами.

– Они обойдутся без ключей, – сказал Сиско.

Конечно, зачем им – профи! Но я все равно вытащил ключи, положил их на стол и пододвинул к Эрлу.

– Ладно, давайте начинать. Простите за опоздание. Ночка затянулась. Знаю, что это не оправдание, но…

Я сделал еще один глоток кофе и почувствовал, как по венам разлилась энергия. Оглядевшись, я сел за стол, показал на Paquin-7000 и произнес:

– Простите за все эти шпионские фишки, но, думаю, меры предосторожности нам не помешают. Вчера днем, а после и ночью, в деле наметился значительный прорыв.

И словно подчеркивая серьезность вступительного слова, сверху разнесся аккорд, взятый на электрогитаре, что вогнало меня в ступор. Мы подняли головы. A Hard Day’s Night… знаменательное совпадение.

– Я думал, «Битлы» распались, – пошутил я.

– Так оно и есть, – отреагировала Лорна. – Нам обещали, что по утрамрепетиций не будет.

Ударил по струнам следующий аккорд, затем послышалось бренчание. Кто-то долбил по хай-хету на ударной установке, а от лязга тарелок, казалось, вылетали пломбы.

– Разве эти ребята с утра не должны мучиться похмельем или вообще дрыхнуть? Вот я бы с удовольствием повалялся в кровати.

– Я поднимусь, – предложила Лорна. – Меня это бесит.

– Нет. Сиско, сходи ты. Ты уже в курсе последних новостей, а Лорне надо послушать. К тому же ты там наверху лучше справишься.

– Уже иду.

Сиско вышел из комнаты и отправился вверх по лестнице. На этот раз я даже остался доволен, что он надел на работу футболку, выставляющую напоказ его впечатляющие бицепсы и устрашающие тату. Футболка прославляла сто десятую годовщину мотоциклов «Харли-Дэвидсон». И я подумал, что это тоже может помочь наладить контакт.

Под бухающий сверху ритм бас-бочки я стал рассказывать о последних событиях, начав с повестки, которую всучил мне вчера утром Валенсуэла. Примерно на середине рассказа с верхнего этажа раздался оглушающий грохот – Сиско положил конец репетиции.

Наконец я подробно изложил позднюю встречу с Триной Триххх и поделился выводом о слежке, на который меня подтолкнул звонок Фулгони из тюрьмы. Вопросов никто не задавал, только Дженнифер что-то для себя пометила. За столом воцарилось молчание. То ли народ еще не проснулся, то ли почувствовал потенциальную угрозу, которую означала для каждого эта слежка, то ли я мог считать себя искусным рассказчиком.

В комнату как ни в чем не бывало вернулся Сиско: сел на свое место и кивнул мне, сообщая, что проблема решена.

– Вопросы есть? – спросил я, оглядев остальных.

Дженнифер, словно школьница на уроке, подняла вверх руку.

– По правде говоря, у меня есть. Ты сказал, что Сильвестр Фулгони-старший позвонил тебе из тюрьмы в Викторвилле в два ночи. Как такое возможно? Неужели заключенным предоставляют доступ…

– Конечно, не предоставляют, – сказал я. – Номер не определился, но я уверен, что это был сотовый. Тайно пронесли, или дал какой-нибудь охранник.

– А отследить нельзя?

– Нет, не получится. Это предоплаченный.

– Предоплаченный?

– Одноразовый телефон, не привязанный к имени. Впрочем, давайте ближе к теме. Главное, это был Фулгони, и он звонил мне из тюрьмы; очевидно, ему сообщили, что я в этот момент беседую с его главной свидетельницей Триной Триххх. Вот в чем суть. Не важно, что Фулгони как-то раздобыл телефон, важно, что он знал о наших передвижениях. Какой следующий вопрос?

Перед тем как его задать, Дженнифер сверилась с пометками:

– До вчерашнего дня мы занимались двумя разными делами: делом Лакосса и этим, вторым, связанным с Мойей. Последнее мы считали самостоятельным, но думали, что оно пригодится для защиты. Теперь, если я правильно проследила ход твоих мыслей, это одно дело.

– Да, ты правильно поняла, – кивнул я. – И связующее звено здесь, без сомнения, Глория Дейтон. Хотя замыкается все на Лэнкфорде, ведь именно он в ночь убийства следил за Глорией.

– Выходит, Лакосса все время подставляли, – проговорил Эрл.

– Да, – снова кивнул я.

– И теперь мы считаем это своим делом.

– Снова да.

Я огляделся. Три стены зала заседаний были стеклянные, четвертая была выложена старинным кирпичом.

– Лорна, нам бы сюда доску повесить. Чтобы рисовать схемы.

– Хорошо, достану, – пообещала Лорна.

– Еще замки здесь поменяй. И нужно повесить две камеры: одну на дверь, другую в центр комнаты. Дело идет к суду, я хочу, чтобы у нас было надежно и безопасно.

– Могу выставить круглосуточную охрану, – предложил Сиско.

– Пожалуй, имеет смысл.

– А на какие деньги? – поинтересовалась Лорна.

– Ладно, Сиско, охрана отменяется, – сказал я. – Может, потом, когда пойдем в суд. А сейчас давай ограничимся камерами и замками.

Я подался вперед:

– Нужно все разложить по полочкам и хорошенько проанализировать. Восемь лет назад я плясал под чужую дудку. Вел дело, считая, что решение принимаю сам. Я ошибался. И не хочу снова попасться на эту удочку.

Я снова сел в ожидании вопросов, но на меня лишь молча смотрели в упор. Вдруг Сиско бросил взгляд поверх моего плеча через стеклянную дверь позади и встал. Я повернулся. На пороге стоял какой-то мужчина, как ни странно, даже мощнее Сиско.

– Один из моих ребят, – пояснил Сиско, выходя из зала заседаний.

Обернувшись, я поглядел на остальных.

– В кино его бы звали Малыш…

Пока я доливал себе кофе, появился возвращающийся Сиско.

В ожидании вердикта я замер. Сиско сунул голову в дверь, но входить не стал.

– В «линкольне» стоял маячок. Хочешь, чтобы достали? Можем найти ему иное применение. Повесим на почтовый грузовик – будет прикольно. Пусть побегают.

Под маячком он имел в виду систему поиска угнанных автомобилей. Значит, кто-то прицепил к моей машине трекер GPS.

– То есть? – спросила Аронсон.

Пока Сиско объяснял, в голове крутился вопрос: вытаскивать устройство или не трогать? И если не трогать, то как заставить его работать мне во благо и против того, кто отслеживает мои перемещения. За почтовым грузовиком они, конечно, побегали бы кругами, но это указало бы на наше вмешательство.

– Оставь все как есть, – сказал я, когда Сиско закончил разъяснять ситуацию остальным. – По крайней мере пока. Может пригодиться.

– Не забывай, что это не исключает хвоста, – напомнил Сиско. – Придержу индейцев на пару деньков, пусть понаблюдают.

– Договорились.

Стоя в дверях, он развернулся и подал своему человеку знак: сделал горизонтальный жест рукой. Статус-кво, оставить трекер на месте. Мужчина «прицелился» указательным пальцем в Сиско – сообщение принял – и вышел за дверь.

– Извините. Позвонить он не мог: блокиратор, – произнес Сиско, возвращаясь к столу и по дороге показывая на Paquin-7000.

Я кивнул.

– А как этого парня зовут? – поинтересовался я.

– Кого? Карапуза? Настоящее имя, по правде, даже не знаю. Все зовут его Карапуз.

Я прищелкнул пальцами: почти в точку. Остальные приглушенно захихикали, а Сиско так на нас посмотрел, словно понял, что над ним пошутили.

– А бывают байкеры без кличек? – заинтересовалась Дженнифер.

– Ты про клички типа Баллокс? Нет, сказать по правде, я о таких не слышал.

Все снова засмеялись, но я настроил народ на серьезный лад.

– Ладно, давайте разбираться. Мы выяснили, что лежит на поверхности, теперь надо копнуть глубже. Сразу же возникает вопрос «зачем». Зачем понадобилось мной манипулировать восемь лет назад? Если верить тому, что нам рассказали, получается, Марко идет к Глории и заставляет спрятать пистолет в гостиничном номере Мойа, чтобы при аресте тому увеличили меру наказания и он попал под статью, при которой возможно пожизненное заключение. Здесь все ясно. Но дальше идет закавыка.

– Почему Марко просто его не арестовал, когда пистолет подбросили? – спросил Сиско.

– Вот именно, – показал я на него пальцем. – Вместо того чтобы идти по прямой, он выстраивает стратегию, в которой Глория позволяет себя арестовать местной полиции, а затем обращается ко мне. Она дозированно выдает информацию, чтобы меня заинтересовать и чтобы я решил, что смогу договориться. Я обращаюсь к окружному прокурору, заключаю сделку. Мойю арестовывают, находят пистолет… остальное вы знаете. Но все равно остается вопрос: зачем идти такой тернистой дорогой?

Повисла пауза, мои коллеги размышляли над таким замысловатым планом. Первой спохватилась Дженнифер.

– Марко не мог позволить, чтобы его связывали с этим делом, – предположила она. – По какой-то причине ему надо было устраниться и подождать, пока дело само не попадет к нему в руки. Прокурор заключает с тобой сделку, полиция Лос-Анджелеса производит арест, но потом встревает Марко со своим знаменитым федеральным ордером и кроет все предыдущие карты. Хотя складывается впечатление, будто дело принесли ему на блюде, на самом деле он его срежиссировал сам.

– Что лишь возвращает нас к вопросу «зачем», – заметил Сиско.

– Точно, – согласился я.

– Мойа не должен был узнать, что его подставил Марко? – предположила Дженнифер. – Получается, Марко вроде как спрятался за твою спину и спину Глории?

– Может, и так, – сказал я.

– Мойа из картеля, – кивнул Сиско, – а там нравы жестокие. Чтобы добраться до одного стукача, они уничтожат целую деревню. Согласно плану Марко, дело само свалилось ему в руки. А начни Мойа кого-то искать ради возмездия, все уперлось бы в Глорию.

– Пожалуй, – согласился я. – Но если Мойа жаждал мести, зачем выжидать семь лет, чтобы убить Глорию?

Сиско покачал головой. При «мозговом штурме» такое случается: чаще, чем хотелось бы, обнаруживаешь, что беседа зашла в логический тупик.

– А может, мы говорим о двух разных вещах, – встряла Дженнифер. – Которые разделяют семь лет. Есть полицейская облава и неизвестная причина, ради чего Марко ее подстроил. А еще есть убийство Глории, которое могло произойти по совершенно другим мотивам.

– Ты думаешь, что это сделал наш клиент? – спросил я.

– Нет, вовсе нет. Я почти убеждена, что он – козел отпущения. Просто семь лет – большой срок. Все меняется. Ты сам сейчас задался вопросом, зачем Мойе ждать мести семь лет. Да и смерть Глории для него невыгодна. В иске заявляется, что пистолет подкинули в гостиничный номер. И Глория нужна ему позарез. А кто остается сейчас? Трина Триххх со своими показаниями из вторых рук? Ну, представит он ее перед окружным апелляционным судом. И что? Можно лишь пожелать ему удачи.

Я вперился в Дженнифер взглядом.

– Устами младенца… – медленно протянул я. – Только не обижайся. Это я так, к слову: хотя ты у нас новичок, но только что нащупала ниточку. Мойе она нужна была живой. Чтобы признаться в суде о своих деяниях.

– А может, она не хотела признаваться, и ему пришлось ее убить? – предположил Сиско.

Я покачал головой. Что-то мы упускали.

– Если отталкиваться от того, что Мойе она была нужна живой, – сказала Дженнифер, – надо понять, кому выгодна ее смерть.

И снова я кивнул, одобряя такой ход мыслей. Выждал чуточку, простирая руки к коллегам в надежде на очевидный ответ. Который так и не последовал.

– Марко, – произнес тогда я сам.

Я откинулся на спинку стула и перевел взгляд с Сиско на Дженнифер. Они беспомощно на меня уставились.

– Что? Только я один вижу?

– Так ты пытаешься выбрать на роль воображаемого противника либо федерального агента, либо убийцу из картеля? – спросила Дженнифер.

– Нам больше не нужно искать воображаемого противника.

На время, потребовавшееся на осмысление моих слов, повисло молчание.

– Но зачем? Зачем Марко желать ей смерти? – нарушила тишину Дженнифер.

– А это нам и предстоит выяснить, – пожал я плечами.

– Где наркотики, там куча денег, – заметил Эрл. – А люди слабы.

– Прямо в точку! – указал я на него пальцем. – Если верить, что Марко заставил Глорию подбросить пистолет, то мы имеем дело с продажным агентом. Мы были уверены, что он нарушил правила, стремясь схватить плохих парней. А может, он убил, чтобы обезопасить себя и свои преступные махинации? Если Глория стала представлять для него опасность, то, на мой взгляд, она определенно попала под прицел.

Я подался вперед.

– Вот что мы должны сделать. Нужно разузнать про Марко подробнее. И про его команду – группу по борьбе с картелями. Раскопать дела, которые они провернули до и после ареста Мойи. Посмотрим, какая за ними тянется слава. Проверим и другие дела на предмет, есть ли там что-то подозрительное.

– Я поищу его имя по протоколам судебных заседаний, – предложила Дженнифер. – И на уровне штата, и федеральные. Вытяну все, что смогу, а дальше посмотрим.

– А я похожу поспрашиваю, – добавил Сиско. – У меня есть кое-какие контакты…

– А я займусь мальчиками Фулгони, – сказал я, – и мистером Мойа. Возможно, теперь они для нашего дела ценные фигуранты.

Я почувствовал прилив адреналина. Лишь чувство верно выбранного направления способно заставить так бурлить кровь.

– Ты считаешь, что маячок в твою машину поставило Управление по борьбе с наркотиками? – спросила Дженнифер. – А не Мойа и не Фулгони?

Мысль о том, что нечистый на руку агент отслеживает мои передвижения, превратила бурлящую от адреналина кровь в моих венах в крошечные сосульки.

– Если так, значит, Фулгони позвонил Трине прошлой ночью случайно, – сказал я. – А мне как-то не верится.

Эту головоломку еще предстояло решить, иначе мы не получим ясной картины.

Дженнифер, подхватив блокнот и папки, стала отодвигать стул.

– Постой-ка, мы еще не закончили.

Она вновь села и выжидающе посмотрела на меня.

– Лэнкфорд, – напомнил я. – В ночь убийства Глории он за ней следил. Если мы проверяем Марко, необходимо изучить связь между ним и Лэнкфордом. Найдем связь – будем близки к разгадке.

Я переключился на Сиско.

– Копай тшательно. Если он знаком с Марко, хочу знать откуда. Хочу знать как.

– Понял, – кивнул Сиско.

Я снова перевел взгляд на Дженнифер:

– То, что мы проверяем Марко, не означает, что нужно забросить Мойю. Выясни о его деле все, что только возможно. Так мы лучше поймем Марко.

– Ясно.

Я повернулся к Лорне и Эрлу!

– Лорна, ты занимаешься текучкой. А ты, Эрл, идешь со мной. Вот вроде бы и все. Пока по крайней мере. Будьте осторожнее. Помните, с кем мы имеем дело.

Все молча встали. Совещание выдалось не из тех, что поднимают боевой настрой войск. Мы расходились в разные стороны, чтобы тайно изучить потенциально опасного федерального агента. Что могло быть более удручающим?

19

По пути в центр мне пришлось попросить Эрла не заниматься самодеятельностью. Он вклинивался в поток машин, потом выходил из него, то прибавляя скорость, то тормозя. Делал вид, будто съезжает на боковые улочки, а потом резко выворачивал руль, чтобы в последний момент вернуться на автостраду.

– Давай с наличием хвоста будет разбираться Сиско. Твоя задача – доставить меня в здание суда целым и невредимым.

– Простите, босс, крышу сорвало. Но должен сказать, мне нравится. Понимаете? Посидел на совещании, понял, что вокруг творится…

– Когда мне потребуется твоя помощь – как вчера, например, – я тебя подключу.

– Круто!

После этого он успокоился, и мы добрались до центра без происшествий. Эрл высадил меня у здания уголовного суда. Я держал путь на семнадцатый этаж, в кабинет окружного прокурора. Выйдя из машины, я оглядел крышу автомобиля и мимоходом изучил перекресток. Не заметив ничего необычного, я поймал себя на том, что просматриваю крыши – ищу «индейцев». Но их тоже не увидел.

Я прошел через металлодетектор и, втиснувшись в переполненный лифт, стал подниматься на семнадцатый этаж. Встречу мне никто не назначал, следовательно, мне долго сидеть на жестком пластиковом стуле. И все же я считал, что попасть на прием к Лесли Фэр просто необходимо.

В эпизоде восьмилетней давности она сыграла ключевую роль, хотя позже нам практически не выпадало шансов пообщаться. Именно Лесли Фэр, помощник окружного прокурора, заключила сделку, в результате которой арестовали Гектора Арранде Мойю, а Глория Дейтон получила свободу.

За прошедшие годы карьера Лесли круто пошла в гору. Она выиграла пару громких судебных процессов и сделала правильный выбор, поддержав на выборах моего оппонента Деймона Кеннеди. Теперь она занимала пост главного помощника окружного прокурора и отвечала за дела о серьезных правонарушениях, заведовала адвокатами и расписанием судебных процессов и больше практически не появлялась в качестве представителя потерпевшей стороны.

Для меня такой поворот оказался скорее на руку. Обвинитель она была несговорчивый, и я был рад, что наши дорожки не пересекутся в зале суда.

Может, мне и не по душе было сталкиваться с Лесли Фэр, но я ее уважал. Она наверняка знает, что произошло с Глорией Дейтон, и, не исключено, решится мне помочь, восполнив кое-какие пробелы восьмилетней давности. Я хотел понять, не пересекалась ли она когда-нибудь с агентом Марко, и если да, то по какому поводу.

Администратора я предупредил, что мне не назначено. Она пригласила меня присесть и пошла уведомить секретаря мисс Фэр, что я прошу о десятиминутной встрече. Тот факт, что у Фэр появился личный секретарь, подчеркивал ее высокое положение при власти Кеннеди. Большинство прокуроров, по моим сведениям, не имели помощников. Им везло, если удавалось воспользоваться услугами хотя бы общего секретаря.

Я вытащил телефон и присел на один из пластиковых стульев, которые прописались в этой приемной задолго до того, как я стал дипломированным адвокатом. Нужно было проверить почту и написать пару-тройку сообщений, но для начала я позвонил Сиско, чтобы узнать, не вычислили ли его «индейцы» кого-нибудь, пока я ехал в центр.

– Только что получил доклад, – сообщил Сиско. – Они ничего не заметили.

– Понятно.

– И все же не факт, что хвоста нет. Всего одна поездка. Возможно, потребуется тебя немного погонять, чтобы спровоцировать отрыв. Тогда поймем точно.

– Серьезно? У меня нет времени бегать по городу. Ты говорил, что эти парни – профи.

– Знаешь, индейцам, которые лазали по горам, не приходилось наблюдать за 101-й автострадой. Я велел им не спускать с нее глаз. Что у тебя дальше по расписанию?

– Сейчас я в офисе окружного прокурора и понятия не имею, сколько времени здесь проторчу. Затем поеду в офис Фулгони на встречу с Младшеньким.

– И где офис?

– В Сенчери.

– Ну, в Сенчери, может, и получится. Проспекты там хорошие, широкие. Скажу ребятам.

Я отключился, открыл на телефоне почту и обнаружил кучу писем от клиентов, которые сейчас находились под арестом. В большинстве тюрем заключенным предоставили доступ к электронной почте. Худшее, что случилось за последние годы с адвокатами защиты. Заняться в тюрьме нечем, и ребята заваливали меня, как и любого другого адвоката, тоннами электронных писем с вопросами, тревогами, а порой и угрозами. Я сорок пять минут разбирался с письмами, как вдруг заметил, что на экран телефона легла чья-то тень, и поднял голову. Сверху на меня смотрел Лэнкфорд. Я практически вздрогнул, но, думаю, умудрился не выказать удивления.

– Следователь Лэнкфорд.

– Холлер, что ты здесь забыл?

Он произнес это таким тоном, словно я незаконно вселился в здание суда или успел надоесть всем тут до чертиков, и меня уже не раз просили уйти.

– Жду встречи. А ты что здесь делаешь?

– Я здесь работаю. Забыл, что ли? Ты по делу Лакосса?

– Нет. Но тебя это не касается.

Он знаком приказал мне встать. Я не пошевелился.

– Сказал ведь, жду кое-кого.

– Уже не ждешь. Лесли Фэр послала меня выяснить, что тебе нужно. Не хочешь говорить со мной, не будешь говорить ни с кем. Давай вставай. Из приемной нельзя вести свои личные дела, у тебя есть машина.

Я оцепенел, услышав этот ответ. Его отправила Фэр. Значит, ей прекрасно известно все, что происходило за кулисами по делу об убийстве Глории Дейтон? Я-то пришел, чтобы ей все объяснить, но, похоже, она знала больше меня.

– Повторяю, – с нажимом произнес Лэнкфорд, – поднимайся, или я подниму тебя сам.

Сидевшая от меня через два стула женщина встала, решив, что сейчас меня скорее всего вышвырнут силой, и нашла себе место на противоположной стороне комнаты.

– Расслабься, Лэнкфорд, – сказал я. – Иду я уже, иду.

Сунув телефон во внутренний карман пиджака и прихватив с пола портфель, я встал. Лэнкфорд не пошевелился, предпочитая стоять вплотную, нарушая мое личное пространство. Я хотел его обойти, но он, сделав шаг в сторону, вновь оказался со мной лицом к лицу.

– Развлекаешься? – спросил я.

– Мисс Фэр тоже не хочет тебя здесь видеть. Она больше не выступает в суде, и ей не нужно иметь ничего общего с такими подонками, как ты. Ясно?

У него изо рта воняло кофе и сигаретами.

– Конечно. Я все понял.

Обогнув его, я направился к лифту. Лэнкфорд пошел за мной и молча наблюдал, как я нажал кнопку «вниз». Обернувшись, я заметил:

– Придется подождать.

– Весь день свободен.

– Не сомневаюсь. А ты изменился, – не смог удержаться я.

– Да? В каком смысле?

– С нашей последней встречи. Ты что, волосы себе пересадил?

– Очень смешно. К счастью, я не видел твою рожу с первой явки Лакосса в суд, то есть с прошлого года.

Отвернувшись, я сосредоточил внимание на дверях лифта. Наконец световое табло наверху загорелось, и двери разъехались, открыв кабину с четырьмя пассажирами. Я вошел, развернулся, чтобы взглянуть на Лэнкфорда, и в знак прощания приподнял воображаемый головной убор.

– Все дело в шляпе, – сказал я. – Сегодня ты ее не надел.

Двери лифта закрыли от меня остекленевший взгляд следователя.

20

Стычка с Лэнкфордом привела меня в возбужденное состояние. По пути вниз я переминался с ноги на ногу, как заправский боксер в углу ринга, ожидающий гонга. И пока я доехал до первого этажа, я уже понял точно, куда нужно идти. Слай Фулгони мог подождать; следовало увидеться с Законником Зигелем. Спустя сорок минут я вышел из другого лифта на пятом этаже Менора-мэнор. Когда я проходил мимо регистратуры, меня остановила медсестра и попросила открыть портфель. Иначе она не разрешит мне пройти по коридору в комнату Зака.

– О чем вы? – спросил я. – Я его адвокат.

– Кто-то проносил мистеру Зигелю еду, – сурово произнесла она, – что создает для пациента определенные риски, так как подрывает тщательно разработанный и предусмотренный графиком план питания.

Я видел, куда она клонит, но уступать не собирался.

– То есть вы зовете то, чем его кормите и за что он платит, планом питания?

– Мы сейчас не обсуждаем, нравится пациентам еда или нет. Если хотите навестить мистера Зигеля, вам придется открыть портфель.

– Хотите увидеть, что в моем портфеле, покажите ордер.

– Это не государственная контора, мистер Холлер, и не зал суда. Это частное медицинское учреждение. У меня, как у старшей сестры отделения, есть право проверять всех и вся, что появляется из дверей лифта. Мы обязаны обеспечивать больным защиту. Или открываете портфель, или я вызываю охрану, и вас выводят из помещения.

Подчеркивая угрозу, она положила руку на расположенный на столе телефон.

Раздраженно покачав головой, я взгромоздил портфель на столешницу. Щелчком открыл парный замок и откинул крышку. Ее глаза довольно долго пристально разглядывали содержимое.

– Удовлетворены? Возможно, где-то завалялось одинокое драже «Тик-Так». Надеюсь, это не криминал.

Шпильку она пропустила мимо ушей.

– Спасибо. Теперь можете закрыть портфель и навестить мистера Зигеля.

– Что вы, вам спасибо.

Закрыв портфель, я, довольный собой, прошел по коридору, понимая, что когда в следующий раз я и вправду захочу пронести Законнику еды, мне понадобится хитрый план. Дома в гардеробной хранился один портфель, который как-то раз достался мне по бартеру от клиента. Там было потайное отделение, куда вмещалось кило кокаина.

Зигель сидел на кровати с поднятой спинкой и смотрел повтор шоу Опры, врубив звук на полную. Глаза старика были открыты, но казалось, он ничего не видит. Закрыв дверь, я подошел к кровати и помахал у него перед лицом рукой вверх-вниз, на секунду испугавшись, что он умер.

– Зак?

Он вышел из состояния задумчивости, сфокусировал на мне взгляд и улыбнулся:

– А, Микки Маус! Привет, что ты мне принес? Дай угадаю, тунец и авокадо?

Я покачал головой:

– Прости, Зак, сегодня ничего нет. В любом случае для обеда еще рановато.

– Что? Да ладно, доставай. Свиной сандвич с соусом, я прав?

– Нет, я действительно ничего не принес. А если бы и принес, это все равно бы конфисковала на входе сестра Рейтчед. Она нас почти раскрыла, даже проверила портфель.

– Отказывать человеку в самом простом удовольствии!..

Я положил руку ему на ладонь.

– Не волнуйся, Зак, она меня не испугает. Есть план, в следующий раз принесу. Договорились?

– Да, конечно.

Я отодвинул от стены стул и сел напротив кровати. В складках одеяла обнаружился пульт, и я приглушил звук.

– Слава богу, – заметил Зак. – А то я чуть с ума не сошел.

– А почему сам не выключил?

– Да не мог найти этот чертов пульт… Зачем же ты пришел, если не принес мне подкрепиться? Ты ведь только вчера у меня был. Да? Пастрами из ресторана «У Арта» из Долины.

– Точно, Зак. Я рад, что ты помнишь.

– Тогда зачем пришел так скоро?

– Потому что сегодня подкрепление нужно мне. Юридическое.

– Что случилось?

– Я по поводу Лакосса. Творятся такие дела, что все труднее и труднее различать лес за деревьями.

Я стал загибать пальцы, отмечая действующих лиц:

– У меня тут подозрительный агент Управления по борьбе с наркотиками, не внушающий доверия следователь окружного прокурора, убийца из картеля и лишенный практики адвокат. Мой клиент сидит в тюрьме, а в довершение за мной следят.

– Так, давай рассказывай все по порядку.

Следующие тридцать минут я резюмировал последние события и отвечал на вопросы. Повторил ему версию, которую поведал ранее, но более детально, а потом с еще большими подробностями повел рассказ дальше. Он задал кучу вопросов, но предложений никаких не выдвинул. Просто собирал данные, придерживая свое мнение при себе. Я дошел до стычки с Лэнкфордом в приемной офиса окружного прокурора, и у меня возникло чувство, что я что-то упускаю – что-то прямо перед носом.

Зак молчал. Затем хрупкой рукой сделал жест, словно подбросил что-то вверх и дал ветру это разнести. Я заметил, что из-за уколов, что ему тут делали, из-за того, чем его тыкали и как кололи, обе кисти стали фиолетовыми. Старость не для слабаков.

– Это все? – спросил я. – Пусти по ветру, как горсть лепестков? Больше нечего сказать?

– Что ты, у меня много чего есть сказать, но тебе неприятно будет слышать.

Я жестом попросил его продолжить.

– Ты упускаешь общую картину, Маус.

– Да неужели? И что это за общая картина?

– Вот видишь, вопрос поставлен неверно, – назидательно проговорил Зак. – Первый вопрос должен быть не «что», а «почему». Почему я упускаю общую картину?

Я неохотно кивнул:

– Ну и почему же я упускаю общую картину?

– Давай начнем с того, что ты только что рассказал про состояние дела. По твоим словам, сегодня на утреннем совещании «первогодок», которую ты взял на работу из дешевого магазина, заставила тебя посмотреть на вещи в правильном свете.

Он имел в виду Дженнифер Аронсон. Я и правда вытащил ее из Юго-западного юридического колледжа, что располагался в старом здании универмага «Баллокс» на бульваре Уилшир. Это и породило ее прозвище. Но обозвать юридический колледж дешевым магазином – это уж перебор.

– Надо воздать должное тому, кто это заслужил, – сказал я. – Может, Дженнифер и новичок, но она проницательнее любых трех адвокатов, которых я взял бы из Верховного суда.

– Да, да, все это, конечно, замечательно, она хороший адвокат, я согласен. К сожалению, ты всегда рассчитываешь, что окажешься адвокатом лучше. И в глубине души ты на этом зациклился. Поэтому тебе действует на нервы, когда новичок из твоей команды зрит в корень. Ведь самым умным в комнате должен быть ты.

Я не знал, что на это ответить. А Зак наседал.

– Я не психиатр, я адвокат. Однако знаю: пора прекращать пьянствовать по ночам и привести свой дом в порядок.

Я встал и начал расхаживать перед кроватью.

– Зак, ты вообще о чем? Мой дом…

– Трезвость твоего ума и способность прорываться сквозь возникающие преграды в лучшем случае затуманены назревшими проблемами.

– Ты сейчас о моей дочке? О необходимости жить с мыслью, что твое дитя не хочет иметь с тобой ничего общего?

– Я имею в виду не конкретно это. Я говорю о первопричине. О чувстве вины, которое ты переносишь на все вокруг. Оно сильно воздействует на тебя как на адвоката. На твою работу как адвоката, как защитника обвиняемых.

Он говорил о Сэнди и Кэти Паттерсон и об аварии, которая унесла их жизни. Наклонившись, я обеими руками схватился за железный поручень в изножье кровати. Законник Зигель был моим наставником и мог сказать мне все, что угодно. Он мог отчитать меня похлеще моей бывшей жены, и я бы согласился.

Не поднимая головы, я кивнул.

– Вина, – продолжил Зак. – Придется с ней справиться. Отпусти призраков, иначе они тебя поглотят, и ты никогда не будешь настоящим адвокатом. Ты никогда не увидишь общую картину.

– Пожалуйста, – я воздел руки, – заканчивай со своим бредом про общую картину! О чем ты говоришь? Что я упускаю?

– Чтобы разглядеть, что ты упускаешь, нужно сделать шаг назад и увеличить угол обзора.

Я поднял на него глаза, силясь понять.

– Когда подали иск? – тихо спросил Зак.

– В ноябре.

– Когда была убита Глория Дейтон?

– В ноябре, – раздраженно проговорил я.

Мы оба прекрасно знали ответы на эти вопросы.

– А когда тебе адвокат вручил официальную бумагу?

– Только что. Вчера.

– А этот федеральный агент, о котором ты рассказывал, когда ему доставили повестку?

– Я не уверен, что ему вообще ее доставили. Но документ был у Валенсуэлы вчера.

– А еще фальшивая повестка, которую состряпал Фулгони для той девушки, связанной с прошлым жертвы.

– Для Кендалл Робертс, да.

– Есть мысли, почему он сыграл «под дурачка» для нее, а для тебя нет?

– Понятия не имею, – пожал плечами я. – Подозреваю, он знал, что я бы понял, законна повестка или нет. А она не адвокат, поэтому могла и не понять. Он бы сэкономил на регистрации. Я слышал про адвокатов, у которых такое прокатывало.

– На мой взгляд, неубедительно.

– Ну, больше я…

– Выходит, они выписали первые повестки спустя шесть месяцев после подачи иска? Говорю тебе, если бы я так же вел дела в магазине, то вмиг обанкротился бы и вылетел на улицу. Своевременным выполнением процедуры такое уж точно не назовешь.

– Да сыночек Фулгони не отличит свою задницу от…

На середине фразы я запнулся – перед глазами на секунду появилась неуловимая общая картина.

– Возможно, эти повестки были не первыми…

– Наконец до тебя начинает доходить, – кивнул Зак.

21

Я попросил Эрла подбросить меня до бульвара Олимпик, что в Сенчери-Сити, – надо было съездить в офис Слая Фулгони. Потом устроился с чистым блокнотом, рисуя схемы по делу об убийстве Глории Дейтон и ходатайстве о выдаче постановления «хабеас корпус» Гектора Мойи. Довольно скоро я разобрался, что эти два дела переплетались, словно двойная спираль. Я увидел общую картину.

– Босс, вы уверены, что адрес правильный?

Оторвавшись от схемы, я выглянул в окно. Эрл притормозил «линкольн» перед рядом таунхаусов во французском провинциальном стиле. Мы еще не выехали за пределы бульвара Олимпик и находились в восточной части Сенчери-Сити.

Судя по почтовому индексу и проставленным штемпелям, адрес верный. Но увиденное разительно отличалось от величественных башен на аллее Звезд, которые представляли себе люди, когда думали о юридической фирме в Сенчери-Сити.

Впрочем, сам я частенько работаю на заднем сиденье своего авто…

Выпрыгнув из автомобиля, я направился к двери, затем попал в крохотную приемную с потертым ковром. Он брал начало от стойки администратора и раздваивался, указывая путь к дверям слева и справа. На двери слева значилось незнакомое мне имя. А на двери справа стояло имя Сильвестра Фулгони. Не исключено, что Слай-младший делил офис с каким-то другим адвокатом. Возможно, и секретарь у них был общий, хотя в данный момент стойка администратора вообще пустовала.

– Эй! – позвал я.

Никто не ответил. Я взглянул на документы и письма, грудой лежавшие на стойке, и сверху заметил фотокопию графика судебных заседаний Слая-младшего. За месяц – раз-два и обчелся. Работы у Слая было маловато – во всяком случае, работы, которая требовала бы его присутствия в зале суда. Я заметил, что меня он включил в расписание для дачи показаний на следующий вторник; записей относительно Джеймса Марко или Кендалл Робертс не было.

– Ау! – снова позвал я.

Ответа не последовало. Я подошел к двери в кабинет Фулгони, прислонил к косяку ухо. И ничего не услышал. Я постучал, подергал ручку. Дверь оказалась не заперта. За огромным, богато украшенным рабочим столом, который свидетельствовал о лучших временах, сидел молодой человек.

– Простите, я могу вам помочь? – спросил он, явно недовольный вторжением.

Молодой человек закрыл ноутбук, но не встал. Я сделал два шага вперед.

– Я ищу Слая-младшего, – сказал я. – Это ты?

– Извините, я принимаю только по записи. Вот запишитесь, тогда и возвращайтесь.

– Но секретаря нет.

– Мой секретарь обедает, а я сейчас очень за… Постойте-ка… Ты – Холлер? Я прав?

Он вперил в меня палец, а другую руку положил на поручень кресла, словно готовясь вскочить и удирать. Я поднял ладони, демонстрируя, что оружия нет.

– Я пришел с миром.

Лет двадцати пяти, он изо всех сил старался отрастить сносную бородку и носил толстовку с эмблемой клуба «Доджерс». Совершенно очевидно, что в суд он сегодня не собирается, а может, не собирается и завтра, и послезавтра.

– Чего ты хочешь?

Я сделал еще пару шагов к столу. Этот великолепный гигант – очевидно, пережиток со времен отца, когда он стоял в более приличном кабинете – занимал слишком много места. Я выдвинул один из стульев, выстроенных перед столом, и сел.

– Не садись.

Я уселся.

– Ладно. Что у тебя?

Я благодарно кивнул и улыбнулся. Потом указал на стол.

– Симпатичный, – сказал я. – Наследство от старика?

– Послушай, что тебе нужно?

– Я же сказал, что пришел с миром. Почему ты нервничаешь?

Слай шумно выдохнул:

– Не люблю, когда ко мне вламываются. Это адвокатская контора… А, кому я это говорю, у тебя ведь даже кабинета нет.

– Никуда я не вламывался. Секретаря нет на месте. Я позвал, а потом просто толкнул дверь.

– Повторяю, она на обеде… Вообще, что тебе надо? Изложи цель визита и вали.

Он с чувством рассек воздух ладонью.

– Слушай, – сказал я. – Я пришел, потому что начали мы неудачно, и я приношу свои извинения. Был виноват. Я обращался с тобой – и с твоим отцом, – словно мы в этом деле противники. Вряд ли стоит продолжать в том же духе. Поэтому я решил наладить мир и посмотреть, можем ли мы друг друга выручить. Я раскрою свои карты, если вы не станете прятать ваши.

Он покачал головой:

– Нет, так не пойдет. У меня есть дело, у тебя есть… что там у тебя есть. Но вместе мы не работаем.

Я наклонился, пытаясь удержать зрительный контакт.

– Слай, основания для исков у нас схожие. Твой клиент Гектор Мойа и мой клиент Андре Лакосс только выиграют от нашего сотрудничества и обмена информацией.

– Сомневаюсь, – пренебрежительно покачал головой Фулгони-младший.

На стене висели дипломы в рамочках. Такой мелкий шрифт сложно было разобрать на расстоянии, но вряд ли я имел дело с воспитанником университета «Лиги плюща». Я решил выложить кое-какие мысли, которые пришли мне в голову в машине.

– Моего клиента обвиняют в убийстве Глории Дейтон, играющей очень важную роль для вашего ходатайства. Однако я считаю, что он невиновен.

– Поздравляю. Это не наша забота.

Я начал подозревать, что его «наше» относилось не к нему и Гектору Мойа. Имелась в виду команда Фулгони – мистер «Сидит» и мистер «Свободен». Только мистер «Свободен» был не в состоянии отличить habeas corpus – предписания о явке арестованного в суд – от corpus delicti – состава преступления. Я говорил не с тем. Но решил не останавливаться и задать ему главный вопрос. Вопрос, который родился в моей голове, когда я сделал шаг назад и увидел общую картину.

– Ответь на один вопрос, и я уйду. В прошлом году ты пытался вручить повестку Глории Дейтон, пока она еще была жива?

Фулгони категорически замотал головой:

– Я не стану обсуждать с тобой наше дело.

– Ты попросил Валенсуэлу ее доставить?

– Говорю же, я не намерен…

– Мы ведь можем друг другу помочь!

– Тогда обращайся к моему отцу, попробуй убедить его. Я не имею права что-либо с тобой обсуждать. Тебе лучше уйти.

Я не двинулся с места, по-прежнему поедая Слая взглядом.

– Уходи, пожалуйста.

– Кто-то до тебя добрался, Слай?

– Добрался до меня? Ты о чем?

– А зачем ты подделал повестку, которую Валенсуэла должен был вручить Кендалл Робертс?

Он поднял руку и зажал переносицу, словно пытаясь унять головную боль.

– Черт возьми, я больше слова не произнесу!

– Ладно, тогда я побеседую с твоим отцом. Звони ему и поставь на громкую связь.

– Я не могу вот так просто взять и позвонить. Он вообще-то в тюрьме.

– Почему нет? Он прошлой ночью говорил со мной по телефону.

Брови Слая удивленно поползли вверх.

– Ну да, когда я был с Триной.

Его брови снова выгнулись дугой, затем вернулись на место.

– Вот видишь. Он может звонить только после полуночи.

– Да ладно, у него есть сотовый. У половины моих клиентов есть. Вот уж, черт возьми, секрет.

– Да, но в Викторвилле используют глушитель. Знакомый отца его отключает, но только после двенадцати. И если у твоих клиентов есть телефоны, то ты должен знать, что сам им позвонить не можешь. Только исходящие. Когда безопасно.

Я кивнул. Он был прав. Почти в каждой тюрьме сотовые телефоны были распространенным контрабандным товаром. И многие исправительные учреждения вместо того, чтобы полагаться на их обнаружение в ходе постоянных досмотров полостей тела и тюремных камер, применяли блокираторы сотовой связи, которые исключали саму возможность использования этих телефонов. Очевидно, у Старшего в дружках имелся охранник – скорее всего охранник, которому за эту дружбу платили, – и в ночную смену он имел доступ к выключателю. Следовательно, звонок от Слая-старшего прошлой ночью был простым совпадением. Он меня не отслеживал. Но это значило, что отслеживал кто-то другой.

– Как часто он тебе звонит? – поинтересовался я.

– Так и сказал!.. – отреагировал Слай-младший. – Все, мы закончили.

Наверняка Старший звонил каждую ночь и диктовал список текущих дел на следующий день. Младшенький не производил впечатления особо самостоятельной личности. Я до смерти хотел взглянуть на его диплом, чтобы посмотреть, какой университет дал ему путевку в жизнь, но решил, что дело того не стоит. Знавал я адвокатов после топовых факультетов, которые сами не могли найти даже выход из зала суда. И знавал адвокатов, закончивших вечерние курсы, от которых ни одна мелочь не ускользала. Все дело в человеке, а не в университете.

Я встал и вернул стул на место.

– Ладно, Сильвестр, вот что ты сделаешь. Когда сегодня позвонит папочка, скажи, что я завтра к нему заеду. На входе назовусь его адвокатом. Его и Мойи. Мы с тобой работаем в паре. Ты убедишь папочку, что я пытаюсь добиться сотрудничества, а не противоборства. Скажи, что ему лучше согласиться на беседу и меня выслушать. Пусть передаст то же самое Гектору. Пусть не отказывается, иначе для него дела пойдут намного хуже.

– Что ты несешь? Работаем в паре? Чушь какая!

Я снова подошел к столу и наклонился, опершись на красное дерево руками. Слай-младший, насколько было возможно, откинулся в кресле назад.

– Давай-ка я тебе кое-что разъясню, Младшенький. Я добирался сюда два часа. И если сложится не так, как я только что сказал, будут последствия. Во-первых, перестанет выключаться ночью глушитель, оставив тебя ни с чем. И во-вторых, коллегия адвокатов Калифорнии очень плотно заинтересуется вашим с папочкой маленьким соглашением. Для папочки все выльется в занятие юридической практикой без лицензии, для тебя же – в юридическую практику без малейшего, черт возьми, понятия, что же это такое.

Я выпрямился и собрался уходить, но потом снова к нему обернулся:

– Когда я буду разговаривать с судебной коллегией, то про фальшивую повестку тоже не забуду. Им, наверное, такое не сильно понравится.

– Козел ты, Холлер!

Кивнув, я направился к двери.

– Временами – да.

И вышел, оставив позади широко распахнутую дверь.

22

«Линкольн» ждал там, где я его и оставил. Сев на заднее сиденье, я внезапно увидел мужчину, сидящего напротив меня, непосредственно за Эрлом. В зеркале заднего вида я заметил извиняющийся взгляд своего водителя. И снова переключил внимание на незнакомца. Очки-авиаторы, потертые синие джинсы и черная рубашка-поло. Смуглость шла к его черным волосам и усам. Мелькнула мысль, что он похож на киллера из картеля. Прочитав мой взгляд, мужчина улыбнулся.

– Расслабься, Холлер, – сказал он. – Я не тот, за кого ты меня принимаешь.

– Тогда кто ты такой, черт возьми?

– Сам знаешь.

– Марко?

Он снова улыбнулся.

– Может, отпустишь своего водителя погулять?

Секунду я колебался, потом взглянул на Эрла в зеркало заднего вида.

– Давай, Эрл. Но держись поблизости. Чтобы я мог тебя видеть.

Хотя на самом деле я хотел, чтобы меня мог видеть Эрл. Нужен был свидетель – кто знает, что собирался выкинуть Марко?

– Точно? – переспросил Эрл.

– Да. Действуй.

Эрл вылез из машины, прошел вперед несколько футов и привалился к переднему крылу машины, скрестив на груди руки.

Я посмотрел на Марко:

– Итак, что тебе надо? Ты за мной следишь?

Он ответил не сразу. Похоже, мои вопросы заставили его задуматься.

– Нет, я за тобой не слежу, – наконец сказал он. – Я пришел взглянуть на адвоката, который пытался всучить мне повестку, и тут вижу тебя. Вижу, вы работаете вместе.

Хороший ответ, правдоподобный. Никакой зацепки насчет того, что именно Марко поставил на мой автомобиль маячок.

Ему было около сорока пяти, и вокруг него витал специфический дух: чувство уверенности и осведомленности, словно парень знал, что он на два шага впереди планеты всей.

– Что ты хочешь? – повторил я.

– Хочу не дать тебе запороть основное дело.

– И что же это за дело?

Марко продолжил, словно не услышал вопроса:

– Тебе знакомо слово sicario, защитник?

Я отвернулся, бросив взгляд в окно.

– Вроде слышал.

– Аналога в английском на самом деле нет, так называют убийц картеля там, вМексике.

– Спасибо, что просветил.

– У них другие законы; к примеру, подросток никак не отвечает за свои деяния.

– Это все, конечно, очень познавательно, Марко, но я занимаюсь адвокатской практикой здесь, в Калифорнии.

– Поэтому картели нанимают детей и учат их убивать. Если поймают и осудят, то дадут год, может, два, а в восемнадцать они выходят из игры и идут работать. Понимаешь?

– Понимаю, это действительно трагедия. Перевоспитать таких парней уж точно не получится.

Мой сарказм Марко оставил без внимания.

– В шестнадцать лет Гектор Арранде Мойа признался в суде города Кульякан, штат Синалоа, что до пятнадцати лет он замучил и убил семь человек, из них двух женщин. Трех он повесил в подвале, четверых сжег живьем. Женщин он еще и изнасиловал, а после тела разрезал на куски и скормил койотам.

– Ну а я-то тут при чем?

– И все по приказу картеля. Понимаешь, картель его вырастил. А когда ему стукнуло восемнадцать, он вернулся в картель на «спокойную» работу. И тогда обзавелся кличкой. Его прозвали Огненный Зверь, потому что он сжигал людей.

Выражая нетерпение, я посмотрел на часы

– Занимательная история, Марко. Но зачем ее рассказывать мне? А что ты сам? Разве…

– Именно его ты сговорился с Фулгони освободить. Огненного Зверя.

Я покачал головой:

– Понятия не имею, о чем ты. Единственный, кого я пытаюсь освободить, это Андре Лакосс. И сейчас он сидит в камере по обвинению в убийстве, которого не совершал. А про Гектора Мойю я скажу тебе только одно. Если хочешь упечь этого подонка пожизненно, то для начала сделай дело честно и справедливо. Не надо…

Я оборвал себя на полуслове и поднял руки ладонями наружу. Все, с меня достаточно.

– А сейчас выметайся из машины, – тихо сказал я. – Если понадобится с тобой поговорить, я это сделаю в суде.

– Холлер, идет война. И тебе придется выбрать, на чьей ты стороне. Жертвы…

– Теперь ты мне будешь втирать про право выбора? А как же Глория Дейтон? Она могла выбирать? Или она пала жертвой? Пошел ты, Марко. Есть нормы, нормы права. А теперь проваливай из моей машины.

Секунд пять мы молча смотрели друг на друга. Марко в конце концов моргнул. Он смачно хлопнул дверью и медленно отошел от машины. Затем наклонился и снова на меня посмотрел:

– Дженнифер Аронсон.

Я приложил ладонь к уху.

– Кто?

Он улыбнулся.

– Если она хочет что-то узнать, то может обратиться прямо ко мне. В любое время. Не надо шнырять в здании суда, выискивать досье, шепотом задавать вопросы… Я прямо здесь. Все время.

Он закрыл дверь и пошел прочь. В офис Фулгони он заходить не стал, хотя до этого заявил, что именно по этой причине оказался поблизости и засек меня.

Вскоре Эрл снова сел за руль.

– Все в порядке, босс?

– Да, поехали.

Он завел машину.

Возникшая досада и чувство уязвимости взяли верх, и я сорвался на Эрла:

– Черт возьми, как этот парень попал в машину?

– Да просто подошел и постучал в окно. Показал мне значок и велел открыть дверь. Я уже решил, что он мне сейчас как двинет сзади по башке…

– Отлично, и ты спокойно дал мне сесть к нему на заднее сиденье.

– Босс, а что было делать? Он приказал мне не двигаться. А что он вам сказал?

– Да так, бред всякий, самообманом занимался. Давай трогай.

– Куда?

– Не знаю. В сторону лофта. Пока что.

Я тут же взялся за телефон и позвонил Дженнифер. Было ясно, что Марко знал про ее попытки его прощупать и проверить дела, в которых он фигурировал. Звонок сразу переадресовался на голосовую почту. Я слушал запись голоса Дженнифер и взвешивал, объяснить ей сразу все по полной или попросить перезвонить. Потом решил, что лучше всего – и, возможно, надежнее – оставить сообщение, чтобы она получила информацию, как только включит телефон.

– Дженнифер, это я. Ко мне только что заглянул агент Марко. Он в курсе твоих попыток покопаться в его прошлом. Должно быть, обзавелся друзьями из офиса секретариата или откуда ты там доставала документы. И я подумал… может, соберешь что есть и переключишься снова на Мойю? Завтра я поеду к нему в Викторвилл и к тому времени хочу знать все, что ты накопала. Подтверди, что сообщение получила. Пока.

Следующий на очереди стоял Сиско, который сразу снял трубку. Я рассказал ему о своем знакомстве с Марко и поинтересовался, почему никто из «индейцев», которые предположительно проверяли, есть ли за мной хвост, мне не просемафорил.

– Сиско, меня никто не предупредил! Этот парень поджидал меня, черт возьми, в моей же машине.

– Я не понимаю, как такое произошло, но я выясню.

Похоже, он был так же недоволен, как и я.

– Да уж, постарайся. И сразу отзвонись.

Я нажал отбой. Пару минут мы с Эрлом ехали молча. Я прокручивал в голове разговор с Марко, пытаясь вычислить, какие мотивы толкнули агента УБН на эту встречу. Прежде всего он хотел показать, что попытки моей команды разузнать побольше о его деятельности не вызывают у него энтузиазма. Очевидно, он к тому же хотел отбить у меня охоту заняться делом Мойи. Наверное, полагал, что виновность Мойи, как и его срок, были в относительной безопасности, когда у руля стоял неопытный Слай Фулгони-младший. А то, что он старался поразить меня тем, что Мойа – ужаснейший человек, почти дьявол, было просто для отвода глаз. Альтруизмом Марко не страдал, я не купился ни на долю секунды. В общем, я пришел к выводу, что Марко хотел заставить меня понервничать, потому что я заставил понервничать его. А это означало, что мы продвигаемся в нужном направлении.

– Эй, босс?

Я посмотрел на Эрла в зеркало заднего вида.

– Я услышал, вы наговорили Дженнифер на голосовую почту, что собираетесь завтра в Викторвилл? Мы действительно туда едем?

Я кивнул:

– Да, прямо с утра и рванем.

Озвучив это намерение вслух, я также беззвучно послал Марко далеко и надолго.

Зазвонил телефон. Сиско готов был дать объяснения:

– Прости, Мик, они облажались. Видели, как парень подошел и сел в машину к Эрлу. Сказали, что он показал значок, но не поняли, кто это. Решили, что свой.

– Свой? Парню пришлось ткнуть Эрлу в нос значок, чтобы попасть в машину, а они, черт возьми, решили, что он свой? Они должны были немедленно сообщить тебе, чтобы ты мог отзвониться и меня остановить. А то я вышел тут на сцену, черт возьми, с расстегнутой ширинкой.

– Все это им уже высказал. Отозвать их?

– Что? Зачем?

– Ну, похоже, теперь известно, кто поставил маячок на твою машину. Ведь так?

– Ладно, хоть денег сэкономим, – сказал я Сиско. – Отзывай.

– Маячок из машины тоже вытащить?

Я подумал, вспомнил свои планы на следующий день и решил, что хочу подразнить Марко, показать, что меня его скромный визит и немая угроза не сломили.

– Нет, пока не трогай.

– Как знаешь, Мик. И кстати, ребята правда сожалеют.

– Да мне все равно. Надо идти.

Я отключился. Через ветровое стекло я заметил, что Эрл проезжает через Беверли-Хиллз по бульвару Санта-Моника, направляясь к моему дому. Я проголодался и знал, что мы приближаемся к забегаловке «Папа Джейк», где готовили лучшие сандвичи с мясом в Западной Филадельфии. Я не был здесь с тех пор, как из-за государственного бюджетного кризиса закрыли ближайший Высший суд Беверли-Хиллз, и мне стало незачем больше сюда приезжать. За это время у меня выросло непреодолимое желание, прямо как у Законника Зигеля, снова съесть кусок мяса от Джейка с жареным луком и соусом пиццеола.

– Эрл, – сказал я, – давай тормози, пообедаем. А если агент УБН все еще за нами следит, то пусть готовится узнать самую ужасную тайну Беверли-Хиллз.

23

После обеда мой рабочий день закончился. Я рассчитывал снова поехать в центр, организовать встречу с Лакоссом и пройтись по некоторым моментам, имеющим отношение к предстоящему суду. Но происшествия последних часов – лекция, прочитанная Законником Зигелем, встреча со Слаем-младшим, неожиданный визит Марко – склонили мой выбор в пользу дома. Все, с меня хватит.

Сначала нужно было подъехать к лофту, чтобы Эрл смог забрать свой автомобиль, который оставил рядом, когда приехал на утреннее совещание. Потом я отправился домой и переоделся в более подходящую для прогулки по дебрям Фрайман-каньон одежду. Я уже давненько не видел свою дочь на воротах. Узнав из новостной ленты с сайта школы, что команда готовится к турниру штата, я решил слазить на холм и посмотреть на тренировку. Получить возможность хоть ненадолго избавиться от мыслей о деле Лакосса. Но спасение откладывалось – по крайней мере, по дороге по бульвару Лорел-каньон. Перезвонила Дженнифер: она получила мое сообщение.

– Я запрашивала судебные досье по другим делам МГБК, потому что информация в базе показалась неполной. Бьюсь об заклад, ему позвонил один из служащих.

– Все может быть. Поэтому пока сконцентрируйся на Мойе.

– Ясно.

– Можешь сообщить все, что узнаешь, до конца дня? Завтра мне предстоит долгая дорога в тюрьму. Смогу почитать.

– Будет сделано…

Как-то неуверенно она это сказала. Словно хотела добавить что-то еще.

– Что-то еще? – спросил я.

– Даже не знаю. Я все сомневаюсь, что мы движемся в правильном направлении. Мне больше нравится план с Мойей, чем с агентом УБН.

Я ее понимал. На предстоящем суде было бы легче, да и более результативно, бросить подозрение на Мойю, чем проливать свет на действия федерального агента. Аронсон пыталась нащупать тонкую грань между стремлением к правде и стремлением получить вердикт присяжных в пользу нашего клиента. Увы, это не всегда одно и то же.

– Я тебя понимаю, – сказал я, – но иногда нужно полагаться на свою интуицию. А моя сейчас твердит, что идти нужно сюда. И если я не ошибаюсь, правда поможет освободить Андре.

– Надеюсь.

Мне показалось, я ее не убедил.

– Что-то не так? – спросил я. – Если есть сомнения, я сам могу разобраться, а ты возьмешь на себя других клиентов.

– Нет, все в порядке. Просто немного странно. Как-то все неправильно.

– Как неправильно?

– Ну, положительные герои на самом деле, возможно, злодеи. А наша единственная надежда – сидящий в тюрьме преступник.

– Да, странновато.

В конце разговора я напомнил, чтобы она переслала мне обобщенные данные до того, как я завтра утром рвану в Викторвилл. Дженнифер заверила меня, что успеет, и мы распрощались. Спустя пятнадцать минут я уже заезжал на парковку. Потом вытащил из бардачка бинокль, запер машину и зашагал по тропинке.

С проторенной дорожки я свернул к своему наблюдательному пункту. А добравшись, заметил, что камень, который я приволок, сдвинут. Похоже, тут кто-то ночевал. Примятая трава по форме напоминала спальный мешок. Я тщательно огляделся и передвинул камень на прежнее место.

Тренировка по футболу только началась. Я приложил бинокль к глазам и стал наводить вниз, на северные ворота. Там стояла вратарь с собранными в хвостик рыжими волосами. Не Хейли. Я проверил другие ворота, где стоял другой вратарь, – тоже не моя дочь. Решив, что она могла поменять позицию, я стал рассматривать все поле. Я проверил каждого игрока, но дочери не увидел. Номер 7 на поле отсутствовал.

Я бросил бинокль, который повис на шее, и вытащил телефон. Набрал рабочий номер бывшей жены в офисе окружного прокурора. Секретарь попросила меня подождать, потом сообщила, что Мэгги Макферсон сейчас подойти не может, так как находится в суде. Я знал, что это неправда, потому что Мэгги работала с документацией и больше в суде не выступала. За это, как и за многое другое в наших отношениях, ответственность лежала на мне. Если то, что между нами было, еще можно назвать словом «отношения»… И хотя Мэгги четко просила в рабочее время не звонить на сотовый без крайней необходимости, я тут же набрал ее номер. На звонок она ответила.

– Майкл?

– Где Хейли?

– Что значит где? Дома. Только что с ней разговаривала.

– А почему она не на тренировке по футболу?

– Где?

– На тренировке по футболу. Ее здесь нет. Она заболела? Получила травму?

Повисла пауза, и я понял, что сейчас узнаю то, что, как отец, должен был знать раньше.

– С ней все в порядке. А футбол она бросила больше месяца назад.

– Что? Почему?

– Ну, она серьезно занялась верховой ездой, а справляться и с тем, и с другим и еще не отставать в учебе не получалось. Вот и бросила. Я посылала тебе электронное письмо.

Благодаря бесчисленным юридическим ассоциациям, в которых я состоял, и множеству сидящих в тюрьме клиентов, у которых имелся мой адрес, в моем почтовом ящике было больше десяти тысяч писем. Те, что я почистил раньше, сегодня днем, сидя в приемной окружного прокурора, были лишь верхушкой айсберга. Осталось много непрочитанных писем, среди них, возможно, и письмо от Мэгги. Хотя обычно я ее письма не пропускал, как не пропускал письма от своей дочери. Однако полной уверенности у меня не было, поэтому я предпочел не заострять внимание.

– Ты имеешь в виду езду на лошади?

– Да, конкур. Она ходит в конный клуб Лос-Анджелеса возле Бербанка.

Теперь паузу пришлось взять мне. Позор, что я так мало знаю о том, чем живет моя дочь. Да, конечно, мы не общались не по моей инициативе, но какая разница. Я – отец, и это моя вина, как ни крути.

– Майкл, послушай. Я собиралась сказать тебе это в более благоприятный момент… Мне предложили другую работу, и летом мы переедем в округ Вентура.

Второй удар в серии из двух коротких ударов всегда должен быть сильнее. Так и вышло.

– Когда это случилось? Что за работа?

– Я согласилась вчера. Мне дают месяц, чтобы доработать, потом месяц отпуска, чтобы подыскать жилье и все подготовить. Хейли закончит учебный год здесь. А потом мы переедем.

Вентура – соседний по побережью округ. В зависимости от того, куда они переезжают, Мэгги и моя дочь могли оказаться где угодно на расстоянии от одного до полутора часов езды. Даже в Лос-Анджелесе из-за пробок иногда приходится тратить больше времени, чтобы куда-то доехать. Однако с тем же успехом они могли переехать в Германию.

– И что за работа?

– Офис окружного прокурора Вентуры. Возьмусь за отдел по компьютерным преступлениям. И снова вернусь в суд.

Это, конечно, из-за меня. Мое поражение на выборах разрушило ее карьеру в офисе прокурора округа Лос-Анджелес. Мэгги Макферсон поддерживала меня на выборах. Когда я проиграл, проиграла и она. И как только к власти пришел Деймон Кеннеди, ее перевели из зала суда в филиал, где она заполняла документы, которые другие помощники брали с собой в суд. В некотором смысле ей повезло. Могло быть и хуже. Один заместитель прокурора, который представлял меня во время предвыборного митинга, закончил тем, что его перевели из зала суда на работу в тюрьму.

Как и Мэгги, он оставил свой пост. И я понимал, почему увольняется Мэгги. Я также понимал, что она не сможет перейти на другую сторону и стать защитником или занять подобающее место в юридической фирме. У закоренелого обвинителя нет выбора, чем заниматься, можно лишь выбрать, где этим заниматься. С этой точки зрения нужно радоваться, что она переезжает лишь в соседний округ, а не в Сан-Франциско, Окленд или Сан-Диего.

– И где намерена поселиться?

– Ну, работать мне предстоит непосредственно в Вентуре, так что либо там, либо где-то поблизости. Я бы хотела приглядеться к городу Охай, если будет не слишком дорого. А у Хейли с верховой ездой, я думаю, все действительно сложится.

Охай – либеральный городишко в горной долине Северного округа, где представительство офиса прокурора открылось сравнительно недавно. Много лет назад, еще до появления дочери, мы с Мэгги ездили туда на выходные. Возможно, наша дочь была зачата именно там.

– Получается, верховая езда… не мимолетное увлечение?

– Кто знает. Сейчас она целиком и полностью ею увлечена. Мы взяли в аренду лошадь на полгода. С возможностью выкупа.

Я покачал головой. Неприятно. Ладно бывшая жена, но Хейли мне ничего об этом не сказала.

– Мне жаль. Имей в виду, я этого не поощряю. Не важно, что происходит между нами, со своим отцом она должна общаться. Я правда так считаю и постоянно ей об этом говорю.

– Спасибо.

Я не знал, что еще сказать. Встал с камня. Захотелось уйти отсюда и поехать домой.

– Можешь оказать мне услугу? – попросил я.

– Какую именно?

Я понимал, что действую экспромтом, высказывая полуоформленную мысль, которая выросла из моего горя и желания любым способом вернуть дочь.

– Скоро будет суд. И я хочу, чтобы она посмотрела.

– Ты сейчас про того сутенера? Нет, Майкл, не хочу, чтобы она через это проходила. К тому же у нее школа.

– Он невиновен.

– Да что ты? Ты сейчас пытаешься обмануть меня, как и присяжных?

– Нет, я серьезно. Невиновен. Он не убивал, и я это докажу. Если бы Хейли пришла, то, может…

– Не знаю. Подумаю. У нее школа, нельзя прогуливать уроки. Да еще этот переезд…

– Приходите на вынесение приговора. Вместе.

– Послушай, мне надо идти. Тут копы уже штабелями складываются.

Видимо, у нее в кабинете толпились полицейские, чтобы зарегистрировать дела.

– Ладно, просто подумай.

– Хорошо. А сейчас мне нужно идти.

– Постой. Последнее. Можешь выслать на почту фотографию Хейли на лошади? Хочу посмотреть.

– Конечно. Вышлю.

Она положила трубку, а я несколько минут пялился на футбольное поле, прокручивая в голове разговор и пытаясь переварить новости о своей дочери. Я вспомнил слова Законника Зигеля – о том, что чувство вины нужно оставить в прошлом. И понял, что некоторые вещи легче сказать, чем сделать. А некоторые сделать невозможно.

24

В семь вечера я спустился с холма и прошел до небольшого магазинчика в начале Лорел-каньон. Вызвал такси и прождал пятнадцать минут, читая местные объявления на пробковом щите у входа. Такси перевезло меня через холм вниз в Долину. Я попросил водителя подбросить меня до бульвара Вентура рядом с Колдуотер-каньон. Оттуда я пешком прошел пять кварталов и незадолго до восьми добрался до студии йоги.

Кендалл Робертс была занята: сидя за стойкой, пыталась завершить дела в конце рабочего дня. В собранные в пучок на макушке волосы был воткнут карандаш.

Держа под мышкой свернутые резиновые коврики, уходили с последнего занятия люди. Я вошел внутрь и спросил ее, можем ли мы пообщаться после того, как она закроет студию. Кендалл ответила не сразу.

– Хочешь поесть? – поинтересовался я.

– Я провела четыре урока подряд. Умираю от голода.

– Есть неплохое местечко на этой улице. Готовят суши, если ты их ешь.

– Суши я люблю.

– Тогда, может, я там сяду, а ты подойдешь, когда здесь закончишь?

Она снова замолчала, словно пыталась меня раскусить.

– Мы не станем засиживаться, – пообещал я, и она наконец кивнула в знак согласия.

– Ладно, приду. Ненадолго. Но мне нужно освежиться.

– Не торопись. Ты саке любишь?

– Обожаю.

– Теплое или холодное?

– Холодное.

– Тогда до встречи.

Пройдя по Вентуре, я зашел в кафе и обнаружил, что там полно любителей суши. Свободных столиков не было; я занял два стула у барной стойки. Заказал саке, салат из огурцов и в ожидании Кендалл достал телефон.

Бывшая жена, как и обещала, выслала по электронной почте фотографию дочери и ее лошади. Хейли стояла, внимательно глядя в объектив, а сзади ей на плечо положила голову лошадь. По черной морде животного молнией шла белая зигзагообразная полоса. И девочка, и лошадь были просто восхитительны. Я гордился, но фотография лишь добавила душевной боли к новостям о неминуемом переезде в округ Вентура.

Переключившись на режим сообщений, я написал дочери. Электронные письма она разбирает один или два раза в неделю; чтобы она прочитала что-то сразу, нужно отправлять эсэмэску.

Я написал, что ее мама выслала мне фотографию с лошадью, и я горжусь тем, что она занимается верховой ездой. Еще написал, что слышал о грядущем переезде, и мне жаль, что она будет так далеко, но я все понимаю. Поинтересовался, могу ли посмотреть, как она занимается, и отправил сообщение, наивно решив, что ответ придет сразу после того, как мой телефон отчитался о доставке. Однако телефон молчал.

Я хотел набрать следующее сообщение и спросить, получила ли она первое, когда у соседнего свободного стула внезапно появилась Кендалл. Я встал ей навстречу и сунул телефон в карман.

– Привет, – бодро сказала Кендалл.

Она успела переодеться в голубые джинсы и блузу в крестьянском стиле, распустила волосы и выглядела превосходно.

– Привет, – сказал я. – Рад, что ты смогла прийти.

Протискиваясь к своему стулу, Кендалл поцеловала меня в щеку. Неожиданно, но приятно. Я налил ей саке, мы подняли чашки и пригубили. Я наблюдал за ней, пытаясь разглядеть на лице негативную реакцию на мой выбор напитка, но он пришелся ей по вкусу.

– Ну и как идут дела? – спросил я.

– Все в порядке. День выдался неплохой. А у тебя? Я немного удивилась, увидев тебя сегодня в студии.

– Ну да. Мне нужно с тобой кое о чем поговорить. Только давай сначала что-нибудь закажем.

Мы вместе рассматривали меню, и Кендалл остановилась на трех разновидностях острых суши с тунцом, в то время как я взял «Калифорнию» и роллы с огурцом.

Незадолго до выборов мы начали ходить сюда с дочерью. Ее вкус стал более искушенным, и блины по пятницам перестали быть развлечением. Конечно, мои пищевые пристрастия оказались старомодными: я никогда не мог понять, зачем есть сырую рыбу. Но в заведении была еще куча всего, чем можно было перекусить без риска для жизни.

Зато саке – совсем другая история. Теплое, холодное, мне оно нравилось в любом виде. К тому времени как один из поваров поклонился и принял наш заказ, я поглощал как раз третью чашку. Наверное, то, что я сразу налег на выпивку, отчасти было спровоцировано причиной, по которой я сюда пришел, и разговором, который предстояло провести с Кендалл.

– Так что стряслось? – спросила она, после того как мастерски справилась с палочками и попробовала салат из огурцов. – Прямо как прошлой ночью: тебе не обязательно нужно было так долго ехать, чтобы меня увидеть.

– Просто хотелось тебя увидеть, – сказал я. – Но мне нужно с тобой еще побеседовать об этом деле, о Мойе и Марко, агенте УБН.

Она нахмурилась:

– Пожалуйста, только не надо говорить, что я должна пойти к тому адвокату.

– Нет, повестку тебе не вручали, и я позабочусь, чтобы все так и осталось. Но сегодня выяснилось кое-что другое.

Я замолчал, так как еще не сформулировал, с чего начать.

– Ну, тогда в чем же дело? – подтолкнула она.

– Тут вообще как-то все мутно. Сначала все крутилось вокруг Мойи, который сидит в тюрьме, потом нарисовывается Марко, агент Управления по борьбе с наркотиками, пытается подстраховать себя и свои дела. А в центре всего этого – убийство Глории и мой клиент. А еще я утром обнаружил, что на моей машине установлен маячок.

– О чем ты говоришь? Какой маячок?

– Ну, как навигационная система. Кто-то меня отслеживает. И знает, чем я занимаюсь – по крайней мере, когда я на машине.

Развернувшись на стуле, я смотрел прямо на нее, чтобы увидеть, как Кендалл восприняла информацию. И понял, что она не придала этому нужного значения.

– Не знаю, как давно там стоит это устройство, – признался я. – Но я дважды вчера подъезжал к твоему дому. Сначала с Эрлом, а потом поздно вечером уже один.

Теперь до нее начало доходить. Я заметил первые проблески страха в ее глазах.

– Что это значит? Кто-то придет ко мне в дом?

– Причин для паники нет. Хотя, на мой взгляд, ты должна быть в курсе.

– И кто установил маячок?

– Мы не уверены на все сто, но, похоже, это дело рук агента УБН. Марко.

Повар поставил на барную стойку, а потом придвинул к нам гигантскую тарелку в форме листа. На ней были красиво выложены пять роллов с маринованным имбирем и острой пастой васаби, которую моя дочь прозвала зеленой смертью. Я с признательностью кивнул повару, а Кендалл уставилась на еду, обдумывая, что я только что ей рассказал.

– Сегодня я принял меры предосторожности. Из дома вышел пешком, а потом поймал такси. Они не знают, что я с тобой. Моя машина припаркована перед моим домом.

– А вдруг за тобой и сейчас следят?

– Я привлек людей для проверки. Похоже, что все ограничилось маячком.

– А разве нельзя его просто снять и выбросить? – спросила она.

– Можно, как вариант, – согласился я, кивая. – Однако можно и по-другому. Например, использовать его против них. Сливать неверную информацию, запутывать. Понимаешь? Мы еще не решили, поэтому пока маячок на месте. Почему ты ничего не ешь?

– Что-то аппетит пропал.

– Да ладно, ты весь день вкалывала. Вроде умирала с голоду.

Кендалл неохотно плеснула соевого соуса в одну из маленьких тарелочек и размешала в нем немного васаби. Потом обмакнула в соусе один из роллов с тунцом и съела. Ей понравилось, и она не замедлила попробовать другой. С палочками мне было не справиться, поэтому ролл «Калифорния» я отправил в рот пальцами, васаби же просто проигнорировал. И съев два ролла, вернулся к делу:

– Кендалл, вчера я тебя уже спрашивал, но нужно спросить снова. Этот агент из УБН, Марко. Ты уверена, что вы не сталкивались? Темноволосый парень, сейчас около сорока. С усами, неприятный взгляд…

– Если он из Управления, можешь его не описывать. Я никогда не имела никаких дел с Управлением по борьбе с наркотиками.

– Ладно, – кивнул я. – И ты не можешь придумать ни одной причины, по которой ты привлекла его внимание в связи со смертью Глории?

– Нет, ни одной.

– Вчера ты сказала, что доставала клиентам кокаин. Глорию и Трину снабжал Мойа. А где ты его брала?

Кендалл медленно дожевала кусочек ролла «Калифорния», который уже положила в рот, а потом сложила палочки на крохотную подставочку рядом со своей тарелкой.

– Мне очень не хочется об этом говорить, – сказала она. – Думаю, ты меня сюда привел специально, чтобы припереть к стенке и заставить дать ответ.

– Нет, – быстро возразил я. – Я не намерен припирать тебя к стенке. Извини, если слишком давлю. Просто хочу удостовериться, что ты вне подозрений. И все.

Она промокнула губы салфеткой. И у меня возникло ощущение, что ужин окончен.

– Мне нужно отлучиться, – сказала Кендалл.

– Хорошо.

Я встал и отодвинул свой стул, чтобы освободить ей проход.

– Ты вернешься?

– Вернусь, – бросила она.

Я сел на место и смотрел, как она идет к проходу в задней части ресторана. Выйдет через заднюю дверь, и поминай как знали.

Я вытащил телефон, чтобы проверить, не ответила ли на сообщение моя дочка. Не ответила. Я подумал, набрать ей еще одно, может, отослать фотографию ролла «Калифорния», но решил не давить.

Кендалл вернулась меньше чем через пять минут и тихо проскользнула на свой стул. Прежде чем я заговорил, она сделала заявление, которое, очевидно, отрепетировала в уборной.

– Товар, который я приносила клиентам, я покупала у Глории и Трины, по их цене. И ни разу не встречалась с их дилером, не пересекалась с агентом из Управления по борьбе с наркотиками. Я оставила ту жизнь позади и не хочу обсуждать ее ни с тобой, ни с кем-то другим.

– Так это же просто замечательно, Кендалл. Я…

– Когда ты попросил с тобой поужинать, я обрадовалась. Решила… решила, что на это есть другая причина. Разволновалась. Именно поэтому так и отреагировала на твой вопрос о наркотиках.

– Поверь, когда ты согласилась со мной встретиться, я тоже разволновался. Так почему бы нам не забыть про работу и просто не поесть суши?

Я жестом показал на блюдо. Большая часть заказанной еды лежала нетронутой. Кендалл неуверенно улыбнулась и кивнула. Я улыбнулся в ответ.

– Тогда нам потребуется еще саке, – сказал я.

25

Из ресторана я решил доехать на такси прямо до дверей своего дома. Я от всего устал: от работы, от свалившихся сегодня новостей, от лазанья по горам. Если кто-то следил за моим домом и машиной, то пусть поломает голову, где я провел последние четыре часа. Я заплатил водителю, вылез и подошел к входной двери.

Наверху я остановился и оглядел переливающийся пейзаж. В такую ясную ночь было видно все до освещенных башен в Сенчери-Сити; именно там, где-то рядом с башнями, Слай Фулгони-младший встал на свой жалкий путь на юридическом поприще.

Повернувшись, я через другое плечо бросил взгляд в сторону центра. Вдали огни уже не казались такими живыми, им приходилось пробиваться сквозь смог. Хотя еще был заметен отсвет огней домашнего стадиона «Доджерсов», которые открыли этот сезон просто отвратно.

Я вошел в дом. Хотелось включить радио и послушать, как ведет репортаж нестареющий Вин Скалли, однако сил не осталось и на это. Я поплелся на кухню, взял бутылку с водой, замер на минуту перед висевшей на холодильнике открыткой с Гавайев. Затем прошел прямиком в спальню и вырубился.

…На черной неуправляемой лошади я несся галопом по мрачной местности, освещенной лишь зигзагами молний… И тут меня разбудил звонок.

Я лежал на кровати, одетый, глядя в потолок и пытаясь вспомнить сон. Снова ожил телефон. Я полез за ним в карман и, не взглянув на экран, ответил. Почему-то я ожидал услышать свою дочь, и в моем приветствии проскользнула нотка безысходности.

– Холлер?

– Да, кто это?

– Слай Фулгони. С вами все в порядке?

Более глубокий тембр голоса подсказал мне, что я разговариваю со Слаем-старшим, который снова звонит из Викторвилля.

– Я в порядке. Откуда у вас мой номер?

– Валенсуэла помог. Что-то он вас недолюбливает, Холлер. Говорит, есть невыполненные обещания.

Я сел на край кровати и взглянул на часы. Два ночи.

– Да? Ну и хрен с ним. Зачем вы мне звоните, Слай? Я завтра заеду повидаться.

– Не так быстро, умник. Не люблю, когда мне угрожают. Или моему сыну. Давайте заранее кое в чем разберемся, а то сюда ехать долго.

– Подождите-ка.

Я положил трубку на кровать и включил настольную лампу. Открыл бутылку с водой, которую достал перед тем, как пойти спать, и отпил почти половину. В голове прояснилось.

– Вы еще там, Слай?

– А куда я отсюда денусь?

– Отлично. Так в чем понадобилось разобраться?

– Ну, для начала во всей этой чуши про партнерство, которую ты навешал Слаю-младшему на уши. Не прокатит, Холлер. Мойа наш, и точка.

– Хорошо подумали?

– А что там думать? Мы уже все решили.

– Слай, вы вообще-то в тюрьме. Скоро настанет момент, когда закончится бумажная работа, и кому-то придется отправиться в суд. Вы правда верите, что ваш сыночек пойдет в федеральный суд, бросит вызов государственным обвинителям с УБН в придачу и ему не наваляют по шапке?

Ответом мне было молчание, поэтому я слегка дожал:

– Слай, я тоже отец. Мы все любим своих детей, но Слай-младший опирается на сценарии, которые готовите вы. А в зале суда сценарии не работают. Там надо драться до победного либо умереть.

И снова молчание.

– Когда я вчера заехал к нему в офис… Не могу сказать, чем он занимался, но уж не адвокатской практикой точно. У него в календаре ни одной записи! У мальчика нет опыта. Снятие показаний вы хотели запланировать на следующую неделю? Догадываюсь, что все вопросы – все до единого – он получил бы от вас.

– Неправда. Все не так, – впервые за всю мою речь возразил Слай.

– Ну ладно, пару вопросов напишет самостоятельно. Однако снятие показаний – наверняка ваша идея. Послушайте, у вас надежное основание для иска. Такой подход вполне может сработать – если в суд пойдет тот, кто знает, как рассматривают такие дела.

– Сколько?

На этот раз замолчал я. Понял, что убедил оппонента, и сейчас мы договоримся.

– Вы мне сейчас про деньги? Деньги мне не нужны. А вот от сотрудничества не откажусь. Делимся информацией, делимся Мойей. Возможно, он мне понадобится по моему делу.

Слай не ответил. Он думал. И я решил добить его решающим доводом:

– Кстати, о Мойе. Вы правда хотите, чтобы он сидел рядом с молоденьким Слаем, когда в суде дело пойдет не так, как планировалось? А после того, как судья вернет Мойю в Викторвилл до конца его дней, и он захочет найти козла отпущения, хотите, чтобы у него перед глазами оказался ваш сын? Я сегодня слышал пару историй о Мойе… Он в принципе не тот парень, которого желаешь увидеть рядом с сыном, когда все катится под откос.

– Кто вам понарассказал таких ужасов?

– Агент Марко. Заходил тут ко мне. Так же как, я уверен, и к молодому Слаю.

Слай-старший снова не ответил, но я не стал прерывать это молчание. Я сказал все, что должен был. И теперь оставалось только ждать. Что не заняло много времени.

– Когда приедете? – спросил он.

– Ну, сейчас ночь. Я пойду спать и спать буду долго. Может, часов до восьми. А потом сразу тронусь в путь. Наверное, успею до ленча.

– Здесь, черт возьми, ленч в десять тридцать утра. В былые деньки я только в час дня присаживался за столик в ресторане.

Я понимающе кивнул. Больше всего скучаешь по мелочам.

– Ладно, тогда увидимся после ленча. Сначала с вами, потом с Мойей. Напомните ему, что на этот раз я на его стороне. Хорошо?

– Хорошо.

– Тогда до встречи.

Я положил трубку и просмотрел приложение с текстовыми сообщениями. Моя дочь до сих пор не ответила на эсэмэску, которую я ей послал почти шесть часов назад.

Я установил на телефоне будильник на семь и положил его на тумбочку. Разделся и на этот раз забрался под одеяло. Я лежал на спине, размышляя. О своей дочери, потом о Кендалл. Когда мы расходились по домам, у дверей ресторана она поцеловала меня снова. Я чувствовал, что во мне словно что-то менялось, словно я закрывал одну дверь и открывал другую. Это наполняло меня и печалью, и надеждой одновременно.

Перед тем как заснуть, я вспомнил черную лошадь, несущуюся сквозь завесу молний. Поводьев не было, я схватился за шею. И держался, изо всех сил стараясь не упасть духом.

26

Эрл Бриггс уже ждал. Облокотившись на припаркованную перед домом машину, он обозревал окрестности Западного Голливуда, раскинувшегося позади Лорел-каньон.

– С добрым, Эрл, – произнес я.

Он подхватил с капота автомобиля две кружки из «Старбакса» и пересек улицу, направляясь к «линкольну». В обмен на одну из кружек я отдал ему ключи и поблагодарил, что он додумался остановиться и купить кофе, пока мы еще не тронулись в дорогу.

Вчера днем «линкольн» подвергся основательной чистке. Трекер GPS был еще на месте, но Сиско со своими людьми не обнаружил больше в автомобиле ни жучков, ни камер.

Мы направились на юг, потом выехали на автостраду и взяли восточнее, остановившись, только чтобы заправить наш огромный бак. Пробки были жутчайшие, но я знал, что они вскоре рассосутся, стоит только проехать центр и взять севернее.

Накануне вечером Дженнифер выслала мне несколько писем, прикрепив документы, которые она откопала. Я с интересом прочитал ее анализ ходатайства Гектора Мойи о выдаче постановления «хабеас корпус». Мойа получил пожизненный срок, потому что ему ужесточили меру наказания: шесть лет за хранение кокаина плюс хранение огнестрельного оружия при статусе федерального преступника с множеством судимостей. Со времени ареста он уже отсидел восемь лет и оставался за решеткой лишь по обвинению в хранении оружия. Выходит, от результатов ходатайства зависело его освобождение. Вот еще один довод в пользу сотрудничества со мной по делу Лакосса и в пользу перепоручения своего будущего в более опытные руки, чем руки Слая Фулгони-младшего.

Теперь визит Марко предстал с другой стороны. Агент УБН, еще сидя в моей машине, должен был понимать, что изверг, которого он предположительно упек в тюрьму навечно, мог вскоре вновь оказаться на свободе в зависимости от исхода парочки судебных разбирательств.

Затем я просмотрел протокол судебного заседания по делу Гектора Мойа семилетней давности. Прочитал два раздела. Один с показаниями офицера полиции Лос-Анджелеса и второй – с показаниями агента УБН Джеймса Марко. Коп из Лос-Анджелеса засвидетельствовал арест Мойи и то, что в его номере отеля под матрасом обнаружили спрятанный пистолет. Марко же отвечал на вопросы относительно следственных мероприятий и экспертизы, которую провели на изъятом оружии. Его показания стали важнейшим компонентом, так как привязывали пистолет к Мойе.

Мы уже проезжали через горы в Мохаве. Я устал читать и попросил Эрла разбудить меня, когда доберемся до места. Потом устроился на заднем сиденье и закрыл глаза. После полуночной беседы со Слаем Фулгони-старшим спал я беспокойно, и теперь нужно было наверстать упущенное. По предыдущему опыту я знал, что посещение тюрьмы вымотает меня до предела. В тюрьме есть свои звуки, свои запахи. Тусклая серая сталь, кричащая оранжевая форма заключенных, смесь отчаяния и угрозы на лицах…

Да, не в таком месте хотелось бы провести свободную минутку.

Несмотря на тесноту, я умудрился задремать. Эрл разбудил меня на подъезде к тюрьме. Несмотря на утренние пробки, доехали мы быстро – было только десять, начинались часы посещения для адвокатов.

– Не против, босс, если я подожду вас здесь, в машине? – спросил Эрл.

Я улыбнулся ему в зеркало:

– Не против, Эрл. Сам бы не отказался.

Я протянул вперед свой телефон. Мне в любом случае не позволили бы пронести его внутрь, что было довольно смешно, так как большая часть заключенных имела практически свободный доступ к мобильникам.

– Будут звонить Сиско, Лорна или Баллокс, бери трубку и говори, что я внутри. А все остальные пусть оставляют сообщения.

– Понятно.

Он подбросил меня до главного входа для посетителей. Проблем с проходом внутрь не возникло. Мне пришлось показать водительские права и удостоверение практикующего адвоката, затем подписать один документ, подтверждая, что я адвокат, а второй, подтверждая, что я не проношу в здание тюрьмы контрабандой наркотики или иные запрещенные предметы.

Меня провели через магнитометр; предварительно пришлось снять пояс и обувь. Потом пригласили в комнату для бесед с поверенными лицами и выдали электронный сигнал тревоги размером с пейджер, который следовало закрепить на поясе. При возникновении угрозы со стороны клиента нужно лишь сорвать устройство с пояса, и сигнал тревоги привлечет охранников. Конечно, чтобы все это провернуть, нужно было остаться живым… Но такие мелочи упускались. Просто когда-то судебным решением охранникам запретили наблюдать за встречами заключенных со своими адвокатами.

Меня оставили одного в комнате десять на десять. Там стояли два стула и стол, а на противоположной от двери стене висел электронный телефон-автомат. Предстояло ждать. Не припомню случая, чтобы во время визита в тюрьму я пришел в комнату для встреч, а клиент уже сидел там.

Адвокаты обычно старались «копить» встречи с многочисленными клиентами в одной тюрьме, даже если дела были между собой не связаны. Это позволяло экономить время на дорогу и разбираться со всем сразу, за один приезд. Как правило, заключенных приводили согласно расписанию, основанному на распорядке дня. Я же попросил начальника отдела по работе с посетителями разрешить мне сначала встретиться с Фулгони, а затем с Мойей. Услышав просьбу, тот нахмурился, но обещал постараться. Может, это и стало причиной затянувшегося ожидания.

Через тридцать минут в комнату для бесед наконец привели Фулгони. Сначала я чуть не велел охранникам отконвоировать его обратно, решив, что это не мой клиент. Затем до меня дошло, что передо мной действительно Сильвестр Фулгони-старший. И хотя я в конце концов его узнал, он мало напоминал человека, с которым мы когда-то работали. В комнату, сгорбившись и волоча ноги, зашел бледный, осунувшийся мужчина в наножниках. Я впервые понял, что все те годы, что я знал его в Лос-Анджелесе, он, должно быть, носил парик. В тюрьме такая роскошь непозволительна, и лысая макушка ярко отражала верхний флуоресцентный свет.

Он сел за стол напротив меня. Руки в наручниках были прикованы к цепи на поясе.

– Добрый день, Слай, – начал я. – Как покушали?

– Как обычно в этом заведении. Хлеб с колбасой, полная бурда для желудка.

– Мне жаль.

– А мне нет. Вот когда мне начнет нравиться, тогда возникнет проблема.

Я кивнул:

– Понимаю.

– Не знаю, как у тебя, а у меня бывали клиенты, которым нравилось скрываться в тюрьме. Тут легче, чем на улице: свой угол, кровать, чистое белье. Если припрет, можно даже достать секс и наркотики. Опасно, конечно, но на улицах тоже довольно опасно.

– Да, я сталкивался с такими типами.

– Но у меня другая точка зрения. Я считаю это место воплощением ада на земле.

– Вам ведь меньше года осталось? Я прав?

– Триста сорок один день. Раньше я мог сказать с точностью до часа, сейчас маленько расслабился.

Я снова кивнул и решил, что любезностей уже хватит. Пора браться за дело. Не для того я сюда ехал, чтобы обсуждать плюсы и минусы тюремной жизни.

– Вы говорили утром с Гектором Мойей?

Фулгони кивнул:

– Говорил. Ты в шоколаде. Он с тобой встретится и возьмет в пару к молодому Слаю.

– Хорошо.

– Не скажу, что Гектор прыгает от восторга. Он практически уверен, что в его неприятностях отчасти ты и виновен.

Я не успел и слова произнести в свою защиту, как с гулом тряхануло всю комнату и, подозреваю, все здание. Рука потянулась к сигнализации на поясе.

Потом я заметил, что Фулгони даже не вздрогнул.

– Большой, – спокойно отметил он. – Похоже, Би-2. «Стелс».

Да, конечно. Теперь я вспомнил про близлежащую авиабазу.

На столе передо мной лежал блокнот. Ожидая Фулгони, я заранее набросал пару вопросов и напоминалок. Хотел начать постепенно, а когда Фулгони разговорится, подвести к главным вопросам.

– Расскажите мне про Мойю. Как и когда вы затеяли всю эту заварушку?

– Ну, насколько мне известно, здесь сидят два бывших адвоката. Я и еще один; тот участвовал в банковском мошенничестве в Сан-Диего. Так или иначе, становится известно, чем ты занимался в миру, и люди начинают к тебе обращаться. Сначала за простым советом и рекомендациями. Потом кто-то просит разобраться с исковым заявлением. Я говорю о тех парнях, которых из-за большого срока забросили даже их адвокаты, уставшие от апелляций. О парнях, которые не хотят опускать руки.

– Понятно.

– Гектор был как раз одним из таких парней. Подошел ко мне, сказал, что правительство поступило с ним нечестно, хотел понять,можно ли сделать что-то еще. Суть в том, что никто ему не верил. Насколько я могу судить, его собственные адвокаты не поверили в его историю и даже не попытались ничего расследовать.

– Ты сейчас имеешь в виду, что агенты УБН подбросили ему в комнату пистолет, чтобы увеличить срок?

– Да, и в результате он загремел сюда пожизненно. В наркоте он признался, однако заявил, что пистолет был не его. Собственно, он с самого начала это утверждал, но никто его не слушал. Хотя нет, я слушал. А чем мне еще здесь заниматься? Вот и слушаю…

– Понятно.

– Так все и началось. Мой сын оформил бумаги.

– Давайте вернемся к событиям до того, как молодой Слай оформил ходатайство о выдаче постановления «хабеас корпус». Давайте вернемся к прошлому году. Понимаете, я пытаюсь связать концы с концами. Мойа говорил, что пистолет подбросили. А он сказал, что подбросила Глория Дейтон?

– Нет, считал, что это дело рук копов. Его арестовала полиция Лос-Анджелеса после того, как ты заключил сделку с офисом окружного прокурора. Припоминаешь? Только он не знал про сделку еще много лет – пока я ему об этом не рассказал. На тот момент он знал только, что копы ворвались к нему с ордером на арест беглого преступника. В комоде нашли кокс, под матрасом – пистолет. И все.

– Сейчас меня интересует оружие. Пытаюсь проследить, как вы вышли на Глорию Дейтон. В ходатайстве говорится, что пистолет подбросила Глория.

– Это было просто. Достаточно было задать пару вопросов, а потом отойти на два шага назад и взглянуть на картину целиком. Я докопался до сути, поверив Гектору Мойе. Прежде ему просто никто не верил. Он пришел ко мне и признался: «Да, наркота в комнате была моя, и я за нее отсижу. Но не за пистолет». И я задумался: почему он отрицает только одно? Наверное, потому, что говорит правду.

Я мог бы придумать для этого несколько причин – зачем врать про одно и признаваться в другом, – но пока решил не распространяться.

– Итак… Глория?

– Ах да. По словам Гектора, пистолет подбросили. Однажды я уже сталкивался с делом, где добавили срок из-за хранения оружия. Такая же песня. Но дело с самого начала вело Управление по борьбе с наркотиками. Без участия местной полиции. Подставная покупка руками УБН. Клиент клялся и божился, что при нем не было оружия. Сначала я ему не поверил. Ну кто идет покупать килограмм наркоты, имея в портфеле двадцать пять кусков, и при этом без оружия? Но потом стал копать дальше.

– И ты доказал, что пистолет подбросили, чтобы увеличить срок наказания?

Фулгони нахмурился и покачал головой:

– На самом деле мне это не удалось. И мой парень сел. Однако подразделение, которое организовало подставную покупку, называлось Межведомственная группа по борьбе с картелями, входило в состав Управления по борьбе с наркотиками, и возглавлял его агент по имени Джимми Марко. Тот же парень, который взял Мойю. Когда в документах всплыло это имя, я решил, что здесь что-то нечисто. Понимаешь, два аналогичных дела. Дыма без огня не бывает.

Я надолго задумался, пытаясь собрать детали в целостную картину и понять, как до этого дошел Фулгони.

– Вы знали имя Марко, но он не высовывался, пока местная полиция, производя арест, не обнаружила кокс и пистолет, – сказал я, подводя итог. – И если за подставой стоял Марко, тогда следовало разобраться, как он положил туда пистолет, чтобы его нашла местная полиция.

Фулгони кивнул:

– Именно. Поэтому я пошел к Гектору и спросил: а что, если пистолет подбросила не полиция? Что, если он уже был там, под матрасом, и кто-то подкинул его туда раньше? Кто побывал в той комнате после того, как он заселился, но перед тем, как ворвалась полиция? Прошло всего четыре дня. Я попросил его составить список всех гостей за тот период.

– Глория Дейтон.

– Она была не единственной. В номер заходили торговец наркотиками, брат Гектора, ну и парочка сообщников. Нам повезло, не пришлось проверять горничных, потому что Гектор не снимал с двери табличку «Не беспокоить». И мы сосредоточились на Глории. Понимаешь, у меня есть друг – он пробивает для меня имена по полицейской базе, и – бинго! – оказалось, что ее, черт возьми, арестовали за день до того, как взяли Гектора.

Я кивнул. Логика ясна. Я бы тоже сосредоточил внимание на Глории. И знал, какой шаг сделал бы следующим.

– А как вы выследили Глорию? Она ведь сменила имя, тем более уезжала, потом вернулась обратно.

– Интернет. Эти девочки могут брать себе другие имена, могут переезжать… Без разницы. Основа их бизнеса – внешний вид. Сын взял фотографию Глории восьмилетней давности, когда ее арестовывали за хранение и проституцию, а потом прошерстил интернет, проверяя фотографии на сайтах эскорт-услуг. В конечном счете Слай ее нашел. Подумаешь, изменила прическу!.. Он распечатал снимки и принес сюда. Гектор все подтвердил.

Я удивился. Слай-младший, как ни странно, совершил прорыв.

– И потом вы, естественно, попросили Младшего вызвать ее повесткой.

Я произнес это небрежно, словно следующий шаг был лишь рабочим моментом.

– Да, мы направили Глории повестку. Хотели запротоколировать ее показания.

– Кто выступил в роли судебного курьера? Валенсуэла?

– Понятия не имею. Слай-младший кого-то нанял.

– Ее сфотографировали, чтобы подтвердить получение?

Фулгони пожал плечами, словно его это не волновало.

– Да или нет?

– Слушай, Холлер, я не знаю. Я уже сидел. Даже если и так…

– Если есть фотография, она мне нужна. Скажи сыну.

– Хорошо. Скажу.

– Когда вы ее вызвали?

– Дату не помню. В прошлом году. Разумеется, до того, как ее убил свой же сутенер.

Я еще дальше перегнулся через стол:

– За сколько до убийства?

– Вроде где-то за неделю.

Я стукнул кулаком по столу.

– Ее убил не сутенер. Ее убили вы. Вы и ваш сын! Им стало известно про повестку. Нельзя было полагаться, что Глория не заговорит.

Я еще не закончил, а Фулгони уже стал качать головой:

– Для начала, кому это «им»?

– Марко, группе по борьбе с картелями. Думаете, стали бы они рисковать, что все раскроется? Особенно если они постоянно подбрасывали оружие? Сколько репутаций, карьер и дел под угрозой! Чем не мотив для убийства? Устрани какую-то проститутку, и ты в безопасности!

Фулгони поднял руку:

– Послушай, Холлер, я не дурак. И понимаю все риски. Повестка была засекречена.

– Глория погибла спустя неделю, и какие вы делаете выводы? Что ее убил сутенер и это просто совпадение?

– Я решил так же, как и полиция: да, ее убил сутенер, а мы упустили шанс вытащить Мойю.

Я покачал головой:

– Чушь. Вы все поняли. Вы должны были знать, что запустили механизм. За сколько дней до снятия письменных показаний ее убили?

– Не счи…

– Не лгите! Так за сколько?

– За четыре. Какая разница? Все было засекречено. Об этом не знал никто: только мы и она.

Я кивнул:

– Да, знали только вы и она. И что? Вы не предполагали, что она может кому-то все рассказать? А тот проболтается кому-то еще? А еще она может связаться с Джимми Марко, которому стучала, и просто спросить, что ей делать в такой ситуации?

Внезапно я понял ответ на один из вопросов, который волновал меня с тех пор, как я столкнулся с фальшивой повесткой, врученной Кендалл Робертс. Я ткнул пальцем в грудь Фулгони.

– Я знаю, почему так вышло. Вы решили, что у Марко кто-то есть в офисе канцелярии. Кто-то, кто рассказал ему про первую повестку. Вот почему ваш сын не зарегистрировал ту повестку, которую передал Валенсуэле для Кендалл Робертс. Вы не хотели повторения, не хотели, чтобы кого-то убили. Вы хотели, чтобы она пришла, и Младшенький смог выяснить, что ей известно про Глорию и Марко. Но вы боялись, что о настоящей повестке снова узнает Марко, даже если она будет засекречена.

– Ты понимаешь, что несешь, Холлер?

– Я-то как раз понимаю. Так или иначе, ваша повестка сгубила Глорию. И вы решили залечь на дно, пока какой-нибудь несчастный тупица за это не сядет.

– Ты глубоко заблуждаешься.

– Неужели? Мне так не кажется. Почему повестки отправили на этой неделе? Мне, Марко и фальшивку Кендалл Робертс? Почему сейчас?

– Потому что ходатайство было оформлено почти полгода назад. Приходилось действовать, или его аннулировали бы. Это не имеет никакого отношения ни к Глории Дейтон, ни…

– Какая чушь! Вы с сыночком ничем не лучше Марко и Лэнкфорда.

Фулгони встал:

– Для начала, я не знаю, кто такой Лэнкфорд. И второе: про Мойю можешь забыть. Он – наше дело, а не твое. Никакой встречи с ним не будет.

Он развернулся и шаркающей походкой направился к двери.

– Сядь-ка, Слай, мы еще не закончили, – сказал я ему в спину. – Если выйдешь отсюда, то на тебя и Младшенького набросится коллегия штата. Ты больше не адвокат, Слай. Сидишь тут, занимаешься писаниной и подбрасываешь дела несмышленышу, который расхаживает в офисе в толстовке с надписью «Доджерс» и понятия не имеет, что значит быть адвокатом. Коллегия его разорвет на клочки и развеет по ветру. Желаешь такой участи своему сыну? А себе? И кому будешь сбрасывать дела, когда Младшенького вышвырнут из бизнеса?

Фулгони развернулся и стукнул каблуком в дверь, чтобы вызвать охранника.

– Что же тогда будет, Слай? – спросил я.

Охранник открыл дверь. Фулгони бросил на него взгляд, помялся в нерешительности, а потом сказал, что ему надо еще пять минут. Дверь закрылась, Фулгони посмотрел на меня.

– Вчера ты угрожал моему сыну, но я не подумал, что у тебя хватит наглости угрожать и мне.

– Это не угроза, Слай. Я перекрою кислород вам обоим.

– Холлер, ты козел.

Я кивнул:

– Да, я козел. И не только – когда моему невиновному клиенту зачитывают обвинение в убийстве.

На это ему сказать было нечего.

– Садитесь, – приказал я. – Расскажете, как найти общий язык с Гектором Мойей.

27

Встречи пришлось ждать двадцать пять минут и за это время пережить еще два зубодробительных звуковых удара. Наконец дверь открылась, и вошел Мойа, сверля меня взглядом. Он передвигался легко и непринужденно, словно двое мужчин позади были его личными слугами, а не охранниками тюрьмы. На робе сочного оранжевого цвета выделялись отутюженные складки.

Мойа оказался выше и намного более мускулистым, чем я ожидал. И кстати, моложе – больше тридцати пяти я бы ему не дал. Торс в форме буквы V украшали широченные плечи, рукава робы плотно обтягивали бицепсы. Хотя я был косвенно причастен к его делу восемь лет назад, сам я его никогда не видел ни лично, ни на фотографии. И выстроил зрительный образ, основываясь на воображении. Мне рисовался маленький кругленький человечек, жестокий и корыстный, который получил по заслугам. Я был совершенно не готов увидеть такой экземпляр, что стоял сейчас передо мной. И это меня беспокоило, потому что, в отличие от Фулгони, ни на его лодыжках, ни на поясе цепей не было. Он был так же свободен, как и я.

Он заметил мое беспокойство и отреагировал еще до того, как сел:

– Я провел здесь намного больше времени, чем Сильвестри. Мне доверяют и не сажают на цепь словно животное.

Он говорил с сильным акцентом, что не мешало его понимать.

Я кивнул, не понимая, содержит ли его объяснение угрозу.

– Почему бы вам не присесть, – предложил я.

Мойа вытащил стул, сел и с непринужденным видом скрестил ноги, словно наша встреча проходила в офисе адвоката, а не в тюрьме.

– Знаете, – проговорил он, – полгода назад я планировал вас убить, и убить мучительно. Когда Сильвестри рассказал о той роли, которую вы сыграли в моем деле, я сильно разозлился. Я желал вам смерти, мистер Холлер. Вам и Глори Дейз.

– Что ж, приятно, что я все еще жив и, возможно, смогу вам помочь.

Он покачал головой:

– Только дурак решил бы, что у меня не было мотива устранить вас и Глорию Дейтон. Поэтому я ничего не предпринял. А если бы предпринял, то вы бы с ней просто исчезли. Так и делаются дела. И не было бы никакого суда над невиновным человеком.

– Понимаю, – кивнул я. – Я тоже должен вам кое-что сказать. Восемь лет назад я просто делал свою работу и старался как можно лучше защитить своего клиента.

– Да какая разница. Эти ваши законы. Ваш кодекс. Стукач есть стукач. И в моих кругах они исчезают. Иногда вместе с адвокатами.

Он уставился на меня ледяным взглядом. Таких темных глаз я, пожалуй, ни у кого не встречал, за исключением своего сводного брата. Потом Мойа расслабился, увлекся текущими вопросами, и его голос изменился: из стопроцентно угрожающего стал по-товарищески лояльным.

– Итак, мистер Холлер, что мы должны сегодня обсудить?

– Я хочу поговорить про пистолет, который обнаружили у вас в номере во время ареста.

– Пистолет был не мой. Я повторял это с самого начала. Никто мне не верил.

– Но меня с самого начала рядом не было – по крайней мере, рядом с вами. Хотя я почти уверен, что вы говорите правду.

– И вы что-нибудь сделаете?

– Собираюсь попробовать.

– Вы осознаете, что поставлено на кон?

– Я осознаю, что люди, вас подставившие, не остановятся ни перед чем, чтобы сохранить свои злодеяния в тайне, потому что проделали такое не только с вами. Они уже убили Глорию Дейтон; нам придется быть очень осмотрительными, пока не попадем с этим делом в открытый суд. А уж когда попадем, им будет значительно сложнее уйти от ответственности, их уже не спасет ни значок, ни сумрак ночи.

Мойа кивнул:

– Глория для вас много значила?

– Было время. Сейчас мне важно лишь то, что мой клиент сидит в окружной тюрьме и его обвиняют в убийстве, которого он не совершал. Я должен его вытащить. Поможете мне, и я, естественно, помогу вам. Устроит?

– Устроит. И не волнуйтесь – мои люди вас защитят.

Я ожидал, что он может сделать подобное предложение, но не был заинтересован в такого рода покровительстве.

– Думаю, у меня все будет нормально, – сказал я. – У меня тоже есть свои люди. Хотя… мой клиент находится в спецмодуле в Центральной мужской тюрьме в Лос-Анджелесе. Не удастся найти там кого-нибудь, чтобы за ним присмотреть? Наш противник может сообразить, что дело движется к суду, на котором откроется куча секретов. И поймет, что лучший способ избежать этого – избежать суда.

– Нет клиента, нет и суда, – согласился Мойа.

– Вы все поняли правильно.

– Тогда я позабочусь о его безопасности.

– Спасибо. И пока вы в деле, на вашем месте свои меры защиты я бы тоже удвоил.

– Хорошо.

– Теперь обсудим тот пистолет.

Я перелистнул страницы блокнота назад, к выпискам из протокола суда. Освежил в памяти информацию и потом взглянул на Мойю.

– Итак, на суде полицейский, производивший арест, описал, как он вошел в номер, арестовал вас, а потом обнаружил пистолет. Вы находились в комнате, когда его нашли, или вас уже вывели?

Мойа кивнул:

– Номер был двухкомнатным. На меня надели наручники и усадили на диване в гостиной. Надо мной стоял мужчина с пистолетом, пока остальные обшаривали комнаты. В комоде в спальне обнаружили кокаин. Потом сказали, что нашли пистолет. Полицейский вышел из спальни и показал мне пистолет в полиэтиленовом пакете, а я сказал, что он не мой. Он ответил: «Теперь твой».

Я записал пару фраз и заговорил, не отрывая взгляд от блокнота:

– Это был тот полицейский из Лос-Анджелеса, который давал показания в суде? Офицер Роберт Рамос?

– Да.

– Вы уверены, что он сказал «Теперь твой», когда вы сообщили, что пистолет не ваш?

– Так и сказал.

Отлично. Это были показания с чужих слов, и поэтому их могли не учесть в суде, но если Мойа говорил правду – а я в это верил, – тогда получалось, что Рамос знал о том, что пистолет подбросили. Возможно, его проинструктировали, что нужно искать под матрасом.

– На суде не представили никаких видеозаписей обыска. Вы не припоминаете, был ли кто-нибудь с камерой?

– Да, меня снимали. И весь номер снимали. Они меня унижали. Заставили снять одежду для досмотра.

Это меня заинтересовало. У них было видео, но его не стали использовать в суде. Почему? Что было на той записи, что не позволило продемонстрировать ее присяжным? Как унижали Гектора Мойю? Возможно. Но скорее всего что-то еще.

Я сделал еще одну пометку в блокноте и перешел к следующему пункту:

– Вы когда-нибудь бывали в Ногалесе, штат Аризона?

– Нет, никогда.

– Уверены? Ни разу в жизни?

– Ни разу.

По свидетельству Марко, данному в суде, он получил отчет из Бюро контроля алкоголя, табачных изделий и огнестрельного оружия. Из него следовало, что под матрасом нашли пистолет «гардиан» 25-го калибра. Изначально он был приобретен в Колорадо человеком по имени Бадвин Делл, который затем продал его на оружейной выставке в Ногалесе, за пять недель до того, как оружие обнаружили в номере Мойи. Делл не являлся дилером с федеральной лицензией, поэтому ему разрешили продать пистолет, не наводя справки и пропуская период ожидания. Единственное, что требовалось при заключении сделки с наличными, это документы, удостоверяющие личность.

Агент из Бюро контроля алкоголя, табачных изделий и огнестрельного оружия, назначенный для помощи Межведомственной рабочей группе по борьбе с картелями, был отправлен в Литлтон, Колорадо, чтобы допросить Делла и провести процедуру опознания. Делл по фотографии узнал в Гекторе Мойе покупателя, который приобрел оружие в Ногалесе. А в его приходной книге была сделана запись о продаже человеку по имени Рейналдо Санте. Это имя, в числе многих других, оказалось на многочисленных фальшивых удостоверениях личности, обнаруженных в комнате, где арестовали Мойю.

На суде Делл оказался ключевым свидетелем: он привязал Мойю к пистолету и фальшивому удостоверению личности, обнаруженному в его вещах. А заявление Мойи, что пистолет с удостоверением были подброшены полицией, присяжным показалось нелепостью. Сейчас, зная, что Глори Дейз и Трина Триххх были осведомителями агента УБН, возглавляющего группу по борьбе с картелями, я вовсе не считал это нелепостью.

– Гектор, фальшивые документы на имя Рейналдо Санте… На суде вы заявили, что и пистолет, и документы подбросили в номер копы. Но это ведь неправда?

Перед тем как ответить, Мойа ненадолго задумался:

– Документы были мои. А пистолет нет.

Я кивнул:

– И вы использовал эти документы в предыдущих поездках в Лос-Анджелес?

– Да.

– А когда регистрировались в отелях под именем Рейналдо Санте, вы тоже встречались с Глори Дейз и Триной Триххх?

– Да.

Я отметил кое-что в блокноте. По венам заструился адреналин. Определилась стратегия, согласно которой нужно выстроить дело Лакосса и дело Мойи.

– Ладно, – сказал я. – Пока все идет хорошо. Думаю, с этим можно работать.

– Что еще вы хотите узнать?

– В данный момент ничего. Позже я вернусь, и мы еще побеседуем. Сегодня мне было важно заручиться вашей поддержкой и понять, что мы в состоянии работать вместе. Мне также понадобится, чтобы вы дали показания в суде по делу другого клиента. Мы подготовим письменно зафиксированное свидетельство, и это потом поможет вашему ходатайству. Одно дело вытянет другое. Понимаете?

– Понимаю.

– Вы не откажетесь дать показания? Ваши люди поймут, зачем вы это делаете?

– Я заставлю их понять.

– Тогда с этим закончили. И последнее, хочу дать небольшой совет. Касается Сильвестра Фулгони.

– А, Сильвестри. Пожалуйста.

– Он был очень хорошим защитником, но он больше не адвокат. Помните: все, что вы ему говорите, не защищено законом. Будьте осторожнее с тем, что ему рассказываете. Ясно? Аккуратнее.

Мойа кивнул.

– Хорошо. Да, кстати, чтобы юридически все было правильно, нужно подписать доверенность, которая позволит мне представлять ваши интересы.

Я уже подготовил этот документ. Сложенный в длину, он находился в моем внутреннем кармане. Я незаметно передал его и ручку через стол, и Гектор подписал.

– Так, вроде все. Осторожнее там.

– Вы тоже, Мигель.

28

Усевшись в «линкольн», я сообщил Эрлу, что можно возвращаться в город.

– Как все прошло, босс?

– Знаешь, Эрл, я много раз бывал в разных тюрьмах у разных людей и сейчас – как никогда удачно.

– Неплохо.

– Да, и весьма.

Я нашел в телефоне список контактов и прокрутил до буквы В. Любопытно, возьмет он трубку, когда мое имя высветится на экране, или нет. Я уже готов был сбросить звонок, не дожидаясь перехода в голосовую почту, когда он наконец ответил:

– Эй, Мик, только не говори, что звонишь, чтобы подкинуть обещанную работенку.

– На самом деле, Вэл, я решил, что ты должен узнать: мы с Фулгони теперь действуем сообща.

– Поверю, когда услышу это от Фулгони, а не от тебя.

– Отлично. Так позвони ему. Однако кое-что мне от тебя нужно прямо сейчас.

– Ну, конечно, нужно. Только я на это не куплюсь, Холлер. Сейчас позвоню Фулгони, и если он одобрит, тогда и обсудим.

– Делай что хочешь, Вэл. Нужно, чтобы ты отправил мне фотографию с Жизель Деллинджер и повесткой, которую ты вручил тогда, еще в ноябре. Помнишь такую? Жизель Деллинджер. И если я ее не получу через десять минут, ты уволен.

– Посмотрим, что на это скажет Слай.

– Слай со своим стариком работают на меня. А не я на них. У тебя осталось девять минут, Вэл.

Я разъединился. Валенсуэла всегда меня раздражал. Вел себя так, словно знал нечто мне неизвестное. Словно где-то меня накалывал.

– Это правда? – с переднего сиденья поинтересовался Эрл. – Вы работаете вместе с Фулгони?

– Только над одним делом.

Эрл кивнул.

Осмотревшись, я понял, что мы уже доехали до автострады № 15 и направлялись на юг. Пробок почти не было; появилась надежда, что мы успеем добраться до Лос-Анджелеса, избежав полуденного транспортного коллапса. Это позволило бы мне не растерять тот заряд, что я получил от визита в тюрьму.

Я позвонил Сиско, чтобы еще раз перенаправить его деятельность.

– Нужно, чтобы ты съездил в Колорадо.

– А что там, в Колорадо?

– Так, один парень по имени Бадвин Делл. Давал показания в суде против Мойи. Торговец оружием из Литлтона. Засвидетельствовал, что продал пистолет Гектору Мойе на оружейной выставке в Ногалесе. Похоже, он врет. Думаю, что кто-то, возможно из группы по борьбе с картелями, его проинструктировал. Наверное, в Бюро контроля алкоголя, табачных изделий и огнестрельного оружия на него что-то было. Хочу, чтобы ты поехал, побеседовал с ним. Посмотрим, как он запоет, когда я заставлю его давать показания.

– Мик, у меня тут пять разных проблем. Хочешь, чтобы я все бросил и взял билет на самолет?

Иногда под влиянием момента можно не осознавать, что тебя слишком заносит. И Сиско сделал важное замечание.

– Поезжай, когда момент будет подходящий. Надеюсь, этот парень даст нам разгадку.

– Ладно. Доберусь туда к концу недели. Но сначала надо убедиться, что он в Колорадо. Если он еще занимается оружейными выставками, то может быть где угодно.

– Логично. Тогда тебе и карты в руки. Что делать – сам разберешься.

– Что еще ты там нарыл?

– Слай Фулгони-младший вручил повестку Глории за неделю до того, как ее убили. Думаю, что эта повестка и запустила весь механизм в действие. Глорию убили, чтобы она не заговорила.

Сиско присвистнул – как делал всегда, когда кусочек пазла вставал на свое место.

– Но у нее в квартире не нашли никакой повестки. Я изучил опись.

– Потому что ее забрали. Вот почему убийство произошло в ее же квартире. Им нужно было найти повестку, иначе у местной полиции могли возникнуть вопросы. Фулгони оформил ее секретно; вероятно, Глория сболтнула о ней не тому человеку.

– Марко?

– Мы гадаем. А гадать я не люблю. Хочу знать точно.

– Записи телефонных разговоров?..

– Если они есть. Лакосс сказал, что они с Глорией постоянно меняли номера.

– Посмотрим, что я смогу откопать. Может, попросить судью выдать ордер на записи разговоров Марко и попробовать сопоставить с ее номерами предоплаченных телефонов?

– Да, битва предстоит смертельная.

– Что еще ты выяснил, Мик? Смотрю, поездочка удалась на славу.

– Думаю, дело выгорит. Просто нужно прижать того парня, Бадвина Делла, ну и еще парочку вещей разрулить…

Размышления о борьбе, которая последует, если я запрошу список телефонных разговоров Марко, внезапно натолкнули меня на мысль о том, где развернется истинное сражение.

– Все дело придется строить на повестках, – сказал я. – Надо же как-то доставить народ в суд. Ведь ни Делл, ни Марко, ни Лэнкфорд не будут гореть желанием давать показания. А их организации будут стоять насмерть. Федералы даже выступят против вызова Мойи в суд. Станут ссылаться на общественную безопасность, напоминать, во сколько это обойдется налогоплательщикам, все что угодно, лишь бы не позволить привезти его в Лос-Анджелес для дачи показаний.

– С точки зрения общественной безопасности, не так уж они и не правы, – заметил Сиско. – Перевозить парня из картеля? Может, у них свой план – чтобы Мойю вывезли, а люди картеля напали и отбили его. Между Лос-Анджелесом и Викторвиллем дорога длинная.

Я вспомнил Мойю и наш недавний разговор.

– Не исключено, – сказал я. – Хотя вряд ли. Он хочет выйти честно и справедливо. И если выиграет ходатайство, то скорее всего сразу выйдет. Мойа отсидел уже без малого восемь лет. Единственное, что мешает его свободе, это увеличение срока из-за хранения оружия.

– В любом случае понадобится стойкий судья. Тот, кто не сдрейфит.

– Да, таких осталось немного.

Что было правдой. Многие судьи стояли на стороне обвинения. А на остальных надавили бы, не позволив представить такую линию защиты, как я себе представлял. Истинное поле боя в этом деле развернется на слушаниях, еще до того, как в зал войдет хоть один присяжный. Если только я не разработаю иную стратегию, чтобы вовлечь своих свидетелей в процесс.

Впрочем, сейчас зацикливаться на этом не стоит.

– А как твои успехи? – поинтересовался я.

– Уже почти связал Лэнкфорда и Марко.

Новости были хорошие.

– А ну-ка расскажи.

– Пока довольно схематично, дай еще денек поработать. Все упирается в двойное убийство в Глендейле. Мошенничество с лекарствами десятилетней давности. Я жду протоколы. Дело не раскрыто, поэтому добыть документы не проблема.

– Как только разберешься, сразу дай мне знать. Ты разговаривал с Баллокс?

– Сегодня нет.

– Она…

– Эй, босс! – позвал с переднего сиденья Эрл.

Я увидел в зеркале его глаза. Он смотрел не на меня. А на что-то позади нас. На то, что его испугало.

– Что за…

Я почувствовал такой резкий, такой сильный толчок, словно сзади в нас врезался поезд. Несмотря на пристегнутый ремень безопасности, мое тело швырнуло на откидную столешницу, прикрепленную к передней спинке сиденья, а потом, когда «линкольн» занесло вправо, бросило на дверь. Борясь с центробежной силой, я умудрился поднять голову и кинуть взгляд вправо. И за долю секунды до столкновения заметил дорожное ограждение. Потом мы врезались в него со страшной силой и по инерции перелетели. Машина начала заваливаться на бетонную насыпь, в ушах стояли звуки сминающейся стали и размалывающегося стекла… Нас перевернуло, потом еще, а потом еще раз.

Меня как тряпичную куклу мотало по всему салону, пока измятый кусок металла наконец не замер на насыпи вверх дном под углом в сорок пять градусов.

Не знаю, сколько я был в отключке, но когда открыл глаза, то понял, что вишу вверх тормашками на ремне безопасности. Какой-то старик, стоя на четвереньках, смотрел на меня сверху через разбитое окно.

– Мистер, с вами все в порядке? – спросил он. – Ужас-то какой.

Я не ответил. Дотянулся до ремня, не подумав, нажал кнопку и рухнул на потолок машины. Осколки стекла врезались в щеку. Застонав, я попытался приподняться, заглядывая на переднее сиденье, чтобы проверить, как Эрл.

– Эрл?

Его там не было.

– Мистер, давайте я лучше вас вытащу. Пахнет бензином. Похоже, бак пробило.

Я обернулся к старику:

– Где Эрл?

Он покачал головой:

– Эрл – это ваш шофер?

– Да. Где он?

Я потянулся и выдернул из щеки кусок стекла. По пальцам заструилась кровь.

– Его выбросило, – сообщил мой спаситель. – Вот там лежит. Выглядит плохо. Не думаю… Я вызвал спасателей. Позвонил девять-один-один, и они уже едут.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Давайте я вам помогу. Машина может загореться.

Я вылез из автомобиля, с трудом встал на ноги, опершись на плечо своего спасителя, и тут увидел Эрла, лежащего на насыпи лицом вниз рядом с «линкольном». Из шеи и лица по бетону ручьями текла кровь.

– Вам повезло, – сказал старик.

– Да уж, просто везунчик.

Я стал наклоняться вперед, пока руки не дотянулись до бетона. Потом пополз по насыпи до Эрла. Я сразу понял, что он мертв. Должно быть, его выбросило, а потом тело подмял под себя автомобиль. Череп был размозжен, а лицо настолько обезображено, что смотреть было страшно. Я уселся рядом на бетон и отвернулся. Снизу на меня с выражением ужаса на лице смотрел мой спаситель. Я знал, что у меня сломан нос, изо рта стекала кровь. Наверное, на меня смотреть тоже было жутковато.

– Вы видели, что произошло? – спросил я.

– Да, все видел. Вас сбил красный эвакуатор – и даже не остановился.

На окровавленном бетоне ладонью вниз лежала вытянутая рука Эрла. Я положил свою руку сверху.

– Прости, Эрл.

Часть 3 Мужчина в шляпе Понедельник, 17 июня

29

Обвинение представляло дело против Андре Лакосса восемь дней, подгадав, чтобы последний день выпал на пятницу. Присяжные получили на раздумье все выходные, прежде чем должны были услышать хоть слово от стороны защиты.

Билл Форсайт, помощник окружного прокурора, выступал продуманно, все в меру, без особых затей. Он методично выстраивал обвинение вокруг записанной беседы с подсудимым, неизменно подкрепляя его вещественными доказательствами с места преступления.

На записи Лакосс признался, что в пылу ссоры схватил Глорию за горло. А Форсайт приложил показания судмедэксперта: у жертвы была сломана подъязычная кость. Это и составило суть обвинения. Все оставшиеся детали, показания и улики исходили из этого факта концентрическими кругами, словно волны от упавшего в озеро камня.

Судья Лего разрешила использовать эту проклятую видеозапись, отклонив мое ходатайство об исключении доказательств за день до выбора присяжных. С ее стороны последовал единственный комментарий: защита не смогла доказать, что в ходе той беседы сотрудники полиции использовали тактику принуждения или действовали с нечестными намерениями. Решение судьи меня не удивило, и я увидел в нем проблеск надежды. Теперь я верил, что получил первые реальные основания для апелляции, если вердикт в конце концов окажется для моего клиента неутешительным.

С помощью видеозаписи Форсайт продемонстрировал присяжным мотив и возможность, используя собственные слова подсудимого. За более чем двадцатипятилетнюю адвокатскую практику в ходе многочисленных судебных заседаний я понял, что нет ничего труднее, чем аннулировать вред, который наносят себе подсудимые своими же словами. Так дело обстояло и здесь.

Присяжные всегда хотят послушать самого подсудимого, не важно в показаниях на допросе, в видео– или аудиозаписи. Мы судим о людях, исходя из интуитивной интерпретации голоса или личных особенностей. И ничто не сможет это изменить. Ни отпечатки пальцев, ни ДНК, ни указующий перст очевидца.

Форсайт удивил меня лишь однажды, зато сильно. Последним свидетелем выступил еще один представитель сферы эскорт-услуг, которому Лакосс помогал с размещением информации в сети.

Обвинитель утверждал, что свидетель появился всего за день до заседания, когда узнал о судебном процессе из газеты. Я выступил против того, чтобы он давал показания, обвинив штат в утаивании информации. Безрезультатно.

Брайан «Бренди» Гудрич оказался мужчиной скромного росточка, не выше метра шестидесяти. На свидетельскую трибуну он вышел в обтягивающих вареных джинсах и поло цвета лаванды. И заявил, что является трансвеститом, занимался проституцией, а сутенером у него был Андре Лакосс. По его словам, Андре, решив однажды, что Гудрич припрятал деньги, придушил его до бессознательного состояния. Когда Гудрич пришел в себя, то оказался пристегнутым в гостиной к стрип-шесту. Ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как Лакосс обшаривал дом в поисках пропавшей налички. На свидетельской трибуне Бренди разыграл стандартный спектакль: в слезах причитал, как боялся за свою жизнь и как был рад, что вообще выжил.

За столом защиты я с улыбкой наклонился к Андре и покачал головой, словно этот свидетель – досадное недоразумение, которое не стоит принимать всерьез. Но то, что я ему прошептал, было не так беззаботно.

– Говори прямо: это правда? Только не надо тут зубы заговаривать, Андре.

Андре помялся:

– Он преувеличивает. Я действительно пристегнул его наручниками к стрип-шесту, чтобы обыскать квартиру, но я его не вырубал. Один раз схватил за шею, это да, чтобы он посмотрел на меня и ответил на вопросы. Сознания он не терял, и на нем не осталось ни царапинки. Да он в ту же ночь работать вышел!

– И он продолжил с тобой работать? Не ушел к кому-то другому?

– Да, полгода еще трудился. Пока не завел богатенького папика.

Форсайт закончил допрос свидетеля. Пришла моя очередь, и я для начала нанес встречный удар парой вопросов, которыми хотел напомнить присяжным, что Бренди продавал любовь за деньги и никогда не заявлял в полицию о своих злоключениях.

– В какую больницу вы обратились за лечением шеи? – спросил я.

– Я не обращался в больницу, – ответил он.

– Понятно. Значит, у вас не была сломана подъязычная кость, как это случилось с жертвой?

– Я не знаю, что конкретно было сломано у жертвы.

– Да, конечно. Вот вы утверждаете, что подсудимый вас душил. Но ни в полицию, ни за медицинской помощью вы не обращались…

– Я был рад остаться в живых.

– И остаться на работе, верно?

– Не понимаю вопрос.

– В ту же ночь, после этой, как вы говорите, не на жизнь, а на смерть борьбы, вы вышли на работу. Разве не так?

– Не припоминаю.

– А если я предъявлю деловые книги мистера Лакосса, в которых зарегистрированы ваши вызовы, припомните?

– Если я и работал в ту ночь, то только потому, что он меня заставил. Он мне угрожал.

– А скажите, подсудимый душил вас одной рукой или двумя?

– Двумя.

– Вы взрослый человек. Вы защищались?

– Я пытался, но он намного больше меня.

– По вашим словам, вы очнулись пристегнутым к шесту. А где вы находились, когда подсудимый вас душил?

– Он схватил меня, как только я впустил его в квартиру.

– Он схватил вас сзади?

– Ну да, типа того.

– Что вы имеете в виду, «типа того»?

– Он положил мне сзади на шею ладонь и сжал ее, а я пытался вырваться, потому что решил, что он хочет меня убить. Но потерял сознание.

– Тогда почему вы только что заявили, что подсудимый душил вас двумя руками?

– Ну, просто, ведь так и было. Руками, ладонями.

Я взял небольшую паузу, чтобы у присяжных было время подумать. Похоже, в паре мест я удачно подорвал доверие к Гудричу. Решив, что пока все идет неплохо и следует попробовать кое-что выведать, следующий ход я сделал наобум. Тот, кто дает показания по доброй воле, обычно что-то хочет получить взамен. Гудрич, очевидно, жаждал мести, но интуиция подсказывала мне, что это было не все.

– Мистер Гудрич, вас ни в чем сейчас не обвиняют? В каких-то мелких или крупных преступлениях?

На долю секунды Гудрич бросил взгляд на стол обвинения.

– В округе Лос-Анджелес? Нет.

– А в другом округе?

Гудрич неохотно признался, что в настоящее время его обвиняют в приставании к мужчине на улице в округе Ориндж, однако отверг предположение, что он дает показания в обмен на помощь в своем деле.

– Больше вопросов нет, – произнес я голосом, в котором сквозило презрение.

Форсайт попробовал обелить ситуацию и повторно произвел прямой опрос, пытаясь внушить присяжным, что не помогал Гудричу и не давал ему никаких обещаний. Затем свидетелю разрешили покинуть трибуну. Я получил пару неплохих боковых ударов, но урон все же нанес. Свидетель помог обвинению, и к уже установленным прочным столпам – мотиву и возможности – добавился пункт «подобные действия в прошлом». Форсайт завершил представлять линию обвинения в четыре дня в пятницу, гарантируя мне на выходных беспокойный сон.

Наступил понедельник, шел мой черед предстать перед присяжными. Задача выстраивалась ясная: уничтожить то, что воздвиг Форсайт, заставить двенадцать присяжных изменить свою точку зрения. На предыдущих судебных процессах я ставил целью изменить точку зрения лишь одного из них. Раньше если я мешал присяжным заседателям прийти к единому решению, то почти приравнивал это к вердикту «невиновен». Окружной прокурор часто не хочет повторно разбирать дело и смягчает условия сделки. Когда ситуация складывается отвратная, дело нужно разрулить по возможности быстро и гладко. В окопах защиты это считается победой. Но не в данном случае. Не с Андре Лакоссом. Конечно, мой клиент не ангел, однако он точно не убийца. Я хотел, чтобы в день вынесения приговора все двенадцать богов вины одарили меня улыбкой.

Я сел за стол защиты, ожидая, когда приставы приведут из камеры Лакосса. Всех, кто находился в зале суда, предупредили, что автобус, везущий подсудимого из Центральной мужской тюрьмы, задерживается в пробке. Когда подсудимый прибудет, судья выйдет из кабинета, и сторона защиты сможет начать.

Я коротал время, изучая заметки, которые набросал для вступительной речи. Я заранее оговорил, что выступлю с ней в самом начале судебного процесса, пользуясь правом обратиться к присяжным до того, как представить линию защиты. Шаг всегда опасный, ведь может пройти несколько дней, пока присяжные не услышат доводы защиты и не увидят доказательства.

Форсайт представил свою речь двенадцатью днями ранее. Прошло слишком много времени, и могло сложиться впечатление, что точка зрения обвинения глубоко и надолго укоренилась в умах двенадцати человек. Однако я чувствовал, что присяжные сгорают от желания наконец-то услышать хоть что-то от стороны защиты, хотят получить отклик на мнение Форсайта, на представленное видео, данные экспертиз и вещественные доказательства. Все это было впереди.

Наконец в девять сорок в зал суда вошел Лакосс. Приставы подвели его к столу защиты, сняли наручники и усадили рядом со мной. Я купил ему два костюма, и сейчас он был во втором. Оба костюма выбрала Лорна, найдя удачное предложение «два по цене одного» в магазине «Мужская одежда». Мы тогда осмотрели гардероб Лакосса и не обнаружили ничего, что выглядело бы достаточно консервативно и по-деловому. Однако новые костюмы не могли замаскировать его плачевное состояние. Страдалец на последней стадии рака – вот на кого он был похож. За более чем полгода заключения Лакосс кошмарно потерял в весе, остались лишь кожа да кости, на руках и на шее развилась сыпь – реакция на промышленные моющие средства, которыми пользовались в тюремных прачечных. За столом защиты сидел настоящий старик.

– Андре, как вы? – спросил я, как только его усадили.

– Нормально, – прошептал он. – Там долго тянутся выходные.

– Понимаю. Вам от живота лекарства дают?

– Дают, и я их пью, хотя не уверен, что они помогают. Все равно внутри все горит.

– Будем надеяться, вы не задержитесь в тюрьме надолго, а как только выйдете, мы поместим вас в самую лучшую больницу.

Лакосс кивнул, но было понятно, что его вера подорвана. Длительное заключение всегда по капле выдавливает надежду. Даже из невиновных.

– А у вас как дела, Мик? – спросил он. – Как рука?

Несмотря на свое состояние, Андре не забывал интересоваться моими делами. Я еще восстанавливался после той аварии. Эрл умер, я был потрепан и сломлен. Если говорить о теле, я получил сотрясение; пришлось делать операцию и выправлять нос. С тех пор мне наложили двадцать девять швов на рваные раны, и дважды в неделю я посещал сеансы физиотерапии, чтобы восстановить работоспособность левой руки, где разорвались связки локтевого сустава.

Попросту говоря, я легко отделался. Можно даже сказать, остался целым и невредимым. Но что физические раны… Гораздо больше меня терзали душевные страдания. Каждый день я горевал по Эрлу Бриггсу, и моя скорбь могла сравниться лишь с грузом вины. Ни дня не проходило, чтобы я не перепроверил свои апрельские решения и предпринятые шаги. Больше всего я сожалел о том, что оставил в машине маячок и как самонадеянный болван отправился в Викторвилл на встречу с Гектором Мойей. Я решил подразнить тех, кто отслеживал мои перемещения, и последствия этого останутся со мной навсегда, вместе с образом улыбающегося Эрла.

Когда изучили останки «линкольна», GPS-трекер уже исчез, но за день до этого – когда Сиско проверил машину – он там был. Я не сомневался, что до Викторвилля за мной проследили. И знал, кто принял решение и столкнул «линкольн» с трассы, пусть даже не своими руками.

На этом процессе у меня была одна главная цель: освободить Андре Лакосса и доказать его невиновность. Однако в планы входило и уничтожение Джеймса Марко.

То, что случилось на автостраде № 15, было ужасно. И все же во всем этом был хороший момент. Вертолет спасателей доставил нас с Эрлом обратно в Викторвилл. Эрла до больницы не довезли, а я после хирурга попал в реанимацию. Когда я пришел в себя, у кровати сидела моя дочь и держала меня за руку. Но чтобы залечить душевные переживания, требовалось время.

Пока я восстанавливался, суд отложили почти на месяц. И больше всего это ударило по Андре: еще месяц заключения, еще месяц чахнувшей надежды. Но он ни разу не пожаловался. Он просто хотел, чтобы я поправился.

– Спасибо, неплохо, – ответил я. – Не могу дождаться начала, наконец-то пришла ваша очередь, Андре. Сегодня мы начнем рассказывать им совершенно другую историю.

– Хорошо, – произнес он без особой уверенности.

– Андре, ради меня, сосредоточьтесь только на одном…

– Да, я знаю, знаю. Убрать виноватый вид.

– Вот именно.

Я понарошку ударил его в плечо здоровой рукой. Эту мантру я повторял с первого дня. Убрать виноватый вид. Если человек выглядит виновным, его виновным и признают.

Конечно, язнал разницу между тем, когда человек выглядит виноватым и когда чувствует себя виновным. Но, как и Андре, я пытался сыграть свою роль. С ночи перед выбором состава присяжных я не взял в рот ни капли спиртного. Даже на выходных.

– Жаль, что Дэвида здесь нет, – прошептал Андре так тихо, что я еле его расслышал.

Я машинально развернулся в пол-оборота и пробежал глазами по галерке зала суда. Как и в начале процесса, людей в зале было немного. В 111-м департаменте судили обвиняемого в серийном убийстве, что и привлекло большую часть СМИ. А дело Лакосса в новостях освещалось скудно. И циник внутри меня решил, что это из-за того, что жертвой была проститутка.

Однако своя группа поддержки была и у меня. В первом ряду сразу за столом защиты сидели Кендалл Робертс и Лорна Тейлор. Лорна в ходе процесса периодически заглядывала на заседания, Кендалл пришла впервые.

Опасаясь, что в зале суда она, возможно, встретит кого-то из прошлой жизни, Кендалл избегала процесса, пока я прямо не попросил ее прийти хотя бы на свою вступительную речь. С апреля наши отношения вышли на новый виток, и я хотел, чтобы своим присутствием она морально меня поддержала.

На заднем ряду сидели двое мужчин, которые ежедневно присутствовали с самого начала выбора состава присяжных. Имен я не знал, но хорошо понимал, кто они. Их дорогие костюмы выглядели здесь неуместно. Крепкие ребята с очень загорелой кожей, так как, по-видимому, большую часть жизни они проводили на улице, а не в залах суда. Атлетичным сложением они напоминали Гектора Мойю, и для себя я называл их просто «ребята Мойи». Они входили в группу защитников, которых Мойа послал за мной присматривать после той автокатастрофы в горах. Тогда в комнате для свиданий я от защиты отказался. Для Эрла Бриггса было уже поздно, но во второй раз такое предложение я отвергать не стал.

Больше за процессом не наблюдал никто. Партнера Лакосса по жизни, Дэвида, в суде не было. Прихватив оставшееся золото, он сбежал из города в канун начала процесса. Эта потеря больше всего отразилась на моральном состоянии Андре.

Я его понимал. Для меня важно было присутствие Кендалл в зале суда, я чувствовал, что у меня есть поддержка, что я не один. Словно в этом сражении у меня был союзник. А вот моя дочь до сих пор в зал суда не ступила ни ногой. И это задевало. Свидания в больничной палате не хватило, чтобы заново выстроить отношения. И школа больше не могла служить оправданием: занятия кончились, когда выступала сторона обвинения. Думаю, я рефлекторно бросил взгляд в зал.

– Сейчас не время об этом беспокоиться, – прошептал я Андре, да и самому себе. – Нужно выглядеть сильным. Быть сильным.

Андре кивнул и постарался улыбнуться. Когда Дэвид, прихватив золотишко, дал деру, он не только Лакосса оставил ни с чем. К тому времени я уже получил чек за второй слиток в качестве дополнительной оплаты. Третий слиток нужен был к началу суда, но к тому времени золото исчезло. Итак, дело, благодаря которому я вначале планировал подняться, превратилось в благотворительность. Команде Холлера больше не платили.

Ровно в десять утра судья вышла из кабинета и заняла свое место. По традиции судья Лего, разглядывая Форсайта и меня, спросила, есть ли дела, которые нужно обсудить до появления присяжных. На этот раз были. Я встал, держа пакет документов, и сказал, что нужно рассмотреть и одобрить поправки к списку свидетелей. Она жестом подозвала меня к столу, и я передал ей копию нового списка, а потом, на обратном пути, кинул копию Форсайту. Я еще не успел сесть на место, как обвинитель поднялся и выдвинул протест:

– Ваша честь, адвокат применяет старый как мир прием, пытаясь скрыть имена настоящих свидетелей в море других имен. И досудебный список был огромен, а сейчас он добавил, по моим оценкам, от двадцати до двадцати пяти имен. Очевидно, что большую часть на самом деле даже вызывать для допроса не будут.

Форсайт указал списком назад, туда, где на стуле сразу за оградой сидел Ли Лэнкфорд.

– В списке появилось имя моего собственного следователя. И давайте-ка пройдемся… фигурирует уже не один, а целых два заключенных федеральной тюрьмы. Один… два… три тюремных охранника. А еще, похоже, имена всех жителей дома, где проживала жертва…

Внезапно он замолчал и швырнул документы, словно не на стол, а в мусорную корзину.

– Обвинение протестует, ваша честь. Мы считаем, что удовлетворить эту просьбу можно только в том случае, если нам дадут время просмотреть имена и установить их связь – если она вообще имеется – с рассматриваемым делом.

Протест Форсайта не стал для меня откровением. Наш продуманный план защиты мы прозвали «Марко Поло» – так и написали сверху на доске, которую водрузила Лорна на кирпичную стену зала заседаний. Открывал наш гамбит как раз список свидетелей. Форсайт прекрасно справлялся со своей ролью, хотя до сих пор – во всяком случае, не вслух – он не акцентировал внимание на одном, самом важном, имени.

Это имя затаилось там, в глубине, готовое взорваться словно бомба, и ждало лишь неверного шага со стороны обвинения.

Поднимаясь, чтобы ответить на возражение, я успел бросить еще один быстрый взгляд назад. Дочери снова не заметил, зато получил улыбку от Кендалл. Переводя взгляд, я на мгновение зацепился за Лэнкфорда. Он смотрел на меня с выражением, в котором шестьдесят процентов было «Какого фига?» и сорок стандартного «Да пошел ты». Я надеялся именно на эти шестьдесят.

– Ваша честь, – начал я, устремив наконец взгляд на Лего, – судя по протесту, мистер Форсайт уже знает, кто эти люди и какое отношение они имеют к рассматриваемому делу. Тем не менее защита рада предоставить время, чтобы проверить новые имена и дать соответствующий ответ. Однако прерывать процесс нет необходимости. Я планирую развлечь присяжных долгой вступительной речью, а потом начать со свидетелей, чьи имена были в исходном перечне и уже одобрены судом.

Казалось, Лего осталась довольной, что ей предоставили такое простое решение.

– Очень хорошо, – сказала она. – Завтра утром и начнем. Мистер Форсайт, к этому времени вам придется ознакомиться со списком и подготовить ответ.

– Спасибо, ваша честь.

Лего вызвала присяжных. Пока они рассаживались, я стоял, изучая свои записи. Судья объяснила, что я заранее просил выступить со вступительной речью в начале судебного процесса. Она напомнила, что мою речь не следует толковать как показания, а затем передала слово мне. Я отошел от стола защиты. Обращаясь к присяжным, я никогда не брал с собой записи, не читал с листа и старался по максимуму поддерживать зрительный контакт.

Судья еще раньше постановила, что во время вступительной речи и адвокату, и прокурору разрешено стоять прямо напротив скамьи присяжных. Все юристы знают, что это место – кладезь, но для меня оно всегда было испытательным полигоном. Испытательным не в юридическом смысле. Я говорю про испытание самого себя перед лицом присяжных, про то, что нужно показать им, кто ты есть и за что борешься. Для начала, если хочешь получить шанс доказать свою правоту, нужно заработать их уважение. Отстаивать обвиняемого нужно горячо, без обиняков.

Для начала я зафиксировал взгляд на присяжном под номером четыре. Мэллори Гледуэлл, двадцати восьми лет, редактор в киностудии – анализирует присланные сценарии. Когда опрашивали кандидатов в присяжные, я сразу понял, что она мне нужна. Я буду рассказывать историю, буду выстраивать логические связи. И ее аналитические способности придутся как нельзя кстати. Ведь в конечном итоге присяжные должны предпочесть мою историю, а не историю Форсайта. И я нутром чуял, что именно Мэллори Гледуэлл перетянет их на мою сторону.

Пока Форсайт представлял линию обвинения, я не сводил глаз с Мэллори. Не скрою, я наблюдал за всеми присяжными, пытался читать по лицам, пытался найти зацепки, которые подсказали бы, какие свидетельства или улики произвели на них наибольшее впечатление, к чему они отнеслись с недоверием, что их разозлило. В Мэллори я разглядел лидера. И догадывался, что ее способности разобрать по косточкам всю историю сделают ее голос значимым, возможно даже решающим в ходе закрытого обсуждения. Поэтому она была первой, с кем я встретился глазами, и должна была быть последней. Мэллори тоже посмотрела мне в глаза и при этом не отвела взгляда; похоже, интуиция меня не подвела.

– Леди и джентльмены, – начал я. – Не думаю, что здесь нужны какие-то официальные представления. Мы хорошо осведомлены об этом судебном процессе, и я уверен, все друг друга знаем. Поэтому я буду краток, так как хочу побыстрее перейти к сути дела. Перейти к правде: что же на самом деле случилось с Глорией Дейтон.

Я сделал два шага вперед, раскинул руки и положил их на ограду перед скамьей присяжных, пытаясь сделать общение между одним человеком и двенадцатью незнакомцами предельно тесным, словно один на один со священником. Каждый присяжный должен почувствовать, что я обращаюсь только к нему:

– Знаете, юристы любят придумывать для всего названия. Присяжных мы зовем «боги вины». Поймите правильно: мы уважаем и религию, и веру, просто это отражает суть. Вы – боги вины. Вы решаете, кто виновен, а кто – нет. Кто свободен, а кто – нет. Выполняете благородное дело и в то же время несете тяжелую ношу. Чтобы принять ответственное решение, вы должны обладать всеми фактами. Вы должны знать историю, правдивую историю. Целиком. И эту историю вы должны интерпретировать самостоятельно.

Я снова взглянул прямо на Мэллори Гледуэлл. Убрал руки с ограждения и отошел на место адвоката так, чтобы двенадцать присяжных и два дублера полностью оказались в поле моего влияния. Продолжая говорить, я невзначай передвигался вправо, чтобы большинство присяжных смотрели на меня слева.

– До сих пор вы слышали эту историю лишь с одной стороны – стороны обвинения. Теперь вы услышите и увидите ее с другой стороны. Вы поймете, что в этом деле две жертвы. Жертвой, конечно же, стала Глория Дейтон. Но Андре Лакосс тоже жертва. Как и Глорией, им манипулировали, им воспользовались. Ее убили, а Андре подставили, сделали его крайним.

Моя прагматичная задача – посеять в ваши умы семена сомнения. А когда дело дойдет до решения, виновен Андре или нет и у вас возникнут обоснованные сомнения, тогда ваша задача – признать подсудимого невиновным. В следующие несколько дней я выйду за общепринятые рамки и поведу вас за собой. Вы узнаете, что Андре абсолютно невиновен. Вы узнаете, кто на самом деле совершил это ужасное преступление.

Здесь я взял паузу, но не отводил взгляда от лиц присяжных. Моя речь их пробрала.

– А теперь, перед тем как закончить, позвольте мне обратить ваше внимание на то, что наверняка беспокоило вас, пока вы слушали обвинение. Сомнение вызывает способ, каким мистер Лакосс зарабатывает на жизнь. Сказать по правде, мне это тоже не совсем нравится. Он, по сути, сутенер, только онлайн. А я, как и многие из вас, отец, и меня беспокоит мысль о том, что кто-то извлекает выгоду из сексуальной эксплуатации молодых людей. Но нельзя считать, что он виновен в убийстве только из-за рода его занятий. Я прошу вас подумать о жертве этого дела, о Глории Дейтон, и спросить себя, разве она заслужила такую смерть, потому что была проституткой? Конечно, вы ответите «нет». И таков же ответ на вопрос, можно ли признавать Андре Лакосса виновным в убийстве лишь потому, что он сутенер.

Замолчав, я устремил взгляд в пол. Настало время для яркой концовки. Когда я поднял голову, то встретился глазами непосредственно с Мэллори.

– Я даю вам обещание, что вы тоже можете с меня спросить. Если я не сумею доказать то, о чем говорю, тогда вперед, признавайте моего клиента виновным. Эту ставку я готов принять, и ее готов принять Андре, потому что мы знаем, где правда. На нашей стороне, на стороне невиновного.

Я вновь замолчал, надеясь, что Форсайт выдвинет протест. Присяжные должны были посмотреть, как он выступает против меня, пытается остановить, чтобы я не сказал правду. Однако обвинитель оказался не лыком шит. Он понял, что происходит, и воздержался, не дав мне то, что я хотел. Я продолжил:

– Защита в дальнейшем предоставит и улики, и свидетельские показания, доказывающие, что мистер Лакосс – всего лишь козел отпущения. Попавший в сети коварнейшего плана. Плана, придуманного теми, кому мы больше всего доверяем, теми, кто ложно обвиняет невиновного человека. Эта история о том, как желание спрятать правду в конечном итоге приводит к убийству и сокрытию. Надеюсь, что мы с вами вскроем эту правду, и вы провозгласите соответствующий вердикт – не виновен. Большое спасибо.

Вернувшись на свое место, я тут же сверился со своими записями: не забыл ли чего. Похоже, мне удалось осветить все основные факты. Андре, наклонившись, прошептал слова благодарности. А я ответил, что это только начало.

– Полагаю, пора сделать перерыв, – сказала судья. – Через пятнадцать минут начнем с представления доводов защиты.

Я встал, когда поднялись с мест присяжные, и наблюдал, как они вереницей выходят через двери в комнату для совещаний. Мэллори Гледуэлл шла с опущенной головой. Потом, в последний момент, уже на полпути к выходу, почти в дверном проеме, она развернулась и посмотрела в зал.

30

Я вылетел из зала, как только его покинула судья и вышли присяжные, потому что хотел в туалет. Я готовился к вступительной речи и не спал с четырех утра, в мыслях был только процесс. Поэтому обильно заливал в себя кофе, чтобы поддерживать работоспособность. И теперь едва терпел.

В коридоре на скамейке сидел Сиско, а рядом с ним – Фернандо Валенсуэла.

– Как тут у нас дела? – бросил я мимоходом.

– Отлично, – ответил Сиско.

– Это точно, – подтвердил Валенсуэла.

– Сейчас вернусь, – сказал я.

Несколько минут спустя я стоял у писсуара. Меня переполняло чувство облегчения. Я даже закрыл глаза, так как прокручивал в голове отдельные моменты из вступительной речи. Я не услышал, как открылась дверь в туалет, и не понял, что кто-то подошел ко мне сзади. Я уже застегивал ширинку, как меня толкнули лицом на кафельную плитку прямо над писсуаром. Пригвоздили руки, и я не мог пошевелиться.

– И где же твои защитнички из картеля?

Я узнал и голос, и запах кофе с сигаретами.

– Отвали от меня, Лэнкфорд.

– Нарываешься, Холлер? Хочешь получить по морде?

– Не понимаю, о чем речь. Но если ты испортишь костюм, я пойду к судье. Мой следователь сидит у входа. Он видел, как ты вошел.

Лэнкфорд резко впечатал меня в дверь туалетной кабинки, которая, к счастью, открывалась в обе стороны. Я быстро оправился, оглядел костюм, чтобы оценить ущерб, и застегнул ремень. Проделал я все это так невозмутимо, словно угрозы меня нисколько не заботили.

– Иди-ка ты обратно в зал, Лэнкфорд.

– Почему я в списке? Зачем я тебе сдался на свидетельской трибуне?

Я прошел к ряду раковин и стал невозмутимо мыть руки.

– А ты как думаешь?

– Тогда в офисе, – начал он, – ты сказал, что видел меня в шляпе. Какого черта ты так сказал?

Я перевел взгляд со своих рук на зеркало и взглянул в него на Лэнкфорда.

– Я обмолвился про шляпу?

Я протянул руку и вытащил несколько бумажных полотенец.

– Да, ты обмолвился про шляпу. С чего?

Я бросил влажные полотенца в мусорное ведро и несколько замялся, словно припоминая что-то из далекого прошлого. Потом взглянул на Лэнкфорда и озадаченно покачал головой:

– Не знаю, что за шляпа. Но знаю, что если ты еще раз меня тронешь, то возникнут проблемы, которые тебе не по зубам.

Я открыл дверь и вышел в коридор, оставив Лэнкфорда в туалете. Я не мог сдержать улыбку, подходя к Сиско, который все еще сидел на скамейке с Валенсуэлой. Первое правило плана «Марко Поло»: противник должен теряться в догадках. Вскоре Лэнкфорду придется волноваться не только о шляпе.

– Все в порядке? – спросил Сиско.

– Что, Лэнкфорд хватал тебя за разные причинные места? – съязвил Валенсуэла.

– Типа того, – сказал я. – Пойдем уже.

Открыв дверь в зал суда, я придержал ее для своих спутников. Они вошли, а я обернулся в поисках Лэнкфорда, но в коридоре его не оказалось. Зато там оказался мой сводный брат, с толстенной синей папкой под мышкой.

– Гарри.

Он узнал меня и остановился.

– Мик, как ты, чувак? Как твоя рука?

– Нормально. Ты на суд?

– Да, в 111-й департамент.

– Эй, так это туда сманили всех журналистов с моего процесса! – притворно вознегодовал я.

– Нераскрытое преступление девяносто четвертого года. Парень по имени Патрик Сьюэлл – тот еще тип. Его привезли из Сан-Квентина, где он сидит пожизненно за другое убийство. На этот раз просят смертную казнь.

Я кивнул и, сделав над собой усилие, пожелал удачи. В конце концов, он работал на другой стороне.

– Есть новости по твоему водителю? – поинтересовался Гарри. – Кого-нибудь арестовали?

Я секунду смотрел на него, раздумывая, вдруг он что-то слышал про расследование в кругах правоохранительных органов.

– Еще нет.

– Очень плохо.

– Ладно, мне пора. Был рад повидаться, Гарри.

– Я тоже. Нужно еще раз попробовать свести вместе наших девочек.

– Конечно.

Наши дочери были одного возраста. Впрочем, его дочь, очевидно, с ним регулярно разговаривала. В конце концов, он сажал плохишей в тюрьму. Это я их выпускал.

Я вошел в зал, распекая себя за дурные мысли. Попытался вспомнить наставления Законника Зигеля – нужно отпустить чувство вины, чтобы суметь защитить Лакосса по высшему разряду.

После того как присяжные заняли свои места, я вызвал первого свидетеля. Валенсуэла прошел к свидетельской трибуне, постукивая по дороге ладонью по ограждению перед скамьей присяжных. Он принял присягу и назвал свое имя секретарю. Я попросил его объяснить присяжным, чем он зарабатывает на жизнь.

– Ну, можно сказать, что я очень одаренный человек. Я – масло, которое позволяет судебной системе не тормозить.

Я хотел поиронизировать, предположив, что он, наверное, имел в виду «жир», однако сдержался. В конце концов, он свидетель защиты. Вместо этого я попросил уточнить, в чем конкретно заключается его работа.

– Прежде всего я лицензированный поручитель, – объяснил он. – Еще у меня есть сыскная лицензия, которую я использую для судебного процесса. А если вы спуститесь в кофейню на третьем этаже, то там я – арендатор. Мы с братом замутили дело. Так что…

– Давайте вернемся на шаг назад, – прервал я. – Что такое сыскная лицензия?

– Частный сыщик. Нужно получить государственную лицензию, если хотите заниматься подобной работенкой.

– Понятно. А что вы имеете в виду, когда говорите, что используете свою лицензию «для судебного процесса»?

– Понимаете, судебный курьер. Когда люди получают статус ответчика или подсудимого, и адвокат оформляет повестку, чтобы человек пришел дать свидетельские показания или заключить сделку.

– Вы доставляете повестку?

– Ну да, примерно так.

Несмотря на все годы, что он смазывал законодательную машину, было совершенно ясно: Валенсуэла не часто свидетельствовал в суде. Он сбивался, давал неполные ответы. Мне казалось, что такого свидетеля допрашивать легко, а на деле пришлось приложить кучу усилий, чтобы выжать из него максимум информации. Не самое лучшее начало для линии защиты, но я не сдавался, больше злясь на себя, чем на него: зря не репитировали заранее.

– Понятно. А по работе в качестве судебного курьера вы никогда не сталкивались с жертвой по этому делу, с Глорией Дейтон?

Валенсуэла нахмурился. Мой вопрос в лоб его ошеломил.

– Ну… да, хотя тогда я этого не знал. В тот единственный раз, когда я с ней виделся, ее звали не Глория Дейтон, понимаете…

– Вы хотите сказать, что у нее было другое имя?

– Да, другое. На повестке, которую я доставил, стояло имя «Жизель Деллинджер». Ей я и вручил повестку.

– Ясно, и когда это произошло?

– В понедельник. Пятого ноября в шесть ноль шесть вечера у входа в вестибюль дома на Франклин-авеню. Там, где она жила.

– Вы довольно точно сказали, когда и где вручили ей повестку. У вас такая хорошая память?

– Я фиксирую все задания – вдруг кто-то не появится в суде. Тогда я смогу доказать адвокату или судье, что повестку вручил. Я показываю запись и демонстрирую фотографию, на которой есть дата и время.

– Вы ее сфотографировали?

– Да, я всегда так делаю.

– Следовательно, вы сфотографировали Жизель Деллинджер после того, как вручили ей повестку пятого ноября прошлого года?

– Именно так.

Затем я предъявил копию фотографии 20 на 25 см с указанной датой и временем, на которой Валенсуэла запечатлел Жизель (урожденную Глорию), и попросил судью принять ее в качестве первого вещественного доказательства защиты. Форсайт выдвинул протест и был готов признать, что Валенсуэла вручил повестку Глории Дейтон. Но я сражался за эту карточку, потому что хотел, чтобы присяжные ее увидели. Судья приняла мою сторону, и я передал фотографию присяжному под номером один, чтобы тот ее изучил, а затем передал следующему.

По большей части за этим я и вызвал Валенсуэлу в качестве свидетеля. Снимок не просто подтверждал сказанное Валенсуэлой. Он был ключевым элементом в защите. В глазах Глории стоял страх, и это выражение нужно было увидеть, а не просто услышать о нем от свидетеля. Валенсуэла щелкнул Глорию в тот момент, когда она подняла голову, прочитав повестку. На конверте она увидела имя Мойи – Гектор Арранде Мойа против Артура Роллинса, начальника федеральной тюрьмы Викторвилл, – и в этот самый момент ее обуял ужас. Я хотел, чтобы присяжные увидели этот взгляд и сами догадались, что это страх. Без моего вмешательства и без помощи свидетеля.

– Мистер Валенсуэла, для кого вы вручили повестку? – спросил я.

– Я работал на адвоката по имени Сильвестр Фулгони-младший.

Я почти ожидал, что Валенсуэла станет распространяться на эту тему и добавит, что Фулгони именно тот адвокат, который решил «пооспариваться» в суде, но, к счастью, он избавил присяжных от этой информации. Наверное, в конце концов освоился с ролью свидетеля.

– А по какому делу проходила эта повестка?

– Дело Мойа против Роллинса. Осужденный торговец наркотиками Гектор Мойа пытался…

Форсайт выдвинул протест и попросил разрешение подойти к судье. Судья жестом подозвала нас и включила шумовой вентилятор.

– Ваша честь, к чему все это? – поинтересовался Форсайт. – Уже первым свидетелем мистер Холлер пытается увести нас к другой, не связанной с ним тяжбе. Я долго воздерживался от возражений, но сейчас…

Я отметил это его «нас», как будто он и судья разделяли ответственность за то, чтобы держать меня в узде.

– Ваша честь, – начал я, – мистер Форсайт хочет все остановить, потому что точно знает, куда я веду. А веду я туда, где все его доказательства полетят в тартарары. Ходатайство, из-за которого Глории Дейтон вручили повестку, чрезвычайно уместно в ходе данного дела и в ходе данного судебного процесса, на нем строится вся линия защиты. Я прошу разрешить мне продолжить, и вскоре вы поймете, почему обвинение хочет закрыть эту тему.

– «Чрезвычайно», мистер Холлер?

– Да, ваша честь, чрезвычайно.

Лего секунду обдумывала услышанное, потом кивнула:

– Отклоняется. Можете продолжать, мистер Холлер. Но побыстрее переходите к сути.

Мы вернулись на свои места, и я снова задал Валенсуэле тот же вопрос.

– Как я уже сказал, Мойа против Роллинса. Роллинс – начальник тюрьмы в Викторвилле, где Гектор Мойа отсидел уже лет семь или восемь. Мойа пытается доказать, что УБН подставило его, подбросив…

Форсайт снова запротестовал, чем, похоже, вызвал у судьи раздражение. Он снова запросил беседу между судьей и адвокатами, однако Лего отказала. И ему пришлось высказывать протест в открытую.

– Ваша честь, свидетель, не являясь адвокатом, дает юридическое толкование дела, связанного с «хабеас корпус», и сейчас станет излагать голословные утверждения, содержащиеся в иске, как факты. Всем известно, что в иске можно написать что угодно. И то…

– Довольно, мистер Форсайт, – сказала судья. – Думаю, вы ясно изложили суду свои возражения.

Теперь я пожалел, что он не добился разговора с судьей. Форсайт мастерски использовал протест, чтобы подорвать доверие к показаниям Валенсуэлы еще до того, как он их даст. Он оперативно напомнил присяжным, что Мойа против Роллинса – всего лишь гражданский иск, который содержит домыслы, а не доказанные факты.

– Я отклоняю протест и разрешаю свидетелю закончить ответ, – сказала Лего.

Я попросил Валенсуэлу ответить на вопрос, и он подвел итог основному обвинению в ходатайстве Мойи – что пистолет, из-за которого его в конце концов упекли пожизненно, подбросило УБН.

– Спасибо, – поблагодарил я, когда ответ наконец-то был дан и занесен в протокол. – А что вы сделали после того, как вручили повестку Жизель Деллинджер?

Этот вопрос смутил свидетеля.

– Я, ну… наверное, сообщил мистеру Фулгони, что дело сделано.

– Понятно. А вы когда-нибудь снова встречались с мисс Деллинджер? – спросил я.

– Нет, больше никогда. Только в тот раз.

– А после пятого ноября вы что-нибудь слышали о мисс Деллинджер?

– Наверное, неделю спустя услышал, что ее убили.

– И где вы об этом услышали?

– Мне сказал мистер Фулгони.

– Что еще вам стало известно про ее смерть?

– Еще я прочитал в газете, что арестовали какого-то парня.

– Вы сейчас говорите про Андре Лакосса, которого арестовали за убийство Жизель?

– Да, так было написано в газете.

– И какова была ваша реакция на такую новость?

– Ну, я почувствовал некоторое облегчение, потому что выходило, что мы тут ни при чем.

– А при чем тут…

Форсайт снова запротестовал, ссылаясь на существенность. А я парировал, что реакция Валенсуэлы на известия об убийстве и аресте существенны, потому что линия защиты строится на том факте, что повестка, которую вручили Глории Дейтон, и спровоцировала убийцу. Показания свидетеля прервали, однако Лего позволила мне возобновить эту тему и продемонстрировать ее значимость. Для меня это была победа со звездочкой. Даже если судья в дальнейшем удалит показания Валенсуэлы из протокола, она не сможет вычеркнуть их из памяти двенадцати присяжных.

– Продолжайте, мистер Валенсуэла, – попросил я. – Объясните присяжным, почему вы почувствовали облегчение, когда услышали, что по подозрению в убийстве арестовали мистера Лакосса.

– Ну, потому что, выходит, это не имело отношения к другому делу. К делу Мойи.

– А почему это вас вообще волновало?

– Потому что Гектор Мойа состоит в картеле, и, думаю, вы понимаете…

– Пожалуй, здесь мы остановимся, – сказала Лего. – Теперь мы вышли за рамки знаний и квалификации свидетеля. Пожалуйста, еще вопрос, мистер Холлер.

У меня вопросов больше не было.

Несмотря на некоторую шероховатость подачи, Валенсуэла оказался свидетелем высшего класса, и я чувствовал, что мы неплохо справились. Я передал слово Форсайту для перекрестного допроса, но у него хватило ума отказаться. Допрос Валенсуэлы ему ничего не дал бы, только лишний раз повторили бы вещи, которые подтверждали теорию защиты.

– Вопросов больше нет, ваша честь.

Судья отпустила Валенсуэлу, и он вышел из зала суда. Лего велела мне вызывать следующего свидетеля.

– Ваша честь, – сказал я, – сейчас самое время прерваться на обед.

– Правда, мистер Холлер? – удивилась Лего. – А что так? На часах двадцать минут двенадцатого.

– Понимаете, ваша честь, мой следующий свидетель еще не пришел, и если бы вы дали мне этот час, я уверен, что смог бы его отыскать к началу дневного заседания.

– Хорошо. Присяжные свободны до часу дня.

Пока присяжные гуськом покидали зал суда, я пошел к столу защиты. Когда я проходил мимо Форсайта, он бросил на меня взгляд и покачал головой.

– Ты не понимаешь, что сейчас натворил, да? – прошептал он.

– О чем ты?

Он не ответил, и я прошел мимо.

За столом я стал собирать свои блокноты и документы. Я не так глуп, чтобы оставлять что-то во время перерывов в судебном заседании на столе.

Когда дверь за последним присяжным закрылась, в зале прогремел голос судьи Лего:

– Мистер Холлер.

Я поднял глаза.

– Да, ваша честь.

– Мистер Холлер, не хотите ли присоединиться к своему клиенту и пообедать в камере?

Я растерянно улыбнулся.

– Ну, компания неплохая, но бутерброды с сыром не в списке моих кулинарных предпочтений, ваша…

– Тогда позвольте вас уведомить, мистер Холлер. Не смейте предлагать обеденный перерыв, да вообще любой перерыв, перед моими присяжными. Вам ясно?

– Теперь да, ваша честь.

– Это мой зал, мистер Холлер. Не ваш. И мне решать, когда делать перерыв, а когда нет.

– Да, ваша честь. Приношу извинения. Подобное больше не повторится.

– А если повторится, то будут последствия.

Затем судья в гневе вышла. На лице Форсайта блуждала подленькая улыбка. Он явно уже работал на процессах с Лего и знал ее личные правила этикета. По крайней мере она дождалась, пока выйдут присяжные, прежде чем разносить меня в пух и прах.

Сиско расхаживал по коридору рядом с лифтами с телефонной трубкой у уха.

– Где, черт возьми, этот Фулгони? – задал я вопрос.

– Понятия не имею. Говорил, что придет. Я пытаюсь связаться с его офисом.

– У него есть один час. И лучше бы ему объявиться.

31

Кендалл уехала еще до того, как объявили перерыв, и отправилась в Долину, в студию йоги «Гибкость», а мы с Лорной зашли в ресторанчик «У Пита». Всю дорогу я оглядывался, проверяя, на месте ли охрана. Ребята Мойи нас сопровождали.

Обслуживали здесь быстро и подавали отличные сандвичи с беконом, латуком и томатами. К сожалению, этот ресторан, расположенный всего в паре кварталов от здания полицейского управления, облюбовали сотрудники отдела по грабежам и убийствам. Пришлось обменяться кивками с несколькими парнями, которых я знал по предыдущим делам и судебным процессам. Наконец удалось найти столик, закрытый от взгляда большинства посетителей ресторана широкой колонной.

Мне стало казаться, что в поисках сандвича с беконом, латуком и томатами на тосте из непросеянной муки я забрел во вражеский стан. Лорна деликатно поинтересовалась, не помолчать ли ей, пока я планирую послеобеденное заседание. Но я сказал, что нет никакого смысла разрабатывать план на день, пока не станет ясно, придет ли в суд Слай-младший. Поэтому, сделав заказ, мы коротали время, пытаясь обнаружить в моем бизнес-календаре оплачиваемые часы. Наши финансовые ресурсы истекали. Пока не стало известно, что золотых слитков от Андре Лакосса мы больше не дождемся, я хорошо потратился на подготовку к суду и следствие. Расходов оказалось больше, чем прибыли.

Дженнифер Аронсон не присутствовала сегодня утром в суде по серьезной причине. Я не мог забросить другие дела: у нас оставалось не так много клиентов, которые платили. Утром она выступала на слушании по банкротству в отношении владельца здания, где мы проводили наши рабочие встречи.

По крайней мере прошла карта, которой я обычно расплачивался за обеды. Можно только представить себе мое унижение, если бы в присутствии копов мою карту конфисковали и разрезали пополам.

Уже возвращаясь в здание суда, я получил сообщение от Сиско – «Он здесь. Все готово». Поделившись известием с Лорной, я смог расслабиться хотя бы по пути обратно… пока Лорна не подняла тему, которую мы обходили уже почти два месяца:

– Микки, я поищу нового водителя?

– Давай сейчас не будем. К тому же у меня нет машины. Так зачем мне водитель? Ты больше не намерена меня возить?

Каждое утро она забирала меня и отвозила в суд. А Сиско обычно доставлял меня обратно и проверял дом, чтобы убедиться, что он чист.

– Нет, дело не в этом, – ответила Лорна. – Я совсем не против тебя возить. Но как долго ты собираешься ждать, прежде чем попытаешься вернуться к нормальной жизни?

Судебный процесс был отличным бальзамом на душевные раны, оставленные аварией. Требовалось повышенное внимание, что не позволяло разуму снова возвращаться в тот день.

– Не знаю, – покачал головой я. – К тому же нормальную жизнь мы себе позволить не можем. Пока я не получу чек от страховой, денег нет ни на водителя, ни на машину.

А чек задерживался из-за расследования. Калифорнийская дорожная полиция классифицировала аварию как убийство – умышленный наезд эвакуатора, водитель которого скрылся с места преступления. Сам грузовик обнаружили спустя день, вернее, его обугленный каркас, брошенный в поле у города Хесперия. Утром в день аварии машину угнали со штрафстоянки. Следователи дорожной полиции понятия не имели, кто сидел за рулем грузовика, когда он врезался в мой «линкольн».

Сильвестр Фулгони-младший медленно шел к свидетельской трибуне, с любопытством крутя головой, словно впервые видел зал суда. Дойдя до трибуны, он собирался сесть, и судье пришлось его остановить, чтобы он стоя принял присягу и повторил, что намерен «говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».

После предварительных вопросов, в ходе которых установили, кто такой Фулгони и чем занимается, я сосредоточился на деле Гектора Мойи. Я попросил свидетеля тщательно разобрать те шаги, которые привели его к тому, чтобы вызвать повесткой Глорию Дейтон для снятия письменных показаний под присягой.

– Все началось, когда мистер Мойа рассказал, что пистолет, который нашла полиция в его номере, ему не принадлежал, – ответил Фулгони. – Мы провели расследование и выяснили, что оружие, вероятно, уже было спрятано в комнате, когда прибыла полиция, чтобы произвести арест.

– Что это вам дало?

– Если пистолет подбросили, как утверждает Мойа, тогда это сделал тот, кто побывал в номере до приезда полиции.

– Следовательно?..

– Мы обратили внимание на людей, кто побывал в номере за те четыре дня, что мистер Мойа там проживал, и путем исключения сузили круг поиска до двух женщин, которые неоднократно посещали тот номер. Они занимались проституцией и использовали имена Глори Дейз и Трина Триххх – последнее пишется с тремя «х» на конце. Трину Триххх найти труда не составило: она работала в Лос-Анджелесе под тем же именем, и у нее был веб-сайт. Я с ней связался и договорился о встрече.

Фулгони замолчал в ожидании следующего вопроса. Я ему объяснял, что в ходе дачи показаний не надо выдавать информацию большими кусками, лучше отвечать покороче. И также предупредил его без особой нужды не упоминать, что Трине Триххх платили за сотрудничество. Не хотел, чтобы эта информация досталась Форсайту даром.

– Не поведаете присяжным, что случилось на вашей встрече? – попросил я.

Фулгони с жаром кивнул:

– Конечно. Сначала она призналась, что на самом деле ее зовут Трина Рафферти. Она подтвердила, что знакома с мистером Мойей и действительно бывала в его номере. Однако отрицала, что подбросила пистолет, сообщив, что это сделала ее подруга Глори Дейз.

Я изо всех сил постарался изобразить замешательство, подняв руку в жесте «ничего не понимаю».

– Но зачем ей понадобилось подбрасывать пистолет?

Это повлекло за собой протест от Форсайта и пятиминутные прения возле судьи. В конце концов мне позволили продолжать допрос. Хотя в суде обычно все оборачивается против защиты, есть нюанс, которого боятся все судьи, – отмена вердикта в апелляционном порядке из-за ошибки судьи. Поэтому в большинстве своем, и судья Нэнси Лего не была исключением, они из кожи вон лезут, чтобы позволить защите гнуть свою линию, пока все находится в рамках доказательной процедуры. Лего знала, что, поддерживая протест Форсайта, она рискует подвергнуться критике и отмены ее решения судом вышестоящей инстанции. И наоборот, отклонение возражений прокурора редко влекло за собой подобные риски. На практике выходило, что самый безопасный курс для судьи – предоставить защите значительную свободу.

Вернувшись к кафедре, я сновь спросил Фулгони, зачем Глори Дейз понадобилось подбрасывать пистолет в номер Гектора Мойи.

– Трина Рафферти рассказала мне, что и она, и Глори Дейз работали на УБН, а те хотели упечь Мойю за…

Форсайт практически подлетел в воздух.

– Ваша честь, где основания для подобного утверждения? Обвинение выражает активный протест, свидетель и защитник пытаются заставить суд блуждать в дебрях порочащих намеков!

– Думаю, сейчас мистер Форсайт прав, – тут же отреагировала судья. – Мистер Холлер, либо обоснуйте, либо переходите к следующему пункту.

Вот вам и свобода защиты. Пару секунд я медлил, пытаясь найти нужную формулировку, а потом задал Фулгони ряд вопросов, которые помогли установить некоторые факторы ареста Мойи и признания его виновным. Особое внимание я уделил федеральному кодексу, согласно которому прокуроры смогли расширить обвинение и добиться пожизненного заключения: ведь у Мойи обнаружили огнестрельное оружие и две унции кокаина – что по закону превышает количество, разрешенное для личного пользования.

Это отняло у меня примерно полчаса. В конце концов я вернулся к вопросу о том, зачем Глори Дейз – которую, как мы уже установили, звали Глория Дейтон – нужно было подбрасывать пистолет в номер Мойи. Форсайт снова выдвинул протест, заявив, что изложенные мной только что причины задавать подобный вопрос недостаточны. Однако судья встала на мою сторону и отклонила возражение.

– Основываясь на фактах, открывшихся в ходе нашего расследования, мы считаем, что Глория Дейтон была осведомителем УБН и что именно она, по распоряжению своего куратора, подбросила пистолет в номер Мойи.

Все. Краеугольный камень защиты. И это внесли в протокол.

Бросив взгляд на Форсайта, я заметил, что он что-то яростно, даже злобно строчит в блокноте, не поднимая головы. Скорее всего он не желал видеть реакцию присяжных.

– И кто был ее куратором в УБН? – спросил я.

– Агент по имени Джеймс Марко, – ответил Фулгони.

Я опустил глаза и несколько секунд делал вид, будто просматриваю записи в своем блокноте, чтобы это имя – Джеймс Марко – окончательно уложилось в головах присяжных.

– Мистер Холлер, – напомнила судья, – задавайте следующий вопрос.

Я снова посмотрел на Фулгони, раздумывая, как строить допрос теперь, когда имя Джеймса Марко уже прозвучало перед лицом присяжных.

– Мистер Холлер! – повторила судья.

– Да, ваша честь. Мистер Фулгони, как вы узнали, что именно Джеймс Марко являлся куратором Глории Дейтон?

– Трина Рафферти сообщила, что они обе – и Трина, и Глория – работали на Марко осведомителями.

– А Трина Рафферти не упоминала, просил ли Марко подбросить пистолет в номер Мойи?

Фулгони не успел и рта раскрыть, как Форсайт гневно запротестовал, назвав всю линию допроса надуманной и основанной на слухах. Судья поддержала, даже не выслушав доводы с моей стороны. Я попросил о беседе между судьей и адвокатами, и Лего с неохотой подозвала нас к себе. Я сразу взял быка за рога:

– Ваша честь, защита оказалась между молотом и наковальней. Суд поддержал протест против свидетельских показаний с чужих слов. Что оставляет мне лишь один выход: получить показания непосредственно от агента Марко. Как вы знаете, имя Марко изначально фигурировало в списке свидетелей, представленном на рассмотрение в суд примерно четыре недели назад. Однако мы не смогли вручить повестку ни агенту Марко, ни передать ее через УБН.

– Какую же реакцию вы ждете от суда? – пожала плечами Лего. – Позволить вам делать голословные заявления? Не дождетесь, мистер Холлер.

Я стал кивать еще до того, как она закончила.

– Прекрасно понимаю, ваша честь. Надеюсь, прямой приказ явиться, исходящий от вас, и содействие со стороны обвинения помогли бы обеспечить явку агента Марко в зал суда.

Лего перевела взгляд на Форсайта, изумленно подняв брови. Теперь настал его черед.

– Ваша честь, я совершенно не возражаю, – отреагировал он. – Если придет агент Марко, он просто опровергнет эти нелепые намеки. Слово заслуженного агента против слова какой-то шлюхи…

– Мистер Форсайт! – оборвала его судья, забыв про шепот. – В моем зале суда будьте добры проявлять больше уважения и следовать правилам приличия.

– Прошу прощения, ваша честь, – быстро произнес Форсайт. – Проститутки. Я хотел сказать, что в конце концов придется делать выбор между словом агента и словом проститутки. В таком случае обвинение не беспокоится за результат.

Самонадеянность стороны обвинения – смертный грех, когда речь идет об уголовном суде. Я впервые наблюдал ее проявления у Форсайта и понимал, что, возможно, еще до окончания процесса ему придется взять эти слова назад.

– Хорошо, давайте продолжим, – поторопила судья. – Дневной перерыв сделаем на пятнадцать минут раньше и составим предписание для явки в суд.

Мы вернулись на свои места, и я взглянул на Фулгони, который ждал меня на свидетельской трибуне. До сих пор ему удавалось проявлять невозмутимость, спокойствие и хладнокровие. Я же собирался все это разрушить и завести разговор о том, что мы не обсуждали и не репетировали во время подготовки к процессу.

– Мистер Фулгони, – начал я, – какую часть версии про подброшенный пистолет подтвердила Глория Дейтон?

– Никакую, – признался Фулгони. – Я выписал повестку, но Дейтон убили до того, как мы успели поговорить.

Я кивнул и посмотрел в свои записи.

– Как долго вы практикуете?

Такой крутой поворот застал юного Слая врасплох.

– Э-э, в следующем месяце будет два с половиной года.

– Вы раньше участвовали в заседаниях?

– В смысле, в суде?

Я чуть не прыснул от смеха. Если бы Фулгони не был моим собственным свидетелем, после такого ответа я бы его размазал. Сейчас мне требовалось лишь немного его потоптать.

– Именно, в суде, – сухо подтвердил я.

– Прежде никогда. Многие адвокаты считают, что не следует доводить дело до суда, и улаживают споры в досудебном порядке.

– Что ж, весьма похвальное мнение, мистер Фулгони. Но не могли бы вы объяснить присяжным, как так вышло, что вы, всего два года назад получивший диплом и никогда прежде не бывавший в суде, заполучили клиентом Гектора Мойю?

Фулгони кивнул:

– Ему меня рекомендовали.

– Кто?

– По правде сказать, мой отец.

– И как так получилось?

Фулгони бросил на меня предостерегающий взгляд, который означал, что явторгаюсь на территорию, которую он считал запрещенной. В моем же взгляде явно читалось: «Ты сейчас под присягой. Ты в моей власти». Мне нужно было подтолкнуть его к ответу.

– Пожалуйста, расскажите присяжным, как получилось, что ваш отец рекомендовал Мойе обратиться к вам?

– Ну, мой отец заключен в ту же федеральную тюрьму, где сидит Гектор. Они друг друга знают, и отец послал его ко мне.

– Итак, вы, молодой неопытный юрист, подали ходатайство о выдаче постановления «хабеас корпус» в надежде аннулировать пожизненный срок мистера Мойи. Все правильно?

– Да.

– Потому что огнестрельное оружие, которое позволило вынести такой приговор, было ему подброшено.

– Да.

– И вы считали, что его подбросила Глория Дейтон, верно?

– Верно.

– Основываясь на рассказе Трины Рафферти.

– Верно.

– А перед тем как подавать ходатайство, вы изучали протоколы судебного заседания над мистером Мойей в 2006 году?

– Большую часть.

– А вы ознакомились с протоколом заседания, когда заслушивался приговор и судья вынес пожизненное заключение?

– Да, ознакомился.

Я попросил у судьи разрешение подойти к свидетелю с документом, который я зарегистрировал как второе вещественное доказательство. Это был протокол вынесения приговора Гектору Мойе от 4 ноября 2006 года. Судья дала добро, и я вручил документ Фулгони. Я уже открыл его на нужной странице и подчеркнул материал, который следовало зачитать присяжным.

– Что у вас в руках, мистер Фулгони?

– Протокол заседания, когда слушалось вынесение приговора в федеральном суде. Это пояснения судьи.

– Вы читали этот документ, когда готовились подавать ходатайство от лица мистера Мойи?

– Да.

– Ясно. Как звали судью?

– Почетный судья Лиза Басс.

– Не могли бы вы зачитать присяжным несколько фраз судьи Басс, которые я подчеркнул на этой странице?

Фулгони наклонился и стал читать вслух:

– Мистер Мойа, вы вели жизнь, полную преступлений, и достигли вершины в кровавом картеле Синалоа. Вы безжалостны и жестоки, в вас не осталось ничего человеческого. Вы сеете смерть. Вы и есть сама смерть. И мне несказанно повезло, что я могу сегодня вынести этот приговор и посадить вас в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Жаль, что нельзя сделать больше. Честно говоря, искренне сожалею, что к вам неприменима смертная казнь.

Здесь Фулгони остановился. Он не дочитал комментарии судьи до конца, но я рассудил, что присяжным хватит и этого.

– Хорошо. Итак, вы читали протокол вынесения приговора в прошлом году, пока готовили ходатайство от лица мистера Мойи. Верно?

– Да.

– Таким образом, готовя повестку Глории Дейтон, вы знали, что стоит за плечами мистера Мойи. Я прав?

– Да.

– Мистер Фулгони, а вам, как молодому неопытному адвокату, не приходило в голову, что вызывать Глорию Дейтон для дачи письменных показаний под присягой, когда вы, несомненно, спросили бы ее насчет того, подбрасывала ли она пистолет в номер Мойи, может быть опасно?

– Почему опасно?

– Мистер Фулгони, позвольте мне задавать вопросы. В настоящем суде так принято.

Со стороны присяжных раздались еле слышные смешки; я сделал вид, что ничего не заметил.

– Мистер Фулгони, неужели вы не осознавали, что, выписав повестку и указав в ней имя Глории Дейтон как человека, который подбросил пистолет в номер Мойи, вы подвергли ее огромной опасности?

– Именно поэтому я все засекретил. Информация не подлежала публичной огласке. Никто не знал.

– А ваш клиент? Он знал?

– Я ему ничего не говорил.

– Может, ему сказал ваш отец, который содержится в той же тюрьме?

– А какая разница? Он бы не стал ее убивать.

– Кто не стал бы?

– Гектор Мойа.

– Мистер Фулгони, вы должны отвечать на вопросы, которые задаю я. И так, чтобы не возникло недоразумений. Вы говорили или не говорили своему отцу, что опознали в Глории Дейтон женщину, которая, как вы считали, подбросила пистолет в номер Мойи?

– Да, отцу я сказал.

– А вы спрашивали его, не рассказывал ли он об этом мистеру Мойе?

– Да, спрашивал. Но это не имеет значения. Она была для Мойи билетом на волю. Он не стал бы ее убивать.

Я кивнул и, перед тем как продолжить, снова взглянул на свои записи.

– Тогда зачем вы спрашивали у своего отца, не говорил ли он ее имя мистеру Мойе?

– Потому что на первых порах я считал, что его могла подтолкнуть месть.

– А сейчас вы так не считаете?

– Нет. Чтобы выиграть ходатайство, Дейтон была ему нужна. Живой.

Я надеялся, что вариант развития событий, который я только что рассмотрел, был для присяжных очевидным. Пока я подсовывал идею незаметно. Хотел, чтобы они сами все поняли, а я в дальнейшем подкреплю догадки показаниями. Людям нравится доходить до всего своим умом.

Я бросил взгляд на скамью присяжных, на Мэллори Гледуэлл, и увидел, что она пишет что-то в блокноте. Лидер, на которого я рассчитывал, уловил эту тонкую грань. Я снова посмотрел на Фулгони. Отличный момент. Сейчас бы и закончить допрос. Но Фулгони сидел на свидетельской трибуне и находился под присягой. И я решил не упускать шанса и довести до сознания присяжных основную версию защиты.

– Мистер Фулгони, я хочу установить точное время подачи вашего ходатайства в отношении Гектора Мойи. Вы подали иск и выписали повестку Глории Дейтон в начале ноября. Я прав?

– Да.

– А ее убили в ночь с одиннадцатого на двенадцатое. Верно?

– Точная дата мне неизвестна.

– Зато известна мне. Утром двенадцатого ноября Глория была мертва. И в следующие пять месяцев ничего по делу не происходило. Так?

– Повторяю, точная дата мне неизвестна. Возможно, что так.

– А почему вы ждали апреля этого года, чтобы продолжить работать по делу и вручить повестку агенту УБН Джеймсу Марко и еще некоторым людям? Что спровоцировало такую задержку, мистер Фулгони?

Фулгони покачал головой, словно не знал ответа.

– Я просто… просто вырабатывал план. Понимаете, иногда судебный процесс затягивается.

– Или вы внезапно осознали, что если Гектору Мойе Глория Дейтон нужна была живой, то, возможно, существует кто-то еще, кому была выгодна ее смерть?

– Нет, не думаю, что…

– А вы не боялись, мистер Фулгони, что своим ходатайством открыли клетку с тиграми и сами можете оказаться под угрозой?

– Нет, не боялся.

– И никто из правоохранительных органов вам не угрожал, не просил затянуть или вообще прикрыть дело Мойи?

– Нет, никогда.

– А как отреагировал в апреле на повестку агент Марко?

– Точно не знаю. Я там не присутствовал.

– А он вообще исполнил предписание явиться? Он давал вам письменные показания?

– Пока нет.

– Может, он лично вам угрожал, если вы и дальше будете заниматься ходатайством?..

– Нет, не угрожал.

Пора. Я поднял голову на судью и сообщил, что у меня больше вопросов нет.

32

Форсайт продержал Фулгони на трибуне целых полтора часа. Полтора часа жесткого перекрестного допроса. И если я временами делал так, что молодой адвокат казался глупым, то обвинитель заставил его выглядеть полным идиотом.

Я использовал юного Фулгони, чтобы занести в протокол несколько ключевых моментов. Форсайту оставалось надеяться лишь на то, что, подорвав доверие к свидетелю, удастся подорвать доверие к его словам. Он должен был обернуть все так, чтобы присяжные полностью списали со счетов показания Фулгони.

К концу этих полутора часов Форсайт почти приблизился к завершению своей задачи. Фулгони вымотался. Одежда казалась помятой, поза – скукоженной, и отвечал на вопросы он односложно, соглашаясь почти со всем, что обвинитель предлагал в форме вопроса. Стокгольмский синдром во всей красе: мальчик пытался угодить своему захватчику.

Я старался вмешиваться и помогал где можно, протестуя. Но Форсайт искусно гнул свою линию, и один за другим мои протесты отклоняли. Наконец в четыре пятнадцать все закончилось. Фулгони отпустили, и он покинул свидетельскую трибуну с видом человека, который, несмотря на свою профессию, по доброй воле в зал суда больше ни ногой. Сделав шаг назад к ограждению, я шепотом попросил Сиско, сидящего в первом ряду, сходить и проверить, чтобы молодой Слай не ушел. Мне еще нужно было с ним поговорить.

Судья распустила присяжных по домам и отложила суд на день. Затем пригласила меня и Форсайта в свой кабинет, чтобы составить вызов в суд, который, мы надеялись, помог бы доставить Джеймса Марко. Я сказал Лорне, что это ненадолго, и попросил ее спуститься и вывести машину с подземной стоянки, где она оставляла ее по утрам.

Форсайта я догнал уже в коридоре, который вел из зала суда в кабинет судьи.

– Прекрасно уделал свидетеля, – сказал я. – По крайней мере, теперь у Фулгони есть опыт в суде.

Форсайт, развернувшись, подождал меня.

– Я? Это ты начал. А он, между прочим, твой свидетель.

– Принес жертву богам вины. Без этого никак.

– Уж не знаю, что ты надеешься получить, эксплуатируя версию с Мойей, но, Майк, это не прокатит.

– Посмотрим.

– А что делать с именами в новом списке? У меня, между прочим, дети. Хотелось бы провести вечер с ними.

– Так отдай все Лэнкфорду. У него времени – вагон. Своих-то детей, подозреваю, он съел.

Когда мы входили в комнату, Форсайт смеялся. Судья уже сидела за столом, повернувшись к стоящему сбоку компьютеру.

– Джентльмены, давайте поскорее покончим с этим и успеем домой до пробок.

Через пятнадцать минут я уже шел через зал суда. Лего выписала вызов, который на следующее утро доставят в офис УБН. УБН предписывалось объяснить причину, почему агент Джеймс Марко не сможет явиться в суд к десяти утра в среду. Итак, либо Марко, либо адвокату УБН придется прийти. В противном случае судья Лего выпишет судебный ордер на арест Марко, и все станет намного интереснее.

Сиско и молодой Слай сидели рядышком на скамеечке в коридоре. Один из ребят Мойи занял скамейку напротив, другой потащился за Лорной, когда она спустилась за машиной. Подойдя к скамейке, я обратился к молодому Слаю. Сказал, что я чрезвычайно ценю ту помощь, которую он оказал по делу моего клиента. Сказал, что все еще с нетерпением жду, когда мы начнем с ним работать по делу о ходатайстве в федеральном суде.

– Я не ошибался на твой счет, Холлер, – ответил он.

– Когда это?

– Когда сказал, что ты – козел.

Он поднялся, чтобы уйти.

– Именно козел.

Мы с Сиско смотрели, как он зашагал к людям перед лифтом. Есть положительный момент в том, чтобы задержаться в здании суда допоздна – толпы редеют, и ожидание не так напряжно. Фулгони зашел в лифт и исчез.

– Милый мальчик, – произнес Сиско.

– Тебе надо пообщаться с его отцом, – кивнул я. – Тот еще лучше.

– Хотя не стоит на него наговаривать, – заметил Сиско. – Такой орел!.. Может, когда-нибудь придется на него работать.

– Пожалуй.

Я протянул ему копию распоряжения судьи. Сиско развернул документ и пробежал глазами:

– Да там этой бумажкой просто подотрут свой зад.

– Возможно, но это часть игры. Итак, на всякий пожарный, надо подготовиться, вдруг в среду объявится Марко.

– Ладно.

Мы встали со скамейки и направились в сторону лифта. Вслед за нами пошел и парень Мойи.

– Поедешь в лофт? – спросил я Сиско.

Наша команда собиралась каждый день после суда. Мы обменивались информацией, общались и совместно искали решения для дня грядущего. Так мы делились удачами и поражениями. Сегодня, на мой взгляд, удача нам скорее улыбнулась, чем нет. И встреча обещала пройти в хорошем настроении.

– Я приеду, – сказал Сиско. – Только сначала кое-куда заскочу.

– Ладно, давай.

Выйдя из здания суда, я прошел до Спринг-стрит и заметил «лексус» Лорны, припаркованный у обочины напротив двух «линкольнов», которые поджидали адвокатов из здания суда. Я прошел до тротуара, миновал «линкольны» и хотел открыть заднюю дверь машины Лорны, но затем решил ее не смущать. И сел впереди.

– Теперь, похоже, у меня есть «лексус» для адвоката, – заметил я. – Может, киношники снимут продолжение.

Лорна не улыбнулась.

– Едем в лофт?

– Да. Хочу удостовериться, что все готовы к завтрашнему дню.

Лорна резко рванула от обочины, даже не посмотрев в боковое зеркало, и ее тут же обматерил какой-то мотоциклист, которого она подрезала. Пару секунд я молчал, решая, заговорить с ней или нет. Когда-то мы были женаты. Правда, недолго. Я хорошо чувствовал ее настроение.

– Что происходит? Ты расстроена.

– Все нормально.

– Нет, не нормально. Поделись со мной.

– Зачем ты заставил Сильвестра-младшего ждать тебя после суда?

Я прищурился, пытаясь уловить связь между тем, что заставил ждать Младшенького, и ее плохим настроением.

– Не знаю, наверное, хотел поблагодарить за дачу показаний. День для него выдался тяжелый.

– И кто в этом виноват?

Тут до меня дошло: ей было жаль Слая.

– Слушай, Лорна, этот мальчик – полный профан. Мне требовалось это показать, иначе я сам выглядел бы таким же болваном, когда Форсайт разбил бы его наголову. В один прекрасный день он мне скажет за это спасибо. Лучше он получит свою порцию дерьма сейчас, чем потом в ходе работы.

– Не впечатляет.

– Кстати, знаешь, Эрл никогда не дул мне в уши всякую хрень, как вести дела.

– И посмотри, что с ним стало.

Словно в спину удар.

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что.

– Да ладно, Лорна, не надо мне нотации читать. Думаешь, я не достаточно корю себя за это?

Я действительно удивился, что она ждала целых два месяца, чтобы все высказать.

– Ты знал, что за тобой следили. В машине установили маячок.

– Именно маячок. Чтобы знать, куда я поехал. А не для того, чтобы нас убить. В машине поставили маячок. Маячок, а не взрывное устройство!

– Тебе следовало понять, когда поперся к Мойе: они узнают, что ты во всем разобрался, и над вами нависнет угроза.

– Лорна, ты несешь бред. Я ни в чем не разобрался. Ни тогда, ни теперь. Я до сих пор действую наугад. К тому же за день до этого Сиско сказал, что они ничего не заметили. Я тогда принял решение отозвать «индейцев». Они дорого обходились, а ты все время капала на мозги, что денег нет.

– Так это я во всем виновата?

– Нет, ты не виновата. Никто не виноват. И все-таки кто-то что-то упустил, потому что мы оказались в опасности.

– А Эрла убили.

– Да, Эрла убили. И мне приходится жить с мыслью, что я отозвал наблюдение, – хотя вряд ли это что-то изменило бы.

Я поднял руки в жесте «сдаюсь».

– Послушай, давай сейчас прекратим этот разговор. Полным ходом идет судебный процесс, и я в прямом смысле жонглирую бензопилами. От твоих слов мне не легче. Каждую ночь, когда я пытаюсь заснуть, у меня перед глазами стоит лицо Эрла.

Следующие двадцать пять минут мы ехали в полном молчании, пока наконец не заехали на парковку сзади лофта на бульваре Санта-Моника. По количеству машин, включая три битых автофургона без окон, я мог сказать, что наше собрание пройдет под музыкальное сопровождение. По правилам дома, после четырех группы могли репетировать в своих апартаментах.

Поднимаясь в грузовом лифте, мы тоже не проронили ни слова. Деревянный пол скрипел под нашими злобными шагами. И этот звук эхом разносился по пустому помещению, пока мы направлялись к залу заседаний. Пока пришла только Дженнифер. Сиско заранее предупредил меня, что ему нужно сначала кое-что сделать.

– Как все прошло? – спросила Аронсон.

Я кивнул и, выдвинув стул, уселся.

– Совсем неплохо. Карты разыграны. Я даже смог протолкнуть Форсайту идею дать Лэнкфорду новый список свидетелей на проверку.

– Я про само заседание. Как Фулгони?

Я бросил на Лорну взгляд, осознавая ее симпатию к Слаю-младшему.

– Свое назначение он выполнил.

– С ним закончили?

– Да, пока закончили.

– Ты предложил новый список, и что дальше?

Список свидетелей приготовила Дженнифер, убедившись, что все новые имена – чтобы можно было обосновать их наличие – хоть как-то связаны с делом. Все, кроме одного.

– Форсайт так и сыпал протестами, но судья дала ему время до завтрашнего утра. Поэтому я хочу, чтобы ты пришла на заседание, ведь тебе эти имена известны лучше. Завтра свободна?

Дженнифер кивнула:

– Хорошо, приду. Мне придется отвечать или просто подсказывать?

– Будешь отвечать.

При мысли, что ей придется противостоять Форсайту в суде, она обрадовалась:

– А если он заведет разговор о Страттоне Стергосе?

Ответил я не сразу. В здании кто-то импровизировал на электрогитаре.

– Для начала никаких «если». Имя Стергоса должно прозвучать. И когда это произойдет, ты начнешь отвечать, потом посмотришь на меня: типа, не уверена, не сказала ли лишнего. Тогда вмешаюсь я и возьму инициативу на себя.

Новый список свидетелей, который я представил на рассмотрение, был частью тщательно спланированной линии защиты. Каждый, кого мы добавили, хотя бы косвенно имел отношение к делу Глории Дейтон. И мы могли легко доказать необходимость свидетельских показаний того или иного лица. Но правда заключалась в том, что на самом деле для дачи показаний мы собирались вызвать лишь нескольких. А большая часть свидетелей маскировала единственное имя: Страттон Стергос.

Стергос – наша бомба замедленного действия – никак не был связан с Дейтон: ни прямо, ни косвенно. Последние двадцать лет он жил в Глендейле через дорогу от дома, где в 2003 году убили двух торговцев наркотиками. Я считал, что именно при расследовании того убийства и зародился «союз нечестивых» между детективом Ли Лэнкфордом и агентом Джеймсом Марко. Эту связь требовалось установить и каким-то образом привязать к Глории. Нужно было доказать значимость дела Глендейла для дела Дейтон, иначе мне не дадут рассказать об этом присяжным.

В зал вошел Сиско, двигаясь, как всегда, бесшумно. Он поспешил к кофейнику и стал наливать себе в кружку напиток.

– Кофе не свежий, – предупредила Лорна. – Еще с утра стоит.

– Сгодится, – отреагировал Сиско.

Он поставил стеклянный кофейник на холодную конфорку и сделал глоток. Мы все скривились. А он улыбнулся.

– А что такого? Мне нужен кофеин. Сидим в засаде; может, мне всю ночь не спать.

– Все сделали? – спросил я.

– Я проверил. Мы готовы.

Он стал доливать в кружку остывший кофе.

– Дай я заварю свежий, – предложила Лорна.

Она встала и, обойдя стол, приблизилась к мужу.

– Ничего, и так сойдет, – отказался Сиско. – Все равно мне некогда тут с вами рассиживаться. Надо вставать, идти к ребятам.

Лорна замерла.

– Что такое? – спросил Сиско.

– Чем это ты там занимаешься? – поинтересовалась она. – Насколько это опасно?

Пожав плечами, Сиско посмотрел на меня.

– Мы приняли меры предосторожности, – сказал я. – У ребят есть пушки.

– Мы всегда очень осторожны, – поддержал Сиско.

Теперь до меня дошло, откуда росли ноги у той бурной беседы между мной и Лорной в машине. Она боялась за мужа, боялась, что судьба, которая настигла Эрла Бриггса, придет и в ее дом.

33

Сиско позвонил мне в полночь, когда я лежал в кровати с Кендалл. Чтобы встретиться с ней, я выскользнул из черного входа и снова взял такси. Ребята Мойи охраняли меня двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, но на встречи с Кендалл я их не брал. Они ей не нравились, и она не хотела, чтобы они были рядом. Пока шел судебный процесс, мы уже привыкли, после того как она закрывала свою студию, поздно ужинать в суши-баре, а потом ехать к ней.

Когда позвонил Сиско, я крепко спал, и мне снились автомобильные аварии. Я даже не сразу понял, где нахожусь и что это за звонок.

– Мы их записали, – сообщил Сиско.

– Кого именно?

– Обоих. И Лэнкфорда, и Марко.

– Вместе, в одном кадре?

– В одном кадре.

– Хорошо. Они что-нибудь сделали?

– О да. Пошли внутрь.

– То есть вломились в дом?

– Ага.

– Вот черт!

– Все записали, и даже больше. Марко подбросил в дом наркоту. Героин.

У меня практически пропал дар речи. Лучше и быть не могло.

– И это ты тоже записал?

– Записал. Ну что, теперь сворачиваемся? Камеры вытаскивать?

Я задумался.

– Нет. Давай все оставим. Мы заплатили Стергосу за две недели. Вот пусть там все и полежит. Кто знает…

– Уверен? У нас деньги на это есть?

– Да, уверен. И нет, денег нет.

– Эй, ты же не собираешься кидать «индейцев»?

Я чуть не пошутил, что со времен Колумба мы только этим и занимаемся, но решил, что сейчас не время практиковаться в юморе.

– Что-нибудь придумаю.

– Ну, ладно.

– Увидимся утром. Где-нибудь просмотреть удастся?

– Перекину все на айпэд Лорны. Сможешь взглянуть по пути.

– Хорошо.

Потом я просмотрел сообщения: решил проверить, вдруг есть что-нибудь от дочери. Каждую ночь я высылал ей свежие новости, рассказывая, как идут дела, перечисляя основные моменты. Пока не пришел черед защиты, новости по большей части были неутешительные. Но теперь все важные новости будут от меня. В частности, я сообщил ей про очки, которые заработал, вызвав на свидетельскую трибуну Валенсуэлу и Фулгони. Увы, с ее стороны не пришло ни ответа, ни привета. Впрочем, как обычно.

Я положил телефон на тумбочку и опустил голову на подушку. Кендалл обвила рукой мою грудь.

– Кто звонил?

– Сиско. Сегодня у него хорошие новости.

– Хорошие для него?

– Нет, хорошие для меня.

Она стиснула меня крепко-крепко, и я почувствовал, что долгие годы занятия йогой дают о себе знать.

– Теперь давай спи, – велела она.

– Если получится.

Я закрыл глаза и попробовал улизнуть от того сна, от которого только что очнулся. Не хотел в него возвращаться. Я попытался представить свою дочь, скачущую верхом на черной лошади. Лошадь галопом неслась по неогороженному лугу с высокой травой, а у Хелен развевались волосы, так как в моем видении на ней не было шлема. За секунду до того, как заснуть, до меня дошло, что я видел дочь, какой она была годом раньше, в то время, когда мы общались по выходным. Перед тем как окончательно поддаться изнеможению и провалиться в сон, я мимолетно подумал: неужели для меня она навсегда застыла в этом возрасте?

Через два часа снова раздался телефонный звонок. Кендалл застонала, а я быстро схватил трубку с тумбочки и, не глядя на экран, ответил:

– Что теперь?

– Что теперь?! Ты совсем спятил?! Как ты обращаешься с моим сыном в суде?

Это был не Сиско. Это был Слай Фулгони-старший.

– Слай? Подождите секундочку…

Я встал, вышел из комнаты и сел за стол на кухне.

– Слай, я сделал, что было необходимо для моего клиента, и сейчас не время это обсуждать. Вообще-то ваш сын получил по заслугам.

На другом конце надолго повисло молчание.

– Ты меня в список-то включил? – наконец спросил мой собеседник.

Вот истинная причина звонка. Ради себя. Слай хотел отдохнуть от федеральной тюрьмы и настоял, чтобы его имя включили в исправленный список свидетелей. Решил прокатиться на автобусе и провести денек-другой в окружной тюрьме Лос-Анджелеса. Сменить, так сказать, условия содержания и окружающий пейзаж. И не важно, что на судебном процессе по делу Лакосса в его свидетельских показаниях необходимости нет. Я должен был выдумать доводы в пользу его включения в список. Всегда можно сказать судье, что я изменил стратегию, и больше он мне не нужен.

– Да, вы в списке. Но его еще не утвердили. Сегодня это пойдет первым пунктом, и то, что вы меня будите, ситуацию не улучшает. Чтобы мозги работали и я взял верх, нужно выспаться.

– Ладно, понял. Иди, не стану красть твой драгоценный сон, Холлер. Жду от тебя вестей, и лучше ты меня не накалывай. У сына моего, конечно, опыта еще маловато, и он получил сегодня хороший урок. Но мне-то уроки без надобности. Так что не расстраивай меня.

– Сделаю все, что в моих силах. Спокойной ночи.

Я положил трубку и пошел обратно в спальню, собираясь извиниться перед Кендалл, но она уже снова заснула.

Хотелось бы и мне заснуть так же легко. Однако второй звонок безвозвратно нарушил сон, и я тревожно проворочался в постели большую часть ночи, задремав только за час до подъема.

Утром я вызвал такси и надел запасной костюм – я уже оставлял у Кендалл одежду, – который хоть и не хрустел от свежести, зато отличался от того, что я носил вчера. Такси подвезло меня к моему дому почти сразу после восьми, но Лорна уже ждала меня в «лексусе». Ребята Мойи тоже были на месте – сидели в своей машине и ждали, чтобы сопроводить нас в центр.

Я на две минуты заскочил домой, схватил портфель, потом сбежал вниз и сел в «лексус».

– Поехали.

Лорна рванула от обочины. Похоже, она еще на меня злилась.

– Опаздываешь! А я здесь сижу жду. Причем жду вместе с двумя головорезами из картеля, от которых у любого мурашки пойдут.

– Ладно, ладно, прости. Ночка выдалась бурная.

– И на что жалуемся?

– Не в этом смысле. Сначала меня разбудил Сиско, потом решил отчитать Слай-старший… Поспал в общей сложности часа три. Сиско скинул видео на твой айпэд?

– Да, он в сумке сзади.

Я потянулся между креслами назад, туда, где на полу стояла ее дамская сумочка. Размером она была с продуктовую и весила тонну.

– Что, черт возьми, ты там таскаешь?

– Все.

На дальнейших разъяснениях я настаивать не стал. Умудрился втянуть сумку на переднее сиденье, нашел и вытащил айпэд. Потом поставил сумку на пол между ног, чтобы не потянуть мышцы, затаскивая ее обратно.

– Все должно быть на экране, – сказала Лорна. – Просто нажми «пуск».

Я откинул на планшете чехол, включил экран и увидел застывшее изображение парадной двери в доме, который, как я знал, принадлежал Страттону Стергосу. Камера снимала откуда-то снизу, и качество оставляло желать лучшего, так как единственным источником света служила лампочка на соседнем подъезде. Очевидно, люди Сиско спрятали камеру в цветочном горшке или в каком-то другом аксессуаре, стоящем на крыльце. Вид открывался сбоку; если бы кто-то подошел и постучал в дверь, то камера зафиксировала бы его профиль.

Я нажал кнопку «пуск» и пару секунд наблюдал все ту же картину. Затем на крыльцо взошел какой-то мужчина. Нерешительно помялся и бросил взгляд назад. Лэнкфорд. Потом развернулся и постучал в дверь. Подождал, пока ответят. Я знал, что ему не откроют, но все-таки момент был волнительный.

– Как едем сегодня? – спросила Лорна.

– Подожди минуточку, – попросил я. – Дай посмотреть.

Лэнкфорд постучал еще раз, уже сильнее. Затем отвернулся от камеры и покачал головой – видимо, обращаясь к кому-то, кто стоял за пределами камеры. Снова повернулся и снова постучал, еще настойчивее.

Никто не ответил. Тогда на крыльцо взошел второй мужчина и подошел с правой стороны к Лэнкфорду, чтобы заглянуть в окно рядом с дверью. Прислоняясь к стеклу и силясь разглядеть что-то внутри дома, он прикрыл глаза руками. Потом отстранился, отошел и что-то сказал Лэнкфорду. Джеймс Марко.

Я нажал на паузу.

Когда присяжные увидят это изображение, все встанет с ног на голову. То, что Лэнкфорд придет к человеку, упомянутому в качестве свидетеля по делу, на которое его назначили в офисе окружного прокурора, было совершенно обосновано и приемлемо. Но встреча на этом крыльце Лэнкфорда с агентом УБН Джеймсом Марко меняла ситуацию кардинально. Я смотрел на доказательство связи Марко и Лэнкфорда с событиями вокруг убийства Глории Дейтон. Передо мной как минимум обоснованное сомнение.

Не отрывая от экрана взгляд, я обратился к Лорне:

– Где сейчас Сиско?

– Он пришел домой, дал мне это и пошел спать. Сказал, что к десяти приедет в суд.

Я кивнул:

– Хорошо, отличная работа.

– Ты все посмотрел? Он велел смотреть до конца.

Я нажал кнопку «пуск».

Лэнкфорд и Марко устали ждать у двери ответа и сошли с крыльца. Ничего не происходило.

– На что мне смотреть…

А потом я заметил.

Картинка сменилась. Камера на заднем дворе была направлена на заднюю часть дома. Я увидел две фигуры, которые появились с двух сторон и встретились у черного входа. В свете лампы, висевшей над дверью, различались лица. Снова Лэнкфорд и Марко. Лэнкфорд постучал в дверь, а Марко, не дожидаясь ответа, присел на корточки и стал ковыряться в дверной ручке, пытаясь открыть замок отмычкой.

– Обалдеть, – пробормотал я. – Даже не верю, что мы такое добыли.

– А что там? – поинтересовалась Лорна. – Сиско молчит. По его словам, эта «совершенно секретная» улика совершит в деле революцию.

– И вправду революцию. Через минуту расскажу.

Я молча досмотрел запись до конца. Марко открыл дверь, обернулся к Лэнкфорду и кивнул. Потом исчез в доме, а Лэнкфорд остался снаружи, прислонившись спиной к двери, – караулил.

Теперь картинка шла с камеры внутри здания, вероятно, спрятанной в потолочном детекторе дыма на кухне. Марко прошел прямо под камерой от задней двери в сторону коридора, затем вновь вернулся на кухню. Он подошел к холодильнику и залез в морозилку. Стал ковыряться в разнообразных контейнерах для замороженных продуктов, а потом выбрал упаковку с двумя кусками пиццы на французском батоне. Я отлично знал этот брэнд, ведь жил один. Марко аккуратно открыл коробку, не повредив крышку. Потом вытащил одну пиццу, завернутую в полиэтиленовую упаковку, сунул ее под мышку и что-то достал из кармана черной кожаной куртки «пилот». Он проделал все слишком быстро, и я не смог разглядеть, что у него в руке. Что бы это ни было, он запихнул это в коробку, а сверху положил саму пиццу. Коробку же сунул обратно в морозилку под какие-то другие упаковки.

Картинка снова поменялась. Марко вышел из дома и закрыл дверь; внутри он провел меньше минуты. Кивнул Лэнкфорду, и они разделились. На этом месте видеозапись закончилась.

Я поднял голову и обратил внимание на окрестности. Лорна собиралась съехать с бульвара Сансет на автомагистраль. Отсюда было видно, что шоссе, как обычно утром, похоже на автостоянку. От мысли, что я могу опоздать в суд, мне слегка сдавило грудь.

– Зачем ты так поехала?

– Я спрашивала, а ты велел помолчать. Ты каждый день меняешь маршрут, откуда мне знать, какой ты решишь выбрать.

– Эрл умудрялся проскакивать пробки. Всегда находил пути объезда.

– Эрла больше нет.

– Знаю.

Я не стал на этом зацикливаться и попытался обдумать увиденное. Пока я точно не представлял, как воспользуюсь записью. Но не сомневался – мне в руки попало настоящее сокровище. Мы получили запись, на которой продажный агент и его соучастник подбрасывают в дом Страттона Стергоса наркотики, чтобы в дальнейшем либо устранить его, либо контролировать его показания. Такого я не ожидал. Тихо присвистнув, я закрыл айпэд и уложил его в сумку Лорны.

– Ну, не расскажешь, что ты там увидел и почему это тебя так взволновало? Ты аж присвистнул.

– Хорошо, – кивнул я. – Заметила вчера, что мы внесли поправки в список свидетелей?

– Да, и судья хочет сегодня их обсудить.

– Именно. Так вот, это часть игры.

– Как ходы Законника Зигеля?

– Да, только на этот раз ход был мой. Под кодовым названием «Марко Поло». В исправленном списке куча новых имен. Ты же слышала, как жаловался Форсайт.

– Да.

– Одно из имен в этом списке – Страттон Стергос. Мы специально так подстроили, чтобы казалось, словно мы пытаемся его спрятать, типа надеемся, что он проскользнет вместе с другими. Засунули его прямо в середину имен жильцов из дома Глории. Нам нужно, чтобы команда обвинения решила, что мы что-то задумали, и стала искать имя, которое мы прячем у всех на виду.

– Страттон Стергос.

– Точно.

– А кто он такой, этот Страттон Стергос?

– На самом деле не важно, кто он. Важно, где он живет. Это запись из его дома в Глендейле, который прямо через дорогу от здания, где десять лет назад убили двух наркодилеров.

– И какое это имеет отношение к Глории Дейтон?

– Напрямую? Никакого. Мы пытаемся установить связь между Лэнкфордом, следователем окружного прокурора, который следил за Глорией непосредственно перед ее убийством, и агентом Марко из УБН, которому она сливала информацию. Чтобы сработала наша линия защиты, эти двое должны в конечном счете где-то пересечься. Над этим и работал Сиско. Мы решили, что нашли связь в том нераскрытом двойном убийстве. Главным следователем по тому делу был детектив полиции Глендейла Ли Лэнкфорд. А обе жертвы были связанны с картелем Синалоа. С той же бандой, что и Гектор Мойа. Мы знаем, что с той поры Марко на Мойю точил зуб, поэтому напрашивается вывод, что он и его подразделение – Межведомственная группа по борьбе с картелями, для краткости МГБК, – прекрасно знали и, возможно, даже разрабатывали тех парней, которых замочили.

– Ладно… – Так Лорна обычно давала понять, что не совсем понимает суть.

– Мы подозревали, что то двойное убийство и есть связь, но Сиско раздобыл копии старых следственных архивов Лэнкфорда по делу, и нигде, ни в одном отчете, нет ни единого слова ни про Марко, ни про группу по борьбе с картелями. Поэтому мы пошли на уловку со списком свидетелей, которая, по нашему раскладу, и должна была выявить эту связь.

Я ткнул пальцем в ее сумку с припрятанным айпэдом.

– Видео доказывает: Лэнкфорд и Марко связаны. Я разверну процесс на сто восемьдесят градусов. И совершу революцию. Просто нужно решить, когда ее начинать.

– Но в чем игра? Как с этим связан Стергос?

– А он и не связан. Он просто живет напротив дома, где были убиты те дилеры. Мы поняли, что с его помощью сможем выкурить Лэнкфорда и Марко.

– Только не злись, но я все равно ничего не понимаю.

– А я и не злюсь. Смотри, сейчас Лэнкфорд работает на окружного прокурора и сам напросился на дело Лакосса, чтобы держать руку на пульсе, потому что – если не забыла – следил за Глорией в ночь, когда ее убили. Сейчас его задача – работать с Форсайтом и помогать готовиться к любым шагам со стороны защиты. Как только суд вчера закончился, можешь мне поверить, они с Форсайтом засели за новый список свидетелей, пытаясь разгадать, что я задумал. То есть кто имеет значение и кого я на самом деле вызову для дачи показаний.

– И натыкаются на имя Страттона Стергоса…

– Точно. Имя, которое им ни о чем не говорит. И Лэнкфорд идет работать. Он же следователь. В его распоряжении полный комплект: и компьютер, и доступ к данным правоохранительных органов. Довольно скоро он выясняет, что Страттон Стергос живет на Салем-стрит в Глендейле, и это для него не просто звоночек, а колокольный звон, потому что десять лет назад он сам занимался на этой улице двойным заказным убийством.

– Которое он так и не раскрыл.

– Именно. Поэтому или самостоятельно, или по требованию Форсайта ему нужно проверить мистера Стергоса и проследить его связь с делом Дейтон. Мы с Сиско думали, что так и будет. Еще мы думали – или, скорее, надеялись, – что если это двойное убийство было точкой соприкосновения между ним и Марко, Лэнкфорд может звякнуть своем дружку, агенту УБН, и сказать: «Я тут должен проверить одного парня. Не хочешь посодействовать в деле, с которым у нас намечаются проблемы?»

– И ты установил камеры. Все, теперь я поняла. Но что случилось со Стергосом?

– Неделю назад мы постучали к нему в дверь и предложили на две недели арендовать его дом. Для съемок фильма.

– То есть вы типа натуру искали?

– Точно.

Я улыбнулся, потому что обман, на который мы пошли, по сути обманом и не являлся. Мы ведь и в самом деле сняли фильм. Только премьера этого шедевра пройдет не на Голливудском бульваре, а в 120-м департаменте Уголовного суда на Темпл-стрит, в центре города.

– Итак, Стергос взял деньги и, прихватив жену, отправился в небольшой отпуск к дочке во Флориду. Мы установили камеры по всему дому и вклинили имя Страттона Стергоса – нашу бомбу замедленного действия – в список свидетелей. И вот теперь у нас есть результат.

С этими словами я указал на ее сумку, стоящую между моих ног на полу автомобиля.

– Из видео понятно, что Марко особо не светился, – продолжал я. – Лэнкфорд подошел к двери один. Если бы Стергос оказался дома и открыл дверь, то он бы начал официальный опрос. «Я работаю на окружного прокурора, ваше имя в списке свидетелей, что вам об этом известно», – ну и все такое. Марко держался бы позади, однако начеку, на случай если Лэнкфорд решит, что со Стергосом возникла проблема.

– Начеку для чего? – поинтересовалась Лорна.

– Для того, что уж там потребуется. Вспомни Глорию. Вспомни Эрла. Парни беспредельщики. У нас тут на пленке Стергоса нет, и Марко вламывается в дом и подбрасывает в морозилку наркотики. Выходит, при необходимости они могли в любой момент арестовать Стергоса. Это не позволило бы ему свидетельствовать в суде или подорвало бы к нему доверие, если бы он давал показания.

– Просто немыслимо!

– Именно бомба. Главное – решить, когда преподнести такое известие.

Я чуть не прыгал, осознавая, какой козырь получил.

– А ты разве не должен сдать эту запись в полицию? – спросила Лорна.

– Не-а. Это наша запись. Думаю, с ее помощью мы натравим их друг на друга. Посмотрим, удастся ли сделать так, что один пойдет против другого. Больше всего на присяжных действует, когда раскалывается «свой». Это круче, чем видео. Круче, чем чертово ДНК.

– А как же Стергос? Как ты собираешься его защитить? Сам его втянул, а он и не…

– О нем не переживай. Во-первых, Сиско наверняка позаботился о наркотиках, которые подбросил Марко. Потом у нас есть эта запись. На Страттона Стергоса никто ничего не повесит. Он вообще валяется на пляже где-то во Флориде, осчастливленный на четыре куска.

– Четыре куска!.. Откуда?

– Мои собственные деньги.

– Микки, ты бы лучше не залезал в деньги на колледж для Хейли. Это будет последней каплей.

– Говорю тебе, деньги не оттуда.

Она не ответила и не успокоилась. Наверное, потому, что понимала: я вру. Но у меня было еще больше года до того момента, когда придется вносить плату за колледж. Я посмотрел на часы, а потом на медленно текущую передо мной стальную реку.

– Посмотрим, сможешь ли ты съехать на Альварадо-стрит.

– С такой скоростью мы туда никогда не доберемся.

И снова недовольный тон. Лорна еще злилась на то, что с утра прождала меня десять минут. Или на то, где именно я провел те десять минут, из-за которых опоздал. А может, это был отголосок нашей позавчерашней перебранки. Да какая разница. Мне не хватало Эрла. Он никогда не усугублял свои комментарии интонацией.

– А если «Марко Поло» не сработал бы? – поинтересовалась Лорна.

– В смысле?

– Что, если бы они пропустили Страттона Стергоса? Что тогда?

Я на секунду задумался.

– Мы разрабатывали и другие варианты. Да и в суде я пока справляюсь. Только один день защиты, а я уже подрываю линию обвинения. У нас и без этого достаточно хорошая позиция.

Я снова подтолкнул ногой ее сумку.

– Но теперь… все изменилось.

– Будем надеяться.

34

Я влетел в 120-й департамент за минуту до девяти. Форсайт уже сидел за своим столом; позади, за ограждением, примостился Лэнкфорд. За столом защиты одиноко расположилась Дженнифер Аронсон. Необходимости приводить Лакосса из камеры не было, потому что присяжные придут только после слушания по делу об исправленном списке свидетелей.

– Я уж думала, ты не успеешь, – прошептала мне Дженнифер тревожным голосом.

– Ты бы и сама справилась. Слушай, со вчерашнего вечера ситуация поменялась. И мне нужно с этим разобраться. Прости, на объяснения нет времени.

– Что произошло?

Я не успел ответить, как секретарь суда сообщил, что судья намерена обсудить новый список свидетелей у себя в кабинете. Мы встали, и секретарь открыл двери, ведущие в коридор позади зала суда.

Судья Лего ожидала двух юристов. Увидев Дженнифер, она попросила меня придвинуть стул из-за стола переговоров к стульям, уже стоящим перед ее рабочим столом. Мы заняли места напротив нее, Дженнифер между мной и Форсайтом. Я беспрепятственно занял правый стул, и теперь судья смотрела на меня слева.

– Я решила провести слушание в кабинете, чтобы была возможность обсудить все менее формально, – сказала Лего. – Роза, начинайте вести протокол.

Она обращалась к стенографистке, которая, поставив перед собой машинку для стенографии, примостилась слева у дальнего угла стола. Я отметил, что Лего дала добро на ведение протокола только после того, как высказала пожелание закрыть от СМИ данное судебное разбирательство.

Сам факт слушания дела при закрытых дверях можно было опротестовать, но я решил, что мое возражение ничего не даст и уж точно не прибавит очков в глазах судьи. Поэтому промолчал, хотя чувствовал, как в ожидании протеста меня поедает глазами Дженнифер. Как правило, лучше, если заседание проходит в открытом формате. Лучше для обвиняемого, чтобы общественность не заподозрила, что за кулисами заключили сделку и скрыли какую-то информацию.

Судья назвала для протокола имена всех присутствующих и приступила к делу:

– Мистер Форсайт, полагаю, вам хватило времени изучить скорректированный список свидетелей со стороны защиты. Почему вы медлите с ответом?

– Спасибо, ваша честь. У меня и моего следователя едва хватило времени, чтобы просмотреть список имен. И, ваша честь, скорректированный список в данном случае несколько неверный термин. Добавить тридцать три имени – это не корректировка, а заново составленный список. К тому же безосновательно. Разве можно ожидать, что сторона обвинения…

– Ваша честь, – начал я, – позвольте прервать мистера Форсайта. Защита готова предложить компромисс, который решит многие проблемы и, возможно, даже обрадует обвинение.

Из внутреннего кармана пиджака я извлек копию списка, который правил в машине после того, как Лорна съехала на Альварадо и неплохими темпами стала пробираться к зданию суда.

– Продолжайте, мистер Холлер, – сказала судья. – В чем состоит ваше предложение?

– У меня здесь копия скорректированного списка, и я вычеркнул все имена, которыми мы можем поступиться.

Я протянул ей листок. Копию для Форсайта я не сделал. Судья стала изучать список и через пять минут от удивления изменилась в лице:

– Мистер Холлер, можно вычеркнуть одно, два… ну хорошо, четыре имени. Но как вы так легко и быстро отмахнулись от двадцати девяти имен, чрезвычайно необходимых вчера?

Я кивнул, словно соглашаясь снелепостью своих действий:

– Ваша честь, за последние двадцать четыре часа у защиты кардинально изменилось видение, как лучше представлять линию защиты мистера Лакосса.

Я бросил взгляд на Дженнифер. Она знала про ход «Марко Поло», но понятия не имела, что случилось прошлой ночью в Глендейле. Однако мой сигнал уловила и кивнула, подтверждая полное согласие.

– Да, ваша честь, – сказала она. – Мы считаем, что можем продолжать только с четырьмя оставшимися именами, которые добавили в исходный список свидетелей.

Судья подозрительно прищурилась и протянула документ через стол Форсайту. Тот быстро пробежал его глазами, очевидно фокусируясь на тех именах, которые я хотел сохранить, а не на тех, что я готов был выбросить. Довольно скоро он кивнул. Я и не ожидал, что он так просто сдастся.

– Ваша честь, если бы адвокат сделал это предложение вчера, я мог бы сэкономить ночь труда моему следователю, и затраты налогоплательщиков округа на сверхурочные работы. А в остальном обвинение благодарно, что адвокат готов урезать количество дополнительных свидетелей. Однако у обвинения есть вопросы насчет имен, которые остались в списке, и поэтому я должен высказать протест по поводу представленных спорных корректировок.

Судья, насупившись, взглянула на часы. Вероятно, она надеялась, что вопрос будет решен быстро, и она сможет вернуть присяжных в зал суда до девяти тридцати. Не тут-то было!

– Хорошо. Давайте пройдемся по списку. Только быстро: присяжные ждут. Высказывайте свои возражения.

Форсайт сверился со списком и, ткнув пальцем в листок, выбрал цель первой схватки:

– Адвокат включил в список моего собственного следователя, и мы, бесспорно, протестуем. Это всего лишь уловка, чтобы заполучить моего следователя на свидетельской трибуне и попытаться выведать планы обвинения.

Я с улыбкой покачал головой:

– Ваша честь, защита заранее оговаривает, что следователю Лэнкфорду не будет задан ни один вопрос, затрагивающий так называемые планы мистера Форсайта. Также хочу заметить, что мы вошли в стадию судебного заседания защиты, а стадия обвинения уже завершена. Ясно, что все шаги обвинения зафиксированы в протоколе или как минимум очевидны. К тому же мистер Лэнкфорд – один из главных следователей по этому делу, и защите дозволено поинтересоваться, каким образом обвинение собирает и анализирует улики и показания. Лэнкфорд – важный свидетель, и еще не было прецедента, который воспрепятствовал бы вызову его стороной защиты.

Судья снова перевела взгляд с меня на Форсайта.

– Ваше следующее возражение, мистер Форсайт?

Решив не выносить судебное решение по каждому отдельному свидетелю, судья показала, что она скорее всего вынесет постановление по всем четырем именам сразу, принимая во внимание мнения обеих сторон. Вспоминая соломонов подход к решению проблемы, она решила разделить ребенка. Я предвидел такой поворот, когда вычеркивал имена из списка. Лэнкфорд был единственным нужным мне свидетелем. Имя Страттона Стергоса мы подбросили специально, подбросили, чтобы вызвать реакцию, – которую я с лихвой получил на той записи. На самом деле вызывать Стергоса я и не собирался и поэтому легко мог его уступить. Еще оставался сосед в доме, где жила Глория Дейтон, и Слай Фулгони-старший. Их я тоже мог уступить, хотя Слай-старший ужасно бы расстроился, что каникулы отменяются.

– Спасибо, ваша честь, – ответил Форсайт. – Следующим пунктом обвинение протестует против включения Страттона Стергоса. Прошлой ночью мы не выявили никакой связи между ним и этим делом. Он проживает в Глендейле, очень далеко от места событий, которые составляют рассматриваемое дело. Как мне сообщили, он акушер на пенсии, в настоящий момент находится в отпуске и с ним нельзя связаться. Побеседовать мы с ним не смогли и затрудняемся понять, зачем мистеру Холлеру понадобился этот человек в качестве свидетеля.

Судья еще не успела развернуться, чтобы задать вопрос, как я вступил в разговор:

– Ваша честь, защита представляет альтернативную теорию мотивам, стоящим за убийством Глории Дейтон. Мы уже все детально обсудили, когда включали имена агента Джеймса Марко, Трины Рафферти и Гектора Мойи в исходный список свидетелей. Здесь то же самое, ваша честь. Мы считаем, что Страттон Стергос сможет дать показания, которые привяжут убийство Дейтон к двойному убийству, произошедшему напротив его дома десять лет назад.

– Что? – взревел Форсайт. – Да вы издеваетесь!.. Ваша честь, нельзя позволить подобным нелепым попыткам схватиться за соломинку повлиять на судебный процесс. Даже юридического термина для этого нет… Простите, но это чушь собачья! Двойное убийство десятилетней давности каким-то образом связано с убийством проститутки? Я вас умоляю, ваша честь, давайте не будем превращать зал суда в цирк, а именно на это и станет похож процесс, если…

– Ваша позиция ясна, мистер Форсайт, – вмешалась Лего. – Еще есть возражения по именам в списке?

– Да, ваша честь. Я протестую против доставки Сильвестра Фулгони-старшего из викторвиллской федеральной тюрьмы. Все его показания будут основаны на слухах.

– Должна сказать, здесь я согласна, – произнесла Лего. – Еще что-нибудь, мистер Холлер?

– Я бы хотел передать возможность ответить своей коллеге, мисс Аронсон.

Кивнув ей, я понял, что мое предложение застигло ее врасплох. Однако я знал, что она в состоянии выкрутиться.

– Судья Лего, при должном уважении к суду, равно как и к мистеру Форсайту, апелляционные суды нашей страны неоднократно отмечали, что попытки препятствовать стороне защиты в изучении всех аспектов и исходных положений альтернативных теорий рискованны и являются причиной отмены судебного решения. В рассматриваемом деле защита представляет как раз такую альтернативную теорию, и было бы неправильно мешать адвокатам проводить подобную линию. У меня все, ваша честь.

Дженнифер мастерски ввернула в свой решающий довод слова «отмена» и «неправильно». Два слова, которые заставили судью подумать дважды. Лего кивнула нам в знак признательности, а потом сложила на столе руки.

Обдумывала решение она недолго, не прошло даже минуты.

– Я отклоняю протест по вызову следователя Лэнкфорда в качестве свидетеля. Он будет давать показания. Что касается Страттона Стергоса, пока я согласна с мистером Форсайтом. Поэтому его вычеркиваем. Однако я готова снова обсудить этот вопрос, в случае если защита выстроит серьезное обоснование. Оставшиеся два имени также вычеркиваем, пока мистер Холлер не сможет привести новые аргументы в их пользу.

Внешне я насупился. На самом деле решение оказалось выше всяких похвал. Конечно, Слай Фулгони-старший в отпуск не поедет, зато я получил что хотел – Лэнкфорда. А тот факт, что судья оставила крохотную возможность для вызова Стергоса, был приятным дополнением. Теперь Форсайт и, само собой, Лэнкфорд с Марко будут иметь в виду, что Стергоса не списали со счетов, и, возможно, ему предстоит дать показания в суде, где они перевернут все с ног на голову. К тому же этим можно было отвлечь моих противников, пока я строю другие планы, реальные планы, более разрушительные для обвинения.

– Что-нибудь еще? – поинтересовалась судья. – Нужно начинать процесс.

Нас отпустили, и мы отправились обратно в зал суда. По дороге, как я и ожидал, ко мне незаметно подошел Форсайт.

– Я не знаю, куда ты ведешь, Холлер, но учти, что если смешаешь с грязью репутацию честных людей, это не останется без последствий.

Да, теперь между нами все по-взрослому. Форсайт больше не вел себя так, словно он выше любой ссоры. Теперь он увяз по уши. Впервые на моей памяти он назвал меня лишь по фамилии – знак, что мы больше не будем решать проблемы сообща. Мне-то было все равно. Я к этому привык.

– Это угроза? – спросил я.

– Нет, это объективная реальность, – сказал Форсайт.

– Можешь передать Лэнкфорду, что у меня на угрозы аллергия. Полагаю, он помнит – наши дорожки пересекались.

– Лэнкфорд здесь ни при чем. Это наш разговор.

Я окинул его взглядом.

– Значит, мне нужно просто свернуть всю деятельность, попросить клиента открыто признать вину и молить суд о снисхождении? Этому не бывать, Форсайт, зря ты встал у меня на пути.

Он прибавил шагу и, когда мы дошли до зала суда, протиснулся в дверь первым. Больше ему сказать было нечего.

Я обежал глазами помещение и заметил в переднем ряду Лорну, одну. Кендалл сегодня не будет – уж такого свидетеля я собирался вызвать. Часы на задней стене зала суда показывали без пяти минут десять. Я подошел к ограждению переговорить с Лорной.

– Ты Сиско видела?

– Да, он в коридоре, со свидетельницей.

Я обернулся. Место судьи пустовало, и Лакосса из камеры еще не привели. Но когда Дженнифер за столом защиты, процесс можно начинать и без меня.

– Я буду в коридоре. Позовешь, когда выйдет судья?

– Конечно.

Сиско сидел в коридоре рядом с Триной Рафферти. Она нарядилась намного скромнее, чем при последней нашей встрече, подол платья даже закрывал колени. А еще она приняла совет и надела свитер, чтобы не замерзнуть в зале суда: по мнению Лего, прохлада поддерживает бодрость и внимательность присяжных. В отношении ее одежды проблем возникнуть было не должно. Но у меня зародилось легкое подозрение, что проблемы все-таки будут: она явно умышленно не подняла на меня головы, когда я подошел и обратился к ней.

– Трина, спасибо, что пришли.

– Сказала же, что приду. И пришла.

– Не знаю, что для вас приготовила сторона обвинения, но я вас долго мучить не буду.

Она не ответила и глаза не подняла. Я удивленно посмотрел на Сиско: что случилось? Он пожал плечами, типа, не знаю.

– Трина, надеюсь, вы не против, мы с Сиско немного отойдем, поболтаем о наших личных делах. Мы здесь рядом, в коридоре, и недолго.

Сиско прошел со мной к дверям лифта. Оттуда мы, беседуя, могли держать Трину в поле зрения.

– Что с ней творится? – спросил я.

– Понятия не имею. Кажется, она напугана, но ничего не говорит. Я спрашивал.

– Отлично, только этого не хватало. Не знаешь, прошлой ночью она с кем-нибудь говорила? С кем-то со стороны обвинения?

– Если и так, она молчит. Может, просто нервничает.

Через его плечо я заметил, как из дверей в зал суда мне машет Лорна. Судья на месте.

– Лучше бы ей взять себя в руки. Ее вызовут через пять минут. Мне надо идти.

Я уже сделал шаг в сторону, потом остановился.

– Отлично поработал прошлой ночью.

– Спасибо. Посмотрел запись?

– Да, по дороге сюда. И сколько они засунули в коробку из-под пиццы?

– Примерно три унции «черной смолы».

Я присвистнул, подражая Сиско.

– Ты все вытащил?

– Конечно. Но что мне с этим делать? Отдам «индейцам», так они продадут или сами используют по назначению.

– Тогда не отдавай.

– Знаешь, хранить героин мне тоже как-то не улыбается.

Да, положение непростое, но одно я знал точно: избавляться от такой улики нельзя. Наркотики могли понадобиться, чтобы дополнить ту запись, которая к ним прилагалась.

– Ладно, принеси сегодня вечером к дому, и я положу в сейф.

– Уверен, что хочешь так рискнуть?

– Через пару дней все кончится. Рискну.

Я похлопал его по плечу и отошел, направляясь к залу суда.

– Эй, – окликнул меня Сиско. – Ты просек, как Лэнкфорд себя вел на той записи?

– Да, – кивнул я. – Будто получал приказы от Марко.

– Именно. Марко – лидер.

– Точно.

35

Стратегия защиты была проста: проложить путь, который приведет присяжных к Джеймсу Марко и бесповоротному заключению, что этот агент – продажный мерзавец, готовый убивать, лишь бы его не разоблачили. И чтобы сделать первый шаг, во вторник с утра в качестве свидетеля я вызвал Трину Рафферти. Она работала вместе с Глорией, обе попали под влияние Марко, обеих он контролировал.

Хотя оделась она соответствующе, что-то в Трине выдавало неоспоримую безвкусицу. Свисающие прядями блондинистые волосы, пустые глаза, проколотый нос, вытатуированные на запястьях браслеты… Такие детали не редкость и на приличных женщинах, но все в целом, как и манера поведения, не оставляло сомнений, кем была свидетельница, которая направилась к трибуне. Когда она встала, чтобы принять присягу, я вспомнил, что одно время Кендалл, Трина и Глория подменяли друг друга на работе, потому что были похожи внешне. Но это осталось в прошлом. Сейчас между Кендалл и Триной не было даже отдаленного сходства. Я смотрел на Трину и видел перед собой то, что могло бы произойти с Глорией.

Трина приняла присягу, и медлить я не стал: сразу подтвердил очевидное.

– Трина, у вас ведь тоже есть профессиональное имя, разве не так?

– Да.

– Можете поделиться с присяжными?

– Трина Триххх, на конце тройное «х», – жеманно улыбнулась она.

– Для чего вам такое имя?

– Я предоставляю эскорт-услуги.

– То есть занимаетесь сексом за деньги, так?

– Да, именно так.

– Как долго вы этим занимаетесь?

– Почти двенадцать лет – то бросала, то начинала заново.

– Вам знакома девушка по имени Глория Дейтон? Также известная под именами Глори Дейз и Жизель Деллинджер?

– Да, я знала Глори Дейз.

– Когда это было?

– Мы познакомились, наверное, лет десять назад. Пользовались одной телефонной службой.

– Вы с ней сталкивались по работе?

– Нас было три девочки, и мы друг друга выручали. Если одна уже была занята с клиентом, а вызов поступил на нее, тогда другая брала вызов. А иногда, если клиент хотел двух девочек или даже трех, мы работали вместе.

Я кивнул и на секунду замолчал. Последнюю реплику я слышал впервые, и она меня смутила, так как третьей девочкой, которую еще не назвали, была Кендалл Робертс.

– Мистер Холлер? – привела меня в чувство судья. – Можно закрыть эту тему?

– Да, ваша честь. Мисс Рафферти, за это время вы встречались с кем-нибудь из правоохранительных органов?

Трину будто озадачил мой вопрос.

– Ну, меня пару раз брали. Если честно, даже трижды.

– А вас когда-нибудь арестовывало УБН?

– Нет, – покачала она головой, – только полиция Лос-Анджелеса и ребята шерифа.

– А сотрудники УБН вас никогда не задерживали? Например, агент Джеймс Марко?

Боковым зрением я заметил, что Форсайт подался вперед. Как обычно перед тем, как выразить протест. Однако по какой-то причине он этого не сделал. Я развернулся, все еще ожидая услышать реплику с его стороны, и увидел, что Лэнкфорд наклонился к ограждению и постучал Форсайта по спине. И я понял, что Лэнкфорд, следователь, просит Форсайта, обвинителя, не возражать.

– Нет.

Я развернулся к свидетельнице, уверенный, что мне послышалось.

– Простите, не могли бы вы повторить?

– Я сказала «нет».

– То есть вы утверждаете, что не знакомы с агентом УБН по имени Джеймс Марко?

– Правильно. Я его не знаю.

– И никогда с ним не встречались?

– Насколько мне известно, нет. Если только он не был под прикрытием, или типа того, и не использовал другое имя.

Развернувшись, я мельком взглянул на Сиско, сидевшего в первом ряду. Очевидно, Марко каким-то образом добрался до Трины Рафферти, и в настоящий момент я хотел узнать как. Но возникла и еще более насущная проблема. Сейчас надо выкручиваться. Причем вариантов осталось не много.

– Трина, – начал я, – разве сегодня не вы перед дачей показаний рассказывали мне, что работали тайным осведомителем на агента Марко и УБН?

– Так я много чего вам наговорила. Вы же платили, а я должна зарабатывать себе на хлеб. Я сказала то, что вы хотели от меня услышать.

– Нет, это просто…

Я замолчал, пытаясь сохранить хладнокровие. Марко с Лэнкфордом не просто до нее добрались, они превратили ее в оружие массового поражения. Если не спасти ситуацию, полетит вся линия защиты.

– Когда последний раз вы разговаривали с агентом Марко?

– Я с ним не знакома, поэтому и не разговаривала.

– То есть вы сейчас утверждаете, что понятия не имеете, кто такой агент Джеймс Марко?

– Извините, не имею.

Со мной подобное уже случалось: свидетели переходили на противоположную сторону. Но впервые это произошло настолько эффектно и с таким ущербом для дела.

Я бросил взгляд на своего клиента, сидевшего за столом защиты. Он казался ошарашенным. Перевел взгляд на Дженнифер, на лице которой прочитал выражение смущения: ей было неловко за меня. Развернувшись, я посмотрел на судью, которая была в равной степени озадачена. И сделал единственное, что мог в такой ситуации.

– Ваша честь, больше вопросов нет, – сказал я.

Я медленно вернулся к своему столу, а Форсайт направился к кафедре, чтобы продолжить дискредитировать линию защиты. В узком проходе между пустующим столом обвинения и стульями, идущими вдоль ограждения, мне пришлось протискиваться мимо Лэнкфорда. И тут я услышал, как он тихо замычал:

– Мм-мм-мм-мм-мм-мм.

Это услышал только я. Остановившись, я сделал шаг назад и наклонился к нему.

– Что ты сказал? – шепотом спросил я.

– Я сказал, так держать, Холлер, – прошептал он в ответ.

Перекрестный допрос Форсайт начал, поинтересовавшись у Трины, встречалась ли она когда-либо с Марко. Я подошел к своему месту и сел. В том, что Форсайт так быстро бросился проводить перекрестный допрос, был и положительный момент. Он отсрочил необходимость объяснять моему клиенту, как плохи наши дела. Провал с Рафферти оказался двойным ударом. Уже сейчас, даже без стараний Форсайта – а он явно собирался меня завалить, – я потерял ключевые свидетельские показания, связывающие Марко и Глорию Дейтон. Добавив выпад в мой адрес, Трина практически открытым текстом заявила, что я подстрекал к лжесвидетельствованию, заплатив за ее квартиру, чтобы она соврала.

Форсайт, видимо, решил, что, уничтожив меня, он развалит дело. Практически весь его допрос крутился вокруг того, что я дал Трине фразы, которые она должна была сказать во время дачи показаний в обмен на квартиру в паре домов позади здания полицейской администрации. И в этом рвении меня завалить я увидел способ все исправить. Если бы мне удалось показать, что она врала, оставался неплохой шанс смыть – по крайней мере, в глазах присяжных – ту грязь, что она на меня вылила. Форсайт закончил через пятнадцать минут, сократив свой перекрестный допрос, когда я начал протестовать против почти каждого вопроса на том основании, что его уже задавали и ответ получили. Я выжал из него все соки. В конце концов он сдался и сел на место. А я медленно поднялся, чтобы повторно провести прямой допрос, и проследовал к кафедре, словно осужденный к виселице.

– Мисс Рафферти, вы сообщили адрес квартиры, за которую я предположительно плачу. Когда вы в нее въехали?

– В декабре, незадолго до Рождества.

– А не припомните, когда мы с вами впервые встретились?

– Позже. Вроде в марте или в апреле.

– И как так вышло, что, по-вашему, я оплачивал вам квартиру, даже не зная о вашем существовании месяца три-четыре после того, как вы в нее переехали?

– Вы знали другого адвоката, который меня и перевез.

– И что это за адвокат?

– Слай. Мистер Фулгони.

– Вы имеете в виду Сильвестра Фулгони-младшего?

– Да.

– То есть вы утверждаете, что Сильвестр Фулгони-младший вместе со мной представляет мистера Лакосса?

В этот момент я показал на своего клиента, а вопрос задал со сдержанным изумлением в голосе.

– Ну, нет, – ответила Трина.

– Тогда чьи интересы он представлял, когда предположительно перевез вас в эту квартиру?

– Гектора Мойи.

– Зачем мистер Фулгони перевез вас в эту квартиру?

Форсайт запротестовал, на том основании, что и Фулгони, и дело Мойи не существенны для данного процесса. Я, конечно, придерживался противоположного мнения в своем ответе, вновь сославшись на то, что представляю альтернативную теорию. Судья отклонила протест, и я повторил вопрос.

– По той же причине, – ответила Трина. – Он хотел, чтобы я сказала, что, по словам Глории Дейтон, агент Марко просил ее подбросить пистолет в гостиничный номер Мойи.

– То есть вы утверждаете, что такого не было и мистер Фулгони все выдумал?

– Верно.

– А разве пару минут назад вы не говорили, что никогда не слышали про агента Марко? Теперь же получается, что мистер Фулгони просил вас дать против него показания.

– Я не сказала, что никогда о нем не слышала. Я сказала, что никогда с ним не встречалась и никогда ему ни на кого не доносила. Согласитесь, есть разница, – грамотно поддела она.

Я кивнул:

– Мисс Рафферти, вам звонил кто-нибудь или навещал за последние двадцать четыре часа после сотрудника полиции?

– Нет, насколько мне известно, нет.

– А кто-нибудь пытался принудить вас дать свидетельские показания в том виде, в котором вы их дали сегодня?

– Нет, я всего лишь говорю правду.

Я показал присяжным все, что мог, даже если ответы были даны в форме отрицаний. Я надеялся, что они интуитивно почувствуют, что Трина Рафферти лжет и что солгать ее вынудили. Решив, что дальнейший допрос слишком рискован, я его закончил.

Возвращаясь на свое место, я прошептал Лэнкфорду:

– Где твоя шляпа?

И прошел вдоль ограждения до Сиско.

– Уиттена видел?

– Еще нет, – покачал он головой. – Что делать с Триной?

Я обернулся. Форсайт не стал снова проводить перекрестный допрос, и судья отпустила Рафферти со свидетельской трибуны. Утром от дома ее забрал Сиско и провез три квартала до здания суда.

– Отвези ее обратно. Посмотри, может, что и скажет.

– Я должен быть с ней любезным?

Я задумался. Я осознавал, на что могли пойти такие люди, как Марко и Лэнкфорд: как могли угрожать, как могли надавить. И если присяжные это почувствуют, тогда ее финт на свидетельской трибуне окажется более ценным, чем просто правдивые показания.

– Да, будь любезен.

Через плечо Сиско я заметил, как в зал вошел детектив Уиттен и занял место в заднем ряду. Он появился как раз вовремя.

36

Детектив Марк Уиттен, как главный следователь по делу об убийстве Глории Дейтон, присутствовал на большинстве судебных заседаний и частенько занимал место рядом с Лэнкфордом. Однако я не заметил, чтобы эти двое действовали как партнеры. Казалось, Уиттен держится особняком, а Форсайта, Лэнкфорда и людей, связанных с судебным процессом, почти сторонится. Я вызвал Уиттена в качестве своего следующего свидетеля, хотя он уже давал показания во время стадии обвинения. Форсайт с его помощью представил кое-какие улики, например, видеозапись беседы с Лакоссом.

На тот момент я ограничил свой перекрестный допрос аспектами, касающимися той видеозаписи, и повторял многие вопросы, которыми засыпал свидетеля в течение неудачного слушания по ходатайству об исключении улик. Я хотел, чтобы присяжные услышали, как свидетель отрицает, что Лакосс был подозреваемым на тот момент, когда Уиттен с напарником постучали в его дверь. Я знал, что никто ему не поверит, и надеялся посеять зерно недоверия к официальному расследованию, которое на стадии защиты даст свои плоды.

Я оставил за собой право вызвать его в качестве свидетеля, и теперь пришел черед использовать этот шанс. Уиттен, который в свои сорок пять уже двадцать лет отпахал на этой работе, был опытным свидетелем. Вел он себя сдержанно, факты излагал бесстрастно. Ему хватало выдержки не выказывать к стороне защиты враждебности, чем грешат многие копы; это он приберегал для моментов, когда не видят присяжные. Задав пару предварительных вопросов, чтобы напомнить присяжным о его роли в этом деле, я перешел к нужным мне аспектам. Работа адвоката заключается в том, чтобы выстроить основания для улик и точек зрения, которые вы хотите представить. Для этого мне и понадобился Уиттен.

– Детектив, когда вы давали показания на прошлой неделе, то подробно описывали место преступления и то, что там нашли. Верно?

– Да.

– У вас была опись места преступления и того, что было там найдено. Верно?

– Да.

– Там были вещи, которые принадлежали жертве?

– Да.

– Не могли бы вы сейчас обратиться к тому списку?

С разрешения судьи Лэнкфорд принес папку с материалами по делу об убийстве. Если бы Уиттена вызвала сторона обвинения, он, естественно, притащил бы на свидетельскую трибуну толстенную пачку всевозможных документов по расследованию. Но его вызвал я, и документы на трибуну он не принес – такой легкий проблеск враждебности, которую он столь искусно скрывал.

Просмотрев копию списка, полученную на стадии обмена документами, я продолжил:

– В представленном списке я не нашел мобильного телефона. Все верно?

– Сотовый телефон с места преступления изъят не был. Все верно.

– А разве мистер Лакосс вам не объяснял, что ранее в тот вечер он разговаривал с жертвой по телефону и что тот разговор и стал причиной того, что он пошел к ней домой лично?

– Да, именно так он и сказал.

– Но в квартире телефон не обнаружили?

– Правильно.

– А вы или, может, ваш напарник не пытались найти объяснение такому противоречию?

– Мы предположили, что убийца забрал телефоны, чтобы замести следы.

– Вы говорите «телефоны». То есть был не один телефон?

– Да, мы установили, что жертва и обвиняемый для ведения бизнеса использовали и другие одноразовые телефоны. У жертвы также был сотовый для личного пользования.

– Не могли бы вы объяснить присяжным, что такое одноразовый телефон?

– Это дешевый телефон с ограниченным количеством минут. Когда время израсходовано, его выбрасывают, хотя иногда можно пополнить баланс, внеся определенный платеж.

– Ими пользовались, потому что если телефон выбросили, то следователям сложно добыть записи звонков?

– Именно.

– Таким образом мистер Лакосс и мисс Дейтон поддерживали связь в ходе работы, верно?

– Да.

– Но после убийства ни один из телефонов не был найден в той квартире, верно?

– Верно.

– Вы также упомянули, что у жертвы был сотовый для личного пользования. Поясните, пожалуйста.

– Это был ее личный айфон, который она использовала для звонков, не связанных с эскорт-услугами.

– Этот айфон тоже исчез после убийства?

– Да, мы его так и не нашли.

– И вы считаете, что телефон забрал убийца?

– Да.

– Почему вы так решили?

– На наш взгляд, убийца ее знал, и они, возможно, общались по телефону. Наверное, его имя и номер были в списке контактов. Поэтому убийца предусмотрительно забрал все телефоны, чтобы его нельзя было по ним отследить.

– И телефоны не нашли?

– Не нашли.

– Вы обратились в телефонную компанию и запросили перечень звонков с этих телефонов?

– Мы запросили звонки с айфона, потому что нашли в квартире несколько счетов и узнали номер. Однако одноразовые трубки исчезли, и запросить информацию по ним – когда нет ни телефонов, ни номеров – не представлялось возможным.

Я задумчиво кивнул, словно впервые об этом услышал, и глубже осознал, с какими трудностями столкнулся в этом деле Уиттен.

– Понятно. Итак, возвращаясь к айфону. Вы нашли звонки от мистера Лакосса, или, может, с айфона звонили ему?

– Нет, не нашли. И с айфона ему не звонили.

– Вы нашли какие-нибудь важные звонки? Может, какие-то бросались в глаза?

– Нет, ничего такого.

Здесь я взял паузу и сделал вид, что смотрю в свои записи. Я хотел, чтобы присяжные решили, будто последний ответ детектива меня озадачил.

– В записях, что вы запросили, были все входящие и исходящие звонки с этого телефона?

– Да.

– Даже местные?

– Да, мы смогли получить номера местных звонков.

– И вы их изучили?

– Да.

– Так вы нашли какие-нибудь звонки, входящие или исходящие, которые были важны для расследования?

Форсайт выдвинул протест, сказав, что я повторяю вопрос. Судья велела мне не задерживаться.

Я попросил Уиттена найти в папке с материалами по делу распечатку в три страницы звонков с айфона Глории.

– Это ваши инициалы в нижнем правом углу на первой странице документа?

– Да.

– И вы записали там дату 26 ноября, верно?

– Да, записал.

– А зачем?

– В этот день я получил документ из телефонной компании.

– Но со времени убийства прошло четырнадцать дней. Почему так долго?

– Мне нужно было получить ордер. Это отняло какое-то время, и телефонная компания не сразу смогла предоставить информацию.

– Итак, к тому времени, как вы получили эти записи, Андре Лакосс уже был арестован и обвинен в убийстве, верно?

– Все верно.

– И вы полагали, что убийца уже сидит в тюрьме, верно?

– Да, верно.

– Тогда к чему заниматься записями звонков?

– Арестом расследование не заканчивается. По данному делу мы продолжали изучать все обоснованные версии и анализировать все зацепки.

– Тогда такой вопрос. Вы обнаружили какие-нибудь номера в этом списке, связанные с мистером Лакоссом?

– Нет.

– Ни одного?

– Ни одного.

– А какой-нибудь из перечисленных номеров – здесь, наверное, номеров двести – имел ценность с точки зрения следствия?

– Нет, сэр, не имел.

– Да, кстати, в каком порядке идут номера?

– По частоте. Номера, на которые жертва звонила чаще всего, перечислены первыми, потом они идут в порядке убывания.

Я обратился к последней странице и попросил Уиттена сделать то же самое.

– Получается, на последней странице номера, на которые она звонила всего по разу?

– Верно.

– За какой период вы запросили звонки?

– Ордер был выдан на звонки за последние шесть месяцев.

Я кивнул:

– Детектив, позвольте мне обратить ваше внимание на девятый номер снизу на третьей странице. Вы можете его прочитать вслух для присяжных?

Я услышал шорох, так как Форсайт решил, что я не просто тяну время, и стал листать страницы своей копии этого документа.

– Код района два – один – три, номер шесть – два – один, шестьдесят семь, сто, – прочитал Уиттен.

– И когда набрали этот номер на айфоне Глории Дейтон?

Читая, Уиттен прищурился.

– В шесть сорок семь вечера пятого ноября.

Теперь до Форсайта дошло, куда я вел, и он подскочил, выражая протест:

– Не имеет отношения к делу, ваша честь! Мы и так предоставили стороне защиты огромную свободу, но сколько можно? Адвокат переходит все границы, вдаваясь в частности одного трехминутного звонка. Это не имеет никакого отношения ни к рассматриваемому делу, ни к обвинениям против его клиента.

Улыбнувшись, я покачал головой:

– Ваша честь, мистеру Форсайту прекрасно известно, куда все ведет, и он не хочет, чтобы присяжные это услышали, потому что понимает: карточный домик, который выстроила сторона обвинения, вот-вот рухнет.

Судья в раздумье соединила пальцы рук.

– Объясните, мистер Холлер. И побыстрее.

– Сию же секунду, ваша честь.

Снова сверившись со своими пометками, я активно включился в работу. Протест Форсайта был не что иное, как попытка сбить меня с ритма. Он понимал, что, по существу, шансов у него ноль.

– Итак, детектив Уиттен, этот звонок сделали в шесть сорок семь вечером пятого ноября, всего за неделю до убийства мисс Дейтон, верно?

– Да.

– Как долго он длился?

Уиттен посмотрел в документ.

– Тут говорится, две минуты пятьдесят семь секунд.

– Спасибо. Вы пробили этот номер, когда получили список? Вы его набирали?

– Я не помню.

– Детектив, у вас есть сотовый телефон?

– Есть, но не с собой.

Я залез в карман, достал собственный и попросил разрешения у судьи позволить мне передать его Уиттену.

Форсайт запротестовал, сказав, что я собираюсь показывать фокус, и обвинив меня в том, что я пускаю пыль в глаза.

Я же отбил протест тем, что это не фокус, как утверждал Форсайт, а простая демонстрация, наподобие той, неделей ранее, когда он попросил заместителя судмедэксперта показать на Лэнкфорде, как в результате удушения была сломана подъязычная кость жертвы. И добавил, что попросить детектива позвонить на обсуждаемый номер – самый простой и легкий способ установить, кому звонила Глория Дейтон в 6.47 пятого ноября. Судья разрешила мне продолжить.

Я встал и, предварительно включив громкую связь, протянул свой телефон Уиттену с просьбой позвонить по номеру 213–621—6700. Он так и сделал, а потом положил телефон на поверхность ограждения, которое шло по периметру свидетельской трибуны. Один гудок, и на звонок ответил женский голос:

– УБН, подразделение Лос-Анджелеса. Чем я могу вам помочь?

Я кивнул и сделал шаг вперед, отвечая на звонок.

– Извините, ошибся номером, – сказал я и положил трубку.

Смакуя полнейшую тишину, которая обрушилась после того, как женский голос произнес «УБН», я снова подошел к кафедре. Украдкой бросив взгляд на Мэллори Гледуэлл, своего главного присяжного, я заметил выражение, пролившее на мою душу бальзам: слегка приоткрытый рот в восклицании «О боже мой!».

Я снова перевел взгляд на Уиттена, одновременно вытаскивая из-под блокнота фотографию, которая уже была наготове. И попросил разрешения приблизиться к свидетелю с вещественным доказательством защиты номер один.

Судья разрешила, и я отдал Уиттену снимок, двадцать на двадцать пять сантиметров, который сделал Фернандо Валенсуэла после того, как вручил Глории Дейтон повестку по делу Мойи.

– Детектив, в вашей руке фотография, которая является первым вещественным доказательством защиты. На ней изображена жертва в тот момент, когда ей вручили повестку по гражданскому делу «Мойа против Роллинса». Могу я обратить ваше внимание на время и дату, проставленные на фотографии, и попросить зачитать их для присяжных вслух?

– Здесь стоит шесть ноль шесть, пятого ноября, две тысячи двенадцатого.

– Спасибо, детектив. Скажите, будет ли корректно на основании данной фотографии и записи звонков жертвы сделать вывод, что спустя сорок одну минуту после того, как Глории Дейтон вручили повестку, она позвонила в Лос-Анджелесское подразделение УБН со своего личного сотового телефона?

Уиттен ответил не сразу, так как искал выход из такого затруднительного положения.

– Я не могу утверждать, делала ли она этот звонок или нет, – наконец выдавил он. – Она могла одолжить свой телефон кому-то еще.

Обожаю, когда копы выкручиваются на свидетельской трибуне. Когда они стараются не предоставить очевидного ответа и выставляют себя на процессе с нелицеприятной стороны.

– Выходит, вы считаете, что спустя сорок одну минуту после того, как ей предписали быть свидетелем по делу о заключенном наркодилере, кто-то, не мисс Дейтон, сделал звонок с ее телефона в УБН?

– Нет, я этого не утверждаю. У меня нет сложившегося мнения на этот счет. Я сказал, что не знаю, в чьих руках на тот момент находился ее телефон. Таким образом, я не могу с уверенностью заявлять, что звонок сделала именно мисс Дейтон.

Я покачал головой, выражая ложное разочарование.

– Хорошо, детектив. Давайте продолжим. Вы расследовали этот звонок или связь Глории Дейтон с УБН?

– Нет, не расследовал.

– Вы никогда не интересовались, была ли она информатором УБН?

– Нет, не интересовался.

Мне показалось, что невозмутимость Уиттена дала слабину. Форсайт ему совсем не помогал, наоборот, не имея на руках веского возражения, он вжался в стул в ожидании краха.

– А почему, детектив? Разве это не производит впечатления как раз одной из тех «обоснованных версий расследования», о которых вы тут рассуждали?

– Во-первых, я тогда не знал про повестку. А во-вторых, информанты не звонят по основному номеру УБН. Это равносильно тому, чтобы зайти через центральный вход с плакатом на спине. Поэтому один короткий звонок в УБН не показался мне подозрительным.

– Вы поставили меня в тупик, детектив. Теперь вы говорите, что знали про звонок и просто не посчитали его подозрительным. А пару минут назад вы утверждали, что даже не перезвонили, проверяя тот номер. Так что является правдой?

– Вы искажаете мои слова.

– Я так не думаю, но позвольте перефразировать. До дачи свидетельских показаний вы знали, что с личного телефона жертвы за неделю до ее смерти был сделан звонок в УБН? Да или нет, детектив?

– Нет.

– Хорошо. Тогда можно с уверенностью сказать, что вы его пропустили?

– Я бы так это не назвал. Но вы можете говорить, что хотите.

Развернувшись, я посмотрел на часы. Одиннадцать сорок пять. Мне нужно было увести Уиттена в другое русло, но я также хотел, чтобы присяжные ушли на обед, с мыслями о звонке Глории. Однако я понимал, что если предложить судье сделать перерыв на обед, то следующий час я проведу в камере вместе со своим клиентом. Я снова повернулся к Уиттену и стал просматривать свои записи: нужно было потянуть время, по крайней мере, еще пятнадцать минут.

– Мистер Холлер, – подтолкнула судья, – у вас есть еще вопросы к этому свидетелю?

– Да, ваша честь, есть. И немало.

– Тогда я предлагаю вам поторопиться.

– Да, ваша честь. Детектив Уиттен, по вашим словам, вы были не в курсе, что Глории Дейтон вручили повестку по делу, в котором замешан Гектор Мойа. Не припоминаете, когда вы об этом узнали?

– Сравнительно недавно, – ответил Уиттен. – Это выяснилось в ходе обязательного обмена документами.

– То есть вы узнали про повестку, которую получила жертва, потому что об этом вам поведала защита, верно?

– Да.

– Что вы сделали с этой информацией после того, как вам ее предоставила сторона защиты?

– Я ее проверил, так же как проверяю все всплывающие зацепки.

– И к какому умозаключению вы пришли после такой проверки?

– Что никакого отношения к делу это не имеет. Простое совпадение.

– Совпадение. Вы до сих пор считаете это совпадением? Даже теперь, когда знаете, что с личного телефона Глории Дейтон звонили в УБН меньше чем через час после того, как ей вручили повестку по делу, в котором ее обвиняли в том, что она подбросила пистолет по заданию УБН?

Форсайт вынес протест. Лего поддержала протест и велела мне перефразировать вопрос, если я хочу его оставить. Упростив формулировку, я задал вопрос еще раз:

– Детектив, если бы тогда, в день убийства Глории Дейтон, вы знали, что неделей раньше она звонила в УБН, то постарались бы выяснить причину данного звонка?

И снова я еще не закончил вопрос, а Форсайт уже вскочил на ноги и влез со своим протестом.

– Ответ предполагает домыслы, – заявил он.

– Поддерживаю, – произнесла судья Лего, даже не дав мне возможности возразить.

Но это уже ничего не значило. Ответ Уиттена был и не нужен. Вопрос тучей навис в воздухе над скамьей присяжных.

Судья объявила перерыв на обед. Я подошел к столу защиты и, пока присяжные гуськом покидали зал суда, стоял рядом с клиентом. На мой взгляд, я уже отошел от удара, который нанесла Трина Триххх, и снова был на коне.

Бросив взгляд на места для посетителей, я увидел только ребят Мойи. Сиско, который провожал Трину домой, очевидно, еще не вернулся. Лорны тоже нигде не было видно. Никто на меня не смотрел.

Никто из тех, кто был для меня важен.

37

После судебных заседаний с присяжными я безумно хочу есть. Нужно постоянно быть настороже, так как сторона обвинения не дремлет, и трата энергии, вкупе с волнением о своих собственных ходах, неуклонно вызывает у меня голод, который приходит, как только судья занимает свое место, и растет во время утреннего заседания. К обеденному перерыву я мечтаю не о салате и супе, а о еде поплотнее, чтобы продержаться еще и дневное заседание.

Я взял телефон и договорился с Дженнифер, Лорной и Сиско встретиться в ресторанчике на Юнион-стейшн, где готовили отличные гамбургеры. Мы с Сиско набивали желудок, как положено: мясом, картошкой фри и кетчупом. А девушки глупили, пытаясь наесться салатами «Нисуаз» и напиться холодным чаем.

Говорили мало. Сиско доложил, что кто-то до чертиков напугал Трину Рафферти, и она закрыла рот на замок. Но сейчас я тоже закрылся в себе. Как боксер, сидящий в своем углу, я думал не о предыдущих раундах и пропущенных ударах, а лишь о том, как вскочу, когда прозвенит гонг, и закончу сокрушительным нокаутом.

– Интересно, они в принципе едят? – спросила Дженнифер.

Вопрос каким-то образом пробил мою броню, и я взглянул на нее, пытаясь понять, что пропустил и о чем она вообще говорит.

– Кто?

– Эти ребятки, – кивнула она в сторону вокзала.

Развернувшись, я бросил взгляд через дверь ресторана в огромный зал ожидания. Там, в первом ряду на кожаных мягких стульях, сидели ребята Мойи.

– Если и едят, то я никогда не видел, – сказал я. – Хочешь поделиться салатиком?

– Не похоже, что они питаются салатиками, – заметила Лорна.

– Хищники все-таки, – добавил Сиско.

Я жестом подозвал нашу официантку.

– Микки, не надо, – попросила Дженнифер.

– Не паникуй, – успокоил я и сказал официантке, что мы хотим оплатить счет. Пришло время возвращаться.

Дневное заседание началось без опозданий, в час дня. Уиттен снова взошел на свидетельскую трибуну, хотя выглядел уже не таким бодрячком, как утром. У меня закралось подозрение, уж не поднимал ли он свой дух, готовясь к дневному заседанию, при помощи мартини. Может, его отчужденный вид служил всего лишь прикрытием для привычки выпить.

Уиттен был нужен, чтобы логически перейти к другому свидетелю. Все мое дело строилось как цепочка из взаимосвязанных свидетелей, где один прокладывал дорогу другому. И теперь настала очередь Уиттена подготовить почву для человека по имени Виктор Хенсли, начальника охраны отеля «Беверли-Уилшир».

– Добрый день, детектив Уиттен, – весело начал я, совсем не напоминая того адвоката, который зверствовал во время утреннего заседания. – Давайте обратим внимание на жертву этого ужасного преступления, на Глорию Дейтон. Вы со своим напарником в ходе расследования проследили ее перемещения до момента совершения убийства?

Уиттен сделал вид, что поправляет микрофон, тем самым выручил некоторое время и подумал над ответом. Что мне польстило. Выходит, он был настороже и искал подвох в самых простых вопросах.

– Да. Мы составили хронологию передвижения жертвы. И ближе ко времени убийства все больше и больше интересовались деталями.

Я кивнул:

– Понятно. Вы проверили последний вызов, который она приняла той ночью?

– Да, проверили.

– И поговорили с человеком, который регулярно подвозил ее насвидания, верно?

– Да, это Джон Болдуин. Мы с ним беседовали.

– Ее последняя встреча была в отеле «Беверли-Уилшир», верно?

Форсайт вскочил, выражая протест: защита, мол, тратит время, рассматривая хронологию событий, которая уже была установлена Уиттеном во время прямого допроса стороной обвинения. Судья согласилась и попросила меня либо осветить какие-то новые факты, либо переходить к другому вопросу.

– Итак, детектив, как вы сообщили ранее, в ту ночь между подсудимым и жертвой произошла ссора. Я прав?

– Если вам так угодно это называть.

– А как бы назвали это вы?

– Вы говорите об инциденте непосредственно перед тем, как он ее убил?

Я посмотрел на судью и развел руки в притворном жесте изумления.

– Ваша честь…

– Детектив Уиттен, – сказала судья, – пожалуйста, избегайте столь пристрастных заявлений. Виновен или невиновен подсудимый, решать присяжным.

– Приношу свои извинения, ваша честь, – сказал Уиттен.

Я повторил вопрос.

– Да. Они поссорились.

– Ссора из-за денег?

– Да, Лакосс хотел получить свою долю от клиента, а Глория Дейтон уверяла, что в комнате, куда он ее направил, клиента не оказалось.

Я поднял палец, акцентируя момент, который он только что описал.

– А вы с напарником изучили эту несостыковку? Установили, кто был прав?

– Да, мы проверили, утаила жертва что-то от Лакосса или нет. Мы установили, что комната, куда Лакосс ее отправил, была не занята, а имя, которое Лакосс ей назвал, принадлежало постояльцу, который уже выписался. Когда Глория Дейтон пришла в отель, в номере никто не проживал. Лакосс убил ее за то, что она скрыла деньги, которых у нее и не было.

Я попросил судью исключить последнее предложение Уиттена из протокола как предвзятое и неприемлемое. Лего согласилась и приказала присяжным не придавать этому значения. А я продолжил заваливать Уиттена новыми вопросами.

– Детектив Уиттен, вы проверили, есть ли в отеле «Беверли-Уилшир» камеры видеонаблюдения?

– Проверили, они есть.

– Вы просмотрели записи той ночи, о которой идет речь?

– Да, мы обратились в офис охраны отеля и просмотрели видеоматериал.

– Что удалось почерпнуть из вашего просмотра, детектив Уиттен?

– На этажах камер нет. Но из того, что мы увидели на записях из фойе и лифтов, мы сделали вывод, что в комнате, куда ее послали, никого не было. Дейтон даже навела справки на стойке регистрации, и ей ответили «нет». Это видно на записи.

– А почему эту запись не демонстрировали присяжным во время стадии обвинения?

Форсайт запротестовал, назвав вопрос дискуссионным и не имеющим отношения к делу. Судья Лего согласилась и поддержала протест, однако сам вопрос и на этот раз был важнее ответа. Присяжные пожалели, что не увидели ту запись, – не важно, имела она значение или нет.

– Детектив, – продолжил я, – как вы объясняете такое несоответствие: Андре Лакосс договаривается о свидании в отеле «Беверли-Уилшир», а когда туда приходит Глория Дейтон, оказывается, что в номере никто не живет?

– Я никак это не объясняю.

– Вас это не волнует?

– Конечно, волнует. Но не на все вопросы можно найти ответ.

– Ну, тогда расскажите нам, что там, по-вашему, произошло?

Форсайт возразил на основании того, что ответ предполагает домыслы. Судья отклонила протест, сказав, что хочет услышать ответ детектива.

– Если честно, у меня ответа нет, – произнес Уиттен.

Я сверился с записями, чтобы убедиться, что ничего не забыл, а потом бросил мельком взгляд на стол защиты – может, Дженнифер что-то напомнит. Но, похоже, я отстрелялся. Поблагодарив свидетеля, я сказал судье, что больше вопросов нет.

К трибуне подошел Форсайт и попытался залатать прорехи, которые я вскрыл в стратегии обвинения. Уж лучше бы он спустил все на тормозах – складывалось впечатление, что он забалтывает суд и удаляется от сути.

Форсайт выяснил, что раньше Уиттен работал тайным агентом службы по борьбе с наркотиками и располагал несколькими конфиденциальными источниками, которые снабжали его информацией. Никто из осведомителей не связывался с ним по основному номеру полицейского участка. Это было бы крайне необычно и чрезвычайно опасно. Всем информаторам давали номера личных телефонов, по которым устанавливалась связь.

Все это звучало убедительно, ничего не скажешь, однако не имело ничего общего с обстоятельствами, в которых оказалась Глория Дейтон. И когда настал мой черед повторно произвести прямой допрос, мне не пришлось утруждаться, чтобы разбить его в пух и прах. Я даже не стал брать блокнот и подходить к трибуне.

– Детектив Уиттен, как долго вы работали тайным агентом службы по борьбе с наркотиками?

– Два года: с двухтысячного по две тысячи первый.

– Понятно. А номер сотового телефона у вас остался прежний?

– Нет, теперь я работаю в отделе убийств.

– То есть номер у вас изменился?

– Да.

– Понятно. А если один из информаторов, из тех, что работали на вас в 2001 году, захочет вам позвонить?

– Ну, я перенаправлю этого человека к соответствующему следователю.

– Вы не уловили суть вопроса. Как бы с вами связался этот старый источник, ведь прежний стандартный способ связи больше не существует?

– Есть много разных способов…

– Например, позвонить на основной номер полицейского участка и попросить вас к телефону?

– Я не знаю информатора, готового пойти на такой шаг.

Уиттен понял, чего я добивался, и упорно не хотел сдавать мне этот раунд. Хотя это уже не имело никакого значения. Присяжные все поняли. Глория Дейтон спустя столько лет могла связаться с агентом Марко, только позвонив на основной номер.

Я закруглился и сел на место. Уиттена отпустили, и я вызвал Виктора Хенсли. Этот свидетель был моим троянским конем. Его имя шло под номером шестнадцать в исходном списке свидетелей, который сторона защиты представила перед началом процесса. Следуя судебному протоколу, имена в списке свидетелей снабжались кратким комментарием: кто этот человек и о чем будет давать показания. Это делается для того, чтобы противоположная сторона могла решить, сколько времени нужно на изучение и подготовку к показаниям свидетеля.

Однако, поместив имя Хенсли в список, я не хотел, чтобы сторона обвинения раскусила мою истинную цель. А цель заключалась в том, чтобы с его помощью приобщить записи с камер наблюдения в отеле «Беверли-Уилшир» в качестве вещественного доказательства. Поэтому я внес информацию по роду деятельности Хенсли и охарактеризовал его как подтверждающего свидетеля. По моему плану, Форсайт и Лэнкфорд посчитают, что Хенсли просто подтвердит: номер, в который отправилась Глория Дейтон в ночь смерти, никто не снимал.

Позвонив Хенсли непосредственно перед судом, Сиско выяснил, что за время досудебной стадии Лэнкфорд заглянул в отель лишь однажды, а Форсайта наш свидетель вообще в глаза не видел. Все это сулило только хорошее. А когда Хенсли взошел на свидетельскую трибуну с приличной кожаной папкой с записями в руках, стало ясно: возникли отличные шансы не только выдержать тот темп, который я задал с утра с Уиттеном, но и ускорить его.

Хенсли – вылитому копу – было около пятидесяти. После того как он присягнул, я быстро пробежался по его биографии: бывший детектив отдела полиции Беверли-Хиллз, вышел в отставку и занял пост в охране отеля «Беверли-Уилшир». Затем я спросил, провела ли охрана отеля собственное расследование событий, имевших место за несколько часов до убийства Глории Дейтон.

– Да, – ответил он. – Когда мы поняли, что отель косвенно причастен к этой ситуации, мы все проанализировали.

– Лично вы принимали участие в расследовании?

– Да, принимал. Более того, я за него отвечал.

Я задал Хенсли ряд вопросов и получил ряд ответов, которые обрисовали, как он работал с сотрудниками полиции, и подтвердили, что тем вечером Глория Дейтон вошла в отель и постучала в дверь одного из номеров. Хенсли также подтвердил, что номер, куда она постучала, был пуст и никто в нем не проживал.

Все, мой троянский конь проник внутрь, и пришло время начинать работу.

– Итак, давайте с самого начала. Обвиняемый заявил полиции, что вероятный клиент позвонил из «Беверли-Уилшир» и сказал, что находится в том номере. Такое возможно?

– Нет, в той комнате не было постояльца.

– А мог кто-нибудь попасть в номер и сделать оттуда звонок?

– Не исключено. Тогда у него должен был быть ключ.

– Электронный ключ?

– Да.

– Вы проверяли, останавливался ли там кто-нибудь в предыдущую ночь?

– Да, мы все проверили. Действительно, за ночь до этого – в субботу – в номере останавливались. В отеле проходило свадебное торжество, и невеста с женихом провели ночь в том номере.

– Когда они выписались?

– Должны были выехать в полдень, но попросили перенести на более позднее время, потому что улетали вечерним рейсом на Гавайи. Мы с радостью предоставили им такую возможность, все-таки новобрачные. Согласно нашим записям, они уехали в шестнадцать двадцать пять. В номере они оставались, вероятно, до шестнадцати пятнадцати или около того.

– Получается, номер был занят примерно до четверти пятого, а потом его никто не заказывал до воскресной ночи.

– Все верно. Из-за позднего выезда он не числился в списке доступных номеров, потому что его не успели бы убрать.

– А если бы кто-то получил доступ в тот номер – забрался бы в него как-нибудь, – то смог бы воспользоваться телефоном и позвонить?

– Полагаю, да.

– А мог ли пройти в номер звонок не из отеля?

– Политика нашего отеля такова, что ни один звонок не перенаправляют в номер, если звонящий не называет постояльца по имени. Нельзя просто позвонить и попросить, например, номер двенадцать десять. Нужно знать имя, и постоялец должен быть зарегистрирован. Поэтому ответ на ваш вопрос – «нет». Такой звонок не прошел бы.

Я задумчиво кивнул:

– Как звали новобрачных, которые останавливались в номере?

– Дэниел и… – Хенсли открыл желтую папку и сверился с записями, – …и Лора Прайс. Но когда предположительно происходили данные события, они уже были в пути на Гавайи.

– Ранее на процессе сторона обвинения предоставила видеозапись полицейского допроса обвиняемого, Андре Лакосса. Вы с ней знакомы?

– Нет, я ее не видел.

Я получил разрешение судьи снова воспроизвести часть допроса на большом экране. Тот отрывок, когда Андре Лакосс говорит детективу Уиттену, что примерно в четыре сорок перед убийством получил звонок с неопределяемого телефона от некоего Дэниела Прайса. В качестве меры предосторожности он попросил обратный номер, и звонящий сообщил ему телефон и номер в «Беверли-Уилшир». Лакосс уверял, что перезвонил в отель, попросил соединить с номером Дэниела Прайса и его соединили. Потом они договорились об оказании эскорт-услуг на вечер, а Жизель Деллинджер должна была эти услуги предоставить.

Выключив запись, я посмотрел на Хенсли.

– Мистер Хенсли, в вашем отеле есть данные о входящих звонках?

– Нет, только об исходящих, потому что их записывают на счет постояльцев.

Я кивнул:

– Как можно объяснить, что мистер Лакосс знал нужное имя и номер комнаты, когда звонил в отель?

– Я объяснить не в состоянии, – покачал головой Хенсли.

– А возможно, что из-за позднего выезда, который предоставили новобрачным, имя Дэниел Прайс еще фигурировало в списке гостей, которым пользовался оператор отеля?

– Возможно. Но при выписке его имя удалили бы из списка гостей.

– Это действие выполняется вручную или процесс компьютеризирован?

– Вручную. Когда постоялец выезжает, его имя удаляют из списка гостей на стойке регистрации.

– Выходит, если сотрудник, занимающийся распределением на стойке регистрации, занят другой работой или другими гостями, этот процесс мог задержаться, верно?

– Такое могло случиться.

– Такое могло случиться… – повторил я. – А разве три часа дня – не время заезда в вашем отеле?

– Да, это так.

– И обычно на стойке регистрации в это время полно народа?

– Все зависит от дня недели, в воскресенье обычно бывает немного людей. Но вы правы, на стойке регистрации могла быть куча работы.

Я почувствовал, что присяжные заскучали. Пришло время открыть лазейку в животе троянского коня. Время выйти из тени и броситься в атаку:

– Мистер Хенсли, давайте пройдем немного дальше. По вашим словам, собственное расследование, проведенное отелем, подтвердило, что жертва, Глория Дейтон, вошла в отель тем вечером одиннадцатого ноября. Как вы смогли это подтвердить?

– Мы просмотрели видеозаписи с наших камер и довольно быстро ее обнаружили.

– И вы проследили, как она проходила по отелю, используя записи с разных камер, верно?

– Именно.

– Вы захватили с собой в суд эти записи?

– Конечно, они со мной.

Хенсли вытащил из отделения кожаной папки диск и всем его показал.

– Вы передавали копию этой записи следователям полиции?

– Детективы заходили на раннем этапе расследования и просматривали сырые материалы. Это было еще до того, как мы составили одну запись, отслеживающую женщину, которой они интересовались, по всему отелю. Скомпоновали мы все позже и материалы эти не скрывали, однако за ними пришли всего пару месяцев назад.

– За ними пришел детектив Уиттен или его напарник?

– Нет, приходил мистер Лэнкфорд из офиса окружного прокурора. Они готовились к суду, и он заехал, чтобы забрать, что у нас есть.

Мне захотелось оглянуться на Форсайта, попытаться понять, видел ли он сам эту запись – потому что она, естественно, не всплывала ни разу, ни в одном из списков документов. Но я не стал смотреть на обвинителя, так как не хотел, чтобы меня раскусили.

– Вы видите мистера Лэнкфорда сегодня в суде? – спросил я Хенсли.

– Да, вижу.

Потом я попросил судью приказать Лэнкфорду встать, и Хенсли его опознал. Лэнкфорд смотрел на меня глазами серыми и холодными, как январский рассвет. После того как он снова сел, я развернулся к судье и попросил разрешения подойти. Судья жестом подозвала нас, при этом точно зная, о чем я поведу разговор.

– Только не говорите, мистер Холлер, что у вас нет копии этих записей.

– Именно так, ваша честь. По словам свидетеля, материал находится в руках стороны обвинения уже два месяца, однако защите не предоставили ни одного кадра. Это прямое нарушение…

– Ваша честь, – вмешался Форсайт, – я сам не видел этих записей, поэтому…

– Их забрал ваш следователь, – полным недоверия тоном произнесла судья; похоже, в этом вопросе она примет мою сторону.

– Ваша честь, я не могу это объяснить, – пробормотал Форсайт. – Если хотите – допросите моего следователя без посторонних, я уверен, объяснение найдется. Но ведь обе стороны согласны, что жертва приходила в отель за несколько часов до смерти. Разногласий по этому поводу нет, поэтому и причиненный вред минимален. Ущерба нет, ваша честь, нарушений тоже. Предлагаю продолжить работу над делом.

Я устало покачал головой:

– Ваша честь, как мы можем знать, что нет ущерба и нарушений, если не посмотрим это видео?

Судья кивнула в знак согласия:

– Сколько вам потребуется времени, мистер Холлер?

– Не знаю. Смотря сколько материала. Час?

– Хорошо. В вашем распоряжении час. Можете воспользоваться конференц-залом. У моего секретаря есть ключ. Возвращайтесь на свои места, джентльмены.

По пути к столу защиты я поднял глаза и увидел Лэнкфорда, пожирающего меня взглядом.

38

После того как судья объявила часовой перерыв, я позаимствовал у Лорны ее айпэд. Сам я уже детально изучил видеозаписи из отеля «Беверли-Уилшир». И пожаловавшись на то, что обвинение нарушило правила представления документов к суду, на самом деле пытался скрыть собственные огрехи – я ведь тоже не показал эти записи Форсайту. В любом случае снова тратить на них целый час я не собирался. Я использовал время иначе: еще раз просмотрел запись с камер видеонаблюдения из дома Страттона Стергоса и разработал план, как лучше с ее помощью низвергнуть Марко и Лэнкфорда и тем самым выбить оправдательный приговор для Андре Лакосса. Эта запись была действительно бомбой. Затаившись под поверхностью, она ждала, пока подплывет обвинение. И когда я взорву заряд, корабль Форсайта пойдет ко дну.

Мой план заключался в том, чтобы продолжить гнуть свою линию до пятничного отбоя и завершить стадию защиты прямо перед выходными. Перед заключительными словами у присяжных будет два полных дня на раздумье. Выходило, что наиболее перспективный момент для официального представления видео из дома Стергоса – утро пятницы. А прежде следовало опросить еще кучу свидетелей.

В три двадцать пять в дверь сдержанно постучали, и заглянул помощник Лего. На бейдже значилось имя Эрнандес.

– Время вышло, – сказал он.

Когда мы вернулись, на столе защиты меня ждали пульт и лазерная указка. А за столом, конечно, ждал мой подзащитный.

Падение Андре теперь могло исчисляться не днями, а часами. За шестьдесят минут, что я провел в конференц-зале, а он – в судебной камере, ему заметно стало хуже. Я сжал его руку и под тканью рукава почувствовал, что она тонка, словно палка.

– Все идет замечательно, Андре. Держись!

– Вы уже решили, я буду давать показания?

Этот разговор за время процесса он заводил не раз и не два. Андре хотел дать показания и рассказать миру о своей невиновности. Он верил – и небезосновательно, – что виновные всегда отмалчиваются, а невиновные трубят во все трубы. Но проблема была в том, что, хотя Андре не был убийцей, он занимался преступной деятельностью. Его ужасное физическое состояние скорее всего не вызовет сострадания у присяжных. Я пришел к выводу, что не выпускать его на свидетельскую трибуну – лучший способ добиться вердикта «невиновен».

– Пока нет. Надеюсь, твоя невиновность будет настолько очевидна, что это не понадобится.

Андре кивнул, разочарованный моим ответом. Он так сильно похудел за последние две недели – уже после того, как начали выбирать присяжных, – что ему придется подобрать новый костюм, этот сидел отвратительно. И хотя оставалось всего четыре или пять дней до того, как присяжные начнут обсуждение, дело того стоит. Я пометил этот вопрос в блокноте, вырвал лист и передал его через ограждение Лорне в тот момент, когда судья вышла из кабинета и заняла свое место.

На свидетельскую трибуну снова вызвали Виктора Хенсли, а судья Лего разрешила мне стоять перед присяжными, пока я показываю смонтированную запись с камер видеонаблюдения из отеля «Беверли-Уилшир» и задаю вопросы свидетелю.

Сначала с помощью Хенсли я установил дату и время видеозаписи, которую мы собирались просматривать, и попросил его объяснить, как видео с нескольких разных камер смонтировали таким образом, чтобы можно было проследить все перемещения Глории Дейтон по отелю. Я также попросил Хенсли пояснить, что на этажах камеры не были установлены по причине конфиденциальности. Руководство отеля, очевидно, считало, что может пострадать бизнес, если записывать, кто входит в какой номер и когда.

Я передал лазерную указку Хенсли, чтобы во время своего рассказа он мог отмечать красной точкой передвижения Глории. До меня дошло, что на этой записи присяжные впервые видят жертву, так сказать, «вживую». Пока шла стадия обвинения, им показывали фотографии с вскрытия, фото из досье и скриншоты с веб-сайтов Жизель Деллинджер. Но на этой записи Глория представала живым человеком, и, бросив взгляд на присяжных, я понял, что они наблюдают за ней, практически раскрыв рты. Именно этого я и добивался. Ведь следующая серия вопросов к свидетелю уведет их мысли в другом направлении.

Я забрал пульт и указку у Хенсли и, отойдя на свое место, начал проигрывать видеозапись с самого начала, а потом остановил на кадре, где Глория проходила через фойе перед человеком в шляпе.

– Мистер Хенсли, не могли бы вы взглянуть на экран и сообщить присяжным, есть ли в фойе ваш персонал?

Хенсли подтвердил, что мужчина у дверей в лифт являлся сотрудником службы безопасности.

– А как насчет этого человека?

Я навел лазерную указку на мужчину в шляпе, который, уткнувшись в телефон, сидел на диване.

– Ну, – начал Хенсли, – его лица в кадре не видно. Если вы промотаете до момента, когда мы сможем его разглядеть…

Я нажал кнопку и запустил видео. Мужчина в шляпе приковал всеобщее внимание. Но так и не сменил позу, и лица видно не было. Глория вошла в лифт. На пару секунд экран стал черным, затем запись показала, как Глория снова садится в лифт на девятом этаже и едет вниз.

Когда картинка сменилась еще раз, демонстрируя, как Глория пересекает фойе, я замедлил воспроизведение и вновь направил лазерную указку на мужчину в шляпе, чтобы сориентировать присяжных. Пока глаза всех присутствующих были прикованы к экрану, я не проронил ни слова. И продолжал отмечать мужчину в шляпе красной точкой, когда он встал, а потом направился за Глорией. За секунду до того, как он покинул поле зрения камер, я остановил изображение.

– Этот человек работает в отеле? – спросил я.

– Я так и не увидел его лица, но нет, вряд ли это наш сотрудник, – ответил Хенсли.

– Если вы не смогли разглядеть лицо, почему вы пришли к такому выводу?

– Он скорее всего личный охранник, работающий в сопровождении, а мы таких не держим.

– Объясните, пожалуйста, присяжным, что вы имеете в виду?

– Наша система охраны подразумевает посты. То есть люди работают на закрепленных местах – например, как мужчина перед дверью в лифт. Мы на постах, мы заметны. Бейджи с именами, зеленые пиджаки. Никакой скрытой охраны у нас нет.

Я стал прохаживаться перед присяжными, то направляясь к свидетельской трибуне, то разворачиваясь и пересекая исходную точку. И следующий вопрос задал, как раз когда развернулся спиной к Хенсли и вперил взгляд в сидящего у ограждения Лэнкфорда.

– Может, это чья-то личная охрана, мистер Хенсли? Мог этот человек охранять вашего постояльца?

– Не исключено. Хотя обычно охранники у нас отмечаются, ставят в известность, что они здесь работают.

– Понятно. И чем же, на ваш взгляд, занимался этот мужчина?

Форсайт запротестовал, заявив, что я требую от свидетеля умозрительных заключений.

– Ваша честь, – ответил я, – мистер Хенсли двадцать лет отслужил полицейским и детективом, а потом еще десять проработал в охране отеля. В этом фойе он был бесчисленное множество раз и разбирался с самыми разными ситуациями. Полагаю, он как нельзя более компетентен, чтобы интерпретировать результаты наблюдений.

– Отклоняется, – согласилась Лего.

Я кивнул Хенсли – отвечайте.

– Держу пари, он за ней следил.

Я выдержал паузу, чтобы подчеркнуть ответ молчанием.

– Почему вы так считаете, мистер Хенсли?

– Похоже, он поджидал ее еще до того, как она вошла. И когда она вновь спустилась вниз, он проследовал за ней на улицу. Об этом можно судить, когда она внезапно отправилась к стойке регистрации. Он потерял зрительный контакт, пришлось корректировать положение. А потом она уходит из отеля, и он тут же отправляется за ней.

– Давайте посмотрим еще разок.

Я опять поставил запись в режиме реального времени, отслеживая шляпу лазерной точкой.

– А какие еще выводы вы можете сделать на основании этой записи, мистер Хенсли? – после просмотра спросил я.

– Ну, например, ему известно расположение наших камер, – ответил Хенсли. – Он точно знал, где сидеть и как прикрываться шляпой, чтобы его не увидели. Настоящий фокусник.

Я еле сдержал улыбку. Свидетель из Хенсли вышел великолепный: честный, открытый. Но я и не ожидал, что он назовет мужчину в шляпе фокусником. Выше всяких похвал.

– Давайте подведем итог, мистер Хенсли. Сегодня вы нам рассказали следующее. Вечером одиннадцатого ноября Глория Дейтон пришла в отель и поднялась на девятый этаж, где, видимо, постучала в дверь пустующего номера. Все верно?

– Да.

– Когда она спустилась вниз на лифте и вышла из отеля, за ней проследовал некий «фокусник», не являющийся сотрудником отеля. Верно?

– Да.

– А спустя всего пару часов ее убили.

Форсайт вяло запротестовал на основании того, что я задавал вопрос, который выходил за пределы знаний и компетенции свидетеля. Лего поддержала протест, но это уже не имело никакого значения.

– У меня все, – закончил я.

Форсайт встал для перекрестного допроса – и меня удивил.

– Ваша честь, у обвинения нет вопросов.

Должно быть, он решил, что лучший способ избежать полного разгрома – полностью проигнорировать «фокусника», показать, что он не вызывает доверия, а потом, когда придет черед опровержений, с помощью Лэнкфорда или как-то иначе дать своего рода отпор.

Тут у меня возникла проблема: на сегодня свидетели закончились. Однако десять минут пятого, вероятно, судья не посчитает благоприятным временем для окончания процесса. Слишком рано. Поэтому я подошел к ограждению позади стола защиты и наклонился Сиско.

– Скажи мне что-нибудь, – прошептал я.

– Что сказать? – удивился он.

– Сделай вид, что ты мне что-то говоришь про следующего свидетеля, и качай головой.

– Ну, ладно… вообще-то свидетелей у нас больше нет, если только ты не хочешь, чтобы я смотался в отель, где мы спрятали Бадвина Делла, и притащил его в зал суда.

В конце он, великолепно подыграв мне, покачал головой, а затем продолжил:

– Уже десять минут пятого, и к тому времени как я вернусь, стукнет пять.

– Хорошо.

Я кивнул и возвратился к столу защиты.

– Мистер Холлер, можете вызывать своего следующего свидетеля, – сказала судья.

– Ваша честь… у меня, если честно, больше нет свидетелей. Я полагал, что мистер Форсайт задаст хотя бы пару вопросов мистеру Хенсли, и мы закончим в четыре тридцать или пять.

Судья нахмурилась:

– Мне не нравится рано заканчивать процесс. Я вас предупреждала в самом начале суда. И просила подготовить свидетелей.

– Понимаю, ваша честь. Свидетель у меня есть, но он сейчас в отеле, в двадцати минутах отсюда. Если хотите, мой следователь…

– Не говорите глупостей. Когда мы начнем, будет уже пять. А как же мистер Лэнкфорд? Он заявлен вашим свидетелем.

Развернувшись, я взглянул на Лэнкфорда, словно обдумывая такую возможность. Затем снова посмотрел на судью.

– Ваша честь, я сегодня не готов допрашивать мистера Лэнкфорда. Не могли бы мы прерваться до завтра, а потерянное время возместить, укоротив перерывы в следующие несколько дней?

– А за вашу безалаберность пусть расплачиваются присяжные? Нет уж, так не пойдет.

– Простите, ваша честь.

– Отлично. Я откладываю слушание на день. До девяти утра. Надеюсь, к этому моменту вы подготовитесь, мистер Холлер.

– Конечно, ваша честь.

Когда присяжные выходили друг за другом из зала, мы встали, и Андре пришлось схватить меня за руку, чтобы собраться с силами.

– Ну как? – спросил я.

– Нормально. Микки, вы сегодня были в ударе. Правда.

Пришли приставы. Андре должны были отвести в камеру при здании суда, чтобы сменить мешковатый костюм на оранжевый комбинезон. Затем его посадят в автобус и перевезут в мужскую центральную тюрьму. И если хоть чуточку задержат, то он пропустит время обеда и пойдет спать голодным.

– Еще пару дней, Андре.

– Знаю. Стараюсь держаться.

Я кивнул, и его увели. А я наблюдал, как Андре выводят через стальную дверь.

– Разве не трогательно?

Я развернулся. К столу защиты подошел Лэнкфорд. Бросив взгляд через его плечо на Форсайта, я увидел, что обвинитель у своего стола пытается впихнуть толстую пачку документов в тоненький дипломат. Ни до Лэнкфорда, ни до меня ему сейчас дела не было. Зал суда уже опустел. Лорна пошла за машиной. Один из ребят Мойи последовал за ней, а другой, ожидая меня, вышел в коридор. Сиско и Дженнифер тоже ушли.

– Согласен, Лэнкфорд, трогательно, – сказал я. – И знаешь почему? Потому что он невиновен, а вокруг таких найдется немного… Хотя, конечно, ты, как никто другой, это понимаешь.

Лэнкфорд изобразил удивление:

– Ты и правда веришь, что сможешь его оправдать, напирая на существование какого-то фокусника?

Улыбнувшись, я стал собирать собственные документы в портфель.

– Мы, как ни странно, зовем эту линию защиты «Кошка в шляпке». И поверь, дело верное.

Он промолчал, а я, оторвавшись от бумаг, поднял на него глаза.

– Один – Елена – Роберт – пять – шесть – семь – шесть.

– Что это? Мамочкин телефон?

– Нет, Лэнкфорд, номерной знак.

В мгновение ока выражение его глаз изменилось. Возможно, он все понял, возможно, просто испугался. А я продолжал, интуитивно следуя некой тропой к неизвестному пункту назначения:

– Этот город кишит камерами. Надо было потерять номер перед тем, как начать за ней слежку. Кстати, тот свидетель, которого хотела послушать сегодня судья, принесет видеозапись с улицы рядом с отелем. И опознает тебя как кошку в шляпе.

Взгляд Лэнкфорда уже не юлил: на меня злобно смотрели глаза загнанного в угол зверя.

– Тебе придется объяснять присяжным, как вышло, что ты следил за Глорией Дейтон, потом ее убили, а ты расследовал убийство.

Лэнкфорд схватил меня за галстук и дернул на себя. Но галстук остался у него в руке, и он, теряя равновесие, качнулся назад.

– Эй! Есть проблемы? – обратив на нас внимание, воскликнул Форсайт.

Лэнкфорд пришел в себя, а я, взглянув на обвинителя, сказал:

– Нет, какие могут быть проблемы.

И спокойно забрал галстук у Лэнкфорда. Тот стоял спиной к Форсайту, уставившись на меня потемневшими от ненависти глазами. Пристегивая галстук на место, я наклонился к нему и прошептал:

– Лэнкфорд, я не думаю, что ты убийца. По-моему, ты ввязался в дела не твоего уровня. И увяз с концами. Тебя использовали. Ты нашел Глорию, а кто-то доделал остальное. Может, ты понимал, к чему все идет, а может, и нет. Только невиновного-то зачем в тюрьму упекать?

– Пошел ты, Холлер. Твой клиент – подонок. Как и все они.

В этот момент к нам подошел Форсайт.

– Джентльмены, я ухожу. Спрашиваю еще раз: есть какие-то проблемы? Мне что, тут с вами нянчиться?

Мы оба продолжали сверлить друг друга глазами, не поворачиваясь к обвинителю.

– Все в порядке, – ответил я. – Я просто объясняю… следователю Лэнкфорду, почему ношу съемные галстуки.

– Очень интересно. В таком случае доброй ночи.

– Доброй ночи.

Форсайт зашагал по проходу пустого зала суда. А я продолжил с того места, где остановился, когда нас прервали:

– У тебя меньше двадцати четырех часов, чтобы подумать, как разыграть свою партию. Завтра твой приятель Марко пойдет ко дну. Можешь тонуть с ним, а можешь поумнеть и выплыть целым и невредимым.

Лэнкфорд медленно покачал головой:

– Холлер, ты понятия не имеешь, черт возьми, о чем говоришь. И никогда не имел. Ты не знаешь, с кем связался. Вообще ни хрена не сечешь.

– Тогда, видимо, до завтра.

Я похлопал Лэнкфорда по плечу, словно прощаясь с хорошим другом.

– Не смей ко мне прикасаться! – выпалил он.

39

Тем же вечером, под руководством Лорны, Сиско притащил в лофт вина и пиццы, чтобы посидеть после судебного заседания. Она считала, что для этого есть все основания, ведь впервые за две недели судебных заседаний и более семи месяцев подготовки, похоже, нашлось что праздновать.

Но еще больше я удивился, увидев в конце стола Законника Зигеля в кресле-каталке с переносным баллоном со сжатым кислородом. Старик с довольным видом причавкивал куском пиццы.

– Откуда ты взялся? – недоуменно спросил я.

– Твоя девочка, – сказал Зак, ткнув в Лорну куском пиццы, – меня спасла от тех людей. И как раз вовремя.

Он сделал вид, что чокнулся со мной куском пиццы, подняв его двумя бледными костлявыми руками. Я кивнул, огляделся, и, видимо, нежелание праздновать отразилось на моем лице.

– Да ладно, наконец-то у нас выдался неплохой денек, – сказала Лорна, протягивая мне бокал красного вина. – Радуйся.

– Я стану радоваться, когда все кончится, и мы вывесим огромное слово НЕВИНОВЕН.

Я показал на доску, где в общих чертах была изображена наша стратегия защиты, однако от бокала и куска пиццы не отказался и, улыбнувшись всем, прошел на свое место рядом с Законником Зигелем. Когда все расселись, Лорна произнесла первый тост за меня. Сильно смущенный, я тоже поднял бокал, а затем, улучив момент, сказалт:

– За богов вины. И пусть в ближайшее время они освободят Андре Лакосса.

Добиться вердикта «невиновен» – трудноосуществимый план. Даже когда всем существом чуешь, что человек, сидящий рядом с тобой за столом защиты, невиновен, ты понимаешь, насколько неохотно выносят такой вердикт – ведь саму систему создали, чтобы иметь дело с преступниками. Приходилось довольствоваться мыслью, что, вне зависимости от результата, я выложился для Андре Лакосса по полной.

Я поднял бокал и предложил выпить еще.

– За Глорию Дейтон и Эрла Бриггса. Пусть наша работа поможет восторжествовать справедливости.

Все присоединились к такому тосту, а потом я вернул коллег к текущей ситуации:

– Ладно, пока мы тут не напились, давайте пару минут поговорим о завтрашнем дне.

Для всех у меня нашлись и указания, и вопросы.

– Лорна, хочу начать пораньше. Заберешь меня в семь сорок пять?

– Я-то приеду, если приедешь ты.

Не слишком завуалированный намек на мое предыдущее опоздание.

– Дженнифер, ты завтра со мной или есть другие дела?

– Утром с тобой. В обед у меня слушание по изменению условий кредита.

Еще одно дело о лишении права выкупа закладной. Лишь они еще приносили доход.

– Понятно. Сиско, что у нас со свидетелями?

– Смотри, у нас запасной Бадвин; просто скажи, когда его доставить в зал суда. Еще есть парень из салона «Феррари», который готов дать показания. А потом все под большим вопросом. Марко. Кто знает, появится он или нет.

Я кивнул:

– У него есть время до десяти. В девять, когда объявится судья, лучше кого-то уже усадить на свидетельскую трибуну. Ладно, тащи сначала Бадвина.

– Будет сделано.

– А когда привезут Мойю?

– Точное время не разглашается из соображений безопасности. Но из Викторвилля его перевозят завтра. Вряд ли стоит на него рассчитывать до четверга.

– И хорошо, – не расстроился я.

Казалось, все под контролем. Конечно, Бадвина Делла, торговца оружием, лучше бы придержать, пока не выяснится, будет ли Марко давать показания. Однако выбора не оставалось. Судебный процесс почти никогда не идет так, как ты вначале планировал.

– А может, Лэнкфорда допросить перед Марко? – поинтересовалась Дженнифер, просматривая порядок представления свидетелей, который я набросал на одной стороне доски. – Вдруг сработает?

– Нужно подумать. Может, и сработает.

– «Может» – «не может», таких вещей в суде быть не должно, – заявил Законник Зигель. – Нужна уверенность. И точка.

Я положил руку ему на плечо и кивком поблагодарил за совет.

– А ведь он прав. К тому же если Зак так считает, то и закон против не будет.

Все засмеялись. Рабочие вопросы были исчерпаны, мы снова принялись за еду, а я потянулся за вторым куском пиццы. Вскоре вино сделало свое дело, и вокруг зазвучали смех и шутки. Во вселенной «Холлер и партнеры» все, казалось, шло хорошо. Никто не заметил, что вино я только пригубил.

Внезапно завибрировал мой телефон. Я достал его из кармана и перед тем, как ответить, проверил номер: не хотелось разрушать возникшую идиллию.

ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА ЛОС-АНДЖЕЛЕСА.

Обычно я не брал трубку в нерабочее время, если звонок был из тюрьмы. Как правило, звонили за счет вызываемого лица люди, которые у кого-то достали мой номер. В девяти случаях из десяти они говорили, что деньги на частного адвоката есть, но в конце концов выяснялось, что они врали – как всегда. Однако сейчас мог звонить Андре Лакосс. Он привык звонить мне из тюрьмы после заседания, чтобы обсудить, что произошло за прошедший день и что ожидать от следующего. Я встал и обошел стол, чтобы выйти из зала и нормально поговорить.

– Алло?

– Майкл Холлер?

Звонил не Андре, и звонок был не за счет вызываемого лица. Я машинально закрыл дверь в зал заседаний.

– Да. С кем я говорю?

– Сержант Роули из центральной мужской тюрьмы. Я звоню сообщить, что с вашим клиентом Андре Лакоссом произошел инцидент.

– О чем это вы? Какой инцидент?

Я стал расхаживать по коридору, все дальше и дальше уходя от зала заседаний.

– Сегодня вечером на вашего клиента напали в транспортационном центре здания уголовного суда. Подозревается другой заключенный.

– Напали? Что значит «напали»? Насколько все плохо?

– У него многочисленные колотые раны, сэр.

Я закрыл глаза.

– Он жив? Скажите, Андре жив?

– Да, сэр. Его в критическом состоянии доставили в тюремное отделение окружного медицинского центра. Больше о состоянии пострадавшего ничего не известно.

Я широко раскрыл глаза, неосознанно подняв левую руку в жесте бессилия. Острая боль пронзила локоть, напоминая о травме.

– Как такое могло случиться? Что такое этот ваш транспортационный центр?

– Помещение в подвале здания суда, где заключенных грузят в автобусы, чтобы направить в разные изоляторы временного содержания. Когда произошло нападение, вашего клиента как раз собирались отвезти в центральную мужскую тюрьму.

– А разве заключенных перевозят не в наручниках? Как такое…

– Сэр, данный инцидент в настоящий момент расследуется, и я не могу…

– А кто следователь? Мне нужен его телефон.

– Я не правомочен сообщать вам такие сведения. Хочу лишь проинформировать о произошедшем инциденте и о том, что пострадавший заключенный помещен в окружную больницу. В сопроводительных документах указано только ваше имя.

– Он поправится?

– Мне об этом ничего не известно, сэр.

– Ни фига вам не известно! – гаркнул я и, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Я направился к залу заседаний, где Лорна, Сиско и Дженнифер наблюдали за мной из-за стеклянной стены.

– Так, – сказал я, когда вошел. – Сегодня вечером в здании суда, когда Андре ожидал транспортировки, его пытались заколоть. Сейчас он в окружной больнице.

– Бог мой! – воскликнула Дженнифер, прижав ладони к лицу.

Она сидела рядом с Андре уже несколько дней и часто шептала ему на ухо, разъясняя, что происходит, когда я допрашивал свидетелей. Сам я был слишком занят процессом. А Дженнифер стала его главной опорой, и это их сблизило.

– Как? – не выдержал Сиско. – Кто?

– Понятия не имею. Сказали, подозревают другого заключенного. Я сейчас поеду в больницу, узнаю, как там его состояние и можно ли с ним повидаться. Сиско, займись нападавшим. Я хочу знать, кто он и как связан с Марко и Лэнкфордом.

– По-твоему, это они за всем стоят? – спросила Лорна.

– Не исключено. Сегодня после заседания я переговорил с Лэнкфордом. Попробовал его припугнуть, но он не испугался. Может, знал, что вскоре произойдет.

– Я думала, Андре под защитой людей Мойи, – сказала Дженнифер.

– В самой тюрьме да. Но невозможно уследить за всеми автобусами и зданиями суда. Личного телохранителя к нему не приставишь.

– Что требуется от меня? – спросила она.

– Для начала отвези Зака, потом набросай доводы, чтобы не аннулировали судебный процесс.

Похоже, Дженнифер вышла из шока и лишь сейчас обратила внимание на то, что я сказал.

– Ты думаешь…

– Андре в критическом состоянии. Сильно сомневаюсь, что в обозримом будущем он сможет явиться в суд. И стандартная процедура в такой ситуации – аннулировать судебный процесс и начать все заново, когда обвиняемый поправится. Форсайт наверняка подаст ходатайство, потому что сегодня понял, что дело идет совсем не так, как он предполагал. Нужно это остановить. Мы почти выиграли.

Дженнифер вытащила из сумки блокнот с ручкой.

– Итак, мы хотим продолжить судебный процесс в отсутствие Андре. Не уверена, что такое пройдет.

– Продолжают ведь процесс, когда подсудимый за время суда сбегает. В чем разница? Надо найти прецедент. Или создать.

Дженнифер покачала головой:

– В упомянутом тобой случае подсудимый лишается права представлять себя из-за собственных действий. Здесь другое.

Сиско, которого мало волновали юридические тонкости, вышел из зала, чтобы начать работу.

– Да, другое, но суть та же, – не согласился я. – Просто нужно донести это до Лего и оставить на усмотрение суда.

– Тогда мы должны получить от Андре добровольный отказ от явки в суд, – заметила Дженнифер. – Иначе судья и разговаривать с нами не станет, а мы даже не знаем, в состоянии ли он что-то подписывать – или соображать.

– Вытаскивай свой комп, будем составлять отказ.

Под доской на полочке стоял принтер. После того как моя машина побывала в аварии и принтер разбился, мы установили все необходимое, чтобы печатать документы в зале заседаний.

– Ты уверен, что он в сознании? – усомнилась Дженнифер.

– Не бери в голову, – сказал я. – Ты составляешь документ, я его подписываю.

Я провел шесть часов в комнате ожидания для родственников на охраняемом этаже в окружном медицинском центре. Первые четыре часа мне повторяли, что мой клиент находится в операционной. Потом сообщили, что он в реанимации, но к нему нельзя, так как он еще не пришел в сознание. И все это время я сохранял хладнокровие. Ни разу не пожаловался, ни на кого не наорал.

Но к двум часам ночи я растерял остатки самообладания и стал требовать свидания с клиентом каждые десять минут. Я применил весь свой арсенал: угрожал судебными исками, кричал, что натравлю СМИ, даже пугал вмешательством ФБР. Все было бесполезно.

За это время Сиско дважды снабжал меня свежими новостями о том, как продвигается расследование нападения. Первым звонком он прояснил общую картину: сокамерник, который был в здании суда на своем собственном процессе, напал на Андре, используя «заточку», сделанную из куска металла. Все заключенные, ожидающие тюремных автобусов, были в специальных наручниках, прикрепленных к поясной цепи. Но нападавший умудрился высвободить руки: упал на землю и снял цепь, опоясывающую живот, через ноги. Пока его не схватили тюремные приставы, он успел броситься на Андре и пырнуть его семь раз в грудь и в живот.

Вторым звонком Сискосообщил имя подозреваемого – Патрик Сьюэлл, и сказал, что никакой связи ни с агентом УБН Джеймсом Марко, ни со следователем окружного прокурора Ли Лэнкфордом пока не прослеживается. Имя нападавшего мне показалось знакомым, и потом я вспомнил: Сьюэлл был обвиняемым по делу со смертным приговором, с которым в суде выступал мой сводный брат. По словам Гарри, Сьюэлла привезли из Сан-Квентина, где он уже отбывал пожизненное. Терять ему явно было нечего.

Я велел Сиско продолжать копать. Если обнаружится хоть какая-нибудь ниточка между Сьюэллом и Марко или Лэнкфордом, я смогу вселить достаточно подозрений, чтобы судья Лего не торопилась аннулировать процесс.

В три утра меня наконец-то пустили к своему клиенту. В сопровождении медсестры и пристава я попал в палату интенсивной терапии, где лежало тщедушное тело Андре, подключенное к целому арсеналу аппаратов, трубок и капельниц.

Я стоял у изножия кровати и смотрел, как медсестра проверяет приборы, а потом откидывает одеяло, чтобы взглянуть на повязки, полностью закрывавшие торс Андре. Верхняя часть тела была слегка приподнята, а рядом с его правой рукой я заметил пульт, позволяющий регулировать наклон кровати. Левое запястье было пристегнуто наручниками к боковине кровати. Хотя заключенный еле-еле цеплялся за жизнь, его страховали от возможности побега.

Отекшие глаза Андре были полуоткрыты, но ничего не видели.

– Он… он выкарабкается? – спросил я.

– Все покажут первые сутки.

– Спасибо.

Похлопав меня по руке, сестра вышла из палаты, оставив полицейского на пороге. Я подошел к двери и стал ее закрывать.

– Дверь закрывать нельзя, – отреагировал пристав.

– Уверен, что можно. Я адвокат, а заключенный – мой клиент.

– Он без сознания.

– Не имеет значения. Конституция США гарантирует право на личную консультацию. Хотите предстать завтра перед судьей и объяснять, почему вы не обеспечили человеку – который сам теперь является жертвой преступления – неотъемлемое право посовещаться со своим адвокатом?

В окружном полицейском управлении всех выпускников академии сначала определяют на два года в подразделение, которое занимается охраной находящихся под стражей. Молодой человек передо мной выглядел, самое большое, года на двадцать четыре и, возможно, был еще на испытательном сроке. Я знал, что он уступит. Так и вышло.

– Ладно. У вас десять минут. Предписание врача.

– Ясно.

– Я все время буду рядом.

– Отлично. Так мне намного спокойнее, – съерничал я и закрыл дверь.

40

На следующее утро судья Лего первым делом вызвала адвокатов защиты и обвинения в свой кабинет. Вместе с Форсайтом пригласили и Лэнкфорда, чтобы он кратко изложил судье, что известно по поводу нападения на Андре Лакосса. Конечно, Лэнкфорд преподнес все как случайный акт насилия, что между заключенными не редкость.

– Вероятнее всего, произошедшее будет квалифицироваться как преступление на почве ненависти, – заметил он. – Ведь мистер Лакосс – гомосексуалист. Нападавший уже осужден из-за убийства и сейчас обвиняется еще в одном.

Судья задумчиво кивнула.

Крыть мне было нечем, Сиско так и не обнаружил связи между Патриком Сьюэллом, подозревавшимся в нападении на Лакосса, и Марко или Лэнкфордом. Мой ответ прозвучал неубедительно.

– До конца расследования еще далеко. Я бы не стал пока делать опрометчивых выводов.

– Уверен, все выводы будут обоснованы, – парировал Лэнкфорд.

Прежде с лица Лэнкфорда не сходила неодобрительная ухмылка. Сейчас ее не было, и я посчитал это начальным симптомом происходивших в нем изменений. Он понимал, что замазан. А если нападением, как я полагал, они пытались устранить обвиняемого и тем самым закрыть дело, то потерпели поражение.

– Ваша честь, – начал Форсайт, – учитывая тот факт, что жертве потребуется время, чтобы поправиться, обвинение просит об аннулировании процесса. По правде говоря, альтернативы я не вижу.

Судья кивнула и перевела взгляд на меня:

– А вам такое решение кажется целесообразным, мистер Холлер?

– Нет, ваша честь, ничуть. Но пусть мистеру Форсайту ответит моя коллега, мисс Аронсон. Она лучше подготовилась. Я же всю ночь провел со своим клиентом в больнице.

Судья дала слово Дженнифер, и та представила превосходнейшие и неожиданные доводы против аннулирования процесса. С каждым предложением я все больше и больше гордился тем фактом, что отобрал ее в свою команду. Однажды, сомнений нет, она разобьет меня в пух и прах. Но пока эта девушка работала вместе со мной и демонстрировала высший пилотаж.

Ее аргументация строилась на трех пунктах. В самом начале она заявила, что аннулирование процесса нанесет ущерб обвиняемому. Сослалась на стоимость выстраивания линии защиты и продолжение заключения для Лакосса, на материальные потери, которые это повлечет, и на очевидный факт, что команда обвинения уже познакомилась со стратегией защиты, и аннулирование процесса позволит им взять все увиденное на вооружение и выйти на следующий процесс более подготовленными.

– Ваша честь, такое решение не является справедливым, с какой стороны ни посмотреть, – добавила она в заключение.

На мой взгляд, аргументация была уже достаточно хороша, чтобы взять верх. Но Дженнифер добила еще двумя пунктами. Она сослалась на расходы налогоплательщиков, которые неизбежно повлечет за собой новый процесс. А в итоге сказала, что наилучший способ провести работу по отправлению правосудия – дать процессу зеленый свет. Последние два пункта были особенно сильны, поскольку затронули тайные страхи Лего. Судейская должность выборная, и ни один судья не хочет, чтобы его конкурент или газета выявили растрату денег налогоплательщиков. А «отправление правосудия» намекнуло, что судья волен принять любое решение.

– Мисс Аронсон, – сказала Лего после того, как Дженнифер представила свои доводы, – ваши аргументы обоснованы и убедительны, однако ваш клиент находится на больничной койке в отделении интенсивной терапии. Вы же не предлагаете привести туда присяжных? На мой взгляд, суд в данном случае оказался в затруднительном положении, из которого есть только один выход.

– Ваша честь, – продолжила Дженнифер, – на наш взгляд, стоит продолжить дело и без обвиняемого, предварительно посоветовав присяжным не принимать во внимание его отсутствие.

– Это неслыханно! – выпалил Форсайт. – Мы добьемся обвинительного приговора, а судебное решение отменят по апелляции ровно через пять минут. У обвиняемого есть право предстать перед обвинителями.

– Его не отменят, если обвиняемый сознательно отказался от права явиться в суд, – сказала Дженнифер.

– Здорово, конечно, – саркастично заметил Форсайт, – но ваш клиент лежит без сознания в кровати. А у нас тут ждут и маются присяжные.

Я полез во внутренний карман пиджака, вытащил отказ, который раздобыл в медицинском центре прошлой ночью, и протянул его через стол судье.

– Вот подписанный отказ от присутствия, ваша честь.

– Стойте, а ну-ка, секундочку… – В голос Форсайта прокрались первые нотки отчаяния. – Это как вышло? Обвиняемый в коме. Он и рукой-то двинуть не в состоянии, не то что соображать.

Судья протянула отказ Форсайту, а Лэнкфорд потянулся со стула, чтобы взглянуть на подпись.

– Я проторчал в больнице всю ночь, ваша честь. Андре Лакосс то приходил в себя, то снова впадал в забытье, что не совсем одно и то же, что кома. Мистер Форсайт оперирует медицинскими терминами, в которых не разбирается. Будучи в сознании, мой клиент выразил сильное желание продолжить процесс в его отсутствие. Он не намерен ждать.

– Послушайте, ваша честь, – покачал головой Форсайт, – я не хочу никого ни в чем обвинять, но это невозможно. Просто не бывает, чтобы…

– Ваша честь, – невозмутимо произнес я, – возможно, это поможет вам принять решение.

Я вытащил сотовый и открыл приложение для фотографий. Перемотал снимки и увеличил фото, которое сделал в больничной палате. Андре лежал в кровати, приподнятой под углом сорок пять градусов, перед ним располагался прикроватный столик. Правая рука лежала на столе, он держал ручку и подписывал отказ. Я сфотографировал Андре с правой стороны, и из-за угла съемки и опухших век невозможно было сказать, открыты глаза или нет.

– Я подозревал, что мистер Форсайт будет возражать, поэтому на скорую руку сделал снимок – научился кое-чему у судебного курьера. Там дежурил полицейский Эванстон. При необходимости его можно разбудить и привезти в суд, чтобы заверить подпись.

Судья подчеркнуто передала телефон мне обратно, минуя Форсайта.

– Это лишнее, мистер Холлер, я верю вам на слово. Мистер Форсайт, ваше право внести ходатайство, хотя, между прочим, именно вы секунду назад напоминали суду, как заждались начала процесса присяжные.

– В таком случае, ваша честь, обвинение ходатайствует о том, чтобы суд провел тщательное расследование и удостоверился, что отказ, который предположительно имеется у мистера Холлера, был подписан обвиняемым в здравом уме и по доброй воле.

Мне пришлось перехватить инициативу, пока одна из отчаянных попыток Форсайта остановить процесс не возымела действие.

– Ваша честь, положению мистера Форсайта сейчас не позавидуешь. Очевидно, он скажет что угодно, лишь бы остановить процесс. Задайтесь вопросом «почему?». На мой взгляд, ответ очевиден. Мы успешно доказываем, что мистер Лакосс невиновен. И присяжные, и все присутствующие, включая мистера Форсайта, это понимают. Обвинению нужен второй шанс, санкционированный судом. Ваша честь, вы действительно такое допустите? Мой клиент невиновен, а его упекли в тюрьму, измучили, лишили всего, возможно, даже жизни. Отправление правосудия требует, чтобы процесс продолжился. Немедленно.

Форсайт готов был что-то тявкнуть в ответ, однако судья, подняв руку, его остановила. Она настроилась вынести решение, когда на столе вдруг завибрировал телефон.

– Это мой секретарь, – произнесла Лего вслух, подразумевая, что должна взять трубку.

Я поморщился. Ведь почти уже дожали… Лего ответила на звонок, что-то вкратце выслушала и отключилась.

– В зале суда находится Джеймс Марко вместе с адвокатом из УБН. Он готов дать показания.

Она дала нам время осмыслить сказанное, а потом продолжила:

– Ходатайство об аннулировании процесса отклоняется. Мистер Холлер, через десять минут вызывайте следующего свидетеля.

– Ваша честь, я настойчиво возражаю, – сказал Форсайт.

– А я настойчиво отклоняю, – стальным голосом оборвала его Лего.

– Я прошу приостановить судебное разбирательство, пока сторона обвинения разбирается с апелляцией.

– Мистер Форсайт, вы можете оформить уведомление об апелляции в любое удобное для вас время. Но промедления не дождетесь. Заседание начинается через десять минут.

По пути в зал суда команда защиты пропустила вперед соперников, держась метрах в пяти позади команды обвинения.

– Ты молодец, – наклонившись, прошептал я Дженнифер.

Она с гордостью улыбнулась:

– Законник помог мне набросать пару аргументов, когда я его вчера вечером отвозила обратно. Ум у него по-прежнему острый, как скальпель.

– А то! Да он даже в таком возрасте круче, чем девяносто процентов адвокатов.

Тут я заметил, как Лэнкфорд держит дверь в зал суда открытой и ждет нас, хотя Форсайт давно вошел. Мы встретились глазами, и я воспринял этот жест вежливости как сигнал. Как предложение. Тронув Дженнифер за локоть, я кивком дал ей понять, чтобы она проходила в зал. А сам, подойдя к Лэнкфорду, остановился. Он был не дурак. И понял, что попытка прекратить судебный процесс и остановить меня провалилась. Я приоткрыл перед ним карты, так как все еще хотел низвергнуть одного из участников этого тайного сговора. И хотя мы с Лэнкфордом частенько скрещивали мечи, Марко я мечтал засадить еще больше.

– У меня кое-что есть. Тебе надо на это взглянуть, – сказал я.

– Не интересно, – бросил он. – Иди, иди, козел, не задерживайся.

Но прозвучало это как-то неубедительно. Просто способ завязать разговор.

– А я думаю, наоборот, тебе будет очень интересно.

Он пожал плечами – не мог пока принять решения, так как не знал, что у меня в кармане.

– Если не нужно тебе, то твой дружок Марко уж точно заинтересуется.

И Лэнкфорд сдался.

Я вошел в дверь и попал в зал суда. Форсайт уже сидел за столом обвинения. Он вытащил телефон и кому-то звонил. Видимо, начальству или в апелляционный отдел. Но меня это уже мало заботило. Я подошел к столу защиты и достал позаимствованный у Лорны айпэд. Включил устройство и вывел на экран видеозапись из дома Стергоса, затем подошел к ограждению и положил планшет на соседнее с Лэнкфордом пустующее сиденье, задрав при этом правую ногу и завязывая шнурки на ботинке. Не поднимая глаз, я прошептал:

– Досмотри до конца.

Зал был переполнен. Вести о том, что в 120-м департаменте разворачиваются интересные события, уже разлетелись по зданию суда. Помимо ребят Мойи, которые сидели на своих обычных местах, я заметил по меньшей мере шесть работников СМИ на первых двух рядах, кучу людей в костюмах, в которых я распознал коллег-адвокатов, и множество профессиональных зрителей. Это вышедшие на пенсию одинокие люди, которые изо дня в день бродят по судам в поиске человеческих трагедий, страданий и муки. Не знаю, был ли интерес вызван появлением Марко или тем фактом, что обвиняемого искололи ножом практически до смерти прямо в подвале здания уголовного суда, но слухи расползлись, и народ пришел.

Марко сидел в пятом ряду рядом с мужчиной в костюме – по-видимому, его адвокатом. Он не стал утруждать себя и одеваться соответственно случаю, а снова был в черной рубашке-поло и джинсах. Подвернутый край рубашки обнажал пистолет в кобуре на правом бедре, выставляя его на всеобщее обозрение. Вид у Марко был как у заправского бандюгана. И я решил это так не оставлять.

Я перевел взгляд и отметил, что Лэнкфорд уже просмотрел видеозапись, вернул планшет на пустующее сиденье и сидел, по-видимому, в шоке, переваривая мысль, что его жизнь к концу этого дня уже точно не будет прежней.

Подняв на этот раз другую ногу на стул, чтобы поправить шнурок, я снова согнулся и, не отрывая взгляда от Марко, прошептал Лэнкфорду:

– Мне нужен Марко. Не ты.

41

Судья окинула взором присутствующих в зале.

– Мы готовы начать? – спросила она.

– Ваша честь, – поднялся я, – пока мы не позвали присяжных, я бы хотел обратить внимание на пару только что возникших моментов.

– В чем дело, мистер Холлер? – В ее голосе явно слышалось недовольство.

– Понимаете, в зале присутствует агент Марко, по-видимому, чтобы дать показания как свидетель, вызванный стороной защиты. Я хочу попросить, чтобы мне разрешили считать его свидетелем противной стороны. Еще я хотел бы попросить, чтобы суд предписал агенту Марко сдать оружие, которое он так открыто носит на поясе.

– Так, давайте-ка все по порядку, мистер Холлер. Вы вызвали агента Марко как свидетеля защиты, и пока он не ответил ни на один вопрос. На каком основании вам надо позволить обращаться с собственным свидетелем как со свидетелем противной стороны?

Если удалось бы классифицировать Марко как свидетеля противной стороны, я получил бы большую свободу действий. И смог бы задавать наводящие вопросы, предполагающие лишь односложный ответ «да» или «нет».

– Ваша честь, агент Марко предпринимал попытки избежать дачи показаний. Сегодня здесь даже присутствует его адвокат. К тому же в тот единственный раз, когда я встречался с агентом Марко лично, он мне угрожал. Все это, на мой взгляд, позволяет его считать… э-э… противником.

Тут же поднялся для протеста Форсайт, аналогично отреагировал и адвокат Марко, но судья махнула им «отбой».

– Ваша просьба отклоняется. Начнем заслушивать показания, а там посмотрим. Теперь следующее. Почему вас так смущает личное оружие агента Марко?

Я спросил, может ли она попросить агента Марко встать со своего места, чтобы полюбоваться его пистолетом. Она согласилась и приказала тому встать.

– Ваша честь, – начал я, – на мой взгляд, агент умышленно выставляет напоказ свое оружие. Это выглядит угрожающе и ведет к предвзятости.

– Ваш свидетель – сотрудник правоохранительных органов, – напомнила Лего. – Что, я подозреваю, мы скоро и установим, как только он начнет давать показания.

– Да, ваша честь, но по дороге к свидетельской трибуне этот ковбой будет проходить мимо присяжных. Мы все-таки в зале суда, ваша честь, а не на Диком Западе.

Судья на секунду задумалась, потом отрицательно покачала головой:

– Вы меня не убедили, мистер Холлер.

Я надеялся, что судья прочитает между строк и поймет, чего я добивался. А пытался я вытолкнуть Марко из зоны комфорта и в зависимости от того, как пойдут дела, возможно, даже обвинить его в убийстве. Кто знает, какой реакции в таком случае ждать от человека, даже от сотрудника правоохранительных органов. Я бы чувствовал себя намного спокойнее, будь Марко безоружен.

– Что-нибудь еще, мистер Холлер? Нас ждут присяжные, они и так были чересчур терпеливы.

– Конечно, ваша честь, еще один момент. Сегодня утром вслед за агентом Марко я вызову следователя Лэнкфорда. Я бы попросил вас отдать мистеру Лэнкфорду приказ не покидать зал суда, чтобы он гарантированно дал показания.

– Предполагается, что следователь Лэнкфорд будет там, где ему и положено быть. А до этого я не стану ограничивать его перемещения. Теперь давайте позовем присяжных.

После того как судья вынесла решение, я обернулся на Лэнкфорда и увидел, что он не сводит с меня ледяного взгляда.

Когда наконец присяжные заняли свои места, судья за пять минут объяснила им, что обвиняемый, вероятно, не будет присутствовать на оставшихся заседаниях. Она сказала, что причиной стала госпитализация, которая не имеет отношения ни к суду, ни к рассматриваемому делу. Она напомнила, что отсутствие подозреваемого никоим образом не должно повлиять на их рассуждения или выводы.

Затем вышел я и вызвал на свидетельскую трибуну агента Джеймса Марко. Федеральный агент встал и, излучая уверенность, легкой непринужденной походкой вышел на авансцену.

После предварительных вопросов, в ходе которых было установлено, что свидетель является агентом УБН и членом группы по борьбе с картелями, я начал следовать сценарию, родившемуся в моей голове вчерашней бессонной ночью.

– Агент Марко, пожалуйста, расскажите присяжным, как вы познакомились с жертвой по этому делу, Глорией Дейтон.

– Я не был с ней знаком.

– Нам предоставили свидетельские показания, что она была вашим информантом. Это не так?

– Это не так.

– Она звонила вам шестого ноября, чтобы сообщить, что ей вручили повестку по делу о ходатайстве «хабеас корпус» в отношении Гектора Арранде Мойа?

– Нет, не звонила.

– А Гектор Арранде Мойа вам знаком?

– Да, знаком.

– Откуда?

– Это наркоторговец. Примерно восемь лет назад его арестовала полиция Лос-Анджелеса. Дело в итоге забрали федеральные обвинители, и оно попало мне в руки. Федеральный суд признал Мойю виновным в различных преступлениях и приговорил к пожизненному заключению.

– А в ходе работы по тому делу вы не слышали имени Глории Дейтон?

– Нет, не слышал.

Я сделал паузу и сверился со своими пометками. До сих пор Марко подчеркнуто любезно отвечал на вопросы и выглядел ничуть не обеспокоенным тем, что его принудили давать показания. То, что он все отрицал, было ожидаемо. Но мне требовалось каким-то образом проделать в этом фасаде брешь.

– В настоящий момент вы вовлечены в федеральное расследование, касающееся Гектора Мойи?

– Детали мне не известны, так как делом занимаются адвокаты.

– Мистер Мойа предъявил федеральному правительству иск, утверждая, что во время полицейской облавы восемь лет назад вы его подставили.

– Мистер Мойа сидит в тюрьме. Он в отчаянии. Можно подать иск на кого угодно и за что угодно, однако факты таковы: я не присутствовал при его задержании, и дело на тот момент вел не я. Оно попало ко мне позже, и больше обо всем этом мне ничего не известно.

Я кивнул, словно остался доволен ответом:

– Хорошо, давайте пойдем дальше. А другие действующие лица в этом деле? Вы кого-то из них знаете? Или, может, с кем-то пересекались раньше?

– Действующие лица? Не совсем понимаю, о ком идет речь.

– Например, мистер Форсайт, обвинитель, вы с ним знакомы? – развернувшись, я указал на Форсайта.

– Нет, мы с ним не знакомы, – ответил Марко.

– А главный следователь по делу, детектив Уиттен? – спросил я. – Не припоминаете?

Форсайт выдвинул протест, поинтересовавшись, куда я клоню таким извилистым допросом. Я попросил у судьи снисхождения и пообещал вскоре подойти к сути дела. Лего позволила мне продолжить.

– Нет, с детективом Уиттеном мы также не знакомы, – ответил Марко.

– А со следователем окружного прокурора, мистером Лэнкфордом?

И я показал на Лэнкфорда, который сидел, вперив взгляд в затылок Форсайта.

– Мы с ним начинали лет десять назад, – сказал Марко. – Тогда и познакомились.

– В связи с какими событиями?

– Было одно дело, где наши пути пересеклись. Тогда он работал в полиции Глендейла.

– Что это было за дело?

– Двойное убийство, жертвами стали наркодилеры. Лэнкфорд, проводивший расследование, несколько раз со мной советовался.

– Почему с вами?

– Полагаю, потому, что я работаю в УБН. Убитые торговали наркотиками. И в доме, где их убили, обнаружили наркотики.

– Что хотел узнать детектив Лэнкфорд? Знали ли вы что-то о жертвах или подозревали, кто мог их убить?

– Да. Примерно так и было.

– Вы смогли помочь?

– Не совсем…

Форсайт снова вынес протест, сказав, что это не имеет отношения к делу.

– Мы здесь рассматриваем убийство, которое произошло семь месяцев назад, – начал он. – И мистер Холлер не продемонстрировал, какое отношение к этому имеет дело десятилетней давности.

– Скоро все прояснится, ваша честь, – ответил я. – И мистер Форсайт об этом знает.

– Поторопитесь, мистер Холлер, – отреагировала судья.

Я благодарно кивнул.

– Агент Марко, я правильно вас понял – вы не смогли помочь детективу Лэнкфорду?

– Да, по-моему, не смог. Насколько мне известно, обвинение выдвинуто так и не было.

– Вы знали жертв?

– Я знал, кем они были. Мы к ним присматривались, но расследования в их отношении не проводились.

– А по этому делу, агент Марко? По делу Глории Дейтон следователь Лэнкфорд с вами советовался?

– Нет, не советовался.

– А вы ему что-либо советовали?

– Нет.

– То есть вы никак не общались?

– Никак.

А вот и брешь. Я попал.

– Скажите, убийство десятилетней давности, о котором вы упомянули, произошло на Салем-стрит в Глендейле?

– Д-да… полагаю, что да.

– Вам что-нибудь говорит имя Страттон Стергос?

Форсайт запротестовал и попросил разрешения подойти к судье. Лего сделала нам знак рукой, а потом, как и следовало ожидать, со стороны обвинения посыпались жалобы на то, что я пытаюсь провернуть хитроумный ход и привлечь Стергоса для дачи показаний, хотя судья уже вычеркнула его из списка свидетелей.

Я покачал головой:

– Ваша честь, это совсем не то, что я пытаюсь сейчас сделать. Я готов публично заявить, что не стану вызывать доктора Стергоса в качестве свидетеля. Его даже нет в Лос-Анджелесе. Я лишь пытаюсь выяснить, знал ли агент Марко, что я включил Стергоса в список свидетелей. По его словам, он ни с кем по этому делу не общался. Но я представлю доказательства обратного.

Форсайт покачал головой, словно мои нелепые выходки его утомили.

– Да нет никаких доказательств, ваша честь! Это просто отвлекающий маневр. Защита пытается увести нас от сути, гоняясь за призраками.

Бросив взгляд в зал суда, я случайно заметил, как по центральному проходу Лэнкфорд пробирается к задней двери.

– А куда это собрался ваш следователь? – спросил я у Форсайта. – Через несколько минут я его вызову на свидетельскую трибуну.

Вопрос, адресованный Форсайту, насторожил судью. Она подняла голову и бросила взгляд за наши спины.

– Мистер Лэнкфорд, – позвала она.

Лэнкфорд обернулся. До двери оставалось пару метров.

– Куда вы идете? – спросила судья. – Вас скоро вызовут в качестве свидетеля.

Лэнкфорд развел руками, словно не знал, что ответить.

– Э-э… мне просто нужно в уборную.

– Не задерживайтесь, пожалуйста. Вы вскоре понадобитесь, а мы и так потеряли утром много времени. Больше никаких проволочек.

Лэнкфорд понимающе кивнул и вышел из зала.

– Прошу прощения, джентльмены, я на секундочку, – произнесла Лего.

Она развернулась на стуле влево и нагнулась, чтобы поговорить со своим секретарем. Я услышал, как она попросила ее, чтобы кто-нибудь из судебных приставов удостоверился, что Лэнкфорд вернется прямиком в зал суда.

Затем Лего предупредила меня, что ее терпение практически на исходе и что мне нужно начать вытягивать из воды сеть, которую она разрешила мне закинуть.

– Конечно, ваша честь, – сказал я и вернулся на свое место.

– Агент Марко, на этой неделе вам кто-нибудь сообщал, что имя Страттона Стергоса появилось в измененном списке свидетелей?

Марко выказал первые признаки беспокойства.

– Нет. Я никогда не слышал об этом человеке, пока вы не назвали его имя.

Я кивнул и сделал пометку в блокноте. Я написал: «Попался, ублюдок».

– Можете сказать присяжным, где вы были ночью одиннадцатого ноября прошлого года?

– Ваша честь! – подскочил Форсайт.

– Сядьте, мистер Форсайт.

– Я не могу вспомнить точно, что я делал, – покачал головой Марко. – Это было давно.

– В воскресенье.

Он пожал плечами:

– Тогда скорее всего я смотрел по телевизору футбол. Точно не знаю. Разве это делает из меня виновного?

Я ждал, но больше ничего не услышал.

– Обычно, опрашивая свидетеля, задаю вопросы я, – заметил я.

– Конечно, – сказал он. – Задавайте. Любые вопросы.

– А две ночи назад, в понедельник? Вы не припомните, где были той ночью?

Ответа мне пришлось ждать довольно долго. Похоже, он понял, что оказался в самом центре минного поля. В воцарившейся тишине я услышал, как открылась задняя дверь и, обернувшись, увидел возвращающегося Лэнкфорда, а позади судебного пристава.

– Я вел наблюдение, – наконец сказал Марко.

– Наблюдение за кем? – спросил я, снова развернувшись к свидетельской трибуне.

– Мы разрабатываем одно дело. Я не могу обсуждать его на открытом суде.

– Наблюдение велось на Салем-стрит в Глендейле?

И снова он покачал головой:

– Я не могу обсуждать проводимые расследования в суде.

Пытаясь понять, насколько сильно надо спровоцировать Марко, я довольно долго сверлил его взглядом. Но в конце концов решил подождать и поднял глаза на судью.

– Ваша честь, на данный момент вопросов больше нет, однако я прошу суд задержать агента Марко как свидетеля, чтобы я мог повторно вызвать его немного позже.

– Что мешает вам закончить сейчас, мистер Холлер? – нахмурилась Лего.

– Мне нужно получить свидетельские показания другого свидетеля, на основании которых я задам последние вопросы, что у меня имеются к агенту Марко. Я глубоко признателен суду за проявляемое терпение к подобной подаче доказательств.

Лего поинтересовалась у Форсайта, есть ли у того возражения к такому плану.

– Ваша честь, обвинению надоело следить за полетом фантазии адвоката защиты, но мы готовы еще разок им насладиться. Уверен, это будет очередной провал, и, уж простите, мне очень хотелось бы на него взглянуть.

Судья спросила, намерен ли Форсайт провести перекрестный допрос Марко, пока тот еще на свидетельской трибуне. В дополнение к той возможности, которую он получил бы после того, как я снова вызову агента УБН на свидетельскую трибуну после полудня.

Особо не раздумывая, Форсайт предпочел подождать и провести один перекрестный допрос, не прерываясь. И на всякий случай оставил за собой право вызвать Марко снова на свидетельскую трибуну, даже если мне он больше не понадобится.

Судья отпустила Марко со свидетельской трибуны, но приказала вернуться в зал суда к часу дня. А мне велела вызывать следующего свидетеля.

– Защита вызывает Ли Лэнкфорда.

Развернувшись, я посмотрел на Лэнкфорда, который стал неторопливо подниматься со своего места.

– Ваша честь, нам понадобится пульт для демонстрации видеозаписи.

Я специально запросил пульт до того, как Марко с адвокатом вышли из зала суда. Хотел, чтобы они поломали голову над тем, какую запись я собираюсь поставить.

42

Твердым шагом, хотя и медленно, Лэнкфорд направился давать показания, вперив взгляд в стену за свидетельской трибуной. Я внимательно за ним наблюдал. Казалось, внутри он пытается найти баланс, а снаружи действует на автопилоте. На мой взгляд, это был хороший знак: до него дошло, что спасти его могу только я.

Для Лэнкфорда, как для назначенного на дело следователя окружного прокурора, сделали стандартное исключение: ему позволили оставаться в зале суда. Начиная с выбора присяжных, для обвинения он был как свой, так как каждый день сидел позади Форсайта. Но до того момента, как я заставил Лэнкфорда встать для опознания во время дачи показаний Хенсли, его не представляли. Поэтому мы подробно прошлись по тому, кто он такой и чем занимается, включая прошлую работу в качестве детектива по убийствам в полиции Глендейла, хотя эту информацию еще раньше обнародовал Марко. А потом я приступил к вопросам первостепенной важности для линии защиты.

– Давайте поговорим о нашем конкретном деле. Вас направили работать на сторону обвинения, или вы сами попросились?

Лэнкфорд сидел, потупив взгляд, будто и не слышал вопроса. Молчание затянулось, и я понял, сейчас судья вот-вот его подтолкнет, как вдруг он заговорил:

– Обычно дела об убийствах мы берем по очереди…

Пока я формулировал дополнительный вопрос, Лэнкфорд продолжил:

– Но в данном случае я лично попросил о назначении.

Я выждал, ожидая, что Лэнкфорд добавит что-то еще, но он молчал. Тем не менее я истолковал его полный ответ как признак того, что мы пришли к молчаливому согласию.

– Попросили? Почему?

– Меня уже как-то направляли на дело об убийстве, обвинителем в котором был Билл Форсайт, и мы неплохо сработались. Во всяком случае, я указал эту причину.

Выдавливая из себя последнее предложение, Лэнкфорд смотрел прямо на меня. И мне показалось, что не просто так. Его взгляд почти умолял.

– То есть когда вы попросили о назначении на это дело, вами двигал скрытый мотив?

– Да, именно так.

Я практически почувствовал, как подтянулся за соседним с кафедрой столом Форсайт.

– И что это был за мотив?

– Я хотел быть участником, чтобы все контролировать изнутри.

– Зачем?

– Ко мне обратились с просьбой.

– Вы имеете в виду ваше начальство?

– Нет, я не имею в виду начальство.

– Тогда кто к вам обратился?

– Джеймс Марко.

Никогда еще – а я провел в судах тысячи часов – у меня не было настолько ясной ситуации. Как только Лэнкфорд назвал имя Марко, я понял, что мой клиент, если ему суждено выжить после нанесенных травм, выйдет на волю.

И в этот самый момент, как в замедленной съемке, поднялся Форсайт, будто нутром почуяв, что нужно все прекратить, но не определившись, как именно это сделать. Он запросил беседу с судьей, и Лего приказала нам подойти. Тут мне на самом деле стало жаль Форсайта – ведь обвинитель попал в крайне невыгодное положение.

– Ваша честь, – сказал он, – я бы хотел попросить пятнадцатиминутный перерыв, чтобы посовещаться со своим следователем.

– Ни в коем случае, мистер Форсайт, – ответила Лего. – Он сейчас выступает в роли свидетеля. Что-нибудь еще?

– Меня здесь просто разводят, ваша честь. Это…

– Кто именно разводит: мистер Холлер или ваш собственный следователь?

Форсайт онемел.

– Возвращайтесь на свои места, джентльмены. Мистер Холлер, продолжайте допрос.

Я вернулся к кафедре. А Форсайт сел и уставился прямо перед собой, готовясь к тому, что будет дальше.

– Вы сказали, что агент Марко попросил вас проконтролировать это дело? – спросил я Лэнкфорда.

– Да, – ответил он.

– Зачем?

– Он хотел быть в курсе того, как проходит расследование убийства Глории Дейтон.

– Так он ее знал?

– По его словам, когда-то давно она была его информатором.

Я сделал пометку в блокноте, вычеркивая один из вопросов, которые хотел поднять во время дачи показаний Лэнкфордом. И бросил взгляд на скамью присяжных. Все двенадцать, плюс два дублера, смотрели, не отрывая глаз. Как и я.

Я сделал ставку на Лэнкфорда, а не на Марко, как на более слабое звено преступной группы. Он видел видеозапись из дома Стергоса и, конечно, знал о том, что сам был тем мужчиной в шляпе. Лэнкфорд понимал, что единственный способ выпутаться из этой ситуации – осторожно пробраться сквозь дачу показаний, да так, чтобы его не поймали на лжесвидетельствовании и он сам себя не оговорил. Непростое дельце.

– Давайте вернемся немного назад, – предложил я. – Вам знакома видеозапись с камер наблюдения в отеле «Беверли-Уилшир», где показана Глория Дейтон в вечер убийства?

Лэнкфорд закрыл глаза, потом открыл и произнес:

– Да, знакома.

– Я говорю про видеозапись, которую впервые продемонстрировали присяжным вчера.

– Да, я понял.

– Когда вы впервые увидели ту запись?

– Примерно два месяца назад. Точную дату не помню.

– Вчера Виктор Хенсли, начальник охраны отеля, во время дачи свидетельских показаний сказал, что на записи видно, что за Глорией Дейтон следили, когда она покидала отель. У вас сложилось какое-либо мнение на этот счет?

Форсайт запротестовал, заявив, что я задаю наводящий вопрос, ответ на который находится вне компетенции Лэнкфорда. Судья протест отклонила, и я повторил свой вопрос:

– Как вы считаете, за Глорией Дейтон следили в ночь ее убийства?

– Да, следили, – ответил Лэнкфорд.

– Почему вы так считаете?

– Потому что за ней следил я.

Вслед за этим признанием наступила, наверное, самая впечатляющая по силе тишина, которую я когда-либо слышал в зале суда.

– Вы хотите сказать, что мужчина в шляпе на видеозаписи – это вы?

– Да. Я – тот мужчина в шляпе.

Вслед за этим я вычеркнул еще один пункт, а в зале снова повисла гулкая тишина.

Этим заявлением Лэнкфорд, возможно, и облегчил свою душу, но пока он еще не сознался ни в чем, что можно было квалифицировать как преступление. Однако продолжал молить меня глазами, и я окончательно убедился, что мы пришли к какому-то молчаливому соглашению. Очевидно, дело было в видеозаписи. Лэнкфорд не хотел, чтобы я ее показывал; он хотел все рассказать как свидетель.

И я готов был пойти на такую сделку.

– Почему вы следили за Глорией Дейтон?

– Меня попросили ее найти, узнать, где она живет.

– Агент Марко?

– Да.

– Он вам сказал зачем?

– Нет. Во всяком случае, тогда.

– Что же он вам сказал?

Форсайт вновь запротестовал, заявив, что я хочу услышать свидетельские показания с чужих слов. Судья позволила мне продолжить, и я попросил Лэнкфорда ответить на мой вопрос.

– Он просто сказал, что нужно ее найти. Сказал, что она – стукач, уехала из города много лет назад, сейчас вернулась, но он не может ее разыскать, – видимо, она живет под другим именем.

– То есть он вам поручил ее найти.

– Да.

– И когда это было?

– В прошлом ноябре. За неделю до того, как ее убили.

– Как вы нашли Глорию Дейтон?

– Рико дал мне ее фотографию.

– А кто такой Рико?

– Рико – это Марко. Это его прозвище, так как он работал над делами о вымогательстве.

– Там, где крутились рэкетиры и коррумпированные организации? РИКО?

– Именно.

– И что это была за фотография?

– Рико отправил фото на мой телефон. Сделал снимок в ночь, когда ее завербовал. Фотка старая, снята, наверное, лет восемь или девять назад. Он арестовал Глорию, но предложил не заводить дело, если она станет ему доносить.

– У вас сохранилась эта фотография?

– Нет, я ее стер.

– Когда?

– Когда услышал, что Дейтон убили.

После такого ответа я немного выдержал время. Для пущего эффекта.

– Вы нашли Глорию Дейтон по фотографии?

– Да. Я начал просматривать местные сайты, предлагающие эскорт-услуги, и, хотя она поменяла прическу, нашел ее под именем Жизель.

– Что вы предприняли потом?

– Телефоны и адреса девочек из эскорта нельзя узнать просто так. На странице Жизель упоминалось, что она работает как «Красотка для избранных» в «Беверли-Уилшир». Я попросил Рико – то есть Марко – провести меня в номер с помощью одного из секретных имен.

– Секретных имен? Вы говорите про имена для работы под прикрытием?

– Да, для работы под прикрытием.

– А что это было за имя, не припомните?

– Рональд Уэлдон.

Я знал, что это можно будет проверить с помощью Хенсли и записей отеля, если позже мне понадобится подтвердить историю Лэнкфорда. Внезапно, благодаря показаниям Лэнкфорда, дело приобрело совсем иной оборот.

– Итак, что произошло потом?

– Марко дал мне ключ. Номер находился на девятом этаже. Когда я открывал дверь, к номеру напротив подкатил тележку посыльный.

– То есть похоже, что люди выезжали?

– Да.

– Что вы сделали?

– Я вошел в свой номер и стал наблюдать через глазок. В номере была пара. Сначала вышел посыльный с багажом, а потом вышли и они сами. Дверь не захлопнули. И я прошел через коридор в их номер.

– Что вы там делали?

– Для начала осмотрелся. Мне повезло – в мусорной корзине лежало несколько конвертов. Похоже, в них рассылали поздравления на свадьбу. Там было написано: Дэниелу и Линде, мистеру и миссис Прайс. Очевидно, мужчину звали Дэниел Прайс. Я назвал это имя и номер комнаты, чтобы договориться с Жизель Деллинджер о встрече.

– А зачем вы так сложно все обставили?

– Во-первых, я знаю, что отследить можно все. Все что угодно. И я не хотел, чтобы на меня вышли. К тому же когда я работал в полиции, то имел дело с отделом нравов. И знаю, как проститутки и сутенеры дурачат правоохранительные органы. Тот, кто стоял за Жизель, должен был перезвонить мне в отель. Так они подтверждают – во всяком случае, надеются подтвердить, – что я не из полиции. Увидев незапертую дверь номера напротив, я подумал, что этот вариант лучше. Никто никогда не выйдет на меня. Или на Марко.

Таким ответом Лэнкфорд пересек черту между неумышленным правонарушением и сознательным сговором. Будь он моим клиентом, я бы его тут же прервал. Но у меня был свой клиент. И его требовалось оправдать. Поэтому я поднажал:

– Следовательно, вы знали, что произойдет с Жизель Деллинджер той ночью?

– Нет, не знал. Я просто принимал меры предосторожности.

Я внимательно изучал Лэнкфорда, пытаясь понять, то ли он искусно скрывает свою собственную вину в убийстве, то ли говорит правду.

– Получается, вы назначили ей вечером свидание, а потом ждали ее в фойе, правильно?

– Да.

– Прикрываясь от камер шляпой?

– Да.

– А затем проследили ее до дома на Франклин-авеню?

– Да, проследил.

Тут вмешалась судья. Она обратилась к присяжным:

– Дамы и господа, сейчас мы сделаем небольшой перерыв. Прошу вас пройти в комнату присяжных. И пожалуйста, не расходитесь. Адвокатов и свидетеля я прошу остаться на местах.

Я знал, что будет дальше. Судья не могла просто сидеть и смотреть, не предупредив Лэнкфорда об опасности. Как только двери в комнату присяжных закрылись, она развернулась к моему свидетелю.

– Мистер Лэнкфорд, вы привели с собой адвоката?

– Нет, не привел, – спокойно ответил Лэнкфорд.

– Если хотите, я прерву дачу показаний, чтобы вы могли проконсультироваться с адвокатом.

– Спасибо, ваша честь, не нужно. Я намерен дать показания. Я не совершал никакого преступления.

– Вы уверены?

Этот вопрос можно было понять двояко. Был ли Лэнкфорд уверен, что ему не нужен адвокат, или был ли он уверен, что не совершал преступления?

– Я намерен дать показания.

Какое-то время судья, словно оценивая, пристально разглядывала свидетеля. Потом отвернулась и знаком подозвала пристава. Что-то ему прошептала, и тот незамедлительно прошел к свидетельской трибуне и встал рядом с Лэнкфордом, положив руку на свой пистолет.

– Мистер Лэнкфорд, встаньте, пожалуйста.

Лэнкфорд в недоумении встал. Посмотрел на пристава, затем на судью.

– Вы носите оружие, мистер Лэнкфорд? – спросила Лего.

– Э-э… да, ношу.

– Сдайте оружие мистеру Эрнандесу. Оно будет храниться у него до конца дачи показаний.

Лэнкфорд не пошевелился. Стало ясно: Лего обеспокоена тем, что свидетель вооружен и может причинить вред себе или окружающим.

– Мистер Лэнкфорд, – с нажимом повторила судья, – передайте, пожалуйста, ваше оружие мистеру Эрнандесу.

В ответ Эрнандес одной рукой расстегнул кобуру, а другой нажал микрофон на плече, видимо передавая какой-то сигнал сотрудникам службы безопасности.

Лэнкфорд в конце концов поднял руку и отвернул полу пиджака. Затем медленно вытащил пистолет и протянул его Эрнандесу.

– Спасибо, мистер Лэнкфорд, – сказала судья. – Можете сесть.

– У меня с собой еще карманный нож. Его тоже отдать?

– Нет, мистер Лэнкфорд, можете оставить. Пожалуйста, присаживайтесь.

По залу пронесся вздох облегчения, когда Лэнкфорд сел на место, а Эрнандес отнес пистолет к своему столу и запер в ящике. Тут через заднюю дверь и зону ожидания в зал вбежали четверо приставов. Судья тотчас же отменила боевую готовность и пригласила присяжных.

– Мистер Холлер, можете продолжать, – кивнула мне Лего.

Я поблагодарил судью, а потом попытался зацепиться за вопрос, на котором меня прервали:

– Мистер Лэнкфорд, вы просили агента Марко встретиться с вами на Франклин-авеню?

– Нет, я ему позвонил и назвал адрес. Затем я ушел. Дело было сделано. И я отправился домой.

– А два часа спустя Глория Дейтон, известная также под именем Жизель Деллинджер, была мертва. Все верно?

Лэнкфорд потупил взгляд и кивнул:

– Да.

Япосмотрел на присяжных и понял, что все осталось по-прежнему. Признание Лэнкфорда их просто загипнотизировало.

– И снова я задам этот вопрос, мистер Лэнкфорд. Вы знали, что той ночью она умрет?

– Нет, не знал. Если бы я…

– Что?

– Ничего. Не знаю, что бы я тогда сделал.

– А что, по-вашему, произошло, когда вы сообщили Марко адрес Глории Дейтон?

Форсайт возразил, сказав, что формулировка вопроса подразумевает домысел, но судья не приняла протест во внимание и позволила Лэнкфорду отвечать. Лего, как и все в зале суда, хотела услышать ответ.

– Я не знаю, – покачал головой Лэнкфорд. – Той ночью, перед тем как дать Марко адрес, я снова спросил, что происходит. Он утверждал, что всего лишь хочет поговорить. Мол, узнал о ее возвращении в город, потому что она позвонила ему с предоплаченного телефона и сказала, что получила повестку по какому-то гражданскому делу. Марко сказал, что должен ее найти, чтобы это обсудить.

Ответ Лэнкфорда я подчеркнул молчанием. По сути, я сделал свое дело.

– Зачем вы согласились на просьбу агента Марко?

– Он меня контролировал. Я себе не принадлежал.

– Как?

– Десять лет назад я работал по двойному убийству в Глендейле. На Салем-стрит. Тогда мы и познакомились. Я совершил ошибку…

Голос Лэнкфорда едва заметно дрогнул. Я не стал его торопить. Он собрался с силами и продолжил:

– Марко пришел ко мне. Сказал, что есть люди… люди, которые заплатят, если дело останется нераскрытым. Понимаете, заплатят мне, чтобы я его не раскрыл. По правде говоря, мы с моим напарником скорее всего его и не раскрыли бы. Там не было ни единой зацепки. Налетчики, наверное, были иностранцами и потом просто вернулись на родину. Я тогда подумал: ведь ничего не изменится? Мне нужны были деньги. Я развелся, и моя жена – бывшая жена – собиралась увезти сына: переехать в Аризону и забрать его с собой. А мне нужны были деньги на приличного адвоката. Моему мальчику только исполнилось девять… Поэтому я взял деньги. Двадцать пять тысяч. Марко обо всем договорился, и я получил деньги. А потом…

Он замолчал и, похоже, погрузился в свои мысли. Мне показалось, что судья может снова вмешаться, потому что, несмотря на закон о сроке давности, Лэнкфорд признался в преступлении. Но Лего замерла. Все в зале суда замерли.

– Что произошло потом? – подсказал ему я.

И совершил ошибку. Лэнкфорд взорвался:

– Что? Хотите, чтобы я воссоздал всю картину? Он получил надо мной власть. Вы понимаете, о чем я говорю? Я больше себе не принадлежал. Там, в отеле, это все мелочи. Не в первый раз он меня использовал или говорил, что надо сделать. Не в первый. Это случалось много раз. Он обращался со мной так же, как со своими осведомителями!

Я кивнул и опустил глаза. Мне не требовалось снова допрашивать Марко или вызывать еще свидетелей. Мойа, Бадвин Делл – они уже были не нужны, они больше не имели значения. Дело завершилось прямо сейчас.

– Мистер Лэнкфорд, вы когда-нибудь спрашивали агента Марко, что произошло той ночью с Глорией Дейтон, после того, как вы сообщили ему адрес?

Лэнкфорд медленно кивнул:

– Я спросил прямо в лоб: убил он ее или нет. Не хотел, чтобы это было на моей совести. Он ответил, что нет. По его словам, когда он вошел в квартиру, она была уже мертва. Он устроил пожар, чтобы уничтожить все возможные инкриминирующие улики. Но утверждал, что она уже была мертва.

– Вы ему поверили?

Лэнкфорд ответил не сразу.

– Нет, – наконец выдавил он. – Не поверил.

Я замолчал. Хотелось, чтобы этот момент продолжался всю жизнь.

– Ваша честь, у меня вопросов больше нет.

По пути к столу защиты я прошел сзади Форсайта. Он остался на месте; очевидно, не мог решить, вести ли перекрестный допрос или просто попросить судью закрыть дело. Я сел рядом с Дженнифер, и она немедленно прошептала мне на ухо:

– Ни фига себе!

Я кивнул и наклонился к ней, чтобы прошептать ответ, когда услышал, как Лэнкфорд заговорил со свидетельской трибуны:

– Мой сын уже вырос и справится сам.

Я развернулся, чтобы посмотреть, с кем он разговаривает, однако он нагнулся, и его загородила свидетельская трибуна. Казалось, он пытается что-то достать… Потом, прямо на моих глазах, Лэнкфорд выпрямился, поднес правую руку к шее, и я заметил у него маленький пистолет – такой прячут в ботинках. Нисколько не колеблясь, он вдавил дуло в мягкую кожу под подбородком и нажал на курок.

Вслед за вырвавшимся из пистолета глухим звуком послышался дикий крик со скамьи присяжных. Голова Лэнкфорда откинулась назад, затем упала вперед. Тело медленно стало крениться вправо, рухнуло и исчезло из виду. По всему залу суда раздавались крики ужаса. Только Дженнифер Аронсон не издала ни звука. Как и я, она сидела, будто проглотив язык, уставившись на внезапно опустевшую свидетельскую трибуну.

Судья стала кричать, чтобы все покинули зал суда, хотя даже ее пронзительный и истеричный тенор отнесло для меня на задний план. А вскоре я словно оглох.

Я посмотрел на скамью присяжных и увидел, что мой главный присяжный, Мэллори Гледуэлл, вскочила, закрыв глаза и зажав руками открытый рот. Эта сцена во всех деталях врезалась в мою память. Навечно. Двенадцать человек – двенадцать богов вины, пытающихся не смотреть на то, что они только что увидели.

Часть 4 Боги вины Понедельник, 2 декабря

Заключительное слово

Шесть месяцев спустя дело Глории Дейтон еще создает рябь на поверхности моей жизни. Когда Лэнкфорд извлек потайной пистолет и забрал у себя жизнь перед лицом присяжных, суд, конечно, завершился.

Судья Лего аннулировала судебное разбирательство, и дело застряло в кулуарах 120-го департамента. Офис окружного прокурора решил снять все обвинения с Андре Лакосса, сославшись на «вероятность» его невиновности и другие смягчающие вину обстоятельства. Естественно, никто из офиса окружного прокурора или из полиции не стал признавать, что они ошибались с самого начала.

После освобождения Андре перевели в элитную клинику «Седарс-Синай», где его лечили лучшие из лучших. Он перенес еще несколько операций и в условиях суперсовременного медицинского обслуживания восстановился за шесть недель. Все счета от врачей я высылал Деймону Кеннеди в офис окружного прокурора. И мне их не возвратили.

Когда Андре наконец-то вышел из больницы, он вышел с тростью и скорее всего с ней и останется. Андре был очень благодарен за исход уголовного дела и позволил подать от его имени гражданский иск против города и округа с требованиями о возмещении убытков за необоснованный арест, заключение и последовавший за этим физический и психический ущерб. Ни один из правительственных ответчиков не захотел с этим делом даже близко подходить к суду, и мы все урегулировали мирно. Я запросил по миллиону долларов за каждую ножевую рану, нанесенную моему клиенту, но в конце концов мы договорились о двух с половиной миллионах поверх оплаты всех медицинских счетов.

Я получил самый огромный разовый чек за всю историю существования фирмы «Майкл Холлер и партнеры». Своей команде я выплатил премии, а матери Эрла Бриггса послал чек на сто тысяч – самое малое, что я мог для нее сделать. Оставалось еще больше чем достаточно, и я три недели отдыхал на Гавайях с Кендалл и приобрел парочку «линкольнов». На одном я собирался ездить прямо сейчас, а другой решил приберечь на потом. Оба автомобиля «таун-кар» были с малым пробегом, 2011 года – последнего года, когда выпускали эту элитную модель, просуществовавшую на рынке тридцать лет.

Меня снова поносили и в СМИ, и в залах суда. На этот раз как парня, который настолько жестко набросился на свидетеля, что тот покончил с собой, не сходя со свидетельской трибуны. В итоге мою репутацию спасла серия из трех статей, которые вышли в сентябре в газете «Таймс» под заголовком «Испытания невиновного». Эти материалы в исчерпывающих деталях описывали судебный процесс, затем нападение на Андре Лакосса, проводимую реабилитацию и, наконец, его выздоровление. Я был изображен довольно неплохим малым: этакий адвокат, который поверил в невиновность клиента и сделал все ради того, чтобы Андре обрел свободу.

Эти статьи значительно поспособствовали финансовому соглашению с городом и округом. И еще больше они мне помогли с дочерью. Прочитав их, она снова, хотя и осторожно, стала со мной общаться. Теперь мы разговариваем и переписываемся. Я съездил в Вентуру, посмотрел, как она участвовала в соревнованиях по конному спорту.

Зато с адвокатской коллегией возникли проблемы. Вскоре после публикации в «Таймс» на меня завел дело следователь из отдела по профессиональной этике. В том репортаже брали интервью у врачей, которые лечили Андре после ножевых ранений. В частности, поднимался вопрос о том, мог ли Андре быть в сознании и в твердом уме, когда он подписал отказ от присутствия в суде, который я принес к его кровати в окружном медицинском центре. Хотя расследование еще не завершено, меня оно не беспокоит. Андре выложил нотариально оформленное заявление, засвидетельствовав мою юридическую смекалку и подробно изложив, как он сознательно подписал интересующий всех документ.

Еще один мой бывший клиент – Гектор Арранде Мойа – в течение года и выиграл, и проиграл одновременно. Слай Фулгони-младший, под моим руководством и под руководством своего отца, успешно провел ходатайство «хабеас корпус», и пожизненный срок Мойи аннулировал окружной суд США. Но как только Мойю освободили из тюрьмы в Викторвилле, его тут же арестовали офицеры иммиграционной службы и депортировали в Мексику как персону нон грата.

Судьба и местопребывание Джеймса Марко тем временем официально остались тайной. В тот июньский день, когда после самоубийства Лэнкфорда подняли тревогу и начался переполох, он умудрился выскользнуть из зала суда. С тех пор Марко никто не видел, а его лицо украшает плакаты с подписью «разыскивается» в тех же федеральных зданиях, где он когда-то работал. И ФБР, и его родное УБН развернули широкомасштабное расследование. По словам анонимных источников, на которые ссылался автор статьей в «Таймс», группа по борьбе с картелями, которую Марко возглавлял больше десяти лет, погрязла в преступлениях и коррупции; в следующем году большой совет присяжных заслушает свидетельские показания более основательно и на федеральном уровне. Анонимные источники сообщили, что Марко, вероятно, встал на сторону одной группировки в затянувшейся войне с картелем Синалоа и выполнял ее приказы в Южной Калифорнии. Даже высказывалось предположение, что Гектора Мойю пытались засадить пожизненно по приказу мексиканских боссов Марко. Среди прочего большой совет присяжных будет расследовать, по словам «Таймс», подозрительные отношения между Марко и женщиной-адвокатом, которая представляла интересы Патрика Сьюэлла, обвиненного в нападении на Андре в транспортационном центре.

Маршалы ведут поиски Марко в Южной Мексике, куда, как полагают, он сбежал с помощью картеля, который много лет назад его подкупил. Но я почти уверен, что его не найдут. Как-то раз Гектор Мойа обмолвился, что его враги просто исчезают, навечно. Через две недели после суда я получил по электронной почте письмо с неизвестного адреса. В строке «тема» стояло «Привет от Огненного Зверя». Я открыл письмо и нашел вложенный видеофайл. Пятнадцатисекундная запись демонстрировала ужаснейшую картину: подвешенного за шею на дереве мужчину, очевидно, мертвого. Его изуродованное до неузнаваемости лицо было опухшим и в крови, кожа и одежда местами сгорела.

Я переслал это видео помощнику федерального маршала, который возглавлял поиски. Когда установят подлинность, наверняка сделают заявление, что Марко мертв. Хотя вряд ли когда-нибудь обнаружат тело.

С компьютера я то видео удалил, однако из памяти его стереть не получится. Не сомневаюсь, что его прислал Мойа, как не сомневаюсь, что он просто хотел сообщить мне, что случилось с Марко. Когда я думаю о судьбе этого продажного агента, я вспоминаю июньский вечер в лофте, когда я в окружении своей команды поднимал бокал за справедливость для Глории Дейтон и Эрла Бриггса. Иногда справедливость принимает довольно страшные формы.

Официально убийство Глории Дейтон остается нераскрытым, потому что никто не был за него осужден. Глория заняла свое место в пантеоне официальных жертв.

На долю моего бывшего водителя внимания досталось еще меньше. Его дело является предметом разбирательства большого совета присяжных. Но я оплакиваю Эрла больше, чем Глорию. Больше, чем кого-либо. Я часто вспоминаю, сколько миль мы намотали вместе, какой путь проехали по дороге, да и по жизни.

Присяжные есть у всех: это те голоса, что звучат в душе. На моей скамье присяжных сидит Эрл Бриггс, сидит Глория Дейтон, сидят Кэти и Сэнди, моя мать и мой отец. А вскоре там займет свое место и Законник Зигель. Те, кого я любил, и те, кому я причинил боль. Мои боги вины. Каждый день во время работы я продолжаю к ним прислушиваться. Каждый день я встаю перед ними как адвокат и пытаюсь отстоять свое дело.

Майкл Коннелли Закон о невиновности Часть первая.

Башни-Близнецы

 Глава 1 

Понедельник, 28 октября

День выдался для защиты весьма успешным. Мне удалось добиться освобождения клиента прямо из зала суда: обвинение в тяжких телесных было переквалифицировано присяжными в оправданную самооборону. Во многом этому поспособствовал перекрёстный допрос, в ходе которого свидетели со стороны обвинения и защиты — включая бывшую супругу потерпевшего — предоставили убедительные свидетельства его склонности к насилию. Кульминацией стало приглашение самого потерпевшего на стенд: благодаря моим вопросам он вышел из себя и начал угрожать мне прямо в зале, предложив «разобраться по-мужски» уже за его пределами.

— И что же, — поинтересовался я, — вы потом заявили бы, что я на вас напал так же, как утверждаете про подсудимого?

Прокурор тут же возразил, и судья встал на его сторону. Но мне этого было достаточно: присяжные увидели всё сами. Решение они вынесли менее чем за полчаса — один из самых быстрых оправдательных вердиктов в моей практике.

В нашей фирме принято отмечать такие победы в баре, не иначе как гольфисты празднуют «хоул ин уан»: угощаются все, кому повезёт оказаться рядом. Я устроил вечеринку в «Красном Дереве» на Секонд-стрит — не элитное заведение, зато атмосферу понимали все коллеги, да и до здания суда рукой подать. Открытый бар затянулся до самой ночи, и когда татуированная барменша Мойра принесла мне счёт, цифры на чеке казались выше гонорара за любого из недавних клиентов.

Выбравшись на улицу, я решил не рисковать: машину оставил на стоянке на Бродвее. Сел, выехал налево, потом снова налево — и снова оказался на Секонд-стрит. Светофоры подыгрывали, мигая зелёным, и я въехал в туннель под Банкер-Хиллом. Как раз на его середине увидел, как синие всполохи заиграли на покрытых копотью изразцах тоннеля. В зеркало заднего вида — патрульная машина. Я включил поворотник, перестроился в правый ряд, уступая дорогу, но патрульная последовала за мной, впритык. Тут я всё понял: остановят меня.

На выезде из туннеля я свернул направо, на Фигероа-стрит, остановился, заглушил мотор и опустил стекло. В боковое зеркало увидел, как ко мне подходит полицейский.

Он был один. Бейдж: Милтон.

— Ваши права, регистрация и страховка, пожалуйста.

— Конечно, офицер Милтон. Не подскажете, за что остановили? Скорость не превышал, светофоры были зелёными.

— Документы, — повторил он сухо.

— Без проблем, но надеюсь, позже объясните причину. Права — в кармане, страховка и регистрация — в бардачке. С чего начнём?

— Покажите права.

Я достал бумажник, размышляя, не дежурит ли Милтон у «Красного Дерева» в поисках адвокатов, которые после успешной защиты решились отметить победу чуть слишком бурно. Поговаривали, что на Новый год здесь устраивали засаду, чтобы поймать пару-тройку защитников на дорожных проступках. Наутро — отстранение: отличный подарок прокурорам.

Передал права, протянул документы из бардачка. Всё по инструкции.

— А теперь скажете, в чём дело? Я же понимаю — не...

— Выйдите из машины, сэр.

Я удивился:

— Вы серьёзно?

— Пожалуйста, выходите.

Я распахнул дверь — слишком резко, Милтон отпрянул. Вылез, встал рядом.

— Чтобы вы знали: последние четыре часа провёл в «Красном Дереве», но не пил. Не пью уже больше пяти лет.

— Я рад за вас. Проходите к задней части автомобиля.

— Убедитесь, что камера у вас включена. Иначе будет неловко.

Я двинулся к багажнику, в разрезе огней патрульной машины. Бросил через плечо:

— Предложите пройти по линии? Отсчитать в обратном порядке? Коснуться кончика носа? Я юрист, знаю, к чему это — но всё это полная дребедень.

Милтон шёл следом: высокий, сухощавый, короткая стрижка, белая кожа. На плече — значок городской полиции, на рукаве — четыре нашивки за двадцать лет службы. Пожилой ветеран Лос-Анджелеса.

— Теперь вы понимаете, почему я вас остановил, — сказал он. — На вашем автомобиле нет номерного знака.

Я посмотрел на бампер: пластины не было.

— Чёрт, — прошептал я. — Это глупая шутка. Мы отмечали победу, и кто-то сдернул табличку. На ней было написано: «Невиновен». Видимо, кто-то решил, что шутка вышла удачной.

Перебрал в мыслях, кто мог это подстроить: Дейли? Миллс? Бернардо? Да кто угодно...

— Откройте багажник, вдруг номер бросили туда, — сказал Милтон.

— Нет, чтобы положить что-то в багажник, нужен ключ. Я собирался позвонить, узнать...

— Сэр, телефон уберите. Будем разбираться, когда закончим.

— Это чушь. Закон я знаю: я не под арестом, имею право на звонок.

Я задержал взгляд на нагрудной камере.

— Телефон в машине, — сказал я и начал было идти назад, к водительской двери.

— Сэр, стойте!

Я обернулся. Милтон просунул фонарик под бампер и осветил землю.

— Это кровь? — спросил он.

Я посмотрел вниз: на потресканном асфальте разливалась лужица — густо-бордовая в центре, по краям почти прозрачная.

— Не знаю, — ответил я. — Но это было здесь до меня, я...

Не успел договорить: с бампера упала свежая капля.

— Откройте багажник, пожалуйста, — сказал Милтон, убирая фонарик.

В голове закрутились вопросы: что там, в багажнике? Есть ли у Милтона законные основания вскрывать его, если я откажусь?

Следом упала ещё одна, уже явственно биологическая капля.

— Выписывайте штраф за отсутствие номера, офицер, — сказал я. — Но багажник открывать не стану.

— Тогда я вынужден вас арестовать. Положите руки на багажник.

— Арестовываете? За что? Я же...

Милтон подошёл, схватил, развернул лицом к капоту. Навалился всем весом, прижал к металлу.

— Эй! Это незаконно...

Резко заломил мне руки, защёлкнул наручники, рывком поднял меня за ворот рубашки и пиджака, оттащил от машины.

— Вы арестованы, — произнёс он.

— На каком основании? — попытался возразить я. — Вы не имеете права ...

— В целях вашей и моей безопасности вы будете находиться на заднем сиденье патрульной машины.

Он закрутил меня, ведя за локоть к патрульной. Придержал голову, чтобы я не ударился, усадил на пластиковое сиденье и пристегнул.

— У вас нет права вскрывать багажник, — сказал я. — Нет достаточных оснований. Не доказано, что там кровь, не доказано, что она из салона. Я мог наехать на это пятно!

Милтон выпрямился и посмотрел свысока.

— Чрезвычайные обстоятельства, — отчеканил он. — Может быть там человек, которому нужна помощь.

Дверца хлопнула передо мной. Я проводил взглядом, как Милтон возвращается к машине, ощупывает крышку багажника, ищет замок. Не найдя, заглянул в водительскую дверь, достал ключи. Нажал кнопку на брелоке — багажник открылся, зажегся внутренний свет. Милтон направил туда фонарь. Я не видел содержимого, но по его движениям — по тому, как он стал осторожней, чуть пригнулся, как заглянул вдоль борта и затем поспешил достать рацию, — понял всё без слов: в багажнике что-то есть.

Он что-то сказал кому-то по рации. Вероятно, вызвал подкрепление… возможно, уже из убойного отдела.

Мне даже не нужно было видеть содержимое багажника. Я и так отлично понимал: Милтон нашёл в моей машине тело.

Глава 2 

Воскресенье, 1 декабря

Эдгар Кесада сидел напротив меня за столом в общей комнате, пока я дочитывал последние страницы протокола его суда. Он попросил меня взглянуть на его дело по дружбе — надеялся, что свежий взгляд позволит обнаружить какую-нибудь уязвимость либо найти шанс смягчить его положение. Мы находились в блоке повышенной безопасности исправительного учреждения «Башни-Близнецы» в самом центре Лос-Анджелеса — здесь содержат заключённых, дожидающихся суда или, как в случае Кесады, этапирования в тюрьму штата. Был первый воскресный вечер декабря, и в помещении царил пронизывающий холод. На Эдгаре были белые кальсоны под синим тюремным комбинезоном; рукава натянуты на запястья, словно защита от стужи.

Кесада выглядел здесь абсолютно своим. Он уже не раз проходил этот круг, и татуировки на его теле подтверждали это. Третий по счёту член банды «Белые Защитники» из Бойл-Хайтс в своей семье, он не раз доказывал преданность банде и мексиканской мафии — крупнейшей тюремной организации Калифорнии.

Из материалов дела, которые я только что дочитал, следовало: Кесада сидел за рулём вместе с двумя членами банды, которые открыли огонь из автомата по витринам винного магазина на Первой Восточной. Владелец задержал выплату «налога» на две недели — выплаты, которую исправно вносил вот уже четверть века. Стреляли выше голов, подразумевая «предупреждение», но рикошет увёл пулю вниз — она настигла внучку хозяина, скрывавшуюся за прилавком. Девочку звали Марисоль Серрано. Согласно заключению заместителя коронера, она погибла мгновенно.

Ни один из свидетелей не рискнул опознать стрелков — это было бы смертельным приговором. Но дорожная камера сняла номер машины, скрывшейся с места, а затем камеры в районе Юнион-Стейшн засекли угонщика — Эдгара Кесаду. Суд завершился за четыре дня: присяжные признали его виновным в заговоре с целью убийства. Оглашение приговора назначено на следующую неделю. Минимум 15 лет, скорее всего — больше. И всё это — за то, что он был за рулём, когда другие открыли стрельбу.

— Ну и как? — спросил Кесада, когда я перевернул последнюю страницу.

— Ничего хорошего, Эдгар, — ответил я. — Ты по уши в дерьме.

— Чувак, только не гони. Неужели вообще нет вариантов? Совсем никаких?

— Вариант всегда есть. Но и риск велик. На мой взгляд, у тебя есть основания ходатайствовать об «НПА» — неэффективной помощи адвоката. Твой защитник проваливал возражения один за другим, практически не сопротивлялся ходам обвинения. Вот, например, — я раскрыл страницу со знакомой отметкой, — судья прямо спрашивает: «Мистер Сеген, собираетесь ли вы возражать или мне продолжать делать это за вас?» Классическая непрофессиональная работа. Теоретически, ты можешь доказать это и добиться нового процесса. Но проблема в том, что доказательства не изменятся. Все улики останутся прежними, и перед новой коллегией присяжных ты окажешься ровно в той же ситуации, разве что с адвокатом посильнее.

Кесада опустил голову и покачал ею. Он не был моим клиентом — я не знал всех подробностей его биографии, но выглядел не старше тридцати пяти. Будущее у него рисовалось мрачным.

— Сколько у тебя судимостей? — спросил я.

— Две, — ответил он коротко.

— Оба раза — уголовка?

Он кивнул, и тут всё стало предельно ясно: шансов мало. Практически никаких.

— Ты осознаёшь, почему тебя держат в усиленном блоке, а не среди «братвы»? — продолжил я. — В любой момент могут привести в комнату и задать один вопрос: кто был с тобой в машине в тот день?

Я кивнул на стопку документов.

— Здесь нет ничего, что помогло бы тебе. Единственный выход — попытаться сократить срок: назвать имена.

Последнюю фразу я почти прошептал. Но Кесада выдал громко, на весь зал:

— Да это полная фигня!

Я бросил взгляд на зеркальное окно диспетчерской в углу — зная, что разглядеть за ним ничего нельзя. Затем посмотрел на Кесаду: было видно по раздувшимся венам на его шее, где поверху легла татуировка с кладбищем.

— Спокойнее, Эдгар, — сказал я. — Просил меня посмотреть — я посмотрел. Я не твой адвокат. Тебе стоит поговорить с ним...

— Я не могу к нему идти, — жестко перебил Кесада. — Холлер, да ты просто ничего не понимаешь!

Я задержал на нём взгляд и наконец понял: адвокат Эдгара действовал под диктовку банды «Белых Защитников». Если бы Кесада решил на него положиться — не сегодня, так завтра его бы убили.

Меня выручила сирена отбоя. Раздался сигнал: оставалось пять минут до окончания общего времени. Кесада резким движением сгреб бумаги, поднялся, собрал их в аккуратную стопку. Не поблагодарил, не бросил ни единого слова — ни "спасибо", ни "пошёл ты" — и направился к себе в камеру.

Я — к себе. 

Глава 3 

Ровно в восемь вечера стальная дверь моей камеры закрылась автоматически — с таким металлическим лязгом, что казалось, он сотрясал меня изнутри. Этот звук всегда проходил сквозь меня, как грохот несущегося поезда. Пять недель в одиночке, и к этому я не мог — да и не хотел — привыкать. Я сел на матрас и закрыл глаза. Знал: верхний свет ещё долго не погаснет, и это время стоило бы использовать на подготовку, но я следовал своему ритуалу. Остановиться, попытаться укротить страх и приглушить резкие звуки. Напомнить себе, кто я. Я — отец, я — адвокат, я не убийца.

— Ты, конечно, выводишь Кью из себя, — донёсся голос из соседней камеры.

Я открыл глаза. Там был Бишоп. Высоко в стене, разделявшей наши бетонные коробки, находилась решётка вентиляции.

— Не специально, — сказал я. — В следующий раз, когда тут кому-то понадобится тюремный адвокат, просто откажусь.

— Самое разумное, — заметил Бишоп.

— А где ты вообще был? — спросил я. — Встреча с Кесадой могла для меня плохо закончиться, я искал тебя, но не нашёл.

— Не переживай, Холлер. Я тебя прикрывал. Стоял на лестнице и не спускал с тебя глаз.

Я платил Бишопу четыреста долларов в неделю за защиту — деньги через третьих лиц передавались его девушке и матери его сына в Инглвуде. Его "зонтик" охватывал четверть нашего восьмиугольного сектора: два уровня, двадцать четыре одиночные камеры — двадцать два "соседа", каждый из которых представлял отдельную, пусть и невидимую, степень угрозы.

В мою первую ночь Бишоп сразу предложил выбор: безопасность или боль. Я не стал торговаться. Обычно он был рядом, когда я появлялся в комнате отдыха, но сегодня, когда я должен был сообщить Кесаде не самые радостные вести, вдруг исчез с горизонта. О самом Бишопе я знал немного: тут не принято задавать вопросы. Темная кожа скрывала татуировки, смысл которых я мог разве что угадывать. На костяшках обеих рук было выведено "Искалеченная Жизнь".

Я нагнулся под кровать, вытащил картонную коробку — здесь хранились мои бумаги по собственному делу. Сначала проверил резинки: каждую из четырёх пачек я перематывал двумя лентами — горизонтально и вертикально, чтобы пересечения приходились в разных местах. Это был мой индикатор: если кто-то, будь то Бишоп или другой "доброжелатель", лез бы в мои документы, я сразу бы это заметил. Однажды у меня чуть не сфабриковали признание для клиента — после того, как стукач пролистал его тюремные файлы. С тех пор я неукоснительно использовал резиновые "ловушки".

Теперь под угрозой пожизненного срока оказался я сам, и защищать себя собирался тоже сам. Да, я слышал, что говорил Линкольн, — многие умники тоже произносили это после и до него, — что адвокат у самого себя — не лучший вариант, но я не способен был доверить чью-либо судьбу никому, кроме себя. Так что в деле "Штат Калифорния против Майкла Холлера", центральный штаб защиты размещался в камере 13, уровень К-10, "Башни-Близнецы".

Я вынул из коробки пакет ходатайств, развязал резинки, убедился, что все цело. Уже завтра утром слушание — надо было готовиться. У меня было три ходатайства, начинал я с просьбы о снижении залога. При предъявлении обвинения мне выкрутили сумму в пять миллионов долларов: обвинение убедило суд в том, что я не только склонен к побегу, но и представляю угрозу свидетелям. И помогло им то, что судьёй на предварительных слушаниях оказался достопочтенный Ричард Роллинз Хейген, чьи решения я дважды опротестовывал в апелляции. Он, кажется, решил со мной рассчитаться, услышав прокурора, и поднял планку вдвое — от стандартных двух миллионов до целых пяти.

В тот момент эта разница на деле мало что значила — решение было простым: вложить всё в залог или потратить ресурсы на собственную защиту. Я выбрал второе и оказался здесь — "адвокатом", но в роли обвиняемого, в среде, где потенциальный враг мог найтись в каждой камере.

Но завтра меня ждёт другой судья — по иронии, единственный, с кем я почти не пересекался в суде, — и я попрошу о снижении залога. У меня было ещё два ходатайства; сейчас я штудировал свои заметки, чтобы быть готовым встать и спорить, глядя судье в глаза, а не уткнувшись в бумагу.

Гораздо важнее самой возможности выйти под залог было ходатайство об открытии материалов дела, обвиняя прокуратуру в сокрытии доказательств, а также заявление с обжалованием самой достаточности оснований для остановки, приведшей к аресту.

Я понимал: судья Вайолет Уорфилд, ведущая это дело, вряд ли даст много времени на дебаты по всем трем ходатайствам. Нужно было быть кратким, чётким и готовым к любому повороту.

— Эй, Бишоп? — позвал я. — Не спишь?

— Нет. Чего тебе?

— Хочу на тебе потренироваться.

— В каком смысле?

— Аргументы свои проверить, Бишоп.

— Это не входило в контракт, чувак.

— Знаю, знаю. Просто скоро свет вырубят, а я не готов. Выслушай меня — скажешь, что думаешь.

Как раз в этот момент свет на этаже погас.

— Ладно, — отозвался Бишоп. — Готов слушать. Но за это — доплата. 

Глава 4 

Понедельник, 2 декабря

Утром я отправился первым автобусом в здание суда, позавтракав сэндвичем с колбасой и красным, помятым, яблоком. Каждое утро — один и тот же рацион, который для убедительности повторялся и на обед. За пять недель, проведенных здесь, перерыв случился лишь на День благодарения, когда колбасу заменили ломтем индейки и подали ее на все три приема пищи. Отвращение к пище в «Башнях-Близнецах» давно меня покинуло: это стало рутиной, и я быстро, без суеты расправлялся с каждым завтраком и обедом. Тем не менее, по моим расчетам, за время заключения я сбросил от пяти до десяти килограмм — и расценивал это как пролог к борьбе с лишним весом, которая, несомненно, может стать для меня вечной темой.

В автобусе со мной ехали тридцать девять заключенных, большинство — на утренний суд для предъявления обвинения. Как юрист, я много раз видел испуганно распахнутые глаза своих клиентов при первой встрече — но то было уже в суде, где я успокаивал их и готовил к предстоящей процедуре. Здесь же, в автобусе, меня окружала эта паника со всех сторон. Мужчины, впервые оказавшиеся в тюрьме. Мужчины, сидевшие уже не раз. Новички или рецидивисты — от всех одинаково исходил густой запах отчаяния.

Поездки в суд и обратно были для меня самыми страшными моментами. Это был лотерейный барабан: тебя просто загружали. У меня не было ни Бишопа, ни телохранителя. Если бы что-то случилось, спереди за решеткой сидели помощники шерифа — водитель и, как его величали, помощник по безопасности. Их задача сводилась к тому, чтобы отсортировать мертвых и умирающих, когда все закончится. Они находились здесь не для того, чтобы «служить и защищать», а чтобы беспрепятственно перегонять человеческий поток вверх по ступеням судебной системы.

На этот раз нам достался один из новых автобусов с раздельными сиденьями, вид которого внушил еще большую тревогу. Новый парк появился после того, как в старых машинах вспыхнули полномасштабные беспорядки, вышедшие из-под контроля. Поскольку департамент шерифа отвечал за безопасность заключенных, все закончилось множеством исков о неспособности защитить раненых и убитых. Я сам подал пару таких исков и потому хорошо знал слабые места и прежнего, и нынешнего проекта.

Новые автобусы были рассечены стальными ограждениями на секции, каждая — на восемь мест. Так, если вспыхивала драка, в ней могли участвовать максимум восемь человек. В автобусе было пять таких отсеков, и заполняли их от хвоста к носу — начинали с задних рядов и двигались вперед. Заключенных сковывали наручниками с цепочкой по четверо— по одной цепи на каждую сторону прохода в отсеке.

Эта конструкция, впрочем, порождала новую проблему. Если автобус в пути, а драка возникает в самом хвосте, то невооруженному «помощнику по безопасности» приходилось открыть пять дверей и пройти сквозь четыре отделения — тесные клетки, набитые людьми, нередко обвиняемыми в насильственных преступлениях, — чтобы остановить драку в пятом. Затея казалась абсурдной, и, на мой взгляд, решение департамента лишь усугубляло ситуацию. Бойня в дальнем отсеке, как правило, продолжалась до прибытия к пункту назначения. Кто мог уйти — уходил, за теми, кто не мог, ухаживали.

Автобус въехал в пещерообразный гараж под Центром уголовного правосудия имени Клары Шортридж Фольц; нас выгрузили и провели в вертикальный лабиринт временных камер, обслуживавших двадцать четыре зала суда.

Как собственный адвокат, я имел право на некоторые процессуальные удобства, недоступные большинству тех, кто сходил с автобусов. Меня отвели в отдельную камеру для консультаций — там я мог встретиться со своим следователем и дублером-адвокатом: помощником, назначенным для распечатки, подачи бумаг и, временами, доработки ходатайств и иных документов по делу. Моим следователем был Деннис «Циско» Войцеховски, а дублером — моя партнерша по юридической работе Дженнифер Аронсон.

В тюрьме все течет медленно. После моего подъема в четыре утра в «Башнях-Близнецах» я добрался до своего приватного конференц-зала в 8:40 — преодолев в общей сложности четыре квартала. Я принес с собой пачку документов, перехваченную резинкой, — ходатайства — и как раз раскладывал их на металлическом столе, когда ровно в девять ко мне впустили моих помощников.

Циско и Дженнифер заняли места напротив. Никаких рукопожатий и объятий. Встреча была конфиденциальной, охраняемой адвокатской тайной. Но в углу под потолком висела камера. За нами наблюдали, однако звук, как уверяли, не передавался помощнику шерифа, следящему за монитором. Я в это верил не до конца, и на случай нелегальной прослушки, во время предыдущих совещаний, время от времени бросал реплику или отдавал «распоряжение», призванные увести обвинение по ложному следу. В каждую такую фразу я вставлял кодовое слово «Баха», чтобы команда понимала уловку.

На мне был темно-синий тюремный комбинезон с нашивкой «Арестованный» — и спереди, и на спине. Как и Эдгар Кесада накануне вечером, я был в кальсонах: опыт научил, что утренние поездки и временные камеры, в здании суда не отапливаются, и я оделся соответственно.

Дженнифер пришла одетой официально — темно-серый костюм и кремовая блузка. Циско, как обычно, выглядел так, будто собрался катить на закате по Пасифик-Кост на своем классическом «Харлее Панхед»: черные джинсы, ботинки, футболка. Холодный, влажный воздух конференц-зала будто не брал его кожу. Возможно, сказалось висконсинское происхождение.

— Как поживает моя команда в это прекрасное утро? — бодро спросил я.

Несмотря на тюремную форму и статус заключенного, я понимал: важно держать своих людей в тонусе, не давать им тревожиться из-за моего положения. Веди себя как победитель — и станешь победителем, как любил повторять Дэвид Сигел, партнер моего отца и человек, у которого я учился ремеслу.

— Все хорошо, босс, — ответил Циско.

— Как ты? — спросила Дженнифер.

— Лучше быть в суде, чем в тюрьме, — сказал я. — Какой костюм выбрала Лорна?

Лорна Тейлор была моей помощницей, а заодно — консультантом по гардеробу. Эту вторую роль она взяла еще в бытность моей женой — моей второй женой, — брак длился всего год и предшествовал ее свадьбе с Циско.

Хотя сегодня я не должен был выступать перед присяжными, я заранее получил согласие судьи Уорфилд на то, чтобы являться в открытый суд в профессиональной одежде. Мое дело привлекало повышенное внимание прессы, и я не хотел, чтобы снимки в робе заключенного стали ходовым товаром. Мир за пределами здания суда состоял из потенциальных присяжных, двенадцать из которых рано или поздно окажутся в моем деле. Я не собирался показываться им в тюремной форме. Аккуратно подобранный европейский костюм добавлял уверенности, когда я выходил спорить за свою правоту.

— Синий «Hugo Boss», розовая рубашка и серый галстук, — сказала Дженнифер. — Уже у помощника шерифа в зале.

— Идеально, — кивнул я.

Циско закатил глаза, увидев, какую важность я придаю туалету. Я сделал вид, что не заметил.

— Что по времени? — спросил я. — Секретаря застали?

— Да, судья выделила час, — ответила Дженнифер. — Хватит?

— Скорее всего, нет — учитывая аргументы Даны. Возможно, придется кое-что отложить, если Уорфилд решит держаться графика.

Дана — это Дана Берг, звезда отдела по особо тяжким, которой поручили осудить меня и упечь до конца дней. Среди защитников в центре она была известна как «Дана Эшафот» — за привычку добиваться максимальных сроков, — или, попеременно, как «Дана Скала» — за манеру вести переговоры о признании вины. Ее решимость почти невозможно было сдвинуть, и чаще всего ей давали дела, обреченные на судебный процесс.

Так было и у меня. На следующий день после ареста, я через Дженнифер сделал заявление для прессы: решительно отрицал предъявленные обвинения и обещал оправдаться в суде. Вероятно, именно из-за этого дело и отдали Дане Берг.

— Тогда от чего откажемся? — спросила Дженнифер.

— Давайте отложим залог, — сказал я, — на потом.

— Постой, нет, — вмешался Циско.

— Что? — спросила Дженнифер. — Я как раз хотела сейчас сказать то же самое.

— Нам нужно вытащить тебя оттуда, — сказал Циско, — и проводить неограниченные стратегические совещания в офисе, а не в камере.

Дженнифер подняла руки, обводя взглядом тесное пространство, где мы сидели. Я знал: оба они будут протестовать против моего решения отложить вопрос об освобождении под залог. Но я рассчитывал, как лучше использовать сегодняшнее время перед судьей.

— Послушайте, не то, чтобы я отлично проводил время в «Башнях-Близнецах», — сказал я. — Это не «Ритц». Но есть вещи поважнее, которые нужно успеть сегодня сделать. Мне нужно выяснить, какие основные причины могли привести к тому, что со мной случилось. Это вопрос номер один. А затем — перейти к вопросам залога. Вы готовы к этому, Буллокс?

Прошло много времени с тех пор, как я называл Дженнифер ее студенческим прозвищем. Я взял ее сразу после выпускного курса в Юго-Западной юридической школе, чье здание когда-то было универмагом «Bullock’s». Мне нужен был выпускник из рабочей среды — энергичный, цепкий, с волей неудачника, который отказывается сдаваться. За прошедшие годы она доказала, что я не ошибся: прошла путь от младшего юриста, которому я поручал малозатратные дела, до полноправного партнера и доверенного лица, способного встать и победить в любом суде округа. Я не собирался использовать ее как простого сборщика бумаг. Я хотел, чтобы она сама обсудила с Даной Берг, задержки обвинения в раскрытии материалов. Это было важнейшее дело в моей карьере, и мне нужно было, чтобы она сидела рядом со мной за столом защиты.

— Готова, — сказала она. — Но я также готова настаивать на залоге. Тебе нужно выйти, чтобы готовиться к процессу и перестать нуждаться в телохранителе, который прикрывает тебе спину, пока ты жрешь чертовы сэндвичи с колбасой.

Я рассмеялся. Похоже, я слишком часто жаловался на меню «Башен-Близнецов».

— Понимаю, — сказал я. — И смеяться не хотел. Но мне нужно продолжать платить зарплату, и я не хочу выйти из этого дела банкротом, оставив дочери пустые карманы. Кто-то должен оплатить ей юридическую школу, и это будет точно не Мэгги Макферсон.

Моя первая бывшая жена, мать моего ребенка, работала окружным прокурором. Настоящее имя — Мэгги Макферсон. Она неплохо устроилась: вырастила нашу дочь Хейли в безопасном районе Шерман-Оукс, за исключением двух лет в округе Вентура, куда перешла в прокуратуру переждать, пока здесь не улягутся политические пожары. Я полностью оплачивал частные школы, и теперь Хейли училась на первом курсе Университета Южной Калифорнии — после того как в мае закончила школу «Чапмен». Все расходы легли на меня, и это было дорого. Мои накопления не помогут, если я сейчас потрачу их на невозвратный залог, чтобы выбраться и готовиться к процессу. Я прикинул — оно того не стоило. Даже если нам удастся убедить судью Уорфилд сократить залог вдвое, мне все равно пришлось бы выложить 250 000 долларов, чтобы выкупить его — по сути, купить себе три месяца свободы. В конце концов, я решил не отказаться от права на ускоренное судебное разбирательство, и у штата — было шестьдесят рабочих дней, чтобы отдать меня под суд. Значит, до процесса оставалось два месяца, январь и февраль, а приговор либо вернул бы мне свободу, либо отрезал ее навсегда. Я много раз советовал клиентам не выбрасывать деньги на залог, а посидеть в «Башнях-Близнецах».

Обычно — чтобы у них оставались средства заплатить мне. Сейчас я давал этот же совет самому себе.

— Ты говорил с Мэгги об этом? — спросила Дженнифер. — Она вообще навещала тебя там?

— Да, навещала, и да, говорили, — ответил я. — Она твердит то же, что и вы, и я не спорю: так было бы лучше. Но есть приоритеты. Приоритеты в делах.

— Послушай, ты же знаешь: Лорна, Циско и я — мы все сказали, что можем отложить зарплату, пока это не кончится. Я правда считаю это делом первостепенной важности, и тебе стоит пересмотреть решение. И еще — Хейли. Вы уже пропустили День благодарения. Хочешь пропустить и Рождество?

— Хорошо, услышал. Посмотрим, хватит ли времени поднять это сегодня. Если нет, вернемся к вопросу в следующем раунде. Давайте к делу. Циско,что по проработке прежних дел?

— Мы с Лорной просмотрели больше половины файлов, — сказал Циско. — Пока ничего выдающегося. Но работаем и составляем список возможных вариантов.

Он говорил о перечне бывших клиентов и врагов, у которых могли быть мотив и возможности повесить на меня убийство.

— Отлично, это мне нужно, — сказал я. — Я не могу просто выйти и сказать присяжным, что меня подставили. Для теории о виновности третьей стороны нужна третья сторона.

— Мы понимаем, — сказал Циско. — Если это там есть, мы найдем.

— «Если»? — приподнял я бровь.

— Я не то имел в виду, босс, — быстро поправился он. — Я лишь...

— Смотрите, — сказал я. — Двадцать пять лет я повторял клиентам: мне все равно, сделали вы это или нет — моя работа защищать, а не судить. Виновный или невиновная — вы получаете одинаковые условия и одинаковые усилия. Но теперь, когда я по другую сторону, я понимаю, что это чушь собачья. Мне нужно, чтобы вы двое и Лорна поверили в меня по-настоящему.

— Конечно, верим, — сказала Дженнифер.

— Само собой, — добавил Циско.

— Не торопитесь, — сказал я. — У вас наверняка есть вопросы. Доводы штата более чем убедительны. Так что, если в какой-то момент «Дана Эшафот» обратит вас в свою веру — мне нужно, чтобы вы просто ушли. Я не хочу, чтобы вы оставались в команде.

— Этого не будет, — сказал Циско.

— Никогда, — добавила Дженнифер.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда начинаем войну. Дженнифер, сходи за моим костюмом и принеси сюда, чтобы я мог переодеться?

— Сейчас вернусь, — сказала она.

Дженнифер поднялась, забарабанила в стальную дверь одной рукой, другой помахала в объектив камеры наблюдения. Вскоре раздался резкий металлический скрежет: помощник шерифа открыл дверь и выпустил ее.

— Итак, — сказал я, как только мы с Циско остались одни. — Какая сейчас температура воды в «Бахе»?

— О, огонь, — сказал Циско. — Переговорил с моим парнем там — около восьмидесяти.

— Для меня жарковато. Передай, пусть даст знать, когда опустится до семидесяти. Это было бы идеально.

— Передам.

Я кивнул Циско и постарался не усмехнуться в камеру. Надеялся, что последняя часть разговора будет достаточно интригующей для нелегальных слушателей, чтобы отправить их за ложным следом в Мексику.

— Что по нашей жертве? — спросил я.

— Все еще копаю, — с видимой осторожностью сказал Циско. — Надеюсь, Дженнифер сегодня выбьет больше информации в отделе расследований — тогда я смогу отследить его перемещения и то, как и когда он оказался в твоем багажнике.

— Сэм Скейлз — скользкий тип. Прижать его будет непросто, но мне это понадобится.

— Не переживай. У тебя получится.

Я кивнул. Мне понравилась уверенность Циско. Хотелось верить, что она окупится. На миг я задумался о моем бывшем клиенте Сэме Скейлзе — закоренелом мошеннике, который умудрился провести даже меня. Став жертвой крупнейшей аферы, я оказался обвиненным в убийстве, которое, как я знал, будет чертовски сложно распутать.

— Эй, босс, ты в порядке? — спросил Циско.

— Да, все норм, — сказал я. — Просто думаю о разном. Будет весело.

Циско кивнул. Он понимал: ничего веселого не будет, но настроение команды улавливал верно. Веди себя как победитель — и станешь им.

Дверь камеры снова открылась, и Дженнифер вернулась, неся мою судебную одежду на двух вешалках. Обычно на выступлениях перед присяжными я надеваю розовые оксфорды, но сегодня и так сойдет. Один вид этого костюма отличного кроя поднял мне настроение на новую высоту. Я начал готовиться к схватке. 

Глава 5 

Костюм сидел на мне свободно. Казалось, я в нем плыву. Первое, что я сказал Дженнифер, когда меня доставили в зал суда и сняли цепи, — попросил Лорну съездить ко мне домой, выбрать два костюма и отнести портному чтобы он их перешил.

— Это будет непросто, если с тебя нельзя снять мерки, — сказала она.

— Все равно, это важно, — сказал я. — Не хочу выглядеть перед прессой, парнем в костюме с чужого плеча. Дойдет до присяжных и это станет проблемой.

— Хорошо, поняла.

— Скажи ей, пусть она меня сфотографирует в полный рост.

Прежде чем она успела ответить, Дана Берг подошла к столу защиты и положила на него увесистый пакет.

— Наши ответы на ваши ходатайства, — сказала она. — Уверена, все это будет изложено устно.

— Своевременно, — заметила Дженнифер тоном, подразумевающим обратное.

Она принялась читать. Я утруждать себя не стал. Берг будто колебалась, ожидая от меня комментария. Я просто поднял глаза и улыбнулся.

— Доброе утро, Дана, — сказал я. — Как прошли выходные?

— Уверена, лучше, чем у вас, — ответила она.

— Думаю, это можно не оспаривать, — сказал я.

Она усмехнулась и вернулась к столу обвинения.

— Неудивительно: она возражает против всего, — сказала Дженнифер. — Включая сокращение залога.

— В порядке вещей, — сказал я. — Как уже говорил, не беспокойся о залоге сегодня. Мы...

Меня оборвал раскатистый голос Морриса Чана, помощника судьи, объявившего о появлении достопочтенной Уорфилд. Нам приказали встать и соблюдать тишину.

Я считал, что нам повезло, когда это дело попало к Уорфилд. Она была жестким юристом, стояла за закон и порядок, но прежде сама работала в защите. Часто защитники, становясь судьями, из кожи вон лезут, чтобы казаться беспристрастными, и тем самым склоняются в сторону обвинения. Об Уорфилд я слышал иное. Хотя мне не доводилось вести дела в её суде, в разговорах коллег, в барах «Красное Дерево» и «Четыре зеленых поля», у меня сложилось впечатление, что судья всегда прислушивается к доводам до конца. Кроме того, она была афроамериканкой — а значит, аутсайдером. В итоге ей приходилось быть лучше других. Такой склад ума мне импонировал. Она отлично понимала, через что я прохожу, защищая самого себя. Я предполагал, что это знание она будет учитывать, вынося решения.

— Рассматривается дело штата Калифорния против Холлера. На сегодня у нас ряд ходатайств защиты — произнесла судья. — Мистер Холлер, будете выступать вы или ваш второй адвокат, мисс Аронсон?

Я поднялся, чтобы ответить.

— С позволения суда, — начал я, — сегодня мы разделим роли. Я хотел бы начать с ходатайства о прекращении дела.

— Очень хорошо, — сказала Уорфилд. — Продолжайте.

И вот тут начиналась тонкая игра. Формально я подал ходатайство об исключении доказательств, добытых неконституционным путем. Я оспаривал законность остановки автомобиля, которая привела к обнаружению тела Сэма Скейлза в багажнике моей машины. Если бы это ходатайство было удовлетворено, дело против меня, скорее всего, развалилось бы. Но трудно было поверить, что судья — даже такая справедливая, какой, по моим сведениям, была Уорфилд, — решится так подставить штат. На это я и рассчитывал, потому что и сам этого не хотел. С любым другим клиентом я предпочел бы такой исход. Но это было мое дело. Я не желал выигрывать на формальности. Мне нужно было полное оправдание.

Хитрость состояла в том, чтобы добиться полноценного слушания о конституционности самой остановки, из-за которой я и оказался за решеткой. Но нужно оно было мне прежде всего затем, чтобы вызвать офицера Милтона, положить его историю на протокол и получить ее показания под присягой. Потому что я был убежден: меня подставили, и в этой подставе, так или иначе, участвовал Милтон — сознательно или нет.

Держа распечатку ходатайства, я подошел к трибуне между столами защиты и обвинения. По пути невольно глянул в галерею и заметил, как минимум двоих журналистов, которых знал по предыдущим заседаниям. Они были моим каналом, через который я выводил свою линию защиты наружу, в мир.

Я также увидел в последнем ряду свою дочь, Хейли. Предположил, что она прогуливает занятия в университете, но сердиться не мог. Я запретил ей навещать меня в тюрьме. Не хотел, чтобы она когда-либо видела меня в тюремной робе, и даже вычеркнул ее из списка разрешенных посетителей. Суд оставался единственным местом, где она могла видеть меня и поддержать — и я это ценил. К тому же, находясь здесь, она уходила из воображаемого мира лекций и получала настоящее юридическое образование.

Я кивнул ей и улыбнулся, но, встретив ее взгляд, снова ощутил, насколько плохо сидит на мне костюм. Он выглядел чужим и каждому в зале вещал: перед вами — заключённый. Все равно что явиться в тюремной робе. Я отогнал эти мысли, поднялся на трибуну и сосредоточился на судье.

— Ваша Честь, — сказал я. — Как изложено в представленном ходатайстве, защита утверждает, что меня подставили. И эта схема сработала благодаря незаконной и неконституционной остановке полицией в ночь моего ареста. Я повторно…

— Кем установлено, мистер Холлер? — перебила судья.

Вопрос меня озадачил. Каким бы уместным он ни выглядел сам по себе, в этот момент — до завершения моей речи — он звучал неожиданно.

— Ваша Честь, это не предмет данного слушания, — ответил я. — Вопрос — в остановке и ее конституционности. Это…

— Но вы утверждаете, что вас подставили. Вы знаете, кто именно?

— Повторю, Ваша Честь, это не относится к текущему вопросу. В феврале, когда мы предстанем перед присяжными, это станет крайне актуально, но я не понимаю, почему я должен раскрывать обвинению свою теорию, одновременно оспаривая законность остановки.

— Продолжайте.

— Благодарю, Ваша Честь. Я так и сделаю.

— Это был выпад?

— Простите?

— То, что вы сказали, — это выпад в мою сторону, мистер Холлер?

Я растерянно покачал головой. Я даже не сразу понял, о чем речь.

— Э-э… нет, Ваша Честь, это не выпад, — сказал я. — У меня не было намерения вас задеть…

— Хорошо. Давайте двигаться дальше — сказала судья.

Я все еще ощущал замешательство. Судья, казалось, очень чутко реагировала на все, что можно трактовать как сомнение в ее компетенции или авторитете. Но хорошо, что мы выяснили это на ранней стадии.

— В любом случае, приношу извинения, если что-то прозвучало неуважительно, — сказал я. — Как уже отмечалось, я подал ходатайство о прекращении дела, оспаривая вероятную причину для остановки и для последующего обыска багажника автомобиля, которым я управлял. По этим вопросам необходимо провести доказательное слушание с вызовом полицейского, остановившего меня и обыскавшего машину. Я хотел бы согласовать время. Но прежде, чем мы это сделаем, есть сопутствующие вопросы. Ваша Честь, мой следователь уже пять недель безуспешно пытается поговорить с офицером Роем Милтоном — человеком, который меня остановил, — несмотря на многочисленные обращения к нему лично и в управление. Вероятно, по тем же причинам, обвинение не сотрудничает и по эпизодам ареста. С первого дня, это звено в цепочке их усилий, призванных помешать справедливому судебному разбирательству.

Берг поднялась, но Уорфилд остановила ее поднятой ладонью.

— Позвольте прервать вас, мистер Холлер, — сказала судья. — Вы только что сделали серьезное заявление. Подтвердите его сейчас же.

Я перевел дух и собрался с мыслями.

— Ваша Честь, — начал я, — обвинение очевидно не желает, чтобы я допрашивал офицера Милтона, и это видно уже из их решения пойти к большому жюри за обвинительным заключением и получить его показания тайно, вместо предварительного слушания, где я мог бы провести перекрестный допрос.

В калифорнийской практике дело о тяжком преступлении может попасть в суд после предварительного слушания, на котором судье представляются доказательства наличия вероятной причины, а обвиняемый предстаёт перед судом. Альтернатива — передать материалы большому жюри присяжных и просить вынести обвинительное заключение. Именно так поступила Берг. Ключевое различие: предварительное слушание открыто, и защита вправе допрашивать свидетелей, а большое жюри работает втайне.

— Обращение к большому жюри — вполне допустимая опция для обвинения, — заметила Уорфилд.

— И она лишает меня возможности допросить моих обвинителей, — сказал я. — В ночь моего ареста на офицере Милтоне, согласно регламенту полиции, была нагрудная камера, и эту видеозапись нам не предоставили. Я также отмечал наличие видеокамеры в патрульной машине — ее запись нам тоже не передали.

— Ваша Честь? — Дана Берг встала. — Штат возражает против манеры ведения дела защитой. Он превращает ходатайство о сокрытии улик в ходатайство о раскрытии доказательств. Я в замешательстве.

— Я тоже, — сказала Уорфилд. — Мистер Холлер, я позволила вам защищать себя, потому что вы опытный юрист, но вы все больше напоминаете дилетанта. Пожалуйста, придерживайтесь правил.

— Тогда и я в замешательстве, Ваша Честь, — ответил я. — Я подал юридически безупречное ходатайство об аннулировании результатов необоснованного обыска. Бремя доказать законность обыска — на мисс Берг. Однако офицера Милтона я в зале не вижу. Обвинение не готово на уступки, мисс Берг не готова возражать по существу. Вместо этого она демонстрирует возмущение — будто я должен верить ей на слово.

— Ваша Честь, я прошу назначить доказательные слушания и возможности подготовиться к нему после получения положенных мне материалов. Я не могу полноценно обосновать ходатайство о прекращении дела, пока обвинение нарушает по нему, правила раскрытия информации. Прошу суд снять вопрос на сегодня, обязать обвинение выполнить свои обязательства по раскрытию и назначить слушание на дату, к которой будет обеспечена явка свидетелей, включая офицера Милтона.

Судья перевела взгляд на Берг.

— Я знаю, что у нас есть ходатайство об открытии дела мистера Холлера, — сказала Уорфилд. — Но что по только что упомянутым пунктам? Видео с нагрудной камеры и из патрульной машины. Они уже должны были быть переданы.

— Ваша Честь, — сказала Берг, — у нас возникли технические трудности с передачей…

— Ваша Честь, — взорвался я, — они не могут теперь прятаться за «техническими трудностями»! Меня арестовали пять недель назад. На кону моя свобода, и ссылаться на технику как на причину нарушения моих процессуальных прав — вопиющая несправедливость. Они блокируют мне доступ к Милтону. Ясно и просто. Сначала — выбор большого жюри вместо предварительного слушания, теперь — повторение того же приема. Я не отказывался от права на ускоренный суд, а обвинение делает все, чтобы тянуть время.

— Мисс Берг? — сказала Уорфилд. — Ваш ответ?

— Ваша Честь, — сказала Берг, — если бы подсудимый перестал перебивать меня до того, как я закончу фразу, он бы услышал, что у нас были — именно так, в прошедшем времени — технические трудности. Они устранены, и у меня с собой видеозаписи и с нагрудной камеры, и из патрульной машины, готова передать их стороне защиты сегодня. Более того, штат решительно отвергает любые намеки на затягивание или давление на подсудимого с целью срыва сроков. Мы готовы начинать, Ваша Честь. Нам не нужны отсрочки.

— Очень хорошо, — сказала Уорфилд. — Передайте записи защите, и мы…

— Ваша Честь, по порядку ведения, — сказал я.

— В чем дело, мистер Холлер? — спросила судья. — Я теряю терпение.

— Обвинитель только что назвала меня подсудимым, — сказал я. — Да, я подсудимый по делу, но, выступая в суде, я — адвокат защиты. Прошу суд указать мисс Берг обращаться ко мне надлежащим образом.

— Вы зацепились за семантику, мистер Холлер, — сказала Уорфилд. — Суд не видит необходимости давать обвинению такие указания. Вы — обвиняемый. Вы также — адвокат защиты. В данном случае разницы я не усматриваю.

— Присяжные могли бы усмотреть, Ваша Честь, — сказал я.

Уорфилд вновь подняла руку, как регулировщик, прежде чем Берг успела возразить.

— Никаких прений не требуется, — сказала она. — Ходатайство защиты отклоняется. Мы продолжим рассмотрение данного дела в четверг утром. Мисс Берг, я ожидаю, что вы обеспечите явку офицера Милтона для допроса мистером Холлером по поводу остановки транспортного средства. Я с готовностью подпишу судебную повестку, если нужно. Но учтите: если он не явится, я расположена удовлетворить ходатайство. Это ясно, мисс Берг?

— Да, Ваша Честь, — сказала Берг.

— Прекрасно. Переходим к следующему ходатайству — сказала Уорфилд. — В одиннадцать я покидаю здание для встречи вне суда. Продолжим.

— Ваша Честь, наше ходатайство об открытии дела представит мой второй адвокат, Дженнифер Аронсон.

Дженнифер поднялась и направилась к кафедре. Я вернулся к столу защиты; мы слегка коснулись друг друга руками, расходясь в проходе.

— Забери их, — прошептал я. 

Глава 6 

Преференции, которые я получал как «Обвиняемый, защищающий себя сам», распространялись и на центр временного содержания: мне выделяли помещение и время для ежедневных встреч с моей командой. Я назначал их с понедельника по пятницу на 15:00 — независимо от того, была ли насущная повестка или чистая стратегия. Мне требовалась связь с внешним миром, хотя бы ради собственного рассудка.

Эти встречи становились испытанием для Циско и Дженнифер: их самих и их сумки обыскивали на входе и на выходе, а правило было таким, что команда должна собраться в переговорной для адвокатов и клиентов еще до того, как меня выведут из модуля. В тюрьме все происходило в равнодушном темпе, который задавали помощники шерифа, управлявшие всем этим спектаклем. Последнее, на что мог рассчитывать арестант, даже если он профессионал, — это пунктуальность. По той же причине я вставал в четыре утра, чтобы через шесть часов отправиться на слушание, шедшее всего в четырех кварталах отсюда. Эти задержки и мелочные ограничения означали: им обычно приходилось приезжать ко входу для адвокатов к двум пополудни, чтобы я успел встретиться с ними часом позднее.

Сегодняшняя встреча, следовавшая за судом, была важнее, чем привычный «час психического здоровья». Судья Уорфилд подписала распоряжение, разрешающее Дженнифер Аронсон принести в тюрьму дисковый плеер на нашу конференцию, чтобы я мог просмотреть видеозаписи, которые, в конце концов, передало обвинение.

Я опоздал: почти четыре часа ушло на обратную дорогу на автобусе из здания суда в тюрьму. К моменту, когда меня провели в адвокатскую комнату, Дженнифер и Циско ждали почти час.

— Простите, ребята, — сказал я, когда помощник шерифа втолкнул меня внутрь. — Здесь я ничего не контролирую.

— И не говори, — отозвался Циско.

Обстановка была той же, что и в адвокатской в здании суда: они сидели напротив, камера в углу — якобы без аудио. Разница в том, что здесь мне разрешали держать ручку, чтобы делать заметки или писать от руки ходатайства. В камеру ручку брать нельзя: оружие, трубка, источник чернил для татуировок. На деле мне позволили только ручку с красными чернилами — цвет, признанный «нежелательным» для татуировок — на случай, если я каким-то образом пронесу ее тайком в свой блок.

— Уже смотрели видео? — спросил я.

— Раз десять, пока ждали, — сказал Циско.

— И что?

Я вопросительно посмотрел на Дженнифер. Она была юристом.

— Ты отлично помнишь сказанное и сделанное, — ответила она.

— Ладно, — сказал я. — Посмотрим еще раз? Хочу набросать вопросы к офицеру Милтону.

— Ты уверен, что это лучший ход? — спросила Дженнифер.

Я взглянул на нее.

— Ты о том, чтобы я сам допрашивал парня, который меня арестовал?

— Да. Присяжным это может показаться мстительностью.

Я кивнул.

— Возможно. Но присяжных не будет.

— Репортеры, вероятно, будут. И это станет достоянием общественности

— Хорошо. В любом случае я запишу вопросы, а решение примем по обстановке. Ты тоже запиши, что хотела бы спросить, и сравним завтра или в среду.

К компьютерам мне прикасаться запрещено. Циско развернул ко мне экран. Сначала — запись с нагрудной камеры Милтона. Камера была закреплена на груди. Видеоряд начинался рулем его машины, затем резко перескакивал на момент, когда он выходит и идет по обочине к машине, которую я сразу узнал, как свой «Линкольн».

— Стоп, — сказал я. — Это собачья чушь.

Циско нажал паузу.

— Что именно «чушь»? — спросила Дженнифер.

— Видео, — ответил я. — Берг знает, чего я добиваюсь, и потешается над нами, несмотря на ее сегодняшние щедрые жесты в суде. Завтра подай судье ходатайство о предоставлении полной записи. Я хочу видеть, где этот парень был и что делал ДО того, как я якобы «случайно» попался ему на пути. Скажи судье, что нам нужно минимум полчаса записи ДО первого контакта. И нам нужна полная версия до четверга, прежде чем выйдем на слушание.

— Принято, — сказала она.

— Ладно, продолжаем с тем, что дали.

Циско запустил воспроизведение, и я принялся смотреть. В углу шёл тайм-код; я сразу стал записывать время и пометки. Остановка и все, что последовало, соответствовало моей памяти. Я наметил несколько точек, где смогу набрать очки на перекрестном допросе Милтона, и пару ловушек, куда его можно загнать на лжи.

Из нового: Милтон открыл багажник «Линкольна» и заглянул внутрь, проверяя, подает ли Сэм Скейлз признаки жизни. В тот момент я сидел на заднем сиденье патрульной машины, и мой обзор был ограничен и низок. Теперь же я видел тело Сэма: он лежал на боку, колени подтянуты к груди, руки за спиной, перемотаны несколькими слоями клейкой ленты. У него был избыточный вес, и он выглядел так, словно его затолкали в багажник.

Я различал огнестрельные раны в области груди и плеча, а также то, что выглядело входным отверстием на левом виске и выходным — через правый глаз. Это не стало откровением: ранее мы уже получили фото от Берг. Но видео придавало преступлению удушающую осязаемость.

При жизни Сэм Скейлз не вызывал сочувствия, а мертвым выглядел жалко. Кровь сочилась через отверстие от пули, вышедшей из глаза, и растеклась по полу багажника.

— О, черт, — услышал я голос Милтона.

А затем — приглушенное гудение, похожее на подавленный смешок.

— Прокрути еще раз, — сказал я. — После «О, черт».

Циско повторил фрагмент, и я вновь уловил тот звук. В нем было злорадство. Я отметил: присяжным полезно будет это услышать.

— Стоп, — сказал я.

Кадр застыл. Я уставился на Сэма Скейлза. Я представлял его несколько лет по разным делам и, странно, питал к нему симпатию — даже когда частным образом разделял общую ненависть к его аферам. Одна еженедельная газета назвала его «самым ненавидимым человеком в Америке» — и это не было преувеличением. Он был мошенником-пожирателем. Без тени вины создавал сайты для сбора пожертвований «в пользу», переживших землетрясения, цунами, оползни, школьные расстрелы. Где бы ни случалась трагедия, от которой мир замирал, рядом возникал сайт Сэма, фальшивые отзывы и кнопка «Пожертвовать СЕЙЧАС!»

Я искренне верил, что каждый обвиняемый заслуживает лучшей защиты, но даже мое терпение на Сэме давало трещину. Дело было не в том, что он уклонился от последнего гонорара. Последней каплей стал эпизод, к которому я не имел отношения: его арест за сбор средств «на гробы детям», погибшим при бойне в детском центре Чикаго. Пожертвования шли через сайт Скейлза и, как всегда, оседали у него в кармане. Он позвонил мне из тюрьмы — и, услышав детали, я отказался его представлять. Потом пришел запрос на его файл от адвоката из офиса государственного защитника — и это было последнее, что я о нем слышал до того дня, когда он появился мертвым в багажнике моего автомобиля.

— На записи с автомобильной камеры что-то необычное есть? — спросил я.

— Не особо, — ответил Циско. — То же самое, только с другого угла.

— Хорошо, тогда пока оставим. Время поджимает. Что еще было в последней «посылке» от «Даны Эшафот»?

Моя попытка разбавить разговор иронией осталась без отклика. Ставки были слишком высоки для шуток. Циско ответил сухо: — Мы также получили видео из «Черной дыры», — сказал он. — Все еще целиком не посмотрел, займусь в приоритете, как только выберусь отсюда.

«Черной дырой» горожане прозвали гигантский подземный гараж под деловым центром: он спиралью уходил вглубь на семь уровней. В день убийства Сэма Скейлза я поставил машину именно там, дав водителю выходной — рассчитывал провести весь день в суде. Теория обвинения была такова: я похитил Сэма накануне, запихнул его в багажник и застрелил, оставив тело на ночь и на следующий день, пока заседал в суде. Для меня эта версия противоречила здравому смыслу, и я был уверен, что смогу убедить в этом присяжных. Но до начала процесса у обвинения оставалось время подправить теорию и выставить что-то убедительнее.

Время смерти определили примерно за сутки до того, как офицер Милтон обнаружил тело. Это объясняло и лужу под машиной — именно она, по предположению, насторожила Милтона и привела к печальному открытию багажника. Тело начинало разлагаться, а из отверстия от пули в полу багажника сочилась жидкость.

— Есть догадки, зачем обвинению понадобились эти углы в гараже? — спросил я.

— Думаю, им нужно заявить, что вашу машину весь день никто не трогал, — сказала Дженнифер. — А если ракурсы достаточно четко покажут, как из-под нее капает, то это станет еще одним аргументом обвинения.

— Узнаем больше, когда я сам посмотрю, — добавил Циско.

Меня вдруг пробрал озноб от мысли, что кто-то убил Сэма Скейлза в моей машине — скорее всего, пока она стояла в моем гараже, — а потом я целый день катал его тело по округу.

— Ладно, что еще? — спросил я.

— Есть ещё новость, — сказал Циско. — У нас есть показания вашей соседки: ночью она слышала у вас дома голоса двух мужчин, которые ссорились.

Я покачал головой.

— Ничего такого не было, — сказал я. — Кто это? Миссис Шогрен или тот идиот Чейзен, что живет ниже по склону?

Циско листнул отчет.

— Миллисент Шогрен, — прочитал он. — Слов разобрать не смогла. Только сердитые голоса.

— Хорошо. Опроси её — только не напугай, — сказал я. — Потом поговори с Гэри Чейзеном, его дом находится на другой стороне от моего. Он вечно подбирает бездомных в Западном Голливуде, а потом у них разгораются скандалы. Если Милли что-то и слышала, то это долетало от Чейзена. Район тихий, она на вершине холма — там слышимость шикарная.

— А ты сам? — спросила Дженнифер. — Что слышал?

— Ничего, — ответил я. — Я же рассказывал: в ту ночь лег пораньше и ничего не слышал.

— И спал один, — уточнила Дженнифер.

— Увы, — сказал я. — Знал бы, что на меня повесят убийство, может, и сам бы подобрал какого-нибудь бездомного.

И снова ситуация не располагала к улыбкам. Никто не усмехнулся. Но разговор о том, что и откуда слышала Милли Шогрен, подвел к следующему.

— Милли не говорила, что слышала выстрелы, верно? — спросил я.

— Здесь об этом не сказано, — ответил Циско.

— Тогда обязательно спроси, — сказал я. — Возможно, удастся повернуть их показания в нашу пользу.

Циско слегка покачал головой.

— Что? — спросил я.

— Плохие новости, босс, — сказал он. — В пакете с материалами есть баллистика — выглядит нехорошо.

Теперь я понял, почему они были такими мрачными, когда я пытался их растормошить. Они берегли ледяной душ — и вот я был готов.

— Давай, — сказал я.

— Итак, одна пуля, та, что прошла через голову жертвы и пробила дно багажника, — ее нашли на полу вашего гаража, — сказал Циско. — Рядом — кровь. Пуля ударилась о бетон и расплющилась, так что совпадение по нарезам неполное. Но провели анализ сплавов и сопоставили с другими пулями, извлеченными из тела. Судя по пакету, ДНК по крови пока нет, но можно предположить, что она тоже окажется Скейлза.

Я кивнул. Это означало, что обвинение способно доказать: Сэм Скейлз был убит в гараже моего дома в тот период, когда, по моим данным, я находился дома. Я вспомнил правовой совет, который накануне выдавал Эдгару Кесаде. Теперь я оказался в той же тонущей лодке. С юридической точки зрения я был в полном дерьме.

— Ладно, — сказал я, наконец. — Мне нужно это обдумать. Если сюрпризов больше нет, уходите, а я займусь стратегией. Это ничего не меняет. Это по-прежнему подстава. Просто подстава чертовски искусная, и мне нужно сосредоточиться и все обдумать.

— Уверен, босс? — спросил Циско.

— Мы можем поработать вместе, — предложила Дженнифер.

— Нет, мне необходимо обдумать это в одиночестве, а вы идите.

Циско поднялся, подошел к двери и оглушительно застучал по стали кулаком.

— Завтра в это же время? — спросила Дженнифер.

— Да, — сказал я. — Пора перестать разбирать их версию и начать строить нашу.

Дверь открылась, и помощник шерифа увел моих коллег оформляться на выход. Дверь захлопнулась, и я остался один. Я закрыл глаза и стал ждать, когда за мной придут снова. Где-то хлопали стальные створки, кричали люди в клетках. Эхо и звон железа — неизбежная музыка моей жизни в «Башнях-Близнецах».

Глава 7 

Вторник, 3 декабря

Утром я сообщил помощнику шерифа, что мне нужна юридическая библиотека — провести исследование по делу. Прошло полтора часа, прежде чем другой помощник пришел и отвел меня туда. Библиотека оказалась небольшой комнатой на уровне «В»: четыре письменных стола и стена, заставленная полками с двумя экземплярами Уголовного кодекса Калифорнии и несколькими томами судебной практики — отчеты о решениях Верховного суда штата и апелляционных инстанций. Во время первого визита я уже листал эти книги и понял: они безнадежно устарели и бесполезны. В наше время все живет в компьютерах и обновляется в момент изменения закона или появления прецедента. Эти тома стояли там для вида.

Но библиотека была нужна мне не за этим. Мне требовалось записать мысли о деле, которые я сформулировал за бессонную ночь, а здесь мне позволяли пользоваться ручкой. Конечно, Бишоп давно предлагал «арендовать» огрызок карандаша, которым я мог бы тайком пользоваться в камере, но я отказался: знал, что прежде, чем он доберется до меня, он «погуляет» по тюрьме и не раз пройдет от блока к блоку в прямой кишке «курьеров» — посетителей и арестантов. И мне потом пришлось бы прятать его, таким же способом.

Я выбрал библиотеку — и принялся за дело, исписывая обороты страниц черновика ходатайства, уже поданного и отклоненного.

То, что я составлял, по сути, было списком задач для моего следователя и второго адвоката. С самого начала нас подкосило то, что на стоянке у «Красного Дерева», где я оставил машину в ночь вечеринки, не было камер; по крайней мере, камеры соседей напротив не работали. Моя собственная камера на крыльце не захватывала ни гараж, ни улицу внизу.

Но, как я чувствовал, еще многое можно было сделать, чтобы развернуть ситуацию в нашу пользу. Прежде всего — получить полный доступ к моему мобильному и машине, которые сейчас находились у полиции. Нужно было ходатайствовать о праве их изучить и восстановить данные. Я знал: мобильный — лучший персональный трекер на планете. В моем случае он показал бы, что в ту ночь мой телефон был дома и не двигался. Навигация «Линкольна» подтвердила бы, что машина простояла в гараже весь вечер и ночь, вплоть до предполагаемого времени смерти Сэма Скейлза. Да, это не исключало варианта, что я взял напрокат другую машину или действовал с сообщником — выезжал, похищал, возвращал, — но тут логика и здравый смысл начинают разъедать позицию штата. Если я так искусно планировал убийство, то с какой стати целый день разъезжал по городу с трупом в багажнике?

Данные телефона и машины стали бы двумя весомыми кирпичами для присяжных и одновременно загнали бы обвинение в угол по ключевому элементу — возможности. Бремя доказывания на них, а значит, им придется объяснить, как я совершил преступление в собственном гараже, когда нет доказательств, что ни я, ни моя машина не покидали дом.

Заманил ли я Сэма в дом и там убил? Доказывайте.

Пользовался ли я другим транспортом, чтобы тайно уехать, похитить Сэма, привезти его обратно, уложить в багажник «Линкольна» и застрелить? Доказывайте.

Дженнифер должна была изучить и оформить эти ходатайства. Для Циско у меня был иной фронт. Сначала я поручил ему пройтись по моим прежним делам в поиске тех, у кого мог быть мотив навредить мне: неудовлетворенного клиента, стукача, того, кого я «кинул под автобус» в суде. Обвинить меня в убийстве — это, мягко говоря, чрезмерный план мести, но меня явно подставили, и я не имел права игнорировать ни один след. Теперь я собирался снять Циско с этой линии и передать ее Лорне Тейлор. Она знала мои дела и архивы лучше всех и понимала, что искать. Бумажную рутину она осилит, пока я перевожу Сэма Скейлза в сферу постоянного интереса для Циско. Я давно не представлял Скейлза и знал о его нынешней жизни мало. Циско предстояло изучить его — кто он, с кем, зачем, почему именно он стал жертвой заговора, нацеленного на меня. Мне нужно было знать все, к чему Сэм прикасался. Я не сомневался: в момент убийства он либо готовил очередную аферу, либо уже стоял в ее эпицентре. В любом случае мне требовались детали.

Частью изучения жизни Скейлза было изучение его смерти. После первой, скудной волны раскрытия данных от обвинения, мы получили отчет о вскрытии. Там подтверждалось очевидное: смерть от множественных огнестрельных ранений. Но это был лишь первичный протокол — после осмотра тела. Токсикология в него не вошла. На нее обычно уходит две-четыре недели после вскрытия. Значит, результаты должны были быть готовы, и то, что их не оказалось в последней порции данных от прокуратуры, показалось мне подозрительным. Возможно, обвинение что-то прячет, и мне следовало выяснить — что именно. Я также хотел знать, в каком состоянии были психические функции Сэма в момент, когда его, предположительно живого, уложили в багажник моей машины и застрелили.

Это можно было решить двумя путями. Дженнифер могла просто подать ходатайство о выдаче отчета в рамках раскрытия, а Циско — съездить в офис коронера и попытаться получить копию самостоятельно. В конце концов, это публичная запись.

В моем списке я поручил это Циско по простой причине: если он добудет копию токсикологии сам, велика вероятность, что прокуратура не узнает, что она у нас. Это лучшая тактика: не сообщать обвинению, что у тебя на руках и куда ты с этим метишь, если только закон прямо этого не требует.

На данный момент — это весь список. Но возвращаться в блок мне не хотелось. Слишком шумно, слишком много отвлекающего. Тишина библиотеки мне пришлась по душе, и я решил: раз уж в руках ручка, накидаю проект ходатайства о доступе к телефону и машине. Хотел произвести этим впечатление на судью Уорфилд к четвергу, чтобы ускорить ход дела. Если завтра передать наброски Дженнифер, она быстро доведет их до кондиции.

Но едва я начал, как дежурному в библиотеке пришло сообщение: у меня посетитель. Это удивило — ко мне могли прийти лишь те, чьи имена я заранее внес в список, который заполнял при поступлении в тюрьму. Список был коротким и, в основном, состоял из людей моей защитной команды. На вторую половину дня у нас встреч не планировалось.

Я предположил, что это Лорна Тейлор. Хотя она руководила моей практикой, ни лицензии юриста, ни удостоверения следователя, у нее не было, и это не позволяло ей присутствовать на дневных встречах вместе с Дженнифер и Циско. Но когда меня провели к кабинкам для свиданий, и я посмотрел сквозь стекло, меня приятно поразило увидеть женщину, чье имя я записал последним — на авось.

По ту сторону стекла сидела Кендалл Робертс. Я не видел ее больше года. С той поры, как она сказала, что уходит, — ни разу.

Я опустился на табурет у стекла и снял трубку с рычага. Она подняла трубку на своей стороне.

— Кендалл, — сказал я. — Что ты здесь делаешь?

— Узнала об аресте и не смогла не приехать, — сказала она. — Ты в порядке?

— В порядке. Это все собачья чушь, и я докажу это в суде.

— Я верю тебе.

Когда она ушла от меня, она ушла и из города.

— Э-э… когда прилетела? — спросил я. — В город, я имею в виду.

— Вчера поздно вечером.

— Где остановилась?

— В отеле. Рядом с аэропортом.

— Хорошо. Надолго?

— Не знаю. Планов нет. Когда суд?

— Не раньше, чем через два месяца. Но заседание — уже в этот четверг.

— Может, зайду.

Сказала так, словно я пригласил ее на вечеринку. Мне было все равно. Она выглядела великолепно. Казалось, со времени нашей последней встречи она ни разу не стриглась: волосы мягко обрамляли лицо и падали на плечи. Когда она улыбалась, на щеках проступали ямочки. У меня сжалось в груди. С двумя бывшими женами я прожил суммарно семь лет. Почти столько же — с Кендалл. Казалось, всё было прекрасно на протяжении многих лет, пока внезапно мы не начали отдаляться друг от друга, и она не заявила о своем намерении уехать из Лос-Анджелеса.

Я не мог оставить ни дочь, ни практику. Предложил больше путешествовать, но уезжать не собирался. В итоге ушла Кендалл. Однажды, пока я был в суде, она собрала вещи и оставила записку. Я подключил Циско — лишь затем, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, по крайней мере, так я себе это объяснял. Он отследил ее до Гавайев, но я всё оставил как есть. Не полетел через океан, чтобы искать её и просить вернуться. Просто ждал и надеялся.

— Откуда прилетела? — спросил я.

— Из Гонолулу, — сказала она. — Я жила на Гавайях.

— Открыла студию?

— Нет, но веду занятия. Мне лучше не быть владелицей. Сейчас просто преподаю. Справляюсь.

У нее несколько лет была студия йоги на Вентуре, но она продала ее, когда начала ощущать беспокойство.

— Как долго ты здесь пробудешь?

— Я же сказала: пока не знаю.

— Если хочешь, можешь жить в моем доме. Я им все равно пользоваться не буду, а растения поливать надо — некоторые, кажется, и вовсе твои.

— Возможно. Посмотрим.

— Запасной ключ все еще под кактусом на передней террасе.

— Спасибо. Почему ты здесь, Микки? Нет способа выйти под залог или…

— На меня поставили пять миллионов. Это значит: десять процентов — и я на улице. Но эти деньги не возвращаются, виновен я или нет. Это почти все, что у меня есть, включая долю в доме. Не вижу смысла отдавать все за пару месяцев свободы. Я настоял на скором суде и собираюсь выиграть, не заплатив ни цента залогодержателю.

Она кивнула.

— Хорошо. Я верю тебе.

Визит длился всего пятнадцать минут, после чего телефоны отключались. Я знал, что время на исходе. Но, увидев ее, я заново ощутил, что поставлено на кон.

— Спасибо, что пришла, — сказал я. — Прости за короткий формат — ты проделала такой путь…

— Ты внес меня в список посетителей, — сказала она. — Я не была уверена, когда меня спросили, а потом они назвали мое имя. Это было приятно.

— Я думал, может, придешь, если услышишь. Не знал, дойдет ли новость до Гавайев, но здесь об этом шумят.

— Ты знал, что я на Гавайях?

Промашка.

— Ну, вроде того, — сказал я. — Когда ты вот так ушла, я просто хотел знать, что ты в порядке. Попросил Циско навести справки, и он сказал, что ты улетела на Гавайи. Куда именно и надолго ли — не знал. Просто — Гавайи.

Я видел, как она обдумывает мой ответ.

— Хорошо, — сказала она наконец, приняв его.

— Как там? — спросил я, стараясь сгладить оплошность. — Нравится?

— Все нормально. Уединенно. Думаю о возвращении.

— Не знаю, чем могу помочь, но, если что-то понадобится — скажи.

— Хорошо. Спасибо. Пожалуй, мне пора. Они сказали, у меня пятнадцать минут.

— Да, но они просто отключают телефоны, когда время выходит. Ты вернешься? Я тут каждый день, если не в суде.

Я улыбнулся, будто был стендап-комиком. Прежде чем она ответила, в трубке взвыло электронное жужжание — связь отключили. Я видел, как шевелятся ее губы, но не слышал. Она посмотрела на аппарат, затем на меня и медленно повесила трубку. Визит окончен.

Я кивнул и неловко улыбнулся. Она слегка помахала, встала. Я тоже поднялся и пошел вдоль ряда кабинок — со стороны заключенных они были открыты. В каждый проем я заглядывал на долю секунды и пару раз ловил ее взгляд — она шла параллельно с другой стороны.

А потом исчезла.

Сотрудник спросил, вернусь ли я в юридическую библиотеку; я ответил, что хочу в блок.

Пока меня вели обратно, я прокручивал ее последние слова, сорвавшиеся в пустоту. Я всматривался в движение ее губ над мертвым телефоном. Понял: она сказала — «Я не знаю». 

Глава 8

Четверг, 5 декабря

Офицер Рой Милтон был в форме и сидел в первом ряду галереи за столом обвинения, когда меня ввели в зал. Я сразу узнал его — в ночь моего ареста он запечатлелся в памяти. По протоколу департамента шерифа я был прикован цепью к поясу, кисти закованы по бокам. Меня подвели к столу защиты; конвойный снял цепи, и Дженнифер, уже наготове, помогла мне надеть пиджак. Лорна каким-то чудом управилась с подгонкой за два дня — костюм сидел безупречно. Застегивая манжеты, я повернулся к галерее и обратился к Милтону:

— Офицер Милтон, как сегодня самочувствие?

— Не отвечайте, — сказала Дана Берг со стола обвинения.

Я посмотрел на нее, а она — прямо на меня.

— Не лезьте к свидетелю, Холлер, — сказала она.

Я развел руками.

— Просто проявляю сердечность.

— Проявляйте ее к тем, кто на вашей стороне, — отрезала Берг.

— Как скажете, — сказал я.

Я обвел взглядом полукруглый зал и увидел дочь на ее обычном месте. Улыбнулся, кивнул — она ответила тем же. Кендалл Робертс я не увидел, да и не рассчитывал. Я посчитал, что ее визит – это своего рода компенсация за внезапное исчезновение. И это все, что мог о нем сказать.

В конце концов я придвинул стул к столу защиты и сел рядом с Дженнифер.

— Ты хорошо выглядишь, — сказала она. — Лорна отлично поработала.

До этого мы успели переговорить во временной камере вместе с Циско. Но он уже ушел — впереди был ворох следственных поручений.

Я услышал шепот у себя за спиной и, обернувшись, увидел двух журналисток, которые вели это дело с первых дней, — они заняли привычные места. Обе — женщины. Одна из «Лос-Анджелес Таймс», другая — из «Дейли Ньюс». Конкурентки, которым нравилось сидеть рядом и шептаться в ожидании судьи. Одри Финнел из «Таймс» я знал много лет — она освещала не одно мое дело. Эдди Гэмбл была новенькой в криминальной хронике, я знала ее лишь по статьям в газете.

Вскоре судья Уорфилд появилась в дверях позади секретаря, и зал призвали к порядку. Прежде чем перейти к ходатайству о прекращении, я обратился к судье:

— Ваша Честь, у защиты есть срочное новое ходатайство — обвинение по-прежнему нарушает правила раскрытия данных.

— Что на этот раз, мистер Холлер? — спросила судья.

В ееголосе зазвучали нотки раздражения, и это меня озадачило: слушание едва началось. Я подошел к кафедре, а Дженнифер отнесла копии нового ходатайства к столу обвинения и секретарю, после чего бумаги ушли судье.

— Ваша Честь, защита всего лишь просит то, на что имеет право, — сказал я. — Перед вами ходатайство о предоставлении данных с моей машины и моего мобильного телефона. Обвинение их не передает, потому что знает: они меня оправдывают и покажут, что я был дома, а машина стояла в гараже в тот самый момент, когда, по их версии, я якобы выехал, похитил мистера Скейлза, а затем привез к себе и убил.

Дана Берг вскочила и сразу возразила. Ей не пришлось даже объяснять основания — судья перехватила инициативу.

— Мистер Холлер, — сказала она. — Презентация вашего дела в медиа вместо суда недопустима и опасна. Вы меня понимаете?

— Понимаю, Ваша Честь, и приношу извинения, — сказал я. — Защищая самого себя, я погружаюсь в такие глубины эмоций, с какими обычно не сталкиваюсь.

— Это не оправдание. Считайте это единственным предупреждением.

— Спасибо, Ваша Честь.

Произнося извинения, я не мог не подумать: что она сделает, если обвинит меня в неуважении к суду? Посадит? Я уже там. Оштрафует? Удачи с взысканием — доход у меня сейчас нулевой, пока я отбиваюсь от обвинения в убийстве.

— Продолжайте, — велела судья. — К делу.

— Ваша Честь, суть ходатайства очевидна, — сказал я. — У штата есть эти данные, а у нас их нет. Судя по всему, в окружной прокуратуре вошло в привычку припрятывать информацию, пока защита её не попросит. Это работает не так. Речь о жизненно важной информации, касающейся моей собственности, необходимой мне для защиты. И нужна она мне сейчас, а не тогда, когда обвинению будет удобно.

Судья взглянула на Берг, приглашая к ответу. Та поднялась на трибуну и опустила микрофон до нужной высоты.

— Ваша Честь, предположения мистера Холлера неверны, — сказала она. — Запрашиваемые им данные получены полицией по ордеру на обыск, оформление которого заняло время. Материалы по этому ордеру поступили в мой офис только вчера, и ни я, ни кто-либо из команды их еще не просмотрели. Насколько я понимаю правила раскрытия, мне дозволено хотя бы ознакомиться с доказательствами, прежде чем передавать их защите.

— Когда защита их получит? — спросила Уорфилд.

— Думаю, к концу завтрашнего дня, — ответила Берг.

— Ваша Честь? — сказал я.

— Придержите коней, мистер Холлер, — остановила меня Уорфилд. — Мисс Берг, если у вас нет времени, поручите просмотр кому-то другому или не просматривайте. Я хочу, чтобы вы передали материалы защите к концу сегодняшнего дня.

— Да, Ваша Честь, — сказала Берг, потупив взгляд.

— Ваша Честь, я все равно хотел бы быть услышан, — сказал я.

— Мистер Холлер, я только что дала вам то, что вы просили, — нетерпеливо произнесла Уорфилд. — Что еще вы хотите услышать?

Когда Берг отошла, я шагнул к кафедре. Взглянув в зал, увидел Кендалл рядом с моей дочерью. Это прибавило мне уверенности. Я вновь поднял микрофон.

— Ваша Честь, — начал я, — защита обеспокоена абсурдом, будто «просмотр» должен предшествовать раскрытию любых обнаруженных доказательств. «Просмотр» — слово аморфное. Что именно считается просмотром? Сколько он длится? Два дня? Две недели? Два месяца? Я прошу суд установить четкие правила. Как вам известно, я не отказывался и не откажусь от права на скорое судебное разбирательство. Любая задержка с передачей материалов ставит защиту в заведомо слабое положение.

— Ваша Честь? — поднялась Берг. — Можно меня…

— Нет, мисс Берг, в этом нет нужды, — отрезала Уорфилд. — Разъясняю правила раскрытия в этом зале. Раскрытие — это дорога с двусторонним движением. Что входит — то и выходит. Немедленно. Никаких задержек и «необоснованных просмотров». Все, что получает государство, одновременно получает защита. И наоборот — все, что получает защита, получает и государство. Без промедления. Санкция за нарушение — исключение материалов стороны-нарушителя. Запомните. А теперь перейдем к вопросу, ради которого назначено это слушание: ходатайству об исключении, по сути — об отводе доказательств по делу. Мисс Берг, на вас лежит бремя оправдать обыск и выемку. У вас есть свидетель?

— Да, Ваша Честь, — сказала Берг. — Сторона обвинения вызывает офицера Роя Милтона.

Милтон поднялся с первого ряда и занял место у кафедры свидетеля. Он поднял руку, принес присягу. После формальностей Берг попросила его рассказать о моем аресте.

— Вы приписаны к подразделению «Метро», верно, офицер Милтон?

— Да.

— Какова юрисдикция «Метро»?

— По сути, весь город.

— Но в ту ночь вы работали в центре, на Второй улице, так?

— Верно.

— Какое у вас было задание?

— Я был на задании «ППОП», меня разместили рядом с...

— Позвольте прервать. Что такое «ППОП»?

— Подразделение по особым поручениям.

— Какая «особая» проблема стояла перед вами в тот вечер?

— Мы фиксировали всплеск преступности в деловом центре, главным образом вандализм. Внутри периметра работали наблюдатели, а я был в машине поддержки неподалеку от зоны. Стоял на углу Второй и Бродвея, видел обе улицы.

— На что вы должны были обращать внимание, офицер Милтон?

— На все, что выбивается из обыденного. Я увидел, как обвиняемый выехал с платной стоянки на Бродвее.

— Давайте об этом. Вы стояли неподвижно?

— Да. Припарковался у бордюра на юго-восточном углу Второй улицы. Передо мной просматривался тоннель, слева — Бродвей. Там я и увидел автомобиль, выезжающий с парковки.

— Место вам назначили или вы выбрали его сами?

— В результате анализа мы пришли к выводу, что моё местоположение должно соответствовать верхнему углу очерченной нами области делового центра.

— Но разве ваше местоположение не мешало обзору? Ведь здание "Лос-Анджелес Таймс Билдинг" наверняка закрывало вам вид на деловой центр, верно?

— Как я сказал, у нас были наблюдатели внутри периметра. Я выполнял функцию внешнего наблюдателя и исполнителя: моя задача была либо реагировать на выход людей из зоны в сторону Бродвея, либо, в случае необходимости, действовать внутри.

Шаг за шагом она провела его через остановку моей машины, наш разговор у багажника моего «Линкольна». Он описал, как я медлил и не хотел открывать багажник, и как он заметил, что из-под машины что-то капает.

— Я решил, что это кровь, — сказал Милтон. — В тот момент я посчитал, что возникла неотложная необходимость открыть багажник и проверить, не пострадал ли кто-то внутри.

— Благодарю, офицер Милтон, — сказала Берг. — У меня все.

Свидетеля передали мне. Моя цель — сформировать протокол, который пригодится на процессе. Берг не стала показывать видео: ей достаточно было закрепить «неотложную необходимость». Но накануне мы получили расширенные версии записей с нагрудной и автомобильной камер и три часа разбирали их в «Башнях-Близнецах». Дженнифер сохранила запись с нагрудной камеры на ноутбуке и была готова к показу.

Подходя к кафедре, я снял резинку с рулона распечатки аэрофотоснимка делового центра. Попросил у судьи разрешения подойти к свидетелю, развернул снимок перед ним.

— Офицер Милтон, вижу у вас ручка в кармане. Не могли бы вы отметить на этом снимке точку, где находились в ту ночь?

Милтон сделал пометку, я попросил добавить инициалы. Свернул лист, перевязал и попросил суд принять его как вещественное доказательство защиты «А». Милтон, Берг и судья выглядели немного озадаченными — это меня устраивало. Я хотел, чтобы Берг ломала голову, куда мы клоним.

Я вернулся к кафедре и попросил разрешения воспроизвести оба видео из переданных нам прокуратурой. Судья кивнула, и я использовал Милтона для аутентификации записей. Прокрутил от начала до конца, ни разу не остановившись для вопроса. Когда экраны погасли, я задал лишь пару уточнений.

— Офицер Милтон, вы считаете, что эти записи точно отражают ваши действия при остановке моей машины?

— Да. Все зафиксировано.

— Вы не видите признаков, что записи редактировали или изменяли?

— Нет. Все целиком.

Я попросил суд принять видео как доказательства защиты «B» и «C», и Уорфилд удовлетворила просьбу.

Я двинулся дальше, вновь оставив прокурора и судью с вопросом — Что я задумал.

— Офицер Милтон, в какой момент вы решили остановить мою машину?

— Когда вы поворачивали, я заметил отсутствие номерного знака. Это признак «машины для побега», поэтому я последовал за вами и инициировал остановку уже в тоннеле на Секонд-стрит.

— «Машины для побега», офицер?

— Иногда, совершая преступления, люди снимают номера, чтобы свидетели не смогли их запомнить.

— Понимаю. Но из просмотренного видео следует, что на машине был передний номер, верно?

— Да, был.

— Разве это не подрывает ваше объяснение причины остановки?

— Не обязательно. Обычно видят, как отъезжает машина. Для преступников важно снять задний номер.

— Хорошо. Вы видели, как я шел по улице от бара «Красное Дерево» и повернул направо на Бродвей?

— Да, видел.

— Я делал что-нибудь подозрительное?

— Насколько помню, нет.

— Я казался пьяным?

— Нет.

— Вы видели, как я выехал с парковки?

— Да.

— Это показалось вам подозрительным?

— Не особенно. Вы были в костюме, я решил, что вы просто припарковали машину на платной стоянке.

— Знали ли вы, что «Красное Дерево» — бар, где часто бывают адвокаты защиты?

— Не знал.

— Кто приказал вам меня остановить, когда я выехал со стоянки?

— Э-э… никто. Я заметил отсутствующий номерной знак, когда вы сворачивали на Вторую, покинул позицию и инициировал остановку вашей машины.

— То есть вы последовали за мной в тоннель и уже там включили проблесковый маячок, верно?

— Верно.

— Вы знали заранее, что я выеду без заднего номера?

— Нет.

— Вы были там специально, чтобы остановить именно меня?

— Нет.

Берг поднялась с возражением: мол, я изводил Милтона, повторяя один и тот же вопрос. Судья согласилась и велела двигаться дальше.

Я глянул на кафедру, на заметки, нацарапанные красными чернилами.

— Больше вопросов нет, Ваша Честь, — сказал я.

Судья выглядела слегка растерянной — допрос оборвался резко.

— Вы уверены, мистер Холлер?

— Уверен, Ваша Честь.

— Хорошо. У обвинения есть ещё вопросы к свидетелю?

Берг тоже казалась озадаченной моими действиями. Решив, что вреда я не нанес, она сказала, что вопросов не имеет. Судья перевела взгляд на меня:

— У вас есть другие свидетели, мистер Холлер?

— Нет, Ваша Честь.

— Прекрасно. Аргументы?

— Ваша Честь, мои аргументы уже изложены.

— Ничего больше? Не хотите хотя бы резюмировать свою позицию после допроса свидетеля?

— Нет, Ваша Честь.

— Сторона обвинения желает возразить?

Берг поднялась со стула, развела руками — мол, спорить не о чем, — и заявила, что представит письменный ответ на мое ходатайство.

— Тогда суд готов к решению, — сказала Уорфилд. — Ходатайство отклоняется. Перерыв.

Она произнесла это как ни в чем не бывало. В зале прошел шепот, в воздухе повисло разочарование — общее «Что?», прокатившееся по рядам.

А я был доволен. Я не хотел выигрывать сейчас. Я хотел повалить дерево обвинения перед присяжными — и победить. И только что занес топор в первый раз.

Глава 9

На трехчасовую встречу мы пришли в приподнятом настроении, несмотря на антураж. Мы сделали ровно то, что планировали — и закрепили это протоколом утреннего заседания. К тому же Дженнифер и Циско обещали хорошие новости. Я попросил Дженнифер начать.

— Помнишь Андре Лакосса? — спросила она.

— Еще бы, — сказал я. — Мой звездный час.

Это была правда. «Штат Калифорния против Андре Лакосса» можно было высечь на моем памятнике. Дело, которым я гордился больше всего. Невиновного человека, против которого навалилась вся система, обвиняли в убийстве — и я добился оправдания. Дело было не в процессуальных тонкостях, а в самой сути обвинения. Суд настолько ясно установил его невиновность, что штат был вынужден возместить ему ущерб, причиненный незаконным преследованием.

— И что с ним? — спросил я.

— Он увидел новости о твоем деле и хочет помочь, — сказала Дженнифер.

— Как именно?

— Микки, ну ты же понимаешь. Ты выбил ему семизначную компенсацию за незаконное преследование. Он хочет отплатить. Он позвонил Лорне и сказал, что может внести двести тысяч на залог.

Меня слегка качнуло. Андре едва выстоял, когда его держали здесь же, в «Башнях-Близнецах», во время суда. Потом я договорился об урегулировании, взял треть — и это было семь лет назад. Похоже, он распорядился деньгами с толком и теперь готов вложить часть, чтобы вытащить меня.

— Он понимает, что эти деньги не вернутся? — спросил я. — Двести тысяч — это порядочная доля того, что он получил.

— Понимает, — сказала Дженнифер. — И это не последние его деньги Он оказался удачливым инвестором. Лорна говорит, он вложился в криптовалюту, стартовый капитал разросся. Он предлагает две сотни без условий. Я хочу немедленно просить слушание по залогу. Уговорим Уорфилд снизить до двух с половиной — трех миллионов, как и должно быть, — и ты выйдешь.

Я кивнул. Деньги Андре могли закрыть десять процентов установленного залога. Но была загвоздка.

— Это великодушно, но делу вряд ли поможет, — сказал я. — Берг не согласится на уменьшение залога. И нет гарантий, что Уорфилд тоже. Если Андре хочет вмешаться, лучше подумать об оплате экспертов, исследований, вещественных испытаний и переработок для всей команды.

— Нет, босс, — сказал Циско.

— Мы это обсудили, — сказала Дженнифер. — И есть еще один человек, готовый помочь. Еще один донор.

— Кто?

— Гарри Босх, — произнесла она.

— Да ладно, — сказал я. — Он полицейский в отставке. Он не может…

— Микки, прошлым летом ты выбил ему миллион компенсации и не взял ни цента, — напомнила Дженнифер. — Он хочет…

— Я не взял оплату, потому что ему могут понадобиться эти деньги. Он хотел увеличить свою страховку. Кроме того, я учредил трастовый фонд, и он вложил их туда.

— Слушай, он может воспользоваться ими или занять под них, — настаивала она. — Важно другое: тебе нужно выбираться. Здесь опасно, ты худеешь, выглядишь плохо, здоровье под угрозой. Помнишь, что говорил Сигел? «Выгляди как победитель — и ты им станешь». Сейчас ты не выглядишь победителем. Костюм — это хорошо, но ты бледен и изможден. Тебе нужно выйти, прийти в форму к суду.

— Он сказал: «Веди себя как победитель…» — буркнул я.

— Неважно. Смысл тот же. Это шанс. Люди сами пришли. Мы их не просили. Андре сказал, что включил телевизор на прошлом заседании и увидел тебя — и это вернуло его туда, от куда ты его вытащил.

Я кивнул. Она права. Но брать деньги — особенно у Босха, сводного брата, которому они нужны — мне не хотелось.

— И еще: ты должен быть дома на Рождество и увидеть дочь, — сказала Дженнифер. — Твой запрет на посещения ранит ее так же, как и тебя.

Последний довод попал в сердце. Я скучал по дочери. По ее голосу.

— Ладно, я тебя услышал, — сказал я.

— Хорошо, — кивнула Дженнифер.

— Думаю, удастся сбить до трех миллионов, — сказал я. — Но, вероятно, это предел.

— Три миллиона мы закроем — произнесла Дженнифер.

— Тогда готовьте, и не намекайте, что у нас есть три. Пусть Берг думает, что мы еле-еле тянем. Просим один, она торгуется до двух-трех — и мы «соглашаемся».

— Принято, — сказала Дженнифер.

— И последнее, — добавил я. — Точно уверены, что Гарри и Андре предложили сами? Не вы их подтолкнули?

Дженнифер пожала плечами, взглянула на Циско.

— Честное слово, босс, — сказал он. — Лорна подтвердит.

Я поискал малейший признак лукавства — не нашел. Но увидел, что Дженнифер что-то тревожит.

— Что, Дженнифер? — спросил я.

— Если судья поставит условие залога, — сказала она. — Браслет на лодыжку. Справишься?

Я задумался. Это было проблемой — шаг влево, шаг вправо, всё под контролем — в период, когда мне нужно строить защиту. Но я вспомнил о Рождестве и о дочери.

— Не предлагайте это сами, — сказал я наконец. — Но, если включат в условия — приму.

— Хорошо, — кивнула она. — Подам ходатайство сразу, как выйдем. Если повезет, завтра — предстанешь перед судьей, и на выходных будешь дома.

— Хороший план — сказал я.

— И еще кое-что от Гарри Босха, — добавила она.

— Что?

— Он предлагает подключиться к защите — если нам это нужно.

Я замешкался. Между Циско и Босхом всегда тлели искры — оба детективы, только один пришел из полиции, другой — из адвокатуры. Босх уже на пенсии, но опыт и связи — золото. Это могло и помочь делу, и разгладить складки в команде. Я еще обдумывал, когда Циско снял вопрос.

— Он нам нужен, — сказал он.

— Ты уверен?

— Приводи его, — кивнул Циско.

Я понял, что он делает: ради меня отодвигает любые трения. В другом деле он бы сказал, что Босх не нужен — и, может, был бы прав. Но когда на кону моя жизнь и свобода, Циско хотел использовать любую доступную помощь.

Я поблагодарил его взглядом и повернулся к Дженнифер.

— Сначала вытащите меня отсюда, — сказал я. — Потом встречаемся с Босхом. Пусть заберет из архива все, особенно фото с места. Он в этом ас.

— Уже занимаюсь, — сказала она. — Он в твоем списке посетителей?

— Пока нет, добавлю, — сказал я. — Может, он уже пытался попасть.

Я перевел взгляд на Циско.

— Ладно, Здоровяк, чем порадуешь? — спросил я.

— Достал полный отчет о вскрытии через человека у коронера, — сказал он. — Токсикология тебе понравится.

— Говори.

— В крови Сэма Скейлза — флунитразепам. Так и записано. Другое название — рогипнол.

— Наркотик для изнасилований на свидании, — вставила Дженнифер.

— Так, — сказал я. — Сколько его было в крови?

— Достаточно, чтобы вырубить его, — сказал Циско. — Он был без сознания, когда в него стреляли.

Мне понравилось, что Циско сказал «они». Это подтверждало: он полностью разделяет теорию о подставе и допускает, что действовал не один человек.

— Итак, что это нам говорит о времени, когда он получил дозу? — спросил я.

— Пока не уверен, — ответил Циско.

— Дженнифер, нам понадобится эксперт к суду, — сказал я. — Хороший эксперт. Сможешь заняться?

— Уже занимаюсь, — сказала она.

Я помолчал несколько секунд, прежде чем продолжить:

— Не уверен, что это действительно нас выручит, — сказал я. — Обвинение просто заявит, что это я его накачал, потом похитил и отвез к себе. Нам все еще нужно разобраться со Сэмом Скейлзом — где он был и чем занимался.

— Я возьму это на себя, — сказал Циско.

— Ладно, — кивнул я. — Тогда вернемся к гаражу. Лорна свозила Уэсли, чтобы он его осмотрел?

Уэсли Брауэр был монтажником, который семь месяцев назад менял аварийный замок на воротах моего гаража. Тогда, во время пожароопасного сезона, из-за веерного отключения вырубило электричество, и я не мог открыть ворота, а мне нужно было успеть в суд на оглашение приговора. Ключ от аварийного замка я долго не находил. Вызвал Брауэра — он обнаружил, что личинка заржавела, но все же сумел открыть и выпустить меня. На следующий день вернулся и поставил новую систему аварийного отключения.

Если защита собиралась доказывать подставу, я был обязан объяснить присяжным, как именно она была устроена. Начинать следовало с того, каким образом реальный убийца или убийцы проникли в мой гараж, уложили Сэма Скейлза в багажник «Линкольна», а затем застрелили его. Я попросил команду отправить Уэсли на проверку аварийной системы: не трогали ли ее недавно, не взламывали ли.

Дженнифер ответила на вопрос жестом — подняла ладонь и покачала ею из стороны в сторону: мол, новости и хорошие, и плохие.

— Лорна привела Брауэра в гараж, он осмотрел аварийный замок, — сказала она. — Определил, что его вытаскивали, но сказать, когда именно, не может. Ты поставил новый в июле, так что максимум — это случилось уже после установки.

— Откуда он это знает? — спросил я.

— Тот, кто вытаскивал, собрал всё обратно после открытия двери. Но собрали не так, как он делал в июле. Значит, он уверен, что вмешательство было, просто не может датировать. Это провал, Микки.

— Черт.

— Знаю, но мы шли на риск.

Добрый тон начала встречи начал рассеиваться.

— Ладно, где мы со списком подозреваемых? — спросил я.

— Лорна всё еще в работе, — сказала Дженнифер. — За десять лет у тебя было слишком много дел. Перебрать предстоит массу всего. Я сказала, что помогу ей в выходные. Если повезет, ты к тому времени выйдешь и тоже подключишься.

Я кивнул.

— Кстати, Дженнифер, тебе пора идти, если собираешься сегодня подать ходатайство, — сказал я.

— Я о том же подумала, — ответила Дженнифер. — Что-нибудь еще?

Я наклонился через стол, чтобы говорить тише — на случай, если у камеры вдруг «выросли уши».

— Позвоню, как доберусь до телефона в блоке, — сказал я. — Хочу обсудить «Баху», и чтобы ты все записала. Справишься?

— Без проблем. У меня есть нужное приложение на телефоне.

— Хорошо. Тогда позже.

Глава 10 

Почти час ушел на перевод обратно в блок. Я нашел Бишопа за столом: он играл в мексиканское домино с надзирателем по имени Филбин. Как обычно, он приветствовал меня:

— Советник.

— Бишоп, думал, у тебя сегодня суд, — сказал я.

— И я думал, пока мой адвокат не подвел. Ублюдок, наверное, считает, что я ночую в «Ритце».

Я сел, положил бумаги на стол, огляделся. Многие вышли из камер и шатались по комнате отдыха. В блоке было два телефона, прикрученных к стене под зеркальными окнами вышки наблюдения. Звонить можно было либо за свой счет, либо с карточки из тюремного киоска. Оба аппарата заняты; у каждого — по трое в очереди. Каждый звонок длился максимум пятнадцать минут. Значит, если встану сейчас, доберусь до трубки примерно через час.

Осматривая зал, я не заметил Кесаду. Потом увидел — дверь его камеры закрыта. В блоке, в дневное время, все камеры должны были быть открыты. Закрывать двери разрешалось только тем, кому угрожала реальная опасность или тем, кто представлял особую ценность для обвинения.

— Кесада в изоляции? — спросил я.

— Сегодня утром, — сказал Бишоп.

— Стукач, — добавил Филбин.

Я едва не усмехнулся. В тюремной среде называть кого-то "стукачом" — это как называть воду мокрой. Чаще всего сюда в изоляцию попадали именно информаторы. Насколько я понимал, Филбин был из их числа. Я не привык спрашивать у соседей, за что их держат или почему они под охраной. Не знал, за что сюда попал Бишоп — и не спрашивал. Совать нос в чужие дела в «Башнях-Близнецах» — себе дороже.

Я смотрел, как они доигрывают, пока Бишоп не выиграл, а Филбин не поднялся и не ушел по лестнице на второй ярус.

— Сыграем, советник? — спросил Бишоп. — По десять центов за очко.

— Нет, спасибо, я не азартный.

— Да ну брось. Ты рискуешь своей шкурой, сидя здесь с нами, «преступниками».

— Кстати, об этом: возможно, скоро выйду.

— Да? Уверен, что хочешь покинуть это райское местечко?

— Это необходимо. Мне надо готовиться к защите, а здесь это плохо получается. И говорю я тебе это потому, что выполню нашу сделку: буду платить до конца процесса.

— Щедро с твоей стороны.

— Я серьезно. Благодаря тебе я чувствую себя в безопасности, Бишоп, и ценю это. Выйдешь — зайди ко мне. Возможно, найду для тебя что-то. Законное.

— Например?

— Например, водитель. Права есть?

— Могу сделать.

— Настоящие?

— Настолько настоящие, насколько бывает, советник. И кого возить?

— Меня. Я работаю из своей машины, мне нужен шофер. Автомобиль «Линкольн».

Предыдущий водитель отрабатывал долг за защиту его сына, и оставалась неделя до завершения контракта, когда меня арестовали. Выйду — понадобится новый. А я видел, что помимо руля Бишоп умеет обеспечивать и безопасность.

Я снова посмотрел на телефоны. На каждом — по двое в очереди. Надо было занимать, пока не стало по трое. Я наклонился ближе к Бишопу, нарушив собственное правило — не лезть с вопросами.

— Бишоп, допустим, тебе нужно попасть в чей-то гараж. Как бы ты это сделал?

— В чей?

— Гипотетически. В любой дом. Как?

— С чего ты решил, что я взламываю дома?

— Я так не решил. Это гипотеза, и мне важно понять ход мыслей. Речь о гараже, не о доме.

— Есть окна или боковая дверь?

— Нет. Только ворота, двойная створка.

— Одна из этих выдвижных ручек аварийного открывания есть?

— Есть, но нужен ключ.

— Нет, ключ не нужен. Такие ручки открываются плоской головкой отвертки.

— Отверткой? Ты уверен?

— Уверен. Знал одного, это был его конек. Он колесил по городу и воровал всё подряд. Машины, инструмент, газонокосилки — всё, что можно сбыть.

Я кивнул и посмотрел на очередь. У одного телефона остался один человек. Я поднялся.

— Пойду займу телефон, Бишоп, — сказал я. — Спасибо за консультацию.

— Без вопросов, мужик.

Я подошел и пристроился в очередь, как раз в тот момент, когда тип у трубки со злостью швырнул ее и буркнул: «Пошла ты, сука!». Он отошел, следующий занял место. В итоге ждал меньше двух минут: парень передо мной пытался сделать платный звонок, но то ли не ответили, то ли повесили трубку. Он ушел, и я занял будку, разложил свои бумаги на полочке и набрал мобильный Дженнифер — за мой счет. Пока электронный голос сообщал, что ей звонят из окружной тюрьмы, я разглядывал табличку на стене: «Все звонки записываются».

Дженнифер приняла вызов.

— Микки?

— Да, я секунду, сделаю объявление. Это Майкл Холлер, «Обвиняемый, защищающий себя сам», говорит со своим вторым адвокатом Дженнифер Аронсон в конфиденциальном порядке. Прослушивание недопустимо.

Я сделал паузу, рассчитывая, что надзиратель займется другим заключенным.

— Итак, — сказал я. — Проверяю: ходатайство подала?

— Подала. Уведомления разосланы. Надеюсь, завтра будет слушание.

— Вы с Циско договорились насчет «Бахи»?

— Э-э… да, договорились.

— Полный пакет? Дорога и все прочее?

— Да, всё.

— Отлично. И деньги готовы?

— Готовы.

— А что насчет этого парня — доверяешь ему?

Она помолчала. Я понял: Дженнифер уловила, к чему я клоню этим звонком.

— Безусловно, — сказала она наконец. — У него всё просчитано до мелочей.

— Хорошо, — сказал я. — У меня будет только один шанс.

— А если они навесят браслет?

Дженнифер схватила мысль на лету. Она обмолвилась, что браслет «чистое золото».

— Не проблема, — сказал я. — Возьмем парня, с которым Циско работал в том деле. Он знает, как решить проблему.

— Точно, — сказала Дженнифер. — Я о нем и забыла.

Мы еще немного помолчали, я подбирал финал.

— Значит, приедешь на рыбалку со мной, — сказал я.

— Придется подтянуть испанский, — ответила она. — Что-то еще?

— Пожалуй, нет.

— Тогда хорошо. Похоже, всё, что мне осталось, — дождаться слушания. Увидимся.

Я повесил трубку и отступил, пропуская мужчину, вставшего в очередь за мной. Бишопа за столом, где мы разговаривали, уже не было. Я поднялся по лестнице на второй ярус и был на полпути к камере, когда вспомнил про свои бумаги. Вернувшись к телефонной будке, я не нашел их на месте — документы исчезли.

Я похлопал по плечу парня у телефона. Он обернулся.

— Мои бумаги, — сказал я. — Где они?

— Что? — спросил он. — У меня нет твоих, черт побери, бумаг.

Он уже отворачивался к аппарату.

— Кто их взял? — спросил я.

Я снова коснулся его лопатки, и он резко повернулся ко мне.

— Не знаю, кто, ублюдок. Отстань.

Я развернулся и оглядел зал отдыха. Несколько заключенных бродили по комнате, кто-то сидел под телевизором, висящим над ними. Я смотрел на их руки, под стулья — никаких следов моих бумаг.

Мой взгляд скользнул по камерам: сначала по нижнему ярусу, потом по верхнему. Никто и ничто не показалось подозрительным.

Я встал под зеркальным стеклом поста. Замахал руками над головой, привлекая внимание. Наконец из динамика под стеклом раздался голос:

— Что такое?

— Кто-то забрал мои юридические документы.

— Кто?

— Не знаю. Я оставил их в телефонной будке, а через две минуты их не было.

— Предполагается, что вы следите за своей собственностью.

— Знаю. Но их украли. Я защищаю себя, и мне нужны эти бумаги. Вам надо провести обыск в блоке.

— Во-первых, вы не указываете нам, что делать. Во-вторых, этого не будет.

— Я сообщу об этом судье. Вряд ли она обрадуется.

— Вы меня не видите, но я весь дрожу, — ответили с холодной насмешкой.

— Послушайте, мне необходимо найти эти документы. Они важны для моего дела.

— Тогда, пожалуй, стоило получше за ними следить.

Я еще долго смотрел в зеркальное стекло, прежде чем отвернуться и пойти в свою камеру. В тот миг я понял: неважно, сколько это будет стоить — мне нужно выбираться отсюда. 

Глава 11 

Вторник, 10 декабря

Дана Берг заявила, что ей нужно время, чтобы подготовить возражение на ходатайство Дженнифер Аронсон о снижении залога. Это означало, что мне предстояло провести еще одни выходные, а затем и несколько дней в своей камере в «Башнях-Близнецах». Я ждал вторника, как человек, окруженный акулами, ждет канат, который наконец вытянет его в безопасное место.

Я съел, как надеялся, свой последний тюремный сэндвич с колбасой и яблоко в автобусе до здания суда, а затем начал медленный подъем к временной камере на девятом этаже, рядом с залом судьи Уорфилд. Меня привезли незадолго до назначенного на десять утра слушания, так что увидеться с Дженнифер заранее не удалось. Принесли костюм, и я переоделся. Он был сшит по мне, но в талии снова болтался, и это было лучшей иллюстрацией, что сделала со мной тюрьма. Я завязывал галстук, когда помощник шерифа сказал, что пора в зал.

В галерее было больше людей, чем обычно. Репортеры заняли привычные места; я увидел свою дочь и Кендалл Робертс, а также моих потенциальных поручителей — Гарри Босха и Андре Лакосса: двое настолько разных мужчин сидели рядом, готовые поставить на меня собственные сбережения. Рядом с ними — Фернандо Валенсуэла, поручитель, готовый оформить залог, если удастся склонить судью. С Валенсуэлой я работал эпизодически два десятилетия и не раз клялся больше к нему не обращаться — точно так же, как он клялся не выручать других моих клиентов. Но он был здесь, очевидно, готов забыть старые обиды и рискнуть ради меня.

Я улыбнулся дочери и подмигнул Кендалл. Уже поворачивая к столу защиты, увидел, как открылась дверь, и вошла Мэгги Макферсон. Она оглядела ряды, заметила нашу дочь и скользнула к ней. Теперь Хейли сидела между Мэгги и Кендалл, которые никогда ранее не встречались. Она знакомила их, пока я занимал место рядом с Дженнифер.

— Это ты попросила Мэгги прийти? — прошептал я.

— Да, — ответила Дженнифер.

— Зачем?

— Потому что она прокурор. Если скажет, что ты не сбежишь, это будет весомо для судьи.

— И для ее начальства тоже. Не стоило так давить на…

— Микки, моя задача сегодня — вытащить тебя из тюрьмы. Я задействую все, что у меня есть. И у тебя — тоже.

Я не успел возразить: помощник шерифа Чан призвал зал к порядку. Мгновение — и судья Уорфилд вышла из двери за стойкой секретаря и быстро поднялась к кафедре.

— Вернемся к делу «Штат Калифорния против Холлера», — сказала она. — Перед нами ходатайство о снижении залога. Кто выступит за защиту?

— Я, — сказала Дженнифер, поднявшись.

— Прекрасно, мисс Аронсон, — кивнула Уорфилд. — Я изучила ходатайство. Есть ли что добавить до того, как мы выслушаем сторону обвинения?

Дженнифер подошла к кафедре с блокнотом и стопкой документов для раздачи.

— Да, Ваша Честь, — сказала она. — В дополнение к данным, упомянутым в нашем пакете, у меня есть дополнительная информация, поддерживающая ходатайство о снижении залога. В этом деле нет ни отягчающих, ни смягчающих обстоятельств — просто фактура. Ни разу государство не намекнуло, будто мистер Холлер опасен для общества. Что до риска побега, с момента ареста он демонстрирует лишь одно: твердое намерение оспорить обвинение и оправдаться, несмотря на необоснованную попытку связать ему руки, удерживая взаперти и лишая возможности полноценной подготовки. Проще говоря, обвинение хочет оставить мистера Холлера в тюрьме, потому что боится и рассчитывает предстать перед судом в неравных условиях.

Судья подождала секунду — не последует ли продолжение. Дана Берг поднялась и выждала, пока ее вызовут.

— Кроме того, Ваша Честь, — добавила Дженнифер, — у меня здесь несколько свидетелей, готовых, при необходимости, дать показания о характере мистера Холлера.

— Не думаю, что в этом есть нужда, — сказала Уорфилд. — Мисс Берг? Вижу, вы хотите высказаться.

Берг подошла к кафедре.

— Благодарю, судья Уорфилд, — сказала она. — Штат возражает против снижения залога, поскольку у обвиняемого есть и средства, и мотив к бегству. Как суду хорошо известно, речь об убийстве, жертва найдена в багажнике автомобиля обвиняемого. И улики ясно указывают, что убийство произошло в гараже обвиняемого. Фактически, Ваша Честь, доказательства неопровержимы, что дает обвиняемому все основания бежать.

Дженнифер возразила против характеристик доказательств и предположений о моем намерении. Судья посоветовала Берг воздержаться от подобных формулировок и продолжать.

— Кроме того, Ваша Честь, — сказала Берг, — штат рассматривает возможность добавить к обвинению «особые обстоятельства», что сделает вопрос о залоге спорным.

— Протестую! — вскочила Дженнифер.

Я знал: вот она, красная линия. Особые обстоятельства — убийство ради финансовой выгоды или по найму — вывели бы дело на уровень без права залога.

— Утверждения коллеги абсурдны, — сказала Дженнифер. — Здесь нет никаких особых обстоятельств. Ходатайство защиты подано на прошлой неделе; если бы у обвинения были реальные причины для их добавления, оно сделало бы это уже тогда. Это дымовая завеса, попытка помешать суду предоставить мистеру Холлеру залог.

Уорфилд перевела взгляд с Дженнифер на Берг.

— Доводы защиты весомы, — сказала судья. — Каковы эти «особые обстоятельства», которые, по-вашему, могут появиться?

— Ваша Честь, расследование продолжается, — сказала Берг. — Мы собираем доказательства финансового мотива. Как суд знает, убийство ради финансовой выгоды — это «особые обстоятельства».

Дженнифер всплеснула руками.

— Ваша Честь, — сказала она, — выходит, окружная прокуратура просит отменить залог, исходя из того, какие доказательства, возможно, будут найдены в будущем? Это невероятно.

— Невероятно это или нет, — сказала Уорфилд, — суд не станет учитывать гипотетическое будущее при вынесении решений в настоящем. Обе стороны согласны?

— Мы согласны, — сказала Дженнифер.

— Минуточку, Ваша Честь, — вмешалась Берг.

Я наблюдал, как она наклонилась к своему помощнику — молодому юристу в бабочке. Я довольно точно представлял, что они обсуждают.

Уорфилд быстро начала терять терпение.

— Мисс Берг, вы просили время на подготовку — я предоставила. Дополнительные консультации сейчас неуместны. Готовы ли вы сделать заявление?

Берг выпрямилась.

— Да, Ваша Честь, — сказала она. — Государство считает, что суду следует знать: в отношении обвиняемого ведется отдельная проверка, касающаяся его намерения скрыться в Мексику в случае освобождения под залог.

Дженнифер поднялась:

— Ваша Честь, — возмутилась она, — новые необоснованные обвинения? Неужели штат столь отчаянно хочет удержать человека в тюрьме, что…

— Ваша Честь, — сказал я, вставая, — можно я прокомментирую?

— Минуточку, мистер Холлер, — остановила меня Уорфилд. — Мисс Берг, надеюсь, вы осознаете последствия. Расскажите подробнее об этом предполагаемом плане побега за границу.

— Судья, все, что мне известно, — это то, что конфиденциальный информатор в тюрьме, где содержится мистер Холлер, сообщил следователям: обвиняемый открыто говорил о плане пересечь границу и скрыться, если ему удастся выйти под залог. По его словам, план включает обход электронного мониторинга на случай, если суд назначит его в рамках снижения залога, и второй адвокат полностью в курсе. Обвиняемый зашел так далеко, что пригласил ее на рыбалку в Мексику.

— Что скажете на это, мистер Холлер? — спросила Уорфилд.

— Ваша Честь, заявление обвинения ложно по многим пунктам, начиная с так называемого конфиденциального информатора, — сказал я. — Никакого информатора нет. Есть лишь тюремные служащие, которые прослушивают конфиденциальные разговоры, а потом передают услышанное в окружную прокуратуру как «оперативную информацию».

— Серьезное обвинение, мистер Холлер, — сказала Уорфилд. — Поделитесь, пожалуйста, основаниями.

Судья указала на кафедру, и я подошел.

— Судья Уорфилд, благодарю, что даете возможность вынести это на обсуждение, — начал я. — Я провел шесть недель в «Башнях-Близнецах». Я решил представлять себя как «Обвиняемый, защищающий себя сам», а вторым адвокатом выступает мисс Аронсон. Это означало конфиденциальные встречи в тюрьме и звонки с общих телефонов в блоке К-10. По закону эти встречи и звонки не подлежат прослушке правоохранителями или кем бы то ни было. Эта привилегия должна быть неприкосновенной.

— Надеюсь, вы скоро дойдете до сути, мистер Холлер, — вставила судья.

— Сейчас подойду, Ваша Честь, — ответил я. — Как сказал, привилегия неприкосновенна. Но у меня возникло подозрение, что в «Башнях-Близнецах» все иначе: что сказанное нами в конфиденциальных встречах и по телефону как-то оказывается на столе у мисс Берг. Поэтому я провел небольшой тест: заявил в начале звонка, что веду конфиденциальный разговор с адвокатом и что прослушивание недопустимо. После этого, я изложил историю — и сейчас, Ваша Честь, вы слышали ее из уст мисс Берг почти дословно.

Берг поднялась, и я жестом уступил: мол, ваше слово. Я хотел, чтобы она высказалась — затем я бы повесил ее на собственных словах.

— Ваша Честь, — начала Берг, — это невероятно. В суде раскрывается план побега обвиняемого, а он отвечает: «Да, но я пошутил. Я проверял, слушает ли кто-то». Это, по сути, признание, и единственная разумная реакция — не снижать залог, а повышать его.

— Значит, представитель обвинения признает прослушивание конфиденциального разговора? — спросил я.

— Это ничего не значит, — парировала Берг.

— Довольно! — прогремела судья. — Здесь вопросы задаю я.

Она на секунду задержала взгляд на мне, потом на Берг.

— Когда был этот звонок, мистер Холлер?

— В четверг, около пяти сорока вечера, — ответил я.

Уорфилд повернулась к Берг:

— Я хочу услышать этот звонок. Это возможно, мисс Берг?

— Нет, Ваша Честь, — сказала Берг. — Конфиденциальные звонки уничтожаются тюремной службой, поскольку являются привилегированными.

— Уничтожаются после того, как их прослушают? — спросила Уорфилд.

— Нет, Ваша Честь. Конфиденциальные звонки не прослушиваются, как только идентифицируются как разговор с адвокатом или иным лицом, подпадающим под привилегию. Затем записи уничтожаются. Поэтому подтвердить или опровергнуть нелепые утверждения адвоката невозможно — и он это знает.

— Это неверно, Ваша Честь, — сказал я.

Взгляд Уорфилд сузился:

— Что вы имеете в виду, мистер Холлер?

— Мы проводили проверку, — сказал я. — Мисс Аронсон записала звонок, и запись доступна суду прямо сейчас.

В зале повисла тишина — Берг, похоже, лихорадочно пересчитывала варианты.

— Ваша Честь, возражаю против воспроизведения, — заявила она. — Нет способа удостовериться в легитимности записи.

— Не согласен, судья, — сказал я. — На записи есть объявление тюремной системы о «Звонке за счет вызываемого абонента». И главное: вы услышите точные слова и «историю», которые мисс Берг только что изложила суду. Если бы я подделал запись, как бы я угадал, что именно она скажет?

Судья задумалась на пару секунд.

— Давайте послушаем, — сказала она.

— Ваша Честь, — произнесла Берг, и в голосе послышалась паника, — сторона обвинения…

— Возражение отклонено, — перебила Уорфилд. — Слушаем запись.

Дженнифер вышла вперед с телефоном, положила его на кафедру, наклонила к нему микрофон и нажала «воспроизвести» в приложении «диктофон».

Без моих указаний Дженнифер записала звонок с самого начала — включая электронный голос, сообщающий о вызове из окружной тюрьмы Лос-Анджелеса. По завершении разговора она добавила свой тег: отметила, что звонок был тестом на предмет нарушения властями округа привилегии моего общения с адвокатом.

Мы провели безупречную комбинацию. Я хотел бы следить за реакцией Берг, но не мог оторвать глаз от судьи. Ее лицо словно потемнело, когда в записи прозвучали именно те фразы, которые Берг приписала «информатору».

Когда запись закончилась и прозвучал тег Дженнифер, я спросил судью, желает ли она прослушать запись ещё раз. Она отказалась, взяла паузу, собираясь с мыслями и подбирая формулировку. Как бывший адвокат защиты, она, вероятно, всегда болезненно относилась к идее прослушивания разговоров заключенных с защитниками.

— Могу я обратиться к суду? — спросила Берг. — Я не слушала этот звонок. Я сообщила то, что получила: отдел расследований тюрьмы, предоставил отчет, где указал источник — осведомителя. Я не собиралась лгать суду или вводить его в заблуждение.

— Верю я вам или нет — значения не имеет, — сказала Уорфилд. — Произошло серьезное нарушение прав обвиняемого, и последствия будут. Будет проведено расследование, и истина всплывет. А сейчас я готова вынести решение по ходатайству защиты о залоге. Есть что добавить, мисс Берг?

— Нет, Ваша Честь, — сказала Берг.

— Я так и думала, — сказала судья.

— Ваша Честь, могу я услышать решение? — спросил я.

— В этом нет необходимости, мистер Холлер. Нет необходимости. 

Глава 12 

Небольшая группа друзей, коллег и близких ждала меня у двери отделения для освобождаемых в «Башнях-Близнецах». Когда я вышел, раздались радостные крики и аплодисменты. Журналисты тоже были здесь, снимая, как я прохожу вдоль ряда, обнимаясь и пожимая руки. Неловко — и приятно. Я снова дышал свободно и не мог надышаться. Один из моих«Линкольнов» стоял у бордюра — готов к выезду. Ясное дело, не тот, в котором нашли Сэма Скейлза.

Гарри Босх и Андре Лакосс оказались в конце очереди встречающих. Я поблагодарил обоих — и за готовность вступиться, и за деньги.

— Мы отделались дешево, — сказал Босх.

— Вы отлично сыграли в суде, — добавил Лакосс. — Как всегда.

— Что ж, — сказал я, — по двадцать пять тысяч на брата — для меня все равно большие деньги. Я верну быстрее, чем вы думаете.

Они великодушно были готовы внести по двести тысяч каждый, чтобы перекрыть десятипроцентную страховку. Но судья Уорфилд была так разъярена очевидным прослушиванием моих звонков, что снизила залог с пяти миллионов до пятисот тысяч — как санкцию за нарушение. Неприятный довесок — электронный браслет на лодыжку — все же был наложен. Зато моим поручителям пришлось выложить лишь малую толику от предложенного.

День был хорошим. Я — на свободе. Я отвел Андре в сторону.

— Андре, тебе не стоило это делать, дружище, — сказал я. — Гарри — мой брат, здесь кровь. А ты — клиент, и я чертовски не хотел бы брать деньги, добытые твоими страданиями.

— А я должен был, — ответил он. — И хотел.

Я снова кивнул, пожал руку. Подошел Фернандо Валенсуэла, пропустивший аплодисменты.

— Только не держи на меня зла, Холлер, — сказал он.

— Вэл, дружище, — сказал я.

Мы стукнулись кулаками.

— Когда услышал в суде про Мексику, подумал: «Какого черта?» — сказал Валенсуэла. — Но, парень, ты все подстроил. Отличное шоу.

— Это не шоу, Вэл, — сказал я. — Мне пришлось выбраться.

— И вот ты выбрался. Я буду держать тебя в поле зрения.

— Уверен.

Валенсуэла отошел, остальные снова окружили меня. Я поискал Мэгги — не увидел. Лорна спросила, какие планы.

— Собрать команду? Побыть одному? Что?

— Знаешь, чего хочу? — сказал я. — Сесть в «Линкольн», опустить все стекла и просто укатить к океану.

— А можно со мной? — спросила Хейли.

— И со мной? — добавила Кендалл.

— Конечно, — ответил я. — У кого ключи?

Лорна вложила брелок мне в ладонь. Затем протянула телефон.

— Твой всё еще у полиции, — сказала она. — Но, кажется, мы восстановили контакты и почту.

— Отлично, — сказал я.

Я наклонился и шепнул:

— Команду собираем позже. Позвони Кристиану в ресторан «Дэн Тана» —узнай, сможем ли мы заглянуть. Шесть недель на колбасе. Сегодня хочу стейк.

— Хорошо, — сказала Лорна.

— И позови Гарри, — добавил я. — Возможно, он успел взглянуть на материалы. Пусть поделится мыслями.

— Сделаем.

— И еще: ты говорила с Мэгги в суде? Она испарилась. Надеюсь, не злится, что мы приплели ее как свидетеля добросовестности.

— Нет, не злится. Как только судья сказала, что показания не нужны, Мэгги сказала, что ей нужно вернуться в офис. Но она была на твоей стороне.

Я кивнул. Приятно было это услышать.

Открыл «Линкольн» с брелока и подошел к водительскому месту.

— Садитесь, леди, — сказал я.

Кендалл уступила переднее сиденье Хейли и села сзади. Это было мило с ее стороны, и я улыбнулся ей в зеркало заднего вида.

— Смотри на дорогу, папа, — сказала Хейли.

— Есть, — ответил я.

Мы отъехали от бордюра. Я вырулил на десятую автостраду и взял курс на запад. Пришлось поднять стекла — иначе друг друга не услышать.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Кендалл.

— Неплохо для парня, которого все еще обвиняют в убийстве, — сказал я.

— Но ты выиграешь, да, папа? — не отставала Хейли.

— Не волнуйся, Хэй, выиграю, — сказал я. — И вот тогда я буду чувствовать себя не просто хорошо — великолепно. Ладно?

— Ладно, — сказала она.

Мы проехали молча несколько мгновений.

— Можно глупый вопрос? — спросила Кендалл.

— В законе глупых вопросов не бывает, — сказал я. — Бывают только глупые ответы.

— Что дальше? — спросила она. — Теперь, когда тебя отпустили под залог, слушание отложат?

— Я этого не допущу, — сказал я. — У меня ускоренный процесс.

— И что это значит? — задала вопрос Кендалл.

Я посмотрел на дочь.

— Твоя очередь, Хэй, — сказал я. — Ответишь сама?

— Знаю только благодаря тебе, а не юрфаку, — сказала Хейли. Она повернулась через спинку сиденья к Кендалл. — Если тебя обвиняют в преступлении, у тебя есть право на ускоренное разбирательство. В Калифорнии это означает: у них десять судебных дней с момента ареста, чтобы провести предварительное слушание или получить обвинительный акт большого жюри. В любом случае тебя официально обвинят, и штат обязан обеспечить начало судебного процесса в течение шестидесяти рабочих дней — или снять обвинения и закрыть дело.

Я кивнул. Все верно.

— Сколько это в днях? — спросила Кендалл.

— Это именно рабочие дни, — сказала Хейли. — Шестьдесят, не считая выходных и праздников. Папе предъявили обвинение прямо перед Днем благодарения — двенадцатого ноября, если точно, — и эти шестьдесят уводят нас в февраль. Два дня на День благодарения и целая неделя с Рождества до Нового года не считаются. Плюс День Мартина Лютера Кинга и День президентов — когда суды закрыты. Выходит, восемнадцатое февраля.

— День «Д», — сказал я.

Протянув руку и сжав ее колено — как гордый отец, кем я и был.

Трафик был плотный, и я держался по автостраде до извилистого тоннеля, выводящего на Пасифик-Кост Хайвей. На стоянке одного из пляжных клубов я притормозил и вышел. К нам подошел парковщик. Я сунул руку в карман — и вспомнил, что все, что было при мне в ночь ареста, осталось в конверте, который я отдал Лорне, пока жали руки и обнимались.

— Налички нет, — сказал я. — У кого-нибудь есть пятерка — чтобы заплатить парню за десять минут у океана?

— У меня есть, — сказала Кендалл.

Она расплатилась с парнем, и мы втроем пошли по пешеходной дорожке, а затем по песку — к воде. Кендалл сняла туфли на каблуках и взяла их в одну руку. В том, как она это сделала, было что-то до смешного сексуальное.

— Пап, ты же не собираешься лезть в воду? — спросила Хейли.

— Нет, — ответил я. — Хочу просто послушать, как бьются волны. Там, где я был, все звенит эхом и железом. Надо промыть уши чем-то живым.

Мы остановились на уступе над влажным песком, куда накатывал прибой. Солнце клонилось к иссиня-черной воде. Я держал своих спутниц за руки и молчал. Дышал глубоко и думал о том, где я был. В этот момент я решил: я обязан выиграть. Потому что назад, в тюрьму, я не вернусь. Я готов был пойти на все, чтобы этого избежать.

Я отпустил руку Хейли и притянул ее ближе.

— Мы всё обо мне, — сказал я. — А ты как, Хэй?

— Нормально, — сказала она. — То, что ты говорил насчет моего первого года в университете — что будто будет тяжело, — правда.

— Да, но ты умнее меня в лучшую мою пору. У тебя все получится.

— Посмотрим.

— Как мама? Я видел ее в суде. Дженнифер сказала, она была готова поручиться за меня.

— С мамой все хорошо. И да, она была готова.

— Позвоню ей, поблагодарю.

— Это было бы здорово.

Я повернулся к Кендалл. Ощущение было такое, будто она и не уезжала от меня на Гавайи.

— Ну а ты? — спросил я. — В порядке?

— Теперь да, — сказала она. — Мне не понравилось видеть тебя в клетке.

Я кивнул. Понимал. Посмотрел на океан. Казалось, шум волн отдавался у меня в груди. Цвета были густыми, а не серыми, как все шесть недель. Это было прекрасно, и уезжать не хотелось.

— Ладно, — сказал я наконец. — Время вышло. Возвращаемся к работе.

В обратную сторону машин было меньше. Почти час ушел на то, чтобы отвезти Хейли в ее квартиру в Корейском квартале: она отказалась от ужина — у нее были занятия в еженедельной учебной группе. Тема недели: «Правило против бессрочного владения».

Высадив ее, я остался у бордюра и позвонил Лорне. Она сказала, что ужин ресторан «Дэн Тана» заказан на восемь вечера и что Гарри Босх будет.

— Похоже, ему есть что обсудить, — сказала Лорна.

— Хорошо, — сказал я. — Мне не терпится послушать.

Я завершил звонок и посмотрел на Кендалл.

— Итак, — сказал я. — В восемь ужин с командой. По виду — рабочий: хотят потрудиться над делом. Я не думаю…

— Все нормально, — сказала она. — Знаю, ты хочешь сразу впрячься. Можешь высадить меня.

— Где?

— Ну… я воспользовалась твоим предложением. Была у тебя дома. Ничего?

— Конечно. Забыл, но отлично. Мне в любом случае надо домой — переодеться. Это тот самый костюм, в котором меня арестовали. Он на мне висит и пахнет тюрьмой.

— Тогда хорошо. Придется раздеться.

Я посмотрел на нее, и она дерзко улыбнулась.

— Э… я думал, мы расстались, — сказал я.

— Тем лучше, — ответила она. — Вот почему и будет так весело.

— Правда?

— Правда.

— Тогда ладно.

Я вывел «Линкольн» с обочины. 

Глава 13

Кто-то однажды сказал, что любимый ресторан человека — тот, где его знают. Возможно, так и есть. Меня знали в ресторане «Дэн Тана», и я знал их: Кристиан у двери, Артуро в зале, Майк за стойкой. Но это не отменяло другого факта: в этом безыскусном итальянском ресторане, с клетчатыми скатертями подавали лучший стейк в городе. Мне нравилось место, потому что знали меня, но стейк нравился еще больше.

Подъезжая к парковщику, я заметил у входа Босха. Он сидел на скамейке для курящих, хотя сам не курит. Я отдал ключи и подошел к нему. Под мышкой у него была папка толщиной в дюйм. Я решил, что это материалы по делу.

— Ты первый? — спросил я.

— Нет, они уже внутри, — сказал он. — Наш столик в дальнем углу.

— Но сам остался подождать меня. Сейчас спросишь, делал ли я это?

— Мик, ну ты же знаешь, я бы не стал предлагать деньги, если бы думал, что это ты. Поверь мне.

Я кивнул.

— И ничего из этой папки тебя не переубедило?

— По сути, нет. Просто я уверен, что тебя загнали в очень неудобный угол.

— Расскажешь по пути. Зайдем?

— Да, конечно. Но прежде, чем мы приступим к обсуждению с остальными, есть один момент. Как я уже упоминал, ты оказался в непростой ситуации. Я предположил, что тебе может быть выгодно затянуть процесс, чтобы досконально со всем разобраться. Поэтому я бы посоветовал отказаться от идеи ускоренного судебного разбирательства и не спешить с принятием решений

— Спасибо за совет, но я пас. Хочу, чтобы это всё поскорее закончилось.

— Понимаю.

— А как ты? Держишься? Таблетки принимаешь?

— Каждый день. Пока все в норме.

— Рад это слышать. А Мэдди? Как она?

— Неплохо. Учится в полицейской академии.

— Черт. Второе поколение — как и первое.

— А Хейли, вероятно, в прокуроры рвется?

— Передумает.

Я улыбнулся.

— Пошли внутрь.

— И еще одно, — сказал он. — Я должен объяснить, почему не навещал тебя.

— Не надо, Гарри. Не заморачивайся.

— Надо. Я должен был прийти, знаю. Но не хотел видеть тебя там.

— Я в курсе. Лорна сказала. Честно, я даже не внес тебя в список. Тоже не хотел, чтобы ты меня там видел.

Он кивнул, и мы вошли. Кристиан, метрдотель в смокинге, тепло поприветствовал; хватило такта не упоминать, что меня не было шесть недель — хотя наверняка знал, почему. Я представил Босха как брата. Кристиан провел нас к столику в углу, где уже сидели Дженнифер, Лорна и Циско. Стол на шестерых, но с Циско он казался тесным.

Запахи вокруг были почти невыносимыми. Я поймал себя на том, что верчу шеей, подглядывая в тарелки соседей.

— Все норм, босс? — спросил Циско.

Я встряхнулся.

— Норм. Но давайте сразу закажем. Где Артуро?

Лорна поманила кого-то позади меня — и скоро Артуро уже стоял у нашего столика с блокнотом. Все, кроме Дженнифер, которая не любила красное мясо, заказали стейк «Хелен». По совету Артуро она взяла баклажаны пармезан. Лорна — бутылку красного для компании; я — большую минералку. Я также попросил Артуро принести хлеб с маслом как можно скорее.

— Итак, — сказал я, когда мы остались одни. — Сегодня есть повод для радости: я обрел свободу, и нам удалось существенно ослабить позицию обвинения. Но только сегодня. Завтра — без похмелья. Возвращаемся в бой.

Кивнули все, кроме Босха. Он просто смотрел на меня с другой стороны стола.

— Гарри, ты явно хочешь что-то сказать, — заметил я. — Наверное, плохие новости. Готов начать? У тебя есть файл с раскрытием данных. Ты его читал??

— О да, — сказал он. — И файл из прокуратуры прочитал, и с парой старых знакомых побеседовал.

— С кем именно? — спросила Дженнифер.

Босх на мгновение взглянул на неё. Я поднял руку от стола, давая ей знак остыть. Босх давно вышел на пенсию из полиции Лос-Анджелеса, но всё ещё был тесно связан с ней. Я знал это не понаслышке и не нуждался в том, чтобы он называл свои источники.

— И что они тебе сказали? — спросил я.

— Что в прокуратуре взбешены тем, как вы сегодня загнали Берг в угол, — сказал Босх.

— Их поймали на жульничестве, и они злятся на нас, — сказала Дженнифер. — Это просто прекрасно.

— И что же в итоге? — спросил я. — Что они намерены делать?

— Во-первых, они собираются возвести «особые обстоятельства» в ранг святого Грааля, — сказал Босх. — Хотят прилюдно наказать тебя за сегодняшний номер и вернуть за решетку.

— Это чушь собачья, — отрезал Циско.

— Да, но смогут, — сказал Босх, — если найдут «доказательства».

— Доказательств нет, — сказала Дженнифер. — Финансовая выгода? Убийство по найму? Смехотворно.

— Я просто говорю, что они ищут, — сказал Босх, глядя на меня так, словно остальные за столом не считались. — И тебе нужно быть осторожнее в своих действиях.

— Не понимаю, — сказала Лорна.

— Ты поднял большой шум из-за данных с машины и телефона, — произнес Босх. — Я думаю, ты хочешь использовать их, чтобы доказать, что не покидал своего жилища. Это может послужить основанием для подозрения, что ты нанял кого-то для похищения Скейлза и доставки его к тебе. Таким образом, ты становишься ближе к обвинению в заказном убийстве.

— Как я и сказал, чушь собачья, — повторил Циско.

— Я говорю, что они так думают, — сказал Босх. — Я бы тоже так думал.

— Сэм должен был мне денег, — сказал я. — Он так и не заплатил мне за последнее дело, мы подали в суд. Сколько там, Лорна? Шестьдесят?

— Семьдесят пять, — сказала Лорна. — С процентами и неустойкой уже за сотню перевалило. Но мы сделали это только ради решения и ареста активов. Понимали, что он никогда не заплатит.

— Однако, они могли бы представить это как убийство с целью наживы, — сказал я. — Если бы удалось доказать, что Сэм владел деньгами, и они, после его смерти, перешли бы мне по решению суда.

— Так были у него деньги? — спросил Босх. — в новостях говорят о 10 миллионах, которые он украл на своих аферах.

— Я помню ту статью, - произнес я. — В ней его окрестили «Самым ненавистным человеком Америки». Конечно, это было преувеличение, и такая публикация не способствовала моей популярности, особенно в кругу друзей. Но Сэм всегда был полон энергии и, казалось, никогда не испытывал нужды в деньгах, хотя их происхождение и траты оставались загадкой.

— Ну это безумие, — сказала Дженнифер. — Они и вправду считают, что ты убил бы бывшего клиента из‑за неоплаченного счета? Из‑за семидесяти пяти тысяч? Ста?

— Они не так рассуждают, — возразил я. — Проблема не в их взглядах. Они просто злы, и, если им удастся подвести ситуацию под «особые обстоятельства», мой залог будет отозван, и я окажусь снова в «Башнях-Близнецах». Вот чего они добиваются: манипулировать мной, чтобы склонить чашу весов в свою пользу, даже если впоследствии дополнительное обвинение окажется несостоятельным в суде.

Дженнифер покачала головой:

— Все равно нелепо. Думаю, твои источники — так себе.

Она бросила на Босха красноречивый взгляд. Он для нее был новичком, человеком со стороны, и в её глазах вызывал подозрение. Я постарался не обращать внимания на этот момент.

— Ладно, сколько у меня времени, прежде чем они запустят этот план?» — спросил я.

— Им нужно найти деньги и доказать, что ты знал о них, — сказал Босх. — Если им это удастся, они снимут текущие обвинения и вернутся к большому жюри. Затем они предъявят новое обвинение, но уже с «особыми обстоятельствами».

— Это перезапустит ускоренный судебный процесс, и деньги, внесенные сегодня в качестве залога, пойдут прахом, — сказала Дженнифер. — Тебя снова закроют, залог сгорит.

— Бред, — буркнул Циско.

— Значит так: готовимся бежать к Уорфилд, как только это всплывет, — сказал я. — Гарри, держи нас в курсе. Дженнифер, нужен аргумент: препятствование ускоренному слушанию, возможная месть, злоупотребление полномочиями — что-то в этом духе.

— Уже думаю, — сказала Дженнифер. — Меня это чертовски бесит.

— Эмоции держи узде, — предостерег я. — Бесить будем судью, не себя. Сегодня, когда крутили запись, я видел, как в ней шевельнулась бывшая защитница. Если прокуратура делает это, чтобы отомстить, Уорфилд почует это раньше, чем мы договорим.

Дженнифер и Босх кивнули.

— Трусы чертовы, — сказал Циско. — Боятся играть честно.

Мне нравилось, что команда возмущена финтом обвинения даже сильнее меня. Это держало их в тонусе накануне процесса.

Я снова обратил внимание на Босха и понял, насколько удачным было его присутствие в нашей команде – это было для меня очевиднее, чем для остальных. Я поддержал его в прошлом году, и теперь он поддержал меня. Но его помощь как следователя затмила даже моральную поддержку.

— Гарри, ты когда‑нибудь работал с Друкером и Лопесом? — спросил я.

Кент Друкер и Рафаэль Лопес вели это дело в полиции Лос-Анджелеса. Отдел ограблений и убийств — элита, там Босх провел последние годы службы.

— Мы никогда прямо не пересекались, — пояснил Босх. — Хотя и работали в одном подразделении. Они были отличными детективами, это точно. В этот отдел попадают только трудолюбивые. Главный вопрос: что ты делаешь, оказавшись там? Отдыхаешь или продолжаешь работать? То, что им доверили это дело, говорит само за себя.

Я кивнул. Босх будто запнулся. Я подумал, не держит ли он в рукаве еще что-то — сам пока, не понимая, насколько это важно.

— Гарри? — спросил я. — Есть ещё что-то?

— Вроде того.

— Выкладывай, обсудим, — сказал я.

— В одном из моих последних дел в отделе, расследовалось финансовое мошенничество, — сказал Босх. — Парень присвоил деньги, его вычислили, и он убил того, кто его раскрыл. Мы сработали чисто, но деньги найти не могли. Он вел аскетичный образ жизни: не тратил, а прятал. Мы наняли финансового аналитика — отследить поток. Помочь нам их найти.

— Сработало? — спросил я.

— Да. Нашли деньги в офшоре и довели до суда —сказал Босх. — К чему это: моя тогдашняя напарница до сих пор служит в отделе. Сказала, что Друкер приходил за контактами того аналитика.

— Нам тоже нужен свой, — добавила Дженнифер, делая пометку в блокноте.

— Давайте еще раз пройдемся по нашим делам с Сэмом, — предложил я. — Может, там есть следы, как он гонял и прятал кэш. Гарри, что‑то еще?

Я обернулся в поисках Артуро. Не то чтобы я умирал с голоду, но мне не терпелось поесть по-настоящему впервые за шесть недель.

— Я только что ознакомился с материалами дела об обнаружении трупа, — сообщил Босх. Фотографии и заключение судмедэкспертизы были предельно ясны, без неожиданностей. Но затем я заметил кое-что.

Он перелистал папку, вынул два протокола и фотографию с места, раздал по кругу и дал нам минуту.

— В отчете судмедэксперта отмечено: из-под ногтей жертвы взяли образцы чего-то вроде грязи или жира, — сказал он. — Лаборатория определила: смесь растительного масла, куриного жира и немного жира для жарки сахарного тростника.

— Видел это в данных от прокуратуры, — сказал я. — Почему важно?

— Посмотри на фото: все ногти у него забиты этой субстанцией, — сказал Босх.

— И все равно не цепляет, — признался я. — Будь там кровь — другое дело…

— Я изучил его прошлое — прервал Босх. Он всегда был типичным офисным работником, занимавшимся мошенничеством, преимущественно в сети. И вот теперь, смотрите, у него под ногтями специфическая грязь.

— И что это значит? — подтолкнул я.

— Может, он чертовой посудомойкой работал, — предположил Циско.

— Я думаю, он занялся чем-то новым, — сказал Босх. — Что именно — не знаю. Но вам стоит запросить улики из-под ногтей для собственного анализа.

— Окей, сделаем, — сказал я. — Дженнифер?

— Принято, — кивнула она и записала.

Я уже собирался передать слово Лорне, чтобы узнать, не нашла ли она что-нибудь в моих прошлых делах. Однако, как только Артуро принес стейки, я замолчал, ожидая подачи блюд. После этого я принялся за еду с таким аппетитом, словно не ел ничего существенного полтора месяца, кроме яблок и бутербродов с колбасой.

Скоро, почувствовав взгляды, сказал, не поднимая головы:

— Никогда не видели, как мужик ест стейк?

— Просто не видели, чтобы настолько быстро, — сказала Лорна.

— Пожалуй закажу добавку, — сказал я. — Надо вернуться к боевому весу. А раз ты так долго жуешь, Лорна, скажи-ка, что у нас по списку моих врагов?

Прежде чем она ответила, я перевел взгляд на Босха.

— Лорна перелопатила старые дела и составила перечень недругов — тех, кто мог бы так меня подставить — пояснил я. — Лорна?

— Пока что список короткий, — сказала Лорна. — У тебя были клиенты с угрозами, но, как мне кажется, мало кто из них имеет такие навыки, находчивость и прочие ресурсы, чтобы устроить такую комбинацию.

— Комбинация непростая, — добавил Циско. — Обычный клиент так не сумеет.

— И кто способен? — спросил я. — Кто у тебя в списке?

— Пересмотрела дважды — вышло одно имя, — сказала Лорна.

— Одно? — я замер. — Это всё? Кто?

— Луис Оппарицио, — произнесла она.

— Подожди… что? — сказал я. — Луис Оппарицио?..

Это имя всплыло из глубины памяти, но понадобилось время, чтобы ухватить, откуда оно. Я был уверен: клиента по имени Луис Оппарицио у меня никогда не было. Потом вспомнил. Оппарицио не был моим клиентом. Он был свидетелем. Человек из семьи, тянувшейся корнями к мафии, балансирующий между криминальным промыслом и легальным бизнесом. Я умело использовал Луиса как инструмент. Поставив его в невыгодное положение на свидетельском месте, я представил его в образе злодея. Это позволило отвлечь внимание присяжных от моего клиента и переключить его на Оппарицио. В результате, мой подзащитный выглядел на его фоне безупречно.

Я вспомнил нашу встречу в туалете суда. Вспомнил ярость, ненависть в его глазах. Настоящий бык — с габаритами пожарной машины, тяжелыми руками, готовыми разорвать меня пополам. Он прижал меня к стене и, казалось, был готов убить прямо там.

— Кто такой Оппарицио? — спросил Босх.

— Тот, на кого я однажды в зале суда, навесил подозрение в убийстве, — сказал я.

— Он был из «мафии», — добавил Циско. — Из Вегаса.

— И он действительно это сделал? — спросил Босх.

— Нет, но я все подал так, будто сделал он, — сказал я. — Мой клиент был оправдан.

— А твой клиент был виновен?

Я замялся, но ответил честно:

— Да. Но в тот момент я этого не знал.

Босх кивнул, и я ощутил это как приговор: будто только что подтвердил, почему людей воротит от адвокатов.

— Значит, — сказал он, — не исключено, что Оппарицио захочет отплатить тем же и повесить на тебя убийство?

— Не исключено — сказал я. — То, что произошло тогда в суде, создало ему множество проблем и стоило больших денег. Он занимался тем, что пытался вложить деньги мафии в легальные сферы, а я, всё это испортил, когда вызвал его на свидетельское место.

Босх помолчал несколько секунд.

— Ладно, — сказал он наконец. — Я возьму Оппарицио на себя. Посмотрю, чем он дышит. А ты, Циско, работай по линии Сэма Скейлза. Может, где-то сойдутся тропинки — тогда поймем, зачем все это было.

План звучал здраво, но я оставил последнее слово за Циско.

— Окей, — сказал он. — Так и сделаем.

Глава 14 

Домой я вернулся поздно и оставил машину на улице. В гараж загонять не хотел — и не был уверен, что когда-нибудь снова захочу. Войдя, увидел, что в доме кромешная тьма. Миг — и я подумал, что Кендалл ушла. Что, побыв здесь без меня, поняла: жить со мной больше не хочет. Но потом в темном коридоре мелькнуло движение, и она вышла. На ней был только халат.

— Ты дома, — сказала она.

— Да. Засиделись, многое надо было обсудить. Ты ждала в темноте?

— Вообще-то, я спала почти весь день. Мы же не включали свет, когда приехали. Просто легли прямо в постель.

Я кивнул: понял. Глаза привыкали к полумраку.

— Так ты ничего не ела? — спросил я. — Должно быть голодна.

— Нет, все нормально, это ты, должно быть, вымотался.

— Есть такое. Да.

— Но все равно рад, что на свободе?

— Еще как.

День начался с пробуждения в тюремной камере, но затем всё перевернулось. Впервые за шесть недель я должен был уснуть в своей собственной кровати, ощущая под спиной толстый матрас и под головой мягкую подушку. И вдобавок ко всему, моя бывшая девушка появилась в дверях, в одном лишь халате, который ничего не скрывал. Обвинение в убийстве всё ещё было реальностью, но я был поражён тем, насколько непредсказуемо и драматично изменилась моя жизнь всего за один день

— Что ж, — сказала Кендалл, улыбаясь. — Надеюсь, ты не слишком устал.

— Думаю, я справлюсь, — сказал я.

Она развернулась и растворилась в темном коридоре к спальне.

И я пошел следом. 

Часть вторая. Следуя за мёдом 

Глава 15 

Четверг, 9 января

Я не обманывал себя насчет своей невиновности. Я понимал, что только я сам могу быть в этом абсолютно уверен. И я осознавал, что это не является надежной защитой от несправедливости. Это не давало никаких гарантий. Не стоило ждать чудесного вмешательства.

Я был один на один со своей ситуацией. Невиновность – это не юридическое понятие. В суде никто не получает официального признания своей невиновности. Решение присяжных не означает оправдания в полном смысле слова. Система правосудия может лишь констатировать факт вины или отсутствия таковой. Никаких других исходов не предусмотрено.

Принцип невиновности не является формальным, записанным законом. Его нельзя найти в сборниках законов или использовать в суде. Он не может быть установлен законодателями. Это скорее абстрактная концепция, но она имеет глубокие корни в фундаментальных законах природы и науки. Подобно тому, как в физике каждое действие вызывает равное противодействие, в случае невиновности, если один человек невиновен в преступлении, значит, есть другой, кто виновен. И чтобы подтвердить истинную невиновность, виновный должен быть обнаружен и его вина раскрыта.

Я поставил себе задачу выйти за рамки вердикта присяжных. Мне предстояло разоблачить тех, кто виновен, и доказать свою непричастность. Это был единственный путь к спасению.

Весь декабрь был посвящен подготовке к предстоящему судебному процессу. Я ожидал, что прокуратура выдвинет против меня новые обвинения и вернет меня в одиночную камеру в «Башнях-Близнецах». С приближением Рождества моя паранойя нарастала. Я опасался жестокой мести со стороны Даны, за унижение, которое я ей нанес на последнем слушании. Ее план, как я предполагал, заключался в моем аресте накануне Рождества, когда суды будут закрыты, что помешает мне представить свои доводы судье Уорфилд до Нового года.

Сделать я ничего не мог. Условия залога не позволяли покидать округ, а браслет на лодыжке круглосуточно выдавал мое местоположение. Если бы они захотели, то нашли бы меня мгновенно. У меня не было шанса скрыться.

Но в дверь никто не постучал. Никто не явился.

Сочельник я провел с дочерью, на Рождество она поехала к матери. Через неделю мы встретились на ранним ужине, прежде чем она ушла праздновать с друзьями смену года. Кендалл, которая все это время была рядом, накануне Нового года сообщила, что просила переслать её вещи с Гавайев.

В целом, это был отличный месяц свободы и работы над делом. Было бы лучше, если бы я не оглядывался каждые пять минут.

Я начал думать, что меня разыграли, что кому-то в прокуратуре было выгодно подсунуть Гарри Босху липовую «инсайдерскую» историю о моем повторном аресте в качестве расплаты. Дана Берг позаботилась, чтобы я не смаковал свободу — и «смеялась последней».

Расследование судьи Уорфилд по поводу незаконного прослушивания разговоров в «Башнях-Близнецах» не привело к наказанию Берг. Ответственность за эту незаконную деятельность была возложена на отдел тюремной разведки. Утечка отчета в «Лос-Анджелес Таймс», опубликованная после Рождества, привела к сенсационному материалу на первой полосе в Новый год. В нем утверждалось, что помощники шерифа годами прослушивали конфиденциальные беседы, а затем использовали полученную информацию для создания фальшивых списков информаторов. Эти данные передавались полиции и прокуратуре. Этот инцидент стал очередным ударом по репутации тюремного отдела шерифа, который уже сталкивался с многочисленными федеральными расследованиями в предыдущее десятилетие. Ранее уже всплывали шокирующие истории о жестокости помощников шерифа: организация гладиаторских боев, помещение заключенных к врагам, использование членов банд для избиений и изнасилований. В результате были предъявлены обвинения, и произошли отставки. Сам шериф и его заместитель были осуждены за попустительство коррупции.

Скандал с прослушкой привлек к себе еще больше внимания и сулил новые унижения. Вероятно, федеральные власти снова вмешаются, и в наступающем году адвокаты защиты получат полную свободу действий для оспаривания приговоров, связанных с незаконной деятельностью.

Это лишь укрепило мое решение ни за что не возвращаться в «Башни-Близнецы». Каждый помощник шерифа в тюрьме будет знать, что именно я стал причиной их последнего скандала. Я отчетливо видел, какое возмездие меня ждет, если я туда вернусь.

Наконец позвонил Гарри Босх. От него не было вестей еще с середины декабря, хотя я оставлял сообщения — и с поздравлениями, и с вопросами о новостях по его расследованию. Я знал, что он жив-здоров: Хейли говорила, что видела его дома, когда навещала Мэдди на каникулах. И вот он на линии. Казалось, о моих попытках связаться с ним, он не знал. Просто сказал, что есть кое-что, что он хочет показать. Я еще был дома, пил вторую чашку кофе с Кендалл, когда он предложил заехать за мной.

Наш путь лежал на юг в его видавшем виды «Джипе Чероки» – настоящем ветеране с угловатым силуэтом и подвеской, отслужившей четверть века. Каждая неровность дороги отзывалась в машине дрожью, каждый стык асфальта – грохотом, а левые повороты превращались в испытание на прочность: старые пружины сжимались, и автомобиль опасно кренился влево.

Он же, невозмутимо слушая радиостанцию «новости Кенекс», демонстрировал поразительный талант вести диалог, одновременно вникая в эфир и комментируя услышанное. Стоило мне приглушить звук, чтобы ответить, как он тут же возвращал его на прежний уровень.

— Итак, — сказал я, когда мы спустились с холмов, — куда держим путь?

— Сначала хочу, чтобы ты кое-что увидел, — сказал Босх.

— Надеюсь, это связано с Оппарицио. Ты взялся за него и потом фактически исчез почти на месяц.

— Я не исчезал. Я работал над делом. Говорил же: выйду на связь, когда будет что показать. Похоже, сейчас как раз тот случай.

— Буду рад, если это имеет отношение к Сэму Скейлзу и всему, что с ним связано. Иначе ты просто гоняешься за миражом.

— Скоро сам все увидишь.

— Можешь хотя бы сказать, как далеко едем? Чтобы я предупредил Лорну, когда вернусь.

— Т.И.

— Что? Меня с этой штукой на лодыжке туда не пустят.

— Мы не в тюрьму. Я хочу кое-что показать. Вживую.

— Фото не сгодится?

— Не думаю.

Мы продолжили путь в тишине, которая не вызывала дискомфорта, ведь мы были сводными братьями. Босх направил машину по 101-й трассе на юг, к центру города, а затем перестроился на 110-ю, ведущую прямо к Терминал-Айленду в порту Лос-Анджелеса. Пока Босх слушал новости, я погрузился в размышления о предстоящем суде, который должен был состояться менее чем через шесть недель. У меня по-прежнему не было никакой зацепки для защиты. Босх, в отличие от меня, имел что-то, чем хотел поделиться. Сиско, держал связь, но новой информации по Сэму Скейлзу пока не было. Я подумывал о том, чтобы отказаться от права на скорый суд и попросить отсрочку, но опасался, что это выдаст мое отчаяние, панику и, возможно, даже чувство вины, как будто я пытаюсь оттянуть неизбежное.

— Где, черт подери, этот Ухань? — спросил Босх.

Его вопрос вытащил меня из нисходящей спирали размышлений.

— Кто? — переспросил я.

Он кивнул на радио.

— Не «кто», — сказал он. — Где-то в Китае. Ты слушал?

— Нет, задумался. Что там?

— Какой-то загадочный вирус. Люди умирают.

— Ну, по крайней мере, далеко, не у нас.

— Вопрос — надолго ли?

— Ты вообще был в Китае?

— Только в Гонконге, — ответил Гарри.

— Точно… Мама Мэдди. Прости, что затронул тему.

— Это было давно.

Я сменил тему:

— Итак, что у нас по Оппарицио?

— Что ты имеешь в виду?

— Я отчетливо помню, как девять лет назад он выступал в качестве свидетеля. Поначалу он держался сдержанно, но затем его поведение резко изменилось, став почти звериным. Казалось, он готов был вскочить с места и напасть на меня, возможно, даже причинить физический вред. Его манера поведения напоминала скорее персонажа Тони Сопрано, чем Майкла Корлеоне, если проводить такую параллель.

— Я пока не встречал этого человека и не занимался его поиском — ответил Гарри.

Я посмотрел в окно, стараясь не выдать своего потрясения и разочарования, а затем вернулся к разговору.

— Гарри, чем же ты занимался? — спросил я. — У тебя же был Оппарицио, помнишь? Ты должен был…

— Постой, постой, — прервал он. — Я знаю, что взял на себя Оппарицио, но моя задача была не в том, чтобы его выслеживать. Это не слежка. Мне нужно было выяснить, чем он занимался и есть ли у этого связь со Скейлзом и тобой. Вот чем я был занят.

— Хорошо, тогда зачем эта загадочная поездка. Куда мы направляемся?

— Не волнуйся. Мы почти у цели, и думаю, тебе понравится.

Он оказался прав: мы были уже совсем близко. Я огляделся, пытаясь сориентироваться в незнакомой местности. Мы миновали шоссе 405 и теперь находились всего в нескольких километрах от конечной точки шоссе Харбор-Айленд, на Терминал-Айленде. Слева, сквозь стекло лобового окна, вырисовывались силуэты гигантских портальных кранов, неустанно перемещавших контейнеры между судами и сушей.

Мы оказались в Сан-Педро. Этот городок, когда-то бывший лишь скромной рыбацкой деревушкой, теперь превратился в часть огромного портового комплекса Лос-Анджелеса, став пристанищем для тех, кто трудился в доках, в сфере судоходства и нефтедобычи. Здесь когда-то располагался и мой суд, где я часто выступал в защиту обвиняемых. Однако, в рамках мер по сокращению расходов, округ принял решение о закрытии здания, и теперь все дела рассматриваются в новом суде, расположенном неподалеку от аэропорта. Здание же старого суда в Сан-Педро пустует уже более десяти лет, храня свои тайны.

— Раньше я часто бывал тут по делам, — сказал я.

— А я — подростком, — сказал Босх. — Сбегал из очередного места, куда меня пристроили, и шел в доки. Один раз даже набил тут тату.

Я лишь кивнул. Было видно, что он погрузился в свои воспоминания, и я не хотел его прерывать. О детстве Босха я знал очень мало, лишь обрывки из старой статьи в «Таймс». Помнил, что он был в приёмных семьях и рано попал в армию, направленную во Вьетнам. Это было задолго до того, как мы узнали о нашей родственной связи.

Мы проехали по Винсент Томас, внушительному зелёному мосту, известному как «мост самоубийц», который вёл на остров Терминал. Весь остров был занят портовыми и промышленными объектами, за исключением федеральной тюрьмы на его дальнем краю. Босх съехал с шоссе и направился по объездной дороге вдоль северной границы острова, к одному из глубоких портовых каналов.

— Рискну предположить, — сказал я. — Оппарицио тут мутит контрабанду. В контейнерах: Наркота? Люди? Что?

— Насколько мне известно — нет, — сказал Босх. — Я покажу тебе другое. Видишь вон ту площадку?

Он указал вперед на огромную парковку, забитую новыми машинами из Японии, каждая — затянута в полиэтиленовую плёнку.

— Когда-то здесь был завод Ford, — сказал он. — «Сборочный цех на Лонг-Бич». Там собирали «Модель А». Говорят, мой дед по материнской линии работал здесь в тридцатые годы.

— Какой он был?

— Я с ним не встречался. Это семейная история.

— А теперь тут «Тойота». — Я кивнул в сторону моря машин, готовых к передаче дилерам всего Запада.

Босх повернул на дорогу, посыпанную ракушечником. Она шла вдоль каменной дамбы на кромке пролива. Черно-белый танкер длиной с футбольное поле, медленно шел к порту. Мы остановились у заброшенной, на вид, ветки железной дороги, Босх заглушил мотор.

— Пройдемся к причалу, — предложил он. — Покажу, как только танкер пройдет.

Мы взобрались по горной тропе на вершину насыпи, расположенной за причалом и служившей защитой от приливов. Отсюда открывался впечатляющий вид на нефтеперерабатывающие заводы и хранилища, играющие ключевую роль в функционировании порта.

— Перед нами пролив Серритос, мы смотрим на север, — пояснил Босх. — Слева - Уилмингтон, справа - Лонг-Бич.

— Понятно, - ответил я. — Что именно мы видим?

— Это сердце калифорнийской нефтяной индустрии. Здесь расположены НПЗ «Марафон», «Валеро» и «Тесоро», а чуть дальше – «Шеврон». Нефть поступает сюда со всех концов света, даже с Аляски, доставляемая супертанкерами, баржами, поездами и трубопроводами. Затем она отправляется на переработку, а оттуда - в автоцистерны, на местные заправки и, в конечном итоге, в баки автомобилей.

— Какое отношение это имеет к нашему делу?

— Возможно, никакого. А возможно, самое прямое. Видишь тот НПЗ вдали, с мостками вокруг резервуаров? — Он указал направо, на небольшой завод с одной трубой, из которой поднимался белый дым. На вершине трубы развевался американский флаг. Рядом стояли два огромных резервуара, высотой не менее четырех этажей, окруженные множеством мостков.

— Вижу.

— Это «Биогрин Индастриз», — сказал Босх. — Ты не найдешь имени Луиса Оппарицио ни в одном пакете документов о собственности. Но контроль у него. Здесь у меня сомнений нет.

Теперь я был полностью поглощен историей Босха.

— Как ты это выяснил? — спросил я.

— Следовал за мёдом. — ответил Босх.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, девять лет назад тебе удалось ловко ввести Оппарицио в юридическую машину уголовного суда, с пользой для твоей клиентки Лизы Траммел. Я нашел стенограмму и прочитал его показания. Он…

— Не нужно мне рассказывать. Я же там был, помнишь?

По каналу проплывал еще один танкер. Он был настолько широким, что ему приходилось очень осторожно маневрировать между острыми скалами, по краям которых были выстроены дома.

— Я знаю, что ты там был, — сказал Босх. — Но ты, возможно, не знаешь, что Луис Оппарицио многому научился, когда ты, в тот день, так его прижал на свидетельском месте. Во-первых, он понял, что больше никогда не должен связывать себя юридическими документами ни с одной из своих компаний – законных или нет. Сейчас он ничем не владеет и не связан ни с одной компанией, ни с одним советом директоров или заявленными инвестициями. Он использует людей как прикрытие.

— Я чертовски горд, что смог научить его быть еще более искусным преступником.

— Как ты обнаружил эту схему?

— Интернет по-прежнему очень полезен. Социальные сети, архивы газет. Отец Оппарицио умер четыре года назад. Была служба в Нью-Джерси и виртуальная книга воспоминаний. Друзья и родственники оставляли там записи, и, черт возьми, на сайте похоронного бюро до сих пор есть эта информация.

— Да, ты поднял кучу имен.

— Имена и связи. Я начал отслеживать их, искать зацепки. Три партнера Оппарицио являются полноправными владельцами «Биогрин Индастриз» и имеют контрольный пакет акций. Он управляет компанией через них. Одну из них зовут Джинни Ферриньо, которая за последние семь лет прошла путь от стриптизерши из Вегаса, с парой эпизодов незаконного хранения наркотиков, до совладелицы различных предприятий. Думаю, Джинни — это подставное лицо Оппарицио».

— Следовал за мёдом?

— Верно, и нашел – «Биогрин Индастриз».

— И дела на заводе идут успешно.

Я указал на канал, ведущий к нефтеперерабатывающему заводу.

— Но, если Оппарицио тайно владеет различными предприятиями, почему мы сосредоточились именно на этом?

— Потому что здесь вращаются самые большие деньги. Видишь это место? Это не обычный нефтеперерабатывающий завод. Это завод по производству биотоплива. По сути, он производит топливо из растительного сырья и животного жира. Он перерабатывает отходы в альтернативное топливо, которое дешевле и сгорает чище. И сейчас это приоритет для правительства, потому что это снижает нашу национальную зависимость от нефти. Это будущее, и Луис Оппарицио на гребне этой волны. Правительство поддерживает этот бизнес, выплачивая таким компаниям, как «Биогрин Индастриз», премию за каждый произведенный баррель, помимо той суммы, которую они получают за его последующую продажу.

— А где государственные субсидии, там всегда найдется место для коррупции.

— Ты прав.

Я начал ходить по протоптанной тропинке на вершине насыпи. Я пытался уловить взаимосвязи и понять, как все это работает.

— Итак, есть один человек, — сказал Босх. — Лейтенант, который возглавляет бюро в портовом отделе. Я обучал его двадцать пять лет назад, когда он проходил стажировку в голливудском отделе полиции в качестве детектива.

— Можешь с ним связаться? — спросил я.

— Уже связался. Он знает, что я на пенсии, поэтому я сказал ему, что помогаю другу, который интересуется «Биогрин Индастриз» как инвестицией. Я хотел узнать, есть ли какие-нибудь тревожные сигналы, и он сказал мне: да, есть очень серьезный сигнал, ФБР присвоило этому месту специальный статус.

— Что это значит?

— Это значит, что он не должен предпринимать никаких действий по любым вопросам, которые попадают в его поле зрения, если это касается «Биогрин Индастриз». Он должен уведомить бюро и отойти в сторону. Ты понимаешь, что это означает?

— Что Бюро ведетрасследование.

— Да, или, по крайней мере, ведет предварительное наблюдение.

Я кивнул. Ситуация становилась все более благоприятной для создания дымовой завесы в суде. Но я знал, что мне нужно сделать больше, чем просто создать дымовую завесу. Это не работа для клиента. Это работа для меня.

— Ладно, нам нужна только связь с Сэмом Скейлзом, и у нас будет что-то, что я смогу представить в суде, — сказал я. — Я позвоню Циско и узнаю, что он...

— У нас уже есть связь, — сказал Босх.

— О чем ты говоришь?

— Вскрытие. Помнишь ногти? Соскобы показали растительное масло, куриный жир, сахарный тростник. Это биотопливо, Мик. У Сэма Скейлза было биотопливо под ногтями.

Я посмотрел на нефтеперерабатывающий завод «Биогрин Индастриз». Дым из трубы зловеще поднимался вверх, подпитывая грязное облако, которое висело над всей гаванью.

Я кивнул.

— Кажется, ты нашел ее, Гарри, — сказал я. — Волшебную пулю.

— Только будь осторожен, не выстрели ею в себя. — сказал он. 

Глава 16 

Воскресенье, 12 января

То, что Босх раскопал про «Биогрин Индастриз», его связь с Луисом Оппарицио и, возможно, с Сэмом Скейлзом, стало спусковым крючком: команда собралась, выверила курс и синхронизировала шаги. Утром после поездки на Терминал-Айленд мы провели общее совещание — наметили задачи и раздали роли. Привязать Скейлза к Оппарицио — приоритет. Я хотел, чтобы это стало целью номер один для моих следователей.

Вторая линия — сам Оппарицио. Он убрал себя из прямых владельцев и управленцев завода, и нам требовалось вскрыть это до суда. Не видя прямой нити, мы ухватились за косвенную: Джинни Ферриньо. Я поручил Циско организовать наружное наблюдение в надежде, что Джинни выведет на Луиса, а дальше передадим хвост уже на него. Моей целью было предоставить присяжным неопровержимые доказательства того, что человек, явно питающий ко мне вражду, имел отношение к убийству, в котором меня обвиняли. Я полагал, что такая связь станет ключом к раскрытию обмана. Встреча прошла напряженно, но мой прилив адреналина быстро спал. Пока следователи занимались оперативной работой, я провел выходные, углубляясь в материалы дела – занятие, которое многие юристы считают утомительным. Документы и улики – это не статичные объекты; они живут и развиваются. То, что казалось очевидным в один момент, может обрести совершенно иной смысл при более внимательном рассмотрении с течением времени.

Чтобы эффективно защищаться, мне необходимо было досконально изучить все детали дела, что требовало многократного погружения в материалы. С момента ареста прошло уже больше двух месяцев, и объем документов рос в геометрической прогрессии. Я старался оперативно изучать все поступающие материалы, но не менее важным было сформировать целостное представление о ситуации.

К утру воскресенья мой блокнот был исписан заметками, списками и вопросами. Отдельная страница была посвящена пропавшим из дела уликам. Самым заметным отсутствием был бумажник Сэма Скейлза. Он не был упомянут в описи личных вещей, найденных на теле, хотя там перечислялось содержимое карманов. Предполагалось, что убийца, то есть я, забрал и уничтожил его.

Этот пропавший бумажник имел для меня огромное значение. За время моей работы с Сэмом в различных аферах, он никогда не использовал свое настоящее имя. Это было его «модус операнди» – для каждой новой аферы он создавал новую личность, чтобы избежать преследования в случае разоблачения. Сэм был мастером перевоплощений. Я представлял его интересы только тогда, когда его ловили, и оставалось только гадать, сколько афер ему удалось провернуть безнаказанно.

Отсутствие бумажника в этом деле было критичным, поскольку, несмотря на месяц интенсивных поисков, Сиско Войцеховски не смог найти никаких следов Скейлза. Это была настоящая "черная дыра". За последние два года не было обнаружено никаких цифровых записей о его местонахождении. Бумажник мог бы содержать документы, удостоверяющие его текущую личность, что помогло бы связать его с «Биогрин Индастриз». Если он работал там или был вовлечен в какие-то махинации с Оппарицио, его текущая личность была бы ключом к расследованию.

Лишь в воскресенье вечером, при третьем просмотре материалов дела, я заметил несоответствие, которое, казалось, переворачивало все с ног на голову и давало мне еще один повод для апелляции к судье Уорфилд.

После того как я определился с планом действий, я связался с Дженнифер Аронсон, нарушив ее вечерние планы. Я поручил ей подготовить срочное ходатайство о принудительном раскрытии доказательств со стороны обвинения. Я подчеркнул, что в ходатайстве должно быть четко заявлено о намеренном сокрытии обвинением ключевых улик от защиты с самого начала процесса, а именно – бумажника жертвы и его содержимого. Этот шаг был рассчитан на провокацию: я ожидал, что Дана Берг будет возражать, и Уорфилд оперативно назначит слушание по вопросу раскрытия доказательств. Моя цель заключалась именно в этом – чтобы провести слушание, которое формально будет касаться спора о раскрытии информации, но на самом деле будет посвящено совершенно другому вопросу.

Я дал Дженнифер указание подать ходатайство сразу же, как только утром откроется суд, и затем прервал разговор, чтобы она могла приступить к работе. Я не стал выяснять, повлияет ли это на ее вечерние планы, поскольку мои собственные интересы были приоритетнее. Кендалл не была в ресторане «Муссо Фрэнк Гриль» с момента возвращения с Гавайев. Это было ее любимое место, где мы впервые ужинали и пили мартини. Хотя я больше не употребляю алкоголь, я договорился с ней: ужин в «Муссо Фрэнк», в воскресенье вечером, в обмен на возможность работать из дома и посвятить выходные делу. Эта работа принесла свои плоды, и теперь я так же предвкушаю вечер, как и Кендалл. Я передал эстафету Дженнифер, сообщив, что встречусь с ней в ресторане «Никель Дайнер» утром, после того как она подаст ходатайство. Я также попросил ее передать всей команде защиты, чтобы мы собрались на завтрак и обсудили последние три дня.

Ужин в «Муссо», несмотря на бесконечные мартини, стал для меня долгожданной передышкой от мыслей о предстоящем суде. Он вернул нас с Кендалл к тому, что было семь лет назад, до её отъезда на Гавайи. Меня особенно тронула её уверенность в том, что наши отношения не закончатся. Мысль о возможном обвинительном приговоре и пожизненном заключении никогда не приходила ей в голову, и она не затрагивала эту тему, обсуждая наше будущее. Это было наивно, но так трогательно. Я не хотел её разочаровывать, хотя понимал, что это будет наименьшей из моих проблем, если я проиграю дело.

— Невиновность не гарантирует оправдания, – сказал я. — В суде может произойти что угодно.

— Ты всегда так говоришь, – ответила она. — Но я знаю, что ты выиграешь.

— Давай сначала дождемся вердикта, прежде чем строить грандиозные планы, – предложил я.

— Всё равно, когда всё закончится, я планирую, что мы уедем на пляж и забудем обо всём этом.

— Было бы здорово, – согласился я.

И на этом мы остановились. 

Глава 17 

Понедельник, 13 января

Утро началось с завтрака, на котором Дженнифер появилась последней. Пока мы уже сидели за столом, команда отчитывалась о проделанной работе с момента нашей последней встречи. Прогресс был незначительным, что, в основном, объяснялось прошедшими выходными.

Циско доложил, что с вечера пятницы за Джинни Ферриньо велось наблюдение, однако никаких признаков контакта с Луисом Оппарицио выявлено не было.

Тем временем Босх сообщил, что активно работает со своими контактами в правоохранительных органах, пытаясь выяснить, почему «Биогрин» оказалась в поле зрения ФБР.

Дженнифер, не будучи в курсе последних событий, задала ряд вопросов, чтобы восполнить пробелы в информации. Она спросила, есть ли какие-либо доказательства, помимо его грязных ногтей, указывающие на связь Сэма Скейлза с «Биогрин». Босх ответил, что под этим именем такой связи не прослеживается, поскольку в компании нет никаких записей о его трудоустройстве, ни сейчас, ни в прошлом.

— А что с ФБР? — поинтересовалась Дженнифер. — У нас есть представление об их планах?

— Пока нет, — ответил Босх. — Я решил не действовать напрямую, поэтому пока лишь собираю сведения о Скейлзе.

— В пятницу днем я наблюдал за автоцистерной, которая покинула территорию, — добавил Циско. — Просто из любопытства, куда она направляется. Но она заехала в порт, через контрольный пункт, и мне пришлось остановиться. Примерно через полчаса она вернулась на нефтеперерабатывающий завод. Полагаю, она либо доставляла, либо забирала груз.

— Мы предполагаем, что Сэм Скейлз был водителем? — спросила Дженнифер. — В чем тут подвох?

— Может, машина ехала по обычному маршруту, — предположил Циско.

— Нет, — возразил я. — Я знал Сэма. Он никогда не действовал по правилам. Он что-то замышлял, и нам еще предстоит это выяснить.

Слова Босха заставили меня задуматься на несколько мгновений. Вся моя карьера прошла в судах штата, и я почти не имел дел с агентами ФБР или федеральным правительством. Хотя Босх когда-то был женат на агенте ФБР, я прекрасно знал о его скептическом отношении к федеральным структурам. Остальные члены нашей команды тоже не отличались тесными связями с федералами.

— Судебное заседание назначено через месяц, - предложил я. — Как насчет того, чтобы обратиться напрямую в бюро, вместо того чтобы пытаться выудить информацию по крупицам?

— Мы можем это сделать, - ответил Босх. — Но важно помнить, что федералы реагируют только на реальную угрозу. Угрозу раскрытия их интересов. Что бы они ни пытались скрыть, они будут всячески оберегать свою тайну. И только когда ты сможешь поставить под сомнение их секретность или ход их расследования, они начнут относиться к тебе серьезно. В этом и заключается суть прямого подхода – ты сама создаешь эту угрозу. Именно так мы всегда поступали в полиции Лос-Анджелеса.

Я кивнул, обдумывая. Моника, одна из владелиц «Никеля», принесла тарелки с пончиками к уже опустевшим блюдам с блинами и яйцами. Дженнифер, единственная оставшаяся без завтрака, потянулась к шоколадной глазури.

— С кем поделиться? — спросила она.

Желающих не нашлось. Она пожала плечами и продолжила:

— Я собиралась использовать «Закон о свободе информации», — сказала она. — Но запрос по «ЗОСИ» — это вечность. К финалу процесса они, возможно, только получение подтвердят.

Я, подумав, сказал:

— Можем подать «ЗОСИ», а сверху — влепить повестку с требованием предоставить всю имеющуюся информацию.

— ФБР может проигнорировать повестку суда штата, — возразила Дженнифер. — Они не обязаны раскрывать детали федеральных расследований на нашей площадке.

— Это не столь важно, — сказал я. — Само вручение — уже та самая угроза, о которой говорил Гарри. Они поймут, что тема всплывёт на моем процессе. Это может выманить их из тени. А там посмотрим.

Я посмотрел на Босха. Он кивнул:

— Может сработать.

— Хорошо, приступаю к подготовке документов, — заверила Дженнифер.

— Дженнифер, я знаю, что опять взваливаю на тебя дополнительную работу, но не могла бы ты добавить к пакету повестку и запрос на рассекречивание?» — обратился я к ней.

—Конечно. Скорее всего, запрос на рассекречивание — это онлайн-заявка. Успею к концу дня. Начну с повестки. Какие данные нужны?

— Сэм Скейлз, включая все его вымышленные имена, а также Луис Оппарицио и компания «Биогрин Индастриз», — уточнил я.

— Что-нибудь еще?

В этот момент телефон Дженнифер завибрировал, и она вышла, чтобы ответить на звонок. Мы продолжили обсуждение деталей повестки.

— Даже если это поможет их насторожить, не факт, что вы добьетесь своего, — предупредил Босх. — Помни поговорку: ФБР берет много, но отдает мало.

Лорна рассмеялась, и этот звук заставил меня заметить, что Циско уже несколько минут молчит.

— Циско, какое у тебя мнение?" – обратился я к нему.

— Я думаю, один из вариантов – просто отправиться туда и спросить, не ищут ли они сотрудников, – предложил он. — Я мог бы зайти, осмотреться, даже если меня не возьмут.

— Надень каску, и ты будешь выглядеть как часть пейзажа, – поддразнил я его. — Но это не вариант. Если там мошенничество, проверка будет очень тщательной, и тебя моментально свяжут со мной. Лучше держи своих «индейцев» на Оппарицио.

Так он называл свою группу наблюдения, проводя параллель с индейцами из старых вестернов, которые высматривали ничего не подозревающие караваны поселенцев.

— Как скажешь, – кивнул Циско. — Если тебе нужно что-то более динамичное, я готов. Наружное наблюдение стало уже немного скучноватым.

— Тогда договорились, – сказал я. — Если ты не против оставить команду на Оппарицио и Ферриньо, проведи пару дней с Милтоном – тем полицейским, который меня остановил.

— Без проблем, – ответил Циско. "Я все еще не верю в его рассказ. Если он выполнял чье-то задание, мне необходимо выяснить, чье именно и с какой целью.

— А как же я, Микки? — спросила Лорна, обеспокоенная. — Чем заняться мне?

Мне нужно было действовать быстро. Я знал, что Лорна не захочет остаться в стороне от происходящего.

— Просмотри ещё раз наши файлы по Траммелу», — сказал я. — Найди всё, что связано с нашим делом против Оппарицио. Я не всё помню, и мне нужно быть готовым к новой атаке на него, конечно если мы его когда-нибудь найдём.

Дженнифер вернулась к столу после телефонного разговора, но не села. Она посмотрела на меня и подняла телефон.

— Мы в игре, — сообщила она. — Уорфилд назначила слушание по ходатайству о принудительном исполнении на час дня сегодня. Она велела Берг привести своего главного следователя.

Я был удивлён.

— Это было быстро, — заметил я. — Похоже, мы задели её за живое.

— Это был Эндрю, клерк Уорфилд, — пояснила Дженнифер. — Мы точно задели обвинение. Он сказал, что «Дана Эшафот», пришла в ярость, когда он ей позвонил.

— Отлично, — сказал я. — Это будет интересно. Мы вызовем её главного детектива на свидетельское место раньше, чем она сама.

Я взглянул на часы, а затем на Лорну.

— Лорна, сколько времени займёт сделать пару увеличенных фотографий места преступления? — спросил я.

— Дай мне фото сейчас, и я быстро их отсканирую, — ответила она. — Хочешь, чтобы я наклеила их на жёсткую основу?

— Если получится, главное, чтобы они были на слушании.

Я отодвинул пустую тарелку и открыл ноутбук. Нашел две фотографии с места преступления, которые планировал показать на дневном слушании: два разных снимка Сэма Скейлза в багажнике моего «Линкольна». И отправил их Лорне, напомнив, что они довольно неприятные. Я хотел, чтобы она предупредила фототехника. 

Глава 18 

В зал судьи Уорфилд было приятно войти через общий вход, минуя стальную дверь «подземки». Однако едва я переступил порог «свободной» части здания, как тотчас оказался в плотной толпе возвращавшихся с обеда людей — и среди них Дана Берг. Я не реагировал, бережно копя злость для предстоящего заседания. Дверь перед ней я придержал, но благодарности не дождался.

Внутри журналисты уже заняли свои привычные места.

— Вижу, вы предупредили прессу, — процедила Берг.

— Не я, — ответил я. — Может, они просто делают свою работу. Разве не этого мы хотим в свободной стране? Бдительной прессы?

— На этот раз вы лаете не в том направлении, — прищурилась она. — Они станут свидетелями, как судья вам задницу надерет.

— Кстати, Дана, я не держу на тебя зла, — примирительно заметил я. — Ты мне даже нравишься: сильная, целеустремленная. Хотел бы, чтобы у государства все такими были. Но люди, что работают на тебя, оказывают тебе медвежью услугу.

Мы разошлись у барьера: она — налево, к столу обвинения, я — направо, к защите. Дженнифер уже была на месте.

— Есть новости от Лорны? — спросил я.

— Только что припарковалась и идет, — откликнулась она. — Должны успеть.

Я извлек из портфеля блокнот с пометками, наспех начерканными внизу, в кафетерии. Дженнифер наклонилась, окинула взглядом мои каракули.

— Готов? — негромко спросила она.

— Готов, — кивнул я.

Обернувшись, я скользнул взглядом по галерее. Я писал Хейли о слушании, но его назначили в последний момент, и я не знал ее понедельничного расписания. Ответа не было, и в зале я ее не увидел.

Судья Уорфилд опоздала минут на десять, и этого хватило, чтобы Лорна влетела с увеличенными фото. Мы были наготове, когда помощник шерифа Чен произнес обычное, и судья заняла место.

Я держал блокнот и ждал вызова к кафедре. Мое ходатайство — мой первый ход. Но первой вскочила Берг:

— Ваша честь, прежде чем мистер Холлер выступит со своими совершенно необоснованными заявлениями перед прессой, которую он сам и пригласил, прошу провести слушание в закрытом режиме, чтобы не подвергать потенциальных присяжных воздействию диких и надуманных обвинений со стороны защиты.

Я успел подняться, еще до того, как она закончила, и судья кивнула мне:

— Мистер... Холлер?

— Благодарю, Ваша честь. Мы возражаем против закрытого заседания. Нежелание мисс Берг слушать то, что ей не по вкусу, не повод скрывать сказанное и представленное. Да, речь идет о серьезном. Но солнечный свет — лучшее дезинфицирующее средство, а значит, это заседание должно быть открытым. Кстати, для протокола: я не предупреждал представителей прессы об экстренном слушании. Не знаю, кто это сделал. Но мне бы не пришло в голову — в отличие, видимо, от мисс Берг, — считать бдительную прессу чем-то опасным.

Я закончил, полуобернулся и кивнул двум репортерам. В этот момент заметил, что Кент Друкер, старший детектив по нашему делу, уже пришел и устроился в заднем ряду галерки, прямо за столом обвинения.

— Вы закончили, мистер Холлер? — уточнила судья Уорфилд.

— Да, Ваша честь, — ответил я.

— Ходатайство о закрытом слушании отклоняется, — произнесла Уорфилд. — Мистер Холлер, есть ли у вас свидетели?

Я колебался мгновение. В идеале адвокат не задает вопрос, на который не знает ответа; точно так же — не вызывает свидетеля, если не уверен в нем и в результате. Я все это прекрасно понимал, но решил нарушить правило.

— Ваша честь, вижу в зале детектива Друкера. Начнем с него.

Друкер прошел к барьеру, занял место на трибуне, принял присягу. Опытный — более двадцати лет в полиции, из них половина на расследованиях убийств; на нем хороший костюм, под мышкой — «Книга расследований убийств». Мой выбор ничем его не удивил, по крайней мере, виду он не подал. Присяжных не было, потому я сразу перешел к сути, не теряя времени на разогрев.

— Детектив, у вас с собой материалы по делу?

— Да, сэр.

— Посмотрите, пожалуйста, опись изъятого у жертвы, Сэма Скейлза.

Он листнул пухлую папку, быстро нашел нужную страницу и, по моей просьбе, зачитал: одежда, обувь, содержимое карманов — мелочь, связка ключей, расческа, зажим для денег с 180 долларами в двадцатках.

— Было ли в карманах что-то еще? — уточнил я.

— Нет, сэр.

— Мобильный телефон?

— Нет, сэр.

— Бумажник?

— Бумажника не было.

— Вас это не удивило?

— Удивило.

Я ждал пояснений. Напрасно — Друкер не из тех, кто скажет больше, чем нужно.

— Почему? — спросил я уже с раздражением.

— Возник вопрос: не ограбление ли это? Пропал бумажник.

— Но ведь в кармане был зажим с деньгами, верно?

— Верно.

— Это позволяет предположить, что бумажник был изъят по другой причине, а не в рамках ограбления?

— Так можно допустить.

— "Можно допустить"? Я спрашиваю: был ли это мотив?

— Все оставалось под вопросом. Мужчину убили, рассматривали много версий.

— Без бумажника и удостоверения личности как же вы опознали в жертве Сэма Скейлза?

— С помощью отпечатков. Поблизости был патрульный с мобильным сканером — установили личность достаточно быстро. Это надежнее, чем кошелек — люди часто носят фальшивые документы.

Он сам невольно подвел меня к правильной мысли.

— После идентификации вы проверили криминальное прошлое Скейлза?

— Это сделал мой напарник.

— И что обнаружил?

— Длинный список мошенничеств, афер и прочих трюков, с которыми вы, полагаю, знакомы.

Я проигнорировал выпад:

— Верно ли, что в каждом из дел Сэм использовал разные псевдонимы?

— Верно.

Берг уловила направление допроса и поднялась:

— Ваша честь, это слушание по вопросам раскрытия, а адвокат ведет допрос на тему всего расследования. Есть ли у этого цель?

Возражение было слабым, но вырвало меня из ритма. Судья велела перейти к сути и продолжать дальше.

— Детектив Друкер, если известно, что жертва систематически использовала псевдонимы, разве изъятие бумажника не было критически важным, чтобы установить, под каким именем он жил в момент смерти?

Друкер задумался на секунду.

— Сложно сказать, — ответил он, уклоняясь.

И тут я понял: ничего существенного мне от него не добиться — он будет держаться максимально поверхностных формулировок.

— Хорошо, попробуем иначе, — сказал я. — Детектив, откройте, пожалуйста, фототаблицу в вашей "Книге" и взгляните на фотографии под номерами 37 и 39.

Пока он листал альбом, я выкатил вперед два мольберта и закрепил на них увеличенные отпечатки 24 на 18, которые Лорна подготовила утром: два ракурса тела Сэма в багажнике моего «Линкольна». Один снимок четче второго.

— Нашли? — спросил я.

— Да, вот они.

— Соответствуют ли изображения на фото 37 и 39 увеличениям, выставленным перед вами?

— Думаю — да, они совпадают.

— Прекрасно. Для протокола: что изображено на этих снимках?

— Жертва в багажнике вашего автомобиля. Один кадр крупнее второго.

— Благодарю. Жертва лежит на правом боку?

— Верно.

— Теперь обратите внимание на левое бедро, повернутое к камере. Видите левый задний карман брюк?

— Вижу.

— Замечаете прямоугольную выпуклость в области этого кармана?

Друкер замялся — понял, к чему я веду.

— Понимаю, к чему вы клоните, — сказал он. — Вижу какой-то контур, сказать, что это, не могу.

— Не считаете ли вы, что это похоже на бумажник, оставшийся в заднем кармане?

— Не могу утверждать без проверки содержимого. Я знаю только то, что криминалисты и медики мне бумажника не возвращали.

Берг тут же поднялась:

— Ваша честь, защита пытается бросить тень на расследование, опираясь лишь на узор ткани. Бумажника не было ни у жертвы, ни на месте преступления. Придуманный "призрачный кошелек" — отвлекающий манёвр, рассчитанный на утечку к присяжным через прессу. Мы возражаем против самого слушания и его публичности.

Она резко села. Судья перевела взгляд на меня.

— Ваша честь, дело не в словах, а в фактах: любой, у кого есть глаза, видит в заднем кармане нечто, по форме и размеру напоминающее бумажник. Теперь этого предмета нет — и это не только ставит под вопрос качество расследования, но и лишает защиту доступа к возможным критически важным уликам. Если вы позволите мне еще пять минут с этим свидетелем, я докажу, что в расследовании допущена серьезная ошибка.

Уорфилд не ответила сразу — и это показало мне, что она склоняется скорее к моей позиции, чем к позиции обвинения.

— Продолжайте, мистер Холлер.

— Благодарю, Ваша честь. Моя коллега, мисс Аронсон, сейчас включит на большом экране запись с нагрудной камеры офицера Милтона — конкретно, момент, когда тот дистанционно открывает багажник.

На экране напротив скамьи присяжных началось видео. Камера смотрела со стороны багажника «Линкольна». В кадре возникла рука Милтона, большой палец нажал кнопку — крышка плавно приоткрылась, показывая тело Сэма. Камера резко дернулась: Милтон вздрогнул и отшатнулся.

— Стоп на этом, — сказал я. — Перемотайте к самому моменту открытия.

Дженнифер вернула запись и поставила паузу. Милтон стоял у автомобиля, заняв безопасную позицию: он ещё не знал, что находится внутри. Благодаря этому у нас появился двухсекундный боковой ракурс тела — тот самый угол, который не запечатлел судебный фотограф. Этот момент поймала исключительно камера Милтона.

— Детектив, — начал я, — взгляните ещё раз на левый задний карман. После просмотра с этого угла изменилось ли ваше мнение о том, что в момент обнаружения у жертвы в кармане находился бумажник?

Все взгляды в зале впились в экран. Одна из журналисток даже пересела поближе, чтобы увидеть детали. На видео отчётливо было видно: задний карман слегка открыт, внутри — тёмный предмет с заметной светлой полоской посередине.

Для меня это однозначно был кошелёк с видимой полосой купюры. Для Друкера — по-прежнему ничего определённого.

— Нет, — наконец ответил он. — Я не могу с уверенностью сказать, что это такое. В руках я этот предмет не держал.

— Что значит «что это», детектив?

— То и значит: не могу утверждать. Это может быть что угодно.

— Но вы хотя бы признаёте, что в кармане находится какой-то предмет?

Он осознал, что загнан в угол.

— Не могу с уверенностью утверждать, — осторожно вымолвил он. — Это вполне может быть подкладка кармана.

— Серьёзно? Подкладка? — переспросил я с недоверием. — Вы утверждаете, что это подкладка?

— Говорю лишь, что не знаю.

— Вернёмся к описи, детектив, — решил я. — И последний вопрос.

Зал стих. Друкер снова разложил перед собой бумаги.

— Итак, в описи имущества указано, откуда был изъят каждый найденный предмет, верно?

— Верно.

Детектив, похоже, был рад, что разговор подходит к концу. Я не стал затягивать.

— Тогда скажите, что, согласно описи, было извлечено из левого заднего кармана брюк жертвы?

— Ничего, — ответил Друкер после паузы. — По списку — пусто.

— Вопросов больше нет, — сказал я. 

Глава 19

Как опытный обвинитель, Дана Берг думала не о сегодняшней неудаче, а о завтрашней битве. Перекрестный допрос Друкера она строила не ради сиюминутной победы, а ради успеха на всём процессе: важно не дать сегодняшнему столкновению повлиять на мнение будущих присяжных о ней и следствии. Самым разумным был её ход — взять десятиминутную паузу сразу после моего допроса. Эти минуты дали ей возможность вывести Друкера в коридор и выстроить защитную позицию.

Когда слушание возобновилось, Друкер неожиданно по‑новому «увидел» и фото, и видео, которые я показывал ему чуть раньше — чему я нисколько не удивился.

— Детектив Друкер, вы успели за время перерыва пересмотреть все фото, относящиеся к жертве? — спросила Берг.

— Да.

— К какому выводу вы теперь приходите?

— Просмотрев все кадры тела в багажнике, я, скорее всего, должен признать: на тот момент бумажник действительно находился в заднем кармане брюк.

Я невольно усмехнулся — Берг собиралась преподнести это как новое «открытие» следствия.

— Но в описи имущества фигурирует отсутствие бумажника. Как вы это объясните?

— Видимо, он был забран — когда-то, кем-то.

— «Забран»? То есть — утерян?

— Возможно.

— Или украден?

— Такое тоже могло быть.

— Когда проводился осмотр одежды?

— Пока тело было в багажнике, к одежде не прикасались. Дождались коронера, извлекли тело, сняли отпечатки мобильным сканером, завернули в пластик и отправили в морг.

— А когда вещи были сняты и инвентаризированы?

— Это делал коронер перед вскрытием, на следующий день. Мне сообщили, что можно забирать вещи.

— Вы их забрали?

— Позже, после вскрытия. Следователь коронера выслал мне список, я сразу заметил отсутствие бумажника. Остальное особого значения не имело.

— Во сколько пришёл этот список?

— Можно свериться с записями?

— Конечно, — кивнула Уорфилд.

Друкер пролистал свою «Книгу убийств», отыскал нужную строчку.

— Письмо получил в 16:20, уже после вскрытия.

— То есть вы впервые узнали о пропаже бумажника спустя семнадцать часов после осмотра?

— Верно.

— И за это время вы не имели доступа ни к одежде, ни к вещам жертвы?

— Всё так. За этот период с бумажником могло случиться что угодно.

— Его могли потерять или умыкнуть?

— Вполне.

— Вы сами его забирали?

— Нет. Даже в руках его не держал.

— Преднамеренно исключили это из материалов для защиты?

— Нет.

— Ваша Честь, вопросов нет.

Стоит признать, Берг мастерски отвела Друкера от удара и сохранила себе позицию на суде. Его отпустили с трибуны. Я сообщил, что дополнительных свидетелей не будет, и был готов перейти к аргументам. Берг — тоже.

Я выстрелил в самую точку:

— Ваша Честь, перед нами ситуация, где обвинение неправильно распорядилось критической уликой и скрывало собственную небрежность от защиты. Пострадал я, мои права на справедливый процесс нарушены. Я знал жертву, его прошлое, его стиль — он менял имена, как другие меняют обувь. Пропажа бумажника с удостоверением, отражающим личность Скейлза на момент смерти, лишила нас возможности детально исследовать его жизнь и, как следствие, возможные угрозы или круг подозреваемых. Таковы мои ещё мягкие слова — если, конечно, верить в то, что бумажник «затерялся» где-то в офисе коронера. Я же считаю, что это было сознательной попыткой подорвать справедливость разбирательства. Полиция и обвинение…

Берг тут же вскочила с возражением против нападок на её мотивы.

— Это уже прения, — заметил я. — Разрешите выступить.

— В разумных пределах, — коротко отрезала Уорфилд. — Не допускаю ухода от протокола. Вашу позицию я поняла. Есть что добавить?

Берг выбила меня из ритма, а судья не дала развернуться.

— Нет, Ваша Честь. Всё изложено.

— Мисс Берг, надеюсь, вы будете столь же лаконичны, — обратилась судья к обвинению.

Берг поднялась к кафедре:

— Ваша Честь, если отвлечься от эффектной подачи оппонента, то никаких подтверждений сговора или умышленного сокрытия не представлено. Да, бумажник отсутствует, но сам мистер Холлер заявил об этом только сегодня утром. Кричать о преступном умысле — значит, играть на публику. Прошу отклонить ходатайство.

Я уже собрались ответить, но судья остановила меня жестом.

— Достаточно, мистер Холлер. Я знаю, что вы хотите сказать, и о чём возразит мисс Берг. Экономим время.

Я сел.

— Суд считает сегодняшние сведения крайне тревожными, — продолжила Уорфилд. — Обвинение признаёт: в заднем кармане брюк жертвы был бумажник, но защите предъявить его не может. На этом этапе — неважно, исчез он по небрежности или умышленно — защита оказалась в невыгодном положении. Как верно отметил мистер Холлер, в бумажнике могло быть удостоверение с другим именем, что стало бы существенным обстоятельством для защиты.

Уорфилд сделала паузу, сверила запись, затем добавила:

— Суд пока не принял решения о правовой защите; потребуется сорок восемь часов на размышление. Штат получает тот же срок: либо найдите бумажник, либо дайте исчерпывающий отчёт о его судьбе. Продолжаем слушание в среду в час дня. Обвинение, возвращайтесь не с пустыми руками. Заседание окончено.

С этими словами она поднялась, легко соскользнула по ступеням и скрылась за дверью в свои покои.

— Отличная работа, — прошептала мне Дженнифер.

— Возможно, — шепнул я в ответ. — Посмотрим через два дня. Повестку распечатала?

— Готово.

— Я попробую вручить — сейчас они на нервах, шанс есть.

Пока она доставала повестку, Берг задержалась у нашего стола.

— Ты правда подозреваешь меня? Думаешь, я что-то скрывала?

Я встретился с ней взглядом.

— Не знаю, Дана. Но знаю, что с первого дня ты пыталась наклонить стол. Хочешь доказать обратное? Найди бумажник.

Она поморщилась и ушла, не ответив.

— Держи, — сказала Дженнифер, протягивая мне повестку.

— Я поеду с Циско — может, удастся что-то раскопать у федералов, — сказал я.

— Удачи. ФБР не любит театр, — усмехнулась она.

Я подошёл к секретарю судьи.

— Попрошу узнать: сможет ли судья подписать повестку, прежде чем мы уйдёт?

Секретарь нехотя позвонил в кабинет, на лице мелькнуло удивление от ответа, затем пригласил меня пройти.

Я миновал шкафы с архивами, большой принтер, и очутился у двери в кабинет Уорфилд. Она уже сняла мантию и читала что-то за столом.

— У вас для меня повестка? — спросила она.

— Да, Ваша Честь. Для протокола.

Я протянул ей бумагу — она внимательно её изучила.

— Это федеральная история.

— Верно, повестка адресована ФБР, но суд штата вправе её выдать.

— ФБР, скорее всего, проигнорирует. Вам придётся идти через прокуратуру США, мистер Холлер.

— Кто-то мог бы сказать, что ходить туда — занятие бессмысленное, судья.

Она прочла цитату вслух:

— «Все документы, касающиеся взаимодействия с Сэмюэлем Скейлзом или его известными псевдонимами…»

Положила бумагу, посмотрела на меня:

— Ты же понимаешь, к чему это приведёт? — спросила Уорфилд. — Это закончится корзиной для бумаг.

— Возможно. Но мне нужно хотя бы попытаться. Лучше бы у меня был бумажник и верное имя Сэма на руках. Вам не по душе мои усилия, судья?

Я смотрел на бывшего адвоката: она знала, как остро бывает нужна передышка — и что ради неё человек готов на любые уловки.

— Меня — нет, — сказала Уорфилд. — Только поздновато: до процесса всего месяц.

— Я буду готов, судья.

Судья взяла ручку из серебряного подстаканника и поставила подпись.

— Спасибо, Ваша Честь, — поблагодарил я.

Я уже направился к двери, но её голос остановил меня:

— Майкл, на отбор присяжных и сам процесс — только две недели. Если попытаешься тянуть время и запросишь отсрочку, отказ гарантирован.

Я кивнул:

— Вас понял. Спасибо, Ваша Честь.

С подпитанной надеждой повесткой я вышел из кабинета — и вернулся к работе. 

Глава 20 

Вернувшись в зал суда, я услышал от секретаря, что у меня был посетитель: сидел на галерее, ждал, но помощник шерифа выставил его.

— Крупный парень? — уточнил я. — Чёрная футболка, ботинки?

— Нет, — ответил секретарь. — Чёрный. В костюме.

Это меня заинтриговало. Я собрал вещи и вышел. В коридоре на скамье у входа в зал и правда сидел мой гость — костюм, галстук. Я едва узнал его.

— Бишоп?

— Адвокат.

— Ты здесь? Уже на свободе?

— На свободе, приятель. Готов приступить к работе.

И тут меня осенило: я ведь обещал ему место, когда он выйдет. Он уловил мою паузу:

— Ничего, если нет вакансий. Я понимаю: у тебя суд, дела...

— Всё нормально. Просто... неожиданно.

— Так что, водитель нужен?

— В целом — да. Не каждый день, но дежурный требуется. Когда готов начать?

Бишоп развёл руками:

— Я в траурном костюме, — сказал он. — Так что хоть сейчас.

— А права?

— И это есть. Как вышел — сразу пошел в департамент автотранспорта.

— Когда?

— В среду.

— Покажи. Сфоткаю, внесу в страховку.

— Без вопроса.

Он достал тонкий бумажник и показал новенькие права — с идеальными ламинированными краями. Имя: Бамбаджан Бишоп. Я сделал снимок.

— Откуда такое имя? — поинтересовался я на ходу.

— Мать из Кот-д’Ивуара, — пояснил он. — Имя её отца.

— Ну что, надо ехать в Вествуд — вручить повестку. Начнём прямо сейчас?

— Готов, — кивнул он.

Мы направились к «Линкольну», оставленному у чёрного входа. Я передал ключи, сел на заднее сиденье. По дороге наблюдал за его манерой вождения и по ходу дела объяснял: на связи всегда, но в основном будни; телефон — обязателен; никаких сигарет, алкоголя и оружия. Галстук — опционально, костюм мне нравится. Пиджак можно снимать. В нужные дни — забирает машину у меня, потом возвращает, на ночь у себя не оставляет.

— Телефон у меня есть, — вмешался он. — Не одноразовый.

— Класс. Пришли номер. Вопросы?

— Да. А сколько платят?

— За защиту было четыреста в неделю, за водительство — восемьсот.

— Я думал про тысячу.

— Давай начнём с восьмисот. После суда — обсудим.

— По рукам.

— Куда в Вествуде?

— В федеральное здание на Уилшире, у 405-го шоссе, с флагштоками.

— Понял.

Он уверенно выбрал маршрут, не нуждаясь в подсказках, и свернул на «десятку». Знак — приятный. Я написал Сиско: встретимся в вестибюле ФБР.

— Что случилось?

— Повестка федералам.

— Уже в пути.

Убрал телефон, поймал взгляд Бишопа в зеркале:

— Как к тебе теперь обращаться? Я привык к «Бишопу», но всё-таки...

— Оставайся на "Бишопе". Нормально.

— В тюрьме я не лез к тебе с вопросами, а теперь должен спросить: за что тебя держали в Башнях? И как ты вышел?

Он посмотрел в зеркало — и по глазам понял мой настрой.

— Я сидел за нарушение условий досрочного освобождения. Меня должны были отправить в «Питчесс», но мне повезло: со мной работал детектив из отдела по борьбе с бандами Лос-Анджелеса. Ему было неудобно ездить туда, поэтому он устроил мне одиночную камеру в «Башнях-Близнецах». вместо общей камеры в "Питчессе".

— Значит, когда ты говорил, что у тебя суд, ты на самом деле сливал информацию о банде?

Он посмотрел на меня в зеркало, почувствовав мой тон.

— Я его переиграл, — ответил он. — А не он меня.

— Значит, тебе не придется свидетельствовать в суде? Не придётся давать никаких показаний? Мне сейчас не к чему лишние проблемы, Бишоп.

— Всё чисто, советник. Отмотал срок — и вышел. Если коп снова появится — пошлю подальше.

В его изложении все соответствовало действительности. Срок наказания был определен в один год. По правилам, осужденные, получившие наказание в виде года или менее, не отправлялись в тюрьму штата. Их короткие сроки отбывались в окружных тюрьмах или в тюрьме имени Питера Дж. Питчесса, самой масштабной среди всех тюрем.

— Ты, случаем, не из Крипс? — спросил я, пытаясь вспомнить.

— Я был причастен к их деятельности, — ответил Бишоп.

— К какой именно банде?

— Саутсайд.

За годы работы в офисе государственного защитника я сталкивался с подсудимыми из всех мыслимых группировок, от «Кровавых» до «Калек». Однако это было в прошлом, и имена моих бывших клиентов стерлись из памяти.

— Это было до тебя, но, насколько известно, именно члены банды Саутсайд причастны к убийству Тупака в Вегасе — сказал я.

— Верно. Но это был другой состав. Те ребята уже исчезли.

— А за что условный срок?

— За торговлю травой.

— Тогда зачем работать на меня? Можно вернуться к своим, заработать больше — травка же в цене.

— У меня теперь девушка, ребёнок. Женюсь — и всё, хватит.

— Ты в этом уверен, Бамбаджан?

— Поверь, я не торчок, бросил навсегда. Сниму жильё, больше не полезу туда.

Бишоп вырулил на 405-ю, выехал к башне — серое монолитное здание, на парковке я попросил его остаться и пообещал написать.

— Может, времени много не займёт, — бросил я.

— Налоги платишь? — усмехнулся он.

Я не стал объяснять ему детали повестки.

Внутри был Сиско, и с ним Лорна — по совместительству судебный пристав. Я хотел быть при этом вручении — сделать заявление для ФБР. Мы втроём поднялись на 14-й этаж — крупнейшее отделение Бюро на Западе. В лифте мы были одни.

— Думаешь, повестку не примут? — спросил Сиско.

— Не знаю. Просто хочу посмотреть, что получится.

— Не надейся на реакцию, — отмахнулась Лорна.

— Просто держи камеру под рукой, — сказал я.

Для протокола передал повестку Сиско. На этаже — стойка с администратором за пуленепробиваемым стеклом. Девушка включила громкую связь:

— Чем могу помочь?

— Нам нужен агент Трембли, — сказал Сиско.

— Приготовьте ваши удостоверения личности.

Я передал водительские права и визитку. Остальные — тоже. Она изучила их внимательно.

— Агент без записи не принимает. Могу дать адрес его почты.

Сиско подвигнул повестку:

— Здесь подпись судьи, пригласите агента Трембли. Нужно подтверждение вручения.

— Все повестки — через прокуратуру США, — невозмутимо сказала секретарь.

Я подался к микрофону:

— Позвоните агенту, пожалуйста. Он оценит ситуацию.

Она сдержанно кивнула.

— Положите в ящик.

Мы вернули себе документы. Визитка осталась под скрепкой на повестке. Через пару минут в зале появился мужчина в костюме, взял документ.

— Агент Трембли? — спросил я.

— Нет. Агент Исон. Мы не принимаем повестки.

Я показал на бумагу:

— Только что приняли.

— Не здесь, а в прокуратуре.

Лорна тут же щёлкнула его на телефон.

— Не фотографировать! — вспыхнул он. — Сотрите!

— Вам вручена повестка, — заключил Сиско.

Я нажал кнопку лифта. Обернулся на Исона:

— Моя визитка внутри. Передайте Трембли — пусть звонит.

Когда двери закрылись, он всё ещё смотрел угрюмо, переминаясь у стойки.

На выходе я сообщил о Бишопе:

— Только что нанял водителя.

— Кого? — удивилась Лорна. — Я здесь вроде за найм отвечаю.

— Бамбаджан Бишоп.

— Что? Кто?

— Тот, кто тебя прикрывал в Башнях? — уточнил Сиско.

— Он самый. Теперь не надо платить семье за защиту, теперь ему — восемь сотен в неделю за руль.

— Ты ему доверяешь? — насторожилась Лорна.

— Не на сто процентов. Проверить бы не помешало. После истории с прослушкой и с пропажей бумажника ничему не удивлюсь.

— Думаешь, он замешан? — спросила Лорна.

— Признаков нет, но убедиться хочу. Тут ты и вступаешь.

— Где он?

— На парковке. Сейчас дам знать, чтобы подъехал.

— Как тщательно его проверять?

— Просто проверить на диверсию. Без жёстких мер — если будет противиться, тогда сделаем выводы.

Как только "Линкольн" подъехал, мы с Лорной устроились сзади, Сиско — впереди.

— Лорна заведует всеми организационными вопросами и поможет тебе с документами. А Циско, мой человек из следствия, должен тебя осмотреть.

— Осмотреть на предмет чего? – уточнил Бишоп.

— Прослушки, – пояснил Циско. — Просто быстрый обыск.

— Это абсурд, – отрезал Бишоп. — У меня нет никаких жучков.

— Я тоже не думаю, что ты их используешь, – вмешался я. — Но здесь происходит много важных разговоров, и я обязан гарантировать своим клиентам полную конфиденциальность.

— Мне все равно, – пожал плечами Бишоп. — Мне нечего скрывать.

Циско повернулся в кресле и устремился своими крупными руками к Бишопу. Он закончил меньше чем за минуту.

— Чист, — сказал Сиско.

— Отлично, — кивнул я. — Добро пожаловать в команду, Бишоп.

Глава 21

Вечером в дверь постучали. Стук был такой резкий, что Кендалл вздрогнула — она смотрела финал "Клана Сопрано" и была и так на нервах. Я сидел рядом, листал старые дела Сэма Скейлза.

На пороге стояли мужчина и женщина — федералы. Я понял это ещё до того, как увидел их удостоверения. Представились: агенты Рик Айелло и Доун Рут. Через плечо заметили Кендалл на диване и тут же предложили найти место для разговора наедине. Я вышел на крыльцо и показал на высокий столик у дальнего края веранды.

— Здесь подойдёт, — сказал я.

Мы пошли туда, и лампы зажглись — сработали датчики. Значит, и камера включилась. Никто из нас не садился.

Я начал первым:

— Видимо, речь о повестке, которую сегодня вручили вашему боссу?

— Да, — подтвердил Айелло.

— Нам нужно знать, почему вы считаете, что в Бюро может быть информация о деятельности Сэма Скейлза, — сказала Рут.

Я улыбнулся:

— А разве ваш визит ко мне домой в девять вечера не доказывает, что такая вероятность есть? Честно, я ждал вашей реакции завтра, ну максимум — в среду.

— Мы рады, что вы так весело к этому относитесь, мистер Холлер, — сказал Айелло. — Нам не смешно.

— Смешного мало, когда меня обвиняют в убийстве человека, за которым следило ФБР, — бросил я. — Может, объясните, как это получилось?

Я блефовал, надеясь выудить признание, но агенты были слишком опытны.

— Неплохая попытка, — отрезала Рут.

Айелло достал из внутреннего кармана сложенную бумагу — мою повестку — и протянул:

— Вот твоя дурацкая повестка. Подотрись.

— А запрос по «ЗОСИ» тоже пойдёт в утиль? — спросил я.

— Мы не рассчитываем ещё раз услышать о вас, — спокойно сказала Рут.

Они уже уходили к лестнице. Я смотрел им вслед.

— Или что? — крикнул я. — Всё это вылезет на процессе. Я не отступлюсь — история «Биогрин Индастриз» выйдет наружу.

Рут резко развернулась, но Айелло опередил её и шагнул на меня, сжав кулаки.

— Что ты сказал? — зло спросил он.

— Думаю, вы слышали, — ответил я.

В следующее мгновение он вжал меня в перила, чуть ли не перевесил через них. Внизу было восемь метров падения.

— Холлер, тебя предупредили: любое вмешательство в федеральное расследование, никак не связанное с этим... делом, получит очень жёсткий отпор.

Рут попыталась его оттащить — безуспешно.

— Что происходит на заводе? — спросил я. — Что задумал Оппарицио? Девять лет назад я показал, кто он есть. Вы опоздали.

Айелло навалился так, что перила хрустнули. Я едва не улетел вниз.

— Рик! — крикнула Рут. — Отпусти! Сейчас же!

Он резко втянул меня обратно и ткнул пальцем мне в лицо:

— Ты не понимаешь, с чем связываешься.

— Просто не на то дерево лаем? — съязвил я.

— Даже не на ту планету, Холлер. Держись подальше. Иначе увидишь, на что способно федеральное правительство.

— Это угроза?

— Как есть, — сказал он.

Рут дёрнула его за рукав:

— Приятного вечера, — сказала она сухо.

Они удалились к лестнице, мимо Кендалл, которая уже стояла в дверях. Я смотрел вслед их машине — она уехала вниз по склону, шины хрустели по гравию. Уже на улице услышал, как Рут зашипела на Айелло:

— Что, чёрт тебя дери, это было? Садись в машину.

Когда двери захлопнулись и завелся мотор, Кендалл наконец заговорила:

— Кто это был?

— ФБР, — сказал я.

— Что им нужно?

— Решили меня испугать. Пойдём внутрь.

Войдя, я первым делом открыл приложение «Ринг». Видео конфликта — чёткое; звук немного рвался, но это поправимо. Отправил запись Циско и Дженнифер с комментарием: «Похоже, мы их зацепили».

Я попробовал было вернуться к раскрытому делу на диване рядом с Кендалл, но не заладилось.

— Чего они добивались? — спросила она.

— Я потряс их клетку — теперь пришли потрясти мою, — сказал я.

— Ты серьёзно?

— Нет.

— Хорошо. Ты собираешься работать дальше?

— Нет, думаю, на сегодня хватит.

— Тогда пошли спать.

— Отличная мысль.

Но не успел я последовать за ней, как позвонил Циско: он уже посмотрел видео.

— Это было довольно агрессивно, — заметил он.

— Им явно не понравилась повестка, — ответил я. — Что бы ни творилось в «Биогрин Индастриз» — они не хотят, чтобы мы туда лезли.

— Но с пути мы не сходим, верно?

— Верно. Есть новости от "индейцев"?

— Получил сообщение по радио: Оппарицио так и не появился.

— Надо его найти. А что насчёт нашего "нового" водителя?

— Я хотел ввести тебя в курс завтра. Вечером он никуда не ездил. После того как привёз тебя домой, спустился на Сансет, заехал перекусить в "Занку Чикен", потом его забрали девушка и ребёнок, поехали домой в Инглвуд. Всё.

— Звонки какие-то были?

— Пару, но все приятельские. Улыбался, был расслаблен. Не похоже на наводчика.

— Но всё равно, достань список звонков. Я должен быть уверен.

Поймал себя на том, что испытываю лёгкое разочарование: если бы Бишоп был стукачом, у меня появился бы реальный рычаг.

— Думаю, после прослушки в тюрьме и исчезновения бумажника федералы не настолько безумны, чтобы ещё раз подставиться, — сказал Циско.

— Наверное, ты прав, — признал я. — Но присмотри за ним ещё ночь. Никогда не знаешь...

— Без вопросов.

— Спасибо, Циско. Созвонимся завтра.

Я отключился — и сразу вспомнил о Босхе. Я не отправил ему наше видео с агентами ФБР. Позвонил напрямую — он снял со второго гудка:

— Подожди, — сказал он. — Дай мне секунду.

Слышалось звяканье автоматов, смех — явно казино. Через несколько мгновений Босх перешёл на обычный тон:

— Привет, Мик. Где я сейчас? В Вегасе, только что заселился в "Мандалай".

— Что ты там делаешь? Я думал, ты на меня работаешь… Ну, в смысле — на нас.

— Да, вот именно. Следую за одной ниточкой.

— Короче, мы сегодня зацепили Бюро: два агента явились, брызнули угрозами из-за «Биогрин Индастриз». Значит, мы всё делаем правильно.

— Они это любят, — усмехнулся он. — Я сейчас копаю: как Сэм Скейлз связан с Оппарицио и «Биогрин». Если это то, что я думаю, — это наша победа. Поможет выиграть дело.

— Понял. Завтра вернёшься?

— Завтра у меня ещё встреча. Тюрьма «Хай-Дезерт», сокамерник Скейлза всё ещё там. Я договорился поговорить с ним в восемь утра, потом вернусь.

— Думаешь, у него что-то есть?

— Он сидит за аферу с фишками: продавал липу, наварил пару миллионов. Пятнадцать месяцев в одной камере со Скейлзом — наверняка делились планами и байками.

— Красота: мошенник и махинатор в одной комнате.

— У белых воротничков там свои порядки, Мик, чтобы их бандиты не порвали.

— Спасибо, что просветил. Ты на машине?

— Конечно, поехал сам.

— Позвони, когда будешь возвращаться. В среду после суда хочу собрать всех в офисе. Обсудим дальнейшие действия.

— Буду, как договорились.

Я повесил трубку и несколько минут ещё обдумывал всё происходящее. Команда была близка к разгадке. Всё, что нужно, — успеть собрать куски воедино, пока не стало слишком поздно.

— Ты собираешься вообще идти спать? — крикнула Кендалл из спальни.

Я собрал разбросанные папки, сложил нужные в портфель.

— Да, иду.

Я вышел в прихожую — Кендалл стояла там в халате.

Я замер.

— Чуть в обморок не упал, — сказал я.

— Не впервые, — парировала она. — Что случилось?

— Ты знаешь что. Ты опять позволил работе поглотить всю свою жизнь. Нашу жизнь тоже. Потом всё развалилось. Теперь мы вновь вместе — и всё повторяется.

Я осторожно потянул за мягкий пояс, которым она небрежно перехватила халат.

— Подожди. Тут всё иначе, Кендалл. Это я. Мой процесс, моя жизнь. Если я не вложу всего себя — у нас не будет будущего. Остался месяц до суда. Мне нужно, чтобы ты вытерпела это время. Ты сможешь?

Я скользнул ладонями по её рукам к плечам. Она молчала, смотрела вниз.

— Ты не сможешь дать мне этот месяц? — спросил я.

Она покачала головой:

— Дело не в этом. Я смогу. Но иногда кажется, что ты разговариваешь со мной так же, как с присяжными — будто пытаешься убедить меня в собственной невиновности.

Я убрал руки:

— И что, ты думаешь, я такой?

— Нет. Я о том, как ты говоришь, — спокойно ответила она.

— Не совсем понимаю, о чём ты, — сказал я. — Но, если ты полагаешь, что я тебя разыгрываю, значит, тебе лучше идти спать, а мне — возвращаться к работе. Мне ещё предстоит убедить настоящих присяжных, что я не убийца. — Я оставил её стоять в коридоре.

Глава 22 

Вторник, 14 января

Я заснул на диване после поздней работы и забыл подключить зарядку к монитору на лодыжке. В 8:15 меня разбудил резкий прерывистый писк: устройство предупреждало, что через час сядет батарея. А это означало нарушение условий моего залога.

Я прикинул интервал сигналов. Сейчас будильник пищал каждые пять секунд, но я знал: паузы будут сокращаться, а звук станет оглушительным по мере обратного отсчета. Зайти в спальню за зарядкой, не разбудив Кендалл, которая любила поспать, было почти невозможно. Но выбора не было. Я выждал момент, скользнул в комнату и успел вставить штекер в гнездо на браслете до следующего сигнала. Кендалл не проснулась. Лежала на боку, отвернувшись, и я видел, как ее рука едва заметно поднимается в такт глубоким вдохам.

Зарядке требовался еще час, а телефон, ноутбук и портфель я оставил в гостиной. Можно было выдернуть шнур и унести зарядку, но я уже испытал судьбу. Если сигнал прозвенит снова, Кендалл точно проснется.

На кровати, прямо под рукой, лежал пульт от телевизора, оставленный со вчерашнего вечера. Я включил экран, сразу убрал звук, включил субтитры и принялся читать новости. Палата представителей собиралась отправить в Сенат статьи об импичменте — история, которую обсуждала вся страна, буксовала, но полностью забила эфир. Минут двадцать я прокручивал заголовки, пока на несколько секунд не прорвался другой сюжет: растущая тревога в Азии — подтверждено, что загадочный вирус, возникший в Ухане, уже пересек границы.

Из гостиной зазвонил мой телефон. Я посмотрел на часы — 8:45. Похоже, браслет зарядился достаточно, чтобы не завести сирену при отключении. Я быстро выдернул шнур и бросился к телефону. Пропущенный звонок — Босх. Я тут же перезвонил.

— Мик, у нас проблема с сокамерником, — сказал он.

— Ты в тюрьме?

— Да. Видел этого парня. Его зовут Остин Найдерленд, но со мной он разговаривать не хочет. Говорит, у него есть имя, которое расскажет нам все о том, чем занимался Сэм Скейлз. Но мне это имя он не назвал.

— Чего он хочет? Апелляцию он, вероятно, уже подал.

— Ему нужен ты, Мик.

— Что значит «я»?

— Он сказал, что назовет имя только тебе. Он о тебе знает. Скейлз, должно быть, говорил, что ты хороший адвокат. Найдерленд назовет тебе имя, если ты приедешь, зарегистрируешься как его адвокат и поговоришь с ним. Посмотрим, что можно сделать по его делу. У него еще два года срока — то есть около восемнадцати месяцев впереди.

— Ты имеешь в виду — сегодня? Прямо сейчас приехать?

— Сможешь? Я все организую и подожду тебя на месте.

— Гарри, не могу. У меня лодыжечный монитор и ограничения по залогу. Мне нельзя покидать округ.

— Черт, вылетело из головы.

— А видеосвязь? Можно устроить что-то подобное?

— Я узнавал. Тюрьма использует видео только для судебных слушаний. Ни телеконференций, ни встреч адвоката с клиентом.

Мы помолчали, прикидывая варианты.

— Что еще он сказал про имя? — спросил я. — Допустим, мы перепрыгнем все барьеры, а он выдаст: «Это Луис Оппарицио». И что? Мы это уже проходили.

— Это не Оппарицио, — сказал Босх. — Я называл ему это имя. Он его не знал.

— Ладно. Тогда успеем ли сегодня? Завтра у меня суд. Даже если выбью у судьи разрешение выехать, вернуться надо будет к вечеру, в крайнем случае — к утру. Думаешь, меня быстро впустят и выпустят? Это тюрьма, они не любят сотрудничать с защитой.

— Решать тебе, Мик. Поговори с судьей — возможно, она выпишет ордер, который позволит тебе быстро зайти и выйти.

— Это другой штат, Гарри. У нее там нет юрисдикции.

— Понимаю… Что будешь делать?

— Ладно. Попробую провернуть. Перезвоню.

Я отключился и стал прикидывать, с какого фланга зайти. Позвонил Лорне — уточнить расписание.

— Сегодня срок сдачи первого списка свидетелей, — сказала она. — И все. Завтра в час — продолжение слушания.

— Отлично. Список уже готов, — сказал я. — Отправлю его тебе. Возможно, сорвусь в Лас‑Вегас, если судья разрешит.

— Что у нас в Вегасе?

— Тюрьма, где Сэм Скейлз сидел в последний раз. Мне нужен его сокамерник — хочу поговорить.

— Удачи. Держи в курсе.

Затем я набрал кабинет судьи Уорфилд, попросил клерка Эндрю организовать телеконференцию — хочу обратиться за разрешением на выезд из округа на сутки для допроса свидетеля. Клерк пообещал уточнить у судьи и перезвонить. Я попросил уведомить и Данy Берг.

Ждать было некогда, и я решил действовать так, будто разрешение уже в кармане: забронировал билеты «Джэтсуит» из Бербанка в Лас‑Вегас — вылет через два часа.

Прошло тридцать минут — тишина. Я снова позвонил клерку. Эндрю сказал, что судья согласна, но Берг не отозвалась на сообщение.

— Тогда, может, судья поговорит со мной без нее? — спросил я. — Время горит. Встретиться с потенциальным свидетелем я смогу только сегодня, мне нужно понимать, лететь ли. Оставьте для Берг точное время — думаю, объявится. Если просто ждать, протянем весь день.

Клерк согласился и пообещал вернуться с ответом.

Еще двадцать минут — и звонок: Эндрю соединяет меня с судьей и заместителем окружного прокурора Даной Берг. До вылета — семьдесят минут.

— Думаю, все на линии, — сказала судья. — Мистер Холлер, вы просите смягчить условия залога?

— Да, Ваша честь. Всего на сутки. Мне нужно слетать в Лас‑Вегас, чтобы встретиться со свидетелем.

— В Лас‑Вегас, — протянула она. — Правда, мистер Холлер?

— Это не то, о чем вы подумали. К развлечениям не подойду и близко. Сэм Скейлз в последний раз сидел в тюрьме штата Хай‑Дезерт, в часе к северу от Вегаса. Его бывший сокамерник все еще там, и мне нужно поговорить с ним. Обвинение так и не раскрыло, чем занимался Скейлз накануне убийства. Сокамерник может стать ключевым свидетелем. Сейчас в тюрьме — один из моих следователей. Он сообщил, что заключенный согласен говорить только со мной. Я взял билет на 11:40 до Вегаса и обратный на 19:00.

— Самонадеянно, не находите?

— Нет, Ваша честь. Я не предугадывал решение суда — лишь пытался обеспечить возможность вылета, если вы разрешите.

— Мисс Берг, вы с нами? Обвинение возражает?

— На связи, Ваша честь, — сказала Берг. — Для начала я хотела бы знать имя заключенного.

— Остин Найдерленд. Хай‑Дезерт.

— Ваша честь, обвинение возражает против снятия ограничений залога и опирается на прежние доводы. Мы считаем, что мистер Холлер — кандидат на побег. Тем более сейчас: чем ближе суд, тем яснее ему неизбежность приговора и пожизненного.

— Ваша честь, это нелепо, — сказал я. — Я уже пять недель на свободе и не делал ничего, кроме подготовки защиты, хотя и сталкиваюсь с обвинением, не слишком склонным играть по правилам.

— Ваша честь, нет никаких данных, что обвинение нарушает правила, — жестко перебила Берг. — Адвокат защиты с самого начала…

— Довольно, — пресекла Уорфилд. — Не собираюсь начинать день с ваших перепалок. К сути. Адвокат выяснял возможность видеоконференции?

— Да, Ваша честь. Я бы предпочел видео, но тюрьма предоставляет его только для судебных слушаний. Ни телеконференций, ни встреч адвоката с клиентом.

— Хорошо. Суд разрешает мистеру Холлеру допросить свидетеля. Я уведомлю службу надзора за залогом и следственный изолятор. Мистер Холлер, вы обязаны вернуться в округ к полуночи сегодняшнего дня. Иначе сбудется пророчество мисс Берг: вас сочтут скрывшимся. Понятно?

— Да, Ваша честь. Спасибо. И… можно маленькую просьбу?

— Начинается, — проворчала Берг.

— В чем дело, мистер Холлер? — спросила судья.

— На мне лодыжечный монитор. Не знаю, какова практика в невадских тюрьмах, и боюсь, у ворот возникнут вопросы.

— Даже не надейтесь, — резко вставила Берг. — Ни о каком снятии монитора речи быть не может. Государство…

— Я и не прошу снимать, — перебил я. — Нужна короткая записка суда — ваш секретарь может набросать и отправить мне на почту, — которая объяснит ситуацию, если ее поставят под сомнение.

Повисла пауза. Похоже, судья ждала возражения Берг. Но прокурор, кажется, поняла, что перегнула палку, и промолчала.

— Хорошо, — сказала Уорфилд. — Я подготовлю записку и попрошу Эндрю отправить ее вам.

— Благодарю, Ваша честь.

Разъединившись, я позвонил Босху: лечу. Попросил назначить встречу с Найдерлендом на 14:00 — хватит времени приземлиться и доехать. И попросил быть настороже.

— Мне пришлось назвать имя Найдерленда прокуратуре, — сказал я. — Вряд ли они успеют опередить нас, но попытаться — могут.

— Я останусь на месте, — ответил Босх. — Звони, когда будешь подъезжать. Присмотрюсь ко всему подозрительному.

Я быстро принял душ, побрился, переоделся в дорожное, распечатал письмо судьи Уорфилд и убрал в портфель.

Кендалл уже была на кухне. Между нами висело напряжение, и она первая его нарушила:

— Прости за вчера. Я понимаю: тебе нужно использовать все, что у тебя есть, чтобы защититься. Я была эгоисткой.

— Нет, это я виноват, — возразил я. — Отодвинул тебя на второй план, а так быть не должно. Я исправлюсь. Обещаю.

— Лучшее, что ты можешь для меня сделать, — выиграть процесс.

— Это и есть план.

Мы обнялись. Я поцеловал ее на прощание.

Внизу, у лестницы, меня уже ждал Бамбаджан Бишоп.

— Вовремя, — сказал я. — Это мне нравится.

— Куда едем? — спросил он.

— Аэропорт Бербанк. Я — в Вегас. Потом ты свободен до восьми вечера: вернусь тем же рейсом, жди.

— Принято.

Терминал «Джэтсуит» был не в обычном «гражданском секторе» Бербанка — спрятан за чередой частных операторов и ангаров. Прелесть малоизвестной авиакомпании в том, что работает как чартер, а билеты продает как коммерсант. Я подъехал за пятнадцать минут до вылета — никаких проблем.

Рейс забит под завязку: тридцать пассажиров взяли курс над Сан‑Габриэлем, затем над Мохаве. Я наконец выдохнул после утренней гонки.

Я сидел у окна; соседка — в хирургической маске. Я гадал, больна ли она или просто бережется.

Повернул голову к иллюминатору. Внизу тянулась бескрайняя пустыня — коричневая, выжженная солнцем, до горизонта. На таком фоне все казалось несущественным. Включая меня. 

Глава 23

Гарри Босх ждал у главного входа в тюрьму. Он подошёл к дверце ещё до того, как я выбрался. Солнце лупило беспощадно, а я забыл солнцезащитные очки — щурился, глядя на него.

— Могу отпустить водителя, а ты потом отвезёшь меня в аэропорт? Рейс в семь.

— Без проблем, — сказал он.

Я проверил портфель, расплатился с водителем, отпустил его — и мы с Босхом направились ко входу.

— Пройдёшь через внешние двери, а потом ещё одна — для адвокатов. Войдёшь — всё будет готово. К двум часам Найдерленд уже должен быть в комнате.

— Можешь пройти со мной через адвокатский коридор?

— Нет. Там будешь только ты и он — адвокат и клиент.

— Вот именно. Ты работаешь на меня как следователь, значит, нас покрывает привилегия.

— Да, но работать ты собираешься на него, а я — нет. Я на этого типа не работаю.

— О чём ты вообще?

— Я сам выбираю, за что берусь, Мик. Я не служу преступникам — перечеркнул бы всё, чего добился.

Я остановился и посмотрел на него.

— Полагаю, это стоит принять как комплимент, — сказал я.

— Я сказал у «Дэн Тана», что верю тебе, — ответил он. — Я бы не был здесь, если бы это было не так.

Я взглянул на тюремный корпус.

— Ладно, — кивнул я.

— Я буду рядом, — сказал Босх. — Если он назовёт имя — я наготове.

— Дам знать.

— Удачи.

В комнату к Найдерленду меня провели лишь через сорок минут. Как я и предполагал, браслет на лодыжке встревожил тюремщиков. Письмо судьи Уорфилд их не впечатлило: «такое можно подделать». Кто‑то позвонил в её офис, но там ответили, что судья на заседании. Дверь открылась только после того, как Уорфилд вышла на обед и перезвонила из своего кабинета. Я опоздал на полчаса, и Найдерленд встретил меня мрачным взглядом.

Он сидел за столом, прикрученным к полу. Руки в наручниках, от запястий — металлическая цепь к кольцу на столе, сам стул — тоже к привинчен к полу. И всё равно он попытался привстать, резко дёрнув цепь, когда я сел.

— Мистер Найдерленд, я Майкл Холлер, — начал я. — Простите за…

— Я знаю, кто ты, чёрт возьми, — отрезал он.

— Вы сообщили моему…

— Пошёл к чёрту.

— Простите?

— Вали отсюда на хрен.

— Я только что прилетел из Лос‑Анджелеса, потому что вы сказали…

— Ты что, не понимаешь?

Он рванул скованные руки вверх, пока цепь не хлестнула по ограничителю. Кисти сжались, будто он душил невидимого человека. Меня.

— Раньше так не делали, — процедил он. — Вот так приковывать. По крайней мере, не на свидании с адвокатом. Я не знал. Ни хрена не знал. Ты уже должен был быть мёртв, сукин сын.

— О чём вы? С чего бы мне быть мёртвым?

— Потому что я бы свернул тебе грёбаную шею.

Остин говорил сквозь стиснутые зубы. Он не был крупным и не выглядел подкачанным: редкие светлые волосы, землистая кожа — неудивительно в его обстоятельствах. Но неприкрытая ненависть в лице была пугающей. Первая мысль: подстава, работа Луиса Оппарицио, хитрый план убрать меня. Но я это отбросил: сам порядок визита ломал такую конструкцию. К тому же за ненавистью явно торчала боль.

— Вы собирались меня убить. Почему?

— Потому что ты убил моего друга, — прошипел он.

— Я не убивал Сэма Скейлза. Ради этого я здесь: пытаюсь найти того, кто это сделал. А вы только что угробили мой грёбаный день и день моего следователя. Можете мне не верить — возможно, я за это поплачусь, — но знайте: есть кто‑то другой, кто убил его и остался на свободе. И, не помогая мне, вы играете на его стороне.

Я поднялся и повернулся к стальной двери, подняв руку, чтобы постучать. Я был злой и разочарованный — уже прикидывал, нет ли раннего обратного рейса.

— Подожди, — сказал Найдерленд.

Я обернулся.

— Докажи.

— Этим я и занимаюсь. Но это не помогает, когда меня дёргают…

— Нет. Докажи прямо здесь.

— Как?

— Садись.

Он кивнул на стул. Я нехотя сел.

— Я не могу доказать это сейчас. По крайней мере, не здесь.

— Он сказал, что ты его предал, — произнёс Найдерленд. — Мол, знаменитый адвокат из «Линкольна»: как только сняли кино про твою задницу, ты умотал в Голливуд и бросил всех, кто на тебя рассчитывал, в канаве.

— Всё было не так. Я не «уматывал в Голливуд». Сэм перестал мне платить — раз. Но главное — я больше не мог. Он ранил людей, обирал их, заставлял чувствовать себя идиотами. Ему это нравилось. А мне нет. Я не мог взять ещё одно его дело.

Он промолчал. Я смягчил тон: надо было расположить его — он мог пригодиться.

— Вы правда бы меня убили? При том, что вам осталось меньше двух лет?

— Не знаю. Но что‑то бы сделал. Я был в ярости. И до сих пор в ярости.

Я кивнул. Будто стало прохладнее.

— Как бы там ни было, Сэм мне нравился, — сказал я. — Да, он обманывал многих, и это было тяжело принять. Но он мне нравился. Пришлось провести черту: то, что он творил, откладывалось на мне — и в работе, и дома. И да, он перестал платить. Значит, и меня записал в дураки.

— Он кидал многих, — сказал Найдерленд.

Я уловил приоткрытую дверь.

— Но не вас?

— Нет. Я его не бросал. И он меня не бросал. У нас были планы на моё освобождение.

— Какие?

— Сорвать один крупный куш — и исчезнуть.

— Какой именно? Он уже его нащупал?

— Не знаю. В письмах такое не напишешь. Здесь всё под контролем — визиты, звонки, письма. Нам даже запрещено контактировать с бывшими сидельцами на воле.

— Как же вы общались?

Он покачал головой — не хотел говорить.

— Эй, я ваш адвокат. Можете говорить всё: их уши тут не слышат, а я не имею права раскрывать ваши тайны. Это — привилегия.

Он кивнул и немного смягчился.

— Он присылал письма, — сказал он. — Писал от имени моего дяди.

Я на миг замолчал: следующий вопрос мог всё перевернуть. И помнил, что любая приличная афера приправлена правдой. Он обещал Босху назвать имя, если я приеду. Значит, и здесь истина прячется в деталях.

— Как зовут вашего дядю?

— Звали, — поправил он. — Он умер. Уолтер Леннон. Брат моей матери.

— Вы сами отправляли Сэму письма — на адрес «дяди»?

— Конечно. Что нам ещё оставалось?

— Помните адрес, куда посылали?

— У него была квартира над гаражом в Сан‑Педро. Но это три месяца назад, пока он был жив. Наверняка его вещи уже на улице.

— Помните адрес?

— Я глянул утром его письма. Обратный — 2720 Кабрильо. Он писал, что квартира небольшая. Но он откладывает деньги. Когда я выйду — купим что‑нибудь побольше. Говорил, купим квартиру.

Я понял: он говорит о близости, не называя её. Я никогда не задумывался о сексуальной ориентации Сэма — для его преступлений и наших отношений «адвокат–клиент» это не имело значения.

— Он говорил, откуда деньги? Те, что откладывал.

— Сказал, что работает в порту.

— Кем?

— Не говорил, а я не спрашивал.

У Сэма «работать» почти всегда значило «мошенничать». Я записал имя и адрес в блокнот. Это — плоды встречи, и никто уже не помешает их использовать.

— Мне ещё что‑то нужно знать?

— Всё, — сказал он.

Я подумал, как защитить полученную информацию, хотя бы пока мы её не проверим.

— К тебе, возможно, заявится следователь из Лос-Анджелеса, — предупредил я. — Они уверены, что я убил Сэма, и их задача — закрепить это. Помни: ты не обязан с ними говорить. Теперь я — твой адвокат. Всё через меня.

— Я им ни хрена не скажу.

Я кивнул — именно этого и добивался.

— Тогда на этом всё. Мне пора.

— А как насчёт суда? Тебе нужно, чтобы я дал показания?

Я не был уверен, как смогу его использовать и даст ли судья добро. Видеотрансляция из тюрьмы усыпит присяжных, да и конфликт интересов маячил: формально он уже мой клиент — хотя бы для тюремных бумаг.

— Я сообщу.

Я поднялся и постучал в дверь.

— Ты правда собираешься найти того, кто его убил? — спросил он. — Или просто боишься признать, что это был не ты?

— Единственный способ доказать, что это был не я, — найти того, кто это был, — сказал я. — Это закон невиновности. 

Часть третья. Эхо и железо 

Глава 24

 Среда, 15 января

Утром мы приехали в Сан‑Педро к девяти тридцати — каждый своим ходом. Бишоп привёз меня: в час дня мне нужно было успеть в центр на продолжение слушания о пропавшем бумажнике. Босх подъехал на своём старом «Чероки», Циско — на «Харлее». Встретились у дома на Кабрильо, куда меня направил Остин Найдерленд. На лужайке висела табличка: «Сдаётся квартира».

Бишоп прошёл проверку у Циско, но стопроцентной уверенности не бывает. Я не хотел, чтобы он торчал в «Линкольне» под окнами, и попросил его зайти в соседнее кафе и ждать моего сигнала — когда пора будет ехать в суд.

Затем я подошёл к двери вместе со своими следователями и постучал. Нам открыла женщина в халате. Я протянул визитку и заговорил — по заготовленному сценарию, сложенному из того, что узнал от Найдерленда.

— Здравствуйте, мэм. Я Майкл Холлер, адвокат, занимаюсь имуществом Уолтера Леннона. Мы здесь, чтобы зафиксировать и пересмотреть всё, что он оставил.

— «Имуществом»? То есть он… умер?

— Да, мэм. Мистер Леннон скончался в конце октября.

— Нам никто ничего не сказал. Мы решили, что он просто уехал. За ноябрь он заплатил, а в декабре — ни весточки, ни чека.

— Вижу у входа табличку. Готовите квартиру к сдаче?

— Конечно. Его не было, и он не платил.

— Его вещи всё ещё здесь?

— Нет. Мы освободили квартиру. Всё — в гараже. Хотели выбросить, но закон, сами понимаете. Должны ждать шестьдесят дней.

— Спасибо, что соблюдаете закон. Не возражаете, если мы посмотрим его вещи в гараже?

Она не ответила. Прикрыла дверь, потянулась куда‑то внутри, затем высунула руку с пультом и нажала кнопку.

— Третий отсек, — сказала. — Сейчас открыт. Коробки с его именем сложены между следами от протектора.

— Благодарю, — сказал я. — И можно нам взглянуть на квартиру? Буквально быстрый осмотр.

Она снова исчезла за дверью и протянула мне ключ.

— Лестница со стороны гаража. Верните, когда закончите.

— Конечно.

— И не наследите. Там всё чисто. Мистер Леннон оставил ужасный бардак.

— В каком смысле?

— Будто торнадо прошёл. Сломанная мебель, вещи по всему полу. Так что не спрашивайте про депозит — его едва хватило чтобы покрыть убытки и работу.

— Понимаю. Ещё одно. Не взглянете на фото — подтвердить, что этот Уолтер Леннон и есть ваш бывший жилец?

— Думаю, да.

Циско показал на телефоне снимок Сэма Скейлза — тот, что разошёлся по СМИ после моего ареста. Женщина мельком глянула и кивнула.

— Он.

— Спасибо, мэм. Мы ненадолго.

— Только ключ верните.

Мы начали с квартиры — маленькая «двушка» над гаражом. Помещение уже убрали и подготовили под нового жильца. Находок на виду не ждали — судя по словам хозяйки, здесь «прошлись». Но Сэм Скейлз всю жизнь был мошенником: у него могли быть причины прятать дома вещи так, чтобы их пропустили при поверхностном осмотре. Вести осмотр поручил Босху — у него десятилетия опыта обысков у таких персонажей.

Он принёс небольшую сумку с инструментами. На кухне начал методично: прощупал низ выдвижных ящиков, отвинтил и проверил пространство за выкатными полками, снял изоляционные панели на дверцах холодильника и морозилки, осмотрел светильник и вытяжку. Поняв объём работы, я решил разделиться: оставил Босха наверху, а сам с Циско спустился в гараж. Нужно было ещё успеть в суд.

В третьем отсеке, посередине, — две стопки по четыре картонные коробки, сложенные между следами от протекторов, видимо, от колёс жильцов. Коробки запечатаны; на каждой — «Леннон» и дата: 12/19. Циско взялся за одну стопку, я — за другую.

Первая — одежда. Во втором боксе стояла машина; я разложил вещи на капоте, прошёлся по карманам и сложил обратно.

Во второй — обувь, носки, бельё. Я проверил каждую пару, внутри и снаружи, и наткнулся на рабочие ботинки со шнуровкой: в протекторе застряли маслянистые крошки. Меня кольнуло: вспомнил масляную субстанцию под ногтями Сэма Скейлза. Я отложил ботинки.

Оглянулся на Циско — он тоже разбирал одежду из первых двух коробок.

Третья — личное: туалетные принадлежности, будильник, несколько книг. Я пролистал — тайников нет. Всё романы, кроме одного — руководство по эксплуатации автоцистерны «Мак Пиннакл» 2015 года. Я понял, что это связано с «Биогрин Индастриз», но как именно — пока не ясно. Отложил инструкцию на капот в соседнем боксе.

Четвёртая — похожий набор: больше книг, ещё личное — кофеварка и пара кружек, завернутых в старые газеты. На самом дне — слой нераспечатанной почты, видимо, для амортизации стекла. По большей части мусор, кроме счета «Эй-Ти энд Ти» и нераспечатанного письма от Остина Найдерленда — обратный адрес: тюрьма штата Невада, Хай‑Дезерт. Я сунул тюремное письмо обратно: из разговора стало ясно — Найдерленд не в курсе, во что именно пытался влезть Сэм. Вряд ли там что‑то полезное. Вместо этого вскрыл телефонный счёт в надежде на детализацию звонков — но это было лишь напоминание о задолженности за прошлый период, перечень услуг без списка вызовов.

Циско разложил позади книги из своей третьей коробки. Я открыл последнюю из своей стопки. В ней — три запечатанные коробки с медовыми сотами и одна — с рисовыми хлопьями.

— Похоже, Сэм любил сухие завтраки, — пробормотал я.

Я встряхнул и осмотрел каждую пачку: пломбы целы, ничего не шуршит — похоже, обычные хлопья. Под ними — несколько пакетов молотого кофе и прочие нераспечатанные запасы из кухонных шкафов.

— Смотри, — сказал Циско.

В его руках — тонкий учебник к калифорнийскому экзамену на права.

— Всё подчеркнуто, — сказал он. — Будто реально готовился.

— А я нашёл руководство к топливозаправщику «Мак Пиннакл», — ответил я.

— Я повторю: может, он стал честным. Дальние перевозки, погрузка — что‑то такое.

— Никогда. Для Сэма честная работа хуже тюрьмы. Большие сроки его не исправили.

— Тогда что это?

— Не знаю. Но мы близко. Потому они и украли кошелёк.

— Почему?

— В кошельке было его текущее имя. Оно привело бы нас сюда. А потом — в «Биогрин Индастриз». Им это было не нужно.

— «Они» — это кто?

— Пока не знаю. Возможно, Оппарицио. Возможно, ФБР. Они пасут и Оппарицио, и объект, и не хотели, чтобы их дело замарало расследование убийства, связанного с «Биогрин». Как только полиция пробила отпечатки Сэма той ночью, в Бюро, скорее всего, сработала тревога. Они оценили картину и изъяли бумажник, прежде чем кто‑то из наших успел его увидеть. Пришли сюда, прочесали квартиру и зачистили следы. Связи между Сэмом и псевдонимом «Уолтер Леннон» не осталось — и ниточка к «Биогрин» оборвалась.

— То есть они просто смотрели, как на тебя вешают убийство, и были готовы дать тебе сесть?

— Не знаю. Похоже на план без расчёта последствий. Возможно, им нужно было время завершить свою операцию по «Биогрин». Я сбил график, отказавшись от ускоренного процесса. Вместо суда в июле или позднее — уже февраль, и к этому они не были готовы.

— «Возможно». Много «возможно».

— Пока это гипотезы. Но я думаю, мы…

В гараж вошёл Босх, и я прервался.

— Есть что‑нибудь наверху? — спросил я.

— Чисто, — ответил он. — Нашёл в платяном шкафу фальшпол — тайник, но спрятан плохо и пуст. Кто‑то до нас его уже находил.

— Размер? Ноутбук бы влез?

— Влез бы, — кивнул он.

— Вот чего не хватает, — сказал я. — Сэм жил в онлайне. Не представляю его без компьютера. И вот ещё: в счёте от телефонной компании — полный пакет, включая домашний интернет. Зачем подключать «вайфай», если у тебя нет ноутбука?

— Итак, отсутствуют компьютер, телефон и бумажник, — резюмировал Циско.

— Именно, — подтвердил я.

— Что в коробках? — спросил Босх.

— Мало что, — ответил я. — Пара ботинок с характерной грязью на подошвах. Почти закончили.

Вернувшись к последней коробке, я увидел на дне разномастную бумагу — то, что обычно копят в кухонном ящике: инструкция к кофеварке, схема сборки стола, несколько вскрытых писем от Найдерленда. Их бережное хранение ещё раз подтвердило их близость.

Там же лежала сложенная втрое и скреплённая степлером распечатка статьи из «Нью-Йорк Таймс». Заголовок: «Обескровленный зверь». История была опубликована в Солт-Лейк-Сит. Я прочитал — и понял: это меняет всё. И второе: если заберу распечатку, придётся передать её обвинению.

Я аккуратно сложил распечатку и вернул в коробку. Туда же положил руководство по «Мак Пиннакл». Затем закрыл и придавил сверху двумя другими.

Достал телефон и написал Бишопу, чтобы подъезжал.

— Ладно, уходим, — сказал я.

— Подожди, — остановил Циско. — Ничего брать не будем?

— Возьмём — придётся делиться.

— Обмен информацией с прокуратурой, — напомнил он.

— Пусть сами ищут. Они со мной не церемонятся — и я не буду. Пошли. Мне пора в суд.

На выходе я глянул на Босха — не выдаст ли его лицо несогласие с решением оставить всё на месте. Но ничего подобного я не увидел.

Бишоп как раз подкатывал к дому, когда мы вышли. Я протянул Циско ключ от квартиры.

— Сможешь вернуть хозяйке? И возьми у неё имя и контакты. Внесём в список свидетелей.

— Понял.

— И передай: мы не нашли в коробках ничего ценного для наследства. Она может пожертвовать их или выбросить — как пожелает. Хоть сегодня.

Циско посмотрел на меня и кивнул: понял подтекст — избавиться от барахла до того, как полиция или прокуратура наконец сюда доберутся.

— Передам.

Глава 25 

С первого слушания по поводу исчезнувшего бумажника Сэма Скейлза многое изменилось. Моё прежнее возмущение пропажей улики и тем, как это бьёт по защите, теперь уравновешивалось тем, что мы откопали за последние сорок восемь часов. Я полагал, что разгадал главный секрет бумажника — псевдоним, под которым Сэм жил последний год. Делиться с обвинением я не собирался, пока это не станет неизбежным. И уж точно не хотел провоцировать решение суда, которое заставит нас раскрыться, или раздувать новую проблему. Поэтому собирался войти в зал судьи Уорфилд осторожно: заработать пару очков — особенно перед прессой, — но не тревожить спящих собак.

Судья снова опоздала на десять минут к началу дневного заседания. Этого хватило, чтобы в двух словах посвятить Дженнифер в наше утро. Я рассказал о статье в «Таймс» из Солт‑Лейк‑Сити и о том, что ниточки оттуда нужно пока держать при себе. Попросил её не поднимать материал в архиве.

— Если это окажется на бумаге, станет публичным, — сказал я. — Значит, никакой бумаги.

— Поняла, — кивнула Дженнифер.

— Там фигурирует человек — свидетель по имени Арт Шульц. Он ушёл из «АООС» - Агентства по охране окружающей среды. Надо его найти и заявить. Он — ключевой свидетель.

— Но как только внесём его в список, обвинение поймёт, куда мы клоним, — сказала она.

Списки свидетелей обеих сторон входили во «взаимное раскрытие данных», и суд требовал кратких показаний каждого. Составить их так, чтобы формально были точны, но не выдавали стратегию, — отдельное ремесло.

— Это можно замаскировать, — сказал я. — Свяжись с Шульцем, возьми резюме. Раз он работал в «АООС», у него наверняка диплом биолога или что‑то смежное. Внесём его как эксперта по веществу, найденному под ногтями жертвы. Он будет нашим «Экспертом по смазке» и, вероятно, останется вне поля зрения обвинения. А когда позовём его в суд, свяжем то, что у нас под ногтями, с тем, что происходит в «Биогрин».

— Риск есть, но терпимый, — сказала она. — Займусь после слушания.

Судья вышла из дверей своего кабинета и заняла место. Коротко извинилась за задержку — мол, ежемесячный судейский ланч затянулся, — и перешла к делу.

— Это продолжение ходатайства защиты о раскрытии. Мисс Берг, я поручала вам выяснить судьбу бумажника и доложить. Что обнаружили?

Берг подошла к кафедре, поморщилась, регулируя микрофон.

— Спасибо, Ваша честь. Проще говоря: бумажник по‑прежнему отсутствует. Последние два дня детектив Друкер вёл проверку и, при необходимости, готов выступить. Но бумажник не найден. Люди признают: представленные защитой видеодоказательства убедительны — похоже, в момент обнаружения тела в багажнике автомобиля обвиняемого в заднем кармане жертвы действительно был бумажник. Но среди вещей, позже переданных полиции из офиса коронера, его не оказалось.

— Установили, когда и кем он был изъят? — уточнила Уорфилд.

— Нет, Ваша честь. По процедуре тело доставляют в офис коронера и помещают в секционную. Там снимают одежду, изымают имущество, готовят к вскрытию, а имущество запечатывают и передают полиции. В нашем случае тело нашли вечером, значит, в операционную оно попало около двух ночи. Следовательно, подготовка к вскрытию могла начаться только утром.

— То есть тело лежало без присмотра?

— Не совсем. Его переместили в большой холодильный шкаф при офисе коронера.

— Вместе с другими телами.

— Да, Ваша честь.

— Не изолированно.

— В пределах шкафа с авторизованным доступом.

— Детектив Друкер проверил камеры наблюдения в этом секторе?

— Да. Их там нет.

— Значит, у нас нет способа узнать, кто мог попасть в шкаф и забрать бумажник.

— На данный момент — верно.

— «На данный момент»? Считаете, это изменится?

— Нет, Ваша честь.

— И что, по мнению обвинения, мне надлежит предпринять, мисс Берг?

— Ваша честь, мы не оправдываем потерю улики. Но это утрата, одинаково вредящая обеим сторонам. Ни у обвинения, ни у защиты нет доступа к бумажнику и возможной информации в нём. Исходя из этого, мы признаём ответственность за потерю, но полагаем, что ущерб — если он есть — равен.

Судья несколько секунд пережёвывала услышанное.

— Что‑то подсказывает, что мистер Холлер не согласится с такой оценкой, — сказала она. — Защита?

Я вскочил и оказался у кафедры почти прежде, чем Берг отошла.

— Да, Ваша честь, вы правы. Ущерб нельзя назвать равным. Государство вполне довольно сложившимся положением. Тело в багажнике, водитель — под обвинением. Им не нужно рыть глубже. Для них дело закрыто. Они даже не подняли вопрос о пропаже бумажника, пока это не сделала защита. Им это неинтересно, потому что бумажник и документы, которыми пользовался покойный, могли указать, чем Сэм Скейлз занимался в последние дни, — а это могло не вписаться в аккуратную схему, припасённую для меня. Очевидно: ущерб нанесён защите, а не обвинению.

— Допустим, я с вами согласна, — сказала Уорфилд. — Какую меру вы просите?

— Меры как таковой нет, Ваша честь. Мы требуем вернуть бумажник. Это и есть наше требование.

— Тогда какое «наказание» вы предлагаете? Признаков злонамеренного поведения участников расследования нет. Бумажник, по‑видимому, похищен кем‑то, имевшим доступ к телу, пока оно находилось в офисе коронера. Несомненно, коронер начнёт внутреннюю проверку, но суд не склонен наказывать обвинение за это несчастливое стечение обстоятельств.

Я покачал головой — разочарованно, хотя именно к такому выводу и вёл и, с учётом утренних находок, именно его и хотел.

— Ваша честь, прошу отметить в протоколе: проверку пропажи улики проводил тот же детектив, который отвечал за охрану места преступления и улик по делу.

— Принято, мистер Холлер, — сказала Уорфилд. — Ещё вопросы до перерыва?

— Да, Ваша честь, — сказала Берг.

Я уступил кафедру и вернулся на место, качая головой, будто меня сильно разочаровало решение.

— Извините, мисс Берг, — сказала судья, но посмотрела на меня. — Мистер Холлер, я заметила вашу демонстрацию. Вы недовольны?

Я остановился, как вкопанный.

— Ваша честь, я просто расстроен. Я пытаюсь строить защиту и на каждом шагу натыкаюсь на препятствия. Люди потеряли бумажник — по халатности или по служебному злодеянию, уже неважно, — а расплачиватьсяза это мне. Вот и всё.

— Советую обеим сторонам сдерживать эмоции и жесты, — сказала Уорфилд. — Особенно, когда дойдём до присяжных. Суд подобного не потерпит.

— Ваша честь, я бы не назвал это вспышкой, я лишь…

— Вы собираетесь спорить с судом, мистер Холлер?

— Нет, Ваша честь.

Я сел. Судья ещё секунду держала меня в прицеле — чтобы я не скривил лицо — затем перевела взгляд на прокурора.

— Продолжайте, мисс Берг.

— Ваша Честь, вчера мы получили от обвиняемого первый список свидетелей, — сказала Берг. — В нём два имени: сам обвиняемый и его следователь. Этот же обвиняемый, который дважды жаловался суду на проблемы с раскрытием информации, теперь называет всего два имени – это поразительно.

Уорфилд выглядела то ли утомлённой нашей постоянной перебранкой, то ли охваченной вялостью после двух мартини, которые, возможно, подали на судейском ланче. Я был уверен: именно алкоголь толкнул её укусить меня. Прежде чем я успел ответить, судья подняла ладонь, показывая, что мои слова ей не нужны.

— Рано, мисс Берг. У нас почти тридцать дней. На следующей и каждой последующей неделе списки будут обновляться. Давайте не паниковать заранее из‑за того, кого он собирается вызвать. Что‑нибудь существеннее?

— Нет, Ваша честь.

— Нет, Ваша честь, — подтвердил я.

— Прекрасно. Перерыв. 

Глава 26 

Поесть перед слушанием я не успел, поэтому сразу после суда направился в «Маленькую жемчужину» за сэндвичем с креветками. К столу подтянулась вся наша команда, кроме Босха: он, похоже, снова закопался в свои дела и не выходил на связь. Я изложил команде: с учётом того, что мы накопали за последние сорок восемь часов, фронт продвинулся, и пора думать, как подать дело присяжным. Мы отлично представляли, чем будет оперировать обвинение, — их повествование мало изменилось с первого дня. К этому мы подготовимся, но важнее — выстроить нашу историю.

Судебный процесс часто сводится к тому, кто рассказывает убедительнее — обвинение или защита. Да, есть улики; но сначала их толкует рассказчик для присяжных.

История А: мужчина убивает врага, суёт тело в багажник и планирует ночью закопать, когда ни одна душа не увидит.

История Б: мужчину оговаривают в убийстве бывшего клиента, и он, сам того не зная, колесит с трупом в багажнике, пока его не останавливают копы.

Вещественные доказательства стыкуются с обеими версиями. Лаконичное изложение делает одну правдоподобнее другой. Но умелый рассказчик способен уравнять шансы — а то и перетянуть весы, по‑новому интерпретировав фактуру. Вот где мы сейчас. Меня уже одолевали привычные предсудебные видения: свидетели на трибуне, мой голос, ведущий присяжных по нашей линии.

— Мы явно делаем ставку на «третью руку», — сказал я. — И пальцем укажем на Луиса Оппарицио. Вряд ли он сам нажимал за спусковой крючок, но приказ был его. Значит, он — наш козёл отпущения и свидетель номер один. Нам нужно его найти, «привязать» к делу и добиться его явки.

Дженнифер Аронсон взмахнула руками, словно отгоняя рой насекомых.

— Можно шаг назад? Расскажите так, будто я в коллегии присяжных. Как, по‑вашему, всё случилось? Я понимаю общий каркас: Оппарицио ликвидировал Скейлза или велел это сделать, а затем попытался подставить вас. Но можем ли уже описать сам механизм?

— На данный момент — нет, — сказал я. — Дыр ещё много, поэтому и собрались. Но могу озвучить картину — и то, к чему, как считаю, в итоге подтянутся улики.

— Давайте, — сказала Лорна. — Я с Джен: пока мозаика не складывается.

— Идём по порядку. Первое — личная неприязнь Луиса Оппарицио ко мне. Девять лет назад я разнёс его в зале суда, вытащив на свет его мафиозные контакты и манипуляции с залоговой недвижимостью. Он был подставным лицом — блестящей приманкой, которую я выложил перед присяжными, и они клюнули. Хотя я и выставил его убийцей, которым он не являлся, сомнительных делишек хватало. Власти заинтересовались, и в итоге он с «друзьями» лишился больших денег, когда Федеральная торговая комиссия порубила на куски слияние на сто миллионов, только что ими организованное. Думаю, достаточно, чтобы он таил злобу: я не только публично стёр с него глянец, но и стоил ему — и покровителям — кучу денег.

— Спору нет, — сказал Циско. — Я даже удивлён, что он тянул девять лет. Срок немалый.

— Может, ждал идеальной фигуры, — предположил я. — Я — удобная цель, зажатый обстоятельствами.

— Тут не поспоришь, — кивнула Лорна.

— Второе — жертва, — продолжил я. — Сэм Скейлз, мошенник высшей пробы. Наша линия: они с Оппарицио пересеклись в «Биогрин». «Обескровливали зверя» — вели долгую аферу, — и что‑то пошло не так. Сэма убрали. Параллельно Оппарицио нужно было защитить «Биогрин» от пристального внимания полиции. Тогда в дело пошёл я как удобная мишень. Он узнал о нашей с Сэмом истории — и о том, как она завершилась. Труп Сэма — в моём багажнике, а я, сам того не зная, катаюсь с ним по городу. «Биогрин» остаётся «чистой», с продолжением поставок переработанного топлива, которое так любит государство.

Я оглядел троих за столом.

— Вопросы?

— Пара, — сказала Лорна. — Во‑первых, сама афера. Что за схема?

— «Обескровить зверя», — ответил я. — Выкачивание федеральных субсидий на «зелёное золото» — переработанные масла.

— Ничего себе, — сказала Лорна. — Высокий уровень. Не те его дешёвые интернет‑разводы.

— Верно. Не вязалось у меня это с его профилем, но пока это теория. Под ногтями у него было «зелёное золото». Важно понять: это Сэм принёс идею Оппарицио или его завербовали в уже работавшую схему?

— Есть гипотеза, почему его убрали? — спросила Дженнифер.

— Ещё одна дыра, — сказал я. — И на дне, подозреваю, ФБР.

— Они прокололи операцию? — наполовину спросил, наполовину констатировал Циско.

Я кивнул:

— Похоже. Оппарицио понял — и Сэма убрали.

— Но логичнее было бы просто заставить его исчезнуть, — заметил Циско. — Зачем класть тело туда, где его гарантированно найдут?

— Согласен. Это в списке «неизвестных». Но думаю, «исчезновение» вызвало бы у федералов больше шума. Сделав так, как сделали, можно было изолировать «Биогрин» и создать ощущение, что гибель Сэма со схемой не связана.

— И плюс сладкая месть тебе, босс, — добавил Циско.

— В основном это теория, — сказала Дженнифер. — Что дальше? Как превращать её в защиту?

— Оппарицио. Находим, доставляем в суд, обеспечиваем исполнение повестки.

— Это лишь приведёт его в зал, — сказала Дженнифер. — В прошлый раз вы ожидали, что он «возьмёт Пятую поправку», а сейчас вам нужны ответы.

— Не обязательно. Если база у нас будет, дело сделают вопросы, а не ответы. Пусть хоть зачитывает Пятую молитву. Присяжные услышат нашу историю — в моих вопросах.

Я повернулся к Циско:

— И где он?

— Уже дней пять «пасём» его подружку, — сказал Циско. — Ни намёка. Похоже, пора её расшевелить. Подтолкнуть, чтобы она сама захотела его увидеть.

Я покачал головой:

— Рано. У нас ещё есть время. Вызывать его до финала нельзя — иначе на нас выйдет ФБР.

— Они уже вышли, — сказала Дженнифер. — Получила копию вашей повестки в ФБР.

— Полагаю, они восприняли это как выстрел в воздух, — сказал я. — Мы проверяли, есть ли у федералов что‑то в загашнике. Даже судья так решила. В любом случае повестки сейчас не хочу: это даст обвинению слишком много времени перегруппироваться. Сначала находим. Затем — наблюдаем, до срока.

— Сделаем, — сказал Циско. — Но это дорого. Я не думал, что мы будем использовать слежку до полноценного процесса.

— Сколько?

— Четыре тысячи в день — текущая слежка.

Я посмотрел на Лорну, нашего казначея. Она покачала головой:

— До суда четыре недели. Это сто тысяч, Микки. У нас нет таких денег.

— Разве что обратиться к Андре Лакоссу или к Босху, — предложила Дженнифер. — Они забрали свои залоговые, но были готовы вложить по двести тысяч.

— К Босху — нет, — сказал я. — Это я ему должен, а не он мне. Лорна, устроишь ужин с Андре? Пощупаем, насколько он готов помочь.

— А Циско попробует выбить скидку, — сказала Лорна, глядя на мужа. — В конце концов, Микки — наш постоянный клиент.

— Попытаюсь, — кивнул Циско.

Я знал: его договоренности с «индейцами» приносят ему процент, и эта инициатива, ударит по его карману.

— Договорились, — сказал я.

— Что по ФБР? — спросила Дженнифер. — Личная явка и повестка — вхолостую. Можем пойти к прокурору США с формальным письмом. Но они могут проигнорировать — а у нас сроки.

— «Жёсткое письмо»? — уточнил Циско.

— Первый шаг по процедуре вызова федерального агента, — сказала Дженнифер. — Названо по фамилии осуждённого из Иллинойса, в чьём деле проторили дорожку.

— Ты права, — сказал я. — Это черепаший бег. Возможно, с Бюро придётся завязать. Но если надавим на «Биогрин» — или хотя бы громко пригрозим, — возможно, у них появится мотивация сесть за стол переговоров.

— Удачи, — сказала Дженнифер.

— Да, удача не помешает, — ответил я. 

Глава 27 

По средам я всегда проводил вечер с дочерью, но с началом её учебы в университете, уклад поменялся. В семь вечера у них была групповая подготовка по «деликатному праву» — меня перевели в «раннюю» смену. Мы встречались в кампусе или поблизости, быстро ужинали, и она уходила в аудиторию, к своим.

Я попросил Бишопа высадить меня у ворот на «Экспозишн Бульваре». Прежде чем выйти, положил на сиденье шестьдесят долларов.

— Забери меня отсюда через два часа, — сказал я. — И купи одноразовый предоплаченный телефон. Остаток — на перекус. Если успеешь, настрой. Когда вернусь, нужно будет сделать звонок.

— Понял, — кивнул Бишоп. — Переписка нужна?

— Не обязательно. Если всё пойдёт по плану, один звонок и один ответ. Этого хватит.

Я прошёл через кампус к ресторану «Мортон фиг» в студенческом центре. Хейли сидела на улице, под самым высоким деревом, в честь которого и назван ресторан. К моему удивлению, рядом — её мать. Они устроились по одну сторону столика, так что, когда я сел напротив, сразу оказался лицом к обеим.

— Приятный сюрприз, — сказал я. — Рад тебя видеть, Мэгс.

— Взаимно, — ответила Мэгги. — Ты будешь есть?

— Э… собственно, за этим и пришёл. И чтобы увидеться с нашей дочерью.

— Не похоже, что ты вообще ешь, — отрезала она. — Месяц как вышел из карцера? А всё таешь. Что с тобой, Микки?

— Это заговор? — спросил я.

— Мы переживаем, папа, — сказала Хейли. — Я позвала маму.

— Попробуйте сами, когда на вас вешают убийство, которого вы не совершали, — сказал я. — Это выматывает, где бы ты ни был — в камере или на свободе.

— Чем мы можем помочь? — спросила Мэгги.

Я промолчал, пока официантка приносила меню. Мэгги от меню отказалась: есть, мол, не будет.

— Значит, пришли сказать, что мне нужно есть, но сами не будете? — заметил я.

— Я знаю, эти ужины для вас особенные, — сказала она. — Как когда‑то блины в «Дю‑Пар», которого уже нет. Хотела увидеть тебя, понять, как ты, и дать вам с Хейли побыть вдвоём.

— Останься, — сказал я. — Мы всегда найдём тебе место.

— Не могу, планы, — ответила Мэгги. — Но ты так и не сказал: чем мы можем помочь, Микки?

— Ну… — сказал я. — Для начала передай своей коллеге, «Дане Эшафот», что она так мечтает засушить меня как трофей, что не видит сути. Набор…

Мэгги подняла руки, оборвав меня.

— Я про то, что мы можем сделать вне суда, — сказала она. — На работе — одна неловкость. Меня отстранили из‑за конфликта интересов, но мне и не нужно читать материалы, чтобы понимать: ты этого не делал. И знаю, что выиграешь. Мы с Хейли в этом не сомневаемся. Но для этого ты должен быть в форме, а твоё состояние — ключ. Ты выглядишь паршиво, Микки. Прости, но я видела тебя в суде. Хейли сказала, что ты ушил костюмы, но всё равно — кожа да кости. Круги под глазами… Ты не выглядишь уверенным. Не похож на того Адвоката из «Линкольна», которого мы знаем и любим.

Я промолчал. Слова резанули, потому что были честными.

— Спасибо, — сказал я наконец. — Без шуток. Хорошее напоминание. Веди себя как победитель — и победишь. Простое правило, а я о нём забыл. Нельзя выглядеть побитым — и выигрывать. Думаю, дело во сне. Трудно заснуть, когда это висит над тобой.

— Сходи к врачу, — сказала Мэгги. — Пусть выпишет лекарство.

Я покачал головой.

— Никаких рецептов. Но что‑нибудь придумаю. Может, закажем? Ты точно не останешься? Здесь неплохо кормят.

— Не могу, — повторила она. — У меня встреча. И я хочу, чтобы вы с Хейли сходили в суд. Она только что сказала: наблюдая за тобой, узнает больше, чем в священных коридорах университета. Я пойду.

Мэгги отодвинула стул.

— Спасибо, Мэгс, — сказал я. — Для меня это много значит.

— Береги себя, — ответила она.

И сделала неожиданное: поцеловала Хейли в щёку, обошла стол и чмокнула меня. Впервые за столько лет, что я и не вспомню.

— Пока, ребята, — сказала она.

Я смотрел ей вслед, помолчал.

— Её правда так называют? — спросила Хейли.

— Кого?

— «Дану Эшафот».

— Да, именно так.

Мы рассмеялись. Подошла официантка, и мы заказали по меню «счастливого часа»: Хейли — тако с лобстером, я — классический бургер с жареным луком, вспоминая про «кожу да кости», — хоть и обедал поздно.

За ужином больше говорили о её учёбе. Она на той стадии, когда право — прекрасный механизм, защищающий всех и справедливо карающий. Порывистое время — я его помнил: время идеалов и целей. Я слушал, улыбался, кивал. Мысли же уносились к Мэгги: её слова — и тот прощальный поцелуй.

— Теперь твоя очередь, — сказала Хейли.

Я поднял взгляд, картошка замерла на полдороге ко рту.

— В смысле?

— Мы всё обо мне да о высоких материях. А как насчёт тебя и реальности? Как дела в деле?

— В каком деле?

— Пааап…

— Шучу. Всё неплохо. Кажется, кое‑что складывается. Я начинаю видеть, как удачно выстроить процесс. Был такой тренер — Беличик, в команде «Пэтриотс». За пару дней до матча расписывал первые двенадцать розыгрышей. Смотрел плёнку соперника, изучал привычки, прогнозировал оборону — и задавал сценарий. К этому я и веду: я вижу, как становятся на места свидетели и улики.

— Но выйти вперёд ты не сможешь, пока не начнётся процесс.

— Верно. Но я в целом понимаю, чего ждать. До суда четыре недели, многое может измениться, они могут удивить. Но сейчас я думаю о нашей версии, а не об их — и мне это нравится.

— Здорово. Я уже предупредила преподавателей, что мне нужно там быть.

— Не обязательно пропускать занятия. Приходи на открытие, а дальше я дам знать, если будет что‑то стоящее. Потом — оглашение приговора и праздник.

Я улыбнулся, надеясь, что она поймает мой оптимизм.

— Папа, не сглазь, — сказала она.

— Это чему вас учат на юридическом факультете? — спросил я. — Как не сглазить дело?

— Нет, это будет на третьем курсе.

— Остроумная девчонка.

Мы вышли и разошлись. Я пошёл своей дорогой, но обернулся: посмотрел, как она идёт по площади. Уже стемнело, но кампус сиял. Она шагала уверенно, быстро. Я смотрел, пока она не исчезла между двумя корпусами.

Бишоп ждал там, где договорились. Я сел назад. Он протянул дешёвый раскладной телефон и сдачу.

— Перекусил? — спросил я.

— Был в «Тэмс на Фиг», — сказал он.

— Тоже бургер?

— Да. Куда едем?

— Подожди минуту, — сказал я. — Нужно сделать звонок.

На своём телефоне я нашел номер лос‑анджелесского отделения ФБР и набрал его с одноразовой трубки. Ответил сухой мужской голос:

— ФБР.

— Мне нужно оставить сообщение агенту.

— Сейчас никого нет. Все ушли.

— Знаю. Передайте агенту Дон Рут.

— Сделаете это завтра.

— Это срочно. Конфиденциальный информатор. Завтра будет поздно.

Пауза растянулась, потом голос потеплел:

— Это номер для обратного звонка?

— Да. И зовут меня Уолтер Леннон.

— Уолтер Леннон. Понял.

— Попросите её перезвонить сейчас. Спасибо.

Я отключился и посмотрел на Бишопа поверх спинки.

— Поехали. Если она перезвонит — хочу быть в движении. Так нас сложнее отследить.

— Куда?

— К тебе домой. Сегодня я сам тебя подброшу — вместо того, чтобы ты возил меня и ловил такси.

— Уверен?

— Да. Поехали.

Бишоп выкатил «Линкольн» на 110‑ю на юг, затем должен был свернуть на 105‑ю к Инглвуду. Мы шли бодро в левом ряду. На 105‑й одноразовый телефон зазвонил. Номер скрыт. Я раскрыл телефон, но промолчал.

— Кто это? — женский голос.

— Агент Рут, спасибо, что перезвонили. Это Мик Холлер.

— Холлер? Какого чёрта вы творите?

— Это частная линия? Не думаю, что вам хочется, чтобы такое записывалось.

— Личная, — отрезала она. — Конкретнее.

— Речь об Уолтере Ленноне. И о том, что ваш быстрый звонок подтверждает: вы прекрасно знаете, кто это. Это многое говорит.

— Холлер, у вас три секунды, прежде чем я брошу трубку. Зачем вы звоните?

— Я рискую. Вчера вечером, когда ваш напарник Айелло пытался выбросить меня через перила, вы его притормозили. Я насмотрелся «хороший коп — плохой коп». Это было не оно. Вам не понравилось, что он делает.

— Спрошу ещё раз: чего вы хотите?

— Во‑первых, ваших показаний.

Короткий насмешливый смешок.

— И, кроме того, — продолжил я, — хочу, чтобы вы рассказали, что связывало Сэма Скейлза, он же Уолтер Леннон, с «Биогрин Индастриз».

— Вы сумасшедший, Холлер, — сказала Рут. — Думаете, я вот так брошу работу?

— Я ожидаю, что вы сделаете правильное. Ради этого ли вы шли в Бюро? Судя по-вчерашнему, происходит сокрытие — и вам это поперёк горла. Ваш напарник, возможно, «за», но вы — нет. Вы знаете, что я не убивал Скейлза, и можете помочь это доказать.

— Повторю: вы сумасшедший, если считаете, что я пожертвую карьерой ради вас. И нет, я не знаю, убивали вы Скейлза или нет.

— Возможно, и не придётся жертвовать, — сказал я. — Можно сделать правильно — и сохранить карьеру. Я знаю, что ваш напарник нарушает правила.

— О чём вы? — холодно спросила она.

— Он собирался сбросить меня вниз.

— Перестаньте драматизировать. Он был излишне настойчив — согласна. Но вы и сами на нас давили. И никто не угрожал столкнуть вас. Это абсурд.

Я помолчал, и она продолжила:

— Кроме того, это будет ваше слово, против слов двух агентов. Подумайте.

— Так вот почему вы всегда ходите парой? — спросил я.

Она не ответила. Я надавил:

— Послушайте, агент Рут. Вы мне по‑человечески симпатичны. У меня немного опыта с федералами, но, как уже сказал, вы отбили охоту иметь его и дальше. Потому окажу вам услугу: не дам вам подставиться в отчёте, когда я подам жалобу. Возможно, это спасёт вашу карьеру — и тогда вы, может быть, поступите правильно.

— Я не понимаю, что вы несёте. Это…

— У вас есть личная почта? Дайте адрес — сегодня пришлю кое‑что. И поймёте. У меня на балконе стоит камера, агент Рут. Я снял всё. Так что это было бы слово двух агентов против видео. И вы проиграли бы.

Повисла длинная пауза. За окном проплывал новый футбольный стадион за миллиард. Потом Рут продиктовала адрес. Я включил плафон и записал в блокнот.

— Отлично, — сказал я. — Как доберусь до дома и к нормальному интернету — пришлю. Часа через полтора. Надеюсь, вы ответите, и нам удастся избежать проблем — и вам, и вашему напарнику.

Она оборвала связь. Я отключил телефон и погасил свет.

— Видео, значит, огонь? — спросил Бишоп.

Я взглянул на него в зелёном отсвете приборной панели. В который раз вспомнил, как Циско снял с него подозрения насчёт «жучка» от прокуратуры. Но в мои дела ему вникать ни к чему.

— Нет, — сказал я. — Я блефовал. 

Глава 28 

Четверг, 16 января

Утро подкралось мгновенно — в семь в дверь загрохотали так, что стены дрогнули. Кендалл подскочила первая, я сел так резко, что кольнуло в пояснице.

— Что там? — выдохнула она.

— Понятия не имею, — ответил я. — Одевайся.

Я подхватил брюки с пола, выдернул из шкафа свежую рубашку. Застёгивал на ходу, босиком идя по коридору — с каждым шагом росло липкое чувство: сейчас меня потащат назад в Башни. В такой час стучат только копы.

Я распахнул дверь — и увидел Друкера и ещё одного детектива. Позади — двое в форме. В руках у Друкера болтался знакомый как старый враг документ: ордер на обыск.

— Доброе утро, сэр. У нас ордер на обыск данного помещения —сказал Друкер. — Можем войти?

— Дайте глянуть, — сказал я.

Стопка страниц под скрепкой. Я пропустил преамбулу и «вероятную причину» — сразу к сути: что ищут.

— Вам нужны платёжки, — сказал я. — Здесь их нет. Текущим ведает мой офис‑менеджер, остальное — в хранилище.

— У моего напарника ордер на место жительства мисс Тейлор, — сказал Друкер. — И третий — на ваше хранилище. Надеюсь, вы сотрудничаете и встретите нас там — ускорим процесс.

Я отступил и пригласил жестом.

В проёме коридора мелькнула Кендалл. В руках — мой телефон.

— Это Лорна, — сказала она.

— Скажи, что я в курсе про обыск, — ответил я. — Перезвоню через пять минут.

Я обернулся к квартету гостей, расползшемуся по гостиной:

— Кабинет — в конце. Начнём с него. Но, повторюсь, бухучёт я дома не держу. Это зона Лорны.

— Проведите нас, — сказал Друкер. — Постараемся сделать всё максимально безболезненно.

Мы двинулись по коридору. Кендалл скользнула в спальню и закрыла дверь. Я постучал, проходя:

— Кендалл, мне нужно быть с ними, — сказал я. — Принесёшь носки и ботинки?

Последняя дверь вела в спальню, превращённую в кабинет. Стол под завалами папок и бумаг.

— Это клиентские досье. Конфиденциально. Доступа у вас нет — сказал я.

Я выдвинул ящики — в основном пустые.

— Смотрите, напрягайтесь. Но счетов нет, — добавил я. — Тратите время — своё и моё.

Я отошёл от стола. В кабинете стоял диван — иногда я ночевал на нём. Сел. Вошла Кендалл со свежими носками и моими чёрными «Ферро Альдо» на шнуровке. Протянула и мобильный.

— Вы просто… — сорвалось у неё. — Почему бы вам не оставить его в покое?

— Всё нормально, Кендалл, — сказал я. — Они не правы, но делают свою работу. Чем быстрее покажем им пустые места, тем быстрее уйдут.

Кендалл раздражённо вышла. Я набрал Лорну.

— Микки, они лезут в мои папки, — сказала она.

— Знаю, — ответил я. — Счета — можно. Только не подпускай к конфиденциальной информации.

— И близко не пущу. Но… тут нет всего по Сэму Скейлзу.

— Друкер здесь. Я ему сказал, но они будут делать по‑своему.

Лорна перешла на шёпот:

— Что это значит, Микки? Что они ищут?

Разжёвывать было некогда. Я пообещал перезвонить и отключился. Сел, наблюдая, как Друкер и безымянный коллега перебирают ящики. В коридоре переминались двое в форме на случай, если кто‑то взбрыкнет. Я не взбрыкивал — им оставалось держать руки на ремнях.

Я был уверен: «Дана Эшафот» пытается выстроить мотив. Эти «маски‑шоу» — про финансы и жадность. Им нужна бумага, будто Сэм передал мне деньги: связать «финансовую выгоду» с убийством. Значит, версия у них жива.

Через несколько минут Друкер захлопнул ящики и посмотрел на меня:

— Гараж, — сказал он.

— В гараже пусто, — ответил я. — Коллегия адвокатов не в восторге, когда клиентские записи валяются где попало. Может, пропустим и сразу в хранилище? Я догадываюсь, что вам нужно. Если оно у меня есть, то там.

— Где хранилище?

— За холмом. Студио‑Сити.

— Осмотрим гараж — и поедем.

— Как скажете.

Для Бишопа было рано. После «чистого» гаража — я там оказался впервые с ночи убийства — я сел за руль «Линкольна» и поехал к Лорел‑Каньон. На ходу ловил себя на мысли, сколько раз отчитывал клиентов за сговорчивость с теми, кто хочет лишить их свободы. Думаете, если будете милы, вас признают белыми и пушистыми? Как бы не так. Эти люди хотят отнять всё: семью, дом, свободу. Не сотрудничайте.

И вот я — барабанщик похоронной процессии, ведущей полицейский кортеж туда, где лежат записи моей практики и хлеб насущный. Впервые подумал: возможно, клиент во мне и вправду дурак. Надо было послать Друкера к чёрту — пусть сам ищет хранилище, ломает замки и бьётся с системой.

Зазвонил телефон. Лорна.

— Думала, перезвонишь, — сказала она.

— Прости. Вылетело из головы.

— Они ушли. Слышала, сказали, что едут в хранилище.

— Да. Я уже подъезжаю.

— Микки, каковы шансы, что они всё обшарят — и тут же влепят новые обвинения?

— Думал об этом. Но они позволили мне вести машину и тащить их за собой. Если бы у Друкера был ордер на арест, он бы так не рисковал.

— Надеюсь, ты прав.

— От Дженнифер есть новости?

— Пока нет.

— Окей. Я ей наберу. Держись, Лорна.

— Я просто хочу, чтобы это скорее закончилось.

— Я тоже.

Я свернул на Ланкершим и повёл «хвост» к складу с климат‑контролем, где, помимо архивов, держал мужские и женские манекены и прочий реквизит, выручавший в зале суда. Там же — две стойки костюмов для клиентов и третий из моих «Линкольн Таун Каров». В углу — оружейный сейф «АМСЕК»: стволы, отданные в счёт гонорара. По условиям залога оружие мне было запрещено, так что попросил Циско перевезти его к ним с Лорной до конца процесса.

У въезда я поднял секционную дверь и пропустил обыскивающих внутрь. Затем провёл в запертую кладовку, где клиентские архивы стояли в железных шкафах — как велят правила коллегии: «сухо, темно, под ключом». Я вставил ключ и открыл первый шкаф на четыре ящика.

— Беритесь, джентльмены, — сказал я. — Здесь деловая документация за пятнадцатый год. Отчёты о прибылях и убытках, книги, декларации — весь финансовый массив. Это то, к чему у вас есть доступ. В остальных ящиках — материалы дел, они под защитой, включая папки по Сэму Скейлзу.

Комнатушка для архивов была тесной для всего десанта, к которому присоединился напарник Друкера, Лопес. Я отступил к дверному проёму, туда, где теснились двое в форме, и занял место так, чтобы видеть разгром.

Внутри — складной стол, за которым я обычно перелистывал старые дела. Детективы оставались на ногах, но папки раскрывали на столешнице. Всё, что собирались изъять, откладывали в отдельную стопку.

Работали втроём, быстро и слаженно. К моменту, когда закончили, набралось четыре папки для изъятия. Я попросил показать.

— В ордере нет ни слова, что я обязан делиться с вами тем, что изымаем, — сказал Друкер.

— А в нём нет ни слова, почему я должен был идти вам навстречу, — ответил я. — Но я это сделал. Что бы вы ни взяли, оно всё равно всплывёт. Зачем же вести себя как придурок?

— Знаешь, Холлер, не обязательно было самому включать придурка и заводить меня на публике, — усмехнулся он.

— О чём ты? О том, что было в суде? Если это тебя «заводит», подожди, пока выйдешь перед присяжными. Не забудь защитные очки.

Улыбка Друкера блеснула без намёка на юмор.

— Доброго дня, — сказал он.

Он проскользнул мимо, прижимая папки к груди, чтобы я не успел даже мельком глянуть на обложки. За ним — Лопес и третий, чьего имени я так и не услышал. Затем вся процессия — сыщики и их конвой — вытекла со склада. Я набрал Лорне короткую эсэмэску: «Не посадили. Пока». 

Глава 29 

Пятница, 17 января

«Каталина Экспресс» резал тёмные воды Тихого океана. Солнце клонилось за остров, уже маячивший впереди. Ветер злой, ледяной, но мы с Кендалл стояли на открытой палубе, прижавшись друг к другу. Пятничный вечер. Я предупредил команду: исчезаю на длинные выходные. Условия залога не позволяли покидать округ без санкции судьи — я выбрал край света, который ещё числился «здесь».

Катер пришвартовался в Авалоне к четырём. Нас уже ждал гольф‑кар с шофёром от «Пуэбло Отель Зейн Грей». Он увёз нас и нашу единственную сумку на склон, попутно ведя светскую беседу о недавно завершённой реставрации: когда‑то это был дом писателя, где тот настрочил несколько романов о Диком Западе.

— Он жил здесь, потому что любил рыбалку, — сказал водитель. — Всегда повторял: «Пишу, чтобы ловить рыбу» — что бы это ни значило.

Я лишь кивнул и взглянул на Кендалл. Она улыбнулась.

— Вы знали, он был дантистом? — добавил водитель.

— Кто? — переспросил я.

— Зейн Грей. И это не его настоящее имя. Настоящее — Перл, как у женщины. Неудивительно, что стал Зейном. Точнее, это второе его имя.

— Забавно, — сказала Кендалл.

Сезон — мёртвый, отель — почти пуст. Нам предложили выбрать из нескольких номеров, названных по самым известным романам. Мы взяли «Всадников пурпурного шалфея» — не потому, что я читал книгу, а из‑за вида на гавань и рабочего камина. Я бывал здесь раньше — много раз, много лет назад, с Мэгги Макферсон, когда мы ещё были мужем и женой.

Мы собирались просидеть большую часть выходных в номере и наслаждаться друг другом. Без телефонов, без ноутбуков, вдали от мирских забот. Но гольф‑кар всё же арендовали — для поездок в рестораны и продуктовый магазин в городе.

Всё было прекрасно, но поездка давала горечь. Меня придавило, и избавиться от тяжести не выходило. Мы сидели у камина, говорили, вспоминали, строили планы. Любовь случалась — две ночи подряд и утром в воскресенье. Но к понедельнику важные темы иссякли, и я почти весь день провёл перед плоским экраном, глядя «СНН» — бесконечный импичмент и странный вирус в Китае. «Центр по контролю и профилактике заболеваний» объявил, что направляет медицинский контроль в Лос‑Анджелес встречать рейсы из Уханя — мерить температуру и смотреть симптомы. Больных — в карантин.

Новости оказались отдушиной. Я геройски держал телефон выключенным все выходные. Но отвлечься не выходило. Тяжесть грядущего и растущие ставки давили всё сильнее.

Не отпускало чувство, что мы с Кендалл проживаем последние спокойные дни вместе, что её возвращение в Лос‑Анджелес и попытка воскресить нашу историю окажутся неудачным экспериментом. Я не мог вычленить точную причину. Но мысли о Мэгги, о встрече в университете, на мгновение собравшей нашу распавшуюся семью, и — о том поцелуе, — не уходили. Удивительно, как что‑то столь случайное, быстрое и неожиданное способно расшатать хрупкое основание отношений. 

Глава 30 

Вторник, 21 января

Когда во вторник небо затянуло свинцом, а между островом и материком легла густая молочная стена, это показалось уместным. Страх, нараставший весь уик‑энд, подтвердился почти сразу после того, как я впервые за три с половиной дня включил телефон. Мы уже собирались выписываться и идти к катеру, когда позвонила Дженнифер Аронсон.

— Микки, где ты?

— На Каталине.

— Что?

— Мы с Кендалл уехали на выходные. Я говорил. В любом случае, возвращаемся. Что случилось?

— Только что звонила Берг. Они хотят, чтобы ты сдался. Утром сняли прежнее обвинение, а большое жюри тут же выдало новый обвинительный акт — убийство при особых обстоятельствах: «из корыстных побуждений».

Это значило одно: залога не будет. Я молчал, вспоминая, как Друкер рылся в моих папках по Скейлзу. Что он забрал? Была ли там нитка, ведущая к этому?

Кендалл уловила мой взгляд.

— Что? — прошептала она.

Я кивнул: расскажу после. Сейчас — стратегия.

— Ладно, — сказал я Дженнифер. — Позвони клерку Уорфилд. Посмотри, можно ли вклиниться во вторую половину дня. Я сдамся там же. Но мы…

— Что? — выкрикнула Кендалл.

Я поднял ладонь, успокаивая, и договорил:

— Мы просим немедленного слушания по «особым обстоятельствам» с учётом «причины». Это чушь.

— Но акт большого жюри отменяет предварительное слушание. Сам факт акта предполагает достаточные основания.

— Неважно. Нужно предстать перед судьёй и убедить её, что это попытка обвинения перетасовать колоду и сбить таймер.

— Хорошо, звучит как ход на ускорение. Я займусь. Тебе нужно вернуться и быть готовым. Думаю, тут лучше выступить лично.

— Обязательно. Ты подашь ходатайство по «причинам», а я — за ускорение. Выезжаю. Держи в курсе: дождется ли прокуратура слушания или попытается снять меня раньше? У меня «браслет» — захотят, найдут.

— Уже работаю.

Мы разъединились. Я повернулся к Кендалл.

— Нужно идти. Похоже, меня собираются снова арестовать.

— Как они могут? — глаза заблестели.

— Закрыли старое дело, пошли к большому жюри, получили новый акт — и всё по второму кругу.

— Тебя посадят?

Она обняла меня крепко, будто могла не отдать.

— Я сделаю всё, чтобы попасть к судье и отбить это. Поэтому — собираемся.

Обратный путь шёл в молоке тумана. На этот раз мы остались в салоне, держались за горячие стаканчики и старались не показывать тревогу. Я пересказал шаги Берг, благодаря которым меня хотели видеть в наручниках. Без юридического бэкграунда Кендалл сказала, что это несправедливо, хоть и законно. Возразить было нечего. Прокурор легальным ходом ломал столь же легальный процесс.

Переправа тянулась — скорость сбросили. Почти через час турбины стихли: мы медленно входили в гавань. От Дженнифер новостей не было. Я не знал, встретят ли меня те, кто отслеживал «браслет». Я поднялся к панорамному окну. Если меня вот‑вот арестуют, нужно успеть дать Кендалл инструкции: что делать и кому звонить.

Когда вошли под крыло причалов, туман начал редеть. Сквозь серую марлю проступил зелёный пролёт моста Винсента Томаса. Вскоре я увидел терминал паромов — никаких патрулей на пандусах. Паркинг, где стоял «Линкольн», скрывался за зданием. Я вернулся, вложил ключи в ладонь Кендалл.

— На случай, если они ждут у машины, — сказал я.

— Боже, Микки! Ты правда думаешь…?

— Спокойно. На пирсе никого. Скорее всего, и на стоянке пусто. Всё будет нормально. Но если что — у тебя ключи, уедешь. Только прежде позвони Дженнифер, расскажи, что и как. Она знает план. Я пришлю контакт.

— Хорошо.

— И Хейли набери. Пусть знает.

— Ладно. Не верится, что они так делают.

Она расплакалась. Я обнял, уверяя, что всё устроится. В глубине души такой уверенности не было.

Мы сошли, дошли до «Линкольна», и никто нас не остановил. Телефон зазвонил, когда мы уже садились. Это была Дженнифер, но я не ответил. Паранойя душила: я чувствовал себя лёгкой добычей. Хотел выкатиться с парковки и слиться с потоком на автостраду. В движущуюся цель сложнее попасть.

Как только выехали на север по 110‑й, я перезвонил Дженнифер.

— У нас в расписании три часа, — сказала она.

— Понял. Они не попытаются взять меня до того?

— Это то, что Берг озвучила судье: вам позволено сдаться в её зале после слушания в три.

— Берг возражала против слушания?

— Не знаю. Вероятно. Но клерк Уорфилд сказал, что судья раздражена из‑за залога: она его назначила, а окружная прокуратура пытается задним числом обнулить. Мы на это и надавим.

— Хорошо. Где встречаемся и когда?

— Мне нужно время обкатать твои аргументы. Как насчёт часа? Можно в кафетерии суда.

Я глянул на часы: половина одиннадцатого.

— В час — годится, но не в здании суда. Там слишком много полицейских — кто‑нибудь изобразит героя и попробует меня скрутить. Внутрь — только на слушание.

— Поняла. Тогда куда?

— «Россоблу». Если учесть, что после сегодняшнего дня мне, возможно, снова светит тюремная «колбасная» диета, на обед возьму пасту.

— Ладно, буду там.

— И ещё, если успеешь: передай журналистам, которые освещают это дело. Пусть будут на слушании. Я бы сделал сам, но лучше иметь возможность сказать, что не делал, когда Берг опять обвинит. Пресса должна увидеть это дерьмо.

— Позвоню.

Мы отключились, и Кендалл сказала:

— Я хочу быть с тобой в суде.

— Было бы здорово. Я наберу Хейли, как только окажемся дома. Мне нужно переодеться в костюм, набросать речь — и на обед.

Я понимал: ланч будет рабочим, и Кендалл там лишняя — она вне привилегии защиты. Но я также знал: моей свободе, возможно, осталось жить несколько часов. Исключать её не хотел.

Почти час ушёл на дорогу. Я припарковался у бордюра рядом с лестницей — в гараж не тянуло. Бишоп сидел на ступенях и ждал. В пятницу я сказал, что стартуем во вторник в десять, и он пришёл. Я напрочь о нём забыл.

Кендалл поднялась по ступеням, пока я вытаскивал чемодан.

— Давай помогу, — сказал Бишоп.

— Ты мой водитель, не камердинер, — ответил я. — Долго ждал?

— Не слишком.

— Прости. Но подождать придётся ещё час, пока соберусь и закрою дела дома. Потом — в центр. Возможно, назад Кендалл повезёшь ты.

— А ты? Вернуться за тобой?

— Вряд ли. Сегодня они попробуют снова загнать меня в клетку.

— Они могут? Тебя же выпустили под залог.

— Могут попытаться. Они — государство. Зверь. И игра всегда заточена под него.

Я втащил чемодан в дом. Кендалл стояла в гостиной, протягивая конверт.

— Кто‑то подсунул это под дверь, — сказала она.

Я взял конверт, на ходу разглядел: простой белый, без надписей, не запечатан. На кровати раскрыл чемодан, затем вскрыл конверт. Внутри — один сложенный лист. Ксерокопия рапорта об аресте департамента шерифа округа Вентура от 1 декабря 2018 года. Подозреваемый по делу — Сэм Скейлз. В резюме: Скейлз использовал имя Уолтера Леннона, чтобы создать сайт сбора средств для семей погибших месяцем ранее при массовой стрельбе в баре в «Таузенд‑Оукс». Мне не нужен был рапорт, чтобы помнить «Бордерлайн Гриль». Помощник шерифа и двенадцать посетителей — убиты. Афера — под копирку с той, за которую Скейлз сел в Неваде.

Я прошёл в кабинет к столу с материалами. Был почти уверен: арест в Вентуре не фигурировал в сводке от окружной прокуратуры. Я открыл папку «Жертва» и пролистал: за декабрь 2018‑го — тишина.

Кендалл вошла следом.

— Что это?

— Рапорт об аресте Скейлза. Больше года назад. Округ Вентура.

— И?

— Что в открытых источниках этого нет.

На титуле — шаблон с окнами и графами, плюс рукописное резюме. Под галочкой «мошенничество» — перечень, где клетка «межштатное» перечёркнута косой линией. Внизу заполнявший форму вывел: «ФБР — Лос-Анджелес».

— Они пытались это скрыть? — спросила Кендалл.

— Думаю, они и не знали, — сказал я. — Похоже, ФБР приехало и забрало Сэма.

Кендалл нахмурилась, но я не углублялся. В голове я перебирал, как использовать рапорт.

— Мне нужно позвонить, — сказал я.

Я набрал Гарри Босха. Он ответил сразу.

— Гарри, это я. Встречаемся с Дженнифер на ланче в центре, потом — суд. Сможешь подъехать? Есть кое‑что, на что тебе стоит глянуть.

— Где?

— «Россоблу», в час.

— Где это?

— «Саут Сити Маркет», Одиннадцатая улица.

— Буду.

Я отключился. Поднялась волна энергии. Этот арест мог многое прояснить по Сэму — и дать трещину в стене ФБР.

— Кто мог принести это? — спросила Кендалл.

Я подумал об агенте Рут, но вслух имени не назвал.

— Кто‑то, кто решил поступить правильно, — сказал я. 

Глава 31

К моему «возвращению» в зал суда подтянули втрое больше помощников шерифа, чем обычно на заседаниях с подсудимым на свободе. У дверей, на галерее, за воротами. С первой секунды было ясно: никто не рассчитывает, что я уйду тем же маршрутом.

Дочь не смогла прийти на ланч из‑за пары, но теперь сидела в первом ряду, прямо за нашим столом. Рядом — Лорна. Рядом с Лорной — Циско. Я обнял Хейли и перекинулся, словом, с каждым, стараясь приободрить, хотя сам едва держал лицо.

— Папа, это так несправедливо, — сказала Хейли.

— Никто не обещал, что закон — про справедливость, Хэй, — ответил я. — Запомни.

Я шагнул к Циско. Он не был на ланче и не знал про рапорт, подброшенный под дверь. Для этого дела я выбрал Босха — из‑за его истории в правоохранительных органах. Считал: он лучше подойдёт для контакта с шерифом Вентуры, оформившим арест Сэма.

— Есть новости? — спросил я.

Он понял, что речь о надежде выцепить Луиса Оппарицио.

— С утра — ничего, — ответил он. — Этот парень — призрак.

Я кивнул, скрывая досаду, и прошёл через ворота к столу защиты, сел один, собрал мысли. Я пришёл раньше Дженнифер: после ланча ей пришлось искать парковку в «чёрной дыре», а я попросил Бишопа высадить нас с Кендалл у входа. Я пролистал записи со встречи и в голове прогнал речь судье. Я никогда не боялся зала суда. Наоборот, чувствовал себя как дома и подпитывался враждебностью — от обвинения, скамеек, иногда даже от присяжных. Но сейчас было иначе. Если проиграю, меня проведут через стальную дверь в изолятор. В прошлый раз у меня не было шанса говорить до того, как накинут браслеты. Теперь — был. Рискованный шаг: штат играет по закону. Но законность — не синоним правоты, и мне предстояло убедить в этом судью.

Меня отвлекло движение: Дана Берг и её помощник в бабочке расселись за столом обвинения. Я не повернулся. Не поздоровался. Это стало личным. Берг раз за разом пыталась лишить меня возможности готовиться к защите. Теперь она — враг, и я так к ней и отношусь.

Дженнифер скользнула на место рядом.

— Прости, «чёрная дыра» парковки — не миф, — сказала она. — Встала на платной на Мэйн.

Она запыхалась — видимо, шла кварталов пять.

— Ничего, — сказал я. — Я готов.

Она обернулась, кивнула нашим, повернулась обратно.

— Босх не придёт? — спросила.

— Думаю, уже уехал, — сказал я. — В Вентуру.

— Поняла.

— Слушай, если всё пойдёт не так, и я вернусь в «Башни», тебе придётся скоординироваться с Босхом по Вентуре. Убедись, что бумаги нет. Он не привык к нашей стороне баррикад. Нет бумаги — нет доказательств. Окей?

— Окей. Но всё будет хорошо, Микки. Мы их возьмём числом и классом — мы отличная команда.

— Надеюсь. Мне нравится твоя уверенность, даже если весь кодекс и машина системы работают против нас.

Я оглянулся по галерее и встретился взглядом с двумя репортёрами на их привычных местах.

Через несколько минут помощник шерифа призвал зал к порядку, и судья Уорфилд вошла, заняла место на скамье.

— Возвращаемся к делу Штат Калифорния против Майкла Холлера, — произнесла она. — У нас новые обвинения, требующие слушаний по вопросу содержания под стражей и предъявления обвинений, а также оглашения обвинительного заключения. Кроме того, поступило ходатайство защиты. Начнём с обвинений.

Я отказался от формального оглашения.

— Как вы себя признаёте? — спросила Уорфилд.

— Невиновным, — отчеканил я.

— Принято, — кивнула судья. — Переходим к досудебному освобождению либо заключению под стражу. И, предчувствую, сегодня будет обильная перепалка, поэтому остаёмся за столами — меньшесуеты, запись чище. Говорите отчётливо. Позиция обвинения, мисс Берг?

Берг поднялась:

— Благодарю, Ваша Честь. Сегодня утром предыдущие обвинения были сняты после того, как большое жюри округа Лос‑Анджелес вынесло обвинительный акт в отношении Дж. Майкла Холлера по убийству первой степени при наличии особых обстоятельств — убийство из корыстных побуждений. Штат настаивает на том, что данное преступление не предусматривает возможности освобождения под залог, и просит оставить обвиняемого под стражей до вынесения приговора. Существует презумпция…

— Я прекрасно осведомлена, что предусматривает закон, мисс Берг, — оборвала её Уорфилд. — Уверена, мистер Холлер тоже.

Судья, казалось, раздражалась не только попыткой вернуть меня за решётку, но и собственными связанными руками. Что‑то записав, она повернулась ко мне:

— Мистер Холлер, полагаю, вы желаете быть услышанным?

Я поднялся.

— Да, Ваша Честь. Но сперва — требует ли Штат смертной казни по новому обвинению?

— Уместный вопрос, — заметила Уорфилд. — Это меняло бы картину. Мисс Берг, ваш офис намерен добиваться смертной казни?

— Нет, Ваша Честь, — ответила Берг. — Штат отказывается от смертной казни.

— Вы получили ответ, мистер Холлер. Что‑нибудь ещё?

— Да. Прецедент гласит: после отказа от смертной казни дело перестаёт быть «капитальным», невзирая на возможное пожизненное без УДО. Далее: мисс Берг обязана убедить суд, что вина очевидна и презумпция невиновности — ничтожна. Сам по себе обвинительный акт недостаточен для «очевидности». По этому пункту продолжит мисс Аронсон.

Дженнифер поднялась.

— Ваша Честь, Дженнифер Аронсон, представляю мистера Холлера в данном вопросе. Само ходатайство по 686‑й статье мистер Холлер заявит лично. Что до предъявленного обвинения, позиция защиты такова: обвинение вышло за рамки честной игры, стремясь лишить мистера Холлера свободы тогда, когда он готовится защищать себя. Это не более чем приём, направленный на воспрепятствование. Его возможность работать над защитой резко ограничивается тюремной камерой: он лишён времени, постоянно рискует здоровьем и безопасностью.

Она сверилась с записями:

— Защита также оспаривает «особые обстоятельства». Хоть нам не представлены те «новые доказательства», на которые ссылается обвинение, будто смерть Сэмюэля Скейлза приносила мистеру Холлеру финансовую выгоду, — абсурдно даже предполагать, не то, что доказывать, что его гибель могла обогатить мистера Холлера.

Когда Дженнифер закончила, Уорфилд вновь принялась за пометки. Берг поднялась:

— Ваша Честь, обвинительный акт большого жюри исключает предварительное слушание. Штат будет возражать против трансформации нынешнего заседания в определение вероятной причины. Законодатель сформулировал это однозначно.

— Я знаю правила, мисс Берг, — отрезала Уорфилд. — И то, что суд наделён «дискреционным правом», то есть - принимать решения на своё усмотрение. Меня, как и мисс Аронсон, беспокоит ваш ход. Готовы ли вы к тому, что суд воспользуется своим правом и определит залог без представления дополнительных доказательств вероятной причины?

— Минуту, Ваша Честь, — попросила Берг.

Я впервые перевёл взгляд на стол обвинения. Берг совещалась с помощником. Было ясно: судья, в прошлом адвокат защиты, не одобряет её хитрость с целью вернуть меня в тюрьму. Вопрос в том, решится ли она на использование судом «дискреционного права». Помощник вынул документ и передал Берг. Та выпрямилась:

— С позволения суда, Штат желает вызвать свидетеля.

— Кто? — спросила Уорфилд.

— Детектива Кента Друкера. Он представит документ, подтверждающий обоснованность «особых обстоятельств».

— Вызывайте.

Я раньше его не заметил, но Друкер сидел в первом ряду. Он прошёл через ворота, принял присягу и сел на место свидетеля. Берг начала с общего — обыски у меня дома и на складе, а также у Лорны Тейлор.

— Перейдём к тому, что именно вы просматривали на складе, — продолжила она. — Что это были за материалы?

— Непривилегированные деловые файлы, относящиеся к практике Майкла Холлера, — ответил Друкер.

— Иначе говоря, счета клиентам?

— Верно.

— Имелось ли там досье, связанное со Скейлзом?

— Несколько. Холлер представлял его по ряду дел много лет.

— И при просмотре этих досье вы нашли документы, релевантные расследованию его убийства?

— Да.

Далее Берг соблюла формальности, получив разрешение показать найденный документ. Я не представлял, что это, пока прокурор не положила копию на наш стол и не передала вторую секретарю судьи. Мы с Дженнифер склонились над листом.

Это была копия письма, адресованного Сэму в 2016 году, когда тот ожидал приговора по мошенничеству.

«Дорогой Сэм, это будет моё последнее письмо, и вам придётся найти нового адвоката для стадии вынесения приговора в следующем месяце — если вы не оплатите судебные издержки, согласованные на нашей встрече 11 октября. Мой фиксированный гонорар за ведение вашего дела составляет 100 000 долларов плюс расходы и аванс 25 000. Это соглашение действовало независимо от того, дойдёт ли дело до суда или завершится на досудебной стадии. Теперь дело рассмотрено судом, назначено вынесение приговора. Оставшаяся часть — 75 000 — подлежит оплате. Я вёл несколько ваших прежних дел и знаю, что вы поддерживаете юридический фонд для оплаты работы адвокатов. Прошу оплатить счёт, или считайте это прекращением наших профессиональных отношений, за которым последуют более серьёзные шаги. Искренне ваш, п.п. Майкл Холлер».

— Это Лорнина работа, — прошептал я. — Я этого никогда не видел. И значения это не имеет.

Дженнифер поднялась:

— Ваша Честь, можно возразить?

Нестандартный ход — получить возможность расспросить свидетеля о происхождении и значении документа до принятия судом.

— Вопрос разрешаю, — сказала Уорфилд.

— Детектив Друкер, — начала Дженнифер. — Письмо без подписи, так?

— Так, но оно найдено в файлах мистера Холлера, — ответил он.

— Вам знакома аббревиатура «п.п.» перед напечатанным именем мистера Холлера?

— По‑латыни — «пер прокурациием», означает - «за кого‑то».

— То есть «без личной подписи» — понимаете, что это значит?

— Что письмо отправлено под его именем, но не им лично подписано.

— Вы говорите, нашли это в файлах мистера Холлера. Следовательно, оно не было отправлено?

— Мы считаем, это копия, а оригинал направлен адресату.

— На основании чего?

— Оно лежало в папке «Переписка». Зачем держать целую папку с письмами, которые не уходили? Нелогично.

— Есть ли у вас доказательства, что письмо было отправлено или вручено Скейлзу?

— Полагаю, было отправлено. Иначе как мистер Холлер ожидал оплаты?

— Есть сведения, что Скейлз, когда‑либо получил это письмо?

— Прямых — нет. Но в письме важно другое.

— И что именно?

— Мистер Холлер говорит, что ему известно о наличии у Скейлза фонда для оплаты юристов, и что он ожидает семьдесят пять тысяч. Это — мотив.

— Вы полагаете, что Холлер узнал о фонде от самого Скейлза?

— Это логично.

— Скейлз сообщил мистеру Холлеру, где хранится фонд и как получить доступ?

— Понятия не имею, да и это попало бы под адвокатскую тайну.

— Если вы не можете доказать, что Холлер знал, где Скейлз держал деньги, как вы утверждаете, что он убил его ради денег?

Берг поднялась:

— Возражаю. мисс Аронсон фактически даёт показания.

— Я понимаю, к чему она ведёт, — сказала Уорфилд. — И мысль донесена. Ещё вопросы, мисс Аронсон?

Дженнифер взглянула на меня. Я едва заметно покачал головой: адвокат заканчивает, когда впереди обвинения. Она села.

— На данный момент вопросов нет, — сказала она. — Из показаний детектива и из документа ясно: письмо не подписано мистером Холлером и отношения к текущему слушанию не имеет.

— Ваше Честь, новая улика является важной и определяющей — возразила Берг. — Независимо от подписи, оно вышло из его офиса. Данная ситуация имеет значение, так как она раскрывает причины и побуждения: потерпевший имел финансовую задолженность перед обвиняемым, и, зная о наличии у потерпевшего средств, обвиняемый действовал, исходя из нежелания последнего погасить долг.

У нас есть дополнительные документы, подтверждающие, что ответчик наложил арест на имущество потерпевшего для взыскания долга. Арест действует по сей день. Если деньги найдутся, ответчик станет в очередь за их получением — да ещё с процентами. Он не сумел заставить Скейлза заплатить при жизни и теперь надеется получить своё после его смерти.

— Протестую! — крикнула Дженнифер.

Уорфилд сказала: — Возможно, вы лучше осведомлены, мисс Берг. Но ваши высказывания больше подходят для публичных выступлений перед журналистами, чем для официального разбирательства в суде.

— Да, Ваша Честь, — с наигранным раскаянием произнесла Берг.

Судья отпустила Друкера. Я понимал: спор либо будет отсечён осторожностью в пользу отказа обвинению, либо суд оставит всё как есть. Уорфилд спросила о дополнительных аргументах: Берг возразила, Дженнифер попросила слово.

— Благодарю, Ваша Честь, — сказала она. — Ранее суд отметил возможность использовать «дискреционное право», при решении вопроса о залоге. Две основные цели, ради которых существует институт залога, – это защита интересов общества и обеспечение своевременной явки лица в суд. Исходя из этого, ясно: Майкл Холлер не представляет ни угрозы, ни риска побега. Он под подпиской шесть недель и не пытался скрыться. Никому не угрожал — ни обществу, ни участникам процесса. Он получил разрешение покинуть округ и штат и вернулся в ту же ночь. Ваша Честь, у вас есть свобода действий. В интересах справедливого разбирательства прошу оставить его на свободе, чтобы он мог защищать себя.

Ответ Берг свёлся к напоминанию о правилах. Она заявила, что «дискреционное право» не распространяется на выводы большого жюри и на волю законодателя квалифицировать убийство из корыстных побуждений как не подлежащее залогу. После чего села.

Я не считал, что мы вышли вперёд, но судья подчёркнуто выдержала паузу, делая пометки, прежде чем заговорить.

— Мы рассмотрим иное ходатайство, прежде чем я вынесу решение, — сказала она. — Сначала десятиминутный перерыв, затем перейдём к ходатайству мистера Холлера по «шесть‑восемь‑шесть». Благодарю.

Судья быстро покинула скамью. У меня оставалось всего десять минут, чтобы придумать, как выправить положение. 

Глава 32 

Возможно, это был мой последний шанс пройтись по коридорам, спуститься в лифте и вдохнуть улицу. Но я остался за столом защиты на «десятиминутный» перерыв, растянувшийся на двадцать. Мне нужно было побыть наедине с мыслями. Я даже попросил Дженнифер не садиться рядом при возобновлении слушания. Ей, может быть, было неприятно, но она поняла: это я против государства. И хоть присяжных пока нет, я хотел напомнить судье — перед ней человек, в одиночку стоящий против машины.

Я собрался к «основному времени», а потом научился терпеть ожидание овертайма. Наконец Уорфилд вернулась и заняла место на возвышении.

— Хорошо, возвращаемся на запись, — сказала она. — Имеется ходатайство защиты о скором рассмотрении дела. Мистер Холлер, вижу, вы сейчас один. Вы будете поддерживать ходатайство?

Я поднялся.

— Да, Ваша честь.

— Прекрасно. Надеюсь, будем кратки. Продолжайте.

— Если угодно суду, буду краток. То, что сделало обвинение через новый обвинительный акт большого жюри, — попытка подорвать закон и моё конституционное право на скорое судебное разбирательство. Это игра в прятки: здесь не про правосудие, а про азарт. С первых минут в этом деле неизменны две вещи. Первое: я последовательно отрицал обвинения и заявлял о невиновности. Второе: я при любых обстоятельствах отказывался от отсрочек.

Я опустил взгляд в блокнот. Записи были не нужны, но пауза давала судье пространство — разобрать тезисы.

— С первого дня я настаивал на праве на скорое разбирательство. Сказал государству: «Либо предъявляйте, либо молчите». Я не совершал этого преступления и требую, чтобы суд состоялся как можно скорее. С каждым днем, приближающим нас к суду, обвинение все больше осознает, что их время истекает. Они отводят взгляд, потому что знают: их дело полно изъянов и не выдерживает критики. Они знают, что я невиновен, что есть неоспоримые сомнения в моей вине, и именно поэтому они так отчаянно пытались подорвать мою защиту.

Я обернулся, поймал взгляд дочери, едва заметно улыбнулся. Ни один отец не должен позволять дочери видеть его в таком положении.

Вернувшись к судье, продолжил:

— У каждого адвоката есть набор трюков — и у прокурора, и у защиты. В зале суда нет безупречных линий. Это драка, и каждый бьёт всем, что есть. Конституция гарантирует мне скорость. Но, сняв прежнее обвинение и протолкнув новое через большое жюри, обвинение давит на меня двояко: хочет запереть в камере, чтобы я не готовил защиту, и перезапускает игру, чтобы у государства появилось больше времени использовать свою силу и дожать проигранное дело.

Теперь я не сводил глаз с судьи:

— Законно ли это? Возможно. Отдаю им должное. Но справедливо ли? Стремится ли это к истине? Ни на йоту. Вы можете снова отправить меня за решётку, можете отложить поиск правды — а именно этим и должен быть процесс, — но это будет неправильно. Власть «дискреционного права» суда широка, и защита просит: не переводите стрелки назад. Давайте искать истину сейчас, а не когда обвинению удобно. Спасибо.

Если мои слова и задели Уорфилд, вида она не подала. В отличие от прошлого заседания, записей не делала. Лишь повернулась на шесть дюймов к столу обвинения.

— Мисс Берг? Желает ли Штат ответить?

— Да, Ваша честь, — сказала Берг. — Буду короче защиты. По сути, мистер Холлер изложил и мои доводы. Повторная передача дела в большое жюри — законна и обычна здесь и по стране. Это не затяжка. Мне поручено добиваться справедливости для жертвы хладнокровного убийства. С учётом доказательств, полученных в ходе продолжающегося расследования, мы повысили степень обвинения.

Краем глаза я уловил, как она бросила в мою сторону взгляд — как удар в ответ. Я не ответил тем же.

— Дело против обвиняемого серьёзное — и крепнет по мере развития расследования, — продолжила она. — Обвиняемый это знает. Он думает, что спешка помешает собрать все доказательства. Но правда все равно восторжествует. Благодарю.

Судья выдержала паузу, будто ожидая, что я встану и возражу. Даже повернулась ко мне. Но я остался сидеть. Сказанного достаточно.

— Ситуация нетипичная, — начала Уорфилд. — По моему опыту судьи — и бывшего адвоката защиты — чаще отсрочку просит обвиняемый, пытаясь отложить неизбежное. Но не здесь. И потому сегодняшние аргументы заставляют задуматься. Мистер Холлер явно хочет поставить точку — вне зависимости от исхода. И хочет оставаться на свободе, отстаивая позицию.

Судья повернулась к Берг:

— С другой стороны, у государства — один шанс. Время на подготовку критично. Появились новые обвинения, и обязанность Штата — быть готовым поддержать их на уровне, куда более высоком, чем порог «обоснованности», достаточный для большого жюри. Бремя «вне разумных сомнений» столь же тяжко, как и бремя защиты.

Она выпрямилась, подалась вперёд, сцепив руки:

— В таких случаях суд склонен «делить ребёнка пополам». И я предоставляю защите право выбора формы. Мистер Холлер, решать вам: либо я сохраняю за вами залог со всеми текущими ограничениями, и вы отказываетесь от права на скорое разбирательство; либо я отменяю залог, но не трогаю график, и суд остаётся на восемнадцатое февраля. Как поступим?

Прежде чем я успел подняться, поднялась Берг.

— Ваша честь, — настойчиво произнесла она. — Можно мне высказаться?

— Нет, мисс Берг, — отрезала судья. — Суд услышал всё необходимое. Мистер Холлер, вы сделаете выбор сами или предпочитаете, чтобы я предоставила право выбора мисс Берг?

Я медленно поднялся.

— Минуту, Ваша честь?

— Поторопитесь, мистер Холлер, — отозвалась Уорфилд. — Я в неудобном положении и не собираюсь в нём задерживаться.

Я обернулся к перилам позади стола защиты и посмотрел на дочь. Жестом подозвал её. Она подалась вперёд, положив ладони на холодный металл. Я наклонился и накрыл её руки своими.

— Хейли, я хочу это закончить, — прошептал я. — Я этого не делал и, думаю, смогу доказать. Хочу идти на процесс в феврале. Ты не против?

— Пап, мне было очень тяжело, когда тебя держали в тюрьме в прошлый раз, — так же шёпотом ответила она. — Ты уверен?

— Это то самое, о чём мы говорили с тобой и с мамой. Сейчас я вроде на свободе, но внутри — всё равно взаперти, пока это висит надо мной. Мне нужно, чтобы всё закончилось.

— Я понимаю. Но я волнуюсь.

За моей спиной прозвучал голос судьи:

— Мистер Холлер. Мы ждём.

Я не отводил взгляда от дочери.

— Всё будет хорошо, — сказал я.

Быстро перегнулся через перила и поцеловал её в лоб. Потом посмотрел на Кендалл и кивнул. По её удивлённому лицу я понял: она ждала большего — что я посоветуюсь с ней. Тот факт, что благословение я спросил у дочери, а не у неё, могло стоить нам отношений. Но я сделал то, что считал верным.

Я повернулся к судье и объявил:

— Ваша честь, сдаюсь суду. И буду готов защищать себя восемнадцатого февраля, как назначено. Я невиновен, и чем скорее докажу это присяжным, тем лучше.

Судья кивнула — скорее озабоченная моим выбором, чем удивлённая.

— Очень хорошо, мистер Холлер, — сказала она.

Она закрепила решение постановлением. Но обвинение не ушло без последней вылазки.

— Ваша честь, — поднялась Берг. — Штат просит отложить вступление в силу даты суда на время обращения во Второй окружной апелляционный суд.

Уорфилд долго смотрела на неё, прежде чем ответить. Рискованно сообщать судье о намерении обжаловать её решение, когда впереди — целый процесс у той же судьи. Нейтральность предполагается, но, если вы прямо говорите, что понесёте её «ошибку» наверх, у любого судьи найдётся способ уравнять счёт. Я испытал это в деле: дважды выиграл у Хейгена в апелляции — он «отплатил» залогом в пять миллионов, почти подмигнув. Сейчас Берг стояла на той же грани с Уорфилд. Казалось, судья даёт ей несколько секунд, чтобы передумать.

Но Берг выжидала.

— Мисс Берг, теперь я предоставляю выбор вам, — наконец сказала Уорфилд. — Я не отменю своё решение по шестьсот восемьдесят шестой, не отменив одновременно и сохранение залога мистеру Холлеру. Так что, если вы хотите тянуть с апелляцией, мистер Холлер останется на свободе по действующим условиям до получения решения апелляционного суда.

Две женщины вглядывались друг в друга пять напряжённых секунд. Потом прокурор ответила:

— Благодарю, Ваша честь, — холодно сказала Берг. — Штат отзывает просьбу об отсрочке.

— Прекрасно, — так же холодно отозвалась Уорфилд. — Тогда, полагаю, перерыв.

Когда судья поднялась, помощники шерифа синхронно двинулись ко мне. Я возвращался в «Башни-Близнецы». 

Глава 33 

Пятница, 24 января

Меня снова определили в К‑10 — «силовой» блок «Башен-Близнецов» для заключённых с особым статусом. Проблема была в том, что мне куда важнее было держаться подальше от надзирателей, чем от заключённых. После скандала с подслушкой и последовавшего расследования риск того, что тюремщики попытаются меня «поправить» чужими руками, взлетел в разы.

После ухода Бишопа я остро нуждался в телохранителе. Можно сказать, я устраивал своеобразный кастинг. На следующее утро после прибытия я общался с разными заключенными в блоке, пытаясь понять, кому можно доверять и кто ненавидит «хакеров» так же сильно, как и я. Мой выбор пал на Кэрью, здоровенного парня, которого обвиняли в убийстве. Подробности дела меня не интересовали, и я не стал их выяснять. Но я знал, что у него есть платный адвокат, а защита по такому обвинению стоит дорого. Я предложил ему 400 долларов в неделю за охрану, и в итоге мы договорились о 500 долларах, которые еженедельно будут перечисляться его адвокату.

Дни сменяли друг друга, подчиняясь привычному ритму. Ежедневно команда проводила трехчасовые встречи, где мы разбирали добытое и намечали курс. Подготовка шла полным ходом, и энтузиазм не угасал. Я чувствовал полную уверенность в своих силах и жаждал только одного – начать действовать.

Монотонность дней после повторного ареста была нарушена лишь однажды, на третий день. Меня провели в комнату для встреч, где за столом напротив сидела моя первая жена, Мэгги Макферсон. Её вид одновременно смутил и согрел душу.

— Что‑то не так? — спросил я. — С Хейли всё в порядке?

— Всё хорошо, — ответила она. — Я просто хотела тебя увидеть. Как ты, Микки?

Мне было стыдно — и за себя, и за эту тюремную муть. Представил, как я выгляжу в её глазах — особенно после того, как на свободе она уже высказывала мне всё о моём виде.

— Как ни странно, нормально, учитывая обстоятельства, — сказал я. — Скоро суд и это закончится.

— Готов? — спросила она.

— Более чем. Думаю, мы выиграем.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы наша дочь потеряла отца.

— Не потеряет. Она — то, что держит меня на ногах.

Мэгги кивнула и больше к этому не возвращалась. Я понял: она пришла проверить, цел ли я — телом и головой.

— Для меня важно, что ты пришла, — сказал я.

— Конечно. И если тебе что‑то нужно — звони.

— Позвоню. Спасибо.

Пятнадцать минут пролетели — а я вышел окрепшим. С семьёй — какой бы разобщённой она ни была — я чувствовал себя неуязвимее. 

Глава 34 

Среда, 5 февраля

Мягкий шелковый костюм приятно ощущался на коже, принося облегчение от зуда, вызванного тюремной сыпью, покрывавшей большую часть моего тела. Я тихо сидел рядом с Дженнифер Аронсон за столом защиты, наслаждаясь моментом иллюзорной свободы и покоя. Меня привезли в суд на слушание, инициированное обвинением, которое хотело наказать защиту за предполагаемое недобросовестное поведение. Но, несмотря на причину, я был рад любому поводу, чтобы выбраться из «Башен-Близнецов», пусть даже ненадолго.

За годы практики я часто слышал от заключенных жалобы на тюремную сыпь. Посещения тюремной клиники не помогали, и причина сыпи оставалась загадкой. Предполагали, что виной могло быть промышленное моющее средство для стирки белья или материал матрасов. Некоторые считали это аллергией на заключение, другие – проявлением вины. Я же знал, что впервые сыпь появилась в «Башнях-Близнецах», а затем вернулась с новой силой. Разница была в том, что между этими случаями я сам инициировал новое, масштабное расследование тюремной системы. Это навело меня на мысль, что за сыпью стоят сотрудники тюрьмы – что это своего рода месть за мои действия. Возможно, они подмешивали что-то в еду, белье или даже в воду.

Я старался не высказывать свои опасения, чтобы не прослыть параноиком. Мое тело продолжало слабеть, вес снижался, и я не хотел, чтобы кто-то еще добавлял к моим физическим недугам сомнения в моей ясности ума, что могло бы поставить под удар мою способность к самозащите. Было ли это связано с иском или с атмосферой в зале суда – я не знал. Но одно было ясно: как только я вышел из тюрьмы и оказался в автобусе, мои тревоги о болезни исчезли.

По дороге автобус проехал мимо двух плакатов, изображающих Коби Брайанта. Десять дней назад знаменитый баскетболист «Лейкерс» трагически погиб в авиакатастрофе вместе с дочерью и другими людьми. Уличные мемориалы уже появились, как дань уважения его выдающемуся спортивному мастерству, которое возвело его в ранг иконы в городе, где и без того было немало восходящих звезд.

Я услышал приглушенный звук закрывающейся двери зала суда. Обернувшись, я увидел, что вошла Кендалл Робертс. Она украдкой помахала мне, проходя по центральному проходу. Я улыбнулся в ответ. Она прошла к первому ряду и заняла место прямо за столом защиты.

— Привет, Микки.

— Кендалл, тебе не обязательно было ехать сюда через весь город. Слушание, скорее всего, будет коротким.

— Всё равно лучше тех пятнадцати минут свидания в тюрьме.

— Спасибо и за это.

— Кроме того, я хотела…

Она осеклась, заметив Чена, помощника шерифа, который двинулся к нам, чтобы пресечь разговор с галереей. Я поднял ладонь: понял, прекращаю. Повернулся к Дженнифер и наклонился:

— Передайте Кендалл, что я ей позвоню позже, когда доберусь до телефона в блоке.

— Без проблем.

Дженнифер поднялась и прошептала Кендалл, а я снова уставился вперёд, чувствуя, как напряжение уходит из мышц и позвоночника. В «Башнях» ты всё время смотришь через плечо. Я впитывал эти минуты, когда можно не бояться.

Дженнифер вернулась на место. Я, наконец, вынырнул из мыслей и принялся за работу.

— Итак, — сказал я. — Какие новости по Оппарицио?

В понедельник на собрании команды я узнал, что «индейцы» наконец вычислили его, проследив за Джинни Ферриньо до встречи в отеле в Беверли‑Хиллз. Наблюдение за ней сняли, а Оппарицио повели до дома в Брентвуде — тот числился за непроницаемым «слепым» трастом.

— То же, — сказала Дженнифер. — Они готовы явиться с повесткой, когда ты скажешь.

— Хорошо, подождём до следующей недели. Но если будет похоже, что он собирается уехать, — обслужить немедленно. Он не должен ускользнуть.

— Поняла. Напомню Циско.

— Также наблюдаем за его подружкой и двумя сообщниками, которые держат акции «Биогрин Индастриз». И всё это снимаем на камеру — покажем судье, если не явятся.

— Понятно.

Я взглянул на стол обвинения. Сегодня Берг была одна. Без помощника. Она смотрела в рукописный документ; я догадался — репетирует аргументы. Она ощутила мой взгляд.

— Лицемер, — сказала она.

— Простите?

— Вы меня слышали. Вы всё время твердите, будто «ситуация меняется» и обвинение играет нечестно, а потом выкидываете такой трюк.

— Какой трюк?

— Вы прекрасно понимаете, о чём речь. Как я уже сказала, и вы это слышали: вы лицемер, Холлер. И убийца.

Я долго смотрел на неё и видел это в её глазах. Она — истинно верующая. Она искренне считает меня убийцей. Одно дело — копы, для многих из них нет разницы между адвокатом защиты и его подзащитным. Но в мире судебных юристов я часто встречал уважение по обе стороны баррикад. То, что Берг верила: я способен запихнуть человека в багажник и трижды выстрелить в него, — напоминало, с чем мне предстоит столкнуться в суде: с истинно верующей, которая хочет упечь меня навсегда.

— Вы глубоко заблуждаетесь, — сказал я. — Вы настолько ослеплены ложью, которой вас кормили…

— Оставьте это для присяжных, Холлер, — оборвала она.

Помощник шерифа Чан объявил, что суд возобновляет работу. Судья Уорфилд вышла из двери в глубине зала и заняла место на скамье. Она быстро перешла к делу «Штат Калифорния против Холлера» и пригласила Берг изложить ходатайство о санкциях в отношении защиты. Прокурор поднялась, взяла документ и направилась к кафедре.

— Ваша честь, — начала Берг, — защита неоднократно обвиняла прокуратуру в нечестной игре с предоставлением данных, и всё же именно защита всё это время прибегала к обману.

— Мисс Берг, — прервала её судья, — без преамбулы. К сути. Если обнаружено нарушение, сообщите суду.

— Да, Ваша честь. В понедельник каждая сторона должна была представить окончательные списки свидетелей. К нашему удивлению, защита добавила новые имена. Одно из них — Роуз Мари Дитрих, домовладелица погибшего Сэма Скейлза.

— Этот свидетель был неизвестен обвинению?

— Нет, Ваша честь. Мы её не знали. Я направила следователей разыскать и поговорить. Выяснилось: причина, по которой мы её не знали, в том, что Сэм Скейлз снимал у неё квартиру под вымышленным именем.

— Пока не вижу проблемы со стороны защиты, мисс Берг.

— Проблема в том, что рассказала нам миссис Дитрих. Она сказала, что мистер Холлер и двое его следователей беседовали с ней три недели назад о Сэме Скейлзе, который жил как Уолтер Леннон. Более того, она позволила мистеру Холлеру и его команде осмотреть вещи жертвы, хранившиеся в гараже. Не зная, что мистер Скейлз убит в октябре, миссис Дитрих и её муж упаковали его имущество, когда он исчез, не заплатив аренду за декабрь. Они оставили вещи в гараже.

— Всё это любопытно, но где нарушение, за которое вы добиваетесь санкций?

— В том, что защита имела доступ к нескольким коробкам с вещами — документам, почте — и спустя три недели ничего не раскрыла. Имя Роуз Мари Дитрих внесли в список лишь на этой неделе, чтобы, когда обвинение доберётся до миссис Дитрих, у нас уже не было доступа к имуществу.

— С чего бы это?

— Потому что вещи были переданы в Армию спасения сразу после визита обвиняемого и его команды. Совершенно очевидно: у защиты была стратегия скрыть от обвинения любые сведения, которые могли содержаться в вещах жертвы, Ваша честь.

— Это предположения. Есть ли подтверждение?

— У нас есть заявление Роуз Мари Дитрих под присягой, где сказано, что ответчик сказал ей: имущество можно пожертвовать.

— Тогда позвольте взглянуть.

Берг передала копию заявления мне после того, как вручила экземпляр секретарю судьи. На минуту в зале повисла тишина: мы с Дженнифер, плечом к плечу, читали показания одновременно с судьёй.

— Суд ознакомился, — сказала Уорфилд. — Слушаю мистера Холлера.

Я поднялся и подошёл к кафедре. По дороге решил: отвечу мягким сарказмом, не гневом.

— Доброе утро, Ваша честь, — дружелюбно начал я. — Обычно я только рад любому предлогу покинуть гостеприимные апартаменты исправительного учреждения «Башни‑Близнецы», щедро предоставленные мисс Берг, чтобы присутствовать в суде. Но сегодня меня озадачивает и причина явки, и логика претензий. Похоже, санкции следовало бы требовать к собственной следственной бригаде, а не к защите.

— Мистер Холлер, — устало произнесла Уорфилд. — Без отвлечений. Пожалуйста, ответьте прямо по существу вопроса.

— Благодарю, Ваша честь. Нарушений раскрытия не было. У меня нет документов, подлежащих передаче, и я ничего не скрывал. Да, мы выехали по адресу и осмотрели содержимое коробок. Я ничего не брал и ручаюсь: следователи мисс Берг спрашивали Роуз Мари Дитрих, что мы взяли. Не удовлетворившись ответом, мисс Берг решила не включать его в документ, который выдаёт за констатацию фактов. Здесь перечислены некоторые факты, Ваша честь, но далеко не все.

— Судья? — сказала Берг, поднимаясь.

— Ваша честь, я не закончил, — быстро добавил я.

— Мисс Берг, ваша очередь будет, — сказала Уорфилд. — Дайте адвокату закончить.

Берг снова села и принялась яростно строчить в блокноте.

— В завершение, Ваша честь, — продолжил я, — тут нет никаких «отговорок». Напомню суду: три недели назад на телеконференции, в которой участвовала мисс Берг, я просил разрешения покинуть округ и штат. Полагаю, у стенографиста есть запись: из неё ясно, что обвинение спрашивало, с кем я собираюсь встретиться в тюрьме штата Хай‑Дезерт в Неваде. Я ответил: с бывшим сокамерником жертвы. Если бы мисс Берг или кто‑то из многочисленных следователей в её распоряжении потрудились изучить этот след и поговорить с человеком в Неваде, они получили бы тот же адрес и псевдоним Сэма Скейлза, что и я, — и, возможно, опередили бы меня в поисках места, о котором мы говорим. Повторю: всё это не более чем пустые слова. Обязанности защиты по раскрытию данных, требуют передать список свидетелей и копии всего, что я намерен представить как доказательства. Я это сделал. Я не обязан делиться своими интервью, наблюдениями или иными результатами работы. Она это знает. Но с первого дня следствие со стороны обвинения было ленивым, неряшливым и небрежным. Я уверен, что докажу это в суде. Самое печальное — суда не должно было быть. Обвинение…

— Достаточно, мистер Холлер, — сказала судья. — Позиция ясна. Садитесь.

Я сел. Обычно, если судья предлагает сесть, решение уже принято.

Судья повернулась к Берг:

— Мисс Берг, вы помните телеконференцию, о которой говорит адвокат?

— Да, Ваша честь, — ровно ответила Берг.

— У Штата были все возможности проследить и найти это место и вещи жертвы, — сказала Уорфилд. — Суд склонен согласиться с мистером Холлером: это результаты его работы и упущенная возможность, а не игровая тактика защиты. Нарушения правил раскрытия не усматриваю.

Берг поднялась, но к кафедре не пошла — значит, протест будет вялым, как бы остры ни были записи в её блокноте.

— Он тянул три недели, прежде чем внести её в список свидетелей, — сказала она. — Он скрывал её значимость. Должен был быть составлен письменный отчёт о беседе со свидетелем и обыске имущества. В этом дух и цель обмена информацией между обвинением и защитой.

Я начал привставать, чтобы возразить, но судья лёгким движением руки усадила меня обратно.

— Мисс Берг, — в голосе судьи впервые звякнуло раздражение. — Если вы полагаете, что мистер Холлер обязан протоколировать своё расследование отчётами о перемещениях и допросах, как это делают полицейские, а затем немедленно решать, будет ли вызывать миссис Дитрих, то вы, должно быть, принимаете меня за дуру.

— Нет, Ваша честь, — поспешно сказала Берг.

— Прекрасно. Тогда на этом всё. Ходатайство о санкциях отклоняется.

Судья взглянула на календарь над столом секретаря.

— До отбора присяжных — тринадцать дней, — сказала она. — Назначаю слушание по последним ходатайствам на следующий четверг, на десять утра. Хочу закрыть все вопросы в этот день. Это значит, у вас достаточно времени подготовить документы. Никаких сюрпризов. Тогда и увидимся.

Судья объявила перерыв, и страх перед тюрьмой вернулся ещё до того, как помощник шерифа Чан и его напарники дошли до меня. 

Глава 35 

После моего второго ареста меня снова поместили в одиночную камеру в «Башнях-Близнецах». На этот раз у меня было окно, хоть и узкое, выходившее на здание суда. Этот вид стал для меня своего рода целью, заставляя держаться подальше от других заключенных в общей комнате, даже несмотря на замену Бишопа на Кэрью. В своей камере я чувствовал себя в безопасности. Однако, тюремные автобусы, перевозившие сотни заключенных ежедневно, представляли собой совсем другую картину. Там, в отличие от камеры, не было никакой защиты: с кем ты едешь и к кому прикован, решалось случайностью. Я знал это наверняка, ведь мои клиенты подвергались нападениям в автобусах, и я сам был свидетелем драк и агрессии во время поездок.

После слушания по ходатайству обвинения я провел два часа в ожидании в тюрьме при суде, прежде чем меня посадили в автобус обратно в «Башни». Прикованный наручниками к трем другим заключенным, я занял место у окна в предпоследнем отсеке. Пока заместитель шерифа проверял нас и переходил к следующему отсеку, я разглядывал заключенного напротив. Я узнал его, но не мог вспомнить, где мы встречались – возможно, в суде или на встрече с клиентом. Он смотрел на меня, я – на него. Это усилило мою паранойю, и я понял, что должен быть настороже.

Автобус, выехавший из-под здания суда, начал подъем по крутому склону к Спринг-стрит. На повороте налево, справа показалась мэрия. По давней привычке, заключенные в автобусе показали средний палец в сторону этого символа власти, хотя их жест, конечно, остался незамеченным теми, кто находился на мраморных ступенях или в окнах величественного здания. Сами "окна" автобуса были лишь узкими металлическими прорезями, позволяющими видеть, что с наружи, но скрывали, что внутри.

Я заметил, как один из заключенных, привлекший мое внимание, поднял руку и демонстративно показал средний палец. Его привычный жест, выполненный без видимого усилия и даже без попытки выглянуть наружу, выдавал в нем завсегдатая подобных мест. Тут я его узнал. Он был клиентом моего коллеги, которого я когда-то заменял на одном из судебных заседаний. Это было простое дежурство, формальное присутствие в суде. Мой коллега, Дэн Дейли, был занят другим процессом и попросил меня подменить его. Убедившись, что всё в порядке и этот заключенный не представляет опасности, я расслабился, откинувшись на сиденье и уставившись в потолок. Я начал считать дни до начала своего собственного суда и предвкушать скорое освобождение после оправдательного приговора. Это было последнее, что я помнил. 

Глава 36 

Четверг, 6 февраля

Глаза удалось открыть лишь настолько, чтобы увидеть узкие полоски света. Их не резал яркий свет — мешало физически: шире я просто не мог.

Сначала я растерялся, не понимая, где нахожусь.

— Микки?

Я повернул голову на голос и узнал его.

— Дженнифер?

Одного слова хватило, чтобы горло свело — боль полоснула так остро, что я поморщился.

— Да, я здесь. Как ты себя чувствуешь?

— Я ничего не вижу. Что…

— У тебя опухли глаза. Лопнуло множество сосудов.

Лопнули кровеносные сосуды? Никакого смысла.

— Что ты имеешь в виду? Как я… ах, говорить больно.

— Не разговаривай, — сказала Дженнифер. — Просто слушай. Мы уже обсуждали это час назад, но сработало успокоительное, и ты снова отключился. На тебя напали, Микки. Вчера, в тюремном автобусе, после суда.

— Вчера?

— Не говори. Да, ты потерял целый день. Но если не уснёшь, я могу позвать их для тестов. Им нужно проверить мозговую деятельность — понять, есть ли… чтобы мы знали, есть ли что‑то необратимое.

— Что произошло в автобусе? — Боль.

— Всех подробностей я не знаю. Следователь из офиса шерифа хочет поговорить с тобой — он снаружи. Я сказала, что сперва зайду к тебе. Вкратце: другой заключённый снял с себя цепь и использовал её, чтобы задушить тебя. Подошёл сзади и обмотал вокруг шеи. Они думали, ты мёртв, но парамедики тебя вытащили, Микки. Говорят, чудо, что ты жив.

— Не ощущается как чудо. Где я?

Боль начала поддаваться. Ровный разговор и лёгкий поворот головы будто ослабили её.

— Университетский госпиталь, тюремное отделение. Хейли, Лорна — все хотели прийти, но ты на строгой изоляции, и пустили только меня. Думаю, ты не захочешь, чтобы они видели тебя сейчас. Лучше дождаться, пока спадёт опухоль.

Её рука сжала мне плечо.

— Мы тут одни? — спросил я.

— Да, — сказала Дженнифер. — Встреча адвоката с клиентом. За дверью — помощник шерифа, но дверь закрыта. И ещё следователь ждёт.

— Ладно. Слушай, не позволяй им использовать это, чтобы тянуть процесс.

— Посмотрим, Микки. Тебе нужно обследование, чтобы убедиться, что ты…

— Нет, я в порядке, слышу по себе. Уже думаю о деле и не хочу переносов. Мы готовы к процессу, а обвинение - нет, и время им давать нельзя. Вот и всё.

— Хорошо. Я буду возражать, если они попытаются.

— Кто был тот тип?

— Какой тип?

— Который душил меня цепью.

— Не знаю. Запомнила только имя: Мейсон Мэддокс. Лорна пробила его через приложение «Конфликт интересов» — совпадений ноль. Связей с тобой нет. В прошлом месяце его осудили за тройное убийство — деталей я ещё не читала. В суд он приехал на слушание ходатайства.

— Кто его адвокат? Кто его ведет — полиция?

— Пока нет этой информации.

— Зачем он это сделал? Кто его подговорил?

— Если в Департаменте шерифа и знают, со мной не делятся. Я бросила это Циско и позвонила Гарри Босху.

— Не хочу отрывать Циско от подготовки к процессу. Может, в этом и был весь мотив.

— Нет. Он пытался тебя убить и, вероятно, думал, что добил. Людей не убивают ради переносов судебного процесса. Сегодня я подала ходатайство Уорфилд: восстановить залог или, как минимум, обязать шерифа возить тебя в суд и обратно на машине. Никаких больше автобусов. Слишком рискованно.

— Мысль здравая.

— Надеюсь выбить слушание уже сегодня днём. Посмотрим.

— Здесь есть карманное зеркало? Или что‑то похожее?

— Зачем?

— Хочу на себя взглянуть.

— Микки, не уверена, что тебе…

— Нормально. Быстро гляну — и хватит.

— Зеркала не вижу, но подожди, у меня есть кое‑что.

Она расстегнула молнию сумочки, вложила в мою ладонь маленький квадрат. Зеркальце из косметички. Я поднёс его к лицу. Боксер утром после проигранного боя. Глаза распухли, в уголках рта и на скулах — россыпь лопнувших сосудов.

— Господи, — сказал я.

— Да, зрелище не из приятных, — сказала Дженнифер. — Я всё ещё считаю, что тебе нужно обследоваться у врача.

— Со мной всё будет в порядке.

— Микки, может быть что‑то серьёзное, и тебе стоит знать.

— А тогда об этом узнает и обвинение — и попросит отсрочку.

Повисла пауза. Дженнифер взвесила сказанное и поняла, что я прав.

— Ладно, я начинаю уставать, — сказал я. — Зови следователя, посмотрим, что скажет.

— Ты уверен?

— Да. И не отвлекай Циско от подготовки к суду. Как только будут новости от Босха, переключите его на Мейсона Мэддокса. Хочу всё знать. Где‑то должна быть связь.

— Связь с чем, Микки?

— С делом. Или с расследованием прослушки. С чем угодно. Проверим всех. Шерифов, Оппарицио, ФБР — всех.

— Хорошо. Передам ребятам.

— Думаешь, у меня паранойя?

— Думаю, звучит натянуто.

Я кивнул. Может, и так.

— Тебе позволили принести телефон? — спросил я.

— Да.

— Тогда сфотографируй меня. Может пригодиться для судьи, когда будешь обосновывать ходатайство.

— Хорошая идея.

Я услышал щелчок камеры.

— Ладно, Микки, — сказала она. — Отдыхай.

— Таков план, — сказал я.

Её шаги направились к двери.

— Дженнифер? — позвал я.

Шаги вернулись.

— Да, я здесь.

— Слушай, я пока ничего не вижу, но слышу.

— Хорошо.

— И слышу сомнение в твоём голосе.

— Нет, ты ошибаешься.

— Сомневаться — естественно. Я думаю, ты…

— Дело не в этом, Микки.

— Тогда в чём?

— Ладно. Это мой отец. Он заболел. Я за него переживаю.

— Он в больнице? Что случилось?

— В том‑то и дело, что точно не знают. Он в доме престарелых в Сиэтле, и мы с сестрой не получаем внятной информации.

— Сестра там?

— Да. Считает, что мне нужно прилететь. Если хочу увидеть его до того, как… ты понимаешь.

— Тогда она права. Тебе нужно уехать.

— Но у нас процесс. Слушание ходатайств — на следующей неделе, а теперь ещё и нападение.

Её отсутствие могло ударить по делу, но выбора не было.

— Послушай, — сказал я, —поезжай. Возьми ноутбук — многое можно сделать и там, когда ты рядом с отцом. Напишешь ходатайства, а Циско передаст их секретарю.

— Это не одно и то же.

— Знаю, но это то, что мы можем. Тебе нужно уехать.

— Чувствую, будто оставляю тебя совсем одного.

— Я что‑нибудь придумаю. Езжай, повидайся с ним — вдруг станет лучше и вернёшься к началу заседаний.

Она молчала. Я сказал всё, что мог, и уже перебирал альтернативы.

— Я подумаю сегодня ночью, — наконец сказала она. — Дам знать завтра, ладно?

— Ладно. Но, тут не о чем думать. Это семья. Твой отец. Ты должна ехать.

— Спасибо, Микки.

Я кивнул, стараясь унять боль в горле: говорить было всё равно что глотать стекло.

Снова послышались её шаги к двери. Потом я услышал, как она сказала следователю снаружи, что он может войти. 

Часть четвёртая. Зверь, истекающий кровью

Глава 37 

Среда, 19 февраля

Мир балансировал на краю хаоса. В Китае загадочный вирус уже унес больше тысячи жизней. Почти миллиард людей сидел в изоляции, американцев эвакуировали. В Тихом океане кружили круизные лайнеры — плавучие инкубаторы болезни, — а о вакцине и речи не было. Президент уверял, что кризис скоро минует, тогда как его собственный эксперт по вирусам советовал готовиться к пандемии. Отец Дженнифер Аронсон умер в Сиэтле от неизвестной болезни.

А в Лос‑Анджелесе шёл второй день отбора присяжных в главном судебном процессе моей жизни.

Всё ускорялось. Судья, тоже чувствуя надвигающуюся волну, урезала отведённые на предварительные процедуры четыре дня вдвое. Она хотела провести процесс до удара волны, и, хотя торопиться с жюри мне не нравилось, здесь мы были заодно: я тоже хотел, чтобы это закончилось быстрее. В «Башнях‑Близнецах» некоторые помощники шерифа уже ходили в масках — я воспринял это как знак. Я не хотел оказаться за решёткой, когда накроет.

И всё же выбор двенадцати незнакомцев, которым суждено судить, — самое важное решение всего процесса. Эти двенадцать держали мою жизнь в руках, а времени на их отбор у нас стало вдвое меньше. Пришлось прибегнуть к экстраординарным мерам, чтобы как можно скорее понять, кто они.

Отбор присяжных — искусство. Здесь важны и исследования, и знание социальных и культурных нюансов, и интуиция. В итоге нужны внимательные люди, готовые держаться истины. И вы стараетесь исключить тех, кто смотрит на факты через призму предубеждений — расовых, политических, культурных — и тех, у кого есть скрытые мотивы стать присяжным.

Сначала судья отсеивает тех, у кого проблемы со временем, кто не способен судить других или не понимает смысла таких принципов, как «разумное сомнение». Затем дело переходит к адвокатам: они допрашивают присяжных, выясняя основания для отвода — из‑за предвзятости или прошлого опыта. Обвинение и защита получают равное число безапелляционных отводов — можно убрать человека без объяснений. И именно здесь чаще всего работает интуиция.

Всё это нужно свести воедино, чтобы решить, кого оставить, а кого отпустить. В этом искусство — собрать коллегию из двенадцати, которые, как вам кажется, будут открыты вашей позиции. Я отдаю себе отчёт, что у защиты есть одно преимущество: для успеха достаточно одного присяжного — единственного, кто усомнится в правоте обвинения. Одного голоса иногда достаточно, чтобы сорвать вердикт, вынудить Штат начинать заново или и вовсе пересмотреть, стоит ли идти на второй раунд. Штат же обязан завоевать двенадцать сердец и умов. Но прочие преимущества государства столь велики, что наше «право на одного» — ничтожно мало. Берёшь, что дают. Поэтому отбор присяжных для меня всегда был священным — а теперь особенно, потому что на скамье подсудимых сидел я.

Было два часа дня, и судья не просто ожидала — требовала, — чтобы жюри было сформировано к закрытию заседания через три часа. Теоретически я мог продавить перенос на завтра: судья не стала бы настаивать на графике, который может быть оспорен в апелляции. Но это имело бы дальнейшие последствия— в её будущих решениях. Да и сил на ещё один рывок не оставалось. Надо было закрыть все бумаги до сумерек. Утром — суд по убийству Сэма Скейлза.

К счастью, состав присяжных оказался в основном благоприятным для защиты, с преобладанием тех, кто оценивался как "средне благоприятные" и "явные сторонники" (тёмно-зелёный). Защита ценила чернокожих и латиноамериканских присяжных из-за исторического недоверия к полиции в этих сообществах, поскольку они склонны более критично относиться к показаниям полицейских. Мне удалось сохранить четырёх афроамериканцев и двух латиноамериканок в составе, несмотря на настойчивые попытки прокурора Даны Берг исключить чернокожих присяжных. Когда одна из кандидаток упомянула о пожертвовании организации «Жизни чёрных важны», Берг попыталась отвести её под этим предлогом. Это требовало смелости, учитывая, что судья была афроамериканкой, и явно демонстрировало намерение Берг подорвать мою позицию. Судья отклонила первое ходатайство, и тогда прокурор прибегла к безапелляционному отводу. Я возразил, указав на расовую предвзятость как на прямое нарушение правил. Судья согласилась, и кандидатка осталась в составе. Это решение отбило у Берг желание манипулировать составом присяжных по расовому признаку, что позволило мне действовать аналогичным образом, но в рамках закона и по существу.

Защита одержала значительный успех, но в последний момент в состав присяжных вошли трое новых участников – две женщины и мужчина, все белые. У меня оставался лишь один шанс на безапелляционный отвод. Именно здесь пригодилось мое нетрадиционное исследование потенциальных присяжных. Накануне, рано утром, мой помощник Циско дежурил у гаража на Первой улице, куда направляли присяжных. Несмотря на то, что он не мог знать, кто попадет именно в мою команду, он тщательно фиксировал детали автомобилей: марку, модель, номерные рамки, наклейки и содержимое салона. Ведь стиль вождения и выбор автомобиля, будь то «Мерседес» или «Тойота Приус», отражают мировоззрение человека.

Иногда вам нужен владелец «Мерседес». Иногда — владелец «Приус».

После первого утреннего заседания, куда пригласили сотню, Циско вернулся в гараж в обеденный перерыв, а затем — в конце дня. К четвёртому заходу, в среду утром, он уже узнавал многих, кого подтянули к моему процессу, и насобирал на них немало сведений.

Когда заседание возобновилось, он поднялся с гаража на галерею, сел и шёпотом передал моему коллеге всё, что знал о каждом потенциальном присяжном. Я был за столом не один — но и не с Дженнифер Аронсон. Моим «вторым номером» стала Мэгги Макферсон. Она взяла отпуск в окружной прокуратуре и откликнулась на мой зов. Я не мог представить лучшей напарницы рядом в самый трудный момент жизни.

Последний отвод присяжного — это ценный ресурс, который не стоит тратить попусту, ведь неизвестно, кто займет освободившееся место. Его лучше приберечь для ситуации, когда нужно устранить идеального кандидата для обвинения.

Я усвоил это на собственном горьком опыте. В деле моего клиента, обвиненного в нападении на полицейского и сопротивлении аресту, я был убежден в предвзятости офицера из-за расовых различий (белый полицейский против чернокожего подзащитного). На отборе я использовал последний отвод против кандидата, который показался мне предвзятым. В итоге вызвали афроамериканку, но выяснилось, что она дочь опытного отставного шерифа. Несмотря на мои активные поиски поводов для ее дисквалификации в качестве присяжной, она твердо заявляла о своей непредвзятости. После того как судья отклонила мою просьбу об отводе, в состав присяжных вошла дочь сотрудника полиции, что фактически исключило возможность пересмотра вынесенного приговора. Мой клиент был признан виновным и провел год в тюрьме за преступление, которое, как я считал, он не совершал.

Я придерживался своего привычного порядка: вел записи и следил за процессом отбора присяжных. На столе для защиты лежала раскрытая папка-скоросшиватель. На ее створках была нарисована схема, которую я прозвал "лотком для кубиков льда". Это был длинный прямоугольник, разделенный на четырнадцать квадратов: двенадцать для основных присяжных и два для запасных. Каждый квадрат, размером пять на пять сантиметров, идеально подходил для самоклеящейся этикетки. В каждом квадрате содержались ключевые напоминания и информация о потенциальном присяжном, соответствующая его номеру места. Если кого-то отводили и его место занимал новый человек, я заклеивал старые записи стикером и начинал заполнять заново. Эта система наглядной картографии, в папке, позволяла мне быстро закрыть ее, если я замечал, что сторона обвинения проявляет излишнее любопытство

Сначала обвинение допрашивало новую тройку. Пока Берг шла по проторенной колее вопросов, мы с Мэгги следили за сообщениями, которые приходили на её ноутбук от Циско. Ему приходилось конспирироваться — электронные устройства в зале разрешены только адвокатам по делу. Чтобы скрыть телефон от помощников шерифа, Циско незаметно положил его на скамью, прикрыв своим массивным бедром.

Чтобы сохранить анонимность, потенциальных присяжных называли по номерам, присвоенным при регистрации на втором этаже. Точно так же они были пронумерованы и в сообщениях Циско.

17 припаркован в зоне для инвалидов — без опознавательных знаков.

Это касалось мужчины — одного из новой тройки. Информация полезная, но в лоб я сослаться на неё не мог, не раскрыв источник. История о том, что мой следователь «пасёт» потенциальных присяжных на парковке, не понравилась бы ни судье, ни Коллегии адвокатов Калифорнии. И Мэгги Макферсон — тоже. Она стремительно проходила курс «уголовная защита для начинающих» и не всегда была в восторге от учебного материала. Но я не волновался: теперь она была внутри отношений «адвокат — клиент».

Я видел, как № 17 поднялся с галереи, когда его вызвали. Протиснулся, сел для допроса — никаких видимых физических трудностей. Разумеется, могли быть скрытые основания для статуса инвалида. Но меня это тревожило. Если человек — мошенник, ему не место в моём жюри.

Вслед за этим Циско прислал про одну из женщин:

68 - Бамперная наклейка: «Трамп 2020».

Ценная деталь. Политика — отличный перископ в душу. Если 68‑я — сторонница президента, значит, вероятнее всего, сторонница «закона и порядка», что не лучшая новость для обвиняемого в убийстве. А ещё важнее: если она продолжала поддерживать президента после того, как СМИ задокументировали ворох его ложных заявлений, — это сигнал слепой преданности и индикатор того, что истинность для неё не доминанта.

Я согласился: её нужно убирать.

Про третьего — № 21 — у Циско было меньше:

21 — «Приус». Наклейка «Восстание против вымирания» на заднем стекле.

Символ я бы сходу не опознал, но смысл прозрачен. Обе детали и полезны, и ни о чём. Это может говорить о категоричности взглядов — особенно в экологии и уголовном деле. Я сам ездил на прожорливом «Линкольне» — в суде это наверняка всплывёт. Плюс меня судили за тяжкое преступление, да ещё и убийство человека, который профессионально сотрудничал с другими «мошенниками».

Мы с Мэгги параллельно вытянули анкеты троих — заполненные ими перед отбором.

По № 21 я быстро передумал. Анкета мне понравилась. Тридцать шесть, не замужем, живёт в Студио‑Сити, шеф‑повар в одном из дорогих ресторанов при «Голливуд Боул». Это намекало на любовь к музыке и культуре и на сознательный выбор места, где их много. Хобби № 1 — чтение. Я не верю, что постоянный читатель может не наткнуться — в документалистике или художественной прозе — на истории о слабостях американской судебной системы: полиция не всегда права, невиновных порой обвиняют и сажают. Я верил, что это поможет № 21 быть непредвзятой. Она выслушает меня.

— Хочу её, — прошептал я.

— Да, удачная, — шепнула Мэгги.

Я посмотрел две другие анкеты. Вторая женщина, № 68, — примерно моего возраста, замуж вышла в год выпуска из «Пеппердайна», консервативной христианской школы в Малибу. В комплект к бамперной наклейке — и я был уверен окончательно: ей надо уходить.

Мэгги кивнула.

— Хочешь отдать последний отвод? — спросила она.

— Нет. Пройдусь по вопросам, — сказал я. — Попробую снять «по причине».

— А мужчина? Тут пусто.

Она имела в виду № 17. Я пролистал его анкету — действительно ничего, что бросалось бы в глаза. Сорок шесть, женат, замдиректора частной школы в Энсино. Место знакомое: много лет назад мы с Мэгги думали отдать туда Хейли в начальную школу. Съездили на экскурсию — остались равнодушны. Большинство учеников — из очень обеспеченных семей. Мы не бедствовали, но Мэгги была госслужащей, а у меня доходы прыгали. Мы решили, что дочери давление среды ни к чему, и выбрали другое место.

— Узнаёшь? — спросил я. — Мог работать там, когда мы ездили.

— Не узнаю, — сказала Мэгги.

— Ладно. Посмотрю, что ответит. Не против, если я поведу всех троих?

— Конечно. Это твоё дело. Приступай.

Пока Берг докатывала свои вопросы, я сделал пометки на стикерах и наклеил их на «кубики». № 21 — зелёным. № 68 — красным. В клетке № 17 — жёлтый вопросительный знак. Потом захлопнул папку. 

Глава 38 

Когда дошла моя очередь говорить с кандидатами, от которых зависело моё будущее, судья обрубила меня ещё до того, как я подошёл к кафедре.

— У вас пятнадцать минут, мистер Холлер, — сказала она.

— Ваша честь, формально у нас три свободных места, а затем — двое запасных, — возразил я. — Обвинению понадобилось куда больше пятнадцати минут на допрос этой тройки.

— Нет, вы ошибаетесь. Четырнадцать минут, я засекала. Вам — пятнадцать. С этого момента. Можете потратить их на спор со мной или на вопросы присяжным.

— Спасибо, Ваша честь.

Я начал с № 68.

— Присяжная номер шестьдесят восемь, в анкете я не понял, чем занимается ваш муж.

— Мой муж погиб в Ираке семнадцать лет назад.

Я замер, словно задержав дыхание, и сменил интонацию. Было важно, чтобы уже присутствующие присяжные не увидели, что мое обращение к этой женщине отличалось от моей обычной, обходительной манеры.

— Приношу свои извинения, — сказал я. — за то, что невольно заставил вас вспомнить.

— Не стоит, — ответила она. — Это не то, что стирается из памяти

Я кивнул. Прокол уже случился, но уход требовал аккуратности.

— В анкете вы не отметили, что становились жертвой преступления. Вы не считаете, что потеря мужа — в каком‑то смысле преступление?

— Это была война. Это другое. Он отдал жизнь за страну.

Бог и страна — ночной кошмар для адвоката защиты.

— Значит, он был героем, — сказал я.

— И остаётся им, — сказала она.

— Верно. И сейчас. Спасибо.

— Вы были присяжной раньше?

— Это было в анкете. Нет. И, пожалуйста, не называйте меня «мэм». Чувствую себя моей матерью.

Лёгкий смешок по залу. Я улыбнулся.

— Постараюсь. Скажите: если полицейский говорит одно, а гражданский — другое, кому вы склонны верить?

— Думаю, нужно взвесить обоих и понять, кто ближе к правде. Это может быть полицейский. А может — и нет.

— То есть офицеру вы не даёте презумпции большей правдивости?

— Не обязательно. Я бы хотела знать об офицере больше — кто он, какова репутация.

Я кивнул. Становилось ясно: передо мной «присяжная Джуди» — та, кто хочет попасть в жюри и даёт правильные ответы, независимо от истинных чувств. Я всегда настороженно отношусь к тем, кто рвётся судить других.

— Как вчера объяснила судья, в этом процессе я выступаю и обвиняемым, и своим адвокатом. Если в конце вы решите, что я, вероятно, совершил убийство, как проголосуете в комнате присяжных?

— Я бы доверилась своей интуиции, взвесив все доказательства.

— И что это значит? Как бы вы проголосовали?

— Если меня убедят, что у меня нет разумных оснований сомневаться, я проголосую за виновность.

— То есть полагаю, я выступил достаточно убедительно? Это вы имеете в виду?

— Нет. Как я сказала, я должна буду признать вас виновным вне разумного сомнения.

— Что для вас значит «разумное сомнение», мэм?

Судья вмешалась:

— Мистер Холлер, вы пытаетесь загнать присяжную в ловушку? И она просила не называть её «мэм».

— Нет, Ваша честь. Южные манеры. Прошу прощения.

— Замечательно, но я знаю, что вы родились в Лос‑Анджелесе. Я знала вашего отца.

— Просто речевой оборот, Ваша честь. Больше не повторится.

— Очень хорошо, продолжайте. Вы тратите всё время на одну присяжную. Отсрочки не будет.

Пятнадцать минут на разговор с людьми, от которых зависит твоя жизнь. Я отметил будущую апелляционную ниточку, если дело пойдёт плохо. И переключился на № 17.

— Сэр, вы заместитель директора частной начальной школы, верно?

— Да.

— В анкете сказано, что вы магистр педагогики и работаете в школе.

— Да. Не на полный день.

— Почему не университет?

— Мне нравится работать с младшими школьниками. В этом моё призвание.

— Вы тренируете школьную баскетбольную команду. Это требует поддержания формы?

— Мальчишки должны видеть в тренере того, кто может за ними угнаться. Человека в тонусе.

— Практикуете силовые тренировки?

— Иногда.

— Бегаете вместе?

— Да, круги в спортзале.

— Ваша философия в спорте? Победа — всё?

— Я конкурентен, но не думаю, что победа — единственно важное.

— А что думаете вы?

— Лучше побеждать, чем проигрывать.

Зал вежливо хихикнул. Я сменил тему.

— Ваша жена — тоже учитель?

— Да, в той же школе. Там и познакомились.

— Предположу, ездите на работу вместе?

— Нет. После уроков я на тренировку, а она подрабатывает в магазине рукоделия. Разные графики, разные машины.

— Бывают ли «непреступные» преступления?

— Простите?

— Есть ли деяния, которые не стоило бы считать преступлением?

— Не совсем понимаю.

— О градации. Убийство — преступление?

— Конечно.

— И убийцы должны отвечать?

— Разумеется.

— А мелочи? Преступления без жертв — стоит ли о них беспокоиться?

— Преступление есть преступление.

Судья снова вмешалась:

— Мистер Холлер, вы намерены успеть задать вопросы № 21?

Меня передёрнуло. Я как раз подходил к решению по № 17, и её вмешательство было некстати.

— Как только закончу, Ваша честь. Могу продолжать?

— Продолжайте.

— Спасибо.

Я вернулся к № 17.

— Итак, преступление — это преступление, и не важно, велико оно или мало?

— Да. Конечно.

— Переход в неположенном месте — незаконен. Это преступление?

— Если таков закон, да. Мелкое правонарушение.

— А парковка на месте для инвалидов?

Риск. Всё, что я знал о № 17, — анкета да сообщение Циско о парковке для инвалидов. Мне нужно было «прозвонить» его.

Мы смотрели друг на друга, пока № 17 не сказал:

— Возможно, у кого‑то есть разумное объяснение, почему он так сделал.

Ключ. Он не считал, что должен играть по правилам. Мошенник. Ему не место в жюри.

— То есть вы хотите сказать, что…

— Ваше время вышло, мистер Холлер, — оборвала Уорфилд. — Адвокаты, к скамье.

Мы обсуждали отводы у барьера — чтобы не ставить потенциальных присяжных в неловкое положение. Подойдя, я кипел слишком сильно, чтобы шептать.

— Ваша честь, мне нужно время для № 21, — сказал я. — Нельзя ориентироваться на то, сколько времени взял Штат. Это несправедливо.

Мэгги слегка коснулась моей руки — остынь.

— Мистер Холлер, ваш тайм‑менеджмент — не моя проблема, — сказала Уорфилд. — Я ясно дала понять: заканчиваем отбор сегодня, завтра — вступительные. Почти три часа, нам ещё назначать запасных, и, думаю, как минимум одного‑двух присяжных. Ваше время вышло. Итак, у кого возражения?

Прежде чем Берг раскрыла рот, я сказал:

— Сначала мне нужно посоветоваться с коллегой. Десять минут перерыва — и отводы?

— Хорошо. Десять минут. Разойдитесь.

Мы вернулись к столам. Судья объявила перерыв и строго предупредила: через десять минут — обратно. Я придвинулся к Мэгги.

— Пятнадцать минут на троих — безумие. Это обжалуемо, — выдохнул я.

— Мик, остынь. Нельзя входить в клинч с судьёй до начала процесса. Это самоубийство.

— Знаю. Дышу.

— И что делаем? Один отвод.

Я глянул на стол обвинения: Берг советовалась с напарником в бабочке. Меня осенила мысль.

— Сколько у них отводов?

— Три, — посмотрела Мэгги.

— Наш я держать не хочу. Хочу кое‑что попробовать. Выйди в коридор на весь перерыв. Вернёшься ровно через десять минут.

— Что?

— Не думай об отводах. Просто выйди.

Она неуверенно поднялась и вышла. Я кивнул Чану, помощнику шерифа, чтобы подошёл. Раскрыл папку, выставив мою «форму для льда». Быстро поменял стикеры: № 21 — зелёный, № 17 — тоже зелёный, отдав «зелёный свет» школьному администратору.

Подошёл Чан.

— Нужно в туалет, — сказал я. — Кто‑нибудь проводит?

— Вставайте.

Он направил меня в туалет. Я специально тянул время, чтобы дать парню в бабочке возможность как следует рассмотреть мою открытую схему.

— Пора, Холлер, — крикнул Чан.

— Иду.

Вернувшись, я закрыл папку и посмотрел на обвинение. Берг с коллегой больше не переговаривались — смотрели прямо перед собой.

Вскоре вернулись присяжные. Мэгги села рядом.

— План? — спросила она.

— Добиваюсь отвода № 68 по причине, — сказал я. — И надеюсь, Штат снимет учителя.

— С какой стати? Он для них идеален. Будь это моё дело — я бы его оставила.

Я приоткрыл папку и показал стикеры. Мэгги вгляделась, поняла трюк — и в этот момент судья вернулась и позвала нас к барьеру.

Первым выступило обвинение.

— Ваша честь, Народ заявляет отвод № 17, — сказала Берг.

Я дёрнулся, как от пощёчины, потом покачал головой. Надеюсь, не переиграл.

— Уверены? — уточнила Уорфилд.

— Да, Ваша честь.

Судья сделала пометку.

— Мистер Холлер, что от защиты?

— Защита просит отвести № 68 по причине, Ваша честь.

— Какой именно? — спросила судья.

— Явная враждебность к защите, — сказал я.

— Из‑за того, что ей не нравится, когда её называют «мэм»? — уточнила Уорфилд. — Я и сама не хочу, чтобы меня так называли.

— И это, и в целом воинственный тон, — сказал я. — Я ей очевидно неприятен, а это основание для отвода по причине.

— Ваша честь, можно меня выслушать? — вступила Берг.

— Нет нужды, — сказала Уорфилд. — Ходатайство об отводе по причине отклоняется. По моим подсчётам, у вас остался последний безапелляционный отвод, мистер Холлер. Будете пользоваться?

Я замялся на миг. Если сожгу его, не останется ничего, когда доберёмся до замены № 68 и № 17. Я не хотел пускать в коллегию «трампистку», но это игра с огнём: я не контролировал последние два места. Заместители будут отбираться отдельно — с новыми отводами.

— Мистер Холлер, — поторопила судья. — Я жду.

Я нажал на курок.

— Да, Ваша честь. Защита благодарит № 68 и заявляет безапелляционный отвод.

— Это ваш последний? — уточнила судья.

— Да, Ваша честь.

— Хорошо. Ступайте на места.

Просить дополнительных отводов смысла не было: Берг возразила бы, а судья, свято держащаяся графика, милосердия не проявила бы. Я вернулся за стол защиты и сосредоточился на единственном хорошем: одним отводом я убрал сразу двоих потенциально проблемных — и «вдова‑герой», и школьный администратор ушли. Узнаю ли я когда‑нибудь, помогла ли в этом открытая схема на моём столе, которую мог подглядеть напарник Берг? Сомнительно. Но я предпочитал верить, что помогла. Я слушал, как судья благодарит и освобождает их.

Шеф‑повар из «Голливуд Боул» пока была в безопасности.

Судья быстро просмотрела список, случайно сформированный компьютером, и вызвала ещё двоих.

Оставался час с небольшим, чтобы закончить.

Глава 39 

Четверг, 20 февраля

"Время пришло. Четверг, десять утра – переход от подготовительных этапов к вступительным заявлениям. Вчерашняя рассадка основного и запасного состава присяжных прошла гладко, оставив меня почти спокойным. Последний отвод оказался удачным: финальные кандидаты были приняты без существенных возражений. Присяжные принесли клятву, и мы готовы к началу процесса.

В целом, состав присяжных меня устраивал. У обвинения не было агрессивных фигур, и, по моим ощущениям, трое из них склонялись на мою сторону. Обычно в таких делах удача – это хотя бы один такой присяжный.

Тем не менее, чувство уверенности омрачалось тревогой. Физически я оправился после нападения в автобусе, но бессонная ночь измотала меня. Я нервничал. Имея за плечами множество судебных процессов, я знал, что в зале суда может произойти что угодно. Это осознание не приносило утешения. Я был готов бороться, но понимал, что будут потери, и никто не гарантировал, что среди них не окажется правда. Невиновных признавали виновными, и я не собирался стать одним из них.

Вступительное слово – это лишь набросок предстоящего пути. Моя стратегия – "третья рука": кто-то другой совершил преступление, а меня либо подставили, либо полиция так небрежно сфабриковала дело, что всё свалили на меня. Я понимал, что это может прозвучать не лучшим образом из моих уст. Поэтому вступительное слово я доверил Мэгги Макферсон. Пусть она укажет на меня и ясно заявит: я невиновен, а у обвинения нет доказательств "вне разумных сомнений".

При этом – ни шагу дальше. Мой наставник по праву, Лигал Сигел, учил меня: "Береги порох". Лучше меньше, чем больше; не раскрывай все карты и сюрпризы до стадии представления доказательств – тогда они будут иметь максимальный эффект. И ещё: не затягивай вступительное – его быстро затмит рассказ обвинения, а затем и нашу защиту.

Формально мы могли отложить вступительное до начала нашей части процесса. Я так делал, но мне это не нравилось: глупо упускать возможность сказать присяжным несколько слов с самого начала. Суд начался в четверг, а до нашей очереди пройдет шесть-семь дней. Слишком большой перерыв, чтобы молчать.

Я обсудил это с Мэгги, хотя это было излишне, ведь она прекрасно понимает, что краткость — сестра таланта, и знает это лучше меня. Похоже, Дана Берг не усвоила этот урок. Она начала свою речь, которая затянулась почти на полтора часа. Я, вместо того чтобы отдохнуть, внимательно слушал и делал записи. Вступительное слово обвинения — это обещание присяжным, что именно будет доказано. Обещал — выполняй. Я фиксировал каждое обещание, чтобы потом указать на невыполненные пункты.

Берг начала с ночи моего ареста и обнаружения тела Сэма Скейлза в багажнике. Сразу же она допустила ошибку, заявив, что офицер Рой Милтон расскажет, как «обычная» остановка из-за отсутствия номерного знака привела к находке. Я записал её слова дословно. В тот вечер не было ничего «обычного» ни в остановке, ни в чем другом.

Далее Берг представила Сэма как мелкого мошенника без моральных принципов. — Мистер Скейлз был знаком с мистером Холлером, поскольку тот часто выступал его защитником, — сказала Берг. — Но, несмотря на все его проступки, Сэм не заслужил такой смерти в багажнике машины своего адвоката. Помните: что бы вы ни услышали о Сэме Скейлзе, в этом деле он — жертва.

Несмотря на затянутость, её речь придерживалась основной линии: два ключевых момента — жертва в моём багажнике и баллистика, которая, по её словам, укажет на мой гараж как на место преступления. Я мог бы возразить несколько раз, когда она переходила от фактов к рассуждениям, но воздержался, чтобы не показаться присяжным мелочным спорщиком. Через восемьдесят пять минут она подвела итог, почти как в заключительной речи.

— Дамы и господа, доказательства ближайших дней покажут, что мистер Холлер был вовлечён в длительный денежный спор с Сэмом Скейлзом. Они покажут, что, по его расчёту, единственный шанс получить деньги — убить Сэма и забрать их из его имущества. И они докажут, вне всякого сомнения, что он реализовал план — убил мистера Скейлза в своём гараже. Это было бы идеальное убийство, если бы не зоркость офицера, заметившего отсутствующий номерной знак. Прошу вас внимать доказательствам и не поддаваться попыткам отвлечь вас от вашей важной работы. Спасибо.

Судья объявила пятнадцатиминутный перерыв перед вступительной речью защиты. Я остался сидеть на месте. Оглянувшись на зрителей, я увидел, как люди потянулись к выходу, чтобы воспользоваться перерывом. С каждым заседанием зал заполнялся всё больше: прибывали журналисты и просто любопытствующие. Я заметил среди присутствующих знакомых адвокатов и сотрудников суда. В первом ряду сидели мои близкие: Циско, Лорна, Босх, который даже привёл свою дочь Мэдди. Она сидела рядом с моей дочерью Хейли. Я ободряюще улыбнулся им.

Кендалл Робертс в зале не было. После моего ареста она, видимо, пересмотрела ситуацию и решила уйти из моей жизни во второй раз. Она съехала, не оставив адреса. Я не испытывал сильной боли из-за этого. Напряжение, возникшее, между нами, из-за этого дела, чувствовалось задолго до моего повторного заключения. Я не винил её за то, что она решила уйти. Она пыталась поговорить со мной лично, пришла на одно из слушаний, но не получилось. В итоге она написала мне записку и отправила в тюрьму. Это было последнее известие от неё.

Когда перерыв подходил к концу, Хейли подошла к барьеру, отделявшему нас от зрителей, и остановилась возле Циско. Мне, как подсудимому, было запрещено прикасаться к ней или подходить слишком близко. Но Мэдди подкатила стул к самым перилам.

— Спасибо, что пришла, Хэй, — сказал я.

— Конечно, — ответила она. — Ни за что не пропущу. Ты победишь, папа. И мама. Вы докажете то, что я уже знаю.

— Спасибо, малыш. Как Мэдди?

— Отлично. Рада, что она здесь. И очень рада видеть дядю Гарри.

— Надолго сможешь остаться? — спросила Мэгги.

— Я освободила день. Никуда не уйду. Мои мама и папа — в одной команде. Что может быть лучше?

— Надеюсь, это не ударит по учёбе, — сказала Мэгги.

— Не переживайте за учёбу, — сказала будущий юрист. — Переживайте за это.

Она кивнула на фронт зала.

— Мы уверены, — сказал я. — В себе.

— Это хорошо, — сказала Хейли.

— Сделай одолжение: не спускай глаз с присяжных, — сказал я. — Если заметишь, что‑то — улыбку, кивок, кто‑то клюёт носом — скажи мне на перерыве. Я тоже буду смотреть. Любые считывания пригодятся.

— Поняла, — кивнула она.

— Спасибо, что ты здесь, — тихо сказал я. — Люблю тебя.

— И я тебя, — ответила она. — Вас обоих.

Она вернулась на место, а Циско и Босх наклонились к перилам, чтобы негромко переговорить со мной— ближе нельзя.

— Мы обо всём договорились? — спросил я.

— Всё в силе, — сказал Циско. Босх кивнул.

— Хорошо, — сказала Мэгги. — По списку свидетелей Даны у Штата дело растянется как минимум до вторника. Значит, к понедельнику у нас должны быть готовы повестки и весь пакет — на всякий случай.

— Будет, — сказал Циско.

— Отлично, — сказала Мэгги.

Люди возвращались. Перерыв заканчивался.

— Ну, вот и всё, — сказал я. — Мы в игре. Спасибо вам за всё.

— Это наша работа, — сказал Циско.

Я повернулся к столу и наклонился к Мэгги: она вчитывалась в пометки.

— Готова? — спросил я.

— Конечно, — сказала она. — Коротко и по делу.

Зал опустел, судья заняла место.

— Мистер Холлер, — сказала она. — Ваше вступительное.

Я кивнул, но вперед вышла Мэгги. Взяв блокнот и стакан воды, она направилась к кафедре. Ни судье, ни обвинению мы не раскрывали, кто выступит. Я увидел, как Берг удивленно обернулась – она ждала меня. Пусть это станет первым из многих случаев, когда мы ее удивим.

— Доброе утро, уважаемые присяжные, — обратилась к ним Мэгги Макферсон, один из адвокатов защиты.

— Меня зовут Мэгги Макферсон. Как вы знаете, подсудимый Майкл Холлер сам представляет свои интересы, но сегодня вступительное слово произнесу я. Я внимательно смотрела на каждого из вас, видя ваш интерес, но понимая, что это лишь первое знакомство с нашей позицией, и некоторые детали могут быть не сразу понятны. Я буду кратка. Прежде всего, поздравляю вас. Вы — неотъемлемая часть нашей демократии, основанной на институте суда присяжных. Двенадцать незнакомцев, объединенных общей целью, где каждый голос имеет вес. Ваша миссия — решать судьбу гражданина, что является огромной и срочной ответственностью. После этого вы вернетесь к своей обычной жизни, но принятая вами обязанность — первостепенна.

Я видел, как Мэгги не раз убедительно говорила о демократичности присяжных, и это всегда производило впечатление. Теперь она выступает на стороне защиты. Переходя к делу, она подчеркнула:

— Ваша работа начинается. Помните, вступительные слова — это не доказательства. Обвинение говорило полтора часа, но не представило ни одного факта. Мы же будем опираться на доказательства, или, в данном случае, на их отсутствие. Мы докажем, что обвинение ошибочно и невиновный человек оказался под судом.

Она подняла руку и указала на меня.

— Этот человек невиновен, — сказала она. — И, по сути, мне больше нечего добавить. Нам не нужно доказывать его невиновность, чтобы вы вынесли оправдание. Но я обещаю: мы это сделаем.

Пауза. Взгляд в блокнот.

— В ходе этого разбирательства вы услышите две разные версии событий, – продолжила она. — Будет представлена позиция обвинения и наша. Обвинение укажет на подсудимого как на виновного. Мы же докажем, что истинный виновник, чьё имя государство намеренно скрывает и даже не желает, чтобы вы его знали, несёт ответственность за гибель Сэма Скейлза. Только одна из этих историй может быть истинной. Мы просим вас проявить терпение и внимательность, сохраняя объективность, пока не будут представлены все аргументы защиты. Повторюсь, только одна версия правдива, и вам предстоит её определить. Тщательно анализируйте представленные факты. Однако помните, что факты могут быть представлены в искажённом свете. Мы продемонстрируем это в ходе процесса. Вам всем выдали блокноты. Отмечайте, кто искажает факты, а кто нет. Записывайте всё, чтобы в конце разбирательства, при обсуждении, вы чётко понимали, где правда, а где ложь.

Мэгги сделала паузу, чтобы сделать глоток воды из своего стакана. Это был известный приём адвокатов. Всегда полезно иметь на трибуне что-то вроде стакана воды во время вступительной или заключительной речи. Глоток воды помогает выделить ключевое утверждение или собраться с мыслями перед продолжением.

Поставив стакан, она перешла к заключительной части своей речи.

— Судебный процесс – это путь к истине, – заявила она. — И в этом процессе именно вы являетесь искателями истины. Вы должны быть беспристрастны и смелы. Вам следует подвергать сомнению всё. Оспаривать каждое слово, произнесённое любым свидетелем с трибуны. Сомневайтесь в их показаниях, сомневайтесь в их мотивах. Задавайте вопросы прокурору, допрашивайте защиту. Оспаривайте представленные доказательства. Если вы проделаете это, вы найдёте истину. А именно, что за столом защиты сидит невиновный человек, в то время как настоящий убийца остаётся на свободе. Благодарю вас.

Она взяла стакан и блокнот и вернулась к столу защиты. Я повернулся к ней, когда она села, и кивнул.

— Отличное начало, – прошептал я. — Спасибо, – прошептала она в ответ.

— Это лучше, чем ты могла бы когда-либо сделать.

Она прищурилась, словно не была уверена, что услышала правду. Но я говорил искренне. Это была правда.

Глава 40

Прокурорская линия защиты строится на хронологии событий, подкрепленной доказательствами, имеющими четкое начало и конец. Это последовательное изложение, которое, хоть и может быть долгим и кропотливым, является обязательным. Чтобы доказать факт обнаружения тела в багажнике моего "Линкольна", прокурору Дане Берг пришлось последовательно объяснить присяжным, как именно моя машина была остановлена и почему был открыт багажник. Для этого ей пришлось начать с показаний офицера Роя Милтона.

Милтона вызвали в зал суда сразу после перерыва на обед. Берг кратко изложила, где находился офицер и что он делал, когда заметил отсутствие заднего номерного знака на моем автомобиле и принял решение его остановить. Затем, используя показания Милтона, она представила видеозаписи с его патрульной машины и с камеры наблюдения. Присяжные смогли практически ощутить присутствие при обнаружении тела Сэма Скейлза в багажнике моего "Линкольна".

Я внимательно наблюдал за реакцией присяжных во время просмотра записи с камеры наблюдения. Некоторые из них явно выражали отвращение, когда багажник "Линкольна" открылся, обнажив тело. Другие же, словно завороженные, наклонялись вперед, будто погружаясь в процесс раскрытия убийства.

По мере развития событий Мэгги внимательно отслеживала слова Милтона, сравнивая их с расшифровкой его показаний, данных на слушании по раскрытию информации в декабре. Любые расхождения могли быть выявлены и озвучены во время перекрестного допроса. Однако Милтон придерживался своей первоначальной версии, в некоторых случаях используя те же формулировки. Это свидетельствовало о том, что до суда Берг настаивала на его следовании уже зафиксированным показаниям.

Единственной задачей Милтона как свидетеля было представить видеозаписи в качестве доказательств присяжным. Эти записи стали сильным началом для обвинения.

Однако затем наступила моя очередь вызвать Милтона на перекрестный допрос. Я ждал этого два месяца, и мои тщательно продуманные и вежливые вопросы на декабрьском слушании остались в прошлом. Я поправил микрофон на трибуне и задал ему первый вопрос. Моей целью было вывести его из равновесия любыми доступными способами и как можно быстрее. Я знал, что если мне это удастся, то это также выбьет из колеи и Дану Берг.

Я начал с вежливого обращения: — Офицер Милтон, добрый день. Не могли бы вы объяснить присяжным, кто именно отдал вам приказ следить за моим «Линкольн Таун Каром» в ночь на 28 октября и впоследствии остановить его?

Милтон коротко ответил: — Нет, не могу. Потому что такого приказа не было.

Я уточнил: — Вы утверждаете, что вас не предупреждали и не давали указаний остановить меня после моего выхода из бара «Красное Дерево»?

— Именно так. Я заметил вашу машину и отсутствие номерных знаков, и...

Я перебил: — Да, мы слышали ваше объяснение мисс Берг. Но сейчас вы утверждаете перед присяжными, что никаких предварительных указаний остановить меня вы не получали. Это правда?

—Правда.

— Вам поступал радиовызов с требованием моей остановки?

— Нет.

— Сообщение на компьютерный терминал в вашей машине?

— Нет.

Я повторил вопрос несколько раз, чтобы подчеркнуть его важность, каждый раз получая отрицательный ответ.

— Вы получали звонок или сообщение на свой личный мобильный телефон?

— Нет.

Берг, очевидно, раздраженная, возразила, обвинив меня в повторении одного и того же вопроса. — Вопрос уже был задан и на него дан ответ, Ваша Честь, - заявила она.

Судья Уорфилд согласилась: — Мистер Холлер, пора двигаться дальше.

— Да, Ваша Честь, - ответил я. — Итак, офицер Милтон, если бы на этом процессе появился свидетель, утверждающий, что предупредил вас о моем выходе из бара, он бы лгал, верно?

— Да, это была бы ложь.

Я обратился к судье с просьбой о совещании у скамьи. Она разрешила, и я, Берг и Макферсон подошли.

— Ваша Честь, - начал я. - — Я хотел бы представить собственную версию записи с видеорегистратора патрульной машины и нательной камеры офицера Милтона.

Берг вскинула руки в жесте недоумения. — Мы только что посмотрели видео! Мы что, хотим усыпить присяжных?

— Мистер Холлер, объяснитесь, - потребовала судья Уорфилд.

— Мой специалист по техническим вопросам расположил их бок о бок на одном дисплее и синхронизировал их показ, — пояснил я. — Присяжные увидят оба изображения одновременно, что позволит им наблюдать за происходящим внутри автомобиля и снаружи.

— Ваша честь, сторона обвинения возражает, — заявил Берг. — Мы не можем быть уверены, что эти записи не были отредактированы или изменены этим так называемым техническим специалистом. Вы не можете этого допустить.

— Ваша честь, мы также не знаем, редактировало или изменяло обвинение то, что они демонстрировали присяжным, — возразил я. — Я предоставлю копию обвинению, и они смогут изучать ее сколько угодно. Если они обнаружат какие-либо изменения, я признаю свою вину. Но на самом деле обвинение прекрасно понимает, к чему я стремлюсь, знает, что это весомое доказательство, и просто не хочет, чтобы присяжные это увидели. Это поиск истины, судья, и защита имеет право представить это присяжным.

— Я совершенно не понимаю, о чем он говорит, судья, — сказал Берг. — Обвинение по-прежнему возражает, ссылаясь на отсутствие должных оснований. Если он хочет использовать это на этапе представления доказательств защиты, он может вызвать своего технического специалиста и попытаться установить их. Но сейчас это дело штата, и ему не следует позволять его перехватывать.

— Ваша честь, — вмешалась Мэгги. — Обвинение уже представило доказательства, показав видео присяжным. Если позволить обвинению показывать присяжным то, что оно желает, и при этом запретить защите делать то же самое, это нанесет совершенно неприемлемый ущерб защите.

Судья замолчал, обдумывая весомость неожиданного аргумента Мэгги. Это заставило меня задуматься.

— Мы закончим сегодня раньше, и я вернусь со своим решением, — объявил Уорфилд. — Подготовьте оборудование, мистер Холлер на случай, если я дам разрешение. А теперь можете расходиться.

После удачных аргументов, особенно благодаря намеку Мэгги о возможности обжалования запрета на видео, я вернулся к столу защиты. Пятнадцатиминутный перерыв не дал нам расслабиться. Я решил остаться в зале суда, а Мэгги, не теряя времени, подключала ноутбук к аудиовизуальной системе. Наша надежда – убедить судью разрешить демонстрацию синхронизированного видео на большом экране, прямо перед присяжными.

Я заметил, как Хейли и Мэдди Босх поддерживают нас, и обменялся с ними кивками. Вернувшись, судья сразу же дала добро на воспроизведение. Пока Берг пыталась возражать, я повернулся к Мэгги.

— Мы готовы?

— Да, – ответила она.

— Где временные коды?

Мэгги быстро нашла нужную страницу в своих документах. Яподошел к кафедре с пультом и кодами, готовый к перекрестному допросу Милтона. Судья отклонила возражение Берг, и я начал.

Я объяснил Милтону, что сейчас он увидит синхронизированное видео с его машины и его нательной камеры. На экране появилось изображение с камеры патрульной машины, показывающее вид на "Секвойю", и одновременно – вид из машины Милтона, где были видны руль и его рука. Я попросил Милтона описать присяжным то, что он видит.

— Если честно, не так уж много, — поделился он своим мнением. — Слева у нас камера наблюдения, направленная на запад, вдоль Второй улицы. Справа — запись с моей нательной камеры, а я сам просто сижу в машине.

С нательной камеры доносился прерывистый треск полицейской рации. Я включил запись и сверился со своими временными метками. Затем снова взглянул на экран.

— Итак, видите вход в бар «Красное Дерево» слева от Второй улицы? — уточнил я.

—Да, вижу, — подтвердил Милтон.

Дверь бара распахнулась, и из нее вышли две фигуры. В тусклом свете неоновых вывесок было невозможно разглядеть их лица. Они переговорили на тротуаре несколько секунд, после чего один направился на запад, в сторону туннеля, а другой — на восток, к полицейской машине.

Вскоре послышался тихий гул, явно от мобильного телефона. Я остановил воспроизведение.

— Офицер Милтон, это было электронное письмо или сообщение на ваш телефон? — спросил я.

— Похоже на то, — безразлично ответил Милтон.

— Вы помните, что было в сообщении?

— Нет, не помню. За ночь я мог получить до пятидесяти сообщений. Я не помню их все на следующий день, не говоря уже о трех месяцах спустя.

Я нажал кнопку воспроизведения, и видео продолжилось. Вскоре фигура, двигавшаяся на восток по Второй улице, оказалась в поле зрения уличного фонаря. Это был я.

Как только меня стало возможно узнать, ракурс камеры изменился, и Милтон, судя по всему, выпрямился в кресле.

— Офицер Милтон, кажется, вы здесь напряглись, — заметил я. — Можете ли вы объяснить присяжным, что вы делали?

— На самом деле ничего особенного, — ответил Милтон. — Я увидел кого-то на улице и просто наблюдал. Оказалось, это вы. Можете трактовать это, как угодно, но для меня это ничего не значило.

— Двигатель вашей машины работал в тот момент, верно?

— Да, это стандартная процедура.

— Это сообщение на вашем телефоне было предупреждением о том, что я выхожу из «Красного Дерева»?

Милтон усмехнулся.

— Нет, не было, — сказал он. — Я понятия не имел, кто вы, что вы делаете и куда направляетесь.

— Правда? — переспросил я. — Тогда, возможно, вы сможете объяснить следующую цепочку событий.

Я запустил видео, и в зале воцарилась тишина. Все взгляды, как один, были прикованы к экрану. Я бросил взгляд на присяжных – они не отрывались от изображения. Свидетель, Милтон, сидел передо мной, и я чувствовал, что момент настал.

На экране я поворачивал за угол и исчезал из поля зрения камеры, направляясь к парковке, где стоял мой "Линкольн". Секунды тянулись мучительно медленно, но я не смел перематывать. Важно было, чтобы присяжные увидели все, как есть, без купюр.

Наконец, "Линкольн" появился в кадре камеры патрульной машины, когда я выезжал на полосу для левого поворота на перекрестке Бродвея и Второй улицы. Машина замерла, ожидая зеленого света.

На видео с камеры Милтона было отчетливо видно, как он поднимает правую руку и переводит рычаг коробки передач из положения "парковка" в положение "движение". Этот момент отразился на цифровой панели – на экране загорелась буква "D". Я замер, глядя на Милтона. Он по-прежнему сохранял невозмутимый вид.

— Офицер Милтон, – начал я, – во время прямого допроса вы утверждали, что не собирались преследовать мою машину, пока не заметили отсутствие заднего номерного знака. Видите ли вы задний бампер с этого ракурса?

Милтон лениво взглянул на экран, изображая скуку. — Нет, не вижу.

— Но на записи с вашей нательной камеры отчетливо видно, что вы только что приготовились к движению. Зачем вы это сделали, если не видели задний бампер моей машины?

Милтон замолчал, явно обдумывая ответ.

— Э-э, полагаю, это были просто полицейские инстинкты, – пробормотал он наконец. – Чтобы быть готовым к движению, если это потребуется.

— Офицер Милтон, – продолжал я, – хотите ли вы изменить какие-либо из ваших предыдущих показаний, чтобы они более точно отражали факты, как они видны и слышны на видео?

Берг вскочила, пытаясь возразить против моих настойчивых вопросов, но судья отклонил ее протест, заявив: — Я хочу услышать его ответ сам.

Милтон отказался менять свои показания.

— Итак, – подвел я итог. – Вы дали показания под присягой, что не находились там специально, чтобы поджидать меня и нападать. Я правильно понял?

— Верно, – ответил Милтон.

В его голосе прозвучал вызов. Именно этого я и добивался – чтобы присяжные услышали этот тон, этот знакомый многим тон полицейского, который, я надеялся, заставит их усомниться в правдивости его слов. Тон, который, как я верил, посеет в их умах зерно сомнения.

— Вы не желаете внести какие-либо коррективы или уточнения в свои предыдущие показания? — обратился я к нему.

— Нет, — твердо заявил Милтон. — Не желаю.

Я сделал паузу, чтобы придать веса его ответу, и украдкой бросил взгляд на присяжных, прежде чем снова погрузиться в свои записи. Я был убежден, что Берг и Милтон восприняли мою реплику как блеф, как театральный прием, намекающий на наличие у меня некоего «козыря в рукаве», который еще сильнее подорвет доверие к Милтону и его версии событий. Но меня это мало волновало. Гораздо важнее было то, какое впечатление это произведет на присяжных. Таким образом, я заключил с ними негласное соглашение, своего рода обещание. И мне придется его выполнить, иначе я сам окажусь в неловком положении.

— Перейдем к следующему моменту, — сказал я.

Я перемотал запись до того момента, когда Милтон открыл багажник и обнаружил там тело. Я понимал, что повторное предъявление этого зрелища присяжным было рискованным шагом. Вид жертвы насильственной смерти, мог вызвать у присяжных сочувствие к погибшему и пробудить в них инстинктивное желание справедливости, возможно, даже мести, направленной против меня, обвиняемого. Однако я рассчитывал, что потенциальная выгода перевесит возможные риски.

Во время воспроизведения видео Берг установила низкий уровень громкости. Я же, напротив, сделал звук достаточно громким, чтобы его было хорошо слышно. Когда багажник поднялся и показалось тело, раздался отчетливый возглас: «Вот черт!», за которым последовал приглушенный смех, в котором безошибочно угадывалось злорадство.

Я остановил воспроизведение.

— Офицер Милтон, почему вы рассмеялись, обнаружив тело? — спросил я.

— Я не смеялся, — возразил Милтон.

— Что же это было? Хихиканье?

— Меня поразило то, что я увидел в багажнике. Это было выражение удивления.

Я понимал, что он готовился к этому вместе с Бергом.

— Выражение удивления? — переспросил я. — Вы уверены, что это не было злорадство по поводу той неприятной ситуации, в которую, как вы знали, я попаду?

— Нет, совершенно нет, — настаивал Милтон. — Мне показалось, что мой довольно скучный вечер вдруг стал интереснее. После двадцати двух лет службы я собирался совершить свой первый арест по делу об убийстве.

— Я обращаюсь к судье с ходатайством о признании показаний свидетеля недостоверными, - произнес я.

— Вы задали вопрос, он ответил, - парировала она. — Ходатайство отклонено. Продолжайте, мистер Холлер.

— Давайте прослушаем этот фрагмент еще раз, - предложил я. Я вернул запись на видео, увеличив громкость. Злорадный смех был отчетливо слышен, несмотря на все попытки офицера Милтона его скрыть.

— Офицер Милтон, вы хотите сказать присяжным, что не смеялись, когда открыли багажник и обнаружили тело? - спросил я.

— Я утверждаю, что, возможно, почувствовал легкое головокружение, но никакого злорадства не было, - ответил Милтон. — Это был просто нервный смех.

— Вы знали, кто я?

— Да, у меня было ваше удостоверение. Вы представились адвокатом.

— Но вы знали обо мне до того, как остановили меня?

— Нет, я не знал. Я не особо обращаю внимание на адвокатов и тому подобное.

Я почувствовал, что выжал из этого момента максимум возможного. Я посеял, по крайней мере, некоторое сомнение относительно первого свидетеля обвинения. Я решил остановиться на этом. Что бы ни произошло дальше, я чувствовал, что мы начали судебное разбирательство с убедительного опровержения доказательств обвинения.

— Вопросов больше нет, - заявил я. — Однако я оставляю за собой право вызвать офицера Милтона для дачи показаний на этапе защиты.

Я вернулся к столу защиты. Берг заняла кафедру и попыталась минимизировать ущерб от моего перекрестного допроса, но с представленными мной видеодоказательствами сделать это было сложно. Она еще раз попыталась добиться от Милтона внятного объяснения, но он не смог привести убедительной и правдоподобной причины, по которой он начал движение до того, как увидел задний бампер моего автомобиля. А жужжание мобильного телефона непосредственно перед этим окончательно подтвердило, что ему было приказано меня остановить.

Я наклонился к Мэгги и прошептал: — У нас готова повестка на его мобильный? - спросил я.

— Все готово, - ответила она. — Я передам ее судье, как только объявим перерыв.

Мы собирались просить судью разрешить нам запросить записи звонков и текстовых сообщений с личного мобильного телефона Милтона. Мы планировали следить за его показаниями и просмотром видео, чтобы не выдать наши намерения Милтону или Берг. Я предполагал, что если бы мы получили записи мобильного, то не было бы ни звонка, ни текстового сообщения, которые бы соответствовали звуку жужжания, услышанному на видео, которое мы только что показали присяжным. Я был почти уверен, что Милтон использовал бы одноразовый телефон для подобной операции. В любом случае, это была бы победа, если бы я вернул его для дачи показаний на этапе защиты. Если бы не было записи о СМС-сообщении на его зарегистрированный номер, ему пришлось бы объяснить присяжным, откуда исходил жужжащий звук. А когда я спросил бы, был ли у него с собой в ту ночь одноразовый телефон, его отрицание показалось бы присяжным ложным, так как они явно слышали этот необъяснимый жужжащий звук.

В целом, я считал, что перекрестный допрос Милтона стал значительным успехом для защиты, и Берг, казалось, была вынуждена пересмотреть свою стратегию. За полчаса до конца заседания она попросила Уорфилд отпустить ее раньше, чтобы подготовиться к допросу следующего свидетеля, детектива Кента Друкера. Она явно недооценила продолжительность вступительного слова защиты и перекрестного допроса Милтона. Уорфилд неохотно согласилась, но напомнила обеим сторонам о необходимости полного рабочего дня и соответствующего планирования времени для свидетелей.

Сразу после перерыва Мэгги отправилась к секретарю за повесткой для получения записей телефонных разговоров Милтона. Я попрощался с командой и близкими и направился во временную камеру. Там я сменил деловой костюм на синюю форму, готовясь к возвращению в «Башни-Близнецы» в патрульной машине шерифа. Ожидая в камере, пока меня проводят на лифте в гараж для погрузки заключенных, я увидел Дану Берг, вошла в зону содержания и посмотрела на меня через решетку.

— Хорошая работа, Холлер, — сказала она. — Один балл в пользу защиты.

— Первый из многих, — ответил я.

— Посмотрим.

— Что тебе нужно, Дана? Пришла признать свою неправоту и отказаться от обвинений?

— Мечтай. Я просто хотела сказать: — Отличная игра». Вот и все.

— Да, это была не игра. Для тебя, возможно, игра, но для меня — вопрос жизни и смерти.

— Тогда наслаждайся сегодняшней победой. Больше таких не будет.

Сказав это, она отвернулась и исчезла, направляясь обратно в зал суда.

— Эй, Дана! — крикнул я. Через несколько секунд она вернулась к решетке.

— Что?

— Шеф-повар из «Голливуд Боул».

— И что с ней?

— Я хотел, чтобы она была в жюри. Я специально её отметил красной биркой на своей карте во время перерыва, потому что знал, что ты пришлешь своего парня в галстуке-бабочке, чтобы он незаметно все проверил.

Я заметил, как на ее лице промелькнуло удивление, которое тут же исчезло. Я кивнул.

— Вот это - была игра, — сказал я. — Но сегодня? Это было по-настоящему. 

Глава 41 

Пятница, 21 февраля

Может, это была реакция на вчерашние показания Милтона, но утром в пятницу Дана Берг явилась с планом не просто сравнять счёт, а завести его далеко вперёд. День был выстроен так, чтобы навесить на меня столько улик и мотива, чтобы присяжные больше ничего не видели и ушли на уик-энд с тяжестью убеждения: я виновен. Ход сильный — и мне предстояло этому противостоять.

Кент Друкер — ведущий детектив дела. А значит — главный рассказчик. Берг использовала его, чтобы неторопливо, шаг за шагом, провести присяжных по траектории расследования. Иногда я возражал — и возражал по делу, — но на фоне одностороннего повествования это было лишь комариное жужжание. До перекрёстного допроса я не мог их остановить. А задача Берг была в том, чтобы не подпустить меня к такому допросу до самого конца недели.

Утро ушло на «мелочёвку», как они это называли. Она провела Друкера с самого начала: выезд его из дома в Даймонд-Бар, развёртывание работ на месте преступления. И — разумно — признала огрехи, сообщив устами Друкера, что портмоне жертвы куда-то исчезло: то ли с места, то ли из офиса коронера.

— Бумажник нашли? — спросила Берг.

— Пока нет, — сказал Друкер. — Он просто… исчез.

— Проводилось расследование по факту пропажи?

— Проводится.

— Помешала ли потеря бумажника расследованию убийства?

— В некоторой степени — да.

— Каким образом?

— Личность мы установили быстро — по отпечаткам, здесь проблем не было. Но прошлое жертвы указывало: он часто менял документы и имя, адрес, банки — под каждую новую аферу. Я уверен, что в кошельке были удостоверения той личности, которой он пользовался на момент убийства. Этого у нас не стало, а иметь это с начала было бы полезно.

— В итоге вы установили эту личность?

— Да.

— Как?

— Узнали в ходе расследования. Команда защиты владела этой информацией, и мы вышли на неё после того, как они включили в список свидетелей имя домовладельца жертвы.

— Команда защиты? Почему они узнали это раньше полиции?

Я поднялся с возражением: вопрос наводящий. Судья, однако, захотела услышать ответ и отклонила. Друкер, прожжённый залами убийств, шагнул дальше, чем следовало.

— Мне не вполне понятно, как защита нас опередила, — сказал он. — Обвиняемый воспользовался своим правом и перестал с нами говорить после ареста.

— Протестую! — рявкнул я. — Свидетель только что пренебрёг моим правом по Пятой поправке — хранить молчание и не свидетельствовать против себя.

— К барьеру, — резко сказала судья, бросив недовольный взгляд на Берг, пока та шла к боковой панели.

Мэгги присоединилась ко мне у скамьи. Я видел: она злилась на дешевый трюк Друкера не меньше моего.

— Мистер Холлер, вы заявили возражение, — произнесла Уорфилд. — Настаиваете на объявлении процесса несостоявшимся?

Берг попыталась вставить слово:

— Ваша Честь, я не думаю, что…

— Тихо, мисс Берг, — отрезала судья. — Вы достаточно давно в прокуратуре, чтобы знать: своих свидетелей нужно инструктировать никогда не комментировать право обвиняемого хранить молчание после ареста. Я расцениваю это как проступок стороны обвинения и учту для последующего рассмотрения. А сейчас — выслушаю мистера Холлера.

— Я бы хотел инструкцию, — сказал я. — Самую строгую.

— С этим я справлюсь, мистер Холлер, — сказала Уорфилд. — Но хочу убедиться, что вы отказываетесь от каких-либо ходатайств о дальнейших мерах восстановления в правах.

— Я не прошу признать процесс несостоявшимся, Ваша Честь, — ответил я. — Меня судят за преступление, которого я не совершал. Я здесь за оправданием, а не за формальным прекращением. Даже если суд прекратит дело с предвзятостью из-за проступка обвинения, тень останется. Я хочу довести процесс до приговора присяжных. Мне достаточно строгой инструкции.

— Очень хорошо, — сказала Уорфилд. — Ходатайство удовлетворяю, присяжных проинструктирую. Все — по местам.

Когда мы расселись, судья повернулась к коллегии.

— Члены жюри, детектив Друкер только что недопустимо прокомментировал конституционное право мистера Холлера хранить молчание, — сказала она. — Колокол, однажды прозвенев, уже не «раззвонить», но я предписываю вам проигнорировать этот комментарий и не делать из него никаких выводов о виновности. Пятая поправка к Конституции США даёт каждому обвиняемому право молчать и не быть вынужденным свидетельствовать против себя. Это право старо, как и наша страна. Причин для него много, и сейчас мы их не обсуждаем. Достаточно того, что, как вы слышали, мистер Холлер — адвокат по уголовным делам и прекрасно понимает, почему обвиняемый может не желать допроса своими обвинителями. Он имел полное право не давать показаний после ареста. Детективу Друкеру, напротив, следовало бы знать, что упоминать об этом праве — нельзя. И потому — повторяю: игнорируйте его слова. Тот факт, что мистер Холлер ссылался на право молчания, не свидетельствует о его виновности.

Затем она повернула голову и впилась взглядом в Друкера. Его лицо и без того полыхало от стыда.

— Итак, детектив Друкер, — сказала она, — вам нужно время, чтобы с мисс Берг обсудить, как давать показания без неконституционных, несправедливых и непрофессиональных ремарок?

— Нет, судья, — пробормотал он, глядя в пространство.

— Смотрите на меня, когда я к вам обращаюсь, — сказала Уорфилд.

Друкер развернулся на свидетельском месте и встретил ее взгляд. Судья задержала на нем «лазеры» — должно быть, вечность — а затем повернула их к Берг.

— Продолжайте, мисс Берг.

Возвращаясь к кафедре, Берг спросила:

— Детектив, известно ли вам, был ли обвиняемый знаком с Сэмом Скейлзом?

— На протяжении ряда лет Майкл Холлер выступал официальным адвокатом почти по каждому уголовному делу против Сэма Скейлза. У них были длительные отношения, и, скорее всего, он знал его распорядок и место проживания.

— Протестую! — вскинулся я. — Снова — домыслы.

Судья строго посмотрела на свидетеля:

— Детектив Друкер, вы не будете свидетельствовать, исходя из собственных наблюдений и опыта. Я ясно выражаюсь?

— Да, судья, — ответил детектив, дважды наученный.

— Продолжайте, мисс Берг, — сказала Уорфилд.

Берг пыталась обернуть провалы полиции в подозрения на защиту и подсудимого. Я понимал: возможно, она не набирала «больше разумного сомнения», но цепочка выговоров судьи в адрес обвинения была неожиданной победой — идеально ложившейся в мою стратегию: показать их расследование неряшливым и предвзятым.

Приятно было собирать эти маленькие очки посреди длинной прецессионной вереницы свидетелей обвинения. Берёшь, где дают. Я вернулся к своим пометкам — отметил, чтобы на перекрестном допросе давить на эти кнопки ещё энергичнее… когда, наконец, до него доберусь.

Берг допрашивала Друкера до самого обеда и успела лишь дойти до первого вечера расследования. На дневную сессию у неё оставалось немало «вкусного», и становилось всё очевиднее: до своего участия я не доберусь до конца выходных. Я проводил присяжных взглядом — многие потягивались, зевали. Шеф-повар даже прикрыла рот ладонью. Это было нормально — пусть устают от обвинения, лишь бы не успели сложить мнение обо мне.

В перерыв я обедал в зале суда с Мэгги и Сиско. Судья разрешила им приносить мне еду во время рабочих сессий. В пятницу ужин был от «Литл Джуэл», и я с аппетитом уплетал бутерброд с креветками, как человек, только что поднятый с дрейфующего плота посреди Тихого океана. Разговаривали о деле, хотя чаще я только кивал — рот занят.

— Нам нужно сорвать ей темп, — сказал я. — После обеда она включит форсаж — и присяжные уйдут в уик-энд с мыслью, что я виновен.

— Это называется «обструкция», — сказала Мэгги. — Держать свидетеля подальше от защиты как можно дольше.

Я понимал: теперь Берг перейдёт к части, что, по их мнению, «цементирует» обвинение. Подтянет мотив. К концу дня её картина будет почти собрана. А у меня — более сорока восьми часов до первой контратаки.

Фактически дневная сессия — три часа. С 13:30 до 16:30 — ни один судья не задержит присяжных в пятницу. Надо выкраивать время у этих трёх часов и как-то перекинуть «дело Берг» через выходные на понедельник. Не важно, сколько она оставит себе на понедельник: как только закончит, я зайду с перекрестным допросом. Два дня в головах присяжных — только их версия? Такого уик‑энда я ей не подарю.

Я взглянул на остатки сэндвича. Аппетитные жареные креветки были искусно уложены в домашний соус ремулад.

— Микки, нет, – прервала меня Мэгги. Я повернулся к ней.

— Что такое?

— Я понимаю, о чем ты думаешь. Судья ни за что не поверит в такую историю. Она же была адвокатом защиты, она знает все эти приемы.

— Ну, если меня стошнит прямо на стол защиты, она точно поверит.

— Да брось. Пищевое отравление – это же такая мелочь.

— Тогда, хорошо, придумай, как задержать «Дану Эшафот», и сбить ее с толку.

— Смотри, почти все ее вопросы наводящие. Начинай возражать. И каждый раз, когда Друкер высказывает свое мнение, указывай ему на это.

— Но тогда я буду выглядеть как придира в глазах присяжных.

— Тогда я возьму это на себя.

— То же самое – мы команда.

— Лучше выглядеть придирой, чем убийцей. Я кивнул. Я понимал, что возражения затянут процесс, но этого будет недостаточно. Они замедлят Берг, но не остановят ее. Мне нужно было что-то более весомое. Я перевел взгляд на Циско.

— Итак, слушай, твоя задача, как только мы вернемся, – наблюдать за присяжными, – сказал я. — Не своди с них глаз. Они и так выглядели уставшими с утра, а теперь еще и пообедали. Если кто-нибудь начнет клевать носом, напиши Мэгги, и мы сообщим об этом судье. Это даст нам немного времени. — Понял, – ответил Циско.

— Значит, ты проверял их соцсети с вчерашнего дня? – спросил я.

— Мне нужно будет поговорить с Лорной, – сказал Циско. — Она занималась этим, так что я был свободен для твоих поручений.

Частью его обязанностей по сбору сведений о присяжных было продолжать собирать о них любую доступную информацию. Работая в гараже, он мог по номерным знакам автомобилей узнавать имена владельцев и другими способами устанавливать личности присяжных. Затем он использовал эти данные, чтобы отслеживать их аккаунты в социальных сетях, где только возможно, выискивая любые упоминания о процессе.

— Ладно, позвони ей до начала дневного заседания, — сказал я. — Пусть проверит всё ещё раз. Посмотрим, не хвастается ли кто-нибудь тем, что сидит присяжным, не говорит ли чего-нибудь такого, о чём суд должен знать. Если найдём что-то стоящее, обсудим это и, возможно, добьёмся слушания о ненадлежащем поведении присяжных. Это отложит план Берг до понедельника.

— А если это окажется один из наших присяжных? — спросила Мэгги.

Она имела в виду семерых присяжных, которых я отмечал у себя в таблице симпатий зелёным цветом. Пожертвовать одним из них ради двухчасовой задержки — сомнительная сделка.

— Разберёмся, когда дойдём до этого, — ответил я. — Если вообще дойдём.

На этом обсуждение прервалось: заместитель шерифа Чан подошёл к двери комнаты ожидания и объявил, что меня пора возвращать в зал суда — начиналось послеобеденное заседание.

Когда заседание возобновилось, я начал с возражения против наводящих вопросов, которые Берг задавала детективу Друкеру. Как и ожидалось, это вызвало у неё резкую реакцию: она назвала мою жалобу необоснованной. Судья же счёл её доводы убедительными.

— Защитник знает, что возражение, заявленное постфактум, не является обоснованным, — сказала Уорфилд.

— С позволения суда, — сказал я. — Моё возражение направлено на то, чтобы обратить внимание суда: это происходит систематически. Оно не лишено оснований, и я полагал, что указание судьи может положить этому конец. При этом защита, разумеется, будет и далее заявлять возражения по мере необходимости, по ходу допроса.

— Пожалуйста, так и поступайте, мистер Холлер.

— Благодарю вас, Ваша честь.

Спор отнял у меня десять минут и слегка выбил Берг из колеи. Вернув Друкера на свидетельское место и продолжив допрос, она уже гораздо осторожнее относилась к форме вопросов. Не желая давать мне удовольствие от успешно заявленных возражений, она тратила больше времени на их формулировку. Именно этого я и добивался, надеясь, что более медленный темп даст дополнительный бонус — утомит ещё не успевших привыкнуть к залу суда присяжных. Если кто-нибудь из них задремлет, я смогу выиграть ещё немного времени, попросив судью дать присяжным специальное указание.

Но все эти хитрости оказались лишними. Через час после начала дневного заседания Берг сама дала мне всё, что было нужно, чтобы отработать время. Она перевела показания Друкера в плоскость личности Сэма Скейлза и того, чем тот мог заниматься в момент убийства. Друкер описал, как выяснил, что Скейлз использовал псевдоним Уолтер Леннон, а затем нашёл заявки на кредитные карты и последующие выписки по счетам, оформленные на имя и адрес, которыми Скейлз пользовался в последний раз. После этого Берг перешла к представлению документов в качестве вещественных доказательств обвинения.

Я наклонился к Мэгги и прошептал:

— Мы это получали?

— Не знаю, — ответила Мэгги. — Не думаю.

Берг передала нам копии, оставив дубликаты у секретаря суда. Я разложил страницы на столе, между нами, и мы быстро их просмотрели. Дело об убийстве всегда порождает горы документов, и учёт всего этого вполне тянет на отдельную должность. Наше дело не было исключением. К тому же, Мэгги присоединилась к нам всего две недели назад, сменив Дженнифер. Ни один из нас не держала в руках весь массив бумаг целиком. Это была скорее зона ответственности Дженнифер, чем моя, поскольку я хотел по возможности минимизировать количество документов, которые храню в тюрьме.

Но сейчас я был почти уверен: эти бумаги я вижу впервые.

— У тебя есть отчёт об обнаружении? — спросил я.

Мэгги открыла портфель, достала папку и нашла распечатку — однострочное описание каждого документа, полученного от окружной прокуратуры в порядке раскрытия информации. Она провела пальцем по списку и перевернула страницу.

— Нет, их тут нет, — сказала она.

Я немедленно поднялся.

— ВОЗРАЖЕНИЕ! — выкрикнул я с такой страстью, какую в зале суда за собой давно не помнил.

Берг остановилась на полуслове, задавая вопрос Друкеру. Судья вздрогнула, будто с грохотом захлопнулась стальная дверь камеры предварительного заключения.

— В чём ваше возражение, мистер Холлер? — спросила она.

— Ваша честь, обвинение вновь сознательно нарушило правила раскрытия информации, — сказал я. — Масштаб их усилий по недопуску защиты к законным доказательствам просто ошеломляет…

— Позвольте прервать вас на этом, — быстро сказала судья. — Давайте не будем обсуждать это при присяжных.

Уорфилд повернулась к присяжным и объявила короткий послеобеденный перерыв. Она попросила их вернуться через десять минут.

Мы молча дождались, пока присяжные покинут ложу и по одному выйдут из зала. С каждой секундой моего молчания гнев только рос. Уорфилд выждала, пока за последним присяжным закроется дверь, и лишь затем заговорила:

— Хорошо, мистер Холлер, — сказала она. — Теперь говорите.

Я поднялся и подошёл к кафедре. Я уже продумывал тактику затягивания, которая позволила бы перенести самую опасную часть показаний Друкера на понедельник, когда у меня будет время всё изучить и подготовиться. Меня не слишком заботило, насколько формально законной будет эта задержка, но сейчас мне буквально вручили нарушение правил раскрытия информации настолько очевидное, что лучшего и придумать было нельзя. Я замахнулся и ударил изо всех сил.

— Ваша честь, это просто невероятно, — начал я. — После всех проблем, которые у нас уже были с раскрытием информации, они спокойно делают это снова. Я никогда не видел этих документов, их нет ни в одном дополнительном списке раскрытия, это полный сюрприз. И сейчас это вдруг — вещественные доказательства? Обвинение хочет, чтобы присяжные их увидели, но мне их не показывают, а ведь это меня судят за убийство. Ну как такое может повторяться снова и снова — и без санкций, без каких-либо сдерживающих мер?

— Мисс Берг, мистер Холлер утверждает, что не получал этих материалов в порядке раскрытия информации. — Что вы скажете? —спросила Уорфилд.

Пока я говорил, Берг листала толстую белую папку со словом «РАСКРЫТИЕ» на корешке. Сейчас она просматривала её уже во второй раз, теперь — с конца, когда судья обратилась к ней за объяснениями. Берг поднялась и заговорила, не отходя от своего стола:

— Ваша честь, я не могу это объяснить, — сказала она. — Эти документы должны были быть включены в пакет, переданный две недели назад. Я поручила проверить электронную переписку с адвокатами защиты, но в основном списке раскрытия я этих документов не вижу. Всё, что я могу сказать: это была оплошность, ошибка. И я могу заверить суд, что она не носила преднамеренного характера.

Я покачал головой так, словно мне предлагали вложиться в ферму по производству льда в Сибири. Меня это не впечатлило.

— Ваша честь, «упс» не является оправданием, — сказал я. — Я не могу оценить подлинность, относимость или значимость этих документов, и я не готов к их разбору с этим свидетелем, к очной ставке и перекрёстному допросу. Мои возможности подготовить и представить защиту серьёзно подорваны. Неуважение государства к моим правам должно быть компенсировано. Речь идёт о уважении к системе, к суду, к правилам, по которым мы обязаны играть.

Судья поджала губы — было видно, что нарушение правил раскрытия информации подтверждено и требует реакции.

— Хорошо, мистер Холлер, — сказала она. — Принимая во внимание слова госпожи обвинителя, можно предположить, что это была ошибка. Но сейчас вопрос в том, как действовать дальше. Это зависит от того, какое значение эти доказательства имеют для дела и в какой мере обвиняемый способен противостоять этим свидетельским показаниям и уликам. Госпожа Берг, каковы относимость и существенность этих документов и показаний? К какому вопросу они относятся?

— Это документы, касающиеся финансов и банковских счетов Сэма Скейлза, он же Уолтер Леннон, — ответила Берг. — Они напрямую связаны с мотивом убийства, в котором обвиняется подсудимый. Для дела, в части особых обстоятельств эти доказательства имеют решающее значение.

— Мистер Холлер, — сказала Уорфилд, — ознакомьтесь с переданными вам документами и скажите, сколько времени вам потребуется на их изучение и проведение расследования.

— Ваша честь, могу сказать сразу: мне нужны как минимум выходные, а возможно, и больше. Банки в выходные закрыты, так что мои возможности проверки и расследования будут ограничены. Но это лишь одна сторона вопроса. Эти документы и связанные с ними показания должны быть исключены из доказательств. Обвинение, в своём рвении…

— Мы тратим время, мистер Холлер, — перебила судья. — Пожалуйста, ближе к сути.

— Именно так, — вмешалась Берг. — Ваша честь, очевидно, что адвокат просто затягивает показания моего свидетеля. Ему меньше всего хотелось бы…

— Ваша честь, — громко перебил я, — я что-то упускаю? Здесь жертва — я. А обвинение теперь пытается сделать меня виноватым в её служебном проступке — преднамеренным он был или нет.

— Это была ошибка! — выкрикнула Берг. — Ошибка, Ваша честь, а он раздувает из этого конец света. Он…

— Ладно, ладно! — резко сказала судья. — Все просто успокойтесь и замолчите.

В Калифорнии судьи не используют молотки — считается, что это более мягкая и человечная система правосудия, — иначе молоток сейчас точно бы опустился. В наступившей тишине я увидел, как её взгляд поднялся над нашими головами к часам на задней стене зала.

— Уже после трёх, — сказала она. — Страсти накаляются. На деле вы оба приносите в процесс больше огня, чем света. Я верну присяжных и отправлю их домой на выходные.

Берг опустила голову, признавая поражение, а Уорфилд продолжила:

— Мы вернёмся к этому вопросу в понедельник утром, — сказала она. — Мистер Холлер, к восьми утра в понедельник передайте моему секретарю письменные доводы по вопросу о санкциях. Копию вашего проекта ходатайства направьте госпоже Берг по электронной почте не позднее вечера воскресенья. Госпожа Берг, вы, в свою очередь, представите свои аргументы — почему эти доказательства не следует исключать и почему другие возможные санкции были бы неуместны. Как я неоднократно заявляла в этом зале суда, я очень серьёзно отношусь к правилам раскрытия информации. Понятия «добросовестная ошибка» в этой сфере не существует. Раскрытие информации — основа подготовки дела, и эти правила должны строго и неукоснительно соблюдаться. Любое нарушение, намеренное оно или нет, должно рассматриваться как потенциальное посягательство на фундаментальное право обвиняемого на надлежащую правовую процедуру. А теперь давайте вернём присяжных, чтобы они могли пораньше начать свои выходные.

Я вернулся к столу защиты и сел. Наклонился к Мэгги:

— Это как упасть в дерьмо и вылезти оттуда, пахнущим розой, — сказал я.

— Сейчас рад, что я не позволила тебе заявить о пищевом отравлении? — спросила она.

— Эм… это подпадает под адвокатскую тайну. Никогда больше этого не вспоминай.

— Ладно. Я заберу распечатки и завтра всё прочту. А ты напишешь ходатайство. Насчёт санкций…

— Думаешь, нам только что повезло? — спросил я. — То, что она отложила это до понедельника, — для нас «Хоум-Ран»?

— Мне тоже так кажется, — сказала она. — Но я не говорила, что санкций не будет. Нельзя упускать шанс добиться санкций против государства — он выпадает слишком редко. Я просто не хочу отмены всего процесса. И если Берг права и эти доказательства действительно критически важны для её «особых обстоятельств», судья их не исключит. Подумай, у нас есть выходные.

Можешь прийти в «Башни-Близнецы» в воскресенье? Встретимся, всё обсудим.

— Я буду там, — сказал Мэгги. — Может, только сначала пообедаю с Хейли.

— Хорошо. Звучит как план.

Дверь зала открылась, и присяжные начали занимать свои места в двух рядах ложи. Заканчивался второй день выступления обвинения, и, по моим подсчётам, я всё ещё шёл впереди. 

Глава 42 

Воскресенье, 23 февраля

Меня начали выводить в одну из адвокатских переговорных только без четверти три. Курьер, сопровождавший меня, был в маске, цветом подходящей к форме. Это говорило о том, что повязка выдана официально Управлением шерифа, а значит, надвигающаяся волна — не пустая тревога, а реальная угроза.

Когда он провёл меня через дверь комнаты для допросов, Мэгги уже была там. И тоже в маске.

— Ты шутишь? — спросил я. — Это всё по‑настоящему? Оно идёт?

Она молчала, пока помощник шерифа усаживал меня на стул и снимал наручники. Затем проговорил правила:

— Не прикасаться. Никаких электронных устройств. Камера включена. Звука нет, но мы наблюдаем. Если встанете со стула, войдём. Понятно?

— Да, — ответил я.

— Понятно, — сказала Мэгги.

Он вышел и запер за собой дверь. Я посмотрел на камеру в углу под потолком. Несмотря на скандал и начатое внутреннее расследование, о котором я уже сообщал, камера всё так же висела на месте, и от нас по‑прежнему ожидали, что мы поверим — никто не подслушивает.

— Как дела, Микки? — спросила Мэгги.

— Волнуюсь, — сказал я. — Все в масках, кроме меня.

— У вас в модуле телевизор не показывают? «СНН»? В Китае уже умирают от этого вируса. Похоже, что он, скорее всего, уже здесь.

— В пузыре сменились смены, и новые ребята с пультами показывают только «ЭС-ПИ-ЭН» и «Фокс-Ньюс-Чэннел».

— «Фокс» прячет голову в песок. Они лишь пытаются скрыть правду, пока президент продолжает настаивать на том, что всё под контролем.

— Ну, если он так сказал, значит, так и есть.

— Ага, конечно.

Я заметил перед ней на столе разложенные бумаги.

— Давно ты здесь? — спросил я.

— Не переживай, — ответила она. — Я успела поработать.

— Ты видела сегодня Хейли?

— Да, мы обедали в «Мортон Фиг». Было приятно.

— Обожаю это место. Скучаю по нему. И по ней скучаю.

— Ты отсюда выйдешь, Микки. У нас сильные доводы.

Я только кивнул. Хотелось видеть её лицо целиком — понять, она просто поддерживает меня или действительно в это верит.

— Слушай, у меня этого нет, что бы это ни было, — сказал я. — Вируса. Тебе не обязательно быть в маске.

— Ты можешь и не знать, есть ли он у тебя, — ответила она. — И вообще, я беспокоюсь не о тебе, а о воздухе в этом здании. Говорят, тюрьмы и колонии будут особенно уязвимы. По крайней мере, ты больше не катаешься каждый день на автобусах туда‑обратно в суд.

Я снова кивнул и принялся изучать её. Маска подчёркивала её тёмные, пронзительные глаза. Именно глаза в первую очередь притянули меня к ней двадцать пять лет назад.

— Как думаешь, куда Хейли в итоге пойдет? — спросил я. — В обвинение или защиту?

— Сложно сказать, — ответила Мэгги. — Честно, не знаю. Она сама решит. Она сказала, что на этой неделе на занятия ходить не будет — хочет посмотреть процесс целиком.

— Не стоит ей так делать. Сильно отстанет.

— Знаю. Но для неё слишком многое поставлено на карту. Я не смогла её отговорить.

— Упрямая. Я знаю, откуда у неё это.

— Я тоже, — сказала она, и я почти увидел улыбку за маской.

— Может, она станет адвокатом по уголовной защите, и у нас будет семейная фирма, — сказал я. — «Холлер, Холлер и Макферсон, адвокаты».

— Забавно, — ответила она. — Может быть.

— Ты правда думаешь, что тебя примут обратно после всего этого? Ты предала племя, перешла на тёмную сторону и всё такое. Не уверен, что тебе позволят это делать временно.

— Кто знает. И кто сказал, что я сама захочу возвращаться? Я смотрю на Дану в зале суда и спрашиваю себя: хочу ли я снова в это? Когда меня убрали из отдела особо тяжких, освобождая место для молодых «жёстких профессионалов», как она, я поняла: моя карьера… не то, чтобы закончилась, но зашла в тупик. И стало уже не так важно.

— Да ладно. Охрана окружающей среды — то, чем ты сейчас занимаешься, — всё равно важно.

— Если мне придётся ещё раз гоняться за химчисткой за слив растворителей в канализацию, я, пожалуй, просто застрелюсь.

— Не делай этого. Лучше стань моим партнёром.

— Очень смешно.

— Я серьёзен.

— Вот это как раз и страшно.

Я воспринял её быстрый отказ как удар. Он напомнил, что между нами случилось и что всё давно кончено, даже если наша дочь навсегда связывает нас друг с другом.

— Ты всегда считала меня грязным из‑за того, чем я занимаюсь, — сказал я. — Будто это как-то прилипает. Я не грязный, Мэгс.

— Ну, ты знаешь поговорку, — ответила она. — Ляжешь с собаками…

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Я уже говорила. Что бы я ни думала о твоих методах, я знаю тебя. Знаю, что ты этого не делал. Не мог. И потом, Хейли пришла ко мне сама. Попросила помочь тебе. То есть, она прямо сказала: «Маме, он нуждается в тебе».

Я об этом не знал. Всё, что касалось Хейли, было сейчас для меня болезненно новым.

— Ого, — только и сказал я. — Хейли мне ничего об этом не говорила.

— Честно говоря, она могла бы и не говорить, — продолжила Мэгги. — Я и так хотела это сделать, Микки. Я серьёзно.

Мы помолчали. Я кивнул, поблагодарив её взглядом. Когда поднял глаза, Мэгги уже стягивала резинки с ушей и снимала маску.

— Может, перейдём к делу? — спросила она. — Нам дали всего час.

— Конечно, — ответил я. — Есть что‑нибудь по телефону Милтона?

— Они тянут время, но, если что — пойду к судье.

— Отлично. Я хочу поджарить этого парня.

— Поджарим.

— Санкции?

На губах у неё не было помады, и я понял, что она не хотела пачкать маску макияжем. Глядя на её лицо, я ощутил знакомую острую боль в груди. Никто никогда не действовал на меня так, как она. В маске или без, с макияжем или без — она была для меня прекрасна.

— Либо по‑крупному, либо домой, — сказала она. — Попросим судью восстановить залог в качестве санкции.

Я вынырнул из своих мыслей.

— В качестве санкции? — переспросил я. — Сомневаюсь, что Уорфилд на это пойдёт. Процесс, скорее всего, закончится к концу недели. Она не станет выпускать меня на четыре–пять дней просто затем, чтобы приговором вернуть обратно. К тому же я не уверен, что хочу вносить залог ради пары дней свободы.

— Знаю, — сказала Мэгги. — Судья не согласится, и спор мы, скорее всего, проиграем. Но в этом и смысл. Мы начинаем неделю с конфликта, и Дане придётся тратить весь энергетический запас понедельничного утра на этот спор.

— Это немного выбивает её из колеи, — сказал я.

— Именно. Собьёт её темп.

Я кивнул. Идея мне нравилась.

— Умно, — сказал я. — Давай так и сделаем.

— Хорошо. Я напишу и разошлю всем до шести. Завтра разберусь с аргументами.

Я невольно улыбнулся. В который раз она подтверждала репутацию Макферсон — и перед «той» стороной, и, главное, в моих интересах.

— Идеально, — сказал я. — А что будем просить, когда Уорфилд нам откажет?

— Ничего, — ответила она. — Просто закроем вопрос.

— Ладно.

Она, похоже, обрадовалась, что я не стал спорить с её планом.

— Ну что, как у нас дела по остальному фронту? — спросил я.

— Оппарицио, — сказала Мэгги. — Он понял, что что‑то не так, и вчера уехал из города. На машине. У Сиско там были свои люди.

— Только не говори, что он уже пересёк границу штата. Вегас?

— Нет. Наверное, решил, что там его слишком легко найти. Он поехал в Аризону, в Скоттсдейл. Остановился в отеле «Финикийский». Завтра Сиско подъедет и вручит ему повестку.

— А если он знает, что не обязан отвечать на повестку из другого штата? Возможно, именно по этой причине он и уехал.

— У меня ощущение, что не знает. Он уехал, потому что почувствовал, что ситуациястановится для него опасной. Он не может не понимать, что идёт процесс по делу об убийстве, к которому он имеет отношение. Самое разумное — переждать его, где‑нибудь в стороне. В любом случае, Сиско сказал, что всё снимет на видео, чтобы было видно, что всё по закону. Вопрос в другом: в какой день мы хотим видеть Оппарицио в суде?

Мы задумались. У нас был список свидетелей Даны Берг, и примерно можно было рассчитать, сколько ей осталось до конца дела. Мы уже затормозили процесс, добившись переноса показаний Друкера в пятницу, до того, как она пыталась растянуть их до выходных. Теперь Берг, скорее всего, сменит тактику и будет торопиться, чтобы набрать темп. В её списке ещё оставались заместитель коронера, ведущий криминалист и несколько дополнительных свидетелей.

— Думаю, максимум два дня, — сказал я.

— Я тоже так считаю, — ответила Мэгги. — Значит, выведем Оппарицио в среду?

— Да. В среду. Отлично. Значит, свою версию событий я начну рассказывать менее чем через семьдесят два часа. Не дождусь.

— Я тоже, — сказала она.

— Остальные свидетели готовы?

— Все наготове. В среду утром прилетает пенсионер из «АООС» — Арт Шульц. Остальные — местные. Так что у нас полный комплект, и ты сможешь вызывать их в любом порядке, как сочтёшь удобным.

— Идеально.

— В зависимости от того, что получим из телефонных записей, Милтона можно поставить где угодно — или оставить на финал. Сначала Мойра из бара, потом он — двойной удар в конце.

Я кивнул. Нормальная организация свидетелей была критически важна — ничто не раздражает судью сильнее, чем присяжные на месте и отсутствие готовых свидетелей.

— Каков запасной вариант, если Оппарицио не вернётся или отошлёт адвоката с ходатайством об аннулировании повестки? — спросил я.

— Я думала об этом, — сказала Мэгги. — Можно попросить у Уорфилд ордер на арест. Он будет действовать и в другом штате. Просто придётся подключить местную полицию.

— Это может затянуть дело на несколько дней.

— Вот тут мы и давим на Уорфилд. Никто не хочет завершения процесса больше тебя. Но она — следующая в этом списке. И мы дадим понять: она должна использовать свои полномочия, чтобы обеспечить явку Оппарицио. Он — ключевой элемент защиты. Всё пойдёт насмарку, если нам не дадут возможности его допросить.

— Будем надеяться, до этого не дойдёт.

Мы на пару минут замолчали, и я повернул разговор в другую сторону:

— А как насчёт ФБР? Мы уже отказались от этой идеи? — спросил я.

— Нет, ещё нет, — ответила Мэгги. — Я говорила с парой людей оттуда, звонила из своего кабинета. Помогает, когда на определителе — номер окружной прокуратуры. На такие звонки отвечают. Я пытаюсь договориться об неофициальной встрече с агентом Рут.

— Вероятность — ноль.

— Знаю. Но думаю, если я смогу с ней просто поговорить, что‑то придумаю. Я понимаю, что разрешения на показания ей не дадут. Но если она хотя бы придёт в суд и послушает, когда мы будем рассказывать нашу историю, возможно, удастся её сдвинуть с позиции.

— До чего? До показаний без разрешения бюро?

— Может быть. Не знаю.

— Было бы красиво. Но не верю.

— Никогда не знаешь. Она уже однажды тебе помогла. Может, сделает это ещё раз. Нужно только найти для неё приемлемый путь. Думаю, она всё равно явится посмотреть, чем закончится история с Оппарицио и «Биогрин».

— Тогда пришли ей приглашение на тиснёной бумаге. Оставим ей место в первом ряду. Хотя, боюсь, оно так и останется свободным.

Казалось, мы продумали всё, что могли. Предстоящая неделя должна была решить мою судьбу. Я верил в Мэгги, в себя и в наше дело. Но страх никуда не уходил. В суде может случиться всё.

Мэгги снова надела маску. Резинки были тугие и слегка оттягивали её уши вперёд. В этот момент я вдруг увидел в ней нашу маленькую дочь. Её уши в детстве тоже были заметной особенностью.

— Что? — спросила Мэгги.

— Что? — переспросил я.

— Почему ты улыбаешься?

— Да так… Маска уши оттягивает. Напомнила мне Хей. Помнишь, мы говорили, что ей надо дорасти до своих ушей?

— Да, помню. И доросла же.

Я кивнул, вспоминая это, и увидел, как Мэгги скрывает улыбку.

— Ладно, — сказал я. — С кем ты сейчас встречаешься?

— Э‑э, это не твоё дело, — ответила она.

— Верно. Но я хочу позвать тебя на свидание. Не хочу, чтобы это стало проблемой.

— Правда? Зачем? Куда?

— В следующее воскресенье. Через неделю. Отпразднуем нашу победу. Я отведу тебя в «Моцца».

— Уверен в себе, как всегда.

— Иначе нельзя. Это мой единственный выход. Ты в деле или нет?

— А как же Хейли?

— Хейли тоже. Вся наша фирма — Холлер, Холлер и Макферсон — придаст семейному праву новый смысл.

Мэгги рассмеялась.

— Ладно, я в деле, — сказала она.

Она собрала бумаги и поднялась. Постучала в стальную дверь, а затем обернулась ко мне.

— Береги себя, Микки.

— Это в моих планах. Ты тоже.

Дверь открыл помощник шерифа — на этот раз без маски, — и я проводил её взглядом. Когда дверь закрылась, я понял, что снова влюбляюсь в Мэгги Макферсон.

Глава 43

Понедельник, 24 февраля

Я уже сидел за столом защиты, когда вошла Мэгги. Она бросила передо мной сложенный раздел «Метро» из «Таймс» и отодвинула стул.

— Полагаю, газету ты ещё не видел, — сказала она.

— Нет. Я просил приносить её утром с завтраком, но так и не дождался.

Она постучала пальцем по заметке в нижнем углу страницы. Заголовок говорил сам за себя: «Шериф: заключённый действовал в одиночку, напав на адвоката «Линкольна».

Я пробежал глазами строк десять, но Мэгги пересказывала параллельно:

— Говорят, Мейсон Мэддокс действовал полностью самостоятельно, когда пытался тебя убить. Никто его не подстрекал, департамент шерифа — чист. Само расследование, естественно, провели они же.

Я перестал читать и швырнул газету на стол.

— Чушь собачья, — сказал я. — Тогда с какого чёрта он это сделал?

— В статье говорится, что он сказал следователям: перепутал тебя с другим заключённым, с которым у него «личные счёты», — сказала Мэгги.

— Да ну. Как я и говорил…

— Чушь собачья.

— Я всё равно подам на них в суд, когда выйду отсюда.

— Вот это правильный настрой.

Итог расследования не стал для меня сюрпризом, но усилил ощущение уязвимости. Если нападение Мэддокса действительно организовали тюремные помощники шерифа в качестве мести, ничто не мешало им попытаться снова. Первый раз всё выглядело как случайность — второй раз оформят так же.

Но времени думать об этом не было. Судья Уорфилд вскоре вошла, и присяжных пока не приглашали: предстояло продолжить слушание по нарушению правил раскрытия информации, вскрывшемуся в пятницу. Мэгги Макферсон выступила с доводами в пользу восстановления залога в качестве санкции против обвинения, но судья отклонила предложение сразу, даже не дав Дане Берг ответить. Уорфилд просто сказала:

— Мы этого не делаем.

Затем судья спросила, желает ли защита предложить другие санкции. Мэгги отказалась, и вопрос остался «подвешенным» — на случай, если суду потребуется жёсткое решение, при котором её усмотрение может склониться в нашу пользу. Мы рассчитывали, что при необходимости Уорфилд вспомнит о неустранённом нарушении обвинения и это повлияет на её решение.

Детектив Кент Друкер вернулся на место свидетеля, и обвинение продолжило с того, на чём остановилось в пятницу. Как я и ожидал, Берг сократила количество вопросов и ускорила темп. За утро она провела Друкера по ходу расследования после осмотра места преступления. Это включало обыск моего дома на следующее утро после ареста, в ходе которого нашли кровь и пулю на полу гаража.

Для меня это были самые серьёзные, почти неопровержимые улики во всём деле — и самые запутанные. Чтобы поверить в мою невиновность, надо было поверить, что я проспал убийство, совершённое прямо подо мной, а затем, ничего не подозревая, целый день ездил с телом в багажнике. Чтобы поверить в мою виновность, требовалось принять версию, что я накачал Сэма Скейлза наркотиками, похитил или велел кому‑то похитить его, положил в багажник «Линкольна», застрелил, а потом катался с трупом весь день, пока ездил в суд. В любом случае история выглядела натянутой. И обвинение, и защита это знали.

В какой‑то момент Берг установила перед ложей присяжных несколько увеличенных фотографий моего дома, чтобы визуализировать свою теорию. Дом стоял на склоне: задняя часть участка была выше, передняя — ниже. На уровне улицы — гараж на две машины. Справа от него лестница вела наверх, в жилую часть, включая террасу, где я встречался с агентами Айелло и Рут. Входная дверь открывалась в гостиную и столовую, расположенные прямо над гаражом. В глубине находились спальня и домашний кабинет.

Берг провела Друкера по результатам экспериментов с выстрелами — с глушителями и без, при открытых и закрытых воротах гаража. Цель была очевидна: выяснить, мог ли кто‑то проникнуть в гараж, уложить одурманенного Сэма Скейлза в багажник и несколько раз выстрелить в него так, чтобы я наверху ничего не услышал.

Прежде чем Берг успела спросить детектива о выводах, я возразил и попросил подойти к судье.

— Ваша честь, я понимаю, к чему ведёт обвинение, — начал я. — Она собирается спросить, были ли слышны эти выстрелы наверху. Но Друкер не эксперт ни в баллистике, ни в акустике. Он не может давать заключений по этому поводу. Да, строго говоря, никто не может — слишком много неизвестных. Был ли включён телевизор? Музыка? Стиральная машина, посудомойка? Видите, Ваша честь, вы не можете разрешить это в таком виде. Где я был в доме в момент предполагаемой стрельбы? В душе? Спал в берушах? Она пытается ударить по позиции защиты ещё до того, как мы её официально заявили.

— Адвокат делает верное замечание, мисс Берг, — сказала Уорфилд. — Я склоняюсь к тому, чтобы пресечь эту линию вопросов.

— Ваша честь, — возразила Берг, — мы уже двадцать минут идём по этому пути. Если мне не позволят закончить, присяжные будут несправедливо считать, что штат показал себя не с лучшей стороны. Свидетель описывает усилия полиции, предпринятые, чтобы исключить невиновность подозреваемого. Что будет на этапе защиты, когда мистер Холлер начнёт разыгрывать свою избитую карту «туннельного зрения»? Он обвинит детектива Друкера в том, что тот сосредоточился только на его вине, проигнорировав оправдательные доказательства. Он не может усидеть на двух стульях.

— Вы правы, мисс Берг, — сказала Уорфилд. — Сейчас у нас обеденный перерыв. Когда вернёмся ровно в час, я вынесу решение по возражению.

Суд отложили, и меня на час вернули в камеру предварительного заключения. Мэгги не было рядом почти полчаса. Наконец она вошла с сэндвичем из «Коул С.» от Лорны и новостями из Аризоны.

— Его нашли, — сказала она. — Он жил в номере, заказывал еду наверх. Они уже готовились стучать к нему в дверь с повесткой, как вдруг он вышел к бассейну. В халате и плавках.

— Тони Сопрано, — сказал я, вспомнив, как герой сериала любил валяться у бассейна в халате.

— У меня те же ассоциации, — ответила она.

— Они всё снимали?

— Да. У меня видео на телефоне. Покажу тебе в зале суда, сюда его не пустят.

Я развернул сэндвич — ростбиф на булочке — откусил и, не проглотив, сказал:

— Отлично. Значит, на среду у нас Оппарицио, если придёт.

Я снова откусил. Сэндвич был великолепен, но я заметил, что Мэгги не ест.

— Хочешь кусок? — предложил я.

— Нет, я слишком нервничаю, чтобы есть, — сказала она.

— Насчёт суда?

— А о чём ещё?

— Не знал, что Мэгги Макферсон умеет нервничать.

— Ещё как умеет, — ответила она.

— Так кого сейчас использует Оппарицио? В деле Лизы Траммел он нанимал Циммера и Кросса, чтобы отбить нашу повестку. Не вышло. Я слышал, он их сразу после этого выгнал.

— Насколько видно из документов «Биогрин», большинство его дел ведёт фирма «Демпси и Джеральдо», — сказала Мэгги. — Занимаются ли они уголовной защитой, я не уверена.

— Интересно.

— Что именно?

— Я уже пересекался с ними. Они представляют многих полицейских. Особенно Демпси. Странно видеть, что Оппарицио — их клиент. Противоположная сторона улицы.

Мэгги поджала губы. Я понял, что она о чём‑то думает.

— Что? — спросил я.

— Просто мысль, — ответила она. — Я бы хотела получить список их клиентов‑полицейских. Проверить, нет ли среди них офицера Милтона.

— Можно достать.

— Они мне его просто так не выдадут.

— Нет, но у тебя есть доступ к базе окружных судов. Вбиваешь их имена — и видишь все их дела.

— Я в отпуске, Микки. Помнишь? Меня уволят, если я полезу.

— Вчера ты сказала, что пробиралась в свой кабинет, чтобы звонить по служебному…

— Это другое.

— Чем…

Заместитель шерифа Чан открыл дверь и сказал, что пора возвращаться в зал. На этом мы с Мэгги и прервали разговор.

Вернувшись за стол защиты, Мэгги достала телефон и показала видео, которое прислал Сиско из Скоттсдейла. Звук был почти на нуле, но того, что просачивалось, хватало. По перекошенному, красному лицу Оппарицио было видно: он в ярости. Злило его не только вручение повестки, но и камера, снимавшая всё происходящее. Он рванулся к оператору, халат развевался, белый живот нависал над плавками. Человек за камерой — один из «индейцев» Сиско — оказался проворнее, и объектив, не теряя Оппарицио из кадра, легко ушёл из‑под удара.

Ассоциация с Тони Сопрано была настолько точной, что я задумался, осознаёт ли сам Оппарицио, насколько похож на него.

Промазав по камере, он проследил взглядом за её движением и повернулся к самому Сиско. Оппарицио сделал два широких шага в его сторону. Сиско спокойно стоял на месте. Я видел, как напряглись его плечи и руки. Оппарицио увидел это тоже. Он передумал. Вместо драки он ткнул ему пальцем в лицо и выкрикнул пару пустых угроз. Ничего о недействительности повестки в другом штате он не сказал. Было очевидно: он об этом просто не знает.

Мэгги выключила видео как раз в тот момент, когда Чан объявил, что суд продолжается.

— Всё, конец, — прошептала она. — Дальше он просто уходит к себе в номер, обматерив Сиско.

Она бросила телефон в портфель, и судья Уорфилд заняла место.

Прежде чем позвать присяжных, судья вынесла решение по моему утреннему возражению.

— Мисс Берг, вы получили, что хотели, — сказала она. — Детектив Друкер дал показания об экспериментах в доме подсудимого. Но его оценка значения этих экспериментов для дела не будет допущена. Переходите к другим аспектам расследования.

Ещё одна небольшая победа защиты.

Присяжных ввели, и Друкер вернулся на место. Берг закончила его прямой допрос ровно через час, завершив серией вопросов о предполагаемом мотиве моего убийства Сэма Скейлза — деньгах. Когда речь зашла о моём складе, она представила письмо, которое я якобы, когда‑то отправил Скейлзу, в последней попытке выбить из него долг. Письмо приобщили как вещественное доказательство без моих возражений. Я и не собирался его скрывать. Я считал, что это палка о двух концах, и собирался показать присяжным вторую сторону, когда наступит мой черёд.

Вопросами Берг старалась создать впечатление, что письмо — ключевая улика, которую я отчаянно пытался спрятать в дальнем углу огромного склада среди прочего хлама.

— Где именно вы нашли это письмо на складе мистера Холлера? — спросила она.

— Там был небольшой шкаф в дальнем углу, — ответил Друкер. — Дверь частично прикрывал стеллаж‑вешалка с одеждой. Но мы его нашли. Внутри были несколько картотечных шкафов. В ящиках — папки, на первый взгляд в беспорядке. Мы нашли досье на Сэма Скейлза, письмо лежало внутри.

— И когда вы прочли письмо, вы сразу поняли, что это потенциальное доказательство? — уточнила Берг.

— Да, сразу, — ответил он. — Это было требование — последнее требование — заплатить деньги, которые, по мнению Холлера, ему причитались.

— Вы восприняли письмо как угрозу в адрес Сэма Скейлза?

Мэгги толкнула меня локтем, кивнув в сторону свидетельской трибуны. Она хотела, чтобы я возразил — остановил свидетеля, прежде чем он высказался там, где судить должны присяжные. Но я покачал головой. Мне нужен был его ответ, чтобы потом обратить его против него же.

— Да, определённо угрозу, — сказал Друкер. — В письме прямо говорится, что это последнее требование, после которого последуют серьёзные меры.

— Спасибо, детектив, — сказала Берг. — И последнее, что я хочу сделать, — показать присяжным видеозапись вашего разговора с подсудимым, когда вы беседовали с ним как с его собственным адвокатом. Помните этот разговор?

— Помню.

— Он записывался на видео?

— Да.

— Тогда давайте покажем его присяжным.

Мэгги наклонилась ко мне:

— Что это? — прошептала она.

— Его последняя попытка выбить из меня признание, — ответил я. — Я послал его к чёрту.

Видео вывели на большой экран над столом секретаря. Это была запись из комнаты для допросов в «Башнях‑Близнецах». К тому моменту я провёл в тюрьме около недели, когда Друкер и его напарник Лопес пришли «обсудить дело» и проверить, не захочу ли я признаться.

— Мы понимаем, что вы собираетесь защищать себя сами, — сказал на видео Друкер. — Поэтому сегодня мы разговариваем с вами как с адвокатом, а не как с обвиняемым, понятно?

— Как скажете, — ответил я. — Но, если вы разговариваете со мной как с адвокатом, вам нужен прокурор. Вы, Друкер, с самого начала засунули голову в это дело. Почему мне достаются самые тупые детективы отдела, которые не понимают, что происходит?

— Простите, что мы такие тупые, — сказал Друкер. — Чего мы не видим?

— Это подстава, — сказал я. — Кто‑то сделал это со мной, а вы заглотили наживку. Вы жалки.

— Вот поэтому мы и здесь, — ответил Друкер. — Я знаю, вы сказали, что не будете с нами говорить, и это ваше право. Так что мы разговариваем с вами как с адвокатом в этом деле и рассказываем, что у нас есть, что показывают улики. Может, это изменит мнение вашего «клиента», а может, и нет. Но если он захочет поговорить, сейчас самое время.

— Давай, рассказывай, что у тебя, — ответил я.

— У нас в багажнике твоей машины — тело Сэма Скейлза, — сказал Друкер. — И мы можем доказать, баллистически и другими уликами, что его убили в твоём гараже в то время, когда ты якобы сидел наверху и бездельничал.

— Чушь, — сказал я. — Ты пытаешься меня развести. Думаешь, я идиот?

— У нас кровь на полу и пуля из твоего гаража, Холлер. Ты сделал это, и мы сможем это доказать. И должен сказать, похоже, всё было спланировано. Это первая степень, пожизненное без права досрочного. У тебя… у твоего клиента… ребёнок. Если он когда-нибудь захочет увидеть этого ребёнка на свободе, сейчас самое время рассказать нам, что случилось на самом деле. Ссора? Драка? Понимаешь, о чём я, адвокат? Твой клиент влип. И сейчас есть маленькое окошко, когда мы можем пойти к окружному прокурору и договориться о лучшем варианте для твоего клиента.

На записи повисла долгая тишина. Я просто смотрел на Друкера. Я понимал, что именно ради этого момента Берг и показывает видео присяжным. Моя пауза выглядела как колебание — как будто я всерьёз взвешивал предложение. Виноватому человеку такое простительно — невиновному гораздо меньше. На самом деле я пытался выжать больше информации. Друкер только что впервые упомянул два ключевых доказательства: кровь и пулю. Я хотел услышать максимум. Поэтому и молчал. Но присяжные этого не знали.

— Ты хочешь, чтобы я заключил сделку? — наконец сказал я на видео. — К чёрту твою сделку. Что ещё у тебя есть?

На экране Друкер явно улыбнулся. Он понял, чем я занят, и прекратил свою игру.

— Ладно, — сказал он. — Просто запомни этот момент, когда мы дали тебе шанс.

Он начал подниматься из‑за стола. Берг остановила видео.

— Ваша честь, — сказала она, — на данный момент у меня нет больше вопросов к детективу Друкеру, но я прошу разрешения вызвать его повторно при необходимости.

— Хорошо, — ответила судья Уорфилд. — До послеобеденного перерыва ещё рано. Г‑н Холлер, г‑жа Макферсон, есть вопросы к свидетелю?

Я поднялся и подошёл к кафедре.

— Ваша честь, — сказал я, — детектив Друкер будет ключевым свидетелем на этапе защиты, и основную часть вопросов я оставлю до этого момента. Но, если позволите, я задам несколько вопросов относительно показаний, данных после обеденного перерыва. Там прозвучали вещи, которые, если оставить их без уточнений даже на день, будут для присяжных искажением.

Берг тут же вскочила.

— Ваша честь, я возражаю против характеристик свидетеля и его показаний, — сказала она. — Адвокат пытается…

— Возражение удовлетворяется, — оборвала её Уорфилд. — Задавайте вопросы, мистер Холлер. Не спорьте и держите своё мнение при себе.

— Благодарю, Ваша честь, — сказал я, сделав вид, что замечания не последовало.

Я взглянул на жёлтый блокнот, куда недавно записал несколько ключевых пунктов.

— Итак, детектив Друкер, — начал я, — давайте поговорим о письме, которое, по вашим словам, вы восприняли как угрозу.

— Я назвал его угрозой, — ответил он. — Я не говорил, что это угроза насилия.

— Но именно это вы и подразумеваете, не так ли, детектив? Мы же здесь по делу об убийстве, верно?

— Да, это дело об убийстве. Но я не говорил, что в письме была угроза насилия.

— Словом вы этого не сказали, но хотите, чтобы присяжные сделали такой вывод сами — так?

Берг возразила, заявив, что я «докучаю» свидетелю уже на третьем вопросе. Судья одёрнула меня насчёт тона, но позволила ответить.

— Я излагаю факты, — ответил Друкер. — Присяжные сами делают выводы.

— Вы сказали, что этот «потаённый шкаф» был спрятан за вешалкой с одеждой, так? — продолжил я.

— Да. Там была вешалка, которая закрывала дверь, и нам пришлось её отодвинуть.

— То есть теперь он не спрятан, а просто закрыт? — уточнил я. — Кстати, вешалка была на колёсах?

— Да, вроде.

— Значит, вам «пришлось» просто откатить её в сторону, верно?

— Да.

— И я присутствовал при этом обыске?

— Да.

— Но об этом вы в своих показаниях почему‑то не упомянули?

— Нет, не упоминал.

— Разве я не указал вам, что за этой вешалкой находится шкаф с моими финансовыми документами? — спросил я.

— Не помню.

— Правда? Не помните, как пришли ко мне домой с ордером на обыск, а я предложил провести вас на склад, чтобы вы не ломали замок?

— Вы согласились встретиться с нами на складе и открыть его, — сказал он.

— Отлично. И когда мы там были, — продолжил я, — разве я не указал вам, в каком ящике лежат документы о моей переписке с Сэмом Скейлзом?

— Не помню, — ответил он.

— Сколько вообще картотек было в том шкафу, детектив? — спросил я.

— Не помню.

— Больше одной?

— Да.

— Больше двух?

— Не помню, сколько именно.

Я повернулся к судье:

— Ваша честь, возражаю, — сказал я. — Свидетель уклоняется от ответа.

— Ответьте на вопрос, детектив, — сказала Уорфилд.

— Их было больше двух, — сказал Друкер. — Возможно, до пяти.

— Благодарю, детектив, — сказал я. — Вы проверили все пять?

— Нет. Вы сказали, что большая часть там — клиентские дела, защищённые адвокатской тайной. Вы отказались их показывать.

— Но картотеку с финансовыми документами я вам открыл, верно?

— Не помню, был ли он заперт.

— Зато вы прекрасно помните, что к части картотек доступ вам был закрыт, а к той, которую вы обыскивали, — нет, верно?

— Полагаю, верно.

— Итак, сначала вы не помнили, что я показывал вам картотеку со своими финансовыми документами, а теперь признаёте, что я направлял вас туда. Я имею на это право, детектив?

— Возражаю! — выкрикнула Берг.

Судья подняла руку, останавливая перепалку.

— Это перекрёстный допрос, мисс Берг, — сказала она. — Оспаривание достоверности — допустимая цель. Ответьте, детектив.

— Вы действительно направили нас к картотечному шкафу, — сказал Друкер. — Прошу прощения за неточность. Я не так визуализировал события.

— Хорошо, идём дальше, — продолжил я. — Вы сказали, что обыскали шкаф, нашли дело Сэма Скейлза и извлекли документ, теперь отмеченный как «улика L». Всё верно?

— Да.

— Вы искали или забрали какие‑то ещё документы с моего склада?

— Да. У нас было ещё два письма Сэму Скейлзу аналогичного характера — с требованиями оплаты судебных расходов.

— То есть я требовал, чтобы он оплатил судебные расходы, верно?

— Да.

— В тех письмах были угрозы расправы, если он не заплатит? — спросил я.

— Насколько помню, нет.

— Поэтому вы их сегодня не показали присяжным?

Берг возразила и попросила подойти к судье. У меня пошёл хороший темп с Друкером, и я не хотел его терять. Поэтому я снял вопрос сам, отметив возражение и необходимое уточнение, и продолжил:

— Итак, больше ничего из моих бумаг вы не изымали?

— Нет. Ордер касался только финансовой переписки между вами и жертвой.

— Значит, вы не просили судью, выдавшего ордер, разрешить проверку моих налоговых деклараций, чтобы выяснить, списал ли я долг Сэма Скейлза как убыток?

Он замялся — вопрос был для него новым.

— Вопрос простой, детектив, — подсказал я. — Вы…

— Нет, мы не запрашивали налоговые декларации, — наконец сказал он.

— Как думаете, если бы вы узнали, что этот долг списан как безнадёжный, это ослабило бы вашу уверенность, что долг был мотивом убийства? — спросил я.

— Не знаю, — ответил он.

— Считаете, что такая информация могла бы быть полезна для расследования? — продолжил я.

— Любая информация полезна. Мы любим закидывать широкую сеть.

— Но в этом случае сеть оказалась не такой уж широкой, верно?

Берг возразила, заявив, что вопрос спорный. Судья удовлетворила возражение — что мне и было нужно. Я не хотел, чтобы Друкер отвечал. Вопрос был адресован присяжным.

— Ваша честь, у меня больше нет вопросов, — сказал я, — но я вызову детектива Друкера как свидетеля защиты.

Я вернулся к столу, пока Берг вызывала следующего свидетеля. Мэгги кивнула, признавая удачный первый удар в сторону Друкера.

— Хорошая линия, — сказала она тихо. — Может, поручим Лорне сходить на склад и достать твою налоговую декларацию? Мы могли бы использовать её как доказательство.

— Не стоит, — прошептал я. — Вычета нет.

— В смысле? — спросила она.

— Ты этого не знаешь, потому что всю жизнь на госслужбе, — сказал я. — То же самое — Берг и Друкер. Даже судья — бывший государственный защитник. Но частник не может списать неоплаченные гонорары как убыток. Налоговая этого не позволяет. Просто живёшь с этим.

— То есть это был блеф? — уточнила она.

— Почти, — ответил я. — Примерно столько же «правды», сколько и в том, будто моё письмо Сэму было завуалированной угрозой убийства.

Мэгги откинулась на спинку стула и уставилась перед собой, переваривая сказанное.

— Добро пожаловать в уголовную защиту, — прошептал я.

Глава 44 

Линейная, методичная, рутинная — Дана Берг шла по классическому сценарию представления дела. Обвинение почти всегда обладало подавляющим преимуществом — в ресурсах, статусе, влиянии, — и этого в большинстве случаев было достаточно. Государство давило массой и мощью. Прокуроры могли позволить себе быть безыдейными и даже занудными. Они преподносили дело присяжным так, будто зачитывали инструкцию по сборке мебели из ИКЕА: по шагам, с крупными картинками, с полным набором «инструментов». Не нужно искать особый угол, не нужно изобретать. В итоге у присяжных должен был получиться крепкий «стол» — решение, одновременно стильное и функциональное.

Берг закончила день показаниями и видеозаписями ведущего криминалиста, руководившего работой на месте преступления, а затем — заместителя коронера, проводившего вскрытие тела. Оба были частью «скелета» обвинения, фундаментом, даже если ни один из них не представил улик, напрямую указывающих на меня. От перекрёстного допроса криминалиста я отказался — взять было нечего. С коронером иначе: Берг начала его прямой допрос в привычные 16:30, когда обычно уже не вызывают новых свидетелей.

Судья Уорфилд любила использовать последние полчаса дня, чтобы отпустить присяжных с напоминанием держаться подальше от СМИ и не обсуждать дело ни в сети, ни в реальной жизни, а потом — обсудить с адвокатами любые организационные вопросы. Но я поднялся, прежде чем она успела перейти к этой части.

— Ваша честь, у меня всего несколько вопросов к свидетелю, — сказал я. — Если я задам их сейчас, обвинение завтра сможет начать с нового свидетеля, а доктор Джексон вернётся к своей работе в офисе коронера.

— Если вы уверены, мистер Холлер, — ответила судья, в голосе прозвучало сомнение.

— Пять минут, Ваша честь. Может, меньше.

— Очень хорошо.

Я подошёл к кафедре с экземпляром протокола вскрытия и кивнул свидетелю, доктору Филипу Джексону.

— Доктор Джексон, добрый день. Скажите присяжным: считаете ли вы, что жертва страдала ожирением?

— У него был лишний вес, — ответил Джексон. — Не уверен, что это можно назвать ожирением.

— Какой вес был указан в протоколе вскрытия?

Он заглянул в свою копию.

— 94 килограмма.

— Рост?

— 173 сантиметра.

— Знаете ли вы, что по таблице желательного веса Национальных институтов здравоохранения максимальный «нормальный» вес взрослого мужчины ростом 173 сантиметра — 72 килограмма?

— На память — нет.

— Хотели бы взглянуть на таблицу, доктор?

— Нет, звучит похоже на правду. Я не спорю.

— Хорошо. Какой у вас рост?

— 183 сантиметра.

— А вес?

Как я и ожидал, Берг поднялась и возразила, сославшись на нерелевантность.

— Куда он клонит, Ваша честь? — спросила она.

— Мистер Холлер, — сказала судья, — мы можем прервать заседание и вернуться к этому…

— Ваша честь, — перебил я, — ещё три вопроса — и всё. Связь станет очевидной.

— Заканчивайте, мистер Холлер, — сказала Уорфилд. — Доктор, можете ответить.

— 86 килограмм, — сказал Джексон. — По последним данным.

Из ложи присяжных и галерки прошёл лёгкий смешок.

— Итак, вы довольно крупный мужчина, — сказал я. — Когда при вскрытии возникла необходимость осмотреть спину жертвы, вы сами переворачивали тело?

— Нет, мне помогали.

— Почему?

— Перекатывать тело тяжелее собственного веса трудно.

— Полагаю, да, доктор. Кто вам помогал?

— Насколько помню, на вскрытии присутствовал детектив Друкер, я попросил его помочь перевернуть тело.

— Ваша честь, у меня нет больше вопросов.

Берг не стала задавать дополнительные вопросы, и Уорфилд объявила перерыв. Пока судья давала присяжным обычные инструкции, Мэгги наклонилась ко мне и слегка похлопала по руке.

— Это было хорошо, — прошептала она.

Я кивнул. Мне понравилось, как легко она меня коснулась. Я надеялся, что этот пятиминутный перекрёстный допрос останется у присяжных в голове по дороге домой.

На данный момент Берг ещё не дала ни единого внятного ответа на вопрос, как именно я, будучи легче Сэма Скейлза килограмм на 25, засунул его — в багажник своей машины, чтобы застрелить. Версии могли быть разные: от сообщника, который помог бы переместить обессиленного Сэма, до сценария, где я накачиваю его наркотиками и приказываю залезть в багажник под дулом пистолета, прежде чем вещества подействуют. Я не знал, собиралась ли Берг вообще обходить этот вопрос стороной или у неё припасено что‑то ещё.

Но пока я контролировал поле. Удачно помогала и моя потеря веса — с момента ареста я сбросил почти 14 килограмм. Задавая вопросы Джексону, я наблюдал за присяжными: несколько человек смотрели уже не на свидетеля, а на меня — явно прикидывая, смогу ли я в одиночку запихнуть почти 100 килограмм в багажник.

Суд всегда был азартной игрой. Обвинение — это казино. У него банк, колода и дилеры. Всё, что может сделать защита, — ухватить любой выигрыш, какой только удаётся. Когда заместитель шерифа Чан пришёл за мной и увёл обратно в камеру предварительного заключения, я был доволен прошедшим днём. Я потратил на перекрёстный допрос свидетеля обвинения меньше пятнадцати минут, но чувствовал, что заработал очки и сумел ударить по казино. Иногда это максимум, о чём можно просить. Ты просто сеешь семена — мысли, сомнения — и надеешься, что они прорастут и расцветут уже на стадии защиты.

Третий день подряд я ощущал, как растёт импульс.

Я переоделся в тюремную робу в камере предварительного заключения и стал ждать помощника шерифа, который должен был отвезти меня обратно в «Башни». Сидя там, я размышлял, как Берг поведёт дело дальше. Казалось, основное ядро её версии уже донесли до присяжных через Друкера.

Завтрашний день почти наверняка будет посвящён моему гаражу. В списке свидетелей обвинения значились ещё один криминалист, обследовавший гараж утром после убийства, эксперт по ДНК, который подтвердит, что кровь на полу принадлежит Сэму Скейлзу, и баллистик, который расскажет об анализе пуль.

И всё же не покидало чувство, что будет что‑то ещё. Что‑то, чего нет в списке. «Октябрьский Сюрприз» — так защитники называли внезапный «подарок» от обвинения в середине процесса.

Что‑то назревало. Я отметил, что Кент Друкер ушёл из зала сразу после своих показаний. Его напарник Лопес не занял его место за столом обвинения. Значит, остаток дня Берг работала фактически «вслепую» — без ведущего детектива, который мог бы подсказать по документам или деталям дела. В делах об убийстве такое почти не случается, и это было сигналом: Друкер и Лопес чем‑то заняты. И если их уже сняли со всех прочих дел на время процесса, значит, это связано именно с моим. Я был уверен: их «Октябрьский Сюрприз» где‑то рядом.

Так нарушали дух справедливого процесса. Откладывая представление нового свидетеля или улик до самого начала суда, прокурор мог потом утверждать, что речь идёт о «вновь открывшихся обстоятельствах» — и что у него просто не было возможности сообщить о них защите заранее. Защита тоже играла в такие игры. У меня, например, были люди, вручившие повестку Луису Оппарицио — моему собственному «Октябрьскому Сюрпризу». Но когда такими хитростями пользовалось государство, имея все рычаги и все карты, это казалось особенно нечестным. Как «Нью‑Йорк Янкиз»: которые всегда забирают лучших игроков, потому что могут себе это позволить. Поэтому моей любимой бейсбольной командой была любая, которая играла против «Янкиз».

Мысли прервал помощник шерифа, пришедший за мной и проводивший вниз, к подземному гаражу для доставки заключённых. Через двадцать минут я сидел на заднем сиденье патрульной машины шерифа — меня везли в «Башни‑Близнецы» по личному распоряжению судьи Уорфилд. За рулём был другой помощник, не тот, что возил меня утром и на прошлой неделе. Лицо казалось знакомым, но я не мог его связать ни с каким эпизодом: за четыре месяца между тюрьмой и судом мимо меня прошли десятки разных помощников шерифа.

Когда мы выехали от здания суда на Спринг‑стрит, я наклонился к металлической решётке, отделявшей меня от водительского места.

— Что с Беннетом? — спросил я. На форме нового водителя значилось имя «Пресли». Оно тоже крутилось, где‑то в памяти, но вспомнить я не мог.

— Перераспределение, — ответил Пресли. — Я буду возить вас до конца недели.

— Звучит неплохо, — сказал я. — Вы недавно работали в блоке для задержанных?

— Нет. Я из транспорта.

— Кажется, я вас уже видел.

— Наверное, потому что я пару раз сидел за вами в суде.

— В этом деле?

— Нет, раньше. Элвин Пресли — мой племянник. Он был вашим клиентом.

Имя и лицо всплыли сразу. Двадцатиоднолетний парень с района, пойманный на продажах наркоты в таких объёмах, что ему светил большой срок. Мне удалось выбить ему год окружной тюрьмы.

— Точно. Элвин — сказал я. — Вы выступали за него на вынесении приговора. Помню, дядя был помощником шерифа.

— Верно.

Вот где был «крючок».

— Как у Элвина дела?

— Нормально. Для него это был тревожный звонок. Взялся за ум, переехал в Риверсайд, подальше от всей этой суеты. Живёт с моим братом, они там ресторан держат.

— Рад это слышать.

— В общем, вы поступили по‑честному по отношению к Элвину, так что я поступлю честно по отношению к вам. В тюрьме есть люди, сильно недовольные вами.

— Можете мне не рассказывать. Я и так знаю.

— Нет, серьёзно. Вам нужно быть начеку.

— Поверь, я в курсе. Вы ведь везёте меня потому, что меня уже пытались задушить в автобусе. Слышали об этом?

— Все слышали.

— А до этого? Кто‑то вообще знал, что такое может случиться?

— Не знаю, мужик. Не я.

— Сегодняшняя газетная статья — полный бред, — сказал я.

— Да, ну… дерьмо случается, когда поднимаешь шум. Запомните.

— Я это знаю всю жизнь, Пресли. Есть что‑то, чего я не знаю?

Я замолчал, давая ему шанс. Он тоже молчал. Я попытался подтолкнуть.

— Похоже, вы рискнули, когда попросили себе мою машину, — сказал я. — Раз уж рискнули, может, и скажете?

Мы свернули в подземный гараж «Башен‑Близнецов». К машине подошли двое помощников шерифа.

— Просто будь осторожен, — сказал Пресли.

Я давно понимал, что являюсь потенциальной мишенью для любого из четырёх с половиной тысяч заключённых за восьмиугольными стенами тюрьмы. Поводом может стать что угодно — стрижка, цвет кожи, случайный взгляд. Но предупреждение о тех, кто по должности должен обеспечивать мою безопасность, — это совсем другой уровень.

— Всегда, — сказал я.

Дверь открылась, и один из помощников потянулся, чтобы отстегнуть наручник от кольца в сиденье и вытащить меня наружу.

— Дом, милый дом, придурок, — бросил он.

Глава 45 

Вторник, 25 февраля

Утреннее заседание прошло для защиты неудачно. Благодаря анализу места преступления, ДНК и баллистике свидетели обвинения убедительно показали: Сэм Скейлз был застрелен в багажнике моего «Линкольна», припаркованного в моём гараже. Орудие убийства так и не предъявили, ни одна улика прямо не связывала меня с нажатием на курок, но это было то, что адвокаты защиты называют «доказательством здравого смысла». Жертву убили в машине подсудимого, в гараже подсудимого. Здравый смысл диктует: ответственность несёт подсудимый. Конечно, в этой цепочке достаточно звеньев для разумного сомнения, но иногда именно здравый смысл становится решающим для присяжных.

Каждый раз, когда я смотрел на лица присяжных в течение утра, я не видел в них ни намёка на скепсис. Они внимательно следили за вереницей свидетелей, которые хотели похоронить меня заживо.

Двоих я даже не стал допрашивать. В их показаниях не было ни одного слабого места, за которое можно было бы ухватиться, ни одной ниточки, за которую стоило тянуть. Мне показалось, что я набрал очко, когда спросил у баллистика, есть ли на пулях следы глушителя. Он ответил, как я и ожидал: звукопоглощающие устройства не соприкасаются с пулей, поэтому определить, был ли установлен глушитель, невозможно.

Но тут Берг отыграла своё. На переадресации она выжала из моего вопроса максимум, добившись от эксперта разъяснения: глушитель вовсе не превращает выстрел в тишину, как в кино; звук всё равно остаётся громким. Я сравнил выход из зала суда в обеденный перерыв с уходом команды в раздевалку, проигрывая по счёту. Мы были близки к поражению, и я чувствовал тяжесть страха, когда заместитель шерифа Чан вёл меня в камеру предварительного заключения.

После того как меня заперли, он должен был привести Мэгги Макферсон с обедом, и я был уверен, что мы разберём утренние удары и попытаемся понять, можно ли что-то исправить на стадии защиты.

Но эти планы рассеялись, как дым, едва я прошёл через стальную дверь из зала суда и Чан повёл меня по коридору в комнату для свиданий адвоката с клиентом. Сразу донёсся женский голос, эхом отражающийся от стали и бетона. Проходя мимо камер по обе стороны, я заглянул через решётку в одну из них — внутри сидела Дана Берг. Теперь я вспомнил, что она поднялась из-за стола обвинения сразу после того, как судья вышла. Но голоса, которые я слышал, принадлежали не ей. Второй женщину я не видел — камера тянулась вправо вдоль стены, за дверью.

Я узнал голос, но не мог сразу вспомнить, кому он принадлежит.

Чан довёл меня до комнаты адвоката и клиента.

— Эй, с кем это Берг сидит? — как будто между прочим спросил я.

— С твоей бывшей девушкой, — так же небрежно ответил Чан.

— С какой именно?

— Скоро узнаешь.

— Да ладно, Чан. Если я всё равно узнаю, скажи сразу.

— Честно — не знаю. Всё под секретом. Слышал только, что её привезли из Чоучилла.

Он захлопнул за мной тяжёлую стальную дверь, и я остался один с единственной зацепкой: Чоучилл. Центральная долина Калифорнии, одна из крупнейших женских тюрем штата. Хотя около восьмидесяти процентов моих клиентов были мужчины, у меня было и несколько заключённых-женщин. Обычно я не отслеживал их судьбу после приговора, но одну бывшую клиентку я запомнил: она, согласно последним сведениям, отбывала пятнадцать лет за непредумышленное убийство именно в Чоучилле. И теперь эхом от бетона точно искажался её голос.

Лиза Траммел. Вот он — «Октябрьский Сюрприз».

Дверь отъехала в сторону, и вошла Мэгги с пакетом нашего обеда. Аппетит пропал моментально. После того как дверь снова громко захлопнулась, я объяснил ей ситуацию.

— Они привели свидетеля, с которым нам придётся бороться, — начал я.

— Кого? — спросила Мэгги.

— Слышишь голоса в другой камере? Это она. Лиза Траммел.

— Лиза Траммел… Откуда я её знаю?

— Моя бывшая клиентка. Её обвиняли в убийстве, и я её «отмазал».

Я увидел, как в лице Мэгги проявился прокурор.

— Господи, точно, — сказала она.

— Её только что привезли из Чоучилла для дачи показаний. Вопрос — о чём?

— И правда, о чём? — спросила Мэгги.

— Не знаю. Но голос узнаю, да и с кем ещё ей там сидеть, как не с Даной Берг. В её деле я перекинул всё на Оппарицио. Он был «козлом отпущения». Я уговорил его использовать «Пятую Поправку».

— Ладно, давай думать, — сказала Мэгги, разворачивая пакет и доставая сэндвичи из «Нискел Динер». Лорна помнила, что мне нравится их «бекон с беконом», и конечно же, его заказала.

Мэгги уже подносила сэндвич ко рту, но остановилась:

— Микки, никого просто так из Чоучилла не возят. Тут что-то особенное. Подумай.

— Пойми, она — лгунья, — сказаля. — И очень хорошая лгунья. Девять лет назад, когда её дело дошло до суда, она убедила и меня. Полностью.

— Ладно. И что она может соврать, чтобы помочь обвинению?

Я покачал головой. Не знал.

— Что угодно, — сказал я. — Я вёл её дело о вымогательстве, потом — по убийству. Она была очень похожа на Сэма Скейлза: искусная лгунья, которая в итоге и меня провела, а потом…

Я щёлкнул пальцами — меня осенило.

— Деньги. Как и Сэм, она мне так и не заплатила. Берг использует её, чтобы подтянуть мотив. Она соврёт про деньги, скажет, что я ей угрожал, требовал, шантажировал, — что угодно.

— Ладно, это нам придётся гасить в суде. Сначала — возражения, потом перекрестный допрос, если её допустят. Но твоя атака на неё будет выглядеть некрасиво.

— Согласен.

— Тогда расскажи мне всё, что нужно знать.

Через полчаса обед закончился, и меня вернули в зал суда. Сиско, вернувшийся из Аризоны, стоял у перил и, по его виду, хотел что-то срочно сообщить. Я попросил Чана снять с меня наручники.

— Можно мне поговорить со следователем? — спросил я.

— Быстрее. Судья уже почти готова.

Я подошёл к перилам, и мы с Сиско могли поговорить достаточно конфиденциально.

— Две новости, — сказал он. — Во‑первых, мы потеряли Оппарицио в Скоттсдейле.

— Что значит «потеряли»? — спросил я. — Я думал, твои ребята должны были с него глаз не спускать.

— Так и было. Они устроились в соседней комнате и ждали, когда он пошевелится, но он так и не пошевелился. Мне только что позвонили: сегодня утром горничная убрала его номер. Его нет. Машина стоит на месте, а самого нет.

— Чёрт.

— Извини, Мик.

— Что-то тут не так. Скажи им, пусть продолжают наблюдать за машиной. Он может вернуться за ней.

— Они уже в машине, — сказал Сиско. — Плюс пытаются понять, как он вообще вышел из номера. В коридоре же камеры.

— Ладно. А вторая новость?

— Помнишь Херба Даля, этого мерзкого кинопродюсера, который когда-то встречался с Лизой Траммел?

— И что с ним?

— Он сидит в коридоре у входа в зал. Думаю, его тоже позвали свидетелем.

Я кивнул. Картина становилась яснее.

— Лизу привезли из Чоучилла, — сказал я. — Она тоже ждёт своей очереди.

— В списке свидетелей их не было, — сказал Сиско.

— «Октябрьский Сюрприз», — сказал я. — Слушай, вот что: выйди, позвони Лорне, пусть поднимает дело Лизы Траммел и приносит её письма, которые она мне писала все эти годы. Как только Лорна подойдёт, передай всё Мэгги. Придётся, возможно, подождать её на Спринг‑стрит.

— Понял.

— И держи меня в курсе насчёт Оппарицио.

— Сделаю.

Сиско вышел, а я сел как раз в тот момент, когда заместитель шерифа Чан объявил о возобновлении заседания, и судья вошла в зал. Мэгги поднялась одновременно со мной, давая Уорфилд сигнал: есть вопросы до приглашения присяжных. Я ещё не успел рассказать ей ни о Хербе Дале, ни о «письмах ненависти» от Лизы.

Я посмотрел на стол обвинения и увидел, как вслед за Мэгги встаёт и Берг.

— Вернёмся к протоколу, — сказала Уорфилд. — Мисс Макферсон, я видела, что вы поднялись первой. Хотите обратиться к суду?

— Да, Ваша честь, — ответила Мэгги. — Защите стало известно, что государство намерено представить свидетеля, имя которого не было ни в одном из списков, предоставленных нам. Этот свидетель — осуждённая убийца, ранее лгавшая под присягой, и она сделает это снова, если ей позволят дать показания.

— Для меня это новость, — сказала Уорфилд. — Мисс Берг, вы тоже стоите. Выскажетесь?

— Да, Ваша честь, — ответила Берг.

Пока она представляла Лизу Траммел как свидетеля и обосновывала необходимость её показаний, я потянул Мэгги за рукав, и она наклонилась ко мне.

— У неё есть запасной свидетель в коридоре, — прошептал я. — Кинопродюсер Херб Даль. Лиза и Даль уже сговаривались против меня во время её процесса.

Мэгги лишь кивнула, выпрямилась и снова сосредоточилась на аргументах Берг перед судьёй.

— Это систематические доказательства, Ваша честь, — говорила Берг. — Доказательства прошлых неправомерных действий: того, как подсудимый обращался с клиентами — требовал денег, а потом угрожал и реализовывал угрозы, если денег не получал. Кроме того, у меня есть второй свидетель, Герберт Даль, который лично сталкивался с подобным и которому мистер Холлер также угрожал из‑за денег.

— Вы пока так и не объяснили, почему эти свидетели внезапно появляются сегодня в моём зале без уведомления защиты и суда, — сказала Уорфилд. — Я почти уверена, что следующий аргумент мисс Макферсон будет о том, что защита поставлена в заведомо невыгодное положение. И это очень весомый аргумент.

Берг возразила: мол, никакого «заговора» нет, поскольку она узнала о Траммел и Дале лишь в субботу, когда вскрыла письмо Лизы, отправленное после просмотра телерепортажа о деле Скейлза. Прокурор передала судье письмо и конверт с почтовым штемпелем. Копию она дала Мэгги.

— Ваша честь, это письмо оказалось на моём столе в прошлую среду, — сказала Берг. — Вы видите штемпель: день до этого. Как вы знаете, на прошлой неделе суд шёл без перерывов. У меня физически не было времени разбирать почту. Я занялась ей в субботу и обнаружила письмо. Немедленно связалась с детективом Друкером, и мы поехали в Чоучилл поговорить с мисс Траммел и оценить её как свидетеля. Мы выслушали её историю и решили, что присяжные должны её услышать, если нам удастся её подтвердить. Она назвала имя Герберта Даля. Пока мисс Траммел везли сюда вчера, детектив Друкер закончил показания и поехал допрашивать мистера Даля. Никаких хитростей тут нет. Мы представили этих свидетелей суду, как только убедились в их правдивости и значимости.

Пока Мэгги возражала, я читал письмо. Там в однобокой манере рассказывалось, как плохо я якобы обращался с Лизой Траммел. Она обвиняла меня в том, что я посадил её в тюрьму и оставил без копейки. По её версии, мной руководили жадность и жажда внимания прессы — качества, которые, по иронии, лучше всего описывали её саму.

В конце концов, Мэгги не удалось переубедить судью. Уорфилд постановила: Траммел и Даль могут дать показания, а присяжные сами решат, верить им или нет.

— Однако, — добавила она, — я дам защите достаточно времени для подготовки к допросу этих свидетелей, если это необходимо. Мисс Макферсон, сколько вам нужно?

— Могу ли я посоветоваться с клиентом? — спросила Мэгги.

— Конечно, — ответила судья.

Мэгги села и придвинулась ближе ко мне.

— Прости, — сказала она. — Я должна была это предотвратить.

— Не бери в голову, — сказал я. — Ты сделала всё, что могла. И не переживай: обвинение только что совершило большую ошибку.

— Правда? По ощущениям, она как раз добилась своего.

— Да. Но теперь мы можем использовать Траммел, чтобы открыть дверь к Оппарицио. А потом уничтожим её на перекрёстном.

— Значит, сколько времени на подготовку?

— Нисколько. Сразу берём её.

— Ты уверен?

— Я уже послал Сиско за Лорной и досье Траммел с её письмами. Думаю, мы сможем ответить на их «Октябрьский Сюрприз» собственным.

— Ладно. Рассказывай. 

Глава 46 

Я услышал голос Лизы Траммел ещё до того, как увидел её в зале. Её ввёл заместитель шерифа Чан. Я увидел женщину, которую едва узнал. Волосы поседели и были подстрижены почти под машинку. Бумажно-бледная кожа обтягивала скулы, словно она стала вдвое легче той женщины, которую я защищал десять лет назад. На ней висел мешковатый оранжевый тюремный комбинезон, над левой бровью — расплывшаяся синяя татуировка: ряд звёзд дугой. Все взгляды присяжных были прикованы к этой «диковинке», когда она встала для приведения к присяге.

Как только Траммел села в кресло, Дана Берг подошла к кафедре и начала.

— Мисс Траммел, где вы сейчас проживаете?

— В женской тюрьме Центральной Калифорнии, в Чоучилле.

— Как долго вы там находитесь?

— Шесть лет. До этого три года была в Короне.

— Корона — это тоже тюрьма?

— Да.

— За что вы были осуждены?

— Пятнадцать лет за непредумышленное убийство.

— В чём заключались обстоятельства преступления?

— Я убила своего мужа. Он очень жестоко ко мне относился, и я положила этому конец.

Я следил больше за присяжными, чем за Траммел. Их реакция на неё определяла, как Мэгги будет строить перекрёстный допрос. Сейчас они были внимательны, свежие после обеда. Появление такого свидетеля резко сменило привычный ритм и удерживало их интерес. Я заметил, как шеф-повар из «Голливуд Боул» наклонилась вперёд и села на край стула.

— Вы знакомы с подсудимым Майклом Холлером? — спросила Берг.

— Да. Он был моим адвокатом.

— Можете показать его присяжным?

— Да.

Траммел указала на меня. Наши взгляды встретились. В её глазах пылала чистая ненависть.

— Расскажите присяжным о ваших отношениях, — попросила Берг.

Лиза не спешила отводить от меня взгляд.

— Я наняла его примерно одиннадцать лет назад, чтобы он попытался спасти мой дом, — сказала она. — Я была матерью-одиночкой девятилетнего сына, отставала по ипотеке, банк собирался забрать дом. Я наняла его после того, как получила по почте листовку.

Она впервые появилась у меня на фоне волны обращений по поводу лишения права выкупа после кризиса 2008 года. Защита от дефолта частного лица, стала растущей нишей, и я, как и многие уголовные адвокаты, взялся за такие дела. Я зарабатывал прилично, содержал офис, несколько человек — и, к несчастью, познакомился с Лизой Траммел.

— Вы тогда работали? — спросила Берг.

— Я была учителем, — ответила Лиза.

— И смог ли мистер Холлер вам помочь?

— И да, и нет. Он отсрочил неизбежное. Подал бумаги, оспорил действия банка, и ещё больше года всё тянулось.

— Что было дальше?

— Меня арестовали. Обвинили в убийстве человека из банка, который забирал мой дом.

— Как его звали?

— Митчелл Бондюран.

— Вас судили за его убийство?

— Да.

— Кто был вашим адвокатом?

— Он. Холлер. Дело привлекло много внимания в прессе. И он буквально умолял меня позволить ему меня защищать.

— Почему, как вы думаете?

— Как я и сказала, дело было громким. Бесплатная реклама для него. Это и было условием. У меня не было денег на адвоката, поэтому я согласилась.

— Дело дошло до вердикта?

— Да. Меня признали невиновной.

— Вы имеете в виду оправдательный вердикт?

— Да. Меня признали невиновной присяжные.

При этих словах Траммел повернулась к присяжным, словно говоря: присяжные уже верили мне однажды — должны поверить и сейчас. Я скользнул взглядом по первому и второму ряду — они смотрели на неё, как зачарованные, — потом перевёл взгляд в зал. Моя дочь тоже внимательно наблюдала.

— Был ли у вас финансовый спор с мистером Холлером? — продолжила Берг.

— Да, был.

— Из‑за чего?

— На процессе присутствовал кинопродюсер, который хотел снять фильм по делу. В то время тема дефолта была на слуху, людям было интересно. Особенно потому, что я оказалась невиновной, понимаете?

— Как его звали?

— Херб Даль. У него был контракт с «Арчвай Пистурес», он приносил им проекты. Он сказал, что они заинтересованы в истории.

— И как это переросло в спор с мистером Холлером?

— Адвокат сказал, что хочет гонорар. Где-то в середине процесса заявил, что хочет долю от будущих доходов за фильм.

Я медленно покачал головой. Это движение не было рассчитано на присяжных — просто неконтролируемая реакция на ложь. Но Берг заметила.

— Ваша честь, — сказала она, — не могли бы вы попросить мистера Холлера не демонстрировать реакции, отвлекающие присяжных?

Уорфилд посмотрела на меня.

— Мистер Холлер, вам следует это знать и без напоминаний, — сказала она. — Пожалуйста, воздержитесь от подобных проявлений.

— Да, Ваша честь, — ответил я. — Но трудно не реагировать, когда о тебе врут…

— Мистер Холлер, — резко оборвала судья. — И от комментариев придётся воздержаться.

Губы судьи сжались в тонкую линию — я уже видел, как она мысленно назначает мне взыскание за неуважение к суду. Но в итоге передумала.

— Считайте это предупреждением, — сказала она. — Продолжайте, мисс Берг.

— Мисс Траммел, — продолжила прокурор, — мистер Холлер говорил вам, сколько денег он хочет?

— Да, — ответила Лиза. — Четверть миллиона долларов.

— Вы согласились?

— Нет. У меня не было таких денег, а Херб Даль сказал, что максимум, что мне светит, — половина этой суммы в качестве аванса за права на историю.

— Как отреагировал мистер Холлер?

— Он угрожал. Сказал, что будут последствия, если я ему не заплачу.

— Что произошло дальше?

— Меня оправдали. Я сказала ему, что сделка есть сделка. Он получил свою рекламу — особенно после вердикта. Сказала, что, возможно, ему всё равно заплатят, когда начнут снимать, потому что придётся использовать его имя, его работу в суде и всё такое.

— Он согласился?

— Нет. Сказал, что будут последствия, и я пожалею.

— Что было потом?

— Полиция пришла ко мне домой с ордером и нашла моего мужа. Он был похоронен на заднем дворе. Я закопала его после его смерти. Я боялась, что никто не поверит про насилие и что я потеряю сына.

Она уже плакала — голос дрожал, хотя лицо оставалось почти неподвижным. Для меня это было чистое притворство. Но Берг сделала паузу, подчёркивая момент. Присяжные не сводили с Лизы глаз, на некоторых лицах читалось сочувствие — в том числе у шеф-повара из «Голливуд Боул».

Это было настоящее бедствие.

Я наклонился к Мэгги.

— Чистейший бред, — прошептал я. — Сейчас она ещё более искусная мошенница, чем тогда.

В ту секунду мне показалось, что в глазах Мэгги тоже мелькнуло сочувствие. Я не рискнул оборачиваться, чтобы посмотреть на лицо дочери.

— Мистер Холлер представлял вас в этом деле, связанном со смертью мужа? — спросила Берг.

— Нет. Конечно, нет, — ответила Лиза. — Это он рассказал им, что я похоронила Джеффри. Мне был нужен кто-то, кто…

— Возражение, слухи, — вмешалась Мэгги.

— Поддерживается, — сказала Уорфилд. — Ответ — «нет». Присяжные игнорируют остальное.

Берг на миг сменила курс, явно пытаясь всё-таки вытащить нужный ей смысл: будто я выдал тайну клиентки полиции в отместку за деньги. Отсюда рукой подать до идеи, что я мог убить Скейлза за долги.

— Был ли момент, когда вы начали подозревать, что не можете доверять мистеру Холлеру как своему адвокату? — спросила она.

— Да, — ответила Лиза.

— Когда?

— Когда нашли тело моего мужа и меня арестовали. Я знала, что это он донёс. Больше никто не знал. Это была расплата…

— Возражаю, — сразу же сказала Мэгги. — Предположение фактов, которых нет в доказательствах. Мисс Берг пытается подсунуть присяжным чистую фантазию. Нет никаких записей о нарушении адвокатской тайны со стороны мистера Холлера, но обвинение…

— Вы рассказали им! — выкрикнула Лиза, указывая на меня пальцем. — Только вы знали. Это была расплата…

— Тишина! — рявкнула Уорфилд. — Поступило возражение, свидетель обязана молчать.

Голос судьи обрубил Траммел, как топор. Она выдержала паузу, оглядела зал и продолжила уже спокойнее.

— Мисс Берг, объясните свидетелю, что является слухами, а что — нет, и держите её под контролем, — сказала судья. — Ещё одна подобная вспышка — и вы обе получите взыскание за неуважение к суду.

Она повернулась к присяжным:

— Присяжные игнорируют сказанное свидетелем. Это слухи, не доказательства.

Потом к адвокатам:

— Продолжайте, мисс Берг. Осторожнее.

Когда внимание снова переключилось на Берг, я услышал позади шёпот и увидел, что Сиско тянет папку через перила. Я похлопал Мэгги по руке и жестом попросил её взять материалы. Она тут же раскрыла папку.

Тем временем Берг явно предпочла свернуть прямой допрос: она уже донесла до присяжных, что я якобы мстителен, когда речь о деньгах.

— Ваша честь, у меня больше нет вопросов к свидетелю, — сказала она.

Судья передала слово защите, и Мэгги попросила короткий перерыв перед перекрёстным допросом. Уорфилд дала пятнадцать минут, и мы использовали их, чтобы пролистать письма Траммел за все годы.

Когда заседание возобновилось, Мэгги была готова. Она встала с блокнотом и подошла к кафедре, сразу взяв высокий темп.

— Мисс Траммел, вы когда‑нибудь лгали полиции? — спросила она.

— Нет, — ответила Лиза.

— Никогда?

— Я сказала «нет».

— А под присягой лгали?

— Нет.

— То есть сейчас вы тоже говорите правду под присягой?

— Да, я…

Берг возразила, обвинив Мэгги в давлении на свидетеля. Судья поддержала и посоветовала двигаться дальше. Мэгги послушалась — формально.

— Верно ли, что вы изначально согласились делиться с мистером Холлером любыми доходами от фильма по вашей истории? — спросила она.

— Нет. Он хотел славы, а не денег. Такой была договорённость.

— Вы убили Митчелла Бондюранта?

Траммел непроизвольно отодвинулась от микрофона — вопрос застал её врасплох. Берг вскочила, напомнив судье, что Лиза была оправдана по делу Бондюранта.

— Все знают, что оправдательный вердикт — это не то же самое, что доказанная невиновность, — сказала Мэгги.

Судья разрешила Лизе ответить.

— Нет, я не убивала Митчелла Бондюранта, — звонко произнесла она.

— Тогда в суде установили, кто его убил? — спросила Мэгги.

— Был подозреваемый.

— Кто?

— Луис Оппарицио. Гангстер из Вегаса. Его вызывали, но он сослался на Пятую поправку и отказался свидетельствовать.

— Почему он вообще стал подозреваемым?

— Потому что у него были какие‑то дела с Бондюрантом. Тот обратился в ФБР, началось расследование, а потом его убили.

— После вашего оправдания Оппарицио предъявляли обвинения?

— Нет, никогда.

Имя Оппарицио вошло в протокол. Присяжные его услышали. Даже если бы больше из этого допроса нам ничего не перепало, одного этого было достаточно, чтобы развивать тему на стадии защиты.

Но Мэгги не закончила. Она попросила минуту, вернулась к столу защиты, взяла письма из досье Лизы — всё по плану. Она хотела, чтобы Лиза внимательно следила за каждым её движением и понимала, что её ждёт.

— Итак, мисс Траммел, вы явно считаете мистера Холлера виновным в том, что вы сейчас сидите в тюрьме, верно? — спросила Мэгги.

— Я сама признала вину, — ответила Лиза. — Не было суда. Я призналась и взяла ответственность на себя.

— Но вы вините мистера Холлера в том, что полиция обнаружила тело вашего мужа на заднем дворе, верно?

— Мне показалось, судья запретила на это отвечать.

— Вам нельзя говорить за него. За себя вы говорить можете.

— Тогда да. Виню.

— Но разве это не вы угрожали мистеру Холлеру и не вы неоднократно писали ему, что он «ответит» за свои действия? — спросила Мэгги.

— Нет. Это неправда.

— Вы помните, что отправляли мистеру Холлеру серию писем из тюрьмы? — спросила Мэгги.

Лиза замялась.

— Это было давно. Не помню.

— А более свежие письма? Скажем, год назад. Вы писали мистеру Холлеру из Чоучилла?

— Не помню.

— Каков ваш номер заключённой в Чоучилле?

— A‑V‑1‑8‑1‑7‑4.

Мэгги посмотрела на судью:

— Ваша честь, можно я подойду к свидетелю?

Получив разрешение, она передала Лизе конверт.

— Откройте, пожалуйста, и достаньте письмо. Вы узнаёте письмо, отправленное девятого апреля прошлого года мистеру Холлеру? — спросила она.

Берг тут же возразила:

— Ваша честь, мне этот документ не показывали. Письмо мог написать кто угодно.

— Возражение отклоняется, — сказала Уорфилд. — Как только мисс Макферсон завершит установление подлинности через этого свидетеля, вы сможете задать вопросы. Продолжайте, мисс Макферсон.

— Это ваш номер заключённой на конверте, мисс Траммел? — спросила Мэгги.

— Да. Но я его не писала.

— А подпись в конце письма? Ваша?

— Похожа. Но я не уверена. Её могли подделать.

— Тогда посмотрите на остальные четыре письма. Там та же подпись и тот же номер заключённой?

Лиза оглядела письма, разложенные перед ней.

— Да, — сказала она наконец. — Похоже на мою подпись, но я не уверена. В тюрьме много женщин, которые подделывают подписи на чеках.

— То есть вы хотите сказать, что кто-то девять лет подряд подделывал ваши письма адвокату? — уточнила Мэгги.

— Не знаю. Всё возможно.

Но нет, не всё. И Мэгги её топила.

— Ваша честь, — сказала она, — защита предлагает принять эти письма как вещественные доказательства защиты A–E.

Она передала их секретарю для маркировки.

— При необходимости офис-менеджер мистера Холлера подтвердит получение этих писем и то, что они все годы лежали в её деле, — добавила Мэгги.

— Давайте посмотрим, — сказала судья.

Мы с Мэгги подошли к скамье. Уорфилд пролистала оригиналы, Берг дали копии.

— Как бывший судья по уголовным делам и прокурор с двадцатилетним стажем, — сказала Мэгги, — я могу сообщить суду: в государственных тюрьмах заключённым не разрешают отправлять анонимную корреспонденцию. Именно поэтому номер заключённого всегда указан в обратном адресе.

— Даже если письма от неё, возникает вопрос релевантности, — возразила Берг.

— О, они более чем уместны, мисс Берг, — сказала судья. — Она только что обвиняла подсудимого в угрозах из‑за денег. Вещественные доказательства приняты. Продолжайте, мисс Макферсон.

Мы вернулись на свои места. Мэгги подошла к свидетелю и положила перед ней одно из писем.

— Мисс Траммел, вы писали это письмо и отправляли мистеру Холлеру из Чоучилла? — спросила она.

Лиза долго молча читала текст.

— Понимаете, — сказала она, — девять лет назад, в центре приёма заключённых, мне поставили диагноз «биполярное расстройство». Иногда я впадаю в состояние фуги и делаю вещи, которых не помню.

— Это ваш номер заключённой на конверте? — повторила Мэгги.

— Да. Но я не знаю, кто его туда поставил.

— Это ваше имя под письмом?

— Да, но его мог написать кто угодно.

— Прочитайте письмо присяжным, пожалуйста, — сказала Мэгги.

Лиза посмотрела на Берг, затем на судью — надеясь, что кто‑то её спасёт. Но спасения не было.

— Читайте, мисс Траммел, — сказала Уорфилд.

Она ещё раз посмотрела на письмо, затем начала:

— «Дорогой придурок-адвокат. Просто хотела, чтобы ты знал: я о тебе не забыла. Никогда. Ты всё испортил, и однажды тебе придётся за это ответить. Я не видела сына уже шесть лет. Из‑за тебя! Ты — полное дерьмо. Ты называешь себя адвокатом, но ты — ничто. Надеюсь, ты нашёл Бога, потому что он тебе понадобится».

Я наблюдал за присяжными, пока она читала. С каждой строкой доверие к Лизе на их лицах таяло. И часть этого, я был уверен, переходила на Берг. Прокурор сидела за столом, понимая, что её ослепила жадность — жадность до ещё одной улики против меня. Она услышала историю Лизы от Друкера и решила, что эта «бомба» захлопнет за мной дверь тюрьмы.

Но её «Октябрьский Сюрприз» оказался «Февральским Провалом». Она даже не стала вызывать Херба Даля. Его уже отпустили. Было не ясно, насколько сильно промах с Лизой ударит по обвинению в глазах присяжных — особенно после утренней демонстрации твёрдых доказательств того, что Скейлза убили в моём гараже. Но к концу дня Берг, видимо, почувствовала достаточно уверенности, чтобы формально завершить свою часть процесса. Каких бы свидетелей она ни оставила в запасе, она решила сохранить их для опровержения — для финального акта.

— Ваша честь, — сказала она, — государство завершает представление доказательств. 

Глава 47 

Среда, 26 февраля

Ночью я почти не спал, лежа на койке и прислушиваясь к хаотичным крикам и ругани отчаявшихся людей в темноте. Слышал хлопки стальных дверей и дурашливый смех помощников шерифа, работавших в ночную смену. Временами меня буквально трясло: я чувствовал физическую дрожь от тяжести момента. Как можно спать, когда понимаешь, что ближайшие два дня определят всю дальнейшую жизнь? В глубине души я знал: если всё пойдёт по худшему сценарию, жить «дальше» я не захочу. Я найду способ уйти сам.

Тюрьма заставляет думать о последней стене. Они могут забрать ремень и шнурки, но не могут помешать тебе перелезть через неё. У меня было три клиента, которые сделали это — покончили с собой в течение нескольких недель после приговора. Теперь, когда перспектива долгого срока нависла над моей собственной головой, я понимал и уважал их выбор. Я знал, что сделаю то же самое.

Заместитель шерифа Пресли отвёз меня в суд пораньше, и я сидел в камере предварительного заключения, ожидая начала заседания. Когда Мэгги и Сиско привели ко мне на предсудебное совещание, я понял по их лицам: новости плохие.

— Оппарицио всё ещё нет? — предположил я.

— Нет, — сказала Мэгги. — Всё хуже.

— Он мёртв, — сказал Сиско.

— Нам придётся всё перестроить, — сказала Мэгги. — Полностью. Поменять порядок…

— Подождите, — сказал я. — Стоп. Что значит — мёртв?

— Его убрали, — сказал Сиско. — Тело нашли прошлой ночью. Его выбросили на обочину недалеко от Кингмана.

— Это по дороге в Вегас. Как так, если двадцать четыре часа назад твои ребята, как ты говорил, держали его «под замком»?

— Помнишь, я говорил, что у него на двери была камера? — сказал Сиско. — Сегодня с утра её посмотрели. В понедельник вечером он заказал обслуживание в номер. Ничего необычного — он обычно ел в комнате. Но в этот раз ужин привезли на тележке, накрытой скатертью.

— Вот так его и вывезли? — спросил я.

— Ага. Под тележкой. Какой‑то тип, переодетый официантом, избил его в номере, засунул под тележку и вывез. Он перехватил заказ у сервисного лифта. Настоящего официанта мои люди нашли у него в квартире. Тот признался: ему заплатили за то, чтобы он отдал красный пиджак и ушёл домой. Он был в стельку пьяный.

— Откуда этот псевдоофициант вообще знал, где он? — спросил я.

— Полагаю, Оппарицио кому‑то позвонил и сообщил, что ему пришла наша повестка, — сказал Сиско. — Ему обещали «вытащить» его оттуда. Потом сделали подставу с обслуживанием номеров — с той разницей, что его не спасли, а убили.

— Зачем? — спросил я.

— Кто знает? — сказал Сиско. — Возможно, не захотели рисковать и тащить его в суд. Они знали, что он уже скомпрометирован.

Я посмотрел на Мэгги, ожидая её анализа.

— Мотивов может быть много, — сказала она. — Но можно уверенно сказать одно: он стал обузой. Мы не можем сейчас зацикливаться на этом, Микки. Это меняет всё. Как теперь выстраивать защиту? Как указывать на Оппарицио, если он мёртв?

— А Босх? — спросил я. — Он знает?

— Я ему сказал, — ответил Сиско. — У него до сих пор связи в Аризоне и Неваде с тех времён, когда он был в полиции. Он собирался сделать несколько звонков, посмотреть, что можно выяснить.

Я замолчал на несколько минут. В голове крутились варианты: как перестроить стратегию, если наша «третья сила» исчезла. Я понимал: смерть Оппарицио не меняет сути нашей теории, но, как сказала Мэгги, резко усложняет её подачу.

— Ладно, — наконец сказал я. — Нам нужно пережить сегодняшний день, а потом перегруппироваться. Кто у нас готов?

— У нас есть Шульц из Агентства по охране окружающей среды, — сказала Мэгги. — Он приехал вчера вечером. Я сказала ему, что, вероятно, он будет нужен завтра, но можем подтянуть его на сегодня. Он живёт в «Билтморе».

— Давайте его, — сказал я. — Ещё у нас Друкер. Можем начать с этого.

— На сегодня ещё заявился детектив из округа Вентура, который арестовывал Сэма в прошлый раз, — сказал Сиско. — Гарри его уговаривал. Но повестки нет, так что поверю, когда увижу. Ещё у нас Мойра из «Красного Дерева» и эксперт по рогипнолу по повестке. Как только мы закончим тут, я проверю, кто уже в коридоре.

— А что с девушкой Оппарицио? — спросил я.

— Мы вручили ей повестку в ту же ночь, когда исчез Оппарицио, — сказал Сиско. — Она должна была приехать в четверг. Но теперь, после его смерти, она, скорее всего, исчезла. Мы переключили наблюдение с неё на самого Оппарицио, так что…

— …так что теперь не знаем, где она, — закончил я. — То есть на неё рассчитывать нельзя, если только она по чистой совести не решит выполнить повестку. Я бы поставил на это ноль.

— Зато есть ты, — сказала Мэгги.

— Я не собирался давать показания, — сказал я.

— Теперь, возможно, придётся, — ответила она. — Без живого Оппарицио, который мог бы подстраховать нас, нам, вероятнее всего, понадобишься именно ты, чтобы связать всё воедино перед присяжными.

— Если я выйду свидетельствовать, Берг вытянет всё: таблетки, реабилитацию, любую грязь, — сказал я. — Вся моя история окажется на виду.

— Я не переживаю, — сказала Мэгги. — Ты умеешь защищать себя.

Я помолчал ещё.

— Ладно. Начнём с Друкера, потом остальных, — сказал я. — Надеюсь, до меня очередь дойдёт не раньше завтра. Что насчёт агента Рут из ФБР?

— Я ей звонила, оставляла сообщения, — сказала Мэгги. — Буду продолжать.

Дверь открылась, и заместитель шерифа Чан просунул голову:

— Пять минут.

Я поднялся, но вспомнил ещё одну тему:

— А что с Милтоном? Мы получили записи телефонных разговоров? — спросил я.

— Да, я собиралась рассказать позже, — сказала Мэгги. — Не хотела добивать тебя ещё и этим. Мы их получили, но они нам не помогают.

— Почему? — спросил я.

— Он действительно получил сообщение в то самое время, когда его видно на видео, — сказала она. — Но это было от другого копа, который смотрел камеры в ту ночь. Тот просто спрашивал, во сколько они пойдут ужинать и куда.

— Может, они что-то подделали? — спросил я.

— Документы выглядят подлинными, — сказала Мэгги. — Проверить на фальсификацию можно, но точно не на этой неделе.

— Значит, от этого хода откажемся, — сказал я.

— Проблема в том, что Берг от него не откажется, — сказала Мэгги. — В рамках раскрытия информации она тоже всё получила. Можешь не сомневаться: она вытащит это в опровержение.

Это был удар. Потеряв Оппарицио и подарив обвинению приличную карту для опровержения, мы начинали день уже в минусе. Я понимал, что встреча с Друкером будет непростой, но мне нужна была возможность хоть немного пробить дыру в их деле.

Спустя пять минут я сидел за столом защиты, когда судья Уорфилд вошла и заняла своё место. Присяжных посадили, судья посмотрела на меня и попросила вызвать первого свидетеля. Она выглядела чуть удивлённой и, возможно, разочарованной, когда я назвал Кента Друкера. Наверное, она считала, что начинать защиту с вызова свидетеля обвинения — слабый ход.

Сам Друкер тоже выглядел удивлённым. Он сидел на галерке, но теперь прошёл через ворота к месту свидетеля, по пути взяв на столе обвинения дело об убийстве — освежить память при необходимости.

Судья напомнила ему, что он всё ещё под присягой после предыдущих показаний.

— Детектив Друкер, сколько раз вы обыскивали мой дом? — спросил я.

— Дважды, — ответил он. — На следующий день после убийства и в январе, когда мы вернулись к обыску.

— Сколько раз вы обыскивали мой склад?

— Один раз.

— Мои два других «Линкольна»?

— Один раз.

— Можете назвать эти обыски тщательными?

— Мы стараемся быть максимально тщательными.

— «Стараетесь»? — уточнил я.

— Мы были тщательными, — поправился он.

— Если вы были настолько тщательны при первом обыске моего дома, зачем понадобился второй?

— Расследование продолжалось, появлялась новая информация, и мы поняли, что нужно вернуться и поискать дополнительные доказательства.

— Вчера один из экспертов обвинения показал, что баллистические характеристики пуль, которыми был убит Сэм Скейлз, указывают на пистолет «Беретта» калибра .22. Вы с этим согласны?

— Да.

— И после всех ваших тщательных обысков моих домов и машин вы нашли такое оружие?

— Нет.

— Боеприпасы к нему?

— Нет.

— Эксперты обвинения также показали, что есть веские основания считать: убийство произошло в гараже под моим домом. Вы согласны?

— Да.

— Коронер указал время смерти — между десятью часами вечера и полуночью. Вы согласны?

— Да.

— Проводился ли опрос соседей в районе, где произошли убийства?

— Я лично нет, но опрос проводился.

— Кем?

— Другими детективами и патрульными по поручению моего напарника.

— Сколько времени он занял?

— Около трёх дней. Приходилось возвращаться, чтобы застать людей дома.

— Вы были дотошны?

— Да. У нас был список всех домов, мы обязательно разговаривали хотя бы с кем‑то по каждому адресу.

— Сколько человек заявили, что слышали выстрелы между десятью и полуночью в ночь убийства?

— Никто. Ни одного сообщения.

— Учитывая ваш опыт и знания, сделали ли вы из этого какие‑то выводы?

— Не совсем. Могло быть много причин.

— Но вы по‑прежнему уверены, основываясь на доказательствах, что Сэм Скейлз был убит в моём гараже?

— Да.

— Вы предполагаете, что ворота гаража были закрыты во время стрельбы, чтобы заглушить звуки?

— Мы рассматривали такой вариант, но это будет предположение.

— А вы не любите строить предположения в деле об убийстве, верно?

— Верно.

— Не вдаваясь пока в результаты, вы уже сообщили присяжным, что полиция проводила звуковые испытания в моём гараже, так?

— Да.

— Опять же, не раскрывая пока результаты, скажите: кто‑нибудь был наверху, в спальне, когда в гараже стреляли, чтобы проверить, слышно ли выстрелы?

— Нет.

— Почему?

— На тот момент это не входило в наши задачи.

Я хотел показать присяжным возможный сценарий: я мог спать наверху, в то время как выстрелы глушились многотонной бетонной коробкой гаража.

— Хорошо, — сказал я. — При опросе соседей вам поступали сообщения о других странных звуках или событиях в ночь убийства?

— Одна соседка сказала, что слышала спор двух мужчин, — ответил Друкер.

— Правда? Но вы не сочли нужным рассказать об этом присяжным в прошлый раз?

— Нет.

— Почему? Спор двух мужчин в ночь убийства не показался вам важным?

— После токсикологического отчёта мы пришли к выводу, что Сэм Скейлз в момент убийства, скорее всего, был без сознания.

— То есть соседка, слышавшая спор, солгала или ошиблась?

— Мы считаем, что она ошиблась. Возможно, это был телевизор, возможно, другая ночь. Там много неопределённостей.

— Поэтому вы просто не стали говорить присяжным?

— Мы ничего не «скрывали». Мы…

— То есть если что-то не укладывается в вашу версию, вы просто убираете это из поля зрения присяжных? — перебил я.

Берг тут же возразила, и Уорфилд поддержала её, посоветовав дать свидетелю договаривать ответы. Я кивнул.

— Продолжайте, детектив, — сказал я.

— Мы оцениваем каждого потенциального свидетеля, — сказал Друкер. — Этот источник показался нам недостоверным. Никто больше не слышал спора, и были основания считать, что свидетельница могла ошибиться с датой. Мы ничем не манипулировали.

Я попросил у судьи минуту, вернулся к столу и наклонился к Мэгги.

— У тебя под рукой протокол ареста из Вентуры? — прошептал я.

Она уже держала его наготове и передала мне.

— Что ещё мне стоит вытащить до финального удара? — спросил я.

Мэгги задумалась.

— Думаю, всё. Пора наносить удар, — сказала она.

— Шульц уже здесь? — спросил я.

— Сиско писал: он в коридоре и готов, — ответила Мэгги. — Раунтри тоже там, сидит с Гарри. Бармен, правда, пока не объявился.

— Хорошо. В зависимости от того, как пойдёт дальше, я, возможно, вызову детектива Раунтри, — сказал я.

— И ещё: не хочу тебя отвлекать, но агент Рут сидит на заднем ряду, — добавила Мэгги.

Я задержал на ней взгляд. Не был уверен, как относиться к присутствию агента ФБР. Она пришла наблюдать и докладывать? Или смерть Луиса Оппарицио что‑то для неё изменила?

— Мистер Холлер, — напомнила судья, — мы ждём.

Я кивнул Мэгги и вернулся к кафедре. Взгляд снова упёрся в Друкера.

— Детектив, вы ранее свидетельствовали, что Сэм Скейлз пользовался именем Уолтер Леннон на момент смерти. Так?

— Если я это свидетельствовал, значит, так. Не обязательно повторять, — ответил он.

— Учту, детектив. Что ещё вы выяснили насчёт Уолтера Леннона?

— Где он жил. Где якобы работал.

— Где?

— Своему арендодателю он сказал, что работает на нефтеперерабатывающем заводе «Биогрин» недалеко от дома в Сан-Педро. Мы это не подтвердили.

— Вы пытались?

— Мы связались с «Биогрин». У них не оказалось ни Уолтера Леннона, ни Сэма Скейлза в списках. Руководитель отдела кадров не узнал его по фотографии.

— На этом вы и остановились?

— Да.

— Вы знаете, чем занимается «Биогрин»?

— Это нефтеперерабатывающий завод. Перерабатывают нефть, производят чистое топливо.

— Переработанная нефть — это смазочный материал? — спросил я.

Друкер замялся, понимая, что я подвожу его к провалу.

— Не знаю, — сказал он.

— Вы не спросили у них? — уточнил я.

— Мы разговаривали с кадровиком. Сомневаюсь, что она это знает.

Я едва сдержал улыбку. Друкер оборонялся и пытался выставить очевидный пробел в расследовании моей проблемой.

— Спасибо, детектив, — сказал я. — Слышали ли вы выражение «Зверь, истекающий кровью»?

Он снова задумался.

— Не могу сказать, что слышал, — ответил он.

— Ладно, вернёмся к другому, — сказал я. — Объясните присяжным, какую роль в этом деле играл Луис Оппарицио?

— Я не могу, — сказал Друкер.

— Вы знаете это имя?

— Да. Слышал.

— В каком контексте?

— Оно всплыло в этом деле. Вчера свидетель упоминала его. А до этого люди говорили мне, что вы можете использовать «дымовую завесу» и что мне нужно быть готовым, — ответил он.

— Я не хочу вас отвлекать, детектив, — сказал я. — Тогда другой вопрос: изучали ли вы судимость Сэма Скейлза после того, как опознали его как жертву?

— Да, конечно.

— Что вы обнаружили?

— У него был длинный послужной список мошенника и афериста. Но вы и сами это знаете.

Он начал хмуриться и отвечать жёстче. Меня это только устраивало: это означало, что я достал его.

— Расскажите присяжным о его последнем аресте, — попросил я.

Друкер раскрыл дело об убийстве.

— Его арестовали за организацию мошеннической онлайн-схемы сбора средств для жертв стрельбы на музыкальном фестивале в Лас-Вегасе, — сказал Друкер. — Он был признан виновным и…

— Позвольте прервать, — сказал я. — Я спрашивал о последнем аресте, а не о последнем осуждении.

— Это одно и то же. Дело в Вегасе.

— А как насчёт ареста в округе Вентура за одиннадцать месяцев до смерти? — спросил я.

Друкер посмотрел в раскрытое дело.

— У меня нет данных об этом, — сказал он.

Я открыл досье, которое дала мне Мэгги. Это был тот самый момент, ради которого живёт любой адвокат.

— Ваша честь, могу я подойти к свидетелю? — спросил я.

Получив разрешение, я отнёс протокол об аресте: один экземпляр — секретарю, один — Берг, третий положил перед Друкером. Возвращаясь к кафедре, я мельком взглянул на зал, кивнул дочери и перевёл взгляд на задний ряд. Там сидела агент Дон Рут. Мы на долю секунды встретились глазами, прежде чем я повернулся обратно к Друкеру. Нужно было торопиться: как только Берг поймёт, что этого протокола не было в их списках раскрытия, она устроит скандал.

— Что это, детектив Друкер? — спросил я.

— Похоже на протокол об аресте из офиса шерифа округа Вентура, — ответил он.

— Кто арестован?

— Сэм Скейлз.

— Когда и за что?

— Первого декабря 2018 года. За организацию мошеннического онлайн-сбора средств для жертв массового расстрела в баре в Таузенд-Оукс.

— Это стандартная форма? — уточнил я.

— Да.

— Внизу есть несколько пунктов, которые отмечают галочкой. Что они значат?

Я посмотрел на стол обвинения. Помощник Берг в галстуке-бабочке уже листал документы.

— Один из пунктов отмечен как «межштатное мошенничество», — сказал Друкер.

— А что значит пометка «ФБР — Лос-Анджелес»? — быстрым ударом вбил я следующий вопрос.

— Что отделение ФБР в Лос-Анджелесе было уведомлено об аресте, — ответил он.

— Почему этот арест не всплыл при проверке судимостей Скейлза? — спросил я.

— Вероятно, ему не предъявили обвинений, и информация об аресте не была внесена в базу, — сказал Друкер.

— Почему? — продолжил я.

— Вам нужно спросить об этом шерифов Вентуры.

— Часто ли бывает, что человека арестовывают по одному эпизоду, а затем предлагают сотрудничество по более крупному делу? — уточнил я. — Это стандартная практика правоохранительных органов?

— Как я уже сказал, это вопрос к Вентуре, — ответил он раздражённо. — Это было их дело.

Боковым зрением я заметил, как Берг встаёт возражать.

— Сэм Скейлз был информатором ФБР, не так ли, детектив? — спросил я.

Прежде чем он успел ответить, Берг поднялась с возражением и попросила обсудить вопрос у судьи. Судья посмотрела на часы и решила объявить перерыв. Она сказала, что выслушает доводы Берг в совещательной комнате.

Когда присяжные вышли, я вернулся к столу защиты и сел. Мэгги наклонилась ко мне:

— Ты всё успел, — прошептала она. — Что бы теперь ни случилось, присяжные уже слышали, что он был информатором.

Я кивнул. Это был решающий момент. Удар по системе. 

Глава 48 

Судья Уорфилд была расстроена, а Дана Берг — в ярости. Ни одна из них не поверила моему объяснению нарушения порядка раскрытия информации. Тогда вмешалась Мэгги Макферсон, готовая взять на себя вину, чтобы защита — моя защита — могла продолжить работу без потерь.

— Судья, это моя вина, — сказала она. — Я допустила ошибку.

Уорфилд с подозрением посмотрела на неё.

— Расскажите, мисс Макферсон.

— Как вам известно, мистер Холлер потерял своего со‑адвоката, и я согласилась её подменить. Игра уже была в разгаре, и я пыталась наверстать упущенное, знакомясь с доказательствами, теорией защиты и версией обвинения. Многое ускользнуло от внимания. Как объяснил мистер Холлер, происхождение полицейского отчёта неизвестно. Его подсунули…

— Ни на секунду в это не верю, — перебила Берг. — И, если вы собираетесь так говорить, вам никогда не следует возвращаться в офис прокурора, и они не должны вас возвращать.

— Мисс Берг, дайте ей договорить, — сказала Уорфилд. — И не переходите на личности, когда у вас есть возможность ответить. Продолжайте, миссМакферсон.

— Как я уже говорила, — продолжила Мэгги. — Происхождение этого документа неизвестно и, честно говоря, сомнительно. Его нужно было подтвердить, и этим занялся следователь. Он подтвердил, и документ был приобщён к материалам дела в начале недели. Я всю неделю была в суде и готовила выступление защиты по вечерам. Между мной и мистером Холлером возникло недопонимание. Усугубляло ситуацию то, что он находится под стражей и недоступен для меня в любой момент. Я понимала, что мы не будем представлять протокол об аресте до конца недели, и это дало бы мне время передать копии властям штата и суду сегодня. Всё изменилось сегодня утром, когда наш следователь сообщил нам, что детектив Раунтри из управления шерифа округа Вентура сегодня приезжает в город и может дать показания.

Возникла небольшая пауза, пока мы ждали реакции судьи на объяснение. Но Берг отреагировала первой.

— Это полная чушь, — сказала она. — Они с самого начала всё так спланировали, чтобы мой детектив оказался в шоке перед присяжными.

— Он бы не был в шоке, если бы его расследование было таким тщательным, как он утверждал, — сказал я.

— Постойте, — произнесла Уорфилд. — Мы не собираемся превращать это в боксёрский поединок. И, мисс Берг, я бы подправила эту формулировку, если вы не хотите быть единственной, кто уйдёт отсюда с санкциями.

— Ваша честь, вы же не серьёзно, — взорвалась Берг. — Вы даёте им на это право?

В её голосе звучало явное возмущение.

— Что вы хотите, чтобы я сделала, мисс Берг? — спросила судья. — Этот документ, безусловно, важен для этого дела. Каково ваше предложение? Утаить его от присяжных из‑за неправомерных действий защиты, умышленных или нет? Этого не произойдёт. Не в моём зале суда. Здесь ищут истину, и я ни за что на свете не стану скрывать от присяжных ни документ, ни расследование защиты. Взгляните на себя, мисс Берг: это доказательства, которые должно было предоставить государство. И если я узнаю, что у прокуратуры действительно было что‑то подобное, и она это замяла, то мы действительно увидим санкции.

Берг словно съёжилась в кресле под уничтожающим ответом судьи. Она прекратила наступление и сразу же перешла к собственной защите.

— Могу заверить вас, судья, что ни я, ни прокуратура ничего не знали об этом, пока защита не подняла этот вопрос в суде, — сказала она.

— Приятно слышать, — сказала Уорфилд. — И позвольте суду напомнить вам, что обвинение допустило многочисленные нарушения порядка раскрытия информации, в результате которых не было никаких санкций, а присяжным было дано лишь одно указание. Я готова дать указание по этому вопросу, но опасаюсь, что это усилит мотивы защиты, представившей этот документ.

Судья имела в виду, что готова сообщить присяжным: защита нарушила правила, но такое предупреждение может лишь подчеркнуть важность протокола об аресте.

— В этом нет необходимости, — сказала Берг. — Но, Ваша честь, ещё раз: правила были намеренно нарушены, и защите нельзя просто позволить уйти. Должны быть последствия.

Уорфилд долго смотрела на Берг, прежде чем заговорить.

— Ещё раз: что вы хотите, чтобы я сделала, мисс Берг? — спросила она. — Вы хотите, чтобы адвоката вызвали за неуважение к суду? Хотите, чтобы их оштрафовали? Какое финансовое наказание является уместным за это?

— Нет, Ваша честь, — ответила Берг. — Я считаю, что наказание должно быть назначено свидетелю. Адвокат упомянул, что детектив округа Вентура был в городе и готов дать показания. Я прошу суд отклонить его показания, поскольку…

— Защита возражает против этого, — сказала Мэгги. — Как минимум нам нужно, чтобы детектив Раунтри подтвердил подлинность отчёта. Он также должен объяснить, что случилось с ФБР. Он проехал весь этот путь от…

— Спасибо, мисс Макферсон, — прервала её Уорфилд. — Но я думаю, мисс Берг предложила справедливое решение этого нарушения правил раскрытия информации. Отчёт представлен в качестве доказательства защиты, но не свидетель.

— Ваша честь, — настаивала Мэгги. — Как нам объяснить присяжным значение произошедшего?

— Вы умный адвокат, — сказала Уорфилд. — Вы найдёте способ.

Ответ лишил Мэгги дара речи.

— Думаю, мы закончили, — сказала Уорфилд. — Давайте вернёмся, и, мистер Холлер, вы сможете продолжить допрос детектива.

— Ваша честь, — сказал я, — думаю, я закончил с детективом и готов двигаться дальше.

— Хорошо, — сказала Уорфилд. — Мисс Берг может провести перекрёстный допрос, если пожелает. Суд возобновит заседание через десять минут.

Мы вышли из кабинета и направились в зал суда. Берг угрюмо следовала за Мэгги, мной и помощником шерифа Чаном — обязательный участник процессии, поскольку я был под стражей.

— Надеюсь, ты сможешь с этим жить, — бросила Берг в спину Мэгги.

Мэгги обернулась к ней, не сбавляя шага.

— Надеюсь, ты сможешь, — ответила она.

Когда заседание суда возобновилось, у Берг было несколько вопросов к Друкер, но она воздержалась от обсуждения ареста в округе Вентура и ограничилась лишь некоторыми разъяснениями по предыдущим ответам детектива. Тем временем Мэгги вышла в коридор, чтобы сказать детективу Раунтри, что он напрасно проехал так далеко из Вентуры, и подготовить Арта Шульца к слушанию, когда Друкер наконец уйдёт со стенда.

По предварительной договорённости Шульц должен был быть свидетелем Мэгги. Я хотел, чтобы она сыграла роль обвинителя и использовала Шульца, чтобы раскрыть детали преступления, которые, по моему мнению, лежали в основе дела.

Шульц был троянским конём. Его добавили в список свидетелей как отставного биолога из Агентства по охране окружающей среды, который должен был обсудить материал, найденный под ногтями жертвы. Это должно было выставить его незначительным. Мы надеялись, что следователи Берг не станут тратить время или будут слишком заняты другими важными делами, чтобы поговорить с ним до его показаний. Это сработало, и теперь он собирался дать показания, где Мэгги использовала бы его, чтобы заложить основу для теории защиты и обвинения.

Шульц выглядел так, будто рано вышел на пенсию, возможно, чтобы начать карьеру эксперта‑свидетеля по всем вопросам, связанным с Агентством по охране окружающей среды. Ему было чуть больше пятидесяти пяти, он был подтянутым и в хорошей форме, с тёмным загаром. На нём были очки в стальной оправе и обручальное кольцо.

— Доброе утро, мистер Шульц, — начала Мэгги. — Не могли бы вы начать с того, чтобы рассказать присяжным, кто вы и чем зарабатываете на жизнь?

— Я сейчас на пенсии, но проработал тридцать лет в Агентстве по охране окружающей среды, — сказал Шульц. — Я работал в отделе по обеспечению соблюдения законодательства, в основном на Западе, мой последний офис находился в Солт‑Лейк‑Сити. Я остался там и после выхода на пенсию три года назад.

— Вы биолог по образованию?

— Да. У меня есть дипломы Университета Невады в Лас‑Вегасе и Университета Сан‑Франциско.

— Вас попросили проанализировать материал, обнаруженный под ногтями жертвы в этом деле, верно?

— Да.

— И что вы определили какой этот материал?

— Я согласен с выводами судмедэксперта, что это смесь материалов. Там был куриный жир и растительное масло. Небольшая доля сахарного тростника. Ресторанный жир — это, по сути, то, что мы называем сырьём.

— Когда вы говорите «мы», мистер Шульц, кого вы имеете в виду?

— Моих коллег из Агентства по охране окружающей среды.

— И вы имели дело с сырьём — ресторанным жиром — в Агентстве по охране окружающей среды?

— Да. Мне было поручено следить за соблюдением правил, касающихся программы Агентства по охране окружающей среды по биотопливу. Эта программа касается возобновляемого топлива — переработки сырья в биодизельное топливо. Она призвана снизить нашу национальную зависимость от нефти с Ближнего Востока.

— Итак, чем вызвана необходимость следить за соблюдением правил?

Берг встала и возразила, разводя руками и выражая недоумение по поводу того, какое отношение этот вопрос имеет к рассматриваемому делу.

— Ваша честь, — ответила Мэгги, — я прошу суд о снисхождении. Очень скоро станет совершенно ясно, какое отношение это имеет к убийству Сэма Скейлза.

— Продолжайте, мисс Макферсон, но поторопитесь, — сказала Уорфилд. — Свидетель может ответить на вопрос.

Мэгги повторила вопрос. Я расположился так, чтобы видеть большинство присяжных. Пока никто не скучал, но мы вступали в стадию, когда разрыв между этапами защиты становился всё шире. Нам требовались их полное внимание и терпение.

— Контроль за соблюдением правил был необходим, потому что там, где есть деньги, всегда будет мошенничество, — сказал Шульц.

— Вы говорите о государственных деньгах? — спросила Мэгги.

— Да. Государственные субсидии.

— Как это работало? Я имею в виду мошенничество.

— Это дорогостоящий процесс. Топливные отходы, сырьё, как бы вы их ни называли, необходимо собрать ещё до того, как они попадут на нефтеперерабатывающий завод. Их не качают из земли, как сырую нефть. Их собирают в центрах переработки, доставляют на нефтеперерабатывающий завод, затем перерабатывают и продают. Чтобы стимулировать переход нефтеперерабатывающих заводов на биотопливо, правительство запустило программу субсидирования. По сути, правительство платит производителю два доллара за баррель — примерно сто шестьдесят литров — за производство биотоплива.

— Что это означает, скажем, для автоцистерны, полной возобновляемого топлива?

— Автоцистерна перевозит около двухсот баррелей — примерно тридцать две тысячи литров. То есть каждый раз, когда грузовик отправляется с грузом, нефтеперерабатывающему заводу выплачивается четыреста долларов.

— И в этом‑то и заключается мошенничество?

— Да. Моё последнее крупное дело было в Эли, штат Невада. Там был нефтеперерабатывающий завод. Они провернули аферу, перевозя одну и ту же нефть на завод и обратно. У них был целый парк танкеров, которые прибывали и убывали с одним и тем же грузом. Менялась только маркировка. Проще говоря, на входе было написано «сырьё», а на выходе — «биодизель». Но это был один и тот же товар, и они получали по четыреста долларов за рейс. У них было двадцать пять грузовиков, и они получали сто тысяч долларов в неделю от правительства.

— Как долго это продолжалось?

— Примерно два года, прежде чем мы их засекли. Правительство Соединённых Штатов потеряло на этой схеме около девяти миллионов.

— Были ли аресты и судебное преследование?

— ФБР занялось этим и прикрыло дело. Были аресты, люди сидели в тюрьме, но главного так и не поймали.

— И кто это был?

— Неизвестно. В ФБР мне сказали, что этим заправляет мафия из Вегаса. Они использовали кого‑то в качестве прикрытия, чтобы купить долю в нефтеперерабатывающем заводе, и тогда началось мошенничество.

— У этой аферы было название?

— Мошенники называли её «кровопусканием зверя».

— Знаете, почему её так назвали?

— Они говорили, что этим зверем было правительство Соединённых Штатов. Оно было настолько огромным и обладало такими деньгами, что даже не заметило бы, сколько утекает через эту аферу.

Берг снова встала.

— Возражаю, Ваша честь, — сказала она. — Это интересная история, но как она связана с тем, что Сэма Скейлза нашли застреленным в гараже подсудимого, а затем в багажнике его машины?

Я не мог не восхищаться Берг за то, что она в своём возражении напомнила присяжным сразу о двух ключевых элементах своей позиции, призвав их не упускать из виду главное.

— Вот в чём вопрос, мисс Макферсон, — сказала Уорфилд. — Должна признать, я немного устала ждать, пока всё прояснится.

— Ваша честь, ещё несколько вопросов — и мы всё проясним, — сказала Мэгги.

— Хорошо, — сказала Уорфилд. — Продолжайте.

Я услышал мягкий стук закрывшейся двери зала суда и обернулся, чтобы осмотреть галерею. Агент Рут исчезла. Я догадался, что она знала, каким будет по крайней мере один из двух последних вопросов Шульцу.

— Мистер Шульц, вы назвали это последним крупным делом, в котором вы участвовали, — сказала Мэгги. — Когда это было?

— Ну, — сказал Шульц, помолчав, чтобы вспомнить детали, — насколько нам известно, мошенничество началось в две тысячи пятнадцатом году, и мы открыли дело и закрыли два года спустя. Уголовное преследование некоторых менее важных фигур началось уже после того, как я вышел на пенсию.

— Хорошо. И вы сказали, что, когда мошенничество было обнаружено, вы уведомили ФБР. Верно?

— Да, ФБР взяло это дело под свой контроль.

— Вы помните имена агентов, которые вели расследование?

— Было много агентов, но двое, которым поручили это дело, были здесь, в Лос‑Анджелесе. Их звали Рик Айелло и Дон Рут.

— А вам говорили, что дело, которым вы занимаетесь, уникально?

— Нет, они сказали, что это происходит на нефтеперерабатывающих заводах по всей стране.

— Спасибо, мистер Шульц. У меня больше нет вопросов. 

Глава 49 

Показания Арта Шульца были ключом к нашему делу, но больше всего нас заинтриговали его последние несколько ответов. Упоминание поимённо агентов ФБР давало нам некоторое преимущество, и мы намеревались его использовать. После смерти Оппарицио это, возможно, был мой единственный способ добиться «эн‑джи» — оправдательного вердикта.

Пока я наблюдал, как Дана Берг проводит поверхностный перекрёстный допрос отставного биолога Агентства по охране окружающей среды, Мэгги Макферсон вышла в коридор со своим ноутбуком, чтобы составить судебное постановление, которое мы должны были представить судье на рассмотрение. Она вернулась к тому времени, как Берг закончила беседу с Шульцем. Я встал и заявил, что защита должна обратиться к судье без присутствия присяжных и прессы. Судья Уорфилд рассмотрела просьбу, затем неохотно отправила присяжных на ранний обед и пригласила адвокатов в свой кабинет.

Как обычно, в связи с моим статусом опеки, заместитель шерифа Чан вошёл в кабинет вместе с нами и встал у двери.

— Судья, — сказал я, пока мы ещё выбирали места и рассаживались, — могу ли я попросить заместителя шерифа Чана выйти за дверь? Ничего личного к нему, но то, что мы собираемся здесь обсудить, весьма деликатно.

Судья долго смотрела на меня. Я знал, что ей не нужно напоминать о расследовании, которое этот суд начал в отношении незаконного прослушивания и сбора информации ведомством Чана. Но прежде, чем она успела что‑либо сказать, Берг возразила против моей просьбы.

— Это вопрос безопасности, Ваша честь, — сказала она. — Мистер Холлер, возможно, и в своём лучшем костюме, но он всё ещё находится под стражей и обвиняется в убийстве. Не думаю, что он должен быть вне надзора и контроля шерифа. Лично мне некомфортно, когда помощник шерифа находится за пределами кабинета.

Я покачал головой.

— Она всё ещё думает, что я хочу сбежать, — сказал я. — Мне осталось два дня до вынесения оправдательного приговора по этому делу, а она думает, что я планирую побег. Вот это и показывает её невежество.

Судья подняла руку, останавливая меня.

— Господин Холлер, вы должны уже знать, что личные нападки ни к чему не приведут в моём суде, — сказала она. — В том числе и в моём кабинете. Заместитель Чан работает в моём зале уже четыре года. Я ему полностью доверяю. Он останется, и всё, что вы скажете, не будет раскрыто или распространено иначе, как через официальный протокол.

Она кивнула судебному секретарю, которая, как обычно, сидела в углу со своим стулом и стенографом.

— Итак, — продолжила Уорфилд, — что мы здесь делаем?

Я кивнул Мэгги.

— Судья, — сказала она, — я только что написала и отправила вашему секретарю приказ на подпись. Это ходатайство о выдаче приказа «Habeas Corpus Ad Testificandum», обязывающего одного из только что названных в суде агентов ФБР явиться и дать показания.

— Подождите, — сказала Уорфилд.

Она взяла телефон, позвонила секретарю и попросила его скачать и распечатать три копии приказа Мэгги и принести их в кабинет. Затем она повесила трубку и попросила Мэгги продолжить.

— Судья, мы хотим, чтобы вы приказали агенту ФБР Дон Рут явиться в суд для дачи показаний, — сказала Мэгги.

— Разве я не подписывала повестку ФБР месяц назад? — спросила судья.

— И они проигнорировали её, как федеральное правительство и привыкло делать, — сказала Мэгги. — Стандартная операционная процедура в федеральном ведомстве. Именно поэтому мы хотим, чтобы вы выдали судебный приказ. Федеральному прокурору и агенту Рут будет сложно вас игнорировать, особенно если приказ будет направлен из суда.

Эта последняя часть была намёком. Если судья выдаст судебный приказ, она сможет его более строго использовать. Федеральный прокурор может проигнорировать его или приказать агенту Рут не отвечать на него. Но если невыполнение приведёт к выдаче ордера на арест, то агент Рут и федеральный прокурор могут быть взяты под стражу, как только выйдут за пределы федерального здания и окажутся на территории, находящейся под юрисдикцией судьи Уорфилд. Это был бы смелый шаг, но мы с Мэгги догадывались, что Уорфилд из тех судей, кто на это решится.

— Обвинение возражает, — сказала Берг. — Всё это — часть тщательно спланированной попытки отвлечь присяжных от доказательств. Это специализация Холлера, Ваша честь. Он делает это в каждом деле, в каждом судебном процессе. Здесь это не сработает, потому что это мошенничество. Назовите это мошенничеством «кровопускание зверя». Но это не имеет никакого — никакого — отношения к доказательствам.

— Это не отвлечение, судья, — сказал я, перекрывая остальных. — Агенты Рик Айелло и Дон Рут только что были названы свидетелем перед присяжными. Агент Рут была в зале суда до этого, следя за этим делом. Каждый из этих присяжных…

— Подождите секунду, мистер Холлер, — сказала Уорфилд. — Вы знаете агента Рут в лицо?

— Да, — сказал я. — Она и Айелло встретились со мной у меня дома, когда моя команда начала копаться в этом деле. Это те самые агенты, которые отправились в округ Вентура, чтобы забрать Сэма Скейлза из рук тамошнего шерифа.

Это было всего лишь моё обоснованное предположение, но оно казалось логичным, поскольку я был уверен, что слитый отчёт об аресте исходит от Рут. Я продолжил:

— Теперь имена Рут и Айелло занесены в протокол и представлены присяжным, — сказал я. — Они ожидают услышать хотя бы одного из них, и защита имеет право на их показания.

— У них также есть имя Луис Оппарицио, — сказала Берг. — Мы его увидим?

Я повернулся к Берг. На её лице была ухмылка. Это была оговорка. Она, очевидно, знала, что Оппарицио был в нашем списке свидетелей и что Уорфилд подписала повестку защиты на него. Но то, что мы уже знали: Оппарицио мёртв — было очень важным. Это означало, что обвинение следило за Оппарицио гораздо пристальнее, чем я думал. Это также означало, что Берг выжидала и была готова предпринять шаги, чтобы предотвратить его появление или нейтрализовать его, если ему позволят дать показания. Её оговорка позволила мне заглянуть за кулисы.

Всё это, по‑видимому, Мэгги пропустила мимо ушей в пылу спора, и она продолжила свою аргументацию.

— Ваша честь, — сказала она, — вы обязаны обеспечить подсудимому справедливое судебное разбирательство. Без показаний ФБР здесь, это невозможно. В этом и заключается суть дела. Единственная альтернатива — снять обвинение.

— Ага, конечно, — саркастически ответила Берг. — Этого не произойдёт. Судья, вы не можете этого сделать. Это огромный отвлекающий манёвр. Они просто хотят привлечь ФБР, чтобы отвлечь присяжных от истины. Вы не можете…

— Вы не говорите от имени суда, мисс Берг, — сказала Уорфилд. — Позвольте мне задать очевидный вопрос. Агенты упоминались в показаниях по делу о мошенничестве трёхлетней давности в Неваде. Где их отношение к этому делу?

— Они сообщили Шульцу, что это происходит по всей стране, — сказала Мэгги.

— Защита докажет с помощью показаний агента и других доказательств, что дело в Неваде имеет более чем прямое отношение к убийству Сэма Скейлза, — добавил я. — Мы покажем, что Сэм Скейлз участвовал в аналогичной схеме в «Биогрин Индастриз» в порту Лос‑Анджелеса.

— Но детектив Друкер дал показания, что не может подтвердить, что Сэм Скейлз вообще там работал, — сказала Уорфилд.

— Именно поэтому нам нужны показания агента Рут, — сказал я. — Она может это подтвердить, потому что именно она отправила его туда в качестве информатора. Он работал на них, и именно это привело к его гибели.

Я заметил, что Мэгги повернулась на своём месте и посмотрела на меня. Я знал, что раскрываю больше, чем следовало, и обещаю больше, чем могу дать. Но я инстинктивно чувствовал, что это ключевой момент дела. Мне нужно было вызвать агента Рут на свидетельское место, и я был готов сказать всё, чтобы она там оказалась.

— Ваша честь, — сказала Мэгги. — Это дело о виновности третьей стороны, и добиться показаний агента Рут — это то, что нам необходимо.

Берг покачала головой.

— Вы не можете всерьёз это обдумывать, — сказала она. — Это так же тонко, как паутина. Вы можете видеть всё насквозь. Здесь нет ничего, кроме домыслов. Никаких доказательств, никаких показаний, которые хоть отдалённо связывали бы происходящее в «Биогрин Индастриз» с убийством Сэма Скейлза в его гараже!

Она подкрепила своё возражение пальцем, указав на меня.

После паузы Уорфилд обдумала все аргументы, а затем вынесла решение.

— Спасибо за ваши аргументы, — сказала она. — Я подпишу постановление, предписывающее агенту Рут явиться завтра в десять часов утра. На этот раз я передам его федеральному прокурору и напомню ему, что он должен покинуть здание в конце дня, и когда он это сделает, он будет на моей территории. Кроме того, я скажу ему, что это дело привлекло большое внимание средств массовой информации, и могу гарантировать, что репортёры завтра в зале суда услышат моё мнение об ФБР и федеральном прокуроре, если они не подчинятся.

— Благодарю вас, Ваша честь, — сказала Мэгги.

— Судья, обвинение всё ещё возражает, — сказала Берг.

— Ваше возражение отклонено, — сказала Уорфилд. — У вас есть что‑то ещё?

— Да, постоянное возражение, — сказала Берг. — При всём уважении, с самого начала этого процесса суд постоянно выносил решения, наносящие ущерб обвинению.

В кабинете повисла ошеломлённая тишина. Берг обвиняла судью в том, что та пренебрегла своей беспристрастностью и своими решениями отдавала предпочтение защите. Как юрист, вышедшая из адвокатуры, Уорфилд была бы особенно чувствительна к такому обвинению. Берг провоцировала Уорфилд на вспышку гнева, которая могла бы подтвердить правоту возражения.

Но судья, казалось, взяла себя в руки, прежде чем ответить.

— Ваше постоянное возражение принято к сведению, но отклонено, — спокойно сказала она. — Если ваше заявление направлено на то, чтобы разжечь или запугать суд, будьте уверены, что ваши усилия не увенчались успехом, и что суд продолжит выносить решения беспристрастно и независимо, основываясь на законе и применяя его к делу.

Уорфилд замолчала, ожидая, не возразит ли Берг, но прокурор промолчала.

— Итак, есть ли ещё какие‑нибудь вопросы для обсуждения? — спросила Уорфилд. — Я бы хотела опубликовать это постановление, а потом пообедать.

— Ваша честь, — сказала Мэгги, — мы потеряли нашего главного свидетеля на сегодня, и…

— И кто это был? — спросила Уорфилд.

— Луис Оппарицио, — сказала Мэгги.

— Повестка была доставлена? — спросила Уорфилд.

— Да, — ответила Мэгги.

— Тогда почему его здесь нет? — спросила Уорфилд.

— Его убили, — сказала Мэгги. — Его тело нашли вчера.

— Что? — вскрикнула судья.

— Да, — сказала Мэгги. — В Аризоне.

— И это имеет какое‑то отношение к этому делу? — спросила Уорфилд.

— Мы так думаем, Ваша честь, — ответила Мэгги.

— Вот почему вам нужно, чтобы ФБР пришло и дало показания, — сказала Уорфилд.

— Да, Ваша честь, — ответила Мэгги. — И, помимо Оппарицио, на сегодня у нас был назначен только один свидетель — детектив Раунтри, которого вы не допустили.

— Вы хотите сказать, что у вас нет других свидетелей по вашему делу? — спросила Уорфилд.

— У нас есть только один: мистер Холлер, — сказала Мэгги. — И мы не хотим, чтобы он давал показания, пока мы, возможно, не получим ответ от ФБР и агента Рут. Он будет нашим последним свидетелем.

Уорфилд выглядела расстроенной. Она явно не хотела терять время.

— Кажется, я припоминаю новые имена в вашем списке свидетелей, — сказала она.

— Это правда, но ход судебного процесса диктовал изменения в нашей стратегии, — сказал я. — Мы исключили некоторых свидетелей только сегодня утром. У нас был токсиколог, готовый к сегодняшнему дню, но детектив Друкер и заместитель судмедэксперта уже занимались тем же вопросом. У нас была повестка на владельца дома, но детектив Друкер также охватил и её информацию.

— Кажется, у вас в списке был бармен, — сказала Уорфилд.

Я колебался. Мы описали Мойру Бенсон в списке свидетелей как человека, который мог бы дать показания о том, что я не пил на праздновании Нового года и был совершенно трезв, когда ушёл. Но это была маскировка, чтобы скрыть истинную ценность её показаний. На самом деле она собиралась рассказать присяжным, что в ночь вечеринки ей позвонили в бар «Красное Дерево», и анонимный абонент спросил, ушёл ли я. В тот момент я уже расплатился и направлялся к двери, замедляемый рукопожатиями и благодарностями от гостей, которые за мой счёт выпили свою вечернюю порцию алкоголя. Она сказала звонившему, что я направляюсь к двери. Согласно версии защиты, после этого звонка Милтону пришло сообщение о моём уходе. Но теперь, с распечатками телефонных звонков, которые мы получили, мы не смогли нанести тот двойной удар, на который надеялась защита. Это не означало, что всё было иначе. Распечатки телефонных звонков могли быть подделаны, или Милтон мог получить сообщение на одноразовом телефоне. Но мы не смогли превратить предположение в факт, и я не счёл нужным вызывать бармена на допрос.

— Её показания также не нужны, учитывая недавно полученные нами записи, — сказал я.

Судья на мгновение задумалась и решила больше не спрашивать о бармене.

— Итак, у вас остались только ФБР, о котором мы ничего не знаем, и мистер Холлер, — сказала она.

— И это сильно изменило бы нашу стратегию, если бы ему пришлось давать показания до того, как мы услышим голос агента Рут, — сказала Мэгги.

— Если мы услышим голос агента Рут, — сказала Уорфилд.

— Судья, это просто абсурд, — сказала Берг. — У них не было никакой стратегии. Вся эта история с Рут всплыла сегодня.

— Обвинение ошибается, — сказала Мэгги. — ФБР было у нас на примете с самого начала. И мы всегда планировали закончить дело решительным отрицанием мистером Холлером обвинений. Мы хотели бы, чтобы так и осталось.

— Хорошо, — сказала Уорфилд. — Я отпускаю присяжных на сегодня. Надеюсь, завтра мы заслушаем ФБР, а затем и ответчика. В любом случае, советую вам всем использовать время, пока сегодня не будет заседаний, для работы над заключительными аргументами. Возможно, вы дадите их завтра днём.

— Судья, мы представим доказательства в качестве опровержения, — сказала Берг. — И, возможно, свидетеля, в зависимости от завтрашних показаний.

— Это будет вашей прерогативой, — сказала Уорфилд.

Я заметил, что Берг перестала обращаться к Уорфилд «Ваша честь». Интересно, заметила ли это судья.

— Думаю, мы закончили, — сказала Уорфилд. — Я увижусь со всеми в зале суда в час дня, когда распущу присяжных.

Вернувшись в зал суда через коридор перед кабинетом судьи, я подошёл за Берг, которая на этот раз шла впереди.

— Ты знала, что Оппарицио мёртв, ещё до того, как мы туда вошли, — сказал я. — Если всё это было просто отрепетированной попыткой отвлечь присяжных, почему ты так на него набросилась?

— Потому что я вижу, к чему ты приближаешься за километр, Холлер, — ответила Берг. — И мы были готовы к Оппарицио, живому или мёртвому. Ты, очевидно, нет.

Она продолжала идти, а я замедлил шаг, чтобы Мэгги могла меня догнать.

— О чём это было? — спросила она.

— Ни о чём, — ответил я. — Просто ещё одна чушь. Итак, как ты думаешь, каковы наши шансы с повесткой?

— Пригласить агента на свидетельское место? — переспросила Мэгги. — Где‑то между нулём и нулём. Думаю, всё будет зависеть от тебя и того, как ты расположишь к себе присяжных. Так что будь готов и покажи себя с самой лучшей стороны.

После этого мы шли молча. Я знал, что какие бы риски ни ждали впереди, все они лежат на мне. 

Глава 50 

После того как присяжные были отправлены домой, а в зале суда стало темно, нам с Мэгги Макферсон разрешили поработать в комнате для адвокатов и клиентов в зале суда, пока не придёт время моего личного трансфера обратно в «Башни‑Близнецы».

Мы многое успели сделать. Вместо того чтобы сосредоточиться, как предлагала судья, на заключительном слове, мы работали над вопросами для последних двух свидетелей — специального агента Дон Рут и меня. И это было особенно важно для агента Рут, потому что именно эти вопросы, скорее всего, содержали информацию, которую мы хотели донести до присяжных. Мы предполагали, что, если нам повезёт вызвать Рут на свидетельское место, она в лучшем случае будет неохотным свидетелем. Мы не стали бы спрашивать: «Был ли Сэм Скейлз информатором ФБР?» Мы бы спросили: «Как долго Сэм Скейлз был информатором ФБР?» Таким образом, присяжные получили бы необходимую нам информацию, независимо от того, были ли даны ответы на сами вопросы.

Было решено, что я буду допрашивать Рут, если она ответит на распоряжение судьи, а Мэгги, конечно же, будет допрашивать меня. Во время рабочего заседания она убедила меня дать показания. Преодолев это внутреннее препятствие, я с энтузиазмом принял эту идею и начал думать о вопросах и ответах, которые мы сочиняли вместе.

Я оставался в костюме, пока мы работали, не желая проводить это время с Мэгги в арестантской форме. Это было мелочью, и ей, вероятно, было всё равно, но мне — нет. Помимо нашей дочери, она всегда была самой важной женщиной в моей жизни, и мне было важно, что она обо мне думает.

Я знал, что нас всё время снимают на камеру, и прикосновения запрещены, но в какой‑то момент я не смог сдержаться. Я потянулся через стол и накрыл её руку своей, пока она пыталась записать один из вопросов, которые задаст мне на следующий день.

— Мэгги, спасибо, — сказал я. — Что бы ни случилось, ты была рядом со мной, и это значило для меня больше, чем ты можешь себе представить.

— Ну, — сказала она, — давай вернёмся к «эн‑джи», как ты это называешь, — и всё будет хорошо.

Я убрал руку, но было слишком поздно. Из динамика рядом с камерой раздался голос, потребовавший, чтобы я больше к ней не прикасался. Я сделал вид, будто не слышал его.

— Всё ещё думаешь вернуться в офис окружного прокурора после всего этого? — спросил я. — Теперь, когда ты увидела завесу высокорискованной работы защиты?

Я добродушно улыбнулся, желая немного передохнуть.

— Не знаю, — сказала она. — Уверена, начальство получает от Даны сплошные жалобы на меня. Колодец может быть отравлен — особенно когда мы выиграем. Может, мне стоит привыкнуть к тому, чтобы ставить на место этого человека, — сказала она с полным сарказмом.

Но она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ.

В шестнадцать ноль‑ноль я получил пятнадцатиминутное предупреждение от заместителя шерифа Чана о том, что меня переводят в шаттл и мне придётся снять костюм. Мэгги сказала, что она тоже пойдёт.

— Когда выберешься отсюда, позвони Сиско, — сказал я ей. — Сними копию видео с парня из обслуживания номеров в Аризоне и принеси её завтра в суд. Она может нам понадобиться.

— Хорошая идея, — сказала она.

Через двадцать минут я сидел в патрульной машине, которую вёл к «Башням‑Близнецам» заместитель шерифа Пресли. Он поехал обычным маршрутом от здания суда, пересёк шоссе сто один по Мэйн‑стрит и спустился по авеню Сесара Чавеса к улице Виньес.

Но на Виньес, вместо того чтобы повернуть налево к улице Боше и тюрьме, он повернул направо.

— Пресли, что случилось? — спросил я. — Куда мы едем?

Он не ответил.

— Пресли, — повторил я. — Что происходит?

— Просто успокойся, — сказал Пресли. — Скоро узнаешь.

Но его ответ меня не успокоил. Вместо этого меня охватило сильное беспокойство. Рассказы о том, как помощники шерифа совершают или организуют зверства в тюрьмах, пронизывали местную систему правосудия. Ничего невообразимого. Но, правда это или вымысел, все эти истории происходили внутри тюрьмы, где всё контролировалось и не наблюдалось посторонними свидетелями. Пресли увозил меня из тюрьмы, и мы ехали за железнодорожным комплексом Юнион‑Стейшен, подпрыгивая на путях, и въезжали на ремонтную станцию, где рабочие закончили работу ровно в пять.

— Пресли, ну же, — сказал я. — Тебе не обязательно этого делать. Я думал, мы договорились. Ты же говорил мне быть осторожнее. Зачем ты это делаешь?

Я наклонился вперёд, насколько позволяли ремень безопасности и наручники между ног. Я увидел лёгкую улыбку на его лице и понял, что он меня разыграл. Он не был сочувствующим. Он был одним из них.

— Кто тебя подговорил, Пресли? — спросил я. — Берг? Кто?

Снова молчание моего похитителя. Пресли заехал в открытый бокс, накрытый гофрированной и ржавой металлической крышей. Затем он открыл замки задних дверей и вышел из машины.

Я следил за ним, пока он обходил машину спереди. Но он остановился и посмотрел на меня через лобовое стекло. Я был озадачен. Он собирается меня вытащить или как?

Задняя дверь напротив открылась, и я обернулся и увидел, как специальный агент Дон Рут скользнула на пластиковое сиденье рядом со мной.

— Агент Рут, — выпалил я. — Что, чёрт возьми, происходит?

— Успокойтесь, Холлер, — сказала она. — Я здесь, чтобы поговорить.

Я повернулся и снова посмотрел через лобовое стекло на Пресли. Я понял, что только что совершенно неправильно его понял.

— И я должна задать вам тот же вопрос, — сказала Рут. — Что, чёрт возьми, происходит?

Я оглянулся на неё, немного обретая самообладание и хладнокровие.

— Вы знаете, что происходит, — сказал я. — Чего вы хотите?

— Во‑первых, этого разговора не было, — сказала она. — Если вы когда‑нибудь попытаетесь сказать, что он был, у меня будут четыре агента, готовые обеспечить мне алиби, и вы будете выглядеть лжецом.

— Хорошо. О чём именно идёт разговор?

— Ваша судья вышла из себя. Приказывает мне явиться для дачи показаний? Этого не будет.

— Хорошо, не появляйся. Потом сможете прочитать об этом в «Таймс». Но, если хотите знать моё мнение, так расследование не скроешь.

— И вы считаете, что давать показания в открытом суде — это…?

— Послушайте, если вы будете сотрудничать, мы сможем подготовить ваши показания. Мы сможем защитить то, что вам нужно защитить. Но мне нужно зафиксировать в протоколе, что Сэм Скейлз был информатором и что Луис Оппарицио узнал об этом и приказал его прикончить.

— Даже если это не так?

Я долго смотрел на неё, прежде чем ответить.

— Если это не так, то что же тогда? — наконец спросил я.

— Подумайте, — сказала она. — Если бы Оппарицио считал Сэма информатором, продолжил бы он мошенничество в «Биогрин»? Или убил бы Сэма и закрыл бы лавочку?

— Ладно, значит, вы говорите, что мошенничество продолжалось — даже после того, как Сэма убили. Значит, операция Бюро тоже продолжается.

Я попытался сопоставить всё это, но не смог.

— Почему Сэма убили? — спросил я.

— Вы, наверное, знали его лучше всех, — сказала Рут. — Как думаете, почему?

Меня осенило.

— Он проворачивал свою аферу, — сказал я. — На Бюро и Оппарицио. Что это было?

Рут колебалась. Она была воспитана в культуре, где секреты никогда не раскрывались. Но сейчас был подходящий момент — разговор, который можно было и нужно было отрицать.

— Он занимался мошенничеством, — сказала Рут. — Мы узнали об этом после его смерти. Он тайно основал собственную компанию по дистрибуции нефти. Зарегистрированную в правительстве. Он направлял танкеры в порт и обратно, но половина субсидий шла ему.

Я кивнул. Дальше сюжет развивался легко.

— Оппарицио узнал и был вынужден его прикончить, — сказал я. — Он не хотел, чтобы расследование в отношении «Биогрин» затронуло его, и увидел в этом возможность свести со мной счёты.

— И я не собираюсь давать показания ни по одному из этих вопросов, — сказала она. — Нет причин не делать этого. Оппарицио мёртв, если вы не слышали.

Она продолжила, — Вы думаете, Оппарицио всем этим руководил? Думаете, он был целью? Он руководил одной операцией. Мы следим за шестью нефтеперерабатывающими заводами в четырёх штатах. Текущие операции. Оппарицио не отдавал приказы, он их выполнял. И поэтому им было легко решить, что он должен уйти. Его внештатная вендетта с вами показала его недальновидность, а эти люди этого не терпят. Совершенно. Вы думаете, он смылся в Аризону, чтобы избежать повестки? Не глупите. Он прятался от них, а не от вас.

— Вы тоже за ним следили?

— Я этого не говорила.

Через лобовое стекло я видел, как Пресли расхаживает перед машиной. У меня было ощущение, что нас отслеживают. Это была несанкционированная остановка.

— Он тоже на вас работает? — спросил я. — Пресли? Или у вас есть что‑то на него?

— Не беспокойтесь о нём, — сказала Рут.

Я снова подумал о своей ситуации.

— И что же мне делать? — спросил я. — Пожертвовать собой? Получить обвинительный приговор, чтобы дело продолжилось? Это безумие. Вы спятили, если думаете, что я так поступлю.

— Мы надеялись, что наше расследование дойдёт до стадии ареста ещё до того, как ваше дело дойдёт до суда, — сказала она. — Мы бы тогда всё уладили. Но этого не произошло — вы отказались отложить дело. Многое из того, что должно было произойти, не произошло.

— Без шуток. Позвольте задать вам один вопрос: вы видели, как они убили Сэма? Вы просто позволили этому случиться — чтобы защитить своё расследование?

— Мы бы никогда не допустили подобного. Особенно чтобы защитить расследование. Его схватили на нефтеперерабатывающем заводе. У нас больше никого не было внутри. Мы не знали, что он мёртв, пока полиция Лос‑Анджелеса не сняла отпечатки пальцев, обнаружив его тело в твоём багажнике.

Через лобовое стекло я видел, как Пресли начал подавать Рут знаки. Он указал на часы и покрутил пальцем в воздухе. Он велел ей закругляться. Когда мы недавно пересекали шоссе сто один, он сообщил по рации патрульной машины, что перевозит своего заключённого в «Башни‑Близнецы». Вскоре они заметят, что мы не приехали.

— Так почему же вы просто не пошли в полицию Лос‑Анджелеса или к окружному прокурору и не выложили всё начистоту? — спросил я. — Вы могли бы просто сказать им, чтобы они отстали от меня, и ничего бы этого не случилось.

— Это было бы немного сложновато, учитывая, что в Сэма стреляли в вашем гараже и последовавшую за этим бурю в средствах массовой информации, — сказала Рут. — Вся эта история с самого начала была неудачным стечением обстоятельств.

— И в итоге у вас осталось чувство вины. Вот почему вы подсунули мне под дверь протокол об аресте в Вентуре.

— Я не говорю, что это сделала я.

— Вам и не обязательно. Но спасибо.

Рут открыла дверь.

— И что будет завтра? — спросил я.

Она оглянулась на меня.

— Понятия не имею, — сказала она. — Это точно не в моей власти.

Она вышла, закрыла дверь и отошла назад, а я даже не стал оглядываться, чтобы посмотреть ей вслед. Пресли быстро сел за руль. Он выехал задним ходом из бокса и покинул двор тем же путём, которым мы приехали.

— Извини, Пресли, — сказал я. — Я уже запаниковал и неправильно тебя понял.

— Не в первый раз, — сказал он.

— Ты агент или просто работаешь с ними?

— Думаешь, я тебе скажу?

— Наверное, нет.

— Значит, если в «Тауэрс» что‑нибудь случится из‑за нашего опоздания, я скажу, что остановился, потому что тебе стало плохо.

Я кивнул.

— Подтверждаю, — сказал я.

— Они даже не спросят, — сказал он.

Мы вернулись на улицу Виньес. Через лобовое стекло я видел впереди «Башни‑Близнецы». 

Глава 51 

Четверг, 27 февраля

Утром меня разбудили рано и посадили в машину сопровождения к восьми часам. В тюрьме мне никто не объяснил, почему.

— Пресли, ты знаешь, почему я еду так рано? — спросил я. — Суд откроется только через час.

— Понятия не имею, — сказал Пресли. — Мне просто сказали тебя туда отвезти.

— Какие‑нибудь последствия небольшого крюка домой прошлой ночью?

— Какого крюка?

Я кивнул и выглянул в окно. Я надеялся, что Мэгги уже предупредили.

Когда мы добрались до здания суда, меня передали охраннику, который отвёл меня в лифт, закрытый на карантин, и открыл его ключом. Вот тогда я и начал заполнять пробелы. Обычно меня отводили на девятый этаж, где находился зал суда судьи Уорфилд. Охранник повернул ключ рядом с кнопкой восемнадцатого этажа. Каждый адвокат в городе знал, что главный офис окружного прокурора находится на восемнадцатом этаже здания уголовного суда.

Выйдя из лифта, меня проводили в запертую комнату для допросов, которая, как я предполагал, использовалась для допросов подозреваемых в преступлениях, когда они соглашались сотрудничать. Не стоит оставлять такие соглашения без внимания. Люди меняют своё мнение — как подозреваемые, так и адвокаты. Если кто‑то, столкнувшийся с серьёзным обвинением или суровым приговором, тихо предлагает властям оказать существенную помощь, на следующий день назначать встречу не стоит. Вы ведёте их наверх и извлекаете всю информацию, какую можно извлечь. И это происходило в комнате, в которой я сейчас сидел.

Прикованный наручниками к поясной цепи и всё ещё в своей хандре, я сидел один пятнадцать минут, прежде чем начал смотреть в камеру в углу потолка и кричать, что хочу увидеть своего адвоката.

Это не вызвало никакой реакции ещё пять минут, а затем дверь открылась, и появился охранник. Он провёл меня по коридору и через дверь. Я вошёл в нечто, похожее на зал заседаний — скорее всего, такое место, где определялась политика, а прокуроры и руководители обсуждали важные дела. Десять стульев с высокимиспинками стояли вокруг большого овального стола, и большинство из них были заняты. Меня проводили к свободному месту рядом с Мэгги Макферсон. Я либо узнал большинство людей, собравшихся за столом, либо мог догадаться, кто они. С одной стороны, сидела Дана Берг вместе со своим помощником в галстуке‑бабочке, а также окружной прокурор Джон «Большой Джон» Келли и Мэтью Скаллан, который, как я знал, был начальником Берг и главой отдела по расследованию особо тяжких преступлений. В этой должности он ранее был начальником Мэгги, пока её не перевели в отдел по охране окружающей среды.

Напротив государственных прокуроров за столом сидели федералы. Я увидел агента Рут и её партнёра Рика Айелло, а также прокурора Соединённых Штатов по Южному округу Калифорнии Уилсона Корбетта и ещё одного мужчину, которого я не узнал, но предположил, что это прокурор среднего звена, скорее всего курирующий расследование по делу «Биогрин».

— Мистер Холлер, добро пожаловать, — сказал Келли. — Как у вас дела?

Прежде чем ответить, я посмотрел на Мэгги, и она слегка покачала головой. Этого было достаточно, чтобы понять: она тоже не представляет, в чём дело.

— Я только что провёл ещё одну ночь в ваших замечательных апартаментах в «Башнях‑Близнецах», — сказал я. — Как, по‑твоему, я себя чувствую, Большой Джон?

Келли кивнул, словно знал, что я так отвечу.

— Что ж, кажется, у нас для вас хорошие новости, — сказал Келли. — Если мы сможем договориться по некоторым вопросам, мы закроем дело против вас. Вы можете сегодня спать в своей постели. Как вам такое?

Я окинул взглядом лица в комнате, начиная с Мэгги. Она выглядела удивлённой. Дана Берг — расстроенной, а Рик Айелло выглядел так же, как в последний раз, когда я видел его на крыльце: злобным.

— Обвинение снято? — спросил я. — Присяжные приведены к присяге. Приговор вердикта вступил в силу.

Келли кивнул.

— Верно, — сказал он. — Вас нельзя судить повторно по статье о двойной ответственности. Никаких повторений. Всё сделано.

— И по каким вопросам нам нужно прийти к соглашению? — спросил я.

— Пусть это сделает мистер Корбетт, — сказал Келли.

Я мало что знал о Корбетте, кроме того, что он не имел прокурорского опыта, пока нынешний президент не назначил его федеральным прокурором.

— У нас сложилась непростая ситуация, — сказал он. — Мы ведём расследование, которое зашло гораздо глубже, чем вы думаете. Дело не ограничивается Луисом Оппарицио. Но раскрытие даже малой его части в суде поставит под угрозу более масштабное дело. Нам нужно, чтобы вы согласились хранить молчание до завершения и вынесения решения по более крупному делу.

— И когда это произойдёт? — спросила Мэгги.

— Мы не знаем, — ответил Корбетт. — Процесс продолжается. Это всё, что я могу вам сказать.

— И как это будет работать? — спросил я. — Обвинения просто снимаются без объяснений?

Келли снова взял слово. Я смотрел на Дану Берг, пока он говорил.

— Мы будем ходатайствовать о снятии обвинений как противоречащих общественным интересам, — сказал он. — Мы заявим, что окружная прокуратура располагает информацией и доказательствами, которые ставят под серьёзное сомнение обоснованность и справедливость нашего дела. Эта информация и доказательства останутся конфиденциальными в рамках продолжающегося расследования.

— И всё? — спросил я. — Это всё, что вы скажете? А как насчёт неё? Что говорит Дана? Она уже четыре месяца называет меня убийцей.

— Мы хотим привлечь к этому как можно меньше внимания, — сказал Келли. — Мы не можем продолжать этот процесс и при этом защищать федеральное расследование.

Берг смотрела на стол перед собой. Я видел, что она не одобряет этот план. Она искренне верила в свою правоту до самого конца.

— Итак, это сделка? — спросил я. — Обвинения сняты, но я никогда не могу сказать, почему, а вы никогда не признаете, что были неправы?

Никто не ответил.

— Вы думаете, что идёте на компромисс? — сказал я. — Думаете, что это сделка, по которой вы позволяете убийце уйти ради общего блага.

— Мы не выносим вердикт, — сказал Келли. — Мы знаем, что у вас есть информация, которая может навредить общему благу, если она выйдет наружу.

Я указал на Дану Берг.

— Она выносит вердикт, — сказал я. — Она вынесла вердикт, когда посадила меня в тюрьму. Она думает, что я убил Сэма Скейлза. Вы все так думаете.

— Вы не знаете, что я думаю, Холлер, — сказала Берг.

— Я пас, — сказал я.

— Что? — спросил Келли.

Мэгги положила руку на мою, пытаясь остановить меня.

— Я же сказал, пас, — ответил я. — Отведите меня в суд. Я рискну с присяжными. Они вынесут оправдательный вердикт, и я чист и невиновен. И я смогу рассказать всему миру, как меня подставили прямо под носом у ФБР, а потом окружной прокурор меня подставил. Мне такой расклад нравится больше.

Я отодвинул стул на ножках и повернулся, чтобы найти помощника шерифа, который меня привёл.

— Чего вы хотите, Холлер? — спросил Корбетт.

Я оглянулся на него.

— Чего я хочу? — переспросил я. — Я хочу вернуть себе невиновность. Хочу, чтобы было сказано, что ваши новые данные и доказательства однозначно оправдывают меня по этому обвинению. Я хочу, чтобы это сказали либо вы, Большой Джон, либо Дана. Сначала в ходатайстве суду, затем судье в открытом судебном заседании, а затем на пресс‑конференции на ступенях здания суда. Если вы не можете мне этого дать, я получу это от присяжных, и нам не о чем говорить.

Келли посмотрел через стол на своего федерального коллегу. Я увидел кивок и выражение одобрения.

— Думаю, мы можем это уладить, — сказал Келли.

Берг резко откинулась назад, словно её ударили по лицу.

— Хорошо, — сказал я. — Потому что это ещё не всё.

— Господи Иисусе, — сказал Айелло.

— Мне нужно ещё две вещи, — сказал я, игнорируя Айелло и глядя прямо на Келли. — Я не хочу никаких негативных последствий для моей со‑адвоката. После этого она вернётся к вам на работу. Никакого снижения зарплаты, никакой смены работы.

— Это уже должно было произойти, — сказал Келли. — Мэгги — одна из наших лучших, и…

— Отлично, — сказал я. — Тогда вам не составит труда изложить это в письменной форме.

— Майкл, — сказала Мэгги. — Я не…

— Нет, я хочу письменно, — сказал я. — Я хочу всё это в письменной форме.

Келли медленно кивнул.

— Вы получите письменно, — сказал он. — А что во‑вторых?

— Ну, я думаю, мы убедительно доказали в суде, что офицер Рой Милтон ждал меня той ночью четыре месяца назад, — сказал я. — Его история про пропавший номерной знак — чушь собачья. Меня подставили, а потом избили и чуть не убили, а моё имя и репутацию постоянно очерняли. Полиция Лос‑Анджелеса никогда не будет это расследовать, но у вас есть Отдел по обеспечению общественной честности. Я подам жалобу и не хочу, чтобы её заморозили. Я хочу, чтобы расследование довели до конца. Это не могло бы произойти без помощи изнутри, и Милтон — отправная точка. Уверен, что где‑то есть связь с Оппарицио — я бы начал с его адвокатов, — и я хочу знать, какая именно.

— Мы заведём дело, — сказал Келли. — Мы проведём расследование добросовестно.

— Тогда, думаю, всё в порядке, — сказал я.

Берг покачала головой, услышав мой список требований. Мэгги заметила, что я смотрю на Берг, и снова положила мне руку на предплечье, надеясь удержать. Но это был мой момент, и я не мог его упустить.

— Дана, я знаю, вы никогда не поверите, что это подстава, — сказал я. — Многие не поверят. Но, возможно, когда‑нибудь, когда федералы доведут это расследование до конца, они найдут время показать вам, где вы с полицией Лос‑Анджелеса ошиблись.

Впервые Берг повернулась и посмотрела на меня.

— К чёрту тебя, Холлер, — сказала она. — Ты мерзавец, и никакая сделка этого не изменит. Увидимся в зале суда. Я хочу поскорее с этим покончить.

Затем она встала со своего места и вышла из комнаты. Повисло долгое молчание. Большую часть этого времени я сосредоточился на агенте Рут. Я хотел помочь ей, но не хотел подставлять её за то, что она помогла мне.

— Мы закончили? — спросил Корбетт, положив руки на подлокотники кресла и помедлив, прежде чем подняться.

— У меня есть кое‑что для агентов, — сказал я.

— Нам от вас ничего не нужно, — сказал Айелло.

Я кивнул Мэгги.

— У нас есть видео, — сказал я. — На нём ваш убийца. Человек, который убил Оппарицио и вынес его тело из отеля в Скоттсдейле. Мы вам его передадим. Может быть, оно поможет.

— Не беспокойтесь, — сказал Айелло. — Нам не нужна ваша помощь.

— Нет, — сказала Рут. — Мы возьмём её. Спасибо.

Она посмотрела на меня и кивнула. Я видел, что её слова были искренними и что по крайней мере один человек в комнате не верил, что они освобождают убийцу. 

Глава 52

Час спустя я был в своём костюме и стоял в зале суда перед судьёй Уорфилд. Она распустила присяжных, но сказала, что они могут остаться, если хотят, и все они так и сделали. Дана Берг в неохотном, но тщательно сформулированном заявлении сообщила суду, что появились новые доказательства конфиденциального характера, которые полностью оправдывают меня по всем пунктам обвинения. Она сказала, что окружная прокуратура отзывает обвинение с предубеждением и аннулирует запись о моём аресте.

Мэгги Макферсон стояла рядом со мной, а моя дочь и члены моей команды — позади. Несмотря на предостережение судьи сдерживать эмоции, люди в зале суда захлопали, когда прокурор закончила своё заявление. Я посмотрел на ложу присяжных и увидел среди них шеф‑повара из «Голливуд Боул» — я кивнул. Я правильно отметил её в своей оценочной карточке.

Теперь настала очередь судьи.

— Мистер Холлер, — сказала судья Уорфилд. — В отношении вас была совершена грубая несправедливость, и суд искренне надеется, что вы сможете оправиться и продолжить свою карьеру в качестве судебного исполнителя и защитника прав обвиняемых. Теперь, когда вы сами пережили этот опыт, возможно, вы ещё лучше подходите для исполнения обязанностей в этой должности. Желаю вам всего наилучшего, сэр. Вы свободны.

— Благодарю вас, Ваша Честь, — сказал я.

Когда я это произнёс, голос у меня дрогнул. То, что случилось за последние два часа, заставило меня почувствовать дрожь.

Я повернулся и обнял Мэгги, а затем вернулся к дочери. Вскоре мы все трое обнялись, и ограждение зала суда неловко пролегло между дочерью и родителями. Затем я обменялся рукопожатиями и улыбками с Сиско и Босхом. Я промолчал, потому что слова давались с трудом. Я знал, что всё это случится позже. 

Глава 53 

Пятница, 28 февраля

Мы ждали целый день, прежде чем устроить празднование в баре «Красное Дерево». К тому времени по пресс‑конференциям и в СМИ уже разнеслась весть о том, что с меня сняли все обвинения и оправдали. Казалось уместным собраться там, где начались все потрясения в моей жизни. Не было ни приглашений, ни списка гостей. Это было открытое приглашение — кредитная карта компании Лорны лежала у барной стойки, чтобы оплачивать счёт.

Народ набился быстро, но я позаботился о том, чтобы команда защиты зарезервировала большой круглый стол в задней части зала специально для нас. Я сидел там, как крёстный отец в гангстерском фильме, в окружении своих капо и принимал поздравления и рукопожатия от тех, кто пришёл на вечеринку, чтобы отпраздновать редкую победу защиты.

Напитки лились рекой, хотя я сохранял трезвость, пил апельсиновый сок со льдом и для стиля добавлял несколько коктейльных вишен. Мойра, бармен, радуясь, что ей не придётся давать показания, называла этот коктейль «Липким Микки», и это название прижилось, хотя большинство остальных в баре уже пили его, разбавляя водкой.

Я сидел между двумя бывшими жёнами: слева от меня — Мэгги Макферсон, рядом с ней — наша дочь, справа — Лорна, за ней — Сиско. Гарри Босх расположился прямо напротив меня. Большую часть времени я молчал, просто впитывал всё происходящее и изредка поднимал бокал, чтобы чокнуться с очередным другом, который наклонялся через плечо Босха, чтобы поздороваться.

— Ты в порядке? — прошептала мне Мэгги в какой‑то момент.

— Да, всё отлично, — сказал я. — Просто привыкаю к тому, что всё кончилось, понимаешь?

— Тебе стоит уехать. Поехать куда‑нибудь и очистить голову от всего этого.

— Да. Я как раз подумывал съездить на несколько дней на Каталину. Там только что снова открылся «Зейн Грей», и там очень приятно.

— Ты уже там был?

— Э‑э, онлайн.

— Интересно, сохранился ли там тот зал с камином, который у нас был раньше.

Я подумал об этом — о времени, когда мы были вместе и катались на выходные на Каталину. Вполне возможно, что именно там была зачата наша дочь. Не испортил ли я это воспоминание, взяв туда Кендалл?

— Знаешь, ты могла бы поехать со мной, — сказал я.

Мэгги улыбнулась, и я увидел в её тёмных глазах тот блеск, который так хорошо помнил.

— Может быть, — сказала она.

Мне этого хватило. Я улыбнулся, глядя на толпу. Все они пришли ради бесплатной выпивки. Но и ради меня тоже. Я понял, что забыл про Бишопа. Надо было его пригласить.

Тут я заметил, что Сиско и Босх склонили головы друг к другу и о чём‑то серьёзно разговаривают.

— Эй, — сказал я. — Что?

— Просто говорю об Оппарицио, — ответил Сиско.

— А что с ним? — спросил я.

— Ты знаешь, почему они его убрали, — сказал Сиско. — Гарри говорит, что им пришлось.

Я посмотрел на Босха и слегка запрокинул голову — мне хотелось услышать его версию. Я никому не рассказывал о своём разговоре со специальным агентом Рут на заднем сиденье патрульной машины помощника шерифа Пресли.

Босх наклонился через стол так далеко, как только мог. В баре было шумно, и это было неподходящее место, чтобы выкрикивать версии убийства.

— Он позволил личным делам помешать основному, — сказал Босх. — Ему следовало разобраться со Скейлзом чисто. Избить, закопать, засунуть в бочку из‑под нефтепродуктов и сбросить в канал. Что угодно, только не то, что он сделал. Он использовал ситуацию — какой бы она ни была, — чтобы попытаться свести с тобой старые счёты. Это была его ошибка, и она сделала его уязвимым. Он должен был уйти, и главное — он это знал. Не думаю, что он прятался в Аризоне от тебя и повестки. Он прятался от пули.

Я кивнул. Бывший детектив отдела убийств всё понял правильно.

— Думаешь, они нашли его через нас? — спросил я. — Проследили за нами до него?

— Ты имеешь в виду, проследили за мной, — сказал Сиско.

— Не грызи себя, — сказал я. — Я послал тебя туда.

— Насчёт Оппарицио? — спросил Сиско. — Я ничего не чувствую к этому парню.

— Возможно, так оно и было, — сказал Босх. — Он мог сам оступиться. Рассказать своей девушке или кому‑то ещё. Позвонить.

Я покачал головой.

— Этот трюк с обслуживанием номеров, — сказал я. — Значит, киллер знал, что мы за ним следим. Думаю, они использовали нас, чтобы добраться до него.

Я вспомнил видео, снятое «индейцами», которое я передал агенту Рут. Киллер из обслуживания номеров был белым, лет сорока, с редеющими рыжими волосами. Он не выглядел угрожающе. Выглядел неприметно. Выглядел так, словно его место — в той самой красной куртке, в которой он и пробрался в номер Оппарицио.

— Что ж, очень жаль, — сказала Мэгги. — Он пытался повесить на тебя обвинение в убийстве, Микки. Как и Сиско, мне трудно сочувствовать Луису Оппарицио.

Разговор перешёл в плоскость предположений о том, кто является настоящей целью федеральных властей, и большинство сошлось на том, что это, вероятно, какой‑то корпоративный гангстер, кто‑то из казино Лас‑Вегаса, поддерживавший эту аферу с биотопливом. Но всё это было выше наших возможностей. Я мог лишь надеяться, что, когда‑нибудь агент Рут позвонит мне и скажет: «Мы его поймали». Тогда я узнаю личность человека, который в конечном итоге чуть не разрушил мою жизнь.

Вскоре я снова просто наслаждался моментом и наблюдал за людьми в баре. В конце концов мой взгляд упал на женщину, стоявшую у стойки, и я извинился, выйдя из‑за стола, чтобы присоединиться к ней.

— Вы пробовали «Липкий Микки»? — спросил я.

Дженнифер Аронсон обернулась и увидела меня. Широкая улыбка озарила её лицо. Она обняла меня и крепко прижала.

— Поздравляю!

— Спасибо! Когда ты вернулись?

— Сегодня. Как только я услышала, сразу поняла, что должна вернуться сюда ради этого.

— Ещё раз прими мои соболезнования по поводу отца.

— Спасибо, Микки.

— Как всё прошло потом?

— Всё было хорошо. В итоге я стала нянькой у заболевшей сестры.

— А ты в порядке?

— Я чувствую себя хорошо. Но хватит обо мне. Сиско сказал мне, что Мэгги — прирождённый адвокат. Это правда?

— Да, она была замечательна. Но это не приживётся. Она вернётся к прокурору.

— Похоже, это у неё пожизненно.

— И знаешь, ты проделала всю подготовительную работу, Буллокс. Я бы не стоял здесь на свободе, если бы ты не была рядом.

— Приятно слышать.

— Это правда. Садись к нам за стол. Вся команда в сборе.

— Хорошо, хорошо. Я только хочу немного походить, поздороваться. Столько народу из суда пришло.

Я смотрел, как она пробирается сквозь толпу, обнимает друзей и даёт им «пять». Я отступил к барной стойке, прислонился к ней спиной и окинул взглядом всю сцену. Я оглядел зал и понял, что немногие из стоявших передо мной искренне радовались моей невиновности и победе над выступившими против меня силами. Большинство просто верило, что я выиграл дело, что я невиновен по юридическим стандартам, что вовсе не означало действительной невиновности.

Этот момент обжёг меня. Я понял, как на меня всегда будут смотреть в зале суда, в здании суда, в городе.

Я повернулся к стойке и увидел Мойру.

— Можно тебе что‑нибудь принести, Мик? — спросила она.

Я помедлил. Посмотрел на бутылки, выстроившиеся у зеркала в глубине барной стойки.

— Нет, — наконец сказал я. — Думаю, всё в порядке. 

Эпилог 

Понедельник, 9 марта

Ни бумажных полотенец, ни туалетной бумаги. Ни бутилированной воды, ни одной коробки яиц. Я что‑то комментировал по телефону, держа в руках рукописный список, который она составила с помощью Хейли. Так много вещей из списка уже исчезло. Давно исчезло. Я начал просто хватать то, что мог.

— А как же фасоль Пинто? — спросил я. — Я только что купил четыре банки.

Мы разговаривали через мой «Блютус‑Наушник», оставив обе руки свободными, чтобы сгребать продукты с полок.

— Холлер, что мы будем делать с фасолью Пинто? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я. — Начос? Здесь ничего нет. Мне нужно просто купить то, что осталось, а потом нам придётся обойтись этим. У меня дома ещё много всего. Ты проверила кладовую по этому списку?

Я заметил одинокую банку соуса для спагетти «Ньюман соун» на полке с пастой, но другой покупатель подбежал и схватил её первым.

— Чёрт, — сказал я.

— Что? — спросила Мэгги.

— Ничего. Я упустил немного «Ньюман соун».

— Просто сходи по рядам, посмотри, что осталось. Купи что‑нибудь для салатов. А потом возвращайся. Это просто безумие.

«Безумие» — это ещё мягко сказано. Воцарился хаос. Но среди него, по крайней мере, у меня был тихий уголок. Моя семья была вместе впервые за столько лет. Мы решили, что будем втроём укрываться вместе, пока угроза вируса не минует. Даже несмотря на то, что мой домашний офис был переоборудован в спальню для дочери, в моём доме было больше всего места и широкая буферная зона вокруг него по сравнению с квартирой Хейли или кондоминиумом Мэгги. Вся семья вместе переживёт чуму, а теперь нужно было подготовиться.

Это был мой второй поход в супермаркет, первый оказался таким же разочаровывающим. Зато у меня дома были запасы на случай землетрясения, а кладовая почти полностью забита. Мне не хватало именно того списка желаний, который составили мои девочки: красное вино, хорошие сыры и несколько ингредиентов для рецептов Мэгги.

Мне удалось наполнить тележку вещами, которые, как я был уверен, нам никогда не понадобятся, и ничем из того, что действительно понадобится. Мэгги была рядом всё время. Она уехала ко мне домой после праздника в «Красном Дереве», и мы по очереди ночевали друг у друга, пока не решили остаться у меня. Отношения казались новыми и хорошими, и я часто говорил себе, что если за возвращение Мэгги мне пришлось заплатить четырьмя месяцами страха и смятения, то на такую сделку я пойду в любой день недели.

— Ладно, всё, — сказал я. — Я встаю в очередь.

— Подожди, ты купил апельсиновый сок? — спросила она.

— Да, у них действительно был апельсиновый сок. Я взял два пакета.

— Без мякоти?

Я заглянул в тележку и посмотрел, что взял. — Нищим выбирать не приходится.

— Отлично, — сказала Мэгги. — Обойдёмся мякотью. Возвращайся побыстрее.

— Я сниму деньги в банкомате, а потом поеду домой.

— Зачем? Деньги тебе не понадобятся. Всё закрывается.

— Да, но наличные будут править, если финансовые учреждения рухнут, а пластиковые карты перестанут работать.

— Мистер Оптимист. Ты правда думаешь, что такое может случиться?

— Этот год доказывает, что случиться может всё.

— Верно. Бери наличные.

И так всё и продолжалось. Я прождал почти час, чтобы пройти через очередь на кассу. Мы, без сомнения, были на грани истерики. Я был рад, что моя семья рядом, хотя и боялся, что с нами будет, если ситуация станет совсем отчаянной.

На парковке было так многолюдно, что, пока я разгружала тележку, к моему месту подъехала машина и стала ждать.

— Здесь полный бардак, — сказала я Мэгги. — Сейчас всё выйдет из‑под контроля.

Парень, ожидавший меня, задерживал машины позади себя. Кто‑то нажал на клаксон, но он не двинулся с места. Поэтому я стал двигаться быстрее, запихивая сумки в багажник «Линкольна».

— Что это было? — спросила Мэгги.

— Какой‑то тип хочет занять моё место — он всех задерживает, — сказал я.

Я обернулся на звук ещё одного сигнала и заметил мужчину с тёмными волосами и сгорбленными плечами, толкающего тележку в мою сторону. Нижнюю часть его лица закрывала чёрная маска. В детском кресле тележки лежала всего одна коричневая сумка. Я вздрогнул, потому что на сумке было написано «Фонс», а это был «Гелсонз». Я снова посмотрел на мужчину и подумал, что он мне знаком. То, как он раскинул руки на ручке тележки, как сгорбился, как опустил плечи.

В этот момент я узнал его. Мужчину с видео, который толкал тележку с едой в номер отеля Луи Оппарицио в Скоттсдейле. Волосы у него теперь были другими, но плечи — прежними.

Это был он.

Я отступил от багажника и огляделся в поисках пути к отступлению. Мне нужно было бежать.

Моя тележка с резким толчком полетела вперед, врезавшись в его. Я тут же рванул вдоль машины, перепрыгивая на соседнюю полосу. Обернувшись через плечо, когда сворачивал направо, я увидел, как он, выхватывая пистолет из сумки "Фонс", идет за мной.

Я рванул дальше, ловко лавируя между двумя автомобилями и выскочил на соседнюю полосу. Тут же раздались два резких выстрела. Я инстинктивно пригнулся, не сбавляя темпа. Звон разбитого стекла и глухой удар пули о металл – но я был цел. В ушах зазвучал встревоженный голос Мэгги:

— Микки, что происходит? Что происходит?

Позади меня нарастал хаос: крики, сигналы машин.

— ФБР! Стоять! – кто кому кричал, я не разобрал, но бежать не прекратил. Пригнувшись еще сильнее, я продолжал свой путь. Внезапно раздался новый, куда более мощный залп – перекрывающиеся очереди из тяжелого оружия. Оглянувшись, я не увидел никого из видео. Сменив ракурс, я заметил его лежащим на земле, окруженным четырьмя вооруженными мужчинами и женщиной. Я узнал в ней спецагента Дон Рут.

Я остановилась и попыталась отдышаться. Только тогда услышала в ухе голос Мэгги:

— Микки!

— Я в порядке, я в порядке.

— Что случилось? Я слышала выстрелы!

— Всё в порядке. Тот парень с видео, который убил Оппарицио, он был здесь.

— Боже мой.

— Но ФБР тоже здесь. Я вижу там агента Рут. Они его взяли. Он лежит на земле. Всё кончено.

— ФБР? Они следили за тобой?

— Ну, либо за мной, либо за ним.

— Ты знал, Мик?

— Нет, конечно, нет.

— Лучше бы тебе не знать.

— Я же тебе только что сказал… не знал. Слушай, всё хорошо, но мне нужно идти. Мне машут. Наверное, мне придётся дать показания или что‑то в этом роде.

— Просто возвращайся домой поскорее, пожалуйста. Я не могу в это поверить.

Мне нужно было идти, но я не хотел отключаться, не успокоив её.

— Смотри, это значит, что всё кончено. Всё. Всё кончено.

— Просто возвращайся домой.

— Как можно скорее.

Я отключил связь и пошёл обратно к группе, собиравшейся вокруг мужчины, лежавшего на земле. Он не двигался, и никто не пытался делать ему искусственное дыхание. Агент Рут увидела меня и отошла от группы, встретив меня на полпути.

— Он мёртв? — спросил я.

— Да, — ответила она.

— Слава богу.

Я посмотрел на тело. Пистолет, который я видел, лежал рядом с ним. Место стрельбы уже оцепляли.

— Откуда ты знаешь? — спросил я. — Ты же сказала, что всё кончено. Ты же говорила, что они не придут за мной.

— Мы просто приняли меры предосторожности, — сказала она. — Иногда эти люди не любят оставлять незавершённые дела.

— А я — незавершённое дело?

— Ну… скажем так, ты кое‑что знаешь. И кое‑что сделал. Может, ему это не понравилось.

— Значит, это был только он? Он действовал сам?

— Мы этого точно не знаем.

— Что ты знаешь? Я всё ещё в опасности? Моя семья в опасности?

— С твоей семьёй всё в порядке, с тобой всё в порядке. Наверное, он ждал, пока ты уедешь из дома, потому что твоя семья там. Просто успокойся. Дай мне день‑два, чтобы оценить ситуацию, и я тебе позвоню.

— А сейчас? Мне дать показания или что‑то в этом роде?

— Тебе лучше просто уйти. Уходи отсюда, пока тебя не узнали. Мы этого не хотим.

Я посмотрел на неё. Вечный защитник своего дела.

— Как идёт расследование? — спросил я.

— Движется, — сказала она. — Медленно, но, верно.

Я кивнул в сторону тела.

— Жаль, что ты не сможешь его разговорить, — сказал я.

— Такие, как он, никогда не болтают, — сказала Рут.

Я кивнул, и она ушла. Место преступления начало притягивать толпу. Люди в масках. Люди в резиновых перчатках и защитных щитках. Затем я пошёл к своей машине и обнаружил, что багажник всё ещё открыт, но мои покупки в сумках по‑прежнему целы.

Я захлопнул багажник и проверил задний бампер — привычка, выработанная недавним опытом. Номерной знак был на месте, как и положено, девять букв возвещали миру о моей судьбе и моём положении.

«Невиновен»

Я сел в машину и поехал домой, в укрытие.

Питер Боланд Убийства в пляжных домиках. Детективное агентство «Благотворительный магазин»

© Осминина А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2025

⁂

Пролог

Энни почувствовала запах дыма. Во влажном ночном воздухе его резкие нотки было ни с чем не спутать и ощущались они особенно остро.

Стоило только открыть дверь и сонно выйти наружу, как до нее долетело дуновение, лишь намек, но и этого было довольно, чтобы включился один из сильнейших первобытных инстинктов: выживания. За бесконечное множество поколений этот инстинкт стал неотъемлемой частью ДНК, и игнорировать его сигналы было никак нельзя. Дым означал опасность. Дым означал огонь. А огонь означал смерть.

Крылатый раздражитель отвлек Энни от непроизвольных размышлений. Комар. Кроме мягкого плеска воды высокий писк невидимого в темноте насекомого оставался единственным звуком. Энни неуклюже замахала руками, надеясь прогнать его. Писк стих. Довольная, что избавилась от надоеды, Энни медленно побрела по пляжу босиком, по-прежнему во власти дремоты и все еще принюхиваясь к запаху дыма в воздухе.

Только ей не спалось в эту несусветную рань, и она не обратила внимания на подсознательный порыв броситься бежать или позвать на помощь. Там, где сейчас находилась Энни, дым был вполне нормальным явлением, стоило об этом помнить. Ничего нового – так пахло постоянно.

Она шла по прибрежной косе Мадфорд-Спит, где располагались самые престижные, дорогие и, вероятно, самые большие пляжные домики, которые только можно найти. Каждый день ближе к вечеру, когда отдыхающие, навьюченные словно лошади, нехотя отправлялись в обратный путь домой, владельцы пляжных домов откупоривали бутылки и разжигали костры (или барбекю) по всей длине косы. Эти миниатюрные копии средневековых маяков могли тлеть еще долго после того, как все уже задернули шторы и приготовились ко сну. Внутри игрушечные домики для взрослых были укомплектованы всеми необходимыми современными удобствами: крошечные холодильники и плиты были втиснуты куда только возможно. Но, что важнее всего, на втором этаже, под низкой сводчатой крышей находилась спальня – основное отличие пляжных домов Мадфорд-Спит от хижин размером с садовый сарай, построенных на всех остальных британских побережьях.

Именно по этой причине Энни легко укладывала детей спать: крутые ступеньки, как у приставной лестницы, вели наверх, и они словно жили в домике на дереве. Каждый вечер детей ждало приключение, и Сэм с Милли, уставшие и набегавшиеся на свежем воздухе, не могли дождаться, когда придется подниматься в спальню. Энни приходилось довольствоваться диваном внизу. Но она и не возражала: на нем было вполне удобно, и мысль о том, что в нескольких шагах от двери плещется море, стоила всех неудобств. О лучшем месте для семейного отдыха, чем Мадфорд-Спит, родители и не мечтали. Здесь дети могли быть детьми, пускаясь в приключения и общаясь со сверстниками, пока они все вместе носились по берегу своей дружной ватагой. Вот чего хотел каждый родитель, ведь так? Продлить это беззаботное время. Растянуть те дни, когда дети сами придумывали себе игры и развлечения, пока искусственный мир соцсетей не запустил в них свои когти.

Энни осторожно брела по берегу холодного пляжа, дрожа в своих стареньких спортивных штанах и футболке и размышляя, что единственный недостаток этого райского местечка – тот, с которым ей пришлось столкнуться прямо сейчас. В пляжных домиках не было туалета.

Тем вечером она выпила пару весьма больших и столь же заслуженных бокалов холодного шардоне, отдыхая на террасе и искренне радуясь, что Сэм с Милли играют и веселятся до самого заката. На сердце становилось тепло, когда она видела, как дети резвятся в теплой воде бухты Крайстчерча^[119], в последних лучах заходящего солнца, красно-оранжевыми бликами играющего на витражных окнах монастыря. Лучше и быть не могло – до тех пор, пока эти два бокала не запросились наружу. Полный мочевой пузырь заставил Энни нехотя выбраться из постели и, оставив спящих детей наверху, быстро направиться к общим туалетным кабинкам.

Хотя на дворе стоял июль, Энни шла, крепко обхватив себя руками. По обе стороны от нее в море и бухте плескалась вода, а на самой косе временами дул очень промозглый и холодный ветер, особенно в три тридцать утра. Энни упорно шла мимо стройных рядов пляжных домиков. Днем их яркие краски напоминали ей красиво разложенные сладости, а сейчас, в темноте, под беззвездным, скрытым тучами небом, они казались серыми. Сейчас их остроконечные крыши больше всего напоминали щербатую челюсть.

Впереди уже виднелся одинокий фонарик, сигнализируя, что спасение близко. Принюхавшись, Энни заметила, что запах дыма вроде бы стал отчетливее и уже казался скорее резким, чем приятным.

По мере приближения к кабинкам сдерживать зов природы было практически невозможно. Энни перешла на трусцу, но ее затруднительному положению это не помогло, скорее наоборот. Наконец она добежала до кабинок. Автоматическая энергосберегающая лампочка с датчиком движения тут же включилась, на миг ослепив ее. Энни бросилась к ближайшей кабинке и, хлопнув дверью, заперла ее за собой.

Через несколько минут она вышла, чувствуя себя уже гораздо лучше. Энни предвкушала, как заберется обратно в теплую постель и уютно устроится под покрывалом, закроет глаза и откроет их, только когда солнце начнет светить в окно – или когда дети потребуют завтрак. В общем, кто первый успеет.

Она моргнула, уловив что-то краем глаза. В темноте ночи оранжевую и яркую, точно светлячок, искру, которая мелькнула над головой, не заметить было трудно. За ней последовала другая. И еще несколько, подхваченных ветром. К запаху дыма, уже более едкому, прибавилось потрескивание и отблески. Завернув за угол, Энни ахнула.

С другой стороны туалетных кабинок, дальше по косе, полыхал один из пляжных домиков.

Энни поспешила к танцующим языкам пламени, жар нарастал, как и паника внутри ее.

Внутри кто-то был.

Глава 1

ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

Фиона наблюдала за машиной у благотворительного магазинчика. Автомобиль стоял там со времени открытия, ровно с девяти утра. Часы показывали уже двадцать пять минут десятого, а сидящая внутри женщина так и не пошевелилась. Просто сидела и совершенно неподвижно смотрела в лобовое стекло. Рядом с ней на пассажирском сиденье Фиона заметила картонную коробку, а сзади, удобно пристегнутый в детском кресле, спал ребенок лет трех или четырех на вид, запрокинув головку набок.

Вероятно, женщина приехала сделать пожертвование; Фиона была почти уверена, что знает, почему та не выходит из машины и не отдает коробку. Как бывалый волонтер в благотворительном магазине «Собачкам нужен уютный дом», Фиона научилась различать типы покупателей, заходивших в благотворительные магазины и прогуливавшихся по Саутборн-Гроув. У всех типажей были свои названия. К примеру, типаж «Я просто смотрю» – они понятия не имели, что ищут, лишь бы по выгодной цене. И обычно покупали то, что им и не нужно, но ведь за такую смешную сумму стыдно не взять. Следующий типаж – «Перепродам дороже», эти хотели закупиться товарами со значительной скидкой, а потом перепродать в интернете подороже, получив при этом прибыль. «Охотники за сокровищами» были похожи на предыдущих, но они гнались за качеством, а не за количеством, надеясь вот-вот наткнуться на какую-нибудь редкость невероятной ценности, которую каким-то образом просмотрели остальные. Собранные, решительные, они ныряли в коробки, рылись на стеллажах и полках в поисках спрятанных сокровищ. Вдруг там ждало первое издание «Властелина колец» или старинный игрушечный автомобильчик, каким-то чудом сохранившийся в коробке. В наши дни такое маловероятно. Благодаря интернету люди знали точно, что и сколько стоит, – достаточно быстро поискать в браузере. Самое ценное, что удавалось найти Фионе, были сложенные банкноты в пять или десять фунтов, забытые в кармане брюк, и они отправлялись сразу в кассу.

Но женщина в машине была не похожа на все вышеперечисленные типы. Она приехала отдать, а не купить, и если интуиция Фионы не ошибалась, то новая посетительница принадлежала к очень узкому кругу «скорбящих дарителей». К ним следовало относиться бережно и по-доброму, с большой чуткостью и уважением. У этой женщины, скорее всего, имелась очень веская и личная причина, из-за которой она никак не могла расстаться с содержимым коробки, стоявшей на сиденье рядом с ней.

Дверца машины открылась. Из нее медленно вышла дама в темно-сером, развевающемся на ветру пальто и плотно надвинутой на уши шерстяной шапке. Хотя лето было в самом разгаре – все-таки начало августа, – у погоды имелись свои соображения на этот счет. Только все привыкли к частому солнцу и к жаре, как неожиданное и несезонное похолодание вытеснило лето. Северный ветер с Арктики обосновался над Соединенным Королевством и понизил температуру настолько, что она едва достигала десяти градусов, так что всем пришлось доставать из шкафов зимнюю одежду.

Пока женщина обходила машину, Фиона разглядела ее получше. На вид нежданной гостье оказалось около тридцати или чуть больше, на лице отсутствовала косметика, и выглядела она так, будто никогда не будет счастлива. Огромные очки в оправе придавали ее лицу совиное выражение, хотя и очень грустное. Женщина остановилась у пассажирской двери, опустив голову. Фиона гадала, не выйти ли ей помочь, но все же решила остаться в магазине.

На улице у машины женщина покачала головой, будто спорила сама с собой, затем открыла дверцу и достала коробку. Несколько секунд она стояла на тротуаре спиной к Фионе, по-прежнему колеблясь и сжимая коробку так, словно от нее зависела ее жизнь. Наконец медленно она повернулась и направилась к магазину, по-прежнему не отрывая взгляда от асфальта. Прежде чем войти, посетительница обернулась, убедиться, что с ребенком все в порядке, а затем толкнула дверь, держа коробку перед собой.

Фионе безумно хотелось помочь ей, придержать дверь, но опыт подсказывал не суетиться. Поэтому, когда колокольчик над дверью звякнул и женщина неловко шагнула в магазин, Фиона просто подняла голову от прилавка, улыбнулась и произнесла:

– Доброе утро.

Гостья замешкалась на пороге.

– Там все еще холодно? – Очевидно, да, судя по ледяному ветру, ворвавшемуся в магазин и холодившему ноги Фионы в одних чулках. Она потуже запахнула свой традиционный кардиган крупной вязки.

– Что, простите? – переспросила женщина, чьи мысли явно витали далеко отсюда. – А, да. Очень холодно. – Она смущенно прикусила губу, не смея сделать еще один шаг.

Медленно, стараясь не напугать ее, Фиона вышла из-за прилавка.

– Вы хотели бы оставить вещи?

Женщина нерешительно прошла в глубь магазина, и дверь за ней закрылась.

– Мне бы хотелось кое-что отдать на благотворительность.

Фиона встретила ее на полпути.

– Да, конечно. Спасибо вам большое. – Она протянула руки, готовясь принять коробку. Только женщина не ответила на этот жест, будто не желая расставаться со своей ношей. Так они и замерли на несколько секунд в неловкой тишине, но потом посетительница медленно передала вещи Фионе.

Фиона почтительно поставила на прилавок коробку, плотно перемотанную коричневым скотчем, более тщательно, чем требовалось, будто из опаски, что содержимое куда-то сбежит.

Фиона вновь повернулась к посетительнице. Даже это простое взаимодействие, судя по всему, травмировало ее: женщина выглядела так, словно вот-вот расплачется, и бросала встревоженные взгляды на машину со спящим ребенком.

– Вы в порядке? – спросила Фиона. – Могу я чем-то помочь?

– Да-да, я в порядке. – Голос женщины дрогнул. Она определенно была не в порядке.

– Простите меня. Но я не могу не спросить: вы уверены, что готовы расстаться с этими вещами?

Женщина вновь не ответила, только опустила голову. Через какое-то время она подняла на Фиону покрасневшие глаза.

– Я не уверена, – сумела выдавить она. – Это вещи моего покойного дедушки. Он недавно скончался, и я собиралась их отдать. Там нет ничего, что я хотела бы оставить, ничего сентиментального. Но мне все равно кажется, что я предаю его память… – Голос ее становился все тише. У посетительницы вырвался всхлип.

Фиона взяла пару чистых салфеток из коробки у кассы и протянула их женщине, которая промокнула краешки глаз под очками. Фиона ободряюще сжала ее руку, не желая слишком навязываться, но в то же время пытаясь как-то показать свою поддержку. Бедная женщина оказалась в затруднительной ситуации. Отдавать вещи умерших близких всегда тяжело, даже мелочи, которые не нужны. Каждая вещь важна и ценна, потому что хранит в себе частичку ушедшего. Выбросить их слишком рано кажется холодным и бесчувственным поступком. А если цепляться за материальное напоминание, от вещей можно так никогда и не избавиться, растравляя рану.

Фиона не могла решать за других, что делать с вещами в коробке и когда правильнее с ними расстаться. И не могла дать посетительнице никакого совета. Это должно быть ее решение. Однако кое-что Фиона все же сделать могла, чтобы облегчить весь процесс: эту небольшую услугу она время от времени оказывала другим скорбящим посетителям, которые стояли на том же самом месте перед таким же сложным выбором.

– Могу я кое-что предложить? – мягко обратилась к женщине Фиона. – Почему бы вам не оставить коробку за прилавком? Я не буду ее открывать и напишу записку для других волонтеров, чтобы ее не трогали. Вы сможете вернуться в любое время, когда захотите, но если я не получу от вас сообщение через пару месяцев, то решу, что вещи можно отдать на благотворительность. Как вам?

Лицо женщины слегка прояснилось:

– В самом деле? Вы можете так сделать?

– Конечно. Никаких проблем.

– О господи. Это было бы прекрасным решением. Если вас не затруднит.

– Я буду только рада, – тепло улыбнулась Фиона. – Мы уже так поступали с другими посетителями в вашей ситуации. Это в самом деле помогает. Такой компромисс – и вы всегда сможете вернуться за вещами вашего дедушки.

Женщина чуть не упала от облегчения:

– Мне стало гораздо легче! Спасибо вам, спасибо большое!

– Рада помочь. Позвольте записать ваше имя – достаточно будет имени.

– М-Мэри, – заикаясь, произнесла женщина.

– Отлично. Обязательно прослежу, чтобы никто не трогал ваши вещи.

– Спасибо. – Голос Мэри дрогнул, как будто слезы могли вернуться в любую секунду. Она вышла из магазина, забралась обратно в машину и выехала на дорогу.

Фиона знала, что Мэри не вернется. Они никогда не возвращались. Но возможность приехать в течение следующих двух месяцев даст этой женщине свободу и время, которого ей не хватало, чтобы примириться с решением оставить вещи.

Наблюдая за уезжающей машиной, Фиона медленно опустилась на стул за одним из маленьких столиков, которые они поставили для покупателей и сотрудников магазина и за которым собирались за кофе.

Давящая печаль вынудила ее сесть. Фиона не знала эту женщину, но что-то в ее боли вызвало в ней Это. Так Фиона называла свою депрессию, преследовавшую ее с момента выхода на пенсию. Большую часть времени она с ней справлялась. «Будь всегда занята: займи мысли и тело чем угодно», – повторяла она себе. Вот почему Фиона сталаволонтером в благотворительном магазине, и до определенного момента это срабатывало. Однако иногда разъедающее чувство пробивало ее защиту, застигая врасплох, как сейчас.

Фиона смахнула слезу и позвала Саймона Ле Бона, своего лохматого песика. Навострив уши, он выскочил из своей лежанки у прилавка, посмотреть, что за шум. Собаки – чувствительные животные. Вероятно, он ощутил запах исходящей от нее печали.

Инстинктивно пес запрыгнул к хозяйке на колени и прижался к ней своим пушистым теплым тельцем. Хвостатому утешителю удалось пусть и не избавить Фиону от депрессии полностью, но хотя бы снять остроту чувства, предоставив временную передышку от навязчивых мыслей. Когда она работала в бурлящем жизнью лондонском издательстве, ее мозг трудился без остановки, на пределе возможностей, перегруженный и запутавшийся из-за слишком большого количества дел и нехватки времени.

После выхода на пенсию Фиона подумала, что будет рада дать голове отдохнуть. И поначалу так и было: она наслаждалась возможностью ни о чем не думать. Но спустя какое-то время клетки мозга перестали напряженно работать, а особенность депрессии в том, что она любит вакуум. Расцветает в нем. Ворвавшись на свободное место, оставшееся после работы, депрессия поселилась там и осталась. И никакое количество кроссвордов или судоку, никакие часы работы в благотворительном магазинчике не могли поколебать или отвлечь это чувство. Что Фионе действительно требовалось – так это нечто более значительное, куда можно применить избыток умственной энергии. Расследование. Преступление, которое нужно раскрыть, и достаточно серьезное, чтобы полностью занять ее чрезвычайно активный мозг – и не пускать никаких других мыслей.

Пока же ей приходилось довольствоваться тремя утешителями, которые никогда ее не подводили: друзьями, Саймоном Ле Боном и пирогом. Один из трех уже был рядом с ней, а два других вот-вот прибудут.

Глава 2

Парковочное место снаружи магазина пустовало недолго. На него заехала и с дребезжанием остановилась другая машина – слегка побитый «Фиат Уно», принадлежащий Неравнодушной Сью, которая была неравнодушна к слову «неравнодушный».

Фиона поднялась на ноги, и Саймон Ле Бон соскочил с ее коленей. Схватив отданное кем-то зеркало ценой в три фунта, Фиона проверила, не опухло ли у нее лицо. Она не хотела, чтобы кто-то из коллег видел ее расстроенной. Не хотела, чтобы они беспокоились. Фиона провела пальцами по коротким темным волосам, заметив несколько новых седых прядей. Удовлетворенная своим видом, она притворилась, что все в порядке – как и всегда.

В благотворительном магазинчике был свой ежедневный ритуал. Каждое утро дамы начинали с хорошей чашечки чая и кусочка торта, а если что-то оставалось – предлагали покупателям по фунту за кусочек. Очень воодушевляющее начало дня, даже если утро не задалось. Впрочем, сегодня подошла очередь Неравнодушной Сью покупать торт, а это всегда заставляло Фиону слегка нервничать, так как подруга неизбежно стремилась сэкономить фунт-другой. Фиона же считала, что, когда дело касалось торта, экономить никак нельзя.

Наконец в дверях показалась худенькая фигура Сью, которая влетела в магазин с пакетом в руке. Чересчур бодрая и проворная для такого раннего утра. Яркие живые глаза из-под строгой седой челки тут же остановились на Фионе:

– С добрым утром!

– С добрым утром, Сью. Как ты?

– Снаружи жуткая холодрыга! Куда делось лето?

– Не представляю. Но ты же знаешь, как у нас бывает: пара теплых недель вначале – вот и все лето.

– Верно, верно.

– Ты принесла торт? – поинтересовалась Фиона.

Неравнодушная Сью уже собиралась ответить, как вошел Корзинщик из соседнего магазина, привлеченный возможностью выклянчить бесплатный кусочек. Его настоящее имя было Тревор, но все звали его Корзинщиком, так как он продавал старомодную плетеную мебель 70-х годов. Хотя продавал – громко сказано, поэтому дамы из благотворительного магазинчика предполагали, что его подозрительная схема с оплатой только наличными служит для отмывания денег.

– Ну что, вам достаточно холодно? – искренне, без сарказма поинтересовался он.

Фиона никогда не понимала, зачем задавать такой вопрос при смене погоды не в лучшую сторону, будто собеседник сам попросил понизить температуру и теперь его спрашивают, все ли ему нравится. Когда температура поднимется (если, конечно, такое вообще произойдет), он точно начнет задавать вопросы про жару.

– Мне пришлось надеть платок, надо держать свой древний шейный отдел в тепле.

Корзинщик поправил шейный платок, заправленный в рубашку под свитером с треугольным вырезом. Он завел привычку носить этот аксессуар ежедневно, но продолжал выдумывать слабые оправдания: платок был частью его образа эксцентричного англичанина-аристократа, хотя сам Тревор родился в приморском Клактоне. Выдвинув себе стул, он устроился за маленьким круглым столиком.

– Кто-нибудь хочет чашечку чая? – Сью уже собралась пойти в кладовую и поставить чайник, но, заметив коробку на прилавке, резко остановилась.

– О, это новые пожертвования? Я к ним неравнодушна, обожаю покопаться первой. – И она направилась прямиком к прилавку.

– Не трогай! – остановила ее Фиона. – Мне ее передали на хранение. Кстати, забыла написать имя. – Найдя рядом с кассой маркер, она написала сверху коробки имя «Мэри», дату и крупно «Не трогать».

– Ну хотя бы одним глазком? – Сью была также неравнодушна и к выгодным сделкам и не выносила мысли о том, что может упустить что-то интересное.

– Это пожертвования скорбящего, – шепотом ответила ей Фиона, убирая коробку под прилавок.

– А, поняла. Справедливо. – Сью дошла до кладовки и поставила чайник.

Обладающий слухом как у летучей мыши, Корзинщик тут же спросил:

– Пожертвование скорбящего? Что это, во имя Диккенса, такое?

К счастью, отвечать Фионе не пришлось: звякнул колокольчик, и внутрь нетвердым шагом вошла Дэйзи в своем привычном длинном платье, поверх которого она надела шерстяное пальто. На голове у нее была шляпа с широкими полями, и густая копна кудряшек торчала из-под нее во все стороны.

– Простите, я опоздала.

– Я сама только пришла, – успокоила ее Сью. – Мне нравится твой наряд – я неравнодушна к таким пальто. Ты выглядишь как Люси, тетя Паддингтона.

Дэйзи, обожавшая все милое и хорошенькое, покраснела от удовольствия:

– О, спасибо!

– Хочешь чашечку чая? – предложила Неравнодушная Сью.

– Не откажусь. – Дэйзи села рядом с Корзинщиком.

– Ну как, тебе достаточно холодно? – спросил он второй раз за сегодня.

– Э-э, не поняла вопроса, – простодушно ответила Дэйзи.

– Ну это такое выражение. Знаешь, как «курочка по зернышку клюет».

– Не знаю, что значит ни то ни другое.

– Вряд ли кто-то знает, – громко отозвалась Сью из кладовой, где закипал чайник.

– Это означает, что из множества мелочей может получиться нечто большое. Кажется, это из древнескандинавского^[120].

– Как «Купи дешевле – продай дороже», – объявил Корзинщик. – Это мой девиз в торговле.

«Был бы, если б ты что-нибудь на самом деле продал», – подумала про себя Фиона.

Сью принесла заварочный чайник в толстой вязаной грелке и поставила в центр стола:

– Дадим ему немного настояться.

Дэйзи потерла руки, предвкушая самое яркое событие дня:

– Итак, какой сегодня торт? Ведь была твоя очередь, да?

– О да. Совсем забыла. – Неравнодушная Сью вытащила пакет и нырнула в него. Собравшиеся за столом наклонились: им не терпелось увидеть, какой торт выбрала Сью. Покопавшись, их подруга подняла в руках небольшой прямоугольный предмет: – Та-да! – И положила его на тарелку посередине стола.

Лица всех разочарованно вытянулись.

– О, – произнес Корзинщик, не скрывая своего разочарования.

– Что это? – спросила Фиона.

– Солодовый хлеб.

– Это я вижу, – ответила она.

Дэйзи поморщилась:

– Мне не нравится солодовый хлеб. Слишком клейкий. Прилипает к небу.

– А это настоящий торт? – уточнил Корзинщик.

– Ну конечно, – ответила Сью.

– Это хлеб, а не торт, и даже не пирог, – указала Дэйзи. Огорчение в ее голосе уже было заметно. – «Бисквит королевы Виктории» – это торт, лимонный кекс с глазурью тоже, кофейно-ореховый торт – тоже торт. А это… это…

– Сладкий хлеб, – подсказал Корзинщик.

Постороннему человеку реакция могла бы показаться слишком острой, но для дам из магазина и в меньшей степени для Корзинщика торт – дело очень серьезное. Они были ценителями – без претензий, но им действительно нравилось полакомиться кусочком чего-то легкого, пропитанного кремом и мало-мальски приличного. Но теперь, похоже, стандарты в отделе закупки тортов снизились. Торт низкого качества само по себе плохо, но относился ли этот конкретный к верной группе продуктов?

– Ты снова была в магазине «Все за двадцать пенсов»? – требовательно спросила Фиона.

– Нет, – ответила Сью. Затем, немного помолчав, добавила: – Ну да. Вроде как.

– Как можно «вроде как» зайти в магазин «Все за двадцать пенсов»? – не поняла Дэйзи.

– Потому что теперь это магазин «Все за двадцать пять пенсов». Стоимость жизни выросла. Но как ты узнала, что я там была?

– Потому что это даже не настоящий «Сорин»^[121], – добавила Фиона. – Логотип тот же самый, но называется «Морин». – Магазин «Все за двадцать пять пенсов», ранее известный как «Все за двадцать пенсов», указывал бренды только так – обычное дело. Корзинщик допил чай и ретировался, не желая углубляться в этот липкий вопрос. Оно и к лучшему, потому что споры про солодовый хлеб-тире-пирог продолжались все утро и большую часть дня и ни одна из сторон уступать не собиралась. «Гугл» еще никогда не получал столько запросов о кулинарном статусе солодового хлеба. С учетом мнений двое против одного Неравнодушная Сью прибегла к помощи покупателей и спросила их мнение, надеясь на поддержку, пока Фиона не указала, что вовлекать посетителей в их маленький спор неуместно – не говоря уже о том, что никто не хотел покупать кусок солодового хлеба за фунт. Дамы не могли от него избавиться. Оставшуюся часть дня в магазине было тихо, и причиной тому стал не только распугавший покупателей холод. Фальшивый торт Сью привел всех в уныние.

Депрессия Фионы отказывалась отступать, и то, что ее лишили ежедневной порции бисквита с привычной сладкой тягучей начинкой, отнюдь не помогало. Фиона с Дэйзи упорно отказывались идти покупать замену, так как считали, что Сью не выполнила своих обязательств. Сью также отказывалась, утверждая, что все выполнила. В конце концов они пришли к соглашению и на стареньком ноутбуке магазина составили таблицу, в которой указали, что считается приемлемым тортом. Солодовый хлеб туда не вошел. Как и пирог с жиром. И печенья с мармеладом и шоколадом. Технически было доказано, что это все же мини-тортики, а не печенье, (так как они со временем затвердевали, а печенье, наоборот, становилось мягким). Дамы любили эти печенья с мармеладом, но сошлись во мнении, что печенья не вызывают такого же ощущения чуда, как настоящий торт, и не подходят для их утреннего ритуала. Они были скорее временной мерой, экстренной заменой, которую можно купить в газетном киоске или на заправке, когда настоящий торт не достать. Магазин «Все за двадцать пять пенсов», как он теперь назывался, был тоже внесен в черный список как неприемлемое место для покупки тортов. Теперь, с четко определенными границами, зная, чего от них ждут, все почувствовали себя гораздо лучше.

К концу дня, прямо перед закрытием, звякнул дверной колокольчик, и в магазин вошел элегантно одетый мужчина в сером костюме. С круглым и не очень симпатичным лицом, так что трудно было определить возраст. Фиона решила, что ему может быть от тридцати пяти до пятидесяти. Глазки у него были маленькие, но добрые.

– Мы как раз собирались закрываться, – сообщила ему Фиона. – Вы знаете, что ищете? Возможно, я могла бы помочь?

– О, прошу прощения, – ответил он. – Я пришел не за покупками, хотя магазин у вас просто очаровательный. – Мужчина огляделся, осматривая роскошные настенные панели из темного дерева. – Меня зовут Оуэнс, Энтони Оуэнс. Я отвечаю за взаимодействие Ассоциации жителей коттеджей на косе Мадфорд-Спит. И я пришел обратиться за помощью в детективное агентство «Благотворительный магазинчик». Я хотел бы узнать, не могли бы вы помочь мне раскрыть убийство.

Глава 3

Фиона кивнула, и детективное агентство «Благотворительный магазинчик» принялось действовать – хотя их версия «действовать» включала в себя прежде всего свежий чайник чая, шоколадное печенье и размещение всего этого перед гостем. После взаимных представлений они пододвинули свои стулья поближе и облокотились о стол. Дэйзи разлила чай. Она могла бы дать ему настояться подольше, но всем не терпелось услышать, что же расскажет Энтони Оуэнс.

Прежде чем начать, он бережно добавил в чай тщательно отмеренную порцию молока и размешал его ровно три раза. Затем сделал маленький аккуратный глоток, проверяя температуру, и Фиона пришла к выводу, что гость, должно быть, очень осторожный человек, который не любит сюрпризы и хочет подготовиться к любому повороту событий. Энтони Оуэнс осторожно поставил чашку на блюдце и поправил манжеты костюма.

– Прежде всего, полагаю, я должен уточнить, что должность координатора связей – не моя основная работа, а подработка. Так я адвокат, занимаюсь оформлением прав собственности на недвижимость. Владельцы пляжных коттеджей платят мне небольшой взнос, а взамен я представляю их интересы и слежу, чтобы они имели право голоса по поводу происходящего на косе Мадфорд-Спит. Раньше и у меня был там домик, поэтому я знаю, какие проблемы их больше всего беспокоят.

– Вроде убийства, – заметила Фиона.

– Да, боюсь, это убийство вызвало у всех мурашки.

– Оно было на первых полосах газет. – Дэйзи вздрогнула. – Мужчина сгорел заживо. В своем собственном пляжном доме. – Дэйзи имела обыкновение читать только заголовки новостей и только те, которые обращались с правдой наиболее вольно, искажая факты и выдавая самую шокирующую версию произошедшего.

– А я читала другое, – заметила Сью. – Он умер позже от отравления дымом.

Энтони шевельнулся на стуле.

– Верно. Храбрая мать двоих детей по имени Энни Фоллет рисковала своей жизнью. Она выбила дверь и вытащила беднягу наружу. Его звали Малкольм Крэйни. Он умер через несколько минут, скорая не успела доехать. Энни пыталась вернуть его к жизни.

Дэйзи прижала ладонь ко рту:

– О господи. Это ужасно.

– А затем Энни попыталась потушить огонь из ведра, – добавила Неравнодушная Сью. – Она просто героиня.

– Я читала, что полиция расследует произошедшее как убийство, – добавила Фиона.

– Так и есть, – подтвердил Энтони. – Дом подожгли специально.

– У них есть подозреваемые? – спросила Сью.

Энтони покачал головой:

– Полиция держит рот на замке, но никого еще не арестовали. Так что, полагаю, нет.

– Кто ведет дело?

– Детектив-инспектор Финчер и сержант Томас, или модный коп и неопрятный коп, как я их называю.

– Мы с ними хорошо знакомы, – сказала Фиона.

– В самом деле? – Энтони выглядел довольным новостью. – Тогда это должно облегчить дело.

Неравнодушная Сью издала странное фырканье, а потом пояснила:

– Мы вроде как ладим, но, думаю, детектив Финчер предпочла бы, чтобы мы занимались своим магазином, и все.

На лице Энтони отразилось беспокойство, на лбу собрались морщины.

– Но вы же поможете мне найти того, кто это сделал? Я знаю, все случилось всего три недели назад, для расследования срок небольшой, но владельцы коттеджей встревожены. Они не только не чувствуют себя в безопасности, но и теряют много денег.

– Теряют деньги? – переспросила Фиона.

– Да, некоторые собственники летом сдают свои дома на неделю-другую или на подольше. Сейчас из-за этого происшествия все повально отменяют бронирования. Энни, к примеру, та, что вытащила Малкольма из огня, она как раз арендовала пляжный домик. Собиралась прожить там все лето с детьми. И вот уехала – как и множество других постояльцев. Этот несчастный случай спугнул их. Мне правда очень нужно найти виновного.

Фиона по очереди вопросительно посмотрела на своих подруг, убедиться, что они готовы взяться за дело.

Широко распахнутые, горящие энтузиазмом глаза Дэйзи и Сью ответили ей, что они готовы приступать.

Фиона снова повернулась к Энтони:

– Да, мы вам поможем.

Мужчина сразу заметно обмяк на стуле, расслабившись, но быстро пришел в себя и сел ровно, словно его надули как шар.

– Спасибо вам. Но прежде я должен спросить, сколько стоят ваши услуги. Владельцы домов собрали небольшую сумму на оплату частного расследования. Но там не так много.

– О, никакой оплаты не нужно, – ответила Неравнодушная Сью.

Энтони удивленно посмотрел на них:

– Что?

– Мы денег не возьмем, – подтвердила Фиона. – Все, что мы просим, это сделать пожертвование благотворительному магазинчику «Собачкам нужен уютный дом». Сколько сочтете нужным.

Энтони расцвел в улыбке, не до конца веря своей удаче.

– Что ж, если вы поймаете убийцу, я пожертвую всю сумму.

– Договорились, – кивнула Фиона.

Энтони улыбнулся еще шире:

– Считайте, что вы наняты.

Глава 4

Энтони пододвинул к ним аккуратную плотную папку с укрепленными медными углами. Открыв ее, Фиона изучила содержимое. Визитная карточка Энтони Оуэнса аккуратно лежала внутри вместе с двумя скрепленными листками бумаги. Немного чересчур для пары листков и визитной карточки – из чего Фиона заключила, что у Энтони Оуэнса страсть к канцелярским принадлежностям, а сам он сторонник поговорки «Всему свое место, и все на своем месте».

Она бы поспорила, что он был из тех раздражающих детей, кто радовался концу летних каникул, когда в магазинах WH-Smith появлялись плакаты со словами «Снова в школу!». Но Фиона ничего не сказала. Сама она в магазине расставила книги по алфавиту и с тех пор на книжные полки не смотрела.

Фиона изучила две страницы в папке. На них были напечатаны имена, номера и адреса, штук двести примерно, может, больше. Какие-то были выделены желтым маркером – явно по линейке, не иначе, судя по идеально параллельным желтым линиям.

Она передала папку Дэйзи и Сью.

– Это контактные данные всех владельцев пляжных домиков на косе Мадфорд-Спит. Выделены те, кто в ту роковую ночь был у себя дома. Хотя сомневаюсь, что они смогут чем-то помочь.

– Почему? – уточнила Фиона.

– Никто ничего не видел. Полиция допросила всех. Они не выпускали никого с косы, пока не записали подробные показания каждого. Все утверждали, что спали, а проснулись уже от сирен пожарных машин и скорых.

– Все, кроме Энни Фоллет, – уточнила Фиона.

– Да, она сказала, что вышла из своего дома примерно в половине четвертого утра в туалет. Понимаете, в пляжных домиках его нет.

Неравнодушная Сью чуть не подавилась:

– Нет туалетов?! Они стоят кучу денег, как рука и нога, а туалетов нет!

– Я слышала, один недавно продали за полмиллиона фунтов, – вставила Дэйзи.

Сью неодобрительно фыркнула:

– У дурака деньги не задерживаются.

– Ну не знаю… – улыбнулась Дэйзи. – Мне бы хотелось иметь домик на пляже.

– Да, и мне, – Сью потерла кончики пальцев, – будь у меня лишние пятьсот тысяч, но не если бы пришлось справлять нужду у всех на виду.

У Фионы не было сил объяснять, что писать на людях вовсе не то же самое, что пойти в общественный туалет.

Дэйзи продолжала фантазировать о своем пляжном домике:

– Вы могли бы прийти в гости на чашечку горячего шоколада с мини-зефирками и взбитыми сливками сверху – и вы тоже, Энтони. Я бы устроила уютный уголок с камином и большим мягким диваном.

Пока воображение Дэйзи не унесло ее дальше, в продумывание интерьера и подробности вроде выбора мягкой мебели, пледов и декоративных куколок, которые она отберет из своей основной коллекции, Фиона вернула беседу к началу:

– И когда Энни пошла в туалет, она увидела пожар?

– Да, верно, – подтвердил Энтони.

– Она видела кого-нибудь еще?

– Нет, насколько мне известно, – покачал головой их гость.

– Никто не убегал с места преступления?

– По ночам там очень темно. Полиция несколько раз ее опрашивала. Она ничего не видела.

Сью подлила всем еще по чашечке чая.

– Мы сами с ней поговорим, но как так вышло, что Энни не подозревают? Ну то есть если в момент пожара там была только она и больше никого не видела?

Энтони от чая отказался, накрыв чашку ладонью.

– Этого я не знаю. Боюсь, у меня слишком мало информации – только те крохи, что удалось выудить из полиции и газет. Еще есть слухи из вторых и третьих рук от владельцев пляжных домиков. Не самый надежный источник. К тому же они не знают Энни, так как она лишь приехала на лето. Там, на пляже, своя маленькая община: сплетни разносятся быстро, но только если ты входишь в нужный круг.

У Фионы по спине пробежали мурашки. По описанию Энтони, обитатели домов на косе выглядели как какое-то замкнутое сообщество, опасающееся чужаков. Подход «мы и они». Как в «Плетеном человеке»^[122] – фильме, их сосед Корзинщик тут ни при чем. Коса Мадфорд-Спит не была отрезана от мира, но возможность закрыть ее была. Пока Фиона отбросила эту мысль. Ориентироваться нужно на факты и улики, а не на заранее сложившиеся предубеждения. Одно они знали точно: Энни Фоллет стала национальным героем, вытащив Малкольма Крэйни из горящего дома. Фиона помнила, что в газетах пару дней только об этом и писали, пока не переключились на что-то еще. Фиона улыбнулась Энтони.

– Не беспокойтесь, мы докопаемся до истины, – заверила она.

– Чудесно. Владельцы пляжных домов будут довольны, – с заметным облегчением поблагодарил Энтони. Жители косы, должно быть, сильно на него давили, чтобы он поскорее добился результата. Энтони отметил положительный исход дела, неторопливо выбрав себе шоколадное печенье. Рука его в нерешительности замерла над блюдом, хотя все печенья были одинаковые. Большим и указательным пальцем он взял одно и чуть-чуть надкусил. Другую руку он держал под печеньем, чтобы ни одна случайная крошка не попала на его дорогой костюм.

Закончив с печеньем, Энтони отряхнул руки и поднялся из-за стола, дернув за манжеты и пригладив костюм.

– Что ж, мне пора идти. Мои контакты у вас есть. Позвоните, если что-то понадобится.

– О… – Фиона слегка удивилась тому, как резко он засобирался. Им требовалось узнать больше. – Вы могли бы уделить нам еще пару минут своего времени?

– Я должен встретиться с женой. Но да, хорошо. – Мужчина нехотя опустился обратно на стул, бросив взгляд на улицу, возможно в поисках супруги.

Фиона продолжила:

– Жертва, Малкольм Крэйни. Вы не знаете, были ли у него враги?

По лбу Энтони снова расползлась сеть морщин. Фиона поняла, почему ему так не терпелось уйти. Возможно, он надеялся, что ему не придется отвечать на самый важный вопрос: зачем кому-либо убивать Малкольма Крэйни?

Энтони вновь поправил манжеты, слегка дернув каждый из них, затем еще раз, и еще: нервный тик.

– Думаю, что нет.

– Каким он был человеком? – спросила Дэйзи. – Чем он зарабатывал на жизнь?

Энтони, слабо улыбнувшись, глубоко вздохнул:

– Малкольм не работал. Он был своеобразным человеком. Эксцентричным. Местной знаменитостью, можно так сказать. Большая борода, копна длинных седых волос. Напоминал мне Билли Коннолли, только повыше и похудее^[123].

Его описание явно не подходило под образ того, кто мог бы купить пляжный дом на косе Мадфорд-Спит.

– Как он смог позволить себе дом? – спросила Фиона. – Он был эксцентричным миллионером?

Энтони фыркнул от такого предположения:

– Господи, нет. Кажется, получил от родственника. Но точно сказать не могу.

– Сколько ему было лет? – спросила Дэйзи.

– Семьдесят один, кажется.

– И что же думали любезные владельцы пляжных домиков об этом бездельнике в своих рядах? – поинтересовалась Фиона.

– Они все его любили и его дом, который стал чем-то вроде местной достопримечательности. Фасад был целиком покрыт ракушками и другим морским мусором, который Малкольм подобрал на пляже.

– О господи! – ахнула Дэйзи. – Помню, я видела фотографию в газете до пожара! Мне очень нравился этот домик. Весь украшенный всякими маленькими безделушками.

– И большими тоже, – добавила Сью. – Кажется, к террасе он прикрутил гигантские ракушки моллюсков вместо сидений.

– Верно, – подтвердил Энтони. – И разрешал детям фотографироваться на них.

Даже Фиона, которая переехала в Саутборн относительно недавно, много раз прогуливалась по косе и знала о пресловутом домике, напоминавшем обитель клептомана.

Дэйзи набрала запрос в интернете и протянула собеседникам экран телефона: поисковая страница выдала множество фотографий причудливого домика под номером 117. Возможно, самого фотографируемого и популярного в соцсетях дома на пляжной косе. Каждый дюйм фасада был усыпан ракушками, морским стеклом^[124], также маленькими фигурками и статуэтками, остатками старых лодок и кусочками фарфора. Всевозможные части декора спускались по стене, занимали веранду и тянулись до самого песка. Венчала весь этот безумный ансамбль пара огромных оленьих рогов, украшавших вершину остроконечной крыши.

– И никто никогда не высказывал возражений против внешнего вида дома? – уточнила Фиона.

Помедлив, Энтони ответил, тщательно подбирая слова:

– Правила не запрещают придавать своему дому индивидуальность, с условием, что высота и ширина соответствуют норме, и так далее.

Фиона спрашивала про другое. Она попробовала снова:

– Что думали владельцы других пляжных домиков?

Энтони опять запнулся.

– Эм, я слышал, что некоторые были несколько недовольны.

– Кто именно? Вы можете назвать имена? – спросила Неравнодушная Сью.

– Не представляю, кто конкретно. Но вы же знаете, какие бывают люди.

Фиона знала. Ее соседи, хотя и милейшие люди, частенько косились на нее, если она не забирала свой мусорный бак после двенадцати часов, сразу после того, как его опустошали в день вывоза мусора. На тех, кто не следовал правилам вплоть до буквы, смотрели неодобрительно. Любое отклонение от нормы, если кто-то отличался или выделялся из толпы, вызывало в населении сильное волнение: они хотели, чтобы все были в точности как они сами. Здесь частенько говорили: «Ты что о себе возомнил?» А коса Мадфорд-Спит, бесспорно, была воплощением этого мира в миниатюре, возможно даже хуже, так как Фиона предполагала, что в их маленьком сообществе есть свой свод неписаных правил. Достаточный ли это мотив для убийства? Она надеялась, что нет. Но была решительно настроена выяснить.

У двери магазина появилась женщина: прищурившись, она смотрела сквозь стекло, пытаясь различить людей внутри.

– О, а вот и моя жена, – объявил Энтони. – Она, должно быть, устала меня ждать.

Не успел он подняться, как его вторая половинка толкнула локтем дверь и вошла: элегантные каблуки звонко зацокали по старинному паркету. В руке она сжимала обернутый в коричневую бумагу пакет.

– Вот ты где, – сказала женщина. Как и ее муж, одета она была безупречно, но куда более стильно, в красном двубортном пальто с большими черными пуговицами. Макияж тоже выглядел профессионально, а светлые волосы – прямыми, как сухие спагетти.

Энтони, поднявшись на ноги, представил ее дамам:

– Моя жена, Оливия.

– Добрый день. Рада познакомиться.

– Фиона, Сью и Дэйзи помогут раскрыть дело с убийством на пляже, – сообщил Энтони.

Оливия улыбнулась, но глаза выдавали ее. Взгляд лихорадочно метался по магазину, по прилавку, всем витринам и стендам, будто какой-то подержанный предмет мог прыгнуть на нее и схватить.

Если судить по внешности, Фиона побилась бы об заклад, что у Оливии никогда в жизни не было подержанных вещей и менять этого она не собиралась.

Прижав руки как можно ближе к телу, женщина, судя по всему, искренне боялась случайно коснуться или задеть что-то не очень чистое.

– Энтони, нам и правда пора. – Она подняла выше небольшой бумажный сверток. – Прошу прощения, что вот так похищаю своего мужа, но мне нужно оставить посылку в одном из автоматических почтовых ящиков, а я ненавижу касаться дисплея.

Может, она и не была снобом, просто патологически боялась микробов.

– О, у меня есть дезинфицирующие салфетки, хотите? – Дэйзи тут же извлекла откуда-то упаковку. Точно какой-нибудь ниндзя гигиены, она всегда держала в складках своих нарядов различные чистящие средства.

– Нет, спасибо, вы очень любезны, – ответила Оливия. – Неважно, насколько поверхность чистая, я просто не выношу прикосновений. Энтони приходится все делать за меня.

– Это единственный недочет Depop, – заметил Энтони.

– А что это? – не поняла Дэйзи.

– Это как платформа eBay, только для модных вещей, – объяснила Оливия.

– Небольшой доход, но все же приносит, – с восторгом вставил Энтони. – Оливия продает кучу своих ненужных вещей на Depop, она прекрасно разбирается во всех новых технологиях. А я вот полный ноль. Оливии просто не нравится касаться общественных дисплеев.

Супруга кинула на него сердитый взгляд, в котором стыд мешался с раздражением. Он явно поделился слишком личным. Так, выходит, Оливия не против подержанных вещей – если только у нее их кто-то покупает.

– Что ж, мне, пожалуй, пора. Звоните, если понадобится что-то еще.

Энтони вновь какое-то время поправлял манжеты, а потом направился к выходу вместе с женой.

– О! – воскликнула Сью. – Пока вы не ушли – а копии пожарного заключения у вас нет?

Энтони обернулся:

– Нет, боюсь, что нет. Я пытался ее заполучить, но пожарные службы так легко с подобными документами не расстаются. У вас есть мой номер. Пожалуйста, звоните, если что-то потребуется, и спасибо вам еще раз, что взялись за дело.

– Всегда пожалуйста, мы рады помочь, – улыбнулась Фиона.

– Последний вопрос, – подала голос Неравнодушная Сью. – Как вы думаете, солодовый…

– Не сейчас, – перебила ее Фиона.

Пара попрощалась и вышла.

– Ну, что скажете? – спросила Фиона.

– Определенно проблемы с деньгами, – выпалила Сью.

Фиона хотела сказать, что имела в виду дело, а не эту парочку, но не успела.

– Миллион раз такое видела. Он находит вторую работу, а она продает вещи в интернете, чтобы свести концы с концами. – До пенсии Сью работала бухгалтером и умела распознавать такие признаки. Хотя необязательно уметь заполнять налоговую декларацию, чтобы заметить, что пара живет не по средствам, учитывая их дорогую одежду, маникюр и аккаунт в интернет-магазине.

Фиона ощутила укол сочувствия к паре. Проблемы с деньгами определенно отравляли жизнь, но здесь было и что-то кроме нехватки средств.

– Не люблю делать поспешных выводов, но у меня такое чувство, что его запугали владельцы пляжных домиков.

Дэйзи взяла шоколадное печенье и разломила пополам.

– Да, но разве можно их винить? – Она аккуратно откусила кусочек. – Их безмятежный уголок больше не безмятежный. Теперь это место преступления.

Фиона ощутила легкую зависть и тоже взяла себе печеньку.

– Да, думаю, они напуганы, а напуганные люди действуют опрометчиво.

Неравнодушная Сью присоединилась к их дуэту поедателей печений.

– Думаю, должность менеджера по связям была непыльной работенкой. Уговаривать людей согласовать цвет мусорных баков, отправлять вежливые уведомления о том, чтобы все тщательно смывали за собой в туалете…

Фиона нехотя озвучила свою теорию:

– Знаю, еще рано, но на первый взгляд кажется, что кто-то невзлюбил Малкольма и его эксцентричный пляжный дом.

– Думаешь, это один из жителей косы? – спросила Сью.

– Или несколько. Похоже на типичное внешне приличное сообщество, где ненавидят соседа из-за того, что тот красит деревянную ограду палисадника не в белый, а в розовый.

– Думаешь, кто-то убил из-за пары ракушек, статуэток и украшений? – уточнила Сью.

– Это только теория, но подумайте: люди там заплатили сотни тысяч фунтов за свой маленький квадратик спокойствия, а его разрушает кто-то, кому даже платить не пришлось, и к тому же лепит на стены всякий хлам.

Дэйзи вытаращилась на нее:

– Ну я бы не назвала это хламом. Скорее коллажем в натуральную величину. Может, они не хотели его убивать. Может, просто хотели уничтожить дом и не знали, что он внутри.

– Это вполне вероятно, – согласилась Сью, хрустя следующим печеньем.

– Нужно поговорить с Энни Фоллет. Жаль, что заключения пожарных не достать.

Фиона достала телефон:

– Думаю, я знаю того, кто достанет.

Глава 5

Перед ними простиралась узкая асфальтовая дорожка: проехать по ней смогла бы только одна машина. Но по ее обдуваемым ветрами поворотам проезжали лишь на велосипедах, скутерах и на дребезжащем туристическом поезде на колесах. Все остальные средства передвижения были запрещены. Слева плескались спокойные воды бухты Крайстчерча, обрамленные золотистыми зарослями тростника, которые тихонько шуршали на колючем вечернем ветру. Одинокая прогулочная лодка скользила по мелководью, накренившись под острым углом. Справа нависал спящий песчаный гигант Хенджистбери-Хед^[125]. Люди жили здесь со времен палеолита, а сейчас коса стала мечтой пеших туристов. С плоской вершины мыса, поросшей колышущимся вереском и окруженной желтыми скалами, открывался вид на Ла-Манш и гавань с обзором в триста шестьдесят градусов. Там стояло единственное одинокое здание: прочная каменная станция береговой охраны. С плато Хенджистбери-Хед пологий спуск вел дам к цели их путешествия: длинной песчаной косе Мадфорд-Спит, отделявшей море от бухты, с выстроившимися в ряд цветными домиками.

– Это надолго? – спросила Дэйзи. – У меня ноги уже изголодались.

Фиона была уверена, что Дэйзи хотела сказать «измучились». Дэйзи частенько путала слова, и нередко у нее получались по-настоящему странные выражения. Хотя в данный момент Фиона бы не стала отбрасывать вероятность, что ноги действительно могут проголодаться.

– До косы еще полчаса, – сообщила Неравнодушная Сью. А шли они всего минут десять.

– Полчаса!

Если смотреть реалистично, то и дольше, учитывая, что Саймон Ле Бон тормозил их каждые пять минут, чтобы сделать свои «дела» или изучить привлекательный запах, но Фиона не стала об этом упоминать.

– Ты же уже ходила здесь? – спросила она.

– Да, кучу раз, – ответила Дэйзи. – Ну, точнее, на поезде ездила.

Пронзительный крик перебил их, словно тревожно и высоко взвизгнула флейта. Черно-белое пятно с оранжевым клювом скользило над темными водами гавани.

– Это кулик-сорока, – сообщила Сью. – Аж руки чешутся! Был бы у меня с собой бинокль…

– Тут полно птиц, – заметила Фиона.

– А обычно полно людей, – откликнулась Сью. – Но сейчас здесь только мы. Где все? Август же, в конце-то концов.

Дэйзи застегнула еще одну пуговицу.

– Холод всех распугал. И убийство. Нельзя зайти в кафе на чашечку горячего шоколада?

– Если оно открыто, – заметила Сью. – Вряд ли с такой погодой у них много клиентов.

Десять минут спустя тропинка повернула под прямым углом, а пасторальные пейзажи гавани скрылись за густым лесом. Деревья смыкались над дамами, образуя зеленую галерею. Под собственной тяжестью ветви гнулись к земле, будто приглашая прохожих забраться на них и посидеть. Обычно дети висели на них, но сейчас ничьи маленькие ручки не цеплялись за кору.

– От этого леса у меня мурашки по коже, – вздрогнув, произнесла Дэйзи.

– Я понимаю, о чем ты, – ответила Фиона. – Особенно учитывая, что мы здесь одни.

От громкого гудка сзади они подпрыгнули, а Саймон Ле Бон заскулил, и все отпрыгнули в сторону. Немного придя в себя, дамы обнаружили причину произошедшего: Софи Хэйверфорд остановилась чуть впереди и сейчас торжествующе опиралась ногой на электросамокат. Каким-то образом ей удавалось вести самокат в туфлях на шпильках, странным образом надетых на толстые носки под травянисто-зеленым комбинезоном. На шее у нее был накручен похожий на одеяло палантин. Никто другой подобный образ примерить бы не смог.

Софи была заклятым врагом Фионы и управляла благотворительным магазином «Кошачий альянс», прямо через дорогу от их магазинчика. Софи считала себя лучше кого бы то ни было, и в частности лучше Фионы, и пыталась доказать это при любой возможности. Откинув назад черные, идеально подстриженные короткие волосы, она раскатисто расхохоталась, но, по мнению Фионы, это больше походило на гогот.

И словно подруги еще не поняли, как Софи рада, та театрально хлопнула себя по бедру.

– Вы бы видели свои лица! Вот это зрелище!

Фиона ничего забавного в ситуации не видела:

– Софи, сумасшедшая! Ты чуть нас не сбила!

– Расслабься, у меня все под контролем.

– Ты просто маньячка! – воскликнула Сью. – Ты кого-нибудь убьешь этой штукой!

– Это электросамокат, дорогуша, – сообщила Софи. – Я взяла его в аренду. Вношу свой вклад в защиту окружающей среды.

– Что, убивая людей? – уточнила Дэйзи.

Электросамокат с жужжанием ожил, и Софи помчалась на них. Дамы снова бросились к обочине. Саймон Ле Бон зарычал на приближающееся средство передвижения.

Софи затормозила в последний момент, и самокат слегка занесло.

– Какие вы нервные, глупышки! Что вы вообще тут забыли?

– Не твое дело, – отрезала Фиона.

– М-м, – Софи потерла подбородок. – О! Я знаю. Вы ведете свое любительское расследование?

– Может быть, – ответила Сью.

Софи выглядела довольной собой:

– Так и есть, а? Вы приехали посмотреть на сгоревший дом на пляже. Вы над этим случаем работаете, я правильно поняла, да? Ну что, хороший я детектив? Вам стоило бы нанять меня. Я бы вмиг раскрыла это дело. И знаете, я бы точно могла получить роль детектива в сериале, если б не решила стать пиарщиком.

Софи имела привычку убеждать всех, кто был готов ее слушать, что если б она не стала лучшим в мире гуру пиара (по ее собственным словам), то могла бы стать лучшей в мире актрисой/балериной/композитором/хирургом/посредником на мирных переговорах/лауреатом Нобелевской премии (нужное подчеркнуть).

– Раз уж мы заговорили, ты-то здесь что делаешь? – спросила Фиона, быстро переводя тему с раздутого эго Софи.

– Я так рада, что ты спросила. Еду повидаться со своей хорошей подругой Битси. Она приехала сюда на лето, для разнообразия – устала от юга Франции. Сняла пляжный домик.

– И давно она здесь? – спросила Фиона.

Софи обиженно качнула головой:

– Она никого не убивала, если ты про это. Она только сегодня приехала. Но она просто обалденная. В восьмидесятых была настоящей светской львицей. Вы обязаны познакомиться с ней.

Позади раздался натужный скрип самого обычного велосипеда.

– Поторопись, копуша! – крикнула Софи.

Троица обернулась и увидела помощницу Софи: раскрасневшаяся Гейл, пыхтя, болезненно медленно крутила педали старенького велосипеда с корзинкой для покупок. На ней был хлипкий шлем и светоотражающий жилет в пятнах. Гейл была человеком немногословным.

Фионе она нравилась, и ей нравилось проводить с ней время. Как и им всем. Нехватку слов она восполняла своим талантом в технологиях, и Фиона гадала, зачем Софи понадобилось тащить Гейл к своей светской львице.

С жалобным визгом тормозов Гейл остановилась.

– Порядок? – выдохнула она, опираясь на руль и переводя дух. Ее деревянная трость для ходьбы была примотана к ненадежному багажнику сзади.

– Привет, Гейл! – поздоровались подруги.

– Гейл будет подавать напитки на вечере, – сообщила Софи.

Теперь все стало ясно. Гейл вызвали на роль прислуги. Фиона надеялась, что ей заплатят за потраченное время.

– Подавать напитки? – переспросила Сью. – Сколько вас там будет?

– О, только мы с Битси. Поехали, Гейл. Нет времени болтаться тут. Нам еще вечеринку устраивать. – Софи хихикнула, нажала на кнопку скорости и выполнила идеальный поворот на сто восемьдесят градусов. – Не забудьте присоединиться к нам на коктейль, когда закончите свою детективную ерунду. Домик под номером 98, фасадом к морю. Поехали, Гейл. Тебе еще напитки разливать. Пока-пока!

Гейл едва успела глотнуть воздуха, как уже снова пустилась в путь вслед за своим боссом.

– Бедная Гейл, – заметила Дэйзи. – Она выглядела измотанной.

Неравнодушная Сью кивнула.

– Еще и весь вечер разносить напитки Софи и этой Битси – она по одному описанию звучит ужасно. Хуже, чем Софи, если это вообще возможно. Нужно любой ценой держаться от этого дома на расстоянии.

Все кивнули, но у Фионы втайне были свои планы.

Наконец они втроем выбрались из-под сени деревьев, и бухта оказалась у них по левую руку. Асфальтовую тропинку поглотил бархатистый желтый песок, провозглашая начало косы Мадфорд-Спит с двумя идеально ровными рядами цветных пляжных домов: один ряд стоял лицом к бухте, другой – к морю. А перед ними, будто собирая все дома в кучку, стояло большое и вытянутое здание. Ресторан «Прилив». С одного бока его прикрывали поросшие травой дюны. С плоской крышей, из изъеденного солью и выбеленного солнцем дерева, ресторан растянулся почти на всю ширину косы. С внушительной террасы открывался роскошный вид на бухту и на монастырь за ней, выделяющийся на фоне неба. Сегодня, впрочем, столики и стулья стояли пустые, а окна ресторана казались темными и безжизненными. Было что-то тревожное в этом морозном августе, который обычно был самым «отпускным» месяцем, и в пустом покинутом ресторане.

ЛицоДэйзи сморщилось от разочарования:

– Чтоб тебя. Ресторан закрыт. А мне ужасно нужен горячий шоколад.

– У них есть кое-что получше, – заметила Фиона, указав на край крыши, утыканный камерами наблюдения под разными углами.

Неравнодушная Сью шагнула на пустую террасу. По очереди она вставала под каждой камерой и прослеживала направление, куда та была направлена.

– Все углы просматриваются. А с той нижней видны все фасады домиков по эту сторону.

– Жди здесь. – Фиона обошла вокруг ресторана и вышла на сторону, которая выходила на море и остров Уайт вдалеке. Через минуту она вернулась. – То же самое сзади. Четыре камеры, все направления просматриваются, четкий вид всех домов фасадом к морю. И еще есть камера, с которой просматривается узкий проход между двумя рядами домиков.

Сью ахнула:

– Получается, нельзя ни зайти, ни уйти с косы, не попав на камеры!

Троица обменялась озадаченными взглядами: это новое открытие казалось бессмысленным. Кто бы ни совершил поджог, его бы застали либо на входе, либо на выходе из домика – если, конечно, все камеры работали.

Дэйзи поморщилась:

– Никто не слышит звук паровоза?

Глава 6

Фиона склонила голову, прислушиваясь. Дэйзи была права. До них донеслось пыхтение и грохот паровоза, которые становились все громче и громче. Но никакой железной дороги рядом не было.

– Может, это туристический поезд?

Неравнодушная Сью прислушалась:

– Нет, это не он. Похоже на настоящий…

– И доносится оттуда, – указала Дэйзи на косу. Они пошли на странный звук, который дополнился пронзительным свистом, напугавшим морских птиц, тут же разлетевшихся с берега. Звук неожиданно стал громче: распахнулись французские окна дома номер 7, и оттуда вышел крепкий мужчина в бежевых шортах для сафари, прогулочных сандалиях и рыбацком жилете со множеством карманов, наброшенном поверх рубашки в голубую клетку. Шерстяные носки, натянутые до самых колен, скрывали мясистые икры. Густые и похожие на проволоку волосы с проседью сочетались с такими же усами. Он плюхнулся в шезлонг с термокружкой в руке и с самым довольным выражением, слушая окутывающую его симфонию звуков паровоза.

Заметив три пары уставившихся на него глаз, он подпрыгнул:

– Я могу выключить, если вам мешает.

– Это паровоз? – уточнила Дэйзи.

Мужчина выглядел почти оскорбленным:

– Это паровоз «Маллард» № 4468 класса А4. Самый быстрый и прекрасный паровой локомотив в мире. – Из какого-то из многочисленных карманов жилета мужчина извлек пульт и убавил громкость. – Он у меня записан, как и еще пятьдесят других паровозов. Я могу определить их всех только по звуку. Каждый из них уникален. Не знал, что здесь еще кто-то есть, а то включил бы в наушниках.

– Да, что-то маловато людей, – заметила Фиона.

– С самого пожара так, – ответил он. – Отпугнул многих, но не меня.

– А вы были здесь той ночью?

– Нет.

Фиона тайком сверилась со списком владельцев домов, который дал ей Энтони Оуэнс. Пробежавшись по номерам, она нашла домик номер 7. Владелец: Фрэнк Маршалл. Он выделен не был.

– Знаете, кто это мог быть? – спросила Сью.

Фрэнк Маршалл сжал свободную руку в кулак:

– Нет, но если доберусь до них, то уж задам жару, это я вам говорю. Взять и сжечь дом Малкольма! Нарушить наш покой! Я купил здесь дом в 2008-м, и за все это время ничего подобного не происходило. Просто непростительно.

– Вы знали Малкольма?

– Все знали Малкольма. Он был кем-то вроде местной достопримечательности и все такое.

– Его все любили?

Фрэнк Маршалл помедлил.

– Да, я бы сказал да.

– А его домик? – уточнила Сью. – Немного чересчур, нет? Все эти украшения. Кому-то, должно быть, пришлось не по вкусу.

Фрэнк Маршалл усмехнулся, и усы у него дернулись.

– Ну такой уж был Малкольм. Ему сходило с рук многое из того, что не сошло бы нам.

– Например? – спросила Фиона.

Фрэнк Маршалл снова запнулся – возможно, не ожидал, что ему придется рассказывать подробности.

– О, ну, всякие пустяки. Мог не уступить дорогу туристическому поезду, который хотел обогнать Малкольма на велосипеде. Мог выбросить пустые стеклянные бутылки в мусорный бак в шесть утра, когда все спали. На это у нас строгий запрет, учитывая, что большинство жителей любят поспать подольше. Но не я. Я ранняя пташка. Надо использовать день по максимуму.

– Кто-то был с ним не в ладу? Может, в ссоре? У него были враги? – Неравнодушная Сью изобразила удары кулаками.

Фрэнк Маршалл поерзал в шезлонге, затем сделал глоток из термокружки.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, из тех, кого я знаю. А знаю я тут всех. То есть я имею в виду, что несмотря на всю свою эксцентричность, он компенсировал ее другим. – Фрэнк кивнул на небольшой ветряк на крыше своего домика, крутящийся на холодном ветру: – Малкольм починил его. Он отлично разбирался в любой механике: детские самокаты, велосипеды – в чем угодно, и чинил все бесплатно. Особенно хорошо он разбирался в лодках. – Фрэнк откинулся на спинку шезлонга, намереваясь углубиться в тему. – Видите ли, каждый владелец пляжного дома имеет право бесплатно пришвартовать лодку в гавани. И вот уже есть целая толпа, купившая небольшие моторные лодки и надувные катера, и все прекрасно, пока они работают. А Малкольм чинил их бесплатно. Его частенько видели сидящим на веранде, по уши в запчастях, пока он ковырялся в чьем-нибудь подвесном моторе.

– Так если он всем помогал, зачем кому-то его убивать? – спросила Дэйзи.

Фрэнк Маршалл глотнул еще чая.

– Хотите знать мое мнение? Поджигатель случайно выбрал его дом. Вы же знаете, какие сейчас подростки. Им скучно. Не могут придумать, чем заняться, поэтому приходят сюда и портят жизнь остальным. Делают ее невыносимой.

– Надеюсь, их скоро поймают, – закруглилась Фиона.

Фрэнк Маршалл только крякнул в ответ. Дамы попрощались и двинулись к другому концу косы. Когда их уже было не услышать, Неравнодушная Сью спросила:

– Ну что о нем скажете?

– Судя по списку Энтони Оуэнса, его зовут Фрэнк Маршалл, – отозвалась Фиона. – И он не соврал, его действительно не было здесь в ту ночь – имя не подчеркнуто. Но что-то с ним не так, и это не потому, что он любит слушать звуки паровозов.

Остановившись, Дэйзи нагнулась и подобрала ракушку, которую спрятала в карман.

– А мне нравится, как звучат паровозы.

– Я тоже неравнодушна к ним, – согласилась Сью. – Но вы заметили, его больше волновало то, что нарушили спокойствие и тишину места, а не то, что Малкольм умер?

– Бесчувственно с его стороны, я сразу подумала, – добавила Дэйзи. – Кстати, об этом: он даже не предложил нам чая.

Фиона согласилась. С приоритетами Фрэнка Маршалла явно было что-то не так. Его больше возмущало то, что преступник или преступники посмели прийти на косу и нарушить мир и порядок их маленького мира, а не то, что при этом кто-то погиб. Что этот чудесный милый заповедник моря и песка омрачен поджогом, нежели убийством. Что за человек такой Фрэнк Маршалл, раз ставит качество своей жизни выше ценности самой жизни? К тому же, как сказала Дэйзи, он не предложил им чая, а это всегда выдает человека. Фиона почувствовала, что ее зловещая теория о маленьком изолированном сообществе, которое защищает себя и свой мир, получила чуть больше оснований.

Глава 7

Дружным строем они шли по песку, мимо рядов разноцветных пляжных домиков, украшенных веселыми и глупыми табличками с названиями, сделанными вручную. Большинство обыгрывали кричащие морские каламбуры вроде «Прилив сил», «Морское упоение», «Дурацкие мотивы», «Доживем до моря» и, любимое Фионино, «Вечно довольная рожа». Перед домиками располагались небольшие милые веранды, заставленные всевозможной уличной мебелью. Некоторые жители предпочли традиционные скамейки для пикника и шезлонги, другие выбрали подвесные кресла и гамаки, качающиеся на ветру. Люди в домах, смотревших на гавань, наслаждались великолепными закатами, а жившие в тех, что стояли позади, просыпались вместе с захватывающими восходами прямо над морем. Точнее, наслаждались бы, будь в домах кто-то, кто мог бы это увидеть. Все домики были наглухо заперты.

Дэйзи подняла телефон, снимая на камеру каждый дом, который они проходили.

– Какой бы вы выбрали, с видом на бухту или на море?

– Никакой, – ответила Сью. – Я бы подкопила денег и инвестировала в ценные бумаги с низким риском. Гарантированный доход.

Дэйзи фыркнула в ответ на циничное замечание Сью.

– Фиона, а ты?

Фиона же задумалась о другом. Что-то ее мучило, какая-то деталь, которая казалась бессмысленной с самого их прихода.

– Если камеры на стенах ресторана контролируют единственный вход и выход с косы, почему полиция не опубликовала кадры с поджигателем?

Неравнодушная Сью задумалась:

– Возможно, камеры не работали или же поджигатель или поджигатели – сами владельцы домиков, были здесь в ту самую ночь.

– Давайте предположим, что камеры работали, – ответила Фиона. – И в три тридцать утра поджигатель попал бы на камеру при выходе из дома, до того, как устроить пожар.

Сью подобрала плоский камушек. Она всегда отлично подавала мяч, и теперь камушек отскочил от воды семь или восемь раз.

– Может, они подготовились раньше и затерялись в толпе. Тогда еще такой холодины не было. Погода стояла отличная, и отдыхающих приехало много. Он или они могли спокойно оставить зажигательное устройство у дома Малкольма и поставить таймер. Замаскировать под охладительный контейнер или что-то такое, что не вызвало бы подозрений.

– Или, возможно, они спрятали его в одном из украшений на фасаде, когда Малкольм отвернулся, – предположила Дэйзи. – А таких мест было много.

– Это мы вскоре и выясним, – ответил Фиона.

Впереди уже виднелась внушительная квадратная фигура Мартина, который работал пожарным на полставки, а по совместительству оказался мойщиком окон у Фионы. Его ярко-рыжие волосы и борода напоминали маяк на фоне почерневшего остова дома номер 117. Полицейская заградительная лента хлопала на ветру, обхватив сгоревший домик и те, что стояли по обе стороны от него: соседние дома почти не пострадали, разве что стены слегка обуглились.

– Привет, Мартин, – улыбнулась Фиона. – Спасибо тебе большое, что согласился встретиться с нами.

– Рад помочь, – ответил он. Несмотря на холод, Мартин не дрожал – хотя на нем и была лишь футболка с коротким рукавом, открывавшим мускулистые веснушчатые руки.

Когда Фиона представила своих коллег, Сью сразу же перешла к делу – так ей не терпелось узнать, как начался пожар:

– Вам удалось достать нам копию отчета пожарных?

Мартин покачал головой:

– Нет, но я его прочитал.

– И каков вердикт? – спросила Фиона.

– Все очень странно и нелогично.

– В каком смысле?

Мартин принялся, жестикулируя, объяснять:

– Ну, в общем и целом поджог – преступление несложное. Кто-то устраивает пожар и делает ноги. В первую очередь мы ищем исходную точку – место, где пожар начался. Но здесь исходная точка очень странная. Сейчас покажу.

Мартин нырнул под заградительную ленту, три дамы последовали за ним.

– Э-э, вы не должны тут находиться! – громко раздался позади властный голос. Они обернулись и увидели Фрэнка Маршалла, упершего одну руку в бок (потому что в другой он все еще держал термокружку). Фиона задумалась, тот же самый ли там чай или он успел заварить себе новый. Как бы то ни было, его кружка вызывала в ней серьезную чайную зависть.

С не слишком довольным видом он указал на сгоревший дом:

– Раньше я владел охранным предприятием. А это все еще место преступления.

– Все в порядке, – ответил Мартин. – Я пожарный, а эти дамы – частные сыщицы, которые расследуют убийство.

Нахмуренные брови Фрэнка Маршалла расслабились.

– Что же вы сразу не сказали? Если не возражаете, кто вас нанял?

– Энтони Оуэнс, – ответила Фиона.

– А, этот, – презрительно фыркнул Фрэнк Маршалл. – Я слышал, что он собирался привлечь сыщиков.

– Что не так с Энтони Оуэнсом? – спросила Фиона, но тут же пожалела о своем вопросе.

Мужчина покачал пальцем:

– Как можно представлять владельцев пляжных домиков, если у тебя самого его нет? Вот что я хотел бы знать.

Неравнодушная Сью уже открыла рот, чтобы ответить, но Фрэнк поднял руку, останавливая ее:

– Знаю, что вы хотите сказать: раньше у него был домик, но сейчас-то нет? Он не находится в гуще событий, как мы. Поэтому я и основал Ассоциацию владельцев домов на косе Мадфорд-Спит, чтобы интересы всех владельцев были представлены как должно.

– Разве не этим занимается Энтони Оуэнс? – поинтересовалась Сью.

Фрэнк Маршалл презрительно фыркнул:

– Нет, у него Ассоциация жильцов на косе Мадфорд-Спит. Совершенно другая организация. Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай сам, вот мой девиз. Как я вам уже сказал минуту назад, дамы, это были подростки в своих накидках с капюшонами. Кто ж еще. Приходят сюда, устраивают переполох. Нарушают нашу мирную жизнь. Как председатель Ассоциации владельцев домов на косе Мадфорд-Спит, я хочу предложить ввести комендантский час после шести вечера. Нельзя будет оставаться никому, кроме владельцев…

Мартин прервал то, что уже грозило превратиться в обличительную речь о долгой и мучительной борьбе обладателя роскошного пляжного дома, вынужденного страдать и терпеть отбросы общества:

– Вы не против, если мы продолжим? У меня скоро начнется смена.

– Конечно, – ответил Фрэнк. – Я очень уважаю пожарных и спасателей. Я, может, и сам бы стал пожарным, если б не пошел в сферу безопасности. И я бы хотел присоединиться. Послушать, что вы можете рассказать, – полиция нам ничего не сообщила. – И, не дожидаясь ответа, мужчина нырнул под ограничительную ленту.

– Э-э, почему бы и нет, – произнес Мартин.

Сгоревший домик Малкольма представлял собой печальное зрелище. Весь остов, хоть и почерневший, сохранился, вместе с четырьмя стенами. Но окна разбились, и части крыши не хватало. Снаружи, на веранде, коллекция статуэток и сувениров Малкольма либо расплавилась, либо превратилась в угли и золу. Но рога наверху вызывающе торчали, цепляясь за конек крыши.

Мартин продолжил свои объяснения:

– Той ночью была не моя смена. Мы знаем, что Малкольм, к сожалению, расстался с жизнью из-за отравления дымом. Моим коллегам удалось потушить огонь, дом не успел сгореть целиком, поэтому о природе пожара мы можем узнать. Как я уже говорил, поджог – не такое сложное преступление. – Наклонившись, он указал на сломанную входную дверь. – Поджигатели обычно выбирают самый простой и легкий способ устроить пожар. В этом случае здесь, где дверь соприкасается с террасой…

– Чтобы устроить пожар, они поджигают какие-нибудь воспламеняющиеся предметы или промасленные тряпки, – встрял Фрэнк Маршалл. Фиона видела, что ему отчаянно хотелось занять место альфа-самца в этой ситуации, а возможно, вообще во всех ситуациях, и мужчина возомнил, что его самоуверенно-снисходительные пояснения любителя превосходят знания профессионала Мартина. – А потом – вуаля! И у вас пожар. Вот как я бы сделал.

Все молча уставились на него, в замешательстве от последнего высказывания.

Фрэнк Маршалл слегка вздрогнул, осознав, что иногда лучше держать язык за зубами.

– Не то чтобы я когда-нибудь что-то такое делал, конечно, нет. Пожалуйста, продолжайте.

Мартин выждал какое-то время, собираясь с мыслями после непрошеного вмешательства.

– Итак, если б пожар начался здесь, я бы ожидал увидеть классическую форму в виде галки – так огонь распространяется по вертикальной поверхности. Еще один способ – полить бензином вон там, и тогда бы на веранде осталась форма круга, в месте, где огонь перекинулся бы на дверь.

Фрэнк Маршалл пощелкал пальцами:

– Малкольм частенько чинил навесные моторы прямо на веранде. Мог и разлить масло или бензин, чудак этакий. Вот что случилось. Теперь все логично. Это, может, и не поджог вовсе. Старый дурак, должно быть, сам свой дом и сжег.

Мартин от этой необоснованной теории поморщился.

– Вот только загвоздка в том, что пожар начался не на веранде. Может, поджигатель не хотел подходить к деревянной палубе, вдруг доски бы скрипнули…

Фрэнк снова щелкнул пальцами:

– И разбудили бы Малкольма!

С каждой секундой его непрошеные замечания раздражали все сильнее, и у Фионы тихонько зазвенело в ушах.

– Может, мы позволим Мартину закончить свою историю, – поспешно предложила она.

Фрэнк кивнул:

– Конечно.

Пожарный продолжил:

– Да, скрип мог бы разбудить Малкольма. У этого здания есть особенность, подарок судьбы, который редко бывает у других. – Мартин присел на корточки на песок и указал вниз, под дом: – Все пляжные домики построены на сваях и возвышаются над песком примерно на метр. И у большинства домов под полом имеется дополнительное пространство для хранения, и оно закрыто. Но не в этом случае. Тут все открыто, древесина сухая, разжигай не хочу. Два идеальных места для совершения поджога, но наш убийца не воспользовался ими и выбрал самое сложное. Идите за мной.

Мартин поднялся на ноги и шагнул в узкий проход между домами, а остальные – следом за ним.

– Пожар начался здесь, на стене справа.

– Звучит логично, – заметила Фиона. – То есть так поджигателя никто бы не заметил.

– Верно, но посмотрите вот сюда, – Мартин указал вверх на стену, где четко различался продолговатый полуовал, там, где огонь был сильнее всего. Облицовка отвалилась, обнажив деревянный каркас, торчащий точно почерневшие ребра. – Огонь распространился отсюда, примерно на тридцать сантиметров выше человеческого роста. Это видно, так как здесь дерево горело дольше и разрушилось сильнее.

– Но почему это сложно? – спросила Сью.

– На вертикальной поверхности разжечь огонь очень сложно, – взглянув на нее, ответил Мартин. – А настолько высоко – еще сложнее.

Впервые у Фрэнка Маршалла не нашлось что вставить.

– А как насчет старого трюка с баллончиком аэрозоля и зажигалкой? Или они могли использовать паяльную лампу, – предположила Фиона. – Ну, знаете, маленькие такие, ручные. Направляешь на дерево, и оно загорается.

Мартин покачал головой:

– Слишком большой след от возгорания и для аэрозоля, и для лампы. Но даже если так, почему так высоко? Почему бы не держать лампу на уровне талии или груди? Зачем держать над головой?

– А зачем вообще держать? – снова влез Фрэнк. – Так и застукать могут. Можно поставить лампу на землю, направив пламя на дерево, или прислонить к чему-то. Оставить включенной и убежать!

Наконец-то Фрэнк Маршалл сказал что-то дельное. Зачем выбирать настолько странный способ поджога, если в распоряжении есть более удобные варианты, – как-то противоречит здравому смыслу. У дам из благотворительного магазинчика ответа на это не было, и у Фрэнка Маршалла тоже. Они оторопело смотрели на стену.

Мартин пожал плечами:

– Хотя это если по-научному. В паяльных лампах в качестве топлива используется бутан, пропан или сжиженный нефтяной газ, как и в бытовых аэрозолях-пропеллентах. В отчете указано, что ничего из этого не обнаружили. Для поджога использовали обычный неэтилированный бензин с заправочной станции.

– А как насчет огнемета? – поинтересовалась Дэйзи. – Там бензин?

– Верно, – согласился Мартин. – Вот только воспользоваться огнеметом было бы проблематично. Это большие тяжелые штуковины, баллоны пристегиваются за спину, и использовать огнемет в таком ограниченном пространстве невозможно. Жар будет такой силы, что сгорит сам поджигатель – если, конечно, он не наденет защитный асбестовый костюм и шлем. Ну а след возгорания от него был бы просто огромен.

Фиона подошла поближе, рассмотреть почерневшее дерево вверху стены.

– То есть кто-то принес канистру бензина, плеснул на стену, допустим, чуть выше, чем планировалось…

– Над головой – или же поджигатель был ростом выше двух метров.

Фиона согласно кивнула:

– Ладно, кто-то очень высокий и не обладающий здравым смыслом плеснул на стену бензином и поджег. Звучит достаточно просто, пусть и нестандартно.

Мартин вздохнул:

– Дальше странности не кончаются. Жидкость всегда подчиняется закону гравитации. Если б все так и произошло, у нас был бы вертикальный след возгорания, столб огня, если хотите, – там, куда успел стечь бензин, пока его не подожгли. Но тут горючее словно преодолело гравитацию, собралось в лужу на вертикальной поверхности и осталось там, не стекая. След возгорания – большой круг, размером примерно с пляжный мяч, а потом след от огня пошел вверх, и получился полуовал.

– А это не могло быть какое-то зажигательное устройство? – спросила Дэйзи.

– Никаких следов устройств, – ответил Мартин.

Все пятеро застыли, молча изучая картину разрушения, надеясь обнаружить какую-нибудь подсказку. Но все, что они видели, – это обуглившееся до разной степени дерево. Дом отказывался давать подсказки и раскрывать секреты. Он просто стоял, немой, застывший и полусгоревший, отказываясь помогать им и лишь сильнее запутывая.

Глава 8

Фиона с подругами поблагодарили Мартина за потраченное время, предложив неограниченное количество чая и торта в любое время, когда бы он к ним ни заглянул, и распрощались. Пожарный поспешил на смену, но пообещал еще подумать об этом поджоге и поделиться соображениями – своими или коллег, если вдруг услышит на работе. Фрэнк Маршалл, удовлетворенный тем, как глубоко удалось сунуть нос в их дела, поспешно скрылся в собственном домике.

Выяснение причины пожара никак им не помогло с раскрытием убийства, а лишь больше запутало. Улики скорее озадачивали, чем давали ответы.

Неравнодушная Сью под гнетом поражения и досады собиралась повернуть назад и пойти домой, но Дэйзи хотела пройти косу, сужавшуюся, точно песчаный наконечник стрелы, до конца.

– Я думала, у тебя ноги устали! – возмутилась Сью.

– Устали. – Дэйзи по-прежнему держала телефон, снимая последние домики. – Но я хочу заснять все.

– Зачем? – поинтересовалась Фиона.

– Увидишь, – озорно улыбнулась Дэйзи.

Ряды пляжных домов закончились. Впереди зловеще темнели очертания «Дома Контрабандистов». Толстые стены были выложены из серого камня, узкие окна в черных рамах щурились с фасада: на протяжении почти двух столетий дом стоически переносил все капризы погоды.

– Как будто из романа Дафны дю Морье, – заметила Сью.

Фиона не могла не согласиться. Мрачный вид и пугающее название идеально подходили в качестве зловещих декораций для какого-нибудь романа.

И если ресторан «Прилив» открывал ряд домиков в начале косы, то «Дом Контрабандистов» ставил выразительную точку в ее конце. Он охранял Проток^[126] – узкий и коварный пролив, который впадал из бухты в море.

Дэйзи повернула телефон камерой к дому, чтобы заснять его во всем готично-жутком великолепии.

– А вы знали, что раньше местные считали, что здесь живут привидения? – спросила Дэйзи. – Они слышали какой-то стук изнутри, когда там никого не было. Но оказалось, что, когда прилив был особенно сильным, подвал затапливало и пустые бочки из-под рома стукались друг о друга.

– Э-э, а я слышала, что на самом деле это был дом кораблестроителя, – заметила Неравнодушная Сью. – А историю про пустые бочки стащили из романа Джона Фолкнера^[127], немного приукрасив реальность, чтобы привлечь больше посетителей.

– Мне кажется, так романтичнее, – ответила Дэйзи.

Какой бы ни была история этого дома, его, как и многие классические здания на берегу моря, отреставрировали и обновили, а внутри разделили на квартиры для отдыхающих, что слегка сгладило его мрачное прошлое.

– Кстати, о контрабандистах, – сказала Дэйзи. – Что, если поджигатель приплыл на лодке из Мадфорд-Ки?

На другом берегу Протока разместилась очаровательная деревушка Мадфорд-Ки, где сгрудились в кучку рыбацкие домики, кафе с пабом и спасательная станция.

Там останавливались невзрачные рыбацкие лодки, а по всему причалу сохли горы наваленных друг на друга сеток для ловли омаров.

Неравнодушная Сью с тоской посмотрела на набережную:

– В детстве я часто бегала туда ловить крабов. Часами там пропадала.

– И я тоже, – присоединилась Дэйзи. – Забрасывала свою оранжевую удочку через поручень и ждала. Бекон всегда был лучшей наживкой. Мы ловили десятки крабов, а потом, перед тем как пойти домой, отпускали их обратно.

– А нам папа никогда не разрешал использовать бекон, – ответила Сью. – Слишком жирно для крабов, говорил он. И мы обходились куриными косточками.

Дэйзи поморщилась, а потом указала в ту сторону:

– Смотрите, там лодочная станция. – За всеми зданиями вдоль края бухты теснились шлюпки и весельные лодки. – Может, кто-то украл лодку, глубокой ночью приплыл сюда, поджег хижину Малкольма и уплыл обратно?

– Проблема остается, – покачала головой Фиона. – Он бы все равно попал на камеру.

– Так далеко точно нет, – не согласилась Дэйзи. – Неужели у ресторана настолько мощные камеры?

– Не у ресторана. – Фиона указала на «Дом Контрабандистов». На стенах, чуть выше головы, лепились грозди камер.

Подруги проделали то же самое упражнение, проверяя, куда смотрит каждая из них. Все углы здания просматривались, как и все направления: камеры обеспечивали непрерывное наблюдение и за косой Мадфорд-Спит, включая фасады всех домов, а также узкий проход между рядами домиков.

– Кто-то мог незамеченным добраться сюда на лодке из Мадфорд-Ки, – заметила Фиона. – Но ступив на берег, ему пришлось бы идти до домиков по пляжу, и тогда он точно бы попал на камеры.

– Это если предположить, что камеры работают, – повторила Неравнодушная Сью.

Фиона взглянула на камеры над головой:

– Это нам и предстоит выяснить.

И в этот момент в самом верхнем окне мелькнула чья-то тень. Человек.

Кто-то был там, наверху. И очень старался, чтобы его не заметили.

Глава 9

Фиона бросилась к единственному входу в здание. Черная деревянная дверь, тяжелая и неприступная, была обита железом и выглядела так, словно вела в средневековую крепость, а не в гостеприимный загородный дом.

К стене была прикреплена несколько не соответствующая общему виду современная система домофона с четырьмя светящимися кнопками и динамиком. Три из них – для съемных квартир, а у четвертой значилась подпись: «ВЛАДЕЛЕЦ».

Фиона на нее нажала. Тишина.

Она нажала на остальные кнопки. Снова ничего.

Тогда она нажала на четвертую кнопку и держала не отпуская. Все равно никакого ответа.

– Готова поклясться, что видела там кого-то, – сказала она. – И нам правда нужно посмотреть запись с камер. – Фиона отступила от двери, вглядываясь в окно, и крикнула: – Ау! Есть кто-нибудь дома?

Тишина.

Неравнодушная Сью подобрала камень и примерилась:

– Можно привлечь внимание вот этим.

– Только не правой рукой, – возразила Фиона. – Так, боюсь, ты разобьешь стекло.

Фиона еще раз громко крикнула, но из дома не донеслось ни звука в ответ.

– Так или иначе мы получим эти записи.

Свет утекал сквозь облака, так что дамы решили пока сдаться и отправиться обратно домой по косе со стороны моря. Дэйзи снова снимала каждый пляжный домик. Все они, однако, стояли пустые и темные.

Все, кроме одного.

Дальше по побережью грохотала и долетала до них танцевальная музыка. Одинокий пляжный дом распахнул свои двери веселью. Ярко светящийся куб выделялся на фоне остальных, эдакий маяк радости в наступающих сумерках. Над верандой были крест-накрест развешаны разноцветные гирлянды, в каждом углу стояли пальмы, скорее всего искусственные. Множество уличных обогревателей излучали теплый оранжевый свет, а перед домом тлели угли барбекю. Очень похоже на пляжный клуб на Ибице – не считая уличных обогревателей, конечно. Не то чтобы Фиона когда-нибудь была там, но работала со многими стажерами, и они показывали ей фотографии.

На веранде виднелись трое: Софи Хэйверфорд растянулась в шезлонге, на барном стуле умостилась Гейл, готовая в любой момент броситься разносить напитки, а третья фигура кружила между ними с бокалом шампанского в руке, пытаясь танцевать.

Это, должно быть, и была пресловутая Битси. Фиона представляла ее утонченной светской дамой, шикарно одетой в любой ситуации, но на Битси было огромное и бесформенное розовое платье, в котором она утопала с головы до ног. Она выглядела так, будто Без^[128], танцор рок-группы Happy Mondays, подрался с бланманже и оно одержало над ним верх. Двигалась Битси странно и дергано, но явно c удовольствием. По пляжу разносился ее хриплый кудахчущий смех, отражаясь от соседних пляжных домиков. К счастью, Фрэнк Маршалл жил далеко, иначе бы он обязательно пришел и велел перестать шуметь, хотя сам совершенно спокойно включал звуки паровоза на полную громкость.

Сью в панике схватила Фиону за руку:

– Надо уходить, пока нас не заметили! Мы еще можем сбежать, если перейдем на другую сторону косы!

Фиона высвободила руку.

– А мне бы хотелось познакомиться с Битси.

– Мне тоже, – поддержала Дэйзи. – Она забавная.

На лице Сью отразился крайний ужас.

– Вы шутите. Я вряд ли смогу вынести двух Софи Хэйверфорд за один вечер.

Фиона не могла согласиться. Софи была коварной и расчетливой и беспокоилась только о показной картинке, а Битси, похоже, это все нисколечко не волновало – разве что она догадывалась, что за ней наблюдают три сотрудницы благотворительного магазина. К тому же если Битси планировала остаться на все лето, им не помешает знакомый человек на косе – следить за всем и слушать.

– Битси собирается прокатиться! – громко объявила Битси, пока дамы приближались к домику. Позабыв про бокал шампанского и танцы, она, спотыкаясь, спустилась по ступенькам на песок, где стоял электросамокат Софи.

– О нет, – застонала Сью. – Она говорит о себе в третьем лице! Вот уж к чему я неравнодушна – в отрицательном смысле. Можно мы уйдем?

Саймон Ле Бон, уловивший аромат мяса с барбекю, потащил Фиону к пляжному домику.

– Идемте, все будет хорошо. Может, Гейл приготовит нам горячий шоколад.

– Да, было бы здорово. – Дэйзи пошла за Фионой.

Судя по экстравагантно украшенному дому Битси, Фиона готовилась увидеть внутри полмагазина «Хэрродс». Сью с неохотой догнала их.

Битси взобралась на электросамокат. Софи резко села, отказавшись от прежней расслабленной позы.

– Пожалуйста, не сломай его. Я не хочу идти домой пешком.

– Не беспокойся, у Битси прекрасное чувство равновесия! – Битси нажала на кнопку, и самокат дернулся вперед, вспахивая песок по направлению к Фионе, Дэйзи и Сью.

– Эм, а эти штуки разве могут ездить по песку? – боязливо уточнила Дэйзи, глядя на виляющий из стороны в сторону самокат.

И не успел самокат подобраться поближе, как переднее колесо увязло и Битси полетела через руль, прямо к Неравнодушной Сью.

Глава 10

Сью в ужасе отшатнулась, когда Битси приземлилась на мягкую кучку песка прямо перед ней, раскинув ноги, с задравшимся до талии платьем. Учитывая, что под ним другой одежды не было, она показала немного больше собственного тела, чем планировала.

– Как если б «Основной инстинкт» снимали на косе Мадфорд-Спит, – прокомментировала Сью.

Битси запрокинула голову, расхохотавшись, а потом заметила, в каком она виде.

– О-оу, Битси снова показала слишком много! – Это «снова» подразумевало, что случается подобное регулярно, и Фиона задумалась, не от этого ли пошло прозвище Битси^[129] – нередко показывающей части своего тела.

Битси поспешно дернула платье вниз, приводя себя в более скромный вид. Троица бросились к ней на помощь.

– Вы ничего не сломали? – спросила Фиона.

– Только пару браков, – грубовато расхохоталась она. – Вот это полет! Хочу повторить! – Она откинула высветленные пряди с изящного, как у эльфа, личика. Учитывая одну или две пластические операции, Фиона дала бы ей лет шестьдесят.

Не успела Битси подняться, как Саймон Ле Бон, привстав на задние лапы, принялся лизать ее лицо и вилять хвостом.

– И кто же этот красавчик? – Битси потерлась носом о его шерстку.

– Его зовут Саймон Ле Бон.

– Отличное имя! И шерсть точно как прическа у дорогого Саймона примерно в эпоху «Рио»^[130].

– Вы знакомы с Саймоном Ле Боном? – спросила Дэйзи.

– О да, и с Ясмин^[131]. Но мы перестали общаться. Я обыграла его в Pictionary^[132], и он так и не смог это пережить. Саймон склонен к соперничеству в настольных играх. А Ясмин мастерски играет в «Твистер».

– Я неравнодушна к партии в Pictionary, – сказала Сью, слегка оттаяв после упоминания одной из ее любимых настольных игр.

Битси просияла:

– Тогда давайте сыграем! Но должна предупредить, я с карандашом как Тони Харт^[133]. – Она чмокнула Саймона Ле Бона в лохматую макушку. – Фу-ты! Кажется, я не взяла игру с собой. Ни у кого из вас, случайно, ее нет с собой?

Все покачали головой. Лишний набор игры не та вещь, которую всегда носишь с собой, хотя, возможно, и стоило бы – во всяком случае, походный набор, для таких вот случаев.

Софи, фыркая и раздраженно бурча, направлялась к ним. Но вместо того, чтобы прийти на помощь Битси, она двинулась к своему электросамокату, подняла и проверила, работает ли он.

– О, Соф, я в порядке. Спасибо, что спросила. – Битси поднялась на ноги. Вытряхнув песок из волос и платья, она прошла прямо к самокату.

Софи встала между ними:

– Ну уж нет. Больше никаких самокатов.

– Софи, ну пожалуйста. Пожалуйста! Обещаю, я больше его не сломаю!

– Нет. Я не повезу тебя в больницу, если ты свернешь себе шею. Я и так кучу времени просидела в больничных коридорах реанимации из-за твоих алкогольных возлияний.

– Какая ты скучная!

Фиона не любила делать поспешных выводов, но раньше в Лондоне она встречала таких людей, как Битси, – в те редкие моменты, когда лично сталкивалась с тем самым одним процентом. Битси в душе была ребенком, совершенно очевидно. Богатый импульсивный ребенок в теле шестидесятилетней, в розовом платье-балахоне, который хотел развлечений и впечатлений, чтобы прогнать скуку, вызванную неограниченными деньгами и отсутствием иной цели в жизни, кроме как веселья. Больше всего такие люди боялись заскучать.

– Это те дамы, про которых я тебе рассказывала, – с усмешкой сообщила Софи. – Фиона, Дэйзи и Сью обожают раскрывать убийства.

Битси ахнула – совершенно искренне.

– Я настаиваю, чтобы вы зашли чего-нибудь выпить и рассказали мне все! Я просто обожаю детективные истории!

Глава 11

Дамы опустились на низкий уличный диван из нескольких секций с толстыми и мягкими, точно зефир, подушками. Битси, должно быть, получила его из Лондона прямо сегодня – судя по сваленной у пляжного домика упаковке. Фиона заметила изящный логотип на краешке подушки – компании Quiet Storm of Chelsea. Поискав в интернете, она обнаружила, что компания делала мебель только на заказ, и в основном для людей с яхтами и бассейнами. Цен на сайте не было, что явно сообщало: если вам нужно узнать цену на товар, то, скорее всего, вы не сможете его себе позволить.

– И как давно вы снимаете домик? – спросила Дэйзи, сделав несколько снимков для «Инстаграма»^[134]. – Кстати, выглядит сказочно.

Битси тепло улыбнулась:

– О, спасибо. Я решила его купить. Только сегодня утром сделала владельцу предложение, от которого он не смог отказаться. Юристы все уладят завтра.

– Но ты же только приехала, – вмешалась Софи. – Это очень импульсивно даже для тебя.

– Знаю, но я просто влюбилась в это место. И знала, что так будет. Мне нужен такой домик насовсем, так хотя бы часть наследства не пропадет – хорошее вложение. И мне ужасно хочется убраться подальше от этих душных людей в Лондоне, чтобы у меня было здесь убежище. Ну, знаете, возврат к истокам, такой вот опыт. Время от времени обходиться без удобств. – Битси не глядя протянула бокал назад: – Гейл, будь душечкой, налей мне еще джин-тоник. А теперь к важным вопросам: расскажите мне об этом убийстве.

Фиона, Дэйзи и Сью по очереди рассказали обо всем, что им удалось узнать.

Они завладели вниманием Битси безраздельно: она слушала каждое их слово.

– И никто не знает, кто это сделал? Никаких улик?

– Пока нет, – ответила Фиона.

– Это шайка хулиганов в капюшонах, – вмешалась Софи. – Больше некому.

Как и Фрэнк, она предпочитала самый простой и очевидный вариант: свалить все на несовершеннолетних преступников.

– Софи, прекрати перебивать! – резко оборвала ее Битси.

Фиона взглянула на Софи, проверить, как та отреагирует. Обычно у ее заклятого врага всегда было наготове несколько колких ответов, но сейчас ее искусственно увеличенные губы оказались плотно сжаты. Из этого Фиона заключила, что баланс сил в их отношениях явно склонялся в пользу Битси.

Битси вновь обратилась к Фионе:

– А версии уже есть?

– Малкольм Крэйни был эксцентричным человеком, – ответила Фиона. – Он явно выделялся, был вроде местной богемы.

– Он мне уже нравится, – сказала Битси.

– Украсил свой пляжный домик самыми разными безделушками, – добавила Дэйзи. – Может, кто-то возмутился.

Гейл вложила в руку Битси бокал с джин-тоником. Та сделала большой глоток и продолжила:

– Ах да, я видела тот дом, когда только приехала. Мимо него точно не пройдешь. Ну так это просто ужасно, если кто-то убил его за то, что он отличался от других. Был собой. Каждому позволено быть тем, кто он есть. Это право каждого человека.

– Это банда подростков в капюшонах, – выплюнула Софи. – Вандалы портят собственность, вот и все. Вот моя теория. Вам надо бы ее расследовать.

Битси бросила на подругу неприязненный взгляд:

– Ох, Соф, заткнись, а? Мир крутится не вокруг тебя. И никто больше не называет их подростками в капюшонах. Продолжайте, Фиона.

– Ну, я думаю, кто-то в этом маленьком сообществе владельцев пляжных домиков просто обязан что-то знать. – Фиона взглянула на часы и поднялась на ноги. – Господи, сколько времени! Нам лучше вернуться, завтра на работу.

Дэйзи и Сью тоже встали.

Но Битси и слышать ничего не хотела:

– Что? Нет-нет. Останьтесь еще немного… ну пожалуйста! Это так весело! Выпейте еще, я могу заказать сюда еду.

– Мы не можем, сегодня будний день.

– Я сделаю большое пожертвование для вашего благотворительного магазина! Как он называется? «Собачкам нужны хорошие вещи»? Тогда завтра вы сможете открыться позже.

Фиона покачала головой:

– Боюсь, это так не работает. Но мы будем очень рады, если вы все же сделаете пожертвование. Простите, что уходим.

Битси застонала, точно ребенок, которому велели отправляться в постель. Она все еще не могла смириться с отказом, до тех пор, пока дамы не ступили с веранды на песок.

– Если я чем-то смогу помочь…

Фиона остановилась и развернулась:

– Да, раз уж вы предложили, есть кое-что.

Глава 12

Следующим утром Фиона вставляла ключ в замочную скважину двери магазина, когда зазвонил телефон. Звонила Битси.

– Цель обнаружена. Повторяю: цель обнаружена, – без приветствий приглушенным заговорщицким тоном серьезно сообщила она.

Прошлым вечером перед уходом Фиона дала Битси небольшое задание. Она попросила ее следить за «Домом Контрабандистов» и позвонить ей, если заметит, как владелец заходит или выходит.

– Выглядит подозрительно, – добавила Битси.

– Почему? – уточнила Фиона. Ей нужны были детали и факты, а не личное мнение.

– Он высокий.

– То, что он высокий, не значит подозрительный.

На том конце линии замолчали, Битси подыскивала ответ.

– Высокие люди могут заглядывать за всякие изгороди, заборы и тому подобное.

– Звучит как дискриминация людей по росту, Битси. И что он делает?

– С ним какой-то мастер, похоже чинит замок. Если хочешь его допросить, сейчас самое время.

– Буду как можно скорее.

– Хочешь, чтобы я его разговорила? Я умею.

– Нет, просто жди там. Наблюдай.

Фиона повесила трубку и написала Сью и Дэйзи, предупредить, что будет позже. Магазин она так и не открыла, поэтому вместе с Саймоном Ле Боном поспешила домой, схватила старый складной велосипед, на котором раньше ездила на работу, когда жила в Лондоне. На велосипеде, безусловно, добраться до косы было быстрее всего. Фиона осторожно посадила Саймона Ле Бона в корзину на руле и отправилась на Мадфорд-Спит.

Они ехали по дороге, и Саймон Ле Бон радовался изменению планов, его мокрый носик c интересом втягивал холодный утренний воздух. Фиона только жалела, что не капнула на цепь масла три-в-одном и та теперь скрипела при движении. Зато хотя бы прохожие услышат ее и успеют отойти.

Двадцать минут спустя Фиона прислонила велосипед к камню у «Дома Контрабандистов», оценивая обстановку. Опустила Саймона Ле Бона на песок, и он тут же принялся обнюхивать все вокруг, а потом быстро поднял заднюю лапу. В сущности, Фиона выглядела как типичный турист, приехавший посмотреть косу Мадфорд-Спит, что вполне ее устраивало. Она хотела сначала понаблюдать за владельцем, оценить ситуацию, узнать, что он за человек и как отнесется к тому, что на него набросится с вопросами сыщица-любитель.

Как и описывала Битси, владелец дома оказался высоким, за сто девяносто сантиметров, может даже сто девяносто пять, и тощий как палка. Редеющие тонкие волосы, слегка сутулый, и говорил он, судя по всему, со слесарем, присевшим у входной двери с молотком и долотом. Фиона ужесобиралась подойти к ним, но чуть не подпрыгнула от раздавшегося за спиной голоса:

– Ты собираешься его допрашивать? – Рядом с ней оказалась Битси все в том же розовом безразмерном платье. Но она хотя бы в этот раз натянула под низ шорты для бега. – Можно мне тоже пойти? Для подстраховки, если дела пойдут неважно.

– Я собиралась только попросить взглянуть на записи с камер видеонаблюдения. – Фиона хотела действовать тонко и боялась, что едва ли Битси часто использовала это слово.

– Ну мало ли что. Он может разозлиться, угрожать.

– А может отказаться. У меня нет никаких прав смотреть эти записи, это частная собственность.

Битси смотрела на нее умоляющим взглядом.

– Спрашивать все равно будет кто-то один, – заметила Фиона.

Битси показала, будто застегивает рот на молнию:

– Ни слова не скажу.

Фиона сдалась, надеясь, что не пожалеет об этом решении.

– Ну что ж, ладно, в качестве моральной поддержки. Говорить буду я.

Битси сделала несколько импровизированных па. Саймон Ле Бон прыгал вокруг нее по песку, думая, что это какая-то новая игра.

– Нужно вести себя сдержанно, – добавила Фиона.

Битси тут же остановилась:

– Да-да, конечно. Это я от эмоций.

Вести себя сдержанно и не бросаться в глаза будет не так-то просто, особенно учитывая розовый наряд Битси. Фиона задумалась, не совершила ли она только что большую ошибку, пригласив с собой эту энергичную светскую львицу, у которой слишком много свободного времени – а для серьезного разговора слишком мало самообладания.

– Но говорить буду я, договорились? – напомнила ей Фиона.

– Хорошо, – энергично закивала Битси.

Они прошли несколько метров по песку до «Дома Контрабандистов». Слесарь откалывал долотом куски дерева. Он уже вспотел, и ему явно было не по себе. Частично из-за усталости, но в основном, как догадалась Фиона, из-за стоящего позади него хозяина дома, который потягивал чай из чашки и внимательно наблюдал за мастером.

– Усиливаете безопасность? – спросила Фиона, чтобы как-то начать разговор, но ей также было любопытно, зачем нужен новый замок.

Оба мужчины одновременно повернули к ней голову. Слесарь сразу же вернулся к своей работе, хозяин окинул подозрительным взглядом Фиону и Битси, а потом ответил:

– Нет, дверь тугая. Постоянно заедает. С трудом открывается. – Мужчина слегка расслабился и даже попытался слабо улыбнуться: – Если вы интересуетесь квартирами на лето, вам повезло. Все три свободны, так что можете выбрать. Я и небольшую скидку сделаю.

Фиона вспомнила слова Энтони Оуэнса о том, что люди здесь теряют деньги. Убийство и плохая погода в массовом порядке отпугнули гостей, и владелец дома отчаянно хотел добиться хоть какой-то сделки.

– А можно сначала посмотреть? – спросила Битси. Ненадолго ее хватило.

– Так вы хотели бы снять? – оживившись, уточнил мужчина.

– Не для себя. – Битси протиснулась мимо слесаря, осматриваясь. Фиона и Саймон Ле Бон прошли следом, пес рвался с поводка обнюхать все углы.

Коридор был светлый и просторный, со вкусом оформленный в белых и бледно-голубых тонах – такой контраст с суровым фасадом.

– Для моих друзей из Ричмонда. Хочу, чтобы они приехали сюда пожить, но чтобы им не пришлось ни о чем беспокоиться. Две недели быть их бариста – то еще развлечение.

– Прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. – Владелец дома, пригнувшись, вошел вслед за ними и сразу же включил режим «продавца», хотя и поспешно подправил презентацию, добавив, что его дом для отдыха, как ни странно, идеально подходит для гостей, которых вы бы предпочли держать на расстоянии вытянутой руки.

Фионе пришлось перебить его в самом начале, пока он не зашел слишком далеко и не разозлился, узнав, что они не собираются ничего арендовать.

– А камеры у вас работают? – спросила Фиона.

– О да, – с энтузиазмом подтвердил владелец. – Место надежное и безопасное. Будет еще надежнее, когда дверь починят.

– Кажется, вы говорили, дверь застревает и не открывается? – уточнила Битси.

– Верно.

– Так если починить, значит, не так надежно будет?

Фиона не знала, чего хочет добиться Битси. И пока владелец не успел ничего ответить, Фиона вмешалась:

– Меня зовут Фиона Шарп, простите, как ваше имя?

– Себ, – ответил мужчина.

– Здравствуйте, Себ. Меня наняла Ассоциация жильцов на косе Мадфорд-Спит расследовать смерть Малкольма Крэйни.

– О, – уклончиво выдавил Себ.

Фиона немного подождала, полагая, что он, возможно, захочет что-то добавить к своему междометию. Но ничего не последовало, так что она продолжила:

– Да, и мне хотелось бы узнать, можно ли получить копию записей с камер видеонаблюдения той ночью.

Себ замялся, отводя глаза.

– Полиция уже все просмотрела. Ничего не нашла.

– И все же мне тоже хотелось бы взглянуть, – ответила Фиона. – Если вас не затруднит.

– Давайте проясним, – фыркнул он. – Вы сюда не жилье искать приехали?

– Нет, – покачала головой Фиона.

Себ начал подталкивать их к выходу, точно кошек:

– Боюсь, ответ – «нет», и я вынужден просить вас уйти.

– Пожалуйста. Нам бы это очень помогло в расследовании, – не сдавалась Фиона.

– Как я уже сказал, полиция ничего не нашла, поэтому не вижу, как это может помочь.

– Что вы теряете? – спросила Битси.

– Время, которое потребуется, чтобы пролистать файлы на компьютере, найти нужный временной отрезок и потом перенести его на флешку, которой у меня нет, а для электронной почты файл слишком большой.

Фиона извлекла из сумочки флешку:

– А у меня уже есть.

– Как видите, человек я занятой.

– Да, заняты тем, что наблюдаете за работой других, – огрызнулась Битси.

Фиона мысленно выругалась от этой грубости Битси. Так они далеко не уйдут.

– Да. Именно, – парировал Себ. – Это называется «управление проектными работами». А теперь, пожалуйста, уходите. Я бы захлопнул перед вами дверь, но, как видите, такой роскоши себе позволить не могу. Так что придется вам использовать воображение.

Фиона отчаянно пыталась придумать какой-нибудь план «Б», но ничего в голову не приходило. Единственное, о чем она думала, так это о словах Битси – что с владельцем «Дома Контрабандистов» явно что-то не то.

Глава 13

Фиона толкала велосипед по песку к началу косы, а Саймон Ле Бон дремал в корзинке на руле. Битси шла рядом, извиняясь на каждом шагу:

– Кажется, я все тебе испортила. Мне правда очень жаль, Фиона.

– Не переживай. Он в любом случае не собирался отдавать мне записи с камер, что бы мы ни сказали, но кое-что ты уловила правильно.

– Что же?

– Он подозрительный. Определенно что-то скрывает.

– Да-да! Подозрительный!

– И мне интересно, зачем он меняет замки. Действительно ли дверь застревала или кто-то пытался пробраться внутрь?

– Ну камер, чтобы поймать взломщиков, у него предостаточно.

Впереди женщины с удивлением увидели на пустой веранде ресторана официантку в теплой флисовой куртке, которая протирала столы.

– Смотри! – сказала Битси. – Ресторан открыт. Позволь угостить тебя бранчем и загладить свою вину.

Фиона уже собиралась сказать что-то в духе привычного «правда, не стоит», но тут вспомнила, что у ресторана тоже есть камеры. Раз она не смогла получить записи от Себа из «Дома Контрабандистов», оставался шанс посмотреть их в ресторане.

– Конечно, почему бы нет? Спасибо.

Они выбрали столик снаружи, на террасе, так как внутрь с собаками было нельзя. Официантка принесла им ламинированные меню размером с листок церковного гимна.

– А вы долго не открывались, – заметила Фиона.

– Верно. В такую арктическую погоду это бессмысленно, но через день-два тепло вернется, и владелец хотел, чтобы мы были готовы и работали.

Фиона заказала чайник чая и кекс, а Битси решила взять полный завтрак: яйца, сосиски, бекон, жареный картофель ломтиками и бобы.

– От этого свежего воздуха у меня зверский аппетит, – пояснила она.

Фиона поднялась:

– Извини, я отойду на минутку. Заскочу в дамскую комнату.

Туда идти Фиона вовсе не собиралась, просто хотела ненадолго отделаться от Битси, пока собирает информацию. Внутри ресторана она догнала официантку:

– Простите, можно мне поговорить с управляющим?

Кто-то позади них услышал вопрос Фионы.

– Я владелец, – произнес мужчина с круглым румяным лицом и в свитере странно подобранных пастельных цветов, который к тому же был слишком мал для его не менее круглого туловища. – Какие-то проблемы?

Официантка испарилась. Фиона представилась и повторила примерно все то же, что говорила несколько минут назад владельцу «Дома Контрабандистов». К сожалению, и ответ был как под копирку.

– Полиция уже изучила записи с камер, – ответил владелец ресторана. – И они ничего не нашли.

– Простите, как вас зовут? – спросила Фиона.

– Маркус.

– Здравствуйте, Маркус. Да, не сомневаюсь, что они все посмотрели, но мне бы хотелось самой удостовериться, просто чтобы вычеркнуть это из списка дел. Иначе я словно не очень тщательно подхожу к расследованию: владельцы домов на косе рассчитывают на меня и моих коллег, как и владельцы бизнеса здесь – включая, вероятно, и ваш.

Прикусив щеку изнутри, Маркус сказал:

– У меня просто нет времени. Надо поискать нужные файлы на компьютере, найти нужный отрезок, перенести их. Флешки у меня нет, а по почте не отправишь.

Его ответ почти слово в слово повторял ответ Себа. Как будто они заранее договорились, что скажут, точно парочка соучастников преступления. Или это чистое совпадение? Нет, слишком детально продумано. Слишком отрепетировано. Знакомы ли эти двое друг с другом, и, если да, по какой причине они отказывались показывать ей записи? Ведь, разумеется, это в их интересах – поймать убийцу и привлечь отдыхающих обратно на косу ради денег.

Определенно подозрительно.

И снова Фиона достала из сумочки флешку. И вновь получила уже знакомый ответ:

– Простите, я занятой человек. А теперь извините, мне пора. – И мужчина скрылся на кухне.

Фиона разочарованно пожала плечами, убрала флешку обратно в сумочку и вернулась к Битси.

– Все в порядке? – спросила та.

– В порядке. Но опять все без результата. Попросила владельца ресторана показать записи с камер и получила такой же ответ, почти слово в слово.

– Два подозрительных типа.

И как раз когда Фиона думала, что хуже быть не может, на террасу вышел Маркус и встал у их стола, сложив руки на груди.

– Мне очень жаль, но я вынужден просить вас уйти. Ваш заказ отменен.

Фиона не сумела скрыть своего изумления:

– И по какой же причине?

– Мне не нужна причина, – усмехнулся Маркус. – Я оставляю за собой право отказывать в обслуживании всем сомнительным посетителям.

– Сомнительным? – Фиона никогда бы не назвала себя сомнительной. Может, немного неаккуратной, но сомнительной – никогда.

– Дела идут не очень, а? – вдруг спросила Битси.

– А это тут при чем? – ответил Маркус.

Битси холодно смотрела на него.

– Хотите, станут еще хуже?

– ЧТО?

Она потыкала в телефон и сунула ему в нос экран с открытым профилем «Инстаграма».

– У меня тысяча подписчиков – и некоторым из них будет интересно узнать, насколько здесь ужасно.

Маркус сдавленно фыркнул:

– Пытаетесь угрожать мне тысячью подписчиков? Это ничто. Мизер.

Битси коварно улыбнулась:

– Дело в качестве, а не в количестве. – Она пролистала список подписчиков, наблюдая, как вытягивается лицо Маркуса. – Уверена, Найджелла, Гордон, Делия, Джейми и Хестон с удовольствием почитают, насколько здесь отвратительно, чтобы их миллионы подписчиков никогда сюда не пришли. Соцсети – такая жестокая штука. А теперь вы в вашем безвкусном свитере пойдете внутрь и перенесете на флешку Фионы записи с камер за весь июль – так, на всякий случай.

Фиона достала флешку и протянула ее Маркусу. Он молча взял ее и медленно прошаркал обратно в ресторан.

– Погодите! – крикнула Фиона ему вслед.

Он медленно повернулся, с ужасом ожидая, что еще ему предстоит.

– Вы, случайно, не знаете Себа, владельца «Дома Контрабандистов»?

Маркус медленно кивнул.

– Как удачно – вы могли бы тогда сначала сходить к нему и взять у него записи за то же время, если не затруднит.

Маркус побледнел. Развернувшись на девяносто градусов, он поплелся в другой конец косы.

– Чуть побыстрее. Фиона – женщина занятая! – хмыкнула Битси.

Вместе дамы любовались чудесным зрелищем, как самонадеянный владелец ресторана тащится вдаль по их поручению.

Фиона не смогла скрыть широченную и, хоть ей не хотелось этого признавать, самодовольную улыбку.

– Битси, это было невероятно!

Та рассмеялась:

– Битси тоже может пригодиться. Не во всем, конечно, но может.

– Надеюсь, записи за месяц влезут на флешку. Мне на самом деле нужна только ночь убийства.

– Ну, раз они повели себя с нами так грубо, нет ничего плохого в том, чтобы дать им занятие посложнее. Пусть расплачиваются за свои ошибки.

Фиона решила, что пришло время нарушить свое извечное правило. Она подняла руку и дала пять Битси.

Потом Битси щелкнула пальцами, и официантка поспешно подошла вновь принять их заказ.

Глава 14

Фиона ехала на велосипеде обратно по асфальтовой дорожке, держась за руль одной рукой, а Саймон Ле Бон наслаждался поездкой в корзинке, и его шерстка трепетала на ветру. В другой руке Фиона изо всех сил сжимала флешку. Не самый безопасный способ езды, просто ей не хотелось выпускать ее из рук ни на секунду. Важнее всего для нее сейчас было вернуться в магазин и посмотреть содержимое записей. Фиона не сомневалась, что ключ к разгадке именно там. Но прежде ей предстояла еще одна остановка.

От асфальтовой дорожки в сторону вело несколько тропинок между деревьев, вверх по Хенджистбери-Хед, которые сходились на вершине. Фиона выбрала одну из них, но ей пришлось остановиться практически сразу, поскольку подъем был слишком крутой. Спустившись на землю, она достала из корзинки Саймона Ле Бона и тоже поставила его на тропинку. Он вопросительно поднял к ней мордочку, будто спрашивая: «И это все? Теперь ты хочешь, чтобы я сам шел?» Когда Фиона, толкая велосипед, отошла на пару метров, он понял, что беззаботная поездка подошла к концу, и потрусил за ней.

На плато продуваемого всеми ветрами мыса простирался колышущийся ковер вереска, а небо захватили плотные черные тучи. Фиона практически ожидала увидеть бегущую босиком девушку, точно из романов Бронте, – так ее вдохновлял пейзаж. Но ничего романтичного не происходило этим холодным, сырым, превращающимся в день утром: лишь парочка в одинаковых водонепроницаемых ветровках выкрикивала сложные команды черному лабрадору по кличке Дэвид. Мужчина кричал непослушной собаке, чтобы та прекратила рыться в земле, разрушая подземный дом какого-то несчастного существа. В то же время его жена угрожала вновь надеть на беднягу поводок. Фиона с трудом могла разобрать их стройные гневные тирады. У пса не было и шанса переспорить их, поэтому он решил не обращать внимания на хозяев и продолжил копать.

Фиона обошла всех троих по широкой дуге, а Саймон Ле Бон покосился на Дэвида, проходя мимо к вершине холма со стороны моря. Фиона направлялась к каменному одноэтажному зданию, одиноко стоявшему наверху. Станция береговой охраны смело встречала ветра, похожая на башню, которую вырвали из замка и установили на вершине мыса.

Фиона решила, что раз уж она собирает улики с помощью камер наблюдения, не помешает зайти в место, явно нашпигованное ими: в первую очередь выделялась мачта из зигзагообразных металлических трубок, торчащих из-за крыши метра на четыре с половиной. Сверху торчал ореол острых зубцов, придавая ей вид гигантской средневековой булавы. У Фионы было хорошее предчувствие. Несмотря на толкиеновский внешний вид, станция была оснащена высокотехнологичным сенсорным оборудованием для отслеживания даже самых незаметных морских передвижений в Ла-Манше, а также в бухте. Могло ли оно засечь что-то еще? Может, пожар ранним утром? Это она и собиралась узнать.

Прислонив велосипед к зданию, Фиона взяла Саймона Ле Бона на поводок, поднялась по каменным ступенькам и постучала в единственную дверь сбоку.

На пороге появился улыбчивый мужчина: у него было круглое лицо со шкиперской бородой, по форме и цвету повторявшей шевелюру на голове, что придавало лицу странную волосатую симметрию. Белая рубашка с погонами чуть не лопалась на его массивном туловище. На верхнем кармане были вышиты инициалы «ББС». Фиона предполагала, что они означают «Британское береговое что-то». Сообщество? Синдикат? Служба? Сообщество, кажется, подходило больше всего. Так она и будет считать, пока не скажут иначе.

– С добрым утром, – радостно поздоровался он.

– Простите за беспокойство.

– Нет-нет, не извиняйтесь, мы любим гостей.

– Кто это, Стив? – раздался веселый голос из дома.

– Берил, у нас гостья!

Рядом с мужчиной появилась Берил, румяная и улыбающаяся, в такой же униформе. Рыжие пружинистые кудри в короткой прическе напомнили Фионе плавательную шапочку с цветами сороковых годов.

– Хотите чашечку чая?

Фиону их гостеприимство застало врасплох. Она, не зная почему, готовилась к холодному приему – возможно, из-за предыдущих встреч с Маркусом и Себом. Хотя она пока что не попросила этих двоих показать записи видеонаблюдения. Но время еще будет.

– Это очень мило с вашей стороны, – ответила Фиона. – Но у меня только что был бранч.

Взгляд Стива стал мечтательным.

– А, бранч… Какое замечательное изобретение. Мини-прием пищи, равноудаленный от других. Слушай, и нам стоит устроить здесь бранч – прямо завтра!

– Можем приготовить сэндвичи с беконом и яйцом, – предложила Берил.

– Звучит скорее как обычный ланч с собой, – заметил Стив. – Я думал, может, вареные яйца, холодные сосиски…

– А что, если мы принесем сюда походную плиту? Сможем приготовить полный английский завтрак.

– А это идея! – просиял Стив. – Сможем готовить все, что захотим!

– И даже наваристые супы в такие дни, как этот.

– Горячую паэлью.

– Тушеную говядину.

Фиона стояла на пороге, слушая эту парочку гурманов, которые продолжали предлагать новые блюда со все растущим вдохновением.

– О господи, простите! – извинился Стив. – Мы совсем забыли про нашу гостью!

Берил проводила их с Саймоном Ле Боном внутрь.

– Когда разговор заходит о еде и напитках, мы немного увлекаемся.

– Все в порядке. Мы с подругами тоже, бывает, долго обсуждаем торты. Иногда дискуссии становятся очень оживленными.

– Ой, не говорите про торты! – хихикнула Берил. – А то мы так никогда не остановимся.

Обустроенное под большими окнами место в передней части станции поражало размахом: технического оборудования там было очень, очень много. Главенствовал над всем широкий пульт управления, оснащенный различными радиоприемниками, радарами, измерителями и дисплеями; рядами тянулись переключатели и огоньки, а над всем этим стояли на штативах гигантские бинокли, направленные в сторону моря, и мощный телескоп. Но внимание Фионы привлекла другая часть станции: трудно было вообразить более несочетаемые пространства. В обоих углах дальней части станции стояло по лимонно-желтому креслу, определенно предназначенному для отдыха; их разделял мини-холодильник со стеклянной дверцей, заставленный напитками и едой. Перед ними на плетеном коврике-циновке стоял низкий белый деревянный столик, на котором умостились кружки, чайник, чайные пакетики и печенья в отдельных упаковках, будто это была не станция, а небольшая гостиница на юго-западе страны. В самом углу стояло два сложенных шезлонга с ярким зонтиком и переносным барбекю. На стене висела картина в рамке – вышитая чайка с надписью: «А если б я жила у офиса, меня бы назвали кофейка?»

Стив заметил полный любопытства взгляд Фионы:

– Как видите, мы любим окружать себя хорошими вещами, даже когда несем службу береговой охраны. Мы бы тут и ночевали, если б могли.

Берил широко и радостно улыбнулась:

– Иногда, закончив смену, мы открываем шампанское, садимся снаружи и наслаждаемся. Место идеальное – виды открываются просто изумительные.

– Конечно, на службе мы никогда не пьем, – добавил Стив. – Иногда к нам приезжает Молли, наша дочь, – ей тут нравится, и нашей внучке тоже. Устраиваем чудесное барбекю все вместе. Это одна из причин, почему мы согласились на эту работу, – только никому не рассказывайте, – подмигнул он.

– Выглядит очень уютно. Не хватает только печки с дровами, – предложила Фиона и тут же пожалела об этом.

Во взгляде Берил появилось то же выражение, как когда они обсуждали походную печь.

– Интересно, дадут ли нам установить здесь маленький камин?

Стив с озорным видом постучал себя по носу:

– Лучше просить прощения, чем разрешения.

И оба захихикали, точно непослушные дети.

Глаза Берил подернулись туманной дымкой:

– Только представь, как здорово будет разжигать тут печь в дождливый день!

Фионе пришлось вмешаться, пока ситуация совсем не вышла из-под контроля:

– Я хотела поинтересоваться, нельзя ли узнать про ваши приборы наблюдения?

Оживленно беседовавшая парочка, замолчав, удивленно посмотрела на нее.

Фиона продолжила:

– Я расследую пожар в пляжном домике на косе. Мне уже передали записи с камер видеонаблюдения ресторана «Прилив» и «Дома Контрабандистов», и пока я там была, как раз подумала, что могу заодно заехать сюда и узнать, вдруг ваше оборудование что-то уловило.

– К сожалению, наружных камер видеонаблюдения у нас нет, если вы их ищете, – уже более профессиональным тоном ответил Стив.

– А как насчет остальных приборов? – спросила Фиона.

– У нас только ВРР, – объяснила Берил. – Визуальная, радиосвязь и радар. Мы наблюдаем отсюда за кораблями, отмечаем их положение при помощи радара и передаем поисковым и спасательным организациям, если те терпят бедствие.

– ЗПД, – объявил Стив. – Заметь, пометь и доложи. – Они явно любили эти запоминающиеся аббревиатуры из трех букв, возможно, их объясняли на обучающем семинаре. Стив указал на окно: – Этот участок воды очень коварен. На западе – скалы Олд Харри Рокс. Нидлз у острова Уайт, Бирпан Рокс у побережья этого мыса, да и сам Проток – они могут выглядеть безобидно, но течения скверные.

– Это вход в бухту Крайстчерча, – пояснила Берил.

– Радар – это отлично, – добавил Стив. – Но он не может сказать, нужна ли кому-то помощь.

Берил указала на свои глаза:

– Нужны они. Вот когда мы вступаем в дело.

– А как насчет пожара на косе, вы его видели? – спросила Фиона.

– Мы волонтеры, сидим здесь с девяти утра и до пяти вечера, – объяснил Стив.

– Если, конечно, не остаемся на барбекю. – Берил покрутила воображаемые ручки шампуров, точно управляясь с невидимым грилем. – Но, как правило, позже девяти вечера не остаемся. Мне нравится к десяти уже быть в постели. И гасить свет в десять тридцать.

Стив кивнул:

– И мне тоже, особенно в будни. Если б они разрешили ночевать здесь, нам бы не пришлось уходить. Было бы гораздо лучше со всех сторон. Я правда не понимаю, почему нельзя поставить сюда пару кроватей – или двухъярусную.

– Как было бы чудесно! – просияла Берил.

– Вопрос, пройдет ли по высоте, – задумался Стив, потирая подбородок и разглядывая потолок.

Фиона снова вернула их обратно из очередного полета фантазии:

– А как насчет оборудования? Оно остается включенным?

– О да, – подтвердила Берил. – Радар автоматический, посылает данные напрямую в Королевскую береговую охрану круглосуточно.

– Он не мог ничего уловить той ночью? Движущегося человека?

– Нет, – покачал головой Стив. – Боюсь, наши приборы не настроены на людей. Это морской радар, он предназначен для лодок, моторок и кораблей. То есть радар может отследить что угодно, если он нужного типа, но он должен быть сделан специально для этого и правильно настроен.

– О, что ж. Попробовать стоило. – Фиона поблагодарила их за потраченное время и, извинившись, откланялась, несмотря на все их попытки удержать ее и соблазнить чаем, печеньем и практически всем содержимым их мини-холодильника. Фиона отказалась так вежливо, как только могла. И уже когда она катила велосипед прочь, а Саймон Ле Бон шел рядом, эксцентричная, но общительная парочка стояла на ступенях станции и махала ей вслед, точно она была давним другом, которого они сто лет не видели.

– Возвращайтесь скорее, – хором сказали они.

– Может, в следующий раз у нас будет дровяная печь! – крикнул Стив ей вслед.

Фиона возвращалась с пустыми руками. Точнее, с одной пустой рукой: в другой по-прежнему была зажата флешка. Посадив Саймона Ле Бона обратно в корзину, несмотря на его протестующее ворчание из-за подобного обращения, Фиона забросила ногу через раму и изо всех сил налегла на педали. Времени на пешие прогулки просто не осталось. Она сделала крюк, надеясь на новую информацию, но теперь ей нужно было как можно скорее увидеть записи с камер.

Глава 15

Колокольчик знакомо и ободряюще звякнул, пропуская Фиону и Саймона Ле Бона, влетевших в магазин. Крепко сжимая в руке флешку, Фиона ужасно хотела воткнуть ее в старенький магазинный ноутбук и сразу же посмотреть записи. Но Неравнодушная Сью с Дэйзи как раз горячо спорили с изрядно раскрасневшимся мужчиной. Пара лакированных кожаных «оксфордов» классической модели стояли на прилавке перед ним.

– Я же сказал, что не могу их носить, они давят на ноги. Мне нужен возврат денег. Думаете, я вру?

– Нет, мы вам верим, – ответила Дэйзи. – Просто вы купили их не в этом благотворительном магазине.

– И что? – прикинулся дурачком мужчина.

Сью помахала у него чеком под носом:

– Какая часть из «Вы купили его не в этом благотворительном магазине» вам непонятна? Согласно чеку, вы купили их в Истбурне, в магазине «Остановим мировой голод».

– Да, но сколько туда добираться, а? Я подумал, что могу занести их сюда. Это же все благотворительность. Все средства идут на благое дело. – Мужчина, видимо, считал, что благотворительные магазины работали как какая-то гигантская фабрика Вилли Вонки, с кучей денег, монет и банкнот, которые постоянно падают сверху из большой фиолетовой трубы, вероятнее всего соединенной с целой сетью труб поменьше, ведущих к кассам всех благотворительных магазинов по всей стране.

У Фионы не было на это времени.

– За сколько вы их купили?

При звуке нового голоса мужчина дернулся:

– За пять фунтов.

– Я дам вам два, идет?

Мужчина подумал, а затем кивнул:

– Ну что ж, ладно. – Он взял деньги и исчез.

– Фиона! – возмутилась Неравнодушная Сью. – Ты не должна была этого делать! Он пытался…

Фиона подняла флешку и улыбнулась.

Брови Дэйзи поползли вверх так высоко, что чуть не скрылись в волосах.

– Это то, о чем я думаю?

– Записи со всех камер, – с огромным удовольствием подтвердила Фиона. – Из «Дома Контрабандистов» и из ресторана. За весь июль, не меньше.

– Как тебе удалось? – удивилась Сью.

– Не мне, – ответила Фиона. – Битси. Она может быть очень убедительной, когда хочет, и ее связи тоже пригодились.

– С каждым днем она мне нравится все больше. – Сью, не теряя времени, схватила ноутбук и установила его на прилавке.

Фиона вставила флешку в гнездо, а Дэйзи со Сью встали рядом.

– Я также поднялась к станции береговой охраны на вершине Хенджистбери-Хед, познакомилась с волонтерами – странная парочка, зовут Стив и Берил. Хотела узнать, уловило ли что-то их оборудование.

– Что-то узнала? – спросила Сью.

– Нет, это морской радар. Тупик.

На экране появились две иконки папок с файлами. Фиона нажала на обе и начала листать видео с камер с разных углов. Им было из чего выбрать, но дам интересовали только три камеры: та, которая была направлена на все фасады домов, выходящих на бухту, такая же, но снимающая домики, выходящие на море, и та, что направлена на узкий проход между ними. Ресторан показывал все три направления с начала косы до конца, а камеры с «Дома Контрабандистов» – наоборот, с конца до начала. Никто не мог подойти к дому Малкольма Крэйни, не попав на одну из этих шести камер.

Фиона нашла тот роковой день, пятнадцатое июля, затем расставила все шесть видео так, чтобы они аккуратно занимали весь экран и можно было смотреть одновременно.

– Погодите, этот экран слишком маленький. – Неравнодушная Сью прошла к полке в дальней части магазина, рядом с DVD-дисками, где хранились и артефакты информационных технологий в ожидании нового дома. Звучало так, будто они были очень древними, но сейчас вся электроника возрастом больше года уже считается древностью. Выбрав компьютерный монитор в черном корпусе под брендом с непроизносимым названием, которое никто не узнал, Сью сняла его с полки вместе с торчащими из него проводами. Установив его на прилавок, она присоединила провода монитора к ноутбуку, и экран тут же зажегся. Изображения появились в том же порядке, только в два раза больше.

– Теперь другое дело! – объявила Дэйзи.

Фиона проверила отметки времени на каждом видео, синхронизируя их.

– Энни Фоллет утверждает, что вышла из своего домика около трех тридцати утра, когда шла в туалет. Давайте я отмотаю, скажем, до двух тридцати и начнем с этого времени?

Все согласились.

Фиона установила видео на нужное время, и три головы уставились в экран, ожидая, как появится какая-то зловещая фигура в капюшоне и побежит к домику с канистрой бензина в одной руке и, возможно, зажигалкой в другой. Секунда за секундой они смотрели записи, но все было тихо. Ни песчинки на пляже не шелохнулось. Картинка оставалась неизменной, сменялись только цифры времени в углу, медленно приближаясь к кончине Малкольма Крэйни.

А потом они увидели. В 3:21 утра. В углу одного видео появился слабый отблеск. С камеры на доме Себа просматривался только фасад дома Малкольма, но было совершенно очевидно, что пожар уже начался, на боковой стене, как и сказал Мартин, и теперь распространялся к передней части. К 3:22 утра зарево пожара появилось и на видео с камер ресторана, но с другой стороны.

Фиона остановила запись.

– Я не понимаю. Пожар уже начался, но мы никого не увидели.

– Это невозможно, – сказала Сью. – Поджигатели должны были попасть хотя бы на одну камеру по дороге к пляжному домику Малкольма, разве нет? Перемотай назад. Мы, наверное, пропустили что-то.

Фиона перемотала записи на три утра и включила видео, до максимума замедлив воспроизведение. Три пары глаз уставились в монитор, лихорадочно выискивая признаки человека или нескольких людей, двигающихся через пляж к домику Малкольма, или хотя бы фигур в тени. Но сколько бы раз они ни проигрывали видео, как бы далеко ни отматывали и как сильно ни замедляли видео, никто не появлялся – ни в капюшоне, ни без него. Дамы изучили видео вплоть до заката дня накануне, желая убедиться, что никто не метнулся в узкий проход за домиком и не затаился там до темноты, выжидая удобного момента. Они проследили за передвижениями каждого, кто подходил к нужному дому. Так как камеры снимали под разными углами, они смогли отметить всех посетителей пляжа, кто когда выходил и уходил. И никто ни в какой момент не бросался в тот узкий проход между домом Малкольма и соседним домом справа. На всякий случай они проверили записи и других камер, вдруг бы подсказка обнаружилась там, но ничего внезапно не появилось и не материализовалось. Коса ночью совершенно опустела. Лишенная разгадок пустошь.

Фиона вздохнула:

– Ничего не понимаю.

– Итак, – произнесла Дэйзи, – мы ищем кого-то, кто не только высокий и лишен здравого смысла, он или она еще и невидимый!

– Похоже, так, – согласилась Сью. – Давайте посмотрим дальше. Что случилось, когда появилась Энни Фоллет.

Фиона снова включила все видео. Ровно в 3:30 утра открылась дверь пляжного домика дальше по косе. На веранде появилась Энни Фоллет и тщательно закрыла дверь за собой. Вдруг дернув головой, она будто принялась отгонять муху, размахивая руками, отчего чуть не упала. Восстановив равновесие, женщина осторожными шагами спустилась по ступенькам, все еще не до конца проснувшись. Неловко наклонившись вперед, она брела по песку к туалетам, расположенным рядом с домиком Малкольма.

– Она определенно выглядит так, будто ей срочно нужно в туалет, – заметила Неравнодушная Сью. – Мне приходилось повторять такую походку не один раз.

– Зарево пожара стало ярче. Как она может его не видеть? – спросила Дэйзи.

– Камеры расположены выше, чем уровень ее глаз, – ответила Фиона. – Крыши других домов и туалета загораживают поле зрения. К тому же голова у нее опущена, она, должно быть, смотрит под ноги, боится упасть. И к этому моменту ей уже нестерпимо хочется в туалет.

По мере приближения к туалетам Энни ускоряла шаг. Затем исчезла за дверью.

Смотреть дальше было мучительно больно.

Появившись на пороге, Энни Фоллет подняла взгляд над мелькнувшую искру, а затем увидела и ее жуткий источник: объятый пламенем дом Малкольма. Она побежала к нему, чуть не упала, увязнув в песке. Замерев на секунду, она медлила, вероятно находясь в шоке при виде подобного огненного ада.

В эти несколько кратких мгновений пламя взметнулось выше, стало еще сильнее.

Нужно было решаться, сейчас или никогда. Схватив сохнущее полотенце у соседнего домика и обмотав им голову, Энни бросилась к дому Малкольма, взбежала по террасе, толкнула плечом французские окна до пола и исчезла в горящем здании.

Несколько секунд спустя она появилась спиной вперед, согнувшись под странным углом, таща Малкольма за запястья. Сантиметр за сантиметром женщина тянула его на себя, но получалось невыносимо медленно. Иногда казалось, что она не справится, что ей слишком тяжело, но Энни не сдавалась. Наконец она вытащила мужчину на террасу, а затем и на безопасный песок.

Более героического и самоотверженного поступка Фиона никогда не видела. У нее перехватило дыхание и затряслись руки.

Все молчали. Чудовищные кадры лишили их дара речи. Но озадачило их другое – то, что случилось потом.

Глава 16

Увидев, через что прошла бедная женщина, дамы решили, что к Энни Фоллет отправится одна Фиона. Едва ли уместно – и целесообразно – сваливаться ей на голову всем троим. Кроме того, кто-то должен приглядывать за магазином.

Для того, кто арендовал домик на одном из самых дорогих пляжей в стране, дом Энни Фоллет оказался на удивление скромным. Небольшая квартирка на нижнем этаже, стиснутый со всех сторон крошечный задний дворик, куда вместился только сетчатый детский батут, из тех, что ютятся на террасах магазинов в Уинтоне. Сквозь большие стеклянные двери Фиона наблюдала, как дети Энни, Милли и Сэм, пищат от восторга, без конца кидая мячик Саймону Ле Бону, который от этой игры никогда не уставал. Они казались хорошо воспитанными детьми и, главное, счастливыми. И Энни Фоллет, похоже, была готова на все, чтобы так оставалось и дальше, несмотря на случившееся пятнадцатого июля. Поэтому Фиона удивилась, когда Энни согласилась ответить на ее вопросы, причем в тот же день.

Чай остывал в чашке, которую Фиона держала в руках. Она к нему даже не притронулась, так ее захватил рассказ Энни о том, как они с детьми вообще оказались в пляжном домике.

Энни нервно сжимала пальцы.

– Я просто хочу сразу рассказать все как было, без недомолвок.

У Энни были добрые голубые глаза, но Фиона различила в них грусть. Появилась ли эта грусть после пожара или уже давно там поселилась?

– Мой бывший муж живет во Франции с новой девушкой. То есть забота о детях лежит полностью на мне. Я работаю из дома и лета ждала с ужасом. Каждый год так. Пытаюсь работать и одновременно кормить и развлекать их. Просто невозможно. Так что я убедила Тома…

– Вашего бывшего мужа?

– Да. Деньги у него есть, но каким-то образом ему всегда удается давать нам лишь минимальные средства – все благодаря его изобретательному бухгалтеру и адвокату по разводам: после разрыва именно он получил дом и большинство наших сбережений. Так или иначе, мне удалось убедить его оплатить аренду пляжного домика на лето.

Он никогда не занимается с детьми, поэтому я надавила на совесть. Я хочу, чтобы у них было счастливое, радостное детство! А не воспоминания о том, как они сидят в своих айпадах. Так что Том согласился снять дом на все лето, так мы и оказались на косе Мадфорд-Спит. Я была вне себя от радости. Они играли, я работала. Там безопасно, все очень дружелюбные, такое маленькое сообщество. Наверное, это как вернуться в 50-е годы. Ну, знаете, когда дети играли на улице и никто не запирал двери. У них могли быть настоящие летние каникулы, как раньше, – с приключениями, друзьями, чем-то новым и интересным. Немного свободы.

Фиона тактично улыбнулась, пытаясь быть как можно деликатнее.

– А потом случился пожар.

Энни Фоллет с трудом сглотнула.

– Да, пожар все изменил. После него мы не чувствовали себя в безопасности. Ну я не чувствовала. Мне удалось скрыть бо́льшую часть от детей. Не хотела их травмировать. Они, конечно, очень огорчились, потому что не хотели уезжать. До сих пор расстроены. Спрашивают, когда можно вернуться.

Фиона помедлила.

– Знаю, вам, возможно, будет тяжело, но не могли бы вы рассказать о событиях той ночи по порядку?

Энни Фоллет ответила не сразу. Несколько раз моргнула, затем шмыгнула носом.

– Помню, как мне ужасно хотелось в туалет. Я вышла из домика и быстро пошла к туалетным кабинкам, где-то в три тридцать утра.

– А запах дыма вы ощутили?

– Да, но в этом не было ничего особенно. По вечерам по всей косе дымятся угли мангалов и костровых чаш. Так что я и не обратила внимания. А когда вышла из туалета, увидела несколько искр в воздухе, горящий пепел. Как вы помните, я еще не до конца проснулась. Я тогда подумала, как странно, повернула за угол – и увидела горящий дом. Я знала, что Малкольм внутри.

– Откуда?

– Каждый день около девяти вечера у нас был заведен такой порядок. Дети переодевались в пижаму, и мы шли умываться и чистить зубы. Дети считали, что это очень здорово. Домик Малкольма стоит рядом с туалетными кабинками, и со всеми его украшениями мимо точно не пройдешь. Дети его обожали. Такой волшебный грот. И они всегда хотели посмотреть на него перед сном, а Малкольм всегда сидел на террасе. Всегда. Он жил в этом домике круглый год, так мне говорили. «Фотографируйте, если хотите», – говорил он. Дети всегда стеснялись. Он был хорошим человеком. Эксцентричным, но хорошим. – Энни замолчала.

– Вы в порядке, можете продолжать? – спросила Фиона. – Мы можем сделать перерыв.

Энни промокнула слезу рукавом.

– Нет, я в порядке. Давайте продолжим.

– Как вы опишете пожар?

– Горел весь дом, но часть справа – явно сильнее. К счастью, до дверей огонь не добрался. Я, не осознавая, что делаю, схватила влажное полотенце, сохнувшее снаружи соседнего пляжного домика. А потом побежала к дому Малкольма, обернув полотенце вокруг головы. Я действительно не думала об этом, просто делала. Ворвалась в двери.

– И где был Малкольм?

– Повсюду стоял густой дым. Ничего не было видно. Я несколько раз выкрикнула его имя, а потом споткнулась и упала на него. Он лежал на диване. К счастью, не в спальне наверху. Я стала трясти его, но он был без сознания. К этому моменту я уже сильно кашляла, а глаза слезились. Я схватила Малкольма за руки и потащила на улицу. Прошла словно целая вечность. Я тащила его и тащила, пока мы оба не оказались на песке. А потом упала и никак не могла откашляться.

Те кадры с камер, где Энни Фоллет корчится на песке рядом с Малкольмом, Фиона не забудет никогда.

– Малкольм в тот момент был еще жив?

– Не уверена. Но мне сказали, что да.

– Энни, вы поступили невероятно храбро.

Энни что-то пренебрежительно промычала, отведя глаза и глядя на потрескавшийся ламинат.

– Очень храбро, – продолжила Фиона. – Не недооценивайте свой поступок. Но я не совсем понимаю, что произошло потом. На записях с видеокамер вы вполне объяснимо не могли прийти в себя из-за дыма. Как вы и сказали, упали на песок. Но в новостях была совершенно другая версия событий. Там утверждалось, что вы пытались оживить Малкольма, а когда не удалось, вскочили и принялись тушить пожар и практически справились с ним в одиночку.

Энни покачала головой:

– К тому моменту все уже выбежали на пляж и либо помогали тушить пожар, либо делали искусственное дыхание Малкольму. Но я не участвовала в этом. Я была не в состоянии что-либо делать. Так что это заслуга остальных жителей домов. Сказать по правде, все, чего я хотела, – это вернуться к своим детям, но не могла пошевелиться, так мне было плохо.

– Так почему же такая разница в изложении событий?

Энни Фоллет снова замолчала.

Если б Фиона не знала, она бы сказала, что на лице женщины отразилось что-то похожее на стыд.

Энни тяжело вздохнула.

– Мне сказали так сделать.

Фиона оторопела.

– И кто же?

Прежде грустные глаза Энни Фоллет превратились в сердитые щелочки.

Глава 17

Фиона терпеливо ждала ответа, не желая давить на Энни. Наконец женщина заговорила:

– Я повела себя глупо. Послушалась плохого совета.

– Чьего же?

Энни запнулась.

– Давайте я дорасскажу все до конца. Когда меня осмотрели врачи, подошла полиция. Детектив Финчер и сержант Томас вели себя очень мило, это я помню. Я рассказала им всю правду, слово в слово, как сейчас вам. Обо всем, что случилось. Полиция опечатала Мадфорд-Спит и велела всем оставаться там, пока они не соберут показания и не найдут то, что имнужно. Как только нас отпустили, я схватила вещи, отменила бронирование и увезла детей домой. Мне хотелось забыть обо всем. Рядом со мной умер человек, и я все проигрывала и проигрывала этот момент в голове. Ну, вы знаете, все эти «что, если». Что, если б я поступила так? А что, если б иначе? Вдруг бы он выжил?

И так-то было не очень хорошо, но потом я получила звонок: меня спрашивали, есть ли у меня стратегия для средств массовой информации. Я понятия не имела, что имеется в виду и откуда у нее мой номер. «Следующие несколько дней – самые важные», – сказала она. На меня будет направлено внимание СМИ, прессы, телевидения. Она могла решить все вопросы за меня, держать их на расстоянии. Вы должны понять, я все еще находилась в состоянии шока. Я хотела, чтобы меня оставили в покое дома с детьми. Хотела отгородиться от остального мира. Но я знала, что она права. Я видела в новостях, как это бывает. Пресса разбивает лагерь у тебя под дверью, не оставляя в покое. Так что я попросила ее представлять меня.

– Кого?

– Софи Хэйверфорд.

Фиона поморщилась, ощутив во рту кислый привкус.

– Ох, мне следовало бы догадаться.

– Вы ее знаете?

– К несчастью, да. Она управляет благотворительным магазином через дорогу от моего. А раньше работала в пиар-службе.

– Все верно. Она говорила очень убедительно. И была такой сочувствующей и понимающей.

– Не сомневаюсь, так и было. В красноречии ей не откажешь.

Энни нервно почесала бедро.

– Я подумала, так будет лучше – что кто-то вроде нее будет заниматься этими вопросами. Не привлекать внимания к нам, но в то же время даст СМИ то, чего они хотят.

– И она это сделала?

– Да, поначалу все было отлично. Но потом я увидела статьи в газетах и сюжеты по телевизору. Они не совпадали с тем, что произошло на самом деле. Эта женщина приукрашивала правду. Превратила меня в кого-то вроде супергероини с нечеловеческой силой, которая сорвала с петель дверь и вынесла Малкольма на руках, держа над головой, а затем пыталась оживить его и еще и собственноручно потушила пожар.

– И что вы сделали?

– Сразу же уволила ее. Не хотела быть частью ее лжи. Софи умоляла меня дать ей второй шанс. Сказала, что уже не за горами заманчивые предложения написать книгу или выступить на телевидении, когда я буду готова. Что я могу заработать кучу денег на этом. Что я как мать-одиночка этого заслуживаю. Но я не хотела денег. О них я вообще не думала.

Фиона застонала.

– Энни, мне так жаль, что кроме всего прочего вам пришлось пройти и через такое! У этой женщины нет принципов, знаю по своему опыту.

– Что ж, это многому меня научило. После этого случая я стала относиться к людям иначе. Теперь так легко никому не доверяю.

– Вы не заметили, не было ли у кого из жителей косы конфликтов с Малкольмом? – сменила тему Фиона.

– Вроде бы нет, но мы приехали совсем недавно. Все казались очень милыми, особенно один – подошел, представился. Как же его звали? Фрэнк, кажется.

– Фрэнк Маршалл?

– Да, он. Сказал, если мне что-то понадобится, прийти и постучаться к нему, или, если возникнут какие-то проблемы, он все решит за меня.

– О, понятно, – ответила Фиона.

– Простите, прозвучало так, будто он мафиози. Все было совсем не так. Он был довольно милым, если вы понимаете, о чем я. У него две внучки, они часто приезжают к нему. Так или иначе, помимо этого о той ночи я больше ничего добавить не могу. Как и сказала полиции, я никого и ничего не видела. Ну, кроме комаров, но это вряд ли поможет.

Фиона взяла сумку и поднялась, готовясь попрощаться, чтобы не мучить бедную женщину еще больше.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной. Многое прояснилось. Теперь я могу вычеркнуть некоторые пункты из расследования.

Энни Фоллет вновь побледнела, и на ее лице появилось странное выражение неловкости.

– Есть еще кое-что, но я не уверена, что это имеет значение. Не уверена даже, стоит ли вам говорить об этом.

Фиона села обратно.

Глава 18

Фиона решила сразу же проверить полученную от Энни Фоллет наводку. Ну, не столько наводку, сколько наблюдение или, возможно, зацепку. Чем бы оно ни было, этот факт определенно требовалось изучить повнимательнее, особенно учитывая, что ехать предстояло недалеко, всего лишь до Талбот-Вудс, совсем близко от Уинтона, где жила Энни. Но эти два пригорода не могли различаться сильнее. В отличие от Уинтона с его узкими улочками, где было трудно найти место для парковки, в Талбот-Вудс внушительные и широкие дороги утопали в зелени, впечатляя рядами роскошных викторианских особняков с садами размером с парк и просторными подъездными дорожками. И на безупречных дорогах Талбот-Вудс не виднелось ни одной припаркованной машины.

Фиона поставила машину на ручник и приоткрыла окно для Саймона Ле Бона. Погода стояла облачная и теплее становиться не собиралась, поэтому Фиона сочла безопаснее оставить пса в машине – и разумнее, учитывая, что она приехала без приглашения. Она хотела оценить реакцию этих людей без отвлекающего фактора в лице милой собачки.

Исходя из списка владельцев домиков на косе, Фиона знала, что первый дом, куда она собиралась постучаться, принадлежал Пуллманам из пляжного домика номер 116, того, что стоял справа от дома Малкольма, ближе к той стороне, где начался пожар. Особняк выглядел впечатляющим: фасад из красного кирпича, большие окна с декоративным переплетом и с витражами. Венчала здание высокая остроконечная крыша, толстые трубы дымоходов и широкие темные карнизы.

Она позвонила. Тишина.

Фиона подождала. Позвонила снова. И опять ничего.

Хрустя гравием по подъездной дорожке, Фиона подошла к соседнему особняку, который принадлежал Донованам из пляжного домика номер 118, того, что слева от дома Малкольма. Ей уже пришло в голову несколько своеобразное расположение. Семьи были соседями не только в городе, но и на косе – точнее, были бы, если б между ними не втиснулся домик Малкольма.

Дом Донованов выглядел столь же впечатляюще, как и у Пуллманов: такой же викторианский особняк с возвышающимися елями и, судя по всему, отдельным гостевым домом на участке настолько большом, что ему смело можно присваивать свой почтовый индекс.

Фиона нажала на звонок.

Через несколько секунд ей открыла миниатюрная голубоглазая блондинка, симпатичная, с бокалом белого вина в руках. А ведь только время обеда. Фиона задумалась, какой может быть повод, или пить вино средь бела дня – обычное времяпрепровождение для верхушки среднего класса?

– Простите за беспокойство, – начала Фиона. – Меня зовут Фиона Шарп, Энтони Оуэнс нанял нас расследовать убийство на косе Мадфорд-Спит. Вы не против, если я задам несколько вопросов?

Женщина с трудом сглотнула. Фиона не могла понять, это от нервов или же она только что сделала большой глоток вина.

– Да, точно. Эм, конечно. Пожалуйста, проходите.

Женщина провела Фиону в просторный холл, где пол был выложен массивными плитами, а сводчатый потолок из темного дерева и широкая лестница так и вызывали в воображении диснеевскую принцессу, которая вот-вот спустится по ступеням.

– Вы Сэдди Донован? – уточнила Фиона. Она уже знала ответ по списку владельцев пляжных домиков, но хотела убедиться.

– Да. Это я. Пожалуйста, проходите на кухню.

Пройдя из отделанного темным деревом холла в кухню, Фиона едва удержалась, чтобы не отвернуться от сверкающего белого совершенства бытового пространства. Посреди величественного симметричного королевства мрамора и золота стоял кухонный остров, такой большой, что на него можно было посадить самолет, к тому же с двойной раковиной и элегантным изогнутым краном, тоже золотым – который на вид стоил больше, чем ее машина. На высоком барном стуле сидел симпатичный мужчина. Судя по тому, как свитер облегал его идеальное тело, он явно пользовался услугами персонального тренера, причем постоянно. Перед ним стоял почти пустой бокал вина.

– Добрый день, – поздоровалась Фиона. – А вы, должно быть, Майкл Донован.

Беспокойство исказило идеальные черты лица мужчины, почти состарив его.

– Нет-нет. Я Рик Пуллман, сосед Сэди.

– Мой муж на работе, – сообщила Сэди.

– И моя жена тоже, – добавил Рик. – Мы оба домохозяин и домохозяйка. Вот, расслабляемся, а то уже скоро нужно детей забирать из школы.

Сэди поставила свой бокал:

– Точнее, их привозит школьный микроавтобус. Мы их не забираем. Было бы безответственно ездить после бокала вина, верно, Рич?

– Да, конечно, – смущенно пробормотал он.

– Когда наши супруги возвращаются, мы меняемся ролями. Они присматривают за детьми, а мы можем выбраться куда-нибудь, погулять.

Как-то неловко эти двое себя вели, и алкоголь определенно развязывал языки. Фиона была только за, но не могла отделаться от мысли, что все это немного напоминало обмен женами. Она как будто попала на съемочную площадку Робина Асквита^[135], но менее известного ремейка – переосмысления, как их сейчас называют.

Рик, должно быть, ощутил смутное беспокойство Фионы по поводу того, что они с Сэди не отходят друг от друга ни на шаг, и поспешил оправдаться:

– У нас у обоих большие семьи. И когда мы все делаем вместе, то и детям веселее, и нам, взрослым, проще. Поэтому мы и купили дома по соседству.

– Конечно, мы можем позволить себе заботиться о детях, – внесла ясность Сэди, не желая создавать неверное впечатление. Но с учетом сводчатых потолков и зеркально симметричной мраморной кухни она могла этого не опасаться. – Деньги для нас не проблема. Мы могли бы нанять нянь и гувернанток-иностранок, но нам просто не нравится приглашать в дом посторонних.

– О, надеюсь, ничего страшного, что я здесь, – заметила Фиона.

– Нет-нет, – ответила Сэди. – Я хорошо разбираюсь в людях. Так чем мы можем вам помочь?

Фиона откашлялась.

– Я бы хотела спросить вас о смерти Малкольма Крэйни.

– Мы его не убивали! – выпалил Рик Пуллман.

Фиона с трудом сохранила бесстрастное выражение лица.

Глава 19

Рик Пуллман слишком рьяно отрицал свою причастность к убийству, Фиона такого не ожидала. Вообще-то она и вовсе этого не ожидала. Их ни в чем не обвиняли – ей этого даже в голову не пришло, во всяком случае пока. С этими двумя она придерживалась тактики «невиновен-пока-не-доказано-обратное» и собирала факты. Однако Рик предпочел сразу же повысить их с Сэди статус до «главных подозреваемых», так эмоционально и безо всякой причины настаивая на своей невиновности. Кого-то мучили угрызения совести или просто проявились проблемы с самоконтролем?

Фиона бросила взгляд на Сэди, которая, покраснев от гнева, пыталась испепелить Рика взглядом. При этом, несмотря на внешний вид, она совершенно спокойно сказала:

– Рик, не нервничай. – А потом повернулась к Фионе: – Он просто не хочет неприятностей. Даже когда забирает меня из города, и то не останавливается под запрещающим знаком.

Фиона постаралась не отвлекаться на мысли о том, почему ее забирает Рик, а не собственный муж.

– Рик, что вас подтолкнуло сказать, что вы не убивали Малкольма?

Сэди уже открыла рот, чтобы ответить, но он успел раньше:

– Уверен, до вас дошли слухи – я имею в виду, на косе.

Сэди слишком сильно сжала челюсти, так что они щелкнули. Определенно, она хотела услышать от него не это.

Фиона покачала головой. Никаких слухов она не знала. Кроме Фрэнка и парочки других обитателей на косе, не было никого, кто мог бы эти слухи распространить, а сам Фрэнк на любителя сплетен не походил.

– Каких слухов? – Фиона приготовилась услышать признание в чем-то явно гнусном.

Рик неловко замолчал.

– Ну мы хотели поменяться домами с Малкольмом Крэйни.

Фиона расслабилась, но лишь чуть-чуть. Существенное открытие.

– Я об этом не слышала. Расскажите.

– Мы хотели, чтобы наши домики на косе, как и дома здесь, стояли рядом, – взяла на себя объяснение Сэди. – Ну, знаете, чтобы дети могли бегать друг к другу играть в соседнюю дверь и нам было бы проще заботиться о них. Так все было бы проще.

– Мы предложили ему просто переехать из одного домика в другой, – добавил Рик. – Хотя для него сделка была более выгодной: свой дом мы недавно модернизировали, а его пришлось бы еще чинить. Дом был в ужасном состоянии. И, давайте признаем, не такое и большое дело – просто взять и переехать в соседний домик. Вот для нас разница была бы огромная. Но Малкольм отказался.

– Почему?

Сэди допила вино одним глотком.

– Потому что домик на косе оставила ему тетя. Он много лет принадлежал их семье, и он хотел оставить его в семье.

– Но у него не было детей, и передавать домик некому, – озадаченно произнесла Фиона.

– Верно, и он сказал, что даже не написал завещание, так что кто знает, кому теперь отойдет дом.

– Значит, государству, если завещания не было, – объяснила Фиона.

Рик с Сэди замолчали, явно чувствуя, как на них указывает невидимый палец. Если у Малкольма действительно не было завещания, то, вероятнее всего, этот пляжный домик государство решит продать, что даст Донованам и Пуллманам шанс купить его, получив то, что они хотели. Два пляжных домика по соседству. Самый что ни на есть мотив, который, возможно, и вызвал эмоциональный возглас Рика.

Фиона решила поднажать, надеясь получить больше доказательств в поддержку этой теории, вытащив туз из рукава, полученный благодаря Энни Фоллет:

– Мне бы хотелось прояснить слова одного свидетеля в ночь пожара. Когда подняли тревогу, все выбежали из своих домов и принялись тушить огонь. Все – кроме вас и ваших партнеров, которые стояли поодаль и смотрели. Верно ли это заявление?

Сэди медленно покачала головой.

– Я вижу, к чему вы клоните. Умно – так подобрать слова. «Стояли поодаль и смотрели» звучит так, будто мы наслаждались зрелищем горящего дома Малкольма, потому что он отказался поменяться с нами.

– Все было совершенно не так, – нервно и не очень убедительно добавил Рик. – Мы были перепуганы. Ведь наши дома тоже загорелись.

Фиона посмотрела в свои записи:

– Да, но благодаря вашим соседям их быстро потушили. И ущерб был нанесен минимальный. Достаточно немного отшлифовать и подкрасить.

– Мы все находились в состоянии шока. – На лице Сэди появилась сердитая гримаса. – От страха не могли шевельнуться. Страха за свою жизнь при виде пожара.

Рик вздрогнул.

– На его месте могли быть мы.

– Могу я спросить, где в ту ночь находились ваши дети? – спросила Фиона.

– Они остались у наших родителей, – ответила Сэди.

– Все дети? – уточнила Фиона.

Сэди и Рик кивнули.

Фиона решила проверить их совесть:

– Очень удачно. Уверена, вы рады, что они были далеко от пожара и в безопасности.

– Конечно, рады! – вспыхнула Сэди. – С чего бы нам не радоваться? К чему вы клоните?

– Я всего лишь пытаюсь собрать информацию, и все.

Вены на шее Сэди вздулись, напоминая толстых синих червяков.

– Вы обвиняете нас в том, что мы из мести сожгли дом Малкольма, чтобы потом забрать его себе?

Фиона покачала головой:

– Я никого не обвиняю. Но тому, кто с ситуацией незнаком, именно так может показаться. К тому же у недвижимости на косе Мадфорд-Спит довольно внушительный ценник. Уверена, сгоревший дом купить дешевле, чем нормальный.

– Нам все равно бы пришлось его перестраивать, – вслух задумался Рик и получил еще один гневный взгляд от Сэди. Это становилось традицией. С доказательством собственной невиновности оба что-то пока не справлялись.

– Похоже, вы все уже обдумали, – заметила Фиона.

Рик запаниковал:

– Вовсе нет. Клянусь! Я просто следовал вашей логике. В долгосрочной перспективе этот поджог обошелся бы нам дороже. Не сходится…

– Это все теория, – вмешалась Сэди. – Полиция часами допрашивала нас. Задавала те же самые вопросы. Выдвигала те же обвинения. Мотивы, или как вы их называете. Но в конечном итоге никаких доказательств нашей вины нет. Это. Потому. Что. Мы. Ничего. Не. Совершали. Мы не выходили из дома, пока не поднялась паника. Простите, Фиона, я знаю, вы пытаетесь выполнить свою работу, но вы пошли по ложному следу.

– Могу я спросить, вы знакомы с Энни Фоллет? Женщиной, которая вытащила Малкольма из огня.

– Нет, – ответила Сэди. – Она же снимала дом, так?

– Ее домик дальше по косе. Мы не общаемся с жильцами с той стороны. – В голосе Рика слышалось презрение.

Фиона внутренне застонала. Это что, какая-то новая разновидность снобизма? Домики дальше по косе хуже, чем те, что стоят у самого края? Как проблема Юга и Севера на отдельно взятой косе?

– И что же не так с тем концом? – уточнила Фиона.

Сэди вновь поспешила вмешаться:

– Совсем ничего. Чисто географически мы с ней просто не пересекались, вот и все.

– По правде говоря, на нашем конце тише, – заметил Рик, опровергая утверждение Сэди.

– Владельцы домиков на временных жильцов смотрят свысока? – спросила Фиона.

Сэди улыбнулась, но глаз улыбка не коснулась.

– Не говорите глупостей. С чего бы? Мы же не чудовища. Но я скажу одно: Энни Фоллет так и не возместила нам полотенце.

– Полотенце?

Сэди презрительно усмехнулась.

– Она схватила мокрое полотенце, которое сохло на нашей террасе. Набросила его на голову, когда входила в дом. Теперь оно испорчено, и она его не возместила.

Фиона кашлянула.

– Позвольте прояснить. Энни Фоллет рисковала своей жизнью, чтобы спасти человека из соседнего с вами дома, а вы беспокоитесь о полотенце?

Сэди выдавила улыбку:

– Конечно, я понимаю, как храбро она поступила и все такое. Честь ей и слава. Но вы должны понять – все закончилось, она должна возместить ущерб. Это полотенце из «Либерти»^[136].

– Это в Лондоне, – добавил Рик.

Фиона не знала, что ответить. От бесчувственного отношения этой парочки и их приоритетов в жизни у нее пропал дар речи. В ее мыслях тревожных красных флажков уже было больше, чем на параде.

Сэди, должно быть, заметила выражение ужаса на ее лице.

– Что ж, думаю, вам пора.

В обычной ситуации Фиона попыталась бы выторговать себе еще немного времени, умоляла бы ответить еще на несколько вопросов, зная, что второго шанса у нее не будет. Но не в этот день. Фиона соскользнула со стула и поблагодарила хозяев за потраченное время. Она получила все, что ей требовалось. Более чем достаточно.

Глава 20

По возвращении в Саутборн Фионе безумно хотелось сразу вернуться в свой магазинчик и поделиться новостями со Сью и Дэйзи. Она продвинулась вперед. Возможно, это можно назвать прорывом. Но совесть направляла ее в другое место: в «Кошачий альянс». Ей предстояло решить с Софи Хэйверфорд довольно важный вопрос, а также подтвердить версию событий по мнению Энни Фоллет.

– А, привет, – бросила Софи, когда Фиона вошла в благотворительный магазин, который совсем не был похож на благотворительный магазин. Светлый, полный воздуха интерьер скорее напоминал дизайнерский бутик в Мэйфере, без единого намека на тяжелый затхлый запах подержанных вещей, который был бичом всех остальных благотворительных магазинов по всей стране, включая и магазин Фионы. Она не знала, при помощи какого колдовства Софи Хэйверфорд удалось от него избавиться, но не сомневалась, что где-то в сельской глубинке ковен ведьм недосчитался одной колдуньи – особенно сегодня: Софи была с ног до головы одета в черное. При ближайшем рассмотрении наряд оказался свободным брючным костюмом, у которого с рукавов, по брюкам и на груди свисали странные кисти.

– Ты будто на похороны ковбоя собралась, – вырвалось у Фионы. Это было именно замечанием, а не оскорблением, но, к несчастью, подумать и остановиться она не успела.

И Софи восприняла его именно как оскорбление. Она окинула Фиону презрительным взглядом сверху вниз, готовя ответ.

– А ты до сих пор постоянно ешь, как я погляжу. И к твоему сведению, это «Версаче».

Пока разговор не перерос в перебранку, вмешалась Гейл.

– Порядок? – крикнула она через открытую дверь из своей подсобки, где старательно чинила какой-то механизм, судя по рассыпанным повсюду запчастям.

– О, привет, Гейл! – ответила Фиона, а потом снова повернулась к Софи: – Я хочу с тобой поговорить.

– Но хочу ли я говорить с тобой? – фыркнула Софи.

Фиона проигнорировала колкость и продолжила:

– Ты подделала историю Энни Фоллет для СМИ?

Софи с глубокомысленным видом подняла голову, готовясь поделиться мудростью.

– «Подделать» – слишком сильное слово, дорогуша. В пиаре мы называем это «подправить». Это все часть искусства.

– Темного искусства скорее. – Фиона сложила руки на груди. – Ты воспользовалась очень уязвимым человеком просто ради собственной выгоды и сенсационных заголовков!

Софи презрительно усмехнулась:

– О, да брось, неужели я выгляжу как кто-то, кому нужны деньги? И избавь меня от этого лицемерного монолога. Я видела, как ты в магазине искала в холодильниках продукты с более свежими датами.

– А это, черт побери, тут при чем? Та бедная женщина и так натерпелась, а ты своими выдумками сделала все только хуже!

– Ах, как наивно. Не верь всему, что читаешь в новостях. У каждой истории свое развитие, свой интерес. Если тебе нужны лайки, репосты и просмотры, то нужно больше, чем просто правда. Необходима святая троица СМИ: сенсация, противоречивость или общественный резонанс. Лучше все три.

– Неважно, как приукрасить, все равно это неправильно. – Фиона развернулась на пятках. Для одного дня ей хватило гнусных падальщиков. Теперь ей хотелось вернуться в собственный тихий уголок, к людям, которым она доверяла и у которых не было своих личных интересов или программы действий. Ей хотелось прийти в себя в покое и уюте своего магазинчика.

Глава 21

Эмоциональные следы ссоры, должно быть, еще оставались на лице Фионы. Ее ледяное выражение резко контрастировало с уютной атмосферой благотворительного магазинчика, где среди заставленных полок вкусно пахло чаем. Стоило ей переступить порог, как коллеги тут же заметили ее состояние. К счастью, посетителей либо не было, либо они быстро уходили.

– Ты в порядке? – только увидев ее, сразу же спросила Дэйзи.

Все трое сели за стол, и у Фионы вырвался стон.

– Ф-фух. Я только что была у Софи Хэйверфорд. У меня от нее мурашки.

Ощущая ее остаточный гнев, Саймон Ле Бон забрался в свою лежанку, покружился, а потом свернулся в маленький пушистый клубок.

– Что теперь она натворила? – Неравнодушная Сью поставила перед всеми по чашке чая, слегка расплескав его по чистому деревянному столу.

Фиона быстро пересказала последние новости о том, как она встретилась с Энни Фоллет и выяснила, что Софи Хэйверфорд навязала ей свои услуги, а потом еще и приукрасила историю, лишь усугубив психологическую травму женщины.

– Чудовищно, – заметила Дэйзи, выудив откуда-то из кармана чистую тряпочку и промокнув пролитый чай на столе.

– Она настоящая пылепускательница, – добавила Сью.

Фиона с Дэйзи озадаченно посмотрели на нее.

– Что такое «пылепускательница»? – спросила Дэйзи. – Или нам лучше не знать?

Сью сделала большой глоток чая.

– Я сама придумала это слово. Это любители привлечь к себе внимание, они говорят что-то провокационное репортерам, пускают пыль в глаза, просто чтобы устроить переполох, – поэтому и пылепускательница.

Фиона кивнула:

– Хорошее определение. Софи Хэйверфорд определенно подходит.

– Я пойду дальше и скажу, что при ее появлении молоко скисает^[137], – добавила Дэйзи.

– И растения вянут, – добавила Сью. – Вот почему ей запретили заходить в садовые центры.

– Софи запретили заходить в садовые центры? – с ужасом переспросила Дэйзи.

– Нет, но стоило бы, – откликнулась Сью. – За то, что гнобит глицинию.

– Пугает петуньи, – добавила Фиона.

– Изводит ирисы, – хихикнула Дэйзи.

– Теперь мне хочется поехать в садовый центр. Я к ним неравнодушна.

– И я, – согласилась Дэйзи. – В том, что рядом со мной, готовят такое жаркое! Отличного качества за такую цену.

Разговор стремительно несся к обрыву, где его ждала самая прекрасная пропасть в мире, с ароматом цветов и запахом жаркого, но Фиона все же вернула его в нужное русло более важных тем.

– Есть и хорошие новости. В расследовании наметился прорыв.

Сью заерзала на стуле от нетерпения:

– И у нас! То есть это благодаря Дэйзи. Что нашла ты?

– Вы первые, – сказала Фиона.

– Нет, ты, – ответила Сью.

– Нет, вы.

– Ну ладно, – сдалась Сью. – Рассказывай, Дэйзи.

Дэйзи, морально готовясь к рассказу, устроилась на стуле поудобнее.

– Итак, у нас возникло затруднение с записями с камер. Никто не может подойти к домику Малкольма, не попав на камеры, но на них никого нет, что совершенно бессмысленно – пожар не мог начаться сам по себе. Это невозможно. – Она щелкнула пальцами, пытаясь что-то вспомнить. – Как же там было… Если исключить все невозможное… ох, не могу вспомнить конец.

– То, что останется, и будет истиной, каким бы невероятным оно ни казалось, – закончила за нее цитату из «Шерлока Холмса»^[138] Фиона.

– Точно. Никто не приближался к домику Малкольма. Получается, что убийца уже ждал там и прятался.

На лице Фионы отразилась тень сомнения.

– Но мы же отматывали записи назад, смотрели несколько раз. Все, кто в тот день приходил на косу, ушли. И никто не выходил из своего домика, чтобы устроить пожар, иначе он бы попался.

– Именно. При помощи дедукции и методом исключения… – Дэйзи явно зачитывалась произведениями сэра Артура Конан Дойля, – мы выяснили, что осталась только одна вероятность. Единственная точка, откуда кто-то мог поджечь домик Малкольма, оставаясь незамеченным, а затем вернуться к себе, ни разу не попав на камеру, – это дом справа от него, номер 116. Появись кто из любого другого домика, его или ее сразу бы заметили. Кроме этого.

Фиона ощутила всплеск адреналина. Пляжный домик номер 116 принадлежал Пуллманам, у которых она только что была. Но торопиться с выводами Фиона не хотела, сначала требовалось узнать больше.

– Но как? Поджигателю все равно пришлось бы выйти из двери на свою террасу, и тогда он бы попал на камеру.

– Тут вступает в действие часть про «каким бы невероятным ни казалось», – предупредила Сью.

Дэйзи набрала в легкие воздуха:

– Там может быть потайная или скрытая дверь, скорее что-то вроде двери в подпол. Все пляжные домики стоят на сваях, помнишь? Как и у Малкольма, пространство под террасой не предусмотрено для хранения чего-либо, там пусто, смотри. – Сью протянула Фионе телефон и включила видео, которое записала на прогулке пару дней назад. И действительно, на экране домик Пуллманов стоял на деревянных сваях, а между самим зданием и темнеющей полоской песка было расстояние не меньше полуметра. Если теория Дэйзи была верна, один из Пуллманов, вероятно Рик, который выглядел достаточно гибким, мог проскользнуть через люк подпола, если он там имеется, проползти по песку под домом и выбраться как раз в узком проходе между домиками – слепой зоне камер.

– Кто-то мог выбраться незамеченным, устроить пожар, затем тем же путем попасть обратно. А когда подняли тревогу, злоумышленник выскочил на песок, как и все остальные жильцы косы, и принялся тушить пожар.

– Вот только Пуллманы не помогали тушить пожар, – заметила Фиона. – Это мне рассказала Энни Фоллет.

Дэйзи озадаченно сморщилась:

– Почему они не помогали?

– Потому что были не в ладах с Малкольмом. После разговора с Энни Фоллет я поехала к Пуллманам и Донованам, их домики на косе стоят по обе стороны от дома Малкольма, номера 116 и 118. Их семьи любят все делать вместе, вроде как неразлучны. Даже в пригороде дома у них рядом, на одной и той же улице. И они показались мне очень холодными и отталкивающими людьми.

– Готова спорить, они даже чаю тебе не предложили, – заметила Сью.

– Знаешь, если вспомнить, и правда не предложили. – А ведь это само по себе тревожный звоночек. Предложили тебе чай или нет – вот лучшая проверка любого человека!

Дэйзи просияла:

– Мне всегда нравилась идея жить всем рядом. Было бы так весело! Как Monkees^[139] или «Золотые девочки»^[140].

К такому Фиона была не готова, хотя мысль пожить в ситкоме в реальности звучала привлекательно.

– Так или иначе, они признали, что давили на Малкольма, требуя поменяться домами, чтобы и на косе они жили рядом. Малкольм всегда отказывался.

Пришел черед Дэйзи охать:

– Они сожгли его дом, потому что он не хотел меняться!

Неравнодушная Сью поспешные выводы делать не хотела:

– Но если так, зачем стоять на пляже и смотреть, как остальные тушат огонь? Сразу виден состав преступления. Конечно, логичнее присоединиться, и к тому же их дома тоже горели.

Фиона покрутила эту мысль в голове.

– Их домики только обуглились. Но как знать? Это могло быть что угодно. Шок, замешательство. Спланировать преступление мысленно, а потом увидеть, как оно происходит, – такое может вывести из равновесия, особенно если это первый раз. Может, они не предусмотрели, что их дома тоже загорятся. И впали в ступор. Я бы сказала, расстояние между домами примерно полтора метра. Они, наверное, не ожидали, что стены вообще обуглятся от жара. Рика Пуллмана особенно толковым не назовешь. Сэди Донован посообразительнее. Бессердечная, но деятельная. Возможно, Рик Пуллман устроил поджог, не сказав об этом Донованам. Сэди на него явно сердилась, а у него точно совесть нечиста – даже отрицал, что убил Малкольма, хотя я ни слова не сказала.

– Давайте снова проверим камеры, – предложила Дэйзи.

Перейдя к прилавку, они включили ноутбук и запустили записи с момента пожара. Как только поднялась тревога, захлопали двери домов. Запаниковавшие жители метались по пляжу, не понимая, что происходит. Кто-то сразу бросился на помощь к Малкольму и Энни, лежащим на песке. Другие в отчаянии хватались за все, чем можно зачерпнуть воду и потушить огонь. Подруги просмотрели записи несколько раз, но не увидели в толпе ни Донованов, ни Пуллманов. Высыпав на пляж во всеобщей неразберихе, они быстро вышли из зоны видимости, поближе к береговой линии. И никто из них не вернулся обратно в кадр с ведром или чем-либо еще для тушения пожара.

Это действительно прорыв в расследовании. У Донованов и Пуллманов имелся мотив, средства, и приятными людьми они не были.

Детективному агентству всего-то оставалось найти доказательства.

Глава 22

Они никак не могли дождаться пяти тридцати. Дамы из благотворительного магазина делали все то, что, если уж на то пошло, делали все сотрудники во всех учреждениях, чтобы убить время: убирались, встречали посетителей, разбирали вещи, переставляли, разбирали пожертвования – все, что могло ускорить стрелки на подержанных настенных часах. Вот только время не любит, чтобы его торопили. Время требует, ну, времени. Остаток дня тянулся медленно, словно они брели по мокрому бетону в клоунских башмаках. Им нестерпимо хотелось отправиться на косу и осмотреть дом номер 116 – единственный дом, из которого было реально организовать тайный поджог и не попасть на камеры видеонаблюдения. Фиона хотела отправить Дэйзи и Неравнодушную Сью вперед, а самой остаться в магазине, но все решили, что хотят пойти вместе.

Наконец в пять тридцать, минута в минуту, дверь была заперта на замок, и сорок минут спустя благодаря не самой безопасной езде, а потом и энергичной ходьбе, дамы ступили на мягкий песок косы Мадфорд-Спит. Несколько храбрецов сидели на террасе ресторана, несмотря на безжалостный пронизывающий ветер, грея руки об исходящие паром чашки с латте и капучино. Но дамам из благотворительного магазина некогда было отдыхать: их ждали улики и проверка теорий.

Они едва успели пройти мимо ресторана, как Фрэнк Маршалл, выйдя из своего домика, преградил им путь. Он был одет так же, как и в прошлую их встречу, только в этот раз держал в руке пинту нефильтрованного пива. Сквозь распахнутые створчатые окна до пола доносился шум паровозов.

– Добрый день, дамы, – достаточно дружелюбно поздоровался он, но у Фионы сложилось впечатление, что это лишь маскировка для его неофициальной роли стража косы. Эдакий самопровозглашенный шериф округи в сандалиях.

– Здравствуйте, Фрэнк, – поздоровались они.

– Что новенького? – спросил он.

Фрэнк мог серьезно осложнить им осмотр дома Пуллманов, если он будет не на их стороне. С тем же успехом можно рассказать все как есть, раз им все равно никуда не попасть без его благословения.

– Мы ищем улики, – сообщила Фиона.

– Какие улики?

– Тайную дверь в подпол в одном из домов, – ответила Дэйзи.

Фиона рассчитывала, что он лишь от души посмеется над их мудреной и притянутой за уши теорией, ехидно хмыкнув в усы.

– О да, – вместо этого ответил он. – Во многих домиках есть такие двери. И в моем тоже.

– Что? – не веря своим ушам, переспросили они.

– Заходите, посмотрите. – Они прошли за Фрэнком внутрь дома, где царила идеальная чистота, даже по маниакально высоким стандартам Дэйзи. Он что, действительно собирался показать им свой подпол – хотя они поверили ему на слово – или то был предлог похвастаться, как у него все прекрасно устроено?

Все было расставлено с военной точностью, а у стены застыли не один, а целых два ручных миниатюрных пылесоса, по одному с каждой стороны, чтобы обеими руками уничтожить каждую песчинку, посмевшую залететь за порог дома. Фрэнк выключил звуки паровоза, поставил пиво, а затем скатал простой практичный половой ковер. Посередине деревянного пола выделялся вырезанный квадрат с двумя плоскими медными петлями с одной стороны и ручкой-кольцом с другой, которая не выступала над полом. Просунув два пальца в кольцо, Фрэнк рывком открыл крышку люка, демонстрируя нечто вроде короба внизу. Потайной шкаф. Примерно метр в глубину и метр в ширину, небольшой пивной погреб, доверху заставленный десятками бутылок эля со своеобразными названиями вроде «Палец епископа», «Локоть скрипача» и, что лично Фионе понравилось больше всего, – «Брюс Форсайт», с карикатурой популярного телеведущего Брюса Форсайта, опрокидывающего пинту пенного пива.

– Удобное место для хранения, – пояснил Фрэнк. – Как видите, в пляжном домике места мало, особенно для холодильника. А внизу прохладно, отличное место для моей коллекции элей. Настоящий эль слишком охлаждать нельзя, вы же понимаете, иначе вкус не почувствовать…

– А наружу выход есть? – вмешалась Неравнодушная Сью, пока монолог Фрэнка не успел превратиться в снисходительную лекцию о хранении настоящего эля для женщин, которые не могут этого понять.

– Нет, – ответил Фрэнк. – Все совершенно безопасно, а то кто угодно мог бы влезть в дом через подпол.

Фиона ему верила. Однако не так и сложно добавить вторую дверь к потайному хранилищу, ведущую наружу, повесить там замок или еще как-то надежно запереть. Или даже вывести прямо вниз на песок – именно такой ход они должны обнаружить под домом Пуллманов.

Фрэнк с гордостью смотрел на свой миниатюрный пивной погреб:

– Да, я сам его построил. Это довольно просто. Я взял судостроительную фанеру, конечно же, не тот мусор, что продают в магазинах. Должна быть именно судостроительная, иначе в соленом воздухе просто сгниет. А многие строят из простой фанеры и роют самим себе яму…

Пришла очередь Фионы прерывать очередную лекцию для глупеньких женщин, в этот раз на тему строительства.

– Ну нам, пожалуй, пора. Спасибо, Фрэнк. Вы нам очень помогли.

Они друг за другом вышли из его дома обратно на пляж, и Саймон Ле Бон, которому не терпелось продолжить прогулку, тут же потянул Фиону в сторону.

Фрэнк поспешил за ними:

– Э-э, вы сказали, что собираете доказательства. Могу спросить, где вы хотите их найти?

Фиона колебалась. Если ему не сказать, Фрэнк просто пойдет за ними по пляжу и в любом случае сам все увидит.

– У домика номер 116, соседнего с домом Малкольма.

– Вы же не думаете, что Пуллманы как-то с этим связаны?

Фрэнк мог назвать владельцев каждого дома просто по его номеру. Фиона была впечатлена и слегка напугана его близким знакомством со всеми, кому повезло оказаться собственником пляжного домика.

– Это нам и предстоит выяснить, – сказала Сью.

Фрэнк упер руки в бока:

– С чего бы им вообще поджигать дом Малкольма?

– Потому что Пуллманы и Донованы хотели с ним поменяться, чтобы жить рядом, а он отказался, – ответила Фиона.

– Да, я в курсе, – произнес Фрэнк. – Но они бы никогда не стали сжигать его дом из-за этого.

– Погодите, вы знали, что они хотели с ним поменяться?

– Ну да, – кивнул Фрэнк.

Фиона не могла поверить своим ушам:

– Минуточку. Когда на днях мы спрашивали вас, были ли у Малкольма враги, хоть кто-то, кто мог затаить на него злобу, вы сказали «нет». А теперь говорите, что знали о том, что Пуллманы с Донованами хотели отобрать у него дом!

С чего бы Фрэнку утаивать эту информацию? Первый убедительный мотив для убийства. Что еще из того, что им следовало знать, он скрывал?

Глава 23

Фиона ждала ответа, но Фрэнк сконфуженно молчал. Так что она повторила вопрос:

– Фрэнк, почему вы не рассказали нам, что они хотели поменяться?

Фрэнк, выйдя из ступора, закатил глаза, будто все это ерунда, или, может, ему не нравилось, что его приперли к стенке. В его мире он ставил людей в неловкое положение, а не наоборот.

– О, да бросьте. Вы раздуваете из мухи слона. Подумаешь, хотели поменяться домами – это же не означает, что они убили Малкольма. Ничего серьезного не было, просто предложение. Непринужденный разговор. Они даже прозвали его «Малкольм Посередине». Кроме того, Пуллманы и Донованы жили тут еще до рождения детей – уже лет десять как купили свои дома. Они бы никогда ничего подобного не совершили.

Вот оно что. По мнению Фрэнка, они были невиновны, потому что купили дома в собственность, а не арендовали. А владельцы домов на косе будто бы не способны на такое.

Они ходили по кругу. Раз у Пуллманов есть дом на косе Мадфорд-Спит, значит, они достойные и уважаемые члены общества, неспособные на убийство.

Потрясающее доказательство чьего-либо морального облика. Это отделяло семьи от всякого сброда, отсюда и теория Фрэнка о том, что поджог совершили хулиганы в капюшонах. Не потому, что у него были доказательства, а потому, что он даже представить не мог, чтобы это был кто-то из своих. Таким образом, это просто обязан быть чужак, и, разумеется, из подростков, кому Фрэнк решительно не доверял.

– Убивали и за гораздо меньшее, чем отказ поменяться домами, – заметила Сью.

– Не хотите нам больше ничего рассказать? Может, кто-то еще на кого-то затаил обиду и нам нужно об этом знать?

У Фрэнка дернулись усы, явный признак, что губы под ними дрогнули.

– Нет-нет. Ничего не могу вспомнить. Во всяком случае, не прямо сейчас.

– Что ж, если все-таки что-то вспомните, обязательно скажите нам. Неважно, даже если это будет сущий пустяк.

Фрэнк улыбнулся:

– Да, обязательно. Не возражаете, если я составлю вам компанию? Проверю, все ли в порядке с домом Пуллманов.

Фиона, улыбнувшись в ответ, предпочла не раздувать конфликт.

– Ну конечно. – Собственно говоря, остановить его она не могла. Может, он и пригодится. – А ключей от дома у вас нет?

На самом деле Дэйзи могла бы вскрыть дверь Пуллманов за пару секунд.

Пальчики у нее были проворные и умелые, как и положено миниатюристу, и с отмычкой она управлялась прекрасно.

Вот только проникновение со взломом едва ли было хорошей идеей, когда рядом околачивался Фрэнк. Да даже если б его не было, камеры видеонаблюдения непременно бы засняли их с разных ракурсов.

Фрэнк покачал головой, шагая вместе с ними:

– Нет, к сожалению, ключа у меня нет. Хотя на последнем ежегодном собрании я предлагал отдать мне дубликаты ключей от каждого дома – но все проголосовали против. Не представляю почему.

Пока они с трудом шли по песку к домику Пуллманов, Фрэнк перечислял остальные свои предложения для обустройства косы Мадфорд-Спит, включая охрану, которая жила бы в отдельном доме, а также шлагбаум, который перекрывал бы асфальтовую дорожку прямо перед входом на пляж, чтобы все показывали свои удостоверения личности и только потом могли пройти дальше.

– Как пограничный контроль? – уточнила Сью.

– Ну не настолько, – уклончиво ответил Фрэнк. – Просто чтобы мы знали, кто приходит на нашу землю.

– Именно в этом и состоит цель пограничного контроля, – сообщила Фиона. Слова «нашу землю» она себе отдельно отметила – они лишь поддержали конспирологическую теорию о том, что владельцы пляжных домиков были против чужаков, считая, что те разрушают их мир и покой. Малкольм Крэйни чужаком не был, но мир и покой в своем роде нарушал.

– Этого убийства бы не произошло, если б у нас работали эти меры безопасности, – презрительно фыркнул Фрэнк.

– Слушайте, а разве Мадфорд-Спит не станет тогда отдельной страной? Как остров Уайт? – вступила в разговор Дэйзи. – Никак не могу туда поехать, нужен паспорт, а я не помню, куда подевала свой.

– Дэйзи, для поездки на остров Уайт паспорт не нужен, – заметила Фиона.

– Точно?

Все с этим согласились.

Дэйзи радостно захлопала в ладоши:

– Как чудесно! Я всегда хотела туда съездить. Теперь смогу посмотреть на полярного медведя вблизи!

– Полярного медведя? – переспросила Фиона. Что за неожиданный полет фантазии?

В голове Фионы возникла картинка белых медведей, свободно гуляющих по зеленым лугам острова; затем появилась и другая – как они забредают в живописные деревушки,роются в мусорных баках и загоняют прохожих в кондитерские и чайные, где приходится запирать двери, пока угрозу не нейтрализует, скажем, «Служба контроля за белыми медведями острова Уайт». Нечто подобное точно пришлось бы создать, будь это реальностью.

– На острове Уайт нет полярных медведей.

– Есть, а как же, – поддержал странное заявление Дэйзи Фрэнк. – Идите за мной.

Озадаченные и слегка встревоженные этим неожиданным открытием, все трое пошли за Фрэнком, просочившись в проход между домами, которым явно бы не помешала свежая краска – что, конечно, не ускользнуло от придирчивого взгляда их проводника:

– Пожалуй, стоит напомнить Стиву и Гвен, что их домик не мешало бы подкрасить.

Они пересекли полосу ничейной земли между двумя рядами домов, или ничейного песка, как называла это Фиона, вышли к морю, и им открылось великолепное зрелище. Остров Уайт возвышался над белыми барашками волн, точно белоснежная крепость с зеленой крышей.

Фрэнк указал на высокие отвесные скалы, вертикально торчащие из моря:

– Белый медведь.

– Вот это да! – воскликнула Фиона.

На самом виду, в западной точке острова из меловых скал выступал отчетливый силуэт белого медведя, стоящего на четвереньках, заостренная морда словно принюхивалась к морскому воздуху.

– Я неравнодушна к… к… – Сью изо всех сил пыталась подобрать нужное слово. Она не могла сказать, что неравнодушна к поиску очертаний животных в скалах, образовавшихся в результате миллионов лет контакта с морской водой, – звучало действительно не очень.

– К приятным сюрпризам, – подсказала ей Дэйзи.

– Да-да, именно! – согласилась Сью. – К большим приятным сюрпризам. Знаете, я всю жизнь здесь живу, но никогда не замечала этого медведя. Это просто чудо.

Они замерли, восхищаясь творческими способностями природы в сочетании с чистой случайностью и большим количеством времени.

– Йу-ху! – Радостное приветствие нарушило их покой: к ним по песку спешила Битси, утопая в новом безразмерном сарафане синего цвета. Ее вид сразу напомнил Фионе Вайолет Боригард из «Чарли и Шоколадная фабрика», когда та превратилась в гигантскую чернику. – Любуетесь полярным медведем? – спросила она. – Он великолепен, правда? Представляете, как это – каждое утро пить кофе, глядя на такие виды?

– Мне нравится твой новый сарафан, – похвалила Сью.

– Спасибо, – ответила Битси. – Обожаю их. В Ричмонде так не походишь. Если б могла, только их бы и носила. Будто в спальном мешке живешь!

– Мне бы хотелось пожить в спальном мешке, – мечтательно произнесла Дэйзи.

Фиона познакомила Битси с Фрэнком. После краткого обмена любезностями он сразу же превратился в настороженного шерифа:

– Так, я вообще-то собирался поговорить с вами насчет музыки. У нас на косе принято поддерживать уровень шума…

– А вы сами разве не включаете звуки паровоза на полную мощность? – вклинилась Сью.

– Ну, паровозы – это вам не дискотечная музыка, и я включаю их, только когда никого вокруг нет…

– У меня не дискотечная музыка, – возразила Битси. – Это прогрессивный шведский транс.

У Фрэнка дернулся ус.

– Ну, прогрессивный шведский транс или, эм, не прогрессивный, нам нравится соблюдать тишину после десяти вечера.

Фионе было любопытно посмотреть, как не знающая ограничений и чуждая условностям Битси отреагирует на посягательство на ее свободу.

Битси одарила Фрэнка неотразимой улыбкой:

– Слушайте, почему бы вам сегодня вечером не зайти ко мне чего-нибудь выпить? Будут канапе. Можем все обсудить. Кстати, я обожаю паровозы и железные дороги – у моего дедушки была такая. – Очарование Битси вместе с упоминанием о паровозах растопило решимость Фрэнка.

– В самом деле? Какого размера? Я сам обожаю разглядывать мелкие детали.

– О, у него была не модель дороги, – безо всякого лукавства ответила Битси. – Настоящая, в Девоне, кажется. Только маленькая. Или в Хэмпшире? Странное название у нее было, Кресс-что-то-там…

– Уотеркресс-лайн?^[141] – запинаясь, пробормотал Фрэнк, который чуть не схватился за дам, стараясь удержать равновесие.

– Именно.

Фрэнк так вытаращился на Битси, что глаза чуть не вылезли из орбит.

– Ваш дедушка был владельцем железной дороги Уотеркресс-лайн?

– Да, кажется, или значительной ее доли.

Фрэнк покачнулся, будто у него закружилась голова. Его, вероятно, не впечатлили бы знаменитости в списке контактов Битси, но дедушка, владевший настоящей железной дорогой, превратил его в восторженного подростка. Он изо всех сил старался сдержать переполнявшую его радость, которая грозила вырваться наружу.

– О господи. Ну да. Я, конечно, очень хотел бы принять ваше приглашение на вечер. Знаете, а ведь эту линию назвали Уотеркресс-лайн, потому что изначально по ней доставляли в Лондон кресс-салат, который выращивали в тех местах.

– Никогда этого не знала, мне бы хотелось еще послушать, – с таким же энтузиазмом ответила Битси.

У Фионы сложилось впечатление, что к концу вечера Битси с Фрэнком станут лучшими друзьями и их новая знакомая ненавязчиво поменяет его мнение о музыке, возможно даже превратит в поклонника прогрессивного шведского транса – хоть это и маловероятно.

Неравнодушная Сью нетерпеливо потерла руки:

– Так что, продолжим? Нам еще нужно проверить улики.

Настала очередь Битси приходить в восторг:

– Улики? Вы здесь из-за расследования? Могу я пойти с вами? Пожалуйста!

– Конечно, почему бы и нет, – взял на себя командование Фрэнк, вмешавшись в то, что формально было расследованием Детективного агентства «Благотворительный магазинчик». Но Фиону это не волновало. Пусть важничает – лишь бы у них все получилось.

Они поплелись по песку обратно к гавани – Фрэнк, разумеется, шел впереди. Несколько минут спустя их уже не такая и маленькая компания разношерстных сыщиков стояла перед домом Пуллманов, примостившимся справа от дома Малкольма, с которого так и не сняли полицейскую ленту. Действительно, как и записала камера Дэйзи, под домом имелся проем высотой чуть больше полуметра. Но на записях не было видно, что песок набился в проем доверху и проползти там было сложно.

– Нужно проверить, есть ли там потайной люк, – сказала Фиона.

– Боюсь, я не пролезу, – заметила Дэйзи.

– Я тоже. – Фрэнк похлопал себя по внушительному пивному животу. – Я не из тех, кто будет отлынивать от грязной работы, но, боюсь, мои объемы просто не позволят туда залезть. Слишком много «Пальца епископа».

Битси хихикнула.

Судя по выражению его лица, скрытый подтекст до него не дошел.

– Я, наверное, помещусь, – заметила Сью. – Но замкнутые пространства меня не сильно привлекают.

Фиона этого понять не могла, потому что почти каждая комната в доме Сью как раз и была замкнутым пространством из-за всего того хлама, с которым та не могла расстаться.

– Я залезу, – заявила Битси. И не успел никто возразить, как она нырнула под ленту, перевернулась на спину и проскользнула под террасу, как механик под автомобиль. Светя себе фонариком на телефоне, она двинулась вперед, по-лягушачьи отталкиваясь ногами.

Фрэнк ахнул и отвел глаза, точно увидел больше, чем следовало.

– Ох, право слово!

– Простите! – крикнула Битси, медленно исчезая под террасой. – Битси нравится ходить без нижнего белья.

Из-под дома доносились охи и фырканье. К счастью, кроме вспышек от фонарика, пока Битси ползала по песку, они больше ничего не увидели.

– Битси, что-нибудь есть? – крикнула Фиона. – Двери или скрытые панели?

– Пока ничего, – ответила она.

Через несколько минут Битси вынырнула наружу, вся в песке, с паутиной в волосах и лицом красным, как свекла.

– Это было весело! Но, боюсь, никаких новостей. Вообще ничего нет.

– Вы уверены? – уточнил Фрэнк таким тоном, словно хотел проверить, действительно ли Битси выполнила задание в соответствии с его высокими стандартами.

Она подняла и показала им телефон, чтобы избежать дальнейших возражений:

– Я все засняла, можете сами посмотреть.

На трясущейся видеозаписи они увидели грубые, основательные балки пола, которые пересекались с прочными и плотно прикрученными деревянными перекрытиями. Никаких следов тайного люка или чего-то иного, чтобы пробраться незамеченным.

– Там все крепко и надежно, – сказала Битси. – Неприступно.

– А как насчет боковой части? Может, там тайная дверь? – предположила Сью.

Вся компания принялась простукивать стену дома, обращенную к домику Малкольма, прощупывая поверхность, стуча, хлопая и надавливая, отчаянно пытаясь найти хотя бы какую-то скрытую панель – вот это было зрелище. Сью даже забралась на плечи Фрэнка и, покачиваясь, осмотрела крышу, но никаких следов потайного люка не обнаружилось и там. Прочная конструкция, никакого шанса ни войти, ни выйти.

Фиона щелкнула пальцами:

– Есть и другой способ.

Все повернулись к ней.

– Что, если кто-то вылез из потайного люка в домике Донованов, по другую сторону? Та же схема, они выползают на песок, ползут вправо, доползают до прохода между домами, проползают под домом Малкольма и вылезают там, где начался пожар. Их все равно бы никто не заметил.

– Но зачем такие сложности? – спросила Сью. – Если б так и было, они бы просто подожгли дом с левой стороны, а не с правой.

– Кто знает?

– Проверить стоит. – Битси не терпелось снова отправиться на задание.

– Зачем откладывать на завтра, – согласился Фрэнк.

Они быстро обошли дом Малкольма и вновь наблюдали, как Битси юркнула под террасу Донованов, освещая себе путь телефоном. Через несколько минут она выбралась, качая головой.

– То же самое. Только дерево.

Фиона глубоко вздохнула. Они вернулись к началу.

Глава 24

НЕДЕЛЮ СПУСТЯ

Витрины магазинчика «Собачкам нужен уютный дом» заливал дождь. Проезжающие за окном машины и спешащие на работу люди виделись сквозь него словно в кривом зеркале. Затем дождь сделал то, что частенько делал: когда вы думаете, что хуже уже быть не может, он решает показать себя во всей красе, как бы говоря: «Думаешь, сейчас плохо? Посмотри-ка сюда!» Стук капель резко усилился и зазвучал как миллион выстрелов из духового ружья. Вот вам и обещания потепления. Теперь к необычайно холодной и ветреной погоде добавилась сырость – полный пакет неприятностей.

Фиона была рада, что она внутри, с чашкой дымящегося чая в руках, Саймоном Ле Боном у ног, а впереди ждет целый день – хотя на этом хорошие новости заканчивались. Она пришла пораньше перед открытием – раннее утро всегда ее успокаивало, и в первые часы дня ей лучше всего думалось. Голова была свободна от забот, и никто ее не отвлекал. «Сколько это стоит?», «А побольше размер есть?», «Игрушки в качестве пожертвований вы принимаете?», «А за пять фунтов отдадите?». Люди всегда пытались сэкономить на товарах, которые и так продавались по сильно сниженным ценам.

«Батарейки в часах поменять сможете?» Последний вопрос остался с того времени, когда их благотворительный магазин был ювелирным. Он закрылся еще в нулевые, и теперь в его элегантном интерьере с обшивкой из темного дерева и изящными стеклянными витринами вместо надежных часов и изысканных украшений разместились подержанные вещи.

Несмотря на раскатистый стук дождя снаружи, Фиона сумела сконцентрироваться, глядя в лежащий перед ней блокнот. На странице был выписан список потенциальных подозреваемых, и она просматривала его, оставляя пометки. Если начистоту, то писать ей было особо нечего: только догадки и мысли, но никаких серьезных улик.

Фрэнк Маршалл, неофициальный шериф косы Мадфорд-Спит, стоял в списке первым. На этой полосе песка не могло произойти ничего, о чем бы он не знал или на что бы не дал согласия. Диктатор в своем маленьком королевстве пляжных домиков, который выселял всех, кто ему не подходил или отказывался подчиняться? Очень возможно.

Фиона поставила рядом с его именем большую галку.

Рик Пуллман и Сэди Донован и, возможно, их супруги. Как они были недовольны, что не смогли заполучить дом Малкольма! Может, сожгли из мести? Уничтожили и дом, и украшения, чтобы потом зацапать себе и перестроить в соответствии со своими придирчивыми требованиями? Вполне возможно, но маловероятно. О том, что Донованы и Пуллманы хотели поменяться с ним домами, знали не все, но они и не скрывали этого и к тому же никак не могли незаметно подобраться к дому Малкольма и поджечь его. Никто не мог – благодаря видеокамерам. Битси положила конец всем их теориям про потайные ходы и двери. К тому же так бы они неумышленно подвергли риску собственные дома по соседству. С большой неохотой Фиона поставила напротив их имен крестики.

Следующей в списке значилась Энни Фоллет. Она была там, когда все произошло, и не спала. Единственная из всех. Она пыталась спасти Малкольма, рискуя собственной жизнью. Она настоящая героиня, а герои подозреваемыми не бывают.

Фиона не хотела этого признавать, потому что Энни ей нравилась, она ее уважала, но не могла не задаться вопросом: не слишком ли ее история хороша? То, что Фионе было неприятно сомневаться в Энни, также указывало на то, что она что-то нащупала. У храброй и трудолюбивой матери-одиночки было алиби. История, которую транслировали СМИ – сияющий пиар-подарок, в который Софи Хэйверфорд вцепилась как сорока, – на самом деле защищала Энни, и никто не смел показывать на нее пальцем. Он дал ей железное и безупречное алиби. Фионе это не нравилось. Нужно быть очень храбрым, безрассудным или найти убедительные доказательства, чтобы поставить такую историю под сомнение. Могла ли Энни устроить поджог раньше и только потом ради алиби выйти из своего дома, утверждая, что всего лишь направлялась в туалет? Как бы она это устроила, не попав на камеры, Фиона понятия не имела, но все же поставила рядом с ее именем знак вопроса.

Внизу страницы Фиона написала число и подчеркнула его несколько раз. Две сотни. Число, от которого все внутри переворачивалось. Именно столько людей находилось на косе Мадфорд-Спит в ночь пожара, и все крепко спали в кроватях или занимались своими делами, пока не подняли тревогу – во всяком случае, они так утверждали. Фиона откладывала эту непомерную задачу на потом, но когда-нибудь их все же придется опросить. На самом деле от мысли, что придется допрашивать двести владельцев домов на косе, у нее кружилась голова. Прежде всего из-за крайней сложности и колоссального количества времени и сил, которые потребуются на организацию, назначение встреч и потом обход всех этих людей. Многие жили в Лондоне и Бирмингеме. Задача могла растянуться на месяцы. Возможно, Фиона могла бы воспользоваться телефоном или зумом, но это не то же самое, что разговор лицом к лицу. Оценить реакцию людей, заметить их малейшие нервные движения через экран было сложнее, а уж по голосу и вовсе почти невозможно. Только лично, когда вы сидите друг напротив друга.

Также Фиона боялась, что эта затея изначально обречена на провал. Пустая трата времени и сил. Полиция допросила каждого, и очень тщательно. И ничего не обнаружила: ни зацепок, ни улик, ни убийцы. Что даст их любительский допрос? Кажется маловероятным, что хоть что-то. Но, опять же, с момента убийства прошло больше месяца. Если б убийца был среди жителей, частью сообщества владельцев пляжных домов или, возможно, кучки заговорщиков под предводительством Фрэнка Маршалла – он мог уже расслабиться и не ждать удара. Жильцы могли утратить бдительность, нарушить свой обет молчания столько времени спустя. У кого-то может что-то случайно вырваться. Не важно, насколько задание сложное и как мала вероятность успеха, если есть хотя бы малейший шанс найти зацепку, тогда все усилия оправдаются.

Но была и еще одна, более веская причина, из-за которой Фиона не хотела устраивать массовый допрос: камеры видеонаблюдения. В этом деле они стали великим уравнителем. Слоном в комнате, который растоптал все теории и всех появляющихся подозреваемых. Никто не подходил к дому Малкольма. Ладно, Энни Фоллет подходила, но уже после того, как начался пожар, и записи с камер подтверждают ее рассказ. На самом деле подозрения Фионы не имели никакого значения, как и мотивы и улики, которые она нашла, как и ее интуиция – все это перечеркивали записи видеонаблюдения. Любой потенциальный подозреваемый, окажись у нее такой, просто указал бы на камеры и сказал: «Если это сделал я, то почему не попал на камеру?» Как может осуществиться поджог без поджигателя? Оставался только один возможный вариант…

Звякнул колокольчик, вырвав Фиону из размышлений. В дверном проеме стояла женщина, с нее потоками стекала вода. Перед собой она толкала детскую коляску в защитном пластиковом чехле, точно палатка на колесиках, а внутри безмятежно спал ребенок. Сама женщина в огромном дождевике с капюшоном, перчатках и резиновых сапогах почти сливалась с коляской.

Хлюпая мокрыми сапогами, она прошла внутрь, закрыла за собой дверь, и у ее ног мгновенно образовалась лужа.

– Надеюсь, вы не против, – застенчиво произнесла она. – Я пришла принять ваше предложение.

Фиона попыталась скрыть замешательство, слегка смущенная тем, что не сумела узнать женщину. Затем она заметила ее очки: огромные, почти закрывающие все бледное лицо. Фиона узнала грустные, полные скорби глаза за очками. И вспомнила. Эта женщина хотела отдать на благотворительность вещи своего дедушки, но не могла решиться и отказаться от них навсегда.

– Вы Мэри, верно?

– Да, все так, – ответила гостья. – Я бы хотела узнать, остались ли еще у вас вещи моего дедушки. Мне бы хотелось кое-что забрать из коробки, если это возможно.

– Да-да. Конечно. – Фиона скрылась за прилавком. Коробка стояла на полу там, где она ее оставила, нетронутая и заклеенная скотчем. Хотя сбоку оказалась небольшая дырочка, которой она прежде не замечала. Неравнодушная Сью что, взялась за старое? Сделала «глазок», чтобы тайком заглянуть внутрь? Она этого не допустит. Фиона поставила коробку на прилавок:

– Вот, держите. Я… эм, буду там, если понадоблюсь. – Фиона решила, что лучше дать женщине немного личного пространства, особенно если она собиралась забрать что-то очень дорогое.

Не прошло и минуты, как она услышала громкие благодарности Мэри. К тому времени, как Фиона вышла из кладовой, ее гостья уже ушла, а коробка оказалась за прилавком, заново заклеенная скотчем. Очевидно, для женщины приезд сюда оказался очень болезненным и ей не хотелось поднимать шум. Она просто хотела забрать важный для нее предмет и уйти, пока не расчувствовалась.

В магазинчик ворвалась Сью, похожая на дрожащее и промокшее насквозь насекомое, напитанное кофеином. Мокрые седые пряди разметались по лицу.

– У меня возникла идея! Решение! Единственный оставшийся выход: видеопленку подделали. Это последний вариант.

Фиона широко улыбнулась. Именно к такому выводу пришла она сама всего за несколько мгновений до того, как Мэри прервала ее размышления.

Глава 25

Дамам не терпелось проверить, действительно ли кто-то подделал видеозаписи, поэтому специалиста выбирали исходя из географического положения. К счастью, дождь немного утих, а мастерская по ремонту компьютеров Фрейи находилась дальше по Саутборн-Гроув, всего через несколько дверей.

Занималась мастерская отнюдь не проверкой видеозаписей на следы вмешательств, а скорее чисткой жестких дисков, заменой разбитых экранов и обновлением ноутбуков до последней версии Windows. Однако Фрейя, которая владела и управляла этим местом, не использовала в работе весь свой потенциал: после университета ее талант к программированию обеспечил ей место в крупной IT-компании в Лондоне. Но через три года Фрейя уволилась: ее отец вышел на пенсию, и она заняла его место в компьютерной мастерской, отчасти чтобы продолжить семейный бизнес, но в основном потому, что скучала по морю. Вот оно, проклятье тех, кто вырос на побережье. Соленая вода всегда будет течь в их жилах. И нет ничего лучше, чем быть самому себе начальником. Фрейя могла выполнять свою работу с закрытыми глазами, стоя на одной ноге и насвистывая саундтрек из «Улицы коронации».

Дэйзи решила остаться в магазине. В присутствии Фрейи она чувствовала себя неловко, поэтому с готовностью уступила свое место, лишь бы не встречаться с хозяйкой мастерской. И ее легко было понять: стоило Фионе со Сью открыть дверь, как они тут же подпрыгнули от грохота. С тех пор как магазинчик перешел в руки Фрейи, она сделала кое-какие изменения.

Примечательнее всего была огромная конструкция из необработанной древесины, занимавшая половину стены, которой при этом хорошенько досталось, словно после гулянки в выходной. По сути это был длинный узкий ящик, похожий на сильно вытянутую кабинку для голосования, примерно шесть метров в длину, открытый с одного конца и огороженный со всех боков. На дальнем его конце была установлена большая мишень с яркими и неровными кругами.

Фрейя стояла к дамам спиной с небольшим топором в руке.

– Одну секунду, и я подойду. – Ростом она была выше метра восьмидесяти, по каждой мускулистой руке спускался рукав кельтских татуировок, а короткие черные волосы торчали ежиком. Фрейя занималась тяжелой атлетикой, регулярно посещала занятия по кикбоксингу, и если б родилась тысячу лет назад, то, возможно, совершала бы набеги на острова у северо-восточного побережья Англии, грабила монастыри и скрывалась с мощами. Хотя, возможно, без топора. Она подняла оружие над головой обеими руками и метнула в цель.

Несколько раз перевернувшись в воздухе, топор плашмя ударился о мишень и с лязгом упал.

– Черт! Постоянно промахиваюсь. Не понимаю! У меня обычно такое хорошо получается. – Фрейя повернулась к ним и улыбнулась губами в черной помаде. – О, привет. Чем могу помочь?

Фиона достала из кармана флешку:

– Знаю, это несколько нестандартно, но, возможно, вы знаете, как проверить, не подделали ли запись с камеры видеонаблюдения?

Фрейя просияла:

– Знаю! – Она взяла у Фионы флешку и зашла за длинный прилавок, на котором были разложены ламинированные прайс-листы с указанием стоимости различных услуг, но среди них обнаружения подделок на видео не значилось. На одном конце прилавка стояли стопки отремонтированного компьютерного оборудования бежевого цвета, которые были там и в прошлый раз, когда заходила Фиона. Возможно, потому, что люди не очень хотели его покупать, как и подержанное нижнее белье, так как не знали, где оно побывало. Фиона не совсем понимала, зачем держать хрупкое старое оборудование в том же месте, где летают тяжелые металлические предметы, да еще и острые. Звучало так же безопасно, как устроить контактный зоопарк со львом и ягненком, но такая вот была Фрейя. Очень умная, но при этом незаурядная и оригинальная, и это хорошо. Может, надо их познакомить с Битси.

Фрейя вставила флешку в высокий настольный компьютер размером с небольшой небоскреб. Он угрожающе гудел, будто собирался взорваться или обрушить мировую банковскую систему. Она потерла руки в ожидании, пока все загрузится.

– Это интереснее, чем чинить медленные ноутбуки! – сказала она. – Просто ауф!

Фиона со Сью переглянулись.

– Что такое «ауф»? – спросила Сью.

– Ну как имба.

Ни Фионе, ни Сью это объяснение не помогло. Фрейя первой подхватывала модные словечки, только появлявшиеся в лексиконе. Хотя Фиона не сомневалась, что порой Фрейя их сама же и придумывала, просто посмотреть, сможет ли ввести в оборот новое сленговое словечко, а потом увидеть его в словаре, когда мода изменится. В тихом Саутборне, где только начал появляться 4G, добиться этого было не так-то просто.

Фрейя с ожесточением застучала по клавиатуре.

– Так, записей много. Целый месяц. Можете как-то сузить круг поиска?

– Да, – ответила Фиона. – Только ночь пятнадцатого июля.

– Откуда записи? – уточнила Фрея. – Надо подписывать соглашение о неразглашении?

– Это видеозаписи с той ночи, когда сожгли дом на косе Мадфорд-Спит, – сообщила Сью.

– Точно. И кое-что не сходится. – Фиона сомневалась, что Фрейя найдет то, что там не так. – Ничего подписывать не нужно, но было бы здорово, если б разговор остался между нами.

Фрейя с готовностью согласилась:

– Ну конечно. На сто процентов да. Так, посмотрим, сможем ли мы найти что-то подозрительное. Но это займет время. Хотите, пока ждете, покидать топор?

Сью дважды упрашивать не нужно: как прирожденный игрок в боулинг, она – и ее бросок правой рукой – приводили команду по крикету на школьные чемпионаты. Сью схватила топор, прицелилась и бросила. Лезвие вонзилось в мишень, расколов древесину.

Фрейя выбежала из-за прилавка:

– Вы только что попали?

– Да, но не в самый центр.

– Какая разница! Я пыталась попасть в нее всю неделю, но мне так и не удалось! Мое почтение. – Амазонка и программист по совместительству протянула Сью кулак, поздравляя с победой. На секунду Сью с любопытством замерла, присматриваясь – возможно, потому, что ей впервые в жизни предложили стукнуться кулаками. Она протянула руку в ответ, и их костяшки соприкоснулись. Фрейя широко улыбнулась и вернулась к работе.

Фиона отошла на безопасное расстояние, пока Неравнодушная Сью продолжала вонзать топор в мишень, безжалостно кромсая дерево. Она была в своей стихии.

– Это весело. Фиона, попробуй!

– Нет, спасибо, мне и так хорошо, – улыбнулась Фиона в ответ, хотя улыбаться ей не хотелось. Как и во всех расследованиях, которые они вели, ее терзало непроходящее чувство, что они тратят силы на то, что уже проверила полиция. Это же чувство у нее было, когда она думала о предстоящем допросе двух сотен человек, которые присутствовали в ночь пожара на косе. Зачем беспокоиться, если полиция уже всех проверила и ничего не нашла?

То же самое и с системой видеонаблюдения. Она уже какое-то время подозревала, что записи могли подделать, с тех самых пор, как они получили их. Но специалисты из полиции наверняка проверили записи за ту роковую ночь и ничего не нашли. Ничего стремного, как бы выразилась Фрейя. Был ли вообще смысл что-то делать, если полиция уже их опередила и вернулась с пустыми руками?

Но Фиона не могла довольствоваться предположениями. Надо было все тщательно проверить, убедиться самой.

Полчаса спустя Фрейя их позвала:

– Так, у меня хорошая новость и плохая.

– Какая хорошая? – Фиона направилась к прилавку, Сью за ней, но уже без топора.

Фрейя повернула к ним экран так, чтобы они сами все увидели. Нечитаемый код занимал все пространство сверху донизу.

– Часть видеозаписей обработали при помощи программы для маскировки видео – это видно в коде. Пытались скрыть, но получилось не очень. Видео с нескольких камер изменили и отредактировали, поэтому выглядит нормально.

Фиона почувствовала всплеск адреналина. Наконец-то они что-то нашли! Но она чувствовала, что их ждало «но». И немаленькое.

– Вы знаете, что было на видео до редактуры? – спросила Сью.

– Нет. Боюсь, все вырезали и удалили.

Фиона морально подготовилась к плохим новостям:

– Ну а какая вторая новость?

Фрейя вздохнула:

– Видео, которые изменили, – не с ночи пожара.

– В каком смысле? – не поняла Фиона.

– Видеозаписи с ночи пожара никто не трогал. Так что я просмотрела записи за весь месяц, просто чтобы убедиться, и нашла кусочек, который меняли, за две недели до этого, первого июля. То же время, только чуть раньше – в два часа ночи.

Фионе стало плохо, она словно проглотила шар для боулинга из разочарования и замешательства.

Сью нахмурилась:

– Что-то вообще смысла не вижу.

– С каких камер меняли записи? – спросила Фиона.

– С трех, что на ресторане. Та, которая направлена на тропинку, две другие – на море и на косу вдоль фасадов домиков. Четвертая камера направлена туда же, но еще с «Домом Контрабандистов». Давайте покажу. – Фрейя нажала на клавиши, и на экране появились изображения с четырех камер.

Фиона и Сью пододвинулись поближе к экрану, и Фрейя нажала на «пуск». Но смотреть было особо не на что. Ночь, тот же пустой безлюдный пляж и фасады домов.

– Поддельное видео начинается в два десять утра и заканчивается в три тридцать шесть.

– И вот так все время? – уточнила Фиона.

– В целом да. Ну то есть я включила на перемотке. Если хотите, можете посмотреть на обычной скорости, чтобы убедиться. Но могу вам точно сказать, там ничего не меняется. Ничего не происходит. Что бы ни случилось первого июля, это стерли и заменили этим куском.

– И каким видео они заменили удаленное?

– Не знаю. Могу еще покопаться. Но обычно берут время пораньше, на час, скажем, или с предыдущей ночи – скопировали и вставили. Хотите, чтобы я проверила? Потребуется больше времени.

У Фионы опустились плечи.

– Нет, спасибо, так нормально. Вы уверены, что с записями с ночи пожара ничего не делали?

– Совершенно уверена.

Вместо того чтобы дать ответы, записи с видеокамер лишь поставили перед ними больше вопросов. Их теория подтвердилась, но при этом появились зацепки, которые к основному делу отношения вроде бы не имели.

– Спасибо, что помогли, – поблагодарила Фиона. – Сколько мы должны?

Фрейя закрыла все файлы на компьютере и вернула ей флешку.

– Нисколько, – ответила она, а потом посмотрела на Сью: – Если покажете, как бросать топоры круче всех.

Глава 26

Когда Фиона и Сью возвращались от Фрейи, то смотрели исключительно себе под ноги, на мокрые тротуары, и путь обратно занял больше времени, чем туда. Так действует разочарование на людей. Тормозит, лишает энтузиазма и энергии. Моросящий дождь настроения тоже не улучшал.

– Ну по крайней мере, у нас есть результат. – Сью пыталась представить все в положительном свете. – Просто не тот, на который мы рассчитывали.

Фиона потрясла головой, пытаясь привести в порядок мысли, которые зашли в тупик.

– Мы получили эти записи от Себа из «Дома Контрабандистов» и от Маркуса из ресторана. Это они их подделали. Они как-то в этом замешаны – это единственное объяснение. Но почему?

– Это точно каким-то образом связано с убийством. Слишком удобное совпадение. Как думаешь, полиция знает?

Фиона, чтобы не наступить в лужу, обошла ее по длинной дуге.

– Знаешь, что-то я сомневаюсь. Зачем полиции проверять записи двухнедельной давности, когда все было тихо и спокойно? Нам просто повезло, что у нас данные за целый месяц, а Фрейя очень ответственно подходит к работе.

– Так что же они пытались скрыть и как это связано с пожаром? Нам надо рассказать полиции?

– Пока нет. – Фиона подозревала, что к пожару эта загадка никакого отношения не имеет, но пока не хотела озвучивать мысль вслух, как и не хотела признавать, что они угодили в очередной тупик. – Но я точно знаю: после работы мы поедем прямо туда и вытрясем из Маркуса и Себа правду.

Впереди дамы заметили Корзинщика, который помогал Дэйзи аккуратно вытаскивать что-то из багажника ее машины. Нечто было весьма громоздким и упакованным в мусорные пакеты, и только вдвоем они смогли вынести странный предмет из ее хэтчбека и занести в магазин. С того случая с солодовым хлебом Корзинщик заглядывал к ним только в те дни, когда был черед Фионы или Дэйзи покупать торт, таким образом его вкусовые рецепторы оставались вне опасности экспериментов Сью. Несмотря на новый тортовый режим и запрет на посещение магазина «Все за двадцать пять пенсов», он все еще не доверял ее выбору сладостей. Сегодня была очередь Дэйзи. Фиона задумалась, не мог ли под всей этой упаковкой находиться какой-нибудь громадный торт. Но если так, судя по виду, его хватило бы на целую свадьбу. Отлично придумано. В таком состоянии, как сейчас, Фионе требовался каждый кусочек торта, до которого она смогла бы дотянуться.

Внутри магазина Корзинщик и Дэйзи аккуратно установили черную груду на стол, заняв всю поверхность.

– И что это такое? – поинтересовалась Неравнодушная Сью.

– Надеюсь, гигантский торт, – добавила Фиона. Они со Сью стряхнули с себя целые потоки дождевой воды.

– Вам достаточно мокро, а? – заметил Корзинщик.

Фиона, застонав, ничего не ответила. Сейчас у нее точно не было на это настроения.

– Это не торт. – Дэйзи суетилась вокруг черной кучи, осматривая ее с разных углов и поправляя то тут, то там. – Кое-что получше.

Сью нахмурилась:

– Но ты же не забыла про торт, правда? Нам срочно необходима кондитерская терапия.

Дэйзи пропустила вопрос мимо ушей. Наконец довольная тем, как разместилась ее ноша, она достала из кармана маникюрные ножницы и принялась аккуратно разрезать мусорные мешки по нижнему краю. Она не спешила: один шажочек за другим.

– Вы не знаете, что там? – спросила Фиона у Корзинщика.

Тот покачал головой:

– Ни малейшего понятия.

Наконец Дэйзи закончила свою тонкую работу, разрезав пластиковые пакеты по линии вокруг основания. Выпрямившись, она сделала шаг назад, взялась за верхнюю часть двумя пальцами и одним движением сорвала упаковку:

– Та-да!

Все присутствующие, ахнув, столпились вокруг, наклонившись поближе, чтобы рассмотреть получше.

– Осторожно, – предупредила Дэйзи. – Очень хрупко.

Перед ними, воссозданные в мельчайших деталях, лежали мыс Хенджистбери-Хед и коса Мадфорд-Спит, а на ней были расставлены все яркие пляжные домики, раскрашенные в свой оригинальный цвет, – все, кроме домика Малкольма, который изображал почерневший кубик с островерхой крышей. От всех подробностей захватывало дух. На террасах разместились крошечные шезлонги и барбекю, на песке лежали лодки и шлюпки. На крышах некоторых домиков даже примостились чайки, готовые выхватить остатки вафельных стаканчиков из-под мороженого. С одного конца косы, будто преградив путь домам, расположился ресторан «Прилив», на чьей деревянной террасе сидели миниатюрные гости с чашечками кофе. Зловещий «Дом Контрабандистов» стоял на другом конце, а между ними крошечные фигурки в ярких купальных костюмах выгуливали собак, копались на пляже, бросали тарелки, другие же катались на лодках в море.

Фионе нужно было как-то поднять настроение, и Дэйзи с этим справилась, по шкале от одного до двухсот.

– Дэйзи, это просто невероятно!

– Скажи это еще раз, – добавила Сью.

– Что за обворожительное творение! – театрально выпалил Корзинщик. – У вас настоящий талант!

– Спасибо, – застенчиво поблагодарила Дэйзи. – Я подумала, это поможет расследованию. Ну, знаете, даст возможность взглянуть с другой стороны.

– Со стороны великана, – расхохотался Корзинщик.

Фиона присмотрелась еще внимательнее, восхищаясь удивительной проработкой деталей.

– Так вот почему ты тогда снимала все домики!

Дэйзи кивнула:

– Да, а потом сверилась с картой и расставила все дома по своим местам. Все совершенно точно.

– Ни секунды не сомневалась, – сказала Сью. – Какая вдохновляющая идея!

– Не могу сказать, что моя, – призналась Дэйзи. – Я читала «Весь невидимый нам свет»^[142].

– Я люблю эту книгу, – вырвалось у Фионы.

– Отец слепой девочки строит для нее модель кварталов в Париже, чтобы та могла ориентироваться, – продолжила Дэйзи.

Неравнодушная Сью заткнула уши пальцами:

– Ла-ла-ла-ла-ла, я еще не читала!

– Не волнуйся, – успокоила ее Дэйзи, – это самое начало аннотации. Там ничего не раскрывается.

Корзинщик, поняв, что никакого торта не предвидится, потихоньку улизнул. А дамы следующие полчаса восхищались работой Дэйзи, рассматривая миниатюру со всех сторон и, признаться, не уделяя покупателям должного внимания. Но никого это особенно не волновало: посетители точно так же отвлекались на великолепную ручную работу.

– Тебе скоро посыпятся заказы от архитекторов, – заметила Сью. – Будешь делать копии их уродливых зданий.

– Кстати, угадайте, кого я встретила в магазине миниатюр? – спросила Дэйзи.

– Кого? – поинтересовалась Фиона.

– Ну, я покупала там мох для вершины Хенджистбери-Хед. – Пальцы Дэйзи бессознательно погладили листву, остановившись на пружинистом мхе. – И тут вошла Оливия, жена Энтони Оуэнса.

– Что она там забыла? – удивилась Сью. – Я бы не подумала, что ее такое интересует, такую гламурную дамочку, как она.

– Знаю. Она так же сильно удивилась при виде меня. Думаю, она беспокоилась за свой образ. Но какая мне разница?

– Так и что она там делала? – уточнила Фиона.

– Судя по всему, покупала игрушечный поезд для своего племянника.

– О, – слегка разочарованно протянула Фиона, ожидавшая чего-то менее безобидного. Хотя в их расследовании поезда появлялись постоянно. Фрэнк, Битси, теперь вот Оливия – и все любят наблюдать за поездами. Ну Оливию в любители поездов не запишешь, раз она купила модель для племянника, да и Битси тоже, но разве тут нет никакой связи? Она хотела отбросить эту мысль как бредовую, но уже научилась себя останавливать. Иногда даже пустячные связи имеют значение.

– А ведь у нас тоже новости. – При виде модели Дэйзи история с видеозаписями совсем вылетела у Фионы из головы. Она пересказала новость, что запись действительно подделали, но не ту.

Дэйзи сморщилась:

– И зачем подделывать записи с ночи двухнедельной давности?

Сью подтолкнула миниатюрный туристический поезд, стоящий на косе, – проверить, поедет или нет. Не поехал.

– Это мы и собираемся выяснить сегодня вечером. Мы вернемся на косу и поговорим с Маркусом и Себом начистоту, заставим их все выложить.

Фиона посмотрела на макет косы во всей красе. Они обязательно получат ответы о том, что произошло на этой узкой полосе песка. Но будет ли это иметь отношение к убийству Малкольма? Она сомневалась. Зато была уверена, что с Маркусом и Себом что-то не так.

Глава 27

С разбором полетов пришлось подождать. Троица стояла под скудным дождем, глядя на плотно закрытые двери и окна ресторана. Им следовало догадаться, что сегодня вечером ресторан будет закрыт. Никто не захочет в такую погоду спускаться на косу, потом сидеть в мокрой одежде в ресторане – и все ради чашечки кофе и перекуса, а потом еще идти обратно и снова мокнуть.

– Следовало сначала позвонить, – предположила Неравнодушная Сью.

Фиону пробрала дрожь.

– Жаль, нет какого-нибудь сарафана Битси, чтобы переодеться, я насквозь промокла.

У всех настроение было не очень. Никому не хотелось находиться на пляже, включая Саймона Ле Бона. Песик встряхнулся всем телом точно по сигналу. Надо было его одеть в костюмчик. Возможно, уже делают дождевики для собак.

– Вам двоим стоит вернуться, – произнесла Фиона. – Я пойду дальше. Навещу Себа.

– Ну уж нет, – фыркнула Сью. – Одну тебя мы не отпустим. Если он убийца, тебе нужна поддержка.

– Правильно, – согласилась Дэйзи. – Мы тоже пойдем.

Три промокшие насквозь женщины поплелись по мокрому песку дальше по косе. Кроме них на пляже никого не было: даже Фрэнк Маршалл не вышел остановить их и спросить, зачем они явились. Его домик был наглухо заперт, внутри никого. Впрочем, каждый домик, мимо которого они проходили, выглядел так же: темным и безучастным. Коса Мадфорд-Спит действительно на время «закрыла лавочку».

– Все равно красиво, даже в дождь. – Дэйзи обвела взглядом темную загадочную воду гавани, которую неумолимо засыпали капли дождя, подхваченные ледяным ветром. Яркая зелень деревьев и желтые метелки тростника резко контрастировали с синевой неба. Фионе пришлось согласиться. Она понимала, почему тем, кому повезло иметь пляжный домик, это место так дорого. Мрачная погода ничуть его не портила. На самом деле холодная пустота только украшала.

Когда они добрались до «Дома Контрабандистов», Фиона подошла к входной двери и нажала на звонок домофона. Подождала минуту – никакого ответа.

Она снова позвонила, нажимая на звонок так сильно и так долго, что кнопка чудом не застряла.

– Проклятье. Почему он не отвечает?

– Может, его дома нет, – предположила Дэйзи.

– В такую-то погоду? Нам просто надо быть поубедительнее. – Сью отступила на шаг и вытянула шею, вглядываясь в окна последнего этажа, потом сложила руки у рта и закричала: – Мы знаем, что вы подделали записи с камер!

Сверху донесся грохот, кто-то торопливо сбегал по ступенькам. Вскоре защелкали замки и отодвигаемые засовы.

Распахнулась огромная деревянная дверь, обитая железом: показавшийся на пороге Себ был одет в бежевый спортивный костюм. Высокий и с копной темных волос, он напоминал испуганную спичку.

– Вам лучше зайти.

Они сидели в его гостиной, со вкусом оформленной в модных цветах, сочетающихся с антикварной мебелью и раскидистыми растениями в горшках. Все вместе смотрелось хорошо – и даже уместно для журнала о дизайне интерьеров. Себ поставил перед ними чай и тарелку печенья. Фионе очень хотелось испытывать к нему неприязнь, но ей пришлось признать, что, кроме Битси, на всей косе только он предложил им чай.

– Я только что позвонил Маркусу. – Себ сел, зажав руки между колен.

– Вы могли бы нам сказать… – начала Фиона.

– Я бы лучше подождал Маркуса, – заметил Себ. – Это касается и его. Касается нас обоих.

Так что они сидели и ждали. Молча. Только потягивали чай и по чуть-чуть откусывали печенье, восхищаясь талантами Себа в дизайне, хотя вслух Фиона ничего не говорила, так как они пришли допрашивать его про поддельное видео. И хвалить за выбор цветовой гаммы и оформления казалось неуместным, особенно если впереди предстоял допрос с пристрастием.

Наконец пришел Маркус, запыхавшийся и промокший до нитки. Щеки у него раскраснелись, мокрые волосы он зачесал назад. Должно быть, прибежал – или приехал на велосипеде. От чая он отказался.

– Итак, – начала Фиона, – теперь, когда мы все собрались, поговорим о записяхс камер видеонаблюдения: там есть отрезок длиной чуть больше часа от первого июля, и его подделали – или замаскировали, как мне сказали.

– Кто сказал? – тут же спросил Маркус.

– Это неважно, – набросилась на него Сью. – Это факт, так что выкладывайте. Как это связано со смертью Малкольма?

– Никак, совсем никак, клянусь! – запаниковал Себ.

– Тогда зачем вам подделывать записи с камер? – надавила Дэйзи.

– Что, хотели устроить генеральную репетицию? – тут же добавила свой вопрос Фиона. – Проверить, удастся ли уйти незамеченными через две недели? – Она знала, что это не так, раз видео с ночи пожара не трогали, но попугать их не помешает.

Мужчины принялись все рьяно отрицать.

Фиона и Сью по очереди забрасывали их вопросами, и с каждым новым Себу и Маркусу становилось все более неловко.

И вот среди круговерти вопросов Маркус внезапно выпалил:

– Ладно, ладно, мы расскажем. Мы занимались браконьерством, понятно?

Дамы замолчали. И молчание это было изумленным. Ни за что на свете они бы не подумали, что дело в этом.

– Браконьерством?

– Да. Мы оба, – подтвердил Себ.

Маркус продолжил:

– Здесь, на косе, тяжело вести бизнес. Рентабельность колеблется на грани, все, как видите, очень зависит от погоды. В этом сезоне мой ресторан почти все время простоял закрытым, в квартирах Себа тоже никто не живет. Да и стоимость жизни возросла.

– Как и для всех, – заметила Фиона.

Маркус медленно провел рукой по мокрым волосам и вздохнул.

– Слушайте, я это понимаю, но мы были в отчаянии. Наш бизнес поставлен на карту, надо как-то восполнять доходы.

– И что же вы незаконно добывали? – поинтересовалась Сью.

– Лобстеров, – ответил Маркус.

– Лобстеров? – хором удивились дамы.

– Да, я могу их продавать в ресторане по шестьдесят фунтов за штуку. Выручку мы делим, работаем-то вдвоем.

– Берем небольшую весельную лодку, когда отлив и ветра нет – так легче грести и вытаскивать клети.

Фионе стало любопытно, не засек ли Маркуса и Себа радар береговой охраны. Возможно, их лодка слишком маленькая – и даже если ее кто и видел, то вряд ли бы заподозрил неладное: просто небольшая весельная лодка, которая находится на безопасном расстоянии от берега, а потом возвращается обратно.

– И сколько лобстеров вы тогда взяли? – спросила Дэйзи.

– Около шести, – робко сообщил Себ.

– Шести! – воскликнула Неравнодушная Сью. – Это же триста шестьдесят фунтов, и вы их украли у честного рыбака!

– Ну при оптовой торговле они столько денег за них не получают, – попробовал найти слабое оправдание Маркус. – И мы брали не у одного рыбака, а у нескольких по чуть-чуть.

Неравнодушная Сью занервничала, бухгалтер внутри ее сходил с ума при мысли, что мужчины в прямом смысле опустошали карманы трудолюбивых людей, чтобы удерживать прибыль в их балансовых отчетах.

– Это отвратительно. Думаете, они могут позволить себе терять деньги? Так, это должно прекратиться.

– Это прекратится, – заявила Фиона.

– Да, да, конечно, – ответил Маркус. – Нам очень жаль.

– Пожалуйста, не сообщайте полиции, – взмолился Себ.

– Вы поэтому подделали видеозаписи? – спросила Фиона.

Маркус вздохнул.

– Обычно мы не заморачиваемся, но, когда случился пожар, полиция попросила посмотреть записи с камер. Я проверил, по закону они не имели права забирать их, только при наличии ордера, хотя было бы подозрительно, если б мы попытались их скрыть. Но они не сказали отдать записи сразу же, это выиграло нам время.

– Я в технологиях неплохо разбираюсь, – добавил Себ. – Так что скачал пару программ, стер и вставил новый кусок видео взамен исходного. Арестовывать нас никто не пришел, так что, судя по всему, это сработало.

Фиона покачала головой:

– Не сработало. Наш айти-специалист нашла это слабое место за полчаса.

– Вам повезло, – добавила Сью. – Полиция, должно быть, так далеко не смотрела.

Маркус поднял руки:

– Нам очень жаль. Больше этого не повторится, клянемся.

Себ с готовностью закивал в знак согласия.

– Мы не пойдем в полицию, – заявила Фиона.

– Не пойдем? – вопросительным тоном повторила Сью.

– Нет. Но нам нужно кое-что взамен.

Это обеспокоило Себа и Маркуса гораздо сильнее.

Глава 28

Маркус и Себ оба выпрямились на симпатичном диванчике.

Два соучастника преступления ожидали решения своей судьбы в окружении со вкусом подобранной обстановки. Оба побледнели. Маркус прикусил губу. Себ же не выдержал:

– Чего вы хотите?!

Намеренно медленно Фиона извлекла из сумочки записную книжку и ручку. Открыв чистый лист и щелкнув колпачком, она занесла ручку над бумагой, приготовившись писать:

– Вы расскажете нам все секреты этой косы, до мелочей.

– Вываливайте все грязное белье! – с долей удовольствия добавила Сью.

– Дайте волю языку, – не могла остаться в стороне Дэйзи. Эту фразу в значении «выложить правду» использовали не так часто, но мужчины ее прекрасно поняли.

– Да, – согласилась Фиона. – Все секреты, слухи и пересуды, мы хотим знать все.

Маркус с Себом озадаченно переглянулись, а затем повернулись к своим гостьям:

– Какие секреты? Мы ничего не знаем.

Фиона улыбнулась. И улыбка была не милой – скорее угрожающей.

– О, уверена, что знаете. Иначе я возьму телефон и позвоню своим друзьям, детективу-инспектору Финчер и сержанту Томасу.

– Пожалуйста, подождите! – Маркус снова поднял руки. – Клянусь, мы не знаем никаких секретов!

– Как насчет Фрэнка Маршалла? – спросила Фиона.

– А что Фрэнк?

– Он, похоже, тут за главного, – произнесла Сью.

– Да, – подтвердил Себ. – Считает себя королем косы, но ничего нового в этом нет.

– Что еще?

Маркус нервно почесал шею, явно не зная, что сказать и пытаясь вспомнить хоть что-то, что устроит сыщиц. И тут его лицо прояснилось:

– Ему не нравится Энтони Оуэнс, представитель жителей пляжных домов на косе. Он его ни во что не ставит. Поливает грязью при первой возможности.

Фиона начала терять терпение:

– Он это и сам нам сказал. Ну же, расскажите нам что-то, о чем мы не знаем. Фрэнк устроил заговор владельцев пляжных домиков, чтобы выживать каждого, кто не вписывается в сообщество?

– Возможно, – не раздумывая, ответил Маркус. – Не знаю. У нас же тут нет домов. У меня – ресторан, а Себ сдает квартиры на лето. Мы в их кругах не вращаемся. Думаю, они и нас были бы рады выгнать.

– Они нашими услугами никогда не пользуются, – добавил Маркус.

– Почему? – спросила Дэйзи. – Еда невкусная?

– У меня великолепные повара! – возмутился Маркус. – Владельцам пляжных домиков мы ни к чему. Они в основном сами готовят – барбекю и все такое. Кроме того, они считают, что у нас слишком высокие цены, а еще к нам ходит всякий сброд, который потом шумит и пьет на пляже.

– У меня то же самое, – подтвердил Себ. – Владельцам домов квартиры не нужны. Ко мне приезжают обычные люди – а владельцы хотят, чтобы чужаков на косе не было. Им нужно закрытое общество, обнесенное забором.

Фионе вспомнилась идея Фрэнка установить пропускные пункты.

– Слушайте, мы это все и так знаем. Расскажите что-нибудь новенькое. – Фиона вытащила флешку. – Или это отправится прямиком в полицию.

– Расскажи им, Себ, – толкнул приятеля Маркус.

– Рассказать нам что? – тут же уточнила Фиона.

Себ тяжело вздохнул и ухватился за края мягкого сиденья обеими руками.

Глава 29

Себ потянулся к столу и налил себе чашечку чая, который, должно быть, уже остыл – чайник простоял достаточно долго. Но Себ, не заботясь об этом, сделал большой глоток, выпив почти все, и только потом перевел дыхание.

– Мы с Малкольмом Крэйни были кузенами. Никто об этом не знает, потому что мы никому об этом не говорили.

– Он был вашим двоюродным братом? – Фиона заморгала, привыкая к новой информации. Вот об этом она не знала – как и все остальные, судя по всему.

Себ кивнул, допив последние капли чая, и поставил чашку обратно на блюдце.

Фиона, как и ее подруги, принесла свои соболезнования:

– Сочувствую вашей утрате.

– Не стоит. Никакой любви между нами не было. Мы поссорились. И вообще были в плохих отношениях. Когда моя мама умерла, она оставила свой дом в Саутборне Малкольму, а не мне. Ну то есть да, у нее еще и пляжный домик имелся здесь на косе, который унаследовал я. Тогда, в 80-х, пляжный домик на косе Мадфорд-Спит стоил гораздо дешевле, чем сейчас. А дом в городе стоил в четыре раза больше. Я тогда очень рассердился на нее: она выбрала Малкольма, а не меня, своего сына. И всегда так делала, пока мы росли. В ее глазах он был идеален, не мог сделать ничего плохого, потому что всегда был таким уравновешенным и добродушным, никогда не доставлял хлопот. Но вырос он бездельником и так ничего не достиг. Я пытался оспорить завещание, но это ничего мне не принесло, условия были четкими. Так или иначе, близкий друг рассказал, что есть способ обойти сумасшедшее решение моей матери. Малкольм никогда не умел обращаться с деньгами, они утекали у него из рук как вода. Он не знал ни как их заработать, ни как потом удержать. Вы слышали о том, что он чинил сломанные велосипеды и моторы лодок бесплатно?

Сыщицы кивнули.

Себ продолжил:

– А ведь он мог получать неплохой доход с этого. Зарабатывать на жизнь. Но у него не было деловой хватки вообще, поэтому он жил как нищий. К тому же его родители умерли много лет назад и оставили ему в наследство только долги. Этот друг семьи слышал, как моя мама говорила, что Малкольму дом нужен больше, чем мне, так как ходили слухи, будто у него есть внебрачный ребенок, сын. Она считала, что Малкольму нужен дом, если он захочет растить его.

Фиона лихорадочно записывала все в блокноте. Если у Малкольма был сын, он мог стать потенциальным подозреваемым. Наследник, даже незаконнорожденный, мог получить очень дорогостоящую собственность. А принимая во внимание детство без отца, ему было на что злиться. Фиона решила проверить теорию:

– Как часто они виделись с сыном?

– Как я сказал, это были лишь слухи. Я даже не уверен, существует этот сын или нет. В то время я вызвал Малкольма на разговор, но он отрицал, что у него есть ребенок. А потом заявил, что дом ему не нужен – слишком большая ответственность, хотя он его и любил. Видите ли, это был очень особенный дом и много значил и для других людей.

– Как так? – не поняла Фиона.

– Сейчас я до этого дойду. Малкольм предложил поменяться. Дом в обмен на пляжный домик. Человеку, который живет один, присматривать за маленьким домиком проще и легче, так что мы поменялись. Я думал, мне повезло, но оказалось, что Малкольм не так глуп, как я предполагал. Когда я вступил в права владения, то обнаружил множество проблем: просадка грунта, сухая гниль, протекающая крыша – в здании было небезопасно находиться.

– А Малкольм об этом знал? – уточнила Сью.

Себ покачал головой:

– Он все отрицал. Сказал, что не знал ни о чем. Если подумать, скорее всего, это было правдой, но в то время я считал, что он все подстроил и перехитрил меня. В итоге оказалось, что ремонт дома стоит дороже его самого. У меня оставался только один выход: продать его муниципальному совету, под снос – чтобы там построили новые дома. Здание стояло на вершине холма, так что за землю дали хорошую цену, больше, чем стоил пляжный домик. Я получил неплохую сумму наличными и купил «Дом Контрабандистов» за гроши – здание пустовало годами. Я привел его в порядок и превратил в то, что вы видите сейчас. Однако пришел черед Малкольма злиться, потому что я продал дом его тетушки, дом, который обожали он и тысячи других людей. Он считал, что я виноват в уничтожении легенды Борнмута.

– Какой легенды? – не поняла Фиона.

– Морского сада.

Неравнодушная Сью и Дэйзи одновременно с ужасом прижали ладони ко рту. Фионе стало любопытно, что за чудовищное преступление вызвало такую реакцию. Себ же никого не убил – хотя это еще предстояло доказать.

– Что такое Морской сад?

– Я его так любила… – Дэйзи чуть не плакала.

– Когда я была маленькой, всегда была неравнодушна к Морскому саду, – сказала Сью, разом как-то растеряв свою обычную уверенность и суровость и став хрупкой и уязвимой.

Фиона снова повторила:

– Что такое Морской сад?

– Спроси кого угодно, кто родился до 90-х, – ответила Сью. – Ручаюсь, при упоминании Морского сада в глазах у всех появится мечтательная дымка.

– Именно так, – подтвердил Себ. – Он был местной достопримечательностью. Дело жизни моих родителей. Они превратили сад перед домом в районе Уэстклиффа в гигантский морской грот, украсили его ракушками, которые привезли из своих путешествий, статуэтками, фонтанами, колодцами желаний и часовенками. Каждый сантиметр выложили ракушками, большими и маленькими, и открыли для посещений, совершенно бесплатно – хотя можно было бросить монетку в колодец желаний, они потом отдавали их на благотворительность.

Дэйзи поискала в интернете фотографии и показала Фионе. Все было именно так, как они только что описали: восхитительно беспорядочный и разнообразный, похожий на лабиринт сад был выстроен из цемента, который в свою очередь был выложен ракушками, а также морским стеклом, мозаикой, кусочками разбитой посуды, разными камушками и статуэтками. В поисковике выпало множество выцветших снимков из семейных альбомов из более беззаботных времен. Маленькие мальчики и девочки с практичными стрижками, в шортах и платьях из чешущегося материала держались за руки мам и пап и вместе бродили по этой стране чудес и неопрятной эксцентричности. В саду было редкое и заманчивое сочетание магии и безумия. Он напоминал Фионе увеличенную и более заметную версию пляжного домика Малкольма.

Себ откашлялся, очевидно задохнувшись от нахлынувших воспоминаний о семейном доме.

– Когда узнали, что Морской сад собираются снести, в местных газетах такой шум поднялся. Даже до протестов дошло. Малкольм не хотел со мной разговаривать. Считал, что я разрушил его детство – а также детство тысяч других взрослых, выросших очарованными Морским садом. Как ни странно, общественность тогда обвинила не меня, а муниципальный совет, и в частности тогдашнего члена совета, который и руководил сносом дома.

– И кого же?

– Мэлори Грейнджер.

Теперь уже ахнула Фиона и ее спутницы.

Глава 30

Они слишком хорошо знали Мэлори Грейнджер – им уже приходилось с ней сталкиваться в прошлом. Теперь эта женщина, стойкая и выносливая, как многолетник, управляла местным общественным центром, и управляла железной рукой – затянутой при этом в перчатку в цветочек. Фиона не знала о ее работе в муниципалитете, но эта новость ее не удивила. Толстокожая и способная выдержать самые суровые шквалы критики, точно прочная, пропитанная воском куртка, Мэлори как бульдозер шла напролом, заставляя людей делать то, что ей нужно. Отсюда и прозвище: Бульдозер в барбуровской куртке^[143].

– Протесты ее ничуть не обеспокоили, – продолжал вспоминать Себ. – Думаю, ей нравилось. Конфликты ее только подпитывали, внимание ей льстило.

– Пылепускательница, – подсказала Сью, надеясь, как и Фрейя из компьютерного магазина, что ее новое словечко войдет в употребление.

Себ на ее необычный комментарий внимания не обратил.

– Как бы сильно общественность ее ни донимала, она лишь укреплялась в решении снести Морской сад и построить там дома.

– И как вы думаете почему? – спросила Фиона.

– Кто знает? Но если видный чиновник отдает контракт на застройку частному подрядчику… – Себ присвистнул и сделал жест, как будто получает взятку. – Но кое-что ее гнев все же вызвало. Малкольм без ее ведома приходил на участок, когда сносили дом. Бригадиру стало его жалко, и он разрешил забрать ракушки из Морского сада.

Каждый день, когда они собирались снести какую-то часть, Малкольм ехал туда на велосипеде и набивал рюкзак всем, что могло туда поместиться и что еще не разбилось. Бригадир даже велел своим рабочим с особой аккуратностью извлечь две гигантские двустворчатые ракушки. Откалывали долотом, поэтому сумели отделить их от бетона без повреждений. Малкольм два раза туда за ними ездил, привез под мышкой. А потом начал превращать свой пляжный домик в миниатюрную версию Морского сада. Целиком отдался работе. Мэлори была в ярости, когда узнала, приняла это на свой счет.

– И почему же? – уточнила Дэйзи. – Если она была такой бесчувственной?

Себ потер переносицу, ненадолго задумался.

– Это только догадки, но я бы сказал, что ей не нравилось, когда ее авторитет ставят под сомнение, а еще она не хотела видеть живой памятник тому, что уничтожила. Считала, Малкольм делает это нарочно, чтобы позлить ее. Забавно, что на самом деле он хотел позлить меня, а не ее. Хотел, чтобы у меня перед глазами было постоянное напоминание о том, что я сделал. Так или иначе, Мэлори вышла на тропу войны и старалась сделать все, чтобы избавиться от хлама на его домике, как она это называла, приводя то тот закон, то этот. Но она была бессильна против Ассоциации жильцов пляжных домиков и ее специалиста по связям.

– Энтони Оуэнса? – уточнила Фиона.

– Нет, тогда это был кто-то другой. Приятный старичок, но уже умер. Так вот, строго говоря, Малкольм никаких правил не нарушал. Пляжные домики разрешено украшать как захочется, если другие владельцы на косе не будут против. Эти ракушки могли убрать только по итогам голосования, если проголосуют все. Тогда на косе царили другие порядки. Пляжный дом не считался символом статуса, как сейчас, и цена была гораздо доступнее, и владели ими самые разные люди, а не только богатые. Они все любили Морской сад. И считали его частью наследия этого места, как и косу Мадфорд-Спит. Так что, когда вопрос вынесли на голосование, результат был единогласным: Малкольму разрешили оставить свои ракушки.

Фиона закрыла записную книжку.

– Что ж, думаю, мы услышали достаточно. Можете расслабиться.

– И вы не пойдете в полицию? – уточнил Маркус.

– Нет, – подтвердила Фиона. – С учетом того, что браконьерство прекратится навсегда.

– Да-да, конечно! – с готовностью согласились мужчины, обмякая на диване и наконец расслабляясь.

– Только еще кое-что, – добавила Сью.

Взгляды Себа и Маркуса снова стали обеспокоенными: угроза не миновала.

– Предположим, что внебрачного сына Малкольма не найти или что его нет. Также предположим, что завещания у Малкольма тоже нет. В таком случае как его кузен, вы ближайший родственник Малкольма. И вы унаследуете его пляжный домик.

– Это же пустышка, простите за сравнение, – ответил Себ. – Что тут можно унаследовать?

– Таким был и «Дом Контрабандистов», когда вы его купили, – указала Фиона. – А дом на пляже чего-то да стоит. Участок земли может принести небольшое состояние.

Это замечание возмутило Себа:

– Послушайте, я не убивал своего кузена ради пляжного домика, если вы об этом. Нашим обменом я вполне доволен. Даже если б я убил Малкольма, то попал бы на записи собственных видеокамер. – Он поднял руки. – Ладно, знаю, я подправил записи нас с Маркусом, но ночь пожара не трогал. Полиция все проверила и, думаю, ваш специалист тоже. Дом Малкольма я не поджигал. Даже близко не подходил.

И снова камеры видеонаблюдения предоставили очередному потенциальному подозреваемому железное алиби, вычеркнув его из списка даже прежде, чем сыщицы начали. Но контраргументов у Фионы не было.

Однако Неравнодушная Сью не готова была сдаться.

– Если вы с Малкольмом так не любили друг друга, как же все это время жили так близко? Должно быть очень неловко.

Себ тут же ответил:

– Малкольма, возможно, помнят как эдакого бездельника из богемы, но он был упрям, и я тоже. Ни один из нас и сантиметра уступать не хотел. Ребячество, знаю. Но такое вот семейное соперничество. Со временем мы просто привыкли игнорировать друг друга, это стало частью жизни. Вот и все.

– Мы виноваты только в браконьерстве, – добавил Маркус.

– Точно, – подтвердил Себ.

Фионе нехотя пришлось согласиться – пока что. Кроме того, ее ждала рыбка покрупнее: большая извивающаяся щука, которой не понравится, что ее пытаются поймать на крючок и допросить. Мэлори Грейнджер. Особенно учитывая, что в прошлый их разговор она запретила им появляться в общественном центре.

Глава 31

На следующий день дождь прекратился, но настроение Фионы не улучшилось. Стало лишь мрачнее. Вот что делала с людьми мысль о том, что придется иметь дело с Мэлори Грейнджер. По крайней мере, с ней рядом будет Сью для моральной поддержки – хотя Фиона и размышляла, не стоит ли им обеим надеть бронежилеты под платья для защиты от шквала легендарной дерзости благовоспитанной Мэлори.

Дэйзи участвовать в этом не захотела. И это вполне объяснимо: Мэлори приводила ее в ужас. Дэйзи не успела бы глазом моргнуть, как уже добровольно бы делала то, что ей вовсе не хотелось делать, к примеру вытирать грязь от тележек с покупками. У Мэлори была привычка во всеуслышание поддерживать благородные начинания, но грязную работу сваливать на других и появляться в последнюю минуту, когда все сделано, чтобы забирать все лавры себе. Нет, спасибо. Навыки Дэйзи больше пригодятся в их благотворительном магазинчике. Она останется с Саймоном Ле Боном и пороется в интернете в поисках внебрачных детей Малкольма.

– Ну что, собрались с духом, – выдохнула Сью, стоя перед входом в общественный центр.

– Я уже со всем чем можно собралась. – Фиона толкнула неподатливые двойные двери и вошла в королевство Мэлори, страну пахнущих дезинфекцией полов, навесных потолков (хорошо бы не асбестовых – хотя даже если так, Мэлори сочла бы жалобы пустяками), раскладных столов и литров чая, чередующихся с игрой в «Скребл» и в карты, вязанием и тихими беседами. Обитатели королевства выглядели достаточно счастливыми, но так обычно и происходит, если диктатор держит всех в узде. Пусть лучше тебя боятся, чем любят.

Фиона со Сью шли через лес рубашек в клетку и свитеров. Хотя им очень не хотелось этого признавать, Мэлори проделала хорошую работу. Место пользовалось популярностью. И энергия ощущалась позитивная. Люди просто наслаждались обществом друг друга.

Но все изменилось, когда из своего кабинета в дальнем конце зала появилась Мэлори. Собравшиеся стали вести себя слегка по-другому, напряглись, последовали дружные вздрагивания. Громкие добродушные подшучивания стихли, снизившись до едва слышного шепота, атмосфера стала менее расслабленной и более сдержанной, будто люди не хотели показаться слишком счастливыми. Фиона заметила, что никто не смотрел Мэлори в глаза, пока она проходила мимо. Это как оказаться в заложниках: если не поднимать голову, шансов выжить больше.

При виде Фионы и Сью дружелюбное, но агрессивное выражение лица Мэлори превратилось в исключительно агрессивное:

– Вы что здесь делаете?! Я, кажется, запретила вам сюда приходить!

– Нам нужно задать вам несколько вопросов, – ответила Фиона, подходя ближе.

– Не-а, много дел. С этими ребятами хлопот по горло. – Мэлори кивнула на посетителей за столиками, которые теперь чувствовали себя виноватыми просто за то, что существовали. – Будьте любезны уйти.

Фиона знала, как обращаться с Мэлори. Она делала это раньше и должна сделать еще раз. Потрясти скелеты в шкафу.

– Что случилось с Морским садом?

Если б кто-то в этот момент играл на пианино, музыка бы резко оборвалась. Люди за столиками замолчали от ужаса и одновременно из любопытства, желая узнать, чем закончится это противостояние. Кто-то из них нырнул бы под стол, если б не находился в очереди на замену коленного и тазобедренного сустава в Национальной службе здравоохранения.

Мэлори пристально посмотрела на Фиону ледяным взглядом карих глаз, холодных настолько, что они могли заморозить бородавки. Фиона ответила на этот взгляд, наблюдая, как в голове Мэлори щелкают шестеренки: сможет ли она выиграть эту битву на глазах своих подданных? Ответ был быстрым и лаконичным:

– Идите за мной. Возвращайтесь к своим делам, леди и джентльмены. – Мэлори снова была само очарование, по-дружески общаясь с посетителями и излучая ауру «Здесь не на что смотреть». – Рег, у тебя очки за двойное слово. Бетти, мне нравится твое вязание. Билл, твой чай остывает.

Обычно Мэлори не была столь милой. Излишняя забота налицо, заметила Фиона.

Уже в кабинете, плотно закрыв за ними дверь, Мэлори прошла к своему кожаному трону у стола, заваленного бумагами, папками и брошюрами, а беспорядок, как она бы заметила, являлся признаком гениальности. Фиона со Сью сели напротив на пару липких пластиковых стульев оранжевого цвета.

Мэлори открыла заседание.

– Так и чего вы хотите? Ворошите прошлое, а?

– Да, вообще-то да, – ответила Фиона. – Вы слышали, что Малкольм Крэйни умер? Во время пожара на косе Мадфорд-Спит?

– Слышала.

– Не хотите рассказать про свои отношения с ним?

– Отношения! – громко расхохоталась Мэлори. – Мы с ним не встречались. Откуда вы вытаскиваете эти сплетни, из журнала Hello?

– Нет, – ответила Сью. – Источник рассказал нам, что вы снесли Морской сад, чтобы понастроить там домов.

Мэлори закатила глаза.

– Ну это и не секрет. В то время об этом все знали. Весь город был просто в ярости. Местные газеты каждый день писали об этом. Я превратилась во всеобщего врага номер один. Они даже карикатуру на меня нарисовали и повесили напротив Морского сада в знак протеста, хотя вышло неудачно. Изобразили меня в виде Каддафи.

– И как вы себя чувствовали? – спросила Сью.

– Что, в виде Каддафи?

– Нет, из-за всей этой грязи.

Мэлори наклонилась вперед, переплетя пальцы.

– Слушайте, в политику не друзей заводить идут. Там это так не работает. В местную политику идут, чтобы…

– Получать взятки, – перебила ее Фиона.

Лицо Мэлори быстро покраснело, словно кто-то направил на нее фен на самой высокой мощности.

– Да как вы смеете?! Это клевета! Я могла бы подать на вас в суд!

– Что ж, докажите, что это не так, – спокойно ответила Фиона.

Мэлори хлопнула ладонью по столу, и стопки бумаг подпрыгнули.

– Я крайне оскорблена вашими замечаниями.

Ее фальшивый гнев мог бы сработать в общественном центре, но не на Сью и Фионе. Они к тактике запугивания были готовы.

– Так что, вы брали взятки или нет? – уточнила Сью. – Это простой вопрос, но вы почему-то его избегаете, а это не самый удачный способ доказать свою невиновность. У вас была материальная заинтересованность снести Морской сад ради новых домов?

– Нет, определенно нет, – ответила Мэлори. – У меня есть принципы. И репутация.

– Все это говорят. Но как мы узнаем, что это правда? – спросила Фиона.

Мэлори смерила их сердитым взглядом.

– Потому что я могу это доказать. Я пыталась спасти Морской сад. Готова спорить, ваш источник этого не сказал. Можете посмотреть информацию в открытых источниках за то время. Мы провели техническое и практическое исследование, пытаясь понять, как можно его сохранить под управлением местного совета. Но это было невозможно. Каждый вариант оказывался нереализуем. Прежде всего нам требовалось где-то найти почти четверть миллиона на ремонт дома, чтобы внутри было безопасно находиться, – это больше, чем стоил сам дом. Затем мы высчитывали, как монетизировать Морской сад, чтобы оплачивать его содержание. Дом для публики не открыть: в нем ничего особенного нет, а кто согласится снимать жилье, если двор снаружи залит бетоном и открыт для всех желающих?

– Со многими историческими зданиями и усадьбами это получилось, – возразила Сью.

Мэлори вздохнула.

– Это был довольно стандартный отдельно стоящий дом 30-х годов с четырьмя спальнями, а не Чатсуорт-хаус^[144]. Послушайте, я знаю, все очень любили этот сад, включая меня. Но эта схема работает, только если частные владельцы, которые живут там, сами пускают людей внутрь, бесплатно. Если б мы решили оставить дом пустым, пришлось бы нанять персонал, а также охрану, которая находилась бы на месте круглосуточно. К тому времени вандалы уже портили и разрушали сад и воровали монеты из колодцев желаний. А чтобы платить персоналу, охране и содержать дом в порядке, нам бы пришлось брать плату за вход в размере трех фунтов – а это конец девяностых. Никто бы не стал платить такие деньги, чтобы посмотреть на горстку ракушек, учитывая, что прежде это было бесплатно. Общественность, как и всегда, обвинила бы совет в том, что у населения отбирают деньги. Но ведь за все нужно платить. Так что, как видите, возмущение было бы в любом случае, реши мы снести сад или оставить. Я приняла решение. Его вынесли на голосование в совете, и сад снесли. Все есть в открытых источниках.

– Ладно, – сказала Фиона. – А как насчет Малкольма? Он пытался спасти кусочки Морского сада, утащить из-под вашего носа, создал свою миниатюрную версию на косе Мадфорд-Спит. Это, наверное, было для вас как бельмо на глазу.

Мэлори покачала головой, сложив руки на груди:

– Ерунда, все было наоборот. Мне стало его жаль. Он хотел сохранить что-то для будущих поколений – и я могу его понять.

– Но разве это не было обидно? – не сдавалась Сью. – Постоянно иметь перед глазами напоминание о том, что вы разрушили, выставленное на всеобщее обозрение?

– Отнюдь. Я была рада, что что-то уцелело. Как я и сказала, мне не хотелось сносить сад, а члену местного самоуправления нужно принимать тяжелые решения. Такие, которые не вызывают всеобщего одобрения.

Эти дипломатичные ответы звучали слишком уж удобно.

Фионе хотелось выбить Мэлори из колеи. Вызвать снова ту ярость. Когда Мэлори выходила из себя, то нередко теряла контроль над тем, что говорит. Фиона знала, как это сделать.

– Это вы убили Малкольма Крэйни?

Губы Мэлори превратились в две тонкие полоски.

– Не говорите чепухи! Думаете, я бы кого-то убила ради пары старых грязных ракушек и битой посуды?

– Вы сказали, что любили Морской сад, – напомнила Сью. – По словам «старые грязные ракушки» и «битая посуда» этого не скажешь.

Мэлори замолчала. Фиона не могла определить, собирается ли она взорваться или давление внутри только нарастает для более мощного выброса.

– Ладно. – Мэлори сумела прихлопнуть крышкой кипящее раздражение и, откатившись на стуле назад, развернулась на сто восемьдесят градусов и окинула взглядом стеллажи, забитые папками и книгами под самыми разными углами. Выбрав черный томик, она вернулась к столу и раскрыла книгу на середине.

Фиона увидела, что это не книга, а папка с пластиковыми окошками для миллионов визиток, собранных, без сомнения, за годы работы Мэлори с различными контрагентами и компаниями.

– Так, ну вот, – сказала Мэлори, вытащив потрепанную и пожелтевшую, просто оформленную карточку с именем и контактами компании под названием «Эджвер: снос и расчистка территории». Она перевернула визитку, набрала написанный от руки номер на обороте и включила громкую связь.

Ответил хриплый, но не враждебный голос:

– Алло.

– Эдди, это Мэлори Грейнджер.

– Мэлори? А, Мэлори из совета.

– Да, та самая. Хотя я больше там не работаю. Управляю общественным центром. Как жизнь на пенсии?

– Не жалуюсь, – ответил Эдди.

– Приходи к нам в общественный центр. У нас тут веселая компания. – Мэлори никогда не упускала случая вставить навязчивую рекламу.

– Не знаю. Пока наслаждаюсь тишиной и спокойствием.

Мэлори рассмеялась:

– Хорошо, хорошо. Послушай, я пытаюсь припомнить кое-что о сносе Морского сада. Помнишь того парня, который лазил по обломкам, когда ты закончил работу?

– Конечно, помню. Малкольм. Мы велели ему убираться, но ты велела нам позволить ему забрать все, что он захочет.

– А, да, точно. – Мэлори бросила взгляд на Фиону со смыслом «Ну что я говорила?». – И разве я вежливо не попросила вас аккуратно отделить большие ракушки от бетона, чтобы он мог их забрать?

– Ага. Настоящий геморрой, простите за мой французский. Но мы смогли вытащить их, не сломав. Прочные штуковины.

– Что ж, вы совершили хороший поступок тогда. Спасибо, что уделил время, Эдди, – сохраню за тобой место в общественном центре. Хорошего тебе дня.

– И тебе.

Мэлори отложила телефон и откинулась на спинку кресла: на ее розовощеком лице появилось довольное выражение.

Это не доказывало ее невиновность, но и мотива не добавляло. Малкольму и Себу было невдомек, что Мэлори позволила уцелеть кусочку Морского сада вопреки тому, что значилось в газетах о том, что она уничтожила счастливые детские воспоминания. Маленькая святыня Малкольма, посвященная Морскому саду, была создана благодаря Мэлори, а не вопреки. Вряд ли так бы стал действовать тот, кто желал ему смерти. Разве что это лучшее алиби, которое кто-либо когда-либо придумывал, и Мэлори заставила Эдди подтвердить все, позвонив до их приезда. Очень маловероятно.

– Принимается, – признала Фиона.

– И все, никаких извинений? Никаких «Прости, что обвинили тебя в убийстве»?

– Не-а, – ответила Фиона. Мэлори воспримет извинения как признак слабости, и в их следующую встречу им это не поможет – которая обязательно случится, учитывая, что во всех злодейских событиях в округе так или иначе замешана Мэлори. Вместо этого Фиона решила ответить ее же словами: – Когда расследуешь преступление, приходится принимать тяжелые решения. Которые могут не нравиться определенным людям.

Мэлори, прищурившись, окинула Фиону взглядом, явно больше оскорбленная тем, что ее слова использовали против нее, чем обвинением в убийстве.

– Понятно. У вас все?

– Вы знаете, кто еще мог что-то иметь против Малкольма?

У Мэлори вырвался короткий смешок.

– Я бы сказала, каждый, кто владеет пляжным домиком. Кучка снобов в моем понимании. Особенно этот Фрэнк Маршалл. Постоянно меня донимал, когда я была в совете, жаловался на то, что волновало его в тот или иной момент. Знаете, на новом туристическом поезде, который заменил старый, зеленый, раньше было нарисовано лицо. Похоже на паровозик из мультсериала «Томас и его друзья». Дети его обожали. Так Фрэнк заставил замазать лицо, процитировав древний акт, который запрещал рекламу на косе. А это было всего лишь персонаж мультфильма, бога ради! Как бы то ни было, Фрэнк как-то предложил новый акт, и его утвердили, а Малкольм его нарушил. Вам следует покопаться в этом.

А вот это уже интересно. Фиона хотела подвинуться поближе к краешку стула, но с липкой поверхностью у нее не получилось.

– И какой закон он нарушил?

– Это было уже после меня. Спросите Энтони Оуэнса. Он все расскажет.

– А вы не можете рассказать? – спросила Сью.

– Нет, вы и так уже отняли у меня достаточно времени. И лучше, если вы услышите все как было из первых рук.

Мэлори встала и прошла к двери. Фиона со Сью нехотя поднялись со стульев, гадая, чего именно Энтони Оуэнс не рассказал им. И зачем ему скрывать что-то, если это касалось Малкольма и Фрэнка Маршалла.

– Только один момент, – остановилась Фиона. – У Малкольма был сын?

Мэлори открыла дверь:

– Мне об этом неизвестно.

Глава 32

Дэйзи стояла, наклонившись над моделью косы, и тоненькой, как острие булавки, кисточкой подрисовывала клюв чайке. Саймон Ле Бон выпрыгнул из своей лежанки, приветствуя Фиону и Сью помахиванием хвоста.

– Ну как все прошло? – спросила Дэйзи, не поднимая глаз и не отвлекаясь от своей миниатюры и желтой краски.

– Неплохо, – ответила Фиона. – Кое-что есть. Но Мэлори ни при чем, пока она вне подозрений.

Сью прошла прямиком к кладовой и поставила чайник.

– Теперь в центре внимания Энтони Оуэнс.

– О! – Дэйзи резко выпрямилась. – Он заходил. Спрашивал, может ли заглянуть в три тридцать, узнать, как дела. Я сказала «да». Надеюсь, ничего?

– Больше, чем ничего, – подтвердила Фиона. – Это отлично. Нам нужно его допросить.

Дэйзи вытерла кисточку чистой мокрой салфеткой.

– Допросить? О чем?

– Он кое-что от нас скрыл, – сообщила Фиона. – О нем, Фрэнке Маршалле и акте, который Малкольм нарушил.

Дэйзи принялась вытирать другие кисточки и собирать краски.

– Господи. Что это может быть?

– Не уверена, но Энтони Оуэнс появился как нельзя вовремя.

Неравнодушная Сью принесла им чай. Все уселись за стол, осторожно держа чашки и стараясь даже близко не подносить их к модели.

– А как успехи с поиском тайного наследника Малкольма? – спросила Сью.

– Боюсь, вообще ничего. Невероятно сложно отследить кого-то в сети, не зная ни имени, ни места жительства, да и сам Малкольм в соцсетях не был зарегистрирован, так что задача практически невыполнима. Я нашла сайт, называется «Национальный реестр последней воли», проверила наудачу, вдруг у Малкольма имелось завещание и он оставил домик на косе давно потерянному сыну. Но там ничего не нашлось, так что, думаю, завещания у него совершенно точно не было.

– Подходит, – заметила Сью. – Не могу представить, чтобы у такого, как Малкольм, хватило предусмотрительности подготовить завещание, а это сработало на пользу Себу. Без завещания и более близких родственников Себ получит то, что осталось от пляжного домика. Крайне подозрительно.

Фиона покачала головой.

– Думаю, для Себа слишком рискованно, нет стопроцентной гарантии. К тому же он его кузен и знал, что станет главным подозреваемым. Но, как и всегда в этом деле, камеры видеонаблюдения не лгали. Ну, точнее, конкретно в ту ночь.

Сью фыркнула.

– Ладно, – сказала Фиона. – Думаю, надо порасспрашивать на косе про внебрачного сына. Неплохое задание для Битси. У нее прекрасно получится выманить все сплетни.

– Но даже если мы найдем этого сына, которого по-прежнему записываем в подозреваемые, у нас остается все та же проблема с камерами. Кроме того, едва ли там есть кого расспрашивать, – напомнила им Сью.

– Ну, может, стоит подождать, пока не распогодится. Но я считаю, что зацепку проверить стоит. – Фиона выглянула в окно, на бескрайний серый купол, заменивший собой небо и тянувший колючий северный ветер, который так и не прекращал дуть. Ждать придется долго.

– Надо будет и Энтони Оуэнса спросить, – предложила Дэйзи. – Он может пролить свет на загадку.

Фиона сделала глоток чая.

– Ты так считаешь? А мне интересно, что он скрывает.

Сью согласилась:

– Кажется немного странным, учитывая, что именно он нанял нас узнать правду, но сам всего не рассказал.

– Не будем судить его строго, – заметила Дэйзи. – Давайте послушаем, что он скажет.

⁂

Ровно в половине четвертого звякнул дверной колокольчик и на пороге появился элегантно одетый Энтони Оуэнс в хорошо сшитом костюме, а следом за ним его столь же гламурная жена. Эта парочка никак не вписывалась в организованный беспорядок их благотворительного магазина. Оливия боком проскользнула внутрь, как всегда с идеальной прической и безупречным макияжем, стараясь не касаться вещей, и крепко обхватила себя руками, чтобы ничего не задеть.

Энтони Оуэнс улыбнулся:

– Добрый день. Надеюсь, вы не против нашего маленького вторжения.

Фиона улыбнулась в ответ:

– Ничего. Технически говоря, это же не вторжение, вас пригласили.

– Как вампира^[145], – заметила Дэйзи.

Оливия молча бродила по магазину, разглядывая стеллажи, прилавок, затем перешла к книжным полкам и одежде, с любопытством осматриваясь, но стараясь держаться на безопасном расстоянии от всего, что могло ее заразить. И когда ее взгляд остановился на модели Дэйзи, удивление явно отразилось на лице. Неожиданное зрелище явно застало женщину врасплох. Она прошла к модели так быстро, как позволяли ее высокие шпильки, и принялась охать, восхищаясь сотворенным Дэйзи чудом.

– Это просто невероятно! – ахнула Оливия. – Я в восторге!

– Дэйзи сама сделала, все вручную, – сообщила Сью.

Оливия радостно хлопнула в ладоши, осыпая Дэйзи похвалами:

– Я вижу, сколько трудов вы вложили! Это просто чудо. Столько деталей! Так вот почему вы были в магазине моделей и покупали мох!

Дэйзи покраснела.

– Так и есть.

– Можно сфотографировать?

– Конечно. Пять фунтов, – ответила Сью.

Лицо Оливии тут же помрачнело.

– Я пошутила, – успокоила ее Сью.

Оливия выдохнула, схватившись за сердце.

– О, я на секунду подумала, вы всерьез. – Она нервно рассмеялась, затем выудила телефон с пятью линзами.

– Шикарный смартфон, – заметила Фиона.

– Спасибо.

– Оливия любит самые модные гаджеты, – вставил Энтони Оуэнс. – Просто с ума сходит по технике.

– Неправда, мне просто нравятся красивые вещи.

Фиона это заметила. Но она бы отнесла это замечание и к ее мужу. У пары была склонность к дорогим удовольствиям.

Они собрались у прилавка, потому что стол был занят мини-копией косы Мадфорд-Спит, которую Оливия разглядывала со всех сторон и фотографировала. Энтони отказался от чая, как и его жена. Фиона в общих чертах обрисовала их прогресс, точнее его отсутствие, рассказала о тупиках и находках, которые не имели смысла, в первую очередь о внезапно самовоспламеняющемся пляжном домике и огне, который бросил вызов гравитации, и о том, что на камерах видеонаблюдения никого нет – кроме Энни Фоллет.

Энтони Оуэнс потер подбородок.

– Как странно. Вы уверены?

– Да, – ответила Фиона. – Мартин, чистильщик окон, также работает пожарным. Он встретил нас у домика Малкольма и все рассказал.

– И вы говорите, камеры никого не засняли, ни уходящим, ни приходящим на косу?

– Точно так, – подтвердила Сью. Про Маркуса с Себом и их ночные вылазки за лобстерами она упоминать не стала.

Энтони Оуэнс растерянно стоял у прилавка, переваривая информацию. Судя по гримасе, новости его не обрадовали.

– Как-то не складывается.

– Да, теперь вы понимаете, почему мы в затруднительном положении, – заметила Фиона. – Но есть еще кое-что. Вы слышали о том, что у Малкольма мог быть внебрачный сын?

Он покачал головой.

– А как насчет Себа, владельца «Дома Контрабандистов»? Вы знали, что он кузен Малкольма?

Энтони поднял брови:

– Это тоже для меня новость.

Помедлив, Фиона продолжила:

– Нам нужно спросить вас про Фрэнка Маршалла.

Оливия перестала фотографировать и повернулась к ним:

– Фрэнк Маршалл – высокомерный умник, смотрит на нас свысока. Да на всех свысока смотрит. Считает себя самоназначенным охранником Мадфорд-Спит.

Энтони робко улыбнулся; при одном упоминании Фрэнка у него покраснела шея.

– Фрэнк временами может быть очень сложным человеком.

– Сложным? – перебила мужа Оливия. – Энтони, ты слишком добр. Этот человек постоянно усложняет тебе жизнь. И не только тебе! И не временами. А постоянно.

– Эм, Оливия, – вежливо остановил он ее, – ты не против, если я обсужу эти вопросы с дамами наедине?

– Отлично, – фыркнула она. – Пойду посмотрю ставни в магазине.

– О, вы хотите поставить себе какие-то умные ставни в доме? – поинтересовалась Дэйзи.

Оливия помедлила, но ее самообладание не дрогнуло.

– Просто присматриваюсь. – После чего она вышла, толкнув дверь локтем.

Энтони поправил манжеты.

– Моя жена злится даже при упоминании его имени. Фрэнк может быть очень…

– Высокомерным? Снисходительным? Уничижительным? – подсказала Сью.

– Все же предпочту слово «сложный». – Энтони ослабил узел галстука, видимо чтобы немного остудить краснеющую шею.

Фиона откашлялась:

– Расскажите мне о том деле с новым законом и о споре Фрэнка и Малкольма.

Энтони Оуэнс занервничал еще больше, сглотнул и принялся поправлять скрепки, разбросанные по прилавку, выкладывая их в ровный ряд.

– Давно, еще в 1998 году, повсюду устраивали нелегальные рейвы^[146], и косу Мадфорд-Спит они не обошли стороной. Зимой, когда в округе никого нет, рейверы собирались вместе, снимали пляжный домик, а потом устраивали там вечеринку.

– Разве они не маловаты для этого? – удивилась Дэйзи.

– Рейверы устраивались снаружи на песке, а в домике размещали диджея с его столом, пультом и динамиками, для защиты от непогоды. Фрэнк Маршалл прознал про это и захотел положить рейвам конец, так что предложил совету внести закон, чтобы на косу пускали лишь тех, кто владел там домами, и больше никого. Никаких съемщиков жилья, никаких посетителей. Он хотел превратить косу в закрытое сообщество. Совет эту идею немедленно отверг. Так что Фрэнк вышел с новым предложением, более разумным. По новому постановлению, в пляжных домиках запрещалось оставаться на ночь в зимние месяцы, с ноября по конец марта. Владельцам домиков эта поправка неудобств не доставляла, так как они и так не жили там зимой, лишь приезжали проверить и устранить неполадки при необходимости. И снимали их очень редко из-за погоды. Однако рейверов бы это остановило. Новый закон приняли. Но из-за него пострадал один человек.

– Малкольм Крэйни, – произнесла Фиона.

– Верно. Фрэнку удалось убить двух зайцев одним ударом. Он избавился от нелегальных рейвов, при этом прекрасно зная, что бедному Малкольму идти некуда и его вышвырнут из дома на пять месяцев. Просто лишат крыши над головой. Возможно, это даже вынудило бы его продать домик на пляже, так как ему пришлось бы жить где-то еще. Видите ли, у бедняги не было денег, чтобы снять квартиру на зиму.

От бессердечности Фрэнка Маршалла все вокруг вздрогнули.

– И что же случилось? – спросила Дэйзи.

Энтони Оуэнс снова поправил манжеты.

– Мне позвонили из совета, спросили, готов ли я представлять интересы того, кто может потерять свой дом. Я тогда только недавно получил диплом юриста и относился к закону как идеалист, был убежден, что закон поможет ему добиться справедливости. И мог поработать бесплатно. Так что я согласился. И представил все так, чтобы остальные поняли, что новый закон на косе сделает Малкольма бездомным и что, в отличие от остальных владельцев домиков, у которых также были хорошие большие дома, Малкольму Крэйни некуда пойти.

– И что произошло? – спросила Сью.

– Я выиграл дело. Малкольма сделали единственным исключением из правила из-за его затруднительного положения. Ему разрешили оставаться на косе круглый год. К большому неудовольствию Фрэнка Маршалла.

Сью улыбнулась:

– Еще бы ему понравилось!

Энтони нахмурился: поражение Фрэнка его не радовало.

– Вовсе нет. И с тех пор Фрэнк меня невзлюбил. Несколько лет назад стало еще хуже – тогда мне предложили работу на неполный день в качестве специалиста по связям между Ассоциацией жильцов пляжных домов и муниципалитетом. Мне требовался дополнительный доход, так что вариант показался подходящим, тем более мы сами когда-то жили на косе. С тех пор Фрэнк пытается избавиться от меня, но результаты голосования должны быть единогласными. Фрэнк это знает, и пока ему не удалось меня сместить. Дело в том, что, по большому счету, я хорошо справляюсь.

Возникла естественная пауза.

Через какое-то время Фиона спросила:

– Кто из совета попросил вас представлять интересы Малкольма?

– Мэлори Грейнджер.

Дэйзи дернулась при упоминании этого имени.

– Мэлори?

Энтони Оуэнс кивнул.

– Да. Знаю, она иногда бывает неприятной. Но я уверен, в сердце у нее правильный моральный компас, хоть этот компас иногда и кажется привязанным к кувалде. К тому же ей тоже не нравится Фрэнк. Ну то есть Мэлори этого никогда не говорила, но, когда она работала в совете, он постоянно доставал ее всякими вопросами.

Фиона откашлялась:

– Могу я узнать, почему вы не упомянули об этом деле с Малкольмом и Фрэнком с самого начала нашего расследования?

Энтони Оуэнс провел рукой по волосам и тяжело вздохнул.

– Я не хотел влиять на ваше расследование. У меня были свои сложности с Фрэнком Маршаллом в прошлом, да и сейчас есть. Однако я не мог упомянуть об этом при вас, иначе вы бы подумали, что я хочу свалить вину на него. Выставить его убийцей, кем он вполне может оказаться. Я предпочел, чтобы вы сами все выяснили.

Такую позицию полезной не назовешь, но, на взгляд Фионы, смысл в ней имелся. Она понимала, что Энтони Оуэнсу нужно быть осторожным, особенно в его положении – и в связи с историей его отношений с Фрэнком. Ему пришлось подняться над ситуацией и действовать беспристрастно, а Фрэнк этого сделать не сумел.

Снова воцарилась тишина. Нарушало ее только посапывание Саймона Ле Бона у ног и тиканье часов.

Мысли Сью были заняты другим.

– А если говорить как частное лицо, а не специалист по связям, вам не приходилось слышать никаких странных историй, когда вы жили на косе? Планы о том, как избавиться от Малкольма или от кого-то еще, может, от Фрэнка?

Энтони покачал головой.

– Хотел бы я сказать «да», но нет. Все тогда много жаловались, возмущались постоянно.

– Из-за чего? – уточнила Фиона.

– В основном из-за ерунды. Некоторые жители согласны с Фрэнком, и им не нравится то, что на косу пускают всех. Они считают, там могут находиться только владельцы пляжных домиков. Так что жаловались они, к примеру, на посетителей, на туристов, которые расстилали подстилки слишком близко к их домам. И они ненавидят всех, кто срезает путь между домами по дороге на другую сторону косы. Хотели, чтобы я предложил создать зону отчуждения вокруг домиков, чтобы туда не могли заходить посторонние. Смешно, конечно, совет даже рассматривать эту идею не стал. Хотя я бы сказал, что разделение на «нас» и «их» там сильно чувствуется, вы, наверное, уже и сами столкнулись с этим.

Все трое кивнули.

Энтони глубоко вздохнул и продолжил:

– Дело в том, что со временем они осознали, что я буду представлять их интересы только в серьезных вопросах, которые действительно требуют моего внимания. А не когда они кипятятся из-за мелочей просто потому, что им не нравится общаться с туристами. Это привело к тому, что жители стали все чаще обращаться с жалобами к Фрэнку. Он всегда их выслушивает. Наводит порядок. Однажды велел убраться кучке молодых людей, потому что те слишком шумели и мешали остальным. В другой раз подростки купались в бухте в одежде, и он сказал, что боится, как бы их не утянула на дно мокрая одежда. Бухта всего метр-полтора глубиной, если не считать канала посередине. Но на самом деле некоторым обитателям косы просто не нравилось, что подростки купаются не в купальниках. Вот такой уровень снобизма у местных жителей, и это привело к тому, что Фрэнк стал хранителем косы, их вождем.

– Или самопровозглашенным лидером культа, – добавила Фиона.

– Он называет себя председателем Ассоциации владельцев пляжных домиков – неофициальное название и организация.

Энтони Оуэнс закатил глаза:

– Ну и эго у человека. Теперь, когда все раскрылось, я могу сказать следующее: я убежден, что он так или иначе замешан в случившемся. Но доказательств у меня нет. Только инстинкт.

Фиона и, без сомнения, Сью с Дэйзи испытывали схожее чувство. Каким бы путем ни шло расследование, все дороги вели к Фрэнку Маршаллу. Если на этой косе ничего не происходило без его разрешения, то сюда вполне могло входить и убийство.

Глава 33

Поздно вечером в субботу произошло невероятное. Около пяти вечера непроницаемый покров темных облаков, обосновавшихся над всей страной, отступил, выпуская солнце. Словно встреча с давним другом, по которому вы даже не знали, как сильно скучали, пока не увидели его, пусть и в данном случае прищурившись от слепящего ярко-желтого света.

Сырой арктический ветер прекратил свою беспощадную атаку. Вместо него пришел более благоприятный и дружелюбный южный ветер, ласкающий прохожих. Ртутный столбик пополз вверх со скоростью звука.

На Саутборн-Гроув люди сбрасывали пальто, завязывали на талии тяжелые свитера и толстовки и бежали в супермаркеты за пивом и мясом для барбекю, пользуясь возможностью провести вечер в саду, а не у телевизора со включенным обогревателем. Лето вернулось.

Дамы из благотворительного магазина с удивлением смотрели из окон на солнце, точно какой-то гигантский космический корабль желтого цвета только что вошел в атмосферу. Дэйзи радостно выудила телефон и проверила прогноз погоды Метеорологического бюро: на ближайшие дни стояли только значки солнца. Она задрожала от предвкушения:

– Завтра рано утром пойду в магазин, куплю еды, а потом просижу весь день в саду, читая свой «Киндл»^[147].

Фиона улыбнулась:

– А ты знала, что «киндл» – собирательное название для группы котят?^[148]

– Как очаровательно! – воскликнула Дэйзи в восторге от милоты.

– Я так и думала, что тебе понравится.

Сью вернулась к теме еды:

– Что может быть лучше вкусненького перекуса на солнышке?

Фиону окутало тепло при мысли о том, что она сделает точно так же, с небольшим добавлением в виде прогулки ранним утром по пляжу Саутборна, до того, как отдыхающие займут каждый квадратный дюйм своими полотенцами. Фиона не возражала против людей на пляже как таковых, но если спустить Саймона Ле Бона с поводка, паники было не избежать. Он прыгал с одного покрывала на другое, изображая печальную одинокую собачку в попытке перехватить колбаску-другую. Фиона собиралась поделиться своими планами с остальными, но тут мучительная мысль вернула ее с небес на землю: мечтам придется подождать.

– Эм, знаете, думаю, завтра я поеду на косу.

– О, – мудро кивнула Сью. – Хочешь отдохнуть там?

– Не отдохнуть. – Фиона не хотела заставлять подруг тратить на расследование первый хороший солнечный день за долгое время, но возможность собрать информацию представлялась прекрасная, не хотелось ее упускать. – Думаю, завтра на косу приедут все хозяева домиков. Отличный шанс допросить их всех, пока они вместе.

Сью сглотнула. Дэйзи опустила глаза в пол. Судя по выражениям их лиц, они знали, что смысл в этом есть.

Фиона успокоила подруг:

– Пожалуйста, не думайте, что вы должны идти со мной. Правда, отдохните нормально! – Как бы Фиона ни старалась, все равно звучало так, словно она играет на их чувстве вины, заставляя присоединиться к ней, хотя на самом деле это было не так.

– Мы тоже хотим поехать, – сказала Дэйзи.

– Мы хотим? – Неравнодушная Сью явно не была рада тому, что ее включили в понятие «мы».

Дэйзи улыбнулась:

– Фиона права: надо ковать железо, пока горячо – точнее, пока горяч пляж. К тому же расслабиться и почитать мы сможем вечером. Прогноз погоды сохранится на ближайшие пару недель. Идет волна тепла.

– Вечером в моем саду уже сумерки, – проворчала Сью. – Он на северной стороне.

Все промолчали.

– О, ну ладно, – сдалась она. – Не хочу пропустить прорыв в расследовании.

Подруги ласково похлопали ее по спине, радуясь, что детективное агентство «Благотворительный магазинчик» в полном составе продолжит расследование, которое оказалось очень сложным. Из двух сотен владельцев пляжных домиков кто-то да должен что-то знать.

– Хорошенько намажьтесь кремом для загара, – посоветовала Фиона. – И возьмите побольше воды и закусок. День предстоит длинный.

Глава 34

Следующим утром гавань и мыс, сияющие яркими красками и залитые солнечным светом, выглядели великолепно. Вид был прямо как с открытки, а так как утро стояло воскресное, звонили колокола монастыря Крайстчерча, и их звон разносился далеко над спокойными водами.

Фиона, Сью и Дэйзи присоединились к бесконечной веренице туристов, приехавших на один день и бредущих по асфальтовой дорожке в сторону косы. Настоящая яркая гусеница всех цветов с главными пляжными атрибутами: переносными холодильниками, полосатыми ширмами для защиты от ветра и надувными плавательными игрушками сюрреалистичных форм. Счастливые люди, готовые весь день веселиться и отдыхать на солнечном пляже косы Мадфорд-Спит. Хотя некоторые владельцы пляжных домиков, вероятно, воспринимали все иначе. Для них это было скорее вторжением: толпа нежеланных гостей заняла пески их любимого укромного уголка.

Возможно, это и неплохо. Страдать за компанию легче, чем в одиночестве, и Фиона надеялась, что ворчливые владельцы домиков поделятся мнением о смерти Малкольма.

– Может, возьмем по мороженому до начала расследования? – предложила Дэйзи из-под своей соломенной шляпы, настолько широкой, что она постоянно хлопала полями перед лицом, и Дэйзи приходилось придерживать ее одной рукой, чтобы видеть, куда идти. – Я уже закипаю.

Именно по этой причине Фиона решила оставить Саймона Ле Бона дома. Было бы жестоко заставлять его проводить весь день под палящим солнцем. Она уже выгуляла Саймона Ле Бона раньше на прохладном утреннем воздухе, когда ему было не так жарко в своей шерстяной шубке. Они смогут прогуляться еще раз вечером, хоть он и будет сердиться, что его оставили одного.

Позади раздался глухой гул, похожий на шум низколетящего бомбардировщика. Одним плавным движением вся толпа синхронно отступила на обочину, пропуская туристический поезд.

– А мы можем обратно доехать на поезде, поберечь ноги? – спросила Сью.

Фиона почувствовала себя одной из окружающих ее родительниц, которым приходилось постоянно собирать детей в кучки и отвечать на их бесконечные вопросы. Она не собиралась брать эту роль на себя по отношению к своим подругам. Они все были взрослыми людьми.

– Вам не надо спрашивать моего разрешения.

– Отлично! – воскликнула Дэйзи, совсем не как взрослая. Хотя Фионе пришлось признать, что мысль о том, как она надкусит ледяное клубничное мороженое, делала путь по раскаленному асфальту гораздо терпимее. Точнее, до того момента, пока они не увидели змеящуюся очередь к маленькому киоску сбоку от ресторана, словно это был кинотеатр из 70-х годов, где показывали блокбастер.

– Ох, – вздохнула Дэйзи.

– Очереди у меня восторга не вызывают, – пожаловалась Сью. – Особенно такие большие.

Фиона заметила знакомую фигуру, спешащую вдоль очереди голодных отдыхающих. Она выделялась среди людей в шортах и бикини своей черно-белой униформой. Взволнованная и покрасневшая Берил, волонтер береговой охраны, сжимала в руках две гигантские двойные порции мороженого с вафельными палочками. Желтые сливочные шарики уже подтаяли и начали стекать по рожкам и костяшкам пальцев. Но при виде Фионы обеспокоенное из-за предательского мороженого выражение лица Берил тут же изменилось:

– О, привет! Какой приятный сюрприз! Сегодня погода совсем другая. – Она указала на солнце рожками с мороженым.

Фиона ответила на приветствие и представила Берил своим друзьям.

Сью, не теряя времени, спросила ее про скорость очереди:

– Какое, по вашему мнению, расчетное время прибытия к мороженому?

– Ну мне пришлось отстоять двадцать, может, двадцать пять минут, прежде чем получила их, – ответила Берил.

Дэйзи такой ответ не обрадовал. Фиона заметила, что оба мороженых проигрывали битву с солнцем и не могли удержаться в вертикальном положении.

– Не будем тебя задерживать, а то вам со Стивом достанутся только два вафельных рожка с желтой жидкостью.

Берил заметила тающий шарик:

– Ох, да! Я лучше побегу. Заходите в любое время! Мы будем рады.

Подруги смотрели, как она бежит к ступеням, ведущим на верхушку склона Хенджистбери-Хед.

– Она милая, правда? – заметила Дэйзи.

– О да, – согласилась Фиона. – Они со Стивом обожают вкусно поесть.

– Не думаю, что она успеет вернуться на станцию до того, как мороженое растает, – вздохнула Сью.

– И я, – поддержала Дэйзи.

– Оставим мороженое на потом, – предложила Фиона.

– Может, очередь поменьше станет. – Судя по количеству людей, толпящихся на косе и встающих в конец очереди, которая лишь выросла за то время, что подруги топтались рядом, это больше походило на попытку выдать желаемое за действительное. Но Фионе не терпелось начать. У них было много дел, и откладывать их из-за очереди не хотелось. Подруги неохотно с ней согласились.

Фиона достала из сумки список:

– Первое имя – Сегенсуорты. Домик номер 9. Посмотрим, приехали ли они.

Не успела троица сделать и шаг, как рядом, практически из ниоткуда, материализовался Фрэнк Маршалл с походной кружкой в руке.

– С добрым утром, дамы, какой чудесный денек.

Фиона хотела ответить на приветствие, но отвлеклась на открывшееся ее глазам странное зрелище: Фрэнк снял рубашку, обнажив внушительный округлый живот, напоминавший большой белый контейнер для мусора, заполненный тестом – без сомнения, подарок от всего выпитого пива. Но именно от его груди Фиона не могла оторвать взгляд. На каждой грудной мышце красовалось по синему вытатуированному портрету. Пара морщинистых перекошенных лиц смотрела на нее то ли улыбаясь, то ли гримасничая. Фиона не могла определиться, но оба чернильных лица обладали художественной ценностью расплавленных восковых фигур.

Фрэнк заметил ее любопытство, а также взгляды Сью и Дэйзи, направленные на необычные изображения на его торсе.

– А, вижу, вы заметили Мэйбл и Грэйси, моих внучек, – он указал на каждую татуировку по очереди.

Фиона сглотнула. Ей отчаянно хотелось сказать, какие у него прекрасные внучки, но она не могла не задаться вопросом, какое ужасное бедствие постигло этих маленьких девочек, которые походили на Джудит Чалмерс и Глорию Ханнифорд^[149] в те дни, когда им не удавалась прическа. Фиона повернулась к подругам за помощью, но те застыли с такими же озадаченными лицами.

От дальнейшей неловкости их спасло появление двух светловолосых ангелочков рядом с Фрэнком.

– А, вспомни солнце, вот и лучик! – заметил Фрэнк. – Это они.

Фиона чуть не упала в обморок от облегчения. Мэйбл и Грэйси вовсе не постарели раньше времени и не имели никакого сходства с двумя восьмидесятилетними телеведущими. Татуировки Фрэнка оказались суровым предупреждением об опасности некачественной работы и небрежности, когда дело касалось татуировок.

– Мама спрашивает, не хочешь ли ты сэндвич с беконом? – спросила одна из девочек.

– Нет-нет, мои маленькие ангелочки, – ответил Фрэнк. – Спасибо, не хочу. Скажи ей, что я пока буду занят с друзьями. Поможешь отнести обратно? – Он протянул одной из малышек свою пустую дорожную кружку, и Мэйбл с Грэйси убежали.

Интересно, знал ли Фрэнк о планах подруг допросить все двести человек? Возможно, нет. Фионе следовало привыкнуть, что Фрэнк обязательно будет участвовать в любых их делах на косе Мадфорд-Спит. Так тут все и работало.

– У вас очаровательные внучки, – заметила Фиона. Дэйзи со Сью кивнули в знак согласия.

– Спасибо, – сказал Фрэнк. – Итак, чем могу помочь сегодня?

Не было смысла ходить вокруг да около.

– Мы хотим опросить жителей пляжных домиков, – заявила Фиона. – Об убийстве Малкольма.

– Похоже, они все сегодня приехали, – заметила Сью, указав на пляж, где яблоку было негде упасть от отдыхающих гостей.

– Едва ли это удачная идея. – Фрэнк скрестил руки на груди, исказив лица Мэйбл и Грэйси еще сильнее, чем раньше. – Люди просто хотят расслабиться, отдохнуть. Не принимайте близко к сердцу. Не уверен, что они будут рады, если вы начнете их часами расспрашивать про убийство, мешая проводить время с семьей.

Фиона достала распечатку с десятью вопросами.

– Много времени это не займет, нам нужно задать всего несколько вопросов. – Она протянула ему список.

Фрэнк, по очереди изучив каждый вопрос, наконец вернул ей лист и, явно недовольный, выдохнул через нос, не найдя веской причины отказать в такой простой просьбе.

– Ну что ж, ладно, только я пойду с вами.

Фиона для вида согласилась, успокаивая пожилого стража косы с плохими татуировками, чтобы получить желаемое.

– Идите за мной, – велел он, шагая по горячему песку.

Глава 35

Они брели по косе, и по всему пляжу виднелись следы пребывания радостных отдыхающих. Перед домиками были разбросаны всевозможные каяки, доски для сапбординга (или сапы), наборы для свингбола, тарелки «Фрисби» и мячи всех форм и размеров, ждущие, когда их возьмут в руки, – все то, что такой традиционалист, как Фрэнк, назвал бы хорошим и полезным времяпрепровождением. Сапбординг, похоже, был самым популярным развлечением: перед каждым домиком лежало минимум две доски с веслом, одни были крошечные, другие настолько большие, что напоминали платформы для купания. В гавани сапов тоже хватало: подростки в спасательных жилетах и взрослые, покачиваясь и пытаясь удержать равновесие, стоя гребли в разные стороны. Их попытки не всегда приводили к успеху, и отдыхающие плюхались на мелководье, где вода доходила им лишь до бедер.

Популярное развлечение не ускользнуло от внимания Дэйзи:

– Мне бы хотелось попробовать эту водяную штуку, вотербординг^[150].

Все повернулись к Дэйзи. Дамы уже привыкли к тому, что Дэйзи может выдать что-то нелепое, а Фрэнк – нет.

– Вотербординг? – переспросил он.

– Да, – подтвердила Дэйзи. – Думаю, мне хватило бы смелости.

Усы Фрэнка нервно дернулись.

– Дэйзи, ты, наверное, имела в виду сапбординг? – уточнила Сью.

– О. А я что сказала?

– Ты не хочешь этого знать, – ответила Фиона.

Прежде чем Дэйзи успела достать телефон и погуглить, Фрэнк просветил ее о возмутительной технике пыток водой. Дэйзи, которую после рассказа явно замутило, довольной не выглядела.

– Зачем выбирать такие невинные названия? «Вотербординг» звучит как развлечение, которое можно подарить в качестве путевки: насладитесь прекрасным вотербордингом в Сассексе.

Но стоило им подойти к первому домику, как все споры об уместности названия тут же прекратились.

Перед домом Сегенсуортов под номером 9 сидели три воспитанных ребенка, на вид младшего школьного возраста: девочка и двое мальчиков тихонько играли у крыльца. Мальчики копали яму, а девочка раскрашивала морскую гальку на продажу, по фунту за камушек, и аккуратно раскладывала на маленькой скамеечке, которую она выбрала в качестве прилавка своего магазинчика. Их родители сидели на террасе и листали воскресные газеты, рядом стоял полупустой стеклянный френч-пресс, просто иллюстрация семейного счастья. В мгновение ока Дэйзи открыла сумочку и, не успела девочка отложить кисть, купила у нее три раскрашенных камушка.

– Привет, Том, Люси, – окликнул их Фрэнк.

Том Сегенсуорт, как и его жена, при виде Фрэнка подпрыгнул и тут же захлопнул атрибут воскресного отдыха, будто Фрэнк пришел с неожиданной инспекцией пляжных домиков.

– Фрэнк, какими судьбами? – спросил Том в ответ, но голос его звучал слишком обеспокоенно и для дружеского приветствия не подходил.

Муж и жена поднялись, вытянувшись практически по стойке «смирно». С тем же успехом Фрэнк мог сказать: «Готовность номер один!»

– Хочу представить вам Фиону, Сью и Дэйзи, – сказал Фрэнк. – Они хотели бы задать вам несколько вопросов про Малкольма и пожар.

Том и Люси Сегенсуорт одновременно сглотнули и теперь выглядели еще более взволнованно. Фиона прекрасно понимала, что это едва ли служило признанием вины, скорее той самой классической реакцией британца среднего класса на присутствие представителя власти.

– Это когда пожарные приехали? – спросила девочка, внимательно слушая взрослых. – Нам не положено об этом говорить.

Обеспокоенность Люси превратилась в легкую тревогу:

– Ну я такого не говорила. Просто это не самое приятное событие, незачем о нем вспоминать.

– Мне нравятся пожарные машины, – сказал один из мальчиков, не поднимая головы от своей ямы.

– Да, они супер, – согласился второй. – Но почему нам нельзя об этом говорить? Кто-то устроил поджог специально?

– Господи, нет! – воскликнула Люси.

– Пожалуйста, проходите внутрь, – махнул рукой Том, стараясь увести нежданных гостей от детей, пока те не продолжили расспросы.

Дамы вместе с Сегенсуортами вошли в просторный пляжный домик, а Фрэнк следом за ними, закрыв за собой французские окна. Стены были расписаны в солнечно-желтых тонах, местами встречались вкрапления небесно-голубых пятен. Аккуратные узкие ступеньки из сосны вели наверх, в импровизированную спальню, где Фиона разглядела разобранные спальники и разбросанные детские вещи.

– У вас очаровательный домик, – заметила Дэйзи.

– Да, неплохой, – добавил Фрэнк, подразумевая, что дом сойдет, но под его высокие стандарты не подходит.

Том с Люси поспешно расчистили небольшую зону отдыха от книг в мягкой обложке и детских развивающих книжек, убрали пустые стаканы из-под сока, миски с недоеденными и размякшими рисовыми хлопьями и тарелки в крошках из-под тостов, с каплями масла и джема.

– Простите за беспорядок, – извинился Том. – У нас не было времени прибраться.

– Пожалуйста, не утруждайтесь ради нас, – попросила Фиона. – Это не займет много времени.

– Да, – добавил Фрэнк. – Пожалуйста, садитесь.

Фионе показалось странным, что Фрэнк дает супружеской паре позволение сесть в собственном доме. Кем он себя возомнил?

– Ну, валяйте, – сказал Фрэнк.

Фиона достала телефон и положила на стол, постаравшись не задеть каплю джема.

– Вы не против, если я все запишу на телефон? Так гораздо проще, чем делать заметки. – Подругам предстояло обойти много домов, и аудиозаписи значительно упростили бы им эту титаническую задачу.

Пара кивнула.

– Если только вы никуда это не выложите, – добавил Том.

Фиона покачала головой:

– О господи, нет.

– А полиция будет слушать? – спросила Люси.

– Только если вы признаетесь в убийстве, – пошутила Сью.

Том с Люси резко побледнели.

– Уверена, это не наш случай, – заверила их Фиона, включая диктофон. – Мы просто пытаемся собрать информацию, которая поможет нам поймать того, кто это сделал. Итак, как хорошо вы знали Малкольма Крэйни?

– Да вообще-то не очень, – ответил Том.

– Но вы были о нем наслышаны? – спросила Сью.

– О да, – ответила его жена. – Все здесь были наслышаны про Малкольма.

– И что вы о нем думали? – спросила Дэйзи.

На мгновение взгляды Тома и Люси метнулись к Фрэнку, будто ожидая одобрения. Фрэнк едва заметно кивнул.

– Да ничего особенно не думали. Просто знали, что он эксцентричный старик, который живет на другой стороне косы.

– Вы не слышали, чтобы он с кем-то ссорился? – спросила Фиона.

Сегенсуорты покачали головами.

– А знали, что у него был сын?

Снова отрицательный жест.

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-то обсуждал Малкольма, возможно в негативном свете?

Том с Люси снова посмотрели на Фрэнка, всего на секунду. А затем переглянулись, будто телепатически обмениваясь мыслями.

– Нет, ничего такого, – ответила Люси.

– Кто-нибудь жаловался на его странности?

Но не успели супруги ответить, как в разговор влез Фрэнк:

– Вы должны понимать, что дом Малкольма довольно далеко отсюда. Ребятам с этого конца мало что известно.

Фиона все гадала, когда же Фрэнк перехватит беседу и начнет отвечать вместо хозяев дома. Даже одно его присутствие оказывало разрушительное воздействие, влияя на Сегенсуортов, – возможно, их ответы должны были соответствовать какой-то заранее одобренной Фрэнком версии. Сам Фрэнк вольготно откинулся назад, сцепив руки за головой.

– Кроме того, – продолжил он, – у нас не принято сплетничать. Мы все ладим, не так ли?

Сегенсуорты с готовностью закивали.

Фиона чуть не подавилась. Она никогда не слышала такой ерунды. Сплетни существовали везде. Посади вместе двух британцев с разных концов страны – и через минуту они уже будут жаловаться друг другу. Фиона не собиралась оставлять эту наглую ложь безнаказанной:

– Фрэнк, в нашу первую встречу, если я правильно помню, разве вы не говорили, что Малкольму сходило с рук то, чего не прощали другим? Он не пропустил туристический поезд, выбрасывал мусор в баки в шесть утра. Откуда вы об этом узнали, если никто не сплетничает?

Фрэнк принял более подходящую позу:

– Я бы не сказал, что это сплетни, просто люди делились слухами.

Неравнодушная Сью наморщила нос:

– Делиться слухами – это и есть определение сплетен.

Ответ Фрэнка прозвучал слабо и неубедительно:

– Не столько сплетни или слухи. Скорее обмен информацией.

Фиона, не обращая внимания на Фрэнка, обратилась к Тому и Люси:

– Малкольму действительно сходило с рук то, что не сошло бы остальным?

Взгляды супругов снова метнулись к Фрэнку за помощью, и тот опять постарался вмешаться:

– Я только хотел сказать…

– Мне бы хотелось услышать ответ от Тома и Люси, если это возможно, – перебила его Фиона.

– Мы слышали, что он был несколько… неординарным человеком.

– Неординарным в каком смысле? – уточнила Дэйзи. – Не следовал правилам?

Фионе ужасно хотелось добавить «не следовал правилам Фрэнка», но она прикусила язык.

– Ну, как сказал Фрэнк, он выбрасывал мусор, когда все спали, – ответила Люси, не сообщив ничего нового.

И все же Фионе было с чем поработать.

– Это, должно быть, злило людей.

Фрэнк, не обратив внимания на ее реплику, вмешался:

– Как я уже сказал, Том с Люси живут слишком далеко, их подобные вещи не беспокоят, так что ответ на этот вопрос будет отрицательным.

Так Фиона ничего не добьется. Пришлось обойтись малой кровью:

– Справедливо, что ж, тогда мы расспросим владельцев домиков на другой стороне косы.

– Хорошая идея. Да, думаю, на этом все. – Фрэнк поднялся на ноги.

Но Фиона пока не собиралась уходить:

– Еще пара вопросов. Вы никого не видели здесь до пожара, может, кто-то прятался или вел себя подозрительно?

– Подозрительно – что вы имеете в виду? – уточнила Люси.

– Какие-нибудь сомнительные личности, – подсказала Дэйзи.

– Может, кто-то, кому здесь делать нечего, – добавила Фиона. – Все, кого мы сегодня видели, явно пришли на пляж: в шортах, босоножках и с переносными холодильниками. Не знаю, может, кто-то слонялся по пляжу странно одетый. Следил, кто приходит, кто уходит.

– Как грабитель, подыскивающий дом, – подсказала Сью.

– Могу вас заверить, мимо меня никто не пройдет, – перебил Фрэнк. – Никто и ничто. Я слежу за всем как ястреб.

Фиона сделала глубокий вдох – как она надеялась, медленный, успокаивающий и вселяющий терпение.

– Фрэнк, вас же здесь не было в тот день.

– Верно, но если б был, то сразу бы заметил подозрительных личностей! Я их признаки знаю. Я говорил, что раньше владел охранным предприятием? В том, что касается безопасности, человека с бо́льшим опытом здесь не найти…

Фиона застывшим взглядом смотрела в одну точку, слушая, как Фрэнк опять перехватывает контроль над разговором, видимо навсегда, превращая его в свой монолог в духе «Я знаю больше вас». Этот человек был бездонной ямой самолюбования.

Когда он остановился, чтобы набрать в легкие воздуха, Фиона вскочила, изобразив улыбку, и поблагодарила Тома и Люси, хотя их встреча оказалась пустой тратой времени из-за того, что Фрэнк постоянно вмешивался.

На пляже Фрэнк заметил:

– Думаю, все прошло неплохо. Кто там следующий в вашем списке?

Фрэнк собирался окончательно испортить им день, превратив допрос в бесполезное занятие. Никто не станет откровенничать с дамами из благотворительного магазинчика, пока Фрэнк хозяйничает в их домах. Фионе придется положить этому конец – или по крайней мере попытаться получить какую-то полезную информацию, не нажив в его лице врага. Но как? Идея медленно формировалась у нее в голове.

Глава 36

Фиона изучила список и нашла следующее подчеркнутое имя. Пропустив его, она пролистала страницы, театрально хлопая ими, а потом, водя пальцем сверху вниз, изобразила обеспокоенность на лице.

– Их так много! Уже половина одиннадцатого, а мы провели всего одну встречу! Не знаю, как мы такими темпами все успеем.

– Лучше вам поторопиться, время не ждет. – Голос Фрэнка звучал слишком самодовольно. Он явно радовался, что взял под контроль разговор у Сегенсуортов и все складывалось в его пользу. Но это скоро изменится.

Фиона кивнула:

– Да, нам лучше поторопиться, если мы хотим закончить к концу дня. Нам надо разделиться. Пойти тремя разными путями. Разделяй и властвуй.

– Хорошая идея, – согласилась Сью.

Фрэнк изменился в лице. Если они разделятся, он сможет пойти только с одной из них, а значит, допрос двух третей владельцев пляжных домиков пройдет свободно без его влияния.

– Нам нужно держаться вместе, – потребовал он.

– Это совсем неэффективная трата времени, особенно вашего, Фрэнк. Уверена, вы бы хотели вернуться к своим внучкам, э-э… – Фиона чуть не назвала их «Джудит» и «Глория». – Мэйбл и Грэйси.

– Они справятся и без меня, – сказал Фрэнк. – Я просто считаю, что владельцы домиков с большей охотой ответят на ваши вопросы при мне. Если меня с вами не будет, они могут отказаться.

– Вы могли бы написать нам записку, мы бы ее показывали, – предложила Дэйзи.

– Разрешение, – добавила Сью.

– Да, – улыбнулась Фиона. – Отличная мысль. Уверена, ваше имя здесь много значит.

Подобно гроссмейстерам в шахматах, дамы только что поставили ему мат – и такой, который можно заметить, только когда стало слишком поздно. Фрэнку некуда было деваться. Если он откажется дать разрешение, значит, его имя не имеет никакого веса. Чего-чего, а уж этого его мужская гордость не позволила бы никогда. Но если он даст разрешение, то выпустит из своей цепкой хватки контроль над двумя третями жителей косы.

Мужская гордость победила.

– Хорошо. Ничего писать не нужно, просто скажите, что я разрешил. Этого будет достаточно.

– Спасибо, Фрэнк. – Мысленно Фиона пустилась в пляс от радости.

– Но я хотел бы пойти с вами, Фиона.

– Конечно, разумеется. – Фиона согласилась на эту уступку. Не идеальная, но небольшая цена за то, чтобы дать Дэйзи и Сью полную свободу действий и получить искренние ответы от жителей домиков.

Они поделили имена на три равные части и отправились каждый в свою сторону, обходя дом за домом, или, точнее, пляжный домик за домиком, проводя беседы.

К пятому интервью Фиона уже сходила с ума от утомительного присутствия Фрэнка. Вне зависимости от того, с кем они разговаривали, его массивная фигура давила на жителей домиков, добавляя в их и без того неотличимые друг от друга ответы все больше пресной однородной массы бесполезной информации. Память ее телефона была переполнена одинаковыми аудиозаписями. Никто не мог сказать ничего нового или неожиданного. Они ничего не видели. Не знали никого, кто мог бы обозлиться на Малкольма. Все было как обычно, ничего подозрительного. И так по кругу. Хорошо отрепетированный спектакль, поставленный Фрэнком, который отлично подготовил своих актеров.

Только они закончили очередной бессмысленный разговор и вышли на пляж, как Фрэнк услышал, что его зовут.

Фиона и Фрэнк встревоженно оглянулись и увидели бегущую к ним невысокую женщину в шлепанцах, которыми она поднимала волны песка в попытке набрать скорость. В ярком платье в горошек и соломенной шляпке, которую она придерживала, женщина, запыхавшись, кричала:

– Фрэнк! Фрэнк! – Под шляпой уже алело раскрасневшееся лицо. – Я так рада, что нашла тебя!

– Спокойно, Линн, отдышись, – сказал Фрэнк.

Фиона позабыла о своей миссии допросить владельцев домиков и задумалась, какие же страшные вести принесла бедная женщина.

Линн сделала несколько глубоких рваных вдохов.

– Случилось нечто ужасное. Просто ужасное! Ты должен сейчас же пойти со мной.

Глава 37

Фиона достала из сумочки свою бутылку с водой и протянула ее Линн, которая сделала несколько жадных глотков.

– Спасибо, – выдохнула она.

– Что случилось? – спросила Фиона, страшась худшего. Несчастный случай? Потерялся ребенок? Кто-то утонул? Еще одно убийство? Не дай бог.

Линн взглянула на Фрэнка, будто спрашивая разрешения рассказать новости при незнакомке.

– Все в порядке, Фиона со мной. Так что случилось?

– Кто-то сушит постиранное белье снаружи.

Фиона верно расслышала? Та самая жуткая катастрофа, из-за которой эта женщина чуть не получила коллапс легкого, касалась всего лишь неправильной сушки?

Фрэнк успокоил Линн при помощи своих энциклопедических знаний правил и положений о пляжных домиках, процитировав дословно:

– Все в порядке. Владельцу домика разрешается сушить вещи при условии, что они находятся в пределах его террасы или на веревке для стирки, при условии, что длина веревки не превышает общую длину домика.

Линн, тяжело сглотнув, потрясла головой, набрала в себя еще больше кислорода и выпалила:

– Ты не понимаешь. Это вращающаяся сушилка.

– Что?! – взревел Фрэнк.

Линн слегка дернулась.

– Кто-то принес на косу сушилку. И воткнул ее в песок перед домом. Можешь в это поверить?

Фрэнк фыркнул:

– Вращающиеся сушилки на косе запрещены. В правилах это четко указано. Почему ты сразу ко мне не пришла?

Фиона не думала, что вопрос с сушилкой может быть таким срочным, и пыталась понять, какие жуткие преступления могла совершить по отношению к жителям косы Мадфорд-Спит одежда на бельевых веревках, пусть и движущихся. Множество прохожих были госпитализированы? Получили пощечину от мокрых купальников, крутящихся на ветру?

– Я только что узнала, – сникла Линн.

– И кто это?

– Новенькие из дома номер 122.

– Я должен был догадаться! – Тень гнева пробежала по лицу Фрэнка. – Так и знал, что с ними будут проблемы. Простите, Фиона, но вам придется продолжить без меня, пока я с этим разбираюсь.

Это были лучшие новости за день: теперь она сможет продолжить расследование без его вмешательства.

– Все в порядке, Фрэнк.

Фиона наблюдала, как неофициальный шериф направлялся к другому концу косы с такой решимостью, которой она еще не видела, а его информатор в платье в горошек и в соломенной шляпе, точно сбежав из Штази, торопливо семенила рядом. Неужели вся коса такая? Сеть информаторов, которых поощряли стучать на своих соседей при любом удобном случае? Или только Линн активно совала нос в чужие дела? Фиона надеялась, что это так, но чутье подсказывало, что первое предположение вероятнее.

Фиона пролистала список и увидела, что номер 122, которым владели Динсы, Сара и Грег, находился всего в пяти домиках от дома Малкольма. Интуиция подсказывала, что в ее интересах понаблюдать за их общением с Фрэнком. Может, это ее шанс. Какой именно, она пока не знала, но интуиция говорила, что ей нужно быть там. Вдруг она узнает что-то полезное. Кроме того, Фионе хотелось посмотреть, как Фрэнк справится с сушильным бунтом.

И Фиона отправилась вслед за Фрэнком, держась на безопасном расстоянии и чувствуя себя героиней шпионского триллера. Впереди показался пляжный домик с высокой крутящейся сушилкой, которая совершенно никому не мешала. Фиона подошла ближе, спрятавшись за углом пустующей хижины, где могла наблюдать за происходящим так, чтобы ее при этом никто не видел.

На веревках сушилки висело что-то напоминающее детское постельное белье. Мускулистый мужчина в татуировках без рубашки играл на песке в футбол со своим маленьким сыном. В отличие от татуировок Фрэнка, у мужчины это был со вкусом выполненный переплетающийся кельтский орнамент, который тянулся по его накачанным рукам и торсу. Привлекательная женщина, завернутая в полотенце, сидела на террасе и кормила грудного ребенка из бутылочки.

– Простите! Простите! – крикнул Фрэнк почти угрожающим тоном. Линн отстала на несколько шагов, укрывшись в тени Фрэнка, подходившего к нарушающей правила семье.

Грег пересталпинать мяч и повернулся к Фрэнку. Очевидно, с конфликтами он сталкивался не впервые, так как тут же выпрямился, расставив ноги на ширину плеч. Альфа-самец против альфа-самца. Это будет интересно.

Фрэнк остановился почти в двух метрах от него, вне досягаемости удара: оба мужчины были одного роста и комплекции.

– Тебе чего? – простодушно спросил Грег.

Фрэнк указал на сушилку:

– Мне надо, чтобы вы убрали это.

Грег за секунду обдумал просьбу, хотя прозвучала она как приказ. Резко и лаконично он ответил:

– Нет.

Даже с того места, где пряталась Фиона, она почувствовала исходящие от краснеющей спины Фрэнка волны изумления. Он не верил своим ушам, будто его ударили электрошоком. Кто-то посмел с ним не согласиться! К сандалиям Фрэнка, хозяина песков, бросили перчатку. Такое не каждый день увидишь.

Чем все закончится? Непреодолимое занудство столкнулось с каменной стеной.

Глава 38

Фиона ухватилась за стену пляжного домика для равновесия. Теперь она увидит, из чего сделан Фрэнк: из прочного материала или пустого бахвальства.

Фрэнк шагнул вперед:

– Я, видимо, плохо расслышал.

Грег не шевельнулся.

– Ты все правильно услышал. Я сказал «нет».

Фрэнк сделал еще два шага, преодолев расстояние между ними.

– Прости, но тебе придется ее убрать. Вращающиеся сушилки запрещены.

– Ага, и, как я сказал, я уберу ее, только когда высохнут вещи. – Грег отвернулся, собираясь вернуться к игре в футбол с сыном.

Фрэнк стоял прямо за ним в слабой попытке запугать.

– Боюсь, так не пойдет. Ты не оставляешь мне выбора, кроме как убрать ее самому.

Грег повернулся к Фрэнку, и лицо его начало краснеть:

– Только тронь ее – и это будет последнее, что ты успеешь сделать.

– Ну-ка, послушай, – Фрэнк говорил все громче, – мы не можем ввести одно правило для тебя и другое для остальных. Тогда наступит хаос.

– Но я не нарушаю никаких правил, – ответил Грег.

Линн выглянула из-за спины Фрэнка:

– Согласно правилам, вращающиеся сушилки на косе запрещены. Все очень четко.

Грег окинул взглядом мелочную женщину, прячущуюся в тени Фрэнка, но вместо враждебности на его лице появилась улыбка – так обычно улыбаются люди, когда знают что-то, чего не знают остальные.

– Вы упустили ключевое слово в этом предложении. Но я вас отпущу. А вот в следующий раз могу оказаться не столь великодушен.

Фрэнк хмыкнул:

– Ты нас отпускаешь? Это ты ошибся, приятель.

Грег небрежно качнул головой:

– Нет. Правила есть правила, так? А в правилах четко указано, что нельзя ставить постоянные крутящиеся сушилки. А как я сказал, моя – временная. И я уберу ее, как только высохнет постельное белье ребенка.

Фрэнк слегка встряхнулся.

Наблюдая за схваткой из своего укрытия, Фиона поняла, что вероятность физического столкновения не ослабила решимость Фрэнка, а вот законодательного – да. Он был приверженцем правил. Правила были его убежищем, его доспехами. Никто не мог ставить себя выше правил, даже он сам. Но противник, знающий правила лучше, превзошел его. Фрэнка просто перехитрили.

Тактическое отступление казалось наилучшим выходом. И Фрэнк отступил, но последнее слово он оставил за собой, чтобы спасти свою гордость.

– Эм, да, ну только убедитесь, что сушилка не будет стоять на виду.

– Уберу ее под дом. – Улыбка Грега стала шире.

– Очень хорошо. Да. Э-э, продолжайте. – Фрэнк, бормоча и запинаясь, отступил, а Линн вместе с ним.

– Хорошего дня вам обоим, – попрощался Грег. – Спасибо, что заглянули.

Фрэнк с Линн ничего не ответили и поспешили уйти. Фиона скользнула за дом, скрывшись в проходе между стенами, наблюдая, как парочка проходит мимо.

– Надо обязательно поменять правила! – бушевал Фрэнк. – Никаких сушилок, и точка! Нельзя, чтобы такие, как он, пользовались правилами в своих целях и командовали остальными.

Ирония ситуации не ускользнула от Фионы. Использовать правила, чтобы командовать остальными, было как раз методом Фрэнка.

Линн бежала вприпрыжку рядом с ним, угодливо кивая, будто он был королем, а она его придворной. Фиона сверилась со списком: в нем значилась только одна Линн по фамилии Грейвс, домик 27, и подчеркнут он не был. В ночь пожара она отсутствовала. Фиона сделала мысленную пометку покопаться в ее прошлом. Нездоровая одержимость Линн стучать на всех, кто не соблюдает правила, даже если их на самом деле соблюдают, заслуживала более пристального внимания. Возможно, она участвовала в заговоре Фрэнка. Возможно, они договорились, чтобы никого из них не было рядом с домиком Малкольма в ночь пожара, чтобы избежать подозрений. Но с другой стороны, судя по записям с камер, рядом вообще никого не было.

Понимая, что отвлеклась, Фиона встряхнулась и вышла из своего укрытия. Направившись прямо к домику Динов, она надеялась извлечь выгоду из ситуации. После недавней небольшой ссоры едва ли Грег будет предан Фрэнку. Фиона собиралась воспользоваться принципом «враг моего врага мой друг». По правде говоря, она не могла сказать, был ли Фрэнк врагом. Но если да, то Грег точно не захочет повторять отрепетированные ответы Фрэнка про пожар. И прикрывать его тоже вряд ли станет, если заговор действительно готовился давно.

По счастливой случайности, футбольный мяч подкатился к ней, и Фиона его подняла. Грег подбежал забрать его.

– Спасибо, – поблагодарил он.

– Фрэнк что, набросился на вас из-за сушилки? – спросила Фиона. – Просто невероятно!

Грег только отмахнулся:

– О, ну вы же знаете Фрэнка. Слишком много времени на пенсии.

– Осторожнее, – улыбнулась Фиона. – Я тоже на пенсии.

– Да, но, держу пари, вы не станете бегать и отчитывать людей за сушку белья.

– Это правда.

– Папа? – позвал Грега маленький мальчик. – Можно мне мячик?

– Простите, долг зовет, – извинился Грег.

Он уже отвернулся, когда Фиона выпалила:

– Извините, можно задать вам вопрос, очень быстро?

Грег бросил мяч сыну и крикнул:

– Подойду через секунду! – А потом повернулся к Фионе: – Зависит от того, что за вопрос.

– Меня зовут Фиона, и я расследую пожар в домике Малкольма.

– Это было ужасно.

Фиона запихнула в сумку список имен.

– Да, именно так. Вы той ночью были здесь? – Она уже знала ответ.

– Мы всей семьей тут были. Никогда не забуду ту ночь, это точно.

– Понимаю. Скажите, вы видели или, может, слышали что-то странное в тот день или ближе к вечеру? Кто-нибудь бродил рядом или что-то было не как всегда? Может, кто-то ругался с Малкольмом? Возможно, один из владельцев домиков?

– Знаете, полиция уже всех об этом расспросила, и, насколько мне известно, никто ничего не видел и не слышал, включая меня и мою жену. Мне правда очень жаль, что я не могу ничем вам помочь, день был вполне обычный, как и остальные. Приятный и спокойный. Ну, если не считать этого ноющего здоровяка с усами и плохими татуировками, – хмыкнул Грег.

Фиона собралась с духом, готовясь задать самый важный вопрос. Похоже, Грег был единственным человеком на косе, который мог ответить ей честно, так как Фрэнку запугать его не удалось.

– Знаю, сейчас прозвучит худшая в мире теория заговора, но Фрэнк, случайно, не наставлял здешних жителей, что говорить про пожар? Не давал официальной версии, которой надо придерживаться?

Грег расхохотался:

– Очень на него похоже! Но нет. Да и потом, у него не было времени. Полиция допросила нас сразу, как только пожар потушили. И не отпускала, пока каждый не дал показания. Фрэнка в ту ночь на косе не было – он просто не мог ни на кого надавить или дать всем сценарий, как отвечать.

Ну конечно, она могла бы и сама догадаться. Фрэнк никак не мог оказаться на косе Мадфорд-Спит раньше полиции.

– А после пожара?

– Мне об этом неизвестно. Почему вы спрашиваете? Думаете, Фрэнк в этом как-то замешан?

– Я всего лишь стараюсь быть объективной. К тому же образ жизни Малкольма явно не совпадал с желаниями Фрэнка. Вы сами только что видели его реакцию на вашу сушилку. Представьте, как он относился к необычному домику Малкольма.

Грег сложил руки на груди.

– Как бы мне ни хотелось обвинить Фрэнка – он действительно тот еще засранец и любитель портить всем настроение, который считает себя лучше остальных, – я считаю, что если б ему правда мешал Малкольм, он бы заявил об этом открыто. Сомневаюсь, что убийство в его стиле. Фрэнк бы сделал все по закону. И выселил бы Малкольма с помощью бумажной волокиты.

Слова Грега звучали логично. И все собранные на данный момент доказательства тоже говорили об этом. Да, Фрэнк хотел выселить Малкольма, но только по правилам – хотя он и так это практически сделал, предложив ввести новый закон, чтобы Малкольм не мог оставаться на косе круглый год. Только это дало обратный результат. Вопрос стоял в том, был ли готов Фрэнк зайти так далеко и нарушить правила, даже больше, нарушить закон худшим из возможных способов.

Грег продолжил:

– Мы здесь не так долго живем, но, на мой взгляд, Малкольм был скорее как водоросли на пляже. Раздражают, но никакого вреда не наносят, а вскоре ты и вовсе к ним привыкаешь. Дети обожали его дом.

Фиона улыбнулась от такого сравнения:

– Что ж, не буду больше отрывать вас от футбола. Разве что вы не вспомнили что-нибудь странное? Что угодно?

Грег потер подбородок. А потом крикнул жене, все еще кормившей ребенка на террасе:

– Сара, ты не помнишь ничего странного в ночь перед пожаром?

Сара покачала головой:

– Нет, ничего. Только комары летали.

Фиона поблагодарила Динов и пошла обратно: ей еще предстояло опросить остальных владельцев домиков. Но она никак не могла избавиться от ощущения, что эта затея ни к чему не приведет. Она, похоже, нашла единственную семью на всей косе, которую не зажал в своем пухлом кулаке Фрэнк и его приспешники, но все равно возвращалась с пустыми руками. Фиона надеялась, что Сью и Дэйзи повезло больше.

Глава 39

В понедельник торт к утреннему кофе так и стоял на прилавке нетронутым. Глазурь, отчаянно боровшись, таяла на жаре, стекая по краям бисквита. А виновник? Напоминающее лазер солнце уже нагрело ртуть, которая поднялась в градуснике почти до двадцати двух градусов, а ведь на часах было всего девять утра. Такими темпами к полудню асфальт станет таким же мягким, как глазурь, которая грозила превратиться в жидкость. Фионе, Сью и Дэйзи ужасно не хотелось этого признавать, но для торта было слишком жарко. Слишком жарко вообще для всего. По-хорошему надо было убрать десерт в холодильник.

Входную дверь они оставили открытой нараспашку, надеясь на освежающий ветерок, но в магазин он практически не залетал. Вскоре им придется закрыться наглухо, чтобы не впустить жару, потому что прохладного воздуха на улице не останется вовсе.

На пороге появился Корзинщик:

– Ну что, вам достаточно жарко?

Фиона внутренне застонала, и ее раздражение лишь усилилось, как в кипящей кастрюле, накрытой крышкой. С раннего утра она чувствовала себя вялой и медлительной: подруги сравнивали заметки, или, точнее, записи после вчерашних титанических усилий с интервью. Начали они еще вчера, собравшись у Фионы, но около полуночи сдались, решив закончить утром. Зацепок было мало – точнее говоря, их не было вовсе, и сегодня лучше не стало.

– Не хотите торт? – предложила Дэйзи, указав на тающую массу крема, глазури и бисквита.

Корзинщик покачал головой:

– Увы, но нет. Иду охладиться и собираюсь раскошелиться на прекрасный фруктовый лед. Только сбегаю к газетному киоску, он там отличный. Пока-пока!

И прежде чем кто-нибудь из подруг успел попросить принести мороженого и им, Корзинщик быстро ретировался – возможно, именно по этой причине.

Это означало, что им предстояло вернуться к проверке фактов, стоя у прилавка в душном магазине и слушая из динамиков телефонов горькую правду. В каждом интервью без исключения не попадалось ничего нового. Менялись голоса и произношение, но сама история – нет. Пока не прибыли пожарные машины, никто ничего не видел и не слышал. Ни в одной записи не было даже намека на зацепку. Почти двести тупиковых разговоров теперь занимали память их трех телефонов.

В одиннадцать часов Фиона нажала на кнопку «стоп» на самом последнем интервью.

– Мы зря потратили время.

– Но мы должны были это сделать, – успокоила ее Сью. – И вычеркнуть задачу из нашего списка.

– Да, знаю. Просто хотелось бы, чтобы это было не зря.

Дэйзи не согласилась:

– А это и не было зря! Тебе довелось увидеть, как против Фрэнка использовали его же оружие. Мне бы хотелось на это посмотреть.

– И мне, – добавила Сью. – Кстати о Фрэнке, одна мысль не дает мне покоя. Мы ничего не упускаем? Самого главного?

Фиона не понимала, что они упустили. Она думала, что они вели расследование скрупулезно и тщательно.

– В каком смысле?

– Он постоянно твердит, что у него было свое охранное предприятие. А в расследовании проблема как раз в камерах наблюдения, точнее, в том, что на них ничего нет. Как это возможно? Если кто и знал, как сломать камеру видеонаблюдения, так это Фрэнк.

Мысль была неплохой. У Фрэнка определенно имелись необходимые навыки, но вопрос с камерами уже был решен.

– Мы же относили записи Фрейе, – напомнила Фиона. – И кроме наших друзей-браконьеров все было в порядке. Никто не трогал записи с ночи пожара. Не представляю, как Фрэнк мог бы сделать что-то такое, чего бы не нашла Фрейя. Он должен быть просто гением в компьютерах. А Фрейя в этом деле лучшая.

Дэйзи достала телефон и начала искать:

– Так, ну вот: на сайте проверки компаний говорится, что Фрэнк – бывший директор фирмы под названием Right Stuff Security. Он вышел на пенсию, но компания все еще существует.

Сью вытащила свой телефон и набрала в поисковике название. Покапавшись на сайте несколько минут, она уныло сообщила:

– Ну да, ты права. Эта компания не подходит. Они системами видеонаблюдения не занимаются, техникой тоже. Скорее поставкой кадров – вышибал.

– Кто кого вышибал? – не поняла Дэйзи.

– Думаю, как в ночных клубах, – ответила Фиона. – Это объясняет поведение Фрэнка на косе. Он привык решать, кого пускать, а кого нет. И всю жизнь провел, разбираясь с нежелательными элементами, поэтому и не хочет подпускать никого из них близко к косе.

– Черт! – не смогла сдержать разочарования Сью. – Он так подходит на роль убийцы Малкольма! Можете представить, как такой, как Малкольм, пытается пройти в ночной клуб? Фрэнк бы его и на километр не подпустил.

– Но это не значит, что Фрэнк его убил, – не согласилась Дэйзи.

Сью уже готовилась поспорить, как тут в магазин влетела Софи Хэйверфорд в огромных солнечных очках, которые закрывали половину лица, и в развевающемся платье в цветочек. Драматично замерев в дверях, она схватилась одной рукой за косяк, чтобы сохранить равновесие, а другую руку прижала тыльной стороной ко лбу, изображая викторианскую даму, которая вот-вот упадет в обморок. Если бы рядом стоял подходящий диванчик или шезлонг, она бы непременно на него рухнула, и устрашающая высота каблуков ее туфель в этом бы помогла. К счастью, Софи сумела выпрямиться и, пошатываясь, вошла в магазин.

– О, Фиона, Дэйзи, Сью. Случилось нечто ужасное!

Фиона на ее мелодраматичный тон не купилась. Софи в нем была профи и размахивала им, как джедай – мечом, заставляя людей покориться ее воле. Кроме того, у Фионы не было настроения. В последний раз, когда кто-то произнес фразу «случилось нечто ужасное», все дело оказалось в крутящейся сушилке. А что случилось у Софи? Супермаркет «Уэйтроуз» заменил слишком много товаров в ее заказе? Или она не может найти конец скотча? К тому же Софи не числилась у Фионы на хорошем счету – не то чтобы когда-то было иначе, но после истории с Энни Фоллет эта женщина только сильнее упала в ее глазах.

Софи сдернула очки с лица. Она плакала. Дамы из благотворительного магазинчика привыкли к ее наигранным слезам и не раз становились свидетельницами того, как они начинали литься из глаз по желанию хозяйки – когда той было нужно сочувствие или рычаг давления. Влага сразу появлялась в уголках глаз, а потом аккуратно стекала по щекам, при этом не нарушая идеального макияжа. Однако на этот раз все было иначе. Глаза Софи покраснели, кожа вокруг припухла, и не от наигранных слез, а от самых настоящих. От которых не можешь перестать всхлипывать и шмыгать носом.

Без раздумий три дамы бросились к Софи, помогли ей дойти до стола и выдвинули для нее стул.

– Что случилось? – спросила Фиона.

Софи попыталась вдохнуть, и глаза ее снова наполнились слезами.

– На косе случился еще один пожар.

Все ахнули.

– Господи! – воскликнула Дэйзи.

– Как, этой ночью? – спросила Сью.

Софи быстро закивала, всхлипывая на каждом слове:

– Это только половина новостей. Я не могу дозвониться до Битси. Полиция не пускает меня проверить, в порядке ли она. Там все обтянуто лентами. Я боюсь, что с ней случилось что-то ужасное.

Глава 40

Дэйзи вложила чашку с чаем в трясущиеся руки Софи. Для чая было слишком жарко, да и Софи его не просила и вряд ли вообще пила, но Дэйзи надеялась, что что-то теплое в руках немного ее успокоит.

Новость о пожаре застигла подруг врасплох, вызвав сильное беспокойство. Убийца-поджигатель нанес новый удар? Похоже на то. Фионе не терпелось узнать подробности, чтобы ухватиться за каждый кусочек и узнать, что произошло. Только придется подождать. Сейчас Софи нуждалась в утешении и поддержке. А это не такая и легкая задача, учитывая, что большую часть времени эта женщина оскорбляла и унижала их. Но Фиона готова прийти на помощь любому, кто оказался в беде, даже если это ее злейший враг из магазинчика через дорогу. Вот только задачка непростая. Страх камнем упал в желудок: Фиона опасалась самого худшего.

Она переглянулась с подругами, явно думавшими о том же самом: их лица помрачнели. Неужели Битси стала следующей жертвой убийцы-поджигателя? Просто немыслимо. Их бесстрашная, беззаботная новая подруга казалась несокрушимой. Как рок-звезда.

Сью взяла Софи за руку, пытаясь успокоить:

– О, ну ты же знаешь Битси. Она наверняка где-то отсыпается с похмелья или выключила телефон.

– Или она его потеряла, – добавила Дэйзи.

Фиона попробовала позвонить Битси, но звонок сразу же переключился на голосовую почту. Если подумать, женщину на пляже она вчера не видела.

– Мы проходили мимо ее домика в воскресенье, и он был заперт.

– Да? – переспросила Софи, промокая глаза салфеткой.

– Да, точно. Мы весь день ее не видели, хотя пробыли на пляже до шести вечера.

– Может, Битси захотелось куда-нибудь съездить, скажем, в Портсмут, – предположила Дэйзи.

Софи перестала всхлипывать и с любопытством посмотрела на нее:

– Зачем ей ехать в Портсмут?

Взгляд Дэйзи метался из стороны в сторону, пока она пыталась придумать достойную причину, попутно жалея о бездумном выборе направления. С чего бы любительнице тусовок из восьмидесятых, живущей в Ричмонде, вдруг понадобилось в Портсмут?

Сью щелкнула пальцами, предложив крайне маловероятный вариант:

– Историческая верфь королевского флота! Корабль HMS Victory – прекрасное зрелище, и у них целый музей резных фигур^[151].

Дэйзи вздрогнула:

– Я видела, просто жуть. Одна из них выглядела как Майкл Бол^[152].

Софи такой вариант не убедил, и Фиона не могла ее за это винить.

– Корабли ее никогда не интересовали. Если только ими не владел какой-нибудь миллиардер, а на борту не готовил знаменитый шеф-повар. Зачем ей ехать в Портсмут в самое жаркое время года? Это какая-то бессмыслица. Она бы мне сказала. Предложила бы поехать с ней. Нет, что-то не так. Что-то совсем не так. – Софи отдала Сью чашку с чаем, поднялась и схватила Фиону за руку: – Что, если вчера вечером она вернулась домой, пошла спать, а потом кто-то поджег ее дом, как у Найджела?

– Малкольма, – поправила Фиона. – И ты не знаешь наверняка, что именно случилось. На косе Мадфорд-Спит двести домов.

Софи снова зарыдала:

– Я не могу. Мне надо знать точно! У вас же есть знакомые в полиции. Поговорите с ними! Добейтесь от них ответа. Может, они даже пропустят нас к тому месту!

Фионе хотелось ей помочь:

– Мы сделаем все возможное, но не уверена, что они нас послушают.

– Но вы же расследуете убийство! Разве это не в счет?

– Вообще-то, нет, – ответила Сью. – Мы просто любители.

– Пожалуйста, ну пожалуйста! Вы должны попытаться! – Софи вцепилась в руку Фионы уже обеими ладонями, почти прижав ее к прилавку. – Я сделаю что угодно. Что угодно! Как насчет этого затхлого запаха во всех благотворительных магазинах, кроме моего? Я расскажу вам секрет, как от него избавиться!

– Софи, все в порядке. Тебе не нужно ничего делать.

– Сделаю, если это поможет получить ответы. Пожалуйста, пожалуйста! Пожалуйста… – У Софи началась настоящая истерика, перемежающаяся икающими всхлипами, слезами и судорожными вздохами.

Фиона попыталась ее успокоить:

– Софи, Софи, не волнуйся. Постарайся дышать глубже. Мы сейчас закроем магазин и сразу поедем туда. Посмотрим, что сможем выяснить.

Софи кинулась Фионе на шею и крепко сжала ее в объятиях:

– О, спасибо, спасибо! Я у вас в долгу, а слово есть слово. Все дело в химчистке.

– Что? – Подруги озадаченно переглянулись.

– Извини? – переспросила Фиона.

– Я чищу все вещи, которые приносят, в химчистке, – объяснила Софи. – И так удается избавиться от запаха. Вот почему в нашем магазине пахнет хорошо, а не так, как у вас.

Только Софи могла вызвать еще большую неприязнь даже в тот момент, когда отчаянно нуждалась в помощи.

Глава 41

Софи в ее состоянии вести машину не могла, поэтому Сью довезла всех так далеко, как только позволяла дорога: до конца Бродвея, который заканчивался тупиком, ведущим к началу Хенджистбери-Хед и косе Мадфорд-Спит за ним. Сью припарковала у обочины переполненный пассажирами «Фиат Уно». Софи за всю поездку ни разу не пожаловалась ни на отсутствие места в компактной машине, ни на то, что она нуждалась в чистке, ни на фантики от конфет, усыпавшие коврики для ног. Ее беспокоили проблемы посерьезнее.

Впереди они заметили полицию: двух офицеров и две полицейские машины, стоявшие как раз у начала асфальтовой дорожки, которую перегораживала специальная лента. Здесь уже собралась толпа людей – небольшая, непохожая на случайных прохожих, скорее на отдыхающих и туристов, которые планировали провести жаркий солнечный день на пляже, а теперь не знали, что делать.

Когда дамы вышли из машины, Софи еле держалась на ногах, и ей пришлось схватиться за дверцу машины. Фионе не понравился ее вид: лицо стало еще бледнее, кожа покрылась потом, будто ее вот-вот стошнит.

– Софи, давай мы пойдем и все узнаем, – предложила Фиона. – А ты подождешь в машине с открытыми окнами.

– Я не собака, которая может задохнуться от жары, – огрызнулась Софи, но потом ее лицо смягчилось: – Прости, я сейчас слишком напряжена и не вынесу ожидания. Мне надо знать, что случилось.

– Конечно, – согласилась Фиона.

Вместе они торопливо подошли к полицейским заграждениями.

– Говорить буду я, – предупредила Фиона почти перед самой лентой.

В прошлом она общалась с полицейскими совершенно спокойно, но теперь чувствовала, как с каждым шагом тревога лишь нарастает, поднимаясь к горлу и обвиваясь вокруг голосовых связок, грозясь лишить голоса. Нервы у Фионы были на пределе, и она знала почему. Ей нравилась Битси. Им всем она нравилась. И Фиона даже могла назвать ее подругой. Хоть и новой, которую она знала совсем недавно. И беспокойство, что с Битси могло произойти что-то ужасное, грозило утащить ее в такое же ужасное состояние, в котором сейчас находилась Софи.

Фиона слабо улыбнулась двум полицейским.

– Ну что, вам достаточно жарко? – спросила она и тут же поморщилась, не представляя, почему у нее вырвались именно эти слова, учитывая, как она их ненавидела. Именно страх заставлял ее говорить такую ерунду.

К ее удивлению, один из мужчин ответил на странное замечание.

– Да уж, – сказал тот, что слева. – Сегодня будет настоящая духовка.

– Уже, – подтвердил второй.

– Я требую, чтобы вы сказали, что случилось с моей подругой! – выпалила Софи.

Фиона наклонилась к ней и прошептала:

– Все хорошо, давай я поговорю с этими джентльменами. – И она снова повернулась к полицейским: – Простите. Она беспокоится за нашу подругу, которая живет на косе. Мы слышали, ночью был пожар.

Полицейский слева сразу стал серьезным:

– Боюсь, туда сейчас никому нельзя.

– Вы, случайно, не знаете, какой домик сгорел? – спросила Сью.

– Кто вам сказал, что сгорел дом? – уточнил полицейский.

И верно, они этого не знали, просто сделали такой вывод из слов Софи.

– Мы так слышали, – попыталась объяснить Фиона. – Но нам действительно нужно узнать, в порядке ли наша подруга.

Другой полицейский откашлялся:

– Боюсь, в данный момент мы не можем разглашать информацию. Это все еще место преступления.

– О господи! – воскликнула Софи. – Место преступления? Значит, убийства!

– Необязательно, – успокоила ее Фиона.

– Так это место убийства или место преступления? – уточнила Сью.

– Боюсь, дамы, я не могу сказать.

– Скажи им! – Софи схватила Фиону за руку, подтаскивая ее ближе к полицейским. – Скажи, что ты знаешь ту следовательницу и ее неряшливого дружка!

– Их зовут детектив Финчер и сержант Томас, – напомнила ей Сью.

– Вы знаете детектива Финчер и сержанта Томаса? – переспросил полицейский слева, очевидно не веря ни единому их слову.

Не успела Фиона ответить, как Софи снова выпалила:

– Знаю?! Они меня допрашивали из-за преступления, которого я не совершала!

Этот мелодраматичный выпад отнюдь им не помог. Теперь для полицейских они стали четверкой чокнутых старушек, которым пора было заняться своими делами.

– Ну раз вы с ними знакомы, – заметил полицейский слева, – почему бы вам самим не позвонить детективу Финчер? Я слышал, она легко идет на контакт. – Мужчины обменялись усмешками.

– Позвонить ей? Хорошая идея. – Фиона достала телефон и пролистала список контактов. У нее все еще хранился номер детектива Финчер, и она нажала на кнопку вызова.

Детектив ответила сразу же:

– Финчер.

– Здравствуйте. Это Фиона Шарп.

– Фиона, я сейчас очень занята.

– Простите, мне просто нужно узнать: на пляже сгорел дом? Если да, то какой?

– Не могу сейчас ничего рассказать. А теперь извините.

– Что она сказала? – Взгляд Софи метался по лицу Фионы в поисках ответа.

– Ничего. Повесила трубку.

– Ну я знаю, что сейчас они внизу очень заняты. – Теперь, когда Фиона доказала, что говорит правду, полицейский справа заговорил чуть откровеннее. – Так что неудивительно.

– Пожалуйста, расскажите нам, что происходит, – попросила Софи.

– Я бы хотел, но мы не можем. Боюсь, таково правило.

– Это просто возмутительно! – рассердилась Софи.

– Они просто выполняют свою работу.

– Почему бы нам не выпить по чашечке чая? – предложила Дэйзи.

– Я не хочу чай! – топнула ногой Софи, словно ей было восемь лет. – Я не люблю чай! И сейчас слишком жарко! Я хочу знать, жива моя подруга или нет!

В отдалении послышался мощный шум дизельного двигателя. По асфальтовой дорожке громыхала неповоротливая красная пожарная машина, возвращаясь с пляжа.

– Отойдите, пожалуйста. – Один из полицейских отвязал ленту от фонарного столба, пропуская пожарных.

Дамы отошли в сторону. Когда машина поравнялась с ними, водитель сбросил скорость и переключил передачи. Фиона заметила знакомое лицо: в кабине сзади сидел мужчина с приметной рыжей шевелюрой. Фиона изо всех сил замахала обеими руками, привлекая его внимание. Пожарная машина проехала чуть дальше по дороге, а затем с шумом остановилась. Фиона бросилась к ней. Дверь кабины открылась, и показался Мартин, по совместительству пожарный и мойщик окон. Он спрыгнул на дорогу в своей тяжелой униформе и направился к Фионе.

– Мартин, что произошло? – задыхаясь, спросила она.

– Мне нельзя об этом говорить, пока полиция со всем не закончит.

– Пожалуйста, у нас там живет подруга, и мы все с ума сходим от беспокойства!

Мартин оглянулся, убеждаясь, что их не слышит ни полиция, ни его коллеги-пожарные, и тяжело вздохнул:

– Сгорел еще один пляжный домик. Все как в прошлый раз: пожар начался на боковой стороне, в проходе. Та же самая схема, все идентично.

– Погоди, а какой номер? – спросила Фиона.

– Девяносто восемь.

У Фионы задрожали колени. Девяносто восемь – номер домика Битси. Ей удалось заставить себя задать еще вопрос:

– А внутри нашли тело?

Водитель хлопнул по дверце машины:

– Нам пора ехать!

Мартин отступил, сочувственно глядя на нее:

– Прости. Больше я не могу сказать.

Он забрался обратно в кабину, и машина уехала.

Фиона, словно одеревенев, неподвижно стояла на обочине. Весь ужас от услышанного пригвоздил ее к месту, будто копьем.

Как она скажет об этом Софи? А у самой Софи хватит сил ее выслушать? Учитывая, в каком болезненном состоянии она находилась, эти новости могли полностью раздавить ее.

Глава 42

Софи, окруженная Дэйзи и Сью, поравнялась с Фионой. Глаза Софи были широко распахнуты, отчего она выглядела ранимой, но ее слова выстреливали как огонь:

– Что он сказал? Что он сказал?! Пожалуйста, не молчи!

Фиона огляделась и заметила пустую скамейку:

– Давайте присядем.

Софи была далеко не дурочкой. Если перед тем, как сообщить новости, тебя просят присесть, это всегда повод для беспокойства.

– Все так плохо, да?

– Давайте просто сядем, хорошо? – настаивала Фиона.

Все четверо рухнули на скамейку. Дощечки из крашеного дерева нагрелись, и сидеть было неудобно. Фиона прикрыла глаза, готовясь к тому, что сейчас произойдет, словно ей предстояло прыгнуть с высоты.

– Этой ночью сгорел домик Битси.

Тишина. Софи молчала. Запоздалая реакция, ужасные новости только проникали в ее сознание. Наконец раздался тихий хрип. Это был звук чистой боли. Софи медленно согнулась пополам, словно у нее заболел живот. Три подруги крепко обняли ее. Софи была их злейшим врагом, но такого они не пожелали бы никому.

– Они нашли тело? – тихо спросила Сью.

– Не знаю, – ответила Фиона. – Мартин не сказал. Так что надежда еще есть.

– Надежда! – Софи резко выдохнула. – Надежда! Мы все знаем, что это не так! Он просто не стал говорить самое страшное! Зачем люди так поступают?

– Может, все иначе, Софи, – ответила Фиона. – Ему могли запретить говорить, пока полиция не проведет расследование пожара и не даст заключение.

Горе Софи неожиданно превратилось в едкую злость:

– А я думаю, ты знаешь, что там нашли тело. «Что это за большая обугленная штука в форме человека? – Это труп». Моя подруга мертва. Моя лучшая подруга мертва… – Ее гнев утих так же быстро, как появился, и вместо него пришла скорбь. Софи принялась раскачиваться вперед-назад, горе и шок оказались слишком тяжелой ношей для ее тела и разума. – Не могу поверить, что это произошло. Зачем кому-то так с ней поступать?

Дамы из детективного агентства «Благотворительный магазинчик» не могли ничего ни сказать, ни сделать, чтобы облегчить ее горе. Они тоже чувствовали боль. Битси стала нравиться им еще больше, когда она исчезла из их жизни так же быстро, как и появилась в ней. Горячая смесь богатства и веселья, не поддающаяся контролю искательница приключений с добрым сердцем.

Софи всхлипывала, выплескивая боль через рыдания, и три подруги всхлипывали вместе с ней. Столько слез не могло высушить даже горячее солнце.

Через десять минут настроение Софи снова кардинально изменилось: гнев вернулся, губы задрожали от злости. Она повернулась к Фионе.

– Вы должны найти того, кто это сделал, – выплюнула она. – Найти и привлечь к ответственности. Нет, лучше. Найдите того, кто это сделал, назовите мне имя, а я заплачу, чтобы кто-нибудь запер его в пляжном домике и сжег.

– Не думаю, что это хорошая идея, – заметила Дэйзи.

Два горящих глаза уставились на нее.

– С чего это, черт возьми?

Дэйзи, не желая еще больше распалить Софи в ее и так несколько неуравновешенном состоянии, старалась осторожно подобрать слова:

– Потому что это не вернет Битси, а тебе станет только хуже.

– И еще тебя будут разыскивать за убийство, – практично добавила Сью. – И вряд ли Битси бы этого хотела.

Софи ничего не ответила, замерев и молча глядя на Дэйзи. Та слегка сжалась в ожидании едкой гневной тирады. Но ее не последовало. Решимость Софи улетучилась, и она снова погрузилась в пучины отчаяния, превратившись в комок беспомощных всхлипов. Это было заразно, и через пару секунд подруги тоже снова всхлипывали.

Когда бесконечный поток слез лишил их тела остававшейся в них влаги, все четверо остались сидеть в тишине на скамейке, уставясь в пустоту, обезвоженные и похожие на зомби.

Фиона не представляла, сколько времени они провели в таком ступоре. Десять, пятнадцать, двадцать минут? Может, полчаса. Она потеряла счет времени. Постепенно ее вывел из этого состояния весьма своеобразный звук из-за скамейки: лизание или причмокивание?

Фиона обернулась. Кто-то явно бесчувственный присоединился к ним: какая-то женщина уселась на спинку скамейки, не обращая ни малейшего внимания на их горе. Она ела гигантское двойное мороженое в рожке. Фиона таких никогда раньше не видела. В центре торчали два кусочка вафель, а мягкое желтое мороженое нависало над рожком. Женщина была одета в короткую джинсовую куртку и белые брюки-клеш и выглядела бы стильно, если б не отвратительная засаленная бейсболка на голове и зеленые пятна от травы по всему телу. Что с ней случилось? И, что важнее, почему она выбрала именно эту скамейку, чтобы съесть свою гору мороженого, не обращая внимания на чужое горе? Фиона прожигала незнакомку взглядом, надеясь, что та почувствует, что ей здесь не рады, и уйдет.

И женщина действительно ощутила целенаправленный, как лазер, взгляд Фионы. Она медленно повернулась в ее сторону. Из-под грязной бейсболки на Фиону смотрела довольно измотанная Битси.

Глава 43

Фиона несколько раз моргнула. У нее открылся рот, а язык беспомощно пытался произнести слова, которые отказывались формироваться.

Битси продолжала жадно поедать мороженое, прикрыв глаза, которые явно не могли ни на чем сфокусироваться. Через несколько секунд она хрипло выдала:

– Простите, я немного не в себе. Не ела двенадцать часов. – Ее голос напоминал шорох камней в каменоломне.

– Битси? – только и смогла выдавить Фиона. Сперва она ее не узнала, скорее всего из-за низко натянутой бейсболки, но также потому, что до этого видела ее только в бесформенных пестрых сарафанах. Сейчас Битси не была похожа на ту яркую, ухоженную версию себя. Кожа ее посерела, и ей явно не хватало сна.

Остальные женщины тоже вышли из состояния горестного ступора и повернулись к присевшей на спинку скамейки Битси, которая увлеченно грызла вафлю в мороженом.

Софи практически сползла со скамейки, ее мозг явно не справлялся с двумя крайностями: ее еще недавно мертвая подруга сейчас живая и здоровая прямо перед ней поедала огромное двойное мороженое. Софи вскочила и бросилась на Битси, сжав ее в стальных объятиях с такой силой, что сливочные шарики выпали и плюхнулись на землю.

– Эй, я вообще-то это ела!

Софи взвизгнула, сжимая подругу еще крепче, и по ее щекам полились слезы счастья.

– Битси! Ох, Битси!

Сначала Битси повеселило внезапное и столь сильное проявление привязанности от подруги, но потом она поморщилась и попыталась высвободиться.

– Так, ладно, это уже не очень удобно, не говоря о том, что слегка странно.

– Ты жива! Ты жива!

– Конечно, я жива.

Привычка Софи переключаться с одной эмоции на другую проявилась снова: она сердито оттолкнула Битси обеими руками:

– Где тебя носило? Я до смерти перепугалась!

Лицо Битси тоже стало сердитым, и она толкнула Софи в ответ:

– В каком смысле, где меня носило? Я могу ходить где хочу! И твое разрешение мне не нужно!

Софи снова толкнула Битси:

– Мы думали, ты умерла!

И пока Битси не успела ответить, Фиона встала между ними:

– Дамы, возможно, нам стоит сесть и спокойно объяснить Битси, почему мы все так за нее переживали.

– Отлично, – сказала Софи.

– Отлично, – повторила Битси.

Обе подруги недовольно уселись на скамейку. Фиона мудро решила сесть между ними, на случай если драка возобновится. И только сейчас все заметили, что на Битси нет обуви и ее ноги почернели и испачкались.

– Что случилось с твоей обувью? – удивилась Софи.

Битси только отмахнулась:

– А, потеряла где-то прошлой ночью. Возможно, когда катилась вниз по тому холму в Крайстчерче, где замок. Отсюда и эти пятна.

Все озадаченно смотрели на нее.

– Я вчера решила поехать за покупками в Крайстчерч, – объяснила Битси. – У них отличные бутики. Там я купила этот прикид. Сразу надела и решила, ну не пропадать же ему, так что я пошла в бар, покрасоваться. Разговорилась с парой волосатых байкеров. Так, слово за слово, мы и провели вместе всю ночь. Отсюда и все остальное.

Софи неодобрительно взглянула на подругу.

– Ой, да брось! – рявкнула Битси. – Даже не смей обвинять меня в разврате. Ничего такого, ханжа. Но даже если бы что-то было – я независимая женщина и все такое. Мы не этим занимались. Мы пошли по игровым площадкам.

– В смысле? – не поняла Дэйзи.

– Ну как ходить по барам. Кстати, этим мы тоже занимались, просто пораньше. Ты ищешь игровые площадки и катаешься там всю ночь. Мы с Дэйвом и Спайдером изобрели эту игру вчера. Просто отпад. Дэйв и Спайдер – те волосатые байкеры, с которыми я познакомилась. У них лагерь в Нью-Форест.

– А эта бейсболка Дэйва или Спайдера? – поинтересовалась Сью.

Битси сняла потрепанную бейсболку и осмотрела.

– Ах да. Забыла, что я в ней. Он дал мне ее за то, что меня не стошнило после ста поворотов на карусели. – Битси надела кепку обратно. – Так или иначе, у меня выдалась бессонная ночь, и теперь все, чего я хочу, – это пойти в свой пляжный домик и выспаться.

– Эм, с этим могут возникнуть проблемы, – заметила Фиона.

Софи, успокоившись и снова переключившись в режим сочувствия, дотянулась через Фиону к Битси и взяла ее за руку:

– Кто-то этой ночью поджег твой домик.

– Что?! – воскликнула Битси.

Софи сделала глубокий вдох.

– Он сгорел.

На пару секунд замерла, переваривая ужасные новости.

– Ну что ж, это меняет все планы.

Софи отбросила ее руку:

– И это все, что ты можешь сказать? Битси, мы пришли в ужас от мысли, что ты могла быть внутри! Что ты сгорела до угольков!

– Софи, дыши глубже, – посоветовала Фиона. – Битси, должно быть, в шоке. И ей нужна наша поддержка.

– Прости. Я просто до смерти перепугалась, и все.

– Это правда, – подтвердила Дэйзи. – Мы все перепугались.

Выражение лица Битси смягчилось, затем погрустнело.

– Что ж, мне жаль, что вам пришлось через это пройти. Мне нравился этот пляжный домик. Наверное, я смогу найти кого-нибудь, кто отстроит его заново.

Похоже, происшествие не сильно встревожило Битси – скорее вызвало раздражение и причинило неудобство из-за того, что у нее теперь не было дома. Фиона не могла определить: это такое философское отношение ко всему или бравада, скрывающая настоящее потрясение. Скорее всего, первое. Может, именно так на человека влияли деньги. Защищали от потрясений, потому что в девяти случаях из десяти не было таких проблем, которые не решались бы с помощью горы денег. Или же просто из Битси еще не выветрился алкоголь с ночи и именно он смягчал потрясение? Выспавшись и протрезвев, отнесется ли она к новостям по-другому? Если б Фиону спросили, она бы сказала «нет». Битси не была похожа на тех, кто обо всем беспокоится. Этот крест предстояло нести остальным.

– Битси! – завопила Софи, но затем уже тише сказала: – Битси, а ведь кто-то, скорее всего, пытался убить тебя прошлой ночью. Возможно, убийца Малкольма.

На лице Битси появилось задумчивое выражение:

– Ты уверена? Ничего же не получилось. Меня там не было. Дом стоял пустой. Такое не назовешь работой холодного расчетливого убийцы. Скорее поджег наугад, я бы сказала. Так или иначе, это не первый раз, когда меня пытаются убить. Одна жена олигарха пробовала как-то, подослала ко мне наемного убийцу за интрижку с ее мужем.

– И что случилось? – широко распахнув глаза, спросила Сью.

– К счастью, годом ранее у меня была интрижка с этим наемным убийцей. Так что я воспользовалась воспоминаниями о былой любви и своим очарованием и убедила его меня не убивать. Но это было сто лет назад.

Для Фионы этот рассказ прозвучал неубедительно.

– У людей хорошая память. Она могла снова попытаться.

– Вряд ли, – покачала головой Битси. – Сейчас она замужем в четвертый раз и живет в Хэмптонсе, пригороде Нью-Йорка.

– Кто-то еще мог иметь на тебя зуб? – спросила Сью.

Битси фыркнула:

– Разве что половина замужних женщин в Челси и Мэйфере. Поэтому я и переехала в Ричмонд. – Битси заметила выражение лица Фионы, на котором явно читалась жажда узнать имена потенциальных подозреваемых. – Если вы думаете, что это мог сделать кто-то из них, то нет. Никто из них не знает, что я здесь.

Последнее предложение вызвало у Фионы впечатление, будто Битси приехала сюда не отдыхать, а прятаться от кого-то. Фионе всегда казалось, что на косе Мадфорд-Спит слишком тихо и спокойно для той, кому необходим постоянный всплеск адреналина и веселья. Такой выдающейся личности, как Битси, тамбыло попросту тесно. Может, ее домик на косе был не просто домом для отдыха, а тайным убежищем? Фионе вспомнилось кое-что, что Битси сказала в их первую встречу, – ей требовалось сбежать от всех тех чопорных людей в Лондоне. Могли ли эти чопорные люди желать ей смерти?

– Ты же здесь не прячешься от кого-то, верно? – уточнила Фиона.

Битси рассмеялась:

– Ой, да брось. Неужели я похожа на человека, который пустится в бега?

Отнюдь. Хотя, судя по всем этим пятнам травы, могло показаться, что предпочтительный вариант бегства у нее – это скатываться по холму.

Возможно, угроза гораздо ближе. Битси была не такая как все, она была ближе к нонконформистам и вольнодумцам. Еще одна представительница богемы, как Малкольм, только с деньгами. Связь между ними казалась очевидной: оба не подходили под стандарты косы Мадфорд-Спит и не соответствовали ее атмосфере, а скорее разрушали, оставаясь на ногах до поздней ночи и создавая шум. Мог ли Фрэнк Маршалл вместе с его сетью информаторов из пляжных домиков решить, что ей тоже пора в мир иной?

– С тобой никто не вел себя заносчиво? – спросила Фиона.

– Заносчиво? – удивилась Битси.

– Ну, может, пренебрежительно? – предположила Фиона.

– И кто же?

– Фрэнк Маршалл.

Битси замерла.

– Мы с Фрэнком живем душа в душу… – Она замолчала, осознав, что жить на косе ей больше негде. – Ну то есть мы лучшие друзья. Нас объединила любовь к поездам и все такое. И он также любит старые церкви, а мой двоюродный дедушка был священником в церкви Сент-Мартин-ин-зе-Филдс^[153]. Мы постоянно болтаем с Фрэнком.

Похоже, ему действительно могла нравиться Битси, но всегда существовала вероятность, что Фрэнк держит друзей близко, а врагов еще ближе.

Битси широко зевнула.

– Я могу пожить у тебя, Софи? Раз я теперь бездомная?

Софи поменялась с Фионой местами и крепко обняла подругу.

– Можешь оставаться столько, сколько захочешь.

– Осторожно, – поморщилась Битси. – У меня еще все болит.

Софи ослабила хватку.

– Я просто рада, что ты жива.

Битси улыбнулась:

– Я тоже. Лежать мертвой было бы так скучно.

– Возможно, это последнее, что ты сейчас хочешь услышать, – вмешалась Фиона, – но тебе действительно нужно поговорить с полицией. Они захотят услышать все то, что ты сейчас рассказала нам.

– И гораздо подробнее, – добавила Сью.

– И узнать, что ты жива и здорова, – улыбнулась Дэйзи.

Битси в изнеможении обмякла на скамейке.

– Серьезно? Я вообще не спала. Вы не можете сами им все рассказать?

– Едва ли, – откликнулась Фиона. – Им придется допросить тебя, рано или поздно.

Битси сгорбилась еще сильнее.

– Ладно, но сначала мне нужно еще одно мороженое и бокал «Кровавой Мэри».

Глава 44

Подруги перестали продавать кусочки торта в магазине. Никто не хотел его покупать. Последний торт дамам пришлось забрать с собой – не самая худшая ноша в мире. Впрочем, не продавалось вообще ничего. Палящее солнце и жара явно не способствовали продажам, так как люди предпочитали идти на пляж вместо магазинов. Посещаемость упала, и те немногие посетители, кто обычно бродил по благотворительным магазинчикам, сейчас плавали в море. Улицы тоже опустели, и лишь изредка кто-то выходил за покупками в дорогу: готовыми сэндвичами, одноразовыми грилями, упаковками пива и бутылками охлажденного вина.

Дамы решили продавать фруктовый лед. Дэйзи заполнила маленькую морозилку клубничным мороженым всех видов, с ванильной начинкой, с шоколадной присыпкой и в форме ракеты. Нельзя сказать, что они прямо-таки разлетались, и проблем было несколько: во-первых, нехватка покупателей, а во-вторых, покупать мороженое в благотворительном магазине – не самое заманчивое предложение. Это, однако, не остановило Корзинщика, который быстро осознал, что у трех леди фруктовый лед продавался с огромной скидкой, всего за пятьдесят пенсов.

Он склонился над моделью Дэйзи, одновременно восхищаясь проработкой деталей и с причмокиванием поедая мороженое. Корзинщик уже успел обляпаться красным соком, поэтому Дэйзи стояла рядом с мокрой салфеткой наготове.

– Это просто чудо миниатюры! – разглагольствовал он. В следующую секунду ярко-малиновая капля упала с мороженого. Но до модели она не долетела: Дэйзи с поистине кошачьей реакцией протянула салфетку, подхватив опасную каплю. Корзинщик, не обращая внимания ни на что, лениво кружил вокруг модели, а Дэйзи тенью следовала за ним с возрастающим раздражением.

Сью же молчать не стала:

– Для мороженого нужна тарелка. Капает повсюду, словно старенький «Моррис Минор»^[154].

– Пф-ф, – фыркнул он. – Что за глупость, есть мороженое с тарелки. Если б Господь хотел, чтобы мы ели фруктовый лед с тарелки, то не создал бы эти деревянные палочки.

Фиона протянула ему тарелку:

– Что ж, Всемогущий занят другими делами и убирать за вами не будет. Дэйзи работала над этой моделью много часов, поэтому не надо пачкать ее мороженым.

– Это хо-оший дофот. – Корзинщик запихнул остатки мороженого в рот и положил палочку на протянутую Фионой тарелку.

Она брезгливо взяла ее двумя пальцами и вернула обратно ему:

– Мусорка у прилавка.

– Да, конечно. – Корзинщик покорно утилизировал палочку надлежащим образом. – Пожалуй, направлюсь я к себе в обитель, где пару золотых, быть может, получу. – И он ушел.

– Что думаешь? – спросила Фиона.

Сью цокнула языком:

– Если переводить с языка Корзинщика, думаю, он имел в виду, что собирается найти местечко потемнее и попрохладнее, выбрать мебель поудобнее, задрать ноги и подремать.

– Очень похоже, – согласилась Дэйзи.

– Нет, я имею в виду, что думаете о случившемся вчера?

Подруги проспорили целый день, обсуждая и пожар, и чудесное спасение Битси, разбирая одни и те же аргументы и разбивая теории одну за другой. Троица собралась у прилавка. Начала беседу Сью:

– Судя по всему, у Битси много врагов. Когда Фиона намекнула, что это может быть один из них, она сразу заняла оборонительную позицию.

– Думаю, все гораздо проще, – заметила Фиона. – Очевидно, что это тот же преступник, который поджег домик Малкольма. Домик Битси подожгли точно таким же способом. Помните, что сказал Мартин, пожарный?

У Дэйзи имелась другая теория:

– А вдруг это разные убийцы? Что, если кто-то приехал из Лондона, собираясь убить Битси, узнал, что она живет на косе в пляжном домике, услышал про пожар в домике Малкольма и решил скопировать способ убийства, чтобы сбить нас со следа?

– Убийца-подражатель, вполне возможно, – согласилась Сью.

Фиона хмыкнула, ее эти аргументы явно не убедили.

– С этой теорией есть проблемы. Во-первых, Битси убить не удалось. Убийца из Лондона или киллер, нанятый одним из ее врагов, проделали такой путь – и что, даже не проверили, внутри она или нет? Только если этот убийца не мистер Бин^[155]. Как сказала сама Битси, если ее пытались убить, то получилось не очень хорошо. Во-вторых, если б это был подражатель, ему пришлось бы придумать, как поджечь дом тем же способом, что и домик Малкольма – при помощи загадочного бензина, неподвластного гравитации, который, попав на стену, не стекает. Довольно непросто, учитывая, что никто еще не понял, как это делается. Задачка не из легких.

Дамы замолчали, обдумывая теории, надеясь, что этот мозговой штурм даст им ключ к разгадке или новые идеи.

Сью предложила свою:

– Думаю, ключ как раз в том, что Битси не было дома.

– Как так?

– Все это время мы думали, что целью было убийство. Но что, если нет? Что, если кто-то хотел просто отпугнуть людей? Битси это доказала, потому что ее не было дома.

– А как же Малкольм? Он погиб, – указала Дэйзи.

– Да, но что, если это был несчастный случай? – не сдавалась Сью. – Может, это не входило в планы преступника. Тактика запугивания вышла из-под контроля.

У Фионы в животе что-то затрепетало от новой версии. Пожары – это предупреждения, а не способы убийства. Топорный и экстремальный намек, вот только первая попытка с Малкольмом провалилась, и он умер. Но на второй раз преступник усвоил урок, стал аккуратней. И устроил поджог, когда Битси точно не было дома.

Фиона улыбнулась:

– Мне нравится это новое направление. В нем есть смысл.

– Чувствую, сейчас будет «но», – заметила Сью.

Фиона покачала головой:

– Никаких «но». Во всяком случае, мне в голову ничего не приходит. Такое объяснение событий звучит более вероятно. Этих двоих хотели прогнать с косы, потому что они не вписывались в местное сообщество. Оба эксцентричные, уничтожь их домики – и они не смогут жить на косе. Надежный сдерживающий фактор. Не знаю, кто бы вернулся после такого. Единственное, что пошло не по плану, – смерть Малкольма. Возможно, поджигатель не думал, что от дыма тот потеряет сознание.

– Битси говорила, что собирается отстроить домик заново, – вспомнила Дэйзи. – Ее спугнуть не удалось.

– Да, но как только шок пройдет, она, скорее всего, передумает, – ответила Фиона. – И не захочет возвращаться. Получится, что они вытеснили еще одного нонконформиста.

– Полагаю, под «ними» ты подразумеваешь Фрэнка и его отряд самодовольных стражей косы, – произнесла Сью.

Фиона кивнула:

– Может, Фрэнк отказался от попыток действовать по правилам и решил прибегнуть к крайним мерам.

Ей в голову пришла неприятная мысль, которую она не хотела допускать, потому что тогда аккуратная картина преступления, которую они только что собрали, тут же бы взорвалась, разбросав повсюду мелкие кусочки.

– Есть еще одна версия. Возможность, которую мы не рассматривали, – начала она. – Есть ли другая связь между Малкольмом и Битси, кроме той, что они оба немного странные? Знаю, маловероятно, но мог ли у них быть общий враг? Ну то есть кроме Фрэнка и его приспешников.

– А почему бы не спросить у нее? – предложила Дэйзи, посмотрев в окно. – Сейчас она придет.

Глава 45

Через дорогу к ним с важным видом направлялась Битси. С тех пор как они виделись в последний раз, Битси явно похорошела. Волосы она зачесала назад и надела простой нежно-голубой комбинезон, который был ей немного великоват, и серебристые туфли. Софи, как всегда эффектная, шла следом за ней в белом жилете и широких льняных брюках.

Когда они вошли, рот Битси округлился в немой букве «о». Даже не поздоровавшись, она повернулась к подруге и обвиняюще спросила:

– Софи, почему ты не сказала, какой у них потрясающий магазин? Это же как попасть в Нарнию! Ты только посмотри на эти прекрасные деревянные панели и на эти удивительные вещи!

Софи, слегка обидевшись, пробормотала в ответ:

– Ну если тебе такое нравится… Мои клиенты предпочитают современный дизайн и порядок.

– Ну-ка погоди! А это что такое? – Битси заметила модель Дэйзи и принялась прыгать вокруг, хлопая в ладоши от восторга.

– Это сделала Дэйзи, – сообщила Сью.

– Не может быть?! – Битси не могла устоять на одном месте от восхищения.

Дэйзи с готовностью закивала, широко улыбаясь.

– Ты такая талантливая, Дэйзи! Какое чудо! Соф, почему у тебя в магазине такого нет?

– Ну моя концепция более…

Битси подняла руку, останавливая подругу:

– Вопрос риторический. – Она повернулась обратно к мини-копии косы Мадфорд-Спит, указывая на знакомые места: – Тут и маленькая пристань, и киоск с мороженым, и ресторан, где кто-то пьет крошечный капучино – ты даже добавила пенку сверху! А вон домик Фрэнка. – Битси обошла модель с другой стороны. – О, тут и мой домик, до того, как он сгорел… – Вся радость тут же испарилась из ее голоса.

Софи немедленно оказалась рядом:

– Битси, ты в порядке?

– Да, просто немного расстроена. Мой очаровательный пляжный домик сгорел, превратившись в угли, а все вещи – в пепел.

– Нам так жаль, – сказала Фиона.

Битси шмыгнула носом.

– Да, ну то есть все в порядке, я могу его отстроить. Но мне там так нравилось… А теперь я не знаю, что делать. Остаться здесь или вернуться обратно в Ричмонд.

– Можешь оставаться у меня, сколько захочешь, – заверила ее Софи.

– Или можешь снять другой домик, – предложила Сью. – Я слышала, на косе полно свободных.

Битси покачала головой:

– Нет. Пожар уничтожил все очарование этого места. Как прежде уже не будет.

– А как все прошло в полиции? – спросила Фиона. – У них есть идеи, кто это мог сделать?

Битси вздохнула:

– Ни одной. Ну, точнее, они так не сказали. Задавали те же вопросы, что и вы. Мог ли кто-то затаить на меня обиду? Как я и сказала вам, разве что половина замужних женщин в Лондоне. Лучше бы я этого не говорила. Они захотели узнать имена всех, кому я насолила, всех до единого. Ну я и написала здоровенный список. Не завидую им. Теперь полиции придется потратить около месяца, чтобы проверить их всех. Но мне понравилась детектив Финчер. Она умная, хотя и немного прямолинейная. И у нее такая же пара «Джимми», как и у меня.

– «Джимми»? – переспросила Фиона.

– «Джимми Чу», – фыркнула Софи. – Это туфли, моя дорогая.

– Я знаю, что такое «Джимми Чу», – ответила Фиона.

– Фиона предпочитает кроксы, – снисходительно хохотнула Софи.

Битси очень красноречиво посмотрела на подругу.

– Софи, не смей стыдить людей из-за их выбора одежды. Это действительно нехорошо. И что с того, что Фионе нравятся кроксы? Последние пару недель я вообще ходила только в безразмерных сарафанах, и ты ничего не говорила.

– Пардон, – с фальшивой улыбкой извинилась Софи.

Фиону особо не волновало, что владелица соседнего магазинчика думала о ее чувстве стиля, но было странно видеть, как Софи ставят на место. Они так привыкли к тому, что Софи здесь вроде пчелиной матки, а сейчас перед ними развернулось уникальное зрелище, как той пришлось уступить Битси и ее превосходящему социальному статусу. Единственный раз Софи не поддалась, когда они нашли Битси живой и невредимой. Тогда Софи вела себя как рассердившийся родитель. Совершенно объяснимо, учитывая обстоятельства.

– Что-нибудь полезное во время допроса выяснилось? – поинтересовалась Сью.

Битси на мгновение задумалась.

– Нет, ничего. Правда, я подслушала разговор молодого детектива с сержантом Томасом, они говорили про камеры видеонаблюдения.

– И что он сказал? – спросила Фиона.

– Сказал, что они изучили записи вдоль и поперек, но ничего не обнаружили. Сержант Томас рассердился на бедного парня и велел ему проверить еще раз. А паренек ответил, что они уже проверили и абсолютно ничего не нашли.

– Ничего? – переспросила Сью.

– Ага, – подтвердила Битси. – Ничегошеньки. Судя по всему, пожар начался сам по себе, как и в прошлый раз.

Фиона вскочила, схватила телефон и набрала номер ресторана на побережье.

– Маркус, это Фиона. Мне надо, чтобы вы прислали записи с камер видеонаблюдения с ночи воскресенья. И от Себа тоже нужны, с камер «Дома Контрабандистов».

На фоне слышался звон тарелок, шипение сковородок.

Маркус рассмеялся:

– Вы, должно быть, шутите. Как вы сами слышите, я сейчас очень занят.

Фиона ненавидела применять жесткие меры. Это было не в ее стиле.

– Нам нужны эти записи как можно скорее, иначе следующий мой звонок будет в полицию, с сообщением о браконьерстве на Мадфорд-Спит.

На том конце линии замолчали, остались слышны только звуки кухни. Мгновение спустя Маркус произнес:

– Отлично, но вам придется самим за ними приехать. Я не могу оставить ресторан.

– А отправить по почте не можете?

– Никоим образом. Слишком большой файл, не отправится.

Дэйзи знаками показала, чтобы Фиона дала ей телефон:

– Здравствуйте, Маркус. Это Дэйзи. Есть прекрасный сайт для таких случаев, просто загрузите файлы туда, и мы сможем их открыть. – Дэйзи, продиктовав адрес сайта, подождала, а затем передала трубку обратно Фионе: – Он отключился.

После короткого разговора полчаса спустя файлы пришли, и пять дам собрались у компьютера в магазине, просматривая видео с разных камер. Как и раньше, они выбрали четыре основных ракурса, с которых были видны фасады всех пляжных домиков со стороны ресторана и со стороны «Дома Контрабандистов», и еще два, которые показывали местность за рядами домов. Фиона перемотала запись на два часа ночи. Прежде чем нажать на кнопку воспроизведения, она спросила:

– Битси, ты уверена, что хочешь это смотреть? Видеть, как горит твой дом, может стать настоящим испытанием.

Битси глубоко вздохнула:

– Все в порядке. Жги. В обоих смыслах снова.

Пять любопытных лиц приблизились к экрану. Фиона перемотала записи, включив медленное воспроизведение. Сразу после трех часов ночи по краям обоих кадров появилось слабое свечение, в точности как на записях с пожара в домике Малкольма. Свечение становилось все ярче, пока наконец пылающие щупальца не охватили весь домик Битси.

Битси всхлипнула. Каким бы закаленным ты ни был, видеть своими глазами, как твоя собственность, где ты спал, развлекался и отдыхал, горит, травмирует даже самого выносливого человека.

Софи успокаивающе коснулась руки подруги, которая смахнула слезу.

– Я прожила там не очень долго, – шмыгнула носом она. – Но у меня осталось столько счастливых воспоминаний. Самый счастливый момент был, когда я сидела на террасе домика, пила джин с тоником в тот вечер, когда упала с самоката. Хорошие были времена. Могу я воспользоваться вашим туалетом?

– Конечно, – ответила Фиона. – В кладовой, слева.

Битси поспешила в заднюю часть магазина.

– Бедная Битси, – вздохнула Дэйзи.

– Для нее это настоящая травма, ей еще предстоит справиться с ней.

– Битси может потребоваться некоторое время, чтобы прийти в себя.

– О, с ней все будет в порядке, – заметила Софи, не присоединившись к сочувственному хору подруг. Либо она лучше знала Битси и была уверена, что та скоро придет в форму, либо ей просто было все равно. Софи нагнулась к экрану: – Я не понимаю. Почему мы никого не видим? Как мог начаться пожар, если там никого нет?

– Добро пожаловать в наш мир, – фыркнула Сью.

Дамы перематывали записи, раз за разом пересматривая кадры. Они перепробовали все то же самое, что делали с видео в ночь поджога домика Малкольма, проверяли, не мелькнул ли кто подозрительный, но, как и раньше, ничего полезного им добыть не удалось. Пожар просто начался сам по себе. В одну секунду его нет, а в следующую он уже есть.

Софи щелкнула пальцами:

– Битси оставила включенным газ. Так и начался пожар.

– Если б это был газ, мы бы увидели мощный взрыв, – объяснила Фиона.

– Бутылка джина, – снова попробовала Софи.

– И как бы джин загорелся? – поинтересовалась Сью.

– У Битси было много джина, и он взорвался.

– Опять же, тогда бы мы увидели взрыв, – напомнила ей Фиона. – А этот пожар начался постепенно.

Софи выпаливала предположения одно за другим, точно она была на ТВ-шоу, где надо отвечать в раунде на скорость:

– Барбекю. Маленькая комета. Случайный фейерверк. Спички. Лупа. Солнечная вспышка. Раскаленная лава. Привидение. – Ее ответы вскоре превратились в случайный набор слов, которые приходили ей в голову. Софи, может, и была грозной акулой пиара и модницей, но в расследовании преступлений она была не в своей стихии, и никакая пара туфель «Джимми Чу», пусть и с самыми высокими каблуками, не помогла бы ей удержаться на плаву.

– О, я знаю! – Ее глаза горели энтузиазмом. – Кто-то пустил горящую стрелу издалека, как викинги!

Слушать дальше было уже мучительно.

– А как бы стрела попала в узкий проход между двух домиков?

– Ну просто нужен очень умелый стрелок. Как Робин Гуд.

– Обязательно проверим записи на наличие викингов или Робина Гуда, – криво улыбнулась Сью.

Софи смерила ее скептическим взглядом:

– Чувствую нотку сарказма по отношению к моим предложениям. Вы должны благодарить меня за такие превосходные идеи.

Дверь туалета в кладовой открылась, избавив их от дальнейших споров о том, что идеи Софи далеко не такие отличные и что в ближайшее время она не получит никаких предложений о помощи в расследовании серьезных дел вместе со Службой столичной полиции.

Битси вернулась со слегка припухшими глазами, но выглядела она определенно спокойнее.

– Простите за это. Было что-то вроде приступа, но мне уже лучше. Соф, мне нужно поехать в город. Купить новую одежду, раз уж моя превратилась в пепел. Кстати, спасибо, что одолжила, – она потянула за лямку мешковатого комбинезона.

Фиона об этом не подумала. У Битси не осталось ни вещей, ни одежды, и ей пришлось взять их у Софи, что объясняло слегка не подходящий по размеру наряд.

– Ты всегда можешь купить что-нибудь здесь, – предложила Дэйзи. – Да, одежда с чужого плеча, но у нас была пара симпатичных вещиц, и это поможет бездомным собачкам.

– Без обид, – заметила Софи, – но я думаю, что мой магазин больше подходит под разборчивый вкус Битси.

– Я сама буду решать. – Битси, не теряя времени, уже ходила между стоек с одеждой, внимательно оценивая каждую вещь взглядом того, кто точно знает, чего хочет и что ему подойдет. После нескольких кругов и примерки горы одежды – которую Битси надевала прямо в зале, не утруждаясь походами в примерочную, – она плюхнула на прилавок стопку вещей.

Фиона пробила их на кассе:

– Получается двадцать семь фунтов. Пусть будет двадцать пять.

Но Битси от скидки отказалась:

– Нет, нет. Я не могу лишать бедных собачек того, что принадлежит им по праву. Всю сумму, пожалуйста. – Она достала кредитную карточку. – К счастью, моя пластиковая подружка в ночь пожара была со мной. Практически единственное, что у меня осталось.

Фиона взяла карточку Битси и пробила продажу.

Битси повернулась к Софи:

– Не беспокойся, Соф. Я потрачу столько же в твоем магазине.

– Спасибо, подружка.

Фиона вернула Битси карточку вместе с чеком, а Дэйзи и Сью запаковали обновки в пакеты.

– О, чуть не забыла, – спохватилась Фиона, – последний вопрос. Полиция не спрашивала тебя про Малкольма Крэйни? Было ли между вами что-то, что вас связывало? Возможно, общие друзья, знакомые или враги?

– Ха, – фыркнула Софи. – Битси с Малкольмом не были знакомы. Они как день и ночь, как вино и сыр, причем Малкольм – сыр, из тех плесневелых, которые находишь на полу под холодильником.

Битси тут же смерила подругу едким взглядом, не спустив грубого описания Малкольма:

– Этот человек умер, а ты критикуешь его социальное положение. Очень нехорошо. – Потом она повернулась к Фионе: – Да, полиция об этом спрашивала. Но насколько мне известно, наши пути никогда не пересекались. Я о нем и не слышала до тех пор, пока не купила пляжный домик. Хотя детективы ищут связь, да. Сверяют мой список контактов с его, как я поняла. Ладно, мне пора. Оставлю вас, дамы, хорошего дня.

Битси подхватила свои пакеты с покупками и вышла из магазина, а Софи, извиняясь, побежала следом за ней:

– Я не хотела обидеть Малкольма. Ты же все равно собираешься что-то купить у меня, да?

– Не в таком настроении, – отрезала Битси, не глядя на нее.

– У меня есть несколько вещей, которые бы тебе очень подошли, и они уже из химчистки. В магазине «Собачкам нужен уютный дом» такого не найдешь.

Подруги удивленно наблюдали, как Софи расхваливает преимущества своего магазина, а Битси ее игнорирует.

– У этих двоих странные отношения, – заметила Сью.

– От дружбы до вражды… – предположила Дэйзи.

– Скорее как у родителей и детей, – заметила Фиона. – Но при этом они меняются ролями.

– Что будем делать теперь? – спросила Дэйзи. – Я про расследование.

Фиона указала на компьютер:

– Сначала отправим все видео Фрейе. Попросим проверить и их, вдруг что-то не так. Очень сомневаюсь, что видео подделали, да и мы знаем, что полиция все проверяла, но надо быть уверенными наверняка. А потом, когда закроем магазин, вечером отправимся на косу. Посмотрим на то, что осталось от домика Битси, – может, что обнаружим.

Глава 46

Полиция уехала, сняв ленту, перегораживающую путь на мыс Хенджистбери-Хед. И очень быстро в конце асфальтовой дорожки коса Мадфорд-Спит ожила. Хотя стоял ранний вечер, немногим больше шести, приехавшие утром туристы не торопились разъезжаться, плескаясь в воде, напитываясь солнцем и толпясь у ресторана.

Дамы замерли на горячем песке: перед ними открывалось грустное зрелище на почерневший домик Битси. Полицейская лента, натянутая вокруг него, трепетала на теплом ветерке, предупреждая, что дальше прохода нет и к двум слегка обуглившимся соседним домикам тоже лучше не подходить.

Сью указала на них:

– А мы знаем, кто хозяева этих домов?

Дэйзи кивнула:

– Тот, что справа, принадлежит Смитам из Твикенхэма. В воскресенье их здесь не было, их нет в стране с самой Пасхи. А тот, что слева, – Петерсонам из Сэйлсбери, в ту ночь их тоже не было – праздновали день рождения, вся страничка в соцсетях в фотографиях.

Не обращая внимания на полицейское предупреждение, подруги обошли вокруг того, что осталось от домика Битси, изучая повреждения и надеясь, что они обнаружат какую-то зацепку. Но смотреть было особенно не на что. Как и в случае с домиком Малкольма, бо́льшая часть повреждений пришлась на наружную правую стену, где остался след в форме U. Лишь узкий проход отделял этот домик от следующего. Судя по всему, огонь прожег стену насквозь, да и балку внутри тоже, затем распространился на крышу, которая почти вся сгорела и обвалилась. Домик Битси горел гораздо дольше, вероятно, потому, что на этот раз никакая Энни Фоллет не подняла тревогу.

– Странно, – заметила Сью. – Домик Битси стоит выше над песком, чем у Малкольма. И все же поджигатель снова выбрал место практически под крышей. Неудобнее и не придумаешь.

– Может, теория Софи с горящей стрелой не такая безумная, – предположила Дэйзи.

Сью отступила на шаг и окинула взглядом начало косы и мыс за ней.

– Как думаете, какая дальность у выстрела из лука?

Дэйзи быстро поискала в интернете и, полистав сайты, покачала головой:

– Ответы самые разные: кто-то пишет, пятьсот метров, другие – тысячу. А, вот, нынешний рекорд – тысяча двести двадцать два метра.

– Далековато.

– И при этом выстрел попадает в цель? – уточнила Фиона.

Дэйзи поискала еще.

– Рекорд по дальности поражения цели – триста тридцать метров.

Фиона, прищурившись, прикрыла глаза от солнца и присоединилась к Сью, глядя на начало косы.

– А сколько отсюда до дюн за рестораном?

– Если по старому исчислению, я бы сказала, примерно двести пятьдесят ярдов, – ответила Сью.

Дэйзи перевела в метры:

– Получается двести двадцать восемь метров. Но почему с дюн?

– Потому что если кто-то и стрелял горящими стрелами, он или она должен был спрятаться от камер видеонаблюдения ресторана.

Сью этого объяснения не хватило:

– В таком случае стрелок бы не увидел цель, а еще ему пришлось бы побить рекорд Книги Гиннесса. Слишком высокие требования.

– Но зато понятно, почему никто так и не попал на камеры видеонаблюдения, – возразила Фиона.

– А разве камеры бы не записали летящую стрелу на фоне неба? – уточнила Дэйзи.

– На камерах видны только домики спереди и сзади, а вот их боковые стены – нет, это слепое пятно, – ответила Фиона. – Помните, когда мы смотрели записи, то никогда не видели, как начинается пожар, только как свечение распространяется вместе с огнем.

Подруги стояли на песке и крутили головами в разные стороны, как сурикаты, разглядывая домик Битси, а затем дюны в начале косы, взвешивая правдоподобность новой теории.

– А как насчет бензина, который, по словам Мартина, неподвластен гравитации? – напомнила Сью. – Как это могло произойти, если прилетела горящая стрела?

– Возможно, к стреле был прикреплен небольшой воздушный шарик, наполненный бензином. При ударе он порвался, бензин выплеснулся на стену домика, но стечь не успел, так как вспыхнул.

– М-м, – скептично протянула Фиона. – Стрела становится хитроумным приспособлением для совершения преступления.

Сью нахмурилась:

– И еще тяжелым. Разве подобная конструкция может лететь прямо? А оба пожара начались в узком проходе, на боковой стене. Какой же надо сделать выстрел, чтобы стрела попала в проход между двумя домами? Разве не проще поджечь крышу? Иначе ведь каждый раз выстрел должен быть идеальным. К тому же от стрелы бы что-то осталось, даже от сгоревшей.

Все трое переглянулись. Им одновременно пришла в голову одна и та же мысль, и они плюхнулись на четвереньки у домика, там, где начался пожар, и принялись копать. Ничего не обнаружив, подруги принялись аккуратно перебирать остатки пожарища, надеясь найти нечто вытянутое, прямое и остроконечное. Через полтора часа поисков они сдались и отошли от развалин, отряхивая грязные руки. Дэйзи дала всем по влажной салфетке, а Фиона сразу же взяла вторую, так как первая не произвела эффекта.

– У этой теории слишком много изъянов. В основном отсутствие доказательств и правдоподобности. Скорее выстрел вслепую, простите за каламбур.

– А я вот, например, рада, – заметила Сью. – Представьте, если б версия подтвердилась, нам бы пришлось признать, что Софи была права.

Дамы прыснули со смеху.

– Представляешь, как раздулось бы ее эго? – добавила Фиона.

Дэйзи снова хихикнула:

– Удивительно, как оно сейчас-то помещается на улице Саутборн-Гроув.

– Думаю, мы были на волосок от провала – или, точнее, от стрелы. – Фиона с любопытством огляделась. – Знаете, обычно в этот момент уже появлялся Фрэнк, совал нос в наши дела и читал нотации. – Она весьма похоже спародировала его властную манеру речи с привычкой растягивать слова: – А вы знали, что имя Флетчер произошло от мастера, делающего стрелы?^[156]

– Именно это он бы и сказал! – подтвердила Сью.

– Флетчер правда происходит от этого слова? – Дэйзи, похоже, искренне заинтересовалась. – А я и не знала.

Фиона во второй раз удивленно огляделась, окинув быстрым взглядом пляж:

– Кстати, где, собственно, сами владельцы домиков?

Подруги так увлеклись осмотром домика Битси, что не заметили одной важной детали – все пляжные домики были наглухо заперты. Отдыхающих на пляже виднелось много, но ни одного владельца или открытой двери.

– Может, их напугал пожар в домике Битси, – предположила Дэйзи.

Сью покачала головой:

– Нет, этих ребят не запугать, они сами бунтари.

Фионе только предстояло убедиться, как правдивы эти слова.

Зазвонил ее телефон. Это был Энтони Оуэнс:

– О, слава богу, я до вас дозвонился!

– Энтони, что случилось?

– Мне нужна ваша помощь. Меня сейчас сожрут живьем! Владельцы пляжных домиков под предводительством Фрэнка Маршалла собрали спонтанное совещание в общественном центре! После второго пожара они требуют ответов. И хотят знать, почему никого до сих пор не поймали.

– Держитесь, Энтони. Мы приедем как сможем.

В отдалении они заметили паровозик туристического поезда, который как раз делал круг, собираясь вернуться обратно к дороге. Втроем дамы поспешили за ним, изо всех сил размахивая руками, чтобы его задержать и доехать до машины Сью. Им предстояло спасти Энтони Оуэнса от готовой линчевать его толпы жителей косы Мадфорд-Спит.

Глава 47

Когда дамы толкнули неподдающиеся металлические двери общественного центра, их сразу же оглушила волна звуков: агрессивных сердитых голосов, которые перебивали друг друга и явно хотели многое высказать.

Из этой какофонии, выхватывая отдельные слова, Фиона заключила, что люди собрались здесь не найти виновника, а скорее просто кого-то обвинить. И этим кем-то, без сомнения, уже назначили Энтони Оуэнса, который выглядел как самый одинокий в мире человек. Он стоял на временной сцене перед разъяренным народом, который столпился между рядами пластиковых стульев, крича на него. Энтони был в своем обычном деловом костюме и хватался за края трибуны так, будто от этого зависела его жизнь, и в любой момент его могли оторвать от нее и сжечь у позорного столба. У одного края сцены стояла Мэлори Грейнджер, видимо выполняя роль третейского судьи. Но она ничего не судила, скорее позволяла собравшимся жителям косы словесно разрывать Энтони на части.

И как раз когда Фиона обдумывала, не пойти ли ей на сцену спасать беднягу, Мэлори подошла к трибуне и успокаивающе подняла руки:

– Тише, пожалуйста, леди и джентльмены. Надо дать мистеру Оуэнсу возможность ответить на ваши вопросы, иначе никакого смысла в этом слушании нет.

Слушание? Прозвучало очень серьезно и подтвердило сомнения Фионы: собрание затеялось для того, чтобы назначить виноватого, а не найти убийцу.

Энтони Оуэнс подергал воротник рубашки, то ли от жары, то ли от напряжения, и тяжело сглотнул:

– Мы делаем все, чтобы поймать поджигателя.

Воцарившееся было перемирие тут же вновь сменилось криками. Обвинения летели со всех сторон:

– Вы делаете недостаточно!

– На косе небезопасно!

– Сколько ждать следующей жертвы?

– Как вы хотите обеспечить нашу безопасность?

После последнего вопроса лицо Энтони слегка посветлело:

– На это я могу ответить. – Он пролистал свои заметки, которые лежали перед ним на трибуне, и поднял карту. Фиона ее разглядеть не смогла, но предположила, что это карта мыса Хенджистбери-Хед и косы Мадфорд-Спит. – Я предложил, и сейчас проект находится на стадии утверждения, установить больше камер наблюдения на равномерном расстоянии по всей косе…

Но не успел он закончить, как поднялся Фрэнк Маршалл:

– У нас уже есть камеры на ресторане и на «Доме Контрабандистов», и, насколько мне известно, они оказались бесполезны. Зачем нам еще больше камер?

Фионе такое заявление от бывшего сотрудника службы безопасности показалось несколько странным, учитывая, что он вообще хотел поставить ограждения по всей косе. Но зал одобрительно загудел.

Энтони попытался объясниться:

– Новые камеры будут другими. Ими займется совет, а специалисты станут проверять их двадцать четыре часа в сутки…

Фрэнк повернулся к своим пляжным собратьям.

– Они хотят шпионить за нами! Контролировать нас! Забрать нашу свободу! Мы этого не допустим, так ведь?!

Подстегнутая красноречием Фрэнка в духе «Храброго сердца»^[157], толпа энергично взревела: «Нет!»

– Типичное пылепускательство, – заметила Сью, и Фиона не могла не согласиться. Фрэнк определенно знал, как распалить толпу и вызвать в людях недовольство. Она уже начала немного беспокоиться за безопасность Энтони Оуэнса.

– Думаю, нам надо подняться туда.

– Ты с ума сошла? Мне не нравится, когда на меня кричит разъяренная толпа.

– Но Энтони там совсем один, – поддержала Фиону Дэйзи. – И судя по его виду, ему не помешала бы моральная поддержка.

Неравнодушная Сью нахмурилась:

– Нас всех линчуют.

– Они не могут линчевать всех, – возразила Дэйзи, а потом задумалась: – Или могут?

– Никого не линчуют, идемте, – успокоила их Фиона. Они пошли за ней к сцене и поднялись по ступеням на сцену, где Энтони бросился им навстречу, чуть не падая от облегчения. Микрофон был далеко, и он чуть не задохнулся от избытка чувств:

– Спасибо вам, спасибо! Не уверен, что смог бы продержаться дольше.

– Помощь вам явно не помешает, – заметила Фиона.

– Это точно.

Мэлори снова шагнула вперед, успокаивая толпу:

– Так, пожалуйста, спокойствие. Дамы и господа, я полагаю, у нас… – Она бросила взгляд на Фиону, Сью и Дэйзи, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы описать троицу, учитывая, что между ними царила взаимная неприязнь. – У этих дам может быть важная информация о деле.

В зале сразу воцарилось молчание.

Энтони обратился к толпе:

– Хочу представить вам Фиону, Сью и Дэйзи, частных сыщиц, которых я нанял, чтобы разобраться в этом деле.

Собравшиеся уставились на них: некоторые озадаченно, другие с ухмылками – три пенсионерки несколько отличались от стереотипного образа частных детективов, упрямых и жестких.

Энтони Оуэнс отступил на несколько шагов, уступая Фионе микрофон.

– Добрый вечер. – Микрофон в ответ издал резкий писк, и она немного отодвинулась. – Мы расследовали пожар, который унес жизнь Малкольма, а также недавний пожар в ночь с воскресенья на понедельник…

– У вас есть подозреваемые? – выкрикнул кто-то.

– Нет, пока нет, – ответила Фиона. – Но мы над этим работаем.

Энтони позади нее застонал.

– У вас есть зацепки?

– Несколько, – ответила Фиона.

– Что ж, давайте их услышим! – выкрикнул Фрэнк Маршалл.

– Мы совершенно точно знаем, что оба раза пожар начался в проходе между двумя домиками, высоко под крышей на правой стене.

Фрэнк Маршалл поднялся на ноги:

– Не хочу грубить, Фиона, но я помогал вам собирать информацию, не жалея личного времени, и всячески содействовал. А вы сейчас описываете, как начался пожар. Это не зацепка.

Послышалось согласное мычание.

Фиона почувствовала, как ее пытаются вытеснить из разговора – не то чтобы ей изначально хотели дать высказаться.

– Мы опросили многих людей на косе…

– Так, секундочку, – снова перебил ее Фрэнк Маршалл. – Хотите сказать, это один из нас? Никто из владельцев пляжных домиков даже не подумал бы сделать нечто подобное с таким же, как он. Как вы смеете на это намекать!

Фрэнк вернулся в свою стихию, раздувая бурю там, где не требовалось. В зале поднялся негодующий рев, заглушивший голос Фионы.

– Нет, я этого не имела в виду. Нам было необходимо опросить всех, это стандартная процедура. Полиция тоже это сделала.

Когда шум немного утих, Фрэнк спросил:

– Так, а теперь еще раз, у вас есть подозреваемые?

Они у них были. На самом деле единственным подозреваемым был он сам, возможно, кто-то из присутствующих в зале помогал ему. А несколько ли человек или они все, Фиона не знала. Но Фрэнк не оставил ей никаких шансов сказать об этом – если, конечно, она хотела выбраться из общественного центра живой вместе с подругами. Так что ей пришлось дать невыразительный ответ:

– Мы над этим работаем.

Толпа погрузилась в хаос. Они кричали, насмехались над ней и свистели, и даже вмешательство Мэлори не могло их успокоить.

– Призываю вас к порядку! К порядку! – кричала она, точно проходило не слушание, а сессия вопросов к премьер-министру в палате общин.

Фрэнк целенаправленно двигался к сцене. Он поднялся и подошел к трибуне. Фиона ждала, что Мэлори преградит ему дорогу, продемонстрирует свою власть и, кипя от гнева, потребует, чтобы тот покинул сцену. Но ничего из этого не произошло. Она спокойно его пропустила.

Стало совершенно ясно, что Фрэнк намерен захватить трибуну. Фиона вместе с подругами не сдвинулась с места. Руку она держала над микрофоном.

– Что вам нужно, Фрэнк?

– Этот микрофон.

– Надеюсь, вы не собираетесь устроить еще больший беспорядок? – уточнила Фиона. – Эти ребята выглядят так, будто готовы устроить бунт.

– Совершенно напротив, – улыбнулся Фрэнк. – Думаю, я смогу их успокоить. Предложить мирное решение. Так или иначе, какой у вас выбор? – кивнул он в сторону разгоряченной толпы.

Другого варианта Фиона действительно не видела. Подруги отступили, отодвинувшись к Энтони.

Фрэнк постучал по микрофону указательным пальцем, проверяя, что тот все еще работает.

– Друзья – владельцы пляжных домиков, я считаю, что будущее нашего безопасного уголка находится под угрозой. Нам нужно что-то делать, и быстро.

Все согласно забормотали.

– Я предлагаю освободить Энтони Оуэнса от занимаемой должности, вместо него наши нужды буду представлять я.

– Подождите! Что?! – воскликнул Энтони, но без микрофона его голос прозвучал тихо и слабо.

Фрэнк повернулся к нему и снова произнес в микрофон:

– Прости, Энтони, у тебя был шанс, но ты его упустил. Без обид, но как ты можешь представлять наши нужды, если у тебя самого нет домика на косе? – Потом Фрэнк повернулся к собравшимся: – А вот я – один из вас. Я знаю, через что нам приходится проходить на косе, знаю наши проблемы, испытания и трудности. – Фрэнк говорил так, словно жизнь в домике на одном из самых идиллических и элитных побережий Соединенного Королевства походила на выживание в осажденном городе. – Вот почему я предлагаю стать вашим официальным представителем. Поднимите руки, кто за?

В воздух моментально взлетели руки всех присутствующих в зале.

– Предложение принято.

Теперь зал радостно гудел.

– Ты не можешь так поступить! – выступил вперед Энтони. – Тебе прекрасно известно, что все изменения принимаются единогласно. А здесь присутствуют не все владельцы пляжных домиков.

Фрэнк поманил к себе женщину, и Фиона узнала ее: Линн, ябеда, рассказавшая о сушилке. В руках женщина держала стопку бумаг. Фрэнк вышел из-за трибуны, взял протянутую стопку и поднял над головой:

– У меня есть письменные подтверждения, полученные по почте, от каждого жителя косы, который сегодня не смог приехать, в поддержку моей кандидатуры на место Энтони Оуэнса. – Он передал бумаги ошарашенному мужчине, который пролистал их, проверяя подлинность. А потом бросил на Фиону побежденный взгляд. Это собрание было специально спланировано Фрэнком. Постановка, чтобы сместить Энтони Оуэнса и занять его место.

– Вам нужно будет официально заверить изменения у местных властей, – сообщила Мэлори.

– Завтра же первым делом займусь, – широко улыбнулся Фрэнк.

Фиона сочувственно коснулась руки Энтони, который продолжал неверяще смотреть на распечатанные сообщения.

Но Фрэнк еще не закончил.

– В своей новой должности представителя интересов владельцев пляжных домиков, конечно, в ожидании одобренияот совета, я бы хотел предложить отстранить от расследования пожаров нынешних частных сыщиков в связи с отсутствием прогресса.

– ЧТО?! – не веря своим ушам, вскричали все трое.

Глава 48

Качая головой, Энтони Оуэнс передал распечатанные листы Фионе, а затем быстро спустился со сцены и вышел из центра.

Подруги ошарашенно посмотрели друг на друга, затем на Фрэнка, который изо всех сил пытался изобразить сочувствие, изогнув брови, точно две стороны разводного моста.

– Мне очень жаль. Но мы не можем полагаться на сыщиц-любительниц, пусть и с добрыми намерениями. Ничего личного.

Почему люди постоянно говорят эту фразу, будто она сразу исправит ситуацию?

Тут как раз дело в некоторых личностях и чьем-то эго, в основном эго Фрэнка, который считал себя лучше остальных. Или же Фрэнк почувствовал угрозу? Испугался, что они подобрались слишком близко к правде о том, что убийцей был именно он, а дружки с пляжа его прикрывали? Может, это все уловка, чтобы не дать им докопаться до истины? Вероятность высока, кроме того факта, что никаких весомых доказательств против него дамы так и не нашли. А может, он думал, что все-таки нашли?

В голове Фионы промелькнуло с десяток причин, почему они обязаны продолжить расследование. Разумных, логичных причин, которые она могла бы озвучить и доказать в микрофон, если б Фрэнк ее пустил. Однако эти люди не были готовы слушать голос разума – не в таком состоянии.

Ее мысли подтвердила ябеда Линн, которая вскочила и закричала:

– Вон! Вон! Вон!

Через секунду к ней присоединился весь зал. Целое море взбешенных загорелых лиц кричали и топали ногами так, что все вокруг тряслось.

Фрэнк не собирался их успокаивать, наслаждаясь устроенным им самим спектаклем и напитываясь эмоциями.

Для людей, которые мечтали сохранить свой тихий и мирный уголок, они вели себя на удивление агрессивно.

Радуясь, что оказались на тротуаре, сбежав из враждебной атмосферы, дамы глубоко вздохнули, словно вырвались из рушащегося здания.

– Мне это совсем не понравилось, – прохрипела Сью. – Давайте найдем машину и уедем отсюда как можно скорее!

Они направились прямо по Саутборн-Гроув.

– Не могу поверить, что они выкинули нас из дела, вот так, у всех на глазах! – возмутилась Фиона.

– И уволили бедного Энтони, – поддержала Дэйзи. – Как унизительно для него.

– Вон он, кстати, – Сью указала вперед. На тротуаре стоял Энтони Оуэнс, опираясь на элегантный БМВ цвета темно-синий металлик, припаркованный у обочины.

Перед ним стояла безупречно одетая и идеально накрашенная Оливия, пытавшаяся его успокоить.

– Не волнуйся. Мы что-нибудь придумаем. Я могу вернуться к преподаванию в техническом колледже.

Услышав шаги, они замолчали. Энтони Оуэнс сильно покраснел:

– Мне так жаль, что я позвал вас сюда.

– Не сожалейте, – ответила Фиона. – Я рада, что позвали. Никто не должен переживать такое в одиночку.

– Простите, что сбежал от вас, – продолжил извиняться он. – Такое унижение…

– Очень объяснимо, – заверила его Дэйзи. – Какие гнусные люди.

Сью в отвращении покачала головой:

– Это с самого начала была постановка. Они устроили эту встречу, чтобы избавиться от нас. Все четко и ясно.

Энтони Оуэнс снова опустил голову:

– Я потерял работу, а вас они отстранили…

– С вами все будет в порядке? – спросила Фиона.

– Ну у меня все еще есть обычная работа, – взглянув на нее, ответил он.

Оливия добавила:

– Мы как-нибудь выкарабкаемся. По крайней мере, Энтони больше не придется терпеть этих нытиков с пляжа, а вам – расследовать эти жуткие пожары.

– О, мы собираемся продолжить расследование, – заявила Фиона.

– Вы серьезно? – Новость удивила Энтони.

– Мы собираемся? – с таким же удивлением переспросила Сью.

– Почему нет? – ответила Фиона. – Просто не получим в конце пожертвование. Но если Фрэнк считает, что отделался от нас, то он сильно ошибается. И, что важнее всего, нам предстоит поймать убийцу.

Фионе ужасно хотелось сказать, что за всем этим стоит Фрэнк, но доказательств у нее не было. А Энтони Оуэнс в таком душевном состоянии мог с этой информацией взять и пойти прямо к Фрэнку. Или сделать еще что-то, о чем потом пожалеет. Ущемленное эго очень быстро приводит к гневу и желанию отомстить. Лучше держать свои теории при себе, пока не появятся убедительные доказательства.

Энтони по очереди пожал дамам руки:

– Что ж, желаю вам удачи. И спасибо, что так много трудились все это время. Хотел бы я, чтобы все закончилось иначе.

Подруги поблагодарили его за теплые слова, пожелали удачи в ответ и подождали, пока Энтони с женой, забравшись в автомобиль, не вольются в вечерний поток машин.

Когда БМВ скрылся из виду, Фиона повернулась к подругам. Пришло время в зародыше задавить любой негатив:

– Так, проехали всю эту историю. Не будем зацикливаться на ерунде, они вели себя как дети. На мой взгляд, у нас сейчас даже больше причин поймать убийцу, чем раньше, – и доказать этому напыщенному идиоту Фрэнку с его пляжными приспешниками, что он просто дурак, раз уволил нас.

– Скорее всего, Фрэнк и есть поджигатель, – сказала Сью. – Особенно после того, что он только что сделал.

– Вполне возможно, – согласилась Фиона. – Но пока у нас нет веских доказательств, обвинить его мы не можем и должны сохранять непредвзятость.

Сью неодобрительно цокнула языком:

– Да он просто мастер манипуляций: заставил всех быстренько согласиться уволить нас и Энтони. Или он давно все это спланировал.

– Может, это что-то вроде стокового синдрома, – предположила Дэйзи.

Сью озадаченно покосилась на подругу:

– Стоковый синдром?

– Ну тот, когда заложники привязываются к похитителям, – пояснила Дэйзи.

– Ты имеешь в виду Стокгольмский синдром. Не думаю, что его можно отнести к владельцам на побережье.

– Ой, какая я глупая.

Но Дэйзи, возможно, непреднамеренно навела их на одну идею.

– А знаешь, – заметила Фиона, – не такая и безумная мысль. Фрэнк действительно похож на того, кто их захватил – ну или ладно, завладел властью. Как только люди оказываются на косе, рано или поздно они соглашаются с его требованиями. Он настроил всех избавиться от Энтони Оуэнса – а это непростая задача. – Она забыла, что держала в руках распечатанные сообщения от всех отсутствующих владельцев пляжных домиков, в которых те поддерживали кандидатуру Фрэнка. И один из адресатов мог помочь ей разобраться в происходящем.

Пролистав бумаги, Фиона нашла нужное сообщение: Грег Дин, домик номер 122, тот самый мужчина, который бросил вызов Фрэнку с крутящейся сушилкой, тоже поддержал сегодняшний переворот. Что заставило его согласиться? Фионе требовалось узнать, как их убедили.

У нее был только один способ это выяснить. Фиона передала Дэйзи листы, вытащила из сумки телефон вместе со списком жителей и, набрав номер Грега, включила громкую связь. Он ответил в ту же секунду, на фоне раздавался плеск воды – видимо, было время купать детей.

– Добрый вечер, меня зовут Фиона. Мы с вами общались в воскресенье о пожарах на косе.

– А, да. Я помню.

– Простите, я звоню не вовремя?

– Нет, все в порядке. Продолжайте.

Фиона сделала глубокий вдох:

– Мы только что были на собрании владельцев пляжных домиков, где все единодушно проголосовали за увольнение Энтони Оуэнса.

– Мне жаль.

– Могу я спросить, что повлияло на ваше решение?

– Конечно. Когда я услышал о втором пожаре, то решил, что необходимо действовать. Энтони Оуэнс неплохо справлялся, просто мы уже не чувствовали себя в безопасности на косе. Как вы догадались, я не большой поклонник Фрэнка. Он старый зануда, но дело свое знает. Несмотря на наши споры, я понимаю, что, появись у нас проблема, он вцепится в нее, как ротвейлер в упавшую сосиску. Он упорнее Энтони.

Смысл в его словах был. Фрэнк заботился о косе Мадфорд-Спит ревностно и самоотверженно.

– Да, понимаю, – согласилась Фиона.

– К тому же он будет представлять интересы жителей косы бесплатно, – добавил Грег.

– Простите, что?

Сью вытаращила глаза.

– Энтони Оуэнсу нам приходилось платить ежегодный взнос, – объяснил Грег. – А Фрэнк денег не берет. Так что тут беспроигрышная ситуация.

Вот оно что. Никакой загадки или колдовства. Фрэнк не проворачивал никаких джедайских трюков и не угрожал владельцам домиков своей сетью информаторов в духе Штази. Он просто сэкономил им деньги. Неважно, кто ты: если тебе предлагают сократить расходы, ты соглашаешься.

Фиона поблагодарила Грега и повесила трубку.

– И что теперь? – спросила Сью.

– Это ничего не меняет, – ответила Фиона. – Фрэнк все еще наш главный подозреваемый. Нам просто надо доказать его причастность.

В этом и заключалась их проблема с самого первого дня: теорий хоть отбавляй, как и подозреваемых, – а один из них, тот, что с усами, попадался им даже слишком часто. А вот доказательства упорно отказывались находиться. Фиона дошла до того, что начала сомневаться, а смогут ли они вообще что-то найти. Может, это идеальное преступление? И у них не получится добыть ни одной настоящей улики?

Нет, не может такого быть. Им надо просто лучше стараться.

Глава 49

Следующим утром после волны жаркого воздуха наступил краткий и малоприятный перерыв: гроза обрушилась на город, точно возмущенный пьяница на свадебное торжество. Только вместо того, чтобы опрокидывать подносы и оскорблять мать невесты, она закрыла солнце, разметала мусор по Саутборн-Гроув и с такой силой билась дождем в окна, будто в последний раз. Но судя по прогнозу, к открытию магазина все должно закончиться. Странным образом Фионе погодный бунт нравился. Он подходил под раздраженное настроение, с которым она просматривала сайты в интернете, надеясь, что случайный поиск натолкнет ее на новую идею – метод отчаянный и не гарантирующий успех. Фионе пришлось признать, что идеи у нее закончились, и она буквально рыскала – в ее случае по интернету – в надежде обнаружить хоть что-то. Может, Фрэнк был прав, отстранив их от дела: они стояли на месте, и довольно давно. Она надеялась, что хотя бы у Сью и Дэйзи будет что-то новенькое.

Звякнул дверной колокольчик. Фиона уже собиралась, оторвав голову от экрана телефона, сказать, что магазин еще закрыт, но тут поняла, что знает посетительницу. Вода стекала с огромного, размером с палатку, дождевика, достававшего почти до пола, а широкие поля шляпы, прочно закрепленной под подбородком шнурком, набрякли и обвисли. Женщина посмотрела на Фиону сквозь огромные совиные очки, которые начали запотевать.

Фиона узнала эти грустные глаза и имя скорбящей посетительницы, которая раньше заходила вместе с коляской:

– Мэри, проходите, не стойте на пороге. Сегодня вы без ребенка?

Мэри зашла, а вода лилась с нее потоком.

– Да, она с моими родителями.

Фиона сочувственно улыбнулась. При виде Мэри ей захотелось ее обнять. Конечно, это было совершенно неуместно. Может, она могла бы утешить ее как-то иначе – к примеру, когда женщина закончит разбирать вещи дедушки, если она пришла за этим, Фиона могла бы предложить ей чашечку чая, спросить, как у нее дела, если это будет не слишком болезненным вопросом.

Мэри сделала глубокий вдох, собираясь с духом:

– Простите, можно я возьму кое-что из коробки дедушки?

– Да, конечно. Коробка за прилавком, в целости и сохранности. Оставлю вас, чтобы не мешать. – Фиона прошла в глубь магазина и услышала, как аккуратно отрывают скотч с коробки.

Не успела она зайти в кладовую, как звякнул телефон: пришло сообщение от Фрейи из компьютерного магазина.

«Записи полный аут».

Фиона уставилась на экран, не совсем понимая сообщение. Это хорошо или плохо? Если б ее спросили, она бы предположила, что Фрейя ничего не нашла, но точно утверждать не могла. Фиона будто находилась между Корзинщиком и Фрейей: оба использовали свои странные словечки, только один из прошлого, а другая из будущего.

Фиона в ответ попросила пояснить, и телефон почти сразу же пиликнул снова:

«Записи не поддельные. Проверила три раза. Ничего не меняли.

Но я попала в мишень! Я королева топоров!»

Фиона была рада, что навыки метания топора у Фрейи улучшились, но в расследовании их ждало очередное разочарование. Не то чтобы Фиона сильно рассчитывала на эти видео, но у нее оставалась капелька надежды, что в этот раз убийца допустил ошибку и оставил им зацепку.

Она написала Фрейе спасибо и вышла в общий зал магазина, но Мэри ушла так же быстро, как и пришла. Фиона, пожав плечами, подошла к компьютеру.

Коробка с вещами дедушки вернулась на прежнее место, скотч был налеплен заново, но уже начал местами отклеиваться.

Усевшись перед экраном, Фиона побарабанила пальцами по прилавку и заново уставилась на поисковую строку, надеясь, что к ней придет вдохновение. Чем отчаяннее она пыталась что-то придумать, тем громче барабанила по прилавку. Даже Саймон Ле Бон, лежавший у ее ног, утомленно поднял мордочку и вопросительно взглянул на хозяйку.

– О, извини. Я вам помешала, ваше высочество?

Его большие карие глаза смотрели на нее в ответ.

– У тебя есть идеи?

Песик зевнул и улегся обратно.

– Да, именно так я и думаю обо всем этом.

Полчаса спустя дождь сдался под натиском лучей мстительного солнца, которое высушило тротуары и вернулось на небеса. В магазин влетела раскрасневшаяся и пыхтящая Дэйзи.

– Кажется, нашла!

Фиона чуть не упала со стула от облегчения:

– Мне не терпится услышать, потому что я ничего не придумала.

Дэйзи бросила сумку на стол и присоединилась к Фионе за прилавком.

– Итак, я думала об убийце и пришла к выводу, что он как фокусник. Взял и исчез. Оба раза на камерах ничего нет.

Фиона задумалась, насколько правдоподобна эта теория.

– Фрейя мне написала сегодня. Подтвердила, что видеозаписи никто не менял.

Дэйзи кивнула:

– Как мы и подозревали. Ну так вот, я начала думать об этом как о трюке иллюзиониста. Ну, знаешь, когда что-то кажется настоящим, но просто не может быть реальным, потому что это невозможно. Как кто-то мог попасть на косу так, чтобы его никто не заметил, и еще устроить поджог? Как бы это проделал фокусник?

– Возможно, он отвлек нас, направив по ложному следу.

– Да. Так вот, я применила это, как его, латеральное мышление и заметила вот что. – Дэйзи показала Фионе экран телефона, на котором было две таблицы приливов и прогноз погоды. – Помнишь, как Маркус и Себ признались в браконьерстве? Они всегда выходили на промысел в отлив, когда не было ветра, потому что так легче. И оба раза пожар совпадал с очень сильным отливом и безветрием. Ты видела гавань Крайстчерча во время сильного отлива?

Фиона покачала головой.

Дэйзи подвела ее к модели косы Мадфорд-Спит и указала на множество точек вдоль границы бухты:

– Я воссоздала здесь только часть бухты, для наглядности. Если добавить всё, модель получилась бы просто огромной – во время отлива бухта превращается в илистую равнину площадью в три с половиной квадратных километра, по которой можно прогуляться. И попасть на нее можно из разных точек, не только с асфальтовой дорожки или через мыс. Можно избежать камер наблюдения, если идти по отмели. – Лицо Дэйзи светилось от энтузиазма.

Фиона собралась с духом, готовясь ее огорчить:

– Это правда, и мысль прекрасная, но как только ты выходишь на пляж, все равно надо как-то дойти до пляжных домиков, и тогда ты сразу же попадешь на камеры. – Она указала на крошечные камеры, которые Дэйзи добавила на фасады ресторана и «Дома Контрабандистов».

Дэйзи замолчала, пока мыслительные процессы прорабатывали логику Фионы.

– Ой. – Она погрустнела, и ее плечи разочарованно поникли. – Какая я дурочка. Ну конечно, все равно мимо камер не пройти. Почему я об этом не вспомнила?

Фиона ободряюще коснулась плеча Дэйзи:

– Послушай, нет причин впадать в уныние. Именно такое мышление нам и нужно – латеральное. Продолжай, и мы расколем этот орешек!

– Но я чувствую себя так глупо.

– Вовсе нет! Просто камеры каждый раз загоняют нас в тупик. Все наши идеи и теории разбиваются о них. Но унывать нельзя. Дела так и раскрываются. Не бывает плохих теорий, надо продолжать их проверять, одну за другой. Тщательно все проверять. Одна из них в итоге окажется правильной. Как ты сказала, этот преступник вроде иллюзиониста. Надо просто заглянуть за кулисы и узнать, в чем суть фокуса.

Внезапно в двери ворвалась запыхавшаяся и взволнованная Сью, прямо как Дэйзи пару минут назад.

– Кажется, я что-то нашла! – воскликнула она, сверкая глазами.

Глава 50

Откровения им пришлось подождать: добрых пять или шесть минут Сью дразнила подруг, делая всем чай. Наконец она принесла чашки и присоединилась к Фионе и Дэйзи за прилавком.

– Ну так что, что за прорыв? – Фионе не терпелось узнать что-то новое и многообещающее.

Сью помедлила:

– Эм, я не говорила, что это прорыв. Просто сказала, что кое-что обнаружила.

– Что? Доказательства? Зацепки? Подозреваемого? – с восторгом подсказывала Дэйзи.

Из взгляда Сью пропал энтузиазм и появилось сомнение:

– Не совсем. Скорее интересный поворот. Даже не столько поворот, сколько наблюдение, по итогам вчерашнего вечера.

Фиона прикусила губу, надеясь, что сумела скрыть разочарование. Наблюдения ей были не нужны. Ей требовались новые зацепки, которые потенциально привели бы к аресту. Но Фионе пришлось набраться терпения и выслушать подругу. Мало ли к чему могут привести наблюдения.

– Давай послушаем.

Сью вытащила телефон и показала подругам статью из местной газеты пятилетней давности. Заголовок гласил: «Планы ресторана «Прилив» рухнули». Ниже шла иллюстрация нового модернизированного ресторана, с шикарным баром и надстроенным сверху балконом, с красивыми людьми в расстегнутых рубашках и уложенными волосами, которые потягивали коктейли и наслаждались видом.

Дэйзи и Фиона быстро прочитали статью, а Сью добавила:

– Где-то шесть лет назад Маркус подал заявку на расширение ресторана, чтобы ему достроили второй этаж. Этапы планирования он прошел, но когда об этом узнали владельцы пляжных домиков, то вцепились в него мертвой хваткой. И Фрэнк сделал то, что умеет делать лучше всего: заставил всех единогласно выступить против.

Фиона зачитала цитату Фрэнка Маршалла:

– «Мы хотим, чтобы на нашей любимой косе все оставалось так, как есть. Это наш мирный уголок. Те, кто хочет вести бурную ночную жизнь, пусть ищет ее в другом месте. Нам здесь такое не нужно, дети и старики должны чувствовать себя в безопасности».

– Мэлори тогда состояла в совете, – заметила Неравнодушная Сью. – Из того, что я поняла, она все и запретила. Вот ее цитата: «Мы прислушались к опасениям владельцев пляжных домов и решили, что текущий облик и обустройство здания более чем соответствуют их нуждам и во втором этаже просто нет необходимости».

Фионе вспомнилось поведение Мэлори на вчерашнем слушании: она совершенно не мешала Фрэнку завладеть ситуацией.

– Слушайте, а что, если Мэлори тоже в заговоре с Фрэнком? – с энтузиазмом предположила Сью. – Удобно, когда под рукой есть тот, кто все организует.

Дэйзи подняла руку, точно в школе:

– Но я думала, Мэлори терпеть не может Фрэнка. И что он постоянно ее доставал с проблемами на косе, о введении пропускных пунктов и тому подобному, и ее это злило. И вспомните, как он пытался выселить Малкольма с косы, – тогда Мэлори пригласила Энтони Оуэнса помочь ему и тем самым спасла старика.

В словах Дэйзи был смысл. Мэлори с Фрэнком не ладили, и дамы узнали об этом из разных источников. Мэлори он не нравился, и в прошлом она всегда старалась сделать так, чтобы Фрэнк не добился своего.

– Ты права, – подтвердила Фиона. – Не думаю, что она помогает Фрэнку. И к тому же Мэлори больше не в совете, помнишь? А всего лишь управляет общественным центром, который Фрэнк, судя по всему, арендовал для этого слушания-тире-переворота. Никакой власти у нее нет. И она не могла бы остановить его, даже если б захотела. К тому же он сделал все как по учебнику: набрал необходимое количество голосов, чтобы избавиться от Энтони, и Мэлори ему не нужна была. Ему требовалось только пространство, в котором можно провести встречу. А мы видели лишь то, как она напыщенно себя вела, пытаясь контролировать собрание, будто являлась председателем. Классическая Мэлори. Ей необходимо делать вид, что она главнее всех. А на самом деле от нее всего-то требовалось, что открыть центр, достать стулья, а потом убрать их и все запереть. И кстати, она сама была поражена тем, что выкинул Фрэнк.

Сью прикусила губу.

– Ну в конце Мэлори собранием не управляла. Я бы сказала, что она потеряла контроль, – а как насчет ее совета Фрэнку, чтобы тот утвердил все изменения в совете?

Дэйзи задумалась:

– Можно убрать чиновника из муниципалитета, но муниципалитет из чиновника – никогда.

– Я знаю, о чем ты, – поддержала ее Фиона. – От старых привычек трудно избавиться. Она не может не командовать, хоть давно не работает в городском совете.

В магазинчике стало тихо. Все трое ломали головы, пытаясь придумать что-то дельное. Что-то, что даст им новую зацепку.

Фиона заговорила первой:

– Как я понимаю, мы вернулись к началу. У нас есть главный подозреваемый, Фрэнк и, возможно, еще несколько владельцев пляжных домиков, которые ему помогают.

– Если за всем действительно стоит он, – продолжила Сью, – то сейчас считает, что победил. Уволил своего злейшего врага и выкинул нас из дела. Возможно, он надеется, что избавился от нас и мы прекратим расследование.

– Но это лишь укрепило нашу решимость, – улыбнулась Дэйзи.

– Прекрасно сказано, – заметила Фиона.

Подруги переглянулись: они были просто воплощением решимости и стояли сжав кулаки, как перед боем.

Следующие две недели эта железная уверенность уменьшалась с каждым днем, бледнея и разрушаясь, пока не превратилась в комочек скомканной фольги. Никакого прогресса в деле так и не наметилось, и мотивация сокращалась вместе со все возрастающей жарой.

Глава 51

«Это самый жаркий день в году». Газеты, соцсети и прочие СМИ просто обожали напоминать, как жарко снаружи, будто никто этого не понял по утопающим в асфальте ботинкам или по превращающимся в сено газонам. По радио передавали легко забывающуюся статистику: это самый жаркий день с тех пор, как мы в последний раз назначили какой-то там день самым жарким.

С Фионы было довольно. Голова, судя по ощущениям, распухла и могла оторваться в любой момент, и никакое количество мороженого и фруктового льда не могли облегчить жизнь. Закрыв магазин в конце дня и попрощавшись с Дэйзи и Сью, Фиона решила, что спасти ее от теплового удара и снизить градус раздражительности может только купание в море. Саймона Ле Бона она планировала взять с собой, чтобы он поплавал рядом, охлаждая свое разгоряченное тельце.

Однако когда Фиона добралась до дороги, то сразу вспомнила об опасностях на побережье в изнурительную жару. Гранд-авеню напоминала свалку машин. Автомобили бросали как попало, ставя под разными углами. Что такого особенного в жаркой погоде, что люди забывают правила дорожного движения и теряют страх перед двойными полосами и запрещающими знаками? Но сегодня, в отчаянном желании охладиться, водители превзошли себя. Те, кому не хватило места на дороге, устроили не менее нелегальную парковку на тротуарах, и Фионе пришлось пробираться между машин, преградивших ей путь. На лобовых стеклах у многих автомобилей уже желтели, аккуратно прижатые дворниками, штрафы за парковку.

Фиону это не остановило, и она прошла мимо своего дома к утесу. Они обычно гуляли там с Саймоном Ле Боном на травке, но не сегодня. Утес тоже заняли любители пляжного отдыха, и, судя по беспорядочно припаркованным машинам, половина из них просто не могла уехать. Подойдя к забору у края утеса, Фиона посмотрела на пляж внизу: он напоминал муравейник у моря. Извивающаяся масса тел распихивала друг друга локтями в попытке найти место, но море выглядело не лучше: бурлящий суп из людей, в котором едва ли получится охладиться или расслабиться.

Фиона даже смотреть на это не могла, поэтому решила вернуться домой, в свое убежище, где примет холодный душ и польет из садового шланга Саймона Ле Бона, а затем устроится в тени веранды с обильным количеством джина с тоником со льдом – по ее мнению, единственный достойный вариант подачи данного напитка.

К полуночи дневная жара так и не утихла: с уходом солнца налетели облака, укрыв небо и усилив скопившееся внизу тепло.

Наступила душная ночь, принеся с собой прерывистый сон. Пот катился по лицу Фионы. Соленый и горький, он затекал в рот, пробуждая ото сна, в котором она ненадолго забывалась. Тихая ночь давила точно плита: незнакомые звуки разносились по жаркому воздуху на много километров. Фиона не могла отличить реальность от воображения. Смех, разговоры, лисий лай, грохот поездов сменяли друг друга. Но при звуке сирен она проснулась и обнаружила, что сирены настоящие: ревущие, пугающие, они сопровождались шумом двигателей автомобилей, несущихся по Саутборн-Гроув, как предположил ее не до конца проснувшийся мозг.

Фиона взглянула на часы: три сорок пять утра. Со стоном она отвернулась, снова попытавшись уснуть, но, поворочавшись немного на мокрых от пота простынях, пришла к выводу, что уснуть не получится, возможно, до следующей ночи – или пока эта чудовищная жара не ослабнет. В дополнение ко всему у нее появилось странное ощущение в животе. Фиона задумалась, что такого она могла съесть: сырный салат едва ли мог устроить расстройство желудка. И тут Фиона поняла, что неприятное ощущение возникло вовсе не от еды, а от предчувствия опасности.

Откинув одеяло, она выскользнула из кровати, оставив сопящего Саймона Ле Бона в спальне. Ополоснув лицо холодной водой, Фиона порадовалась ощущению прохлады на коже, но в ушах по-прежнему отдавался шум сирен, хотя они давно стихли вдали.

Фиона по опыту знала, что игнорировать предчувствия не стоит. Случайно или благодаря какому-то шестому чувству или ложной ветви науки, которую нельзя объяснить, но инстинкты практически всегда подтверждались. Саймон Ле Бон так и дремал на кровати, свернувшись пушистым клубком, и Фиона, одевшись, спустилась на первый этаж, взяла из сарая велосипед и направилась на восток, в сторону косы Мадфорд-Спит. Сухой воздух раннего утра обдувал ее, а с края неба уже сочился тусклый свет, предвещая новый день.

Непрекращающийся шелест цепи велосипеда эхом отражался от зданий. На пустынной улице Саутборн-Гроув в этот час было жутковато: темнели витрины магазинов с наглухо запертыми дверями, а вокруг ни души. Ни одна машина не проехала мимо, даже когда Фиона свернула на Бродвей и поехала вдоль рядов ухоженных домов с плотно задернутыми шторами.

Однако впереди, в конце тупика, в приглушенном свете раннего утра пульсировали синие огни. Яростно крутя педали, Фиона поняла, что предчувствие ее не обмануло. Три полицейские машины блокировали дорогу, а остальные пути оказались загорожены желтой полицейской лентой.

Вся покрывшись потом, Фиона со скрипом затормозила, и дежурные полицейские повернулись к ней: две женщины и мужчина. Они, должно быть, разглядели ее уже за километр-другой, одинокого велосипедиста на пустой дороге, старательно крутящего педали.

Одна из женщин-полицейских подошла к Фионе, а остальные остались у машины, о чем-то переговариваясь.

– Я могу вам помочь? – обратилась женщина к ней.

– Простите, можно мне проехать на пляж? – задыхаясь, спросила Фиона. Она знала, что нельзя, но, быть может, если спросить вежливо, офицер что-нибудь расскажет.

– Боюсь, это невозможно, – отрезала женщина.

– Почему?

– Нештатная ситуация, – с ничего не выражающим лицом ответила офицер.

– Что за ситуация? – уточнила Фиона, вытянув шею в сторону бухты и видневшейся вдали полоски песка. Разглядеть ничего не удавалось, лишь клубы черного дыма, смешавшиеся с утренними сумерками, и очертания пары пожарных машин. – Там случился пожар?

– Боюсь, я не могу ничего рассказывать на данном этапе расследования, – точно робот, отчеканила полицейская.

– Я вижу там пожарные машины. Кто-то пострадал?

– Как я сказала, пока мы не узнаем больше, никакую информацию разглашать не можем.

Фиона слезла с велосипеда и подкатила его ближе к полицейской ленте.

– Я кое-кого знаю там внизу. Пожалуйста, могу я просто убедиться, в порядке ли они?

Заметив настойчивость Фионы, к ним подошла вторая женщина-полицейский.

– Боюсь, вся коса закрыта на неопределенный срок. В ближайшее время никому нельзя ни входить, ни выходить.

– Но как же мои друзья? – Друзей у Фионы не было, но, если полицейские начнут настаивать, она сможет назвать им кучу имен и номеров домиков в качестве подтверждения.

– Простите, но мы ничего не можем вам сообщить. Это место преступления.

Понятно, на косу Фиона в ближайшее время не попадет и ничего нового из полицейских выудить не сможет, но по крайней мере она добилась самого важного ответа: это было место преступления.

До этого момента она могла думать что угодно, всегда оставалась вероятность случайного пожара: перевернулся мангал с барбекю или взорвалась оставшаяся со времен Второй мировой войны мина, что уже случалось раньше. Но полицейские назвали пляж именно «местом преступления», а это значило лишь одно: поджигатель пляжных домиков нанес новый удар.

Глава 52

Телефон Фионы лежал на прилавке экраном вверх, на заставке высвечивалась фотография Саймона Ле Бона, неотразимого и милого: как всегда с растрепанной шерсткой и свисающим набок розовым язычком. У ее ног дремал настоящий Саймон Ле Бон – пушистый, а не поп-звезда (если последний где-то и дремал, то, вероятно, в гамаке на карибском побережье, а не на полу благотворительного магазина). Подруги собрались вокруг прилавка, глядя на экран телефона и отчаянно желая, чтобы тот зазвонил.

В этом медитативном состоянии они находились какое-то время после того, как Фиона рассказала им об утренних событиях. Полиция не предоставила никакой информации, несмотря на то что Фиона несколько раз звонила им, досаждая вопросами. Телефоны детектива-инспектора Финчер и сержанта Томаса переключались сразу на голосовую почту, и Фиона гадала, совпадение это или они догадывались, что она будет им звонить.

В новостях о пожаре не было ни слова, поэтому дамы обратились к единственному надежному источнику информации: пожарному Мартину. Прошлым вечером он не дежурил, но обещал позвонить, как только что-нибудь разузнает. Поэтому в ожидании новостей они могли только и делать, что смотреть на экран телефона.

Дверной колокольчик вывел их из транса. В легком оцепенении дамы обернулись и увидели Корзинщика, замершего на пороге. Заметив их остекленевшие взгляды, он спросил:

– Вы все в порядке?

Подруги одновременно кивнули.

Корзинщик с любопытством посмотрел на них:

– Вы точно «Вещие сестрички» у Шекспира. Разве что смотрите в телефон, а не в котел. Надеюсь, вы не собираетесь убить меня, как того кровожадного шотландского короля. – Он набрал в грудь воздуха, глаза его засияли. Фиона узнала симптомы: вот-вот Корзинщик разразится длинным монологом. Но у них не было на это времени.

Корзинщик откашлялся:

– «Зло есть добро, добро есть…»^[158]

– Чем мы можем вам помочь? – перебила его Фиона.

Корзинщик растерялся.

– О, эм, я только разогнался… Шотландские пьесы – моя страсть.

Сью, прищурившись, посмотрела на него:

– Извините. Мы просто ждем важного звонка. Что бы это ни было, оно может подождать?

– У вас, случайно, мороженого не осталось? – Он прекрасно знал, что они забили им весь холодильник. – Из-за этой подлой жары ночью у меня во рту суше, чем в гробнице фараона.

Фиона кивнула в сторону кладовой:

– Просто положите деньги рядом.

– О да, точно. – Он похлопал себя по карманам. – Кажется, я забыл свой бумажник.

У Фионы не было времени спорить, и она улыбнулась:

– За счет заведения.

– Весьма признателен. – Корзинщик исчез в кладовой и вернулся с одним мороженым во рту и другим в руке. – На всякий случай. – Подмигнув, он обошел модель Дэйзи и исчез.

– С бесплатным мороженым он стал слегка нахальным, – пожаловалась Сью.

– А мы – благотворительная организация, – напомнила Дэйзи. – Он отбирает еду у бездомных собачек.

– И присваивает ее себе, – добавила Сью.

Фиона собиралась вставить и свою реплику, но тут пиликнул телефон. Она тут же схватила его: пришло сообщение от Мартина. Прочитав его про себя, она развернула экран к подругам:

«Простите, не было времени позвонить, сегодня я не на смене, но узнал вот что:

Еще один пожар

Домик № 163

Владельцы семья Брэдли

Выбрались живыми. Едва успели

Поджог совершен так же, как и раньше

На камерах никого нет

Подозреваемых у полиции нет».

Подруги ошарашенно замолчали. Они знали, что случился еще один пожар, и уже с утра готовились к новостям, но прямое и четкое подтверждение поразило больше всего. Убийца нанес новый удар. К счастью, семье чудом удалось избежать смерти.

Дэйзи нарушила тишину:

– Не могу поверить, что убийца напал на маленьких детей.

Сью с Фионой повернулись к ней.

– У них… есть дети? – заикаясь, спросила Фиона.

Дэйзи энергично закивала.

– Я помню, как брала интервью у Брэдли в то воскресенье, когда мы штурмовали косу. У них две девочки.

Сью испустила долгий прерывистый выдох.

– Это ужасно. Не то чтобы это не было ужасно раньше, но выбрать жертвами семью с детьми… Сколько девочкам лет?

– Обеим, кажется, нет и десяти, если я правильно помню, – ответила Дэйзи.

Фиона уронила голову на руки.

– Господи. К счастью, они выбрались, иначе мы могли увидеть… – Она замолчала и тяжело сглотнула, не желая произносить этого вслух. Картина того, что могло произойти, была слишком пугающей.

Снова наступила тишина. На этот раз она длилась дольше и была более вдумчивой.

И тут Фиона хлопнула обеими ладонями по столу, так что Сью с Дэйзи подпрыгнули.

– Нам надо поймать этого психопата! Дэйзи, расскажи о Брэдли. Какие они?

– Дай угадаю, – первой откликнулась Сью, – они несколько богемные. Ближе к левым. Носят обувь ручной работы. В таком духе. Неугодные жители, как Малкольм и Битси, не вписывающиеся в ряды остальных владельцев пляжных домиков. Вот почему убийца, больше известный как Фрэнк, поджег их домик.

Дэйзи покачала головой:

– Вообще-то нет. В этом все дело. Они мне показались спокойной, тихой семьей. Я бы сказала, незапоминающейся, но в хорошем смысле слова.

– Тогда почему ты их запомнила? – спросила Сью.

– Они выиграли свой пляжный домик в конкурсе, – ответила Дэйзи. – В газете.

– Не помню, чтобы что-то такое прозвучало в интервью, которое мы слушали с твоего телефона, – заметила Сью.

– Они упомянули об этом, когда я уходила, после того как нажала «стоп».

– Почему ты раньше не сказала? – сердито спросила Сью, покосившись на Дэйзи.

– Ну это не показалось важным. Мы спрашивали людей о ночи пожара, а не о том, как им достался дом. Кроме того, в тот день я говорила с кучей людей, у меня просто из головы вылетело.

– И как они его выиграли? – уточнила Фиона.

– Кажется, в газете «Дэйли Экспресс», – ответила она.

Сью потянулась к телефону и за считаные секунды нашла нужную статью.

– Вот. – История была опубликована примерно год назад, с кричащим заголовком: «Они выиграли дом на пляже!» Ниже поместили банальную фотографию, как мистер Брэдли пожимает руку главному редактору газеты, принимая у того связку ключей. Миссис Брэдли с дочерями стояли рядом, милые, улыбчивые и безобидные. Все трое были одеты в простую неприметную одежду, а их волосы мышиного цвета с пробором набок спускались до плеч.

Фиона быстро пробежалась по статье.

– Они из Уилтшира. Дэвид Брэдли работает рентгенологом в больнице, Верити Брэдли – секретарем врача, а их дочери учатся в начальной школе. Они сказали, что хотели выиграть пляжный домик, чтобы у них было особенное место, где они могли бы проводить время всей семьей, спокойно читать книги у моря и наблюдать за птицами.

Дэйзи умиленно вздохнула.

Сью фыркнула:

– Они не соответствуют типажу жертвы. Это скорее идеальная семья, по мнению Фрэнка Маршалла: милая и традиционная, которая ложится спать до десяти вечера.

Фиона громко и раздраженно выдохнула.

– Убийца изменил правила по ходу игры и сбил нас с пути огромным камнем преткновения.

Когда Фиона находилась в состоянии стресса, она всегда начинала путать метафоры и слышала звон в ушах. И если звон можно было спокойно игнорировать, то метафорический камень преткновения приземлился прямо на единственную теорию, в которой имелась хоть какая-то логика, разбив ее вдребезги. Подруги считали, что убийца выбирал людей, которые не вписывались в консервативное общество косы, и выживал с пляжа чудаков, чтобы сохранить их мирный уголок. А последние жертвы были настоящим примером идеальных владельцев пляжных домиков.

– Связь между жертвами исчезла. Испарилась.

– Что же нам теперь делать? – простонала Дэйзи.

– Найти новую связь, – решила Фиона. – Если она вообще есть. Однако теперь мы можем вычеркнуть из списка подозреваемых Фрэнка и его приспешников: он бы никогда не прогнал такую семью, наоборот, встречал бы их с распростертыми объятиями.

– Давайте не будем делать скоропалительных выводов, пока не узнаем о них больше. Внешность может быть обманчива.

Фиона знала, что шансов на это мало, разве что у семьи Брэдли имелась темная сторона и стоило им закрыться в доме на ночь, как они превращались в заядлых тусовщиков. Почему-то она в этом сомневалась.

Подруги молча стояли у прилавка. Все усиленно думали, куда им двигаться дальше после этой неудачи. Дэйзи почесала затылок, Сью осмотрелась по сторонам, словно в поисках вдохновения.

Когда вошла пара посетителей, дамам пришлось разойтись: на потенциальных покупателей такое собрание у кассы производило не самое хорошее впечатление – в данном случае на пожилую женщину лет семидесяти с маленьким внуком, славным мальчуганом в полосатой футболке и шортиках на лямках. Малыш, явно дошкольник, прошел сразу к разделу с игрушками и точно зная, чего хочет, указал тоненьким пальчиком на фиолетовую игрушку из мультфильма «Дружба – это чудо».

– Ты уверен, что хочешь именно это? – уточнила бабушка.

Мальчик кивнул, и челка упала ему на глаза.

Фиона думала, что бабушка станет его отговаривать, убеждать купить машинку или космический корабль, но вместо этого она сказала:

– Ну тогда нам лучше купить ее. – Женщина взяла с полки игрушку и протянула внуку. Малыш радостно повертел ее в руках. Потом она вручила ему монетку в два фунта и сказала: – А теперь можешь подойти к прилавку и заплатить этим дамам.

Мальчику не требовалось повторять дважды: он тут же затопал к Фионе и протянул ей деньги в маленькой ручке.

– Пусть будет один фунт, – Фиона улыбнулась и взяла у него монетку. – Как ты ее назовешь?

– Джесс, – тихонько ответил мальчик.

– А знаешь, в прошлом пурпурный цвет носили короли и королевы, – заметила Сью.

– Ты мог бы назвать ее Королева Джесс, – предложила Дэйзи.

– Мне нравится это имя. – Мальчик обнял своего пони. – Королева Джесс.

Фиона отдала ему сдачу, мальчик поблагодарил и, вернувшись к бабушке, передал ей деньги.

– Все в порядке, – улыбнулась Фиона. – Можете на них купить мороженое.

– У нас есть фруктовый лед, – выпалила Дэйзи. – Стоит по пятьдесят пенсов каждый.

– Но у нас есть и спецпредложение – купи одного пони, получи два мороженых в подарок, – подмигнула Фиона.

– Как это чудесно, – ответила пожилая женщина. – Снаружи можно яичницу на асфальте жарить.

– Думаю, там и весь английский завтрак приготовить можно, – вздохнула Сью.

Женщина рассмеялась:

– Не соблазняйте меня.

Дэйзи разложила веером фруктовый лед из холодильника. Мальчик выбрал мороженое с шоколадной обсыпкой, а его бабушка – клубничное с пломбирной начинкой.

Подруги наблюдали, как счастливые покупатели выходят на горячее утреннее солнце, наслаждаясь мороженым. Прежде чем скрыться из вида, мальчик радостно помахал дамам, и они помахали ему в ответ.

– Какой милый вежливый малыш! – восхищенно заметила Дэйзи.

Сью потерла руки:

– И он только что подал мне интересную идею.

Глава 53

Дэйзи не стала убирать оставшееся мороженое в холодильник, решив, что они заслужили чего-то холодненького, чтобы остудить мозги.

Фиона откусила верхушку от своего мороженого. Холод ударил прямиком по нервам, точно инъекция, и она охнула. А когда пришла в себя, спросила:

– Так что, что за новая идея?

Сью помедлила.

– Бабушка с внуком подали мне одну мысль: она дала ему денег, чтобы тот купил пони, он не сам заплатил за игрушку. – Сью произнесла это так, будто мальчик совершил какой-то серьезный проступок.

– Ну ему на вид года три, едва ли у него есть собственный доход, – заметила Дэйзи. – Я подумала, это мило – бабушка балует внука.

Фиона согласилась. Замечание Сью казалось слегка странным.

– К чему ты клонишь, Сью?

– Просто провожу параллель с Малкольмом, Битси и Брэдли.

Фиона ничего не поняла, не заметив связи – как и Дэйзи, судя по тому, как та прикусила губу. Они обе озадаченно уставились на подругу.

Сьювздохнула:

– Ну как с фиолетовым пони: никто из них троих не заплатил за дома сам. Платил кто-то другой.

Это был новый взгляд на дело, которого Фиона с Дэйзи никак не ожидали. Стоило изучить теорию повнимательнее.

– И как ты себе это представляешь? – отрывисто спросила Дэйзи. – Ну то есть Битси купила свой домик, заплатила наличными, помнишь?

На губах Сью появилась озорная улыбка: ее бухгалтерский мозг работал на благо расследования.

– Все, чем владеет Битси, – это ее наследство, трастовый фонд. Я безумно ее люблю, но давайте посмотрим правде в глаза: она ни дня в своей жизни не работала. И все ее деньги – на самом деле деньги ее родителей. И их очень много. Купить пляжный домик для нее все равно что купить новую пару обуви.

– Обувь она обычно другую покупает, – фыркнула Фиона, но Сью не обратила внимания на ее комментарий.

– Потом Малкольм. Он свой домик получил в наследство. Ну не напрямую. Тетя оставила ему Морской сад, но тот не захотел брать на себя такую ответственность, поэтому поменялся с кузеном Себом. То есть тоже ничего не платил.

У Фионы появилось покалывание в животе.

– А Брэдли свой домик выиграли. В конкурсе газеты.

– Именно, – подтвердила Сью. – Все трое получили дома, но не купили их за честно заработанные деньги.

– Вот оно! Вот связь! Отлично, Сью! – От радостного возбуждения у Фионы стало покалывать руки и ноги. Только новый подход к делу мог дать такой эффект, особенно если он потенциально вел к хорошему результату. Все ее тело охватило беспокойство и предвкушение, она не могла оставаться на одном месте и принялась расхаживать по магазинчику, размышляя вслух: – Если это правда, то мотив поджогов – зависть. По-другому быть не может. Кто-то завидует, что эти трое так легко получили самые желанные и дорогие пляжные домики в стране.

– Вот завистник! – добавила Сью.

Дэйзи нахмурилась.

– Но если мотив – зависть, то преступником может оказаться кто угодно. Сотни туристов приезжают на косу каждый день и видят тех, кто живет в этих домиках, мечтают оказаться на их месте, сидеть на их верандах, потягивать белое вино и любоваться, как солнце садится над бухтой. Я-то именно так делаю.

– Да, но ты бы не стала из-за этого поджигать чей-то дом, – заметила Сью.

Дэйзи подошла к своей модели, разглядывая каждый домик, а потом выпрямилась.

– Получается, Фрэнк и его банда вне подозрений?

– Нет, – ответила Сью. – Ну то есть может быть. На самом деле я не знаю. Так далеко вперед не заглядывала.

Дэйзи вытащила влажную салфетку и принялась протирать крыши миниатюрных строений на косе.

– Я бы поставила на владельцев пляжных домиков. Что, если они злились из-за того, что им пришлось долго трудиться, чтобы купить свои дома, а этим троим они свалились прямо в руки?

Фиона и Сью присоединились к Дэйзи, помогая вытирать модель от пыли.

– Я бы поставила на того, кто там как раз не живет, – заметила Фиона. – У них больше мотивации, чем у тех, кто и так владеет собственным домом. Но не будем пока никого вычеркивать.

– А как насчет бывших владельцев? – предложила Сью.

Ее подруги замерли с влажными салфетками в руках, и их молчание громко говорило само за себя, пока они обдумывали невероятное.

– Ты же не имеешь в виду Энтони Оуэнса? – ахнула Дэйзи.

Сью выпятила подбородок.

– Того, кто когда-то имел счастье жить на косе, а потом потерял его? Это должно быть больно. Ему пришлось продать дом, возможно, из-за финансовых проблем, как мы уже знаем. Фрэнк и другие владельцы из-за этого теперь смотрят на него свысока. Постоянно напоминают ему, что он больше не живет на косе. Ему должно быть невыносимо горько, учитывая его работу. Простите, то есть бывшую работу. Мотив довольно сильный, я бы сказала, а теперь стал еще сильнее, когда его выгнали. Зависть – очень негативная эмоция.

Дэйзи уставилась на миниатюрный пляжный домик Фрэнка Маршалла.

– Но если это правда, то домик Фрэнка сгорел бы первым.

– Слишком очевидно, – вздохнула Фиона. – Энтони с Фрэнком давно не ладят, и об этом всем известно. Они напрягаются при одном упоминании имени друг друга. Об их взаимной неприязни слышали все. Энтони Оуэнс не мог поджечь домик Фрэнка, иначе все сразу указали бы на него.

– Так что он выбрал другой вариант, не хуже, точнее, ужаснее, – ответила Сью. – Он выбирает людей, которые, по его мнению, не заслужили иметь пляжные домики. Битси, Малкольм и семья Брэдли.

Дэйзи стерла слой пыли с крыши «Дома Контрабандистов».

– Не могу поверить, что Энтони Оуэнс кого-то убил. Он такой элегантный и чистенький.

– А какая связь между чистоплотностью и убийствами? – не поняла Сью.

Дэйзи явно не могла увидеть в Энтони Оуэнсе убийцу:

– Может, это было просто предупреждение. Как мы раньше думали – чтобы заставить их уехать с косы.

– Хм, – задумчиво протянула Фиона. – Думаю, теория о запугивании не подходит. По словам Мартина, Брэдли едва успели спастись.

Сью побледнела.

– Нам надо рассказать детективу Финчеру о новой связи между жертвами. Вдруг еще кто-то на косе получил домик, а не купил его. И тогда они станут следующей целью. Ну то есть полиция, наверное, уже сложила два и два, но предупредить не помешает.

Фиона щелкнула пальцами:

– Ты права. Не думаю, что многим могли подарить дом. Но если так, они следующие в списке.

Фиона достала телефон и позвонила детективу Финчер. Звонок сразу же ушел на голосовую почту, так что она пересказала все, что они только что обсудили, опустив версию, что убийцей может быть Энтони Оуэнс. Она не хотела впутывать его в неприятности – потом, если у них появится больше доказательств. И к тому же, как Дэйзи правильно сказала, тысячи людей могли завидовать тем, у кого есть пляжные домики. Для верности Фиона продублировала рассказ по СМС. Но только она нажала «отправить», как в магазинчик ворвалась Софи Хэйверфорд со всем положенным драматизмом, точно в плохой мыльной опере.

– Ох, Фиона, Сью, Дэйзи! Я так рада, что вы здесь!

– Где же еще нам быть, – фыркнула Сью.

Софи практически бросилась на шею Фионе, обхватив ее обеими руками.

– Пожалуйста! Вы должны мне помочь! Я вас умоляю!

К этому моменту Фиона заметила, что Софи не выглядит так же безупречно, как всегда. Под глазами появились мешки, волосы не были уложены, а одежда не сочеталась друг с другом – чудовищное преступление в глазах Софи. Что могло случиться?

Глава 54

Фиона никогда бы не отказала в помощи тому, кто попал в беду – даже если это безжалостно-грубая гарпия Софи Хэйверфорд. Фиона подвела ее к стулу у кассы и усадила. Дэйзи и Сью подошли к ним.

– Хочешь фруктовый лед? – предложила Дэйзи.

Софи кивнула.

Что-то явно было не так. В обычном состоянии Софи никогда бы не согласилась съесть что-то на палочке, если только это не «антре», которые ей предлагал безупречно одетый официант на пафосной летней вечеринке в саду, устроенной кем-то из влиятельных знакомых.

Дэйзи снова сходила в кладовую и предложила Софи мороженое на выбор. Та без колебаний схватила разноцветную «Ракету» и быстро расправилась с липкой сладостью, съев ее практически целиком и напомнив Фионе о змеях, заглатывающих добычу. От поступившего в организм сахара напряженное выражение лица Софи ушло. Она достаточно успокоилась и уже могла рассказать им о причинах своего расстройства.

– Софи, расскажи, что случилось? – спросила Фиона как можно мягче.

С щелчком сломав палочку из-под мороженого, Софи бросила ее в мусорку, но промахнулась.

– Это Битси! – пронзительно взвизгнула она. При одном упоминании имени подруги напряжение сразу же вернулось, жилы на ее шее вздулись так, что на них можно было спокойно играть, как на контрабасе.

– О нет, – помрачнела Дэйзи. – С ней снова что-то случилось?

– Нет, с ней ничего не случилось! С ней все прекрасно и потрясающе. Это я страдаю! С тех пор как она переехала в мой пентхаус на берегу, моя жизнь превратилась в ад! – Софи никогда не называла свой дом просто «домом», «квартирой» или «апартаментами». Нет, она всегда произносила название целиком, будто зачитывала его из риелторской брошюры, чтобы все в зоне слышимости знали, что живет она не просто в пентхаусе, а в пентхаусе на берегу моря.

– Она сводит меня с ума. Я уже несколько дней не сплю, а мой пентхаус на берегу выглядит так, будто там поселилась толпа орков!

– Почему? – удивилась Сью.

– Из-за Битси! – рявкнула Софи. – Она никогда не хочет спать. У нее просто нет выключателя! Энергия никогда не заканчивается! Она на ногах всю ночь и постоянно подбивает меня пойти с ней в ее «увеселительные миссии», как она их называет, которые обычно включают в себя то, что я везу ее в какой-то загадочный дом, где, как она слышала, устраивают вечеринку. Или она хочет, чтобы я сидела с ней и пила или делала что-то дурацкое вроде лазания по деревьям в три часа утра! А я обычно в десять уже ложусь спать! Но она не дает мне выспаться. Я словно живу с Китом Муном!^[159] К счастью, у меня нет бассейна – ну то есть я могла бы его построить, но, когда живешь в пентхаусе прямо у пляжа, в нем нет особой нужды, – но если б у меня был бассейн, она точно утопила бы там мой внедорожник! И еще она успела перемешать масло с джемом…

Фиона не могла выбрать, что ее поразило больше всего, сам рассказ – или тот факт, что Софи в принципе ела джем. Сью безуспешно пыталась подавить смех. У обычно такой невозмутимой, неутомимой, просто-таки тефлоновой королевы Саутборна, оказывается, имелась слабость, Ахиллесова пята по имени Битси.

– Это не смешно! И если я не получаю свои девять часов сна, я выгляжу… я выгляжу… просто посмотрите на меня! Я ношу одну и ту же одежду каждый день, как и вы трое!

– О, приятно видеть, что старая добрая Софи все еще где-то здесь, – заметила Фиона.

Софи попыталась извиниться, но вышло очередное оскорбление:

– Простите, но это правда, и все из-за нее! – Вскочив, она схватила Фиону за отвороты платья. – Можно вас нанять, чтобы избавиться от нее? Это же входит в вашу детективную работу? Я заплачу!

– Софи, мы не наемные убийцы. И я сомневаюсь, что ты по-настоящему хочешь убить свою подругу. Это все от недостатка сна, поэтому ты так нервничаешь. – Фиона знала, как мучительно работать после бессонных ночей. Она бы не пожелала этого и злейшему врагу, которым по совпадению как раз и была Софи Хэйверфорд.

Софи рухнула обратно в кресло и тяжело вздохнула, опустив голову и с трудом сдерживая слезы.

– Я просто не знаю, что делать. Битси моя лучшая подруга, но она сводит меня с ума!

– А нельзя попросить ее переехать в отель? – предложила Дэйзи. – Сказать, что тебе нужно немного личного пространства. Уверена, она поймет.

Софи подняла на них взгляд:

– Я не могу ее о таком просить! Она столько раз помогала мне в прошлом, поддерживала во всем. Если б не она, я не стала бы так хороша в пиаре. Без ее связей я была бы просто еще одной тупицей.

Фиона всегда считала, что Софи родилась в богатой семье и ей все дали родители. Но, судя по всему, она пыталась сама пробиться в жизни, как и они.

Как же было соблазнительно позлорадствовать и насладиться падением заклятого врага из магазинчика через дорогу. Карма настигла ее, Софи получила по заслугам – пришла пора платить по счетам за всю мерзость, которую та творила. Но как бы ни старалась, Фиона не могла заставить себя радоваться неприятностям Софи, хотя и знала, что будь все наоборот, Софи прямо сейчас бы отплясывала джигу. Но она уже второй раз обращалась к Фионе за помощью – быть может, Софи поняла, что дружба важнее, чем победа над соперниками?

Но кого Фиона пыталась обмануть? Это же Софи. И как только ее проблема исчезнет, она сразу же вернется к своим злобным нападкам, ругая и оскорбляя их при каждом удобном случае. Она действительно не заслуживала их помощи после всех ее ужасных поступков и слов, но Фиона была выше этого и не могла отвернуться от человека в беде, даже такого неприятного, как Софи. И Фиона знала, что подруги думают точно так же.

Сью принюхалась:

– Вам не кажется, что пахнет дымом?

Все начали принюхиваться – все, кроме еще более несчастной Софи, которая обмякла в кресле.

– Это от меня, – призналась она. – Битси прошлой ночью вернулась, воняя дымом, и теперь в моем пентхаусе на берегу пахнет как в курительной комнате.

– От нее прошлой ночью пахло дымом? – переспросила Фиона, обеспокоенно посмотрев на Сью и Дэйзи, которые тоже встревожились. – В какое время она вернулась?

– Да как обычно. Под утро уже, часов в пять.

Софи, скорее всего, понятия не имела, что сгорел еще один пляжный домик, – в новостях пока было тихо. И она даже не представляла, что своими словами невольно перевела Битси в статус вероятной подозреваемой. У Фионы стало тяжело на сердце, голова закружилась, она не хотела верить, что это могла быть их подруга. Битси нравилась им всем, и, вероятно, существовало вполне рациональное объяснение, почему она пришла в пропахшей дымом одежде. Но Фиона велела себе быть холодной и беспристрастной и не позволять привязанности к Битси влиять на суждения. Им нужно докопаться до истины, а значит, допросить ее. Возможно, не прямо «допросить», при помощи ударов телефонной книгой, а более мягко, просто побеседовать, чтобы не создавалось ощущения, что ее обвиняют.

Только что у них вообще не было подозреваемых, а сейчас появилось целых двое: Энтони Оуэнс и Битси.

– Где же она была? – спросила Дэйзи.

– Понятия не имею, – ответила Софи. – Я уже перестала спрашивать.

– Можем узнать сейчас, – предложила Сью. – Вон она идет.

Битси целеустремленно неслась к ним через дорогу, кипя от безграничной энергии, точно вечный двигатель в человеческом обличье.

Софи испустила стон, похожий на песнь кита, когда увидела бодро направляющуюся к ним причину ее расстройства.

Глава 55

Битси в ярко-оранжевом жилете, таких же ярких шортах цвета лайма и канареечно-желтых сандалиях ворвалась в магазин, точно цитрусовый торнадо.

– Привет всем! – Тут она заметила сидящую у прилавка Софи: – Ага! Вот и ты. Гейл сказала, где тебя искать. Ты же не думала, что сможешь сбежать от меня, а?

Софи тихонько, едва слышно всхлипнула.

Фионе хотелось помочь Софи с ее проблемой в лице Битси, но существовали и более важные проблемы. К примеру, та, что Битси пахла дымом в ту самую ночь, когда сгорел пляжный домик и молодая семья чудом избежала смерти. Совпадение? Лучше выяснить это наверняка.

Подойдя ближе, Битси заметила, как печально выглядит ее подруга, и обняла ту за плечи:

– Эй, что случилось?

– Ничего, просто немного устала. Мне нужно спать девять часов, иначе я потом не могу даже пошевелиться.

Битси намека не поняла:

– Тебе нужно немного взбодриться. Слушайте, что скажете, если мы сейчас пойдем на бранч или, даже лучше, на послеполуденный чай? Я угощаю. В какое-нибудь шикарное местечко с террасой и видом на море. Можно устроить «Джи-энд-Ти» – на Пэлл-Мэлл^[160] это просто хит! Это как обычный послеобеденный чай с огуречными сэндвичами, джемом и булочками, только вместо чая наливают джин с тоником. Мы могли бы начать пораньше! Пить до захода солнца, а потом посмотрим, куда приведет нас ночь.

Дэйзи с энтузиазмом подпрыгнула:

– Звучит весело!

– Ненавижу быть занудой, – заметила Фиона, – но нам нужно работать.

Софи неистово закивала.

Битси фыркнула:

– Ты говоришь прямо как кое-кто здесь. – Она покосилась в сторону Софи. – Пока я живу свою лучшую жизнь, она живет обычную и ложится спать в десять. Вы обязаны пойти со мной в увеселительную миссию!

– Ты на такой как раз прошлой ночью была? – спросила Сью.

– Была, была, – подтвердила Софи. – Расскажи, чем ты там занималась.

Битси замерла, лицо ее застыло, пока она обдумывала ответ. Хотя о чем тут думать – вопрос простой. Разве что ей требовалось сочинить какую-нибудь историю, чтобы скрыть то, чем она занималась на самом деле, а в голову ничего не приходило. Битси покачала головой, словно избавляясь от мыслей.

– Знаете, а я не могу вспомнить. В голове пустота. Старые карты памяти уже не те, что прежде.

– Ты пришла домой, воняя дымом, если это поможет, – усмехнулась Софи.

– А, точно! – щелкнула пальцами Битси. – Помню. На пляже разожгли огромный костер!

Правду она говорит или нет? Самый простой способ – проверить детали. Врать по-крупному легко, а вот с мелочами сложнее, импровизировать не получится. Полиция так и работает – и детективное агентство «Благотворительный магазинчик» тоже.

– На каком пляже? – спросила Дэйзи.

– Понятия не имею. Но не рядом с Саутборном, дальше по побережью – ближе к Пулу, кажется.

– А как ты туда добралась? – продолжила Фиона.

– А знаешь… не помню, – ответила Битси. – Может, на такси. – Звучало не очень хорошо. Потом она исправилась: – Но ты, Соф, многое пропустила. Вы все. Атмосфера была просто класс. Гитары, костер, люди пели и танцевали. Похоже на ранний «Гласто»^[161]. Но потом примчалась полиция, и нам пришлось разойтись.

Так, хорошо, у Битси имелось алиби, пусть она и не сразу его вспомнила. Но действительно ли она вспоминала его или потратила те несколько секунд на придумывание правдоподобной истории, для которой много доказательств и не нужно? Пляжные вечеринки, как правило, проходили с кострами и гитарами, да и, возможно, с полицией. Особого воображения не требовалось. Так или иначе, алиби было хлипким: недостаточным ни для оправдания Битси, ни для дальнейших подозрений. Фионе нужно было узнать больше и при этом убедить Битси перестать полуночничать и дать Софи поспать. Ей пришла в голову неожиданная идея, как убить двух зайцев одним выстрелом.

– Ну так что! – Битси хлопнула в ладоши, и Софи подпрыгнула. Ее вид говорил о том, что больше она не выдержит. – Значит, решено. Мы все закрываем магазин пораньше и отправляемся на джин с тоником, который плавно перейдет в ночь!

– Битси, проблема в том, что у нас благотворительный магазин, – заметила Фиона.

Битси только отмахнулась от этой отговорки:

– Работа – боль. Можете взять выходной. Когда вам нужно вести расследование, вы всегда закрываете магазин раньше.

Она была права. Судя по всему, отказов Битси не принимала. И Фиона начала претворять свой план в жизнь. Битси жила как маленький ребенок, без забот и не думая о последствиях, вот откуда, вероятно, бралась ее энергия. Она не несла никакой ответственности, а ее финансовые ресурсы можно назвать бездонными. Поэтому с Битси следовало обращаться как родителю – с энергичным ребенком. Когда к Фионе приезжали племянники и племянницы на выходные, уложить их спать она могла, только вымотав за день. Плавание, боулинг, катание на роликах в Гайд-парке, прятки, походы в лес, прополка сорняков, поиск сокровищ – годилось что угодно, чтобы они могли выплеснуть бурлящую юношескую энергию. И с Битси следовало поступить так же.

– А знаешь что, – сказала Фиона, – мы пойдем!

– Мы пойдем? – запаниковала Софи.

Битси чуть ли не затанцевала на месте:

– Отлично!

– Но мы не можем уйти, пока не разберем кладовую, – добавила Фиона. – Она вот-вот лопнет, и все вещи вывалятся в магазин.

Битси перестала танцевать.

Фиона не выдумывала – лишь умолчала, что кладовая всегда была в таком состоянии, так как пожертвований приносили больше, чем покупали.

– У нас целые мешки с одеждой, которые надо разобрать. Грязные – постирать, высушить и погладить, а потом развесить на вешалки. Если сможем значительно сократить количество мешков, пойдем гулять.

– А давайте я помогу? – предложила Битси.

Да! Битси попалась на крючок! План Фионы начал реализовываться: им надо умотать Битси разбором кладовой, попутно порасспрашивать про прошлую ночь, посмотреть, насколько крепкое у нее алиби, а Софи тем временем спрячется у себя в магазине и немного вздремнет. Двух зайцев одним выстрелом.

Софи быстро ретировалась, а Битси взялась за дело. Ко всеобщему удивлению, она принялась за работу с удовольствием: закидывала грязные вещи в стиральную машинку, затем перекладывала их в сушилку и гладила. Горы пожертвований превращались в аккуратные ровные стопки: рубашки, брюки, топы и платья.

– Это весело, – заметила Битси, с энтузиазмом гладя рубашку с пуговицами паровым утюгом. Она наслаждалась новым опытом, но ощущение новизны от хозяйственных дел долго не продлится. Вскоре они будут оказывать на нее такое же воздействие, как и на всех остальных, превратившись в непосильную каторгу.

Фионе следовало ковать железо, пока горячо – или, в ее случае, пока горяч утюг, и расспросить Битси.

– Кстати о веселье, откуда ты узнала о той пляжной вечеринке вчера?

Битси остановилась и поставила утюг на доску. Она вспоминала или продумывала новую ложь?

– Я была в ресторане «Джордж» в Крайстчерче, взяла себе бокальчик и разговорилась с ребятами, которые сказали, что после закрытия собираются на пляжную вечеринку. Кажется, я просто пошла с ними.

– Там были Спайдер и Дэйв, волосатые байкеры?

Битси покачала головой:

– Нет, студенты.

– О, из какого же университета?

– Слушай, я не спрашивала. Может, это было грубо с моей стороны.

– А когда вы приехали, вечеринка была в самом разгаре?

– О да. Уже горел огромный костер, освещая небо.

– А как ты добралась домой?

Битси задумалась.

– Не помню. Но, кажется, я дошла до дома Софи пешком, потому что сегодня утром обнаружила песок в обуви.

Фиона аккуратно задавала вопрос за вопросом, поддерживая беседу весь день. Ответы Битси звучали правдоподобно, хотя деталей было маловато. Из ее рассказа следовало, что она провеселилась всю ночью, пусть и слегка легкомысленно. «Увеселительная миссия», как выразилась Битси. Фионе было неловко даже от мысли, что Битси может иметь какое-либо отношение к поджогу пляжных домиков, в том числе своего собственного, но по роду их занятий она должна считать всех подозреваемыми.

К вечеру зевки, доносившиеся из кладовой, становились все громче и продолжительнее. Битси уже довольно прямо намекала, как устала – хотя занималась разбором вещей всего несколько часов. По крайней мере, вторая часть плана Фионы принесла свои плоды.

Битси показалась в дверях кладовой, устало облокотившись о косяк, на ее лице блестели капельки пота.

– Знаете что? Я полностью вымоталась. Эта ваша благотворительность – тяжелая работа.

– Что ж, спасибо тебе большое за помощь, – сказала Фиона. – Ты нам очень помогла. – Остальные дамы присоединились к благодарностям и поздравили Битси с отличной работой.

Фиона никогда не видела Битси такой стеснительной и покладистой.

– Знаю, сейчас я покажусь вам той еще халтурщицей, – зевнула Битси, – но вы не против, если мы перенесем джин с тоником на другой день? Сходим в другой раз?

Мысленно Фиона заслуженно похлопала себя по плечу. Миссия выполнена – пусть и далеко не увеселительная.

– Ну конечно. Без проблем.

От облегчения Битси чуть не взлетела.

– Видимо, бессонные ночи дают о себе знать. Надо присоединиться к моей старушке-зануде Софи и лечь спать пораньше.

– Я люблю ложиться пораньше, – заметила Сью.

Дэйзи хранила молчание, явно недовольная тем, что ее лишили шикарного вечера с видом на море, где они могли бы пить джин с тоником и объедаться деликатесами, поданными, несомненно, на трехъярусных фарфоровых подставках для тортов, – ее представление о рае.

– Сходим в другой раз, – предложила Фиона.

– Как насчет завтра? – Дэйзи отчаянно пыталась не дать этой сладкой мечте ускользнуть.

– Можно я посмотрю, как буду себя чувствовать, и тогда решим? – Битси уже сгибалась от усталости, пока брела через магазин к выходу. У двери она обернулась: – Заскочу к Софи. Скажу, что сегодняшний вечер отменяется, затем приму душ и попробую это ваше «лечь пораньше», раз оно так популярно. – Улыбнувшись, она ушла.

Фиона повернулась к своим подругам:

– Ну что думаете? Ее история звучит правдоподобно.

Дэйзи согласно кивнула.

Сью потерла подбородок:

– Я на это не куплюсь.

Фиона нахмурилась. Что же такого в истории Битси смутило Сью?

Глава 56

Споры о достоверности истории Битси в благотворительном магазинчике не утихали. Дэйзи и Сью обменивались доводами, и получился своего рода теннисный корт с дебатами на тему преступления, а сеткой служила веревка с развешанными рубашками. Фиона при этом играла роль неизбранного и ничего не подозревающего судьи.

– Она была на вечеринке с костром, – возражала Дэйзи. – Стоит мне побывать на вечеринке с костром или фейерверками, и я тоже пахну дымом. А ведь я стою далеко позади и следую правилам безопасности при запуске фейерверков. Хотя мне нравится зажигать бенгальские огни. Но мы же говорим о Битси, она наш друг. Не убийца.

– Я и не утверждаю, что она убийца, – ответила Сью. – Все, что я хочу сказать, так это что нам надо оставаться непредвзятыми и не поддаваться дружеским чувствам. Мы же только что с ней познакомились и ничего не знаем об этой женщине.

– Что тебя смущает в ее рассказе? – спросила Фиона.

– Слишком просто и крайне удобно. Ее история звучит вполне убедительно, пока речь не заходит про детали. Их нет. Она не назвала ни время, ни место, ни имена людей, с которыми была, – то есть все, что могло бы подтвердить ее рассказ.

Дэйзи раздраженно поморщилась, и Фиона сомневалась, что это исключительно из-за отмены шикарного вечера с джином с тоником.

– Если Битси все выдумала, потому что была занята поджогом пляжного домика с семьей внутри, то это также значит, что она сожгла домик Малкольма, а затем и свой. Зачем ей это делать?

Но вместо того, чтобы опровергнуть аргумент Сью, она его подтвердила.

– Это же усиливает ее алиби, оно неоспоримо. Сожжение собственного домика переводит ее в список жертв. Она вне подозрений и может совершать поджоги дальше. Подумайте об этом, Битси одна из очень немногих людей, которые могут позволить себе уничтожить дом стоимостью в пятьсот тысяч фунтов без ущерба для своего банковского счета. И нам только с ее слов известно, что в ту ночь она гуляла с парочкой волосатых байкеров по имени Дэйв и Спайдер.

– У нее в самом деле была бейсболка одного из них, – напомнила ей Фиона.

Сью одарила ее взглядом, прямо говорящим: «Я даже отвечать на это не собираюсь».

У Дэйзи имелся на это контраргумент, и подходящий:

– Если она убийца, то почему помогла Фионе получить записи с камер видеонаблюдения у Себа и Маркуса?

Сью начала расправлять вешалки с мужскими рубашками.

– Потому что если Битси и есть убийца, то какой бы техникой невидимости она ни пользовалась, в любом случае знала, что на записях ее ничто не выдаст. К тому же это работает на нее. Слушай, мне неприятно говорить все это про Битси, я просто играю роль адвоката дьявола.

Фиона откашлялась.

– Что приводит нас к слону в комнате. На записях камер опять ничего нет. Рядом с домиком Брэдли никого не видели, что означает, никто пропахнуть дымом не мог. Разве что это Хищник поджигает дома.

– Что за Хищник? – удивилась Дэйзи.

Поднеся ладони ко рту и пошевелив большими и указательными пальцами, Сью объяснила:

– Что-то вроде невидимого инопланетянина с лицом краба. Фильм такой.

Дэйзи озадаченно заморгала.

– А откуда ты знаешь, что у него лицо как у краба, если он невидимый?

– Ну иногда он неожиданно появляется, в самый неподходящий момент.

– Как инспектор дорожного движения, когда ты останавливаешься на двойной полосе, заехав отдать книгу в библиотеку, – добавила Фиона.

Сью согласилась:

– Да, вот только крайне жестокий, использующий острые и тяжелые предметы.

Дэйзи содрогнулась.

– Ладно, Сью, принимается, – вздохнула Фиона. – Но мотив все равно неясен. Чем Битси могла насолить такая приятная семья, как Брэдли, и одиночка Малкольм, который и мухи не обидел и вообще практически не покидал косы?

– И не забывай, Малкольма убили, когда Битси еще не приехала, – добавила Дэйзи.

– Это ничего не значит, – ответила Сью. – Она могла убить его до своего официального приезда, чтобы обеспечить себе алиби. – Сью на мгновение задумалась, аккуратно двигая вешалки с рубашками так, чтобы между ними было одинаковое расстояние. – Возможно, связи между жертвами нет. Может, это больше поджог, чем убийство, – многие совершают поджоги ради острых ощущений. Битси может получить что захочет, поехать куда хочет. Она богата, и ей скучно. Что остается тем, у кого все есть? Нарушать закон.

– Подходит под описание, – согласилась Фиона.

Достав телефон, Дэйзи принялась набирать запросы в интернете и листать сайты.

– Здесь говорится, что шесть самых распространенных мотивов поджога – это: мошенничество ради страховки, уклонение от финансовых обязательств, терроризм по политическим или религиозным причинам, сокрытие преступления – убийства или ограбления, ревность и месть и, наконец, вандализм либо ради сильных эмоций, либо чтобы выплеснуть гнев.

– Мошенничество, уклонение или кражу со взломом можем вычеркнуть, – заметила Фиона. – У Битси денег много. Терроризм тоже не подходит: ни политика, ни религия ее особенно не интересуют, гедонизм – это прямо про нее. И, как я только что сказала, чем ей могли не угодить Малкольм и семья Брэдли? Так что ревность и месть тоже мимо. Остается два варианта: вандализм ради удовольствия, что я считаю более вероятным, или сокрытие убийства – но тут все неоднозначно. Пожар не скрыл убийство, он его спровоцировал.

– Ого! – разволновалась Дэйзи. – Тут написано, что, как и серийные убийцы, серийные поджигатели действуют в определенном районе или сообществе.

– Невозможно найти еще более сформировавшееся сообщество, чем на косе Мадфорд-Спит. Но почему именно это место? – задумалась вслух Фиона.

Сью пожала плечами:

– Может, ей нравится смотреть, как горят пляжные домики. Нравится нести разрушение.

Дэйзи отложила телефон:

– Но, судя по камерам видеонаблюдения, там не было никого, кто мог бы наблюдать, как разгорается пожар. Если только Битси не викинг со сверхъестественной способностью, которая чрезвычайно хороша в стрельбе пылающими стрелами на расстояние в пару километров.

– Даже если б она стреляла горящими стрелами, все равно бы пахла дымом, – заметила Сью.

Фионе надо было как-то это остановить. Они зашли в сферу нордических легенд и предположений, которые звучали как из игры в «Подземелья и драконы». Хотя изучать теории было полезно, без неопровержимых фактов они ничего не значили и вместо целостности придавали истории сюрреализма: в их случае они уже забрели на вершину Хенджистбери-Хед глубокой ночью, где богиня викингов Битси стреляла горящими стрелами во тьму.

Фиона потянулась за своим телефоном.

– Кому ты звонишь? – спросила Сью.

– В паб «Джордж» в Крайстчерче. Думаю, чего нам тут не хватает, так это неопровержимых доказательств, времени и имен. Это единственный способ проверить рассказ Битси до того, как мы окончательно запутаемся. – Она поставила телефон на громкую связь. – Добрый день! Простите за беспокойство. Моя подруга Битси вчера вечером была в вашем пабе и потеряла…

– О да. Мы знаем Битси, – ответил хозяин паба, явно улыбаясь.

– В самом деле? Чудесно. Так она была вчера у вас?

– Именно. Нам нравится, когда приходит Битси, – это всегда удачная ночь и для нас, и для наших клиентов.

– В каком смысле?

– Она оживляет место, а касса не закрывается – Битси всегда угощает всех выпивкой. Если продолжит в том же духе, я смогу скоро уйти на пенсию.

– Очень похоже на Битси – как всегда, щедра до невозможности. Она оставалась до закрытия?

– Да, а потом уехала с группой студентов.

– Они сказали, куда направляются?

– Понятия не имею. Эм, а что, вы сказали, она потеряла? – В его голосе послышалось подозрение. Фиона вот-вот упустит шанс.

– О, не беспокойтесь, мы уже нашли, но спасибо, что уделили время. – Фиона повесила трубку. – Эту часть историю подтвердили.

– Но это не значит, что Битси невиновна, – заметила Сью. – Она могла встретиться со студентами в пабе. Услышала, что те направляются на пляжную вечеринку, и решила совершить поджог, зная, что сможет использовать костер на пляже как прикрытие.

Дэйзи сложила руки на груди в защитном жесте.

– Слишком притянуто за уши. Откуда Битси узнала, что там костер?

– Студенты могли упомянуть об этом в баре. И потом, какая пляжная вечеринка обходится без хотя бы небольшого костра?

Ее подруги снова опасно приблизились к пустым догадкам, и Фиона должна была как-то вернуть их на верный путь.

– Хорошо, давайте проверим, что за пляжная вечеринка. Если вызывали полицию и был костер, то и без пожарных не обошлось.

Она набрала номер пожарного Мартина, который ответил после первого же гудка:

– Привет, Фиона.

– Привет, Мартин. Прости за беспокойство, ты можешь говорить?

– Если только быстро. Надо кучу окон сегодня перемыть.

– Спасибо, что рассказал о вчерашнем пожаре.

– Не за что. Прости, что больше ничего не смог узнать. Еще слишком рано.

– Все в порядке. Скажи, а других пожаров вчера не было?

– Был, другую команду вызвали в Брэнксом-Чайн. Ничего серьезного. Потушили большой костер на пляже.

– А не знаешь, в какое время?

– Кажется, в то же, что и пожар в домике, примерно в три часа утра.

– Спасибо, Мартин. – Фиона повесила трубку и повернулась к подругам: – Вот, версия Битси подтвердилась. Все любители вечеринок быстро убежали с пляжа в районе трех часов, когда приехала полиция и пожарные. Брэнксом-Чайн примерно в полутора часах ходьбы от Саутборнского пляжа, где живет Софи.

– Скорее в двух часах, если ты еще и изрядно выпил, – заметила Сью.

– И, получается, она как раз пришла в пять утра, как и сказала Софи. Битси точно была на той вечеринке – иначе как бы она смогла так точно рассчитать время?

Дэйзи вела себя подозрительно тихо и, опустив голову, рылась в телефоне. История Битси подтвердилась, хотя бы примерно, а она почему-то была этому не рада. Их подруга медленно подняла голову:

– Ненавижу играть роль авокадо дьявола, или как там его, но есть и другое объяснение. Битси могла узнать точное время всего происходящего на пляже, находясь при этом в другом месте. – Она подняла телефон и повернула экран к ним.

Фиона и Сью не поверили своим глазам. На экране шла запись с камеры видеонаблюдения, не самого высокого качества, черно-белая, но пляж Брэнксом-Чайн был различим: горел костер, во все стороны разбегались люди от полицейских, а пожарные тушили огонь. Отметка времени в углу видео показывала 03:07 утра.

– Откуда у тебя это? – спросила Фиона.

– Мой сосед – серфер и перед каждой поездкой всегда проверяет по камерам, какие где волны. Я подумала, нет ли такой камеры в Брэнксом-Чайн, – оказалось, есть. Ее можно смотреть в прямом эфире или прокрутить видео назад интервалами по десять минут, на целые сутки назад, проверить, не пропустил ли ты огромные волны. Или, в данном случае, пляжную вечеринку с костром.

Получается, у Битси была возможность оказаться в двух местах сразу – пусть и виртуально.

– Она могла посмотреть записи, – произнесла Фиона. – Чтобы подгадать время для своего алиби.

Сью выругалась.

– Она могла услышать о костре от студентов в пабе, а потом воспользоваться этим, притворившись, что она вместе с ними на пляже, а на самом деле поехать на косу Мадфорд-Спит и устроить пожар – и каким-то образом остаться невидимой.

Дамы пересматривали записи снова и снова, отчаянно пытаясь разглядеть в толпе кого-то похожего на Битси, чтобы доказать ее невиновность. Но людей было слишком много, и на бегу лиц было не различить, учитывая качество записи.

Все трое замолчали. Битси вернулась в ряды подозреваемых.

Возможность у нее была, но это еще не означало, что она виновна. Дело в том, что никто не хотел видеть ее в этой роли: подругам нравилась беззаботная, щедрая, веселая Битси, а не та, которая могла притворяться, на самом деле являясь серийной поджигательницей. С неохотой они решили на время отложить этот вопрос. Прежде чем делать неоднозначные выводы, им еще предстояло изучить другую версию – с Энтони Оуэнсом.

Глава 57

На следующий день Энтони Оуэнс сидел напротив прилавка в идеально сшитом льняном костюме, с отутюженными складками во всех нужных местах и в стильной панаме. Хотя выглядел он спокойным и собранным, будто собирался оценить редкую фарфоровую статуэтку на шоу «Антиквариат»^[162], его выдавали нервные движения, то, как он дергал манжеты, и нетерпеливое выражение лица человека, который предпочел бы оказаться в другом месте.

– Я не совсем понимаю, зачем вы меня сюда пригласили. Я больше не работаю на жителей косы, и вы тоже.

Фиона, Дэйзи и Сью сидели по другую сторону прилавка. По мнению Фионы, выглядело все слишком формально – они пригласили Энтони Оуэнса просто для дружеской беседы, а не для допроса.

– Хотите фруктовый лед? – предложила Дэйзи.

Энтони отказался: судя по его покрасневшему лицу, лед ему действительно бы не помешал, но, вероятно, он не хотел рисковать своим дорогим костюмом, на который мог капнуть сироп.

– Мы все еще работаем над делом, – пояснила Фиона. – В свободное время.

– Ладно, – сказал он таким тоном, каким люди говорят «ладно», подразумевая, что все «совсем не ладно». – Но у меня такое ощущение, будто я на собеседовании.

– Или на прослушивании, – попыталась пошутить Дэйзи, чтобы разрядить обстановку.

– Пробуетесь на роль «Человека из «Дель Монте»^[163], – добавила Сью.

Энтони Оуэнс ничего смешного в этом не нашел и хмуро посмотрел на них обеих.

Фиона попыталась спасти ситуацию:

– Извините, мы бы пригласили вас за стол, но на нем стоит очаровательная модель Дэйзи.

Энтони Оуэнс слегка пожал плечами, не удосужившись повернуться и хотя бы посмотреть или похвалить тонкую работу Дэйзи.

– Можем мы побыстрее перейти к делу? У меня куча дел. Я даже не собирался идти на обед.

– Да, конечно. – Фионе следовало действовать осторожно. Как и ее подругам. Задача предстояла непростая. – Мы хотели расспросить вас о пляжных домиках.

Энтони Оуэнс вопросительно посмотрел на нее:

– Но в них нет ничего особенного, строения несложные. Что вы хотели узнать? – Он говорил кратко и небрежно: после унизительного увольнения ему едва ли хотелось говорить о пляжных домиках.

Фиона улыбнулась:

– Нам интересен не столько технический аспект, сколько эмоциональный.

Судя по выражению лица Энтони Оуэнса, ситуацию это не очень прояснило. Рано или поздно Фионе пришлось бы затронуть нужную тему, поэтому с тем же успехом она могла начать сейчас:

– Когда вы продали свой пляжный домик, вам не было жалко?

– Конечно, жалко.

Фиона ждала какого-то развернутого ответа, но его не последовало. Она настойчиво продолжила:

– Должно быть, тяжело было отказаться от такого места.

– Да, тяжело. – Снова односложно. Задачу Энтони им не облегчал и явно хотел поскорее уйти.

– Вам никогда не казалось, что вы совершили ошибку?

– Сейчас, оглядываясь назад, да. Но в то время это было единственным вариантом.

– Как так? – поинтересовалась Сью.

– Несколько лет назад моя жена открыла консалтинговую компанию в области инженерно-технических услуг. Поначалу все было хорошо, но потом дела пошли на спад. Мы могли либо отказаться от бизнеса и списать убытки, либо не сдаваться и вложить в бизнес еще больше денег. Мы решили попробовать, поэтому пляжный домик пришлось продать.

– Вы жалеете об этом решении?

Энтони Оуэнс опустил голову и вздохнул.

– Каждый день. Цены на пляжные домики за последние пару лет взлетели до небес, сейчас наш стоил бы вдвое больше той цены, за которую мы его продали. Я слышал, недавно один дом купили за полмиллиона фунтов. Половину миллиона! Всего лишь за улучшенный сарайчик у моря! Продать домик на пляже, пожалуй, было одним из худших решений в моей жизни.

Словно почувствовав его печаль, Саймон Ле Бон встал со своей лежанки и лизнул пальцы мужчины, но Энтони, вздрогнув, отдернул руку.

Фиона немного подождала, а затем спросила:

– Когда вы спускаетесь на косу и видите других владельцев пляжных домиков, что вы чувствуете?

– А вы как думаете? Я ходил туда только по работе, но теперь, по крайней мере, могу больше там не появляться.

Фиона собралась с духом, готовясь к новому неловкому вопросу:

– Но когда вы туда приходите, как бы вы описали свои чувства? Это ощущение глубокой утраты? Разочарование? Или раздражение и злость? Может, вы завидуете другим владельцам пляжных домиков?

Последнее предложение привлекло его внимание. Мужчина посмотрел прямо на Фиону, и в его глазах плыл гнев. Энтони Оуэнс был неглуп, он умел читать между строк.

– Боже мой. Так вы считаете, что это я сделал, да? Поджег пляжные домики. Убил Малкольма.

– Мы ничего не считаем, – ответила Сью. – Но мы обязаны изучить все версии, а это значит, что нам приходится задавать непростые вопросы.

Энтони Оуэнс дернулся всем телом, не в силах сдержать гнев.

– Это просто немыслимо. Как вы смеете обвинять меня в подобном?

– Мы вас ни в чем не обвиняем, – возразила Дэйзи.

– Нет, просто очень грубо намекаете. Вы даже не должны больше заниматься расследованием.

Дамы замолчали. Он пристально смотрел на них. Затем его поведение изменилось, вероятно, ему пришла в голову новая мысль. Гнев исчез, и Энтони насмешливо хмыкнул.

– Хотите услышать от меня признание? Шокирующее разоблачение?

Все трое молчали.

Энтони Оуэнс ехидноулыбнулся:

– Вам это понравится. Я нанял вас только для того, чтобы заткнуть рот жителям на косе. Чтобы они прекратили свое напыщенное нытье. «Когда ты что-нибудь сделаешь, Энтони?», «Это просто неприемлемо, Энтони». Вы трое были уступкой, чтобы они успокоились. Я никогда всерьез не считал, что вы сможете раскрыть это дело. Вы лишь группка сыщиц-любительниц, да, с добрыми намерениями, но вы всего-то отвлекающий маневр, потому что я не мог позволить себе настоящих частных детективов при том бюджете, который мне выделили. – Гнев снова исказил черты его лица. – Знаете, даже забавно, что вы так серьезно к этому отнеслись. Нет ничего более жалкого, чем игроки-любители из воскресной лиги, которые думают, что играют в премьер-лиге.

Энтони Оуэнс поднялся.

– Я действительно считаю, что вам стоит посмотреть на себя и подумать о своих действиях, потому что вы зря тратите время, играя в детективов. Никто не воспринимает вас всерьез. Вы выглядите по-дурацки. – Он разгладил свой льняной костюм. – Мне пора идти. У меня голова сейчас взорвется, как вулкан.

– Может, сейчас хотите мороженого? – предложила Дэйзи.

Энтони ничего не ответил и раздраженно вышел из магазина.

Глава 58

Три дня спустя настроение подруг не улучшилось и между ними установился кризис доверия. Слова Энтони Оуэнса ранили их, пронзив неуверенностью и сковав сомнениями. Их вера в себя как в детективов и так была шаткой, а теперь ее безвозвратно подорвало осознание того, что от них никогда и не ждали успеха. Они были лишь громоотводом, чтобы гнев владельцев пляжных домиков не выплеснулся на Энтони Оуэнса, их присутствие давало ложное чувство успокоения. Дамы были временной мерой, пока настоящие профессионалы ловили преступника.

Уже не в первый раз в ходе этого расследования у них выбивали почву из-под ног. Фрэнк Маршалл неплохо справился с задачей, уволив их сразу же после Энтони Оуэнса, но почему-то сейчас было еще хуже. Фрэнк просто был Фрэнком. Крайне амбициозный любитель совать нос в чужие дела с манией величия – чего еще от него ждать? И потом, они его не уважали. Но уважали Энтони Оуэнса, и от этого становилось куда больнее.

И словно этого было мало, с юга налетела удушающая жара из Сахары, обрушившись на и без того изнемогающую страну. Температура стала невыносимой. Вялые, разгоряченные, но не сильно обеспокоенные дамы слонялись по магазину, ничего особенно не делая.

Корзинщик заглянул в дверь, которую открыли, чтобы пусть хоть немного свежего воздуха, но из-за температуры снаружи это было больше похоже на открытую дверь духовки.

– Достаточно жарко…

– Да, – отрезала Фиона, обмахиваясь экземпляром «Вестника Саутборна». – Да, жарко. Мы знаем, что здесь жарко.

– Этим утром сиденья в автомобиле были такими липкими, – простонала Неравнодушная Сью. – Я чуть не прилипла.

– У тебя в машине сиденья всегда липкие.

– И что это должно означать?

– Не помешало бы их время от времени чистить.

И прежде чем разразился полномасштабный спор об уровне чистоты в машине Сью, вмешался Корзинщик:

– Дамы, дамы! В чем дело? Почему вы все такие сердитые? Из-за жары?

Все трое обменялись смущенными взглядами.

– О нас наговорили гадостей, – сообщила ему Дэйзи.

– Какой негодяй посмел! – возмутился Корзинщик. – Вы же самые милые, умные и щедрые люди, которых я знаю!

– Это очень мило с вашей стороны, – поблагодарила Сью.

– Ну, точнее, когда не откусываете мне голову за вопрос «Достаточно ли вам жарко», – ухмыльнулся он.

– Простите, – произнесла Фиона. – Мы сейчас несколько подавлены.

– Вполне понятно, учитывая обстоятельства. Серьезно, скажите мне, кто вас обидел, – я кое-кого знаю в Лондоне, одного джентльмена-головореза. – Корзинщик постучал себя по носу. – Он мог бы научить этого негодяя манерам и кое-чему еще.

Фиона чуть не упала со стула:

– Нет, в этом правда нет необходимости.

– Ну, скажите только слово, и этот хам получит хорошую взбучку.

– Это всего лишь мелочи, – сказала Дэйзи.

– Если это мелочи, почему вы все такие печальные?

У Фионы не было ни сил, ни желания пускаться в объяснения, и она перешла к реальной причине прихода Корзинщика:

– Вы хотели фруктовый лед?

– Читаете мои мысли! – ответил тот. – Мне самому взять?

Фиона кивнула.

Он не спеша зашел в кладовую, проверил холодильник и вышел с пустыми руками:

– Остались только «Ракеты», а клубничного с пломбирной начинкой нет?

Фиона наградила его взглядом, в котором явно читались ее мысли: то, что он жаловался на мороженое, за которое никогда не платил, впечатлило даже ее.

Корзинщик понял намек:

– «Ракета» вполне подойдет. – Взяв из кладовой мороженое, он снял обертку и пустился в свой обычный маршрут вокруг стола с моделью Дэйзи, точно маленький ребенок, очарованный движущимся поездом в рождественское утро.

Он наклонился ближе, чтобы лучше рассмотреть детали, и произошло неизбежное.

– Упс! – Корзинщик виновато поднял голову.

– Что? – не скрывая беспокойства, спросила Дэйзи.

– Похоже, тут жарче, чем я думал. Кусочек мороженого отвалился и застрял между домиками 29 и 30. Посмотрим, смогу ли я его вытащить… – Корзинщик приступил к делу, просунув толстые, точно сосиски, пальцы между двумя миниатюрными домиками, пытаясь вытолкнуть кусочек фруктового льда. – Господи, кажется, я делаю только хуже. У вас нет тряпочки?

Вскочив, Дэйзи схватила с прилавка рулон бумажных полотенец и ловким движением оторвала несколько штук. Она складывала их снова и снова, превращая в вытянутый прямоугольник, чтобы просунуть между домиками, и промокнула липкую жижу, которая быстро превращалась в лужу.

– Пятно останется… – Со скоростью опытного стрелка Дэйзи перешла с бумаги на влажные салфетки. – Не получается…

Корзинщик попятился.

– Прошу прощения. Полагаю, тактическое отступление сейчас – наилучший вариант действия, так я не причиню еще больше вреда. – Он поспешно вышел, оставив Дэйзи у модели. Пятно при этом отказывалось стираться.

– Ну как, Дэйз? – Сью подошла к модели.

– Так себе.

Из-за красного сока казалось, что одно из зданий истекает кровью.

– О нет! Это как «Сияние» Стивена Кинга, но в пляжном домике, а не в отеле «Оверлук»!

– Да, получился бы совсем другой фильм, – заметила Фиона. – Все испорчено?

– Не совсем, но сок впитался, и я не могу его отмыть. Похоже, придется перестраивать эту часть.

– Думаю, нам стоит запретить здесь что-либо есть, – предложила Фиона.

Сью в ужасе посмотрела на нее:

– Фиона, не спеши! Мы же не дикари.

Дэйзи остановилась: вопрос был слишком важный, они не могли его игнорировать.

– Если мы запретим тут еду, значит, не будет никаких одиннадцати-о-клоков, никаких бранчей, послеобеденного чая и никакого тортика.

– Ну тогда, может, мы запретим Корзинщика? – предложила Фиона.

– Мы не можем так его обидеть. Как насчет того, чтобы никто не ел рядом с моделью? Я сделаю пару табличек.

Все кивнули в знак согласия с предложением Сью.

Привлеченная запахом растаявшего клубничного льда, через открытую дверь зигзагом влетела муха и принялась с жужжанием кружить по магазину. Саймон Ле Бон оживился, выпрыгнул из своей лежанки и принялся героически преследовать ее, щелкая челюстями каждый раз, когда муха оказывалась на расстоянии укуса.

Сью схватила экземпляр «Вестника Саутборна» и свернула его в плотную трубку:

– Ну этого еще не хватало, проклятая муха! Мухи в любом виде мне совершенно не нравятся.

И вот детективное агентство «Благотворительный магазин» в полном составе занялось ловлей мух. Они надеялись, что насекомое быстренько осмотрит весь магазинчик, а потом улетит тем же способом, что и появилось, то есть через дверь. Но муха металась по всему магазину, избегая именно открытой двери. Муха их дразнила, направляясь прямо к выходу, а затем, ко всеобщему раздражению, в последнюю секунду сворачивала.

Насекомое делало несколько кругов над моделью Дэйзи, а затем вертикально ныряло вниз между домиками, полакомиться сладким сиропом, пока кто-то не махал над моделью. Дамы были вынуждены действовать так, чтобы не повредить творение Дэйзи.

После десяти минут безуспешных попыток изгнать крылатого врага троица сдалась, остановившись в облаке жара, пота и горячего дыхания, решив позволить всему идти своим путем. Рухнув у прилавка и вдоволь напившись воды, они наблюдали, как муха кружит над миниатюрными домиками, время от времени ненадолго ныряя вниз и снова выныривая. Привлеченная сладким запахом, она опускалась вертикально вниз, быстро хватала сладость и тут же поднималась, никогда не задерживаясь надолго, боясь, что дамы передумают и бросятся на нее.

Но этого произойти не могло. Силы у них закончились. Один Саймон Ле Бон не сдавался и патрулировал периметр модели, время от времени рыча и вставая на задние лапы.

– Ты только посмотри! – воскликнула Сью. – Эта самодовольная муха знает, что выиграла.

– Разве они не живут в другом часовом поясе или что-то в этом роде? – сделала странное замечание Дэйзи.

– Наверное, ты имеешь в виду, что они все видят в замедленной съемке, – предположила Сью. – Вот почему их невозможно поймать. Мы для них просто неуклюжие гиганты.

– Вот оно! Я помнила что-то в этом роде.

Фиона замолчала, загипнотизированная повторяющимися движениями мухи: падение вниз, еда, вертикальный взлет, круг над моделью и снова то же самое. Муха повторяла эти маневры с механической точностью и абсолютным мастерством.

– Еще пять минут передохнем и попробуем снова, – предложила Сью.

– А может, возьмем еще мороженое и выманим ее из магазина? – сказала Дэйзи.

– Хорошая идея. Что скажешь, Фиона?

Фиона ничего не ответила, все еще зачарованная самоуверенным насекомым.

– Фиона? Фиона? – Сью тщетно пыталась вывести ее из транса.

Фиона медленно повернула голову к подругам:

– Мне кажется, я знаю, как начинались пожары.

Глава 59

Судя по выражению лиц обеих подруг, Фиона понимала, что не смогла убедить их в своей теории. Они выглядели напряженно, будто изо всех сил старались состыковать то, что стыковаться не хотелось.

– Дрон? – переспросила Сью.

– Да. Мы все это время смотрели на модель неправильно. – Фиона подвела их к столу, после чего муха, почти как по команде, взмыла в воздух и отлетела к стойке со шляпами. – Муха натолкнула меня на одну идею. Мы думали обо всем слишком буквально: начался пожар – значит, должен быть кто-то, кто его устроил. Для поджога нужен поджигатель, верно? Но камеры видеонаблюдения никого не засняли. Злоумышленник невидим. Как это может быть? Но что, если, как и наша знакомая муха, высоко над косой пролетит дрон, а затем упадет вертикально вниз, прямо в слепую зону камер, между двумя домами, и подожжет стену?

Сью изогнула бровь:

– Погоди, погоди. Я признаю, что управляемый дрон на такой маневр способен. Я видела, как их пилотируют, и они довольно точные. Но как дрон может устроить поджог? У него нет рук, чтобы чиркнуть спичкой или принести бензин – помните, Мартин сказал, что использовалось топливо?

– Может, к дрону прикрепили бензин в маленьком контейнере? – подала голос Дэйзи. – Как «Амазон» пару лет назад делал – тогда посылки доставляли дроны.

Сью покачала головой:

– Не понимаю, как это можно осуществить. Дрону нужно пролететь вниз, как-то облить бензином стену, потом поджечь и улететь.

– Может, огонь сразу горит, – предположила Дэйзи. – Разожжен под ним в маленькой корзиночке.

В голове Фионы возник странный образ подвесной корзины из садового центра, прикрепленной к нижней части дрона, только вместо фуксий и бегоний в ней трепетали языки пламени. Ей пришлось признать, что ее теория звучала несколько абсурдно.

Сью эта версия тоже не устроила:

– Хорошо, давайте предположим, что ты права. Что дрон каким-то образом сумел донести миниатюрное кострище, или барбекю, или что-то в этом роде. Затем он должен как-то направить огонь на боковую стену домика, где места не так много, при этом ухитриться не сжечь себя. Но улики-то он точно оставит, разбросав их повсюду на песке. Наверняка было бы проще придумать спусковой механизм и сбросить зажженный огонь на крышу, как бомбу. Но мы знаем, что случилось иначе. Мне нравится твоя теория, Фиона, правда, она дает ответы на много вопросов в деле. Но ее слишком сложно воплотить в реальности. Слишком многое может пойти не так. К тому же я думаю, что кто-нибудь бы заметил огонь, летящий по ночному небу. Слишком заметно.

– Признаю, у этой теории есть несколько недостатков, – признала Фиона. С каждой секундой ее идея казалась все более и более невероятной, граничащей с глупостью. Даже детской, не заслуживающей дальнейшего рассмотрения.

Все трое стояли молча, глядя на модель Дэйзи в глубокой задумчивости. Муха вернулась обратно, жужжа и кружась над ними, а потом бросилась вниз, чтобы схватить еще кусочек сладости. Фиона отмахнулась от нее, не дав приземлиться. Муха просвистела мимо ее головы, и Фиона вздрогнула.

– Знаете, – начала она, – когда я расспрашивала Энни Фоллет, я спросила ее, не заметила ли она чего-нибудь необычного той ночью. И единственное, что она вспомнила, – это жужжащий комар.

– Мне тоже некоторые об этом говорили, – заметила Сью.

– Помнишь запись с камер видеонаблюдения с ночи пожара домика Малкольма? – кивнула Дэйзи. – Энни отмахнулась от чего-то, выходя из своего домика, прямо как ты сейчас от мухи.

Фиона помнила. Еще был Грег, который спорил с Фрэнком по поводу сушилки. Его жена упоминала москитов.

– А на пляже вообще много москитов?

– Если б их было много, они бы не казались чем-то странным, – заметила Сью. – Что скажешь?

– Знаю, вы не верите в мою версию, но есть ли шанс, что двигатель дрона можно принять за писк комара?

– Я скажу, что оба звука раздражают одинаково, – согласилась Дэйзи.

Сью же явно сомневалась.

– Они звучат немного по-другому. А может, это и был просто комар. – Она полезла в телефон и ввела в поиск «мощность шума двигателя дрона». – Здесь сказано, что средний уровень шума дрона – около восьмидесяти децибел на расстоянии полутора метров. Но можно купить специальные тихие, малозаметные дроны. Тогда уровень шума снизится до шестидесяти децибел.

– А насколько громкий комар? – поинтересовалась Дэйзи.

Сью снова набрала запрос.

– Сорок децибел на полтора метра. Немного тише, и, я бы сказала, звук у них выше.

– Но дрон в ту ночь находился гораздо дальше от Энни Фоллет, – заметила Фиона. – Он должен был висеть над домиком Малкольма, поэтому и звучал бы тише.

– Неубедительно, – проворчала себе под нос Сью. – Дроны – не комары, как бы далеко ни летали.

Дэйзи решила поискать в интернете сама:

– Давайте-ка я посмотрю, есть ли дроны с двигателем с шумом в сорок децибел.

– Ранним утром, когда ты еще спишь, ошибиться легко, – заметила Фиона.

Но Сью не сдавалась:

– Это не одно и то же.

Фиона попыталась ее убедить:

– Я слышала какой-то писк, когда гуляла с Саймоном Ле Боном на пляже Саутборна, – я тогда подумала, что это насекомое, а подняла голову – и увидела зависший над нами дрон.

– Но у москитов писк скорее как у стоматологической бормашины. – Сью изобразила неприятный визг, который, пронзив череп, попадал в прямо мозг. – А у дронов более низкий звук. Так или иначе, мы пока застряли на технических аспектах преступления. Как дрон устраивает пожар?

– Вот так, – произнесла Дэйзи.

Ее заявление остановило споры между Сью и Фионой, и они наклонились, чтобы поближе рассмотреть экран телефона.

Фиона ахнула. Если б она этого не увидела своими глазами, то никогда бы не поверила.

Глава 60

На телефоне Дэйзи высветился кричащий веб-сайт компании Future Burn Technologies^[164], оформленный в ярко-красных и оранжевых цветах. В одном углу светился звездно-полосатый флаг, в другом сидел злобный белоголовый орлан, показывая, что компания американская и занимается производством огнеметов.

Большие, свирепого вида изобретения испускали шлейфы разрушительного огня. Сетка изображений ниже демонстрировала отдельные продукты с драматичными названиями вроде «Жнец», «Жало», «Великий уравнитель» – они больше подходили для фестиваля хеви-метала. Но в правом нижнем углу из всех выделялся один прибор: «Дракончик». Подзаголовок сообщал: «Мощный и эффектный мини-огнемет, крепится к большинству дронов».

– Не может быть, – выдохнула Сью. – Дрон-огнемет!

– Разве я не говорила, что это может быть огнемет, еще в самом начале? – гордо заявила Дэйзи.

Она об этом упоминала, вспомнила Фиона, но Мартин отверг эту идею – как и они все. Потому что представляли все слишком буквально: большой громоздкий огнемет из тех, что показывают в фильмах о войне, с массивным баком, который крепится к спине солдата, и огромным соплом, соединенным с гибкой трубой. Они не предполагали, что это может быть легкий микроогнемет, и никогда в жизни бы не подумали, что он может крепиться непосредственно к дрону.

⁂

Детективное агентство «Благотворительный магазин» с трудом справлялось с ожиданием. Терпение едва ли было их главной добродетелью, и с тех самых пор, как они наткнулись на вебсайт с огнеметами, дамы бродили по магазинчику в нервном возбуждении. Их настроение сильно отличалось от той вялой летаргии, в которой они пребывали утром. Теперь они бурлили энергией, которую пока некуда было выплеснуть.

Фиона, постоянно поглядывая на большие часы на стене магазинчика, пыталась заставить стрелки вращаться быстрее. Время мешало им двигаться вперед. В частности, разница во времени между Саутборном и Томасвиллем в Северной Каролине, где и располагалась компания Future Burn Technologies, в здании старой мебельной фабрики на окраине города. Им была необходима информация об огнемете «Дракончик», но получить они могли ее только в рабочие часы. Фиона попыталась позвонить, но услышала лишь вежливый автоответчик, сообщающий, что никто не может ответить на звонок, и желающий приятного дня.

Дамы перерыли весь интернет в поисках чего-либо похожего, что можно было бы купить в Великобритании, Европе и даже других частях мира. Но тщетно.

Миниатюрный огнемет, плотно прилегающий ко дну дронов, был уникальным изобретением Соединенных Штатов, и производило его только одно предприятие: Future Burn Technologies. Им придется подождать. Подруги стояли у модели косы, собственного центра планирования всех операций, точно у стола с картой, где отмечались позиции во время Второй мировой войны.

Секунды тянулись мучительно медленно. Пока они ждали, Сью включила видеоролик о продукции компании, Дэйзи с Фионой присоединились к ней. Громкий, несколько пафосный, гитарный саундтрек начинался вместе со словами сурового голоса за кадром, который больше подходил для боевика. «Дракончик» от компании Future Burn Technologies». По воздуху пролетел дрон с четырьмя вращающимися выносными винтами; под ним висело тонкое черное сопло, прикрепленное к чему-то похожему на топливный бак. Дрон завис в воздухе, а голос за кадром продолжил: «Воздушная огневая мощь для любых ваших целей». На видео появилось поле, а на нем человек в защитных очках. Рядом с ним на земле стоял дрон с прикрепленным «Дракончиком». С пульта дистанционного управления мужчина запустил дрон, тот полетел вперед, а затем выпустил язык пламени длиной метра в три, испепелив куст ежевики по соседству.

– Почему нельзя просто подойти и поджечь? – спросила Сью.

– Зачем для этого нужен летающий огнемет? – добавила Дэйзи.

Словно отвечая на ее вопрос, голос за кадром произнес: «Работа в труднодоступных местах становится легче». На видео появился высокий дуб, и дрон завис возле сухой ветки у самой макушки. Секунду спустя ветка превратилась в огненный шар.

– Похоже, дерево не жилец, – заметила Дэйзи.

Теперь на видео демонстрировалось вращающееся компьютерное изображение «Дракончика». «Только от Future Burn Technologies, – продолжил голос. – «Дракончик» – там, где огонь летает. Подходит для большинства дронов, которые могут переносить грузы весом от килограмма, и использует обычный бензин».

– Вот, бензин! – воскликнула Сью. – Чем больше я на это смотрю, тем больше убеждаюсь, что твоя теория с дронами верна. Огнемет подойдет для такой схемы пожара. Круглая лужа бензина, выгоревшая в форму U. Бензин не успел стечь, потому что уже горел! И в горящем виде попал на стену.

– Как по-вашему, насколько большим должен быть этот дрон? – спросила Дэйзи.

– Не большим, чуть меньше метра, – ответила Фиона.

– Все верно, – согласилась Сью. – Расстояния между домиками на пляже едва достигают метра в ширину. Могут ли дроны пролетать в такие узкие места?

Дэйзи сделала то, что у нее получалось лучше всего, и принялась искать информацию в интернете.

– Я нашла сайт с советами, как заставить дрон летать точнее. Тут говорится, что, попрактиковавшись, можно летать между зданиями, но нельзя лететь сильно ниже уровня крыши, иначе можно потерять сигнал.

Сердце Фионы забилось быстрее.

– Вот почему точка пожара так высоко! Наш убийца не хотел рисковать потерей контроля над дроном! Но в то же время его не должны были заметить.

– А теперь послушайте это, – сказала Дэйзи. – «Точные полеты можно выполнять и в ветреную погоду, но эта задача посложнее. Для маневров лучше дождаться тихих дней». Помните, у меня была дурацкая теория, что пожары совпадали с отливом, и я думала, что кто-то шел через бухту?

– Вовсе она была не дурацкая, – возразила Фиона.

– Ну так вот, каждый раз, когда возникал пожар, ночь стояла безветренная – идеально для точного пилотирования дронов.

Фиона не могла сдержать улыбку:

– Похоже, подходит по всем пунктам.

– Эй! – Сью указала на станцию береговой охраны на модели. – А эта парочка на вершине мыса, те, что устроились со всеми домашними удобствами, шезлонгами, печеньем и прочим…

– Берил и Стив, – напомнила Фиона.

– Да. Ты говорила, у них есть радар? Надо туда съездить. Посмотреть на него, вдруг он засек дрон?

– Отличная мысль, – поддержала Дэйзи. – Приятная прогулка до мыса и чашечки чая, которая ждет наверху. Могу поспорить, там гораздо прохладнее.

– Да, радар у них есть, – подтвердила Фиона. – Я уже спрашивала у них, но это морской радар. Он засекает лодки и корабли, а не объекты на земле или в воздухе. Они сказали, для такого нужен специализированный радар.

– Правильно, – согласилась Дэйзи. – Я читала в газете. В местном аэропорту пришлось установить специальный радар для обнаружения дронов, потому что некоторые идиоты продолжают запускать их над взлетно-посадочными полосами, устраивая пилотам кучу неприятностей. Обычный радар их не засекает.

– Но все равно надо перепроверить, на всякий случай.

Фиона нашла номер станции береговой охраны и позвонила, ожидая услышать веселый голос Берил или Стива, но ответил парень по имени Кевин. Судя по всему, у пожилой пары был выходной. Тем не менее на ее вопрос Кевин, как Фиона и ожидала, ответил, что единственный радар на станции – это морской радар для обнаружения кораблей и лодок, а не дронов.

– Что нам теперь делать? – спросила Сью.

– Ничего, только ждать, когда откроется компания с огнеметами, – вздохнула Фиона. – Это ниточка, связывающая нас с убийцей.

Глава 61

Наконец вялые стрелки часов доползли до положения «час дня», что равнялось восьми часам утра на восточном побережье Америки. Фиона, нервно вздохнув, попыталась прогнать бабочек, мечущихся в животе, точно взрывающийся попкорн. Она набрала номер и включила громкую связь.

Ответил ей жизнерадостный женский голос:

– Добре утро! Вы позвонили в компанию Future Burn Technologies. Меня зовут Вайолет, чем я могу вам помочь?

По сравнению с уверенной в себе американкой-секретаршей Фиона почувствовала себя застенчивой и косноязычной.

– О, э-э, да, привет! Меня зовут Фиона Шарп. Я звоню из Великобритании.

– Кстати, мне нравится ваш акцент.

– О, эм, спасибо. Ваш тоже очень приятный. Я звоню по поводу одного из ваших товаров, «Дракончика».

– Да, замечательная модель. Кажется, на этой неделе у нас будет скидка. Хотите узнать больше о нашем специальном предложении?

– Ну я не собиралась покупать его в данный момент, просто хотела кое-что узнать.

– Да, конечно, мэм. Продолжайте. Что вас интересует?

Фиона откашлялась.

– По правде сказать, это касается клиентов. Мне нужно знать, не покупал ли его кто-нибудь из Великобритании…

– Простите, что перебиваю, – вмешалась Вайолет, – но, боюсь, мы не можем раскрывать информацию о клиентах. Как вы понимаете, эти данные конфиденциальны и было бы непрофессионально их разглашать.

Фиона знала, что так будет, поэтому сменила тактику.

– Да, я прекрасно понимаю. Буду откровенна. Я частный сыщик, и у нас есть основания полагать, что один из ваших «Дракончиков» использовали при нескольких поджогах у нас. Поэтому мне очень важно знать, не заказывал ли его кто-то из Великобритании.

Секретарша снова перебила Фиону, и южное гостеприимство в ее тоне испарилось вместе с дружелюбием:

– Мэм, меня ваши обвинения совершенно не волнуют. Мы – семейный честный бизнес, и мы поставляем продукцию самого высокого качества фермерскому сообществу. Боюсь, мне придется прервать наш разговор. Хорошего дня.

– Нет, пожалуйста, подождите…

Связь оборвалась.

Фиона выругалась.

– Как глупо я себя вела! Не надо было упоминать о поджогах. Ни одна компания не станет раскрывать информацию, если посчитает, что каким-то образом причастна к нарушению закона.

– Я думаю, ты прекрасно справилась, – успокоила ее Дэйзи.

– И я, – согласилась Сью. – Звонок был не из легких. Понятно, что они не расскажут нам обо всем сразу. Надо попробовать еще, но сначала дать им немного остыть и перезвонить позже.

– Да и нам не мешало бы охладиться, – предложила Дэйзи. – Кто-нибудь хочет фруктовый лед?

Нервно грызя мороженое, Фиона размышляла, как долго придется ждать, прежде чем позвонить еще раз. Она чувствовала себя как влюбленная по уши героиня романтической комедии, которая гадает, когда можно пойти на второе свидание, чтобы не показаться озабоченной. Вот только у Фионы не кружилась голова от влюбленности, хотя озабоченной ее назвать было можно. От нетерпеливого желания узнать, отправляли ли они огнемет в Англию или нет, она принялась расхаживать по магазину. Ожидание было невыносимым: вполне возможно, что имя убийцы значилось в списке покупателей производителя.

Она взглянула на часы. Прошло два часа. Достаточно. Фиона потянулась за телефоном и вздрогнула, когда тот завибрировал. Входящий звонок.

– Алло? – сказала Фиона.

В телефоне заговорил еще один женский голос с американским акцентом, на этот раз более серьезным и официальным тоном:

– Алло, я говорю с Фионой Шарп?

Фиона лихорадочно замахала рукой подругам, которые, бросив дела, тут же подошли. Фиона включила динамик:

– Да, все верно.

– Меня зовут Вильгельмина Прескотт, я работаю в юридической фирме «Дойл, Дэйн&Прескотт» в Томасвилле. Мы представляем интересы компании Future Burn Technologies.

– О, понятно. – Фиона изо всех сил старалась скрыть шок от того, что ее телефонный звонок привел к вызову адвоката. Хотя это не должно было ее удивлять: Штаты были страной судебных исков, где даже простой намек на правонарушение заставлял людей хвататься за телефон и звонить юристам.

– Могу ли я утверждать, что сегодня утром вы сделали запрос относительно использования одного из их товаров, «Дракончика»?

– Верно.

– Мы подготовили заявление, которое я бы хотела зачитать от имени компании Future Burn Technologies, которое я также отправлю вам по электронной почте после окончания нашего разговора. – Женщина откашлялась. – «Компания Future Burn Technologies хотела бы заявить, что их продукция предназначена исключительно для использования в сельском хозяйстве, включая, помимо прочего, уничтожение сорняков, уборку снега и льда, уход за пастбищами и борьбу с вредителями. Продукты Future Burn Technologies не предназначаются для нанесения ущерба имуществу или причинения вреда отдельным лицам. Future Burn Technologies не может нести ответственность за нецелевое применение указанных продуктов в какой-либо форме. За любое подобное нецелевое использование ответственность несет владелец продукта. Каждое изделие поставляется вместе с инструкцией по применению с учетом техники безопасности. Все товары продаются при условии соблюдения данных требований. Кроме того, компания Future Burn Technologies хотела бы официально заявить, что ни одно изделие никогда не поставлялось и не экспортировалось в Великобританию. Законы о лицензировании и экспорте запрещают подобные сделки. На данный момент все продажи Future Burn Technologies осуществляются только в Соединенных Штатах Америки».

Долгое вступление Фиону ничуть не беспокоило. Она знала, что такие слова говорятся для защиты интересов и прежде всего предназначены, чтобы охладить пыл. Но концовка речи привлекла ее внимание.

– Итак, позвольте мне четко прояснить: никто из жителей Соединенного Королевства никогда не покупал у вас «Дракончика», не заказывал его в Великобританию и не просил отправить службой доставки?

– Верно. Как я уже сказала, этому препятствуют законы об экспорте и лицензировании.

Сью, наклонившись к телефону Фионы, тоже решила уточнить:

– А что, если кто-то прилетит в Штаты, купит «Дракончика» и привезет его обратно в чемодане?

– Это было бы нарушением закона, – ответила Вильгельмина Прескотт. – Но Future Burn Technologies за это ответственности не несет. Однако из того, что я знаю про безопасность в аэропортах, это просто невозможно. С одиннадцатого сентября сканеры багажа стали более модернизированными и они сразу обнаружили бы нарушение, а пассажира арестовали и предъявили б ему обвинение за пронос огнемета на борт коммерческой авиакомпании.

– Даже в разобранном виде?

– Особенно в разобранном. Сотрудники службы безопасности внимательно следят за всем, что напоминает составные части бомбы или оружия. – И, понимая, что ее отвлекли, она тут же поправилась: – Но, как я уже сказала, компания не производит оружие. Их продукция предназначена исключительно для сельскохозяйственных нужд.

Вильгельмина Прескотт ждала на линии, пока Фиона не получила электронное письмо с приложением только что озвученного заявления, в котором сообщалось, что ни один огнемет «Дракончик» никогда не продавался в Великобританию. После этого адвокат сразу же отключилась. Фиона глубоко выдохнула: она не привыкла иметь дел с правовой системой Штатов.

– Что ж, это было неожиданно.

– И какое разочарование, – заметила Сью. – Я надеялась, они назовут нам имя.

Все трое замолчали. Вот и еще одна многообещающая зацепка забурлила, зашипела и высохла, точно вода на горячем асфальте.

– А что, если кто-то купит подержанный дрон через eBay и попросит отправить сюда по почте? – предположила Дэйзи.

– Проблема остается, – вздохнула Сью. – Посылки тоже проверяет таможня, и их сканируют и просвечивают. Все, что запрещено к экспорту, не пройдет.

– А если отправить по частям?

Фиона нахмурилась:

– Вполне возможно. Вероятно, это самый безопасный способ доставить дрон сюда незамеченным, но тогда придется положиться на продавца и надеяться, что проблем с отправкой не возникнет. Но продавец может испугаться – ведь рисковать будет именно он. У меня появилась другая идея. Надо сходить в «Кошачий альянс».

– Зачем это? – удивилась Сью.

– Есть еще один способ получить огнемет, не покупая его.

Глава 62

Прилепив на дверь наспех нацарапанную записку со словами «Вернемся через пять минут», все трое направились через дорогу к логову Софи, известному под названием «Кошачий альянс».

В жаркий полдень асфальт под ногами стал липким, а выступающий на лбу пот уже впитался в брови.

Дверь в магазинчик была плотно закрыта, и Фиона сначала подумала, что Софи решила сегодня не открываться. Но табличка утверждала обратное, и через окно она безошибочно узнала стройную фигуру Софи. Волосы та собрала во что-то вроде пучка с начесом, вероятно чтобы было не жарко.

Фиона подергала за дверь, и, когда та открылась, подруг окатила волна прохлады и у них перехватило дыхание.

– Скорее! Закройте дверь! Закройте дверь! – рявкнула Софи, явно придя в себя – в себя, как и прежде, элегантную и оскорбляющую всех подряд. На ней было длинное струящееся белое платье с разрезами по бокам и вдоль рукавов. – Вы запустите эту адскую жару.

Войдя и поспешно закрыв за собой дверь, дамы застонали от восторга, когда прохладный воздух окутал их разгоряченные тела.

– У тебя есть кондиционер! – воскликнула Фиона.

– Конечно, а у вас разве нет? – Софи знала, что у них его нет. Ни в одном из магазинов по Саутборн-Гроув их не было. – Я установила его во время прошлого ремонта. Едва ли покупатель сможет сделать правильный выбор, если голова у него взрывается от жары. Это влияет на покупку. – Она окинула их наряды презрительным взглядом.

– Бутылка со льдом перед вентилятором работает не хуже, – заметила Сью.

– Но это так вульгарно смотрится! – испуганный тон Софи не помог ей скрыть усмешку.

Фиона заметила, что Гейл, которая в кладовой чинила красивую лампу Тиффани, явно изнывала от жары.

– А на кладовую бюджет на кондиционеры не распространяется?

– О, с Гейл все в порядке, верно, Гейл?

При упоминании своего имени Гейл подняла голову, коротко кивнула им и вернулась к работе.

– Что ж, вижу, тебе уже лучше, – заметила Фиона. – Девять часов сна пошли на пользу.

Подруги не получили ни слова благодарности от Софи за то, что помогли ей нормально выспаться после эмоционального срыва. Ни слова вообще о чем-либо. Просто ничего не выражающее выражение лица в ответ.

– Кстати, а где Битси? – поинтересовалась Дэйзи.

– Уехала в Лондон. Разобраться с делами.

Фиона все еще считала Битси подозреваемой. Неужели та решила на время ускользнуть и затаиться? Очень неудачный выбор времени. Отъезд играл против нее, тем более когда Битси упоминала Лондон в последний раз, то возвращаться она не планировала. Битси слишком многим перешла дорогу – больше, чем все черные кошки Ист-Энда. Или она все выдумала?

– Она вернется? – спросила Фиона.

– Уверяла, что да, – ответила Софи. – Не ко мне, поспешу добавить. Остановится в Чьютон-Глен – одном из самых элитных отелей в округе. Посмотрим, как им понравятся ее возвращения в четыре утра, – хихикнула Софи. – Итак, чего вы хотели? Как вы знаете, я очень занятая женщина.

Сильно занятой она не выглядела: ее белый наряд почти сливался с гладкой мраморной стойкой, на которую она опиралась. Бога ради, в каком благотворительном магазине ставят мраморные прилавки? Еще и с белыми мраморными подставками под кофе.

– Вообще-то, мы пришли не к тебе, – ответила Фиона.

– Погодите, что? – Софи смерила ее самым неприязненным взглядом. В ее эгоцентричную вселенную это не вписывалось. Как мог кто-то находиться рядом с могущественной королевой Саутборна, ее величеством Софи, и не хотеть с ней общаться? – Ну и ради кого же вы сюда заявились? – Она оглядела прохладный и пустой магазин.

– Гейл, – ответила Фиона.

Гейл снова подняла голову, услышав свое имя.

– Гейл? – усмехнулась Софи.

– Да, можешь отпустить ее на пять минут?

Софи мелодраматично прошлась по магазину, словно задетая ее просьбой.

– Ну я даже не знаю. У Гейл много важных дел.

Фиона не могла поверить, что после того, как они ей так помогали, утешали и поддерживали, она отказывалась выделить несколько минут времени, причем не своего, а Гейл!

– Пожалуйста, Софи, – упрашивала Дэйзи. – Нам просто надо задать ей несколько вопросов технического характера.

Софи драматично прикрыла глаза, будто это была слишком серьезная просьба, которую она не могла вынести.

– Боюсь, я никак не могу этого допустить.

Сью нахмурилась:

– Софи, ты на днях выглядела по-настоящему ужасно, потому что не высыпалась, и мы тебе помогли. И самое меньшее, что ты можешь сделать в ответ, это дать нам поговорить с Гейл.

– Правда? Не помню такого.

У Фионы было предчувствие, что стоит Софи выспаться, как она тут же вернется к своим прежним привычкам. Жалела ли Фиона, что помогла ей? Не совсем. Помочь нуждающемуся – доброе дело. К тому же она увидела в Софи человеческую сторону. Приятно было узнать, что эта сторона у нее все же есть – и что Софи не ящерица в человеческом обличье.

Однако Сью таким великодушием не отличалась.

– Или дай нам поговорить с Гейл, или мы расскажем Битси, что она сводила тебя с ума и ты хотела выгнать ее из своей квартиры.

Софи рассмеялась:

– Вперед. Как это будет выглядеть? Словно вы кучка мелких сплетниц. Кроме того, кому она поверит: вам или мне? И это не квартира, а пентхаус на берегу моря.

Их отвлек шум в задней части магазина. Гейл появилась из кладовой со своим привычным холщовым рюкзаком за спиной и верной походной тростью в руке. Когда она молча подошла к двери, Софи опомнилась:

– И куда это ты собралась?

Гейл, ничего не ответив, толкнула дверь.

– Похоже, у Гейл обеденный перерыв, – заметила Фиона.

– Этточно, – пробормотала Гейл.

Софи что-то пробубнила себе под нос, пытаясь придумать вескую причину, чтобы не дать Гейл уйти, но ничего связного так и не произнесла.

Дамы вышли следом за Гейл и прошли в небольшое кафе по соседству, где Фиона купила всем сэндвичи с беконом и по запотевшей бутылке ледяного лимонада.

Когда все поели, Дэйзи включила Гейл на своем телефоне рекламный ролик огнемета «Дракончика». Гейл посмотрела его дважды, почти не моргая, внимательно разглядывая миниатюрный мусоросжигатель.

Фиона наконец задала вопрос, ответ на который подругам не терпелось узнать:

– Гейл, скажи, насколько сложно создать что-то такое с нуля – огнемет, не дрон?

Гейл глубоко задумалась. Затем быстро, почти молниеносно вытащила из рюкзака ручку, схватила салфетку и нарисовала ряд квадратиков, соединенных линиями. Подписала каждый из них, время от времени останавливаясь, прикасаясь ручкой к губам, мысленно конструируя составные части огнемета: топливный бак, шланг, насос, катушка зажигания, сопло и аккумулятор.

– Это он? – спросила Сью. – Выглядит не особенно сложным.

– Точно. – Неожиданно Гейл вспомнила кое-что еще и нарисовала отдельный квадратик: пульт дистанционного управления.

– Это чтобы управлять огнеметом во время полета дрона? – уточнила Дэйзи.

– Точно.

– Может ли его собрать тот, у кого есть хотя бы начальные инженерные навыки? – спросила Сью.

– Этточно.

– А можно найти нужные детали у сантехников или поставщиков электроники?

Гейл призадумалась, затем нахмурилась и покачала головой. Она написала на салфетке и подчеркнула: 1 кг – вес груза, который может донести дрон.

– Детали получатся слишком большими и громоздкими, чтобы их смог поднять маленький дрон, – рискнула предположить Сью.

– Этточно, – подтвердила Гейл.

Вес – решающее значение. Дрону придется не только взлететь, но и сохранить маневренность. Детали должны быть небольшими и легкими, но при этом функциональными, чтобы дрон мог пролететь в узкий проход между двумя пляжными домиками.

– А где можно их взять? – спросила Сью.

– По интернету заказать, наверное, – заметила Фиона. – Но маловероятно. Будет легко отследить нашего потенциального подозреваемого.

Глаза Дэйзи расширились:

– А как насчет магазина для моделизма?

Гейл щелкнула пальцами:

– Точно!

Сью взволнованно дернулась, чуть не расплескав вкуснейший лимонад по столу.

– Ты же видела, как туда заходила жена Энтони Оуэнса, Оливия!

– Да, – подтвердила Дэйзи. – А магазин моделизма в Саутборне словно из прошлого века. Вряд ли они ведут учет продаж, судя по антикварной кассе. Принимают только наличные.

– И что же она купила? – спросила Фиона. – Вроде паровозик для племянника.

Дэйзи потерла подбородок.

– Да, но, если подумать, это могло быть что угодно. Она уже уносила покупку в бумажном пакете. Могли быть и детали для миниатюрного огнемета. Кто знает? Это нам и нужно выяснить.

– Она владела фирмой, предоставляющей инженерно-технические консультации, – заметила Сью. – Оливия в этом разбирается.

– И она потеряла пляжный домик, – добавила Фиона. – У нее есть мотив.

Настрой за столом сменился на позитивный, на лицах подруг появились уверенные улыбки. За пару секунд перед ними практически материализовался еще один многообещающий подозреваемый. Пожалуй, самый невероятный из всех. Элегантная Оливия Оуэнс сразу заняла первое место в их списке.

Глава 63

Многословно поблагодарив Гейл, дамы поспешили в магазин моделизма: им не терпелось узнать, что покупала Оливия Оуэнс и соответствуют ли покупки списку, который составила им Гейл. Конечно, все зависело от того, согласятся ли владельцы магазина поделиться этой информацией с ними.

После первоначальной эйфории от появления нового имени в списке подозреваемых дамы признали, что с доказательствами виновности Оливии Оуэнс были проблемы. Во-первых, Дэйзи видела ее в магазине моделей после того, как сгорел первый пляжный домик. Если преступник действительно использовал огнемет для поджога, на тот момент прибор уже был готов. А значит, Оливия могла говорить правду – она приходила за поездом для племянника. Однако, как отметила Сью, всегда оставалась вероятность того, что Оливия Оуэнс приехала за запасными частями для ремонта своего оружия. Сбрасывать ее со счетов было нельзя.

Во-вторых,пока подруги шли по тротуару, изо всех сил стараясь держаться в тени, чтобы избежать лазероподобных лучей солнца и не нагреться, они искали в интернете данные о компании Оливии. Это было нетрудно: на различных сайтах до сих пор хранились краткие записи о ныне несуществующей компании Liv Consultancy. Правда, занимавшейся не совсем тем, чего они ожидали.

– Инженерно-химический профиль? – уточнила Сью.

– Это разве не всякие пробирки, горелки Бунзена и лаборатории? – удивилась Дэйзи.

Сью поморщилась:

– Похоже на то. Я ожидала, что это будет электротехника или машиностроение. Так было бы проще. Может ли инженер-химик построить огнемет?

– А почему бы нет? – сказала Фиона. – По словам Гейл, его мог построить кто угодно с минимальными техническими навыками. А устройство, которое распыляет и поджигает бензин, как раз в компетенции инженера-химика.

Дэйзи продолжила гуглить:

– Думаю, Фиона права. Слушайте: «Инженеры-химики проектируют оборудование и машины для промышленности, создают различные изделия». Огнемет – это и машина, и изделие, так?

– И не очень сложное, – добавила Фиона. – Я бы сказала, что кто-то вроде Оливии Оуэнс мог бы его собрать с закрытыми глазами.

– Как думаете, а муж замешан? – спросила Сью.

Фиона кивнула:

– Вероятность такая есть. Мотив у него тот же: они потеряли свой пляжный домик. Но, думаю, на данный момент не стоит ничего предполагать, пока мы не получим больше информации.

Впереди показался магазинчик для моделизма, выделяющийся на фоне других, более современных магазинов: он будто вынырнул из другого времени. Это место совсем не изменилось с тех пор, когда премьер-министром был Гарольд Вильсон^[165].

– Понимаю, что ты имела в виду, говоря о возвращении в прошлое, – заметила Сью. – У них до сих пор эта оранжевая штука на окнах, из пятидесятых. Напоминает мятую обертку от старых бутылочек «Люкозада»^[166].

– О, я помню! – с ностальгией воскликнула Дэйзи. – Мама давала мне его, когда я болела и не ходила в школу. Меня укладывали на диване, и я в пижаме смотрела детские программы. Только тогда мне разрешали смотреть телевизор днем, со стаканом теплого «Люкозада». Раньше его покупали в аптеке – большая стеклянная бутылка в пластиковой оранжевой обертке с мелкими шариками сверху. Ты права, Сью, она была точно как эта штука на окне. А для чего она вообще?

– Думаю, защита от солнечных лучей, – предположила Фиона. – Чтобы товары не выцветали.

Они подошли к магазину и заглянули внутрь, обнаружив, что защитные свойства оранжевой пленки уже давно исчерпали себя. Набор моделей в коробках на витринах, похоже, не менялся пару десятилетий, судя по выцветшим изображениям на упаковках. Среди них была и «Золотая лань», и «Арк Ройял», а также реактивный самолет «Харриер»^[167], игрушечные гоночные машинки и множество поездов, как паровых, так и дизельных. За столько лет простоя коробки слегка помялись и выцвели от солнца и под воздействием силы тяжести.

Прежде чем войти, Дэйзи, обернувшись, предупредила подруг:

– Кен и Найджел – близнецы, не однояйцевые, и, хотя они братья, ругаются точно старые супруги. – Дэйзи толкнула дверь, и дамы вошли в жаркое, пыльное царство миниатюрных самолетов, поездов и автомобилей, которыми в произвольном порядке были заставлены провисшие полки до навесного потолка, усеянного пятнами. В помещении пахло жженым пластиком и раздражением.

Длинный стеклянный шкаф занимал всю стену магазина и был забит всякой всячиной; из маленьких ящичков торчали электрокабели, небольшие электрические моторчики и различные аксессуары в целлофановых упаковках. Один из близнецов стоял за прилавком, рядом с массивным кассовым аппаратом, судя по всему из карболита, на кнопки которого надо было нажимать с такой силой, что каждый раз существовал риск вывихнуть палец. Первого близнеца, Кена, отличало бледное несчастное лицо и лысина. А его брат Найджел явно выиграл в генетическую лотерею, так как сохранил густую шевелюру цвета соли с перцем, хоть и не очень густую. Найджел стоял на низкой стремянке, пытаясь вытащить большую модель «Конкорда», не уронив при этом себе на голову остальные коробки, точно играя в «дженгу».

Констатируя очевидное, Кен предупредил:

– Осторожней, не урони все это.

– Да неужели! – откликнулся Найджел. – Я сам бы не догадался. Я так рад, что ты предупредил меня! Вместо того чтобы торчать там, мог бы и помочь!

– Это ты решил поместить гражданский самолет среди радиоуправляемых машин. Ты и разбирайся.

При виде Дэйзи оба немного оживились.

– Привет! – хором поздоровались они.

– Ты привела с собой друзей, – заметил Кен.

Найджел, втиснув «Конкорд» обратно на то место, в которое тот явно не влезал, задом наперед спустился со стремянки.

– Как там твоя модель косы?

– Закончена. Хотите посмотреть?

Оба с энтузиазмом закивали. Дэйзи, достав телефон, показала им экран.

– Вот это да! – воскликнул Кен, увеличивая и разглядывая в подробностях каждую фотографию. – Дэйзи, это уникальная работа!

Найджел согласился с братом:

– Нам многие показывают свои собранные модели, не поймите меня неправильно, они хороши, но по качеству с твоей не сравнятся. Ты даже передала желтый оттенок портлендского камня на станции береговой охраны!

Дэйзи смущенно порозовела:

– Спасибо.

– Станция береговой охраны построена из пурбекского камня, поэтому он и желтоватый, – возразил Кен.

– Это портлендский камень.

– Нет, пурбекский.

Найджел весь покраснел:

– Любой дурак знает, что портлендский камень желтый!

Кен сжал губы с такой силой, что они превратились в ниточку.

– О да, а почему же все здания в Лондоне серые? Да потому, что построены из портлендского камня.

Яростный спор братьев из-за пустяка грозил затянуться надолго, пока Фиона не кашлянула:

– Вообще-то у нас к вам очень важный вопрос – и даже не один – и без вас нам не разобраться.

Польщенное эго заставило братьев замолчать, и они повернулись к Фионе.

– Что вы хотели узнать? – спросил Кен.

Фиона открыла страничку Оливии в интернете и показала им фотографию профиля:

– Вы ее узнаете?

– О да, – ответил Найджел. – Она заходила несколько раз. Покупает модели поездов.

Достав схему, которую Гейл нарисовала на салфетке, Фиона зачитала вслух детали, необходимые для самодельного огнемета:

– Она когда-нибудь покупала небольшой топливный бак?

– Нет, – ответил Найджел.

– Топливный шланг?

– Нет.

– Топливный насос?

– Нет.

– Катушку зажигания?

– Мы их не продаем.

– Сопло?

– Это может быть любой трубопровод или цилиндр. У нас они всех размеров есть.

– Ладно, – продолжила Фиона, – она покупала какие-нибудь трубы или цилиндры?

– Нет.

– Аккумулятор?

– Нет.

– Есть еще деталь, – Сью указала на уголок салфетки.

– Ах да. Пульт дистанционного управления?

– Мы кучу таких продаем, – подтвердил Найджел. – Какая модель?

– Не уверены, – откликнулась Фиона. – Но она его покупала?

– Возможно.

– А точно сказать вы можете? – попросила Дэйзи.

– Нет, – ответил Найджел.

– А проверить нельзя? – уточнила Фиона.

– Боюсь, мы принимаем только наличные, – объяснил Найджел.

Кен закатил глаза:

– А я говорил, что надо сделать оплату по картам. Но ты не хотел платить проценты банку!

– Я банку больше ни пенни из наших денег не отдам.

– Да, но так мы бы продали больше, понимаешь? Это называется ложная экономия.

Пока братья не ввязались в новый спор, Фиона успела вмешаться:

– Итак, эта дама никогда не покупала ничего из того, что я только что перечислила?

– Нет, нам очень жаль. А зачем вам это вообще? – спросил Кен.

– Пока я бы предпочла не говорить. – Фиона уже знала, что с братьями они далеко не уйдут: возможности исчерпаны, и все из-за того, что торговлю вели как попало. Пора продолжать расследование, а то скоро им самим придется отвечать на неловкие вопросы.

– Если вспомните что-нибудь, касающееся этого клиента, можете, пожалуйста, сообщить нам?

– Конечно, – улыбнулся Найджел.

– Просто позвоните в магазин «Собачкам нужен уютный дом», – сказал им Дэйзи. – Там мы все и работаем.

– Договорились, – кивнул Кен.

Подруги снова угодили в тупик, но это ничего не значило. Такая умная женщина, как Оливия, едва ли стала бы покупать детали для оружия в местном магазине сборных моделей, где ее легко бы опознали, особенно в том, где она регулярно покупала поезда для своего племянника. Она бы пошла в другое место – где ее бы никто не узнал, или, возможно, приобрела детали в нескольких разных магазинах.

Когда дамы направились к выходу, Найджел сказал:

– О, я кое-что еще вспомнил.

Все трое повернулись к нему.

– Кажется, недавно я продал ей дрон.

Глава 64

Теперь братья завладели безраздельным вниманием подруг.

Фиона, попытавшись скрыть отчаяние в голосе, спросила:

– Можете вспомнить, какой именно это был дрон?

Найджел задумался, а потом бросил взгляд на брата.

– На меня не смотри, – ответил Кен. – Не я его продавал.

Найджел старательно вспоминал, что же купила Оливия Оуэнс, и лицо его исказилось от напряжения.

– Знаете, я точно продал ей дрон. Это я хорошо помню.

– Он мог переносить грузы? – спросила Дэйзи.

– Ну мы действительно продаем дроны, которые могут что-то переносить, килограмма полтора и больше.

– А если по старому исчислению? – спросила Сью.

– Около трех фунтов, – сообщил Кент.

Подругиии обменялись взволнованными взглядами.

– И вы продали один из них? – спросила Сью. – Нам правда очень нужно знать.

Найджел потер виски обеими руками, пытаясь выудить воспоминания.

– Не могу вспомнить. Мы продаем много дронов.

Фиона заметила камеры в углу магазина.

– Может, у вас есть записи с камер видеонаблюдения? Можно посмотреть, что она купила.

– Записи хранятся всего тридцать дней, – пояснил Найджел.

– Но ни одна из наших камер не работает, – добавил Кен.

– Я же говорил тебе, что надо было их починить! – рассердился Найджел.

– У нас тут воришки не шастают. Никому не нужны пакеты со мхом и крошечные баночки с краской. Зачем?

– А я скажу тебе зачем, для таких вот ситуаций…

Фиона прервала еще один начинающийся спор:

– А помните, когда она его купила?

– М-м… – задумался Найджел. – Где-то полгода назад. Или год?

– Можете попробовать проверить в Реестре пилотов дронов, – предложил Кен. – Любой, кто управляет дроном весом более 250 граммов, должен зарегистрироваться в Управлении гражданской авиации.

Дэйзи достала телефон и через несколько секунд уже смотрела реестр.

– Здесь написано, что нужен идентификационный номер пилота, тогда я смогу проверить его данные.

Кен с Найджелом непонимающе уставились друг на друга.

– Как его получить? – спросила Фиона.

Братья пожали плечами.

– Видимо, придется спросить ее саму, – вздохнула Сью.

Если Оливия в самом деле убийца, то такую информацию ни за что не выдаст. И если она сжигала пляжные домики при помощи дрона, то и регистрироваться в Управлении гражданской авиации тоже бы не стала.

Фиона решила прекратить допрос, вместо этого сосредоточившись на фактах, которых они не знали. Можно воспользоваться случаем и расспросить братьев на интересующую их тему.

– Какова дальность полета среднего дрона?

– А какой длины кусок веревки? – вопросом на вопрос ответил Кен.

Найджел ответил подробнее:

– Все зависит от дрона. Очень индивидуально. Игрушечный дрон пролетит метров триста. А дрон большой дальности может пролететь четырнадцать, а то и шестнадцать километров. Я бы сказал, что в среднем дроны летают на километра три-четыре, в зависимости от модели, которую мы, очевидно, не можем вспомнить. – Он виновато опустил глаза.

– Которую не можешь вспомнить ты, а не мы, – огрызнулся Кен.

– Значит, необязательно находиться рядом с дроном, чтобы управлять им? – уточнила Фиона. – Или видеть его в небе над собой?

– Нет, вовсе нет, – ответил Найджел. – Камеры HD, которые установлены сверху или снизу, показывают вам то, что видит дрон. Можно сидеть в машине с пультом. Не имеет значения, где вы находитесь, пока дрон остается в пределах досягаемости.

– А как насчет ночи? – спросила Сью.

– У хорошей камеры и ночное видение есть, – пояснил Кен. – К тому же в наши дни дроны поставляются со всевозможными дополнительными функциями и приборами вроде GPS-трекера, которые показывают местоположение на картах, или программным обеспечением, которое позволяет задать траекторию полета, чтобы вам даже не пришлось ничего делать руками.

– Как спутниковая навигация в автомобилях, – продолжил Найджел. – Она доставляет вас прямо к месту назначения, а вот дрон летит сам. Потом возвращается домой, и опять же без участия человека.

Но Фиона хотела знать, настолько реальным было провести дрон между двумя пляжными домиками.

– Вы говорите про очень высокую точность – насколько высокую?

Братья призадумались, а затем Кен ответил:

– В застроенном районе с высокими зданиями, я бы сказал, до двух-трех метров.

– А если пространство открытое и ничего не мешает, то и меньше метра, – добавил Найджел.

Неба яснее, чем над косой Мадфорд-Спит и мысом Хенджистбери-Хед, было не найти: за исключением «Дома Контрабандистов» в конце косы все домики были одноэтажными, дрон не встретил бы на пути никаких препятствий. Если он летел высоко, то мог достичь максимальной точности. Долетев до точки назначения, дрон опустился бы вертикально вниз так же ровно, как лифт в шахте, прямо между двумя домиками.

– А как насчет полетов между небольшими зданиями? – поинтересовалась Фиона.

– Элементарно. – Найджел достал из ящика за прилавком небольшую коробочку и поднял ее: – Дроны можно модернизировать, оснастить датчиками препятствий, если нет встроенных. Так они смогут пролетать через узкие проходы, ни во что не врезаясь, а если у дрона есть усовершенствованное управление через GPS, то он прекрасно сможет удерживать заданную позицию. У дрона можно автоматизировать вообще что угодно, если заранее запрограммировать, даже время взлета. Это как настраивать видеомагнитофон.

– Зависит от того, сколько вы готовы потратить, – добавил Кен.

Чем больше Фиона узнавала, тем сильнее убеждалась, что домики поджигали именно при помощи подобных модифицированных дронов. Они могли выполнять точные атаки независимо от опыта пилота и, что особенно важно, оставаться незамеченными. В последнем пункте ей было необходимо удостовериться на сто процентов. Хотя у нее уже имелось мнение специалиста, еще одно не помешает.

– Скажите, а радар может обнаружить дрон? Допустим, несколько недель назад один из них пролетал над моим домом, останется ли где-то схема его полета или источник сигнала?

– Только если у вас уже установлено специализированное радиолокационное оборудование для обнаружения дронов, – сказал Найджел.

– А если это был заранее запрограммированный дрон, – добавил Кен, – то сигнал до источника проследить не получится – не будет пульта управления, так как дрон все сделает сам.

Подруги направились обратно в свой магазин: вопросы касательно Оливии остались нерешенными, но теперь они чувствовали себя более подкованными в теории работы дронов, а от этого и увереннее.

– Поэтому я думаю, что дрон – это действительно орудие преступления, а не полет фантазии, простите за каламбур, – хихикнула Сью.

– Я тоже, – согласилась Дэйзи.

– А они занятная парочка, не так ли? – продолжила Сью. – Кен и Найджел знают о технологиях все, но предпочитают жить прошлым.

– Не уверена, но, может, это скорее связано с экономией денег, – заметила Фиона.

– Да, полагаю, смысл в этом есть, – подтвердила Сью, сама старающаяся избегать ненужных расходов.

На полпути к своему благотворительному магазинчику все трое уже начали плавиться, а одежда пропиталась потом. Подруги решили отдохнуть от обжигающего солнца под просторным навесом зеленщика. Он сердито взглянул на них из своего безопасного убежища, явно недовольный, что они пришли прятаться от жары, а не за покупками, но, как настоящий англичанин, ничего не сказал. И поэтому, тоже как настоящие англичанки, дамы почувствовали себя обязанными хоть что-то купить, чтобы избавиться от чувства вины и неловкости за то, что бесплатно стоят в тени под навесом.

Взяв три нектарина, они впились в сочную мякоть фрукта. Фиона почувствовала, как сильно пересохло во рту.

– Что скажете про Оливию как подозреваемую?

Сью быстро расправилась со своим фруктом, обгрызя его до косточки.

– Я неравнодушна к спелому нектарину, – заметила она. – А зачем бы еще нашей гламурной красотке мог понадобиться дрон? Только чтобы устроить поджог, из зависти.

Фиона не согласилась:

– Она может быть совершенно ни при чем. Да, она инженер и любит технику, но разве вы не помните, что сказал Энтони Оуэнс? А Кен с Найджелом подтвердили ее историю о покупке поездов для племянника.

Дэйзи свой нектарин ела не спеша, откусывая по крошечному кусочку.

– Думаю, это тот случай, когда мать является изобретением необходимости.

– Необходимость – мать изобретений, – поправила ее Сью.

– Да, точно.

– Что ты имеешь в виду, Дэйзи? – спросила Фиона.

– Ну преступление, если его совершила она, соответствует типу ее личности.

– Из-за того, что она инженер? – не поняла Сью.

Дэйзи покачала головой:

– Нет, скорее потому, что она гермофоб. Ненавидит дотрагиваться до чего-либо. Вы же видели ее в нашем магазине – двигалась так, будто что-то могло выскочить и укусить ее. Дрон для гермофоба – идеальное орудие убийства. Сделает всю грязную работу, и к месту преступления приближаться не нужно. Достаточно нажать на кнопочку из дома, из машины или откуда угодно.

Фиона об этом не подумала. Звучало очень логично. Просто мечта гермофоба. Можно совершить преступление, не находясь рядом и ничего не трогая.

– Ты права, дрон не оставляет после себя улик.

Оливия быстро обогнала всех остальных подозреваемых и заняла в их списке первое место. Все факты, которые им удалось собрать, вписывались в картину преступления. У Оливии был мотив. Еще достаточно знаний и умений, а теперь, благодаря гениальному замечанию Дэйзи, способ, который подходил под характер Оливии во всех отношениях.

– Отлично, Дэйзи! – поздравила ее Фиона. – Рассуждаешь очень логично. Возможно, она решила воспользоваться этим методом, как ты говоришь, из-за необходимости, чтобы ни к чему не прикасаться.

Но вместо того, чтобы обрадоваться, Дэйзи помрачнела.

– Правда, есть один момент… подержишь, ты не против? – попросила она и протянула надкушенный нектарин Сью, которая, судя по гримасе, как раз явно была против.

Вытерев руки, Дэйзи достала телефон.

– Оливия добавила меня в друзья в соцсетях, когда увидела мою модель косы. Просто из любопытства я проверила ее посты в даты всех пожаров. В эти дни ее не было в городе. У нее есть алиби.

Фиона и Сью подошли поближе, и Дэйзи пролистала фотографии, показывая все посты по очереди. На каждом снимке Оливия сидела в шикарных барах с гламурными подругами в коротких платьях, с напитками в руках и какими-то закусками.

– В ночь смерти Малкольма она проводила вечер в Бате с подругами. Когда подожгли домик Битси, она была в отеле в Котсуолдсе, а когда подошла очередь Брэдли – в Лондоне.

Фиона увеличила один из снимков:

– А я-то думала, им денег не хватает.

Сью неодобрительно поцокала языком.

– Дорогое удовольствие. Неудивительно, что у них проблемы с деньгами. Но, что важнее, посты в социальных сетях можно подделать, так ведь? Можно самостоятельно добавить метку времени и места. Оливия могла выложить эти фотографии специально, чтобы все решили, что она там, пока сама поджигала дома.

– Все ее подруги выложили одинаковые фотографии. – Дэйзи показала им странички других девушек. – Едва ли она смогла бы заставить их всех участвовать в обмане, разве что они тоже замешаны в преступлениях.

– Но я думала, что она гермофоб, – возразила Сью. – А тут смотрите, держит в руках бокал, к которому прикасался какой-нибудь официант или бармен.

– Может, рестораны или отели ее не пугают, там регулярно убираются, а персонал строго следит за гигиеной, – предположила Дэйзи.

– Или это тоже фарс. Кто знает? – пожала плечами Сью.

– Это уже неважно. Все места слишком далеко, дрон не долетит, – заметила Дэйзи.

– Но ей не обязательно находиться в месте запуска дрона. – Фиона чувствовала, как нектариновый сок стекает по руке. Не обратив на это внимания, она продолжила: – По словам Найджела и Кена, модернизированный дрон мог самостоятельно пролететь по заранее заданному курсу в заранее установленную дату и время. Ей не требовалось находиться рядом. Она могла все подготовить, настроить, а потом оставить в саду за гаражом и уехать развлекаться. Или, если Оливия не хотела, чтобы Энтони об этом знал, она могла спрятать дрон, скажем, в чаще леса. Поставить таймер, и дрон глубокой ночью сам бы взлетел и все сделал – и вернулся обратно. А потом она бы его забрала.

– А как насчет огнемета? – спросила Сью.

– Думаю, и это можно настроить автоматически, – заметила Фиона. – Не исключено, что в ту же секунду, как дрон завис в правильном положении и на нужной высоте, огнемет активировался – с инженерными навыками Оливии это не проблема.

– Но если все автоматизировано, то преступником может оказаться любой из наших подозреваемых, – указала Сью.

Фиона попыталась что-то возразить, но рот ее открывался и закрывался, как у золотой рыбки. Возможности современных технологий изменили всю картину преступления. Его спланировали настолько тщательно и заранее, что преступник мог находиться в нескольких километрах от пожара, выпивая с друзьями или, что вероятнее, лежа в кровати. Ему не обязательно было приезжать на косу, и, если уж на то пошло, даже в город или в округу. Мощный дрон мог выполнить всю грязную работу за него. Безликий исполнитель приказов убийцы. Не совсем терминатор, что-то менее сложное, вроде роботов из рекламы семидесятых годов.

Фиона мысленно пробежалась по всем фактам.

– Хорошо, на мой взгляд, Оливия самый вероятный кандидат, она по-прежнему первая в списке. Как-то слишком удобно, что ее не было в городе во время каждого пожара. Но, как ты правильно заметила, с этими технологиями преступление мог совершить кто угодно, где бы он ни находился. Традиционный вопрос «где вы были в ночь убийства» уже не актуален. Неважно, как близко подозреваемый находился от места преступления. Но одно можно сказать наверняка: мы знаем, как он это сделал. Мы вычислили метод. А раз мы знаем метод, то преступника можно поймать.

– И что ты предлагаешь? – спросила Сью.

– Думаю, пришло время рассказать все, что мы узнали, детективу Финчер и сержанту Томасу.

Дэйзи и Сью кивнули.

Фиона набрала номер.

Звонок сразу же ушел на голосовую почту.

Глава 65

Пока Фиона говорила, детектив Финчер не отводила взгляда от модели Дэйзи, а сержант Томас занял уже привычное место у двери, жуя жвачку и сложив мускулистые руки на груди, словно он был охранником какой-нибудь не очень крупной шишки. «Модный коп и неопрятный коп», как назвал их Энтони Оуэнс, потому что инспектор всегда была одета безукоризненно, а ее старший коллега предпочитал повседневную спортивную одежду, еще и поношенную. Сегодня детектив Финчер появилась в свободной белой блузке, резко контрастирующей с ее кожей, в брюках в тон и балетках. Сержант Томас выбрал разные и не очень сочетающиеся бренды спортивной одежды: майка от «Адидас», хлопковые штаны от «Найк», пузырящиеся на коленях, и потертые кеды «Конверс».

Детективы не произнесли ни слова. И молчали уже сорок минут, терпеливо слушая рассказ. Фиона, используя модель в качестве наглядной демонстрации, изложила все выводы, к которым пришли подруги: что пожары устраивали при помощи дрона и что, вероятно, преступник находился даже не рядом.

Фиона закончила, а детектив Финчер по-прежнему молчала. Она стояла неподвижно и тяжело вздыхала. Фиона не могла понять, рассержена ли женщина, расстроена, разочарована или просто считает всю их теорию полным бредом.

Наконец детектив сделала глубокий вдох.

– Этот тип всех нас провел. Никаких улик, никаких свидетельств с камер видеонаблюдения, пустой пляж в момент пожара. Все это казалось невозможным. Как же мы это упустили? Дрон, подумать только!

– Возможно, это из-за того, что у вас не было модели, – заметила Сью.

– Что? – озадаченно переспросила детектив Финчер.

– Мы пришли к такому выводу вовсе не путем дедукции, – попыталась пояснить Фиона. – Идея появилась случайно: между домиками на модель Дэйзи уронили фруктовый лед, и муха полетела за ним. Если б не этот случай, вряд ли я бы подумала о дроне.

Детектив Финчер улыбнулась, возможно испытывая капельку облегчения из-за того, что пожилым дамам повезло лишь благодаря счастливой случайности, а они с сержантом Томасом своих способностей не утратили.

– Кто еще знает о вашей теории с дронами? – спросил сержант Томас.

– Никто, только мы, – отозвалась Сью.

– Но вы говорили с Гейл о самодельном огнемете, а с Кеном и Найджелом о дронах, – заметила детектив.

– В общих чертах, – сообщила Фиона. – Пожары на косе мы никак не упоминали.

Полицейские переглянулись.

– Хорошо, нам надо поговорить со всеми прямо сейчас. Убедиться, что они не станут никому ничего рассказывать.

– Зачем? – не поняла Фиона.

– Чтобы убийца не догадался, что мы разгадали его метод. То же самое касается и вас троих: никому об этом не говорите. Это может помешать моей задумке.

– А что вы придумали? – спросила Сью.

– Как вы нам верно сообщили, единственный способ обнаружить дрон – это использовать правильное оборудование. Я предлагаю установить специальный радар, который сможет засечь дрон до того, как тот приблизится к пляжным домикам, заблокировать его сигнал, помешать устроить новый поджог и отследить источник – то есть самого преступника.

Фиона и Сью улыбнулись. Детектив Финчер не только отнеслась к их теории серьезно, но и предложила план, который поможет остановить пожары и поймать убийцу.

Дэйзи не улыбалась; она подняла руку:

– А что, если преступник задаст программу полета заранее? И тогда не получится отследить сигнал, его просто не будет. Убийца может делать все без пульта управления. А мы так никогда и не узнаем, кто стоит за всем этим.

Детектив Финчер потерла подбородок:

– Возможно.

– Очень сомневаюсь, что он запрограммировал дрон. – Все повернулись к сержанту Томасу, который, отлепившись от стены, сделал несколько шагов вперед. – Нужно всецело полагаться на точность программы полета. Дрон должен пролететь между двумя пляжными домиками в проход меньше метра шириной. Если он отклонится на сантиметр-два, ошибку уже не исправить.

– А что, если у дрона стоит датчик обнаружения препятствий? – спросила Дэйзи. – Чтобы он ни во что не врезался?

– Такая вероятность существует, но что, если ситуация изменится или если произойдет нечто неожиданное? Преступник не может позволить себе ошибку или положиться на случай. Говорю вам, если поджоги устраивают с помощью дрона, я на девяносто девять процентов уверен, что им кто-то управляет лично.

Это была самая длинная речь, которую они когда-либо слышали от сержанта Томаса. И очень разумная. Стал бы кто-то рисковать и отправлять дрон на автопилоте, когда столько всего может пойти не так? Когда ставки столь высоки? Не говоря уж о пределах допустимой погрешности.

– Согласна, – поддержала его детектив Финчер. – Тот, кто все это устроил, держал бы ситуацию под контролем, чтобы в случае необходимости импровизировать. Но мы должны изучить все возможности. Поговорим с начальством, посмотрим, смогут ли нам выделить бюджет на установку радиолокационной системы для дронов.

Сержант Томас цинично хмыкнул:

– Они на такое не пойдут. Только если мы отследим продажи всех дронов и любых деталей, из которых можно собрать самодельный огнемет.

– Будет весело, – добавила Финчер. – Еще и всех зарегистрированных пилотов дронов проверять придется.

Фиона им не завидовала: задача предстояла утомительная.

– Но это же долго. За это время преступник может нанести новый удар.

Финчер оживилась:

– Именно этот аргумент я и приведу, чтобы мне как можно скорее разрешили установить эту систему. Необходимо защитить жизни людей и их имущество – но и следовать правилам. И начнем мы с дрона, который купила Оливия Оуэнс.

Глава 66

Детектив Финчер получила свой бюджет.

Систему противодействия дронам, как ее официально назвали, разместили в засекреченном месте. Детектив не могла сказать, где именно, но Фионе удалось выведать некоторые подробности. Где-то в Крайстчерче остановился фургончик, якобы доставка из магазина. Пара техников в комбинезонах пронесли ящики без опознавательных знаков в здание и разместили на крыше. Случайные прохожие могли подумать, что кто-то устанавливает солнечные батареи или новый паровой котел. Оборудование на плоской крыше скрылось за высоким парапетом. Его наладили, запустили, и все было готово к поимке дрона-убийцы, как его теперь называли.

Вся операция хранилась в тайне. Тишина в эфире для радара. Если бы убийца заподозрил, что за ним следят, он бы затаился. Но детектив Финчер не смогла удержаться и сообщила о некоторых особенностях системы. Радиус действия составлял шестнадцать километров, благодаря чему полицейские смогли разместить ее в нескольких километрах от косы, очень удачно. Если б разместили ближе – пошли бы разговоры, и тогда убийца точно бы что-то пронюхал, а рисковать они не могли. Небо теперь находилось под наблюдением, за ним круглосуточно следили смены техников в диспетчерской, далеко в промышленной зоне Сомерфорда.

Когда в благотворительном магазинчике не осталось покупателей, Фиона пересказала все, что узнала, Дэйзи и Сью.

– Оборудование запущено и работает, в полицию тут же поступит сигнал о любом дроне, который пролетит в радиусе трех километров от косы. Они отследят его сигнал, и хозяина будет ждать сюрприз. А если дрон подлетит к косе слишком близко, его собьют и уничтожат до того, как тот успеет причинить какой-либо вред.

– А что, если это все же запрограммированный дрон? – спросила Сью. – Как они его отследят без сигнала?

– Они и это учли, – сообщила Фиона. – Если дрон запрограммировали, то у него почти наверняка будет и программа возвращения домой.

– Это как? – не поняла Дэйзи.

– Такая функция безопасности срабатывает, если у дрона возникает проблема. Никто не хочет, чтобы дорогое оборудование улетело в синие дали. При первых признаках неисправности или внештатных ситуациях программа отправляет дрон туда, откуда он прибыл. Подрядчик сообщил, что они могут вывести дрон из строя и тогда программа сработает и отправит его обратно. Полиция за ним проследит. Будем надеяться, в какой-то момент убийца вернется за ним. Во всяком случае, таков план.

Казалось, все готово для идеальной операции – кроме одного. Фиону мучило тянущее подозрение, что инспектор Финчер и сержант Томас допустили ошибку. Возможно, не совсем ошибку, но они все больше загоняли себя в угол полицейских правил (больше походило на какое-нибудь шоу на «Радио Четыре», где публика расспрашивала милого-доброго полицейского про методы полиции). Но в данном случае дело было в том, что Фиона сообщила полиции о дроне, который купила Оливия Оуэнс. Детективам придется проверить эту зацепку и допросить женщину.

Инспектор Финчер и сержант Томас решили зайти к ней домой для «дружеской беседы», а не приглашать на официальный допрос вместе с неизбежными формальностями. Им прежде всего требовалось установить, какой дрон она купила, а уже потом бросаться обвинениями, так как воспоминания Кена и Найджела о покупке были несколько обрывочными.

Оливия подтвердила, что действительно купила дрон, и с гордостью его показала: небольшой, размером с контейнер для сэндвичей, чисто для развлечения, с камерой и четырьмя маленькими пропеллерами. Не совсем игрушка, но и летающим дроном-убийцей не назовешь, и уж точно лицензия пилота на него не требовалась. Управлялся он при помощи простого приложения в телефоне, мог летать в течение пятнадцати минут и не дальше ста пятидесяти метров. Выдерживал только собственный вес и ни на что злодейское способен не был – разве что раздражать соседей. Детектив Финчер и сержант Томас ушли, убедившись, что убийца с дронами не Оливия Оуэнс.

Фиона понятия не имела, являлась ли Оливия убийцей или нет. Хотя на самом деле не так: она была их подозреваемой номер один. Но что Фиона действительно знала, так это что Оливия умна. Она могла каким-то образом скрыть покупку модернизированного дрона и пульта управления и просто заплатить наличными, а потом обеспечитть себе надежное алиби на каждый случай поджога. Если она заранее программировала полеты дрона (хотя сержант Томас считал это крайне маловероятным), тот мог выполнять команды, пока она развлекалась с подругами в другой части страны. Но ей также хватило ума догадаться, что полиция это выяснит и придет к ней с проверкой. Поэтому она заморочилась и купила простой дрон, обманку, чтобы сбить их со следа. Но у Оливии была и другая причина для подобной покупки, поважнее – возможно, главная: она вполне могла купить безобидный маленький дрон, чтобы тот послужил системой раннего оповещения и предупредил о грозящей опасности. Если она знала, как работает полиция, то не могла не догадаться, что они отследят все недавние покупки дронов, включая и ее. И в ту секунду, когда полицейские постучались к ней в дом, она поняла, что ее метод раскрыт и продолжать поджоги нельзя. Надежная система оповещения, невольно предоставленная самой полицией.

Именно это и произошло.

Поджоги прекратились.

Глава 67

Летние школьные каникулы внезапно закончились, а вместе с ними и вечные пробки из машин, ищущих, где припарковаться у пляжа. Больше никаких верениц бездельничающих детишек, капающих мороженым на футболки, которых тянули за собой измученные родители – уставшие еще до того, как ступили на горячий песок.

Теперь их место заняли новые процессии: отдохнувшие и загоревшие малыши спешили в первый класс, в болтающейся на них школьной форме, купленной на вырост. За руку их держали взволнованные родители, провожая в первый учебный день. Некоторые дети были вне себя от восторга, что идут в школу, в них кипела энергия, точно у выпрыгивающих чертиков из табакерки, и сами они подпрыгивали от радости, будто резиновые мячики. Другие же безутешно рыдали. Горячие слезы текли по раскрасневшимся лицам, и маленькие страдальцы изо всех сил цеплялись за руки родителей. Фиона им очень сочувствовала. Она помнила свой первый день в школе, и даже спустя столько лет воспоминание было травмирующим. То ужасное чувство, когда тебя забирают из твоего уютного, любящего мира, вызвало шок, как от погружения в ледяное озеро.

К концу сентября солнце не утратило своей власти, по-прежнему нагревая ртутные столбики термометров. Оно не прекращало безжалостной атаки, превращая поилки для птиц в пыльные чаши, а плоские крыши – в проседающие липкие ямы, но при этом запрет на использование шлангов все еще действовал.

Фиона проверила сообщения в телефоне; это уже переросло в навязчивую привычку. Она практически не отрывала взгляда от экрана, надеясь увидеть хоть какой-то намек на то, что атаку дрона обнаружили, предотвратили, а виновника привлекли к ответственности. Но телефон молчал. С тех пор как подругам впервые пришла идея о том, что преступник использовал дрон, не случилось ровным счетом ничего.

Конечно, было немало ложных тревог: любители и отдыхающие запускали дроны над косой или рядом с ней. Но устройства скорее напоминали летающие камеры, которые снимали пейзажи и нетронутые пляжи под сияющим солнцем у сверкающих волн – ничего зловещего. Ночью тожже ничего не происходило. Никто не летал, ничего не поджигал и, конечно, не устраивал на косе горящий ад.

Фиона не могла избавиться от мысли, что убийцу предупредили и он отступил. Полиция расспросила про дрон только одну подозреваемую, Оливию Оуэнс, – кроме нее было некому. Никто больше не знал, что полиция ищет подходящие модели дронов. Фиона не могла понять, почему детективы не задержали Оливию и не пришли с обыском. Не то чтобы та могла хранить дрона-убийцу в доме, она была не так глупа – и такую покупку точно не смогли бы отследить. Возможно, в этом и была причина – им не хватало доказательств.

Внезапно пришло сообщение от Неравнодушной Сью. Самое странное сообщение, которое Фиона когда-либо получала:

«Когда придешь в магазин, веди себя естественно».

Фионе это не понравилось. Когда кто-то просит вести себя естественно, ничего хорошего не жди. Она написала в ответ:

«Почему? Что случилось?»

«Ничего. Просто, когда зайдешь, будь собой».

Звон в ушах Фионы стал просто нестерпимым. Какое-то время она жила без него, но сейчас звук был такой, словно ребенок фальшиво, но громко дудел ей в ухо. Фиона бросилась вперед по тротуару, боясь, что в эту самую минуту Сью под дулом пистолета вытаскивает деньги из кассы – не то чтобы в это время их там было много. В принципе, так как магазинчик был благотворительным, денег в кассе было мало в любое время суток. Да и потом, какие воры при ограблении позволят отправлять сообщения?

Чтобы не рисковать, Фиона, заметив у обочины толстую палку, схватила ее, как импровизированное оружие. Саймон Ле Бон подпрыгивал, вставая на задние лапки, думая, что палка предназначалась ему. Хотя, судя по размерам, он едва ли смог бы ее поднять – не говоря о том, что в его маленькую пасть она бы просто не поместилась.

Ворвавшись в магазин с поднятым наготове оружием, Фиона ожидала увидеть Сью, привязанную к стулу, и не очень умных преступников, тычущих пистолетом ей в лицо и выносящих из магазина горы подержанных вещей в надежде получить за них сотни фунтов.

Но ничего такого не происходило. Хотя то, что она увидела, выглядело столь же тревожным и странным. Сью, которая обычно не приходила раньше Фионы, стояла за прилавком, широко расставив руки на поверхности. Она фальшиво улыбнулась, будто ее место занял инопланетянин, притворяющийся человеком.

– О, привет, Фиона. Какое чудесное утро. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь. – Для того, кто советовал ей вести себя естественно, поведение Сью граничило с подозрительным.

Фиона молча замерла, гадая, что, собственно, происходит. Тут она заметила, как Сью беззвучно произносит: «Веди себя естественно», широко раскрыв глаза и умоляюще глядя на нее.

Фиона постаралась сделать все возможное:

– Привет, Сью. На улице снова солнце.

– Да, точно. Еще один прекрасный день. Пожалуй, позже я захочу прогуляться по набережной.

Почему она говорит как Корзинщик? Сью, двигаясь несколько напряженно, вышла из-за кассы, взглядом указав на кладовую:

– Пойдем поставим воду и насладимся чаем.

Фиона прошла за подругой. Ей не терпелось узнать, в чем же дело. Плотно закрыв за собой дверь, она рявкнула:

– Что, черт возьми, происходит?!

Сью прижала палец к губам, умоляя ее замолчать.

– Говори тише, или она услышит!

Фиона понизила голос до шепота, испугавшись, что подруга присоединилась к сторонникам теории заговора и теперь будет носить шапочку из фольги:

– Кто услышит?

– Мэри, – прошипела Сью.

– Мэри? – удивилась Фиона.

– Да, Мэри. Ты ее знаешь, скорбящая посетительница. Она нас слушает.

Неужели Сью, ее сообразительная и проницательная подруга, слетела с катушек?

– Ты хорошо себя чувствуешь? Не ударялась головой – или снова ела «Стилтон» на ночь?

При виде разочарованного выражения лица Сью Фиона почувствовала себя виноватой.

Все еще говоря шепотом, Сью быстро затараторила:

– Нет, я не ела сыр на ночь. Просто послушай меня. Ты же помнишь коробку, которую принесла та скорбящая, Мэри?

Фиона кивнула:

– Она стоит за прилавком.

– Так вот, на днях я заметила, что скотч отклеился, и ничего не могла с собой поделать. Ты же знаешь, как я отношусь к новым пожертвованиям, – ну они не совсем новые, но ты понимаешь, о чем я. Поэтому сегодня пришла пораньше. Я ничего не трогала, потому что ты не дала разрешения разбирать вещи, просто хотела заглянуть внутрь. И тогда я его увидела.

– Кого увидела?

– Подслушивающее устройство. Жучок.

Фиона правильно расслышала? Жучок? Зачем кому-то подслушивать, о чем они говорят?

Глава 68

– Ты уверена? – спросила Фиона. – Может, это просто старая электроника, которая осталась от дедушки, и она решила ее пожертвовать.

Сью достала телефон и показала ей на экране фотографию содержимого коробки Мэри. Мешанина из старой обуви, галстуков, запонок, книг об автомобилях, ракетки для настольного тенниса и другой всякой всячины.

– Я ничего не вижу, – произнесла Фиона.

Сью увеличила снимок. В углу лежал непонятный черный предмет, чуть больше коробка спичек, и будто специально был прижат к маленькой дырке в картоне. Сверху предмета тянулся провод, ведущий к другой черной коробочке, побольше, размером с фляжку.

– Так не разглядеть. Это может быть что угодно, – заметила Фиона.

– Нет. Я шпионское оборудование знаю. У меня дома каталог есть, и мне нравится еголистать. Очень успокаивает. Так что я все изделия выучила наизусть и уж точно узнаю электронный жучок, если увижу. – Она перелистнула фотографию на скриншот интернет-страницы своего шпионского каталога: – Вот эта модель. Точно такая же.

Фиона всмотрелась в изображение еще одной невзрачной черной коробочки.

– Ну да, выглядит похоже, но это простой черный коробок. Он может оказаться чем угодно.

– Не совсем. У подслушивающих устройств нет логотипов, маркировок и серийных номеров. Они должны быть совершенно безликими, как тот, что в картонной коробке.

– Не доставая его, сложно понять, – заметила Фиона.

– Нет-нет! – запаниковала Сью. – Нельзя его двигать! Она услышит шум и поймет, что жучок обнаружили!

– Но откуда ты знаешь, что это жучок?

Сью снова открыла фотографию на телефоне:

– Ты посмотри, где он лежит. Под всей кучей вещей, прижатый к маленькой дырочке в картоне. Это не совпадение. В каталоге советуют ставить жучки так, чтобы микрофон не был прикрыт. А та, другая коробочка, к которой ведет провод, – аккумуляторная батарея. – Сью снова показала Фионе онлайн-каталог товаров и прокрутила страницу до раздела под заголовком «Сопутствующие товары». Подслушивающее устройство рекламировалось вместе с коробочкой покрупнее, аккумуляторной батареей тех же размеров, что лежала в картонной коробке с пожертвованиями. – Батареи этого жучка хватит только на сто часов, но если подключить его к аккумулятору, она может работать гораздо дольше.

Фиона моментально побледнела. Она тяжело сглотнула.

– Насколько дольше?

Сью пожала плечами.

– Не знаю. Конкретно эта модель активируется только при звуках голоса, чтобы сберечь энергию, и записывает, только если рядом раздаются звуки, так что точно не скажешь. Но, может, недели две-три. А что?

Фиона вздохнула:

– Потому что Мэри, кем бы она ни была, приходила сюда после того, как оставила коробку. Сказала, что хочет забрать, с чем не хочет расставаться. А что, если она приходила не за этим? Что, если она приходила…

– Поменять аккумулятор. Много раз заходила?

Фиона потерла виски.

– Пару раз точно.

– И с каким временным промежутком?

– Не помню, но точно была два раза с тех пор, как оставила коробку.

Глаза Сью расширились от возмущения:

– Примерно подходит! Она приезжала менять аккумулятор. Но зачем ей слушать наши разговоры? Ты хотя бы знаешь, кто она и откуда?

Фиона покачала головой:

– Нет. Понятия не имею ни какая у нее фамилия, ни даже настоящее имя Мэри или нет. Но я точно знаю, что, как только мы заговорили про дроны, поджоги прекратились. И говорили мы прямо здесь, в магазине. Рассказали обо всем детективу Финчер и сержанту Томасу. Она могла все услышать.

– Думаешь, она и есть поджигатель?

– А зачем еще ей оставлять в нашем магазине жучок?

– Очень похоже на Софи Хэйверфорд. Она бы так сделала, чтобы следить за нами.

– Софи считает нас ниже себя и не стала бы спускаться со своего пьедестала. Но по косе мог пройти слух, что мы расследуем убийство Малкольма Крэйни, и преступник, узнав об этом, решил поставить прослушку для подстраховки. И следить, как близко мы к нему подберемся. Ну то есть полицию он же прослушать не сможет, а нас – пожалуйста. Поджоги прекратились в тот же миг, когда мы разгадали его метод.

– Или ему к тому моменту уже надоело. Он сжег дома всех, кому, по его мнению, они достались просто так, и был вполне доволен.

– Возможно.

Какое-то время они стояли молча, и осознание медленно проникало в них, как яд. Преступник вторгся в их безопасный уютный уголок и слушал каждое их слово. Но помимо нарушения права на частную жизнь у дам имелись проблемы и побольше. Эта Мэри знала о них все, получала подробные отчеты о расследовании, а они о ней не знали ничего, только то, что она была хорошей актрисой и чрезвычайно убедительно играла роль скорбящей внучки. Даже ребенка в магазин привозила, для правдоподобности спектакля. И это сработало. Фиона сочувствовала бедной женщине, даже хотела обнять и дать ей выплакаться.

Она попыталась вспомнить лицо посетительницы, но это оказалось нелегко: Мэри старалась выглядеть как можно более непримечательно и безлико, спрятавшись за огромными очками и шляпой, плотно надвинутой на лоб. Она могла быть кем угодно и к тому же для удобства всегда надевала перчатки, чтобы не оставить нигде отпечатков пальцев. Едва ли полиция обнаружит в коробке подходящие для проверки образцы ДНК. Вероятно, вещи были даже не ее, и если б полиция их проверила, то вышла бы на ни в чем не виновного человека, который, возможно, просто устроил распродажу.

Отвращение, появившееся вместе с осознанием, что их обманули, посылало нервные импульсы в мозг Фионы. Изумление, охватившее ее пару минут назад, превратилось в жгучую ярость. Страх перерос в энергию и неудержимую движущую силу. Неважно как, но эту Мэри они поймают.

– Как она слушает наши разговоры? – спросила Фиона. – Каждый раз скачивает их, когда приходит менять аккумулятор?

Сью покопалась на сайте:

– Тут написано, что конкретно этот жучок соединяется с телефоном. Все передается сразу. Когда жучок включается, он отправляет уведомление на телефон. Судя по зеленому огоньку на аккумуляторе, заряд на нем еще есть. Она слушает прямо сейчас. Надо отнести жучок Фрейе, может, она сможет отследить номер телефона, к которому он подключен.

Фиона покачала головой:

– Нет. Если Мэри достаточно умна, то уж точно догадалась использовать одноразовый телефон, который никак не отследить и который к ней не приведет. И, как ты сказала, мы не можем рисковать и двигать устройство. Тогда она отключит телефон и мы никогда не найдем ее. Надо сделать вид, будто все идет как прежде. Чтобы она думала, что ничего не изменилось.

– А что потом? – спросила Сью.

Фиона промолчала. Обе чувствовали себя в кладовке словно в ловушке и боялись выйти.

– Да брось, это смешно. Мы не можем сидеть тут весь день! – заметила Сью.

– Ты права. Постараемся вести себя естественно.

– И все? А она будет дальше подслушивать наши разговоры?

– Именно. Но мы сделаем кое-что еще. Погоди-ка… – Фиона вышла из кладовой, закрыв за собой дверь, и через мгновение вернулась с потрепанной картой от Картографического сообщества Великобритании, которую недавно принесли в качестве пожертвования, но она-то точно не залежится. Картографическое сообщество выпускало карты, которые являлись бумажным воплощением истинно английской выдержки и твердости духа: они были очень надежными и крайне точными и поэтому спросом пользовались даже те, которые были выпущены несколько лет назад. На розовой обложке простым шрифтом было указано, что это серия «Лендренджер»-195 в масштабе 1:50 000.

– Как у тебя с чтением карт? – спросила Фиона.

Глава 69

Допив чай, Фиона аккуратно поставила чашку на блюдце. Сидевший напротив Маркус, владелец ресторана «Прилив», быстро улыбнулся ей, едва задействовав лицевые мускулы.

Хотя день клонился к вечеру, солнце еще румянило щеки Фионы. На косе было полно дошкольников, их родителей и пенсионеров, которые бродили по кромке воды или плавали на ярких надувных матрасах, кругах и прочих приспособлениях, наслаждаясь по-летнему теплой осенью. Саймон Ле Бон сидел в тенечке под столом, привязанный к одной из его ножек, и время от времени вытягивался, пытаясь поймать упавшие на дощатый пол кусочки еды.

Фиона вытащила из сумки кошелек.

– Все в порядке, Фиона, это за счет заведения, – сказал Маркус.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Не стоит.

Она закрыла блокнот и похлопала по обложке:

– Спасибо вам большое. Очень пригодится для моей задумки.

– Рад помочь.

Фиона, поднявшись на ноги, помахала записной книжкой:

– Пожалуй, мне лучше поскорее вернуться в магазин.

– Дайте знать, если понадобится что-то еще.

– Конечно. – Она посмотрела вслед Маркусу, который скрылся в ресторане, затем на часы и поняла, что потеряла счет времени. Теперь уже никакой неспешной прогулки по дорожке в лесу – она должна вернуться до закрытия.

На косе стоял туристический поезд, и целая очередь из молодых семей с колясками и сумками-холодильниками выстроилась перед ним. Фиона бросилась к нему по песку. Возможно, это последний поезд за день.

Но ее остановило появившееся круглое бородатое лицо с широкой улыбкой: перед ней вырос Стив со станции береговой охраны. За руку он держал хорошенькую светловолосую девочку. Мужчина все еще был в рабочей форме, с закатанными до колен штанами, и у обоих были мокрые ноги.

– Привет, Фиона! Какой приятный сюрприз. Это моя внучка Дина.

Неловко дернувшись, девочка произнесла тихое:

– Здравствуйте.

– Что ж, приятно познакомиться, Дина.

– Мы гребли настоящим веслом, – похвасталась девочка. – В море.

– Как я слышала, лучше места не найти. – Фиона посмотрела за них, на медленно заполняющийся поезд. Она всегда старалась быть вежливой, и сейчас ей предстояло завершить беседу с ловкостью опытного дипломата.

– Дине здесь нравится, – сказал Стив. – Берил вернулась на станцию, но скоро спустится, когда закончится ее смена.

– А мы возьмем мороженое, дедушка? – широко улыбнулась девочка.

– Конечно.

– Я хочу два шарика, – заявила Дина.

– Только если будешь хорошо себя вести. Присоединяйтесь к нам, Фиона.

– Я бы с удовольствием, но…

– Можно погладить вашу собачку? – Дина, высвободив руку, присела на корточки.

– Да, конечно. Он очень смирный.

Точно по команде Саймон Ле Бон продемонстрировал свой образ милого песика и принялся облизывать лицо Дины.

– Ой, щекотно! – в восторге взвизгнула она. – Это щенок?

– Ну, Саймону Ле Бону шесть лет, но он похож на щенка – мы его к лету подстригли.

– Ему тоже можно поплавать с нами, – предложила Дина.

– Да, отличная идея. Но мне пора возвращаться, а то друзья будут волноваться. Вот что, давайте, когда я в следующий раз буду проходить мимо станции береговой охраны, ты сможешь с ним как следует поиграть.

Дина запрыгала от радости:

– И я смогу с ним погулять?

– Конечно!

Они помахали ей на прощание, и Фиона заспешила к поезду. К тому времени, когда она добралась до него, очередь рассосалась, но все места оказались заняты. Она прошла вдоль вагончиков, но на каждую лавочку плотно втиснулись разгоряченные усталые тела, а на лицах читалось явное облегчение. Дети сидели на коленях родителей, и свободного пространства не осталось ни дюйма. Фиона дошла до кабинки водителя, и стало ясно, что сегодня она никуда не поедет.

Водитель, кудрявая веселая женщина, высунула голову и помахала ей:

– Впереди есть немного места! Если вы не против ехать рядом.

Фиона улыбнулась:

– Я с радостью. – Она села рядом с женщиной, и Саймон Ле Бон вскочил к ней на колени. – Спасибо вам.

– Да не за что. У вас был такой взгляд.

– Какой?

– «Я-не-могу-даже-представить-дорогу-до-парковки», – улыбнулась женщина. – Видела такой миллион раз. Прогулка до косы прекрасна, но обратный путь может показаться слишком длинным. – Она запустила двигатель. На удивление механизмов и рычажков оказалось больше, чем ожидала Фиона.

– Вы ездите на нем каждый день? – спросила она, пока они, виляя и громыхая, катились вперед, постепенно набирая скорость.

– Нет-нет. Не весь рабочий день. Я тут уже больше пятнадцати лет. Лучшая работа в мире! Вы только посмотрите на этот вид.

Поезд огибал серебристую лагуну рядом с бухтой; от шума двигателя птицы срывались с насестов, точно фейерверк, и Саймон Ле Бон рычал им вслед. Фиона тряслась и подпрыгивала на не совсем удобном сиденье.

– Господи, тут нужна крепкая спина!

– Да уж, и хороший спортивный бюстгальтер. С такой подвеской грудь ох как подскакивает.

У Фионы появилось нехорошее ощущение в желудке, и с трясущимся сиденьем это было не связано, как и с тем, что кому-то нужно носить спортивный бюстгальтер весь день. Это было то самое чувство, которое испытываешь при мысли, что оставил включенным дома газ. Подруги допустили оплошность. Сидя в туристическом поезде, она поняла, что они не расспросили ни одного из водителей. Но Фиона успокаивала себя тем, что, возможно, за них это сделала полиция. Только проблема была не в этом: они, детективы, упустили людей, которые могли обладать ценной информацией.

– Скажите, а вы были за рулем в день, когда сгорел домик Малкольма?

– Нет, к счастью, не я, но мне все рассказали. Какая ужасная история. И все эти пожары. Говорю вам, здесь не будет как прежде. Многие владельцы домиков решили не возвращаться и продать свои дома. Сейчас несколько домиков тоже выставлены на продажу. Но я так рада, что пожары хотя бы прекратились! Постучим по дереву. – Женщина поискала что-то деревянное в кабине, не нашла – и постучала себя по макушке.

– А вы были знакомы с Малкольмом?

Водитель переключила передачу.

– О да, все знали Малкольма. Эксцентричный, не такой, как все. С характером.

То же самое Фиона слышала и от остальных. Узнает ли она что-то новое?

– А были те, кто его не любил?

– Если и были, то я о них не слышала – но до меня в целом слухи не долетают. Я же вожу в основном отдыхающих, туристов. Владельцы домиков поездом редко пользуются.

– А как думаете, поджигатель живет на косе или он чужак?

– Ой, даже представить не могу. Но я точно знаю, что им тут, на косе, нравится, чтобы все было как полагается, а Малкольм был не таким. Как думаете, владельцы домиков смирились, что их старый зеленый поезд заменили этим новым, белым? Не думаю. Тогда все тут переругались, но все же изменения были неизбежны. Старый поезд постоянно ломался, а какой тогда вообще в нем смысл? Это же не здешним жителям приходилось мириться с целой толпой возмущенных родителей, застрявших на полдороге. Вы знали, что раньше на поезде было нарисовано лицо, пока они не подняли шум? И пришлось закрасить.

– Да, об этом я слышала, – ответила Фиона. – А Малкольм когда-нибудь ездил на поезде?

– Господи, нет. Он ездил на велосипеде. Никогда не мог позволить себе оплатить проезд. Хотя я помню, что, когда только пришла, как-то подвозила его ребенка.

Фиона чуть не выпала из кабины.

– Вы имеете в виду сына Малкольма?

– Сына? Нет. У Малкольма не было сына. Зато была дочь. Я ее только раз видела. Сообразительная малышка, очень любопытная. Сидела здесь со мной, в кабинке. Хотела узнать, для чего нужна каждая кнопка и прибор, как работает двигатель. Все время задавала вопросы. Кажется, она один-единственный раз навещала Малкольма. Он привел ее сюда и попросил довезти до парковки, где ее ждала мама. Они с Малкольмом не хотели видеться, поэтому я взяла ее с собой. Больше я девочку и не видела.

Дрожащими руками Фиона достала из сумки блокнот.

– Можете вспомнить, как ее зовут? Где она живет?

– Ох, это давно было. Голова уже не та. Понятия не имею, откуда она. Не местная, это точно. Как же ее звали? Может, Мэгги, Мэйси…

– Мэри?

– Мэри – точно! Ее звали Мэри.

Фиона вцепилась в сиденье, чтобы удержаться, и чуть не проткнула ногтями искусственную кожу, мысленно призывая поезд ехать быстрее.

Глава 70

Фиона стояла перед дверью магазинчика «Собачкам нужен уютный дом», готовясь войти и делая глубокие и медленные вдохи. Она пыталась привести мысли в порядок и успокоить разум. Было немного сложно, учитывая новую и весьма важную информацию, занявшую собой все свободное место.

У Малкольма был не сын, а дочь. Мэри. Вопрос в том, что теперь с этой информацией делать. Каждую секунду по дороге назад Фиона могла думать только об этом. Мозг работал сверхурочно, и звон в ушах уже превратился в свист, похожий на фабричный свисток во время перерыва. Что делать? Что же ей делать? Изменила ли эта новость их планы? Нет, не совсем. Единственная разница заключалась в том, что теперь они знали, кто такая Мэри. Знали и ее мотив – вроде бы. Возможно, она хотела убить своего отца за то, что его не было рядом, или ей просто требовался его пляжный домик. Даже в обугленном состоянии дом на косе стоил целое состояние, но зачем ей убивать Битси и семью Брэдли? Фионе пришлось собраться. Она отвлеклась, потеряла концентрацию. Но надо продолжать. Тщательно придерживаться заранее продуманных планов.

Фиона открыла дверь. Дэйзи и Сью уже ушли, и ей их очень не хватало. Следуя заранее запланированному сценарию, она подошла к кассе, бросила ключи на прилавок и вытащила телефон. Звонок ушел сразу на голосовую почту Сью.

– О, привет, Сью. Простите, что не успела прийти раньше. Меня задержали. Знаю, вам с Дэйзи сегодня надо было уйти вовремя, и вы обе, наверное, уже в поезде, поэтому оставляю сообщение. Я сейчас в магазине, только что сама с поезда – с туристического, с пляжа, не настоящего. Так или иначе, спасибо, что все закрыли. Я зашла за очками и еще забрать кое-что важное. Слушайте, у меня есть хорошая новость, плохая и одна просто-таки невероятная. Плохая новость – оборудование для борьбы с дронами демонтировали два дня назад. Мне только что звонила детектив Финчер. Знаю, что вы скажете, но это было ее решение. Большая нагрузка на бюджет. Деньги закончились, а тут еще и поджоги прекратились. Но это не имеет значения, потому что у меня есть хорошие новости, просто фантастические! Я точно знаю, кто за всем этим стоит. Все записано у меня в блокноте. Думаю, вам не терпится узнать. Это кое-кто, кого мы знаем, ну или я знаю – вряд ли вы с Дэйзи с ней встречались. Это Мэри, скорбящая посетительница, которая оставила коробку с вещами своего покойного дедушки. Сейчас как раз их смотрю.

Прижав телефон плечом к уху, Фиона схватила ручку и начала ходить по магазину, переставляя вещи, намеренно игнорируя слона в комнате (или в данном случае в коробке) – в виде подслушивающего устройства и аккумулятора.

– Хм, все выглядит довольно невинно. Обувь, книги, всякая мелочь. Но вы не поверите, кто эта Мэри на самом деле. Вы просто упадете. Так или иначе, возьму коробку с собой, положу в багажник и завтра первым делом встречусь с детективом Финчер. Вот все ей и выложу. После чего, я на девяносто девять процентов уверена, она ее арестует. Потому что я только что получила несколько убедительных доказательств. Сью, мы нашли убийцу Малкольма! У нас получилось! Извини, я немного взволнована. В общем, я знаю, что следующие пару дней ты будешь без связи, но перезвони, как только получишь мое сообщение. Передавай привет Дэйзи – и обязательно сообщи ей хорошие новости.

Фиона закончила звонок, отложила телефон, затем нашла пару резиновых перчаток и перенесла коробку с пожертвованиями Мэри на заднее сиденье своего автомобиля.

Закрыв магазин, она вместе с Саймоном Ле Боном поехала домой. Бабочки в ее животе взволнованно трепетали.

Глава 71

Фиона сидела на полу своей кухни, прижавшись спиной к боковой деревянной двери, разделенной на две части. Нижняя половина была плотно закрыта, а верхняя слегка приоткрыта, ровно настолько, чтобы слышать, что происходит снаружи, но внешне дверь казалась запертой. Из этого выхода можно было попасть в переулок, к глухой стене соседнего дома, своеобразной границе. Если свернуть налево, то можно выйти к высоким воротам и передней части дома, а если направо – к саду за домом и сарайчику. Переулок был самым укромным местом, которое не просматривалось с улицы, поэтому Фиона выбрала именно эту дверь как наиболее вероятную цель.

Она посмотрела на часы: два часа тридцать три минуты. Время текло крайне медленно, и ее постоянные взгляды стрелки не ускоряли. Кажется, у нее уже развился нервный тик. Разум Фионы метался между сомнением и страхом. Может, она все поняла неправильно и это бессмысленная затея, а она сейчас как дурочка сидит на холодном полу, в ночи, одна, только с термосом чая. Саймона Ле Бона она отвезла к соседу дальше по улице – вместе с его лежанкой и коробочкой лакомств. Она подумала, будет лучше, если пса в доме не окажется, но Фиона очень скучала по нему. Без этого пушистого комочка она чувствовала себя будто без рук. К этому времени они обычно уже крепко спали и его теплое тельце грело Фиону. Но не этим вечером. Коктейль из адреналина и предвкушения не давал ей уснуть, она постоянно дергалась. Ожидание казалось невыносимым, и мысли неизбежно обращались к тому, что ее пугало.

В холодном свете дня план казался продуманным и логичным, даже амбициозным. Но именно в этот момент, глубокой ночью, затея показалась ей совершенно безрассудной. Только сейчас Фиона поняла, что, если что-то пойдет не так, она может потерять все. Фиону бросило в дрожь, ужас мешал думать. Звон в ушах становился все громче, словно ругая ее. О чем она только думала?

Следующий час, по ощущениям, тянулся вечность: секунды были равны неделям, минута – году. Время будто замерло, Фиона даже забеспокоилась, вдруг ее часы вообще остановились. Но по крайней мере, шум в ушах постепенно стихал, и она предусмотрительно заварила себе чай, чтобы продержаться эти мучительные часы – хотя его и приходилось расходовать экономно. Слишком много жидкости неизбежно привело бы к кратковременной отлучке, что было недопустимо. Она должна любой ценой сохранять бдительность и рассчитывать, безопасно ли сделать еще пару глотков. Да, пока можно. Дрожащими руками она открутила крышку маленького термоса клетчатой расцветки. Успокаивающий молочный аромат горячего сладкого чая коснулся ее ноздрей. Обычно Фиона сахар не добавляла, но подобные исключительные обстоятельства требовали исключительных мер – а если точнее, двух с половиной чайных ложек. Фиона уже собиралась налить себе глоточек, когда ее слуха достигло слабое жужжание.

Сначала она подумала, что это вернулся звон в ушах. Фиона сосредоточилась, напрягаясь, – но звук явно шел извне. Медленно и беззвучно она поставила термос обратно на пол.

Прислушалась снова – ей требовалось убедиться, что же она все-таки слышит. Ночью вокруг было полно странных необъяснимых звуков. Всякая живность, сопящая, царапающаяся, исчезала так же быстро, как и появлялась. Но этот шум был слишком монотонным. Высокий пронзительный писк, едва слышный. Это мог быть комар. Или дрон.

Сердце забилось сильнее, дыхание стало коротким и прерывистым. Фиона должна сохранять спокойствие. Ей надо быть готовой.

Наклонившись вправо, она дотянулась до массивного красного огнетушителя и схватилась за рукоять. Его порекомендовал Мартин: четырехкилограммовую порошковую модель, подходящую для тушения пожаров классов А, Б и С. Отличный универсальный вариант, который действует на множество материалов, включая дерево, бумагу, легковоспламеняющиеся жидкости и электрооборудование. Мартин, разумеется, только радовался, когда кто-то хотел усилить пожарную безопасность своего дома, и Фиона не решилась сказать ему, для чего огнетушитель нужен на самом деле.

Она ощупала рычаг устройства, дважды проверив, что сорвала чеку и огнетушитель готов к использованию. Другой рукой Фиона потянулась к основанию, отстегнула длинный, черный, будто из лакрицы, шланг и стиснула его, точно винтовку.

Потом медленно поднялась на ноги вместе с огнетушителем, прижимая его к груди и не обращая внимания на запротестовавшие колени. Сделала шаг влево, не отрывая спину от стены, и выглянула в крошечную щелку в двери. В темном переулке ничего не было видно. Тогда Фиона прислонилась к створке ухом и прислушалась.

Писк продолжался, становясь то громче, то тише. Она предположила, что, что бы там ни летало, оно облетает дом, чтобы проверить обстановку, то есть комара можно отмести. Едва ли насекомые, да и комары в частности, настолько разборчивы. Оставался только один вариант: дрон, и не какая-нибудь древняя модель. Над ее домом летал дрон с миниатюрным самодельным огнеметом в поисках подходящего для поджога места, которое, по расчетам Фионы, находилось как раз в миллиметрах от нее – по другую сторону деревянной двери со створками. Единственный недостаток этого места – то, что дрону придется пролететь очень низко между двумя зданиями, рискуя потерять сигнал, но Фиона позаботилась об этом, на случай если преступник решит устроить пожар в другом месте.

Писк затих, и Фиона испугалась, что поджигатель сдался и отказался от своей затеи или что это на самом деле все же был комар, улетевший искать открытое окно, а за ним – спящую и ничего не подозревающую жертву. Раздражающий шум стих.

Ложная тревога.

Сонная тишина теплой ночи снова окутала ее. Фиона стояла абсолютно неподвижно, на всякий случай – чтобы убедиться, что писк полностью прекратился.

Она не могла сказать, сколько простояла в таком положении. Минуту? Пять? Может, десять? Наконец Фиона отвернулась от двери, приготовившись снова занять свою стратегическую позицию на полу. Но только она села, как писк возобновился.

Фиона замерла, не смея шевельнуться. Она прислушивалась изо всех сил, прижавшись ухом к приоткрытой створке. Писк был – но очень слабый и, казалось, исходил сверху, будто с крыши дома. Звук был монотонным, не становился выше или ниже. Фиона представила, как дрон парит между ее домом и домом соседа на высоте почти в пятнадцать метров, выжидает, а камера ночного видения осматривает ее сад. Точно робкая птица, которая не осмеливается приземлиться, пока не убедится, что это безопасно. Фиона снова встала слева от двери, у стены, повернув голову и смотря в щель – так она хоть что-то могла различить на улице.

Тон писка изменился. Теперь он шел по нисходящей, напоминая звук двигателя самолета, заходящего на посадку, – только едва слышный, опускающийся вертикально, как и представляла Фиона с первой минуты.

Но времени поздравлять себя с удачной догадкой не было. Она крепко сжала огнетушитель обеими руками, и ладони ее вспотели.

Дрон приближался, все ниже и ниже.

Теперь писк раздавался прямо из-за двери. Хотя он все еще оставался лишь слегка громче комариного писка, сердце Фионы заколотилось быстрее. Сквозь щель она смогла разглядеть в тусклом свете механический объект, зависший на уровне глаз и вселяющий в нее страх. Она рассмотрела как минимум одну лопасть несущего винта, всего в полуметре от себя. Ощущение было почти завораживающим, как если смотреть в глаза кобре, которая готовится к броску.

Она должна действовать.

Сейчас или никогда.

Глава 72

Распахнув верхнюю половинку двери, Фиона лицом к лицу столкнулась с дроном-убийцей. Было темно, как следует рассмотреть его она не могла, но увидела, что устройство размером с большую квадратную коробку для печенья. Дрон висел в воздухе точно гигантское механическое насекомое, которое удерживали четыре вращающихся винта, от которых и исходил угрожающий низкий гул, чем-то похожий на ее звон в ушах. Под темным корпусом виднелась длинная, похожая на хоботок трубка – сопло самодельного огнемета.

Пораженная тем, что ее теория предстала перед ней во плоти, Фиона застыла на месте. Не моргая и не в силах пошевелиться, она смотрела на этого странного самодельного ангела смерти, почти не видимого в темноте.

Из-под устройства раздался щелчок и жужжание, что и привело Фиону в чувство. В следующий миг дрон выпустит струю пламени прямо в нее.

Фиона нажала на рычаг огнетушителя, направив шланг на дрон.

Выстрелившая смесь белого порошка поразила Фиону скоростью и силой: она никогда ничего не тушила и не знала, чего ожидать. Дрон окутало густым облаком, и Фиона на пару секунд потеряла его из виду.

Вскоре механизм выбрался из дымки, покачиваясь и дергаясь, точно разъяренная оса, но лопасти винтов застревали и не могли набрать нужную высоту. Дрон свернул вправо, в сад за домом, к сараю.

Фиона побежала за ним, целясь в беглеца из шланга огнетушителя. Но ему удалось ускользнуть: слегка поднявшись, он оказался вне досягаемости от ее атак и теперь норовил перебраться через крышу сарая.

Но когда дрон приблизился к невысокой постройке, ее дверь распахнулась: Сью выпрыгнула из сарая с огнетушителем на изготовку и обрушила на пытающееся сбежать устройство еще один поток, безжалостно окутав его новым удушливым облаком.

С противоположной стороны к ней присоединилась Фиона, и огнетушители взяли дрон в клешни. От двойного натиска он беспорядочно задергался, а распыляемый порошок все сильнее загрязнял его хрупкие детали, забиваясь все глубже. Ему не удавалось набрать высоту, и было лишь вопросом времени, когда дрон упадет.

Шлейф порошка из огнетушителя Фионы слабел с каждой секундой, кашлял, шипел и затем полностью иссяк. Несколько мгновений спустя закончился заряд и у огнетушителя Сью. Дрон вырвался на свободу, покачиваясь и болтаясь, но упорно набирая высоту, приближаясь к свободе.

Он поднялся в ночной воздух, уверенный в своем спасении, и, когда почти достиг водосточного желоба у дома Фионы, окно дальней спальни распахнулось. Дэйзи, тоже вооруженная огнетушителем, направила на него струю такой силы, что дрон отлетел в сторону – будто Снежный человек отмахнулся от мухи.

Дрон чуть не перевернулся. Выпрямился ненадолго, но шансов у него уже не было: Дэйзи не промахивалась, не давая устройству ни секунды передышки. Винты крутились с трудом, а затем и вовсе отключились, неспособные выдержать вес всей конструкции. Дрон рухнул во внутренний дворик Фионы и замер, не подавая сигналов.

Фиона и Сью подошли к нему, осторожно прижимая к груди огнетушители. Если дрон попробует сбежать, на него обрушатся тяжелые металлические баллоны и разобьют вдребезги.

К ним вышла Дэйзи:

– Мы его прибили?

– Не уверена. – Фиона толкнула дрон ногой. Механизм был весь покрыт белым налипшим порошком, словно только выбрался из метели.

– И что теперь будем делать? – спросила Сью.

Фиона пыталась что-нибудь придумать, но ее разум был затуманен – не как механизмы дрона, забитые смесью порошка из огнетушителя, а адреналином и стрессом. Писк дрона сменился звоном в ушах.

Произошедшее нападение вызвало шок. Кто-то, скорее всего Мэри, хотел поджечь ее дом, в котором при этом находилась сама Фиона. Хотя она этого ожидала и даже планировала, все равно к настоящей угрозе жизни подготовиться нельзя.

Позади послышался голос:

– Я скажу, что теперь делать. Заходите внутрь.

– И пошевеливайтесь, – добавил второй голос. – Или получите удар в пятьдесят тысяч вольт.

Глава 73

Фиона, Дэйзи и Сью заняли весь диван. Горела лишь самая тусклая настольная лампа, отбрасывая длинные зловещие тени. Они не смели шевельнуться. Преступники отобрали у них телефоны и огнетушители.

Без своей униформы береговой охраны, одетые в одинаковые темные толстовки, Стив и Берил выглядели совсем по-другому – крайне угрожающе. Возможно, потому, что милая приличная пара, которая обеспечивала безопасность моряков, угрожала дамам электрошокерами. У Берил на шее висел большой пульт управления дроном.

– Что вы собираетесь с нами делать? – спросила Сью.

– Закончить работу, – тепло улыбнулся Стив, и его круглое румяное лицо никак не походило на лицо убийцы.

– О да, – согласилась Берил так же жизнерадостно.

– А как насчет Мэри? – поинтересовалась Фиона.

– А что с ней?

– Она дочь Малкольма. Какова ее роль в этом?

Берил со Стивом переглянулись, а потом расхохотались.

– Она не дочь Малкольма, – усмехнулся Стив.

– А наша, – добавила Берил. – Я-то думала, вы трое – опытные детективы.

– Но вашу дочь зовут Молли! – возразила Фиона.

– Да, это ее домашнее имя.

Уменьшительные имена порой оказывались немного длиннее оригинального и совсем на него не походили – в этом состояла одна из противоречивых причуд английского языка. Мэри, к примеру, становилась Молли или даже Полли.

– И она правда не дочь Малкольма? – уточнила Сью. – Вы ее не удочеряли?

– Господи, нет! – ужаснулась Берил. – Я ее сама родила. Понятия не имею, какая дочь у Малкольма. Да мне и неинтересно. Наверное, у нее просто такое же имя, и все.

– Многих зовут Мэри. – Стив поднял термос Фионы – он заметил его, когда заводил трех подруг в дом. Открутив крышку, налил себе чашку чая. Ее чая. Это Фиону ужасно рассердило. Одно дело ворваться в чей-то дом, захватить в плен хозяев, и совсем другое – налить себе чай, не спросив разрешения и даже не предложив им чашечку. Она почувствовала себя оскорбленной.

Стив сделал несколько глотков, а потом передал чашку Берил, которая допила остатки.

– Одно могу сказать наверняка, – добавил он. – Мы что угодно сделаем для нашей дочки и внучки. Когда мы услышали, что вы хотите рассказать о Молли полицейским, то просто не могли этого допустить. Пришлось действовать.

Берил кивнула:

– Она ни в чем не виновата. Никакого отношения к произошедшему не имеет и не знает, чем мы занимались.

– Но Мэри – простите, Молли – поставила в наш магазин жучок, – вмешалась Сью. – И приходила несколько раз менять аккумулятор. Она тоже замешана.

– Молли понятия не имела, что мы подложили в коробку жучок, – объяснил Стив. – Мой отец действительно недавно скончался. Эта часть истории – правда. Молли дедушку очень любила, и его смерть сильно на нее повлияла. Она хотела отдать кое-какие его ненужные вещи на благотворительность. До нас дошли слухи, что Энтони Оуэнс собирался нанять вас для расследования дела, чтобы жители на косе перестали ныть и приставать к нему с просьбами разобраться. А мы знали, что вы разрешаете скорбящим родственникам оставлять вещи на хранение. Почему бы не воспользоваться возможностью – так что мы подложили жучок в коробку и предложили дочке отнести пожертвования в ваш магазин. Так мы могли следить за вами, проверять, не грозит ли нам опасность. Все сложилось довольно удачно – ну то есть вот мы и здесь.

Фиона похолодела, потрясенная их извращенной моралью и отсутствием раскаяния. Они воспользовались смертью отца Стива, использовали собственную, ни о чем не подозревающую, дочь – ни капельки не беспокоясь, что подвергают ее риску.

– Так зачем тогда Молли возвращалась в магазин и как вы справлялись с разрядившимся аккумулятором? – спросила Сью.

– Она действительно хотела забрать какие-то вещи, по сентиментальным причинам. Чувствительная душа наша Молли.

– Мы нашли аккумуляторную батарею в Китае, – объяснил Стив. – В три раза дольше служит, чем те, что продаются здесь. Нам ее сюда доставили. Единственное, чего мы не учли, – что кто-то заметит жучок. Думали, все выглядит вполне безобидно. Когда вы обнаружили жучок?

– Всего пару дней назад, – ответила Сью. – Я немного разбираюсь в шпионском оборудовании, как любитель.

– Мы вели себя так, будто ничего не произошло, – сказала Фиона. – Конечно, мы понятия не имели, кто такая Мэри, когда нашли жучок. Ни адреса, ни имени. Но мы понимали, что если она слушает, то ее можно случайно спугнуть. А также можно заставить поверить, что у нас есть какая-то компрометирующая информация, которую мы собираемся отнести в полицию, и таким образом вынудить ее действовать.

Стив щелкнул пальцами:

– Это когда ты ходила к Маркусу на косу! Мы видели тебя со своей станции. Очень удобно, что в нашем распоряжении мощные бинокли.

– Мы видим все, что происходит на косе. – Голос Берил звучал холодно.

– Что он тебе рассказал? – спросил Стив.

Фиона покачала головой:

– Ничего. Это была уловка. Часть ложной информации, которую мы вам сообщили. Я понятия не имела, наблюдает за нами кто-то или нет, но на всякий случай устроила нашу встречу так, чтобы казалось, будто он передает мне что-то важное. Мы просто обсуждали организацию званого ужина, который я заказала.

– Потом мы со Сью притворились, будто едем в путешествие, – сообщила Дэйзи. – Чтобы казалось, что Фиона осталась одна. Что только у нее есть доказательства и улики против Молли.

– Фиона играла роль наживки, – добавила Сью.

Стив самодовольно улыбнулся:

– Она, похоже, сработала против вас, а? Похоже, мы поменялись ролями. Ну, не считая того, что вы испортили наш дрон. – Он погрустнел. – Знаете, сколько он стоил? И мне пришлось собирать огнемет с нуля. Возможно, его удастся спасти.

Берил помахала электрошокером перед троицей:

– Ну теперь, когда все прояснилось, нам пора – да и вам пора попрощаться друг с другом – и с этой жизнью.

Глава 74

Подруги заерзали на диванчике. Им стало по-настоящему страшно; их лица исказились от ужаса, когда Стив и Берил подошли ближе, поднимая оружие.

– Подождите! – воскликнула Фиона. – Подождите. Вы не рассказали, зачем убили Малкольма.

– И пытались убить Битси и семью Брэдли, – добавила Дэйзи. – Почему именно их троих?

Стив и Берил остановились, перемигиваясь и безмолвно обсуждая, отвечать на их вопросы или нет.

Стив вздохнул и опустил оружие:

– Вы же знаете почему. Тут вы в своем расследовании правильно догадались.

Фиона мысленно перебирала теории, пытаясь понять, какая же оказалась верной. Она уже не могла нормально соображать. Если ваш дом только что чуть не сжег летающий дрон, а потом вас самих захватили в заложники два волонтера береговой охраны с электрошокерами, тут кто угодно потеряет дар речи.

– Избавлю тебя от мучений, – подсказал Стив. – Сью разгадала. Нашла связь между тремя жертвами. Никто из них не заслужил права иметь пляжный домик. Те, кто честным трудом их заработал, – другое дело. Но если их преподносят на блюдечке – это неправильно. Почему им, а не нам?

– Нам всегда нравилась эта коса, – сказала Берил. – Нравилось видеть, как по пляжу бегают счастливые дети, у них настоящее детство. Мы хотели такого же для Молли, когда она была маленькой, но не могли себе этого позволить. Когда родилась Дина, мы думали, что хотя бы ей получится подарить детство на пляже, тем более что она никогда не видела отца. Он исчез, когда Дина родилась. Они обе заслуживали хорошей жизни, домика на косе Мадфорд-Спит, счастливых воспоминаний, но у нас по-прежнему не было денег.

– Именно поэтому мы устроились волонтерами на станцию береговой охраны, – продолжил Стив.

Звучало совершенно нелогично. Работа на станции береговой охраны не оплачивалась. Но потом Фиона вспомнила о тех новшествах, которые они привнесли: удобные стулья, столик, зонтик, мини-холодильник, набитый едой. Об их уютной домашней атмосфере.

– И вы попытались заменить пляжный домик станцией береговой охраны, – догадалась Фиона. – Как суррогат.

– Так и было. – Стив ходил перед ними взад-вперед, приводя мысли в порядок. – Ничего более похожего на пляжный домик придумать не получилось. Мы старались ради них. Но станция была лишь бледной имитацией. Спать в ней нельзя и это все равно не то же самое, что лежать на пляже на косе. Быть частью этого маленького сообщества с остальными семьями. В конце концов, это всего лишь станция береговой охраны на вершине мыса, открытая всем ветрам.

Тут вмешалась Берил:

– Когда умер отец Стива, он оставил нам немного денег. Наконец-то, подумали мы, наконец мы купим настоящий домик. Молли сможет подарить своей дочери то счастливое детство, которое не смогли дать ей мы. Но цены стали просто до смешного высокими. Еще выше, чем мы могли себе позволить, и с каждым месяцем росли. Как только на рынке появлялся пляжный домик, его тут же покупали. Поэтому у нас возникла идея уронить цены на недвижимость и одновременно избавиться от пары человек, которые не заслуживали домик на пляже.

Стив остановился перед подругами:

– Устройте пару поджогов. Совершите несколько убийств. Запугайте людей, заставьте их сбежать, так на рынке появится избыток предложений и цена упадет. И тогда получится подарить Молли и Дине то, о чем мы мечтали.

– Начали мы с Малкольма. Он был хуже всех. Вы бы видели, во что он превратил свой домик! Этот бездельник не ценил того, что ему досталось – просто так, бесплатно! Он был первый на очереди.

Фиона вздрогнула от их бесчувственности.

– А Битси? – спросила Дэйзи. – Вы и ее хотели убить?

Стив кивнул.

– Собирались. Но после того, как нам сошло с рук убийство Малкольма, мы расслабились. Стали небрежными. Следовало проверить, там ли эта избалованная неженка. Признаю, мы поступили как дилетанты. С Брэдли мы такой ошибки не повторили.

– Но у них же маленькие дети! – пораженно воскликнула Дэйзи.

– Ну и что? – удивился Стив. – Почему у их детей должно быть счастливое детство, а у нашей внучки нет?

Фиона такого стерпеть не могла. Их аргументы звучали слабо и неоправданно.

– Но не сработало, да? – напомнила она. – Они выбрались, и, насколько могу судить, ваши действия на цены на рынке не повлияли. И что подумает обо всем этом Молли? Думаете, она станет гордиться тем, что вы тайком делали ради нее? На самом деле кажется, что вы делали это для себя. Использовали своих ни в чем не повинных дочь и внучку как предлог для поджогов и убийств, чтобы заполучить то, чего всегда хотели. Вы когда-нибудь спрашивали ее, хочет ли она этого? Думаю, ей было бы стыдно за вас, она пришла бы в ужас.

Фиона задела их за больное.

Стив бросился на нее, и электрошокер оказался в нескольких сантиметрах от ее лица:

– Замолчи! Это все ради нее! И она никогда ни о чем не узнает, потому что вас не будет в живых и никто ей не расскажет! – Он выпрямился и отступил, размахивая оружием у подруг перед носом: – Что возвращает нас к вам троим. Мы вас оглушим, а затем подожжем дом вместе с вами.

Берил встала рядом с мужем:

– Вы уничтожили наш дрон, так что придется действовать по старинке. Не волнуйтесь, вы умрете от дыма раньше, чем сгорите, как Малкольм.

Стив держал подруг на прицеле электрошокера, стреляющего иглами, а Берил присела перед камином. Фиона всегда оставляла там стопку растопки в виде аккуратной башенки, поставленной на кучу скомканной газеты, чтобы зажечь в любой момент. Берил ее разобрала, а затем переделала, расположив палки и бумагу так, что они тянулись от очага внизи доходили до ковра, как примитивный фитиль. Затем она взяла пару небольших поленьев из корзины у камина.

– Когда вы потеряете сознание, мы зажжем камин, и все будет выглядеть так, будто вы затопили камин, задремали, поленья выкатились, подожгли ковер и спалили дом.

– Камин в сентябре? Кто в это поверит? – фыркнула Сью.

– Многие зажигают камины в сентябре, – ответила Берил.

– А как насчет датчиков дыма? – добавила Фиона.

Стив побренчал карманами брюк:

– Мы об этом позаботились: вставим в них разряженные батарейки.

– Вскрытие покажет, что нас сначала оглушили, даже если причиной смерти станет отравление дымом, – заметила Сью.

Стив задумался. Обошел диван и толкнул его спинку так сильно, что подруги оказались на одном уровне с бумажно-деревянным фитилем:

– Нет, если ваши тела сначала сгорят.

Берил подложила под диван еще газет и дров, чтобы он наверняка загорелся, а потом встала и отряхнула руки.

– Ну вот, должно хорошо заняться.

Фиона попыталась сглотнуть, но горло стиснул страх.

Глава 75

Стив и Берил переглянулись, явно довольные со-бой, своей работой и тем, как все удачно повернулось.

Стив перебросил электрошокер из одной руки в другую:

– А теперь самое неприятное. Нам придется оглушить вас одну за другой, чтобы успеть поджечь дом и сбежать.

– И не забыть по дороге забрать наш дрон, – напомнила ему Берил.

Стив хлопнул себя по голове.

– Вот я дурак! Да, нельзя оставлять улики валяться на виду. Надо и огнетушители забрать. Если оставим, будет странно выглядеть.

– Хорошая идея. Надо тщательно прибраться, пусть выглядит как несчастный случай.

Но им только казалось, что они все досконально продумали. Любое адекватное расследование пожара выявит, что поджог устроили преднамеренно, не говоря уже о том, что полиция найдет остатки пены от огнетушителей снаружи. Потом еще оставались телефоны всех троих. Стив и Берил их забрали, но полиция проверит записи звонков и обнаружит голосовое сообщение Фионы, которое она отправила Сью, с упоминанием коробки с пожертвованиями, которая стояла на заднем сиденье машины Фионы вместе с жучком. Но если дамы к тому времени будут уже мертвы, эти догадки так и останутся теорией.

Стив начал терять терпение, крутя в руках электрошокер.

– Ну, давайте. Кто первый? Выбирайте, или мы выберем за вас.

– Нет, – твердо сказала Фиона.

– Что? Вы хотите, чтобы мы выбрали?

Фиона наклонилась вперед и пристально посмотрела на них:

– Нет. Я хочу сказать, что никто из нас не пострадает от ваших рук.

Стив шагнул вперед, поднимая оружие:

– О, думаю, наоборот – и начнем с тебя.

– Нет, не начнете, – поспешно выпалила Фиона. – Потому что я могу рассказать кое-что, от чего вам захочется забыть про наше убийство и поскорее смыться отсюда.

Берил рассмеялась:

– Сомневаюсь, дорогуша. Ты блефуешь.

– Нет, и после моего рассказа вам расхочется называть меня дорогушей.

– Да, скорее уж гарпией, – добавила Неравнодушная Сью.

– Или заразой, – предложила Дэйзи.

Фиона уставилась на подруг, гадая, чего те хотят добиться своим списком потенциальных оскорблений, которыми могла бы воспользоваться Берил, когда узнает чуть больше.

– Извини, продолжай, – сказала Дэйзи.

Фиона попыталась показать всю серьезность ситуации:

– Поверьте, вам захочется услышать то, что я скажу. Если вы хотите оглушить нас и остаться в полном неведении, пожалуйста, вперед. Но вам придется оглядываться почаще до конца ваших коротких жизней. – Фиона откинулась на спинку дивана и скрестила руки на груди.

Парочка во флисовых нарядах молчала, обдумывая это предложение. И они не смогли устоять.

– Продолжай, – сказал Стив.

– Мы рассказали, что кормили вас дезинформацией, – начала Фиона. – О том, что я притворялась, будто знаю, кто такая Мэри и что нашла против нее улики. Но это было лишь частью трюка.

– Это было «трю», – пошутила Дэйзи, довольная придуманной игрой слов.

– Я правда не люблю лгать, – продолжила Фиона. – А это было серьезное вранье, но иногда…

– Цель оправдывает средства, – широко улыбнулась Сью.

– Вы слышали, как я оставляю сообщение Сью, через свой жучок, потому и приехали сюда. Но я соврала не только о том, что знаю Мэри, – но и кое о чем другом. О том, что для вас двоих окажется куда серьезнее.

– Это мягко сказано, – вставила Дэйзи.

Берил со Стивом замерли в ожидании следующих слов Фионы. Она специально тянула время. Чем дольше, тем лучше. К тому же было приятно смотреть, как эти два психопата нервничают и неловко переминаются в своей практичной обуви.

Стив очнулся от ступора:

– Что? Что было неправдой? – Он снова помахал электрошокером перед лицом Фионы.

Она небрежно отвела оружие в сторону:

– Перестаньте угрожать мне этой штукой, иначе никогда ничего не узнаете.

Берил встревоженно вмешалась:

– Стив, не наставляй на нее электрошокер. Фиона, расскажи, в чем дело.

Фиона драматично откашлялась.

– В сообщении Сью я сказала, что систему слежения за дронами разобрали два дня назад. Это неправда. Она по-прежнему действует.

– И, надо заметить, прекрасно, – добавила Неравнодушная Сью. – Все, что пролетает в радиусе трех с половиной километров от косы, полиция сразу же засекает и отслеживает. Особенно дроны, которые летят ранним утром. Дом Фионы находится как раз на расстоянии двух километров и восьмисот метров от косы.

– Мы проверили по картам в интернете, – добавила Дэйзи.

– И по картам Картографического сообщества, – поддержала ее Сью. – Просто на всякий случай. Не то чтобы мы не доверяли интернету, но нет ничего лучше старой доброй карты Картографического сообщества.

Дэйзи тепло улыбнулась:

– Мне так нравится, как они показывают разницу между церковью со шпилем и церковью с башней.

Берил и Стив беспокойно переступили с ноги на ногу. Стив крепче сжал оружие.

– Полиция уничтожит любой дрон, который пролетит в опасной близости от косы, – продолжила Фиона. – Но мы слишком далеко, так что понимали, что придется действовать самим и запаслись огнетушителями. Только мой дом находится в зоне действия системы, а это означает, что с тех пор, как ваш дрон взлетел за ним следили. Вплоть до этого места.

Сью указала на пульт управления, висящий на шее Берил.

– То же самое касается и источника сигнала. К счастью для нас, вы не стали заранее программировать дрон. Мы пошли на некоторый риск, но он оправдался. Полиция проследит сигнал прямо до дома Фионы. Они приедут с минуты на минуту.

Лицо Стива опасно раскраснелось, пока он безуспешно пытался сдержать бурлящую в нем ярость.

– Вы блефуете. Полиция бы никогда не согласилась на такую операцию. Слишком рискованно.

– А это разве не ловушка? – уточнила Берил.

– Ловушка, – подтвердила Фиона. – Но полиция о ней не знает. Мы знакомы с детективом Финчер, и вы правы, она бы никогда не позволила, чтобы дрон с огнеметом атаковал жилой дом в пригороде, да еще и с находящимися в нем людьми. Но нам надо было как-то выманить вас.

– Она на нас рассердится, – сказала Дэйзи. – Очень сильно.

– Но и вполовину не так сильно, как на вас, – добавила Фиона.

Берил и Стив растерянно посмотрели друг на друга: в их глазах читался страх. Продуманные планы рушились. Хотя это не значит, что их план был плохой, – просто подруги придумали получше. Судя по разочарованному выражению лица, Стив просто не мог смириться, что их перехитрили. Прищурившись, он перебирал в уме доказательства.

– Погодите-ка… но как… когда… кто?..

– А окончание хотя бы у одного вопроса будет? – со скучающим видом поинтересовалась Сью.

– Вы теряете драгоценное время, потом не сбежите, – напомнила Фиона.

Стив обвиняюще тыкнул в нее пальцем:

– Ага! Вот оно что! Это очередная уловка, так? Вы все это выдумали, чтобы мы считали, будто полиция у нас на хвосте, и сбежали! Ну нет, это не сработает. Мы будем придерживаться своего плана, спасибо большое. – Он поднял электрошокер, направив его на Фиону: – Начнем с тебя, мисс Всезнайка.

Берил попыталась привлечь внимание мужа:

– Стив.

Он ее не слышал:

– Я вырублю сначала тебя, а потом тех двоих.

– Э-э, Стив?

– И подожгу твой дом.

– Стив!

– Ну что? – он наконец повернулся к жене, которая указала на угол гостиной, где в окне за плотно задернутыми шторами с регулярными интервалами появлялись вспышки синего света. Затем синяя вспышка появилась на потолке и еще одна в противоположном углу.

– Думаю, любимый, для этого уже слишком поздно.

Глава 76

Сентябрь подходил к концу. В это время года много чего подходило к концу. Месяц стоял на перекрестке календаря, между концом лета и переходом к осени и зиме. Все признаки были налицо. Изменился воздух, едва уловимо, но все же. Не холод или резкий ветер, но погода явно готовилась к ним. Воздух оставался теплым, но пахло свежее и прохладнее. Свет тоже изменился: стал как-то мягче, не таким желтым, скорее бронзовым.

Фиона тоже чувствовала приближающуюся холодную руку зимы – или после раскрытия дела и поимки преступников ее охватила меланхолия? Она беспокоилась, что скоро и депрессия даст о себе знать. Преследовавшее ее чувство тайком заползет обратно. Она ощущала, как «оно» прощупывает границы ее разума, ища слабые места, куда можно безопасно ступить.

– Ты что будешь? – спросила Сью, почти скрывшись за внушительным меню.

Фиона была рада этому отвлекающему вопросу – пока что она лишь мельком взглянула на меню.

– Не могу решить, все кажется ужасно вкусным.

Они забронировали столик на террасе ресторана на косе Мадфорд-Спит для Битси, которая вернулась только на выходные, чтобы с грустью попрощаться со всеми. Скоро она насовсем уедет в Лондон. Изначально подруги планировали устроить что-то пышное, поэтому Фиона и встречалась с Маркусом, обсудить варианты. Но в конце концов Битси захотела скромный вечер только для самых близких друзей, которые, к несчастью, включали в себя и Софи.

Фрэнк Маршалл тоже присоединился к ним, так как он «случайно проходил мимо». Фиона не хотела его видеть, но Битси настаивала. Она понятия не имела, как мерзко он себя с ними повел. Как унизил трех подруг перед всеми владельцами пляжных домиков, уволив их в одночасье. Но это был вечер Битси, и Фионе не хотелось устраивать ссор, так что она молчала, как и ее коллеги. Фиону крайне раздражало, что таких людей, как Фрэнк, похоже, никогда не настигает возмездие.

Он даже не извинился за свое отвратительное поведение, как и Энтони Оуэнс, – хотя оба знали, что именно «любительницы с добрыми намерениями», как они их называли, поймали преступников. Фиона часто видела, как Энтони Оуэнс украдкой пробирается по Саутборну, отводя от нее глаза. Едва ли подругам могло послужить утешением то, что сильно счастливым он не выглядел.

Зато Оливия чуть ли не светилась от счастья и всегда была рада их видеть. Дэйзи частенько сталкивалась с ней в магазине для моделистов, куда Оливия устроилась на работу на должность менеджера, чтобы помочь разобраться с оплатой и счетами. После того как дамы побеседовали с Кеном и Найджелом, эта парочка сошлась во мнении, что само по себе было чудом. Они осознали, что надо меняться, идти в ногу со временем, и наняли Оливию, чтобы та помогла им. После тщательной генеральной уборки она преобразила это место. Магазинчик превратился в привлекательное и хорошо организованное предприятие с новой компьютерной системой, позволяющей отслеживать товары, и возможностью совершать покупки всеми мыслимыми способами. Даже та оранжевая пакость с окон исчезла.

– Я просто умираю с голоду! – заметила Сью. – Я бы съела картофель в мундире размером с ботинок, вместе с картофельным салатом.

– Разве это не то же самое, что надеть двойной джинсовый костюм? – заметила Фиона.

– А я возьму суп, – сказала Дэйзи. – Интересно, его подадут с кретинами или нет?

– Это называется крутоны, – с самодовольной улыбочкой поправила ее Софи.

Битси их выбор традиционных блюд не порадовал:

– Вам надо мечтать шире, а не о картофеле в мундире и супах. Пусть каждый возьмет то, что хочет. Я угощаю.

Со всех сторон послышались возгласы «Нет-нет!», «Ты не можешь», «Давайте разделим».

Но Битси и слышать ничего не хотела:

– Я настаиваю. Я вас угощаю.

Софи закрыла меню.

– Мы с Гейл возьмем просто овощной салат.

С каждого угла стола послышались стоны. Гейл печально опустила голову.

– Ерунда! – отрезала Битси. – Мы же собрались повеселиться и вкусно поесть. Гейл, не будь такой скучной, как эта зануда. Как насчет прекрасной паэльи из лобстера?

Это было одним из самых дорогих блюд в меню. Гейл с жаром закивала. Никто не заметил, как дамы из детективного агентства тайком обменялись взглядами. Они надеялись, что этого лобстера купили, а не украли из сетей бедного рыбака во время ночной вылазки.

– А ты что будешь, Дэйзи? – спросила Фиона.

– Морского окуня. Пожалуй, я стану пресвитерианкой^[168], – решила она.

– Думаю, ты имела в виду пескетарианкой^[169], – заметила Сью. – Если, конечно, ты не собираешься присоединиться к шотландской реформаторской церкви.

– Мой отец был пресвитерианцем, – выпалил Фрэнк. – Ничего плохого в этом нет. И нам надо заказать напитки.

– А разве пресвитерианцы не трезвенники? – уточнила Сью.

– Я не пресвитерианец, поэтому хочу выпить. – Фрэнк перехватил Маркуса, который только что принес заказ за соседний столик. – Мы бы хотели заказать напитки. Пинту «Пальца епископа», пожалуйста.

– К сожалению, у нас такого нет, – ответил Маркус.

– А «Холм Дорсета»?

– Прошу прощения? – уязвленно переспросил Маркус.

– Это настоящий эль^[170], – закатил глаза Фрэнк.

– Нет, такого тоже нет.

– «Локоть скрипача»?

– Нет.

– «Вихор чернокнижника»?

– Нет.

– «Щекотка йомена»?

– Нет.

– «Обмывки Бетти»?

– Нет.

Фиона не сомневалась, что сейчас эти названия он выдумывает.

Фрэнк неодобрительно цокал языком, когда Маркус отрицательно качал головой в ответ на все более странные названия.

– У меня в пляжном домике настоящего эля больше, чем у вас тут.

Фиона прямо чувствовала, как Маркусу хочется ответить: «В таком случае почему бы вам туда и не отправиться», но он сохранил свой профессиональный тон:

– Боюсь, у нас есть лишь то, что указано в меню: «Перони», «Фостерс» и «Гиннесс».

Фрэнк хмыкнул:

– В таком случае, думаю, «Гиннесс» подойдет.

После небольшой задержки из-за Фрэнка напитки потекли рекой – как и разговор, приправленный взрывами смеха, иногда доходившего до слез. Прошлые выходки Битси тоже вызвали громкий хохот. Она рассказывала историю за историей про знаменитостей и элиту, с которыми она встречалась, а потом что-нибудь вытворяла – и это что-то, как правило, заканчивалось тем, что она шла домой в мокрой одежде или потеряв туфли или просыпалась на другом конце света и понятия не имела, как там оказалась.

– Так что я всего лишь планировала перекусить, выпить бокальчик-другой в местном баре, а потом каким-то образом проснулась вся в саже, на лайнере «Королева Елизавета II»^[171], который плыл на Багамы.

– Великолепный корабль, – заметил Фрэнк, не совсем уловив суть истории.

– А как ты туда попала? – удивилась Дэйзи.

– Ну последнее, что я помню, – как виделась с кем-то из Spandau Ballet^[172] – нет, это был один из их администраторов. Мы подначивали друг друга залезть в один из дымоходов.

– Дымовую трубу судна, – поправил ее Фрэнк.

– У тебя были неприятности? – забеспокоилась Дэйзи.

– Еще бы! Получила пожизненный запрет на посещение любых круизных лайнеров. В этой среде слухи распространяются со скоростью пожара. Администратор потерял место. Сейчас работает в магазине «Тимпсонс».

Принесли еду, и тут же все достали телефоны. Дэйзи, Софи и Битси сделали несколько снимков аппетитных блюд с разных ракурсов, чтобы потом выложить в соцсети.

– Маркус, душечка, выглядит божественно! – воскликнула Битси. И пахло тоже просто великолепно.

– Всегда к вашим услугам, – ответил он. – Приятного аппетита!

Зазвенели о тарелки столовые приборы. Фиона ткнула вилкой гребешок, съела целиком и не смогла сдержать стон блаженства от вкуса тающего на языке нежного моллюска, обжаренного в чесночном масле.

Разговор неизбежно перешел на Берил и Стива.

– Я был просто поражен, так вам скажу. – Фрэнк отодвинул тарелку, проглотив свой стейк с жареной картошкой буквально в три укуса. – Уже много лет знаю эту пару и никогда бы их не заподозрил.

– Как сейчас обстановка на косе? – спросила Фиона.

– Ну мы крепкие ребята, – ответил Фрэнк, будто они были отрядом в Дюнкерке. – Нас из колеи надолго не выбить.

Разгорелись споры на тему безопасности на косе, и Фрэнк неизменно превозносил преимущества усиления контроля и в который раз повторял свою идею об устройстве контрольно-пропускного пункта на пляже.

– Никто бы не стал делать глупости, потому что в любой момент можно было узнать, кто где находился.

– Если только это не дрон с огнеметом, – указала Сью, заметив изъян в плане.

– Да, но…

Не успел он закончить возражение, как Дэйзи, вопреки своему характеру, его перебила:

– Знаете, мне так жаль Молли и ее малышку Дину. Стив и Берил оказались не теми, кем их считала дочь. Она, наверное, чувствует себя ужасно.

– Как она справляется? – спросила Битси.

– Убита горем, – ответила Фиона. – Не навещала их и не разговаривала с самого ареста. Детектив Финчер сказала, что так проявляется горе. Представляете, узнать, что кто-то из твоих близких – преступник. Молли оплакивает потерю людей, которых, как ей казалось, она знала.

– Какая ирония, да? – заметила Сью. – Они делали это ради нее.

– Не понимаю, из-за чего столько шума, – фыркнула Софи. – Ее родители преступники, вот и все. Она должна выбросить это из головы и двигаться дальше.

Битси ахнула от бесчувственности подруги:

– Соф, это не так просто. Представь, что твои родители оказались психопатами, одержимыми идеей поджигать чужие пляжные дома. Ты бы с этим справилась?

– Справилась. Я, видимо, покрепче буду.

Их разговор прервал рев мотора: огромный черный «Рендж Ровер» с тонированными окнами и яркими хромированными дисками с рычанием проехал в нескольких сантиметрах от их столика, на котором зазвенели, трясясь, тарелки и приборы.

У Фрэнка глаза полезли на лоб:

– Что он, черт побери, себе позволяет! На косе автомобили запрещены! С чего он решил, что какой-то особенный? Видите, поэтому нам и нужен контрольно-пропускной пункт!

– Ох, пожалуйста, Фрэнк! Оставь их, – умоляюще попросила его Битси. – Мы так хорошо сидим!

Но Фрэнк не мог так поступить. Усы у него дергались, а голова постоянно поворачивалась вслед внедорожнику, пробиравшемуся к другому концу косы. Фрэнка трясло от негодования, он весь покраснел:

– Так не пойдет. Я не могу сидеть здесь, пока кто-то нарушает правила! – вытерев губы, в уголках которых от ярости собралась слюна, и бросив салфетку, Фрэнк побежал вслед за нарушителем, крича и размахивая руками.

Возможно, Фиона и ошибалась насчет того, что Фрэнк не получил по заслугам. Ей вспомнилось старинное китайское проклятие: «Пусть ты получишь то, чего желаешь». Фрэнк явно получил: он осуществил свои честолюбивые замыслы и теперь являлся официальным, демократически избранным хранителем своего любимого мирного уголка. По иронии судьбы, именно этот уголок никогда не даст ему ни минуты покоя, так как в роли защитника он будет постоянно дергаться из-за каждого сантиметра песка и беспокоиться из-за любого, даже самого мелкого нарушения. Его благословение превратилось в проклятие. В демона, который никогда не перестанет его мучить.

С уходом Фрэнка прекратился и разговор. Наступило долгое невыразительное молчание. Сидящих за столом пробрала дрожь – и не только из-за опускающейся вместе с закатным солнцем температуры.

Битси встала и подняла свой бокал:

– За Фиону, Дэйзи и Сью. За моих новых подруг и крутых детективов, поймавших убийц с дроном!

Все захлопали и заулыбались, кроме, конечно же, Софи, которая не могла быть счастлива, если в центре внимания оказывалась не она.

Беседа возобновилась, они заказали еще напитков и вскоре снова болтали.

Фиона наклонилась к Битси:

– Мне не терпелось спросить, почему ты все-таки возвращаешься в Лондон. Я думала, там у тебя одни враги.

– После того как мой домик сгорел, я почувствовала, что была на волосок от смерти. Ну не совсем, конечно. Скорее по соседству со смертью. Очень угнетающее чувство, признаюсь честно. Но потом я подумала: к черту депрессию, у меня есть друзья, а это главное. Жизнь слишком коротка. Так что я вернулась в Лондон и извинилась перед всеми, кого обидела, в основном перед женами, с чьими мужьями у меня были интрижки. Попросила прощения и попыталась загладить свою вину. Оказалось, мне не о чем беспокоиться – до моего появления они и сами крутили романы за спинами мужей. Но они оценили мой поступок, и я сама почувствовала себя лучше. Чувство прощения очень важно. Воздух очистился, и теперь я могу смело вернуться в свой любимый город. Но, знаешь, это изменило меня. Заставило задуматься о самом важном. О друзьях, о доброте – кстати… – Она окликнула Маркуса.

Он поспешил подойти:

– Все в порядке?

Битси показала ему экран телефона с фотографиями и подписями:

– Больше чем в порядке, дорогой мой. Просто чтобы ты знал: я выложила фото ризотто c мускатной тыквой в соцсети, и его уже лайкнули Хестон и Найджелла^[173] – скоро от клиентов отбоя не будет.

Маркус чуть не воспарил от восторга и изумления:

– О господи! Спасибо, Битси, спасибо! Я сделаю скидку со счета.

– Только попробуй! Включи полную сумму, пожалуйста. – Она повернулась ко всем сидящим за столом: – Послушайте. Мне так приятно, что вы пришли сегодня. Я прекрасно провела здесь время – ну, не считая того, что мой домик сгорел. Но я нашла новых друзей и смогла встретиться со старыми, и я хочу, чтобы вы знали: я купила небольшой домик в Лондоне, так что все приглашены в гости. Он в самом центре, поэтому будет удобно гулять по городу.

– Где? – спросила Софи.

– Блумсбери^[174]. Отель «Чатсуорт».

У них отвисли челюсти, и не все успели прожевать еду. Подруги знали, что Битси богата но, чтобы скупать отели…

Битси заметила написанное на их лицах изумление.

– Почему вы так на меня смотрите? Что не так с «Чатсуортом»? Или все дело в районе? Я знала, что не надо было покупать отель в Блумсбери, там и так их слишком много!

– Ты купила отель? – переспросила Дэйзи. – Целиком?

– Да, но это совсем малыш, всего девятнадцать номеров. Один из тех бутик-отелей. Всегда хотела иметь отель, в основном чтобы жить в нем и не беспокоиться о еде, уборке или стирке. Но самое важное, что вам всем хватит места, и это совершенно бесплатно. Когда захотите. Хотя не могу обещать номер с балконом – управляющий злится, когда я отдаю их друзьям. Ну, что скажете?

– Ты уверена, Битси? Это может оказаться дорого, – заметила Сью.

– Друзья дороже денег. – Она протянула руки через стол, по очереди сжав их ладони.

– Гейл никогда не была в Лондоне, – заметила Софи.

– Этточно, – пробормотала Гейл.

– Ну тогда решено. Мы везем Гейл в Лондон. Поужинаем в The Ivy^[175], посмотрим шоу, затем выпьем сет шотов в Groucho Club^[176], я угощаю. А потом посмотрим, сможем ли завалиться на вечеринку к какой-нибудь знаменитости.

Гейл чуть не взорвалась от радости. Все думали о том, как остановятся в роскошном отеле Битси, и та покажет им такие места, чьи двери для них никогда бы не открылись.

Фиона почувствовала, как ее окутывает теплым сиянием счастья. А ей было чему радоваться: Битси подарила ей нечто очень ценное, и это не предложение провести шикарные выходные в Лондоне. С этого момента она постарается перенять философию Битси. Заботиться о друзьях. Фиона знала: пока они рядом, с ней все будет в порядке.

Эпилог

Одинокая фигура стояла в тени поста береговой охраны, который уже закрыли на ночь. Место изменилось. Смотрящей в окно женщине было больно видеть, что все вещи Берил и Стива исчезли. Их убрала новая пара волонтеров, даже наняли грузовичок для этого – а вместе с вещами исчезли и все воспоминания о том, сколько в этом месте было радости, тепла и веселья. Теперь осталась лишь пустая холодная оболочка, заставленная исключительно практичным электронным оборудованием.

Она не расстроилась – только рассердилась.

Женщина снова повернулась, поднеся тяжелый сверхмощный бинокль к глазам. Глядя на пляж внизу, она нашла столик с шестью радостными женщинами и одним высоким мужчиной. Она наблюдала за ними весь вечер, как они смеялись, пили и ели. Она могла слышать их через наушник, как будто они сидели рядом с ней. Было так просто спрятать жучок у них под столом – она поставила его заранее. Только один столик на веранде был забронирован на шестерых – точнее, на семерых, если считать дополнение в виде Фрэнка. Табличка с надписью «Забронировано» уже стояла на столе, когда она проходила мимо. Оказалось невероятно легко быстро сесть, наклониться, притворяясь, будто вытряхиваешь камушек из шлепки, а свободной рукой прикрепить под столом жучок. Все заняло лишь пару секунд.

Она слушала их подхалимскую болтовню, и руки все крепче сжимали бинокль. По сути весь вечер представлял собой сентиментальные хлопки по спине и поздравления друг друга с тем, какие они замечательные. Ее уже тошнило. Стоило им сесть, как болтовня не прекращалась. Говорите все, что хотите, подумала она. Это только прибавит ей решимости.

Ее родители принесли в жертву самое дорогое. Они позаботились о том, чтобы палец правосудия никогда не указал на нее. Стив и Берил спасли ее от внимания полиции, ограждали от всего, что могло быть связано с преступлением, тем самым гарантировав ее невиновность. Они сами все сделали и заплатили за это. Молли ни в чем не участвовала. Но на самом деле именно она стояла за всем. Они бы сделали все что угодно ради своей маленькой девочки, в том числе помогли бы ей исполнить мечту всей жизни: получить пляжный домик для нее и Дины.

Они старались изо всех сил. Думали, что домик береговой охраны удовлетворит ее аппетиты, но это было не то же самое, что жить на пляже. Ей хотелось, чтобы Дина росла в настоящем домике на берегу, и Мэри убедила родителей добиться этого любыми средствами. Сначала они думали, что денег, которые Стив унаследовал от отца, хватит, чтобы купить мечту Молли, но цены на домики стали смехотворно высокими, недостижимыми. И чтобы сбить их, пришлось нарушить закон. Убить.

Но прежде чем что-либо из этого произошло, Стив и Берил предприняли меры безопасности, чтобы защитить Молли. Если их поймают, они скажут, что она никак в этом не участвовала. Берил и Стив не могли допустить, чтобы Дина росла без матери, так что внушили всем, что это они подложили жучок в коробку без ведома Молли, добавив и ложь о батарее с зарядом в три раза больше, из Китая. На самом деле такого не было. И лишь в этой части преступления была замешана Молли. Ей пришлось ходить в тот отвратительный благотворительный магазин и менять аккумулятор каждые несколько недель, чтобы они и дальше могли следить, не раскрыли ли их. Конечно, существовал риск, что полиция проверит прибор и обнаружит, что заряда хватало лишь на недели, а не на месяцы. Тогда они поймут, что родители лгали, чтобы выгородить ее. Но про эту мелочь все забыли на фоне дронов-убийц. Полиция взяла целых двух преступников с поличным, которые сразу же во всем признались. Идеальное раскрытие дела, как по учебнику.

Единственный недостаток, кроме того, что ее родителей признали виновными, так это что Молли пришлось подыграть, изображая гнев и изумление от поступка родителей, ей пришлось отвернуться от них, чтобы игру сочли убедительной. Сурово, но родители знали, на что идут, прежде чем согласились помочь ей.

Кое-что было точно: она заставит этих трех сыщиц заплатить за то, что они разрушили ее мечту о пляжном домике, – о, и, конечно, за то, что посадили ее родителей за решетку. Да, они пожалеют.

– Мамочка, на кого ты смотришь?

Молли почти забыла, что рядом была Дина, игравшая на ступеньках.

– Почему мы больше не можем заходить в домик береговой охраны, как раньше?

– Из-за людей, на которых смотрит мамочка.

– Тех, которые заставили уехать бабушку и дедушку?

– Да.

– Они мне не нравятся.

– Мамочке они тоже не нравятся. Не переживай, мы до них доберемся.

– И когда же?

– Скоро, милая. Скоро.

Чхве Идо Охотник со скальпелем

© Кодинцева А., перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

17 июля 2023 года

Сэхён скинула верхнюю одежду и продезинфицировала руки. От шершавости натянутой хирургички и без того чувствительные сегодня нервы напряглись до предела. Она перекинула пояс назад и завязала его на талии небольшим бантиком. Изо дня в день она повторяла одно и то же движение – привыкшие пальцы двигались на автомате.

От усталости девушка несколько раз зевнула и прошла в комнату для консультаций. Переобувшись в брошенные у двери тапочки, она обернулась и встретилась взглядом с посетителем.

– Так много работы с самого утра.

Мужчина склонил голову, здороваясь.

Сэхён провела на работе всю ночь и сейчас скрывала уставшее лицо под маской. Она быстро оглядела мужчину: он был молод, одет в гражданское. Несмотря на жару, все до единой пуговицы были застегнуты. Висевшее на шее удостоверение выдавало в нем или простого полицейского, или только получившего назначение сержанта.

– Здравствуйте. Лейтенант Чон Чжонхён, оперативная группа по тяжким преступлениям уголовного розыска, – продолжил он.

Вместо приветствия Сэхён лишь кивнула, присматриваясь к документам, которые тот держал в руке. Парень замешкался, но быстро пришел в себя, снял с шеи удостоверение и протянул его девушке.

– Из полицейского участка Ёнчхона. Я по поводу обнаруженного сегодня трупа.

На фото Чжонхён был в форме, но она отличалась от стандартной полицейской. Да и вообще для лейтенанта он выглядел слишком юно. Скорее всего, был выходцем из Полицейской академии, получившим назначение сразу после выпуска. И наверное, для удостоверения выбирал фотографию из тех, что вошли в выпускной альбом. Сэхён щелкнула языком, села и наконец сосредоточилась на документах.

Офицер неподвижно стоял напротив – возможно, считал напряжение девушки. Она лишь облокотилась на подлокотники, как делала это всегда, и раздраженно предложила ему присесть. Он, как будто только этого ждал, опустился на стул и сразу перешел к делу:

– В четыре часа и сорок семь минут утра мы получили сигнал об обнаруженном трупе и выехали на место. Оно достаточно популярно у местных, а состояние тела было критическим…

– Так поздно обнаружили? Или проблема в несогласованных действиях? – недоуменно спросила Сэхён, решив наконец вступить в разговор.

– Ни то и ни другое. Мы быстро нашли тело, но захоронение было немного необычным…

– Необычным? – В голосе собеседницы слышалось нарастающее раздражение.

Со вчерашнего обеда она провела уже более десяти вскрытий. За выходные накопилось так много работы, что она не успевала даже забежать в туалет. Проведя сутки за работой, она надеялась, что вот сейчас хотя бы сможет отдохнуть, как вдруг ее просят осмотреть еще один труп. Выбора не было: Сэхён пропустила ужин и пришла в консультационную, даже не успев успокоить напряженные нервы.

– Там рядом много однокомнатных квартир. Это район университета, поэтому в них живут студенты. К тому же рядом вокзал, и место достаточно проходимое.

Слушая спокойную речь офицера, девушка натянула маску повыше и махнула рукой, призывая его продолжать.

– Около главного входа в университет есть небольшой переулок, за которым простирается поле: хозяин выращивает там рис и периллу. Именно там и был найден труп.

Чжонхён выложил фотографии на стол. Сэхён сразу вспомнились листы периллы в кимбапе с тунцом, который вчера принес один из судмедэкспертов. Это да стакан американо – вот и все, что она съела со вчерашнего дня. Конечно же, именно в такие дни работы словно прибавляется.

В месяц, как правило, выходило около восьмидесяти вскрытий: то есть каждый день появлялось два-три новых трупа. Причины смерти были разнообразны. После семи лет работы в Национальной службе судмедэкспертизы часто бывало так, что недоеденная половина кимбапа волновала намного больше мертвых тел.

– Вчера шел дождь?

– Да, был ливень и сильный ветер. Скорее всего, поэтому листья прогнулись, и мы смогли быстрее обнаружить жертву.

«Скорее всего».

Сэхён задумчиво перевела взгляд на стоявшую на столе кружку. Больше всего ей не нравилось слышать из уст полицейских именно это выражение. Она еще не начала работать с новым телом, а уже была не в настроении. Стандартное для летней поры дело и безответственные следователи – «отличная» и невероятно скучная комбинация.

– Ясно. Здесь написано, что тело подверглось сильному разложению.

– Скорее не разложению, а значительному повреждению. Оно настолько серьезно, что заметно невооруженным глазом. Но вот место было на удивление идеально прибранным. К тому же пленка, в которую завернули труп…

Девушка неожиданно бросила папку на стол, и Чжонхён сразу замолчал. Работая с полицией, другие судмедэксперты часто осматривали фотографии с места преступления, чтобы вникнуть в суть дела, но Сэхён ненавидела читать отчеты до того, как сама бралась за дело.

– Предполагаемое время смерти – три дня назад, точнее смогу сказать только после вскрытия. Причина – неизвестна, поскольку тело подверглось воздействию извне. Плюс на нем обнаружили личинки. Что-нибудь добавите?

– И мне показалось, что в области ранения есть что-то странное, вам стоит обратить внимание…

Сэхён не глядя допила содержимое кружки и встала.

– Это я уже сама решу.

– Там вообще много странного, – продолжил офицер низким голосом.

Судмедэксперт тем временем начала переобуваться.

– Если бы их не было, разве вы пришли бы ко мне так рано утром? – Она пожала плечами.

– Хорошо. Тогда… я подожду.

Чжонхён аккуратно взял документы, которые она совсем недавно так небрежно бросила на стол, и снова протянул их собеседнице.

Сэхён часто работала с полицией и следователями и у многих видела болезненную одержимость вверенными им делами. Были следователи, которые в гневе кричали и требовали принести им отчет сразу по готовности, были и те, кто умолял в слезах. Однако стоило девушке пройти в комнату вскрытия, и они уже ни на что не могли повлиять. Оставалось только ждать в консультационной, пока дверь снова не откроется.

Она сдержала улыбку, взяла папку и склонила голову. Пряди волос, выпавшие из-за ушей, скрыли ее недовольное лицо. Закончив переобуваться, она направилась к секционной.

Эксперт вошла в комнату, и ассистенты, которые еще минутой ранее над чем-то смеялись, вздрогнули. Они казались растерянными – возможно, просто не знали, что именно Сэхён будет проводить вскрытие.

Как только она прошла вглубь комнаты, сразу почувствовала запах крови. Она бросила папку на стол для вскрытия, немного потянулась, стараясь расслабить уставшие мышцы, и обратилась к стоявшему первым ассистенту:

– Куда-то собрались?

– Нам сказали, что вскрытие будет проводиться в секционной А.

– А здесь тогда что?

– Что?

– Прошу прощения. Сейчас все подготовлю. – Девушка перебила его и потянула за руку, чтобы он замолчал.

Улыбнувшись ей, Сэхён начала тщательно мыть руки, да под таким сильным напором, что на груди хирургички стоявшего рядом парня появились мокрые пятна. Но она продолжала, не обращая на это внимания. Глубокая раковина из нержавеющей стали как будто вырвала ее из реальности.

За семь лет работы Сэхён так привыкла к секционным, что они стали ей родными. Хотя иногда все еще казалось совершенно новым, как будто она попадала туда впервые. В такие моменты она представляла раковину кухни в какой-нибудь столовой, где лежали огромные овощи и источающая запах скумбрия, окруженная льдом. Часто на эту картину наслаивалась другая, и тогда на овощи стекала кровь и падали органы, неизбежно засыхая и замерзая. Там не было места жизни.

Судмедэксперт стояла неподвижно, пока рядом хаотично метались ассистенты. Они столкнулись, пока раскладывали ручки скальпелей на ткани. Поверх раскладывали запакованные лезвия, раздавался шелест бумаги и пакетов – самые любимые звуки Сэхён.

Достаточно было взять ее в руки, и какая-то небольшая восемнадцатисантиметровая палочка в ее руках становилась всемогущей. Скальпель начинал снимать кожу, отделять кости от мягких тканей и рассекать сосуды. Так, будто ждал этого всю жизнь.

Ассистенты завезли тележку в комнату, и внимание Сэхён сразу переключилось на подрагивающую виниловую пленку. Когда ее снимут, тело наконец поступит во владение девушки. Один из ассистентов подбежал и раскрыл латексные перчатки – она надела правую, а вторую взяла и подошла к столу.

За это время накрытый труп переместили в центр. Эксперт сделала еще шаг и почувствовала исходящий от металлического стола холод. Запах разлагавшегося тела проник сквозь маску.

– Ой! – вскрикнул шокированный ассистент, снявший пленку.

– Для начала сделайте фото лица.

Но никто и не думал приближаться.

– Фотографировать не собираетесь?

На этих словах юноша пришел в себя, подошел к столу и направил на тело камеру. В секционной стояла полная тишина, прерываемая лишь звуками затвора.

Новенький не мог с собой совладать – ему было тяжело, что доказывала прилипшая к лицу маска. Другой ассистент пытался держать себя в руках, но по складке между бровями можно было представить, какое у него было выражение лица под тканью. Девушка же и вовсе будто боялась посмотреть на тело и лишь бессмысленно крутила крышку емкости для хранения.

При виде такой картины Сэхён еле сдержала смешок. Она привычным движением запустила руку в волосы трупа, проверяя, нет ли на затылке ран. А после жестом попросила ассистента продолжать.

Он изо всех сил пытался выполнить поручение, при этом стараясь сохранять безопасную дистанцию. Других это могло бы разозлить, но девушке нравилось смотреть на такое поведение. Ей было намного удобнее работать с трусами, которые не могли даже нормально взглянуть на труп, чем с теми, кто внимательно всматривался в ее работу.

– Сделайте фото правой стороны лица – глаза, щеки и подбородка. Там мы можем наблюдать повреждения, вызванные опарышами.

– Сделал.

Сэхён равнодушно осматривала лицо жертвы с сильными следами разложения. Очевидно было, что это убийство, поэтому достаточно установить примерное время смерти, опросить ближнее окружение погибшей, найти и задержать подозреваемого, который мог быть замечен рядом в установленное время. Возможно, дело бы завершилось быстро – в участок доставили бы плачущего мужчину, примерно того же возраста, что и жертва. Мотив: оскорбленные чувства.

Еще до начала работы скальпелем судмедэксперт уже потеряла интерес к этому делу. Ей хотелось просто заполнить отчет и отправиться домой, однако вместо этого она велела ассистентам продолжать освобождать тело. Один из них суетливо снял пленку и тут же замер, от шока даже не дыша.

Тело было в ужасном состоянии, но удивляло не это. Отступивший назад ассистент уронил емкость на пол, и звук упавшего на пол металла разорвал тишину, словно рев зверя. Никто из присутствующих не мог вымолвить ни слова.

Сэхён скрестила руки на груди, постаравшись скрыть напряжение, и осмотрела труп. В ушах шумела кровь.

Девушка, примерно двадцати лет. Раз ее нашли недалеко от университета, возможно, личность уже установили.

Она подошла ближе к столу. Из-за сильного разложения процедура не могла дать достаточно информации. По стандарту, нужно было провести разрез и приступить к работе, вот только кто-то уже сделал это за них.

От груди до пупка убитой шел длинный шрам – след вскрытия. На правой голени Сэхён заметила еще один надрез в виде креста, на обеих ладонях была содрана кожа. Края ран уже подсохли – похоже, с момента убийства прошло немало времени.

Судмедэксперт собиралась просунуть руку в разрез на животе, но резко остановилась, заметив красную нить, дрогнувшую от ее действий. Сама того не замечая, Сэхён усмехнулась – убийца зашил тело.

Она осторожно потянула окровавленную нить, которая была особо туго натянута в районе органов, будто указывая на них крестиком. Рука Сэхён дернулась, и она отпустила нить. Девушку бросило в жар, кровь прилила к голове. Ее забила неконтролируемая дрожь.

Она ни на секунду не могла оторвать взгляд от тела. Это не просто труп. Пинцетом она приподняла веки девушки – под склерой виднелись следы кровоизлияний. Эксперт пристально смотрела на поврежденные глаза, будто что-то решая.

– Дайте скальпель.

Расслабив запястье, она приняла инструмент. Для начала она решила сосредоточиться на шее, на которой виднелись следы удушения. Судя по оставленным синякам, напали из-за спины. Сэхён сделала надрез и, как и ожидала, увидела следы кровотечения и сломанный щитовидный хрящ – самый большой среди гортанных.

Для начала нужно определить, когда было нанесено повреждение: до смерти или после. Вместо того чтобы рассечь мышцы, девушка осмотрела сначала верхнюю часть тела, потом лицо. Удивляло, что именно оно разложилось больше всего.

– В каком состоянии был труп при обнаружении?

– Тщательно обмотан сельскохозяйственной пленкой.

– Сельскохозяйственной?

Даже фото с места преступления не могли ответить на вопросы, которые кружили в голове Сэхён. Она поморщилась и снова повернулась к столу. Стоило провести скальпелем по мышцам гортани, как появилась кровь. Это говорило о том, что мозг даже не успел зафиксировать момент смерти – настолько быстро и умело кто-то сломал кости.

– На деснах и склерах видны следы крови. При надрезе также открылось кровотечение. Запишите, что удушение происходило до смерти.

Девушка продолжила напряженно бормотать, переведя взгляд на правую голень – с нее сняли кожу, обнажив кости. Она подозвала ассистента, который записывал все ее комментарии.

– Подойдите и понюхайте.

– Как будто что-то дезинфицирующее.

Остальные подошли ближе, тоже пытаясь понять, чем пахнет, после чего кивнули в знак согласия с мнением коллеги. Сэхён осматривала правую голень, от которой прямо разило антисептиком. Там же она заметила тонкие зеленые – цвета моющей губки на кухонной раковине – обрывки нити, которые подцепила кончиком скальпеля.

Один из ассистентов сразу протянул лоток для образцов. Сэхён передала скальпель другому юноше и указала на область, которую нужно было сфотографировать, – ее раздражали щелчки камеры, снимавшей совсем не то, что нужно.

Взяв ножницы, она остановилась и глубоко вдохнула. Стараясь избегать кожи, она принялась распарывать сшитую грудь жертвы. От напряжения девушка так крепко стиснула зубы, что они заболели. Закончив, она отошла и размяла затекшую шею.

Нужно было сдерживаться, не забегать вперед. Она старалась оценивать повреждения объективно, но что-то казалось знакомым. «Повреждения» – так их назвал полицейский. Сэхён не была уверена, что это подходящее описание.

Что-то ей все это напоминало. Состояние органов и самого тела походило на состояние надоевших трупов, на которых они тренировались на первом курсе во время летних каникул. На всякий случай Сэхён внимательно осмотрела фасции и соединительные ткани. Ассистенты переглядывались и ждали ее дальнейших указаний. ^[177]

Будто бы о чем-то вспомнив, она снова взяла отчет, но, заметив стоявших без дела молодых людей, помахала им.

– Почему бездельничаем? Возьмите образцы соединительных тканей для анализа на препараты.

Стоило ей договорить, как тишину секционной нарушили звуки льющейся в раковину воды. Сэхён перевела взгляд на настенные часы – вскрытие слишком затянулось. Возможно, именно поэтому она начинала торопиться. Она видела этот труп впервые, но он все равно казался раздражающе знакомым, несмотря на то что все воспоминания за шесть лет в университете, год интернатуры, полтора года ординатуры и семь лет в этом месте будто бы стерлись.

– Извините, но вам нужно на это посмотреть.

Сэхён уже хотела подойти, но именно сегодня тело и ноги ее совсем не слушались. И все-таки ей удалось опустить руку в заполненный кровью разрез, и она опять ощутила что-то привычное. Похоже, убийца извлек органы погибшей, а потом вернул все обратно и наспех ее заштопал. Взгляд Сэхён расфокусировался.

Она вспомнила, что уже видела все это, когда была младше. Пятясь, она вышла из секционной, скинула заляпанную кровью хирургичку и перчатки. Одно за другим начали всплывать воспоминания, от которых она пыталась сбежать долгие годы.

Ёнчхон – тихий городок, название которого означало «родник, из которого бьет вода». Подходящее название для города, возведенного вдоль реки. И хоть воздух здесь был чистым, а до столицы всего час на машине, он потерял былую славу, лишившись станции метро и тем самым проиграв другим близлежащим развивающимся городам.

Несмотря на репутацию «спокойного города» и попытки властей его облагородить, население Ёнчхона не увеличивалось. Он был настолько маленьким, что его и городом нельзя было назвать. Впрочем, деревней тоже. Вот уже несколько лет здесь планировалось расширение вокзала, чтобы как-то компенсировать отсутствие метро. Но пока что стояло затишье, и в магазинах в центре было безлюдно даже в обеденное время – лишь некоторые пытались укрыться там от жары.

Сэхён прислонилась к окну и следила за дорожками, которые оставляли на нем капли дождя. В недавних новостях сообщали, что сезон ливней подошел к концу, но темные тучи, закрывавшие палящее солнце, и влажность доказывали, что это не так.

Оставалось десять минут до прибытия. Судя по тому, как убыстрилось движение дворников, очищающих лобовое стекло, дождь усиливался. Девушка бездумно смотрела в телефон, постоянно открывая главную страницу. Наконец ей надоело даже это, и она убрала его в карман. Смартфон едва помещался в небольшой карман – ткань натянулась, приводя Сэхён в раздражение.

Она скривилась, заметив эмблему с орланом, широко расправившим крылья в попытке взлететь. Она никак не могла к ней привыкнуть. Птица должна была символизировать внимательность и скорость полиции, вот только, похоже, все забыли, что орланы питались падалью. Сэхён не сводила с эмблемы глаз, пока она не скрылась из виду. ^[178]

Две минуты до прибытия. Девушка снова достала телефон и начала то увеличивать громкость, то снижать, нажимая на кнопку по привычке. Наконец она заметила здание телекомпании с возвышавшейся над ним антенной. Полицейская машина, повернув налево, направилась напрямик на университетскую парковку.

Не дожидаясь полной остановки, судмедэксперт выпрыгнула из двери и направилась к ограждению. Она лениво показала удостоверение стоявшему около него сотруднику и прошла вперед.

На поле повсюду виднелись следы июльских ураганов. Те самые грядки с периллой по-прежнему были примяты, а вода вперемешку с грязью сразу просочилась в обувь и запачкала брюки, стоило Сэхён пройти к нужному месту. Она осмотрелась, пытаясь отряхнуть с ткани землю.

– Вы здесь что-то трогали?

– Нет, все осталось как в день обнаружения тела.

– На удивление чисто.

Среди луж и грязи были разбросаны колосья риса и листья периллы, а еще виднелись следы уже потоптавшихся здесь офицеров. Что бы ни говорила Сэхён, на поле царил полный хаос. Она угрюмо осмотрела таблички, указывавшие на потенциальные места нахождения улик. Тут Чжонхён показал ей фото, которые были сделаны в день начала расследования.

– Это личные вещи жертвы. Нашли только сумку: судя по тому, как преступник заметал следы, это явно не первое его убийство.

– Почему вы так решили?

– Если бы это была кража, перешедшая в незапланированное убийство, вор бы не изменил привычкам: обыскал бы вещи или забрал деньги. – Тут он отошел и указал на место преступления. – Взгляните сюда: отпечатки совпадают с отпечатками подошв обуви, принадлежащей хозяину поля. Он случайно забыл ее здесь, чем и воспользовался преступник – надел ботинки и прошел сюда, чтобы оставить тело. Сложно до такого додуматься, если убил кого-то случайно.

Сэхён не особо вслушивалась в слова Чжонхёна – она достала из заднего кармана перчатки, надела их и оторвала несколько листочков периллы, которые сразу убрала в пакет.

– Зачем это вам?

– Так как на той пленке было достаточно много земли, можно провести анализ почвы и определить, произошло ли убийство на поле или где-то в другом месте. Что со списком улик?

– Пока в процессе.

– Вот моя визитка. Как только появятся результаты, отправьте его мне, пожалуйста.

Пока Чжонхён рассматривал карточку, девушка уже принялась подниматься на крутой склон. Не желая оставаться позади, он нагнал ее, чтобы помочь, но она справилась с подъемом сама. Непохоже было, что она в хорошей физической форме, зато явно не любила принимать помощь других.

Сэхён вышла за огражденную территорию и медленно пошла вдоль дороги, ведущей к университету. Он находился в достаточном отдалении от центра, так что днем там было не особо многолюдно, и, судя по количеству фонарей, вечером ситуация не сильно менялась. К тому же вокруг располагалось множество полей.

Девушка подошла к дренажной канаве, тянущейся вдоль одного из них, – здесь точно было сложно с водой. Сэхён снова вывернула на основную дорогу и прошла через парковку к главному входу. Преступник с трудом, но нашел единственное недоступное для камер наблюдения место, где и бросил труп. Скорее всего, он приходил сюда несколько раз, чтобы подобрать идеальный уголок.

– Вы установили личность жертвы? – спокойно спросила судмедэксперт, как будто только сейчас заметила идущего за ней Чжонхёна.

– Еще нет. У нее не было удостоверения, а телефон пострадал из-за дождя. Придется сначала изучить другие улики.

– Есть высокая вероятность найти ДНК убийцы, ведь он задушил ее руками. Это поможет в поиске. Какие ваши дальнейшие действия?

– Расследование пойдет по стандартной процедуре. Сначала осмотрим все вокруг. Далее, в соответствие с показаниями обнаружившего тело, начнем поиск свидетелей, которые могли что-то заметить в нужное нам время. Ну и, конечно же, будем патрулировать.

Юноша смутился от резкой смены темы разговора, но все же постарался как можно полнее ответить на вопрос.

– Что насчет камер?

Услышав вопрос, офицер замолчал. От его уверенности в себе не осталось и следа.

– Их здесь нет, поэтому вы собираетесь искать свидетелей. Я права?

– Тут такое дело… Как вы могли заметить, здесь нет фонаря, на который можно было бы установить камеру. К тому же дорожки такие узкие, что и машины здесь не ездят. Поэтому нет данных и с регистраторов… – попытался оправдаться мужчина под пристальным взглядом Сэхён.

– Но вы просмотрели записи с камер у главного входа? С перекрестка?

– Простите?

– Чтобы привезти тело, преступник явно использовал машину. А после пронес его через главный вход на поле. Значит, он парковался где-то здесь и должен был попасть на камеры светофора на перекрестке.

– А-а… Да, наверное, так и есть.

Сэхён недовольно покосилась на растерявшегося офицера и продолжила путь. Придя в себя, Чжонхён последовал за ней.

– Подождите, вы собираетесь в участок?

– А мне-то туда зачем? Я возвращаюсь на работу.

Она проверила время – уже давно перевалило за десять утра. Чжонхён не хотел отпускать ее так быстро, надеясь, что с новыми зацепками по делу они отправятся прямо в отделение.

– Я вас подвезу!

Если до этого момента он считал себя достаточно умным, то после такого нелепого предложения разочаровался сам в себе.

– До Сеула? – Как и ожидалось, реакция Сэхён была сдержанной.

– Вы же впервые в Ёнчхоне. Я довезу вас до вокзала.

Раздался громкий писк звукового сигнала, будто кто-то нажал на кнопку переключения светофора, сразу зажегшегося зеленым. Девушка достала телефон из кармана и долго пристально смотрела на мужчину, прежде чем ответить:

– Я здесь не впервые.

Она перешла дорогу и скрылась в проулке. Чжонхён в недоумении смотрел ей вслед. К реальности его вернул звонивший телефон.

– Я ведь был прав?

Полицейский расслабился и рассмеялся, услышав голос Сону.

– Да, теперь я тебе верю.

Чжонхён направился к припаркованной машине. Они познакомились на занятиях по дзюдо, когда Сону был на втором курсе полицейской академии, а он сам на первом. Он множество раз думал бросить учебу, потому что не мог к ней привыкнуть, но каждый раз с ним рядом оказывался Сону, который убеждал его не бросать. Друг всегда сочувствовал талантливому Чжонхёну, которому принципиальность мешала влиться в коллектив. Вот так он и начал присматривать за ним еще с университетских времен.

Тогда юноша, проигнорировав отца, наставлявшего его поступать на юридический, подал документы в Полицейскую академию, сдал экзамены и даже успешно. Это был первый протест девятнадцатилетнего Чжонхёна – единственного сына супружеской пары судей, которые встретились в Институте судебных исследований и подготовки кадров, а затем поженились.

После выпуска он два года отслужил командиром в следственном отделе, после чего сразу перешел в уголовный отдел полиции Ёнчхона. Приходилось расследовать непростые, пугающие многих дела, но для ответственного и организованного Чжонхёна это было удачным вариантом.

Проблемы начались после того, как он занял место главы опергруппы, занимающейся расследованиями тяжких преступлений. Сначала смелый проект по предотвращению правонарушений, который они проводили совместно с университетом Ёнчхона, теперь еще и убийство рядом с ним же.

Услышав об этом деле, Сону сразу рассказал ему о Сэхён, которая сильно помогла в расследовании теракта с обливанием соляной кислотой, произошедшего полгода назад. Он многое о ней сообщил, но в жизни она оказалась еще более невероятна. Действительно быстро осмотрела место преступления, проанализировала увиденное и дала новое направление для поиска улик. Чжонхён был поражен. Девушка совсем иначе относилась к этому делу.

– Поэтому следуй за ней, пока она изучает местность. Она хороша в работе, а улики сами идут к ней в руки. Но вот характер… С ней не так просто общаться, поэтому это ты должен подходить и начинать разговор.

– Понял. Я переживал, что дело слишком сложное, но теперь можно выдохнуть.

– Отлично. Как вообще продвигается расследование?

– Тело достаточно сильно повреждено, поэтому пока ничего сказать не могу.

– Как это – «достаточно»?

– Девушку сначала вскрыли, а потом зашили.

Чжонхён отошел подальше от машины, понижая голос, чтобы его никто не услышал.

– Зашили? Как на операции?

– Не совсем… Скорее небрежно заштопали.

– Серьезно? Убийца полный псих.

– И никаких улик.

Он вздрогнул, услышав, как его кто-то зовет, и обернулся. Неподалеку стоял наблюдавший за ним полицейский. Чжонхён подозвал его поближе.

– Мне пора. Сонбэ, прошу тебя, молчи. Договорились?^[179]

– Ты за кого меня держишь? Не переживай о всякой ерунде, лучше расследованием займись. Ты же понимаешь, что нужно наладить работу в команде? Ты младше, поэтому должен инициировать общение. Будь попроще.

Слушая наставления Сону, юноша зажмурился и отодвинул телефон подальше. Перед тем как сесть в машину, он снова посмотрел на проулок, в котором скрылась Сэхён. Куда она могла пойти в незнакомом городе? Хотя она же заявила, что не впервые в Ёнчхоне.

Сэхён попросила остановить такси рядом с полицейским участком, но решила к нему не подходить. Рядом текла небольшая река, за которой располагались виллы. Девушка остановилась на берегу и осмотрелась. Напротив отделения она увидела небольшую торговую зону. Хозяйка парикмахерской развешивала полотенца. Рядом стояло здание, его окна заклеили плакатами с изображениями животных туш – мясная лавка. Между ними скрывался небольшой проулок, в который и направилась Сэхён.

От стен исходила типичная для лета влажность. Мох под ногами поднимался по кирпичам, заполняя трещины. Сразу вспоминалось прошлое. В доме, где Сэхён жила в детстве, тоже были синие двери с облупившейся краской. Но погружаться в воспоминания не было смысла, поэтому она продолжила путь.

По сторонам и без того узкого проулка были припаркованы машины, а в конце – там, где узкий проход переходил в проезжую часть, расположился небольшой ресторанчик, где готовили мраморную говядину. Здание было двухэтажным, и ведущая наверх лестница была усеяна горшками с растениями. Сэхён остановилась рядом с меню у входа и набрала пропущенный до этого номер.

– Здравствуйте. Я на месте.

– Эй, девушка! – раздался голос откуда-то сверху.

Она подняла голову и увидела женщину средних лет с забранной заколками челкой. Та махала ей рукой и призывала подойти. Поднимаясь по крутой шатающейся лестнице, Сэхён хотела было схватиться за перила, но, заметив ржавчину, предпочла держаться за стену.

– Подойди. Это ты из участка? Тебе повезло прийти именно ко мне. Да, здесь слишком узкие проулки, чтобы нормально ориентироваться, но, если захочешь в город, достаточно выйти вон на ту большую дорогу. Подойди ближе.

Для той, кто видела Сэхён впервые, женщина была слишком дружелюбной. Девушка молча прошла сквозь открытую дверь, а хозяйка меж тем продолжала:

– Когда дойдешь до дороги, увидишь остановку. Немного пройдешь мимо и у реки найдешь прогулочную дорожку, где обычно много народу. У нас здесь намного комфортнее и спокойнее, чем в основной части города.

В Ёнчхоне не было сложностей со съемом жилья – полно свободных комнат, цены намного дешевле, чем за однушку в другом городе. Однако были и свои минусы: проулок, по которому шла Сэхён, словно вымер, как и вся торговля. Возможно заметив замешательство девушки, владелица ресторанчика торопливо заверила, что раньше все было не так и дела шли только вверх.

Недалеко от большой дороги стояло восьмиэтажное здание с темными окнами – известный и популярный когда-то храм. Первый этаж раньше использовался как галерея, куда допускали всех посетителей, а выше располагалось несколько храмовых помещений. Но однажды монахов арестовали, и здание отдали в аренду. Ожесточенные судебные разбирательства заняли несколько лет, и не так давно появились слухи о том, что храм продали на торгах за бесценок. Якобы какой-то богач выкупил его и из религиозных убеждений отдал в дар церкви. Тем не менее восстановить подорванное доверие горожан было не так-то просто.

Засуетившиеся торговцы быстро покинули городок, однако новая знакомая Сэхён владела не просто ресторанчиком, а двухэтажным зданием, поэтому решила остаться вместе с семьей. Вскоре ее дети разъехались, она сделала в заведении ремонт, а жилые комнаты начала сдавать.

Стоило Сэхён затронуть пожелтевшие шторы, как полетела пыль. Вид из окна открывался прямо на расправившего крылья орлана. Прямо на уровне глаз.

– Я могу въехать сегодня?

Женщина как будто удивилась вопросу и долго вглядывалась в девушку. Это было импульсивное решение, и в будущем она могла об этом пожалеть, но ей нужно было место, чтобы подготовиться к дальнейшей борьбе. И все из-за одной жертвы, а ведь она не знала ни имени, ни настоящего лица погибшей. Однако у нее не оставалось выбора после того, как она поняла, чьих это рук дело.

На самом деле Сэхён пыталась решить, что ей делать дальше, с того самого момента, как все осознала. Сама мысль о том, что этот человек все еще жив, была невыносима. А то, что он снова принялся убивать, лишало возможности дышать – как будто кто-то запихнул хлеб ей прямо в глотку.

Судмедэксперт вытащила из кармана удостоверение госслужащего и пристально его осмотрела: пожелтевший пластиковый чехол треснул. Она усмехнулась, глядя на свое сдержанное лицо на фото.

Сэхён, страдавшая диссоциальным расстройством личности, никогда не могла понять и проникнуться эмоциями других людей. Этим она отличалась от остальных представителей своей сферы. Девушку совсем не интересовали живые люди (кроме нее самой), поэтому работа с мертвыми была ее призванием. Но даже так она не могла ограничиваться лишь буднями в пропахшей кровью секционной или за рабочим столом с отчетами – год назад она решила стать совершенно иным судмедэкспертом.

Теперь она не покидала место преступления до того момента, как поступившее дело не раскрывалось. Если не было улик, она была готова проводить ночи в их поисках. Если состояние трупа не радовало, она была готова проводить дни в секционной.

Изначально она подалась в Сеульскую судмедэкспертную службу именно из-за того, что нераскрытых дел стало слишком много. Никакая ругань не могла ее остановить – с первого года она участвовала во всех вскрытиях. Даже когда получала пощечину запачканной кровью перчаткой, она все равно не покидала секционную.

Так она проработала шесть лет – постепенно обрастая знакомствами. Ее стали узнавать, к ней стали обращаться. Благодаря этому она даже участвовала в телевизионных программах и дала несколько интервью. Еще она хоть и редко, но проводила лекции по судебной медицине в университетах. Стоило ей взяться за дело, как во всех новостях появлялось ее имя – «Со Сэхён, раскрывшая дело пятилетней давности», «судмедэксперт Со Сэхён, распутавшая дело о тайном групповом захоронении».

Но этого было мало для того, чтобы стать самым опытным специалистом. Она все больше работала и распределяла задания с умом. Раньше ее отношения с начальством не ладились, но теперь стоило появиться сложному делу, как они сами с ней связывались.

Большинство проводившихся в Сеуле расследований прошло через руки Сэхён. Но этой осенью она надеялась на перевод в основное отделение службы – она уже получила рекомендательное письмо от начальства, которое прекрасно понимало ценность такого сотрудника. Именно поэтому это дело было особенно важным – замечательный подарок, который мог бы украсить ее резюме. Проблема была в том, кто оставил этот подарок.

Сэхён отпустила перила и отступила назад. Мизинец на правой руке, слишком маленький по сравнению с остальными пальцами, был таким же, как у него. Наследственность.

Его звали Юн Чжогюн. Он убил шестерых человек и оставил их тела в разных уголках страны. Возможно, с того времени число трупов уже давно выросло.

Сэхён прижала пальцы к глазам и вспомнила, что произошло за два дня до ее дня рождения. Той ночью постоянно избиваемая отцом мама рухнула, истекая кровью, а девочка начисто вытерла пол. Именно поэтому она больше не праздновала день рождения – день, который другие считали особенным, оставался ею незамеченным. Момент, когда она приняла решение, полностью изменившее ее жизнь, все еще казался невероятным.

После она часто ездила с ним в «путешествия», заранее подготовив емкости с водой и поместив их в обмотанный пленкой багажник. По указке отца она спрашивала у прохожих дорогу через открытое окно машины, и иногда они кого-нибудь подвозили. После каждой такой поездки багажник наполнялся неприятным затхлым запахом. По ночам они открывали двери, пытаясь его проветрить, но это никак не помогало – аромат крови никак не выветривался.

Сэхён все еще отлично помнила любимый им порядок действий. Разрез обязательно проводился под прямым углом скальпелем. Грудную клетку вскрывать только руками. Следом переходить к коже.

Чжогюн – серийный убийца, а Сэхён – дочь, заметавшая за ним следы.

По привычке девушка прикусила ноготь мизинца передними зубами и отодрала заусенец. Пошла кровь. Чем больше она думала, тем становилось хуже. Когда мир узнает о Чжогюне, судьба ее будет предопределена.

Будут ли те, кто просто пройдет мимо, не осудив подавшуюся в судмедэксперты дочь маньяка?

Она продолжала просчитывать возможные сценарии, но понимала лишь одно – нельзя допустить, чтобы полиция задержала Чжогюна живым. Нельзя оставлять все как есть, когда он снова принялся за старое.

Та маленькая Сэхён, что по три дня носила одну и ту же футболку даже в летнюю жару, уже мертва. Она никогда не мечтала о спокойной жизни в хорошем доме или о высоком доходе. Скорее хотелось, чтобы на корпоративах она чувствовала себя комфортно и чтобы никто не предъявлял претензий. Чтобы, оговорившись, извинялась не она, а перед ней. Но стоит миру узнать о Чжогюне и его связи с Сэхён, как все усилия станут бессмысленными.

Она не представляла, что будет чувствовать, но для себя решила, что заляжет на дно, пока жизнь Чжогюна не оборвется. Когда-то у нее уже получилось, получится и сейчас. Нужны лишь силы, чтобы выжить, на случай, если об их родстве узнают.

На секунду ей показалось, что она видит, как он закатывает глаза, и девушка снова прикусила ноготь. Сэхён сожгла все мосты, ведущие к прошлому. Родители так и не зарегистрировали факт ее рождения, поэтому она с легкостью поменяла имя и выбрала новую дату. Это было последнее, что связывало ее с семьей, и она с радостью от него избавилась и приняла новую жизнь.

Конечно, Чжогюн был ее биологическим отцом, но как он мог разглядеть в этой незнакомке свою дочь? Она жила в новом месте и выглядела совершенно иначе. Эта мысль не давала ей покоя, но она понимала, что он точно ее не узнает, – и это вселяло уверенность.

Сэхён перевела взгляд на календарь с эмблемой Сэмаыль Кымго, на страницах которого ярко цвели вишни. Она пролистала его до июля, от которого уже прошла половина. Девушка решила, что пора закупиться едой и напитками в супермаркете. Но сначала нужно включить свет. ^[180]

18 июля

Мрачная погода не предвещала ничего, кроме дождя на весь день. Было так влажно, что хотелось включить кондиционер, но он не работал уже больше недели. Чжонхён принес из дома вентилятор, благодаря которому они и выживали.

После обнаружения тела появлялось все больше новостных статей, в том числе и с критикой действий некомпетентной, по мнению общественности, полиции Ёнчхона. Выходили десятки статей с настойчивыми призывами быстрее найти подозреваемого, а число комментариев и лайков под ними росло. Многие старожилы были уверены, что интерес утихнет, но случилось наоборот. Почти сразу вышла заметка под заголовком «Портной», в которой давалась вся информация о деле – и о том, что убийца сам совершил вскрытие, а потом зашил тело обычными нитями. Она вызвала новый виток интереса к этой теме. Личные данные журналиста слили в одно из интернет-сообществ, после чего многие начали требовать его увольнения за нарушение этики.

Главной проблемой оставалось полное отсутствие хоть каких-нибудь улик. Полиция никак не могла успокоить общественность, требующую провести брифинг.

Получив заверенный подписью отчет Сэхён, Чжонхён был в шоке – его словно ударили по голове. Не так легко принять, что на настолько изуродованном теле не осталось никаких следов ДНК. Не было информации и о том, применялись ли к жертве наркотические препараты, другие лекарства или яды.

Плюс никаких следов внезапного нападения: даже травм от тупых предметов – ни ушибов, ни гематом. А значит, убийца как-то заманил погибшую и та добровольно пошла за ним. Но как? Чжонхён повторял один и тот же вопрос целый день.

Радовало хотя бы то, что подобная огласка помогла быстрее определить личность убитой. Двадцать шесть лет, студентка факультета государственного управления, в академическом отпуске. В ее вещах нашли сборник заданий – предположительно, она планировала сдавать государственный экзамен, чтобы стать полицейским.

Учеба на этом факультете была не из простых, так что без подготовки было никак. Однако из-за длительного отпуска у жертвы совсем не осталось знакомых в вузе. К счастью, полиции удалось найти студента, который занимался с ней в одной группе, – так они смогли составить ее примерное расписание.

После этого им удалось восстановить залитый дождем телефон и связаться с дядей девушки, чтобы передать ему соболезнования. Однако они не общались, поэтому единственное, что это дало, – возможность точно определить данные убитой.

По слухам, руководство отдела, занимающегося особо тяжкими преступлениями, все еще не могло решить, нужно ли организовывать отдельную группу для расследования. Репутацию можно было получить, только раскрыв нашумевшие преступления, но чаще всего они так и оставались висеть мертвым грузом. Чжонхён все это понимал, но все равно подобный прагматизм его разочаровывал.

Вздохнув, он припарковался возле квартирного комплекса жертвы. Возле входа стояла Сэхён и завязывала шнурки.

– Наконец-то вы тут, – первой поздоровалась она, неловко улыбнувшись. Было видно, что она чувствует себя не в своей тарелке.

– Журналисты были здесь уже несколько раз. Хозяин квартиры жаловался на стресс, который испытывает из-за их внимания. Поэтому пришлось с ним связаться.

Сэхён напряженно кивнула. Ей захотелось осмотреть квартиру жертвы, поэтому она снова вернулась в Ёнчхон. Она попыталась договориться с хозяином сама, но общение не задалось, поэтому пришлось обратиться за помощью Чжонхёну. Обычно судмедэксперты не так часто выезжали на место, тем более при отсутствии улик.

Чжонхён заранее узнал пароль для входа в квартиру у владельца, набрал его и открыл дверь. Девушка убрала волосы в хвост, надела бахилы и перчатки и лишь тогда прошла внутрь. Начинающие специалисты обычно предпочитали искать волосы и отпечатки пальцев жертвы, но Сэхён они не интересовали – она сразу подошла к шкафам и начала их осматривать. В конце концов она нашла, что хотела, – дневник убитой. Она тут же принялась его читать.

Стоявший на одном месте Чжонхён почувствовал себя неловко, поэтому подошел к стеллажу и пролистал несколько тетрадей.

– Если вы скажете, что ищете, я помогу, – предложил он, не сдержав любопытства.

– Мне интересны хронические заболевания жертвы или какие-то особенности организма. Не обращайте на меня внимания, занимайтесь своей работой, – ответила та, выложила все тетради на стол и стала просматривать их в только ей известном порядке.

Офицеру оставалось только смотреть ей в спину, сохраняя дистанцию. Казалось, эта девушка была не меньшим следователем, чем он сам.

Спустя несколько десятков минут Сэхён закончила и вышла из квартиры. Юноша попробовал навести какой-никакой порядок, а потом поспешил за ней. Тем временем девушка спустилась первой и уже осматривала дом.

– Вы читали новости? – спросил Чжонхён, чтобы разрядить обстановку.

– Конечно. Это громкое дело.

– В участке все очень напряженно. А я постоянно вожу отчеты с места на место.

– Но сливы обычно помогают расследованию, не так ли?

Тон Сэхён не выражал негатива, но Чжонхёну он совсем не понравился.

– По-вашему, нормально предлагать подождать следующей жертвы, специально подстрекая преступника? – сам того не ожидая, резко ответил он. Он хотел продолжить, но понял, что их взгляды могли расходиться и это нормально.

– Ну, тогда достаточно поймать убийцу, когда он снова объявится.

– Вы серьезно? Думаете, все так просто?

Он начал этот диалог, чтобы немного смягчить обстановку, но с каждым ответом Сэхён лишь все больше раздражался. Он уже слышал подобные заявления в следственном отделе. Большинство офицеров были местными, родились и жили в Ёнчхоне всю жизнь. Им совсем не понравилось лишнее внимание к родному городу, и сотрудничать с ними было невозможно.

Чжонхён заставил себя замолчать, чтобы не высказать и здесь все то, что думал о работе своей команды.

– Вы просмотрели записи камер? – спросила Сэхён, воспользовавшись его молчанием.

– С этим… есть небольшие сложности. Мы нашли еще одну позади университета. А еще видео с регистратора машины, стоявшей тогда на парковке около одного из жилых комплексов. Просмотр видео займет намного больше времени. Да и к тому же мы пока не уверены, какую машину нужно искать.

Его удивил вопрос, но юноша все же дал внятный ответ. Он взглянул на эксперта, которая осматривала вход в здание, сложив руки на груди.

– Наверное, стоит начать с крупных автомобилей?

– Что?

Неожиданно сзади раздался звук клаксона, испугавший Чжонхёна – он отступил назад и уперся в бампер полицейской машины. Парень вздохнул, но быстро прикрыл рот, чтобы не привлекать лишнего внимания Сэхён. Та уже стояла около почтовых ящиков возле дома.

– Посмертных повреждений нет. Убийца только погрузил тело на носилки и доставил на место.

Чжонхён вытащил из кармана маленький блокнот, который всегда носил с собой, и пролистал записи, сделанные во время просмотра камер.

– Вернемся к машине. На территорию университета часто заезжает фургон «Старбакса».

Сэхён будто подвисла после его слов – то открывала, то закрывала пустой почтовый ящик с номером квартиры жертвы.

– Тогда, может, стоит начать с него, а потом перейти на машины доставки?

– Доставки? А-а-а, вы имеете в виду грузовики?

– Да. Те, что с транспортным отсеком или багажником, достаточно большим, чтобы перевезти тело.

Офицер достал ручку из противоположного кармана и записал ее предположения. Девушка коротко поклонилась и прошла мимо.

– Я вас подвезу, – уже второй раз предложил он.

– Я пешком.

– До Сеула? – спросил он высоким голосом.

– Вообще-то, в Ёнчхоне жили мои родители.

Чжонхён заметил ее насмешливый взгляд и сразу пожалел о своей настойчивости. Радовало хотя бы то, что он мог продолжить диалог.

– Поэтому вы в прошлый раз… Тогда я вас провожу.

– Не надо, все в порядке, – вновь отказалась девушка, однако полицейский не собирался так легко сдаваться.

– Значит, вы ездите на работу отсюда?

– Выходит, что так.

– Вам, должно быть, тяжело.

– Автобус есть, поэтому не очень.

Чжонхён следовал за ней, пытаясь поддерживать этот лишенный смысла разговор, несмотря на то что понимал – больше ему спросить нечего.

Сначала он пытался обсудить дело с коллегами, но те лишь отсылали его куда подальше. А потом информацию по делу слили в СМИ, и он и вовсе перестал с ними общаться. Его группе не хватало рабочих рук, но руководство даже не пыталось исправить ситуацию, а одному с таким делом было не совладать.

Молчание Сэхён недвусмысленно намекало, чтобы он уходил, если сказать больше нечего.

– Помните, что я тогда сказал? Что мне кажется, будто преступник не новичок? – все же продолжил Чжонхён, глядя в затылок удаляющейся девушки.

Она заинтересованно обернулась.

– Я собираюсь пройтись по нераскрытым делам Ёнчхона.

– Нераскрытым делам?

Ее спокойный тон зазвенел в голове юноши предупреждающим колоколом. В который раз Чжонхён напомнил себе, что видит ее всего второй раз в жизни. Двух встреч недостаточно, чтобы привыкнуть к ее суровому облику.

– Если обратить внимание на жестокость убийства, можно предположить, что преступник пытался выместить на жертве свой гнев. Возможно, это из-за того, что он какое-то время не мог убивать, – продолжал Чжонхён, приободрившись от мысли, что появился человек, готовый выслушать его точку зрения. – К тому же приезжему психологически сложно совершить подобное в незнакомом месте. Поэтому я думаю, что он мог когда-то здесь жить. Еще хочу проверить, не было раньше похожих дел. Да и нельзя исключать присутствие возможного соучастника.

Он только сейчас заметил, насколько близко подошла Сэхён. Носки их обуви почти столкнулись. Он попытался скрыть смущение, но не смог побороть проявившийся на лице румянец.

– Если будет нужна помощь, мы можем вместе просмотреть документы, – дружелюбно заявила девушка, поразив его.

– Вместе?

– Но для начала я просмотрю свою базу: вдруг там тоже что-то найдется.

– Буду очень благодарен. Правда.

– А вы пока поищите машины. Мы быстро справимся, если возьмемся за это дело вместе.

Это «вместе», которое Сэхён произнесла с таким равнодушием, тронуло Чжонхёна за живое. Он понял, насколько изолировался от других. Хотя на дела обычно выезжали по двое, в этот раз он был совсем один – и на месте обнаружения тела, и на выездах.

– Еще увидимся.

Девушка похлопала застывшего офицера по плечу. Встретившись с ним взглядом, она слегка улыбнулась и продолжила путь. Уголки его рта дрогнули. До этого он думал, что улыбка – это не про Сэхён. Он сел в машину и хлопнул себя по губам, чтобы перестать ухмыляться.

19 июля

Сэхён взяла черновик и записала все, что уже успела сделать. Она надеялась заметить на теле что-нибудь еще, возможно отпечатки, но нет. Директор Ян несколько раз велел провести анализ, который бы показал, подвергалась ли жертва сексуальному насилию. Однако, сколько бы попыток ни проводилось, результаты всегда были идентичными – никаких следов.

Закончив работу и понимая, что не может сидеть сложа руки, Сэхён снова отправилась в Ёнчхон. Снова посетила поле периллы, походила по университету, где училась жертва. Но ее полномочия были ограничены – она же не работала в полиции. Даже когда она пыталась попасть в квартиру жертвы, ее отругал какой-то незнакомец.

Внезапно она вспомнила Чжонхёна, неловко ожидавшего ее в консультационной. По его суровому виду можно было легко предположить, почему он рано утром приехал один, а не с напарником, как это было принято.

Не каждого консервативного полицейского порадует перспектива работать под руководством молодого и энергичного коллеги. Да еще и над прогремевшим на весь родной город делом. По вчерашнему поведению юноши, по его манере сдерживать себя, было видно, что в участке он держался одиночкой.

К своему неудовольствию, Сэхён поймала себя на мысли, что встреча с ним могла быть судьбоносной. Принципиальный юноша пытался восполнить недостаток опыта, поэтому прилагал максимум усилий в работе, даже если они были не нужны. Сотрудники полиции Ёнчхона часто ограничивались «базовым минимумом», лишь бы побыстрее выйти в отставку с наградой на шее. И именно среди них ей попался Чжонхён. Она уже чувствовала, как чаша весов склоняется к ее победе.

Как она и ожидала, офицер без всяких вопросов и подозрений провел ее в квартиру жертвы, стоило только попросить. Она искала вовсе не медицинские записи – ее интересовали намеки на связь девушки с Чжогюном. Увы, найти ничего не удалось.

Еще оставалось время до ужина, но Сэхён уже чувствовала голод – возможно, из-за совсем не плотного обеда. Сейчас ее жизнь напоминала замкнутый круг – она работала до поздней ночи, приезжала домой и встречала рассвет, так и не сомкнув глаз. Совершенно нездоровое поведение. Найдя в ящике протеиновый батончик, она быстро его съела и зашла в базу данных по преступлениям, чтобы просмотреть нераскрытые дела прошлых лет, как предложил Чжонхён.

Отсчет она решила вести с тысячи девятьсот девяносто пятого года. Настроив фильтры, девушка стала быстро просматривать записи за каждые пять лет. Вдруг ее рука, быстро двигающая мышь, замерла. В июле тысяча девятьсот девяносто девятого года в деревне Харён, которую сейчас поглотил Ёнчхон, на съезде к ведущей к городу главной магистрали, было найдено изуродованное тело. Сэхён продолжила поиск, обратившись к следующему промежутку. Так и есть: еще один труп в том же месте – на этот раз в две тысячи втором году.

Стоило увидеть эти записи, как воспоминания начали оживать в ее памяти. Сейчас она хотя бы не была так наивна, как тогда. Сэхён села поудобнее и открыла заметки. Дела быстро квалифицировали как нераскрытые, установив лишь, что на обоих телах преступник провел посмертное вскрытие. Больше «висяков» в Ёнчхоне не нашлось.

Сэхён вернулась к поиску, чтобы найти другие дела, жертвы которых были изуродованы или расчленены, но он не дал результатов. Тогда она решила расширить круг, включив в него близлежащие города. Ничего не вышло – для сотрудника Сеульской судмедэкспертной службы доступ к этим территориям был ограничен. Девушка раздраженно отбросила мышку.

По этим двум делам выйти на Чжогюна было почти невозможно. А значит, ей не грозила опасность. Пока. Она не зря стерла свое прошлое, хотя порой болезненные воспоминания и всплывали на поверхность.

И все-таки расслабляться было нельзя. Да, она нашла всего две подходящие записи, но он мог совершать преступления и в других городах. Сэхён не могла придумать, где именно, потому что каждый раз место выбирал именно Чжогюн. Вдруг вспомнилось дело о серийном убийце, которое гремело в Корее в начале девяностых. Оставалось лишь задаваться вопросом, почему все связанные с Чжогюном дела так быстро и тихо закрывались.

Неожиданно раздался громкий звонок лежавшего на столе телефона. Сэхён встала и посмотрела на экран – незнакомый номер. Девушка напряглась, проверила, нет ли кого в коридоре, и, услышав лишь стрекотание цикад, все же ответила.

– Добрый день! Это Чон Чжонхён.

Услышав знакомый голос, Сэхён расслабилась и опустилась на стул. Она перевела взгляд на дверь, боясь, что кто-то зайдет и услышит разговор.

– Я звоню по поводу нашего дела, – произнес юноша, и судмедэксперт немного уменьшила громкость телефона. Возможно, она преувеличивала с осторожностью, но это было не лишним, пока она находилась в здании службы.

– Продолжайте.

– Вы уже просматривали базу?

– Пока нет, была занята вскрытием.

– А-а, вот как. А я со вчерашнего вечера был этим занят. Вы знали, что в Ёнчхоне обнаружили два тела с такими же увечьями?

– Неужели? – Сэхён говорила медленно, чтобы казаться удивленной.

– В тысяча девятьсот девятом и две тысячи втором году. Оба дела не раскрыты, но почерк похож.

Девушка села на краешек стула и встряхнула ногами. Когда юноша заявил о желании покопаться в старых делах, она ожидала, что он что-то да найдет. Однако ее совсем не радовало, как быстро он это сделал. Видимо, он сосредоточился на прошлом из-за отсутствия улик в настоящем.

Оба убийства, о которых говорил офицер, совершил Чжогюн. Другие, пока необнаруженные дела, могли стать проблемой, но еще большей мог стать полицейский – он мог выйти на след Чжогюна. Нужно было вернуть его внимание к текущему делу.

– Только два нераскрытых дела в Ёнчхоне. Поэтому я собираюсь поискать и на территории Кёнги. ^[181]

– Значит, возможно, найдете какую-то связь и с нашим преступлением. Но вы не слишком в это углубились? Не забываете поесть?

– Я как раз забежал в круглосуточный магазин.

– Понятно. К слову, о круглосуточных. Их достаточно много в районе университета, может, стоит расширить поиск и обратить внимание и на курьеров, попавших на камеры? – попыталась направить мысли юноши в нужное русло Сэхён.

– Вы правы. Там много магазинчиков и кафе, есть и столовая. А значит, на территорию часто заезжают доставляющие продукты фургоны. К тому же входы и выходы университета соединены между собой, поэтому через него часто ходят местные.

– Мне кажется, вашей команды не хватит, чтобы просмотреть все материалы. Вам не обещали подкрепление?

– Я стараюсь не надеяться на помощь. Но ваши советы правда полезны. Мы сильно продвинулись. Большое вам спасибо.

Все это время девушка держалась вежливо и заботливо, надеясь что-нибудь разузнать. Но Чжонхён попрощался и бросил трубку, не рассказав ничего полезного. Сэхён убрала телефон в карман, нервно выдохнула и продолжила изучать данные в компьютере. Те неприятные чувства, что она испытала, когда увидела тело жертвы, снова ее поглотили. Не в силах совладать с раздражением, она схватила сумку и покинула здание.

Сэхён стояла напротив полицейского участка. Еще утром с ее машиной все былонормально, но колесо неожиданно повредилось, и ей пришлось заехать в автосервис. Так она пропустила автобус и потратила слишком много времени. Следующий отходил уже с закатом, поэтому в Ёнчхон она прибыла поздним вечером. От Чжонхёна тоже не было никаких вестей – скорее всего, он просто ничего не нашел.

Будучи судмедэкспертом, девушка не могла изучить детали дела Чжогюна. Судмедэксперты – не полицейские. Их единственная задача – изучить полученное тело, собрав возможные улики. Сэхён не могла ни посетить место преступления, ни встретиться со свидетелями, ни просмотреть записи в базах данных без посторонней помощи.

Раньше ей нравилось, что вся ее работа ограничивалась вскрытиями, но теперь это лишь вставляло палки в колеса. Она погрузилась в мысли, пока влажный ветер обдувал ее челку. Как вообще Чжогюн смог выжить? Ее не интересовало, почему он продолжает убивать, – это было частью его личности. Главным и самым важным вопросом было то, как он остался в живых.

Сэхён убила его тогда, в этом она не сомневалась. Она пыталась представить тот момент в деталях, но воспоминания были нечеткими. Она поправила спутавшуюся челку и решила не думать об этом. Ей хотя бы удалось найти информацию об участии жертвы в волонтерской программе, организованной полицией. Возможно, именно поэтому офицеры не могли найти улик на территории университета – Чжогюн подобрал убитую где-то около участка.

Это предположение не давало Сэхён расслабиться и сидеть на месте без дела, поэтому сразу по приезде она отправилась к участку, чтобы поискать там камеры наблюдения. Предположительно, жертва была убита за восемь дней до обнаружения. Тогда выходило, что с момента убийства прошло уже дней десять.

Сейчас Чжогюн должен был вернуться в то место, где нашел жертву, – так он поступал, чтобы снова почувствовать тот восторг, который испытал при первой встрече. Хоть убийство и утоляло его жажду крови, он никогда не пропускал этот этап.

Сэхён несколько часов бродила около участка, но первые капли дождя заставили ее пойти домой. В сумерках и без того небольшая улочка казалось еще уже – все из-за игры света и тени. Она прошла около синей двери, задев бутылку с остатками соджу. Запах алкоголя резко ударил в нос. Девушка скривилась, но продолжила путь под слабо горящими фонарями. Она уже почти вышла из переулка, когда почувствовала странный запах.

Обычный человек мог за всю жизнь с ним ни разу не столкнуться, но для Сэхён он был привычен. Так пахла отнюдь не мертвая дворовая кошка.

Эксперт осмотрелась и заметила у телефонного столба разбросанные коробки. Среди них была и та, что она вчера выкинула. Она бросила кроссовки в стирку, так что пришлось надеть лоферы, которые были на размер больше нужного. Когда девушка пнула коробки, одна из туфель чуть было не свалилась с нее. Тогда она руками отодвинула самую большую и увидела чьи-то ноги.

Сэхён продолжила путь, на этот раз бегом. Ее сердце билось намного быстрее, чем обычно, а дыхание прерывалось. Она оглядывалась в поисках камер, но их не было. Ее переполнял гнев – в такой зоне они точно должны быть.

Она покинула переулок и дошла до улицы, ведущей к мясному ресторанчику. Совсем рядом она заметила припаркованную серую «аванте». Она проверила, есть ли в ней регистратор, а потом списала телефонный номер, который был приклеен к лобовому стеклу. ^[182]

Найдя на дне сумки скомканную перчатку (она всегда носила их с собой), девушка направилась к месту, где нашла труп. Нанеся спирт, который брала с собой для дезинфекции наушников, на ватку, она обтерла руки. Стоило ей подойти поближе, как она снова почувствовала запах крови.

Сэхён убрала накиданные сверху коробки и включила фонарик на телефоне. В глаза сразу бросилось заметно разложившееся лицо – ниточка, связывающая эту жертву с предыдущей. Девушка прикоснулась к чему-то, во что было завернуто тело. На этот раз это была не пленка, а непрозрачный, плотный дождевик. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы расстегнуть кнопку. С большим трудом, но ей все же это удалось.

На этот раз ее ожидал прямой разрез от шеи до пупка. Она наклонилась ближе, чтобы лучше разглядеть повреждение. Никаких крестообразных ран или швов. Но попытки явно были – кожа порвана в нескольких местах.

Несколько минут Сэхён провела в сомнениях, стоит ли звонить. Слишком быстро. Два убийства в такой короткий период были нехарактерны для медлительного Чжогюна. Возможно, его начала поглощать собственная жестокость.

Одна из коробок с грохотом упала вниз, и от испуга девушка присела. Ладони, которыми она уперлась в асфальт, обожгло. Это точно дело рук Чжогюна, никаких сомнений. Покачав головой, она все же набрала номер.

– Полиция, сто двенадцать, что у вас случилось?

Сэхён не могла открыть рот, чтобы ответить. Ее руки дрожали от напряжения.

– Здравствуйте?

– Я нашла труп, – медленно произнесла она, придя в себя.

– Труп? Где? Подождите… Продолжайте.

– В переулке через мост от полицейского участка. Вверх от здания Ёнхи.

– Можно узнать ваше имя и фамилию?

Сэхён не ответила, лишь небрежно отогнала летавшую вокруг муху.

– Скажите свои данные! Не бросайте трубку, назовите…

– Я буду ждать здесь, поэтому быстрее отправьте наряд.

– Алло?

Она сбросила звонок и огляделась. Телефон еще несколько раз повибрировал и наконец успокоился. Город был окутан тьмой – перевалило за девять вечера, магазины и кафе закрылись.

Еле моросящий до этого дождь усилился. Только сейчас Сэхён поняла, насколько место, где она теперь жила, было удобно для сокрытия трупа. Сама того не ожидая, она рассмеялась, глядя на укутанное дождевиком тело.

Ситуация усложнялась, но ей все равно не хотелось отдавать Чжогюна полиции. Она должна была найти его первой и убить.

– Обнаружили труп?

– Да, только что поступил звонок.

– Где?

– Напротив моста.

Чжонхён залез в фургон Согу. Придя домой, он тут же опустился на стул и так и заснул. Его волосы растрепались, будто во сне он пытался их вырвать. Еще и влажность все росла из-за не прекращающегося с вечера дождя. Работал кондиционер, но руки все равно потели. Возможно, от волнения.

– Ну почему именно около участка?

После ругани Хёккына в машине снова стало тихо.

Они доехали очень быстро и уже покидали фургон друг за другом. Почти одновременно каждый из них открыл зонт, пытаясь укрыться от ливня. Было сложно сосредоточиться в таких условиях, да еще и в узком, темном проулке, освещаемом только мигающими сигнальными огнями.

– Что завис?

Хёккын толкнул остановившегося Чжонхёна в спину, чтобы тот начал двигаться. Тот надел протянутые Согу перчатки и прошел через желтую ленту ограждения. Судмедэксперты, приехавшие на место первыми, уже делали фотографии. Асфальт укрыли пленкой, однако на ней уже начали образовываться лужи.

– Надо быстрее убирать тело. Скорее все осматривайте.

Чжонхён попытался собраться с мыслями, хотя и подвисал из-за постоянно мигающих сигнальных фонарей. Было непонятно, кто именно стоял у ограждения – местные или полицейские. Раздавались как вздохи, так и плач, от которых место преступления погружалось в хаос.

– Где звонивший?

Он обернулся и увидел знакомое лицо.

– Как вы здесь…

– Это я.

– Вы?

Чжонхён не смог скрыть удивления, но сразу, сам того не ожидая, почувствовал спокойствие.

– Я уже осмотрела тело, поэтому вам нужно быстрее его переместить.

Глаза Сэхён блеснули. Благодаря этому Чжонхён, все еще выпадавший из реальности, окончательно пришел в себя.

– Понял.

Девушка лишь кивнула и вернулась к телу, возле которого уже сгрудились полицейские. Чжонхён проследил за ней, а потом переключился на позвавшего его Согу.

Сэхён грызла ноготь, сидя на стуле, приготовленном для нее офицером. Она всегда так делала, когда нервничала, – дурная привычка. Она отчетливо слышала звук тикающих часов. Ей уже не терпелось заняться вскрытием, о котором она думала с момента, когда наткнулась на труп.

Наконец дверь офиса распахнулась, и зашел мужчина в возрасте. За ним неловко следовал Чжонхён.

– Как это произошло?

Стоило мужчине заговорить, как сидевшие до этого следователи повскакивали со своих мест.

– Поступил сигнал об обнаружении тела, мы сразу выдвинулись. И…

– Кто тебя спрашивал? Чанчжин, докладывай. Что там за бред, что это тот же убийца? – прикрикнул тот на Чжонхёна и обратился к стоящему рядом офицеру.

– Судя по предварительной оценке, обе жертвы убиты одним и тем же человеком, – не обращая внимание на реакцию пожилого мужчины, закончил юноша.

– И как вы так быстро это поняли?

С каждой произнесенной фразой голос становился все громче. Сэхён это надоело, поэтому она встала с места и отошла подальше.

– А ты кто? Журналистка? Кто тебя сюда пустил?

– Это…

– Это и правда дело рук одно и того же преступника.

Мужчина смотрел на Сэхён так, как будто она сказала что-то абсурдное. Девушка могла только позавидовать его способности так просто показывать свои эмоции. Он явно занимал высокую должность и мог высказываться каждый раз, когда ему этого хотелось, даже в такой ситуации.

– Я спросил: кто ты такая?!

– Судмедэксперт из Сеульской судмедэкспертной службы. Я проводила вскрытие первого тела.

– И что? Ты думаешь, что можешь просто так сюда заявляться?

– Я не могу взять и уйти до дачи показаний.

Мужчина явно не ожидал подобного ответа.

– Это она обнаружила второй труп. Живет рядом… – вступил в разговор Чжонхён, боясь, что мужчина решит, будто Сэхён и есть убийца.

– Ты берешь на себя ответственность за свои слова?

– Сначала нужно провести вскрытие.

– Это мог быть и подражатель, – вклинился в разговор Чанчжин.

– Да, нельзя отрицать и этого. Тем более что о первом убийстве говорят на каждом углу. Вся страна в курсе.

Сэхён совсем не хотелось вмешиваться в этот спор, но неожиданно кто-то открыл дверь. Полицейский, выглядящий лет на сорок, зашел в комнату с листом бумаги в руках. Она уже видела этого мужчину на месте преступления.

Взгляд Сэхён сосредоточился на документе. Не было сомнений в том, что это был ордер на вскрытие. Увидев начальство, полицейский поклонился. Девушка поняла, что нужно брать инициативу в свои руки, пока есть такой шанс.

– Нельзя опираться только на то, что видно невооруженным взглядом. Но схожесть в почерке определенно прослеживается, не так ли? Первое тело обнаружили менее трех дней назад – вряд ли подражатель появился бы так быстро. И все-таки сначала нужно провести вскрытие. Тогда многое прояснится.

Сэхён почувствовала взгляд Чжонхёна и повернулась в его сторону. Они встретились глазами, и юноша слегка улыбнулся, после чего поклонился пожилому мужчине. Тот с подозрением посмотрел в ответ. Парень поднял голову и молниеносно выхватил у полицейского ордер, передавая его Сэхён.

– Пойдемте.

Девушка растерялась, но торопливо приняла бумагу и последовала за Чжонхёном. Из-за закрытой двери послышался недовольный крик, который ей совсем не хотелось слышать. Она остановилась у лифта, но офицер предложил спуститься по лестнице. Сэхён хотела отказать, но он уже убежал. Она вынужденно последовала за ним. Начав спускаться по лестнице, Сэхён едва не врезалась в замершего юношу. Задержав дыхание, она нервно уставилась в его затылок.

– Почему вы остановились?

– Это вы попросили следователя Кима подготовить ордер на вскрытие? – Его голос был обычным, с нотками напряжения.

– Летом всегда лучше поторопиться. Если бы не я, мы бы задержались там надолго и потратили немало времени…

– Прошу прощения, я не хотел вас обидеть своим вопросом. Но будет лучше, если вы больше не будете так своевольно действовать. Наша работа – запросить ордер и провести расследование. Ваша – вскрыть тело. Это надо понимать.

Сэхён совсем не понравились подобные упреки. Она помогла полиции не зайти в тупик, а в ответ получила приказ не вмешиваться.

Чжонхён продолжал молча стоять к ней спиной. Ей хотелось ударить его по затылку (в обычной ситуации она так бы и поступила), но сейчас ей была нужна его помощь.

– Я не хотела превысить свои полномочия. Просто пыталась помочь расследованию. Впредь буду более внимательна. – Она постаралась ответить как можно более покладисто.

Юноша обернулся, их взгляды встретились. Сердце Сэхён ушло в пятки, но она быстро выдавила из себя улыбку. Улыбка часто помогала восстановить дружескую атмосферу.

– Спасибо, что поняли меня, – успокоившись, произнес Чжонхён и наконец сдвинулся с места.

Эксперт покосилась на него – ей было сложно понять его быстро менявшиеся эмоции. Так они дошли до выхода из участка, около которого столпились воодушевленные журналисты. Они галдели и мешали выйти из здания.

Им пришлось спуститься на подземный этаж. Чжонхён открыл дверь столовой, через которую они прошли к заднему ходу. Сэхён продолжала смотреть ему в затылок. Парень казался совсем неопытным, но, как выяснилось, видел людей насквозь. Она была уверена, что все будет просто, но допусти она ошибку – и ситуация пойдет под откос. Девушка опустила руку в карман и несколько раз коснулась ордера.

Чжонхён тупо смотрел в стену. Еще несколько минут назад он прислушивался к каждому звуку за ней, но теперь лишь откинулся на кресле. Он уже пожалел о том, как грубо отчитал Сэхён, но сказанного не воротишь. К тому же спускать такое поведение было нельзя.

Полиция обязана найти преступника, тем более когда появилась вторая жертва. А значит, он, как командир, должен был взять дело в свои руки. Хотя опергруппа ни во что его не ставила, ему следовало ухватиться за мельчайшие зацепки, приложить еще больше усилий.

Но их не было, поэтому он сидел в консультационной и утолял жажду остывшим растворимым кофе, прокручивая в голове день, когда обнаружили первое тело. В ту ночь он сразу выехал по вызову. Появилось странное ощущение дежавю. Где-то уже виденный затылок, знакомая дорожка. Он быстро припарковался и огляделся вокруг, но никого не заметил. Моменты прошлого неожиданно напали на него, вызывая страх. Ему казалось, что он не достоин быть здесь в качестве следователя.

Первой жертвой была девушка, собиравшаяся сдавать полицейский экзамен. В ее сумке нашли тетрадь с законспектированными законами и распечатанный на бумаге слоган: «Родина ждет будущих полицейских». Родина и впрямь получила подающего надежды полицейского, но не так, как планировала девушка.

Чжонхён уткнулся лицом в колени и взлохматил волосы. Он не мог решить, хотел бы избавиться от всех воспоминаний или заново их пережить. Услышав скрип открывающейся двери, он вскочил с места. Проверил время – прошло чуть больше полутора часов.

– Ну что там? – спросил он, глядя на закрытое маской лицо Сэхён. Было видно, что девушка устала.

– Я нашла отпечатки пальцев.

Наконец-то. Он выдохнул в предвкушении. Но лицо судмедэксперта оставалось серьезным.

– Что-то не так?

– Мы нашли отпечатки, но они никому не принадлежат.

– Что? Как такое возможно?

– Нет совпадений по базе.

– Вы хорошо проверили?

– Вы думаете, я могла допустить ошибку?

Сэхён один рывком опустила маску. Покрасневшие глаза смотрели укоризненно.

– Нет, я не это имел в виду… Я хотел сказать, возможно ли, что совпадений вообще нет?

– Мы можем провести еще одну проверку, но результат будет тем же.

Сэхён договорила и хотела уже выйти, взяв звонивший телефон, но Чжонхён ухватил ее за край одежды. Она без промедления сильно ударила его по руке.

– Что вы делаете?

В ее взгляде промелькнули сдерживаемые обычно эмоции.

– Прошу прощения, но не могли бы вы хотя бы сказать результаты вскрытия?

– Я отвечу и вернусь.

Увидев реакцию Сэхён, Чжонхён смутился, поняв, что совершил ошибку, но не остановился. Ему нужно было получить отчет прямо сейчас.

– Вы ведь на работе. Если звонок не особо важный, ответите после того, как мы закончим.

Юноша попытался отвернуться от пристального и тяжелого взгляда Сэхён, но по-прежнему держал ее за одежду. Она сбросила звонок и села за стол, офицер последовал за ней. По тому, как резко она записывала что-то на бумаге, можно было понять, насколько она раздражена.

Чжонхёну хотелось понять, была ли она такой грубой с рождения или же стала такой из-за работы. Она была превосходным судмедэкспертом – в этом не было сомнений. Очень быстро заканчивала со вскрытиями, отлично анализировала увиденное на месте преступления и к тому же успешно находила улики. С одной стороны, он был рад, что ему посчастливилось работать над таким сложным делом именно с ней, а с другой – подобное своеволие вызывало вопросы.

Сэхён так сосредоточилась на заполнении отчета, что совсем не замечала чужого присутствия. Не в силах побороть любопытства, молодой человек пододвинулся ближе и попытался прочесть ее заметки. Тут девушка вдруг резко подняла голову и ударила Чжонхёна по челюсти.

Он попытался сдержать крик боли и схватился за подбородок. Рот наполнился металлическим привкусом крови – похоже, он прикусил язык. В глаза Сэхён вспыхнуло пламя. Он подумал, что сейчас увидит ее в гневе, но она лишь что-то пробормотала и продолжила писать.

– Простите, – извинился парень, не выдержав напряженного молчания.

– Ничего страшного, – как обычно, спокойно ответила судмедэксперт. А ведь ему показалось, что она разозлилась. Девушка только недовольно подняла брови, но сразу же вернулась к отчету.

– Я не об этом. Мне жаль, что мы пока не смогли поймать преступника.

– А передо мной зачем извиняться?

Сэхён усмехнулась подобному абсурдному поведению.

– Я извиняюсь за то, что вам пришлось выйти на работу вечером, сверхурочно. Да и вообще, следовало действовать быстрее, чтобы не допустить новых жертв.

Девушка продолжала невозмутимо писать. У нее был плохой почерк, совсем непонятный, но, судя по тому, что ручка переместилась к низу страницы, можно было предположить, что она почти закончила.

– Мы разделили ответственность сразу, как вы вошли в консультационную. Не стоит извиняться – нам нужно раскрыть преступление.

Ее безэмоциональный, равнодушный тон почему-то ободрил Чжонхёна. Он все никак не мог отвести глаз от ее рукава, запачканного кровью. Чем больше он смотрел на девушку, тем больше понимал, что спокойствие, которое он ощутил, встретив ее на месте преступления, было настоящим – он его не придумал.

– Почему вы решили стать судмедэкспертом?

– Чувство долга, пожалуй. Вы же понимаете, какая зарплата у госслужащих. Все из-за того ощущения, которое испытываешь, поймав преступника. Этакое облегчение. Да и к тому же это хоть немного, но помогает обществу, – ответила Сэхён, не впечатленная банальным вопросом.

Парень кивнул в ответ, отвернулся и попытался собраться с мыслями.

– А вы? Только давайте честно, без этого бреда про то, что в академию вас заставил пойти долг перед обществом. – Сэхён не могла упустить возможности спросить его.

– Я пошел, потому что получил возможность не платить за учебу, – холодно усмехнулся Чжонхён. – Мечтал, что повзрослею и поймаю всех преступников. Абсолютно всех. Мне казалось, что это возможно, если я стану полицейским. Но все оказалось не так просто.

Тут он заметил пронзительный взгляд девушки и вздохнул.

– Вы же не так давно начали работать. А уже столько амбиций.

Юноша хотел было что-то ответить, но вместо этого пожал плечами. Сэхён явно обратила на это внимание, но тоже промолчала и снова склонилась над отчетом. Глядя на то, как она работает, он неожиданно почувствовал наполнивший здание запах крови, вспомнил черные волосы, разметавшиеся по цементному полу. Ему захотелось приоткрыть завесу, на которую указывала его интуиция.

– Те закрытые дела…

– Что? Вы нашли еще что-то?

Рука Сэхён, секунду назад быстро выводившая буквы на бумаге, замерла.

– Я тут подумал… Мне кажется, должны быть еще похожие убийства.

Судмедэксперт поставила точку и передала отчет полицейскому. Она с такой силой нажимала на ручку, что следы чернил остались даже на столе. Девушка не обратила на них внимания и достала чистый лист.

– В прошлом?

– Когда я был в университете, на одном из предметов мы изучали нераскрытые преступления. Нашей группе выпало убийство в Кёнги. Мы просматривали разные дела, но остановились на том, что произошло в сентябре тысяча девятьсот девяносто девятого года в Сихыне. Все еще помню, как нас напугало такое скопление девяток в дате. ^[183]

– И что это было за убийство?

– Не помню, какое название они ему дали. Возможно, вы его вспомните, если я скажу, что расчлененное тело нашли в ведре.

– Преступника так и не поймали?

– Нет, но зато смогли определить личность жертвы. Офицерам не удалось обнаружить все части тела… но они нашли голову…

Чжонхён всегда испытывал смешанные эмоции, говоря о трупах. Вот и сейчас он не нашел в себе сил договорить.

– И почему же тогда в СМИ не говорили об этом деле?

– В девяностых все внимание было сосредоточено на серийном убийце Хвасоне. Полиция ведь задействовала почти два миллиона сотрудников, но его так и не смогли схватить. Хоть почерк разный, убийства были совершены достаточно близко, поэтому их приписали ему и постарались не предавать огласке. Тело нашли на безлюдной полосе, значит, свидетелей не было. Первая жертва оказалась последней, и дело молниеносно закрыли как нераскрытое.

– Неудивительно. В то время давление на полицию было нешуточным. Но есть ли связь между нашими убийствами и этим? Нужно проверить, были ли похожие случаи после этого. Давайте я этим займусь, а вы сосредоточьтесь на текущих задачах.

Сэхён забрала у полицейского отчет и, показывая на свои записи, начала объяснять.

– Что я могу точно сказать – это определенно дело рук одного человека. Раны на теле обеих жертв нанесены скальпелем. Несмотря на то что второе тело не зашито, убийца явно пытался это сделать – на коже остались следы. Я закончу подробный отчет и отправлю вам. Радует, что в том переулке немало припаркованных машин, а значит, есть шанс увидеть что-то на регистраторах. Как я уже говорила, нужно просмотреть записи. Вдруг получится найти одинаковые большие машины.

Девушка несколько раз ритмично пощелкала ручкой, а затем вернулась ко второй половине документа. Почерк у нее стал еще хуже, настолько, что записи стали совсем неразборчивыми. Чжонхён хотел продолжить разговор, но проверил время и засомневался.

– Хотите добавить что-то еще? – спросила Сэхён, заметив его нерешительность.

– Нет. Сообщите, когда все будет готово.

Эксперт кивнула и махнула рукой на дверь, призывая его покинуть помещение.

– Тогда я пойду.

Она не обратила особого внимания на прощание, хмуро сосредоточившись на отчете. Офицер поклонился и покинул консультационную. Стоило ему выйти в коридор с высокими потолками, как его захлестнуло негодование. Из-за царившей в коридоре темноты мигание флуоресцентных лампочек напоминало вспышки молний. Ему хотелось вернуться, чтобы закончить разговор.

– Следователь Чон, – раздался сзади голос Сэхён.

Парень подумал было, что у него начались слуховые галлюцинации, но тут что-то стукнуло его по плечу и громко ударилось об пол.

– Вы чего? Поднимайте.

Около ноги Чжонхёна валялся стаканчик кофе из круглосуточного. Он наклонился и поднял его. Судмедэксперт уже ушла, но теплота стакана, раскалившегося на жаре, моментально согрела ладони. Офицер ненадолго задержался в коридоре, вставил трубочку и сделал глоток.

20 июля

– Ждем последнего человека и начинаем.

– Времени совсем нет, давайте не будем ждать.

Весь отдел собрался, чтобы просмотреть отчет о вскрытии, который передала Сэхён, но Хёккын с самого начала казался недовольным. Никаких улик не нашли, но следователям нужно было обменяться всей известной информацией. Так повышалась вероятность раскрытия преступления – каждый мог обратить внимание на какую-нибудь пусть и небольшую, но важную деталь.

– В таком случае начинаем второй брифинг.

– Почему это второй? Будем менять номер каждый раз, когда появится новый труп?

Чжонхён был недоволен постоянно открывающейся дверью, в которую проходили сотрудники, даже не пытавшиеся вести себя тише.

– Убийства похожи, так что было бы более эффективно объединить в серию и расследовать вместе.

– Кто сказал, что ты можешь принимать подобные решения? С чего ты взял, что преступник один и тот же? В этот раз на трупе не было ниток, или что там было в прошлый раз. Будем расследовать их вместе, а потом окажется, что убийцы разные, и что тогда делать? Ты понесешь ответственность, если мы упустим второго?

Начальник ударил его по плечу, будто ставя знак вопроса.

– Значит, вы не собираетесь расследовать их вместе, я правильно понимаю? – спокойно спросил Чжонхён, пытаясь уклониться от руки мужчины.

За первым ударом последовал еще один – по левому уху. Придя в себя, юноша увидел, как Чанчжин опускает правую руку начальника. Офицер попытался принять произошедшее и продолжить брифинг.

– Ах ты гаденыш! Ты что делаешь?

Шея начальника, проглядывающая между расстегнутыми пуговицами рубашки, покраснела. Поднеся руку к онемевшему подбородку, Чжонхён почувствовал жар.

– Хённим, успокойтесь! ^[184]

Хёккын подбежал к нему, заметив, что Чанчжину не удалось утихомирить мужчину. Начальника вывели из кабинета. Согу, прочувствовав ситуацию, похлопал Чжонхёна по плечу и вышел следом за всеми.

Юноша остался наедине с тишиной. На глазах навернулись слезы, и он, сам того не ожидая, коротко рассмеялся. Он был в полной растерянности, так что боль отошла на второй план. Его друг как-то пошутил, что взрослый человек, к тому же работающий, может заплакать на людях разве что в стоматологии во время тяжелого лечения. Ему хотелось думать, что удар в челюсть можно приравнять к этому случаю.

Чжонхён еще несколько раз потрогал подбородок и начал собирать разбросанные по столу распечатки. Все так резко вышли, оставив стулья в беспорядке, что ему пришлось и их расставить по местам. Он подумывал дождаться, когда начальник придет, чтобы извиниться, но подавленно понял, что это не имело смысла. Тогда юноша сосредоточился на чтении документов.

Он был уверен, что тридцатиоднолетняя жертва не могла предположить, что будет убита, тем более так чудовищно. Она временно работала учителем математики в Женской средней школе Ёнчхона. У нее в сумке они нашли экзаменационные бланки, которые она забрала домой для проверки. На каждом женщина писала слова поддержки для учеников, после прочтения которых Чжонхён расстроился еще больше.

Это было самое сложное в работе полицейского. Как бы он ни пытался абстрагироваться от истории жертв, ему это не удавалось. И все же молодой человек понимал, что нельзя из раза в раз повторять одну и ту же ошибку.

Чжонхён решил уйти из участка и не возвращаться, пока не появятся хоть какие-то улики. Он не мог противостоять начальству. Офицер поднялся со стула, подошел к стеклянной двери и дернул ручку. Проход ему тут же загородил вернувшийся начальник.

– Куда-то собрался? Мы еще не закончили, поэтому возвращайся на место, – уже более спокойно произнес он.

Мужчина выглядел смущенным – возможно, уже жалел о рукоприкладстве.

– Давайте продолжим, – раздался приятный голос Чанчжина.

Следователь подошел и похлопал Чжонхёна по плечу.

– Ты же сам знаешь, какой у него характер. Но он все делает для нашего отдела, поэтому не упрямься, – прошептал юноша, подвинувшись ближе к начальнику и будто бы ожидая ответа.

Чжонхёну стало интересно, что тот понимал под «нашим отделом», о котором так часто говорил.

– Поскольку нам не хватает рук, мы объединимся со следственной группой и продолжим расследование вместе с ними.

– Объединимся? Как вы себе это представляете?

– Я должен все тебе объяснять? Опергруппа сосредоточится на первом убийстве, а следственная возьмет на себе второе.

Это заявление шокировало Чжонхёна даже сильнее, чем удар в челюсть. Отдел уголовного розыска полиции Ёнчхона делился две части: оперативную группу и следственную. Они вели совершенно разную работу: следственная занималась обычными преступлениями – насилием, воровством и тому подобным. Если в расследовании, которое они вели, появлялся труп, оно сразу передавалось опергруппе, занимавшейся раскрытием особо тяжких преступлений.

Как можно было поручить им расследование убийства, если они занимаются делами другого характера? Тем более при наличии подозрения серии. Как можно разделить это дело на две команды? Скорее всего, руководство хотело пустить пыль в глаза СМИ и общественности – показать, что убийства не связаны, и продемонстрировать занятость опергруппы.

– Если окажется, что ты прав и это действительно дело рук одного и того же человека, то тогда мы запросим подкрепление, которое поможет в расследовании. Не хотелось бы, чтобы нас раскритиковали за отсутствие улик и безделье. Так что объединим силы, – повысил голос начальник. Он всегда так делал, отдавая приказы.

Чжонхён лишь кивнул в ответ, слушая, как тот едва не срывается на крик. Дело, которое не отпускало его все эти дни, теперь показалось более понятным. Он собрал со стола документы.

– Командир!

Чжонхён обошел замерших мужчин и вышел из кабинета. Он спустился по лестнице бегом, сжимая документы, чтобы их не уронить.

– Эй, Чон Чжонхён! Ты куда? Эй!

В коридоре послышался громогласный крик начальника, но Чжонхён, не оборачиваясь, спустился на подземный этаж и забежал в столовую. Там он заметил собравшуюся вместе следственную группу, которая устроила себе перекур. Он лишь кивнул их командиру и выбежал на улицу через черный ход.

Одним движением он открыл дверь полицейской машины, забросил документы на заднее сиденье и быстро сел за руль.

Протиравшая очки Чжунгён вздрогнула, когда дверь широко распахнулась. Вошедший даже не постучал.

– Ты быстро. Не стой, заходи уже, – позвала она Сэхён, собирая документы со стола.

Та сделала шаг в кабинет.

– Если так подумать, ты просто невероятна. Как ты додумалась поехать в Ёнчхон?

– Меня попросил директор, что я могла сделать?

– И вот так он использует наших гениев?

Сэхён лишь усмехнулась на этот неприкрытый комплимент. Чжунгён была старше, но намного опытнее – она всегда старалась быть не хуже, не проиграть ей.

Однако положение девушки начало меняться после того, как директор узнал, насколько глава Национальной судмедэкспертной службы ее ценит. Она с такой сложностью получила осенью перевод, что не могла позволить Чжунгён все отобрать. Она оглядела коллегу, которая была выше на целых десять сантиметров, и представила, что ей придется упасть так низко, как Чжунгён даже не могла себе вообразить. Совсем скоро могла всплыть правда, поэтому нужно было действовать обдуманно и спокойно.

– Ты изучила то, что я просила?

– Ту плесень с трупа?

Сэхён взяла отчет и прочитала его на одном дыхании. Явно должно было быть что-то еще, раз плесень и антисептический запах появились после смерти.

– А фрагменты губки?

– Сэхён, ты уже что-то поняла, да?

Чжунгён забрала у девушки документ и положила на стол, перевернув оборотной стороной. Хотя в Службе легко предоставляли запрашиваемую информацию, были и те, кто не хотел ею делиться.

– Нет, но есть некоторые подозрения.

– Тогда тебе стоит поделиться своими подозрениями со мной, чтобы мы вместе справились с этим делом. Ты так не думаешь?

Взгляд Сэхён ожесточился, когда коллега затрясла бумагой перед ее лицом, не отдавая отчет. Девушка постаралась успокоиться и смягчить взгляд. В таких раздражающих ситуациях нужно было вести себя рационально.

– На летних каникулах первого курса мы проходили практику по вскрытию. Наша группа работала с трупом, на котором появилась подобная плесень. Возможно, из-за неправильной обработки. Мы потратили на него несколько недель, но с каждым днем зараза все больше распространялась, поэтому приходилось использовать антисептики и губку, чтобы ее убрать.

Чжунгён когда-то пришлось поступить в магистратуру по генетике вместо желаемой медицинской, поэтому она не особо любила истории Сэхён оттуда, однако сейчас слушала с интересом.

– Думаешь, он тоже… «практиковался»?

– А может, преследовал и какую-то иную цель. К тому же в процессе он повреждал тела. Хотя вот швы похожи на те, что делали мы.

– В таком случае нужно искать его среди людей с медицинским образованием.

– Он может и не быть связан с медициной. Его ведь прозвали не Врачом, а Портным. Судя по его действиям, он точно не профессионал. Возможно, он воспользовался губкой просто по привычке, да еще и не специальной, а обычной для посуды.

– Это какой-то бред. Думаешь, кто-то разгуливает со скальпелем и убивает просто так, ничего не понимая в этом? Как вообще жить в таком мире?

– Поэтому мы и должны найти его как можно быстрее. Спасибо, что дала посмотреть на результаты. Благодаря тебе мне удалось сэкономить время.

Настроение Чжунгён явно улучшилось – видимо, ей понравились слова Сэхён. Она спокойно передала ей отчет.

– Да, да. Но ты же понимаешь, что самое главное – найти ДНК?

Коллега откинула волосы назад и протянула девушке айс-американо, откуда-то взявшийся на ее столе. Сэхён приняла кофе, скромно поблагодарила и вышла за дверь. По пустому коридору она быстро добралась до своего кабинета.

Стоило ей зайти внутрь, как она тут же вылила кофе в раковину. Вскоре оттуда послышались звуки постепенно трескающегося и тающего льда. Приятные звуки.

Судмедэксперт подошла к своему месту и разложила перед собой все документы, включая отчет Чжунгён. Она вновь проиграла в голове вскрытие первого трупа и все, что было о нем известно. Шрамы от разрезов скальпелем, небрежные швы, сделанные простой нитью, удаленные органы, нога, источающая запах антисептика, и фрагменты губки.

Сэхён тупо уставилась на последний лист заключительного отчета. Причина смерти – удушение, она сама это определила, лаконично завершив документ, что обычно было ей не свойственно. Конечно, она знала намного больше, но тогда предпочла ограничиться своей подписью.

Она переключилась на второй труп, подумав об отпечатках пальцев. Отпечатки. И еще отпечатки. На первом трупе, если исключить нить, все кричало о причастности Чжогюна. Но он нашел новую жертву слишком быстро. Задумавшись, Сэхён погладила шрам на пальце.

Возможно, ему кто-то помогал, как в прошлом?

Девушка открыла поисковик, чтобы немного отвлечься от этих ужасных предположений. Она просмотрела новостную ленту, открывшуюся в том же окне. Статья о том, что убийства в Ёнчхоне не связаны и будут расследоваться по отдельности. Она прижала ладонь к переносице. Что они делают? Сэхён быстро просмотрела список вызовов. Она была уверена, что больше не наберет этот номер, но вот момент настал.

– Алло.

– Следователь Чон, это Со Сэхён. Я звоню с одним вопросом.

– Говорите.

Где-то на фоне послышался сильный шум, как будто кто-то кричал.

– Где вы сейчас? – Сэхён попыталась смягчить голос, надеясь не прозвучать грубо – звуки ее раздражали.

– Я в интернет-кафе. Зашел проверить видео с регистратора.

– В интернет-кафе?

– Просто есть небольшие проблемы… – Голос Чжонхёна на фоне шума все больше походил на бормотание.

– Понятно. Я видела новости. Правильно понимаю, что будут отдельные расследования?

– Поскольку нет улик, которые свидетельствовали бы о связи двух убийств, начальство решило объединить нас со следственной группой и разделить дела.

Все было понятно и без лишних слов. Чжонхён покинул участок после того, как попытался доказать, что преступления связаны. Ему пришлось уйти, как только он произнес ненавистное начальству «один и тот же человек». Она и так ничего не ожидала от полиции, ведь их способности к раскрытию дел всегда были сомнительными, но с офицерами Ёнчхона никому было не сравниться – абсолютно бесполезные существа. Она могла бы на этом остановиться, не добавляя себе работы, но сделала то, чего не ожидала сама от себя.

– Просто нужны доказательства, что это один и тот же человек? Я их найду, а вы пока подождите, не убирайте телефон далеко.

Сэхён бросила трубку, не дожидаясь ответа. Она видела много косвенных доказательств, которые могли бы подтвердить ее слова, но без убедительных улик и следов ДНК это все было не более чем простым предположением.

Чжогюн никогда не повторял свои действия точь-в-точь, поэтому на него так и не вышли. Он не только менял все инструменты, с помощью которых «разбирался» с трупами, но и никогда не выезжал на одной и той же машине – менял номера, пытался изменить ее цвет. Однако с аккуратностью у него были проблемы, поэтому именно Сэхён приходилось все проверять и заметать за ним следы.

Но теперь Чжогюн остался один. Возможно, указывающие на него улики все же отыщут – вдруг он засветился на камерах? Простому судмедэксперту было не под силу провести такое расследование, так что ей нужна была помощь полиции.

Чжонхён все больше сосредотачивался на двух преступлениях одновременно, не зная, кто за ними стоял. Чем больше он погружался в расследование, тем более растерянным становился – связь между убийствами не желала находиться. А значит, Сэхён могла воспользоваться его замешательством, использовать обнаруженные улики и найти Чжогюна первой. С самого начала задачей офицера было передать убийцу прямо ей в руки.

Она еще раз пробежалась глазами по отчетам. Хотя на втором теле швов не было, следы от них остались. Очевидно, Чжогюн попытался выдать это за работу подражателя.

Вот почему было так много отпечатков, и они обнаружились так просто. Казалось бы, они должны были остаться именно на первом трупе – и в области швов, и на органах. Зато их отсутствие компенсировалось вторым телом. Как будто мужчина специально работал без перчаток, не придавая этому никакого значения. Проблема была лишь в том, что оставленные отпечатки ему не принадлежали.

Ему опять кто-то помогает? Представить это было не так просто – они слишком давно не виделись. Сэхён нахмурилась и размяла затекшую шею. Нужно все обдумать. Она не сомневалась, что это дел рук Чжогюна, и нельзя было отступать перед возникшими сложностями. Мышцы шеи наконец-то расслабились, Сэхён опустила голову и заметила на краю стола лист бумаги.

Она прочитала написанное на нем и громко рассмеялась: загадка сельскохозяйственной пленки была решена – ей пользовался университет, заворачивая в нее готовые к вскрытию тела. Так они сохранялись для дальнейшей работы. Сэхён продолжила читать уже без особого энтузиазма.

Предполагаемое время смерти первой жертвы – за восемь дней до обнаружения тела, а второй – за три. Для работы с ним было слишком мало времени: возможно, поэтому его не замотали в пленку. Девушка снова усмехнулась – упаковочный скотч тоже был вполне в духе Чжогюна.

Стоп. Она вскочила и схватила заключение экспертизы. Скотч.

Судмедэксперт не стала искать телефон, а лично побежала в отдел, где делали анализ ДНК. Не ожидавшие ее появления сотрудники неловко поздоровались.

– Улики по первому делу все еще у вас? – спросила Сэхён, подойдя к первому попавшемуся эксперту.

– Что? По первому делу? Да, у нас, – ответил он, несколько раз прочистив горло, наверное от волнения.

Девушка оглядела кабинет и, не увидев среди сотрудников Чжунгён, продолжила:

– Тогда проведите экспертизу отпечатков пальцев.

– Хм, скажите, что конкретно мы проверяем.

– Пленку. Хотелось бы побыстрее получить результаты.

– Но мы уже ее проверяли. Причем очень тщательно, чтобы ничего не пропустить.

Мужчина оказался необычайно разговорчивым. Он явно не хотел повторять уже проделанную работу. Сэхён не могла справиться с презрением, которое почувствовала к говорливому сотруднику, рассеянно почесывавшему лицо рукой в перчатке. Каждый эксперт службы был обязан держать перчатки в чистоте, а этот не мог проконтролировать даже такую ерунду, но все равно пытался спорить с Сэхён. Нелепо.

– Хорошо, тогда не пленку, а скотч, которым она была замотана.

Он не смог скрыть своих эмоций – на его лице отразилось недоумение. Однако никто из коллег не спешил ему на помощь. Не выдержав давления Сэхён, он все же встал из-за стола. Еще один эксперт принес пленку, и девушка, надев перчатки, решительно оторвала от нее скотч. Подошел первый мужчина и протянул руку, но Сэхён покачала головой, намекая ему, чтобы он поменял перчатки.

– Не важно, отпечатки или телесная жидкость. Главное – найти ДНК.

Латекс лип к скотчу, управляться было непросто. Впрочем, было ясно, что отыскать следы было сейчас в приоритете.

Сэхён было абсолютно плевать, почему и как Чжогюн решил расправиться с жертвами. Ей нужно было лишь найти связь.

Она ждала, следя за временем по наручным часам. Совсем скоро в кабинет забежал вспотевший сотрудник. Сэхён сдержанно улыбнулась, схватила отчет и вышла в коридор. В левой руке она держала лист, а правой уже набирала Чжонхёна.

– Вы все еще в интернет-кафе? Спросите, могут ли они принять факс.

Теперь важно правильно все спланировать. Она должна найти Чжогюна быстрее полиции.

Даже в разгар летней жары Чжонхён собирал ноги вместе, пытаясь избежать исходившего от старого бетонного пола холода. Он сам не понимал, зачем вернулся в участок и как ему хватило смелости прийти в кабинет начальника.

– Хватит заниматься глупостями, сосредоточься на расследовании, пока не вмешалось руководство.

Спроваженный юноша вышел в коридор и прислонился к ледяной стене. Безучастно глядя на ручку двери, он выдохнул. Ему наконец-то показалось, что странное дело понемногу, но начало распутываться. Хотя начальник и приказал разделить дела со следственной группой, он по-прежнему не был в восторге от того, что полиции Ёнчхона вообще приходится расследовать эти убийства. Он явно ждал, когда Центральное управление по борьбе с организованной преступностью отправитподкрепление или заберет дело в свои руки. К тому же он опасался утечек в СМИ, поэтому приказал всю новую информацию предоставлять лично ему.

Чжонхён не понимал этого решения – в расследовании была важны скорость, времени на личные доклады не было. Но ради успешного раскрытия дела ему пришлось с этим смириться.

Тяжелым шагом он вернулся в свой кабинет. По отсутствию коллег можно было понять, что они выехали на место второго преступления, чтобы собрать показания жителей. Парень проверил телефон в надежде увидеть ответ Сэхён, но он так и не пришел.

Чтобы справиться с разочарованием, он отодвинул документы и заварил в кружке растворимый кофе. Он заказал ее в интернете, даже не представляя, что она будет настолько огромной – чтобы помешать напиток, приходилось глубоко опускать руку. Чжонхён опять переборщил с количеством воды, но все же принялся медленно пить некрепкий кофе. Его тепло постепенно начало согревать юношу, и напряженное тело наконец-то смогло немного расслабиться.

Чжонхён всегда был аккуратен, любил следить за порядком. Он взял влажную салфетку и еще раз протер и без того чистый стол, после чего достал помеченную красным стикером папку. Все материалы были важны, но особо значимые он всегда помечал этим цветом. Он вытащил документы и положил их на середину стола, а рядом разместил свой блокнот.

У убийцы мог быть помощник. Однако не было никаких намеков или улик, которые подтверждали бы это предположение. Покушение на убийство? Они все еще пытались найти совпадение отпечатков пальцев в системе, как с помощью программы, так и вручную. Видео с камер наблюдения тоже по-прежнему анализировались. А дальше? Чжонхён просмотрел записи в блокноте, обратив внимание на слова в уголке страницы.

«Дело о расчленении». Он совсем забыл об этом, пока бегал в поисках записей с камер. Он открыл базу данных и настроил фильтры – Кёнги, расчленение. Даже за прошлый год там было совершено свыше тысячи преступлений. Удивившись таким огромным цифрам, он еще раз просмотрел дело девяносто девятого года, информацию по которому заранее распечатал.

Офицер решил разбить дела по десятилетиям, поэтому ограничил поиск тысяча девятьсот девяносто первым – двухтысячными годами, надеясь найти однотипные преступления. Результатов стало гораздо меньше, но все равно слишком много для проверки в одиночку. Чжонхён застонал, размышляя о том, что делать дальше. Для начала он выбрал дела с проведенными арестами.

Из-за кучи отчетов, которые ему приходилось заполнять, глаза и без того были уставшими, а после нескольких минут работы за компьютером он и вовсе почувствовал невероятную сухость. Юноша потер глаза и, нащупав капли в ящике стола, закапал их. Это была обычная «искусственная слеза», которую выписал окулист, и ее осталось максимум на неделю. Он уже несколько раз откладывал посещение больницы, оправдываясь занятостью, но решил обязательно зайти в аптеку после работы.

Наконец Чжонхён снова сосредоточился на поиске. Казалось, что вот-вот что-нибудь найдет, но данных не хватало, поэтому приходилось просматривать документы по нескольку раз. Прошло больше часа, но он все еще не закончил. Начинало раздражать полное отсутствие каких-либо результатов, а ведь он уже дошел до двухтысячного года. И вот, стоило закрыть очередное дело и перейти к следующему, как он заметил что-то странное и еще раз перечитал заметки.

Семнадцатого октября двухтысячного года на западе Пхёнтхэка обнаружили расчлененное тело, спрятанное в лесу рядом с берегом реки. Следователи обнаружили все фрагменты тела, а также и ДНК преступника, но совпадений в базе не было. В итоге дело закрыли.^[185]

Очень напоминает расследование тысяча девятьсот девяносто девятого года.

Вдруг в коридоре стало шумно, дверь кабинета распахнулась, и его наполнили остальные сотрудники опергруппы. Согу подбежал к Чжонхёну, над чем-то громко смеясь.

– Командир, у нас получилось. Мы нашли свидетеля.

– Серьезно?

– Да, а как иначе? – Согу снова рассмеялся, хлопая приятеля по спине. – Если опираться на его слова, то к переулку подъезжал микроавтобус.

– Микроавтобус? Какого примерно размера?

– Стандартный, на девять мест.

– Есть какие-то отличительные признаки?

– Да, мы уточнили. На нем не было ни наклеек, ни эмблем – он явно не от транспортной компании.

– Может, свидетель запомнил номер или видел водителя?

– Он проехал слишком быстро, поэтому ни того, ни другого.

Чжонхён схватил блокнот, как будто что-то вспомнил. Согу стоял рядом и украдкой подглядывал. Почувствовав его интерес, юноша отстранился и прикрыл страницу рукой.

– Вы все еще просматриваете старые дела?

– Какие старые дела? О чем речь? – с подозрением спросил Хёккын.

– В прошлый раз командир спрашивал, известно ли что-нибудь по ранним нераскрытым делам Ёнчхона. Вас тогда не было?

– Даже если были похожие случаи, они явно не расследовались нашей группой. Сто процентов передали Центральному управлению.

– Я сделал заметки на всякий случай. Давайте закончим с этим и сосредоточимся вот на чем.

Чжонхён перелистнул страницу и показал ее Согу, чтобы отвлечь его, пока он не наговорил ничего лишнего.

– Нужно снова проверить камеры перекрестка. В тот день проезжало несколько подходящих машин, я их записал. Все семнадцать.

Просматривая видео с камер, офицер зафиксировал каждую проезжавшую большую машину и время ее появления – церковный «старекс», грузовики (в том числе почтовый) и фургоны доставщиков. ^[186]

– Ого, командир, отличная работа! Сколько раз вы все это просмотрели? – восторженно спросил Согу, читая предоставленную информацию.

Хёккын подошел ближе и тоже заглянул в блокнот. Они уже потеряли интерес к тому, чем занимался Чжонхён, и юноша успокоился. Он забрал блокнот и убрал его в карман.

– Время не стоит на месте. Надо тщательно изучить видео и поймать, наконец, убийцу.

– Тогда оставим пустую болтовню и быстрее перейдем к работе, – сказал вошедший в кабинет Чанчжин. В руке у него был стаканчик кофе.

Командир с улыбкой согласился. Совсем скоро они найдут преступника, и тогда девушки смогут спокойно ходить по городу ночью, не опасаясь за свою жизнь. Чжонхён посмотрел на коллег, которые были заняты работой. Они точно думали так же.

– Видео идет сорок восемь часов, поэтому каждый возьмет отрывок в двенадцать. Если заметите подозрительный автомобиль, сразу сообщайте мне. Давайте постараемся найти убийцу уже сегодня.

Час назад они заказали чачжанмён, а значит, прошло уже немало времени – скорее всего, уже перевалило за восемь вечера. Чанчжин вышел покурить, но так и не вернулся, а Согу ушел в дежурку, чтобы немного вздремнуть. Чжонхён встал с места, чтобы потянуться. Кофеин сильно на него действовал, поэтому обычно он не пил его после трех дня, но сегодня он ни в коем случае не мог позволить себе заснуть, поэтому снова взял кружку и подошел к кулеру. ^[187]

Он был уверен, что они быстро справятся с задачей, но работа затянулась. Им оставалось лишь просмотреть записи с заднего входа, потому что он уже успел проанализировать камеры с главного. Убийца уже не мог остаться незамеченным. Однако оказалось, что у заднего входа была еще одна камера. Вдобавок надо отсмотреть еще и видео с регистраторов, чтобы сравнить записи. Все это было сложно сделать быстро даже вчетвером.

От усталости зрение стало слабее, и Чжонхён щурился в попытках сосредоточиться. Он увлажнил глаза оставшимися каплями и зажмурился.

– Подойдите на минутку, – послышался голос Хёккына, который сразу привел юношу в чувство.

Видимо он успел задремать, плечи затекли. Коллега снова позвал его. Голос звучал возбужденно, поэтому Чжонхён поспешил к столу.

– Видите эту машину? Серый микроавтобус. Не очень видно, это семьдесят два Ба или Ма, но виден основной номер: девяносто четыре – семьдесят шесть. Восемнадцатого в семнадцать тринадцать он заехал через главный вход. А вот здесь… – Хёккын остановил видео, сравнивая его со скриншотами за следующий день, которые ранее сделал Чжонхён. – Видите, опять он. Выезжает через задний вход в четыре тридцать девять утра. Во сколько обнаружили труп?^[188][189]

– В четыре сорок семь. Он специально спрятался на территории кампуса, чтобы нас запутать, и уехал сразу, как сбросил тело.

– И что вы ждете? Надо найти машину.

Хёккын говорил так уверено, что Чжонхён не стал медлить и взял телефон. Он отправил файл с отрывком видео в офис обработки и анализа информации, попросив определить точный номер и найти владельца автомобиля. Время тянулось слишком медленно, что начинало раздражать. Коллега пытался делать вид, что все нормально, но его выдавали ноги в сланцах, которыми он беспорядочно стучал по полу.

Чжонхён не выпускал телефона из рук. Когда он решил, что нужно повысить громкость, и разблокировал сотовый, звук уведомления пробился через шум работающего кондиционера.

– Пришло?

– Главная улица Кильсан, первая центральная улица, дом сто двадцать четыре. – Он назвал адрес, показывая Хёккыну экран. ^[190]

Не сговариваясь, они вскочили с мест одновременно и выбежали из кабинета. Чжонхёну показалось, что, спускаясь, он перепрыгивает сразу через три ступеньки. Пока коллега садился за руль и заводил машину, юноша пристегивался и звонил Чанчжину. Он попросил его разбудить Согу и следовать за ними. Тут Хёккын нажал на педаль газа и разогнался так молниеносно, что их вдавило в сиденье.

Чжонхён ни разу с ним не ездил, поэтому даже не представлял, насколько он хорош. Он успевал проскользнуть между желтым и красным сигналами светофорами за считаные секунды и, зная Ёнчхон вдоль и поперек, находил самый короткий путь. Они прибыли на место на пять минут раньше, чем предсказывал навигатор, за которым следил Чжонхён. Они подъехали к раскачивающейся на ветру табличке с названием улицы. Хёккын выключил мигалки.

– Оставим машину здесь, дальше пешком. Пойдем одни или подождем остальных?

– Нет, ждать не будем. Возьмем тазеры, – ответил юноша, пытаясь скрыть волнение. ^[191]

Он прекрасно знал, какие предубеждения ходят о молодых командирах, поэтому на выездах всегда старался идти первым. Ростом и комплекцией он не уступал другим следователям, к тому же усиленно занимался спортом и тренировался, несмотря на юный возраст и недостаток опыта, каждый раз доказывая свою компетентность. Предвкушая успех, он еще сильнее напряг правую руку, в которой держал полицейскую дубинку.

Проспект перемежался небольшими улочками и переулками, идущими под большим наклоном. Юноша опасался, что они ошибутся домом, поэтому сначала искал номера домов на столбах и только потом двигался дальше.

– Мне кажется, нужная улица слева. Давайте вместе искать дом.

Хёккын явно волновался не меньше, раз беспрекословно подчинился приказу. Из-за летней жары и повышенной влажности они обливались потом, поднимаясь по склону вверх. Они дошли до начала дороги и сверились с указателями на дверях. Уже к третьему переулку идти стало сложнее, как будто кто-то привязал им к ногам мешки с песком. Дыхание идущего позади Хёккына постепенно стало тяжелым.

– Следователь Чан, сюда! – подозвал Чжонхён, стоило им пройти чуть дальше.

Там на первом здании виднелась табличка с номером сто двадцать четыре. Дом стоял за большими деревянными воротами, настолько высокими, что его самого видно не было. Чжонхён немного наклонился, прижавшись к стене, и подошел к входу. Хёккын предложил нажать на звонок, и юноша кивнул. Коллега ткнул кнопку.

Чжонхён оглядывался, проверяя, нет ли в ограде заднего входа. Засветился домофон, и он склонился еще ниже, почти сливаясь со стеной, чтобы камера его не заметила. В голове он проигрывал, как будет ловить подозреваемого, если тот попытается сбежать через ограду. Из динамиков послышался голос женщины средних лет.

– Прошу прощения за такое позднее вторжение. У меня разрядился аккумулятор, и я хотел попросить у вас кабель.

Женщина купилась на актерскую игру Хёккына и позвала кого-то. Полицейский жестами показал Чжонхёну приготовиться и отступил от двери. Через пару минут ворота открылись с протяжным сигналом, послышалось шарканье тапочек. На пороге показался пожилой, лысеющий мужчина в наспех надетой трикотажной рубашке с коротким рукавом. Он тер заспанные глаза.

– Спасибо. Проезжал здесь недалеко, но стоило включить аварийную сигнализацию, как аккумулятор разрядился.

Хёккын вытащил руки из карманов, показывая, что совсем не опасен.

– Где ваша машина?

Ничего не подозревающий мужчина вышел за ворота. Юноша отошел назад и подал сигнал командиру, который подбежал и схватил хозяина дома за запястье. Тот явно не ожидал атаки и попытался вырваться, но подошедший Хёккын схватил его за шею и нагнул к земле.

Чжонхён поднес к запястьям подозреваемого заранее подготовленные наручники, и он предпринял еще одну попытку освободиться. Тогда парень завел его левую руку за спину, а Хёккын схватил за правую и помог застегнуть наручники. Они уже собирались повести мужчину к переулку, как из ворот выбежала его супруга. Она не могла поверить своим глазам – какие-то мужчины схватили ее мужа и куда-то уводят.

– Что вы творите? – воскликнула она, пытаясь помешать полицейским.

Вспотевшая челка Чжонхёна упала ему на глаза. Откинув ее назад, он поднял мужчину и уже собрался объяснить, что происходит.

– Вы кто такие?!

– Оперативная группа полиции Ёнчхона. Квон Хёнчжо, вы задержаны по подозрению в убийстве и избавлении от тела. Вы имеете право хранить молчание, а также на присутствие адвоката.

– Вы о чем, вообще? Что я сделал? У вас нет доказательств, а вы меня вот так арестовываете?

Чжонхён наклонил голову набок, вглядываясь в затылок возмущавшегося мужчины. В этот момент наконец-то прибыло подкрепление. Задержанного передали Чанчжину, а Согу попытался успокоить дрожавшую, словно осиновый лист, женщину. У здания столпились местные, которые друг за другом выходили из домов на шум. Услышав их бормотания, Чжонхён захотел быстрее закончить операцию.

Он попросил коллег скрыть мужчину от толпы, а сам подошел к женщине и попросил ее сопровождать их в качестве свидетеля в участок, куда они без промедлений и отправились.

Сэхён открыла холодильник и достала не допитый днем кофе. Она перелила его в стакан со льдом, который только что купила, и проверила время – часовая стрелка дошла до девяти. Прохладный ветер из приоткрытого окна смешивался с воздухом от кондиционера. Она любила находиться в абсолютной тишине, где не допускались никакие звуки, кроме легкого гудения ноутбука.

Девушка взяла кусачки и подстригла ногти, хотя уже делала это позавчера и они не успели отрасти. Она вообще занималась этим каждый раз, когда появлялось время, а все из-за привычки грызть ногти. Странно, но в этой тишине, прерываемой лишь клацаньем по клавишам и звуками кондиционера, она ощущала себя наиболее комфортно и радостно.

Сэхён еще раз мысленно вернулась к словам, услышанным недавно от директора. В основном филиале судмедэкспертной службы начался набор специалистов, они специально держали место для кого-нибудь из Сеула, поэтому она должна быть готова к переезду сразу после успешного завершения дела.

Судмедэксперт сыграла весомую роль в объединении двух убийств в одно, в том числе благодаря отпечаткам, обнаруженным на скотче от пленки, в которую было обернуто первое тело. Если с помощью этих улик найдут и поймают преступника, в дальнейшем на основе этого дела могут обучать будущих специалистов – настолько оно было невероятно. Девушка отрезала ногти почти под корень, и на коже выступила кровь. Она вытерла пальцы салфеткой и смяла ее в кулаке.

Крутясь на стуле, Сэхён с жадностью допила кофе и погрузилась в раздумья. Пришло время найти Чжогюна, но дом, где он раньше жил, перестроили в квартирный комплекс, возле которого разросся небольшой лес, не оставив и следа от его бывшего места работы.

Вдруг завибрировал телефон. Сэхён проверила экран и увидела имя Чжонхёна. Покрутив сотовый в руках, она все же ответила.

– Алло.

– Это Чон Чжонхён… – Из-за шума на фоне его было плохо слышно.

– Алло?

Сэхён увеличила громкость.

– Это Чон Чжонхён из полицейского участка Ёнчхона.

– Я поняла. Зачем звоните?

– Мы задержали подозреваемого.

– Уже?

Поняв, что отреагировала слишком остро и почти выдала свои настоящие эмоции, Сэхён замолчала.

– Алло? Что вы сказали? Извините, здесь так шумно, что слышно очень плохо. Говорите погромче, – попросил Чжонхён, к счастью не услышав ее возгласа.

Девушка взяла телефон поудобнее и встала. Они не могли так быстро обнаружить Чжогюна. Нельзя, чтобы он так просто отделался.

– Как вы его нашли?

– Сравнили показания свидетеля и видео с камер наблюдения, а потом нашли нужную машину.

Сэхён одним рывком распахнула дверь и направилась к кабинету ассистентов. Там она жестом подозвала одного и велела следовать за ней.

– Я хотел сказать «спасибо». Мы нашли его так быстро только благодаря вам.

Проигнорировав его слова, Сэхён написала записку и передала ее коллеге.

– Где вы сейчас?

– В участке. Совсем скоро начну допрашивать подозреваемого. И…

– Что «и»? – слишком нервно ответила она, раздражаясь от бессмысленных пауз.

– Подождите.

Раздался шорох и шум, после чего стало лучше слышно.

– Я нашел еще одно похожее дело. В октябре двухтысячного года.

Сэхён сжала зубы, пытаясь скрыть волнение. Чжонхён поймал подозреваемого, но не был готов на этом закончить. Он проявил себя намного лучше, чем она предполагала. Теперь нож, которым она собиралась убить Чжогюна, мог обернуться против нее самой.

Судмедэксперт забежала в свой кабинет и положила нужные отчеты в сумку. Она не любила раскладывать бумажки, и разбросанные по столу документы полетели на пол.

– Оно немного отличается от тех двух, что мы уже обнаружили, поэтому я не особо в нем уверен. И все-таки убийцу тоже не поймали, поэтому я распечатал показания того, кто обнаружил труп. Я собираюсь задать вопросы и по нему.

– А смысл? Зачем спрашивать его о прошлом? – чересчур возбужденно спросила Сэхён.

– Ну… – Полицейский растерянно замялся. – Подозреваемый в возрасте, поэтому на всякий случай хотелось бы и об этом узнать.

– Он пожилой? Сколько ему лет? Вы рассчитали примерный возраст, опираясь на предыдущие дела? Нет, сначала расскажите про убийство двухтысячного подробнее.

Девушка отодвинула телефон от уха и сделала глубокий вдох. Она так разволновалась, что вопросы сами посыпались из нее. Затолкав в карманы все, что попалось на глаза, она вышла из кабинета.

– Да, конечно. Как вы помните, наших жертв обнаружили на поверхности, а эту захоронили. Поэтому я и сомневался, стоит ли их объединять. Но помните емкость, в которой нашли тело в тысяча девятьсот девяносто девятом году? В этот раз на земле тоже лежало каучуковое ведро. Как будто надгробие.

Сэхён, вцепившаяся в дверь машины, резко замерла.

– Простите, мне пора приступать к работе, поэтому я свяжусь с вами позже, хорошо?

В трубке снова стало шумно, послышались голоса. Девушка по привычке поднесла ноготь ко рту и почувствовала на языке кровь.

– Алло? Вы меня слышите?

Слышала, но будто через какую-то пелену. Девушке показалось, что ее ударили по затылку и все вокруг заволокло туманом, отрывая от реальности.

– Хорошо, я поняла, – громко выдохнув, ответила Сэхён и наконец открыла дверь.

Она подвинула водительское сиденье вперед и швырнула телефон на пассажирское. За годы работы она никогда не сбегала вот так, по своему желанию. Сэхён всегда была на месте – неважно, была ли у нее высокая температура или болел живот от кишечной инфекции.

Она хотела обдумать разговор с Чжонхёном, но так запуталась, что ничего не могла вспомнить. На пальцах, вцепившихся в руль, проступили капли крови. Наспех вытерев их салфеткой, она направилась в Ёнчхон.

После новостей о задержании подозреваемого участок, несмотря на поздний вечер, наполнился людьми. Сэхён остановилась подальше и снова набрала офицера. После беседы с ним она была словно не в себе – примчалась в Ёнчхон и только теперь поняла, что ничего не может сделать. Оставалось лишь ждать. Ее окутало непривычное чувство полного бессилия.

Девушка попыталась успокоиться, поэтому взяла влажные салфетки и протерла ими пальцы с запекшейся кровью. Мысленно она снова вернулась к диалогу с Чжонхёном.

Она считала, что полицейский изучал прошлые дела лишь для поиска зацепок по текущему, и была уверена, что теперь он их бросит. Однако он поймал подозреваемого и все равно не планировал от них отказываться?

Девушка решила вспомнить их первую встречу. Ей начинало казаться, что интерес Чжонхёна вызван какими-то личными причинами. Попробуем опираться на уже известную информацию: он вырос в полной, благополучной и обеспеченной семье, был единственным сыном. Что могло связывать его с Чжогюном?

Сэхён снова машинально поднесла руку ко рту и, щелкнув языком, опять почувствовала вкус крови. Она вышла из машины, от земли поднимался жар. Эксперт заметила, как полицейский автомобиль с мигалками проигнорировал запрещающий поворот знак и проехал прямо мимо участка.

Следуя за скрывшейся из виду машиной, она пошла по правой стороне реки. Сэхён остановилась на перекрестке и заметила небольшую улочку, ведущую к заднему входу в участок. Совсем недавно его показал ей Чжонхён. Девушка направилась туда.

На входе она показала удостоверение полицейскому в маленьком окошке. Возможно, из-за того, что она принадлежала к незнакомой ему службе, он поглядел на нее с подозрением, но все же пропустил внутрь.

Сэхён уже бывала в этом участке, поэтому причин для волнения не было. Она без промедления прошла внутрь, направилась к прилегающей к столовой лестнице и быстро поднялась наверх. Она ненавидела спорт, поэтому всегда пользовалась лифтом, даже если ей нужно было на второй этаж. Видимо, поэтому сейчас у нее перехватило дыхание.

Она передумала подниматься дальше самостоятельно и зашла в лифт. В отличие от хаоса снаружи, внутри было тихо и спокойно. Девушка поднялась до кабинета опергруппы без остановок, но внутри никого не оказалось. Она вышла из кабинета и снова набрала Чжонхёна.

– Судмедэксперт Со?

Обычно его рубашка была застегнута под самое горло, но в этот раз верхние пуговицы были расстегнуты, а челка вся спуталась.

– Зачем вы здесь?

– Заехала на минутку после работы.

– Вы не устали?

– Сегодня было совсем мало работы, да и дороги свободны, поэтому я быстро доехала. А вы, видимо, заняты? Я вам звонила.

– Да? Простите. Я только вышел с допроса.

– Ничего, не нужно извиняться. Если вы закончили, давайте продолжим разговор.

– Но только быстро, допрос еще не завершен, поэтому я не могу отходить надолго.

Он намекал на то, что ей лучше подождать. Сэхён замолчала. Он мог просто сказать, что расскажет обо всем завтра, – это не так сложно. Эксперт взглянула на уставившегося в пустоту Чжонхёна, решив, что он точно что-то скрывает. Он тоже посмотрел на нее, похоже удивившись внезапному молчанию.

– Ну, тогда я просто подожду, – наконец предложила она, но полицейский почему-то смутился.

– Могу я взглянуть на подозреваемого? – добавила она, пока парень не успел отказать. – Это не займет много времени.

Чжонхён, явно задумавшись над ее предложением, попытался поправить растрепавшиеся волосы. У него на лице отражалось все, о чем он думал. Было непонятно: возможно, он с самого начала не пытался ничего скрывать, а может быть, наоборот, сейчас хотел показать свои эмоции. Сегодня он был другим – не таким сосредоточенным, вежливым и серьезным, как обычно.

– Подозреваемый молчит, поэтому мы взяли перерыв. Сомневаюсь, что вы сможете его разговорить.

– Тогда просто посмотрю.

Настойчивые просьбы Сэхён казались Чжонхёну странными, и он неосознанно от нее отошел. Но все же девушка была более уязвима, чем подозреваемый, и ей явно нужна была поддержка. Немного посомневавшись, он все же решился.

– Хорошо. Тогда нам сюда.

Сэхён шла за полицейским, смотря ему в затылок, прожигая его насквозь. Она снова по привычке грызла ноготь. Темное ночное небо за окном было спокойным и умиротворенным, а тишина коридора прерывалась лишь звуками бьющихся об лампы мошек.

Увидев табличку на кабинете для допросов, Сэхён почувствовала невероятное волнение – казалось, что она вот-вот упадет в обморок. Пройдя в распахнутую Чжонхёном дверь, она увидела лицо подозреваемого, и ее ноги резко ослабли.

– С вами все порядке?! – воскликнул юноша, и Сэхён поднялась, опершись на стену.

Кожа на тыльной стороне ладоней побелела – видимо, она слишком долго сжимала их в кулаки. Она расслабила руки, сразу почувствовав себя легче.

– Вы не поранились?

Она не могла прочитать его выражение лица, но по голосу слышалось, что Чжонхён за нее волнуется.

– Дайте посмотреть на записи, и я пойду.

– Что? Какие записи?

– По тому делу, о котором вы говорили по телефону.

Офицер огляделся по сторонам. Проверив, что в коридоре никого нет, Чжонхён провел Сэхён в свой кабинет. Он словно боялся, что их кто-то будет преследовать.

– Лучше всего не обсуждать это на людях, – прошептал Чжонхён, подойдя ближе к девушке.

– Почему? Какие-то проблемы?

– Не совсем проблемы…

Полицейский отвернулся, желая избежать пристального взгляда Сэхён. Лицо эксперта тут же просияло: она поняла, почему он так реагировал, поняла, как отвлечь его внимание от этих дел.

Она напустила на себя недовольный вид, и смущенный Чжонхён отошел. Его глаза забегали – он с пристрастием оглядел Сэхён. Видно было, что юноша обеспокоен.

– Здесь все и так в курсе этих преступлений, почему нужно скрываться?

– Ну… Потому что есть более важное дело – текущее, и я, как руководитель, не могу показывать, что сосредоточен на чем-то другом.

– Только поэтому? – перебила его оправдания она, заметив, как офицер постоянно смотрит на дверь кабинета, будто опасаясь, что ее громкий голос услышат. – Вы же первый обратились ко мне за помощью.

– Я? Вы про нераскрытые дела? Нет, я просто… Я решил их изучить, пытаясь найти зацепки по текущим убийствам. Возможно, тот мужчина…

Чжонхён замолчал, причем слишком резко. Люди не ведут себя так, просто оговорившись. Он замер, не дыша, словно только что раскрыл какой-то страшный секрет.

– Что за мужчина?

Парень выглядел испуганно и так неуверенно, что ему явно была необходима чья-то помощь.

– Я судмедэксперт. Я каждый день имею дело с мертвыми. Поэтому мне совсем не сложно послушать и кого-то живого, – мягко прошептала девушка, подходя ближе.

Офицер, напротив, отступил и сел на стул, не желая смотреть ей в глаза. Он вздохнул и обхватил голову двумя руками, закрыв лицо. Его взгляд устремился на стол, где стояли давно остывшие и размокшие ттокпокки. ^[192]

– Меня уже тошнит от этого запаха, – сказал юноша и прикрыл пластиковую миску крышкой.

Этого не хватило, чтобы перекрыть аромат, поэтому он убрал ее в пакет и крепко его завязал.

– Если бы только я тогда не встретил того человека…

Сэхён постаралась сохранить как можно более дружелюбное выражение лица. Перенеся вес на одну ногу, она сосредоточилась на скучной с самого начала истории.

– Вы про того мужчину?

– Нет. Я говорю о своей старшей сестре.

Насколько Сэхён знала, Чжонхён был единственным ребенком. Он рос в семье судей, которые отдавали ему всю свою любовь. Но, выходит, это было не так? Обычно в подобных ситуациях была вероятность столкнуться с неравным отношением родителей. А значит, история становилась интересней.

– Хотя я даже не знал, что она моя сестра.

Сэхён еле остановила себя от того, чтобы его поторопить. Чжонхён постоянно делал ненужные паузы, и ее терпение истощалось. Решив что-то про себя, парень поднялся со стула. Он был достаточно высок, и ему на лицо сразу упала тень загороженной лампы.

– Двадцать один год назад я встретил убийцу.

Писк в левом ухе усилился настолько, что едва ее не оглушил. Чжонхён знал Чжогюна! Откуда он мог его знать, если это произошло двадцать один год назад? Выходит, он – скрывавшийся все это время свидетель? Голова начала кружиться от нахлынувших вопросов. Врач говорил, что это из-за стресса, но после таких новостей можно было и скончаться от стресса.

Чжонхён все еще избегал взгляда Сэхён, но язык его тела говорил сам за себя. Он передал девушке файл с аккуратно сложенными бумагами и извинился.

– Я не хотел взваливать на вас еще и это. Для следователя это позор, но я все же хотел признаться, что только благодаря вам мы смогли выйти на подозреваемого. Я бы один не справился.

Девушка приняла увесистую папку. Между страниц виднелись стикеры с записями – вполне в духе Чжонхёна. Она все еще была в замешательстве, но кивнула в знак признательности.

– После окончания этого дела я планирую заново открыть прошлые и хочу попросить вас о помощи.

Сэхён покачала головой, не готовая сразу дать ответ. В этот момент в кармане Чжонхёна завибрировал телефон, и он быстро ответил на звонок. А Сэхён захотелось сбежать, пока ее голова не взорвалась от нескончаемых вопросов. Она обошла юношу, который с кем-то разговаривал, и направилась прочь из кабинета к лифту. В тот момент, когда двери начали закрываться, между ними протиснулась рука, не давая им захлопнуться.

– Я не успел вам сказать, но… спасибо за сегодня, – пытаясь отдышаться, сказал Чжонхён и попытался улыбаться как можно шире.

Его доброта заставила Сэхён почувствовать себя в ловушке. Она улыбнулась в ответ и нажала на кнопку закрытия дверей. Юноша махал ей, пока двери полностью не закрылись. Стоило лифту двинуться вниз, как Сэхён сбросила напускную улыбку и убрала папку в сумку. Выйдя из здания, она ускорила шаг, настолько, что забеспокоилась, как бы не упасть. При всем при этом замедлиться она не пыталась. На выходе полицейский, до этого проверявший ее документы, лишь склонил голову в знак прощания.

Сэхён добралась до машины и спряталась в ней. Только тогда она смогла нормально вдохнуть. Если она и дальше будет так много бегать, то ей точно будут нужны дополнительные тренировки и членство в фитнес-зале.

Она проехала по знакомой дороге, пока не заметила яркую вывеску мясного ресторана, около которой и остановилась. Еще раз проверив, хорошо ли закрыта дверь машины, она достала папку и вчиталась в документы.

Жертву закопали в зарослях у берега реки – там они с друзьями устроили осенний кемпинг. Не успела Сэхён дочитать первую страницу, как у нее потемнело в глазах. Пришлось продолжить, водя пальцем по тексту, чтобы сосредоточиться. Неожиданно ей почудилось, что от левой руки, на которую она опиралась, запахло кровью.

Кажется, это был октябрь, поэтому после захода солнца пальцы начинали мерзнуть…

Сэхён собиралась перевернуть страницу, но замерла, уставившись на листок.

Она вспомнила, как смывала кровь с перчаток в реке. Как они прилипли к ее худым пальцам.

Обессиленная, девушка все-таки перевернула страницу и пробежалась по ней глазами, после чего убрала в папку, которую держала на коленях.

Она потрогала бумагу, что скрывалась под пластиком. Листы А4 будто превратились в листы железа, под весом которых ныли ее колени. Это был вес бремени ее вины.

На фото виднелось ведро, лежавшее на земле, словно надгробный камень. Смысла читать дальше не было. Хотя это и случилось давно, было совсем не трудно вспомнить, как она собственноручно закопала тело.

– Чон Чжонхён?

Юноша склонил голову, скромно сложенные руки едва заметно дрожали.

– Это ведь ты? – Мужчина сделал вид, что трогает бейдж, висевший у того на шее, и неожиданно потянул его на себя. – Я должен знать имя человека, на которого собираюсь заявить, нет?! Я тебя спрашиваю!

Не желающий успокаиваться мужчина схватил офицера за ворот рубашки. Две пуговицы оторвались и укатились по полу в неизвестном направлении.

– Прекратите!

Согу попытался оторвать его от товарища, но тот как будто этого и ждал – сразу переключился на него и продолжил орать, не чувствуя усталости. От его криков болели уши и хотелось скривиться, но нельзя было подавать вида – это было бы проявлением слабости. Оставалось лишь прилипнуть к стене и терпеть, впитывая его гнев, словно губка.

Задержанный мужчина оказался основателем и директором достаточно известного в Ёнчхоне культурного фонда. Он владел несколькими фургонами и микроавтобусами, которые использовались для пунмульнори, а в ту ночь вообще не был за рулем – машину вел его сын. ^[193]

Тот, в свою очередь, был главой музыкального кружка в школе и уже начинал заниматься семейным бизнесом. Накануне вместе с остальными его членами они загрузили в машину инструменты и отправились в одну из деревень, чтобы провести там благотворительное выступление. Таковы были его показания, к которым прилагалось записанное ими видео. Так что теперь все пытались успокоить разозлившегося из-за ложных обвинений мужчину.

Доказательств его непричастности к делу с каждой минутой становилось все больше – алиби подтвердилось звонком и записью с регистратора одного из автомобилей. Чжонхёну пришлось его отпустить, но мужчина все никак не мог прийти в себя. Что бы ни говорил офицер, становилось только хуже. Основатель фонда занес над юношей руку, и тот от неожиданности зажмурился.

– Мне плевать, даже если вы задержите меня за нападение на полицейского, – так хочется вмазать тебе по лицу! Понимаешь? Да что вы за полицейские? Вот так, значит, вы работаете? Объявляете законопослушных граждан, платящих налоги, преступниками?

– Простите.

Он был готов принести сколько угодно извинений, лишь бы побыстрее разрешить ситуацию. Мужчина еще немного поорал, а после сбросил со стола все аккуратно разложенные документы, устроив в кабинете хаос, и покинул участок.

Его вывели через задний вход, настоятельно попросив не связываться со СМИ до следующего утра, но тот сразу направился к поджидавшей его шумной толпе репортеров. Он взял протянутый микрофон двумя руками и осипшим голосом начал критиковать полицию.

Обычно равнодушный ко всему Хёккын торопливо задернул шторы. Чжонхён без сил опустился на корточки, начав собирать разбросанные бумаги.

– Командир, брифинг проводите сами, – произнес коллега. Это был еще один удар в спину.

Чжонхён собрал документы и неловко поднялся.

– Разве не начальник должен был его провести?

– Ну, вы это все устроили, вам и нести ответственность.

Хёккын кинул на него пронзительный взгляд и выхватил документы, после чего молча развернулся и последовал к своему столу. Чжонхён с тревогой посмотрел ему вслед.

– Простите, следователь Чан…

– Идите уже, хорошо? Вернетесь завтра и можете сколько угодно просматривать записи камер. Или снова выехать на место преступления. В общем, будете заниматься поимкой преступника. Но вы же понимаете, что, по совести, должны сами разобраться с тем, что сегодня произошло?

Взгляд Хёккына обжигал. Он бросил все документы на стол и, пнув дверь, вышел из кабинета, как будто не мог ни минутой дольше находиться рядом с Чжонхёном. Молодой человек по-прежнему стоял посередине кабинета, теперь бессмысленно уставившись на раскрытую дверь. Согу ничего не сказал, только прошел к своему столу и сел – в кабинете раздался скрип колесиков его стула.

Чжонхён сел, прислонившись спиной к стене в коридоре и не сводя глаз с двери переговорной. Шеи коснулся прохладный ветерок, и он вспомнил о разорванной рубашке. Попытался привести ее в порядок, как рядом послышалось:

– Наденьте это.

– Судмедэксперт Со?

От неожиданности он замер. Сэхён держала большую черную ветровку и со странным выражением лица оглядывала кабинет.

– А где остальные?

– А… Они придут к началу брифинга.

– Вы что, собираетесь проводить его в одиночку?

– Нет, конечно. Зачем вы здесь?

– Заехала вернуть документы, – ответила она, окинув взглядом расстегнутую рубашку и ветровку.

– Вы уже все просмотрели?

– Я услышала, что вы задержали не того, поэтому решила привезти их быстрее, чтобы не возникло новых проблем.

Девушка бросила хлопковую сумку на пол, после чего передала документы и свою куртку Чжонхёну.

– Спасибо, – поблагодарил он и замолчал.

Мужчина, который некоторое время назад светился от мысли о почти раскрытом преступлении и о том, что может приступить к старым нераскрытым делам, исчез. Его место занял другой, и у него на лице не было и намека на улыбку.

– Вам необязательно участвовать в брифинге, – тихо сказала Сэхён, смотря на Чжонхёна и его сжимающие папку руки.

– Следователь Чон? Пора начинать.

Дверь переговорной открылась, и в ней показалось лицо молодой сотрудницы.

– Нет, я должен это сделать. Не хочу потом жалеть еще и об этом, – спокойно пробормотал полицейский и подошел к двери.

Он надел ветровку Сэхён и застегнулся, сразу почувствовав аромат ее духов. Ему хотелось обернуться, но он все же вошел в кабинет, хотя и не был к этому готов. Офицера тут же оглушили щелчки фотоаппаратов. По спине стекал холодный пот: возможно, из-за жары (хотя в комнате и стояли два самых крупных кондиционера), а может, из-за волнения. Чжонхён подошел к трибуне, поправил микрофон и начал брифинг. Произнося речь, которую репетировал уже сотни раз, он старался не отводить взгляда от собравшихся.

– Добрый день. Лейтенант Чон Чжонхён, полиция Ёнчхона, опергруппа по расследованию тяжких преступлений. Для начала я бы хотел выразить искренние соболезнования семьям жертв. Дальше перейдем к тому, как продвигается расследование.

Каждый раз, стоило ему сделать паузу, чтобы вдохнуть, раздавались звуки затворов камер. Он читал речь множество раз и заучил все наизусть, но все никак не мог оторваться от бумаги, поэтому так и стоял, склонившись.

– Сначала о результатах судебно-медицинской экспертизы. На данный момент мы изучаем улики, в число которых входит и ДНК убийцы. Пока что можем сказать следующее: высока вероятность того, что в обоих случаях преступник действовал в одиночку. Мы планируем продолжить расследование, подключив управление полиции Кёнги по борьбе с организованной преступностью. Помимо этого, мы ожидаем дополнительных отчетов судмедэкспертной службы по поводу найденной ДНК, а также планируем просмотреть записи с камер наблюдений и снова вернуться к показаниям свидетелей. Еще раз выражаю соболезнования семьям погибших, а также приношу искренние извинения пострадавшему из-за наших необдуманных действий. На этом у меня все.

Чжонхён вышел из-за стойки и низко поклонился. Журналисты как будто ждали этого момента – сразу замигали вспышки. Все эти люди собрались здесь просто для того, чтобы послушать его формальные, не особо важные слова. На самом деле расследование почти не двигалось. Реальность мало соответствовала словам офицера, которые он отчеканил, словно робот.

Сегодня он уже докладывал начальнику о проведенной работе: они снова посетили место преступления, просмотрели список улик и попытались найти новых свидетелей. На этом новости заканчивались. Мужчина, обрадованный задержанием потенциального убийцы, решил провести брифинг, а теперь вся ответственность лежала на Чжонхёне.

– Вы говорите, что обнаружили образцы ДНК, но почему тогда ошибочно задержали человека? – послышался громкий голос откуда-то из глубины переговорной.

Чжонхён растерянно посмотрел на стоявшего рядом полицейского. Тот тоже выглядел озадаченным – они ведь сразу обозначили, что не будут принимать вопросы от прессы. Юноша снова подошел к микрофону и взял его в руки. Из колонок послышался пронзительный писк.

– Дело в том, что эти образцы… Мы не можем опираться лишь на ДНК. – Он наклонился к микрофону, еле собравшись с мыслями.

– Возможно, убийца совершил и другие преступления?

– Какие именно улики вы обнаружили?

От нескончаемых вопросов журналистов и непрекращающихся вспышек закружилась голова.

– Отпечатки пальцев. – К стойке неожиданно подошла Сэхён и выхватила микрофон, который снова запищал на всю комнату. Не обратив на это внимание, она продолжила: – СМИ стоит воздержаться от высказывания предположений. Это поможет и семьям жертв, и следствию в целом.

Девушка махнула рукой растерянному Чжонхёну, призывая его отойти, поправила микрофон и заняла его место на трибуне.

– Я Со Сэхён – начальник отдела судебно-медицинской экспертизы Сеульской судмедэкспертной службы. Именно я занималась вскрытиями двух тел, обнаруженных в Ёнчхоне, и отвечу на все вопросы, касающиеся этой темы.

– Вы сказали, что обнаружили отпечатки. Получается, их нет в базе данных?

– Увы, не все преступления так просто раскрываются. Особенно если говорить про это. Тела пролежали слишком долго: следует учесть, что на них воздействовали и дожди, и высокие температуры.

На каждый новый вопрос Сэхён отвечала так четко, будто заранее подготовила все ответы. Благодаря этому в переговорной стало тише и спокойнее, и только камеры никак не умолкали.

– Возможно, вы слышали, что в народе убийцу прозвали «Портным»?

Сэхён уже хотела ответить, но вдруг замерла.

– «Портным»?

Она рассмеялась так, словно услышала нечто абсурдное.

– Вы поняли, зачем преступник зашивал тела жертв? – добавил другой журналист, будто все это время только и ждал, когда об этом заговорят.

– Есть ли вероятность, что убийца работает в медицине?

– Первая жертва готовилась к выпуску из университета и была прилежной студенткой, – холодно перебила поток вопросов судмедэксперт.

В кабинете повисла тишина, не слышались даже щелчки фотоаппаратов.

– Ранее я уже сказала, что лично отвечала за эти вскрытия. Они были очень сложными с психологической точки зрения. Поэтому не стоит вот так просто об этом говорить иразбрасываться предположениями: неважно, говорите ли вы о связи убийцы с медициной или еще о чем-то. Если вы освещаете эту тему ради погибших, то будьте добры воздержаться от громких слов и сосредоточиться на том, что имеет реальное отношение к этим преступлениям. – К концу речи, больше похожей на угрозу, голос Сэхён стал совсем громким.

За секунду переговорная превратилась в базар, где каждый норовил что-то выкрикнуть или спросить. Закончив, Сэхён скривилась, спустилась с трибуны и вышла из комнаты. Чжонхён поспешил было за ней, но нескончаемые требования журналистов его задержали.

– Вы не рассматривали возможность участия сообщника?

– Что касается этого… пока нет никаких данных.

– У вас есть свидетели?

– В данной ситуации…

Кто-то вцепился в Чжонхёна, и тот поднял голову. Полицейский рядом попытался отодвинуть толпу.

– Наша опергруппа предоставит всю появляющуюся в ходе расследования информацию по мере ее поступления, – ответил юноша, спустился с трибуны и выбежал из переговорной.

Он попытался прокрутить в голове всю пресс-конференцию, чтобы проверить, не допустил ли ошибок, но из-за шума совсем не мог сосредоточиться.

– Следователь Чон!

Чжонхён испуганно вскрикнул, когда кто-то схватил его за руку.

– Вы отлично справились, – склонил голову его коллега с брифинга.

– Как сказать… Вы, случайно, не видели Со Сэхён, которая только что отвечала на вопросы журналистов?

– А, ту женщину? Кажется, она спустилась вниз.

Полицейский указал на лифт. Парень поклонился в знак благодарности и побежал к лестнице. Он смог нормально завершить брифинг лишь благодаря помощи Сэхён, которая вмешалась в самый напряженный момент, когда мероприятие оказалось под угрозой. Чжонхён вбежал в лобби и огляделся. Не увидев девушку, он поспешил на подземный этаж, ведущий к заднему выходу. К его облегчению, он заметил ее рядом с дверьми.

– Подождите! Остановитесь!

Он догнал эксперта, но еще долго не мог ничего выговорить, пытаясь отдышаться.

– Хотели меня поблагодарить?

– Что? Да, вы правы. Большое вам спасибо. Только благодаря вам брифинг прошел без особых проблем. А одежду я постираю и отдам вам при следующей встрече.

– Вы не считаете, что я зря вмешалась?

– Нет, конечно. Вы меня выручили. Если что-то случится, я возьму ответственность за ваши слова.

Сэхён лишь усмехнулась, глядя на Чжонхёна, который все еще не мог восстановить сбившееся дыхание.

– Как человек, который не может нормально заучить свою речь, может нести какую-то ответственность?

– Ну… Я просто очень волновался, все произошло слишком неожиданно…

Он постарался подобрать слова в свое оправдание, но собеседница только покачала головой.

– Ясно. Возвращайтесь на работу.

Она отвернулась.

– Подождите. Но вот про жертву. Как вы узнали?

– О чем?

– Что она усердно готовилась к выпуску.

– Вы рассказали, когда мы были в квартире.

Чжонхён смутился – такого ответа он не ожидал. Насколько бы он ни был загружен в последнее время, он бы точно запомнил, если бы сообщил ей подобное.

– А, нет-нет. Я услышала об этом в участке, когда поднималась в лифте, – поправилась она.

Ее слова показались ему искренними, и полицейский решил воздержаться от дальнейшего допроса. Он и раньше замечал, что Сэхён знала очень много об этих делах. Даже больше, чем опергруппа.

– Вас подвезти? – в который раз предложил он, пытаясь разрядить атмосферу, но она никак не отреагировала.

Именно с Сэхён он поделился секретами, которые никому до этого не рассказывал. При этом он по-прежнему не понимал, как с ней общаться. Однако, кто бы что ни говорил, сейчас он мог положиться только на нее.

Он посмотрел на девушку и зачем-то помахал рукой на прощание. Хотя и знал, что она точно не обернется.

21 июля

Почувствовав неприятный запах, Сэхён скривилась и пошла вперед, зажав нос. Кроссовки выглядели ужасно – все запачкались и пропитались грязью. Видимо, ночью шел дождь. Девушка торопилась, но вдруг потеряла равновесие и упала. Брюки сразу промокли и прилипли к коже, что лишь ухудшило и без того не самое хорошее настроение. Она оперлась на руки и начала подниматься.

Взгляд ее упал на синее ведро с большой ручкой. Чем ближе она была к нему, тем сильнее становилась вонь. Сэхён решила проверить, что именно так пахнет, склонилась над ним и почувствовала кислый запах.

Она снова попыталась встать и вдруг заметила вытаращенные глаза. В грязной воде показались жабры. Сэхён с интересом запустила руку в ведро и схватила что-то. Это была голова рыбы, которая все еще двигалась, будто живая.

Услышав совсем рядом шорох, Сэхён подняла глаза и увидела две руки, сложенные так, будто бы кто-то делал оригами. Следом она заметила улыбавшегося ей мужчину. Вдруг на лицо девушки брызнула кровь. Она подняла руку, чтобы вытереть глаза и избавиться от отвратительного ощущения, но поняла, что ее ладони тоже залиты кровью.

Она вздрогнула от резкого звука и уронила рыбу на землю. Попытавшись поднять ее и опустить обратно в ведро, Сэхён неожиданно ощутила прикосновение того мужчины.

Худая сухая ладонь, вытянутые голени, острые, словно клыки чудовища, ребра. Сэхён попыталась освободиться из его хватки, но руки ее не слушались. Тут она почувствовала резкую головную боль и распахнула глаза.

Девушка потянулась к телефону, чтобы проверить время, но левое плече затекло, и она схватилась за руку. Она попыталась перевернуться в полной темноте, но тут ей на голову посыпалась одежда. Вчера вечером ей совсем не хотелось оставаться дома одной, поэтому она припарковалась вблизи участка и уснула прямо в машине, опершись на стекло. И вот теперь она чувствовала себя еще более уставшей, чем накануне вечером. Все из-за этого странного сна.

Немного размявшись, она все-таки взяла телефон, чтобы проверить новости. Как и ожидалось, в сети вирусился брифинг. Не прошло и суток, как новостные порталы заполнили статьи о трупах, найденных в таком тихом и спокойном городе, как Ёнчхон. Сэхён заметила, что в некоторых мелькали и ее фотографии, а в заголовках стояли отрывки из ее речи. Уставшие глаза покраснели, поэтому она решила удовлетворить свое любопытство найденными статьями.

Назвать преступника «Портным» было удивительной идеей, кому бы она ни пришла в голову. Действительно, прозвище ему подходило, ведь убийца не накладывал швы как положено, а лишь штопал, выделяя нитью расположение органов. И пусть Сэхён и попросила журналистов не использовать это слово, оно вызвало слишком большой резонанс и отлично продавало новости. Люди уже привыкли использовать это прозвище, поэтому не могли так просто от него отказаться.

Ей не нужно было участвовать в брифинге, но она не смогла сдержаться, разнервничавшись из-за недавнего шокирующего разговора Чжонхёна. Даже то, что кто-то еще искал Чжогюна, кроме нее, казалось серьезной угрозой.

Сколько бы Сэхён ни ломала голову, она все никак не могла придумать, как найти Чжогюна. Оставалось лишь сделать себя приманкой. Ей хотелось привлечь его интерес. К тому же он не удержится и точно заинтересуется тем, кто о нем говорит. И обязательно посмотрит видео с брифинга.

Чтобы изменить свою внешность, она выпрямила нос и сделала татуаж бровей. Чтобы изменить форму лица, удалила зубы мудрости и установила брекеты. Кое-что по-прежнему могло выдать девушку (например, детские шрамы), и Чжогюн мог ее узнать. Так же, как она узнала его почерк, увидев следы скальпеля.

Сэхён открыла бардачок, достала ореховый батончик, который когда-то принес один из ассистентов, и быстро его проглотила. Вкуса она не почувствовала, зато избавилась от ощущения пустоты в желудке. Девушка вышла из машины и направилась к участку. Увидев свое отражение в окне, она сильно удивилась: доходившие почти до плеч волосы были в полном беспорядке, слиплись, словно она в чем-то измазалась, в левом глазу лопнул сосуд. Выглядела она свирепо.

Судмедэксперт попыталась привести себя в порядок: завязала волосы в тугой, низкий хвост, постаравшись нормально их пригладить. Заправила футболку в брюки и расправила задник ботинок, перевязала шнурки. Но даже это не скрыло ее помятости, поэтому она достала из машины чёрную рубашку и, несмотря на жару, надела, закатав рукава.

Наконец-то машин телестудий, которые до самого утра караулили у участка, стало в разы меньше. У ворот было тихо – похоже, все разъехались, взяв интервью у вчерашнего скандалиста. Сэхён последовала за сотрудником в форме, только что вышедшим из полицейского автомобиля.

Пройдя в ворота без каких-либо проблем, Сэхён надела на шею свой бейдж. Удостоверение было выдано другим органом, но внешне походило на полицейское, поэтому их с легкостью можно было перепутать.

В это раннее утро в участке было спокойно, но осторожность бы не помешала. Девушка уже легко ориентировалась в участке Ёнчхона, поэтому сразу направилась к лифту, чтобы подняться в кабинет опергруппы. В этот момент кто-то так грубо схватил ее за локоть, что она чуть не упала.

Она огляделась по сторонам, пытаясь понять, что только что произошло, и сразу заметила женщину средних лет в слезах. Тут же раздался запах алкоголя – будто кто-то пытался опохмелиться, – смешавшийся с запахом пота.

Мужчина примерно того же возраста крепко сжимал плечо Сэхён. С ней не часто случалось что-то подобное, поэтому она застыла, пытаясь проанализировать происходящее, но в итоге все же отбросила его руку.

– Помогите нам, пожалуйста.

Видимо, из-за бейджа и уверенной походки он принял Сэхён за полицейского. Девушка скривилась и осмотрелась.

– Не стойте здесь, пытаясь кого-то перехватить, а пройдите в комнату ожидания. Я отправлю туда сотрудника.

– Нам вчера сказали то же самое, но мы просто так просидели несколько часов.

Сэхён не могла понять, как вообще работал участок с такими ленивыми сотрудниками. Она раздраженно вздохнула. Нельзя было испортить прическу, которую так долго выравнивала. Приходилось избегать активных действий, но из-за головной боли, которую она почувствовала еще в машине, ей все время хотелось опустить голову вниз.

В помещении с полностью закрытыми окнами было ужасно душно. Похоже, они и не подумали установить кондиционер в лобби. На лбу проступили капельки холодного пота, а по телу пробежала дрожь. Это не сулило ничего хорошего.

– Подождите еще немного.

Головная боль даже не пыталась уняться и лишь усиливалась при каждом движении челюсти. Девушка закрыла глаза и опустила голову, крепко ее обхватив.

– Полиция не должна себя так вести. Особенно с нами!

Женщина схватила Сэхён за руку и начала трясти, не замечая ее состояния.

– Не трогайте меня! – вполголоса прорычала та и, не выдержав тепла чужой руки, отбросила ее.

В обычной ситуации она постаралась бы вести себя повежливее, но сейчас была слишком чувствительна, поэтому и не сдержалась.

– Так о себе заботитесь, почему же тогда не помогли моей дочери? – закричала женщина, хватая Сэхён за воротник.

На шум собрались люди, заполонившие лобби, словно хвойные деревья в непроходимом лесу. Каждый раз, когда женщина открывала рот, Сэхён видела ее язык, который сразу напоминал ей о сгустках крови из сна.

Вдруг она почувствовала неприятный запах. Девушка побледнела, руки сильно задрожали. По привычке она прикусила и без того израненный ноготь – выступила кровь. Она была уверена, что это вернет ее в реальность, но боль в груди лишь нарастала. Настолько, что казалось, вот-вот – и она упадет на пол.

– Простите за ожидание, – откуда-то послышался знакомый голос, который сразу привел ее в чувства.

К ним подошел Чжонхён, закрывая собой коллегу. Только теперь у Сэхён получилось нормально вдохнуть.

– Вчера мне пришлось срочно отлучиться, сожалею, что не успел вас предупредить. Тут так жарко, давайте пройдем в кабинет.

Ожидавшие более интересного развития событий люди, увидев, как развернулась ситуация, быстро разошлись. Чжонхён ответ пару в кабинет следователя и вернулся в лобби.

– С вами все хорошо?

Сэхён смогла лишь кивнуть в ответ. Она продолжала поглаживать место, за которое ухватилась женщина, пытаясь успокоиться, но это было не так просто. Видевший ее состояние юноша заботливо отошел подальше, чтобы предоставить ей пространство.

– Вот, выпейте воды.

Она взяла протянутую Чжонхёном бутылку и выпила всю воду залпом.

– Кто они такие? – резко спросила она.

– Вам не больно?

– Я спросила, кто они такие.

– Это семья второй жертвы. Они приходили уже несколько раз, чтобы забрать ее личные вещи… С вами точно все в порядке? – спросил он, поправляя ей рубашку.

– Я же сказала, что да. – Сэхён все еще не до конца успокоилась, поэтому совсем не одобрила его действий и ответила слишком нервно.

Молодой человек улыбнулся и забрал у нее смятую пустую бутылку. Только тогда девушка нормально на него взглянула и решила сменить тон:

– А у вас все хорошо?

– Да, конечно. Тут собираются подключить комиссию по служебной дисциплине. Скорее всего, понизят жалование, – спокойно ответил он и двинулся вперед.

Эксперт последовала за ним на парковку. Солнце скрылось за горами, и прохладный утренний воздух наполнил безлюдную улицу. Они молча шли к воротам.

– Я хотела снова посетить место, где обнаружили второй труп, но для начала решила зайти и проверить, все ли у вас нормально, – первой заговорила она, попытавшись скрыть свое состояние.

– Правда? Спасибо за заботу, но со мной правда все в порядке. Хотя я и волнуюсь, что вчера взвалил на вас слишком многое.

– Я не так занята расследованиями, как вы, поэтому мне совсем не в тягость. Давайте побыстрее закончим это дело и приступим к обсуждению нераскрытых.

– Хорошо, спасибо.

– Тогда, может, вместе съездим туда?

– Хорошо. Я присоединюсь к вам сразу после утреннего совещания. – Он искренне улыбнулся.

Сэхён тоже попыталась выдавить из себя улыбку и направилась к машине. Однако она еще чувствовала на себе чужой взгляд, поэтому обернулась. Чжонхён шел рядом, хотя она была уверена, что он уже вернулся в участок.

– Эм… Не переживайте насчет сегодняшнего. Я тоже когда-то пытался проникнуться чувствами семей погибших. Но их сложно понять, не испытав чего-то подобного. В общем, у меня есть свой метод. Хотите, поделюсь? – отчеканил юноша, продолжая следить за состоянием Сэхён. – Необязательно их понимать, нужно просто принять.

Девушка подняла голову, будто не понимая, что он имеет в виду. Увидев ее равнодушную реакцию, Чжонхён покраснел и попытался это скрыть, поклонившись и сбежав обратно в участок. Сэхён в недоумении проследила за ним. Кто тут за кого беспокоился? Снова почувствовав раздражение, она развернулась и залезла в машину.

Она выехала с территории участка и остановилась на светофоре. По пешеходному переходу шли уже знакомые ей люди – та самая семья, устроившая переполох в коридоре. Сэхён молча следила за тем, как шарф женщины развевался на ветру. Стоило им пройти немного, как она нажала на газ и нажала на клаксон. Мать погибшей вздрогнула от неожиданности и упала, а девушка перестроилась на другую полосу для поворота направо. Проезжая мимо, она услышала плач женщины.

Судмедэксперт вырулила на шоссе, открыла все окна и разогналась сильнее. Летний, пускай и влажный, ветер приятно обдувал волосы. Она не могла упустить этот шанс из-за каких-то глупых переживаний. СМИ нацелились на полицию Ёнчхона, закидывая ее критикой, а опергруппе нужно было начинать расследование заново.

Значит, пришло время Сэхён вступить в игру. Лежавшие на руле пальцы весело двигались в такт звучавшей на улице музыке.

Чжонхён зашел в кабинет, и все разговоры тут же стихли. Он сел за стол и посмотрел на Согу и Чанчжина. Коллеги сразу отвернулись.

– Я возьму на себя всю ответственность, – спустя пару минут заговорил юноша. – Не знаю, что под этим подразумевается, но это вас особо и не касается. Однако мы все же должны раскрыть дело. Я – командир, и я планирую продолжать расследование. Вам придется с этим смириться и в нем участвовать, имейте это в виду.

Хоть ему и пришлось собраться с силами, чтобы это сказать, никто не отреагировал на его слова. Игнорируя прохладную атмосферу, он перешел к вопросам.

– Что говорят в центральном управлении?

– Пока никаких новостей, – резко ответил Хёккын.

– А что начальство? – обессиленно поинтересовался он.

Согу беспокойно оглядел командира, но под острым взглядом Хёккына быстро склонил голову.

– Вы же отлично справлялись все это время сами. Может, вам стоит продолжать расследование самостоятельно и дальше?

Хёккын раздраженно поднялся с места и подошел к Чанчжину. Они сели рядом и начали что-то обсуждать. Согу не знал, что ему делать, но в итоге тоже вернулся на свое место. Чжонхён остался один, тупо смотря себе в ноги. Что бы он сейчас ни предпринял, результат остался бы неизменным. Выходит, причин для сомнений не было.

– У нас две жертвы.

– Мы все это знаем, но наше расследование не имеет смысла. Его в любом случае заберет центральное управление, – привычно громко ответил Чанчжин, словно высмеивая слова начальства.

– Это серийный убийца. Вы ведь понимаете, что ваша лень не поможет его найти? – продолжил Чжонхён, игнорируя поведение коллег.

– Да с чего вы это взяли? Обязательно постоянно все усложнять?

– Два убийства за месяц. Можно предположить, что они продолжатся и дальше, несмотря на наше расследование. Значит, стоит рассматривать это дело как серийное. Почему вы делаете вид, что это не так?

– У нас нет никаких доказательств. Улик! Вы же сами это понимаете. Как можно без них вести расследование? – прокричал Хёккын, поддерживая коллегу.

Он вскочил и толкнул стул, который от удара отлетел в сторону.

– Так вы что, планируете просто сидеть и ждать, когда появится новая жертва?

Чжонхён пытался совладать со злостью. Его голос звучал ровно, но лицо и поза не могли скрыть настоящих эмоций.

– Когда я такое говорил?

Лицо Хёккына раскраснелось. Он подошел ближе, словно намереваясь ввязаться в драку.

– Вы еще не знаете? – прорычал командир, не пытаясь отступить. Он никогда не боялся Хёккына. Скорее просто не особо с ним общался. – Тогда почитайте документы, которые мы получили из следственного отдела. Люди теперь боятся ходить в одиночку по городу. А дома? Думаете, дома они чувствуют себя в безопасности? Теперь запирают не только двери, но и окна.

Хёккын явно удивился необычному поведению начальника, но все не успокаивался. Однако Чжонхёну совсем не хотелось кричать или вступать в драку, несмотря на то что он был выше. Ему вообще не хотелось пользоваться такой любимой коллегой теорией естественного отбора.

– Для вас, Чан Хёккын, завтрашний день ничем не отличается от сегодняшнего, но для кого-то он может стать последним. Разве мы работаем в полиции не для того, чтобы это предотвратить? – набрав воздуха, тихо спросил молодой человек и продолжил, решив не тратить силы на бессмысленный спор: – Я отправляюсь на место преступления. Вы ведь не поедете со мной? В таком случае займитесь новыми делами.

Он был уверен, что, как руководитель, четко показал, где проходят границы между личным общением и службой. Выйдя из кабинета, он сильно потянул себя за волосы, пытаясь справиться с раздражением. Он уже давно беспокоился, что от излишнего стресса волосы начнут выпадать, но ничего не мог с собой поделать.

Он так устал от этой гнетущей атмосферы, что мечтал быстрее вырваться из участка и поехать с Сэхён к месту преступления. Он прошел в лобби, где стояло большое растение, которое он толкнул, пытаясь выплеснуть гнев.

– Здравствуйте, – неожиданно раздался чей-то голос, и Чжонхёна вздрогнул.

Перед собой он увидел смущенного полицейского. Он даже его не заметил сначала, но сейчас понял, что это тот же сотрудник, что был с ним на брифинге. Чжонхён покраснел – тот видел его глупую атаку на цветок.

– Тут просто… Тут сидел жук, и я…

Он не смог закончить фразу, осознав, насколько жалким выглядит оправдание. Пришлось вместо этого улыбнуться и поклониться.

– Вы ведь из оперативной группы, верно?

– Да, а что такое?

– Тут посылка на имя судмедэксперта, который с вами работает. Сможете ей передать?

– А, да, конечно.

Чжонхён взял коробку, сверив данные. На бланке адрес полицейского участка, но в получателях стояли лишь семь букв – Со Сэхён. На всякий случай он тряхнул посылку. По ощущениям, в ней лежала книга или тетрадь. Проверив время по часам на стене, он покинул участок.

От небольшого мясного ресторана на углу расходились три дороги. В переулке, ведущем к развилке, по-прежнему была натянута полицейская лента. Сразу за ограничительной линией припарковались машины телестанций. Чжонхён подошел к постовому и попросил его расширить зону, чтобы машины репортеров не подъезжали так близко. После этого, пригнувшись, он пролез под лентой.

Переулок был совсем узким, в нем помещалась максимум пара человек. Сотрудники судмедэкспертной службы, снова прибывшие на место, осматривали территорию в поисках любых возможных улик. Поздоровавшись с одним из тех, кого он уже встречал в участке, юноша тоже сосредоточился на осмотре.

В вечер, когда нашли тело, шел сильный дождь, да и из-за бесконечно прибывающих журналистов было невозможно изучить место как следует. Сейчас он твердо решил найти то, что мог упустить в тот день.

Надев силиконовые перчатки, он подошел к столбу, где обнаружили тело. Чжонхён наклонился, чтобы поднять раскиданные бумажки, и вдруг почувствовал приятный, свежий аромат. Офицер сразу поднялся и развернулся на запах, встречаясь взглядом с Сэхён.

Она была в маске, закрывавшей ее губы, но по слегка сузившимся глазам он мог с уверенность сказать, что она ему улыбалась.

– Совещание уже закончилось?

– Да. А вы уже что-нибудь нашли?

Он прикусил нижнюю губу, прилагая усилие, чтобы не улыбнуться ей в ответ.

– Только приехали – и уже вопросы? Давайте обсудим все попозже. – Голос Сэхён звучал равнодушно, но глаза смотрели с теплотой.

Судмедэксперт отошла к своим коллегам. Чжонхён, не став чего-то ждать, последовал прямо за ней.

То там, то тут были установлены таблички с номерами. Девушка взяла черный пакет, куда складывали находки, и изучила его содержимое. Присутствующие сосредоточились на том, что она скажет, боясь что-либо упустить. Чжонхён стоял рядом и разглядывал коллегу: сегодня она выглядела иначе.

Подтверждая слухи о своей гениальности, она достала из пакета с мусором вещь, которая могла бы сохранить в себе отголоски жизни жертвы. Сэхён окончила осмотр, и только теперь офицер перевел взгляд на карточки с цифрами.

– Жарко, правда ведь? Вот, попейте воды.

Он подошел к девушке и протянул ей пластиковую бутылку воды. Сэхён сняла хирургический халат, убрала волосы в хвост и только тогда приняла бутылку, сразу опустошив ее наполовину.

– Откуда сегодня столько репортеров?

– Не говорите. Еще и в такую жару. В любом случае вы отлично потрудились. Выпейте еще воды. Или вот.

Чжонхён достал бутылку кофе, которую купил в круглосуточном по дороге.

– Спасибо, не надо. – В этот раз в ее голосе, помимо добродушия, которым всегда сопровождались отказы, чувствовалась усталость. – Есть вероятность, что жертва не местная, – продолжила она, сразу приняв серьезный вид.

– Почему вы так думаете?

– В сумке лежала брошюра с информацией по финансовой помощи тем, кто переезжает. В этой организации прошел ребрендинг, и теперь она проводит обширную онлайн и офлайн кампанию. Нам нужно обратиться в Центр социальной помощи, и тогда мы быстро установим личность погибшей.

Сэхён резким движением убрала выбившуюся прядку за ухо, а после собрала все свои вещи.

– Вы обратно на работу?

– Нет, останусь пока здесь, чтобы изучить найденные улики. Поеду в Сеул завтра. Я слышала, в участке организовали место для временной группы судмедэкспертов?

– Да, я тоже. Говорят, они приехали из центрального управления. – Стоило вернуться к запутанной реальности, как голос Чжонхёна снова потерял все краски.

– Судя по вашей реакции, никаких новостей по следственной группе еще нет?

– Видимо, нужно подождать, – ответил полицейский и неожиданно присел на корточки.

Девушка смутилась и случайно наступила ему на руку, отчего юноша вскрикнул.

– Ваши шнурки. Я завяжу, вы ведь в перчатках.

Он просто хотел ей помочь, вспомнив, как однажды она с трудом попыталась сделать это сама в совершенно неудобной позе, но Сэхён, похоже, не оценила жеста – она разозлилась. Чжонхён почувствовал неуместность своего предложения, поэтому быстро отряхнул руки от налипшей грязи и встал. Его рука, на которую наступила Сэхён, покраснела, но он лишь спрятал ее за спину, чтобы не усугублять и без того неловкую ситуацию.

Издалека послышались голоса, зовущие судмедэксперта Сэхён. Она собралась отойти, движения ее были несколько скованны.

– Может быть… у вас получится выделить мне немного времени после работы? – осторожно спросил офицер ей вслед.

По лицу девушки было видно, что она напряжена, и Чжонхён понял – ему лишь казалось, что они сдружились после того, как стали чаще видеться.

Ее снова позвали.

– Я вам позвоню. Встретимся вечером около участка, – коротко сказала Сэхён, скривилась и прошла мимо.

Она забралась в полицейскую машину, даже не думая стряхнуть грязь с обуви. Чжонхён сразу выключил регистратор. Он опасался, что после их прошлой встречи будет совсем неловко находиться с ней в одном пространстве, но никаких особых изменений, не считая еще более утомленных глаз девушки, он не заметил.

– Вы еще когда-нибудь встречали того мужчину?

Он совсем не ожидал подобного вопроса, поэтому лишь рассеянно посмотрел на собеседницу. Та словно прочитала его мысли.

– Почему вы не заявили?

– Даже если бы я попытался, никаких конкретных примет на камерах было не найти, да и доказательств его причастности тоже нет. Тогда я видел его лишь со спины. А сейчас и те воспоминания потеряли четкость.

– Тогда как вы его узнали?

– Тот мужчина… кажется, у него странно сросся череп. Форма как у горного хребта.

Сэхён отерла губы, задумавшись. Когда-то он дрался с мамой и упал на спину, ударившись головой об угол стола. По такой детали ему точно не выйти на Чжогюна.

– И вы настолько уверены? Увидев его только со спины? – спросила она, остановив себя, чтобы по привычке закрыть рот рукой.

– И запах. В детстве я об этом не знал, но сейчас понимаю. От того человека пахло по-особенному. Как если на такой жаре, как сегодня, оставить молоко на улице. Так же кисло с примесью чужой крови. Он пах настолько сильно, что сразу чувствовалось.

Сэхён знала еще несколько мест, где встречался такой «аромат». Морг, секционная и, конечно же, место убийства. Тот самый запах, который знают все, кто сталкивался со смертью. Ей стало любопытно: возможно, от нее он тоже исходил.

Чжонхён настроил кондиционер так, чтобы он обдувал сиденье девушки, а потом достал из кармана блокнот и показал ей.

– Для вас это может показаться смешным, но я доверяю своей интуиции. Я знаю, что текущие два дела связаны с нераскрытыми из прошлого. Поэтому вчера я собрал все документы по тем убийствам и упорядочил их. Получилось ровно четыре: июль тысяча девятьсот девяносто девятого года в Харёне, сентябрь – в Сихыне. Следом идет октябрь двухтысячного года в Пхёнтхэке и, наконец, две тысячи второй год в Ёнчхоне. Все четыре места связаны скоростной магистралью Сохэан.

Сэхён внимательно изучила записи. Перевернув страницу, она увидела, что он уже зафиксировал все детали сегодняшнего осмотра. Юноша смутился, забрал блокнот и посмотрел на нее, ожидая реакции.

– И что?

– Вам не кажется, что слишком много совпадений для несвязанных между собой дел? Я думаю, можно найти более подробную информацию в двухтысячном – две тысячи втором годах, если запросить данные и по другим городам, связанным магистралью.

– Даже если окажется, что убийца тот же самый, прошло более двадцати лет. Значит, преступнику около шестидесяти. Вы думаете, что сможете справиться с таким расследованием в одиночку?

Категоричность Сэхён задела Чжонхёна.

– Поэтому я хочу рассмотреть другое направление и выяснить, не было ли у него сообщников.

– Вы уже говорили об этом. Теперь вы еще и пособника хотите разыскать? По таким старым делам? Даже не знаю. Мне кажется, там мало совпадений – трупы совершенно в разном состоянии, места тоже отличаются. Если говорить прямо, было бы легче сосредоточиться только на текущих делах. Какой смысл копаться в прошлом? Как вы докажете, что это все дело рук одного человека? У вас какое-то чутье или вроде того?

– Нет… Мне просто хотелось обсудить с вами такую возможность.

После такой строгой отповеди юноша совсем пал духом. Он понимал, что любые его слова она посчитает нелепыми, поэтому не стал развивать тему. Сэхён нахмурилась и вздохнула.

– На вас столько давления из-за этих убийств. Я так реагирую, потому что мне кажется, что вы только зря усложняете себе работу.

– Все не так. Хотя вы, конечно, вправе думать иначе.

– Тогда, может, расскажете о своей сестре?

Чжонхён попытался расслабиться, достал салфетку и протер капли, стекавшие по банке кофе, после чего сделал несколько глотков.

– Когда мне было десять, я случайно нашел фотографию в комнате отца. В гостиной висел огромный снимок нашей семьи в дорогой раме, но в кошельке отца я увидел совсем другой. Я решил какое-то время следовать за ним, чтобы узнать, с кем он изменил маме, но так и не нашел эту женщину. Однако на обратном пути я вдруг увидел ту самую девочку с фото. Отец повел ее в кафе, купил ттокпокки. А я спрятался в проулке и ждал.

– И это все?

– Но я был не один – рядом стояла машина. Какой-то мужчина следил за девочкой в боковое зеркало. Мне показалось это странным, поэтому я рассказал отцу, но тот лишь разозлился, что я его преследовал. Спустя неделю я снова пришел к тому зданию, но там уже никого не было. Живого. Только труп девочки из кафе.

– Вы заявили в полицию?

– Сначала я позвонил отцу. Тогда я не знал, как о таком говорить.

– И что он сказал?

– Что будет проведено расследование. Но не стоит надеяться на то, что убийцу найдут, сколько бы ни было жертв. Так все и кончилось. Будто ничего и не было, – договорил Чжонхён и в отчаянии закрыл лицо руками.

Стало ясно, почему он так сильно хотел найти убийцу и раскрыть дело. Только сейчас Сэхён смогла проанализировать, какие угрызения совести он испытывал все эти года. Он жалел о том, что позвонил отцу, и был уверен, что тот не заявил в полицию. Однако это было не так. Это было последнее убийство Чжогюна, после которого полиция потеряла к нему какой-либо интерес благодаря хорошо заметенным следам.

– Все это время я жил, вспоминая слова отца. Но теперь, если мы так и не поймаем преступника, все это придется говорить мне. Семьям погибших. Что мы не способны поймать убийцу. Это так странно.

Девушка попыталась прочувствовать его боль. Он с рождения был добр, чем совершенно от нее отличался. Она не понимала, почему он винил себя за то, в чем был не виноват. Ей не был знаком этот нелепый голос совести. Единственным, на ком лежала ответственность, был его отец. Хотя он и показал своему единственному сыну реальный мир, это ни к чему не привело – Чжонхён вырос и все равно стал полицейским. Им двигало лишь одно желание – найти Чжогюна по одному затылку и задержать.

Только сейчас она смогла посмотреть на вещи под другим углом и успокоиться. С того момента, как она узнала, что Чжонхён видел Чжогюна, она не могла нормально спать. Она боялась, что он обо всем расскажет еще кому-то, поэтому всегда была напряжена рядом с ним. Теперь можно было расслабиться. Она сунула трубочку в банку и отпила кофе.

– Вы говорили, что стали полицейским, чтобы ловить преступников. Помните, как вы пошли на брифинг? Так легко все бросить и сбежать, но вот вернуться… вернуться намного сложнее. Но у вас получается. Не взваливайте весь груз на того десятилетнего мальчика.

Ситуация резко изменилась. Теперь Сэхён знала секреты Чжонхёна, а вот он не знал о ней ничего. И никогда не узнает.

– Мы смогли найти совпадения и доказать, что оба дела связаны одним «Портным». Поэтому сосредоточьтесь на текущем расследовании – так будет лучше. Да, у вас личный интерес к прошлым делам, но вам сложно оценивать их рационально, поэтому этим займусь я, – успокаивающим тоном предложила Сэхён.

– Я так рад, что мы встретились, – ответил побледневший юноша.

Их взгляды пересеклись, и сердце Сэхён снова забилось сильнее. Она улыбнулась ему в ответ и отвернулась.

Чжонхён завел машину, а девушка прислонилась головой к стеклу и погрузилась в свои мысли. «Я рад, что мы встретились». Но знай он, чья Сэхён дочь, смог бы он смотреть на нее так же? Сама эта фантазия казалось абсурдной.

Девушке уже приходилось сталкиваться с похожими людьми, и с ними было совсем не просто. Чжонхён был переполнен искренностью и симпатией. Сэхён всю жизнь пыталась понимать такие эмоции, чувствовать их, но ее уровень был ничтожным по сравнению с тем, что чувствовал парень. Она была уверена, что понимала и читала его эмоции, но каждый раз он ее удивлял.

Их жизни в корне отличались. Ему было нечего скрывать, поэтому он бы не смог понять ее беспокойства. Сэхён могла поклясться, что ни у кого не встречала настолько черной души, как у нее самой. Поэтому легкие удары Чжонхёна каждый раз поражали ее прямо в сердце. Ей было намного проще с такими людьми, как Чжунгён или директор. С амбициозными людьми. С лжецами, которыми было так просто управлять.

Вдруг ей захотелось сбежать, лишь бы оказаться подальше от Чжонхёна. Она должна скрыть прошлые дела, чтобы не всплыло ничего опасного. Она не могла позволить отвратительному прошлому, которое она так долго закапывала, вылезти на поверхность.

Девушка была готова к этому сражению. Чжогюн уже клюнул и заглотил наживку. Скоро он проявит себя. Он точно удивится, когда узнает, как живет Сэхён. Он будет в таком же шоке, как она, когда узнала, что он все еще жив. Оставалось лишь дождаться, пока он ошибется, и тогда от него не останется и следа. А Чжонхён никогда не сможет его поймать, сколько бы ни пытался. Чжогюн никогда не почувствует раскаяния, никогда не отбудет свое наказание, а значит, и Чжонхён никогда не перестанет считать себя виноватым.

Сэхён сосредоточилась на этих мыслях, закрыла глаза и уперлась головой в стекло.

Выйдя из машины, она помахала Чжонхёну на прощание. Он уехал, а она развернулась к окнам мясной лавки и посмотрела на свое отражение. От весенней стрижки не осталось и следа – сейчас волосы уже спустились к плечам. Стоило один раз их отрезать, и теперь даже такая длина ужасно мешалась. Хотя это всего лишь какие-то волосы, но Сэхён старалась во всем сохранять стабильность.

Она подошла к небольшой парикмахерской, расположившейся рядом с мясной лавкой. На выгоревшей вывеске читался лишь ноль. Все еще размышляя о стрижке, она побрела к переулку. Разумеется, она знала о предупреждении избегать этой дороги после того, как здесь произошло преступление, но ей просто было удобно идти именно так. К тому же это был самый короткий путь.

Ночную темноту разбавлял лишь оранжевый свет фонарей, воздух становился менее влажным – все это создавало некую атмосферу безопасности и спокойствия. Переулок сворачивал налево, поэтому было непонятно, где он заканчивался, пока не дойдешь хотя бы до середины. Даже испугавшись, ни в коем случае нельзя было разворачиваться и идти обратно – тогда дорога теряла все свое очарование.

У нее была однообразная работа, но все же Сэхён играла в ней важную роль, помогая раскрывать дела благодаря своим неординарным способностям. В такие моменты она по-настоящему блистала. Однако ее преследовало ужасное прошлое, совсем не сочетавшееся с новой жизнью. Девушка включила фонарик на телефоне и начала медленно подниматься по лестнице домой, бросив взгляд на развевающийся невдалеке флаг полицейского участка.

Даже там не было никого, кто мог бы узнать о ее прошлом. Она была уверена, что в случае обнаружения новых улик сможет увести следствие и повесить все на какого-нибудь невинного человека. Поэтому она не могла отказаться от своих намерений – тогда она бы потеряла еще больше. Когда Чжогюн оставил новый труп, у нее не оставалось другого выбора, кроме как включиться в эту гонку и дойти до финиша победителем.

Девушка продолжила подниматься по лестнице. Расстояние между ступеньками было таким большим, что, запнувшись, любой мог запросто распрощаться здесь с жизнью. Цветы, которые хозяйка расставила то там, то тут, пытаясь украсить лестницу, постепенно засыхали под беспощадным солнцем. Владелица, хотя и пыталась казаться дружелюбной, на самом деле оказалась совершенно бессердечна.

Сэхён подошла к кодовому замку. Обычно, когда она поднимала крышку, он с легким щелчком загорался, но сегодня цифры на кнопках были темнее тени Сэхён. С каким-то странным предчувствием она опустила крышку, и дверь открылась. Девушка замерла, не решаясь взяться за ручку. Наконец она подошла ближе и медленно распахнула дверь.

Тут же, не разворачиваясь, она попятилась к лестнице. Каблуки застучали по металлическим ступенькам, и от этого звука по телу побежали мурашки. Крепко схватившись за перила, которые до этого почти не использовала, Сэхён устремилась вниз. Сразу вспомнились ноги жертвы, лежавшей у фонаря. Не чувствуя ступеней, девушка скатилась вниз.

Ладони заныли: она упала и, видимо, стерла их об асфальт, потому что было больно, как от ожога. Затем заныла правая нога – от колена до самой ступни. Она хотела осмотреть ее, боясь перелома, но не могла понять, где именно ощущает боль.

Постаравшись быстро подняться, она побежала к переулку. Она преодолела почти половину пути, но дыхание, сбившееся от страха, все еще не приходило в норму. Фонари резали глаза – свет стал странным, каким-то алым, будто кто-то облил их кровью. Сэхён понимала, что совершенно одна в этом переулке, но устремилась дальше, испугавшись движущейся тени.

Она выбежала на дорогу и направилась прямо к участку. Ей нужен был кто-то живой, хоть кто. Вдруг ее схватили за плечо. От ужаса ноги у девушки подкосились.

– С вами все в порядке? – послышался голос неизвестно откуда взявшегося Чжонхёна. Он не знал, как ей помочь, поэтому лишь растерянно опустился рядом. – Я как раз хотел встретиться с вами и кое-что отдать. Вы неожиданно выбежали из переулка, а я кричал вам вслед. Видимо, я вас напугал, простите.

– Вы сейчас заняты? – безжизненно спросила Сэхён.

– Нет, не занят. Это что, кровь? Вот здесь, на ладони.

– Тогда можете сейчас со мной кое-куда сходить?

– Что? Куда?

Не понимая, о чем она говорит, полицейский хотел было ее расспросить, но, видя ее состояние, решил все же помолчать. Сэхён встала и, хромая, направилась к переулку.

– Здесь что-то?

Чжонхён прикусил губу, заставляя себя замолчать. Он знал, что она живет совсем рядом с местом, где нашли труп второй жертвы, но не ожидал, что настолько. Девушка шла впереди, дрожа всем телом. Чжонхён достал из сумки ветровку, которую хотел ей отдать, но не осмелился окликнуть. Сэхён шаталась так, будто вот-вот упадет в обморок. Он крепче сжал куртку и обеспокоенно последовал за ней. Дойдя до лестницы, он заметил распахнутую дверь, за которой виднелась полка для обуви.

– Вы ушли, не закрыв дверь? – растерянно спросил он.

По побледневшему лицу девушки казалось, что ее и открывать не стоило.

– Я могу зайти?

Сэхён лишь обессиленно кивнула. Чжонхён без промедления направился наверх. Он не знал, как включить свет, поэтому пытался нащупать выключатель на стене, но ему помогла подоспевшая Сэхён. Загоревшаяся лампа тут же осветила весь коридор. Глаза юноши, привыкшие к ночной темноте, заслезились. Пройдя внутрь, он сразу почувствовал, что в квартире достаточно прохладно, несмотря на стоявшую уже много дней летнюю жару. Казалось, здесь вообще никто не жил.

В помещении было три комнаты и кухня, но, судя по всему, Сэхён пользовалась лишь гостиной, поскольку все остальные комнаты были пусты. Чжонхён осмотрелся вокруг в поисках места, где мог бы спрятаться человек, затем снова вернулся в гостиную и услышал голоса в коридоре.

– Я уж испугалась. Думаю, что за шум такой среди ночи. Здесь просто с батарейками проблема. Посмотри, я поставила новые, и замок сразу заработал, – возбужденно говорила стоявшая в дверях женщина средних лет и с бигудями в волосах.

Она то открывала, то закрывала замок, объясняя Сэхён, в чем проблема, словно та недавно въехала в квартиру и еще не разобралась. А ведь девушка говорила, что давно жила в Ёнчхоне. Сэхён сложила руки на груди и выглядела совсем маленькой и хрупкой.

– Даже если это так, не стоит разговаривать с ней в таком тоне. Здесь совсем недавно случилось происшествие, девушка явно шокирована… – вмешался Чжонхён.

– Она здесь одна, что ли? Я, вообще-то, тоже здесь проживаю! Мне до смерти страшно каждый раз, когда вечером кто-то звонит, а тут такая ерунда! – прокричал мужчина в растянутой почти до живота майке, появление которого Чжонхён даже не заметил.

– Стоило ей сюда переехать, как у нас начались проблемы. Разве я не прав?

Жилец приблизился к Сэхён и начал тыкать в нее пальцем. Юноша подбежал и вклинился между ними.

– Как вы можете такое говорить? И прекратите на нее нападать!

– А ты кто, вообще, такой, чтобы мне указывать?

Мужчина сделал вид, что сбрасывает одежду, и подошел ближе. Чжонхён лишь схватил его за плечи, пытаясь остановить, но девушка отстранила его и махнула рукой, как бы прося прекратить.

– А, этот опять напился. Прошу прощения, – отозвалась женщина, все это время стоявшая рядом, и ударила мужа по спине.

– Мы все поняли, вы можете идти домой, – наконец-то произнесла Сэхён.

Парочка с шумом спустилась вниз. Снова стало тихо. Чжонхён не знал, что сказать, но вовремя вспомнил о ветровке и достал ее.

– Вы тоже.

– А вы?

– Ну, как видите, внутри никого не оказалось.

– Так-то оно так, но в последнее время появились уроды, которыезабираются в дом к молодым девушкам и устанавливают камеры. Вам стоит сегодня заночевать дома у родителей, а завтра я отправлю сюда следователей, чтобы проверить, все ли нормально.

– Все в порядке. – Несмотря на напускную уверенность, в голосе девушки еще чувствовалась тревожность.

Тем не менее Чжонхён не мог больше настаивать на своем. Ему бы хотелось сказать, что он останется с ней, но это могло прозвучать неправильно, поэтому он промолчал. Сейчас его присутствие могло показаться Сэхён таким же вторжением.

– Хорошо. Тогда я пойду. Надеюсь, утром вы без происшествий доедете до Сеула. А! Я завтра до самого вечера буду в участке.

Она никак не отреагировала на его слова. Чжонхён понял, что слишком задержался, мучая ее еще сильнее, так что попрощался и вышел, захлопнув дверь.

Прошло совсем немного времени после его ухода, как на лестнице послышался странный скрежет. Сэхён показалось, что на улице кто-то кричит, и она закрыла уши руками. Наконец все стихло, и она уже было успокоилась, но сердце вновь забилось с неистовой скоростью.

Ощущая рвотные позывы, она рывком открыла дверь – и ее стошнило прямо на асфальт. Сэхён спустилась по лестнице и побежала за полицейским.

22 июля

Чжонхён неловко ходил у дверей, не находя себе места. Звук воды затих, и Сэхён вышла из ванной. Юноша сразу опустил глаза в пол. Судмедэксперт подвернула штанины до колен и, хромая, подошла к кровати и присела на край. Вода по-прежнему стекала вниз по ноге, окрашиваясь в цвет крови.

– Дайте, пожалуйста, салфетку.

Чжонхён подорвался, будто бы все это время ждал этой просьбы.

– Если что-то не так, говорите. Я сразу уйду.

Он передал ей салфетки и снова принялся ходить туда-сюда у дверей, задев ногой стойку, на которой лежал чемодан. От неожиданного шума Сэхён вскинула голову, ее глаза от испуга округлились. Чжонхён собрал руки на груди в извинительном жесте и отошел подальше. На этот раз он двигался почти беззвучно, чтобы не доставлять ей дискомфорт.

– Просто посидите.

– Хорошо.

Офицер нашел стул и поставил его у стены, около входной двери.

– Если вам захочется побыть одной…

– Да-да, – прервала его бормотание Сэхён и открыла шторы.

Девушка устроилась так, чтобы можно было смотреть в окно. Она обхватила колени, но в эту же секунду на одном выступила кровь. На мгновение она ощутила на себе взгляд Чжонхёна, но он тут же исчез. Только сейчас она смогла перевес-ти дух.

Сэхён не заметила, сколько времени прошло, но на колене уже появилась короста. К ее радости, кости были целы, она лишь потеряла немного крови, ободрав кожу. Но уже появлялись крупные синяки, с которыми точно придется помучиться около недели.

За окном светало – из-за гор постепенно поднималось красное солнце. Уже пять утра. Стоило немного расслабиться, как она почувствовала, что все тело ломит так, будто весь предыдущий день она бегала без остановки.

Только она успокоилась, как голову наполнили не самые хорошие подозрения. Чжогюн с самого начала о ней знал.

Сэхён прикрыла рот и зажала нос. Раньше она могла задерживать дыхание на целую минуту и даже больше, но сейчас, без занятий спортом, продержалась всего сорок три секунды. Она попыталась прочистить заложенные уши, попытавшись избавиться от бессмысленных переживаний.

Если он и правда знал, кто она такая, то она бы здесь сейчас не сидела. Последнее время она плохо спала и постоянно видела кошмары, поэтому, видимо, стала совсем невнимательной. По возвращении в Сеул стоило сходить на витаминную капельницу и отдохнуть хотя бы день.

Она встала с места, решив умыться, чтобы прийти в себя. Тут она заметила свернувшегося на стуле юношу – он спал прямо напротив ванной.

«Необязательно их понимать, нужно просто принять» – так он говорил накануне в участке. Она не знала, почему вспомнила эти слова, но они подходили ситуации: Чжонхён не задавал вопросов и беспрекословно следовал за ней.

Сэхён подошла ближе. Почувствовав это, он вздрогнул, открыл глаза и, потирая их, встал. Девушка смотрела на него молча. Вдруг ей вспомнился такой привычный, прохладный ночной воздух, в который она когда-то окуналась, не засыпая до рассвета.

Сэхён прислонилась лбом к стеклу и смотрела на улицу. Кроны посаженных вдоль узких улочек деревьев сплетались, закрывая небо. Утренние лучи солнца то просачивались через них, то снова исчезали. Когда наступал черед тени, глазам девушки становилось легче. Вдруг она почувствовала легкую вибрацию в правой руке. Ей хотелось просто отключиться. Душный и теплый воздух в автомобиле был пронизан чувством безопасности, давая ей возможность хоть немного отдохнуть.

– Судмедэксперт Со. Мы прибыли.

Сэхён резко проснулась, испугавшись тянувшейся к ней руки.

– С вами точно все хорошо? – Не дождавшись ответа, Чжонхён продолжил: – Я хотел разбудить вас позже, у нас еще есть время, но вам постоянно кто-то звонит.

Девушка не поверила в то, что смогла уснуть в таком беззащитном состоянии, поэтому лишь ухватила офицера за руку, которая секундой ранее промелькнула перед ней. Телефон разрывался. Она достала его из кармана и отклонила вызов, даже не проверив, кто это был. Она отстегнула ремень и уже хотела выйти, но Чжонхён ее остановил.

– Подождите. К нам в участок доставили посылку, но она пришла на ваше имя.

– Вы уверены? Почему тогда ее прислали вам?

Судмедэксперт отпустила ручку двери и взяла протянутую коробку.

– Я о том же. Мне тоже показалось это странным, но я все проверил, и она действительно для вас. Возможно, ее прислали в Ёнчхон после вашего выступления на брифинге.

По телу Сэхён пробежала дрожь. Она перевернула посылку и проверила получателя – он, как и адрес, был написан неровным почерком. Быстрыми движениями разорвав коробку, она увидела ее содержимое. Тетрадь, настолько старая, что обложка истерлась. Сэхён открыла ее и начала листать. Шестеренки, все это время вращавшиеся в ее голове, резко остановились.

На каждую страницу кто-то тщательно приклеил по фотографии. По выцветанию снимков можно было отследить течение времени. На одной из них на непонятном фоне стояла девочка. Видимо, она любила животных, потому что обнимала их на каждом фото.

Вот только у кошки с поднятым хвостом не было морды, а у воробья отсутствовала нога. Чем дальше она листала, тем ужаснее становились карточки. Настолько, что она скривилась, сама того не заметив. У некоторых животных была снята кожа, а органы лежали рядом. Трудно было даже понять, что это за животное. На одной из них Сэхён заметила голову цыпленка с маленьким клювиком, всю в крови. Все эти животные были убиты.

– Что… Кто мог такое прислать? – Голос Чжонхёна, наполненный негодованием, оборвался.

Он собирался поднять валявшуюся в ногах коробку, но Сэхён лишь смяла ее, наступив на картон ногой.

– Я знаю, кто это отправил.

– Кто?

Казалось, он был готов в ту же секунду завести машину и отправиться ловить преступника. Собеседница неловко улыбнулась и закрыла тетрадь.

– Я не так давно рассталась с парнем, причем не очень хорошо. Я знала, что он эмоционально незрелый, но не ожидала, что он решится на что-то такое.

– Ну нет, это не про зрелость. Это угроза. Он запугивает вас, пытается внушить страх. Вы обязательно должны на это отреагировать.

– Конечно, я отреагирую. Как раз изучаю, что могу сделать по закону. Наверное, он посмотрел видео с брифинга и решил отправить это именно в участок, чтобы меня унизить. Пожалуйста, никому об этом не рассказывайте.

– Он просто сумасшедший! Не переживайте. Если вам вдруг понадобится помощь, обязательно свяжитесь со мной. Обязательно!

– Да, хорошо.

От усталости глаза Чжонхёна закрывались сами собой, но он все равно продолжал переживать за Сэхён. Видимо, решил, что она слишком сильно испугалась вчера, поэтому, даже несмотря на ее желание пойти одной, он убедил ее, что должен проводить до самого вокзала.

Там он продолжал стоять и махать ей вслед, пока она не скрылась в здании, а Сэхён, зайдя на вокзал, сразу же направилась в туалет. Она выбрала кабинку рядом с той, где хранилось оборудование для уборки, и закрыла за собой дверь. Быстро достав телефон, девушка набрала номер, указанный на посылке. Гудки длились угрожающе долго, и ожидание мучило Сэхён.

Спустя некоторое время на другом конце наконец-то послышался мужской голос:

– «Чунан Манду».^[194]

Судмедэксперт сбросила звонок и кинула телефон в сумку, а потом снова достала тетрадь и начала листать страницы. Она была уверена, что адрес отправителя будет тем же, что у ресторана. С каждой страницей она все больше немела от шока. Даже усмехнулась, листая. Это был ответ Чжогюна на ее выступление на брифинге. Он уже вел себя как победитель, наслаждающийся своим омерзительным триумфом.

Убрав тетрадь в сумку, Сэхён вышла из здания вокзала и поймала такси. Она назвала адрес ресторана, но водитель требовал другой, на что она лишь равнодушно посоветовала ему включить навигатор.

Девушка беспокойно смотрела в окно, все больше погружаясь в мысли. Вчера она пробежала совсем немного, но травмированные колени опухли и саднили. Такси остановилось в узком переулке. Она кинула водителю деньги и поспешно вышла. Мужчина пробормотал несколько ругательств, но взял все деньги и уехал. Туман или просто пыль – было сложно понять таким ранним утром – наполнили переулок.

Судя по вывеске, ресторан не работал по выходным, так что там было совершенно безлюдно. Сэхён побрела по дороге, идущей прочь от него. Она тоже была совершенно пуста. Казалось, девушка была единственной, кто остался в живых после какой-нибудь катастрофы. Она дошла до конца дороги и развернулась обратно. Остановилась и посмотрела вперед, пытаясь перебороть желание осмотреться. Затем она двинулась дальше, восстанавливая ощущения того дня.

Услышав шуршание, она повернулась на звук, но увидела лишь кошку, которая перепрыгнула стену и осторожно шла по шлангу. Из шланга подтекала вода, набираясь на земле в небольшую лужицу. Кошка попила и запрыгнула на беседку.

Сэхён несколько раз пыталась завести домашнее животное, считая, что девушки с кошками кажутся совершенно безобидными, а ей бы не помешал подобный образ. С собаками было намного сложнее, а кошки – территориальные животные, с которыми не так сложно поддерживать необходимую дистанцию. Она даже подкармливала их, повторяя за ассистентами на работе. Однажды она видела, как рыжая кошка в переулке играла с умирающей мышью. Девушка подбежала к ней, подхватила оставленный кем-то на газоне совок и убила мышь. Кошка следила за ней издалека, а потом и вовсе убежала. После этого она не возвращалась к зданию службы.

Сэхён присела в беседке, где совсем недавно бегало животное, и огляделась. Расклеенные то тут, то там плакаты с изображением рыбы были оборваны и качались на ветру – видимо, ресторан, специализирующийся на аквичим, разорился. Рядом с ним она заметила уже знакомую машину старой модели – на дорогах такую нечасто встретишь. ^[195]

Судмедэксперт открыла заметки в телефоне, что-то вспомнив. Бывали моменты, когда она не могла разобраться со своими мыслями, поэтому записывала их – это уже вошло в привычку. В заметках царил полнейший беспорядок.

Сэхён медленно пролистывала даты, найдя запись, сделанную в день обнаружения второго тела. Номер на лобовом стекле машины совпадал с записанным ею. Не теряя времени, она набрала владельца автомобиля. Чем дольше длились гудки, тем больше нарастало раздражение. Она начала бить стену ногой.

Сначала послышался кашель. Возможно, из-за того, что было совсем рано, голос мужчины звучал хрипло. Сэхён нащупала в сумке временный пропуск, по которому проходила в участок, и надела его на шею. Она быстро объяснила суть своего звонка. Не прошло и несколько минут, как из соседнего здания вышел мужчина лет семидесяти в чистой, аккуратной одежде.

– Добрый день.

– Вы уже просматривали записи. Не понимаю, зачем вы приехали снова, так еще и утром в выходной…

Его голос выдавал недовольство, а ворчание начинало раздражать Сэхён, но она все же сохраняла широкую улыбку.

– Прошу прощения, сонсенним. Дело оказалось совсем не простым, а видео с камер так много, что наши сотрудники случайно удалили такие важные для следствия записи. Как раз те, которые сделал ваш регистратор. Наверное, у вас отличная интуиция, раз вы выбрали именно его, – записи оказались особенно четкими и качественными. Они нам очень помогли, поэтому мы бы хотели попросить их еще раз. Простите за неудобства, – дружелюбно произнесла Сэхён, хотя это стоило ей огромных усилий, особенно сегодня, когда ее подташнивало от лишнего подхалимства. ^[196]

Приняв ее слова за чистую монету, мужчина недовольно цокнул языком, но все же открыл машину. Он достал флешку из регистратора и протянул ее Сэхён.

– Этого достаточно? Когда вернете? Хотелось бы побыстрее.

– Мы проверим все сегодня и сразу завезем обратно. Это мой номер. Если будут какие-нибудь вопросы, позвоните.

– Лучше бы вам привести ее до того, как я решу с вами связаться.

Сэхён схватила флешку и быстро спрятала в карман. Дотошное любопытство и нравоучительный тон безумно ее раздражали, но она все же получила нужную запись, поэтому оставалось только кивать. Мужчина без остановки проболтал несколько минут, даже высказав свои предположения по поводу убийств. Не постеснялся он и отругать бестолковую работу полиции.

Попрощавшись с ним, Сэхён посмотрела на несколько сухих растений, стоявших на лестнице. Опасаясь встретить кого-нибудь, бродя по району, она было решила сразу пойти домой и просмотреть записи там, но из-за произошедшего вчера ей не хотелось проводить около квартиры ни секунды.

Она пошла совсем в другую сторону – к ближайшему компьютерному клубу. Из-за боли в коленях ей хотелось по максимуму избегать крутых лестниц, но пришлось собраться с силами и подняться по широким ступеням. Двери открылись автоматически, и лицо обдул прохладный воздух. В помещении ужасно воняло из-за неправильного проветривания – этот гнилой запах перемешался с ароматом диффузора и рамёна.

Скривившись, Сэхён расплатилась и села за компьютер, вставив флешку в разъем. В папке было несколько видео. Открыв нужную дату, она кликнула на значок воспроизведения. Она не стала надевать наушники, боясь, что кто-нибудь незаметно посмотрит в экран.

Просматривая видео и вспоминая собственные наблюдения, она пыталась сформировать полную картинку. Когда она прибыла в Ёнчхон, солнце уже зашло, было темно. Прослонявшись у полицейского участка, она направилась домой и обнаружила труп. Значит, была примерно половина десятого. В тот день ресторан не работал, поэтому она оставалась в доме совершенно одна. Однако слишком опрометчиво было со стороны Чжогюна оставлять тело днем.

Полиция уже проверила эти записи, но не нашла там ничего особенного. Возможно, там и не было ничего полезного – убийца мог идти по противоположной стороне переулка. Девушка сосредоточилась, дойдя до момента, когда наткнулась на труп.

К тому времени тело, несмотря на жару, уже окоченело. И пусть жертва была почти миниатюрной, для переноса трупа нужны были соответствующие силы. В таком случае полиция явно бы заметила на видео мужчину, выбегавшего из переулка, или же крупную машину, пересекшую дорогу. Сэхён несколько раз просмотрела одну и ту же запись.

После полудня по переулку проходила компания учеников средней школы, которая направлялась к более оживленной улице. Хозяйка квартиры говорила, что за участком располагается квартирный комплекс и Средняя женская школа Ёнчхона. Обычные дети, к тому же не заметившие ничего необычного, – значит, тело подкинули позднее. Спустя некоторое время солнце село. Стемнело, и дождь залил лобовое стекло, сделав картинку настолько расплывчатой, что можно было видеть разве что очертания человека.

Кто-то прошел сзади, задев кресло девушки. Испугавшись, она вскочила с места, но это был всего лишь школьник. Он извинился, поклонившись, и поспешил за шумными друзьями, которые уже спускались по лестнице. Из-за вчерашнего она слишком остро реагировала даже на такую ерунду. Сэхён подвинула кресло и села, возвращаясь к видео. Как раз в этот момент на экране кто-то пробежал по переулку.

Он был одет не по погоде – просто в куртку. Она не знала этого человека, но он казался знакомым. Сэхён схватила флешку, собрала все вещи и вышла на улицу. Мышка зацепилась проводом за сумку и упала, но девушка не обратила на этот шум никакого внимания.

Спускаясь по лестнице, она не отрывала взгляда от ступеней. Ногам было больно, и она вскрикнула. Судмедэксперт вышла на дорогу и подняла руку, чтобы поймать такси. Голова наполнилась обрывками воспоминаний. Она пыталась успокоиться, но тело ее не слушалось. Увидев вдалеке такси, она рассеянно побежала в ту сторону.

– Вы уже поели? – раздался сзади голос Согу.

Чжонхён вздрогнул и случайно помял отчет.

– Да, по-быстрому перекусил.

– А почему не отвечали на телефон?

– Телефон? Когда вы мне звонили?

Юноша ощупал карман, но так и не смог найти куда-то пропавший сотовый.

– Это не ваш? – спросил мужчина, показывая на телефон, который все это время лежал на середине стола, будто бы издеваясь над Чжонхёном. – У вас что-то случилось?

– Нет, просто устал. Возможно, из-за погоды.

Полицейский перевернул экран вниз и неловко рассмеялся. После совместного расследования нескольких дел он сблизился с Согу, но не с другими сотрудниками отдела. Однако в последнее время они почти не общались. Каждый занимался своими делами, но Чжонхён отчетливо видел, что коллеги не хотят с ним взаимодействовать – они никогда не обращались к нему первыми, не предлагали работать вместе. Он не мог притворяться, что все в порядке, – это было не в его характере. Поэтому он расследовал последние два дела самостоятельно, из-за занятости часто пропуская обеды. Похоже, Согу это заметил, раз обратился к нему напрямую. Чжонхён лишь улыбнулся ему, как бы показывая, что все под контролем. В ответ мужчина похлопал его по спине.

– Нет, правда, командир. Я так не могу. Мы же не двухлетки какие-нибудь, чтобы вот так себя вести. Разве так должно быть?

– Что? Нет, я просто…

– Все уже произошло, так что теперь поделать? Тем более вы не специально, вы просто пытались найти убийцу. – В дружелюбном тоне крылось легкое раздражение.

Чжонхён почувствовал себя жалким, ведь он так долго расстраивался из-за этой ситуации. Он не знал, как разрядить царившую в отделе обстановку, поэтому просто наблюдал за другими. Но это не могло продолжаться вечно. Благодаря Согу, который подошел к нему первым, он смог наконец-то искренне улыбнуться, и коллега ответил тем же. Он протянул ему стопку листов, скрепленных зажимом.

– Это материалы по делу двухтысячного года из Пхёнтхэка. Я попросил знакомого, и он отправил мне файлы. Труп обнаружил человек, живший в то время в Ёнчхоне.

Командир схватил документы, мгновенно настроившись на работу. Он взял папку со стола, где организовывал все найденные материалы, и сравнил данные. Согу смог достать показания, которых так не хватало. Конечно, было неудивительно, что он что-то пропустил, занимаясь всем в одиночку, но Чжонхён все же мысленно отругал себя за невнимательность.

В двухтысячном году в Пхёнтхэке первой тело жертвы обнаружила ее подруга, данные о которой прилагались. На всякий случай Чжонхён сразу набрал информационный отдел, запросив проверку. Ожидая ответа, он продолжал беспокойно просматривать страницы,

– Как это дело связано с текущим?

– Потом объясню.

Стоило ему ответить, как раздался звонок телефона. С задумчивым выражением лица он взял трубку и начал что-то записывать. Согу не мог сдержать любопытства, поэтому стоял рядом и пытался подглядеть в его заметки.

– Она все еще живет здесь?

Ему что-то объяснили, и Чжонхён кивнул, хватая со стола ключи от машины.

– Я съезжу к ней по-быстрому.

– Но вы же сказали, что все объясните, – проворчал ему вслед мужчина.

Молодой человек уже бежал по лестнице вниз. Сэхён советовала ему не копаться в прошлых делах, но чем больше он в них углублялся, тем сильнее уверялся в том, что между текущими убийствами в Ёнчхоне и теми была какая-то связь. Он вбил адрес квартирного комплекса недалеко от въезда на шоссе в навигатор. Крепко вцепившись в руль, он вдавил педаль газа.

Женщина сорока лет принесла Чжонхёну бутылку апельсинового сока. Он пытался отказаться, но она сунула ее в руки юноше и села.

– Прошу прощения за такой внезапный визит.

– Я растерялась, когда мне вдруг позвонили из полиции, но все понимаю.

– Спасибо, что выделили время.

– Ничего, что мы будем говорить об этом здесь?

Женщина учила играть на скрипке и проводила занятия дома, однако Чжонхён решил, что будет неудобно вот так к ней заявиться, поэтому предложил встретиться на улице.

– Да, никаких проблем. Спасибо, что вышли.

– Я о многом думала, пока ждала вашего приезда. Время текло так медленно, но уже прошло целых двадцать три года.

– Многие говорят, что время лечит, но подобное вряд ли можно забыть даже спустя столько лет. Если вам будет сложно, можете не отвечать.

– Хорошо, спасибо.

– В отчете написано, что вы обнаружили тело ночью, в два тридцать два. Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?

– Об этом? – Женщина отпила свой сок и задумалась. – Она отошла ненадолго, просто помыть руки. Да, все было именно так. Она все не возвращалась, поэтому я вышла ее искать. Мы с ней состояли в одном кружке и были одного возраста, поэтому часто проводили время вместе.

– Получается, она отлучилась на пару минут?

– Не совсем. Среди членов кружка был один парень, сонбэ, с которым мы дружили. Я сейчас вспоминаю, что он попросил подстроить все так, чтобы они остались вдвоем. Поэтому вечером я осталась в палатке, а она ушла.

Женщина, активно жестикулировала, пытаясь выстроить воспоминания по порядку. Офицер чувствовал себя неудобно – если бы не он, ей бы не пришлось все это заново переживать.

– Не торопитесь, обдумайте все тщательно.

– Я проснулась ночью от холода, но ее все еще не было. Поэтому я решила, что она с сонбэ, но все же пошла в соседнюю палатку. Я его разбудила, и мы отправились за ней вместе… ну и все получилось вот так.

– Тогда, выходит, вы пошли искать вместе с ним? Я могу опираться только на ваши показания.

– Нет, не с сонбэ. – Она спохватилась, прикрыла рот и продолжила: – Они хотели прогуляться после ужина, но ей стало нехорошо, поэтому он остался выпивать с другими членами кружка. Думаю, вы найдете фотографии с того вечера.

– А не могли бы вы назвать имя того сонбэ, если это возможно?

– Простите, но я сейчас не вспомню. Прошло столько времени, – договорила женщина и, покачав головой, встала с места. – Скоро придет мой ученик, поэтому мне уже пора идти. Надеюсь, что хоть чем-то вам помогла.

– Спасибо, что выделили мне время. Вы очень помогли, – ответил Чжонхён, поклонился и попрощался.

Женщина спешно направилась к входу в здание, как будто бы ее кто-то преследовал. Молодой человек с сожалением смотрел ей вслед, но стоило ей скрыться, как он достал блокнот и записал все услышанное. До этого он выстраивал характер убийцы, считая, что применение силы свидетельствовало о том, что преступник не знал жертву. Однако теперь он понял, что все могло быть наоборот. Нельзя было отбрасывать этот вариант.

Женщина была выпускницей университета Ёнчхона, поэтому можно запросить у них информацию по студенческим кружкам и легко узнать обо всех членах, включая того мужчину. Офицер сосредоточился на записях.

– Следователь!

Чжонхён обернулся на голос. Вернулась та женщина, на лбу у нее выступил пот – видимо, она бежала. Поправив волосы, она затряслась еще сильнее, чем ранее, когда не могла подобрать слов.

– На самом деле тот сонбэ – мой старший брат. Вы не представляете, как нас замучили следователи. Если бы они узнали, что он видел жертву последним, они бы сразу повесили убийство на него и отправили в тюрьму. Поэтому я не могла об этом рассказать. Это такое старое дело. Ему было так тяжело тогда, поэтому он даже уехал из Кореи.

– Я все понял. Спасибо, что рассказали, я понимаю, как вам тяжело. Об этом никто не узнает, не переживайте.

Он не мог сказать, что не будет продолжать расследование, поэтому воздержался от дальнейших слов.

– Но было и то, на что полиция не обратила должного внимания, – продолжала женщина, не отпуская его. – Я расскажу вам и пойду. В тот день мы отошли к реке, чтобы помыть овощи и фрукты для ужина, и увидели девочку.

– Девочку? Какая-нибудь местная?

– Если бы это было так, я бы о ней уже давно забыла. Наш кружок занимался рыбалкой. В том месте было совершенно пустынно, не было никого, кроме нас.

Чжонхён снова открыл блокнот, быстро пролистнув страницу с рассказом женщины, чтобы она ничего не увидела.

– На сколько лет она выглядела?

– Младшеклассница, совсем ребенок.

– Она была одна? Без родителей или других взрослых?

– Да, поэтому мы подошли и спросили, где ее родители, но она нас проигнорировала, зачерпнула воды и ушла.

– Воды…

Он записал новые показания.

– У нее было большое ведро, и мы хотели помочь, но услышали, как нас зовут остальные, поэтому просто ушли.

– Насколько большое?

– Каучуковое ведро для уборки.

Рука Чжонхёна, фиксировавшего каждое слово, резко остановилась.

23 июля

Прошло больше восемнадцати часов с того момента, как Сэхён последний раз ела, и сейчас на нее накатывала непонятная тошнота, заставляя согнуться от боли пополам. Ей было плохо, но она не могла расслабиться – нужно было подготовиться к грядущим событиям.

Пока ее не было на работе, поступило несколько тел, поэтому пришлось сразу отправиться в секционную. Как-то девушке даже удалось успешно справиться со вскрытиями, хотя она и не понимала, как ей хватило сил держать скальпель. Зайдя в свой кабинет, она сразу привалилась к столу. Ее по-прежнему подташнивало, поэтому она поднялась, поставила стул и опустилась на него.

И чего она боялась? Она почувствовала себя совсем жалко, представив, как валяется без сил, поэтому тут же оперлась на стол и, шатаясь, поднялась. Она нашла баночку с антацидными таблетками и взяла все оставшиеся, запив их водой. Не тратя времени, подошла к холодильнику и забрала оставшийся от ассистентов американо. Боль поднималась от самого мечевидного отростка грудины до глотки, но теперь она хотя бы смогла прийти в себя. ^[197]

Судмедэксперт поправила волосы и начала восстанавливать картинки прошлого фрагмент за фрагментом. В тот день она сбила Чжогюна его же фургоном. Он скатился с обрыва вместе с дорожным ограждением. Обрыва настолько крутого, что подняться по нему наверх было очень сложно, особенно без чьей-то помощи. Особенно с вывернутыми руками.

Головная боль усилилась, поднявшись от затылка до век, а желудку было так плохо, будто кто-то царапал его ногтями изнутри. Но, представив лицо Чжогюна в тот момент, она схватилась за горящий живот и беззвучно рассмеялась.

Сколько бы времени ни прошло, он оставался мастером своего дела. Как хищник прятался, подстерегая жертву, скрываясь в самых неудобных и тесных пространствах. Однако и он допускал оплошности, вот так вонзая в жертву нож.

Сэхён снова включила видео с регистратора. Девочка на видео не выглядела напуганной. На ней была форма женской школы Ёнчхона. Где они ее нашли? Она цыкнула языком и оторвала заусенец, сразу увидев кровь. Кто-то постучал в дверь, поэтому она захлопнула ноутбук и сгребла все документы. Ей не надо было проверять, кто пытается войти без разрешения. Она знала, что это была Чжунгён.

– Я так и думала. Понимаю, что ты занята, но хотя бы приберись тут. Ужас. Посмотри, сколько на полу пыли.

– Зачем пришла? – Сэхён попыталась говорить мягко, уткнувшись в отчет о вскрытии.

– Просто решила зайти тебя поддержать, ведь с этим делом полное фиаско. Я видела, что всех причастных к расследованию знатно ругают. Директор сказал, что тебе тоже придется его бросить, если оно перейдет под юрисдикцию управления полиции Кёнги.

Услышав это, Сэхён нахмурилась и встала со стула. Снова нахлынула головная боль, а перед глазами резко потемнело.

– Это сам директор сказал?

– Ага. Я даже удивилась. Похоже, великая судмедэксперт Со допустила ошибку. – Чжунгён криво усмехнулась.

Девушка посмотрела на ее белоснежное лицо и вдруг почувствовала запах формалина. Чжунгён лишь тихо хихикала, но для нее этот смех казался оглушающим. Сэхён попыталась отрегулировать дыхание, как на медитации. Вдруг коллега с грохотом положила на стол ярко-красный цветок.

– Хотя я еще не получила назначение в головное отделение, остальные уже подготовили для меня цветы. Для меня слишком много, поэтому принесла и тебе. Я ведь всегда думаю о нашей Сэхён.

Чжунгён поправила растение, зачем-то попутно пошарив руками по столу девушки, но, увидев ее равнодушное выражение лица, видимо, потеряла интерес. Подтерев пол, она вышла из кабинета.

Судмедэксперт посмотрела на крупные лепестки. Похоже, даже в ее кабинете наконец-то появилось что-то живое. Ни с того ни с сего она вдруг ударила по цветку, и лепестки разлетелись по полу. Кулаки поглощенной гневом Сэхён продолжали дрожать.

Лепестки будто насмехались над ней, поэтому она затоптала их ботинками. Появилась окрашенная в красный вода, растекаясь по полу будто кровь. Оглядев устроенный ею хаос, Сэхён лишь улыбнулась. Совершенно бессмысленная вспышка гнева и насилия. Правильно говорили, каков отец, такова и дочь.

Сэхён вновь села за стол. Таблетки наконец-то подействовали, боль в животе стала менее интенсивной. Она спокойно открыла ноутбук и сосредоточилась на девочке с записей.

Ей было все равно, кто она такая. Достаточно было, что отпечатки со скотча точно принадлежали девочке. Не изменившиеся методы Чжогюна с легкостью прочитывались. Вот только появились две новые переменные – новый способ расчленения и участие неизвестной сообщницы. Все, к чему он прикладывал руку, не могло оставаться хорошим, а значит, нужно было найти девочку и устранить ее вместе с ним, кем бы она ни была.

Но торопиться нельзя. Сколько бы она от него ни бежала, Чжогюн все равно ее найдет. Значит, придется подготовиться к этой встрече.

Сэхён попыталась просчитать его действия, но ей не удавалось понять, чего он может хотеть. Если бы он намеревался лишить ее жизни, то сделал бы это еще тогда ночью в Ёнчхоне, но нет. Возможно, тоже чего-то ждал. Поэтому ей следовало бы действовать более осмотрительно, но выбора особо не было.

Значимость мероприятия возрастала: если она его найдет, на него легко можно повесить не только два новых убийства, но и все нераскрытые из прошлого. Она найдет выход из тупиковой ситуации, просто арестовав серийного убийцу. И все-таки это тоже сопровождалось определенными трудностями, так что придется сдать Чжогюна полиции живым.

Сможет ли она сохранить свою должность, когда все узнают о ее происхождении? Точно нет. Именно поэтому Сэхён всю свою жизнь пыталась откреститься от прошлого, замести следы. Но если станет известно, что она дочь Чжогюна? Будет совсем не удивительно, если ее выгонят из службы и вообще лишат возможности работать. Но если они его не поймают? Это ударит по ее репутации, и тогда уже Чжогюн сам найдет ее и убьет.

Девушка открыла ящик и достала кусачки. Ноготь, который не уменьшался, как бы она его ни стригла, был похож на нее из прошлого. Она понимала, что проблему не решить простым сокрытием правды. Она вспомнила, как решила тогда сбежать из дома и брести по нескончаемой дороге. Если она когда-нибудь встретит его в аду, то пожалеет лишь о том, что не убила его более мучительным способом. Возможно, именно сейчас у нее был последний шанс, предоставленный небесами.

Чжонхён развернул карту города и разными цветами отметил на ней локации, где были найдены трупы. Он решил заново изучить все детали, связанные с телом, обнаруженным на тропе у университета Ёнчхона. Впрочем, о второй жертве он тоже не собирался забывать. Поскольку все это время он надеялся, что им удастся найти новые улики, он мог быть недостаточно внимательным. Придется вернуться к самому началу.

Во-первых, нашли отпечатки одного и того же человека. Значит, надо выявить связь между жертвами. Обеим около двадцати лет, девушки. Глубоко задумавшись, юноша открыл материалы с родственными связями жертв.

Первая жертва жила одна, оборвав все связи с семьей. Вторая уже работала, но продолжала общаться с родственниками, обмениваясь новостями. Судя по заявлениям ее коллег, в последнее время у нее возникли проблемы со здоровьем, из-за чего она часто ходила в больницу, пропуская работу. К тому же она пыталась скрыть это от своих родителей и постоянно придумывала разные оправдания, чтобы не разговаривать с ними по телефону, а только обмениваться сообщениями.

Преступник похитил первую жертву и долго над ней издевался, при этом не оставив после себя никаких следов. Как писала Сэхён в отчете, он самостоятельно отделял ее органы, а потом помещал их обратно.

Вторая девушка взяла выходные на три дня с понедельника, когда начинались годовые экзамены. В тот же день убийца избавился от первого тела и похитил новую жертву.

Получалось, что он заранее выбрал вторую девушку, тщательно спланировал и рассчитал все так, чтобы успеть совершить оба преступления. И как он мог остановиться на живущих в разных местах и занимающихся совершенно разными вещами людях? Только наблюдая за ними.

Зайдя в тупик, Чжонхён ухватился за голову и простонал.

Дверь кабинета распахнулась, вошли Чанчжин и Хёккын и сели на свои места. Они давно не собирались все вместе. Сосредоточившись, командир поднялся со стула.

– Следователь Пак. Вы говорили, что место регистрации первой жертвы не Ёнчхон, так ведь? – Он подошел к Согу и спросил так громко, чтобы все остальные услышали.

– Да. И второй жертвы тоже.

– Кажется, мы нашли еще одно сходство.

– Вполне возможно. Печально, что они только недавно приехали и даже не успели полюбить Ёнчхон.

В отличие от Хёккына, Чанчжин слушал их, явно заинтересовавшись. Он почти незаметно подошел к столу коллеги и просмотрел файлы.

– Что-то еще стало известно?

– Пытаемся найти точки соприкосновения между этими двумя делами.

Да, ему было не так комфортно работать с Чанчжином, но было бы глупо только из-за этого отказываться от чьей-то помощи, тем более что тот сам проявил инициативу. Им пригодится любая поддержка.

– Тогда давайте покопаемся в их работе и всем остальном. Вместе. Нам будет достаточно карты?

Чанчжин подошел к прикрепленной к доске карте и осмотрел ее, рассмешив Чжонхёна.

– Так замечательно смотреть, как он пытается сделать вид, что работает, да?

Юноша прекратил смеяться и перевел взгляд на доску, сосредоточившись на отметке у Средней женской школы Ёнчхона. Было кое-что, о чем он не переставал думать, вернувшись в участок. Та девочка, о которой ему вчера рассказала женщина. Он постоянно мысленно возвращался к ней.

– Я съезжу в квартиру второй жертвы. Она как раз рядом со школой. Чанчжин, поедете со мной.

– А я тогда отправлюсь вместе с Хёккыном в университет. – Согу быстро оценил обстановку и решил не оставлять коллегу одного.

Молодой человек благодарно кивнул и вышел из кабинета вместе с Чанчжином. Они должны были найти что-то общее между этими девушками.

Они оставили машину на парковке располагавшейся на холме школы и разделились. Чжонхён направился к переулку слева от главного входа. Чуть спустившись, он заметил круглосуточный продуктовый и канцелярский магазин, а рядом с ними – небольшое кафе и лапшичную. Теплые лучи солнца освещали листья деревьев. Чжонхёну хотелось насладиться таким спокойным полуднем, поэтому он остановился и поднял голову, рассматривая небо.

За углом в конце переулка располагались квартиры, но он не пошел к ним, решив для начала спуститься до конца. Видимо из-за жилой зоны рядом, на каждом шагу разместили рекламные вывески центров с дополнительными занятиями и спортивных залов. Взгляд Чжонхёна упал на один из стендов прямо перед фитнес-студией. Он приглашал на подготовительные курсы для желающих поступать в полицейскую академию. Парень достал телефон и вбил эти курсы в поисковик. По первой же ссылке находился нужный центр.

Не тратя время, Чжонхён поднялся на второй этаж. Он прошел прямо в кабинет директора и показал удостоверение, заметив, как быстро поменялось его выражение лица. Как он и предполагал, обе жертвы посещали этот центр. Убийца подстерегал их именно здесь, ожидая, пока они останутся одни.

Сэхён стряхнула грязь с ботинок. Днем небо было совершенно ясным, но с каждой минутой мрачнело все больше. Стоило ей доехать до платного выезда на шоссе, как полил дождь, будто только ее и караулил. Девушка зашла в круглосуточный и выбрала самый не цветастый черный поливиниловый зонт с сердечками, чтобы хоть как-то защититься.

Она обещала приехать к восьми вечера, но простояла в пробке лишних двадцать минут и уже опаздывала. Светофор не желал менять цвет, а дождь все усиливался. Кофе, который она купила на вокзале, уже давно остыл.

– Я здесь! – крикнул Чжонхён, стоявший рядом со светофором.

Он опустил стекло и приветственно махал ей рукой. Сэхён вылила остатки кофе на асфальт и села к нему в машину.

– Как ваши колени?

Она лишь кивнула, избегая прямого ответа.

– Из-за дождя пробки нешуточные, да ведь? Я так и думал. Вам, должно быть, совсем непросто каждый день ездить на работу и возвращаться обратно.

– Все так живут, что уж тут.

– Все равно, у вас ведь такая непростая работа…

– Для чего вы захотели встретиться?

– А! Точно, секунду.

Чжонхён остановился перед вокзалом, вытащил блокнот, пролистал его и наконец заговорил.

– Вы же рассказывали, что не нашли, кому принадлежат отпечатки, правильно? Я все не мог перестать об этом думать. Как вы считаете, может ли преступник быть несовершеннолетним?

Тишину салона нарушали звуки ударявшихся о лобовое стекло капель дождя и стирающих их дворников. Сэхён следила за их движением, не говоря ни слова. Полицейскому было неловко от ее молчания, и он продолжил:

– Конечно, он вряд ли мог проделать это все самостоятельно, но что, если он был сообщником убийцы? Знаю, сложно понять, к чему я клоню, но…

– Вполне может быть, – перебила его эксперт.

– Правда? Если подумать, то такой вариант возможен, – продолжил Чжонхён, воодушевившись тем, как легко она с ним согласилась, несмотря на считываемое во взгляде напряжение.

– Но как вы к этому пришли?

– Вчера я встретился с женщиной, которая в прошлом обнаружила одно из тел. Нет, я не забыл о вашем совете. Но последнее время нашей опергруппе стало как-то полегче, а следователь Пак смог раздобыть дополнительные материалы по делу двухтысячного года. Показания свидетельницы из Пхёнтхэка. Она все еще живет в Ёнчхоне, поэтому я съездил с ней поговорить.

Сэхён пристально смотрела на юношу, и тот отвернулся, не выдержав ее пронизывающего взгляда.

– И? – лишенным любых эмоций голосом поторопила она.

– В общем, женщина сказала, что в тот день видела там девочку. Скорее всего, младшеклассницу.

Судмедэксперт вдруг рассмеялась. Чжонхён не договорил и наклонил голову, пытаясь понять, в чем дело.

– Хотите сказать, что та девочка была сообщницей убийцы? Но прошло уже двадцать лет.

– Если быть точным, двадцать три года.

– О том и речь. Если тогда она училась в младших классах, то сейчас ей за тридцать.

– Верно, но я хотел сказать, что отпечатки детей ведь не вносятся в систему. Поэтому если преступник похитил ребенка и использовал его в своих целях…

Чжонхён снова замолк, услышав раздраженный вздох. Ему стало неловко, что он так зациклился на своих эмоциях и не мог перестать связывать новые убийства с тем из детства.

– Вы договорили?

– Простите. Я все уточню и тогда снова с вами свяжусь. Давайте я вас подвезу до дома, все же дождь идет.

– Не надо. Мне нужно заглянуть в участок. Вам туда же? Если я доставляю вам неудобства, можете высадить меня у моста.

– Понял, хорошо.

Чжонхён посмотрел на собеседницу, делая вид, что проверяет, пристегнулась ли она. Она выглядела еще более утомленной, но взгляд был на удивление проницательным и ясным.

– Сегодня произошло еще кое-что. Я наконец-то нашел то, что связывает обеих жертв.

– Это, наверное, было непросто, – язвительно ответила Сэхён.

В машине сразу стало тихо. Девушка вела себя так, будто ничего не произошло, но Чжонхёну с каждой минутой молчания становилось все более некомфортно. Все это время она внимательно слушала все его рассказы, подмечая детали, которые он мог упустить. Именно она помогла развернуть зашедшее в тупик расследование. Но последнее время она почти не реагировала на его слова. Должно быть, из-за усталости. Чжонхён переживал, что взвалил на ее плечи слишком многое, рассказав о своем прошлом. Хотя могли быть и другие причины. Вдруг ей было не особо хорошо, какие-нибудь проблемы со здоровьем. А может, возникли сложности на работе. Он не мог напрямую ее спросить, понимая, что у них совсем не те отношения. И все-таки его мысли раз за разом поворачивали в этом направлении.

– Остановитесь вон там, пожалуйста.

– Что? Где?

– У банка впереди.

Чжонхён остановился, Сэхён отстегнулась и поспешно вышла из машины.

– Не надо меня дожидаться, – сказала она на прощание, закрывая дверь.

Девушка перешла через все четыре полосы движения и направилась к ресторану, в котором подавали кашу. Чжонхён не успел и моргнуть, как она скрылась из виду. В замешательстве он тоже вышел из автомобиля и добежал до пешеходного перехода.

Войдя в кафе, он встретился взглядом с сидевшей у дверей Сэхён. Та удивленно взглянула на него, словно не понимая, когда он успел так промокнуть.

– Нельзя вот так переходить дорогу. Особенно такую широкую. Если бы вас заметила дорожная полиция,без штрафа бы не обошлось.

Эксперт с придыханием рассмеялась, будто посчитав его слова полной ерундой. Услышав это, Чжонхён сразу расслабился.

– Значит, вы прибежали, чтобы выписать мне штраф?

– Нет, не за этим. Просто из-за этого дождя захотелось теплой каши. – И юноша, не медля, сел напротив.

Кажется, с первой их встречи девушка похудела. Он решил больше не мучить ее разговорами о деле, поэтому просто налил воды и передал ей стакан. Сэхён залпом его опустошила. Тогда Чжонхён взял свой и быстро выпил все до последней капли.

– Если пить, то вместе.

Она лениво посмотрела на свой пустой стаканчик и сделала вид, что тоже пьет.

– Вы всегда так интересуетесь другими людьми?

– Вам так показалось? – слегка сощурившись, спросил он.

– Да. Не говорите, что это только я такая счастливица.

– Нет, конечно. Просто мы друг другу помогаем. Я и с другими веду себя так же.

– Сомневаюсь. Вы же изгой в своей группе, разве нет?

Прямолинейный вопрос вызвал у него улыбку.

– Нет, мы все очень дружны. Больше всего я не люблю, когда люди друг друга игнорируют. А вот мы постоянно что-то обсуждаем, делимся мнениями. Конечно, они могут отличаться, но при расследовании это нормально, – искренне ответил Чжонхён. – Но я признаю, что раньше мне было тяжело. Однако сейчас все стало намного лучше.

Немного посомневавшись, он взглянул ей в глаза и серьезно продолжил:

– И в этом есть и ваша заслуга тоже. Видимо, поэтому я так часто о вас думаю.

По окну били дождевые капли. Классическая музыка, звучавшая в ресторане, идеально сочеталась с погодой. Сэхён придвинула к юноше пустой стаканчик, и он тут же наполнил его водой. В этот раз она подождала, пока он нальет и себе.

Но он не сделал и глотка. Вдруг зазвонил телефон, и он сразу ответил.

– Чон Чжонхён. Слушаю.

На той стороне что-то быстро заговорили. Сэхён откинулась на стул – ей совсем не нравилось, что между спинкой и ее телом оставалось пространство. Она спрятала руки под столом и начала ковырять ногти.

Наблюдая за Чжонхёном, она пристально следила, как меняется его лицо, становясь все более задумчивым. Он был таким простым, но одновременно и сложным. Сразу бросался в расследование с головой, получив от нее подсказку, но, видимо из-за детской травмы, останавливался, стоило делу дойти до конкретных жертв.

Поэтому, если бы появился новый труп, ситуация развернулась бы удачно именно для Сэхён. Ведь тогда полицейский снова бы углубился в текущее расследование, бросив давние дела. Она поднялась с места и подошла к Чжонхёну, который только закончил разговор. Она стряхнула с его плеча капли, надеясь, что он навсегда останется в неведении.

– Сообщили, что к нам отправили следственную группу центрального управления, – произнес Согу.

– А они не теряли времени. – Хёккын усмехнулся.

– Стало известно, кто именно пропал? – спросил Чжонхён, просматривая документы.

– Ученица третьего класса средней женской школы Ёнчхона. Судя по всему, какое-то недопонимание между родителями и церковью. Из-за летнего выезда. ^[198][199]

– В смысле?

– Родители были уверены, что девочка отправилась с приходом, а руководство церкви говорит, что получили сообщение, будто она с ними не поедет.

– Ясно. Где ее видели в последний раз?

– Вчера после дополнительных занятий она ходила поесть вместе с друзьями. После этого домой она не вернулась.

– Значит, сутки уже прошли, – проговорил Чанчжин, и в салоне машины стало так тихо, что было слышно лишь дыхание полицейских.

– Если это похищение, то с родителями бы уже связались, – несмотря на замешательство, подметил Чжонхён.

Как правило, если пропавшего не обнаруживали в первые сорок восемь часов, называемых «золотыми», поиски затягивались. Все было сложно, особенно с учетом присутствия в городе серийного убийцы. Юноша не мог утверждать, жива еще жертва или нет. И снова девочка из средней школы. По пути к дому пропавшей Чжонхён задавался множеством вопросов.

Когда машина наконец-то остановилась, они быстро вышли на улицу. Дождь лил как из ведра. Они с трудом протиснулись между фургонов телестанций, которые ослепляли их своими фарами, и зашли в дом. Мать пропавшей сползла по стене на пол. Было ощущение, что она вот-вот упадет в обморок. Отец девочки кричал и тряс руками, требуя быстрее найти дочь. Чжонхён поспешил к мужчине, пытаясь его успокоить.

– Командир опергруппы полиции Ёнчхона, Чон Чжонхён. Мы прямо сейчас начинаем поиски. Но для начала проверьте, пожалуйста, не пытались ли с вами связаться.

– Не пытались. Ни одного звонка! А вы что делали? Чем вы были так заняты, что позволили этому уроду свободно расхаживать по городу и схватить мою дочь? – взвыл мужчина.

Полицейские не знали, как реагировать, поэтому кидали взгляды в сторону командира.

– Я могу сказать, что благодаря вашему быстрому заявлению к нам уже отправили подкрепление из центрального управления. Мы сформируем поисковую группу и приступим уже сейчас.

Мужчина грубо схватил полицейского за воротник, но, поняв, что ничего не может сделать, отпустил его и скривился, как бы признавая свое бессилие.

– Доверьтесь нам и подождите.

Чжонхён крепко сжал его руку. Вытирая слезы, к нему подошла супруга и погладила мужа по руке, пытаясь успокоить.

– Там так темно, дождь льет целый день. Ей, наверное, так холодно и страшно. Найдите ее и приведите домой сегодня, хорошо?

Чжонхён не смог посмотреть женщине в глаза, поэтому вместо ответа наклонил голову. Выйдя на улицу, он тут же побежал прямо под дождь. Было не до зонта. Он забрался в машину и отправился на место поисков – к школе.

Парень открыл карту, просмотрев точки – одна была на месте академии первой жертвы, а вторая около квартиры второй. Он соединил их между собой. Линия достигала пяти сантиметров. Он обвел это расстояние кругом, захватив и территорию школы, и дом пропавшей девочки. После он выделил общую часть и отправил поисковую группу именно туда. Закрашенные круги на карте смотрели на него с упреком.

Если бы еще тогда, обнаружив первую жертву, они поймали преступника… Чжонхён с силой ударил себя по голове, чтобы отогнать эти мысли. Нет, малышка не должна повторить судьбу первых двух девушек. Она должна была вернуться в теплый дом, а не трястись в страхе, бродя под дождем в темноте.

24 июля

К ночи дождь наконец-то закончился, и остался лишь леденящий, совсем не летний ветер. Возможно, из-за крупной реки, на которой стоял город, туман был особенно густым. Кому-то это показалось бы романтичным – остановиться под неярким светом фонаря, выпить холодный американо.

Умиротворение прервал сигнал телефона. Экран осветил салон – пришло сообщение от метеорологической службы с предупреждением о сильных осадках. Перевалило за четыре часа. Поиски длились уже семь часов, но без каких-либо подвижек.

Сэхён понимала, что Чжогюн не появится так просто. Ему бы не хватило смелости показаться лично, когда все внимание страны приковано к городу. СМИ уже назвали его «кошмарным» серийным убийцей, пытались предположить его дальнейшие действия, подчеркивая его особую жестокость. Но в основном это было лишь пустой болтовней.

Люди строили свои предположения о том, кем мог оказаться преступник, но они были ошибочными. Чжогюн родился в благополучной семье Юн, был единственным сыном. Его отец растратил все средства, уйдя с головой в азартные игры и алкоголь, а мать пыталась прокормить семью, берясь за любую подработку. Однако он был отвратительным человеком. Он проклинал вовсе не пьяницу-отца, вечно валяющегося в канаве после очередного проигрыша и в конечном счете наложившего на себя руки, а мать, продавшую себя за долги мужа.

Сэхён стало не по себе от того, как его восхваляли, называя его методы экстраординарными, поэтому она не выдержала и закрыла вкладку с новостями. Он отличался умом? Нет, трусостью. Он так боялся, что его поймают, что заставил свою малолетнюю дочь заметать за ним следы. Подонок.

Девушка поправила одежду и вышла из машины. Чжонхён так о ней беспокоился, что не сводил с нее глаз в машине и просил немного поспать, но это ему стоило отдохнуть – хоть он и пытался стоять ровно и держать осанку, его тело предательски тряслось. Он был похож на задыхающегося кита, выброшенного на берег. И все-таки было интересно следить за тем, как этот прямолинейный, честный и порой наивный офицер пытается разобраться с такой ужасной ситуацией.

Сэхён протянула ему бутылку воды, которую прихватила, вылезая из машины. Он залпом осушил ее, как будто уже давно испытывал жажду.

– Спасибо, – охрипшим голосом поблагодарил Чжонхён. Он выглядел ужасно утомленным. Его организм требовал отдыха.

– Вам стоит немного поспать.

– Нет, все в порядке. Это, случайно, не кофе?

– Хотите?

– Спасибо.

Судмедэксперт открыла стаканчик и передала его полицейскому. Он опустошил его в считанные секунды, заглотив даже лед, будто забыл о только что выпитой бутылке воды. Все девятьсот членов поисковой группы уже несколько раз прочесали обозначенную им территорию. Никаких новостей не поступало, поэтому они расширили границу, однако и это не давало результатов.

К счастью, дождь прекратился, зато начало темнеть. Глубокой ночью становилось холоднее, а люди начали уставать. Некоторые словно уже не верили в то, что смогут найти девочку живой, и молились о ее упокоении.

– Стойте! А у вас, случайно, нет с собой тех фото, которые к вам тогда пришли? – вдруг вспомнил Чжонхён о той тетради.

Сэхён не ожидала подобного вопроса, поэтому растерялась и крепко сжала губы. Вообще, все это время она пристально следила за юношей. Хотя на первый взгляд он и казался глуповатым, он был по-настоящему ответственным и горел своим делом, что было действительно приятно видеть. Ей нравилась его дотошность и внимание к деталям. И, конечно, то, что она могла так просто, без особых усилий, попросить его о встрече, на которую он всегда был согласен.

Однако он был излишне проницательным, что не шло на пользу Сэхён. Ей даже хотелось увидеть в его глазах сомнения и подозрения на ее счет.

– Зачем они вам?

– Я бы хотел еще раз взглянуть на ту тетрадь.

– Я поняла, поэтому и спрашиваю вас: с какой именно целью?

Девушка не скрывала раздражения, сердито глядя на собеседника.

– Просто я вдруг подумал, что она могла попасть к вам по ошибке. Все же не случайно она пришла именно в участок. – Он покачал головой, будто бы осознал глупость своих слов, но объяснение закончил.

– Я уже говорила, что посылка адресована мне. Вы хотите, чтобы я связалась с отправителем и все подтвердила?

– Нет, нет, конечно. Простите. Все в порядке.

Офицер остановил Сэхён, которая уже доставала телефон. Однако ее это не удовлетворило.

– Вы же не хотите обсуждать это в таком людном месте? Это моя жизнь, причем не самый удачный ее момент. Если вы просто хотите ее просмотреть для себя, то так и скажите. Правда, я ее уже выкинула на работе, но, если она вам так нужна, я съезжу и поищу, – договорила она, не отрывая пристального взгляда от Чжонхёна, и отошла подальше.

Она брела вперед, сохраняя одинаковую длину шага. Она уже достаточно показала ему, насколько недовольна. Если бы он сохранял нормальную дистанцию, ей бы даже захотелось оставаться с ним на связи. Если бы только он не стал так активно ею интересоваться… Ей даже стало обидно, что все так развернулось.

Если он копнет поглубже и обнаружит связь девушки и тех нераскрытых дел, то вся правда выйдет наружу. Она была в этом уверена. Она снова вернулась в машину, в которой не так давно дремала. Тогда в салоне было совершенно пусто, а сейчас она заметила человека на заднем сиденье, который спал, натянув на глаза маску для сна, и громко храпел.

Сэхён уже собиралась закрыть дверь, но тут ее взгляд упал на карту на коленях мужчины. Она сразу вспомнила скопление машин репортеров, желавших рассказать о пропаже девочки. Осмотрев карту, она быстро сделала фото и, закрыв дверь, оперлась на машину и бессмысленно уставилась на мерцающий фонарь.

Чжонхён точно почуял что-то подозрительное, разглядывая отправленную Чжогюном тетрадь. Сэхён поднесла руку ко рту и вцепилась зубами в ноготь. Нужно было его отвлечь. Убийца явно наблюдал за ситуацией, но скрылся, испугавшись толпы. Нужно было отвлечь офицера так, чтобы он не мог активно расследовать дело и мешаться под ногами. Сэхён уже познакомилась с подкреплением из центрального управления. Оно было готово продолжить расследование даже в отсутствие командира. Пришло время начать игру с новым противником. Опозорить Чжонхёна в глазах общественности было совсем просто – он постоянно совершал ошибки в неподходящие моменты, к тому же уже имел славу некомпетентного главы опергруппы.

Девушка снова вернулась к машине и тихо приоткрыла дверь. Она достала полицейский жилет, который спящий мужчина снял и сбросил на соседнее сиденье. Пришлось расстегивать каждую застежку, что было совсем не просто, но Сэхён так воодушевилась своим невероятным планом, что даже не злилась. Ей повезло еще и в том, что машина стояла в самом углу, а значит, проходящие мимо люди не видели даже ее тени.

Вдруг она услышала чей-то голос. Заволновавшись, она ускорилась. Найдя в левом кармане телефон полицейского, она включила экран и открыла сообщения. В отправителях значились номера как полицейских, так и репортеров. Судмедэксперт выбрала один из них, приложила к сообщению фото карты и несколько скриншотов с видом со спутников и, не теряя ни минуты, отправила его репортеру, не забыв указать, что полиция разыскивает информатора.

После этого она незаметно вернула жилет на место и снова покинула машину, беззвучно прикрыв дверь, будто и не залезала внутрь. Вдохнув плотный воздух туманного рассвета, она вдруг почувствовала всплеск энергии. Вдалеке мерцал свет, предсказывая, что произойдет в ближайшем будущем.

Прямо у фонаря что-то копошилось. Сэхён вдруг подумала, что поденки, слетевшиеся на его свет, были похожи на Чжонхёна. И он и они не сдавались перед лицом трудностей. Но девушка понимала, что юноша, который сейчас был совсем рядом с ней, ни за что не сможет поймать Чжогюна.

Она следила за тем, как насекомые падают на землю. Отчаяние Чжонхёна было ей знакомо. Ей стало не по себе: она почувствовала какое-то напряжение в груди, поэтому заставила себя закашлять. Но это не помогло, и она снова вцепилась в заусенцы.

Пальцы уже жгло. Это была настоящая кровь, не та, которую она видела во сне. Сэхён смотрела на падающие на землю капли. Если ей вдруг понадобится Чжонхён, она может просто научить кого-то другого быть им – так она решила, немного успокоившись.

А юноша бежал за Хёккыном, не понимая, зачем он это делает. Несколькими минутами ранее коллега схватил его, заставив сесть в машину, и вот сейчас они были на парковке школы. Ведущий к зданию переулок рядом с гошивоном был настолько узким, что машине было туда не протиснуться, поэтому они решили дойти пешком. ^[200]

– Вроде мы на месте, – сказал Хёккын, сверяясь с фото на экране.

Чжонхёну показалось странным, что все полицейские держат телефоны в руках, а он нет, поэтому он достал и свой. Взгляд сразу привлекло сообщение от Сону, который не особо часто ему писал, но на этот раз прислал ссылку на новостную статью. Судя по всему, нашли человека, который видел пропавшую девочку. Все новостные каналы только об этом и писали.

– И кто он, что-то известно? – спросил он одного из следователей центрального управления, не понимая, откуда вообще взялась эта информация.

– Говорят, он сам связался со СМИ. Они быстро распространили слухи, но не смогли проверить достоверность его слов, что вызвало еще больше вопросов.

Следователи обследовали узкий переулок, напоминавший скорее лабиринт, с таким пристрастием, которого раньше за ними не замечалось. Они уже несколько часов не прекращали поиск, но так ничего и не обнаружили. Уже давно рассвело, концентрация падала, а в глаза бросалась читаемая на лицах полицейских усталость.

Хоть Чжонхён и думал, что было глупо и даже опасно вот так выдвигаться, не обнаружив источник информации, все остальные сразу бросились на поиски. По их мнению, это было лучше, чем просто сидеть на месте. Юноша внимательно просмотрел опубликованные прессой фотографии. Они сфокусировали первую волну поисков на окрестностях гошивона, а потом на всякий случай прочесали территорию полностью.

Подобный безлюдный переулок не подходил преступнику – ни один человек в здравом уме не решится показаться, когда вокруг такая толпа. Чжонхён сомневался в целесообразности поисков, но понимал, что это была хоть какая-то зацепка, так что продолжал осматривать окрестности вместе со всеми.

Солнце еще стояло не так высоко, чтобы осветить каждый закоулок, и иногда ему приходилось использовать фонарик телефона. Наверное, поэтому батарея быстро села. Чжонхён вернулся к стоянке у входа в школу. Чем ближе он подходил к воротам, тем больше замечал людей.

Юноше стало не по себе. Сам того не заметив, он ускорил шаг. Чанчжин заметил бегущего командира, его громкие шаги эхом отозвались у него в ушах. Чжонхён подбежал к собравшейся толпе и растолкал их.

Перед глазами все закружилось. Он увидел лежащую на асфальте девочку. Разрез глаз у нее был такой же, как у мужчины, который вчера схватил его за воротник и кричал, а форма лица – как у заплаканной женщины. Казалось, девочка просто спит, вот только ее белая рубашка насквозь пропиталась кровью.

От шока Чжонхён не мог и двинуться. Он ударил себя по щеке, пытаясь прийти в себя. Нельзя просто стоять и смотреть, как жизнь еще одной ни в чем не повинной жертвы так легко обрывается. Вдруг он заметил, как девочка шевельнула рукой.

Жива. Вдалеке послышались звуки сирен. Юноша не знал, что делать, но не мог оставаться на месте. Он нашел аптечку и подбежал к бледной девочке, протиснувшись сквозь толпу. Только тогда он заметил, что неподалеку стояла Сэхён, пристально разглядывая пострадавшую. Он упрямо потянул ее за одежду, призывая подойти, но та с усилием его оттолкнула.

– Вы должны оказать ей первую помощь! Пожалуйста, прошу вас, – умолял он, не отпуская, но та как будто смотрела сквозь него.

– Командир, подойдите сюда, – послышался голос Согу.

Чжонхён поспешно подбежал к нему, а через некоторое время обернулся и увидел, как Сэхён подошла к девочке и присела на колени рядом. Она размотала бинт и прижала его к ране. Пока она пыталась остановить кровотечение, ее тело подрагивало, а лицо побледнело, как будто она сама собиралась потерять сознание.

– Ее здесь не было, когда патрульный Ким отлучился в школу на пятнадцать минут, чтобы сходить в туалет. Похоже, в этот короткий отрезок времени преступник и оставил жертву. В показаниях последнего свидетеля говорится, что у нее была с собой сумка, но сейчас при ней нет никаких личных вещей.

– Надо осмотреть район. Что там со скорой помощью?

Все внимание Чжонхёна было сосредоточено на состоянии жертвы, Согу говорил как бы в пустоту. К Сэхён присоединилось еще двое судмедэкспертов, которые тоже попытались остановить кровотечение, но материалов явно не хватало. Услышав, что им срочно необходим еще бинт, Чжонхён сорвался с места и побежал в круглосуточный.

До этого ему казалось, что утреннее солнце встало уже высоко и залило своим светом холмы, однако сейчас он понял, что воздух еще был холодным, ночным. День обещал быть длиннее вчерашнего.

Чжонхён еще раз открыл ящик, чтобы проверить, ничего ли не забыл. Он только что вытер стол влажными салфетками, но казалось, этого мало, поэтому он протер его еще раз – на этот раз сухими. Напряженный Согу ни на минуту от него не отходил.

– Я же сказал, что все нормально.

Он в шутку похлопал приятеля по плечу, но тот никак не отреагировал, только поднялся со стула. Взяв коробку Чжонхёна, он ушел.

– Ведет себя так, будто мы больше никогда не увидимся, – недовольно проговорил Чанчжин, тоже бесшумно вставший со своего места.

– Да уж.

– Вы же понимаете, что в этом нет вашей вины? – вступил в разговор Хёккын, отчего лицо Чжонхёна помрачнело.

Чанчжин без слов подошел ближе и утешающе положил ему руку на спину. Молодой человек делал вид, что совершенно в порядке. Бодро попрощавшись с коллегами, он вышел из кабинета, где рядом с лифтом его ждал Согу. Чжонхён даже рассмеялся, увидев его убитое горем лицо.

– Постарайтесь немного отдохнуть и не беритесь за расследование самостоятельно.

Чжонхён улыбнулся в ответ и забрал коробку. Он вошел в лифт и, не давая приятелю пройти следом, быстро нажал кнопку первого этажа.

– Все в порядке, поэтому возвращайтесь уже на рабочее место. Судя по всему, скоро начнется совещание.

Поблагодарив Согу за помощь, юноша помахал ему рукой. Только когда двери лифта закрылись, он смог расслабиться и стереть с лица вымученную улыбку.

Сегодня родители жертвы пришли в больницу на опознание. Все надеялись, что девочка выживет, но она погибла еще у здания школы, лежа в дождевых лужах.

Общественность взбунтовалась, что стоило Чжонхёну места командира. Теперь расследованием занимались сотрудники центрального управления, организовав специальную следственную группу, в которую в основном входили старшие офицеры.

На плечах командира лежала невероятная ответственность. К тому же Чжонхёна не покидало чувство вины – он не смог сдержать данного родителям девочки обещания. Тогда, сам не понимая зачем, он отправился в больницу и увидел, как родители рыдают, обнимая драгоценную дочь. Только там он осознал, для чего пришел. Хотел хоть как-то ослабить голос совести, снять с себя немного вины. Ему стало стыдно.

Полицейский открыл дверь кабинета отдела по работе с обращениями граждан. Именно здесь ему теперь предстояло работать. Он почувствовал на себе чей-то взгляд и прошел дальше. Начальника не было на месте, так что он присел на свободный стул, не зная, чем заняться. Он взглянул на календарь, заметив, что июль уже заканчивается.

Он так усердно работал, без возможности свободно выдохнуть, что даже не заметил, насколько холодным было это лето по сравнению с прошлым. Вчера город заливал дождь, а сегодня на небе не виднелось ни облачка.

Новый отдел находился на первом этаже, поэтому в кабинете было намного свежее. Не радовало лишь то, что сюда почти не проникал солнечный свет.

Вчера он не смог заснуть, но сейчас, к своему удивлению, даже не чувствовал усталости. Наоборот, в голове как будто что-то прояснилось. Он постоянно думал о Сэхён.

Стоило скорой отъехать от школы, как девушка куда-то испарилась. Чжонхёну хотелось ее найти, но из-за Согу это не получилось.

Она даже не пыталась с ним связаться. Он звонил ей, но телефон оставался выключенным. Тогда он отправил несколько сообщений – тоже без ответа. Чувствуя себя никчемным, он очередной раз потянулся к телефону, но как раз в этот момент раздался сигнал оповещения.

Пришло сообщение от Сону. Видимо, он узнал, что произошло в Ёнчхоне, и решил написать ему первым. Чжонхён засомневался, стоит ли ему отвечать, но все же написал. В это время в кабинет вернулся начальник, и юноша вежливо его поприветствовал.

Сэхён проснулась с ужасной головной болью. После вскрытия она решила немного вздремнуть в комнате для ночного дежурства. Она видела странные сны, поэтому сейчас казалось, что она вообще не спала. Девушка сделала несколько глотков холодной воды, чтобы утолить жажду.

Она бы не удивилась, если бы умерла прямо за рабочим столом от усталости, от отсутствия нормального сна. Сейчас ее раздражало даже то, как шумело толкаемое ветром окно. Сэхён начала наполнять еще один стакан, но отвлеклась, углубившись в свои мысли. Она пыталась понять, в чем могла допустить оплошность.

Во-первых, ошибкой было думать, что Чжогюн точно не решится показаться возле школы. Второй промах – поспешность ее действий. Она испугалась, что он может быть где-то рядом, и сбежала. Только девочку погрузили в машину скорой, как она сразу кинулась прочь, будто бы сумасшедшая. Она никогда не бегала настолько быстро. Тогда ей и правда казалось, что сердце бьется прямо в ушах. В итоге она заблудилась, забредя на незнакомую дорогу.

Сэхён больше не могла оставаться в Ёнчхоне, поэтому поймала такси и поспешила в Сеул. По прибытии она узнала, что девочка все же умерла. Она сразу знала, что ей не помочь, – заметила и стремительное развитие геморрагического шока, и респираторный дистресс-синдром. Никакие ее действия не помогли бы остановить кровотечение. Снова накатила тошнота, поэтому девушка сорвалась с места и побежала в туалет. Желудок был абсолютно пуст, и ей показалось, что ее вырвало собственными внутренностями. Тело так сильно тряслось, что она не смогла подняться и просто осела на пол.

Ей казалось, что она досконально изучила Чжогюна за проведенные рядом с ним годы. Она прекрасно знала, как он себя ведет, как поднимает себе настроение, какие ругательства использует, атакуя жертву, как орудует ножом, в какое время любит нападать. Но сейчас все ее предположения оказывались ошибочными. Если он с самого начала нацелился именно на дочь, то упустил уже немало возможностей найти ее и убить.

Сэхён выложила на пустой стол отчеты о вскрытиях трех жертв, не забыв и фотографии. Сколько бы она ни изучала документы, она так и не смогла понять, чего он пытался добиться, меняя методы. Хотел на нее надавить? На недавно включенный телефон пришло сообщение – от Чжонхёна. Она лишь кратко ответила, что ей пришлось срочно вернуться в Сеул для проведения вскрытия.

В итоге Чжонхёна все же выгнали из опергруппы. Сэхён столкнула его с утеса, но сейчас ей вдруг стало не по себе оттого, что он лишился работы именно из-за нее. Удовлетворение от устранения проблемы быстро сошло на нет.

Девушка снова взяла телефон и спросила, все ли у него в порядке. Она сразу его выключила, не решаясь прочитать ответ. Чувства, которые она сейчас испытывала, казались совсем непривычными, непонятными. Возможно, она изменилась с появлением Чжогюна.

Она решила снова сосредоточиться на отчетах, боясь, что могла что-то пропустить. В глаза бросалась совершенно нетронутая спина третьей жертвы. Каждый, кто изучал анатомическое вскрытие, знал, что все начинается именно со спины и задней стороны шеи. После этого переходят к рукам, чтобы изучить их движение. Осматривается мышца за мышцей, даже подмышечные впадины. Однако в этом случае все раны сосредоточились в брюшной полости.

У первой жертвы был разрезан живот, изранена правая голень и извлечены почки. У второй – разрез от шеи, переходивший к плечам и ниже. Никакого установленного порядка не было, но Сэхён была уверена, что это дело рук Чжогюна. Даже то, как подбрасывали тела, отражало его стиль.

На первом уроке по патологической анатомии она смогла привлечь внимание преподавателей именно благодаря навыкам, которые переняла от Чжогюна. Вот только за это же она их ненавидела. С самого детства ей приходилось изучать строение человеческого тела, в том числе и на практике. Все для того, чтобы «управляться» с трупами. Она впитывала все как губка, не испытывая трудностей с материалом. Даже с работой нервов и мышц.

Не имея углубленных знаний, она тем не менее легко орудовала скальпелем. Справлялась без наставлений и материалов сонбэ – легко отделяла мягкие ткани от кожи, работала с нервными сплетениями, без проблем отделяла органы. Сейчас она вспомнила пораженные лица сокурсников, которые следили за ее работой на первом практическом занятии. На губах появилась легкая улыбка.

Тогда она была уверена, что поступила в медицинский и смогла в нем продержаться благодаря своей усердной учебе. За все шесть лет она ни дня не отдыхала в кровати, забыв о занятиях, о том, чтобы узнать что-то новое. Она верила, что сможет жить совершенно иначе, стоит ей поменять имя и лицо, избавиться от своего прошлого.

Но с Чжогюном все было не так просто. Он будто смотрел сериал, и стоило ему совершить убийство, как он начинал проигрывать его в голове до тех пор, пока не совершал новое. Его жажда крови лишь усиливалась, а действия становились все более хаотичными.

Сэхён осмотрела фотографию, следя за впитавшей кровь нитью. Сначала она никак не могла понять, зачем он ее использовал. А сейчас ее озарило – это послание. Для нее. Девушке казалось, что красная нить обмотала ее мизинец – так ужасно похожий на мизинец отца – и теперь тянула ее куда-то. ^[201]

– Ну и как работа?

– В основном просто перебираю бумажки.

– Я понимаю, что ты занят, но хоть иногда давай о себе знать, – сказал Сону, подливая теплый бульон в пустой стаканчик Чжонхёна.

– Не до этого было как-то, – рассеянно ответил тот, от неловкости пытаясь избежать взгляда сидевшего напротив друга.

– Ну вот, ты опять что-то бормочешь, пытаясь на меня не смотреть. Ты же сам понимаешь, что так не пойдет. Вот ты предложил меня угостить – и привел в какую-то лапшичную. Это нормально? Мог бы и постараться, – продолжил Сону, зажимая уши – за соседним столиком устроились шумные альпинисты.

– Вообще-то, это очень известное место в Ёнчхоне, – пробормотал Чжонхён, перемешивая лапшу палочками.

Мужчина лишь неодобрительно на него посмотрел.

– Сонбэ, а вы знакомы с Со Сэхён лично?

– С кем? – спросил Сону, наконец-то пробуя лапшу.

– С судмедэкспертом.

Юноша передал ему салфетку.

– А что? Понравилась?

– Сонбэ, ты как всегда об одном и том же. Нет, дело не в этом.

– Да ну? Я могу вам помочь, приложить немного усилий, и тогда вы будете вместе уже этой зимой.

– Значит, ты с ней не знаком, да? – проворчал Чжонхён, разделяя манду пополам.

Сону на это только рассмеялся, схватил половинку манду и быстро ее проглотил.

– Вряд ли кто-то что-то о ней расскажет, даже если ты продолжишь спрашивать. Все хотят с ней подружиться, но она сохраняет дистанцию. Может, скрывает какое-то тайное прошлое.

– Да нет, какое у нее может быть тайное прошлое?

– Говорят, в университете ее прозвали «призраком мертвеца».

– Что? Какой призрак? – прокричал Чжонхён, но тут же прикрыл рот, поняв, что его слышал весь ресторан.

– У нее отлично получались вскрытия. Говорят, даже лучше, чем у некоторых профессоров. И это на первом курсе. Многие ее знали.

– Кто это тебе сказал? Уверен, что это правда?

– Серьезно? Ты так и будешь сомневаться во всем, что я говорю? Я слышал это от своей девушки. Она была ее хубэ. ^[202]

– Но вы же с ней одногодки, нет?

– Просто Сэхён была младше, когда поступила в университет, поэтому и оказалась выше курсом. Представляешь, насколько у нее выдающиеся способности, если при всем при этом она прославилась на курсе среди других гениев?

Чжонхён переложил оставшиеся манду ближе к себе, сосредоточившись на жевании и как будто не слушая Сону.

– И такой гениальный специалист тратит свое время в судмедэкспертной службе. Хотя она явно и сама это понимает, – быстро продолжил Сону, не дожидаясь ответа друга.

– Почему ты так думаешь? Наоборот, нужно быть благодарным, что она занимается подобной работой добровольно.

– Добровольно… скажешь тоже.

Он вдруг замолчал и придвинулся еще ближе, словно собираясь рассказать какой-то секрет.

– Я слышал, она раньше работала ординатором в больнице, но ее оттуда выгнали из-за какого-то происшествия.

Чжонхён чуть не подавился пельменем. Он выплюнул его прямо на стол, и Сону, не скрывая раздражения, с усмешкой кинул ему салфетку. На секунду юноша потерял связь с реальностью и только проглотил оставшийся во рту кусок. Он явно не верил в то, что только что услышал.

– Все произошло во время операции, – будто бы расстроившись, продолжил Сону. – Сэхён решила применить какую-то изученную ею технику втайне от пациента и без разрешения, конечно же. Профессор уделял ей особое внимание и сам привел в ту больницу, даже допустив до операций, но из-за ее необдуманных действий чуть не лишился работы. Представь, каково ему было после такого предательства? Видимо, он был очень влиятельным специалистом, поэтому слухи быстро разошлись. Так она и лишилась возможности устроиться хоть в какую-нибудь больницу Сеула. Во всяком случае, так говорят.

От этих беспочвенных слухов на душе у Чжонхёна стало тяжело. Ему было не по себе, как если бы он отравился только что съеденной лапшой.

– Вот и получается, что специалист она хороший, а человек… не совсем в своем уме.

– А что с тем пациентом?

– Вроде как все прошло нормально. К счастью, другие врачи сразу взяли ситуацию в свои руки. Если бы с ним что-то случилось, она бы не смогла и шагу ступить в сторону судмедэкспертизы, ты ведь понимаешь? Ты доел? Я забегу в туалет, а ты вот, держи – оплати еду и иди на улицу.

Чжонхён залпом осушил стакан с оставшейся водой и поднялся с места. Он вышел на улицу и бродил у входа, когда закрывающаяся дверь неожиданно ударила его по руке. Сразу выбежал сотрудник лапшичной, спрашивая, все ли у него хорошо. Юноша погладил ноющий от боли локоть и вдруг вспомнил слова Сэхён. Она говорила, что выбрала этот путь из чувства справедливости и долга.

Вдруг он услышал громкий звук – как будто машина забуксовала на гравии. По спине побежали мурашки, волосы на руках встали дыбом. Он обернулся, но его тут же ослепили яркие лучи солнца. Чтобы прийти в себя, парень потер глаза.

25 июля

Чжонхён дружелюбно попрощался с посетителем. Из-за ужасной жары сегодня за помощью обращались значительно меньше, чем вчера. Он без энтузиазма взял распечатанные листы и согнул их пополам, чтобы скрепить степлером в брошюру. Эти простые задачи хотя бы помогали разобраться со своими мыслями. Сэхён, которая ответила, что уехала в Сеул на вскрытие, больше не отвечала на его сообщения – уже целые сутки.

После историй Сону молодой человек стал сомневаться в искренности ее улыбок. В таком настроении он просто не мог ей звонить и делать вид, что все нормально. Поэтому решил сосредоточиться на брошюре.

– Тот мужчина опять пришел, – подметил вернувшийся из туалета сержант.

Он занял место рядом с Чжонхёном, не переставая обтирать мокрые руки, после чего раздраженно швырнул полотенце на стол.

– Что у него случилось?

– Ничего особенного. Кстати, когда вы уже смените этот формальный тон? Нам будет не просто работать вместе, если вы продолжите общаться так же вежливо.

– Ой, прошу прощения. Я просто… у меня не особо получается перестраиваться на неформальный стиль.

– Да уж, правильно говорят, что привычки – страшная вещь. – Сержант смотрел на Чжонхёна, не скрывая улыбки.

В отличие от других отделов полицейского участка Ёнчхона, здесь за каждым была четко закреплена конкретная работа, каждый выполнял свои задачи, поэтому дела не затягивались. В отличие от опергруппы, которая постоянно выезжала на места преступлений или осматривала видеозаписи и искала улики, здесь у сотрудников все было так четко организовано, что ощущалась даже какая-та расслабленность. Чжонхён пытался привыкнуть к такой обстановке.

Он все еще не мог избавиться от чувства вины, вспоминая жертв текущего дела, поэтому временами его захлестывали эмоции. Однако помогало хотя бы то, что он больше не участвовал в расследовании. Он решил для себя, что его отстранение лишь пойдет всем на благо. Именно эта мысль и поддерживала его в последнее время.

Чжонхён подошел к кулеру, чтобы хоть как-то отвлечься от преследовавших его мыслей, и наполнил водой стакан. В этот момент за дверью кабинета послышался громкий вскрик, из-за которого он чуть его не выронил. Он приоткрыл дверь и высунулся в коридор, чтобы осмотреться в поисках возмутителя спокойствия. Мужчина толкал женщину-полицейского, явно ей угрожая. Не ожидавший подобного юноша подбежал и заслонил собой сотрудницу.

– Быстро отошел!

– Такое поведение недопустимо в участке. Вы препятствуете работе сотрудника, и мы вправе вас задержать. Объясните все словами, не применяя силу. Что произошло, с вами все в порядке?

– Да как ты смеешь со мной так разговаривать, сосунок?

– Я спросил девушку, а не вас.

Гнев мужчины совершенно не смутил Чжонхёна, и он быстро разобрался с ситуацией. Оказалось, что полицейская объясняла мужчине, что не может принять его устную жалобу. Она рассказывала, как подать заявление, когда он вдруг вышел из себя. Пока сотрудница пыталась передать, что произошло, тот стоял рядом и бесконечно ее перебивал.

Чжонхён больше не мог это терпеть, поэтому попросил девушку вернуться на рабочее место, а сам переключился на мужчину и предложил ему выйти вместе на улицу. Там он решил выслушать, в чем заключалась его жалоба.

– Я живу прямо рядом с участком. И представляете, полицейский, который должен защищать добропорядочных граждан, меня надул.

– Пожалуйста, успокойтесь и объясните нормально, о чем речь.

– У меня запросили видео с регистратора. Уже достаточно давно. И что теперь? Меня игнорируют. Вас бы это не разозлило?

– Если вы живете за участком, то речь о видео, связанном с последними убийствами, верно?

– Да. И только у меня попросили предоставить его второй раз. Только у меня! Вы должны быть мне благодарны, разве нет? И как-то отплатить мне. А вместо этого я вынужден сам искать свою флешку?

– Я все понял, сонсенним. Конечно, вы очень расстроены. Может, у вас есть визитка или номер телефона сотрудника, который запросил видео?

– Я уже звонил, но такого абонента не существует.

– Могу ли я посмотреть на номер?

Мужчина достал из кармана смятую бумажку и, попытавшись ее расправить, передал Чжонхёну. Тот сразу переписал номер и переслал его в участок для проверки. В то время «пострадавший» раскрыл бумажный веер и начал себя обмахивать. Бумага никак не прогибалась от его движений – видимо, он сделал веер сам.

Юноша предположил, что полицейский мог случайно ошибиться в номере, поэтому поменял несколько цифр и попробовал позвонить, но результат оставался неизменным – такого абонента не существовало. Мужчина начинал все больше злиться.

– Ну, я же говорил? Я тоже пытался поменять цифры. Кошмар, наша полиция вообще ни на что не годится.

– Простите, а как выглядел человек, забравший у вас флешку? Вы помните?

– Это была женщина. С такими вытянутыми глазами. – Мужчина поднес руки к глазам и потянул в стороны, после чего продолжил: – Такие прямо хитрые глаза, так и ожидаешь подвоха. А лицо впалое, сплошной череп. Волосы вот такие, чуть ниже плеч.

Он показал на себе, и Чжонхён повторил за ним. Неожиданно он вспомнил о той, кому шла такая длина.

– Подождите, пожалуйста.

Офицер поискал фото с брифинга в новостной ленте. Он набрал всего несколько букв, чувствуя, как руки леденеют, несмотря на жару.

– О, вот и она. Это та самая женщина. – Мужчина краем глаза смотрел в экран телефона.

– Посмотрите, пожалуйста, еще раз. Вы уверены?

Удивившись такой уверенности, Чжонхён увеличил фото, чтобы тот мог приглядеться получше.

– Я же сказал, что это она. Опять мне не верят, нет слов просто. Посмотрите, глаза змеиные, а длина волос – именно как я показал. И худое лицо. Это она.

Чжонхён не знал, что сказать, поэтому так и стоял, то открывая, то закрывая рот. Мужчине надоело на это смотреть, и он потребовал немедленно вернуть ему флешку.

– А почему она попросила вас показать запись?

– Да, делай вид, что не курсе. Я же знаю, что вы там все заодно. Я был уверен, что так будет, поэтому подготовился заранее. Наша полиция просто невероятна, удивляет каждый день. Я сохранил все видео на компьютере, зная, с кем имею дело. Вот еще одна флешка, на ней все есть.

Парень бросил, чтобы мужчина подождал в комнате ожидания, а сам схватил флешку и побежал кабинет. Он так торопился, что не смог сразу попасть в разъем, тыкая в него несколько раз. Он решил начать с самого последнего видео, прокручивая запись до нужного момента. Стоило ему открыть третий файл, как он сразу понял, что все дело именно в нем.

Видео было снято в день обнаружения второй жертвы. Он видел его уже сотню раз, потратил на просмотр несколько часов. Они буквально по секундам разобрали всю запись. Раньше он не знал, на что обратить внимание, но теперь, кажется, понял. Полицейский прокрутил видео до момента наступления темноты. Летняя заря осветила горизонт, после чего на видео показалась группа школьников. Если Чжонхён правильно помнил, то это был верный фрагмент.

Начался дождь, сгущались сумерки. Из переулка вышла девочка в дождевике, натянутом на школьную форму, и скрылась. Сэхён должна была ее видеть, но почему тогда ничего не сказала? Когда парень заводил разговор о прошлом, у нее на лице всегда появлялась какая-то странная усталость. А теперь еще и притворилась полицейским, чтобы заполучить это видео. Может, оно как-то с ней связано?

Он тут же вспомнил присланную им тетрадь и мысленно пролистал страницы с фотографиями. Он видел их мельком, но точно помнил, что на некоторых была девочка похожего возраста. Снимки были слишком странными, чтобы так просто о них забыть, приняв версию о возмездии бывшего парня.

Каждый раз, стоило ему заговорить о вероятном сообщнике, судмедэксперт агрессивно отметала его предположения. Всегда слишком ярко реагировала. Чем больше он задумывался о нераскрытых делах и о новых убийствах, тем четче вырисовывался образ Сэхён.

Остановив себя, Чжонхён быстро нашел телефон. Разблокировал его и увидел статью с брифинга. Он быстро достал наушники из ящика стола и натянул их на голову. В самом низу страницы прогрузилось видео с ответами Сэхён на вопросы журналистов.

Она сказала, что подслушала в участке информацию о первой жертве, поэтому Чжонхён снова просмотрел документы по следствию. Ему стало ужасно душно, будто из комнаты резко выкачали весь воздух, а из головы не уходил тревоживший его вопрос. Насколько случайно было то, что именно Сэхён наткнулась на второе тело? В голове возникали все новые и новые глупые предположения. Он должен снова увидеть ту тетрадь и просмотреть каждую фотографию.

Со вчерашнего дня девушкавыходила из кабинета лишь на вскрытие. С голодом она справлялась сэндвичами или кимбапом – тем, что можно быстро прожевать и проглотить. Ей было жалко времени даже на посещение туалета, поэтому она не пила ничего, кроме необходимого для существования кофе.

Все это время она пыталась разгадать замысел Чжогюна. Она просмотрела даже записи из университета, пытаясь найти хоть какую-то информацию о значении той самой нити.

Кондиционер раздражающе раздувал волосы, поэтому она завязала их в хвост. По открытой шее сразу побежали мурашки. Сэхён достала из ящика плед, но неожиданно из носа потекла кровь. Это тело было слишком слабо для выживания в таком жестоком мире. Она лишь усмехнулась своей беспомощности.

Сэхён вытерла кровь салфеткой, но она уже накапала на стол и пол. Разозлившись, она подвинула стул и открыла дверь. Прямо за ней стоял мужчина в черном костюме и еще несколько человек. В руках они держали синие пластиковые ящики.

– Что такое? – спросила она, инстинктивно перекрыв вход в кабинет.

– Судмедэксперт Со Сэхён? Прокуратура Западного округа Сеула. Мы здесь, чтобы забрать у вас дополнительные улики по последним трем делам. Мы получили информацию, что они у вас.

– У вас есть ордер? – спросила Сэхён, не скрывая своего недовольства.

– Нет. Нам не нужен ордер, чтобы вернуть самовольно присвоенные улики.

Мужчина пытался проявить вежливость, но Сэхён не могла справиться с замешательством, вызванным внезапным визитом.

– Я не находила никаких улик и, разумеется, их не присваивала. Не понимаю, о чем вы говорите.

– У нас зафиксировано, что это что-то из печатной продукции. Книга, возможно блокнот.

Услышав это, она почувствовала себя загнанной в угол. Она не знала, почему вдруг стала участницей расследования. Судя по тому, как сотрудники прокуратуры толпились перед ее дверьми, они не могли начать обыск, не добившись ее добровольного участия в следствии. Понимая это, она не уступала.

– У меня нет ничего подобного, можете сами поискать, – категорически заявила Сэхён.

Восприняв ее слова как призыв к действиям, мужчина широко распахнул дверь и позвал всех войти. Стоило им оказаться в кабинете, как они начали обыск. Сначала материалы по патологической анатомии, потом залезли в ящики, просматривая бумажки. У них явно не хватало времени, чтобы изучить все книги на стеллаже, тем более толстые учебники, поэтому они просто собрали все в коробки.

Новость об обыске в ее кабинете молниеносно разлетелась по всему офису – в коридоре и на лестницах быстро собрались остальные сотрудники службы, наблюдая за происходящим. Подобные мероприятия были редкостью. Представители прокуратуры заторопились, возможно из-за излишнего внимания, быстро собрали все необходимое и покинули кабинет. Звук каблуков воодушевленной Чжунгён резал Сэхён слух.

Она собрала вещи, схватила сумку, громко хлопнула дверью и последовала к противоположной лестнице. Чтобы хоть как-то успокоиться, она сосредоточилась на своем дыхании. Девушка понимала, что уже второй раз за этот месяц сбегает с работы раньше установленного времени. Впрочем, она легко могла себе это позволить, имея в запасе несколько отгулов.

Непросто было наблюдать за тем, как ее идеальная жизнь начинает рушиться. Заметив чью-то вытянутую тень, она остановилась. Прямо перед ней стоял непонятно откуда взявшийся Чжонхён.

Посмотрев на него, она сразу поняла, кто стоит за этим сумасшествием, – все читалось в его взгляде и молчании. Ей хотелось прямо сейчас зарядить ему пощечину, но она остановила себя, не желая продолжать это безумие.

– Я приехал, чтобы кое-что спросить. – Голос Чжонхёна звучал совершенно равнодушно.

– Спрашивайте, – спокойно ответила Сэхён.

– Может, вы что-то скрывали от меня? О нераскрытых делах?

Девушка усмехнулась, как бы говоря, что такой ерунды она еще не слышала. Она скрывала не что-то, а очень многое.

– Я хотел бы вам верить. Поэтому, если вы о чем-то узнали и не сообщили, просто расскажите мне. Тогда я…

– А почему вы вообще меня подозреваете? Я виновата лишь в том, что так просто принимала ваши ошибки, не более того.

Чжонхён на секунду замер и задержал дыхание. По дороге в Сеул он все сомневался в необходимости обыска, но не остановил его. Он был уверен, что та тетрадь имеет отношение к расследованию, хотя и пришла на имя Сэхён. Он знал, что времени на получение ордера на обыск с конфискацией было слишком мало, поэтому и решил провести другой – с добровольной выдачей. Конечно, он был готов к агрессивной реакции Сэхён, но сейчас перед ним как будто стоял совершенно другой человек. Ее слова лишь бередили его раны. Задыхаясь, он пытался скрыть дрожь в голосе и избегал ее взгляда, предпочитая смотреть в пол.

Глядя на него, Сэхён чувствовала все нарастающее раздражение. Сложнее всего ей было реагировать на что-то, связанное с эмоциями. Поэтому она всегда злилась, если человек перед ней вдруг начинал плакать, вместо того чтобы нормально все объяснить.

– Они не знали, что конкретно вам нужно, поэтому я сказала забрать все. Если я что-то скрываю, они быстро это обнаружат, конечно же. Но из-за того, что вы устроили, я лишилась возможности повышения этой осенью. Мне абсолютно все равно, чем вы там занимаетесь – ловите ли убийцу или копаетесь в делах прошлого. Решайте все сами.

Ей было плевать, как он воспримет ее слова. Она просто хотела побыстрее уйти из этого здания.

– Вы же тоже… вы тоже видели того мужчину. Я прав?

Девушка остановилась на полушаге. Она не ожидала, что все зайдет так далеко, если она сосредоточится на Чжогюне. Уже почти наступил вечер. Скоро здесь соберутся остальные сотрудники и начнут обсуждать обыск. Она не должна здесь оставаться. Сэхён заторопилась к выходу.

– Именно поэтому вы совсем не удивились, когда услышали мою историю. Да ведь? Вы тоже его знаете. Поэтому…

Судмедэксперт развернулась и кинула в лицо Чжонхёна сумку, содержимое которой посыпалось на пол. Внезапно нахлынувший гнев застал ее врасплох – все это время она, сама того не замечая, дергала ремешок и тяжело дышала. У Сэхён ужасно болела голова. Может, из-за неожиданной вспышки гнева, а может, из-за не покидавшей ее мигрени.

– Когда и как вы его встретили?

Ей захотелось, чтобы Чжонхён почувствовал ее боль. Но тот просто стоял перед ней, не обращая внимания на опухшую левую щеку. Сэхён проигнорировала его печальный взгляд и побежала к парковке. Он не пытался ее остановить. Девушка залезла в машину, завела ее и, вцепившись в руль, повернула его, словно стирая воспоминания о Чжонхёне.

Сэхён с трудом нашла место на обочине около станции метро, чтобы поставить машину. Она поспешила в туалет, ощущая новые приступы тошноты. И сразу засунула пальцы в рот так глубоко, чтобы ее вырвало. Так она избавлялась от всех эмоций, связанных с Чжонхёном. Дрожа, она подошла к раковине, почистила зубы и как ни в чем не бывало вытерла капли воды с подбородка. В отражении она заметила, насколько сильно за эти несколько дней впали щеки. Неожиданно в ее поле зрения попала маленькая девочка, стоящая рядом. Сэхён обернулась – малышка с двумя хвостиками не сводила с нее глаз.

В этот момент в памяти девушки вновь поднялись ненавистные воспоминания, которые вернулись к ней, когда она поняла, что Чжогюн все еще жив. Возможно, что-то из них было неправдой, игрой ее воображения, но она очень часто запоминала мельчайшие детали – даже погоду в конкретный день, связанный с Чжогюном.

Сейчас это казалось смешным, но он так не любил ее длинные волосы, что сразу постригал, стоило им опуститься ниже ушей. И сейчас короткая прическа казалась Сэхён наиболее удобной, но она не переставала думать о вот таких двух хвостиках. Девочка отвернулась, потеряв интерес, и продолжила раскрашивать. Сэхён несколько минут просто смотрела ей в затылок, после чего наконец вышла на улицу.

Из ячейки для хранения рядом с туалетом она вытащила тетрадь. Она внесла залог за целый месяц и совсем не ожидала, что заберет ее так быстро. Было жалко зря потраченных денег, но, с другой стороны, они уже окупились. Она не ожидала, что Чжонхён отправит к ней прокуратуру, но все же обезопасила себя на всякий случай.

За эти несколько дней страницы тетради разбухли и пошли волнами из-за повышенной влажности.

Сэхён купила несколько пончиков в булочной у турникетов и присела на небольшой стул. Пару раз откусив от сухого квабеги, она убрала его обратно в бумажный пакет. ^[203]

На нее накатывала усталость. Она понимала, что нигде не может расслабиться и спокойно отдохнуть – ни на работе, ни в одном из двух домов. Она обхватила сумку и свернулась калачиком, сразу почувствовав себя разбитой. Еще секунда – и она бы уснула. Нельзя закрывать глаза. Бывали дни, когда ее удивляла собственная жажда жизни, а иногда она ощущалась чем-то ненормальным. Но даже так она хотела продолжать.

Сэхён взяла тетрадь и поднесла ближе к лицу. Простая тетрадь. Она уже хотела открыть первую страницу, но тут же вспомнила, как выглядел Чжонхён в их последнюю встречу. Эта картина вызвала лишь глубокий вздох. Ей так нравилось управлять его эмоциями. Она смогла стать той, кто утешал его, проявлял участие. Той, с кем он так легко делился своими тайнами. Сэхён ненавидела такие методы, но они были наиболее эффективны, позволяли быстро получить желаемое. Взаимодействуя с ней, он сознательно или несознательно раскрывал ей все детали расследования. Но если бы он не пытался рваться в гущу событий, девушка уже давно поймала бы Чжогюна. Уже давно могла бы исправить все ошибки следователя и прийти к хорошему финалу. А он все испортил.

Она никак не могла выбросить из головы их только что произошедшую встречу в судмедэкспертной службе. Он ее ужасно раздражал.

Она открыла тетрадь, чтобы отвлечься от мыслей о Чжонхёне. На одном из фото лицо девочки было совершенно неузнаваемо, в ужасном состоянии. Чжогюн не всегда делал все правильно, но больше всего он не любил ошибки Сэхён – слишком остро на них реагировал. Однажды, когда все пошло не по плану, он бил сидевшую на соседнем сиденье Сэхён весь путь домой.

Когда-то он так сильно ее поколотил, что у нее выпал передний зуб. Кровь текла, не останавливаясь, но он даже не дал ей забежать в туалет по дороге домой. Там она потеряла сознание и проспала два дня. После этого Чжогюн месяц ее не трогал, а когда тот подошел к концу, девочка попыталась выбить и второй камнем. Но к ее сожалению, зуб не выпал – она лишь разбила себе губы. Зато смогла несколько недель провести в покое.

Сэхён воспринимала это прошлое лишь как что-то далекое – просто путешествовала по моментам из детства. Часто эти воспоминания были болезненными, но тогда она хотя бы не была так одинока, как сейчас.

Она переворачивала страницу за страницей, пока не дошла до последней. Там ее ждала собственная фотография. На ней она широко улыбалась, показывая отсутствующий зуб. Сэхён со снимка выглядела по-настоящему счастливой, хотя таких моментов в ее детстве не было. Разве что, наверное, она услышала тогда похвалу – мертвых животных рядом с ней не было.

Но сколько бы она ни смотрела на фото, оно казалось каким-то чужим. Судя по опавшим листьям, это должна была быть осень. Фото сделано прямо на дорожке перед домом, но девочка казалось незнакомой, совсем чужой. Сэхён быстро закрыла тетрадь. Съеденный на волнении квабеги уже просился обратно, поэтому она по привычке поднесла ко рту ноготь. Только расправившись с ним, она поднялась с места, прихватив вещи.

Решив проветриться, она прошла по дороге к небольшому книжному, расположившемуся возле входа в метро. Там она заметила все ту же девочку из туалета. На этот раз она громко читала книгу, произнося слог за слогом. Увидев это, Сэхён замерла. Она вспомнила, как Чжогюн водил карандашом по странице, пытаясь что-то читать. Почему она не вспоминала об этом раньше? Чжогюн страдал дислексией, поэтому не мог в одиночку справиться даже с простым учебником по анатомии. Но была у него одна книга, с которой он никогда не расставался, – книга, где очень крупно были изображены все части человеческого тела. Там не было каких-то подробных объяснений: только изображение части тела или органа и название – просто, чтобы понимать, где что находится.

Чжогюн раскрашивал органы цветными карандашами, чтобы было проще их различать, и делал пометки, закончив каждую страницу. Точно как той нитью, сшивавшей мышцы в районе большой берцовой кости у первой жертвы.

Сэхён не помнила точного названия справочника, поэтому вбила похожие слова в поисковик. Это не дало никаких результатов, так что она покинула магазин и снова вернулась к турникетам в сторону вокзала. Поезд уже уехал, но ей совсем не хотелось садиться за руль в таком состоянии, и она решила дождаться следующего. От нетерпения она ходила взад-вперед по станции. Сэхён остановилась у стеклянной двери и попыталась мысленно соединить свое отражение с лицом девочки с фото.

Ее руки потели вовсе не из-за жары или духоты. Это волнение захлестывало ее, заставляя все тело дрожать, как бы она ни пыталась этому противиться. Услышав звук приближающегося поезда, Сэхён вскинула голову. Девочка, та самая девочка с хвостиками, продолжала неотрывно за ней следить.

В главной библиотеке Ёнчхона было многолюдно даже поздним вечером – возможно, из-за удобных часов работы. В помещении слегка пахло краской – наверное, совсем недавно здесь закончили ремонт. Сэхён просматривала названия книг на стеллаже с учебниками по анатомии. Если название казалось ей хоть смутно знакомым, она доставала книгу и пролистывала. Она изучила уже несколько, как вдруг заметила небрежно замотанный скотчем корешок в самом низу стеллажа.

Страницы склеились между собой и загнулись под воздействием времени, поэтому она с трудом открыла книгу. На первой странице был указан год издания – тысяча девятьсот девяносто шестой. Девушка открыла книгу и тут же закрыла. Ей показалось, что кто-то следит за ней, стоя между стеллажами. Руки сразу покрылись мурашками. Сэхён спустилась по лестнице и подошла к стойке выдачи. Сидевшая за перегородкой библиотекарь тут же подошла к ней.

– Положите книгу сюда, пожалуйста.

Сэхён протянула ей учебник с разорванной, износившейся обложкой, но не положила в аппарат. Женщина подозрительно ее оглядела и снова показала, куда положить, но Сэхён не сдавалась.

– Я бы хотела для начала узнать, кто ее брал до меня, – тихо попросила она.

Библиотекарь явно чувствовала себя не в своей тарелке, поэтому отвлеклась на другого посетителя.

– Чем могу вам помочь? – подошла более взрослая женщина и без стеснения принялась рассматривать девушку.

– Я из криминалистической лаборатории полиции Ёнчхона.

Та достала из кармана пропуск в участок и протянула сотруднице. Женщина внимательно изучила документ и предложила пройти за ней. Сэхён не выпускала книгу из рук. Она показала сотруднице пожелтевший инвентарный номер, и та, поняв, что стоит действовать быстрее, сразу его списала и передала коллеге. Они столпились перед монитором и нервно что-то обсуждали шепотом.

Девушка так крепко прижимала книгу к груди, что на секунду ей показалось, будто она слышит ее сердцебиение. Чжогюн не любил оставлять следов, поэтому никогда ничего не заказывал и не пользовался доставкой еды. Наверное, именно поэтому ему и нравились библиотеки. В них можно было взять книгу, прочитать ее и вернуть, но никто не узнал бы, кем был читатель. Он часто их посещал и никогда не задерживал книгу дольше установленного срока. Зато опасался, что ее возьмет кто-то другой, поэтому возвращал прямо перед закрытием, а утром приходил снова. Он явно считал ее своей.

– Мы просмотрели всю историю. В течение трех месяцев ее брал один и тот же человек. Вам нужен и его адрес?

– Да, именно за ним я и пришла.

– Но это личная информация, поэтому мы не можем так просто предоставить вам адрес, – заявила женщина.

Вторая сотрудница притворялась, что занята и совсем не заинтересована происходящим.

– Вам нужен ордер?

Женщина сделала вид, что задумалась, и Сэхён успела прочитать написанное на стикере, но продолжила вести себя как обычно. Библиотекарь все равно отдаст ей бумажку, чтобы избежать дополнительной работы. Просто попросит сохранить это в тайне.

– Вы нашли информацию на сервере, верно? Тогда, если я вернусь с ордером, мне придется забрать и ваш компьютер, – сказала Сэхён, указав на монитор.

Женщина проследила за ее рукой и приклеила стикер на книгу, которую девушка все еще прижимала к себе. Она попросила быть с ней аккуратной, ведь это был очень старый справочник. После этого она вернулась к работе, как будто ничего и не произошло.

Сэхён промолчала, натянула кепку на глаза и вышла из здания. Она поискала адрес на карте. Если бы этот адрес нашел Чжонхён, что бы он сделал? Выдал бы Чжогюна или решил все замять, чтобы спасти жизнь Сэхён?

Они виделись совсем недавно, но почему-то она не могла так просто восстановить образ юноши. Тогда она отвернулась, чтобы не видеть его опухшую щеку. Если бы у нее был еще один шанс, она бы попыталась быть с ним помягче.

Сэхён ускорила шаг, чтобы избавиться от назойливых неприятных мыслей. Совсем скоро она дошла до средней школы, по дороге добралась до небольшого кафе. В переулке рядом с ним располагалось здание, где жила первая жертва, а совсем рядом и академия, которую посещала вторая девушка. В основном здесь стояли небольшие домики и магазины. Перед проулком Сэхён остановилась.

На табличке значилось, что эта дорога безопасна для девушек, однако именно она вела к Чжогюну. Напротив дома по указанному адресу стоял темный фургон, накрытый непромокаемой тканью. Нарисованная на стене клавиатура словно над ней смеялась.

Сэхён достала из сумки электрошокер. Она купила его для самообороны, сразу как въехала в квартиру в Ёнчхоне. Ей показалось особенно обидным, что Чжогюн мог умереть на месте, атакуй она им, но она все же настроила его на самую высокую мощность и наконец сдвинулась с места.

Среди прочих указателей виднелась милая табличка прачечной. Девушка попыталась оставаться незамеченной, поэтому прислонилась к стене и спряталась. Внутри кто-то был. Скорее всего, гладил, судя по идущему из помещения пару. Даже по тени Сэхён могла определить, что это был Чжогюн.

Она задержала дыхание и двинулась вперед, желая скрыться за полуоткрытой дверью. Сердце громко билось, и она испугалась, что он его услышит и обернется. Тогда она решила вообще не дышать.

Чжогюн был в одной майке, но с него ручьями стекал пот – идеально для электрошокера.

Девушка потянулась, чтобы атаковать его, и в ту же секунду ощутила сильный удар и осела на пол. Сначала она не поняла, что произошло, но потом пришло осознание – кто-то ударил ее по голове. Перед глазами все завертелось, и она пыталась открыть их шире, но получила еще один удар. Перед тем как потерять сознание, она успела увидеть лишь девочку с короткими волосами. Сэхён показалось, что она снова видит сон о своем детстве.

26 июля

– Что? Не вышла на работу?

Чжонхён не мог поверить в слова ассистентки, хоть и понимал, что ей незачем врать. Девушка с самого утра не выпускала телефон из рук.

– Видимо, сказались переработки.

Услышав такой ответ, парень почувствовал укол совести. Он понимал, что здесь была и его вина – именно он заставил ее работать без отдыха. Поблагодарив девушку, он бросил трубку. В окне он увидел свое отражение с ровными царапинами на левой щеке. Он винил себя не в том, что ее расстроил. Нет. Он больше переживал, что не попытался ее остановить. Он просто не был готов встретиться с той совершенно незнакомой Сэхён.

Несмотря на это, он понимал, что неправильно было затеять обыск вот так, не предупредив ее. Он жалел о своем решении, не переставая взъерошивать волосы в попытках избавиться от этих мыслей. Он все еще не мог взять в толк, как решился на подобное. Изменилось бы что-нибудь, если бы он открыто ее спросил? Именно это не давало ему покоя.

Чжонхён был уверен в честности и прямолинейности Сэхён. Возможно, именно поэтому он так легко на нее полагался. Она вкладывала всю себя, все силы и все время в раскрытие дела. Парень был уверен, что только с ней он сможет найти убийцу. Ему было не по себе, ведь казалось, что именно из-за его ошибки их отношения больше никогда не будут прежними. Вот поэтому он решил, что нужно как можно быстрее перед ней извиниться.

Но телефон Сэхён был выключен со вчерашнего вечера. Волнуясь, Чжонхён узнал ее рабочий номер и позвонил туда. Ассистентка объяснила, что Сэхён вовсе не такой человек, чтобы вот так не выйти на работу, но после того, что произошло накануне, она не появлялась.

Прошли уже сутки с ее пропажи. Не выдержав, юноша поехал к девушке домой во время обеденного перерыва. Он знал, что ей точно это не понравится, но не мог как ни в чем не бывало сидеть в столовой и есть. Он слишком переживал, напряжение росло – в городе было совсем небезопасно.

Чжонхён осторожно поднялся по лестнице, остановился перед дверью и, немного посомневавшись, все же постучал.

– Кто там? – снизу лестницы послышался знакомый женский голос.

Чжонхён вцепился в перила и обернулся, увидев хозяйку квартиры, с которой уже встречался. Та его тоже узнала и поднялась.

– А, вы парень моей квартирантки, верно?

– Что? Нет-нет. Я ее коллега.

– А я думала, она студентка. Видимо, ошиблась, ну ладно. Попытайтесь с ней связаться, что ли. Мы на следующей неделе начинаем ремонт водопровода, поэтому хотели бы, чтобы работники посмотрели и ванную. Но она не отвечает на звонки и не приходит домой.

– Не приходит домой? Как давно ее не было?

– Да откуда же я могу знать? Вы же не забыли, что произошло в нашем районе? Я после этого не могла найти сил даже ненадолго выйти, было слишком страшно. А еще это заявление о том, что кто-то пытался проникнуть в квартиру. А вчера, кажется, вдруг раздался ужасный шум ночью, поэтому я было решила, что она вернулась. Но утром поднялась, чтобы проверить, – никого.

Женщина еще долго сокрушалась, но, услышав обещание Чжонхёна вернуть Сэхён, спустилась вниз и вернулась к работе. Юноша остановился возле входа в переулок, осмотрелся и подошел к столбу, где нашли вторую жертву. После этого он по шоссе направился к участку.

– Командир!

Чжонхён обернулся, услышав привычный голос. Согу накинулся на него с крепкими объятиями, показывая, насколько рад его видеть.

– Следователь Пак! Как у вас дела?

– Эх, да тут просто так не расскажешь. Вчера мы обедали вместе, и Чанчжин сказал, что под вашим руководством работать было в разы лучше, чем сейчас.

– Я уже не ваш командир, поэтому можешь обращаться ко мне по имени.

– Ну нет. Один раз командир – навсегда командир! Как продвигается ваша работа?

– Неплохо. Я даже успеваю хорошо выспаться и поесть.

– Вот как? Так и должны жить люди. А мы все так же занимаемся поисками в уже известных вам местах. Ну и снова, уже какой раз, просматриваем одни и те же записи. Эта история уже не в заголовках, поэтому нас даже не преследуют журналисты. Можно хотя бы немного выдохнуть.

Чжонхён пытался копировать выражение лица Согу, который светился от радости, но, услышав это, резко помрачнел. Коллега заметил его изменившееся выражение лица, поэтому подвел его к лавочке рядом с участком.

– Что-то случилось?

– Нет, ничего.

– Я же вижу, что вас что-то беспокоит. Расскажите.

Чжонхён понимал, что Согу не отстанет, пока он не поделится своими переживаниями. Поэтому, посомневавшись и проверив, нет ли рядом лишних ушей, он решился:

– В общем… Представим, что есть человек, который никогда не прогуливает работу и с которым легко связаться. Но вдруг от него нет никаких новостей больше суток. Стоит беспокоиться?

– Да ну, сутки – это полная ерунда. Нужно подождать. А о ком речь? По вам видно, что вы как-то провинились перед этим человеком, поэтому так беспокоитесь.

– Неужели? Я просто слишком остро реагирую, да?

– Но этот человек… он, случайно, не из Ёнчхона?

– Работает в Сеуле, но живет здесь. А что?

– А сколько ему лет?

– Тридцать два.

– Это женщина? – С каждым вопросом лицо Согу становилось все более серьезным.

Чжонхён лишь кивнул в ответ, тогда приятель схватил его и повел в участок. Юноша не сопротивлялся. На лифте доехали до нужного этажа.

Вместе с Согу он впервые за долгое время вошел в кабинет опергруппы. Остальные следователи явно были в замешательстве. Чжонхён пытался не думать о худшем.

Придя в себя, Сэхён в первую очередь ощутила сильнейшую боль в правом плече. Веки высохли, как будто на них что-то нанесли, поэтому она не могла нормально открыть глаза. Вокруг стояла беспросветная тьма. В ушах все еще звенело, поэтому она не могла понять, пришла в сознание или видела сон.

Девушка попыталась подняться, но ноги ее не слушались – она рухнула на пол. При падении она ударилась подбородком, который сразу начало жечь. Только сейчас она поняла, почему плечо так болело – кто-то завязал ей руки за спиной. К тому же их сковало судорогой, и она не могла пошевелить даже мизинцем, не усугубляя боль. Она не знала, кто это сделал, но он постарался на славу. Сэхён никогда не занималась растяжкой, поэтому такое положение было для нее сродни пытке.

Она предприняла еще одну попытку встать, опираясь на колени, и поползла к еле заметному свету. Девушка прислонилась к двери, чтобы отдышаться, но в этот момент дверь легко поддалась и распахнулась, а она покатилась на пол. Изо рта вырвался вскрик. Она попыталась восстановить дыхание, но из-за пыли, попавшей в рот и нос, лишь закашлялась.

Боль не проходила даже после нескольких минут отдыха на полу. Сэхён решила попытаться освободить хотя бы руку, поэтому снова поднялась и огляделась. Она заметила стоявший рядом с рекой фургон. Чжогюн доставал что-то из машины и, встретившись с ней взглядом, поприветствовал ее. Он точно слышал ее позорный вскрик несколько минут назад.

Хромая, Сэхён последовала за удаляющимся мужчиной. Они дошли до складного столика, за которым стояло три стула. Чжогюн указал на стул, приказывая его занять, и принялся резать ножницами мясо. В этот момент к ним подбежала девочка и заняла второй стул. Она начала резать чеснок.

Сэхён в замешательстве смотрела на этих двоих. Река окрасилась зарей – при каждом движении волн вода красиво переливалась оранжевыми оттенками. Длинные колосья веерника щекотали щеку Сэхён. Она прошла к свободному стулу и постаралась в него сесть. Чжогюн добавил мясо к овощам и съел полную ложку. Губы у него сразу заблестели от соуса, смешанного с рисом.

Сэхён сидела, не двигаясь, и посматривала на странную пару. Чжогюн приказал девочке развязать ее руки и сосредоточился на еде. Он проглотил еще один кусок мяса. Стоило девочке развязать руки Сэхён, как та тут же схватила стул и ударила им по столу, а после кинулась бежать, не оглядываясь.

Но недалеко она отбежала – ее схватили и повалили на землю. Дыхание перехватило, и она закашлялась, а Чжогюн открыл бутылку воды и вылил ее прямо ей на лицо. Девушка начала задыхаться, катаясь по земле и хватая себя за горло. Чжогюн схватил ее за волосы, и затылок обожгла боль. Он поволок ее по земле к столу, где вновь усадил рядом с девочкой.

Он представил ее, назвав Юн Сэын, и кинул Сэхён тарелку. Она дрожащими руками взяла палочки и начала есть.

Спустя двадцать один год она снова была дома.

Чжонхён не находил себе места, ноги тряслись без остановки. Он еще больше нервничал из-за того, что сейчас вошел в допросную комнату в тринадцать квадратных метров не как следователь, а как свидетель. Под руководством Согу он быстро подал заявление о пропаже Сэхён и дал показания, поскольку видел ее последним. Но стоило ему засобираться домой в конце рабочего дня, как его снова позвали в допросную. Он переживал, не зная, чего ожидать, но еще больше его волновало отсутствие новостей от Сэхён.

Плотно запертая дверь допросной наконец-то распахнулась, зашли два следователя с нечитаемыми лицами. Один прислонился к двери, а второй сел за стол.

– Господин Чон Чжонхён, – позвал он и замолчал, что лишь усугубило волнение Чжонхёна.

– Мне бы хотелось знать, по какому вопросу вы меня вызвали.

– Вы же знакомы с Со Сэхён?

– Конечно. Я сегодня подал заявление о ее пропаже, – ответил он, ощущая, как меняется атмосфера в комнате, становясь более холодной. – Если вы меня только для этого вызвали, я пойду. У меня есть дела.

Юноша чувствовал, что ситуация усложняется. Договорив, он отодвинул стул и встал.

– Сядьте! – строго приказал второй мужчина, преградив ему путь.

Но Чжонхён отодвинул его и последовал к двери.

– Тогда взгляните на это.

Следователь кинул на стол несколько фотографий. Чжонхёну они показались знакомыми, поэтому он подошел к столу и внимательно вгляделся.

– Откуда у вас эти фото? – Голос офицера дрожал так же, как и его руки.

Следователи заметили, как изменилось его настроение, и лишь обменялись взглядами. Чжонхён вспомнил вчерашнее состояние Сэхён. Он понимал, что, споря с ними, не сможет выпытать никакой новой информации.

– Я познакомился с Со Сэхён, работая над последним делом. Вы, наверное, видели материалы с брифинга, где она рассказала, что отвечала за вскрытия. Я уже сутки не могу с ней связаться, поэтому рассказал обо всем следователю Пак Согу. А место с фото я узнал, потому что мне приходилось там побывать совершенно случайно.

Чжонхён опустил рассказ о записях с регистратора, как и свой интерес к старым делам. Ему не хотелось вступать в совершенно ненужную дискуссию.

– Вы ведь внимательно рассмотрели фото? Мы получили заявление о пропаже Со Сэхён, поэтому выехали по ее адресу. И вот что обнаружили. Это – телефон первой жертвы, а вот это – помада второй. Обе вещи мы нашли в мусорном пакете около дома девушки.

Слова полицейского шокировали юношу. Он замер, не зная, что сказать. Следователь предложил ему сесть, и тогда он рухнул на стул. Мужчины продолжали переглядываться, будто общаясь глазами. Тот, что сидел за столом, собрал фото и положил на стол бумажный лист.

– А это показания свидетельницы, которая нашла вторую жертву. И здесь стоит подпись Со Сэхён.

Чжонхён взял лист и принялся читать, но не заметил ничего странного.

– И что с ними не так? – грубо спросил он.

– То есть тело обнаружили прямо рядом с домом, где мы находим личные вещи убитых, и вам не кажется это странным? Я уверен, что у вас тоже были определенные подозрения.

Сверху следователь положил еще один лист, в котором Чжонхён узнал ордер на обыск.

– Что вы такое хотели найти, устаивая полноценный обыск в судмедэкспертной службе?

– Хм… Дело в том, что на адрес опергруппы пришла посылка, которую забрала судмедэксперт Со. Мне хотелось узнать, имеет ли она отношение к текущему делу.

Чжонхён не хотел жалеть о том, что сам организовал обыск, но понимал, что подставляет девушку под удар.

– Это единственная причина? У вас нет никаких прямых улиц, но вы надеялись, что сможете доказать что-то этой посылкой?

Мужчина цокнул. Казалось, он считает юношу жалким слабаком. Чжонхёну стало неловко под его обжигающим пронзительным взглядом.

– Хозяйка квартиры, где проживает Со Сэхён, сообщила, что вчера слышала какие-то звуки наверху. Если будет нужно, я могу прямо сейчас отправиться за ее показаниями. Можно предположить, что эти улики подбросил сам преступник, – предложил версию парень. Ему хотелось как можно быстрее покинуть допросную.

– Прекратите.

– Вот-вот. Жалко смотреть на ваши попытки.

Следователи не скрывали своей иронии, и это разозлило Чжонхёна настолько, что лицо покраснело. Он больше не мог терпеть такого отношения и вскочил на ноги. Однако тут мужчина кинул на стол стопку бумаг со скриншотами сообщений.

– Все это время детали расследования постоянно попадали в СМИ, я прав? Эта женщина была по-настоящему опасна, а вы этого даже не заметили.

Чжонхён попытался хоть как-то взять бушующие эмоции под контроль и приступил к чтению. С одной стороны скриншота было пусто, а с другой находились ответы – человек за что-то благодарил отправителя. Он растерянно поднял голову.

– Это личные сообщения репортера, который предоставил эксклюзивную информацию о человеке, видевшем девочку – недавно пропавшую ученицу Средней женской школы Ёнчхона. Как вы думаете, с кем он обменивался сообщениями? Журналист молчал как рыба, делая вид, что ничего не знает, сколько бы его ни допрашивали. Но мы все же смогли его поймать.

Следователь положил на стол пакет, в котором лежал телефон.

– Пока мы проводили обыск в доме Со Сэхён, обнаружили и ее личный сотовый. Нам удалось восстановить удаленные сообщения, а потом мы снова обратились к тому журналисту. И вот тогда он заговорил.

Второй полицейский подошел ближе и протянул Чжонхёну еще одно фото. Оно было нечетким, но все же он смог разглядеть на нем осматривавшуюся по сторонам Сэхён.

– В итоге он во всем сознался. Именно Со Сэхён была его информатором. Кажется, она совсем бесстрашная – даже выкрала телефон полицейского.

– Мы просмотрели видео с камер наблюдения с фонаря напротив и проверили телефоны всех сотрудников, заходивших в тот фургон.

Чжонхён выслушал агрессивные объяснения и впал в ступор. Он сжал фото девушки и изнуренно, будто готовясь вот-вот упасть, облокотился на стул. Неожиданно открылась дверь, и парень подскочил на месте. Следователям надоело тратить на него время: они лишь с сожалением посмотрели на него и вышли из комнаты. Чжонхён быстро последовал за ними, схватив одного за руку.

– Проверьте все еще раз, пожалуйста. Этого просто не может быть. Она так помогала нам с расследованием, совершенно не жалея себя. К тому же она достаточно известный специалист. Просто подумайте: зачем ей совершать подобные преступления? Чего бы она этим добилась? Я просто не понимаю, зачем бы ей этого делать?

– Слушай, ты разве не понимаешь, что мы теперь и тебя подозреваем? Советую вести себя спокойнее, иначе пойдешь как соучастник.

Один из мужчин грубо оттолкнул его, но Чжонхён не отошел, а набросился на него, заламывая руку. В коридоре послышался крик, на который сразу прибежали два патрульных и попытались оттеснить юношу. Следователь раздраженно поправил одежду и, погрозив Чжонхёну, ушел. Второй молча последовал за ним.

– Что теперь делать? – бессильно спросил офицер самого себя. – Что, что. Ее уже объявили в розыск как соучастницу. А зачем она это сделала, придется спросить у нее лично, когда поймают.

27 июля

Чжогюн умело поменял номера. Ключи он бросил Сэын, которая сразу же заняла водительское сиденье, как будто делала это постоянно. В приоткрывшуюся дверь Сэхён заметила, насколько на улице потемнело – уже наступила ночь. Она понятия не имела, сколько дней провела в фургоне, не знала, где именно они остановились или куда направлялись. Ее не кормили по расписанию, поэтому она не могла посчитать, сколько времени прошло, по приемам пищи.

Чжогюн обставил фургон так, что он стал похож на жилую комнату, и время от времени он с Сэын залезали внутрь, чтобы поспать. Машина никогда не стояла на месте – они постоянно перемещались, накрывая ее различной защитной тканью и меняя номера.

Стряхнув с обуви грязь, в фургон зашел Чжогюн. Сэын сразу заперла дверь снаружи. Сэхён отвернулась, игнорируя его. Она не могла даже попытаться сбежать – обмотанная вокруг тела веревка не давала возможности нормально двигаться. Она не могла уснуть, ей не разрешали помыться, поэтому она не представляла, что будет дальше, – оставалось лишь удрученно вздыхать.

В одном она была уверена: скоро ее отсутствие на работе заметят, посчитав подобное поведение странным и нетипичным. Или ассистенты, или Чжунгён, или начальник – кто-нибудь точно заметит. Она понимала, что стоит кому-то из них заявить о ее пропаже, как домой заявится полиция и в первую очередь изучит ее телефон, но такой расклад был в любом случае лучше этого жалкого существования.

Совсем недавно погибла девочка, а теперь вновь пропала женщина. Как только об этом станет известно, расследование возобновится, за дело возьмутся более активно. Что предпримет Чжонхён, если обо всем узнает? Ей правда было любопытно, что же он выберет – кинется ее искать или просто не обратит внимания, решив, что это к лучшему?

Девушка услышала приближающиеся шаги мужчины и не смогла скрыть скривившееся лицо. Он ничего не сказал, а лишь повернул к ней экран телефона, пестривший новостными статьями. Она попыталась отвернуться, но он схватил ее голову и развернул так, чтобы она не могла уклониться.

Сначала Сэхён попыталась сосчитать, сколько раз ее имя прозвучало за это пятиминутное видео, но в итоге сдалась. Смогли бы они о ней так говорить, если бы видели, в каком она сейчас положении?

Такие люди страдают диссоциальным расстройством личности. Их еще называют социопатами. Мы должны понимать, что это не что-то из ряда вон выходящее – вокруг нас много социопатов. И они живут совершенно обычной жизнью, даже сохраняя нормальные отношения с окружающими.

В студии собралось несколько экспертов во главе с мужчиной-ведущим. Они обсуждали преступления Сэхён. Она не сдержала усмешки, а Чжогюн лишь громко рассмеялся, раскрыв рот так широко, что был виден даже нёбный язычок.

Они пытаются скрыть свою сущность, но это не всегда получается. Например, они совершают преступления, а потом стараются замести следы, продолжая нарушать закон и закапывать себя еще глубже. Сейчас вы видите фото места, где были обнаружены личные вещи убитых жертв. Это дом Со Сэхён. Девушка несколько раз выезжала на место преступления в ходе расследования, но все это время держала эти вещи при себе, нагло водя за нос полицию.

По низу экрана пробежали субтитры, в которых говорилось, что ее признали соучастницей преступления и объявили в уголовный розыск. Судмедэксперт придвинулась ближе к экрану, чтобы точнее разглядеть вещи убитых. Она видела их впервые. Судя по довольному лицу Чжогюна, это было его рук дело.

Дальше в эфире пытались найти связь между Сэхён и убийцей, для чего схематично показывали этапы ее жизни, анализируя каждый момент. Они нашли достаточно много информации, за исключением существования Чжогюна. Тот не переставал заливисто смеяться, будто смотрел что-то невероятно интересное. Видимо, его радовало, что теперь Сэхён некуда было вернуться, некуда было сбежать. Он похлопал ее по щекам, что вызвало у девушки новый прилив ненависти, а после побрел к своему матрасу, лег и сразу уснул.

Чжогюн не вспоминал, что случилось в прошлом, но, судя по всему, он тогда сильно травмировал руку. Это повреждение не особо мешало обычной жизни, но иногда случались приступы мышечной боли, от которой он каждый день принимал подаваемые Сэын лекарства.

Девочка была совсем маленькой и, видимо, из-за этого так быстро разговорилась с Сэхён – как и многие дети ее возраста. Она рассказала, что мама ее бросила, однако девушка понимала, что ту, скорее всего, уже давно убил Чжогюн. Стоило девочке о нем заговорить, как ее голос менялся на более осторожный. Пока Сэхён была рядом, Чжогюн обращался с малышкой дружелюбно, но, похоже, наедине вел себя иначе – грубо и резко.

Неожиданно послышались звуки сирены, и Чжогюн моментально вскочил с матраса. Это был предупреждающий сигнал при выезде из туннеля. Мужчина подбежал к стене фургона и со всей силы ударил по ней кулаками, вымещая свой гнев. Сэхён не смогла скрыть усмешку. Правильно говорили, что от старых привычек сложно избавиться – горбатого могила исправит.

Чжогюн не оценил ее насмешек, наотмашь ударив дочь по щеке так, что во рту сразу почувствовался металлический вкус крови. Он замахнулся еще раз, будто бы хотел продолжить, но наступил на матрас и повалился на пол. Сэхён пыталась бороться с собой, но все же не сдержала громкого смеха. Он совсем не изменился. Как и прежде, не мог остановить себя – продолжал нападать на слабых. Именно сейчас Сэхён поняла, почему до сих пор жива. В этих запутанных, ненормальных семейных отношениях у нее была лишь одна роль – она должна была сделать так, чтобы о жертвах Чжогюна не стало известно. А он так и будет продолжать убивать лишь тех, кто слабее, и прятаться от тех, кто сильнее.

Чжонхён и сегодня слонялся около дома Сэхён, но в итоге направился обратно в участок. За одно утро девушка стала самой обсуждаемой персоной в стране. Криминальные программы уже вовсю копались в ее жизни, пытаясь найти ее сообщника. Они выдвинули столько невероятных и совершенно бредовых предположений – от бывшего парня до сына, которого она скрывала. Им так нравилось рыться в ее грязном белье, что казалось, будто поимка убийцы отошла на второй план.

Чжонхён потерял доступ к материалам опергруппы, поэтому не знал, как проходит расследование, но подозревал, что они вовсю занимаются обыском дома судмедэксперта в поисках новых улик.

Он не мог просто сидеть на месте, поэтому решил проанализировать все, что было известно о прошлых делах. Июль тысяча девятьсот девяносто девятого года в Харёне, сентябрь того же года в Сихыне, октябрь двухтысячного года в Западном Пхёнтхэке и август две тысячи второго в Ёнчхоне. Во всех четырех городах проходит скоростная автомагистраль Сохэан. Каждый раз, стоило Чжонхёну заговорить с Сэхён об этих делах, ее поведение резко менялось – она словно пыталась избежать этой темы. Чтобы найти ответы на все связанные с ней вопросы, нужно было копнуть эти дела поглубже.

Чжонхён достал материалы, тайно полученные от Сону, и повнимательнее в них вчитался. Добыть их еле-еле получилось, потому что это была информация о другом регионе – теперь он сравнивал несколько городов Сохэана. В июле две тысячи первого года был похожий инцидент в Кунсане, а в ноябре две тысячи первого – в Муане. Убийца не совершал преступлений в одном и том же городе, в один и тот же месяц. Он выбирал безлюдное, заброшенное место, где и расправлялся с жертвой, а труп выкидывал подальше от этого места. После этого он покидал город. ^[204][205]

Все эти убийства были очень похожими, нопреступника никак не могли обнаружить и задержать. Все из-за того, что он действовал на обширной территории в один год. Количество преступлений росло, но в то время обмен информацией между участками разных областей был не настолько развит, что и затрудняло процесс. Однако это не меняло того, что подобный непрофессионализм стоил жизни шести невинных жертв.

Но по какой-то причине в две тысячи втором году убийства остановились. Что-то всплыло у Чжонхёна в памяти, но он не смог понять, что именно. Он нашел показания за двухтысячный год и сравнил их с отчетами по второму убийству в июле этого года. В показаниях говорилось о несовершеннолетней девочке, а в текущем деле появились не идентифицированные отпечатки пальцев. Скорее всего, они принадлежали ребенку. Значит, он нашел еще одно связующее звено.

Чжонхён посчитал убийства, загибая пальцы. В две тысячи втором году Сэхён было двенадцать лет. Прямо как той девочке, которую заметили тогда на берегу реки. Может быть, это она набирала воду? Но почему она вообще участвовала в захоронении трупа?

Чжонхён пытался записать все, что приходило на ум, но вдруг замер. Если все эти дела действительно связаны, если это все тот же серийный убийца, то мог ли он вообще быть уверен, что Сэхён не имеет к ним никакого отношения? И тогда и сейчас убийца работал не в одиночку. Если трупом занимался ребенок, становилось понятно, почему они не смогли найти совпадений по отпечаткам. Но какие отношения могли быть у Сэхён и убийцы? От непрекращающихся вопросов закружилась голова. Он попытался представить Сэхён в детстве, увидеть, как она тащила ведро своими тонкими ручками. Это лишь ухудшило его настроение.

Но если опираться на установленное время смерти, то сейчас у нее идеальное алиби. К тому же с жертвами ее ничего не связывало, а на обнаруженных уликах не нашлось и следа ее ДНК. И все-таки было странно, что она так быстро включилась в расследование, даже сняла квартиру рядом с участком и жила на два города. Да и найденные около дома вещи убитых. Их хватило, чтобы назвать ее соучастницей.

Однако чем больше он думал о ее неожиданном исчезновении, тем больше понимал, что оно было вполне в духе девушки. Чжонхён не мог так просто поверить в то, во что хотел. Конечно, он вряд ли по-настоящему знал Сэхён. Но если она и правда была сообщницей убийцы, то вряд ли стала бы так углубляться в это дело. В этом он был уверен. Он провел рядом с ней всего несколько дней, но заметил, насколько она уязвима – словно человек, спускающийся по лестнице с завязанными глазами. А в ту ночь она бежала по переулку, даже не замечая разбитых коленей. Она просила его помочь, и тревога в глазах явно не была напускной.

Обеденный перерыв подходил к концу, за дверьми кабинета стало шумно. Чжонхён собрал документы и спешно спрятал их в сумку, сосредоточившись на добровольном согласии на сопровождение пьяного водителя, полученном сегодня утром. Он проверил, есть ли подпись на документе. Последнее время он так много переживал, что не мог сдержать вздоха, даже просто сидя на одном месте.

Какой же была жизнь Сэхён? Стоило просто ввести семь букв ее имени в поисковик, и экран заполнялся множеством статей. Это были в том числе и научные журналы, выделяющие ее способности. Что парадоксально, даже в них не было ни слова о ее прошлом. Пока Чжонхён работал с судмедэкспертом, он постоянно удивлялся ее интуиции и даже ей завидовал. Сначала он просто преклонялся перед ее навыками, но стоило поработать вместе, как эти чувства переросли в настоящую симпатию. К тому же она никогда не упрекала его, когда он рассказывал ей о своих тайнах, хотя и не выражала какого-то особенного сочувствия.

Спокойствие Сэхён помогло ему понять, что именно он не смог тогда сделать и что должен был делать сейчас. Впрочем, если верить словам окружающих, это все было просчитанной стратегией, а Чжонхён лишь показал свою наивность, в нее поверив. Но, увидев, как близкие Сэхён соревновались в том, чтобы выставить ее монстром, ему даже захотелось остаться наивным дураком. Если она и правда была соучастницей, помощницей, то нужно было найти и задержать преступника, наказать Сэхён, а не тратить время на пустые разговоры о ее жестокости.

Их не интересовало, как полиция пытается установить убийцу или как развивается расследование – только бесконечные интервью с однокурсниками Сэхён, от которых уже тошнило. Возникали сомнения в адекватности окружающих, которые заявляли о ненормальности девушки.

Увидев уведомление о новом сообщении, Чжонхён молниеносно зашел в электронную почту, будто только этого и ждал. В письме были некоторые материалы, которые он смог выпросить у Согу. Он узнал его логин и пароль, попросив отправить письмо самому себе. В таком случае, даже если появится информация о сливах, Чжонхён скажет, что самолично добыл информацию, взломав почту коллеги.

В документе он нашел данные по последним поисковым запросам Сэхён в день ее исчезновения. Можно было сказать, что она помешалась на своей работе, ведь последним искала справочник по анатомии. Вот только его названия он так и не увидел, только уведомление об оплате автобуса до Ёнчхона и поиск книги, который не прекращался всю дорогу из Сеула. Но она даже не пыталась ее найти в онлайн-магазинах – и это показалось Чжонхёну странным. Зачем она так усердно искала справочник, который даже не собиралась покупать?

Если она вернулась в Ёнчхон, чтобы найти какую-то книгу, то могла пойти только в одно место. Юноша быстро собрал вещи и выбежал на улицу. В городе было всего три библиотеки, но одна была закрыта на ремонт, вторая находилась в университете и принимала только студентов и местных жителей. Оставался один вариант – главная библиотека с доступом в общую библиотечную систему. Чжонхён поймал такси и направился именно туда.

28 июля

Сэхён пыталась почистить чеснок со связанными руками. Она вся покрылась потом – мало того что запястья были крепко связаны, так еще и нож был тупым. Судя по только что зашедшему солнцу, прошли еще одни сутки. Ей казалось, что прошло уже несколько дней, поэтому все больше удивляло, что Чжогюн по-прежнему не попал в западню. Если продолжать так жить, то не заметишь, как пройдет месяц, а то и целый год. Больше всего девушка ненавидела неизвестность, но ее мнение немного поменялось после того, как она оказалась в плену.

На столе появилась большая кастрюля с рисом и чем-то непонятным. Она целые сутки ничего не ела, поэтому была бы благодарна даже за сырой чеснок. Быстро схватив ложку, она зачерпнула немного блюда.

– А Сэчжин онни? – спросила Сэын, но в ответ услышала лишь молчание. ^[206]

Сэхён мельком взглянула на сидевшего рядом Чжогюна, но тот уже все доел и встал из-за стола. Девушке показалось это странным, но она тут же снова взялась за ложку и опустила ее в кастрюлю.

– Ты правда убила сестру?

Сэхён нахмурилась – только теперь она поняла, что вопрос был адресован именно ей.

– Папа так сказал.

Девушка не смогла сдержать нарастающего гнева, услышав, как девочка называет его отцом, и резко вскочила с места. Стоявшая на краю стола миска упала на пол. Сэхён крепко сжала челюсть, ожидая нового удара по лицу, но Чжогюн, к ее удивлению, никак на это не отреагировал, продолжая убирать овощи на место. Сэын тоже не обратила особого внимания на упавшую еду, занята рисом в своей тарелки.

– Но ты же врач, да? Так папа сказал. Он говорит, что теперь ты будешь меня обучать.

Сэхён бросила ложку на стол и подошла к мужчине. Ей не хотелось слышать этот бред про «отца», не хотелось узнавать о планах на будущее вонючего Чжогюна. Ложка ударилась об кастрюлю и упала так, что рисинки разлетелись по сторонам.

– Как ты вообще выжил? – сердито спросила она, но он никак не отреагировал на ее тон.

Сэхён не сдавалась, требуя ответов, – она попыталась пнуть коробку с продуктами, но потеряла равновесие и позорно повалилась на пол. В рот попали сухие листы, которые она тут же попыталась выплюнуть. Чтобы подняться со связанными руками, ей пришлось сначала сесть на колени.

– Он сказал, что ты будешь рада, когда узнаешь, что мы будем жить втроем. Как это было с Сэчжин онни…

Сэчжин. Такое далекое и вызывающее тоску имя. Сэхён постаралась медленно восстановить дыхание. Небо стало еще ярче из-за заходящего солнца. Девушка всмотрелась в яркий горизонт. Ей не хотелось поддаваться этим непонятным эмоциями.

– А кто это вообще такая? – спокойно спросила Сэхён, заметив растерянность на лице девочки.

Чжогюн махнул рукой, подзывая ее к себе. Она подбежала ближе, и он шепнул ей что-то на ухо. Сэхён было противно видеть эту картину, видеть, насколько они близки. Ей хотелось побыстрее их разлучить, но пока это было ей не по силам.

– Дочь папы, которую ты убила.

Сэхён попыталась было оторвать ногу от земли, чтобы сделать шаг, но тут же замерла.

– Что за бред?

Чжогюн лишь рассмеялся, смотря на недоуменное лицо Сэхён

– Хватит улыбаться, ответь. Я ведь единственный ребенок. Ты говорил, что я на тебя похожа. Говорил, что я должна оставаться одна.

Чем больше слов она произносила, тем сильнее затуманивалось ее сознание, начиналась одышка. Она просто стояла на месте, а казалось, что пробежала стометровку. Ей срочно нужно было на что-то облокотиться, поэтому она схватилась за стол, ища поддержки. Чжогюн продолжил убирать продукты, как будто их разговор был окончен. Сэхён схватила лежавший рядом нож, со всей силы вонзила его мужчине в спину и побежала.

Как когда-то во сне, ее брюки и ботинки полностью пропитались хлюпающей грязью – она обо что-то запнулась и повалилась на землю. Девушка не смогла подняться, и ее схватили измазанные землей руки.

– Тогда и ты должна заплатить за все свои грехи, – услышала она его шепот.

В этот раз это была не игра ее воображения – она на самом деле не могла дышать. Чжогюн бросил ее на стол и крепко сдавил шею. Сэхён попыталась откашляться, но мужчина навалился на нее всем своим весом. Он подозвал Сэын, которая тут же схватила девушку за правую руку и зафиксировала ее на столе.

– Разве нужны все десять пальцев, чтобы справляться с трупами?

Сэын молча покачала головой в ответ. Это было последним, что помнила Сэхён. Когда она пришла в себя, правого мизинца больше не было. На его месте были только несколько слоев пропитанного кровью бинта. Не было и части безымянного пальца до второй фаланги.

Девушка постаралась не сильно двигаться, но даже так почувствовала приступ тошноты, и ее вырвало прямо на пол. Тело покрылось холодным потом и сильно тряслось из-за нарастающей боли. Она не понимала, сколько часов прошло, но палец еще можно было вернуть, если бы она тут же обратилась в больницу. На всякий случай она проверила карманы – может, Чжогюн все же по доброе душевной оставил ей мизинец.

– Он сказал, что пришьет его обратно, если будешь слушаться.

Сэын помахала пластиковым пакетом, а потом убрала его в ящик со льдом и вернулась к девочке.

– С такими-то способностями? Это ведь ты делала швы? Они были ужасны. – Сэхён не смогла сдержать сарказма, пытаясь разозлить девочку.

В детстве она сама реагировала на критику так же, как Чжогюн, – была слишком чувствительна к тому, что задевало ее самолюбие.

Она предположила, что Сэын такая же, но ошиблась. Девочка опустила голову на колени и начала засыпать, будто сильно устала. Сэхён не могла видеть, как она прозябает в этом фургоне. Из-за резкого поворота кузов затрясся. Девушка прислонилась к стене, попытавшись сохранить равновесие, чтобы не покатиться по полу. Машина выровнялась и помчалась дальше. Возможно, из-за кровопотери Сэхён не могла понять, где реальность, а где иллюзия.

– Все в порядке, – прошептали ей на ухо.

Рядом с Сэын она увидела лицо девочки с фотографий. Сэхён спрятала лицо в коленях, трясясь от боли.

Через какое-то время она снова пришла в себя. Губы совсем высохли. Она попыталась встать, чтобы найти воды, но тут же ощутила резкий укол боли в правой руке. Сэхён уперла голову в стену, стараясь сдержать болезненные стоны. Пропитанный кровью кусок бинта болтался на пальцах. Она все не могла решиться на то, чтобы убрать державший бинт пластырь, но в итоге все же оторвала липкую часть, не сдержав вскрика. Она сжала губы, стараясь проглотить всхлипы, но в этот момент встретилась взглядами со следившей за ней Сэын.

– У вас нет эластичного бинта?

Сонная девочка лишь покачала головой, не прекращая тереть глаза.

– А обезболивающих?

Та медленно подошла к пластиковой коробке и, обыскав ее, вытащила две таблетки парацетамола.

– Ты шутишь? – несдержанно воскликнула Сэхён и подняла руки, но даже это небольшое движение отозвалось ужасной болью.

Часть волос пропиталась потом, прилипнув к коже и лбу, а другая запуталась на затылке.

– Отвезите меня в больницу, прошу вас. – Ее голос обрывался, будто она задыхалась.

Сэын ничего не ответила, а лишь продолжала растерянно стоять рядом и смотреть на девушку. Потом она отошла и принесла стакан воды.

– Ты будешь отвечать, если я умру?

Сэхён показала ей то, что осталось от пальца. Малышка поежилась, но все же осмотрела отрубленную часть. На месте среза появилось что-то черное, непохожее на обычные сгустки крови. Сэын схватила книгу из стопки у матраса и начала сравнивать картинки с тем, что видела сейчас. Сэхён понимала, что не может упустить этот шанс, поэтому специально застонала умирающим голосом.

На лице девочки читалось замешательство, как если бы она никогда не видела, как жизнь покидает человека. Сэхён схватила руку и упала на пол, ударившись головой. Бинт, пропитанный кровью, приземлился у ног Сэын. Из-за высокой температуры и духоты в фургоне кровь на ране начала засыхать. Упавшая Сэхён не двигалась. Девочка потрогала бинт. Она понимала, что после ампутации прошло уже слишком много времени, а значит, если оставить девушку в таком состоянии, она и правда может умереть.

Посомневавшись, Сэын все же постучала по стене в районе водительского кресла. Пришлось проделать это еще несколько раз, и машина наконец-то затормозила, остановившись на боковой полосе шоссе. Почти сразу дверь фургона открылась, и Сэын выбежала на улицу. После этого Сэхён ничего не слышала. Она даже испугалась, что они могли сбежать, бросив ее умирать.

Она уже хотела подняться, но тут в фургон ворвался Чжогюн. Кузов заколыхался, причиняя девушке боль. Мужчина поднял ее руку, и Сэхён не смогла сдержать крика. Жгучая боль разливалась по всему телу, снова выступил холодный пот. Перед глазами все закружилось. Казалось, что она сию минуту потеряет сознание, поэтому Сэхён сосредоточенно глядела в пол.

– Прошло уже столько времени, но кровь все не останавливается, поэтому… – Напуганная Сэын пыталась говорить как можно четче, но Чжогюн только злился.

– Это обычный некроз. Зачем тут больница? Просто нужны лекарства, и я сам вполне справлюсь.

Он еще несколько раз осмотрел палец, потом отбросил руку Сэхён и вышел на улицу, запирая дверь. Послышался звук мотора, машина снова двинулась вперед. И только тогда Сэын смогла нормально выдохнуть и снова вернуться к книге. Судя по обложке, это было руководство по оказанию первой помощи, но Сэхён понимала, что этим ее пальцу уже не помочь.

– Я скажу, что купить.

Похоже, девочка решила игнорировать ее слова – она держала ручку, водя ею по книге, а потом записывала что-то на ладони.

– Обязательно нужен антисептик, физраствор, эластичные бинты. И раневые повязки.

Хотя Сэын и не отрывала глаз от книги, Сэхён точно знала, что она запоминает все, что она говорит. Знания, которые мог дать Чжогюн, были достаточно ограниченны, поэтому девочка, скорее всего, испытывала сложности в решении некоторых даже очень незначительных проблем.

К тому же он явно по-прежнему агрессивно реагировал на любые ошибки – стоило ему достать руки из карманов, как Сэын сразу вздрагивала без особых на то причин. Но даже так девочка пыталась бороться за свою жизнь, справляться в одиночку. А фургон был заполнен разнообразными книгами, которые мужчина даже ни разу не открывал.

Вероятно, по этой причине девочка не сводила глаз с Сэхён, когда та пыталась сама справиться со своей раной на голове. Именно поэтому Сэхён использовала сложные слова, а не говорила просто «мазь для заживления ран» – ей хотелось увидеть замешательство Сэын, так стремившейся к новым знаниям.

– А еще попроси фентанил.

Она специально выбрала анальгетик, который использовался в больницах. Как и ожидалось, Сэын не показала какой-то особенной реакции, услышав незнакомое название.

Машина остановилась, двери с грохотом открылись. По лицу Сэын был видно, что она нервничает. Должно быть, в силу юного возраста она еще не умела хорошо скрывать эмоции. Сэхён рассмеялась, вспомнив, как выглядело ее собственное лицо в детстве.

Девочка собиралась выбраться из кузова, но обернулась, услышав смех. Сэхён широко улыбнулась и помахала ей правой рукой с отрезанным пальцем. За все время, что она была с Чжогюном, она никогда не разочаровывала его. Именно поэтому по-прежнему страдала. Но сейчас она чувствовала, что скоро выберется из этого фургона.

Как она и думала, взволнованная Сэын вернулась через несколько минут.

– Повтори еще раз, что тогда говорила.

– Что именно?

– Название лекарства.

Сэхён заметила Чжогюна, стоявшего у открытой двери в ожидании.

– Только медленно, чтобы я все поняла.

Девочка явно расслышала знакомые ноты в ее речи и в нерешительности отошла назад. Неожиданно мужчина схватил девушку и вытянул на улицу. Она боялась, что снова повалится на пол, поэтому попыталась восстановить равновесие, махнув руками и тут же вскрикнув. Чжогюн зажал ей рот и притянул ближе к себе. Сэхён начала задыхаться – не от его силы, от противного запаха пота, исходившего от его рук. Он накинул на нее черную куртку, покрывшуюся плесенью из-за влажности, и надел на голову кепку. Несмотря на большой размер куртки, от которой исходил его запах, она плотно сдавливала тело девушки и ощущалась как смирительная рубашка.

Сэын потянула ее за рукав. Светофор мигал лишь желтым – наверное, сломался. Двухполосная дорога была совершенно пуста, если не считать несколько автомобилей, незаконно припарковавшихся на обочине. Она чуть не запнулась, когда ее потянули вперед. Даже от ходьбы ее палец разрывался от боли. Сэхён с трудом следовала за девочкой, а Чжогюн следил за каждым шагом, стоя поодаль.

Судя по тому, что аптека была круглосуточной, они находились не в таком уж и маленьком городе. Сэхён попыталась найти табличку с адресом, но ее ослепил просочившийся через стеклянную дверь свет ламп. Сэын оставила ее на стуле у входа, не давая подойти ближе.

– Болеутоляющее в желтой баночке, мазь для ран и бинт, – торопливо проговорила она, подойдя к аптекарю.

Аптекарь вежливо показала каждый товар и сложила все в бумажный пакет. Она почти взяла наличные, которые заранее подготовила Сэын, но неожиданно перевела взгляд на выход. Смутившаяся девочка поспешила загородить ей обзор, но из-за ее роста это не дало никакого эффекта.

– Еще что-нибудь?

– Обезболивающий спрей, пожалуйста. – К стойке подошла Сэхён.

Получив пакет, она без промедления пошла назад. Раздался звук колокольчиков на входе, Сэын поспешно собрала сдачу и обернулась. В этот момент ее глаза залепило что-то холодное и влажное. Она попыталась прикрыться, но тут же ощутила сильную боль, словно от тысячи осколков. Дергая руками, девочка старалась выбить спрей из рук Сэхён, но ничего не выходило – теперь жидкость заливала все лицо, вызывая новые приступы боли. Сэын не смогла больше терпеть и рухнула на стеллаж.

Судмедэксперт перешагнула через барахтавшуюся на полу девочку и собиралась выбежать из аптеки, но вовремя заметила приближавшегося Чжогюна.

– Вызывайте полицию. Прямо сейчас, – закричала она аптекарю, снимая кепку и выбегая на улицу через широко распахнутую дверь.

Она с трудом передвигала ногами, скорость набрать совсем не получалось. Она высунула из кармана палец, чтобы проверить, – он снова истекал кровью. Накатило волнение. Так она могла и умереть. Запнувшись об выступавшую тротуарную плитку, она обессиленно упала вперед. Попыталась защитить голову, схватив ее двумя руками, но в этот момент палец проехался по асфальту, вызвав новую вспышку ужасной боли.

Чжогюн догнал ее и сразу вцепился в горло, чтобы ее вырубить, но Сэхён смогла дотянуться до стеклянной бутылки, валявшейся у аптечной урны, и кинуть в него. Она не разбилась, а отдача от удара только вызвала новую волну боли в руке. Однако хватка мужчины все же ослабла, возможно от внезапности атаки. Воспользовавшись моментом, девушка попыталась высвободиться.

Выпутавшись, она встала на четвереньки и поползла по асфальту. Она сдержала рвотные позывы и попыталась подняться, но в этот момент Чжогюн схватил ее за щиколотку – и она снова повалилась на пол. Челюсть полностью онемела – кажется, она ударилась подбородком. Сэхён зажмурилась, видя возвышавшуюся над ней тень.

Она ожидала новых ударов, но ничего не происходило. Развернувшись, она встретилась взглядом с Чжонхёном, который прижал плечо мужчины коленом, заставив того опустить голову на асфальт. Офицер что-то кричал, но Сэхён не могла разобрать слов – уши заложило так, будто она была под водой.

В ту же секунду Чжонхён вдруг повалился назад. За ним стояла Сэын, крепко державшая в руках спрей, – ее лицо было красным и опухшим. Она накинула на шею полицейского эластичный бинт и потянула. За секунду она обезвредила юношу больше ее в три раза, непонятно откуда взяв на это силы.

В руке шатавшегося Чжогюна показался тот самый нож, которым он обрубил палец Сэхён, и он явно целился в шею Чжонхёна. В испуге девушка кинулась в его сторону, сбив парня на пол. Нож вошел ему в плечевой сустав. Сэын не смогла устоять и упала вслед за ними.

Среди ночной тишины раздались звуки сирен – аптекарь все же вызвала полицию. Чжогюн оценил ситуацию, схватил Сэхён за волосы и грубо потащил к машине. Она дрыгалась, пытаясь сопротивляться. Видя это, Чжонхён попытался дотянуться до нее рукой. В обычной ситуации Сэхён дважды бы подумала, но сейчас без всяких сомнений схватила его за руку.

Мужчина со всей силы дернул ее за волосы, а Сэын изо всех сил пыталась разъединить их сцепившиеся пальцы. Чжонхён не обращал внимания на боль в руке, в которую только что вонзился нож, – он крепко сжал запястье Сэхён и тянул на себя.

Тут девушка услышала звуки приближавшихся шагов и открыла глаза. Фургон, в котором она страдала несколько дней, завелся и быстро поехал вперед, скрываясь из виду. Она попыталась запомнить номера, но быстро сдалась.

Наконец придя в себя, она оглядела Чжонхёна. На плече у него была глубокая рана. Судмедэксперт поспешно стянула бинт с его шеи и обмотала им руку. Она была не вправе насмехаться над умениями Сэын, ведь и сама так давно не практиковала первую помощь. Чжонхён терял сознание, повалившись на ее плечо, но все еще крепко держался за ее куртку.

Сэхён пыталась остановить кровотечение, крепче зажимая рану на плече, но кровь брызнула ей в лицо и потекла по щекам, смешавшись с каплями пота. Рука Чжонхёна упала вдоль туловища. Девушка наклонилась ближе и проверила его состояние. Его тело полностью ослабло в ее объятьях. Теперь его кровь пропитала и ее одежду.

Сэхён сжала его дрожащими руками. Она испугалась, услышав хрипы, говорящие об остановке дыхания. Она закрыла глаза, тут же вспомнив все похожие моменты, когда люди умирали в ее объятьях. Мама на отмели, Сэчжин в морозильной камере грузовика.

Чжогюн всегда восторгался ее умением принимать смерть, постоянно ее хвалил. Поэтому она отпустила Чжонхёна, когда фельдшер оттянула ее в сторону. Она могла лишь сидеть на асфальте и смотреть, как юношу грузят в скорую.

4 июля 1999 года

В мой девятый день рождения семья собрала вещи и переехала в другой город. Он сказал, что вырос в этом доме, окруженном высокими деревьями, но мы начали называть его лачугой.

Сэчжин часто плакала, скучая по маме. Я же не ощущала каких-то глобальных изменений, ведь не особо ее знала. Но даже так мне было сложно понять, как свыкнуться с маминой смертью. Иногда я скучала по приготовленному ею суджеби, но постепенно это тоска исчезла – Сэчжин научилась готовить такие же блюда. ^[207]

Он нашел новую работу – отвечал за пешие тропы – и начал коротко обрезать мои волосы. С этого момента Сэчжин больше не приходилось делать мне хвостики по утрам. Он так и не продал машину с прошлой работы в доставке, а припарковал ее на одной из троп около обвалившегося холма. Совсем скоро она стала моим гнездышком.

Мы быстро привыкли к новой жизни, еще до того, как сезоны сменились. После каникул Сэчжин пошла в новую школу, а я в то время сильно простудилась, но не могла пойти в больницу после случившегося на отмели. Казалось, что для него я больше не существовала – он постоянно говорил, что мне придется справляться со всем самой.

Тогда я не осознавала, о чем речь, но позднее узнала, что в нашей семейной регистрации даже не было моего имени. Пока Сэчжин пыталась привыкнуть к новой школе, он поехал в путешествие, взяв меня с собой. В тот день на заднем сиденье примостилась мама, а теперь – какая-то незнакомка. Он на всей скорости гнал вперед.

Он всегда говорил, что семья должна помогать друг другу, поэтому взваливал на меня перенос ведер с фрагментами тел. Они были ужасно тяжелыми, и мне приходилось много раз останавливаться и отдыхать на пути к указанному месту. Это было особенно жестоко, ведь я всегда сильно мерзла.

Из путешествия мы снова возвращались в лачугу – приходилось несколько дней проветривать фургон, чтобы избавиться от запахов. Благодаря этому я могла несколько дней оставаться дома. Это было единственное время, когда я общалась с Сэчжин. Она ни о чем не подозревала, но явно меня жалела. Она обращалась со мной так, будто я была чем-то сильно больна – даже уступила мне лучшую кровать в доме. Когда она входила, я всегда притворялась, что мне плохо.

Каждый раз, лежа в кровати и смотря на наваленные у стены игрушки, я вспоминала то самое ведро на берегу реки. Не выдерживая, я выходила пройтись по горе прямо среди ночи. Меня не пугали даже таблички, предупреждающие о кабанах. Так я бесцельно бродила несколько часов, возвращаясь на рассвете и засыпая прямо за обеденным столом.

Но тогда я не смогла спокойно уснуть. Как только темнело, моя кровь будто начинала двигаться быстрее, не давая мне просто лежать без дела. В такие моменты я всегда выбегала на улицу. Постепенно мои навыки охоты улучшились.

Я охотилась на мышей в кладовке, на цыплят, которых продавали около школы Сэчжин, и даже на кошек. В особо удачные дни мне даже удавалось ловить кроликов. Так улучшалось и мое умение работать с ножом, отличавшее меня от сверстников. Постепенно Чжогюн стал брать меня даже в более долгие путешествия.

Но моя жизнь начала рушиться, когда Сэчжин распустила любимые ею хвостики, надела форму и перешла в старшую школу. Она говорила, что теперь мечтает стать учительницей, поэтому старалась усадить меня за стол и заставить слушать. Я понимала, что получу от него, если он заметит, как я срываюсь на сестру, поэтому мне оставалось только сидеть и делать вид, что я внимательно впитываю каждое ее слово. Постепенно мне стало интересно, а иногда нам даже удавалось просто поболтать, прикрываясь занятиями.

Сэчжин рассказывала мне об одноклассниках, о мальчике из соседней школы, который ее заинтересовал, об особо популярных товарах в магазинчике, о том, как пару дней назад ей попало от учителя за невыполненное домашнее задание.

Однажды вечером мне захотелось надеть ее форму и выйти прогуляться. Я не привыкла к такой одежде, к длине юбки, прикрывающей колени, поэтому я зацепилась за ветку и порвала подол. Утром Сэчжин ничего мне не сказала – просто ушла в школу в спортивной форме.

Так я и начала рыться в ее сумке, пытаясь найти что-то интересное, что можно было украсть. Я смогла попробовать все виды гамбургеров из магазинчика и даже вести записи красивой ручкой с головой куклы на конце. Однажды я нашла в ее кошельке хорошо запрятанное письмо. Конечно, Сэчжин застала меня за чтением – она испугалась, что я сразу побегу к Чжогюну и обо всем расскажу. Оказалось, что ей не нравился отправитель письма, потому что он обижал других.

Сэчжин выхватила письмо, скомкала и кинула его в ящик. Из сумки она вытащила тетрадь с подсолнухом на обложке и набор из двенадцати цветных ручек. И сказала, что мне достаточно написать в этой тетради, если мне чего-то захочется, и положить ее обратно. В ту ночь я не могла уснуть, лежа на полу и думая, что бы пожелать. Так я впервые в жизни столкнулась с чем-то, похожим на свободу выбора. Но даже после этого я не прекращала охоту, приобретя и новую привычку – тщательно мыть руки.

К тому моменту, как я почти исписала всю тетрадь, Сэчжин уже сильно повзрослела. Она стала намного выше, так, что я доставала ей лишь до груди, а также купила юбку намного короче предыдущей. Она продолжала меняться и дальше. Ей удавалось скрывать от отца письма, но теперь она не показывала их даже мне. Каждые выходные, когда он уезжал на работу, мы шли гулять без разрешения. Однажды на такой прогулке я рассказала ей о своей странной бессоннице. Сэчжин была шокирована. Она не разговаривала со мной несколько дней, а потом вдруг сказала, что научит меня делать могилки для животных, – она принесла камень, чтобы похоронить мышь, которую я убила пару дней назад. В ту ночь мне приснилась мама, лежащая на отмели.

Мы продолжали ездить в путешествия, а мои умения с каждым днем лишь улучшались. Теперь я знала, как отделить ткани от костей, как предотвратить кровотечения, чтобы после не отмывать пол. Однажды я, как и всегда, вышла, чтобы выбросить ведро, но руки начали странно чесаться. Зуд был таким сильным, что я не стала зарывать ведро в землю, а лишь положила его сверху. Я надеялась, что оно поможет защитить могилу от негативной энергии – Сэчжин рассказывала мне о захоронениях ванов, рядом с которыми обязательно устанавливали статуи.

Он заметил изменения в моем поведении и запретил спать в лачуге. Тогда же он взял откуда-то фотоаппарат и начал делать мои фото. Так поступают настоящие любящие отцы, но здесь было другое – в такие дни мои ладони всегда были измазаны кровью зверей. Я больше не могла избавиться от их запаха, сколько бы ни мыла руки. Сэчжин всегда проходила мимо фургона, где я жила, по пути из школы и стучала в дверь в знак приветствия. Чем старше я становилась, тем больше любила книги, которые она приносила, и теряла интерес к теплым рабокки. ^[208]

Мне хотелось полетать на самолете. Хотелось увидеть остальной мир. Мне было ужасно тесно в этом фургоне, где я могла спать только съежившись. Я могла бы украсть ключи от машины и сбежать, но я на это не решалась. Я обещала Сэчжин, что никогда не сбегу, что бы ни случилось.

Именно тогда Чжогюн начал аккуратно вклеивать мои фото в тетрадь. А я продолжала взрослеть, разрываясь между жаждой убийства и желанием выжить.

Как-то раз Сэчжин почему-то не прекращала действовать ему на нервы. Она задавала множество вопросов, даже видя, что они его раздражают. Он так разозлился, что ударил ее по щеке, и она тут же повалилась на пол. Увидев ее в таком положении, я осознала, насколько она была похожа на маму.

В тот день мы вернулись из очередного долгого путешествия. После него он казался мне совсем другим человеком. Он был особенно уверен в себе, в глазах читалась угроза. Люди его любили, что всегда казалось мне странным. Но он был молодым мужчиной, растившим дочь в одиночку. День и ночь работал ради нее. Часто в качестве гостинца ему даже приносили закуски.

Тогда же я отправилась прогуляться, оставив уборку на потом. Однако я вдруг вспомнила, что не закрыла фургон, и сразу побежала обратно. Сэчжин стояла прямо перед кузовом, залитым кровью. Перед глазами полетели серые снежинки.

Я схватила ее за руку и потащила к склону, пытаясь убежать как можно дальше от лачуги. Я странно смеялась, пока бежала, – то ли оттого, что настроение улучшилось, то ли пытаясь его улучшить. Но наша свобода продлилась недолго. Я знала, что он всегда носит с собой нож, но не представляла, что он наставит его на Сэчжин. Я все еще помню, как на лбу у него выступила вена.

Я так испугалась, что бросилась вперед, желая сбить его с ног. Он потерял равновесие и повалился вниз со склона. Сэчжин была выше меня на две головы, но я схватила ее за плечо, пытаясь аккуратно спуститься, что было совсем непросто. Я понимала, что не могу ее отпустить. Тогда я все же взвалила ее на плечи и пошла вниз, обливаясь потом.

Помню, что было темно от туч, заслонивших луну, а путь был долгим. Сколько мы прошли? Вдруг недалеко послышался звук приближающегося фургона. Я все понимала. Он был близко. Нам нужно было спрятаться. Я открыла сливной люк и запихнула Сэчжин в него. Там ужасно пахло стоячей водой, но я была благодарна за то, что мы смогли туда поместиться – дождей в то лето шло мало.

Совсем скоро я услышала, как рядом остановилась машина. Он прошел по люку, не заметив нас, и начал подниматься в гору, ориентируясь на сломанные ветки. Треск затих, слышалось лишь наше дыхание, дуновение летнего ветра и стрекотание насекомых. Не знаю, как я на это решилась, но я схватила Сэчжин и подвела ее к фургону, быстро заняв водительское место и заведя машину. Тишину разорвал шум старого мотора. Тут он сбежал вниз и загородил нам путь. Он явно был зол, в его лице виделось разочарование – он зря потратил время на мое обучение.

Мне хотелось быстрее сбежать, выбраться из этой ситуации, и я нажала на педаль. Я решила его объехать, поэтому повернула руль, но машина потеряла равновесие. Сэчжин резко повернула руль в другую сторону, приложив все свои силы. Фургон направился прямо к тому месту, где он стоял, – что-то врезалось в бампер. Звук был таким громким, а столкновение таким сильным, что не сравнилось бы даже с моментом, когда мы однажды сбили лося. Автомобиль потерял управление и врезался прямо в дорожное ограждение, завалившись налево. Он сильно накренился, поэтому я поспешила вытащить Сэчжин, но она так вцепилась в ручку двери, будто была готова упасть в любую секунду.

Как и Сэчжин, чтобы наконец-то от него освободиться, мне нужно было убедиться во всем самой. Я широко раскрыла глаза, устремив взгляд вниз. Он лежал под склоном на обломанных ветках вместе с ограждением, а одна из его рук была неестественно заломлена. Я почувствовала и облегчение, увидев его в таком состоянии, и сожаление. Если бы я знала, что все будет так просто, я бы уже давно это сделала. Я вытащила Сэчжин из машины, и мы направились вверх по дороге.

В тот момент Сэчжин глубоко застонала – она начинала задыхаться. Мы дошли до заброшенной площадки для отдыха, которая находилась недалеко от нашего дома. Я думала лишь о том, что нам нужно скорее убежать подальше. Мы спрятались в грузовике с холодильной камерой. Я сразу почувствовала знакомый запах крови и ужасный холод, хотела выбраться на улицу, но дверь уже захлопнулась. Сэчжин начала замерзать и перестала говорить. Я долбила в дверь, пока руки покраснели. Но она так и не открылась.

Мы прислонились друг к другу. Я хотела осмотреть рану Сэчжин, но та отнекивалась, говоря, что все в порядке, поэтому я тоже решила об этом не думать. Так мы постепенно успокоились и начали засыпать. Я проснулась от затекшей руки, увидев, что Сэчжин накрыла меня своим пальто, а сама спала на моем плече. Я потрясла ее, чтобы разбудить, но она тут же рухнула на пол совершенно оледеневшая. Я совсем этого не ожидала, и попыталась встать, опершись на пол, но руки сразу стали влажными. Под Сэчжин уже скопилась целая лужа крови.

Мы столько бежали, пролили столько пота и совсем не пили – было удивительно, что в ней было столько жидкости. Я снова ее потрясла, пыталась докричаться, но она никак не реагировала. Я поднесла палец к ее носу, но ничего не почувствовала. Открыла ее веки, но зрачки были расфокусированы. Я не знала, что делать, так что просто замерла на месте. Мне бы хотелось сделать для нее могилу, как она меня научила, но в грузовике не нашлось ничего подходящего. Тогда я просто сняла с себя пальто и накрыла ее.

Грузовик гнал вперед без намеков на остановку, и моя температура тела стремительно падала после того, как я осталась одна. Я любила думать, что ни за что не несу ответственности. Любила говорить «здесь ничего не поделаешь», поэтому тогда тоже просто смирилась. Тут действительно ничего нельзя было сделать. Чтобы выжить, мне пришлось раздеть Сэчжин и натянуть ее одежду на себя. Но даже так мои глаза продолжали закрываться от холода. В итоге я легла рядом и обняла ее. Казалось, что ее затвердевшее тело еще не потеряло тепла, но я продолжала дрожать. Сэчжин всегда первой замечала любые перемены. Поэтому она и накрыла меня своим пальто, завязав рукава за спиной. Сколько бы я ни пыталась ее подвинуть, она лишь крепче на меня наваливалась. Лицо ее постепенно теряло цвет.

На самом деле я верила, что она еще жива, до того самого момента, пока не открылась дверь. Мне казалось, что она еще мягкая, я видела, как продолжает течь ее горячая кровь. Водитель наконец-то открыл двери, но ничего не понял, увидев кровь на полу. Он посчитал, что она натекла из какого-нибудь контейнера, и не увидел в камере никого живого. Я смогла выбраться через приоткрытую дверь, взвалив на себя Сэчжин. Постаралась быстрее удалиться от парковки склада. За ним виднелись горы, и я поднялась по ним, забредя как можно глубже в лес. Это место было так похоже на то, где находилась лачуга – казалось, что она виднеется за поворотом. Так хотелось, чтобы это все оказалось просто сном. Мне хотелось быть просто младшей сестрой, которая вернулась из длинного путешествия и снова начала красть вещи старшей.

Я опустила Сэчжин на землю и прислонила ее к дереву. Найдя несколько подходящих камней, я попыталась сделать из них пирамидку, но тут же ее разрушила. Я была готова к самому худшему – мне хотелось, чтобы нас кто-то нашел. Я погрузилась в глубокий сон и открывала глаза, лишь когда начинался дождь, а потом снова их закрывала.

Так я смиренно приняла смерть.

– Здесь человек!

– Что вы ждете? Быстрее вызывайте скорую, быстрее!

– Девочка, как тебя зовут?

– Не закрывай глаза, нельзя. Девочка, приди в себя.

– Я спрашиваю, как тебя зовут.

– …ын.

– Сэ… что?

– Сэхён?

– Сэхён, мы сейчас поедем в больницу. Где твоя мама?

Ливни почти стерли кровь с лица Сэхён. Она посмотрела на наполовину обрушившуюся башенку из камней и закрыла глаза. Послышались звуки сирены, голоса людей становились то громче, то тише. Перед глазами мигал белый свет. Сэхён не смогла справиться с головокружением и снова провалилась в темноту.

29 июля 2023 года

Чжонхён поднялся на кровати и не смог сдержать стона. Попытавшись медленно восстановить дыхание, он вытащил ноги из-под одеяла. Мышцы плеча были разорваны, поэтому на нем закрепили компресс, тяжелый, словно булыжник. Он получил удар ножом, так что ему сначала сделали инъекцию от столбняка, а потом наложили на рану несколько швов. Кровопотеря была такой сильной, что понадобилось даже переливание. Юноша надел остывшие под кондиционером тапочки и покачал головой, представляя, как бы все развернулось, если бы он опоздал.

Два дня назад он нашел в библиотеке адрес. Примчавшись на указанное место, он обнаружил там лишь закрытую прачечную. Это совершенно не радовало. Почему он изначально не подумал, что в современном мире подобное место могло быть отличным источником информации о жертве? Он сразу узнал телефон агентства недвижимости в этом районе, смог добыть у хозяина здания и телефон владельца прачечной. После этого он сразу же попросил Сону пробить его координаты – подозреваемый прятался в Муане, городе в отдалении от Ёнчхона.

Но даже с примерными координатами ему пришлось отправиться на поиски лично, ведь волна от вышки радиосвязи покрывала лишь километр. К счастью, подозреваемый не пытался куда-то уехать, а продолжал перемещаться лишь по установленной территории. Видимо, был уверен, что не может попасть в поле зрения расследования, поэтому даже не пытался выключить телефон. Чжонхён следовал за ним на безопасном расстоянии.

В ту ночь у него так сохли глаза, что он не мог их нормально открыть. И ведь именно сейчас закончились назначенные врачом капли. Повезло, что подозреваемый особо не двигался, – Чжонхён успевал сбегать в круглосуточную аптеку. Он даже не мог представить, что найдет там Сэхён. Когда он увидел, как кто-то беспощадно прижимает ее к асфальту, его тело отреагировало первым.

Ему показалось, что он видел девушку, пока то приходил в себя, то снова терял сознание в машине скорой, но, когда открыл глаза после операции, ее нигде не было. Чжонхён пересек палату на подкашивающихся ногах и вышел в коридор. Он думал, что, не считая семей больных, таким ранним утром лобби будет пустым, но ошибся. Чем ближе он подходил к холлу, тем громче становились голоса, подгоняя его.

Экран телевизора ярко освещал темное помещение, отчего глаза Чжонхёна сразу заслезились, но тут он увидел знакомое лицо и уже не мог сдержать удивленный вскрик. Люди рядом шикнули в его сторону, призывая быть тише, но ему было все равно – он подошел к экрану, загораживая обзор. В их последнюю встречу ему показалось, что Сэхён сильно ранена, но только сейчас он заметил, что у нее полностью отсутствовали мизинец и часть безымянного пальца. То тут, то там слышались вздохи толпы, не ожидавшей увидеть девушку в таком ужасном состоянии. Чжонхён тоже не выдержал и закрыл глаза.

Сэхён проводила брифинг в полицейском участке Муана – за ее спиной виднелся взлетающий желтый орлан на синем фоне. Она выглядела совсем не так, как во время брифинга в Ёнчхоне, – сейчас в ней сложно было узнать ту же женщину. У нее не было при себе никаких записей, но даже так она не отрывала взгляда от трибуны. Ее дрожащий голос и вздрагивания на каждую вспышку говорили о том, насколько она нестабильна.

– Это было первое убийство. Он неотрывно следил за жертвой, детально отслеживая все, чем она занималась. Он составил четкий план, а после начал действовать. – Сэхён запнулась, опустив голову и собираясь сдухом. Потом она подняла глаза и посмотрела прямо в камеру. Испуганно, но решительно. – Первое убийство произошло на отмели во время отлива.

В субтитрах тут же появилась дата – июль тысяча девятьсот девяносто девятого года. Деревня Харён. Чжонхён сразу вспомнил одно из нераскрытых дел и попытался сравнить известную ему информацию с тем, что появилось на экране. Неожиданно кто-то переключил канал, и картинка с брифинга исчезла. Чжонхён отобрал пульт у стоявшего рядом человека и вернулся на новости.

– Портной совершил шесть убийств, начиная с тысяча девятьсот девяносто девятого года. Его имя – Юн Чжогюн. И я его дочь, – срывающимся на плач голосом произнесла Сэхён, разорвав тишину лобби.

Раздались крики вперемешку с тяжелыми вздохами, как будто люди вокруг заранее условились отреагировать вместе. Чжонхён попытался осмыслить услышанное. От шока по телу прокатилась волна жара, плечо заныло, даже несмотря на то что он старался сильно не нервничать. Казалось, кто-то одним рывком разрезал запутанную нить и сбежал.

Вот почему Сэхён пыталась избежать разговоров о нераскрытых делах. Вот почему ей отправили ту старую тетрадь. Девочка с ведром. Портной. Всего лишь одной фразой Сэхён смогла развеять все его сомнения. Она продолжала рассказывать, но ее слова были настолько ужасны, что их было сложно слушать на трезвую голову. Она рассказала, что жила с Чжогюном, который убил ее мать. В субтитрах сразу отметили, что она биологическая дочь серийного убийцы Юн Чжогюна.

– Я была уверена, что смогу понять, если он снова возьмется за старое. Именно поэтому я и решила стать судмедэкспертом. Поэтому я работала без передышек. Хотела его поймать. Правда хотела… Мне хотелось, чтобы он расплатился за свои преступления… – По щекам у нее потекли слезы.

Под вспышками камер лицо ее казалось совершенно прозрачным. Ей явно становилось сложнее дышать, поэтому она снова сделала паузу, пытаясь вобрать воздух и крепко сжимая трибуну – оставшиеся три пальца сильно дрожали.

– Моя жадность помешала проведению расследования, поэтому я бы хотела принести свои извинения прямо сейчас. Я готова принять любое наказание… Прошу прощения. Простите.

Сэхён вышла вперед и низко поклонилась. На ковер тут же закапала кровь. Стоявшие впереди журналисты испугались и потребовали, чтобы она быстрее возвращалась в больницу и нормально долечивалась. Выпрямившись, она в нерешительности вернулась к трибуне и поправила микрофон.

– И сейчас он держит еще одну девочку при себе. Ростом она примерно мне по плечо. Они ездят на белом фургоне, поэтому, если заметите такой с девочкой внутри, обязательно обратитесь в полицию, – дрожащим голосом произнесла она.

Полицейские попытались насильно закончить брифинг, выключив микрофон, но Сэхён не сдавалась и продолжала кричать. Один из сотрудников больше не мог видеть ее в таком состоянии, поэтому подошел ближе и, поддерживая, повел к выходу. Кадры сменились, показав новостную студию. Только тогда Чжонхён понял, что это был вовсе не прямой эфир, а предзаписанное видео.

Репортер кратко объяснил, как будет продолжаться расследование. Далее показали Сэхён, которая садилась в машину скорой помощи и направлялась в отделение неотложной помощи. Чжонхён проверил название больницы на своей одежде и тут же побежал к стойке регистратуры. Это вызвало новый приступ боли в плече, но ему было все равно.

Узнав номер палаты Сэхён, он тут же побежал вверх по лестнице, не теряя времени на ожидание лифта. Добежав до двери палаты, он постучал и зашел внутрь. Вся правая рука девушки была обмотана – она сидела, прислонившись к спинке кровати, и смотрела новости, в которых только что появилась. Услышав звук открывшейся двери, она обернулась.

– Как ваше плечо?

Сэхён выглядела даже более спокойной, чем обычно, – совсем отличалась от той, что недавно была на экране. На самом деле даже во время просмотра брифинга ему было сложно определить, что из сказанного было правдой, а что она приукрасила. Она говорила, что хотела стать судмедэкспертом из чувства долга, потом – что хотела повышения, а затем снова меняла свои слова, заявляя, что на самом деле желала поймать своего отца.

Чжонхён прикрыл дверь и подошел ближе, встал, облокотившись на соседнюю койку. Казалось, совсем недавно они сидели вместе в ресторане, подающем кашу, а теперь встретились при других обстоятельствах и выглядели хуже некуда. Тот день был словно из прошлой жизни. Лицо Сэхён осунулось, а на подбородке виднелось несколько пластырей. Видимо, она его разбила. На руку намотан бинт, а ладонь зафиксирована пластырем. Глаза с полопавшимися сосудами казались уставшими, но при этом были совершенно ясными.

Она выглядела неприступно, как айсберг, и он мог лишь догадываться, что на самом деле скрывалось в ее душе. Чжонхён не мог ее презирать или осуждать, ведь она была и сообщницей преступника, и жертвой, потерявшей семью. Он решил прекратить попытки разобраться, где правда, а где ложь. Если Сэхён – айсберг, то ему хотелось быть тем, кто плавал в море рядом. Просочившийся между жалюзи луч солнца упал на пострадавший палец Сэхён. Она заметила это и поспешила прикрыть оставленные Чжогюном шрамы. Увидев это, Чжонхён нахмурился и подошел к окну, чтобы опустить шторы.

Девушка ненадолго остановила взгляд на его плече, а потом снова подняла глаза. Ручка жалюзи перестала скрипеть, и в палате снова воцарилась тишина.

– Я знаю, что вам было сложно снова вернуться. Но вы все сделали правильно, – сказал он, подойдя ближе и аккуратно взяв ее за пострадавшую руку.

От низкого голоса Чжонхёна в глубине сердца Сэхён что-то будто надорвалось. Она закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться к тому прошлому, которое Чжогюн запечатлел в той старой тетради. Только сейчас она поняла, что девочкой с последнего фото была маленькая Сэчжин – потому она и не узнала в ней себя. Она рассказывала, как ей нравилось то время, когда у нее выпали передние зубы, – улыбаясь, она слышала свист ветра, и это веселило ее еще сильнее. А на том снимке она была похожа на сестру. Видимо, Сэхён оно так нравилось, что она решила вклеить его на последнюю страницу. Именно с того момента она пыталась повторять за Сэчжин даже самые мелкие движения и действия, хотя и скрывала это.

Когда-то они возвращались домой с грязными руками после того, как вырыли очередную могилу, и Сэчжин сказала одну вещь. Она осталась с Сэхён до самого рассвета и прошептала ей, что любовь – это когда ты принимаешь то, что делает любимый тобой человек, даже если не понимаешь. Сэчжин не пыталась как-то поменять Сэхён или пристыдить ее. Вместо этого она исполняла все ее желания, которые читала в тетради с подсолнухом. Замерзшая до смерти Сэчжин всегда говорила, что была счастлива в лачуге. Они обедали вместе за одним столом чем-то вкусным, а папа покупал любую еду, которую им хотелось. А по ночам она могла болтать с младшей сестренкой, которую так редко видела. Она была благодарна за эти моменты.

Тогда она призналась, что каждую ночь молится, чтобы они трое были счастливы. Она также извинилась на случай, если бы это показалось Сэхён странным. Сэчжин, что лежала под теплым одеялом и рассуждала о любви, отдала сестре все, что могла, в том ледяном грузовике и покинула ее. А в ответ попросила только продолжать жить, пытаясь найти свое счастье. Сэхён попыталась подсчитать, сколько времени она не чувствовала человеческого тепла с момента, как отпустила Сэчжин.

Все, кто был ей дорог, в итоге покинули ее, исчезнув из этого мира. Так сделала мама, так сделала Сэчжин. И она была уверена, что так сделает и Чжонхён, похожий на ее сестру. Но сейчас он стоял рядом. Он дышал, он говорил. Он не сбегал, он был здесь.

Она ни разу не ощущала за него ответственности. И не думала, что ей есть за что извиниться. Наоборот, ее часто опьяняла эта его забота, ей казалось, что она смогла его завоевать. Она считала, что все испытания, которые на него свалились, были заслуженными. Когда информация о вскрытиях просочилась в прессу, когда она соврала о тетради, замедлив расследование, когда Чжогюн направил свой нож в его сторону – даже тогда Сэхён ни в чем не сомневалась.

Но при всем при этом она не могла допустить, чтобы его убили. Что изменилось бы, если бы она смогла помочь маме, Сэчжин или другим жертвам? Горячий, будто от ожога, палец по странному совпадению стал холодным и перестал ныть, когда Чжонхён опустил жалюзи. Собравшись с силами, Сэхён дотронулась до руки. Мизинца, так похожего на палец Чжогюна, больше не было. Только сейчас она наконец почувствовала, как поджидавшая за ее спиной гибель отступила. Ее тело было измотано, она промокла до нитки. Ее словно спасли из наводнения, откуда она не могла выбраться сама – у организма совсем не осталось сил, но именно сейчас ее разум был ясен как никогда.

Чжонхён услышал по рации, что фургон Чжогюна пересек выезд из Муана. Он понимал, что его плечо все еще не пришло в норму, но просто не мог сидеть на месте, ничего не предпринимая. Узнав об этом, руководство поспешно отправило в погоню и следственную группу из участка Ёнчхона. Полицейское управление Чоннама подрядило своих сотрудников, которые перекрыли дорогу, ограничив пути отступления и отправив часть сил за ним. Сэхён все еще не могла нормально ходить, но упрямо заявляла, что отправится с ними. Чжонхён огромными усилиями смог ее остановить, несколько раз объяснив ей, в каком она сейчас состоянии. Она лежала в кровати и неотрывно смотрела новости. Ей бы не помешало хоть немного поспать, но она не переставала просматривать сюжет с брифинга.

Юноша боялся, что ей помешает, поэтому как можно тише собрал вещи. Он не знал, как с ней попрощаться, но Сэхён, видя его нерешительность, первая наказала ему быть осторожным. Она уже не выглядела разбитой, хотя и столько пережила. Все ее тело было покрыто ранами, но она казалась энергичной и полной уверенности. Чжонхён не переставал о ней беспокоиться и хотел было позвонить, но в итоге передумал, положив телефон на колени. Она делала вид, что все хорошо, поэтому он решил в этом не сомневаться.

Вдруг из рации раздался чей-то быстрый голос. Полицейский попросил говорить чуть медленнее, но собеседник просто замолчал. Заволновавшись, Чжонхён схватил телефон. Он видел множество пропущенных звонков и сообщений, но просто не мог в такой ситуации позволить себе отвечать каждому. Он снова взял рацию и попросил повторить четче. Но не успел он договорить, как услышал ответный крик собеседника, назвавшего номер машины. Чжонхён выпрямился и подвинулся ближе, осматривая проезжающие автомобили. Совсем близко показался фургон, накрытый тканью защитного цвета, – он двигался рывками, постоянно выезжая на встречную полосу.

– Следуйте за этой машиной, пожалуйста. Номер восемьдесят два – БО тридцать семь – сорок девять. Белый фургон, накрытый водонепроницаемой тканью.

Он заметил, как фургон кренится на бок, готовый опрокинуться в любую секунду. Он понимал, что еще мгновение – и станет свидетелем чудовищной аварии, поэтому сразу попросил ограничить движение по этой полосе, крича в рацию, чтобы они продолжали следовать за автомобилем на расстоянии. Он двигался на скорости, превышающей сто пятьдесят километров в час, постепенно заняв середину дороги между полосами движения.

– Если он не выправится, так и в ограждение врежется, – не скрывая волнения, сказал следователь с водительского сиденья.

Чжонхён не мог понять, чего Чжогюн этим добивался. Он ведь должен был заметить погоню. Если он надеялся сбежать, то ему нужно было увеличить скорость или скрыться на другой дороге, помешав преследованию, но он этого не делал. Вместо этого он двигался вперед, очень странно ведя машину. Он собирался в Ёнчхон? Чжонхён открыл приложение с картой и проверил, куда вела дорога. Нет, по ней он бы не добрался до города.

Фургон сильно покачнулся, заставив всех следователей в машине вскрикнуть. Юноша не мог просто следить за происходящим, поэтому попросил увеличить скорость и приблизиться к автомобилю. Скорость нарастала, а с ней и волнение. Им удалось нагнать фургон и даже проехать мимо него. Чжонхёну хотелось увидеть через плотно затонированное окно, с каким лицом Чжогюн гнал вперед. Следователь резко вдавил педаль, обгоняя машину, – от неожиданности Чжонхён схватился за поручень. Буквально через пару мгновений он почувствовал удар по заднему бамперу, из-за которого автомобиль тут же дернулся вперед, заставив офицера врезаться коленями в переднее сиденье. Постепенно скорость снижалась, но сердце бешено билось до тех пор, пока они не остановились окончательно.

Чжонхён распахнул дверь фургона. За спиной он слышал голоса следователей, просящих не идти на риск, но он лишь схватил левой рукой тайзер и открыл дверь, ведущую в кабину водителя. Оглядев ее, он тут же расслабился, отводя дуло и опуская оружие. Осторожно он пробрался к водительскому креслу.

Сэын не сводила глаз с лобового стекла. От волнения она мелко тряслась, а ее лицо на секунду напомнило лицо Сэхён, когда та в страхе бежала по переулку. Чжонхён не терял бдительности, опасаясь, что девочка снова нападет на него и попытается сбежать. Однако стоило ему подобраться ближе, как он увидел ее заплаканное лицо. И подушку за ее спиной, полностью залитую кровью. Чжонхён поспешил на улицу, чтобы позвать людей, но тут услышал слабый голос.

– Помо… гите.

Тогда он понял, почему секундой ранее вспомнил о Сэхён. Тогда, в ту ночь, ей нужен был кто-то рядом, кто-то, кто остался бы с ней в пустой гостиной за закрытой дверью. Чжонхён тут же придвинулся ближе и отстегнул ремень безопасности. Он прокричал, чтобы быстрее вызвали скорую помощь, и проверил состояние Сэын. Весь живот девочки был залит кровью так, что было сложно понять, где именно располагалась рана. Юноша отсчитывал минуты до приезда неотложки.

Они выехали за пределы города и следовали за фургоном достаточно долго, а значит, как бы ни торопилась скорая, это бы заняло не меньше двадцати минут. У появившегося рядом следователя он уточнил, нет ли в их группе судмедэксперта, но тот лишь покачал головой. Чжонхён понимал, что нужно быстро остановить кровотечение, поэтому спросил у коллег, знают ли они, как это сделать. Никто не знал.

– Где сейчас скорая?

– Они все еще не добрались до трассы.

Чжонхён не знал, что предпринять. Он заметил, как взгляд Сэын теряет ясность, поэтому решил просто говорить все, что придет ему в голову.

– Я Чон Чжонхён, работаю в полицейском участке Ёнчхона. Ты же меня помнишь? Мы виделись тогда рядом с аптекой, правильно?

Услышав голос, девочка с трудом повернула голову.

– Скажи, как тебя зовут.

– Юн… Сэын… – из последних сил произнесла она.

– Сэын, я понимаю, что тебе сейчас очень тяжело. Но, говорят, скорая почти доехала, поэтому потерпи еще немного.

Чжонхён увидел, как рука девочки задержалась у левых ребер. Он быстро достал бинты из аптечки и приложил их к ране, надавливая. Сэын вскрикнула от боли, но ему нужно было предотвратить еще большую потерю крови. Он надеялся, что сможет это сделать, поэтому достал новый бинт и попытался протереть кровь вокруг раны.

– А, я слышал о тебе от судмедэксперта Со. Ты ведь знаешь Со Сэхён? Я ее друг, – продолжал он, следя, чтобы девочка не потеряла сознание.

Даже эта пара слов о Сэхён помогла девочка подсобраться. Чжонхён решил продолжать говорить о ней, чтобы отвлечь ее от боли.

– С ней все хорошо. Она сильно ранена, но сейчас в порядке. Поэтому ты тоже должна немного потерпеть. С тобой все будет хорошо.

Он старался вести себя дружелюбно, но не прекращал поглядывать на часы. Ему казалось, что прошло уже полчаса, но на самом деле прошло лишь три минуты. Он не знал, сколько еще продержится Сэын, – оставалось лишь продолжать говорить с ней. Девочка постоянно закрывала глаза и с усилием открывала их снова. Он заметил, насколько медленнее двигаются веки, и заволновался еще больше. Услышав приближающуюся машину, он попросил другого следователя проверить, но это оказался еще один полицейский фургон, который ограничивал проезд по трассе до этого. Чжонхён попытался скрыть свое разочарование и снова повернулся к Сэын.

– Они уже почти здесь, Сэын? Открой глаза. Сэын!

Но взгляд девочки был расфокусирован. Чжонхён снова ее позвал, не обращая внимания на руку, схватившую его сзади.

– Следователь Чон!

Один из сотрудников тянул его за плечо, и ему все же пришлось обернуться. Он увидел пожарного, который был готов переместить Сэын. Он поспешил отойти, но запнулся и упал на колени, сильно ударившись. Молодой человек не почувствовал боли – настолько был не в себе. Скорой помощи не было видно, но девочку уже несли в сторону другого фургона, продолжая останавливать кровотечение. Они уложили ее на сиденья, закрыли дверь и тут же двинулись в путь.

– Что это было? – ничего не понимая, спросил Чжонхён у подошедшего следователя.

– Вы о чем?

– Вы встретили скорую по дороге?

– Разве это не вы попросили привезти врача, оценив происходящее?

– Я?

– Да, нам так сказала судмедэксперт.

От этих слов по спине пробежал холод. Чжонхён поспешил к машине. Трясущимися руками он набрал Сэхён, но та не отвечала. Ему хотелось верить, что она просто уснула.

– Да, здравствуйте. Я следователь Чон Чжонхён, который лежал в триста шестнадцатой палате. Не могли бы вы попросить судмедэксперта, которая сейчас лежит в палате, срочно мне перезвонить?

Не то чтобы он не верил Сэхён. Но он понимал, кто она такая, и мог предсказать ее дальнейшие действия. Именно это и заставляло его волноваться.

– Вы про пациентку Со Сэхён? Разве она не ушла вместе с вами?

Сэхён, не двигаясь, смотрела на заходящее солнце. Оно окрашивало небо в ярко-красный цвет. Такой знакомый закат. Чтобы снова сюда попасть, ей пришлось пройти такой далекий путь. Прошло двадцать четыре года, но здесь почти ничего не изменилось, не считая установленных новых фонарей. Сэхён направилась по бетонной дорожке к отмели. Пройдя мимо забытой кем-то старой лодки, она дошла до конца. Заметила, как крабы разбегаются и прячутся, услышав ее шаги. Тысячи свидетелей ужасного убийства все еще не покидали этого места.

Девушка присела и провела кончиками пальцев по намокшему песку. Он тут же мягко их обхватил, заставив ее поднять руку – грязь мгновенно высохла и посыпалась с пальцев. Сэхён поднялась и обернулась. К ней приближалась хромающая фигура. Она не заметила у него в волосах седины – видимо, Сэын иногда их подкрашивала. Чжогюн приблизился и остановился в нескольких шагах от Сэхён, пристально глядя на нее. Он все же постарел и горбился, из-за чего казался ниже. Хотя он и остался жив после падения с обрыва, все же не был настолько удачлив, чтобы избежать сильных травм – переломов рук и лодыжек, – поэтому явно с трудом добрался до этого места.

На удивление, он так легко обо всем забыл и начал новую жизнь. Она сбежала из Ёнчхона, не увидев, как отец упокоился в земле, а он спасся, встретил новую женщину и даже снова обзавелся дочерью. Но сейчас у него не было ни той, ни другой – осталось лишь старое, разбитое тело.

Насколько поняла Сэхён, не успел он восстановиться, как снова взялся за старое. На тот раз его поймали на воровстве, заставив выплатить штраф, и в итоге отпустили. Тогда он решил взяться за Сэын, чтобы довести ее до совершенства, как делал это с Сэхён.

Хоть навыки девочки и росли день за днем, этого было недостаточно. Он не признавал ошибок и порой тосковал по Сэхён. Наверное, именно так он и добился подарка небес – снова ее увидел. Возможно, когда она часто появлялась в эфирах после дела о терроризме? Тогда он и запланировал заманить ее в ловушку, снова спрятавшись в Ёнчхоне. Сейчас в его шагах не чувствовалось никакого волнения. Он без колебаний приблизился к дочери.

– Здесь совсем ничего не изменилось, да? – тихо спросила она.

Двадцать четыре года назад, на пороге весны, Сэхён и Чжогюн вместе похоронили здесь маму. Тогда он сказал, что она хотела вернуться в родной город и он ей помог. Это было его первое убийство. Перед тем как перебраться в Ёнчхон, он тоже приходил на эту отмель. Возможно, издалека увидев его трясущиеся плечи, кто-то бы подумал, что он плачет, но хотя его глаза и горели, то было вовсе не от слез. Он и живя в Ёнчхоне часто хотел вернуться на это место.

– Я переживала, что только одна помню об этом месте.

Произнеся это, Сэхён вынула из кармана скальпель. Именно с ним она управлялась лучше всего в своей жизни. Чжогюн внимательно за ней наблюдал. Так они и стояли, не отрывая глаз друг от друга. Где-то вдалеке слышался шум волн. Мужчина отвлекся, переведя взгляд на отлив, будто волны могли до него достать.

Они побежали одновременно. Сэхён знала, куда бить, чтобы удар стал фатальным, и множество раз все продумывала и даже тренировалась ради этого дня. Но Чжогюн успел опрокинуть ее на песок, не дав и шанса занести скальпель. Лицо обожгло, поэтому она потянулась к нему рукой – кровь хлынула так, будто ей сломали нос. Чтобы прийти в себя, она потрясла головой, но в этот момент тяжелая рука Чжогюна снова ударила ее, рассекая губу. Сразу после этого его рука опустилась на шею Сэхён. Он безжалостно ее сжал, тело онемело в предвкушении смерти.

Ее накрыл страх. Девушка понимала, что вот так и умрет от рук Чжогюна, поэтому бессильно выпустила скальпель. Она смогла с трудом нашарить в кармане шприц, вытащила его и со всей силы вонзила в предплечье Чжогюна. Содержимое тут же попало в кровоток, а Сэхён смогла выпутаться из его хватки. Она закашлялась, в уголках глаз скопились слезы. Мужчина схватил ее и наклонился ближе, но она его оттолкнула.

Чжогюн схватился за руку и упал на песок – похоже, ему было больно. Сэхён глубоко вдохнула, не сводя с него глаз. Он кричал, словно взывая к помощи, его тело съежилось. Но Сэхён лишь вновь занесла скальпель. Ее шея ныла: еще немного – и она бы точно умерла от перелома шейных позвонков.

– Ты сменил имя и регулярно посещал больницу, чтобы пролечиться. Так старался начать новую жизнь, – хрипло говорила девушка, нащупывая что-то в кармане.

Чжогюн пытался оставаться в сознании, не переставая моргать. Она вытащила из кармана мелкий порошок, тряся пакетиком перед его глазами. Он сморщился от боли.

– Тебе не казалось это странным? Сколько бы ты ни пил лекарств, боль в руке все равно не проходила. Ты даже просыпался от нее по ночам, – продолжила Сэхён, высыпав содержимое прямо ему на лицо.

Влажный ветер тут же подхватил пустой пакетик, относя его к отмели. Сэхён подняла запачкавшуюся упаковку и снова поднесла к его глазам.

– Это препарат от гипертонии, который я купила в аптеке. Если принять его вместе с твоим обезболивающим, возникнет некая побочная реакция.

Вся его забота о Сэхён ограничивалась бутылкой воды, которую он давал ей, когда температура в кузове фургона достигала тридцати пяти градусов. И все равно ее приходилось делить на троих. Он ненавидел наливать воду в стаканчик, поэтому всегда пил прямо из горла, оставляя на нем слюни. Сэхён втайне от него подсыпала в бутылку лекарство. Он не почувствовал изменений во вкусе, и она постепенно увеличивала концентрацию, медленно его убивая. Это было лекарство, которое снижало давление, выводя лишнюю жидкость, поэтому Сэхён приходилось сдерживать постоянные позывы в туалет, что далось ей непросто. Чжогюн больше не мог терпеть боль, поэтому начал расчесывать тело, повсюду оставляя борозды от ногтей.

– Только что я ввела инъекцию для укрепления мышц. Она немало стоила, но можешь считать это последним жестом моей заботы об отце.

Он не переставал кривиться, явно не желая ее слушать, но Сэхён лишь удобнее схватила скальпель и подошла к нему.

– Если напрягать мышцы, боль будет усиливаться, поэтому лучше даже не пытайся, – изображая сочувствие, продолжила Сэхён, задирая его рукав. Она разрезала ткань скальпелем и приступила к остальной одежде. – Боль так и не пройдет. Поэтому я бы посоветовала просто не двигаться.

Ей было любопытно, как же тот, на кого она была так похожа, выглядел внутри. Она давно запланировала одержать над ним победу и применить все знания, которые он ей дал, совершив вскрытие. Для начала она разрежет его живот, грудную клетку, а потом отделит кости ноги от мягких тканей. В голове она уже все упорядочила. Чжогюн пытался отбиться, во все стороны брызгала грязь. Постепенно он успокаивался, но Сэхён не двигалась. Почему она сомневается? Она жила только мечтой об этом дне. Но сейчас, когда она смотрела на мужчину, ей казалось, что ничего и не происходило – прошлое как будто заволокло пеленой. Она прекрасно понимала, что такого шанса больше не выпадет, но тело ее не слушалось.

В этот момент она почувствовала вибрацию телефона в кармане. После нескольких секунд он затих. Девушка собиралась проверить, кто звонил, но выронила телефон на песок, когда он снова завибрировал. Запачканный экран осветил темноту.

«С Сэын все хорошо».

Сэхён не сводила глаз с сообщения, перечитав еще несколько раз, пока экран не потух. Она снова схватилась за скальпель, прижав руку Чжогюна. Она собиралась вскрыть его так, чтобы кровь окрасила песок. Но ее руки тряслись, не давая приступить к задуманному. Что ее сдерживало?

Девушка закрыла глаза и вспомнила моменты из детства. Ей было так одиноко. Ужасно одиноко. Она каждый день боролась, неся на себе груз прошлого. Поэтому она терпела, надеясь, что когда-нибудь кто-то придет и освободит ее от этой ноши. Она правда так думала, пока не увидела вставленный между последними страницами тетради рисунок.

На нем были нарисованы две девочки, держащиеся за руки. Это был первый и единственный рисунок семьи, который она сделала. А сверху виднелись кривые буквы – «я и Сэчжин онни».

Сама того не ожидая, Сэхён вскочила и отбросила скальпель как можно дальше к морю. Она согнулась от тошноты, но так давно ничего не ела, что вышла лишь слюна. Девушка выпрямилась и перевела взгляд на почти скрывшийся в песке скальпель.

– Спасибо, что не заявил о смерти сестры, – безэмоционально сказала она.

Заметив в метро тот рисунок, она мысленно встретилась с Сэчжин, которая все это время оставалась в ее сознании. Именно тогда все недостающие фрагменты прошлого встали на свои места. Ей хотелось просить прощения за то, что обо всем забыла, но она понимала, что не имеет на него права, поэтому тогда придумала новый план.

Для начала Сэхён решила обратиться в административный центр, принеся туда свое фото, на котором она была так похожа на Сэчжин. Она притворилась сестрой и смогла получить новое удостоверение личности. Глядя на свое фото рядом с именем сестры, она окунулась в воспоминания. В тот день Сэчжин хвасталась своей айди-картой, обещая поехать вместе на Чеджу, как только поступит в университет. Сэхён всегда мечтала полетать на самолете, поэтому и запомнила этот момент.

В графе «отец» в удостоверении Сэчжин стояло новое имя Чжогюна, как на документах, которые она когда-то нашла в лачуге. Мужчина опасался внимания к семье, поэтому не заявил о смерти дочери, просто изменив свое имя, начав совершенно новую жизнь с новой семьей.

Сэхён понимала, что после того происшествия со здоровьем у него был непорядок, поэтому попыталась найти его записи под новым именем в больничных базах и наконец напала на след. Тогда-то она и спланировала попасться ему в руки. Да, все пошло не по плану, но в итоге она все же добилась своего – его жизнь теперь была в ее распоряжении. Сэхён закрыла глаза. Лицо обдувал прохладный ветерок, в котором чувствовался запах соли. Лучи заходящего солнца были настолько яркими, что слепили. Сэхён снова распахнула глаза. Пришло время распрощаться с той болью, что не покидала ее годами.

– Сестра просила тебе передать. Поблагодарить за то, что она появилась на свет, – выделяя каждое слово, выплюнула она. Эта фраза отзывалась болью в сердце, Сэхён будто рвала себя на куски.

Не сдержав гнева, она наступила ногой на шею Чжогюна. Его жизнь вот-вот оборвется. Сэын тоже нуждалась в ком-то, кто будет о ней заботиться, как прежде заботились друг о друге две сестры.

– Я тоже хотела бы это сказать – спасибо, что дал мне жизнь. Но мне нужно еще много времени, чтобы наконец почувствовать себя счастливой. Поэтому для начала ты отправишься в тюрьму. И я, так уж и быть, навещу тебя, если случится что-то хорошее.

Чжогюн открыл рот, желая что-то сказать, но Сэхён больше не собиралась его слушать. Она обтерла телефон об одежду и нажала кнопку вызова. Пока раздавались гудки, она огляделась вокруг. Чжогюн всегда говорил, что она совсем от него не отличается, но у Сэхён была Сэчжин. А теперь Сэхён будет у Сэын.

– Прощай, отец.

18 августа

Чжонхён отрегулировал громкость радио. Хотя это лето и было не таким жарким, как прошлое, без тайфунов тоже не обошлось, и он все же решил отнести одеяло в прачечную. День казался ясным и невероятно летним, но после обеда опять пошел дождь. Несмотря на раннее время, небо уже потемнело, и темноту освещали лишь фары машины. Чжонхён все еще удивлялся, когда видел текущую дату. Казалось, он только вчера познакомился с Сэхён, но пролетело уже больше трех недель.

Перед тем как передать Чжогюна полиции, его сначала отправили в больницу, а Сэхён по своему желанию отправилась в участок. Прокуратура понимала абсурдность обвинения девушки в препятствии расследованию, учла задержание Чжогюна, в итоге быстро прекратив уголовное преследование. Судмедэксперт вернулась к работе уже к концу июля. А новости, ко всеобщему удивлению, сосредоточились не на самом Чжогюне, а на его дочери. Одно время в программах обсуждали необходимость ее отстранения, высказываясь, кто за, кто против, а машины журналистов не покидали здание службы, ожидая возможности взять у девушки интервью.

Но сама Сэхён казалась довольной этой внезапной известностью. Наконец-то начались подвижки и по ее повышению, но в итоге она заявила, что ей было бы лучше остаться в Сеуле. Стоило Чжогюну попасть в отделение, как Сэхён сразу же собрала вещи, покинув квартиру в Ёнчхоне и вернувшись в столицу. А Чжонхён смог восстановиться в должности в опергруппе. После успешного раскрытия дела атмосфера в ней снова стала непринужденной. Но отсутствие в его жизни Сэхён, с которой он раньше постоянно созванивался или находился рядом, оказалось для него более значимым, чем он думал.

Он связывался с ней снова, пытаясь узнать, как тогда ей стала известна недоступная другим информация. Но девушка сказала, что услышала обо всем в лифте по пути на брифинг, и попросила перестать ее в чем-то подозревать. Ему хотелось просто бросить трубку, но Сэхён вдруг извинилась перед ним за то, что так долго лгала (хотя все равно уверяла, что история с лифтом – правда). Пусть и сказанные невзначай, все же это были первые ее извинения. Так он и начал с ней созваниваться, продолжая и сейчас поддерживать близкую связь.

Наступил август, новости о мощных тайфунах постепенно затмили собой новости о Сэхён. Иногда о деле «Портного» еще вспоминали в различных ток-шоу, но тогда они уже освещали преступления Юн Чжогюна, хотя люди и продолжали болтать всякое, не забывая упомянуть о Сэхён. Они отмечали, что она по-прежнему работает судмедэкспертом. На некоторых эфирах такой подход критиковали. К счастью, нигде не говорили о Сэын. Особенно для этого постарался Чжонхён, составлявший протокол по Чжогюну. Коллеги не оценили. Однако он понимал, что не зря прилагал к этому все силы, ведь это дело в любой момент могло снова стать объектом жарких дискуссий. Он убеждал в этом и всю команду – это точно одно из лучших его достижений за этот год.

По радио объявили, что сегодня днем на площади Сеула будет проведена церемония в память обо всех жертвах, а также митинг, критикующий непрофессионализм полиции. Благодаря последнему сформировалось определенное общественное мнение, а внутри полиции произошли изменения – теперь сотрудники сосредотачивались на защите жертв и выявлении преступника с самого начала расследования. Чжонхён был рад, что во время митинга не пошел дождь.

Он уже доехал, но припарковаться было негде, поэтому ему пришлось еще несколько раз покружиться по району в поисках места. Он еле нашел свободное на платной парковке в отдалении и поспешил к месту встречи. За стеклянной дверью он увидел Сэхён. Ее полузакрытые глаза выдавали усталость. Она разговаривала с продавщицей и выглядела раздраженно. Рядом с ней стояла Сэын в идеально выглаженной рубашке – она довольно рассматривала себя в зеркало. Чжонхён поспешил внутрь.

– Простите. Я опоздал. Там ужасные пробки.

Сэын приветственно помахала ему рукой, а девушка даже не взглянула на него, продолжая задавать вопросы продавцу.

– Что с Сэхён? Она выглядит недовольной, – тихо спросил Чжонхён, подойдя к девочке.

– Как я выгляжу? – вместо ответа спросила та, отойдя на пару шагов и раскинув руки, чтобы лучше продемонстрировать одежду.

– Тебе очень идет.

– А она говорит, что слишком свободно.

Чжонхён широко улыбнулся, и Сэын ответила ему такой же улыбкой. Сэхён обратила на них внимание, не скрывая своего раздражения.

– Нужно нормально подобрать размер, и все. Сразу заметно, что она тебе большая.

– Но мне же носить ее до следующего года, а там я точно вырасту.

Чжонхён наконец понял, в чем была причина их спора. Сэхён не была особо высокой, но Сэын все равно доставала ей лишь до подбородка. Проблема точно была не в росте. Просто им все еще было непривычно проводить время вместе, а девочка все еще не умела просить о чем-то. Так что Сэхён приходилось нелегко. Сэын думала, что все равно скоро подрастет, а значит, форму нужно было купить на размер больше, но Сэхён не понимала суть подобных переживаний, поэтому явно считала, что сестра просто специально с ней спорит.

– Ты разве не знаешь наши гены? Это твой максимальный рост, – вдруг рассмеялась Сэхён.

Сэын пробормотала, что ее мама была высокой, но в итоге сняла рубашку и повесила обратно на вешалку. Все их споры, на удивление, кончались так быстро и скучно. Продавщица спокойно вздохнула, увидев, что две сестры наконец-то прекратили ругаться. Она достала плотный пластиковый пакет и, сложив в него форму, протянула младшей. Чжонхён взял пакет и в попытке утешить сказал ей, что она сможет выбрать, что они будут сегодня есть.

– И три бейджика, верно? – спросила продавщица и передала пластиковые ярлычки Сэхён.

Та уже собиралась оплатить покупку, достав карту, но на секунду замерла. На белом фоне бейджа виднелась зеленая надпись – Со Сэын.

– Тебя правда это устраивает? – спросила Сэхён, передавая бейджик девочке.

– Да, мне нравится! – улыбаясь, ответила та, прикрепляя его к только что приобретенной сумке.

Она подбежала к Чжонхёну и потащила его к зеркалу. Встав перед ним, она начала хвастаться покупками и крутиться на месте. Юноша широко улыбнулся и показал ей поднятые вверх большие пальцы. Сэхён неотрывно смотрела за этой сценой, попросив продавца добавить к покупке и ту рубашку, что мерила Сэын. Она осмотрела забинтованную правую руку, в которой держала карту. Из-за отрезанного мизинца рука выглядела странно, но потеря пальца больше не казалась ей чем-то значимым. Она улыбнулась и направилась к Сэын и Чжонхёну.

Донато Карризи Дом молчания

Посвящается Антонио и Витторио, моим детям,

за сны, которые они мне рассказывают

© С. В. Резни, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

7 июня 1994 года

День, когда судьба похлопает тебя по плечу, будет похож на все прочие.

Любимое дедушкино присловье, знакомое ей с детства, напоминало древнюю африканскую поговорку. Наверное, именно поэтому, перебравшись в Пакали, она вспоминала эти слова каждое утро.

Сызмальства Эрика Де Роти не выносила мысли, что судьба может преподнести сюрприз или застать ее врасплох. Чтобы изменить этот свой взгляд на жизнь, она и решила предпринять путешествие на край света.

В тридцать пять лет Эрика захотела стать фаталисткой.

Встретив Рождество в холодной Флоренции, уже в январе она внезапно оказалась там, где властвовал зной – невидимый тиран, который изнурял и иссушал. Однако главная ее проблема была не в сорока градусах жары, не спадавшей даже по ночам.

Маленькая деревушка в окрестностях Тамбакунды вся, казалось, состояла из пыли, включая жителей. Тонкий налет покрывал все предметы и людей, словно обертка или вторая кожа. От нее невозможно было избавиться: ее сдуваешь, а она тут же оседает обратно. Пыль была вездесуща. Дышишь пылью, покрываешься ею, она въедается в волосы и одежду. Скрипит на зубах во время еды, от нее першит в горле, когда безуспешно пытаешься утолить жажду. В этой части Сенегала, где река Гамбия создавала пейзажи первозданной красоты, люди так до конца и не привыкли к пыли и ждали сезона дождей как избавления.

Эрика Де Роти часто размышляла о том, что трудности, с которыми она столкнулась, были немыслимы для нее всего несколько месяцев назад. Невероятно, как сильно поменялись ее приоритеты за столь короткое время. Душ, чистые простыни, даже банальный вечерний бриз стали самыми желанными вещами на свете.

Эрика была детским психологом. Приняв предложение поехать в Африку волонтеркой, она ухватилась за возможность покончить с прежней жизнью и теперь круглосуточно жила и работала в педиатрическом центре бок о бок с коллегами со всего мира.

Сотрудники приезжали и уезжали, меняясь каждые полгода, никто не знал, каково их прошлое, а будущее казалось зыбким миражом, как и все африканское. Значение имело только настоящее. Настоящим Эрики Де Роти были дети Пакали.

Педиатрический центр располагался в старой католической миссии, заброшенной из-за отсутствия прихожан. На смену святым отцам пришли врачи-волонтеры, и рассыпающиеся стены стали центром притяжения для местного населения. Поддерживать все это на плаву удавалось с трудом, лишь благодаря пожертвованиям западных спонсоров, желавших очистить совесть с помощью банковского перевода.

Аборигенам прежде всего требовалась медицинская помощь, но Эрика приехала сюда, понимая, что может предложить им иное лечение. Она специализировалась на гипнозе. Каждый день ей приходилось сталкиваться с разнообразными травмами и фобиями, по большей части неведомыми детям из «первого мира». Чаще всего ей попадались малыши, чьи родители уезжали на поиски лучшей жизни в богатые страны. Нередко такие дети вообще не знали, добрались ли мама и папа живыми до места назначения.

Эрику поразила сила духа этих ребятишек. Благодаря этой их силе она и сама начала оживать. Чужие печали – лучшее лекарство от собственной.

Помочь им оказалось непросто. Помимо различий в образе жизни и традициях, главным препятствием стал язык. В этих краях разговаривали в основном на волофе^[209] либо на искаженном французском, который Эрика быстро научилась понимать. Волей случая ее учительницей стала семилетняя пациентка.

У Фату был острый взгляд и целая россыпь дредов. Девочку каждый вторник в десять приводила в центр тетушка, которой родители поручили дочку, прежде чем отправиться в Европу. Фату стала одной из первых пациенток Эрики, и сеансы с ней продолжались уже почти полгода.

Этим прекрасным июньским утром малышка пришла в центр босая, в красном платьице. На голове наушники, подсоединенные к CD-плееру, – подарок Эрики. Эрика ни секунды не жалела, что рассталась с ним, получив взамен великолепную беззубую улыбку. Проблема заключалась лишь в том, чтобы найти сменные батарейки.

Эрика сразу увидела Фату в переполненной приемной, где из-за духоты почти нечем было дышать. Погрузившись в музыку, девочка не сразу заметила, что Эрика машет ей рукой, потом наконец встала, попрощалась с тетей на сорок пять минут и пошла за белой женщиной.

Центр работал в условиях постоянной нехватки всего – у Эрики не было даже нормального места для приема, и пришлось приспособить первую подвернувшуюся комнату. Сейчас они с Фату вошли в этот «кабинет», когда-то служивший кладовкой. Теперь там стояли продавленный диван и стул. Диван для Фату, стул для Эрики.

Денег на керосин для генератора не хватило, так что потолочный вентилятор не работал. Воздух поступал внутрь из крохотного оконца наверху. С улицы доносились голоса детей, работавших в огороде, где они выращивали бамию и коровий горох.

Сев на диван, Фату сняла наушники и аккуратно положила их на пол вместе с плеером.

– Quelle musique écoutez-vous à l’instant?^[210] – спросила Эрика.

– Huit-huit-trois^[211], – ответила девочка, переведя на французский название итальянского поп-дуэта.

Эрику радовало, что они с Фату сошлись в музыкальных вкусах.

– Comment vas-tu, Fatou? Est-ce que tout va bien à la maison?^[212]

Она всегда спрашивала у детей, как обстоят дела в семье.

– Comme d’habitude^[213], – сказала девочка, имея в виду, что дома все по-старому: ее тетя и бабушка не ладили, и Эрика об этом прекрасно знала.

Потом она спросила о школе. Фату отвечала уклончиво, но у нее вырвалась фраза, встревожившая Эрику:

– Je n’aime pas aller dans la cour pendant la récréation^[214].

Если девочка не хочет покидать класс на переменах, не исключено, что между ней и одноклассниками происходит нечто неприятное. Впрочем, подробно расспрашивать Эрика не собиралась. Основную информацию она собирала во время гипноза, а краткая беседа, предшествовавшая сеансу, служила лишь подготовительным этапом.

Предлагать девочке устраиваться на диване уже не было необходимости. Она сама ложилась на спину, собрав волосы на макушке, чтобы не мешали, и вытягивала руки по швам. А вот глаза не закрывала – ждала, когда ей велит Эрика.

Психолог устроилась на стуле в двух метрах от дивана, оставив между ними немного пространства, своеобразную «безопасную зону». Дистанция требовалась, чтобы создать подобие пузыря, в котором должна была плавать Фату.

У каждого гипнотизера свой метод введения в транс. Некоторые используют объект-проводник, маятник или часы на цепочке, другие – прикосновения, особые звуки или голос. Эрика Де Роти предпочитала небольшой транзисторный радиоприемник.

В FM-диапазоне обычно вещают музыкальные иразвлекательные радиостанции, поэтому Эрика переключила приемник на средние волны, практически вышедшие из употребления. Теперь там крылась пустыня, наполненная белым шумом, потрескиванием электростатических разрядов, шипением и электронным бормотанием, что создавало идеальную среду обитания для бессознательного.

Попросив Фату опустить веки и ни о чем не думать, Эрика наугад выбрала мертвую частоту, отрегулировала громкость и, поставив приемник на подлокотник дивана, велела девочке расслабиться. Малышка постепенно входила в состояние покоя, а Эрика меняла частоту, выбирая между 526 и 1620 кГц с шагом в 9 кГц.

Гипнотизируя ребенка, она никогда не выходила из этого диапазона, поскольку звуки на средних волнах могли нарушить естественные ритмы психики, вызывая дискомфорт, вроде головокружения и спутанности сознания.

Фату начала расслабляться, впадая в транс. Отдавшись на волю подсознания, она ответила на вопросы Эрики. Помимо прочего, выяснилось, почему она не хочет гулять во дворе на переменках. Оказывается, ее задирало какое-то школьное хулиганье, докучая при малейшей возможности.

Обычно гипнотизеры ограничиваются тем, что выслушивают своих пациентов как сторонние наблюдатели или исповедники. Узнав о болезненных событиях или тайнах, они испытывают фрустрацию, поскольку не могут ничего предотвратить. Их задача – помочь эмоционально пережить то, что уже случилось. Впрочем, иногда психотерапевт может предоставить человеку инструменты для самозащиты.

Вот и Эрика решила помочь Фату справиться с забияками. Достаточно было придать девочке больше уверенности в себе. Однако та пока пребывала в поверхностном трансе, которого недостаточно, чтобы повлиять на волю и последующее поведение. Нужно затянуть ее вглубь самой себя.

Эрика покрутила верньер в поисках иной частоты и вдруг наткнулась на странное звучание. Такого ей еще не попадалось. Среди шорохов, наводящих на мысли о потаенных песнях китов или танце планет в далекой галактике, она различила синкопированные звуки, напоминавшие голоса. Множество голосов, накладывающихся друг на друга в диковинной гармонии. Эффект оказался приятным, и Эрика посмотрела на тюнер радиоприемника. Стрелка указывала на частоту 723 кГц.

А главное, сработало. Девочка как будто еще глубже погрузилась в диванные подушки.

Эрика уже собралась научить ее противостоять хулиганам, как вдруг Фату заговорила на идеальном итальянском, не дожидаясь вопросов:

– Где я?

Это сбило Эрику с толку; на миг она оторопела, но быстро оправилась от удивления и задумалась. Прежде Фату ни разу не говорила с ней по-итальянски. Более того, у Эрики сложилось впечатление, что девочка не понимает ни слова на ее языке. Притворялась? Предположим. Но где она могла его выучить? По песням «883», что ли?

– Ты здесь, со мной, – ответила Эрика по-итальянски.

Помолчав, малышка продолжила:

– А ты где? Я тебя не вижу.

Ясности ее слова не привнесли, лишь еще больше озадачили. Эрика никогда не сталкивалась ни с чем подобным.

– Я тут, рядом с тобой, – повторила она, стараясь ободрить девочку.

На миг личико Фату исказилось в недовольной гримаске, потом черты разгладились, вновь став безмятежными. «883» тут явно были ни при чем. Девочка говорила точно как носительница языка.

– Ты здесь? – спросила тогда Эрика.

На сей раз ответа не последовало. Судя по всему, итальянские фразы прорвались с глубинного уровня психики, и если Эрика хочет получить дальнейшие ответы, придется погрузиться еще глубже. Она немного увеличила громкость на таинственной радиочастоте и повторила:

– Ты здесь?

– Я очень боюсь, здесь темно. – В голосе Фату звучал настоящий ужас.

Однако было кое-что еще. Именно оно пугало Эрику больше всего. Ей был знаком этот голос. Дыхание Фату замедлилось, девочка успокоилась.

– Поговори со мной, – настойчиво потребовала Эрика.

Безуспешно. Девочка погружалась все глубже и глубже. Психолог решила продолжить и еще прибавила громкости. Фату забеспокоилась, почувствовав перемену.

– Почему ты боишься?

– Потому что я одна.

– Ты не одна, я с тобой.

Она не могла отделаться от назойливой мысли, что разговаривает вовсе не с Фату.

– Вы все были очень грустными, – вдруг сказала девочка. – Я вспомнила…

– О чем? – Эрика уже ничего не понимала.

– О дне, когда шел снег. Когда вы положили меня сюда.

– Куда? – Она ждала и страшилась ответа. – Где ты сейчас?

– Шел снег, а вы положили меня в ящик и закопали в землю.

В горле у Эрики встал ком, она оцепенела. Несмотря на сорокаградусную жару, ей сделалось холодно, как будто на улице действительно пошел снег. Фату заплакала. Тихо, жалобно, из-под закрытых век потекли слезы.

– Зачем вы так со мной? – спросила она ломким голосом.

Страдания девочки были неподдельными. Эрика могла положить им конец, сменив частоту, но что-то ее удерживало.

– Поговори со мной еще, – попросила она.

Фату резко прекратила хныкать, ее лицо застыло, превратившись в восковую маску. Эрика чертыхнулась. Она потеряла с ней связь. Сердце забилось часто-часто. Она понятия не имела, с чем имеет дело. И самое главное, не знала, подействовало неведомое колдовство на ребенка или на нее саму. Я уже слышала этот голос.

Эрика вновь бросила взгляд на тюнер. 723 кГц. Что бы ни таилось на этой частоте, оно открывало доступ к неведомым глубинам подсознания. Чуть поколебавшись, она выкрутила громкость на максимум. Странный хор заполнил крохотную комнатушку, заглушив голоса детей за окном и все остальное. Дыхание Фату изменилось, словно кто-то, некая сущность, устала и покинула ее тело.

– Ты еще здесь? – спросила Эрика.

Молчание. Однако Эрика знала, что оно еще тут. Ужасно хотелось задать один вопрос, просто ей не хватало смелости. Я тебя знаю, думала она про себя. Но как такое возможно?!

Слова, от которых Эрика рухнула в пропасть отчаяния, произнесла сама малышка:

– Мама, это ты?

1

Впервые встречаясь с родителями очередного маленького пациента, Пьетро Джербер с первого взгляда понимал, что им нужно. Он сразу узнавал страх, затаившийся в глубине глаз. За время работы детским психологом Джербер сталкивался с ним нередко. Их глаза говорили: раз уж они постучались в его дверь, значит никто другой не смог им помочь и он – их последняя надежда.

В роли «святого покровителя отчаявшихся» Джербер чувствовал себя как рыба в воде. Внимательно, не перебивая, выслушивал этих людей, и даже если с первых слов понимал, что ничем не сможет им помочь, позволял закончить рассказ. По опыту он знал, что они, помимо лечения для ребенка, ищут внимания и участия. Поэтому Джербер позволял им выговориться до конца, сколько бы времени это ни потребовало. И лишь затем сообщал, берется за дело или нет. В обоих случаях он терпеливо объяснял, как работает гипнотерапия и почему он считает, что от нее будет или не будет толк.

Обычные люди понятия не имели, в чем заключается его метод. Их довольно смутные представления основывались на случайных сведениях или распространенных мифах. Различные кривотолки создали вокруг гипноза мистическую, даже почти магическую ауру, что сильно усложняло работу психологов, специализирующихся в данной области, поэтому им приходилось сначала развеивать устоявшиеся заблуждения и только потом объяснять, какую помощь они в силах предложить.

Вдобавок Джербера знали во Флоренции как улестителя детей, или Баюна. Что, конечно, не способствовало укреплению его репутации как профессионала. Публика принимала его за своего рода чародея, если не колдуна. Именно поэтому выбранная схема общения представлялась ему наиболее правильной: сначала говорят родители, затем, подробно аргументируя, – он сам, чтобы не оставалось недоразумений. Ему ни разу не пришлось пожалеть о времени, потраченном на рассказы родителей. Ни разу.

До этого дождливого и сумрачного зимнего дня.

Была пятница, часы только что пробили одиннадцать. Джербер сидел в своем кабинете, в мансарде, неподалеку от площади Синьории. Он только что закончил сеанс гипноза. Шестилетнюю девочку преследовали панические атаки после того, как она потерялась в торговом центре. Проводив малышку в приемную, где ждала мать, он тепло попрощался с обеими и назначил следующий прием через неделю.

Вернувшись в кабинет, Джербер принялся за рутинную подготовку к будущему сеансу: переставил кресло-качалку, в котором гипнотизировал маленьких пациентов с помощью электронного метронома, открыл окно, чтобы проветрить комнату. Ополаскивая в раковине чашки, из которых они с предыдущей пациенткой пили липовый чай, Джербер размышлял о предстоящем сеансе с двенадцатилетним мальчиком, страдающим от несильных фобий, мешавших ему жить столь же беззаботно, как его сверстники. Остаток дня, как ожидалось, был полностью свободен.

Неплохо бы заглянуть в писчебумажный магазин «Баккани», открытый в палаццо Бартолини-Селимбени еще в конце девятнадцатого столетия. Там Джербер покупал записные книжки (из амальфитанской бумаги, в черных кожаных переплетах) для заметок во время сеансов. У него скопились сотни таких блокнотов. Все они, совершенно идентичные с виду, в безукоризненном порядке выстроились в его личном архиве – на полках шкафа шестнадцатого века.

Магазин «Баккани» был идеальным местом, чтобы развеять угрюмую пятничную тоску. Пьетро испытывал особенное влечение к шариковым и перьевым ручкам, стопкам бумаги, скоросшивателям, конвертам, металлическим скрепкам, штемпелям, ластикам, карандашам, точилкам, дыроколам, степлерам, фломастерам и разноцветным маркерам. Среди канцелярских принадлежностей он тешил себя иллюзией, что хаос можно преобразовать в гармонический порядок.

Вытирая чашки кухонным полотенцем, он предвкушал минуту, когда окажется среди всех этих простых вещей, еще пахнущих фабрикой. Из открытого окна кабинета доносился шум проливного дождя. Внезапно Джербера охватило странное болезненное предчувствие. Предчувствие надвигающейся беды. И ощущение дискомфорта, словно от ледяного сквозняка.

Смута в душе миновала так же быстро, как накатила, оставив после себя пустоту и растерянность. Джербер отмахнулся от дурных мыслей и вернулся к насущным делам: следовало разжечь камин, чтобы прогреть кабинет после проветривания. С этим благим намерением он вышел из уборной и не сразу заметил двух человек в мокрых темных плащах, с которых на ковер капала вода.

2

Доктор Джербер застыл как вкопанный. Незваные гости тоже, видимо, смутились. Он их видел впервые, этого аристократичного мужчину и сдержанно-элегантную блондинку, но по страху в глазах сразу опознал в них родителей. Молодые, красивые. Состоятельные, судя по ухоженному виду. Держатся за руки, на лицах застыла боль. Не было нужды спрашивать, зачем они пришли.

– Простите за вторжение, – с легким испанским акцентом проговорил мужчина. – Мы не хотели вот так вламываться, просто дверь была открыта, мы звали, но нам никто не ответил…

– Ничего страшного, – сказал Пьетро и закрыл ставни, подумав, что не услышал ничего из-за дождя.

Он никогда не запирал входную дверь. Маленькие пациенты и их сопровождающие сами заходили и ждали в приемной. На стене у двери кабинета имелась кнопка: нажимаешь – и внутри загорается красная лампочка. Так пришедшие давали знать о себе, не мешая текущему сеансу. Эти двое, похоже, просто не заметили кнопки. Впрочем, Джербер все равно не увидел бы горящую лампочку.

– Не припоминаю, чтобы вы записывались на прием, – продолжил он, надеясь, что это не прозвучит грубо.

Автоответчик на его рабочем телефоне предлагал звонящим оставить контакты для связи. На этот раз Джербер никаких сообщений не получал, это точно.

– Мы не записывались, – подтвердил мужчина. – Понимаете, нам нужно срочно с вами поговорить. Очень нужно.

– Время на исходе, – добавила женщина.

Джербера зацепили не столько сами слова, сколько тон, каким их произнесли. В нем ощущался надлом, нечто большее, чем обычная родительская тревога. Учитывая, как напряженно оба смотрели на него, доктор заключил, что перед ним люди, переживающие тяжелый кризис.

– Проходите, присаживайтесь. – Джербер указал на два стула.

Сам он расположился в своем имзовском палисандровом кресле, обитом черной кожей. Посетители уселись, продолжая держаться за руки, словно боялись потерять друг друга.

– Я ожидаю пациента, – предупредил Джербер, взглянув на часы. – Так что, увы, не могу уделить вам много времени.

– Нам хватит нескольких минут, – поспешно заверила женщина, испугавшись, что он назначит им прием на другой день.

Время на исходе.

– Меня зовут Иво Кравери, – представился мужчина. – Это моя жена Сусана.

– Мы пришли из-за нашего сына, Матиаса, – пояснила та.

– Нам посоветовали к вам обратиться…

Значит, все остальные умыли руки, подумал Джербер.

– Сколько лет Матиасу и почему вы думаете, что я сумею ему помочь?

– Девять, – ответил отец. – Он уже какое-то время страдает от расстройства сна.

Мужчина вопросительно посмотрел на жену, словно спрашивая, правильно ли он обозначил проблему. Та не возразила, но, судя по ее виду, за краткой формулировкой скрывалось нечто более серьезное. Эти двое явно осторожничали. Видимо, боялись, что, если сообщат все как есть, он откажется. Джербер решил на них не давить. Прежде чем приступить к решению задачи, он хотел побольше узнать о семье.

– Чем вы занимаетесь?

– Я вице-консул Уругвая, – ответил Иво Кравери.

– А я эксперт по антиквариату, работаю в «Сотбис», – сказала Сусана.

– Матиас ваш единственный сын?

– Да, – кивнула женщина.

Мужчина счел нужным пояснить:

– Членов дипкорпуса часто переводят из одной страны в другую, переезд с большой семьей – дело хлопотное.

Вероятно, мальчика берегли как зеницу ока: обычная плата за решение ограничиться одним ребенком. Что может быть чревато проблемами.

– Давно живете во Флоренции?

– Года два, – ответила Сусана. – С тех пор как родился Матиас, это уже пятый наш адрес.

– Сын появился на свет в Монреале, через несколько месяцев мы переехали в Братиславу. Потом в Афины, Андорру и, наконец, во Флоренцию, – принялся рассказывать Иво. – По моем выходе в отставку думаем обосноваться в Тоскане, мне предложили место в одном инвестиционном фонде.

– Мы купили старинную виллу в Пьян-де-Джуллари, ремонт еще не закончен, но мы уже туда переселились, – прибавила Сусана. – Хотим, чтобы она стала нашим первым настоящим домом.

На холмах вдоль дороги на Импрунету располагалось несколько знаменитых исторических особняков, в том числе Каппони, Джулларино и Джойелло, где умер Галилео Галилей. Там же стоял прекрасный монастырь Святого Матфея на Арчетри. Цены на недвижимость в том предместье были заоблачные.

– Устроиться здесь оказалось куда легче, чем мы думали, – продолжила женщина. – Матиас быстро привык к новой школе и завел кучу друзей.

Она произнесла фразу с ноткой сожаления, словно надежды семьи не вполне оправдались.

– Расскажите мне о Матиасе, – попросил Джербер. – Чем он интересуется?

– Он всегда был веселым и общительным мальчиком, – начал отец. – Занимался спортом, любил футбол, увлекался аэромоделированием и комиксами…

Иво говорил в прошедшем времени и с заметной горечью в голосе.

– Мы очень внимательно относились к его образованию и воспитанию, – добавила Сусана. – Установили четкие правила: никакого смартфона, никаких жестоких видеоигр. Проверяли, что он смотрел по телевизору и нет ли чего-нибудь неподходящего в комиксах.

– А теперь он не желает выходить из дома, – произнес отец расстроенно, словно все их усилия пропали втуне.

– И мне пришлось похоронить себя на вилле вместе с ним, – грустно улыбнулась мать.

При всей серьезности последних слов, оба родителя выглядели уже не так скованно. Похоже, настало время узнать о причине, заставившей их обратиться к психологу.

– Опишите подробно, что произошло с вашим сыном.

– Все началось самым обычным утром, – заговорила Сусана. – За завтраком Матиас рассказал нам свой сон. Тогда я не придала ему значения, обратила внимание только потому, что Матиас очень редко рассказывал о снах.

– Он казался таким беззаботным, – добавил отец. – Рассказывая, пил шоколадное молоко с тостом и джемом.

– Сон был простым, даже непонятно, что в нем особенного, почему Матиас решил о нем заговорить. Ему приснилось, что во дворе школы они с одноклассниками играли с радиоуправляемым самолетиком, который мы подарили ему на день рождения. Порыв ветра унес самолетик в кусты. Матиас пошел его искать, беспокоясь, не сломалась ли игрушка или, того хуже, не потерялась ли совсем, но нашел самолетик в зарослях ежевики целым и невредимым. Он попытался его вытащить и вдруг увидел, что над ним стоит женщина в темной одежде и с длинными черными волосами. Матиас с ней поздоровался, та не ответила. Тогда он взял самолетик и вернулся к товарищам, на чем сон и закончился.

Слушая этот рассказ, Джербер делал в уме пометки и пока не понимал, как сон мог спровоцировать расстройство.

– Мы выслушали и ничего не сказали, а Матиас сразу сменил тему. Казалось, ничего не произошло, – продолжил Иво. – И в течение того дня никто из нас больше не вспоминал про этот сон.

– Мы просто о нем забыли, – подтвердила Сусана. – До следующего утра.

– За завтраком Матиас обмолвился, что черноволосая женщина вернулась.

К удивлению Джербера, отец произнес последнюю фразу с какой-то мрачной экспрессией.

– Второй сон отличался от первого, – продолжил Иво. – В нем мы, все трое, оказались на пляже в Пириаполисе, куда обычно ездим, когда проводим лето в Уругвае. Матиас заметил незнакомку, потому что она единственная была в темной одежде.

– По его словам, эта женщина смотрела на нас. Вернее, на него. Поначалу сон меня встревожил. Помню, я поставила чашку с кофе на стол, потом подумала, что это всего лишь совпадение.

– На следующий день сын вновь рассказал нам нечто похожее. И на четвертый, и на пятый. – Голос Иво задрожал.

– С тех пор сны о незнакомке не прекращаются, – всхлипнула Сусана.

– Матиасу снится его обычная детская жизнь, – продолжал Иво. – Ну, знаете, поездка в кино, визит к стоматологу, уроки плавания, футбольный матч… И при этом в каждом сне появляется эта женщина.

– Не понимаю, – прервал их Джербер. – Она его пугает, как-то угрожает ему?

– Нет-нет, – подумав, ответил отец. – По словам Матиаса, она просто за ним наблюдает.

– Никогда даже не раскрывает рта, – подтвердила Сусана.

– В какой-то момент мы решили, что он просто издевается над нами. Я даже его отругал, – пробормотал отец, покачивая головой.

– Дети нередко ведут себя так, – подтвердил Джербер, кое-что знавший о том, что не одни только взрослые способны на жестокость. – Матиас может вас проверять, я бы так это назвал. Для него то, что вы ему верите, – доказательство любви. Ребенок не осознает чрезмерность подобных притязаний, но и вам не следует идти у него на поводу. – Пьетро пытался выражаться предельно ясно и говорить уверенно. – Прежде всего, бессознательное, диктующее нам сны, хаотично. Да, иногда видения повторяются, но они не повторяются в точности. Когда мы спим, мы отключаем разум и как бы перезагружаем его – это хорошо отработанный процесс. Сны же – всего лишь отходы, оставшиеся от этой перезагрузки. Вот почему большая часть происходящего во сне забывается и нам редко удается что-то рассказать на следующее утро. Даже если допустить, что ваш ребенок каждую ночь видит одно и то же, практически невероятно, что он запоминает все в точности.

Как казалось Джерберу, говорил он убедительно, однако развеять тревогу посетителей не смог.

– То же самое нам говорили ваши коллеги, – усмехнулся Иво, терпеливо выслушав объяснение.

– Все психологи и психиатры, к которым мы обращались, повторяли это в один голос, – подтвердила Сусана.

– Но вы продолжаете верить, что Матиас говорит правду? – поднял брови Джербер.

– Как долго ребенок может врать, по-вашему? – ответила Сусана вопросом на вопрос.

– А как долго длится эта история со снами? – спросил Джербер в некотором замешательстве.

– Уже почти год, – ответил отец.

Пьетро полагал, что речь о нескольких днях, от силы неделях. Его уверенность в собственной правоте поколебалась. Все оказалось серьезнее, чем он думал.

Время на исходе.

Теперь сказанное матерью Матиаса обрело смысл. Джербер понял, что навязчивое состояние ребенка могло перерасти в настоящий психоз.

– Не прошло и недели после первого сна, как Матиас очень изменился, – продолжила рассказ Сусана. – Сделался нервным, раздражительным. Постепенно он замкнулся в себе, впал в апатию, перестал улыбаться, играть с другими детьми, снизилась успеваемость… Он ко всему утратил интерес.

– Всякий раз, когда мы пытаемся поговорить с ним, грубит. Хотим подойти – он нас отталкивает.

– В общем, через месяц от веселого и живого мальчика не осталось и следа. Его как будто подменили, – заключила мать.

Джербер подумал: не мог ли Матиас принять свою фантазию за реальность? Зачастую дети настолько увлекаются выдумками, что не могут отличить правды от лжи. У него уже был случай с одной пациенткой, которая в пять лет выдумала желтое чудовище с рубиновыми глазами, якобы живущее в шкафу, потому что хотела спать вместе с родителями. В результате она фактически оживила странное существо, вызвала его из глубин своей психики и уже не могла от него отделаться. Даже повзрослев. Может быть, и для Матиаса наступили последствия, бо́льшие, чем замкнутость и временная смена настроения?

– Случилось еще кое-что, верно? – спросил Джербер, уверенный в собственной догадке. – Нечто, что побудило вас срочно прийти сюда.

– Матиас начал кричать во сне, – произнесла Сусана.

– Мы сразу бросились в его комнату, попытались как-то успокоить, но он продолжал кричать. Прошло немало времени, прежде чем он умолк.

– Теперь он плачет по вечерам, оттого что боится заснуть. Борется со сном, сопротивляется ему изо всех сил, пока усталость не берет свое… И каждую ночь кричит.

Джербера сразило бессильное отчаяние, прозвучавшее в словах женщины.

– Матиас по-прежнему видит во сне ту же самую черноволосую незнакомку?

Оба родителя кивнули, и Сусана сказала:

– Он прозвал ее Молчаливой Дамой. Она же никогда не разговаривает.

Молчаливая Дама, значит… Джербер почесал щеку. Когда ребенок дает своим страхам имена, его крайне сложно от них избавить. Для родителей, судя по всему, незнакомка обрела черты реального человека: так им проще ее ненавидеть. Они не в силах помешать ей беспокоить их сына. Даже не понимают, что она такое. Бестелесный враг, с которым невозможно сразиться, потому что он засел там, куда им вход заказан: в снах ребенка.

– Так вы сможете помочь Матиасу? Помочь нам всем? – спросила Сусана.

В ее голосе не было надежды, скорее желание получить честный ответ.

Какое-то время флорентийский Баюн размышлял. Вспомнилось ощущение, внезапно охватившее его перед визитом этой пары, когда он ополаскивал чашки. Эта холодная дрожь, едва ли не предчувствие… Джербер поднялся, отгоняя ненужные ассоциации. Иво и Сусана тоже встали.

– Полагаю, имеет смысл хотя бы попробовать.

Берясь за дело, Джербер осознавал, что тут, возможно, не все чисто. Нередко нарушения сна – лишь бессознательные отражения реальных травм, а следовательно, причины нужно искать в действительности. Он опасался, не стоит ли за рассказанным нечто иное.

– Уверены, что вам нечем больше со мной поделиться?

– Абсолютно, – решительно ответил Иво.

Джербер заметил, что Сусана на миг отвела глаза. Ничтожная заминка, вроде бы совершенно естественная, однако она означала, что эти двое рассказали ему не все.

3

– Я установил в спальне Матиаса камеру видеонаблюдения, – сказал Иво Кравери перед уходом. – Могу показать вам записи, как он просыпается с криком.

Немного поколебавшись, Джербер попросил прислать их по электронной почте. Ему показалось странным, что отец дошел до такого. Впрочем, чему тут удивляться: единственный ребенок, как обычно, страдает от гиперопеки. Наконец они ушли.

Работать со следующим пациентом оказалось неожиданно сложно. Мысли Джербера то и дело невольно возвращались к странной истории о девятилетнем мальчике и его загадочном повторяющемся сне. О черноволосой, одетой в темное женщине, приходящей к ребенку каждую ночь. О Молчаливой Даме.

К полудню непогода, казалось, даровала Флоренции передышку. Прием пациентов был окончен, впереди ждали длинные выходные, которые можно было посвятить чтению и хорошей музыке. Или сходить в кино, например. Вот только как прогнать иррациональный страх, понемногу завладевший им после встречи с четой Кравери? Пьетро казалось, что он ошибся, взявшись за это дело. Его не оставляло предчувствие, возникшее перед тем, как он обнаружил незваных гостей в своем кабинете. Тогда Джербер сравнил ощущение с порывом ледяного ветра. Теперь же оно напоминало ему нечто иное. Бесплотное нежеланное прикосновение.

Как жаль, что сегодня пятница! Субботы и воскресенья были для Джербера самыми длинными и пустыми днями. Ни семьи, ни приятелей, ни какой-нибудь подруги он не заводил, так как давно убедился, что не способен построить отношения вне круга своих маленьких пациентов и их родственников. Единственными людьми, привлекавшими его внимание, были незнакомцы, стучавшиеся в дверь кабинета с просьбой о помощи. Всем остальным ничего не доставалось.

Гипноз считается нетипичным терапевтическим процессом, в ходе которого возникает тонкая эмпатическая связь. Гипнотизер получает доступ к самым потаенным уголкам бессознательного, где прячутся темные инстинкты его пациентов, их постыдные пороки и противоестественные влечения, о которых сознание обычно понятия не имеет и иметь не должно. Дети не исключение. За годы работы Джербер узнал о множестве отвратительных вещей, гнездящихся в детских душах. И понял, что необходимое условие для такой деликатной работы – одиночество. В конце концов он с этим смирился.

Хотел бы он быть похожим на синьора Б., своего отца, первого и настоящего флорентийского улестителя и Баюна, настолько искусно скрывавшего переживания, связанные с профессией психолога, что казался окружающим милым балагуром. Пьетро же, перевалив за сорок, превратился в угрюмого нелюдима. Недавно он нашел для себя точное определение: бирюк.

Передавая эстафетную палочку, отец недостаточно подготовил Пьетро к будущему. Так, пока синьор Б. обучал сына азам древнего и неоднозначного искусства, он умолчал об одной неприятной детали: у детей есть секреты, до которых взрослым лучше не докапываться.

За добродушной улыбкой синьора Б., непревзойденного маэстро щекотки и смешных гримас, чьи карманы вечно были набиты мелкими игрушками и леденцами, скрывалось мрачное знание. Нечто такое, о чем сам Пьетро начал догадываться много позже, когда отца, увы, уже не было рядом.

В детских душах есть место, похожее на луна-парк с вечным Рождеством. Там царит безграничное пронзительное счастье, от которого не скрыться. Там сказки становятся былью, но вас не покидает ощущение, что все это – ширма. Что из-за праздничной мишуры за вами наблюдают чьи-то злые, холодные глаза, а сквозь сладостный аромат невинности пробивается отвратительный запашок. Это место не желает тебя отпускать, стремится окончательно завладеть тобой.

«Детское безумие, – говаривал синьор Б., – это порог иного мира». В психике ребенка всегда есть ведущая туда дверца, которая закрывается по мере взросления. Взрослые не знают дороги в этот мир, они просто о нем забыли. Гипнотизер, исследующий эту terra incognita, рискует остаться там навсегда, когда дверца захлопнется. Если не будешь осторожен, навсегда увязнешь в детском разуме.

День уже клонился к вечеру, а Пьетро все тянул с проверкой электронной почты, на которую должна была прийти видеозапись. Домой он вернулся в восьмом часу. Его встретило молчание просторной, рассчитанной на большую семью квартиры в бельэтаже старинного здания в центре города. Слишком много комнат для одинокого человека. Джерберу давно казалось, что он здесь лишний: как помеха, нарушающая покой дома.

Он кинул мокрый поношенный плащ «Бёрберри» на стул в прихожей.

В старинных флорентийских домах обитают призраки предыдущих жильцов, и дом Джерберов не был исключением. Пьетро нравилось жить бок о бок с привидениями. Он еще ни разу не замечал их присутствия, однако притворялся, будто замечает, чтобы не чувствовать себя одиноким.

– Добрый вечер, – шепнул он тишине, как делал всегда, возвращаясь домой.

Тишина, по обыкновению, не ответила. Он вступил в полутьму. «Кларксы» оставили влажные следы на терракотовых плитках пола. В доме было холодно: включать отопление ради себя одного казалось расточительством. Из трехсот квадратных метров он занимал, по существу, две комнаты – гостиную и смежную с ней кухню. Хватало электрического обогревателя, а спать он привык на диване.

Пьетро открыл холодильник, проверяя, что там осталось. Не так уж много.

– Все равно спасибо, – сказал он полупустым полкам.

Ему бы хотелось, чтобы призраки, с которыми он разговаривал, как и положено несчастному безумцу, хоть раз проявили себя, преподнеся материальные дары. Например, наполнили бы холодильник. Но нет. То ли никаких призраков здесь не было, то ли Джербер им не нравился.

Он поскреб заросший щетиной подбородок. М-да, приличного ужина ему не светило. Захлопнул дверцу, вздохнул. Идти никуда не хотелось. Подумать бы об этом раньше, но, как говорится, из головы вон. После работы он отправился прямиком в «Баккани», надеясь поднять себе настроение. Увы, на сей раз канцелярские принадлежности не произвели должного эффекта.

Пьетро не купил даже блокнота из амальфитанской бумаги в черном кожаном переплете и, вместо того чтобы сразу пойти домой, несколько часов слонялся под проливным дождем, засунув руки в карманы плаща и нахлобучив бесформенную шляпу на давно не стриженную голову.

Так он очутился перед Национальной библиотекой, в нескольких шагах от базилики Санта-Кроче. Джербер нырнул в недра величественного здания под предлогом спасения от непогоды, хотя на самом деле его беспокоило иное. Уселся за стол в окружении немногих стойких любителей Знания. При мягком, уютном свете настольной лампы и под успокоительный шелест дождя, таявший в гулком читальном зале, он перелистал медицинский трактат тысяча девятьсот шестого года издания, повествовавший о «детской сонной лихорадке». В книге, в частности, описывались довольно редкие случаи ночных галлюцинаций, поражающих детей младше десяти лет. Кое-какие напоминали историю Матиаса, но нигде не говорилось о настолько навязчивом сне.

Наконец Джербер вернулся домой, сделав все, чтобы проверить электронную почту как можно позже. И сейчас, под защитой родных пенатов, он продолжал оттягивать неизбежное.

Время на исходе.

Пьетро упорно повторял себе, что родители мальчика были с ним не до конца откровенны, что настолько точно и так долго повторяющийся сон – совершенно невероятный феномен и что ребенок наверняка врет. А если это не ложь, то что? Разумных ответов не было, и он изо всех сил гнал от себя вопросы.

Позвонил в ресторанчик на углу и заказал на дом порцию супа. Перелил варево из металлического судка в миску и, одарив официанта щедрыми чаевыми, поужинал в темноватой кухне, присовокупив к еде хороший стакан «Болгери». Горячий и вкусный суп несколько умиротворил его мятущуюся душу.

Затем Пьетро вернулся в гостиную. Включил оба торшера у дивана, прошел мимо стойки с телевизором и видеомагнитофоном к стеллажу с коллекцией кассет. Все записи были сделаны с телевизора, их практически невозможно было найти в продаже, разве что заказать напрокат. Эти фильмы когда-то поздними вечерами показывали мелкие частные канальчики. На записях сохранились рекламные вставки, тоже своего рода развлечение. Пьетро никогда их не пропускал. Он был не прочь пересмотреть старую рекламу, чтобы понять, насколько изменился мир.

Он еще раздумывал перед полками, когда в комнате громко заиграла веселая музыка. Пьетро вздрогнул и резко обернулся. Телевизор включился сам по себе: на экране мелькали кадры из рекламы моющего средства в сопровождении прилипчивой мелодии.

Ничего не понимая, поискал глазами пульт. Тот лежал на своем месте, на подлокотнике дивана. Пьетро потянулся рукой к пульту, собираясь выключить телевизор, когда изображение сместилось, словно искаженное помехами. В центре экрана появилась белая полоса, а из динамиков теперь доносился странный шум, ничем не напоминавший обычное потрескивание электромагнитных помех.

Джерберу сделалось любопытно. Он немного увеличил громкость, но различить по-прежнему ничего не удавалось. Выкрутил громкость на максимум.

Звук напоминал гул роя насекомых. Пчел, мух, шершней или жуков.

Словно их заперли в телевизоре и они безуспешно пытаются выбраться на свободу. Ощущение было не из приятных. Пьетро хотел выключить телевизор, но не мог пошевелить пальцем, словно парализованный. Жужжащие насекомые заполнили комнату, окружили его, затмили свет торшеров.

Спустя какое-то время он нашел в себе силы поднять пульт и направить на телевизор, но тут помехи прекратились сами собой, и на экране появилась радостная физиономия популярного телеведущего. Чувствуя отчаянное и, очевидно, беспричинное сердцебиение, Пьетро Джербер выключил чертов телевизор. Нужно было срочно выкинуть из головы этот нелепый случай, и просмотр очередного старого фильма тут ничем помочь не мог.

Отложив пульт, Пьетро отправился на поиски айпада. Найдя последний под стопкой книг, он уселся на диван, положил планшет на колени и открыл электронную почту. Последнее сообщение оказалось от Иво Кравери. К письму был прикреплен видеофайл.

4

Иво Кравери установил в детской инфракрасную видеокамеру: изображение, полученное с помощью широкоугольного объектива, имело характерный зеленоватый оттенок. Слева на заднем плане виднелись часть платяного шкафа и закрытая дверь, на которой висела мишень для игры в детский дартс с дротиками на липучках. На переднем плане справа – прибранный письменный стол у стены и стул с висящим на спинке школьным рюкзаком. Еще небольшой книжный шкаф, забитый комиксами, учебниками и тетрадками, коллекция моделей самолетов на полках, «космические» постеры на стене, телескоп и, разумеется, кровать с тумбочкой у изголовья. Рядом на полу – высоченная стопка все тех же комиксов. Похоже, мальчик действительно ими увлекался.

На кровати – спящий ребенок в полосатой пижамке. Матиас лежал на боку, сбросив во сне одеяло с изображениями планет и космических кораблей, – видимо, ему было жарко. Спал он спокойно. Джербер увеличил громкость и расслышал размеренное дыхание.

У ночного сна есть несколько фаз. От засыпания мы переходим к легкому сну, своего рода промежуточной стадии, вводящей мозг в состояние глубокого сна. При этом температура тела постепенно снижается, пульс замедляется, мышцы расслабляются, разум засыпает.

Четыре-пять раз за ночь глубокий сон чередуется с так называемыми фазами быстрого сна, который еще называют парадоксальным. Эти короткие повторяющиеся периоды характеризуются быстрыми движениями глазных яблок под сомкнутыми веками и полным параличом мышц.

Представление о том, что человек, увидевший плохой сон, начинает биться и метаться в кровати, пока не проснется, не соответствует действительности. Вы не можете проснуться во время кошмара – нужно дождаться, пока он закончится. Мы будто в заложниках и не способны двигаться. Именно поэтому нам часто снится, что мы не можем пошевелить ногами, чтобы убежать от опасности.

Джербер, глядя на экран планшета, не знал, в какой фазе сна находится Матиас. Камера была установлена слишком далеко, и разглядеть, двигаются ли глаза, было невозможно. Он продолжал просто смотреть на мальчика.

Тишина не продлилась долго. Внезапно ребенок открыл глаза и закричал, насколько хватило силы легких. Это был долгий, полный ужаса вопль. Матиас сел в постели, беспорядочно размахивая руками, словно от кого-то отбивался. Он проснулся, но еще не пришел в себя.

Наблюдая за отчаянной битвой, психолог вновь задумался о невидимом враге, которому противостоял Матиас: созданном его собственным разумом, а потому непобедимом.

Дверь детской распахнулась, зажегся свет, родители бросились к постели сына и принялись его успокаивать. Это им удалось далеко не сразу. Вот Матиас упал в их объятия и заплакал. Ребенок весь дрожал.

Оба родителя тоже выглядели потрясенными. Джербер мог представить, какую безысходность и беспомощность они ощущают. Он сам только что испытал нечто подобное, будучи лишь сторонним наблюдателем.

Между тем на экране снова появилась первоначальная картинка: закрытая дверь, выключенный свет, Матиас, безмятежно спящий в кровати. Словно пленку перемотали назад. И все повторилось вновь. Тишина, вопль, вбегающие родители. Файл был смонтирован из записей нескольких ночей.

Отличались пижама и рисунок на простынях – космические корабли сменялись роботами, футболом или персонажами комиксов. Стул у письменного стола сдвигали, с полок исчезал какой-нибудь предмет или, наоборот, появлялось что-то новое. Неизменным было лишь поведение Матиаса. Оно повторялось в точности – ребенка будто заколдовали.

Теперь Джербер понял слова Иво и Сусаны: вот почему мальчик боится спать и каждый вечер борется со сном, пока не падает от усталости.

Сколько бы он ни ломал голову над содержанием снов Матиаса, выходило, что ничего страшного в них не было, обычные сцены из повседневной жизни. Неужели одного появления Молчаливой Дамы было довольно, чтобы вызвать подобную реакцию? Запись снова и снова прокручивалась перед его глазами. Крики следовали за криками, ужас одной ночи неумолимо сменялся ужасом другой. Ощущения Джербера понемногу притупились, он начал привыкать. Возникла своеобразная отстраненность, вернувшая ему ясность мышления.

И на одном из бесконечных повторов он заметил то, чего быть никак не могло.

Ошеломленный, Пьетро провел пальцем по экрану, чтобы перемотать видео назад, и вновь пересмотрел кусок. Нет, он не ошибся. Спрашивая себя, как такое возможно, он остановил видео и взглянул на часы. Было чуть больше десяти вечера.

Он взял мобильник и позвонил Иво Кравери. После четырех долгих гудков тот ответил.

– Матиас еще не спит? – без предисловий спросил Джербер.

– Только что лег. Сусана сейчас с ним. Посидит рядом, пока он не заснет.

Время на исходе. Что же делать?

– Не давайте ему спать, – посоветовал Джербер, стараясь говорить спокойно.

– А в чем дело? – всполошился отец.

– Я сейчас к вам приеду, – ответил Пьетро и, не вдаваясь в объяснения, отключился.

Надевая плащ, он думал о том, что заметил на видео. Перед тем как закричать, Матиас должен был находиться в фазе быстрого сна, следовательно, его мышцы были парализованы. Тем не менее ребенок мог двигаться. Если совсем точно, он пошевелил правой рукой. Это не был спазм или непроизвольное движение пальцев. Его жест был посланием.

5

Посланием из мира снов.

Разумеется, Джербер понял его значение, но продолжал размышлять о причинах, по которым спящий Матиас поступил именно так.

Он вызвал такси до Пьян-де-Джуллари. Пустая в этот час дорога неспешно карабкалась с холма на холм. Свет фар разрезал туманную морось, «дворники» терпеливо смахивали надоедливую влагу.

Старинные виллы, окруженные садами, едва виднелись в темноте за оградами и кронами деревьев. Наконец Джербер заметил очертания особняка в строительных лесах и указал на него таксисту. Машина резко притормозила под конусом света уличного фонаря. Пьетро заплатил и вышел.

Такси растворилось в темноте. Он остался один и вновь почувствовал необъяснимое беспокойство. Возникло искушение, пока не поздно, набрать номер таксиста и убраться отсюда подобру-поздорову, но Пьетро передумал. Он поплотнее запахнул плащ и направился к высоким чугунным воротам. Надавил на кнопку звонка, рассматривая внушительное здание в конце кипарисовой аллеи.

Два этажа, скатная красночерепичная крыша, сбоку сторожевая башня с арками, типичными для построек пятнадцатого века. Леса покрывали бо́льшую часть дома. Брезентовые полотнища на них усиливали шум дождя. Капли стучали по внушительной бетономешалке, по желтому компрессору со шлангом, к которому был прикручен отбойный молоток, по киркам и лопатам в тачке и строительным материалам, сложенным во дворе. Днем тут наверняка кипела работа. Окна были закрыты ставнями. Если бы не свет двух-трех наружных фонарей, здание выглядело бы нежилым.

На аллее показалась темная фигура под зонтиком. Человек подошел поближе, и Пьетро узнал Иво Кравери.

– Добрый вечер, доктор.

На лице хозяина дома отчетливо читалось напряжение. Наверняка он гадал о причине срочного визита. Что же, его тревога вполне оправданна.

– Добрый вечер, – поздоровался в ответ Пьетро, надеясь легкой улыбкой успокоить мужчину, но не дать ложной надежды. Сам он по-прежнему изрядно нервничал.

Иво приподнял зонтик, чтобы прикрыть от дождя и гостя. Напрасный труд – Пьетро уже промок до нитки, однако из вежливости не возражал. Так они направились к дому.

– Матиас с ног валится от усталости, – пожаловался Кравери.

Джербер мог бы, конечно, сказать, что обязательно поможет, но врать не хотелось. Прежде чем переступить порог, он оглянулся и окинул взглядом двор.

– Что-то обронили? – спросил Иво.

Джербер мотнул головой. Приметив то, что искал, наклонился, подобрал округлый плоский камешек и сунул его в карман.

Они вошли внутрь. Иво закрыл зонтик и взял мокрый плащ гостя, чтобы повесить на крючок. Справа виднелась просторная гостиная с белыми диванами, персидскими коврами и изумительным камином.

Ах, ну да. Сусана же эксперт по антиквариату. Старинная мебель, картины и прочие предметы интерьера наверняка ее рук дело. Каждая вещь отсылала к определенной эпохе, вместе с тем напоминая о мире животных: львиные лапы кресел, картина с тигром на стене, два алебастровых носорога,охранявшие арочный вход. Лампу держал в клюве хрустальный павлин. На письменном столе – янтарное пресс-папье в форме скарабея. Кричаще роскошный стиль.

Слева все выглядело иначе. Взгляд сразу упирался в пластиковое полотнище на месте отсутствовавшей стены. В той части виллы продолжался ремонт. Пленка защищала жилые помещения от строительной пыли. Она плотно прилегала к полу и потолку, но при малейшем сквозняке раздувалась и сдувалась, словно мутная диафрагма от дыхания. Это сонно дышал сам дом.

– Строители уверяют, что к осени все закончат, – прокомментировал Иво.

Пьетро подумал, что эта вилла – отличная модель детского разума: одна часть в порядке, вторая тонет в хаосе. Гипноз – единственный способ преодолеть границу между ними и вернуться назад.

– Мы одни? – спросил он, имея в виду, что в таком доме должна быть прислуга.

– Персонал здесь не живет. Пока ремонт не закончился, места здесь маловато.

Оно и хорошо. Никто из посторонних не слышал ночных криков Матиаса.

– Пойдемте. – Хозяин указал на лестницу.

Коридор второго этажа вел к спальням: родительская помещалась прямо против комнаты сына. Дверь в детскую была приоткрыта, из щели пробивался мягкий свет прикроватной лампы.

Иво вошел первым:

– Матиас, к тебе гость.

Джербер переступил порог и увидел ребенка под одеялом. Голова Матиаса покоилась на коленях матери, сидящей на краю кровати. Мальчик прильнул к ней, словно никак не хотел отпускать. Или боялся от нее оторваться, чтобы невидимое чудовище не утянуло его в свое царство теней.

Сусана обнимала сына, будто защищая от грозной напасти. Она приветливо улыбнулась Джерберу. Мальчик тоже поднял взгляд – в глазах плескался ужас, совершенно неестественный для ребенка его возраста. Маленькие дети такое испытывать не должны, подумалось Пьетро. То, что пугало Матиаса, поджидало его совсем рядом, во сне. Вскоре мальчику предстояло с этим встретиться.

– Привет, – поздоровался Пьетро. – У тебя отличная комната, – добавил он, словно видел детскую впервые, а не лицезрел ее множество раз на видео.

В углу стояла тренога с камерой, готовая запечатлеть очередную ночь.

– Знаешь, кто я? – мимоходом спросил психолог у мальчика.

Тот покачал головой. Родители не успели его подготовить.

– Я Пьетро Джербер.

– Привет, – еле слышно ответил Матиас.

В голосе прозвучала вполне понятная настороженность.

– Разрешишь? – Джербер пододвинул поближе стул, стоявший у письменного стола.

Возражений не последовало, и он сел.

– Небось гадаешь, зачем я пришел?

Матиас промолчал. Его отец наблюдал, прислонившись к дверному косяку, мать продолжала гладить сына по голове. Оба они, несомненно, жаждали узнать, что именно побудило психолога приехать без приглашения в столь поздний час.

Пьетро не торопился. Чтобы завоевать доверие ребенка, он сделал вид, что заинтересовался моделями самолетов на полках, сам же изучал реакции пациента.

– А я в твоем возрасте собирал машинки. Спортивные, служебные, внедорожники, легковушки… Тратил на них все карманные деньги, но никогда с ними не играл – боялся сломать. У меня их было почти триста штук, точнее, двести девяносто девять, – вспоминал он. – Машинок вот-вот должно было стать триста, но в один прекрасный день я потерял к ним интерес. Перестал покупать, перестал просить в подарок… Невероятно, правда?

Насколько помнил Пьетро, потеря интереса совпала с его четырнадцатилетием. Подростки всегда стыдятся того, что были детьми.

– Теперь я вспоминаю о них с ностальгией, – признался он, – но в ту пору мне показалось, что это все ребячество.

Пьетро сложил тогда свою коллекцию в коробку и снес в подвал.

– Твои самолетики ждет та же участь, – заверил он мальчика. – Через год-другой они тебе наскучат. Ты и видеть их больше не захочешь.

Матиас скептически посмотрел на Джербера и заверил решительным, чуть обиженным тоном:

– Они мне никогда не наскучат!

Действительно, замечание Пьетро могло показаться жестоким, однако у него была причина изображать старого брюзгу. Он добавил:

– Поживем – увидим. То, что сейчас кажется злом, в действительности может оказаться добром. И наоборот. Все проходит, и хорошее и плохое.

Как он и рассчитывал, мальчик уловил в его словах скрытый намек.

– То есть, когда я подрасту, она оставит меня в покое?

Матиас немного приоткрыл створки своей раковины, подпуская Джербера поближе. Детям любая перемена кажется окончательной, они еще не знают на опыте, что всем людям жизнь постоянно подкидывает крутые повороты. Допустив, что его страсть к самолетам может пройти, мальчик получал взамен надежду, что и женщина из снов рано или поздно исчезнет. Как ни крути, выгодная сделка.

Своим рассказом Джербер одним выстрелом добыл двух зайцев: снял напряжение и получил возможность наблюдать за руками Матиаса. Что, если ребенок повторит жест, запечатленный отцовской камерой: большой палец прижат к ладони, остальные четыре смыкаются над ним, словно прикрывая сверху?

Этот жест был придуман совсем недавно, но уже прочно вошел в обиход. В школе наверняка о нем рассказывали. Его изобрели для жертв, которые не могут вырваться из-под надзора насильника, чтобы они сумели незаметно для агрессора подать сигнал и попросить о помощи: например, если оказались в общественном месте или в присутствии другого человека.

Мы ежедневно сталкиваемся с опасными ситуациями. Однако как их распознать? Представьте следующие сцены. Мать семейства открывает дверь доставщику пиццы, из глубины дома доносится смех детей, играющих с отцом, работает телевизор. Женщина улыбается, приветствуя курьера, и вдруг складывает пальцы в молчаливой просьбе. Или: дружная семья сидит за столиком в ресторанчике быстрого питания, и старший мальчик, не отрывая взгляда от гамбургера, подает условный знак проходящему мимо официанту. Ну или девятилетний ребенок, в котором, казалось бы, родители души не чают, прячет мольбу о помощи за ширмой повторяющегося кошмара.

Джербер успел понять, что единственное, в чем виновны Иво и Сусана, – чрезмерная, удушающая опека. Они контролировали каждый шаг сына, вплоть до того, какие телевизионные программы он смотрит и какие комиксы читает. Увы, запреты не оградили Матиаса от беды.

Тем не менее вопрос, приведший психолога в этот дом, пока оставался без ответа. Как этот жест связан со сном Матиаса? Теперь, завоевав доверие, можно было приступить к делу без риска испугать ребенка.

– Я пришел, чтобы помочь тебе спать спокойно.

Матиас посмотрел на мать, ища подтверждения.

– Да-да, все в порядке, – энергично заверила Сусана.

– Давай объясню, как мы будем действовать, – продолжил Пьетро. – Сейчас я попрошу тебя закрыть глаза и расслабиться. Ты уснешь, а я останусь с тобой. И твои родители тоже. Мы ни за что не бросим тебя одного.

Ребенка, похоже, успокоила подобная перспектива, но не до конца. Пьетро вытащил из кармана футляр из синего бархата, размером со спичечный коробок.

– Когда мы спим, мы не всегда видим сны. Большую часть времени наш мозг отключен: он запасается энергией, словно батарейка.

Разговаривая, Джербер вертел в руке синий футляр, внутри которого лежали детальки довольно странного приспособления. Под любопытным взглядом ребенка он начал его собирать.

– Во время подзарядки наш мозг иногда пробуждается в месте, отличном от знакомой нам реальности. Это место называется бессознательное. Именно там зарождаются сны. Обычно они очень короткие. Даже если утром видение кажется нам длинным-предлинным, на деле оно продолжается всего минуту-другую.

Закончив собирать устройство, Пьетро торжественно поставил его на стол. Но Матиас спросил не о назначении приборчика, а о другом:

– Как вы узнаете, что мне снится сон?

– Очень просто. Твои глаза начнут двигаться под веками, и я пойму, что ты смотришь в другой мир.

– И что будет, когда я увижу Молчаливую Даму?

– Я заговорю с тобой и скажу, что делать.

– А как я узнаю, что это взаправду вы?

– Ты услышишь звук, похожий на тиканье часов. – Джербер указал на переносной метроном. – Да, и еще кое-что… – Он вновь порылся в кармане и на сей раз вытащил камушек, подобранный во дворе. – Вот, держи. Знаешь, что такое талисман?

Матиас мотнул головой.

– Давным-давно, если герою предстояло трудное и опасное приключение или просто путешествие в незнакомые места, он брал с собой волшебный предмет, обладающий защитной силой.

Мальчик посмотрел на камушек.

– Эта штука очень древняя, ей тысячи лет, и попала она ко мне издалека, – нараспев произнес Джербер.

Как уже упоминалось, врать он не любил, но иногда маленькая ложь приносила большую пользу, придавая пациенту смелости.

– Что мне с ним делать? – спросил Матиас, начиная верить его словам.

– Крепко держать в руке. Он тебя защитит.

– И все будет хорошо? – Мальчик покосился на метроном.

– Само собой. Сны – мое ремесло. – Пьетро улыбнулся. – Знаешь, как меня называют дети во Флоренции? Баюном.

6

Матиас закрыл глаза. Прошло каких-нибудь несколько секунд, и он погрузился в сон, сжимая в правой ладошке талисман. Сусана мягко высвободилась из объятий сына и встала. Иво продолжал стоять, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Жена присела на пол рядом с ним, привалившись к стене.

Они молча ждали, пока сон не станет глубоким. Время от времени Джербер осторожно касался запястья мальчика, проверяя пульс. Сердцебиение постепенно замедлялось, температура тела снизилась на пару градусов. Дыхание сделалось спокойным, размеренным. В таком состоянии Матиас не должен был воспринимать происходящее вокруг.

– По-моему, ваш сын страдает от онирических галлюцинаций, – вполголоса заговорил Пьетро.

– И какова же причина? – забеспокоился Иво.

– Причин может быть масса. Эта область пока мало изучена, нейронауки пытаются дать те или иные объяснения, но не всегда успешно. Например, в ходе экспериментов по изучению мозговых волн во время сна была обнаружена повышенная активность в области лобной коры. Однако не у всех обследованных.

– И что это означает?

– Нам всем случается запоминать сны, так? – Пьетро попытался говорить яснее. – Несчастные люди, которым это удается чаще, составляют меньшинство. На самом деле мы не должны ничего помнить. Наш мозг автоматически стирает сны из памяти, поскольку они бесполезны. Однако, если механизм дает сбой, сны из области бессознательного начинают вторгаться в реальность, мешая нам отличить правду от иллюзии.

– Вы считаете, это и происходит с Матиасом? – спросила Сусана.

– Пока дело ограничивается лишь криками. Если Молчаливая Дама не пересечет границы мира снов, волноваться не о чем. Только выпускать ее оттуда нельзя.

Родители замолчали. Наверное, размышляли, что случится, если сын начнет видеть странную незнакомку среди бела дня. Джерберу хотелось их успокоить, заверить, что сны Матиаса – не симптом психического заболевания, но пока еще ничего нельзя было исключать.

В молчании прошло около часа. Трое взрослых наблюдали за спящим ребенком. Первым заметил перемену Пьетро: глаза Матиаса быстро задвигались под веками, словно за чем-то наблюдая. Следовательно, он вошел в стадию быстрого сна и, возможно, сонного паралича. Джербер кивнул, привлекая внимание родителей, а заодно давая им понять, что все под контролем. После чего включил метроном, который начал неторопливо отстукивать ритм. Звук не разбудил и не взволновал ребенка.

Осторожно приподняв одеяло и приоткрыв мальчика до талии, Пьетро прошелся подушечками пальцев по его вискам, нижнечелюстным мыщелкам, лопаткам и ключицам, локтевым впадинам и запястьям. Он проделал это несколько раз. Ритмичные прикосновения в сочетании с тиканьем метронома должны были ввести спящего в транс. Незаменимое средство, если пациент без сознания и не может подвергнуться гипнозу добровольно. Другой, не менее важной целью, было снять мышечное напряжение, чтобы Матиас мог отвечать на вопросы.

Убедившись, что результат достигнут, Джербер достал и включил небольшой диктофон и задал первый вопрос:

– Матиас, ты меня слышишь?

Ребенок не ответил, однако нахмурился. Джербер сел поудобнее.

– Где ты сейчас находишься?

– В своей комнате.

Родители удивленно посмотрели на психолога. В отличие от них, тот понял, что речь идет не о реальной детской, а о ее копии, созданной бессознательным.

– Сейчас день или ночь?

– За окном ярко светит солнце, – ответил мальчик.

– Что ты делаешь?

– Я разложил на полу географическую карту, которую мне подарил папа. У меня в руке «Боинг-747», самолетик летает над картой.

Голос звучал механически, отстраненно. В ответах Матиаса не чувствовалось удовольствия от игры. Хороший признак: значит, ребенок ничего не испытывал. Ничто, даже приснившаяся боль, не могло затронуть его. Он был в безопасности.

– Ты один? – рискнул спросить Джербер.

– Один… Нет, я ошибся. На самом деле я не один.

Оговорка вызвала у Джербера замешательство. Сейчас он этого не ожидал. Продолжать очень не хотелось, но выбора не было:

– Кто с тобой?

– Не знаю.

Неправда. Мальчик отлично это знал, судя по тому, как стиснул в руке камушек.

– Матиас, посмотри, кто там, – мягко попросил Пьетро.

Не открывая глаз, ребенок повернул голову направо, потом налево. И застыл.

– В коридоре стоит Молчаливая Дама и смотрит на меня.

Взгляды Иво и Сусаны метнулись к двери. Разумеется, в темном коридоре никого не было. Непрошеная гостья приходила лишь во сны Матиаса. Но случилось и кое-что хорошее. Мальчик не закричал.

– Я хочу, чтобы ты перестал играть и подошел к ней.

– Не пойду.

– Она ничего тебе не сделает, я же с тобой.

Прошло несколько секунд. Сусана кусала губы; Иво, казалось, окаменел.

– Что происходит? – спросил Пьетро, сообразив, что молчание затянулось.

– Я стою перед ней, она молчит.

Джербер подождал еще немного, надеясь, что ситуация разрешится сама собой. Ребенок по-прежнему спокойно дышал.

– Она хочет, чтобы я пошел с ней, – вдруг произнес Матиас.

Сусана в ужасе вытаращилась на Джербера, но тот успокаивающе поднял руку и сказал:

– Хорошо, иди с ней.

Дыхание Матиаса участилось, но в рамках нормы.

– Я больше не в комнате, – сказал он спустя некоторое время.

– Где же ты?

– На улице.

– Опиши, что ты видишь.

– Небо розовое, как сахарная вата… Мы с Молчаливой Дамой совсем одни… Лает собака, не знаю где… Еще играет музыка, я знаю эту песню. Только музыка, никто не поет.

И Матиас принялся напевать мелодию без слов. Пьетро сразу же узнал популярный шлягер, игравший на пляжах несколько лет назад. Название он забыл, но вспомнил прилипчивый припев: «Только этим вечером любовь и капоэйра…» Песня без слов, отметил он про себя. Никто не поет – значит вокруг безлюдно.

Матиас прекратил напевать и сказал:

– Пришла огромная свинья. Она улыбается мне и спрашивает, не голоден ли я.

Джербер не знал, как это интерпретировать. В сновидениях вымысел смешан с искаженной реальностью.

– Молчаливая Дама еще с тобой? – попытался он отвлечь мальчика от улыбчивой свиньи.

– Да. Мы с ней идем к очень высокому желтому зданию.

– Не отходи от нее, – попросил Пьетро.

– Поднимаемся по лестнице, лифт сломан.

Джерберу стало даже любопытно, куда заведет Матиаса сон.

– Лестница кончилась, – объявил тот через некоторое время. – Мы забрались на самый верхний этаж, но я ни капельки не устал, – добавил мальчик с ноткой гордого удивления. – Тут коридор и двери. Из-за дверей слышны голоса. Дети играют, взрослые разговаривают, только я ни словечка не понимаю. Еще и телевизор орет. Кто-то там ссорится… Молчаливая Дама идет впереди меня.

Описание обстановки было на редкость подробным.

– Все двери одинаковые. Мы подошли к последней, в самом конце.

Троим слушателям казалось, что они стоят перед этой дверью вместе с Матиасом и Молчаливой Дамой.

– А что теперь происходит? – спросил Джербер, когда молчание опять затянулось.

– Ничего. Молчаливая Дама смотрит вверх. Там над дверью серая коробочка, к которой идут провода.

Интересно, к чему ребенок об этом упомянул?

– Молчаливая Дама хочет, чтобы вы вошли?

Матиас не отвечал, только размеренно посапывал во сне. Иво так и впился взглядом в Джербера, но тот сам понятия не имел, что теперь делать.

– Что за дверью? – Он попробовал зайти с другой стороны, однако Матиас все так же молчал, словно воды в рот набрал.

Пьетро заподозрил, не брюнетка ли в темной одежде решает, о чем говорить мальчику, а о чем нет. Дама, которая никогда не раскрывает рта. Странно, что бессознательное Матиаса, нарисовав вполне внятный облик, почему-то лишило ее голоса.

Важно было понять, откуда взялось в снах это молчаливое существо. Следствие забытой психологической травмы, шока или негативного опыта, о котором родители так и не узнали?

Исследование явно зашло в тупик, оборвавшись на пороге таинственной двери. Джербер понимал, что пора остановить метроном и позволить мальчику заснуть глубоким сном. Напоследок он решил попробовать кое-что новое.

– Я знаю, что ты меня слышишь, – обратился он к Молчаливой Даме. – Что тебе до этого ребенка? Почему не оставишь его в покое?

Вопрос, похоже, шокировал Иво и Сусану, однако у Пьетро имелись резоны: если разум Матиаса создал эту женщину, не исключено, что он заставит ее ответить. Ответа не последовало.

По крайней мере, он попытался. Джербер разочарованно выключил диктофон и уже протянул руку, чтобы остановить метроном, когда заметил, что камешек выпал из руки Матиаса. Мальчик повторил жест, подтолкнувший Пьетро нанести этот ночной визит: прижал большой палец к ладони и прикрыл остальными четырьмя.

Молчаливая Дама просила о помощи.

7

Ему все-таки удалось установить с ней контакт.

Пьетро сам себе не верил. Он не понимал, почему Молчаливая Дама предпочла обратиться к нему напрямую, а не сделать посредником Матиаса. Надеясь разобраться в этом феномене, Джербер в полвосьмого утра уже стучался в дверь старого дома неподалеку от площади Дель-Лимбо в предместье Санти-Апостоли.

Открыл ему Филип. При виде лица, левую сторону которого от виска до подбородка покрывали шрамы, Пьетро, как обычно, смутился. Но хозяин расплылся в самой очаровательной в мире улыбке, и напряжение мигом спа́ло.

– Привет, Пьетро, заходи, – сказал Филип с неповторимым шотландским акцентом. – Рад тебя видеть, ты сто лет к нам не заглядывал.

Джербер вошел в элегантно обставленную квартиру, где, похоже, ничего не изменилось с его последнего визита. Изысканная мебель, картины прерафаэлитов… Утренние лучи пронизывали витражное окно в стиле модерн, отбрасывая разноцветные блики на стены длинного коридора. Создавалось впечатление, что он угодил в огромный калейдоскоп.

– Как у вас дела? – осторожно поинтересовался Джербер.

За вроде бы незначительным вопросом таилась серьезная подоплека.

– Пойдет. Иногда похуже, иногда получше, – добродушно ответил Филип. – Приди ты вчера, получил бы от ворот поворот, а сегодня все хорошо.

– Понятно. – Джербер покивал. – Говорят, он больше не выходит из дома?

Оба одновременно посмотрели в глубину коридора.

– Да. Уже года два как, – грустно подтвердил Филип. – Но он будет тебе рад.

Дальше Пьетро пошел один, провожать его нужды не было. Не знай он дорогу, ее можно было найти по крепкому запаху балканского трубочного табака. Остановившись перед закрытой дверью, постучал три раза, выждал несколько секунд и быстро постучал еще дважды.

– Входи, Пьетро, – добродушно отозвались изнутри.

Ставни на окнах были плотно закрыты. Синьор З. сжимал в зубах небольшую трубочку «Савинелли». Она не дымилась, но ее в любой момент могли раскурить. Синьор З. сидел за столиком под рабочей лампой с увеличительным стеклом. Вокруг были разложены часы всевозможных форм и размеров. Идеально синхронизированные, они тикали в унисон. Вооружившись пинцетом и крохотной прецизионной отверткой, синьор З. собирал заводной механизм. Маленький человечек с острыми ушами, похожий на старого эльфа, поднял взгляд на Джербера.

– Кролики не едят морковь, – изрек он. – Это выдумка создателей Багза Банни. Им показалось, что персонажу чего-то недостает, и тогда они пририсовали очаровательную оранжевую морковку, убедив нас, что это идеальная пища для кроликов. На самом деле метаболизм этих животных не справляется с таким количеством сахара. Начни кормить кроликов морковью, и бедняжки проживут недолго.

В этом был весь Заккария Ашер. Ты мог не видеться с ним годами, но стоило вам вновь столкнуться, он и не думал спрашивать, где ты пропадал. Не тратя времени на предисловия, синьор З. с ходу высказывал мысль, которую давно заготовил в голове именно для тебя.

– Отлично выглядишь, – сказал Пьетро, впрочем несколько преувеличивая.

Откровенно миндальничать с синьором З. не стоило, его это раздражало.

– Старику следовало бы пытаться замедлить время, – ответил тот. – Я же, напротив, делаю все, чтобы оно не останавливалось. – Он указал на разложенные вокруг часы.

Джербер прикрыл за собой дверь и тоже подсел к столику.

– Мне нужен твой совет.

Время от времени ему приходилось обращаться к опыту одного из старинных отцовских друзей, членов небольшой секты гипнотизеров, хранивших секреты великого искусства: того, как усыплять разум. Синьор З. отложил пинцет, нацепил на нос очки и велел:

– Выкладывай.

По дороге в голове Пьетро сложился своего рода конспект, и он постарался сосредоточиться и ничего не упустить. Он обратился к Заккарии Ашеру потому, что тот специализировался на парасомниях. То есть на различных формах сомнамбулизма и ночных ужасов. По одной из гипотез Джербера, Матиас страдал именно от последних. Он полагал, что мальчик склонен фантазировать наяву, и после его видения оживают в снах. Поэтому ребенок переносил в бессознательное то, что сам же осознанно придумывал.

Вот только откуда взялась Молчаливая Дама? Для чего ее вызвал девятилетний ребенок? Если женщина – плод воображения Матиаса, значит он утратил над ней контроль. Как загнать ее назад в подсознание?

Лучше синьора З. на эти вопросы никто бы не ответил, ведь его исследования парасомний начались с себя самого. С детства Заккария Ашер страдал от так называемых РПБС – расстройств поведения в фазе быстрого сна. Во сне ему часто виделись опасные ситуации, не существовавшие в действительности, и это вызывало агрессивную реакцию наяву. И несколько лет назад его муж Филип за это поплатился.

Перед сном Заккария надевал смирительную рубашку, чтобы не навредить тому, с кем делил постель. Однажды что-то пошло не так. Пьетро был не в курсе, как синьору З. удалось освободиться. То ли ремни были плохо затянуты, то ли сам Филип нечаянно их расстегнул, однако шрамы на лице шотландца наглядно доказывали, что считать кошмары просто плохими снами – большая ошибка. Иногда они просачиваются в реальность.

Синьор З. отличался кротостью. Теперь он расплачивался чувством вины и самоизоляцией за то, с чем не мог справиться и чего тем более не мог предотвратить. Он на собственном горьком опыте познал справедливость своей теории: чудовища, созданные подсознанием, могут сбегать из ночной тюрьмы и нападать на нас и наших близких.

Джербер не исключал, что Молчаливая Дама рано или поздно попытается навредить Матиасу. Тот уже пострадал: замкнулся в себе и постоянно чего-то боялся. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что могло случиться, если Пьетро не найдет решение, как изгнать из разума ребенка эту гостью.

– Не исключено, что речь идет о pavor nocturnus, от которого ребенок не может отвязаться, – предположил синьор З., внимательно выслушав Пьетро.

Этим латинским термином обозначали внезапное пробуждение, сопровождаемое отрицательными эмоциями, – буквально кошмар наяву.

– Неясно только, как наша героиня умудряется возвращаться практически каждую ночь, – добавил старый психолог.

– Вот и я не нахожу этому объяснения, – развел руками Джербер, вытащил из кармана диктофон и дал послушать другу то, что наговорил ребенок под гипнозом.

Заккария Ашер глубоко задумался, а потом произнес:

– Когда ты попросил ребенка пойти за женщиной, чтобы посмотреть, куда она его приведет, обстановку, при всей ее сюрреалистичности, он описал весьма четко. Небо розовое, как сахарная вата. Пустынная улица, лай собаки. Популярная песенка без слов. Гигантская свинья, интересующаяся, не голоден ли мальчик. Желтый дом со сломанным лифтом. Лестничная клетка. Закрытая дверь в конце коридора на последнем этаже, полном голосов и шумов.

– И серая коробочка с проводами, – добавил Пьетро. – Не понимаю, к слову, почему рассказ Матиаса прервался именно на этой детали. По-твоему, дело в суггестиях? Или в этих подробностях есть смысл?

– Вместо того чтобы анализировать сон целиком, нам следует его профильтровать, отделив существенное от случайных образов, возникших из хаотичной электрической активности мозга.

– «Трупы, вероятно, видят сны». – Джербер процитировал синьора Б.

Его отец имел в виду остаточную энергию, которая позволяет мозгу продолжать бессознательно функционировать еще несколько секунд после клинической смерти. Пугающий и одновременно завораживающий феномен. Синьору Б. нравилось думать, что праведники, исчезая в небытии, получают в награду свой последний, иллюзорный мирный сон. Грешники же переживают кошмар. Мысль о том, что есть ад, длящийся несколько жутких секунд, страшнее вечного наказания.

– Остается одна маленькая проблемка, – сказал синьор З.

– Жест, – догадался Пьетро.

О жесте, который Матиас показал в состоянии сонного паралича, он тоже, разумеется, рассказал.

– И теперь ты в сомнениях: кто просит помощи – ребенок или женщина?

В точку. Джербера одолевали странные подозрения.

– С другой стороны, какая разница? Ребенок и женщина – это один и тот же мозг, – попытался возразить он, но вышло как-то неубедительно.

Синьор З. встал и принялся расхаживать взад-вперед по комнате, постукивая по ладони потухшей трубкой. Старик вроде бы размышлял, но Пьетро заподозрил, что тот решает про себя, делиться с ним чем-то или нет. Синьор З. заговорил, медленно подбирая нужные слова; при этом он не желал встречаться с Пьетро взглядом.

– Случай тридцатилетней давности, – произнес Заккария. – Наша молодая коллега, работавшая волонтеркой в Африке, лечила сенегальскую девочку семи лет. Общались они исключительно на французском, пока в один прекрасный день та во время сеанса гипноза не заговорила на чистейшем итальянском.

Джербер пожал плечами. Удивительно, конечно, но какое отношение эта история могла иметь к нынешнему случаю?

– Наверное, девочка неосознанно выучила язык, общаясь с психологом, – предположил он.

– Это было бы слишком просто, – парировал синьор З. – Когда-то считалось, что люди, находящиеся в состоянии спутанного сознания и говорящие на языках, которых не могут знать, одержимы демонами. Мы преодолели суеверия и дали клиническое объяснение их расстройству.

– Синдром иностранного акцента, – кивнул Джербер.

Ашер имел в виду случаи, когда пациенты с черепно-мозговыми травмами начинали говорить на неродном языке. Со временем неврологи и нейропсихиатры поняли, что они просто вспоминали то, что запомнили неосознанно. Слова из чужого языка всплывали в их мозгу вследствие травмы. Почему же синьор З. отказывается применить правдоподобное научно-медицинское объяснение к сенегальской девочке?

– У ребенка не было черепно-мозговой травмы? – наугад спросил он.

– У ребенка не было черепно-мозговой травмы, – подтвердил Заккария и замолчал.

– И что же именно она сказала по-итальянски? – поинтересовался Пьетро.

Он заподозрил, что главная причина, отличающая этот казус от классического проявления синдрома иностранного акцента, кроется именно в содержании слов.

– Никто не знает, – пожал плечами Заккария. – Коллега не захотела никому об этом рассказывать.

– Однако ты полагаешь, что это был не просто бред, – в замешательстве пробормотал Джербер.

– Пьетро, мы, гипнотизеры, выбрали отрасль психологии, бросающую вызов агностицизму и недоверию остальных людей. Нашу репутацию постоянно пытаются запятнать обвинениями в шарлатанстве. Все потому, что эта сфера деятельности опасно граничит к неведомым. – Заккария Ашер остановился прямо перед Джербером. – У каждого из нас рано или поздно наступает момент, когда приходится решать, верить ли тому, что у тебя под носом… И не предположить ли, что есть нечто, выходящее за пределы очевидного.

Пьетро напугали эти слова старого друга. Еще и потому, что, формулируя свои абсурдные предположения, тот казался на удивление трезвомыслящим.

– Я потому и потратил всю жизнь на изучение снов. Всегда подозревал, что они – сигналы из иного мира. Пусть я не обнаружил ни единого доказательства, хотя бы намека, что это так.

Господи, о чем он?..

– Ты никогда не думал, что реальность обманчива? – почти плаксиво продолжил старый мастер. – Что мир у нас перед глазами – всего лишь фасад, а законы, по которым он существует, созданы нарочно, чтобы сбить нас с толку? Как в истории с кроликами и морковкой. Самые стойкие верования далеко не всегда соответствуют истине. И вот мы убиваем бедных зверюшек, не сомневаясь, что делаем им добро.

– Не понимаю…

– Нечего тут понимать. За прекраснейшим закатом может скрываться самая неприглядная правда. – Заккария неожиданно наклонился к Пьетро и схватил его за руку, вперив ему в лицо бесноватый взгляд. – Если заглянешь в Уффици, узнаешь, где искать розовое, как сахарная вата, небо.

8

Последние слова синьора З. раздражали нарочитой загадочностью: если заглянешь в Уффици, поймешь, где искать розовое небо… Пьетро попытался уточнить, но старик буквально вытолкал его взашей, заявив, что ему пора заняться часами. Почему Заккария Ашер не пожелал выразиться яснее? Возможно, хотел, чтобы Пьетро сам нашел ответ. Или же наш синьор З. окончательно спятил и просто-напросто бредил.

За прекраснейшим закатом может скрываться самая неприглядная правда.

Чувствуя, что иного выхода нет, Джербер скрепя сердце отправился в Уффици. Обошел всю галерею, старательно разглядывая полотна в поисках розового небосвода, но ничего подобного не нашел. Уже ближе к вечеру, обозленный и обескураженный, он брел по Коридору Вазари к Понте-Веккьо, устало наблюдал, как меркнет солнечный свет, стекая по крышам Флоренции. И тут его осенило.

Пьетро со всех ног бросился домой. По счастью, старый внедорожник «дефендер», доставшийся ему от отца, был на ходу. Он торопливо завел мотор и выехал за город, то и дело поглядывая на небо через ветровое стекло. Похоже, он догадался, какую «неприглядную правду» могут скрывать прекраснейшие закаты. Возможно, дело в диоксиде азота.

Год от года флорентийские закаты становились все великолепнее. Если сравнить нынешнее небо с тем, что изображено на старых картинах, разница очевидна. Прежде краски были более блеклыми, если не сказать тусклыми. За фотографиями, сделанными туристами с балконов и бельведеров Флоренции, кроется печальный секрет этой красоты: люди, сами того не зная, любуются последствиями загрязнения.

Сумерки в промышленную эпоху фатально прекрасны.

Диоксид азота при контакте с кислородом окрашивается красным. Особенно высокие концентрации этого газа, прозванного убийцей воздуха, наблюдаются вблизи химзаводов. Джербер отметил на карте три ближайших. Все они, разумеется, находились на окраине города. Один больше не работал, второй стоял вдали от жилых кварталов. Пьетро возлагал надежды на третий, тот, что был рядом с гетто.

Дым, валивший из его единственной трубы, имел неопределенно-розоватый оттенок, однако цвет становился ярче на закате. Совсем скоро косые лучи, скользнув по нижним слоям атмосферы, пронзят ядовитый аэрозоль, чем вызовут потрясающее в своей ненатуральности зрелище: киноварный зимний закат. Прекрасный и губительный. По небу плыли небольшие облачка дыма, похожие на сахарную вату.

Зачем он сюда приехал, что ищет? Джербер сам не знал. А может быть, и знал, но очень не хотел себе в этом признаваться. Нет, Заккария Ашер определенно заморочил ему голову своим бредом. Пора было разворачиваться и ехать домой. И тут он увидел высокий желтый дом. Все сомнения как рукой сняло.

Среди остальных, куда более низких домов, он торчал, будто восклицательный знак, и точно соответствовал описанию Матиаса. Джербер припарковался у пешеходной аллеи, ведшей к подножию этого чудища, созданного больной фантазией какого-то современного урбаниста, полагавшего, будто он способен предвидеть будущее. Он обманулся. Дом выглядел запущенным и печальным.

Пьетро прошелся вдоль портика, под которым размещались какие-то магазинчики. В отличие от сна Матиаса, людей тут хватало. Рядом с залом игровых автоматов, хотя он больше смахивал на притон, стояла клетка с разъяренным ротвейлером, облаивающим прохожих.

Лает собака, не знаю где.

Из караоке-бара неподалеку доносилась музыка.

Еще играет музыка, я знаю эту песню. Только музыка, никто не поет.

И верно, никто пока не пел. Особенно доктора выбила из колеи вывеска закусочной. На ней была нарисована огромная свинья в поварском колпаке, изо рта которой, как в комиксах, вылетало облачко с надписью: «Ты не голоден?»

Пришла огромная свинья. Она улыбается мне и спрашивает, не голоден ли я.

Пока все пугающе точно соответствовало сну. Пьетро вошел в желтое здание. Лифт не работал. Пытаясь отмахнуться от очередного совпадения, он сказал себе, что плохое обслуживание подъездов – обычное дело для подобных зданий, брошенных, как кость, тем, кто не мог себе позволить жилье получше.

Поднимаясь по лестнице, он слышал голоса и шум. Надрывный плач младенца, семейная ссора, орущий телевизор, радио, включенное на полную громкость. А еще – запахи. Острой еды, канализации, плесени, застарелого сигаретного дыма и бог знает чего еще.

Запыхавшийся, с колотящимся сердцем, он добрался до последнего этажа и увидел перед собой проход с рядом одинаковых дверей, скупо освещенный несколькими неоновыми лампами. Пьетро уже не сомневался, что дверь в конце коридора заперта. Он повторил путь, проделанный Матиасом и Молчаливой Дамой во сне.

Что же это такое? Неужели Матиас побывал здесь? Но как девятилетний ребенок мог попасть в этот дом, столь далекий от привычной ему среды? Удрал из-под родительского надзора? Зачем? Джербер должен был узнать, кто или что скрывается за этой дверью.

Отступать он не собирался, поэтому решительно нажал на кнопку звонка. Тот не зазвонил. Попробовал еще раз. Нет, звонок не работал. Пьетро постучал. Никто не отозвался. И что теперь делать? Дожидаться хозяина, оставить записку или заехать в другой раз? Тут его взгляд упал на дверную ручку, покрытую слоем пыли. В квартире давно никто не жил. Можно было расспросить соседей, хотя вряд ли аборигены стали бы откровенничать с чужаком. Пьетро уже развернулся и собрался уходить, но тут из-за двери послышался звук. Свистящий шепот. Очень короткий, однако его вполне хватило, чтобы сердце у Пьетро ушло в пятки. Словно при встрече с привидением.

Как ни странно, он был уверен, что ему не почудилось. Собрав волю в кулак, Пьетро вновь постучал. Ничего. Ни звука. Джербер приложил ухо к двери. Там стояла мертвая тишина. Разочарованный, он отошел на шаг и вновь задался вопросом: зачем он здесь? Довольно опасное любопытство, между прочим.

Тут ему вспомнилось, что мальчик упомянул еще кое о чем. Подняв глаза, Пьетро увидел над дверью серую пластмассовую коробочку, к которой сходились провода. Некоторое время он ее разглядывал, соображая, не была ли эта проклятая коробка лишь случайной подробностью окружающей обстановки, наряду с собачьим лаем и свиньей, или она играла какую-то определенную роль.

Пьетро огляделся. Над каждой дверью висела такая же серая коробочка, подключенная к электропроводке. Зачем было обращать на нее внимание? Может быть, именно эта коробочка чем-то отличается от остальных?

Присмотревшись, он заметил, что ее крышка не закреплена винтами. Кто-то их выкрутил, чтобы облегчить себе доступ внутрь. Вполне логичное объяснение. Приподнявшись на цыпочки, он поддел крышку ногтем, пошарил среди пыльных проводов и нащупал посторонний предмет. Это был ключ. Джербер обреченно перевел взгляд на запертую дверь.

9

Вечером он позвонил родителям Матиаса и договорился о новой встрече. Опять ночной сеанс, только на сей раз у него в кабинете.

Готовясь к их визиту, Пьетро заменил кресло-качалку кушеткой, хранившейся в чулане. С годами он отточил технику гипноза: иногда требовался новый подход, инструменты и даже обстановка. Единственное, что всегда оставалось неизменным, – метроном. Он был незаменим для погружения пациентов в транс и вывода из него.

Матиаса нужно было отправить на более глубокий, чем прежде, уровень бессознательного – в «зеленую зону». Она называлась так потому, что на определенной ступени гипноза мозг меняет восприятие цветов. Пациенты при пробуждении рассказывали, что побывали в месте, «сверкающем как изумруд». Именно в зеленой зоне зарождались сны. Джербер был уверен, что там он вновь встретится с Молчаливой Дамой.

Из головы не шли мысли о желтом доме, о шепоте за дверью, по всей видимости, необитаемой квартиры. И о ключе, спрятанном в серой коробочке с проводами. Пьетро не хватило смелости проверить, подходит ли ключ к замку. Он положил его на место и сбежал. То есть повел себя как жалкий трус. А ведь мог наконец разобраться, что творилось с Матиасом. Возможно, что-то его удержало.

О ключе мальчик не говорил, однако подробно рассказал о коробочке над дверью. На нее ему взглядом указала Молчаливая Дама. Выходит, Матиас знал, что внутри что-то есть. Откуда? Самому ему туда было не дотянуться, Пьетро и то пришлось встать на цыпочки. Самое разумное объяснение – есть нечто, о чем он пока не подозревает. Неизвестность мучила его. Джербер заключил, что единственный способ докопаться до сути – продолжить терапию.

Около десяти часов, как и договорились, в приемную вошли Кравери с сыном. В плане одежды и манер чета выглядела безупречно. Оба от природы прекрасно умели подавать себя, показывая, какое место в обществе занимают. Рядом с ними Джербер, растрепанный и неряшливый, казалось, случайно очутился на этом свете – как будто пробегал мимо.

Под пуховиком Матиаса виднелась пижамка – об этом родителей попросил сам Пьетро. Ему требовалось хоть отчасти воссоздать привычные для ребенка условия. В руке Матиас сжимал камешек, с которым, похоже, не расставался. Он выглядел испуганным, поскольку не знал, что его ожидает.

– Вижу, талисман с тобой, – приободрил его Пьетро.

Мальчик промолчал. Вместо него заговорил отец:

– Вчера Матиас спокойно проспал всю ночь.

– И проснулся утром голодный, как волчонок, – улыбнулась Сусана.

Заметив первые улучшения, родители расслабились. Видимо, решили, что терапия уже дает плоды. Джербер не стал их разубеждать. Он принял изъявления благодарности, не объяснив, что это лишь паллиативный эффект, который, вероятно, сохранится днем, а вот ночь может выдаться тяжелой.

Мальчик пока не произнес ни слова. Несмотря на бодрые заверения родителей, он выглядел скорее потерянным, заблудившимся в тенях.

– Маме с папой придется подождать тебя в приемной, – сказал Джербер, протягивая Матиасу руку.

– Они с нами не пойдут? – встревожился ребенок.

– Не сегодня.

Иво с Сусаной это тоже неприятно удивило. Они мрачно смотрели, как Баюн уводит их сына.

Войдя в кабинет, Пьетро помог мальчику снять пуховик и обувь, подвел к кушетке и попросил лечь.

– Держи руки по швам, – велел он.

Матиас подчинился, сжимая свой талисман. Пьетро укрыл его пледом.

– Тебе удобно?

Мальчик кивнул. Джербер выключил свет и пошуровал кочергой в камине. Полумрак и теплые отблески тлеющих углей придавали комнате уютный и безопасный вид. Матиас следил за ним взглядом, пока Пьетро не уселся в кресло.

– И что теперь? – дрожащим голосом спросил маленький пациент.

– Да ничего особенного, – ответил Пьетро. – Просто постарайся побыстрее заснуть.

– Но я еще не хочу, – заявил Матиас, желавший оттянуть момент встречи с Молчаливой Дамой. – По-моему, я вообще не смогу спать здесь.

Тем не менее он послушно закрыл глаза. И вскоре уснул, сам того не заметив.

Пьетро наблюдал, как Матиас медленно погружается в тихую бездну. А когда детское дыхание изменилось, включил метроном. Через какое-то время глазные яблоки задвигались под веками – мальчик смотрел в другой мир.

– Ты меня слышишь?

– Да, – последовал робкий ответ.

– Где ты находишься?

– Не знаю. Здесь темно.

Джербер ждал, что Матиас расскажет какие-нибудь подробности, но вместо этого мальчик заволновался.

– Я хочу отсюда уйти, забери меня отсюда… ну пожалуйста, – взмолился он.

Как ни совестно было Пьетро, он не мог выполнить эту просьбу. Матиас должен был оставаться там, где оказался.

– Ты не забыл про талисман? Ничего плохого с тобой не случится.

Это вроде бы подействовало.

– Здесь холодно, – пожаловался ребенок. – Ужасно холодно.

Несмотря на плед и разожженный камин, он начал дрожать. Джербер подошел и взял его за руку. Рука была ледяной. Так решил разум, и тело подчинилось. Пьетро вернулся в кресло.

– Ты один?

На предыдущем сеансе на аналогичный вопрос он ответил, что с ним Молчаливая Дама.

– Нет. В темноте кто-то есть, но я его не вижу.

– Откуда ты знаешь, что там кто-то есть?

– Воняет сигаретным дымом, – ответил ребенок, к удивлению Пьетро.

– Я хочу, чтобы ты пошел на этот запах, – сказал психолог, заинтересовавшись обонятельной иллюзией. – Обещаю, с тобой ничего не случится.

Через несколько секунд Матиас произнес:

– Я вижу свет.

При этом мальчик сморщился, словно пытался что-то рассмотреть.

– Я у нас дома, на кухне. На обеденном столе горит лампа, такая же как у меня в детской.

Пьетро ждал.

– Здесь Молчаливая Дама. Она сидит за столом икурит. Что-то пишет в тетради… Все, прекратила писать.

Джербер не перебивал.

– Она меня увидела. Молчаливая Дама смотрит на меня.

Последние слова он произнес со страхом.

– Я здесь, с тобой, – успокаивающе сказал Пьетро. – И я хочу, чтобы ты задал ей один вопрос.

10

Она ответила «да».

Она не говорит со мной, но я понял это по кивку. Так и есть. Ей нужна помощь. Пытаюсь узнать какая, но она только смотрит на меня, вертя ручку в пальцах. Ее глаза… Никогда не видел таких грустных глаз.

Я опять в желтой высотке. Она пустила меня в квартиру. Квартирка крохотная и холодная; кроме нее, здесь никого нет. Из кухонного окна видны огоньки далекого города – как-никак, последний этаж.

Молчаливая Дама встает из-за стола, приближается ко мне, поднимает руку и указывает куда-то в темноту позади меня. Оборачиваюсь. Ничего не вижу, но вроде бы слышу. Неожиданный звук. Смех маленькой девочки.

На меня налетает порыв горячего ветра. Ощущение приятное, точно в лето нырнул. Стрекочут цикады, пахнет цветами и свежей травой. Иду на ветер, ветер меня зовет.

Внезапно наступает день, и я в совсем другом доме. За городом. Никогда здесь не был. Старые толстые стены, деревянная мебель, терракотовые полы. Дверь на улицу открыта, колышется разноцветная полосатая кисея, за которой виден сад. Смех доносится оттуда. Выхожу из дома.

Свет просто ослепительный. Вокруг множество деревьев, я во фруктовом саду. Высокая шелковица. Крупный рыжий кот сладко дремлет на невысокой каменной стене под навесом, увитым виноградными лозами. В дальнем углу клетки с курами.

Слышу плеск воды, оглядываюсь и вижу девочку, сидящую в корыте. Молодая женщина выливает ей на голову ведро воды, ребенок визжит, потом радостно хохочет. Сам не знаю как, но понимаю, что все это происходит в прошлом. Эта девочка – будущая Молчаливая Дама, я узнаю ее по длинным черным волосам. Молодая женщина – ее мама. Они счастливы.

Каменный дом со скатной крышей – их жилище. Небогато, но им этого достаточно. Есть огород с помидорами и кабачками, свежие яйца, сладкий виноград. Дровяная печь, где раз в неделю пекут хлеб. Что может сравниться с запахом свежего хлеба? Особенно зимой, когда идет дождь, или летом на закате.

Откуда я все это знаю? Мне рассказала Молчаливая Дама. Она где-то рядом, разговаривает со мной мыслями. А девочка и ее мама меня не видят. Могу за ними наблюдать сколько хочу. Это странно. В траве стеклянная банка без крышки, по стенке тихо ползут вверх улитки. У колодца желтый велосипед со ржавой цепью, во время езды она скрипит. В желобе под черепичной крышей воронье гнездо. Как же тут хорошо!

Она не сказала, как зовут их обеих. Но я знаю, что девочка с осени до конца весны ездит на автобусе в школу, в соседний городок. А ее мама шьет или перешивает одежду на старенькой швейной машинке, чтобы заработать. Они с дочкой варят вкусное варенье из абрикосов, вишен и ежевики. Выставляют на прилавок у дома баночки и табличку с ценой: «Одна банка 2000 лир». Прохожие берут одну-две и кладут деньги в жестянку. Иногда рядом с банками появляется корзинка с куриными яйцами: «1 яйцо 100 лир». За прилавком никто не присматривает, но сумма в жестянке всегда правильная.

Телевизора у них нет, зато есть радио, откуда доносятся только песни. Мама девочки, можно сказать, не выключает его никогда и сама часто подпевает. Жизнь у них такая беззаботная. Кажется, тут просто не может случиться ничего плохого, и так будет всегда. День за днем, месяц за месяцем. Год за годом. Только такого не бывает – и свое счастье нужно оберегать. Поэтому, когда приходит время спать, мама забирается в кровать к дочке, чтобы почитать ей книжку. А потом рассказывает страшную сказку, которой нет в книгах. Одну и ту же каждый вечер, чтобы девочка получше запомнила. Сказку об Огромном Таракане.

Живет на свете черный-пречерный Таракан ростом в полтора метра или даже больше. У него блестящий панцирь, тысячи крохотных глазок и две длинные антенны на голове. А еще сотни колючих лап и острые челюсти. Его слюна разъедает все, как кислота. От него приятно пахнет бриолином, но не попадайся на эту удочку, Таракан хочет причинить тебе зло. Может даже убить, но предпочитает помучить. Как принято у тараканьего племени, он всегда появляется неожиданно. И если уж заберется в дом – пиши пропало, ни за что не уйдет, пока все не отнимет и не сломает. И тогда, довольный собой, уберется восвояси.

Мама повторяет девочке эту сказку очень давно, с самых ранних лет. Может, история и не совсем подходящая для малышки, но мама хочет, чтобы дочка перестала бояться. Ведь там есть и полезный совет: что надо делать, если в дом проникнет злой Таракан. Девочка слушает сказку изо дня в день и хорошо все запомнила.

Нужно со всех ног бежать в темный коридор, где стоит старый сундук с зимними одеялами. Залезть в сундук, закрыть за собой крышку и сидеть как мышка. Только дышать, и то тихонько. В сундуке воняет нафталином, но это ничего, – надо оставаться там и не высовываться, что бы ни происходило снаружи. Выйти можно, только когда мама сама поднимет крышку. Это будет значить, что Таракан ушел и бояться нечего.

Сейчас замечательный летний денек. Солнце стоит высоко в голубом небе, на деревьях вовсю распевают птицы, воздух пряно пахнет душицей. На обеих одинаковые красные платья в цветочек. Мама сама сшила их на машинке. Можно подумать, они сестры, а не мама с дочкой.

Женщина испекла шоколадный торт, в него воткнуты свечи. Девочка с черными волосами собирается их задуть. Я насчитал девять штук. Значит, мы с ней ровесники. Вот она задувает свечи и загадывает желание. Ее мама хлопает в ладоши и смеется. В эту секунду что-то происходит.

Радость исчезает с лица женщины. Девочка это замечает и удивленно поднимает глаза на мать: что случилось? А та смотрит куда-то за спину девочки. Она что-то там видит, не знаю что. Девочка хочет тоже посмотреть, однако мать крепко хватает ее за подбородок и, глядя прямо в глаза, шепчет: «Нет!» Этого достаточно. Девочка поняла: нельзя терять ни секунды. Женщина приказывает: «Беги!»

У дочки на глазах выступают слезы, но реветь нельзя. Она обещала маме, что не испугается. Кивнув, она со всех ног бросается к дому. В коридоре открывает старый сундук, сдвигает одеяла и видит под ними пачку печенья, бутылку воды и большой нож. Мама ни о чем таком ей не рассказывала.

Девочка все делает правильно. Забирается в сундук, закрывает крышку и принимается думать. В голове тысяча вопросов. Что увидела мама? Огромного Таракана? Выходит, он правда существует? Она никогда по-настоящему в него не верила. Может быть, поэтому сейчас ей так страшно. Она не виновата. Пока не столкнешься с опасностью нос к носу, нипочем не узнаешь, достанет ли тебе смелости.

Время тянется нестерпимо медленно. Сначала не доносится ни звука, потом слышатся голоса. Один мамин, другой незнакомый, хриплый и низкий.

Оказывается, Таракан умеет говорить. Жаль, стенки сундука такие толстые, девочка не разбирает ни словечка. Голоса звучат все громче, там явно ругаются. Точно: кричат, и, кажется, мама плачет. Ее голос почти не слышен, его заглушает второй, злой.

До девочки доносится грохот. Ну конечно! Таракан уже что-то швыряет и ломает. Девочка в ужасе, она едва дышит. Лежит, скорчившись, совершенно неподвижно. У нее затекла нога и хочется писать, хотя она не выпила из бутылки ни глотка.

Шум снаружи не прекращается, он даже громче. Девочка слышит мамины мольбы. Она твердит про себя, что Таракан не убьет маму, только помучает. Мама ей объяснила, что ему так больше нравится. Если убьешь, все веселье на том и кончится.

Девочка представляет, как Таракан хватает маму тысячью мохнатых лапок и с размаху бросает об стену. Ей хочется выскочить из сундука и ударить Таракана ножом, но ей нельзя открывать крышку, а нож пригодится на случай, если злобное насекомое пронюхает, где она спряталась.

Вдруг тарарам прекращается, голосов больше не слышно. Девочка так об этом мечтала, а теперь ей почему-то не по себе. Тишина хуже криков. Тишина соткана из страха. Я все знаю, потому что тоже сижу с ней в сундуке. И мне так же страшно, как этой незнакомой черноволосой девочке.

Мы с ней слышим шаги. Мамины или Таракана? Вроде бы шаги обычные, значит не Таракана, но ведь всякое бывает. Кто-то там ходит туда-сюда, словно что-то ищет. Или кого-то.

Он ищет меня.

Девочка в ужасе. По ногам течет горячая жидкость, новое платье и одеяла становятся мокрыми. Ей очень стыдно, но она ничего не может с собой поделать.

И тут крышка приподнимается. Девочка не успевает даже понять, что происходит. Дневной свет обрушивается на нее, словно целый ушат холодной воды. Она зажмуривается, лишь бы не смотреть, однако успевает заметить тень. Это не мама, мама бы уже сказала, что все хорошо, и позвала бы ее по имени.

Девочка сжимает в руке нож. Но ей не хватает храбрости. Огромный Таракан это знает и медленно склоняется над ней. От него сладко пахнет бриолином, зато изо рта воняет, как от дохлой птицы, которую маленькой хозяйке принес в дар рыжий кот.

Таракан нежно гладит ее по щеке. От его прикосновения девочку передергивает, ей одновременно приятно и противно. То, что до нее дотрагивается, совсем не похоже на мохнатую тараканью лапу, скорее на человеческие пальцы. Девочка понимает сразу две вещи. Во-первых, Таракан – человек, а во-вторых, он ее любит.

11

Джербер наблюдал из окна мансарды, как рассвет окрашивает золотисто-алым палаццо Веккьо, и ночные тени отступают, уползая в проулки вокруг площади Синьории. От огня в камине остались лишь остывающие угольки, Матиас мирно спал.

Пьетро задумчиво посмотрел на мальчика. История, поведанная пациентом под гипнозом, несколько озадачила его. Ему не раз случалось выслушивать фантастические или до жути правдоподобные рассказы, проверявшие на прочность его убеждения и здравый смысл. Подсознание – настоящая кладовая загадок. Чем глубже в нее влезаешь, тем невообразимее находки. Невозможно предугадать, что́ на сей раз вынырнет из психики ребенка.

Однако столь подробной и логично построенной истории Джерберу слышать не приходилось. Она безусловно превосходила то, на что способна фантазия девятилетнего мальчика. Кроме всего прочего, Пьетро обнаружил ментальную связь Матиаса и Молчаливой Дамы. Она разговаривает со мной мыслями. Он понятия не имел, с каким именно феноменом человеческого разума столкнулся.

Его собственная жизнь была бесплодна, он отказался буквально от всего, полностью отдавшись своему делу. Пьетро вовсе не считал работу священной миссией, ему не застило глаза чувство долга. Он просто хотел быть кому-то полезным. Опыт убедил его: справиться с ситуациями, перед которыми пасовала традиционная психология, можно, лишь приняв то, что далеко не всегда логически объяснимо. Спасительное правило для тех, кто постоянно имеет дело с непознанным.

Однако в случае Матиаса Кравери Пьетро никак не удавалось справиться с чувством бессилия. Сейчас его занимал весьма простой вопрос: откуда вообще взялся этот рассказ? На столике рядом с креслом лежал черный блокнот, куда предполагалось заносить все, касающееся данного случая. Еще ни разу в его практике страницы не оставались пустыми так долго. Пока там значились лишь имя пациента да пара малозначащих заметок. Первая гласила: Просьба о помощи.

Джербер окончательно убедился, что условный знак, сделанный ребенком во сне, следует приписать Молчаливой Даме. По словам Матиаса, ей требовалась помощь. Ну и что с этим делать? Он не понимал, как интерпретировать трагический эпизод из детства Молчаливой Дамы, завершившийся двусмысленным ласковым жестом Огромного Таракана. Тот выдавал болезненную привязанность к ребенку. Образ злобного насекомого явно был метафорой. Огромный Таракан – отец девочки?

Пьетро тяжело вздохнул. Еще раз взглянув на спокойно спящего Матиаса, он вышел в приемную, где ждали родители. Иво дремал, прислонившись затылком к стене. Сусана растянулась на стоящих в ряд стульях, положив голову на колени мужа. Джербер кашлянул, и оба проснулись.

– Матиас спит, скоро вы сможете отвезти его домой.

– Как все прошло? Ему станет лучше? – спросила Сусана, приподнимаясь и поправляя волосы.

– Матиасу вновь приснилась Молчаливая Дама. Содержание снов изменилось. Прежде она только приходила к вашему сыну, теперь уводит его с собой в разные места. Откуда у Матиаса воспоминания о них, я понятия не имею. Во всяком случае, наяву он ничего помнить не будет, сновидения на глубинном уровне бессознательного не оставляют воспоминаний.

– Вы не ответили на мой вопрос, – напомнила Сусана. – Можно ли ждать улучшений?

– Честно говоря, не знаю, – признался Пьетро, и глаза родителей потухли.

– Что вы имеете в виду? – с трудом спросил Иво.

– Психика вашего сына – лабиринт, за каждым поворотом открывается нечто новое и необъяснимое. Я хочу проложить маршрут, но пока вынужден следовать за Матиасом. Надежда, что мне удастся вывести его оттуда… остается. – Пьетро не произнес слова «здоровым». – Вам придется мне довериться. Как только выясню источник проблемы, все вам объясню.

– Нас бы очень утешило, если бы вы сказали, что уже сталкивались с таким раньше, – горько произнес Иво. – Или что нашли подобное в литературе.

– Увы. – Пьетро покачал головой. – Неприятно вас разочаровывать, но я до сих пор не понимаю, как Молчаливой Даме удалось так глубоко проникнуть в разум вашего ребенка. Она своего рода паразит, заразивший его сны.

Родителей передернуло, они заметно напряглись.

– Я уже спрашивал вас, но придется повторить вопрос. Прошу вас, припомните событие, даже самое незначительное, произошедшее перед тем, как начались проблемы со сном. Такое, что могло бы их спровоцировать. Иногда, чтобы вызвать психоз, многого не нужно.

– Ничего, – уверенно ответил отец.

– А за весь предыдущий год?

– Вообще ничего, – повторил Иво едва ли не с сожалением.

Однако Сусана не ответила. Она вновь отвела глаза, словно боясь, что взгляд ее выдаст. И Джерберу опять показалось, что от него скрывают нечто важное. Ему захотелось резко сказать им, что Матиас в опасности, что во время первого гипнотического сна он описал реальную квартиру, где, судя по всему, никогда не бывал, а во время второго отправился с незнакомкой в ее прошлое. Но Пьетро тоже промолчал.

Решил подождать. Рано или поздно эти двое должны преодолеть то, что их сдерживает, и заговорить. А он тем временем съездит в желтый дом и на сей раз воспользуется ключом, спрятанным в серой коробочке, и проникнет в квартиру, где давно никто не живет. И где за запертой дверью слышится чей-то шепот.

12

Он вновь стоял на последнем этаже перед запертой дверью в глубине коридора, освещенного неоновыми трубками. И вновь нерешительно смотрел на пыльную ручку. Сколько времени к ней никто не прикасался? Затем, как и в прошлый раз, Пьетро привстал на цыпочки и вытащил ключ из серой коробочки. Приложил ухо к двери, прислушиваясь, не раздастся ли опять странный шепот, наводивший на мысль о призраках. Нет, тишина.

Вставил ключ в замок, повернул два раза, нажал на ручку. Перед ним открылся серый сумрак, внезапно наполнившийся суматошным хлопаньем крыльев. От неожиданности Пьетро попятился, словно невидимая сила вытолкнула его вон. Мелкие создания, поселившиеся в этом заброшенном месте, попрятались в темных углах, подняв в воздух тучу мучнистой пыли. До него дошло, что напугавший его шепот был всего лишь шелестом птичьих перьев.

Подавив внутреннее сопротивление, Пьетро шагнул внутрь. Огляделся. Квартирка из двух комнат и маленькой ванной. Сквозь щели в жалюзи едва сочился мутный свет. Рулонная штора на одном из окон была приподнята сантиметров на десять, а створка приоткрыта, словно кто-то забыл закрыть окно перед уходом. Озираясь, он прошел по грязному полу. Десятки маленьких глазок наблюдали за ним из своих укрытий. Кто знает, когда они последний раз видели человека на своей территории?

Столовая с кухонным уголком. Посередине стол, на нем лампа. Один стул отодвинут. Обстановка один в один как во сне Матиаса. Тогда Молчаливая Дама что-то писала в тетради. Сейчас тетради на столе не было, только шариковая ручка. Все это выглядело неправдоподобным, нездоровым и не внушающим доверия, однако так легко сдаваться Пьетро не собирался.

Открыл холодильник, и на него пахнуло затхлым. Там обнаружились открытая банка тунца, непонятная черная кучка, когда-то, наверное, бывшая фруктом, баночка майонеза, иссохшая морковь и кастрюлька с зеленоватой жижей. Холодильник не работал, лампочка внутри не зажглась, хотя штепсель был воткнут в розетку. Видимо, электричество отключили за неуплату.

Полки над плитой были сплошь в помете и перьях. В раковине стояла пластиковая бутылка с мутной жидкостью на дне, где чернели дохлые мухи. Рядом грязный стакан и тарелка с вилкой и засохшей плесенью. На полу валялись разные предметы обихода, сброшенные птицами. Пьетро задержался, рассматривая вазу с искусственными цветами из шерстяной пряжи. От пыли они казались фетровыми. Вышитые вручную занавески на окне. Оловянный поднос с кувшином и чашками. Фигурка клоуна из дутого стекла… Наивные попытки украсить дом, придать ему каплю уюта. Похоже, тут постаралась женская рука. Или нет?..

Вошел в тесную ванную. Из стоков воняло. На краю раковины сохранился потрескавшийся розовый обмылок. В ду́ше – полупустые флаконы шампуня и бальзама. И больше ничего, что бы намекало на присутствие женщины.

Подумав о длинных волосах Молчаливой Дамы, Джербер склонился над стоком душа. Чисто, никаких волос. Зато из этого положения он заметил в углу одинокий коричневый мокасин. Поднял, осмотрел. Каблук сильно стерт на пятке, на подошве дырка. Сорок третий размер. Что тут делал мужской мокасин и куда, хотелось бы знать, подевался его брат?

Пьетро положил находку туда, откуда взял, и отправился во вторую комнату. У стены напротив двери белела незаправленная односпальная кровать. Простыни посерели, поролоновая подушка продрана, по-видимому птицами. Дверцы небольшого шкафа распахнуты, ящики выдвинуты. Выглядело все так, словно вещи собирали в страшной спешке.

Этот шкаф, неубранная кровать, еда в холодильнике, невымытая посуда наводили на мысль, что квартиру не просто покинули – из нее бежали. Джербер принялся размышлять, как бы все-таки узнать имя жившей здесь женщины. В прошлый раз он отказался от идеи порасспросить соседей. Смысла, пожалуй, действительно не было. Никто из них даже не удосужился сообщить о пропаже жилицы.

Можно было обратиться в администрацию кондоминиума, но Джербер сомневался, что их вообще что-то волнует. Дом напоминал порто-франко: люди приходили и уходили, никому до них не было дела. Ни на что особенно не надеясь, он продолжил обыск.

На стене против кровати висела акварель: маленький городок на вершине холма, судя по положению солнца, закат или рассвет. Дешевка, какими торгуют старьевщики. Художник, похоже, подозревал о печальной судьбе своего творения и картину не подписал. Однако пейзаж чем-то притягивал взгляд, в нем ощущалось некое изящество. Сам не зная зачем, Пьетро достал мобильник и сфотографировал картину.

Опустил телефон и замер с открытым ртом. В полутемном углу комнаты стоял предмет, которого он прежде в упор не замечал. Деревянный сундук. В голове вновь зазвучал рассказ о девочке, которая, следуя материнскому наказу, пряталась среди зимних одеял от Огромного Таракана. В тайнике, вонявшем нафталином, с пачкой печенья, бутылкой воды и ножом для самозащиты.

Джербер подумал о женщине, которая вела простую жизнь вместе с дочерью где-то в сельской местности. Он представил, что у нее был жестокий любовник или властный отец, который то ли сам ушел, то ли они от него убежали. Ее опасения, что он может в любой момент объявиться вновь. История о домашнем насилии, несправедливости и побоях. Но прежде всего – о страхе.

На ватных ногах Пьетро подошел и поднял крышку. Петли скрипнули, почти что застонали. Изнутри приторно пахнуло бриолином. Впрочем, запах сразу развеялся, – вернее всего, он был лишь игрой воображения. Сундук оказался пуст. Хотя нет, на дне что-то лежало. Пьетро протянул руку и достал синюю пачку «Дианы».

Пачка была распечатана, из десяти сигарет в ней оставалось всего шесть. Он вытащил одну, понюхал, проверяя, не выдохся ли табак, и заметил на фильтре цифру «7», выведенную черной ручкой. В голове забрезжило воспоминание.

Проверил остальные сигареты. На всех обнаружились номера от пяти до десяти. Не хватало первых четырех. Их курили строго по порядку, по вполне определенной, пусть и неявной причине. И Джербер знал, где такое в обычае.

13

Он опять ехал за город, на сей раз в Скандиччи. Последние ночи Пьетро толком не спал, но чувствовал себя достаточно бодрым, чтобы сесть за руль. Решил, что, если все пройдет успешно, потратит на отдых весь остаток воскресенья. На нынешний вечер был запланирован третий сеанс с Матиасом.

Низкое серое небо нависало над лесистыми холмами, то и дело накрапывал дождь. Отвратительный день. Погодка – под стать местечку, куда он направлялся. Пьетро свернул на шоссе, и вдруг в салоне загремела музыка. От неожиданности он ударил по тормозам. Радио включилось само собой, из колонок донесся какой-то тяжелый рок.

Джербер рефлекторно съехал на обочину. Протянул было руку к кнопке, но вспомнил, что нечто подобное случилось в пятницу вечером. Тогда включился телевизор, экран зарябил от помех и гостиная наполнилась неприятным треском. Поэтому, вместо того чтобы вырубить музыку, он, наоборот, увеличил громкость, надеясь и теперь что-то расслышать за грохотом ударных. Ему показалось, что он различает слитное пение насекомых, похожее на завывание ветра. Словно очутился посреди гигантского черного роя. Пьетро торопливо выключил приемник.

Накатило знакомое чувство потерянности. Не в силах пошевелиться, он просто сидел с сильно бьющимся сердцем, пока оно наконец не унялось. Потом продолжил путь. Показалась знакомая церковь с фасадом, изгрызенным терпеливо-неумолимым временем. Позади проступало здание бенедиктинского монастыря, более века назад преобразованного в санаторий, а не так давно – в психиатрическую лечебницу.

Припарковался на стоянке у входа, рядом с автобусной остановкой. Когда-то Джербер работал здесь: совсем зеленый стажер, только начавший постигать азы профессии. В те времена лечебный гипноз был его навязчивой идеей. Он твердо решил пойти по стопам отца, и синьор Б. безжалостно гонял его по подобным местам, «чтобы опыта набрался». А на самом деле – чтобы сын прошел все круги ада на земле, прежде чем примет окончательное решение касательно будущего.

Пьетро вылез из внедорожника и направился ко входу, заранее предчувствуя запах капустного супа и моющего средства для полов, который тут никогда не выводился. По сравнению с прошлым условия содержания в подобных местах улучшились, лечением больше не пытались лишь исправить поведение пациентов, но боль продолжала сгущаться и накапливаться, превращаясь в своего рода темную энергию. Она висела в воздухе, от нее волоски на теле вставали дыбом. Наследие эпохи дегуманизации.

Подобно черным дырам, питающимся энергией звезд, психиатрические лечебницы капля за каплей высасывали из людей душу. Большинство пациентов были как пустые оболочки, слонявшиеся по коридорам, просторным палатам и собственной внутренней тишине, волоча ноги и сердца. Потерянные взгляды, беспричинные вскрики, сразу стихавшие в мертвенном воздухе. По словам синьора Б., это здоровая часть разума на миг осознавала безнадежность своего положения и кричала от отчаяния перед тем, как вновь погрузиться в апатию.

Далеко не все здесь уходили в себя с концами. Некоторые носили маску нормальности, хотя, если присмотреться, можно было заметить, что они похожи на перекошенные картины. Сколько ни выравнивай подрамник, ничего не получится, все вернется на круги своя. Синьор Б. говаривал о таких: «Они висят на неправильном гвозде». Или же проблема в кривой стене, но мы этого не замечаем и продолжаем винить картину.

Припоминая отцовские прибаутки, Джербер шагал по коридору в сопровождении дежурной медсестры – крепкой женщины лет пятидесяти с добрыми глазами и бодрой улыбкой. Зеленая униформа, каштановые волосы собраны в хвост. Плоскостопие, как у многих, проводящих на ногах долгие часы.

– Пациенты просят «Мальборо», но это нам не по карману, так что выдаем им «Диану», – подтвердила женщина, возвращая Пьетро полупустую пачку. – Очень может быть, что ваши действительно отсюда.

Можно сказать, курение в психбольницах – часть терапии. Почти все пациенты курят, администрация применяет сигареты в качестве стимула для приема лекарств и поощрения правильного поведения. По соображениям безопасности зажигалки больным не полагались, на стенах висели специальные устройства, куда можно было вставить сигарету и поджечь, нажав кнопку.

– «Диану» давно не выпускают, – заметил Пьетро.

– Да-да, мы перешли на «Вест», они теперь самые дешевые.

– Я имею в виду, что человек, которого я ищу, находился у вас в то время, когда еще выпускали «Диану».

– Необязательно. Администрация экономит, старается покупать все большими партиями. Насколько я помню, «Диану» мы выдавали еще совсем недавно.

Джербер надеялся, что удастся сузить временны́е рамки поисков. Что же, он ошибся. Несложно понять, откуда взялась синяя пачка в сундуке: эта лечебница была ближайшей к желтому дому. После выписки пациенты нередко селятся неподалеку, ведь им приходится возвращаться для продолжения терапии, не говоря уже о том, что здесь всегда можно разжиться сигаретами и горячей едой.

Сигареты были неофициальной валютой «психиатричек». Каждый пациент получает ровно двадцать штук. Постороннему человеку может показаться, что двадцати штук в сутки вполне достаточно, но время в этих заведениях тянется бесконечно, а курение – единственный способ его скоротать. Кроме того, на сигареты можно было выменять пару чистых носков, немного духов, пирожное или мыло, совсем как в тюрьме. Кражи столь ценного актива были нередки, и пациенты приучились маркировать свои сигареты, вести им учет. Увидев номера на сигаретах, Джербер сразу все понял.

– Пациент, которого я ищу, скорее всего, женщина, – уточнил Пьетро, подразумевая вязаные цветы, вышивку на занавесках и безделушки на полках.

А еще акварельку на стене в спальне. Догадка могла и не подтвердиться, учитывая мужской мокасин в ванной. Впрочем, выбора не было, приходилось полагаться на то немногое, что имелось. Пьетро не хотел признаваться себе, что главная причина, по которой он искал именно женщину, – сон Матиаса.

– Если у вас нет других примет, кроме того, что это курящая женщина, далеко мы не уедем, – сказала дежурная.

Шансы действительно были невелики, и все же Джербер не оставлял надежд.

– Давайте я вам ее опишу. Длинные черные волосы, одевается в темное… – продолжил он так, словно говорил о реальном человеке.

Дежурная с сомнением подняла брови:

– Может, еще что припомните?

Подошел медбрат, крупный мужчина в белой униформе, с руками, сплошь покрытыми татуировками. Дежурная объяснила ему, в чем вопрос посетителя, и спросила, не припомнит ли коллега пациентку, подходящую под описание.

– Без точного возраста или дополнительных примет – дохлый номер, – ответил тот. – Через лечебницу ежегодно проходит множество людей… – добавил он, обращаясь к Джерберу, словно объяснял младенцу прописные истины.

Пьетро усмехнулся про себя – парень был прав. Что бы они о нем подумали, если бы узнали, что он ищет женщину, приснившуюся девятилетнему мальчику?

– Спасибо большое, – поблагодарил он и шагнул было к выходу.

– В следующий раз не забудьте спросить, как ее зовут! – бросил вслед парень и хохотнул.

– Я бы, конечно, спросил, – в тон ему ответил, обернувшись, Пьетро, – да она говорить отказывается.

Что же, он заслужил насмешку, явившись сюда как дурак – буквально ни с чем. Сотрудники же обменялись взглядами, словно обоих посетила одна и та же мысль.

– Думаешь, это… – начала медсестра.

– Не исключено, – ответил медбрат.

Джербер ничего не понял, но в нем вновь затеплилась надежда.

– Женщина, которую вы ищете, случайно, не немая? – спросила дежурная.

Пьетро на секунду задумался и ответил обтекаемо:

– Полагаю, она слышит.

По крайней мере, у него сложилось такое впечатление из рассказа Матиаса.

– Я не говорила, что она глухая. Вы сказали, что женщина отказывается говорить, а у нас была пациентка, которая прекрасно все слышала, но рта не открывала. Яркий пример избирательной немоты.

Джербер не поверил своим ушам. Просто боялся поверить.

– Попала к нам осенью несколько лет назад. Карабинеры нашли ее рано утром на пляже в Марина-ди-Пиза и привезли сюда. Документов при ней не было. Похоже, заблудилась.

– Мы, помнится, заключали пари, как ее зовут, – продолжил медбрат. – Долго гадали, кто она и откуда, но она так и промолчала все то время, что была здесь.

Дежурная кивнула. Джербер пребывал в изумлении.

– Вот только, насколько помню, – добавила дежурная, – та пациентка не курила.

– Точно, – разочарованно подтвердил парень. – Так что ваша молчунья с «Дианой» – не она, хотя на минутку мне самому показалось, что все сходится.

Пьетро чувствовал сильное разочарование, не зная, впрочем, к худу или к добру.

– Боюсь, нам никогда не узнать ее имени, – заключила дежурная, после чего сразила Пьетро наповал. – Мы по-прежнему называем ее Молчаливой Дамой.

14

Добравшись поздно вечером до своего кабинета, Джербер в смятении позвонил синьору З.

Филипу потребовалось немало времени, чтобы уговорить Заккарию оторваться от своих обожаемых часовых механизмов и взять трубку. Старик терпеть не мог говорить по телефону. Должно быть, до него дошло, что по пустякам Пьетро звонить бы не стал.

– Что у тебя стряслось? – спросил синьор З.

Пьетро мешком повалился в кресло у стола и, не включая света, рассказал о последних событиях.

– Я запросил медицинскую карту безымянной пациентки, но разрешение на копирование займет несколько дней.

Джербера обескуражила сюрреалистичность происходящего, и он судорожно искал ей любое логическое объяснение. Заккария, напротив, заинтересовался:

– Говоришь, ребенок называет женщину тем же прозвищем, что ей когда-то дали в больнице?

– Ага, Молчаливой Дамой. Не верю я в такие совпадения! И описание сходится.

– Черные волосы и темная одежда – это не описание, – возразил синьор З.

– Но ты тоже полагаешь, что речь об одном и том же человеке, правда?

После некоторой заминки Заккария спросил:

– Почему, собственно, тебя удивляет, что эта женщина существует на самом деле?

Вопрос застал Пьетро врасплох.

– Ну, я думал… Думал, ее создало подсознание Матиаса.

– Потому что так удобнее?

– Кому удобнее? – тупо спросил Пьетро.

– Тебе. Легко справляться с тем, что привычно, правда? А едва что-то бросает вызов твоему рацио, ты впадаешь в истерику.

– Ничего подобного! Но сначала я задавался вопросом, как Матиас умудрился на пустом месте придумать подобную историю, а теперь мне предстоит выяснить, что связывает его и незнакомку. Ведь они из разных миров.

– Не ври. Ты сразу заподозрил, что незнакомка – реальный человек, иначе не полез бы в запертую квартиру.

Старик был не так уж далек от истины.

– Более того, – продолжил Заккария, – ты не ограничился простым осмотром, а тщательно зафиксировал все детали: безделушки в женском духе, акварельный пейзаж, мужскую туфлю в ванной.

– По-твоему, мне следует продолжить поиски? – смутившись, спросил Пьетро.

– Тебя это пугает, – в лоб заявил Заккария. – Почему? Чего именно ты боишься?

Синьор З. попал в точку. История приняла слишком неожиданный оборот. Джербер не знал, готов ли он и дальше углубляться во мрак, где могло скрываться что угодно. Ашер же своими рассуждениями подталкивал его именно туда.

– Проблема в том, что безымянная пациентка бесследно исчезла из лечебницы. Появилась из ниоткуда и ушла в никуда.

Старый гипнотизер не стал выяснять, почему ее исчезновение так беспокоит Пьетро. Он и сам догадывался. Повисло молчание, которое прервал синьор З.:

– В прошлый раз я рассказал тебе о случае с нашей коллегой, работавшей в девяностых в Сенегале с местной девочкой. Та говорила только по-французски, а потом под гипнозом заговорила по-итальянски.

– Помню. И коллега молчит о том, что сказала девочка.

– Думаю, тебе следует с ней поболтать, – заметил Заккария, не вдаваясь в объяснения. – Если, конечно, она захочет с тобой говорить. Она почти никого к себе не подпускает. Занимается крайне любопытными штуками из тех, на какие мало кто из психологов отваживается. Ее зовут Эрика Де Роти, сейчас объясню, как с ней связаться…

…Магнолия…

– Не знаю, не уверен, что к этому готов, – нервно перебил старика Джербер.

Ему совершенно не хотелось вляпываться в область лженауки, где, как ему казалось, царят суеверия.

Под потолком загорелась красная лампочка, извещая о посетителях.

– Матиаса привезли, мне пора, – выпалил он, обрадовавшись предлогу закончить разговор.

Но Ашер отступать не собирался.

– Если все же отважишься с ней проконсультироваться, будь добр выслушать все, что она скажет, и не перечить, – проворчал старик и бросил трубку.

15

В камине горел огонь. Матиас, привезенный из дома в пижамке, лежал на кушетке, укрытый пледом. В руке он сжимал свой талисман. Джербер сидел рядом. На столе размеренно тикал метроном.

– Как прошел день? – спросил психолог у мальчика.

– Мы с папой ходили в кино на старый фильм про ковбоев. Мне понравилось.

– Мама с вами не пошла?

– Она осталась готовить чивито, мы с папой их обожаем. Я люблю, чтобы в сэндвиче было много бекона, только без лука.

Похоже, воскресенье ребенок провел спокойно.

– Ты сегодня вспоминал о Молчаливой Даме? – спросил Джербер.

Следовало выяснить, не преследует ли она его и наяву.

– Иногда, – признался Матиас.

– Ты все еще ее боишься?

Мальчик замялся, потом кивнул. Что же, Пьетро мог сказать то же самое и о себе.

– А ты никогда не видел ее наяву? – прямо спросил он.

Ответ был крайне важен, особенно теперь, когда выяснилось, что сонное видение – женщина из плоти и крови. Джербер уже всю голову сломал, гадая, где и как мальчик и Молчаливая Дама могли пересечься.

– Мне ты можешь все рассказать, я тебя не выдам, – добавил он, заметив нерешительность на лице ребенка.

Значит, родителям он не признался. У детей тоже есть секреты, как говаривал синьор Б. Джербер надеялся, что ему Матиас откроется.

– Почему вы спрашиваете, доктор Джербер? Думаете, Молчаливая Дама может выйти из моих снов?

Почувствовав страх в голосе пациента, Джербер поспешил его успокоить:

– Нет-нет, просто хочу помочь тебе ее прогнать. Для этого мне нужно понять, как она залезла тебе в голову, понимаешь?

Мальчик на несколько секунд задумался, потом проговорил:

– Наверное, я об этом забыл.

По сути, он наполовину сознался. Джербер мог бы повторить вопрос под гипнозом, однако, скорее всего, получил бы тот же ответ. Гипноз – не сыворотка правды, как думают профаны. С его помощью можно проникнуть в потайные комнаты разума, но не без причины запертая дверь так и останется запертой, какие ключи ни подбирай.

Предположительно, в жизни этого ребенка что-то произошло. Родители, судя по всему, искренне заботились о сыне, но Джербер с самого начала почувствовал некую недосказанность в их словах, и это ощущение лишь крепло. Еще одна загадка, которую следовало разгадать.

– Закрой глаза, – велел он Матиасу, когда тому пришло время засыпать.

Пьетро задумчиво наблюдал за спящим мальчиком. Вот наконец мышцы его напряглись, а глаза задвигались под опущенными веками. Фаза быстрого сна.

– Ты меня слышишь? – спросил он.

– Да.

– Где ты сейчас находишься?

– Дождь идет, – уклонился от прямого ответа Матиас. – Странно, а из окна кухни никакого дождя не видно.

– Ты в желтой высотке? – уточнил Пьетро.

– Да, – подтвердил мальчик. – Сейчас ночь. Молчаливая Дама сидит за столом и что-то пишет в тетради.

– Можешь к ней подойти? Попробуй прочитать, что она пишет.

Какое-то время мальчик молчал, потом спокойно проговорил:

– В тетради написано: «лимонад, туфля, смерть».

Пьетро сжал кулаки и неосознанно напрягся.

– Спроси у Молчаливой Дамы, зачем она написала эти три слова?

Вновь пауза. Она разговаривает со мной мыслями.

– Она просит, чтобы я пошел за ней. Хочет мне что-то показать.

– Что именно?

– Все, что произошло в тот день, когда она перестала говорить.

16

Лимонад, туфля, смерть. Лимонад, туфля, смерть. Лимонад. Туфля. Смерть. Молчаливая Дама вернулась в детство.

Она просыпается в том же сундуке, где уснула, когда Огромный Таракан опустил крышку и ушел. Девочка зажмуривала глаза, чтобы не видеть его, но теперь она знает, что на самом деле это человек, а не насекомое. Зачем же мама говорила неправду? Выбравшись из сундука, она видит ужасный беспорядок. Стулья и прочая мебель повалены, по полу разбросаны осколки и черепки. Сломано все, что у них было.

Осторожно, чтобы не поранить босые ноги, девочка идет по коридору. Дойдя до порога кладовки, она видит маму, стоящую на коленях. Та отмывает липкий пол. С полок сброшены и перебиты все банки с вареньем. Девочке хочется расспросить о том, что случилось, но она не решается.

Женщина оборачивается, и девочка невольно отшатывается. Лицо у мамы страшное: один глаз заплыл, на скуле огромный фиолетовый синяк, на лбу подсохший порез. Нижняя губа разбита и вздулась посередине. Девочка не успевает поднять рев – мама ей улыбается. У нее теперь не хватает зуба, но она говорит, что все хорошо, ей совсем не больно и плакать не надо. Девочка знает: мама говорит так нарочно, чтобы ее успокоить. Знает не из-за ран и синяков на шее, руках и ногах. Она видит это по маминым глазам. Свет в ее глазах потух.

Та спрашивает, не хочет ли дочка есть. Не дожидаясь ответа, говорит, что сейчас приготовит что-нибудь, а потом, если девочка захочет, она может покататься на велосипеде. А когда вернется, в доме будет полный порядок, мама обещает. Девочка чувствует, как по щекам текут слезы. Она кивает, украдкой вытирая их ладошкой.

Женщина ставит на плиту ковшик с молоком, нарезает хлеб. Девочка сидит за столом в кухне. Перед ней стакан. Придется пить молоко из стакана, все их красивые чашки разбиты вдребезги. Мама снимает ковшик с огня, выключает газ, прихрамывая, подходит к столу и наливает молоко. Она говорит, глядя только на стакан, потому что не хочет пугать дочку: «Теперь он не оставит нас в покое, раз уж нашел».

У девочки першит в горле. Так хочется, чтобы это было неправдой, просто неудачной шуткой. Потом женщина говорит, что, прежде чем ехать кататься, дочке придется кое-что сделать: взять корзинку, выйти в сад и собрать лимонов. Девочка уверяет, что это пустяк, все мигом сделает. Окунает ломтик хлеба в молоко. Есть не хочется, но она заставляет себя, чтобы порадовать маму.

Поев, она не выдерживает и спрашивает: «А когда вернется Огромный Таракан?» Да когда угодно, хоть сегодня вечером, отвечает мать. Глянув в окно на чистое летнее небо, она добавляет, что к ночи пойдет дождь.

Лимонад, туфля, смерть. Лимонад, туфля, смерть. Лимонад. Туфля. Смерть. Солнце садится, а небо затянули облака. Усталая девочка возвращается домой, объехав на велосипеде всю округу. Мама велела ей не торопиться с возвращением, дала с собой бутерброд и бутылку воды. Прежде чем отправиться кататься, девочка собрала в саду корзинку лимонов.

К ее возвращению они превратились в кувшин лимонада, который почему-то стоит на столе рядом с мойкой, а не в холодильнике. Все же знают, теплый лимонад – это гадость. Наверное, мама просто забыла. Зато она не забыла вымыть голову и расчесать волосы так, как нравится дочке. На ней блузка с длинными рукавами и белые льняные брюки, они скрывают ссадины. На шее шелковый платок, на щеках румяна, синяк над глазом замазан тенями, губы ярко накрашены. На вкус дочери, макияж слишком ярок, но она ничего не говорит.

Как и было обещано, дом приведен в порядок: мебель на своих местах, полы подметены, некоторые разбитые безделушки склеены. Но многого нет, – видимо, починить некоторые вещи оказалось невозможно, и на полках зияют пустоты. Мама хорошо потрудилась, только дом все равно другой. Неправильный. Точь-в-точь как мамино чересчур накрашенное лицо и ее вымученная улыбка, в которой не хватает одного зуба.

Она говорит, чтобы девочка искупалась и надела красивое платье, которое она положила ей на кровать. «Скоро будем ужинать». Девочка хочет нарвать мяты для лимонада, но мама говорит: «Нет. В сад не ходи». Дочка в недоумении. Почему ей нельзя в сад? Издали слышатся первые раскаты грома.

Лимонад, туфля, смерть. Лимонад, туфля, смерть. Лимонад. Туфля. Смерть. Девять вечера. Они сидят за столом. Снаружи темно, хлещет ливень. Мама приготовила овощное рагу с розмарином, но по тарелкам не раскладывает. Прошел почти час, а они так и сидят в молчании за накрытым столом. Нетронутое рагу остыло.

На столе перед пустым стулом – третья миска и ложка. Девочке не хватает храбрости задать вопрос. Она и сама знает, для кого поставлен прибор. Женщина спокойна, ее взгляд излучает силу. На несколько секунд дом наполняется шумом дождя: кто-то открыл и закрыл входную дверь. Из коридора слышатся приближающиеся шаги. Девочке хочется снова зажмуриться, и мама качает головой. Нужно смотреть.

За спиной девочки сгущается тень, от которой знакомо пахнет бриолином пополам с гнилостной вонью изо рта. Огромный Таракан. Тень проползает сбоку и плюхается на стул прямо между ними. Ну да, так оно и есть, Таракан – это человек. Мужчина с мрачным лицом, косматой бородой и длинными волосками, торчащими из ноздрей. Блестящие напомаженные волосы такие же черные, как у самой девочки.

Его клетчатая рубаха вся в пятнах. Желтые ногти отросли. Злые острые глазки буравят девочку. Он медленно протягивает руку и вновь гладит ее по щеке, как накануне, когда она сидела в сундуке. Девочка не шевелится. Его загрубелые пальцыкорябают кожу.

«Давайте есть», – говорит Таракан, берет ложку, кладет рагу в тарелку девочки и выжидательно смотрит на нее.

Девочке кажется странной неожиданная забота. Мама едва заметно кивает, и она принимается есть. Тогда Таракан накладывает рагу и себе. Женщина встает, приносит кувшин с лимонадом, разливает по стаканам. Таракан ждет, пока кто-то из них не отопьет первым. Мама спокойно пригубляет стакан. Девочка понимает, что заботливость Таракана притворная. Он им не доверяет.

Таракан пробует лимонад и отвешивает женщине такую пощечину, что та валится на пол. Девочка вскакивает, глаза у нее делаются огромными, но мать уже машет ей рукой, мол, сиди-сиди. Перепуганная девочка подчиняется. «Это не лимонад, а ослиная моча», – рычит Таракан. Мама поднимается и ковыляет к холодильнику. Достает из морозилки металлическую формочку со льдом. Постучав о мраморную раковину, выбивает прозрачные кубики, собирает их кухонным полотенцем и, вернувшись к столу, высыпает в тараканий стакан.

Таракан жадно отхлебывает. Лимонад сочится по его бороде, затекает на шею. Напившись, Таракан довольно рыгает. Лимонад ему нравится. Потом вновь принимается за рагу. Девочка ест молча, все время пытаясь поймать материнский взгляд, а та упорно избегает смотреть дочери в глаза.

Минута проходит за минутой. Рагу очень вкусное, даже слишком. Таракан наливает себе еще лимонада. Лед быстро тает, и мама приносит новый. Таракан ест жадно, – можно сказать, он один прикончил весь ужин. Внезапно он останавливается. Кажется, хочет срыгнуть и не может. Раз за разом бьет себя кулаком в грудь, словно кусок застрял у него в глотке. Он начинает нервничать, тяжело сопит, на лбу выступают капельки пота. Вдруг хватает свой стакан со льдом, подносит ко рту девочки и приказывает: «Пей!»

«Не пей», – спокойно говорит мама. Таракан поворачивается к ней, его глаза наливаются бешеной злобой. Он собирается дать ей еще одну пощечину, женщина отшатывается, и мужчина теряет равновесие. Его очередь падать. Он сдавленно рычит и корчится на полу. «Что ты подмешала в лед, тварь?»

Женщина не отвечает. Она встает за стулом дочери и кладет руки ей на плечи. Девочке очень хочется убежать, но мать заставляет смотреть. Таракан обеими руками держится за живот, корчится в судорогах. Он засовывает себе в рот два пальца, пытаясь вызвать рвоту. На пол выливается темная жидкость и образует лужу. Цвета крови.

Таракан в ужасе. Девочка тоже испугана, она чувствует к нему странную жалость, сама не зная почему. Мужчина пробует встать. Тянется руками, словно хочет схватить маму с дочкой. Те не двигаются с места. Женщина не позволяет девочке даже пошевелиться.

Таракан уже совсем рядом, его пальцы скрючены, точно когти, он вот-вот сцапает девочку. Та вжимается в стул – это все, что она может. А Таракан мешком оседает на пол. Он трясется и хрипит, его грудь вздымается и опускается; кажется, агония будет длиться вечно. Внезапно все кончается. Он уже не двигается и не дышит.

Только тогда мать отпускает дочь. Девочка чувствует боль в плечах от материнских пальцев. Она глядит на неподвижного Таракана. Зачем ее заставили на это смотреть? Мать опускается на колени рядом с дохлым насекомым и склоняется, будто собирается поцеловать. Припадает ртом к его раззявленному рту и втягивает весь оставшийся в легких воздух. После чего выдыхает с облегчением, освобождаясь от проклятого зловония.

Похоже, она довольна. Поднимается, идет к шкафчику под раковиной, споро достает тряпки и моющие средства. А еще большой нож и пилу. «Теперь можешь пойти в сад, – говорит мама. – И не возвращайся, пока я не позову». Снаружи льет как из ведра.

Лимонад, туфля, смерть. Лимонад, туфля, смерть. Лимонад. Туфля. Смерть. Грохочет гром, дождь стеной. Девочка неподвижно стоит под струями воды, волосы и платье промокли насквозь. На месте грядки с помидорами теперь глубокая яма. Наверное, женщина ее выкопала, пока девочка каталась на велосипеде.

Из дома выходит мать. Она тащит мешок, очень тяжелый. То и дело поскальзывается и падает, но не сдается. Подтащив ношу к краю ямы, она смотрит на дочь. Ее взгляд говорит, что та молодец и вела себя хорошо. На лице у матери красные пятнышки, дождь не может их смыть.

Женщина пинком сталкивает мешок в яму. Тот падает со звуком, который девочка никогда не забудет. Как мешок с подмокшим мелом.

«Теперь помоги мне закопать яму», – говорит мать и показывает на две лопаты под шелковицей.

Мокрая земля тяжела. Лопатой ворочать трудно, но девочка не сдается. У нее ноют руки. Она работает куда медленнее матери. Время как будто остановилось, и страх не проходит. Под ногами шевелятся тени. При каждой вспышке молнии появляется город на холме. Девочке очень хочется оказаться в одном из тех белых домов. Увы, ее дом здесь.

Яма закопана, и дождь тут же прекращается. Будто само небо защищало их до последнего. Женщина смотрит на девочку. Они обе выбились из сил. Лопата падает из рук, мать опускается перед дочерью на колени и прижимает ее к себе. «Завтра мы снова посадим помидоры», – обещает она.

Девочка позволяет себя обнимать, однако сама не в силах обнять мать, не может даже пошевелиться. Она смотрит во мрак, а мрак смотрит на нее. Наконец мать разжимает руки и, не говоря ни слова, идет к дому. Девочка послушно бредет за ней, отстав на несколько шагов.

Они возвращаются на кухню. Там все чисто убрано, словно ничего не было. И тут девочка замечает что-то в углу. Подходит, поднимает, рассматривает. Это принадлежало Таракану. Она оборачивается к матери, показывает ей находку и, точно ей во что бы то ни стало надо назвать этот предмет, произносит: «Туфля». А после навсегда забывает, как говорить.

17

Туфля. В голове у Пьетро прочно застряло слово, которое произнесла девочка перед тем, как замолчать, вырасти и стать Молчаливой Дамой. Туфля без пары. И он знал, где ее найти.

Пьетро едва дождался рассвета. Когда Матиас проснулся, он отвел мальчика к родителям, попрощался с ними и сел в машину. Иво и Сусана наверняка обратили внимание на странную поспешность, но ему удалось улизнуть так, чтобы его не засыпали вопросами.

Сидя за рулем «дефендера», он попытался систематизировать события последних трех дней. Произошло убийство. Да, пока имелся только сон ребенка, но игнорировать его Пьетро не мог. Жаль, не прислушался к нехорошему предчувствию, посетившему его в день первой встречи с четой Кравери. И вот теперь втянут в черт-те что…

Едва закончился сеанс гипноза и Матиас погрузился в спокойный, свободный от недавних происшествий сон, Джербер принялся изводить себя вопросами. Как воспоминания незнакомки попали в голову девятилетнего ребенка? Правда ли вообще то, что он сейчас услышал? Даже если прототип немой женщины из снов действительно существует, насколько правдива история о девочке и Огромном Таракане?

Не имело смысла лихорадочно задавать себе эти вопросы, но Пьетро был настолько потрясен, что не мог с собой справиться. До сих пор многое из снов Матиаса оказывалось реальным, даже слишком многое. Потому-то он и ехал теперь в желтую высотку.

Прибыв на место, Джербер припарковался и направился к неопрятной громаде в конце широкой аллеи. На понедельник у него были назначены два сеанса гипноза. Пришлось разослать сообщения родственникам маленьких пациентов и все отложить. Пьетро терпеть не мог нарушать обязательства, однако ему было необходимо докопаться до причин происходящего с Матиасом. Он чувствовал, что этот ребенок нуждается в помощи, как никто другой.

Джербер и сам был не в лучшей форме. Взбираясь по лестнице, он казался себе дряхлой развалиной. Что и неудивительно – уже которые сутки он спал урывками. Оставалось надеяться, что усталость не скажется на умственных способностях. Весь в поту, он добрался до последнего этажа. Тяжело дыша, вытащил ключ из коробочки с проводами в конце коридора. В прошлый раз, кладя ключ на место, он был уверен, что больше к нему не прикоснется. Не тут-то было.

В квартире его встретило уже знакомое хлопанье крыльев. Опять возникло неприятное ощущение, что он незаконно вторгся на территорию пернатых хозяев. Сразу направился в крошечную ванную. Коричневый мокасин валялся в углу за биде. Пьетро поднял его, осмотрел по новой. Да-да, каблук стерт, на подошве дырка. Теперь эта непарная туфля обретала особенно мрачный смысл, потому что Пьетро догадывался, где искать вторую.

Если принять, что сон мальчика – правда, второй мокасин гнил в мешке, закопанном где-то в сельской местности. Причем не исключено, что на ноге скелета, распиленного на куски. Мокасин, как и синяя пачка сигарет в сундуке, – элемент головоломки. Подсказка или обманка. В отличие от Молчаливой Дамы, обитавшей в этой квартире, безымянная пациентка лечебницы не курила. С другой стороны, пачка «Дианы» с пронумерованными сигаретами, найденная в сундуке, указывала на одного и того же человека. Каждый факт можно было интерпретировать и так и этак.

Отсутствие уверенности в чем бы то ни было нервировало, но Джербер, как ни странно, был убежден: женщина, жившая в квартире, рассыпала на тропинке крошки, по которым ее можно найти. В нем зрела иллюзорная надежда, что в конце пути его ждет приз. Может быть, даже встреча.

Вот только коричневый мокасин сам по себе ничего не доказывал, а след сигарет оборвался. Пока ему не прислали копию медкарты, Пьетро мог продолжать поиски лишь в этой квартире, и он накрутил себя, твердя, что все ответы здесь.

Розыски в гостиной ничего не дали. В ванной тот же результат. Он вновь оказался перед незастеленной кроватью с расклеванной птицами подушкой. В шкафу не было ничего, кроме пары вешалок. Обшарил ящики. Пусто.

Акварель на стене еще в прошлый раз привлекла его внимание, он даже сфотографировал ее на телефон. Ну да, некоторое изящество рисунка, необычное для посредственного художника. Пейзаж с городком на холме под то ли садящимся, то ли встающим солнцем.

Именно так Пьетро и представлял себе место действия сна Матиаса. Разумеется, нельзя исключать самовнушение или простое совпадение. Он прекрасно помнил слова ребенка, сказанные от имени Молчаливой Дамы. Гроза, маленькая девочка с матерью в саду, могила, выкопанная на помидорной грядке, мешок с останками отца, отравленного льдом в лимонаде. При вспышке молнии виден городок на холме. Девочке очень хочется оказаться в одном из тех белых домов. Увы, ее дом здесь.

Джербер подозревал, что на картине тот самый городок. Он снял ее с гвоздя и осмотрел задник, рассчитывая найти там нечто полезное. Ничего. Вообще никаких надписей, не говоря уже о подписи художника. Но что, если единственная картинка на пустых стенах повешена не случайно? Он принялся рассматривать нарисованный городок. Явно Тоскана… Над домиками возвышалась легкоузнаваемая колокольня.

– Барга, – сказал сам себе Пьетро, думая о церкви Сан-Кристофоро в этом небольшом городке под Луккой.

Все равно найти дом, где когда-то произошло убийство, представлялось невозможным. Хотя… Закат или рассвет…

Теоретически, взяв за точку отсчета положение солнца и используя колокольню в качестве ориентира, он мог прикинуть координаты нужной точки. Если интуиция его не подводила, пейзаж на картине совпадал с видом из того самого дома.

18

Он без толку кружил по дорогам, а свинцовое небо неумолимо смыкалось над головой. День медленно угасал. Пьетро искал в очертаниях далекого городка на холме ориентиры, обнаруженные на картине. Все было напрасно. Время от времени он останавливался, щурясь, всматривался в фотографию акварели на экране мобильника, наносил очередную метку на карту, купленную на заправке, и ехал дальше. Задача оказалась сложнее, чем ему представлялось. Еще раз увидев все тот же вековой дуб, Пьетро понял, что пошел на второй круг. Похоже, он сбился с пути.

Остановившись прямо на дороге, Джербер вздохнул, не понимая, где ошибся. Раздраженно скомкал злополучную карту, швырнул на заднее сиденье и увидел позади дуба левый поворот на грунтовку. В прошлый раз он проехал мимо, не заметив ее за зарослями. Свернул туда. Узкая ухабистая дорога петляла в буковом лесу, ехать приходилось осторожно. То и дело попадались щиты, предупреждавшие о присутствии кабанов. Судя по обилию предупреждений, последних тут была тьма.

Дорога вывела в узкую долину, уже подернутую вечерними тенями, и поползла вверх по холму. Пьетро остановился, чтобы в очередной раз сверить вид на городок с фотографией. Ясности это не прибавило, но делать было нечего, и он поехал дальше. Примерно через километр показался полуразрушенный дом с покатой крышей, окруженный деревьями, которые когда-то могли быть фруктовым садом. Чем ближе он подъезжал, тем очевиднее становилось, что место заброшено. Здесь не жили уже много-много лет.

Остановившись у развалин, Пьетро вышел из машины. То самое место, он его сразу узнал. Гряда холмов. Солнце почти скрылось за горизонтом, и городок Барга парил над округой. Почти точь-в-точь как на акварели. Пьетро стоял там, где когда-то работал неведомый художник. Значит, и дом тот же самый.

Вспыхнувший было энтузиазм быстро угас. Как оказалось, исследовать тут, по сути, нечего. Черепичная крыша провалилась, часть стен обрушилась, развалины заросли высокими и густыми кустами. Пробраться внутрь возможности не было. Однако обнаружился и плюс: Джербер заметил старую шелковицу, пусть и голую, как бывает зимой.

Если верить сну Матиаса, дерево могло быть подсказкой. Именно рядом с шелковицей зарыли мешок с расчлененным телом Таракана. Он прошел к дереву сквозь колючий сухой бурьян. Когда-то здесь зеленела помидорная грядка, разоренная, чтобы вырыть могилу. Землю вокруг истоптали кабаны.

Пьетро поковырял дерн носком ботинка. И что теперь делать? Копать? Даже будь у него с собой лопата, одному такую площадь не перерыть. «Я зря теряю время», – пришла ему в голову вполне разумная мысль. Наступала ночь, торчать тут дольше совсем не хотелось. Однако он должен был найти ответ.

В багажнике до сих пор лежал бинокль синьора Б. Отец всегда брал его с собой, отправляясь на прогулку по сельской местности; а еще трость, корзинку для грибов, швейцарский нож, фонарик и фляжку. Пьетро сходил за биноклем. Сквозь сгустившиеся сумерки ему удалось разглядеть холм невдалеке от дома. Идеальный вариант для того, что он задумал. Если, конечно, это сработает.

19

Спустившись с холма и выехав с грунтовки на шоссе, Пьетро при первой возможности свернул к Барге. На окраине городка нашел крохотное почтовое отделение, там с мобильного позвонил Иво Кравери и отменил назначенный на вечер сеанс гипноза. На вопрос о причине отговорился некими «личными делами».

Другой заранее намеченный звонок Пьетро сделал тут же, из телефонной будки. Довольный собой, он поехал назад, миновал поворот на грунтовку и загнал «дефендер» за кусты у подножия отмеченного на карте холма. После чего заглушил мотор, забрался с биноклем в руках на каменистую вершину и принялся ждать.

Миновало восемь вечера. Перед ним как на ладони виднелись полуразрушенный дом, сад и старая шелковица. Время от времени он рассматривал их в бинокль. Примерно через час на выезде из леса замелькал проблесковый маячок машины карабинеров. Они не слишком торопились.

Служители закона не могли, конечно, проигнорировать анонимный звонок, – в частности, если в нем сообщалось о трупе, – но особых надежд на них Джербер не возлагал. Карабинеры вышли из машины, с ними выскочила собака. Ага, значит, это не обычные патрульные, а специальная кинологическая группа. Овчарку спустили с поводка. Двое агентов засветили мощные фонари и двинулись за ней, неуклонно приближаясь к шелковице. Лучи света метались по зарослям, временами сходясь в наиболее подозрительных местах.

Скорчившись в своем импровизированном укрытии, Пьетро предвкушал жуткую находку. Почему-то он был в ней совершенно убежден. А сам в случае чего мог в любой момент ретироваться. Внедорожник ждал в кустах. Вот четвероногий сыщик нервно закружил на одном месте, уткнувшись носом в землю. Один карабинер взял собаку на поводок, второй вернулся к машине и заговорил по рации: вернее всего, вызвал подкрепление. Они что-то нашли! Скоро начнут копать.

Прошел еще час, прежде чем к заброшенному дому подкатили несколько патрульных машин и бригада землекопов. Последние запустили небольшой экскаватор, привезенный на прицепе, и принялись при свете фар осторожно снимать верхнюю часть почвы.

Если там действительно был закопан труп, подумал Джербер, теперь от него остались лишь кости да обрывки гнилых тряпок. Хватит ли этого для установления личности убитого? Между тем экскаватор отъехал в сторону, и раскопки без особого успеха продолжались с помощью лопат. Не могла же собака ошибиться! Прошло еще немало времени, прежде чем земля наконец отдала добычу.

Ею оказалась одинокая туфля. Пьетро до боли в глазах вглядывался в окуляры, но разглядеть находку подробно не удалось. Выглядела эта вещь донельзя жалко, но можно было не сомневаться, что это брат-близнец мокасина из пустой квартиры. Ясности не прибавилось, а цепочка совпадений все удлинялась. Это пугало. Настроение безнадежно испортилось.

Внизу, у дома, атмосфера, напротив, разрядилась. Карабинеры громко переговаривались с рабочими, некоторые смеялись, решив, вероятно, что анонимный звонок был идиотской шуткой, а собаку обманул запах гнилого башмака. Разворотив и вытоптав добрую половину заброшенного сада, они сворачивались, собираясь уезжать. Старый мокасин для них ничего не значил, тогда как для Пьетро он был почти неопровержимой уликой. Но чего?

Куда подевался мешок с останками Таракана? Может, и не было никакого мешка? Найденная туфля доказывает убийство или… Или Пьетро сам себя накрутил, попавшись на удочку снов девятилетнего фантазера? Отсутствие человеческих останков недвусмысленно указывало на последнее. А туфля… это всего лишь дурацкая туфля.

В замешательстве, чувствуя себя идиотом, Пьетро кое-как спустился к внедорожнику, намереваясь по-быстрому убраться, по возможности не включая фар. Он открыл дверцу, полез внутрь и застыл, словно парализованный, не успев оторвать одну ногу от земли. Рядом в кустах кто-то прятался. Пьетро отчетливо слышал сопение и возню.

Он постарался взять себя в руки и взглянуть туда, откуда доносились звуки. Остро чувствуя, что на него тоже смотрят. В гуще кустов вновь завозились. Пьетро все пытался что-нибудь разглядеть. Сердце бешено колотилось, воздуха не хватало. Ощущение опасности физически сдавливало грудь. Враг показался, и Джербер понял сразу две вещи: во-первых, что надо удирать, не теряя ни секунды, во-вторых – куда подевался труп Таракана.

20

В половине пятого утра он резко затормозил у виллы Кравери. Позвонил у ворот и принялся ждать, пока ему откроют. После наблюдения за раскопками в окрестностях Барги, неожиданной встречи в кустах и поспешного отъезда он был изрядно на взводе.

Здоровенный зверь, полезший на него с угрожающим хрюканьем, навел Пьетро на мысль, что́ могло случиться с останками Таракана. Тамошние буковые леса кишмя кишели дикими свиньями. Собственно, он сам видел множество отпечатков их копыт в заброшенном саду. Ничего удивительного, что звери, учуяв запах, разрыли могилу и устроили пиршество, уничтожив все следы, кроме туфли.

Пьетро не особенно задавался вопросом, почему из всех возможных останков сохранился лишь близнец мокасина, найденного им в ванной опустевшей квартиры. Тут он был готов поверить в случайное совпадение. Ему просто не терпелось получить от Матиаса очередной кусочек головоломки о Молчаливой Даме. Настолько, что не было сил ждать следующего вечера. И он заявился на виллу в неурочный час, свято уверенный в своей правоте.

Старинный пригород тонул в предутреннем тумане, светом уличных фонарей превращенном в таинственную серебристую пелену. Громада затянутого строительными лесами дома в конце кипарисовой аллеи казалась миражом, а боковая башня – погасшим маяком над колышущимся морем белизны.

Его внимание привлекли леса, стоящая там и сям техника, инструменты и стройматериалы, сложенные перед домом. В прошлый раз он не заметил, что брезент кое-где порван, бетономешалка и компрессор порядочно заржавели, как и кирки с лопатами, куча песка размыта дождями, кирпичи разбросаны… Тогда, приехав поздно вечером, Пьетро не обратил внимания на детали, но теперь у него сложилось впечатление, что работы давно уже не ведутся.

Он отстраненно раздумывал над этим, когда в конце аллеи показался Иво Кравери. Вице-консул Уругвая был в плаще поверх пижамы и резиновых сапогах.

– Кто там? – еще издали крикнул мужчина.

Иво не производил впечатление человека, внезапно поднятого с постели, – он выглядел так, словно всю ночь не смыкал глаз. Джербер вплотную подошел к решетке:

– Извините, что врываюсь в такой час…

– После того как вечером мы сказали Матиасу, что поездка к вам отменяется, он категорически отказался спать, – хмуро сообщил Иво, бренча связкой ключей у замочной скважины. – С чего это вы вдруг передумали?

– Сообразил, что так и случится, и приехал, как только смог, – соврал Пьетро.

Вошли в дом. Сусана ждала у подножия лестницы, словно охраняя вход на второй этаж.

– Вы обязаны объяснить, что происходит с нашим сыном! – жестко потребовала она.

– Ничего нового, синьора. Но, как я понял, нам не следует прерывать терапию даже на одну ночь, – принялся оправдываться Джербер, надеясь, что они поверили в мифические «личные дела».

– Благодаря вам Матиас стал спокойнее, но хватило отмены одного-единственного сеанса, чтобы он снова разнервничался.

– И тут вы заявляетесь посреди ночи без звонка, – добавил Иво. – Что прикажете думать?

Джербер смутился. Их реакция вполне естественна. Положим, не его дело решать, что они должны знать, а что нет. Но скажи он им, что Молчаливая Дама – реальный человек, они бы вконец переполошились и все испортили.

Разговаривая, он косился на мутную пленку, разделявшую дом на две половины. Часть дома закончена, часть разворочена. С одной стороны – изысканная обстановка, с другой – строительные работы. Зыбкость их бытия усиливала ощущение, что они рассказали ему не все.

– Я взялся за ваше дело и твердо намерен довести его до конца, – попытался он укрепить доверие четы Кравери. – Помните, Сусана, что́ вы сами сказали в прошлую пятницу, когда обратились ко мне за помощью? Время на исходе.

Она переглянулась с мужем, а потом уже мягче проговорила:

– Ну хорошо. Идите, Матиас вас ждет.

Пьетро поднялся в комнату мальчика. Тот сидел в кровати, привалившись спиной к стене. В руках он держал какую-то портативную видеоигру, однако то и дело клевал носом; глаза были красные от недосыпа. Рядом на одеяле лежал камушек-талисман.

– Доктор Джербер! – радостно воскликнул Матиас.

– Я малость опоздал, извини меня, пожалуйста, – сказал Пьетро шутливым тоном, снимая плащ и кладя его на стол.

– Вы приехали помочь мне заснуть? – доверчиво спросил мальчик, откладывая в сторону игрушку.

– Ну конечно, – кивнул Пьетро, вытаскивая из кармана метроном.

Нетерпение гипнотизера переросло едва ли не в нервное возбуждение. Перед новой встречей с Молчаливой Дамой он не хотел терять ни минуты. О чем только что сказал Сусане.

Мальчик послушно исполнил приказ укрыться, лечь поудобнее и закрыть глаза. Пьетро поставил стул напротив кровати, сел. Маленький пациент заснул почти мгновенно, а вскоре вошел в фазу быстрого сна. Пальцы ребенка разжались, камешек выпал на одеяло. Включенный метроном стучал в медленном, успокаивающем ритме, на который должен был настроиться мозг ребенка.

– Я хочу, чтобы ты вернулся в ту квартиру, – сказал Джербер.

– Сейчас вечер, Молчаливая Дама сидит за столом в кухне и пишет в тетради, – описал мальчик уже привычную сцену.

– Подойди и прочитай, что она пишет.

Через некоторое время Матиас произнес:

– Что Огромный Таракан не умер.

21

Сначала Молчаливая Дама была Молчаливой Девочкой. С той самой грозовой ночи, когда, произнеся слово «туфля», она замолчала навсегда.

Мама пытается заставить ее заговорить, дочка старается изо всех сил и не может. Слова не выходят из нее, будто в горле невидимая пробка. Всякий раз, когда она пытается что-то сказать, слова налетают на преграду и разбиваются вдребезги, превращаясь в нечленораздельные звуки, как будто их издает неведомая зверушка, вроде кошки с птичьими крыльями, крысиным хвостом и утиным клювом.

Немотой дело не кончилось. Вроде бы все как прежде, словно ничего и не случилось, но на деле не так. Многое изменилось, начиная с мелочей. Девочка больше не выходит в сад, только смотрит из окна. Вновь посаженные помидоры сгнили на корню, пришлось их выполоть. По ночам из сада слышатся топот и шуршание, словно кто-то там бродит. Девочка думает, что это Таракан выкарабкался из могилы и теперь ищет, как бы проникнуть в дом. Потом она вспоминает, что мама распилила его на куски. Может, из-под земли вылезла только его рука? Пальцы цепляются за траву, и она ползет, ползет, как паук, начинает царапать ногтями дверь… Хочет, чтобы ей открыли, хочет еще раз погладить девочку по щеке.

Мама теперь всегда улыбается, даже в одиночестве. Девочка, стоя за ее спиной, видит улыбку по натянутой коже на шее. Та застыла на мамином лице. Как-то вечером мама чистила морковь и сильно порезалась, но вместо гримасы боли на лице отразилась все та же улыбка. Мама стала похожа на вечно счастливую куклу. Девочка не знает, что это значит. А еще они больше не делают лимонад и не пользуются морозилкой.

На исходе лета мама начинает кашлять. Совсем немножко, словно в горле чуть-чуть першит. Постепенно кашель усиливается, делается грудным. И вот уже она кашляет почти непрерывно, даже ночью. Сгибается пополам от приступов. У нее болят ребра, а на спине большой синяк. Лежа в кровати, мама все время ворочается, пытаясь устроиться так, чтобы не испытывать боли. Она вся измучилась. Девочка не решается спросить, что с ней такое, но на самом деле она и сама знает. Это наказание за то, что мама приникла ко рту мертвого Таракана и забрала его последнее дыхание.

Наступает осень, а с ней холода. Кашель иссушил женщину. Она так исхудала, что вот-вот переломится, будто тростинка, и почти не встает с постели. Девочка хочет вызвать врача, но мама не разрешает.

Вечер. Поднялся сильный ветер. Ставни хлопают, деревья в саду шумят и скрипят. Мама зовет дочку в постель, укладывает рядом с собой. Она должна сказать ей что-то важное. Что-то очень страшное. Говорит, что Огромный Таракан не умер. Рано или поздно он вернется и будет возвращаться снова и снова.

Ничего подобного девочка не ожидала. Как так? Это же ужасно! Мама велит быть очень осторожной, потому что скоро ее, мамы, не станет и она не сможет больше защищать дочку, той придется самой позаботиться о себе. Девочка очень расстроена. Вернувшись в свою комнату, она всю ночь не смыкает глаз. Ветер все неистовствует, кружит мысли в голове, точно палые листья. На рассвете девочка засыпает.

Когда она просыпается, ветра нет и мама больше не кашляет. Ветер унес мамину душу. Девочка плачет не переставая, никак не может успокоиться. Плачет беззвучно. Сначала она пыталась разбудить маму, а теперь просто сидит у постели. Запах уже не особенно мешает, а вскоре она вовсе перестает его чувствовать. Сначала мама лежит белая и холодная. Постепенно ее лицо раздувается, лиловеет. Девочке не хватило храбрости закрыть ей глаза, теперь они вылезают из орбит. Глаза – единственное, что не изменилось. Добрые карие глаза самой красивой мамы на свете.

Наконец кто-то замечает, что девочка не ходит в школу. Приезжают узнать, все ли у них хорошо. Прошло уже три недели, и все совсем, совсем не хорошо. Люди, нашедшие девочку рядом с телом матери, заваливают ее вопросами. Она слышит, что они говорят, но ответить не может. Они думают, что девочка онемела, когда мать умерла у нее на глазах. Они ничего не знают про Огромного Таракана и про то, что он лежит в саду под бывшей помидорной грядкой. А вдруг он правда не умер? «Он вернется».

Девочке говорят, что ей нельзя больше жить в этом доме, и увозят против ее воли. Теперь она живет в приюте вместе с другими сиротами. За ними приглядывают монахини. Девочка не говорит и поэтому не может ни с кем подружиться. Она всегда одна, ей хочется целыми днями лежать в кровати и спать.

Ей не нравится в приюте. Сестры вроде бы не злые, только заставляют молиться и наказывают, если она не делает, что велено. А вот дети очень злые. Они украли все ее вещи, и теперь у девочки ничего нет. Они издеваются над ней, пугают, что перережут горло или выбьют зубы. Она то и дело получает от кого-нибудь подзатыльник или пинок под зад, но даже не оборачивается посмотреть, кто ее ударил. А они хихикают и шипят, приложив палец к губам: «Ш-ш! Ш-ш! Молчи, девчонка!» Знают, что она не пожалуется монахиням.

В приют приходит священник служить мессу. Он старый, вечно простуженный. Всякий раз он говорит кому-то из детей, чтобы тот исполнял роль служки. Мальчик или девочка – ему без разницы, главное, чтобы знали, как налить вино и воду в чашу и когда нужно позвонить в колокол, чтобы паства преклонила колени. В тот день священник выбирает девочку. После мессы он приказывает ей идти за ним в ризницу, а там – сесть к нему на колени. Девочка не хочет, однако не знает, что делать.

Он трогает ее лицо. У него потные ладони. Девочке становится очень страшно. Священник пытается приласкать ее, и тогда она его узнает. Никакой это не священник, это Таракан. Точно такое же прикосновение. Мама была права. Таракан вернулся, просто теперь он старше и лицо другое. Его нежности ей совсем не нравятся. Противно, что, трогая ее, он бормочет об Иисусе и святых. А еще шмыгает носом и часто отхаркивается.

Перед смертью мама сказала девочке, что ей придется самой себя защищать, только не сказала как. Хорошо бы подсыпать яда ему в воду или вино, да где его взять? Приходится терпеть. От тараканьих поцелуев ее бросает в дрожь. И он заразил ее своей простудой.

Простуда долго не проходит, а затем перерастает в воспаление легких. Девочку отвозят в больницу. Там получше – ни священника Таракана, ни злых детей и строгих монахинь, которым нет до нее дела. Но ей все равно очень плохо. Девочка молча молит Бога о смерти. Тогда она сможет встретиться с мамой. Ведь та, в отличие от Таракана, не вернулась.

Понемногу она выздоравливает. Ей говорят, что в приют она больше не вернется. Ее ждет новая семья. Настоящая семья, с мамой, папой, сестричкой и братиком. Девочка ничего не понимает. Если у них уже есть дети, зачем им она? Ее привозят в новый дом, и все совсем не так, как она ожидала. Квартирка маленькая, тесная для пяти человек.

У девочки нет своей комнаты, она спит на раскладном диване в гостиной. По вечерам приходится долго дожидаться, пока не выключат телевизор. Еды ей дают мало и не такую, какую едят сами. Новая мама говорит, что у девочки аллергия, поэтому она не может есть то же, что и они. Раньше она знать не знала ни про какую аллергию. Ее кормят пустым рисом и макаронами без сыра с капелькой противного кетчупа. Мяса и сладостей ей тоже нельзя. Мыться можно раз в месяц, а одеваться – в старую сестрину одежду, которая девочке велика. Еще ей выдают чью-то истертую зубную щетку.

Она замечает, что не нравится брату и сестре. Наверное, потому, что молчит. Эти хотя бы не дерутся, как приютские, но она слышит, как сестра говорит брату, что с удовольствием скинула бы ее с балкона или столкнула с лестницы, если бы родителям за нее не платили.

Как-то вечером все отправляются спать, в гостиной перед телевизором остается только новый папа. Свет потушен, девочка тихо сидит в уголке и ждет, когда он тоже уйдет. Вместо этого он подзывает ее к себе и велит не шуметь, чтобы не разбудить остальных. Папа улыбается и говорит, что очень-очень ее любит. Спрашивает: любит ли она его? Девочка не знает. Впрочем, ее ответ папу не волнует. Он уже все решил. Они обязаны любить друг друга. Когда он принимается поглаживать ее, девочка чувствует на коже колючие тараканьи лапки. Она думала, что Таракан – это священник, а оказывается, он еще раз сменил обличье.

Теперь девочка понимает, почему мама говорила, что Таракан будет возвращаться вновь и вновь. Ведь тараканы – насекомые, которые часто линяют, меняя лапки и хитиновый панцирь. Так они обманывают своих жертв. В саду под шелковицей лежит только старая пустая оболочка. Ядом их не проймешь, они, скорее всего, бессмертны. Девочка не может никому пожаловаться, и папа Таракан ласкает ее каждый вечер, пока остальные спят.

В дом приходит полиция. Папу арестовывают, потому что он смошенничал и украл у кого-то деньги. Его уводят, мама и сестра плачут, а брат кроет полицейских на чем свет стоит. Следом приходит социальный работник и велит девочке собираться. Это больше не ее семья, ей найдут новую. Таких новых семей будет еще много. Пребывание в них длится несколько месяцев, после чего опять появляется социальный работник и уводит девочку. Нередко в этих семьях ее поджидает Таракан.

Он часто меняет облик, но не привычки. Она быстро научилась его узнавать. Иногда это папа, иногда учитель, сосед, дядя или брат. Таракан всегда пользуется тем, что девочка не может говорить. А даже если бы и могла, она не знает, какими словами описать то, что происходит. Девочка замечает, что она тоже меняется. Ее тело преображается, словно она тоже меняет панцирь, и она все сильнее привлекает Тараканов. Ей хочется убежать, но она не знает куда. Кроме того, она уверена, что Таракан везде ее найдет.

Когда девочке исполняется шестнадцать, социальный работник ей говорит, что ее настоящая мама похоронена на старом кладбище в городке, где они жили прежде. Она думает, что хорошо бы туда поехать, просто поздороваться и посмотреть, в красивом ли месте положили маму. Пусть бы рядом росло большое дерево, оно защитит ее от дождя и палящего солнца. Лучше всего – высокая раскидистая липа, которая так сладко пахнет в июне.

И вот в один июньский день, вместо того чтобы сесть в школьный автобус, она без билета садится в другой. Приезжает в городок, где не была много лет. Следуя дорожным указателям, пешком добирается до кладбища. День выдался чудным. Девочка ходит по пустынным дорожкам, ищет и никак не может найти могилу. А когда все-таки находит, очень расстраивается. Никакого дерева нет и в помине, вокруг одинаковые погребальные ниши. Перед нишей матери стоит жестяная вазочка с пыльными искусственными цветами. У девочки на глаза наворачиваются слезы, но она сдерживается.

Сорвав с клумбы несколько ромашек, она ставит их в вазу вместо пластмассовых цветов. Протирает надгробие носовым платком. После чего достает из рюкзака то, что взяла на полдник в школу, ест и разговаривает с мамой. Мысленно, конечно. Она знает, что мама прекрасно ее слышит. Рассказывает, как хорошо ей живется, какие добрые и заботливые люди ее окружают. Добавляет, что счастлива, только очень скучает по ней. Последнее – правда, в отличие от всего остального.

Пора возвращаться. Девочка достает из пенала циркуль и иглой выцарапывает на надгробии дерево. Тени оно дать не может, но это лучше, чем ничего. Она долго говорила с мамой, а та ни словечка ей не ответила. Уходя, обещает, что скоро вновь приедет ее навестить, и слышит в голове ее голос. Мама говорит:

«Ты отлично научилась понимать, что перед тобой Таракан. Но однажды ты его не узнаешь. В тот день ты умрешь».

22

В мансарде, где принимал пациентов Джербер, долгие годы размещался кабинет синьора Б., а Пьетро расположился прямо напротив. В отцовском кабинете имелась одна забавная штука: лес из папье-маше с зеленым ковром-поляной, на которой лежали маленькие пациенты, глядя в потолок, усеянный лампочками-звездами. Во время сеансов играла песенка «Простые радости» из мультфильма «Книга джунглей». В заданный момент пластинка с мелодией останавливалась, точно ее заело, и повторялась одна и та же нота, вводившая ребенка в транс.

Этой театральной обстановки вполне достаточно, чтобы понять, как сильно отец и сын отличались друг от друга. Но большую часть жизни они вынуждены были сосуществовать, словно неразлучники. Их объединила смерть. Мать Пьетро умерла, когда ему не исполнилось и трех лет. Она должна была стать точкой притяжения, но вместо этого превратилась в непреодолимое препятствие. Сколько они ни старались найти друг друга, без нее не получилось. Отношения их так навсегда и остались натянутыми, хотя не переросли в открытую конфронтацию.

Удивительно, но конфликт разгорелся уже после смерти синьора Б. Пьетро пришлось спорить с его призраком и из чувства справедливости в конце концов признать правоту почившего родителя, связав такой гордиев узел, которым восхитился бы сам Фрейд. Пьетро так и не решился разобрать чудесный лес и много лет держал дверь отцовского кабинета запертой, лишь изредка находя в себе силы заглянуть туда. Сейчас он уже не понимал, из-за чего злился на родителя. Просто злился, и точка.

Несколько месяцев назад Пьетро распорядился заложить дверь в кабинет, оставив тамошнюю обстановку нетронутой. Время от времени его беспокоили мысли о комнате, запечатанной намертво, точно склеп. Он вспомнил о ней и февральским утром, когда отправился искать место, где похоронили мать Молчаливой Дамы. Драматический рассказ о ее детстве глубоко его потряс. Казалось, он чересчур реалистичный и «взрослый» для сна, привидевшегося девятилетнему мальчику. Да еще это предсказание. Ты отлично научилась понимать, что перед тобой Таракан. Но однажды ты его не узнаешь. В тот день ты умрешь.

После сеанса он вышел из комнаты, оставив Матиаса спокойно спать. Светало. Спустившись на первый этаж, увидел Иво и Сусану. Измученные усталостью, родители ждали на белом диване в своей элегантной гостиной. Почему-то Пьетро опять не рассказал им о том, что́ во время транса происходит с их сыном. Ограничился тем, что назначил новый сеанс на вечер.

Дорога до кладбища заняла добрых два часа. Он приехал туда в девять – как раз отпирали ворота. Слегка накрапывало. Запахнув плащ поплотнее, Пьетро побрел по аллее с фамильными склепами. Тишину нарушал лишь шорох мокрого гравия под его подошвами. Добравшись до простых надгробий, он принялся искать дерево, когда-то нацарапанное Молчаливой Дамой при помощи школьного циркуля. При этом им двигало нечто большее, чем желание убедиться в том, что сон Матиаса не выдумка. До сих пор в истории фигурировали лишь безымянные персонажи. Пьетро зачем-то нужно было убедиться, что все они – реальные люди. Он надеялся прочитать на табличке имя.

Вопреки ожиданиям, поиски затянулись. Почти отчаявшись, Джербер заметил фигуру в зеленом клеенчатом плаще с накинутым на голову капюшоном. Человек катил тачку с засохшими букетами. Решив, что это местный служитель, Пьетро обратился к нему:

– Добрый день, я тут ищу могилу, но не знаю имени усопшей.

Под капюшоном виднелось лицо, изборожденное глубокими морщинами. В зубах, несмотря на дождь, тлела сигара.

– Богатая или бедная? – деловито спросил незнакомец, несколько огорошив Пьетро.

– Бедная.

– Тогда это на «ниве обездоленных». Пойдемте, я провожу, – сказал мужчина, оставив свою тачку.

Чего ж лучше? Пьетро с готовностью последовал за стариком. Название «нива обездоленных» наводило на мысли о месте, где хоронили тех, кто не мог позволить себе отдельную могилу. Но даже оно оказалось чересчур поэтичным для представшего перед ним зрелища. Длинная железобетонная стена с погребальными нишами на окраине кладбища.

Взгляд Пьетро заскользил вверх и вниз по могильным плитам. Он смотрел на фотографии умерших, бегло читая имена. Мужчины, женщины, старики, молодые, даже дети.

– Рассчитываете узнать по лицу? – поинтересовался провожатый.

То ли хотел ускорить дело, то ли из любопытства.

– Честно говоря, я ее никогда не видел, – рассеянно ответил Пьетро. – Знаю только, что на надгробии когда-то было нацарапано дерево…

Могильщик прошел метров десять вдоль бетонных сот и остановился перед нишей, расположенной у самой земли. На новенькой плите оказалась фотография пожилого мужчины, умершего совсем недавно.

– Она была здесь, – сказал служитель. – Мы на какое-то время оставляем их в колумбарии, потом убираем, освобождая место, и хороним в яме.

Джербер догадался, что под «ямой» он подразумевает общую могилу, где останки людей перемешиваются, теряя идентичность.

– А вы, случайно, не помните имя той женщины? – уныло спросил он.

– Увы.

– Ясно. Все равно спасибо.

Пьетро собрался уходить, когда могильщик добавил:

– Эта ниша долгонько пустовала, никто не хотел ее брать.

Джербер вопросительно взглянул на словоохотливого собеседника:

– Почему же?

– Да случилось тут кое-что несколько лет назад… – начал тот, заново раскуривая погасшую под дождем сигару.

Должно быть, он пользовался возможностью поболтать хоть с кем-то, кто еще дышит.

– Был день поминовения усопших, народу пришла уйма, потому и вышел скандал, – продолжил он, затянувшись. – Неизвестный публично осквернил эту нишу. В бешенстве голыми руками оторвал табличку с именем покойной и керамический овал с фотографией. После чего просто ушел. Ни у кого не хватило смелости его остановить.

– А вы его видели? Смогли бы узнать?

– Лица не припомню, – покачал головой служитель. – Но здоровый такой мужик. Что-то у него еще было с правой ногой… Хромал он.

– И из-за этого никто не хотел брать нишу? – недоверчиво спросил Пьетро.

Причина выглядела не слишком убедительно.

– Ну, не только, – поспешил уточнить старик. – В основном-то, конечно, из-за цветов.

– Каких цветов?

– А вот таких. Еще до выходки этого бесноватого они появлялись в вазе каждую неделю.

– В каком смысле «появлялись»?

Беседа начинала действовать Пьетро на нервы. Он промок и замерз.

– Никто не видел, кто и когда их приносил. Люди поговаривали, что это покойница их оставляла для себя.

Джербер не стал скрывать усмешки и сменил тему:

– Можно ли выяснить имя той женщины?

– Записи о захоронениях есть в муниципалитете. – Служитель пожал плечами. – Напишите запрос, через месяц-другой имя обязательно найдут.

Такая перспектива не вдохновляла: Пьетро чувствовал, что столько времени у него нет. Поблагодарив старика, он в расстроенных чувствах двинулся навыход.

Сев в машину, завел мотор, включил печку, чтобы согреться и обсохнуть. Потом вытащил черный блокнот, посвященный Матиасу, и записал:

Оскверненная ниша.

Хромой здоровяк.

Цветы, появляющиеся из ниоткуда.

Закрыв блокнот, он принялся размышлять над тем, что беспокоило сильнее всего. Несмотря на множество совпадений между снами мальчика и реальностью, герои истории о Молчаливой Даме по-прежнему были бесплотными, словно призраки. Квартира на верхнем этаже желтой высотки давно пустовала, и кто был ее последним обитателем – неведомо. Сигареты из сундука привели его к пациентке психиатрической лечебницы без имени и прошлого, которая могла быть кем угодно и тоже исчезла. В саду у заброшенного дома не оказалось трупа, зато обнаружилась вторая туфля. В могиле, где должна была лежать мать Молчаливой Дамы, похоронен другой человек.

На Джербера навалились отчаяние и беспомощность. Он вновь заподозрил, что все это не более чем его собственные фантазии. Что он подгоняет действительность под сны Матиаса. До сих пор не обнаружилось ни одного доказанного факта, лишь более чем сомнительные косвенные зацепки. Однако он не мог позволить себе отступить. Не мог, ради Матиаса.

Как там сказал служитель? Усопшая сама оставляла цветы для себя? Их появление нетрудно объяснить. Тот, кто навещал умершую, специально проникал на кладбище после закрытия, не желая, чтобы его видели. Не исключено, что это была ее дочь. Почему она так себя вела? Не замешан ли здесь хромой здоровяк?

Взгляд Пьетро ненароком упал на радио, которое недавно включилось само, как и телевизор днем раньше. У него в ушах словно зазвучал странный хор электромагнитных помех. Рой насекомых. Он взглянул на часы. Что же, настало время преодолеть неприязнь и отправиться на поиски ответов туда, куда прежде он заходить не отваживался.

23

С холмов Колли-Сенези и Коллине-Металлифере открывался поистине очаровательный вид; считалось, что в тех краях немало мест, имеющих символическое и даже магическое значение.

Аббатство Сан-Гальяно – готические руины без крыши в центре пустоши. Скит Монтесиепи, где хранится камень с застрявшим внутри мечом святого. Фумаролы Долины Дьявола, чей насыщенный бурой белый дым вдохновил Данте на написание «Ада». Городок Монтериджони с сохранившимися в первозданном виде древними крепостными стенами. Незабываемые очертания башен Сан-Джиминьяно…

Не было ничего удивительного в том, что женщина, к которой ехал Джербер, поселилась именно в этом уголке Италии. Чтобы добраться до ее дома, пришлось отмотать немало километров по лесу каменных дубов под крики пустельг, играющих в салки с летучими мышами в тенях длинных ветвей.

Внедорожник перебирался с холма на холм, а Пьетро, по обыкновению, рефлексировал. Разумно ли было последовать совету Заккарии Ашера и обратиться к психологу-гипнотизеру Эрике Де Роти? Если, конечно, она захочет с тобой говорить. Синьор З. добавил еще, что эта женщина почти никого к себе не подпускает и занимается крайне любопытными штуками из тех, на какие мало кто решается. Если все же отважишься с ней проконсультироваться, будь добр выслушать все, что она скажет, и не перечить.

Обычными методами помочь Матиасу не представлялось возможным, и Джербер решил пойти на риск, выбрав нетрадиционный путь. Впрочем, здоровый скептицизм остался при нем. Выехав из очередной лесной чащи, он увидел примерно в полукилометре старую мельницу, переоборудованную под жилье. Фасад был когда-то выкрашен в красный цвет, но краска совсем облупилась. На крыше вызывающе торчала металлическая спираль непонятного назначения. Рядом с домом идиллически журчал ручей.

Остановив машину у мельничной стены, Пьетро вышел, и его тут же окружила разномастная стая собак. Дворняги оглушительно лаяли, но с виду были не опасны. Кроме них, вокруг ни души. Он надеялся, что гвалт привлечет внимание хозяев. Вместо этого заревела сирена. Низкий и одновременно пронзительный звук так давил на барабанные перепонки, что пришлось заткнуть уши. Помогло это мало. Кстати, сирену, похоже, слышал он один – ни птиц, ни собак она нисколько не беспокоила.

Пьетро сообразил, что спираль – это радиоантенна, а надрывающий душу рев звучит на частотах, слышимых только человеком. Так здесь встречали незваных гостей. Джербер поднял руки в надежде, что за ним наблюдают. Жест капитуляции не сработал. Тогда ему пришла в голову идея повторить призыв о помощи, как делал Матиас во сне: большой палец прижат к ладони, а остальные четыре его прикрывают. Невыносимый рев прекратился.

Из здания мельницы вышла женщина. Правильные черты волевого лица, седые волосы собраны в хвост. На ней были длинная бирюзовая туника, перепачканный мукой фартук и ковбойские сапоги.

– Чего тебе? – резко спросила она.

Лицо было странно знакомым, хотя Пьетро не помнил, где и когда с ней встречался.

…Магнолия…

– Мне порекомендовал обратиться к вам Заккария Ашер, – поспешил объясниться он, не замечая, что говорит слишком громко.

В ушах все еще звенело. Женщина подозрительно смерила его взглядом:

– Мобильник с собой?

Пьетро вытащил из кармана старенький смартфон.

– Выключи и закопай рядом с машиной, – велела женщина. – Будешь уезжать – заберешь.

Он послушно надавил на кнопку, присел на корточки рядом с колесом внедорожника, выкопал пальцами ямку, положил туда телефон и присыпал землей. Кивнув, Эрика Де Роти повернулась и пошла в дом. Джербер двинулся за ней.

Войдя в кухню, женщина продолжила месить тесто в квашне. Пьетро почувствовал запах уже испеченного хлеба, под ложечкой засосало. Он машинально открывал и закрывал рот, пытаясь выровнять давление и избавиться от писка в ушах. Заметив это, хозяйка сказала:

– Это скоро пройдет.

Оба ждали, пользуясь молчанием, чтобы получше рассмотреть друг друга. Пьетро все вспоминал, где же он ее видел. Должно быть, показалось, – по крайней мере, она его не признала. У нее были поразительные голубые глаза. Джербер попытался прикинуть ее возраст. Заккария говорил, что случай с сенегальской девочкой, перевернувший жизнь Эрики, произошел около тридцати лет назад. Значит, она разменяла шестой десяток. Неужели он ее просто забыл?

Растопленная дровяная печь обдавала сухим теплом. Напротив буфет с тарелками и стаканами, старый стол, рядом этажерка с медными и керамическими кастрюлями, на полках горшочки с ароматическими травами. В углу висела репродукция картины Магритта «Вероломство образов»: курительная трубка и надпись «Это не трубка». Пьетро понял, что приехал по адресу.

На панели рядом с входной дверью чернели бакелитовые выключатели – отголосок эпохи, когда современный пластик еще не вытеснил все и вся. От них по кирпичной стене тянулись плетеные провода. Обвивая белые фарфоровые изоляторы, они шли к потолку, исчезая между деревянными досками. Пьетро подумал, что именно отсюда женщина управляла сиреной на крыше. На стене висел круглый школьный амперметр. При включенной сирене его стрелка, должно быть, зашкаливала, а сейчас указывала на ноль.

– Электрогенератор и осциллятор на чердаке, – пояснила Эрика Де Роти, проследив за его взглядом и в двух словах описав устройство, которым едва не оглушила визитера.

Джербер понятия не имел, что такое осциллятор и зачем он понадобился психологу. Между тем писк в ушах действительно прекратился.

– Я Пьетро Джербер, – представился он.

Женщина прекратила перемешивать тесто и внимательно посмотрела на него.

– Флорентийский улеститель детей!.. – удивленно протянула она. – Хм, я думала, ты куда старше.

Судя по всему, Эрика имела в виду его отца.

– К сожалению, подлинный улеститель детей умер несколько лет назад. Я всего лишь наследник его титула, – пояснил Пьетро с горькой иронией.

Узнав, что перед ней коллега, причастный к гипнотической практике, женщина смягчилась:

– И что же побудило тебя приехать ко мне, Пьетро Джербер?

– Мой пациент. Девятилетний мальчик, которому уже год каждую ночь снится черноволосая женщина в темной одежде.

Эрика нисколько не удивилась.

– Видение ему угрожает? – деловито спросила она, отставляя квашню и вытирая руки кухонным полотенцем.

– Вовсе нет. Оно ничего не делает и ничего не говорит.

– Полагаю, ты исследовал психику ребенка под гипнозом? Что узнал?

– Странную историю.

В голубых глазах женщины загорелось любопытство.

24

Она пригласила его в гостиную. На персидском ковре перед тлеющим камином были разбросаны камчатные подушки. Устроились на них. В воздухе висел аромат благовоний, везде хрустально поблескивали кварцевые жеоды, среди которых выделялась одна: крупная и фиолетово-черная. На шее у Эрики тоже лиловела аметистовая подвеска.

Комнату освещали разнокалиберные свечи с эзотерическими символами, в углу оплывал восковый Будда, с потолка свисал ловец снов. Со всех сторон на Пьетро глядели африканские маски, скульптуры и картинки, изображавшие демонов, улыбающихся на фоне созвездий. Небрежно рассыпанная колода карт Таро Безансона на столике. И книги. Целые бастионы книг по эзотерике и гаданиям.

Магическая атрибутика соседствовала с электронными приборами. Пьетро различил магнитограф, осциллограф, анализатор спектра и ресивер с трансмиттером, кабели от которых терялись где-то на потолке. Система с чердака раскинула щупальца по всему дому. Антенна на крыше, должно быть, служила своего рода нервным центром. Джербер и предположить не мог, зачем все это нужно. Особенно его заинтриговал тоноскоп, состоявший из металлической пластинки и резонансной трубки. Если на пластинку насыпать мелкого песка и воздействовать на нее акустическими волнами, песчинки образуют идеальные геометрические фигуры, напоминающие фракталы.

– Эрнст Хладни еще в девятнадцатом веке описал влияние звуковых волн на материю, – сказала Эрика, заметив интерес гостя. – Но основы киматики только век спустя заложил Ханс Йенни.

Киматика была псевдонаучной теорией, постулирующей, что звуковые волны, воздействуя на материальный мир, меняют некую глубинную суть вещей. Джербер заподозрил, что в этом доме пытаются исследовать, как они работают на психическом уровне. В прошлом многие гипнотизеры пробовали применять подобные приборы для воздействия на разум. Опасная область, полная непредвиденного.

Догадку Пьетро подтверждал черный кожаный шезлонг у окна, явно предназначавшийся для пациента. На сиденье лежала пара наушников с амбушюрами для полного погружения в звук, подсоединенных спиральным кабелем к выключенному сейчас усилителю. Выходит, несмотря на отшельничество, пациенты у Эрики Де Роти имелись. Кто знает, что́ они пытались найти в этой глуши. Во всяком случае, этими людьми двигала большая решимость, а также непоколебимая вера.

– Расскажи-ка мне историю молчаливой женщины, – потребовала Эрика, ставя перед Пьетро дымящуюся чашку кофе и блюдце с ломтем еще горячего хлеба.

Он достал черный блокнот и, прихлебывая кофе, поведал все, что узнал во время гипнотических сеансов с Матиасом.

– И ты нашел доказательства реальности этой женщины?

– Желтый дом из первого сна Матиаса существует. Я зашел в пустующую квартиру, где она жила в снах мальчика, и нашел кое-какие предметы, которые подтверждают, что пересказанные им события происходили на самом деле: сигареты, старый мокасин и акварельный пейзаж.

– Что еще ты узнал?

– Что избирательный мутизм возник после предполагаемого убийства ее отца, а Тараканами она называла всех мужчин, которые насиловали ее или обижали. Во взрослом возрасте она попала в психиатрическую лечебницу – бродила по пляжу в состоянии спутанного сознания, и ее нашли карабинеры. Личность установить не удалось. Видимо, сбежав из лечебницы, она поселилась в желтой высотке. Судя по беспорядку в квартире, оттуда ей тоже пришлось бежать.

Джербер ясно видел зияющие лакуны в своей истории. Под конец он сообщил о колумбарии Барги, где могилу матери осквернил хромой незнакомец. Пьетро сам не знал, как интерпретировать этот эпизод.

– Женщину найти пробовал?

– Ну, я запросил медицинскую карту из лечебницы – это единственный официальный документ. Может быть, с его помощью удастся связать пациентку и квартиросъемщицу. Карточку обещали прислать, но когда? Других зацепок у меня нет.

– Расскажи о мальчике.

– Матиас – обычный ребенок с интеллектом немного выше среднего уровня. Его окружение не имеет ничего общего со средой Молчаливой Дамы.

– Родители?

– Иво Кравери – вице-консул Уругвая, его жена Сусана – эксперт в области антиквариата, работает в «Сотбис». Они не так давно перебрались в Италию, живут в Пьян-де-Джуллари в старинной вилле, которую сейчас реставрируют.

– Иными словами, люди мира, богатые и культурные, – подытожила Эрика.

– Но мне кажется, они что-то скрывают, – поделился с ней Пьетро.

– Вероятно, потому, что боятся? Об этом ты подумал?

Нет, об этом Пьетро не подумал. Что же, не исключено.

– Нормальные семьи лучше всего подходят для сущностей, – добавила Эрика.

Джерберу стало интересно, что она подразумевает под «сущностями», но уточнять он не стал.

– Вначале я решил, что Матиас страдает от онирических галлюцинаций, но теперь я совсем не уверен, – признался он.

– Возможно, твой пациент находится в состоянии измененного сознания, – предположила Эрика.

Это означало, что разум изменил модель функционирования и воспринимал свои фантомные порождения как реальность. В таком случае речь не о патологии – со временем «поломка» исправлялась сама собой.

Пьетро считал, что диагноз чересчур расплывчат.

– Во время двух снов Молчаливая Дама заставила Матиаса сделать жест, означающий просьбу о помощи. Тот, который сегодня повторил я.

Эрику, похоже, поразил этот факт. У нее вырвалось:

– Сущность контролирует ребенка…

Опять это слово. Но прежде чем Джербер успел спросить о его значении, она продолжила:

– Подозреваю, Заккария Ашер отправил тебя ко мне за историей Фату.

Она имела в виду сенегальскую девочку, заговорившую по-итальянски во время сеанса гипноза тридцать лет назад.

– Ашер предупредил меня, что тот случай перевернул всю твою жизнь и ты никогда никому не рассказывала, что именно говорила девочка.

– Ничего подобного! Рассказывала, да мне не верили.

– Так что же говорила Фату?

– Со мной говорила не сама Фату, а другая девочка, ее ровесница. «Мне страшно… Здесь темно…» Она описала собственные похороны. Сказала, что, когда ее закопали в землю, шел снег, а мы все были грустными.

– То есть ты тоже присутствовала в ее рассказе? – уточнил Пьетро.

– Девочка, говорившая устами Фату, знала меня. И утверждала, что я ее тоже знаю. Она ни разу не назвала своего имени, но я не сомневаюсь в ее правдивости. Я узнала голос, хотя происходившее казалось полным абсурдом и верить в подобное не хотелось.

– Кем же была эта девочка?

– Моей дочерью, разумеется. Я поняла это еще до того, как она назвала меня мамой.

На несколько секунд Пьетро потерял дар речи.

– Соболезную твоему горю, – пробормотал он.

Потому-то, наверное, Эрика и отправилась волонтерить в Африку. Не исключено, что на нее болезненно повлияла история Фату. Разумеется, устами сенегальской девочки говорил не дух дочери, а материнская боль. Что же, по-человечески ее можно было понять.

– Ничего-то ты не понял, улеститель, – прервала она ход его мыслей, догадавшись, о чем он думает. – Не было у меня никакой дочери, ни до, ни после.

Видя изумление на лице Пьетро, Эрика весело рассмеялась:

– Да-да, со мной говорил призрак из будущего.

Непонятно, что на это можно сказать.

– Ты не понимаешь, потому что мыслишь время в категориях последовательности, – продолжила она серьезно. – Это нормально, даже типично для твоей человеческой природы: ты рождаешься, живешь и умираешь в таком порядке и никак иначе. Однако, из того, что это верно для тебя, вовсе нельзя сделать тот же вывод для других. Далеко не все в нашем мире вписывается в последовательную схему… Согласно гипотезам киматики, деление на прошлое, настоящее и будущее не имеет смысла. Его следует заменить понятием «энергетического времени». Например, наш с тобой разговор уже происходил миллиард раз и произойдет еще несколько миллиардов раз. События повторяются до бесконечности, оставляя после себя информационный волновой след, который движется во времени, питаемый энергией Вселенной. Звуковые волны – часть этого процесса, – добавила она, подняв глаза на собеседника. – Мы с тобой – эхо множества прожитых жизней, – закончила Эрика неожиданно поэтично.

– Так вот зачем тебе антенна на крыше. Ловить следы миллиардов бесконечных жизней.

Тон и выражение его лица выказывали крайний скептицизм. Эрика ладонью накрыла руку Пьетро.

– В Африке детей называют огоньками. Считается, что они получают энергию напрямую от Вселенной и загораются. Их назначение – развеять сгустившуюся вокруг нас тьму. Но по мере взросления дети потухают и становятся…

– Нами, – закончил за нее Пьетро.

– Именно. Существами, которые лишены воображения, движимы материальными побуждениями и эгоизмом. Фату была чем-то вроде антенны, способной принять сигналы других жизней.

Эрика явно намекала, что стоит примерить это представление к Матиасу.

– А тебе никогда не приходило в голову, что случившееся с тобой в Африке было просто суггестией?

– Тот же вопрос можно задать и тебе, не правда ли? Иначе бы ты сюда не прикатил. – Эрика лукаво усмехнулась.

Она была совершенно права. Джербер почти устыдился своей заносчивости.

– Заккария Ашер тоже советовал мне подумать над альтернативными решениями, – произнес он, употребив обтекаемый эвфемизм, вместо того чтобы признаться, что зашел в тупик. – До моего вмешательства мальчик просыпался с криками ужаса, но с началом терапии подобное прекратилось. Думаю, молчаливая женщина рассказывает свою историю именно мне через Матиаса. Каждый сон начинается с того, что она пишет что-то в тетради. Любопытно, да?

– Очень.

– И я теперь боюсь, что, если мы прервемся хотя бы на одну ночь, у него случится рецидив.

– Ты говорил, что женщина ничем не угрожала ребенку.

– Да, она просто появлялась и молчала, – подтвердил Пьетро. – Сначала Матиас вообще не отреагировал на ее появление, однако со временем стало хуже. По какой-то неясной мне причине мальчик начал ее бояться.

– А ты не думал, что кричал во сне вовсе не Матиас?

– В каком смысле?

– Женщина немая. Она хотела бы закричать, да не может. Вот и кричит голосом Матиаса. Ей нужна твоя помощь. Ты же сам говоришь, что твое внимание она пыталась привлечь жестом, который заставила сделать мальчика.

Слова Эрики Де Роти прозвучали для него откровением.

– Если хочешь вылечить Матиаса, ты должен узнать, какой помощи она от тебя ждет. Только будь осторожен, – мрачно предупредила Эрика. – Молчаливая Дама выглядит как человек и ведет себя как человек, но, по-моему, она им не является.

25

Несмотря на относительную молодость, Пьетро был довольно опытным детским психологом и гипнотизером. И прежде чем приступить к практике в этой области, ему пришлось пройти долгий и трудный путь ученичества.

Его главным учителем был отец, первый флорентийский улеститель и Баюн, который и передал сыну основные знания. Родительские наставления Пьетро воспринял самым естественным образом, они прочно укоренились в его голове. Всякий раз, когда требовалось найти решение, он обращался к этому неисчерпаемому кладезю информации.

Лучше всего запоминались забавные подробности. Если плачешь от радости, слезы сначала текут из правого глаза и только потом из левого. Если от горя, то все наоборот. Смех от щекотки в действительности не имеет ничего общего с весельем, наш мозг воспринимает щекотку как агрессию. Вот почему мы не смеемся, если щекочем сами себя. Жевательная резинка – лучший способ избавиться от засевшей в голове навязчивой песенки. Чтобы быстро успокоиться, тщательно заправьте постель, а для обуздания гнева – хорошенько пропылесосьте пол.

Эти милые безделицы контрастировали с остальными мрачными научениями синьора Б.: в частности, речь шла о принципах поведения хорошего терапевта, исследующего детский разум с помощью гипноза.

Никогда не открывай дверь, которую не сумеешь закрыть.

С этим простым, но очень важным правилом было связано чувство вины, теперь мучившее Пьетро. Не исключено, что во время сеансов он ненароком выпустил из разума Матиаса нечто темное, и теперь над мальчиком и его семьей нависла неведомая угроза.

Молчаливая Дама выглядит человеком и ведет себя как человек, но, по-моему, она им не является. Слова Эрики Де Роти, сказанные под конец, пролегли в его сознании черной трещиной. Что значит «не является»? Он хотел переспросить, однако Эрика указала ему на дверь. Больше ничего не скажу. По глазам вижу, ты еще не готов. Возвращайся, когда почувствуешь, что способен выслушать остальное.

Всю жизнь Джербер заботливо пестовал в себе скептицизм, однако задача, с которой он столкнулся, пробудила в нем неуверенность. После утренней поездки он опять отменил назначенные на день сеансы. Оправдываясь перед собой за невнимание к пациентам, он упирал на чертовскую усталость, хотя даже не подумал поехать домой и отоспаться. Единственным местом, куда его теперь тянуло, была желтая высотка.

Достав ключ из серой коробочки, Пьетро открыл дверь и на цыпочках, точно вор, прокрался в квартиру. На сей раз обитающие здесь птицы не запаниковали и не попрятались по углам. Очутившись в пыльном полумраке, Пьетро почувствовал, что на него снисходит умиротворение. Эта грязная, заброшенная конура производила на него загадочное впечатление. Другое дело, что уж этим он точно не стал бы ни с кем делиться.

Сегодня Пьетро не собирался искать подтверждения рассказу Молчаливой Дамы. Ему достаточно было почувствовать с ней связь. Пройдя в спальню, он, недолго думая, растянулся на пожелтевших простынях. Стоило положить голову на расклеванную, пахнущую птичьим гуано подушку и глубоко вздохнуть, и последние остатки тревоги покинули его. Укрывшись плащом, он почувствовал себя в полной безопасности, словно в теплом гнездышке.

На потолке темнело влажное пятно неправильной формы. Если долго смотреть, начинали мерещиться пристально глядящие на тебя глаза. Интересно, это пятно появилось недавно или уже было тут прежде? Вопрос не имел практического значения, но для Пьетро это почему-то было важно. Он чувствовал сродство с немой женщиной, спавшей на этой самой кровати, под этим потолком. Кто знает, какие мысли крутились в ее голове? Что она испытывала?

Пьетро все еще чувствовал себя незваным гостем, вторгшимся в чужую жизнь и занявшим чужое место, однако Эрика успела вложить в его голову кое-какие опасные идеи… С их встречи многое поменялось. Он не собирался, конечно, поддаваться ее влиянию, но спиральная антенна на крыше и шезлонг с наушниками не оставили его равнодушным.

Джербер был, разумеется, в курсе дискуссий о частотах «Хемисинк»^[215], медитативной терапии и трансе, вызываемом бинауральными ритмами^[216], слышал кое-что о внетелесном опыте и астральных путешествиях – короче, обо всей этой нью-эйджевщине. До беседы с Эрикой Де Роти он посмеивался над подобными вещами. К сожалению, она не производила впечатление упертой фанатички, чем лишала Пьетро возможности с порога отвергнуть ее доводы.

У него осталось к ней немало вопросов. Когда он сказал, что, по его мнению, родители Матиаса что-то скрывают, Эрика заметила: «Вероятно, потому, что боятся?» Добавив, что нормальные семьи лучше всего подходят для сущностей. Что бы она ни подразумевала, ее комментарий порядком озадачил Джербера. Чего все-таки боятся Кравери? Что еще за «сущности»? Пьетро безуспешно ломал голову, но усталость взяла верх, и он сам не заметил, как уснул.

Из бездонной пропасти его выдернул звонок мобильного. Пьетро открыл глаза. Сумрак в комнате сменился тьмой. Он сел в кровати, вытащил из кармана телефон. На ослепительно-ярком дисплее значилось «Иво Кравери». Пьетро ответил на звонок.

– Доктор Джербер, мы вас ждем, – сердито произнесли в трубке. – Матиас не хочет без вас ложиться.

– А сколько сейчас времени? – сипло, со сна, спросил Пьетро.

– Начало одиннадцатого.

Прикинув в уме расстояние, Пьетро заверил:

– Через полчаса буду.

– Хорошо, – после секундной паузы ответил Иво.

Что-то явно было не так.

– Что случилось?

– Когда приедете, все увидите сами, – сухо ответил тот.

26

Джербер вновь сидел в элегантно обставленной гостиной на вилле Кравери, в окружении изысканной мебели и антиквариата, вдохновленной миром фауны. Но теперь в воздухе висело ощущение неуверенности и ненадежности. Неясные шорохи и поскрипывания словно предвещали что-то зловещее для этого островка уюта и благополучия.

Повсюду висели и стояли семейные фотографии в изящных рамках. Совместные поездки, каникулы, празднования Рождества, дни рождения и тому подобные моменты счастливого семейного быта. Но сейчас улыбки на снимках выглядели неуместно, едва ли не издевательски.

Иво Кравери был одет по-домашнему. Без синего пиджака и галстука вице-консул сделался просто встревоженным отцом. Сусана выглядела, как всегда, безупречно и элегантно: в кашемировом свитере с ниткой жемчуга, но и она нервно ходила из угла в угол. Джербер тайком наблюдал за ними, прикидывая, насколько эти двое еще способны противостоять обстоятельствам, не сломавшись вместе с идеально обустроенным пространством.

Пока что они держались. Вот только скомканный лист бумаги, лежавший на хрустальном столике, грозил стать соломинкой, переломившей спину верблюда. С тех пор как Матиас перестал ходить в школу и играть с другими детьми, то есть вести жизнь обычного девятилетнего мальчика, мать умножила заботы о нем. Вместо того чтобы нанять няню, она сама проводила с сыном дни напролет в надежде, что однажды пересилит добровольную изоляцию, вызванную пугающими снами.

В последнее время наметилось улучшение. Родители решили, что Молчаливая Дама перестала сниться их ребенку, что с помощью гипноза Джербер держит этот кошмар под контролем. Они тешили себя иллюзией, что скоро Матиас сможет вернуться в школу и все станет как прежде. Их надежды рухнули.

– Как вы это объясните? – с истерической ноткой в голосе вопросил Иво. Он все не мог успокоиться.

Пьетро взял протянутый ему лист бумаги, выуженный вечером из мусорного ведра.

– Полагаю, тревожится пока не о чем, – безразлично ответил он, пытаясь разрядить обстановку.

– Но эта женщина опять вернулась! – с упреком воскликнула Сусана.

Она никуда и не уходила, мог бы ответить Пьетро. Их разочарование было понятно. На листке бумаги Матиас нарисовал Молчаливую Даму. Портретом это, конечно, назвать было нельзя: черты лица по-детски условные, но черные волосы и темная одежда не оставляли сомнений. Пьетро уже и не ожидал встретиться с ней в реальности. «Наконец-то мы познакомились!» – мысленно воскликнул он.

Имелась, впрочем, одна деталь, на которую родители не обратили внимания, а Пьетро она обеспокоила. Мальчик изобразил женщину с закрытыми глазами. Эрика обмолвилась о том, что у дамы, возможно, «нечеловеческая» природа. Иначе говоря, она не исключала, что та принадлежала иному миру или измерению и использовала Матиаса в качестве медиума. Рассказывая о своей работе в Африке, Эрика сравнила Фату с мощной антенной, способной улавливать отзвуки чужих жизней. Джербер пока пытался отметать подобные объяснения, но не мог отрицать, что в этом доме и в этой семье происходит что-то странное.

Приехав сюда, он вновь обратил внимание, что ремонт не продвинулся ни на йоту. Разумеется, причиной могла быть плохая погода, но ему все больше казалось, что работы заброшены давным-давно. Пластиковая пелена, разделявшая дом на две части, особенно напрягала. В темноте за мутным барьером колыхались тени колонн, перегородок, лесов, стремянок, какой-то строительной машинерии…

– Мне не интересно, по какой причине вашему сыну захотелось нарисовать Молчаливую Даму. Думаю, нам не следует обсуждать рисунок при Матиасе.

Служанка нашла листок в детской. Он был спрятан в мусорной корзинке под кучей мятых бумажек. Родители всполошились и поспешили справиться у психолога.

– Почему не интересно? – спросила Сусана.

– Потому что это не имеет значения, – отрезал Пьетро. – Лучше спросите самих себя, почему он прячет от вас свои рисунки.

Его ответ, как и ожидалось, успокоил родителей.

– Насколько я понял, вы всегда чересчур опекали своего сына, – заметил Джербер. – Сами решали, в какие игры ему играть, что смотреть по телевизору, что читать…

– Как и любые родители, разве нет? – несколько воинственно парировала Сусана.

– Ну да. Вы действовали из благих побуждений, – кивнул он. – Однако неплохо бы иногда интересоваться мнением Матиаса. Вместо этого вы лишили сына голоса.

Иво с возмущенным видом открыл было рот, но тут же закрыл, не зная, что сказать.

– Матиас считает, что имеет право на секреты. Как и все мы, – закончил Пьетро, намекая, что сами они тоже рассказали ему далеко не все.

Иво и Сусана отвели глаза.

– А теперь, с вашего позволения, мне пора начинать сеанс.

Он поднялся в детскую. Матиас лежал под одеялом с комиксом в руках. Когда Пьетро вошел, мальчик улыбнулся ему и продемонстрировал свой талисман:

– Я готов, доктор Джербер.

– Становишься образцовым пациентом, парень, – похвалил его Пьетро.

Заняв привычное уже место за столом, он приступил к ритуалу сборки метронома.

– Кто вас научил убаюкивать детей?

– Мой папа, – с заминкой ответил Пьетро, отметив про себя, что ему трудно в этом признаваться.

– Он тоже пользовался такой штуковиной? – Матиас показал на метроном.

Мальчика одолевало любопытство. Простыми ответами тут не отделаешься, ему нужна история.

– Нет, он использовал заезженную виниловую пластинку. Это такой устаревший аудиодиск с песенкой из старого-престарого мультика.

– С какой песенкой?

– «Простые радости». Ее пел медведь по имени Балу.

Пьетро мог бы добавить, что время от времени эта песенка все еще звучит у него в голове.

– Поэтому пациенты прозвали моего отца синьором Балу, или просто синьором Б.

Мальчик вдруг насупился.

– Что такое? – участливо спросил Пьетро.

– Мама с папой на меня сердятся.

– С чего ты взял?

– Не знаю. Они сегодня какие-то странные, не хотят со мной разговаривать.

– Просто они о тебе беспокоятся, – предположил Пьетро.

– Из-за рисунка, да? – Матиас пытался прочитать ответ на лице психолога.

Врать смысла не было. И раз уж об этом зашла речь, стоило попытаться что-то узнать.

– Зачем ты нарисовал Молчаливую Даму?

– Для вас, доктор Джербер.

– А почему тогда выбросил?

– Передумал. Вы ведь считаете, что она только у меня в голове, так? – Мальчик отвернулся. – Что она, ну… Ненастоящая.

– А ты сам как считаешь? Мне можешь сказать как есть, – добавил Пьетро.

Ребенок должен быть уверен: какой бы ни была правда, психолог его не осудит.

– Я считаю, раньше она была настоящая, а теперь нет.

Джербер смутился, но постарался не показать виду.

– Поэтому ты нарисовал ее с закрытыми глазами?

Матиас кивнул.

– Ты думаешь, что она умерла?

– Да. Она всегда грустная.

Что же, звучит вполне логично, с точки зрения девятилетнего ребенка.

– Как ты думаешь, почему она навещает во сне именно тебя?

– Не знаю. Но лучше бы не приходила.

– А я думаю, она нарочно тебя выбрала.

Ребенок поднял на Джербера заинтересованный взгляд.

– Ты особенный, Матиас. Иначе бы она к тебе не пришла.

На самом деле Пьетро не знал, что привлекает незнакомку в ребенке. Впрочем, его слова подняли Матиасу настроение.

– А теперь – спать, спать, спать. – Джербер подоткнул пациенту одеяло.

Вскоре Матиас засопел.

Дождавшись фазы быстрого сна, Джербер запустил метроном, который теперь автоматически вводил мальчика в транс. Предыдущий сон о Молчаливой Девочке закончился замогильным пророчеством ее матери. Ты отлично научилась понимать, когда перед тобой Таракан. Но однажды ты его не узнаешь. В тот день ты умрешь.

Джербер надеялся узнать, нет ли связи между предсказанием и хромым здоровяком, осквернившим погребальную нишу на кладбище Барги. Не исключено, что Молчаливая Дама носила туда цветы тайком из страха встретиться с этим типом. Поэтому он сперва дал Матиасу такое задание:

– Попроси Молчаливую Даму рассказать о хромом.

27

Вечер. Молчаливая Дама, как всегда, ждет меня на кухне. Сидит за столом и при свете лампы что-то пишет в тетради. Нет, не так. Сегодня она не пишет. Сегодня она рисует.

Она рисует молоток. Закончив рисунок, указывает куда-то в темноту. Это означает, что я должен пойти туда. Я нисколечко не боюсь. Знаю, что там безопасно. Откуда? Сам не пойму. Просто знаю.

Темнота приводит меня в другой дом. Там очень красиво, просторно и светло. В этом доме явно живут богатые. Есть сад и бассейн. На стене огромный телевизор. На диване дремлет породистая собака. Кажется, из какой-то дальней комнаты доносится шум. Иду туда.

Вхожу в ванную. Пол из черного мрамора, огромные зеркала, позолоченные краны. На полу красное ведро и тряпки. Женщина стоит на коленях и моет джакузи. Я ее сразу узнаю, это Молчаливая Дама, только совсем-совсем молодая. На ней серая униформа, голубой фартук и желтые перчатки. На лбу белая повязка, чтобы не мешали волосы. Они у нее очень длинные, до середины спины.

Молчаливая Девушка трет джакузи губкой и моющим средством. Время от времени она останавливается, переводя дух, и рукавом вытирает пот со лба. Это не ее дом, она просто тут работает.

Когда ей исполнилось восемнадцать, ей сказали, что теперь она сама вольна распоряжаться своей жизнью. Для начала помогли найти работу в клининговой компании. И вот уже несколько месяцев она ходит по домам незнакомых людей и убирает за ними грязь.

Хозяин компании – хороший человек. У него натруженные руки и добрые глаза. Его растрогала история девушки, и он обращается с ней как с дочерью. Даже нашел ей жилье над складом моющих средств. Показывая ей квартирку, хозяин смущенно сказал, что местечко, конечно, не фонтан. Внутри раскладушка, металлический шкафчик, электрическая плитка и обогреватель, а единственное окно – в ванной, да и то выходит в темный внутренний двор. Однако ей эта конура показалась настоящим дворцом.

Неужели такое возможно? Неужели после стольких лет скитаний по чужим домам у нее появится свой? Никто больше не будет попрекать ее куском хлеба, не нужно будет донашивать за кем-то одежду, спрашивать разрешения искупаться, не надо спать на продавленных диванах в проходных комнатах, где она никогда не чувствовала себя в безопасности.

Когда хозяин предложил ей эту комнатушку, она поверить не могла в такую удачу. К тому же в качестве оплаты он обещал удерживать только половину заработка.

Молчаливая Девушка понемногу обжила квартирку, расставила там свои вещи. Те, которые принадлежат только ей. Безделушки с блошиных рынков, купленные на первые личные деньги. Всякие предметы, выброшенные хозяевами домов, где она убиралась. Раз они их выкинули, значит эти вещи им больше не нужны, верно?

Жестянка из-под печенья с горным пейзажем на крышке. Пустой, но до сих пор приятно пахнущий красивый флакончик из-под духов. Часы с кукушкой, остановившиеся то ли в полдень, то ли в полночь. Сервировочная тележка без одного колесика. А разбитые тарелки ей почти всегда удается склеить. Еще ей нравится вырезать цветы из старых журналов и развешивать их на стенах, где уже вырос настоящий бумажный сад.

Молчаливой Девушке там хорошо, ей всего хватает. Да ей ничего и не нужно. И это главное. Значит, ничего и ни у кого не надо просить. Вот что самое важное. Когда что-то просишь, рано или поздно у тебя что-то попросят взамен.

Вдобавок она с детства привыкла не жаловаться, и теперь это ей очень пригождается. Ее коллеги жалуются не переставая. На зарплату, на работу, на то, что́ вынуждены видеть в чужих домах. Хозяев этих домов они обзывают «богатенькими засранцами» и всячески оскорбляют.

Молчаливой Девушке работа не в тягость. Ее не пугает вид чего-то грязного, заляпанного или засаленного, не смущают мерзкие запахи. В богатых домах тоже встречается всякое, в том числе засоренные туалеты, испачканные прокладки на полу, загаженные трусы, засохшая блевота на коврах, использованные презервативы среди простыней.

Она все отмывает, и дома начинают сиять. Не остается ни пятнышка грязи, потому что она молодец. И никто ничего не замечает. Никто даже не подумает, что жильцы этих домов испражняются, менструируют, блюют и сморкаются, как и все прочие люди. Если живешь в таком красивом доме, ты должен выглядеть как благородный принц или принцесса. Все правильно, и девушка чувствует, что ей отведена очень важная роль. Она стоит на страже самых интимных и непристойных секретов этих высших существ.

Среди ее коллег есть парень по прозвищу Тихоня, примерно десятью годами старше ее. Когда находится что-то по-настоящему грязное, отправляют его. Однажды в спальне одного из таких прекрасных домов застрелился хозяин. Выстрелил себе прямо в голову. Обнаружили это не сразу, и мертвец несколько месяцев гнил в постели.

Тихоня собрал все до единого кусочки засохшего мозга, выковырял все осколки черепа, застрявшие в стене, и заставил смрад смерти исчезнуть.

Его прозвали Тихоней, потому что, кажется, ничто не может вывести его из равновесия. Говорят, он тоже не испытывает отвращения и брезгливости к своей работе. А еще он занимается лишь своими делами и почти всегда молчит. Коллеги шутят, что из них двоих получилась бы отличная пара.

Молчаливая Девушка не собирается ни с кем образовывать пару, ей и так хорошо. Однако парень вызывает у нее любопытство. Ей даже его немножко жаль. Наверное, потому, что она видит в нем то, что видят другие, глядя на нее: грустного и одинокого человека.

Тихоня настоящий здоровяк. Если бы захотел, одним взглядом поставил бы на место всех сплетников, но не принимает шутки близко к сердцу. Молчаливая Девушка думает, что большинство людей ее даже не замечают. И уж конечно, не замечает Тихоня, который, похоже, вообще не интересуется происходящим вокруг.

Как-то раз она чистит серебро особым химикатом и у нее рвется перчатка. Капля химиката попадает на руку и получается синее пятнышко. Оно не жжется и не болит, это просто пятно синего цвета. Девушка пытается его отмыть, но безуспешно. Что она только не перепробовала! Однако, сколько ни трет руку, пятно не сходит.

Утром, перед тем как приступить к работе, она сталкивается в офисе компании с Тихоней. Тот опускает взгляд, и девушка не успевает спрятать испачканную руку. «Глицериновая паста», – произносит он, после чего полностью теряет к ней интерес и идет своей дорогой. Совет помогает, и пятнышко смывается.

У хозяина клининговой компании есть молодой и симпатичный сын, на которого заглядываются все сотрудницы. Девушка слышит, как они болтают о нем в раздевалке, со смехом описывая, что бы они хотели с ним сделать. Она ушам своим не верит. Они говорят о гнусностях, которые проделывали с ней Тараканы. Разве женщины занимаются подобным?

Время от времени сын приезжает в офис на красном «спайдере», который купил ему отец. Он всегда элегантно одет и причесан, от него приятно пахнет одеколоном. Туфли блестят, точно зеркало, одежда выглажена. Он останавливается перекинуться словечком-другим с сотрудницами, смешит их своими шутками. Те кокетничают с ним напропалую, даже замужние.

Однажды он подходит к ней и спрашивает, как ее зовут. Кто-то из женщин говорит: «Она немая, хотя все слышит». Парень, похоже, удивлен, но приглашает ее в бар. Девушка не знает, как реагировать, и сбегает. Позади слышится его веселый смех. Кажется, он не обиделся: «Ладно, не важно, значит, не сегодня».

Однако парень не отстает и подбивает к ней клинья всякий раз, как они встречаются. Женщины немного ей завидуют и считают дурочкой, раз она не принимает его ухаживаний. «Да ты хоть понимаешь, сколько у него денег? Ты могла бы устроиться в жизни», – говорят они девушке.

Она не хочет устраиваться. Даже не понимает, что это означает. Она просто хочет быть сама по себе.

Парень становится все настойчивее, его поведение меняется. От галантности не остается и следа, а в его шутках нет ничего смешного. «Ты боишься мужчин? У тебя вообще когда-нибудь был настоящий мужик?» Иногда он притворяется обиженным: «Видимо, я недостаточно хорош для тебя».

Со стороны кажется, что он с ней играет, но девушке уже знакомы эти игры. Так кошки играют с мышами, загоняя бедняжек в угол, перед тем как сожрать. Чем дальше, тем больше парень злится. Увидев красную машину у входа в агентство, девушка старается обойти ее стороной.

Однажды она видит, как Тихоня моет красный «спайдер», на миг отвлекается, и парень буквально вырастает у нее перед глазами. На нем красивая замшевая куртка, в зубах сигарета. Потупившись, девушка пытается улизнуть, но он хватает ее за руку. Она этого не ожидала и пугается. «Не бойся, я просто хочу, чтобы ты поцеловала меня в щечку». Тихоня продолжает намывать машину мыльной тряпкой, не отрывая глаз от кузова. Девушка пробует поймать его взгляд, ей нужна помощь.

Парень склоняется к ней и тычет пальцем себе в щеку, показывая, куда надо целовать. Его ладонь все крепче стискивает ее запястье. Девушка понимает, что деваться некуда. Привстает на цыпочки и целует его в треклятую щеку. Наконец хватка разжимается, и она убегает. Он принимается гоготать, она заливается слезами.

Тихоня, как всегда, тих, будто ничего не случилось.

Вечером девушка возвращается в свою квартирку над складом моющих средств. Она тайком, чтобы, не дай бог, не заметили на работе, проплакала весь день. Едва закрыв за собой входную дверь, она ничком валится на раскладушку и дает волю слезам, изливая свое горе.

Она целый день не ела и есть не хочет. Даже униформу не сняла. Ей хочется одного – спать и ни о чем не думать. И вдруг она вздрагивает от сильногошума. Кто-то пытается высадить дверь.

Она не успевает даже повернуться лицом к незваному гостю, а тот уже наваливается на нее. Сильные руки хватают ее, переворачивают, отвешивают две пощечины: «Ты что себе позволяешь, шлюха?»

Девушка узнает его по голосу. Кажется, что это хозяйский сын, но это все тот же Таракан, просто поменял личину.

«Сейчас я тебе покажу, кто здесь главный». Она сопротивляется, все напрасно. Таракан садится на нее сверху, задирает форменную юбку, срывает трусики и лыбится. «Ты даже закричать не сможешь, я угадал?» Она пробует закричать, открывает рот, силится издать хоть какой-то звук, а с губ срывается лишь вздох.

Парень еще раз бьет ее по лицу, так сильно, что она едва не теряет сознание. Потом раздвигает ей ноги, чтобы заняться тем, ради чего явился. Внезапно какая-то сила поднимает его в воздух, словно ураган подхватывает. Таракан плюхается голым задом на пол, а огромная тень набрасывается на него с кулаками.

Под этими ударами Таракан вновь превращается в хозяйского сына. В избалованного мальчишку, который хнычет и зовет маму. Тихоня же совсем на себя не похож. Не произнося ни слова, он выплескивает накопившийся гнев. Кто знает, как давно он носит его в себе. Когда парень кусает его за руку, Тихоня даже не вскрикивает. Он поднимает насильника с пола, выбрасывает вон и закрывает дверь, после чего поворачивается к девушке и молча смотрит на нее.

Она замечает, что из укушенной руки течет кровь. Встает, приносит из ванной полотенце и заматывает руку Тихоне. Он горой возвышается над девушкой, но та ни разу не поднимает на него глаз. Однако она ему очень благодарна. Впервые кто-то встал на ее защиту и отогнал Таракана.

Хозяин узнает, что сына избили. Парень вешает отцу лапшу на уши, обвиняя во всем Тихоню и Молчаливую Девушку. Их обоих увольняют, и она должна немедленно покинуть квартирку над складом.

Девушка в отчаянии. «Если хочешь, можешь пожить у меня», – предлагает Тихоня. Ей не хочется, но идти некуда, поэтому она соглашается.

Тихоня живет за городом. Его халупа стоит на пустыре, вдалеке виднеются многоквартирные дома. Дом, если его можно так назвать, очень грязный, уродливый и холодный. Девушке там очень неуютно. Внутри страшный беспорядок, и сразу ясно, что живет тут одиночка. У стола стоит только один стул, есть только одна тарелка, один стакан, одна ложка, одна вилка и один нож.

Кровать тоже одна.

«Спи тут, я лягу на полу, – говорит Тихоня. – Завтра поищем новую работу. Вот увидишь, быстро что-нибудь найдем, людям нужно, чтобы кто-то убирал за ними грязь». Ужинают они консервированным тунцом прямо из банки, больше в доме ничего не нашлось.

Так начинается их странное сожительство. Спят они в разных комнатах, но живут вместе. Вместе едят, вместе ходят на работу, какая подвернется. Тихоня купил все, что требуется: ведра, моющие средства, швабры, тряпки. Машины у них нет, поэтому до работы приходится добираться на автобусе или трамвае, таща все с собой. Не очень удобно, однако выбора нет.

Постепенно Молчаливая Девушка приводит в порядок их халупу. Тщательно все убирает, выкидывает ненужное и некрасивое, а взамен покупает новое. Белит стены, стирает простыни, подушки и матрас. Покупает тарелки и столовые приборы, а вместо второго стула приспосабливает два пластиковых ящика.

Каждый вечер она готовит ужин. Едят они, разумеется, в молчании, иначе говорил бы только Тихоня. Как-то раз он приносит радиоприемник, который заполняет пустоту вместо слов. Каждый вечер – новый концерт. Они слушают только классическую музыку. Девушка думает, что, в общем-то, все не так уж и плохо.

Наступает зима, идет снег. Тихоня возвращается с высокой температурой. Девушка понимает, что спать на полу ему теперь никак нельзя, и заставляет его лечь в кровать, а сама отправляется спать на пол.

Ночью в доме ужасно холодно. Девушка слышит, что Тихоня бредит. Идет в спальню и видит, что он бледен и дрожит под одеялами. Щека у него точно лед. Она не знает, чем ему помочь. Единственное, что приходит в голову, – попытаться согреть теплом собственного тела. Она ложится в кровать и обнимает его крепко-крепко. Наконец дрожь проходит, и они засыпают.

На рассвете девушка открывает глаза. Она все еще обнимает мужчину, но не размыкает рук и не уходит. Просто смотрит на спящего. Розовый цвет лица говорит, что жар прошел.

Внутри нее растет странное чувство – смесь привязанности и благодарности. Девушка целует его в шею. Тихоня просыпается. Он удивлен, но молчит и не сопротивляется. Понемногу они раздеваются и пытаются любить друг друга.

Больше такого не повторяется. Тихоня вновь перебирается на пол. Теперь они опять просто два человека, которые живут в одном доме.

Молчаливая Девушка находит работу в доме красавицы-блондинки. Красавица-блондинка очень добра, она даже иногда дарит девушке небольшие подарки и говорит кучу комплиментов. Мол, девушка очень красивая. Уговаривает, чтобы она позволила причесать ее и накрасить. Молчаливая Девушка обнаруживает, что ей нравится хорошо выглядеть. Как-то раз она возвращается домой причесанной и с макияжем. Тихоня это замечает, но ничего не говорит. Напротив, ему, похоже, это совсем не по душе.

Красавица-блондинка объявляет, что познакомилась с приличным человеком и скоро выйдет за него замуж. Ей совсем не помешают лишние руки в доме, особенно когда пойдут детки. Однако придется переехать в Лондон, потому что они собираются жить там, но девушке не о чем беспокоиться, она будет жить с ними. Ей выделят собственную комнату, назначат оклад, будут оплачивать отпуск и все такое прочее.

Молчаливая Девушка вне себя от волнения. Улыбкой дает понять, что принимает предложение. Она ждет не дождется, когда они все вместе уедут.

Вернувшись вечером домой, она обнаруживает, что Тихоня обложился инструментами и что-то мастерит из досок. Оказывается, второй стул. Девушка широко открывает глаза и качает головой. Ей не хочется его ранить, но и давать ему надежду тоже не хочется, а этот стул очень похож на обязательства, которые она не собирается на себя брать. Девушка показывает ему контракт, где написано, что она должна будет переехать в Лондон.

Тихоня опускается на недоделанный стул и внимательно читает. В другой руке он по-прежнему сжимает молоток. Закончив читать, он ничего не говорит, даже не шевелится. Потом вдруг поднимает инструмент и начинает бить себя по колену. Раз, другой, третий, четвертый, пятый. Бьет и даже не вскрикивает. По штанине расплывается темное пятно.

Потом поднимает глаза на девушку – та в ужасе смотрит на молоток и в его безумные глаза. Тихоня молчит. Все предельно ясно и без слов.

Если я способен сделать такое с собой, представь, что я сделаю с тобой.

Тут-то Молчаливая Девушка и вспоминает слова матери, сказанные ей с того света. Девушка позабыла их, наивно доверилась этому человеку, не распознав в нем Таракана.

В этот раз ей от него не уйти.

28

Закончив писать заметки об очередном сеансе, Пьетро закрыл черный блокнот и остановил метроном, освобождая Матиаса от власти гипноза и позволяя мальчику уснуть спокойным сном без сновидений.

В висках пульсировала боль, предвещая наступление мигрени. Прежде чем она его настигнет, нужно упорядочить мысли. Наконец-то Пьетро получил доказательство, что по крайней мере один персонаж из этой истории существовал на самом деле. Хромой здоровяк, осквернивший могилу матери Молчаливой Дамы на кладбище Барги, изрядно походил на Тихоню.

Больше всего Джербера беспокоило то, что бесноватый сам повредил себе колено, из-за чего ему потом пришлось хромать всю жизнь. Эта безжалостная логика не оставляла сомнений в его решимости удержать любимую женщину. Такой человек способен на все и за ценой не постоит. Пьетро от всей души надеялся, что ему не придется столкнуться с подобным индивидом. Отсюда возник следующий вопрос: не пострадала ли Молчаливая Дама от вспышек его гнева?

Пьетро вытащил из кармана сложенный рисунок, развернул. Ребенок был уверен, что женщина мертва, иначе не нарисовал бы ей закрытые глаза. Эрика тоже косвенно намекала на это. Молчаливая Дама выглядит человеком и ведет себя как человек, но, по-моему, она им не является.

Пьетро кольнуло неприятное предчувствие. Смутный страх сопровождал его с самого начала, но он отказывался обращать внимание на тихий голосок, шептавший: «Произошло что-то ужасное. Что-то ужасное».

Не говоря уже о подозрении, что Кравери не были с ним до конца откровенны. Он хорошо запомнил, какими они к нему явились: стояли промокшие до нитки и умоляли взяться за лечение сына. И тем не менее рассказали отнюдь не все.

Их выдали глаза Сусаны. Он дважды прочитал это в ее взгляде и был уверен, что не ошибся. Пьетро посмотрел на закрытую дверь детской. Настало время спуститься к ним и потребовать объяснений.

Кравери сидели в гостиной. Молчаливые, задумчивые, окруженные роскошью, которая не могла их утешить. Иво и Сусана сидели на разных диванах. Увидев Пьетро на лестнице, Иво поднялся ему навстречу. Сусана осталась сидеть.

Джербер вошел в гостиную, пройдя аркой, которую охраняли два алебастровых носорога, и решительно произнес:

– Стройка.

Иво застыл столбом и непонимающе переспросил:

– Стройка?

– Давно она остановилась? – нетерпеливо уточнил Пьетро. – С тех пор, как я впервые к вам пришел, тут, по-моему, ничего не изменилось.

– Это из-за непогоды, – предсказуемо ответил Иво.

– Нет. – Пьетро уверенно покачал головой. – Это длится не несколько дней. Работы остановились много месяцев назад. Стройматериалы разбросаны, инструменты покрываются ржавчиной. Почему?

Иво замялся.

– Я прав? – не отступал Пьетро.

Сусана не говорила ни слова и даже не шевелилась. Казалось, ее парализовало.

– Вы сами приостановили работы, да? – предположил Джербер, и никто из них двоих не запротестовал. – Почему? Что случилось?

Иво оглянулся на Сусану, словно молча спрашивал согласия у жены. Однако Сусана заговорила сама:

– Я ее видела. Я видела эту женщину.

Она явно имела в виду Молчаливую Даму, но от Пьетро ускользал смысл ее признания. Сусана ткнула пальцем:

– Она стояла там.

29

Мутноватая пленка, делившая надвое старинную виллу, лениво надувалась и опадала, движимая неощутимым сквозняком. Мягкая мембрана как будто дышала, подспудно наводя на мысль о том, что дом живой. Впервые увидев эту колышущуюся преграду, Пьетро был очарован. Так зачаровывает случайного наблюдателя подхваченный ветром полиэтиленовый пакет, намекающий своим танцем на игру какого-то шаловливого духа.

– Я прекрасно помню то утро восемь месяцев назад, – продолжила Сусана, словно пытаясь убедить Пьетро в достоверности своего рассказа. – Матиас уже около трех месяцев видел во сне Молчаливую Даму, начались еженощные крики.

Все трое сидели на диванах в гостиной, глядя на прозрачную завесу.

– Итак, было раннее утро. Иво только что уехал в консульство, прислуга еще не пришла, строители должны были прибыть через полчаса. В доме оставались только мы с Матиасом, он наконец-то уснул после очередной бессонной ночи. – Сусана немного помолчала, собираясь с мыслями. – Я вышла в сад. Ночь выдалась на редкость тяжелая, хотелось глотнуть свежего воздуха… Вернувшись в дом, я увидела человека за пленкой. – Она вновь показала, где именно. – Решила, что к нам забрался вор, и очень испугалась. Но фигура не двигалась. Это была женщина. Лица я разглядеть не смогла, только длинные черные волосы и темную одежду.

Джербер слушал молча. Он пока не знал, как интерпретировать ее рассказ, и не понимал, почему Кравери до сих пор скрывали от него этот эпизод. Если, конечно, все было правдой.

Сусана, заметив его сомнение, с нажимом произнесла:

– Это была она, я ничего не навоображала. Она на меня смотрела!

Судя по всему, это было сказано искренне. После бессонных ночей и постоянных переживаний из-за сына она вполне могла принять тень за человеческую фигуру.

– Тогда я набралась смелости и пошла туда. Но там уже никого не было. Женщина бесследно исчезла, – закончила Сусана.

Разговор опасно приблизился к грани, пересекать которую Джерберу очень не хотелось.

– С той стороны есть выход? – спросил он, стремясь направить обсуждение в рациональное русло.

– Да, – кивнула Сусана, – им пользуются строители. Однако было еще кое-что.

Сердце у Пьетро екнуло.

– Существо, которое я видела, было реальным и в то же время нет. Не знаю, как объяснить яснее.

Выглядит человеком и ведет себя как человек. Вот почему они молчали. Сусана уверена, что столкнулась во сверхъестественным феноменом.

– С того дня наша жизнь изменилась, – сказал Иво, очевидно веривший в эту историю свято. – Мы приостановили работы по реставрации, потому что дом перестал быть нашей крепостью. Какой тогда смысл приводить его в порядок?

– Да, дом перестал быть нашим, – поддержала мужа Сусана. – Он сразу стал мрачным и неприветливым. Будущее в нем нас уже не привлекает.

– Тем не менее вы не переехали, – заметил Пьетро.

Кравери смущенно опустили глаза, и он догадался, в чем тут дело:

– Вы думаете, она может вернуться, да?

– Мы с мужем надеемся, что этой женщине что-то от нас нужно. И если мы выполним ее просьбу, она оставит Матиаса в покое.

Ни Иво, ни Сусана не выглядели как безумцы или простачки. Что же, Джербер их понимал. Чтобы избавить ребенка от страданий, любящие родители готовы на все, даже на самое абсурдное. Он почувствовал потребность как-то их поддержать.

– Уверен, со временем все прояснится, – успокаивающе произнес он.

Супруги перевели дыхание. Джербер был их единственной надеждой.

30

Покинув виллу в Пьян-де-Джуллари, Пьетро опять почувствовал необходимость укрыться в заброшенной квартире, сбежать из одного мира в другой, из рафинированной роскоши – в пыльную нищету и запустение. В прошлый раз он обнаружил, что в постели последней обитательницы этой квартиры на него нисходит блаженный покой.

Он вновь примостил голову на драную подушку. Из влажного пятна на потолке на него смотрели два глаза. Синьор Б. обожал порассуждать о парейдолиях, то есть иллюзорных образах, видимых нами в плывущих по небу облаках, в чашке молока с кукурузными хлопьями и бог знает в чем еще. В детстве Пьетро считал эти образы вещими знаками, которые существа из неведомых миров посылали только ему, и везде их искал.

Он уже было задремал, убаюканный детскими воспоминаниями, как вдруг очнулся от острого приступа тревоги. Вытащив из кармана мятый рисунок Матиаса, он присмотрелся к закрытым глазам нарисованной женщины. «Ее глаза остались в этом доме», – мелькнула мысль. Пьетро робко взглянул на потолок.

Что-то ускользало от него.

Уже неделю, сосредоточившись на поисках, он почти не возвращался домой. Ему не хотелось туда возвращаться, как будто что-то отвращало. Но что? Прошедшая ночь выдалась нелегкой. «Знакомство» с Тихоней, потом нервирующее признание Сусаны. Джербер так и не решил для себя, как отнестись к ее видению. Впрочем, он действительно не сомневался, что всему можно найти рациональное объяснение.

До сих пор Пьетро избегал задавать себе некоторые вопросы. Не потому, что не видел смысла, а потому, что боялся ответов. И все же в глубине души он порой сознавал, что на пути к истине нельзя избежать столкновения с неведомым. Дольше откладывать решение было нельзя.

Вскоре он уже сидел за рулем внедорожника, а через какое-то время показалась старая мельница, затерявшаяся среди однообразных сиенских холмов. Эрика Де Роти кормила своих многочисленных собак. Пьетро увидел ее издалека. Заслышав шум двигателя, она, приложив ладонь козырьком ко лбу, всмотрелась в подъезжающую машину.

Когда мобильник был закопан, хозяйка провела его в гостиную, заставленную странной аппаратурой, «магическими» безделушками и книгами по эзотерике. На сей раз на Эрике была зеленая туника, а поверх нее – красная подпоясанная куртка. Обувь Эрика игнорировала. Стянув с головы вязаную шапочку, она швырнула ее на стул подле шезлонга с наушниками.

– Я же тебе ясно сказала, ты пока не готов.

– А по-моему, вполне.

– Ошибаешься.

– Так проверь.

Эрика смерила Пьетро испытующим взглядом.

– Когда-то я была в точности такой же, как и ты, коллега Джербер, – проворчала она, смиряясь. – До встречи с Фату.

– Как я? В каком смысле? – непонимающе спросил Пьетро.

– Жутчайшим скептиком, – с саркастической усмешкой ответила Эрика. – День, когда судьба похлопает тебя по плечу, будет похож на все прочие. Слыхал такую поговорку?

Джербер недоумевал, почему она, вместо того чтобы просто заняться делом, ходит вокруг да около. Эрика уселась перед трансмиттером, соединенным со спиральной антенной на крыше, и спросила:

– Что тебе известно о частоте семьсот двадцать три килогерца?

– Ничего, – признался Джербер.

– Хорошо помню, как случайно наткнулась на необычный сигнал в средневолновом диапазоне, – размеренно произнесла женщина.

Ее глаза смотрели куда-то в прошлое.

– Во время работы с Фату?

– Да, – кивнула Эрика. – Я была молода, но уже несколько лет практиковала гипноз. Для работы с пациентами использовала радиоприемник, который прихватила с собой и в Африку. В тот раз я искала обыкновенный «белый шум», который помог бы девочке войти в транс, а вышла на частоту семьсот двадцать три килогерца. То, что я услышала… – Она смолкла, посмотрела на Пьетро. – Никогда прежде не слышала ничего подобного. Это было прекрасно!

Ее голубые глаза вспыхнули иным, более ярким светом.

– С помощью гипноза мы исследуем разум пациентов, ну и позволяем им совершать путешествия в самих себя, открывая нечто новое. А если я скажу тебе, что при этом можно еще и выйти вовне, за пределы собственной психики?

– То есть обрести некое духовное сверхсознание? Нечто, превосходящее наши эмпирические знания об окружающем мире?

– Реальность – это не только то, что можно пощупать руками. Существуют более высокие и тонкие ее уровни.

Более высокие уровни реальности, значит…

– Какая-то часть нашего разума знает, что есть нечто большее, этого даже ты не станешь отрицать. Может быть, иная жизнь. После этой жизни или до нее. Также мы знаем о силах, исподволь влияющих на все происходящее, пусть мы и не способны обнаружить их техническими средствами.

– Ты о своей антенне? – Пьетро машинально посмотрел на потолок.

Он не имел ни малейшего представления о назначении этого прибора. Эрика не ответила.

– А историю ступени Сиенского собора ты знаешь?

Джербер смутно припомнил, что слышал какую-то байку. Воспоминание об историческом анекдоте оказалось столь же неуловимым, как и о том, где он прежде видел эту женщину.

…Магнолия…

– Сиенский собор строили с начала тринадцатого до конца четырнадцатого века. В этом участвовало множество каменщиков, и один из них оказался особенно ревностным верующим. Он сделал одну ступеньку чуть ниже других, всего на каких-то три с половиной миллиметра. И теперь всякий, кто поднимается по лестнице в собор, на мгновение теряет равновесие и наклоняется вперед. Целью благочестивого каменотеса было заставить всех, верующих и неверующих, поклониться Дому Господа.

Джербер гадал, к чему она ведет.

– И какое это имеет ко мне отношение?

– Три с половиной миллиметра, – мечтательно повторила Эрика. – На первый взгляд, все ступени одинаковые, но крошечной разницы оказалось достаточно, чтобы обмануть наш разум и заставить споткнуться. Ты можешь подниматься по этой лестнице тысячи раз, быть предельно внимательным и все равно споткнешься.

– То есть я должен споткнуться, чтобы поверить?

– Под внешней оболочкой скрывается множество секретов. На протяжении веков люди обретали веру, поднимаясь в Сиенский собор, потому что думали, будто сам Бог заставил их преклонить колени.

– В данном случае «секрет» – это просто уловка, – запротестовал Пьетро.

– Откуда ты знаешь, что дело в ступеньке, а не в твоем бессознательном? В конечном счете это вопрос веры.

Пьетро молча смотрел на нее. Хотелось найти убийственный аргумент, но не получалось. Последняя фраза Эрики смела все аргументы подчистую.

Та, похоже, это поняла и объявила:

– Вот теперь ты готов. Что такое радиомаяк, знаешь?

– Он указывает самолетам и кораблям, по какому маршруту двигаться, чтобы не сбиться с курса и вернуться из рейса целыми и невредимыми. – Джербер запнулся. – Антенна на крыше – это ловушка, верно? – расплылся он, довольный своей догадкой, и тут же потух. – Для кого?

От собственного вопроса его пробрала дрожь.

– А вот это тебе придется узнать самому, – ответила Эрика и кивнула на шезлонг с наушниками.

Его ждала частота 723 кГц.

31

Безумец, обнимающий старый сломанный телевизор, который передавал голоса мертвых…

Пьетро стал свидетелем этой сцены, когда ему было десять лет. Она происходила в помещении прихода одного городка под Флоренцией. Эти абсурдные опыты раз в неделю производил с одобрения священника местный ризничий. Люди съезжались со всех уголков Тосканы в надежде пообщаться с мертвыми родственниками. Из-за тесноты количество мест было ограничено: в комнате помещалось не более пятидесяти человек.

Синьор Б. приехал туда с сыном одним зимним днем. Якобы из профессионального интереса к практической демонстрации так называемой психофонии. Весь сеанс они простояли в глубине переполненного зала. Мужчина с закрытыми глазами припал ухом к выпуклому стеклу древнего «Аутовокса». На экране была серая рябь – «метель», проявлявшаяся при отсутствии сигнала. Слышался, разумеется, лишь «белый шум», слитное потрескивание статических разрядов. Ризничий утверждал, что различает в треске голоса из загробного мира.

Тогда и в последующие годы Пьетро ломал голову, чем отца могло привлечь подобное представление. Спросить самого синьора Б. ему не хватило решимости. Теперь же он не исключал, что отец втайне надеялся на чудо. Вдруг этот самый «телевизионный» медиум обернется к публике и, отыскав взглядом мужчину с мальчиком, провозгласит: «Вам важное послание от жены, ушедшей слишком рано».

Никаких посланий в тот день так и не пришло. Оба вернулись домой опечаленные, не сказав друг другу ни слова на обратном пути. Насколько Пьетро было известно, синьор Б. больше никогда не пытался связаться с «иным миром».

Джербер уселся в шезлонг. Эрика протянула ему наушники; надевая их, он подумал, что будь синьор Б. жив, то-то он бы позлорадствовал. Еще бы, сын, поднимавший его на смех, сам наступает на те же грабли. Весь этот оккультизм стоял Пьетро поперек горла, но он подозревал, что других способов помочь Матиасу не осталось.

– Сначала надень вот это. – Эрика протянула ему маску для сна. – Поправь все хорошо, амбушюры должны плотно прилегать к голове, – приказала она, разматывая спиральный шнур и вставляя штекер в гнездо усилителя.

Шезлонг был вполне удобный, однако Пьетро все никак не мог устроиться и медлил, не решаясь надеть наушники.

– И что дальше? – спросил он.

– Закроешь глаза и начнешь слушать, – лаконично ответила Эрика и включила радиоприемник, настроенный на частоту 723 кГц. – Сначала может чуток мутить, это нормально, тошнота быстро пройдет.

Она уверенно нажимала кнопки и поворачивала верньеры. Наконец Джербер решился. Он надвинул на глаза маску, приладил наушники, вытянулся в шезлонге и расслабился, как обычно предписывал своим пациентам.

– Начинаем, – произнесла Эрика; ее голос зазвучал глуше. – Потом я активирую ченнелинг.

Пьетро понятия не имел, что это за штука, но Эрика, должно быть, что-то уже включила. Он услышал отдаленный звук, одну непрерывно звучащую ноту. Пожалуй, это была «фа». Источник звука постепенно приближался. Впрочем, голос Эрики еще можно было расслышать.

– Это путеводная нота. Она действует, как твой метроном, – помогает настроить разум. Когда она зазвучит совсем рядом, следуй за ней, словно за маяком в темноте, даже если тебе начнет казаться, будто она выходит за пределы твоего восприятия.

Идея оказаться одному в темноте пробудила у Пьетро детский страх. Он понимал, что это глупо, однако ничего не мог с собой поделать.

– Нота вернется, чтобы привести тебя обратно, – успокоила его Эрика. – Она будет единственным искусственным звуком, который ты услышишь.

Ее голос делался все слабее.

– Хорошо, – растерянно ответил Пьетро.

Значит, будут естественные звуки? Интересно откуда? Он подумал об антенне на крыше. Прежде чем окончательно пропасть, голос Эрики произнес:

– А теперь посмотрим, кто к тебе пришел.

Пьетро хотел было спросить, что означают эти слова, но путеводная нота оказалась совсем рядом, и ему пришлось сконцентрироваться на ней. Он почувствовал, что звук задел его, точно волочащаяся по земле бечева воздушного змея, «схватился» за нее и двинулся следом. Все вокруг растворялось, рассеивалось, распадалось, превращаясь в бесконечное ничто. При этом он как будто шел по туннелю. Это было странно.

К путеводной ноте добавился новый, пока еще далекий звук, напоминающий плеск металлических волн. Пьетро представил, как они набегают на прибрежные камни. Пространство плеска внезапно расширилось. Туннель закончился, путеводная нота исчезла. Пьетро стоял перед бескрайним океаном. Огромным, спокойным океаном, целиком состоящим из волн на перекрывающихся частотах. И где-то вдали, посреди океана, – вихрь насекомых. Мириады насекомых. Тех самых, которые гудели из его телевизора, а потом – из радио внедорожника.

Это было невероятно. Каким-то образом Пьетро понял, что звуки доносятся из глубин космоса. Они образовывались в далеких галактиках и странствовали миллионы лет, прежде чем достигнуть Земли. Антенна на крыше мельницы отфильтровывала их из сигналов ионосферы и передавала ему. Звуки специально созданы для него некой неощутимой и неведомой силой. Доброжелательной и сострадательной энергией, пронизывающей Вселенную.

Он увидел свет. Зеленый луч, прорезав ничто, нарисовал горизонт. Тонкая, мерцающая линия, словно привет умирающей звезды – или только рождающейся, без разницы. Жизнь и смерть – одно целое, оно больше не пугало. Пьетро дрейфовал в состоянии абсолютного покоя, совершенно неподвижно, никак не противясь металлическому прибою, погруженный в плотную жидкость или подвешенный в вакууме… Он с удивлением начал понимать.

Это не насекомые. Это голоса миллиардов людей. Произносимые ими слова были неразличимы в какофонии множества языков. Больше всего поражало, что голоса были живыми. Откуда они доносились? Где сейчас все эти люди? Существовало ли такое место в действительности? Пьетро казалось, что он прекрасно его знает, что он там уже был и когда-нибудь туда вернется. «Еще до рождения, – подумал он. – Именно туда я направляюсь, но попаду только после жизни».

Из мешанины звуков выделилось нечто определенное. Оно приближалось. Веселая мелодия. Однако это веселье было неприятным. Оно вызывало тревогу. Настолько, что захотелось бежать со всех ног. Пьетро попытался и не смог даже пошевелиться – он был целиком во власти внешних сил.

Ощущение покоя исчезло, мелодия сменилась голосом медведя, беззаботно гуляющего по джунглям. Хотя медвежий голос то и дело прерывался, позволяя надеяться, что он галлюцинация, Пьетро запаниковал. Песенка издевалась над ним, насмехалась, заставляла чувствовать себя доверчивым невеждой, некомпетентным и ни на что не годным.

Посмотрим, кто к тебе пришел.

Что тут смотреть? «Простые радости» – жестокая шуточка синьора Б.

32

Пьетро не стал дожидаться путеводной ноты. Он знал: единственное, что он может контролировать в состоянии глубокого гипноза, – это дыхание. Задержал его, насколько смог, и освободился из темницы транса. Сорвал наушники и маску. Почему-то удивился, увидев перед собой Эрику. Хотя чему тут удивляться? Он все это время находился в ее гостиной, лежал в шезлонге, не в силах пошевелиться и заговорить. Пьетро вскочил, схватил плащ и, бормоча бессвязные извинения, кинулся к выходу.

За рулем внедорожника его не оставляли мысли о парейдолии, которая так увлекала синьора Б., – способности разума видеть в реальности иллюзорные, несуществующие формы. Лица, слова, предметы… Наверняка с ним произошло нечто подобное, только вместо изображений были звуки. Когда он слушал невероятную «космическую» частоту, его мозг захотел и, конечно же, «распознал» коротенькую песенку, с помощью которой его отец гипнотизировал маленьких пациентов. Не стоит недооценивать силу самовнушения. А тот факт, что он до сих пор таит обиду на отца, усилил это впечатление.

Пьетро вернулся домой, когда день уже клонился к вечеру. На улице лил дождь. Не включая света, он прошел через приемную и коридор. Остановился перед дверью в отцовский кабинет, распахнул ее и оказался перед кирпичной стеной. Пьетро еще ни разу не видел ее, просто знал, что стена есть. Рабочий сложил ее, как и было заказано. Теперь же Пьетро понадобилось подтверждение, что лес из папье-маше надежно замурован. Он хотел окончательно увериться, что оттуда ничего не вырвется, что стена ничего не выпустит наружу.

Приложил к кирпичам ладони. Сначала одну, потом другую. Стена была холодной. Прижался ухом, боясь что-нибудь услышать. Он сам не знал что. Движение? Чье-то присутствие? Или старую детскую песенку?.. Так ничего и не услышав, он закрыл дверь и поплелся к себе в мансарду. Разжег в камине огонь и, не снимая влажного плаща, плюхнулся в кресло. В золотистом сумраке плащ начал подсыхать, а Пьетро – успокаиваться.

Он глядел на огонь, и в голове проносились тысячи обрывочных мыслей. Не сумев додумать до конца ни одну, Пьетро набрал номер Иво Кравери и назначил время очередного сеанса, на сей раз у себя в кабинете. Произошедшее на мельнице потрясло его тем, что выявило слабости, в которых он предпочитал не признаваться даже самому себе.

Ошеломленный, неспособный справиться с раздирающими его противоречиями, чувствуя себя законченным неудачником, он так и просидел в кресле до десяти вечера. На это время был назначен сеанс с Матиасом. Семейство прибыло ровно в десять. Иво и Сусана, как всегда элегантные, остались ждать в приемной, а мальчик отправился с Пьетро в кабинет.

Матиас снял куртку, оставшись в пижаме, и лег на кушетку. Все происходило в молчании, пока мальчик не набрался смелости спросить:

– Что с вами, доктор Джербер?

Пьетро, раскладывавший на столе блокнот, метроном и ручки, обернулся к нему.

– Ничего особенного, не беспокойся, – ответил он, не отрицая, что его действительно что-то тревожит.

– Может, вам дать мой талисман? – Матиас раскрыл кулак, в котором был зажат камешек.

Пьетро почувствовал болезненный укол совести.

Не исключено, кстати, что этим утром он сам стал жертвой подобного обмана. Эрика Де Роти пользовалась доверчивостью людей, отчаянно нуждавшихся в ответах. Однако, как бы Джербер ни осуждал методы коллеги, в глубине души он знал, что скоро к ней вернется, и от этого особенно сильно злился.

– Спасибо, но тебе он нужнее, – ответил Пьетро, мягко загнув пальцы на детской ладошке.

Затем поправил плед и стал ждать, когда мальчик уснет. На то, чтобы войти в фазу быстрого сна, Матиасу потребовалось около часа. Тело словно одеревенело, глазные яблоки задвигались под веками. Джербер включил метроном. От мерного стука по спине пробежали мурашки. На миг показалось, что он все еще в наушниках и совершает свое астральное путешествие. Чтобы вернуться к действительности, пришлось сделать над собой усилие.

Прежде чем отдать первый приказ, ему понадобилось заглянуть в черный блокнот. Рассказ Молчаливой Дамы прервался на безмолвной угрозе мужчины по прозвищу Тихоня. Что же, выбора не было.

– Попроси ее продолжить историю о молотке…

33

Сейчас вечер, все как обычно. Молчаливая Дама сидит за кухонным столом и пишет в тетради при свете настольной лампы. На меня она не смотрит. За моей спиной темнота, я должен идти туда.

Делаю всего несколько шагов и оказываюсь в спальне той самой хибары. Тихоня на кровати, его нога лежит на подушках. Молчаливая Девушка перевязывает ему колено. Ее руки дрожат, но она старается выглядеть спокойной. Тихоня не желает ехать в больницу, говорит, что врачи ни черта не понимают, а тут нужно всего-то продезинфицировать и забинтовать. Она не возражает, но с его коленом беда.

Следующие несколько дней Тихоня проводит в постели. Молчаливая Девушка спит на полу на сложенных одеялах, а днем работает в доме блондинки. Время от времени он пробует встать на ноги, однако боль не позволяет. Она думает, что не может бросить его в таком состоянии. Она его боится, но, с другой стороны, благодарна за все, что он для нее сделал. За то, что ее защитил. Вот только кто защитит ее от него?

Может быть, когда ему станет получше, он сжалится и отпустит ее? Молчаливая Девушка на это надеется. Ведь уже скоро ей пора лететь в Лондон с красавицей-блондинкой и ее мужем. День ото дня Тихоня все больше злится. Курит и ругается, ругается и курит. Она находит ему костыль, он пытается ходить, опираясь на него. Это тяжело. От нестерпимой, ослепляющей боли Тихоня говорит жуткие вещи. Он говорит о смерти и мести. «Если ты не выкинешь из головы свою дурацкую идею уехать, я убью эту белобрысую шлюху и ее муженька. А потом убью тебя и себя».

Молчаливая Девушка уже знает, что он не передумает. Ей нужно на что-то решиться, и как можно скорее. Она покупает блокнот и карандаш, идет в полицию. В комиссариате ее направляют к очень вежливому полицейскому. Она все написала заранее, дает тому прочитать и ждет. Полицейский ей не особо верит. Спрашивает, бил ли ее Тихоня. Молчаливая Девушка пишет, что нет. В таком случае, говорит вежливый полицейский, заявление он не примет. Угрозы угрозами, а пока что он навредил лишь самому себе.

Она в отчаянии оттого, что полиция не хочет ей помочь. Однажды, убираясь в доме красавицы-блондинки, она не выдерживает и принимается рыдать. Хозяйка спрашивает, что случилось. Молчаливая Девушка дает ей почитать свой блокнот. Та бледнеет, она в ужасе. Наверное, не стоило ей ничего рассказывать. Однако хозяйка обнимает Молчаливую Девушку, смеется и говорит, что они все вместе уедут в Лондон, где она забудет это чудовище, как страшный сон. И он тоже о ней забудет. Все будет очень хорошо. И Молчаливая Девушка ей верит.

Она обдумывает, как уйти из дому, чтобы Тихоня ничего не заподозрил. Главное – до конца вести себя как ни в чем не бывало. Вещи она собрать не сможет, придется бросить весь свой нехитрый скарб. Хозяйка уверяет, в Лондоне полно отличных магазинов. На свой заработок она сможет купить все, что потребуется. Она часто рассказывает Молчаливой Девушке о новом доме, о ее будущей комнате с прекрасным видом из окна. О чае с печеньем, о восхитительных парках, об огромном колесе обозрения, о королевском дворце и Биг-Бене. Молчаливая Девушка часто думает о своей новой жизни. Эти мысли помогают ей держаться.

Наступает день отъезда. Дождь льет как из ведра. Молчаливая Девушка ведет себя как обычно. Тихоня ни о чем не догадывается, он еще не выздоровел до конца. Ей достаточно выйти из дома под каким-нибудь благовидным предлогом. С таким коленом ему за ней не угнаться. Надо, чтобы у него закончились сигареты, тогда после ужина он попросит ее за ними сходить.

Они съедают тарелку пасты на двоих. Молчаливая Девушка медленно чистит яблоко. Очень хочется посмотреть, который час, но она не решается. Наконец Тихоня замечает, что у него в пачке «Мальборо» осталась последняя сигарета, и велит ей сбегать в табачную лавку на углу, где бар. Она надевает пальто. Сердце колотится в груди от страха и восторга, пульс так громко стучит в ушах, что ей кажется, Тихоня может услышать. До счастья рукой подать, все оказалось совсем просто, даже не верится.

«Зонтик возьми», – говорит ей напоследок Тихоня.

Она послушно подчиняется. Дверь хибары захлопывается за ней. Молчаливая Девушка идет по пустой дороге, у нее нет сил раскрыть зонтик. Ей нравится ощущать капли дождя на своей коже. Вскоре волосы и одежда промокают насквозь. Капли стучат по плечам, словно подгоняют. Она все прислушивается, не закричит ли Тихоня, веля возвращаться. Все тихо. Непостижимо!

Проходит под балконами, выбирая самые неосвещенные места. Минует бар с табачной лавкой. Вот и автобусная остановка. Она понятия не имеет, сколько придется ждать. Только бы автобус не опоздал, тогда уже через два часа она будет сидеть в самолете, летящем в Лондон.

Как ни странно, автобус прибывает точно по расписанию. Молчаливая Девушка садится. Ей приятно быть в обществе незнакомых людей. Кто-то едет с работы, кто-то на работу. Кто-то возвращается домой с покупками, кто-то приоделся на свидание. На каждой остановке люди входят и выходят, никому нет дела до того, куда едет промокшая девушка, у которой скоро начнется новая жизнь. Они не замечают бури эмоций, бушующей у нее в груди. Для них она обыкновенная девушка, каких тысячи. И она тоже ничего о них не знает.

Где и чем они живут? Грустно ли им сейчас, счастливы ли они или, может, сердятся? Молчаливая Девушка взглядом здоровается с каждым, ведь сегодня они встретились в первый и последний раз. Вульгарно накрашенная женщина погружена в мысли бог знает о чем. Может быть, о безответной любви? Парень, уткнувшись лбом в стекло, следит, как по стеклу сбегают струйки воды. Старушка, утратившая веру в ближних, вцепилась в сумку. Бездомный укрывается в автобусе от непогоды – этому скоро придется вернуться под дождь. Ей хочется всех их обнять и поблагодарить за то, что они есть. Она переполнена счастьем.

Ее остановка. Молчаливая Девушка идет к дому блондинки. Нажимает на кнопку домофона, ждет. Она еще никогда не бывала здесь так поздно. Вокруг ни души, но в освещенных окнах шикарных домов видны счастливые люди. В таких домах нельзя не быть счастливым. Почему-то ей не открывают. Наверное, не услышали, заняты сборами. Она звонит еще раз. Ответа нет. Молчаливая Девушка отходит от двери и смотрит на хозяйские окна. Ужас и отчаяние, которые она испытывает, нельзя описать. Все до единого окна темны.

Внутри у нее все обрывается. По венам, от сердца до самых кончиков пальцев рук и ног, расползается боль, перехватывает дыхание, сохнет во рту. К горлу подступает желчь. Это горький вкус разочарования. И паники. Они не могут так поступить со мной. Не могут… Не могут, не могут. Почему же? Еще как могут! Хозяйка ей солгала. Не надо было ей рассказывать о Тихоне.

Блондинка перепугалась – она тоже поняла, что Таракан не отступится. Она не могла рисковать своей семьей, ребенком, которого носит. В глубине души Молчаливая Девушка ее понимает. Она бродит по улицам, не зная, куда теперь податься. И на рассвете возвращается назад в хибару.

Тихоня сидит за столом над грязной тарелкой. Поняв, что она сбежала, он так и просидел там всю ночь. Не говорит ей ни слова, не кричит, даже злым не кажется. Она кидается ему в ноги и смотрит умоляюще, уже понимая, что пощады не будет. Он с трудом поднимается, плетется, хромая, в комнату и возвращается с молотком. Подходит к ней. Спасения нет. Тихоня смотрит на нее, и она опускает глаза. Ему не нужно ее бить, он и так добился того, что хотел. Молчаливая Девушка знает, что отныне лишилась всех прав и должна ему подчиняться.

Со временем Тихоня начинает ходить, хотя и сильно хромает. Ему говорят, что он не сможет больше работать уборщиком, его такого никто не возьмет. Однако он по-прежнему силен и находит себе другую работу – носильщиком в пекарне за станцией Кампо-ди-Марте. По ночам он таскает мешки с мукой и грузит в фургоны свежий хлеб. Каждый вечер, прежде чем уйти на работу, он запирает дверь на замок.

Молчаливая Девушка больше не работает, даже из дома не выходит. Днем Тихоня рядом и зорко за ней следит, а ночью она заперта. Неделя идет за неделей, в душе у нее что-то меркнет. День-деньской она сидит и смотрит в стену. Иногда даже не замечает, как проходит время: только что было солнце, и вдруг уже ночь. Она все меньше ест и пьет – ей больше не требуется.

Но это еще не все. В субботу у него выходной. И теперь он не спит на полу – он ложится с ней и заставляет показывать, как сильно она его любит. Если она разбивает стакан или пересаливает суп, Тихоня дает ей пощечину или пинок под зад, однако рассчитывает силу, чтобы не сделать слишком больно. Побив ее, всякий раз повторяет, что он хороший муж, настоящий муж.

Они не поженились, Молчаливая Девушка и не считает себя его женой, но это не имеет значения. Она часто вспоминает слова мертвой матери. Она не распознала Таракана в облике Тихони, и теперь ей не уйти. Скоро он ее убьет, она в этом уверена. Оплошает как-нибудь, например разобьет тарелку, и он сломает ей шею или хребет. Однако прежде ей надо что-то предпринять. Последнюю отчаянную попытку перед окончательным провалом.

Сахар. Вот оно, решение.

Молчаливая Девушка варит густой, темный сироп и кисточкой размазывает карамель по самым темным углам: рядом со сливными трубами в ванной, под кухонной раковиной, под кроватью. Остается только ждать. Проходит несколько дней. Как-то вечером она слышит, что Тихоня страшно ругается в ванной, вымещая на ком-то злость. Значит, сбежались.

«Ты совсем не убираешься, что ли?! – накидывается на нее Тихоня. – В доме полно тараканов!» «Мерзкие, грязные, благословенные тараканы», – думает она. Крикнув, что утром купит яд, он уходит на работу.

Тихоня спит, вернувшись с ночной смены в пекарне. Молчаливая Девушка ждет, когда он проснется. А сама тем временем выжимает лимонный сок. Жми и думай, думай и жми. Давит изо всех сил, желтоватая жидкость стекает у нее между пальцев. Слив сок в кувшин, добавляет в него листочки мяты и базилика, тростниковый сахар и много-много льда. Наливает себе стакан и садится за стол, прихватив банку с ядом для тараканов и ложку.

Тихоня просыпается. Он приходит в кухню, глядит на Молчаливую Девушку и не понимает, почему она так пристально на него смотрит? Зачем приготовила на завтрак лимонад? Он, хромая, подходит к столу, а она кладет себе в стакан две щедрых ложки яда, размешивает и подносит стакан к губам.

До Тихони доходит. Он, ковыляя, бросается к ней, но она одним махом осушает стакан и с вызовом глядит на него. Он привычно заносит руку для удара и… останавливается. Теперь он окончательно все понял.Это вызов. Молчаливая Девушка показывает, что ей плевать на смерть, свобода дороже жизни. Ему решать. Если ничего не сделать, она умрет и он потеряет ее навсегда.

34

Бледные рассветные лучи вяло теснили ночную стужу с улиц Флоренции, но окна домов и стекла припаркованных машин еще покрывал иней. Холод ощущался вязким неподвижным туманом. Пьетро стоял в углублении между двумя домами, скрывшись в этом белесом мареве.

Выслушав очередной рассказ спящего Матиаса, он понял, что это еще не конец. Разумеется, Молчаливая Дама пережила отравление. Ведь потом она угодила в психиатрическую лечебницу, где ее зарегистрировали как «пациентку с неустановленной личностью», а затем поселилась в желтой высотке, откуда по неизвестной пока причине снова бежала. Чтобы разобраться во всем этом, нужно дождаться следующего сеанса.

Джербер выключил метроном, и тишина обрушилась на него вместе с накопившейся усталостью. История определенно приближалась к развязке. К некоему событию, которое все объяснит. Он ждал этого и вместе с тем страшился.

Кравери спали, прикорнув на неудобных стульях в приемной. Передав им Матиаса, Пьетро вышел на улицу и направился к Кампо-ди-Марте. Если верить рассказу Молчаливой Дамы, где-то там находилась пекарня, куда охромевший Тихоня устроился грузчиком. Времени с тех пор прошло немало, но Джербер предполагал, что мужчина работает там по-прежнему.

Когда соглашаешься на тяжелый, плохо оплачиваемый труд, на то есть причины. И каковы бы они ни были, они вынудят тебя держаться за свое место, поэтому, по разумению психолога, Тихоня поступил бы так же. Во всяком случае, проверить догадку было несложно. При всей скудости сведений, Пьетро легко нашел в окрестностях Кампо-ди-Марте старинную пекарню, где пекли знаменитый хлеб. Продукцию не продавали напрямую, а поставляли в колбасные лавки и продуктовые магазины по всему городу.

Джербер занял позицию неподалеку от служебного входа, откуда время от времени выезжали хлебные фургончики. Плотно закутавшись в плащ и притоптывая на морозе, он следил за стеклянной дверью пекарни. Там двигались тени людей, чистивших оборудование и столы. Работали здесь ночью, и к половине восьмого утра шабашили. Вот-вот начнут расходиться по домам.

Около восьми из помещения начали выходить работники, мужчины и женщины. Джербер насчитал чуть больше дюжины. Процессию замыкал сутулый здоровяк в уродливой зеленой куртке и надвинутой на нос вязаной шапке. Этот ковылял молча и держался особняком. Остальные не удостаивали его даже кивком на прощание.

К тому же здоровяк сильно от них отставал: правое колено почти не сгибалось, он хромал и подволакивал ногу. Вот остановился, закурил сигарету. Джербер двинулся следом, держась на расстоянии. Так они дошли до остановки и сели в подошедший трамвай, растворившись в толпе утренних пассажиров. Добирались около часа: после трамвая сменили два автобуса, пока наконец не вылезли на конечной остановке.

Закурив очередную сигарету, здоровяк потопал дальше, прямо по оживленной трассе вдоль железнодорожной насыпи. Он мерно хромал, не обращая ни малейшего внимания на сигналившие ему машины. Сигналили они и Джерберу, шедшему метрах в ста позади. Пьетро опасался, что рано или поздно здоровяк заинтересуется, кому там еще сигналят, но тот так и не обернулся.

Показалась убогая хижина, обитая листовым металлом, кое-как скреплявшим то, что осталось от домика путевого обходчика. Из крыши косо торчала железная печная труба. Хижину окружал пустырь, заваленный ржавыми остовами холодильников и стиральных машин. Хромой выплюнул окурок и принялся возиться с замком. После нескольких оборотов ключа дверь открылась, фигура протиснулась внутрь, щелкнул засов.

Джербер поверить не мог, что действительно нашел Тихоню-Таракана. Однако сомневаться не приходилось – вновь почти все детали из сна Матиаса совпали. Предстояло выяснить, не живет ли в хижине еще кто-нибудь. Скорее всего, теперь Тихоня должен был завалиться спать; предстояло запастись терпением и ждать.

По пути Пьетро мельком приметил бар, где можно было укрыться от холода. Он отправился туда и расположился за столиком у окна. В отдалении виднелась хибара. Он просидел так несколько часов, время от времени что-нибудь заказывая и отлучаясь лишь в уборную. Около четырех Тихоня вышел из дома. Солнце только начало клониться к закату.

Дождавшись, пока хромой проковыляет мимо окна, Джербер вышел из бара и проследил за мужчиной до автобусной остановки: следовало удостовериться, что тот уехал. На работу Тихоне было рано, но это не имело значения. Едва автобус отошел, Пьетро поспешил к хижине, на сей раз пройдя через свалку.

Днем прошел дождь, ботинки утопали в грязи. В точном соответствии с заранее разработанным планом Джербер постучал в дверь. Никакого ответа. Он обошел вокруг хижины, заглядывая в грязные окошки. Рассмотреть удалось немного – только то, что в доме кошмарный бардак и ни в одной из двух комнатушек никого нет. Пьетро до конца надеялся увидеть там несчастную пленницу. То есть Молчаливую Даму. Может быть, даже спасти ее. Теперь он понял, насколько глупая это была надежда.

Стремительно темнело. День был бездарно потрачен на слежку за Тихоней. Хотелось переодеться, принять душ, смыть под его горячими струями накопившееся напряжение, согреться, в конце концов. Пора было убираться с пустыря. Куда угодно, только не домой.

В очередной раз обходя хижину, он увидел приближающуюся тень. Судя по походке, возвращался Тихоня. Запаниковав, Пьетро скорчился за выступом разрушенной стены, молясь всем святым, чтобы хромой его не заметил. Тихоня вернулся не в духе – он что-то раздраженно бурчал себе под нос.

Пьетро замер за своим ненадежным укрытием. Тихоня выудил из кармана ключи, отпер дверь и скрылся внутри. И почти сразу же вышел обратно, держа в руке сигареты и зажигалку. Этот урод что, специально вернулся за ними? Вжавшись в камни, Пьетро со страхом прислушивался к неразборчивому брюзжанию.

По счастью, здоровяк направился прочь. Казалось, опасность миновала, но вдруг брюзжание резко оборвалось. Пьетро заставил себя посмотреть. Тихоня стоял в нескольких шагах от двери своего логова и пристально всматривался под ноги. В опущенной руке тлела позабытая сигарета.

Что он там нашел? Пьетро ждал, что Тихоня что-то поднимет с земли, но нет, тот выпрямился, и его кошмарная зеленая куртка начала удаляться в сторону автобусной остановки. Он так ни разу и не обернулся. Джербер еще долго не решался оставить укрытие. Наконец он встал и метнулся было на пустырь, подальше от хижины, однако нездоровое любопытство заставило его вернуться и посмотреть, на что там таращился Тихоня. От увиденного у Пьетро перехватило дыхание. На раскисшей земле отпечатались подошвы его «кларксов».

35

Он не поехал ни домой, ни в рабочий кабинет. Просто шатался по городу, то пешком, то общественным транспортом. При этом постоянно стремился смешаться с толпой, боясь даже обернуться, чтобы проверить, не идет ли за ним Тихоня. Сам того не сознавая, Пьетро прислушивался, стараясь распознать его походку. Почему-то ему в голову не приходило, что калеке было бы весьма непросто висеть у него на хвосте. Не одолела ли его паранойя?

Оставить отпечатки ног у хибары было, как ни крути, непростительной оплошностью, но Джербера особенно беспокоила реакция Тихони. Любой другой на его месте принялся бы высматривать непрошеного гостя, а хромой, даже не оглянувшись, как ни в чем не бывало направился по своим делам. Возможно, причиной тому было желание, не подавая виду, выследить лазутчика.

Потому-то Пьетро добрых четыре часа кружил по городу, прежде чем отправиться в Пьян-де-Джуллари. Он позвонил у ворот перед темным домом в конце кипарисовой аллеи. Суровый абрис, наблюдательная башня. Мрачная атмосфера особняка со множеством забытых историй. Вереница сменявших друг друга хозяев, давно превратившихся в прах. Отжив, они растворялись во времени. Их радости и горести, мечты и надежды, тревоги и усилия – все исчезло. Согласно теории Эрики Де Роти от них сохранилось «эхо», но Пьетро при всем желании не мог в это поверить. Мертвые не разговаривают.

Появился Иво Кравери:

– Добрый вечер, доктор. Что это с вами?

Пьетро сообразил, что выглядит довольно странно. Ограничился неопределенным ответом:

– Да денек выдался тот еще.

Когда он вошел в гостиную, Сусана тоже была поражена его изможденным видом.

– Поужинаете? – спросила она с ноткой участия в голосе.

– Нет, спасибо, – отказался Джербер.

За последние дни он даже похудел на сколько-то килограммов – брюки стали широковаты в бедрах. Пьетро отчетливо почувствовал себя чужим в этой роскошной гостиной. А вот Иво и Сусана вписывались в нее идеально. Он – в синем блейзере, полосатой сорочке, кашне и с белым платочком в кармашке, она – в обтягивающих брючках, подчеркивающих стройные ноги, и мягком бежевом свитерке, открывающем плечи.

Рассказ Молчаливой Дамы, судя по всему, подходил к концу. Вполне вероятно, Матиас освободится от проклятия, тяготевшего над ним во сне. По крайней мере, Пьетро на это надеялся.

– Возможно, скоро все разрешится, – не вдаваясь в детали, сказал он.

– Почему вы так думаете? – встрепенулся Иво, оживившись.

– Честно говоря, не могу объяснить, – признался Джербер. – Просто Матиас понемногу перестает бояться своего бессознательного.

– А как насчет… – Сусана сделала шаг к нему. – Насчет моего… видения? Вы, наверное, думаете, что я спятила и мне начало мерещиться всякое. Потому я вам и не рассказывала – боялась, что откажетесь нам помогать.

Джербер прекрасно ее понимал.

– Призраки существуют, – изрек он, изрядно ошарашив обоих Кравери, вытаращивших глаза. – Только не рядом с нами. Они обитают у нас в голове. Один из таких угнездился в бессознательном вашего сына. Они – не чьи-то мятущиеся души, а наши неосознанные идеи и страхи. Просто ведут себя именно как призраки: бродят среди наших мыслей, отравляя их своим присутствием. Шепчут нам на ухо, мешают спать, появляются и исчезают у нас на глазах, стараясь убедить, будто существуют вовне, а на самом деле таятся внутри нас… Они питаются нашим счастьем и жизненной энергией, всем светлым, оставляя нам только страхи.

Прежде Пьетро Джерберу не раз случалось встречать призраков в детском подсознании. Часто ему удавалось их изгнать, иногда нет. Увы, многочисленные успехи никак не компенсировали немногие провалы. Временами жертвами «психологической одержимости», по выражению синьора Б., становились и взрослые. Пьетро не сомневался, что Сусана визуализировала кошмар, преследовавший ее сына. Не важно, как это называть, самовнушением или материнской эмпатией, – следовало дать ей понять, что он ей доверяет.

– Спасибо, доктор, – с благодарностью прошептала женщина, крепко пожав ему обе руки.

Иво шагнул к ним. Кравери всегда казались воплощением сдержанности и корректности, словно во что бы то ни стало стремились сохранить образ очаровательных, идеальных людей, который, подобно крепостной стене, возвели вокруг себя. И вот эта стена пала. Пьетро сделалось не по себе. Наяву и с бессчетных фотографий на него смотрели дружески улыбающиеся Иво и Сусана. Он почувствовал себя в осаде.

Сам он давно отказался от идеи завести жену и детей и принял, что остался один на свете. «У меня нет прошлого», – мелькнула мысль, отозвавшись болью в сердце. Собственно, это не новость, но сейчас ему вдруг стало особенно обидно. Иногда простого знания факта недостаточно, чтобы совершенно его понять. Должно произойти нечто такое, чтобы ты действительно осознал очевидность. И теперь это осознание навалилось всем грузом подспудно копившейся боли.

– Я лучше пойду к Матиасу, – пробормотал он, высвобождаясь из их объятий.

И направился к лестнице. Что бы там ни говорилось о призраках разума, от Джербера не ускользнуло, что эти двое ни разу не взглянули на пластиковую пленку. Они игнорировали эту колышущуюся пелену, словно боялись, что случайный взгляд выдаст их истинное представление о Молчаливой Даме.

Когда Пьетро вошел в детскую, Матиас уже спал. Комикс выскользнул у него из рук, из-под подушки виднелся камушек-талисман. Одеяло мальчик сбросил. Вероятно, ему было жарко. Глядя на него, Джербер невольно представил, каково это – иметь ребенка. Эта мысль пробудила в нем сожаления, грозившие перерасти в меланхолию. Осторожно, чтобы не разбудить мальчика, Пьетро снял клетчатый плащ и собрал метроном, после чего сел дожидаться фазы быстрого сна.

Ночь предстояла важная. Теперь, когда он нашел Тихоню, ему не терпелось узнать, что случилось с Молчаливой Дамой после того, как она выпила яд. Он достал из кармана диктофон, предвкушая ее новые откровения и желая зафиксировать все.

Когда маленький пациент был готов, Пьетро включил запись и задал заранее заготовленный вопрос.

– Спроси, почему она всегда одевается в темное, – велел он Матиасу.

Ответ пришел немедленно:

– Ее одежда темная потому, что она – тень.

36

Она открывает глаза. Понимает, что лежит на больничной койке, но не понимает, как здесь оказалась. Понемногу память возвращается. Сколько времени она спала? Врачи и сестры в отделении очень заботливые, но почти ничего ей не рассказывают, просто говорят, что все хорошо, она скоро поправится. Иногда добавляют, что она родилась в рубашке.

Однажды приходит женщина-врач, садится на край ее койки, берет за руку и доверительным тоном рассказывает, что она, оказывается, лежит в больнице уже почти семь месяцев. Ее, умирающую, принес в отделение неотложной помощи неизвестный мужчина. Передав свой груз парамедикам, он исчез. Врач спрашивает, знает ли она этого человека. Молчаливая Девушка качает головой. Та пристально глядит на нее. Верит или нет?

Нет, не верит. Волнуясь, говорит, что сомневается в благих намерениях незнакомца. Возможно, он спас ее только потому, что не было выбора. Врач не раз видела женщин, попадавших в неотложку в жутком состоянии. Обычно в сопровождении мужчин, которые представлялись их спасителями. Однако ей известно, что некоторые из этих спасителей поступают так, не желая потерять свою собственность. Их тревога за жертву – ложь, как и любовь, в которой они клянутся.

Молчаливая Девушка могла бы сказать ей, что так делают все Тараканы. Она не рассказывает про Тихоню, не собирается заявлять на него в полицию. У нее есть план. Он созрел в ее голове давно, выпитый яд был на самом деле ключом к свободе. Так или иначе, она выбралась из проклятой лачуги, живой или мертвой – не имеет значения. Свобода важнее.

Врач делает вид, что поверила, будто пациентка не знает мужчину, принесшего ее в больницу, и все же учит Молчаливую Девушку особому жесту. Его следует использовать, если оказался в беде, а прямо просить помощи опасно.

Напоследок рассказывает, что, когда Молчаливая Девушка попала в больницу, при ней была роза. «Единственный подарок Тихони», – думает та. По словам врачихи, они позаботились и о цветке. Если пациентка желает, его принесут в палату. Здесь так много солнца. Молчаливая Девушка увидит, какой прекрасной стала роза.

Молчаливой Девушке не хочется видеть эту розу. Роза – обман. Свидетельство не любви, а ненависти и притязаний собственника. Нет-нет, ей не нужна роза. Она понятия не имеет, как о ней заботиться. Она умеет выращивать только гнилые помидоры на могилах Тараканов, порубленных на куски и засунутых в мешок.

Молчаливая Девушка терпеливо ждет, когда к ней вернутся силы. Теперь это главное. Наконец она чувствует, что выздоровела, и ночью встает с постели. Покинуть больницу через главный вход не удастся, поэтому она спускается на лифте в подвальный этаж и там идет вдоль стеклянных дверей по длинному коридору, выложенному белой плиткой.

За одной дверью она видит обнаженную девушку, лежащую на стальном столе. Девушка мертва. Ее кожа белее снега, лицо безмятежно. На этом столе могла бы лежать и Молчаливая Девушка. Но она выжила. Рядом на стуле сложена темная одежда. В нее оденут мертвую, прежде чем положить в гроб. Надо же, у них с мертвой девушкой одинаковые размеры. Молчаливая Девушка переодевается и уходит из больницы через служебный вход.

Пешком добирается до железнодорожной станции. У нее нет денег на билет, но состав уже стоит у перрона. Случайный ночной поезд. Молчаливая Девушка понятия не имеет, куда едет. Видит в окно вагона море и выходит. Зимняя ночь, она бредет босиком по песку. Поскорей бы рассвет. Она начинает бояться, что солнце больше никогда не взойдет. Идет по самой кромке прибоя.

Набегающие волны окликают ее по имени, зовут за собой, искушают окунуться в их свободную прохладу и ни о чем больше не думать. Однако какой-то части ее существа все еще любопытна эта треклятая жизнь. Начинает светать. Босые ступни глубоко вязнут в песке, Молчаливая Девушка оборачивается и видит свои следы. Нельзя пройти, не оставив следов. Значит, ее можно отыскать. Незачем себя обманывать. Роза от Тихони означает, что он будет ее искать.

Молчаливая Девушка садится на песок. Куда бы она ни пошла, это ничего не изменит. А раз так, остается положиться на судьбу. И судьба посылает ей двух карабинеров. Они видят немую девушку, бродящую на рассвете босиком по зимнему пляжу. Как бы чего с собой не сотворила. Карабинеры отвозят ее в отделение неотложной помощи при местной больнице. Врачи, удостоверившись, что их помощь не требуется, переправляют ее туда, где содержатся такие, как она, – очень грустные и бессильные перед миром люди. Их нельзя оставлять в одиночестве, потому что самый опасный их враг – они сами.

Молчаливая Девушка не знает, сколько времени ей придется оставаться в этом доме с белыми стенами и зарешеченными окнами. Живущие здесь много курят и нумеруют свои сигареты. Как ни странно, она чувствует себя в безопасности. Тут нет Тараканов, а лекарства, которые ей дают, осветляют ее изнутри. Она продолжает носить темное. Никто здесь не знает, кто она и откуда. И она не против, что все зовут ее Молчаливой Дамой. С удовольствием осталась бы здесь навсегда, но опасается, что в какой-то момент ее разыщет Тихоня.

Однажды она вновь чувствует, что Таракан где-то рядом. Просто чувствует, и все. Лекарства, изгнавшие тварь из ее головы, больше не действуют. Надо бежать. Что, если запаха ее мыслей достаточно, чтобы приманить Таракана? Для них она сама – приманка, вроде сахара. С самого детства она притягивала их, прятавшихся по темным углам, в щелях под плинтусами, в стоках раковин и за мусорными ведрами.

Ранним утром она собирает свои нехитрые пожитки в пакет из супермаркета и уходит. Скучать по ней никто не будет. Живет где придется и перебивается чем может. Ей предлагают работу из сострадания, она соглашается на любую. Моет посуду и туалеты в придорожном кафе, обмывает и одевает мертвецов в морге. Спит в приютах для бездомных, а то и на улице. Случайно узнает, что одинокой пожилой синьоре, живущей на последнем этаже желтой «башни», требуется помощь по хозяйству.

Молчаливая Дама поселяется у нее, и все идет хорошо. Она готовит, прибирается, ходит за покупками, а спит на раскладушке. Старушка тоже молчит, с головой у нее не все в порядке. Они общаются взглядами и отлично друг друга понимают. Иногда Молчаливая Дама садится вечером на последний автобус и едет в городок, невдалеке от которого провела свое детство. Уже в темноте прокрадывается на кладбище и идет к могиле матери.

Она делает это ночью из опасения, что Тихоня ее подстережет. Садится на землю перед плитой, на которой когда-то девочкой нацарапала циркулем дерево. После этого она не приезжала сюда много лет, могила казалась заброшенной. Зато теперь в вазочке всегда свежие цветы. Мать с нею больше не разговаривает, – наверное, сказать нечего. Или она разочаровалась в дочери. А может быть, просто окончательно умерла.

Однажды в ноябре Молчаливая Дама так и засыпает около надгробия. Проснувшись, обнаруживает вокруг себя толпу родственников умерших. Одного человека она узнает сразу, хотя не видела его очень давно. Тихоня. Он пришел за ней. Она прячется за спинами людей и следит за ним издали. Видит, как он выходит из себя и вымещает злобу на могиле ее матери. Орет, грязно ругается, а затем голыми руками отрывает табличку с именем и фотографией. Вокруг все просто стоят и смотрят, ни у кого не хватает духу остановить бесноватого. И Тихоня, хромая, уходит прочь. Молчаливая Дама дрожит от страха; она знает, что никогда больше не осмелится сюда вернуться. На прощание издали посылает матери воздушный поцелуй.

Через некоторое время умирает старушка. Тело увозят, и Молчаливая Дама остается одна в квартире. Она не знает, что ей теперь делать. Проходят дни и недели, но никто ее не выгоняет. «Меня не существует, – думает она. – Я невидима». И решает остаться. Квартира потихоньку становится ее домом. Она покупает всякие безделушки, чтобы его украсить. Вазочку, например. В нее она ставит вязаные цветы. Еще поднос с оловянным кувшином и чашками. Статуэтку клоуна из дутого стекла. Сама вышивает цветочки на кухонных занавесках.

На подоконник часто прилетают птицы, она оставляет им хлебные крошки. Ей больше не нужно спать на раскладушке. Ночи длинны, очень часто Молчаливой Даме так и не удается заснуть. Она боится, что ей приснится Тихоня. Он не говорит ни слова, просто стоит и смотрит на нее, а его глаза полны ненависти. Днем тоже нет покоя. Ей то и дело кажется, будто кто-то стучит в дверь. Она не решается подойти и проверить. Замирает и слушает, постучат опять или нет.

В последнее время она часто думает о розе. Жалеет, что не забрала ее с собой из больницы. Роза же ни при чем, правда? Невинный цветок. Была бы какая-никакая, а компания. Молчаливая Дама терзается угрызениями совести. Если бы роза была тут, было бы кому рассказать о своей жизни. Роза бы все поняла и простила. Так Молчаливой Даме и приходит в голову идея записать свою историю. Она покупает тетрадь и каждый вечер усаживается писать за кухонный стол у окна.

На линованных страницах рассказывает все, что сохранилось в памяти. Беззаботная жизнь с матерью в деревенском доме. Сад с шелковицей и помидорами. Сундук и Огромный Таракан. Ненастная ночь и лед в лимонаде. Слова, которые от ужаса навсегда застревают у нее в горле. Смерть матери. Монастырский приют и новый Таракан. Разные семьи с очередными Тараканами. Квартирка над складом моющих средств. Уборка чужих домов. Сын хозяина на красном «спайдере». Тихоня, показавшийся спасителем. Красавица-блондинка, обещавшая увезти в Лондон. Молоток. Плен. Снова яд в лимонаде. Больница. Пляж. Лечебница с белыми стенами. Старушка с путаницей в голове на последнем этаже желтой «башни». И в конце – страх, что однажды вот-вот постучат в дверь.

Записывая свою жизнь, Молчаливая Дама раскладывает по квартире разные предметы, связанные с ее историей. Опускает в сундук пачку пронумерованных сигарет, случайно прихваченную из лечебницы. Прячет в ванной мокасин, очень похожий на мокасин Огромного Таракана. Покупает на блошином рынке картинку с пейзажем, точь-в-точь таким, каким любовалась в детстве, когда была счастливой. Кладет в серую коробочку с проводами запасной ключ от квартиры.

Все это она делает потому, что больше не хочет быть никем. А еще от страха, поселившегося в душе. Она боится, что, если Таракан добьется своего, от нее совсем ничего не останется. А так кто-то узнает, что она существовала. И если ей суждено быть закопанной под помидорной грядкой, этот кто-то из любопытства придет ее навестить.

В один прекрасный день случается то, чего Молчаливая Дама не ожидала. Она находит свою розу. Такой удачи она и представить себе не могла. Проходя мимо, случайно замечает ее в саду прекрасного старого дома, похожего на сказочный замок. К дому от ворот ведет кипарисовая аллея. Молчаливая Дама не сомневается, что это судьба. Она легко могла бы перелезть через ворота и забрать розу, но это было бы слишком жестоко – забирать цветок оттуда, где ему так хорошо.

Роза растет на солнечной полянке, защищенной от ветра и непогоды деревьями. Она в безопасности. Молчаливой Даме нечего ей предложить, и она решает не беспокоить розу. Впрочем, она может подарить розе тетрадь, где записана вся ее жизнь. Тетрадь надо спрятать в саду – там роза сумеет найти ее, когда вырастет. Этот цветок – единственное существо на свете, которое заслуживает узнать всю правду.

37

Матиас давно замолчал, а у Пьетро все не поднималась рука остановить запись. Диктофон продолжал фиксировать размеренное тиканье метронома, слишком громко звучавшее в тишине комнаты.

…В саду прекрасного старого дома, похожего на сказочный замок. К дому от ворот ведет кипарисовая аллея.

Эти слова застали Джербера врасплох. Он, сам того не замечая, судорожно вцепился в край стола, будто страшась, что его затянет в воронку какого-то смерча. Хотя смятение охватило его только изнутри. Вот она, связь между Матиасом и Молчаливой Дамой! Их связывала тетрадь.

Женщина действительно побывала здесь. Записи отрывочны, последняя часть, обращенная к розе, вообще походила на горячечный бред, и тем не менее Пьетро неожиданно получил ответы на все свои вопросы. Преследуемая образом жестокого и деспотичного мужчины, от власти которого так и не смогла освободиться, женщина утратила связь с реальностью. И кто бросил бы в нее камень? В последнем жесте мучителя, в его фальшивой заботе, воплотившейся в оставленной для самоубийцы розе, таилась худшая из угроз: я буду любить тебя до самой смерти.

Но роза отнюдь не была заверением в вечной любви. Скорее, холодной и коварной угрозой. Тихоня спас ей жизнь, потому что ему, и только ему дозволялось решать, когда и как прервутся их отношения. И он нашел жуткое средство. Выйдя из комы, она должна была сразу все понять и никогда уже не забывать. Ничего странного, что красная роза свела ее с ума. Неизвестно, что привело Молчаливую Даму в Пьян-де-Джуллари и почему она вообразила, что роза в саду виллы – та самая. Этот сад показался ей идеальным местом для хранения страшных слов, которые она не могла произнести.

Прежде Пьетро мучился вопросом, каким образом подобная история могла попасть в голову Матиасу. Объяснение оказалось до обидного простым, и оно все время лежало на поверхности. На него нашло затмение, не иначе. Каждая «глава» в рассказе мальчика начиналась с одной и той же сцены: Молчаливая Дама сидит за кухонным столом и при свете лампы пишет в тетради. Она писала воспоминания. Почему это не пришло ему в голову раньше?

С учетом того, что Молчаливая Дама побывала на вилле, причина болезненного состояния мальчика была очевидна. Воспользовавшись тем, что маленький пациент продолжает спать, а метроном работать, Джербер задал последний вопрос:

– Где ты нашел тетрадь Молчаливой Дамы?

– Между камнями в садовой стене, – ответил Матиас.

Этого было достаточно, ничего больше знать уже не требовалось. Пьетро поднялся со стула и огляделся. Полки с моделями самолетов, шкаф у двери с мишенью для дартс, тумбочка у изголовья кровати, «космические» постеры на стене… Пока он высматривал возможный тайник, в диктофоне закончилась кассета; раздался щелчок, запись остановилась.

Обернувшись на звук, Пьетро зацепился взглядом за полку над письменным столом, заваленную учебниками и школьными тетрадками. Подошел, пригляделся. Яркие тетради с разноцветными корешками. Все, кроме одной, у которой на синей выцветшей обложке не было ни имени, ни названия предмета. Судя по всему, тетрадь много повидала на своем веку, но, впрочем, неплохо сохранилась. Пьетро открыл страницу наугад. Обычная тетрадка в линейку, для начальной школы, аккуратный изящный почерк, мягкий нажим синей шариковой ручки, кое-где чернила слегка расплывались. Он сел за стол и принялся читать.

В общих чертах содержание соответствовало рассказу Матиаса. Мальчик сделал из дневника своего рода выжимку, не упустив, однако, самых важных деталей. В первом приближении чтение не дало ничего нового. Прозвище Молчаливая Дама, данное безымянной пациентке работниками психиатрической лечебницы, Матиас наверняка почерпнул из дневника. Как и в его пересказе, в записях отсутствовали имена. Пьетро надеялся найти там имя главной героини. Что же, на нет и суда нет.

Дат тоже не было, однако события давно минувших дней излагались в хронологическом порядке – вероятно, по внутреннему побуждению писавшей. Грамматические ошибки, неточные времена глаголов и зачеркивания создавали ощущение, что писал ребенок. Испуганная маленькая девочка, у которой Тараканы отняли детство и надежды на будущее. На чтение всего дневника ушло около часа. Текст обрывался на намерении отнести тетрадь в «замок с башенкой». Далее следовали чистые страницы.

Джербер закрыл тетрадь. Настало время поговорить с Сусаной и Иво.

38

Родители Матиаса ждали его в гостиной. Он решительно зашагал к ним и, не успели оба встать ему навстречу со своих белых диванов, положил на хрустальный столик потрепанную синюю тетрадь. Супруги взглянули на нее и перевели недоуменные взгляды на Джербера.

– Прежде чем объяснить, расскажу, что узнал от вашего сына за прошедшие ночи.

Пьетро подробно изложил историю Молчаливой Дамы, не скрывая неприглядных и мрачных деталей, которые должны были шокировать родителей. Им следовало знать все. Иво и Сусана ошарашенно слушали и не перебивали. Под конец Пьетро упомянул, откуда Матиас узнал историю женщины.

– Исходное событие, видимо, произошло несколько лет назад, еще до того, как вы купили виллу. Молчаливая Дама принесла сюда тетрадь со странным для нас намерением подарить ее розе. – Пьетро кивнул на столик. – Тетрадь лежала в стене до тех пор, пока ее не нашел и не прочитал Матиас. Вот и все.

– Но почему же он нам не рассказал? – с болью в голосе воскликнула Сусана.

– Иногда дети увлекаются чем-то на первый взгляд совершенно невинным и не замечают, как утрачивают контроль над событиями, – объяснил Пьетро. – Разыгравшееся воображение берет верх над чувством реальности… Дневник начинается с появления Огромного Таракана в деревенском доме, где жила девочка, ровесница Матиаса. История сильно отличалась от привычных мальчику комиксов, она вызвала душевный трепет, прежде ему неведомый… Ваш сын весьма умен – он понял, что не дорос до подобных недвусмысленно жестоких рассказов и вы наверняка отберете тетрадку. Поэтому он ничего и не сказал. Чтение захватило его, он начал отождествлять себя с главной героиней. Чем дальше, тем страшнее. На него обрушился поток событий и вещей, о которых он, окруженный любовью и лаской домашний ребенок, не имел понятия. Он уже не мог оторваться от этих страниц. История жизни Молчаливой Дамы проникла в его сознание, подействовала на психику. В конце концов тонкая пленка, отделяющая его жизнь от чужой, порвалась.

Произнеся последнюю фразу, Пьетро невольно бросил взгляд на полупрозрачное полотнище, разделявшее виллу надвое.

– Жизнь Молчаливой Дамы, ее мысли и чувства проникли в подсознание вашего сына. Матиас был не в состоянии понять, что́ с ним случилось, его жизнь шла своим чередом. Он начал бессознательно вытеснять из памяти страшную тетрадь, и тогда женщина в темном пришла в его сны. Сперва все выглядело безобидно, затем она начала преследовать его. Ведь Матиас знал, какие ужасы крылись за ее молчанием. Наяву можно избавиться от дурных мыслей, но во сне мы беззащитны и вынуждены переживать все то, что всплывает из бессознательного. Так после просмотра фильма ужасов может присниться кошмар, и мы просыпаемся с криками. Все это происходило с вашим сыном еще несколько дней назад.

Супруги Кравери остались под впечатлением, однако облегчение читалось лишь в глазах Иво. Во взгляде Сусаны застыл тревожный вопрос.

– Значит, – прошептала она, – в тот день я действительно ее видела…

Джерберу стало стыдно. Было недопустимым легкомыслием отмахнуться от того эпизода, посчитав его галлюцинацией.

– Может быть, – проговорил он.

– Интересно, зачем эта женщина возвращалась сюда? – задумчиво пробормотал Иво.

Вопрос, разумеется, остался без ответа.

– Мы можем надеяться, что Матиас выздоровел? – робко спросила Сусана.

– Сегодня ночью я полностью извлек эту историю из его подсознания, – бодро ответил Джербер. – Больше ему нечего мне поведать. Но чтобы окончательно удостовериться, действительно ли Матиас освободился от своей преследовательницы, придется на всякий случай провести еще один сеанс. Когда он проснется, ни в коем случае не говорите ему, что мы раскрыли его секрет. Это не только бесполезно, но и вредно, мальчик почувствует вину.

Родители закивали.

– Надеюсь, моя работа практически закончена. Давайте дождемся следующей ночи и посмотрим. Завтра расскажете, как он спал.

Самого же Джербера мучил другой вопрос: что случилось с Молчаливой Дамой после того, как она спрятала тетрадь?

39

Около девяти утра Пьетро вновь пересек границу между привычным миром и квартирой на последнем этаже желтой высотки. Осторожно закрыв за собой дверь, он подождал, пока взволнованные птицы не вернутся в свои убежища, после чего, остро чувствуя взгляды множества крохотных глазок, торопливо прошел через столовую и с облегчением улегся на пыльную, неубранную постель. На него с интересом уставилось пятно с потолка.

Выходит, всего несколько месяцев назад она действительно стояла за пластиковой пленкой. Пьетро вновь почувствовал укол стыда оттого, что не поверил Сусане. Получается, Молчаливая Дама не только спрятала дневник на вилле, но спустя годы вернулась туда и была замечена. И случилось это, когда Матиаса уже начали преследовать кошмары. Джербер даже предположить не мог, зачем она возвращалась. Главное, след был еще свежим. Где же она может быть сейчас?

Он достал из сумки синюю тетрадь и диктофон с записью последнего сеанса. Захотелось вновь переслушать заключительную часть истории, рассказанной голосом ребенка. Молчаливая Дама постоянно боялась, что Тихоня ее найдет. То и дело ей мерещился стук в дверь. Нелегко, наверное, жить, вздрагивая от каждого звука. Особенно если не можешь понять, реален ли он, или это плод твоего воображения.

Молчаливая Дама знала, что угроза появления Тихони всегда будет висеть над ней дамокловым мечом. Возможно, и хромой ощущал себя в западне, не в силах освободиться от параноидальной одержимости единственным человеком, проявившим к нему капельку сочувствия. Оба оказались в безвыходном положении: им оставалась только смерть.

Молчаливая Дама физически слабее, следовательно, она воспринимала себя как жертву. В надежде спастись, она разбросала по дому предметы, которые, как она надеялась, должны были привести кого-то к тетради. Однако без Матиаса все ее усилия пропали бы втуне. Только благодаря мальчику Пьетро удалось пройти по этой тропинке из хлебных крошек. Иных следов она не оставила, если не считать мимолетного видения Сусаны.

Слушая голос загипнотизированного ребенка, Джербер пытался угадать продолжение резко оборвавшейся истории. Наверное, спрятав свои воспоминания, Молчаливая Дама вернулась домой и принялась ждать неизбежного появления Тихони. Потом что-то произошло, и она покинула квартиру. Когда Пьетро пришел сюда впервые, у него сложилось впечатление, что отсюда поспешно бежали. Кровать, на которой он сейчас лежал, не застелена, дверцы шкафа распахнуты, ящики выдвинуты, в холодильнике валяются остатки еды, в раковине невымытая посуда.

Но действительно ли Молчаливая Дама бежала? Пьетро пытался ухватить за хвост ускользающую мысль, а в комнате звучал голос Матиаса: «Этот цветок – единственное существо на свете, которое заслуживает узнать всю правду». Во время сеанса психолог не сразу выключил диктофон, и теперь в тишине зазвучало умиротворяющее тиканье метронома. Пьетро начал медленно погружаться в покой, за которым должен был последовать глубокий сон. Он его заслужил – безмятежный сон без сновидений.

Его веки опустились, отяжелели… Вдруг его внимание привлек непонятный звук на записи. Пьетро рывком сел, надавил на кнопку диктофона, немного прокрутил запись назад. Гоняя ее туда-сюда, чтобы поймать нужное место, он пытался понять, что же такое услышал. Звук был отчетливым, но кратким, от силы несколько секунд, и наложился на тиканье метронома. Так ничего и не выловив, Пьетро начал слушать с момента, когда замолчал мальчик. А вот и подозрительный звук. По крайней мере, он еще не спятил.

Однако расшифровать это нечто не получилось. Смущало и то, что, находясь в детской, он ничего подобного не слышал. Ему сделалось не по себе. Как такое возможно? Этот непонятный звук определенно не был дефектом записи. Преодолевая нарастающее раздражение, Пьетро переслушивал снова и снова. Он устал. У него больше не осталось сил заниматься этим дурацким делом. Захотелось грохнуть диктофон о стену, чтобы тот разлетелся вдребезги.

Представив себе эту сцену, Пьетро почти успокоился. В конце концов, он все еще держал себя в руках. И тут в столовой захлопали птичьи крылья. Обитатели квартиры давно покинули свои укрытия и теперь вновь всполошились, как бывало всякий раз, когда нарушали их покой. Пьетро прислушался. Кто-то возился с замком входной двери, очевидно собираясь войти в квартиру.

Кто-то, у кого не было ключа.

40

Как не узнать эту шаркающую походку? Хромой прикрыл за собой взломанную дверь и заковылял по столовой. Видеть его Пьетро не мог, воображение рисовало серую тень, склоняющуюся то над тем, то над этим, и непроницаемое лицо, за которое Тихоня и получил свое прозвище. Мало кто подозревал, во что превращался этот человек, когда давал волю гневу. Интересно, молоток у него с собой?..

Выяснять последнее на собственной шкуре Пьетро не желал. Он спрятался, едва заслышав скрежет замка. Сдвинул немного шкаф и втиснулся в щель между ним и стеной. Не бог весть какое убежище, но лучшего не имелось. В сундук он бы не поместился, а под кроватью его бы сразу заметили. Из щели нельзя было проследить за передвижениями хромого, зато в случае чего Пьетро сумел бы вырваться из квартиры и убежать. По крайней мере, он на это надеялся.

Тихоня сделал пару шагов и остановился. Еще несколько шагов – и новая остановка. Наверное, осматривается. Что он ищет? «Меня, – ответил Пьетро сам себе. – Он ищет меня». Увидев следы ботинок рядом с хижиной, хромой понял, что кто-то им интересуется. Тогда, приняв безразличный вид, он не оглядываясь ушел, но на самом деле встревожился.

Пьетро тоже было о чем тревожиться. Тихоня вломился в квартиру и, возможно, не впервые. Не поэтому ли Молчаливая Дама отсюда бежала? Хромой вошел в спальню. Из своей щели Пьетро заметил мелькнувшую зеленую куртку. Тихоня застыл столбом перед постелью. Ну разумеется! Простыни были смяты иначе, чем прежде, сохраняя отпечаток чужого тела. Скрипнули пружины, Тихоня сел на кровать.

Последовали щелчки зажигалки и сопение от глубокой затяжки. Потом наступила тишина, птицы давно угомонились. Время шло. Пьетро в ужасе ждал, что хромой его обнаружит. Выдать могло что угодно: нечаянный кашель, движение, дыхание… Он пытался не нервничать и совсем не двигаться, как можно плотнее вжавшись в стену. С виска по скуле проползла капелька пота, вторая затекла в глаз, принудив зажмуриться. В носу засвербело.

Докурив, хромой швырнул окурок в угол, тот упал рядом с ножкой шкафа. Тяжелое тело поднялось с кровати и, проходя мимо, остановилось. Пьетро увидел, как нога в уродливом ортопедическом ботинке раздавила тлеющий окурок, и посочувствовал невинному огоньку. Тихоня распахнул дверцы шкафа. Собственно, кроме двух-трех сиротливых вешалок, рассматривать внутри было нечего. Однако хромой все не уходил. Их с Пьетро разделяла лишь тонкая фанера задней стенки.

Тихоня что-то сделал, был слышен шорох рукава. Чем он там занимается? Может, просто взмахнул рукой? Хромой закрыл шкаф и неторопливо заковылял к выходу. Лязгнула входная дверь. Джербер не сразу покинул свое укрытие, опасаясь подвоха. Наконец, убедившись, что все спокойно, вылез. С замирающим сердцем осмотрел квартиру, но Тихоня действительно ушел. Пьетро понял, что и ему пора убираться. Навсегда.

В «башне» стало чересчур опасно. Этот тип наверняка вернется. Пока у Пьетро имелось преимущество: враг не знал его ни по имени, ни в лицо. И даже вообразить не мог, что наводкой, приведшей соглядатая к его хижине, стали сны девятилетнего мальчишки. Обстоятельства сложились в пользу Пьетро, но не стоило и дальше играть с огнем, ведь это значило подвергать опасности Матиаса и его семью.

Приоткрыв входную дверь, Пьетро боязливо глянул в щелку. Пусто. Оглянулся назад. При мысли, что никогда не вернется в это логово, сердце защемило от грусти. Наверное, то же самое чувствовала и Молчаливая Дама. Впрочем, ее чувство наверняка было острее, ведь она считала квартиру своим домом. Страх взял верх над тоской? Как бы Джербер ни сопереживал незнакомке, он не мог знать, что творилось у нее в душе.

Прежде чем окончательно закрыть дверь, он напоследок еще раз оглядел это жилище. Взгляд, скользнув в спальню, уперся в потемневшее зеркало на внутренней стороне распахнутой дверцы шкафа. Выбравшись из убежища, Пьетро не обратил на него внимания – было не до того. На серой от пыли стеклянной поверхности виднелись выведенные пальцем слова, от которых у него пересохло в горле, а по спине поползли мурашки: «За шкафом».

41

Пьетро проснулся в пять утра. Сначала ему показалось, что он все еще лежит на кровати Молчаливой Дамы. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он дома, в старой Флоренции. Сколько дней он сюда не возвращался? Накануне вечером он заставил себя приехать домой, принять душ, поесть по-человечески и выспаться. Но, отперев дверь, не поздоровался с тишиной, как обычно. Побоялся, что тишина ответит.

По той же причине не завел разговор с призраками. Прежде он часто говорил с ними, чтобы было не так одиноко. Чутье подсказало больше не заигрывать с подобными вещами и оставить в покое то, что следовало оставить в покое. После встречи с Тихоней его до сих пор знобило.

За шкафом.

Это означало: я знаю, где ты, могу сделать с тобой все, что угодно, но не стану. Почему хромой повел себя так? Ему не было любопытно, кто прячется за шкафом?

Надпись на зеркале была трезвым советом не искушать судьбу и не испытывать терпение человека,готового идти до конца. Того, кто без раздумий разбил себе колено молотком. В общем, Пьетро все понял.

Он поднялся с кровати. За окном еще не рассвело, но спать больше не хотелось. Хотелось есть. В доме стояла холодрыга, как в погребе. Надев поверх футболки и пижамных штанов старый купальный халат, используемый в качестве домашнего, и натянув шерстяные носки, он поплелся варить кофе. Царило молчание, до того гнетущее, словно за ним что-то скрывалось. Поставив моку на плиту, Пьетро отправился в гостиную, выбрал подходящую пластинку, включил проигрыватель… Рахманинов в исполнении Джеймса Родса.

На старинном сервировочном столике из дерева и латуни стояла пустая фоторамка. Пьетро взял ее и пригляделся. Рамка оказалась серебряной. Бог знает сколько лет она незаметно лежала здесь. А была ли в ней когда-нибудь фотография? Вроде бы нет, прикинул Пьетро. Почему? Для него она всегда выглядела никчемной безделушкой, украшением и ничем больше. Вероятно, сейчас это пришло ему в голову потому, что он видел семейные фотографии Кравери. Поставил рамку обратно на столик. Вчера вечером он бросил на этом столике почту, накопившуюся за время отсутствия. Был слишком измотан, чтобы заниматься ерундой.

Пара-другая счетов, рекламный буклет и большой желтый конверт. По логотипу Пьетро понял, что он из психиатрической лечебницы, где содержалась Молчаливая Дама. Вероятно, прислали ее медицинскую карту, а он и позабыл о своем запросе. Тогда, почти неделю назад, он стремился заполучить любые сведения о таинственной незнакомке. Теперь же информация, которая могла содержаться в этих бумагах, представлялась ненужной. Последние события ее обесценили.

Без особого интереса Пьетро начал было распечатывать конверт. И тут где-то зазвонил его мобильный. Бросив конверт, Джербер пошел искать валявшийся невесть где телефон. Резкий, настойчивый звук испортил впечатление от Рахманинова. Кто бы это мог быть в такую рань? Телефон обнаружился на полке в прихожей. Прочитав имя на экране, Пьетро сразу все понял.

– Ночью Матиас опять проснулся с криками, – произнес напряженный голос Иво Кравери.

Значит, простого извлечения истории Молчаливой Дамы из подсознания мальчика оказалось недостаточно. Что еще можно сделать, Пьетро не имел понятия.

– Через час приеду, – уныло пообещал он.

– Но почему, почему ничего не изменилось? – в отчаянии спросил Иво.

Следовало ответить, что гипнотерапия, увы, ничем больше помочь не может. Пора показать мальчика другому специалисту, скажем нейропсихиатру, имеющему право выписывать психотропные препараты. Но о таком лучше было говорить с глазу на глаз, а не по телефону.

– Я скоро буду, – повторил он.

Отключившись, Джербер глубоко задумался, машинально сжимая телефон в руке. За годы его карьеры неудачи случались, однако эта отзывалась в нем особенно болезненно. Синьор Б. утверждал, что гипнотизер не способен исцелять, ибо это доступно лишь самому пациенту, а лекарство кроется внутри его. Гипноз не более чем инструмент. Все так, но облегчения эти истины не приносили.

Что, если он дал этим Кравери ложную надежду? Иногда, к сожалению, люди принимали его решимость за оптимизм. Теперь ему предстояло объяснить родителям ребенка, как обстоят дела, ничего не скрывая. Неприятные размышления прервал мобильный в руке, опять принявшийся трезвонить. Причем звук был каким-то дребезжащим, экран мерцал, а номер звонившего на нем не появился. Пьетро решил ответить чисто из любопытства, что бы там ни было. Но не успел он вымолвить и слова, женский голос произнес:

– Привези его ко мне.

Он не сразу узнал, чей это голос. Смысл сказанного затмило понимание: Эрика Де Роти звонит ему вовсе не по телефону. Чертова антенна…

– Привези ребенка ко мне, – повторила Эрика. – Больше никого не бери.

Джербер был совершенно сбит с толку. Откуда она могла знать о его провале?

– Потом все объясню, – пообещала та, словно прочитав его мысли.

42

Он прибыл на виллу Кравери около шести утра. Переговорил с Иво и Сусаной, кратко описал сложившиеся обстоятельства. Супруги поначалу скептически отреагировали на неожиданное предложение, но выбора не было, а так оставалась хоть какая-то надежда. Эрика требовала, чтобы Джербер привез ребенка сам, без родителей. Он подождал в гостиной, пока Матиаса соберут. И вот оба уже ехали во внедорожнике под проливным дождем через сиенские холмы. Небо на востоке едва заметно светлело.

Размеренно поскрипывали «дворники». Мальчик за всю поездку не произнес ни слова. Скорчившись на заднем сиденье, он не отрываясь смотрел в боковое окошко, сжимая в кулачке свой талисман. Пьетро озабоченно поглядывал на ребенка в зеркальце заднего вида. Судя по напряженному лицу, тот дошел до критической точки. Возник риск, что он попадет в очередной водоворот и его затянет на самое дно.

Джерберу случалось видеть таких пациентов. После небольшого улучшения они вдруг сдавались, замыкались в себе, переставали смеяться, отказывались есть, начинали избегать людей и забрасывали все свои занятия. Если был наималейший шанс избежать подобного сценария, следовало им воспользоваться. Поэтому он и принял предложение Эрики, хоть и по-прежнему сомневался в ее методах.

На мельнице их ждал вкусный завтрак: хлеб с пылу с жару, черничное варенье, масло, парное молоко и горячий кофе. Поели на кухне, после чего устроились в гостиной на коврах и камчатных подушках перед горящим камином. Эрика приняла Матиаса профессионально и бережно. Включила расслабляющую музыку, зажгла благовония, расспросила мальчика о жизни, о школе, о том, что ему нравится.

На ней была красная туника, седые волосы рассыпались по плечам. При каждом движении на запястьях позвякивали браслеты. На лбу нарисована бинди^[217]. Опустив палец в баночку с цветной глиной, Эрика нарисовала такую же Матиасу. Джербер не вмешивался, позволяя Эрике спокойно завоевывать доверие пациента.

Наконец она взяла Матиаса за руку и подвела к шезлонгу. Нацепила ему на голову электроды, подключенные к видавшему виды энцефалографу, который фиксировал данные на длинном рулоне миллиметровки. Рассказала, что будет дальше, терпеливо ответила на бесчисленные детские вопросы и, надев на Матиаса наушники и маску для сна, велела расслабиться. Вдумчиво настраивая оборудование, подключенное к спиральной антенне на крыше, Эрика заметила Джерберу:

– Начнем, как только он уснет.

Они вновь присели у камина. Последняя ночь выдалась тяжелой, уснуть Матиас должен был быстро.

– Как тебе удалось раздобыть номер моего мобильного? – задал Пьетро занимавший его вопрос.

– Перехватила звонок отца ребенка, – безмятежно ответила Эрика.

Верилось в это с трудом.

– В прошлый раз ты в смятении бежал отсюда, а значит, прочувствовал на себе потенциал процедуры, – добавила она, кивнув на шезлонг.

Что и говорить, песенка синьора Б. тогда изрядно потрясла Пьетро.

– Что ты намерена делать? – поинтересовался он, глядя на спокойно лежащего мальчика.

– Во сне мозг продолжает функционировать, производя энергию в виде мозговых волн. В фазе сна электрическая активность даже усиливается, в то время как наше бессознательное обрабатывает полученную информацию и устанавливает новые синаптические связи. Разум Матиаса заклинило, он угодил в ментальную ловушку, и теперь ему каждую ночь снится Молчаливая Дама. Чтобы разорвать петлю повторений, нужно воздействовать на очень глубокие уровни психики. С твоим метрономом такого не провернуть. Я установила частоту ультразвука, которая повлияет непосредственно на формирование его мыслей, как только мальчик войдет в фазу быстрого сна.

Джербер понял не все, но общую идею уловил:

– Хочешь устроить ментальную перезагрузку?

– Точно. Просто сотру из его памяти все, о чем он не хочет помнить.

Этого же можно было достичь и методами традиционного гипноза. Другое дело, что стабильность результата, да и успех процедуры в этом случае были под вопросом. В прошлом он сам, в нарушение определенных этических норм, проводил их, чтобы избавить пациентов от неприятностей в будущем, но «механическая» терапия Эрики – совсем другое дело. Он уже слыхал о таком, но присутствовать на демонстрации не доводилось.

Кто-то ему об этом уже рассказывал… Но кто? Пьетро пристально посмотрел на Эрику, в который раз мучительно пытаясь вспомнить, где встречал ее прежде.

…Магнолия…

Ощущение, что он вот-вот вспомнит, рассеялось, едва возникнув.

– Я кое-что с собой прихватил. – Он вытащил из кармана диктофон. – Тут последний сеанс Матиаса. Хочу, чтобы ты прослушала.

Он извлек микрокассету и протянул Эрике, не упомянув, что на записи по окончании сеанса присутствует странный посторонний звук. Если Эрика не обратит внимания, значит и говорить не о чем, просто артефакт.

Самописец энцефалографа пришел в движение. Вот и фаза быстрого сна. Эрика встала с ковра и, заняв рабочее место, пробежалась пальцами по кнопкам усилителя, соединенного с антенной. Процедура началась.

Матиас мирно спал, его наушники, должно быть, полнились разнообразными ультразвуками. Понаблюдав с четверть часа, Эрика оставила мальчика плавать в этом звуковом бульоне, заполнившем его разум. Разбудила она его только через час. Матиас, еще сонный, отвечал на вопросы односложно, его глаза слипались. Пьетро на руках отнес ребенка в машину и уложил на заднее сиденье.

– Предупреди родителей, чтобы не дергались, пусть он поспит еще несколько часов, – сказала Эрика, укутывая Матиаса пледом. – А лучше бы до завтра, – добавила она, захлопывая дверцу. – Я прослушаю твою запись, хотя надеюсь, что мое вмешательство больше не потребуется.

Поблагодарив коллегу, Пьетро завел мотор. Какое-то время он еще видел Эрику, окруженную стаей собак, в зеркале заднего вида. Она глядела вслед удалявшемуся внедорожнику. Потом все скрылось за стеной дождя.

Через два часа они подъехали к вилле Кравери. Передав мальчика из рук в руки родителям, Пьетро повторил предупреждение Эрики о временной каталепсии ребенка. Иво понес сына в детскую, а психолог задержался внизу поговорить с матерью.

– Может быть, и то, что мы предприняли сегодня, тоже напрасно, – прямо сказал он ей, – но попробовать стоило.

– Я боюсь. Долго Матиас так не протянет, – ответила Сусана. – Он на грани. Не смейте говорить, что опять не сработает, даже думать об этом не могу!

– Есть еще кое-что. Вам надо уехать.

Джербер понимал, что вселяет в душу женщины новый страх, однако он обязан был ее предупредить.

– Уехать? – непонимающе переспросила Сусана.

– Да. Покинуть Флоренцию. Немедленно.

– Но зачем?!

– Из-за одного человека, героя истории, описанной в синей тетради. Я не знаю его имени. Но уверен, что он опасен и способен на все. Матиас много узнал о нем, и если этот тип пронюхает, один бог знает, что он выкинет.

– Мы можем обратиться в полицию. Тетрадь станет уликой.

– В ней нет имен, лишь ничем не подтвержденные сведения. Кто поручится, что они не выдуманы?

– То есть, по-вашему, мы должны бежать? И надолго? Отказаться от нашей жизни, перечеркнуть все, чего мы здесь достигли?

Разумеется, Сусане подобная идея претила.

– Я вовсе не это имел в виду, – попытался успокоить ее Пьетро. – Возможно, есть еще какое-то решение, однако мне придется найти его самому.

– Что вы собираетесь делать? – Сусана заглянула ему в глаза, и в ее взгляде читалась искренняя забота.

– Найти реальные доказательства, – коротко пояснил Джербер.

Сусана попыталась возразить, но он только обезоруживающе улыбнулся.

– Я знаю, что делаю, – твердо произнес он. – На вашем месте я бы пустился в дорогу уже завтра. Позвоните мне, как только переедете, – расскажете, как Матиас.

Вздохнув, Сусана кивнула, потом прошептала:

– Будьте осторожны, доктор.

Джербер вернулся к внедорожнику, припаркованному у ворот в конце кипарисовой аллеи. Он очень надеялся, что эта встреча с Кравери – последняя. Он больше не выдерживал их взглядов.

Когда они впервые вошли в его кабинет, он решил, что они не до конца откровенны. Им потребовалось время, чтобы признаться, что Сусана видела женщину, преследующую Матиаса во сне, и приняла ее за нечто сверхъестественное. Теперь, садясь в машину, Пьетро понял, что был к ним несправедлив. Он и сам был не до конца честен с ними, а может быть, и с самим собой. Кое с чем он так и не решился встретиться лицом к лицу.

Потаенный сон Пьетро Джербера.

У каждого человека есть свой незабываемый сон. Тот, который он запоминает на всю оставшуюся жизнь. Зачастую даже непонятно почему, ведь на первый взгляд в подобных снах нет ничего особенного. Тот, который запомнил Пьетро, привиделся ему в десять лет. Ему снилось, что он играет с коллекцией машинок в своей комнате. Вдруг что-то отвлекло его внимание, заставив бросить игру. Тишина. В доме повисло странное молчание.

Не привычное молчание, наполнявшее их с синьором Б. жилище. В том не было ничего необычного – отец частенько забивался куда-нибудь, чтобы почитать без помех. Иной раз они не виделись по нескольку часов, встречаясь лишь за ужином. Это молчание было другим. Тишина была повсюду. Неподвижная, тяжелая, она обволакивала все вокруг, словно свечной воск, склеивая предметы и останавливая время.

Потеряв интерес к машинкам, Пьетро начал бродить по пустому дому. Он пытался кричать и всячески шуметь, надеясь привлечь к себе внимание, но все звуки поглощала окружившая его со всех сторон невидимая вата. Пьетро охватила паника, неведомый прежде страх – страх смерти. Однако смятение продлилось недолго.

Вскоре откуда-то пришло осознание, что он не одинок и поэтому с ним не может приключиться ничего плохого. Рядом был защитник. Так кошмар превратился в самый прекрасный сон, который Пьетро видел в своей жизни. На этом месте воспоминания обрывались. Остальная их часть крылась глубоко в подсознании. Однако чувство защищенности осталось. Пьетро сохранил его по сей день.

Считается, будто происходящее во сне не выходит за его пределы. Тогда, в детстве, Пьетро понял, что это не так. Что-то может вырваться из абсурдного мира, который мы носим в себе и который можно назвать параллельной жизнью. Может быть, неправда и то, что во сне мы просто отключаемся. А что, если мы посещаем иной мир, такой же реальный, как тот, где мы обитаем, пока бодрствуем? Мир с совершенно другими природными и физическими законами, где дух властвует над материей.

Сны – отражения той, другой жизни, своего рода отсветы. Туда-то мы и отправляемся после смерти. Придя к такому выводу в десять лет, Пьетро, даже повзрослев, не отказался от своей детской идеи. У нее не было научного обоснования, но испытанное во сне было до того четким, осязаемым, что он не мог отмахнуться. Сейчас воспоминание о чудесном сне ощущалось как никогда ярко.

До заката оставалось еще несколько часов, а для воплощения задуманного Пьетро требовалась темнота. За неимением иных дел пришлось вернуться домой. В свой огромный, до ужаса тихий дом. Едва переступив порог, он, сам того не осознавая, начал прислушиваться. Тишина, скопившаяся в пустых комнатах, была неизбежным следствием одиночества. Сознательно выбранное, с каких-то пор оно тяготило его, пусть он и не желал этого признавать.

Чтобы разрушить чары пустого дома, он придумал, будто в нем обитают призраки предыдущих жильцов. Воображаемые разговоры с ними успокаивали не хуже хорошей музыки. Так Пьетро пытался воссоздать испытанное когда-то чувство защищенности. Вот только игра подзатянулась.

Она не пошла ему на пользу. Из нее народилось что-то враждебное, нездоровое и опасное. Эти существа и сейчас были рядом. Сколько их? Кажется, двое. Две тени, заточенные в замкнутом пространстве и вынужденные повсюду следовать за Пьетро. Он понятия не имел, как от них избавиться. Ему следовало рассказать об этом Иво и Сусане, выслушав рассказ о появлении Молчаливой Дамы на вилле. Не хватило смелости.

…Магнолия…

Остаток дня был потрачен на сборы. Пьетро долго принимал душ, хорошенько подкрепился, переоделся во все чистое. Заранее надел плащ и уселся ждать вечера в гостиной. Его разум был пуст, душа безмятежна. Вскоре предстояло выходить. Он собирался совершить нечто крайне безрассудное.

После встречи с Тихоней в желтой высотке Пьетро долго размышлял о том, что могло привести хромого в заброшенную квартиру. Увидев следы у своей хижины, тот почуял угрозу. Впрочем, особо не испугался, раз не стал сводить счеты со шпионом, прячущимся за шкафом. Вместо этого Тихоня просто предупредил его на будущее.

Хромого не заинтересовало, кто он такой и что вынюхивал. Более того, его не заинтересовало, нет ли у противника сведений о женщине, которую Тихоня считал своей собственностью. Следовательно, он ее наконец-то нашел. Был только один способ все выяснить. Настал момент истины.

На город опустилась тьма. Пьетро поднялся с дивана и отправился выяснять. Он был убежден, что с Молчаливой Дамой что-то случилось. И хромой знает, что именно.

43

Пьетро спрятался в темноте под навесом какого-то магазинчика по соседству с пекарней. Тихоня появился только к часу ночи. Бодро ковыляя и не обращая внимания на проливной дождь, он курил, пряча сигарету в кулаке после каждой затяжки. Хромой не оглядывался и не выказывал беспокойства: он явно не опасался слежки. У служебного входа он выкинул окурок и скрылся в подсобном помещении пекарни.

Подождав еще несколько минут, Пьетро вернулся к машине, припаркованной в двух кварталах. Лабиринт пустых флорентийских улиц выплюнул старенький внедорожник в знакомый уже пригород. Оставив машину на безопасном расстоянии, он вышел под дождь и, утопая в грязи, разыскал в темноте хижину Тихони посреди свалки.

Для начала еще раз попытался разглядеть что-нибудь через окно. Мрак внутри был непроницаемым, но Пьетро казалось, что он различает очертания какой-то мебели. Ни малейшего движения, даже намека на чье-либо присутствие. Он приблизился к единственной двери. С прошлого раза запомнилось, что Тихоне потребовалось несколько оборотов ключа. Подергал за ручку. Дверь даже не шелохнулась, как будто прибитая к косяку и порогу.

Пьетро был к этому готов и сдаваться не собирался. Нужно во что бы то ни стало попасть внутрь. Он вернулся к окошку, нашел в грязи подходящий камень, отошел на несколько шагов, размахнулся… Стекло разлетелось вдребезги. Встав на цыпочки, просунул руку внутрь, нашаривая задвижку. Зацепился рукавом плаща за острый осколок, с треском разрезавший ткань. Нащупал ручку, потянул – окно распахнулось. Подпрыгнул, с трудом подтянулся, забираясь внутрь. Гладкие подошвы ботинок соскользнули с подоконника.

Пьетро кулем свалился на пол кухни, сильно приложившись боком. Поднимаясь, застонал от боли. Включил фонарик. Узкий луч забегал по комнате. Там и сям на полу стояли тазы и жестянки, в них сверху стекала вода: видимо, крыша прохудилась. В комнате дробно звенела капель, кое-где на полу поблескивали лужи.

Газовый баллон, грязная плита, единственный шкафчик над ней. На стенах – несколько полок, заставленных коробками и консервными банками. Маленький кухонный столик и два разномастных стула рядом. Один – деревянный. Пьетро вспомнил, что Тихоня соорудил этот стул в тот самый день, когда Молчаливая Дама призналась, что собирается уехать в Лондон, а он молотком разбил себе коленку.

На хлипкой пластиковой этажерке теснились пакеты с дешевым вином. В углу покосившийся буфет, такой же хромой, как его хозяин. Луч фонарика выхватил замызганную занавеску, за которой угадывался унитаз. Оттуда воняло плесенью и экскрементами. Пьетро отвел фонарик и вдруг почувствовал на затылке взгляд. Резко обернулся. Никого. Но на какое-то мгновение ему померещилось, что на пороге соседней комнаты мелькнула тень.

– Кто там? – неуверенно спросил он.

Никто не ответил. Пьетро двинулся туда. Луч осветил односпальную кровать на железном каркасе. Шкафа не было. Немногочисленные наряды Тихони висели на бельевой веревке, протянутой от стены до стены. На тумбочке пепельница, переполненная окурками… В углу кто-то стоял. Пьетро окаменел, ему не хватало храбрости туда посветить. В том, что это человек, у него сомнений не было. И этот человек ждал.

Наконец Пьетро нашел в себе силы направить луч в угол. Пусто. Всего лишь игра теней. Впрочем, на полу действительно что-то стояло. Ящик с инструментами. Присев на корточки, Пьетро принялся перебирать содержимое. Ржавые плоскогубцы, пара погнутых отверток. И кое-что еще.

Достав из кармана носовой платок, он обернул им рукоять молотка и вытащил его из ящика. Та была гладкой, отполированной временем, боек и острый носок выщерблены. На них виднелся странный налет, похожий на засохшую кровь. Может быть, он остался с тех пор, как Тихоня разбил себе колено. А может, и нет.

Пьетро осторожно завернул его в платок и сунул в карман. После чего выключил фонарик и полез через окно наружу. Спустив ноги с подоконника, обнаружил, что дождь перешел в ливень. Утром Тихоня увидит, что в дом вломились. Если догадается проверить, на месте ли молоток, сразу поймет, кто именно к нему вломился.

«Не исключено, что Тихоня уже знает, кто я такой, и сразу же отправится меня искать», – подумал Пьетро. Следовало как можно скорее отнести тетрадь и молоток в полицию. Они могли стать уликами. Во всяком случае можно было надеяться, что полицейские решат задержать и допросить этого бесноватого.

То и дело поскальзываясь в грязи, Джербер пробирался к узкой асфальтовой дорожке, идущей вдоль железнодорожных путей. Наконец он выбрался туда и торопливо зашагал к автостоянке. Свет редких фонарей едва пробивался сквозь мрак и ливень. Вдалеке мигнули огни локомотива. Благодаря им Пьетро заметил человека, идущего навстречу.

На сей раз фигура не была игрой воображения. Несмотря на хромоту, Тихоня шел быстро – они вот-вот должны были встретиться. Джербер понятия не имел, что делать. Он очутился в ловушке. Тихоня тоже его увидел и сбился с ноги. Они оказались метрах в тридцати друг от друга. Пьетро инстинктивно вытащил из кармана молоток и погрозил им хромому, надеясь, видимо, что тот его узнает и испугается.

Мимо загрохотал состав – длиннейший товарняк. Порыв воздуха окатил Пьетро водяными брызгами и заставил пошатнуться, Хромой даже не дрогнул. Капли дождя кололи щеки, слепили глаза, а Тихоне ливень нисколько не мешал – он будто врос в землю, подобно кряжистому дубу.

Пьетро рассудил, что в подобных обстоятельствах лучшая защита – нападение.

– Я знаю, что ты сделал! – заорал он, пытаясь перекрыть грохот состава. – Ты ее нашел!

Тихоня не дрогнул.

– Нашел, убил и спрятал труп, но она догадывалась, что этим кончится, и все подробно записала!

И вновь хромой никак не отреагировал. Его лицо скрывалось в тени капюшона. Пьетро не видел его лица, но готов был поклясться, что Тихоня улыбается. Составу, казалось, не было конца. Секунды шли за секундами. Ничего не происходило. И вдруг хромой бросился в атаку. Несмотря на увечье, двигался он на удивление быстро и застал Пьетро врасплох. Тот отшатнулся, предпринял попытку бежать, но великан уже навалился на него, точно медведь. Молоток упал в грязь.

Тихоня оторвал Пьетро от земли. Почувствовав, что ноги болтаются в воздухе, тот изо всех сил вцепился в куртку врага. Физиономия хромого жутко исказилась, на ней застыла гримаса ненависти и злобы. Джербер никогда не видел ничего подобного на человеческом лице. Тихоне все же пришлось опустить его на дорожку, но хватки он не ослабил. Грязные подошвы «кларксов» скользили по асфальту. До Пьетро вдруг дошло, что чудовище толкает его под колеса.

– Нет! – в отчаянии заверещал он, хотя знал, что никакие крики не спасут ему жизнь.

Обычная реакция жертвы, осознавшей, что оказалась на волосок от гибели. А вот Молчаливой Даме, наверное, оставалось только таращить глаза. Показался хвост состава. Нужно продержаться еще чуть-чуть, чтобы грохочущая смерть прошла стороной. Тихоня тоже это заметил. Он взревел и обхватил жертву, намереваясь вместе с ней упасть под колеса. Убийство плюс самоубийство, восклицательный знак в конце трагического эпизода.

Отчаяние придало Пьетро сил. Он ударил Тихоню коленом в пах. Тот запнулся, ослабил хватку, и Пьетро в последний момент вырвался из его лап. Хромой покатился по щебню. Предпоследний вагон зацепил полу уродливой зеленой куртки, затягивая тело под себя. Тихоня исчез, угодив в неумолимые жернова вагонных колес.

44

Он просто сбежал.

Разумеется, надо было позвонить в полицию, сообщить о случившемся, дождаться их приезда… Но Пьетро был слишком потрясен. Он поспешно вернулся к внедорожнику, сел и уехал прочь. Когда добрался до дому, его все еще трясло. Захлопнул входную дверь, тяжело привалился к ней спиной. Грязные подошвы заскользили по полу, и он бессильно съехал вниз. Плащ был порван, с него на пол стекала вода.

Привычной тишины дома не было. В ушах грохотал бесконечный товарняк. Поезд не затормозил, значит машинисты ничего не заметили. В гулком перестуке колес Пьетро явственно слышался хруст костей. Игра воображения, не более того. Но стоило закрыть глаза, и он видел, как машина медленно раздавливает Таракана: вот лопается черный блестящий панцирь, из-под экзоскелета выпирают желто-зеленые внутренности…

Все сильнее наваливалось чувство вины. Ты ее убил и спрятал тело. Он, Пьетро, бросил тяжкое обвинение в лицо человеку, не имея доказательств, просто потому, что это подозрение засело у него в голове. Да, он обвинил Тихоню, потому что запаниковал. Впрочем, даже в эту жуткую минуту он осознавал, что его слова не остановят хромого. Нет, он желал побольнее ударить врага. Из мстительного садистского удовольствия хотел пригвоздить его без суда и следствия, лишить возможности защититься.

В действительности он понятия не имел, что случилось с Молчаливой Дамой. Даже не потрудился подобрать молоток, так и оставшийся валяться в грязи. Кто знает, заметит ли его полиция… Произошла трагедия, и повинен в ней он, Пьетро Джербер, он один. Вагоны обвиняюще грохотали в ушах. Захотелось, срывая горло, заорать всем этим призракам, прячущимся в липком молчании дома, чтобы наконец оставили его в покое.

Вместо этого он подтянул колени к подбородку и просидел так под дверью, пока в окна не начал проникать хмурый утренний свет. Пьетро принудил себя пошевелиться, затем подняться на ноги. Поплелся в гостиную с твердым намерением завалиться на диван и уснуть, если удастся. По пути он стягивал с себя сырую заскорузлую одежду, бросая ее где попало: плащ, свитер, рубашку… Стряхивая непослушный ботинок, запустил его под потолок, и тот приземлился на столик с пустой серебряной рамкой. На черта ему сдалась эта бесполезная штуковина?

Мысль переползла с рамки на конверт из психиатрической лечебницы, так и не вскрытый из-за звонка Иво Кравери. Подойдя к столику, Пьетро взял конверт, отодрал уже надорванный краешек и вытащил тонкую папку. Как и предполагалось, это была медицинская карта Молчаливой Дамы. Джербер ее пролистал. Особых откровений на этих нескольких страничках не нашлось.

Поверхностный диагноз: «избирательный мутизм», скупые отчеты о периодических осмотрах психиатров. «Пациентка спокойна, на контакт не идет. На вопросы не отвечает. Раскрыть личность отказывается». Следовал перечень прописанных психотропных препаратов. Распорядок дня назван «неизменным»: все свое время она проводила, глядя в окно.

Джербер сунул было папку обратно в конверт, но заметил в нем еще одно вложение. Отчет из отделения неотложной помощи, куда карабинеры доставили неизвестную с пляжа. Дежурный врач осмотрел женщину и установил, что она здорова, ушибов и травм нет, на животе свежий шрам от кесарева сечения. Пьетро глазам не верил. Значит, Молчаливая Дама родила? Но когда? Наверное, пока лежала в больнице после отравления. Она пробыла в коме семь месяцев. То есть поступила туда беременной.

Подобный поворот с трудом укладывался в голове. Что же стало с ребенком? Он родился мертвым? Или нет? Почему она ничего о нем не написала? И тут донельзя уставшего, основательно выбитого из колеи Пьетро осенило. Он вспомнил фразу, которой заканчивались записи в синей тетради: «Этот цветок – единственное существо на свете, которое заслуживает узнать всю правду».

45

– Доброе утро, доктор Джербер. Как хорошо, что вы позвонили, я сам собирался вам звонить. Матиас проспал восемнадцать часов кряду и ни разу не вскрикнул! Никаких кошмаров, ни-че-го!

В голосе Иво Кравери звучала вполне понятная радость, но в голове у Пьетро был полный кавардак.

– Хорошо, очень хорошо, – только и промямлил он.

Сеанс ультразвуковой терапии все же сработал. Он скрепя сердце согласился на предложение Эрики, как утопающий, хватающийся за соломинку, а она взяла и избавила ребенка от кошмаров. Это на сто процентов ее заслуга. Впрочем, сейчас Джербер звонил Иво по совершенно иному поводу. Вот что написала Молчаливая Дама:

Напоследок рассказывает, что, когда Молчаливая Дама попала в больницу, при ней была роза. «Единственный подарок Тихони», – думает та. По словам врачихи, они позаботились и о цветке. Если пациентка желает, его принесут в палату. Здесь так много солнца. Молчаливая Дама увидит, какой прекрасной стала роза.

Молчаливой Даме не хочется видеть эту розу. Роза – обман. Свидетельство не любви, а ненависти и притязаний собственника. Нет-нет, ей не нужна роза. Она понятия не имеет, как о ней заботиться. Она умеет выращивать только гнилые помидоры на могилах Тараканов, порубленных на куски и засунутых в мешок.

Голос Иво в трубке временами заглушали посторонние голоса и какие-то шумы.

– Вас плохо слышно, – заметил Пьетро.

– Извините, мы сейчас в аэропорту, стоим в очереди на посадку.

– Здравствуйте, доктор Джербер! – послышался веселый детский голос.

– Вот, решили последовать вашему совету, – продолжил Иво. – Улетаем в Монтевидео недельки на три.

Пьетро совсем забыл о своем совете. Теперь, когда Тихоня умер, Кравери незачем было покидать Флоренцию. Но об этом он промолчал.

В последнее время она часто думает о розе. Жалеет, что не забрала ее с собой из больницы. Роза же ни при чем, правда? Невинный цветок.

– Во время нашей первой встречи вы сказали, что приехали во Флоренцию два года назад и купили виллу в Пьян-де-Джуллари, верно?

– Да-да, я ужасно устал от постоянных переездов, – подтвердил Иво. – С тех пор как родился Матиас, мы нигде не жили дольше двух лет.

– Кто-нибудь жил на вилле до вас?

– Почему вы спрашиваете? – после небольшой заминки поинтересовался Иво.

– Поверьте, это важно, – ответил Пьетро, не вдаваясь в объяснения.

– Там жили Джулио и Александра Волонте. Он работает в финансовой сфере, она юрист-международник. Продали виллу в связи с переездом на Эльбу.

«На остров Эльба», – мысленно зафиксировал Пьетро.

– А дети у них есть?

В один прекрасный день случается то, чего Молчаливая Дама не ожидала. Она находит свою розу. Такой удачи она и представить себе не могла. Проходя мимо, случайно замечает ее в саду прекрасного старого дома, похожего на сказочный замок. К дому от ворот ведет кипарисовая аллея. Молчаливая Дама не сомневается, что это судьба.

– Кажется, да. Девочка. Сусана, ведь у Волонте девочка, я не ошибаюсь?

– Да, доктор Джербер, – послышался в трубке голос Сусаны. – Чуть младше Матиаса.

Она легко могла бы перелезть через ворота и забрать розу, но это было бы слишком жестоко – забирать цветок оттуда, где ему так хорошо. Роза растет на солнечной полянке, защищенной от ветра и непогоды деревьями. Она в безопасности. Молчаливой Даме нечего ей предложить, и она решает не беспокоить розу. Впрочем, она может подарить розе тетрадь, где записана вся ее жизнь.

– А вы, случайно, не помните, как ее зовут?

– Минуточку. – Сусана задумалась. – Кажется, ее зовут Роза.

46

– И как в это играть?

– Надо закатить шарик в центр так, чтобы он не упал с дорожки.

Головоломка представляла собой прозрачную пластмассовую сферу, внутри пересекались разноцветные желобки, трубки и мостики, по которым катался металлический шарик. Игрушка требовала определенной ловкости рук.

– А у тебя хорошо получается.

– Не всегда. Это очень трудно, – ответила девочка, сердито покусывая нижнюю губку.

На Эльбе стоял замечательно теплый солнечный день. Не так уж далеко от Флоренции, но здесь, на острове, уже чувствовалась весна. Легкий ветерок ерошил свежую зеленую травку и ластился к морю. Пьетро и девочка сидели на пледе в нескольких шагах от гладких камней, на которые набегали морские волны. Вокруг были разбросаны рисунки, цветные карандаши и восковые мелки.

Дом позади них – результат дорогостоящей работы и гениального безрассудства известного современного архитектора. Простые линии, большие окна и терраса из светлого дерева, напоминавшая корабль. Ничего общего с благородным обликом старинной виллы в Пьян-де-Джуллари.

– Видите? У меня снова получилось! – воскликнула Роза с ноткой гордости и протянула сферу Пьетро. – Хотите попробовать?

Он покорно взял игрушку и принялся крутить ее так и сяк. Джербер прибыл на Эльбу с первым утренним паромом, совсем ненадолго, буквально туда и обратно. Предварительно, конечно, созвонился с родителями девочки. Договорились на субботу, когда Розе не нужно было идти в школу. Джулио и Александра Волонте с готовностью согласились помочь и теперь наблюдали за происходящим в саду из окна гостиной.

Роза оказалась милой девчушкой, шустрой и умненькой. Длинные черные волосы наводили на мысль о сходстве с Молчаливой Дамой. Согласно запискам в синей тетради, младенца передали на удочерение, поскольку родная мать отказалась заботиться о ребенке. Однако эта Роза вовсе не была той самой «розой» из записок. Ее не удочеряли, она жила со своими биологическими родителями.

Все это Волонте сообщили Джерберу еще по телефону. Тем не менее он решил с ними встретиться, чтобы расспросить поподробнее. Узнать, например, не встречали ли они в окрестностях флорентийской виллы черноволосую женщину в темной одежде. Александра что-то такое смутно припомнила и предположила, что та работала на одной из соседних вилл. Александра нередко замечала ее на автобусной остановке неподалеку от их ворот.

Пьетро решил, что Молчаливая Дама буквально потеряла рассудок от несчастий, преследовавших ее с самого детства. К этому добавились одиночество и страх перед Тихоней. Ничего удивительного, что, увидев девочку в саду, бедняжка вообразила, будто это ее утраченная дочь, ее «роза». Что до встречи с Сусаной Кравери, здесь тоже все ясно: Молчаливая Дама вернулась на виллу в поисках своего ребенка. Затем, предполагал Джербер, бедная женщина угодила в руки Тихони, поскольку ее следы обрывались. Внезапное самоубийство хромого можно было считать косвенным признанием вины.

– Вам нравятся мои рисунки? – спросила Роза.

Пьетро подобрал один из листков, посмотрел.

– Да ты настоящая художница!

Девочка изобразила парусную лодку, плывущую по волнам залива. В рисунке просматривались определенное чутье и даже мастерство. Еще один рисунок, торчавший из-под других, привлекал внимание своей чернотой. Джербер вытащил его. Это был портрет Молчаливой Дамы, очень похожий на рисунок Матиаса, с той разницей, что глаза у женщины были открыты. На некоторое время он лишился дара речи, а придя в себя, спросил делано безразличным тоном:

– Она тебе снится?

Роза поглядела на рисунок, потом на Пьетро и произнесла:

– Я ее вижу.

47

Значит, она жива? Молчаливая Дама до сих пор жива? У Пьетро это в голове не укладывалось, но рисунок Розы – вот он. По словам девочки, она не раз видела ее на острове. Выходя из школы, или во время шопинга с матерью, или из окна отцовской машины по дороге в бассейн. Грустная черноволосая женщина, всегда одетая в темное, не пугала Розу. Напротив, девочке было ее жаль.

Ребенок исходил из весьма здравого для своего возраста рассуждения: «Грустные люди никому не способны причинить зло, они слишком хорошо знают, что такое страдание». Поэтому Роза не рассказала родителям о встречах с незнакомкой. Они бы только разволновались и, может, прогнали бы бедную женщину. Зачастую дети с легкостью решают проблемы, перед которыми спасовали бы взрослые.

Пьетро решил тоже пока сохранить это в секрете. Не потому, что считал Молчаливую Даму безобидной. С головой у нее определенно было не в порядке, раз она вообразила, будто случайно увиденная в саду девочка – это ее дочь. А потому что Роза закончила свой рассказ словами:

– Я уже давно ее не видела.

Обескураженный Джербер попытался вытянуть из девочки, когда та встречала незнакомку в последний раз, но потерпел фиаско.

Увы, вспыхнувшая было радость, что Молчаливая Дама буквально на днях была где-то поблизости, угасла, не успев разгореться. И все же слабая надежда на то, что Тихоня не добрался до своей жертвы, продолжала теплиться в его груди. Между тем солнце катилось к горизонту, унося с собой иллюзию весны. Задул холодный ветер, море зарябилось волнами. Зимние вечерние тени стремительно удлинялись – они стекали со стен, словно чернила, норовя залить все вокруг.

Джербер стоял в продрогшей очереди на обратный паром. Порывистый ветер вонял мазутом и солью. Что же теперь делать? След, по которому он шел, внезапно оборвался, а он все продолжал блуждать в потемках, надеясь обнаружить хоть что-нибудь, малейший лучик света в разверзнувшейся перед ним пустоте. Иначе было бы непонятно, как существовать дальше.

Дома его ждала прежняя однообразная жизнь без семьи и приятных воспоминаний. Без всего того, что люди увековечивают на фотографиях, вставленных в изящные серебряные рамки. Без прошлого и будущего, с одним лишь унылым настоящим, напоминающим езду по однообразной прямой дороге в компании грустных призраков.

…Магнолия…

Начался надоедливый серый дождь, море штормило. Пьетро разыскал свое место на нижней палубе, сел и вскоре затерялся в лабиринте путаных мыслей. В кармане завибрировал мобильный. Пьетро нехотя его вытащил. Экран мерцал, номер не высветился, совсем как в тот раз, когда Эрика предложила привезти к ней Матиаса. Пьетро ответил, но на том конце сразу же отключились. Впрочем, кто звонил, и так было ясно.

48

До мельницы он добрался поздно вечером. Строение казалось черным пятном посреди туманных холмов. Во мраке посверкивал красный огонек на верхушке антенны. Эрика ждала перед дверью. На ней, как обычно, была туника, а на плечах цветастая шерстяная шаль.

– Извини, что заставила тебя сломя голову нестись на край света, – сказала она, впуская Пьетро в дом.

– Ты не представляешь, столько всего случилось за последний день, – зачастил он с места в карьер.

– Потом, потом, – оборвала его Эрика. – Есть вещи и поважнее.

Она провела его мимо разожженного камина к здоровенному бобинному магнитофону весьма необычного вида.

– Я прослушала твою кассету.

– И заметила, да? – Пьетро мельком глянул ей в лицо.

Эрика кивнула.

Странный звук, записанный в спальне Матиаса.

– Сумела разобраться, что это такое? – спросил Пьетро, заинтригованный уже тем, что непонятный звук так взволновал ее.

– Я перезаписала и хорошенько почистила от шумов. – Эрика кивнула на эквалайзер. – Удалось почти полностью подавить фон и тиканье метронома.

– Отлично, – с энтузиазмом похвалил Джербер, ничего в этом не понимавший.

– Пленка была новой? Ты уверен? В принципе, звук мог остаться от предыдущей записи.

– Абсолютно новой. Но ты не ответила. Тебе удалось понять, что это такое?

– Это фраза, – раздельно произнесла Эрика.

– Фраза?! – поперхнулся Пьетро.

– Естественно. Короткие прерывания звука – паузы между словами.

– Но в тот вечер мы с Матиасом были одни! Он спал, а я молчал как рыба!

– И тем не менее это человеческий голос, – усмехнулась она.

Все-таки не артефакт, обреченно подумал Пьетро.

– Слушай, но звук слишком короткий, чтобы быть целой фразой, – возразил он, указывая на очевидное несоответствие.

– Ты прав. Мне пришлось его замедлить, зато теперь смысл послания ясен.

– Послания? Чьего послания? – Голос Пьетро сел.

Эрика нажала кнопку на магнитофоне. Бобины пришли в движение, пленка поползла с одной на другую через магнитную головку. Из двух больших колонок, заполняя всю комнату, хлынули шорохи. Остатки фонового шума, напоминавшие на такой громкости звуки бури. Вдруг среди этого рева и грохота, словно бы издалека, зазвучал мужской голос:

– В том доме… вы вновь встретитесь…

Звучал он слегка металлически, но совершенно отчетливо.

– В том доме вы вновь встретитесь, – повторила Эрика, словно пробуя слова на вкус. – Звучит как приглашение.

– Обращенное ко мне, – выдавил Пьетро.

Почему-то он в этом не сомневался. Однако ему не давало покоя еще что-то, кроме мрачного предсказания. И он никак не мог понять что.

– Включи еще раз, пожалуйста, – попросил он.

Эрика открутила немного назад, и голос повторил:

– В том доме… вы вновь встретитесь…

Пьетро понял, чей это голос.

– Не может быть, – потрясенно пробормотал он. – Это же я говорю.

49

Несмотря на сумятицу в голове, Пьетро был уверен, что после сеанса с Матиасом не произносил подобной фразы. Не столь важно, ка́к диктофон мог записать его голос. Это второстепенный вопрос. Главное в другом. Раз он ничего такого не говорил, значит послание пришло не из настоящего времени. Этот вывод звучал почти безумно.

Пьетро покинул мельницу с неприятным ощущением едкой горечи во рту, от которого никак не удавалось избавиться. Приближалась полночь, а он все крутил и крутил руль, не задумываясь, куда едет. Слишком часто он в последнее время мотался по этой дороге и теперь вел машину на автопилоте.

Что будет теперь с ним, Пьетро Джербером? Абсолютно все оказалось под вопросом, включая его психическое здоровье. Эрика демонстративно не прокомментировала то, что на пленке оказался его голос. Решить дилемму должен был он сам. Итак, амнезия или…

– Насчет твоего излюбленного скепсиса… – начала было Эрика, потом умолкла, вышла на кухню и вернулась с красивымкрасным яблоком.

– И что это значит? – спросил Пьетро.

– Вселенная холодна и темна. Наш мозг обрабатывает электромагнитные волны, преобразуя их в тепло и свет. Можно сказать, что за пределами нашего чувственного восприятия реальность, какой мы ее представляем, не существует… Если ты немного подумаешь, то согласишься, что даже вкус этого яблока – иллюзия.

– Да-да, я в курсе. Если в один прекрасный день человечество исчезнет с лица земли, вместе с ним исчезнут цвета, звуки и вкусы.

– А кто тебе сказал, что вкус яблока для нас с тобой одинаков? Как ты сможешь доказать, что его красную кожуру мы воспринимаем одинаково? Или что одинаково ощущаем холод и тепло?

Пьетро молчал, не зная, что ответить.

– Если принять, что каждый из нас воспринимает мир по-своему, нельзя исключить, что какие-то аспекты реальности одни способны постичь, а другие нет.

– Собаки – дальтоники, – проговорил Пьетро, глядя на яблоко и думая об огромной разнице в восприятии между людьми и другими живыми существами.

Почему же не предположить, что то же самое верно и для особей одного вида? Здравствуй, новая фобия. Поражающая рациональных людей, когда они сталкиваются с тем, что не вписывается в систему их знаний об окружающем мире. Еще недавно Пьетро легко отмел бы подобное предположение, теперь же у него возник соблазн расширить рамки гипотез.

В том доме… вы вновь встретитесь…

Он-то знал, кто и где его ждет. И при всем своем скептицизме чувствовал некоторое воодушевление. Если голос не соврал, значит Молчаливая Дама жива. Дом, о котором шла речь, – желтая высотка, и ничто иное. Кому-то могло показаться, будто он едет куда глаза глядят, но в глубине души Пьетро прекрасно понимал, куда именно направляется. Его подтолкнули слова «вы вновь встретитесь». Представился единственный способ проверить, действительно ли это послание из его будущего. Принять приглашение.

50

В четыре утра он припарковал внедорожник неподалеку от желтого дома, прошагал по пустынной улице и вошел в подъезд. Восхождение на верхний этаж далось на редкость трудно. И в доме было непривычно тихо. В его представлении даже в этот час башня должна была полниться шумом и гамом, однако стояла мертвая тишина.

Дойдя до двери, Пьетро достал ключ из серой коробочки с проводами и вошел. Пыль, суматошные птицы, тени. Все как всегда. То же ощущение полной заброшенности. Однако на сей раз Пьетро гораздо острее, чем прежде, чувствовал, что за всем этим нечто кроется. Нечто иное. Вы вновь встретитесь. Разве они с Молчаливой Дамой встречались?

Без сомнения, голос не случайно выразился именно так. Это был его собственный голос, а в выборе слов Джербер отличался крайней щепетильностью. Сказано было не «вы увидитесь» или «вы встретитесь», должно было повториться событие, произошедшее прежде. Но, черт возьми, он ведь даже понятия не имел, как выглядит Молчаливая Дама!

Пьетро прошелся по столовой, пытаясь посмотреть на все свежим взглядом. Остановился перед включенным в розетку, но не работающим холодильником. Ну да, электричество вырубили за неуплату. Он припомнил заплесневевшие на полках продукты. Подошел к плите. Вот полки, загаженные птицами. Сброшенная ими кухонная утварь на полу. Пластиковая бутылка с чем-то мутным и грязная тарелка в раковине.

Пьетро был убежден, что, как и в случае с сигаретами и мокасином, разгадка у него под носом. Наверняка он уже не раз на нее натыкался, так ничего и не поняв. Что, если голос с пленки намекал: Молчаливая Дама была тут, даже когда он думал, что ее нет? Вазочка с вязаными цветами, фетровыми от покрывшей их пыли. Вышитые занавески. Поднос с кувшином и оловянными чашками. Стеклянная фигурка клоуна…

Тесная ванная комната, провонявшая застоявшейся водой. Растрескавшийся розовый обмылок на краю раковины. Помутневшие флаконы с шампунем и бальзамом в душевой кабине. Он отправился в спальню. Шифоньер, за которым он прятался от Тихони, раздавленный окурок за полу. Пьетро поежился. Дверца по-прежнему открыта, видна выведенная пальцем на зеркале надпись: «За шкафом».

Он взглянул на кровать, припоминая, сколько раз она баюкала его в своих объятиях. С потолка все так же таращилось влажное пятно, которому его обманутое парейдолией воображение придало форму чьих-то глаз. Но откуда там это невысыхающее влажное пятно? Пьетро влез на кровать с ногами, чтобы рассмотреть пятно вблизи. Потрогал рукой – поверхность была влажной и шершавой. Постучал по ней костяшками. Судя по звуку, потолок был подвесным.

Между панелями виднелись щели. Пьетро с усилием приподнял лист гипсокартона. Взгляду открылся узкий чердак. С крыши просачивалась дождевая вода, из-за которой на потолке и образовалось это пятно. Привстав на цыпочки, Джербер попытался осмотреться, но на чердаке было слишком темно. Охваченный азартом, он вытащил из кармана плаща телефон и переключил в режим фонарика. И чуть не свалился с кровати от изумления.

На полу валялся спальный мешок. В углу громоздились коробки с едой. Рядом белела канистра, вероятно с питьевой водой. В другом углу тоже что-то стояло – похоже, биотуалет. Еще ему удалось разглядеть одежду и длинный нож.

Перед ним предстало убежище Молчаливой Дамы. Понятно, зачем оно ей понадобилось. Она создала себе «сундук», вроде того, в котором маленькой пряталась от Огромного Таракана. Интересно, она им хоть раз воспользовалась? Все выглядело так, будто приготовлено на случай Апокалипсиса.

Что, если эта женщина пряталась здесь, пока он, точно вор, бродил по ее квартире? Вряд ли. Значит, послание с диктофона было ложным? Он не встретился с Молчаливой Дамой, ее здесь нет. Пьетро вздохнул бы с огромным облегчением, узнав, что она жива. Ничего больше ему и не было нужно, так ведь? Накатило разочарование. Пересилить себя, поверить, что решение действительно пришло из будущего, и вляпаться в глупейшее недоразумение.

Он вновь посветил фонариком в дыру и заметил еще один предмет. Протянул руку и схватил его, мгновенно узнав. Молоток, оброненный им у железнодорожных путей. Она подобрала его и принесла сюда, оставив ему в качестве еще одного знака.

Молчаливая Дама все знала и за всем наблюдала. Как давно она тайно следовала за ним? Скорее всего, в реальности они никогда не встретятся, но Пьетро было уже плевать. Наконец-то он все понял. Молоток больше не пугал. Молоток был зна`ком благодарности. И Пьетро этому радовался.

51

– Ее настоящим убежищем было молчание. Избирательная немота ребенка, ставшего свидетелем того, как ее мать убила отца, была не просто психологической реакцией на шок, а продуманной стратегией, защищавшей Молчаливую Даму с детства. Молчание было ментальным тайником, недоступным для Тараканов. Там, в средоточии тишины, где никто не мог до нее добраться, она от них и пряталась.

Говоря это сидящей перед ним Эрике Де Роти, Джербер осознал, насколько ему будет не хватать женщины, которую он никогда не видел и которая наверняка лишь отдаленно напоминала рисунки Матиаса и Розы. Исповедуясь коллеге, Пьетро надеялся, что ему полегчает, а вместо этого обнаружил в себе пустоту. Они сидели на ковре перед камином. Пламя едва освещало предметы вокруг.

Он вернулся на мельницу уже после полудня. Небо затянуло тяжелыми тучами, лил все тот же нескончаемый дождь. Эрика дала ему большое махровое полотенце, чтобы немного обсушиться, но Пьетро даже не снял влажного плаща. Хотелось немедленно рассказать ей обо всем и убраться восвояси. Он сам не понимал, что с ним творится. Теперь, когда подтвердилось послание на записи, Пьетро вновь заподозрил, что страдает галлюцинациями, если не чем похуже.

Им овладела лихорадочная тревога. Следовало во что бы то ни стало ликвидировать растущую трещину в привычной реальности. В зазор уже лезли призраки – они покидали мрак и множились на глазах. Требовалось срочно упорядочить хаос, образовавшийся в голове. Настало время признаний, и откладывать больше нельзя.

Он пристально смотрел Эрике в лицо.

– Почему мне кажется, будто я тебя знаю? С первой нашей встречи меня мучает этот вопрос.

Ощущение дежавю внезапно усилилось. Женщина посерьезнела и встала.

– Для начала, Баюн, спроси себя, зачем ты сюда приехал.

– В смысле? – раздраженно вскинулся он. – На что это ты намекаешь?

Эрика молча ждала. Вздохнув, Пьетро покосился на шезлонг, подключенные к антенне наушники и произнес:

– Полагаю, у тебя есть не только приемник, но и передатчик. Ладно, признаю, я приехал, чтобы передать послание. «В том доме вы вновь встретитесь». Послание, которое я получу в недалеком прошлом. – Пьетро нервно хохотнул, чем только выдал свое смущение. – Если верить постулатам кинематики, такие понятия, как прошлое, настоящее и будущее, не имеют смысла, верно? – с некоторым вызовом процитировал он слова Эрики. – Мы рождаемся, живем и умираем; этот порядок, как нам представляется, неоспорим. Такова человеческая природа и ее пределы.

– Вижу, урок ты усвоил, – ответила Эрика в тон ему, прекрасно понимая, что на самом деле Пьетро всему этому не верит.

Джербер, чувствуя приближающуюся мигрень, поморщился и вдруг неожиданно для себя воскликнул:

– Магнолия!

Заметив, что Эрика напряглась, он сам чего-то испугался, вскочил и заметался по комнате.

– Мы с тобой знакомы, я уверен… Но почему, почему я в этом уверен?..

В висках возникла сверлящая боль, он дрожал. Глазам, как наяву, предстала пустая рамка на столике в гостиной.

– На фото была такая… такая раскидистая магнолия… Куда оно подевалось?

Эрика молча следила за его беготней. Пьетро подумал о призраках, живущих в его доме. Две молчаливые тени, одна побольше, другая поменьше. Женщина и ребенок. В них не было ничего сверхъестественного. Это даже не призраки, а фантазии, сотканные из сожалений и грусти. В последнее время Пьетро часто воображал себе жену и сына, которых у него никогда не было. Это с ними он разговаривал, а не с какими-то мифическими духами.

Он вдруг остановился напротив Эрики.

– Кто такие Сильвия и Марко? – рявкнул Пьетро, хватая ее за плечи. – Почему я знаю их имена, но не вижу ли́ца? Что все это значит?

Он чувствовал, что сейчас сойдет с ума или упадет в обморок. Да, на той фотографии были женщина и ребенок. Они улыбались, глядя в объектив. Кто и когда сделал снимок? Этого Пьетро не помнил. Зато ему вспомнился один день в конце зимы. Двадцать третье февраля, солнечное воскресенье.

Марко как раз прочитал детскую книжку о капсулах времени – контейнерах с символическими предметами или обыденными вещами, доказывающими существование какого-нибудь человека. Капсулы полагалось закапывать из расчета, что люди будущего найдут их, когда владельцев сокровищ давным-давно не будет на свете. Своего рода способ путешествовать во времени посредством дорогих сердцу вещей.

Сильвия принесла Марко тубус от теннисных мячей – сочла, что на роль капсулы он подойдет идеально. Марко положил внутрь пару фигурок любимых футболистов «Фиорентины», восемьдесят первый выпуск комиксов «Дилан Дог», пачку мятной жвачки «Бруклин», значок скаутской группы «Фиренце 8», к которой принадлежал, зеленый карандаш (зеленый – его любимый цвет), люминесцентный волчок, модельку «феррари-тестаросса», рецепт шоколадного манника (его любимый десерт), оранжевую ракушку, найденную на пляже, магнитик с «Давидом» Микеланджело, наклейку с гербом сиенской контрады Истриче со скачек Сиенского Палио, флешку с песней группы «Негрита», которую постоянно напевала его мама, и камушек-талисман, защищавший от страшных снов.

Согласно правилам, в капсуле не должно быть имен или других подсказок для идентификации отправителя. Снаружи полагалось расположить наклейку с датой пломбировки. Беспощадные жернова времени могли пережить только свидетельства увлечений. Это было непременным условием для возвращения отправителя к жизни, пусть и на короткое время.

Когда капсула была готова, они все вместе сели в машину и принялись кружить по предместьям Флоренции в поисках подходящего места. В дорогу Сильвия собрала корзинку для пикника – они думали, пользуясь возможностью, остановиться и поесть на какой-нибудь красивой поляне. Разъезжали довольно долго. Все это время Марко сидел сзади, прижимая к груди жестяной тубус, и смотрел в окошко, выискивая место для захоронения памяти о себе. Ничего подходящего не подворачивалось. Пьетро уже подозревал, что пора возвращаться, когда мальчик вдруг оживился.

– Вон там! Там! – воскликнул он, тыча пальцем.

Там высилась цветущая магнолия. Дерево резко выделялось на фоне остальной растительности. То, что магнолия расцвела, хотя весна еще не началась, делало ее особенной в глазах ребенка. Вырыли неглубокую ямку, в которую Марко бережно положил свою капсулу времени. По завершении ритуала Сильвия расстелила на земле плед, и они с аппетитом принялись уминать лепешки-скьяччаты с ветчиной, запивая это дело газировкой кинотто.

Марко долго потом фантазировал о том, кто найдет его капсулу, воображая удивление первооткрывателя. Например, через тысячу лет, а то и больше. Ему хотелось, чтобы сокровища нашел мальчик, такой же, как он сам. Перед тем как уехать, они надумали запечатлеть этот день. Пьетро установил на треногу старенький «Никон», настроил его на автоспуск, и они втроем встали под деревом. Фотография на фоне магнолии стояла в серебряной рамке в гостиной до тех пор, пока Пьетро не вытащил ее и она не исчезла вместе с прочими следами существования Сильвии и Марко в его жизни.

– Марко – твой сын, Сильвия – твоя бывшая жена, которую ты до сих пор любишь, – тихо произнесла Эрика, подтвердив то, что он и сам уже вспомнил.

Руки Пьетро бессильно опустились; он чувствовал себя до ужаса странно. Вот, значит, что за призраки бродили по дому.

– Да, мы знакомы, – подтвердила Эрика. – Год назад ты приехал ко мне и попросил подвергнуть тебя той же процедуре, какой я подвергла Матиаса.

«Хочешь устроить ментальную перезагрузку?» – «Точно. Просто сотру из его памяти все, о чем он не хочет помнить».

– Но почему я захотел забыть тех, кого люблю? – потрясенно прошептал Пьетро.

– Наверное, чтобы их защитить, – пожала плечами Эрика.

– От кого?

– От самого себя, – сказала она после заминки.

Он попытался это переварить. Эрика подошла к шкафу и вытащила из ящика три блокнота в черных переплетах. Блокноты из амальфитанской бумаги, в которые Джербер записывал истории болезни своих пациентов.

– Тогда ты привез их мне, объяснив, что в них записи о трех случаях, несущих угрозу твоей семье.

Пьетро недоверчиво посмотрел на блокноты.

– Ты рассказал мне, что превращаешься в кого-то другого, и этот новый Джербер тебе совсем не нравится. Он тебя пугает, поэтому ты обязан это сделать… Сказал, что велел своей бывшей жене тебя не искать и говорить о тебе с сыном так, будто ты умер. А лучше вовсе не говорить, словно ты никогда не существовал.

Пьетро слушал Эрику не перебивая; в груди разрасталась черная тоска.

– Ты попросил меня помочь все забыть, – добавила она, поглядев на блокноты так, будто в них содержалось нечто отвратительное.

Что такого ужасного он мог там написать?

– Ты был эмоционально вовлечен в эти три истории, вовлечен чрезмерно, и мы оба опасались, что терапия не поможет. Чтобы нахлынувшие воспоминания не погребли тебя под собой, мы договорились о кодовом слове, которое послужит сигналом об их приближении.

– Магнолия, – растерянно пробормотал Пьетро. – Но я же приехал к тебе из-за Матиаса!

– Не важно, что тебя побудило. Главное, что ты здесь и мы вновь можем стереть из твоей памяти все, что ты не желаешь помнить. Но тогда тебе придется второй раз отказаться от близких.

Пьетро не знал, что ответить, – он был чересчур потрясен. Он едва нашел в себе смелость протянуть руку, и Эрика, помедлив, со вздохом вернула ему блокноты. Он полистал страницы. У блокнотов были заглавия: «Дом голосов», «Дом без воспоминаний», «Дом огней». Глаза цеплялись за отдельные слова и абзацы, но читать все это он был не готов. Бегло просмотрев, он увидел имена, одновременно незнакомые и знакомые, имена взрослых и детей. Доктор Уолкер, Нико, Адо, Дзено Дзанусси, Эва, Майя Сало, Ханна Холл. Описание какой-то мрачноватой детской игры и таинственные правила поведения, привитые родителями единственной дочери. А еще на страницах говорилось об орке, каком-то сказочнике и прочих призрачных существах.

Пьетро не сомневался, что все это имело смысл. Но в чем бы этот смысл ни заключался, теперь он был зарыт глубоко на дне его подсознания.

– Выбор за тобой, – кивнула Эрика на шезлонг с наушниками. – Если пожелаешь, можем и Матиаса отменить.

Джербер подумал, что у него есть подходящее название для четвертого блокнота: «Дом молчания». Он где-то слышал, что истории нельзя оставлять незаконченными, иначе они начинают гноиться, как открытые раны. Тот, кто до этого додумался, был чертовски прав. Пьетро не хотел, чтобы его собственная история осталась без финала.

Чувствуя на глазах слезы, он аккуратно сложил блокноты на столе.

– Если я на это пойду, все закончится здесь и сейчас? – жалобно спросил он Эрику, словно ему, девятилетнему мальчику, приснился страшный сон и очень хотелось проснуться.

– Да, – заверила она.

Обещание забвения показалось флорентийскому Баюну крайне заманчивым. Словно сама судьба добродушно похлопала его по плечу.

Я считаю сознание фундаментальным, а материю – производной от сознания. Мы не можем выйти за пределы сознания. Все, что мы обсуждаем, все, что считаем существующим, – все это требует сознания.

Макс Планк (1858–1947), немецкий физик

Питер Боланд Убийства и кексики. Детективное агентство «Благотворительный магазин»

Peter Boland

The Charity Shop Detective Agency

© Peter Boland, 2022

This edition published by arrangement with Lorella Belli Literary Agency Ltd. and Synopsis Literary Agency

© Осминина А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Пролог

Остановившись у дома своей любимой клиентки, Тед поставил машину на ручник. Он всегда с нетерпением ждал, когда придет время доставлять ее заказ: это вызывало у него улыбку шире, чем у Чеширского кота. Никто больше не предлагал ему чай, когда он приезжал с доставкой, просто не было времени. Но Сара Браун из дома номер 64 по Сторвью-Вэй была из тех, кто привык к лозунгу «Обойдемся и починим»^[218], из бережливого поколения. Утром она первым делом готовила чай и переливала его в термос, чтобы не кипятить чайник лишний раз и не тратить электричество. И лишь заслышав, как подъезжает фургон Теда, тут же наливала ему горячую, исходящую паром чашку, которая ждала его на кухне.

Тед в предвкушении облизнулся. Вытащив из фургона пластиковые ящики с покупками, он осторожно прошел несколько метров через садик к дому по тропинке, давным-давно вымощенной осколками плоских камней. Легко и навернуться. Кто его знает, как Сара справлялась с этой низкой полосой препятствий со своими ходунками.

Поставив ящики на крыльцо, Тед постучал в дверь. Сразу ему никто не открыл, но он этого и не ждал. Сара ходила с трудом, и до двери доберется не скоро.

– Сара, все в порядке, не торопись! – крикнул он. – Я и так опережаю график.

Тед подождал. Дверь не открылась.

Может, она наверху – в таком случае ее лестничное кресло-подъемник сейчас не спеша скользит по всем изгибам лестницы, как самая медленная в мире карусель.

Но дверь так и не открылась.

– Сара, хочешь, я начну заносить покупки на кухню?

Иногда она оставляла дверь открытой, чтобы Тед не тратил время и не ждал ее.

Никакого ответа. Может, подергать ручку? Время шло, и на чаепитие его уже не оставалось. Он повернул ручку.

Щелкнул замок.

Наклонившись, Тед подхватил ящики и локтем толкнул дверь, открывая ее шире. А потом ящики рухнули на пол, рассыпав содержимое по крыльцу.

Сара Браун лежала в холле лицом вниз. Выругавшись, Тед бросился внутрь, решив, что старушка упала.

– Сара! Сара! Ты меня слышишь?

Никакого ответа. Наверное, ударилась головой и потеряла сознание, решил он.

Дернувшись, Тед запаниковал, не зная, что делать. Попытался нащупать на шее пульс – он видел это по телевизору миллион раз. Это проверяют первым делом, разве нет? Он неуклюже приложил дрожащие пальцы к сонной артерии Сары.

Но кожа была холодной и безжизненной.

А потом он заметил влажное темное пятно под лопаткой женщины. Прямо в центре – узкая рана, наполнившаяся кровью.

У него перехватило дыхание.

Трясущимися руками Тед потянулся к телефону. Кое-как тыкая в нужные цифры, он вдруг подпрыгнул.

Из руки старушки выпал маленький темный предмет.

Домино, с нацарапанным на нем именем.

Глава 1

Фионе Шарп нравилась ее жизнь.

Ей нравилось, что оба колена еще работали и что, хотя они порой скрипели как старая викторианская лестница, ни одно вроде бы не нуждалось в скорой замене. Бедра тоже вели себя вполне сносно.

Ей нравилось быть на пенсии, особенно в Саутборне, небольшом пригороде у Борнмута^[219] и Крайстчерча^[220]. В традиционном магазине сладостей продавали леденцы, лимонные карамельки и остальные сласти, причем именно так, как они должны продаваться: в больших пыльных стеклянных банках, расставленных по тянущимся к потолку полкам.

Хозяин магазина насыпал конфеты в маленькие бумажные пакетики в полосочку, переворачивал их, взяв за два уголка, и только потом отдавал. Фионе Шарп нравилась скобяная лавка, где мужчины в коричневых комбинезонах по-прежнему суетились за видавшим виды прилавком, принося тебе все, что ни пожелаешь, хотя Фиона так и не набралась храбрости попросить у них четыре свечи.

Ей нравились живописные аллеи и переулки Саутборна, вдоль которых рядами шли основательные и солидные георгианские дома. Ей нравилось, что они вели к поросшему травой утесу, охранявшему панорамную бухту с песком, мягким и золотистым, точно тростниковый сахар.

Ей нравилась работа волонтером в благотворительном магазинчике под названием «Собачкам нужен уютный дом», который собирал деньги для, собственно, собачек, которым нужны уютные дома. И ей нравились люди, с которыми она работала. Так Фиона чувствовала себя частью местного общества, а не вечным туристом, как ощущали себя некоторые пенсионеры.

И она любила Саймона Ле Бона. Не в смысле самого Саймона Ле Бона^[221], конечно, а своего маленького лохматого кросс-терьера, а уж из каких пород выведенного – оставалось лишь гадать.

Он был таким лохматым, словно им кто-то протирал пыль. Фиона взяла его как раз из приюта «Собачкам нужен уютный дом» и назвала в честь вокалиста группы «Дюран Дюран», потому что его шерсть сразу напомнила ей неподвластную гравитации мелированную шевелюру певца, подстриженную в стиле маллет^[222].

Но больше всего ей нравилось в конце дня возвращаться домой, заставая последние лучи заходящего солнца на веранде, потягивать чай (или что покрепче) и переворачивать хрустящие страницы очередного детектива с дремлющим в ногах Саймоном Ле Боном.

А не нравились ей всего три проблемы.

Первую она уже заметила впереди, повернув за угол и сжимая в кармане ключи от магазина.

Вторая появится очень скоро.

Ну а третья… ей никогда не хватало духа назвать третью.

Когда магазинчик закрывался на выходные, люди считали, что вполне приемлемо свалить принесенные вещи снаружи в кучу, прямо у витрины. Ничто так не раздражало Фиону, как оставленные без присмотра пожертвования, – отвратительное зрелище. Да и пожертвованиями их особо не назовешь. В основном это был мусор, потому что люди ленились ехать и сдавать вещи на переработку. Неприглядное нагромождение коробок и набитых мусорных мешков обычно годилось только на свалку.

Фиона даже табличку на окно повесила, на которую, впрочем, никто не обращал внимания.

– И какая часть из «Не Оставляйте Пожертвования Снаружи, Когда Мы Закрыты» им не понятна, – пробормотала она себе под нос.

День Фионы готовился стать еще хуже: она заметила вторую самую раздражающую проблему в жизни – Софи Хэйверфорд из «Кошачьего альянса», конкурирующего благотворительного магазина через дорогу. Фиона ничего не имела против других благотворительных магазинов. Она ничего не имела против кошек. Не нравилась ей исключительно Софи Хэйверфорд.

Будто высшие силы специально придумали самые эффективные способы, как позлить Фиону, а затем собрали все это в одном человеке. Софи была самодовольной напыщенной выскочкой, которая слишком много о себе воображала и говорила, горделиво расхаживая по району, точно королева Саутборна, раздавая всем воздушные поцелуи с таким энтузиазмом, словно конфетти на свадьбе.

Пока Софи дефилировала по направлению к магазину через дорогу, ее черный бархатный кейп^[223] с капюшоном театрально развевался на ветру. Ради всего святого, еще только понедельник!

Но зазвенело у Фионы в ушах по другой причине. Ни один благотворительный магазин не был защищен от скопившихся за выходные коробок с пожертвованиями у дверей, даже «Кошачий альянс».

Однако вместо того, чтобы выкинуть их, Софи решила избавиться от одной коробки, переложив ее из своей горы в гору Фионы.

– Эй! – Фиона ускорила шаг, таща за собой Саймона Ле Бона на поводке. – Я тебя вижу, Софи Хэйверфорд, я тебя вижу! Ну-ка сейчас же прекрати!

При звуке голоса Фионы Софи бросила коробку поверх остальных, наставленных у чужих дверей, развернулась на каблуках, так, что ее смехотворный кейп взметнулся за спиной, точно у злодея из пантомимы, и поспешила обратно, в убежище своего магазина.

Через пару мгновений запыхавшаяся Фиона добралась до нагромождения коробок и мусорных мешков у магазинчика. Она окинула беглым взглядом содержимое подброшенной коробки, чтобы оценить, какой мусор ей достался от Софи. Одна заплесневелая педикюрная ванна (основа пожертвований и тупик розничной торговли – никто ими никогда не пользовался, а потому и не покупал) боролась за место с ржавой бутербродницей-тостером, еще и без электрической вилки. Никому они и новыми не были нужны, а такими и подавно.

Фиона порылась еще: на дне коробки лежал предмет, от которого у нее по спине пробежал холодок ужаса.

Нож. Перепачканный кровью.

Глава 2

Несколько долгих секунд Фиона смотрела на него, пытаясь понять, что же она видит. Большой кухонный нож для чистки овощей и фруктов с массивной черной рукоятью и лезвием пятнадцать сантиметров в длину и два с половиной в ширину. Обычно такими ножами резали только овощи, так откуда кровь? Часть ее засохла, но часть была еще свежей.

Ей требовалось собраться с мыслями. Может, это и не кровь вовсе. Что-то другое.

Но многолетнее чтение детективов давало о себе знать.

Сценарии коварных злодеяний сами собой возникали в голове. И как бы Фиона ни старалась, отмахиваясь от мыслей, те все равно возвращались: Софи кого-то зарезала, а теперь избавлялась от улик? Если так, вышло у нее не очень. К тому же Софи не была похожа на убийцу. Скользкая и лицемерная – да, но чтобы кого-то зарезать? Слишком хлопотно, и уж так глупо она бы не поступила – прятать орудие убийства в коробках с пожертвованиями, где его тут же обнаружат, даже если бросить у соседнего магазина. Но тогда возникал вопрос: знала ли Софи о ноже? Она его увидела и захотела избавиться, чтобы он стал чужой проблемой?

Возможно, но вряд ли. Нож ведь был спрятан на самом дне. Крайне маловероятно, что Софи решилась бы запачкать свои пальчики с вечно идеальным маникюром. Ей и одного взгляда на заплесневелую ванну и сэндвичницу хватило бы.

Фиона велела себе мыслить разумно.

В Саутборне никто никого ножом не закалывал. Ладно, нож в крови, но многие отдавали ненужные вещи и даже не мыли их. В магазинчике имелась стиральная машина, а под раковиной стояло несколько бутылей чистящего средства и коробок порошка именно для таких целей. Ножом, вероятно, разделывали мясо, а затем бросили в коробку с пожертвованиями, предназначенными для магазина. Да, это звучит логичнее.

Но пара несостыковок не давала ей покоя.

Судя по тому, что кровь высохла не вся, нож использовали недавно, и, судя по его виду, он вообще был довольно новым.

От мыслей Фиону отвлек Саймон Ле Бон. Встав на задние лапки, он тянулся к верхним коробкам ненужных вещей, активно принюхиваясь, пытаясь подобраться к окровавленному ножу.

– Саймон, сидеть. Сидеть!

Он послушался. Ладно, Саймон Ле Бон ножом заинтересовался – но кровь не обязательно была человеческой. Могла быть и животного или не кровью вовсе. Ей нужно сначала хорошенько все проверить, а уже потом вызывать полицию.

Фиона поставила коробку туда же, где та стояла, понимая, что ничего трогать нельзя, и вместе с Саймоном Ле Боном быстро перешла дорогу к магазину «Кошачий альянс».

Плечом толкнув дверь, она тут же отвлеклась на запах – точнее, на его отсутствие. Любой, кто покупал вещи в благотворительных магазинах или барахолках, был знаком с их характерным душком, с затхлостью, присущей жилым помещениям. Вне зависимости от места: будь то Дорсет или Донкастер, по всей стране и даже, наверное, по всему миру их объединяла эта едкая затхлость. Ароматизатор «Благотворительный магазин». Всех – кроме «Кошачьего альянса» в Саутборне. В нем не было и следа этого запаха. Фиона не знала, с помощью какого колдовства Софи избавилась от общего духа ненужности, но ей это удалось. Да и внешне на благотворительный магазин «Альянс» не походил. Помещение светлое и просторное, на подставках и стеллажах со вкусом расставлены необычные яркие товары. Все чисто, аккуратно и без нагромождения вещей.

Обстановка магазина ненадолго отвлекла Фиону от ее задачи. Наконец она столкнулась взглядом с Софи, которая оперлась о прилавок со скрещенными на груди руками. В подсобке Фиона заметила Гейл, немногословную помощницу Софи, напоминавшую хомячка. Сгорбившись над футуристического вида телефоном, она, судя по всему, чинила его с тонкой отверткой в руках.

– Привет, Фиона. Какой милый сюрприз, – протянула Софи, улыбаясь, в точности как убийца. Да и выглядела она точно так же с ее короткой стрижкой черных как смоль волос – крашеных, разумеется, – и кроваво-красной помадой. И, конечно, по-прежнему в наброшенной на плечи бархатной накидке. – Чем обязаны удовольствию?

– Тебе это прекрасно известно. Ты подбросила к моему магазину одну из своих коробок.

Софи изобразила оскорбленную невинность:

– О нет, дорогая. Она уже была там. Я увидела, что коробка опрокинулась прямо на тротуар, создавая препятствие, и как добропорядочный гражданин и коллега по благотворительной работе, подняла ее и аккуратно поставила на место, – до того как выйти на пенсию, Софи работала в маркетинге и могла даже ядерную зиму раскрутить так, чтобы та выглядела как вечное Рождество.

– Именно так и произошло, верно, Гейл?

– Этточно, – совсем не убедительно пробормотала Гейл.

Фиона уставилась на Софи немигающим взглядом.

– Ты врешь. Я знаю, что ты врешь, потому что я тебя видела.

– Нет-нет, говорю же тебе, именно так все и произошло, правда, Гейл?

– Этточно, – пробормотала Гейл, вызвав у Фионы ощущение, будто Софи запугала ее, заставив соглашаться со всем, что она говорит.

Но Фиону так просто не остановить.

– В той коробке лежал нож, на котором, как оказалось, засохла кровь, – она внимательно следила за реакцией Софи, проверяя, как та отреагирует на новость.

У Софи вытянулось лицо. Непохоже, что у нее заготовлен какой-то пиар-ход и на этот раз.

– Ч-что?

– В коробке, которую оставили у твоего магазина, лежит окровавленный кухонный нож.

Тут же придя в себя, Софи улыбнулась:

– О, Фиона, ты беспокоишься о такой ерунде. Во-первых, коробку оставили не у моего магазина, а у твоего. И во-вторых, ты же знаешь, что люди выбрасывают. Это, должно быть, свиная кровь. Кто-то зарезал свинью, а потом не позаботился отмыть нож.

– Кто здесь забивает свиней? – уточнила Фиона. – Это же Саутборн, а не «Ферма Кларксона». И зачем выбрасывать отличный нож?

Софи подбоченилась.

– Знаешь, некоторые люди так расточительны. У меня сердце болит за эту планету. Я изо всех сил пытаюсь это изменить, но мы с Гретой Тунберг не можем справиться в одиночку.

Фиона чуть не подавилась.

– Софи, у тебя же «Рэндж-Ровер» на дизельном топливе!

Та лишь презрительно сморщила нос:

– Я езжу только в «Уэйтроуз»^[224] и обратно. Где, должна отметить, большинство моих покупок оказываются в продовольственном банке. И я отдаю туда не только предметы первой необходимости. На днях я передала им отличную баночку фаршированных чесноком оливок, которые была бы не прочь оставить себе. Но нет, подумала я. Пусть лучше какой-нибудь родитель-одиночка попробует что-то повкуснее засохших пирожков с мясом и тому подобного.

Так Фиона ничего не добьется. Софи любую представившуюся ей ситуацию превращала в возможность погладить себя по головке и поздравить с тем, какой она замечательный человек, лучший в мире.

Звон в ушах у Фионы стал пронзительнее, и она поморщилась.

– Ты в порядке, дорогая? – поинтересовалась Софи с притворной заботой.

– Мне надо вернуться и сообщить обо всем полиции. В коробке потенциальное орудие убийства.

Софи выдохнула сквозь зубы так, словно из надувного круга воздух спустили.

– Как мелодраматично. Ты хочешь побеспокоить полицейских из-за какого-то грязного ножа?

– Определенно. И как только я им расскажу, откуда взялся нож, а его принесла в коробке ты, и как только они отдадут его на экспертизу, тогда сможешь забрать свой мусор.

– Едва ли это возможно. Вещи в коробке не совсем для моего магазина – если их и оставили у моего магазина, – поспешно добавила она. – Они не соответствуют моей концепции, дорогуша.

В этом была основная разница между Софией и Фионой – слово «концепция». Фиона раньше работала в издательской сфере, и ей бы и в голову не пришло использовать это слово для описания того, что в основном означало «покопаться в картонной коробке с подержанными вещами».

И Фиона скорее умрет, чем назовет кого-нибудь «дорогушей».

– А что именно входит в твою концепцию? – спросила Фиона, тут же об этом пожалев.

– Ну уж точно не сэндвичницы и одежда из супермаркета, – хихикнула та.

– Так, значит, ты все же заглянула в коробку?

– Может, и заглянула мельком. И то, что я увидела, моей концепции совсем не подходило. У меня более высококачественные вещи, вроде телефона Bang&Olufsen, который чинит Гейл.

– Этточно, – подняв голову от работы, сказала Гейл.

Софи сделала шаг к Фионе и вполголоса произнесла:

– Гейл смышленой не назовешь, но в починке техники и всего остального она просто умница.

– Ну, на мой взгляд, чтобы починить телефон, нужно быть очень сообразительным, – ответила Фиона достаточно громко, чтобы Гейл услышала.

Гейл застенчиво улыбнулась, но Софи тут же смерила ее взглядом, приправленным колючей проволокой и битым стеклом.

– Как бы то ни было, я звоню в полицию. Так что тебе лучше сразу прояснить все детали своей истории, потому что они к тебе точно заглянут.

– Знаешь, я делала пожертвования в столько благотворительных полицейских учреждений, что будет даже здорово поболтать с ними.

Фиона пропустила эту фразу мимо ушей. Софи была столь же изворотливой, сколь невыносимой.

Пора бы Фионе поскорее возвращаться к себе. Софи заставляла ее нервничать, а из-за нервов звон в ушах становился только громче, а сейчас так вообще только Саймон Ле Бон мог бы уловить настолько высокий пронзительный писк.

Глава 3

Фиона стояла на страже преступной коробки и других выброшенных вещей. Она не осмелилась снова переставить их, зная, что ничего нельзя трогать, чтобы не нарушить изначальное расположение улик на месте преступления. И хотя эта процедура едва ли применялась в ее случае, она решила перестраховаться.

Полицейская машина подъехала полчаса спустя. Выбравшийся из нее полицейский с узким лицом казался совсем мальчишкой, которому впору развозить газеты. Но Фиона знала: неправда, что полицейские становятся все моложе и моложе. Они были того же возраста, что и всегда, а вот в свои семьдесят шесть Фиона становилась старше.

– Добрый день, – поздоровался констебль, убирая звук рации, из которой доносились голоса. – Вы Фиона Шарп?

– Да, это я.

Саймон Ле Бон, виляя хвостом, положил передние лапки на ногу полицейского.

– А это что за славный малыш?

– Его зовут Саймон Ле Бон.

Полицейский непонимающе уставился на нее, как и любой, кто родился после 1993 года, а затем произнес:

– Вы сообщили, что среди пожертвований нашли окровавленный нож.

– Да. То есть нет, не совсем. Он лежал не в одной из моих коробок, а в коробке «Кошачьего альянса», вон того магазина.

Бросив взгляд через дорогу, констебль озадаченно посмотрел на нее.

– И как же коробка попала сюда?

– Когда я сегодня утром шла на работу, одна из сотрудниц «Кошачьего альянса» выбросила ненужные ей вещи прямо сюда, поверх моих. Я собиралась отнести ее коробку обратно, когда увидела внутри нож и кровь.

По выражению лица полицейского Фиона могла точно сказать, что он считает это просто мелкой ссорой между конкурирующими магазинчиками, как в некотором смысле и было.

Полицейский вздохнул.

– Вы уверены, что этот человек…

– Софи Хэйверфорд, ее зовут Софи Хэйверфорд. Обязательно запишите.

Полицейский не стал ничего записывать.

– Вы уверены, что Софи Хэйверфорд не хотела вас разыграть? И это всего лишь безобидная шутка.

Фиона об этом не подумала, но такой вариант был вполне возможен. Они обе, выйдя на пенсию, переехали сюда из Лондона, и Софи невзлюбила Фиону с первых же дней, пассивно-агрессивно намекая, что место яркой представительницы богемы из большого города уже занято. Но Фиону это ни капельки не волновало. На место звезды она не претендовала и едва ли могла назвать себя яркой. Фиона предпочитала исключительно комфортный дресс-код: бесформенные кардиганы, широкие платья в цветочек и шлепанцы-кроксы. Она считала, если в одежде нельзя два часа ходить по садовому центру, то и смысла надевать ее нет. Поэтому Фиона, хоть убей, не могла понять, почему гламурная Софи считала ее угрозой.

– Это возможно, констебль. Между нами и правда существует что-то вроде дружеского соперничества. Почему бы вам не спросить ее?

– Давайте сперва взглянем на нож, хорошо? – полицейский достал из кармана пару резиновых перчаток и надел их. – В какой коробке?

Фиона показала. Наклонившись и осторожно отодвинув прочий мусор, констебль уставился на орудие преступления, затем сходил к машине и вернулся с прозрачным пластиковым футляром и большим прозрачным пакетом для вещдоков. Выудив нож пальцами в перчатках, он положил его в футляр, закрыл и что-то написал снаружи маркером.

– Коробку я тоже заберу, на всякий случай, – сообщил он. Коробка отправилась в чистый прозрачный пакет, и его полицейский тоже запечатал. Уточнив еще пару мелочей у Фионы, констебль собрался уходить.

– А вы разве не собираетесь допросить Софи Хэйверфорд? – удивилась Фиона.

– Не на этом этапе. Мы должны убедиться, что на ноже кровь. Ведь может оказаться и джем – вдруг кто-то резал им «Бисквит королевы Виктории»^[225], – усмехнулся он.

Фиона же фыркнула про себя. Как будто она не могла отличить кровь от джема – и в таком случае где тогда сливочный крем? Ну в самом деле.

– А ни о каких преступлениях не сообщали? Ножевых ранений не было? – уточнила она.

– Нет, давно не было. Если окажется, что тут что-то серьезное, мы знаем, как вас найти.

– И Софи Хэйверфорд.

– Да, и эту вашу Софи Хэйверфорд. Я свяжусь с вами, если понадобится что-то еще, – полицейский положил улики на заднее сиденье патрульной машины, залез на водительское сиденье и вывернул на дорогу, в утренние пробки.

Фиона осталась неподвижно стоять на тротуаре, пытаясь осознать, что только что произошло. Она зря вызвала полицию? Просто пересмотрела детективов и теперь ей кругом мерещатся убийства и преступления, а на самом деле в округе уже давно ничего не происходило. И, как сказал полицейский, о ножевых ранениях не сообщалось, так что Фиона чувствовала себя так, словно зря потратила его время. По мнению констебля, беспокоиться было не о чем, и Софи, которая вообще-то и принесла ту самую коробку, его ничуть не заинтересовала. Как ей это удавалось? Что бы ни случалось, она всегда выходила сухой из воды.

Фиона бросила взгляд через дорогу. Помяни черта. Софи стояла у окна своего магазина и смотрела на нее с приторной, полусочувственной, полусамодовольной ухмылочкой.

Глава 4

Отперев дверь, Фиона поставила коробку и спустила с поводка Саймона Ле Бона. Внутри он привычно обежал весь магазин, обнюхал каждый уголок, проверяя, что все осталось так же, как когда они закрылись в субботу днем. Довольный тем, что все в порядке, он свернулся в своей лежанке возле кассы.

Интерьер помещения был довольно элегантным для благотворительного магазина: прежде там располагался старомодный ювелирный, но владелец без предупреждения уехал, бросив все. Когда здание забрала себе благотворительная организация, внутри не стали практически ничего менять. Прежде всего, на такие пустяки, как переделка интерьера, денег не было, и потом, это не так уж требовалось. Стены были отделаны панелями из темного дерева, еще сороковых годов, а в дальнюю стену были вмонтированы большие часы, торжественно отсчитывающие минуты в застоявшемся воздухе. Будь там камин и диван«Честерфилд», можно было бы сесть вечером, потягивая шерри, и курить толстые сигары. Ни диванов, ни камина в магазинчике не было, но Фиона поставила в один из уголков круглый столик и стулья для своих самых пожилых и не самых подвижных покупателей, чтобы те могли немного отдохнуть. Фиона считала свой магазинчик шкатулкой с драгоценностями, манящей и волшебной, полной забытых сокровищ. Что, должно быть, до чертиков раздражало Софи, так как ее магазин был ничем не примечательной белой коробкой, и неважно, как часто она его красила и за сколько своих маркетинговых ниточек дернула, чтобы на открытие приехали хоть какие-нибудь знаменитости.

Фиона начала заносить другие коробки и прочий мусор в магазинчик. Ей нужно было чем-то себя занять – и голову, и руки, так это работало. Если остановиться, оно может начаться снова. Та, третья проблема. То, о чем она не осмеливалась упоминать.

Аккуратно лавируя между крутящимися стойками с одеждой и забитыми книжными полками, Фиона по одной занесла коробки в кладовую, к другим таким же, ожидающим «сортировки».

Слово «сортировка» вселяло ужас в сердца даже самых стойких волонтеров благотворительного магазинчика. Бесконечное задание. Как валун, который нужно толкать и толкать в гору и который все равно потом скатится обратно, – или как красить Севернский мост^[226], если б он состоял из гор переполненных картонных коробок и мусорных пакетов, извергающих одежду. Скорость, с которой поступали вещи, превышала ту, с которой их покупали, и завал лишь увеличивался. И все же, подумала Фиона, лучше так, чем наоборот.

Пожертвования разделяли на пять категорий для продажи: одежда и аксессуары, которые пока что продавались лучше всего; книги и DVD-диски (последних становилось все меньше с каждым днем, а видеокассет не было с тех пор, как отменили шоу Джереми Кайла). Затем детские игрушки, настольные игры и пазлы – которые нужно обязательно, под страхом смерти отмечать «проверены» или «не проверены», ведь в самом аду нет ничего страшнее, чем любитель пазлов, у которого отобрали последнюю деталь^[227]. В еще одну категорию входила посуда и небольшие предметы интерьера, ну а в последнюю – все остальное. То, что не удавалось продать, отправлялось на переработку или на свалку.

Фиона вышла на улицу за новой порцией пожертвований. С пронзительным скрипом тормозов у тротуара остановился автомобильчик, который не мешало бы помыть и, возможно, отремонтировать, судя по демоническому захлебывающемуся визгу из выхлопной трубы. Чуть не заглохнув от резкого рывка передач, машина дала задний ход, с энтузиазмом и поспешностью влезая в парковочное место. Двигатель замолчал, и из машины показалась энергичная фигурка Неравнодушной Сью, одной из волонтеров. Худая как проволока и с большими глазами, ясными и умными, прозвище свое от Фионы она получила не только из-за эмоциональности, но и потому, что в каждую свою фразу добавляла это слово, «неравнодушна».

– Ты видела? – спросила она, выйдя из машины. – Я неравнодушна к хорошему парковочному месту. Прямо напротив входа!

– С добрым утром, Сью, – поздоровалась Фиона, поднимая тяжелую коробку, которую приходилось держать под дно, чтобы та не развалилась.

– С добрым утром.

Неравнодушная Сью прошла сразу к нагромождению вещей и помогла Фионе занести их внутрь без единой просьбы, просто потому, что она также была неравнодушна к выгодным сделкам и была не прочь забрать какую-нибудь удачную находку себе.

Пока они переносили первую партию коробок в кладовую, Фиона пересказывала события того утра.

– Окровавленный нож! – ахнула Сью. – И коробку точно подбросили из того магазина?

– Своими собственными глазами видела. Конечно, Софи все отрицает.

– Слушай, не думаешь же ты, что Софи кого-то заколола, а потом решила избавиться от улик?

– Как бы мне ни хотелось, чтобы Софи в этой истории оказалась той самой злодейкой, она в самом деле не знала, что нож там.

– Но тебе же известно, как хорошо она умеет все перевирать.

– Да, но в начале ее это поразило. Она потеряла дар речи – впервые на моей памяти.

– Не похоже это на Софи, – заметила Сью. – Если б ей нужно было кого-то зарезать, она бы наняла кого-то. Не захотела бы испортить маникюр.

Фиона хихикнула.

– Вот уж точно. Да и зарезать кого-то – недостаточно тонко для нее. Думаю, она скорее бы выбрала яд.

– Ага, взяла бы одно из тех колец с тайником, с откидным верхом, чтобы незаметно подсыпать яд тебе в чай.

– Думаю, мы в самом деле заслужили чашечку чая, – решила Фиона. – Только без яда.

– Это другое дело.

Пока Фиона ставила чайник, Неравнодушная Сью, нырнув в одну из коробок, поворошила содержимое, потенциально готовящееся на выброс.

И вдруг ахнула.

– Что там? – Фиона поспешила к ней. Там, среди мусора, лежал новый детектив Вэл Макдермид^[228], в отличном состоянии, будто только из типографии. При этом в переплете.

Сью любила детективы не меньше Фионы, и их запасы любимых книг постоянно пополнялись благодаря нескончаемому потоку пожертвований. Просто рай для двух фанаток детективного жанра.

– Я неравнодушна к хорошему роману от Вэл Макдермид.

– И я тоже, – ответила Фиона.

Они напали на золотую жилу. Обе знали, что каждая хочет прочитать роман первой. Поэтому так и стояли, уставившись на книгу, чуть ли не боясь прикоснуться к ней. В конце концов, ее написала сама королева детективов.

– И что мы будем делать? – спросила Неравнодушная Сью. – Кто первый? Сомневаюсь, что выдержу, пока ты будешь читать.

– То же самое могу сказать про себя.

– Может, будем читать по очереди? – предложила Сью. – Сначала ты прочитаешь главу, потом я. И так далее.

– Гениальная идея. Ты первая. Ты ее нашла. А когда закончим, выставим книгу на витрину. Она быстро уйдет за десять фунтов.

– С этим не поспоришь, – Неравнодушная Сью взяла книгу, взвесила на руке и медленно перевернула, впитывая ее величие, а затем восхищенно открыла на первой странице. – Все, я начинаю.

Над дверью звякнул маленький медный колокольчик, и Саймон Ле Бон по привычке заворчал при виде Корзинщика.

– Доброго утра, милые дамы, – поприветствовал он их глубоким низким голосом.

– Не хотите ли чая? – предложила Фиона.

– Ах, отведать ваше чудесное угощение было бы…

– Простого «да» или «нет» достаточно, – перебила его Фиона, пока он не увлекся.

– Да, это было бы просто великолепно.

Корзинщик в соседнем магазинчике продавал подержанную мебель. Его настоящее имя было Тревор, но все прозвали его Корзинщиком, потому что он вложил немало средств в плетеные изделия старой школы от одного из своих ушлых знакомых, у которого весь гараж был забит этой мебелью. Тревор искренне верил, что дело возродится, но этого не произошло. Все хотели современную мебель из ротанга, а не ту древность, что пылилась у него в магазине. Прозвище прилипло и стало чем-то вроде благословения, потому что до этого его довольно хлестко звали Диккенсовским придурком из-за склонности к использованию вычурных фраз. Причина этой любви оставалась загадкой, так как Тревор был родом из приморского Клактона и работал в энергокомпании. Учитывая его сомнительных знакомых, Фиона придумала теорию, что он на самом деле пустился в бега и создал себе такой образ Терри-Томаса^[229], потому что ему требовалась новая личность.

Несмотря на все свои диккенсовские замашки, Корзинщик одевался вполне нормально, в свитера с треугольным вырезом и рубашки, хотя всегда носил разные носки и славился тем, что при любой боли в горле надевал шейный платок и «нежил свои старые миндалины, которым определенно требовался экзорцист». Хотя все эти боли в горле у него почему-то случались тогда, когда ему надо было произвести на кого-то впечатление.

Фиона и Неравнодушная Сью принесли чай и присоединились за круглым столиком к Корзинщику. Но не успели они сделать глоток, как дверь настежь распахнулась. Дэйзи, их коллега и третий волонтер, влетела в магазин, тяжело с присвистом дыша, пытаясь что-то сказать, но у нее никак не получалось набрать достаточно воздуха. Дэйзи с трудом сделала несколько шагов; плечи ее вздымались и опускались, пока она делала жадные вздохи, наполняя измученные легкие. Фиона со Сью, поднявшись со своих мест, помогли ей дойти до стола, недоумевая, что же заставило подругу так запыхаться. Корзинщик пододвинул для нее стул, чтобы та могла немного прийти в себя.

– П-простите за опоздание, – рухнув на предложенный стул, выдавила Дэйзи.

– О, не переживай, – успокоила ее Фиона. – Ничего страшного, если ты или кто-то из вас опаздывает. – Фиона добавила «кто-то из вас» чисто из дипломатических соображений. В свои всего шестьдесят семь лет Дэйзи была самой младшей из них. Мечтательница по натуре, она была помешана на чистоте, легко отвлекалась и всегда везде опаздывала.

– Немного нерасторопности еще никому не повредило, – объявил Корзинщик.

Сходив на кухню, Фиона вернулась со стаканом воды, и Дэйзи его жадно выпила.

– Ты что же, бежала всю дорогу сюда? – спросила Неравнодушная Сью.

Дэйзи кивнула, хотя это, скорее всего, было преувеличением. Дэйзи никогда никуда не бежала. Вероятно, это больше походило на поспешную ходьбу. Не вылезая из платьев до пола, едва ли она могла позволить себе что-то более быстрое, не боясь наступить на подол. Однако она определено перенапряглась по какой-то причине. Ее обычно нежно-розовые щеки с персиковым румянцем сейчас опасно приблизились к оттенку спелых яблок. Лицо у нее было милое и открытое, а копна седых кудрей вечно торчала во все стороны. Выудив из сумки серо-голубой ингалятор и встряхнув, она вдохнула сразу две дозы препарата.

Несколько минут спустя, когда хрипы и свист пропали и Дэйзи снова стала дышать нормально, она наконец смогла выговорить:

– Сару Браун убили.

Глава 5

– Ты уверена? – уточнила Сью. – Ты видела машину скорой? Может, она просто себя плохо чувствовала, и ее повезли в больницу.

Дэйзи покачала головой:

– Тело было закрыто целиком, когда его выносили.

Несколько рук в ужасе прижалось ко рту.

– О господи, – охнула Фиона. – Кто мог это сделать?

– Поверить не могу, – Сью, поднявшись, принялась мерить комнату шагами. – Наша дорогая подруга убита.

Сару Браун любили все. В свои восемьдесят шесть она была постоянным покупателем в магазинчике Фионы, на ходунках проходя весь путь от своего дома за углом. Разговорчивая, бодрая, она никогда не жаловалась и внешне всегда выглядела улыбчивой и веселой. Она была олицетворением постера «Сохраняйте спокойствие и продолжайте действовать»^[230]. Детство Сары Браун пришлось на Вторую мировую войну, она пережила «Лондонский блиц»^[231] и казалась несокрушимой. Стойкий оловянный солдатик с истинно английской выдержкой.

Дэйзи смахнула слезу.

– Так ужасно. Ужасно и печально. Все огородили лентой, повсюду полицейские машины и фургоны. Все время что-то передавали по рациям. Я видела, как полицейские в странных пчелиных костюмах сновали туда-сюда из ее дома.

– Что? – переспросили хором Фиона и Неравнодушная Сью.

– Ну, вы знаете, такие, с капюшонами и масками. В них люди выглядят как тощие полярные медведи.

– А, так ты про защитные костюмы? – поняла Фиона.

Глаза Сью расширились от удивления.

– Если они были в защитных костюмах и ходили туда-обратно в дом Сары, это точно значит…

– Они думают, что это умышленное убийство, – заявил Корзинщик, в этот раз без привычной мелодраматичности.

– Ум-мышленное убийство? – заикаясь, повторила Дэйзи.

– Ну да, – кивнула Неравнодушная Сью. – А Фиона сегодня утром нашла окровавленный нож.

Глава 6

Дэйзи не захотела идти, и кто бы мог ее винить. Ей уже хватило потрясений на утро, так что она решила остаться караулить вещи. Корзинщик пошел открывать свой магазин, поэтому Неравнодушная Сью с Фионой и Саймоном Ле Боном втроем зашагали по живописным улочкам Саутборна, мимо красивых домиков с табличками, обязательно расписанными вручную, где были выведены романтичные названия вроде: «Старинный коттедж», «Молочный домик», «Еловая лощина», а также те, которые вовсе не стоило разрешать, вроде «Зисилдус» или лечебница старого доктора с аптекой под названием «Прикроватное Поместье».

Безвкусные названия ничуть не улучшили настроения двух подруг, когда они свернули на Сторвью-Вэй, где жила Сара. Прошедшее время, которое теперь приходилось использовать, казалось странным и неудобным. Сразу же перед ними предстала сцена, вовсе не свойственная обычно безмятежным улицам Саутборна.

Вся улица с обеих сторон была перегорожена бело-синей полицейской лентой, а двое полицейских стояли у ограждения, не пропуская прохожих. Там уже собралась небольшая толпа, кто-то, вытянув руку с телефоном, без конца делал снимки. У ленты с другой стороны творилось то же самое. У одного из зевак даже оказался зеркальный фотоаппарат, и Фиона задумалась, не из газеты ли он. Внутри ограждения все было в точности, как описывала Дэйзи: люди в белых защитных костюмах и масках сновали из дома туда-обратно, вынося маркированные пластиковые ящики с вещами и ставя их в полицейские машины, припаркованные как придется.

– Как думаешь, эти двое нам что-нибудь скажут? – спросила Сью, кивнув в сторону полицейских у ленты.

– Сомневаюсь, – вздохнула Фиона. – Надо рассказать им о ноже. Это может быть связано. Но тут нельзя действовать в лоб. Сначала надо узнать, как она умерла. Ее вполне могли и просто с лестницы столкнуть.

– Какая жуткая мысль, – Неравнодушная Сью вздрогнула. – Но да, будем действовать аккуратно, постепенно.

Бочком-бочком подобравшись к ленте, они стали протискиваться вдоль нее к двум полицейским.

Не успела Фиона рта раскрыть, как Неравнодушная Сью выпалила:

– Как она умерла?

Фиона пронзила ее сердитым взглядом. Вот вам и постепенно.

– Вы кто такая? – спросил один из полицейских.

– Мы работаем на Саутборн-Гроув, в благотворительном магазине «Собачкам нужен уютный дом», – выступила вперед Фиона. – Сара Браун к нам часто заходила. Она была нашей подругой.

– О, что ж, примите наши соболезнования.

Фиону неожиданно накрыло волной осознания и горечи от потери их доброго друга и клиента. Она будет скучать по Саре, по ее историям и щедрости, с которой та раздавала урожай со своего огорода. Пока Саре позволяла спина, она ведрами выращивала самые сочные помидоры, галлонами варила ароматнейший джем и пикантный чатни^[232], закатывала в баночки всех форм и размеров и раздавала всем желающим.

А потом Неравнодушная Сью снова все испортила:

– Мы нашли окровавленный нож.

Фиона не сомневалась, что Сью, которая не просто проговорилась, а практически на весь город прокричала об их находке, всего лишь переволновалась, оказавшись у самого настоящего места преступления, – отсюда и весь энтузиазм. Она превратилась в подростка на концерте поп-группы.

– Вы сообщили об этом в полицию? – спросил второй полицейский.

– Я сообщила, – ответила Фиона.

– Хорошо. Вы поступили правильно, – кивнул первый.

– Это связано с убийством? – снова не выдержала Неравнодушная Сью, которую уже чуть ли не трясло.

Один из полицейских сочувственно улыбнулся ей:

– Простите, мы не имеем права раскрывать детали следствия. Мы сами сюда только что приехали, нас поставили охранять территорию.

– Так что знаем мы не больше вашего, – добавил его коллега.

Тут их перебила взбудораженная женщина с ребенком в коляске, нагруженной пакетами из супермаркета:

– Мне надо домой, сменить подгузник ребенку. Если не пропустите, буду переодевать его прямо здесь!

– Пожалуйста, упокойтесь, – начал один из полицейских.

Подошедший курьер с коробкой в руках остановился с другой стороны:

– А к номеру пятьдесят шесть не пропустите? Я уже опаздываю.

– Это невозможно, – ответил ближайший к Фионе полицейский.

– Может, тогда сами доставите? – курьер протянул коробку.

Фиона с Неравнодушной Сью отступили подальше от разгоревшегося спора о подгузниках и переносах доставки.

– Что-то его не очень заинтересовал наш окровавленный нож, – заметила Фиона.

– Да, тут не как в телевизоре, когда они бегут к главному следователю, а потом следователь бежит допрашивать нас, представителей общественности, у которых есть важнейшая информация по делу.

– Может, в этом и суть. Наша информация не так и важна. Может, Сара умерла по другой причине, и наш нож к делу не относится.

– Но откуда тем двоим знать, что не относится? Они сами не в курсе, что произошло.

Какое-то время они молчали, загипнотизированные разворачивающейся на их глазах сценой. Но она вовсе не казалась захватывающей, интригующей, от которой нельзя оторваться – или какие еще эпитеты лепят на постеры блокбастеров и триллеров в кино. Вместо этого Фиона ощущала лишь холод и оцепенение. Преступление в реальной жизни вызывало гнетущее чувство, будто внутри ее образовалась пустота. Убили ее подругу, и ей это нисколечко не нравилось.

Тут из дома Сары Браун вышла хорошо одетая женщина с зачесанными назад волосами. На ней было со вкусом подобранное шерстяное пальто в мужском стиле, приталенные брюки и туфли на высокой шпильке – у этой женщины был вкус, и выглядела она по-деловому. Следом за ней вышел седеющий мужчина средних лет в свободной толстовке и спортивных штанах, чей вид граничил с неопрятным. Он выглядел так, словно только что закончил смену на автомойке и каждую машину при этом мыл вручную. Судя по его худощавому лицу, пищи с насыщенными жирами он явно не употреблял. Хороший пирог решил бы эту проблему – как решал большинство других.

– Эти двое, похоже, тут главные, – заметила Неравнодушная Сью.

– Похоже. Возможно, детективы или детектив и сержант. Жаль, нельзя с ними поговорить.

Полицейские и фигуры в защитных костюмах огибали странную парочку, то подходя отметиться и что-то сообщить, то просто продолжая носить вещи мимо них. Отвечая всем сразу, детективы успевали говорить по телефону и раздавать указания одновременно.

Фиона с Неравнодушной Сью наблюдали за ними добрых пятнадцать минут, пока те наконец снова не скрылись в доме.

– Не думаю, что мы чего-то дождемся, – шмыгнула носом Сью, чье нервное возбуждение уже поутихло.

– Одно я точно знаю, – ответила Фиона. – Им лучше поймать подонка, который это сделал.

Глава 7

Мрачное настроение прошлого дня никуда не ушло; оно перетекло в утро вторника, пропитав сонную атмосферу магазинчика. Очень некстати. Потому что по вторникам Фиона устраивала кофейные вторники, на которые регулярно заглядывала Сара Браун со своими восьмидесятилетними и парочкой девяностолетних товарищей. К десяти утра в магазине уже было не пройти из-за стоящих повсюду тростей, ходунков и какого-нибудь кресла-каталки. Во вторник утром благотворительный магазинчик наполнялся счастливой болтовней людей, которые жили одни и за всю неделю и словечком ни с кем не перемолвились. Набиралось их от десяти до дюжины. Этот вторник будет омрачен бросающимся в глаза прискорбным отсутствием Сары Браун, и то, что именно она вдохновила их на организацию первого «кофейного вторника», делало утро еще печальнее.

Все началось с дребезжащего автобуса. Точнее, дребезжащего микроавтобуса, который раз в неделю собирал всех пенсионеров и доставлял их в общественный культурный центр. Они часто жаловались, что в микроавтобусе то слишком жарко, то слишком холодно, то там сквозняк, а то душно и определенно крайне некомфортно. Эта развалюха больше времени проводила в гараже, чем в пути. Однако старенький уставший автобус был их спасательным кругом, раз в неделю собиравшим всех вместе, и тогда они могли делиться советами о том, как лечить шишки на пальцах, жаловаться на правительство и отлично проводить время за игрой в бинго. Но все изменилось.

С началом нового финансового года бюджет общественного центра урезали. От чего-то нужно было отказаться, и этим чем-то стал микроавтобус. Оставшись практически дома взаперти, множество людей в возрасте восьмидесяти и девяноста лет оказались отрезанными от жизни – сами дойти до культурного центра они не могли. Больше никакого общения, ни единой живой души рядом и никакой надежды на встречу через неделю – их ждали дни и недели в компании самих себя. Одиночное заключение без надежды на апелляцию.

Сара Браун была не из тех, кто станет сидеть и ныть, нет: она решила, что ей не нужен никакой микроавтобус, и вознамерилась сама дойти до культурного центра при помощи ходунков. В свою первую попытку она сумела добрести только до магазинчика Фионы.

Фиона тогда заметила из окна очень измотанную женщину. Заведя Сару внутрь, она усадила ее и приготовила чай для восстановления сил. Но неудача не остановила Сару Браун: в следующие недели она еще несколько раз пыталась дойти до центра, решив, что ей просто нужно вернуться в форму. Как ни печально, но каждый раз ее сил хватало только на дорогу до благотворительного магазинчика.

Это и подало Фионе идею: почему бы не устроить мини-версию культурного центра прямо здесь, в магазине, для старичков в этой части Саутборна? Места было, конечно, не очень много, но, подойдя творчески, можно что-то да придумать и сделать перестановку. Фиона вместе с Дэйзи и Неравнодушной Сью освободили один угол, поставив туда стол и разномастные стулья, весьма неохотно пожертвованные Корзинщиком. Так и начались их кофейные вторники.

Они тут же стали пользоваться бешеным успехом, и каждый вторник за стол втискивалось семь, восемь, а иногда и девять пенсионеров. Фиона старательно угощала их чаем, кофе и пирогом. Но самое важное – они наконец получили возможность снова видеться с друзьями. Первое средство для тех, кто изголодался по общению.

Кто-то из них уже знал о безвременной кончине их подруги? В местных новостях передавали сообщение о смерти женщины, которую нашел в ее же доме развозивший заказы курьер. Но больше ничего не сказали, даже имени жертвы. Те, кто редко выходил из дома, едва ли могли узнать о смерти Сары Браун. Получается, сообщить им должна Фиона?

Они имели право знать. Она им скажет, так аккуратно, как только сможет.

Дэйзи с Неравнодушной Сью молчали, зная, какое тяжелое предстоит утро. Чтобы не участвовать в какой-либо беседе, Дэйзи занялась своим любимым делом в кладовке: уборкой. Скормив грязную одежду стиральной машине, она принялась протирать и без того чистые поверхности. Сью сидела у кассы, с головой уйдя в детектив Вэл Макдермид, отвлекаясь от настоящего убийства с помощью убийства выдуманного.

Появление Оливера, владельца пекарни через несколько домов от них, было воспринято с облегчением. В рабочей пекарской форме он локтем открыл дверь; следом за ним вошел его сын Стюарт, в таком же белом наряде. Оба в руках держали по шаткой башенке форм для выпечки, точно миниатюрные бревна в играх горцев.

– С добрым утром, Оливер, – сумели выдавить все трое.

– Доброе ли? – ответил тот. Обладатель довольно незаметной шеи и весьма округлой лысой головы, Оливер был более чем похож на кругленький пылесос «Генри Гувер»^[233], разве что не такой счастливый. С 1990 года на его лице застыла неизменная гримаса, а с предыдущей крайне напряженной работы в качестве инженера добавился вспыльчивый нрав. Он и сменил сферу деятельности, чтобы заняться чем-то не таким изматывающим – выпечкой. Не очень помогло: смягчению его характера явно не способствовало то, что каждый день в пять утра он стоял у раскаленной духовки, а также делил с сыном тесную квартирку над пекарней.

Стюарт был очень на него похож, разве что с шевелюрой пока не расстался. В его неполные тридцать лет отцовская генетика пока не дала о себе знать. Когда Стюарт не бегал с поручениями и не учился печь у отца (надо признать, делал это он с крайней неохотой), парень не отрывался от телефона. Смартфон никогда не покидал его правую руку: даже неся жестяные банки, он ухитрялся тыкать в экран большим пальцем.

Саймон Ле Бон, почуявший аромат свежей выпечки, подскочил к ним и с надеждой завилял хвостом. Но его милая мордочка отнюдь не улучшила настроения Оливера. Дернувшись, он приподнял свою ношу еще выше, словно Саймон Ле Бон мог подскочить и выхватить пирог прямо у него из рук.

– Собаке разве можно тут находиться?

– Ну, мы же собираем средства для собак, – напомнила Фиона. Обычно она не стала бы терпеть подобной неприязни к ее любимому питомцу, но Оливер каждый день оказывал им большую услугу.

– Вы уверены, что хотите и дальше этим заниматься? – спросила она.

– Обещал, значит, обещал, – поставив металлические формы для выпечки на стол, он, раскрыв одну, показал им круглый, высокий и хорошо пропитанный кекс, такой большой и яркий, точно надувной батут. – Принес вам сегодня лимонный с глазурью.

С восхищенными «ахами» и «охами» все сгрудились у стола, глядя, как Оливер перекладывает свое творение на приготовленную тарелку.

– Я неравнодушна к лимонному кексу, – произнесла Неравнодушная Сью.

– Я тоже, – Дэйзи выудила из кармана телефон и сделала фото, которое потом выложит в различные соцсети.

Под столом заскулил Саймон Ле Бон, чувствуя себя брошенным и беспокоясь, что никто не даст попробовать ему ни крошки.

За ворчливостью Оливера где-то глубоко скрывалось доброе сердце. Воинственное, но доброе. Когда Фионе впервые пришла в голову идея кофейного утра, она с опаской зашла в пекарню и робко спросила, не найдется ли у них каких-то остатков, возможно, даже немного зачерствевших, им к чаю.

Раскрасневшись, Оливер смерил ее сердитым взглядом:

– Какого дьявола вы хотите подавать черствые пироги!

Фиона извинилась и уже готовилась к тактическому отступлению, когда Оливер добавил:

– Я испеку вам свежий, бесплатно.

Но он превзошел себя и начал каждый день печь по бесплатному пирогу для всех благотворительных магазинчиков по Саутборн-Гроув, чтобы они могли, продавая кусочки, собирать деньги на свои нужды. Все ухватились за его предложение, кроме Софи, которая, попробовав как-то кекс, испеченный Стюартом, заметила, что вкусно, но «не хватает изысканности», что бы это ни значило.

– Я сбился с ног, – вздохнул Оливер. – И эти благотворительные кексы только все усложняют.

Фиона потянулась к сумочке:

– Позвольте, я заплачу, – у Оливера был талант вызывать чувство вины.

– Нет, даже слышать ничего не хочу. Нам со Стюартом надо разнести остальные, так что мы пойдем. – И он подхватил свою стопку форм для выпечки с таким видом, словно это крест, который ему предстояло нести.

Только пекари собрались уходить, как на пороге появился Корзинщик – как и всегда, соблазнившись кусочком пирога, он заглядывал примерно в это время. Отступив, он придержал для них дверь:

– Приветец, Олли!

– Меня зовут Оливер, – пекарь протиснулся мимо него.

От Стюарта ему досталось более теплое приветствие:

– О, приветствую вас, сэр Корзинщик из Корзинкиншира.

Странности Стюарта прекрасно сочетались с театральностью Тревора.

Корзинщик в ответ приподнял воображаемую шляпу:

– О, Стюарт наш, сущий на небесах.

– Да святится имя мое.

Оба весело фыркнули, смеясь друг над другом, в то время как остальные едва слышно застонали. Хотя Стюарту не было еще и тридцати, он, как и Корзинщик, будто бы родился не в свое время.

– Это всегда такая честь приветствовать вас.

– Ну что вы, это для меня большая честь.

Так они и стояли в дверях, продолжая свою словесную пикировку в старосветском стиле, пока Оливер не выдержал:

– Стюарт! Идем! Нам еще кексы разносить!

– Увы, не смею дольше мешкать и должен поспешать. Хорошего дня, дамы и господа, – и Стюарт, который не мог похвастаться атлетическим телосложением, вразвалочку двинулся вслед за отцом, чуть не выронив формы.

– Прощайте, сударь! – ответил Корзинщик. Войдя в магазин, он окинул взглядом лимонный кекс. – А мне кусочек можно?

– Это для наших гостей, но если что-то останется, можете взять кусочек. Всего за фунт.

– А, – сказал Тревор. – Нет-нет, все в порядке. Они знают о смерти Сары?

– Не уверена, – вздохнула Неравнодушная Сью.

– Я думаю, что нет, – добавила Фиона. – Они же только сегодня встретятся и обменяются новостями.

– Может, не говорить им? – предложила Дэйзи.

Фиона покачала головой.

– Не думаю, что это правильно. Они должны знать.

– О, ну ладно, – сказал Корзинщик. – В таком случае я удаляюсь – желаю вам хорошего дня и удачи в вашем нелегком деле гонцов с дурными вестями.

– Мы оставим тебе немного кекса, – Фиона проводила его к выходу, закрыла дверь и повернулась к коллегам: – Что ж, они уже скоро придут.

– Что нам делать?

– Чай. Много чая. Нашим гостям он очень понадобится.

Все трое направились в кладовую, чтобы все подготовить. Позади раздался звон колокольчика над входной дверью. Но, обернувшись, они увидели не друзей Сары, как ожидали, а пугающий силуэт элегантно одетой женщины-детектива, которую видели вчера. На ней был другой, но столь же безукоризненный наряд – хорошо скроенный брючный костюм с двубортным пиджаком, а блестящие гладкие волосы были забраны в тугой хвост. Следом за ней в магазинчик зашел и ее высокий коллега в спортивном костюме.

– Добрый день, – она протянула им удостоверение. – Я детектив-инспектор Финчер, а это сержант Томас. Мы хотели бы поговорить с вами о Саре Браун.

Глава 8

Фиона поставила исходящую паром чашку с травяным чаем перед детективом-инспектором, а потом принесла по чашке и остальным. Сержант Томас отказался от горячих напитков и молча встал у двери, сложив руки на груди.

– Благодарю, – детектив Финчер говорила ровным мягким контральто.

Дэйзи подтолкнула к ней неразрезанный лимонный кекс:

– Может, кекса?

– Нет, спасибо. Не думаю, что могу съесть такой целиком.

Неравнодушная Сью с готовностью рассмеялась – немного наигранно, явно благоговея перед двумя полицейскими.

– Простите – я никогда прежде не видела настоящих детектива или сержанта. Это очень волнительно. О, и серьезно, конечно, – она чуть не назвала ее «Ваше величество».

Дэйзи подошла к сержанту Томасу, предложить ему кекс, от которого тот, подняв руку, молча отказался.

– Вы когда-нибудь в кого-нибудь стреляли? – выпалила Неравнодушная Сью.

– Чтобы использовать огнестрельное оружие, нужна специальная подготовка, – детектив Финчер достала телефон, черный полицейский блокнот и ручку. Все три предмета она выложила на стол со скрупулезной точностью, каждый – идеально параллельно другому и на одинаковом расстоянии. – Вы не возражаете, если я запишу нашу беседу?

– Мы имеем право получить копию записи, если сделаем запрос, верно? – уточнила Сью, садясь.

– Верно, – улыбнулась детектив Финчер.

– Я прочитала это в детективе.

– Отправить вам запись? – поинтересовалась детектив.

Неравнодушная Сью только отмахнулась: она всего лишь хотела похвастаться своими знаниями о работе полиции, чтобы произвести впечатление на детектива Финчер.

– Нет, не стоит.

Взяв в руки телефон, детектив включила диктофон, назвала дату, время и место.

– У вас есть какие-то зацепки? – спросила Фиона, возвращая разговор к реальной причине появления полицейских.

– Я не могу разглашать детали следствия.

– Да-да, конечно.

Детектив Финчер кашлянула.

– Прежде всего, мои извинения. Как я понимаю, вы вчера сообщили полицейским, дежурившим на месте преступления, что нашли окровавленный нож.

– Все верно, – подтвердила Фиона.

– Они должны были сразу же доложить мне об этом.

– Так, получается, Сару Браун убили ножом? – Неравнодушная Сью тут же бросилась с места в карьер. – Кровь на ноже была кровью Сары? Да? Иначе вас тут не было б.

– Прошу прощения, как я уже сказала, мы не можем разглашать информацию о ведущемся следствии. Как я понимаю, вы нашли нож в коробке у магазина.

Фиона сделала глубокий вдох:

– Эту коробку подбросили из магазина напротив. Я видела Софи Хэйверфорд, управляющую.

– Одевается как шотландская вдова, – влезла Дэйзи.

– Она взяла ее со своей кучи коробок и подбросила ко мне.

– Кучи? – уточнила детектив.

Фиона рассказала о неудобствах, связанных с пожертвованиями в выходные, и о том, как Софи просто выбросила свою коробку к ней.

– И во сколько это было?

– Примерно в десять минут девятого.

– Вы уверены, что это была Софи Хэйверфорд?

– Определенно.

– В таком случае мне надо будет задать ей несколько вопросов.

«Да!» – мысленно воскликнула Фиона. Скользкая Софи Хэйверфорд теперь не выкрутится.

– Как бы вы описали отношения Сары Браун с Софи Хэйверфорд? У них были разногласия?

Трое волонтеров растерянно переглянулись.

– Они не были знакомы, – объяснила Фиона. – Сара даже никогда не заходила в ее магазин.

– Он ей не нравился? – уточнила детектив.

Фиона покачала головой:

– Нет, просто у нее и мысли такой не было.

– Один из полицейских, с которым вы говорили, передал мне, что Сара Браун была здесь частой покупательницей.

– Так и есть, – Фиона вкратце пересказала ситуацию с культурным центром и отмененным автобусом и то, как они решили предложить Саре и ее друзьям собираться у них в магазине.

– А кто решил отменить микроавтобус? – уточнила детектив.

– Получается, Мэлори Грейнджер, – ответила Неравнодушная Сью. – Она управляет культурным центром.

Детектив Финчер записала имя в блокнот.

– Кто-то из пожилых людей выражал неприязнь к Мэлори после того, как автобус отменили?

– Да, куча, – подтвердила Сью.

– Расскажите подробнее.

– Ну, они все ненавидели ее за это…

– «Ненависть» – слишком сильное слово, – перебила ее Фиона. – Они, конечно, этому решению не обрадовались, как вы можете себе представить.

– Они винили в этом Мэлори?

– Да, – снова влезла Сью. – Но она была не виновата. У Мэлори не осталось выбора. Что-то нужно было сократить, иначе общественный центр совсем бы закрыли, но они этого не понимали.

– Прозвали ее Дефективной Мэлори, – вставила Дэйзи.

– И Сара Браун тоже? – уточнила детектив.

Фиона пожала плечами.

– Не уверена, – ответила Фиона.

– А как Мэлори отнеслась к этому прозвищу?

Фиона пожала плечами:

– Не знаю. Мы лично не знакомы, но могу предположить, что не очень хорошо.

– Мне бы не хотелось, чтобы меня звали Дефективной, – заявила Дэйзи.

Фиона наклонилась через стол:

– Э-э, вы же не думаете, что это Мэлори сделала?

На лице детектива Финчер не отразилось никаких эмоций.

– Я не делаю скоропалительных выводов. Просто собираю информацию, чтобы увидеть картину целиком. Могу я узнать, каким человеком была Сара?

– Она была крепким орешком, – заявила Сью.

– Что вы этим хотите сказать?

– Стойкая и несгибаемая, – ответила Фиона.

– Сильный характер?

– Несомненно.

Детектив Финчер снова что-то записала в блокноте.

– Сильного человека порой могут посчитать наглым или самодовольным.

– Нет, нет, – поспешила пояснить Фиона. – Вовсе нет. Она не боялась трудностей, была энергичной и позитивной, и очень щедрой.

– Пускала соседских детишек поиграть у себя в саду после школы, – добавила Дэйзи. – Чтобы они могли поесть малины и яблок. С тех пор лет десять прошло.

– Что случилось десять лет назад?

– Думаю, они все получили айпады.

Детектив сделала еще пару заметок в блокноте.

– Если не считать того, что Сара Браун злилась на Мэлори, отменившую автобусы, были у нее враги?

– Нет-нет, – дружным хором ответили все трое.

– Сару все любили, – продолжила Фиона. – Она всем уделяла время. Поэтому то, что кто-то смог такое с ней сотворить, стало для нас сильным ударом.

– Ладно. А как насчет ее семьи?

– У нее нет семьи, насколько мне известно, – откликнулась Фиона. – Эдди, ее муж, умер около двадцати шести лет назад. У нее был сын, который переехал в Австралию, но лет десять назад он погиб в автокатастрофе. Кажется, его звали Стивен.

Детектив записала и это, а потом закрыла блокнот.

– Что ж, дамы, большое вам спасибо. – Обернувшись к напарнику, она уточнила: – У вас есть какие-то вопросы, сержант Томас?

Мужчина покачал головой, не нарушая свой строгий молчаливый образ.

Детектив Финчер повернулась обратно к трем женщинам:

– Вы нам очень помогли, и благодарю за чай, – к которому она даже не притронулась. Поднявшись, детектив достала из кармана три визитки и толкнула их через стол: – Если вспомните что-то еще, дайте мне знать.

– Обязательно, детектив Финчер. Обязательно! – Неравнодушная Сью схватила предназначенную ей визитку, прочитала все до буковки и прижала к груди так, будто ей только что вручили подарочный сертификат в универмаг «Джон Льюис»^[234] максимального номинала. – Если мы что-то узнаем, обязательно сообщим. Можете не сомневаться. Да-да, обязательно. Направим сведения в отдел информации…

Сью продолжала что-то сбивчиво тараторить, пока не вмешалась Фиона:

– Как умерла Сара? Ее закололи тем ножом?

Детектив Финчер вздохнула.

– Простите, но, как я уже говорила, я не имею права сейчас об этом говорить.

Но Фиона не сдавалась:

– Дело в том, что через пять минут сюда придут ее друзья, и нам придется рассказать им о смерти Сары. Они захотят узнать, что с ней случилось.

Детектив Финчер изо всех сил постаралась изобразить сочувствие:

– Все, что я могу сейчас сказать, – это повторить то, что сообщили в прессе. Курьер из «Тэско» вчера рано утром нашел тело женщины. Однако мне бы хотелось поговорить с ее друзьями.

– Думаю, сегодня не самое удачное время, – заметила Фиона.

– Нет, конечно, нет. Но, возможно, вы могли бы дать мне их контакты – у вас они есть?

Фиона кивнула.

– Вы сможете отправить их мне? Нам в самом деле нужно с ними поговорить. Со всеми.

– Вы же не думаете, что это кто-то из них? – Дэйзи нервно накручивала одну из седых кудряшек на палец. – Они все были очень близки, уверяю вас.

С еще одним сочувственным взглядом детектив Финчер объяснила:

– На данном этапе мы должны рассмотреть все варианты. И изучить все возможности.

– Могу отправить вам их имена и телефоны по электронной почте, – предложила Фиона.

– Было бы прекрасно, спасибо. Послушайте, если вам тяжело, я могу сообщить новости о смерти Сары. Буду только рада помочь.

– Вы очень добры, – поблагодарила Фиона. – Но лучше нам самим сказать.

– Хорошо, раз вы уверены.

Фиона открыла дверь, провожая полицейских, но прежде чем уйти, сержант Томас впервые за все время произнес:

– Имя Йен Ричард вам ни о чем не говорит? – голос у него оказался спокойный и глубокий.

Три женщины переглянулись:

– Никогда не слышали.

– Хорошо, не важно, – ответил он.

Уходя, оба полицейских попрощались с ними с улыбкой, настолько краткой, что по шкале улыбок, если б такая существовала, она бы не достигла и нуля.

Глава 9

– Она мне нравится, – заявила Неравнодушная Сью, поднеся к глазам визитку.

– Мы заметили, – откликнулась Фиона.

Сью спрятала свою визитку в карман.

– Думаешь, я ей тоже понравилась?

– Не сомневаюсь.

– Она вела себя довольно мило, правда? Ну, то есть если б я могла прожить жизнь с самого начала, я бы хотела быть как она. Элегантной женщиной-детективом. Вести расследования, ловить маньяков и некрофилов…

– Кто такой некрофил? – спросила Дэйзи.

– Ты не хочешь этого знать, – предостерегла ее Фиона.

Выудив телефон, Дэйзи открыла поисковую страницу и, морщась, прочитала определение.

– Ну, я думаю, они оба делают честь полиции, – заметила Сью.

– Сложно сказать, – откликнулась Фиона. – Сержант Томас только пару слов сказал.

– Это схема «хороший полицейский – молчаливый полицейский», – предположила Сью. – Должно быть, новая версия «хороший-злой полицейский».

Дэйзи унесла чай, к которому детектив не прикоснулась.

– Что ж, по крайней мере, ни от одного из них не несло алкоголем.

Подруги, оторвавшись от своих дел, скептически посмотрели на нее.

– С чего это от них должно нести алкоголем? – не поняла Фиона.

– Разве не у всех детективов какие-то свои замашки? Проблемы с выпивкой или тяжелыми разводами, после чего они никогда не общаются с детьми. Они выглядели почти нормальными – разве что сержант Томас вел себя немного тихо.

– Дэйзи, не у всех детективов есть такие проблемы, – объяснила Фиона. – Это только в кино.

– Чтобы они выглядели более интересными персонажами, – добавила Неравнодушная Сью. – Своя предыстория и все такое. Бороться с преступниками и собственными демонами. Классика. Но это не про детектива Финчер. Думаю, она молодец.

– Она пока не поймала убийцу Сары, – указала Фиона.

Сью почти закатила глаза.

– Дай ей шанс. Это только вчера произошло.

– Мы не знаем точного времени смерти. Могло случиться и накануне вечером.

Дэйзи вздрогнула.

– А я бы не смогла заниматься тем, чем она. Мне не нравится находиться рядом с мертвыми. Я как-то нашла в углу своего сада мертвую лису – так мне пришлось вызвать специалистов, чтобы ее унесли. Потом я целую вечность не могла снова подойти к той части сада.

– Почему? – спросила Неравнодушная Сью.

– Ну, по очевидным причинам.

– И каким же?

Собравшись с духом, Дэйзи почти шепотом произнесла:

– Из-за призрака лисы. Призраков я боюсь даже больше, чем мертвецов.

Сью уперла руки в бока (довольно костлявые) и уточнила:

– Разве это не одно и то же?

– Вообще-то нет. Нет ничего страшнее, чем призрак лисицы. Ты же не хочешь, чтобы он тебя преследовал. Они издают такие чудовищные пронзительные звуки посреди ночи. Аж кровь стынет, – и Дэйзи попробовала повторить отрывистый лисий лай.

– Ну, знаешь ли, живые лисы тоже так делают, – заметила Фиона.

Неравнодушная Сью закивала.

Взгляд Дэйзи метался между ними, пытаясь понять, подшучивают они над ней или нет.

– Что за глупости. Вы меня разыгрываете.

– Вовсе нет. Такие звуки лисы и издают.

– Серьезно? – Дэйзи все еще невыглядела убежденной.

Сью перевела разговор обратно к предмету обсуждения:

– Мне бы так хотелось посмотреть, как допрашивают Софи, – как она будет дергаться.

– Не думаю, что она хоть раз в жизни дергалась, – возразила Фиона. – Это от нее все остальные дергаются.

Только они собрались продолжить обсуждать, как Софи попытается обвести молодого детектива и не очень юного сержанта вокруг своего наманикюренного пальца, как дверь открылась и зашли их первые гости. У Фионы сжалось сердце, и она приготовилась сообщить плохие вести.

Глава 10

Два часа спустя, когда ушли последние посетители, в магазинчике воцарилась атмосфера еще более мрачная. Друзья Сары восприняли новость о ее смерти очень эмоционально. Да и кто мог бы отреагировать иначе на новость о гибели друга? Были слезы, неверие, гнев, конечно же. Все были безутешны, и никакое количество чая, кофе и кекса не могло облегчить их горечь и потрясение. Магазинчик, бывший прежде уголком дружеского веселья, теперь стал местом скорби и тоски. Один из них ушел навсегда, и сильная личность Сары оставила после себя огромную брешь в их тесном маленьком кругу.

Чтобы избавить своих гостей от еще большего огорчения, Фиона не стала говорить, что Сару убили, а теперь жалела и сомневалась, правильно ли поступила. То, что она утаила эту жуткую деталь, помогло? Или она сделала только хуже, продлив и усилив их боль, – рано или поздно они узнают болезненную правду.

– Как жаль, что мы ничего не можем сделать, – вздохнула Фиона, помогая Сью убирать чашки и тарелки. Дэйзи уже стояла у раковины и набирала туда горячую воду с мылом.

– Знаю, – согласилась Сью. – Просто сказать «соболезную вашей утрате» недостаточно.

– Разбейте что-нибудь, вдруг поможет, – крикнула им из подсобки Дэйзи. – Я не против, я все уберу.

– Не искушай меня, – Фиона вытирала стол тряпкой, а Неравнодушная Сью тем временем унесла поднос с чашками и блюдцами, на случай если Фиона все же поддастся искушению.

– Что будем делать с лимонным кексом? – спросила Фиона. – Никто даже не попробовал. Хотите кусочек?

Остальные покачали головой.

– В данный момент я к кексу совершенно равнодушна, – ответила Неравнодушная Сью, складывая посуду в раковину к Дэйзи.

– Можем оставить на потом, – предложила Дэйзи.

Фиона накрыла блюдо пищевой пленкой и продолжила энергично, возможно, даже слишком, вытирать стол.

– Знаете, что меня беспокоит? Тот, кто это сделал, околачивается где-то рядом и думает, что ему все сошло с рук.

Неравнодушная Сью принялась задвигать стулья.

– Не переживай. Детектив Финчер и сержант Томас работают над делом. Думаю, они справятся.

– Да, знаю, но как бы мне хотелось самой что-то придумать. Надеюсь, убийца не ускользнет.

Неравнодушная Сью вздохнула.

– Да, я тоже чувствую себя бесполезной.

Дэйзи закончила мыть посуду, вытерла руки и вышла к ним:

– Почему бы вам двоим не попробовать найти убийцу?

Сью с Фионой так и замерли на месте. Обычно они за словом в карман не лезли, но Дэйзи заставили их обеих потерять дар речи.

– Вы же столько всего знаете о преступлениях, – продолжала она. – Все детективы вон перечитали. Постоянно говорите об убийствах, уликах и местах преступлений. Наверняка вы чему-то да научились.

Фиона колебалась.

– Читать про преступления и самим их расследовать – две разные вещи.

Неравнодушная Сью кивнула:

– Таких называют диванными сыщиками. И не очень-то любят.

– И что? Разве не стоит хотя бы попытаться, чем дальше так мучиться?

Фиона повернулась к подруге:

– А ведь она права.

У той загорелись глаза:

– Стать сыщиками-любителями, как мисс Марпл в «Убийстве в доме викария»… Я бы с удовольствием попробовала. Представь, если мы поймаем убийцу Сары!

– А знаешь, я бы тоже попробовала, – решила Фиона. – Дэйзи, гениальная идея.

– О, спасибо, – разулыбалась Дэйзи, вне себя от радости, что ее идея понравилась.

– И ты можешь нам помочь, – добавила Фиона.

Улыбка их подруги тут же увяла.

– Что? Я? Я ничего не знаю о преступлениях. Я даже не знаю, кто такой некрофил. И я вам говорила, что от мертвецов у меня мурашки по коже! И звезд с неба тоже не хватаю.

Однажды так о ней высказался один грубый покупатель. Фиона немедленно выпроводила его из магазина. Дэйзи не была дурочкой, может, немного безалаберной, но не глупой. У нее не было такой памяти, как у некоторых, и иногда она путала слова. Все всегда удивлялись тому, что до выхода на пенсию она работала ассистентом преподавателя в младших классах. Может, Дэйзи не была лучшим педагогом в мире, но отпустили ее с большой неохотой. Всегда такая энергичная, она могла подбодрить и помочь; дети ее обожали, и стоило кому-то из них разозлиться или расстроиться, Дэйзи тут же бросалась его утешать.

– У тебя латеральное мышление, – возразила Фиона. – Ты мыслишь нестандартно. А это в расследовании преступлений крайне необходимо.

– Она права, – подтвердила Неравнодушная Сью. – Нам нужно твое правополушарное мышление. И кстати, если уж влезать в это, то всем вместе, иначе я откажусь.

– Я тоже, – поддержала ее Фиона.

Смутившись, Дэйзи кивнула:

– Только если вы уверены.

– Уверены, как никогда.

Все трое двинулись друг к другу и крепко обнялись в центре магазинчика. Саймон Ле Бон выбрался из своей лежанки и подошел посмотреть, что происходит. Фиона подхватила его на руки, и вот уже в круге объятий их было четверо, а песик по очереди лизнул каждую из женщин.

– Нам нужно название, – нарушила идиллию Дэйзи. – Что-то в духе «Ангелов Чарли» или вроде того.

– «Ангелы благотворительного магазинчика»! – предложила Неравнодушная Сью.

Дэйзи взглянула на нее с сомнением.

– Звучит скорее как название для телешоу, где приводят в порядок обветшалые благотворительные магазины.

Фиона опустила Саймона Ле Бона на пол.

– Не уверена, что у меня подходящая наружность для ангела.

– И у меня, – согласилась Дэйзи. – Мое тело далеко не храм.

– Мое больше похоже на старый садовый сарай, который не помешало бы покрасить, – хихикнула Неравнодушная Сью.

Все трое задумались, ломая голову и надеясь на всплеск вдохновения.

Фиона щелкнула пальцами:

– Как насчет чего-то простого: «Детективное агентство “Благотворительный магазин”».

– Мне нравится, – кивнула Сью.

– Идеально, – улыбнулась Дэйзи.

Выпрямившись, Фиона приняла торжественный вид.

– Отлично, решили. С этого момента да будут знать нас как «Детективное агентство “Благотворительный магазинчик”».

Все трое пустились в пляс от восторга и чокнулись воображаемыми бокалами с шампанским.

– Так, нам нужен какой-то мерч, – предложила Дэйзи.

– Что такое мерч? – переспросила Неравнодушная Сью.

– Так молодежь называет всякую сувенирную мелочь, ну, знаешь, вышитые толстовки там, значки.

Фионе это не очень понравилось:

– Мы будем выглядеть как три престарелые кумушки. И к тому же я бы хотела сохранить это в тайне, только между нами. Ну а теперь первое задание: найти убийцу Сары Браун.

Дэйзи моментально стала серьезной:

– Но с чего нам начать? Откуда?

– Начнем с Софи. Нож был у нее, и она пыталась спрятать его в нашей куче коробок, – Сью была непреклонна.

Фиона покачала головой:

– Повторюсь, как бы мне ни хотелось, чтобы Софи оказалась главной злодейкой, прежде всего я сомневаюсь, что она знала о ноже, – просто тайком подбрасывала свой мусор к нам. И, во-вторых, надо сперва дать детективам ее допросить.

– А вдруг это дело небыстрое, – предположила Сью. – Может, им сначала нужно собрать побольше улик против нее.

– Верно, – согласилась Фиона. – Однако, и самое важное, в-третьих: у Софи не было никакого мотива убивать Сару Браун. Они никогда не встречались. Зачем ей это понадобилось?

– Это нам и предстоит выяснить. Но мы не знаем никаких подробностей, даже тела не видели.

Фиона широко улыбнулась:

– Зато я знаю, кто видел.

Глава 11

– Ты собираешься спросить детектива Финчер? – удивилась Неравнодушная Сью. – Мне она показалась довольно скрытной, а сержант Томас так и вовсе рта не раскрыл.

– Не полицейских, – ответила Фиона. – Но детектив не настолько скрытная, как ты думаешь. Кое-что она выдала. Довольно безобидное, но для начала нам хватит.

– Выкладывай, не тяни! – Дэйзи уже трясло от нетерпения.

Фиона вытащила кредитную карточку:

– Выложить какую-то сумму и правда придется. Потому что, чую, к нам едет доставка из «Тэско».

Все уселись за столом: им не терпелось узнать больше. Сью догадалась сразу же, быстро прокрутив в голове все, что успела сказать детектив Финчер.

– Ага! Она проговорилась, что курьер с доставкой был из «Тэско»! В новостях об этом не говорили. Они просто сказали, что курьер нашел мертвую женщину.

– Именно так.

– Но как это нам поможет? – не поняла Дэйзи. – Мы же не знаем, кто он, или вообще она.

– По дороге на работу ты видела полицейский кордон. В какое время это было?

– Около девяти тридцати. Я уже опаздывала. Мои извинения.

– Как я уже говорила, ничего страшного. Полиция стояла там и перегородила дорогу. То есть они там уже давно работали. Самая ранняя доставка из «Тэско» – между восемью и девятью утра, видимо, ее Сара и заказала, поэтому курьер обнаружил тело. Мы закажем доставку на то же время как можно скорее. Находимся мы рядом, так что, если повезет, к нам приедет тот же курьер. И тогда мы все узнаем – у него или у нее.

– А что, если курьер окажется другой? – уточнила Неравнодушная Сью.

– Тогда мы будем заказывать доставки до тех пор, пока к нам не приедет нужный.

Дэйзи широко улыбнулась:

– Идем по магазинам!

Вытащив телефон, Фиона открыла страницу супермаркета. Остальные сгрудились вокруг маленького экрана, по очереди добавляя товары в корзину, убивая этим сразу двух зайцев: они смогут и покупки на неделю сделать, и раскрыть убийство. Возможно, это первый случай, когда два занятия получилось объединить. Доставку им удалось заказать на нужное время только через два дня.

– Ой, я забыла яйца по-шотландски, – вдруг вспомнила Дэйзи. – Нельзя их добавить?

– А разве можно называть их «яйца по-шотландски»? – уточнила Неравнодушная Сью. – Разве для этого они не должны быть из Шотландии?

Фиона потыкала в экран:

– Кажется, заказ еще можно изменить. Если это поможет нам поймать убийцу… Яйца по-шотландски или на шотландский манер добавлены в корзину. Всего получается сорок семь фунтов и восемьдесят пять пенсов.

Сью втянула воздух сквозь зубы.

– Надеюсь, нам попадется нужный курьер, или это станет затратно.

– Не беспокойтесь, плачу я, – успокоила ее Фиона.

– Нет-нет, – завозражала Дэйзи. – Мы же все заказывали. Вот и должны внести каждая свою долю, поровну.

– Э-э, кажется, я заказала чуть-чуть меньше, чем вы двое, – Неравнодушная Сью неловко заерзала. В деньгах она не нуждалась и имела накоплений даже больше, чем Дэйзи с Фионой вместе взятые, но решила жить скромно и экономно. До выхода на пенсию Сью была высококвалифицированным и востребованным бухгалтером – кто-то мог бы даже сказать, безжалостным. Гроссбухи дрожали при ее появлении. Она беспощадно сокращала расходы и спасла достаточно предприятий малого бизнеса от банкротства и нередко отказывалась от гонорара, если знала, что они в отчаянном положении. Однако привычки сохранились и на пенсии: жила Сью в крошечном домике, считая каждый пенни и экономя на всем.

Обычно мягкое выражение лица Дэйзи стало суровым, и она смерила коллегу самым строгим взглядом.

– Поровну будет в самый раз, – смутившись, признала Неравнодушная Сью.

Фиона занесла палец над большой синей кнопкой на экране:

– Ладно, тогда я заказываю. Все. Теперь будем ждать.

Глава 12

Четверг не торопился, точно растрепанный и кое-как застегнутый школьник, который возвращался из школы, еле волоча ноги, и тащил за собой портфель. Да и покупателей было раз два и обчелся, что тоже не помогало. Детективное агентство «Благотворительный магазинчик» не могло сделать ровным счетом ничего, пока они не поговорят с тем, кто нашел тело. Не зная, как еще убить время, Фиона с Неравнодушной Сью по очереди читали по главе детектива Вэл Макдермид. Мало-помалу нетерпение брало верх, и каждой хотелось, чтобы другая поторопилась.

– Я не смогу читать быстрее, если ты так и будешь стоять над душой, – не выдержала Фиона, не поднимая головы от книги. – Это как в уборной: ничего не получится, если кто-то смотрит.

– Извини, – Сью отодвинулась. – Мне просто не терпится узнать, что там дальше.

– Да, как и мне.

Дэйзи в этом не участвовала. Когда у нее закончилось то, что можно было помыть и почистить, она взяла полистать «Саутборнский вестник», который бесплатно доставляли каждый месяц. Правда, интересных статей в журнале не было, он скорее служил инструментом рекламы для торговцев, предлагавших заменить запотевающие между стеклянных панелей окна или почистить водостоки. Однако одну рубрику, под названием «Былой Саутборн», отдали местным жителям, чтобы они присылали старые фотографии в редакцию. Иногда поблекшие снимки минувших лет занимали три-четыре разворота, от кадров в сепии, когда от Саутборн-Гроува была только грунтовая дорога, до девяностых годов.

Дэйзи сдавленно фыркнула. Она протянула небольшой журнальчик остальным:

– Посмотрите, тут Мэлори с мэром!

Фотография запечатлела Мэлори, немного помоложе, стоявшую снаружи культурного центра вместе с мэром, который тянул за шнурок, открывая мемориальную доску в честь, кто бы мог подумать, новой плоской крыши.

Их отвлек звук открывшейся двери. Как сурикаты, они тотчас повернулись в том направлении, даже Саймон Ле Бон, – все надеялись, что это курьер из «Тэско».

Но нет. Немолодая дама в мятом непромокаемом плаще просунула голову в дверь и нахмурилась:

– Вы открыты? – уместный вопрос, учитывая, что было чуть больше восьми утра. Все они пришли пораньше, чтобы успеть к ранней доставке.

– Нет, – ответила Неравнодушная Сью.

– Да, – поправила ее Фиона. Она не могла выставить покупателя, который мог что-то купить и таким образом принести деньги для бездомных собак. Фиона улыбнулась: – Прошу, проходите, можете осмотреться, не стесняйтесь.

Женщина на улыбку не ответила, но тем не менее вошла. Саймон Ле Бон на нее зарычал, и женщина смерила его неприязненным взглядом, чуть ли не оскалившись в ответ, а затем обошла магазин по периметру, беря в руки все подряд, презрительно рассматривая глазами-бусинками и ставя на место. Странным образом у нее оказался талант обнаруживать предметы без ценника.

– Сколько она стоит? – в руках женщина держала бледно-голубую стеклянную вазу.

– Эм, три фунта, – прикинула Фиона.

Женщина скривилась, чуть ли не отбросив вазу, точно та жгла ей руки, сочтя щедрую сумму в три фунта непомерной. Она двинулась дальше, присмотревшись к небольшой галошнице на полу.

– А это? – женщина постучала по ней ногой, вновь угадав предмет без ценника.

– Пять фунтов.

Гостья поцокала языком и прошаркала к крутящейся стойке со шляпами, прокрутила ее несколько раз, затем сдернула плоскую кепку с восковой пропиткой, повертела в руках, выискивая ценник.

– На этой цены тоже нет. Сколько стоит?

Фиона с трудом выдавила улыбку:

– Шесть фунтов.

– Шесть фунтов! За кепку!

– Это настоящий «Барбур»^[235], – сообщила Неравнодушная Сью.

Женщина покачала головой и пробормотала что-то неразборчивое, но по ее тону было понятно, что вряд ли это что-то хорошее.

Им всем был знаком этот тип покупателей: женщина ходила по благотворительным магазинам и жаловалась на все, на что только могла, считая, что цены в таких местах должны указываться в пенни, а не в фунтах. Фиона уже была сыта по горло.

– А эта сколько стоит? – гостья подняла безвкусную чашку со слоганом: «Добавляем бады в бадминтон», а ниже шла надпись «Саутборнский бадминтонный клуб».

– Фунт и пятьдесят центов, – ответила Фиона, все же выдавив любезную улыбку.

– Но она со сколом, – резко раздалось в ответ.

– За сколы дополнительная плата, – сухо пояснила Фиона.

Неравнодушная Сью фыркнула.

Женщина бородатый каламбур Фионы не оценила:

– Я могу найти такую же за половину стоимости в «Оксфэме»^[236].

На витрину наползла тень: у магазинчика остановился ярко-синий фургончик доставки. Женщина и так злоупотребила их гостеприимством. Фиона вышла из-за кассы и быстрым шагом направилась к посетительнице:

– Что ж, в таком случае советую вам отправиться в «Оксфэм», – пройдя мимо нее, она распахнула дверь. Несостоявшаяся покупательница остолбенела.

– Топ-топ, быстрее, – поторопила ее Фиона. – Заключим свою сделку века с кем-нибудь еще.

– Я пока не решила, – проворчала женщина.

– Ничего страшного. Потому что мы решили, – Неравнодушная Сью выпроводила женщину из магазина, точно она была подростком, засидевшимся в доме во время летних каникул без свежего воздуха. Избавившись от первого странного покупателя за день, они даже порадоваться не успели: пора было переключаться в режим детективов.

Сначала у входной двери они увидели три пластиковых ящика с покупками, которые несли мускулистые руки в татуировках. У водителя фургона «Тэско» оказалось широкое обветренное лицо, но достаточно дружелюбное. На синей форменной тенниске, на бейджике значилось имя: Тед.

– С добрым утром, дамы. Вам помочь разгрузить ящики?

– Да, пожалуйста, – попросила Фиона. – Вон на тот стол.

– Конечно, – войдя внутрь, он ловко прошел вглубь магазина с ящиками в руках, ни во что не врезавшись и не наступив на Саймона Ле Бона, который следовал за ним как маленькая пушистая тень. Тед начал выгружать покупки, аккуратно ставя пакеты на стол. Они бы ему помогли, но им требовалось потянуть время. Задержать его, задать волнующие вопросы.

– Вы всегда развозите заказы здесь? – спросила Неравнодушная Сью.

Тед выкладывал заказ с рекордной скоростью.

– Да, мой обычный район.

– Долгой была неделя? – попыталась завести непринужденный разговор Фиона.

– Работаю с понедельника, но завтра у меня выходной, – закончив с одним ящиком, Тед принялся за следующий. Так он в два счета окажется у двери и поедет развозить следующие заказы.

Фионе нужно было как-то ускориться:

– Скажите, а не вы доставляли заказ той бедной женщине, которая умерла?

Если до того Тед им улыбался и был приветлив, то после вопроса в мгновение ока помрачнел. Он лишь кратко ответил:

– Да, я.

– Мы можем вас кое о чем спросить? – подала голос Неравнодушная Сью.

– Лучше не стоит. Кроме того, копы сказали, мне нельзя ни с кем разговаривать.

– Пожалуйста, – попросила Фиона. – Она была нашим другом.

– Простите, я не могу, – закончив с последним ящиком, Тед собрал все три вместе и двинулся к выходу.

– Мы можем отблагодарить вас! – резко выдала Неравнодушная Сью.

Фиона была ошеломлена. Она покосилась на Сью, не до конца понимая, что та предлагает. Мужчина остановился, потом слегка обернулся. Сью, схватив с ближайшей вешалки элегантный серый костюм, соблазнительно перекинула его через руку.

Фиона расслабилась.

Неравнодушная Сью, включив режим продавца, продолжила:

– Вам очень пойдет. Готова спорить, и размер ваш.

Тед смерил предложенную вещь взглядом.

– Мне не нужен костюм. Что еще у вас есть?

Фиона бросилась к стойке с DVD-дисками, отчаянно пытаясь отыскать что-то по его вкусу. Схватив один, она прочитала описание на обороте:

– «У Джереми Кларксона развязаны руки! Все, что он не мог сделать в ТВ-шоу»^[237]. – На обложке красовалась фотография Кларксона двадцатилетней давности, с пышной прической, которая добавляла ему чуть ли не тридцать сантиметров роста.

– Бр-р, – поморщился Тед.

Фиона поставила диск на место. К ней присоединилась Дэйзи, чей выбор пал на книги. Странным образом она схватила «Сумерки».

Мужчина покачал головой:

– Точно не мое. Столетний парень, который болтается по школам? Нет, спасибо.

Все трое лихорадочно осматривали магазинчик, надеясь найти что-то, что могло бы заинтересовать курьера «Тэско». Но чем дольше они оглядывались, тем сложнее им было хоть что-то разглядеть, словно они слишком долго смотрели на солнце.

Ничего подходящего для мускулистого парня в татуировках.

– Как насчет этого? – предложил он, указав на прилавок.

Вся троица повернулась туда, куда показывал его палец. Проследив направление, они обнаружили у кассы книгу.

– Это же новая книга Вэл Макдермид? – спросил он.

Неравнодушная Сью охнула.

– Она не продается.

– Нет, продается, – вмешалась Фиона. Подойдя к кассе, она взяла книгу и положила ее в верхний пустой ящик из-под доставки. – Она ваша, если ответите на наши вопросы.

Тед поставил ящики на пол:

– Ладно, только быстро.

– Не беспокойтесь, – Неравнодушная Сью вытащила из кармана небольшой блокнотик. – Все вопросы мы уже продумали.

Вчетвером они сели за стол. Неравнодушная Сью выпаливала вопросы как из пулемета, в хронологическом порядке.

– Входную дверь взломали?

– Нет, было не заперто.

– Когда вы вошли, были заметны следы борьбы?

– Я не видел.

– Как было расположено тело?

– В коридоре, лицом вниз.

– Как далеко от двери?

– Метрах в трех, лицом от двери.

– Вы увидели раны или повреждения?

– Да, глубокую рану на спине.

– От ножа?

Тед кивнул, и трое женщин ахнули.

– Это точно была колотая рана? – уточнила Фиона.

– Ну, думаю, да. Я никогда прежде не видел ножевых ранений, но было похоже.

– Большая рана? – продолжила Неравнодушная Сью.

Курьер «Тэско» призадумался.

– Где-то сантиметра два с половиной.

Нож, который обнаружила Фиона, был как раз такой ширины.

– Глубокая?

– Не могу сказать.

– Положение раны на спине?

– Справа, прямо под лопаткой.

– Какие-то другие повреждения?

– Я не заметил.

– И когда вы нашли ее, она была мертва?

– Да.

– Как вы определили?

– Попытался нащупать пульс. Его не было.

– Из дома ничего не пропало?

– Понятия не имею. Было не похоже. Она всегда держала дом в чистоте. Хотя ощущался слабый запах жаркого – от него всегда есть хочется, – Тед бросил взгляд на экран телефона: – Слушайте, мне и правда пора.

Мужчина поднялся и вернулся к оставленным ящикам.

Озадаченные и смущенные, они не знали, что еще спросить, но отчаянно хотели узнать больше, вот только ничего не могли сообразить. Как себя чувствуют другие, Фиона не представляла, но ее саму накрыло ощущением собственного дилетантства. Им нужно было лучше подготовиться и тщательнее продумать, что они хотят узнать. У них на крючке был главный свидетель! Дареный конь, который вот-вот уйдет.

– А можно нам ваш телефон, если у нас появятся еще вопросы?

– Лучше не стоит. Это разовая сделка. Я сочувствую вашей потере и все такое, и спасибо за книгу, – он направился к двери, но потом остановился: – Есть еще кое-что странное, и мне, наверное, не стоит вам говорить…

– Теперь вы не можете не сказать, – Фиона сделала шаг, загораживая дверь, и умоляюще посмотрела на него.

Он молчал.

– Пожалуйста! – воскликнула Дэйзи.

У Теда опустились плечи.

– У нее была фишка домино в руке.

– Домино? – нахмурилась Фиона.

– Да, фишка выпала, когда я щупал пульс. Она держала ее в левой руке.

– Какие числа там были? – уточнила Неравнодушная Сью.

– Два и один, кажется. Фишка была деревянная, черная, и еще на ней было нацарапано имя.

– Имя? – переспросила Фиона.

Все трое женщин выжидающе наклонились вперед.

– Да. Йен Ричард.

Глава 13

Неравнодушная Сью не могла сдержать эмоций:

– Йен Ричард! Именно его упомянул сержант Томас!

– Да, я знаю, – подтвердила Фиона. – Но почему оно было нацарапано на фишке домино?

– Думаешь, это имя убийцы? – спросила Дэйзи.

Фиона прошла к кассе и пробила несуществующую продажу.

– Что ты делаешь? – не поняла Сью.

– Мы обменяли книгу на информацию. Это было пожертвование, и мы должны возместить сумму.

Дэйзи поднялась на ноги:

– Это справедливо. Идем, Сью.

Неравнодушная Сью неохотно поднялась и присоединилась к ним у кассы, раздраженно фыркнув:

– Нам всего несколько глав оставалось.

– По фунту с каждой, – постановила Фиона, и все бросили по монетке в соответствующий отсек, а потом вернулись на свои места.

У Дэйзи задрожала нижняя губа:

– Бедная Сара. Заколота в спину… Кто мог такое сотворить?

– Думаю, нам всем не помешает чашечка чая, – Фиона прошла к кладовке и поставила чайник. – Знаю, рановато, но у нас еще остался кекс со вчерашнего дня. Кто-нибудь хочет?

В воздух взметнулись две руки. Это утро было одно из тех, когда только чай с кусочком кекса и мог помочь.

Взгляд Неравнодушной Сью вдруг стал отчаянно-решительным:

– Нам нужно найти этого Йена Ричарда и задать ему перцу! – Она вонзила зубы в мягкий кусочек кекса, словно показывая, что бы она сделала с убийцей.

Дэйзи отхлебнула свой чай.

– Думаете, это он убийца?

– Наверняка, – с набитым ртом отозвалась Сью. – Кто ж еще? Классика, жертва знала убийцу. Сама впустила его. И, умирая, оставила нам подсказку. Даже больше – назвала имя.

Фиона откашлялась:

– Тут есть парочка нестыковок. Хотите сказать, что после того, как ей нанесли удар ножом в спину, у Сары остались силы схватить домино, а потом выцарапывать на нем имя, вместо того чтобы написать его на бумаге?

– Может, больше под рукой ничего не было.

– А как насчет телефона? – добавила Дэйзи. – Если она смогла взять домино, то могла бы и номер набрать. Зачем царапать имя, когда можно позвонить в полицию или скорую?

Неравнодушная Сью нахмурилась.

– Вы правы, тут прокол. Ей требовалось что-то острое, вроде булавки.

– Или транспортира.

Фиона и Сью озадаченно взглянули на нее, и Дэйзи попыталась пояснить:

– Ну, знаете, тот, которым рисуют круги?

– То есть циркуль.

– Я думала, это транспортир…

– Транспортиром измеряют углы, – объяснила Фиона.

– А, это тот, который выглядит как пластиковое солнышко на восходе?

Ее коллеги кивнули.

– Они мне нравятся, – улыбнулась Дэйзи. – Всегда их в школе путала. – Как можно было спутать что-то металлическое, острое и вытянутое с чем-то плоским, полукруглым и гладким, оставалось загадкой, таившейся в непостижимых глубинах сознания Дэйзи.

– Так или иначе, – продолжила Фиона, – Саре пришлось найти силы нацарапать имя на домино, каким угодно инструментом.

– Вместо того чтобы позвать на помощь, – подтвердила Неравнодушная Сью. – Бессмыслица какая-то.

– Определенно.

Но Дэйзи с ними не согласилась:

– Я не уверена. Мы не знаем, что происходило в доме до того, как ее убили. Скажем, Сара затеяла уборку. Она любила поддерживать чистоту в доме. И курьер это подтвердил: сказал, все было чисто, только остался запах жаркого. Представьте, что она подметала пол, под диваном или еще где-то я всегда нахожу под мебелью кучу всего. И вот она находит потерянную фишку домино и булавку, может, еще что-нибудь. Она из поколения, привыкшего экономить, так что ничего не выкидывает, а кладет в карман. Тут как раз приезжает убийца, этот Йен Ричард, и совершает свое чудовищное преступление. Бедная Сара умирает на полу и не может пошевелиться.

– Как и позвать на помощь, – добавила Неравнодушная Сью. – Если удар пришелся под лопатку, нож наверняка пробил легкое.

– Может, она не пыталась добраться до телефона, потому что не могла говорить, – Дэйзи поморщилась: – Будь на ее месте я, то просто лежала бы там, жалея себя в ожидании смерти.

– Но мы же говорим о Саре, – возразила Фиона. – Она пережила бомбардировки. Она крепкий орешек и решила, что убийце это с рук не сойдет. Сара вспомнила про булавку и домино в кармане и из последних сил нацарапала имя.

– Курьер «Тэско» ничего не говорил о булавке, – напомнила им Сью.

Фиона опустила голову, глядя на пол:

– Вы бы заметили булавку? Я бы нет, а если и да, то не придала бы этому большого значения. Мне кажется, Дэйзи дельно подметила. Сара хотела бы, чтобы убийцу поймали, пусть это и было последним, чего она желала. Предположим, что убийца – Йен Ричард.

Тут входная дверь открылась, и в ней показалась голова Корзинщика:

– Не найдется ли кусочка пирога?

Женщины, глубоко погруженные в свои думы, нахмурились так, что на лбах собрались складки, как у брошенной тряпочки. Все выглядели грустными и разочарованными.

– Я что-то не то сказал?

– О, доброе утро, – поздоровалась Фиона. – Простите, мы просто кое-чем заняты.

Корзинщик тут же зашел внутрь, не скрывая своего любопытства:

– Что-то интересненькое?

Фиона быстро соображала, пытаясь придумать какую-то причину поскорее спровадить соседа, при этом не обидев, чтобы они могли вернуться к своему делу. У них только-только начало что-то получаться, и ей очень не хотелось, чтобы он сбил их настрой.

– Инвентаризация, – нашлась Неравнодушная Сью.

– Разве благотворительные магазины проводят инвентаризацию? – удивился он.

– Наш – да, – подтвердила Фиона. – Бери себе стул, и мы тебе все расскажем.

Корзинщик тут же отступил, пятясь обратно к выходу:

– Нет-нет, благодарю, позвольте откланяться.

Корзинщик уже собрался выходить, к большому облегчению всех троих, когда в дверном проеме появился Стюарт, нагруженный все той же шаткой башенкой жестяных форм с пирогами и все так же приклеившись взглядом к телефону. Тут он поднял взгляд и увидел Корзинщика:

– Мой добрый сударь. Как поживаете?

– Стюарт небесный, – ответил Корзинщик, отвесив старомодный поклон. – Как нельзя лучше в этот благословенный день.

Фиона взглянула на подруг, наблюдавших за гостями со страдальческим выражением лица. Эта парочка быстро не расходится. Если их не остановить, то эти шекспировские чудачества будут продолжаться до бесконечности. Пора подавить представление в зародыше.

– Господа, – окликнула их Фиона. – Быть может, вам угодно иное место выбрать для беседы?

Но ее слова произвели эффект обратный тому, на который она надеялась. Они не только не ушли, но и воодушевились при виде пополнения в своей команде любителей Диккенса.

– Сударыня, перечить мы не смеем! – подойдя к столу, Стюарт поставил на него ежедневный бесплатный пирог. – Примите скромный дар. Вот этими руками приготовлен!

Сняв жестяную крышку формы, он продемонстрировал им ароматный пряный пирог с кусочками фруктов. Дэйзи тут же сбегала за тарелкой и переложила на него выпечку, надеясь таким образом ускорить процесс. Плотный и темный, весом с маленькую луну, пирог звучно шлепнулся на тарелку. Стюарт был довольно хорошим пекарем, но слишком уж любил перебарщивать, во всех смыслах, отсюда и вес пирога. Фиона задумалась, а сможет ли вообще нож разрезать эту блестящую темную корочку, или придется покупать какой-нибудь электрический режущий прибор. Да, разложить порции будет непросто. Покупатели за фунт охотно брали кусочек «Бисквита королевы Виктории» или лимонного кекса, побаловать себя по дороге. Ну а этот плотный и сладкий пирог скорее из тех, что лучше всего есть в кресле у камина, протянув ноги к огню, желательно с обильной порцией горячего заварного крема или крема с бренди.

Дэйзи сфотографировала новое блюдо.

Корзинщик направился прямиком к столу, в противоположную от двери сторону.

– Ну и ну, выглядит божественно!

Он облизнулся.

Стюарт тут же отбросил свой вычурный тон:

– Если тебе нравится, что скажешь об этом! – он протянул свой телефон: – Я сделал приложение. Превращает лицо в пиццу! Продам его и заработаю кучу денег. Куплю себе квартиру!

Сделав снимок, Стюарт перевернул телефон экраном к Корзинщику, который расхохотался на весь магазин, разглядывая свое лицо из теста, моцареллы и помидор.

– Вот умора! Их троих сфотографируй! – указал он на подруг за столом.

Стюарт поднял телефон, и Фиона вытянула перед собой руку, точно знаменитость, закрывающаяся от папарацци.

– Извини, Стюарт, у нас куча дел. Спасибо тебе за пирог, мы очень признательны.

– Всегда пожалуйста, сударыня! – подхватив остальные формы, Стюарт направился к выходу, а Корзинщик следом, завороженный бесполезным приложением:

– Что за чудеса творятся в наше время!

Продолжая подкалывать друг друга, они наконец вышли, и подруги вздохнули с облегчением.

– Интересно, а стол этот пирог выдержит? – Дэйзи на пробу покачала плетеный столик. – Он прям как пушечное ядро.

– Выдержит, – кивнула Фиона. – Итак, на чем мы остановились?

– Йен Ричард, подозреваемый, – постановила Неравнодушная Сью.

– Нужно разузнать, знала ли Сара кого-то по имени Йен Ричард, – предложила Фиона.

Уткнувшаяся в телефон Дэйзи подняла голову:

– Согласно онлайн-справочнику, в районе Борнмута, Пула и Крайстчерча проживает двадцать четыре Йена Ричарда.

– Довольно много Йенов. С какого начнем? – поинтересовалась Неравнодушная Сью.

– Изучим каждого по очереди, – решила Фиона. – Методом исключения.

Дэйзи показала им красную точку на карте:

– Вот этот живет всего в пяти улицах от дома Сары Браун.

– Отличная работа, Дэйзи! – хлопнула в ладоши Фиона. – Ты знала, что серийных убийц устанавливают по местам, в которых они убивают, а не по орудию убийства? Я читала это в… – Фиона пощелкала пальцами, пытаясь вспомнить роман, из которого почерпнула полезную информацию.

– У нас не серийный убийца, – поправила ее Неравнодушная Сью.

– Ну да, но я пытаюсь сказать, что кто-то из местных в роли убийцы выглядит логичнее.

Дэйзи явно было не по себе, будто она села на острую кнопку.

– Знаю, я в вашем детективном деле новенькая и не хочу показаться глупой, но разве полиция уже не ищет всех Йенов Ричардов, особенно самого ближайшего?

Фиона улыбнулась:

– Вовсе не глупый вопрос. На самом деле очень даже правильный. Он мог заранее заготовить алиби для полиции. Но мы можем кое-что, чего не может полиция, – и она для вящего эффекта сделала театральную паузу.

Неравнодушная Сью с Дэйзи смотрели на нее без проблесков понимания, скорее озадаченно.

– Какой главной добродетелью обладал Джек Ричер^[238]? – спросила Фиона.

У Сью загорелись глаза:

– Мы выбьем из него признание сломанным стулом?

– Что? Нет.

– Джек Ричер отлично мутузит плохих парней, он этим и знаменит.

– Да, верно, но чем еще?

– Кофе любит, – предположила тогда Сью.

– Да, а кроме этого?

Неравнодушная Сью призадумалась:

– Лихачит?

Фиона уже поняла, что пример с Джеком Ричером оказался не самым подходящим. Нужно было минимизировать потери.

– Джек Ричер славится своим терпением, – наконец сообщила она.

– Это не первое, что приходит в голову, – сморщилась Неравнодушная Сью.

– Ладно, может, и не первое. Но он часто использует выжидательную тактику. Следит за своими целями, все о них узнает, а потом бам!

– Бьет их сломанным стулом! – с энтузиазмом подхватила Сью.

– Нет, этого мы делать не будем. Полиция наверняка его уже допросила. Даже если он наш убийца, то все будет отрицать. Они же не могут все время следить за ним. А мы можем.

Глядя на радостное лицо Сью и обеспокоенную Дэйзи, Фиона объявила:

– Мы устроим засаду!

Глава 14

Резиновый скребок в очередной раз проскрипел по запотевшему изнутри лобовому стеклу.

– В сериалах такого никогда не случается, – для слежки был реквизирован «Фиат Уно» Неравнодушной Сью. – Окна полицейских машин никогда не запотевают!

– Ну, нас же тут трое, – заметила Дэйзи, тихонько доедавшая из пакета печенье с желе в шоколаде.

Саймона Ле Бона оставили дома: Фиона знала, что тот будет нетерпеливо скулить и проситься наружу. Было нечестно мучить песика и доводить остальных до белого каления, хотя с этим они и сами прекрасно справлялись.

Дэйзи зевнула.

– Мне скучно.

Они сидели в машине с пяти сорока пяти, после того как закрыли магазинчик и забросили Саймона Ле Бона к Фионе. Сейчас уже было десять тридцать вечера, и за это время не произошло ровным счетом ничего. Снаружи было темно, мокро и тихо. Если не считать того, что изнутри машина постоянно запотевала, с их стратегического места через дорогу они прекрасно видели дом Йена Ричарда без каких-либо помех. Большой, даже массивный коттедж, вероятно, с четырьмя спальнями, судя по его приличным размерам, до половины был облицован красным кирпичом, а выше, до самых карнизов, покрыт белой штукатуркой. Венчала все высокая четырехскатная крыша, которая, учитывая ее огромное пустое пространство, явно мечтала об еще одной хорошей комнате на чердаке.

Дэйзи заерзала на заднем сиденье:

– Ничего не происходит. Мы точно не зря тут сидим?

– В этом и заключается суть слежки, – объяснила ей Неравнодушная Сью. – Ничего никогда не происходит, а потом ка-а-ак происходит.

Дэйзи почесала макушку.

– Разве так не всегда бывает?

Фиона обернулась к ней со своего сиденья:

– Это просто значит, что нужно подождать. Как в передаче Дэвида Аттенборо: операторы могут неделями сидеть и ждать ради десяти секунд съемки снежного леопарда. И в конце концов оно того стоит.

– Не уверена, что смогу сидеть здесь несколько недель, даже ради снежного леопарда. Заднее сиденье совершенно не предусмотрено для человека моих габаритов, и я себе уже все отсидела. И к тому же, кто будет следить за ним, когда мы вернемся к работе?

– Хороший вопрос, – заметила Неравнодушная Сью. – Придется дежурить по очереди. По сменам.

– Ну, нет. Я не могу, – покачала головой Дэйзи. – Мне нужен сон. И всякие другие мелочи, удобства. И когда в таком случае я смогу забрать вещи из «ЭмЭс»^[239]?

– Когда на дежурстве будет кто-то другой, – предположила Фиона.

– Но тогда я буду на работе или спать. Кто-то же должен следить за нашим магазинчиком. И на что мы вообще тут рассчитываем? Едва ли он чем-то выдаст себя прямо у порога собственного дома.

Уверенность Фионы пошатнулась. Дэйзи мыслила верно. Вряд ли что-то произойдет прямо у дома убийцы. Они только могли надеяться, что Йен Ричард в какой-то момент выйдет, и тогда они смогут за ним проследить. Но куда? До супермаркета? До почты? Газетного киоска? Эта затея с наблюдением может занять недели, даже месяцы нудного ожидания. И даже если они обнаружат, с кем встречается Йен Ричард, чем это им поможет? А если он действовал один, что очень вероятно, как его передвижения и встречи смогут доказать вину?

Возможно, Фиона слишком поторопилась, поддалась энтузиазму и захотела поиграть в детектива. Вот и ошиблась, как все новички, ввязавшись в слежку, толком ее не продумав. Они могли бы заняться чем-то более полезным, чем сидеть в «Фиате Уно» и наблюдать за вполне симпатичным пригородным коттеджем. Их расследование только началось и уже зашло в тупик.

– Почему бы просто не постучаться к нему и не спросить? – предложила Дэйзи.

– Едва ли он признается в убийстве, стоя у себя на крыльце в десять тридцать вечера.

– Нет, конечно, – согласилась Дэйзи. – Просто посмотрим на его реакцию.

– Неплохая идея, – признала Фиона.

Неравнодушная Сью закатила глаза:

– Ты же шутишь?

– Может, не напрямую. Но что, если правда постучаться к нему? Уже поздно, застанем его врасплох. Можно сказать, что мы потерялись, ищем какой-нибудь отель или что-то в этом роде. Запутаем его. А потом неожиданно кто-нибудь из нас скажет: «О, вы, случайно, не знаете Сару Браун?» Если он помедлит, запнется или удивится, мы поймем, что он что-то скрывает. А если пожмет плечами и скажет: «Нет, никогда о ней не слышал», вычеркнем его из списка и перейдем к следующему Йену Ричарду.

– Мне нравится, – поддержала Дэйзи.

– Должна признать, это лучше, чем сидеть здесь и смотреть, как запотевает стекло, и так мы сдвинемся с мертвой точки, – согласилась Сью.

– А теперь небольшое предупреждение, – понизила голос Фиона. – Мы должны быть готовы. Если это наш убийца, он может оказаться тем еще мерзавцем. И может попробовать что-то сделать.

– Что-то мне уже не так и нравится эта идея, – простонала Дэйзи. – Не люблю конфликты. Даже политические дебаты не могу смотреть!

Фиона успокаивающе положила руку ей на плечо:

– Дэйзи, не беспокойся. Нас трое, он один. Чем больше, тем безопаснее. Но если он попытается что-то сделать, нам придется защищаться.

– У меня есть баллончик с WD-40^[240] в багажнике, – сообщила Неравнодушная Сью.

– Отлично, возьми его. Если что, брызнешь в него. Дэйзи, а ты держи телефон наготове, позвонишь в полицию.

– Л-ладно, – дрожащим голосом согласилась Дэйзи.

– Послушай, Дэйзи, тебе не обязательно идти с нами, – успокоила ее Сью. – Можешь подождать в машине.

Шумно выдохнув, она выпрямилась, насколько позволил низенький «Фиат Уно»:

– Нет. Пойдем все вместе. Давайте, вперед.

Все трое вышли из машины. Неравнодушная Сью вооружилась баллончиком, спрятав его в карман, но убирать палец с распылителя не стала, готовясь брызгать, если все пойдет наперекосяк.

Они подошли к крыльцу.

– Давайте говорить буду я, – решила Фиона. – Если начнет угрожать, Дэйзи, звони в полицию. Сью, брызни в него аэрозолем, но так, чтобы он не сразу понял, что это не перцовый баллончик. Так мы успеем добраться до машины и уехать. И помните, этот Йен Ричард – потенциальный убийца. Опасный тип. Из тех, к кому полиция рекомендует не приближаться.

Неравнодушная Сью вместе с Дэйзи нервно кивнули. Никогда они еще не выглядели так серьезно – и так же напуганно.

– Готовы? – спросила Фиона, чувствуя прилив адреналина.

Они снова кивнули и встали поустойчивее, готовясь к действию.

Фиона позвонила в звонок. Все трое замерли в ожидании.

Прошло какое-то время, и наконец замок щелкнул. В инвалидном кресле, неловко дотянувшись до двери, сидел крошечный старичок. На вид ему было далеко за восемьдесят, а то и за девяносто, и внешне он выглядел как щупленький десятилетний мальчик. На маленькой головке серебрились пушком волосы, напомнив Фионе теннисныймячик, слишком долго пролежавший на улице.

На них уставились слезящиеся глаза:

– Вы пришли уложить меня спать?

Глава 15

Подруги ошарашенно переглянулись. Этого они точно не ожидали. Йен Ричард совсем не походил на злобного психопата-убийцу.

Худенький и хрупкий, как воробушек, сам он с трудом мог поднять ложку, не говоря уже о том, чтобы кого-то заколоть.

– Кажется, WD-40 нам не понадобится, – прошептала Неравнодушная Сью Фионе.

– Что? Что ты сказала? – старичок моргнул пару раз. – Так вы пришли помочь мне лечь или как? Медбрат из агентства к этому времени обычно уже приходит. Вы вместо него?

– Эм, нет, – ответила Фиона.

– Нет? – Йен Ричард слегка развернул свое кресло. – Но я хочу спать. Как я сам по этим ступенькам заберусь? Мне надо лечь.

– Вы звонили медбрату?

– Он не отвечает, это значит, один из его клиентов – они теперь называют нас клиентами, не пациентами, наверное, потому, что их услуги стоят целое состояние – один из клиентов упал, и теперь он ждет скорую, а я не могу лечь.

– О, ну, надеюсь, с тем человеком все в порядке, – озабоченно заметила Дэйзи.

– С кем?

– С тем, кто упал.

Йен Ричард фыркнул.

– Что ж, если вы пришли не помогать мне, то зачем?

Легенда Фионы, что они потерялись и ищут отель, стала уже не нужна, когда Йен Ричард предстал перед ними. Сью, наклонившись, снова зашептала Фионе на ухо:

– Думаю, нужно рассказать ему все как есть.

– Что там? Что вы шепчетесь?

Фиона улыбнулась тщедушному старичку:

– Простите, что побеспокоили вас. Мы друзья женщины по имени Сары Браун. Вы ее знали?

– Мог знать, а мог и не знать.

– Что вы имеете в виду?

– Скажу, если поможете мне лечь в постель.

– Серьезно?

– А полиция с вами разговаривала? – уточнила Неравнодушная Сью.

– Поднимите меня по этой лестнице, и я расскажу все, что захотите.

– Договорились, – решила Фиона.

Старичок развернул кресло-каталку к обширному холлу, темное дерево и каменные полы которого больше напоминали церковь. Все трое вошли, и Дэйзи закрыла за собой дверь. Старичок подъехал к основанию лестницы и кивнул на стены вдоль пролета с роскошными картинами былой Британии. Повсюду на стенах висели писанные маслом сельские пейзажи, каждый в тяжелой вычурной раме.

– Моя спальня первая справа, – сообщил Йен Ричард.

– Как вас лучше всего поднять? – уточнила Неравнодушная Сью.

Он указал на Фиону и Дэйзи:

– Вы двое встаньте по обе стороны от кресла, одну руку просуньте мне под коленями, другой подхватите за талию, а я положу руки вам на плечи. Потом поднимайте. И держите спины ровно – не хочу вызывать скорую еще и вам, а то я так сегодня вообще не лягу до полуночи.

Фиона с Дэйзи послушались, четко выполняя инструкции. Оказавшись в нужном положении, они одновременно подняли Йена Ричарда, который весил меньше воздушного шарика.

– Все не так плохо, – заметила Дэйзи.

– Я легкий, верно? – с гордостью объявил Йен Ричард. – Как птенчик, мне говорили.

Они осторожно поднялись по лестнице, по ступеньке за раз. Неравнодушная Сью поднималась следом. Где-то на полпути Йен сказал:

– Слушайте, я забыл свои очки для чтения. Можем снова спуститься?

– Скажите мне, где они лежат, – предложила Неравнодушная Сью. – Я вам принесу.

– Нет, нет. Я не помню, где оставил их. Быстрее сам посмотрю. Просто отнесите меня обратно вниз.

Развернувшись, они аккуратно спустились. Ступив на пол, Дэйзи спросила:

– Посадить вас обратно в кресло?

– Нет, с тем же успехом можете отнести меня в гостиную. Так быстрее.

– Справедливо.

Так что они отнесли его в гостиную, огромный зал с высокими потолками, где стояли два коричневых кожаных дивана, знававших лучшие дни.

После нескольких кругов по комнате, Йен заявил:

– Знаете, я, наверное, оставил их на кухне, это в другом конце холла. Будьте так любезны…

Дэйзи с Фионой вынесли его из гостиной и пронесли на кухню с отделкой семидесятых годов в оранжево-коричневых цветах.

Неравнодушная Сью, зайдя первой, покружила по комнате, выискивая очки. Йен так и сидел на руках Дэйзи и Фионы, точно старый фараон, которого со всеми почестями носили по его владениям, а Сью была при них герольдом.

– Нет тут очков, – сообщила она.

– Посмотрим в кабинете, – предложил Йен.

– Думаю, будет проще, если мы посадим вас обратно в кресло, – заметила Фиона с еле скрываемым нетерпением в голосе.

– Нет, – поспешно ответил Йен. – Наверное, я оставил их в спальне, так что можете отнести меня обратно наверх?

– Ну конечно, – скрипнув зубами, отозвалась Фиона. Хотя им и не было тяжело физически, но таскание туда-сюда начинало утомлять. Фиона надеялась, что информация, которую они выудят, будет того стоить.

Они поднялись по лестнице во второй раз, неся старичка в его обетованную землю сна. И уже дойдя до второго этажа, они услышали, как в двери повернулся ключ.

Входная дверь внизу распахнулась, и в дом вошел крупный мужчина с бритой головой и бородой, в темно-синей форме медбрата, застегнутой на одном плече.

– Привет! – бодро крикнул он с явным польским акцентом. – Прости, Йен, я опоздал, там просто… – при виде сцены на лестнице его радостное выражение тут же испарилось. – Что это, черт возьми, такое?

– Я сильно извиняюсь, – начала Фиона. – Мы просто…

– Не вы, мадам. Я говорил с Йеном. Что тут происходит?

– Ничего, – ответил Йен. За всю историю английского языка это слово в ответ на заданный вопрос ни разу не прозвучало убедительно.

Медбрат поднялся по лестнице ко всей четверке, замершей на широкой лестничной площадке. У него было доброе одутловатое лицо с широко расставленными глазами. На бейджике значилось, что его зовут Стеф и он из медицинского учреждения «Вишневое дерево».

– О чем он вас просил?

– Попросил отнести в кровать, – объяснила Дэйзи.

Стеф покачал головой:

– Можете поставить его на пол. Его не нужно носить на руках. Йен вполне в состоянии ходить сам, только при подъеме по лестнице нужна помощь. Да и инвалидное кресло ему не особенно нужно.

Дэйзи с Фионой бережно опустили Йена на пол, который крайне неохотно вытянул ноги, касаясь ковра.

– Зачем вы попросили отнести вас? – спросила Фиона.

Йен Ричард ничего не ответил.

– Ему просто нравится, когда его носят, – объяснил Стеф.

– Неправда! – огрызнулся Йен.

– Он не заставлял вас носить его по дому? – поинтересовался Стеф.

– Ну, только чтобы найти очки, – ответила Неравнодушная Сью.

Стеф покачал головой:

– Ему не нужны очки. И что он пообещал взамен?

– Рассказать о нашей подруге, Саре Браун.

Стеф пристально посмотрел на Йена:

– Ты знаешь кого-то по имени Сара Браун?

Йен опустил голову:

– Нет.

– Вы не знаете Сару? – переспросила Фиона, чья чаша терпения почти переполнилась.

– Нет. Никогда о ней не слышал.

– Так вы нам соврали, только чтобы заполучить себе рабов на вечер?

– Ну, если вы так глупы, что верите всему, что вам говорят, то сами виноваты!

Медбрат встал между ними:

– Так, довольно, Йен. Думаю, тебе стоит извиниться.

– Извините, – вызывающе повторил тот.

Глава 16

Несколько дней спустя они все еще чувствовали себя подавленно после первой неудачной попытки найти убийцу Сары. На самом деле энтузиазм их таял с каждой секундой. Фиона, Дэйзи и Сью молча сидели в магазинчике за круглым столом: их первую вылазку в качестве детективного агентства лучше было не вспоминать.

Прежде всего, выбор подозреваемого продемонстрировал существенные изъяны в следственном методе – если он у них вообще имелся.

Они выбрали этого Йена Ричарда только из-за того, что он жил неподалеку. Ничего о нем не узнали, вообще ничего. А если хотя бы попытались, то, по крайней мере, поняли б, что конкретно этот Йен Ричард, с легкими косточками, точно пробковое дерево, едва ли смог бы одолеть более крепкую Сару Браун. Не совсем невозможно, но маловероятно.

Ну а во-вторых, вместо того чтобы перехитрить подозреваемого и обвести вокруг пальца, как положено умным суперсыщикам, они позволили старичку, который едва стоял на ногах, заткнуть их за пояс. Они наивно попались на крючок и носили его по всему дому, будто южноамериканское божество, обряженное в мешковатую пижаму.

Какие-то детективы из них, может, и выйдут, но крайне сомнительно, что они вообще подходят на эту роль. Три подруги только-только начали, а их самооценка вместе с уверенностью, что они могут принести пользу как сыщики, стремительно рухнула вниз до отрицательного значения и вряд ли уже восстановится.

Фиона вцепилась в краешек жесткого пластикового стула, на котором сидела. Она чувствовала, как Это, то, что она не смела упомянуть, наползает на нее темной тенью, захватывая разум и мысли. Фиона вдруг поняла, что уже какое-то время не ощущала подобного – с того самого дня, когда они решили взяться за расследование. Обычно она чувствовала, как щупальца тянутся к ней, пытаются поймать. Недосягаемые, но всегда готовые утащить ее за собой.

Впервые Фиона столкнулась с Этим, когда вышла на пенсию и уехала из Лондона. Не сразу. Сила Этого росла постепенно, как гнойный нарыв. Так плющ медленно оплетает дуб.

Для Фионы, бывшей почти всю жизнь замужем за работой, выход на пенсию стал разводом с эгоистичным партнером, который брал больше, чем давал. Расставаться было грустно, но она получила свободу, о которой когда-то так сильно мечтала. Сложнее всего было каждый день решать, что же делать с освободившимся временем. Проблема приятная, так что Фиона просто бесцельно бродила, гуляла по пляжу или отправлялась в бескрайний древний Нью-Форест^[241]. А иногда просто читала в Крайстчерч-Гарденс в тени старинного монастыря или ездила в соседний Борнмут посмотреть фильм или концерт.

Фиона наслаждалась новой жизнью и не могла поверить, что может быть так хорошо. И очень странно, что в этот момент атом недовольства принялся кружить у нее в голове, выискивая, куда же приземлиться. Сперва она не обращала на него внимания, списывая все на период адаптации, возможно, какую-то мазохистскую тоску по прежней тяжелой жизни в Лондоне. Но внутри Фиона знала, что это не так. Проходили недели, и недовольство росло: оно превратилось в занозу, которая вонзилась в мозг и колола, становясь все больше и неприятнее с каждым днем.

Фиона знала, что у нее депрессия, но не осмелилась бы признаться в этом или обратиться за помощью. Так что просто перестала реагировать и назвала ощущения «Этим». К депрессии добавилась и озадаченность: почему она вообще себя так чувствует? У нее же идеальная жизнь, разве нет?

Она погрузилась в глубины подсознания, пытаясь найти ответ. Но самокопание ничего не дало. Фиона относилась к жизни как к работе: это просто список дел, которые нужно выполнить и получить определенные результаты. Она их получила, все было правильно, и все же чего-то не хватало.

Конечно, она знала, что жизнь – путешествие эмоциональное, а не интеллектуальное, но проблема была в том, что ее желания не всегда совпадали с потребностями. В то же время счастье всегда поджидало ее в самых неожиданных местах. Она была очень счастлива в Лондоне. Задерганная – да. Перегруженная работой – да. Уставшая – о да, но несмотря на все это, она была счастлива. Легко понять, что не хватало ей ключевого элемента – работы.

Но такого же не может быть? Люди работают всю жизнь, чтобы наконец сбежать от худшего слова из шести букв, разве нет? Достичь этапа, когда у них будет все то, что теперь имеет она: куча свободного времени, и никакая работа не помешает делать то, что хочется.

Фиона дурочкой не была и понимала, что исчерпала свой ресурс. Но она превратилась в нечто бесформенное и лишенное цели. Ее жизнь звучала одинаково и с одной громкостью. Ей нужно было что-нибудь. Хоть что-то.

И ей на выручку пришла благотворительная организация, предложив стать волонтером в магазине «Собачкам нужен уютный дом». Так у нее снова появилась цель, и депрессия отступила. Хотя и не исчезла окончательно. Фиона по-прежнему ощущала ее где-то на границе сознания, как та тянула к ней свои щупальца, пытаясь снова поймать ее в плен. Это не ушло до конца, но стало более контролируемым.

Однако за последние пару дней ощущение исчезло, полностью растворилось, а Фиона даже не заметила. Конечно, теперь оно прокралось обратно, но что-то в расследовании убийства Сары Браун спугнуло его.

Дверь открылась, вошли Оливер со Стюартом, разносящие по магазинчикам свою ежедневную порцию благотворительных сладостей.

– Выглядите так, как я себя чувствую, – заметил Оливер, снимая крышку с соблазнительного кофейного торта с кремом; восхитительный аромат тут же наполнил зал.

Обычно они бы уже охали и ахали вокруг, но сегодня Фиона, Дэйзи и Сью смогли только хором выдавить слабое «спасибо». У Дэйзи даже не было сил сфотографировать роскошный торт и выложить куда-то.

Оливер кивнул, а Стюарт изобразил поклон, чуть не сбив при этом вешалку и едва не уронив башенку из остальных кексов, но телефон при этом из рук не выпустил.

– Идем, – велел Оливер. – Пока ты тут все не разнес.

Через минуту к ним заглянул Корзинщик поздороваться, как всегда с надеждой на бесплатный кусочек торта к кофе. Однако, увидев их понурые лица, поспешно закрыл дверь, пообещав зайти позже.

Хуже всего было то, что из-за провала троица начала вести себя очень сдержанно. Никто никого не винил. В произошедшем не было ничьей вины. И все же когда Фиона с Дэйзи и Сью смотрели друг на друга, то сразу же вспоминали собственную глупость и поражение, так что они просто не говорили об этом – и ни о чем другом тоже. В магазинчике, где прежде звучал смех и добродушные подначки, стало холодно и неуютно.

Саймон Ле Бон чувствовал, что что-то не так, и теперь ложился в своем уголке, странно вывернув мордочку, делая вид, будто отдыхает, но на самом деле напряженно наблюдая за ними.

Начинающие мисс Марпл больше подходили для роли в комедии, чем в триллере, и это полностью отбило у них всякое желание вести любительское расследование. Лучше не лезть, куда не просят, и разгадывать преступления там, где положено, – на страницах книг и в телешоу. И хотя никто из них не произносил этого вслух, именно так они и думали.

Однако у мира расследований были свои планы на них.

Звякнул колокольчик над дверью: вот и первый покупатель. Только зашел не покупатель. На пороге показались детектив-инспектор Финчер и сержант Томас. И оба довольно мрачные.

Войдя следом за детективом, сержант Томас закрыл за собой дверь и перевернул табличку с надписью «Открыто» на «Закрыто».

– Вы не против, если я ее переверну? – спросил он.

– Кажется, уже перевернули, – Фиона почувствовала, что появление полицейских – дурной знак. Словно в подтверждение этих мыслей пронзительный звон в ушах снова напомнил о себе.

Саймон Ле Бон вяло махнул хвостом, приветствуя полицейских со своей безопасной лежанки.

С прежним восторгом девочки-фанатки, встретившей кумиров, Неравнодушная Сью схватила со стола кофейный торт и помахала им:

– Не хотите ли кусочек, детективы?

– Нет, спасибо, – ответила детектив Финчер за них обоих.

– Может, чаю?

– Нет, спасибо.

– Кофе?

– Нет, спасибо.

– Травяной чай! Вы любите травяной чай, я помню! – Неравнодушная Сью была явно довольна собой, что запомнила предпочтения детектива.

– Только что выпила.

– Тогда апельсинового лимонаду? – обратилась Сью уже к сержанту Томасу, словно тот был пятилетним ребенком: – Кажется, у нас оставалась бутылка где-то под раковиной, – не самое соблазнительное предложение.

Сержант Томас покачал головой и занял свое привычное место у двери, сложив руки на груди. Детектив указала на стол:

– Вы могли бы присесть? Я хочу задать вам всем несколько вопросов.

Фиона, Дэйзи и Сью сели, обмениваясь озадаченными взглядами. Судя по тону детектива Финчер, ничего хорошего их не ждало.

Детектив, кашлянув, начала:

– Это не официальный разговор, но хочу предупредить, что все может измениться в зависимости от ваших ответов на следующий вопрос: вы ведете свое расследование смерти Сары Браун?

Воцарилась тишина.

– Вы ведете расследование смерти Сары Браун? – повторила детектив Финчер.

– Ведем, – ответила Неравнодушная Сью.

– Вели, – поправила ее Фиона. – Думаю, мы с ним покончили, – она посмотрела на остальных, и Сью с Дэйзи нерешительно кивнули: – С этого момента оставляем дело вам, профессионалам.

– Так я и думала. Рада слышать, – в голосе детектива Финчер послышалось едва заметное облегчение, но неформальный допрос пока не закончился. – И какую форму приняло ваше расследование? Неприятности вам не грозят. Пока, во всяком случае.

– Нет никакого закона, запрещающего нам вести собственное расследование, – указала Фиона.

– Верно, и все же я бы хотела, чтобы вы рассказали мне о своих действиях. Что вы предприняли, чтобы разузнать о смерти Сары? Пожалуйста, отвечайте честно и подробно. Начните с начала.

– Мы нашли курьера «Тэско», Теда, – принялась рассказывать Фиона. – Задали ему несколько вопросов.

– Как в викторине, – попыталась разрядить обстановку Сью и впечатлить полицейских. Но никто не засмеялся.

Фиона продолжила:

– Он рассказал нам, что на фишке домино было нацарапано имя «Йен Ричард». Не беспокойтесь, мы никому об этом не сообщали. Просто сами проверили в интернете, сколько в округе живет Йенов Ричардов, и выбрали для начала самого ближайшего. Я читала, что серийные убийства объединяет место, а не метод убийства, как все считают.

– Почему вы решили, что действует серийный убийца?

– Мы ничего такого не думали, – вмешалась Сью. – Просто пытались сформировать стратегию исходя из того, что знали.

– И нам показалось это логичным началом, – кивнула Фиона.

– Вероятно, я соглашусь, – заметила детектив Финчер.

Трое подруг ошарашенно переглянулись.

– В самом деле? – переспросила Фиона. Возможно, их подход был не так ужасен, как они считали.

Детектив Финчер едва заметно улыбнулась.

– Хотя я бы сначала проверила Йена Ричарда, а также остальных Йенов, прежде чем выбрать одного конкретного. Но вы правы, география – один из самых значимых факторов при расследовании убийства, а также то, знал убийца жертву или нет, – она снисходительно-раздраженно качнула головой, явно недовольная отступлением от темы. – Итак, что дальше?

– Мы решили понаблюдать за Йеном Ричардом, – продолжила Фиона. – Но потом сдались и постучались к нему в дом, чтобы прямо спросить, знает ли он Сару Браун.

Детектив Финчер никак на это не отреагировала.

– Когда он открыл дверь, мы поняли, что… – Фиона запнулась, подбирая слова.

– Подошли к делу безответственно, – подсказала Неравнодушная Сью.

– Да, именно, – согласилась Фиона.

– Как так? – уточнила детектив Финчер.

– Ну, не сомневаюсь, что вы сами его видели и разговаривали с ним, – ответила Фиона.

– Он выглядит как беженец, которого не кормили, – пояснила Сью.

– Он попросил отнести его в кровать, потому что его медбрат не пришел, а затем…

Детектив Финчер подняла руку, останавливая Фиону:

– Ладно, я услышала достаточно. Ваши истории сходятся. Его медбрат рассказал нам, что три женщины, по описанию похожие на вас, два дня назад приходили к Йену домой где-то в четверть одиннадцатого. Он сказал, что опаздывал, а когда приехал к Йену, обнаружил там вас.

– Все верно.

Финчер поднялась со своего места, собираясь уходить:

– Что ж, думаю, мы узнали все необходимое.

Фиона тоже поднялась:

– Могу я спросить, к чему эти расспросы?

Детектив не ответила. Она смотрела куда-то за женщин, в невидимую точку в конце магазина, явно задумавшись. Наконец Финчер глубоко вздохнула:

– Вы не ошиблись. Почти нет. Многое вы поняли правильно, хоть и случайно, но в работе сыщика это не имеет значения. Победа есть победа.

Фиона, Дэйзи и Сью понятия не имели, о чем та говорит.

– Вы выбрали верного Йена Ричарда, – продолжила между тем Финчер. – Но он был не убийцей. А жертвой.

Глава 17

– Погодите. Что? – вытаращившись на детектива, переспросила Фиона.

Детектив Финчер села обратно за стол и переплела пальцы.

– Вчера, как обычно, медбрат приехал помочь Йену Ричарду перед сном в десять вечера. Он обнаружил его в холле лежащим лицом вниз, с колотой раной в спине. И с фишкой домино в руке.

Все три женщины ахнули и всплеснули руками.

– После длительного допроса медбрат упомянул, что два дня назад обнаружил в доме Йена трех пожилых женщин. И я догадалась, что это вы взялись за собственное расследование.

Фиона очень хотела что-то сказать, но никак не находила слов. Слишком сильным было потрясение.

– Как бы вы описали Йена Ричарда? – спросила детектив. – Он казался напуганным?

Троица покачала головами.

– Он был незаурядным человеком, – заметила Дэйзи. – Наверное, Водолей.

– Но безобидный, – добавила Сью.

– Незаурядный в каком плане? – подал голос сержант Томас.

– Скорее эксцентричный, – ответила Сью. – Обманом заставил нас носить его по всему дому.

Детектив Финчер кивнула:

– Да, его медбрат сообщил, что Йену Ричарду это очень нравилось. Что-то еще?

– Вроде бы нет, – откликнулась Неравнодушная Сью. – Может, он был немного сварливым, но ничего экстраординарного. За такое не убивают.

– Зависит от того, у кого нож, – заметила Дэйзи. – Может, Йен так же заставил кого-то носить себя на руках, и этот кто-то разозлился.

– Разозлился так сильно, чтобы ударить ножом в спину? – уточнила детектив Финчер.

– Я не утверждаю, что именно так все и произошло. Слишком жестокий ответ на безобидную шутку.

– Сара Браун что-то подобное вытворяла? – поинтересовалась Финчер.

– Господи, нет! – Само предположение возмутило Фиону. – Она была предельно прямолинейной. Почему вы спрашиваете?

– Просто ищу связь между двумя жертвами. Можете еще что-нибудь вспомнить? Возможно, вы что-то заметили?

Женщины замолчали, мысленно вернувшись к вечеру в доме Йена Ричарда. Ничего существенного. По очереди они покачали головами.

– Ладно. Если что-то вспомните, позвоните. Мне пора, у меня уже два трупа на руках.

– Получается, что это серийный убийца! – воскликнула Фиона. – Два одинаковых убийства.

– Строго говоря, чтобы классифицировать убийства как серию, их должно быть три или больше, – вновь подал голос сержант Томас.

Детектив Финчер согласно кивнула:

– Между нами, я на девяносто девять процентов уверена, что к этому все идет. И это меня беспокоит. Будет больше жертв. То, что вы, пусть и случайно, подумали о серийном убийце, оказалось верным предположением. Интуиция, я бы сказала. Итак, мой номер у вас есть – звоните, если что-то узнаете.

Неравнодушная Сью помахала телефоном:

– Я уже внесла в контакты.

– Хорошо. Благодарю вас, дамы.

Детектив Финчер поднялась, но не успела она дойти до двери, как Фиона спросила:

– А на домино было нацарапано имя?

Женщина остановилась, но ничего не ответила.

– Пожалуйста, – попросила Фиона. – Мы просто хотим найти убийцу Сары. Нам помогут даже крохи информации.

– Мы не собираемся присваивать лавры, – пообещала Дэйзи. – Мне не нравится быть в центре внимания.

Улыбка детектива Финчер была почти незаметна.

– Вы определенно не слышали от меня имя Шэрон Миллер, понятно?

Все кивнули.

– Или цифры один и один, – добавил сержант Томас.

– Что за один и один? – прошептала Дэйзи.

– Думаю, это числа на фишке домино, – прошептала в ответ Сью.

– А, – откликнулась Дэйзи.

Детектив Финчер больше не улыбалась.

– Разумеется, мы вам сообщили это исходя из того, что вы никому не расскажете – вообще никому. Ни друзьям, ни, безусловно, прессе. Я не собираюсь нигде упоминать этого убийцу с домино. Если что-то подобное прозвучит в новостях, я буду знать, откуда просочилась информация. И следующий наш разговор уже не будет таким дружелюбным и проходить будет точно не здесь, а в комнате допросов. Договорились?

– Договорились, – одновременно кивнули женщины.

Детектив Финчер снова помедлила.

– Да, и чтобы вы не беспокоились: мы поговорили со всеми друзьями Сары Браун и вычеркнули их из списка подозреваемых.

– И Софи Хэйверфорд?

– И ее, – подтвердила детектив.

Фиона, как и все из магазина «Собачкам нужен уютный дом», втайне и слегка злорадно надеялась, что настанет день и они увидят, как эту нарцисску в кейпе арестуют и увезут в наручниках.

Детектив Финчер с сержантом Томасом ушли. Фиона закрыла за ними дверь и перевернула табличку на двери обратно на «Открыто».

– «Убийца с домино», – драматично повторила Неравнодушная Сью. – «Убийства с домино», вот как они их назовут. Одно убийство ведет к другому. Эффект домино. Но падают не фишки, а люди. Как и сказала детектив Финчер, будут еще жертвы.

Фиона посмотрела сначала на нее, потом на Дэйзи:

– Вереница жертв, как из фишек домино. Все согласны, что детективное агентство «Благотворительный магазинчик» снова в строю?

– О да, – ответили они хором.

– Сделаем как по телевизору – вытянем руки в середину, – предложила Сью. – Как в американских телешоу.

– Лучше не надо, – отказалась Фиона.

Глава 18

Сью с Фионой снова стояли на улице, где жил Йен Ричард. В прошлый раз здесь было темно, сыро и пусто, а Йен Ричард был жив. Они носили по дому этого странного и эксцентричного старичка, точно царицу Савскую. Не самое приятное воспоминание о человеке, но каким бы оригиналом Йен ни был, он точно не заслуживал смерти. Замерев, Фиона не могла пошевельнуться.

Хотя бы солнце периодически выглядывало, и депрессия снова отступала.

Фиона чувствовала себя так, словно освободилась от оков. Когда они возвращались к расследованию, тоска бежала от нее, как от огня, теперь Фиона не сомневалась. И чем серьезней была причина, тем дальше Это уходило. В конце концов, что может быть важнее, чем призвать убийцу к ответу?

На саму улицу они попасть не могли: полицейская лента перекрывала ее с обеих сторон, как и в день обнаружения Сары Браун. А так как это место преступления, полиция еще несколько дней будет искать улики, и у Фионы со Сью не получится поговорить с соседями Йена Ричарда, как они изначально планировали.

Дэйзи тоже хотела пойти, чтобы не пропустить никаких животрепещущих сцен, и не смогла скрыть своего разочарования, когда подруги оставили ее присматривать за магазином. Но ничего особенного она не пропустила, потому что ничего не происходило: у дверей дома стоял полицейский в форме, а несколько зевак у ограничительной ленты глазели и делали селфи. Саймон Ле Бон, которому не нравилось ни место, ни атмосфера, тянул из рук Фионы поводок.

– Черт! – в сердцах воскликнула Фиона. – Не ожидала, что полиция еще будет здесь.

– Не ругай себя, – попробовала приободрить ее Сью. – Я тоже не подумала об этом. Как нам тогда поговорить с соседями Йена Ричарда?

– Не знаю, – вздохнула Фиона. – Что-нибудь придумаем.

Так они и ждали у ограждения, когда им в голову придет это что-нибудь, и молчали. Но что-нибудь казалось неуловимым. Саймон Ле Бон скулил, недовольный тем, что вместо прогулки они стояли на месте.

Наконец Сью прервала молчание:

– Как думаешь, что означают домино? С выцарапанными на них именами убийца явно оставляет их у тел жертв как знак, но не скрывается ли за этим более глубокий смысл?

– Может, просто визуальная подсказка. Как ты сказала, убийца хочет, чтобы мы догадались про эффект домино. Одно убийство ведет к следующему.

– Звучит как самое вероятное объяснение, но что, если мы упускаем что-то очевидное? Сара Браун играла в домино? Может, состояла в клубе, и ее убил ревнивый соперник.

– Нет, она играла в бинго. Еще и поэтому Сара так злилась, что Мэлори отменила автобус до общественного центра. Только там она могла с кем-то поиграть.

Сью выглядела разочарованной, но потом снова оживилась:

– А как насчет цифр на домино? Может, это часть шифра.

– Хорошая идея, – согласилась Фиона. – Как Зодиак^[242]. Он же посылал зашифрованные письма подразнить полицию. Вот только у нас всего два домино и четыре цифры. Ты в них специалист, этого достаточно для шифра?

– Я специалист в бухгалтерии и счетах, но не Алан Тьюринг^[243].

– Разве в интернете нет никаких сайтов для расшифровки?

– Господи, я не знаю.

Фиона достала телефон и принялась набирать запрос в строке поиска.

– Так, вот сайт для расшифровки кодов. Какие там цифры?

– На первой фишке было два и один, на второй один и один. Два, один, один, один.

Фиона ввела цифры и нажала «рассчитать». В ответ машина выдала бессмысленную мешанину, и только один результат был на что-то похож. Простой, похожий на детский шифр, где каждая цифра соответствовала букве алфавита: один – А, два – Б, три – В и так далее. Пока у них получилось слово «БААА».

Неравнодушная Сью нахмурилась:

– Бааа? Как овцы блеют? Что, черт побери, это значит?

Фиона пожала плечами.

– Фермерство? Шерсть? Считать овец? Не знаю. Только как-то слишком просто для кода, тебе не кажется? Такой кладут в детский наборчик шпиона вместе с невидимыми чернилами. Что тут разгадывать?

– Тогда поищу просто цифры в интернете, – решила Сью. – Может, это код какого-нибудь региона или службы.

Увидев результаты, она охнула.

– Что там?

– Два, один, один, один в нумерологии кое-что означает. Это так называемое число ангела. Вот оно. Жертвы мертвы. Убийца превратил их в ангелов.

Фиона тоже набрала в поиске цифры.

– Хм-м, не уверена. Тут говорится, если тебе встретилось ангельское число 2111, значит, надо задуматься о своем будущем и осознать свой потенциал. А не что у тебя нет будущего вообще и ты сейчас взлетишь, как ангел, на небеса.

– Да, но если брать буквальное значение ангела, большинство людей скажут, что это означает как раз улететь в рай. Он посылает нам сообщение. «Убийца с домино» еще и «Творец ангелов».

– Серьезно? Ты думаешь, он нам будет присылать сообщения, что убивает людей? Я-то думала, закалывать жертв ножом – уже достаточно очевидное послание.

Спор бы так и продолжался, но тут появилось то самое что-нибудь, которого так ждали Фиона и Сью. Две женщины осторожно приблизились к ленте. Одна была в платке, другая несла пакеты с продуктами. Обе остановились у заграждения, нервно переминаясь с ноги на ногу, никак не решаясь поднырнуть под ленту и пройти. Не зная, как поступить, они тоскливо смотрели на полицейского у дверей дома Йена Ричарда.

– Эти двое выглядят перспективно, – заметила Фиона. Бочком она двинулась вдоль ленты, а Сью следом за ней.

– Извините? – окликнула их Фиона, оказавшись рядом.

Ближайшая к ним женщина подпрыгнула, чуть не выронив покупки.

– Прошу прощения, не хотела вас напугать.

– Все в порядке, – поведя плечами, ответила женщина. – Я сегодня сама не своя.

– Жаль это слышать, – вежливо ответила Фиона. – Все в порядке?

– Мы должны отнести продукты в дом, где стоит полицейский, – произнесла ее спутница.

– Не слышали, случайно, что происходит? – поинтересовалась Неравнодушная Сью.

– Едва ли что-то хорошее.

Фиона прикусила нижнюю губу, боясь ненароком выдать, что владельца дома убили.

– Не знаете, кто там живет?

– Наш друг, – ответила женщина с пакетами. – Он прихожанин нашей церкви.

– Церкви? – слишком громко переспросила Сью, удивившись, что Йен Ричард был верующим человеком.

Фиона ощутила всплеск адреналина. Не это ли означал шифр, подразумевающий овец? Отсылки к овцам часто используются в церковных сюжетах – пастырь и овцы, стадо, да и число ангела, само собой. Связан ли способ убийства с религией или верой?

– Да, Йен ходил в нашу церковь, братскую церковь Саутборна. Она совсем маленькая, нас только трое, Сэмюэль – старший из нас. Мы не верим в священников или пасторов.

– А в ангелов верите? – тут же спросила Сью.

У женщины с повязанным платком задрожала нижняя губа.

– Да, конечно. Но прихожан нашей церкви становится все меньше, а теперь, похоже, с Йеном случилось что-то ужасное.

Обычно Фиона и Сью всегда предлагали поддержку и утешение тем, кто в них нуждался. Но сейчас они не хотели лгать и давать ложную надежду, зная, что одного из их прихожан убили. Саймон Ле Бон снова дернул за поводок, на этот раз сильнее, чувствуя повисшую неловкость или же пытаясь подобраться ближе к содержимому пакетов в руках женщины.

– Кроме нас троих у нас больше никого нет, – сказала женщина в платке.

– А как же Сэмюэль, ваш старший? – уточнила Фиона.

– Он не местный. Приезжает к нам раз в две недели из другой братской церкви в Суиндоне.

Другая женщина подняла руку с висящим на ней пакетом и вытерла слезу:

– Наша церковь не выживет без Йена.

Фиона очень хотела им посочувствовать, но ей нужна была информация, нельзя упускать такую возможность. Требовался какой-то плавный переход, чтобы направить беседу в необходимое для расследования русло. Неравнодушная Сью пришла на помощь, пусть и с изяществом бейсбольной биты, утыканной гвоздями.

– Он играет в домино?

Обе женщины вздрогнули от неожиданного вопроса, отвлекшись от грустных мыслей.

– Домино? – переспросила та, что в платке.

Сью кивнула, несколько раз потыкав пальцами по воздуху:

– Ну да, знаете, костяшки с такими маленькими точечками.

Женщины отрицательно покачали головой, отметая предположение:

– У него нет времени на игры.

– Он слишком занят благотворительностью.

– Благотворительностью? – пришла очередь Фионы и Сью удивляться. Йен Ричард оказался темной лошадкой, хотя он скорее предпочитал превращать в лошадок других.

– Он щедрый человек, – сказала женщина в платке.

– Дает деньги на много хороших дел, – добавила вторая.

– Делал пожертвования церкви Самаритян, детскому хоспису для безнадежно больных, детской больнице на Грэйт-Ормонд-стрит, «Английскому наследию», Королевской спасательной организации, еще на исследование рака…

Вторая женщина быстро закивала:

– Йен исключительно щедрый человек. И общественному центру помог, хотя сам туда никогда не ходит. Говорит, запах не нравится. Но он знает, как это важно для других.

– Представляете, он дал тысячу фунтов на ремонт микроавтобуса!

Теперь незнакомки полностью завладели вниманием двух подруг: вот наконец ниточка, связывающая Йена Ричарда с Сарой Браун, пусть и тонкая.

– Но разве микроавтобус не отправили на свалку? – уточнила Фиона.

Женщина поправила платок.

– Верно. И Йен был очень недоволен – только месяцем раньше деньги перевел. Конечно же, он пожаловался на управляющую, как же ее зовут?

– Мэлори, – подсказала Неравнодушная Сью.

– Точно. Очень сердился на нее. Потребовал деньги обратно, чтобы передать туда, где их используют по назначению. А она сказала, что ничего сделать не может.

– И как Йен это воспринял? – спросила Фиона.

– Ужасно. Постарался всем, кому смог, рассказать, что сделала Мэлори. Как по мне, так это воровство.

– Воровство, – подтвердила вторая женщина. – Он не хотел, чтобы ей это сошло с рук. Пожаловался ее начальнику в городской совет. Но, конечно, никакой реакции не последовало.

Фиона со Сью переглянулись и поняли друг друга без слов.

Фиона повернулась к женщинам:

– Простите, нам пора.

Глава 19

Десять минут спустя они вернулись в свой магазинчик и поделились новостями с Дэйзи, которая все еще выглядела расстроенной из-за того, что ей пришлось остаться.

– Сара Браун была верующей? – спросила Фиона. – Йен Ричард, как оказалось, был прилежным прихожанином.

Дэйзи покачала головой:

– Не очень. Разве что на Рождество.

– Да, она была неравнодушна к рождественской службе, когда в церкви столько свечей, впрочем, как и все мы, – заметила Неравнодушная Сью. – А как насчет овец? Не помнишь, чтобы она упоминала овец? Мы голову сломали, но ничего вспомнить не смогли. Может, тебе она что-то говорила?

Дэйзи оцепенела от ужаса, услышав такой странный вопрос: она боялась ответить неправильно.

– В цифрах на домино мог быть зашифрован код, по буквам получается «Бааа».

– «Бааа»?

– «Бааа».

Этот обмен блеяниями отнюдь не помог, и Дэйзи выглядела по-прежнему озадаченной.

– Эм, ее любимыми животными были дельфины. Не думаю, что она как-то особенно относилась к овцам. Хотя ей и нравилось ездить за покупками в Edinburgh Woollen Mill. Она буквально жила в их кардиганах.

– Это неважно. Мы обнаружили более тесную связь между жертвами, – объявила Фиона, всем своим видом излучая энтузиазм.

Неравнодушная Сью потерла руки:

– Даже лучше, у нас есть мотив!

– Но Йен Ричард не был знаком с Сарой Браун, – заметила Дэйзи.

Сью схватила кусок кофейного торта, предназначавшегося покупателям, и кивнула:

– Верно. Но они оба были связаны с общественным центром. Йен Ричард туда не ходил, но часто жертвовал деньги на благие дела. И одно из этих дел – микроавтобус. Он передал на починку тысячу фунтов!

Неравнодушная Сью вгрызлась в нежный бисквит так, что крем потек со всех сторон.

– М-м, я неравнодушна к кофейному торту.

– Торт стоит фунт за кусок, – напомнила ей Фиона. – У нас тут не благотворительность. То есть благотворительность, но ты поняла, что я имею в виду.

Неравнодушная Сью крайне неохотно положила свой кусок, доплелась до кассы и бросила туда фунт, а потом вновь присоединилась к Фионе и Дэйзи за столом.

– Когда микроавтобус отменили, – продолжила Фиона, – Йен Ричард, как и Сара, был очень недоволен. Он внес щедрую сумму, чтобы его отремонтировали. И хотя они с Сарой не были знакомы, оба очень откровенно выражались о Мэлори. И крайне активно возмущались ее действиями.

– Как и многие другие, – заметила Дэйзи.

Неравнодушная Сью мужественно проглотила большую порцию торта, которую только что откусила:

– Но не как эти двое, – возразила она. – Сара терпеть не могла дураков, а Йен Ричард считал, что его обокрали. Даже пожаловался на Мэлори в городской совет.

– И теперь у нас два трупа и крепкий мотив, – очень серьезно произнесла Фиона. – Мэлори хотела заставить их замолчать и отомстить за клевету.

Дэйзи нахмурилась:

– Я знаю, Мэлори не подарок, но сомневаюсь, что она убила двух человек только из-за того, что они ославили ее на весь Саутборн.

– Ну, убивают и за меньшее, – заметила Сью.

Дэйзи покачала головой:

– Но она делает покупки в Marks & Spencer.

Фиона и Сью уставились на подругу, ожидая пояснений: ее логика порой их крайне озадачивала.

– Преступники не ходят в Marks & Spencer, – попробовала объяснить Дэйзи. – Это не такой магазин. Вы можете себе представить, что Питер Сатклифф^[244] будет разглядывать их «Ужины по акции за десять фунтов» по пятницам? Невозможно.

– Ты слышала про Питера Сатклиффа? – переспросила Неравнодушная Сью. – Я думала, ты ничего не знаешь о преступлениях.

– Но все же слышали о «Йоркширском потрошителе», и, готова поспорить, их фирменной карточки у него не было.

– Послушай, – вмешалась Фиона, – когда ты в первый раз увидела Йена Ричарда, ты могла представить, что он филантроп и жертвует деньги на благотворительность?

– Едва ли.

– Вот тебе и ответ. Не суди книгу по обложке.

– Я всегда сужу по обложкам, – откликнулась Сью, стряхивая крошки с колен. – Если там мужчина в расстегнутой рубашке и с загорелым обнаженным торсом, я бегу как от огня. А если он еще и на лошади сидит, а в названии есть слово «Запретный», то точно не возьму.

– Как дела с поиском следующей потенциальной жертвы, Шэрон Миллер? – спросила Фиона у Дэйзи.

Дэйзи взяла телефон и начала водить пальцем по экрану:

– Я следовала твоим инструкциям. Проверила в интернете – имя совершенно обычное. В округе живет сорок четыре Шэрон Миллер: пять в Саутборне, восемь в Крайстчерче, еще семь в Боскомбе, девять в Борнмуте и целых тринадцать в Пуле.

– Отличная работа, Дэйзи!

– И времени это заняло не много. Так что я поискала еще – просмотрела, вдруг где упоминались наша Сара и Йен Ричард, ну, знаете, посты в соцсетях, какие-нибудь форумы, где они могли что-то писать и нажить себе врагов.

Фиона и Сью слушали с улыбкой, не скрывая своего удивления такой инициативностью. Из них троих Дэйзи лучше всех разбиралась в соцсетях; было практически невозможно представить, чтобы она вдруг перестала выкладывать посты, хотя остальные и не понимали ее мании фотографировать любую оказывающуюся перед ней еду или напиток. Будь то салат, сэндвич с креветками или один из тортов Оливера и Стюарта, он обязательно попадал к ней на страницу в цифровом виде. Очевидно, так было принято, своего рода этикет, чтобы подписчики оставались довольны и не устроили самый страшный кошмар любого блогера-энтузиаста – не отписались.

Заметив странное выражение на лицах коллег, Дэйзи спросила:

– Что не так?

– Нет-нет, ничего, – широко улыбнулась Фиона. – Мы просто под впечатлением. Это было очень находчиво с твоей стороны.

– Я вспомнила, как детектив Финчер спрашивала, были ли у них враги, – Дэйзи еще полистала экран телефона. – Многие пишут в интернете ужасные вещи, так называемые тролли, так что я решила, с этого можно начать. И как думаете, что я нашла?

– Что? – хором спросили Фиона и Сью, которым не терпелось узнать, что обнаружила Дэйзи.

– Ничего. Ни словечка. Никаких следов ни Сары Браун, ни Йена Ричарда, нигде.

Их оптимизм тут же улетучился.

– Ну, мало кто из пожилых людей или вышедших на пенсию сидит в интернете или соцсетях, – заметила Фиона.

– Вообще-то мы тоже пожилые и на пенсии, и мы там есть, – возразила Неравнодушная Сью.

– Знаю, но нам всего за семьдесят.

– Извините! Мне всего за шестьдесят, – поспешно вставила Дэйзи.

– А Йену и Саре было сильно за восемьдесят, – заметила Фиона.

– Ты что, дискриминируешь их по возрасту? – с кривой усмешкой уточнила Сью.

– Учитывая, что мне самой семьдесят шесть, едва ли это возможно, – возразила Фиона. – Просто констатирую факт. Мало кто из тех, кто старше нас, сумел разобраться в цифровой революции. Не говорю, что все, номногие по-прежнему пользуются стационарными телефонами, пишут письма и покупают газеты. Не помню, чтобы Сара когда-либо упоминала мобильный или вай-фай. И ни у кого из тех, кто приходит к нам на кофейный вторник, нет ни мобильного телефона, ни электронной почты.

– Тогда как Сара Браун смогла заказать доставку из супермаркета? – спросила Неравнодушная Сью. – Чтобы сделать заказ в «Тэско», надо зайти в интернет.

– Верно, – согласилась Фиона. – Как же она зашла на сайт магазина, если у нее не было связи?

– Думаю, ей помогла соседка, – заметила Дэйзи. – Судя по всему, очень милая женщина. Как же ее зовут? Сара называла ее Святая кто-то… – Дэйзи пощелкала пальцами. – Вспомнила! Джун, Сара звала ее Святая Джун, потому что та и впрямь очень хорошая соседка. Даже мусорные баки за нее выставляла к дороге.

– Надо будет заглянуть к этой Джун, – решила Сью. – Просто проверить, так ли это.

Дэйзи снова уткнулась в телефон:

– Кажется, я ее нашла. Она точно есть в соцсетях. Еще у нее куча цифр после имени, Джун2111.

– Прости, ты только что сказала два, один, один, один? – переспросила Фиона.

Дэйзи кивнула.

Фиона и Сью застыли, открыв рты.

Глава 20

– Что? – не поняла Дэйзи, заметив, что ей вновь удалось удивить подруг.

– Ты уверена, что это та самая Джун? – уточнила Фиона.

– Думаю, да, – кивнула Дэйзи. – Фотографий нет, но местоположение отмечено в Саутборне.

– Дай посмотреть, – Фиона заглянула в телефон, а Сью встала рядом.

– Что? Что не так? – забеспокоилась Дэйзи.

Фиона с трудом сглотнула.

– В Сети она использует имя «Джун2111». Та же последовательность цифр была на домино, которые нашли у тел. Такое же число ангела.

– Что за число ангела?

Фиона все ей объяснила. Дэйзи уронила телефон на стол, будто тот обжег руки, и прижала ладони ко рту. Вдруг она начала тяжело дышать, почти задыхаясь и мешая себе вдохнуть.

– Возьми ингалятор, – посоветовала Фиона.

Дэйзи послушно полезла в сумку, выудила серый ингалятор и сделала два глубоких вдоха. Хватая ртом воздух и пытаясь помочь себе взмахами рук, она несколько секунд с трудом дышала, но наконец выдавила:

– О господи. Так вы думаете, это она убийца? Превращает людей в ангелов?

– «Убийца с домино» и «Творец ангелов», – с некоторым удовольствием повторила Неравнодушная Сью. Осознав, что ведет себя излишне мелодраматично и напрасно тревожит и без того взволнованную Дэйзи, она быстро исправилась: – Хотя это может быть и совпадением.

– Это не совпадение, – возразила Фиона. – Цифры идут по определенному порядку: два, один, один, один. Это не один-два-три-четыре, как твой пин-код.

– Ну не знаю, – заметила Дэйзи, все еще тяжело дыша. – Эти цифры вполне бы подошли для пин-кода, легко запомнить. Но если что, это не мой. Мой начинается с нуля.

Фиона подняла руку, останавливая Дэйзи:

– Нельзя говорить свой пин-код.

– Это же только первая цифра.

Сью нахмурилась:

– Немного неосмотрительно, нет? Использовать в имени те же цифры, что и на домино, которые она оставила у тел.

– Если только она не играет с полицией, как Зодиак, – заметила Фиона.

Неравнодушная Сью покачала головой:

– Все его письма были зашифрованы, и разгадать код было практически невозможно. А наш едва ли можно назвать вершиной изощренной криптографии. Больше похоже на тыканье пальцем в саму себя со словами: «Вот она я».

– Да, но разве Зодиак не подписывал свои письма крестом с кругом? А потом такой же нашли на его часах.

– Часы принадлежали Артуру Ли Аллену, и он был лишь одним из подозреваемых, – покачала головой Неравнодушная Сью. – Отдел, который занимается нераскрытыми делами, теперь считает, что это был Гэри Фрэнсис Пост^[245]…

– Так, ну и что теперь? – перебила ее Дэйзи, пока разговор не перешел на обсуждения личности Зодиака. – У нас два подозреваемых, которые могут быть убийцами.

– Нужен системный подход, – решила Фиона. – Сначала мы съездим в общественный центр, узнаем, ходит ли к ним некая Шэрон Миллер. Если да, то постараемся выяснить, ссорилась ли она с Мэлори настолько, чтобы та захотела бы ее убить. Потом навестим эту «Джун2111» и будем действовать по той же схеме: установим, знала ли она Йена Ричарда и Шэрон Миллер и был ли у нее мотив убить свою соседку, Сару Браун. Дэйзи, хочешь со мной в разведывательную миссию? – Фиона думала, что та ухватится за эту возможность, пропустив предыдущий раз, но Дэйзи покачала головой.

– Рядом с Мэлори я всегда нервничаю, и не потому, что она может быть серийной убийцей. Когда бы я ни пошла за покупками в Саутборне, она выныривает словно из ниоткуда и пытается меня во что-нибудь втянуть. Волонтерство и все такое. Я постоянно ей говорю, что уже и так бесплатно работаю в нашем магазинчике, но она не принимает отказов. Типичный Овен.

Хотя они никогда не встречались, Фиона была наслышана о таланте Мэлори давить людей как бульдозер. Ее поведение граничило с откровенно агрессивным. Неудивительно, что ей перемывали косточки по всему Саутборну. Шэрон Миллер тоже в длинном списке людей, с которыми поцапалась Мэлори? Может, у них просто не задалось общение, а настоящей убийцей окажется соседка Сары, Джун, прикрывающаяся образом святой. Каждый раз, когда Фионе в детективе попадался слишком милый персонаж, она немедленно назначала его убийцей, скрывающимся под маской доброты. И девять раз из десяти она оказывалась права. Но теперь, когда у нее появилось нечто вроде своего детективного агентства, все теории нужно было проверять и подкреплять прочными доказательствами. Иначе это было только теорией, зыбкой и хлипкой, как папиросная бумага. И Фиона не хотела попасть в эту ловушку. Если они будут тыкать пальцем в подозреваемых и трезвонить детективу Финчер, их точно привлекут к ответственности. Прежде всего надо убедиться, насколько это возможно, что они правы, а для этого тщательно собрать все доказательства и грамотно построить дело, а не бегать и бросаться обвинениями. Никогда не знаешь, кого можно задеть. А Фиона никогда себя не простит, если обвинит невиновного.

– Дэйзи, тогда возвращайся к поискам: проверь всех сорока четырех Шэрон Миллер. Все жертвы были достаточно пожилыми, так что можешь сузить круг поисков до тех, кому за шестьдесят. Это может оказаться немного проблематично, так как вряд ли у всех будут свои профили в Сети, но попробовать стоит.

Дэйзи улыбнулась и кивнула. Это было как раз по ее части.

– Идем, – кивнула Фиона Сью. – Заглянем к Мэлори, потом к Джун. Посмотрим, что удастся нарыть.

Глава 21

Если б Кевин МакКлауд из «Истории дизайна» окинул критическим взглядом общественный центр Саутборна, он бы сказал, что тут царит атмосфера бетонной коробки, и привлекательности столько же – и это в хорошем настроении. Симпатичным здание язык не поворачивался назвать. Практичным – возможно.

Точнее всего подходила характеристика «отвечающий требованиям». Это была постройка в самом широком смысле слова, которая имела гораздо больше общего с подземными переходами и многоэтажными парковками, чем с традиционными зданиями по соседству, выглядящими куда привлекательнее. Общественный центр с его отделкой кирпичом лососевого цвета (который не имел права существовать в цивилизованном мире) являлся памятником всем ошибочным решениям. Безликая простая коробка послевоенной постройки годилась только под снос.

Холодные алюминиевые двери, несмотря на все усилия Фионы, поддались с огромным трудом. Металлические створки скрежетали друг о друга, и она задумалась, как же попадают внутрь более субтильные посетители. Ну хоть пандус к лестнице добавили. Внутри обстановка была не лучше. Хотя свободных мест не наблюдалось и повсюду слышался гомон и разговоры, запах антисептика сильно напоминал школу. В сущности, подруги оказались в большом зале с навесным потолком – слишком низким, на взгляд Фионы; белые потолочные плитки из пенопласта несомненно скрывали множество скелетов. Именно за ними убийца бы спрятал труп. Фионе навесной потолок всегда казался совершенно неподходящим тайником: вот ужас-то, если он рухнет во время важной встречи, когда комиссия будет решать, какого цвета маркеры им заказать.

Линолеум на полу потрескался; синий малярный скотч на нем, вытертый и прорвавшийся в нескольких местах, вероятно, обозначал корт для бадминтона. Фиона представила, как воланчик отскакивает от низкого потолка, к общему раздражению игроков. Однако, несмотря на ее опасения, ужасный интерьер на обстановку никак не влиял. Для тех, кто жил один и тосковал по общению, центр был любимым и дорогим сердцу местом. В этом укромном убежище, где можно выпить чаю и поболтать, царила атмосфера тепла и дружбы.

Столы были расставлены без какой-либо системы, практически как попало. За какими-то сидела всего пара человек, а за другими едва помещались с десяток или больше пенсионеров, умостившихся на краешках стульев, с чашками на блюдечках в руках.

Некоторые играли в настольные игры, другие просто с удовольствием весело общались.

Кто-то легонько толкнул Фиону локтем в бок, и она обернулась: Сью кивнула в сторону пожилого мужчины, весьма стильно одетого в твид и броги. Он сидел один, уткнувшись в большой неуклюжий айфон. Сью многозначительно посмотрела на Фиону, будто пытаясь доказать свою правоту: мужчине было далеко за восемьдесят, а сообщение он набирал обоими большими пальцами со скоростью и ловкостью подростка.

Неравнодушная Сью сделала шаг к нему:

– Простите, это новый айфон?

Мужчина отвлекся от своего занятия и с гордостью улыбнулся:

– А, да. – Он протянул ей телефон. – У этого малыша камера двадцать мегапикселей. Теперь выкладывать посты проще простого.

Неравнодушная Сью украдкой бросила на Фиону взгляд, в котором явно читалось: «Я же говорила».

– Прекрасный телефон, – заметила Фиона, шагнув к ним.

– Спасибо, – мужчина достал кусочек ткани и принялся протирать экран с таким видом, словно полировал двухместный спорткар воскресным утром.

– Вы давно сюда ходите? – поинтересовалась Сью.

Мужчина оторвался от экрана и окинул женщин взглядом, задумавшись, вдруг ему повезло и к нему подошли познакомиться.

Фиона, уловив это, поспешила вернуть разговор в нужное русло:

– Мы думали, вы знаете нашу подругу, Шэрон Миллер. Не слышали о ней?

Мужчина в ответ немного нахмурился.

– Не думаю. Впрочем, я мало кого здесь знаю. Вам лучше спросить Мэлори. Вот и она.

В толпе, возвышаясь над сидящими на пластиковых стульях пенсионерами, появилась решительная и устрашающая фигура Мэлори. Рыжеволосая, в веснушках, с густым румянцем и внушительным бюстом, одетая весьма пестро в зеленый стеганый жилет поверх клетчатой рубашки с закатанными рукавами, она выглядела так, что ей впору было устраивать охоту на тетеревов в поместье, а не управлять общественным центром.

– Так что? – рявкнула она.

– Прошу прощения? – удивилась Фиона.

– Так что? Вы участник или волонтер? Нельзя просто так взять и прийти сюда. Так как вас записать? Новый участник или незаменимый помощник-волонтер? Помощь нам не помешает – особенно в организации чая. Мои девочки молодцы, но не поспевают за всеми. Эти ребята все сметают враз.

– Э-э, ни то, ни другое, – ответила Фиона.

Мэлори театрально отшатнулась.

– Что ж, вижу, с вами двумя будет непросто. Придется поуговаривать, а? Ну ладно, за мной.

Слухи о напористости Мэлори ничуть не преувеличивали. Фиона с Неравнодушной Сью пошли за ней, виртуозно огибая столы, на которых стояли тарелки с разнообразным печеньем.

Мэлори, указывая поочередно на каждый стол, принялась объяснять:

– Это наша группа вязания «Шерстяные пташки».

Пять женщин, подняв головы, хором поздоровались, не прекращая звенеть спицами, провязывая изнаночные петли: вновь прибывшие не сбили их с привычного ритма. Мужчина, сидевший во главе стола, смерил Мэлори колючим взглядом.

– О, прости, Гарольд. Я должна была сказать: «Шерстяные пташки и орел», – гримаса мужчины превратилась в усмешку.

– Повезло, что мне пришло в голову это название, – отходя от стола, заметила Мэлори. – А то они хотели называться «Обмен иголок».

Следующие несколько столов занимали настольные игры.

– Не сочтите за бесцеремонность, но вы двое выглядите как страстные любительницы скрэбл. Я права?

Мэлори не ошиблась. Обожая кроссворды, Фиона со Сью частенько играли в скрэбл.

– Мы неравнодушны к партии в скрэбл, – признала Неравнодушая Сью.

– У нас здесь отличный клуб любителей скрэбл. Попробуйте столкнуть Дики с его пьедестала. Он у нас действующий чемпион.

Склонившийся над фишками с буквами кругленький мужчина с горящими ушами, в кардигане крупной вязки медленно повернулся к ним и улыбнулся.

– Вчера я набрал пятнадцать очков, составив слово всего из трех букв!

– Правда? – потрясенно спросила Фиона. – И что за слово?

– Юка.

– Разве там не четыре буквы?^[246] – уточнила Неравнодушная Сью.

– Да, но юка – другое название маниоки, малоизвестный факт, – сообщил им Дики, будто они обсуждали важный юридический вопрос. – Оно существует, следовательно, разрешено. Не хотите присоединиться к игре?

– Не получится, Дики, – погрозила ему пальцем Мэлори. – Играть разрешено только членам общественного центра, – тут она им подмигнула: – Хорошие новости в том, что я могу записать вас прямо сейчас, – и, словно долго предвкушая этот момент, Мэлори залезла в карман стеганого жилета и выудила стопку сложенных форм для заполнения. Развернув их, она шлепнула бумаги прямо на стол, прервав игру. Из другого кармана женщина достала шариковую авторучку и нарочито щелкнула ей.

– Так, кто первый? Думаю, вы, – она указала на Фиону кончиком ручки, – как ваше имя?

– Эм, мы бы хотели еще немного подумать, – ответила Фиона.

Мэлори фыркнула:

– Немного подумать! Чушь! О чем тут думать? Что еще нужно для счастья, как говорится. Ну же, давайте, не будьте занудами.

– Нет, правда. Мы просто зашли осмотреться.

– Вы зашли и осмотрелись, пора поставить подпись там, где галочка.

Звон в ушах Фионы стал громче и выше, точно закипающий чайник. Как-то она была в отпуске в Испании, в Магалуфе, и ее неотрывно преследовали мужчина и женщина, пытавшиеся всучить ей апартаменты. Они взяли ее в клещи по дороге в отель и никак не отставали, тарабаня свою заученную рекламу. И так бы и не отвязались, если б Фионе не пришла в голову блестящая идея направиться в местный полицейский участок.

Сейчас у нее возникло похожее ощущение. Это неотступное преследование, категорическое нежелание слышать «нет». Фиона боялась, что если запишется, то никогда не отделается от Мэлори, которая будет преследовать ее повсюду, требуя ответить, почему Фиона больше не приходит в общественный центр. Они со Сью просто ведут расследование, и на этом все.

– Нет, благодарю вас, – как можно любезнее отказалась Фиона.

– Нам и так хорошо, – добавила Неравнодушная Сью.

– Я просто не верю своим ушам! И почему же вы не хотите присоединиться? Думаю, всем интересно узнать, – Мэлори скрестила руки на груди. Ее последний вопрос привлек всеобщее внимание: все в пределах слышимости повернулись посмотреть, как Мэлори стыдит и запугивает новеньких, которые совершенно точно не хотят вступать в их сообщество.

Может, поэтому здесь было так многолюдно? Неужели все эти люди однажды стояли на месте Фионы и Сью? Их застыдили, приперли к стенке и заставили подписать бумаги, и с тех пор они боятся, что, если перестанут приходить, Мэлори их найдет, выследит до самого дома и не отстанет, пока они не вернутся. Все выглядели вполне довольными, но Фиона знала, как легко состроить хорошую мину. Дэйзи сомневалась, что Мэлори способна убить. Это еще предстояло доказать. Однако Мэлори определенно была той еще скандалисткой, привыкшей добиваться своего, – и совершенно точно не выносила, если с ней не соглашались.

– И что же это за причина, почему вы так не хотите вступить в наши счастливые ряды? – Мэлори намеренно сгущала краски, чтобы произвести впечатление на слушателей, получить их поддержку и привлечь внимание к парочке, которая никак не уступала. – Ну же, назовите хотя бы одну.

Фиона уже была сыта по горло. Больше она не позволит третировать ни себя, ни Сью. Звон в ушах стал звучать угрожающе. Пора было заставить и его, и Мэлори замолчать.

– Что вы можете рассказать про Йена Ричарда? – спросила она.

Глава 22

В холле резко воцарилась тишина, словно внезапно вошел незнакомец. Все, кто с любопытством повернулся посмотреть на задиравшую новичков Мэлори, тут же вернулись к своим делам. И хотя Мэлори сохранила непроницаемое выражение лица, этот вопрос оборвал фонтан самоуверенных нападок. Она выглядела так, будто хотела оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Фиона выбила ее из колеи, но лишь потом, когда прозвучали эти слова, ей пришло в голову, что тем самым она разозлила потенциального серийного убийцу. Теперь ее тоже добавят в список, уже включавший в себя Сару Браун, Йена Ричарда и недавно появившуюся Шэрон Миллер, – и, вероятно, еще многих других, заслуживших неодобрение Мэлори? Фионе стоит быть осторожнее, или же она может разделить их судьбу.

– Идите за мной, – пригласила Мэлори совсем другим, спокойным тоном.

Женщины прошли до конца зала, к широкому прямоугольному окошку раздачи с поднятой заслонкой. На прилавке выстроились ряды чашечек с блюдцами цвета авокадо, которые каким-то чудом дожили до наших дней с семидесятых годов, вместе с розово-оранжевым кирпичом.

Они прошли через дверь рядом с окошком и оказались на кухне, где все бегали и суетились, наливая кипяток из огромного пыхтящего кипятильного бака: волонтеры едва успевали раздавать чай всем желающим, выстроившимся в ровную очередь снаружи. Невысокая женщина со стрижкой «паж» сновала туда-сюда, наполняя чашки с чайными пакетиками. На прилавке, под зонтиком-сеткой от мух, ждали еще не разрезанные бэйквелловский тарт^[247] и шоколадный торт. Это были не творения Оливера и Стюарта ручной работы, а совершенно обычные покупные сладости: аппетитно выглядящие, но фабричного производства. Плоские, небольшие, совсем не похожие на великолепные изделия пекарей. Фиона заметила, что в очереди многие стояли с тарелками, медленно крутя их в руках, точно руль воображаемого автомобиля.

– Прошу прощения, Мэлори? – окликнула ее маленькая, робкого вида женщина, которая двинулась к ней из конца очереди. – Мы хотели узнать, можно ли нам по кусочку торта.

Мэлори остановилась, повернулась к собравшимся и властно оперлась о прилавок, широко расставив руки:

– Вам прекрасно известно, что до одиннадцати мы торты не подаем. Иначе это был бы не «одиннадцатичасовой чай», а «чай без десяти одиннадцать», «без двадцати» и так далее.

– Я думал, «одиннадцатичасовой чай» просто так называется, – подал голос мужчина из очереди. – Как бранч, его можно есть в любое время между завтраком и ланчем.

– Зависит от того, когда у тебя ланч, – раздался еще голос позади. – Моя внучка иногда до четырех не обедает, представляете?

Все вокруг заохали от подобного безответственного отношения к ланчу.

– Это уже больше на полдник похоже, – заметил мужчина.

Похожая на мышку женщина снова вмешалась в разговор, пока он не превратился в спор о правилах приема пищи:

– Думаю, мы все хотим сказать, что стоит быть более гибкими?

Мэлори прожгла ее взглядом. У нее в центре вот-вот поднимут восстание из-за торта, точнее, из-за его отсутствия.

Фионе было интересно, как Мэлори отреагирует и подавит восстание. Видимо, силовым методом, как и раньше, когда пыталась заставить их со Сью записаться.

Мэлори украдкой покосилась в сторону Фионы, прекрасно осознавая, что за ней наблюдают. Сердитая гримаса тут же превратилась в вымученную улыбку, обращенную ко всем собравшимся в очереди с тарелками в руках. Она вздохнула:

– Знаете, мне бы очень хотелось разрезать торт. Но кто-то еще ест печенье. Если сейчас подать торты, то про печенья забудут, и они зачерствеют. Придется их выкинуть, а мы все очень не любим пустые траты, верно? – Мэлори пыталась продемонстрировать сожаление, закрыв крышкой свой кипящий котел воинственности.

– Я скучаю по розовым вафлям, – объявил мужчина где-то позади них. – Почему их больше не кладут в наборы печенья?

Мэлори бросила страдальческий взгляд на Фиону с Неравнодушной Сью, который можно было в общих чертах перевести как: «Добро пожаловать в мой мир».

– Вы могли бы положить их в жестяную банку, – предложила женщина в начале очереди. – Так они не зачерствеют, и можно будет достать их потом, – множество голов согласно закивали.

Терпение Мэлори было на исходе, и она рявкнула:

– Торт подадут в одиннадцать. Так всегда было и так всегда будет. А теперь, если позволите, у меня много дел.

Мэлори решительно прошагала к дальнему концу кухни, обойдя двух волонтеров, стоявших над открытой посудомоечной машиной. Они вели оживленную дискуссию о том, как правильно ее загружать. Одна из женщин постоянно переставляла тарелки, которые другая только что поставила в сетку.

– Мэлори, тарелки поменьше всегда ставятся сверху, верно? – спросила одна из них.

– Их всегда кладут вниз, – настаивала другая.

Но Мэлори вовсе не собиралась участвовать и в этом споре, поэтому подняла руку:

– Не сейчас!

Открыв дверь, Мэлори вошла в загроможденный кабинет, Фиона со Сью следом за ней. Обойдя большой деревянный стол, довольно красивый, но засыпанный письмами, бумагами и в спешке набросанными списками дел, Мэлори рухнула в крутящееся кресло. Оно было немного потрепанным, кожаным и с высокой спинкой. Закрыв глаза, хозяйка кабинета потерла переносицу.

Ее нежданные гостьи стояли перед столом. Других стульев в комнате не было. Возможно, Мэлори всех посетителей заставляла ждать в таком неудобном положении: они начинали нервничать, и хозяйка кабинета получала психологическое преимущество. Но не сегодня. Сегодня Мэлори, судя по всему, дошла до предела. Она резко открыла глаза: в них плескалась ярость.

– Видите, с чем мне приходится разбираться? Люди пытаются менять правила под себя! Если не держать их в узде, они устроят бунт!

Фиона не могла понять, из-за чего весь сыр-бор. Если б это зависело от нее, торты можно было бы есть в любое время.

– Неблагодарное занятие. Видите это? – Мэлори указала на беспорядок на столе. – В основном это счета. Люди хотят, чтобы им заплатили. Каждый год центр съедает все больше денег, а бюджет выделяют все меньше.

Как управляющая магазином, хоть и волонтер, Фиона сочувствовала затруднительному положению Мэлори: извечная борьба с непредвиденными расходами, попытки сдержать траты… Которые всегда вырывались из-под контроля именно тогда, когда меньше всего ждешь. Однако Фионе стоило быть осторожной и не попасться на удочку: этой тирадой Мэлори могла пытаться сбить их со следа, отвлечь внимание от Сары Браун и Йена Ричарда. Они публично ее критиковали и могли за это поплатиться.

– Йен Ричард пожертвовал тысячу фунтов, чтобы отремонтировали микроавтобус, это так? – спросила Фиона, стараясь сохранить внешнее спокойствие.

– А-а-а, – прорычала Мэлори. – Так вот в чем дело.

– Да, именно в этом.

– И что он вам наговорил?

Напомнив себе, что о смерти Йена Ричарда еще никто не знает, Фиона решила не отвечать.

Мэлори сама ухватилась за возможность рассказать историю со своей точки зрения:

– Да, он пожертвовал деньги на микроавтобус, и именно на ремонт я их потратила. Я его предупреждала, что это будут деньги на ветер. Микроавтобус уже разваливался. Шатун двигателя полетел. Но Йен не слушал. Настаивал, чтобы я использовала деньги на ремонт. Так я и сделала, хотя механик сказал, что это пустая трата времени. Когда утвердили новый бюджет, денег не оказалось просто на содержание микроавтобуса, не говоря уже про замену. И дураку ясно, что от него нужно было отказаться. Однако Йен вбил себе в голову, что я присвоила деньги. Он втоптал мое имя в грязь, протащив по всей Саутборн-Гроув. Говорю вам, я могла заявить на него за клевету.

– У вас есть счет от механика? – спросила Неравнодушная Сью.

Мэлори смерила ее сердитым взглядом:

– Я не должна оправдываться перед вами.

– И как вы себя чувствовали? – спросила Фиона. – Когда Йен Ричард все это говорил?

Мэлори нахмурилась.

– На что вы намекаете? А вы бы себя как чувствовали, если б кто-то сочинял про вас невесть что?

– Почему вы просто не показали ему счет? Как доказательство, что деньги ушли именно туда, – вставила Сью.

– Как и сказала, оправдываться я не должна. Это уже становится похоже на допрос. Если хотите присоединиться к нам или стать волонтерами, буду рада все оформить. В ином случае прошу вас уйти.

Вряд ли им удалось бы добиться от Мэлори чего-то еще, но они и так узнали все, что хотели. Сью с Фионой обменялись взглядами, будто прочитав мысли друг друга: Мэлори что-то скрывала.

Они уже повернулись к выходу, но прежде чем открыть дверь, Фиона спросила:

– Вы не знаете никого по имени Шэрон Миллер?

Мэлори непонимающе нахмурилась:

– Как? Никогда о такой не слышала.

Глава 23

По дороге на улицу Фиона, чтобы убедиться в правдивости слов Мэлори, останавливалась у некоторых столов и мимоходом в разговоре уточняла, знает ли кто-нибудь Шэрон Миллер. Но ее собеседники только непонимающе смотрели в ответ и качали головами. Шэрон Миллер не состояла в общественном центре Саутборна. И пока Фиона заговаривала зубы его посетителям, Неравнодушная Сью ходила по коридорам, заглядывая повсюду, перебирая брошюры и в целом пытаясь что-то разнюхать.

Встретились они уже на тротуаре, и каждая поделилась тем, что узнала.

– Я по-прежнему считаю Мэлори нашей главной подозреваемой, – заявила Фиона. – Единственное, что не сходится, – Шэрон Миллер. Она никак не связана с общественным центром.

Сью кивнула:

– Проблема в том, что мы не знаем, какая именно Шэрон Миллер, а когда узнаем, будет слишком поздно. Может, связь между Мэлори и нашей неизвестной Шэрон есть, но не через общественный центр. Уверена, Мэлори сумела много кого разозлить и вне своей вотчины.

Сью и Фиона направились обратно по Саутборн-Гроув, к дому Сары Браун, огибая группки людей и не особо обращая внимание на дорогу.

– Одно мы знаем точно, – сказала Фиона, обходя маму с малышом лет трех. – Мэлори что-то от нас скрыла. И очень рассердилась, когда я упомянула счет от механика. Думаю, она водит нас за нос. Пытается прикрыть пропажу денег. – Пожилая пара, в которую они со Сью чуть не врезались, неодобрительно цокнула. Фиона резко остановилась. Она, не отрываясь, смотрела в сторону.

– Что? – заволновалась Сью. – Что такое?

Фиона указала на неухоженную гравиевую дорожку, в конце которой виднелся гараж с вывеской «ААА Гараж».

– В Саутборне ведь всего два гаража?

– Верно, – подтвердила Сью. – Другой называется «АБВ Гараж».

Оба названия, вероятнее всего, придумали в то время, когда люди обращались к телефонным справочникам. И каждый хотел стоять выше всех по алфавиту в своей категории: аналог первых строчек в поисковой странице. «ААА Гараж» таким образом пролез вперед своих конкурентов, «АБВ Гаража», и благодаря этому их выбирали чаще. Фиона задумалась, почему в свое время не открылся еще один гараж, с лаконичным и бесхитростным названием «А-Гараж».

Неравнодушная Сью кивнула на вывеску:

– Здесь дешевле всего. Сюда я сдаю машину на ТО. Они… более снисходительны, если ты понимаешь, о чем я.

Судя по состоянию машины Сью, Фиона сказала бы, что они очень, очень снисходительны.

– Если Мэлори хотела сэкономить, то отвезла микроавтобус именно сюда. Иди за мной.

Перескакивая ямы и рытвины, Фиона со Сью добрались до небольшой бетонной площадки, потрескавшейся и неухоженной, где ждали в очереди машины. Небольшое строение за ними больше походило на сарай, с покатой рифленой крышей, заросшей мхом.

Подруги вошли через широко распахнутые двери в мастерскую, прямо в грохочущую какофонию разбираемых двигателей. Склонившийся над капотом машины мужчина в комбинезоне крикнул им:

– Секунду, сейчас подойду.

Через пару мгновений он выпрямился и повернулся к ним: это был крепкий краснощекий мужчина с бородой. Фиона не могла определить, виновато ли большое количество сидра, или он просто слишком долго простоял согнувшись, и кровь прилила к голове.

– Здравствуйте, – улыбнулась Фиона. – Я бы хотела узнать, не сюда ли привозили на ремонт микроавтобус от общественного центра?

Мужчина, с трудом сглотнув, опасливо уточнил:

– А что такое? Вы же не из налоговой? Если да, по закону вы обязаны об этом сообщить.

– Думаю, это касается только полиции, – заметила Неравнодушная Сью.

Фиона сделала шаг вперед.

– Мы не налоговые инспекторы и не из полиции. На ремонт микроавтобуса внесли пожертвование. Мы просто проверяем, что благотворительные средства были потрачены на нужные цели.

Мужчина неловко переступил с ноги на ногу.

– Вы точно не из налоговой?

– Определенно нет.

– Ну, о пожертвованиях ничего не знаю, но помню, как говорил Мэлори, что починить автобус обойдется дороже, чем он стоит. Его надо было прямо тогда сдать на металлолом.

– И что произошло? – спросила Фиона.

– Мэлори настаивала, чтобы мы его починили. Спросила, могу ли я сбавить сумму до тысячи. Я сказал, что да, если не проводить через кассу. Она заплатила наличными. Возможно, я не должен был вам этого говорить.

– Понимаю, – сказала Фиона. – Что ж, это все, что мы хотели узнать. Спасибо, вы очень помогли.

Фиона с Неравнодушной Сью уже собирались уходить, когда мужчина окликнул их:

– Только не говорите Мэлори, что приходили ко мне, – он казался искренне обеспокоенным. – Это было вроде только между нами, нарушение постановления городского совета и все такое.

Фиона жестом показала, что закрывает рот на замок:

– Мы сохраним ваш секрет.

Вернувшись на главную улицу, подруги попали в толпу вышедших на ланч служащих. Петляя между прохожими, спешащими за тортильями, сэндвичами и бейглами, Сью возобновила разговор:

– Так что насчет Мэлори? Она всех запугала, даже этого крепыша-механика.

– Согласна, она выглядит устрашающе, но, похоже, сказала нам правду. Пожертвование Йена Ричарда в самом деле ушло на ремонт микроавтобуса, хоть Мэлори и знала, что это пустая трата времени, она все равно сдержала слово.

Неравнодушная Сью вскочила на бордюр, пропуская группку долговязых хихикающих старшеклассников, жующих сэндвичи из «Сабвея».

– Она все еще может быть убийцей, – заметила Сью, ловко спрыгнув обратно на тротуар.

– Верно, но это приводит к еще большей неразберихе. Неужели серийный убийца будет безукоризненно чист в денежных вопросах? Это лишь усложняет наше дело и доводы против Мэлори.

Сью покачала головой:

– Это ничего не меняет. Уверена, Гарольд Шипман^[248] продолжал платить ипотеку и налоги на машину, убивая при этом своих пациентов. У нас все еще есть мотив, и сильный.

– Да, но пока это только сплетни. Нужно больше доказательств. Пойдем, навестим соседку Сары. Посмотрим, что еще удастся выяснить.

Неравнодушная Сью выглядела как-то странно, словно ей срочно нужна была уборная.

– Ты в порядке?

– Лучше не бывает. Идем, навестим Святую Джун.

Глава 24

Полицейскую ленту уже убрали, но дверь Сары Браун оставалась надежно запечатанной.

Фиона с Неравнодушной Сью стояли на тротуаре, глядя то на дом Сары, то на два соседних, гадая, где может жить Джун. Оба здания были из красного кирпича, с большими окнами и ухоженными, давно заложенными и разросшимися палисадниками. Их владельцы не стали мостить все плитками, и, по мнению Фионы, оно было к лучшему.

В конце концов Фиона и Сью решили проверить оба дома: едва ли повредит опросить всех соседей.

В первом коттедже, справа от дома Сары Браун, им никто не ответил, так что они бодро двинулись ко второму.

Прежде чем стукнуть бронзовым молоточком в тяжелую деревянную дверь, Фиона поделилась со Сью своей теорией о милых людях в детективах:

– Ее называют «Святой Джун», поэтому не попадись к ней на удочку. Если она убийца, то превзойдет саму Мать Терезу, пытаясь нас отвлечь и сбить со следа. Особенно если считает себя кем-то вроде ангела, раз поставила такие цифры в профиле. Нам надо быть начеку, чтобы раскусить ее, и ко всему относиться с подозрением.

Сью кивнула:

– Не беспокойся, буду в высшей степени подозрительна.

– Конечно, это могут быть просто поспешные выводы, а на самом деле она совершенно искренне добра и мила, – добавила Фиона, снова стукнув тяжелым дверным молотком.

В окне рядом с дверью дернулась занавеска, а через несколько секунд из глубины дома визгливо выкрикнули:

– Вы «Свидетели Иеговы»?

– Нет! – крикнула в ответ Фиона.

– Мормоны?

– Нет.

– Адвентисты седьмого дня?

– Нет.

– Христадельфиане?

– Нет.

– Тогда приверженцы епископалианства?

– Еписко-чего-чего? – тихонько уточнила Сью.

Фиона боялась, что им предстоит перебрать список всех христианских конфессий, а потом перейти к другим религиям, и это займет очень много времени, поэтому она не выдержала:

– Простите, вы Джун?

– А кто спрашивает? Мне не надо бесплатно менять стеклопакеты! Будьте любезны вычеркнуть мое имя из своих рекламных списков и оставить меня в покое!

– Нас никто не посылал к вам, – сообщила Сью. – Мы друзья Сары Браун.

Последовала пауза.

– Она должна вам денег?

– Э-э, нет.

– Вы ведь знаете, что она умерла?

Для того, кого Сара Браун называла «Святой Джун», женщина отвечала слишком прямолинейно, ставя свой божественный ангельский статус под сомнение.

– Мы можем с вами поговорить? – спросила Фиона.

– Этим мы и занимаемся, разве нет?

– Я имела в виду с открытой дверью.

– О, нет. Я эту уловку знаю. Заставите открыть дверь, а потом и меня найдут мертвой, как мою соседку.

Фиона переглянулась со Сью. Она не подумала, что Джун может отвечать так резко из-за страха от того, что произошло всего в нескольких метрах от ее двери. Им стоит быть более чуткими. Пытаясь ее успокоить, Фиона заговорила мягче:

– Пожалуйста, мы друзья Сары. Работаем в благотворительном магазинчике «Собачкам нужен уютный дом». Сара ходила на наши кофейные вторники.

Через несколько секунд многочисленные замки и задвижки защелкали, открываясь.

Дверь распахнулась, и на пороге Фиона со Сью увидели женщину лет шестидесяти, примерно одного возраста с Дэйзи, но худую как палка, с шапкой короткостриженых седых волос и осунувшимся лицом. Темно-синяя рыбацкая толстовка висела на ней как на вешалке.

Фиона, сочувственно улыбнувшись, принесла свои соболезнования:

– Мы очень огорчились, узнав о кончине вашей соседки.

Не глядя им в глаза, Джун ответила:

– Она не скончалась. Ее убили.

– Какой, должно быть, шок для вас. Вы в это время находились дома? – спросила Сью.

– Нет, бегала по всяким поручениям, – выплюнула Джун, точно слова были ядом, высосанным из раны. – Слушайте, полицейские сказали, что я не должна об этом говорить.

– Да, разумеется, – кивнула Фиона. – А другие соседи Сары? Они что-то видели?

– Не-а. Сильвия все еще в круизе, – с заметной горечью ответила Джун. Фиона не могла решить, завидует она, сердится или и то, и другое сразу.

– Она точно в отъезде? – уточнила Сью.

– Да! – рявкнула Джун. – Заставила меня сад поливать за нее, забирать почту и стричь газон. Наверное, я была бы в курсе, если б она вернулась!

Ее сварливые ответы застали подруг врасплох. Святая Джун, похоже, была святой покровительницей раздражительных соседей. Беседа, прервавшись, уступила место неловкому молчанию.

Нарушила его сама Джун:

– Полагаю, я должна поблагодарить вас за эти кофейные вторники.

– О, э-э, да не за что, – не сумев скрыть замешательства, ответила Фиона.

– Да, я их просто обожала. Только тогда у меня выдавалась свободная минутка.

– Простите? – переспросила Сью.

– Ну, я знаю, что о мертвых или хорошо, или ничего, но когда Сара уходила к вам, то не доставала меня. И мне не приходилось прыгать вокруг нее. А обычно было как: «Джун, сделай то, Джун, сделай это. Джун, вытащи мусорные баки. Джун, выдерни сорняки из мощеной дорожки. Джун, вдень крючки в шторы. Джун, закажи мне продукты в интернете».

– Так Сара сама в интернете не сидела?

– Господи, нет. Она нашла себе дурочку. Повезло, что я не вожу машину, а то пришлось бы работать ее личным водителем и каждый день возить Сару в общественный центр. Когда отменили микроавтобус, начался сущий кошмар. Ходила тут, жаловалась без конца. У меня от нее даже ухо разболелось. Она всем говорила, что Мэлори – Антихрист. Называла ее дефективной.

Джун описывала совершенно незнакомую Фионе Сару Браун. Щедрая, отчаянно независимая, Сара Браун, которую знала Фиона, никогда не жаловалась – только на ситуацию с Мэлори и микроавтобусом. Может, у Фионы с самого начала сложилось о ней неверное впечатление? Может, Сара Браун приберегала вечно недовольную версию себя для соседки, а более разумную показывала остальным? Или Джун преувеличивала, играя роль несправедливо обиженной жертвы для отвода глаз?

Тут открылась дверь элегантного георгианского коттеджа через дорогу, густо заросшего плющом. В проеме медленно появился старичок лет восьмидесяти, осторожно передвигающий ноги.

Джун застонала и скорчила гримасу, пробормотав «Ну что еще?!» себе под нос.

Старичок, явно страдающий болезненным плоскостопием, с трудом прошаркал к концу своей подъездной дорожки, одной рукой опираясь на деревянную клюку, а в другой сжимая клочок бумаги так, будто от него зависела его жизнь.

– Джун! Джун! – мелодраматично выкрикнул он.

И точно затмение вдруг уступило место солнцу, «Несчастная Джун» в мгновение ока стала «Джун Жизнерадостной», святой, о которой они были столько наслышаны. Сбежав по крыльцу, она поспешила через дорогу к старику:

– Кеннет, вы в порядке?

– Джун, мне нужен рецепт! Лодыжки меня изводят. Ненавижу быть тебе обузой, но это срочно. Ты не могла бы?..

– Ну что вы, Кеннет, какая обуза, – Джун забрала рецепт. – Что-нибудь еще нужно?

– Ну, раз уж ты спросила, мне бы не помешала сельтерская вода, подлечить желудок. После вчерашнего пастушьего пирога у меня отрыжка.

– Без проблем. Мы должны за вами присматривать, – она легонько коснулась его запястья, показывая, что все в порядке.

– Спасибо, Джун. Не знаю, что бы без тебя делал.

– Рада помочь.

Она уже собиралась возвращаться, но Кеннет ее остановил с еще одним заданием:

– О, и когда у тебя будет минутка, сможешь перенастроить мне спутниковую тарелку? Там такая неразбериха.

– Да, конечно. Загляну позже, – ответила Джун с милой улыбкой, но ее выдавали поникшие плечи, отражавшие чувство безысходности, которое она старалась скрыть.

По дороге обратно все следы «Святой Джун» исчезли, и сейчас женщина снова надулась, как мышь на крупу, – мышь, находящаяся на грани нервного срыва. В ее глазах горело раздражение, и она так стиснула в кулаке записку с рецептом, что Фиона засомневалась, сумеет ли врач там что-то разобрать.

– Ни минуты покоя, – пожаловалась она, подойдя к Фионе и Неравнодушной Сью. Пыхтя и ворча, женщина выудила из кармана ручку и разгладила помятую записку. Пристроив листок на кормушке для птиц, Джун принялась писать, с силой нажимая на ручку, чуть не протыкая бумагу.

– Знаете, до смерти Сары меня донимали все трое, каждую минуту, каждый божий день. Сильвия, Сара и Кеннет. Будто живешь в Бермудском треугольнике из престарелых. Все трое слоняются по своим огромным домам, за которыми уже не хватает сил присматривать, – говоря это, Джун размахивала запиской с рецептом, точно сердитый Невилл Чемберлен^[249].

Фиона вдруг осознала, что Джун была одной из тех, кому пресловутая английская вежливость не давала сказать слово «нет».

Один раз предложив помочь, в итоге она зашла так далеко, что теперь просто не могла отступить. Сама загнала себя в петлю услужливости. В тюрьму любезности. Джун постоянно на все соглашалась, и теперь скрытая горечь выливалась из нее, точно токсичные отходы из ржавой бочки. Делало ли это ее убийцей? Вот что им предстояло выяснить.

– Дамы, прошу простить, – процедила Джун сквозь стиснутые зубы, – мне надо забрать рецепт.

– Мы можем его забрать, – предложила Фиона.

Джун чуть не упала от изумления.

– Что?

– Я сказала, мы можем его забрать и привезти вам.

– Вы серьезно? – придя в себя, переспросила Джун.

– Ну конечно, почему нет?

– Кеннет никому не доверяет забирать свои рецепты. Только мне.

– Кеннету и не нужно знать, – заговорщицки постучала себя по носу Неравнодушная Сью. – Мы заберем рецепт и кинем вам в почтовый ящик. Ничего страшного не случится.

Губы Джун робко дернулись в лукавой улыбке: она не могла поверить своей удаче.

– А если у врача возникнут вопросы? Там стоит мое имя, а не ваше.

– Какой у вас номер? – Фиона достала телефон. – Уверена, все пройдет хорошо, просто на всякий случай.

Джун не пришлось просить дважды, и она тут же продиктовала номер.

– Может, и почту заодно? – предложила Фиона. – Чтобы точно все предусмотреть. Дополнительные меры предосторожности.

Джун не собиралась смотреть дареному фармацевтическому коню в зубы:

– Почта June2111@simbian.net.

Возможность сама плыла в руки, и Фиона воспользовалась ей, чтобы узнать значение цифр:

– О, а почему именно два, один, один и один?

– День рождения отца. Родился в ноябре 1921 года.

– Ваши родители тоже жили здесь? – спросила Сью.

– О, да. Родились и выросли в Саутборне, как и я.

– Отлично. Теперь оставим вас отдыхать и пойдем за рецептом. Кстати, я Фиона, а это Сью.

– Спасибо вам. Спасибо вам обеим. Это так мило. Никто никогда не предлагал мне с чем-то помочь. Теперь я понимаю, почему Сара так высоко о вас отзывалась, – Джун выглядела искренне тронутой, у нее чуть ли не слезы на глаза навернулись.

Фиона ободряюще коснулась ее руки:

– Нам правда не сложно. Кстати, вы не знаете никого поимени Йен Ричард или Шэрон Миллер?

Джун шмыгнула носом, сглотнув подступающие слезы.

– Вроде бы нет. Это друзья Сары?

Фиона не стала отвечать и махнула рукой:

– Нет-нет, не важно. Мы в два счета вернемся.

Попрощавшись с Джун, которая выглядела куда более довольной, чем когда они встретились, Фиона спросила Сью:

– Ну, что думаешь? – у самой Фионы мозг лихорадочно работал.

Сью фыркнула:

– Она, пожалуй, самый несчастный человек из всех, кого я встречала. Вся как натянутая струна – или как неудачная подтяжка лица. Ни капли скорби из-за смерти Сары. У нее точно был мотив.

– И я так думаю. Но есть две нестыковки: во-первых, Джун не пыталась скрыть своего отношения. Она вполне открыто выражает, а перед нами еще и преувеличивает свое недовольство тем, что должна бегать по поручениям соседей. Следуя этой логике, у нее и правда был мотив убить Сару, но тогда Джун скорее захотела бы убить остальных соседей, а не Йена Ричарда и эту Шэрон Миллер, которых, как она говорит, даже не знает.

– Ты думаешь, она врет? – Неравнодушная Сью даже притормозила.

– Не совсем. То есть Джун хорошая актриса, у нее получается морочить людям головы. Но это обман в духе «у меня все хорошо» и «я буду страдать молча», а не откровенная ложь.

Они снова вышли на Саутборн-Гроув. Обходя спешащих пешеходов, Фиона продолжила:

– Но если Джун не убийца, то я никак не могу понять, как два-один-один-один в ее профиле связаны с домино.

– Совпадение?

– Джек Ричер не верит в совпадения, и я не верю.

Неравнодушная Сью легонько толкнула Фиону локтем:

– Ты что, влюбилась в него, а?

– Нет.

– Ты постоянно его упоминаешь.

– Он много полезного говорит.

– Кроме того случая, когда «Ричер ничего не сказал»^[250].

Фиона тихонько хмыкнула этой литературной шутке:

– А ты не промах. Очень остроумно. Ну, если это не совпадение, то что тогда означают эти цифры? Мы верим в ее историю о дате рождения отца?

– Можно посмотреть на рецепт? – Неравнодушная Сью взяла у Фионы записку и прочитала запись на обороте: – Джун заполнила свои данные. Фамилия у нее Хэрикот. Думаю, сможем проверить прямо сейчас. Поищем ее в интернете по дате рождения, – она вернула Фионе клочок бумаги, и они сели на ближайшую скамейку. Сью достала телефон и открыла сайт открытого общественного архива. – Мы знаем ее полное имя, место рождения, а также то, что ее родители тоже родились в Саутборне.

– А я-то гадала, зачем ты ее спросила.

– Ну вот, только одна запись о Джун Хэрикот, родилась в 1955 году в Саутборне. Родители Эдриен Хэрикот и Оливия Хэрикот, девичья фамилия Аткинсон. Теперь сверим данные отца, – набрав в телефоне новый запрос, Сью прочитала: – Эдриен Хэрикот, родился в Саутборне в ноябре 1921 года. Как она и сказала. Разве что мы имеем дело с крайне бестолковым серийным убийцей, которая бросила у своих жертв случайные фишки домино и не заметила, что они совпадают с датой рождения ее отца, а значит, и с ее ником.

– Немного притянуто за уши, тебе не кажется? – заметила Фиона. – Есть и еще одно объяснение.

– Какое?

– Кто-то пытается ее подставить.

Глава 25

– Мэлори! – Неравнодушная Сью даже вскочила, вызвав этим несколько любопытных взглядов прохожих: – Хочет использовать Джун как козла отпущения!

– Это возможно, – признала Фиона со скамейки, – про разногласия Мэлори и с Сарой Браун, и с Йеном Ричардом известно всем. С кем бы мы ни говорили, они знают либо про одного, либо про другого. Мэлори не помешал бы кто-то, на кого можно все это свалить. Ввести всех в заблуждение.

Сью не могла устоять на месте, так ее взволновали новые перспективы.

– И вот она подставляет Джун как потенциальную подозреваемую. Узнает, что та терпеть не может выполнять поручения Сары, а потом оставляет у тел домино с цифрами, которые соответствуют ее нику в Сети!

– Звучит логично. Но почему тогда полиция об этом не догадалась?

– Полиция может и не знать. Надо сообщить детективу Финчер, все ей рассказать!

– Не думаю, что у нас достаточно доказательств.

– А я считаю наоборот, – Сью снова села рядом с Фионой и полезла в карман пальто, выудив какой-то предмет, небрежно завернутый в бумажные салфетки. Осторожно развернув, она показала прямоугольную деревянную коробочку, довольно потертую. Коробочку домино.

– Где ты это взяла? – спросила Фиона, боясь услышать ответ.

– В общественном центре.

– Ты их украла!

– Одолжила.

Фиона подвинулась, пересаживаясь поближе к Сью, чтобы скрыть улику от прохожих. И хотя больше всего ей хотелось кричать, она все же прошипела:

– Тебе нужно их вернуть, и немедленно.

– Но сначала я загляну внутрь, – шариковой ручкой Неравнодушная Сью толкнула крышку, под которой оказался набор черных фишек домино, знававших и лучшие времена. Все лежали плотно, кроме верхнего ряда, где явно не хватало нескольких костяшек.

– Не хватает двух домино! – ахнула Сью.

Глава 26

Забрав рецепт для Кеннета и бросив его в почтовый ящик Джун, Фиона и Сью поспешили обратно в свой магазинчик. Добравшись, они распахнули дверь и влетели внутрь, напугав Дэйзи, которая как раз обслуживала клиента на кассе. Женщина, покупавшая кричаще-красную атласную блузку, резко обернулась, хмурясь от такого непрошеного и шумного вторжения.

Фиона и Сью попытались успокоиться и вести себя тише, но тут Саймон Ле Бон вскочил со своей кроватки, бросился к ним и запрыгал вокруг, виляя хвостом. Фиона тут же наклонилась и дала лизнуть себя в нос.

Покупательница неодобрительно цокнула языком и ушла. Наконец подруги собрались за кофейным столиком.

– Ну как все прошло с Мэлори и Джун? – спросила Дэйзи.

– Что касается Джун, вероятность крошечная, но на Мэлори у нас кое-что есть.

Неравнодушная Сью открыла коробочку, по-прежнему завернутую в салфетки, и медленно перевернула, аккуратно высыпав домино на стол. Дэйзи потянулась взять одну из фишек, но ее тут же остановила Сью:

– Не трогай! Прости, но это улика.

– Чтобы трогать, нужно надеть перчатки, – добавила Фиона.

– Хорошая идея, – Сью отправилась в кладовку.

– Где вы их взяли? – поинтересовалась Дэйзи, для надежности прижав руки к бокам.

– В общественном центре, – ответила Фиона.

– Что? Они их вам отдали?

Фиона поморщилась.

– Не совсем. Сью, как бы сказать… одолжила их. Никто не знает, что они у нас.

– То есть вы их украли, – Дэйзи, сложив руки на груди, посмотрела на домино с отвращением, явно не одобряя методы подруг.

– Иногда цель оправдывает средства, – слабо возразила Фиона. – Знаю, это немного нечестно, но тут не хватает двух фишек. Обычно в наборе их двадцать восемь, а здесь всего двадцать шесть. И если две пропавшие окажутся теми самыми, которые нашли у тел, у нас будут улики против Мэлори.

Неравнодушная Сью вышла из кладовой с парой пачек резиновых перчаток.

– Розовые или желтые?

– Едва ли это важно, – заметила Фиона.

– Тогда желтые, – Сью передала Фионе перчатки. Натянув их, троица принялась переворачивать костяшки на сторону с цифрами. Когда они закончили, Дэйзи спросила:

– Какие были цифры у найденных фишек?

– Два и один, один и один, – напомнила Сью.

Подруги склонились над столом, разглядывая цифры и отчаянно пытаясь найти совпадение или, точнее, его отсутствие.

– Я не вижу два и один, – заметила Дэйзи.

– И я, – согласилась Сью.

– Фишки с один и один тоже нет, – Фиона ощутила искристый, точно шампанское, прилив адреналина. Впервые с начала их расследования они нашли что-то определенное, четко указывающее на Мэлори. Фиона никогда не планировала «давать пять», но сейчас она была готова до боли хлопать по ладоням своих коллег.

– Вот это да! Пропали фишки именно с теми цифрами, которые нашли у жертв. Кажется, Мэлори попалась.

Неравнодушная Сью выбросила оба кулака в воздух, словно только что забила гол в матче с Германией. Хотя бы не попыталась проехаться на коленях по полу.

– Я знала! Черт побери, я знала! Мы нашли «Убийцу с домино»! Жду не дождусь, когда расскажу все детективу Финчер. Может, она захочет взять нас в ППР!

– Что за ППР? – не поняла Дэйзи.

– Профессиональная программа расследований, – объяснила Сью. – Полиция нанимает гражданских для помощи в сложных делах. Она будет так гордиться нами, что захочет взять в свою команду, чтобы мы помогали ей расследовать убийства и все такое.

Фиона заставила себя промолчать, но на самом деле не могла представить, чтобы молодая женщина была рада, что три пенсионерки нашли убийцу раньше ее.

– Погодите. Давайте рассуждать трезво. Эти улики суд не примет, – указала Фиона. – Мы не можем их использовать, и детектив Финчер не сможет. Их забрали из общественного центра.

– Украли, – поправила Дэйзи.

– То есть в получении признания они в целом бесполезны.

– Я их не крала, – с оскорбленным видом возразила Сью, – а одолжила. Потом аккуратно положу обратно. Пошлем детективу Финчер анонимку. Никто никогда и не заметит, что какая-то коробка с домино пропала. Кто вообще такое замечает?

Дверь с грохотом распахнулась, ударившись об один из стендов, и в магазин грузно вступила раскрасневшаяся и готовая заорать Мэлори. Следом за ней вошла Софи, и ее дурацкий бархатный кейп взметнулся следом, точно она была Инквизицией благотворительных магазинчиков. Из-за нее робко, точно мышь, выглядывала Гейл.

Саймон Ле Бон зарычал на незваных гостей со своей безопасной лежанки. Вызванное адреналином радостное возбуждение Фионы сменилось ужасом и стыдом.

Пройдя через магазин, Мэлори обвинительно наставила палец на трех дам за столом.

– Воры! – зарычала она. – Воры! Это домино принадлежит общественному центру! Как вы посмели украсть его?!

Мэлори протиснулась к столу, смела фишки к краю и принялась засовывать их обратно в коробку.

– Вам очень повезет, если я не стану заявлять в полицию!

Убрав все фишки, она схватила крышку и закрыла коробочку, после чего твердым шагом двинулась к выходу, ненадолго остановившись поблагодарить Софи и Гейл:

– Очень признательна вам за помощь. Вы обе ответственные и достойные члены общества, в отличие от этой кучки мошенниц, – Мэлори махнула рукой в сторону стола.

– Мы просто выполняли свой долг, верно, Гейл? – с приторной улыбочкой ответила Софи.

– Этточно, – подтвердила Гейл, судя по выражению лица, не вполне понимая, с чем соглашается.

Мэлори развернулась на каблуках и смерила Фиону, Сью и Дэйзи уничижительным взглядом.

– Вам троим запрещен вход в общественный центр! Навсегда! – и она хлопнула дверью так сильно, что колокольчик над входом задергался как безумный, лишь усилив звон в ушах Фионы.

Софи нарочито неторопливо подошла к столу и сочувственно посмотрела на женщин.

– Так-так-так. Сотрудники магазина «Собачкам нужен уютный дом» опустились до банального воровства, и откуда – из общественного центра! Ниже падать уже некуда. Что с вами стало? – она взмахнула рукой на тот случай, если кому-то вдруг достанет мужества ответить. – Оставлю вас с этой мыслью. Поистине жемчужина среди сплетен. Пожалуй, я ее пока придержу и пущу в ход позже, когда появится необходимость. Можете в этом не сомневаться.

Софи уже повернулась к выходу, но потом остановилась:

– Ах, да вы, наверное, гадаете, как я узнала о вашей преступной склонности. Что ж, все благодаря Гейл, – схватив женщину за плечо, Софи вытолкнула ее вперед, выставив напоказ, точно гениального ребенка. Гейл явно было неловко.

– Гейл увидела вас на скамейке на Саутборн-Гроув, скрючившихся над набором домино. Конечно, она не знала, что их украли, но потом мне позвонила Мэлори и спросила, не найдется ли у меня в магазине лишней коробочки, потому что их домино куда-то подевалось. Гейл и рассказала мне, как вы средь бела дня размахивали похожим набором, – не самое мудрое решение, если вы его только что украли. Разумеется, как ответственный и законопослушный гражданин, я сочла своим долгом проинформировать Мэлори об этом проступке. Мэлори захотела самостоятельно с вами разобраться, но я сказала «нет». Не в мою смену. Когда идешь к опустившимся преступникам, нужна поддержка. Кто знает, на что эта троица способна? Так что мы решили проводить Мэлори на случай, если что-то пойдет не так. Да, Гейл?

– Этточно, – ответила та еще неохотнее, чем обычно: то, что Мэлори выставила ее ябедой, Гейл явно угнетало.

Заносчивая улыбочка Софи сияла ярче фосфора.

– Так что теперь вы в курсе. Кстати, мне нравятся резиновые перчатки, придают вам услужливый вид. А, и еще, ко мне тут заходила та полицейская из нацменьшинств.

– Ее зовут детектив-инспектор Финчер, – процедила Неравнодушная Сью сквозь зубы.

– Как скажешь, дорогуша. В любом случае попрошу больше не распространять обо мне эти выдумки, будто бы я подкинула вам окровавленный нож. Детектив раскусила вас. Ну а теперь после кражи домино вы можете сменить название с «Собачкам нужен уютный дом» на что-то вроде «Трех пенсионерок нужно арестовать». Идем, Гейл. Мы здесь закончили. Адью.

Все трое проводили взглядом Софи, неторопливо продефилировавшую к выходу, подхватившую вдобавок полы своего бархатного кейпа, чтобы ни за что не зацепиться. Перед дверью она театрально развернулась, и полы накидки взметнулись, хлопнув Гейл по лицу. С некоторым любопытством Софи огляделась:

– Мне очень нравится то, чего вы с этим местом не сделали. Но скажите, зачем вам тут еще и стол? Вы же не продаете мебель!

Фиона со Сью от возмущения не могли вымолвить ни слова. За них ответила Дэйзи:

– Это для кофейных вторников. К нам приходят те, кто не может добраться до общественного центра.

Софи лишь самодовольно усмехнулась и, взмахнув плащом, вышла из магазина, а Гейл следом за ней.

Глава 27

В комнате опустилась тяжелая, как свинец, тишина. Женщины так и сидели за столом, опустив взгляд на руки, и ни одна не осмеливалась посмотреть на остальных или шевельнуться. Унижение пригвоздило их к месту, камнем утягивая на дно. Неловкие минуты тянулись и тянулись, покупатели не заходили, и ничто не могло вырвать их из этого состояния уныния. А им бы в самом деле не помешало отвлечься от недавнего позора.

Едкую тишину наконец нарушила Дэйзи:

– Не очень у нас получается, да?

Остальные едва заметно склонили головы, кивками подтвердив ее слова. Дэйзи была права. Ничего у них не получалось. Они хотели найти убийцу Сары Браун, основали ради этого свое детективное агентство – и слишком увлеклись, позволили себе необдуманные поступки, поддались охватившему их воодушевлению и азарту. Лицемерный крестовый поход по восстановлению справедливости. Однако с ужасающей ясностью становилось понятно, что их азарт и бравада не более чем нахальная самонадеянная парочка: обещают они много, а вот выполняют в итоге… Втроем они спотыкались и путались в едва начавшемся расследовании, и вот теперь оно было на последнем издыхании.

Уверенность в своих силах покинула Фиону, испарившись, точно дешевые духи. И она пока не понимала, то ли это из-за их непрофессионализма, то ли из-за того, что их поймали с поличным, прямо с крадеными домино в руках. Возможно, из-за всего упомянутого, но особенно из-за недавнего позора. Они должны были бороться с преступностью, а не выслушивать обвинения.

– Простите, – извинилась Неравнодушная Сью. – Это все я виновата. Это я украла домино, и из-за меня буря обрушилась на наши головы. Я все испортила так, что не исправить.

Фиона улыбнулась ей, сочувственно и ободряюще:

– Вряд ли кто-то из нас знал, что делал.

– Я вот никогда не знаю, что делаю, – заметила Дэйзи. – Будь то расследование или прямое дебетовое списание.

Остальные улыбнулись.

– Думаю, так можно сказать и про нас, – заметила Фиона. – Вопрос в том, хотим ли мы продолжать? Не знаю, как вам, а мне все кажется каким-то фарсом. Будто мы дети, переодевшиеся в сыщиков.

Неравнодушная Сью стянула резиновые перчатки и, не глядя, бросила их на стол.

– Но у нас есть серьезный подозреваемый в лице Мэлори.

– Знаю, вы двое – эксперты по преступлениям, но неужели Мэлори пришла бы сюда и подняла шум из-за пропавших домино, если она же и оставляла их у тел жертв? Я бы точно не стала. И потом, сколько людей могли вот так же подойти и взять их? Не только Мэлори, а десятки посетителей общественного центра. Любой из них мог незаметно смахнуть парочку костяшек со стола, а потом вонзить нож в спину Сары. Упокой Господь ее душу.

Неравнодушная Сью с сомнением покачала головой:

– Ни у кого из общественного центра не хватило бы сил кого-то заколоть: все слишком немощные, а вот Мэлори здоровячка. Вонзить нож в тело гораздо сложнее, чем вы думаете, особенно сквозь грудную клетку, – она продемонстрировала движение в воздухе. – Тело сопротивляется, нож застревает – поэтому нападающий сам получает ранения, когда пытается кого-то заколоть кухонным ножом. Рука соскальзывает на лезвие, режет пальцы. Чтобы этого не произошло, нужна крепкая хватка, как у Энди Маррея^[251].

– А ведь у них в общественном центре есть клуб любителей бадминтона! – вспомнила Дэйзи. – Убийцей может быть один из них. Я хотела присоединиться, но мне не нравятся воланчики, у меня от них мурашки. Выглядят как искореженные ловцы снов.

Сью вздохнула:

– У игрока в бадминтон не такая хватка, как у теннисиста. Это как сравнивать мясной сок с соусом карри. Не одно и то же.

– Дэйзи права, – заметила Фиона. – В общественный центр приходят сотни людей, не только пенсионеры. И будь Мэлори убийцей, она что, в самом деле стала бы поднимать такой шум из-за домино? Нельзя обвинять Мэлори в убийствах только потому, что нам так хочется.

– Но у нее есть мотив.

– Да, но и у других, кто ходит в общественный центр, он тоже может быть. Надо было опросить каждого, на всякий случай. Одного за другим.

– Ну давай, скажи это, – внезапно разозлилась Неравнодушная Сью.

– Сказать что? – не поняла Фиона, озадаченная от такого неожиданного перехода.

– То, что тебе не терпится сказать. Что теперь из-за меня этого никогда не будет, потому что нам в этом центре запретили появляться.

– Я не имела это в виду.

– Ну а звучит так, как будто имела, – Сью скрестила руки на груди. – Я собиралась вернуть то домино.

Стянув перчатки, Фиона шлепнула их на стол:

– Ты постоянно это повторяешь.

– По крайней мере, благодаря мне расследование продвинулось вперед!

– Пока Мэлори не заявилась сюда и не обвинила нас всех в воровстве, – напомнила Фиона, – а теперь мы вернулись к началу. Даже хуже, теперь нам всем закрыт доступ в общественный центр, место, вероятнее всего связанное с убийцей!

Неравнодушная Сью посмотрела Фионе прямо в глаза:

– Лучше бы ты просто сказала, что я виновата, и на этом остановилась.

– Перестаньте! – воскликнула Дэйзи. – Пожалуйста, прекратите спорить и обвинять друг друга. Это ужасно и никуда не приведет. А если мы собираемся бросить расследование, то нечего время тратить на споры. Давайте просто забудем обо всем и вернемся к прежней жизни. Будем пить чай, есть кексы, вести себя приветливо и организовывать кофейные вторники.

Но прежде чем Сью или Фиона успели ответить, колокольчик над дверью звякнул, оборвав разгоряченный спор. В магазинчик заглянул довольно краснолицый, элегантно одетый пожилой мужчина с седыми редеющими волосами, зачесанными назад, и с полным отсутствием подбородка.

– Мне надо заменить батарейку в часах.

– Простите, – ответила Фиона, – но здесь уже не ювелирный магазин, а благотворительный, мы собираем средства для бездомных собак. – В этом состояли трудности работы в благотворительности. Люди отказывались верить, что помещение привычного магазина отдали под что-то другое, несмотря на все визуальные доказательства – в данном случае отсутствие часов, колец и ожерелий, на месте которых теперь лежали вещи с затхлым душком, книги и безделушки. Ну и, конечно, вывеска, на которой слово «ювелирный» больше не упоминалось.

– О, – мужчина окинул взглядом новое пространство, – какая жалость. Может, тогда вы бы могли вытащить отсюда пару звеньев? – он вытянул руку и потряс запястьем, демонстрируя безвкусные золотые часы, довольно массивные. – Сидел на палеодиете и теперь боюсь, что они свалятся.

Фиона только открыла рот, собираясь объяснить, что за последние несколько секунд они не превратились обратно в ювелирный магазин, как вмешалась Дэйзи:

– Я могла бы попробовать. У меня, кажется, даже есть маленькие отвертки в кладовой.

– Сколько будет стоить?

– Нисколько, – ответила Дэйзи.

Фиона кашлянула:

– Может, небольшое пожертвование для бездомных собачек.

– Договорились, – согласился мужчина.

Фиона со Сью в изумленной тишине наблюдали, как Дэйзи возится с часами с ловкостью эльфа: для этого она выудила отвертку размером с палец из такого большого пояса с инструментами, что он мог бы заменить гусеницу на танке. Когда она убрала два звена, мужчина примерил часы:

– Идеально. Спасибо вам. Так гораздо лучше, – потянувшись в задний карман, он извлек бумажник и положил на стол банкноту в двадцать фунтов: – Для бедных бездомных собачек.

– Вы очень добры, – поблагодарила Фиона.

Когда посетитель ушел, Неравнодушная Сью легонько пихнула Дэйзи локтем:

– А ты полна сюрпризов! Где ты этому научилась?

– Я миниатюрист.

– В смысле художник-миниатюрист? – уточнила Фиона.

– Да, мне нравятся кукольные домики, нравится возиться с маленькими предметами. Делать крошечных лошадок-качалок, мебель.

– Знаешь, – с энтузиазмом объявила Сью, – ты могла бы стать отличным взломщиком! Помогла бы нам попасть в общественный центр, чтобы мы чего-нибудь разнюхали.

Фиона сердито уставилась на нее:

– Мы на эту дорожку больше не ступим, разве мы не договорились?

Неравнодушная Сью примирительно подняла руки:

– Я просто предложила.

Схватив банкноту, Фиона направилась к кассе. Осматривая кнопки, она пыталась решить, к какой категории отнести оплату. Ничего не подходило, так что она решила провести ее по категории «одежда и украшения».

Палец замер над кнопкой. Фиона подняла голову. Они должны сохранять позитивный настрой. Фиона знала это лучше всех. Надо всегда что-то делать, занимать разум и тело – так она прогоняла плохие мысли, – и то чувство, которое нельзя называть. Ей просто нужно убедить остальных, как-то их подстегнуть.

– Мы должны продолжить поиски убийцы Сары.

– Что-то меня сейчас не очень тянет, – пожала плечами Неравнодушная Сью.

– Меня тоже, – согласилась Дэйзи.

Фиона вышла из-за кассы.

– Посмотрите, как далеко мы уже зашли. Мы просто не можем сдаться сейчас и помешать небольшой неудаче остановить нас. А еще мне сейчас кое-что вспомнилось. Кое-что, что упустила полиция.

Глава 28

Неравнодушная Сью чуть ли не подпрыгивала на стуле от по-детски искреннего воодушевления.

– Ну же, давай! Выкладывай! Расскажи нам.

Фиона села к ним за стол:

– Все это время я пыталась представить, что бы делала Джейн Теннисон.

– Кто? – не поняла Дэйзи.

Сью оживилась:

– Ну как же, ее еще сыграла великолепная Хелен Миррен!

– А, знаю, – широко улыбнулась Дэйзи. – Она такая забавная.

– Забавная? – переспросила Фиона.

– Ну да, когда они с подружками разделись ради благотворительности.

– Это «Девочки из календаря»^[252], – застонала Сью, – а мы говорим о «Главном подозреваемом», где она сыграла детектива Джейн Теннисон. Один из лучших детективных сериалов. – Неравнодушная Сью, вскочив со стула, поспешила к полкам с DVD-дисками. Проведя пальцем по расставленным фильмам, она подцепила отданный кем-то диск сенсационной криминальной драмы. Выудив его, Сью вернулась к столу, держа коробку на ладони, точно Святой Грааль, и положила на стол перед Дэйзи.

– «Главный инспектор Джейн Теннисон расследует убийство молодой женщины, найденной мертвой в обшарпанной съемной комнате, и борется за достойное место в мире, где главенствуют мужчины», – прочитала Дэйзи.

– Это мастер-класс по ведению полицейского расследования, – пояснила Фиона. – На фоне буйно цветущего сексизма.

– Она наша ролевая модель, – добавила Сью. – Смотри и учись. Это первый сезон, всего было семь, и еще мини-сериал «Главный подозреваемый – 1973», где Джейн Теннисон только пришла в полицию.

Дэйзи вежливо улыбнулась, так, как обычно улыбаются люди в ответ на навязчивую рекомендацию.

– Хорошо, я попробую, но ничего не обещаю.

Неравнодушная Сью посмотрела на Фиону и нетерпеливо побарабанила пальцами по столу:

– Так, ты же хотела поделиться озарением.

– Ах, да. Все это время я думала, что бы сделала Джейн Теннисон? Убирая пожертвование в кассу, кое-что вспомнила. Джейн Теннисон захотела бы получить список каждого набора домино, проданного за последние полгода.

Неравнодушная Сью закивала, ожидая продолжения.

– Ага, готова спорить, детектив Финчер его уже запросила.

– Мы знаем, что этот запрос не сработал, потому что они никого не арестовали.

– Верно.

– Магазины и интернет-магазины ведут списки всех продаж до единой, – продолжила Фиона. – Сейчас невозможно что-то купить, не оставив данных о том, где и когда совершена покупка. Даже наша система показывает продажи, но только в общем, по широким категориям: книги, одежда, товары для дома, игры и игрушки. А покупка конкретно домино в благотворительном магазине нигде не отобразится.

Неравнодушная Сью покачала головой:

– И все равно я считаю, что это Мэлори. У нее уже было домино в общественном центре.

Чувствуя, что обсуждение вновь пойдет по кругу и вернется туда, где они остановились пару минут назад, Фиона поспешила задавить его в зародыше:

– Давайте на минутку предположим, что это не Мэлори и не кто-то еще из центра, по вышеупомянутым причинам. Это направление расследования для нас закрыто. Кроме того, я нутром чую, что тут что-то другое. Какой-то ложный след. Не могу представить, чтобы убийца, который явно не дурак, использовал домино из набора, в котором кто угодно мог обнаружить пропажу фишек – тех же самых, которые нашли у тел. Мне кажется, нам морочат голову. Так что давайте предположим, что убийца – кто-то еще. И этому кому-то нужно заполучить набор домино, который невозможно отследить. А лучше всего для покупки подходят благотворительные магазины.

– А нельзя просто использовать набор, который и так наверняка есть дома? – спросила Дэйзи.

– Можно, – согласилась Фиона, – но тогда там повсюду будет ДНК. Едва ли кто захочет оставлять у тела жертвы свою ДНК, чтобы это привело к нему.

– От ДНК можно избавиться с помощью хлорки или ультрафиолета, – заметила Сью.

– Ничто не дает стопроцентной гарантии, – возразила Фиона. – Всегда есть шанс, что что-нибудь да останется. Зачем рисковать, когда можно купить набор, который будет содержать чужие ДНК и отпечатки пальцев? Гораздо проще, и отследить нельзя.

– Но если отследить покупку нельзя, как это удастся нам? – вздохнув, поинтересовалась Неравнодушная Сью.

Фиона вытащила телефон из сумочки и положила на стол:

– Используем связи, а также наши сильные стороны. Позвоним нашим знакомым из благотворительных в Саутборне, Борнмуте, Пуле и Крайстчерче. Спросим, не продавал ли кто недавно набор домино.

– На это уйдет целая вечность, – заметила Сью.

– Тогда лучше начать поскорее.

Дэйзи подняла руку, точно в школе:

– Не то чтобы я уклоняюсь от тяжелой работы, но говорить по телефону у меня не очень получается.

– А как идут поиски Шэрон Миллер?

– Ищу.

– Хорошо, – решила Фиона. – Тогда продолжай, постарайся сузить круг женщин до тех, кто попадает под типаж жертв.

– В плане? – не поняла Дэйзи.

– Выбирай тех, кто постарше, – пояснила Сью. – Которым за восемьдесят.

– А мы со Сью займемся звонками.

Неравнодушная Сью встала и пошла в кладовую:

– Нам не помешает чай, много чая.

– И пирог, – добавила Дэйзи.

Глава 29

По очереди они обзвонили всех, кого знали из сферы благотворительности, – и тех, кого не знали, тоже. Им пришлось сделать столько звонков, что вскоре разговор шел по одной и той же схеме, скороговоркой, точно они отрабатывали сценарий. Одно и то же начало, приветствие, вопрос и, к сожалению, один и тот же отрицательный ответ, снова и снова.

День понемногу угасал, вместе с их надеждами найти что-то полезное. Испарились даже те крохи энтузиазма, с которыми они взялись за звонки: все засосала черная дыра динамиков телефона. Никто не мог припомнить, покупали ли у них домино за последние месяцы, а то и за год. По стандартам благотворительного магазина это был не самый популярный товар, ни среди пожертвований, ни среди покупок. В одном магазине менеджер долго и нудно объяснял все это Фионе, воспользовавшись моментом, чтобы пристыдить ее и заявить, что она ничего не понимает в торговле, и прочитать целую лекцию о том, что надо продавать, – и старые пыльные наборы домино в этот список не входили. Соперничество среди благотворительных магазинов встречалось сплошь и рядом, а не только между ней и Софи, как поначалу думала Фиона.

Неравнодушная Сью снова разочарованно вздохнула, завершив очередной безрезультатный звонок.

Звон в ушах у Фионы звучал уже как бормашина дантиста, становясь все громче и громче по мере того, как надежды отследить набор домино улетучивались. Фиона растянула губы в широкой улыбке, надеясь, что физическое действие развеет уныние и подавит шум в ушах.

– Ну как у тебя? – поинтересовалась она у Сью.

– Ничегошеньки. А у тебя?

– Тоже пока ничего конкретного, – Фионе было просто необходимо сохранять оптимизм. От еще одной неудачи их детективное агентство может не оправиться. – В некоторых магазинах пообещали поспрашивать своих волонтеров и перезвонить.

Сью только хмыкнула.

Фиона повернулась к Дэйзи, уткнувшейся в телефон.

– Дэйзи, а у тебя что-нибудь нашлось?

– М-м-м, – протянула Дэйзи, выныривая из киберпространства обратно в реальность. – А, да, все хорошо. Кажется, я сузила круг наших пожилых Шэрон. Не подумайте, я не за дискриминацию по возрасту или что-то такое, но если исходить из того, что ни Сара Браун, ни Йен Ричард не были зарегистрированы в соцсетях, методом удаления…

– Исключения, – поправила ее Сью.

– Извиняюсь, методом исключения я нашла шесть Шэрон, которые есть в телефонных справочниках, но не в соцсетях, – нигде, даже в «Твиттере» нет, из чего я заключаю, что Шэрон постарше, возможно, за восемьдесят или даже старше.

– Отличная работа, Дэйзи! – Фионе удалось улыбнуться, несмотря на звон в ушах. – Несколько Шэрон наверняка ускользнули от отбора, ведь в телефонный справочник вписаны не все, но уже есть с чем работать.

– И что мы будем сейчас делать? Как используем эту информацию?

Так далеко Фиона не планировала, а вопрос был очень хорошим. Раз от благотворительных магазинов про домино они ничего не узнали, придется вернуться к старому доброму способу стучаться ко всем лично.

– Что ж, я думаю, стоит навестить всех наших Шэрон по очереди. Постараться выудить какую-нибудь информацию, узнать, что их связывает с Сарой и Йеном.

– А разве полиция это уже не выяснила? – удивилась Дэйзи.

– Да, но они не знают об их связи с Мэлори и общественным центром, – ответила Сью. – Тут у нас преимущество.

В ушах звенело настолько громко, что у Фионы заболели уши. Сью продолжала настаивать, что Мэлори убийца, и Фиона уже собиралась вступить в спор, чтобы подруга хотя бы ненадолго угомонилась и они смогли проверить другие гипотезы, как зазвонил телефон.

– О, спорим, это кто-то из волонтеров звонит про домино! – Она прижала телефон к уху, надеясь, что у кого-то появилась наводка. Краем уха Фиона слышала, как Неравнодушная Сью продолжала упорствовать на своей теории, вываливая аргументы на неохотно слушавшую Дэйзи. Из-за этих двух одновременно доносящихся голосов Фионе пришлось попросить собеседника несколько раз повторить. Слова просто не укладывались в голове. Они влетали в одно ухо и вылетали из другого, стоило их только услышать. И переспрашивала она отчасти из-за отвлекающего шума, но в основном чтобы удостовериться, что слышит правильно и эти невообразимые новости – правда. Такое нужно услышать минимум три раза, прежде чем удастся уловить смысл.

Закончив разговор, Фиона расслышала конец доводов Сью:

– И пока у нас не будет железных доказательств обратного, Мэлори остается нашим главным подозреваемым.

– Это не Мэлори, – произнесла Фиона.

– Видишь ли, я с тобой не согласна…

– Я сказала, это не Мэлори! – повысила голос Фиона, едва удержавшись, чтобы не стукнуть кулаком по столу. – Только что звонила детектив Финчер. Они нашли еще одно тело. Шэрон Миллер из города Пул.

Дэйзи и Сью ахнули.

– Детектив Финчер сказала, что время смерти – в районе ланча, когда мы вышли из общественного центра и направлялись к Джун. До Пула от нас ехать около получаса.

– Учитывая пробки в обед, скорее минут сорок, – добавила Дэйзи.

Фиона кивнула:

– Мэлори не может быть убийцей, как и Джун.

– О господи, – выдохнула Сью. – А больше полиция ничего не сказала про убийство?

Фиона стиснула руки, чтобы не было видно, как ее трясет. Но ее выдали дрогнувший голос и трясущиеся губы.

– Они нашли у тела еще одну фишку домино.

– И там было имя? – спросила Дэйзи.

Фиона кивнула.

– Чье? – спросила Сью.

– Мое.

Глава 30

Детектив Финчер очень настаивала, чтобы Фиона приняла ее предложение и на несколько дней переехала на полицейскую конспиративную квартиру. И хотя Фиона была ошеломлена и до ужаса напугана, она все же не хотела никакого особого обращения. От предложения детектива она отказалась: кроме нее в округе живут еще двадцать две Фионы Шарп, и лучше предложить убежище одной из них. Детектив Финчер от такого безрассудного самопожертвования была не в восторге. Она пыталась убедить Фиону хотя бы пару дней пожить в отеле, и полиция даже компенсировала б расходы. Но Фиона снова отказалась. В конце концов они пришли к компромиссу: Фиона какое-то время поживет у Неравнодушной Сью, но сначала детектив Финчер проверит безопасность дома и убедится, что все на должном уровне. Отдел по планированию безопасности должен дать добро, прежде чем Фиона туда переедет, а значит, осмотреть весь дом и найти слабые места.

Неравнодушная Сью, с гордостью продемонстрировав замки на окнах, перешла к современной входной двери, обитой металлом, которую она установила в прошлом году. Широко распахнув створку и запустив в дом холодный вечерний воздух, Сью начала показывать все особенности, включая наименее важные, даже упомянула, что серо-синий оттенок цвета в рекламной брошюре звучит как «галечный». В итоге Фиона сделала вывод, что это может быть важно, когда, к примеру, детектив будет писать отчет о том, как эту дверь выбил «убийца с домино», и укажет, что она была «галечного цвета». Конечно, с уровнем безопасности в доме Сью хотелось надеяться, что до этого не дойдет, да и «убийце с домино» обычно не приходилось выбивать двери. Они открывались перед ним как по волшебству, без усилий.

Мучительный металлический звук вырвал Фиону из тревожных мыслей. Оказалось, это Сью снова и снова дергала за дверную ручку, демонстрируя прочный замок пятистороннего запирания. Три массивных засова крутились и выдвигались, одновременно с двумя пугающего вида крюками сверху и снизу, которые намертво вцеплялись в косяк.

– Через такое никто не пройдет, – с гордостью заявила Сью.

– Дверь вычеркиваем из списка, – отметила детектив Финчер.

Обхватив себя руками, Фиона наблюдала за ними. Ей становилось все холоднее, и не из-за промозглого ночного ветра, дующего из открытой двери. С тех пор как детектив Финчер сообщила ей, что на домино у тела жертвы было нацарапано имя «Фиона Шарп», все тело оцепенело от шока. До этого момента преступления оставались чем-то абстрактным, чем-то, что существовало только в ее любимых книгах и сериалах. Или чем-то, что происходило с другими людьми. Теперь же преступление стало осязаемым, пугающим и, что хуже всего, уже поджидало ее на пороге. Фиона беспокоилась, правильно ли она поступает, отказавшись от конспиративной квартиры, где ей точно бы обеспечили защиту. Но она знала, что будет чувствовать себя виноватой, если займет место другой Фионы Шарп, которой оно может быть нужнее. К тому же она предпочитала находиться где-то в знакомом месте, где чувствуешь себя как дома. Когда Неравнодушная Сью впервые предложила пожить у нее, Фиона отнекивалась, беспокоясь, что так подвергнет опасности их обеих. Но ее отважная подруга, которая ни дня работы не пропустила по болезни и, как они знали, приходила в офис и со сломанными пальцами на ногах, и с вывихнутым большим пальцем, отмахнулась от всех возражений и назвала их чепухой.

Фиона не раз бывала в доме Сью и хорошо его знала.

Аккуратный таунхаус с двумя спальнями теснился в целом ряду таких же домиков по Саутборн-Роуд. Парковка перед ними была доступна только для жителей домов – еще один удобный сдерживающий фактор.

Потенциальному преступнику, планирующему убийство, придется попотеть, разыскивая свободное местечко. Разве что он или она угонит транспорт с перехватывающей стоянки – но едва ли это излюбленный способ злобных убийц.

В самом доме царил организованный беспорядок, не то что в кладовой в магазинчике. Везде были распиханы газеты, которые боролись за место с потрепанными, незаконченными сборниками судоку и кроссвордов с загнутыми углами. Лестницу в качестве стеллажа экспроприировали детективы: книги в переплете тянулись вверх, горками сложенные по левому краю ступенек.

Когда детектив Финчер вошла, Сью рассыпалась в извинениях, что не успела убраться с утра, – безобидная ложь, так как беспорядок существовал всегда, вне зависимости от времени суток. Надеясь отвлечь детектива от захламленного состояния дома, Неравнодушная Сью быстро сообщила, что «зато точка проникновения только одна», с точки зрения безопасности – большое преимущество. Она также надеялась, что детектива впечатлит «точка проникновения» вместо «входа», как говорили все остальные. Для убежденного фаната детективов заполучить в свое скромное жилище настоящего следователя и слушать ее советы по безопасности дома было все равно что отпраздновать все дни рождения разом с горой блесток – или сахарной глазури, будь такой вариант.

С той самой минуты, как детектив Финчер перешагнула порог ее дома, Неравнодушная Сью только и смотрела ей в рот.

– Хорошо, можете закрывать дверь, – разрешила Финчер. – Безопасность вашего дома меня устраивает. Общий уровень хороший.

– О, спасибо, детектив! – послушно хлопнув створкой, обрадовалась Сью.

– Разве что один совет…

– Да-да? – Неравнодушной Сью не терпелось его услышать.

– Установите видеокамеру на звонок, как можно скорее.

– Ну конечно! Превосходная идея. Принято к сведению.

Потом детектив Финчер повернулась к Фионе:

– Как вы себя чувствуете?

Фиона с трудом выдавила улыбку:

– Как и любой, за кем охотится серийный убийца.

– Не беспокойтесь. Это надежное место. Служебная квартира была бы лучше, но меня устраивает, как здесь все предусмотрено. И вас двое. К тому же у вас есть собака. А собака – отличный сдерживающий фактор. – Через мгновение детектив уточнила: – Мы можем где-нибудь присесть?

Неравнодушная Сью бросилась в гостиную:

– Сюда, пожалуйста.

Она быстро прошлась по комнате, прибираясь, выравнивая и убирая стопки книг и газет, чтобы всем троим хватило места.

Детектив Финчер присела на краешек мягкого кресла, и стопка книг рядом с ней покачнулась.

– Фиона, я должна задать вам тот же вопрос, что и в нашу первую встречу после смерти Сары Браун. У вас есть враги? Кто-то, кто мог захотеть лишить вас жизни?

Фиона хотела назвать имя Мэлори, учитывая, что та пожизненно запретила им с Дэйзи и Сью появляться в общественном центре, но это уже было неактуально, раз во время убийства последней жертвы они выходили из ее маленького, пропахшего дезинфекцией королевства с плоской крышей. Фиона покачала головой.

– Подумайте хорошенько. У других жертв нет ничего общего, но вы знали Сару Браун. Кто-то мог питать неприязнь к вам обеим?

Фиона пыталась заставить растерянный от испуга мозг думать и выудить из памяти хоть кого-то, кто мог затаить злобу на нее с Сарой.

– Простите. Никто не приходит в голову. Я обычно со всеми хорошо общаюсь.

– Ну не со всеми, – пробормотала Неравнодушная Сью. – Как насчет Софи Хэйверфорд?

Детектив Финчер перевела на нее вопросительный взгляд.

– Это управляющая «Кошачьим альянсом», магазином через дорогу.

– Да, – подтвердила Фиона. – Хотя я бы не сказала, что мы враги. Между нами скорее неприязненное соперничество. Она человек раздражительный и вредный, но не более.

Детектив ненадолго призадумалась.

– Когда я ее опрашивала, она сказала, что коробка с окровавленным ножом стояла у вашего магазина, а не ее.

Фиона покачала головой:

– Это неправда. Я видела, как она пронесла ее через дорогу и подбросила ко мне.

– Зачем ей это?

– Потому что она коза, – влезла Сью.

Детектив Финчер, которая лично встречалась и беседовала с Софи Хэйверфорд, судя по выражению лица, пыталась подавить понимающую улыбку.

– Продолжайте, Фиона.

– Не уверена, знала она о ноже или нет. Если быть откровенной, я бы сказала, что она просто поступила нагло.

– Это еще мягко сказано, – вставила Неравнодушная Сью.

– Нагло? – переспросила детектив Финчер.

– Ну, знаете, как подкидывать мусор в бак соседу, когда твой полон. Грубо, но ничего серьезного.

– Понимаю. И часто она подбрасывает вам ненужные пожертвования?

– Кто знает, – пожала плечами Фиона. – Может, годами, но поймала я ее только сейчас.

Детектив Финчер что-то записала в блокноте. Фиона с Неравнодушной Сью вытянули шеи чуть ли не до растяжения – так им хотелось подглядеть выводы, которые сделали об их давней сопернице. Но стоило детективу поднять голову, как они тут же отпрянули, сделав вид, будто ничего не происходит. Но Финчер уже перешлак другой теме:

– В прошлую нашу встречу мы выяснили, что вы ведете свое собственное небольшое расследование убийства Сары Браун.

– Верно.

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

– Э-э, нет, вообще-то нет, – запинаясь, ответила Фиона.

– Вы при ком-нибудь упоминали ее убийство или остальные? Говорили о подробностях?

– Мы вели себя очень осторожно, – заверила ее Сью.

– И не упоминали об убийствах, – добавила Фиона. – Во всяком случае, не могу такого припомнить.

– Вы уверены?

– Определенно, а что?

– Я не хотела об этом говорить, чтобы не усугублять ваши страхи, но так как вы отказались от безопасной квартиры, у меня нет выбора. Есть незначительная вероятность, что вы, расследуя убийство Сары Браун, тем самым поставили себя под удар.

Фиона побелела как снег.

Глава 31

Фиону била дрожь, по спине между лопаток тек холодный пот.

Об этом она не подумала. Неужели она нечаянно привлекла к себе внимание убийцы? Выстрелила сигнальную ракету, словно говоря: «Я решила совать нос в дела, которые меня не касаются. Выбери меня следующей жертвой».

Неравнодушная Сью неловко заерзала.

– Если так, то почему нельзя выделить полицейского, чтобы охранял Фиону?

– Во-первых, мы не знаем, выбрал ли убийца именно Фиону, – ответила детектив Финчер. – Как я сказала, это лишь вероятность, особенно учитывая, что никто о вашем расследовании не знает. Во-вторых, у меня в списке двадцать одна Фиона Шарп, и их тоже нужно защитить – кто-то из них более уязвим, но в любом случае с учетом моих ограниченных ресурсов потенциальных жертв слишком много. У меня нет ни возможности, ни полномочий приставить охрану к каждой. Зато есть место на конспиративной квартире. Это значит, что я должна определить очередность Фион в списке. В данный момент вы на первом месте, поэтому я так настойчиво и рекомендую вам принять наше предложение и пожить в безопасном месте.

Фиона покачала головой. Хотя она все еще дрожала от страха, упрямая и несговорчивая часть нее никак не могла позволить этому придурку с домино определять ее, Фионы, жизнь. Она останется в доме Сью, но не больше.

– Как только я уйду, место в конспиративной квартире получит следующая Фиона из списка, – устало сообщила детектив Финчер.

– Отдайте его ей, – кивнула Фиона. – Со мной все будет в порядке.

– Если вы уверены.

– Фиона могла оказаться в списке убийцы, только если мы подобрались близко, – заметила Неравнодушная Сью.

– Верно, – подтвердила детектив Финчер. – Поэтому мой следующий вопрос: вам удалось узнать нечто важное, о чем вы мне не рассказали? Что-то, из-за чего убийца вас заметил?

Фиона с трудом сглотнула, надеясь скрыть новую волну ужаса и подавить невыносимую мысль о том, что все это она сама на себя накликала.

– Но в том-то и дело, мы ничего не нашли. Думали, что нашли, но это оказался тупик.

– Расскажите.

Фиона вкратце пересказала то, что они узнали о Мэлори, ее мотивах, пропавших домино в наборе общественного центра, разумеется, опустив часть с кражей, и потом о Джун и совпадении ее ника в соцсетях с числами на фишках.

– Беда в том, что тут мы и застряли, – закончила Неравнодушная Сью. – Время смерти Шэрон Миллер поставило крест на наших подозреваемых. Мы сами были с ними примерно в то же время, с разницей минут в десять. Едва ли этого хватит, чтобы смотаться в Пул, совершить свое черное дело и вернуться.

– Так, это хорошо, – кивнула детектив Финчер.

– Разве? – запнувшись, переспросила Фиона.

– Да. Я уже исключила Мэлори и Джун из списка подозреваемых, еще в начале. Когда убили Сару Браун, их обеих здесь не было. Но, признаю, я не знала о том, что ник Джун в соцсетях совпадает с числами на фишках, хотя, возможно, это потому, что я вычеркнула ее почти сразу.

– О, – разочарованно откликнулась Сью.

В этот момент Фиона как никогда остро почувствовала свой непрофессионализм. Полиция уже давно вычеркнула Мэлори с Джун из списка подозреваемых, просто проверив их местонахождение во время убийства. Это то, что они должны были выяснить с самого начала, а не бросаться в общественный центр, спотыкаясь обо все подряд. Ошибка новичка. Но не успела Фиона отдаться самобичеванию из-за собственной некомпетентности, как детектив Финчер вернула ее в реальность:

– Однако вы только что сообщили мне кое-что, о чем я не знала. Кое-что крайне важное, из-за чего все предстает в ином свете.

– Правда? – удивилась Сью.

– Убийца, вероятно, пытался подставить двух людей, Джун и Мэлори. Для совпадения это слишком. Так что я проверю, кому могли помешать эти двое.

– Что ж, удачи, – заметила Сью.

– В каком смысле?

– Ну, не могу ничего сказать про Джун, она очень несчастна, но все ее любят и считают святой. А вот Мэлори ухитряется доставать всех.

– Это как?

– Она самоуверенная задира, – пояснила Неравнодушная Сью. – Бульдозер в барбуровской куртке. Отказов не терпит, и все ее боятся.

– Понимаю. А Джун? Вы сказали, ее все любят.

– Джун что-то вроде Мэлори наоборот, – откликнулась Фиона. – Она как раз не может никому отказать. И молча страдает. Возмущается, что приходится обхаживать соседей, но никогда этого не показывает.

– Ясно. Что ж, я поищу о них информацию, возможно, к чему-то эта ниточка и приведет, – детектив Финчер снова черкнула что-то в блокноте и захлопнула его. – Ладно, ваши телефоны у меня есть, включая этот городской. Проследите, чтобы мобильные всегда были заряжены и на балансе оставались деньги. Если их нет, я могу пополнить счет. Не знаю, как еще вам объяснить, насколько важно иметь под рукой работающий телефон. Он может спасти вам жизнь.

– У нас обеих тариф с ежемесячной оплатой, – сообщила ей Неравнодушная Сью. – И городской тоже автоматически оплачивается.

– Хорошо. Это в прямом смысле ваш спасательный круг. Теперь я отмечу этот адрес и ваши номера телефонов, так что, если позвоните в службу спасения, звонку дадут высший приоритет и меня сразу же оповестят. Но звоните только при крайней необходимости. У нас бывали случаи, когда люди в вашей ситуации звонили, потому что у них закончилось молоко к чаю. Понимаю, кто-то считает это экстренной ситуацией, но, пожалуйста, звоните, только если будет угроза жизни, иначе к другой Фионе Шарп помощь может просто не успеть.

– Мы поняли, – произнесла Фиона.

– И еще кое-что, – детектив Финчер вытащила из кармана небольшой предмет, напоминавший допотопный телефон, только поменьше и потолще, с большой кнопкой в центре. Она передала предмет Фионе, которая с мрачным любопытством его осмотрела. – Это ваш личный датчик GPS. Всегда держите его при себе. Если попадете в беду, нажмите на кнопку. Он оповестит нас о вашем местоположении, и мы сможем отреагировать. Опять же, как и в случае с телефонами, используйте только в действительно критической ситуации. А не если вас нужно подвезти домой с покупками из супермаркета, – детектив Финчер, достав лист бумаги, протянула его Фионе: – Мне также нужно, чтобы вы подписали это официальное оповещение об угрозе жизни. Оно называется «Предупреждение Османа».

– В смысле Ричарда Османа? – уточнила Сью. – Мне он нравится. «Клуб убийств по четвергам»^[253] и его телевикторина.

– Не этот Осман, – поправила ее детектив. – В 1988 году Пол Пажет-Льюис застрелил Ахмета Османа. Полиция знала, что Пажет-Льюис представлял угрозу для Османа, но не предупредила его. Теперь мы всегда выдаем «Предупреждения Османа», чтобы такого больше не повторилось. Фиона, пожалуйста, подпишите. Здесь говорится, что вы выслушали объяснения и поняли, что ваша жизнь находится в опасности, и услышали мои предложения о том, как обезопасить себя.

На последних словах Фиона вздрогнула. Неприятностей серьезнее превышения скорости, после которого ее отправили на курсы безопасного вождения, с ней не случалось. По сравнению с тем случаем сейчас она будто попала в параллельную реальность. Неуютную, неприятную – какой контраст с той приличной элегантной жизнью, которую она себе выстроила! Взяв документ, Фиона попыталась его прочитать, но не смогла продвинуться дальше первого предложения. С тех пор как она впервые услышала о найденной у тела фишке домино с именем – ее именем, – Фиона никак не могла сконцентрироваться.

– У меня нет ручки.

Но не успела она и глазом моргнуть, как Финчер протянула ей свою. Взяв ручку, Фиона подписала документ и передала все обратно. Детектив Финчер убрала бумагу с ручкой в сумку.

– Мне пора. Мне еще пять домов сегодня проверять. Детектив Томас и остальные из моей команды объезжают остальных.

Но Сью не дала ей встать:

– Вы нам ничего нового не можете сообщить о деле?

Женщина колебалась. Новости явно были.

Глава 32

Детектив Финчер сочувственно улыбнулась:

– Боюсь, я ничего не могу вам сообщить, особенно теперь, когда мы только поговорили о том, что вы могли выдать себя убийце. С моей стороны было бы крайне безответственно передавать вам другую информацию. Я и так рассказала слишком много, о чем крайне жалею. Вам следует прекратить любые расследования.

Однако Неравнодушная Сью не могла так просто отпустить женщину.

– Если убийца выбрал Фиону своей жертвой, то, что бы вы нам ни рассказали, никак на это не повлияет. Она для него уже цель.

Детектив Финчер глубоко вздохнула.

– Что ж, скажу, что мы ищем человека крайне опасного.

Сью это не впечатлило:

– Не хочу показаться неблагодарной, но мы вроде и так это знали – учитывая, сколько человек он уже убил.

Детектив Финчер позволила себе самый легкий и мимолетный намек на улыбку.

– Ладно. Я никогда не встречала настолько самоуверенного убийцу. Большинство изо всех сил старается скрыть свои планы. А этот приносит нам все на тарелочке, сообщая имя следующей жертвы. Давление просто чудовищное. Начальство на меня наседает круглосуточно, требуя результатов, раз нас предупредили заранее и раскрыли все карты.

– Думаете, он хочет, чтобы его поймали? – уточнила Неравнодушная Сью.

Детектив Финчер покачала головой.

– Он вас дразнит, – сказала Фиона.

«Одинокая вода» – британский социальный рекламный ролик 1973 года – их снимали для изменения моделей поведения и привлечения внимания к проблеме. После выпуска «Одинокой воды», посвященной проблеме неосторожного поведения детей у водоемов, количество происшествий с участием детей сократилось, а сам ролик благодаря неповторимой и жуткой атмосфере стал культовым и даже попал в топ любимой британской рекламы.

– Да, похоже на то. Подходит под психологический портрет преступника, который хочет доказать, что он или она умнее нас, лучше нас. Как футболист, который собирается бить пенальти, говорит вратарю, куда собирается бить, и забивает гол. Здесь цель унизить.

Сью удалось разговорить детектива, и останавливаться она не собиралась:

– Какие цифры были на домино у Шэрон Миллер?

– Только единица. Вторая половинка пустая.

– Удалось что-то узнать из этих чисел? – спросила Фиона.

– Наши специалисты еще работают над кодом. Это все, что я могу сказать.

– А можете рассказать что-то про Шэрон Миллер?

– Пожалуй, не стоит. Только то, что, как и остальные жертвы, она была пожилой и не заходила в интернет.

– Почему убийца выбирает себе жертв из тех, кто не пользуется соцсетями? – спросила Фиона.

Детектив Финчер, на мгновение задумавшись, произнесла:

– Не знаю. Но это хороший знак для вас, Фиона: вы же постоянно в Сети. Но не расслабляйтесь: это может быть просто совпадением. Может оказаться так, что убийца выбирает только пожилых жертв. Тогда вступает в дело статистика: люди, которым за восемьдесят, в целом реже пользуются соцсетями. Так что нельзя делать поспешных выводов.

Неравнодушная Сью открыла рот, пытаясь задать еще один вопрос, но детектив Финчер поднялась на ноги:

– Простите, мне правда пора идти, – она прошла из гостиной в коридор, а Фиона со Сью следом, и даже Саймон Ле Бон прыгал за ними, надеясь, что прогулка не заставит себя ждать, раз все, судя по всему, шли на выход. Детектив Финчер взялась за ручку двери и обернулась к Фионе:

– Последний шанс передумать.

– Здесь со мной все будет в порядке.

– Что ж, ладно. Заставить вас я не могу. Как только я уйду, как следует заприте дверь. И не открывайте никому, кого не ждете. Если нужно выйти по работе или в магазин, идите вместе, всегда. И всегда держите при себе маячок GPS, как и мобильный телефон. На всякий случай. Убедитесь, что он заряжен, и не занимайте надолго городской телефон, вдруг нам нужно будет связаться с вами.

– Разумеется.

Дверь захлопнулась, и подруги остались одни. Неравнодушная Сью, подняв ручку, задействовала все пять частей запирающего механизма и повернула ключ в скважине. Еще и подергала для верности, на всякий случай.

Фиона стояла неподвижно, замерев в узком коридоре, чувствуя, как в уголках глаз скапливается влага, а ноги, точно ползучий сорняк, оплетает ужас.

Сью, заметив это, подбежала к ней и обхватила ее сухонькими ручками.

– Не переживай, все будет хорошо!

– Сью, мне страшно.

– Знаю, но ты не одна! Я с тобой. Ты точно не хочешь поехать в их безопасную квартиру? Уверена, мы успеем догнать детектива Финчер, пока она не уехала.

Фиона покачала головой:

– Я бы лучше осталась здесь.

– Тогда оставайся, сколько хочешь! Пока все это не закончится, я от тебя ни на шаг не отойду.

– Ты замечательный друг, Сью.

Неравнодушная Сью, выпустив Фиону из объятий, отмахнулась от комплимента:

– Ты бы сделала то же самое для меня. Но беспокоиться не о чем. Дверь заперта, мы внутри, в безопасности.

– Но я не могу перестать думать о том, что жертвы сами, добровольно открывали двери убийце. Что, если мы тоже попадемся в ловушку?

– Но мы же не собираемся открывать дверь всем подряд, правда? Мы же умнее, – Сью призадумалась: – Давай устроим систему раннего оповещения?

– Как-как?

– Систему раннего оповещения, – Сью поспешила в кухню, где нырнула в шкафчик под раковиной.

Фиона нехотя пошла за ней.

– Ты что делаешь?

– Ищу лампочки, – послышался невнятный ответ из глубины шкафчика, перед которым Сью стояла на коленях. Наконец выбравшись, она встала, с гордостью продемонстрировав зажатые в руке старомодные лампочки с цоколем. – Я знала, что у меня где-то завалялась парочка! Сто лет как поменяла все на энергосберегающие, но ты же меня знаешь, никогда ничего не выбрасываю.

– И что ты собираешься с ними делать?

– Вычитала в шпионском романе, кажется, у Кена Фоллета – или Роберта Ладлэма? – там шпион разбил пару стеклянных лампочек и оставил стекло на крыльце. Каждый, кто подойдет, наступит на осколки, и мы услышим хруст.

Подхватив Саймона Ле Бона на руки, Фиона прижала песика к себе.

– Давай лучше не будем. Саймон Ле Бон может пораниться.

– Ой, да, об этом я не подумала, – Неравнодушная Сью убрала лампочки обратно и оглядела кухню.

Фиона приметила ярко-красный тубус на краешке разделочного столика.

– Может, используем чипсы? Они хорошо хрустят.

Неравнодушная Сью содрогнулась от ужаса:

– Это же перевод хороших продуктов! Я по вечерам неравнодушна к чипсам. Вот что у меня есть! – Сью прошла в другой угол небольшой кухоньки и распахнула оба шкафчика над раковиной. Все доступное пространство внутри занимали пакеты и хозяйственные сумки. Засунув руку внутрь, она что-то нашарила: – Вот! Знала, что еще остались, – попутно уронив пару пакетов в раковину, Сью продемонстрировала Фионе надорванную пачку печенья. Судя по картинке на упаковке, это были печенья с прослойкой из ванильного крема, но на вид они казались чем-то совсем другим.

– Печенья со вкусом сливочного крема? – прочитала Фиона.

– Да, почему-то их нельзя называть «печенья со сливочным кремом», Агентство по пищевым стандартам запрещает. Я купила их в магазине, где все по двадцать пенсов.

Фиона проходила мимо такого, но так и не рискнула зайти: она заглядывала в магазины «все за фунт», «все за девяносто девять пенсов» и даже «все за пятьдесят пенсов», но «все за двадцать» было уже за гранью. Фиона решила, что продукт, стоящий меньше, чем неприоритетная почтовая марка внутри страны^[254], может быть и вовсе несъедобным.

– И как они на вкус?

– Странно, как корм для попугаев.

– Никогда не пробовала корм для попугаев.

– Я как-то случайно попробовала. Бабушка дала мне, думая, что это мюсли, я тогда маленькая была. А эти у меня стоят целую вечность – сейчас, наверное, вообще в камень превратились.

– Разве печенья, когда полежат, не перестают хрустеть?

Сью выудила одно из пачки и разломила пополам, показав начинку:

– Не эти малыши. Их можно разложить на террасе для нашего крутого мачо. Идем.

Фиона прошла за подругой ко входной двери, по-прежнему прижимая Саймона Ле Бона к себе, который, почуяв запах искусственного ванильного крема, уже начал вырываться. Осторожно отперев дверь, Неравнодушная Сью выглянула наружу, проведя разведку:

– Все чисто.

Фиона с песиком на руках так и осталась стоять в дверном проеме. Она наблюдала, как подруга разбрасывает старые печенья у порога, под двумя большими окнами в пол и вокруг аккуратной подъездной дорожки. Вернувшись, Сью торжествующе отряхнула руки, а потом, заходя, случайно наступила на печенье. Оно громко хрустнуло.

– Упс! – улыбнулась Сью. – Ну, по крайней мере, мы знаем, что они сработают.

Женщины вошли внутрь. Неравнодушная Сью снова заперла дверь, несколько раз все проверив и убедившись, что никто не войдет.

– Так, ну что, ты голодная?

Фиона опустила Саймона Ле Бона на пол и покачала головой:

– Сомневаюсь, что смогу сегодня что-то есть.

– Тогда, может, чашечку чая?

– Было бы неплохо.

Когда Сью приготовила напитки, они перенесли их в гостиную, где и устроились в тишине. Саймон Ле Бон запрыгнул на диван рядом с Фионой. Немного покрутившись, он свернулся рядом с ней и довольно вздохнул. Фионе тоже хотелось бы так расслабиться.

– Чем хочешь заняться? – спросила Сью. – Можно посмотреть какое-нибудь шоу или фильм, во что-нибудь поиграть…

– Вряд ли я смогу на чем-то сосредоточиться прямо сейчас, но спасибо.

– Конечно, конечно, без проблем. Если чего-то захочешь, только скажи.

Фиона слабо улыбнулась:

– Знаешь, я чувствую себя такой беспомощной. Я привыкла всегда все контролировать. А сейчас мне остается только ждать, пока что-то случится – или не случится. Я вроде и злюсь, и напугана одновременно, и просто в ярости из-за того, что приходится все это преодолевать.

Подруга сочувственно смотрела на нее. Фиона знала, что в этой критической ситуации едва ли что-то можно сказать или сделать, и помочь ей разобраться с дилеммой никак не получится.

– Ну, – Сью распрямила плечи, – кое-что мы сделать все же можем, и тебе станет лучше.

Фиона вся обратилась в слух.

Глава 33

Неравнодушная Сью, вдруг засмущавшись, почти неохотно произнесла:

– Надо чем-то занять мысли.

– Чем?

– Продолжим расследование.

Фиона неловко заерзала на диване, чуть не разлив чай и толкнув Саймона Ле Бона, который только задремал.

– Не уверена, что хочу продолжать. Особенно после того, что сказала детектив Финчер. Своим расследованием я, скорее всего, поставила себя и других Фион под угрозу.

– Наверняка мы этого не знаем, и как я уже говорила, сейчас никакой разницы нет. Если убийца выбрал тебя, этого уже ничто не изменит, но мы все еще можем поймать его – или ее. Вернемся в седло! Или же можно просто ждать и волноваться. Но что-то делать всегда лучше, чем сидеть сложа руки.

– Тебе легко говорить. Не твое же имя было нацарапано на фишке домино. И что мы можем сделать, чего еще не делали? – Фиона знала, что Сью права, но не хотела этого признавать. Голову занять надо, это всегда помогало, а сейчас Фиона нуждалась в этом больше, чем когда-либо.

Неравнодушная Сью подвинулась на самый краешек сиденья.

– У нас есть свежая информация. Новая фишка домино у жертвы, новая цифра – единица. Стоит набрать получившуюся комбинацию на сайте с шифрами и посмотреть, что выпадет. Тебе разве не любопытно?

Медленно крутя в руках чашку чая, Фиона размышляла. Звучало разумно. Если просто сидеть и жалеть себя, станет только тяжелее. Ситуация ухудшалась стремительно, по спирали, а внизу, в пропасти, уже темнело Это. Кроме того, Фионе не терпелось узнать, что выдаст комбинация чисел теперь.

– За дело.

– Другой разговор! – Сью схватила телефон. – Я сохранила сайты по взламыванию шифров в закладках. Сейчас… – она набрала цифры, – два, один, один, один, один, – и тут же изменилась в лице.

Фиона пересела поближе к ней, к вящему недовольству Саймона Ле Бона, который лежал, притулившись к хозяйке, а теперь резко проснулся.

– Ничего, – вздохнула Сью, – то же, что и раньше. Разве что «Ба-а-а-а» теперь подлиннее. Не понимаю.

– А если просто поискать в гугле? – предложила Фиона.

Сью набрала числа в поисковом окошке. В результате им выпала мешанина бессмысленных вариантов, от почтового индекса где-то в Балтиморе, штат Мэриленд, до промышленного кодекса добычи нефти. Они изучили их все, внимательно вчитываясь в детали по каждой ссылке. Но ничего не подходило, и как бы сильно они ни старались, какие бы теории ни придумывали, любая ниточка, пусть и тонкая, не хотела вести к пожилым жертвам «убийцы с домино» в Саутборне.

Фиона никак не могла подобрать слов.

– Ну, хотя бы больше «число ангела» не выпадает. Может, тут и нет никакого шифра, – наконец произнесла она, что не сильно помогло.

– Зачем тогда утруждаться и оставлять домино у тела каждой жертвы?

– Чтобы сообщить имя?

– Мог бы и стикер прилепить. Хотя «убийца со стикерами» звучит, конечно, не так эффектно.

Первоначальный энтузиазм лопнул и сдулся, как шарик. По крайней мере, разочарование отвлекло Фиону от мыслей о том, что ее могут убить. А также очистило разум, позволив мыслить яснее.

– У меня есть идея получше, – сказала она. – Сайты и поисковые системы никогда не сравнятся с человеком. Мой внучатый племянник, Дэн, изучает высшую математику в университете Суррея, он с детства любил головоломки. Почему бы к нему не обратиться? Дадим ему небольшое задание.

Неравнодушная Сью чуть не подпрыгнула от волнения.

– Отличная идея! – вдруг она замерла. – Погоди, а который час?

– Пять минут десятого.

– Не слишком поздно звонить? У меня строгое правило не звонить после девяти и не отвечать на звонки. Разумеется, в нашей ситуации оно не работает.

– Он студент. Ему никогда ничего не поздно.

– Детектив Финчер сказала по городскому телефону не болтать.

– Мы быстро, и потом у нас с собой мобильные, если ей срочно понадобится нас найти.

– Ладно, давай.

Фиона набрала номер Дэна и спросила, не хочет ли он подумать над загадкой чисел домино. Предвкушая новую головоломку и радуясь перерыву от учебы, Дэн согласился и обещал перезвонить, как только что-то выяснит.

– Что будем делать, пока ждем? – поинтересовалась Сью.

– Может, подумаем про саму игру в домино? Мы еще ее не разбирали.

– Не думаю, что там что-то может быть. Она не очень сложная.

Двадцать минут спустя они осознали, как сильно ошибались. Как и в шахматах, в домино была своя обширная терминология, дебютные ходы и стратегии финалов.

– Что ж, для серийного убийцы домино – просто кладезь шифров, – заметила Неравнодушная Сью. – Только послушай: «рыба», «базар», «мыло»…

– А как насчет этого, – в свою очередь предложила Фиона: – «Домино также называют костяшками, потому что изначально их изготавливали из слоновой кости»^[255].

– Мрачновато, – поморщилась Неравнодушная Сью. – Возможно, убийца хочет собрать из «костей» собственное кладбище. В наборе двадцать восемь костяшек, трех уже нет, осталось двадцать пять.

Фиона подняла голову:

– Господи. Об этом я не подумала. Какая жуткая идея. Ты нашла что-нибудь еще?

– Кое-что. Последнее найденное домино, единица и пусто, называется «эйс», и у каждого хода есть названия. К примеру, первый положенный дубль называется «спиннер».

– Звучит как музыкальное трио.

– Если ты про The Spinners, то это квартет.

– Они когда-нибудь приходили на программу Моркомба и Вайза^[256]?

– Вряд ли. Помню, там были «Битлз», еще в шестидесятых.

– Мне нравилось их шоу.

– Да, какое Рождество без них.

– Точно! Сидишь себе на диване рождественским вечером, вся семья в гастрономической коме, а по телевизору идет «Моркомб и Вайз». Вот это было настоящее ТВ-шоу.

Но не успели подруги погрузиться в мягчайшее и самое уютное из одеял, в ностальгию, как зазвонил телефон Фионы, и они обе подпрыгнули. С облегчением Фиона увидела, что звонит племянник.

– Привет, Дэн! Я включу громкую связь, со мной моя подруга Сью.

– Привет, Дэн, – громко поздоровалась Неравнодушная Сью, беспокоясь, что ее не услышат. – Спасибо, что помогаешь нам.

– Что получается с числами?

Дэн откашлялся:

– Ну, во-первых, тут такая штука: в любой группе чисел можно найти закономерность. В этом прелесть математики, закономерности встречаются везде, если работать с числами разными способами: складывать, вычитать, извлекать квадратные корни и так далее. И даже с этим небольшим набором можно получить кучу закономерностей.

– Это хорошо, да?

– И да, и нет. Здесь вопрос не количества, а качества. Я могу многое сделать с числами, но искать в них смысл – совсем другое. Кроме самой очевидной закономерности, которую, уверен, вы и сами заметили.

Фиона со Сью уставились друг на друга. Может, он имел в виду «число ангела»? Хотя это не было закономерностью, скорее символом из нумерологии. К тому же с учетом последней фишки домино это уже не имело значения.

– Что за закономерность? – уточнила Фиона.

Дэн снова кашлянул:

– Итак, если сложить цифры на каждом домино, получится последовательность из трех чисел. На первом домино было два и один, получается три. На втором домино – один и один, получается два. А на третьем один и пусто. Если предположить, что это «пусто» – ноль, в сумме получится один. И, таким образом, последовательность – три, два, один – обратный отсчет.

У Фионы пол ушел из-под ног и закружилась голова. Как они это упустили? Так просто, так очевидно и так жутко. Ей и до этого было страшно, но сейчас разум и сердце охватила чистая паника. Обратный отсчет? До чего? Отсчеты всегда заканчиваются чем-то большим и зрелищным, а в данном случае дьявольским. Будет ли это крещендо убийцы, который завершит серию убийств чем-то неожиданным и изобретательным, приготовив для Фионы нечто чудовищное? От ужаса она не могла шевельнуться, словно окаменев.

Дэн нарушил молчание:

– Я еще попробую покрутить числа. Проверю другие способы, кто его знает. И если что-то и получится, не факт, что в этом будет смысл. Пойдет?

Фиона по-прежнему молчала, глядя перед собой распахнутыми от ужаса глазами. Неравнодушной Сью пришлось ответить за нее:

– Отлично, Дэн. Спасибо тебе большое.

– Пожалуйста, Сью. Тетя, пока!

– П-пока, – с трудом выдавила Фиона. Завершив звонок, точно метроном подступающего безумия, она помотала головой из стороны в сторону. – Это плохо. Очень плохо. Обратный отсчет всегда ведет к чему-то глобальному. «Убийца с домино» припас для меня что-то огромное и кошмарное. Я это знаю.

Сью попыталась успокоить подругу, как могла. Но в этом она была не очень сильна.

– Отсчет может всего лишь означать, что убийца сворачивает дело. Просто будет последняя жертва.

– И этой жертвой буду я.

– Фиона, мы же не знаем этого наверняка!

Саймон Ле Бон вдруг заворчал, словно не соглашаясь с ними.

Подруги не обратили на него внимания и собирались продолжить разговор, когда песик поднял голову, насторожившись и полностью проснувшись. Он снова заворчал, на этот раз громче. Подняв ушки, Саймон Ле Бон низко зарычал.

Снаружи послышался шум. Хруст раздавленного печенья еще никогда не звучал так угрожающе.

Глава 34

Неравнодушная Сью бросилась к противоположной стене и хлопнула ладонью по выключателю.

– Зачем ты это сделала? – прошипела Фиона.

– Не знаю. Так все делают.

В темноте Фиона слышала, как ее подруга ходит по комнате, периодически натыкаясь на стопки книг и горы других вещей, наваленных вокруг. Так же гораздо незаметнее.

Саймон Ле Бон продолжал низко рычать. Добравшись до окна, Сью осторожно приоткрыла занавеску, совсем чуть-чуть, посмотреть, кто или что там, снаружи. В щелку пробился тусклый свет фонаря.

Дрожащей рукой Фиона схватила телефон, в отчаянии собираясь звонить в службу спасения. В другой руке она держала датчик GPS. Ей вспомнились строгие указания детектива Финчер звонить только в случае крайней необходимости. Едва ли в полиции будут рады, если она позвонит сообщить, что кто-то наступил на печенье.

– Что ты видишь? – шепотом спросила Фиона.

Снаружи раздался хруст очередного печенья. Печеньевая система раннего предупреждения сработала отлично.

– Там кто-то есть. Звони в экстренную службу!^[257]

Фиона набрала номер и уже собиралась нажать последнюю цифру, как в дверь постучали.

Она уронила телефон и выругалась.

Неравнодушная Сью продолжала описывать происходящее:

– Он наклонился, смотрит сквозь щель для писем! Скорее! Звони в полицию!

Фиона не стала подбирать телефон с пола, вместо этого она потянулась к датчику GPS, но тут раздался глухой звук удара чего-то о бетон, а затем кто-то застонал от боли, разразившись цветистыми ругательствами.

Саймон Ле Бон соскочил с дивана и гавкнул на дверь гостиной.

– Стой! – крикнула Сью. – Узнаю этот голос! Это же Корзинщик!

Фиона медлила, указательный палец так и завис над кнопкой оповещения.

– Ты уверена? Что он там делает?

– Не знаю. Но сейчас выясню, – решительным шагом дойдя до двери гостиной и несколько раз споткнувшись по пути, Сью включила свет, и на пару мгновений обе ослепли.

Последнее решение Фионе не понравилось:

– Подожди! Ты не можешь открыть дверь. Вдруг он – убийца?

– Да это же просто Корзинщик. Он лежит на спине и корчится в муках.

Как по заказу раздался новый стон.

– Мне все еще кажется, что не стоит открывать дверь.

– Фиона! Сью! Кто-нибудь! – звал Корзинщик. – Кажется, я повредил спину! И серьезно так повредил…

– Это может быть уловка, – предположила Фиона. – Чтобы мы открыли дверь. Он делает вид, что пострадал, а когда мы откроем дверь, сами окажемся с кинжалом в спине и домино в руке!

– Трюк на доброго самаритянина.

– Точно.

Корзинщик продолжал стенать:

– Какая боль… кажется, я что-то сломал!

Фиона покачала головой:

– Не слушай его. Он специально преувеличивает. Взывает к нашему состраданию.

Стоны и жалобы снаружи стали еще более умоляющими. Саймон Ле Бон в ответ тоже уже не лаял, а обеспокоенно поскуливал от доносившихся из-за двери стенаний.

Неравнодушная Сью забеспокоилась:

– Ему, похоже, очень больно. Судя по звукам, там кит умирает.

Фиона не могла отрицать, что стоны звучали искренне. Мысленно она себя ущипнула. Они же говорят про Корзинщика! Который никогда не упускал возможности устроить представление и был неплохим актером. Если кто и мог так хорошо притворяться, то только он.

– Я правда считаю, что нам надо выйти, – заметила Сью.

Фиона оказалась в безвыходном положении. Корзинщик мог в самом деле повредить спину, или это мог быть спектакль – который закончится смертью ее и, вероятнее всего, Неравнодушной Сью. Единственный способ убедиться наверняка – открыть дверь, но тогда могло стать слишком поздно.

Появилось и третье, еще менее приятное решение. Она могла позвонить в полицию. Вызвать их сюда и оставить разбираться, а они со Сью останутся в безопасности внутри. Но вряд ли детектив Финчер будет довольна, если, задействовав все резервы, обнаружит вместо подозреваемого продавщика мебели со смещением позвонков. Но другого выхода Фиона не видела. С явной неохотой она подобрала телефон и набрала номер службы спасения.

– Ты что делаешь? – спросила Сью.

– Звоню в полицию. Это единственный способ помочь Корзинщику и позаботиться о том, чтобы нас не убили.

Фиона уже почти нажала на звонок, когда Сью второй раз за вечер крикнула:

– Стой!

Глава 35

Сквозь щель в шторах показался столб света. Судя по шуму двигателя, снаружи подъехал автомобиль. Фиона подошла к стоящей у окна Сью, и они обе увидели фигурку Дэйзи, которую ни с кем не спутать, вылезающую из машины. Стоило их подруге увидеть корчащегося у крыльца Корзинщика, как она бросилась ему на помощь и упала рядом на колени. Фиона охнула, опасаясь худшего. Она почти ожидала, что тот волшебным образом придет в себя и сделает с Дэйзи что-нибудь ужасное. Но Корзинщик просто лежал плашмя, как человек, который на самом деле упал и что-то себе повредил.

Неравнодушная Сью пошла к входной двери, а Фиона за ней следом. Сью отперла дверь, но не успела распахнуть ее настежь, как мимо нее в проем протиснулась пушистая тень и бросилась прочь из дома.

– Нет! – вскрикнула Фиона, боясь, что Саймон Ле Бон сейчас вонзит зубы в Корзинщика, причинив ему еще большую боль. Но Саймон Ле Бон и не собирался кусаться. Не обращая внимания ни на него, ни на Дэйзи, он метнулся к псевдокремовым печеньям, разбросанным повсюду, и, точно пылесос, проглотил все одно за другим. Фиона даже возразить не успела, как песик смел и крошки тоже. Но в этот момент ее не сильно беспокоили его предпочтения в еде, равно как и беспечное отношение к долгу собаки-охранника.

– Почему вы не открывали? – возмутился Корзинщик, морщась от боли. С момента падения диккенсовский стиль был забыт, а его место занял родной эссекский говор. – Мне же больно!

– Мы не знали, что это вы, – ответила Сью. – Думали, вдруг бродяга какой.

– Мы испугались, – добавила Фиона. – Вы что тут делаете?

– Это я виновата, – призналась Дэйзи. – Пыталась дозвониться вам, узнать, все ли в порядке, но никак не получалось. Я забеспокоилась, так что позвонила Тревору и попросила проведать вас. Я не хотела приезжать, чтобы… – Дэйзи замолчала, осознав, что и так сказала слишком много.

– Мы весь вечер были в доме, – возразила Неравнодушная Сью. – Телефон не звонил.

– Разве что пару минут говорили с моим племянником, – напомнила Фиона. – В какое время ты звонила?

– Около восьми.

– Тогда еще с нами была детектив Финчер.

– Мы бы все равно услышали телефон. Ты точно звонила? – уточнила Фиона.

– Точно, – подтвердила Дэйзи. – Может, я набрала не тот номер? Хотя вы же знаете, как у меня дела с техникой.

Фиона не могла с этим согласиться. Из них троих Дэйзи в технике разбиралась лучше остальных.

– А потом ты еще пробовала звонить?

Дэйзи покачала головой:

– Нет, я же была за рулем. Ехала сюда.

– Попробуй снова набрать кому-нибудь из нас, – предложила Сью. – Проверим, работает ли твой телефон?

По очереди Дэйзи позвонила на мобильные Фионы и Сью, потом на городской. Все три телефона работали прекрасно и звенели громко.

– Прошу прощения, что прерываю ваши телефонные дискуссии, – подал голос Корзинщик, к которому отчасти вернулись его драматичные манеры. – Но я все еще лежу здесь, на земной тверди. Может, кто-то из вас троих помог бы мне? Если вам не очень сложно.

– А мы точно можем его двигать? – уточнила Неравнодушная Сью.

– Думаю, правило ничего не трогать касается только трупов, – заметила Фиона.

– Или несчастных случаев с мотоциклистами, – добавила Дэйзи. – Мне говорили, шлемы снимать нельзя.

– Вы что-нибудь себе сломали? – спросила Фиона. – Звонить в скорую?

– Нет и нет, – ответил Корзинщик. – Я поскользнулся на чем-то мерзком и хрустнувшем.

– Это печенья со вкусом ванильного крема, – пробормотала Сью.

– Что это, черт возьми, такое? И почему они везде валялись?

– Мы их случайно уронили, – поспешно откликнулась Фиона. – Когда заносили покупки.

Она не знала, как много Дэйзи успела рассказать Корзинщику об их нынешнем затруднительном положении, но надеялась, что ничего. Ей не хотелось бы проговориться, что они рассыпали старые печенья специально, готовясь к приходу всяких убийц с кучей домино в карманах. Даже если Дэйзи ему рассказала, Фиона сомневалась, что Корзинщик поверит в такую дикую историю.

– Мы собирались убрать их, но совсем вылетело из головы, – добавила Сью.

Корзинщик, все еще лежа на земле, вытянул шею:

– Похоже, Саймон Ле Бон справился с этим за вас.

Услышав свое имя, песик, облизываясь и помахивая хвостом, засеменил к ним с крайне довольным выражением на мордочке и поднятыми торчком ушками.

– Как так вышло, что вы поскользнулись на ванильном креме? – спросила Дэйзи.

– На печеньях со вкусом ванильного крема, – поправила ее Сью.

– Может, одно раскололось и начинка размазалась, – предположила Дэйзи.

– Я думала, что начинка липкая, а не скользкая, – заметила Фиона.

– Слушайте, – подал голос Корзинщик, так и лежа пластом на земле, – может, мы обсудим клейкие свойства этих печений в другой раз? Просто возьмите меня за руки и помогите сесть.

Три женщины послушно ухватили Тревора за запястья и с усилием потянули вверх. Когда его тело приняло положение под сорок пять градусов, Корзинщик вскрикнул от боли, но как только выпрямился, шумно выдохнул от облегчения.

Дэйзи не спешила его отпускать, поддерживая под локоть.

– Идти можете?

Корзинщик с трудом сделал пару неловких шажочков, каждый раз морщась.

– Что ж, сегодня вечером я домой ни на машине, ни пешком не попаду.

– А по ступенькам подняться сможете? – спросила Дэйзи.

– Будем надеяться, иначе мне придется спать на крыльце.

Фиона подхватила его под другой локоть, и вместе они помогли ему доковылять до порога и зайти внутрь. Неравнодушная Сью прошла вперед, убирая с дороги книги и другие препятствия. Они провели Тревора в гостиную и усадили на диван, но он тут же вскрикнул от боли.

– Так никуда не годится, сейчас явно не время для сгибаний. Мне придется лечь, – громко жалуясь и морщась, с их помощью Корзинщик все же сумел устроиться головой на одном подлокотнике, а три женщины уложили его ноги на втором. Сняв с него ботинки, они обнаружили два разных носка.

– У вас есть обезболивающие? – спросил он.

Сью кивнула и вернулась с небольшой коробочкой парацетамола, дизайном явно намекавшего на девяностые годы. Фиона с ужасом уставилась на древнюю упаковку:

– И сколько им лет?

– Они нормальные. Действуют еще долго после конца срока годности, просто не так сильно.

– Я бы не прикоснулась к цыпленку, кончайся срок годности у него сегодня, – задрала нос Дэйзи. – Нет смысла рисковать.

– Сейчас я приму что угодно, – вмешался Корзинщик, готовый на все, лишь бы облегчить боль.

Выдавив пару таблеток из растрескавшейся и поблекшей упаковки, Сью передала их Корзинщику вместе со стаканом воды.

– Спасибо.

– Почему бы нам всем не выпить по чашечке чая? – предложила Фиона.

– Превосходно. Было бы крайне уместно, – Корзинщик постепенно возвращался к своим полновесным диккенсовским речам. Хороший знак – ему становилось явно лучше.

– Хотите чего-нибудь перекусить? – предложила Сью. – Сыр с крекерами, может?

– Нет, спасибо. Никогда не понимал крекеры. Легкомысленная и замороченная еда. Не успеваешь откусить, как они крошатся. В чем тогда смысл?

– А разве печенья не такие же? – не поняла Дэйзи.

– Вроде того, – ответил Корзинщик. – Но держу пари, их структурная целостность гораздо выше. Для начала, их можно макнуть в чай или молоко. С крекером так не сделаешь.

– Перекусом могут быть и печенья, и крекеры, – заявила Неравнодушная Сью. – Они находятся на пересечении диаграммы Венна^[258] в выпечке.

Дебаты на тему «печенья против крекеров» грозили выйти из-под контроля, поэтому Фиона поспешила их остановить:

– Дамы, идемте на кухню, поставим чайник.

– Вы его ставить все втроем будете? – уточнил Корзинщик.

– Я останусь, – предложила Дэйзи.

Фиона пронзила ее красноречивым взглядом и кивнула в сторону двери.

– Хотя, знаете, лучше пойду с вами и помогу, – передумала Дэйзи.

Корзинщик только фыркнул, когда женщины встали и направились на кухню. Саймон Ле Бон спрыгнул и засеменил следом за ними, надеясь стащить еще что-нибудь вкусненькое. Фиона закрыла за ними дверь, а Сью поставила чайник.

– Он знает об убийствах? – спросила Фиона у Дэйзи.

Та покачала головой:

– Ничегошеньки. Я просто сказала, что беспокоюсь за вас обеих, так как не могу дозвониться. Он сначала не хотел ехать, сказал, что дошел до пикантного отрывка в «Чужестранке»^[259], хотя я никогда бы не подумала, что он такое читает. Ну, вы знаете, романтическая драма.

Неравнодушная Сью принялась раскладывать чайные пакетики по чашкам.

– Там почти все происходит в восемнадцатом веке. Ему, наверное, нравится, как они говорят.

– Или собственно пикантные подробности, – добавила Дэйзи. – Там этого тоже достаточно.

– А потом что случилось? – спросила Фиона.

– Я убедила его проведать вас. Я правда очень волновалась. Зря я так сделала, да?

– Нет, – успокоила ее Фиона. – Это очень мило и предусмотрительно, но с нами было все в порядке.

– Да, но я-то тогда не знала. Не могла дозвониться. Боялась, что случилось самое худшее.

Звучало логично, и все же крошечная часть Фионы, несмотря на все доказательства, продолжала сомневаться. Она знала, что это Дэйзи попросила Корзинщика приехать, но страх и паранойя перевешивали здравый смысл. Ее не покидало неприятное и необоснованное подозрение, что Корзинщик и был убийцей, выжидавшим своего часа.

Фиона и Сью быстро ввели Дэйзи в курс дела про домино и про то, как Дэн расшифровал числа при помощи простого кода, обнаружив, что это обратный отсчет.

– Отсчет до чего? – переспросила Дэйзи.

– Чего-то вроде этого, – содрогнулась Фиона. – Он собрал нас в одном месте. Может, хочет убить всех разом.

– Корзинщик? Убийца? – заупрямилась Дэйзи. – Не говори ерунды. Он и мухи не обидит.

Она была права. Корзинщик – простодушный,спокойный человек, но из-за всего вышеупомянутого логика Фионы взяла выходной.

– Вы договорились здесь встретиться?

– Нет, – ответила Дэйзи. – Но позвонив ему, я решила тоже приехать, на всякий случай.

Итак, подумала Фиона, Тревор вполне мог изображать из себя тяжело пострадавшего, и если б Дэйзи не появилась, непременно воспользовался бы ситуацией. А то, что Дэйзи его и позвала, Фиона успешно проигнорировала. Вместо этого она сосредоточилась на том, что Дэйзи сказала раньше: поскользнуться на печенье, подумать только! Они обычно угрозы не представляли. Нет, на такое она не купится. Если он убийца, то добился того, чего хотел, – без усилий попал в дом Сью. Если, конечно, не считать за усилия то, как он взбирался по лестнице, но это тоже могло быть игрой. Озвучить ли ей свои сомнения остальным? Подруги вряд ли поверят. Разве что она поймает Тревора с поличным.

Троица вернулась в гостиную с подносом с чайником и печеньями не со вкусом ванильного крема, а надежным и проверенным чайным печеньем^[260]. Зашипев от боли, Корзинщик все же сумел при помощи Дэйзи принять то положение, которое позволяло ему тихонько пить чай и макать в него сладости, не обливая себя и все вокруг.

– Прошу простить за неудобство, – произнес Корзинщик, – но сомневаюсь, что это бренное тело сумеет в ближайшее время куда-то переместиться.

Неравнодушная Сью взбила ему подушку под голову:

– Все в порядке. Я принесу одеяла. Можете оставаться здесь на диване, пока не станет лучше.

Фиона прикусила губу. Вот уж чего ей не хотелось, никоим образом. Корзинщик не просто пробрался в дом, а еще и собирался остаться на ночь. Взаперти вместе с ними.

– Вы уверены, что это хорошая идея? Возможно, в собственной постели вам было бы удобнее?

Корзинщик звучно отхлебнул чай.

– Смею признаться, да. Вот только добраться туда сложновато.

Полчаса спустя Дэйзи ушла. Фиона захотела лечь, так что Неравнодушная Сью проводила ее в свободную спальню. Как и комнаты внизу, она превратилась во временный склад, забитая книгами и другими вещами, которыми Сью не пользовалась, но выкинуть не смогла. Одержимость собирательством началась у Сью вскоре после того, как ее партнер умер от рака. Они были неразлучны, и она до сих пор не могла об этом говорить. Сью потеряла самого близкого человека в жизни, и теперь у нее рука не поднималась хоть что-то выбросить, потому что она боялась потерять вообще что-либо. Конечно, она этого никогда не признает, но Сью цеплялась за вещи, словно они могли ее успокоить.

Фиона помогла ей разобрать тропинку до кровати, которую тоже предстояло откопать.

– Ты в это веришь? – спросила она.

– Во что? – не поняла Сью, набрав целую охапку журналов о лошадях «Тяжеловоз». Она любила шайрских лошадей^[261], и в разных уголках дома можно было наткнуться на медные бляхи со сбруи, что создавало атмосферу маленького деревенского паба. Хотя их не мешало бы слегка отполировать.

– В историю Корзинщика. Он пробрался в дом и пальцем не шевельнув.

Неравнодушная Сью выпрямилась и рассмеялась:

– Ох, Фиона, ты же не думаешь, что он убийца? Дэйзи сказала, что позвонила и попросила его приехать, помнишь?

– Вдруг это просто совпадение? Вдруг он уже собирался к нам? Убить меня и, вероятно, тебя? Кульминация его обратного отсчета.

– Ничего себе совпадение. И мы же говорим про Корзинщика! Сколько лет мы знаем Тревора. Он продает никому не нужную мебель, говорит как Ланнистер^[262] и приходит выпрашивать кусочки торта. Знаешь, что я думаю? У тебя мозги в повышенной готовности, воображение покоя не дает. Учитывая обстоятельства, более чем объяснимо. Это все из-за страха. Я бы на твоем месте легла поспать, а если так переживаешь, то запри дверь.

– И ты свою запри, – сказала Фиона.

– Если тебе станет легче.

– Пожалуйста, обязательно проверь.

– Хорошо, обещаю. Но Корзинщик – не убийца. Тебе не о чем беспокоиться.

Еще раз заверив ее, что все в порядке, Сью пожелала ей спокойной ночи. Как только она ушла, Фиона закрыла дверь на ключ и подперла ручку стулом, для верности.

Потом наконец забралась в постель. Узкая, продавленная в середине, для Фионы она была слишком мягкой. Саймон Ле Бон запрыгнул к ней и улегся рядом. В одной руке Фиона сжала телефон и датчик GPS, а в другой – потускневший трофей, который Сью получила за игру в крикет в школе: вдруг ей придется защищаться от продавца мебели с ножом.

Лежа без сна с открытыми глазами, Фиона пожалела, что отказалась от предложения детектива Финчер. Страх крепко опутал ее ледяными щупальцами. Но он пришел не один, а нашел себе спутника на вечер. Фиона не удивилась: эти двое идеально дополняли друг друга. Депрессия вернулась, набрав больше силы, чем когда-либо.

Фиона перевернулась на другой бок, надеясь стряхнуть цепкие когти, уже впившиеся в ее разум. Напрасные усилия. Она лежала в темноте, уставившись в потолок, и к ней пришло осознание, что ситуация изменилась: раньше она выслеживала убийцу, а теперь сама стала жертвой. Депрессия получила необходимую подпитку и сумела придавить к земле, лишая всяческой самооценки.

Напуганная, ослабевшая, Фиона покрепче сжала дрожащими руками трофей, глядя в темноте на дверь спальни и желая, чтобы поскорее наступило спасительное утро.

Глава 36

Следующим утром они все вернулись в благотворительный магазинчик. Фиона, отказавшись от привычного чая, сразу налила себе кофе и вскоре пила уже третью чашку – ночью ей не удалось поспать ни минутки. Несмотря на страх и крепко сжатое самодельное оружие, никто зловеще не крался на цыпочках по коридору, не скрипели жутко половицы, да и дверную ручку никто угрожающе не дергал.

Фиона сидела за столом вместе с Неравнодушной Сью, которая потягивала чай и безостановочно уверяла ее, что все будет хорошо. Сью всегда была оптимисткой и рассуждала так: раз эту ночь Фиона пережила, следовательно, бокал наполовину полон. То, что ее никто не убил, нужно отмечать как победу.

Фиона же не могла взглянуть на ситуацию с позитивной стороны: да, в эту одну ночь ее не убили, но ей бы хотелось так и оставаться неубитой, желательно до конца жизни.

И никакие слова Сью ни капельки ее не успокаивали. Ничего не изменилось. Фиона все еще была в списке убийцы. Руки не переставали дрожать, что бы она ни делала, куда бы их ни клала, а к этому еще добавлялось нервное возбуждение от кофеина.

– Тебе надо как-то отвлечься, – предложила Неравнодушная Сью. – Думай о хорошем. Отправься мысленно туда, где тебе хорошо.

– Мне хорошо здесь. В Саутборне, с тобой, Саймоном Ле Боном, Дэйзи и нашим магазинчиком.

– А кстати, где Дэйзи? Я знаю, что она всегда опаздывает, но не так же.

Колокольчик над дверью мелодично звякнул, объявляя о первом покупателе. Женщина в стильном костюме, двубортном пиджаке, юбке и блузке, вошла и улыбнулась им. Седые прямые волосы со стрижкой «удлиненный паж» были зачесаны на косой пробор.

Неравнодушная Сью, поднявшись, уже собиралась поздороваться, как ее накрыло узнавание: это была не покупательница.

– Дэйзи? – поперхнулась она. Фиона присмотрелась внимательнее.

– Привет, команда! – поздоровалась Дэйзи.

Саймон Ле Бон, с самого утра чувствовавший себя крайне нехорошо, в основном из-за съеденной пачки залежавшихся печений, поднял голову и без энтузиазма зарычал.

Фионе требовалось отвлечься – и вот появился повод. Как или почему Дэйзи от своих платьев в пол и неряшливых кудряшек перешла к деловому костюму и прическе с укладкой из салона, оставалось только гадать.

– Дэйзи, я тебя не узнала! Что произошло?

– Что? Ничего.

Неравнодушная Сью медленно обошла вокруг Дэйзи, разглядывая ее новый наряд со всех ракурсов.

– Выглядишь очень стильно! Рассказывай, что за важный повод? Новый ухажер?

– Нет-нет, никакого повода. Просто захотелось перемен.

– Ну, я считаю, ты выглядишь изумительно, – похвалила Фиона, не заметив, как частичка счастья вернулась в ее затуманенную страхом голову. – Тебе очень идет.

– Она права, – поддержала ее Сью. – Мне нравится.

Дэйзи сделала себе чай и села к ним за стол.

– Как Корзинщик? Что с его спиной?

– Утром ему стало лучше, – отхлебнув из своей кружки, ответила Сью. – Я предложила отвезти его домой, но он сказал, что не сможет согнуться так, чтобы влезть в мою машинку. Я дала ему обезболивающего, и он решил пойти пешком, но, должна признать, довольно медленно. Сказал, так будет лучше для спины. Сомневаюсь, что Тревор сегодня доберется до магазина.

– А как ты, Фиона? – спросила Дэйзи.

– Признаться, так же. Проблема-то никуда не делась. Просто надо вести себя осторожнее.

Фиона не стала упоминать, что чем дальше она от Корзинщика, тем ей лучше. Так она выставит себя неадекватным параноиком, но Фиона нутром чувствовала, что что-то не так, и игнорировать это ощущение не могла.

Неловкую тишину нарушила Дэйзи:

– Давайте продолжим расследование, – предложила она.

– Хорошая идея, – согласилась Сью. – Что скажешь, Фиона?

Фиона неловко заерзала на стуле. Надо признать, ей не хотелось ничего, разве что найти большой-большой валун и заползти под него, чтобы убийца ее не нашел. Она знала, что мудро будет позвонить детективу Финчер и попросить поместить ее в их убежище на ночь. Но она не считала, что заслужила его. Если убийца остановил свой выбор на Фионах Шарп из-за ее расследования, тогда именно она виновата, что поставила их всех под угрозу. Фиона вздохнула:

– Э-э, ну ладно.

– Так, хорошо, у меня появилась идея, – по-деловому заявила Дэйзи. Фиона со Сью пока не привыкли к новой версии Дэйзи, такой решительной и уверенной. – Вчера мне в голову пришла мысль: мы должны понять, как убийца попадает внутрь. Об этом мы еще не думали. Новые данные могут открыть новое направление для расследования. Меня вдохновила серия «Главного подозреваемого», и…

Тут Сью подскочила, точно от удара током, и щелкнула пальцами:

– Вот оно! Твой новый стиль! Это же детектив Джейн Теннисон! Правда же?

Дэйзи слегка покраснела.

– Что? Нет, не говори глупостей.

– Фиона, ну скажи! Она оделась как Хелен Миррен из «Главного подозреваемого»!

Фиона окинула Дэйзи взглядом с ног до головы.

– Знаешь, думаю, ты права. Детектив Теннисон, точь-в-точь.

– Прическа, деловой костюм. Ну точно она!

Дэйзи съежилась на стуле:

– Не понимаю, о чем вы.

– У тебя отлично вышло, Дэйзи, – похвалила Фиона.

– Слушайте, нельзя просто закрыть тему и сосредоточиться на том, как убийца пробирается в дома?

Неравнодушная Сью тут же перестала улыбаться:

– Да, разумеется, детектив Теннисон.

Дэйзи была уже красная как помидор, то ли от смущения, то ли от гнева.

Фионе постепенно становилось лучше. Попытки Дэйзи скопировать их любимого персонажа вернули немного света ее омраченному разуму.

– Давайте попробуем набросать какие-нибудь идеи. Кому бы вы открыли дверь и с радостью предложили войти? Составим список, подойдет кто угодно, а потом уже просеем тщательнее.

– Погоди секунду, – Сью скрылась в подсобке. Погромыхав коробками, она появилась в дверном проеме со слегка поцарапанной белой маркерной доской, которую кто-то отдал в качестве пожертвования. Пару минут повозившись с ножками и наконец установив ее прямо, хоть и кривовато, Сью схватила маркер и встала рядом, будто в телевикторине. Саймон Ле Бон приковылял со своей лежанки, не сдержав любопытства. В животе у него по-прежнему подозрительно урчало.

– Викарию? – первой предложила Фиона.

Маркер заскрипел в руках Сью, записывающей слово вверху доски.

– Продавщице «Эйвон», – выпалила Дэйзи.

– Они что, еще существуют?

– О да, – подтвердила Дэйзи. – Мою зовут Ким.

После этого предложения посыпались одно за другим:

– Доктору.

– Проверяющему, который снимает показания со счетчиков.

– Слесарю.

– Личному тренеру.

– Художнику и декоратору.

– Электрику.

– Плотнику.

– Сантехнику.

– Полицейскому.

– Пожарному.

– Грузчику.

– Косметологу.

– Финансовому советнику.

– «Свидетелям Иеговы».

– Коммивояжеру.

– Сборщику средств на благотворительность.

Неравнодушная Сью едва за ними поспевала, а маркер так и летал по доске.

– Как насчет кого-то, кому очень нужно в туалет? – предложила Дэйзи.

Фиона со Сью уставились на нее.

– А что? Я как-то пустила прохожего в туалет, он переминался с ноги на ногу. Смотреть было больно.

– Нельзя пускать чужих людей в дом, – ужаснулась Неравнодушная Сью.

– Но тот мужчина был в отчаянном положении. Я уже боялась, что он описает все вокруг.

Они продолжали предлагать идеи, а Сью – их записывать, пока на доске совсем не осталось места.

Над дверью звякнул колокольчик. Все трое уже собрались подняться и переключиться в режим продавец-покупатель, но тут они увидели, что это всего лишь Софи, для разнообразия без своего обычного кейпа, но с покорно шаркающей позади Гейл.

Софи улыбнулась так широко, как только могла, демонстрируя дорогие зубные коронки.

– Доброе утро, дамы. У меня просто замечательные новости.

Фиона содрогнулась. Когда бы Софи ни хвасталась хорошими новостями, для их магазинчика это всегда означало что-то плохое.

Глава 37

У Саймона Ле Бона хватило сил подняться с лежанки и зарычать.

– Какой милый песик, – тут Софи заметила Дэйзи: – Мне нравится твой новый стиль.

– Спасибо.

– Моя няня любила так одеваться в восьмидесятые.

И прежде чем Дэйзи или кто-то из них успел отреагировать, Софи повернулась к доске:

– Что я вижу? Фиона, подыскиваешь себе новое занятие? Ну давайте посмотрим. Точно не косметолог, слишком много причин против, – она пробежалась глазами по списку: – А, точно, сантехник! Вот и подходящее решение, – хихикнула она. – Я шучу, конечно же.

С Фионы было довольно ее пассивно-агрессивной дерзости.

– Тебе чего, Софи?

– Почему так враждебно?

– Быть может, потому, что ты заявилась сюда и оскорбляешь нас, – хмыкнула Неравнодушная Сью.

– Нет-нет. Я просто честна. В мире так много фальшивых людей, я решительно отказываюсь быть одной из них.

За этим высказыванием как по сигналу четыре пары глаз идеально синхронно взметнулись к потолку – даже Гейл не удержалась.

В руках Софи появилось три глянцевых флаера, которые она положила на стол. Фиона взяла один и прочитала заголовок:

– «Торжественное открытие со знаменитым гостем».

Неравнодушная Сью прочитала ниже:

– «Ждем вас на открытие нашего нового кофе-бара в благотворительном магазине “Кошачий альянс”».

Софи в восторге сжала ладони:

– Да! Один уголок нашего магазина теперь превратился в очаровательное кафе. Я приобрела стулья и столы прямо из французского ресторанчика и настоящую итальянскую кофемашину для эспрессо, Gaggia. У нас будет вкуснейший кофе в этой части Саутборна, бесплатный для всех покупателей. Что меня вдохновило на эту замечательную идею, спросите вы? Как оказалось, без микроавтобуса из общественного центра многим пенсионерам негде встречаться. И я подумала, почему бы не принести гору к Магомету, так сказать? Устроить место встречи недалеко от их дома.

– Эй! – воскликнула Сью. – Это идея Фионы! У нас уже есть для этого кофейные вторники! И они пользуются большой популярностью, благодарю покорно!

– Я вас умоляю, – насмешливо фыркнула Софи. – Старый щербатый стол и засохший кофе из банки? Думаю, наши старички заслуживают большего.

– Ты украла идею Фионы, – заявила Дэйзи.

– Разве важно, кому пришла идея? Великие умы мыслят и все такое. А важно то, что нашим дорогим пенсионерам, которым за восемьдесят и за девяносто, теперь есть где встречаться, и у них есть выбор.

Фиона не старалась скрыть свой гнев:

– Это же не из-за них, верно, Софи? Ты просто хочешь выпендриться и одурачить нас. Перегнать. Почему – не представляю. Это не соревнование.

– Знаете, я просто делаю то, что велит мне сердце, – заговорила Софи так, будто пришла на вручение «Оскара». – Я делаю это ради нашего общества, ради людей. Это для меня важнее всего.

Неравнодушная Сью выругалась вполголоса, а Софи тем временем продолжала:

– И мне бы очень, очень хотелось, чтобы вы все пришли: на открытие также прибудет и знаменитость. Имя, в самом деле известное каждой семье, в прямом смысле. Сознаюсь, я задействовала некоторые свои связи из маркетинга. Признаю.

– И что за знаменитость? – спросила Дэйзи.

– Это сюрприз.

Пришла очередь Фионы фыркать:

– Значит, что он или она еще не дали согласия.

– Нет, это значит, что это сюрприз. Так или иначе, наше торжественное открытие состоится утром в следующий вторник.

– Утром вторника! – заорала Фиона. – В это время проходят наши кофейные вторники!

Софи изобразила поддельное изумление:

– В самом деле? Какое совпадение! Я и понятия не имела.

– Конечно, ты знала! Ты специально так сделала, чтобы переманить наших покупателей!

– Господи, нет! Я бы никогда так не поступила. Но, с другой стороны, будет интересно узнать, куда пойдут гости.

– Наши покупатели нам преданы. Вот увидишь, – заявила Сью.

– М-м, любопытно, что же они выберут. Что-то современное, стильное, с изысканным свежемолотым кофе, соответствующим моим высоким стандартам, да к тому же бесплатным, или кипяток с чем-то из банки в каком-то пыльном месте с очарованием викторианского морга.

Неравнодушная Сью встала, уже готовая обрушить на нее поток ругательств, но тут Саймон Ле Бон издал жуткий гортанный звук. Его начало тошнить, и он выплюнул на пол добытые преступным путем вчерашние печенья.

– О, смотрите, – заметила Софи. – Саймона Ле Бона тошнит печеньем с кремом. У меня все, – она развернулась на пятках. – Знаете, это один из тех моментов, когда мне ну очень не хватает моего плаща.

И она гордой поступью направилась к выходу. Гейл, виновато взглянув на подруг, пошла следом.

Глава 38

Неравнодушная Сью и Дэйзи стояли плечом к плечу перед Фионой, точно саксонская стена щитов. Пусть и не очень широкая стена. Впрочем, их строй из двух человек должен был всего лишь загородить выход и не дать ей сделать с Софи Хэйверфорд и ее помпезным магазином что-то, о чем та потом пожалеет.

Фиона раньше никогда не выходила из себя, это было не в ее характере. Всегда уравновешенная, она предпочитала действовать рационально и искать выход из ситуации, а не бросаться игрушками из коляски. Фиона видела, что Сью и Дэйзи напуганы этим невиданным всплеском ярости, которая крепко держала ее, впившись шипами.

Ярость вырвалась не сразу. Когда Софи и Гейл ушли, а Фиона помыла пол после учиненного Саймоном Ле Боном безобразия, она села за стол, сжимая в руках чашку с кофе так, будто хотела выжать из нее жизнь. Неравнодушная Сью снова встала у доски, пытаясь оставить в прошлом грубое вмешательство Софи и вернуться к их мозговому штурму. Но не сработало. Сью и Дэйзи продолжали предлагать варианты, но не Фиона. Она молча думала и думала о случившемся, и ее бурлящий и шипящий гнев грозил вот-вот выплеснуться наружу. На вопрос, в порядке ли она, Фиона встала, горящими глазами глядя в окно, на магазин «Кошачий альянс» через дорогу. На тротуаре неподалеку кто-то бросил тележку для покупок из супермаркета.

Спокойно, но скрипя зубами Фиона произнесла:

– Видите ту тележку? Сейчас я швырну ее Софи в окно.

Отсюда и возникла импровизированная стена щитов.

– Пропустите меня! – потребовала Фиона. – Уйдите с дороги!

Тонкие ручки Неравнодушной Сью опустились Фионе на плечи.

– Ни за что. Ты не пойдешь туда, она ведь только этого и ждет!

– Нет, пойду! А ждет она как раз тележку в окно!

– Пожалуйста, – попросила Дэйзи. – Не делай этого. Подумай.

– Я подумала, и решение – запустить тележку ей в окно.

– Она никчемное существо, – заметила Сью. – Не опускайся до ее уровня.

Фиона протиснулась вперед:

– А я не против опуститься до ее уровня. Честно, не против!

Но Сью с Дэйзи устояли, две против одной. Попытка Сью успокоить подругу больше напоминала попытку уговорить разбушевавшееся море.

– Фиона, это не ты. Подумай о том, что происходит с тобой сейчас. Твоей жизни угрожает убийца. В тебе много страха. Из-за этого ты принимаешь безрассудные решения.

– Я не напугана. Даже близко, – Фиона попыталась, втиснувшись между подругами, сдвинуть их с дороги, словно разжимая двери застрявшего лифта.

– Помни, что сказал магистр Йода, – заметила Дэйзи.

Фиона перестала бороться и посмотрела на нее с любопытством. И Сью тоже:

– Йода?

К счастью, Дэйзи не попыталась сымитировать его голос:

– Страх ведет к гневу, гнев ведет к ненависти, ненависть ведет еще к чему-то^[263]. Дальше не помню.

– Йода прав. Точнее, Дэйзи права, – поправилась Сью. – Страх толкает тебя на это. Он перерос в гнев, а ему нужен выход. Тебе нужно на кого-то сорваться, а ты не знаешь, на кого, а тут подвернулась Софи.

– Да, но…

Неравнодушная Сью подняла руку, показывая, что хотела бы закончить.

– Софи всегда действует тебе на нервы, подначивает. Тут ничего нового. Ты всегда выше этого, потому что у тебя есть чувство собственного достоинства. И ты хороший человек, лучше ее. А теперь из-за ее выходки ты хочешь разбить окно в ее магазине – не потому, что действительно этого хочешь, а из-за стресса. Это не обычные обстоятельства. Когда за тобой охотится убийца, с человеком и не такое произойдет. Поэтому ты так себя ведешь, а не из-за выпендрежа Софи Хэйверфорд.

У Фионы опустились плечи. Ссутулившись, она добрела до стула и упала на сиденье. У нее вырвался тяжелый вздох.

Дэйзи со Сью подождали немного, не отходя от двери. Фиона предположила, что они боялись, как бы ее действия не оказались уловкой – вдруг, стоит им отойти от двери, она бросится к выходу и выполнит свою затею?

Но это была не уловка. Фиона просто сидела, тяжело дыша, а весь запал покинул ее. Почувствовав боль хозяйки, Саймон Ле Бон запрыгнул к ней на колени. Она не возражала, хотя не успела еще его помыть. Присутствие собаки обычно успокаивает – желательно, конечно, не когда ее тошнит.

Дэйзи и Сью присоединились к ней за столом, но никто не хотел нарушать тишину первой. Наконец Фиона произнесла:

– Вы, конечно же, правы.

Подруги не ответили. Только опустили глаза.

– Я бы действительно пожалела об этом. Так бы закончилось мое волонтерство в благотворительном магазине. Да и в любой благотворительности вообще. Выбивание стекол здесь не приветствуется.

– Да, так себе идея, – согласилась Дэйзи. – Совсем не очень.

Все трое снова замолчали. На этот раз тишину нарушила Неравнодушная Сью:

– И все же я бы с удовольствием на это посмотрела.

– И я, – хихикнула Дэйзи.

Фиона проказливо улыбнулась:

– Это еще можно устроить.

– Нет! – хором воскликнули подруги, вскочив со стульев, готовые занять свои места у двери.

– Я же шучу, – подняла руки Фиона. – Не беспокойтесь. Все в порядке. Не собираюсь я ничего делать – как бы мне ни хотелось.

Медленно и нерешительно Дэйзи со Сью сели обратно.

– Но какова наглость, – заметила Неравнодушная Сью. – Украсть твою идею и наших покупателей! Что с ней не так?

– Давайте сменим тему? – попросила Фиона.

– Как насчет хорошей чашечки чая? – предложила Дэйзи.

После чая все почувствовали себя гораздо спокойнее. Только чай действует так умиротворяюще. Осушив по чашке, все трое решили выпить по второй – ну день такой, а потом снова вернулись к своему списку на доске.

Втиснув туда еще несколько предложений, они взялись за проработку. Большинство вариантов вычеркивались сразу: доктора, продавцы или старый-добрый викарий приходили, только если заранее назначить встречу или позвонить. Звонки и записи можно отследить, слишком рискованно. Так что подруги единогласно предположили, что это будет кто-то незваный. Но никто в здравом уме не станет открывать дверь и приглашать в дом непонятно откуда взявшегося незнакомца. В итоге осталось только две кандидатуры.

– Полицейский и проверяющий счетчики, – прочитала Дэйзи с доски.

– Ненавижу, когда убийцей оказывается полицейский, – проворчала Сью.

Фиона согласилась:

– Знаю, о чем ты. Это всегда разочаровывает. Слишком уж удобно. Но не стоит сбрасывать полицейского со счетов – да и ни один из вариантов. Сдвинем их на второй план.

– Наш второй план слегка переполнен, как кухонная плита в Рождество.

– Тогда остается только контролер счетчиков, – заметила Дэйзи. – Но никто не пустит в дом проверяющих, пока те не покажут удостоверение. В семидесятых они их нам прямо в нос тыкали, со всей социальной рекламой, помнишь?

Неравнодушная Сью скорчила гримасу:

– Уф, у меня от них мурашки шли. Некоторые ролики были страшнее, чем фильм «Сияние». Помнишь тот, с духом темной воды и фигурой в балахоне с капюшоном?^[264]

– О да, – вздохнула Дэйзи. – Мне потом кошмары снились, но ведь сработало. Я никогда не ходила купаться в пруды у заброшенных отвалов или карьеров.

– А я никогда не клала ковер на натертый пол и не поднималась на опору линии электропередачи за воздушным змеем.

Сью и Дэйзи нравилось путешествовать по закоулкам памяти, которые, если верить тем же социальным роликам из семидесятых, были темными и пугающими и где таилось множество опасностей, только и ждущих, чтобы оттяпать тебе руку. Фиона вернула их обеих обратно в настоящее:

– Кстати об электричестве: когда у кого в последний раз проверяли счетчики?

Неравнодушная Сью призадумалась:

– Не помню. Не годы, но пару лет назад точно.

– Мой автоматически передает показания, – сказала Дэйзи. – Парень по имени Джефф пришел и поставил умный счетчик три года назад. Помню я потому, что у него плохо пахло изо рта.

– И я тоже, – согласилась Сью. – Не в смысле помню про запах, а про счетчик. Все теперь онлайн. У всех в округе стоят умные счетчики: я видела, как грузовичок их компании переезжает от дома к дому. В проверяющих уже и необходимости нет, они либо не существуют, либо очень редко встречаются.

– Вот оно! – ахнула Фиона. – У всех стоят умные счетчики, потому что есть интернет. Так гораздо проще! У всех, кроме наших жертв. Ни у кого из них не было странички в социальных сетях, что означает…

– Что они по-прежнему пользуются старыми счетчиками, и к ним по старинке приходит проверяющий! – Сью вскочила. – Они точно откроют ему дверь и пригласят зайти, без борьбы! Кажется, мы обнаружили нечто стоящее.

– Погоди, – остановила ее Дэйзи. – Разве энергокомпании не разрешают позвонить и зачитать показания счетчика, если у тебя стоит обычный? Или отправить их по почте – электронной или обычной?

Фиона кивнула:

– Так и есть, но Йен Ричард с трудом ходил, и Саре Браун тоже требовались ходунки. В старых домах счетчики порой находятся в самых неудобных местах. Если б к ним постучал кто-то с целью снять показания, наши жертвы его бы пустили.

– Серьезно? Попасться на старую уловку «я пришел снять показания»? Думаешь, все так просто?

– А почему нет?

Звякнул колокольчик над дверью, в которую протиснулись крупные фигуры Оливера и Стюарта, затянутые в пекарскую одежду и с покачивающимися башенками жестяных форм в руках.

Оливер ловко обошел все стойки с товарами, пока Стюарт натыкался на каждую и отскакивал, точно мячик, по-прежнему не отрывая взгляда от телефона, зажатого в руке вместе с пирамидой тортов, которая каждую секунду грозила рухнуть. Никто из них не заметил новый имидж Дэйзи. Безо всяких приветствий Оливер в своей обычной краткой манере сообщил:

– Торт «Красный бархат», – сняв верхнюю форму с башенки, он поставил ее на стол: – Только скорее принесите тарелку, форму я заберу.

Неравнодушная Сью, оказавшаяся ближе всех к кладовой, бросилась прямиком к сушилке, на которой лежала чистая посуда. Вернувшись, она мастерски перевернула влажный соблазнительный торт на блюдо.

– Помыть форму, Оливер?

– Не утруждайся. Я сам помою, – ответил пекарь, словно не доверял ей.

Стюарт оторвал голову от телефона:

– Слушайте, а где Корзинщик?

– Э-э, он повредил спину, – запнувшись, объяснила Фиона. – Может сегодня не прийти.

Стюарт выглядел разочарованным.

– А я сделал новое приложение и хотел ему показать. Превращает лицо в тост. Продам его и получу кучу денег. Куплю собственную квартиру.

Оливер только пренебрежительно головой мотнул:

– Пока ты не стал следующим Джеффом Бесвоксом, помоги мне разнести остальные торты.

– Его фамилия Безос, пап. Джефф Безос.

– Какая разница, – его отец уже повернулся к выходу.

– Пока вы не ушли, – окликнула их Фиона, – не знаете, еще ходят у нас контролеры счетчиков?

– Не знаю, сто лет их не видел. Жаль, Корзинщика нет.

– Почему?

– Могли бы спросить его. Он ведь им работал раньше.

Глава 39

– Я знала! Я знала!

После ухода Оливера с сыном Фиона только и повторяла эти два слова снова и снова. Сью и Дэйзи наблюдали из-за стола, как их подруга лихорадочно меряет шагами магазин, проходит четыре или пять шагов, потом резко поворачивается и идет в другом направлении, и так по кругу, снова и снова. А выпитый с самого утра кофеин ничуть не помогал. Фиона говорила коротко, быстро и резко.

– Я говорила, что это Корзинщик! Так очевидно. Он работал в энергокомпании. Его сократили, и это месть за увольнение! Он убивает клиентов. Заявляется, делает вид, будто пришел снимать показания, и наносит удар в спину!

– Но если он хочет отомстить энергокомпании, зачем убивать их клиентов? Почему не убить людей, которые его уволили? – с сомнением уточнила Неравнодушная Сью.

Фиона остановилась и посмотрела на подруг.

– Должна признать, в этом смысле его мотив слегка неясен. Может, он ненавидит клиентов за то, что пришлось иметь с ними дело.

– Тоже не логично, – возразила Дэйзи. – Сейчас же есть не одна-единственная энергокомпания, а куча разных с самыми разными названиями. Моя компания называется «Джелли Энерджи». Мне нравится, как звучит.

– Кто знает? – ответила Неравнодушная Сью. – Ну то есть если он серийный убийца, а я этого не утверждаю, он не обязан действовать логично. Или мыслить здраво.

Последняя фраза зацепила Фиону и встряхнула. А сама-то она мыслила здраво? Или все это сейчас лишь результат вчерашнего страха, депрессии и вызванной кофеином нервозности?

– Как думаете, в этом что-то есть? Это же не просто мои параноидальные идеи, которые я пытаюсь притянуть за уши?

Сью вздохнула.

– Как бы мне ни хотелось это признавать, но все словно указывает на него. Три жертвы открыли ему двери, три жертвы, которые не пользовались интернетом и, следовательно, не имели умных счетчиков. А тут у нас подозреваемый, который сам работал проверяющим счетчиков.

На лице Дэйзи застыл ужас:

– Но тогда получается, что прошлым вечером Корзинщик собирался приехать и убить вас! А я сама попросила его заглянуть к вам.

Фиона кивнула:

– Он уже мог планировать убийство, когда ты ему позвонила.

– Или он ухватился за возможность, – согласилась Неравнодушная Сью. – Получил звонок от Дэйзи – прекрасное алиби! Приезжает, убивает нас, а затем утверждает, что нашел наши тела в таком виде после того, как Дэйзи попросила заехать и проведать своих подруг. Однако тут неожиданно появляется сама Дэйзи, поэтому он быстро переигрывает план и придумывает историю со спиной, чтобы сбить нас с толку. Знаете, нам бы стоило проверить, не было ли у него с собой ножа.

– И фишек домино, – добавила Дэйзи.

– Двух фишек, – поправила ее Сью. – Нас же было двое.

Фиона чуть не стукнула себя по лбу.

– И как мы до этого не додумались?!

– У нас была непредвиденная ситуация, – попыталась успокоить ее Сью. – Задним числом выводы делать всегда легче.

Снова звякнул колокольчик над дверью, пропустившей в магазин пару посетителей, заглянувших поглазеть. Фионе, Сью и Дэйзи пришлось задвинуть подальше в памяти ужасное открытие, что убийцей мог быть – и, вероятнее всего, был – Корзинщик. Для покупателей Фиона изобразила на лице радость и превратилась в само очарование, улыбнувшись и весело пожелав им доброго утра. Это вмешательство было совершенно некстати, поэтому ей хотелось, чтобы посетители ушли как можно скорее, и они с подругами могли бы вернуться к изучению фактов. Фиона наблюдала, как потенциальные покупатели мучительно медленно разглядывают товары просто так, не ища ничего конкретного. Они безразлично брали вещи, крутили в руках и ставили обратно. Передвигали одежду на вешалках туда-сюда, периодически снимали посмотреть, насколько подходящей находка может оказаться, затем вешали обратно. Выбирали и листали книги, снова ставили на место.

Фиона всей душой желала, чтобы посетители ушли. Им с подругами требовалось обсудить вопрос жизни и смерти, а эти двое просто тратили их время. В конце концов горе-покупатели так ничего и не купили, но один из них разорился на кусочек торта от Оливера.

Наконец дамы снова остались одни и смогли вернуться к обсуждению.

– Нам нужны доказательства, – заметила Неравнодушная Сью. – Можно поставить в магазинчике Корзинщика жучок. У меня есть дома каталог всяких шпионских штуковин. И непростых. Всегда хотела заказать что-нибудь оттуда.

– А у них есть очки ночного видения? – спросила Дэйзи. – Я всегда о таких мечтала.

– Зачем тебе очки ночного видения? – удивилась Фиона.

– На случай, если закончатся лампочки. Или если наступит апокалипсис.

Фиона аккуратно поправила и разгладила вещи, которые смотрели покупатели.

– Установить прослушку в его магазине – идея хорошая, но он может неделями ни о чем подобном не упоминать, если вообще что-то скажет. К тому времени он может убить еще больше людей, включая меня. Корзинщик в этом один замешан и едва ли станет говорить сам с собой, тем более о чем-то, что может его изобличить.

Повисла тишина. Все усиленно думали.

Неравнодушная Сью подняла руки, показывая, что сдается:

– Прежде чем вы на меня накинетесь, послушайте, что я хочу сказать. Думаю, нам надо трезво взглянуть на голые факты. Единственный способ убедиться наверняка – найти железобетонные улики. Надо пробраться в его магазин, поискать домино, ножи и все такое прочее.

У Фионы екнуло сердце.

Глава 40

Фиона покачала головой и снова принялась расхаживать по магазину.

– О нет. Этого мы точно делать не будем. Нарушать закон. Вспомни, что случилось в прошлый раз.

Сью попыталась снизить накал страстей, указав, насколько тяжелая у них ситуация:

– Сейчас все по-другому, на кону твоя жизнь. У нас то, что называется «законным оправданием».

– Думаю, это работает только в случае, если ты видишь собаку или кошку на солнцепеке в машине и разбиваешь стекло.

– А нельзя просто пойти к детективу Финчер и все ей рассказать? – перебила их Дэйзи.

– Рассказать ей что? – заволновалась Сью. – У нас всего-то есть маркерная доска, интуитивная версия и парочка раздавленных печений на пороге моего дома. Этого недостаточно. Прежде чем обвинять Корзинщика, нам нужно найти серьезные доказательства. Остается шанс, что он невиновен.

Фиона остановилась.

– Но если мы что-то найдем, разве эти улики примет суд?

– В этот раз мы все сделаем как положено, – улыбнулась Сью. – Зайдем, обыщем магазин и выберемся так, что никто не заметит. Если что-то найдем, оставим на том же месте, а потом отправим анонимную подсказку, как стоило сделать с Мэлори.

– У Мэлори алиби, – напомнила Дэйзи.

– Поэтому нам надо быть абсолютно уверенными.

Фиона постепенно смирялась с этой идеей, в основном потому, что других вариантов не видела.

– Ладно, и как же мы туда проберемся? Магазин заперт, а ключа у нас нет.

Неравнодушная Сью развернулась лицом к Дэйзи:

– А тут твой черед. Что скажешь? Хочешь найти полезное применение ловким пальчикам и научиться вскрывать замки?

– О нет. Ты не можешь просить Дэйзи о таком!

– Почему же нет?

Между Фионой и Сью завязался спор. Они перебивали друг друга, пытаясь доказать свое моральное превосходство, и ни одна сторона не собиралась уступать.

– Я согласна, – вдруг произнесла Дэйзи.

Спор продолжался.

– Я согласна, – повторила она, на этот раз громче.

Воцарилась тишина. Сердце Фионы учащенно билось.

– Дэйзи, я правда не думаю, что…

Но та отмахнулась от возражений.

– Это мое решение. Никто меня не заставляет. Я хочу это сделать. Мы должны знать наверняка. Твоя жизнь под угрозой, помнишь? Если есть шанс, что так мы тебя защитим, то это необходимо.

Об этом Фиона не подумала. Она больше беспокоилась, законно это или нет, и переживала о том, что навлечет неприятности на себя и подруг. Но на кону стояли более важные вопросы, вроде тех, выберется она из этой передряги живой или нет.

Неравнодушная Сью торжествующе хлопнула ладонью по столу:

– Значит, решено! Дэйзи, можешь начать смотреть видео на «Ютубе», как взломать замок? Там их тонны.

– В самом деле?

– Ну конечно. Это гораздо проще, чем все думают. Я бы сама попробовала, но я тот еще паникер, руки слишком трясутся. – Поднявшись, Неравнодушная Сью накинула плащ.

– Что ты собираешься делать? – спросила Фиона.

– Собираюсь достать то, на чем Дэйзи будет практиковаться, – Сью вышла из магазина и целеустремленно направилась вверх по Саутборн-Гроув.

Фиона с Дэйзи сели рядом перед телефоном и принялись смотреть одно видео за другим, слегка ошарашенные тем, насколько просто, оказывается, взломать обычный кодовый замок.

– А какие замки у Корзинщика? – спросила Дэйзи.

– Если я правильно помню, у него он один. Обычный замок, открывается ключами – минимально допустимый, чтобы получить страховку, – Корзинщик о безопасности никогда не переживал. Старая плетеная мебель в стиле семидесятых была далеко не на первом месте в списке профессиональных грабителей, и перевозить ее было сложнее, чем подержанные копии «Пятидесяти оттенков серого», которых в их магазинчике было больше, чем они когда-либо могли продать.

– Та-дам! – вернулась Неравнодушная Сью, сжимая в руках бумажный коричневый пакет и еще один, пластиковый, поменьше. Из бумажного она извлекла новенький блестящий врезной замок с металлическим стержнем. – Купила в скобяной лавке, чтобы Дэйзи было на чем тренироваться. Та же фирма, что и у Корзинщика.

Дэйзи восторженно хлопнула в ладоши, забирая замок у Сью.

– Не терпится попробовать! – она взяла небольшой прямоугольный кусок штампованного металла и направилась к кладовой.

– Погоди! – окликнула ее Сью. – Тебе пригодится, – и, достав что-то из пластикового пакета поменьше, протянула ей небольшую упаковку шпилек: – Для замка.

– А обычные отмычки купить нельзя было? – поинтересовалась Фиона.

Неравнодушная Сью покачала головой:

– Во-первых, такое вряд ли купишь в магазинах на Саутборн-Гроув, и во-вторых, покупать по кредитке в один день и врезной замок, и набор отмычек едва ли разумно.

Дэйзи унесла все в кладовую и устроилась на табурете у сушильной доски, прислонив телефон к бутылке моющего средства, чтобы повторять действия по обучающему видео.

– Поехали, – она закрыла за собой дверь.

Сью и Фиона попытались отвлечься на уборку, вытирая полки и ровно расставляя книги. Но помогало не очень, так как думать они могли только о том, что сейчас происходит в кладовой.

Прошло два часа, а Дэйзи так и не появилась.

– Может, пойти проведать ее? – предложила Сью.

– Нет, не будем ей мешать. Выйдет, когда будет готова.

– А еще очень хочется чаю.

– Мне тоже, но если ее сейчас отвлечь, мы только затормозим процесс.

Но пять минут спустя Дэйзи появилась сама, сияя ярче, чем сверхновая звезда, с замком в руке, из которого еще торчали шпильки.

– У меня получилось! – воскликнула она, пританцовывая, подняв замок повыше.

Обступив ее, Фиона и Сью тоже поддались веселью. Это была первая хорошая новость за долгое время.

Глава 41

Все трое собрались у сушилки, и Дэйзи с гордостью продемонстрировала приобретенные навыки, показывая им каждый этап, словно она на канале для детей объясняет, как своими руками сделать открытку на День матери. Фиона и Сью, впечатленные неожиданными талантами своей тихой подруги, изумленно наблюдали. Дэйзи взяла первую шпильку, которую уже согнула с одной стороны так, что получился небольшой прямой угол.

– Итак, вот этого малыша зовут г-образная отмычка. Я вставляю ее сюда, вот так, – осторожно, с мастерством бывалого взломщика сейфов Дэйзи вставила шпильку в нижнюю точку замочной скважины. – Ее задача – слегка повернуть цилиндр внутри замка, чуть-чуть. У нее есть друг-крючок, – Дэйзи подняла другую шпильку, согнутую в форме крючка, – он вставляется выше. Внутри замка пять крошечных штифтов. Этим крючком я толкаю каждый штифт вверх и в сторону.

Неравнодушная Сью наклонилась ближе:

– Пока кажется не слишком сложным.

Дэйзи осторожно возилась с замком, по чуть-чуть двигая обе шпильки.

– Самое коварное здесь – это сдвинуть штифт. Каждый раз, когда отодвигаешь один, нужно чуть-чуть сильнее надавливать на отмычку, слегка поворачивая замок, чтобы они удержались на месте и не закрылись обратно. И тогда можно переходить к следующему штифту. Чтоб вас!

– Что такое?

– Первый штифт соскользнул и закрылся. Надавишь слишком слабо – все штифты вернутся на место, слишком сильно – не получится вытолкнуть остальные штифты. Тут важно найти баланс.

Спустя двадцать напряженных минут наблюдения за тем, как Дэйзи тыкает, ковыряет, крутит и вертит, замок наконец издал приятный щелчок, и ригель скользнул назад.

Под радостные возгласы подруги обняли Дэйзи с двух сторон.

– Это самая хитроумная штука из всех, что я видела! – воскликнула Фиона.

– Вот это смекалка, – согласилась Сью. – Ты определенно самый невероятный сотрудник нашего детективного агентства!

Дэйзи порозовела.

– Я знала, что все часы, проведенные с кукольными домиками, крохотными сундучками и шкафчиками, когда-нибудь да пригодятся!

Фиона посерьезнела.

– Это невероятное достижение, Дэйзи, но как думаешь, ты сможешь справиться всего за пару минут?

– Могупопробовать.

– Вот это настрой! – Сью похлопала ее по плечу.

– Продолжай тренироваться, – посоветовала Фиона. – Мы можем что-то еще принести?

– Чай. Много чая, – ответила Дэйзи. – И неприлично большой кусок торта.

* * *

До шести вечера оставалось несколько минут, и все трое ждали внутри магазинчика. Они уже надели плащи, выключили свет и перевернули табличку «Открыто» на «Закрыто». Дэйзи сидела, сжимая верные шпильки в руке, заранее согнутые и готовые к использованию, и еще несколько запасных. Сью с Фионой зарядили мобильные телефоны, готовясь светить встроенными фонариками и, когда проберутся в магазин Корзинщика, фотографировать все, что может его уличить.

Остальные магазины уже закрылись и стояли темные и пустые. Только несколько окон еще светилось: «Кошачий альянс» пока не закрылся. Прямо напротив, на другой стороне улицы, Софи и Гейл прекрасно видели все их перемещения, а уж они-то ничего не упустят. После того как Фиону и Сью застукали с поличным на краже домино из общественного центра, меньше всего им хотелось, чтобы эти двое увидели еще и как они взламывают дверь. Пока эта парочка не скроется из виду, они ничего делать не могли.

Так все трое и сидели, молча и неподвижно, не сводя глаз с магазина-конкурента. Только Саймон Ле Бон вертелся у двери, решив, что раз все оделись, то скоро их ждет прогулка. К сожалению, им придется закрыть его в магазине и вернуться после завершения миссии. Может, Фионе стоило натаскать песика на поиски домино, тогда можно было бы взять его с собой. Его милые карие глаза впились в нее, как бы говоря: «Как ты можешь так со мной поступать?» Они умоляли взять его на прогулку и вызывали чувство вины.

Фиона заберет Саймона Ле Бона позже. Да и после всего этого ей самой не помешает пройтись, судя по тому, как колотилось сердце.

– Они уходят, – прошипела Сью.

Из дверей «Кошачьего альянса» появились Софи и Гейл. Едва оказавшись на тротуаре, где было больше места, Софи театральным жестом набросила на плечи свой смехотворный кейп с капюшоном, задев при этом Гейл. Проследив, что помощница все заперла, Софи забралась в свой огромный, черный и сияющий «Рэндж-Ровер», припаркованный рядом, и через мгновение исчезла в маслянистых клубах выхлопов дизельного двигателя.

А потом Гейл сделала то, чего Фиона от нее никак не ожидала. Не подозревая, что кто-то за ней наблюдает, тихая и скромная Гейл едва заметно показала машине Софи неприличный жест. И, застегнув желтую куртку со светоотражающими полосами, нацепила велосипедный шлем, отстегнула сам велосипед и поехала домой.

– Вот это да, – заметила Дэйзи. – Она показала Софи два пальца!^[265]

– Не могу сказать, что удивлена, – заметила Сью. – Софи обращается с ней как с прислугой.

– Так, все готовы? – Фионе не удалось скрыть дрожь в голосе.

В ответ подруги кивнули. Поднявшись со своих мест, они вышли из магазинчика. Фиона только ненадолго остановилась, запереть дверь и не дать Саймону Ле Бону сбежать.

Главное – вести себя естественно и не привлекать внимания. Многие сотрудники обычно не уходили сразу, а задерживались поговорить и попрощаться. Фиона, Дэйзи и Сью уверенно справились с этим, медленно двигаясь по тротуару к магазину Корзинщика, болтая и никуда не торопясь. Остановившись у двери, они продолжили говорить о всяких пустяках. Фиона огляделась, убеждаясь, что путь свободен, и подмигнула Дэйзи, которая тут же повернулась к двери и наклонилась к замку. Фиона со Сью встали к ней спиной, загораживая подругу. К счастью, уже почти стемнело, над ними чернело небо, а под ногами мрачнел тротуар. Дэйзи приступила к работе.

Через пару секунд они услышали звон упавшей шпильки: один из инструментов Дэйзи выскользнул из рук.

– Оставь, – прошептала Фиона. – Возьми запасную.

Они боялись поворачиваться, чтобы не привлекать внимания и не отвлекать подругу. Оценить прогресс Фиона и Сью могли только по фырканью и пыхтению позади: искусная битва Дэйзи с замком продолжалась.

В магазине она тренировалась весь день и сумела сократить время до пары минут. Но взломать замок в безопасной кладовой – это одно, а по-настоящему, на сырой и пустой улице Саутборна – совсем другое. В довершение ко всему, тренировалась Дэйзи на замке новом, со смазанным отлаженным механизмом. А сейчас перед ней был старый замок, дребезжащий и заедающий.

Дэйзи даже тихонько выругалась под нос. Плохой знак. Она никогда не ругалась.

– Не торопись, – посоветовала Фиона, сдерживая желание закричать: «Да скорее же!» Так Дэйзи только запаникует и наделает ошибок.

Секунды складывались в минуты, у Сью с Фионой закончились темы для беззаботного разговора в духе «здесь-ничего-не-происходит», хотя в магазине им это удавалось без проблем. А снаружи, стоя на виду у всех, смущенные и напряженные, они никак не могли придать беседе естественности. Разговор резко оборвался, когда к ним быстрым шагом направилась женщина с прижатым к уху телефоном и с сумкой продуктов в руке. Сью с Фионой затаили дыхание, но женщина прошла мимо. Поглощенная беседой, она, судя по всему, допытывалась у кого-то из кол-центра, почему подняли цену на ее страховку за машину. Женщина не заметила ни их двоих, ни скорчившуюся за ними Дэйзи.

А потом они услышали.

Самый приятный и едва различимый звук.

Замок щелкнул и открылся.

Глава 42

Как только они оказались внутри и закрыли за собой дверь в магазин Корзинщика, Неравнодушная Сью раскашлялась.

– Он вообще здесь убирается? Сколько пыли!

– Это минус плетеной мебели, – пояснила Дэйзи. – Много где скапливается пыль. – Она откуда-то выудила антибактериальные салфетки.

– Дэйзи, ты что делаешь?! – ужаснулась Фиона.

– Собираюсь быстренько прибраться.

– Мы тут устроили проникновение со взломом, – напомнила ей Фиона. – А не «Как отмыть ваш дом». Нельзя ничего трогать. Надо обыскать магазин, не оставляя при этом следов.

Дэйзи неохотно убрала салфетки. Включив фонари в телефонах, они прошли все помещение от входа до дальней стены, внимательно осматриваясь, надеясь обнаружить набор домино, нож или что-нибудь, указывающее на то, что Корзинщик и есть «убийца с домино». Легче сказать, чем сделать. Мебель была навалена кое-как, Корзинщик явно не заботился о красивой экспозиции. Его магазин представлял собой целую кучу из застрявших друг в друге стульев, столов, табуреток и гардеробов.

Неравнодушная Сью бегло просмотрела ящики комода:

– Неудивительно, что у него ничего не покупают. Тут настоящий бардак, больше похоже на свалку.

– Но идеальное место, чтобы скрыть улики, – указала Фиона.

В дальней части магазина планировка напоминала такую же, как и у них в магазине, только вместо кладовой был кабинет-тире-кухня с письменным столом и архивными шкафами, и выглядело помещение столь же запущенным и неряшливым.

– А это уже более многообещающе, – заметила Сью. Закрыв за собой дверь, подруги принялись рыться в завалах, просматривая картотеки и грозящие развалиться коробки, составленные в головокружительные горы. Как и торгово-выставочный зал, если его можно было так назвать, каждый квадратный сантиметр кухни-кабинета оказался завален всяким хламом. Фиона энергично взялась за ящики стола, просматривая один за другим. Среди гор старых счетов и квитанций она не нашла ровным счетом ничего, только пару раз порезала пальцы. Наконец она добралась до последнего ящика, узкого, в правом верхнем углу. Фиона потянула за маленькую медную ручку. Ящик не поддался.

– Смотрите, а этот закрыт!

– Подозрительно, – согласилась Сью.

– Отойдите, – велела Дэйзи, которая прошла прямиком к столу, размахивая шпильками. С хрустом в коленях она присела и взялась за замок, вставив сначала отмычку-уголок, затем крючок. – Управлюсь в мгновение ока.

Пока они ждали, Фиона повернулась к шкафчику под раковиной, в котором вместо чистящих средств и запасных лампочек обнаружилась коллекция алкогольных напитков. Несколько видов виски, все наполовину полные, и узкая бутылка чего-то желтого и греческого, напоминающая сувенирный ликер с запечатанной пробкой. Компанию этой коллекции составляли несколько пирогов с почками в жестяных банках. Фиона задумалась, как Корзинщик их разогревал, если на кухне не было ни намека на плиту или даже на микроволновку, только старенький металлический чайник на раковине, а рядом с ним – открытая бутылка молока, медленно превращающаяся в сыр.

Фиона вдруг застыла и взглянула на подруг, которые тоже подняли головы. Из зала доносился шум. И больше всего он напоминал звук открывающейся и закрывающейся двери.

Именно в этот момент Фиона осознала, что они совершили чудовищную и непростительную ошибку новичка. Надо было оставить кого-то у дверей, чтобы такого не произошло. А они еще и дверь не заперли, входи кто хочешь.

Но уже слишком поздно. В свете фонариков три женщины молча переглядывались.

– Что будем делать? – прошептала Неравнодушная Сью.

Фиона прижала палец к губам.

– Есть кто-нибудь? – раздался глубокий, хорошо поставленный голос, и Корзинщику он не принадлежал.

Шаги приближались.

– Эй! Есть кто-нибудь?

– Я пойду, – вполголоса сказала Фиона.

– Нет, нет, нет! – беззвучно возразила Сью.

Но Фиона, не обратив на нее внимания, вышла из кабинета и закрыла за собой дверь.

В темноте стоял мужчина в очках и практичной теплой куртке с капюшоном.

– О, простите, дверь была открыта. Вы еще работаете? Я не был уверен. Свет не горел.

Фиона потеряла дар речи. Замерев на месте и не зная, что сказать, она, наверное, выглядела как полная недотепа. В одном она точно была уверена: включать свет и показывать себя или этот раздрай вокруг ей не хотелось.

– Отключили свет, – наконец выдавила она.

Снова открылась дверь, впуская хрупкую женщину с большим животом, явно приближающимся к девятому месяцу. Мужчина повернулся к ней:

– Тебе надо было остаться в машине. Там удобнее.

Медленно прошаркав к ним, женщина ответила:

– Я хотела посмотреть мебель, – затем она улыбнулась Фионе: – Простите, я знаю, что вы уже закрылись, но мы только переехали из Лондона на Хенджистбери-Хед. Это место куда больше подходит для детей. И нам нужна мебель. Я просто обожаю плетеную мебель старой школы, она такая самобытная и натуральная.

Фиона по-прежнему не могла найти слов, поэтому просто медленно кивнула.

Мужчина с женщиной неловко переглянулись.

– Мы же можем что-то приобрести, да? – спросила женщина.

Фиону осенило, что в ее нынешнем одновременно взвинченном и ошеломленном состоянии она, должно быть, производила впечатление чудаковатой провинциалки, не привыкшей ни к незнакомцам, ни к законченным предложениям. Но что еще важнее, она поняла, что находится вне подозрений. К ней пришли не обеспокоенные граждане. Ее не застукали на месте преступления. Это были всего лишь покупатели.

Женщина повернулась и указала на плетеную кроватку у окна:

– Какая милая колыбелька. Никогда раньше такой не видела.

Фиона быстро сообразила, что единственный шанс избавиться от этих двоих – отговорить их от покупки. Парочка была явно из миллениалов, которые заботятся о своем здоровье и безопасности, и потенциальной угрозой для жизни они могут счесть все, что угодно.

– И не просто так, – предупредила Фиона. – Сейчас она бы не прошла тесты на соответствие стандартам безопасности. Головка ребенка может застрять.

– Звучит пугающе, – содрогнулся мужчина.

– Все будет хорошо, – успокоила его женщина. – Просто положим туда мягкий матрасик и бортики. Так во многих колыбельках делают. Сколько она стоит?

Вот и еще шанс отправить их восвояси.

– Пятьсот фунтов, – наобум заявила Фиона.

– Мы берем, – радостно сказала женщина. – И мне еще нужен стульчик к колыбельке, успокаивать малыша ночью.

Стратегия Фионы не сработала. Эта женщина приехала покупать и готова была заплатить любую сумму. Фиона отчаянно пыталась придумать новую тактику, чтобы выдворить их. Однако после нескольких лет работы в благотворительном магазинчике у нее уже автоматически включался инстинкт продавца, стоило ей почуять такую возможность. Поэтому она не устояла перед соблазном продать подороже.

– О кресле-качалке вы не думали?

– Нет, а что?

Фиона провела их к креслу-качалке, которое, к счастью, стояло отдельно, а не в мешанине другой мебели.

– Постоянно вставать со стула с ребенком на руках посреди ночи плохо сказывается на коленях. А кресло-качалка – хорошее решение, и вставать легче, и движение помогает укачивать ребенка.

– Мне нравится, – улыбнулась женщина, осторожно опершись руками о подлокотники и опускаясь в кресло. Качнувшись несколько раз, она одним легким движением поднялась. – Вы правы, так легко. Что скажешь? – спросила она супруга.

– Кресло-качалка – звучит неплохо.

В конце концов Фиона продала им колыбельку, приставной столик к ней, кресло-качалку и короб для игрушек. А потом наблюдала из окна, как мужчина укладывает покупки в багажник вместительного универсала «Ауди», опустив спинки задних сидений. Кресло-качалка не влезло, и его прикрепили на крышу при помощи багажных ремней.

Когда они уехали, Фиона вернулась в кабинет-тире-кухню.

– Что произошло? – прошипела Неравнодушная Сью. – Мы испереживались. Это полиция? Бдительные соседи?

– Нет, просто молодая пара.

– И чего они хотели?

– Купить мебель, я и продала.

– Ты ЧТО?

– Я продала им мебель.

– А я думала, ты велела ничего не трогать, – возмутилась Дэйзи. – Не оставлять никаких следов!

– Знаю, ты права, но мне больше ничего в голову не пришло, а то они бы что-то заподозрили. Я же не могла сказать: «Простите, вообще-то это не мой магазин, я сюда влезла, потому что считаю владельца серийным убийцей».

– И что ты продала? – спросила Дэйзи.

– Колыбельку, кресло-качалку, столик и короб для игрушек.

– И за сколько? – поинтересовалась Сью.

– За тысячу.

– Тысячу! – Сью чуть не упала в обморок. – Кто платит тысячу фунтов за старую плетеную мебель?

– Они из Ноттинг-Хилла.

– А, понятно.

– И как они заплатили? – спросила Дэйзи.

– Хотели банковским переводом, но я не знаю реквизиты Корзинщика и вообще есть ли они у него. Я сказала им завезти наличными завтра. Надеюсь, к тому времени он вернется.

– А Корзинщик не станет задавать вопросы? – недоверчиво уточнила Сью.

– О чем? О том, кто привез ему тысячу фунтов? Сомневаюсь. К тому же тут довольно темно, мебель-то не особо видно, не то что лица.

– Ну ты прямо мастер, Фиона, – похвалила Дэйзи. – Не каждый сможет продать мебель в темноте.

– И в чужом магазине, – добавила Сью. – Во время проникновения со взломом.

– Спасибо. Вы что-нибудь нашли?

Сью покачала головой.

– Когда ты вышла, мы замерли. Боялись, что нашумим.

– Ладно, – кивнула Фиона, – давайте закончим начатое и наконец уйдем, пока еще кто-нибудь не приехал за дорогущей плетеной мебелью.

Дэйзи взломала запертый ящик, но внутри вместо секретных документов и доказательств вины нашлись лишь старые квитанции о сделанных ставках и неоплаченные счета. Полчаса спустя они так и не нашли ничего, что указывало бы на причастность Корзинщика, и за вечер разве что помогли ему заработать тысячу фунтов.

Глава 43

Фиона с Саймоном Ле Боном остались у Неравнодушной Сью еще на ночь. Фиона снова не сомкнула глаз и, как в первую ночь, держала под рукой телефон и датчик GPS, крепко сжимая при этом спортивный трофей. Ночь тянулась и тянулась, но ничего не происходило. По крайней мере, Корзинщик не спал внизу на диване. Несмотря на это, страх кружил вокруг нее подобно голодному стервятнику. К счастью, с тех пор, как они снова взялись за расследование, депрессия отступила обратно в тень, хоть вчерашний вечер и не принес результатов.

Логичнее было бы теперь обыскать дом Корзинщика, но Фионе пришлось посмотреть фактам в лицо: на еще один взлом с проникновением у нее просто не хватит мужества, особенно если речь о чьем-то доме. Она уже дважды нарушила закон, и оправдать это ей было нечем. В третий раз рисковать не хотелось.

* * *

В магазине утром они собрались в мрачном настроении. И, как нарочно, у них закончилось молоко. Оставшись без второй утренней чашки чая, Фиона сидела за столом и ждала, когда выбежавшая в магазинчик на углу Сью вернется с молоком и, если повезет, пачкой печенья. Хотя, зная ее пунктик на экономию, Фиона подозревала, что Сью вернется только с молоком – либо в лучшем случае с упаковкой печенья «со вкусом заварного крема» за двадцать пенсов.

Звонок колокольчика отвлек Фиону от мрачных мыслей. В магазин, прихрамывая, вошел Корзинщик. Он откуда-то достал щеголеватую трость, видимо, на время, пока не пройдет спина. С его любовью к театральности набалдашник трости был выпуклым и украшенным драгоценными камнями, и сама трость глухо стучала об пол с каждым шагом, медленно выбивая свой ритм.

– Приветствую, моя прекрасная леди! – продекламировал он.

Фиона вдруг осознала, что совсем одна. Одна с их главным подозреваемым. Инструкции детектива Финчер были предельно ясны: пока ее жизнь под угрозой, Фиона никогда не должна оставаться одна, нигде. Но ей никогда даже в голову не приходило, что это может случиться, когда Сью выскочит за молоком, – такое безобидное дело, ее всего-то пару минут нет. Но убить можно как раз за эту минуту или две.

– Вы в порядке? – спросил он. – Выглядите так, будто привидение увидели.

– Все хорошо, – ответила она, изо всех сил пытаясь казаться спокойной.

– А где все?

– Эм, Сью здесь. Выбежала за молоком, вот-вот вернется. Оливер со Стюартом тоже заглянут, как и каждое утро, – напомнила ему Фиона, просто на всякий случай. Чем больше, тем безопаснее.

– Как хорошо, я бы не отказался от чашечки чая с тортом. Надеялся выпить у себя, но молоко испортилось, – выдвинув стул, он медленно опустился на сиденье, морщась от каждого движения.

Фионе надо было заставить его говорить, выиграть немного времени, чтобы успела вернуться Сью. Опустив руку в карман, она нащупала кнопку GPS-датчика, готовясь вызвать полицию, если Корзинщик что-то предпримет.

– Как ваша спина? – спросила она.

– Лучше, гораздо лучше. Один знакомый привез очень сильное обезболивающее. Кажется, из Китая. Но оно оказалось даже слишком сильным. От него мои серые клеточки слегка взбесились.

– Как так?

– Ну, вчера я весь день пролежал пластом, не вставая, а когда сегодня утром открыл магазин, ко входу подъехал какой-то тип на машине и вручил мне конверт наличных. Не то чтобы это случалось впервые, – заговорщицки признался он шепотом. – Однако парень сказал, что это за колыбельку, кресло-качалку и еще пару предметов мебели. Потом улыбнулся, запрыгнул в свою роскошную машину и был таков. Дал мне целую тысячу фунтов. А ведь я не помню, чтобы продавал что-либо из этого. Я бы запомнил – уже несколько недель никто ничего не покупал. Но ведь правда, я зашел в магазин – и действительно, пропала колыбелька, кресло-качалка, короб для игрушек и маленький столик.

Фиона не знала, что ответить. Ее что, виноватым выражением лица выдала совесть? Возможно. Вместе со страхом перед предполагаемым серийным убийцей, который сидел прямо напротив. Она чувствовала, как кровь отхлынула от лица.

– Фиона, вы точно в порядке?

Не шевелясь, она молча уставилась на Корзинщика: мрачные мысли черным туманом заполняли разум, пригвождая к месту. Он попытается убить ее прямо здесь и сейчас? Она совсем одна, свидетелей нет. И как он это сделает? В его нынешнем состоянии, наверное, будет тяжело – если только он не притворяется. Фиона покосилась на стоявшую рядом с ним трость. Может, Тревор забьет ее до смерти, или в трости скрыто лезвие, которым он пронзит ее, когда она повернется спиной. Это больше в его стиле, более театрально.

Корзинщик внимательно смотрел на нее, пытаясь понять, что не так.

– Я спросил, вы точно нормально себя чувствуете?

Фиона стряхнула оцепенение.

– Все в порядке, честно. Не очень выспалась у Сью.

– Вы снова там ночевали? Как так, почему не у себя дома? – его эссекский акцент снова стал заметен.

– Э-э… – Фиона все же проговорилась, нечаянно. И ведь не скажешь ему, что она пока поживет там, потому что ей угрожает убийца, и этот убийца, по ее мнению, – он, Корзинщик. Пришлось спешно придумывать отговорку: – У меня небольшой ремонт, – и, быстро меняя тему, она спросила: – Расскажите, как вы работали в энергокомпании.

Корзинщик выглядел озадаченным.

– Вам правда это интересно?

– Да, вы никогда не рассказывали об этой части своей жизни.

– Ну, ладно. Что ж, это довольно скучно. Рассказывать особо нечего. Я работал инженером-электромехаником. Думал, так до пенсии и проработаю. Но потом у меня обнаружили приобретенный дефицит цветоощущения.

– Что это? – не поняла Фиона.

– Дальтонизм. Я перестал различать цвета, а с электропроводами дальтоникам работать нельзя: не сможешь отличить их друг от друга. Такой вот небольшой недостаток. На самом деле откровенно опасный.

Вот почему он иногда носил разные носки. Фиона думала, это часть его образа эксцентричного англичанина. Но теперь поняла – это просто потому, что он не мог подобрать одинаковые пары.

– Мне очень жаль. Для вас, должно быть, это стало тем еще потрясением.

– Да уж, если ты всю жизнь цвета видел.

– Так они вас сократили из-за дальтонизма?

– А, нет. Это случилось позже. Они предложили мне другую работу, где это было неважно. И я стал снимать показания счетчиков, ходить из дома в дом.

Фиона ощутила прилив адреналина. Ей требовалось сохранять спокойствие и воспользоваться этой возможностью, чтобы узнать больше.

– Вы чувствовали обиду? Это было понижение по сравнению с инженером? – Фиона пыталась выудить из него мотив для убийства.

– Нет, мне нравилось. Встречался с разными людьми. К тому же нагрузки гораздо меньше, чем на прежней работе. Сложнее всего было найти эти шкафчики со счетчиками. Удивительно, как часто люди забывают, где они.

– Но потом вас все же сократили.

– Да, они стали вводить умные счетчики, и так много контролеров уже было не нужно.

– И вы рассердились?

– Рассердился? Вовсе нет. Это лучшее, что со мной случалось, сокращение было добровольным. Получил кучу деньжат. Вложил их в магазин, о чем сейчас жалею. Надо было просто переехать на Барбадос – сейчас жил бы себе в хижине на пляже, курил сигары и потягивал ром.

– Оборудование для снятия показаний у вас еще осталось?

– Э-э, да. Кажется, лежит где-то. Не знаю даже, зачем я его сохранил.

Чтобы пробираться в дома и убивать людей, подумала Фиона.

– А здесь в округе еще остались такие контролеры счетчиков?

– Да, несколько осталось.

– Думаю, они помогают тем, кто не может зайти в интернет и потому не ставит умные счетчики, – Фиона хотела проверить свою теорию.

– Нет-нет, для умных счетчиков не обязательно заходить на сайт.

– Разве? – теория Фионы зашаталась.

Корзинщик покачал головой:

– Нет, это общее заблуждение. У них своя сеть. Она называется «канал передачи данных DCC». Все надежно, информация отправляется сразу со счетчика в вашу энергокомпанию.

Фиона чувствовала, как ее теория убийцы-со-счетчиками вот-вот рухнет, точно старая многоэтажка под снос.

– Так что же тогда делают контролеры? Если у тебя установлен обычный счетчик, можно же просто позвонить и сказать данные или отправить по почте.

– Верно, но многие люди просто не могут этого сделать. Инвалиды или слабовидящие. К ним все равно должны приходить контролеры. Почему это вдруг вас так заинтересовало?

В магазинчик вошла Неравнодушная Сью – с бутылкой молока в одной руке и красной пачкой чего-то, напоминающего диетическое печенье «Диджестивс»^[266] в другой. Хотя что-то в дизайне пачки было не так, будто печенья занесло из параллельной вселенной.

Фиона охнула; ее затопило облегчение. Теперь, когда подруга вернулась, она чувствовала себя в бо́льшей безопасности.

– С добрым утром! – радостно воскликнула Неравнодушная Сью, но потом увидела, с кем именно разговаривает Фиона. Ее глаза моментально расширились, лицо вытянулось. Но она сумела быстро взять себя в руки до того, как Корзинщик мог что-либо заметить. Однако он смотрел на пачку печенья, слегка наклонив голову, пытаясь прочитать название.

– «Саджестивс»? Это еще что такое? – спросил он.

– Они как «Диджестивс», только их нельзя так называть, вероятно, на то есть юридические основания.

– Ты снова зашла в магазин «Все за двадцать пенсов», да? – спросила Фиона.

– Ну да. Кто хочет чашечку чая?

– А молоко тоже оттуда? – уточнила Фиона.

– Нет, оно из киоска рядом.

– Тогда ладно. Я буду чашечку чая, но никаких поддельных печений.

– А я попробую сделать вкус-драйв, – решил Корзинщик, фыркнув своей шутке.

– После того как попробуете и сломаете зубы, смеяться и шутить точно расхочется.

Вдруг телефон Фионы зазвонил. Выудив его из кармана, она посмотрела на экран: неизвестный абонент. На такие звонки Фиона всегда отвечала с большой неохотой. Обычно из трубки раздавалось записанное сообщение, в котором ее просили не класть телефон и обещали лотерею или какую-то загадочную посылку, которую она никогда не заказывала, но которую должна забрать. В этот раз любопытство победило.

– Алло?

Фионе пришлось шикнуть на Корзинщика, чтобы лучше расслышать собеседника на другом конце. А поняв, что ей говорят, она чуть не уронила телефон.

Глава 44

– Спасибо, что заехали за мной, – поблагодарила Дэйзи, втиснувшись на заднее сиденье «Фиата Уно» с некоторым трудом. Еще и Саймон Ле Бон все норовил лизнуть ее в лицо. Дэйзи жила в Крайстчерче, в доме, который очень на нее походил: милый и вычурный, он стоял на берегу ручья, у моста. Широкие подоконники были обустроены под уютные сиденья, но на одном вместо подушек расположилась обширная коллекция фарфоровых фигурок животных^[267]. Проходящие мимо маленькие детки всегда засматривались на них и радостно угукали. Регулярно, с военной точностью, Дэйзи мыла и протирала свою коллекцию чуть ли не до дыр – как и весь дом.

Дэйзи жила одна с тех пор, как рассталась с мужем, о котором чем меньше говорить, тем лучше. Когда ее прихотливая и требующая внимания дочь покинула гнездышко и вышла замуж, больше ничего не отвлекало Дэйзи от размышлений, какой ужасный он человек. Так что они расстались год спустя после отъезда дочери. Дэйзи удалось оставить себе дом – благодаря Неравнодушной Сью, которая, нарушив свои правила, помогла оплатить лучшего адвоката по разводам из своих значительных сбережений.

– Я как раз собиралась идти на работу, – Дэйзи отказалась от своего нового образа детектива Теннисон. Деловой костюм уступил место обычному розовому платью в пол, а волосы превратились в привычные кудряшки.

– Мы едем не на работу, – сообщила ей Фиона, – а в Уэстборн.

– Обожаю Уэстборн! – восторженно воскликнула Дэйзи. – Там есть чудесные чайные!

Уэстборн был примерно как Саутборн и обладал тем же мягким викторианским очарованием, разве что чуточку пафоснее. Он известен тем, что неподалеку жил Джон Рональд Руэл Толкин^[268], а также Роберт Льюис Стивенсон – в подходящем готическом особняке^[269]. Также Уэстборн мог похвастаться до смешного большим количеством уютных чайных магазинчиков, легко обгоняя Саутборн, который вообще-то и сам ими славился. В Уэстборне также располагался супермаркет Marks & Spencer, которого в Саутборне не было. Если жители Саутборна хотели воспользоваться карточками «Спаркс» со скидками и предложениями, они ехали пару километров в соседний Крайстчерч, где также был супермаркет «Уэйтроуз», которого не было в Уэстборне. Так что были свои плюсы и минусы.

– Мы туда едем не чай пить, – сказала Сью, – а забрать улики.

– Улики? – Дэйзи высунулась в проем между водительским и пассажирским сиденьями. – Расскажите!

Фиона повернулась к ней:

– Помнишь, мы обзванивали благотворительные магазины узнать, не покупал ли кто набор домино?

Дэйзи активно закивала.

– Так вот, мне сегодня утром позвонили из одного, называется «Остановим мировой голод», из Уэстборна. Его управляющая, Морин, сказала, у нее есть для нас кое-что.

– Они знают, кто купил домино?

– Это мы и едем выяснить.

– О, погодите, а кто же сейчас присматривает за нашим магазинчиком? – забеспокоилась Дэйзи.

– Никто, – ответила Фиона. – Я подумала, нам всем нужно поехать.

Полчаса спустя Неравнодушная Сью в сотый раз объехала односторонние улицы Уэстборна и наконец нашла парковку. Выйдя, они направились к магазинам, и Дэйзи чуть ли не подпрыгивала, как восторженный щенок.

– А мы можем пройти через галерею? Обожаю ее!

– Почему бы нет, – согласилась Фиона.

Они не спеша прошли через викторианскую торговую галерею, которая выглядела так, будто сошла со страниц сказки: сводчатый стеклянный потолок, украшенный изящной ковкой, причудливые эксцентричные магазинчики с белыми створчатыми окошками и висящими снаружи вывесками. Соблазн походить и порассматривать витрины был невыносим, но они удержались – кроме Дэйзи, которую пришлось оттаскивать от одной из многочисленных сувенирных лавочек, где продавались резные фигурки собак и рамки для фотографий из плавника.

Магазин, который они искали, находился прямо напротив входа в галерею.

– Отличное место, – заметила Сью.

Сначала Фиона, а потом и остальные зашли в элитный благотворительный магазин, который с легкостью задал бы жару «Кошачьему альянсу». Однако, в отличие от управляющих «Альянса», здешним менеджерам не удалось избавиться от затхлости старых вещей. Саймон Ле Бон все обнюхивал, но никак не мог привыкнуть ко всем новым интересным запахам.

Фиона подошла к жизнерадостной женщине в ярком цветочном платье, стоящей за прилавком. На фоне слишком загорелой кожи ее обесцвеченные волосы сильно выделялись.

– Вы, должно быть, Морин. Я Фиона, мы общались по телефону.

– Ах да. Рада познакомиться.

Фиона повернулась представить своих коллег, но они отвлеклись на развешанную одежду и уже, присматриваясь, прикладывали вещи к себе.

– Дамы, может, вспомним, зачем мы здесь?

– Простите, – сказала Дэйзи. – У вас прелестные наряды.

– О, не извиняйтесь, – успокоила ее Морин. – Нам повезло, что мы так близко к Кэнфорд Клиффс и Сэндбэнксу^[270]. Богатые покупатели скупают модные вещи со скоростью света, а затем приносят сюда.

– Спасибо большое, что согласились встретиться по нашему вопросу, – поблагодарила Фиона.

– Мне жаль, что это заняло так много времени. Я только вчера вернулась из отпуска – круиз по Карибскому морю.

– Как замечательно! – воскликнула Дэйзи. – Мне бы тоже хотелось на Карибы.

– Обязательно поезжайте. Так или иначе, я вернулась вчера и увидела записку, где был вопрос про домино.

– Так вы помните, как кто-то купил набор?

– Нет.

Фиона пала духом.

– Нет?

Морин потеребила сережку.

– В этом и есть загвоздка. Я знаю, что у нас был набор домино в маленькой деревянной коробочке. У меня хорошая память, помню все наши товары. И никто из моих сотрудников не продавал его – как и я.

Фиона изо всех сил пыталась понять, как им это поможет. Если все так, то они зря потратили время на поездку в Уэстборн – это можно было и по телефону сказать.

Морин явно заметила разочарованное выражение Фионы, поэтому продолжила:

– Я задумалась, если никто домино не продавал, значит, его кто-то украл.

– Так, ясно. И как это нам поможет? – как можно дипломатичнее поинтересовалась Фиона.

Морин указала в дальний угол потолка. Все трое посмотрели в указанном направлении и увидели небольшую камеру видеонаблюдения.

– У нас тут много воришек, – вмиг став серьезной, объяснила Морин. – Их притягивают дизайнерские вещи по такой цене. Думают, мы легкая мишень, разини какие-нибудь просто потому, что благотворительный магазин. Но ведь что-то украв, они отбирают еду у голодных, а этого я не потерплю, можете поверить, – вот я и установила камеру.

– Качество HD? – уточнила Сью.

– Не думаю, – Морин открыла ящик за прилавком и порылась внутри: – Но я точно знаю, что там хранятся записи за тридцать шесть дней, – она достала флешку и передала Фионе: – Я взяла на себя смелость перенести их сюда. Отправила бы вам, но файл слишком тяжелый. Не хотела рисковать.

Сжав в руке флешку, Фиона широко улыбнулась, словно она держала в руках ответ на главный вопрос жизни:

– Спасибо, спасибо вам большое! Вы даже не представляете, как нам помогли. Я обязательно верну вам флешку!

– Что ж, не знаю, будет ли там что-то полезное. Но можно узнать, к чему столько усилий, почему вы так ищете набор домино? Он очень ценный?

– Да, – ответила Фиона. – Очень ценный.

* * *

По дороге обратно в Саутборн Сью пыталась срезать дорогу всеми способами, чтобы добраться до магазина так быстро, как позволял автомобиль. Но повсюду были чудовищные пробки. Фиона так и держала флешку перед глазами, не осмеливаясь выпустить ее из пальцев. Сейчас ей больше всего хотелось включить ноутбук в офисе, вставить флешку и начать просматривать видео с камер.

– Как думаете, за сколько мы посмотрим тридцать шесть часов записей? – спросила Дэйзи.

– В твоем вопросе уже есть подсказка, – намекнула ей Неравнодушная Сью.

– Не понимаю, – пробормотала Дэйзи.

Сью ждала.

Осознание пришло яркой вспышкой, как летнее солнышко.

– Ах да, какая я глупая. Тридцать шесть дней.

– Уверена, что-то мы сможем перемотать, – заметила Фиона.

Вернувшись в магазин, они прошли сразу к ноутбуку, стоявшему на прилавке, даже чай делать не стали. Собравшись у экрана, подруги включили черно-белое видео: картинка оказалась довольно четкой, и им было хорошо видно нижнюю полку с настольными играми. Различить, какие конкретно там лежали, с такого расстояния не удавалось, но небольшой прямоугольный коробок нужных размеров виднелся четко. Через несколько часов съемки им повезло: кто-то поднял коробочку с полки и положил обратно так, что стало четко видно слово «ДОМИНО», большими печатными буквами. Теперь цель была захвачена, как драматично объявила Неравнодушная Сью, и они могли включить ускоренную перемотку, останавливая запись, только если кто-то подходил к полке.

Через некоторое время они пришли к выводу, что всем троим одновременно следить за видео необязательно. За монотонными кадрами приходящих и уходящих покупателей мог наблюдать кто-то один, так что подруги установили дежурства.

– О господи! – выпалила Дэйзи, чья очередь была отсматривать видео. Фиона со Сью бросились к ней с разных концов магазина. Фиона при этом чуть не врезалась в коробку с мягкими игрушками, каждая стоимостью за фунт (или три игрушки за два). Дэйзи за прилавком склонилась над ноутбуком.

– Нашла что-нибудь?

– Женщина только что украла сумочку! Вот так, без зазрения совести!

– Где? – спросила Сью.

Дэйзи отмотала видео. Женщина лет сорока не спеша рассматривала стеллаж. Она взяла в руки что-то, похожее на аккуратную коричневую сумочку Radley, судя по маленькому кожаному логотипу с собачкой. Женщина оглянулась через плечо, потом еще раз. На третий раз, когда она решила, что никто не смотрит, просто повесила сумочку на руку и спокойно прошла к выходу, и никто ее не остановил.

– Вот так так! – удивилась Сью. – Тут поневоле задумаешься, а есть ли мелкие воришки у нас. Ну то есть лично я никогда никого за руку не ловила.

– Мы ничего дизайнерского и не продаем. Кроме того, у нас все так дешево, в чем смысл?

Дэйзи вернулась к просмотру, но через полчаса снова вскрикнула, да так, что разбудила Саймона Ле Бона, который ворчал и пытался куда-то бежать во сне.

И снова Фиона со Сью прямиком кинулись к прилавку.

– Думаю, что-то есть! – Дэйзи отмотала записи и нажала на «пуск». Им удалось различить, что снаружи шел дождь, а поэтому в магазин набилось много людей, с которых ручьями текла вода. Место выглядело оживленнее, чем обычно. Это было так по-британски – делать вид, будто смотришь товары, чтобы не обвинили, что ты просто прячешься от дождя.

В углу видео появилась фигура в широкой мокрой куртке с накинутым на голову капюшоном, из-за чего не было видно лица. Он или она смешалась с толпой, бесцельно слонявшейся у стеллажей. Останавливаясь то там, то здесь, фигура подошла к полке с настольными играми, а потом вдруг резко повернулась и вышла из магазина.

– Вот, видели! – воскликнула Дэйзи.

– Включи снова, – попросила Фиона.

Дэйзи послушно перемотала запись на несколько секунд, остановив прямо перед тем, как появилась фигура. Набор домино было хорошо видно. Вот фигура прошла к полке с играми, вышла, и Дэйзи снова нажала на паузу. Домино исчезло.

– Итак, у нас есть вор в куртке, – резюмировала Фиона. – Но кто?

– Извините, – пробормотала Сью, наклонилась вперед и нажала на «пуск», а затем сразу «паузу», как раз когда фигура вышла из магазина. Перематывая и снова включая несколько раз, она наконец остановилась на нужном ракурсе. На экране виднелось лишь застывшее мутноватое изображение – мельком запечатленная уходящая фигура, но большего им и не требовалось. Это был единственный кадр с вором в полный рост, когда его не загораживали ни вешалки, ни витрины. И его или ее «куртка с капюшоном» доходила почти до пола. – Это не куртка, а кейп с капюшоном!

У всех троих одновременно отвисла челюсть.

– Софи Хэйверфорд! – выпалили они хором.

Глава 45

Неравнодушная Сью смотрела в окно, не отводя взгляда от магазина «Кошачий альянс» напротив.

– Она все еще там. Расхаживает, свободная как птица в полете. Почему полиция еще ее не арестовала?

Как только они увидели на видеозаписи накидку с капюшоном, Фиона тут же связалась с детективом Финчер и рассказала, что они обнаружили. Детектив терпеливо выслушала, даже заинтересовалась и попросила Фиону прислать ей кусок видео. А потом – тишина. Время шло, а подруги так ничего не узнали и не увидели.

На этот день было запланировано торжественное открытие нового кофе-бара в «Кошачьем альянсе», а Софи никуда не делась, самодовольно красуясь перед входом, и ее кейп развевался за спиной. Она словно специально провоцировала Фиону с подругами. Софи была в своей стихии и наслаждалась тем, что гоняла нанятых для своего большого мероприятия служащих. Пока сюда входили: официанты и организаторы из службы кейтеринга (не местные, что точно не понравится Торговой палате Саутборна); команда, пытавшаяся построить арку из воздушных шариков над входом в магазин, которая постоянно вырывалась из рук из-за сильного ветра с моря; саксофонист в шляпе, приглашенный, чтобы создать дымную непринужденную атмосферу нью-йорского кафе (хотя Фиона узнала, что музыкант на самом деле не из Штатов, а из соседнего Линдхерста); пара ответственных за ковровую дорожку, которые привезли красный ковер и бархатный канат на стойках – ограду от толпы, будто на голливудской вечеринке; два крепких охранника в черных костюмах и очках, чтобы не пускали кого попало с улицы, как это описал Корзинщик, успевший заглянуть утром. И вся эта шумиха (еще одно словечко от Корзинщика) была организована, только чтобы объявить, что теперь в «Кошачьем альянсе» продаются горячие напитки. Как, черт побери, Софи за это расплатится? Такую расточительность не может себе позволить никакая благотворительная организация. Стоит покопаться в этом получше – достойно мини-расследования. Может, это отмывание денег, в дополнение к серийным убийствам. Как же хотелось выдать желаемое за действительное!

Ответ, скорее всего, был несколько проще. Будучи бывшим экспертом по маркетингу, как сама себя называла Софи, она могла уговорить кого угодно на что угодно и наверняка все это получила бесплатно, пообещав широкое освещение в СМИ всем участникам, опустив тот факт, что это будет максимум несколько строк в саутборнской газете.

Фиона с Дэйзи присоединились к замершей у окна Сью понаблюдать за идущим спектаклем. Фионе пришлось признать, что Софи определенно знает, как устроить шоу. По обеим сторонам тротуара, за оградой из бархатных канатов, собралась целая толпа: все с телефонами без конца делали снимки. Большое событие для Саутборна. Среди пришедших Фиона узнала группу людей в инвалидных колясках, с ходунками и палками.

– Это же участники наших кофейных вторников! В них что, нет ни капли преданности? – пожаловалась Неравнодушная Сью.

– Нельзя их винить, – заметила Фиона. – Такие события тут не каждый день происходят, – сама Фиона втайне надеялась, что они обойдут стороной всю эту блестящую мишуру и придут к ним, в теплую и искреннюю атмосферу. Но нет. Магазин «Собачкам нужен уютный дом» пустовал.

– Только если это не войдет у них в привычку, – заметила Сью.

Но Фионе не очень-то в это верилось. В «Кошачьем альянсе» все было лучше. Да и кто откажется от бесплатного свежесваренного кофе и саксофонистов? Она не могла соревноваться с Софи, да и не хотела. У нее не было ни сил, ни средств.

Будто прочитав ее мысли, Софи бросила взгляд в их сторону. На ее лице появилась злорадная самодовольная ухмылка, как бы говорящая: «Я победила, я лучше вас».

Ладно, подумала Фиона. Забирай, если это все, что для тебя важно.

– Что-то я не вижу Гейл, – произнесла Дэйзи.

– А ее и нет, Софи всегда дает Гейл выходной, когда у нее намечаются такие мероприятия. Убирает с дороги. Она не вписывается в ее «эстетику», – тут Неравнодушная Сью показала пальцами кавычки. – В этих случаях она всегда нанимает пару гламурных помощниц.

– Как это низко.

– Вот такая Софи.

В этот момент у красного ковра остановился длинный белый лимузин, из которого появился мужчина с характерным и очень знакомым лицом. Из людского моря поднялась волна телефонов, фотографирующих знаменитость.

– Это что, Лоренс Ллевелин-Боуэн? – спросила Дэйзи.

Лимузин уехал, открыв взглядам известного дизайнера интерьеров во всей красе. В мятном двубортном пиджаке, отлично сшитом, он выглядел настоящим франтом.

– Он самый! – воскликнула Фиона.

Софи театрально бросилась к нему, широко улыбаясь и раскинув руки. Ониобменялись множеством воздушных поцелуев. Фиона с подругами наблюдали, как росло самодовольство Софи, достигнув просто радиоактивного уровня, когда она позировала фотографам на красной дорожке вместе с дизайнером, так и лебезя перед ним. Фиона чувствовала, как желчь поднимается к горлу, сжигая все на своем пути, точно бушующий лесной пожар. Она уже собиралась отвернуться, не в силах больше смотреть, как произошло нечто странное.

Рядом с ковровой дорожкой остановилась еще одна машина: простой темно-синий «БМВ». Софи попыталась не обращать на него внимания, играя на публику, но машина так и стояла. А Софи продолжала поглядывать на нее, и улыбка периодически сползала с лица. Она определенно была недовольна тем, что там кто-то припарковался, так как этого явно не было в сценарии – может, какой-то невежественный местный житель влез и теперь мешается. Скользнув к одному из охранников, Софи что-то шепнула ему на ухо, вероятно, нечто вроде: «Уберите эту машину отсюда». Охранник тут же повиновался. Его устрашающая фигура подошла к водителю, уже готовясь поиграть мышцами.

Но как только он подошел к водительской двери, то сразу остановился и даже попятился, почти испугавшись. Причина тут же стала очевидна: из машины вышла энергичная деловая фигура детектива Финчер с чем-то в руках, вероятно, с удостоверением. Секунду спустя показался и сержант Томас, тоже с удостоверением, и его мешковатая спортивная одежда в несколько раз снизила общую эстетичность мероприятия. Вслед за ними подъехала и обычная полицейская машина, из которой вышло двое полицейских в форме.

Неравнодушная Сью ахнула и пихнула Фиону локтем под ребра:

– Ты это видишь?

– Глаз не могу отвести.

– Лучше, чем по телевизору! – заметила Дэйзи.

Сперва Софи улыбалась и сохраняла спокойствие, приветствуя детективов так, будто все было запланировано. Подруги не могли расслышать, о чем они говорили, но, судя по всему, Софи настойчиво приглашала их зайти, пытаясь поскорее убрать полицейских с дороги под предлогом бесплатного кофе. Детектив Финчер покачала головой и отвела Софи в сторону, тихо говоря ей что-то, а сержант Томас с двумя полицейскими остались позади. Софи начала активно жестикулировать, показывая, что очень занята чем-то важным. Сержант Томас с коллегами двинулись вперед. Детектив Финчер, повернувшись, жестом велела им остаться на месте. Затем она снова что-то тихо сказала Софи, и на этот раз выражение ее лица было более жестким. У Софи опустились плечи: она признала поражение.

– Она, наверное, пригрозила надеть на нее наручники, – предположила Сью.

Фиона никогда не видела Софи такой удрученной. Ее извечная улыбочка исчезла, и Фионе стало почти даже жаль Софи. Но ненадолго. Выражение лица Софи снова изменилось: восстановив самообладание, она обратилась к толпе уверенным громким голосом:

– Дамы и господа, уважаемые друзья, добрые жители Саутборна! Спасибо вам всем большое, что пришли. Торжественное открытие продолжится в ближайшее время. Увы, мне придется ненадолго уйти, но я скоро вернусь и поприветствую каждого из вас. Многим, должно быть, известно, что я давний помощник полиции, и им нужна моя помощь в одном срочном деле. А для меня безопасность Саутборна – главный приоритет. Поэтому мне придется на время проститься с вами.

Софи послала толпе множество воздушных поцелуев и, взмахнув полами кейпа, попыталась сесть в «БМВ» детектива Финчер, но та указала ей на полицейскую машину позади них. Софи нехотя села в нее, при этом один из офицеров прикрыл ее голову ладонью. Это, возможно, был первый случай, когда головы Софи коснулся кто-то кроме элитных парикмахеров.

– О господи, – выдохнула Неравнодушная Сью. – Кажется, ее только что арестовали.

Глава 46

Под конец дня ковровую дорожку скатали и унесли. Арка из воздушных шариков частично сдулась и теперь криво свисала, точно пьяная. Толпа разошлась, выброшенные бумажные стаканчики из-под кофе раскатились по тротуару. Прошло шесть часов с тех пор, как Софи Хэйверфорд забрали для допроса.

– Как бы мне хотелось оказаться мухой в комнате допроса, – заметила Сью. – Посмотреть, как Софи изворачивается, и попытаться заговорить ей зубы и выудить правду.

– Думаешь, она в самом деле убила всех этих людей? – спросила Дэйзи.

– Мы видели то, что видели, – откликнулась Сью. – И нож был именно в ее коробке с пожертвованиями. Кто еще это мог быть?

– Улики все равно косвенные, – указала Фиона. – Оставим выводы полиции.

Неравнодушная Сью выглянула в окно:

– Помяни черта.

У магазина через дорогу остановилось такси. Из него вышла Софи, все в том же плаще и с перекошенным от гнева лицом, как клокочущая лава. Вместо того, чтобы зайти в свой магазин, она стремительно перешла дорогу, направляясь к ним. Дверь хлобыстнула с такой силой, что колокольчик наверху чуть не вырвало из креплений.

Саймон Ле Бон испуганно заскулил.

– Как вы посмели! – прорычала Софи. – Вы это спланировали, да?

– Спланировали что? – спросила Фиона.

– Вы знали о моем торжественном открытии, на которое я вас так любезно пригласила, но слишком завидовали, да? И нужно было обязательно испортить этот день! Поэтому вы решили устроить диверсию, сговорившись с этой женщиной-детективом!

– Ее зовут детектив-инспектор Финчер, – напомнила ей Неравнодушная Сью.

– Мне плевать, как ее зовут. Вы специально испортили мне праздник! Сочинили какую-то небылицу о том, будто я украла какое-то домино в Уэстборне, чтобы приехала полиция. О да, я видела записи! Готова спорить, это кто-то из вас в плаще притворялся мной!

– Ничего подобного мы не делали.

– Да перестаньте, очевидно же, что это не я! Кто же из вас это был, а? Кто подставил меня!

– Тебя арестовали? – спросила Дэйзи.

– Нет, допросили. Все спрашивали, не знаю ли я этих мертвых людей, снова и снова, и где я была в тот или иной день. И кофе был отвратительный, еще хуже, чем тот, что предлагаете вы. Не понимаю, как вы могли так со мной поступить! – почти мгновенно выражение лица Софи сменилось с гнева на мелодраматичную грусть. Глаза наполнились слезами. – Я же всегда была с вами добра. Думала, мы друзья. Как вы могли сотворить такое? Со мной, невинной прекрасной женщиной, которая поклялась никому не вредить, которая может так много дать миру, и чье единственное преступление в том, что она хочет сделать жизнь людей лучше!

Но до того, как Дэйзи, Сью и Фиону стошнило от этой приторности, Софи переключилась обратно на гнев. Слезы волшебным образом исчезли, испарившись от огня в глазах.

– Что ж, позвольте вам сообщить, вызов брошен. Вы об этом пожалеете. Есть такая статья за ложный вызов. А также дискредитацию, клевету, необоснованный арест…

– Тебя не арестовали, – напомнила Фиона.

– Не суть важно. В ту же секунду, как я выйду отсюда, я позвоню своему адвокату – вот о чем вам стоит беспокоиться.

– Не думаю, – возразила Фиона.

– А я очень даже думаю.

Фиона насмешливо фыркнула:

– А я вот нет. Мы не знали о видеозаписи, пока Морин из благотворительного магазина «Остановим мировой голод» нам не позвонила. Это она нас нашла. Мы же просто передали улики полиции, где тоже решили, что это ты – как и мы. И это они решили действовать, а не мы. Ты можешь знать о маркетинге и пиаре все и дружить со всеми знаменитостями, но мы разбираемся в преступлениях. И если ты утверждаешь, будто на записи был кто-то переодетый из нас, в таком случае у тебя должны быть веские доказательства. Иначе это квалифицируется как ложное обвинение. За это наказание тоже есть, закон называется «препятствие правосудию».

– Приблизительный приговор от четырех до тридцати шести месяцев, – добавила Неравнодушная Сью. – Или иногда внушительный штраф.

Маска самоуверенности на лице Софи дрогнула.

Фиона продолжила:

– У тебя должны быть доказательства, что это мы, и, уверена, они у тебя есть, иначе бы ты не стала бросаться такими обвинениями. Так что, пожалуйста, звони адвокату. Надо сдвинуть дело с мертвой точки.

Софи молчала. Возможно, впервые за все время. Ее мозг пытался переварить полученную информацию, из-за которой она явно растерялась.

– Ну? – спросила Фиона.

– Ну – что?

– У тебя есть доказательства?

– Ну, нет, не в данный…

Фиона поднялась на ноги:

– В таком случае больше не приходи сюда угрожать мне и моим друзьям, обвиняя нас в том, чего мы не совершали. Теперь будь добра покинуть наш магазин.

Софи не уходила. Она так и стояла, вызывающе выпятив челюсть.

– Думаешь, ты такая умная, да? Читаешь нудные детективы. Вот еще один детектив, который ты, наверное, помнишь. Две женщины из магазина «Собачкам нужен уютный дом» зашли в общественный центр, чтобы что-нибудь разнюхать. А потом украли набор домино, уж не представляю, с какими мелочными целями. Однако если ложного обвинения в краже домино достаточно, чтобы меня притащили в полицию на допрос, то, не сомневаюсь, их заинтересует парочка воров, которые в самом деле совершили кражу. И да, у меня есть доказательства, потому что мы поймали вас с поличным, прямо в этом магазине. И Мэлори будет свидетелем, – она втянула воздух сквозь зубы. – Ой-ой, как нехорошо складывается для вас. Думаю, я лучше сразу позвоню детективу Финчер, – Софи драматично повернулась и вышла.

Фиона выругалась.

– Она блефует, – сказала Неравнодушная Сью. – Не станет она звонить.

– Спорим, станет, – ответила Фиона. – Софи считает, что над ней посмеялись. Она сдаст нас и наверняка сгустит краски.

– Я взяла домино. Мне и отвечать.

– Мы в это вместе влезли.

– Согласна. Нужно позвонить детективу Финчер первыми, до Софи, и во всем признаться. Так будет лучше, – но не успела Фиона набрать номер детектива, как телефон зазвонил сам. Имя, высветившееся на экране, гласило: «Детектив Финчер».

Даже не дав ей возможности что-то сказать, Фиона выпалила все признания в трубку, а Дэйзи со Сью сидели рядом и слушали.

– Простите нас. Мы украли домино из общественного центра. Мы собирались его вернуть. Мы думали, это улика…

– Фиона, Фиона, – попробовала ее остановить детектив. – Слушайте, меня это не очень беспокоит. У меня есть дела поважнее. Я звоню сообщить новости.

– Правда? – удивилась Фиона. Обычно детективу Финчер приходилось практически выкручивать руки, словесно, – прежде чем та соглашалась что-то рассказать.

– Да. Прежде всего, как вы, возможно, знаете – или не знаете, – мы отпустили Софи Хэйверфорд, не предъявляя обвинений, и причины скоро станут вам ясны.

Кажется, голос детектива Финчер звучал иначе, чем обычно. Если б Фиона ее не знала, то сказала бы, что детектив раздражена или, возможно, устала, или и то, и другое. Неудивительно, если учесть, что последние шесть часов допроса ни к чему не привели.

– В любом случае новость касается вас.

Фиона ощутила всплеск адреналина, одновременно желая и боясь услышать новости.

– Пока мы допрашивали Софи, произошло еще одно убийство, – продолжила детектив Финчер, – обнаружили тело Фионы Шарп.

Телефон выпал из рук Фионы.

Глава 47

От шока и облегчения Фиона на долю секунды утратила контроль над телом. Подхватив телефон, она поднесла его к уху.

– Фиона? Вы здесь? – отрывисто уточнила детектив Финчер.

– Да-да. Пожалуйста, продолжайте.

– Прежде всего это означает, что предупреждение Османа на вас уже не распространяется. Вашей жизни официально ничего не угрожает. А неофициально – убийца еще на свободе. Будьте осторожны, бдительность – превыше всего. Не рискуйте понапрасну, будьте на виду и не открывайте дверь никому, кого не ждете. И второй момент – это значит, что Софи Хэйверфорд не могла совершить убийство, так как была с нами.

Неравнодушная Сью, подслушивавшая у трубки, хотела узнать больше:

– Спроси про Фиону Шарп.

– Все в порядке, я слышала, – ответила детектив Финчер. – Об убитой ничего на данном этапе сказать не могу.

– Пожалуйста, – попросила Сью, наклонившись ближе. – Нам это очень поможет.

– Не думаю, что это удачная идея.

– У вас же пока нет подозреваемых, – ответила Сью. – Как это может навредить?

Раздражение в голосе детектива стало чуть более заметным.

– Подозреваемых больше нет, после последнего шестичасового допроса.

– Мы думали, что поступаем правильно, отдав вам видеозаписи, – извинилась Фиона. – Но если убийца не Софи, откуда вы знаете, что это не он на видео пытается изобразить ее? У нашего убийцы, похоже, вошло в привычку подставлять разных людей. Софи, Мэлори и Джун. Я бы сказала, он затаил обиду. Вы не можете отрицать, что это важно.

В трубке замолчали. Потом детектив Финчер откашлялась.

– Ладно, но больше я ничего не скажу. Итак, последняя жертва – Фиона Шарп, в разводе, жила одна. Ее убили тем же способом – закололи со спины. Однако она не подходит под типаж жертвы пожилого человека без интернета. Ей было немного за пятьдесят, она пользовалась интернетом и работала неполный день. Вот все, что я могу сказать.

– Какую фишку домино оставили? – спросила Дэйзи.

В трубке снова замолчали.

– На домино в ее руке было нацарапано имя «Барри Тэйлор». Цифры те же, что и у предыдущей жертвы, единица и пустое поле. Помните, все, что я сказала, – строго между нами. Итак, Фиона, вы можете вернуться к себе домой, но не теряйте бдительность, договорились?

– Хорошо, спасибо.

– Оставьте датчик GPS у себя на пару недель, просто на всякий случай. Носите его везде с собой.

– Хорошо.

Детектив Финчер отключилась.

– Не могу поверить, что убили еще одного человека, – произнесла Дэйзи. – Это ужасно. Я думала, убийце уже стало скучно. Бедная женщина.

Фиона ощутила, будто пол уходит из-под ног. Ее затопило облегчение, но чувство вины навалилось сверху, тяжелое, точно Земля. Ее пощадили, но другая Фиона Шарп умерла. К глазам подступили слезы.

– Мы должны быть благодарны, что убили не нашу Фиону. Ты в безопасности, – словно прочитав ее мысли, Неравнодушная Сью ободряюще сжала плечо подруги.

Фиона слабо улыбнулась в ответ. В безопасности она себя не чувствовала. Потрясенной – более верное слово. Отступила в сторону, Фиона уклонилась от пули, но та поразила кого-то другого.

– Ты как? – спросила Дэйзи. – В порядке?

Нет, она была не в порядке. Оказавшись на вершине хаоса, Фиона нуждалась в чем-то, чтобы отвлечься, не сорваться вниз по спирали, иначе она никогда не сможет выбраться обратно. Нужно было чем-то занять мозг.

– Нормально, – соврала она. – Давайте продолжим расследование. Очевидно, убийца не собирается останавливаться. Надо поймать его, или люди продолжат умирать, как и следующая жертва, Барри Тэйлор.

– Вот вам и обратный отсчет, – пробормотала Сью. – К последовательности прибавилось еще число: три, два, один, один – и что это означает?

– Отсчет на паузе, – рискнула предположить Дэйзи. – Или, если вернуться к прежнему алфавитному коду, у нас получится ее более длинная версия «ба-а-а-а-а». Может, это что-то про назойливую овцу?

Фиона нахмурилась. К чему гадать? Поэтому она написала племяннику, сказав, что в последовательность добавилось новое домино, снова единица и пусто, вдруг это поможет ему извлечь какой-то код или закономерность. Она подпрыгнула, когда телефон зазвонил в ту же минуту.

– Привет, Дэн! – Фиона включила громкую связь.

– Это последовательность Фибоначчи, – победоносно сообщил он. – То есть это последовательность Фибоначчи наоборот, если быть точным.

– Я слышала о последовательности Фибоначчи, – вставила Сью. – Она достаточно известна, так ведь? Складываешь два числа, чтобы получить следующее, или что-то вроде того.

– Верно, – подтвердил Дэн. – По сути, каждое число – сумма двух предыдущих. Получается так: 0, 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21 и так далее. Общая сумма чисел ваших домино и есть часть этой последовательности, но наоборот: 3, 2, 1, 1.

Фиона лихорадочно соображала.

– Что означает эта последовательность Фибоначчи?

– Ну, числа растут в геометрической прогрессии. Лучший пример – ракушка аммонита. Ракушка растет по спирали, и спираль продолжает увеличиваться в размере и пропорциях. Прекрасный практический пример.

– Так все дело в ракушках динозавров? – уточнила Дэйзи. Технически аммониты не динозавры, но все ее поняли.

– О, нет, – ответил Дэн. – Это лишь один пример. Последовательность Фибоначчи – повторяющаяся закономерность во всем: в природе, в науке, программировании, генетике, искусстве, архитектуре, технике – что угодно назовите, последовательность Фибоначчи там обязательно будет.

Когда Фиона положила трубку, подруги тут же полезли в интернет, получше изучить предмет и найти связь убитых жертв со знаменитым математическим рядом. Как и в самой последовательности, чем глубже они копали, тем быстрее их результаты достигали ошеломляющих размеров. Поиск по ключевым словам выдал тысячи страниц совпадений; последовательность затрагивала каждый аспект жизни и вообще была частью ДНК всего мира.

– Тут слишком много результатов. Можем как-то снизить круг поисков? – Дэйзи положила телефон на стол, давая глазам отдохнуть от экрана. – Может, так – Фибоначчи был итальянским математиком. Пицца итальянская. Пиццу готовят в «Доминос». Вот, готово!

Фиона со Сью рассмеялись над притянутой за уши теорией Дэйзи.

– Если бы все было так просто, – заметила Фиона.

Неравнодушная Сью, до этого скрючившаяся над телефоном, вдруг подняла голову:

– Может, так и есть. Может, это доставщик пиццы. Люди открывают двери доставщикам пиццы, а мы их в список не внесли.

Фиона так уверена не была.

– Доставщиков пиццы ты в дом не приглашаешь, поэтому их и не было в списке. К тому же Сара Браун в жизни пиццу не заказывала. Она не ела моцареллу, говорила, это как жвачка со вкусом сыра, да и не думаю, что Йен Ричард так уж любил пиццу.

– Спорим, он предпочитал тосты с сыром, – заметила Дэйзи.

Все замолчали, потеряв единственное, хоть и слабое предположение. Дэйзи снова неохотно взялась за телефон. Столько информации и бесконечных возможностей в подсказке с Фибоначчи, но практического толка мало.

Сью сложила руки на груди:

– Чего я не понимаю, так это почему с последовательностью Фибоначчи, при которой все увеличивается, в нашем случае числа обратные. Они уменьшаются. Может, Барри Тэйлор будет последней жертвой, и рядом с ним найдут последнее домино, пустое, обозначающее ноль – первое число в последовательности.

Все на какое-то время призадумались. Это ли пытался им сообщить убийца? Раньше подруги думали, что все цифры – обратный отсчет, ведущий к жуткому крещендо. Но теперь, учитывая новую информацию, возможно, все наоборот? Последовательность сворачивалась и должна была вот-вот закончиться.

– Это не так важно, – решила Фиона. – Нам все равно нужно поймать убийцу и помешать ему сделать Барри Тэйлора своей последней жертвой, если он хочет именно этого. Но нельзя решать за убийцу, – Фиона помедлила, ненадолго призадумавшись: – Может, стоить сменить тактику. Пока мы никуда не продвинулись. Давайте на время это отложим. Как насчет поисков Барри?

Смена темы придала Дэйзи новых сил, и ее пальцы запорхали над экраном телефона:

– В онлайн-справочнике семнадцать Барри Тэйлоров в Борнмуте, Пуле и Крайстчерче. Двое из них живут здесь, в Саутборне.

– Нужно выяснить, что связывало последнюю жертву с остальными, – с готовностью подсказала Сью. – А потом проверить, можно ли применить это к одному из найденных Барри Тэйлоров.

– Их ничего не связывало, – указала Фиона. – В отличие от прежних жертв последняя была среднего возраста, заходила в соцсети и работала. Она не вписывается в схему.

– И все же она жила одна, – напомнила им Неравнодушная Сью.

– Есть и еще связь между жертвами, ну, вроде того, – вставила Дэйзи.

Сью с Фионой радостно взглянули на подругу.

– Какая? – спросила Фиона.

– Ну, у них немного скучные имена, разве нет? Сара Браун, Йен Ричард, Шэрон Миллер, Барри Тэйлор…

– Фиона Шарп, – неестественно улыбнулась тезка жертвы.

– Да. То есть нет, – покраснела Дэйзи. – О господи, прости. Но ты же поняла, что я имела в виду? Ничего экзотичного нет, в отличие от, ну не знаю… Джемаймы Глокеншпиль.

– Ты знаешь кого-то по имени Джемайма Глокеншпиль? – удивилась Сью.

– Нет, – ответила Дэйзи. – Но мне нравится. Язык сломаешь, зато точно никто не забудет.

– Скучные имена или нет, но будем надеяться, что бюджета у детектива Финчер хватит дать охрану всем Барри Тэйлорам. Семнадцать – довольно много, а это только те, которых нашли мы.

Фиона согласно кивнула. В воздухе повисла атмосфера уныния, мрачности и безнадежности: складывалось ощущение, что впереди их ждало еще больше тел и передохнуть они смогут не скоро. Убийце все сходило с рук, и было непохоже, что в обозримом будущем это изменится – если только обратная последовательность Фибоначчи в самом деле означала, что серия убийств резко завершится. Ни детектив Финчер, ни сыщики-любители из благотворительного магазинчика ни на йоту не продвинулись в деле.

Сью нарушила тишину:

– Ты умно заметила, что убийца подставляет людей. Кто мог обидеться на Софи?

– Мы, – ответила Фиона. – Все остальные, похоже, ее обожают. Только нам она не нравится, и Софи это знает. Может, поэтому и решила, что кто-то из нас переоделся в ее плащ.

– Корзинщик! – ахнула Сью. – Он мог затаить на нее обиду!

– Серьезно? – вскинула брови Дэйзи. – А я думала, ее театральность как раз пришлась бы кстати.

– Именно, – подтвердила Неравнодушная Сью. – Помню, как Софи только приехала в Саутборн. Еще до вас обеих. Она попросту вскружила ему голову. Корзинщик обожает всю экстравагантную ерунду. Попался ей на крючок. Влюбился по уши. Но, к сожалению, без взаимности. Софи пренебрежительно отвергла все его ухаживания. Корзинщик виду не подавал, даже шутил над этим, но было заметно, что его сильно задели.

– Так если он пытается подставить Софи, то зачем выставлять убийцами Мэлори и Джун? – спросила Дэйзи.

– В качестве отвлекающего маневра, – объяснила Сью. – Если б он выбрал только Софи, то с историей о его безответной любви все выглядело бы слишком очевидно и сразу указало на него. Но когда ложных подозреваемых трое, мотив становится непонятен.

Фиона выпрямилась и сделала глубокий уверенный вдох:

– Так, в таком случае это укрепляет наши подозрения против Корзинщика. Он снова наш подозреваемый номер один.

Дэйзи выглядела озадаченной.

– Но доказать это не так-то просто. Ну то есть детектив Финчер же сказала, что последняя жертва активно пользовалась интернетом, возможно, у нее стоял умный счетчик. Зачем бы ему приходить к ней снимать показания?

– Для умного счетчика интернет не нужен, – сообщила Сью. – Он ведь так тебе сказал?

– Думаю, это не столь важно, – заметила Фиона. – Если у нее не было умного счетчика, убийца просто показал поддельное удостоверение и сказал: «Я пришел снять показания», а если был, мог заявить что-то вроде: «Ваш умный счетчик сломался, нужно его отладить, иначе будете платить больше». Уверена, многие бы его впустили.

– Я слышала, что время от времени они выходят из строя, – согласилась Сью. – Мы знаем, где был Корзинщик вчера?

Дэйзи призадумалась.

– Первым делом пришел сюда, это я помню. Выпросить кусочек торта от Оливера. Потом, наверное, вернулся к себе.

– Его спине уже лучше! – энергично воскликнула Сью. – Мог выскочить на часок, сделать свое грязное дело, и никто бы не узнал.

Фиона покачала головой:

– Не годится. У нас есть рабочая версия, но без доказательств она бесполезна.

Все снова замолчали. Каждая из подруг усиленно думала, как же найти доказательства вины Корзинщика, желательно, без очередного нарушения закона.

Дэйзи щелкнула пальцами:

– Погодите! Какая дата была на видеозаписях из магазина?

– Двадцать седьмое сентября, – сообщила Сью.

Фиона наклонилась ближе:

– Тогда шел дождь. Я помню, это был день рождения Корзинщика. Мы попросили Оливера испечь ему торт со свечками. Оливер еще жаловался, что насквозь промок, и ушел сразу же, как только мы начали петь «С днем рождения». Праздники всегда выводят Оливера из себя.

– А это разве не утром было? – уточнила Сью. – Что потом делал Корзинщик, мы знаем?

– Э-э, нет. Он взял выходной.

– Так он вполне мог съездить в Уэстборн! – Неравнодушная Сью принялась раскачиваться, не в силах сдержать переполнявшего ее энтузиазма. – Куча времени на то, чтобы притвориться Софи и подставить ее.

– Классические Весы, – заметила Дэйзи, будто вовсе не удивилась. – Любящие, но испытывают жалость к себе. И могут затаить обиду.

Фиона подняла руки:

– Ладно, давайте не будем увлекаться. Человеком на записях может оказаться кто угодно. И узнать точно его личность проблематично. Спросить Корзинщика напрямую мы не можем, и пока никто не предложил – нет, мы не будем вламываться к нему домой и искать там плащ с капюшоном.

Неравнодушная Сью сделала вид, что не услышала последнего замечания, хотя оно определенно предназначалось ей.

– Если он умен, то уже уничтожил улики. Нужно установить, где он находился двадцать седьмого сентября. Если не сможем мы, то сможет детектив Финчер. Она может проверить камеры дорожного движения, сотовые вышки и узнать, куда он ездил.

Фиона проговорила сквозь сжатые зубы:

– После последнего случая мне бы не хотелось давать ей больше никаких зацепок, пока у нас не появится нечто большее. Нужны доказательства – но я понятия не имею, где их взять.

Из-за «Уловки-22»^[271] они оказались в безвыходном положении. У них была многообещающая зацепка, но подтвердить ее без помощи полиции не представлялось возможным. Чтобы попросить помощи у детективов, им пришлось бы указать на Корзинщика как на подозреваемого, а кроме теории у них на него ничего не было. Теории очень хорошей, но если они опять ошибаются, то вполне могут повторить фиаско с Софи, наговорив на совершенно невиновного человека. Без веских доказательств они заработают репутацию сплетниц, обвиняющих всех подряд. И та искорка доверия, которая, возможно, еще теплилась в детективе Финчер, точно погаснет навсегда.

Глава 48

После работы Фиона брела домой в тусклых сумерках, Саймон Ле Бон послушно трусил рядом. Впервые больше чем за неделю она возвращалась к себе. Дверь открылась с трудом из-за скопившихся на полу писем, принесенных в ее отсутствие. Фиона переступила через небольшую кучу на дверном коврике: ни сил, ни желания подбирать их, не говоря уже о том, чтобы читать, у нее не было. Она разберется с ними позже.

Фиона медленно прошла в гостиную, включая свет: дом казался незнакомым и нежилым. Почему если уехать из дома хотя бы на несколько дней, то воздух становится затхлым? Вздохнув, Фиона наклонилась и отстегнула поводок Саймона Ле Бона. Не теряя времени, он в тот же миг бросился вперед, сделал несколько кругов по первому этажу, тщательно обнюхивая каждую комнату, проверяя, все ли в порядке.

Хорошо было оказаться дома. Еще лучше было ощущать себя живой. Но когда Фиона не спеша вошла в свою простую, с крашеными деревянными шкафчиками кухню, обстановка показалась ей чужой и странной. Она словно была призраком в собственном доме. Тяжесть, ранее грозившая поглотить ее всю, вернулась.

Строго говоря, там, в магазине, они должны были разузнать все про последнюю жертву, ее тезку. Но Фионе удалось деликатно увести разговор в другое русло. По правде сказать, ей не хватило духу лезть в жизнь этой женщины, узнавать личные подробности о человеке, вместо которого на каменных плитах могла лежать она сама. Слишком болезненная тема. При мысли о том, как близко она была к смерти, ее начинало мутить, по телу пробежала дрожь. Почему она, а не я, спрашивала себя Фиона. Острый осколок вины пронзил ее. Почему убийца решил, что она выживет, а разведенная женщина за пятьдесят умрет? Какой у него механизм отбора?

Фиона налила себе большую порцию джина с тоником и добавила бы еще ломтик лимона и немного льда, но лимона у нее не было, а лоток для льда она забыла залить перед отъездом к Сью. Тогда лед беспокоил ее в последнюю очередь.

Взяв свой напиток, она перешла в гостиную и опустилась на мягкий, слегка продавленный кожаный диван, который послушно принял привычную форму ее тела. Стоило бы растопить камин, но и это ее не волновало. Саймон Ле Бон, запрыгнув на диван, устроился рядом с ней и прижался к бедру, предлагая вместо огня согреть хозяйку своим теплом.

Впервые за долгое время Фиона осталась одна. С тех пор как ей вручили «предупреждение Османа», она всегда находилась с кем-то, и в магазине, и у Неравнодушной Сью. Фиона очень любила своих друзей, и все же ей сильно не хватало личного пространства и уединения. Тишины и покоя.

Будь осторожен со своими желаниями.

Тишина, о которой она так мечтала, теперь повисла в воздухе, гнетущая и угрожающая. Фиона чувствовала себя отрезанной от мира, одинокой и уязвимой. В этом «вместе безопаснее» что-то было. Она инстинктивно потянулась к своему пушистому компаньону, гладя его шерстку для успокоения. Песик удовлетворенно вздохнул. По крайней мере, один из них был рад оказаться дома.

После нескольких глотков джина с тоником силы, удерживавшие Фиону на плаву все то время, пока ее жизнь находилась в опасности, начали угасать. И то нервно-энергичное состояние пополам с адреналином наконец покинуло ее. Остались лишь усталость и опустошение. Фиона позволила бы себе чуть-чуть поплакать, но даже на слезы не осталось сил.

Веки начали опускаться. Она старалась не уснуть, но вскоре просто не смогла помешать глазам закрыться и позволила сну победить.

* * *

Проснулась Фиона от беспорядочного непонятного стука. Она прислушалась. Это был не просто стук. Что-то царапалось и скрежетало. Фиона сонно огляделась. Каким-то образом после того, как она вечером задремала на диване, ей удалось подняться по лестнице и лечь в кровать. Глаза открывались с трудом, сон не хотел уходить. В тусклом утреннем свете она различила знакомую обстановку спальни: деревянные балки под слегка наклонной крышей, которые отбрасывали странные тени, слуховые окна, задернутые шторами, высокий величественный силуэт резного шкафа. Саймон Ле Бон, свернувшийся калачиком на кровати рядом, крепко спал, прикрыв нос хвостиком, и ни на что не обращал внимания. Как ни странно, его подозрительный шум не беспокоил.

Звук раздался снова, и Фиона, вздрогнув, натянула одеяло повыше. Шорохи и скрипы доносились от одного из окон. Предупреждение детектива Финчер стучало в мозгу, точно товарный поезд. Будьте осторожны и сохраняйте бдительность.

Кто-то пытается проникнуть в дом? «Убийца с домино», который хочет добавить в свой список еще одну слишком назойливую Фиону Шарп?

Тут шум резко прекратился. Может, убийца сдался? Но не успела Фиона выдохнуть с облегчением, как шорохи и скрипы возобновились, перейдя на другое слуховое окно. Судя по всему, убийце не удалось открыть первое, и теперь он пытался влезть во второе. Фиона схватила датчик GPS и телефон.

Потом она взглянула на часы на тумбочке. Восемь сорок! Она проспала! Сегодня же первая среда месяца. Не убийца царапал ногтями стекла, пытаясь прорваться в дом, а всего лишь Мартин, мойщик окон.

Фиона схватилась за грудь, где бешено колотилось сердце. Оно стучало с силой, с которой хватило бы выплеснуть кровь даже в космос.

Обычно в это время Фиона уже давно была на ногах и выходила на работу, вручив Мартину двадцать фунтов (он предпочитал наличные) и, что важнее, чашку чая. Как же она проспала? С ней такого никогда не случалось. Возможно, дали о себе знать несколько бессонных ночей в доме у Сью. Притягательность и уют собственной кровати погрузили ее в глубокий сон, и тело воспользовалось привычной обстановкой, компенсировав накопившийся недостаток сна.

Спустив ноги с кровати, Фиона быстро оделась. Оставив Саймона Ле Бона посапывать на покрывале, она поспешила вниз, где наспех приготовила Мартину чашечку чая. В ожидании, пока напиток заварится, Фиона проверила кошелек: пусто. У нее не осталось наличных.

Набросив пальто и нацепив синие кроксы, Фиона вышла на крыльцо, вдохнув морозный осенний воздух. Мартин все еще чистил окна на фасаде щеткой на палке, такой длинной, что ее можно использовать для прыжков с шестом на Олимпиаде. Щетка доходила до верхних окон, а к другому концу палки был прикреплен желтый шланг: он тянулся к припаркованному на дороге фургону с огромным изображением лица самого Мартина с рыжей бородой, прифотошопленного к загорелому телу калифорнийского спасателя. Очень подходило к названию: «Окно на море». Раньше оно звучало как «Огонь и вода», которое Фионе нравилось больше, потому что Мартин работал местным пожарным, а окна мыл в качестве подработки. Фургон был расписан изображениями двух величественных драконов, один изрыгал огонь, другой – воду. Но никто не понимал, чем занимается Мартин: люди думали, что он занимается ролевыми играми, поэтому часто звонили и спрашивали, есть ли у него последнее издание «Вархаммера».

– С добрым утром, Фиона! – окликнул он.

– Привет, Мартин! Держи, это тебе, чашечка вкусного чая. Оставлю здесь, на подоконнике. Сейчас у тебя, похоже, работы по горло. – Все еще не до конца придя в себя после сна, Фиона удивлялась, как вообще может правильно строить предложения. Без чашки чая с утра говорить связно ей удавалось с трудом. Почему она заварила только для Мартина, а себе не сделала? – Я только сбегаю к банкомату и тогда заплачу.

– Конечно! – кивнул Мартин.

– Буду через минуту.

Пока она шла по Гранд-авеню, в голове плавали сонные мысли. Все казалось нереальным. Даже дорога, дома и палисадники, обычно такие знакомые, выглядели как-то иначе. Зато хотя бы душевное состояние улучшилось.

Без происшествий перейдя Саутборн-Гроув, Фиона встревоженно заметила, что у входа в единственный банк Саутборна и, соответственно, у единственного банкомата образовалась очередь. Раньше в Саутборне были отделения нескольких крупных банков, но все они закрылись, на смену им пришли приложения. Фиона встала в конец очереди, зевая и надеясь, что дополнительный кислород поможет освежиться.

Все еще погруженная в свои мысли, она огляделась, лениво читая вывески и пытаясь разбудить затуманенный мозг. Плакаты в окнах банка предлагали ставки по ипотеке на фоне бессмысленных кадров из жизни: родители качают ребенка в парке, двое пенсионеров с любовью смотрят друг на друга, молодая пара смеется, крася стену. Были и более серьезные послания, в основном над банкоматом, сообщающие, что необходимо закрывать свой ПИН-код рукой, а перед этим оглянуться через плечо, убедиться, что рядом никого нет. Рядом с банкоматом стояла маленькая коробочка для окурков с предостережением о том, сколько людей умирает от рака легких каждый день.

Взгляд Фионы упал на телефонный распределительный шкаф рядом с банкоматом, аккуратно поставленный у стены. Шкафчик насыщенно-зеленого цвета был размером примерно с узкий буфет. Ему тоже не удалось избежать участи доски объявлений: большая наклейка с печатным текстом велела звонить по номеру 0800, если телефонный шкаф будет открыт или поврежден. Что, по опыту Фионы, в большинстве случаев игнорировалось. Когда она работала в Лондоне, то каждый день по дороге в офис проезжала мимо такого телекоммуникационного шкафа, стоявшего с распахнутыми дверцами и клубком извивающихся проводов внутри. Несмотря на то что она звонила по указанному номеру несколько раз, шкаф простоял в таком виде больше недели, и только потом Фиона увидела, что дверцы закрыты и заперты на замок. Ее мысли обратились к прежним временам в Лондоне, ее суетной и торопливой жизни и работе в столице. Каждый день как на быстрой перемотке, скучать некогда. Сейчас все было по-другому, медленнее и спокойнее.

О чем она думает! Ее преследует серийный убийца, ничего медленного и спокойного тут нет. В Лондоне ей с таким бороться не приходилось. Сообщение о взломе телефонного шкафа – ближе этого с преступлениями она не сталкивалась. Видимо, ничего срочного в этом не было, раз столько времени ушло на реакцию.

Человек в очереди перед ней сделал шаг вперед, но Фиона осталась на месте. Она просто стояла, удерживаемая невидимой силой, и не обращала внимания на сердитое фырканье в очереди за спиной. В ее голове творилось что-то странное. Если существовала такая вещь, как мысленный подзатыльник, Фиона его только что получила.

Глава 49

К Фионе пришло озарение. Не полное, но все нужные составляющие были на месте. В голове они перемешались, и ей оставалось только сложить их вместе, будто набор из «Икеи». Озарение-собери-сам, вот только инструкций никаких не прилагалось.

Сняв немного денег в банкомате и расплатившись с Мартином, Фиона, задумчивая и озабоченная, направилась на работу. Но только она вышла из садика и ступила на тротуар, как ее выдернул из задумчивости недовольный лай Саймона Ле Бона, запертого в доме. Прижав руку к груди, Фиона поспешила за ним.

– Прости, прости, – успокаивала она песика, целуя мохнатую макушку и пристегивая поводок к ошейнику. Снова идя по Гранд-авеню, время от времени останавливаясь, чтобы Саймон Ле Бон мог «сделать свои дела», как она это называла, Фиона чувствовала себя до крайности странно. Прозрение и не такое делает с людьми, даже настолько не оформившееся.

Очнувшись от летаргии, ее разум теперь бурлил и кипел идеями, еще не до конца сложившимися, но которые активно появлялись с каждым шагом. Нейронные связи хаотично включались, точки соединялись, несвязные идеи сталкивались посередине, и мысли начинали перестраиваться во что-то более ясное, напоминая своего рода теорию – не четкую и строгую, но со множеством возможностей.

Когда она толкнула дверь в свой магазинчик, Неравнодушная Сью и Дэйзи подняли головы, оторвавшись от своих дел.

– Вот ты где! – обеспокоенно поприветствовала ее Сью. – Мы уже волновались. Я как раз собиралась тебе звонить!

– Ты в порядке? – спросила Дэйзи. – Выглядишь слегка растерянной.

Но Фиона оставила их вопросы без ответа. Времени любезничать не было. Вся ее энергия уходила в мозг и на то, что зарождалось в голове, такое хрупкое, ненадежное, которое кое-как держалось вместе только благодаря мысленным эквивалентам веревочек и жвачки. Фиона уронила поводок Саймона Ле Бона, который потащил его за собой по полу. Она прошла прямо к кассе, схватила ручку, листок и принялась записывать мысли, закрепляя их на бумаге.

Дэйзи и Сью подошли ближе и встали за ней, глядя через плечо на неразборчивые каракули. Случайные слова мешались со стрелками, непонятными символами и обрывками фраз, которые заканчивались жирными вопросительными знаками.

Еще около минуты или двух Фиона продолжала писать, но потом подняла голову, вынырнув из потока сознания.

– Простите, мне надо было это записать, пока мысль не улетела.

– Записать что? – не поняла Сью.

– Кажется, я знаю, как убийца проникает к людям в дом. Как заставляет открыть дверь.

– Серьезно? – переспросила Дэйзи.

Фиона нахмурилась.

– Может, «знаю» – слишком громкое слово. У меня есть приемлемая – нет, правдоподобная – теория. Только она зависит от очень многого.

Неравнодушная Сью захлопала в ладоши:

– Давай же, говори, не томи!

Фиона, устав от мысленных усилий, вздохнула:

– Сначала мне нужен чай. Я с утра ни чашки не выпила.

Дэйзи в ужасе ахнула. Что это за безумие?

– Ты не выпила первую утреннюю чашку? Дело серьезное. Пойду поставлю чайник.

Когда Дэйзи сделала каждой из них по чашечке чая, все трое сели за стол. Сью и Дэйзи выжидающе смотрели на Фиону, как пара голодных цыплят. Фиона глубоко вздохнула, решая, с чего же начать.

После нескольких глотков восхитительно-успокаивающего чая она выпалила:

– Думаю, убийца уже приходил к нам.

Сью и Дэйзи обменялись ошеломленными взглядами.

– Что? – воскликнула Сью.

– Когда? – спросила Дэйзи.

– В ту первую ночь, когда я осталась у Сью.

– Так Корзинщик все же и есть убийца, – медленно произнесла Сью.

– Не Корзинщик. Понятия не имею, кто убийца, но, думаю, он собирался убить меня тем вечером, а детектив Финчер его спугнула.

– Откуда ты знаешь?

– Твой домашний телефон ненадолго отключился, как и наши мобильные.

– Я пыталась дозвониться вам, – кивнула Дэйзи.

– Верно. Ты не могла дозвониться, но мы узнали об этом только потом.

– Но телефоны же нормально работали, когда приехали Дэйзи и Корзинщик, – озадаченно произнесла Сью. – Что-то я не понимаю.

– Простите, я не очень хорошо объясняю, – Фиона потерла руками виски. – У меня самой только-только сложилась картинка, и я еще не все поняла, многое из этого просто догадки. Есть несколько дыр, но я крутила все это в голове, и, на мой взгляд, теория вроде бы складывается. Давайте начну с начала, с точки зрения убийцы.

– Давай! – Сью наклонилась вперед. – Сгораю от любопытства!

– И я, – затаив дыхание, выдала Дэйзи.

Фиона взяла свой листок с каракулями, разглядывая его и пытаясь решить, с чего логичнее начать, чтобы было понятнее.

– Итак, тут все завязано на телефонных кабелях. Убийца использует их, чтобы попасть в дома.

– А они разве не слишком маленькие? – полушутя спросила Дэйзи.

– Не в этом смысле, – ответила Фиона. – Думаю, перед тем как напасть на своих жертв, он направляется к телефонному шкафу на улице, куда подходят все телефонные кабели, которые затем идут к центральной телефонной станции. Так вот, убийца взламывает шкаф, находит кабель дома своей жертвы и отключает его.

– И как это помогает ему пробраться в дом?

– Думаю, он стучит в дверь и представляется инженером телефонной связи.

Дэйзи это не убедило:

– Но они впустили бы его, если только ждали или заранее договорились. Мы же специально выписывали все на доску, помните? Люди в таких вещах сейчас уже соображают и не пускают в дом тех, кто заявляется без звонка.

– Но не когда сломался телефон, – объяснила Фиона. – Не знаю, может, он приходит и говорит, что поступили сообщения о перебоях на линии, и просит проверить, работает ли их телефон. Жертва берет трубку, понимает, что ничего не работает, а наше поколение больше полагается на домашние телефоны, чем нынешнее. Даже у последней жертвы, пятидесятилетней Фионы Шарп, наверняка он установлен. Итак, обнаружив,что телефон сломался, жертва паникует и спрашивает, можно ли починить его прямо сейчас. Я бы точно так сделала, если б у меня на пороге оказался инженер из телефонной компании.

Неравнодушная Сью щелкнула пальцами:

– Точно! Когда у меня сломался домашний телефон, неделю пришлось ждать специалиста. Окажись он вдруг на пороге, я бы сама затащила его в дом.

– Бинго! – воскликнула Фиона. – Нашего вампира только что пригласили войти^[272]. Как только он оказывается внутри, то убивает свою жертву, выходит, идет обратно к телефонному шкафу и снова подключает кабель. Возможно, на это требуется всего секунда-две, и он уходит, будто ничего и не случилось.

Неравнодушная Сью так сильно подняла брови, что они стали напоминать два горбатых моста.

– А телефонные шкафы всегда оказываются где-то не рядом с домом! До моего ближайшего идти три улицы. Большое расстояние до места преступления.

– Я об этом не подумала. Для убийцы так даже лучше.

Неравнодушная Сью хлопнула обеими руками по столу:

– Это настоящий прорыв, Фиона!

Фиона позволила себе чуточку улыбнуться.

Дэйзи явно чувствовала себя неуютно, будто пыталась сдержаться и не высказать неприятную мысль, которую не должны услышать другие.

– Дэйзи, ты выглядишь встревоженной, – заметила Сью. – У нас же прогресс.

Дэйзи явно колебалась, дергая воображаемую ниточку на платье. Не встречаясь с подругами глазами, она произнесла:

– Знаю, я в детективах новичок, но разве такие детали не проверяет полиция, если произошло убийство?

– Да, – согласилась Фиона. – Проверяют телефонные звонки жертвы, обязательно. Но я никогда не слышала, чтобы полиция проверяла телекоммуникационные шкафы.

– А как насчет обрыва связи? – спросила Дэйзи. – Это же будет видно – то, что у жертвы был отключен телефон.

Неравнодушная Сью покачала головой:

– Телефонная компания может проверить линию со своей стороны, но если проблема была в телефонном шкафу, то этого никак не узнать. Так и случилось со мной: им пришлось послать инженера, открыть сам шкаф и проверить.

Фиона согласилась:

– Да, за телефонными шкафами не следят. Компании рассчитывают, что в случае проблем люди им сами сообщат. Ты, наверное, замечала наклеенные на них сообщения, где просят позвонить, если увидишь, что шкаф поврежден или открыт. Они могут так простоять по несколько дней, даже недель.

Дэйзи все еще не выглядела убежденной.

Сью схватила мобильный:

– Слушайте, а давайте я проверю? Убедимся. Мы знаем, что у меня отключали телефон, потому что ты не могла дозвониться. Посмотрим, есть ли об этом сведения в телефонной компании.

Подругам пришлось достаточно долго слушать повторяющееся сообщение о том, как компании важен звонок Сью, чередующееся с акустической версией Барри Манилоу «Could it be Magic» на испанской гитаре. Наконец им ответили. Сью включила громкую связь и спросила, были ли на ее линии какие-то проблемы в этом месяце. Они слышали, как женщина на другом конце провода что-то печатает. Ответила она быстро и по делу: согласно данным в их системе, никаких сообщений об отключениях или проблемах в обслуживании ее линии не зарегистрировано.

Неравнодушная Сью отключилоась.

– Что ж, это не так. Нам повезло. Если ты нам не позвонила, мы бы ничего этого не узнали.

– Думаю, убийца был там, – согласилась Фиона. – И отключил телефон.

– Как я уже говорила, у меня телефонный шкаф через три улицы, – сообщила Сью. – Так что убийцу мы не видели.

– Да, потом он направился к дому Сью, собираясь постучать в дверь, но повернул за угол и увидел, как заходит детектив Финчер. Как раз тогда Дэйзи нам и пыталась дозвониться. Струхнув, убийца вернулся к шкафу и подключил кабель. И все, никто ничего не заметил, никаких следов.

– Но я вам и по мобильным не могла дозвониться, – напомнила Дэйзи.

– Для него это не проблема, – ответила Сью. – Если у него был с собой глушитель сотовых сигналов. Я видела такие в каталоге шпионских штуковин. Они размером с рацию. Не пройдут ни звонки, ни сообщения. И опять же, мы этого не заметили, а если б заметили, то решили бы, что просто нет сети. Постоянно такое случается.

Фиона вздрогнула от мысли, что убийца был там, снаружи, следил за ними и намеревался действовать.

– Так, наш убийца хорошо разбирается в телефонах и электронике, – посерьезнев, заметила Сью.

Фиона тут же подумала о том дне, когда все началось.

– Когда я нашла нож в коробке у магазина и пошла в «Кошачий альянс» высказать все Софи, Гейл была там, чинила трубку домашнего телефона. Один из новомодных, кажется, фирмы Bang & Olufsen.

– Звучит правдоподобно! – подтвердила Сью. – Гейл хорошо разбирается в электронике, это правда.

– И у нее есть мотив! – с растущим изумлением добавила Дэйзи. – Помните, как она показала Софи неприличный жест? Думаю, она ненавидит свою работу. И она могла все это устроить, чтобы подставить ее.

Фиона упомянула Гейл спонтанно, но логика выстраивалась четко: Гейл чинит телефон, Гейл работает на Софи, Гейл ненавидит Софи, Гейл может быть убийцей. Только теперь Фиона жалела об этом. Ей не нравилось, куда все шло. Они снова вернулись к тыканью пальцем в подозреваемых, а потом попытаются найти доказательства, подтверждающие их теорию, чтобы с энтузиазмом вцепиться в первого подходящего человека. Но разве так делается? Может, иногда, но Фионе это совсем не нравилось. Снова вернулся страх, что они обвинят невиновного, как случилось с Софи и той видеозаписью из благотворительного магазина.

– С этим мы можем пойти к детективу Финчер? – спросила Дэйзи.

Фиона задумчиво сделала глоток чая.

– В том настроении, в котором она сейчас, – нет, не после того, как она потратила столько времени на наши подозрения. Мы должны быть уверены. Пока все, что у нас есть, – умение обращаться с отверткой и два пальца вслед Софи.

– Ладно, а как насчет другой части, про телефонные шкафы?

– Опять же, это хорошая теория, но доказательств у нас нет.

– Как же мы их раздобудем?

Стало тихо. Поиск доказательств, похоже, становился вечной проблемой в их детективном агентстве. Подруг переполняли теории, но когда дело доходило до веских доказательств, то их днем с огнем было не сыскать. А чтобы рассказать все детективу Финчер, им требовалось что-то железобетонное, как многоярусная парковка для машин, построенная в шестидесятые годы.

Тишина затягивалась.

– А я только что купила новую микроволновку, – вдруг выпалила Дэйзи ни с того ни с сего.

– О, э-э, как мило, – Фиона честно пыталась понять, к чему это.

– Старая пикала один раз, когда заканчивала разогревать, и этого хватало. Но новая орет точно противоугонная сигнализация и никак не останавливается. Теперь на моей кухне вопит все: и сушилка, и стиральная машинка. Пикают так, будто в последний раз, и сводят меня с ума. Даже холодильник пикает, когда держишь его открытым слишком долго. Вот я и подумала об этих телефонных шкафах. Похоже, на них в большинстве своем никто не обращает внимания, и люди могут делать с ними что хотят, если только кто-то не позвонит и не скажет, или что-нибудь не сломается. Но в основном никто и бровью не поведет. А что, если мы установим на них датчики сигнализации? Прямо на дверцы, и они сработают, когда убийца попытается взломать его.

– Дэйзи, это просто гениально! – завопила Неравнодушная Сью.

– Спасибо, – Дэйзи смущенно покраснела. – Эти портативные датчики можно заказать по интернету, они не очень дорогие. Прилепляешь их на дверь, и они срабатывают, когда ее открывают.

– Мне нравится твоя идея, – улыбнулась Фиона. – Но в таком случае нам надо находиться поблизости. У нас семнадцать потенциальных жертв, и придется следить за семнадцатью датчиками. К тому же разве убийца их не заметит?

– Ой, так и есть, – поникла Дэйзи. – Я об этом не подумала.

– Зато ты подала мне другую идею, – продолжила Фиона. – Можно установить кое-что получше датчика, и мы сможем получить доказательства – лучше, мы сможем увидеть убийцу, а он этого даже не заметит.

Глава 50

Подруги склонились над столом, по уши уйдя в чтение онлайн-статей. Они сравнивали рейтинги, проверяли характеристики, внимательно читали отзывы. Но выбирали они не одежду или диванные подушки. Это было гораздо веселее: подруги искали миниатюрные шпионские камеры. Они бы воспользовались пресловутым шпионским каталогом Неравнодушной Сью, но им требовалась доставка на следующий день, а в каталоге обещали только через три рабочих дня.

Дэйзи не могла сдержать эмоций:

– Чувствую себя Джеймсом Бондом!

– Ты хотела сказать – Кью? – уточнила Сью. – Это же он дает агенту 007 взрывающиеся ручки и машины-субмарины.

Фиона увеличила страницу в телефоне:

– Вот эта неплохая. Беспроводная скрытая камера, высокое разрешение, широкоугольный объектив, режим ночного видения. Она магнитная, так что не надо думать, куда ее прикрепить, просто прилепим внутрь телефонного шкафа. Что еще лучше, она с датчиком движения. Запись начнется, только когда он сработает, и тут же пошлет сигнал на телефон и передаст кадры прямо на экран. Батареи хватит на девяносто дней, этого более чем достаточно.

Их план был прост: они установят крошечную скрытую камеру внутри каждого телефонного шкафа у каждой потенциальной жертвы. Своей самодельной системой видеонаблюдения они защитят всех Барри Тэйлоров в Борнмуте, Пуле и Крайстчерче. Они назвали систему «БарНет», для краткости. Если теория Фионы верна, они поймают убийцу на месте преступления и увидят его лицо в режиме реального времени в ту же секунду, как он откроет телефонный шкаф, если, конечно, настоящий инженер по телекоммуникациям не придет чинить телефон первым. Это был один из недостатков их плана. Среди других самый значительный – то, что Дэйзи придется вскрывать замки всех этих телефонных шкафов, чтобы засунуть внутрь камеру.

Дэйзи не хотела нарушать закон второй раз, и ее пришлось долго убеждать. Неравнодушная Сью и Фиона говорили, что, во-первых, для полиции или телефонной компании телефонные шкафы значили не так много, поэтому любая незаконная деятельность, скорее всего, будет расцениваться как мелкое правонарушение, тем более что они часто стояли сломанными и открытыми, порой по несколько недель. Во-вторых, так они могли проверить теорию Фионы, не беспокоя детектива Финчер. А что самое важное, они бы смогли спасти жизнь Барри Тэйлора и предотвратить убийство следующих возможных жертв. И все это – только благодаря небольшому акту вандализма, который, скорее всего, и не заметят. Потребовалось время, но в конце концов Дэйзи согласилась и принялась изучать в интернете, что для этого потребуется.

Однако имелся еще один недостаток их плана, который касался члена их детективного агентства, из-за которого под угрозой оказывалась вся идея.

– И сколько все это стоит? – требовательно спросила Неравнодушная Сью, прищурившись.

– Сорок четыре фунта и девяносто девять центов, – ответила Фиона. – Каждая.

– Каждая! – Сью быстро посчитала в уме: – За семнадцать камер получается больше семисот шестидесяти фунтов!

– По двести пятьдесят на троих, – сообщила Фиона. – Но если мы сохраним упаковку, сможем их потом перепродать и вернуть часть денег!

Сью что-то проворчала в ответ.

– А какого размера камера? – уточнила Дэйзи.

– Это коробочка в пять сантиметров, – ответила Фиона. – Примерно как четыре бульонных кубика.

– Такая крошечная! Никто даже не заметит. Думаю, подходит, – согласилась Дэйзи. – А ты что думаешь?

И подруги посмотрели на Неравнодушную Сью, которая еще что-то проворчала.

– Нужно решать быстро, – заметила Фиона. – Убийца может напасть в любой момент. Нам надо успеть заказать камеры и установить их как можно скорее.

Сью стояла с каменным лицом и молчала. Наконец ее плечи опустились.

– Заказывай.

Схватив свою кредитную карточку, Фиона ввела данные и заказала семнадцать шпионских камер.

– Готово. Это первая часть нашего плана. Дэйзи, как там дела со второй?

– Пока ничего, – ответила она, не отрывая взгляда от экрана телефона. – Пытаюсь понять, что нужно, чтобы взломать эти замки, но мне все еще как-то не по себе.

Фиона ободряюще положила руку ей на колено:

– Если ты не хочешь этого делать, все в порядке, честно. Мы не хотим тебя принуждать.

– Всегда можно установить камеры снаружи, – добавила Сью. – Но тогда есть риск, что их увидят, да и датчики движения будут срабатывать постоянно, как только кто-то пройдет мимо.

Дэйзи вздохнула, взвешивая все варианты.

– Я сделаю, но мне нужно потренироваться. Я немного почитала про то, как устроены замки телефонных шкафов, и они отличаются от дверных.

– И что тебе нужно? – спросила Фиона.

– Там два вида замков, – объяснила Дэйзи. – Один треугольный, вроде тех, которые используют для слива воды из радиатора, но побольше. С этим проблем нет. Другой, круглый, позаковыристее. Мне нужно потренироваться его вскрывать, но я не знаю как, разве что просто пойти туда и попробовать.

Фиона заволновалась:

– Я видела несколько довольно больших, современных телефонных шкафов на улице. Они кажутся бронированными и надежными. Как ты собираешься их взламывать?

– Я знаю, про какие ты, – улыбнулась Дэйзи. – Они для интернет-кабелей, а мы ищем маленькие, старомодные телефонные шкафы. Рядом с новыми большими они смотрятся так сиротливо.

Если сравнить два вида шкафов, сразу становится понятно, куда ушли инвестиции: уж точно не в аналоговые кабели для стационарных телефонов. Старые мало-помалу исчезали, отсюда и их запущенный вид. Как и все остальное в наши дни, скоро старые телекоммуникационные шкафы заменят чем-то блестящим и цифровым. Не поэтому ли убийца решил нанести удар именно сейчас, пока еще работает старая система и можно воспользоваться ее слабыми местами?

– Ты сказала, замок на старых шкафах круглый? – переспросила Неравнодушная Сью.

– Верно. И нужен круглый ключ, но я никогда таких не видела.

Вскочив, Сью бросилась в кладовую. Фиона и Дэйзи услышали звуки передвигаемых коробок, шум и шорохи. Вскоре Сью вернулась с массивным поцарапанным замком на велосипед в форме трапеции, который знавал лучшие дни.

– Такой?

Дэйзи осмотрела замок:

– Идеально! Прямо сейчас и начну!

Подхватив замок, она отправилась в кладовую, где, устроившись на табуретке у сушильной доски, принялась ковыряться в нем настоящим набором отмычек, который купила по интернету вместо самодельного набора из шпилек.

– Знаешь, Фиона, если ты права насчет теории с телефонными шкафами, тогда полиция играет на руку убийце, – заметила Сью.

– Как так?

Подруга откинулась на стуле.

– Кроме конспиративной квартиры, полиции больше нечего предложить потенциальным жертвам, так? Их просто слишком много. Поэтому им приходится полагаться на телефоны, как единственный спасательный круг. Помнишь, детектив Финчер вручила тебе «предупреждение Османа»? Она дала тебе датчик GPS, но еще сильнее подчеркнула, насколько важно держать телефоны заряженными, а городской телефон включенным. Дополнительные меры предосторожности. Именно поэтому, если кто-то позвонит в дверь и представится инженером телефонной компании, сказав, что на телефонной линии проблемы, ты запаникуешь. Особенно если проверишь мобильный, и окажется, что там тоже нет сигнала.

Фиона кивнула:

– Жертвы помнят, что стационарный телефон обязательно должен работать. Это главный приоритет. А то, что нельзя открывать дверь незнакомцам, они, видимо, забывают.

– Именно. Убийца использует меры полиции против них самих.

– Умно. Но как насчет датчика GPS? Его сигнал тоже можно заглушить?

– Хорошая глушилка сможет. И нарушить соединение Wi-Fi, чисто теоретически. Жертва не станет поднимать тревогу, потому что не будет подозревать об опасности, – это же просто пришли чинить телефон.

По спине Фионы пробежал холодок.

– Нужно его остановить. Как можно скорее.

Глава 51

На следующий день интернет-магазин выполнил свои обязательства и доставил им семнадцать шпионских камер. Подруги тут же вытащили все из коробок, так им хотелось их опробовать.

Каждая камера походила на небольшой черный кубик с единственной линзой-бусинкой, что придавало ей сюрреалистичный вид вороньей головы в стиле Пикассо. Корпус был полностью металлическим и магнитным, и словно улитка прилипал к любой подходящей поверхности с приятным глухим стуком. Использовать камеру было очень легко: Сью привязала одну к своему телефону, вынесла из магазина и шлепнула на фонарный столб напротив входа. Когда Сью вернулась, подруги собрались вокруг ее телефона и стали ждать. Через пару секунд кто-то прошел мимо, сработал датчик движения, и на экране тотчас выскочило уведомление. Сью нажала на него, и во весь экран появилось изображение в высоком разрешении: вид с камеры на магазинчик. Картинка была настолько четкой, что женщины смогли разглядеть в окне даже себя.

Подруги разразились ликующими возгласами. Дэйзи помахала себе экранной рукой:

– А вот и мы!

– Качество правда хорошее, – заметила Сью.

– Думаю, мы сделали верный выбор, – добавила Фиона. – Нужно проверить, что остальные тоже работают.

Неравнодушная Сью повторила процедуру с остальными камерами. Все работали превосходно, и она привязала к ним их телефоны, чтобы каждая из подруг получала уведомления. Проверив таким образом семнадцать камер, они обнаружили еще один приятный сюрприз: все устройства пришли полностью заряженными. Операция «БарНет» официально началась.

Фиона приняла тяжелое решение закрыть магазин до конца дня, надеясь, что центральный офис об этом не узнает, и установила дедлайн: они должны установить и включить камеры за один день. Амбициозная задача, учитывая, что они никогда этого не делали.

Подруги нашли полезный сайт, на котором показывалось точное местоположение ближайшего телефонного шкафа для конкретного адреса. Один за другим они вводили адрес каждого Барри Тэйлора в графу поиска. Вскоре они знали, где находится каждый нужный шкаф, а также самый удобный и быстрый способ туда добраться за отведенное время.

Чтобы не привлекать внимания, женщины собрали в хозяйственные сумки все скрытые камеры, а также некоторые другие важные для выполнения миссии вещи: большой термос с чаем, пачку вкуснейших яблочных мини-пирогов, мини-пирожных с помадкой и кусочки бэйквелловского тарта.

– Дэйзи, ты готова? – спросила Фиона.

– Готовее некуда, – она показала полную пригоршню отмычек, включая два набора запасных, просто на всякий случай. Она практиковалась в кладовой каждую свободную минуту, также сбегав потренироваться на ближайших к ее дому телефонных шкафах. Ее ловкие пальчики теперь справлялись с обоими типами замков за впечатляющие тридцать секунд.

Когда Фиона заперла двери магазина, вчетвером, включая Саймона Ле Бона (которого они решили взять для подкрепления своего образа «здесь-ничего-интересного-не-происходит), они залезли в «Фиат Уно» Неравнодушной Сью.

– Операция «БарНет» начинается! – объявила Сью.

Саймон Ле Бон, почувствовав важность момента, тявкнул один раз.

Их первым пунктом был Крайстчерч: они проехали по симпатичной улочке Уик-Лейн, вдоль которой стояли живописные, как с открытки, коттеджи, очаровательная школа Викторианской эпохи из красного кирпича и традиционный паб, названный в честь местного контрабандиста. Один из Барри Тэйлоров жил на соседней улице, но его телефонный кабель подходил к шкафу, спрятавшемуся у чугунной цепи вокруг школьной игровой площадки. Большинство людей проходило мимо, не обращая внимания. Однако этот безобидный обшарпанный зеленый шкаф мог сыграть роль в убийстве Барри.

Но если в дело вмешается детективное агентство «Благотворительный магазинчик», этого можно избежать. Сью припарковалась у парка «Куомпс» рядом с набережной Крайстчерча. По окружавшей его реке Стор скользили лодки с гребцами, парусники покачивались у причалов в тени величественных дубов: роскошные газоны парка просто умоляли расстелить на нем плед для пикника. Еще привлекательнее была бесплатная часовая парковка на обочине, что бесконечно радовало Неравнодушную Сью.

Когда подруги вышли из машины, Саймон Ле Бон, заскулив, натянул поводок, порываясь бежать вперед – изучать новые лужайки.

– Э-э, думаю, мне надо дать Саймону Ле Бону сделать свои утренние дела, – сказала Фиона, и, вероятно, впервые чрезвычайно важная шпионская миссия была приостановлена из-за зова природы маленького терьера. Но, по крайней мере, если решить проблему сейчас, до конца операции «БарНет» песик будет вести себя спокойно.

Троица с нетерпением наблюдала, как он неторопливо бегает и обнюхивает все вокруг в поисках подходящего места. Только казалось, что Саймон Ле Бон уже устроился, как он снова вскакивал и куда-то бежал. Так повторялось несколько минут, которые казались часами. Трем подругам, переполненным адреналином, не терпелось начать, но, как вам скажет любой владелец собаки, их «дела» поторопить нельзя.

Наконец Фиона подхватила пакетиком результат «дел» и выбросила в ближайший мусорный бак. Не теряя больше ни минуты, женщины направились к телефонному шкафу.

Уже хорошо отработанным приемом они встали рядом, точно так же, как когда взламывали дверь в магазин Корзинщика, сформировав треугольник. Сью с Фионой встали под прямыми углами друг к другу, закрывая своими телами Дэйзи, которая, повернувшись к шкафчику, присела, сделав вид, будто завязывает шнурки. Фиона, болтая со Сью, как бы между прочим должна обронить кодовую фразу: «яблочный крамбл», как только горизонт будет чист. В качестве двойного уровня защиты Сью должна подтвердить, что все действительно безопасно и с ее стороны, и сказать «с кремом».

Как только Дэйзи услышала эти две вкусные фразы, она достала инструменты и принялась за работу. Пока Дэйзи аккуратно вставляла отмычки, Фиона со Сью продолжали без умолку болтать, но на самом деле они внимательно следили за улицей, постоянно поглядывая то налево, то направо, проверяя, действительно ли на них никто не смотрит.

Все шло хорошо, и никаких прохожих на тихой улочке не наблюдалось. Прошло уже больше тридцати секунд, и Дэйзи могла распахнуть дверцы шкафчика в любой момент. Подруги не осмеливались обернуться, чтобы не привлечь внимания, но вдруг отчетливо услышали, как Дэйзи начала тяжело дышать и пыхтеть, а отмычки, которыми она обычно пользовалась бесшумно, стали отчаянно скрести по металлу.

– Что такое? – не опуская взгляда, уголком рта спросила Фиона.

– Замок не поддается.

– Почему?

– Весь проржавел.

У Фионы екнуло сердце. Это только первый телефонный шкаф. Может, операция «БарНет» была не такой удачной идеей.

Глава 52

В Крайстчерче было приятно жить по нескольким причинам. В этом историческом, старомодном и интересном месте можно найти множество средневековых руин, позорных столбов и невероятно красивых достопримечательностей. Две реки, Стор и Эйвон, встречались на краткий миг, точно пара несчастных возлюбленных, но сразу же исчезали в бухте Крайстчерча. Вы не найдете более очаровательного городка с возвышающимся над ним огромным древним монастырем. Однако никто вам не скажет, что безжалостный сильный ветер с моря идет прямо на город, сметая все на своем пути, обжигая едким соленым воздухом. Рано или поздно соль разъест любой металлический предмет, если за ним должным образом не ухаживать. За телефонными шкафами никто как следует не ухаживал. На самом деле вообще никак не ухаживал, поэтому у бедной Дэйзи, которая пыталась вскрыть замок, просто не было шансов: он проржавел насквозь.

– Ты уверена, что никак? – пробормотала Фиона.

– Уверена, – откликнулась Дэйзи. – Что будем делать?

Фиона пыталась что-то придумать. Их вылазка должна была пройти быстро и тайно, а теперь они просто стояли, усиленно думая, и, вероятно, уже выглядели подозрительно. Этого она не предусмотрела.

– Что люди делают со ржавчиной?

– WD-40! – слишком громко ответила сообразительная Сью. – Пойду схожу. Можем побрызгать замок, должно помочь.

– Отличная идея, – Фиона смотрела вслед припустившей к машине Сью, которая явно хотела перейти на бег.

Саймон Ле Бон заскулил, заволновавшись, что один из них отбился от стаи, а Дэйзи наконец поднялась на ноги: ее колени жалобно хрустнули, а потом щелкнули. Она вытерла пот с верхней губы:

– Будем надеяться, это сработает.

– И я надеюсь, – Фиона даже не представляла, что они будут делать в ином случае.

Неравнодушная Сью вернулась и тайком передала баллончик WD-40 Дэйзи, которая, снова присев, щедро побрызгала замок смазкой. Одним быстрым движением Сью забрала баллончик обратно и спрятала в карман, подальше от чужих глаз.

– Надо немного подождать, – прошептала Неравнодушная Сью. – Пусть впитается.

Дэйзи послушалась ее, но только она собралась вставить отмычки, как раздался школьный звонок, и троица подпрыгнула. По всей длине здания вдоль игровой площадки распахнулись двери пяти классов. Бурля долго сдерживаемой энергией, на улицу высыпали десятки маленьких фигурок, радуясь утреннему перерыву. Шум, смех, болтовня, хаотичные движения – дети устремились кто куда.

Вдруг, точно мурмурация^[273] скворцов, одна группа детишек направилась в сторону забора, привлеченная видом милой лохматой собачки. Стайка детишек опустилась на корточки и просунула лица и руки сквозь забор, хором ахая и охая. Саймон Ле Бон с радостью подыграл им, начав вилять хвостом и облизывать протянутые руки.

Один из ребятишек хихикнул:

– Щекотно!

Фиона слегка потянула Саймона Ле Бона за поводок, решив, что для детей это явно не самое гигиеничное занятие.

Подруг накрыла лавина вопросов от любознательных юных умов.

– Как его зовут?

– Что это за порода?

– Можно его погладить?

– А что он ест?

– Сколько ему лет?

– Он кусается?

– А за кошками гоняется?

– Он умеет делать трюки?

– Как его зовут? – этот вопрос повторялся чаще остальных.

– Саймон Ле Бон, – ответила Фиона.

– Странное имя, – заметила какая-то девочка.

– Почему его так зовут? – спросила другая.

– Спорим, он француз, – ответил им один из мальчиков.

Краешком глаза Фиона заметила, что одна из воспитательниц на площадке уже направляется к ним проверить, из-за чего такая шумиха.

– Думаю, нас раскрыли, – прошептала Сью Фионе на ухо, и та согласилась.

– Дэйзи, пора уходить.

– Но я не…

– Прекратить операцию. Прекратить операцию.

Дэйзи снова выпрямилась под жалобный хруст колен. Дети проводили их разочарованными взглядами и возгласами: детективы из благотворительного магазинчика спешно ретировались, поджав хвосты, – все, кроме Саймона Ле Бона, который вышагивал гордый и довольный полученным вниманием.

Глава 53

– Нас ждет очередная катастрофа детективного агентства «Благотворительный магазинчик». Я чувствую, – Неравнодушная Сью сжимала руль так, будто хотела его задушить. Приступ неуверенности в себе у них начался, как только они вернулись к машине. Они просто сидели в припаркованном у парка автомобиле, но из школы и с Уик-Лейн их не было видно. Им было лучше уехать, но подруги не знали, что делать дальше. Поэтому они достали термос и потягивали чай, зализывая раны между порциями яблочных мини-тартов.

Фионе нужно было что-то сделать с этим негативом, как-то его развернуть в обратную сторону, иначе им придется паковать камеры и оформлять возврат.

– Мы не можем сдаться. Это всего лишь маленькая неудача.

– Я просто смотрю правде в глаза, – простонала Неравнодушная Сью. – Все, что мы делаем, превращается в катастрофу. Неудивительно, что детектив Финчер нас не любит. Мы все портим.

– О, спасибо большое, – Дэйзи доедала второе пирожное в глазури.

– Ты же знаешь, что я имею в виду!

– Не уверена, – откликнулась Дэйзи. – Взломать замок должна была я, и я не смогла. То есть ты имеешь в виду, что это моя вина.

Сью занервничала:

– Я этого не говорила.

– Говорила, просто не напрямую.

– Я только сказала, что у нас уже вошло в привычку портачить.

– Да, и в последний раз напортачила я.

– Дамы, прошу вас! – крикнула Фиона.

В машине стало тихо.

Фиона сделала глубокий вдох:

– Будем придерживаться плана. Продолжим со следующим телефонным шкафом, и дальше по маршруту. К этому вернемся в конце. Школа закроется, и за целый день WD-40 точно сработает.

– Но вдруг все замки такие? – спросила Неравнодушная Сью.

– Есть только один способ узнать. Вперед, к новым вершинам! Поехали. К следующему шкафу, и поскорее.

Буркнув что-то себе под нос, Сью довольно резко нажала на газ. По дороге до следующей остановки подруги не разговаривали.

К северу от Крайстчерча располагался тихий пригородный район, холм Святой Екатерины, с большими приземистыми одноэтажными домиками, отделанными штукатуркой с каменной крошкой. Перед каждым был разбит просторный палисадник, а к крыльцу вели чистенькие подъездные дорожки. Хотя все казалось спокойным и безмятежным, а множество улиц заканчивались безопасными тупичками, не мешало соблюдать осторожность.

В таких тихих пригородах всегда были щелочки в занавесках, а на окнах горделиво висели наклейки «Соседский дозор».

Зеленый телефонный шкаф они нашли легко: он незаметно втиснулся в аккуратную живую изгородь, которую явно старательно и регулярно подстригали.

Проехав мимо, Неравнодушная Сью припарковалась в нескольких улицах от него. Подруги сделали вид, будто они просто гуляют, направляясь к лесистым склонам холма Святой Екатерины, где дадут Саймону Ле Бону побегать вволю.

До телефонного шкафа они тоже шли молча: сказывались последствия небольшой ссоры. Так себе прикрытие для тех, кто должен изображать веселую прогулку. Саймон Ле Бон единственный искренне радовался происходящему и не мог поверить своей удаче – еще одной прогулке за день.

Но Фиона знала, как развязать языки своим напарницам:

– Кто-нибудь смотрел вчера «Правила моей пекарни»^[274]?

С этого момента разговор не прекращался, и Фиона с трудом могла вставить хоть слово. Когда подруги дошли до телефонного шкафа, Фионе пришлось довольно громко кашлянуть, напоминая остальным о том, зачем они здесь. Все еще споря, действительно ли вчерашнего участника заслуженно отправили домой, они уже на автопилоте образовали человеческий треугольник. Убедившись, что горизонт чист, Дэйзи принялась за дело.

Тридцать секунд спустя Фиона услышала дивный звук щелкнувшего замка. Рискнув бросить взгляд вниз, она с радостью увидела, что обе дверцы шкафа слегка приоткрыты. В небольшой вертикальной щеке виднелись переплетенные провода, точно огромная спираль ДНК.

Отделив два кабеля, Дэйзи слегка отвела их в сторону и, не глядя, протянула руку за спину, куда Неравнодушная Сью хорошо отрепетированным движением вложила шпионскую камеру. С приятным металлическим стуком Дэйзи прикрепила ее на дальнюю стенку шкафчика, а потом аккуратно поправила провода так, чтобы виднелся только темный глазок линзы. Сью, вытащив телефон, проверила камеру и убедилась, что картинка четкая и полная. Она показала два больших пальца, и Дэйзи быстро закрыла дверцы.

Прикинув, что на все про все у них ушло меньше минуты, Фиона, не удержавшись, улыбнулась.

– Великолепная работа, – прошептала она. Один шкаф готов, впереди еще шестнадцать.

Набравшись уверенности, подруги с военной точностью вскрыли остальные телефонные шкафы, переезжая с места на место и повторяя схему раз за разом. Они стали слаженным, хорошо смазанным механизмом с неутолимой жаждой правосудия – а также жаждой чая и пирогов. К тому времени, как они установили предпоследнюю камеру, им удалось сократить процесс до двадцати секунд с того момента, как щелкал замок, и до того, как Дэйзи закрывала дверцы и вытаскивала отмычки. В основном благодаря ее твердым и точным, как у хирурга, пальцам, но также благодаря способностям Фионы и Сью стоять и болтать средь бела дня с самым что ни на есть будничным видом.

Но пришло время настоящего экзамена. Сгущались сумерки, и подруги направились обратно к школе, встретиться с главным противником: ржавым замком. Сработало ли средство?

Припарковались они на том же самом месте по Уик-Лейн, за школой, стоявшей теперь наглухо запертой и с темными окнами. Игровая площадка тоже была зловеще пуста. По крайней мере, темнота раннего вечера скроет женщин от посторонних глаз.

– Дэйзи, удачи, – шепнула Фиона.

– У тебя все получится, – добавила Сью. – И прости за то, как я сегодня с тобой говорила. Без тебя бы мы никак не справились.

Дэйзи покачала головой:

– Брось извиняться, мы же команда! И я бы без вас не справилась.

Тройное объятие было неизбежно. Саймон Ле Бон завилял хвостом, радуясь новой прогулке ничуть не меньше, чем утром.

– Давай, – сказала Фиона. – Последний шкаф, и все.

Повернувшись, Дэйзи склонилась над последним замком, для верности еще раз побрызгав его WD-40. Передав баллончик обратно Неравнодушной Сью, она вставила отмычки в замок. Через несколько секунд, ко всеобщему облегчению, механизм поддался и дверцы открылись. Дэйзи поместила внутрь последнюю камеру.

Неравнодушная Сью быстро проверила, все ли работает. В наползающей темноте камера автоматически переключилась на черно-белое ночное видение. Сью показала большие пальцы, и Дэйзи закрыла шкаф. Операция «БарНет» наконец заработала.

Не привлекая к себе внимания, подруги прошли мимо школы дальше по Уик-Лейн. Даже оказавшись достаточно далеко, они не стали громко радоваться, хлопать друг друга по плечам и давать пять. Вместо этого они выдохнули с облегчением. Эта миссия стала для них суровым испытанием, выматывающим и напряженным – для всех, кроме Саймона Ле Бона, чей без конца виляющий хвостик явно показывал, что он готов и дальше гулять по новым местам и выискивать незнакомые запахи.

Теперь оставалось только ждать.

– Кто-нибудь хочет выпить? – спросила Фиона.

– Да не очень, – ответила Сью.

– И я не хочу, – согласилась Дэйзи.

Плечи Фионы расслабились.

– Как я рада. Мне самой хочется зайти в магазин за углом, купить чего-нибудь вкусненького и устроиться на диване перед телевизором.

– И мне, – поддержала Дэйзи.

– Вот это другой разговор.

Они посадили Саймона Ле Бона в машину и прошли до главной улицы, где приглашающе светились яркие окна магазина, доверху заполненного вкуснейшими деликатесами. Оказавшись внутри, они разделились, и каждая пошла своим путем на поиски любимых тайных слабостей. Пробежав по рядам, они, избалованные огромным выбором, гадали, что же взять себе на вечер. Десять минут спустя, оплатив еду, подруги снова встретились на тротуаре, с любопытством сравнивая покупки друг друга.

– Ты что взяла, Дэйзи? – спросила Фиона.

– Их фирменный рыбный пирог. А ты?

– М-м, – Фионе стало немножко завидно, но ее выбор все равно занимал более высокое место в рейтинге вкусностей: – Сосиски и пюре с мясным соусом.

– М-м, – промычала Дэйзи в ответ.

– А ты, Сью?

– Ну, я взяла яиц.

– Просто яиц? – переспросила Фиона, предположив, что скупость Неравнодушной Сью распространяется и на ситуации вроде этой. – Ты разве не хотела отпраздновать нашу маленькую победу чем-то более экстравагантным?

– Да нет, не совсем. Понимаете, у меня дома есть чудесный выдержанный чеддер и немного картофельных чипсов для духовки. Если мы говорим о чем-то вкусненьком, я неравнодушна к свежеприготовленному сырному омлету с выдержанным чеддером и чипсам, запеченным с морской солью.

Фиона передумала. У Неравнодушной Сью ужин будет вкуснее всего.

В этот момент завибрировали три телефона. Подруги бросились доставать их, уже зная, что это за оповещения.

Сью первой выудила телефон из кармана:

– «БарНет» сработал.

– Который?

– Последний! От которого мы только что ушли. На Уик-Лейн. Кто-то открыл телефонный шкаф.

Глава 54

Когда подруги вытащили свои телефоны, они тут же нажали на ссылку на экране, чтобы увидеть изображение. Вот оно. Этого они ждали, хотя Фиона не думала, что ожидание окажется таким кратким. Теперь они увидят лицо убийцы. Он выбрал сегодняшний вечер, чтобы избавиться от следующей жертвы, Барри Тэйлора из Крайстчерча. «Убийца с домино» был совсем рядом, стоял там, где стояли подруги несколько минут назад. Они, должно быть, ушли за несколько минут до его прихода. Какая жуткая мысль.

Адреналин в крови Фионы зашкаливал. Она была уверена, что остальные чувствовали то же самое. Рука, держащая телефон, тряслась, пока Фиона с нетерпением ждала появления картинки, которая наконец раскроет личность убийцы. Это заняло всего пару секунд, но ощущались они как вечность.

Озадаченность и непонимание обрушились на Фиону, как ведро ледяной воды. На экране появилось нечто туманное и расплывчатое, как на экране телевизора, когда нет сигнала. Ничего – только белый шум.

Неравнодушная Сью тоже напряженно вглядывалась в телефон:

– Не понимаю. Клянусь, все прекрасно работало еще минуту назад!

– Может, с камерой что-то случилось, – предположила Дэйзи.

Фионе пришлось с этим согласиться: она продолжала всматриваться в телефон, надеясь, что появится лицо убийцы. Черт возьми, камера сломалась. А вдруг сломались все? Может, камера отправила ложное оповещение, поэтому на экранах и не было ничего. Могло ли что-то шевельнуться внутри телефонного шкафа? Может, какой-то отклонившийся проводок задел датчик движения? Звучало логично, так как никто из подруг ничего не видел. Или же пропала связь, и пошли помехи.

Но что-то не давало Фионе покоя. Что-то во всех этих теориях было не так. Если датчик движения задело что-то внутри, то тогда экран оставался бы черным как ночь. Она всмотрелась получше. Белый шум тоже был не совсем белым. В нижних углах экрана мелькали крошечные кусочки чего-то практически неразличимого. Но Фиона готова была поклясться, что нечто прямое и вертикальное исчезало в нижней части экрана по обе стороны. Она вспомнила, как видела то же самое, когда Неравнодушная Сью проверяла камеру. Это были края открытых створок шкафа! Только почему изображение по всему экрану стало белым и размытым?

И вдруг ее осенило.

– У него фонарь на голове, поэтому ночное видение камеры не справляется с яркостью. Он ослепил камеру, и мы не видим его лица!

– Значит, он сейчас там! – отрывисто подтвердила Сью. – Бежим!

Женщины поспешили обратно, так быстро, что чуть не запутались в собственных ногах. Фиона пыталась в срочном порядке решить, звонить в полицию или вызвать их через датчик GPS. Они должны быть на сто процентов уверены, что это не ложная тревога, должны лично увидеть, кто или что потревожило датчик, и только потом что-то предпринимать. Если окажется, что перед шкафом на складной табуретке сидит инженер и чинит срочную поломку, ну и дурочками они себя выставят и только подтвердят мнение детектива Финчер, что они тройка любителей с добрыми намерениями, привычкой всюду лезть и тратить время полиции.

Подруги свернули за угол Уик-Лейн. Было слишком темно, и требовалось подойти ближе. Тяжело дыша, три дамы ускорились. Затем из темноты выступил небольшой конус яркого света. Фиона была права: это светил налобный фонарик, а фигура явно не принадлежала мастеру по починке телефонов. Из того, что видели женщины, скорчившийся у телефонного шкафа человек был одет как голем в капюшоне, с ног до головы во всем черном, и никакого ремонтного фургончика поблизости не наблюдалось.

Вытащив датчик GPS, Фиона нажала на кнопку. Собравшись в кучку, подруги двинулись вперед; звуки их шагов громко отдавались в ушах. Тут фонарь неожиданно повернулся в их сторону, осветив троицу и их хозяйственные сумки с едой.

Неизвестный перепугался. Вскочив на ноги, он бросился бежать.

– Эй! – крикнула Неравнодушная Сью. – Он убегает!

– Стоять! – закричала Фиона, понятия не имея, зачем, будто хоть раз за всю историю этого мира убийца останавливался и послушно ожидал правосудия.

Дамы ускорили шаг, но куда им было тягаться с мужчиной. Он бежал, а они скорее шли быстрым шагом. Бросившись вперед по Уик-Лейн, незнакомец без труда увеличил разрыв между ними.

– Мы никогда его не поймаем, – пропыхтела Дэйзи.

В свете фонарей они хорошо видели, как он бежит через дорогу, пересекающую Уик-Лейн, и направляется к парку – идеальное мрачное убежище с множеством выходов. Если он перебежит дорогу, то исчезнет навсегда.

– Надо что-то сделать! – воскликнула Фиона.

Не останавливаясь, Неравнодушная Сью залезла в свой пакет и вытащила яйцо. Лучшая в команде по крикету до шестнадцати лет в женской школе Уэнтуорта, Сью славилась сильным и убийственно точным ударом правой руки. Размахнувшись, она метнула в преступника яйцо. Оно попало убийце прямо в спину, разлетевшись по одежде. Незнакомец, покачнувшись, лишь на мгновение запнулся.

Сью запустила ему вслед второе яйцо, но оно приземлилось на асфальт, не достав всего пары сантиметров до его правой пятки. К тому моменту, как она запустила третье, убийца с прежней скоростью пересек улицу и исчез в темноте.

Подруги продолжили поиски в парке, светя фонариками в телефонах по зарослям. Три луча света рыскали по траве в надежде найти след убийцы, или хотя бы остатки сырого яйца.

Но они не нашли ничего. Ему удалось скрыться.

Глава 55

Фиона, Неравнодушная Сью и Дэйзи сидели в комнате для допросов и мелкими глотками пили полицейский кофе. Было не очень вкусно, но полицейские никогда не славились своими навыками бариста. Комната была безликой, но современной и на удивление яркой и радостной, обшитой желтыми деревянными панелями. Освещение было приглушенным и регулировалось автоматически. Борнмутское отделение полиции, главное в этом регионе, построили недавно, поэтому внутри было светло и просторно. Может, так задумывалось с самого начала, как психологический прием: дать посетителям ложное чувство безопасности. Ненавязчиво подсказать, что ты находишься в более безобидном месте, скажем, агентстве по недвижимости, и у тебя встреча с жизнерадостным консультантом по имени Найджел, которому нравится играть в сквош повечерам. Все это для того, чтобы люди расслабились и утратили бдительность.

Никто из подруг никогда не был в комнате для допросов, так что они не знали, чего ожидать, кроме того, что видели по телевизору. Они привыкли к шоу и полицейским сериалам вроде «Летучий отряд Скотланд-Ярда», где все допросные имели пятидесят оттенков бежевого – в основном из-за того, что копы дымили без остановки как паровозы. А здесь, разумеется, курить было строжайше запрещено.

В общем, обстановка могла бы быть довольно приятной и успокаивающей, если б не их ситуация, осложнявшаяся гневным радиоактивным взглядом детектива Финчер, который мог прожечь насквозь. Она сидела за столом напротив них, вместе с сержантом Томасом в его привычном спортивном костюме и все с тем же нечитаемым выражением на лице.

– Какого черта вы не пришли с этой информацией ко мне? – обычно мягкий, бархатный голос детектива Финчер превратился в рык. Она задавала этот вопрос уже много раз, но этот прозвучал свирепее всего.

– Это была просто теория, – объяснила Неравнодушная Сью. – Мы не знали точно.

– У нас не было доказательств. Мы не хотели тратить ваше время, – добавила Фиона.

– Вы очень сердились, когда мы передали вам записи с камеры наблюдения, – добавила Дэйзи. – Мы не хотели злить вас снова.

Детектив Финчер наклонилась вперед:

– Да, я злилась. Злилась, что это опять тупик, но я злилась в целом – на всех. Из-за этого дела на меня сильно давят. Только это не отменяет тот факт, что вначале я установила главное правило. Вы могли вести собственное расследование, но я четко обозначила, что сначала вы должны прийти ко мне, если обнаружите какую-либо значимую информацию.

– Но это не было информацией, просто идеей, – ответила Фиона.

– Да, идея, которая оказалась верной. Если б вы поделились со мной, я бы могла что-то сделать. Получить одобрение на наблюдение. Кстати, даже если б вы получили четкий снимок убийцы, его нельзя было бы использовать.

– Что? – Фионе не удалось скрыть изумления в голосе.

– Эти шкафы – частная собственность. Прежде чем использовать их, нужно разрешение. – Детектив Финчер скрестила руки на груди. – К тому же фото- и видеоматериалы, полученные скрытой камерой, серьезная головная боль для нас – с юридической точки зрения.

– Да вы что, – только и смогла выдавить Фиона. Какой слабый и жалкий ответ. Она не знала, как себя чувствуют другие, но ей будто снова было шесть лет, и ее отчитывал взрослый. Их хитроумная идея была обречена с самого начала, и наивность сыграла в этом основную роль. Нельзя просто так прикрепить камеры и надеяться, что за этим сразу последует обвинительный приговор. Имелись определенные процедуры, которым надо следовать, требования закона, которые надо выполнять. Фиона вроде бы знала это благодаря своей любви к детективным романам, но каким-то образом не придала им значения. Может, потому, что она была всего лишь любителем-энтузиастом и подумала, что к ним это не относится. Или просто опять вмешались два бестолковых братца-дуралея, Лихачество и Азарт, и подхватили их на крылья невежественного энтузиазма.

В комнате стало тихо: полицейские не мешали трем дамам мариноваться в чувстве вины.

– Однако, – нарушила тишину детектив Финчер, – надо отдать вам должное: вы вычислили способ убийцы проникать в дома жертв, отсоединяя телефонные кабели, – те самые стационарные телефоны, которые мы велели всем жертвам всегда держать наготове. И они были только рады впустить в дом человека под видом инженера.

Сержант Томас согласно кивнул.

Фиона удивилась неожиданной похвале, первому доброму слову, которое они услышали с тех пор, как вошли в эту комнату. Но это было временно.

Детектив Финчер опять угрожающе наклонилась вперед:

– Только теперь вы все испортили. Убийца знает, что его метод раскрыт. Вы его спугнули, и из-за вас он заляжет на дно.

Комната погрузилась в новую гнетущую и полную стыда тишину.

– Меня арестуют за то, что я взломала телефонные шкафы? – голос Дэйзи дрожал.

– Стоило бы, да. Всех троих. Признаться, я не знаю, что с вами делать. Вы вмешались в полицейское расследование и поставили меня в очень непростую ситуацию. Но я виню себя. Есть же причины, почему полиция не делится информацией о расследовании с гражданскими. Мне не стоило вам рассказывать о домино или чем-либо еще.

– Ну, по правде говоря, – вставила Неравнодушная Сью, – про домино нам сказали не вы, точнее, не сразу. Мы выяснили это у доставщика продуктов, после того как… – поймав еще более яростный взгляд детектива Финчер, она замолчала.

В комнате снова стало тихо. Уровень вины по другую сторону стола подскочил до рекордных значений.

Детектив Финчер откинулась на стул и глубоко вздохнула.

– При всем этом вы втроем спасли Барри Тэйлору жизнь. Когда криминалисты закончили работу, инженер проверил телефонный шкаф и подтвердил, что кабель Барри Тэйлора отключили. Теперь, когда мы знаем, как действует убийца, возможно, вы спасли и будущих жертв.

– Криминалисты еще что-то обнаружили? – спросили Фиона.

– Пока нет.

– Вы совсем не видели лица подозреваемого? – спросил сержант Томас.

– Нет, было слишком темно, – ответила Фиона. – У него был накинут капюшон, и фонарь на лбу. Униформы на нем не было. Думаю, убийца переодевается в нее, когда отключает кабель.

– Наверное, он просто набрасывает жилет со светоотражающими элементами с логотипом компании, – предположила Неравнодушная Сью. – Его легко спрятать в карман…

– Как вы поняли, что это мужчина? – перебила ее детектив Финчер.

– Э-э, мы не знаем этого точно, – ответила Сью.

– То есть это может быть женщина?

– Да, думаю, да.

Детектив Финчер сверилась с записями:

– Еще раньше вы сказали, что убийца – молодой мужчина, возможно, в возрасте двадцати-тридцати лет. Почему вы так решили, если не видели лица?

– Он бежал лучше нас, – объяснила Дэйзи.

– Все бегают лучше нас, – возразила Сью.

– Это не обязательно значит, что им в районе двадцати-тридцати. – Детектив Финчер кивнула в сторону коллеги: – Сержант Томас легко заткнет меня за пояс, а ему уже сколько?

– Пятьдесят семь в ноябре, – ответил сержант.

Снова повисла тишина.

Детектив Финчер положила руки на стол перед собой и переплела пальцы.

– Итак, мы ничуть не приблизились к разгадке личности убийцы, не знаем ни возраста, ни пола. Ничего не знаем.

– Кроме того, что он… – начала Фиона.

– Или она, – поправила ее Дэйзи.

– Или она – хорошо разбирается в электронике.

Детектив Финчер наконец согласилась с ними:

– Да, вероятнее всего, убийца получил образование в этой области или, по крайней мере, в электронике. Однако инженер, который осматривал шкаф, сказал, что разобраться в том, как отключать телефонный кабель, очень легко – достаточно поискать в интернете, пусть и не на обычных сайтах. Так что, боюсь, мы и этого не знаем.

Все опять замолчали.

– Подумайте, дамы. Вы единственные, кто видел нашего убийцу. Может, вспомните что-нибудь полезное?

Три участницы детективного агентства переглянулись, роясь в памяти и пытаясь выудить хотя бы крупицу информации.

– Я попала в него яйцом, – подала голос Неравнодушная Сью.

Глава 56

Яркие краски осени бледнели, одеяла становились толще, ртутный столбик полз вниз. Наступала зима. Фиона любила это время года: вечером можно разжечь камин, устроиться поудобнее на диване, прижавшись к Саймону Ле Бону и обхватив руками кружку горячего шоколада с изрядной порцией бренди для тепла. Но больше всего ей нравилась атмосфера перед Рождеством. С каждым днем они приближались к двадцать пятому декабря, и радостное волнение нарастало.

Дамы из благотворительного магазинчика уже купили и принесли свои адвент-календари, поставив их за кассой. Фиона купила классический календарь с конфетами из молочного шоколада от «Кэдбери», Дэйзи взяла себе из Marks & Spencer, ну а Неравнодушная Сью в этом году отказалась от сладкого, выбрав нечто более спорное. Шкварки из свиной шкурки. Всем было любопытно узнать, будет ли в каждом окошечке только один кусочек шкурки или целая пачка соленых вкусностей, к которым Сью была крайне неравнодушна.

Надев толстые зимние носки и рождественский свитер, Фиона с нетерпением ждала этого дня: шанса сделать что-то хорошее и стереть все травмы и поражения последних недель. Она вышла на холодный утренний воздух и направилась к магазину. Дыхание вылетало облачками белого пара. Рядом трусил Саймон Ле Бон, совершенно очаровательный в собственном рождественском свитере радостного красного цвета с белыми снежинками. Если б кто-то встретился им на пути, песик обязательно получил бы свою порцию восторженных комплиментов. Но в утренней мгле Саутборн еще спал, и они были единственными прохожими на Гранд-авеню.

Каждый год примерно в это время, ближе к концу ноября, рано утром в понедельник троица собиралась пораньше и превращала магазинчик в рождественскую сказку. Такая у них была традиция. И Дэйзи, и Сью, и Фиона были убежденными рождествоголиками, поэтому ежегодный день украшательств включал в себя праздничную музыку, поедание традиционных рождественских пирогов со сладкой начинкой и огромное количество мишуры. Каждый год они покупали все больше и больше блестящих вещиц, а потом с трудом искали место, где хранить их до следующих праздников. Однако оно того стоило. Когда они закончат, магазин будет выглядеть бесподобно, по-настоящему волшебно во всем своем рождественском великолепии: праздничные цвета – красный, зеленый, золотой и фиолетовый – прекрасно сочетались с интерьером из темного дерева.

Конечно, Софи через дорогу всегда хотела их перещеголять, но подруг это не волновало. Все, что она делала, всегда казалось каким-то отчаянным ходом, показушным и фальшивым. Как-то она взяла напрокат огромный надувной снежный шар, который собрал снаружи магазина большую толпу, – пока не лопнул и пенопластовые снежинки не разлетелись по всему Саутборн-Гроув, точно гигантская перхоть. Люди и по сей день находили их остатки в трещинах асфальта и на деревьях. У Фионы же с подругами, напротив, подход был более органичным – точнее, хаотичным и бессистемным. Их философия заключалась в том, что, если клиенты могут бродить по магазину и подходить к полкам, значит, их надо украшать еще, пока совсем не останется места.

У магазинчика Фиону ждало греющее душу зрелище: припаркованный «Фиат Уно» Сью чуть ли не просел под тяжестью гигантской елки, привязанной к багажнику наверху, которая только и ждала, когда ее занесут внутрь, развернут из сетки и украсят до последней веточки. Как и во всем остальном, подруги разделили стоимость дерева на троих. Возможно, это был единственный раз, когда Неравнодушная Сью оказалась не против потратить деньги. В этом году она и правда не пожалела средств, так сказать, спустила на воду корабль праздника. Из этого огромного дерева действительно получился бы корабль – занести его получится только втроем, и, вероятно, именно поэтому оно все еще лежало снаружи.

Открыв дверь, Фиона почувствовала, как ее охватило праздничное настроение. Звучали рождественские гимны, внутри было тепло и пахло пряностями – корицей, мускатным орехом и цитрусами. Приятным сюрпризом стал внешний вид подруг: обе в рождественских свитерах, они по уши замотались в мишуру и нацепили на себя елочные игрушки. Дэйзи нашла большой золотой шар и вдела его вместо сережки.

– Веселого Рождества! – радостным хором пожелали они, завидев Фиону.

– Веселого Рождества! – ответила та, улыбаясь от уха до уха. Наклонившись, она отстегнула поводок Саймона Ле Бона. Чувствуя витавшее в воздухе веселье, песик бросился сначала к Дэйзи, потом к Сью, виляя хвостом, точно дворник заднего стекла на максимальной скорости. Кружа вокруг них и всем своим видом выражая привязанность, он заслужил много внимания и восхищенния его милым свитером.

К счастью, убийства прекратились. Как совершенно справедливо предсказала детектив Финчер, убийца залег на дно, когда его способ проникать в дома жертв раскрыли. Фиона сочла это победой. И хотя ей больше всего на свете хотелось поймать преступника, теперь, когда они остановили убийственный эффект домино, она была благодарна за каждый спокойный день без происшествий.

В результате всего детективное агентство «Благотворительный магазинчик» ушло на каникулы. Зато рождественские подарки для всех друзей и близких были готовы: каждый получит по беспроводной шпионской камере в отличном состоянии.

Подойдя к Фионе, Дэйзи предложила ей блюдо с домашними пирогами с начинкой, плотными и бесформенными, но еще теплыми, прямо из печи. Фиона радостно взяла один.

– Надеюсь, ты не против, что мы начали без тебя?

– Вовсе нет, – ответила Фиона. – Это же самое волшебное время года, кто может устоять? Так, и что же делать мне?

Неравнодушная Сью указала на дверь:

– Ну, думаю, надо снять елку с машины, пока она не сломала мне подвеску.

– А еще больше дерева не нашлось? – по-дружески подколола ее Фиона.

– Бери всегда самое большое, вот мой девиз.

– Думаю, тебе это удалось, – заметила Дэйзи. – Вот только протащим ли мы ее через дверь?

– Есть только один способ проверить. Начнем? – Сью указала на улицу.

– Дайте я только быстренько съем этот чудесный пирог, – попросила Фиона.

– В чайнике есть чай, – добавила Дэйзи.

Фиона села за стол, который был весь завален украшениями, ножницами и скотчем. Она налила себе чашечку чая из чайника в виде огромного рождественского пудинга, который берегли и использовали только в это время года. Фиона откусила кусочек пирога, и тут же посыпались крошки. В поисках импровизированной тарелки среди праздничной всячины Фиона заметила последний выпуск «Саутборнского вестника» – рождественский номер, судя по странно нарисованным праздничным украшениям на первой странице. Она не смогла удержаться и решила быстро его просмотреть, сразу открыв раздел «Былой Саутборн», который все читатели, признаясь честно, называли единственным стоящим в этой газете. Заметив снимок со знакомыми лицами, она хихикнула. Под выцветшей фотографией была подпись: «Профессионалы Саутборна девяностых годов».

В неловкой позе, с тем же недовольным выражением, что и сейчас, Оливер в темно-синем поло хмурился на камеру. Хотя тридцать лет назад волос у него было полно. Рядом с ним стояла Мэлори, которая совсем не изменилась. Одетая в элегантный деловой костюм, она смотрела в камеру с тем же непреклонным выражением. Перед ними стояла Святая Джун, многострадальная соседка Сары Браун, которая, оказывается, была медсестрой. Черты ее лица были мягче, само лицо круглее, – только потом годы работы в больнице, двойные смены, а затем работа местным лакеем надели на нее изможденную и ожесточенную маску. Рядом стояла Гейл из «Кошачьего альянса», которую остальные чуть ли не вытолкнули с фотографии. Ей явно не хотелось там находиться. На снимке были и другие люди, но Фиона никого из них не узнала.

– Эй, вы это видели? Тут Оливер с волосами! – окликнула она остальных.

– Дай посмотреть! – Сью и Дэйзи кинулись к ней со всех ног. Они пытались распутать гирлянду, но сейчас просто бросили ее на пол.

– Вот это да! У Оливера и правда настоящие волосы! – воскликнула Дэйзи.

– Не знала, что Святая Джун была медсестрой, – заметила Неравнодушная Сью. – Только посмотрите на Мэлори, она и тогда выглядела устрашающе! Интересно, где она работала?

– Состояла в местном совете, – ответила Дэйзи, внимательнее вглядываясь в фотографию. – Что это на груди у Оливера?

Неравнодушная Сью тоже прищурилась.

– Похоже на один из логотипов, ну знаешь, как акула или крокодил, – они их ставят на рубашки поло, чтобы стоили дороже.

– На акулу или крокодила не похоже, – Дэйзи сфотографировала картинку на телефон, а потом увеличила на экране пальцами.

Троица ахнула, когда стало ясно, что логотип не принадлежал модным брендам. Это был логотип телефонной компании.

Глава 57

Об украшении магазина больше не шло и речи. Гирлянды и мишура валялись без дела на ковре, точно яркие змеи. Елочные игрушки так и остались в своей пупырчатой пленке, а подвеска машины Сью по-прежнему страдала от веса гигантской елки, лежавшей на крыше.

Подруги не шевелились. Они сидели за столом и спорили, что делать с этой информацией. Все знали, что Оливер работал инженером, уволился из-за очень большого стресса и стал пекарем. Он этого не скрывал, но все думали, что он был инженером-строителем или инженером-механиком, который отвечал за создание бетонных эстакад или промышленного оборудования. Им никогда не приходило в голову, что Оливер мог быть инженером связи.

Дэйзи нервно сжимала руки.

– Я не хочу еще одного разноса от детектива Финчер. Она сказала, если у нас появится любая информация, надо тут же сообщить ей.

– Да, это информация, – согласилась Сью. – Но относится ли она к делу? Это не означит, что убийца – Оливер. Помните, она сказала, что можно в интернете посмотреть, как отсоединять телефонные кабели.

– Относится, – сказала Фиона. – Оливер живет здесь. Он местный. Это точно важно. Серийных убийц определяет территория, на которой они убивают, помните? Не обязательно характер или способ убийства. Это всего лишь хитроумные выдумки Голливуда.

Неравнодушная Сью вызывающе выпятила челюсть:

– Ну, я бы сказала, что убийцу действительно определяет способ убийства – домино, последовательность чисел, нацарапанные на них имена, возраст жертв. Он кричит нам о чем-то. Но о чем?

– Только последняя жертва не была пожилой, – напомнила Дэйзи. – Ей было за пятьдесят.

– Ладно, – признала Сью. – Но они все жили одни. А одни живут в основном пожилые, овдовевшие или разведенные люди. Это просто закон средних чисел, и гораздо проще убить кого-то, кто живет один. Именно пожилые чаще живут одни. Это не обязательно значит, что убийца выбирал их целенаправленно.

– Но он должен быть местным. Вспомни тех, кого он пытался подставить: Мэлори, Софи, Святая Джун.

– Оливер имел что-то против этих троих? – спросила Дэйзи.

Неравнодушная Сью кивнула:

– Они все на этой фотографии. Это должно быть как-то связано.

– Софи нет. Софи сюда еще не переехала, тогда она жила в Лондоне. К тому же на фотографии есть и другие люди, которых мы не знаем. Какая история у них?

Так продолжалось почти целый час. Фиона, Дэйзи и Сью ходили вокруг да около, бурля теориями, но все они оказывались необоснованными и хлипкими. Тогда подруги возвращались к прежней точке, так ничего и не решив и даже не приблизившись к тому важному вопросу, который действительно стоило задать. Возможно, потому, что никто не хотел брать на себя ответственность за решение, стоит ли им рассказать детективу Финчер о том, что Оливер работал в телефонной компании?

– Что нам делать, Фиона? – спросила Дэйзи.

Фиона глубоко вздохнула.

– Не думаю, что нам есть что ей рассказать. Уверена, она с командой уже проверили всех инженеров связи в радиусе пятидесяти километров.

– Оливер уволился двадцать лет назад, разве его внесли бы в этот список?

Фиона призадумалась. Вдруг убийца ускользнул? Высока вероятность, что полиция наводила справки только о работающих инженерах связи или о бывших сотрудниках, но не более десяти лет назад.

– Конечно, лучше перестраховаться, – заметила Дэйзи. – Даже если Оливер невиновен, полиции надо знать – тогда они смогут удалить его из списка подозреваемых.

– Исключить, – поправила ее Сью.

– Простите, исключить из списка подозреваемых. И почему у меня всегда проблема с этой фразой?

В словах Дэйзи был смысл. Даже если они сомневались или считали Оливера невиновным, с их стороны ответственным решением будет сообщить обо всем полиции. Там должны знать все факты. К тому же гораздо хуже, если Оливер все же окажется убийцей, а они им не скажут. Кроме того, они не хотели оказаться по разные стороны баррикад с детективом Финчер. Подруги ее уважали, даже симпатизировали ей. И если они второй раз скроют от нее информацию, то окажут себе медвежью услугу.

Разумом Фиона это понимала и все же не торопилась звонить полицейским. Ей не хотелось тыкать пальцем в кого-то. Работа детектива оказалась сложнее, чем она предполагала. У действий имелись последствия, так что нужно быть уверенными в том, что собираешься сделать. Фиона всегда была человеком логичным и последовательным, решительным, уверенным в себе и никогда еще не чувствовала себя такой безвольной и растерянной.

Из ступора их вывел звук колокольчика. Помяни черта. Со своей привычной шаткой башенкой из форм с тортами вошел Оливер, а за ним Стюарт, с собственной стопкой пирогов и, как всегда, уткнувшись в телефон.

Обычно троица радостно здоровалась, но сейчас они молчали, застыв на месте. Всех троих мучила единственная всепоглощающая мысль: убийца – Оливер?

Он не заметил ни отсутствия у них реакции, ни тени страха на побледневших лицах. Похоже, его больше беспокоило состояние магазина.

– Что у вас тут случилось? – спросил он. – Будто Санта-Клаус взорвался.

– О, э-э, да, – ответила Фиона, с трудом сглотнув ком в горле. – Кажется, мы не рассчитали время. Надо было раньше начать.

Оливер цокнул языком:

– Ну, если сидеть за столом, быстрее не будет. Куда это поставить? – Он снял жестяную форму с верха башни из тортов, выискивая свободное место. Фиона, поднявшись, принялась нервно расчищать стол, рукой сдвинув все украшения.

– Все в порядке? – спросил Оливер. – Какая-то вы дерганая.

Фиона не могла выдавить ничего внятного, поэтому Неравнодушная Сью пришла ей на помощь:

– Не дерганая, взволнованная. У нас сегодня ежегодный день украшательств, если вдруг вы не увидели.

Оливер пожал плечами:

– Так я и подумал, поэтому и… – он снял крышку с формы, показывая плотный, увесистый рождественский пирог с идеальной глазурью, поверх которой красными завитками было написано: «Веселого Рождества».

Фиона уставилась на прекрасный торт, чувствуя всю абсурдность и противоречивость ситуации. Минуту назад они спорили, подходит ли Оливер на роль кровожадного серийного убийцы-психопата, а теперь он приносит им праздничный торт, предусмотрительно подгадав к их дню украшательств. Разве в черном сердце хладнокровного убийцы есть место благотворительным тортам? Ужасное несоответствие.

Часть Фионы была благодарна, другая же находилась в шоке, гадая, приготовлен ли торт теми же руками, которые обрывали жизни.

– Ох, Оливер, спасибо!

– Да без проблем, – по лицу Оливера было сложно что-то понять. Обычно Фионе это удавалось легко: просто разные степени раздражения. Однако сейчас он смотрел на Фиону со смесью любопытства и озадаченности. Оливер был не глуп. Он знал: что-то не так.

Дэйзи принесла из кладовой тарелку и переложила на нее торт, передав Оливеру пустую жестяную форму.

– Весьма признателен, – поблагодарил он. – Нам пора. Идем, Стюарт.

Стюарт, крякнув, но так за все время в магазине и не оторвав глаз от экрана, неуклюже двинулся вперед и врезался в своего отца, который, покачнувшись, чуть не уронил свою шаткую конструкцию сладостей.

– Стюарт! Смотри под ноги!

– Прости, папа.

– Неплохо было бы тебе хоть раз убрать телефон.

Стюарт всем видом изобразил ужас от подобной идеи.

Фиона углядела под ногами Оливера связку ключей:

– Оливер, кажется, вы уронили ключи, – она подняла их и протянула владельцу. Вдруг Фиона заметила, лишь мельком, – но выброс адреналина уже попал в кровь, два странного вида предмета, выделявшихся на фоне обычных ключей.

– О, спасибо, – опустив формы с тортами, Оливер убрал связку обратно в карман. – Нам лучше поторопиться, пока мой сын тут больше ничего не разнес.

Фиона, крепко сжав зубы, чтобы не сказать того, о чем пожалеет, коротко кивнула.

Оливер заметил этот беззвучный ответ – как и остальные. Мужчина в последний раз странно взглянул на нее и направился к выходу. Стюарт поплелся за отцом следом, приклеившись глазами к телефону, – урок на пользу не пошел.

Неравнодушная Сью, встав из-за стола, открыла им дверь. Проводив пекарей, она бросилась обратно:

– Фиона, что такое?

– Думаю, убийца – Оливер.

Глава 58

Дэйзи придвинулась вместе со стулом поближе:

– Что ты увидела?

Фиона большим глотком допила чай, а затем налила себе еще чашку. Тут без большого чайника «Английского завтрака» от «Твинингс» не справиться.

– Я увидела на связке среди ключей два довольно странных, – наконец произнесла она. – Они выделялись: были короче остальных и другой формы. Один – как круглый, толстый цилиндр, второй – треугольный. Идеального размера для двух замков телефонного шкафа.

– Ты уверена?

– Определенно.

– Может, это были ключи от радиатора и велосипедного замка? – предположила Дэйзи.

Фиона покачала головой:

– Для радиатора – слишком большой. И когда ты видела Оливера на велосипеде?

На это ни у Сью, ни у Дэйзи аргументов не нашлось. Оливер ненавидел велосипедистов, как и тех, кто ездит на скейтбордах, электросамокатах, инвалидных электроскутерах, роликах и на всем остальном с колесами, что не является автомобилем.

Неравнодушная Сью оживилась:

– Может, они остались с его работы, а у него просто руки не дошли их снять. У меня на связке есть ключ от старого чемодана, но сам чемодан я потеряла. Бог его знает, зачем я все еще храню ключ. Не выношу мысли, что я его выброшу, а чемодан найдется. Маловероятно, но все же.

– Верно, – согласилась Дэйзи. – Я ношу с собой ключ от гаража, но у меня нет гаража. И никогда не было, так что я понятия не имею, как он вообще попал на связку, но мне ужасно не хочется его выбрасывать – вдруг он подойдет к какому-нибудь загадочному замку, который я просто еще не обнаружила.

Фиона вздохнула. Звучало логично. У нее самой на связке с ключами висело несколько лишних, по непонятно какой причине. Ключи вообще всегда сложно выбрасывать, даже если их замок уже давно исчез. Расстаться с ними так трудно – вдруг понадобятся.

– Да, вы правы. Наверное, все так.

– Есть один способ проверить, – сказала Дэйзи. – Когда я училась вскрывать замки, помню, где-то в интернете писали, что треугольные замки появились после круглых. Они более современные.

– Насколько?

– Не помню. Но круглый ключ точно использовался дольше.

– Ты уверена, что Оливер уже двадцать лет как уволился из телефонной компании? – уточнила Фиона.

– Уверена, – ответила Сью. – Он открыл пекарню в конце октября две тысячи второго, на Хеллоуин. Помню точно, потому что купила у него пряный тыквенный тарт. Было очень вкусно.

– Дэйзи, а ты не помнишь, на каком сайте прочитала про ключ?

– Их было так много, – покачала головой она.

– Ладно, нам предстоит небольшое исследование, – решительно заявила Фиона.

Все достали телефоны и принялись искать странные и малоизвестные сайты, которые посещали люди, интересующиеся историей телефонных шкафов, – сверху вниз на них смотрели даже любители наблюдать за поездами и записывать номера.

– Нашла! – объявила Неравнодушная Сью.

– Пишут, что треугольные ключи ввели в 2002 году, к большому негодованию сторонников традиционных телефонных шкафов.

– Что за сайт?

– Властелин телефонных колец.

– А я на кабель. нет, они тоже пишут, что в 2002-м.

– Когда в 2002-м? – уточнила Фиона.

– Тут пишут, в начале, – ответила Дэйзи.

– И у меня, говорят, в феврале.

– То есть более чем вероятно, что Оливеру вручили один из этих ключей, а потом он уволился и так и не снял его.

– Похоже на то.

– Что же нам делать? – спросила Дэйзи.

В голове Фионы боролись противоречивые мысли. У Оливера имелась логичная и совершенно безобидная причина носить эти два ключа. Но полиции необходимо знать, где он работал. Так Оливер становился подозреваемым. Фиона прекрасно осознавала, что, возможно, они отдают в руки полиции совершенно невинного человека, а детективы, узнав, что он работал инженером связи, с него не слезут. Оставалась надежда, что полицейские уже знали о прошлом Оливера и вычеркнули его из списка возможных подозреваемых, который, вероятно, не такой и длинный. Но если в полиции ни о чем не догадывались, им нужно сообщить, просто на случай, если Оливер все же окажется убийцей.

Скрепя сердце Фиона набрала номер детектива Финчер.

Глава 59

Фиона сидела за столом в своем благотворительном магазинчике, Саймон Ле Бон довольно сопел на лежанке. Как бы ей тоже хотелось подобного умиротворения, но мысли не давали ей покоя.

Рождество давно прошло в веренице обедов со вкусностями и жарким и слишком большим количеством ТВ-шоу. Новому году едва исполнилась неделя от роду, а она решила этим утром прийти пораньше и в срочном порядке быстро сверить счета, пока никого не было и чтобы не узнала Сью. Если та обнаружит, что Фиона разбирается с бухгалтерией, то обязательно захочет вмешаться и примется размахивать своими бухгалтерскими навыками, точно заостренной саблей. А как только добьется своего, то они будут сидеть при свечах и без отопления, чтобы сэкономить деньги.

Несмотря на отсутствие подруг, сосредоточиться не получалось. Мысли Фионы все время возвращались к Оливеру. У него не было алиби на время совершения убийств, и он сказал полиции, что был дома или работал в пекарне. Ошарашенный Стюарт, который пришел в ужас от обвинений против отца, выступил в его защиту, заявив, что всегда был рядом с ним. Но когда полиция надавила, потребовав подробностей, Стюарт сдался и признал, что не уверен в этом. Отец выходил по делам, но парень не мог вспомнить точные день и время. Обожая компьютерные игры, Стюарт если не работал, то все время проводил в своей каморке, заставленной игровыми приставками и компьютерным оборудованием: закрывшись ото всех и надев наушники, он сбегал в виртуальный мир, полностью уходя в игру. Когда полиция проверила компьютер Стюарта и время, когда он заходил в Сеть, данные подтвердились: он не отходил от клавиатуры. Нехотя, со слезами на глазах он признал, что понятия не имел о том, что происходило по вечерам за пределами его крохотной спальни. Его отец мог хоть самбу танцевать, а он бы ни о чем не догадался.

Белый фургон Оливера нигде рядом с местами убийств камеры дорожного движения не засекли, хотя их несложно обойти. Все убийства произошли в пригородных районах. Если Оливер держался вдали от главных дорог и ездил по тихим глухим улочкам, простой, неприметный, без всяких надписей или изображений фургон не вызвал бы никаких вопросов и подозрений.

Но настоящая сенсация ждала всех после того, как полиция получила ордер на обыск и прочесала квартирку в поисках улик. Откинув ковер, полицейские обнаружили незакрепленную половицу. Там, в пыли, завернутый в чайное полотенце, лежал набор домино, с фишками точно такими же, как находили у тел, а рядом – чисто вытертый нож. Анализ обнаружил едва заметные следы крови жертвы и ДНК Оливера. Тот ничего не смог сказать в свою защиту, только слабо произнес:

– Никогда ничего из этого в жизни не видел.

Что касается ключей от телефонного шкафа, он утверждал, что они остались на связке еще с прежней работы.

Оливеру быстро предъявили обвинение в убийстве всех четырех жертв. Он все отрицал, утверждая, что невиновен. Но разве не каждый убийца так делал?

Небольшая группа владельцев магазинов и жителей в районе Саутборн-Гроув были по-настоящему потрясены. Один из них, надежный член общества, хоть и ворчун, – и вдруг убийца. Люди не верили в это, но находилось много и тех, кто повторял: «Я-же-вам-говорил» или «Я-всегда-знал-что-в-нем-было-что-то-подозрительное». Фиона держалась от сплетен в стороне, как и Сью с Дэйзи.

Когда Оливера забрали и посадили в тюрьму, Фиона пыталась поддержать Стюарта. Она несколько раз заглядывала к нему, чтобы проведать и узнать, как он держится. Фиона предлагала необходимую сейчас поддержку и чашечку чая, но Стюарт никому не открывал и ни с кем не разговаривал. Она даже пробовала отправить к нему Корзинщика, зная, как эти двое разделяли эксцентричные увлечения друг друга. Но несмотря на все старания, то есть на попытки Корзинщика кричать сквозь щель для писем действительно ужасные каламбуры, дверь оставалась закрытой.

Явно и вполне объяснимо расстроенный и подавленный тем, что его отец оказался серийным убийцей, Стюарт несколько недель скрывался в квартире над пекарней. Магазин внизу был наглухо заперт, внутри было темно и холодно. Журналисты несколько дней ночевали под окнами в надежде хоть мельком увидеть, а в лучшем случае сфотографировать «сына убийцы» и забросать его вопросами про отца. Однако, когда местный член парламента попал на камеру видеонаблюдения после бурной вечеринки на большой и роскошной яхте, вся братия внезапно потеряла к Стюарту интерес.

Этот чиновник, гулявший рано утром по набережной Пула, облегчился прямо на статую лорда Баден-Пауэлла^[275], основателя скаутского движения. Пресса тут же оставила Стюарта в покое и набросилась на пристыженного чиновника, придумав множество заголовков в духе «Будь готов к камере!», «Каждый день делай дела где надо», «Сделал дело – но не там» и тому подобное.

Кроме явно травмированного Стюарта, все остальные были счастливы, а детектив Финчер счастливее всех. Хотя по ней этого и нельзя было сказать. Ее спокойное хладнокровное выражение лица не изменилось, но Фиона точно заметила, что шаг молодого детектива стал более пружинистым. «Убийцу с домино» поймали, и именно детектив Финчер привлекла его к ответу – с небольшой помощью трех пожилых дам, работающих в благотворительном магазинчике. Любая враждебность по отношению к ним испарилась, превратившись в восхищение и уважение. Детектив хотела отдать им должное за наводку, которая привела к аресту убийцы, и хотя бы анонимно упомянуть в заявлениях для прессы. Но Фиона с подругами не хотели ничего слышать об этом и решительно отказались. Они старались не ради славы. Они добились того, чего все втроем хотели, и этого было достаточно: убийцу Сары Браун отдали под суд, на том и спасибо.

Все сложилось довольно удачно. Убийцу поймали, улик полным-полно, и все они указывали на Оливера. Полиции такое нравилось – все галочки в нужных местах поставлены. Ну, не все, но основных для приговора хватало. Только несколько пунктов в списке оставались пустыми, и на них так легко было закрыть глаза. Именно это не давало Фионе покоя. Они ее раздражали, но недостаточно, чтобы она высказалась вслух. Остальных, судя по всему, ничего не беспокоило, поэтому Фиона держала свои опасения при себе.

Ситуация напомнила ей о том, как она занималась в группе по ходьбе, и сбившийся носок соскальзывал с ноги, собираясь складками под пяткой. Она продолжала идти, вместо того чтобы сесть и натянуть его обратно, потому что вполне могла и потерпеть, а задерживать остальных ей было неудобно. Убийцу поймали, и она не хотела становиться той, кто вмешается и остановит судебный процесс. Новый год начался на высокой ноте, и портить воцарившееся в магазине хорошее настроение было бы совсем нехорошо. Поэтому Фиона мирилась со сбившимся носком сомнений, который с каждым днем соскальзывал все ниже по ноге.

Во-первых, кое-что здесь не вязалось – как те ужасные больничные халаты, которые никогда нормально не завязывались на спине. Убийца был умен, очень умен, почти высокомерен. Он был уверен, что его не поймают, поэтому дерзко сообщал имя следующей жертвы на домино. Если убийца хотел подстегнуть детективов, то лучше способа и не придумаешь.

Он будто говорил: «Поймайте меня, если сможете, я умнее вас! Я даже дам вам фору», а они так его и не поймали. Словно этого было недостаточно, убийца продолжил играть с ними, выдавая за козла отпущения не одного человека, а сразу трех.

Сначала Софи, затем Мэлори, за ней Джун, потом снова Софи. Он вел хитрую игру, жонглировал подозреваемыми, посылал и полицию, и детективное агентство искать ветра в поле, заставлял использовать метафоры – но все заканчивалось тупиком.

А эти домино? Какого дьявола они означали? Почему домино, почему именно эти числа? Подруги все еще понятия не имели, как обратный ряд Фибоначчи связан с убийствами. Оливер все отрицал и говорил, что не знает смысла костяшек домино. Убийца заткнул их всех за пояс, а Фионе просто повезло обнаружить схему с телефонными шкафами. Если б она случайно не наткнулась на такой шкаф, убийца так бы и продолжал загонять нож в спины шаркающих тапочками владельцев коттеджей.

Это был очень умный и уверенный в себе преступник, который не только водил их за нос, но и прятался за углами, готовясь подставить подножку.

Так почему же, почему он совершил такие простые и неосмотрительные ошибки? Зачем спрятал улики в одном из самых стереотипных тайников, под половицей, где полиция стала бы искать в первую очередь? И зачем вообще было прятать орудие убийства? Ему, конечно же, хватило бы ума избавиться от него, как в первый раз – когда он подбросил нож в коробку у магазина Софи.

Хотя это и не лучший способ.

Справедливости ради, в тот раз убийца хотел подставить Софи, но он же мог выбрасывать ножи после каждого преступления. В реку, Эйвон или Стур, где их никогда бы не нашли и где все следы ДНК стерлись бы за неделю или две и никогда к нему не привели. Как пекарь Оливер мог легко объяснить покупку новых ножей.

Потом эти ключи от телефонных шкафов: зачем держать их при себе, если каждый мог их увидеть?

Может, раньше, в охватившей его страсти к убийствам, Оливера это не особо волновало: никто не знал о способе проникновения к жертвам. Но как только кота выпустили из мешка и про телефонные шкафы узнали все, логичнее было бы убрать ключи. Зачем рисковать, вдруг какая-нибудь светлая голова их узнает, пусть шансы и малы?

Никакой логики.

Ладно, что-то объяснению все же поддавалось: может, подобная небрежность была простой самонадеянностью, и убийца верил, что его никогда не поймают, поэтому стал беспечен. Гораздо сложнее объяснить настолько удобные совпадения, а это Фионе никогда не нравилось. Как фото Оливера в фирменном поло телефонной компании появилось в «Саутборнском вестнике» именно сейчас? Если б она не знала, как все обстоит на самом деле, то сказала бы, что Оливера тоже пытаются подставить, раз убийце неизменно нравилось превращать невинных людей в подозреваемых ради развлечения. К счастью, у всех прошлых жертв было алиби, а у Оливера – нет. В этом заключалось существенное различие.

Он сядет на очень долгий срок.

Только главная аномалия заключалась в том, что у Оливера не было мотива. Ему незачем было убивать всех этих людей, и, по словам детектива Финчер, он продолжал громогласно настаивать на своей невиновности, стуча при этом кулаками по столу в комнате допросов. Фиона легко представляла эту картину. Это был недостаток вспыльчивого характера, и ничего хорошего он ему не принес. Раз Оливер подвержен вспышкам гнева, то полиции незачем искать мотив. Да, мужчина бывал несдержан, но за все годы их знакомства Фиона никогда не видела, чтобы буйный нрав Оливера из слов переходил в действия.

Но если убивал не Оливер – то кто?

Глава 60

Фиона снова сделала попытку вернуться к бухгалтерским отчетам, но мысли отказывались оставаться в нужном русле с надписью «Счета». Они упорно перетекали в то, которое называлось «Найти настоящего убийцу».

Каждый раз, когда Фиона пыталась что-то сделать, она постоянно отвлекалась на воображаемую доску данных, улик и доказательств, которая сама собой появилась где-то в уголке сознания. Редкие взгляды превратились в долгое разглядывание, и не успела Фиона опомниться, как уже мысленно стояла перед доской и пыталась соединить кусочки информации красной нитью. На доске все перемешалось, и нить запуталась. В этом и заключалась проблема с воображаемыми досками данных: все довольно быстро превращалось в бардак.

Однако сквозь мешанину снимков, дат, мест и маршрутов проступил образ преступника – и это был не пекарь Оливер.

Через дорогу Фиона заметила Гейл, толкавшую велосипед по тротуару. Хотя та с ног до головы была в кричащей накидке со светоотражающими полосами, женщина каким-то образом ухитрялась сливаться со зданием. Фиона наблюдала, как Гейл остановилась у фонарного столба и закрепила велосипед рядом с «Кошачьим альянсом»: умелые пальцы быстро открыли и застегнули большой д-образный замок, как тот, на котором тренировалась Дэйзи. Было ли это важно? Гейл тоже училась вскрывать замки, чтобы взламывать телефонные шкафы?

Когда Фиона узнала, как убийца проникал в дома, она сразу же подумала про Гейл. Они все о ней подумали. Помощница Софи прекрасно разбиралась в технике, умела чинить телефоны и, вероятно, отсоединять телефонные кабели.

Ладно, детектив Финчер говорила, что любой может научиться отсоединять кабели по интернету. Но дело было не в этом. Чтобы просто придумать такой подлый план, надо хоть что-то знать о телефонных системах, иначе как до этого додуматься? Откуда появится идея, если изначально не знать слабых мест системы?

Гейл подходила по всем параметрам, и самому главному тоже.

У нее был мотив. Фиона считала, что Гейл хотела отомстить. Хотела подставить людей, которых не любила. Очевиднее всего это становилось в случае с Софи. Гейл выбирала свою начальницу мишенью не один раз, а целых два. Та была той еще самовлюбленной тираншей, которая пользовалась тихим и кротким характером Гейл и унижала ее при каждой возможности. Может, и другие тоже.

Возможно, Оливер, Мэлори и Святая Джун тоже обидели ее.

На той фотографии они стояли все вместе, отодвинув Гейл на самый край. В тихом омуте черти водятся, еще какие. Может ли так быть, что годы издевательств вынудили ее обратиться к мести, убивать, чтобы потом выдать своих мучителей за преступников? Неужели они превратили Гейл в тихую убийцу в кроссовках на липучке?

Конечно, что-то срабатывало лучше, что-то хуже.

Мэлори и Святую Джун исключили из списка подозреваемых в самом начале. Обвинения против них даже не рассматривались: у обеих имелись алиби, и во время убийств они находились в других местах. Однако Софи не избежала старого доброго допроса с пристрастием благодаря видеозаписям из магазина. Она всю жизнь будет жалеть, что носила свой бархатный кейп.

Правда, была одна мелочь, которая не вписывалась вкартину: в тот день, когда полиция приехала за Софи, она дала Гейл выходной, чтобы та не путалась под ногами во время торжественного открытия кафе. Гейл воспользовалась свободным временем и убила последнюю жертву. Однако это дало Софи железное алиби, даже лучше прежнего, потому что та все время была на виду у полицейских.

Может, Гейл просто неудачно выбрала время: она же понятия не имела, что в тот день заявится полиция и увезет Софи на допрос. Едва ли ей вообще могло прийти в голову нечто подобное.

Вариант с Оливером сработал лучше всего, в основном потому, что у того не было алиби, которое из-за отшельнического образа жизни сына не представлялось возможным доказать.

В самом ли деле Гейл постаралась, подставляя конкретно его, или она не ожидала, что одна из ловушек сработает? Или он был основным обидчиком, которого она хотела призвать к ответу? Несложно представить, учитывая, что Оливер не выбирал слов и со всеми, кого не уважал, говорил свысока – а Гейл в данном случае была в самом низу этого списка.

Она с самого начала выбрала козлом отпущения именно его? А остальные были так, для тренировки? Гейл наверняка все эти десятилетия знала, что Оливер работал в телефонной компании.

Фото это доказывало. Весь ее план строился на нем одном. Она просто подбросила полиции несколько отвлекающих уловок (ложных улик), чтобы свести и другие счеты.

Для подтверждения своей теории Фионе придется найти убедительные доказательства того, что Гейл двигала месть. Ей надо узнать, чем именно все эти люди обидели ее. С Софи все было ясно, это происходило каждый день, но требовались улики против остальных.

С этого дня она начнет тихонько расспрашивать всех, может, возьмет эту фотографию, чтобы растопить лед и завязать разговор, – покажет ее тем, кто жил здесь примерно в то время, и понаблюдает за реакцией. Кто-нибудь должен что-то знать.

И потом, оставался вопрос с самой фотографией: кто ее отправил? Фиона была готова поспорить, что это Гейл, разумеется, анонимно. Надо позвонить в «Саутборнский вестник» и спросить, откуда взялась фотография, чтобы убедиться.

Если Гейл и правда подставила Оливера, в таком случае она пробралась в его квартиру и подкинула улики. Может, и притянуто за уши, но возможно. Если Гейл взламывала замки на телефонных шкафах, то, как и Дэйзи, она легко могла воспользоваться этим умением и проникнуть в квартиру: туда вел отдельный вход за пекарней, незаметный с главной улицы. Фиона уже бывала там. Как и на двери магазина Корзинщика, у Оливера стоял обычный замок. Несложно взломать. Со своего места в «Кошачьем альянсе» Гейл прекрасно видела пекарню, и она знала, когда квартира пустовала. Подбросить улики было проще простого.

Поднявшись на ноги, Фиона посмотрела на магазин напротив. Сквозь витрины было видно, как Гейл лихорадочно наводит порядок, готовясь к прибытию ее королевского высочества Софи. Ей стало жаль забитую женщину, но издевательства – не повод для убийства.

Заметив в окне Фиону, Гейл остановилась. Их взгляды пересеклись в духе мексиканского противостояния^[276]. Знала ли Гейл, что Фиона ее раскрыла?

Гейл улыбнулась. По спине Фионы побежали мурашки. Ни она, ни кто-либо еще не видел, чтобы Гейл улыбалась. Это была улыбка убийцы. Глаза Гейл впились в Фиону, точно два темных лазера. Какое-то время Фиона выдерживала ее взгляд, решив, что не даст себя запугать, но вскоре ей стало слишком неуютно, и она отвернулась в поисках чего-то более приятного. Через несколько домов от магазинчика в окнах пекарни зажегся свет.

Глава 61

Видимо, Стюарт принял храброе решение вернуться к работе, хороший знак. Встать и снова выйти на улицу после ареста отца за убийство будет непросто. Фиона попытается это исправить, но ей хотелось хотя бы немного поддержать Стюарта прямо сейчас. Душить заботой парня в первый же день восстановления – не очень хорошо, но она считала, что поступает правильно. Он должен знать – если ему что-то понадобится, она будет рядом.

Оставив Саймона Ле Бона в его лежанке, Фиона закрыла магазинчик и направилась в пекарню. До нее донесся восхитительный аромат свежеиспеченного хлеба, и с каждым шагом он усиливался. В витрине Стюарт тщательно расставлял подносы со сладостями для привлечения прохожих: французские тарты, пирожные с ванильным кремом, башенки пончиков в разноцветной глазури и множество плотных круглых тортов, которые нужно только разрезать: «Бисквит королевы Виктории», «Красный бархат», кофейный с орехами – всего и не перечесть. Стюарт собирался мстить маслом и сахаром.

При виде Фионы он улыбнулся. Бедный парень похудел. Его лицо осунулось, под глазами залегли тени. Неудивительно после всего, через что он прошел. Стюарт радостно махнул ей, приглашая зайти. Когда Фиона открыла дверь, ее чуть не смело победоносной волной музыки. Вдохновляющий саундтрек, эпичный и кинематографичный.

Нырнув за прилавок, Стюарт его выключил. Фиона заметила, что он был не в своей обычной пекарской форме, а в просторной футболке с Риком и Морти, которую заправил за пояс. Оливер бы этот повседневный наряд не одобрил.

– Это музыка из моей любимой игры, – сообщил Стюарт. – The Elder Scrolls. Очень меня успокаивает. Отец никогда бы не разрешил ее включить здесь… – при одном упоминании об отце его улыбка померкла.

Фиона сочувственно улыбнулась:

– Ну как ты? Мы все за тебя беспокоились.

– Как и любой, кто узнал, что его отец – серийный убийца.

Фиона откашлялась.

– Не могу представить, каково это.

– Я будто оказался в темном, очень темном месте. Долго пытался во всем разобраться, поэтому не показывался. Я не игнорировал вас с Корзинщиком. Простите, кстати.

– Все в порядке. Не нужно извиняться.

– Мне просто надо было побыть одному.

– Конечно. Думаю, тут не скоро придешь в себя.

– Это точно, – взяв тряпку, Стюарт принялся протирать прилавок. – Я все прокручивал это в голове, только, как и раньше, логики не видел никакой. Я пришел к выводу, что у меня есть два пути: разрушить свою жизнь или оставить все позади. Принять то, кем отец был, и начать новую жизнь без него. Как видите, я выбрал второй вариант.

– Ты молодец, Стюарт. Это правильное решение.

– Спасибо.

– Рада, что ты в порядке, – склонив голову, сказала Фиона. – То есть по сравнению с тем, что было.

– Так и есть, – широко улыбнулся Стюарт. – Это правда, я чувствую себя более уверенным. У меня в жизни все есть – я могу работать в пекарне, зарабатывать. Я не позволю случившемуся помешать мне. Почему его преступления должны определять мою судьбу?

– Вот это настрой. Если тебе что-то понадобится или захочешь поговорить, я всегда рядом.

– Это очень приятно.

Фиона не стала давить на него. Ей до ужаса хотелось задать Стюарту миллион вопросов, но сейчас было не время. В таком состоянии неустойчивого позитива ему нужна была просто поддержка без каких-либо условий – и уж точно не допрос от сыщицы-любительницы. Стюарт просто хотел жить дальше, и она не собиралась ему мешать.

– Что ж, я очень рада, что ты вернулся. Мне пора, надо разобраться с бухгалтерскими книгами до открытия. Но помни о моем предложении, – добавила Фиона. – Если тебе понадобится друг, моя дверь всегда открыта.

– Обязательно, Фиона.

Она уже шагнула к выходу, как вдруг повернулась обратно:

– Послушай, Стюарт, между нами говоря, я не думаю, что твой отец убийца. На самом деле я вполне уверена, что он невиновен.

Стюарт замер с тряпкой в руках, а потом поднял на нее озадаченный взгляд.

– Почему вы так считаете?

– У меня свои причины, но мне нужно узнать больше, – Фиона задумалась, стоило ли ей вообще что-то рассказывать. Может, с ее стороны было нечестно подарить мальчику надежду.

– Если это не отец, то кто?

Фиона заговорщицки постучала по носу:

– Я лучше не буду говорить, пока не узнаю точно.

Стюарт нервно крутил тряпку в руках.

– Но ведь против него нашли столько улик. Они обнаружили орудие убийства в его комнате, с его ДНК и кровью жертвы. Не думаю, что тут можно что-то противопоставить.

– Да, я слышала об этом. Только доказательства постоянно подбрасывают. Я не говорю, что именно так и случилось, но считаю, что это стоит проверить. Лучик надежды.

Стюарт не ответил. Это была не совсем та реакция, на которую она рассчитывала. Фиона думала, он будет счастлив узнать, что она не верит в виновность его отца.

– Ты в порядке?

– Нет. То есть да. В порядке, честно. Наверное, я просто дошел до того этапа, когда пережил шок от осознания случившегося и уже начал двигаться дальше. Сделал шаг в нужном направлении. Оставил все позади, а теперь вы говорите, будто есть вероятность, что отец невиновен. Это меняет абсолютно все. Заново вскрывает раны.

Фиону обожгло огнем нарастающего чувства сожаления и стыда. Лучше бы она молчала, пока не узнает наверняка. Стюарт только-только начал налаживать жизнь, а она пустила ее под откос.

– Прости. Не надо мне было ничего говорить. Пожалуйста, забудь.

Стюарт попытался улыбнуться, но вышло не очень. В глазах у него стояли слезы.

– Нет, все в порядке. Это хорошо. У меня просто шок. Еще один, который нужно принять. У вас есть доказательства? Что-то, о чем можно сообщить полиции?

– Нет, пока нет. Только домыслы. Не надо мне было тебя обнадеживать. Пожалуйста, постарайся забыть об этом.

– Едва ли я смогу. Если есть вероятность, что он невиновен, мне нужно знать.

Вместо того, чтобы его подбодрить, Фиона лишь расстроила Стюарта. Она попыталась исправиться:

– Послушай, это просто ощущение, чутье глупой старушки. Не думай об этом. Сосредоточься на себе, своей жизни. Именно это сейчас важно.

Стюарт уныло кивнул.

– Ладно. Но дайте мне знать, как что-то выясните, хорошо?

– Конечно. Я обещаю, – Фиона постаралась сменить тему, чтобы хотя бы закончить на позитивной ноте: – А теперь, пока не забыла, мне бы хотелось тот «Бисквит королевы Виктории» с витрины, если можно. Для магазина.

– О, конечно. Только я не смогу продолжать ту затею с бесплатными тортами, которую придумал отец, – слишком затратно.

Фиона лишь отмахнулась:

– О чем речь. Я только рада заплатить.

– За весь торт пять фунтов и семьдесят пять пенсов. Пусть будет просто пятерка, договорились?

– Отлично.

Стюарт достал из-под прилавка картонную коробку, аккуратно достал торт с витрины, упаковал и поставил перед Фионой. Та полезла в сумочку.

– Та-да! – объявил он, со звоном бросив деньги в кассу. – Вы моя первая покупательница.

Парень пытался держаться, но Фиона знала, что душа у него болит. И именно она разбередила еще не зажившую, но начавшую затягиваться рану. Ей пора уходить, и поскорее, пока она еще что-нибудь не ляпнула.

– Все, ретируюсь.

Фиона закрыла за собой дверь; ей очень хотелось бросить торт прямо на тротуар, чтобы весь этот сливочный крем с джемом смешался с пылью и грязью. Она была очень недовольна собой; зачем ей понадобилось вмешиваться туда, куда не стоило? Возможно, Оливер невиновен, но надо было молчать, пока не появится конкретная информация. Вместо этого она выдала бред, будто убийца на свободе, в худших традициях теории заговора, и даже не подумала о том, как это воспримет Стюарт. Он сейчас и так был очень уязвим, а тут еще и она со своими нелепыми идеями – как они повлияют на его душевное состояние? Собственное поведение приводило ее в ужас. Да и кто, черт возьми, говорит «Все, ретируюсь»? Звучит словно монолог Джойс Гренфелл^[277] середины прошлого века.

Глава 62

Фиона поплелась обратно к своему магазинчику. Дойдя, она долго возилась с ключами и даже пару раз уронила их, прежде чем попасть внутрь. Фиона сумела удержаться и не выругаться вслух насчет того, какой бесчувственной идиоткой она оказалась. «Все, ретируюсь». Мозг не позволит ей забыть это архаичное прощание и будет дальше ее ругать и стыдить.

Плотно закрыв за собой дверь, Фиона прижалась к створке спиной. Стыд накрыл ее удушливой пеленой, которая вряд ли исчезнет в ближайшее время. Как она могла так глупо себя повести? «Все, ретируюсь».

Она умоляла свой мозг перестать повторять эти два раздражающих слова, мешающих думать. «Все, ретируюсь». Нет, он не даст ей забыть.

Саймон Ле Бон махнул хвостиком. Он с любопытством смотрел на хозяйку со своей лежанки, явно удививляясь, почему она стоит там, тем более с тортом в руках. Признаться, Фиона сама этого не понимала.

Ей очень хотелось пойти домой и заползти под одеяло. Забыть весь этот день и начать сначала. Оставить все позади и надеяться, что она не ляпнет чего-нибудь снова. Фиона закрыла глаза, сосредоточившись на дыхании, пытаясь успокоить мозг. «Думай о чем-то спокойном, думай о чем-то спокойном». Она попробовала использовать позитивные аффирмации: «Я хороший человек, но много болтаю. Я хороший человек, но много болтаю». Позитивными аффирмациями такое не назовешь. Полупозитивные. Полуфирмации. Но они начали действовать, постепенно избавляя ее от ужасного ощущения.

Однако мозг считал иначе. «Все, ретируюсь». Эта фраза мешала перейти в более спокойное состояние, возвращая обратно. Фиона постучала ладонью по виску, точно собираясь выбить кетчуп из бутылки – настоящей, стеклянной, а не из пластика – и надеясь, что фраза вылетит из уха на пол, а там она ее разотрет в порошок.

Но почему же эти слова так засели в голове? Может, мозг пытался ей что-то сообщить?

Ретироваться. С чем это может быть связано? Ретироваться, спешить. А поспешишь – людей насмешишь. Это точно.

Может, речь не о самом глаголе? Ретироваться. Ре-тиро-ваться. Тиро, тире. Может, знак препинания? За время своей работы Фиона узнала о знаках все: «эм-дэш», «эн-дэш», тире, дефис^[278]. Ничего не объясняет – разве что убийце надо расставить их правильно в каком-то тексте.

Тире, черточки… Где еще они есть? В азбуке Морзе! Точки и тире. У Фионы вырвался почти маниакальный смешок. На домино есть точки, но тире нет. Или… есть?

Кровь почти перестала пульсировать в венах. Застыла прямо там, да так, что у Фионы онемели пальцы. Качнувшись вперед, она неуверенно прошла вглубь магазина и поставила торт на стол. Вытащив телефон и потыкав в экран, она открыла новую поисковую страницу. Пролистывая картинку за картинкой с разными домино, Фиона охнула. На каждой фишке вне зависимости от цвета или вида была тонкая линия посередине, разделявшая верхнюю часть с нижней. Она знала, что они там есть, просто мозг никогда не принимал это в расчет. Разделительная линия была в своем роде тире, которое проскочило прямо у них под носом. Точки и тире. Могут ли фишки передавать сообщение, зашифрованное азбукой Морзе?

– Нет, конечно, этого не может быть… – дрожащей рукой Фиона дотянулась до бумаги с карандашом. Другой рукой она открыла новую страничку поиска в интернете и набрала алфавит в азбуке Морзе. Она так долго смотрела на числа на каждом найденном домино, что выучила их наизусть. – На домино у тела Сары Браун значилось два и один. Две точки, и еще одна, отделенная тире. Точка, точка, тире, точка.

Медленно скользя взглядом по алфавиту и переводу, она нашла нужное значение. Точка, точка, тире, точка обозначали букву «Ф». Трясущейся рукой Фиона записала ее на листке. Следующее домино у тела Йена Ричарда было с числами один и один, получалось точка, тире, точка – «Р» на азбуке Морзе. Третье домино у тела Шэрон Миллер имело одну точку и пустую половинку. Точка и тире. Она подумала, что здесь ее теория провалится, но нет. Точка с тире обозначали «А». Она знала, что четвертое домино у тела Фионы Шарп было таким же, одна точка и пустая часть. Еще одна «А». Получалось «ФРАА».

– «ФРАА»? – Фионе это ни о чем не говорило. Может, ее теория на самом деле ерунда, а странно настроенный мозг видел связь там, где ее не было. Очередной тупик.

Фиона все же еще раз пробежалась взглядом по алфавиту с азбукой Морзе проверить, что все расшифровала верно. Вдруг она кое-что заметила: букву «Н» обозначало тире и точка. Если перевернуть последнее домино, то как раз получалось тире с точкой, буква «Н»! Так звучало логичнее. У нее сложилось слово, даже лучше – имя. «Фран».

Это и было имя убийцы?

Глава 63

У Фионы не было времени изучить, что может означать новое открытие. Фран, кем бы она ни была, придется подождать: над дверью звякнул колокольчик. Незаметно убрав телефон в карман, Фиона обернулась. В дверях стоял Стюарт, и по выражению его лица она ничего не могла разобрать. Он не выглядел ни счастливым, ни злым или грустным – никаким.

– Стюарт, у тебя все хорошо?

Он молча вошел, закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов вперед. Остановившись, Стюарт просто смотрел на нее, с пустым, как лист бумаги, лицом. Все следы прежнего расстройства исчезли.

– Может, сделать тебе чашечку чая? – Фиона чувствовала себя виноватой из-за того, что нарушила его с трудом обретенное спокойствие.

Стюарт медленно покачал головой и достал из кармана нож, крепко сжимая рукоять.

– Знаете, лучше бы вы правда ничего не говорили о том, что мой отец невиновен.

– Что ты собираешься делать? – Фиона отступила назад, врезавшись в стол за спиной и чуть не свалив торт. Поток страха накрыл ее вместе с мрачным осознанием. Она угадала, Оливер действительно невиновен. Вот только убийца не Гейл – а Стюарт.

Дотянувшись до выключателя, он выключил свет.

– Для того, что произойдет дальше, должно быть немного потемнее.

Он сделал еще шаг в сумрачный зал магазина, покачивая головой:

– Вы не оставили мне выбора. Все свои теории вы унесете с собой в могилу, но прежде пара важных вопросов. Вы говорили об этом кому-то еще, Сью или Дэйзи?

Фиона торопливо помотала головой. Кровь шумела в ушах.

– Нет, никому.

– Думаю, вы говорите лишь то, что я хочу услышать. Откуда мне знать, что вы таким образом не пытаетесь защитить своих подруг?

– Клянусь, честно! Я клянусь. Я не говорила ни единой душе.

Стюарт покрутил в руках нож.

– Вам нужно меня убедить. Иначе придется убить и их тоже.

Фиону замутило. Не так она представляла конец своей жизни. Она думала, это произойдет в милом доме для престарелых, с бриджем, шерри и неутомляющими упражнениями днем. Сглотнув ком в горле, она попыталась заставить себя думать. Убедить его в том, что остальные ничего не знают, – хорошая идея. Если она сможет потянуть время, чтобы Стюарт продолжал говорить, то, быть может, кто-то успеет прийти на помощь. Однако табличка «Открыто» сейчас была перевернута на «Закрыто», как и всегда в часы до открытия. Так что прохожие едва ли рискнут зайти. Для вежливых жителей Саутборна табличка «Закрыто» была сродни колючей проволоке и пулеметным вышкам. Фиона оказалась одна. Она взглянула на Саймона Ле Бона, но песик только сидел в своей лежанке и вилял хвостом, глядя на Стюарта, человека, который обычно приносил им торты. Он тоже ей не помощник.

Ей требовался план Б. Да хоть какой-нибудь план. Желательно беспроигрышный, и она знала, что делать. Все началось с телефонов, ими же и закончится.

На краткий миг она подумывала схватить со стола за спиной торт и швырнуть в Стюарта, как в плохой комедии, но тут же отказалась от этой мысли. У Сью был хороший бросок правой, а Фиона сомневалась, что сможет хорошо прицелиться даже с такого расстояния. С ее везением торт просто свалится на пол и послужит причиной очередного пищевого расстройства Саймона Ле Бона.

Вместо этого она как бы невзначай убрала руки в карманы и правой нащупала телефон. Как же она жалела, что у нее больше не было датчика GPS! Фиона вернула его детективу Финчер несколько недель назад, но у нее все еще имелся телефон. Ей всего-то оставалось дождаться нужного момента.

– Итак, я жду правду: сколько людей знает о вашей теории? – Стюарт помахал ножом, указывая на Фиону, к счастью, глядя ей прямо в глаза, а не на руки.

– Я уже сказала, никто не знает. Я никому не говорила. Никому.

– Откуда мне знать, что так и есть?

– Потому что никто не любит, когда распарывают то, что хорошо сшито. Полиция поймала преступника. Никто не хочет портить музыку, – Фиона снова заговорила метафорами.

– Как же вы планировали испортить конкретно эту музыку?

Фиона на мгновение призадумалась; ее охваченный паникой мозг пытался мыслить ясно. Ей нужно убедить Стюарта, иначе она поставит под угрозу жизни Дэйзи и Сью.

– Все слишком чисто и аккуратно. Слишком четко спланировано. Фото в газете «Саутборнский вестник», появившееся месяц спустя после того, как мы обнаружили твой способ взламывать телефонные шкафы и проникать к жертвам. Это же ты отправил его?

Стюарт кивнул:

– Признаю. Ключи перед вами случайно уронил тоже я – надеялся, вы заметите старые ключи отца с прошлой работы.

– Ты подставил Оливера, выставив его виновным во всех этих убийствах. Но почему?

– Все сложно. Он был лишь средством достижения цели.

– Какой цели? – Фионе было нужно, чтобы он говорил дальше.

Стюарт шагнул к ней, поднимая нож:

– Это уже неважно.

– Кто такая Фран? – спросила Фиона, отчаянно пытаясь его остановить.

Сработало. Стюарт замер, и на его губах появилась озорная усмешка. По-прежнему держа нож в руке, он изобразил аплодисменты.

– Браво, Фиона. Вы разгадали шифр. Точнее, часть шифра. Мне так и не удалось его закончить, все из-за вас. Признаться, не думал, что будет так сложно использовать домино для простого сообщения на азбуке Морзе. Может, я недооценивал людей.

– Так кто же такая Фран? – снова спросила Фиона.

– Это не человек. Это сообщение.

– Какое сообщение?

– Просто еще одна шутка для полиции. Непонятная загадка-подсказка, чтобы отвлечь и чем-то занять их, но и не ляпнуть лишнего. Я пытался составить фразу «Франт футур», так как был слегка ограничен в выборе букв. Оказалось, для азбуки Морзе подходит всего несколько домино.

– Что это значит? – непонимающе спросила Фиона.

– Мое будущее, разумеется. Обстоятельства моей жизни были крайне несправедливы, – в голосе Стюарта послышались нотки гнева, будто его раздражало, что такую простую вещь приходилось объяснять.

Порывшись в памяти, Фиона тем не менее ничего не нашла. Заметив ее озадаченность, он раздраженно фыркнул:

– Мне скоро тридцать, а я живу с отцом в крошечной комнатушке. У меня должен быть свой дом. Я столько раз об этом говорил, но никто из вас не слушал.

Тут все встало на свои места. Он действительно говорил. Каждый раз, показывая новое дурацкое приложение, Стюарт всегда хвастался, как сколотит на нем целое состояние и купит квартиру.

– Так ты подставил отца, только чтобы получить его квартиру?

– Ну, как я сказал, он был лишь средством для достижения цели. Я хотел собственный дом, и чтобы его получить, требовалось убрать с дороги отца. Он к тому же сам напросился. Мне постоянно приходилось терпеть его жуткий характер. Вы хоть представляете, каково это – каждую минуту, каждый день ходить на цыпочках, постоянно выслушивать критику и гадать, когда же он откинет коньки от чего-то простого и банального? Но теперь отца нет, и жизнь прекрасна. Я наконец получил свободу. Могу делать, что хочу. И как хочу. Только надо разобраться с последним вопросом – то есть с вами.

Фиона должна была срочно его остановить.

– Почему бы просто не убить Оливера? Зачем такие сложности с арестом?

Стюарт только поморщился:

– Да бросьте, Фиона. Я бы не стал убивать собственного отца, а если б убил, то полиция точно сделала бы главным подозреваемым меня. Поэтому надо было обустроить все посложнее. Более закрученно, чтобы ничто не привело ко мне и оставило вне подозрений.

– Поэтому ты подставлял всех остальных?

– Ну конечно.

– Почему именно их? – спросила Фиона. – Почему ты выбрал Мэлори, Софи и Святую Джун?

– Если берешься за такую мороку с убийствами, почему бы не заставить попотеть остальных – ради шутки? Я старался выбирать ужасных людей. Мэлори – надменная корова, все это знают. Когда она узнала, что мы приносим бесплатные торты во все благотворительные магазины, то захотела, даже нет, потребовала, чтобы мы поставляли бесплатные торты и в общественный центр. Когда мы указали ей, что у нее не благотворительность и центр получает финансирование из бюджета, Мэлори жутко рассердилась. Ей не нравится признавать ошибки. Так что я забрал парочку домино из общественного центра. Охрана там не очень серьезная. Потом обнаружил, что в нике Святой Джун есть цифры, которые совпадают с первыми двумя фишками, которые я собирался использовать. Это было чистейшим совпадением, но слишком уж заманчивым. Зачем упускать возможность. Я оставил домино у первых двух тел, решив одним ударом убить двух старых зайцев и заодно начать составлять сообщение на азбуке Морзе. И все это одновременно – скажите теперь, что мужчины не многозадачные. – Стюарт явно гордился собой.

– То есть ты не планировал, чтобы за убийство арестовали их?

– Не, как я сказал, всего лишь посеять сомнения, заставить их немного попотеть. Чтобы чем-то занять и отвлечь полицию.

– А зачем подставлять Святую Джун?

– Потому что все считают ее святой, а на самом деле она паршивая старая ведьма, лицемерка. Еще есть Софи, которая считает себя королевой Саутборна. Когда мы предложили ей бесплатный торт, она раскритиковала мою выпечку! Дареному коню и всякое такое. Поэтому я оказал обществу услугу, сбив с Софи немного спеси.

– Почему бы тогда просто не убить Софи, Мэлори и Джун?

– По тем же причинам, по которым я не хотел убивать отца. Была вероятность, что это приведет ко мне.

– А мое имя на домино? Ты хотел убить и меня?

Стюарт невинно улыбнулся, будто всего лишь разлил чай.

– Не принимайте на свой счет. Я просто подумал, что так можно придать немного остроты, вы ведь с Софи готовы были друг другу в горло вцепиться. Прекрасная возможность подкинуть ей еще мотив, – покрепче ухватив нож, он двинулся вперед.

Фиона стояла, прижавшись к столу – бежать было некуда. Она позарез нуждалась во времени, чтобы Стюарт продолжал говорить.

– Я так и не поняла, как ты выбирал жертв. Что их связывало, кроме того, что они жили одни и были в возрасте? Мы не смогли вычислить закономерность.

Стюарт ухмыльнулся. Это хорошо. Он хотел повыпендриваться и позлорадствовать. Когда люди выпендриваются и злорадствуют, они не торопятся.

– Ладно. Расскажу вам маленький секрет. Связь есть, и сильная, но в то же время никакой связи нет.

Фиона была сбита с толку.

– Что? Я не понимаю.

– Я выбирал их, но в определенной мере это были просто случайные люди, чтобы все гадали.

– Все еще не понимаю, – нахмурилась Фиона.

– Давайте начнем с начала, – глаза Стюарта заблестели. – Я расскажу, откуда у меня появилась идея. Вы когда-нибудь играли в лотерею?

Глава 64

Фиона покачала головой:

– Никогда в жизни не играла в лотерею.

– А я играл. И пристрастился к ней. Считал, что могу выиграть, если буду выбирать случайные числа, и пойму, как это работает. Конечно, ничего не сработало, иначе б я сейчас не стоял перед вами с ножом. Но я узнал кое-что о человеческом характере. Люди неспособны на случайный выбор. Мы просто ничего не можем поделать с собой и везде видим закономерности. Это преимущество нашего вида. Однако попробуйте выбрать шесть или семь случайных номеров в лотерее, как бессознательно начнете подставлять дни рождения, номер дома или группировать какие-то числа вместе. Закономерности. Вот почему ввели лотерейный барабан: чтобы выдать случайные числа, нужен компьютер, потому что люди на это неспособны. Наш разум не справляется. Теперь запомните эту мысль и подумайте о том, что делает полиция, когда ищет серийного убийцу. Что они ищут?

– Ну, на самом деле все зависит от местности…

– Да, я знаю, – раздраженно перебил ее Стюарт. – Кроме этого?

– Закономерности. Они ищут закономерности и связи между жертвами, мотив.

– Именно. Они прямо из кожи вон лезут. Бегут, путаясь в собственных ногах, на поиски чего-то общего между жертвами. Но со случайным выбором им не справиться. Я всегда считал, что полицию легко направить по ложному пути – просто дать им тонны закономерностей с тем, чтобы они стали проверять все подряд и окончательно запутались. Остановить всю работу, просто подкинув им подсказки, которые не означают ровным счетом ничего. Немного теории хаоса. Чистый случай… ладно, не совсем. Тут самый продуманный момент: я выбирал наугад, но с закономерностью.

Фионе это ничем не помогло. Две идеи противоречили друг другу. Как можно найти закономерность в случайных убийствах?

– Я все еще не понимаю.

– Что вы заметили в их именах?

Фионе ничего не приходило в голову, а потом она вспомнила замечание Дэйзи о том, какие простые это имена. Незапоминающиеся, распространенные. Не Джемайма Глокеншпиль, как она тогда сказала.

– Они все довольно обычные.

– Именно.

Им стоило прислушаться к Дэйзи. Она с ее левополушарным мышлением попала в точку, а они только отмахнулись, как от ерунды.

Стюарт продолжил:

– Людей с такими именами множество. Значит, выбор большой и полиции очень сложно защитить их всех. Больше шансов, что тебя не поймают. Изначально я выбирал просто наугад, отключал телефонный провод, затем надевал один из жилетов отца со светоотражающими полосками и звонил к ним в дверь, говорил, что на телефонной линии проблемы. Они умоляли меня зайти, просто затаскивали внутрь, чтобы я починил все. Было так легко.

– Так ты выбрал Сару Браун просто потому, что у нее обычное имя?

– Да, куда еще непримечательнее, чем Сара Браун? Начать с нее было лучше всего. Кроме того, я знал, что она не очень-то радовалась отмене микроавтобуса. Хороший шанс подставить Мэлори. Поэтому я и начал с нее. Мой подопытный кролик, так сказать. Проверил свой метод, сделал дело. Она открыла дверь, и так появился «убийца с домино».

К горлу Фионы подступила желчь. Она сглотнула, поморщившись. Ей надо держаться. Заставить его говорить дальше.

– А в тот раз, когда ты уже собирался убить меня, в доме Неравнодушной Сью, тебя спугнула детектив Финчер?

– Именно так, поэтому я просто выбрал другую Фиону Шарп. Так просто. В этом прелесть моего плана: выбор наугад меняется с невероятной легкостью. Если я сомневался насчет следующей жертвы, если было слишком опасно или кто-то околачивался рядом, вроде детектива Финчер или какого-нибудь свидетеля, я просто уходил и через день или два выбирал кого-то другого из списка. У меня была куча вариантов. Иногда я выжидал неделю или две. Я мог делать, что хочу, нападать, когда захочу. И мог выскользнуть из дома так, что отец ничего не знал.

– Если б детектив не приехала к нам со Сью и ты бы постучался – разве ты не боялся, что мы тебя узнаем? Ты бы не смог провернуть свою схему с инженером из телефонной компании. Разве тебя это не волновало?

– Это не имело значения. Я бы как-то уговорил вас меня впустить, а потом убил и вас, и Сью, – слова хладнокровного убийцы.

Фиону пробрала дрожь, но ей нужно было держаться и продолжать:

– То есть ты убивал действительно как карта ляжет. И никакого мотива – просто решил подставить отца и пристыдить парочку других человек, а в итоге забрать себе квартиру?

Стюарт весело улыбнулся, потом покачал головой:

– Нет. У меня был мотив убить каждую жертву. Закономерность. Но ее было незаметно за моим методом случайного выбора, чтобы все казалось никак не связанным. Реальную причину, почему я убивал одних, а других не трогал, никто из вас не заметил.

– Ты выбирал пожилых людей.

– Нет, это было очевидно для всех. Опять же, вы просто не видели леса за деревьями. Моя логика заключалась не только в возрасте. Вы все упустили то, что бросалось в глаза, даже полиция.

– Они все были на пенсии, – снова попробовала Фиона. – Им больше не требовалось работать.

– Последняя жертва работала, – покачал головой Стюарт.

У Фионы закончились идеи. Единственная связь, которую они обнаружили, исходя из своей ограниченной информации, так это возраст жертв.

– Они жили одни.

– Уже теплее. Я дам подсказку: мой мотив – зависть. Чему я мог завидовать?

Фиона закатила глаза. Ну, конечно, это было так очевидно!

– Они жили в собственных домах.

Стюарт потряс головой и даже зарычал от раздражения, потому что Фиона не так его поняла.

– У них всех, включая вас, были прекрасные огромные дома! – с нарастающим гневом чуть ли не закричал он. – И они все болтались по пустым комнатам совсем одни! Какое расточительство. Просто позор. Почему всем вам достались большие дома, а я должен ютиться в каморке? Это нечестно. Готов спорить, вы все презирали меня. Думали, что лучше меня.

Фиона не осмеливалась ответить, чтобы не спровоцировать Стюарта еще больше. Стало ясно, что в этом и была причина его озлобленности. Причина, из-за которой он убивал и подставлял других – в том числе своего отца. Простое, но унизительное недовольство из-за того, что у него никогда не было своего собственного дома, и тем более дома большого, удобного и просторного, где он мог бы прожить всю жизнь. В Саутборне таких домов было множество, целые улицы, и Стюарт лишь сильнее злился, когда ходил по ним, мимо всех этих вычурных коттеджей и щедрых участков земли.

Гнев так и прорывался наружу из Стюарта, поэтому сын пекаря быстро и тяжело дышал. Наконец его дыхание пришло в норму, и вернулся более рациональный и спокойный Стюарт:

– И все же, как я уже сказал, теперь все гораздо лучше, так как у меня появилась своя квартира. Но это не означает, что для вас все неприятности позади – с вашими-то пустыми комнатами, которыми вы даже не пользуетесь. И садами. Я бы убил за сад! – в его глазах загорелся огонек: – Может, в следующий раз этим и займусь.

Огонек в глазах Стюарта приобрел убийственный оттенок, и он снова сжал нож, готовясь его применить.

Фиона лихорадочно думала.

– Как тебе пришла идея отключать телефонные кабели?

– Вы же знаете, отец постоянно жаловался. Ныл и ныл, как трудно ему было на прошлой работе в телефонной компании, как его заставляли чинить все поломки в ограниченное время. Слушать алгоритмы диагностики было скукой смертной. Я никак не мог его заткнуть. Приходилось молчать и слушать, но я запоминал. Узнал, как отключать телефонные кабели в шкафах. Отсюда и идея – так что он сам виноват. Но вернемся к тому, с чего начали.

Стюарт сократил остававшееся между ними расстояние, и Фиона почувствовала его дыхание. Чипсы со вкусом креветок. Она ненавидела чипсы со вкусом креветок.

Фионе надо было как-то оттянуть неизбежное. Но варианты быстро заканчивались.

– Как ты устроил себе алиби? Детектив Финчер подтвердила, что в момент некоторых убийств ты был дома и играл в компьютерные игры.

– А я хорошо справился с образом неуклюжего компьютерного любителя, правда? Готов спорить, вы все тогда подумали: «Слава богу!» Он всего лишь безобидный идиот со своими дурацкими приложениями. Но дело в том, что я воспользовался некоторыми навыками и создал специальную программу, имитирующую искусственный интеллект. Я включал онлайн-игру с домашнего компьютера, чтобы IP-адрес отображался верно, а перед уходом запускал программу искусственного интеллекта в фоновом режиме. Она копирует мой стиль игры, нажимает на те же клавиши. Так что казалось, будто я сижу дома, убиваю игроков в Сети, а на самом деле я убивал людей в реальном мире. Как и собираюсь поступить сейчас.

Он полез в карман и вытащил домино:

– Наконец-то я вам принес вашу фишку. Только надо перейти в кладовую и закрыть дверь – мы же не хотим, чтобы кто-то увидел, как я вонзаю в вас нож. Идите. Ну, топ-топ – пришло время умирать.

У Фионы закружилась голова и подогнулись колени.

Глава 65

– Т-ты же не собираешься убивать меня, да? – Фиона подняла обе руки вверх.

– Еще как собираюсь. Удар ножом в спину, домино в руке. Надо быть последовательным. Давайте, вперед.

– Ты не можешь так поступить!

– Э-э, думаю, могу. Уже много раз так делал, помните? Много практики.

– Нет. Подумай хорошенько. «Убийцу с домино» уже поймали. Твой отец в тюрьме. Если убьешь меня так сейчас, то у твоего отца появится железное алиби. Полиция тут же поймет, что настоящий убийца на свободе.

У Стюарта отвисла челюсть, глаза забегали, а в голове закрутились шестеренки, пока, наконец, до него не дошло. Он разразился маниакальным хохотом, несколько раз стукнув себя по лбу кулаком с зажатым в нем домино.

– О господи! Вы правы. Как я мог быть таким идиотом! Я не могу вас так убить. Вы не промах, Фиона, а вот я полный придурок!

Пока Стюарт занимался самобичеванием, Фиона попыталась нащупать в кармане телефон, не отводя при этом от парня глаз. Позвонить не получится. Слишком сложно, но, как и у множества смартфонов, в ее телефоне была встроенная функция экстренной помощи для подобных случаев, когда нельзя посмотреть на экран или надо тайно позвать на помощь. Для этого нужно удерживать кнопки включения и увеличения громкости, и тогда вызов службы спасения отправится автоматически. Или нужно нажать кнопку уменьшения громкости и включения? Или включения и кнопку «Дом»? Фиона не могла вспомнить. Неловко нащупывая кнопки, она перепробовала все комбинации, которые приходили в голову.

Стюарт перестал себя ругать и неожиданно обратил на нее внимание – на решимость на ее лице и на то, как она возилась с телефоном в кармане.

– Эй, что вы там делаете? Выньте руки из карманов.

Она послушалась, показывая пустые ладони.

Свободной рукой он проверил оба ее кармана и достал телефон.

К разочарованию Фионы, на экране отражались лишь привычные иконки приложений, никаких признаков звонка или чего-то подобного. Как ни пыталась, Фиона не сумела воспользоваться шансом.

– Вы пытались кому-то позвонить?

Врать смысла не было.

– Да. Пыталась. Будешь меня за это осуждать?

– Нет, думаю, нет, – он отбросил телефон и заставил Фиону попятиться, поднеся нож к ее подбородку.

Уже не зная, как его остановить, Фиона воскликнула:

– Стой! Ты разве не собираешься разбить мой телефон или, по крайней мере, вытащить сим-карту – вдруг мне все же удалось перехитрить тебя и позвонить?

– Нет нужды, – Стюарт завел руку за спину и отстегнул от пояса что-то, а потом протянул Фионе. Устройство походило на большой старомодный мобильный или на маленькую рацию с четырьмя толстыми резиновыми антеннами наверху. – Знаете, что это?

У Фионы поникли плечи. К сожалению, она знала. Сью описала один из таких приборов, когда они обсуждали разные теории.

– Это глушитель сигнала.

– Пять баллов! Он был со мной на всех убийствах. У жертвы пропадала связь и на городском телефоне, и на мобильном, плюс GPS и Wi-Fi. Никакого шанса позвать на помощь – как и у вас. Умно, да?

Фиона не ответила. У нее не осталось никакой надежды. Мобильный телефон был последней соломинкой. Вот и все: осталась последняя минута, может, две, а потом ее жизнь оборвет помешавшийся пекарь с манией собственного жилья.

Стюарт прикрепил глушитель обратно на пояс, а нож и домино убрал обратно в карман. Потом огляделся, рассматривая витрины поблизости. В тусклом свете он, точно покупатель, повертел в руках пару предметов.

– Я подумал, может, вы мне поможете? – спросил он. – Я ищу новое орудие убийства. Что-нибудь эффективное, но чтобы это можно было легко скрыть. Есть у вас что-то подобное?

Фиона покачала головой.

– Ну нет, клиента обслуживать должны получше. Как насчет этого? – Он поднял терку для сыра, но тут же поставил обратно: – Нет, слишком грязно.

Пока Стюарт был занят изучением ассортимента в поисках чего-то подходящего для убийства, снаружи мелькнул лучик надежды. Дверь «Кошачьего альянса» распахнулась, и оттуда показалась Гейл. Фиона хотела как-то подать ей знак, но Стюарт стоял слишком близко, а Гейл – слишком далеко. Даже если б у нее получилось, разглядела бы ее Гейл в дальней части неосвещенного магазина? Да и что она могла сделать? Есть ли какое-то международное обозначение для «Помогите, меня вот-вот убьет серийный убийца, как только подберет себе подходящее орудие преступления»? Поэтому Фионе оставалось только смотреть в окно круглыми от страха глазами, надеясь, что Гейл каким-то образом заметит, что за темными окнами магазина происходит нечто странное. Любопытно, что в руках Гейл держала, подумать только, трость для ходьбы. Но не в качестве опоры – она просто несла ее в руке.

– Ага! – воскликнул Стюарт, и Фиона подпрыгнула. Он снова обернулся к ней: – Кажется, у нас есть победитель, но я хотел бы узнать ваше мнение.

Он показал ей увесистое стеклянное пресс-папье в виде шара, в котором плавали дельфинчики.

– Несколько безвкусно, – заметила Фиона.

– Я собираюсь забить им вас до смерти, а не ставить на каминную полку. – Стюарт на пробу взмахнул шаром, целясь ей в голову, примеряясь.

Через плечо Фиона видела, как Гейл ступила на пустую дорогу и двинулась к ее магазину. Фиона не осмеливалась надеяться, но пока выглядело так, будто женщина направлялась именно к ней. Ей невыносимо хотелось замахать руками или закричать, но Стюарт стоял прямо перед ней, со стеклянным пресс-папье размером с ядро.

Ей надо, чтобы он продолжал говорить. У Фионы все еще оставался шанс, что Гейл увидит, что происходит, и вызовет полицию – если, конечно, до нее глушитель Стюарта не добрался.

– Э-э, использовать стекло в качестве орудия убийства нежелательно, – заметила Фиона, стараясь сохранять самообладание.

Стюарт посмотрел на нее с искренним интересом:

– Продолжайте.

– Ну, может выйти очень грязно.

– Убийство такое и есть – для жертвы.

Фиона украдкой бросила еще взгляд в окно. Сердце учащенно билось. Гейл шла к ней, она не сомневалась.

– Не для меня. Для тебя.

– Как так? – прищурившись, уточнил Стюарт.

– Ну, тут надо учесть природу стекла, – Фиона нарочно говорила кратко, не давая развернутого ответа, чтобы потянуть время. Гейл почти перешла через дорогу, все еще направляясь к ней с клюкой в руке. Фиона уже смогла различить старинную деревянную трость для походов с крепкой рукоятью, покрытой металлическими бляшками. Люди собирали их, как значки скаутов, и хвастались, в каких известных местах побывали. Определенно это было пожертвование, и коллекционеры ее бы с удовольствием купили, но трость едва ли хоть раз попадалась им на глаза – все из-за строгой «эстетики и концепции» Софи. Только какого дьявола с ней собиралась делатьГейл?

– Как так? – повторил Стюарт. Фиона отвлеклась: Гейл как раз подошла к двери.

Фионе нельзя расслабляться.

– Э-э, ну стекло легко бьется. Осколки могут впиться в руки, и полиция непременно найдет их в моих ранах. Они сложат два и два, поищут, не обращался ли кто с соответствующими ранениями или осколками стекла в ладонях.

– Звучит разумно. Поищу что-то не такое бьющееся.

Мозг Фионы работал как сумасшедший. Если она убедила его не использовать пресс-папье, то он пойдет искать другое оружие и тогда увидит Гейл у двери. Тогда все будет кончено – возможно, для них обеих: для нее и для ее несостоявшейся спасительницы.

– Но, с другой стороны, оно может и подойти, – быстро сказала Фиона. – Возможно, это ударопрочное стекло. Надо посмотреть у основания, там должен быть символ где-то. – Фиона понятия не имела, правда это или нет. Ей просто требовалось его как-то отвлечь.

Стюарт поднес пресс-папье к глазам, разглядывая и выискивая какие-то отметки в тусклом утреннем свете. Фиона, глядя ему через плечо, увидела, как Гейл аккуратно толкнула дверь правой рукой, по-прежнему сжимая трость в левой. В этот момент Фиона чуть не охнула: когда Гейл откроет дверь до конца, колокольчик над ней зазвенит, оповестив Стюарта о госте. Радостный звон мог раздаться в любую секунду, выдав их и подведя черту для них обеих.

Но этого не случилось, и Фиона с еще большим уважением оценила предусмотрительность Гейл. Стало ясно, зачем ей понадобилась трость: подняв ее над головой, резиновым кончиком Гейл прижала колокольчик, не дав тому зазвонить, а потом молниеносно скользнула внутрь.

Не став закрывать дверь, Гейл опустила трость и двинулась вперед, быстро и незаметно, бесшумно ступая по полу.

Был ли то сквозняк из открытой двери или громкие звуки с улицы, Стюарт почувствовал, как что-то изменилось. Взгляд его заметался из стороны в сторону. Что-то изменилось, что-то было не так.

И в ту долю секунды, пока его мозг обдумывал новые обстоятельства, Гейл поудобнее перехватила трость. Теперь она держала ее как бейсбольную биту, занеся для удара.

Догадавшись, что кто-то стоит у него за спиной, Стюарт повернулся и получил удар со всей силы прямо в лицо набалдашником тяжелой трости. Для такой миниатюрной женщины у Гейл был чертовски сильный удар и замах. С одного раза Стюарт упал на пол, потеряв сознание.

Пока он падал, Фиона успела перехватить пресс-папье, не дав тому разбиться. В конце концов, зачем портить товар в прекрасном состоянии, пусть и безвкусный, даже если его чуть не использовали в качестве орудия убийства? Она с легкостью получит за него пять фунтов.

Глава 66

Позже Фиона узнала, что Гейл показались подозрительными два момента, благодаря которым та поняла про грозящую Фионе опасность. Гейл сделала передышку, чистя полы в «Кошачьем альянсе», который по требованию Софи должен был сиять так, чтобы та видела свое отражение, иначе у Гейл будут неприятности. Совершенно загадочное и невозможное задание, учитывая, что на полу лежал ковер. Но в этом вся Софи. Пока она капитан, на корабле не должно быть ни пылинки. Когда Гейл выключила пылесос, то случайно увидела, как Стюарт вышел из пекарни и направился к магазинчику Фионы. Ножа она не разглядела, но заметила, что их сосед вошел внутрь и внезапно выключил свет. Это показалось Гейл странным, разве что Стюарт хотел показать свои светящиеся часы, как делали дети в школе в семидесятых. Но вряд ли сейчас был такой случай.

Хотя выключенный свет еще не вызвал у нее сильного беспокойства, Гейл прекрасно видела Стюарта со спины через окно и заметила нечто, прикрепленное к его поясу. Как эксперт в электронике, она могла отличить глушитель сигнала от той же рации. Обычный человек не обратил бы на прибор никакого внимания – просто странный небольшой предмет, похожий на старый телефон. Но Гейл узнала устройство. А тот, кто приносит с собой глушитель сигнала мобильников и выключает свет в помещении, явно замыслил недоброе.

– Готова спорить, было приятно треснуть его по башке тростью, – заметила Неравнодушная Сью.

Гейл откусила большущий кусок шоколадного торта.

– Этточно.

Подруги организовали праздничное чаепитие в магазине «Собачкам нужен уютный дом» в честь Гейл. Если б не она, Фионы бы с ними не было, а настоящий убийца вышел бы сухим из воды. Снова.

Дамы решили ни в чем себе не отказывать и купили огромный набор разных тортов из «Уэйтроуза» (пришлось пойти в магазин, так как после освобождения из тюрьмы Оливера никто не видел), и они даже разорились на скатерть – и все это, чтобы поблагодарить Гейл.

– Я действительно обязана тебе жизнью, Гейл, – снова и снова повторяла Фиона. – Если я могу что-то для тебя сделать, как-то отплатить, если тебе что-то нужно…

– Все в порядке, – в очередной раз отказалась Гейл.

Дэйзи подняла чашку с чаем:

– Выпьем же за Гейл?

– Отличная идея! – согласилась Фиона.

Подняв свои чашки, они чокнулись.

– За Гейл! – радостным хором от души провозгласили подруги.

Гейл порозовела от смущения. Оказаться в центре внимания для нее было в новинку. Она явно чувствовала себя неловко и не знала, куда смотреть.

– А теперь, Гейл, у меня к тебе вопрос, – радостно начала Фиона, поймав взгляды Сью и Дэйзи. – Не хочешь ли ты стать частью нашего детективного трио?

– Превратимся в четверку! – подхватила Неравнодушная Сью.

– Звучит не очень, – сморщила нос Дэйзи. – Станем квартетом.

– Да, квартетом. Тебе бы хотелось стать четвертым колесом в нашем детективном квартете?

Гейл замолчала; не то чтобы она в принципе говорила громко, и, как правило, отвечала односложно.

– Ты не уверена, – произнесла за нее Фиона. – Я понимаю.

Гейл кивнула.

– Тебе нужно немного подумать, – добавила Сью.

– Этточно.

– Ну конечно! Не торопись, все обдумай, – но Фиона уже знала, что ответ будет «нет», сколько бы Гейл ни думала. Она была одиночкой, и ее это устраивало. Это было совершенно нормально. Некоторым людям просто комфортнее самим с собой. Но, несмотря на это, Фиона хотела дать понять Гейл, что та не одна. Что у нее есть друзья, люди, к которым можно обратиться, даже если она с ними не общается. Друзья для чрезвычайных ситуаций.

– Перейдем к другому вопросу, – сказала Сью, – если тебя когда-нибудь достанет королева Софи, знай, тебя всегда ждет место здесь.

Гейл улыбнулась и покраснела еще сильнее. Слишком много за раз на нее свалилось, и чрезмерное внимание, и предложение работы – особенно учитывая, что обычно ее ни тем ни другим не баловали.

Помяни черта – колокольчик над дверью звякнул, впуская в магазин Софи, которая никогда не упускала случая эффектно появиться.

– Добрый день, дамы. И в честь чего все это?

– Не твое дело, – отрезала Фиона.

– Может, да, может, нет. Но я скажу, что здесь мое дело: Гейл, пора возвращаться к работе. Твой пятнадцатиминутный перерыв на обед закончился.

– Думаю, Гейл положено больше, чем пятнадцать минут, – заметила Сью.

– Не в мою смену. Идем, Гейл. Нам пора.

Гейл взяла стоявшую рядом трость и преувеличенно аккуратно положила ее на стол перед собой. После того утра она носила трость с собой повсюду, и не потому, что не могла без нее ходить. Скорее как талисман или знак почета – а в случае Софи как предупреждение.

Управляющая «Кошачьим альянсом» поморщилась при виде трости, украшенной маленькими металлическими бляшками с названиями мест, такими как «Брекон Биконс», «Озерный край», «Йоркшир-Дейлс» и другими известными местами для походов в Соединенном Королевстве. Эта трость вырубила серийного убийцу, и держала ее в руках та, которую какой-нибудь американец мог бы назвать «крутой малышкой».

Софи с трудом сглотнула.

– Думаю, еще несколько минут никому не повредят.

– Уверена, Гейл может оставаться столько, сколько захочет, – предложила Фиона. – Ты согласна, Гейл?

– Этточно.

– Отлично, – Софи развернулась и вышла из магазина так быстро, как только позволяли ее дорогущие высокие шпильки.

Все четверо за столом расхохотались.

Гейл ушла на своих условиях, когда почувствовала себя уверенной и готовой, а Фиона, Сью и Дэйзи убрали чашки, тарелки, сложив остатки тортов в контейнеры. Большую часть они все же постарались съесть.

Дэйзи собиралась мыть посуду в кладовой, когда звякнул колокольчик над дверью, оповещая о покупателе. К ним робко заглянул мужчина средних лет.

– Добрый день, – хором поздоровались подруги.

Мужчина нервно огляделся.

– Вы ищете что-то конкретное? – спросила Фиона.

– Не уверен, – ответил он. – Если честно, я пришел сюда не покупать. На самом деле даже не знаю, туда я попал или нет.

– А куда вы хотели попасть? – спросила Дэйзи.

– Я слышал, в Саутборне есть благотворительный магазинчик, где работают три дамы, очень хорошие детективы. Это, случайно, не вы?

Дэйзи со Сью и Фионой переглянулись: никто из них хвастаться не любил.

Фиона откашлялась. Какой толк ходить вокруг да около.

– Вы пришли по верному адресу. Это детективное агентство «Благотворительный магазинчик». Чем мы можем вам помочь?

Питер Боланд Убийства на выставке собак. Детективное агентство «Благотворительный магазин»

© Жукова М., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Пролог

Люди считают, что безопаснее в группе. Будто если вы находитесь рядом с другими, то вероятность пострадать меньше, в то время как если вы один, то может случиться что-то по-настоящему ужасное. Мы привыкли в это верить, потому что так подсказывает здравый смысл, и есть довольно избитая фраза: безопасность в количестве. Нисколько не помогают и многочисленные детективы и триллеры, которые только усиливают этот миф: обычно в первой же сцене одинокая фигура бредет, спотыкаясь, по мокрому тротуару посреди ночи. Вы сразу понимаете, что случится нечто страшное. Потому что человек один. Никого рядом нет. Никаких свидетелей, которые могли бы увидеть, как совершается преступление, и, самое главное, нет никого, кто мог бы прийти на помощь. Поэтому вполне разумно считать, что гораздо спокойнее, когда нас собирается много. Мы действуем сообща, как полиция, присматриваем друг за другом, предпочтительнее ясным днем, когда проще за всем проследить. Именно поэтому больше всего шокирует, если что-то плохое случается средь бела дня – и это еще одна избитая фраза, которую любят ввернуть для пущего драматизма: «Преступление было совершено средь бела дня». Мы не ожидаем, что злодеяние свершится часов в одиннадцать утра или когда дети побегут из школы к газетному киоску, потому что мы вполне естественно чувствуем себя в безопасности, когда светит солнце, а люди занимаются своими обыденными делами. Но это только ощущение. Ложное чувство безопасности.

Опасность таится и в большой группе людей. Зло существует и днем.

Начнем с того, что наша бдительность ослаблена, и позвольте мне вам сказать: толпа – это худшее место, где вы можете оказаться. В толпе происходят такие вещи, на которые никто не обращает внимания. Люди – отличная маскировка, и нет лучшего прикрытия для совершения преступления. Спросите у любого карманника. Сколько тел и лиц проносится мимо вас. Мозг не успевает обрабатывать такое количество информации, так что в итоге все превращается в одно большое размытое пятно, а это отвлекает от происходящего.

Сегодня отвлекающих факторов еще больше, потому что в толпе находятся собаки. Много собак. Больших, крошечных, шумных, тихих, пушистых, длинношерстных, робких, возбужденных – и все они принюхиваются, лают и лезут под ноги. Это будет так легко. Один раз «случайно» кого-то задеть – и можно прихватить все ценные вещи, а человек этого даже не заметит.

Но сегодня я не собираюсь красть телефон, часы или бумажник. О нет. Я заберу кое-что гораздо более ценное. Я заберу чью-то жизнь.

Глава 1

В воздухе витал узнаваемый запах. Если быть точными, то несколько. Сильнее всего пахло травой. Ее давили сотни деловито снующих туда-сюда ног, обутых в удобную обувь, и от этого в атмосферу выбрасывался специфический запах. В этом и заключалась проблема проведения мероприятий на траве. Ее поведение всегда непредсказуемо – будет она мокрой и скользкой или сухой и пыльной? Поскольку на дворе стоял март, организаторы благоразумно воздвигли шатер, что помогло избежать неприятной грязи под ногами. Большинство посетителей, включая Фиону, совершенно правильно выбрали на своих полках прочную и хоть сколько-нибудь непромокаемую обувь. Однако многие начали снимать что-то из одежды, чтобы справиться с жарой и влажностью, создаваемыми скоплением тел, в том числе и сотен собак. Их горячее влажное дыхание и недавно вымытая шерстка вносили свой вклад в букет запахов под куполом шатра.

Фиона находилась на ежегодной Крайстчерческой^[279] выставке собак. И дело было не только в запахе и влажности, которые угрожали перегрузкой ее органам чувств. Немалую роль в этом играл шум. Из-под провисающего шатра доносилась настоящая какофония сопящих носов, виляющих хвостов, высунутых языков, смешанных с рычанием, тявканьем, поскуливанием, лаем и нескончаемым потоком странных звуков, которые издают собаки. Фиона пока не слышала надрывного воя, но это было только вопросом времени. Добавьте к этому болтливых владельцев – и получится оглушительный гам. Только в хорошем смысле слова. Она не могла сказать то же самое про систему оповещения, которую следовало бы назвать «системой публичного нападения». Что там за технология? Кажется, ее так и не усовершенствовали с 1940-х годов. В последнее время звон в ушах не беспокоил Фиону, но она не сомневалась, что после изрядной дозы звуков из громкоговорителя, пилой рассекающих ей мозг, снова начнет страдать от тиннитуса^[280].

Фиона подхватила на руки Саймона Ле Бона^[281], своего маленького лохматого терьера, прозванного так из-за отдаленного сходства с певцом «новой романтики». В его красивых карих глазках появилось возмущение, когда его лишили данного богом права обнюхивать всех собак, которые встречались на пути.

Из толпы впереди нее, собравшейся вокруг главной арены, послышались радостные возгласы. Фиона ускорила шаг, пробираясь сквозь людей и стараясь не наступать на лапы и хвосты, хотя большинство хвостиков энергично виляло в воздухе. Она оставила Дэйзи и Неравнодушную Сью присматривать за их прилавком. Обычно они все вместе работали в благотворительном магазинчике «Собачкам нужен уютный дом» на Саутборн-Гроув, но сегодня Крайстчерческий клуб собаководства любезно предоставил прилавки всем местным благотворительным организациям, помогающим собакам. Это была прекрасная возможность для подруг собрать деньги на благие цели. Однако они оказались не в лучшем положении по сравнению с другими благотворительными магазинами, потому что Мэлори Грейнджер, председатель клуба, главный организатор выставки и не самая большая их поклонница, лично проследила за тем, чтобы их прилавок находился рядом со вторым выходом из шатра, где проходило значительно меньше людей. Объяснялось это тем, что этот выход вел к переносным туалетным кабинам, шумным генераторам и паре пластиковых стульев, куда выходили продавцы, чтобы выкурить сигаретку. При каждом дуновении ветерка дамы чувствовали запахи раздражающих химических веществ и никотина. Не лучшее сочетание, если вы пытаетесь продать ремешки, коврики, бутылки для воды и прочие фирменные вещицы, чтобы собрать деньги для бездомных собачек.

На тот случай, если дамы так и не поняли, что Мэлори их недолюбливает, другие благотворительные магазины получили отличные места рядом с ареной, где проходил гораздо бо́льший поток людей, и это не упоминая хороший обзор. Со своего места дамы могли видеть только спины людей и собачьи виляющие хвосты. Это заставило их разработать целую систему, по которой одна из них могла ненадолго увильнуть от обязанностей по сбору денег, чтобы посмотреть конкурс по своему выбору. В это время две оставшиеся дамы стояли за прилавком.

Первой смогла вырваться Фиона. Ей очень хотелось посмотреть конкурс «Лучший ловец печенья», начало которого она пропустила, судя по радостным крикам собравшейся толпы. Фиона воспользовалась возможностью и заняла место среди зрителей, когда они освободили проход для безутешной чихуахуа, которую уводил с арены владелец. Она так расстроилась, что рычала на всех вокруг, демонстрируя свое неудовольствие.

Фиона пристроилась у края огороженной веревками площадки и опустила Саймона Ле Бона у своих ног. Он натягивал поводок, отчаянно желая присоединиться к развлечениям. Хотя, судя по лицам людей и мордам собак, которые принимали участие в конкурсе, им было совсем не весело. На самом деле это оказалось довольно серьезное испытание. Правила были простые: участники должны выстроиться в две параллельные линии – в одной собаки, в другой владельцы, лицами (мордами) друг к другу, между ними оставался проем. От собак требовалось сидеть неподвижно, пока их владельцы по очереди бросали им печенье.

На момент, когда пришла Фиона, расстояние между собаками и владельцами составляло примерно три метра. Если собака не смогла поймать брошенное печенье или сошла со своего места, ее сразу же дисквалифицировали. Все находились в жутком напряжении, а конкурс напоминал боксерский поединок, заканчивающийся нокаутом. Тут имело значение не только послушание питомцев и их мастерство ловли, но и навыки метания печений владельцев. Это подтвердилось, когда один кокер-спаниель с высунутым набок языком, которого разрывало от бурлящей энергии и желания угодить хозяину, бросился в сторону сбившегося с курса печенья. Но, на беду, печенье перехватила сидящая рядом собака.

Мэлори Грейнджер, судившая конкурс и выступавшая в роли ведущей, была одета в свою фирменную стеганую зеленую жилетку и фланелевую рубашку. Она, не теряя времени, самым суровым тоном из возможных отдала хозяину и псу приказ на выход.

– Дисквалифицированы! – крикнула она в гарнитуру с микрофоном, закрепленную вокруг вьющихся рыжих волос.

Бородатый владелец кокер-спаниеля гневно посмотрел в ее сторону, когда его таким унизительным образом исключили из соревнования. Кокер-спаниель, не обращая внимания на промах хозяина, кинулся к нему и принялся лизать руки – то ли демонстрируя свою любовь, то ли пытаясь слизать остатки печенья, Фиона не могла определить точно. Парочка с позором удалилась под недовольное бурчание мужчины.

Мэлори продолжила невозмутимо выкрикивать приказы оставшимся конкурсантам.

– Следующий раунд. Все участники, отойдите назад еще на один метр.

Участвующие в конкурсе хозяева мгновенно выполнили ее приказ, сделав по большому шагу назад, в то время как их партнеры-собаки остались на своих местах. Это оказалось слишком для одного несчастного дрожащего французского бульдога. Он больше не мог сидеть без хозяина и бросился к нему.

Реакция Мэлори оказалась быстрой, а решение безжалостным.

– Дисквалифицированы!

После этого она извлекла большую рулетку и начала проверять расстояние между каждой собакой и ее владельцем. Ей помогал Кеннет, маленький мужчина со сморщенным лицом – он держал другой конец рулетки. Похоже, он придерживался точки зрения Мэлори: хотя это мероприятие и считалось развлекательным шоу, за порядком все равно требовалось строго следить и соблюдать установленные правила, чтобы, боже упаси, все происходящее не превратилось в одно сплошное веселье.

– Натяните рулетку посильнее, – потребовал Кеннет. – Она не должна провисать, иначе результаты измерения будут неточными.

Мэлори терпеть не могла, когда ей указывали, что делать, поэтому выплеснула свое недовольство на нескольких конкурсантов, отодвинув их на положенное место. Когда ее удовлетворило расстояние между владельцами и собаками, соревнование возобновилось.

Было проведено несколько раундов, пока не осталось всего две собаки: боксер Лорд Боб и бордер-колли Фрэнсис. Расстояние теперь составляло умопомрачительные восемь метров – новый рекорд конкурса, как объявила Мэлори. В толпе зрителей нарастало возбуждение, все думали о том, что в самое ближайшее время станут свидетелями исторического события, хотя, надо признать, очень специализированного и узкого, но тем не менее на их глазах творилась история.

Вскоре Мэлори подавила это буйство эмоций.

– Тишина! Требую тишины! Участникам нужно сосредоточиться.

Толпа подчинилась. Первой бросала хозяйка Фрэнсис, которая выбрала технику броска предплечьем. Печенье взмыло в воздух, колли впилась в него умными глазами, следя за траекторией полета. Но печенье летело слишком высоко, и собаке пришлось подпрыгнуть и схватить его в воздухе.

Толпа застонала от разочарования и сочувствия, как и Фиона. Даже Мэлори на этот раз заговорила более снисходительным тоном.

– О, как не повезло. Поймано потрясающе, но, к сожалению, против правил. Давайте поддержим Фрэнсис и ее хозяйку Сюзанну.

Пару проводили бурными аплодисментами, когда они покинули арену, чтобы присоединиться к другим нокаутированным участникам.

Мэлори опять призвала толпу к порядку. Все очень быстро замолчали.

– Лорд Боб и его владелец Эван имеют шанс стать легендой собачьих выставок и установить новый рекорд. Если они добьются успеха, то люди навсегда запомнят, что видели это своими глазами. – Речь Мэлори стала излишне мелодраматичной, как будто этот конкурс станет главной темой вечерних новостей. – Удачи. Мы все болеем за вас.

Эван холодно кивнул и повернулся к своему псу. Лорд Боб едва пошевелил мускулами – таков был уровень его непоколебимого послушания хозяину. И, глядя на Эвана, Фиона совсем не удивилась этому. Аккуратно расчесанные волосы с четким пробором, широкие как мост плечи, идеально выглаженная белая рубашка поло, заправленная в точно так же идеально отглаженные брюки. Совершенно точно бывший военный. Вероятно, Лорда Боба тренировали каждое утро в ловле печенья, как настоящего снайпера.

Эван приготовился. Он собрался с духом и сосредоточился, а его дыхание заметно замедлилось. Он чуть наклонился и поднял правую руку, держа печенье между большим и указательным пальцами. Его рука поднималась и опускалась в едином ритме, словно у игрока в дартс, который оценивает предстоящий бросок. Не было слышно ни звука, кроме сопения Лорда Боба, тело которого было неподвижно, как у статуи, а глаза горели.

Внезапно печенье отправилось в полет практически незаметным броском. Оно взлетело высоко в воздух. Время почти остановилось, и собачья вкусняшка, казалось, бросила вызов силе тяжести, зависнув в высшей точке своей траектории. Фиона перевела взгляд на Лорда Боба. Он оставался неподвижен, сосредоточив взгляд на двигающейся цели, но его мышцы напряглись под гладкой коричневой шерстью, готовясь к прыжку. Прицеливание было идеальным, словно направлено лазером – и печенье нырнуло к отвисшей собачьей морде. Хозяин свою часть выполнил на отлично. Теперь пришел черед Лорда Боба. Через долю секунды открылись челюсти. Мелькнул толстый розовый язык, и печенье приземлилось точно в пасть. Затем челюсти щелкнули и закрылись с безжалостной эффективностью венериной мухоловки.

Толпа взревела. Лорд Боб, который так терпеливо сидел на месте и ждал, бросился вперед к своему хозяину. Эван раскрыл объятия, и пес прыгнул в них. Он облизывал лицо хозяина мокрым языком так, словно это был кусок говядины.

– Новый мировой рекорд! – Мэлори не могла сдержать свой энтузиазм. – Я хотела сказать: новый рекорд нашей выставки! Дамы и господа, поаплодируйте Лорду Бобу и Эвану Фитчу!

Лорд Боб вырвался из объятий Эвана, и они оба совершили круг почета перед ликующей толпой. Когда зрители успокоились, Мэлори подозвала Эвана к себе, чтобы взять коротенькое интервью.

– Должна сказать, что это было на самом деле великолепно. Что вы сейчас чувствуете?

До того, как Эван успел ответить, кто-то в толпе прокричал:

– Обманщик! Гнусный мошенник!

Глава 2

Толпа изумленно ахнула. Гигантский одновременный вдох создал ощущение вакуума, угрожающего обвалить шатер. Сотни голов резко повернулись в сторону обвинителя, отчаянно желая узнать, кто же произнес эти слова.

Бородатый мужчина, которого исключили из соревнований после одного из предыдущих раундов, потому что его печенье сбилось с курса, вышел вперед и показал пальцем на Эвана Фитча.

– Он сжульничал. Он знает, что сжульничал. Спросите у него самого.

Все головы повернулись к Эвану в ожидании его реакции. Он выглядел невозмутимо и не произнес ни слова. Мэлори пришла в себя и направилась к обвинителю.

– Сейчас не время и не место для ложных обвинений.

– А порезанную колбасу бросать можно, или как? Давайте спросите его. У него на поясе прикреплена кожаная сумочка. Когда все смотрели на Фрэнсис и Сюзанну, он заменил печенье на кусочек колбаски. Конкурс называется «Лучший ловец печенья». А не ловец колбасы.

– Кто-то еще это видел? – спросила Мэлори.

В группе конкурсантов поднялась пара рук и еще несколько в толпе.

Мэлори повернулась к Эвану, который теперь стоял рядом с ней и с обвинителем.

– Это правда?

Эван Фитч не демонстрировал никакого раскаяния, только пожал большими плечами.

– Я не думал, что это имеет значение. Это просто кусочек колбаски. Делов-то.

По толпе пробежал ропот. Быстро разгорелись споры, можно ли оправдать замену печенья колбасой, в особенности учитывая условия конкурса.

Бородатый мужчина уже определился со своим мнением.

– Он должен быть дисквалифицирован, – заявил он.

– Подождите секундочку, – ответила Мэлори.

Фиона никогда раньше не видела ее взволнованной. Мэлори могла быть грубой, упрямой и вспыльчивой, но она всегда оставалась уверенной в себе. Но только не в эти минуты. Мэлори ходила взад и вперед, похоже, размышляя, что делать, но не зная, как следует поступить. Наконец она остановилась и рявкнула в микрофон:

– Члены комитета Крайстчерческого клуба собаководства, пожалуйста, подойдите на главную арену. Код красный.

Фиона не знала, пугаться или пребывать под впечатлением от того, что они придумали коды для чрезвычайных ситуаций. Что это – сигналы от «хватайте всех» до «вызываю членов комитета»? Или это часть какой-то сложной многоцветной системы, специально разработанной для информирования о характере чрезвычайной ситуации?

Если так, то обычно красный обозначал самый высокий уровень опасности, связанный с крайне щекотливыми ситуациями, и совершенно точно не подходил для споров из-за выбора летящих собачьих вкусняшек. Может, больше подошел бы сиреневый или бирюзовый цвет. Хотя, возможно, она недооценивала серьезность ситуации. У владельцев двух собак возникли разногласия, а Фиона из опыта знала, что такие споры никогда не заканчиваются хорошо.

Мэлори отключила микрофон и отвела Эвана Фитча и бородача в сторону, как раз к тому месту, где стояла Фиона. Кеннет, хмурый тип с рулеткой, появился рядом с Мэлори. Очень быстро подоспела и группа поддержки из других членов комитета – мужчины и женщины. Это было очень кстати, потому что Эван со своим обвинителем уже открыто спорили. Их, словно двух боксеров, развели по разным углам арены вместе с собаками, которые не понимали, из-за чего весь шум-гам.

Члены комитета сцепились в ожесточенном споре. Поскольку Фиона стояла рядом, то она слышала, как они решают, что им делать.

– Он совершенно точно должен быть дисквалифицирован, – рявкнул Кеннет, а затем его лицо смягчилось, что было нелегко для человека, который постоянно хмурился. – А может, нам стоит просто забыть об этом.

– Меня не интересует твоя буддийская ерунда, Кеннет, – отрезала Мэлори.

Прежде чем он успел ответить, мужчина рядом с ним с зачесанными назад волосами, похожими на пшеницу, задал важный вопрос:

– Кусочек колбасы очень сильно отличается от печенья? – Ему удалось заполучить одну из мясных вкусняшек Лорда Боба, которая вызывала у него явное отвращение, и он сравнивал ее вес со стандартным печеньем для конкурсов. – Мне они кажутся совершенно одинаковыми.

– Но не для собаки, Дэвид, – резонно заметила Мэлори. – Колбаса гораздо вкуснее и поэтому является для собаки более сильным стимулом. – Остальные члены комитета согласно закивали. – Подумай об этом. Если бы кто-то предложил тебе на завтрак тарелку печенья или тарелку колбасы, что бы ты выбрал?

– Все верно, но может ли собака их различить на таком расстоянии? – спросил Дэвид.

Мэлори хмыкнула.

– Собаки могут различить по запаху колбасу, печенье и старый носок на расстоянии мили!^[282]

– Ну, тогда это явное преимущество, – согласился Дэвид.

– А ты что думаешь, Делия? – спросила Мэлори.

Делия, четвертый член комитета, своими коротко стриженными густыми светлыми волосами напомнила Фионе Джилли Купер^[283].

– Будь мы прокляты, если сделаем это. И будь мы прокляты, если не сделаем этого, – заявила Делия. – Если мы его дисквалифицируем, люди будут разочарованы. Он ведь только что побил рекорд. Но если мы оставим этот результат в силе, то люди подумают, что мы закрываем глаза на жульничество.

– Почему бы вам снова не провести последний раунд? – выпалила Фиона, размышляя вслух. – Только между Эваном и Сюзанной. Все остальные конкурсанты уже выбыли, дело касается только их двоих.

Собравшиеся члены комитета уставились на Фиону, удивленные, что кто-то их перебил. Они даже не заметили, что кто-то слушает рядом. Но, насколько могла судить Фиона, прислушивались все вокруг, желая узнать, чем все закончится.

– Неплохая мысль, – заметила Делия.

Мэлори посмотрела на других членов комитета, ожидая их реакции. Похоже, лучшее решение никто не мог предложить.

– Итак, что мы делаем? Снова проводим финальный раунд, убедившись, что оба участника используют официально утвержденное для конкурса печенье?

– Это будет справедливо, – сказал Кеннет.

Двое других кивнули. Мэлори жестом пригласила Эвана и Сюзанну присоединиться к ним. Сюзанна подбежала к членам комитета с непроницаемым лицом, явно не понимая, как она-то оказалась втянута в этот спор.

– Чтобы игра была честной, мы собираемся повторно провести ваш раунд, – объявила им Мэлори. – Проверьте, чтобы у вас обоих было печенье. Такой вариант вас устраивает?

До того как Эван успел дать свой ответ, Сюзанна улыбнулась и заявила:

– О боже! Не беспокойтесь. Не нужно этого делать. Победил Лорд Боб. Это же просто развлечение, не правда ли?

Вероятно, ее слова были самыми мудрыми из всего, что слышала Фиона с начала спора, – это просто развлечение. Похоже, все об этом забыли. Или она была слишком наивной? Стоит добавить соревновательный элемент к чему-либо, от бросания игральных карт в стаканчик до игры в угадайку – и это перестает быть просто развлечением и становится чрезвычайно серьезным. По опыту Фионы, соревнования выводили на поверхность все самое худшее в людях.

Мэлори и другие члены комитета были сбиты с толку разумным безразличием Сюзанны.

– Правда? – спросила Мэлори.

Сюзанна усмехнулась.

– Да, конечно. Никаких проблем. Я имею в виду, нет никакой разницы между ловлей печенья и колбасы.

– И я это тоже говорил, – вставил Дэвид.

Мэлори проигнорировала его и еще раз уточнила у Сюзанны:

– Вы согласны с присуждением победы Эвану?

– Конечно, – фыркнула женщина.

– Спасибо, – поблагодарил ее Эван, слегка смутившись и почти точно жалея, что подменил печенье на колбасу.

Мэлори снова включила микрофон и вышла в центр арены.

– Комитет клуба собаководства принял решение. Частично нам в этом помогла занявшая второе место Сюзанна, которая, должна признать, проявила невероятное великодушие и позволила сохранить победу. Победителями этого года объявляются Эван и Лорд Боб.

Спорное решение разделило толпу. Некоторые громко аплодировали, другие же качали головами, и Фиона услышала, как одна женщина сказала:

– Но он же не поймал печенье! Как он может считаться «лучшим ловцом печенья», если его не ловил?

Однако большинство людей эта проблема не волновала: они уже увлеченно изучали свои программки, выясняя, какой будет следующий конкурс. Фиона знала, что это «Самые милые глазки», и гадала, не возникнет ли и там подобного скандала.

– Какой позор!

В дальнем углу арены разозленный бородач подхватил своего скачущего кокер-спаниеля и, пыхтя, направился прочь. Фиона проводила его взглядом. Это было несложно: он оставлял за собой цепочку рассерженных людей, после того как расталкивал их плечами, чтобы проложить себе путь к главному входу. Бородач продолжал ругаться себе под нос, пока не вышел из шатра в сопровождении своего кокер-спаниеля. Фиона надеялась, что он не совершит какую-нибудь глупость.

Глава 3

Фиона не осталась на вручение призов и поспешила к задней части шатра, где людей было меньше, чтобы спокойно опустить Саймона Ле Бона на траву, не переживая, что он попадется кому-то под ноги. Ей требовалось вернуться к прилавку, потому что Дэйзи отчаянно хотела попасть на конкурс «Самые милые глазки», а он должен был вскоре начаться. Подруги в некотором роде передадут друг другу эстафету за прилавком, как делают спортсмены, но только без театральщины и без яркой формы.

Она заметила, как Неравнодушная Сью, третья участница их благотворительного трио, идет по направлению к ней, вышагивая рядом с молодой парой. В одной руке у нее была жестяная банка для пожертвований, а в другой телефон. Причем экран находился в личном пространстве пары. Судя по увиденному и смущенным выражениям их лиц, ее коллега, похоже, выбрала жесткую стратегию для сбора денег, а не мягкий и деликатный подход, как они договаривались перед выставкой.

Пара ненадолго остановилась, женщина что-то сложила (по виду пятифунтовую купюру) и засунула ее в банку. Когда пожертвование было сделано, пара ускорила шаг, словно им не терпелось сбежать.

Заметив Фиону, Неравнодушная Сью широко улыбнулась, но ее хрупкой фигуры было недостаточно, чтобы вместить всю ее энергию и задор.

– Я неравнодушна к этой забаве по сбору средств. – Она получила свое прозвище, потому что вставляла «неравнодушна» перед всем, что ей нравилось. – Думаю, я уже немного наловчилась.

Фиона нахмурилась.

– Надеюсь, ты не давила на этих людей, чтобы они расстались со своими деньгами?

– Боже, нет. Не давила. – Улыбка сошла с ее лица. – Ну, может, совсем немножко. Всего лишь капелька чувства вины. Но это позитивное чувство вины.

Фиона не понимала, как такое вообще может быть.

Неравнодушная Сью объяснила.

– Я показала им фотографии из приюта «Собачкам нужен уютный дом» в Ферндауне^[284]. Всех старых собак, у которых почти нет шансов обрести дом. – Она развернула экран телефона к подруге и показала ей самую грустную, самую несчастную собаку из всех, которых когда-либо видела Фиона. Это был крупный бигль-кросс с серой мордой по кличке Боврил, которому так долго отказывали в любви и ласке, что в его глазах не осталось никакой надежды. Грустный и озадаченный тем, что его никто не хотел брать, пес смотрел в камеру из холодного бетонного загона, где компанию ему составляла только помятая миска с водой. – Эта милая пара подумывала взять щенка, пока я не показала им эту фотографию. Они передумали и захотели взять Боврила. Как раз сейчас они туда едут, чтобы с ним познакомиться.

На протяжении всего рассказа Фиона с трудом сдерживала слезы от боли в сердце из-за грустного вида Боврила, но теперь она испытала настоящую радость за этого малыша. Он еще не знал, но если все пройдет хорошо, то вскоре отправится в новый дом, где его будут любить, тискать, ужасно баловать и, конечно же, с ним будут гулять. Это напомнило Фионе, почему ей нравится работать волонтером в этой благотворительной организации.

– Ох, Сью, это великолепная новость!

Неравнодушная Сью выглядела довольной собой.

– Собираю деньги и пристраиваю собак в новые дома. Неплохая система.

– Это чертовски блестящая система.

Они присоединились к Дэйзи, которая сейчас управляла сбором средств за их прилавком. Хотя слово «управляла» не подходило к тому, чем занималась Дэйзи. Точнее было бы сказать, занималась санитарной обработкой.

Дэйзи обладала миловидным круглым лицом, игривыми кудряшками, которые выбивались из любой укладки, и мягким характером, что не мешало ей сурово относиться к микробам. Она могла стать идеальным героем для рекламного ролика какого-нибудь органического чистящего средства.

За то короткое время, пока Фиона отсутствовала, все товары, предназначенные для продажи, хотя и были только сегодня утром извлечены из коробок и разложены аккуратными рядами, уже несколько раз (судя по кучке использованных влажных салфеток) подверглись тщательной обработке, в которой не было необходимости. В эту минуту Дэйзи протирала бутылку для воды, причем терла так сильно, что логотип «Собачкам нужен уютный дом» оказался под угрозой исчезновения. Либо же она просто пыталась извлечь джинна из-под крышки.

– Дэйзи, тебе не нужно ее протирать. Она совершенно новая, – заметила Фиона.

– Я знаю, – ответила Дэйзи. – Но мне несложно. Меня это успокаивает.

Сью убрала телефон обратно в карман.

– Ты можешь прийти ко мне домой. У меня много мест, где можно успокоиться и расслабиться. В кухне, гостиной, прихожей, на чердаке и в особенности в кладовке под лестницей. Там настоящий бардак. – Сью не любила ничего выбрасывать, и ее дом представлял собой восхитительное нагромождение разных вещей: книг, пыльного тряпья и даже конских сбруй. Это создавало атмосферу смеси сельского паба, библиотеки и лавки старьевщика. Многие считали ее эксцентричной, но Фиона знала, что это было защитным механизмом. После потери близкого человека Сью боялась лишиться еще чего-то в своей жизни.

Дэйзи еще разок заглянула в большие сумки из джутового полотна. Фиона поморщилась, когда Дэйзи провела дезинфицирующей салфеткой по ворсистому материалу. Звук был похож на тот, как если бы провели пальцами по школьной доске.

– Я продала целую тонну всего, – улыбнулась Дэйзи. – Переносную собачью миску, флисовую кофту, три ремешка, три ручки и два автомобильных освежителя воздуха.

С своей точки обзора Фиона видела сумку Дэйзи, стоявшую за прилавком. Среди торчащих из нее чистящих средств Фиона заметила только что перечисленные предметы.

– Надеюсь, ты не тратила собственные деньги, Дэйзи.

Дэйзи прекратила санитарную обработку.

– Нет. Ну то есть да. Торговля шла плохо, поэтому я решила немного поучаствовать.

– Но это твои собственные деньги, – заметила Неравнодушная Сью.

– Мне не жалко. Это же на благую цель.

Сью сменила тему.

– Эй, что произошло во время конкурса «Лучший ловец печенья»? Мы слышали, как кто-то кричал «Обманщик!», а затем Мэлори объявляла о повторном проведении раунда.

– Ох, да. Такие драматические события. Я вам обо всем расскажу. Ой, подождите. – Фиона бросила взгляд на часы. – Половина одиннадцатого. Дэйзи, ты пропустишь начало «Самых милых глазок».

На лице Дэйзи появился ужас.

– Боже! Я совсем забыла.

Сью, никогда не отказывавшаяся от легкого драматизма, и на этот раз кивнула в направлении главной арены.

– Тебе нужно идти. Ты только посмотри на эту толпу. Там скоро будет вообще не протолкнуться.

Обычно Сью предпочитала все преувеличить для пущего пессимистического эффекта, но тут Фиона вынуждена была согласиться. Одна часть шатра просто кишела людьми, с каждой секундой толпа увеличивалась, но собирались они не вокруг главной арены. Толпа окружала кого-то или что-то. Любопытство, как сила тяжести, притягивало все больше и больше людей из всех мест, которые хотели узнать, из-за чего весь сыр-бор.

– Это не может быть из-за «Самых милых глазок», – заметила Сью. – Эй, а может, там та знаменитая собака?

Перед выставкой прошел слух, что на ней может появиться победитель «Крафтс»^[285] прошлых лет. Фиона отмахнулась от этой новости, посчитав ее просто сплетней или безосновательным пиаром, чтобы привлечь побольше людей, но, увидев огромную толпу, она поняла, что это могло быть правдой.

Дэйзи убрала влажные салфетки.

– Мне нужно туда, или я вообще ничего не увижу.

Она обошла прилавок и направилась к потоку любопытных тел, двигающихся в направлении все увеличивающейся толпы. Парень со стаффордширским бультерьером и татуировкой в виде паутины на шее спешил навстречу потоку. Он не смотрел, куда идет, и врезался в Дэйзи. От удара она отлетала назад и оказалась на пути маленькой женщины со стаканчиком кофе в руке. Женщина завизжала, когда крышка слетела с ее стаканчика, а кофе разлился по ее одежде.

Не сбавляя темпа, парень обеспокоенно пробормотал:

– Простите. Мне очень жаль. – После этого он скрылся, юркнув в просвет между телами.

Фиона и Сью бросились к Дэйзи.

– Дэйзи, с тобой все в порядке?

Их подруга казалась слегка ошеломленной.

– Да, думаю, да.

– Боже! – тявкнула маленькая блондинка, очень напоминающая мальтийскую болонку у ее ног. – Почему вы не смотрите, куда идете?

По ее серому вязаному платью расползалось пятно от кофе, очертаниями напоминая Африку, но, похоже, джинсовая курточка, надетая сверху, никак не пострадала.

– Простите, мне ужасно жаль, – извинилась Дэйзи.

Фиона испытала раздражение из-за того, что Дэйзи извиняется за то, что не делала. В случившемся вообще не было ее вины!

– В нее врезался молодой парень с татуировкой на шее и стаффордширским бультерьером, – заявила Фиона. – Дэйзи ничего не могла поделать.

Дэйзи извлекла из внутреннего кармана пальто маленькую влажную салфетку, которую держала там на случай чрезвычайных ситуаций.

– Я могу частично стереть пятно.

Она уже собиралась приступить к выполнению этого бесполезного занятия, как женщина резко оттолкнула ее руку.

– Это не поможет. Лучше заплатите мне за испорченную вещь. Это «Зара».

Неравнодушная Сью всегда была настороже, когда речь шла об экономии денег, и терпеть подобное не собиралась.

– Не дурите.Это пятно от кофе. Оно отстирается.

– Это чистая шерсть, – запротестовала блондинка.

Дэйзи, обладавшая обширными энциклопедическими познаниями в том, что касалось чистки, предложила решение возникшей проблемы:

– Разведите половину чайной ложки пищевой соды в стакане теплой воды, смочите в этой воде чистую тряпочку и аккуратно потрите пятно, затем простирните при температуре тридцать градусов. И все будет в порядке.

Блондинка продолжала спорить, требуя оплатить ей платье, и отказывалась от всех разумных альтернативных вариантов. Совершенно точно она решила воспользоваться ситуацией, чтобы заполучить новое платье бесплатно. Фиона с любопытством заметила, что женщина, казалось, съеживается прямо у них на глазах, подобно Злой ведьме Запада^[286]. Фиона опустила глаза вниз, на ноги блондинки, и увидела, что высоченные шпильки добавляют по крайней мере шесть дюймов^[287] к ее маленькому росту. И эти каблуки прямо сейчас медленно погружались в мягкую траву.

Они пришли к соглашению. Дамы заплатят за услуги химчистки, куда женщина отдаст свое платье, но ничего больше. Они собирались обговорить детали, но тут из центра огромный толпы раздался крик, а затем шокированные ахи и возгласы неверия.

Мэлори обратилась ко всем по микрофону, призвав сохранять спокойствие, но ее слова возымели как раз противоположный эффект, подобно тому как объявление политика о том, что недостатка в бензине нет, гарантирует огромные очереди на заправке.

Люди толпились вокруг места, где что-то происходило, хотя некоторые бежали прочь из шатра с ужасом на лицах и дрожащими руками прижимая к ушам телефоны. Дамы уловили обрывок разговора модно одетого мужчины в шляпе в стиле Гэтсби, который проходил мимо них и быстро говорил кому-то в трубку:

– Мне кажется, кто-то только что умер на собачьей выставке.

Дамы бросили заляпанную кофе женщину и направились к эпицентру событий. Теперь еще больше явно расстроенных людей пробирались к выходу. Дамы протиснулись сквозь толпу и оказались в самой гуще происходящего. Перед ними развернулось удручающее зрелище: Джули Ширс, дежурящий на выставке ветеринар в зеленой форме, стояла на коленях перед женщиной шестидесяти с чем-то лет, которая без сознания лежала на спине. Рядом сидел послушный стандартный пудель. Джули снова и снова надавливала переплетенными руками на грудь женщины, делая искусственное дыхание. Каждое движение сопровождалось отрывистым и хриплым счетом «один, два, три, четыре…».

Цикл повторялся снова и снова, Джули давила чаще по мере того, как ситуация становилась все более отчаянной. Наконец наступил момент, когда стало понятно – это не помогает. Сквозь толпу пробралась Мэлори, на ее лице читалось настоящее беспокойство.

– «Скорая» уже едет.

Джули подняла глаза и печально посмотрела на Мэлори, а затем медленно покачала головой. Женщина умерла.

Глава 4

По понедельникам в благотворительном магазине «Собачкам нужен уютный дом» всегда было много разговоров. Справедливости ради стоит сказать, что там не бывало дней, когда разговоры не велись. Но понедельники всегда занимали первое место по количеству произнесенных слов в сравнении с другими днями.

В начале каждой недели, хотя дамы расставались всего на один день, они приезжали в магазинчик и обменивались шутками, отчаянно желая узнать, чем занимались подруги в прошедшее воскресенье. Да, было и ворчание из-за оставленных перед входом пожертвований, несмотря на предупреждающую и весьма недвусмысленную табличку на витрине.

Но после того как рвущиеся пакеты и разваливающиеся коробки заносились в магазин, чай разливался по чашкам, а торты и кексы нарезались большими кусками, дамы обычно усаживались за стол и долго и с удовольствием болтали.

Но только не сегодня.

Слов было мало, потому что им не хотелось говорить. Подруги понимали, что разговор неизбежно вернется к трагическим событиям вчерашнего дня.

В магазине воцарилось мрачное настроение. Только большие настенные часы на панелях из темного дерева, оставшиеся с тех пор, как это помещение занимал ювелирный магазин, нарушали тишину низким ровным тиканьем. Дамы переговаривались приглушенными голосами и очень тихо выполняли ту работу, которая обычно могла подождать. Дэйзи занялась уборкой, а Неравнодушная Сью разбирала принесенные за выходные пожертвования, сортируя их в кладовке.

Ситуация не располагала к торту или кексу, поэтому ни одна из подруг не потрудилась его принести. Утренний ритуал, когда они собирались за столом, чтобы выпить горячие напитки и перекусить чем-нибудь сладеньким, был отложен.

Будучи сыщицами-любительницами, три дамы привыкли иметь дело со смертью, но прежде сталкивались с ней как со случившимся фактом. Ужасное событие происходило задолго до того, как они включались в расследование. Нет, им не нравилось, когда кто-то лишался жизни, и именно поэтому они и ловили убийц. Но обычно они испытывали меньше эмоционального напряжения, и это было сродни интеллектуальной головоломке, когда ты противостоишь преступнику. Игре в шахматы с неизвестным противником, который уже опережает тебя на несколько ходов.

Этот случай был другим. Они не привыкли видеть смерть так близко. Не привыкли становиться свидетельницами того, как ее безжалостная рука лишает человека жизни прямо у них на глазах. И хотя они не знали женщину лично и она умерла от естественных причин, это тревожило. Дамы не могли избавиться от липкого осадка, густого и тяжелого, который напоминал им о том, как тонка грань между жизнью и смертью.

Подруги узнали имя несчастной женщины только после того, как она скончалась. Ее имя звучало по всей выставке и было на устах у каждого посетителя, кто стал свидетелем ее кончины: Сильвия Стедман, хозяйка пса Чарли, победителя «Крафтс». Значит, слухи оказались правдивы: знаменитый пес и его хозяйка появились на выставке. Судя по тому, что знали дамы, как только Сильвия вошла в шатер, несколько владельцев собак узнали Чарли. Они тут же окружили Сильвию, попросив разрешения сделать селфи с ее знаменитым псом, и та радостно согласилась. Другим посетителям стало интересно, почему эта собака привлекает столько внимания. Подошло еще больше людей, и это создало большую толпу, которую дамы наблюдали рядом с ареной.

Было много версий того, что случилось дальше. По наиболее распространенной, Сильвия начала кашлять. Кашель усилился, стал более глубоким, хриплым и отрывистым. Хотя несколько человек заявили, что звучал он так, будто она задыхалась. У нее точно возникли проблемы с дыханием в какой-то момент. Сильвия рухнула на землю, хватая ртом воздух, а затем потеряла сознание. Предположительно у нее остановилось сердце, и в этот момент появилась ветеринар Джули Ширс, которая отважно попыталась ее спасти. По неофициальному вердикту Джули, которая не была человеческим доктором, у Сильвии сердечный приступ. Весьма вероятно, что так и было, судя по признакам.

Мэлори и другие организаторы совершенно справедливо остановили выставку и из уважения к усопшей отправили всех по домам.

Фиона подумала о том, как Сильвия проснулась тем злосчастным утром, не подозревая, что ее ждет. Она совершенно точно не представляла, что ее поджидает смерть, тень которой уже медленно надвигалась на нее. Для нее это был просто еще один день, как и любой другой, который начался с утреннего света за окном и теплого приветствия ее собаки – такого приветствия, какое бывает только у собак: шевелящаяся шерстяная масса, полная радостного энтузиазма, с сопящим мокрым носом лижет тебе пальцы, при этом маниакально виляя хвостом. Вероятно, Сильвия спокойно занималась своими обычными утренними делами: оделась, заварила чай, села за стол и позавтракала, за чем, скорее всего, последовала быстрая прогулка с Чарли. Возможно, она разговаривала с ним и одновременно мысленно прокручивала какие-то незначительные дела, которые нужно сделать в предстоящий день, напоминала себе о самом важном, о том, где ей нужно быть, и эти места, конечно же, включали выставку собак. Во сколько ей лучше приехать? Где поставить машину? Поехать до обеда или после? И эти рассуждения, как на сто процентов была уверена Фиона, не включали сердечный приступ на мокрой траве в шатре, воздвигнутом рядом с Крайстчерческой набережной, в окружении пораженной толпы. А затем Сильвия умерла.

Фиона сидела за кассой, ноутбук стоял перед ней. Ее переполняло любопытство, пусть и с оттенком грусти. Ей хотелось узнать больше о Сильвии Стедман. Вчера вечером у нее не хватило духу начать искать информацию. Это показалось ей нездоровым и неуважительным. Честно говоря, Фионе казалось так до сих пор, но она чувствовала, что просто обязана выяснить побольше про Сильвию.

Она запустила поиск картинок в Гугл, и экран тут же заполнился фотографиями Чарли на «Крафтс». Сильвия позировала рядом с весьма внушительным трофеем, напоминающим Кубок Англии по футболу. Она была одета в твидовый брючный костюм, а ее волосы мышиного цвета были модно подстрижены под «пажа». Чарли сидел рядом с ней, его кудряшки выглядели густыми и блестящими. На других фотографиях Сильвия шла вместе с Чарли по искусственному изумрудно-зеленому газону вокруг заполненной людьми арены. Фиона не знала, было ли это снято до или после победы, но Сильвия смотрела на Чарли с обожанием и легким превосходством на лице. А почему бы и нет? Совершенно оправданно, если они только что завоевали главный приз на самой престижной выставке собак в мире.

Дэйзи и Сью молча направились к кассе, любопытствуя, чем же занимается Фиона. Или они поняли, что ее пытливый ум взял над ней верх и заставил выяснить побольше про умершую женщину.

– Когда она выиграла «Крафтс»? – спросила Неравнодушная Сью.

– Судя по написанному здесь, четыре года назад, – ответила Фиона.

– Рекламой она занялась после победы, – заметила Дэйзи. – Гламурные ролики, которые крутили по телевизору.

Фиона с Неравнодушной Сью уставились на нее. Они совершенно не помнили ничего подобного.

Дэйзи спародировала голос из рекламы:

– «Только самое лучшее вашему лучшему другу».

– Что она рекламировала? – поинтересовалась Сью.

– Собачий корм. Вы должны помнить эти ролики. Они с Чарли все время снимались в каких-то экзотических местах и на элитных курортах. Каждый ролик заканчивался появлением шикарного мужчины, который произносил: «Только самое лучшее вашему лучшему другу». Но я не помню, какой именно корм она рекламировала. – Дэйзи подчеркнула самую главную проблему такой креативной рекламы: запоминается сам ролик, а вот бренд забывается.

– О, я вспомнила, но как же он назывался? – Лицо Неравнодушной Сью напряглось, когда она попыталась вспомнить название корма. Фиона не могла больше на это смотреть и запустила поиск на «Ютубе», введя словосочетания «собачий корм» и «победитель «Крафтс». В правой части экрана появилась целая колонка маленьких изображений различных рекламных роликов, посвященных разным видам собачьего корма, как старым, так и новым. Фиона прокрутила их вниз.

– Вот он! – вытянула палец Дэйзи.

На застывшей на экране картинке Сильвия в халате полулежала на шезлонге, а на соседнем вытянулся Чарли. Рядом шла надпись: «Пляжная реклама собачьего корма «Отличный компаньон».

– «Отличный компаньон», – воскликнула троица одновременно, удивившись, что они забыли это название. Оно ведь такое очевидное!

Фиона кликнула по изображению и запустила воспроизведение. Ролик начинался на берегу Карибского моря, чистейшая голубая вода набегала на мелкий белый песок. Оператор перевел камеру на Сильвию и Чарли, которые устроились на лежаках. Сильвия потягивала какой-то экзотический коктейль из трубочки, а затем обратилась к камере:

– Когда ваша собака выиграла «Крафтс», как мой Чарли, то хотите или нет, но вы требуете для него только самого лучшего.

Сценарий был довольно заезженным, но Сильвия оказалась неплохой актрисой, ее надменная манера идеально подходила для товара премиум-класса. Она села и щелкнула пальцами. Словно по мановению ока появился официант с блестящей мисочкой и поставил ее рядом с Чарли.

– Для меня подойдет только «Отличный компаньон».

Официант быстро снял крышку, и взору открылась тарелка, доверху наполненная пропитанными соусом мясными кусочками, и банка, из которой их достали.

– Сбалансированное питание с витаминами и минералами. Это не собачий корм, а собачья высокая кухня – вам это скажет любой искушенный пес с утонченным вкусом, как мой Чарли.

Чарли совершенно не соответствовал описанию, только что данному ему Сильвией, – он радостно подпрыгнул и энергично стал поглощать корм.

Пес умял все за несколько секунд, а затем принялся вылизывать тарелку длинным влажным языком.

– Ну-ну, Чарли, ты забыл о хороших манерах? Вылизывать тарелку – это грубо.

В конце ролика появилась реклама – руки в белых перчатках держали банку собачьего корма, зазвучал закадровый голос:

– «Отличный компаньон». Только самое лучшее вашему лучшему другу.

Затем в кадре опять появлялись Сильвия с Чарли на лежаках. Она подняла стакан с коктейлем и произнесла в камеру:

– До скорого!

На этом ролик закончился. Изображение Сильвии застыло на экране.

В правой стороне экрана появились другие рекламные ролики, посвященные «Отличному компаньону», в которых снимались Сильвия и Чарли. Дамы посмотрели еще несколько. Везде была одна и та же легко улавливаемая концепция: Сильвия и Чарли живут роскошной жизнью в местах, подходящих для Джеймса Бонда – шале, отелях и пентхаусах. В конце каждого ролика Чарли жадно пожирал корм, и это сильно контрастировало с дорогой обстановкой и продуктом.

– Хорошая работа, если удается ее заполучить, – заметила Неравнодушная Сью. Похоже, у Сильвии ее было много, судя по количеству рекламных роликов, в которых появлялись они с Чарли.

– Думаю, у меня неплохо получилось бы придумывать рекламные слоганы, – заявила Дэйзи. – Запоминающиеся типа этого.

– Правда? – Фиону это сильно удивило, учитывая, что Дэйзи часто забывала день недели.

– О да. Я на днях придумала слоган для туристического бюро Девона.

– Продолжай. Мы хотим послушать, – сказала Сью.

Дэйзи заговорила более низким голосом, как радиоведущая:

– Девон. Он как Корнуолл, только ближе.

– Ну это определенно так, – заметила Фиона. – И его точно запомнят.

– И в нем делается упор на возможность сберечь деньги и время, это плюс, – добавила Неравнодушная Сью.

Дэйзи улыбнулась, радуясь, что ее креативный слоган так хорошо приняли.

Дамы замолчали, их взгляды были прикованы к замершему на экране лицу Сильвии, которая поднимала тост из прошлого. Женщина, которая понятия не имела, какой ужасный конец приготовило ей будущее.

– Что случилось с ее псом Чарли? – спросила Сью.

– Он у Керри Притчард, она берет собак на передержку и потом пристраивает их. Бедняжка, – вздохнула Фиона. – Ждет новый дом.

Звякнул колокольчик над дверью. Появилась голова Корзинщика, который торговал подержанной старомодной плетеной мебелью в соседнем магазине.

– Приветствую вас в это прекрасное утро. Вы трое выглядите так, будто вас нужно как-то развеселить. А я как раз могу это сделать.

Глава 5

Фионе пришлось признать, что им не помешает, если их кто-то развеселит.

– Что вы имели в виду?

Корзинщик зашел в магазин и закрыл за собой дверь, на его розовощеком лице играла озорная улыбка.

– Я планирую окунуться в тонкое искусство стендапа.

Сью скорчила гримасу. Это была скорее гримаса замешательства, нежели отвращения.

– Стендап? Вы хотите заняться стендапом? Но вы же совсем не…

Она запнулась до того, как успела закончить предложение. Фиона подозревала, что дальше должно было прозвучать «умеете шутить» или что-то в этом роде.

У Корзинщика изменилось выражение лица.

– Что я не?

Корзинщик всегда носил галстук и имел склонность к употреблению устаревших выражений, а также любил играть словами. Он определенно был интересным человеком, эдаким эксцентричным Терри Томасом^[288], родившимся не в свое время. Но к юмору он имел мало отношения.

Сью колебалась, подыскивая какое-нибудь безобидное окончание фразы, которая вылетела у нее изо рта.

– Э-э, я хотела сказать, что у вас нет опыта.

Корзинщик пересек магазин, буквально излучая энтузиазм.

– Вот-тут то вы ошибаетесь. Видите ли, у меня довольно приличный опыт на театральных подмостках. Я участвую во многих любительских постановках. Я прекрасно умею выдерживать паузы, и мне говорили, что мой король Лир великолепен – на зависть другим актерам.

Неравнодушная Сью очень тихо фыркнула.

Корзинщик не обратил на нее внимания и продолжил:

– Единственная разница в том, что тогда слова были написаны пером другого барда. Но на этот раз слова будут мои. Так сказать, взращенные в собственном огороде. В Регентском центре в Крайстчерче будет проходить шоу талантов. Я вписал свое имя в список прославленных исполнителей.

– В каком стиле будет стендап? – поинтересовалась Фиона.

У Корзинщика загорелись глаза.

– Я рад, что вы спросили. Я планирую сделать острую комедию наблюдений. Я подумал, что мне стоит назвать себя Корзинщиком и выступать, сидя на плетеном стуле, как Дэйв Аллен^[289], только без виски, да и пальцы у меня все на месте.

Дэйзи широко улыбалась.

– Я думаю, что это прекрасная мысль, и мы все придем поддержать вас. Я люблю посмеяться. Я люблю смотреть видеоролики, где люди поскальзываются на льду и падают в кусты. Такой юмор мне нравится.

– Спасибо, Дэйзи. Но это не будет грубый фарс. Это будут повседневные мелочи, которые мы замечаем каждый день, но в веселой манере.

– Давайте послушаем отрывки, – предложила Сью.

Корзинщик замер на месте.

– Что?

– Давайте послушаем ваш материал. Я слышала, что стендап-комики вначале обкатывают свой материал на маленькой аудитории. Смотрят, как люди реагируют.

– А мы как раз и есть маленькая аудитория, – заметила Дэйзи.

Корзинщик нервно улыбнулся.

– О, вы уверены? Разве вы не заняты?

– Нет, – ответила Фиона. – Как вы и сказали, нам не помешает немного развлечься. Вы же хотели нас развеселить?

Его уверенность улетучилась, а в глазах потухли веселые огоньки.

– Я еще не отшлифовал материал, он не готов к представлению зрителям.

– Это не имеет значения, – ответила Неравнодушная Сью. – Разве не лучше проверить как раз сырой материал, чтобы знать, как его довести до совершенства?

Никакой логической причины, объясняющей, почему ему не следует этого делать, не было.

– Э-э, да. Это разумно. Но я еще не размялся.

– Не торопитесь, – сказала Фиона.

Корзинщику потребовалась минута, чтобы собраться с мыслями, он отошел от дам и повернулся к ним спиной. Мужчина откашлялся и принялся трясти руками и ногами, повторяя какую-то абракадабру, чтобы разогреть голосовые связки.

– Зоо, зоо, зоо, зоо. Я хочу в зоопарк, зуу, зуу, зуу. А вы? Ыы, ыы, ыы. Я хочу. Ми, ми, ми. Да, да, да, да. Я люблю зоопарк, зуу, зуу, зуу. Пинг-понг, пинг-понг, пинг-понг.

Фиона гадала, во что они ввязались. Без предупреждения Корзинщик повернулся к ним лицом. Он улыбался, сияя глазами, и чуть пританцовывал, не в силах устоять на месте.

– Вы когда-нибудь замечали, что когда вы приходите в ресторан и просите меню с десертами, после всех этих восхитительных сладостей по типу яблочного крамбла, вязкого карамельного пудинга, лимонного сорбета и шоколадного мусса в самом низу указан сыр? Кто-нибудь еще находит это странным? Сыр. Не один вид сыра, а много. Множество видов. Я спрашиваю: кто все эти люди, которые едят сыр после сытного обеда? Наверное, они думают: «Знаете, я не наелся, и сейчас будет очень кстати большая тарелка сыра». И почему сыр? Почему не хлеб, горошек или кусочки картофеля? Кто решил, что это будет сыр? О чем вообще речь?

Он сделал паузу, предположительно оставляя возможность зрителям показать, как им весело. Никто из дам никак не отреагировал.

– Иногда мне хочется съесть кусочек сыра после еды, – заметила Дэйзи.

– И мне тоже, – добавила Сью. – В особенности если основное блюдо было довольно сладким, например, паста с вялеными томатами. А некоторые люди просто не любят сладкое, и сыр дает им возможность выбора. Иначе они просто сидели бы за столом, пока остальные уплетали пудинг.

Корзинщик разволновался.

– Нет, нет, нет. Вы упускаете главное. Вы не должны воспринимать это буквально. Это просто наблюдение. Я указываю на то, что это странно: в меню с десертами значится сыр. – Он снова принял позу стендап-комика, вытянул вперед руки словно в мольбе. – О чем тут вообще речь? – Можно подумать, что эта фраза в конце каким-то образом добавляла юмора.

Фиона сочувственно улыбнулась. Она хотела, чтобы это было смешно, но смешно не было. Если шутку нужно объяснять, то она не работает. Фиона попыталась спасти ситуацию.

– Возможно, это нам, зрителям, нужно вначале разогреться. Разве у комиков нет скетча для разминки? Давайте послушаем еще что-нибудь.

Корзинщик уставился на свои ноги и что-то пробормотал себе под нос.

– Простите? – переспросила Фиона.

Он поднял глаза и робко посмотрел на дам.

– У меня больше ничего нет.

Фиона почувствовала, как на них одновременно накатила волна стыда. Может, им следовало заставить себя засмеяться и избавить Корзинщика от позора. Но, конечно же, лучше, чтобы он увидел, как воспринимается публикой его выступление здесь, в безопасной обстановке. Корзинщик должен понять, что его сценка не вызовет не то что смеха, даже легкого хихиканья. Уж лучше он узнает это здесь, чем в забитом до отказа региональном театре перед людьми, которые заплатили за билеты.

Словно для того, чтобы спасти Корзинщика от дальнейшего унижения, звякнул дверной колокольчик, и вошли знакомые дамам детектив-инспектор Финчер и сержант Томас. Корзинщик не чувствовал себя комфортно рядом с представителями закона и быстро ретировался.

Инспектор Финчер как всегда выглядела безупречно в облегающем черном шерстяном пальто в стиле Кромби^[290], а сержант Томас, невосприимчивый к холоду, натянул на себя весьма поношенный худи, завязки от которого были потеряны, и протертые спортивные штаны. В такой одежде люди обычно работают в огороде. Он занял свое обычное место у двери, словно охраняя ее, сложил крупные руки на груди и молча замер.

– Здравствуйте, дамы. – Тон инспектора Финчер был дружелюбным, но официальным. Они с сержантом пришли определенно не со светским визитом. – Не возражаете, если мы с вами побеседуем?

– Вовсе нет. Не желаете ли присесть? – Неравнодушная Сью была фанаткой полиции и в присутствии двух сотрудников полиции всегда вела себя так, как будто встретила настоящих звезд. Она проводила инспектора Финчер к небольшому круглому столику, где сидели Дэйзи и Фиона. Сержант Томас остался на своем посту. – Могу я предложить вам чай или кофе? Боюсь, что ни торта, ни кекса у нас нет, но я готова сбегать в магазин и купить что-нибудь.

Оба детектива вежливо отклонили предложение.

– Я предпочту сразу же перейти к делу, – четко произнесла инспектор Финчер. – Насколько мне известно, вы занимались сбором средств на вчерашней Крайстчерческой выставке собак?

– Верно, – подтвердила Фиона. – Вы пришли из-за Сильвии Стедман, той женщины, у которой случился сердечный приступ?

– Все правильно. Только мы полагаем, что ее убили.

После последних слов детектива по спине у Фионы пробежала дрожь, словно ей за шиворот бросили острую льдинку.

Глава 6

– Убили? – одновременно переспросили шокированные дамы.

Инспектор Финчер почти незаметно кивнула, выражение ее лица не изменилось, оставаясь бесстрастным.

Фиона снова почувствовала холодную руку смерти, скользящую по каждому ее позвонку.

– А откуда вы знаете, что это убийство?

Она помнила, как Сильвия лежала на земле, пока ей спешно делали искусственное дыхание, как в случае сердечного приступа. Смерть от естественных причин тоже была достаточно неприятной, а теперь это еще и убийство! И если это правда, то как убийце удалось все подстроить так, чтобы все выглядело как сердечный приступ?

– У вас есть подозреваемые? – поинтересовалась Сью.

– Зачем кому-то убивать Сильвию Стедман? – подключилась Дэйзи.

– И зачем это делать на выставке собак из всех возможных мест? – добавила Сью.

Вопросы посыпались на инспектора один за другим, как настоящая словесная бомбардировка. Детектив терпеливо выслушала каждую из дам по очереди. В конце концов она подняла обе руки, призывая к тишине.

– Вы знаете правила.

Они правда знали, как ведутся расследования. Как-то раз инспектор Финчер уже рассказала им слишком много о деле и не собиралась повторять эту ошибку.

– Я не могу раскрывать детали расследования, которое сейчас ведется. Но кое-что вам скажу. Даже на этом раннем этапе расследования выставка собак стала для нас настоящей головной болью. Никаких камер видеонаблюдения ни снаружи, ни внутри, вообще нигде поблизости, и, если не считать организаторов, участников и тех, кто стоял за прилавками, как вы, мы понятия не имеем, кто там был. Входной билет стоил два фунта, продавали только за наличные сразу перед входом. К тому времени, когда мы поняли, что это убийство, а не сердечный приступ, все уже собрали вещи и разъехались по домам. Сотни подозреваемых и свидетелей ускользнули от нас.

– Мы попросим свидетелей прийти к нам и получим данные о людях, которые платили за товары кредитными картами, но это будет только малая доля тех, кто посетил выставку, – подал голос сержант Томас.

Фиона повторила свой изначальный вопрос:

– Откуда вы знаете, что это убийство? Я не судмедэксперт, но все выглядело как сердечный приступ. Я видела, как Джули Ширс делала искусственное дыхание. Так почему вы считаете, что это было умышленное убийство?

Инспектор Финчер заметно колебалась, ее лицо стало сосредоточенным. Она не ответила прямо, но все же бросила несколько крошек.

– Сейчас я не могу вам сказать, откуда именно мы это знаем и как она умерла, и прежде чем вы успеете спросить – нет, я не могу дать вам прочитать заключение патологоанатома, но скажу вот что. Мы работаем над версией, что это сделал кто-то находившийся в шатре, потому что там было больше всего людей. Толпа – опасное место. Убийце легко подобраться к жертве, а затем смешаться с толпой.

– Свидетели рассказали нам, что много людей фотографировали ее собаку Чарли, – добавил сержант Томас. – Мы надеемся их найти.

– Убийца едва ли станет болтаться рядом, чтобы сделать селфи с собакой-чемпионом, – цинично заметила Неравнодушная Сью.

Сержант Томас даже бровью не повел:

– Нет. Но это может помочь с опознанием других людей в толпе.

– Кстати, о людях, которые не болтались рядом, – вставила Фиона. – Мы видели молодого человека с татуировкой на шее и стаффордширским бультерьером.

Дэйзи с готовностью закивала.

– О да, да. Он очень спешил к выходу. Врезался в меня, я отлетела в сторону и задела женщину. Она вся облилась кофе.

Лицо инспектора Финчер просветлело.

– Когда это было? – Быстро поняв, что она позволила своей обычной невозмутимости на мгновение исчезнуть, инспектор Финчер тут же взяла себя в руки и стала по обыкновению спокойной.

– Я тогда вернулась с конкурса «Лучший ловец печенья», – ответила Фиона. – Где-то в одиннадцать двадцать пять.

– Я хотела бы записать показания вас троих, если можно.

– Мы с радостью их дадим. – Судя по лицу Неравнодушной Сью, она была страшно рада оказаться в центре расследования. Она оказалась важным винтиком в сложном полицейском механизме. Сью вскочила на ноги, рванула в кладовку и закричала оттуда: – Вам потребуется место, где можно уединиться. Здесь немного тесновато, но должно подойти. – Следующие пару минут из маленькой комнатушки доносились звуки, свидетельствующие о том, что там что-то активно двигают и перетаскивают. Сью убирала с пути картонные коробки, которые все еще были набиты не проданными на выставке товарами. Она высунулась из кладовки с раскрасневшимся лицом. – Можно я пойду первой, раз я уже здесь?

– Почему бы и нет? – Инспектор Финчер направилась в импровизированную комнату для допросов, за ней последовал сержант Томас.

– Мне сделать и повесить табличку? – спросила Сью. – Что-то типа: «Не входить. Идет допрос».

– В этом нет необходимости, – заверила ее инспектор Финчер.

После того как подруги дали показания и подписали их (у Сью это заняло больше всего времени – больше, чем у Фионы и Дэйзи, вместе взятых, вероятно, потому, что Сью получала такое удовольствие от всего процесса, что решила растянуть его, завалив детективов мельчайшими подробностями), инспектор пообещала оставаться с ними на связи. Полицейские вручили им свои визитки с номерами, хотя дамы уже давным-давно сохранили их в своих телефонах. Уходя, инспектор Финчер напомнила им, чтобы они без колебаний звонили ей, если вдруг вспомнят что-то еще.

– Вы можете на нас рассчитывать, – Сью чуть ли не отдала им честь, когда детективы выходили из магазина.

Фиона рухнула на стул у стола.

– Вы можете в это поверить? Эту несчастную женщину убили прямо на наших глазах. Ну не прямо на наших. Но вы понимаете, о чем я.

Дэйзи опустила голову.

– Ужасно, просто ужасно. Кто мог такое сделать?

Неравнодушная Сью направилась назад в кладовку.

– Нам всем не помешает выпить по чашечке чая. Эй, вы не думаете, что инспектор Финчер считает, будто это мы сделали?

Пораженная Фиона резко вскинула голову.

– Почему ты так говоришь?

Неравнодушная Сью наполнила чайник, включила его, затем снова вышла из кладовки.

– Джули Ширс объявила о смерти Сильвии Стедман в одиннадцать тридцать семь. «Скорая помощь» приехала только через полчаса, затем еще полчаса ушло на то, чтобы доставить тело в морг. Это, конечно, только предположения, я на самом деле понятия не имею, что там происходило, но давайте предположим, что кому-то пришлось заполнить все бумаги. Значит, возможно, еще час, и у нас получается половина второго. Коронер, вероятно, только вернулся с обеда, и ему нужно настроиться на работу. Руки до бумаг у него дошли только в половине третьего, а до тела – около трех. Предположительная причина смерти – сердечный приступ, ничего особенного, но коронер заметил что-то странное, мы с вами пока не знаем, что именно. Коронер сообщает о своих подозрениях полиции в половине четвертого. Они приезжают где-то через полчаса, еще по крайней мере час слушают заключение коронера, и у них появляется подозрение, что это убийство. К этому времени уже как минимум пробило пять. Инспектор Финчер сообщила нам, что они поехали на выставку собак и обнаружили, что там никого нет. Пусто. Допустим, это уже шесть часов. Место проведения выставки – это место преступления. Им нужно все оцепить и дождаться, пока криминалисты сделают свою работу. Площадка большая. Пройдет несколько часов, прежде чем эксперты приедут и толком все осмотрят. Вероятно, они мало что нашли, кроме травы, пустого шатра и какого-нибудь брошенного складного столика. Уже поздний вечер. Вначале полицейским нужно сообщить ужасную новость ее ближайшим родственникам, затем организаторам – поставить тех в известность, что во время выставки произошло убийство. Все это растянулось по крайней мере до полуночи. Тогда они решают закруглиться и начать опрашивать людей прямо с утра. И, похоже, мы оказались первыми в списке.

Словно по мановению волшебной палочки, чайник запыхтел, засопел и забулькал, а затем отключился.

Когда информация дошла до мозга Фионы, она нахмурилась.

– Знаете, я как-то обо всем этом не подумала. Поэтому ты проявляла такую готовность им помочь?

– Я всегда готова помочь полиции. Но да, в этот раз еще больше, чем обычно. Я хотела показать, что скрывать нам нечего. То есть я хочу сказать, что у меня, возможно, паранойя, а они просто опрашивают всех свидетелей.

– Но тем не менее почему они первым делом пришли к нам? – снова заговорила Фиона. – Все остальные благотворительные организации находились гораздо ближе к тому месту, где произошло убийство.

Неравнодушная Сью вздохнула.

– Возможно, наша старая любимица Мэлори подложила нам свинью и заявила, что мы имеем какое-то отношение к смерти Сильвии. Просто чтобы нам отомстить.

Мэлори являлась не только председателем Крайстчерческого клуба собаководства, но и управляющей Саутборнским общественным центром. Их пути пересекались несколько раз, и там, где они пересекались, появлялись выбоины недоверия и глубокие лужи неприязни, поэтому лучше было избегать этих встреч.

Подруги замолчали. В трех головах крутились довольно неприятные и жуткие мысли. Сью отправилась заваривать чай. Она вернулась и поставила на середину стола поднос, на котором возвышался большой коричневый заварочный чайник со сколами и три чашки.

Пока дамы ждали, когда заварится чай, Дэйзи нарушила тишину:

– Знаете, это вообще-то весьма лестно.

Фиона и Сью оторвались от своих размышлений и вопросительно повернули головы в направлении подруги.

Неравнодушная Сью нахмурилась.

– В каком смысле лестно? И что именно?

Дэйзи не торопилась с ответом.

– А если инспектор Финчер попросила нас о помощи?

Неравнодушная Сью замерла, услышав это предположение.

– Попросила о помощи? С чего ты взяла?

– Она сказала, что не может говорить о деле, – объяснила Дэйзи. – Она всегда так говорит. Никаких деталей и все такое. Но затем она стала какими-то окольными путями описывать трудности. Не было камер видеонаблюдения, очень мало свидетелей. Зачем ей это делать? А я скажу вам зачем: потому что инспектор знает, что мы раскрываем преступления, и мы были там, на месте преступления. У нас есть преимущество игроков на своей территории.

– С ее стороны было бы глупо не использовать нас, – согласилась Неравнодушная Сью. – Но она ни разу не попросила нас о помощи.

– Она не может. Официально не может, – терпеливо объяснила Фиона. – Это было бы непрофессионально. Поэтому она дает нам легкий пинок. Намекает, как продвигается расследование. Чтобы и мы взялись за это дело.

– Бросает кость в деле об убийстве на выставке собак, – Дэйзи даже не обратила внимания на свой собачий каламбур.

– И она знает, что мы не сможем устоять перед желанием распутать убийство, – добавила Неравнодушная Сью.

Фиона улыбнулась.

– Ну в таком случае мы не должны ее разочаровать.

Глава 7

У них имелся подозреваемый, и весьма многообещающий: парень с татуировкой на шее. Любой человек, сбегающий с места преступления, становится подозреваемым. Но была одна проблема: подруги понятия не имели, кто он такой.

В любом случае перед тем, как заняться расследованием, дамам предстояло подготовиться. Сначала главное. Они достали телефоны, а также ноутбук, чтобы погрузиться в личную жизнь Сильвии Стедман. Их ничто не сдерживало, кроме ноутбука, который внезапно потребовалось перезагрузить. Вращающееся колесо судьбы или гусеница, гоняющаяся за своим хвостом, как игриво описала процесс обновления Дэйзи, особо не торопилось и мешало Фионе приступить к работе. Конечно, она могла бы воспользоваться своим телефоном, но ожидание послужило ей оправданием, чтобы заварить свежую порцию чая.

Сильвия Стедман была знаменитостью, пусть и местечковой, поэтому информации о ней было довольно много. Ей не угрожало приглашение на «Танцы со звездами» или другую подобную программу, но в кругах собаководов она была хорошо известна, появлялась в разных журналах и несколько лет назад снималась в рекламных роликах для телевидения.

Помогло и то, что она активно вела социальные сети. У нее было чуть меньше десяти тысяч подписчиков, и крупным блогером она не считалась. Но подписчикам Сильвии нравились ее милые и безобидные посты. Ее страничка была похожа на онлайн-дневник, где она рассказывала о своей жизни, повседневных делах, с кучей фотографий в придачу: она с Чарли в парке; она с Чарли в лесу; она с мокрым Чарли у реки; она с Чарли в Рождество – оба в праздничных свитерах. Ее постами редко делились, и обычно каждая фотография набирала десять или двадцать лайков и несколько приятных комментариев. Хотя Сильвия ни разу не ответила ни на один комментарий, дамы пришли к выводу, что ей нравилось иметь подписчиков, но она хотела, чтобы они оставались в виртуальном пространстве. Классическая собачница, которая предпочитала общество своего домашнего питомца обществу людей.

Фиона быстренько прочитала несколько интервью в Интернете, и они подтвердили их вывод. Подруги также узнали, что Сильвия была единственным ребенком в семье и несколько лет назад лишилась обоих родителей. Женщина была одиночкой, но не из тех, кого нужно жалеть. Судя по тому, что раскопали дамы, она сама выбрала такой образ жизни.

– О, вы только взгляните вот на это.

Дэйзи повернула телефон и показала подругам несколько постов, посвященных вечеринке в связи с выходом на заслуженный отдых. По крайней мере, так они смотрелись. Хлопушки, шампанское, стол с закусками – полный набор. Разноцветный плакат, прикрепленный скотчем к стене, гласил: «Счастливого выхода на пенсию!» Сильвия явно храбрилась перед камерой, пытаясь улыбнуться, но не могла скрыть печали в глазах.

– Она выглядит грустной. Ей явно не хотелось бросать работу, – заметила Дэйзи.

– Есть и другой вариант: ее до чертиков все достало, и ей страшно хотелось побыстрее оттуда убраться. – Неравнодушная Сью подтвердила свои слова, прочитав комментарий под одним из постов: – «Последний день на работе. Пока-пока, городской совет Бристоля. Буду по тебе скучать. Здравствуйте, новые вызовы!» Обратите внимание на то, как она выразилась: «Буду по тебе скучать». По месту, а не по коллегам.

– Значит, она точно не любила общение с людьми, – сказала Фиона.

Дэйзи зашла на LinkedIn, сайт, где представители разных профессий хвастаются своей важностью.

– Ее профиль еще не удален. Здесь говорится, что она была главным администратором в городском совете Бристоля.

– Это высокая должность, – заметила Фиона.

– Эй, вон здесь пост двухнедельной давности, от двадцать седьмого февраля.

Сью развернула свой телефон и показала подругам пост, где Сильвия улыбалась в камеру, размахивая ключами на шикарной пустой кухне. На заднем фоне Чарли прижался носом к стеклянным французским дверям, разглядывая большой сад за ними. Подпись к фото гласила: «Я уже здесь! Я переезжаю в мой сказочный новый дом и начинаю новую жизнь в великолепном Крайстчерче. Осталось лишь распаковать где-то миллион коробок! Пожелайте мне удачи!»

Новый приступ грусти пронзил Фиону словно ножом при виде счастливого лица Сильвии и многочисленных смайликов, которые та поставила после этих слов. Сильвия переехала в этот район всего две недели назад. Она собиралась начать новую жизнь после выхода на пенсию, у нее было бы столько свободного времени и новых возможностей. Новые места, новые увлечения. Каждый день – маленькое приключение.

Фионе хотелось залезть в эту фотографию и предупредить Сильвию, чтобы она не ездила на выставку собак. Предотвратило бы это ее убийство или убийца нашел бы другой способ лишить бедную женщину жизни? И вот тут-то и появлялся самый важный вопрос, на который подругам требовалось найти ответ, прежде чем двигаться вперед. Как именно умерла Сильвия Стедман? Была ли ее смерть случайным, ничем не спровоцированным нападением? А может, она поссорилась с кем-то на выставке, например, с тем парнем с татуировкой на шее? Может, их собаки подрались, и это в результате привело к сердечному приступу? Но по внешнему виду Чарли было непохоже, что он дрался с другой собакой. Он был в полном порядке. Также возможно, что смерть Сильвии кто-то спланировал заранее, кто-то, затаивший на нее злобу.

Дамам из благотворительного магазина требовалось это выяснить. Без деталей от судмедэксперта они будут продвигаться вперед неуклюжими черепашьими шажками. Ни инспектор Финчер, ни сержант Томас, ни кто-то другой из полиции не станет раскрывать им эту информацию. Но, возможно, они смогут раздобыть ее от кого-то еще из тех, кто носит форму.

Звякнул дверной колокольчик. Дамы так погрузились в свое занятие, что резко дернулись от этого звука. В магазине появилось знакомое Фионе лицо, которое пряталось за слишком большими очками. Женщина сняла большую шапку с помпоном, обнажив крашеные волосы цвета поблекшей горчицы, контрастирующие с отросшими черными корнями, которые на самом деле следовало подкрасить. Фиона сразу же узнала это грустное лицо, но ей потребовалось несколько неловких секунд, чтобы вспомнить ее имя.

– Молли?

Женщина заставила себя нервно улыбнуться.

– Здравствуйте.

Фиона представила женщину Неравнодушной Сью и Дэйзи. Они никогда раньше не встречались, но знали ее печальную историю. Родители Молли оказались не совсем теми, кем она их считала. Она понятия не имела о том, что они занимались отвратительными вещами, которые привели к смерти человека и чуть не лишили жизни еще нескольких невинных людей. Ее родители получили долгие тюремные сроки за убийство и сейчас отбывали наказание. Молли осталась одна в этом мире, а ее дочь Дина не понимала, почему бабушка с дедушкой больше не водят ее в кафе есть мороженое. Казалось, Молли постоянно находилась в шоке из-за того, какую тайную жизнь вели ее родители, поэтому обходиться с ней следовало деликатно^[291].

Молли сделала еще один робкий шажок по направлению к столу.

– Я только что отвела дочь в школу. Она в подготовительном классе.

– О, как мило. – Дэйзи улыбнулась так тепло, как только смогла. – Ей там нравится?

– О да. Дина обожает школу. Это я не очень хорошо справляюсь. Мне немного одиноко по утрам без нее. Остается слишком много времени на раздумья. Я не могу не думать о моих… Знаете, я даже не могу заставить себя произнести вслух их имена.

Неравнодушная Сью показала на пустой стул.

– Пожалуйста, присаживайтесь. Хотите чашечку чая? Хотя должна предупредить, что он крепкий.

– О, это меня не беспокоит. – Молли опустилась на предложенный стул. – По-моему, чем крепче, тем лучше. Явсегда говорю: если чай не цвета соуса «Эйч-Пи»^[292], то пить его не стоит.

– Да, такая женщина мне по сердцу, – рассмеялась Сью.

– Как вы? – спросила Фиона.

– В порядке. В одни дни лучше, в другие хуже. Если у вас родители-убийцы, к этому не так-то легко привыкнуть. Я все еще отказываюсь их видеть и разговаривать с ними, несмотря на их просьбы. Это хуже, чем если б они умерли. Тогда я могла бы их оплакивать. Вместо этого я чувствую шок и отвращение… – Она запнулась и опустила голову.

– Мне очень жаль, Молли. Мне не следовало спрашивать.

Молли, шмыгнув носом, смахнула слезу и поправила очки на длинном прямом носу.

– Все нормально.

– Если мы можем для вас что-то сделать, только скажите, – предложила Дэйзи. Остальные с готовностью закивали.

Два умоляющих глаза уставились на трех дам.

– Ну на самом деле можете. Я понимаю, что это маловероятно и у меня мало шансов, но я ищу работу волонтера. Мне очень нужно себя чем-нибудь занять, пока Дина в школе, чтобы избавиться от всех этих выматывающих мыслей у меня в голове. Но график должен быть гибкий, потому что мне нужно ходить на собрания в школе или сидеть с Диной, если она заболеет. Я подумала, а вдруг у вас есть местечко?

По правде говоря, свободных вакансий у них не было. Если реально смотреть на вещи, их троих более чем хватало для работы благотворительного магазинчика. Вообще, тут было достаточно и двух человек. Но дамам так нравилось общество друг друга! И так как они были волонтерами и не получали зарплату, в главном офисе благотворительной организации закрывали на это глаза. Сможет ли Фиона убедить их взять еще одного человека?

Безусловно, в таком случае у них появится больше свободы, и подруги смогут уйти все вместе, если это потребуется для проведения расследования. Обычно одной из них приходилось оставаться, или им вообще приходилось закрывать магазин, если они все-таки хотели уйти все вместе. Пока этого никто не заметил, но это было лишь вопросом времени. Найдется какой-нибудь любитель лезть не в свое дело и отправит жутко преувеличенное электронное письмо в головной офис благотворительной организации «Собачкам нужен уютный дом», что их отделение в Саутборне постоянно закрыто. Им весьма кстати пригодится четвертый человек, который будет держать оборону в магазине.

– Но я могу работать только неполный день, – сказала Молли. – Мне нужно уходить в половине третьего, чтобы забирать Дину из школы.

– Конечно, Молли, мы хотим, чтобы ты стала частью нашего коллектива. – Фиона не могла ей отказать, зная, что пережила эта женщина. Позже она решит все проблемы с главным офисом.

– Добро пожаловать в нашу команду! – радостно улыбнулась Дэйзи.

– Буду рада видеть вас здесь, – добавила Неравнодушная Сью.

Молли была тронута до глубины души и рассмеялась.

– О, вы не представляете, что это для меня значит! Вы можете на меня рассчитывать. Я трудяга и быстро учусь.

– Да учиться тут особо нечему. Если я справляюсь, то справится кто угодно, – улыбнулась Дэйзи.

– Хотите начать с завтрашнего дня? – спросила Фиона.

– О, это было бы прекрасно! Не могу дождаться. Я так вам благодарна. – Молли была готова расплакаться от счастья.

Фиона никогда не видела ее в таком возбужденном состоянии.

– Я думаю, мы должны поднять за это тост.

Дамы подняли свои чашки над центром стола и чокнулись. Молли еще немного с ними поболтала и ушла с широкой улыбкой на лице, сжимая в руках бланки для официального устройства в качестве волонтера.

– Это было очень мило. Здорово, что у нас в магазине появится новый интересный человек. – Внезапно на лице у Дэйзи отразилось чувство вины. – Простите, это прозвучало так, будто вы обе мне наскучили. Это совсем не так! Честно! Мне нравится работать с вами.

– Не беспокойся, Дэйзи. Мы прекрасно знаем, что ты имела в виду, – заверила ее Сью. – Будет очень мило, если у нас появится новое свежее лицо.

– Я тоже так думаю, – кивнула Фиона. – А теперь вернемся к более важным делам. Все по порядку. Нам нужно выяснить, как именно умерла Сильвия Стедман. Полиция не даст нам и близко подойти к заключению о вскрытии. Значит, лучше всего будет поговорить с человеком, который объявил Сильвию мертвой.

– Ты имеешь в виду Джули Ширс, местного ветеринара? Но ведь она явно скажет, что у Сильвии случился сердечный приступ, – заметила Сью.

– Возможно, но никогда не знаешь наверняка.

Глава 8

Фиона и Сью отправились на короткую прогулку до клиники Джули Ширс, а Дэйзи оставили в магазине за старшую, поручив ей прошерстить комментарии к постам Сильвии в социальных сетях. Предстоял гигантский труд: требовалось просмотреть все, чтобы выяснить, не было ли у Сильвии троллей. Любой, кто ощущал потребность регулярно оставлять злобные комментарии, мог стать возможным подозреваемым.

Подруги также решили, что лучше оставить Саймона Ле Бона в магазине, чтобы не травмировать его без необходимости. В последний раз, когда его водили к Джули, ее палец в перчатке угрожающе приближался к нему сзади.

Переходя через оживленную Саутборн-Гроув, Фиона и Неравнодушная Сью заметили Софи Хэйверфорд в дизайнерском костюме, выходящую из «Кошачьего альянса», благотворительного магазина, расположенного напротив. Подруги одновременно издали тяжкий стон. Софи умела производить впечатление на людей. Чувства от встречи с ней во многом напоминали эмоции от просмотра последних сцен «Титаника» – мучительное тревожное напряжение и сильная подавленность, когда понимаешь, что все закончится плохо.

Поскольку их благотворительные магазины находились рядом, Софи решила, что они – ее конкуренты, и использовала любую возможность, чтобы доказать Фионе, насколько ее магазин лучше. Интерьер «Кошачьего альянса» напоминал лучшие элитные бутики в Мейфэре^[293], в то время как магазин «Собачкам нужен уютный дом» отличала атмосфера небрежности сериала «Степто и сын»^[294].

Софи была отъявленной снобкой, которая смотрела на них сверху вниз, вздергивая свой аккуратненький после ринопластики носик, принижая не только их магазин, но и вообще все, что они носили или делали. У Софи были лучше вкус, лучше одежда, лучше клиенты, товары тоже лучше. Что уж тут скрывать – все лучше. Единственное, чего ей не хватало, так это отряда летучих обезьян, которые выполняли бы ее приказы, но поскольку Софи всегда добивалась своего, то это был лишь вопрос времени.

Поворачивать назад было слишком поздно. Подруги перешли на противоположную сторону улицы и оказались как раз на пути Софи.

– Здравствуй, Софи, – с неохотой поздоровались дамы.

Она была одета с головы до ног в черное, с короткой стрижкой в тон и кроваво-красной помадой на губах. Мисс Дракула собственной персоной.

– Я так рада, что встретилась с вами.

Вранье. Из уст Софи это прозвучало так, будто они встретились случайно. Но она никогда ничего не оставляла на волю случая и, вероятно, следила за улицей, чтобы сразу же перехватить их, как только они выйдут из магазина. Выражение ее лица мгновенно изменилось и стало обеспокоенным.

– Я слышала про тот ужасный случай. Убийство на местной выставке собак. Кошмар.

На Саутборн-Гроув новости распространялись быстро, и как бывшая специалистка по связям с общественностью («гуру пиара», по ее же словам), Софи знала обо всем происходящем. Сочувствие и сострадание не входили в число ее добродетелей, так что она явно что-то задумала или чего-то хотела, но, что более вероятно, просто готовила почву для своих дешевых оскорблений.

– Да, просто ужасно, – сказала Фиона.

– Я слышала, ее пес в свое время выигрывал «Крафтс».

Фиона и Неравнодушная Сью кивнули.

Софи нахмурилась, хотя ее наколотый ботоксом лоб не присоединился к изменениям на лице.

– Надеюсь, ее убийцу найдут.

– Мы тоже, – согласилась Сью, и дамы стали бочком продвигаться дальше в надежде, что им удастся ускользнуть, причем без ущерба для себя.

Но Софи их пока не отпускала.

– Скажите честно – вы расследуете это убийство?

– Да, расследуем, – кивнула Фиона.

– Подозреваемые есть?

Фиона решила, что лучше не упоминать парня с татуировкой на шее. По крайней мере, пока они не выяснят побольше.

– Нет, никого. Мы только приступили.

– Я хотела сказать, что их должно быть очень много.

– Да, на выставке было настоящее столпотворение, кто угодно мог это сделать.

Софи ухмыльнулась.

– А все владельцы собак выглядят одинаково, не так ли?

Вот оно – то оскорбление, которое не терпелось выдать Софи.

– Что ты хочешь этим сказать? – уточнила Сью.

– Знаете ли, все любители собак очень похожи. Такие неопрятные. Все в грязных резиновых сапогах, поношенных жилетках, с секущимися волосами. И эти странные сумочки на талии, набитые вкусняшками, которые воняют, как выброшенное вчерашнее мясо для кебаба. А еще таскают с собой эти смешные пакетики для собачьих экскрементов, которые оставляют на скамьях в парках или вешают на деревья, как маленькие подарочки. Как вы называете эти пакетики?

– Пакеты для собачьих экскрементов, – ответила Фиона.

Софи натужно рассмеялась.

– Надо же! На самом деле? Если и есть товар, которому требуется ребрендинг, то это они. Вернемся к убийству. Меня оно совсем не удивило. Собаки агрессивны по своей природе, всегда дерутся и лают. Полагаю, что это же относится и к их владельцам. Ничего подобного про хозяев кошек сказать нельзя.

Фиона уже была сыта по горло общением с Софи.

– Ты знаешь, что кошки тоже дерутся. Даже говорят «поцапались как кошки», во что сейчас все и превращается. Прости, Софи. Нам нужно идти. У нас много дел.

– Что ж, не буду мешать вашей детективной работе. Вперед! Пока.

Фиона и Сью поспешили прочь, пока Софи не передумала и не наговорила им еще больше гадостей. Оказавшись вне пределов ее слышимости, Сью раздраженно фыркнула.

– В чем проблема этой женщины?

– Не уверена. Думаю, некоторым людям доставляет удовольствие мучить других.

– Лучше и не скажешь.

Через пять минут они стояли перед белым современным зданием ветеринарной клиники Джули Ширс. Сью задержалась на тротуаре, глядя на вывеску, и прочитала ее вслух:

– «Джули Ширс Ветеринар».

Она повторила название, на этот раз быстрее, и ее брови в замешательстве поползли вверх:

– «Джули Ширс Ветеринар».

Фионе хотелось поскорее попасть внутрь и приступить к делу.

– В чем дело?

– Забудь про пакеты для собачьих экскрементов. Как раз-таки ее клинике требуется ребрендинг. Джули Ширс стрижет ветеринаров как овец!^[295]

Когда Сью произнесла это вслух, у Фионы в голове появился яркий образ: милых ветеринаров средних лет, запертых в загоне на унылой ферме среди холодных Уэльских холмов. Их по одному гонят к суровому фермеру с механическими ножницами в руках, который грубо стрижет им волосы, а после выпускает их на волю. Они бегут прочь, время от времени подпрыгивая от облегчения, что их тяжелое испытание закончилось.

Фиона улыбнулась.

– Пошли. Но не говори об этом Джули.

– Да я и не собиралась.

Внутри клиники было безукоризненно чисто и очень скромно. Белые стены и серый виниловый пол, от которого поднимался острый запах дезинфицирующего средства. У дальней стены стояла стойка администратора с компьютером и телефоном. Матовая дверь справа вела в приемный кабинет Джули. У стены напротив в высоком шкафу были выставлены товары для домашних любимцев, от растягивающихся собачьих поводков и шампуней до жевательных лакомств для освежения дыхания и таблеток от глистов. Посередине помещения стояло два ряда пластиковых стульев, спинка к спинке. Почти все места были заняты обеспокоенными владельцами домашних животных. Их любимцы сидели у них на коленях или рядом на полу. Тут были собаки, две кошки в переносках и морская свинка в клетке. Судя по их беспокойному тявканью и поскуливанию, все чувствовали себя плохо. Фиона очень сочувствовала несчастным созданиям и их владельцам.

Подруги заняли места рядом с девочкой-подростком, йоркширский терьер которой напомнил Фионе микроскопического Чубакку^[296], но на этом сходство с яростным представителем племени Вуки заканчивалось. Песик дрожал от страха из-за того, что он снова попал в то место, где его щупали и кололи острыми штуками без всяких видимых причин. Фиона сочувственно улыбнулась девочке, которая пыталась успокоить своего йорка, массируя ему ушки. Фиона слышала, что это их успокаивает и обеспечивает выброс эндорфинов, хотя в данном случае их явно было недостаточно, судя по тому, что песик продолжал дрожать. Она совершенно точно приняла правильное решение, не взяв с собой Саймона Ле Бона.

Из-за матовой двери появилась Джули в зеленой медицинской форме, ее вьющиеся черные волосы были убраны назад. Она провожала пожилую даму с кошкой в переноске. Та яростно шипела и завывающе мяукала.

– Обязательно приносите ее, если инфекция не пройдет.

Женщина поблагодарила Джули и поспешно ушла, стараясь избавить свое животное от лишнего стресса.

Джули заметила Фиону.

– О, Фиона, здравствуйте. Вы сегодня без Саймона? Надеюсь, с ним все в порядке.

– Да, все отлично. Я вижу, что вы сильно заняты.

– Я всегда сильно занята, – с улыбкой ответила Джули.

– Мы бы хотели быстро переговорить с вами о случившемся на выставке собак, – вставила Сью.

Лицо Джули сразу же стало серьезным.

– Ох, э-э, конечно. Наверное, да. Только вначале я должна принять своего следующего пациента.

Джули пригласила сидевшую рядом с подругами девочку в свой кабинет. Йоркширский терьер, почувствовав возможность сбежать, соскочил с ее колен и, натягивая поводок, бросился в другом направлении, но его лапы расползались на скользком полу. Хозяйка бесцеремонно подхватила его на руки и понесла в кабинет.

Фиона и Неравнодушная Сью ждали, пока из-за матовой двери доносились жалобные крики несчастного создания.

– Джули хороший ветеринар? – спросила Сью, видя, что все указывает на обратное.

– Она отличный ветеринар. Просто животные прекрасно чувствуют страх других животных.

Через некоторое время йоркширский терьер снова появился в приемной и выглядел гораздо более счастливым, в особенности потому, что теперь они с хозяйкой следовали в правильном направлении – к выходу.

Джули проводила Фиону и Сью в свой кабинет и закрыла дверь.

– Легкий случай. Пришлось вытащить клеща у него с живота. Ужасные твари. Я сказала хозяйке, чтобы они не гуляли по высокой траве у реки, когда сыро, лучше по посыпанным гравием дорожкам.

Фиона улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась теплой и безобидной.

– Простите, что отнимаем у вас время, но вы бы не согласились рассказать нам о том, что произошло на выставке собак?

Джули выглядела явно смущенной.

– Я не уверена, что могу об этом говорить. Сегодня утром я давала показания полиции, как раз перед открытием.

Фиона и Сью переглянулись. Они ошибочно предположили, что полиция пришла первыми к ним, а это, в свою очередь, породило теорию Сью о том, что они – главные подозреваемые. Совершенно точно они ими не были, и, вероятно, Дэйзи оказалась права: их мягко подталкивали к расследованию. Учитывая это, Фиона решила выложить все карты на стол.

– Мы проводим свое собственное расследование. Вы разговаривали с инспектором Финчер и сержантом Томасом? Они и с нами говорили.

Джули кивнула.

– Вы работаете вместе с ними? – поинтересовалась она.

– Не совсем, – ответила Неравнодушная Сью. – Но если у нас случится прорыв, инспектор Финчер узнает об этом первой.

Она сунула руку в карман пальто и достала визитку детектива в подтверждение своих слов.

Джули расслабила плечи. Похоже, это ее успокоило.

– Что вы хотели узнать?

– Начните с самого начала, – предложила Фиона. – Как вы оказались рядом с Сильвией Стедман и начали делать ей искусственное дыхание?

– Я была дежурным ветеринаром на выставке, получила бесплатное место для рекламы моей клиники в обмен на оказание экстренной ветеринарной помощи собакам. Если честно, мне это не требовалось, я вхожу в список одобренных клубом ветеринаров. У меня никогда не было столько работы, как сейчас, но я делаю это по доброй воле. Я давала советы одной женщине по поводу диеты для шнауцеров при проблемах с мочевым пузырем – эта порода в особенности склонна к инфекциям – и тут нас перебил какой-то хамоватый парень.

– С татуировкой на шее? – спросила Фиона. – И стаффордширским бультерьером?

– Да, все верно. Он был в таком отчаянии. Знаете, этот парень был так напряжен. Он заявил, что какой-то женщине стало трудно дышать. Она лежит на земле и хватается за грудь.

– Он вам об этом сообщил? – Сью была сбита с толку. Это совершенно не вписывалось в ту версию событий со сбегающим через черный ход преступником, которую они уже выстроили у себя в головах. А тут выясняется, что парень успел быстренько завернуть к Джули и рассказать ей про сердечный приступ Сильвии.

– Да. Парень показал на огромную толпу, собравшуюся у главной арены, но прежде, чем я успела у него хоть что-то уточнить, он сбежал вместе со своим псом, – продолжила Джули. – Я пробралась сквозь толпу и увидела Сильвию на земле. Я сразу ее узнала. Как и все, я слышала, что они с Чарли приедут на выставку. Я сказала всем, чтобы они отошли назад, и проверила, вызвали ли «Скорую». Затем я опустилась на колени рядом с Сильвией, спросила, слышит ли она меня, но ответа не получила. И тут я заметила, что она не дышит, поэтому срочно начала проводить экстренную реанимацию. Думаю, делала ее несколько минут. А затем… ну остальное вы знаете. – Джули уставилась в пол.

Фиона постаралась ее успокоить.

– Вы действовали очень смело. Вы молодец!

– Спасибо, – не поднимая глаз, ответила Джули. – На самом деле это не так. Ветеринарная экстренная сердечная реанимация не сильно отличается от человеческой, только животное мы кладем на бок и давим на ребра, а не на грудную клетку, но техника та же. – Она перешла практически на шепот. – Я привыкла к умирающим животным, но не к людям.

– Вы сделали все, что могли, – сочувственно заметила Сью.

Фиона словно онемела, только горло саднило от запаха дезинфицирующего средства.

– Я знаю, это трудно, да и ситуация, вероятно, вас травмировала, но, может, вы заметили что-то, что заставило вас подумать, что Сильвия умерла не от сердечного приступа, а из-за чего-то другого?

Джули замерла, не мигая глядя прямо перед собой, затем вышла из этого напоминающего транс состояния.

– Вы имеете в виду, как ее убили?

Обе подруги кивнули.

Джули огляделась, словно кто-то мог их подслушивать.

– Когда Сильвия умерла, появилась Мэлори, председатель клуба собаководства, и сообщила мне, что «Скорая» в пути. Я ответила, что уже слишком поздно. Сильвия скончалась. Мэлори быстро исчезла, а затем снова появилась с собачьим пледом с какого-то прилавка. Мы накрыли им Сильвию, чтобы соблюсти приличия. Именно тогда я и заметила капельку крови на кофте Сильвии.

– Где? – спросила Фиона.

– Чуть выше локтя, с внешней стороны руки, на трицепсе. Я закатала рукав ее кофты и обнаружила крошечный прокол. Я сообщила об этом парамедикам, когда они приехали забирать тело.

– Прокол? Чем его могли нанести?

Фиона знала ответ до того, как успела произнести свой вопрос. Укол. Неужели Сильвия Стедман умерла от смертельной инъекции?

Глава 9

– Вы считаете, что Сильвии сделали укол? – спросила Неравнодушная Сью. – Именно он и стал причиной смерти?

Джули сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Я не могу с уверенностью это утверждать. Некоторые люди, страдающие диабетом, делают себе уколы сквозь одежду.

– Сильвия Стедман была диабетиком? – уточнила Фиона.

– Понятия не имею. Если нет, то я полагаю, что кто-то сделал ей укол во время выставки. Но доказательств у меня нет. Вам нужно изучить отчет о вскрытии, там должна содержаться информация о токсичных веществах в крови. И это должен быть быстродействующий токсин.

Шансы на приближение к этому отчету у трех детективов-любительниц даже на расстояние мили были приблизительно такими же, как шансы на плохую прическу у Дэвида Бекхэма^[297]. Им придется просто предположить, что Сильвии вкололи какое-то быстродействующее вещество.

– А это работает? Укол сквозь ткань? – уточнила Сью.

Джули кивнула.

– Да. Диабетики иногда так делают уколы, если торопятся. Не идеальный вариант, но если одежда чистая и нет угрозы заражения, то все в порядке. Качественная игла, даже тонкая, может пройти сквозь несколько слоев одежды, за исключением толстой куртки. Игла без проблем прошла сквозь мягкий материал кофты Сильвии. Однако укол в трицепс – странный выбор, если она была диабетиком. Большинство людей колют в живот или бедро, потому что это проще.

– Но если ее укололи, она бы это почувствовала? – спросила Сью.

– Как я уже говорила, совсем необязательно, если использовалась достаточно тонкая игла, а человек, который колол, знал, что делает, – пояснила Джули.

– Толпа – опасное место, – заметила Фиона. – Так сказала инспектор Финчер. На выставке было настоящее столпотворение, и Сильвию окружало много людей, отвлекающих внимание. Если кто-то хотел ее уколоть, проще всего это было сделать в толпе. Убийца мог проскользнуть мимо нее и быстро вонзить иглу. Даже если Сильвия это и почувствовала, то к тому времени, как она обернулась, убийца смешался с толпой.

– А в следующую секунду она уже боролась за жизнь. – Джули посмотрела на часы. – Простите, мне нужно продолжать прием.

Сью и Фиона поблагодарили Джули за уделенное время, и она пригласила в кабинет следующего пациента. Выходя из клиники, дамы столкнулись с маленьким мужчиной и огромным ньюфаундлендом. Создавалось впечатление, что это пес выгуливает хозяина, а не наоборот. Мужчина буквально катился за ньюфаундлендом, словно на водных лыжах. Дамы отступили в сторону, чтобы пропустить странную парочку, и остановились на тротуаре, переваривая новую информацию.

Фиона выдохнула воздух сквозь зубы.

– Нам нужно о многом подумать. Итак, у нас есть парень с татуировкой на шее, который превратился из главного подозреваемого в человека, попытавшегося спасти Сильвии жизнь. Что ты об этом скажешь?

Сью цинично фыркнула.

– По-моему, он все равно возглавляет наш список подозреваемых. То, что он обратился к Джули, не означает, что он не убивал Сильвию. Может, он ее убил, а затем его начала мучить совесть, знаешь, как водителя, который сбил человека и скрылся с места аварии, а потом анонимно звонит в 999^[298]. Вдруг, парень хотел обеспечить себе алиби, поэтому и побежал к дежурящему ветеринару, зная, что Сильвию в любом случае поздно спасать. Если его поймают, он сможет использовать это как оправдание.

– Но какой у него мотив? Ему едва ли исполнилось двадцать. Я сомневаюсь, что он вообще знает, кто такая Сильвия.

Неравнодушная Сью опять фыркнула.

– Кто знает? И у него же стаффи. Такому мотив не нужен. Ты же понимаешь, что за люди заводят таких собак.

Фионе это не понравилось.

– Не обижайся, но это предубеждение. Ты считаешь парня виновным из-за его возраста и породы собаки.

– Стаффи ведь агрессивные, так?

– Они заслужили такую репутацию потому, что обычно ими владеют мачо, которые хотят покрасоваться или плохо к ним относятся. По своей природе это очень дружелюбные собаки, если за ними правильно ухаживать.

– Хорошо, прости. Аргумент принят.

– Как бы мне хотелось увидеть отчет о вскрытии, чтобы мы точно знали, что убило Сильвию.

– Нам нужно выяснить, была Сильвия диабетиком или нет, иначе мы можем пойти по ложному следу и обвинить невиновного.

– Давай будем считать, что нет, пока не установим обратное, – ответила Фиона. – А пока действуем, исходя из того, что причиной ее смерти стала инъекция токсина.

Когда Фиона произнесла последние слова, у нее по спине пробежал холодок. Эти слова звучали возмутительно и чужеродно. Они больше подходили для тюрьмы в какой-нибудь чужой стране, чем знакомым и милым улицам Саутборна.

Глава 10

Вернувшись в магазин, Фиона и Сью увидели уткнувшуюся в телефон Дэйзи. Причем она так увлеклась изучением социальных сетей, что едва ли заметила, как пришли подруги. Они присоединились к ней за круглым столом и рассказали про прокол на руке, вероятную причину смерти и парня с татуировкой на шее.

Дэйзи ахнула. Уже в который раз после их возвращения.

– Не могу в это поверить. Смертельный укол на выставке собак. У кого хватило наглости такое провернуть?

– Остается вероятность, что Сильвия была диабетиком и просто сама чуть раньше сделала себе укол, – пояснила Фиона. – Ты читала ее посты в социальных сетях. Там, случайно, не встречалось упоминание диабета?

– Ни намека, – ответила Дэйзи. – Но я не заостряла на этом внимание. И так полно всего, что нужно просмотреть.

– У кого-то был зуб на Сильвию? – спросила Сью.

– Пока я таких не нашла. Все очень милые, если только она не удаляла неприятные комментарии. Не могу представить, кто это сделал.

– Кто-то с быстрой и ловкой рукой, – заметила Фиона. – Причем достаточно твердой, чтобы ввести ей несколько кубиков неизвестного токсичного вещества.

Они не знали названия яда, но на самом деле не имело значения, был ли это мышьяк или средство для мытья окон. Имел значение только результат.

– А как насчет Джули Ширс? – вдруг спросила Сью. – Она могла это сделать.

Обе подруги шокированно посмотрели на нее.

– Почему ты так говоришь? – поинтересовалась Фиона.

– Ну она каждый день делает уколы, пусть и собакам. Готова поспорить, что это у нее прекрасно получается.

– Зачем Джули убивать Сильвию? – спросила Дэйзи. – Она пыталась спасти ее жизнь, проводя C3PO^[299].

– Ты хотела сказать СЛР, – поправила Фиона. – Она была окружена людьми, которые наблюдали за ней. Как она могла сделать укол так, чтобы этого никто не заметил?

Сью все равно настаивала на своей теории.

– Значит, она сделала это раньше.

– Но она же разговаривала с хозяйкой маленького шнауцера, когда к ней подбежал парень с татуировкой на шее. Она даже близко не подходила к Сильвии.

– Мы знаем об этом только с ее слов, – заметила Сью. – А если она врет? Если они в сговоре и обеспечивают друг другу алиби?

– Зачем Джули понадобилось убивать Сильвию? – повторила свой вопрос Дэйзи.

Сью принялась что-то искать в своем телефоне.

– Я тут залезла в правила Кеннел-клуба^[300]. Их там очень много, целая куча страниц, и все правила правда строгие. Но можно узнать много интересного.

Сью раньше работала бухгалтером и знала все о строгих регламентах. Со временем у нее развилась почти садистская одержимость бюрократией.

– Но это же было просто веселое шоу, а не серьезное мероприятие, – заметила Фиона.

– Я знаю, но при проведении любой выставки собак по очевидной причине требуется ветеринар. На обычной развлекательной выставке может работать любой ветеринар, имеющий соответствующую квалификацию. Однако если проводятся чемпионаты или крупные выставки, вплоть до «Крафтс», ветеринаров выбирают из предварительно утвержденного списка. Их кандидатуры заранее рассматривают и утверждают.

Фиона заинтересовалась.

– Джули входит в утвержденный список?

– Да. Ее туда включили в тот же год, когда Сильвия выиграла «Крафтс». Совпадение, как думаете? Может, они обе оказались на одной выставке и поругались? Я отправила письмо в Кеннел-клуб с вопросом, работала ли Джули на каком-либо из мероприятий, в котором участвовала Сильвия, включая «Крафтс».

– Мы могли бы спросить у Джули, – заметила Дэйзи.

Фиона задумалась над этим.

– Нет, давайте не будем ей ничего говорить, пока не выясним наверняка. Нам нужны факты.

– Я обратила внимание кое на что в некоторых постах Сильвии, – заговорила Дэйзи тихим неуверенным голосом. – Ничего плохого в адрес самой Сильвии там нет. Но я прочитала несколько злобных комментариев ее подписчиков, нацеленных на других собак, где их критиковали за все подряд. Всякие глупости. Это заставило меня задуматься. А что, если убийца участвовал в одном из конкурсов? И был нацелен на победу. А затем до него дошел слух, что Сильвия подала заявку на участие Чарли, и он ее убил, опасаясь, что она отберет у него победу.

Эта теория имела смысл, по мнению Фионы, она и сама обдумывала ее.

– Победа – очень сильный мотив, возможно, самый сильный. Представьте, что вы месяцами тренируете свою собаку, думаете о хороших шансах на первое место, а затем появляется какой-то бывший победитель «Крафтс». Ничего хорошего не жди.

Сью снова взялась за телефон и нырнула в правила Кеннел-клуба.

– Я тоже об этом думала, но это никак не согласуется с тем фактом, что выставка-то была простым развлечением и победа в ней ничего не значит. Это же не был отбор на «Крафтс». Это буквально обычное шоу.

– Не знаю, имеет ли это значение, – призналась Фиона. – Я сама владелица собаки, очень горжусь Саймоном Ле Боном и всегда готова его защищать. И я никогда не поведу его на выставку, он слишком лохматый. – Ее подруги громко ахнули. Саймон Ле Бон поднял голову на своей лежанке и навострил мохнатые уши, так как понял, что говорят про него. – Но если б я это сделала, то несомненно воспринимала бы мероприятие серьезно и приглядывалась к конкурентам.

– Что ж, понятно. – Сью уткнулась обратно в экран своего телефона. – Дружеского соперничества не избежать, но достаточно ли его для убийства? Вы только гляньте на эти конкурсы: Самый виляющий хвостик, Самые милые глазки, Золотой старичок, Самый красивый мальчик, Самая симпатичная девочка, Самые висячие ушки, Самый похожий на хозяина пес, Лучший ловец печенья. Вряд ли там идет борьба насмерть.

– Я не думаю, что это имеет значение, – высказала свое мнение Фиона. – Товарищеские футбольные матчи никогда не бывают товарищескими. Никто не хочет проигрывать, и человеку на пути к победе совсем не понравилась бы какая-то приезжая выскочка, готовая вырвать у него главный приз.

Дэйзи быстро что-то поискала в Интернете.

– Речь здесь не только о дружеском соперничестве. На кону деньги. Победитель в каждой категории получает пятьдесят фунтов и возможность принять участие в главном конкурсе – «Лучшая собака на выставке». Приз – двести фунтов. Судя по налепленной везде рекламе, большую часть средств выделили местные производители товаров для питомцев.

– Кто в прошлом году стал лучшей собакой на выставке? – спросила Сью.

– Титул выиграла некая дама по имени Пиппа Стролл со своей собакой Барби, которая в прошлом году также выиграла в номинации «Самый похожий на хозяина пес», – ответила Дэйзи. – Она самая вероятная подозреваемая.

– Может, хотела повторить успех и опять победить в двух категориях, – заметила Фиона. – Она бы точно разозлилась, если б посчитала, что Сильвия и Чарли не дадут ей это сделать.

Похоже, Сью не разделяла их энтузиазм.

– Хорошо. Я признаю, что это наиболее правдоподобная теория – конкурент. Но мы даже не знаем, записалась ли Сильвия Чарли на выставку. Это же был только слух.

Сью была права. Им нужно заняться проверкой фактов, а не увлекаться теориями. Первым делом нужно заполучить список участников. Фиона зашла на сайт Крайстчерческого клуба собаководства. Там был указан только один телефон для связи – секретаря клуба Кеннета Прендивилла.

– Хм, интересно, это тот Кеннет, который держал рулетку во время конкурса «Лучший ловец печенья»? Вечно хмурый?

На сайте клуба Дэйзи нашла фотографии всех членов комитета, включая Кеннета Прендивилла, пытающегося выдавить из себя улыбку, но выглядело это так, словно он сел на кактус.

– Это он, – заявила Фиона. – Давайте надеяться, что он в хорошем настроении и готов поделиться информацией.

Фиона попробовала позвонить по указанному номеру. Сразу же включилась голосовая почта. Она попробовала еще раз с тем же результатом.

– Не отвечает. Я знаю, что мы сделаем. Мы обратимся к человеку, у которого есть реальная власть в клубе, – к Мэлори Грейнджер.

И Неравнодушная Сью, и Дэйзи сразу же немного съежились.

– А это разумно? – уточнила Дэйзи. – Может, стоит просто подождать ответа от Кеннета? Он наверняка поделится с нами информацией, а вот Мэлори не станет. Она нас не сильно-то любит.

– Как я понимаю, Мэлори управляет клубом железной рукой, как и всем, чем занимается, – заметила Фиона. – Держу пари, Кеннету потребуется получить ее согласие перед тем, как передать нам список. Лучше сразу пойти к ней и, так сказать, получить информацию из первых рук. Плюс ко всему мы знаем, где ее искать. Мы можем отправиться в общественный центр после работы. Застанем ее на месте.

Дэйзи сглотнула и посмотрела на Фиону с болью в глазах, как и Сью. Встреча с Мэлори напоминала визит к стоматологу, который откладываешь до последнего и идешь только в случае крайней необходимости, при этом испытывая сильные боль и унижение.

Дэйзи потупилась в подавленном настроении, но стоически приняла свою судьбу.

– А чем мы займемся сейчас? Еще не время закрывать магазин.

– Ищи злобные комментарии в социальных сетях Сильвии, – ответила Фиона. – А нам с тобой, Сью, пора заняться тем, чем мы пренебрегали весь день.

– Чем это?

– Благотворительной работой, – улыбнулась Фиона.

Глава 11

Дэйзи обслужила последнего в этот день покупателя. Женщина купила немного помятый, но все равно пригодный к использованию защитный экран для камина и весьма потрепанный томик «Шоколада». Фиона видела, как нервничает Дэйзи, причем все сильнее и сильнее, готовясь к встрече с Мэлори. Слова потоком вылетали у нее изо рта в направлении покупательницы.

– О, я так люблю книги Джоанн Харрис, а «Шоколад» – просто изумительный роман, проглатываешь на одном дыхании. Вы ее читали? Ах да, конечно, нет, зачем бы вам тогда ее покупать. И у вас, вероятно, есть камин, раз вы покупаете защитный экран. Вы сможете сидеть у огня и читать «Шоколад», как мило! Я только что поняла, что у вас получится какао! Ну, я имею в виду, если соединить шоколад и огонь в камине. Так забавно!

Женщина вопросительно приподняла бровь, оплатила покупку и поспешила удалиться из странного магазина. После ее ухода Фиона перевернула табличку на двери на «Закрыто».

– Дэйзи, тебе не нужно идти с нами на встречу с Мэлори, если ты этого не хочешь.

– Почему ты так говоришь? Со мной все в порядке.

Дэйзи занялась тем, что ее обычно успокаивало: выдавила гораздо больше моющего средства «Сиф» (хотя она продолжала называть его «Джиф»), чем требовалось на прилавок, и стала его тереть с такой силой, словно собиралась проделать в нем дыру.

Противостоять Мэлори гораздо легче было втроем, хотя это могло выглядеть как групповая атака. Вдвоем подруги покажутся менее угрожающими.

– Можем сходить только мы со Сью, – предложила Фиона.

Неравнодушная Сью бросила на Фиону весьма красноречивый взгляд, демонстрируя легкое раздражение из-за того, что Дэйзи сорвалась с крючка, а ее саму тащат на встречу с Бульдозером в барбуровской^[301] куртке, как прозвали Мэлори.

Дэйзи скомкала бумажное полотенце, которым протирала прилавок, и бросила его в мусорное ведро.

– Нет, нет. Я не хочу вас подводить. – Она надела пальто и перебросила ремень сумки через плечо. Ей явно хотелось побыстрее с этим расправиться. – Идем?

Саймон Ле Бон вышагивал впереди, нетерпеливо натягивая поводок и время от времени останавливаясь, чтобы исследовать интригующие его запахи. Он подергивал носиком, оценивая, кто тут проходил раньше и стоит ли добавить к этому месту собственный запах. Некоторые места проходили отбор, другие же Саймон Ле Бон считал недостойными, чтобы он поднял лапу.

Вскоре на горизонте замаячил, словно крепость из лососевого кирпича с плоской крышей, общественный центр, владения Мэлори. Архитектурное уродство семидесятых годов среди викторианской роскоши на Саутборн-Гроув.

– Всем приготовиться.

Фиона толкнула дверь плечом. Подруги последовали за ней, но не Саймон Ле Бон, который потянул поводок в другом направлении. Ему не понравился запах этого места. И Фиона не могла его винить. Здесь пахло как в школе, а атмосфера напоминала комнату для встреч с заключенными. Жуткий треск флуоресцентных ламп вызывал мигрень, а потрескавшийся виниловый пол, размеченный потрескавшимся скотчем, видел слишком многое. На нем проводили все мероприятия, от турниров по бадминтону до благотворительных распродаж. В дневное время он служил местом, где собирались пожилые люди.

Войдя внутрь, дамы сразу поняли, почему сюда так не хотел идти Саймон Ле Бон. Здесь собрался весь комитет Крайстчерческого клуба собаководства, а их собаки лежали рядом. Во главе стола восседала Мэлори, что вообще было довольно трудно, учитывая, что они вчетвером сидели за круглым столом, но для нее не было ничего невозможного. Мэлори заняла большое кожаное кресло из своего кабинета, а остальным пришлось довольствоваться низкими пластиковыми стульчиками оранжевого цвета.

Фиона узнала лица всех членов комитета, фотографии которых видела на сайте клуба.

Кеннет Прендивилл, секретарь клуба с крысиным лицом, который помогал Мэлори судить конкурс «Лучший ловец печенья». Рядом с ним стоял пугающего вида доберман, готовый броситься в бой при первых признаках опасности.

Делия Хокинс, заместитель председателя, похожая на Джилли Купер, сидела напротив Мэлори. У ее ног дремал спокойный золотой ретривер.

Рядом с ней устроился казначей Дэвид Харпер с волосами пшеничного цвета. У него на коленях свернулся пушистый померанский шпиц, напоминающий возмущенную тапку.

Мэлори, как всегда, лидировала с самой впечатляющей породой собак. Причем рядом с ней сидела не одна, не две, а целых три здоровенные немецкие овчарки. Не особо тонкий намек на то, кто тут главный.

Собаки и их хозяева одновременно повернулись, чтобы гневно взглянуть на трех нежданных посетительниц. А затем собаки сделали то, что у собак получается лучше всего. Они громко залаяли, возмущаясь их вторжением. Подключился даже Саймон Ле Бон. Потребовалось какое-то время, чтобы успокоить псов, и каждый хозяин применял собственную тактику: кто-то спокойно поглаживал питомца по голове, разумно указывая на то, что все в порядке, в то время как другие, в особенности Дэвид Харпер, орали на своих собак, приказывая замолчать, отчего те только громче лаяли.

Когда волнение улеглось, хотя некоторые собаки продолжали недовольно ворчать, заговорила Мэлори:

– Что вы здесь делаете? Мы обсуждаем дела частного характера.

– Да, вопрос о смерти на выставке собак, – добавил Кеннет Прендивилл.

– Это больше не частное дело, Кеннет, – укоризненно заметила Делия Хокинс. Ее золотистый ретривер полностью проснулся и рыкнул, выражая свое согласие. Кеннет, кажется, нахмурился – точнее было сказать довольно трудно, потому что его лицо постоянно хмурилось и, видимо, застыло с такой гримасой навсегда.

Фиона отважилась пройти дальше в сопровождении Дэйзи и Неравнодушной Сью. Она радовалась их моральной поддержке, не радовался только Саймон Ле Бон, который изо всех сил стремился в совсем другом направлении.

– Нам очень жаль, что мы так врываемся сюда, но мы пришли как раз из-за убийства.

– У вас есть информация? – Лицо Мэлори не смягчилось, впрочем, как и у остальных.

– Все с точностью до наоборот, – ответила Сью.

Члены комитета переглянулись.

– Мы хотели узнать, не поделитесь ли вы с нами кое-какой информацией, – объяснила Фиона.

– Какой именно? – уточнил Кеннет Прендивилл.

– Нам нужен список всех людей, принимавших участие в конкурсах, – ответила Дэйзи. – Если это вас не затруднит.

– Об этом не может быть и речи, – рявкнул Дэвид Харпер. Его померанский шпиц тявкнул два раза, словно говоря: «Все правильно».

– Окончательное решение принимает председатель, – напомнила ему Мэлори, но все равно согласилась с ним. – Об этом не может быть и речи. Это конфиденциальная информация.

Фионе хотелось обратить их внимание на то, что это были заявки на участие в шоу, где собаки соревновались в ловле печенья и самых красивых глазках, а не коды запуска ядерных ракет, но она благоразумно промолчала.

Делия Хокинс подняла руку.

– Могу я задать вопрос?

Мэлори бросила взгляд на остальных членов комитета, которые согласно кивнули.

– Да.

– Для чего вам эта информация? – обратилась Делия к дамам.

– Мы проводим собственное расследование убийства, и нам очень поможет список участников.

– Вы считаете, что один из этих людей может быть преступником? – уточнила Делия.

– Пока мы не знаем, – ответила Сью. – Но это поможет нам выстроить картинку.

– Мы не можем допустить, чтобы вы беспокоили участников выставки и обвиняли их в убийстве! – При внезапном изменении голоса Мэлори ее немецкие овчарки тут же навострили уши.

– Да нам и в голову не придет кого-то обвинять. По крайней мере, пока у нас нет веских оснований, – заметила Дэйзи.

– Все равно об этом не может быть и речи, – рявкнула Мэлори.

– Вы передали этот список полиции? – поинтересовалась Фиона.

– Конечно, – ответила Мэлори.

– Так какая разница?

Это заставило Мэлори запнуться, но только на секунду.

– Потому что это полиция. Это их работа.

– Да, но есть вероятность, и очень большая, что они обвинят одного из участников вашей выставки, – ответила Фиона. – Так какая разница?

До того как Мэлори успела придумать достойный ответ, заговорил Кеннет Прендивилл.

– Я думаю, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы поймать убийцу. Эта ужасная трагедия произошла на нашей выставке, и если для этого нужно дать этим дамам список участников, значит, мы дадим. – Его разумные слова очень плохо сочетались с его крысиным лицом, от обладателя которого не ждешь ничего подобного.

Мэлори весьма двусмысленно посмотрела на него, предположительно, потому что он пошел против ее воли.

– Господи, Кеннет! Ты опять уходишь в свою буддистскую муть?

– Не понимаю, о чем вы, – пробормотал он.

Мэлори не дала ему шансапродолжить.

– Вы должны извинить Кеннета. У нас приближается годовое собрание, и у него паранойя: он боится, что за него снова не проголосуют, поэтому уходит в буддизм и становится единым целым с землей, чтобы члены клуба проголосовали за него. Мы называем это «методом Карма-Кена».

– Он уже какое-то время активно этим занимается. Даже разослал им поздравления с Рождеством, – подключилась Делия.

Кеннет покраснел от злости и смущения.

– Я не ухожу в буддизм, и прекратите называть меня Карма-Кен. Хорошо, может, я немного перебарщиваю. Но это-то совсем другое. Человека убили на нашей выставке. Мы же хотим выяснить, кто это сделал, правда?

Странно, но другие члены комитета весьма неохотно ответили едва заметными кивками.

Кеннет с отвращением покачал головой, глядя на своих коллег.

– Что-то я не вижу у вас энтузиазма. Разве вы не хотите найти убийцу Сильвии?

– Конечно, хотим, – ответил Дэвид Харпер. – Просто эти дамочки – не те люди, которые должны этим заниматься. Они же не полиция. Они могут только навредить, если будут везде совать свои неуклюжие носы.

Его померанский шпиц два раза тявкнул.

– А разве нос может быть неуклюжим? – шепотом спросила Дэйзи.

– Вас послушаешь, так вам есть что скрывать, – заметила Сью, чтобы поддразнить Дэвида. И это хорошо сработало.

Дэвид Харпер щелкнул пальцами, словно подзывал официанта, а затем ткнул пальцем в Делию.

– В протоколе должно быть отмечено, что я возмущен этим замечанием – очень сильно возмущен.

– Протокол не ведется, – ответила Делия. – Это экстренное собрание. Протокол требуется только на запланированных встречах. Напомню: мы собрались сегодня, чтобы решить, проводить ли нам выставку дальше, или это будет неуместно.

– Э-э, мне казалось, что это дело только членов комитета, и его не следует обсуждать при посторонних, – встрял Кеннет.

– Это было наше дело, пока ты не раструбил о нем всем вокруг, – ответила Делия. – Лошадь ускакала. Галопом несется в Ферндаун, по садам и огородам, все там топчет, разбрызгивает воду в маленьких прудах, где водятся карпы, как-то так же начинается «Черный Красавчик»^[302].

– О, мне всегда нравилось начало «Черного Красавчика», – выпалили Дэйзи. – А от «Фоллифута»^[303] у меня мурашки по коже.

Споры и пререкания между членами комитета продолжались, и никто из них не желал слушать других. У Мэлори от ярости – или отчаяния? – сверкали глаза. Ее немецкие овчарки мгновенно почувствовали настроение хозяйки и вскочили, грозно зарычав. Наконец Мэлори надоел этот галдеж.

– Соблюдайте порядок! Тихо!

Остальные мгновенно замолчали, пристыженно опустив головы. Их собаки тоже немного съежились, за исключением померанского шпица Дэвида. Этот песик нагло и высокомерно смотрел на всех остальных, вздернув свой маленький мокрый носик.

– Есть простой способ решить этот спор, – процедила Мэлори сквозь стиснутые зубы. – Мы ставим вопрос на голосование. Кто за то, чтобы передать список участников выставки дамам, поднимите руки.

Руки подняли Кеннет и Делия.

– Кто против?

Руку поднял один Дэвид.

– Вы не голосовали, Мэлори, – ухмыльнулся он. Его померанский шпиц тявкнул два раза в поддержку хозяина.

– Председатель комитета может воздержаться, если посчитает нужным. Почитай правила. Ты проиграл, двое против одного. Поскольку заявками и оплатой занимался ты, Дэвид, прошу тебя предоставить этим дамам всю требующуюся информацию.

Дэвид Харпер встал, выпрямился и сжал свою пушистую собаку под мышкой, как мяч для игры в регби.

– Это черт знает что.

Он направился к выходу и попытался с грохотом захлопнуть за собой алюминиевую дверь, но она плохо закрывалась, да еще и застревала на неровном полу, издавая писк.

– Какие у него проблемы? – спросила Сью.

– Вы знаете, собаки обычно похожи на своих хозяев, – заметила Делия. – Его собака такая избалованная и считает себя важнее остальных.

Фиона задумалась над тем, что Дэвид не хотел, чтобы они получили этот список. «Возможный подозреваемый», – мысленно отметила она галочкой.

– Информацию получите утром, – сказала Мэлори. – Я прослежу за этим. А сейчас вы и так уже отняли у нас много времени. У нас много дел. Всего хорошего.

Подруги поблагодарили ее, развернулись и ушли, позволив себе легкие самодовольные улыбки. Победа, даже такая маленькая, – это все равно победа.

Глава 12

На следующее утро Мэлори выполнила свое обещание. Когда Фиона открыла почту, в папке «Входящие» ее ждало письмо. Не список с заявками, как она надеялась, а поспешно составленное соглашение о неразглашении информации, причем в типичном для Мэлори стиле. В нем совершенно четко и недвусмысленно говорилось, причем с большим количеством восклицательных знаков, что данными об участниках выставки нельзя ни с кем делиться, нельзя передавать кому-то еще и их надо удалить сразу же после того, как дамы закончат с ними работу. Если появится подозреваемый, на которого укажут веские доказательства, Мэлори хотела узнать об этом первой. Если Фиона согласна на эти условия, то Мэлори сделает ей одолжение и вышлет список.

Фиона никак не могла понять, что, по мнению Мэлори, они могут сделать с данными нескольких дюжин владельцев собак и кому хотелось бы их заполучить, если только не какому-нибудь рекламному агентству, решившему разослать листовки строго в районе Крайстчерча и Саутборна.

Фиона, не теряя времени, написала ответ, соглашаясь с условиями Мэлори, даже добавила несколько восклицательных знаков, чтобы показать, как серьезно она подходит к делу. Через пять минут Мэлори прислала девяносто семь заявок на участие в выставке собак. Она также проинформировала Фиону, что комитет решил провести выставку заново и сейчас выбирает подходящие даты после Пасхи.

Фиона переслала список Сью и Дэйзи, и дамы принялись его изучать. Они обнаружили, что Сильвия Стедман была среди тех, кто подал заявку на участие в выставке. Мэлори также сообщила им, что для удобства все заявки подавались через сайт клуба собаководства. Бланки для заполнения были простыми: кличка собаки, фамилия и имя владельца, дата, адрес проживания, адрес электронной почты и телефон. Также требовалось поставить галочку напротив желаемой категории. Можно было заявиться хоть во все, по цене пять фунтов за участие в каждой. Некоторые конкурсы оказались более популярными, чем другие. Больше всего участников записались на конкурс «Самые милые глазки», а меньше всего – на «Лучший ловец печенья», потому что там требовались специальные навыки.

– Я сейчас подумала про «Лучший ловец печенья» и того мужчину, который обвинил Эвана Фитча в жульничестве. Ты говорила, что он разозлился. Он мог убить Сильвию?

Фиона прекрасно помнила бородача с кокер-спаниелем, и как его лицо горело, словно средневековый маяк.

– Да, он очень сильно разозлился, но его злость была направлена на Эвана Фитча, а не Сильвию. И он все время находился на главной арене, ну пока не ушел в гневе.

– Бинго! – закричала Дэйзи. – Я ее нашла! Сильвия Стедман заявила Чарли в «Золотой старичок» четвертого марта, за неделю до выставки. И здесь указан ее адрес в Крайстчерче.

Три дамы собрались вокруг экрана.

– Отличная работа, Дэйзи, – похвалила Фиона. – Это подтверждает нашу теорию про завистливого конкурента. Давайте искать дальше. Нужно посмотреть, были ли заявлены стаффордширские бультерьеры – это может привести нас к парню с татуировкой на шее.

Подруги продолжили просматривать оставшиеся заявки. Первой до конца добралась Неравнодушная Сью.

– Я не нашла никаких бультерьеров, а вы?

Дэйзи еще разок прокрутила все заявки, то же самое сделала и Фиона.

– Нет, никаких зацепок. Значит, нам нужно придумать другой способ, как его найти. – Фиона задумалась, глубоко погрузившись в свои мысли. – Знаете, Крайстчерческий клуб собаководства вообще-то очень большой, свыше шести тысяч членов, судя по их сайту. Это огромное количество владельцев собак.

– Да, наш район просто создан для жизни с собакой, – улыбнулась Дэйзи. – Пляж, лес, холм Святой Екатерины. Здесь на тебя странно посмотрят, если у тебя нет собаки.

Фиона нахмурилась.

– Но заявки на участие в выставке подали всего девяносто семь человек, – заметила она.

– Не все считают своих любимцев достойными участия в конкурсах, – ответила Дэйзи.

– Да, это так. На выставке было много народа, очень много, но точно не шесть тысяч. Я сказала бы, что там собралось двести-триста посетителей. Как же получилось, что клуб такой большой? Членство не бесплатное. Нужно платить взносы – двадцать шесть фунтов в год.

Сью всегда быстро соображала, если речь шла о деньгах, и сейчас она тоже нашлась с ответом.

– Дело в приятных бонусах, которые получают члены клуба. На сайте говорится, что если ты платишь двадцать шесть фунтов, то получаешь двадцатипроцентную скидку на массу товаров и услуг: страхование домашнего питомца, собачий корм, товары в зоомагазинах, аксессуары, услуги грумеров, выгульщиков, местных ветеринаров. Джули Ширс – одна из них. Довольно весомо. И платить получается всего по пятьдесят пенсов в неделю.

Это имело смысл. Содержание собаки обходится дорого, на одни услуги ветеринара Фиона тратила почти двести фунтов в год. То, что она сможет сэкономить только на них, оправдает членский взнос и даже превысит его. Хотя в таком случае придется мириться с регулярными письмами по почте от Мэлори.

– Кстати, о Джулии Ширс. Есть какие-нибудь новости?

– О да, я рада, что ты мне напомнила, – продолжила Сью. – Мне ответили из Кеннел-клуба. Судя по их данным, пути Джули и Сильвии никогда не пересекались на выставках. Боюсь, между женщинами нет никакой связи.

Звякнул колокольчик над дверью, возвещая о появлении Корзинщика. Он отвесил низкий торжественный поклон, словно выходил на бис в театре «Глобус».

– Доброе утро, дорогие дамы.

– Доброе, – хором ответили они.

Озорной огонек в его глазах быстро исчез, когда его взгляд остановился на столе, где не оказалось вкусной выпечки.

– Не припрятан ли у вас случайно какой-нибудь кексик или тортик, который я пока не заметил?

Мысли о кексиках и тортиках вылетели у всех из головы. Подруги сначала ждали ответа Мэлори, потом были так заняты заявками, что даже не включили чайник. Подобное положение дел было нетипичным для магазина «Собачкам нужен уютный дом» и вызывало крайнее беспокойство.

– Мы забыли про торт! – ахнула Сью, причем фраза прозвучала так, словно она вернулась домой, забыв ребенка в магазине.

– И чай. Мы ни капли не выпили, – почти дрожащим голосом произнесла Дэйзи. – Что с нами происходит?

– Ни чая, ни торта, ни кекса. Вы себя хорошо чувствуете? – спросил Корзинщик с искренней обеспокоенностью.

В это мгновение в дверях появилась новая сотрудница магазинчика.

– Кто-то что-то сказал про торт? – Молли подошла к столу и поставила на середину большую белую коробку. – Я купила это в пекарне на Пенн-хилл. У них все ручной работы и только натуральные ингредиенты. Небольшой вкусный презент для вас. Надеюсь, вы любите бисквит «Вики».

– Бисквит «Вики»? – переспросила Дэйзи.

Молли открыла крышку, и взору собравшихся предстал пышный свежеиспеченный «Бисквит королевы Виктории»^[304].

Дэйзи радостно потерла руки.

– О, «Бисквит королевы Виктории»! Я никогда не слышала, чтобы его так называли. Теперь мы будем называть его только бисквит «Вики».

– Спасибо, Молли. Но не стоило этого делать, – сказала Фиона.

– А я очень рад, что вы это сделали, – заявил Корзинщик, глядя на торт. – Минуту назад мы были в полнейшей растерянности. Позвольте прдставиться. Меня зовут Тревор, мой магазин находится в соседнем доме, но все зовут меня Корзинщиком.

– Здравствуйте, – улыбнулась Молли.

– Молли – новый член нашей команды, – представила ее Фиона.

Корзинщик воспользовался возможностью выдать еще один театральный поклон.

– Примите мои искренние поздравления с этим радостным событием.

– Он всегда так разговаривает, – сообщила Сью. – Вскоре привыкнешь.

Фиона пододвинула Молли стул.

– Добро пожаловать в магазин «Собачкам нужен уютный дом», Молли. Я думаю, ты отлично впишешься в наш коллектив.

Саймон Ле Бон вскочил со своей лежанки, подбежал к женщине, виляя хвостом, а затем быстро обнюхал ее обувь. Это было все, на что он способен, когда учуял вкусный торт.

Чайник вскипел, дамы достали тарелки, нарезали торт и тут же приступили к делу. Поедание кусочков сопровождалось стонами удовлетворения.

– Это самый вкусный бисквит «Вики», который я когда-либо ела. – Дэйзи собрала крошки со своей тарелки указательным пальцем и отправила в рот. Корзинщик, который на этом этапе обычно извинялся и уходил, задержался на несколько минут.

Фиона встала из-за стола.

– Наверное, мне нужно показать Молли, что тут у нас есть.

– Не беспокойся, у нас совсем маленький магазинчик, – улыбнулась ей Сью.

– Я могу все показать Молли, если хотите, – предложила Дэйзи.

От Фионы не ускользнуло, что Дэйзи испытывает большую симпатию к Молли. Та была примерно того же возраста, что и Белла, дочь Дэйзи, с которой она не общалась и по которой скучала до ломоты в теле. Белла была похожа на мать, такая же добрая душа, но совершенно не приспособленная к жизненным трудностям, и то, что Дэйзи ее обожала, совсем не помогло.

Пока Белла жила дома, брак Дэйзи еще держался. Дочь выступала в роли клея между матерью и тираничным отцом. Супруги рассорились, когда Белла встретила мужчину, похожего на ее отца – эгоистичного мерзавца. Дэйзи не хотела, чтобы дочь выходила за него замуж и повторяла ее ошибку. В результате они поссорились и с тех пор не виделись. Вскоре после этого распался брак Дэйзи, и она осталась в болезненном одиночестве. Было очевидно, что в Молли Дэйзи видела свою дочь.

– Хорошо. Почему бы и нет? – ответила Фиона. – Начните с сортировки.

– С сортировки? – переспросила Молли. – Звучит как дневное игровое шоу.

– Это похоже на него, – улыбнулась Сью. – Только призов нет, и работа никогда не заканчивается.

Дэйзи встала из-за стола.

– На самом деле все не так страшно.

Молли пошла за ней в кладовку, чтобы пройти испытание огнем, а если точнее, то пакетами для мусора, экосумками и картонными коробками – всем тем, в чем люди предпочитают подбрасывать пожертвования.

Фиона схватила телефон и снова углубилась в список участников выставки. Ей хотелось поскорее выделить потенциальных подозреваемых.

– Нам нужно каким-то образом сузить круг. Выяснить, кто был ближайшим конкурентом Чарли, а следовательно, хотел убрать Сильвию с дороги.

– Для начала есть победительница прошлогоднего конкурса, завоевавшая титул «Лучшая собака на выставке» – мальтийская болонка Барби. Хозяйку зовут Пиппа Стролл. Она подала заявку на участие в этом году. Я видела ее имя и фамилию, когда мы смотрели список. Это имя непросто забыть. Вероятно, она хотела победить во второй раз.

– Хорошая работа, Сью. Она возглавит наш список подозреваемых.

– Победители во всех остальных категориях тоже подозреваемые, они ведь сразу проходили в конкурс «Лучшая собака на выставке».

– Но ведь успели провести только конкурс «Лучший ловец печенья», остальные не проводились. Так как мы узнаем, кто наши подозреваемые?

Корзинщик, который подслушивал их странный разговор, поедая уже третий кусок торта, вдруг спросил:

– Вы расследуете смерть на выставке собак?

Фиона и Неравнодушная Сью кивнули.

– И вы хотите знать, кто был фаворитом в каждой категории?

Они снова кивнули.

– В таком случае вам нужен Редж Анаграмма.

Фионе стало любопытно, кто же этот Редж Анаграмма.

Глава 13

Фиона и Сью начали переходить улицу вместе с Корзинщиком и сразу же пожалели об этом. Это занятие напоминало русскую рулетку, только играли они с несущимися на огромной скорости машинами и автобусами, а не с револьвером и пулей. Корзинщик или пропустил мимо ушей правила дорожного движения в детстве, или ему просто было на них плевать. Его техника заключалась в выходе на проезжую часть и игнорировании несущихся на него машин. Причина этого безумного метода стала ясна, когда они оказались в относительной безопасности на островке посередине дороги под аккомпанемент хора из гудящих клаксонов и визга тормозов.

– Не пойму, что им не нравится? – возмутился Тревор. – Неужели они не в курсе, что закон поменялся? Они теперь должны пропускать пешеходов.

– Я не думаю, что закон подразумевает бросание под машину, – заметила Фиона, радуясь, что оставила Саймона Ле Бона с Дэйзи и Молли. Он нервничал от звука клаксонов, как и большинство людей и животных, за исключением Корзинщика.

– Чушь! Им придется переучиваться. – Корзинщик продолжил самоубийственный переход через дорогу, заставив «Тойоту Короллу» вильнуть, чтобы его объехать.

Фиона и Сью остались на островке, разумно выжидая, когда дорога опустеет. Подруги в целости и сохранности добрались до другой стороны улицы. Вместе с Корзинщиком они пошли вверх по Саутборн-Гроув, затем повернули налево, на маленькую улочку с несколькими небольшими магазинчиками. Они остановились перед вывеской «Химчистка Рега».

– Химчистка? – удивилась Фиона.

– Это основное занятие Реджа, но он еще зарабатывает как уличный букмекер. – Корзинщик внезапно избавился от своего мелодичного шекспировского акцента и с каждым словом все больше не походил на себя. – Он тайно принимает ставки на все, что у нас происходит, на воскресные игры Футбольной лиги, сельскохозяйственные выставки и Крайстчерческую выставку собак. Но вы не должны никому об этом говорить. Первое правило Бойцовского клуба и все такое.

– Держим рты на замке, – ответила Сью.

– Вот и хорошо. Второе правило Бойцовского клуба…

– Мы поняли, – перебила Фиона. – Не говорить о нем.

– Нет. Не это. Второе правило: не называть его Редж Анаграмма. Реджи или Редж – нормально, но он не любит, когда его называют Анаграмма. Он очень болезненно это воспринимает. Мне вообще не следовало упоминать это.

– Хорошо. – Фиона гадала, как он заработал такое прозвище. – Почему его зовут Анаграммой?

– Он любит составлять слова и разгадывать анаграммы? – высказала предположение Неравнодушная Сью. – Я сама неравнодушна к хорошим анаграммам.

– Его настоящее имя Редж Джери, – ответил Корзинщик.

Фионе и Сью потребовалось несколько секунд, чтобы переставить буквы в фамилии. После этого они захихикали.

– Понимаете теперь, почему он не любит, когда его зовут Анаграммой? Редж не любит, когда люди над ним смеются.

– А мне кажется, это прекрасное прозвище, – заявила Неравнодушная Сью. – Как жаль, что у меня нет его.

Фиона подумала, подходящее ли сейчас время, чтобы рассказать Сью, что оно у нее уже есть. Фиона не была уверена, как подруга это воспримет, поэтому решила промолчать. Вдруг отреагирует так же, как Редж? Фиона по опыту знала, что людей лучше называть так, как они хотят. Это обычные правила приличия.

– Если ему нравится Редж или Реджи, то мы так и будем его называть.

– Вот и хорошо. Идите за мной.

Корзинщик толкнул дверь в королевство Реджа – химчистку, которая представляла собой простое чистое помещение, где практически не было мебели. Касса возвышалась на гладком голубом прилавке во всю стену. За ним стояли рейлы с вешалками, на которых висела одежда в чехлах в ожидании хозяев. Каждый дюйм стены покрывали панели разного размера с ценами на химическую чистку всех мыслимых видов одежды, от ночнушки до килта, от свадебного платья до широкого пояса. Редж определенно подходил к делу с особой тщательностью.

Редж появился из задней части химчистки. Это был невысокий плотный мужчина с животиком. Его пальцы были унизаны золотыми кольцами, а плохо прокрашенные короткие волосы имели такой неестественный цвет, что казалось, будто у него на голове надет защитный шлем.

– Тревор! Чему я обязан удовольствию видеть тебя?

– Редж! Мой старый друг! – Корзинщик переключился в дружеский режим. Мужчины сердечно пожали друг другу руки. – Я хотел бы представить тебе моих добрых знакомых. Это Фиона и Сью.

– Здравствуйте! – Редж тепло улыбнулся.

Сью и Фиона вежливо ответили на приветствие.

Корзинщик заговорил тише, почти шепотом:

– Как я подозреваю, ты слышал про смерть на выставке собак.

Редж склонил голову.

– Ужасная история, просто ужасная. Несчастная женщина лишилась жизни. Кто бы мог подумать?

– Мы как раз хотели поговорить с вами об этом, – вставила Фиона.

Редж обеспокоенно посмотрел на Корзинщика, словно спрашивая: кто эти люди?

– Все в порядке, Редж. Им можно доверять.

Фиона решила, что лучше всего честно сыграть с букмекером.

– Мы расследуем смерть Сильвии Стедман. У нас есть версия, что убийцей мог быть один из конкурентов, который не хотел, чтобы она победила.

– Эта версия имеет смысл, но какое отношение она имеет ко мне? – Лицо Реджи мгновенно изменилось.

– Нам нужны имена ее конкурентов, – пояснила Сью. – Кто были фавориты на победу в других категориях, чтобы пройти в финальный конкурс «Лучшая собака на выставке».

Редж покачал головой.

– Не впутывайте меня в это.

– Ты ни во что не впутываешься, Редж, – заверил его Корзинщик. – Ты только покажешь список тех, на кого больше всего ставили. Ты бы сделал то же самое для своего клиента, желающего сделать ставку.

Редж переварил эти слова в голове, затем медленно кивнул.

– Хорошо.

Он подошел к левой стене и принялся открывать панели с ценами за услуги. Они крепились на петлях, как маленькие дверцы. На оборотной стороне находились черные доски. Фиона успела рассмотреть одну. На ней мелом были написаны ставки на то, сколько раз в этом месяце затопит Крайстчерческую набережную.

– Где же они? – бормотал Редж, открывая и закрывая одну панель за другой в поисках нужной доски. Стена напоминала огромный адвент-календарь. – А, нашел! – Он остановился у одной панели и широко раскрыл дверцу. – Крайстчерческая выставка собак. Ставки на лучшую собаку на выставке. Фаворит Чарли: два к одному. Или мне следовало бы сказать – ставки на фаворита, пока не умерла хозяйка. – Редж взял в руки тряпку и стер кличку Чарли, затем продолжил скороговоркой: – Следующая – мальтийская болонка Барби, в прошлом году она была признана лучшей собакой на выставке, а в этом занимала второе место после Чарли. Ставки на нее: десять к одному.

– Если Чарли вышел из игры, она становится фавориткой, – заметила Фиона.

– Все правильно. – Букмекер стал двигаться дальше по списку. – Затем идет Роло, шоколадный лабрадор, двенадцать к одному. Роло нравится публике, он выигрывал конкурс «Самый виляющий хвостик». Следующим идет Макс, веймарская легавая, в прошлом году он выиграл «Самые милые глазки», пятнадцать к одному. Затем у нас легендарный Лорд Боб, который три года подряд выигрывал конкурс «Лучший ловец печенья». Мог ли он в этом году победить в финале? Ставка на него: шестнадцать к одному. Последние, но не менее важные, кокапу Нелли и гаванская болонка Хаггис. Обе аутсайдеры, двадцать к одному. Но списывать со счета их нельзя. Шоу не закончится, пока папа римский не станет католиком. – Он выдал смешок в стиле Сида Джеймса^[305].

Сью вытащила телефон.

– Не возражаете, если я сфотографирую этот список?

Озорная ухмылка опять исчезла с лица букмекера.

– Я предпочел бы, чтобы вы этого не делали. Но вы можете его переписать.

– Вполне справедливо. – Сью открыла приложение «Заметки» на своем телефоне и переписала информацию, ловко набирая слова большим пальцем со скоростью, достойной подростка.

– А как вы определяете ставки? – поинтересовалась Фиона.

– Э-э, я предпочел бы не раскрывать этого, – ответил Редж и закрыл панель.

– Дело в том, что, когда мы возьмемся за кандидатуры владельцев собак-конкурентов, которые могли бы иметь зуб на Сильвию и Чарли, нам нужно удостовериться, что мы не тычем пальцем в небо.

Судя по виду, Редж обиделся.

– Может, я и делаю это тайком, но я горжусь тем, что предоставляю качественные услуги, – гордо заявил он.

При обычных обстоятельствах Фиона не стала бы ассоциировать термин «качественные услуги» с нелегальной букмекерской конторой и вообще любыми азартными играми, где люди добровольно выкидывают свои деньги, но она решила промолчать и перефразировала вопрос:

– Не могли бы вы объяснить нам в общих чертах, как так получилось, что, например, Барби оказалась выше Лорда Боба?

Разговор становился на самом деле очень странным.

Неравнодушная Сью убрала телефон.

– Или ставки делаются наугад? Вы только представьте, если ваши клиенты узнают, что все эти ставки взяты с потолка. – Она умела дразнить людей, и это умение им очень помогало, когда требовалось раздобыть информацию, в особенности связанную с цифрами.

Редж фыркнул.

– Ставки делаются не наугад. У меня есть человек, предоставляющий инсайдерскую информацию.

– Кто? – спросила Фиона. – Кто-то из клуба собаководства?

Редж колебался, совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы подтвердить теорию Фионы.

– Должно быть, кто-то из комитета, – подключилась Сью. – Кто еще может знать, какие собаки имеют лучшие шансы на победу?

Фиона вспомнила заседание комитета клуба, на котором они оказались, и как один из членов капризничал как ребенок.

– Это Дэвид Харпер, казначей? Он занимается заявками, которые участники подают по Интернету. Он знает, кто из собак и владельцев заявился на выставку.

– И он в гневе вылетел вон, когда мы попросили у него список участников, – поддержала ее Сью. – Ставлю на то, что совесть у него нечиста.

У Реджа опустились плечи, он покраснел.

– Эй, Дэвид не имеет никакого отношения к убийству! То есть я хочу сказать, что он передает мне данные на собак, но на этом все. Он может определить, какая из них имеет лучшие шансы на победу, но судья-то Мэлори. Окончательное решение принимает она.

Фиона подошла к панели, которую Редж закрыл минуту назад.

– Можно? – Она не стала дожидаться его разрешения и снова открыла дверцу, к большому неудовольствию Реджа. – Если кто-то поставит на Чарли, то при ставке два к одному заработает мало денег. Ставки на остальных собак выглядят гораздо приятнее. Если убрать со сцены Чарли и поставить на одну из других собак, можно неплохо заработать. А что происходит, если выставку отменили? Вы возвращаете людям деньги, которые сделали ставки? Как я понимаю, вы в курсе, что выставку проведут повторно после Пасхи.

Редж медленно кивнул.

– Да, я слышал. Я вернул деньги всем, кто ставил на Чарли, но остальные ставки в силе до повторного проведения выставки.

– Ставки те же? – уточнила Сью.

Редж снова кивнул.

– Ну вот, – сказала Фиона. – Может, кто-то хотел вывести Чарли из игры, чтобы заработать, поставив на собаку, на которой можно обогатиться. Подстроил результат под себя.

Редж закрыл панель и гневно посмотрел на Фиону.

– Я думаю, у вас слишком сильно разыгралось воображение. Я – мелкий букмекер, моя контора на маленькой улочке. Я работаю, чтобы мои клиенты немного испытали азарт. Парочка фунтов, максимум пять. Я не могу принять большую ставку, даже если б захотел.

В его защиту выступил Корзинщик.

– Редж не работает по-крупному. Он оказывает услуги местным жителям, которые знают про его букмекерскую контору. Маленькие ставки, маленькие выигрыши. Они не стоят того, чтобы кого-то убивать.

Редж принялся открывать и закрывать другие панели на стене, показывая многочисленные ставки.

– Вот посмотрите сюда. Ставки на конкурс домашних пирогов в Женском институте. – Он перешел к противоположной стене. – Забег в Саутборне, автошоу в Тактоне, региональный велозаезд в Айфорде. Я работаю только с маленькими ставками, вам все это подтвердят.

Фионе ничего не оставалось, как согласиться с этим: букмекерская конторка Реджа больше походила на деревенский тотализатор, а не на Альберт-холл^[306]. Хотя на Фиону определенно произвело впечатление разнообразие, которое Редж предлагал своим клиентам. Велосипедисты, можно сказать, терлись плечами с пекарями-любителями из Женского института. Выбор ставок был просто потрясающим.

– Значит, поставить можно на что угодно?

– О да, – ответил Редж. – Абсолютно на все. Как говорится, если можете подумать об этом, то можете и сделать ставку на это. Но как вы видите, я работаю в мелких масштабах.

– А вы сами делаете ставки? – поинтересовалась Сью.

Редж уверенно покачал головой, возможно, потому, что за годы работы наблюдал непрекращающийся поток людей, которые чаще теряли деньги, чем зарабатывали, пусть речь шла и о паре фунтов.

– Я предпочитаю инвестировать свободные деньги.

Не обращая на его слова внимания, Корзинщик принялся обсуждать с ним ставку. Он хотел поставить на то, на какую следующую колонку на заправке повесят табличку «Не работает».

Фиона и Сью поблагодарили Реджа за помощь и оставили мужчин обсуждать работу бензоколонок. Дамы получили то, за чем приходили – список потенциальных конкурентов, которые могли желать смерти Сильвии. Также они наткнулись на новую теорию, которую не рассматривали прежде, – ставки, но сразу же вычеркнули это из списка. В любом случае миссия была выполнена.

Направляясь назад на Саутборн-Гроув, Сью быстро просматривала информацию у себя в телефоне.

– У нас имеется очень интересный список конкурентов, завистливых подозреваемых, которые хотели убрать Сильвию с пути. Как мы и думали, номер один – это Пиппа Стролл и ее собачка Барби, теперь они новые фавориты на главный приз. Ага! – Она прекратила поиски. – Я нашла ее заявку. Если она живет по указанному адресу, то это в двух шагах отсюда. Нанесем ей визит?

– Не будем откладывать на завтра. Сейчас самое подходящее время.

По указанному адресу на маленькой улочке подруги обнаружили не скромное жилище, а целый салон красоты, примерно такого же размера, как химчистка Реджа, но гораздо шикарнее. На здании пастельно-розового цвета красовалась вывеска «Я прекрасна». Ниже перечислялись услуги, предоставляемые салоном: «Укладки, массаж лица и маски, макияж, инъекции филлеров, брови, ресницы, маникюр, восковая депиляция». Сквозь окно дамы увидели ряд зеркал от пола до потолка в розовых рамах, перед которыми стояли стулья в тон, все пустые. На дальней стене над тремя пустыми блестящими раковинами для мытья волос в глаза сразу же бросался гигантский рисунок перевернутой зеленой бутылки с шампанским, из горлышка которой лилась пузырящаяся пена. Рисунок сопровождался надписью: «Живи. Смейся. Люби».

– Я бы не пошла сюда делать прическу, – заметила Сью.

– Я тоже. – Фиона застенчиво провела рукой по своим седеющим волосам в попытке привести их в порядок.

Стоило подругам открыть дверь, как им в нос ударил сильный аромат шампуня и острый запах средства для завивки волос. Послышался стук каблучков, и к ним вышла улыбающаяся невысокая женщина, держа под мышкой собачку с длинной кремово-белой шерстью, предположительно Барби. Волосы хозяйки и шерсть собаки идеально сочетались, словно их красили из одной бутылки. Но как только Пиппа Стролл увидела Фиону и Сью, ее слащавая улыбка мгновенно исчезла, и она нахмурилась. Дамы сразу ее узнали. Это была та самая истеричная особа, которую Дэйзи случайно облила кофе.

Глава 14

Пиппа опустила Барби на пол.

– Иди на свое счастливое место, моя сладкая.

Мальтийская болонка засеменила к кассе. Как и у песика Фионы, у Барби имелось свое место рядом со стойкой, только, в отличие от Саймона Ле Бона, это была не потрепанная лежанка. Там стоял плюшевый розовый трон с блестящими ножками, а на спинке золотыми нитями была вышита кличка Барби. Подумать только! Барби проигнорировала свой трон и принялась нюхать пол вокруг стола, надеясь найти какие-нибудь крошки.

– Иди на свое счастливое место, моя сладкая, – повторила Пиппа с еле скрываемым раздражением в голосе.

Крошечная собачка опять ее проигнорировала. Пиппа издала шипящий звук, выражающий неодобрение, подхватила Барби и усадила ее на трон, велев ей там сидеть. Барби подчинилась, но тихо зарычала, показывая, что такое обращение ей не нравится.

Пиппа повернулась к Фионе и Сью.

– Надеюсь, вы пришли оплатить счет за химчистку, – рявкнула она.

– Забавно, мы только что из химчистки, – с улыбкой ответила Сью.

Пиппа Стролл не посчитала это совпадение забавным. Она исчезла за дверью, расположенной как раз под перевернутой бутылкой шампанского.

Сью быстро повернулась к Фионе и прошептала:

– Это и есть та высокомерная корова, которая нагрубила Дэйзи.

Пиппа вернулась, сжимая в руке квитанцию, которую сунула подругам в нос. Фиона взяла квитанцию из руки Пиппы и посмотрела на цену. Вязаное платье Пиппы чистили не у Реджа и не в одной из химчисток Саутборна или Крайстчерча, а в заведении под названием «Химчистка премиум-класса» в элитной деревушке Кэнфорд-Клиффс, которая славилась роскошными магазинами и барами и так же непомерно высокими ценами. Подруги видели цены Реджа, а химчистка, в которую обратилась Пиппа, брала в три раза больше, чем он. Только Фиона пришла сюда не торговаться. Им требовалось задать Пиппе вопросы и постараться быть с ней любезными, если такое вообще возможно. Лучше согласиться с ее требованиями.

Фиона достала кошелек и предложила заплатить за Дэйзи, причем больше, чем указано в квитанции. Сначала она хотела получить информацию.

– Могу ли я узнать, перед тем, как вас облили кофе, вы вошли в шатер через черный выход?

– Зачем вам это знать? – подозрительно посмотрела на нее Пиппа.

– Просто любопытно.

– Вы ходили в туалет? – спросила Сью. – Позади шатра как раз стояли общественные туалеты.

Пиппа поморщилась так, словно ей в глаза брызнули лимонным соком.

– Боже, нет. Я бы не хотела, чтобы меня нашли мертвой в этом древнем туалете. Я ходила на набережную за кофе.

– Зачем вы ходили именно туда? Как-то странно, ведь клуб собаководства организовал чай и кофе. – Сью понравились горячие напитки, которые подавали на выставке. В первую очередь потому, что они стоили несколько пенсов, а не фунтов.

– Я вас умоляю! Я такую грязь не пью. Мне нужен настоящий кофе. Я только купила себе стаканчик, и тут ваша неуклюжая подруга врезалась в меня и облила. Я даже глоток не успела сделать.

– Ее зовут Дэйзи, – заметила Сью. – И она вас не обливала. В нее врезался парень со стаффордширским бультерьером.

– Ну этого я не видела. Я знаю, что мое вязаное платье испорчено.

– Вы не видели парня с татуировкой паутины на шее? – спросила Фиона.

– Нет, я видела только вашу неловкую подругу Мэйзи…

– Дэйзи, – поправила Сью.

– Как бы там ни было. Именно она столкнулась с моим латте.

– Мы приносим извинения от имени нашей подруги, – Фиона вручила Пиппе несколько купюр. – Сдачи не надо.

– Я вам не таксист. – Пиппа схватила деньги и направилась к кассе, где нажала одну из кнопок. Она достала несколько монет, вернулась и вложила их в руку Фионе. – Вам повезло, что я не требую компенсацию за пережитый стресс и кофе, который я так и не выпила. Мне пришлось ехать домой и переодеваться. Я не могла вонять разлитым по мне кофе.

– Но выставку отменили. Вы слышали, что Сильвия Стедман умерла? – спросила Фиона.

– О да, – ответила Пиппа без капли сочувствия. – Когда я вернулась, там уже стояла «Скорая», и Мэлори отправляла всех по домам. Мне не нужно было возвращаться. Столько потерянного времени, стресс для Барби – и все впустую. Она всегда нервничает перед выставкой.

Дамы уставились на Пиппу, шокированные ее черствостью. Женщину больше волновало небольшое неудобство, связанное с возвращением домой и переодеванием, чем смерть человека.

На лицо Пиппы вернулись высокомерие и недовольство.

– Что? Вы хотите, чтобы я испытывала сочувствие к мертвому человеку, которого никогда не видела? Я не собираюсь притворяться, что расстроена из-за смерти незнакомки. Это лицемерие, на мой взгляд. Вы знаете, что в мире каждую секунду умирает человек? – Она посмотрела на часы, и ее следующие слова совпали с движением секундной стрелки. – Кто-то сейчас умер… И сейчас умер… И сейчас… Готова поспорить: вы не сожалеете о смерти никого из них, так почему я должна страдать из-за Сильвии Стедман?

– Но разве вас не шокировало ее убийство? – спросила Фиона.

Губы Пиппы, напоминавшие розовый бутон, округлились, а ее кожа приобрела пепельный оттенок.

– У-убийство? Я думала, у нее случился сердечный приступ.

– Так думали вначале. Но позднее выяснилось, что это убийство.

Пиппа с трудом устояла на своих шпильках и взяла себя в руки.

– Убийство? Вы уверены?

Неравнодушная Сью и Фиона кивнули.

В конце концов выяснилось, что у Пиппы все-таки есть душа. Ее идеальная кожа практически исказилась страданием, если б не ботокс, которым было перекачано ее лицо.

– О боже! Это ужасно. Но зачем кому-то ее убивать, да еще и на выставке собак?

– Именно это мы и пытаемся выяснить, – ответила Сью. – Насколько я понимаю, полиция вам не звонила?

– Нет, пока нет.

– Значит, позвонит, – сказала Фиона. – Им требуется время, чтобы всех опросить.

Пиппа сглотнула.

– Вы хоть что-то слышали про Сильвию Стедман? – спросила Сью.

– Как я уже говорила, я не была с ней знакома, но все слышали про Сильвию и Чарли. Ну, по крайней мере, в кругах собачников и участников выставок.

– Вы знали, что Чарли считался фаворитом на титул «Лучшей собаки»? – спросила Фиона.

Сочувствие Пиппы длилось недолго. На ее губах начала появляться натужная улыбка на грани раздражения.

– Э-э, я думаю, вы еще узнаете, что фавориткой была Барби. – Пиппа поцокала каблучками к Барби и подняла ее с трона. Собаке это не понравилось, и она заворчала, когда ее начали тискать. Пиппа заговорила со своей драгоценной любимицей писклявым голоском: – Все правильно. Мамин маленький пушистик готовился стать лучшей собачкой на выставке, да?

– Но в соответствии с… – Фиона чуть не нарушила первое правило Бойцовского клуба и уже собиралась упомянуть имя Реджа. – Мы слышали из надежного источника, что фаворитом был Чарли, а Барби занимала в рейтинге второе место.

Пиппа оторвалась от своего пушистого сокровища, в ее взгляде плескалась ярость. Все ее нежные чувства словно испарились, она бесцеремонно усадила Барби на трон, а сама уставилась на Фиону напоминающими черные дыры глазами, высасывающими всю радость жизни.

– Фавориткой была Барби, и все это знают. В прошлом году она победила на конкурсе «Самый похожий на хозяина пес», а затем была признана лучшей собакой на выставке. И в этом году она повторила бы свой успех. У Чарли не было шансов.

– Но Чарли выигрывал «Крафтс», – заметила Неравнодушная Сью.

Пиппа перевела на нее свой гневный взгляд, излучающий тьму.

– И что с того? Это было четыре года назад. Чарли старый, ему по меньшей мере семь или восемь лет. Ни у кого не было шансов против Барби. Вы только посмотрите на ее шерстку. Ни одна собака так хорошо не выглядит, как Барби. Я сама ее стригу. Я лучший косметолог в округе. Я лучше, чем любой неотесанный собачий груммер, и хочу заняться этим профессионально. Вы когда-нибудь пытались записать собаку на стрижку? У них вечно занято, и при этом специалисты из них никудышные. С моими высокими стандартами я быстро избавлюсь от конкурентов. Для начала я открою сеть из четырех салонов. И стану лидером в собачьем груминге в нашем районе. У меня есть спонсоры. В любом случае Барби опередила бы всех собак. Без сомнения! Даже победителя «Крафтс». Но теперь, как я понимаю, у нас нет шанса это доказать, раз Сильвия умерла. Так жаль.

Фиона и Сью оставили Пиппу Стролл с ее амбициями, а сами пошли назад в благотворительный магазин.

Сью покачала головой, испытывая отвращение и разочарование.

– Мы только потеряли время. Она была рядом с нами, когда произошло убийство.

– Да, она даже не пытается скрыть свое соперничество с Сильвией. Если она убийца, то не поняла, что следствие нужно направлять в другую сторону. Она не пыталась сбить нас с толку. Пиппа практически орала о том, как хотела, чтобы Барби победила Чарли. Единственное, о чем она жалеет, так это о том, что ее собака не смогла доказать свое превосходство над победителем «Крафтс».

– Мне кажется, я никогда не встречала другого такого высокомерного и самовлюбленного человека, а это о многом говорит – мы же, ради всего святого, знакомы с Софи Хэйверфорд. Как же эта Пиппа зациклена на себе!

Фиона рассмеялась.

– По крайней мере, Софи притворяется милой. А Пиппа просто ужасна.

– Если она так же общается с клиентами, то понятно, почему в салоне пусто.

– Хватит о ней. Давай посмотрим, как у Молли идут дела в первый день работы. У меня такое чувство, будто мы бросили ее на произвол судьбы.

– О, я бы не беспокоилась. Дэйзи о ней позаботится.

Подруги почувствовали это, как только переступили порог магазина. Что-то изменилось. Они словно попали в альтернативную версию их магазина. Все вроде бы то же самое, но немного другое. Легкие, почти неуловимые изменения. Сюрреализма добавляло и то, что Дэйзи нигде не было видно. По крайней мере, Саймон Ле Бон вылез из своей лежанки и приветственно замахал хвостом, пока не обнюхал одежду Фионы, от которой исходил запах другой собаки. Настоящая измена. Он с отвращением отвернул нос и поплелся обратно на свою лежанку.

Молли вышла из кладовки, держа в руках кипу одежды.

– О, здравствуйте, Фиона. Здравствуйте, Сью.

Подруги молча кивнули, пока их мозги напряженно работали. Они пробегались глазами по магазину, пытаясь найти изменения. Фиона решила пока отложить свое любопытство в сторону.

– Как идут дела, Молли? Все в порядке?

Молли радостно улыбнулась.

– О да! Как видите, пытаюсь освоиться.

– Где Дэйзи? – спросила Сью.

– Она пораньше пошла на обед.

Сью это не понравилось.

– Вообще-то она должна присматривать за вами, а не бегать за бутербродами.

Молли принялась развешивать вещи на вешалки.

– О, все в порядке. Я настояла, чтобы она пошла перекусить. Как вы и говорили, дел тут немного, вот я и сталапроводить кое-какие преобразования. Надеюсь, вы не против. Я распределила вещи по цветам, а не размерам. Подумала, так они станут более привлекательными, в особенности если человек пытается подобрать подходящий образ. Но если вам не нравится, я могу вернуть все, как было.

Она махнула рукой на круговую вешалку справа от них.

Вот оно. Та перемена, которую они обе ощутили. Раньше вещи представляли собой разноцветную массу, а теперь превратились в радугу: зеленые висели с зелеными, красные с красными, дальше шли синие, белые, желтые. И Молли еще не закончила.

– Я сделала нечто подобное и с книгами. Они стояли в алфавитном порядке, а я расставила их по жанрам, как в книжном магазине.

ОКР^[307] Сью тут же дало о себе знать. Она не любила перемены, и у нее весьма заметно задрожала голова и руки.

– Все ищут книги в алфавитном порядке. Они стоят так. Мы всегда так делали.

– Один раз мы пробовали расставить их по жанрам, – добавила Фиона. – Но книг одних жанров гораздо меньше, чем других, и в результате получилась куча пустого пространства.

Молли подвела их к священному месту – книжным полкам, гордости и радости магазина.

– Это так, но я поставила рядом похожие жанры. Например, ужасы с детективами.

Фиона почувствовала, как напряглась Сью. Ужасы есть ужасы, детективы есть детективы, и вместе им не сойтись^[308]. Ну в некоторых книгах, конечно, такое встречалось, но их редко жертвовали магазину, за исключением редких романов Томаса Харриса. Жанры нельзя мешать, как хочется, или все же можно? Фиона все же признала, что теперь полки выглядели более опрятно, в особенности с небольшими жанровыми указателями, написанными размашистым каллиграфическим почерком.

– Покупатели понимают, что они покупают, благодаря обложкам, – Молли проводила им экскурсию по цветовой кодировке книг. – Например, у ужасов и детективов обычно темные обложки, в то время как у любовных романов (вот они здесь, в другом конце) – пастельные и розовые. Современные романы и историческая проза печатают с темно-синими, зелеными и винными обложками.

– Да, мы обратили внимание. Мы с Фионой в свое время прочитали парочку книг. – Сью произнесла это с плохо скрываемой язвительностью в голосе.

– Простите, что учу вас варить яйца, – извинилась Молли.

– Совсем нет. Мне кажется, все выглядит очень мило, – сказала Фиона. – Разве не так, Сью?

– Вы столько всего сделали, пока нас не было. – шокированно произнесла Сью, не готовая к тому, что привычный мир перевернулся с ног на голову.

Молли не обратила внимания на то, что та расстроена.

– Да, и у меня получилось продать несколько вещей. Женское пальто из верблюжьей шерсти, теннисную ракетку, игру «Голодные бегемотики» – жаль семью, которой придется вытерпеть столько шума! И несколько книг. Новая система уже работает.

Фиона похлопала в ладоши.

– Я думаю, что хорошо сделанную работу нужно отметить чашечкой чая.

Сью не разделяла ее энтузиазма, заскрипев зубами. Слава богу, Молли этого не заметила, радуясь, что ее нововведения хорошо восприняли. Внезапно ее лицо стало серьезным.

– О, еще кое-что. Приходил мужчина, спрашивал вас троих. Совсем недавно.

– Какой мужчина? – уточнила Сью.

– Какой-то нервный тип. Не представился. Очень быстро ушел, я не успела спросить его имя.

– Что он хотел? – спросила Фиона.

– Сказал, что у него есть информация для вас. Про выставку собак.

Фиона подошла поближе к Молли.

– Какая информация?

– Он сказал, что важная.

Фиона и Сью явно выбрали не то время, чтобы уйти из магазина.

Глава 15

Вернувшись с раннего обеда, Дэйзи не переставала себя корить за то, что «ушла с поста», как она выразилась. Она отсутствовала, когда кто-то пришел с важной информацией по делу, и это было непростительно.

Неравнодушная Сью пыталась ее утешить.

– Дэйзи, нас тоже не было.

– Да, но вы думали, что я здесь, держу оборону. Стоило мне только выйти из магазина, как появился ценный свидетель. Я все испортила.

Фиона тепло улыбнулась ей и положила ладонь на руку, чтобы успокоить.

– Ты же не знала, что он придет. Никто из нас не знал.

– Я не сомневаюсь, что он вернется, – заверила ее Молли. – Давайте я заварю нам всем по чашечке чаю.

– Прекрасная мысль, – согласилась Фиона.

Подруги уселись за стол, а Молли ненадолго исчезла в кладовке, затем вернулась с большим коричневым заварочным чайником и поставила его в центре стола. Через пару минут Молли разлила чай по чашкам, благоразумно решив не добавлять молоко и предоставив дамам сделать это самостоятельно. Чаепитие – вопрос очень деликатный, и у каждого в этом деле есть свои особые предпочтения. Все настолько индивидуально, что можно сравнить с отпечатком пальца! Сколько хороших чашек чая было испорчено неправильной пропорцией молока. Нальешь не то количество – и могут пройти недели, прежде чем человек, с которым вы так поступили, простит вас.

Дэйзи первой попробовала чай.

– О боже! Прекрасный чай.

Фиона отхлебнула из своей кружки и вздохнула с удовлетворением:

– Вы хорошо завариваете чай, Молли.

Их примеру последовала Сью, но в ее реакции было меньше восторга.

– Да, наверное, неплохо.

Молли не обратила на нее внимания.

– Я узнала про одну хитрость: не нужно заливать чайные листья кипящей водой. После того, как чайник закипит, я даю воде немного остыть. Кипяток обжигает листья и убивает аромат.

– Надо же! – У Дэйзи загорелись глаза после этого судьбоносного откровения. – Теперь я только так и буду делать.

– А я, пожалуй, ограничусь кипятком. Я неравнодушна к очень горячему чаю. Нет ничего хуже, чем теплый чай. – Неравнодушная Сью весьма очевидно демонстрировала недовольство из-за нового способа заваривания чая.

– О, я не имела в виду, что нужно ждать, пока вода остынет, – пояснила Молли. – Только минуту или две.

Дискуссия могла бы продолжаться довольно долго, и хотя правильный способ заварки чая действительно очень важен, Фиона хотела перевести разговор на более насущные темы.

– Как бы вы описали того человека, который приходил сюда?

Молли задумалась на секунду.

– Невысокий, седые волосы. Средних лет. Среднего телосложения.

Под такое описание подходила половина мужского населения Саутборна старше сорока пяти лет.

– И он хотел поговорить именно с нами? – уточнила Сью.

– Да. Мужчина спросил, можно ли поговорить с Фионой, Сью или Дэйзи. Я ответила, что вас нет на месте, и предложила передать вам сообщение. Он заявил, что у него есть информация о выставке собак. Будто он знает, кто убийца, после этих слов мужчина запаниковал, словно ляпнул лишнее. Сказал, что еще свяжется с вами, а потом сбежал.

– Значит, он нервничал.

– Да, он был весь взвинченный. Все время оглядывался через плечо, пока стоял тут, а был он здесь недолго.

– И что теперь? – спросила Дэйзи.

Фиона немного помолчала, выстраивая в голове логическую цепочку.

– Что ж, пока мы ничего не можем сделать. Нам остается только ждать, пока он сам с нами не свяжется. Мы не знаем, кто он и где нам его искать. Поэтому придется запастись терпением. А пока займемся списком конкурентов Чарли и опросим владельцев.

После того как Молли ушла забирать Дину из школы, подруги стали по очереди обзванивать потенциальных подозреваемых, используя информацию из заявок на участие в выставке. Но ни на один из звонков не ответили, или же они сразу переводились на голосовую почту. Возможно, потому, что во второй половине дня люди работали, бегали по делам или, как Молли, забирали детей из школы. Но, вероятнее всего, никто просто не хотел отвечать на звонок с неизвестного номера.

Фиона сама на такие звонки не отвечала. Ей уже порядком надоели мошенники, обещавшие отключить ей Интернет или заверявшие, что ее ждет посылка, которую она никогда не заказывала.

Фиона смирилась с тем, что им придется встретиться с этими людьми лично. Если ты без приглашения появляешься у кого-нибудь на пороге, то не все согласятся отвечать на вопросы. Хороший пример – Пиппа Стролл. Хотя, справедливости ради, их первая встреча с этой дамочкой закончилась тем, что Дэйзи облила ее кофе. Она в любом случае не была бы им рада. Однако у Фионы сложилось впечатление, что Пиппа Стролл пребывала бы в дурном настроении, даже если б они заранее предупредили ее о своем визите, отправив с лакеем в напудренном парке написанное гусиным пером пергаментное письмо на бархатной подушечке.

Они подождут до конца дня и дадут своим потенциальным подозреваемым время прослушать голосовую почту и перезвонить им. Но если никто этого не сделает, подруги начнут стучаться в двери и требовать ответы – конечно, максимально любезным и вежливым образом.

Глава 16

На следующий день, вскоре после того, как торт был разрезан на куски, а чай разлит (была очередь Сью заваривать чай, и она с вызовом заявила про свое намерение придерживаться собственной техники заваривания чая – обжигать чайные листья кипящей водой, что в результате дает крепкий, пригодный для употребления напиток, пусть и не такой хороший, как у Молли), в дверь ворвался Корзинщик. Для разнообразия он не бросился к торту, отчего Фиона задумалась, все ли с ним в порядке.

– А, хорошо. Я вижу, что вы все здесь, – пророкотал он. – Весьма кстати. – Корзинщик извлек из кармана несколько грязных сложенных листков бумаги и развернул их. – Я подумал, может, вы согласитесь меня послушать? У меня появился новенький материал.

Молли выглядела озадаченной, и Дэйзи склонилась к ней:

– Тревор – стендап-комик.

Корзинщик покраснел.

– Ну я пытаюсь им стать.

– Он хочет участвовать в любительском шоу талантов в Регентском центре, – добавила Дэйзи. – Мы все пойдем на представление. Хотите с нами?

– С удовольствием, если я найду с кем оставить Дину. В каком роде будет стендап?

– Мое амплуа – комедии-наблюдения. Смесь Майкла Макинтайра с Викторией Вуд^[309].

– О, мне нравятся они оба.

– Могу ли я без дальнейших церемоний и проволочек предложить вам капельку веселья?

Молли опять растерялась.

– Он хочет рассказать нам несколько шуток, – пояснила Сью.

– О да, пожалуйста, – с готовностью закивала Молли.

Остальные дамы не кивали, собираясь с силами и готовясь к предстоящему испытанию. Фиона молилась, чтобы на этот раз у Корзинщика все получилось. Ей отчаянно хотелось, чтобы его выступление было хоть капельку смешным. Достаточно неприятно слушать человека, который считает себя забавным, а объяснять такому человеку, почему не смешно – сродни настоящей пытке.

Корзинщик откашлялся, пропустив свой обычный странный ритуал разминки голосовых связок. Он бросил взгляд на листы, затем посмотрел на свою аудиторию.

– Вот хорошая сценка. – Он немножко встряхнулся, пытаясь вжиться в роль. – Почему все стали писать даты наоборот?^[310] Давайте возьмем для примера 9.11. Что это за дата? 9.11 – это девятое ноября, а не одиннадцатое сентября. Разве они не знают, что вначале идет день, а потом месяц? В чем дело?

Ничего. Никакой реакции.

– Хорошо, сложная аудитория. Мне это нравится. Вы меня проверяете, да? – Ничуть не смутившись, Корзинщик продолжил выступление. Он пошуршал бумагами в поисках чего-то, что подействует на дам. Его взгляд остановился на подходящей шутке, глаза загорелись, и он захихикал. – Вот это вам понравится. Вы не обращали внимания, что теперь больше никто не говорит: «Чу!»? Это потому, что звучит старомодно, правда? За исключением тех случаев, когда идет дождь. Да, по какой-то странной причине, если льет дождь, то с этого слова стряхивают пыль. «Чу! Какой дождь». Что есть такого в сильных осадках, что вызывает у нас желание изъясняться, как синоптик елизаветинских времен? «Чу! Как льет». Почему только про дождь? Почему никто так не говорит, если срабатывает автомобильная сигнализация или громко работает экскаватор?

Это выступление вызвало легкую ухмылку у всех четырех дам. Уголки их губ лишь легонько дернулись, но до настоящей улыбки не дотянулись. И совершенно точно не прозвучало смешков или сдавленного фырканья. Корзинщик подождал еще немного. Ничего.

– Чайки, – наобум брякнула Сью.

– Чайки? – переспросил Корзинщик.

– Я иногда говорю: «Чу! Опять эти чайки», когда они слишком громко орут.

– Да, я тоже иногда так говорю, – кивнула Дэйзи. – И про гром.

– Ветер, – присоединилась Фиона. – Когда сильно завывает. Может, стоит заменить на погоду. Почему «Чу!» используется только для описания экстремальных погодных условий?

– И крика чаек, – добавила Неравнодушная Сью.

Корзинщик выхватил ручку из заднего кармана и принялся что-то яростно строчить.

– Боже, да. А теперь вопрос на миллион долларов: это было смешно?

Вот этого Фиона и боялась. По их реакции было ясно, что нет. Женщины сжались на своих местах и молча повесили головы. Фиона очень надеялась, что Корзинщика удовлетворит очевидная подсказка (он же получил обратную связь!), и он отправится восвояси. Но дамам не повезло. Корзинщик отказывался принимать отсутствие смеха как ответ. Он стоял перед ними и ждал. Они были обязаны честно ему все сказать. Однако честность в чем-то напоминает еду – многое зависит от того, как она подана. Фиона готовилась опустить Корзинщика с небес на землю, но приправив это гарниром.

– У вас получается гораздо лучше.

Внезапно остальные дамы согласились, с энтузиазмом кивая головами, даже Молли, которая впервые проходила испытание Корзинщика.

У него просияло лицо от этой маленькой, но решительной победы.

– Правда? Лучше?

– О да, да. – Слова Фионы подкрепила новая порция полных энтузиазма кивков.

Корзинщик решил, что наконец завоевал аудиторию, и широкая улыбка расплылась по его лицу.

– О, вы не представляете, как много это для меня значит!

Чувство вины, которое испытывала Фиона, напоминало удар кулаком в живот. Будет безответственно и просто опрометчиво позволить Корзинщику выйти на сцену с этим материалом, веря, что он вызовет смех. Фионе требовалось его вразумить.

– Но я не думаю, что в нынешнем виде материал готов для выступления. – Произнося эти слова, она слегка вздрогнула.

Однако Корзинщик понял их по-своему.

– Вы имеете в виду, что его нужно отшлифовать? Нет проблем. Я добавлю немного масла в мое выступление, и материал засияет, как хромированный защитный шлем.

Дипломатия была делом непростым. Как трудно подбирать слова! Фиона попыталась перефразировать свое замечание, действуя очень осторожно.

– Я не думаю, что материал нужно шлифовать, по крайней мере, сейчас. Должна сказать, что… э-э-э… Как же лучше выразиться?.. – Она почувствовала, как у нее на лбу выступили капельки пота. – Я думаю, есть широкое поле для улучшений.

Фиона сжалась после того, как произнесла эти слова. Ей очень не нравилась эта фраза, но на ум пришла только она. Прозвучало отвратительно и покровительственно, словно она опять оказалась в школе. Оскорбление, замаскированное под комплимент. Ее учитель по физкультуре бросил эту фразу ее родителям словно кость собаке, хотя на самом деле он хотел сказать, что Фиона безнадежна в спорте и всегда будет последней кандидатурой в любую команду.

Ликование Корзинщика померкло.

– Что вы имеете в виду под «широким полем для улучшений»?

На помощь пришла легендарная – прямая как ржавый железный прут – прямолинейность Неравнодушной Сью.

– Все равно не смешно.

– Что?

– Простите, но я говорю честно. Определенно, у вас получается лучше, но это скорее… Ну не знаю. С этим скорее соглашаешься, а не смеешься над этим.

Грустные глаза Корзинщика бегали по его малочисленной аудитории в поисках поддержки. Они засветились при виде единственного человека, который всегда был с ним милым и добрым.

– А вы что думаете, Дэйзи?

– Я? – Она пыталась найти правильные слова. – Вы настоящий артист! Это совершенно точно было развлекательное шоу. Я могу честно сказать, что меня развлекли.

У него немного просветлело лицо, но только до тех пор, пока Неравнодушная Сью не вернула его с небес на землю.

– Но это все равно не смешно. Нужно, чтобы было смешнее.

На его лице появилась маска отчаяния.

– Хорошо. Сделать смешнее. Но как это сделать?

До того, как у кого-то из дам появилась возможность порассуждать о том, в каком направлении двигать его выступление, раздался спасительный звонок, а если точнее – сигнал, изданный телефоном Фионы.

– Только что ответила Салли Уайлд, владелица шоколадного лабрадора Роло, фаворита в конкурсе «Самый виляющий хвостик». Она согласилась ответить на наши вопросы. Она будет здесь через несколько минут.

– Звучит многообещающе, – заметила Сью.

– Шоколадный лабрадор, говорите? – озорно улыбнулся Корзинщик.

Дамы почувствовали, что их ждет очередная шутка, и смиренно замерли, беспокоясь лишь о том, насколько плохой она окажется. Было почти слышно, как скрипят шестеренки в мозгу у Корзинщика, а от напряжения у него на лице им стало некомфортно. Независимо от того, как сильно он старался, никакой шутки не родилось, и Корзинщик изможденно рухнул на стул, потерпев полное поражение. Он был разочарован тем, что не смог придумать ничего даже отдаленно смешного про шоколадного лабрадора.

Глава 17

Резкий визг тормозов послужил сигналом, что перед магазином с лязгом остановился фургон. Его неплохо было бы помыть, но сквозь грязь отчетливо проступало граффити – улыбающийся бутерброд на серфборде. Над ним значилась надпись: «Сэндвичи от Салли».

– Значит, это Салли, – констатировала Сью.

Они наблюдали за тем, как Салли вылезла из фургона. Ее одежда представляла собой целый калейдоскоп цветов, причем они так яростно не сочетались между собой, что казалось, будто они ведут тотальную войну. На ней были большие очки в красной оправе, легинсы кричащего цвета и мешковатые топы, надетые в несколько слоев. Внешне она чем-то напоминала Су Поллард^[311]. В одной руке Салли держала глубокую корзинку, доверху набитую сэндвичами. Правда, несколько сразу же вывалились на тротуар. Она быстро подняла их, пока Роло, выскочивший из фургона вслед за ней, не успел впиться в них зубами. Он упустил свой шанс, радостно и возбужденно подпрыгивая, словно настоящий фейерверк. Салли крепко сжимала поводок, стараясь усмирить своего пса.

– К ноге, Роло. К ноге!

Он проигнорировал команду хозяйки и вовсю вертел головой, изучая новую обстановку, при этом его знаменитый хвост ходил из стороны в сторону, как бешеный метроном.

– Вы только посмотрите, как он машет хвостом! – воскликнула Дэйзи.

Салли и Роло ворвались в магазинчик, как смертоносный ураган, разрушая все на своем пути. Хвост Роло продолжал вилять, уронив вешалки для шляп и повалив несколько других полок. Салли бесконечно извинялась.

– О боже. Простите, простите. Я очень извиняюсь.

Фаворит в конкурсе «Самый виляющий хвостик» точно был бы наименее вероятным кандидатом на победу в конкурсе «Самая послушная собака», если бы такой вообще проводился. Фиона и, несомненно, остальные гадали, как же у него получалось простоять на одном месте достаточно долго, чтобы судьи могли принять решение. Или, возможно, его сразу дисквалифицировали бы, потому что он шумный и плохо воспитанный, а Мэлори обожает порядок.

Салли поставила корзину с сэндвичами на прилавок и попыталась одной рукой навести порядок, возвращая на место все, что опрокинул Роло, продолжая другой рукой удерживать поводок, чтобы предотвратить дальнейшие разрушения. Больше пес ничего не свалил, но пометил стойку с антисептиком для рук у входной двери.

– О боже, простите. Я все это уберу.

Но не успели слова вылететь у нее изо рта, как Дэйзи со своей манией к чистоте бросилась к лужице с дезинфицирующим спреем.

Нос Роло уловил новую цель, и он встал на задние лапы, пытаясь поближе подобраться к торту на столе. Салли резко дернула за поводок, и тут Роло заметил, что он не единственный пес в помещении. Саймон Ле Бон сжался на своей лежанке, когда Роло кинулся к нему, таща за собой Салли. Он принялся выплясывать перед Саймоном Ле Боном, весело шлепая мягкими лапами по полу, выстукивая непонятный ритм. Он явно хотел играть. А вот Саймон Ле Бон не был настроен на развлечения и оскалился.

– Прекрати, Роло. Прекрати. Мне очень жаль, но он сильно возбуждается в новой обстановке и окружении. Через минуту он успокоится. – Салли вытащила нечто похожее на кусок красного пластика из розовой поясной сумки. Уловив знакомый запах, Роло, словно загипнотизированный, развернулся.

– Это единственное, что его может отвлечь.

Роло улегся на живот, зафиксировав взгляд на лакомстве.

– Это вяленый томат? – уточнила Сью.

– Да. – Салли бросила вкусняшку, и Роло поймал ее в воздухе. – Он также любит оливки, но не маслины, и не безумствует из-за них так, как в случае помидоров. Если честно, мне следовало бы назвать его Тапас^[312], а не Роло.

Все засмеялись, за исключением Корзинщика, который был явно недоволен тем, что случайная шутка Салли оказалась смешнее, чем его собственные. Она бросила Роло еще один вяленый помидор. Он поймал его и неотрывно наблюдал за поясной сумкой Салли, надеясь на добавку.

– Вот так лучше. Хороший мальчик. Вы, наверное, думаете, что я плохая хозяйка и не умею обращаться с собакой. Но я пыталась его дрессировать, только он такой возбудимый. Я заплачу, если он что-то сломал.

– О, не беспокойтесь, – успокоила ее Фиона. – Не думаю, что магазину нанесен какой-то урон, если не считать маленькую лужицу у двери.

Роло постепенно успокоился, словно у него сели батарейки. Измученный устроенным хаосом, он завалился на бок. Салли помогла навести порядок, подняла упавшие вешалки для шляп и вернула все предметы на законные места. Однако стоило Салли снова взять в руки корзину с сэндвичами, Роло мгновенно принял сидячее положение, как, впрочем, и Саймон Ле Бон, который надеялся урвать себе кусочек.

– А теперь, чтобы компенсировать вам весь этот бардак, я хотела бы предложить вам по бесплатному сэндвичу. Кто хочет? И еще, кто хочет удостовериться в моих сверхспособностях?

– Бесплатный сэндвич? – с энтузиазмом уточнил Корзинщик.

– Сверхспособности? – переспросила Сью. – Какие сверхспособности?

Салли широко улыбнулась.

– Я могу догадаться, какой сэндвич человек любит больше всего. Обычно угадываю в девяти случаях из десяти.

– Как здорово, – сказал Корзинщик. – Можно я буду первым?

– А, с вами все просто. – Салли достала сэндвич из корзины и бросила ему.

Корзинщик поймал его обеими руками.

– Сыр и маринованный огурец! В точку! Настоящая магия. Если хотите – сэндвиче-магия. Как вы узнали?

– Вот такая у меня сверхспособность. Конечно, я предпочла бы быть суперумной или неуязвимой, но мне достался дар «считывать» людей. Я быстро понимаю, что из себя представляет человек, и я весьма неплохо настроила свою способность на определение любимых сэндвичей.

Салли бросила следующий сэндвич Фионе, та поймала его и уставилась на него с открытым ртом.

– Камамбер и клюква. Я люблю камамбер и клюкву. Салли, как у вас это получается?

Салли пожала плечами.

– Это дар.

– Я следующая. Я следующая. – Дэйзи пританцовывала на месте. Она схватила бутерброд и прижала к груди, словно сокровище.

– Что вы дали Дэйзи? – спросила Сью, дрожа от любопытства.

– Самый лучший сэндвич в мире. Креветки с соусом «Мари Роуз»^[313]. А вот это для вас. – Салли высоко подбросила сэндвич с беконом, листом салата и помидором, и он полетел к Неравнодушной Сью.

Она поймала его одной рукой.

– О, я неравнодушна к бекону, листьям салата и помидорам. Откуда вы узнали?

Они не могли не задавать этот вопрос снова и снова, поражаясь незамысловатой, но при этом необъяснимой сверхспособности Салли.

– О, у Молли еще нет сэндвича, – заметила Дэйзи.

Салли пришла в ужас от того, что кого-то пропустила.

– Боже, простите! Не беспокойтесь, я сейчас это исправлю. – Салли запустила руку в свою корзину, затем замерла на месте, уставившись на Молли. Она осмотрела ее с головы до ног и задумчиво потерла подбородок. – М-м, странно, я не считываю ваши флюиды. Или вас очень сложно считать, или вы что-то скрываете, – пошутила Салли.

Молли покраснела и заерзала на стуле.

– О, э-э-э, я просто не люблю сэндвичи.

– Как можно не любить сэндвичи? – озадаченно спросил Корзинщик с набитым сыром и маринованным огурцов ртом. – Это то же самое, что не пить чай, а ведь есть такие люди. Что с ними не так?

Неравнодушная Сью не согласилась с ним.

– Не все должны любить одно и то же, Тревор. Мы все разные. Молли не должна любить сэндвичи.

– Я предпочитаю суши, – призналась Молли.

– Правда? – воскликнула Салли. – У меня в фургоне есть упакованные суши. Но я не считала от вас этот сигнал. Хотите, принесу?

Молли отказалась, покачав головой.

– Ну хорошо, как я и говорила, я угадываю в девяти случаях из десяти. – Она внимательно посмотрела на Молли, словно искала какую-то подсказку. – Мы могли с вами где-то пересекаться?

Молли покраснела.

Салли щелкнула пальцами.

– Я знаю, что видела вас раньше. Это вертится у меня в голове… – Лицо Салли засветилось, а затем сразу же помрачнело, и она заговорила более тихим голосом: – О, ваши родители попали в новости из-за того, что они э-э-э сделали… – Салли пыталась закончить это неловкое предложение, но никак не находила подходящих слов. Молли опустила голову.

Салли покраснела.

– О боже. Простите. Я не хотела вас смущать.

Молли отмахнулась.

– Все в порядке.

Фиона постаралась побыстрее сменить тему.

– Салли, мы хотели расспросить вас про выставку собак. – Женщина испытала облегчение от того, что ее спасли от неприятного разговора, и широко улыбнулась. Фиона пригласила ее присесть за стол. – Мы проводим собственное расследование и хотели узнать, не видели ли вы что-нибудь?

Салли покорно села.

– Я могу вам предложить кое-что получше. Я могу вам кое-что показать. – Она достала из кармана телефон и нашла нужную видеозапись. – Я снимала весь конкурс «Лучший ловец печенья», с самого начала.

– Он начался в одиннадцать, – вспомнила Сью.

– Да, все правильно.

Они собрались вокруг экрана и стали смотреть. Судя по тому, под каким углом велась съемка, Салли стояла рядом с торговыми прилавками, на противоположной стороне от Фионы. Они посмотрели, как собаки и владельцы заняли свои места на главной арене под строгую муштру Мэлори. Изначально было десять или двенадцать претендентов на победу, но вскоре их количество сократилось до двух, а затем разразился скандал из-за жульничества.

– Посмотрите, – Салли ткнула в экран. – Вот тут видно, как Эван Фитч меняет печенье на колбасу.

Салли явно умела обращаться с камерой. Съемка получилась четкой – камера была сфокусирована на руке Эвана Фитча, которая потянулась назад, к поясной сумке, закрепленной на его ремне, когда, как он считал, этого никто не видел. Но Салли поймала его с поличным.

– Это явное тактическое преимущество, – заметил Корзинщик.

Салли продолжала снимать Эвана Фитча, пока в шатре сыпались обвинения в жульничестве, а толпа ахала из-за того, что нечто столь возмутительное могло произойти на таком благородном мероприятии. В отличие от всех остальных, Эван Фитч оставался спокойным и невозмутимым, как и его пес. Они оба стояли с таким видом, словно ждали автобус на остановке. На мгновение изображение стало размытым, потому что Салли перевела камеру на членов комитета, которые собрались вокруг Мэлори в надежде решить вопрос.

– Эй, вот Фиона, – заметила Дэйзи на промелькнувшее лицо подруги.

После долгих споров и обсуждений Эвана Фитча и Лорда Боба объявили победителями. Салли сняла, как им вручили трофей под приветственные крики и аплодисменты, хотя не все радовались такому решению и отказывались аплодировать.

Вскоре после награждения люди начали расходиться, и за пределами кадра послышался беспокойный шум. Раздались шокированные крики и взволнованные возгласы. Салли повернула камеру и засняла увеличивающуюся толпу. С левой стороны в кадр попала Джули Ширс, которая расталкивала людей, пробираясь к пострадавшей. Ее пропускали, но потом люди опять смыкали плотные ряды, закрывая Салли вид на происходящее. Съемка резко закончилась.

Собравшиеся вокруг стола несколько раз нервно сглотнули, заново переживая потрясение от того, что человек неожиданно скончался на мероприятии, куда люди пришли просто развлечься. Заснятые Салли люди тогда еще не знали, что впереди их ждет нечто похуже. Они не знали, что это убийство. Все молчали.

Тишину нарушила Фиона:

– Я понимаю, что это, вероятно, глупый вопрос, потому что вы все время снимали, но вы, случайно, не видели парня с татуировкой паутины на шее? Может, перед тем, как начали снимать.

– Он был со стаффордширским бультерьером, – добавила Сью.

У Салли округлились глаза.

– Нет, совершенно точно нет. – Она сопровождала свои слова яростным покачиванием головы. – Нет, я никого такого не видела. Простите, нет.

Фиона не знала Салли, но могла определить, когда человек врет. Талантливая производительница сэндвичей явно перебарщивала с отрицанием.

– Я кое-что заметила, – вдруг заявила Молли.

Никто из дам этого не ожидал, и все тут же повернулись к Молли.

– Можете перемотать запись назад, на то место, где вы направляете камеру на собирающуюся толпу?

Салли так и сделала и нажала на воспроизведение.

– На что мы смотрим? – спросила Сью.

– Вот. Остановите, – попросила Молли.

Изображение замерло на экране. Одни люди подходили ближе, чтобы поглазеть на происходящее, другие, наоборот, уходили. Молли показала на размытое изображение мужчины, который явно убегал. Черты его лица было невозможно различить, только седые волосы и какую-то серую одежду.

– Это он приходил в магазин и утверждал, что у него есть информация об убийстве.

Глава 18

После того, как Салли и Корзинщик ушли, а Молли отправилась забирать Дину из школы, дамы собрались вокруг компьютера, изучая отснятый Салли материал. Она любезно переслала его, и дамы надеялись, что если они посмотрят запись на более крупном экране, то, не исключено, смогут опознать мужчину, который приходил к ним в магазинчик с заманчивой информацией про убийство.

Но большой экран никак им не помог. Мужчина в сером, как они его прозвали, появился на несколько секунд, а затем исчез из кадра. Они снова и снова прокручивали запись в замедленном режиме, но описать его было невозможно. В высшей степени заурядный, такой же серый, как туман, и такой же неуловимый.

– Если б он только чуть-чуть повернул голову в сторону, мы смогли бы увидеть его лицо, – заметила Дэйзи.

С каждым просмотром записи Сью становилась все более циничной.

– Я не понимаю, как нам это поможет. Как мы это используем? Мы не можем показывать эту запись людям и спрашивать: вы знаете этого человека? Это может быть кто угодно. Почему Молли так уверена, что это он?

– Она настаивала, что это он, – ответила Фиона. – Наверное, дело в движениях и образе в целом.

– Это практически бесполезно.

Фиона согласно вздохнула.

– Да, ничего не изменилось, и нам придется, как и раньше, просто ждать, когда он выйдет на связь.

В магазине «Собачкам нужен уютный дом» воцарилась мрачная атмосфера. Все три дамы сидели с угрюмым видом, как бывало и раньше, когда они думали, что продвинулись вперед, а затем оказывалось, что они и на шаг не сдвинулись. Хотя Фиона считала, что им нужно кое с чем разобраться.

– Как вы думаете, Салли врала?

– О чем? – спросила Сью.

Фиона удивилась, что такой неисправимый циник, как Сью, ничего не заподозрила, и засомневалась в своих ощущениях.

– Когда я спросила у Салли, не видела ли она парня с татуировкой и стаффордширским бультерьером, она стала очень рьяно это отрицать. А это подразумевает полностью противоположное. Может, она его видела или даже знакома с ним.

– Да, припоминаю такое, – кивнула Сью. – Но тогда я все еще была поражена ее способностью угадывать любимый сэндвич. А затем меня отвлекла Молли.

– И я, – сказала Дэйзи. – Если подумать, я тоже помню, как она слишком яростно мотала головой.

Фиона закрыла крышку ноутбука.

– Если быть точными, она три раза повторила, что не знает его.

– Мне кажется, Салли слишком много протестует^[314]. – Сью поморщилась. – Фу, я начинаю говорить как Корзинщик.

– Да, то есть я имела в виду, нет, – ответила Фиона. – Но да, она переборщила с отрицанием.

У Неравнодушной Сью имелся более рациональный ответ.

– Может, она просто не хотела признаваться в том, что знает кого-то со стаффордширским бультерьером из-за сложившегося стереотипа. Снобизм, что вы хотите? Я была такой же, пока вы меня не просветили.

– Мы только спросили ее, видела ли она кого-то со стаффордширским бультерьером, – заметила Дэйзи. – А не знакома ли она с ним. И она не показалась мне снобкой. Салли мне понравилась.

– И мне тоже, – согласилась Фиона.

Она не могла представить, чтобы Салли кому-то не понравилась. Волшебница, умеющая определять любимый сэндвич, казалась очень искренней. С ней было весело, если не считать того, что потом приходилось убирать за ее собакой. Она оказалась очень щедрой и, вероятно, сегодня утром бесплатно раздала сэндвичи больше чем на двадцать фунтов, просто по доброте душевной.

От этой мысли Фиона замерла на месте. Кто так поступает? В особенности если у тебя маленький бизнес по продаже сэндвичей. Большой прибылью тут и не пахло. У Салли имелся какой-то скрытый мотив для подобного легкомыслия? Или это было частью представления, чтобы их обморочить? Как говорится, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а тут бесплатный сыр получился буквально. Они заплатили за свой обед тем, что их сбили с пути?

Дэйзи и Неравнодушная Сью точно были очарованы трюками Салли. Они купились на них и очнулись, только когда Фиона указала на то, что Салли уж слишком активно отрицала свое знакомство с парнем. Но как бы ни пыталась, Фиона не могла представить, что Салли так коварна. Женщина не скрывала свои чувства, поэтому у нее не получалось врать. И все же Фиона не сомневалась: Салли врала по какой-то причине.

– Я думаю, что нам нужно снова с ней встретиться, – заявила Сью. – Надавить на нее и получить ответы.

– Это всего лишь моя догадка. – По правде говоря, Фиона считала, что дело тут не только в этом, но интуиция подсказывала ей, что нужно проявлять осторожность.

– Я могу поискать информацию, – объявила Дэйзи. Она достала свой телефон и быстро сунула нос в киберпространство. – У Салли на фургоне красовались логотипы всех социальных сетей. Она должна активно вести соцсети для развития своего бизнеса. Если она знакома с этим парнем, есть шанс, пусть и небольшой, что у нее где-то окажется фотография, на которой они вместе.

– Стоит попробовать, – согласилась Фиона. – Найдем доказательства перед тем, как начнем разбрасываться обвинениями. Если не получится, еще раз допросим ее. – Ее телефон пискнул. – О, пришло сообщение от Эвана Фитча. Пишет, что он сейчас на пляже Саутборна, выгуливает Лорда Боба и может уделить нам несколько минут. Не станете возражать, если я сейчас туда сбегаю?

– Конечно, нет, – ответила Неравнодушная Сью. – А вдруг он убийца и заманивает тебя туда, чтобы прикончить?

– Ну если так, то он только что подставился, написав мне сообщение о том, что хочет встретиться там. Плюс к этому весь пляж увешан камерами, и там постоянно есть люди, даже в марте. Получается, что он не самый сообразительный убийца на свете.

– Но на выставке собак было полно народу, и посмотри, что случилось, – напомнила ей об осторожности Дэйзи.

– Все правильно. Я прослежу, чтобы он не подходил ко мне слишком близко.

При упоминании волшебного слова «выгуливает» у Саймона Ле Бона тут же подскочили ушки на макушке. Он спрыгнул с лежанки и уселся перед дамами, глядя на них умоляющими карими глазами, словно голодная сирота. Хвост ходил ходуном взад и вперед.

– Хорошо, пошли.

Саймон Ле Бон закружился на месте, как пушистое колесо, не давая пристегнуть поводок.

Дорога до пляжа заняла всего несколько минут. Это было завидное преимущество для тех, кто жил и работал в Саутборне – все находилось близко к морю, хотя Фиона не стала бы называть их стиль передвижения прогулкой, скорее «отчаянный галоп». Перед ней открылась возможность опросить Эвана Фитча, и она не хотела ее упустить. Хотя и больших надежд на эту встречу она не возлагала. Эван был подозреваемым только в самом широком смысле слова. От места преступления его отделяла толпа, а сам он находился на арене, где принимал участие в конкурсе. Однако всегда полезно получить от людей информацию, если предоставляется такая возможность. Никогда не знаешь, что из этого может получиться.

Фиона спешила по длинной зигзагообразной тропе, ведущей на пляж. Несколько мелких тропок убегали в сторону скал, возвышавшихся вдоль Борнмутского залива. Скалы были крутые, повороты резкие, и это плохо отражалось на ее коленях, когда она спускалась, и икроножных мышцах, когда поднималась. К счастью, выбранная ею тропа была одной из самых легких, что позволяло наслаждаться видом широкой сверкающей глади величественного залива.

Сегодня он был окутан серым светом, отчего море сливалось с небом, и невозможно было определить, где заканчивалось одно и начиналось другое. Фиона заметила на воде нескольких сёрферов, которые сидели на своих досках, подпрыгивая на них в ожидании волн, а те разбивались далеко за старыми деревянными волнорезами. Фиона поежилась от холода и застегнула еще несколько пуговиц, прикидывая, не стоило ли ей надеть комбинезон на Саймона Ле Бона. Хотя он выглядел вполне счастливым и с важным видом бежал к своему любимому месту для прогулок.

Они договорились встретиться у спасательной станции. Маленькое безликое здание кубической формы находилось в самом конце тропы. Верный своему слову Эван Фитч стоял рядом с ним, повернувшись широкой мускулистой спиной к Фионе. На нем была рубашка поло и брюки, несмотря на холодный пронизывающий ветер. К ремню была пристегнута поясная сумка, та же самая, что и на выставке. Лорд Боб послушно сидел рядом, наблюдая за прогуливающимися мимо собаками и людьми, но никак не реагировал. Выдрессированный в соответствии с высокими стандартами своего хозяина, он был полной противоположностью Роло.

Фиона подошла к ним.

– Вы Эван? – спросила она, хотя прекрасно знала, что это он и есть. – Я – Фиона.

До личной встречи с Эваном она дала бы ему сорок с небольшим, но вблизи становилось понятно, что ему определенно за пятьдесят. Он держал себя в хорошей форме, что и сбило ее с толку, а в темных ухоженных волосах лишь немного поблескивала седина на висках. Результат хороших генов и дисциплины.

Эван не приветствовал ее, а вместо этого завел светскую беседу:

– Видите этих сёрферов? Видимо, они не знают, что волны, которые они ловят, разбиваются о старый волноломом под водой. Вот там раньше проходила линия берега. Заставляет задуматься, не правда ли?

Фиона посмотрела на волны, катившиеся к берегу стройными линиями. Примерно в ста метрах от берега они внезапно вздымались и с силой обрушивали свою мощь, создавая белую пену.

– Я этого не знала.

– Вот на столько за последние сто лет отступила береговая линия. Но это бледнеет в сравнении с тем, что в период неолита все это место находилось в глубине материка. Это важно. Там, где мы сейчас видим море, вероятно, было пастбище, а расстояние отсюда до моря составляло милю или две.

При обычных обстоятельствах Фиона, помешанная на местной истории, обязательно расспросила бы Эвана побольше. Она выступала за сохранение береговой линии, и ей очень не нравилось наступление моря. Но часы тикали. Ее пять минут пролетали незаметно.

До того как она успела перевести разговор на более насущные проблемы, Эван Фитч почувствовал ее напряжение.

– Но мы встретились здесь, чтобы поговорить про выставку собак.

Он сделал шаг и щелкнул пальцами. Словно ожившая статуя Лорд Боб сдвинулся с места и тут же отправился обнюхивать Саймона Ле Бона, который радостно предоставил для этого свою пятую точку. Фиона спустила его с поводка, и две собаки тут же заняли позицию «попа к носу», крутясь, как инь и ян. Хотя очень непропорциональный, потому что маленький кросс-терьер казался карликом на фоне Лорда Боба.

Фиона уже собралась задавать вопросы, но Эван Фитч опередил ее, выдавая информацию о своем местопребывании в день выставки с военной точностью:

– Я приехал на стоянку у монастыря в воскресенье, в десять двадцать шесть утра. Оплатил парковку через мобильное приложение, так что можете проверить, если хотите. Я купил флэт уайт в кафе «Лодочный домик», который расположен рядом со стоянкой, платил кредитной картой. Где-то в десять тридцать шесть. У меня есть чек. Если вы думаете, что десять минут между парковкой и покупкой кофе – это много, то там была очередь, а я не хотел покупать кофе на выставке. Одного раза хватает, чтобы отбить все желание. – Он засмеялся.

– Да, я это уже слышала.

– А в «Лодочном домике» варят отличный флэт уайт. После этого, боюсь, точное время назвать не могу, потому что мне не на что сослаться. До шатра на другом конце набережной добрых пять минут. Затем минута или две ушли на то, чтобы попасть внутрь. Для участников проход бесплатный, но у входа всегда возникает давка из-за любопытных прохожих, которые не могут решить, покупать им билет или нет. По грубым прикидкам, в шатре я оказался между десятью сорока и десятью сорока двумя.

Две собаки бежали впереди, Лорд Боб взял на себя роль вожака, Саймон Ле Бон послушно трусил позади, пока ветер развевал его шерстку на спинке. Они по очереди исследовали встречающиеся запахи и вели себя почти цивилизованно.

Эван Фитч продолжал свой рассказ:

– Я немного прогулялся по выставке. Поздоровался с несколькими знакомыми. Могу назвать вам их фамилии, если хотите. Посмотрел, что продают на прилавках. Каждый год все одно и то же. Мне кажется, что пускают только одобренных клубом торговцев.Ничего такого, что я не видел бы раньше. Хотя мне попалась какая-то странная вакуумная штука, которая убирает грязь с шерсти собак. Если хотите знать мое мнение, слишком сложное устройство. Чем им не угодили обычные перчатки и пакет? В любом случае без десяти одиннадцать я был уже на главной арене, как и велела Мэлори, ждал начала конкурса «Лучший ловец печенья». Она умеет всех построить. Точно переплюнула бы нескольких моих командиров. Соревнования начались ровно в одиннадцать. К тому времени, как конкурс закончился, Сильвия Стедман, как я понимаю, испускала последние вдохи.

Фиона сменила тактику.

– Вы сильно хотели выиграть?

Похоже, Эвана Фитча этот вопрос удивил.

– Выиграть? – Он словно отмахнулся от вопроса. – Это же развлечение, не правда ли?

Эван не казался Фионе человеком, который умеет развлекаться.

– Вы заменили печенье на колбасу. Это серьезно. Вы хотели выиграть любой ценой.

Эван Фитч попытался сгладить ситуацию.

– Я воспринимаю это больше как развлечение. Толпа любит выступления Лорда Боба. Я не хотел разочаровывать людей, а кусочек колбаски помог побить рекорд. Оно того стоило.

Фиона не купилась на его слова. Эван Фитч был солдатом, возможно, имел высокое звание. Скорее всего, офицер, судя по тому, как он держался. Победа текла у него в крови, независимо от того, находился ли он в тылу врага и принимал на себя огонь, или под провисающим шатром на выставке собак. Для него это одно и то же. Мог ли такой безжалостный человек желать победы любой ценой? Именно поэтому он и жульничал.

– Но вы, наверное, хотели получить титул «Лучшая собака на выставке»?

– Не буду врать. Если доходишь до финального конкурса, это льстит. Но Лорд Боб – не картина из музея. У него не было шансов против Барби или Роло.

Фиона смотрела, как его спортивный пес бежит рядом с ее собственным. Симпатичное животное с шелковистой бронзовой шерсткой и грациозной походкой. Она не поверила в скромность Эвана. Ему было бы мало победы только в одном конкурсе. Он хотел, чтобы Лорд Боб взял титул «Лучшая собака на выставке». Убил ли он Сильвию, чтобы увеличить свои шансы на победу?

Проблема этой теории заключалась в том, что Фиона до сих пор считала ее абсурдной. Как можно убить кого-то ради победы на выставке собак? А если и так, то Лорду Бобу все равно требовалось победить еще двух собак, Барби и Роло, если верить ставкам на них.

Да, следует признать после личного знакомства с Роло, что его шансы значительно снизились бы, если б Салли не смогла его успокоить в тот день. Но все равно оставалась Барби, у которой было больше шансов на победу, чем у Лорда Боба. И это были лишь теории. Эван Фитч находился на арене, когда убили Сильвию.

Эван бросил взгляд на часы.

– Боюсь, мне нужно уходить. У меня назначена встреча с одним застройщиком, который хочет обобрать меня – снести домик на скале, чтобы построить там многоквартирную коробку.

– Вы занятой человек.

– Да, у меня несколько бизнесов. Участвую во многих проектах.

– Какого рода? – поинтересовалась Фиона.

– По большей части недвижимость. Но еще я занимаюсь информационной безопасностью и фитнесом. Мне принадлежит несколько спортивных залов в нашем районе. – Он взял кусочек колбасы, помахал им в воздухе и бросил Лорду Бобу. Тот ловко его поймал. В глазах Саймона Ле Бона появилась надежда. – Ему можно дать кусочек?

– Конечно, – ответила Фиона.

Эван легким движением бросил кусочек в направлении терьера. Саймон Ле Бон был не самой ловкой собакой в мире, поэтому вкусняшка просто отскочила от его головы. Пока он судорожно оглядывался вокруг, пытаясь понять, куда улетела колбаса, Лорд Боб уже съел ее с земли. Эван достал еще один кусочек из поясной сумки и позволил Саймону Ле Бону взять его с руки.

– Насколько я понимаю, вы служили в армии, – заметила Фиона.

– Это так очевидно? – У него на губах появилась очаровательная улыбка.

– Чуть раньше вы упоминали командиров.

По правде говоря, она это поняла гораздо раньше. От Эвана Фитча пахло армией, как сильным лосьоном после бритья. Парень что надо, плечи расправлены, волосок к волоску и у него, и у его собаки.

– Все правильно. Я – лейтенант Королевских ВМС, был расквартирован в Пуле. Участвовал в операции в Ираке.

– Скучаете по военной службе?

Эван на мгновение задумался.

– И да и нет. Скучаю по духу товарищества. По четким целям. Вызовам. Действиям. Но совсем не скучаю по тому, что там в меня стреляли. – Он рассмеялся. – Вообще, служба может быть довольно утомительной.

– Вы когда-нибудь убивали? – Фиона знала, что такие вопросы не задают солдатам, но, с другой стороны, она расследовала убийство.

Похоже, это совершенно не смутило Эвана Фитча, и он ответил без колебаний.

– О да. Боюсь, это входит в должностные обязанности.

Они искали убийцу, и один рядом с ней. Профессионал, в чьи обязанности буквально входило лишать других людей жизни. Он совершенно точно спал бы сном младенца, убив владелицу победителя «Крафтс». Но это все равно не отвечало на вопрос, как он мог это сделать, находясь на арене под пристальным вниманием толпы. Если он только не использовал телекинез.

Фиона мысленно ругала себя за то, что в своих фантазиях ушла так далеко, но не могла остановиться. Мозг отказывался прекращать! Тут у нее появилась еще одна теория – у Эвана мог быть сообщник в толпе со шприцем. Хотя это будет трудно доказать. И кто вообще согласится убить человека ради завистливого собаковладельца? Только кто-то очень преданный.

– Существует ли миссис Фитч?

– К сожалению, жены у меня нет. Мне хотелось бы жениться, но боюсь, она меня бросит. Я очень ревниво отношусь к своему времени.

– Братья или сестры?

– Нет. Я был единственным ребенком. Родители умерли. Мы живем вдвоем с Лордом Бобом.

При упоминании своей клички Лорд Боб повернулся, чтобы посмотреть на хозяина, как и Саймон Ле Бон, но совсем по другой причине. Он надеялся получить еще одну вкусняшку. Эван их не разочаровал и достал два кусочка колбаски из поясной сумки, один бросил своему псу, второй Саймону Ле Бону. На этот раз пес Фионы его поймал и выглядел очень довольным собой.

– Вы были знакомы с Сильвией Стедман?

– Нет.

– Но слышали про нее?

Он покачал головой.

– Не слышали про победу на «Крафтс»? Не видели рекламные ролики? – не унималась Фиона.

– Я не смотрю телевизор. Пустая трата времени. У меня есть занятия поинтереснее.

У Фионы закончились вопросы и возникло такое ощущение, будто она заехала на чей-то участок и бросила там машину, а соседи подглядывают из окон и гадают, чем же, черт возьми, она там занимается. Фиона чувствовала собственное отчаяние. Она пыталась вписать Эвана Фитча в свою теорию – но только потому, что его учили убивать, он не становился убийцей.

Мужчина снова посмотрел на часы.

– Простите, Фиона. Мне правда нужно идти.

– Еще один вопрос. Вы видели на выставке кого-нибудь с татуировкой на шее и стаффордширским бультерьером?

Эван Фитч резко выдохнул через нос.

– Боже, там были сотни собак и людей. У меня несколько расплывчатые воспоминания. – Он задумался. – Парень с татуировкой на шее? Может, да, а может, нет. Простите, не помню такого.

Фиона поблагодарила его и наблюдала, как он направляется к зигзагообразной тропинке, а Лорд Боб бежит следом за ним.

Эван Фитч назвал владельца бультерьера парнем, о чем Фиона не упоминала. Откуда Эван Фитч это знает? Повезло? Совпадение? Или он врал?

Глава 19

– Я думаю, ты придаешь этому слишком большое значение, Фиона, – заметила Неравнодушная Сью. Они втроем собрались вокруг маленького столика и пили чай, пока Фиона делилась своими подозрениями по поводу Эвана Фитча.

– Он назвал владельца стаффордширского бультерьера парнем, – объяснила она. – А я этого не говорила. Откуда он мог узнать?

– Возможно, это опять стереотип, – сказала Сью, пожимая плечами. – Стоит упомянуть бультерьера, и люди сразу же представляют собаку на цепи, которую держит здоровенный парень с татуировками в муниципальном квартале.

Фиона прикусила губу. Сью была права. Нравится вам это или нет, но у людей сформировался образ стаффордширских бультерьеров и их владельцев, и она подозревала, что Эван Фитч не был исключением.

– Еще что-нибудь выяснила? – спросила Дэйзи.

– На самом деле нет. Ну если только про его бизнес. Он занимается недвижимостью, компьютерами и фитнесом. И еще я узнала, что недалеко от пляжа есть старый подводный волнолом. Я также выяснила, что Эван Фитч служил лейтенантом в Королевских ВМС.

– Неудивительно. У него военная выправка, – заметила Сью.

– Это видно и по его поясной сумке, – добавила Дэйзи. – Я обратила на нее внимание, когда он проходил мимо нашего прилавка. И он ничего не купил.

– Каким образом поясная сумка указывает на то, что он бывший военный? – не поняла Сью.

– Ну знаете, у солдат на поясе всегда что-то висит, есть маленькие кармашки для патронов, ручные гранаты, припрятанные снеки на случай, если они проголодаются во время маневров. Мне кажется, в этих маленьких поясных сумках прекрасно поместятся пакетики с чипсами.

Сью подула на свой чай.

– Не уверена, что они кладут туда чипсы, – заметила она.

– Почему нет? – спросила Дэйзи.

– Потому что хруст может их выдать. Лучше взять кусочек «Баттенберга»^[315], он сладкий и бесшумный, и прекрасно помещается в поясную сумку. Но это интересный вопрос. Я говорю не про выбор снеков, а про сумку, которая прекрасно подходит для того, чтобы спрятать в ней шприц со смертельной инъекцией.

– Да, и его учили убивать. – Фионе хотелось бы, чтобы убийцей оказался Эван, но факты, которые нельзя было отрицать, всегда возвращали ее к реальности. – Есть одна большая проблема. Он находился на арене и участвовал в конкурсе. Я сама видела его там, как и масса других людей.

Сью и Дэйзи замолчали, немного приуныв от того, что Эван Фитч физически не мог это сделать.

– Временно мы отложим его кандидатуру в сторону, – объявила Фиона. – Дэйзи, как там у тебя дела с социальными сетями Салли? Парень с татуировкой не нашелся?

Дэйзи покачала головой.

– Ничего. Хотя вполне возможно, что она стерла их совместные фото. Но у меня потекли слюнки при виде фотографий ее сэндвичей в Инстаграме^[316]. Она делает их с сыром, ветчиной и шинкованной капустой. Как это вкусно! Сделаю себе такой, когда доберусь до дома.

– Мне казалось, что твой любимый – с креветками, – заметила Сью.

– Да, но сыр, ветчина и шинкованная капуста – это мой резервный сэндвич.

– Ох, – воскликнула Фиона. – Мой резервный сэндвич – это тунец и сладкая кукуруза.

– Р-резервный сэндвич? – переспросила Сью.

– Да, резервный сэндвич, – принялась за объяснение Дэйзи. – Тот, который ты выбираешь, если твоего любимого нет в наличии. У тебя должен быть резервный сэндвич.

В глазах у Неравнодушной Сью появилась легкая паника.

– У меня его нет. То есть я никогда не попадала в ситуацию, когда нельзя купить сэндвич с беконом, листом салата и помидором.

– Глупости, Сью, – посмотрела на нее Дэйзи. – Ты же ходишь в «Бутс» и берешь там комплексный обед. – Дэйзи знала, что Сью неравнодушна к комплексным обедам. – Ты идешь в отдел сэндвичей, и оказывается, что сэндвичи с беконом, листом салата и помидором распроданы. Что ты делаешь в таком случае?

Сью была растеряна и неотрывно смотрела на Дэйзи.

– Боже, я не знаю. Наверное, мне пока везло.

– Это вопрос времени. Не «если нет в наличии», а «когда нет», – предупредила Фиона. – Нужно с ним разобраться до того, как ты окажешься перед пустой полкой в холодной витрине, и тебе придется срочно решать сэндвичную дилемму. Так, чем мы занимались? Ах да. Давайте пока отложим поиски в социальных сетях. У нас остаются конкурсанты-соперники, с которыми нужно поговорить. Те, которые с нами не связались.

Дэйзи поставила чашку на стол с таким видом, словно ей в голову ударила мысль.

– Они вызывают большее подозрение, если они этого не сделали, правда?

– Да, – согласилась Фиона. – Это отличный способ выделить человека, который что-то скрывает. Но это не всегда признание вины. Иногда люди просто боятся говорить. Они робеют, и это понятно, в особенности в деле об убийстве. Возможно, нам придется вытягивать из них ответы. Надоедать им, стуча в двери. – Она достала телефон и прокрутила заявки на участие в выставке. – Начнем с Дина Аткинса, владельца веймарской легавой Макса, который в прошлом году выиграл конкурс «Самые милые глазки». Ставки пятнадцать к одному на звание лучшей собаки на выставке.

Глава 20

На следующий день, после работы, дамы заперли магазинчик и пешком отправились до конца Саутборн-Гроув. Впереди бежал Саймон Ле Бон, натягивая поводок и принюхиваясь к новым запахам. Они шли по дороге, пока она, петляя, не привела их в Тактон – милый пригород на берегу реки Стаур.

Здесь было множество маленьких кондитерских и необычных пивоварен, но больше всего им нравилось кафе в саду, которое, как казалось, перенеслось сюда прямиком из сороковых годов прошлого века. Там можно было насладиться чаем с булочкой в глазури под зонтиками от солнца, наблюдая за течением реки и восхищаясь потрясающими домиками, выстроенными на ее берегах. За исключением одного – дома Дина Аткинса. Если он и робел при необходимости обсуждать убийство, то, судя по его особняку, ни о какой скромности не было и речи. Это было показушно, дерзко и абсолютно безвкусно.

– Как он получил разрешение Градостроительного комитета? – Сью задрала голову и посмотрела на крепость из стекла и бетона, на фоне которой милые домики рядом казались крошечными. – На этом балконе вполне можно разместить огневую позицию.

Фиона должна была признать, что похожее на коробку здание действительно походило на фортификационное сооружение времен Второй мировой войны, которое предназначалось для того, чтобы сбивать заблудившихся «Мессершмиттов».

– У этого типа наверняка есть связи в нужных местах. Интересно, что обошлось дороже: строительство или взятки для получения разрешения?

На тот случай, если до прохожих сразу не дошло, насколько неприлично богаты хозяева, на подъездной дорожке стояло сразу три автомобиля: «Бентли», «Рейндж-Ровер-Эвок» и маленькая двухместная спортивная машина, марку которой Фиона не узнала. Но выглядела она экзотично и дорого, и коленям Фионы пришлось бы несладко, если б ей пришлось в нее залезать. В комплект роскошных игрушек входила и стоявшая на реке позади дома, у узкого деревянного причала, красивая моторная яхта от «Сансикер»^[317].

Конечно же, в таком роскошном доме имелись высокие двустворчатые металлические ворота, управляемыми дистанционно, и такой же забор, прутья которого пронзали небо, как выставленные в ряд копья. Фиона заметила домофон, встроенный в воротный столб. Она нажала на кнопку, собираясь уговаривать искаженный голос пустить их внутрь.

Вместо этого дамы услышали щелчок, а затем ворота неслышно распахнулись. Подруги удивленно переглянулись. Они поспешили войти и направились прямиком к входной двери. Она представляла собой прочный массив из какого-то дерева лиственных пород, вырубать которые, скорее всего, незаконно. Стоило им ступить на первую ступеньку, как дверь открылась.

Весь дверной проем занимал крупный мужчина – это и был Дин Аткинс – с копной густых золотистых волос на голове. Одевался он почти как Эван Фитч – рубашка поло, бежевые брюки, только из всех ненужных мест у него выпирал живот, вероятно, результат слишком большого количества деловых обедов.

– Подождите минутку, – рявкнул он.

Фиона подумала, что он разговаривает с ними, но тут заметила, что его голова наклонена под странным углом, прижимая телефон к плечу. Мужчина поманил их рукой, позвякивая золотыми браслетами на запястье, словно ждал их появления. Дамы без колебаний зашли в прихожую, где главным предметом интерьера являлась диковинная люстра. Она сияла у них над головами, словно галактика, и была такой же огромной. Фиона рассматривала ее, прикидывая, сколько времени требуется, чтобы ее помыть. Дэйзи тоже смотрела на люстру, но с вожделением, вероятно, желая, чтобы именно ей поручили уборку.

Дамы направились за Дином Аткинсом по коридору, а он в это время продолжал разговаривать по телефону.

– Да, да. Перевод прошел. Деньги уже должны быть у вас. Да, да.

Он прошел на кухню, дав дамам рассмотреть огромное, похожее на куб пространство. Одна стена была полностью стеклянной от пола до потолка, а вдоль другой шла гладкая гранитная столешница. Обстановка дополнялась кухонным островком в центре, длинным, как взлетно-посадочная полоса, с широкими ящиками без ручек. Плита вроде бы отсутствовала. Может, он не готовит дома, или плиту встроили так, чтобы она оставалась невидимой. Дин Аткинс абсолютно точно не покупал кухонную мебель в обычном магазине, предпочитая эксклюзивное производство в Германии или Скандинавии.

В другом конце помещения стоял телевизор с плоским экраном, размером с магазинную витрину, а напротив него – изумрудно-зеленый диван, на котором могла разместиться целая футбольная команда с тренером и парочкой представителей тренерского штаба.

Сейчас на диване сидело всего лишь двое маленьких детей. Дамы видели только их затылки. Они были увлечены игрой в «Майнкрафт» на гигантском экране. У них неплохо получалось строить Вавилонскую башню, только в их версии вокруг обреченного памятника древнего мира были добавлены американские горки.

Открылась дверь слева. Появилась темноволосая женщина лет сорока пяти или чуть старше, похожая на вампиршу. Она вышла из уютной комнаты с более традиционной мебелью и современной дровяной печью. Она босиком прошлепала по полу из каменных плит в распахнутом шелковом халате, под которым виднелось стройное ухоженное тело в сатиновой атласной пижаме с шортиками. Скорее всего, это была миссис Аткинс. Фиона задумалась, не замерзли ли ее ноги, но в этом доме наверняка был пол с подогревом. Она с трудом поборола искушение опустить руку и проверить свою теорию.

– Здравствуйте, – вежливо поприветствовали ее дамы в унисон, когда она проскользнула мимо них. Женщина только мельком бросила на них взгляд, затем достала бутылку вина из встроенного холодильника, налила себе большой бокал и удалилась тем же путем.

– Несколько невежливо, – одними губами произнесла Сью.

– Воспитание не купишь, – одними губами ответила Фиона.

Из-за спинки дивана рядом с детьми лениво высунулась собачья морда, нос смотрел вниз, свешиваясь со спинки и идеально воплощая рисунок «Здесь был Килрой»^[318]. Нос с любопытством подергивался, учуяв незнакомцев в доме, но дам буквально заворожили пронзительные, как лазеры, глаза цвета оранжевого заката.

– Думаю, это и есть веймарская легавая Макс, – заметила Сью.

– Неудивительно, что он в прошлом году выиграл конкурс «Самые милые глазки», – заявила Дэйзи. – Они такие красивые!

Саймон Ле Бон с энтузиазмом замахал хвостом, надеясь, что нашел нового друга. Но, как и его хозяйка, Макс не посчитал нужным спрыгнуть с дивана и поприветствовать гостей. Он невозмутимо отвернулся и исчез за спинкой дивана.

Дин Аткинс расхаживал взад и вперед перед дамами, его разговор по телефону превратился в вербальный борцовский поединок, с каждым словом он говорил все громче и агрессивнее.

– Да, но вы говорили, что вам не нужны никакие документы… у нас была устная договоренность… о, вы этого не помните… как удобно…

Ожидание становилось все более неловким, а дискуссия все более жаркой. Троица невольно попятилась от Аткинса подальше. Виды, открывавшиеся из окна, притягивали к себе, и дамы подошли к стеклянной стене. Увиденное их не разочаровало. Фонари рассеивали мягкий оранжевый свет в темноте, освещая пешеходную дорожку вдоль мягких изгибов реки. Множество небольших лодочек покачивалось на ее водах, которые тихо неслись мимо каменных стен колокольни Крайсчерческого монастыря, которая великолепно освещалась прожекторами.

– Не смотрите на то, что не можете себе позволить, – прозвучал голос у них за спинами. Все трое повернулись и увидели, что Дин Аткинс закончил разговор и самодовольно им улыбается. Он произнес это в шутку, но ему не удалось скрыть снисходительные нотки в голосе. – Простите. Заключаю сделки с зарубежными партнерами. Покупаю и продаю валюту. Нужно было поймать человечка в Куала-Лумпур, пока их офис не закрылся на ночь. Банда жуликов, говорят, что перевод не прошел. Думают, что я вчера родился.

Фиона не собиралась оставлять его снисходительное замечание без внимания.

– Откуда вы знаете, что мы не можем себе это позволить?

– Я разбираюсь в людях, а вы из благотворительной организации, так ведь?

Они не звонили ему перед своим приходом и ничего не говорили о цели своего визита. Неужели все так очевидно?

Дин Аткинс улыбнулся.

– Простите, но никто из работающих в сфере благотворительности, кого я знаю, не купается в деньгах. Я не хотел показаться грубым. Я хотел сказать, что я такой же, как вы.

Фиона очень сомневалась, что он такой же, как они. У него имелись все символы успеха, и он не боялся их демонстрировать. Большой, вульгарный дом, жена-трофей и, вероятно, еще и специальный ящичек в шкафу, где хранятся дорогие часы, которые сами заводятся, когда их не носят. Если б у Фионы были деньги, она бы так не жила.

– Вначале я перебивался разными подработками. Перебивал одно, перебрасывал другое, – он расхохотался от собственного выбора слов. – Но если серьезно, я начинал с транспортных услуг. Покупал и продавал подержанные грузовики. Вот так и нажил первое состояние. Знаете, как говорят? Где грязь, там и деньги. Или можно сказать: где грузовики, там и деньги. – Он снова захохотал. – Всем же нужно что-то перевозить, правильно? Подождите секундочку, я сейчас вернусь с пакетом для вас. Куда же я его дел? – Он вошел в кладовку, но тут же вернулся. – Нет, там нет. – Дин пересек кухню, заглянул в еще одну комнату, в которой дамы заметили бильярдный стол. – Нет, и здесь нет.

Подруги обменялись удивленными взглядами. Зачем, по его мнению, они сюда пришли?

– Дорогая, где пакет с пожертвованиями? – очень громко заорал он.

Из комнаты, показавшейся им уютной, послышался крик миссис Аткинс:

– В кладовке!

– Я там уже смотрел.

– Посмотри еще раз.

До того как Фиона или ее подруги смогли возразить, что они пришли не за пожертвованиями, Дин Аткинс проскользнул в кладовку и вернулся с набитым белым пластиковым пакетом.

– Все время там стоял. Я слепой как крот.

Он протянул им пакет, на котором четко виднелся логотип «Кошачьего альянса».

– Здесь есть неплохие вещи. Сможете выручить приличные деньги за мой старый фрак и брюки. Они, на минуточку, из «Дживс энд Хоукс»^[319]. Конечно, на меня они больше не лезут. – Дин похлопал себя по животу свободной рукой.

– Простите, мистер Аткинс, но мы пришли не за пожертвованиями. – «И в особенности не за пожертвованиями, предназначенными для «Кошачьего альянса», – хотелось добавить Фионе, но она прикусила язык.

– Но мы действительно из благотворительного магазина, – вставила Сью.

– Э-э, – только и смог выдать Дин Аткинс.

Фиона просветила его.

– Мы из благотворительного магазина «Собачкам нужен уютный дом», а в свободное время расследуем преступления. Сейчас мы занимаемся делом Сильвии Стедман. Той женщины, которую убили во время выставки собак.

Когда все встало на свои места, его лицо расслабилось.

– Ну вы пришли по адресу. Потому что ее убил я.

Глава 21

Дин Аткинс решительно смотрел на них, вообще не мигая. Абсолютно невозмутимое лицо. Лицо хладнокровного убийцы.

Он признался в убийстве, заявив об этом прямо без всякого лукавства. Шок от его внезапного признания застиг Фиону врасплох, как и ее коллег, которые ошарашенно стояли рядом несколько мгновений. Дин Аткинс сделал признание в присутствии своих детей, которые продолжали щелкать контроллерами. Фиона не упустила из внимания этот момент. Или он был самым худшим психопатом и бессердечным убийцей, и его детям угрожала серьезная опасность, или он их разыгрывал.

Последнее стало очевидным, когда Дин Аткинс расплылся в широчайшей улыбке, а потом дико захохотал.

– Вы бы видели свои лица! Какая картина! Мне следовало пойти в актеры.

Фиона не видела ничего смешного в шутке про убийство человека.

– Значит, вы не убивали Сильвию Стедман?

– Нет! Конечно, нет.

– Э-э, может нам не стоит вести этот разговор в присутствии ваших детей? – подала голос Дэйзи.

– Папа всегда подшучивает над нами. Мы к этому привыкли, – вставил один из мальчиков, не поворачивая головы.

– Это чтобы вы не теряли бдительность, – крикнул им отец.

– Мы из-за папы опоздали на выставку собак, – сообщил второй ребенок с детской прямолинейностью. – Проворачивал свои сомнительные сделки.

Если Дин и смутился, то не показал этого. По мнению Фионы, его ничто не могло смутить.

– Так, давайте-ка уединимся.

Он повел дам в комнату с бильярдным столом. К счастью, на стенах не было картины с играющими в бильярд собаками. По крайней мере, хоть какой-то вкус у него был, пусть и в малом количестве.

Комната представляла собой типичную мужскую берлогу. У одной стены мелькали три включенных игровых автомата: «Пакмен», «Фроггер» и «Космические захватчики», рядом стоял стол для игры в покер, обтянутый зеленым сукном, и картонный Дэвид Бекхэм в полный рост. На дальней стене над всем доминировал гигантский плоский телевизор, еще большего размера, чем в кухне. Конечно, этого следовало ожидать.

Дин Аткинс устроился за барной стойкой, перед которой стояли вращающиеся табуреты, обтянутые кожей. Он жестом предложил дамам присаживаться и налил себе виски.

– Хотите?

Подруги отказались.

Фиона решила сразу приступить к делу.

– На всякий случай уточним: вы не убийца, и ваше признание было сделано, чтобы произвести на нас комический эффект?

– Ну оно меня посмешило. – Аткинс сделал глоток виски, поморщился, затем добавил побольше содовой. – Но да, то есть нет. Я не убивал Сильвию Стедман. Меня и близко не было, когда это произошло.

– Но вы были на выставке? – спросила Фиона.

– Да, но уже после убийства. На самом деле Макс – пес моих детей. Обошелся мне в две тысячи, представляете? Взял его щенком. Конечно, гуляют с ним дети, но теперь он им надоел. Они все равно хотели заявить его на конкурс «Самые милые глазки». Вы же знаете, какими бывают дети. Они любят выигрывать, а Макс победил в прошлом году, вот они и хотели получить еще один приз, а может, и титул лучшей собаки на выставке.

Дин Аткинс выпил виски с содовой и налил себе второй стакан.

– Мы собрались выходить, когда мне позвонили из Шанхая по поводу одной сделки. Мне потребовалось какое-то время, чтобы разобраться с этим вопросом. Разговор я закончил в одиннадцать двадцать восемь, а конкурс «Самые милые глазки» начинался в одиннадцать тридцать. Мы никак не могли успеть вовремя, в особенности со строгим графиком Мэлори. Дети сильно расстроились, поэтому я позвонил по номеру, указанному на сайте. Мне повезло, попал сразу на Кеннета Прендивилла, секретаря клуба собаководства. Вы его знаете? – Дин не дал им время ответить. – Он похож на крысу, а вообще – самовлюбленный ханжа, простите мне мой французский. Когда Макс был щенком, я водил его и детей на уроки по дрессировке, которые вел Кеннет. Суровый через меру. – Мужчина сжал кулак. – Я один раз чуть не высказал ему все, что думаю, после того, как он рявкнул на моих детей. Но на этот раз я был готов его уговаривать, может, даже предложить кое-какое вознаграждение, чтобы убедить отложить начало конкурса. Но тут – сюрприз! Он – сама любезность, воспринял мои слова спокойно. Очень неожиданно. Говорит: «О, не беспокойтесь. Все нормально. Можем перенести на двенадцать. Я сообщу остальным, доверьте это мне».

«Карма-Кен», – подумала Фиона.

– Мне даже не пришлось ему ничего отстегивать, сэкономил несколько фунтов. Дети счастливы, но когда мы туда приехали, это уже не имело значения. Стояла «Скорая», а люди расходились. Выставку отменили. В общем, я то же самое рассказал полиции.

– К вам приходила полиция? – уточнила Фиона.

– Да, – кивнул Дин. – Сидели там же, где сидите вы. И тоже отказались что-либо пить.

Фиона напрягла мозг, раздумывая о том, что бы еще у него спросить. Она проверит его рассказ, хотя это казалось бессмысленным, если Аткинс приехал уже после убийства, а его дети это подтвердят. Конечно, он мог приказать им выдать эту версию, если кто-то спросит. Но кое-что они все равно сболтнули.

– Ваши дети сказали, что вы проворачиваете сомнительные сделки.

– О, не обращайте на них внимания. Они любят подшучивать над отцом. Унаследовали это у меня. Нет, тут все кошерно, у меня есть человечек, который время от времени подкидывает мне хорошее дельце.

– Похоже на инсайдерскую торговлю, – заметила Неравнодушная Сью.

– Нет, если компания сама раскрывает информацию. Я плачу человеку за то, чтобы он следил за крупными игроками, директорами компаний. Как только они начинают покупать или продавать акции, или делают какое-то важное заявление, он мне об этом сообщает, и я включаюсь в дело. Все абсолютно легально.

Прозвучало как хорошо отрепетированная речь, которую держат про запас на тот случай, если кто-то спросит, а судя по тому, как Аткинс ее отбарабанил, он частенько ее произносил. Или просто очень долго тренировался перед зеркалом.

Дин сделал глоток виски.

– Не волнуйтесь, я то же самое сказал инспектору как-там-ее.

– Инспектор Финчер.

– Да, ей и ее неряшливому напарнику. Он почти ничего не говорил.

– Сержант Томас, – подсказала Неравнодушная Сью.

– По пути на выставку вы, случайно, не видели никого с татуировкой на шее, сбегавшего из шатра? – спросила Фиона.

– Со стаффордширским бультерьером, – добавила Дэйзи.

Аткинс не стал скрывать свое предвзятое мнение.

– Он ваш главный подозреваемый? Это меня не удивляет. Готов поспорить, что он считает себя самым крутым.

– Я не говорила, что это «он», – заметила Фиона.

Аткинс ухмыльнулся, словно поражаясь ее наивности.

– Ой, не надо. С такой опасной собакой мог быть только мужчина.

– На самом деле бультерьеры – очень дружелюбные собаки, – заметила Дэйзи.

Дин покачал головой.

– Ну мне они не нравятся. Я их не подпускаю ни к своей собаке, ни к своим детям. Но в ответ на ваш вопрос скажу: нет, я не видел никого похожего.

Они ушли, поблагодарив Аткинса за потраченное время и оставив его с виски и воображалой-женой. Дин хотел получить ответную услугу и всучил им пакет с пожертвованиями, предназначенный для «Кошачьего альянса». Вначале Фиона отказывалась его брать (у них и так накопилось столько пожертвований, что они не знали, что с ними делать), но Сью заметила, что они могут оставить его на ночь перед магазином Софи, а это вызовет у нее сильное раздражение.

Дамы не могли подтвердить рассказ Аткинса, не обращаясь к инспектору Финчер. К их несчастью, времена, когда детектив подбрасывала им крошки со своего стола, давно миновали. Раньше она делилась с ними информацией, но очень быстро об этом пожалела и поклялась больше никогда этого не делать. Хотя кое-что подруги все-таки могли проверить.

– Что ты делаешь? – спросила Неравнодушная Сью.

Фиона рылась в телефоне, пока они легким неторопливым шагом поднимались на пригорок, чтобы вернуться в центр города.

– Я зашла на сайт клуба собаководства. Здесь указан только один контактный номер. Это номер Кеннета Прендивилла. Я собираюсь написать ему и спросить, правду ли говорил Дин про свое опоздание.

Фиона нажала на «Отправить».

Путь назад занял гораздо больше времени, чем к дому Дина Аткинса. Дамам многократно приходилось останавливаться, потому что владельцы собак дружно вышли на вечернюю прогулку со своими питомцами. Собаки приветствовали друг друга, заставляя владельцев останавливаться и обмениваться неловкими смешками или очевидными вопросами про породу питомца.

После третьей подобной встречи Фионе в голову ударила мысль.

– Помните нашего парня с бультерьером, который все время от нас ускользает? Я вот что подумала. Все владельцы собак останавливаются и болтают, как мы сейчас…

Фиону перебил сигнал ее телефона.

Она достала мобильный и проверила сообщение.

– Это от Кеннета Прендивилла. Он все подтвердил. Дин Аткинс звонил ему и спрашивал, можно ли отложить конкурс «Самые милые глазки».

– Значит, он говорил правду. – Это не обрадовало Сью. – Да что ж такое?! Еще один подозреваемый с алиби.

– Так, о чем я говорила? – спросила Фиона.

– О том, что владельцы собак останавливаются и болтают, – напомнила ей Дэйзи.

– О да. Хозяева останавливаются, перебрасываются приветствиями и всегда выгуливают собак в одном и том же месте. Я так делаю. Я вижу одни и те же лица и морды. Я подумала, что этот парень с бультерьером должен делать так же. Он наверняка выгуливает пса в нашем районе. Кто-то должен был его видеть на прогулке.

– Все правильно, – кивнула Сью.

– Значит, нам нужно пройтись по местам выгула собак поблизости и поспрашивать людей, – предложила Дэйзи.

– Вот именно, – кивнула Фиона. – В эти выходные пройдемся по всем популярным местам и прощупаем почву.

Дамы улыбнулись, стоя под светом фонаря. Это было похоже на настоящий план. И, кажется, у них наконец наметился прогресс. После полного затишья этот план должен был принести результат. Фионе не хотелось показаться самодовольной, но она думала, что у ее идеи есть неплохой потенциал.

Саймон Ле Бон так не думал и поднял лапу на фонарный столб.

Глава 22

Все выходные они бегали по паркам и поросшим травой площадкам, куда часто заглядывали собачники. Фактически они активно действовали во всех местах, где имелись урны для собачьих экскрементов.

После того как подруги два дня расспрашивали про парня с татуировкой и его стаффордширским бультерьером, в понедельник, с раннего утра, в благотворительный магазин устремилась нескончаемая вереница собачников и случайных прохожих, уверявших, что они его видели.

Вначале Фиона и ее подруги поздравляли себя. Их план сработал. Сработал даже лучше, чем они представляли. Так часто колокольчик у них в магазине никогда не звенел по утрам в понедельник. Но терпеливо слушая все рассказы, дамы вскоре поняли, что бо́льшая часть информации, падающая им на колени вместе с крошками от кекса, – это просто слухи, сплетни и пустая болтовня.

– Его пес укусил мою собаку.

– Он не убирает за своим псом.

– Его пес набросился на нескольких детей.

– Его пес лает всю ночь.

Некоторые жалобы были вовсе не связаны с собаками.

– Он торгует чем-то незаконным.

– Он поцарапал мою машину.

– Он слишком громко включает музыку, а полиция ничего не делает.

Были и более странные.

– Он украл гномов из садика перед моим домом.

– Он стащил мою посылку с Amazon, и отказывается возвращать.

Информация поступала из самых разных районов, люди приезжали издалека, даже из Пула^[320]. Именно это всех и объединяло: собачники были из разных мест, а не из одного. Поэтому Фиона решила, что речь идет о разных людях. Ну если только парень с татуировкой не выгуливал пса каждый день в разных парках, чтобы его не опознали. Это было возможно, но маловероятно. Все это никак не помогло дамам приблизиться к обнаружению места его прогулок.

Поток жалоб продолжился и во вторник утром. Колокольчик звякнул в пятый раз за несколько минут. Однако в дверях появилось лицо, которое знали Фиона и Сью. В магазин зашел Редж Анаграмма, владелец химчистки и уличный букмекер, и стал оглядываться вокруг, рассматривая многочисленные товары.

– Добрый день, сэр, – поздоровалась Молли.

Редж аж подпрыгнул, услышав обращение «сэр», хотя его мог ослепить яростный энтузиазм Молли. Редж налетел на вешалку для шляп, а затем врезался в полку для обуви. Конечно, разрушения были не в масштабах Салли и Роло, но их хватило, чтобы понять: ему здесь не совсем комфортно. Он посмотрел мимо Молли и встретился взглядом с Фионой.

– Здравствуйте, Редж, – поздоровалась Фиона.

После быстрых представлений он выдавил из себя ответ:

– О да. Э-э, здравствуйте.

Редж стоял в середине магазина, нервно крутя золотые кольца на пальцах. Совсем не помогало и то, что все выжидательно смотрели на него.

– Могу ли я вам как-нибудь помочь? – спросила Молли.

– Э-э, нет. Простите. – Он сделал шаг в направлении Фионы и огляделся вокруг перед тем, как заговорить. – Послушайте, я пришел не для того, чтобы на кого-то стучать, но Корзинщик сообщил мне, что вы ищете парня с татуировкой на шее и стаффордширским бультерьером.

– Вы его знаете? – спросила Сью.

– Нет, но я знаю, куда он ходит, ну кто-то, похожий на него. Рядом со станцией Поксдаун есть кафе. Забегаловка. Я мимо нее проезжаю по пути на работу. Я видел его перед этим кафе, он был с собакой и курил электронные сигареты.

– Как называется кафе?

– «Летучий чайник».

Сообщив название, Редж попятился прочь. Он чувствовал себя неловко из-за того, что так позорно проболтался.

– Не останетесь на чашечку чая? – спросила Дэйзи.

Редж покачал головой, не желая задерживаться ни одной лишней минуты.

– Вы от меня ничего не слышали, хорошо? – буркнул он, как дешевый информатор, развернулся и исчез.

– Это был неожиданный сюрприз, – заметила Сью. – Что вы думаете?

– Думаю, он говорит правду, – высказала свое мнение Фиона.

– И он не сказал ничего плохого ни про стаффордширских бультерьеров, ни про их хозяев, – улыбнулась Дэйзи.

– Да, – кивнула Фиона. – У него нет никаких корыстных целей, как у всех остальных. Я думаю, нам нужно проверить эту информацию. Плюс ко всему кафе близко отсюда. – Фиона посмотрела на Молли. – Ты не возражаешь, если мы немного прогуляемся, чтобы поработать над этой версией?

– Нет, конечно, – ответила Молли.

– Как замечательно, что ты здесь. – Сью уже надевала пальто. – Не знаю, что бы мы без тебя делали.

Фиона пристегнула поводок Саймона Ле Бона, и подруги вышли из магазина. Бодрым шагом они двинулись вперед, возглавляемые Саймоном Ле Боном. Он все время спешил туда, куда они направлялись, хотя понятия не имел, куда именно.

Вскоре магазинчики закончились и начались частные дома, когда они добрались до конца Саутборн-Гроув, где она пересекалась с главной улицей Поксдауна^[321], и образовывался перекресток в форме буквы «Т». Если весь Саутборн изобиловал независимыми магазинами и причудливыми чайными, Поксдаун был более богемным, с антикварными лавками, где вещи покрывала пыль, магазинами винтажной одежды и тату-салонами. Здесь легко можно было потерять целый день, просто слоняясь без дела и весело проводя время.

Пока дамы ждали у перекрестка, когда маленький человечек на светофоре станет зеленым, их глаза притягивали многочисленные антикварные лавки Поксдауна и интригующие предметы, выставленные в витринах.

– Есть ли занятие лучше, чем рыскать в поисках антиквариата? – заметила Фиона.

– В поисках антиквариата? Звучит как название вечернего реалити-шоу, – заметила Дэйзи. – Я определенно стала бы его смотреть.

– Да, в качестве ведущих подошли бы Алан Титчмарш и Кэрол Кирквуд, – предложила Сью. – Тебе нужно запатентовать это название, Фиона. До того, как его кто-нибудь украл. Я тут на днях немного порыскала. Купила себе очень милую конскую сбрую с латунной оковкой для туалета на первом этаже.

Светофор на переходе загорелся зеленым. Они поспешили на другую сторону и увидели вход на станцию Поксдаун и скромный фасад кафе «Летучий чайник» рядом с ней. Это было традиционное британское кафе, какое еще поискать надо, с запотевшими окнами и меловой доской с меню, рекламирующей завтраки за пять фунтов круглый день.

– Это очень выгодно, – заметила Сью, которая всегда и везде искала выгодные сделки.

На тротуаре стояли разномастные, никак не сочетающиеся друг с другом столики. Предположительно, парень с татуировкой сидел здесь с собакой и курил электронные сигареты. Над дверью висела вывеска, как часто бывает в пабах, с названием кафе и рисунком в стиле 1930-х годов.

– О, вы только посмотрите на нее, – Дэйзи показала на вывеску. – Когда Редж сказал, что кафе называется «Летучий чайник», я подумала, что это будет заварочный чайник с крылышками. Но он похож на поезд.

Темно-зеленый чайник, о котором шла речь, катился на колесах под косым углом по рельсам, а из носика поднимался серый дым, пока он увлекал за собой вагоны.

Неравнодушная Сью сфотографировала вывеску на телефон.

– Так выглядел бы «Летучий шотландец»^[322], если бы был чайником. Он один раз проезжал мимо станции Поксдаун.

– Кто? Чайник? – удивилась Дэйзи.

– Нет, «Летучий шотландец». Его видел мой отец. Он стоял на платформе с множеством других людей и смотрел, как поезд промчался мимо. Отец говорил, что у него мурашки побежали по коже.

– Кто-то должен начать производить чайники в виде поездов, – заметила Дэйзи. – На этом можно сделать целое состояние.

– Пошли. Давайте посмотрим, не получится ли у нас найти здесь ответы.

Фиона толкнула дверь, и они сразу же почувствовали острые запахи подгоревших тостов и масла для жарки. Хотя и не предполагалось, что в кафе будет пахнуть по-другому. Это была настоящая забегаловка с простыми и крепкими столами, на которых стояли бутылочки с соусом, засохшим вокруг крышек, хотя, строго говоря, кетчуп должны разливать в вазочки из красного пластика.

Группа из четырех строителей сидела в углу, с их комбинезонов падала строительная пыль от кирпичей, возможно, это была штукатурка. Раньше они бы спорили о футболе, вели себя непристойно и шумно, но теперь все сидели молча, уткнувшись в свои телефоны. С противоположной стороны устроилась молчаливая пожилая пара. Похоже, они просто были не в настроении или у них закончились темы для разговоров.

За стойкой появился повар средних лет и вручил две тарелки с едой официантке, которой было под тридцать, одетой в табард^{title="">[323]} с большим карманом спереди. Она отнесла тарелки пожилой паре, те ее поблагодарили и вернулись к своему обету молчания. На обратном пути официантка улыбнулась дамам:

– Присаживайтесь где хотите.

Фиона уже собиралась сказать, что они не есть сюда пришли, но тут Сью внезапно выпалила:

– Я возьму полный английский завтрак и чашку чая. Не могу отказать себе в этом завтраке за пять фунтов.

Официантка достала блокнот из кармана и записала ее заказ, затем выжидательно посмотрела на двух других дам.

– Похоже, мы будем есть.

Фиона схватила меню с соседнего столика, как и Дэйзи. Им придется что-то заказать из-за своей коллеги. Наверху листа значился полный английский завтрак и его вариации, по большей части состоявшие из обязательных частей в паре с тостом: бобы на тосте, яичница на тосте, омлет на тосте, колбаса с тостом, бекон с тостом, и еще сыр на тосте, который выпадал из общего ряда и не включался в полный английский завтрак.

Ниже предлагался удивительно большой список свежеприготовленных сэндвичей. Можно было добавить пюре из авокадо за один фунт. Судя по тому, что это было написано шариковой ручкой, авокадо совсем недавно включили в меню. Неравнодушной Сью это не понравилось, и она заявила громким шепотом (так, чтобы слышала официантка), что они тут извлекают выгоду из нынешних кулинарных трендов, и она сама может купить авокадо целиком за фунт. Фиона шикнула на нее и сказала, что дело не в этом.

– Хочешь, возьмем сыр на тосте? – предложила Дэйзи.

В отличие от Сью, калории прилипали к телам Фионы и Дэйзи, как конфетти к мокрой мостовой.

– Да, – кивнула Фиона. – И две чашки чая.

– Хорошо, – кивнула официантка и поспешила выполнять их заказ.

Дамы устроились за столиком у окна. Фиона обмотала поводок Саймона Ле Бона вокруг одной из ножек стула, но оставила ему возможность бегать рядом и подпрыгивать за кусочками бекона и колбасы.

– Я думала, что мы пришли сюда за информацией, – заметила Фиона. – А теперь у нас получается второй завтрак.

Неравнодушная Сью улыбнулась.

– Второй завтрак еще никому не навредил. Плюс если мы что-то закажем, это немного их смягчит, а нам ведь надо задать вопросы. Так они будут говорить с большей охотой.

– Но не после критики их меню, – заметила Фиона.

– Я просто сказала, что сама могу купить целое авокадо за один фунт и сделать из него пюре.

– В этом-то все и дело. Ты не должна делать это сама. Они делают пюре. Именно поэтому они и берут фунт. Теперь к другой поднятой тобой теме. Я впервые слышу, чтобы полный английский завтрак использовался для вытягивания из кого-то информации.

Сью положила кулаки с торчащими из них ножом и вилкой на стол, словно какой-нибудь джентльмен времен Диккенса в ожидании пышного пира.

– Это будет новый подход к допросу. Я бы с радостью поговорила, если б кто-то предложил мне полный английский завтрак.

Дэйзи вытерла свои нож и вилку. Она никогда не доверяла общественным заведениям, считая, что ни одно из них не подходит к вопросу чистоты так тщательно, как она сама.

– Все зависит от того, любит человек полный английский завтрак или нет. Мне, например, не нужно такое большое количество еды с раннего утра. Если я столько съем, то весь остаток дня мне будет хотеться спать.

– Полный английский завтрак хорош в любое время, – ответила Сью. – Я иногда ем его на ужин.

Споры продолжались, пока официантка не вернулась с их заказами.

Фиона обратилась к ней, когда она уже собралась отойти от их столика.

– Простите, а собаке можно здесь находиться?

Фиона знала, что да, потому что обратила внимание на маленькую наклейку у двери «С собаками можно», но это была прекрасная подводка к интересующей их теме.

– Да. У нас пускают с собаками.

Официантка наклонилась и почесала Саймона Ле Бона за ухом. Он заинтересовался ее пальцами и стал их обнюхивать, ведь недавно они находились в непосредственной близости к яичнице и бекону.

– К вам сюда приходит много владельцев собак? – спросила Фиона.

Официантка распрямилась.

– Да, у нас много постоянных посетителей. Не так много кафе пускают с собаками. Я думаю, что это создает приятную атмосферу, только если собаки не начинают лаять друг на друга.

– Сюда приходит парень со стаффордширским бультерьером и вытатуированной паутиной на шее?

Официантка задумалась на мгновение.

– Не помню такого. У нас бывает много парней с татуировками.

– Он приходит регулярно, – не отставала Фиона. – Курит электронные сигареты на улице с собакой.

– Собака не курит электронные сигареты, – быстро поправила Дэйзи. – Только парень.

Официантка засунула обе руки в большой карман ее табарда.

– Да, у нас таких много тут бывает. Мы пускаем собак, но хозяин не любит электронные сигареты. – Она кивнула на повара. – Поэтому такие посетители сидят на улице.

Фиона нацарапала номер своего мобильного телефона на салфетке.

– Не окажете ли вы мне услугу? Пожалуйста, позвоните, если увидите похожего мужчину. – Фиона достала десять фунтов из кошелька и вручила официантке вместе с салфеткой. – За вашу помощь.

– Конечно. – Официантка улыбнулась и приняла деньги.

Глава 23

После возвращения в магазин подруги собрались вокруг стола, чтобы продумать свой следующий шаг.

Информация про парня со стаффордширским бультерьером, в общем-то, не завела их в тупик, скорее им просто следовало подождать и посмотреть, как будет развиваться ситуация. Иногда при расследовании преступления требовалось проявить терпение.

Все еще оставался таинственный посетитель, Мужчина в сером, который приходил, когда в магазине оставалась Молли. Дамы надеялись, что он соберется с духом и вернется в магазин со своей «важной» информацией, которая травила им душу. Но они не могли расслабляться и полагаться на это. Если Мужчина в сером появится, кто знает, какой окажется его информация? Как и в случае карт с сокровищами, информаторы редко появлялись со словами: «Я знаю, кто убийца, и вот вам доказательства, которые я бережно собрал в папочке с закладками и образцами ДНК». По опыту Фионы, в лучшем случае можно надеяться на очередной кусочек пазла, который поможет поставить на место нескольких других.

– Что теперь? – спросила Дэйзи, попивая маленькими глоточками очередную чашку чая.

– Работаем дальше. Продолжим опрос конкурентов Чарли, – заявила Фиона.

Неравнодушная Сью сделала глоток чая и поморщилась.

– Я по-прежнему не уверена насчет этой выдумки – дать чайнику немного остыть после того, как он закипел. Я чувствую, что должна его быстро проглотить, пока не остыл.

Молли уже ушла домой, поэтому Сью могла свободно высказать свое мнение.

– Ты немного преувеличиваешь, – сказала Фиона. – Он горячий, но не обжигающий.

– Мне чай нравится, – подала голос Дэйзи. – Как раз нужной температуры. Нет необходимости на него дуть.

– О да. Дуть на чай – это так неудобно. – Сью стала нетипично саркастичной.

Фиона в удивлении посмотрела на нее.

– Что с тобой?

– Простите. Приношу извинения. Я просто расстроена. Я хочу, чтобы что-то происходило, а у меня ощущение, будто мы совсем не продвигаемся вперед. Мы так и не узнали, кто этот парень с татуировкой на шее. Да и Мужчина в сером не спешит объявляться.

Фиона постаралась ее успокоить:

– Это медленный процесс. Мы не можем его ускорить. А пока поработаем над списком конкурентов Чарли. Нужно действовать методично.

– Продолжать и не сдаваться, – согласилась Дэйзи.

Неравнодушная Сью стала необычно тихой.

– Ты в порядке? – спросила Фиона.

– До этого нам нужно сделать кое-что еще. Но вам это не понравится. – Сью, не мигая, уставилась на Дэйзи.

– Почему ты на меня так смотришь?

– Да, почему ты на нее так смотришь? – спросила Фиона.

– Я думаю, мы слишком увлеклись теорией, что все дело в конкуренте, который хотел победить на выставке.

– Это хорошая и крепкая теория, – не согласилась Фиона. Частично потому, что это было правдой, а частично потому, что это была единственная теория. Другой у них не имелось.

Сью покачала головой.

– Я не говорю, что она плохая, но мы забыли про кое-какие основы проведения расследования.

Фиона не понимала, о чем идет речь, как и Дэйзи, судя по ее виду. О чем они забыли?

Сью положила конец их страданиям.

– Нам нужно попасть в дом Сильвии. Быстренько там все осмотреть. Поискать подсказки. Посмотреть, не бросится ли что-то в глаза. Вдруг там что-то не так?

Дэйзи протестующе скрестила руки.

– О нет. Я этим заниматься не буду. Я не собираюсь взламывать замки и не собираюсь никуда влезать. Можете идти без меня.

По правде говоря, они не могли это сделать без нее. Дэйзи была подобна эльфу, который появляется ночью в сказке про бедного сапожника^[324] – она славилась невероятно ловкими пальцами. За свою жизнь она изготовила множество кукольных домиков, полностью меблированных, с креслами-качалками и журнальными столиками размером, больше подходящим для насекомых, и со всеми возможными мелкими деталями, которые только можно вообразить. Те же уверенные руки сделали ее великолепным взломщиком, ловко вскрывающим замки, хотя она и не хотела этим заниматься.

Фионе предложение тоже не понравилось, как и Дэйзи, но она должна была признать, что совать нос в вещи жертвы очень полезно.

– Дэйзи, я понимаю твое нежелание…

– Это не нежелание. – Дэйзи с вызовом вздернула подбородок. – Это преступление! К тому же полиция уже обыскала дом и забрала все интересное. Так зачем нам утруждаться?

– Никогда не знаешь, что можно найти, – ответила Фиона. – Они могли что-то пропустить.

Дэйзи плотно прижала к телу скрещенные руки.

– Не представляю, как они могли что-то пропустить.

– Кстати, если никто не живет в доме, это считается взломом с проникновением? – уточнила Сью.

Дэйзи гневно посмотрела на нее.

– Да, считается. Я хочу поймать убийцу так же, как и вы, но как-то не очень хочу быть арестованной. Спасибо большое.

Сью попробовала представить дело под другим углом.

– Нас не арестуют, если мы будем действовать осторожно.

– Я всегда осторожна, но ответ все равно «нет». – Дэйзи гневно поерзала на стуле, показывая, что обсуждение закончено, а потом склонилась вперед с новой идеей. – Почему бы нам вместо этого не поговорить с ее соседями?

Фиона налила себе еще чая.

– Это не то же самое, что осмотр дома. И Сильвия жила здесь всего две недели. Соседи знали ее не лучше нас.

В конце концов подруги заключили сделку с Дэйзи, вдохновившись одним из самых любимых фильмов Неравнодушной Сью – криминальной драмой «Схватка». Она показала им на «Ютубе» знаменитую речь банковского грабителя в исполнении Роберта Де Ниро, выступающего против крутого полицейского, которого играет Аль Пачино. На самом деле в этом не было необходимости, но появился повод еще раз пересмотреть легендарный разговор двух героев. Образ мышления Де Ниро лег в основу заманчивого предложения для Дэйзи убраться восвояси, если «запахнет жареным» или она начнет мандражить, как это называла сама Дэйзи, – тогда они откажутся от плана. Не возникнет проблем – ее выход на сцену. После того как они детально обговорили все условия, Дэйзи согласилась.

Глава 24

Найти новый дом Сильвии в Крайстчерче оказалось довольно просто. Ее адрес значился в заявке на участие в выставке собак. Закрыв магазин, дамы дождались вечера, чтобы выйти на свежий воздух, когда люди будут слишком заняты перед экранами телевизоров или телефонов, чтобы заметить трех дам, крадущихся мимо их домов в темноте.

«Фиат Уно» Неравнодушной Сью остановился у обочины дороги, шины заскрипели по гравию. Она припарковалась подальше от дома Сильвии, на тихой улочке, но так, чтобы иметь хороший обзор. Это был дешево сляпанный дом, один из четырех одинаковых коттеджей из красного кирпича, которые строили «под старину», чтобы те соответствовали старым домам вокруг. Получилось плохо. Никого не обмануть пластиковыми окнами и бетонными дорическими колоннами, которые поддерживали хлипкие веранды. Но главная неожиданность ждала их чуть ниже карниза дома Сильвии Стедман. Самая современная сигнализация.

Дэйзи убрала отмычки в карман пальто.

– Вот оно. Я чувствую, как пахнет жареным. Заводи машину, Сью. Я хочу домой.

Сью вырвала ключи из замка зажигания.

– Давайте не будем торопиться. Готова поспорить: сигнализация не включена. Не после того, как тут побывала полиция.

Дэйзи обычно вела себя спокойно и кротко, но тут она заерзать на сиденье.

– Откуда ты знаешь? Это же полиция. Их работа – обеспечить безопасность. Они наверняка снова включили сигнализацию.

Эту часть процедуры Фиона не знала. Как положено действовать полиции в таких случаях? Они, конечно же, были в доме Сильвии, чтобы собрать улики, и привезли с собой специалиста для отключения сигнализации, но стали бы они ее снова включать после того, как заперли дом и уехали? Это казалось очень вероятным. Фиона пришла к единственному реалистичному выводу.

– Мы не можем рисковать.

Сью показала на дом.

– Посмотрите: она даже не мигает. Сигнализация должна мигать, если включена?

– Не всегда. Дэйзи права. Пахнет жареным. – Фиона начала говорить как голливудский гангстер.

Но Неравнодушная Сью все равно хотела попасть в дом, любой ценой.

– Все будет нормально. Мы должны попробовать.

Дэйзи положила мешочек с отмычками на колени Сью.

– Можете пробовать без меня.

Сью вручила ей отмычки обратно.

– О, прекрати, Дэйзи. Ты прекрасно знаешь, что я не могу вскрывать замки своими дрожащими пальцами. – Она вытянула вперед руку, чтобы продемонстрировать, как та трясется, на случай, если Дэйзи ей не поверит.

Дэйзи уже открыла рот, чтобы ответить, но заговорила Фиона:

– Мы пойдем на компромисс.

– Что? – У Дэйзи от беспокойства задрожал голос. Куда она клонит?

Фиона попыталась ее успокоить:

– Мы быстренько осмотрим дом снаружи. Посветим фонариками в окна. Посмотрим, все ли там в порядке.

– А что, если нас кто-то увидит? – обеспокоенно спросила Дэйзи.

Фиона задумалась на несколько секунд.

– Сью, у тебя в багажнике все еще лежат жестяные банки для пожертвований, которые мы брали с собой на выставку собак?

– Конечно, – ответила та, приходя в возбуждение. – Только они пустые.

– Не имеет значения. Бросим в них немного мелочи. Бери их с собой. Если кто-то нас спросит, мы потрясем банками у них перед носом и скажем, что собираем пожертвования, что в целом правда. Будем действовать особо навязчиво, скажем, что нам не открыли, поэтому мы решили попробовать зайти с черного хода.

Неравнодушная Сью улыбнулась.

– Ничто так не убивает любопытство, как пожертвования.

Дэйзи не разделяла ее энтузиазма.

– Мне все равно это не нравится. Мы вторгаемся на чужую территорию.

Фиона мягко улыбнулась ей.

– Знаешь что? Мы со Сью сходим и осмотримся. Ты сиди здесь. Нет смысла идти втроем – это будет выглядеть странно.

– Но так я буду чувствовать себя трусихой.

Фиона покачала головой.

– Это совсем не трусость. Как я всегда говорила, я не хочу, чтобы кто-то делал то, что ему не нравится. К тому же нам нужно, чтобы кто-то стоял на шухере. Оставайся здесь и следи за обстановкой. Я поставлю телефон на виброзвонок. Если увидишь, как кто-то приближается, звони.

Плечи у Дэйзи расслабились.

– Хорошо, это я могу сделать. Простите. Я чувствую, что подвела вас.

Сью скорчила гримасу.

– Не дури, Дэйзи.

– Извиняться не нужно. Ты готова, Сью?

– Давай сделаем это. – Теперь они обе говорили, как гангстеры из фильма о вооруженном ограблении.

Подруги убедились, что путь чист, вылезли из машины и подошли к багажнику, чтобы взять оттуда две банки для пожертвований. Они бросили в каждую по несколько монеток, перешли улицу и направились к дому Сильвии Стедман. И только когда они оказались совсем рядом с подъездной дорожкой, они поняли, что та посыпана гравием.

– О-хо-хо. Я не люблю посыпанные гравием дорожки. Нет ничего более шумного.

– Все нормально. Мы просто волонтеры из благотворительной организации, собираем деньги для бездомных собак. Мы можем здесь находиться.

Проще сказать, чем сделать. Ступив на дорожку, Фиона поморщилась и морщилась сильнее с каждым шагом – треск был таким громким, как если б великан хрустел кукурузными хлопьями. Они добрались до безопасного места на крыльце перед входной дверью и замерли на случай, если какой-нибудь обеспокоенный сосед выскочит на подъездную дорожку и обвинит их в том, что находятся на чужом участке. Ничего не произошло. Фиона проверила свой телефон. От Дэйзи ничего не было. Она кивнула Сью, которая не стала терять время и тут же заглянула в маленькое окошко во входной двери.

– Что-нибудь видишь? – спросила Фиона.

– Вообще ничего. Слишком темно.

Фиона включила фонарик в телефоне и поднесла к стеклу.

– А сейчас?

– Сейчас лучше. Все равно почти ничего. Посмотри сама.

Они поменялись местами. Фиона прижалась лицом к стеклу. Это было не самой лучшей идеей, потому что стекло тут же запотело от ее дыхания. Она протерла его рукавом и уставилась внутрь. Смотреть особо было не на что. Почти пустой коридор с несколькими парами обуви, которые аккуратно стояли под лестницей. На крючках висело несколько пальто.

– Как-то тут пустовато. Но вообще-то она переехала всего пару недель назад.

Подруги двинулись влево, прошли через маленький влажный садик перед домом к скромному эркеру и повторили ту же процедуру. На этот раз они увидели больше, но ничего неожиданного. Небольшая гостиная с плоским телевизором, слишком огромным для комнаты, в которой он стоял. Два одинаковых диванчика друг перед другом, но внимание дам привлек стеклянный шкаф в углу. Свет их фонарика отражался от полок, заполненных блестящими трофеями.

– Вау! – ахнула Неравнодушная Сью. – Ты только посмотри на это.

– Сколько призов!

У Фионы сжалось сердце от грусти. Это была жизнь женщины, ее достижения, результаты напряженной работы, воплощенные в стекле и дереве. Теперь, после ее смерти, этот шкаф скорее напоминал гробницу. Именно это стало причиной ее смерти? Завистливый конкурент хотел лишить ее и ее собаку последнего трофея? Фионе казалось это такой мелочью, не стоящей человеческой жизни. Но она понимала, что нельзя быть такой наивной. Зависть может превратиться в яд, а когда к ней примешивается еще и жажда славы, получается гремучая смесь, которая, как кислота, прожигает вены изнутри.

Фиона задумалась, к кому теперь попадут эти трофеи, раз у Сильвии нет родственников. И что будет с несчастным Чарли? Он лишился мамы. Бедный песик получил душевную травму. Фиона отметила про себя, что нужно уточнить у Керри Притчард, как обстоят у него дела.

– Пошли. Давай посмотрим, не удастся ли обойти дом сзади, – прошептала Неравнодушная Сью.

Фиона двинулась за ней вдоль стены дома, и они уперлись в высокую калитку, блокирующую проход. Фиона подергала ручку. Заперта. Под ручкой находилась замочная скважина защелкивающегося замка.

– Вот где бы нам помогла Дэйзи, – тихо заметила Сью.

– Необязательно. Калитка упирается в соседский забор. Значит, маленькая металлическая коробочка, куда уходит защелка замка, прикручена к ней. – Забор был простой, из тонких брусков дерева, находящих друг на друга и скрепленных вместе тонкой рамой. Она, в свою очередь, была прикручена к тонким деревянным столбикам, не толще человеческой руки и очень хлипким по виду. – Подержи его. – Фиона протянула свой телефон Сью и надавила плечом на забор. Он слегка поддался, но недостаточно, чтобы защелка замка выскочила из коробочки. К Фионе присоединилась Сью. На этот раз забор прогнулся сильнее, защелка выскочила, калитка открылась.

– Благослови, господи, строителей-халтурщиков, – воскликнула Сью.

Подруги тихо вошли в калитку и двинулись дальше по узкой дорожке, которая привела их к наполовину остекленной двери кухни. Они направили фонарики в окно и увидели чистую, необорудованную кухню, если не считать тарелки с крошками от тоста и ножа для масла, на котором можно было различить остатки джема. У Фионы по спине пробежал холодок. Скорее всего, это остатки завтрака Сильвии перед тем, как она поехала на выставку собак. Простая еда, которая окажется последней в ее жизни.

В углу на полу стояла большая двойная фарфоровая собачья миска с именем «Чарли». Похоже, она была изготовлена под заказ, может, кем-то из друзей Сильвии. В ней все еще оставалась вода. Слева от миски стояли три коричневые коробки, одна на другой, ждали, когда их распакуют. Возможно, в них лежала посуда и кухонные принадлежности Сильвии, которые она не успела расставить по местам, а теперь никогда не сможет это сделать.

Дальше коридор вел в садик позади дома – удивительно большой квадратный участок, поросший травой. То есть не такой и большой, но гораздо больший, чем ожидаешь при таком компактном домике. Может, именно поэтому Сильвия его и выбрала. По траве были разбросаны собачьи игрушки. Кухонное окно, выходившее в садик, располагалось рядом с французскими дверьми. Перед ними в шахматном порядке была выложена плитка, местами неровно.

Дамы молча подошли к стеклянным дверям, посветили фонариками внутрь и увидели пустую комнату, совсем без мебели. Ничего.

Сью выключила фонарик.

– Ну вот и все.

– Пошли отсюда, пока нас никто не видел.

Подруги поспешили назад тем же путем, только остановились ненадолго, чтобы толкнуть забор и закрыть калитку – нужно оставить ее в том же виде, в каком она была. Они уже собирались прокрасться по гравийной дорожке, когда Фиона внезапно повернула к входной двери.

– Что ты делаешь? – прошипела Неравнодушная Сью.

– Иди в машину. Я должна кое-что проверить.

Фиона наклонилась, чтобы заглянуть в почтовый ящик. Она еще раз посветила на него фонариком и увидела, что часть корреспонденции не попала в дом, а застряла. У Сильвии был ящик с щеткообразной крышкой от сквозняков^[325]. И иногда такие крышки не позволяют письмам проделать весь путь до коврика в прихожей.

Второй рукой Фиона достала салфетку из кармана, засунула руку внутрь и достала письма. Продолжая держать их салфеткой, чтобы не оставить отпечатки пальцев, Фиона просмотрела их. Практически все была реклама, но одно из писем внизу пачки было адресовано не Сильвии Стедман. Оно было адресовано Эвану Фитчу.

Глава 25

На следующий день Молли налила им всем чай. Неравнодушная Сью, не желая рисковать, первой схватила свою чашку и выпила чай залпом, чтобы он не успел остыть. Затем она с грохотом поставила пустую чашку на стол, как ставят стаканы в баре – на тот случай, если Молли и все остальные еще не поняли, что она предпочитает чай температуры расплавленной лавы.

– Почему Эван Фитч получает письма на адрес Сильвии? – поинтересовалась она.

Подруги уже неоднократно задавали себе этот вопрос на протяжении утра.

– Не знаю, – ответила Фиона. – Но я специально спрашивала Эвана, знаком ли он с Сильвией Стедман. Я точно помню, что спрашивала. Но он это отрицал. Сказал, что никогда про нее не слышал.

– Это он, несомненно, – заявила Сью.

Дэйзи захлопала в ладоши.

– Это прорыв, которого мы ждали! Это доказывает, что убийца – Эван Фитч!

Фиона не разделяла их энтузиазм.

– Это только говорит о том, что Эван врал, будто с ней не знаком. А не о том, что он ее убил. Нужно найти мотив, и неплохо бы еще и какие-нибудь доказательства перед тем, как выступать с обвинениями. Зачем ему убивать Сильвию Стедман?

– Наверное, тут подходит наша теория про завистливого конкурента, правда? – Сью налила себе еще чашку чая. – Эван хотел завоевать главный приз на выставке.

Фиона выбрала бурбонское печенье из разложенных на тарелке и разделила его на две части, чтобы добраться до шоколадной серединки.

– Это возможно, но мы не учитываем то, что только что узнали. Каким-то образом Эван Фитч связан с новым домом, куда переехала Сильвия Стедман, и он врал, будто с ней не знаком.

– Может, это было любовное письмо, – высказала предположение Дэйзи.

Фиона покачала головой.

– Нет, это была макулатура. Ему предлагали двадцатипроцентную скидку на выхлопную трубу.

У Неравнодушной Сью загорелись глаза.

– Двадцать процентов? На самом деле это очень выгодное предложение. Но, возможно, в словах Дэйзи что-то есть. Может, у них была интрижка.

Дэйзи ахнула.

– Может, Эван был тайно влюблен в Сильвию. Или у них была тайная связь, они поругались, и он ее убил. Ревнивый любовник!

– Эван Фитч не женат. И Сильвия была не замужем. Зачем им скрываться? – спросила Фиона.

Молли прежде никак не участвовала в их маленьких дебатах, связанных с расследованием, но тут выступила с предположением:

– Похоже на отношения на расстоянии. Я помню, как вы говорили, что она жила в Бристоле. Он живет здесь. Она выходит на пенсию, и он хочет, чтобы она переехала сюда. Может, они пока не собирались съезжаться. Ему принадлежит пустующий дом, поэтому ему иногда приходят туда какие-то письма. Мне постоянно приходят письма, адресованные предыдущим владельцам. В любом случае он говорит ей, что она может пожить там, чтобы они были ближе друг к другу, но без всяких обязательств.

– Она может уйти, если запахнет жареным, – высказала предположение Дэйзи.

– Вот именно, – согласилась Молли.

– Вполне вероятно, – согласилась и Фиона. – Эван Фитч инвестирует в недвижимость, но это все равно не объясняет, почему он соврал про знакомство с ней.

– А разве Сильвия не купила этот дом? Мы же видели пост. – Дэйзи схватила свой телефон и принялась прокручивать фотографии в социальных сетях Сильвии. Она остановилась на одной – Сильвия держала ключи от нового дома.

Молли склонилась над столом.

– Здесь ничего не говорится про то, что она его купила. Может, она арендовала дом у Фитча.

Подруги предположили, что дом принадлежал ей. Ошибка новичка. Никогда ничего не предполагай.

– Нам нужно выяснить, кому принадлежит дом, – предложила Фиона. – Сильвии или Эвану Фитчу.

Не успела она закончить фразу, как Сью достала свой телефон и начала стучать по экрану.

– Я зайду на сайт правительства. Поищу в реестре недвижимости. Оттуда мы узнаем, кто является владельцем дома. – Внезапно она замерла. На лице появилась встревоженность. – Ох! Это совсем нехорошо.

«Какая еще палка упала в колесо расследования на этот раз?» – подумала Фиона.

– В чем дело?

– Нужно заплатить за то, чтобы посмотреть Государственный реестр недвижимости.

– Сколько?

– Пять фунтов.

– Всего-то?

Неравнодушная Сью скорчила гримасу.

– Я за пять фунтов могу купить полный английский завтрак в «Летучем чайнике».

– Я угощу тебя в следующий раз, когда мы туда пойдем, – предложила Дэйзи.

Сью изображала из себя настоящую мученицу, когда доставала кредитную карту.

– Нет, нет, все нормально. – Она ввела свои данные. Секунду спустя на экране появилась информация. – Дом Сильвии принадлежит компании «Спаршак Холдингс Лимитед».

Она перешла на сайт с реестром различных фирм и стала искать нужную. «Спаршак Холдингс Лимитед» вела бизнес в сфере недвижимости, но Эван Фитч в списке директоров не значился. Дамы уставились в свои телефоны, углубившись в поиск информации про Эвана Фитча. Они надеялись найти хоть какую-то связь с компанией. Не нашлось ничего.

Сью отложила телефон.

– Сильвия арендовала дом у «Спаршак Холдингс Лимитед». Может, и Эван тоже арендовал, в прошлом.

– Какое совпадение, вы не находите? – спросила Дэйзи. – Как нам это выяснить? Это будет в правительственном реестре?

Сью покачала головой.

– Нет, там только указывается владелец недвижимости. Но не арендаторы. Как я понимаю, нам придется запросить в «Спаршак Холдингс» список предыдущих арендаторов, если мы хотим это узнать. Но я почти уверена, что они нам его не дадут.

– Может, этот дом раньше принадлежал Эвану, – высказала предположение Молли. – Затем он его им продал. Это можно выяснить в реестре недвижимости?

Сью смутилась.

– Можно. Но это еще пять фунтов.

– Знаете что? Забудьте об этом, – сказала Фиона. У Неравнодушной Сью расслабились плечи. Ее кредитная карта, по крайней мере временно, оказалась в безопасности. – Независимо от того, владел Эван домом или нет, Дэйзи права. Здесь слишком много совпадений. На выставке убита женщина, которая въехала в дом, где жил ее конкурент, или владел этим домом в прошлом. Это серьезно. Мы не можем скрывать эту информацию. Мы должны ее сообщить инспектору Финчер и сержанту Томасу, чтобы они со всем этим разобрались.

– А они могли сами это уже выяснить? – уточнила Молли.

– Безусловно, – улыбнулась Фиона. – Но никогда не нужно ничего предполагать. Мы поняли свою ошибку. Я думаю, нам следует написать инспектору Финчер и рассказать о том, до чего мы докопались.

Дэйзи забеспокоилась.

– Но тогда она поймет, что мы вынюхивали у дома Сильвии и вторглись на частную территорию.

– Строго говоря, пребывание на частной территории не является преступлением, – заметила Сью. – Оно становится незаконным проникновением, если ты не уходишь после того, как тебя об этом попросили.

Фиона немного забеспокоилась из-за того, что Сью знает такие тонкости вторжения на частную территорию. Возможно, когда-то в прошлом она находилась там, где не следует, и ее попросили убраться. Временно Фиона отложила этот вопрос в сторону.

– Мы не должны говорить инспектору о том, как получили эту информацию. Просто дадим ей подсказку, что Сильвия Стедман и Эван Фитч проживали по одному адресу в разное время. Все согласны?

Все кивнули.

Фиона набрала сообщение инспектору Финчер и нажала на «Отправить».

Подруги стали ждать ответа. Но ответа не было. Этого следовало ожидать. Инспектор редко отвечала на сообщения Фионы. Она была занятой дамой.

После того, как Молли ушла, в магазинчике воцарилась апатия. После первоначального возбуждения от находки, которое теперь ушло, дамы вяло бродили по магазину, почти ничего не делая. Отправка сообщения детективу словно выбила почву у них из-под ног и отбила желание продолжать расследование. Пока это была самая лучшая зацепка, которую они откопали, но из-за нее же они попали в тупик. Они не могли продвигаться дальше, пока не получат ответы. Пока не услышат, что Эвана Фитча или арестовали, или с него сняли все подозрения.

Фионе в голову ударила мысль.

– О, я только что вспомнила, что должна сделать.

– И что? – спросила Сью.

– Позвонить Керри Притчард. Чарли у нее на передержке. Я хотела узнать, как он там.

– Э-э, я не стала бы пока звонить. – Дэйзи мыла витрину и тут резко остановилась. Что-то привлекло ее внимание. И это должно быть что-то очень важное, потому что ничто не могло отвлечь Дэйзи от ее любимого занятия. – Вы просто не поверите в то, что я сейчас вижу.

Глава 26

Сью и Фиона бросились к витрине, выходившей на улицу. Они окружили Дэйзи, чтобы посмотреть, что же отвлекло ее от уборки. На другой стороне улицы, у «Кошачьего альянса», их взорам представилось странное зрелище. Софи Хэйверфорд, управляющая конкурирующим магазинчиком и убежденная кошатница, не терпящая собак, с трудом выходила из магазина. Перед ней шел красивый пудель с густой черной блестящей шерстью. Софи пыталась изобразить спокойствие, притворяясь, будто контролирует ситуацию, но это определенно было не так. Лучше бы подошло для ее описания слово «взвинченный». Собаки хорошо умеют считывать эмоции людей. Пес, вероятно, уловил ее неуверенность, а возможно, и страх.

– Это тот, кто я думаю? – спросила Сью.

Фиона несколько раз моргнула, чтобы удостовериться, не снится ли ей это.

– Это Чарли. Что, черт возьми, Софи Хэйверфорд делает с собакой Сильвии? Она же не любит собак!

– Ты уверена, что это Чарли? – уточнила Дэйзи. – Я думала, что выставочные собаки ведут себя гораздо лучше.

Сью рассмеялась.

– Собаки чувствуют слабость. Он взял на себя роль альфа-самца в этих отношениях.

– Или Чарли переживает из-за потери Сильвии, поэтому и ведет себя плохо, – заметила Фиона.

Похоже, так и было, потому что Софи неловко скакала по тротуару, когда непослушный пес тащил ее то в одну, то в другую сторону. Чарли нацелился исследовать все запахи, которые привлекли его внимание, и не обращал внимания на то, что хотела делать Софи. Вслед за ними из магазина вышла Гейл, тихая и безропотная помощница Софи. Она на секунду повернулась, закрыла и заперла дверь. Затем догнала свою начальницу, но предусмотрительно держалась на безопасном расстоянии.

– Почему Гейл идет за ними? – спросила Дэйзи. – А, вот почему.

Чарли остановился, чтобы сделать свои «дела». Гейл тут же достала рулон зеленых пакетов для собачьих экскрементов из кармана пальто, оторвала один, наклонилась и сгребла все, что оставил Чарли. Он в это время потащил Софи вперед, в поисках очередного запаха.

Неравнодушная Сью фыркнула.

– Ну это меня не удивляет. Софи скинула на Гейл всю грязную работу. Все остается по-прежнему.

Фиона не могла принять происходящее у нее перед глазами.

– Что, ради всего святого, Софи Хэйверфорд делает с Чарли? Она кошатница до мозга костей.

– Вероятно, она взяла его к себе, – высказала предположение Дэйзи.

Фиона достала телефон.

– Я позвоню Керри и все выясню.

Но она не успела нажать кнопку вызова. Пока они в полном недоумении разглядывали странную компанию из двух женщин и выставочной собаки, неловко продвигающихся по Саутборн-Гроув, рядом с их магазинчиком притормозила полицейская машина. Из нее вышли инспектор Финчер и сержант Томас и направились ко входу.

Дамы инстинктивно отпрянули от окна и совершенно случайно выстроились в ряд у входной двери с почтительным видом, словно собирались принять полицейских как иностранную делегацию.

– Думаю, они приехали из-за Эвана Фитча и сообщения, которое я отправила, – прошептала Фиона. – Готова поспорить: его арестовали.

Детектив толкнула входную дверь, вслед за ней зашел сержант Томас. Саймон Ле Бон уже привык к появлению полиции, поэтому спокойно встал со своей лежанки, два раза обошел их, помахивая хвостиком, и вернулся на свое место. Инспектор Финчер посмотрела на трех дам, выстроившихся перед ней, словно в ожидании инспектирования.

– Вольно, дамы.

И только тут Фиона поняла, как они выглядели со стороны. Подруги нарушили строй и собрались за столом, пригласив полицейских присаживаться. Инспектор присоединилась к ним, а сержант Томас занял свое обычное место, прислонившись к дверному косяку.

– Хотите чаю? – предложила Дэйзи.

Оба отказались.

– Позвольте мне предположить, – заговорила Фиона. – Вы пришли из-за Эвана Фитча. Вы получили мое сообщение.

– Да, получила. Но нет, мы пришли не из-за Эвана Фитча. – Лицо инспектора Финчер стало серьезным. Его вообще нельзя было назвать веселым или беззаботным, но на этот раз степень мрачности получилась максимальной. – Салли Уайлд обнаружена мертвой у себя дома.

Глава 27

Последовала короткая пауза. Замедленная реакция. Плохие новости имеют обыкновение временно парализовывать мозг, поэтому нейроны не срабатывают секунду или две. Но если новость очень плохая и кажется, что подобное невозможно, она может полностью завладеть нейронами, и разум отказывается воспринимать то, что слышит.

– Простите… что? – переспросила Фиона. Инспектор Финчер попыталась изобразить на лице сочувствие, чтобы смягчить удар.

– Салли Уайлд, владелица пса по кличке Роло, еще одна участница выставки собак, была найдена мертвой в своем доме в Саутборне. Мы считаем, что ее убили.

Теперь подруги осознали услышанное, и новость ударила по ним, как девятый вал на берегу. Если б они не сидели, то она сбила бы их с ног. Они дружно ахнули, закрыв ладонями рты и не веря в услышанное. Новость о любом убийстве шокирует, но эта была еще ужаснее, потому что им нравилась Салли. Хотя подруги встретились с ней всего один раз, они поняли, что она – яркий лучик света, пусть и неуклюжий. Свет, который кто-то решил погасить. Тот же самый убийца, который расправился с Сильвией Стедман? Почти наверняка да.

– Я не могу в это поверить. – Дэйзи начала задыхаться и потянулась за своим ингалятором.

Неравнодушная Сью покачала головой.

– Но она совсем недавно была у нас!

– Именно об этом я и хотела с вами поговорить, – объяснила инспектор. – У меня есть свидетель, который утверждает, что видел ее фургон, припаркованный перед вашим магазином.

– Подождите. Вы же не думаете, что это сделали мы? – рявкнула Сью.

– Я просто собираю информацию. Выстраиваю картину ее последних перемещений.

– Как она умерла? – спросила Фиона.

– Я ничего не могу сейчас сказать.

– Вы считаете, что это сделал тот же человек, который убил Сильвию? – поинтересовалась Сью.

– Повторяю: я ничего не могу сказать на данном этапе расследования. Но мне нужно расспросить вас о том, что она здесь делала.

– Мы ее пригласили, – ответила Фиона. – В рамках нашего расследования.

– Понятно, – в голосе инспектора слышался цинизм. – Продолжайте.

Фиона сглотнула, она все еще не отошла от шока, и у нее опять встал комок в горле.

– Мы спросили у Салли, не заметила ли она что-то на выставке собак, в особенности в то время, когда погибла Сильвия.

– И что она вам сказала?

– Она нам не только сказала, – перебила Сью. – Она показала нам видеозапись конкурса «Лучший ловец печенья».

– Я смотрела это видео, – сообщила инспектор. – Салли переслала его нам. Что было потом?

– Мы просмотрели всю запись. По правде, из нее мало что получилось узнать… – начала объяснения Фиона.

– Только в самом конце, – перебила Сью.

Фиона запаниковала и пнула ее под столом, опасаясь, что подруга выболтает про Мужчину в сером, которого Молли узнала в толпе. Не то чтобы там многое можно разглядеть, но Фиона не была готова делиться этой информацией с детективами. По крайней мере до тех пор, пока они первые не поговорят с этим загадочным мужчиной и не узнают, что он хотел им сообщить. Им придется пока держать его в секрете, потому что ничто так не пугает осведомителя, как перспектива оказаться на полицейском радаре. Фионе удалось спасти ситуацию.

– Э-э, мы увидели панику и толпу. Люди бежали туда, где упала Сильвия. Но вы явно уже это знаете, раз смотрели запись.

Фиона чувствовала всю силу радиоактивного взгляда Сью на себе.

– Что-нибудь еще? – уточнила инспектор.

– Да, еще одна мелочь, – вставила Дэйзи. – Мы спросили Салли про парня с татуировкой, которого сами видели. Она отрицала свое знакомство с ним – три раза, – добавила Дэйзи.

– Вы считаете это важным? – уточнила детектив.

– Апостол Петр то же количество раз отрекся от Христа.

– Вот именно, – согласилась Сью. – Салли очень рьяно это отрицала, а значит, она что-то скрывает, простите, скрывала. И мы думаем, что знаем…

Фиона опять пнула Сью под столом. Она беспокоилась, что на этот раз подруга выдаст наводку, которую они получили от Реджа Анаграммы о том, что парень с татуировкой иногда проводит время в кафе «Летучий чайник». Если полиция об этом узнает, то они рванут туда и напугают официантку, которая обещала посматривать, не появится ли он. И тогда дамы, возможно, никогда не узнают, кто этот парень.

Неравнодушная Сью гневно посмотрела на Фиону после того, как во второй раз неожиданно получила по ноге. Фиона постаралась выглядеть виноватой, затем повернулась к детективу.

– Мы думаем, что она его знала. Уверены на девяносто девять процентов.

– Так, интересно. – Детектив отметила эту информацию.

– Как вела себя Салли Уайлд, когда находилась здесь? – подключился сержант Томас. – Была напугана? Обеспокоена?

– Взбудоражена, – ответила Дэйзи.

Все повернулись к ней.

– Взбудоражена? – переспросила инспектор.

– Простите, – извинилась Дэйзи. – Я не совсем точно выразилась. Знаете, у нее как будто слегка кружилась голова, и она вела себя неуклюже и неловко. В хорошем смысле, конечно.

– Что вы хотите этим сказать? Взбудоражена? – уточнил сержант Томас. – Она говорила, что поругалась с кем-то? У нее с кем-то возникло недопонимание?

Фиона покачала головой.

– Нет, ничего подобного. Мы видели ее всего один раз, но мне кажется, что это было ее обычное состояние. Она была немного неловкой, как и ее пес вначале, но потом он успокоился.

– После того, как съел вяленый томат, – пояснила Сью. – Салли была милой. Она нам очень понравилась. Она угадала наши любимые сэндвичи и бесплатно нам их раздала.

На лице ледяной женщины-полицейского появилась кривая улыбка.

– Да, мы тоже испытали на себе сверхспособность Салли Уайлд, когда с ней беседовали.

– Да? И какой у вас любимый сэндвич? – поинтересовалась Дэйзи. – Она правильно угадала?

– Правильно. Ростбиф с хреном.

Неравнодушная Сью облизнула губы.

– О, хороший выбор. А у вас, сержант Томас?

– Он не ест углеводы, – ответила инспектор за него. – И, кстати, это она тоже угадала правильно.

Здесь не было ничего удивительного. Стройный и мускулистый сержант буквально жил в спортивной форме и при любой возможности тягал штангу.

– Бедная Салли, – шмыгнула носом Дэйзи. – Она была такой милой. Неуклюжей, но милой. Кому понадобилось ее убивать?

Инспектор Финчер встала.

– Именно это мы и собираемся выяснить. А затем посадим этого человека за решетку.

– Как вы считаете, это тот же человек, который убил Сильвию? – снова спросила Сью.

– Она умерла точно так же? От смертельной инъекции? – подала голос Фиона.

Детектив вздохнула.

– Вы же знаете, что я не могу раскрывать информацию, связанную с делом, по которому продолжается расследование.

Дамы знали, но это не остановило их от шквала вопросов, которыми они выстреливали, словно снарядами, нацелившись на молодую женщину-детектива, в надежде, что хотя бы один попадет в цель. Они атаковали ее без остановки, пока терпение инспектора не закончилось.

– Прекратите! Достаточно! Я не разглашаю информацию по делу об убийстве!

– Но мы хотим поймать убийцу Салли и Сильвии, – взмолилась Дэйзи.

– Это один и тот же человек.Должен быть один, – пробормотала себе под нос Сью.

Инспектор Финчер вскинула обе руки, чтобы смягчить словесную атаку.

– Больше никаких вопросов, потому что я не буду на них отвечать.

– Вопросы задаем мы, – напомнил им сержант Томас.

– Да, спасибо, сержант Томас. Мы задаем вопросы. А вы нам отвечаете. Понятно?

Три дамы кивнули.

– То, что один раз я допустила ошибку и предоставила вам информацию, не означает, что я допущу ее еще раз, поэтому, пожалуйста, ничего не спрашивайте. Как я уже напоминала вам ранее, я не могу помешать вам проводить собственное расследование, но если вы узнаете что-то важное, вы должны незамедлительно поставить нас в известность.

– Мы так и сделали в случае Эвана Фитча, – заметила Фиона.

– Все правильно.

– Он арестован? – поинтересовалась Сью.

Инспектор Финчер гневно посмотрела на нее.

– Мы уверены, что Эван Фитч не имеет отношения к этому делу.

– Но он жил по тому же адресу, что и Сильвия! – воскликнула Фиона. – Это должно что-то значить.

– Поверьте мне, к делу это не имеет отношения.

Три дамы выжидательно уставились на инспектора Финчер, совершенно точно не удовлетворенные ее ответом.

Женщина вздохнула.

– Хорошо. Я говорю это только потому, что не хочу, чтобы вы докучали человеку, которого мы исключили из нашего расследования. Эван Фитч занимается недвижимостью. Дом, в котором жила Сильвия, и несколько других домов поблизости, были одним из его первых проектов. Три он продал, а с четвертым возникла загвоздка. Его прибыль зависела от этого дома. Чтобы не обанкротиться, он продал свой дом и переехал в него, пока не продал его фирме, а та в свою очередь сдала его Сильвии Стедман.

– Он виноват только в одном – в строительстве домов плохого качества, – ухмыльнулся сержант Томас.

– Ох! – только и смогла выдавить из себя Фиона. Ей не пришло в голову выяснить, кто строил те дома. Ошибка новичка, в особенности после того, как сам Эван Фитч сказал ей, что он застройщик и понятия не имел, что Сильвия арендовала один из его домов.

Инспектор Финчер вздохнула.

– Теперь мы с вами прощаемся.

– Еще один вопрос, – подала голос Фиона. После того, как им устроили взбучку, Дэйзи и Сью содрогнулись и приготовились ощутить на себе силу гнева инспектора Финчер.

Детектив не сорвалась. Она просто еще раз устало вздохнула.

– Лучше не про убийства.

– Нет. Я хотела узнать про Роло, собаку Салли. С ним все в порядке?

– Да. Он у ее подруги.

– Спасибо.

После того как полицейские ушли, дамы обмякли на своих стульях. Они чувствовали опустошенность, уныние и явно были дезориентированы. Смерть – это всегда нежеланный и неожиданный гость, а убийство тем более. Дамы встречались с Салли всего раз, но знали, что она смогла бы стать им хорошим другом. Они забыли бы про комплексные обеды в «Бутс» и с нетерпением бы ждали Салли. Она врывалась бы к ним как раз перед наступлением обеда с ее большой корзинкой с восхитительными домашними сэндвичами и широкой улыбкой. Что-то подсказывало Фионе, что Салли настаивала бы на том, чтобы раздавать их бесплатно, а они настаивали бы на том, чтобы всучить ей наличные. Эта борьба шла бы с переменным успехом, потому что Салли не хотела бы даже слышать о деньгах.

Фиона представляла все это так четко, словно это происходило у нее перед глазами. Но теперь этот сценарий, к сожалению, никогда не воплотится в жизнь. От этого Фиона ощутила пустоту внутри. Она оплакивала потерю подруги, которой у них никогда не было.

Глава 28

В магазине воцарилось мрачное настроение. Было непохоже, что оно развеется в ближайшее время. Фиона решила, что не следует остаток дня предаваться грустным размышлениям, а лучше превратить отрицательную энергию во что-то позитивное и продолжить поиски убийцы.

Смерть Салли опечалила их, но, по крайней мере, дала новую информацию – они увидели схему действия убийцы, и это подтвердило их основную теорию о конкуренте, жаждущем завоевать титул «Лучшая собака на выставке». Теперь эта версия приобретала больший смысл. Имелась очевидная связь – Салли была фаворитом номер три на победу. Убийца постепенно убирал тех, кто представлял для него наибольшую угрозу. Он начал с Сильвии, теперь пришел черед Салли. Однако между ними двумя имелась еще одна конкурентка – Пиппа Стролл с Барби. Фаворитка номер два. Или убийца она, и уже убрала двух конкурентов, или она следующая на очереди.

– Но я облила ее кофе, когда умирала Сильвия, – напомнила Дэйзи. – Она не могла ее убить. Значит, Пиппа Стролл следующая. Ее жизнь в опасности. Мы должны предупредить полицию.

– Они определенно уже сами об этом догадались, – заметила Неравнодушная Сью. – Это очевидно.

Фиона достала телефон.

– Как мы убедились на собственном опыте, никогда нельзя ничего предполагать.

Она позвонила инспектору Финчер. Звонок сразу же переключился на голосовую почту, как и всегда, и она оставила сообщение, проинформировав детектива, что, по их мнению, следующей жертвой станет Пиппа. После этого Фиона позвонила в салон красоты Пиппы Стролл «Я прекрасна».

Она ответила слащавой скороговоркой, явно заготовленной заранее.

– Добрый день, вас приветствует Пиппа. Как я могу помочь вам почувствовать себя красивой сегодня?

– Здравствуйте, Пиппа. Это Фиона Шарп. Мы приходили на днях расспросить вас про смерть на выставке собак.

Фиона включила громкую связь, чтобы подруги могли слышать разговор.

Тон Пиппы мгновенно изменился.

– Что вам надо?

– Не знаю, слышали вы или нет, но нашли труп еще одной участницы выставки собак. Убили Салли Уайлд. Мы решили, что лучше сообщить вам об этом… – Фиона старалась подобрать слова и перейти к теме возможной грядущей гибели собеседницы.

– Поберегите дыхание и не утруждайте себя, – ответила Пиппа. – Я уже знаю.

Эта резкость удивила Фиону.

– Вы знаете?

– Да. Полиция мне сообщила. Вы несколько припозднились, дорогуша.

Пиппа знала про убийство Салли, но не испытывала ни печали, ни сочувствия, ни потрясения из-за смерти другой конкурсантки. Даже страха из-за того, что она может стать следующей.

Фиона стиснула зубы. Ничто не раздражало ее больше, чем обращение «дорогуша», даже если оно исходило от потенциальной жертвы убийства. Она пыталась помочь Пиппе, хотя полиция, похоже, опередила ее, но в ответ получила только снисхождение. «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», – подумала Фиона.

– И что сказала полиция?

– Не думаю, что вас это касается. Они занимаются расследованием, все под контролем.

– О, понятно.

– Что-то еще?

– Нет, это все. Мы только хотели убедиться, что с вами все в порядке.

Пиппа на секунду замолчала, затем ее тон немного смягчился.

– Э-э, спасибо. За то, что подумали обо мне.

– Не за что. Берегите себя.

– Обязательно. – Пиппа повесила трубку.

Сью цокнула языком и скрестила руки.

– Ну какая же она бесчувственная и бессердечная! Она убийца, точно она. Ее ни в малейшей степени не взволновала смерть Салли, и ее не волнует, что кто-то может охотиться на нее. На ее месте я бы перепугалась, а если Пиппа не боится, это может означать только одно – убийства совершает она сама.

– В конце она все-таки сказала спасибо, – отметила Дэйзи.

– Как бы мне ни хотелось, чтобы убийцей оказалась она, Пиппа физически не могла убить Сильвию, если только не находилась в двух местах одновременно. Я не хочу напоминать заезженную пластинку, но вынуждена это повторить. К тому же она слишком враждебно настроена к миру, чтобы быть убийцей. И, как мы уже говорили, она старается выделиться, а не наоборот.

У Неравнодушной Сью округлились глаза.

– А что, если мы имеем дело с реверсивной психологией? Пиппа ведет себя агрессивно и воинственно, постоянно перегибает палку, потому что ни один убийца в здравом уме не станет так себя вести, если прикончил двух человек. Это двойной обман.

– Боже, нужно быть очень дерзким и самонадеянным, чтобы провернуть такое, – заметила Дэйзи.

– Вот именно! – воскликнула Сью. – Дерзким и самонадеянным. Точно как Пиппа Стролл.

– Только если не считать, что я облила ее кофе, когда умирала Сильвия, – опять напомнила Дэйзи.

– Да, в этом-то и заключается проблема, – буркнула Сью. – Но у нее мог быть сообщник.

Сообщник решил бы массу проблем. Фиона тоже думала об этом, когда разговаривала с Эваном Фитчем. У него, как и у Пиппы Стролл, имелось непробиваемое алиби – он не мог находиться рядом с Сильвией, когда она умирала. Но сообщник мог совершить убийство, пока Эван или Пиппа были в других местах, обеспечивая себе железобетонное алиби. Однако эту теорию сложно соотнести с реальностью, практически невозможно. Главной проблемой оставалась мотивация. У какого сообщника будут такие сильные чувства к чужой собаке, чтобы ради этого убить? Конечно, были еще призовые деньги. Но двести фунтов, разделенные поровну, не стоили риска.

Единственный вариант, который мог бы устроить Фиону, это если у животного двое хозяев, одинаково привязанных к любимой собачке и одновременно безжалостно амбициозных и желающих ее победы. Эван Фитч говорил, что холост и одинок. Они засомневались в этом, когда обнаружили, что он проживал по тому же адресу, что и Сильвия Стедман, пока инспектор не сообщила им, что он строил тот дом. А как обстоят дела на любовном фронте у вспыльчивой и несдержанной дамочки-косметолога?

– Пиппа Стролл замужем, у нее есть парень?

Дэйзи мгновенно принялась за поиск ответа, просматривая социальные сети чуть ли не в состоянии транса, пока ее большие пальцы летали над экраном. Через несколько минут она подняла голову, чтобы вдохнуть побольше воздуха.

– Насколько я могу судить, статус Пиппы Стролл в социальных сетях – одинока. Но она может врать.

Сью немного занервничала, но в ней проснулся энтузиазм.

– Мы можем за ней проследить. Ходить за ней, куда бы она ни пошла.

– Разве это не считается незаконным? – уточнила Дэйзи.

– Да, это называется сталкинг или просто преследование, – напомнила Фиона.

– Но не в нашем случае, – ответила Неравнодушная Сью.

Фионе не хотелось заниматься слежкой по всему городу за кем-то из подозреваемых, но она видела, как Сью хочет прятаться за газетой, словно старомодный сыщик. Даже если б это принесло свои плоды, что бы они сказали полиции в случае поимки? «Мы следили за Пиппой Стролл несколько дней и обнаружили, что у нее есть парень, которого она никогда не упоминала»? Вместо того, чтобы потащить Пиппу Стролл на допрос, полиция скорее выдаст им судебный запрет, запрещающий им приближаться к ней на пятьсот футов. Фиона решила сместить фокус с Пиппы на Эвана Фитча, в частности, на их сообщение полиции.

– Что вы думаете про Эвана Фитча? Инспектор сказала, что они им не занимаются. Что скажете на это?

– Я обратила внимание на ее слова, – сказала Неравнодушная Сью. – Похоже, их не беспокоит то, что он жил по тому же адресу, что и Сильвия Стедман.

– И, конечно, есть еще Софи Хэйверфорд с Чарли, – заметила Дэйзи.

Фиону словно ударило током. Реальность вылила на нее ушат холодной воды. По какой-то причине ее сознание стерло тот факт, что ее конкурентка в «Кошачьем альянсе» стала новой владелицей собаки убитой женщины. Почему ее разум так поступил, являлось для Фионы такой же загадкой, как и убийство. Возможно, потому, что сама мысль об этом была такой абсурдной, что сознание ее отвергало.

– Несомненно, из-за этого она становится подозреваемой, – произнесла Сью с надеждой в голосе. – Софи убила Сильвию, чтобы завладеть Чарли.

Хотя это и был логический вывод, он не имел совершенно никакого смысла. Софи не любила собак, считая их немногим больше, чем шерстяными мусорными ведрами на ножках. Собачники, по ее мнению, были ничуть не лучше своих любимцев – грязные, бесхитростные и постоянно отвлекались. Так с чего бы вдруг ей захотелось завести собаку?

По мнению Софи, кошки были королевами среди домашних питомцев. Умные, самодостаточные и, самое важное, самостоятельно ухаживают за собой. Во всех смыслах лучшие компаньоны, чем собаки.

– Я думаю, у нас вот-вот появится возможность разобраться с этим вопросом. – Дэйзи показала пальцем в окно. – Вон она идет.

Они наблюдали, как Софи переходит дорогу, а перед ней вышагивает более спокойный, чем раньше, Чарли. Его шерсть блестела почти так же, как идеально уложенная короткая стрижка Софи.

Глава 29

Софи ворвалась в дверь благотворительного магазинчика, и в воздухе мгновенно появилось напряжение. Софи вскинула в воздух обе руки, включая ту, которой держала поводок Чарли. Если б он был короче, то задушил бы несчастное животное как гаррота.

– Эй, любители собак!

Саймон Ле Бон вскочил со своей лежанки, чтобы поприветствовать гостя. Какое-то мгновение два песика стояли нос к носу, помахивая хвостами, пока Софи ловко не оттянула своего благородного питомца от полукровки Фионы, словно тот мог поставить пятно на родословной Чарли.

– Значит, теперь ты стала владелицей собаки? – спросила Фиона.

– Все правильно. Я присоединилась к вашему счастливому клубу. Это мой любимый пес по кличке Себастьян. – Софи потрепала кудряшки у него на макушке, потом направила на руку струи дезинфицирующего геля.

– Себастьян? – переспросила Сью. – О, а мы подумали, что это Чарли, пес Сильвии Стедман.

Софи улыбнулась.

– Да, это он и есть. Я его взяла, но теперь его зовут Себастьян.

– А он не запутается, с новой-то кличкой? – уточнила Сью.

– Иногда полезно поменять кличку собаке, которую берешь уже взрослой, – пояснила Фиона. – Например, если к ней плохо относились в прошлом, чтобы собака начала жизнь с чистого листа. Но у Чарли совсем другая ситуация. Зачем ты дала ему другую кличку?

– Потому что имя Чарли напоминает мне жуткие духи, которыми домохозяйки душились в семидесятые годы и считали их изысканными^[326]. Нет, Себастьян звучит гораздо лучше.

Фиона решила пойти в атаку на слона в посудной лавке, то есть их благотворительном магазине.

– Софи, зачем тебе собака? Ты же совсем недавно говорила, что не любишь собак и их владельцев.

Софи изобразила шок и обиду и аж отпрянула, услышав это абсурдное обвинение.

– Я?! Для меня это новость.

Неравнодушная Сью поддержала Фиону.

– Да, ты называла собачников неопрятными грязнулями. Затем ты спросила, как называются пакеты для собачьих экскрементов, и мы сказали тебе, что они так и называются – пакеты для собачьих экскрементов.

Софи сморщила свой хорошенький носик.

– О нет, я этого не помню.

Фиона сменила линию допроса.

– А что думает Дженкинс про необходимость жить в одном доме с собакой?

Услышав это имя, можно было подумать, что Дженкинс – это личный дворецкий Софи, но на самом деле это был потрясающий сиамский кот, которому Софи поклонялась и которого обожала, словно египетское божество.

Софи лишь отмахнулась.

– О, Дженкинс не возражает против собаки.

– Правда? Не могу такое представить. Бедняжка явно в стрессе из-за необходимости терпеть собаку в доме. Разве Керри не забеспокоилась из-за кота, когда рассматривала твою кандидатуру для Чарли?

– О, здесь все в порядке, – беззаботно ответила Софи. – Я проследила, чтобы его не было видно, когда она приходила. Если держать Дженкинса и Себастьяна в разных комнатах, все прекрасно. Кроме того, Керри больше интересовал огороженный общий сад позади моего дома, где Себастьян может делать свои «дела» перед сном. Ну и я сделала внушительное пожертвование, чтобы помочь ей с передержкой собак.

– А у тебя в квартире можно держать собак? – спросила Дэйзи.

Софи гневно зыркнула на нее.

– У меня не квартира. У меня пентхаус с видом на пляж. И держать можно.

– Ты хочешь сказать, что не проверяла, есть ли это в правилах, – заметила Неравнодушная Сью.

– Правила? Чушь какая-то. Когда вы платите такие деньги, как я за мой пентхаус с видом на пляж, то не ждете разбирательств по таким глупым вопросам. В любом случае мне нравится иметь собаку. Нравится дух товарищества между нами, собачниками. У меня такое ощущение, будто я стала членом большой дружной семьи. Прогулки на свежем воздухе, дружеская болтовня с единомышленниками…

– Собачьи экскременты, – подсказала Фиона.

– О да. Нет. Мне нравится все, кроме этого.

– Э-э, ты же сама не убираешь за собакой, – заметила Неравнодушная Сью. – Это делает Гейл.

Софи поморщилась.

– Как вы это делаете? Это же мерзко. Я имею в виду, трогать то, что сделала собака.

– Как и многое в жизни, это зависит от твоего отношения, – пояснила Дэйзи. – Это собачьи экскременты или органическое средство для согрева рук? Я начала читать «Дзен и искусство ухода за мотоциклом»^[327].

Фиона продолжила расспрашивать Софи:

– Очень многим собакам нужен новый дом. Почему ты выбрала Чарли, то есть, я хотела сказать, Себастьяна?

Софи занервничала.

– Боже, сколько вопросов. У меня возникает ощущение, будто это допрос. Думаю, мы просто подходим друг другу. Вы просто чувствуете, когда устанавливается связь. Когда ваши глаза смотрят в глаза животного. Ни с чем не сравнимое чувство.

Фиона не купилась на эту речь, которая звучала как отрепетированный пиар-ход. Она знала, что ее конкурентка обожает знаменитостей и отчаянно нуждается в одобрении, даже если для этого требуется опуститься до того, чтобы взять собаку в дом.

– Значит, это не имеет никакого отношения к тому, что Чарли в свое время выиграл «Крафтс»?

Софи отшатнулась, словно этот вопрос вывел ее из равновесия.

– О боже, нет! За кого ты меня принимаешь? Я даже забыла об этом.

– Значит, ты не планируешь заявлять Чарли ни на какие выставки собак? – спросила Сью.

– Ну, раз ты это сейчас упомянула, может, и заявлю на какую-нибудь. Конечно, не на глупые местечковые выставки. Что-то посерьезнее, попрестижнее. Кто знает, вдруг Чарли снова выиграет «Крафтс»?

Вот оно. Софи Хэйверфорд была настолько поверхностной, что дамы с легкостью видели ее насквозь. Меньше чем за минуту она перескочила от того, что забыла о достижениях Чарли, до возможной заявки на разные выставки и еще одной попытки выиграть «Крафтс» и получить всеобщее внимание. Проход по главной арене, купаясь в славе и лести.

Сью покачала головой и скрестила руки на груди.

– Ты не установила связь с Чарли. Ты просто хочешь хорошо смотреться.

– Я установила с ним связь, – настойчиво повторила Софи. – И что такого, если я заявлю его на выставки?

– Это и есть главная причина, объясняющая, почему ты его взяла.

В ушах Фионы зашипело. Она была сыта по горло этой женщиной! Они тратят свое время в благотворительном магазине, чтобы собрать деньги для собак, брошенных людьми, которые брали их, руководствуясь ложными целями и не понимая, что взять собаку означает взять на себя долгосрочные обязательства.

– Что будет после того, как он перестанет побеждать в конкурсах? Что ты собираешься делать? Отдашь его назад?

Софи изобразила возмущение, уперев руки в бока.

– Прости? Как ты смеешь читать мне лекции про брошенных животных? Могу ли я напомнить тебе, что работаю в благотворительной организации, которая помогает домашним животным?

Фиона встала и посмотрела ей прямо в лицо.

– В таком случае ты должна знать. Неважно, собака это, кошка или золотая рыбка, животное берут на всю жизнь, а не для поддержки твоего чрезмерно раздутого эго.

– Уверяю тебя, я брала его не для этого. Я взяла его, потому что у нас с ним связь.

Софи наклонилась, обхватила руками пуделя за шею и потерлась головой о его голову. От Фионы не ускользнуло, как Софи немного поморщилась из-за необходимости находиться в такой близости от собаки.

Пока Фиона и Софи спорили, Неравнодушная Сью что-то быстро искала у себя в телефоне. Затем она многозначительно откашлялась.

– Одна вещь, про которую, как я думаю, нужно знать. По правилам Кеннел-клуба, собаку можно заявлять на соревнования, только если растишь ее с собачьих пеленок. Это правило не распространяется на небольшие мероприятия типа Крайстчерческой выставки собак, только на крупные конкурсы. Но, очевидно, это не играет роли, раз у тебя установилась связь с Чарли.

У Софи отвисла челюсть, а затем медленно захлопнулась.

– Ч-что?

Неравнодушная Сью продолжила:

– Да, нельзя просто покупать и продавать выставочных собак. Нужно вырастить собаку для победы на выставках, а не купить на eBay.

– Весьма разумно, – кивнула Дэйзи. – В противном случае этим занимался бы каждый встречный-поперечный.

Все три дамы уставились на Софи в ожидании ее реакции. И тут случилось то, что они не видели с тех пор, как имели несчастье познакомиться с Софи Хэйверфорд.

Она лишилась дара речи.

Вероятно, это новое откровение отняло у нее все силы, используемые для обработки информации, поскольку она слегка покачнулась, предположительно взвешивая разные варианты. Честно говоря, таковых было немного. Если она оставит Чарли у себя, то ей придется ухаживать за собакой, от которой ей не будет никакой пользы, раз выяснилось, что она не может заявлять его на соревнования. Если она от него избавится, это докажет, что дамы были правы.

Лицо Софи принимало странные формы, когда ее планы на победы рушились прямо у нее на глазах. Ее не будут останавливать каждую секунду, пока она пробирается сквозь толпу, чтобы сделать селфи с восхищенными фанатами. У нее не получится поднять над головой трофей за титул «Лучшая собака на выставке». Все эти похвалы и почести, которых она жаждет, как вампир крови, никогда не случатся.

Фиона решила немного облегчить страдания Софи. Фиону не беспокоили чувства Софи, но ее волновало благополучие Чарли.

– Почему бы тебе не оставить у нас Чарли на некоторое время? Мы за ним присмотрим, пока ты решаешь, что хочешь сделать.

Софи быстро переводила взгляд между тремя женщинами. Возможно, она пыталась понять, не ловушка ли это, в которую ее пытаются заманить. Вдруг она попадет в нее, и они ткнут в нее пальцем: «Ага! Поймали!» Но Фиона хорошо знала Софи. Они предлагали ей спасение без подвохов. А Софи знала, что они ее не заложат и никому не расскажут про это фиаско. Хотя это не имело значения. Если каким-то образом люди узнают, что Софи взяла собаку, чтобы поставить какой-то серебряный кубок себе на каминную полку, она просто станет все отрицать. Ее мерзкий, хорошо подвешенный язык ей в этом поможет.

Софи прекратила раздумья. Ее уверенность перезагрузилась.

– Знаете, я родилась альтруисткой, и мне трудно говорить «нет». Я не могу отказать в помощи ни одному живому существу, если она требуется.

– Ох ты боже мой, – пробормотала себе под нос Неравнодушная Сью. – Какая речь. Такую святошу еще поискать надо.

Софи или не услышала, или решила проигнорировать ее слова.

– Я поступаю бескорыстно и самоотверженно, абсолютно не задумываясь, поэтому слишком часто говорю «да». Я участвую в стольких благотворительных проектах! Можно сказать, я сунула пальцы в разные благотворительные пироги.

– Мне нравится выражение «благотворительные пироги», – заявила Дэйзи.

– Что ты пытаешься сказать, Софи? – спросила Фиона.

Та наклонилась и обняла голову Чарли.

– Прости, старина. Но эти дамы дали мне понять, что у меня просто нет времени, которое я могла бы посвящать тебе. Оставить тебя было бы несправедливо по отношению к тебе и всем людям, которые полагаются на меня и на те огромные жертвы, на которые я иду. Я всего лишь один человек и могу сделать не так уж много. Сейчас я это осознала. – Для пущей убедительности она сглотнула слезу.

Неравнодушная Сью закатила глаза, причем так сильно, что они чуть не перевернулись.

Когда Софи встала и вручила поводок Фионе, выражение ангельской печали скривилось, словно ее вот-вот вырвет.

– У них всегда так воняет изо рта? – спросила она, опять выливая на руки дезинфицирующий гель.

– Да, боюсь, что так, – ответила Фиона. – Часть удовольствия.

Обычное выражение самодовольства и превосходства, которое временно исчезало с лица Софи, быстро вернулось. Выходя из магазина, она послала воздушные поцелуи Чарли, которого ее уход, похоже, никак не взволновал.

– Прощай, мой милый друг! Хорошо заботьтесь о нем.

– Не беспокойся, – заверила Фиона Софи. – Мы подержим его у себя, пока Керри не сможет…

Она не успела закончить фразу, потому что Софи поджала хвост и сбежала, пока это можно было сделать.

– Вот вам и установленная связь, – заметила Фиона. – Она не могла дождаться, чтобы побыстрее отделаться от него, с той секунды, как узнала, что не получится заявить его на выставки.

Подруги собрались вокруг Чарли, почесали ему под подбородком, погладили шерстку. К ним присоединился Саймон Ле Бон, который не хотел оставаться в стороне и жаждал получить свою долю ласки.

– Неужели эта неприятная дамочка хотела тебя взять только для участия в выставках? – Сью чесала Чарли за ушками. Ему это понравилось, и он принялся к ней ластиться.

– Очень здорово, что ты нашла это правило, – заметила Фиона.

Лицо Сью посерело, и она злорадно улыбнулась.

– Э-э, такого правила нет. Я его придумала. Можно заявлять собаку на выставку, если ты ее у кого-то купила, нужно только зарегистрировать смену владельца в Кеннел-клубе. Но Софи не интересуется деталями. Я знала, что она не станет проверять. Это была просто проверка. Я хотела посмотреть, что она сделает, заставить ее показать свое истинное лицо. Хотя, как думаю, мы все знали, что Чарли станет ей не нужен, как только она поймет, что пользы от него не будет.

– Ну надо же, Сью! – фыркнула Фиона. – Хитро, но очень кстати. Ты хорошо придумала. Ты спасла Чарли от несчастной жизни.

Чарли хватило внимания. Фиона отстегнула его поводок, чтобы он мог побегать по магазину и все понюхать, пока за ним семенила маленькая пушистая тень Саймона Ле Бона, которому понравился очень большой и очень ухоженный пудель.

Фиона позвонила Керри Притчард и сообщила, что у Чарли и Софи «не сложилось», опустив неприятные подробности, и сказала, что его нужно забрать. Фиона на какое-то время задумалась, не взять ли ей Чарли самой в качестве компаньона Саймону Ле Бону, наблюдая, как они собачьим паровозиком ходят по магазину, исследуя каждый уголок, хотя ее пес знал тут все, как свои четыре лапы. Но еще одна собака стала бы огромной ответственностью. Она должна мыслить здраво. Чарли – не Саймон Ле Бон. Он крупный сильный пес, с которым нужно много гулять и заниматься, чтобы поддерживать его здоровье. Ему нужна семья или молодая пара, у которой достаточно энергии и сил, чтобы посвящать ему. Нет, ей следовало смотреть фактам в лицо: Чарли остался сиротой во второй раз.

Глава 30

Остаток дня подруги сидели за столом в ожидании Керри Притчард, которая должна была приехать за Чарли, попивая чай и изредка делая перерывы, чтобы обслужить редких покупателей. Они обсуждали вероятность убийства Сильвии Софи Хэйверфорд. Могла она убить Сильвию, чтобы захватить ее пса-чемпиона?

– Думаю, это маловероятно, – сказала Фиона. – Она ужасный человек, способный на все, но только не на убийство. Это очень рискованно и требует большого количества усилий. И все только ради того, чтобы заполучить собаку, которую ты бросишь при первом же препятствии?

– Она почувствовала, что запахло жареным. – Дэйзи понравилось цитировать фразочку из знаменитого фильма про ограбление банка, хотя это не вязалось с ее любовью вечно все перефразировать. – Поэтому она быстро сбежала.

– О, она просто глупая, – добавила Сью.

Фиона покачала головой.

– Я не думаю, что Софи убийца и что она глупая. Но она оппортунистка. Нарцисс, которая быстро соображает. Она увидела ситуацию, которую могла бы обратить в свою пользу, пока Сью не положила конец ее планам своевременной белой ложью. Кроме того, если она убийца, то зачем ей убивать Салли Уайлд? Если только она не планировала взять еще и Роло.

– Все правильно, – согласилась Сью. – Давайте пока отложим этот вопрос.

Телефон Фионы издал сигнал. Пришло сообщение от Софи.

«Фиона, будь умницей, спроси у этой, которая собак пристраивает, могу ли я получить назад свои пять фунтов, раз возвращаю псину».

Вот оно, большое пожертвование. На пять фунтов даже не купить пакет сухого собачьего корма. Неужели ей совсем не стыдно? Она не назвала его Чарли или Себастьян, а написала это мерзкое слово «псина». Для Софи пудель был просто товаром, который не подошел и который можно вернуть, как вещь, купленную в Интернете, и получить назад свои деньги.

Керри Притчард приехала незадолго до половины шестого, чтобы снова забрать Чарли. Она наклонилась и засуетилась вокруг него, как только вошла в магазин. Он отвечал ей, махая хвостом, и облизал ей лицо и руки. Она дала ему вкусняшку из сумки на ремне и предложила вкусняшку Саймону Ле Бону. Когда она выпрямилась, чтобы посмотреть дамам в лицо, ее лицо херувима пылало, и не от резких наклонов.

– Я чувствую себя полной дурочкой.

– Почему? – удивленно спросила Фиона.

– Обычно я хорошо разбираюсь в людях. Это необходимо, когда отправляешь собаку в новый дом. Но на этот раз я полностью облажалась. Я думала, что из Софи получится хорошая хозяйка.

– Не беспокойтесь и просто забудьте про Софи Хэйверфорд, – произнесла Фиона. – Спите спокойно. Это сладкоречивая сирена, которая может обворожить птиц и заставить их слететь вниз с деревьев.

– А затем заставить их вас клевать, – добавила Неравнодушная Сью.

Дэйзи захихикала.

– Она права. Давайте я заварю вам чашечку чаю.

Керри отказалась:

– Нет, спасибо. Мне нужно возвращаться к другим собакам и начинать искать Чарли новый дом.

Фиона сочувственно улыбнулась.

– Это не должно быть трудно. Раз он побеждал на «Крафтс».

Керри поморщилась.

– Я стараюсь это не упоминать. Его титул привлекает не тех людей.

– Людей типа Софи, – сказала Сью.

– Я это ей не говорила, – заявила Керри с виноватым видом.

Фиона вспомнила их разговор с Софи в то утро, когда они узнали про убийство Сильвии.

– Э-э, я думаю, что тут виноваты мы. Это мы ей об этом рассказали.

– Не беспокойтесь, – ответила Керри. – Если честно, то на следующий день после выставки уже все знали. Подобное очень трудно сохранить в тайне.

– Скажите, вам удалось найти новые дома кому-то из собак, которых вы пристраиваете, на выставке? – поинтересовалась Сью.

– Меня там не было. Выставки для меня – бесполезная трата времени. И иногда хочется отдохнуть. Я окружена собаками каждый день.

– Логично, – кивнула Сью.

Керри пристегнула поводок к ошейнику Чарли, поблагодарила дам и махнула рукой на прощание.

Дэйзи наблюдала за ними из окна, когда они шли по Саутборн-Гроув.

– Бедный старичок Чарли переходит из дома в дом.

– Как думаете, это странно, что Керри не была на выставке? – спросила Фиона.

Дэйзи повернулась к ней.

– Нет. Мне кажется, она сказала разумную вещь. Если собаки – твоя работа, иногда хочется от них отдохнуть.

– Наверное… – задумчиво произнесла Фиона. – Но на выставке было полно любителей собак. Разве это не идеальное место для поиска новых хозяев тем песикам, которые у нее на передержке?

– Как, например, та пара, которую заинтересовал Боврил, – напомнила Неравнодушная Сью.

– Вот именно. Это прекрасная возможность найти новые дома собакам. Нет смысла ее упускать.

– А как к ней попал Чарли? Я имею в виду, его ей привезла полиция или кто-то из клуба собаководства?

Фиона почувствовала, что появляется новое направление расследования.

– Я думаю, нам нужно это выяснить.

Глава 31

На следующее утро Фиона открыла магазинчик и заметила письмо на коврике. Она подобрала его и вошла, закрыв за собой дверь. Она включила в магазине свет, чтобы лучше видеть, и повертела его в руках. Простой белый конверт, на нем стикер с ее именем и фамилией, набранные шрифтом Helveticа. Никакой почтовой марки, из чего Фиона сделала вывод, что письмо принесли лично, а не отправляли по почте.

Она уже собиралась вскрыть конверт, но почувствовала, как волоски у нее на шее встали дыбом. У Фионы возникло странное чувство, будто за ней наблюдают. Так и оказалось, когда она подняла глаза и увидела, что у двери собралась небольшая толпа. Она узнала женщину, которая энергично махала за окном.

Мэлори Грейнджер ворвалась в магазин, игнорируя табличку на двери «Закрыто». За ней в полном составе ввалился комитет клуба собаководства: Кеннет Прендивилл, секретарь клуба, Дэвид Харпер, казначей, и Делия Хокинс, заместитель председателя комитета клуба. Они все оставили своих собак дома. Должно быть, их сюда привело крайне серьезное дело.

Саймон Ле Бон направился им навстречу, помахивая хвостиком и активно принюхиваясь. Он явно учуял запахи других собак на их одежде, но они не обратили на него внимания. Значит, вопрос на самом деле серьезный, и Фиона догадалась, что они неслучайно появились в полном составе, когда она одна. На их стороне численное преимущество, а она с утра, по их мнению, будет уступчивой, сговорчивой и кроткой. Появление комитета клуба собаководства – словно полицейский рейд на рассвете.

– Не возражаете, если мы войдем? – выпалила Мэлори.

Фиона убрала неоткрытый конверт в карман.

– Похоже, вы уже вошли. Заварить вам по чашечке чая?

– О да, пожалуйста, – с готовностью ответил Кеннет Прендивилл. – У меня пересохло в горле.

Мэлори так глянула, что у него с лица мгновенно сошла крысиная улыбка.

– Это не веселая вечеринка, Кеннет. Мы здесь по делам клуба.

– Могу я взять слово? – Дэвид Харпер сделал шаг вперед.

Мэлори отступила в сторону, чтобы он прошел мимо нее.

– Комитет понимает, что это была твоя идея. Говори, Дэвид.

С точки зрения Фионы, все это было слишком официально, да еще и в такую рань. Они находились в ее магазине, а не на одном из их помпезных совещаний в общественном центре, и она была вынуждена тратить на них свое время.

– Никто не берет слово и ничего не узнает, пока я не выпила чашку чая. Спрашиваю еще раз: кто-то из вас хочет чаю?

Робко поднялись две руки, принадлежащие Кеннету Прендивиллу и Делии Хокинс.

Мэлори тоже сдалась.

– Хорошо, в таком случае и я выпью.

Уголки губ Дэвида Харпера опустились вниз, когда его перебили, хотя Фиона никогда не видела, чтобы они смотрели вверх. Во время последней встречи с казначеем клуба он капризничал как ребенок, когда они с подругами попросили у него список заявок участников. Он что-то скрывал или он просто был напыщенным индюком? Прямо сейчас Дэвид надулся из-за того, что ему пришлось отойти на задний план из-за предложенного чая. Ему не следовало так себя вести – ради чая останавливается все, без исключений.

Фиона вскипятила чайник, подала чашки, от которых вверх поднимался пар, всем, за исключением Дэвида Харпера, который упрямо отказался от освежающего напитка, словно чай мог принизить серьезность ситуации и отвлечь его.

Фиона предложила непрошеным гостям расположиться за столом. Они отказались, предпочитая стоять. Фиона задумалась, не дает ли это им психологическое преимущество. Но вскоре она поняла, что есть гораздо более безобидное объяснение: члены комитета, за исключением Дэвида Харпера, разбрелись по магазинчику и осматривали полки, попивая чай. Фиона ухмыльнулась про себя. Ее опыт подсказывал, что есть две вещи, против которых британцы не могут устоять: предложение чая и искушение что-то выгодно купить.

Дэвид Харпер замер в центре магазина, и, как решила Фиона, медленно закипал внутри.

– Начинай, Дэвид, – рявкнула Мэлори, перебирая висевшие на вешалке пальто. – Не обращай внимания на нас.

Дэвид откашлялся.

– Благодарю, председатель Грейнджер. Как у казначея Крайстчерческого клуба собаководства, у меня есть обязанности, как и у всех нас. В инструкциях четко указано про нашу ответственность по защите…

– Давай быстрее к делу, Дэвид, – перебила его Делия Хокинс, рассматривая внушительную коллекцию подержанных детективов, выставленных на полках. – Мне в десять нужно быть в Лимингтоне.

– Если ты не будешь меня перебивать, то, может, и получится быстрее, – огрызнулся он. – Ты являешься заместителем председателя комитета, я признаю и уважаю твои полномочия, но они не дают тебе права меня перебивать. Пожалуйста, проявляй уважение.

– Давай дальше, Дэвид, никто не будет тебя перебивать, – заверила его Мэлори.

– Как я говорил…

В третий раз его перебил звон падающего на пол металла. Все повернулись к Кеннету Прендивиллу, стоявшему с виноватым видом.

– Простите. – Он отставил чашку в сторону и быстро нагнулся, чтобы поднять набор кастрюль с деревянными ручками, которые он рассматривал, пока они не свалились на пол.

– Кто-то вообще относится к этому серьезно? – Лицо Дэвида теперь приобрело цвет кипящего варенья. Он пыхтел, пока Кеннет ставил кастрюли с крышками друг на друга, но у него получилась довольно ненадежная горка, готовая вот-вот снова обвалиться. Когда Дэвид удостоверился, что больше его перебивать не собираются, и попытался возобновить речь, инициативу перехватила Мэлори:

– Дэвид пытается спросить, как идет расследование.

Судя по виду Дэвида Харпера, он был готов взорваться. Фиона не могла определить, из-за чего: из-за того, что слово взяла Мэлори, лишив его возможности произнести речь, или из-за того, что она сократила подготовленную речь до одного вопроса.

– У нас есть кое-какие зацепки, – осторожно ответила Фиона.

– Зацепки? Какого рода зацепки? – спросил Кеннет.

Теперь Фиона знала, что чувствует инспектор Финчер, когда ей задают вопросы, пытаясь вытянуть информацию. Она поняла, почему детектив не хочет раскрывать детали, пока нет никакой определенности.

– В настоящее время у нас есть только зацепки. Люди, которые представляют интерес.

– Могу ли я спросить, кто эти люди? – подал голос Кеннет.

Дэвид мгновенно включился в разговор, чтобы у него опять не перехватили инициативу.

– Да, каких людей, представляющих интерес, вы, э-э-э, находите интересными?

Мэлори нахмурила брови.

– Понимаете, проблема в том, что члены клуба напуганы, а некоторые просто в ужасе после того, как Салли Уайлд убили. Они гадают, не станут ли следующими, и хотят знать детали. Полиция, как обычно, не говорит ничего, и это привело нас к вам. Можете ли вы нас как-то успокоить?

– На самом деле нет. На этом этапе расследования было бы неправильно и безответственно указывать на кого-то пальцем.

Дэвид Харпер сложил руки на груди и тоже нахмурился.

– Значит, я могу сказать, что у вас есть потенциальные подозреваемые, на которых на более поздней стадии расследования можно будет ткнуть пальцем, когда появятся более существенные доказательства, и упомянутые пальцы будут направлены на них?

Фиона пыталась распутать этот словесный клубок.

– Э-э, да. Простите, что?

Мэлори вздохнула.

– Дэвид пытается сказать… – Дэвид показательно фыркнул, когда Мэлори во второй раз попыталась пояснить, что же он пытается сказать, словно он сам был не способен понятно выражаться. – Насколько вы близки к поимке убийцы?

Фиона сделала глубокий вдох. Ей не хотелось рисовать мрачную картину, но ей также не хотелось и давать им ложную надежду.

– Будь то мы или полиция, но его поймают, или ее, или их. Но точное время я не назову. Простите, но это самое большее, что я могу вам сказать.

Вперед выступил Кеннет Прендивилл, на этот раз ничего не задев и не свалив. Он улыбнулся и сложил обе руки перед грудью. Улыбка не очень хорошо сочеталась с его лицом, которому лучше подходили едкие ухмылки.

– Я, со своей стороны, хочу поблагодарить вас за ваши усилия. Продолжайте вашу нужную работу.

Фиона тоже поблагодарила его. По крайней мере, он пытался показать, что ценит их усилия, про остальных этого сказать было нельзя. Они казались холодными и безразличными.

Однако Кеннет явно пытался ее смягчить и подготовить к главному вопросу, который хотел задать.

– Вы не думали вступить в клуб собаководства? Это дает столько преимуществ: двадцатипроцентную скидку у всех местных поставщиков. Это прекрасная возможность сэкономить деньги.

Делия Хокинс застонала.

– Боже, Кен, ты в этом году везде используешь свой метод Карма-Кена. – Она повернулась к Фионе: – Он хочет, чтобы вы вступили в клуб и проголосовали за него на предстоящем годовом общем собрании. Так, Карма-Кен, нам пора идти.

– Я не Карма-Кен. Я просто показываю, как с нами можно сэкономить.

Делия подтолкнула его к выходу вместе с Дэвидом Харпером.

– Пошли, нам пора.

Обычно Мэлори первой стала бы уговаривать Фиону на что-то подписаться, но сейчас ее мысли были заняты другим. Она отстала от коллег, выходивших из магазинчика, отвела Фиону в сторонку и тихонько спросила:

– Не окажете ли вы мне услугу?

– Какого рода услугу? – Фиона напряглась.

– Сильвию Стедман убили на нашем мероприятии, а Салли Уайлд была конкурсанткой. Я чувствую себя ответственной за то, что с ними случилось. Вы можете дать мне знать, как только у вас произойдет какой-нибудь прорыв?

Фиона расслабила плечи.

– Конечно. – Мэлори развернулась, чтобы присоединиться к остальным членам комитета, которые ждали ее снаружи, но Фиона задержала ее. У нее было к ней свое дело.

– Могу ли я теперь задать вам вопрос?

– Конечно.

– Про Керри Притчард, которая занимается передержкой и пристраиванием собак.

– Что вы хотите про нее узнать?

– Я удивилась, что ее не было на выставке.

Мэлори отмахнулась от этих слов, как от чего-то тривиального.

– Она никогда не приходит на наши выставки.

– Почему нет? Разве это не идеальное место для поиска новых хозяев собакам, которые находятся у нее на передержке?

– По ее мнению, нет, – ответила Мэлори. – Она говорит, что это проповедование уже обращенным. Большинство посетителей на таких выставках имеют собак. Людей, у которых есть собаки, труднее уговорить взять еще одну.

Фиона видела в этом логику. Возможно, Неравнодушной Сью просто повезло с той парой, которая захотела взять Боврила, да и Фиона сама ненадолго задумывалась, не взять ли ей Чарли, но отказалась от этой идеи, по большей части из-за того, что у нее жил Саймон Ле Бон.

– Как Чарли оказался у Керри?

– Я ей позвонила. Она приехала и забралаего.

– С выставки?

Мэлори кивнула.

– Но нам она сказала, что не ездила на выставку.

Мэлори фыркнула.

– Ну технически, наверное нет. Это произошло после того, как мы отправили всех по домам. Я тоже ушла. Мне предстояло сделать массу вещей после того, как выставку отменили, но Дэвид остался ждать с Чарли в пустом шатре, пока за ним не приехала Керри. И это было задолго до того, как полиция сообщила нам, что Сильвию убили.

Дэвид Харпер, капризный и суетливый тип. Фиона видела, как он вместе с остальными ждет Мэлори на тротуаре перед магазином, теряет терпение, морщит лицо, напоминая гневный qr-код. Между Керри Притчард и Дэвидом Харпером есть какая-то связь?

– Что-нибудь еще? – спросила Мэлори.

Фиона покачала головой.

– Помните: я хочу первой узнать новость, если вы выясните что-то существенное про эти убийства, и я имею в виду весомые улики.

– Конечно, – ответила Фиона.

Мэлори вышла из магазина, чтобы присоединиться к остальной компании на улице. Фиона наблюдала за тем, как она быстро их инструктирует перед тем, как каждый из них пошел своим путем. Это была странная группка. Официозные до такой степени, что их сложно было воспринимать серьезно.

Однако Фиона оценила важность их визита и маленькой просьбы Мэлори. Все члены клуба в панике. Они обеспокоены тем, что убийца выслеживает владельцев собак. Убийца нацелен только на фаворитов, которые претендовали на победу, или обычные члены тоже в опасности? Фиона думала, что первое, но это не успокоит всех членов клуба, которые сейчас кусают ногти и нервно оглядываются, опасаясь, что могут быть следующими в очереди. Комитет клуба хотел гарантий и результатов – они хотели знать, кто это сделал с членом их сообщества. А еще важнее, мог ли это сделать один из них? Вдруг Дэвид Харпер находится в сговоре с Керри Притчард, в особенности раз она соврала, что не была на выставке. Или Фиона придает этому слишком большое значение? Она подождет и послушает другие мнения – Неравнодушной Сью и Дэйзи.

Глава 32

После того как чай был разлит, Фиона рассказала Дэйзи и Сью про неожиданный ранний визит комитета клуба собаководства, а также про то, что Керри Притчард приезжала на выставку, чтобы забрать Чарли.

– Ага! – закричала Сью. – Значит, Керри нам врала. Она сказала, что не была на выставке.

Дэйзи не согласилась.

– Так, подождите секундочку. Судя по тому, что сказала Фиона, шоу уже закончилось.

– Что ты думаешь, Фиона? – спросила Сью.

– Я думаю, что этот вопрос стоит обсудить.

Обсуждение продолжилось, и после тридцати минут жестких дебатов, размышления и взвешивания они все согласились, что Керри Притчард – это тупик. Вопросительный знак все еще висел над Дэвидом Харпером из-за того, что он им мешал и препятствовал получению информации в начале расследования. Но в случае Керри, занимавшейся передержкой собак, подруги просто поспешили с выводами, отчаянно пытаясь найти связь там, где ее не было. У нее не было мотива убивать Сильвию или Салли. Она даже не находилась на выставке во время убийства и с тех пор старается найти новый дом для Чарли. А получила она с этого, насколько они могли видеть, только жалкое пожертвование в размере пяти фунтов, которое теперь Софи пытается вернуть. Едва ли повод для убийства.

Появилась задыхавшаяся и взволнованная Молли.

– Простите, что опоздала. Я нашла у Дины в школьном рюкзаке письмо, которые детям раздали еще на прошлой неделе. Оказывается, сегодня утром нужно было принести всякую всячину, чтобы оформить садик к Пасхе. И я носилась как сумасшедшая, искала леденцы на палочке и собирала цветы у нас в саду.

Дэйзи рассмеялась.

– О, я помню эти дни. Как я находила в самом низу портфеля Беллы потрепанные письма, которые им раздали несколько недель назад…

При упоминании письма Фиона вспомнила про конверт у себя в кармане, который нашла сегодня утром на коврике у двери. Она совершенно про него забыла, отвлекшись на появление членов комитета клуба собаководства. Фиона достала его из кармана, разорвала конверт и достала из него поразительно толстый лист простой белой бумаги, сложенный в три раза. В кровь снова выбросило адреналин. Шрифтом Helvetica было написано послание:

Я владею информацией об убийстве на выставке собак.

Я не могу вернуться в магазин.

Я свяжусь с вами, когда это будет безопасно, потому что сейчас за мной следят.

– О боже! – Фиона протянула письмо подругам, чтобы и они его прочитали. – Это лежало на коврике, когда я пришла сегодня утром.

Все хором ахнули. Прозвучало это очень мелодраматично. Они расправили письмо на столе, придавив края импровизированными грузиками, которые имелись под рукой – солонкой и мельницей для перца (не из одного набора), пустой чашкой из-под чая Фионы и пакетиком лимонного шербета, который Дэйзи купила в кондитерской по пути на работу. Но этот пакетик быстро терял способность выполнять роль грузика, потому что все запускали в него руки в нервном возбуждении. Поэтому вскоре дамы заменили его на деревянного резного дятла с ближайшей к ним полки. Им требовалось как-то удерживать записку на столе, потому что тяжелая бумага так и норовила снова свернуться. Неравнодушная Сью заявила, что по ее прикидкам эта бумага плотностью сто двадцать грамм, она хорошего качества, а не подобие туалетной, которую большинство людей вставляют в свои принтеры. Хотя напечатано на ней было совсем мало текста.

– Ты считаешь, что эта записка от Мужчины в сером? – спросила Дэйзи у Молли.

Дамы посмотрели на нее.

– Э-э, да, наверное. Тут фактически говорится то, что он сказал мне лично, когда сюда заходил. Кроме той части, что за ним следят, но я могла бы об этом догадаться, судя по тому, как он нервно поглядывал в окно. Так что да, девяносто девять процентов, что письмо от него.

У Сью загорелись глаза.

– Эй, если он считал, что за ним следят, и постоянно смотрел в окно, может, его беспокоила Зловредная Особь с другой стороны дороги.

– Ты имеешь в виду Софи, – хмыкнула Фиона.

– А из-за кого еще он мог беспокоиться? – ответила Сью. – Она все еще может оставаться подозреваемой после этой глупой истории с собакой Сильвии. Вдруг он не хотел, чтобы Софи его увидела, потому что она и есть убийца.

– Ну если так, то он не пришел бы в магазин, – заметила Фиона. – Он установил бы контакт с нами где-нибудь в другом месте.

Дэйзи бросила кусочек лимонного шербета в рот.

– Саутборн-Гроув – оживленная улица. По ней ходит много людей. Это мог быть кто угодно.

– Ты больше ничего не заметила в записке? – спросила Фиона у Молли.

Она склонилась, чтобы получше ее рассмотреть.

– Вообще-то видеть тут особо нечего. Только то, что есть.

Дэйзи похрустывала сладостью.

– Он начинает каждое предложение с «я». Это имеет значение?

– Нет, – ответила Фиона. – Изменение структуры предложения, вероятно, не входило в его планы.

Неравнодушная Сью схватила записку со стола, и импровизированные грузики разлетелись по полу. Она взвесила бумагу в руке.

– Почему это напечатано на такой высококачественной бумаге? Может, он работает в гостинице.

– Почему в гостинице? – удивилась Фиона.

– Не знаю. Просто это первое, что пришло мне в голову. Но, наверное, это может быть любое место, где хотят произвести впечатление качеством канцелярских принадлежностей.

– Если б это была какая-нибудь фирма, то должен быть фирменный бланк. Разве не так? – спросила Фиона.

– О, все правильно, – согласилась расстроенная Сью.

– А следовало ли нам ее касаться? – спросила Дэйзи. – Ведь на бумаге могли остаться отпечатки пальцев.

– Это человек с информацией, а не убийца, – заметила Фиона. – Ну, по крайней мере, я не думаю, что это убийца.

– Но нам все равно нужно выяснить, кто этот мужчина, – заявила Сью, размахивая запиской в воздухе.

Фиона забрала у нее листок и стала внимательно изучать.

– Не думаю. Совершенно точно, он испуган. Я считаю, что нам нужно придерживаться нашей нынешней стратегии – пусть они приходят к нам, а не мы ищем их, в противном случае мы всех спугнем. И мы не станем ничем делиться с инспектором Финчер и сержантом Томасом, пока не узнаем побольше.

– Я думаю, это очень умная мысль, – согласилась Молли.

В дверь ворвался Корзинщик. Фиона быстро засунула записку в карман.

– Хотите чашечку чая, Тревор? – спросила Неравнодушная Сью.

– Я уж думал, вы никогда не спросите. Нет ли лишнего кусочка торта или кекса?

Дэйзи инстинктивно похлопала себя по бокам, проверяя, нет ли у ней лишней сладости. Спрятанной выпечки в ее одежде не обнаружилось, но она протянула ему пакетик со сладостями.

– Лимонный шербет?

– Вот это дело. – Корзинщик, запустив руку в пакетик, бросил кусочек в рот, устроился на стуле и принялся катать шербет во рту языком.

Неравнодушная Сью отправилась заваривать чай.

– Я очень рад, что застал вас всех. – Он достал из кармана сложенный листок бумаги. На мгновение Фиона задумалась, не получил ли и он записку от информатора. – У меня есть новый материал, который я хочу опробовать на вас.

Фиона расслабилась.

– О да. Нам не помешает, немного веселья.

Сью бросила чай и быстро вернулась назад, заняла свое место и приготовилась слушать новую миниатюру Корзинщика.

Он прожевал шербет, прочистил горло, встал и вытянул перед собой листок бумаги.

– Начинается представление нового материала для стендапа. – Он не стал утруждать себя своей замысловатой разминкой, но сделал паузу для большего театрального эффекта. Подождав секунду или две, Тревор приступил к монологу: – Знаете, я люблю хорошие фильмы про зомби. Но вы обращали внимание, что в этих фильмах никто не одевается должным образом? Я имею в виду героев этих фильмов, которые знают, что заразятся, если их укусят, но что они надевают? Тонкие футболочки и кофточки, которые никак не защищают от укусов зомби. Если б на их месте оказался я, то надел бы по крайней мере три очень толстых джемпера, причем никакого старья. Обыкновенный здравый смысл! Еще я надел бы вязаные свитеры с высоким воротником, которые мне вязала бабушка на Рождество. Они были толстыми, как губка для мытья посуды. Ни один зомби не сможет прокусить свитер, который для вас связала бабушка. Хотя подобное нововведение изменило бы природу фильмов о зомби. Вместо того чтобы рыскать в поисках еды, лекарств и оружия, герои сидели бы кружком и веселились. А пережить зомби-апокалипсис – это сильный стресс.

Его глаза робко взглянули на слушательниц поверх листа, чтобы оценить их реакции.

– Я вообще-то мало смотрю фильмы про зомби, – призналась Сью. – На самом деле я думаю, что не видела ни одного.

Дэйзи поморщилась.

– Мне они не нравятся. Слишком много крови.

– Наверное, мы неподходящая аудитория, – разумно заметила Фиона.

Корзинщик перевел взгляд на Молли. Ей было тридцать с небольшим, и она могла оказаться любительницей таких фильмов.

– Да, то есть я хотела сказать, простите. Я тоже не люблю фильмы про зомби. Я предпочитаю хорошие романтические комедии.

Дэйзи буквально задрожала от радости.

– О да, я тоже люблю хорошие ромкомы.

– Но зомби кусают людей и… – Слова Корзинщика потонули в голосах дам, которые принялись рекомендовать друг другу свои любимые романтические комедии.

– О, простите, Тревор, – наконец вспомнила о нем Фиона. – Мы разошлись не на шутку. Вы хотите представить нам что-то еще?

– Если это не представляет проблем.

– Нет, конечно. Приступайте.

После того как его уверенность в себе пошатнулась, у Корзинщика немного дрожал рот, когда он говорил.

– Это только коротенький монолог. Вот. Когда я был маленьким, то думал, что есть мясо, которое называется «свести концы с концами», а у моей мамы не очень хорошо получается его готовить, потому что стоило попросить мясо, как она говорила, что не знает, как свести концы с концами^[328]. Она это часто повторяла.

Смешок застрял в горле у Фионы. Ее подруги тихо захихикали.

– Мне понравилось, – заявила Фиона.

Остальные согласились.

– Понравилось? – переспросил пораженный Корзинщик.

– Да, – ответила Фиона, но быстро решила остудить пыл Корзинщика, пока он не побежал бронировать место на «Фриндж»^[329]. – Не могу сказать, что это очень смешно, но мне понравилась игра слов.

– Да, игра слов. Это вышло забавно, скорее остроумный каламбур. – Сью фыркнула себе под нос.

– Именно так.

Это придало сил Корзинщику. Он начал пританцовывать на месте, предположительно от того, что новые возможности и гениальные идеи шипели и взмывали фейерверками у него в голове.

– Надо же. Как я понимаю, вы предложили мне неизведанную территорию для шуток, исследованием которой мне предстоит заняться. Я у вас в долгу, милые дамы!

– Ничего подобного, – ответила Неравнодушная Сью. – Мы ничего не предлагали. Мы просто нашли ваше выступление забавным.

И снова Фиона подумала, что будет разумным немного умерить его энтузиазм, вернув с небес на землю.

– Этой новой территории, которую вы собираетесь исследовать, может потребоваться обработка.

Корзинщик с готовностью закивал:

– Да, да, конечно! Новая территория всегда требует освоения, а этой несомненно потребуется мое комическое возделывание. Но она буквально изобилует плодами.

Услышав последнюю фразу, Дэйзи вопросительно приподняла брови.

– Я имел в виду писательскую плодовитость, – пояснил Корзинщик. Он театрально поклонился, поблагодарил их еще раз и удалился.

– Я думаю, что это неплохое начало дня, – заметила Дэйзи. – Нет ничего лучше, чем кого-то поддержать.

– Да, – согласилась Фиона. Хотя глубоко внутри она надеялась, что Корзинщик не побежит писать жуткие каламбуры, чтобы потом опробовать на них. Когда она в последний раз смотрела комедию, каламбуры были не в моде. В голове возник жуткий образ стонущей публики, услышавшей игру слов Корзинщика. Она не желала ему этого.

Позднее, после обеда, когда Молли отправилась забирать дочь из школы, Дэйзи внезапно издала крик, словно наступила на оголенный провод.

– Ох!

Фиона и Сью бросились к ней на помощь.

– С тобой все в порядке, Дэйзи? – спросила Фиона, опасаясь, что Дэйзи как-то пострадала.

– Да, да. Все в порядке. Но я совершенно забыла об одном деле после этой записки и всего остального. Мы тут так увлеклись. – Она достала телефон и стала в нем что-то искать, пока говорила. – Не знаю, помните ли вы об этом, но я поставила себе задачу проверить посты Салли Уайлд в социальных сетях.

Фиона и Сью кивнули.

– Это было до того, как ее убили, – продолжала Дэйзи. – Мы тогда думали, что она может быть подозреваемой и что-то скрывать. Но после ее смерти я изменила параметры поиска, стала искать человека, который мог бы иметь на нее зуб, проверяла комментарии ко всем постам. Это заняло много времени.

– Ты что-то нашла? – спросила Фиона.

– И да и нет. Она организовала бизнес по продаже сэндвичей два года назад, сообщив об этом в социальных сетях. Там сотни комментариев с пожеланиями ей удачи и поздравлениями. Однако есть комментарий от одного типа, и в нем говорится: «Удачи с твоим новым делом. Но мне будет не хватать встреч с тобой перед тем, как я каждое утро бегу на поезд – того, как ты подаешь мне мой любимый сэндвич (с беконом, как ты правильно угадала)». Он проживает в Саутборне. Ближайшая станция Поксдаун, рядом с «Летучим чайником».

Дэйзи вручила Фионе свой телефон. Та изучила пост, пока Неравнодушная Сью заглядывала ей через плечо.

– Ты думаешь, что она работала в «Летучем чайнике»? – спросила Фиона.

– Это была моя первая мысль, – кивнула Дэйзи.

Сью это не убедило.

– Рядом с массой вокзалов и станций есть кафе. Или непосредственно внутри.

Фиона прокрутила другие комментарии.

– Давайте предположим, что она все-таки там работала. В таком случае обязательно должно быть еще несколько постов от ее бывших клиентов с пожеланиями удачи.

– Я думаю, что она их удалила, – ответила Дэйзи.

– Зачем ей их удалять? – не поняла Сью.

Дэйзи сглотнула большой комок.

– Да, я тут перескакиваю с одного на другое, и это вполне может быть работа моего слишком разыгравшегося воображения, но вспомните, как мы не сомневались, что она врет насчет знакомства с парнем с татуировкой?

И Фиона, и Неравнодушная Сью кивнули.

– Мы точно знаем, что он регулярно ходил в «Летучий чайник», благодаря подсказке Реджа Анаграммы, – продолжала Дэйзи. – Теперь давайте предположим, что Салли Уайлд там работала. Парень с татуировкой определенно был одним из ее клиентов. Но по какой-то причине она не хочет, чтобы об этом узнали, – она отрицала это три раза. Мы не знаем причину, но для того, чтобы ее отрицание звучало убедительно, ей нужно оборвать все связи с «Летучим чайником», скрыть, что она там работала, потому что люди могут обнаружить, что татуированный парень там часто болтается, и таким образом связать его с ней. Поэтому ей нужно просмотреть свои посты в социальных сетях и удалить все, в которых упоминается «Летучий чайник». Это потребовало бы массу времени, поэтому она, вероятно, просто запустила поиск, используя ключевые слова «Летучий чайник», затем нажала на delete. По крайней мере, я сама сделала бы так. Но она пропустила этот комментарий, потому что в нем не упоминается название кафе.

Фиона вернула Дэйзи телефон.

– Хорошо. Я вижу логику в этом.

– Но зачем ей это скрывать? – не понимала Сью.

Дэйзи еще раз глубоко вздохнула для театрального эффекта.

– А если она знала, что он убийца?

Фиона не хотела делать поспешные выводы, но теория казалась очень правдоподобной.

– Дэйзи, я думаю, ты тут что-то нарыла. Может, он угрожал ей, требовал, чтобы держала рот на замке, поэтому Салли и отрицала знакомство с ним. Затем она поспешно стерла любые подтверждения связи с ним в Интернете. Но, может, его это не удовлетворило, и он заставил ее замолчать навсегда.

Сью решила выступить в роли адвоката дьявола:

– Подождите минуточку. Полиция опросила бы всех, кто знал Салли, после ее смерти, включая людей, с которыми она работала.

– Может быть, – ответила Фиона. – Но, может, у них еще руки не дошли до ее бывших работодателей – ведь прошло два года со времени ее работы в кафе. Они не получали маленькую подсказку от Реджа Анаграммы о том, что татуированный парень был там постоянным посетителем.

– Но мы до сих пор точно не знаем, работала там Салли Уайлд или нет.

Фиона улыбнулась.

– Есть только один способ это узнать.

Глава 33

Дэйзи настояла на том, чтобы составить компанию Фионе. Это была ее версия, и ей очень хотелось наведаться в «Летучий чайник» и посмотреть, куда она их приведет. Хотелось бы надеяться, что к двери убийцы – татуированного парня, который теперь лидировал в рейтинге подозреваемых. Они все согласились, что Сью останется в магазинчике. До того, как подруги ушли, Неравнодушная Сью предупредила их, чтобы они были настороже. Возможно, они наконец приближаются к разгадке.

Саймон Ле Бон тоже горел желанием отправиться в «Летучий чайник», но по совсем другой причине. Еще задолго до того, как кафе появилось на горизонте, он устремился вперед, натягивая поводок так, что чуть не задохнулся. Обычно он вел себя хорошо, но обладал прекрасной памятью, как и большинство собак, если дело касается еды. Песик понял, что они идут в направлении того места, где пахнет мясными вкусностями, некоторые из которых падают на пол. Поэтому остаток пути дам сопровождало постоянное глубокое фырканье.

Они перешли улицу и уже собирались войти в кафе, но тут из него вышел посетитель, натянувший капюшон толстовки на голову. Фиона и Дэйзи вежливо отступили в сторону, давая ему пройти. Однако Саймон Ле Бон не знал правил этикета, предписывающих вначале дать кому-то выйти, и бросился вперед, в результате чего несчастный посетитель чуть не свалился на тротуар. Фиона быстро извинилась. Мужчина улыбнулся Саймону Ле Бону, наклонился и нежно погладил песика по голове.

– У него тонкий нюх. Вероятно, запахи сводят его с ума.

Когда мужчина выпрямлялся, Фиона заметила, как он на мгновение уставился на Дэйзи. Едва заметная тень узнавания промелькнула на его лице, затем быстро сменилась удивлением. Его лицо показалось знакомым Фионе, хотя она никак не могла вспомнить, где же его видела. Он проскользнул мимо них и пошел своим путем. Две дамы вошли в кафе вслед за Саймоном Ле Боном.

Мгновение спустя клетки памяти в мозгу Фионы сработали и высветили воспоминания, как Блэкпульская башня^[330].

– Это он! Татуированный парень. Он тебя узнал.

– Я его не узнала.

– Его капюшон скрывает татуировку на шее, а собаку он оставил дома. Пошли!

Фиона развернулась и вылетела из кафе, за ней последовала озадаченная Дэйзи.

На улице они заметили парня, спешащего к повороту на боковую улочку.

– Простите! – закричала Фиона. – Подождите!

Он не остановился, чтобы ответить, и даже не рискнул оглянуться к тем, кто его окликнул. Он бросился бежать. Завернув за угол, парень исчез в закоулках Поксдауна.

Дэйзи и Фиона бросились в погоню, добежав до угла дома, где в последний раз видели парня. Там начинался лабиринт узких улочек, на которых плотными рядами стояли одинаковые маленькие домики с такими же маленькими террасами. Парня и след простыл.

– Мы его здесь никогда не догоним, – сказала Дэйзи, хватая ртом воздух. – Только не с нашими коленями.

Она была права. У парня была фора, и бегал он явно в два раза быстрее их. Плюс они понятия не имели, в какую сторону он побежал. Фиона признала поражение.

– Пошли. Может, нам удастся получить хоть какие-то ответы в кафе.

Они снова направились в «Летучий чайник», в котором, кажется, сидели те же посетители, что и в прошлый раз. Один столик занимала та же группа строителей в пыльной одежде, а другой – парочка пенсионеров, молча попивающих чай маленькими глотками. Хотя сегодня добавилась компания вялых и сонных студентов с измученным видом, которые отправляли себе в рот полные вилки с завтраком, которые тут подавали целый день, предположительно желая таким образом избавиться от похмелья.

Официантки нигде не было видно, поэтому Фиона и Дэйзи отправились к стойке в задней части заведения, за которой повар трудился над гигантской сковородкой размером с перевернутую крышку от мусорного бака. На ней в большом количестве растительного масла жарились яйца, бекон и сосиски.

Шипение было оглушительным, но Фиона попробовала его перекричать.

– Простите, здесь минуту назад был молодой парень. У него татуировка на шее, и обычно он приходит со стаффордширским бультерьером. Вы, случайно, не знаете, кто он такой?

– О, это Адриан, – ответил повар, не отрывая головы от сковородки. – Да, он все время здесь болтается. Что он натворил на этот раз?

– Мы не в курсе, если он что-то натворил. А почему вы так решили?

Повар перевернул полудюжины яиц, которые неодобрительно зашипели.

– Он постоянно влипает в разные неприятности. На самом деле сейчас он стал вести себя лучше, немного поуспокоился. А раньше был той еще занозой.

– Какие именно неприятности? – поинтересовалась Дэйзи.

– Не мне вам рассказывать. Вам следует об этом спросить его сестру.

– А кто его сестра? – спросила Фиона.

Повар кивнул на дверь сбоку от стойки.

– Вон она.

Появилась официантка в табарде со свежей стопкой салфеток в руках, готовая расставить их в салфетницы на столах.

Повар поднял голову от сковородки.

– Фэй, эти дамы спрашивают про твоего брата.

– Еще раз здравствуйте, – поздоровалась Фиона.

На губах у Фэй появилась неубедительная улыбка.

Фиона улыбнулась в ответ.

– Помните, когда я в предыдущий раз приходила сюда, то просила вас посматривать, не появится ли здесь парень с татуировкой на шее и стаффордширским бультерьером? Я дала вам свой номер телефона, попросила позвонить, если вы его увидите. А оказывается, это ваш брат Адриан.

– Можно мне сейчас уйти на перерыв? – тихо спросила официантка у повара.

Он кивнул.

Фэй проводила Фиону и Дэйзи к столику в углу, подальше от всех остальных посетителей. Когда они уселись, Фэй склонилась через стол и проши- пела:

– Почему вы интересуетесь моим братом?

– Во-первых, почему вы не сказали нам, что это ваш брат? – ответила Фиона вопросом на вопрос.

Фэй откинулась на спинку стула.

– Я не знаю, кто вы. Он – мой младший брат. Я его защищаю.

– От чего вы его защищаете? – спросила Дэйзи.

Фэй замолчала и уставилась на крошки на столе.

– От чего вы его защищаете? – повторила вопрос Фиона.

Фэй выглядела измотанной.

– После того, как отец от нас ушел, мама сломалась, поэтому я стала за ним присматривать. Хотя он уже не подросток, я чувствую за него ответственность.

Дэйзи решила сменить тему.

– Салли Уайлд раньше работала здесь?

Фэй кивнула.

– Вы слышали, что она умерла? – уточнила Фиона.

На лице Фэй отразилась грусть, а уголки губ опустились. Она снова кивнула.

– Дело в том, что мы и Салли спрашивали, не знает ли она парня с татуировкой на шее и стаффордширским бультерьером. И, как и вы, она это отрицала.

– И мы думаем, что она удалила все упоминания о своей работе в «Летучем чайнике» из своих социальных сетей, – добавила Дэйзи. – Зачем ей это было делать?

Фэй не поднимала голову.

– Я попросила ее это сделать, чтобы защитить Адриана.

– От чего вы его защищаете? – опять спросила Фиона.

И снова Фэй отказалась отвечать. Она была предана своему брату и не собиралась выдавать его секреты.

Фиона решила сменить тактику.

– У Салли Уайлд были враги? – спросила она у Фэй. – Может, у нее с кем-то возникли разногласия?

Фэй шокированно подняла голову.

– Салли была самым милым и самым щедрым человеком из всех живущих на земле. Я не могу представить, чтобы она кому-то не нравилась.

Фиона это тоже не могла представить. За их короткую встречу Салли стала для них маленьким лучиком света.

– Как мы и говорили раньше, Салли стерла все свои посты в социальных сетях, где упоминалась ее работа в «Летучем чайнике». Могла быть для этого еще какая-нибудь причина?

Фэй пожала плечами.

Фиона попыталась зайти с другой стороны.

– Она упоминала вам какие-то проблемы? Кто-то ей угрожал?

Фэй покачала головой.

– Я ничего об этом не знаю. С сэндвичным бизнесом все шло хорошо. То есть я хочу сказать, что ей приходилось напряженно и много работать, но Салли это нравилось, а клиенты ее обожали. Она говорила мне, что, если работаешь на себя, это не воспринимается как работа. Я тоже хочу когда-нибудь начать работать на себя. Быть сама себе хозяйкой.

Фиона собралась с силами, готовясь к серьезному шагу и задать вопрос, ради которого они сюда пришли.

– Ваш брат имеет какое-то отношение к ее убийству и убийству на выставке собак?

В глазах Фэй вспыхнула ярость.

– Нет! Ни в коем случае, мы дружили с Салли. Почему вы не можете просто оставить его в покое? Он больше не попадает в неприятности. Он с этим завязал.

– В какого рода неприятности он попадал? – спросила Фиона.

Казалось, что Фэй вот-вот расплачется.

– Он не имеет никакого отношения к убийствам, я знаю, что не имеет. Вы выбрали не того человека. Сто процентов.

– Тогда почему он постоянно сбегает? Вначале с выставки, сегодня опять.

Фэй молчала.

Фиона позволила тишине ненадолго повиснуть в воздухе, пока молчание не стало некомфортным. Тогда она снова заговорила:

– Полиция уже приходила вас допрашивать?

Фэй покачала головой.

В этот момент Фиона могла бы ей пригрозить. Прямо заявить, что они сейчас пойдут в полицию и сообщат, что выяснили, кто этот парень с татуировкой. Но жесткая игра не была в стиле Фионы. В любом случае она не была уверена, что это сработает. В ее стиле были логические аргументы, которые помогут Фэй увидеть смысл сотрудничества с ними.

– Дело в том, что полиция в конце концов придет сюда. Это только вопрос времени, когда они узнают, что Салли Уайлд здесь работала. Может, уже знают. Просто пока не добрались до вас. Думаю, вначале они решили поговорить со всеми ее клиентами, покупавшими у нее сэндвичи. Как я понимаю, их у нее было немало. Но когда полиция придет сюда, они обязательно спросят, не знаете ли вы парня с татуировкой паутины на шее и стаффордширским бультерьером, которого видели убегающим с места убийства. Тогда у вас будет выбор: или рассказать полиции про вашего брата, или соврать. Если соврете, вас ждут серьезные неприятности. Точно так же, если вы скажете правду, они совсем не обрадуются, что вы скрывали эту информацию. Но если вы сами добровольно все расскажете, а еще лучше, если сам Адриан придет в полицию, и как можно раньше, то всем от этого будет только лучше.

Фэй шмыгнула носом и смахнула слезу.

– Он никогда этого не сделает.

– Почему нет?

Фэй не ответила.

– Все будет хорошо, Фэй. – Дэйзи попыталась успокоить молодую официантку, при этом оставаясь реалисткой. – Ему нужно обратиться в полицию и обелить свое имя. Если он этого не сделает, станет только хуже. Он будет выглядеть еще более виновным. Позвольте нам поговорить с ним. Может, мы сможем помочь?

– Как вы поможете?

– Нам нужно выслушать его версию событий, – пояснила Фиона. – Я ничего не могу обещать, но мы лично знаем двух детективов, которые ведут дело.

Фэй сидела, положив руки на колени. По ее усталым и грустным глазам можно было прочитать, в каком она напряжении из-за необходимости покрывать брата. Девушка оказалась в проигрышной ситуации и принять могла только одно решение.

Она достала телефон из кармана и позвонила Адриану.

Глава 34

Адриан осторожно толкнул дверь в кафе. Он побледнел от беспокойства, да и, судя по виду, вообще не спал. Парень просунул голову в капюшоне внутрь и осмотрел помещение, чтобы удостовериться, не устроена ли тут какая-нибудь засада. Его сестра мгновенно бросилась к нему, чтобы поприветствовать и развеять его страхи или, возможно, не дать ему потерять самообладание и броситься наутек.

Фэй завела его в кафе и проводила к тому месту, где сидели Фиона и Дэйзи. Рядом с ним топал его пес с широкой зубастой улыбкой на морде и вилял хвостом. Стаффордширский бультерьер потянулся вперед на мускулистых лапах, желая познакомиться с Саймоном Ле Боном. Маленький кросс-терьер Фионы тоже был счастлив новому знакомству, поэтому вылез из-под стола и точно так же завилял хвостиком. После нескольких приветственных обнюхиваний, когда собаки представлялись друг другу, бультерьер завалился на спину, приглашая Саймона Ле Бона поиграть. Тот не был еще готов к такому уровню близости, поэтому продолжал обнюхивать нового друга.

Адриан уселся за стол, скинув капюшон толстовки, и его сестра всех представила друг другу.

– Мне нужно возвращаться к работе, но ты должен выслушать этих дам, Адриан. Они говорят разумные вещи.

– Хорошо, – ответил Адриан, пытаясь поддерживать образ крутого парня, но Фиону так просто не обмануть. Парень скрывал свой страх.

Фиона и Дэйзи поздоровались.

– Как зовут твою собаку? – спросила Фиона.

– Ред Булл. – Адриан опустил руку и почесал бультерьеру под подбородком.

– Это потому, что он такой энергичный? – поинтересовалась Фиона.

– Да, он не может спокойно стоять на месте. Всегда в движении. И ведь он же бультерьер. А вашего как зовут?

– Взъерошенного мальчика зовут Саймон Ле Бон.

– Несколько длинновато для собачьей клички, нет?

– Да, наверное. Он назван в честь одного певца. Его шерсть напоминает шевелюру Саймона Ле Бона.

Адриан явно понятия не имел, кто такой Саймон Ле Бон. Он достал телефон и погуглил.

– О да, точно. – Он опустил руку и погладил песика Фионы. – Симпатичный малыш.

Последовало недолгое молчание. Адриан посмотрел через стол на Дэйзи.

– Простите за то, что врезался в вас на выставке собак.

Дэйзи отмахнулась от его извинений.

– Все в порядке. Случайность. Бывает.

– Ты очень торопился, – заметила Фиона.

На лице Адриана появилось виноватое выражение.

– От кого или от чего ты убегал? – спросила Фиона.

– Вы считаете, что это моих рук дело? – Адриан вспыхнул от гнева. – Я знал, что это ошибка. Так всегда получается. – Он отъехал на стуле и вскочил. – Я ухожу.

Фэй обеспокоенно посмотрела на них из другой части кафе.

Фиона подняла руки так, чтобы этого не заметил Адриан, сигнализируя Фэй, что все в порядке.

– Но до того, как ты уйдешь, давайте все выпьем по чашечке чая и съедим кусочек тортика? – предложила Дэйзи. – Как ты на это смотришь, Адриан? Мы угощаем.

Адриан замер на месте, больше не пытаясь сбежать.

– Я не знаю, как ты, Адриан, а мне страшно хочется выпить чаю и чем-то перекусить, – сказала Фиона. – Адриан, ты хочешь чаю или что-то поесть?

Парень медленно снова уселся за стол.

– Неплохая мысль.

Подругам не пришлось делать заказ. Фэй внимательно следила за происходящим и подслушивала их разговор. Она быстренько принесла три чашки чая. В их кафе не подавали торты и пирожные, но у них имелись горячие крестовые булочки, которые только что разогрели, и с них капало растопленное сливочное масло. Адриан буквально заглотил свою булочку и одним глотком выпил чай. Дамы попросили повторить заказ для него. Чай с булочками сделали свое дело, и парень успокоился.

– Можно я побалую Ред Булла? – спросила Фиона.

– Конечно, – ответил парень.

Фиона достала собачье печенье в виде косточки с запахом мяса из небольшого пластикового контейнера, который носила в кармане пальто. Бультерьер потянулся вверх и аккуратно забрал косточку из ее пальцев. Фиона дала такую же косточку Саймону Ле Бону, иначе он стал бы демонстративно игнорировать ее остаток дня.

Из-под стола послышалось довольное хрумканье.

– Мне кажется, угощение им понравилось, – заметила Дэйзи.

Фиона улыбнулась.

– Нет ничего лучше, чем видеть счастливых собак.

– Ничего лучше, – согласился Адриан.

Фиона решила использовать улучшившееся настроение парня.

– Послушай, Адриан, мы не осуждаем ни тебя, ни кого-то другого, мы просто хотим выстроить картину того, что произошло на выставке собак, только и всего. Расскажи нам свою версию событий. Почему ты врезался в Дэйзи?

Он колебался, но в конце концов заговорил:

– Хорошо. Но мне нужно рассказать и про то, что случилось раньше, до выставки, чтобы все объяснить.

– Да?

– Я уверен, моя сестра уже рассказала вам про мою репутацию и разные неприятности в прошлом.

– Какого рода неприятности? – уточнила Фиона.

– Драки, вандализм, кража велосипедов, кражи в магазинах. Мелкие преступления. Но я понимал, к чему все это приведет. К более серьезным преступлениям. Я видел, как многие парни постарше пошли по такому пути. Я этого не хотел.

– И что ты сделал?

– Я не хотел говорить никому из моих приятелей, что хочу измениться. Они шли по наклонной дорожке. Так что я послушал кое-какие мудрые советы, которые помогли мне избегать неприятностей. Во-первых, мою сестру. Она не такая, как я. Фэй разумная. Умная и сообразительная. Слишком умная для этого места. Знаете, она не тратит чаевые, а копит их. Она добьется успеха. Я знаю это. В любом случае Фэй сказала мне, что, если я только почую где-то неприятности, нужно немедленно разворачиваться и рвать когти в другую сторону.

– Бежать, если почувствуешь, что пахнет жареным, – с энтузиазмом подсказала Дэйзи.

– Именно так. Это цитата из «Схватки», да? Я люблю этот фильм. В общем, я послушался свою сестру и теперь всегда так действую. При первых признаках неприятностей я рву когти. Это уже стало автоматической реакцией. Второй совет я получил от Салли. Она раньше здесь работала, вы знаете? Когда я услышал, что ее убили, то хотел сам найти того, кто это сделал, и заставить его заплатить за содеянное. Но не стал. Я послушал первый совет и ушел от неприятностей.

– Что тебе посоветовала Салли? – поинтересовалась Фиона.

– Она посоветовала завести собаку. Салли сказала, что собаки помогают сохранять спокойствие. Помогают быть на позитиве. Собаки отвлекают. Дают повод каждый день выходить на свежий воздух. Я завел Ред Булла и ни разу об этом не пожалел. – Парень опять наклонился, чтобы приласкать пса, и почесал мягкую влажную морду обеими руками. Ред Булл в ответ облизал все лицо Адриана. Парень выпрямился. – Это были два лучших совета, которые мне когда-либо давали. Они изменили мою жизнь. С тех пор я не попадал в неприятности. Но дело в том, что я все еще выгляжу как человек, от которого следует ждать неприятностей. Меня часто останавливает полиция, а в магазинах за мной увязываются охранники. Знаете, иногда люди переходят на другую сторону улицы, когда видят нас с Ред Буллом. Но Ред Булл и мухи не обидит, да и я тоже, ну если только кто-то сам не напрашивается.

– Как ты оказался на выставке? – спросила Фиона.

– В общем, теперь я держусь подальше от неприятностей и больше не общаюсь с плохими компаниями. И я подумал, что нужно взглянуть, что будет на выставке собак, может, познакомиться с несколькими собачниками. Найти новых друзей. В общем, ходил я по выставке, никого не трогал и тут увидел эту женщину с пуделем. Вокруг нее собралась толпа. Мне стало любопытно, кто эта знаменитость. Вдруг у нее начались проблемы с дыханием, она схватилась за грудь и все такое. Затем она упала. Я запаниковал. Сработала моя инстинктивная реакция – рвать когти, если что-то не так. Знаю, что поступил не лучшим образом, но что мне было делать? Вокруг нее уже собралось много людей, а я устремился к выходу. По пути я встретил женщину-ветеринара в форме, она болтала с какой-то собачницей. Я подумал, что она сможет помочь женщине, которая упала, поэтому вклинился в их разговор и сказал, что кто-то упал в обморок. Я показал пальцем, куда идти. Ну а после этого побежал дальше. И тогда же я врезался в вас. Это правда, клянусь.

Адриан откинулся на спинку стула и сложил руки.

– До того, как Сильвия упала, ты видел кого-нибудь рядом с ней? – поинтересовалась Фиона. – Достаточно близко, чтобы сделать укол?

– Рядом с ней была куча народа. Но я не видел, чтобы кто-то делал ей укол.

– Ты можешь кого-то из них описать?

– По правде говоря, нет. Я никого не рассматривал.

– Ты заметил что-то подозрительное или необычное?

Адриан покачал головой.

– Нет, ничего. Кроме того, что все фотографировали ее собаку.

– А Салли ты видел на выставке? – спросила Дэйзи.

– Да, конечно. Мы немного поболтали. Она любила поговорить. Я извинился, сказав, что хочу походить по выставке и все посмотреть.

– Где вы с ней разговаривали? – уточнила Фиона.

– Рядом с главной ареной. Она хотела заснять один из конкурсов.

– Салли выглядела испуганной?

– Нет, веселой, как и обычно. – У парня изменилось выражение лица, и он погрустнел. – Я до сих пор не могу поверить, что ее больше нет.

Фиона мгновение собиралась с мыслями, чтобы подать следующие слова в правильном порядке. Она не хотела напугать Адриана, чтобы тот снова не попытался сбежать. Но ей точно так же требовалось объяснить ему серьезность его положения и одновременно предложить решение. Она была уверена, что решение ему не понравится, поэтому подумала подсластить пилюлю похвалой.

– Адриан, я думаю, ты поступил очень мудро, последовав совету своей сестры, как и совету Салли.

– Правда? – удивился Адриан.

– Совершенно точно. Не у всех хватило бы ума спросить совета, а затем требовательности к себе и внутренней дисциплины, чтобы ему следовать. Так что да, ты поступил очень мудро.

– О, э-э, спасибо. Никто раньше не называл меня мудрым.

– Ты умный парень. И ведь это сработало, правда? И ты остаешься на правильном пути.

– Точно.

– И у тебя есть Ред Булл.

– Это самое лучшее, что у меня когда-либо было, – засиял Адриан.

Фиона сделала глубокий вдох.

– Дело в том, что тебе нужно еще разок проявить мудрость и послушать хороший совет. Прямо сейчас полиция ищет парня, соответствующего твоему описанию, который сбежал с места убийства. Чем дольше они тебя ищут, тем хуже твое положение. Будет гораздо лучше, если ты сам придешь в полицию и расскажешь им все то, что рассказал нам.

– Нет, ни за что. Я знаю, что вы хотите мне добра. Но вы – не я. Детективы один раз на меня посмотрят и решат, что это моих рук дело. – Адриан показал на свое лицо и несколько раз обвел его кругом.

Фиона склонилась вперед.

– Они ничего не могут предъявить тебе без доказательств, а ты сообщил о случившемся ветеринару. Зачем тебе было это делать, если ты вколол Сильвии Стедман смертельную инъекцию? Мы уже говорили с ветеринаром Джули Ширс, и полиция тоже – она подтвердила твою версию. Ты запаниковал, вот и все. Это не преступление. Многие люди паникуют.

– И какие у тебя могли быть мотивы для убийства Сильвии Стедман? – спросила Дэйзи.

– Я не был с ней знаком.

– Вот именно, – кивнула Фиона. – Между вами двумя нет никакой связи.

Адриан покачал головой.

– Ваши пути когда-нибудь пересекались? – продолжала задавать вопросы Фиона. – Были какие-то разногласия? Может, поругались в кафе? Она заняла твое место на парковке?

– Нет, ничего подобного. Я вообще впервые увидел ее на выставке.

– Значит, у тебя нет никакого мотива. Ты ничего не выиграл от ее смерти. Хотя на выставке было немало людей, которые совсем не возражали против ее внезапного исключения из соревнований.

– Правда? – Адриан удивленно нахмурился. – Вы считаете, что ее убил конкурент? Владелец собаки, которая могла соревноваться с ее псом?

– Мы работаем над этой теорией, – сообщила Дэйзи.

– Не сомневайся: если работаем мы, то и полиция тоже, – добавила Фиона. – Ты же не заявлял Ред Булла на соревнования? – Они знали ответ после изучения заявок, но проверить не помешает.

– Нет. Я люблю Ред Булла, но, если честно, он совсем не подходит для конкурсов.

– У него очень милая мордочка, – заметила Дэйзи.

– Если ты не участвовал в конкурсах, то какой у тебя мог быть мотив для убийства Сильвии Стедман? – улыбнулась Фиона. – Что скажешь, Адриан? Хочешь восстановить свое доброе имя?

Адриан вздохнул.

– Нет. Я понимаю, к чему вы клоните, но я никогда в жизни не пойду сам в полицию.

– А если мы пойдем с тобой? – предложила Дэйзи.

class='book'> Глава 35 Дэйзи и Фиона не могли пойти вместе с Адрианом в комнату для допросов, поэтому они терпеливо ждали в вестибюле отделения полиции. После того как инспектора Финчер и сержанта Томаса уведомили о том, что парень с татуировкой на шее явился в участок, они мгновенно появились внизу и не продемонстрировали никаких эмоций, когда уводили его через защитную дверь.

Неужели двое детективов чувствовали себя по-дурацки, потому что не смогли найти больше всего интересовавшего их подозреваемого, а две сыщицы на пенсии из благотворительного магазинчика смогли? Возможно. Но Фиона надеялась и молилась, чтобы это не обернулось против Адриана. Она была уверена, что детективы поведут себя профессионально и, выслушав рассказ парня, поймут, что он ничего не сделал. Просто оказался не в том месте и не в то время.

Через некоторое время Фиона забеспокоилась, нервно потирая руки и гадая, поступила ли она правильно. Она была уверена, что да, но больше всего ее волновал результат допроса. Посчитают ли детективы Адриана невиновным, как они с Дэйзи, или это отличная возможность для них подогнать Адриана под их версию? На них наверняка давят, требуя кого-то арестовать. Нисколько не помогало то, что Ред Булл скулил все время, пока они ждали, из-за отсутствия хозяина.

Саймон Ле Бон решил продемонстрировать солидарность с новым четырехлапым другом и тоже начал поскуливать. Похоже, сидевшего за столом дежурного не волновало это стереопоскуливание и вообще то, что в вестибюле находятся две собаки, поэтому Фиона решила, что все нормально. Наверняка дежурный видел здесь и кое-что похуже, чем брошенные собаки.

Фиона и Дэйзи использовали все известные им уловки, чтобы успокоить песиков: чесали под подбородком, нежно водили рукой вокруг шеи и массировали ушки. В конце концов лучшим отвлекающим маневром стал контейнер Фионы с вкусняшками, еще раз доказав собачьи приоритеты: еда важнее хозяина.

Примерно через полчаса Адриан появился из двери, за которую его уводили хмурые детективы, с сияющим лицом.

Его отпустили, не предъявив обвинений.

Облегчение – великолепное тонизирующее средство, и Адриан преобразился в другого человека. Он сиял и широко улыбался, а весь страх и стресс, которые на него давили, растаяли. У него поднялось настроение, глаза горели.

Стоило Ред Буллу увидеть хозяина, как он бросился к нему и вскочил на задние лапы, а хвост ходил ходуном. Адриан наклонился, чтобы его обнять, и его лицо тут же стало мокрым от собачьих слюней. К нему присоединился Саймон Ле Бон, не желая отставать.

– Что они сказали? – спросила Дэйзи.

– О боже, они задали тысячу вопросов. Я так нервничал. Но я послушался вашего совета и отвечал абсолютно честно.

– Какие были вопросы? – уточнила Фиона.

– Их интересовали детали. Масса деталей. Наверное, пытались сбить меня с толку. Спрашивали и спрашивали про мои перемещения по выставке. Где конкретно я находился, что и когда случилось. Видимо, как вы и говорили, чтобы посмотреть, совпадает ли это со словами ветеринара. Как я догадываюсь, все совпало, потому что они перешли к вчерашнему дню, расспрашивая, где я был вчера.

– Тогда убили Салли! – ахнула Дэйзи.

– Что ты им сказал? – спросила Фиона.

– Меня все время трясло, но я взял себя в руки. Я весь день находился в Чичестере. Я оказываю клининговые услуги. Работа непостоянная, но она мне подходит, потому что я могу брать с собой Ред Булла в фургончике, и платят наличными. Я выехал рано. Ехал по трассе М27, остановился в Роунхэмсе на заправке – в туалет и быстро выпить кофе. Детективы спрашивали обо всех деталях – адрес дома, в котором я убирался, номерной знак моего фургона, время, когда я останавливался на заправке. В общем, крупный мужик-полицейский, постарше который, все записал и вышел из комнаты. Через полчаса вернулся и кивнул женщине-полицейской. Затем она сказала, что я свободен и могу идти. Выпустили, не предъявив обвинений.

– Думаю, он выходил, чтобы проверить твой рассказ с помощью системы АРНЗ, – высказала предположение Фиона.

– Что такое АРНЗ? – спросил Адриан.

– Система автоматического распознавания номерных знаков. На автострадах и на многих основных улицах установлены специальные камеры, которые считывают номерные знаки проезжающих машин. Если твой фургончик ехал по автостраде, то камеры АРНЗ его записали. Полиция может точно определить, где он находился в интересующий их день, чтобы подтвердить твои слова. Они также могли получить доступ к записям с камер видеонаблюдения на автозаправочной станции, где ты пил кофе. Если все это произошло в то время, когда умерла Салли, то ты никак не можешь быть ее убийцей.

– Твоя работа по уборке домов дала тебе железное алиби, – улыбнулась Дэйзи.

Адриан надул щеки.

– Вау, я теперь больше не стану жаловаться на работу. Мне повезло. Правда, копы не хотят, чтобы я уезжал из города, на тот случай, если у них появятся ко мне еще какие-то вопросы, но если не считать этого, все хорошо. Я свободен! – Адриан не смог удержаться и крепко обнял обеих дам. – Спасибо вам большое. Я у вас в долгу. Если вам что-то потребуется, обращайтесь. Может, с кем-то разобраться – я помогу.

Фиона нервно улыбнулась ему.

– Мы рады, что помогли тебе, Адриан, и ценим твое предложение. Но я уверена, ты не захочешь впутываться в неприятности.

– Да, да, конечно. Не обращайте внимания на то, что я сказал. Я просто сильно рад, все дело в этом.

В этот момент в вестибюле появилась Фэй, на ее лице читалось отчаяние, так ей хотелось получить новости о брате.

– Адриан, что случилось?

– Все отлично. Никаких обвинений. Я свободен и могу идти.

Фэй содрогнулась и чуть не рухнула на пол. Придя в себя, она бросилась к брату и крепко обняла его обеими руками.

– Не так крепко, сестренка, – ахнул Адриан. – Ты мне сейчас ребро сломаешь.

Она ослабила объятия и смахнула слезу.

– Прости, я так о тебе беспокоилась! Ужасно себя чувствовала из-за всего этого. Такой виноватой.

– Из-за чего ты чувствуешь себя виноватой? – удивился Адриан.

– Я за тебя отвечаю. Ты мой младший братик.

– Ну все в порядке благодаря этим дамам.

Фэй отпустила Адриана и повернулась к Фионе и Дэйзи, чтобы пожать им руки.

– Спасибо вам большое. Вы сняли груз с моих плеч.

– Мы очень рады. Всегда готовы помочь.

Адриан проверил свой телефон.

– Я проголодался. Хотя время чая прошло, предлагаю отпраздновать в пабе. Кто за?

У Дэйзи загорелись глаза.

– Я никогда не могу отказаться от пирога.

– Я тоже, – кивнула Фиона.

– Плачу я, – объявила Фэй.

Глава 36

На следующий день Сью сердилась все утро. Она не объяснила подругам почему, но Фиона могла догадаться. Из-за того, что она пропустила шикарный ужин в пабе. После чайных и распродаж с багажников машин пабы были ее третьим любимым местом. То, что Сью туда не попала, было само по себе ужасно. Но она была еще и очень неравнодушна к только что налитой из бочки пинте эля каштанового цвета, поданной к стейку, от которого вверх струится пар, пирогу с почками и жареной картошке, нарезанной такими толстыми ломтями, что их можно использовать во время игры в «Дженгу»^[331]. И еще больше Неравнодушную Сью разочаровало то, что за все это платил кто-то другой. Для человека, который считал пенсы, как Сью, это был Святой Грааль, а тут еще Святой Грааль оказался с горячей подливой, в которую можно было макать жареную картошку.

Оглядываясь назад, Фиона понимала, что ей следовало позвонить Сью и предложить встретиться с ними в «Джордже» (где подлива была особенно хороша), но это просто вылетело у нее из головы, потому что она пребывала в сильном возбуждении после того, как Адриана отпустили и не стали предъявлять обвинения.

Кроме того, что Неравнодушная Сью чувствовала себя обделенной, имелся и другой небольшой повод для расстройства, связанный с тем, что Адриан доказал свою непричастность к убийствам. Фиона догадывалась, что полиция, как и они сами, возлагала надежды на то, что он окажется преступником. Многочисленные свидетели видели, как он сбегал с места преступления, а это обычно перемещает человека в самый верх списка подозреваемых. Конечно, интерес представляли и другие люди, конкурсанты. Вот только разговоры с теми, с кем дамам уже удалось встретиться, ничего не дали. У всех имелись алиби. А с теми, с кем они не успели встретиться, уже явно поговорили инспектор Финчер и сержант Томас, и в своих расспросах дамы попросту пойдут по стопам полиции. Маловероятно, что им удастся узнать что-то новое.

Фиона должна реально смотреть на вещи. Теперь Адриан исключен из списка подозреваемых, и они, можно сказать, вернулись в отправную точку. Подруги совсем не приблизились к выяснению личности преступника. А что еще хуже, теперь, после убийства Салли Уайлд, они, вероятно, имели дело с начинающим серийным убийцей, который вполне мог планировать убрать всех конкурсантов. Новая жертва могла появиться в любую минуту.

Им нужно выработать новое направление расследования и пойти по тропинке, на которую не ступала нога полиции. Такая стратегия могла помочь им совершить прорыв. Быстро.

Молли поставила чайник в середину стола рядом с аккуратно разрезанным на восемь частей тортом.

– Угощайтесь бисквитом «Вики».

Неравнодушная Сью первой схватила чайник и наполнила свою чашку, опасаясь, что чай будет теплым, а не горячим из-за тактики охлаждения, используемой Молли.

Фиона взяла кусочек торта.

– Я думаю, что нам нужно взглянуть на это дело под другим углом, – объявила она.

– Зачем это? – огрызнулась Сью, которая по-прежнему была расстроена.

– У тебя развилась пироговая зависть из-за того, что мы вчера ходили в паб? – невинно спросила Дэйзи.

– Нет, у меня нет никакой пироговой зависти, – ответила Сью таким тоном, который предполагал обратное. – Фиона, продолжай, пожалуйста.

Фиона ненадолго задумалась.

– Я думаю, что нам нужно потратить какое-то время на то, чтобы понять, каким человеком была Сильвия.

– Ты имеешь в виду, порасспрашивать ее подруг? – уточнила Дэйзи. – Судя по ее социальным сетям, она любили держать дистанцию и никого не подпускала близко.

– Вообще-то я думала скорее о людях, с которыми она работала.

Неравнодушная Сью положила себе на тарелку кусок бисквита.

– Где, в городском совете Бристоля?

Фиона покачала головой.

– Это была моя первая мысль, но полиция явно там побывала, поговорила с ее коллегами и не добилась никаких результатов, судя по тому, что они еще никого не арестовали. Я подумала про более личное. Что-то связанное с собаками. То, до чего не добралась полиция!

– И что это? – спросила Неравнодушная Сью.

– Рекламные ролики про собачий корм «Отличный компаньон». В частности, компания, которая их снимала. Они должны прекрасно знать, каким человеком была Сильвия, она ведь снялась в большом количестве их роликов. Я слышала, что участие в съемках – дело нелегкое и изматывающее. Надо рано вставать, съемки заканчиваются поздно, даже если ролик длится тридцать секунд. Люди могут проявить свои самые худшие черты. Может, Сильвия была требовательной и избалованной. Строила из себя диву на съемочной площадке. Может, нажила себе врагов среди съемочной группы, и кто-то решил ей отомстить.

Дэйзи допила чай.

– Но если так, при чем здесь Салли? Зачем кому-то из съемочной группы убивать потом ее?

– В качестве прикрытия, – высказала предположение Сью. – Например, кто-то из съемочной группы точил зуб на Сильвию. Допустим, Сильвия плохо к нему (или к ней) относилась. Третировала, оскорбляла, издевалась на площадке. Возможно, и другие это видели. Чтобы избежать подозрений, этот человек убивает Сильвию в таком месте, которое с ним совершенно не связано, на выставке собак. Затем преступник убивает другую конкурсантку – на всякий случай, чтобы это выглядело, будто завистливый соперник избавляется от конкурентов и убийство не имеет никакого отношения к миру телевидения.

– Превосходная мысль, Сью, – похвалила Фиона.

Молли посмотрела на них с сомнением.

– Эти ролики снимали сто лет назад. Уж больно долго ждали, чтобы отомстить.

– Убийца мог специально выжидать много лет, – ответила Неравнодушная Сью. – Нарочно ждал, чтобы его действия никак не связали с рекламными роликами про собачий корм.

– Да, у мести нет срока реализации, – заметила Дэйзи. – Это подобно зеленому горошку в «Уайтроуз», на нем перестали ставить срок реализации. Приходится руководствоваться здравым смыслом.

– Вообще-то это называется срок годности, – поправила Сью. – Иногда пишут «Использовать до…». Прости, Фиона, мы ушли в сторону от темы. Так что нам сейчас следует делать?

– Во-первых, нам нужно поискать информацию. Выяснить, кто снимал рекламные ролики, какая компания.

Дэйзи достала свой телефон и стала водить пальцем по экрану.

– Она называется «Трелейн Фильм Продакшнз».

Молли была поражена тем, как Дэйзи умеет пользоваться смартфоном и Интернетом.

– Боже, как у вас так быстро получилось?

– Это сверхспособность Дэйзи. – Фиона сама уставилась в свой телефон, чтобы перепроверить факты, обнаруженные подругой.

– Да, есть у меня такая способность, и еще невероятно ловкие пальцы. – Дэйзи помахала ими в воздухе. – У меня руки феи. Идеально подходят для изготовления кукольных домиков. Хочешь посмотреть мои работы, Молли?

Эта перспектива не вызвала у Молли восторга. Но до того, как Дэйзи смогла показать женщине фотографии, подтверждающие наличие огромной коллекции, их перебила Фиона:

– Да, рекламные ролики снимала кинокомпания «Трелейн Фильм Продакшнз». Владелец Грег Трелейн. Офис находится в Сохо, Лондон.

К явному облегчению Молли, энтузиазм Дэйзи внезапно переключился на другое, и она больше не пыталась показать ей кукольные домики собственного производства.

– О, мы можем съездить в Лондон? Можем? Я люблю ездить в Лондон. Мы можем поехать на поезде, а после того, как поговорим с сотрудниками компании, послушаем уличных музыкантов в Ковент-Гардене^[332]. Он ведь близко от Сохо, и там так здорово! Затем пообедаем в «Плюще», позволим себе шопинг, а вечером сходим на какое-нибудь театральное представление. Пожалуйста, это было бы пре- красно.

Меньше чем за минуту Дэйзи спланировала всю программу короткого путешествия в столицу. У Неравнодушной Сью закружилась голова от такой скорости планирования.

– Помедленнее, Дэйзи. Мы даже не побеседовали с этими людьми.

– Для начала нам нужно договориться о встрече, – снова взяла слово Фиона. – Если после этого у нас останется время, посмотрим какие-то достопримечательности. Но если выясним что-то действительно важное, то нам, возможно, придется сразу же вернуться домой.

Дэйзи радостно захлопала в ладоши.

– Молли, ты хочешь поехать с нами?

– Нет, я не могу, – ответила Молли. – Мне нужно забирать Дину из школы.

– Как жаль.

Молли улыбнулась.

– Все в порядке, честно. И вам же нужно, чтобы кто-то остался в магазине, пока вас не будет.

– О да. Ты не возражаешь? – уточнила Фиона.

– Совсем нет. Хотя мне придется закрыть магазин, пока я езжу за Диной, но затем я могу привезти ее сюда. Она поможет. Ей это понравится.

– Ты уверена, что не против, Молли? Ты делаешь нам большое одолжение.

– Уверена.

Фиона сделала глубокий вдох.

– Вот и хорошо. Давайте посмотрим, не получится ли у нас выяснить ответы на какие-нибудь вопросы.

Она набрала указанный на сайте номер и поставила телефон на громкую связь. Ответили после первого гудка.

– Здравствуйте. «Трелейн Фильм Продакшнз», меня зовут Таня. Как я могу вам помочь? – монотонно произнес молодой голос, который не был ни особо дружелюбным, ни желающим помочь. Скорее всего, его обладательница листала «ТикТок» у себя в смартфоне и одновременно разговаривала по стационарному телефону компании.

Фиона решила, что лучше начать с главного лица в компании, а затем постепенно двигаться вниз.

– Здравствуйте. Могу ли я поговорить с Грегом Трелейном?

– Кто его спрашивает?

– Меня зовут Фиона Шарп.

– По какому поводу вы звоните?

– Я звоню насчет Сильвии Стедман. Ее убили.

– О да. Она играла труп в «По долгу службы»?

– Нет, она не актриса. Э-э, ну, в какой-то мере, наверное, да. Ее пес Чарли выигрывал «Крафтс». Они снимались в нескольких рекламных роликах, которые ваша компания делала по заказу производителя собачьих кормов «Отличный компаньон». Ее на самом деле убили. Мы расследуем ее смерть, и нам нужно задать Грегу Трелейну несколько вопросов.

Таня никак не отреагировала, не продемонстрировав эмоций или сожаления. Может, она только недавно пришла работать в компанию.

– Хорошо. Давайте я попробую вас на него переключить.

В трубке послышался щелчок, затем зазвучала банальная музыка, за использование которой не надо платить роялти правообладателю. Секунду спустя снова послышался голос Тани:

– Боюсь, что сейчас он недоступен. Но я могу оставить ему сообщение и попросить перезвонить вам.

– Мы можем еще с кем-то поговорить?

– Нет, сейчас все недоступны, – быстро ответила Таня. – Все очень заняты. Я могу только передать сообщение. Простите. Хорошего дня.

Она повесила трубку до того, как Фиона успела еще что-то спросить.

– Она просто от тебя отмахнулась, – цинично заметила Неравнодушная Сью.

– Давайте все-таки пока не будем ее ни в чем подозревать и предполагать худшее, – объявила Фиона, у которой оставалась надежда. – Попробуем позвонить еще раз после обеда.

Дамы пообедали и звонили снова и снова, пытаясь достучаться до разных людей, от помощников режиссера до помощников администратора, но никто в «Трелейн Фильм Продакшнз» не отвечал на их звонки.

Когда звонила Сью, она не упоминала Сильвию Стедман, а притворялась представительницей налоговой инспекции, используя бухгалтерский жаргон и угрожающие кодовые слова, начинающиеся с «п» («платежи») и «в» («взаиморасчеты»), но Таня все равно ее ни с кем не соединила. Даже с бухгалтером фирмы.

Фиона не знала наверняка, но у нее возникло подозрение, что в «Трелейн Фильм Продакшнз» что-то скрывают.

Глава 37

В понедельник утром Фиона первой пришла на работу. Отперев дверь, она отстегнула поводок Саймона Ле Бона, который вбежал внутрь, чтобы все обнюхать. По пути на работу Фиона настраивала себя на новый раунд звонков в «Трелейн Фильм Продакшнз», надеясь застать Таню врасплох прямо с утра. Но она резко замерла, когда опустила глаза вниз и увидела что́ ее ждет на коврике перед дверью.

Вербальную битву с секретаршей придется отложить. У Фионы под ногами лежал еще один простой конверт. Как и в предыдущий раз, на нем был наклеен стикер с ее именем, напечатанным шрифтом Helvetica. Только на этот раз там также значились имена Сью и Дэйзи.

Не раздумывая, Фиона наклонилась и подхватила конверт, осторожно надорвала, запустила руку внутрь и извлекла содержимое. Как и раньше, в конверте лежал один листок плотной бумаги, сложенный в три раза. Она развернула его и прочитала:

Я знаю, кто это сделал.

Встретьтесь со мной сегодня в 11:00.

Координаты: 50° 49’ 40” С 1° 44’ 25” З

Никому ничего не говорите.

Фиона почувствовала прилив адреналина в груди. Она перевернула записку, которую держала в руках. Там ничего не оказалось. Все как раньше. Всего четыре строчки. Просто, ясно и четко.

Предположительно, письмо пришло от Мужчины в сером, но на этот раз он хотел встретиться и, надо надеяться, поделиться жизненно важной информацией, которую раньше боялся им сообщить.

Все новые и новые выбросы адреналина в кровь привели Фиону в дрожь. Волнение, интрига – именно этого они и ждали! Они наконец встретятся с ускользающим и робким Мужчиной в сером и послушают, что он им скажет. Неужели они узнают имя убийцы Сильвии Стедман и Салли Уайлд сегодня, в одиннадцать часов?

Фиона взяла себя в руки до того, как впала в излишний оптимизм. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Такое часто случается. Фиона понятия не имела, какого именно рода информация у Мужчины в сером. Она может быть ошибочной, неточной или вообще полностью ложной. Но Фиона не могла сдержать дрожь предвкушения. Кроме того, этот человек предпринял всевозможные меры осторожности, чтобы замести следы. Никто не станет окружать себя такой секретностью, если это не имеет огромной важности или если человек пребывает в заблуждении, что тоже возможно.

У Фионы дрожали руки, когда она прошла дальше в магазин вместе с запиской. Саймон Ле Бон смотрел на нее со своей лежанки любопытными глазками шоколадного цвета. Он почувствовал, что хозяйка сейчас не такая, как всегда. Ей надо выпить чашку чая, чтобы успокоиться. А лучше несколько.

Фиона только успела заварить чай и поставить чайник на стол, как в магазинчик ворвалась Неравнодушная Сью, настоящий сгусток энергии.

– Доброе утро, Фиона. – Снимая пальто, она заметила закипающий чайник. – Вот к чему я неравнодушна, так это к заваренному чаю.

– Если ты думаешь, что это хорошая новость, то взгляни на то, что у нас есть еще. – Фиона подняла записку.

Когда Сью выхватила листок из рук Фионы и просмотрела короткие строчки записки, у нее отвисла челюсть.

– Он хочет с тобой встретиться.

Фиона протянула ей конверт, адресованный им троим.

– Не только со мной.

Глаза Неравнодушной Сью округлились еще больше.

– Что нам делать?

В этот момент пришла Дэйзи, а прямо за ней следовала Молли.

– Доброе утро, – поздоровались они хором.

Сью протянула им записку и конверт.

– Мы получили еще одно сообщение от Мужчины в сером. Он хочет с нами встретиться. Ну с тобой, Дэйзи, со мной и Фионой.

Дамы поспешили к столу.

– Ты шутишь, – сказала Дэйзи. – Дай мне взглянуть.

Она осторожно взяла записку и конверт, изучив содержание. Молли подглядывала у нее через плечо.

– Похоже, он набрался смелости, чтобы все выложить, – объявила Молли. – Информация должна быть стоящей, если он приложил столько усилий.

– Я то же самое подумала, – призналась Фиона.

Сью налила себе чаю.

– Мы идем на встречу с ним? – уточнила она.

– Да, я думаю, нам следует это сделать. Я хочу выяснить, что он собирается нам сообщить.

Дэйзи забеспокоилась.

– А вы уверены, что это безопасно? Может, он убийца и планирует сделать нас своими следующими жертвами.

– Не уверена, что убийца позвал бы вас тогда всех троих вместе, – заметила Молли. – У вас будет численное превосходство.

У Дэйзи по-прежнему оставались сомнения.

– Что это за место, где он хочет встретиться? – спросила Сью. – Ты нашла его в Интернете?

Фиона достала телефон и показала им карту.

– Это рядом, в районе Нью-Фореста. Садовый центр «Багнум», прямо перед Берли.

Услышав эту новость, Дэйзи тут же успокоилась, и вся ее подозрительность исчезла.

– В садовых центрах никогда не случается ничего плохого.

Опьяняющая смесь хорошо организованной выставки растений и сопутствующих товаров делала садовые центры прекрасным островком спокойствия и привлекала самую благовоспитанную публику. Единственным еще более безопасным местом было отделение полиции.

– Почему ты сразу же это не сказала? Я неравнодушна к хорошим садовым центрам.

У Дэйзи блестели глаза от открывающихся перспектив.

– После встречи мы можем сходить пообедать в ресторанчик. Я всегда говорила, что самую вкусную еду подают в садовых центрах. Хорошее соотношение цены и качества.

– Может, он хочет встретиться с вами в ресторане, – высказала предположение Молли.

У Дэйзи просветлело лицо.

– Ты так думаешь?

– Это имеет смысл, – согласилась Фиона.

Дэйзи зашла в Интернет и погуглила садовый центр «Багнум».

– Да! У них есть ресторан!

– Они подают в обед жареное мясо? – поинтересовалась Неравнодушная Сью.

– Только по воскресеньям. Но я уверена, что они подают что-то очень вкусное, типа цветной капусты с сыром или пастушьего пирога, а после того, как мы поедим, мне хотелось бы посмотреть растения. Я хочу лимонное дерево. Буду сама делать лимонад.

Неравнодушная Сью цинично хмыкнула.

– А оно выживет в нашем климате?

– Об этом как раз говорили в передаче «Вопросы от садоводов». Если заносить его в дом зимой, а летом выставлять на солнечное место, то с лимонным деревом все будет в порядке.

– Ну надо же! Мне нравится мысль о выращивании собственных лимонов. Я неравнодушна к домашнему лимонаду.

Прошло всего несколько минут, а за время короткого разговора встреча с сомнительным информатором превратилась из рискованной миссии в приятную поездку: сытный обед, а потом прогулка по садовому центру за интересными покупками. Фионе пришлось согласиться, что их, похоже, ждет великолепный день и они смогут позволить себе долгий обеденный перерыв, но она была вынуждена напомнить подругам и себе истинную причину поездки в садовый центр.

– Я не хочу показаться занудой, но давайте не забывать: мы едем туда из-за информации об убийце.

Дэйзи покраснела.

– Простите. Я увлеклась, и меня немного занесло.

– Не нужно извиняться, – ответила Фиона. – Садовые центры так действуют на людей. Я один раз поехала купить веревку, а вышла с тапочками на флисовой подкладке, секатором и подвесными кашпо, потому что их продавали два по цене одного. – Она повернулась к Молли. – Не возражаешь, если тебе придется тут держать оборону, пока нас нет?

– Конечно, никаких проблем, – беззаботно ответила Молли.

– Мы вернемся до того, как тебе потребуется ехать за Диной. Если нет, звони в полицию, – пошутила Неравнодушная Сью.

– Я думаю, что с вами все будет в порядке, – улыбнулась Молли. – Это же все-таки садовый центр, а не темный переулок в полночь.

Они все рассмеялись.

Глава 38

Сквозь Нью-Форест проходили две магистрали. А31 и А35. Дамы выбрали А31, потому что решили, что по ней доберутся быстрее, раз это четырехполосная автомагистраль. Но в этот день быстро не получилось. Они так торопились, что заранее не проверили, какая ситуация на дорогах. Из-за дорожных работ две полосы превратились в одну, и машины еле тащились в единственном ряду по Пулнер-хилл перед Рингвудом.

«Фиат Уно» Неравнодушной Сью медленно полз вверх на бесконечный подъем, застряв за большим грузовиком. На бампере у грузовика был приклеен стикер: «Как вам мое вождение?» Под вопросом указывался телефонный номер, начинающийся с 0800^[333]. Фиона задумалась, звонил ли кто-нибудь по этому номеру, чтобы сказать: да, шофер и правда хорошо водит машину.

Неравнодушная Сью навалилась на руль и застонала:

– Мы опоздаем. Нам надо было поехать другой дорогой.

– Задним умом мы все сильны, – философски заметила Фиона. – Мне следовало посмотреть загруженность дорог перед выходом из магазина. Надеюсь, что Мужчина в сером дождется нас.

Через две минуты после того, как они свернули с основной автомагистрали в лес, дамы столкнулись с новым препятствием, небольшим, но очень симпатичным. Впереди, посередине дороги стоял, как статуя на четырех ножках, пони, из тех, которые живут в национальном парке Нью-Фореста.

Эти очаровательные создания с красивыми глазами и помахивающими хвостами свободно бегали по лесу, а значит, они могли приятно проводить время, гуляя там, где им заблагорассудится. Этот встал аккурат над белыми разделительными линиями, расставив ноги по обе стороны, и не давал проехать машинам в обоих направлениях, рассматривая странных человеческих существ, которые сидели в своих странных небольших коробках на колесах.

Можно испытывать раздражение из-за дорожных работ или сломавшихся грузовиков, которые тебя задерживают, но невозможно трясти кулаком очаровательному пони каштанового цвета. Дамам повезло, что они оставили Саймона Ле Бона с Молли, поскольку сейчас он бы уже поставил передние лапы на приборную панель и неистово лаял, думая, что дорогу перегородила какая-то слишком большая собака с лапами странной формы. В конце концов пони надоело наблюдать за людьми, и он решил, что на обочине с другой стороны дороги будет поинтереснее.

Когда подруги дружно выдохнули и в целости и сохранности проехали место, которое загораживал пони, Неравнодушная Сью надавила на газ, увеличивая скорость, но она старалась не нарушать скоростной режим. По этой дороге можно было ездить на скорости не выше сорока километров в час.

Подруги почти въехали в деревушку Берли, когда Фиона заметила указатель к садовому центру «Багнум». Сью чуть не пролетела мимо поворота, затормозив в последнюю минуту. Резко повернув направо, она с шумом поехала по узкой, посыпанной гравием дорожке, по обеим сторонам которой рос густой лес.

Через некоторое время дорожка привела их на автомобильную стоянку, и дамы оказались перед широким одноэтажным зданием садового центра. Они прибыли на место ровно за минуту до назначенного времени.

Здание напоминало традиционный американский дом в прерии, только было ниже и шире и обито горизонтально расположенными темными деревянными панелями. По всей длине фасада тянулась большая веранда, а под навесами стояли ряды металлических стеллажей, которые обычно привлекали посетителей выгодными предложениями еще до того, как те успели зайти внутрь. Но сегодня заманивать было некого. На полках было пусто, как и на автостоянке.

– Похоже, что они сегодня закрыты, – разочарованно заметила Дэйзи.

– Центр выглядит заброшенным, – добавила Фиона.

– Но у центра есть сайт, и там столько всего. – Дэйзи явно расстроилась из-за того, что у нее не получится купить лимонное дерево и перекусить цветной капустой с сыром или пастушьим пирогом.

– Возможны разные варианты, – высказала свое мнение Сью. – Они могли обанкротиться, а сайт был оплачен на год вперед. И он продолжает работать, потому что никто не удосужился им заняться.

– Что нам делать? – спросила Дэйзи.

Фиона потерла подбородок.

– Ну, судя по тому, каким осторожным типом является наш информатор, может, он выбрал это место как раз из-за уединенности и из-за того, что здесь точно никого не будет.

– Мне не нравится, как выглядит это место, – призналась Дэйзи.

– И мне тоже, – согласилась с ней Сью.

– По крайней мере, нам нужно проверить, здесь ли он.

– Не похоже, что здесь вообще кто-то есть, – ответила Неравнодушная Сью.

– Посмотри на это с его точки зрения, – предложила Фиона. – Он боится назвать себя, боится показаться, поэтому навряд ли будет стоять перед зданием с приветственным плакатом. Он не станет сразу показываться.

– Хорошо, – согласилась с подругой Сью. – Давайте все вместе быстренько его поищем. Но не станем разделяться, как эти идиоты в фильмах. Я терпеть не могу, когда они так делают. Ведь очевидно же, что случится что-то плохое.

– Все правильно, будем держаться все вместе, – согласилась Фиона. – Никто не разбредается.

– Мне тут не нравится. – Дэйзи задрожала.

– Долго мы здесь не задержимся, – попыталась успокоить ее Фиона. – И будем держаться поближе к машине на тот случай, если потребуется быстро рвать когти.

Дэйзи с неохотой согласилась. После того, как они вышли из машины, она оставила дверцу у переднего пассажирского места широко раскрытой, затем обошла автомобиль и раскрыла дверцу у водительского места.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила Сью.

– Оставляю дверцы открытыми. На тот случай, если нам придется быстро смываться, как Старски и Хатчу^[334].

– Ты планируешь и по капоту проехаться? – спросила Фиона.

– Ну может быть. Если потребуется, – немного иронично ответила Дэйзи.

– Мне всегда было интересно, где полицейские этому учатся, – заявила Сью. – Как вы думаете, есть соответствующие курсы?

– Пошли посмотрим, не удастся ли нам найти Мужчину в сером, – улыбнулась Фиона.

Дамы пошли вверх по невысокому пандусу к главному входу в здание. Фиона подергала двойные двери, но они были надежно заперты. Подруги прошли вдоль рядов металлических стеллажей на веранде, по очереди заглядывая в темные окна. Им удалось рассмотреть только пустые помещения заброшенного садового центра и силуэты других опустошенных стеллажей.

Они дошли до конца веранды, где та упиралась в высокий забор, огораживающий участок под открытым небом, где обычно стояли стойки с декоративными растениями и ряды зимостойких растений в кадках, которые растут в открытом грунте. Возможно, летом стояли бы и лимонные деревья, которые так хотела приобрести Дэйзи. Но участок оказался заброшен, за исключением одного ведра, валявшегося на боку, и куска шланга, который петлял змеей по земле. Один его конец оставался прикреплен к крану, вылезающему из стены.

– Здравствуйте! – крикнула Фиона на тот случай, если Мужчина в сером прятался за одной из стоек. Она крикнула еще раз, ответа не последовало. – Давайте попробуем зайти с другой стороны.

Дамы двинулись назад мимо двойных дверей к открытом участку с правой стороны здания, где на этот раз не оказалось забора. Это больше походило на выставочную площадку, где стояло несколько небольших деревянных зданий разного вида и размера, расположенных в хаотичном порядке. Одни стояли на искусственном газоне, другие на настиле, а перед третьими имелся свой собственный маленький дворик. Фактически это были разнообразные сарайчики и садовые домики.

Дамы бродили между ними, заглядывая в окна. Они заметили, что каждое строение обставлено так, чтобы продемонстрировать разные варианты использования. Здесь имелся даже домашний спортивный зал. Комната для йоги с огромными надувными шарами, хотя они немного сдулись. Еще была художественная студия. Один домик с настилом перед ним походил на миниатюрный паб с барной стойкой, ручными насосами и барными табуретами. Фиона подергала пару дверей. Везде одно и то же – заперто.

– Эй, здравствуйте! – снова закричала Фиона. – Алло!

Подруги ждали. Опять никакого ответа.

– Я не думаю, что мы здесь кого-то найдем, – заметила Дэйзи.

– Ну что есть, то есть, – объявила Сью. – Мы пытались.

Место казалось заброшенным и пустынным. Вариантов не осталось.

– Хорошо, поехали обратно, – приняла решение Фиона.

Подруги развернулись, чтобы вернуться к машине, как вдруг услышали у себя за спиной резкий крик. Кто-то желал привлечь их внимание.

– Эй!

Они удивленно развернулись и увидели, что дверь одного из дальних домиков немного приоткрыта. Из небольшого проема их отчаянно манила женщина, предлагая зайти внутрь. Женщина, которую они узнали.

– Молли?

Глава 39

– Быстро внутрь! – приказным тоном велела им Молли. Она говорила шепотом, хотя он воспринимался как крик.

– Молли, что ты здесь делаешь? – удивленно спросила Фиона. – Мы думали, что ты в магазине.

Молли приложила палец к губам, чтобы заставить Фиону замолчать, и судорожно замахала им, призывая войти.

Три дамы бросились к садовому домику, оглядываясь по сторонам, словно какой-нибудь злодей мог выпрыгнуть из засады и в любой момент их схватить. Как только они вошли в домик, Молли захлопнула за ними дверь.

Несколько небольших прожекторов освещали помещение без окон, оказавшееся небольшой музыкальной студией. В углу, рядом с синтезатором и небольшим звуковым пультом, стояла гитара. При ближайшем рассмотрении они оказались муляжами, сделанными из полого пластика, но тем не менее выглядели очень реалистично. Стены и потолок покрывал толстый слой мягкого акустического поролона, с повторяющимся рисунком из геометрических фигур, который впитывал все нежелательные звуки.

– Молли, что происходит? – Слова Фионы звучали странно и тревожно без эха. – Что ты здесь делаешь?

– Я и есть Мужчина в сером, – объявила она.

Дамы переглянулись в замешательстве.

– Что? Я не понимаю.

– Поймете через минуту.

Неравнодушной Сью на ум пришел более практичный вопрос:

– Если ты Мужчина в сером, то зачем ты притащила нас сюда? Почему ты не могла сказать то, что хотела, в магазине?

Молли рассмеялась.

– Потому что мне требовался отвлекающий маневр, чтобы заманить вас сюда.

Фиона почувствовала, как у нее внутри все опустилось и начался звон в ушах. Что-то было серьезно не так. Молли стояла перед дверью, блокируя выход, и внезапно достала из кармана электрошокер. Фионе доводилось видеть его и раньше, в руках родителей Молли.

Молли слегка покачнулась, у нее кружилась голова от самодовольства и превосходства.

– Давайте я просто скажу, что с вами тремя очень легко играть. Тоже мне, сыщики-любители. Стоило мне придумать какого-то таинственного Мужчину в сером с информацией об убийце и пригласить вас на встречу в садовый центр, как вы тут же купились. Я знала, что вы не сможете устоять и попадете в мою ловушку.

– Но мы же видели Мужчину в сером на записи, которую нам включала Салли, – вспомнила Дэйзи. – Ты же сама нам его показывала.

Молли захихикала. Она открыто насмехалась над ними.

– Я понятия не имею, кто это был. Просто какой-то размытый образ из толпы. Я увидела возможность приукрасить свой рассказ – а вы поверили.

Фионе надоела эта самодовольная болтовня.

– Почему ты это все устроила?

Настроение Молли внезапно изменилось, а в голосе зазвучали гневные нотки:

– Вы не знаете почему? Вы на самом деле думали, что вам сойдет с рук то, что вы отправили моих родителей в тюрьму?^[335] Что для вас не будет последствий?

Сью скрестила руки на груди.

– Э-э, твои родители отправились в тюрьму, потому что они убийцы. Мы просто их поймали.

Молли гневно смотрела на них.

– Мои родители готовы были сделать для меня все что угодно. И они сделали это, чтобы я могла подарить Дине идеальное детство, которого у меня никогда не было. Я давила на их чувство вины и заставила все это сделать.

Это стало новостью для Фионы. Новостью для них для всех.

– Погоди. Это ты их подговорила?

– Конечно, я. Это была моя идея. Я все спланировала. Они просто привели мой план в действие. Они исполняли все то, что я скажу.

У Фионы еще сильнее скрутило живот, в ушах не просто звенело, а завывало, все громче и громче. Все считали Молли невиновной все это время. Милая, тихая мать-одиночка, которой так не повезло с родителями-психопатами, готовыми убивать ради любимой дочурки у нее за спиной. Дамы ее жалели. А оказывается, она была кукловодом, дергающим за веревочки. Испорченная девчонка, которая заставила родителей сделать то, что она хотела.

– Я им говорила, чтобы держали язык за зубами, если их поймают. Чтобы меня не впутывали.

– О, как предусмотрительно с твоей стороны, – заметила Фиона. – Значит, ты заставила их взять всю вину на себя.

– Конечно, – воскликнула Молли таким тоном, словно это было очевидно. – Кто же станет воспитывать Дину, если я окажусь в тюрьме? Ее отправят в приемную семью. Я не могла этого допустить. Но теперь моя девочка растет без бабушки и дедушки, и все из-за вас, и я не получаю алименты. Некому присматривать за Диной, если мне захочется куда-то поехать.

– Ты могла бы договориться с социальными службами, оставить ее у них, – тихо предложила Сью. – Ей будет лучше без тебя.

– Я хорошая мать! – заорала Молли, размахивая электрошокером перед лицом Сью.

Неравнодушная Сью сохраняла спокойствие.

– Ты убила Сильвию Стедман?

Молли вздохнула.

– Конечно, нет. Это убийство не имеет ко мне отношения. Зачем мне ее убивать? И до того, как вы успели спросить: я понятия не имею, кто ее убил. Но я убила Салли Уайлд.

Три дамы ахнули.

– Почему ты убила Салли? – спросила Фиона.

– Что плохого она тебе сделала? – добавила Сью.

Молли глубоко задумалась, нахмурив брови.

– Она меня раскусила. Я знаю, что раскусила. Салли говорила, что хорошо умеет считывать людей. Она проделала тот фокус с сэндвичами, но когда очередь дошла до меня, она внезапно остановилась и сказала, что я что-то скрываю. Салли узнала меня. Она знала, что сделали мои родители. Она знала, что я собираюсь сделать. Я видела это по ее глазам. Я должна была убрать ее с дороги, чтобы она не раскрыла меня и не помешала моим планам разобраться с вашей компашкой.

Молли определенно была параноиком, причем оторванным от реальности. И теперь они видели, насколько она неадекватна.

– Ах ты мерзкая девчонка, – рявкнула Дэйзи, делая шаг вперед и удивляя их всех, и в не меньшей степени Молли. – Салли тебя не раскусила. Она просто не смогла угадать, какие сэндвичи тебе нравятся, вот и все. А твоя история была во всех новостях. Салли понятия не имела, что ты запланировала. Ты убила ее ни за что!

– Назад! – предупредила Молли, направляя в сторону Дэйзи электрошокер и вынуждая ее отступить. – Знаете, из вашей троицы именно вас я презираю больше всех.

Фиона не понимала, как кто-то может не любить Дэйзи. В ней не было ничего, что могло не нравиться!

Молли продолжила свой полный горечи монолог:

– Вы с вашими ловкими пальчиками и чертовыми кукольными домиками. Вы постоянно болтаете о еде, тортиках и кексиках и о том, с чем будете пить чай.

– Это несправедливо, – перебила Сью. – Мы все это делаем.

– Заткнитесь. – Молли брызнула ядом на них. – Вы все такие приторно-слащавые, такие милые, что это бесит! Если вы не обсуждаете убийство, то ведете пустую болтовню о сроках годности, или о том, у кого лучше пакеты, у «Маркс энд Спенсер» или «Уайтроуз», или о вашей любимой парковке. Мне приходилось слушать все эти ваши глупые разговорчики! Если честно, я думала, что сойду с ума. Я словно оказалась в ловушке в плохом ситкоме, где нет ни одной смешной шутки. Такие смотришь вечером в воскресенье, если только больше смотреть нечего.

– А мне нравится воскресное вечернее телевидение, – с вызовом заявила Дэйзи.

– И мне нравится, – согласилась Сью. – Я начинаю с «Сельской жизни», затем смотрю «Вызовите акушерку», а после них какую-нибудь полицейскую драму посерьезнее типа «Счастливой долины».

– О, мне так нравится Сара Ланкашир, – добавила Дэйзи. – Знаете, она же играла в «Улице Коронации».

– Правда? – Сью приятно удивилась, судя по голосу.

У Молли сильно покраснело лицо.

– Вот видите?! Вот об этом я и говорю! Я здесь стою с электрошокером, угрожаю вашим жизням, а вы обсуждаете телешоу!

– Ты сама подняла эту тему, – равнодушноответила Сью.

Молли трясло от злости, которую она так долго сдерживала. Фионе требовалось срочно сменить тему, или, как она боялась, Молли воспользуется своим оружием, начав со Сью, а затем переключится на Дэйзи.

– Откуда ты узнала, чем уколоть Салли, чтобы это выглядело как убийство на выставке собак? Полиция ведь не делала никаких заявлений.

Молли замерла на месте. Шанс похвастаться всегда отвлекает убийц.

– Я не знала. Я просто использовала стеклоочиститель. Решила, что подойдет. И все получилось. Думаю, полиция купилась, как и вы. Очень удобно, что есть еще один убийца, на которого свалят всю вину.

– Нас ты тоже собираешься убить средством для мытья окон? – уточнила Дэйзи.

– Нет, для вас троих я приготовила нечто особенное, поэтому и заманила сюда. Моих родителей навсегда отправили за решетку, заперев в тюрьме, поэтому вас постигнет та же участь. Будете страдать, как они! Я вас здесь запру. И не пытайтесь звать на помощь. Видите, какая здесь хорошая звукоизоляция? Да и сюда больше никто не приезжает. Сигнала здесь нет, Wi-Fi нет, но на всякий случай бросьте-ка свои телефоны на пол и подтолкните ко мне.

Дамы сделали, как велено, и их мобильные полетели по полу к ногам Молли. Та их собрала и сунула в карман пальто.

– Поэтому я и выбрала это место. Сигнала нет, кругом все заброшено. Настоящая готовая тюрьма.

– Погоди. А как ты добралась сюда раньше нас после того, как мы уехали из магазина? – спросила Сью.

У Молли на лице появилась самодовольная улыбка.

– Я дождалась дня, когда на обеих главных дорогах через лес будут вестись дорожные работы. Поэтому не имело значения, которую вы выберете, в любом случае вы бы застряли надолго. Это позволило мне поехать по тихим проселочным дорогам и добраться сюда раньше вас. Кроме того, там есть один дополнительный бонус: отсутствуют камеры, так что мою машину не засекли. Затем я ее спрятала, а сама пешочком прошла через лес.

– Тебе это с рук не сойдет, – заявила Фиона.

– Думаю, что уже сошло. Я просто умнее вас. Я все продумала. И именно я завтра утром забью тревогу, когда вы не придете на работу, и буду выглядеть невиновной. Когда приедет полиция, я им скажу, что понятия не имею, куда вы отправились, потому что держали все в секрете. Мои слова подтвердит записка, которую найдут на ваших трупах. Полиция сложит два и два и повесит это убийство на психа с выставки собак. Они решат, что он представлялся информатором, чтобы заманить вас в ловушку и заставить замолчать навсегда. То есть так будет, если они вообще найдут ваши трупы. Кто вас станет здесь искать? – Молли ухмыльнулась.

– Э-э, погоди-ка, – снова заговорила Сью. – А разве у них не возникнут подозрения из-за того, что убийца Сильвии не использовал тот же метод, смертельный укол?

Молли пожала плечами.

– Это не имеет значения. Другие обстоятельства. Вы же знаете полицейских. Выстроят какую-то шаткую теорию, лишь бы подогнать под нее убийство. Одному человеку сложно сделать уколы троим одновременно. Какое-то время я рассматривала такой вариант, но недолго, и решила, что этот и проще, и поэтичнее. Вы сгниете здесь, как мои родители в тюрьме. Хотя я, наверное, неправа. Здесь столько поролона, что сюда не будет проникать воздух. Вы скорее задохнетесь.

– Погоди! – воскликнула Фиона. – А что будет с Саймоном Ле Боном?

У Молли на лице появилась садистская улыбка.

– О, за него не беспокойтесь, он спит на своей лежанке в магазине. Я его возьму. Дина всегда хотела собачку.

– Это моя собака! Не твоя! – истошно закричала Фиона.

На конце электрошокера промелькнул яркий сноп искр.

– Ведите себя спокойно, или, клянусь, я им воспользуюсь!

Фиона отпрянула назад.

– Мне пора идти. – Молли протянула руку за спину и открыла дверь. – О, у меня есть для вас еще один сюрприз.

Она быстро выскользнула из помещения, захлопнула и заперла дверь.

Секунду спустя домик погрузился во тьму.

Глава 40

– Она оставила нас в темноте! – воскликнула Сью, словно это было хуже, чем оказаться запертыми.

– Я ничего не вижу! – истерично завизжала Дэйзи. – Что мы будем делать? – Она тяжело задышала, хватая ртом воздух. Она явно не справлялась с ситуацией. – Мне это не нравится.

Фиона стоически игнорировала оглушительный звон в ушах.

– Все в порядке, Дэйзи. С нами все будет в порядке.

– Мы заперты в звуконепроницаемой коробке, куда не поступает воздух. Как же все будет в порядке? – саркастично спросила Сью.

Дэйзи так и хватала ртом воздух.

– Я чувствую себя странно, словно не могу дышать.

Фионе нужно было успокоить Дэйзи. Она была их ключиком к свободе в прямом и переносном смысле не тогда, когда находится на грани панической атаки.

– Сначала главное. Достань свой ингалятор.

Они услышали, как Дэйзи роется в сумочке, а затем делает два пшика.

– Лучше? – поинтересовалась Фиона.

– Да, немного.

Фиона провела руками по толстым, бугристым стенам, напоминающим губку, в поисках двери или того, что, как она предполагала, служило дверью. Каждый дюйм внутренней части этого домика казался одинаковым. В конце концов она нашла ручку, спрятанную в мягком пенополиуретане, и попробовала повернуть ее. Заперто надежно. Фиона несколько раз толкнула дверь плечом. Дверь под слоем поролона отказывалась поддаваться.

– Что мы будем делать? – напряженно спросила Дэйзи, страх которой не уходил.

– У тебя отмычки с собой?

– Нет, но я думаю, что есть шпильки. – Дэйзи снова порылась в сумке. – Нашла.

– Отлично. Ты сможешь использовать их как отмычки в темноте?

– Не знаю, – ответила Дэйзи.

– Ты сможешь, Дэйзи, – подбодрила ее Сью.

– При обычных обстоятельствах смогла бы, но сейчас у меня так сильно трясутся руки. Я боюсь, что мы умрем.

– Не думай об этом, – успокаивающим голосом произнесла Фиона. – По шагу зараз. Сейчас ты согнешь тонкий металл, чтобы сделать… Как они называются?

– Натяжной ключ и отмычка.

– Сосредоточься на этом и не торопись.

В помещении воцарилось молчание, только время от времени в темноте раздавались тихие возгласы, напоминающие кряканье. Дэйзи не потребовалось много времени.

– Готово. – Теперь ее голос звучал более уверенно.

– Фантастика! – воскликнула Фиона. – Так, а ты сможешь вскрыть замок в темноте?

– Для этого глаза не требуются, – пояснила Дэйзи. – Тут все нужно чувствовать руками.

– Слава богу, – вздохнула Сью. – Потому что я здесь вообще ничего не вижу.

– Иди ко мне. На мой голос, – предложила Фиона.

Пол зловеще заскрипел, пока Дэйзи приближалась к Фионе маленькими шажками. Когда Дэйзи оказалась рядом, Фиона взяла ее за руку и мягко направила ее к ручке.

– Как ты думаешь, справишься?

– Проще пареной репы. Мне нужно опуститься на пол. – Они услышали, как Дэйзи меняет положение, а потом стон. – О-о, плохо!

– В чем дело? – обеспокоенно спросила Сью. – Твои колени? Если я сажусь на корточки, с коленями просто беда.

– Нет, здесь нет замочной скважины.

– Должна быть.

– Попробуйте, может, вы ее найдете, потому что я не могу.

Фиона и Неравнодушная Сью скорчились в темноте вокруг дверной ручки, ощупывая место под ней в попытке отыскать замочную скважину. Их пальцы отчаянно искали ее среди всего этого поролона.

– Ты права. Ее нет, – пришла к выводу Сью.

– Может, эта дверь запирается только снаружи, – высказала предположение Дэйзи.

Неравнодушная Сью забеспокоилась.

– Если так, то нам конец. У меня уже начинает болеть голова от того, что мы заперты. Это из-за недостатка кислорода.

Фиона попыталась увести разговор в сторону от жуткого вывода. Нужно сохранять позитивный настрой. Сохранять спокойствие.

– В общественном месте не должно быть двери, которая закрывается и открывается только снаружи. Думаю, замочную скважину просто прикрыли поролоном. Нам нужно его убрать.

Дамы мгновенно вцепились в поролон. Руки стали отдирать большие куски. Это оказалось сложнее, чем они ожидали, поролон не поддавался, постоянно возвращаясь на прежнее место.

– Видимо, он приклеен. Нужно что-то острое, – заявила Фиона.

– Я знаю что. – Они услышали, как Неравнодушная Сью топает по комнате, сбивая по пути немногие находившиеся в ней предметы – макеты музыкальных инструментов. Затем последовали резкие удары ногой и треск пластика. Сью вернулась и вручила каждой из них в руку по большому острому куску сломанного пластика. – Это должно помочь.

Вооруженные самодельными инструментами дамы набросились на поролон, пытаясь его разрезать и отковырять в сторону.

– Ой! – взвизгнула Дэйзи.

Неравнодушная Сью извинилась.

– Прости, это была я.

– Знаете, я думаю, мы должны делать это по очереди, – предложила Фиона. – Иначе мы порежем друг другу руки. А руки Дэйзи нам нужны в целости и сохранности.

– Давай ты, Сью, – сказала Дэйзи.

Сью не потребовалось просить дважды. Подруги стояли в полной темноте и слышали некую смесь звуков, похожую на скрежет и тяжелое пыхтение, когда Неравнодушная Сью атаковала поролон.

– Боже, как он крепко держится. – Через пять минут эти звуки прекратились, сменившись другими: Фиона и Дэйзи услышали, как Неравнодушная Сью скребет по двери ногтями. – Я думаю, что нашла ее. Только скважину нужно еще немного очистить.

– Хорошая работа, Сью.

– Теперь все готово для тебя, Дэйзи.

Зашаркали ноги, и дамы поменялись местами. В помещении воцарилась напряженная тишина. Затем послышался скрежет и царапанье отмычек Дэйзи внутри замка, звуки казались громче, чем когда-либо раньше. Щелчки, клацанье, тяжелое дыхание. Хотя подруги не видели Дэйзи, они чувствовали ее сосредоточенность и напряжение. Прозвучало несколько стонов и вздохов. Этого следовало ожидать. Фиона знала по опыту наблюдений за Дэйзи, что у каждого замка есть своя индивидуальность. И пока ты с ним близко не познакомишься, это упражнение, состоящее из проб и ошибок. Ты мог вставить в него отмычку, начать поворачивать, но замок раз – и встает на место, и тебе приходится начинать сначала.

Фиона понятия не имела, сколько прошло времени. Хотя она старалась сохранять невозмутимость, она не могла сдержать медленное приближение паранойи. Казалось, что ее холодные руки уже сжимают ей горло. Почему Дэйзи так долго возится? Обычно у нее все получалось гораздо быстрее. Мысли, лезущие в голову, совсем не помогали и превращались в пугающие «а что, если». А что, если Дэйзи не справится с этим замком? А что, если они не смогут отсюда выбраться? Сколько времени они будут умирать? Наверняка отсутствие кислорода убьет их раньше, чем обезвоживание. При этой мысли у Фионы перехватило дыхание и сжались легкие.

Отмычки в руках Дэйзи продолжали щелкать. Настоящая металлическая азбука Морзе. И тут раздался более громкий, чем все остальные, щелчок. От восхитительного вращения одного обработанного металла внутри другого обработанного металла.

Яркий свет ослепил их глаза, которые по нему изголодались, когда Дэйзи широко распахнула перед ними дверь.

Глава 41

Фиона решила перестраховаться. Они все так решили. После того, что они только что пережили (едва избежали встречи со смертью!), не стоило искушать судьбу, тыкать в нее палкой и спрашивать, не попробовать ли еще разок.

Молли была вооружена и опасна, и ни одна из дам не хотела получить разряд в несколько тысяч вольт от ее электрошокера. Плюс Фиона думала про Саймона Ле Бона. Он мог стать невольным заложником ситуации, а она не была готова так рисковать, независимо от того, какое удовлетворение им доставит вид меняющегося выражения самодовольного лица Молли, когда они втроем зайдут в магазин. Вместо этого подруги ждали на улице, стоя на тротуаре на безопасном расстоянии, пока в магазине находились профессионалы и выполняли свою работу.

Много времени это не заняло.

Четверо полицейских в форме вывели Молли из благотворительного магазинчика в наручниках. Последний полицейский нес пакет для улик, в котором лежал электрошокер. Ее повели к одной из полицейских машин, припаркованных у тротуара. Перед тем как Молли затолкали внутрь, Фиона не смогла сдержаться и показать ей, что они целы и невредимы.

– Неплохо для сентиментальных пожилых дам, не правда ли? – крикнула ей Фиона.

Когда Молли заметила их, на ее лице появились ужас и непонимание.

– Какого?.. Как вы смогли?.. Это невозможно!

Дэйзи подняла вверх зажатые в кулаке шпильки.

– Никогда не недооценивай человека с ловкими пальчиками.

– А теперь мы собираемся обсудить сроки годности и пакеты, которые дают в магазинах, а затем посмотрим «Вызовите акушерку», – добавила Неравнодушная Сью.

До того как Молли успела ответить, полицейский пригнул ее голову и запихнул в машину.

Из магазина появилась инспектор Финчер, прямо за ней шел сержант Томас. Молодая женщина-детектив вела Саймона Ле Бона на поводке.

– Один маленький мальчик отчаянно хочет вас увидеть.

Саймон Ле Бон подпрыгивал от возбуждения и тявкал, приближаясь к Фионе, и чуть не свалился, потеряв равновесие из-за того, как сильно вилял хвостом. Она подхватила его на руки, и он стал неистово облизывать ее лицо.

– Эта ужасная женщина хотела забрать тебя у меня!

– Спасибо, дамы, – поблагодарила инспектор Финчер. – Вы хорошо поработали. Теперь я должна спросить: требуется ли вам медицинская или психологическая помощь после перенесенных испытаний?

– С нами все в порядке, – ответила Фиона.

– Если потребуется помощь или поддержка, вы их получите.

– Молли призналась в убийстве Салли? – поинтересовалась Фиона.

– Пока нет, но вы трое свидетельницы ее признания. И у нас в любом случае есть все основания для ее ареста за незаконное лишение свободы, угрозу убийством и незаконное хранение оружия.

– Она сказала нам, что не убивала Сильвию Стедман.

– Нам она это тоже сказала, – ответила детектив. – Молли утверждает, что у нее есть алиби. Она в то время находилась в детской игровой зоне вместе с дочерью. Мы это проверим.

Фиона не сомневалась, что Молли говорит правду и не убивала Сильвию Стедман. Она с ней не ссорилась. У нее не было мотива, и от ее смерти она ничего не выигрывала. Молли использовала ту смерть, чтобы совершить убийство Салли Уайлд, подражая убийце с выставки и подпитываясь безумной паранойей. Она считала, что торговавшая сэндвичами Салли ее раскусила.

– Что будет с маленькой дочерью Молли? – спросила Дэйзи. – Вот ее мне очень жалко.

Инспектор Финчер вздохнула.

– Да, как часто бывает, страдают дети. Из школы ее заберут социальные работники, но Молли сообщила нам, что у нее есть родственники в Корнуолле со стороны отца и родственники со стороны матери в Сомерсете. Социальные службы прямо сейчас пытаются с ними связаться.

– Нам она говорила, что у нее никого нет, кроме родителей, – сказала Неравнодушная Сью.

– Боюсь, это еще одна ложь. А теперь нам нужно записать ваши показания.

– Конечно, – ответила Фиона. – Хотите сделать это в магазине?

Инспектор Финчер кивнула.

– Я думаю, мы все заслужили по чашечке чая, – улыбнулась Дэйзи.

* * *

Через несколько дней подруги так и не отошли полностью от травмы, полученной в садовом центре. Фиона не знала, что хуже: оказаться взаперти и чуть не умереть или быть преданными и иметь все это время убийцу в своих рядах, которую они не сумели разоблачить.

Подруги взяли Молли под свое крыло, а она прекрасно играла свою роль и обвела их вокруг пальца. Хотя они старались сохранять невозмутимость, когда полиция выводила Молли из магазина, Фиона содрогалась каждый раз, когда думала о том, что могло произойти, и не сомневалась, что ее коллеги думают так же. После того как они оказались на волосок от смерти, она предложила подругам отдохнуть и не выходить на работу. Но ни у кого, включая ее саму, такого желания не было. Лучшей терапией они считали общество друг друга. Вместе они сильнее, а их надежная дружба – это лучшая поддержка.

Во всем этом нашелся и один положительный момент. Каждая из дам купила по новому мобильному, потому что Молли разбила их телефоны. Дэйзи и Фиона провели апгрейд – выбрали более элегантные, блестящие и быстрые модели. Возможность провести пальчиком по новому экрану, поиграть с фильтрами новой камеры и исследовать новейшие технологии всегда захватывает.

С другой стороны, Неравнодушная Сью смотрела на это по-другому. Ее телефон служил ей почти десять лет, и она не планировала его менять в ближайшее время, пока Молли не наступила на него, буквально пробив каблуком экран. В любом случае зачем ей новый телефон, когда у нее в ящике кухонного стола, собирая пыль, лежала прекрасно работающая старая Nokia 3310? Она прекрасно подойдет в качестве замены, и Сью принялась превозносить достоинства этой модели, пытаясь оправдать свое решение перед подругами. Она указала им, что это нормальный телефон, настоящий, а не нечто выпускаемое сегодня, которое ломается, если на него сесть. Nokia 3310 выдержит удар минометного снаряда, а аккумулятор будет работать, пока солнце не остынет. Да, пусть у него только базовые функции, но она может звонить и отправлять сообщения. Что еще нужно? Дэйзи заметила, что может быть нужен доступ в Интернет, которого нет у Nokia. В особенности он требуется для детективной работы, поиска зацепок и подтверждения фактов, когда они ведут дело. В конце концов Сью сдалась, но, к разочарованию подруг, купила точно такой же телефон, как у нее был раньше, на eBay.

Чтобы попробовать забыть о Молли и выбросить из головы вообще все мысли о ней, подруги снова с энтузиазмом занялись расследованием и возобновили попытки дозвониться до «Трелейн Фильм Продакшнз».

Наконец Фиона отложила свой новый телефон.

– Грег Трелейн не отвечает на наши звонки. Никто там не отвечает.

Дамы действовали, основываясь на предположении, что Молли не убивала Сильвию и это сделал кто-то другой. Они собирались работать над этой версией, если что-то не укажет на иное.

Пока все их попытки достучаться хоть до кого-то в «Трелейн Фильм Продакшнз», будь то по телефону или электронной почте, разбивались о кирпичную стену. Дэйзи ловко орудовала в Интернете и не чуралась онлайн-махинаций, таким образом ей удалось раздобыть номер мобильного телефона Грега Трелейна. Но он сразу же переключался на голосовую почту, когда бы они ни звонили.

– Знаете что? – заговорила Сью. – Ясно, что этот тип нас избегает, а это наводит меня на мысль, что ему есть что скрывать.

Фиона нахмурилась.

– Или это, или их компания – одна из тех претенциозных фирм, которые не разговаривают с людьми типа нас, потому что мы не знаменитые и не богатые. Я начинаю думать, что единственный способ для нас поговорить с ним – это подловить его на улице.

Дэйзи, которая сидела, с головой погрузившись в телефон, разбираясь с новыми функциями, внезапно подняла глаза. У нее на лице светилась надежда.

– Это означает путешествие в Лондон?

– Да, наверное, да.

Дэйзи заерзала на стуле от возбуждения.

– О боже! Мы едем в Лондон! Мы едем в Лондон!

– Для того, чтобы кое-кому задать вопросы, – напомнила ей Неравнодушная Сью. – А не для того, чтобы развлекаться.

Дэйзи продолжала радостно ерзать.

– Да. Но если потом у нас останется время, можем сходить хотя бы в Ковент-Гарден. Если получится.

– Я уверена, что сможем, – кивнула Фиона. – Однако не забывайте, что мы в некотором роде займемся слежкой. Нам придется ждать перед зданием «Трелейн Фильм Продакшнз», чтобы перехватить идущего на работу Грега Трелейна, а на это может уйти весь день.

– А если он где-то сейчас занят съемками? – спросила Сью. – Или в отпуске?

– В таком случае нам придется приезжать снова и приезжать, пока мы его не застанем.

– Мне это нравится, – улыбнулась Дэйзи.

– Это может выйти дорого, – нахмурилась Сью.

Фиона проигнорировала ее слова.

– Когда выезжаем? – спросила она. – Как я понимаю, придется довольно рано, если мы хотим поймать его, когда он направляется на работу.

Дэйзи отчаянно хотелось максимально использовать время в столице.

– Если это его компания, то он приходит первым. Нам надо приехать так рано, как только возможно, – заявила она.

– Или он заявляется, когда хочет. Вы же знаете, какими бывают эти творческие люди. Возможно, «вдохновение к нему не приходит», – Неравнодушная Сью нарисовала кавычки в воздухе, – пока он не выпьет латте на обезжиренном молоке и не съест тост из хлеба на закваске. Чем им не нравятся нормальные тосты?

– Насчет этого не знаю, но для подстраховки, думаю, нам нужно приехать рано, – заявила Фиона. – Выедем в половине шестого утра. Тогда на месте окажемся в половине восьмого, если успеем на скоростной поезд.

– Да! – закричала Дэйзи. – То есть я хотела сказать, что это разумное решение.

Неравнодушная Сью застонала, вяло реагируя на предложение.

– Но нам придется закрыть магазин, если мы все хотим поехать. Может, мне следует остаться?

– О нет. Я думаю, мы должны поехать все вместе, – запротестовала Дэйзи. – Все пойдет не так, если мы не будем все вместе.

Фиона не могла определить, чем объясняется нежелание Сью ехать: она не хотела платить за билет или ее пугала необходимость рано вставать. Сью обладала энергией стержня из обогащенного урана, поэтому Фиона с трудом представляла, что у нее могут возникнуть проблемы с ранним подъемом, поэтому, вероятно, дело было в билете. Но Сью сказала разумную вещь. Молли больше нет, так кто останется в магазине, если они все поедут? Хотя, возможно, они зря волновались.

– Знаете что? На нашу долю только что выпало тяжелое испытание. Нас живьем замуровала убийца-психопатка. Если кто-то спросит – магазин закрыт, потому что нам нужен выходной, чтобы прийти в себя.

– Справедливое решение, – согласилась Дэйзи.

– Да, наверное, – пусть и с неохотой, но Сью тоже согласилась.

Фиона достала свою кредитную карту.

– Я заплачу за билеты. Угощаю!

У Неравнодушной Сью немного улучшилось настроение.

Глава 42

Утро было такое раннее, что свет только начал пробиваться сквозь ночную тьму. Это никак не помогало проснуться Фионе, которая сидела на холодной металлической скамье на станции, прилагая усилия, чтобы держать глаза открытыми. Дэйзи сидела рядом с ней в таком же коматозном состоянии, кутаясь в толстое полупальто свободного кроя и шарф, и напоминала впадающего в спячку хомячка.

В отличие от них Неравнодушная Сью была на взводе с самого прибытия на станцию в четверть шестого. Она расхаживала взад и вперед по платформе, бросая взгляд то на свой телефон, то на табло над ними. Может, ей следовало остаться. Это путешествие, хотя оно только началось, уже выявило в ней навязчивую сторону ее характера, о существовании которой подруги не знали. Фиона задумалась, не любит ли Неравнодушная Сью держать все под контролем, если речь заходит о путешествии. Это объяснило бы то, что они всегда ездят на ее машине, если им требуется куда-то поехать. Может, ей просто необходимо сидеть на водительском месте и решать, куда они едут и какой дорогой. И ситуация, когда за рулем автомобиля сидел другой водитель или поезд вел машинист, ей абсолютно не подходила.

Неравнодушная Сью подошла к подругам.

– Как только мы войдем в поезд, нам нужно сразу же занять места у столика. Я неравнодушна к своему столику.

Может, это и не навязчивая идея. Она просто любит сидеть в поездах за столиками.

Сью описала сложность ситуации так, словно проводила инструктаж спецназу, который вот-вот забросят в тыл врага.

– Это скоростной поезд. Из Уэймута. Останавливается только на основных станциях. Но мы не должны расслабляться. Эти столики разлетаются как горячие пирожки. – Она щелкнула пальцами. На самом деле вся платформа была заполнена людьми, желавшими пораньше попасть в Лондон, большинство из них составляли мужчины в деловых костюмах, которые работали в городе и каждый день ездили поездом, но нашлось и несколько обычных туристов. Неравнодушная Сью продолжила свою тираду: – Эти типы, которые каждый день мотаются туда-сюда, думают, будто у них есть право на столик. У нас столько же прав, сколько и у них, в особенности учитывая то, сколько стоят эти билеты. За такую цену нам должны предоставить полки, на которых можно вытянуться в полный рост.

– М-м, полки, на которых можно вытянуться в полный рост, – сонно пробормотала Дэйзи себе под нос.

Фиона не хотела напоминать, что Сью не платила за свой билет.

– А почему так важно сидеть за столиком? – спросила она.

Неравнодушная Сью в неверии гневно уставилась на нее.

– Потому что важно. Больше места, мы можем смотреть друг на друга и нормально разговаривать. Выложить доказательства на стол и анализировать их. Документы и все такое прочее.

– У меня нет с собой никаких документов, – заметила Фиона.

– И у меня нет, – вставила Дэйзи хриплым голосом.

– Хорошо, нам нужно разложить нашу еду, поставить чай. Это невозможно сделать, если у вас этот дурацкий маленький откидывающийся поднос.

Фиона сглотнула.

– Я так торопилась, что ничего не взяла. Забыла.

– И я тоже, – ответила Сью. – Все нормально. Купим что-нибудь в вагоне-ресторане.

При упоминании еды глаза Дэйзи, которые до этой минуты казались маленькими щелочками, широко распахнулись.

– Вагонов-ресторанов больше нет. Когда вы последний раз ездили на поезде?

– Боже, не помню. Наверное, до двухтысячного года.

– Не беспокойтесь. Они развозят еду на тележке, – сказала Фиона.

Дэйзи откашлялась.

– Вам повезет, если такая тележка попадется. Они не всегда есть.

Фиона почувствовала легкую панику. Неприятное ощущение поднималось вверх по горлу, которое внезапно пересохло и стало напоминать наждачную бумагу, при мысли о том, что на протяжении всего пути не удастся выпить чаю и чем-то перекусить. Неравнодушная Сью сглотнула большой комок, явно пугаясь такой же перспективы.

Дэйзи вернулась к жизни, хотя и очень медленно.

– Не беспокойтесь. Мне есть чем поделиться.

– А у тебя достаточно еды? – уточнила Фиона.

Дэйзи подняла пакет из «Теско», до этого стоявший у ее ног. По ее мнению, пакеты из «Теско» были самыми лучшими из всех, которые давали в супермаркетах, если судить по количеству вещей, которые можно в них впихнуть, а также по их прочности. И Дэйзи продемонстрировала его свойства, подобные Тардис^[336], когда запустила в пакет руку и принялась перечислять, что у нее там имеется.

– У меня большой термос с чаем объемом полтора литра, поэтому его нам должно хватить до Лондона. Отдельно маленькая бутылочка молока, чтобы вы сами могли добавить столько, сколько нужно. Один пакет с круассанами и маленькие упаковки джема и мармелада, а также пакетик с шоколадными булочками. О, и еще есть сосиски в тесте, как пикантная остренькая альтернатива. Я подумала, мы можем устроить мини-завтрак в поезде.

– Еще одна причина сесть за столик, – заметила Неравнодушная Сью.

– У меня целый бисквит «Вики», – продолжала Дэйзи. – Ой, простите. Я имела в виду «Бисквит королевы Виктории». – Дамы поклялись никогда больше не называть его бисквитом «Вики», после того как Молли попыталась их убить. – У меня есть свежеиспеченные сырные палочки, то есть вчера они были свежеиспеченными. И еще шесть пакетиков чипсов, большая шоколадка и коробочка ирисок «Quality Street», потому что я знаю, что Сью неравнодушна к «Зеленым», а Фиона любит «Фиолетовые». Кроме чая, у меня есть соки на выбор: апельсиновый, манго и яблоко с мякотью. О, еще упаковка овсяного печенья и пончики с начинкой. Я хотела взять с клубничным джемом, но их уже все разобрали, поэтому нам придется довольствоваться малиновыми. Надеюсь, вас устроит. Я знаю, что не всем нравятся косточки в малине, потому что они застревают в зубах. У моего кузена такая косточка застряла между зубом и десной, причем засела так глубоко, что стоматологу пришлось резать десну. Но пусть это вас не останавливает. У меня есть еще кое-что из того, что любит Сью, – молочные ломтики.

– Я неравнодушна к молочным ломтикам. – Сью на самом деле была к ним неравнодушна, только Фиона знала, что она никогда не тратит на них деньги, предпочитая экономить и покупать дешевые аналоги в магазине, где все товары по двадцать пять центов.

Но Дэйзи, оказывается, не закончила.

– О, и еще упаковка Стрепсилс на тот случай, если у нас от смога запершит в горле.

– Дэйзи, мы не едем в Лондон времен Диккенса, – напомнила Фиона. – Там больше нет густого, желтого, как гороховый суп, тумана.

Прежде чем Дэйзи успела ответить, включили заранее записанное объявление. Граждан предупреждали, что следует проявлять бдительность и не прикасаться к подозрительным предметам. «Увидел – скажи, и вопрос будет решен». Голос из системы оповещения звучал странно знакомо.

– Мне одной показалось, что это голос Одри Хепбёрн? – спросила Неравнодушная Сью.

– Наверное, они не хотят пугать людей, – ответила Фиона. – Одри Хепбёрн – олицетворение спокойствия.

– И утонченности, – добавила Дэйзи. – Теперь с технологиями можно добиться любого эффекта. Я видела один раз рекламу шоколада с Одри Хепбёрн. Они оживили ее с помощью компьютеров.

– Они могут это сделать с любым умершим актером, сейчас такая хорошая компьютерная графика, – заметила Сью.

– Мне хотелось бы увидеть Ричарда Гира, – заявила Дэйзи.

– Э-э, думаю, он еще жив, – заметила Фиона.

– О, хорошо. В таком случае я хотела бы увидеть Кэрри Гранта. Он мог бы сыграть вместе с Джорджем Клуни двух братьев, которые влюбляются в одну женщину. Или как насчет Джеймса Дина с Робертом Паттисоном в роли двух наемных убийц, которым платят за убийство одной и той же женщины, но оба в конце концов влюбляются в нее? – Дэйзи продолжила предлагать идеи сценариев для фильмов с любовными треугольниками с участием воскрешенных звезд, играющих вместе со своими живыми коллегами.

Система оповещения подала сигнал, призывая пассажиров к вниманию. На этот раз прозвучал уставший от жизни голос, который оповестил всех, что к платформе номер два приближается поезд на Лондон. Время отправления: пять тридцать. Поезд сделает остановки в Саутгемптоне и Винчестере и прибудет на вокзал Ватерлоо в Лондоне.

Словно ожившие роботы, мужчины в деловых костюмах пришли в движение и автоматически принялись кучковаться в маленькие группки, удаленные друг от друга на равное расстояние. Это были закаленные в боях пассажиры, знавшие, где остановятся вагоны и откроются двери. В сравнении с ними три дамы очень медленно тронулись с места и встали в конец ближайшей к ним очереди. Первой шла Неравнодушная Сью, язык тела которой говорил о том, что ей приходится прилагать всю свою силу воли, чтобы не протолкнуться вперед.

Поезд въехал на станцию, снижая скорость, и голова Сью крутилась взад и вперед, как у суриката, когда она безуспешно пыталась высмотреть свободный столик в проезжавших мимо вагонах. После того как подруги наконец забрались в поезд, она заставила их пройтись по всем вагонам в поисках свободного столика. Поезд тронулся с места, и дам качало и шатало во время поисков, словно они напились шерри.

– Почему мы не можем сесть на обычные сиденья? – жаловалась Дэйзи, которая с трудом тащила свой пакет. – Здесь их полно.

– Нет, я хочу столик. – Ничто не могло отвлечь Сью от ее миссии.

Они неловко волочили ноги по узкому проходу, врезаясь в сиденья, то и дело их бросало вперед, пока они не добрались до последнего вагона. Неравнодушная Сью закричала от радости:

– Впереди свободный столик!

Когда они добежали до него, стало ясно, что Сью слишком оптимистично оценила положение дел. Одно место было занято джентльменом в костюме, который стратегически расположил различные сумки и пальто на оставшихся трех местах, чтобы отбить охоту у других пассажиров здесь устроиться. Чтобы его посыл дошел еще лучше, он превратил столик во временный офис, сунул нос в ноутбук и занял каждый оставшийся дюйм столешницы бумагами и документами.

– Э-э, похоже, здесь занято, – заметила Дэйзи.

Но Сью так просто не остановить.

– Я знаю, какую игру он ведет. Это просто уловка, чтобы нас отвадить. Простите? – обратилась она к мужчине. – Не могли бы вы убрать свои сумки, чтобы мы могли сесть?

– Эти места заняты, – ответил мужчина, не поднимая головы.

– Кем? Я никого не вижу.

Мужчина буркнул что-то себе под нос, затем произнес громким голосом:

– Вскоре ко мне присоединятся мои коллеги. Я держу для них места. А теперь извините, у меня много работы. – И он принялся что-то быстро печатать на клавиатуре, показывая, что разговор окончен.

– Пойдем, Сью, мы можем сесть вон там.

Фиона заметила три пустых места в нескольких рядах позади. Два вместе и одно через проход. На отдельное место уселась Сью из-за его стратегического месторасположения по диагонали от оккупировавшего столик типа. С него она могла неотрывно смотреть на мужчину своим фирменным убийственным взглядом. Фиона предполагала, что это будет продолжаться на протяжении всей поездки.

– Я думаю, что нам нужно ее отвлечь, – прошептала Фиона Дэйзи после того, как устроилась поудобнее.

Дэйзи посмотрела через проход на Сью, застывшую как статуя, а ее глаза метали в мужчину невидимые кинжалы. Фиона давно знала Сью и прекрасно понимала, что, если той что-то втемяшится в голову, оттуда это не выбить. Ну, если только их не ссадят с поезда.

Глава 43

Фиона и Дэйзи, казалось, сделали уже все, что можно, только чтобы отвлечь Сью. По большей части они использовали еду из бездонного пакета Дэйзи, помахивая различными сладостями у нее перед носом, чтобы отвлечь от наблюдения. Сью отказывалась от всего и не сводила глаз с мужчины. Ничто не могло искусить ее, даже предложенный молочный ломтик.

Всю дорогу она наблюдала как ястреб за добычей за всеми новыми пассажирами, которые садились в поезд и тщетно пытались устроиться за столиком вместе с мужчиной в костюме, но получали тот же ответ, что и дамы. И каждый раз Сью только плотнее сжимала челюсти.

Дэйзи попыталась еще раз отвлечь ее.

– Мне в голову ударила гениальная мысль, когда мы садились в поезд. Бизнес-идея.

– И какая, Дэйзи? – спросила Фиона с преувеличенным энтузиазмом ради Сью.

– Вы обе забеспокоились, потому что не взяли ничего с собой. И я задумалась. Готова поспорить: в таком положении оказывается много людей. Они выходят из дома без запасов еды. Или, может, они пошли на прогулку. Денек хороший, они решают прогуляться еще, знаете, устроить себе настоящий день отдыха, но они ничего с собой не взяли. И что тогда делать? Вот тут на помощь и приходит моя идея – жилетка из тонкого пластика типа того, из которого делают пакетики для крекеров. Она должна быть одноразовой. Четыре или пять карманов, как на рыбацком жилете, но каждый представляет собой герметично закрытый пакетик с разными снеками. В одном крекеры, в другом орешки, в третьем мармелад или еще какие-то сладости, а в верхний можно разлить апельсиновый сок и вставить длинную соломинку, чтобы можно пить, пока гуляешь. И продавать их можно в газетных киосках или мини-маркетах.

– И ты готова ее носить? – спросила Фиона.

– Да. Назову снек-жилет.

– Снек-жилет, – повторила Фиона. – Хорошее название, запоминающееся. Вместо пуговиц можно прикрепить конфеты, например, карамельки.

– О да, даже можно сделать пуговицы из настоящего шоколада, хотя, как я предполагаю, они начнут таять в жару.

– Отличная идея. А ты что думаешь, Сью?

Сью фыркнула.

– Почему просто не купить то, что нужно, в киоске и не разложить по карманам или не попросить пакет?

– Наверное, можно и так, – ответила Дэйзи. – А если не хочешь нести пакет и у тебя нет карманов?

– В какой одежде нет карманов? – вздохнула Сью. – Если только ты не гуляешь в бальном платье.

Пока они обсуждали преимущества ношения снеков на себе, поезд ненадолго остановился в Винчестере, забрал пассажиров и отошел от станции. Неравнодушную Сью словно подталкивала какая-то невидимая сила. Она встала со своего места и уже собралась снова идти к мужчине в костюме, но ее остановила Фиона:

– Сью, почему бы тебе не оставить это? Мы проехали половину пути.

– Я не могу.

– Все нормально, пусть сидит за своим дурацким столом, – поддержала Фиону Дэйзи.

Но Сью не желала с этим мириться.

– Вы слышали, как он меня назвал?

Дэйзи и Фиона покачали головами.

– Он буркнул себе под нос слово на букву «ч»!

Подруги ахнули. Для пенсионерки не было ничего более оскорбительного, чем такое слово.

– И это еще не все, – продолжала Сью. – Он добавил слово на букву «д», а перед ним еще одно на «ч».

– О боже! – Фиона пришла в негодование от такого отвратительного отношения к подруге. – А он, случайно, не хотел сказать чудесного дня, дорогая?

– Ничего подобного.

– Как он посмел! – Дэйзи даже покраснела от гнева.

– Тебе следовало нам это сказать.

– Я думала, вы слышали.

– Нет, но теперь я понимаю, почему ты так на него разозлилась. Совершенно оправданно. – Фиона встала из солидарности с Неравнодушной Сью, к ним присоединилась Дэйзи. – Давайте выскажем ему все, что мы о нем думаем.

Фиона и Дэйзи пошли вслед за Сью по проходу, чтобы припереть к стенке высокомерного захватчика столика.

– Мы хотим сесть за этот столик, поэтому, пожалуйста, уберите свои вещи.

Мужчина в костюме так и сидел, уткнув нос в ноутбук, и повторил заезженную скороговорку:

– Я держу эти места для своих знакомых.

– Ничего подобного, – заявила Фиона.

Услышав резкий тон, мужчина поднял голову и узнал трех дам, которых уже один раз отшил в Крайстчерче.

– Мы только что проехали Винчестер, – прорычала Сью. – Больше никаких остановок до Ватерлоо не будет. Поэтому никакие друзья к вам не присоединятся. Если только они не воображаемые.

Несколько человек в вагоне захихикали.

– Послушайте, – начал мужчина.

– Нет, это вы послушайте. Вы всю дорогу занимаете этот столик. Пользуетесь им единолично. Я уверена, что многие люди в этом вагоне хотели бы сесть за столик со своими друзьями, но они не могут это сделать, потому что вы считаете себя лучше других. А теперь, пожалуйста, уберите ваши вещи с кресел, чтобы мы могли сесть. И, кстати, чудесного вам дня.

Другие пассажиры поддержали дам, послышались одобрительные возгласы. И если раньше их поддержки Сью не получала, то теперь все точно были на ее стороне.

– Нет, – отказался мужчина.

Дэйзи подняла телефон перед собой и направила на мужчину в костюме.

– Надеюсь, вы не возражаете, если я вас сниму и выложу на «Ютубе»?

– Прекрасная мысль, – поддержала Фиона. – Можешь назвать это видео «Эгоистичный пассажир не желает делиться».

– Так что если вы не хотите опозориться из-за захвата столика в социальных сетях, я предлагаю вам освободить для нас место, – сказала Неравнодушная Сью.

Мужчина обвел глазами вагон, прикидывая свои шансы. Все явно складывалось не в его пользу. Пассажиры повернулись в его сторону и ждали, чем кончится дело. Несколько человек тоже достали телефоны. Перспектива стать героем одного из роликов о плохом поведении в общественном месте, которыми люди делятся в Интернете, не предвещала ничего хорошего.

– Знаете, я пересяду в другое место!

Он захлопнул ноутбук, затолкал бумаги и документы в портфель, а затем, пыхтя и фыркая, собрал свои вещи. Три дамы отступили в сторону, чтобы пропустить его, пока он пробирался в другую часть поезда.

Сидевшая поблизости женщина захлопала в ладоши. Ее примеру последовал мужчина, а затем аплодировать стал весь вагон. Неравнодушная Сью смущенно улыбнулась, кивнула подругам, и все трое уселись на с трудом отвоеванные пустые места.

– А вот теперь, Дэйзи, я думаю, что съем молочный ломтик, – сказала Неравнодушная Сью.

Глава 44

Огромный пакет с едой Дэйзи значительно полегчал к тому времени, когда они сошли с поезда в Ватерлоо. Подруги сели в метро и после недолгой поездки оказались на скамье в парке на площади Сохо-сквер, напротив офиса «Трелейн Фильм Продакшнз». Это была идеальная позиция, чтобы перехватить Грега Трелейна, как идущего в офис, так и выходящего из него.

Для своей фирмы он выбрал шикарное узкое шестиэтажное здание в стиле ар-деко, с высокими стеклянными окнами и величественным входом. По всем четырем сторонам площади находились такие же роскошные здания, образуя эклектический микс из готических шпилей, георгианских особняков с идеальными пропорциями и современных блестящих построек.

– Вы только посмотрите на этих крутых модных людей, – сказала Дэйзи, дрожа от волнения. – Держу пари, у них у всех очень важная работа.

– Тут ты права, – согласилась Фиона, наблюдая за спешащими мимо них толпами модников, попивающими флэт уайт. – Рекламные агентства и кинокомпании традиционно размещают свои офисы в Сохо. Тут легко можно встретить знаменитость.

Дэйзи не могла сдержать радость.

– Как вы думаете, мы увидим звезду типа Элизабет Керли?

– Кого? – переспросила Неравнодушная Сью.

– Ты не знаешь Элизабет Керли? Она встречалась с Хью Грантом.

– О, ты имеешь в виду Элизабет Херли.

Дэйзи хихикнула из-за того, что перепутала фамилию.

– Не могу поверить, что назвала ее Элизабет Керли.

– Я сомневаюсь, что мы увидим Элизабет Херли, – сказала Фиона. – Мне кажется, она стала дизайнером и теперь выпускает новую линию бикини.

– О, правда? – Дэйзи явно была разочарована. – А как насчет Клаудии Уинклман?

– Бери выше, – улыбнулась Фиона. – Я подумала про Брэда Питта или Эмили Блант.

Дэйзи чуть не свалилась со скамьи.

– Ты шутишь. Что, и большие голливудские звезды сюда приезжают?

– Иногда.

– Хотя в наши дни они скорее общаются по Zoom, – цинично заметила Неравнодушная Сью.

Фиона взглянула на свой телефон.

– Уже восемь. Надеюсь, что мы его не пропустили. Давайте еще разок напомним себе, как он выглядит.

Она нажала на экран и вывела на него фотографию из профиля Трелейна, которую скачала из LinkedIn, чтобы они могли его опознать. Ему было за пятьдесят, ближе к шестидесяти. У этого респектабельного мужчины была копна седых волос, прилизанных с помощью геля и подстриженных по бокам, и такая же аккуратная бородка. Фотография была сделана профессионально, с выгодного ракурса, подчеркивая красивые скулы.

– Симпатичный мужчина, – заметила Дэйзи.

Неравнодушная Сью тоже склонилась над экраном.

– С этими фотографиями из профиля нужно быть очень осторожными. Люди не любят их обновлять. Он мог выглядеть так десять лет назад.

Дэйзи ткнула Фиону в бок.

– Эй, посмотри, вон тот тип похож на него. Он идет сюда.

По другой стороне оживленной улицы спешил мужчина – похожий на того, чья фотография из профиля имелась у них, только этот, как и предсказывала Сью, оказался старше и с растрепанными волосами. Он быстро шел по тротуару, опустив голову, и что-то набирал большим пальцем на экране телефона. На плече у него висела кожаная сумка, а на шее был повязан шарф.

– Это он. Пошли.

Подруги втроем вскочили со скамейки, пересекли улицу и направились навстречу мужчине.

– Йо-ху, мистер Трелейн? – крикнула Фиона, опасаясь, что он может заскочить в здание своей компании до того, как они успеют до него добраться.

Грег Трелейн резко вскинул голову и озадаченно огляделся, как и еще несколько человек на улице. Им явно было любопытно, кто использует фразу «йо-ху» в Лондоне, в особенности в Сохо. Его взгляд сразу же остановился на трех дамах, спешащих к нему. Он притворился, будто их не заметил, снова опустил голову и продолжил свой путь.

– Мистер Трелейн? Грег Трелейн? – спросила Фиона, когда они с ним поравнялись.

– Кто меня спрашивает? – спросил в свою очередь он, слегка испугавшись трех пожилых дам, окруживших его в столь ранний час.

Фиона проигнорировала вопрос.

– Можем ли мы задать вам несколько вопросов про Сильвию Стедман?

– Нет, простите. У меня нет времени. – Он ускорил шаг и попытался от них сбежать.

Фиона, Дэйзи и Сью бросились вслед за ним.

– Это не отнимет много времени, – умоляюще произнесла Фиона.

– Я очень занят. – Он потянулся к двери в здание и уже собирался толкнуть ее, но тут вперед выступила Неравнодушная Сью.

– Вы знаете, что ее убили?

Грег Трелейн резко затормозил, развернулся и оказался лицом к ним.

– Простите, что вы сказали?

– Сильвию Стедман убили на выставке собак в Крайстчерче, – объяснила Сью.

– Мы пытаемся найти ее убийцу, – добавила Фиона. – Вы нам очень поможете, если ответите на несколько вопросов.

Грег Трелейн отошел от здания, в глазах светилась тревога.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

Он провел рукой по густым серебристым волосам.

– Не могу поверить. Я не знал.

– Мне очень жаль, что вы узнали об этом таким образом, – ответила Фиона.

– За углом есть кафе. Давайте поговорим там.

Грег Трелейн повел их в небольшое итальянское кафе, которое, похоже, на самом деле было итальянским. На тротуаре перед ним стояли потрепанные деревянные столики и стулья, а в витрине выставлялись яркие маленькие пирожные и аппетитное печенье, которое так и просилось в рот. Все это выглядело слишком красиво, чтобы есть. Внутри было тесновато, но уютно, а главное место занимала кофемашина размером с «Титаник». От нее шел пар, она пыхтела и поскрипывала, выдавая эспрессо бесконечному потоку посетителей, которые хотели взять кофе навынос по пути на работу.

Официантка принесла эспрессо Грегу и три латте дамам. Он ненадолго убрал руку ото рта, чтобы взять чашку. Трелейн в шоке прикрывал рукой рот с тех самых пор, как Фиона начала свой краткий рассказ о смерти Сильвии.

– Я не могу в это поверить. – Грег махнул чашкой в воздухе, показывая официантке, что ему нужно повторить заказ. – Кто-то сделал ей укол? Что ей вкололи?

– Мы не знаем, – ответила Сью. – Могу ли я спросить, каким Сильвия была человеком?

– Мне она нравилась. Она была умной. Нам хорошо работалось вместе.

– А всем остальным как с ней работалось? – поинтересовалась Фиона.

Трелейн принялся рассматривать стену, увешанную восхитительными черно-белыми фотографиями знаменитых итальянцев: Паваротти, Джина Лоллобриджида и несколько футболистов. Трелейн колебался перед тем, как ответить.

– Остальные так ее не любили.

– Почему?

– Сильвия терпеть не могла дураков. У нее были очень высокие стандарты после того, как она с Чарли выиграла «Крафтс», и это распространялось на все. Дело в том, что на съемочных площадках всегда царит хаос. Не уверен, что ей это подходило.

– Кто-то конкретный сильно не соответствовал ее высоким стандартам?

– Если честно, ее не любила вся съемочная группа. Сильвия стала очень требовательной. Отказывалась выполнять определенные вещи. В конце сложилась несколько неловкая ситуация.

– Сильвия кого-то раздражала так сильно, чтобы возникло желание ее убить? – поинтересовалась Фиона.

– Боже, нет. У меня опытная съемочная группа. Они работали с гораздо более требовательными людьми, чем Сильвия. Дивы являются неотъемлемой частью этого бизнеса. Просто ожидается, что тебе придется мириться с избалованными кинозвездами на съемочной площадке. Их терпят, если они собирают огромные залы, но не в Сильвии, которая снималась в рекламе собачьего корма. Если ты слишком много о себе возомнишь, сплетни быстро распространяются. Клиент не стал продлевать контракт. Никто не хотел с ней работать, кроме Дилана Фрейзера.

– Кто такой Дилан Фрейзер? – хором спросили дамы.

Официантка поставила еще один эспрессо перед Трелейном и забрала пустую чашку. Грег выпил кофе так, словно это была рюмка водки.

– Он был грумером ее собаки. Сильвия включила в контракт пункт, требуя его присутствия перед каждой съемкой, чтобы он готовил Чарли – этакое наследие прошлого со времен ее участия в выставках. Дилан готовил Чарли ко всем выставкам собак, Сильвия больше никому не доверяла.

– Вы знаете, как его найти?

– Да, он работает здесь, в Лондоне. У него салон груминга в районе Севен-Дайлс. Возможно, лучший в стране.

– Еще один маленький вопрос. У Сильвии был диабет? – спросила Фиона.

Грег Трелейн покачал головой.

– Нет, не думаю.

Поездка в Лондон оказалась очень плодотворной, а ведь было только время завтрака.

Глава 45

Они пробирались по Чаринг-Кросс-роад. Тротуары буквально кишели людьми, которые спешили мимо знаменитых живописных книжных магазинов, где раскачивались огромные башни из книг, среди которых можно было найти редкие издания, настоящие лакомые кусочки для букинистов. Сегодня у дам не получится даже ненадолго посетить их и быстро все осмотреть. Фиона знала себя и подруг. Если они зайдут хоть в один магазин, то зайдут и во все остальные, а для исследования напоминающих пещеры книжных магазинов на Чаринг-Кросс требуется больше одного дня. В однодневное путешествие в Лондон не уложиться!

Несмотря на неудавшийся шопинг, Дэйзи не могла скрыть своей радости от пребывания в столице, наслаждаясь гулом, который может предложить только Лондон.

– О, это все равно что мы оказались на огромной доске для игры в «Монополию».

– Чаринг-Кросс – это совсем не «Монополия», – заметила Неравнодушная Сью.

– Правда? У меня никогда не получалось играть в «Монополию», видимо, я поэтому так и решила.

– А я неравнодушна к игре в «Монополию» в основном потому, что всегда выигрываю, – захихикала Неравнодушная Сью.

– Знаешь, это меня не удивляет, – заметила Фиона.

До того как Сью успела предложить им всем сыграть в «Монополию» по возвращении домой, они пересекли Шафтсбери-авеню и оказались в районе, известном как Севен-Дайлс, или Семь циферблатов, где, как спицы колеса, сходятся семь узких улочек. В центре этого района возвышалась колонна с шестью солнечными часами, а сама она выполняла роль седьмых солнечных часов – отсюда и название.

– Время здесь можно определить независимо от того, с какой стороны подходишь, – заметила Фиона.

– Только если не облачно. – Цинизм Сью не подводил никогда.

Дэйзи чуть не лопнула от восторга, показывая на большое здание в месте пересечения двух улиц.

– Посмотрите: дают «Матильду»! – На кольцевой развязке Севен-Дайлс располагался Кембриджский театр, где давали «Матильду» Роальда Даля. – Мы можем ее посмотреть? О, пожалуйста!

– Как я понимаю, билеты нужно покупать заранее, – заметила Неравнодушная Сью.

– Может, в следующий раз, – сказала Фиона таким тоном, каким обычно разговаривают родители.

Дэйзи сейчас вела себя как настоящий ребенок.

– О, как жаль! – простонала она, но вскоре опять отвлеклась. – Вы только гляньте на эти миленькие маленькие магазинчики!

Сеть узких улочек вокруг Севен-Дайлс в девятнадцатом веке представляла собой смесь трущоб и складов, и в это место было лучше не соваться, если не хочешь, чтобы тебя обокрали или перерезали горло. В наши дни появились более утонченные и приятные способы обобрать нас до нитки. На каждом мощеном углу располагались восхитительные бутики и диковинные магазинчики, а на верхних этажах – шикарные квартиры и модные офисы.

– Вроде бы действие одного романа Агаты Кристи происходит именно здесь?^[337] – спросила Неравнодушная Сью.

– Да, здесь совершается убийство. – Фиона заметила улицу, которую они искали. – Вон там находится салон груминга Дилана Фрейзера. Пошли.

Дамы немного прошли по Монмоут-стрит к первоклассному белому салону с большими серебристыми буквами над дверью, выполненными гротескным шрифтом. Название было кратким, но запоминающимся: «ШЕРСТКА». Дамы заглянули в витрину и увидели, что салон напоминает магазин Apple: простота и минимализм в дизайне. В глубину помещения тянулись два ряда больших простых столов, которые в середине разделял проход. У каждого стола стоял грумер и суетился вокруг собаки, пристегнутой к столу с помощью шлейки. Некоторых стригли, и шерстка разлеталась во все стороны, других уже сушили феном, и их шерстка, казалось, расходилась волнами. У ножек каждого стола суетился молоденький ассистент, подметая собачью шерсть, как только она падала на пол.

По центру прохода выхаживал мужчина. На него нельзя было не обратить внимания, хотя он был невысоким и худощавым. На нем был мешковатый черный костюм, гладкие черные волосы стянуты в прилизанный пучок, и весь его образ напоминал лакричное ассорти – сладости, которые всегда остаются на дне коробки. Он то и дело останавливался у какого-нибудь стола, и тогда грумер тут же отступал в сторону, чтобы мужчина осмотрел работу и дал указания. Это мог быть только знаменитый Дилан Фрейзер.

Фиона жалела, что не взяла с собой Саймона Ле Бона, которого оставила с соседкой. Может, тут смогли бы найти для него окошко и быстренько привести в порядок. Хотя салон не был похож на те, в которых принимают клиентов с улицы. Нет, здесь, вероятно, нужно записываться за месяц или даже может потребоваться рекомендация постоянного клиента перед тем, как вашу кандидатуру вообще рассмотрят. Фиона отметила про себя, что Саймона Ле Бона нужно записать в салон, когда они вернутся домой.

– Слишком роскошный салон для таких, как мы, – сглотнула Дэйзи.

– Чушь, – отрезала Неравнодушная Сью. – Они здесь стригут собак, это не сияющий огнями «Ритц».

– Да, – согласилась Фиона. – Но готова поспорить: у этих собак в мисках вода не из-под крана, а из высокогорных источников. Пошли. Послушаем, что знает этот Дилан Фрейзер.

Фиона толкнула дверь. Словно по сигналу, все собаки одновременно повернули головы в их направлении. Им было любопытно, кто пришел. Фиона предположила, что они надеялись увидеть своих хозяев, которые вернулись за ними. Красивая сибирская хаски на ближайшем столе затряслась от возбуждения, значительно осложнив работу грумера.

Мужчина в черном развернулся, чтобы посмотреть, кто нарушил порядок в его королевстве летающей шерсти и машущих хвостов, где до этого все шло как по нотам. Удивительно, но он тепло и обворожительно улыбнулся им, показав идеальные белые зубы.

– Дамы, добро пожаловать в «ШЕРСТКУ». Как я могу вам помочь?

Фиона приблизилась к нему.

– Вы Дилан Фрейзер?

– Он самый.

– Про вас нам рассказал Грег Трелейн, кинопродюсер, и сказал, что вы сможете нам помочь.

– Боюсь, что у нас все занято на два месяца вперед.

Фиона постаралась принять сочувствующий вид.

– Ох, нас не интересует груминг. Не знаю, слышали ли вы о недавней кончине Сильвии Стедман.

Идеальная улыбка тут же исчезла с лица Дилана Фрейзера, выражение лица погрустнело.

– Да, слышал, и все еще не могу в это поверить. Вы ее знали?

Фиона покачала головой, затем подошла еще поближе и заговорила тише:

– Эм, вы знаете, что Сильвия Стедман не сама умерла?

– Простите. Что?

Фиона подождала несколько секунд, откладывая произнесение вслух тех слов, которые были готовы сорваться у нее с языка.

– Ее убили.

Хотя фраза и была произнесена мягко, казалось, она привела в отчаяние миниатюрного собачьего грумера. Он покачнулся, чуть не завалившись в сторону, и ему пришлось ухватиться за ближайший стол, чтобы не свалиться.

– Нам очень жаль, – сказала Дэйзи.

– И нам очень жаль, что вам приходится это слышать от незнакомых людей, – добавила Сью.

– Вы уверены? – В его глазах стояло отчаяние.

– Абсолютно, – ответила Фиона.

– О боже. Это ужасно. Просто ужасно. Мне нужно выпить.

Глава 46

Дилан Фрейзер провел их мимо двух глубоких моек из нержавеющей стали, над которыми висели душевые лейки на гибких шлангах, где мыли с шампунем маленького чихуахуа. Песик гневно посмотрел на них двумя глазками будто из черного мрамора, когда они проходили мимо. Ему явно не нравилась процедура.

Дам привели в кабинет в задней части салона. Как и все остальное пространство, кабинет был оформлен стильно, мебели стояло мало, только письменный стол и высокий холодильник со стеклянной дверью, по большей части заполненный шампанским. Фиона задумалась, где хозяин хранит пылесос. Дилан достал из холодильника банку джина с тоником.

– Кто-то хочет? Боюсь, что могу предложить только готовый коктейль в банке, потому что у меня закончились тоник, лимон и лед, но выпить надо.

Три дамы покачали головами и уселись перед столом – минималистским и скандинавским, с заостренными почти как пики ножками. Судя по безупречной отделке, Фиона была готова поспорить, что он невероятно дорогой и его точно нет в каталоге «Икеи». Дилан рухнул в офисное кресло, дернул за кольцо и принялся пить прямо из банки.

– Простите за вульгарность, за то, что не достал стакан, но такие шокирующие новости слышишь нечасто.

– Все в порядке, – ответила Дэйзи.

– Не обращайте на нас внимания, – добавила Сью.

Дилан Фрейзер опустил глаза на свой напиток и смахнул слезу.

– Как ее убили? Я думал, что у нее случился сердечный приступ.

Фиона описала, как Сильвия лишилась жизни на Крайстчерческой выставке собак, Дилан слушал в ошеломленном молчании. Когда Фиона закончила рассказ, он допил джин и достал еще одну банку из холодильника. Руки у него тряслись, а кожа побелела.

– Полиция кого-нибудь арестовала? Есть подозреваемые?

Фиона покачала головой.

– Мы проводим собственное расследование и хотели вас спросить, не знаете ли вы кого-то, кто имел что-то против Сильвии. Может, ненавидел ее достаточно сильно, чтобы желать ей смерти?

Дилан шмыгнул носом, смахнув еще одну слезу.

– Нет, правда нет. Она держалась особняком. У нее не было близких друзей. Предпочитала собак обществу людей.

– У нас есть теория, что ее мог убить завистливый соперник, который тоже участвовал в выставке собак.

Дилан проглотил большой глоток джина с тоником.

– Хорошая теория. Все участники собачьих выставок завистливы, даже на местечковом уровне. Собаки – это их дети, каждый думает, что его собака самая лучшая и самая красивая, и, как и родители бывают недовольны, если их ребенок не получает главную роль в школьной пьесе, поэтому они очень расстраиваются, если побеждает не их собака.

– Давайте вспомним победу Сильвии на «Крафтс», – предложила Фиона. – Мог ли ее убить кто-то из других конкурсантов, кто проиграл тогда? Просто выждал время и сделал это сейчас?

Дилан покачал головой.

– Если так, то целью стала бы не Сильвия, а судья. Судья решает, кто побеждает, а кто проигрывает. Они, так сказать, «делают королей».

– А если кто-то убрал Сильвию, чтобы не стало фаворита, который должен победить? – спросила Сью.

– Возможно, – ответил Дилан. – Но тогда целью был бы Чарли, а не Сильвия. Конечно, собака не может участвовать без хозяина. Но гораздо проще убрать собаку и не дать ей принять участие в конкурсе, чем владельца.

Фиона сжалась на стуле от этого ужасного откровения. Но это имело смысл. Если кто-то не хотел, чтобы Чарли победил, зачем рисковать, убивая Сильвию, если есть более простая альтернатива? Фиона обожала собак и не могла понять, как другой человек, любящий собак, даже самый главный конкурент, может принести зло чьей-то собаке, чтобы его собственная могла победить.

– Неужели другой собачник способен на такое?

Дилан нахмурился.

– Хотя такое случается редко, но в среде собачников ходят слухи о том, что фаворитов травили прямо перед выставкой, чтобы не дать им принять участие.

Фиона была шокирована, но также поняла, что они вели себя как любители. Они так увлеклись этой теорией о сопернике, что проглядели очевидное. Если убить Сильвию, ее собака-то остается – самая большая угроза для конкурента, Чарли и без хозяйки мог выигрывать. Как подруги сами убедились в сомнительном усыновлении Чарли Софи, хотя из этого ничего не вышло, он законным образом мог принимать участие в соревнованиях после официальной регистрации смены владельца. Конкуренту не имело смысла тратить столько сил на убийство Сильвии, если он после этого оставался с той же проблемой: победитель «Крафтс», пусть и прошлых лет, цел и невредим и может участвовать в соревнованиях.

Дилан тяжело выдохнул.

– Но все это не имеет отношения к делу, потому что Сильвия не подавала заявку на участие в Крайстчерческой выставке собак.

Фиона удивленно переглянулась с Дэйзи и Сью, затем снова повернулась к Дилану.

– Она подавала, мы видели ее заявку.

– Мне кажется, что она сохранена у меня в телефоне.

Секунду спустя Дэйзи вывела ее на экран и склонилась через стол, чтобы показать ее Дилану.

Мужчина внимательно изучил заявку, а потом он покачал головой.

– Это, должно быть, фальшивка.

– Почему вы так думаете? – спросила Фиона.

– Я готовил Чарли ко всем мероприятиям, в которых он участвовал. Ко всем съемкам в рекламе, без исключения. Сильвия никому больше не доверяла и договаривалась со мной за несколько месяцев. Если б Сильвия подала заявку на участие в Крайстчерческой выставке собак, я бы знал об этом. Я был бы там и готовил Чарли. Без вариантов.

– Но это была маленькая выставка собак, – заметила Дэйзи. – Может, Сильвия не посчитала мероприятие стоящим, чтобы беспокоить вас.

Дилан улыбнулся.

– Я знаю Сильвию. Это был вопрос личной гордости для нее. Она была перфекционисткой, и ей требовалось поддерживать репутацию. Могу вас заверить: если меня там не было, она не принимала участия в конкурсе. Кроме того, думаю, Сильвии уже хватило конкурсов и выставок. Это большая работа, и она ведь уже добралась до вершины, выиграв «Крафтс». Выше-то ничего нет. Может, она туда пришла кому-то помочь.

– Нет, – покачала головой Фиона. – Насколько нам известно, она пришла как обычный посетитель. Если не считать того, что все толпились вокруг нее и фотографировали Чарли.

– Но зачем кому-то подделывать ее заявку? – не понимала Сью.

– Понятия не имею, – пожал плечами Дилан.

После небольшого молчания снова заговорила Фиона:

– Расскажите про рекламу собачьего корма. Вы же сопровождали ее на съемку каждого ролика.

– Все правильно. – У Дилана немного просветлело лицо. – Это было весело. Мы каждый раз летали в какое-то экзотическое место, селились в хорошей гостинице и платили за все очень хорошо. Отличная работа, если удается ее заполучить.

– Грег Трелейн сказал нам, что Сильвия вела себя на съемочной площадке как дива, и из-за этого от ее услуг отказались, – сообщила Сью.

Дилан вздохнул.

– Частично это так. Как я уже говорил, Сильвия не любила людей. Она могла быть резкой и бесцеремонной, если что-то шло неправильно. Я к этому привык, а другие – нет. Она не ладила со всеми. Но уволили ее не поэтому. По правде говоря, ее совсем не увольняли. Грег Трелейн вам просто не все рассказал.

– Что там было еще? – поинтересовалась Фиона.

– Все шло хорошо, несмотря на то, что у Сильвии время от времени случались истерики. Ничего такого, за что можно уволить. Вот только постепенно ситуация начала меняться. Я уверен, что вы видели рекламные ролики. Чарли на лежаке, Чарли в спа, Чарли на пляже. Безобидные вещи. Но затем клиенту захотелось все более и более глупых вещей: экстремальные виды спорта, типа катания на водных лыжах и банджи-джампинга. Сильвия отказалась, заявив, что это унизительно для Чарли, и я ее поддержал. Клиент отказался менять новую концепцию, и Сильвия ушла. Это было ее решение, а не их. Фирма «Отличный компаньон» не хотела выглядеть глупо и терять лицо, поэтому, как я догадываюсь, они запустили слух, будто от ее услуг отказались, потому что с ней трудно работать. Но все равно это было весело. Мы отлично проводили время в путешествиях. – Дилан замолчал и вдруг расплакался. – Я не могу поверить, что Сильвии больше нет.

Фионе хотелось обнять Дилана, немного снять его боль, но ей было неловко, так типично для британцев. Она же только с ним познакомилась. Не будет ли это слишком интимно, если она обнимет его? Вместо этого Фиона встала и протянула ему бумажный носовой платочек. Он поблагодарил ее, вытер глаза и высморкался.

Когда Дилан прекратил рыдать, Фиона задала следующий вопрос.

– Как вы думаете, клиент, «Отличный компаньон», мог иметь какое-то отношение к ее смерти?

Дилан покачал головой.

– Несмотря на уход Сильвии, я думаю, они радовались, что избавились от нее. Так у них появилась возможность сделать что-то другое, я имею в виду, более дешевое. Эти рекламные ролики обходились дорого – снимали за границей, огромная съемочная группа. Новые ролики, которые стали делать вместо них, снимались в студии. Более рекламные. Это гораздо дешевле. – Он сделал паузу. – Знаете, если подумать, возможно, они так все и планировали. Нереальные требования. Они знали, что Сильвия откажется и будет вынуждена уйти, а они сэкономят кучу денег. Они получили то, что хотели.

– Очень вероятно, – согласилась Сью. – Я знаю, что в корпоративном мире компании часто так поступают с сотрудниками, которым становится нерационально платить зарплату. Чтобы избежать дорогостоящего сокращения, они меняют его должностные обязанности, не полностью, а так, чтобы они все равно стали невыносимыми. И сотрудник или возненавидит их, или провалится. Этакая отравленная конфета, чтобы заставить уволиться.

– Что с Чарли? – спросил Дилан. – С ним все в порядке?

– Да. Он сейчас у очень хорошей женщины, которая занимается передержкой. Она в ближайшее время найдет ему хороший дом. Я уверена в этом.

Фиона решила, что лучше не упоминать провальный опыт с Софи Хэйверфорд. Она не хотела еще сильнее портить настроение этому человеку, у которого и так выдалось тяжелое утро.

Глава 47

После посещения салона Дилана Фрейзера дамы совершили небольшую прогулку до Ковент-Гардена, чтобы исполнить хотя бы одно из желаний Дэйзи. Старый лондонский фруктово-овощной рынок выглядел великолепно и, казалось, сиял в свете позднего утреннего солнца. Булыжники блестели, по ним спешили толпы туристов и покупателей. Однако после того, как дамы сообщили трагическое известие об убийстве Сильвии двум людям, которые этого не знали, их сердца не лежали к развлечениям.

Когда они, волоча ноги, шли по центральной площади района, у Фионы во рту усилился горький привкус. Она нисколько не завидовала полиции. Что могло быть хуже того, чтобы сообщать новость людям о том, что их друга или близкого человека убили. Это лишило их всякого желания заняться шопинг-терапией, хотя для этого в Ковент-Гардене было столько возможностей. Даже талантливые уличные артисты не смогли поднять им настроение. Правда, сцена атаки на Звезду Смерти из «Звездных войн», которую они представляли в отличных костюмах и на одноколесных велосипедах, все-таки немного развеяла грусть.

Дамы прогулялись до «Плюща», чтобы выяснить, не удастся ли забронировать столик на обед. Единственный свободный стоял в самом дальнем углу и освобождался в половине пятого. Идеальное время для чая, но слишком поздно для обеда и рано для ужина.

– Нам следовало заказать столик заранее, – заметила Неравнодушная Сью, когда они шли прочь от ресторана.

– Это было бы довольно рискованно, – ответила Фиона. – Мы не знали, когда поймаем Грега Трелейна и поймаем ли вообще. Мы могли бы прождать его целый день.

– Тут много других мест, где можно поесть, – заметила Дэйзи. Ковент-Гарден был раем для гурманов, предлагая любую кухню, которую только можно представить.

– Я не голодна, – сказала Сью.

– И я не в настроении, – призналась Фиона.

– По правде говоря, и мне немного грустно, – выдала Дэйзи.

Они все согласились. Туристы и покупатели сновали вокруг них, восхищаясь яркими красками, достопримечательностями, звуками и запахами Ковент-Гардена, а три дамы стояли в печали и не знали, что им делать теперь.

– Почему бы нам не поехать домой? – предложила Сью. – Сядем на ближайший поезд. Не забывайте: у нас было несколько травмирующих дней. Сначала Молли заперла нас в садовом центре, а потом нам пришлось сообщать печальную новость двум людям. Может, нам сегодня следует отдохнуть от расследования. Дать отдых мозгу. Пусть новая информация переварится. А завтра начнем с новыми силами.

Хотя они узнали важную вещь, сама мысль о том, что Сильвия, возможно, не подавалась на участие в соревнованиях и кто-то подделал ее заявку, не укладывалась в голове у Фионы. Сейчас она была не в состоянии разбираться с этим. Пока нет. Пока она сама и ее коллеги не восстановились эмоционально. Сейчас они просто вымотаны. Да и ранний подъем не пошел им на пользу.

– Хорошая мысль.

– А что насчет обеда? – спросила Дэйзи. – Мы обязательно проголодаемся в поезде. У меня осталось несколько снеков, но так немного.

– Мы можем купить наши любимые сэндвичи в «Маркс энд Спенсер» на вокзале, – предложила Фиона. – Съедим в поезде, когда проголодаемся.

– Мне нравится эта мысль.

Это казалось хорошим и простым планом, пока они не оказались в магазине в Ватерлоо. Неравнодушная Сью стояла перед витриной и неотрывно смотрела на многочисленные предлагаемые сэндвичи, но не могла определиться по той простой причине, что у них временно закончились ее любимые. Она уставилась на пустое место, где должны лежать сэндвичи с беконом, листом салата и помидорами, чуть ли не силой воли пытаясь заставить их появиться.

– Я не хочу тебя торопить, Сью, но следующий поезд отходит через пять минут, – предупредила Фиона. Они с Дэйзи уже выбрали сэндвичи и собирались расплатиться.

– Не торопи меня, – огрызнулась Сью.

– Видишь, именно поэтому нужно иметь резервный сэндвич, – заметила Дэйзи.

– Это не поможет, Дэйзи, – ответила Сью.

– Как насчет бекона и бри или курицы с беконом? – предложила Фиона. – Они похожи на сэндвичи с беконом, листом салата и помидорами.

Неравнодушная Сью поморщилась.

– Совсем не похожи. Все дело в текстуре. В контрастах. Помидор со своим характерным вкусом и запахом, хрустящий салат, соленый бекон. Именно поэтому сэндвич с беконом, листом салата и помидорами – это лучший сэндвич в мире. Бекон с бри не дают таких ощущений, как и курица с беконом.

Фиона не собиралась втягиваться в спор, чей любимый сэндвич лучше.

– Как насчет ветчины и салата из капусты?

– Я люблю только что нашинкованную капусту, а если она чуть полежит, то становится вязкой и липкой. Я не могу решиться.

– Если б у тебя был резервный сэндвич, ничего подобного не случилось бы, – Дэйзи опять сказала очевидное.

– Ты мне так не поможешь, – прошипела Сью.

– Прости. – Дэйзи скрылась в следующем проходе.

– О нет. Я думаю, что обидела ее.

Но Дэйзи не обиделась, а вернулась с широкой улыбкой на лице, держа что-то большое за спиной.

– Фиона, не возражаешь положить назад свой любимый сэндвич и взять вместо него резервный? Это ведь тунец со сладкой кукурузой, да?

– Нет, не возражаю.

– Та-да! – Дэйзи показала большое блюдо на компанию с классическими маленькими сэндвичами, нарезанными на четыре части. Их обычно берут для заседаний советов директоров. – Я знала, что они должны здесь где-то лежать. Мы можем вернуть наши сэндвичи и взять одну тарелку на всех. Тут есть креветки для меня, тунец со сладкой кукурузой для Фионы, еще несколько вкусов, а самое главное…

Неравнодушная Сью уставилась на тарелку, где имелся огромный выбор сэндвичей, и у нее загорелись глаза.

– Бекон, салат и помидоры!

– Пошли, – позвала Фиона. – Мы все еще успеваем на ближайший поезд.

К тому времени, как они проехали Уокинг, Неравнодушная Сью съела все сэндвичи с беконом, салатом и помидорами и перешла на сэндвичи с яйцом и кресс-салатом. Ее неугомонный метаболизм сжигал калории, как мусоросжигательная печь.

– Я думаю, что с этой минуты этот будет моим резервным сэндвичем, – объявила она, держа в руке перед собой очередной кусочек с яйцом и кресс-салатом. – Они никогда не подведут.

– И их продают везде, – заметила Дэйзи.

– Это хороший сэндвич для резервного. Но он не сравнится с сэндвичем с тунцом и сладкой кукурузой, – заявила Фиона.

Они стали спорить, у кого лучший резервный сэндвич, и этот спор продолжался до самого Крайстчерча. Явного победителя не оказалось.

Глава 48

На следующий день все вернулось на круги своя. Фиона пришла в магазинчик первой, как и всегда, и открыла его, радуясь, что Саймон Ле Бон снова рядом с ней. Она отстегнула его поводок, и он провел свой обычный обход, принюхиваясь и проверяя, все ли в порядке в магазине, после чего спокойно свернулся на лежанке. Его неухоженная шерстка почти слилась с тканью. Его следовало привести в порядок, в особенности после того, как Фиона увидела роскошных лондонских собак в салоне Дилана Фрейзера. Фиона позвонила грумеру, чтобы узнать, можно ли записать к ним Саймона Ле Бона. Ближайшее окошко отыскалось только через три недели. Она позвонила другому грумеру и получила тот же ответ. Фиона собиралась связаться с третьим, но не успела – с улицы раздался оглушительный визг. Она выглянула в окно и увидела, как Неравнодушная Сью старается втиснуть свою машину в невероятно тесное пространство между другими автомобилями.

После обычного утреннего обмена любезностями Сью отправилась в кладовку ставить чайник. Ей хотелось поскорее вернуться к комфортной рутине их будней – за исключением одного момента. После ареста Молли они начали заваривать чай по привычному методу: заливали в чайник кипящую воду, отказавшись от предложенного Молли варианта дать кипящей воде немного остыть. Они также отказались от проведенных ею в магазинчике перемен – распределения товаров по цвету, а книг по жанру, и вернулись к расстановке книг в алфавитном порядке, а все вещи развесили так, как раньше. В душе Фиона признавала, что так хуже, но подругам было плевать. Им хотелось видеть все по-старому – хаотичный, но уютный бардак без Молли. Им нравилось так!

Пришла Дэйзи с бисквитом под мышкой в немного потрепанной и помятой коробке.

– Это вчерашний? – уточнила Сью, ставя в середину стола чайник, от которого вверх поднимался пар.

– Да. Этот выносливый малыш прокатился в Лондон и обратно. Мы до него не добрались, поэтому я подумала, что можем съесть его сегодня. Хотя я понятия не имею, в каком он состоянии.

– Я уверена, что в отличном, – сказала Фиона.

Дэйзи достала бисквит из помятой коробки. Если не считать того, что он немного покосился, его вполне можно было подать на стол. В магазине раздались привычные звуки: булькал разливаемый по чашкам чай, нож резал мягкий бисквит, и казалось, что в мире снова все хорошо. Только подругам еще оставалось поймать убийцу.

Фиона потягивала чай маленькими глотками, но обожгла язык. Эта острая боль заставила что-то шевельнуться в глубине ее сознания, промелькнула вспышка чего-то настолько мимолетного, что это невозможно ухватить. Она дернула плечами, словно отмахиваясь от неясной мысли.

– Вчерашнее открытие было довольно важным.

– Да, Дилан Фрейзер считает, что заявка Сильвии поддельная, – заговорила Дэйзи с набитым ртом. – Это меняет все.

Неравнодушная Сью взяла на себя роль адвоката дьявола.

– Все равно остается шанс, что Сильвия просто не посчитала Крайстчерчерскую выставку собак достаточно важным мероприятием, чтобы беспокоить Дилана.

– Может, и так, – ответила Фиона. – Но он знал Сильвию лучше нас, а она была перфекционисткой. Перфекционисты ничего не делают наполовину. Если бы она заявилась на выставку, то стала бы участвовать, чтобы победить. И в таком случае она пригласила бы Дилана Фрейзера, чтобы подготовить Чарли.

– Ладно, – вздохнула Сью. – Давайте предположим, что Сильвия не планировала участвовать в выставке собак, но кто стал бы подделывать ее заявку и зачем? Она могла сделать это сама, но это еще более странно.

– Я не знаю, кто и зачем, но мы можем узнать как, – заявила Дэйзи.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Фиона.

– Если ее заявка была подделана, то это совершенно точно сделал имеющий доступ к сайту Крайстчерческого клуба собаководства. Все заявки подавались онлайн, значит, это должен быть кто-то из членов комитета.

Фиона кивнула.

– Должно быть, Дэвид Харпер, казначей. Он занимался заявками и оплатой. Он легко мог подделать ее заявку. К тому же он в сговоре с хитрым уличным букмекером. Может, они провернули это вместе с Реджем Анаграммой.

– Но зачем им подделывать ее заявку? – не понимала Дэйзи.

– Может, все дело в каком-то мошенничестве со ставками? – высказала предположение Сью. – Крупные дальневосточные синдикаты, которые принимают ставки на результаты футбольных матчей, обеспечивают проигрыш, заплатив вратарю кучу денег, чтобы тот пропускал голы.

– Вот оно! – выпалила Фиона. – Забудьте про поддельные заявки и завистливых конкурентов. А что, если Сильвия действительно заявилась на выставку, но не собиралась побеждать и поэтому не пригласила Дилана Фрейзера поработать с Чарли? Ее подкупили, чтобы она «сдала» победу. Преднамеренно проиграла, зная, что Чарли фаворит на победу. Таким образом она обеспечивала кому-то, поставившему против нее, огромную сумму денег.

– Это кажется несколько притянутым за уши, ведь речь идет о местной выставке собак, – заметила Дэйзи. – А Редж Анаграмма – мелкий уличный букмекер, он берет маленькие ставки, всего лишь пенни и фунты.

– Забудьте про Реджа Анаграмму. – Фиона хотела доказать свою версию и принялась что-то искать в своем телефоне. – Я говорю про большие международные букмекерские конторы. Вспомните его слова: «Как говорится, если сможете подумать об этом, то можете и сделать ставку на это». Вот взгляните на этот сайт, где принимают ставки. Предлагают ставить на самые странные вещи: сырная гонка в Глостершире; ежегодный конкурс по перетаскиванию жен в Ирландии; даже возвращение Элвиса Пресли с новым концертом. Вы буквально можете поставить на что угодно, даже на самое маленькое и глупое мероприятие.

– А Сильвия захотела бы впутываться во что-то подобное? – с сомнением спросила Дэйзи. – Я хочу сказать, она только что вышла на пенсию. Она хотела вести тихую жизнь, мечтала о прогулках по пляжу и о том, как будет тратить свою пенсию.

– Кто знает? Может, у нее были долги. Ведь она жила в арендованном доме. Может, эти люди сделали ей предложение, от которого она не могла отказаться. Чарли – известный на весь мир победитель «Крафтс», настоящий магнит. Фаворит, который точно победит, в особенности соревнуясь с местными собаками. Мы это знаем, потому что на его победу были ставки два к одному. Особо много денег не выручишь. Но если ставить на его проигрыш, то денег получается значительно больше.

– Но затем Сильвия умирает, ее убивают. Как это встраивается в теорию? – спросила Дэйзи.

– Так, давайте предположим, что Фиона права, – заговорила Сью. – На этом деле можно заработать много денег. Может, миллионы. А что, если Сильвия в последний момент испугалась, сказала букмекерам, что не может так поступить. Они опасные люди, обладающие большими возможностями. Они убирают Сильвию за ее отказ от сделки.

– Я думаю, мы тут что-то нащупали, – пришла в возбуждение Фиона.

Дэйзи слова подруг не убедили.

– Если так, почему Сильвия не удалила заявку или не вышла из игры?

– Потому что испугалась и не хотела сообщать этим людям, что в последнюю минуту решила отказаться от сделки.

Дэйзи все равно не соглашалась.

– Но стала бы она в таком случае приходить на соревнования, которые ей предложили проиграть за взятку, после того, как испугалась? Я бы на ее месте спряталась в каком-нибудь трейлере в Норфолке.

– Дэйзи верно подметила, – согласилась с подругой Сью. – Я не уверена, как это все сходится между собой, хотя думаю, что над этой теорией стоит поработать. Но если это придумали не Дэвид Харпер с Реджем Анаграммой, то на кого нам обратить внимание?

– Нам нужен крупный игрок, – ответила Фиона. – Кто-то, имеющий связи на Дальнем Востоке.

Они все подумали про одного и того же человека.

– Дин Аткинс.

Глава 49

Фиона не любила навешивать ярлыки на людей. Это было бесполезно, а судя по ее опыту, никогда точно не показывало, кем на самом деле является человек, и очень редко указывало на то, виновен он или нет. Некоторые из самых милых, очаровательных людей, с которыми она сталкивалась по жизни, оказывались также и самыми коварными. Достаточно взглянуть на другую сторону дороги, где находился магазинчик Софи Хэйверфорд, для доказательства этого – Софи могла в мгновение ока включать свое обаяние. Точно так же убийцы редко вели себя и выглядели как убийцы по той простой причине, что не хотели привлекать к себе внимание. Обычно они скрывали свою истинную натуру за маской тихого и скромного человека и жили самой заурядной жизнью. Последний человек, от которого этого ожидаешь. Молли служила тому прекрасным примером.

Однако в случае Дина Аткинса ей было крайне сложно отделить человека от стереотипа. Если бы кто-то решил нарисовать злодея на чистом листе бумаги цветными карандашами, то, вероятно, получилось бы изображение, напоминающее Дина Аткинса. Владелец веймарской легавой Макса, обладателя титула «Самые милые глазки», был громогласным наглым типом с вульгарным домом и машинами, золотыми браслетами и умением убеждать. Он был просто ходячим клише – все как по нотам в пьесе про злодея. Но Фионе требовалось хотя бы ненадолго отстраниться от этих мыслей и приложить все усилия, чтобы они не повлияли на ее суждения. Вот только дело было не только в том, как он выглядел и говорил, а еще и в том, какой звон в ушах у нее начался после его слов.

– Помните, когда мы к нему пришли, он разговаривал по телефону, обсуждая сделку с кем-то в Куала-Лумпур?

– Это не преступление, – заметила Дэйзи.

– Он же вроде продает грузовики или что-то в этом роде? – вспомнила Сью.

– Он занимался, – поправила Фиона. – Если я все помню правильно, то еще покупал и продавал валюту.

– Дин Аткинс пошутил про убийство Сильвии Стедман. Я помню это, – заметила Сью.

Дэйзи скорчила гримасу.

– Это было неприятно, но стал бы он шутить про ее убийство, если б на самом деле ее убил?

– Я думаю, у него просто очень своеобразный юмор, – ответила Фиона. – Мое внимание привлекли его слова. Он говорил про мошенничество и про взятки. Похоже, он добивается своих целей, покупая людей. Дин Аткинс был даже готов заплатить Кеннету Прендивиллу, чтобы тот отложил проведение конкурса «Самые милые глазки», потому что он с детьми опаздывал на выставку.

– Мог и Сильвии Стедман предложить взятку, – заметила Неравнодушная Сью.

– Вот именно.

Дэйзи допила чай и налила себе еще одну чашку.

– Но если Сильвии дали взятку, деньги должны были появиться на ее банковском счете. Разве полиция не проверяет такие вещи?

– В наши дни деньги можно спрятать в электронном виде так, что их не отследить, – пояснила Сью. – Но если Сильвия отказалась, никакие деньги на ее счет не поступали.

– Я думаю, что нам нужно снова поговорить с Дином Аткинсом, – предложила Фиона.

Дэйзи и Сью согласно кивнули.

Они решили, что безопаснее действовать сообща и отправиться к Дину Аткинсу всем вместе. Не следует подвергать себя ненужному риску. Ведь «главное достоинство храбрости – благоразумие»^[338]. Но это означало, что им снова придется закрыть магазинчик. Подруги не хотели этого делать, потому что и вчера они не работали, но выбора не было. Они не знали, насколько опасным может оказаться Дин Аткинс. Они понятия не имели, являлся ли он организатором международной сети букмекерских контор или просто мелкой сошкой. Да и их теория вообще могла быть далека от реальности. Ведь речь шла о небольшой выставке собак, проводившейся для развлечения публики, которую даже местная газета не посчитала достаточно важной, чтобы осветить у себя на страницах. С высокой вероятностью они могли ошибаться, и Дин Аткинс просто был богатеем, любившим хвастаться деньгами.

После того, как они позвонили в домофон у нелепого дома Дина Аткинса, огромные ворота со свистом раскрылись перед ними. Все три ярких машины стояли на подъездной дорожке, а яхта от «Сансикер» покачивалась у деревянного причала позади дома – хороший знак, свидетельствующий о том, что хозяин дома. Однако дверь открыла его жена, все еще в халате, с раскрасневшимися и припухшими щеками. Фиона задумалась, не разбудили ли они ее. Если так, то она окажется не в лучшем настроении, судя по тому, как холодно и безучастно женщина себя вела во время их предыдущего визита. Фиона постаралась вести себя максимально любезно.

– Простите за беспокойство, но мы хотели бы поговорить с мистером Аткинсом. Мы уже приходили сюда, по поводу выставки собак…

– Я вас помню, – перебила женщина Фиону. Ее голос дрожал, она была на грани срыва. – Его нет.

– А вы знаете, когда онвернется? – спросила Сью.

Миссис Аткинс держалась за дверной косяк, чтобы не упасть. У нее по щекам потекли слезы.

– Не знаю.

– Миссис Аткинс, с вами все в порядке? – спросила Дэйзи. – Вам нужна помощь?

Женщина замерла на месте от такой любезности. Ее трясло, она была в жутком состоянии.

– Он ушел.

– Ушел? – переспросила Фиона.

– Проходите, пожалуйста.

Миссис Аткинс повела их через достойные дворца прихожую и коридор в огромную кухню-столовую с захватывающими дух видами сквозь стеклянную стену на монастырь и реку, и жестом указала на большой диван, где, свернувшись, лежал Макс. Он вяло махнул хвостом. Веймарская легавая едва ли заметила присутствие дам. Напротив, Саймон Ле Бон натянул поводок, желая подружиться с Максом, но Фиона его попридержала. Было не время и не место. Миссис Аткинс устроилась рядом с псом и обняла его так, словно он был уютным одеялом, и пустыми глазами уставилась в окно.

– Что случилось, миссис Аткинс? – спросила Фиона.

– Пожалуйста, зовите меня Эбби. – Она шмыгнула носом.

– Может, заварить вам чашечку чая? – предложила Дэйзи.

– Это очень мило с вашей стороны, но со мной все нормально. – Эбби смахнула слезы. – Дин уехал внезапно, без предупреждения. Через пару дней после того, как вы приходили.

– Просто взял и уехал? – уточнила Сью.

Эбби кивнула.

– Так и не сказал, куда поехал. И до сих пор не вернулся.

– Вы сообщили в полицию о том, что ваш муж пропал?

Миссис Аткинс покачала головой.

– Дин не пропал. Он взял свой паспорт и телефон, но телефон сразу же переключается на голосовую почту.

– О боже. Мне очень жаль, Эбби. – Слова Фионы казались бесполезными на фоне трагической ситуации, в которой оказалась эта женщина.

– Дети ничего не знают. Я им сказала, что папа уехал по делам, что он регулярно делает. Но мы всегда знаем, где он. Дин так никогда раньше не поступал. – Слезы снова хлынули потоком.

Дамы во второй раз за такой короткий срок оказались в сложном положении, когда им приходилось утешать едва знакомого человека. И снова Фиона сделала то единственное, что пришло ей в голову. Она вручила Эбби чистый бумажный носовой платок. Эбби взяла его, промокнула слезы и высморкалась.

Фиона собралась с силами, чтобы приступить к допросу, чего ей сейчас делать не хотелось из-за состояния Эбби, но у нее не было выбора, если они хотели куда-то продвинуться. Она начала как можно деликатнее.

– Вы знаете, почему он так внезапно исчез?

– Понятия не имею, – пожала плечами Эбби.

– Какие у вас были отношения?

– Нормальные отношения. То есть я хочу сказать, что всякое бывало, но ничего такого, что заставило бы его поступить таким образом.

– Я знаю, что собираюсь спросить ужасную вещь, но он когда-нибудь…

– Ходил налево? Да, но и я тоже. Для нас обоих это приемлемо.

– Он мог с кем-то сбежать?

– Не думаю. Дин слишком сильно любит детей. Готов сделать для них все что угодно. Он может бросить меня, но никогда не оставит их. Не так.

– А что с его бизнесом?

– В смысле? – резко спросила она.

– Чем конкретно ваш муж занимался?

– Я не уверена. «Не задавай мне вопросов, и я не буду тебе врать», – вот так он всегда отвечал.

– Когда мы в последний раз были здесь, Дин упоминал, что покупает и продает валюту, – сказала Сью.

– Да, он всегда так говорит. Его обычный ответ, потому что после него люди, как правило, затыкаются. Дин все время заключает какие-то сделки. Телефон звонит, не переставая.

– Могла ли одна из его сделок накрыться медным тазом? – спросила Фиона. – Он мог исчезнуть из-за этого?

Эбби сделала глубокий вдох, пытаясь сдержать дрожь.

– Знаете, я пыталась это отрицать, но думаю, что именно это и случилось. Дин разговаривал по телефону в тот день, когда проходила выставка собак. Я услышала, как он извиняется. Это было странно, потому что он никогда ни за что не извиняется. Дин был сам не свой, сильно нервничал. Что-то определенно происходило. И что-то пошло не так.

– Вы знаете что? – уточнила Фиона.

Эбби покачала головой.

– Когда мы приходили, он казался веселым, – заметила Дэйзи.

– О, Дин мастер разыгрывать спектакли, – воскликнула Эбби. – Я называю Дина Его Плутоватое Высочество. Я знаю, когда его что-то беспокоит, потому что тогда он переигрывает. Становится более задиристым.

– Ваш муж беспокоился из-за кого-то на выставке собак?

Эбби приподняла брови.

– Не знаю. Я думаю, дело было в ком-то из его клиентов. В воскресенье утром он с кем-то очень долго разговаривал. Именно поэтому мы и опоздали. Затем Дин совершенно точно звонил кому-то на выставке, чтобы отложить начало конкурса «Самые милые глазки». Дети очень расстроились, что они пропустят соревнования.

– Кому он звонил на выставке собак? – Фиона уже знала ответ, но было неплохо получить подтверждение жены.

– Кеннету Прендивиллу. Строгий и консервативный тип. Дин думал, что ему придется отстегнуть немного денег, чтобы отложили начало конкурса, но платить не потребовалось. Кеннет был очень мил и предложил перенести наш конкурс на послеобеденное время. Дети обрадовались, а это самое главное. Но, конечно, все это не имело значения, потому что когда мы туда приехали, та женщина уже умерла и выставку отменили.

– Дин так часто делал? Предлагал людям деньги, если хотел что-то получить?

Эбби недолго колебалась, но потом сказала:

– Постоянно. «Нужно подмазать», – всегда говорил он. Дин считал, что может получить все что хочет, если заплатит нужную цену. Он знал людей, умеющих решать вопросы. Жулики, которые могут обеспечить все, что нужно.

– Он вам это говорил?

– Нет, но я подслушивала его разговоры, когда он думал, что я не слышу. Я понимала, когда Дин хотел сделать что-то сомнительное, потому что в таких случаях он просил человека «немного надавить».

– Как вы думаете, что он имел в виду под этим?

– Не уверена, но звучало как физическое запугивание.

– Что вы при этом чувствовали?

– Вначале мне было страшно, но постепенно привыкаешь и не обращаешь внимания.

– Дин говорил эту фразу по телефону, когда вы заметили его обеспокоенность?

Эбби не стала отвечать сразу. У нее задрожала губа. Затем она медленно кивнула.

– Как вы думаете, ваш муж вернется? – спросила Дэйзи.

Слезы навернулись на глаза миссис Аткинс.

– Нет. В глубине души я всегда знала, что случится нечто подобное. Я проснусь однажды утром и увижу, что его нет. Такое происходит, когда ваш муж вращается в сомнительных кругах. Я в некотором роде готовила себя к этому. Но мне жаль детей. Я пока не говорила им, что их отец, вероятно, никогда не вернется.

Фиона боялась, что Эбби снова расплачется, но она взяла себя в руки. Промокнула слезы и собралась. Откуда-то у нее взялись силы. Тем не менее дамы чувствовали себя ужасно, оставляя ее одну в большом пустом доме, где компанию ей составлял только Макс. Похоже на то, что ее муж сбежал. Но связано ли это с тем, что он приложил руку к смерти Сильвии? Подругам требовалось это выяснить.

Глава 50

Вернувшись к магазину, Фиона долго возилась с ключами. Подруги торопили ее, чтобы та скорее отпирала двери, потому что им срочно требовался чай. Во-первых, Эбби Аткинс его им не предложила, а они не посчитали вежливым его попросить; во-вторых, она была не в состоянии заваривать чай. Ее муж сбежал, и последствия этого поступка необходимо обсудить во всех деталях. Лучшим и единственным способом это сделать было за чашечкой успокаивающего чая в руках у каждой из дам. Чай способствует размышлениям.

Зайдя в магазинчик, Фиона нарушила традицию. Она не стала по старой привычке мыть заварочный чайник, а бросила по пакетику в чашки и залила их кипящей водой, правда, расплескав половину по столу. Такое неуклюжее заваривание чая объяснялось той новостью, которую им сообщила жена Дина Аткинса. Подруги еще не разобрались с этим делом, но приближались к развязке: ничто не указывает на виновность человека так явно, как побег. Руки Фионы продолжали дрожать, когда она подливала в чай молоко, которое тоже разбрызгалось по столику. Несмотря на их общую нервозность, Дэйзи не лишилась полностью своих способностей и возникла из ниоткуда с рулоном бумажных полотенец, которыми принялась вытирать разлитые жидкости.

В следующую секунду дамы уже сидели за столом и ахали с облегчением, потягивая чай маленькими глотками. Очень скоро завязалось бурное обсуждение, во время которого им приходилось даже перекрикивать друг друга.

– Это Дин Аткинс. Должен быть он, – заявила Сью.

Фиона согласилась, но считала, что должна оставаться голосом разума и спокойствия, чтобы они не торопились и их выводы были обоснованными.

– Его не было на выставке. Он не мог физически это сделать.

– Да ему и не требовалось, судя по тому, что мы узнали, – заметила Сью. – Вы же слышали, что говорила его жена. Он решает вопросы. Платит людям, чтобы сделали все за него. Дин Аткинс мог заплатить наемному убийце, чтобы тот сделал Сильвии укол во время выставки. Вполне реальный вариант. Он разговаривает по телефону с Дальним Востоком, но не о заключении сделки. Он разговаривает с букмекерским синдикатом. Может, именно Дин сообщает им плохую новость, что Сильвия отказалась участвовать, поэтому и извинялся. Они хотят ее наказать, немедленно убрав за то, что из-за нее потеряли много денег. Дин обещает это сделать. Пишет сообщение человечку, который у него есть для таких дел. Говорит, есть объект, которым надо заняться. И вот Сильвия уже падает мертвой после смертельной инъекции. Настоящая работа наемного убийцы. Быстро пришел и ушел, никем не замеченный. Растворился в толпе.

– Со временем получается неувязка, – сказала Фиона. – Если ему позвонили с требованием убить Сильвию утром того дня, когда проходила выставка, у него не оставалось времени для поиска убийцы и объяснения ему задания. А ведь убийце еще требовалось добраться до Крайстчерча и выполнить свою миссию.

– Может, в Крайстчерче или где-то поблизости есть удобный местный убийца, – высказала предположение Дэйзи.

– Мы говорим про наемного убийцу, а не про стаю волнистых попугайчиков.

– Хорошо, хорошо, – взмахнула руками Сью. – Мы предполагаем, что утром в день проведения выставки Дин Аткинс получил приказ избавиться от Сильвии. Но, может, это случилось на несколько дней раньше? Эбби слышала, как он извинялся по телефону утром в день проведения выставки. А что, если Дин уже договорился об убийстве и просто извинялся еще раз и заверял тех, с кем разговаривал, что дело будет сделано?

Фиона кивнула.

– Да, в этом больше смысла, но мы можем еще немного приукрасить теорию. А что, если именно он придумал аферу со ставками? Все организовал, затем передал мощному синдикату и каким-то образом привлек Сильвию. Но все пошло наперекосяк, когда она отказалась. Синдикат хотел ее смерти, и он об этом позаботился. Но теперь и он сам в опасности. Они хотят назад свои деньги. Может, ему нужно быстро собрать миллионы, за неделю или две – вы же понимаете, что представляют собой эти люди. Дин обеспеченный человек, но таких денег у него нет. Единственный оставшийся вариант – сбежать. Он прихватил паспорт, телефон и исчез.

– Звучит очень убедительно, – улыбнулась Сью.

– Если он взял с собой телефон, его по нему можно выследить, – заметила Дэйзи.

– Думаю, к этому времени Дин уже обзавелся новым, – ответила Фиона. – Хотя это не имеет значения. У телефонной компании все равно остался список всех его звонков в синдикат и Сильвии Стедман.

– Ему не выкрутиться, – объявила Сью.

– Есть одна вещь, которая до сих пор не вписывается в эту теорию, – нахмурилась Дэйзи. – Как я говорила, если Сильвия участвовала в афере со ставками, а затем испугалась, то последним местом, куда бы она направилась, была выставка собак, на которой ей предстояло «слить» победу.

Неравнодушной Сью очень не хотелось, чтобы что-то испортило их складную версию.

– Может, она думала, что как раз там будет в безопасности. Знаете, публичное место, много народа – безопаснее находиться среди толпы.

– Я согласна, но это был странный поступок, – высказала свое мнение Фиона. – Мне кажется, что у нас достаточно фактов, чтобы заинтересовать полицию. Как вы считаете?

Две подруги кивнули.

– Звони, – предложила Дэйзи.

Глава 51

Через неделю Неравнодушная Сью ворвалась в магазин, размахивая сложенной газетой так, словно пыталась отогнать невидимых мух от своей головы. Она по-театральному шмякнула газету на стол перед Фионой и Дэйзи.

– Вы обязательно захотите это прочитать. Страница семь.

Фиона взяла газету в руки и пролистала, пока не нашла нужную страницу. Дэйзи пододвинула к ней свой стул, чтобы читать с ней одновременно. В верхнем правом углу бросался в глаза заголовок: «Местный бизнесмен арестован по подозрению в отмывании денег». Статья сопровождалась маленькой фотографией. Двое полицейских выводили Дина Аткинса из какой-то ветхой фермы, расположенной в глуши. Его руки были скованы наручниками за спиной. От былой самоуверенности не осталось и следа. Он склонил голову вниз, чтобы его не смогли сфотографировать, но это не сработало. Дамы заметили, что он давно не брился и, похоже, не спал. Рубашка была мятой и не заправлена в брюки.

Фиона быстро прочитала статью, затем еще раз.

– Здесь говорится, что его арестовали за отмывание денег, и скрывался он в сельской местности в Шропшире.

– Все правильно. – Сью мерила шагами магазинчик. – Отмывание денег – но никакого упоминания букмекерских контор и никакой связи с убийством Сильвии Стедман.

– Как я понимаю, это одна и та же сфера, – заметила Дэйзи. – Большие суммы денег.

– И да и нет, – ответила Фиона. – И то и другое – это организованная преступность, но результаты совершенно разные.

Неравнодушная Сью прекратила ходить из стороны в сторону.

– Убийства – это самые важные дела для полиции, – заявила она. – А тут получается преступный сговор с целью совершения убийства плюс мошенничество. Раскрытие такого дела очень хорошо для полицейского пиара. Почему они не сообщили прессе о том, что Дин Аткинс – подозреваемый в убийстве на выставке?

– Может, у них еще недостаточно доказательств, – произнесла Дэйзи.

– Доказательств полно! – воскликнула Сью. – Мы же рассказали инспектору Финчер все в мельчайших деталях.

Фиона надула щеки.

– Может, мы все неправильно поняли. Может, мы позволили нашему воображению разыграться. Может, у нас все выстроилось в схему преступления, потому что мы так хотели. Это была теория. На самом деле у нас нет веских доказательств участия международного синдиката, просто много косвенных улик, которым мы дали свою интерпретацию.

Дамы замолчали, все еще ошеломленные. Ровно неделю назад они считали, что дали инспектору Финчер и сержанту Томасу великолепную подсказку. Они указали на человека, который организовал убийство Сильвии Стедман от имени своих хозяев, ведущих игорный бизнес. Все казалось таким очевидным. Таким логичным. Подозреваемый сбежал. Что еще нужно? Хотя они и были скромной троицей сыщиц-любительниц, дав подсказку детективам, они позволили поощрить себя пирогом и пинтой эля в «Джордже» в Крайстчерче после посещения полиции. Спонтанное празднование было преждевременным. Дамы оказались правы в том, что Дин Аткинс преступник, но ошиблись насчет преступления, которое он совершил.

– Я этого не вынесу. Нам нужно все выяснить. – Фиона достала телефон из сумки и позвонила инспектору Финчер. Она не ожидала, что женщина-детектив ответит, но та ответила. Фиона включила громкую связь.

Детектив опередила ее, не дав задать вопрос.

– Я знаю, почему вы звоните, Фиона. Как я понимаю, вы видели статью в газете.

– Видела. Почему нет никакого упоминания о связи Дина Аткинса с убийством Сильвии?

– Я не имею права обсуждать…

– Да, да, я знаю. – Фиона потеряла терпение. – Вы не можете обсуждать дела, которые расследуете. Но бросьте нам хоть какие-нибудь крошки со стола. Вы не арестовали бы Дина Аткинса, если б мы не сообщили вам про его исчезновение.

– В конце концов мы бы все равно его взяли.

– Но что с убийством и международными букмекерскими конторами? Ведь все сходится, или вы не согласны?

– Я никогда не соглашалась и не не соглашалась с этим.

– Но Дин Аткинс подходит по всем пунктам.

– Как я уже сказала, я не могу обсуждать это с вами.

Они ходили вокруг да около, перебрасывая мячик по телефону. Игра, в которой Фиона не победит никогда. В конце она стала умолять:

– Пожалуйста, ну скажите нам хоть что-нибудь. Дин Аткинс связан с убийством Сильвии или нет? Нам следует возобновить наше расследование?

Инспектор Финчер вздохнула.

– Хорошо, я это скажу – и все. Мы считаем, что убийца Сильвии Стедман по-прежнему на свободе.

– Почему вы думаете…

– Нет, нет. Обсуждение закончено, Фиона. Теперь извините, у меня много работы.

Детектив отключилась.

В магазине воцарилась удручающая атмосфера. Влажный туман разочарования притупил уверенность и энтузиазм трех дам.

– Ну это удар, – вздохнула Дэйзи.

Неравнодушная Сью рухнула на стул, качая головой.

– Я не понимаю. Я была уверена, что это он.

– Тот человек. Не то преступление. Все равно это успех. – Фиона постаралась улучшить подругам настроение.

Сью это не успокоило.

– Значит, нет никакой сети букмекерских контор. Никакие дальневосточные бизнесмены в дорогих костюмах не сидят за помпезными столами в переговорных в сияющих небоскребах и не обсуждают, как подтасовать результаты. Есть только один жуликоватый тип, который отмывал деньги. Я чувствую себя полной дурочкой.

– Не смей! – прикрикнула на нее Фиона. – Нам не из-за чего чувствовать себя глупыми. Мы только что помогли полиции поймать преступника, за которым они охотились. Это победа.

– Я не чувствую себя победительницей.

– Что мы теперь будем делать? – спросила Дэйзи.

– То, что делаем всегда, – ответила Фиона. – Заварим чай, съедим кексик и найдем настоящего убийцу.

Глава 52

Произошел сбой в работе. Конечно, не настоящий. Ментальный. Мысли путались, логика не работала после известия о том, что убийца все еще на свободе. Разум Фионы отказывался принимать тот факт, что Дин Аткинс не имел никакого отношения к убийству. Из-за этого ее разум объявил забастовку. Частично следовало винить вялость и инертность. Она предположила, что убийцу поймали. Работа сделана. Она позволила себе расслабиться. Мозг Фионы-детектива закинул ноги на стол и отправился в отпуск, спасибо большое, не проявляя никакого желания возвращаться к работе в ближайшее время.

Похоже, у Дэйзи и Неравнодушной Сью возникла та же проблема. Все трое бесцельно смотрели в пустоту, надеясь, что вдохновение вернется, предпочтительнее раньше, чем позже.

Дэйзи сделала то, что они делали всегда, если дела шли плохо.

– Пойду включу чайник, – объявила она.

Дамы уже выпили три чайника, и Фиона превзошла свою чайную терпимость.

– Я знаю, прозвучит это глупо, но я не думаю, что это поможет. Мы только будем чаще бегать в туа- лет.

– А как насчет кексика?

– Я наелась до отвала, живот набит, а идей нет, – призналась Неравнодушная Сью.

– У нас в списке есть еще несколько конкурсантов, подававших заявки на участие в выставке. Мы можем поговорить с ними, – предложила Дэйзи.

– Это будет шаг назад, – ответила Фиона. – Но у меня такое ощущение, будто мы до чего-то докопались перед тем, как отвлеклись на Дина Аткинса. Давайте все вспомним. Пройдемся по нашим шагам. Что мы делали перед тем, как переключиться на Дина?

У Дэйзи засияли глаза.

– О, я знаю. Мы были в Лондоне.

– Я думаю, что Фиона имела в виду интеллектуальный аспект, – заметила Сью. – А не географическое местоположение.

– Нет, можно и про географическое вспомнить. Давайте вернемся в Лондон, – заговорила Фиона. – Именно там Дилан Фрейзер сообщил нам, что всегда готовил Чарли к выставкам. Он был уверен, что Сильвия не стала бы заявляться без него. Поэтому он считал, что Сильвия не собиралась участвовать в Крайстчерческой выставке собак.

Неравнодушная Сью щелкнула пальцами.

– Вот оно. Вот на этом месте мы и отклонились в сторону. Мы ему не поверили, потому что видели ее заявку. И мы пришли к выводу, что ей дали взятку за то, чтобы она приняла участие в выставке, но специально проиграла.

– Ее заявка – это ключ ко всему, – объявила Фиона. – Дилан Фрейзер считал, что ее могли подделать, а мы его не послушали. Мы отклонились в сторону. Наш первый шаг: мы должны проверить, подлинная эта заявка или нет.

Сью занервничала.

– Если она подделана, то это наверняка постарался Дэвид Харпер, казначей. Он имел доступ к заявкам и не хотел, чтобы мы их видели, помните? Нам нужно только разобраться с его мотивом.

– Давайте больше не будем делать поспешные выводы, – предложила Фиона. – Мы помним, что случилось в прошлый раз. Кроме того, загрузить поддельную заявку мог кто угодно.

– А зачем кому-то это делать? – спросила Дэйзи.

– Не знаю, – покачала головой Фиона. – Но в первую очередь нам нужно установить, на самом ли деле заявка поддельная или нет, перед тем, как мы предпримем что-то еще.

– Давайте обратимся к Фрейе, – предложила Сью.

Фрейя была местным IT-гуру. Она отказалась от высокой должности в Лондоне, чтобы взять на себя управление компьютерной мастерской отца после того, как он вышел на пенсию. То, что столица потеряла, Саутборн приобрел. У них была лучшая техническая поддержка в стране, причем совсем рядом, хотя, строго говоря, это было не единственное предназначение мастерской. Она выполняла еще одну функцию, обеспечивающую выброс адреналина. Половину мастерской занимала поспешно построенная деревянная конструкция, по форме напоминающая коридор, для броска топориков.

– Да, она сможет это выяснить, – согласилась Фиона. – Взломать сайт клуба собаководства.

Дэйзи громко сглотнула, в глазах появилась обеспокоенность.

– Но это будет нарушение закона.

Неравнодушная Сью фыркнула.

– Это местный клуб собаководства, а не Банк Англии. Все нормально. И мы же ничего не воруем, нам нужно просто взглянуть одним глазком.

Дэйзи все равно выглядела несчастной. Фиона успокоила ее.

– Останься здесь, Дэйзи, – предложила она. – Кто-то же должен дежурить в магазине. А мы со Сью выведем Саймона Ле Бона на прогулку, прогуляемся до мастерской Фрейи, посмотрим, не сможет ли она нам помочь.

Услышав слово на букву «п», Саймон Ле Бон навострил ушки и вскочил с лежанки, завиляв хвостом. Дэйзи осталась в магазине, а Фиона и Неравнодушная Сью совершили небольшой променад по Саутборн-Гроув до компьютерной мастерской Фрейи.

Войдя внутрь, они увидели, как Фрейя разрывала мускулистыми татуированными руками коробку с каким-то заказанным на Amazon товаром. На женщине был обтягивающий топ на молнии, застегнутой до самого верха, черные велосипедки и мартинсы такого же цвета, доходящие до середины икры. Она выглядела так, словно собиралась участвовать в готической версии велогонки «Тур де Франс».

– Привет, Фиона, привет, Сью. – Фрейя улыбнулась накрашенными черной помадой губами.

Саймон Ле Бон бросился вперед, махая хвостом. Фрейя наклонилась, чтобы приласкать песика, и подставила лицо под собачьи поцелуи. Фиона заметила, что топорики и мишень исчезли, их заменила тяжелая боксерская груша, свисавшая на толстой цепи.

Неравнодушная Сью это тоже заметила.

– Что случилось с топориками? Мне нравилось их бросать.

Сью играла и в крикет, и в боулинг, и наносила устрашающе точные удары прямо в десятку своей тренированной правой рукой.

– В Саутборне на это почти нет спроса, да и я никак не могла толком освоить это дело. Я вам не Лагерта.

Фиона и Сью тупо уставились на нее.

– Королева Каттегата, – пояснила Фрейя, распрямляясь.

Они все так же тупо смотрели на нее.

– Из «Викингов», моего любимого сериала.

– Если там нет полиции, действие происходит не в нашей местности или и то и другое, то мы, вероятно, не смотрели этот сериал, – засмеялась Сью.

– А боксерская груша для поддержания формы? – уточнила Фиона.

– Для тренировки по кикбоксингу. Я втискиваю быструю тренировку между клиентами, хотя у меня уходит полчаса, чтобы развязать шнурки на моих мартинсах, поэтому скоро я могу отказаться от них и перейти на вьетнамки. – Тут она открыла коробку, достала пару больших черных боксерских перчаток и надела их. Она встала в стойку, как боксер перед поединком, затем нанесла несколько ударов по груше. – Да, идеальные перчатки! Что я могу для вас сделать?

– Я хочу попросить об одном одолжении, – заговорила Фиона. – Но сперва уточню, как вы отнесетесь к тому, чтобы сделать для нас кое-что не совсем законное?

– Зависит от того, что именно.

– Нам нужно зайти на сайт Крайстчерческого клуба собаководства, – пояснила Фиона. – Выяснить, подделали заявку на участие или нет.

Фрейя рассмеялась.

– Что тут смешного? – не поняла Неравнодушная Сью.

– Знаете, много людей просят меня сделать «кое-что не совсем законное». Интересуются, могу ли я пополнить их банковский счет или взломать электронную почту их начальника.

– Вы можете это сделать? – Сью была шокирована.

– О да. Но я им всем отказываю. Нахожу разные оправдания. Но вы – единственные люди, которые обращаются ко мне с такими безобидными просьбами, как взломать сайт клуба собаководства. Мне это нравится.

– Значит, вы это сделаете? – уточнила Фиона. – Это для благой цели – поймать убийцу.

– Да, конечно. И вы – единственные люди, которые просят меня что-то сделать, руководствуясь правильными мотивами. Очень хорошими, кстати. Поймать убийц.

– Мы еще сделаем из вас фанатку детективов, – сказала Сью.

– Я в этом не сомневаюсь. Идите за мной. – Фрейя пригласила их за стойку, чтобы они собрались вокруг такого мощного компьютера, что его можно было бы использовать как оружие. Фрейя собиралась начать печатать, как тут заметила, что еще не сняла боксерские перчатки. Дернув зубами застежки-липучки, она расстегнула их и сбросила. – Так, что вы хотите узнать?

– Нас интересует заявка, поданная на сайте Сильвией Стедман для участия в выставке собак.

– Убитой женщиной? – уточнила Фрейя.

Фиона кивнула.

– Нет проблем. – Фрейя застучала пальцами по клавишам, словно играла на барабанной установке как опытный ударник. Многочисленные страницы всплывали с головокружительной скоростью. – Так, нашла. Сильвия Стедман. Заявка подана четвертого марта на участие ее собаки Чарли в конкурсе «Золотой старичок». Адрес в Крайстчерче.

– Именно она.

– Так, давайте посмотрим, что нам скажут метаданные.

– Метаданные? – переспросила Сью.

– Это то, что происходит, так сказать, за кулисами. Часть программы, которую пользователи никогда не видят и которую практически невозможно подделать. – Фрейя открыла какой-то файл с бессмысленным для дам компьютерным языком. – Так, здесь говорится, что заявка была подана четвертого марта, совпадает. У меня есть IP-адрес компьютера. Давайте я проверю его местоположение. Одну секундочку. Да, это адрес Сильвии в Крайстчерче.

– Значит, не подделка? – спросила Фиона.

– Нет, я уверена.

– Насколько уверены? – уточнила Неравнодушная Сью.

– Девяносто девять и девять десятых процента.

Фиона почувствовала, как у нее меняется выражение лица. Она была так сильно разочарована.

Это заметила и Фрейя.

– Послушайте, это была простая проверка, которую может провести любой человек, хоть немного соображающий в IT. Я могу копнуть глубже, но это займет больше времени и, должна сказать, очень маловероятно, что я что-то найду. Подобное очень сложно провернуть.

– Вы не возражаете? Конечно, мы заплатим, – сказала Фиона.

– Не дурите. Я такими вещами занимаюсь для развлечения.

Фиона и Сью медленно побрели обратно в магазин, еле передвигая отяжелевшими ногами. Еще одно разочарование, которое лишило их энтузиазма, причем это разочарование охватило их с ног до головы. Сью цинично высказалась об их шансах поймать убийцу. Фиона попыталась переубедить ее, что это только временная задержка. Но проблема была в том, что она сама в это не верила.

Глава 53

– Еще один тупик? – вопросительно приподняла брови Дэйзи.

Неравнодушная Сью бросила пальто на ближайший стул у стола.

– Да, у нас в этом деле больше тупиков, чем в этих жутких новых микрорайонах, которые строит муниципалитет.

– Похоже, Сильвия все-таки подавала заявку на участие в выставке, – сказала Фиона. – Ты была права, Дэйзи. Она, вероятно, посчитала, что эта выставка не стоит того, чтобы приглашать сюда Дилана Фрейзера для подготовки Чарли.

– Наверное, это разумно, – согласилась Сью. – Она вышла на пенсию, а его услуги явно недешевы. – У нее загорелись глаза. – Эй, а если это Дилан Фрейзер?

– Зачем ему убивать Сильвию? – спросила Фиона.

– Из-за денег или их отсутствия. Помните, что он говорил про съемку этих рекламных роликов? Отличная работа, если удается ее заполучить, и там хорошо платили. Он наверняка расстроился, когда эти легкие деньги прекратили капать. И то же самое можно сказать про Грега Трелейна. Его кинокомпания очень неплохо на этом зарабатывала, а Сильвия Стедман положила всему этому конец.

Фиона внезапно позволила себе прийти в возбуждение, пусть только чуть-чуть.

– Это имеет смысл. И он, и Дилан Фрейзер оказались в убытке. Как ты и сказала, у них был неплохой заработок с этих роликов.

Неравнодушная Сью быстро закивала.

– Все правильно. Тут полно мотивов. Может, это сделал один из них, может, оба вместе. Объединились! – Пока Фиона и Сью набрасывали версии, связанные с перспективными новыми подозреваемыми, Дэйзи тихо искала что-то у себя в телефоне. Энтузиазм Сью рос с каждым словом. – Это так очевидно! Они теряли больше всех. Им прекрасно платили, возили на самолетах в роскошные места. Почему мы раньше об этом не подумали?

– Нас отвлекли аферы со ставками и Дин Аткинс, – напомнила Фиона. – Что ты думаешь, Дэйзи?

Дэйзи подняла голову от телефона с таким выражением лица, с которым сообщают плохие новости.

– Я понимаю, что сейчас прольюсь дождем на ваш парад и магазин. Мне не хочется портить вам настроение, но это ни Дилан Фрейзер, ни Грег Трелейн.

– В поговорке говорится только про дождь и парад. Ни про какие магазины там ничего нет^[339], – сказала Фиона, и у нее с лица стала спадать полная надежд улыбка. – Ну и что за дождь прольется на конкретно этот парад?

Дэйзи развернула телефон, чтобы подруги могли видеть экран.

– Это аккаунт салона груминга Дилана «ШЕРСТКА» в Инстаграме^[340]. – Она прокрутила несколько фотографий Дилана Фрейзера в белой футболке и белом спортивном костюме, верхняя часть которого была завязана на талии. Гарнитура с микрофоном, закрепленная на голове, едва не задевала его пучок. Он обращался к группе заинтересованных собачников, которые толпились вокруг него полукругом. Перед ним на металлическом столе стоял лабрадор, привязанный к нему с помощью шлейки. – Это выставка собак в Харрогейте, – сообщила подругам Дэйзи. – Она проводилась в тот же день, что и Крайстчерческая. Дилан Фрейзер весь день проводил там мастер-класс по грумингу. – Дэйзи опять повернула телефон к себе и нашла другой аккаунт в Инстаграме*^[341], затем снова повернула экран к коллегам. – Это личный аккаунт Грега Трелейна. Он ездил в Румынию на выходных, когда проводилась Крайстчерческая выставка, снимал рекламный ролик для видеоигры под названием «Последний день на Земле».

На всех фотографиях был подходящий случаю мрачный и серый пейзаж с многочисленными промышленными зданиями. Грег Трелейн вместе со съемочной группой устанавливал камеры и другое оборудование среди заброшенных фабрик и ржавеющих труб. Это сказало Фионе все, что ей требовалось знать про «Последний день на Земле» – явно какая-то экшн-игра про постапокалипсис, в которой люди сражаются лопатами с радиоактивными зомби.

– О-о, – только и смогла выдать она.

Сью попыталась позитивно взглянуть на вещи.

– Ну это объясняет, почему Сильвия не пригласила Дилана Фрейзера. Вот только почему он нам это не сказал, когда мы с ним разговаривали?

– Он был шокирован. Мы только что сообщили ему, что Сильвию Стедман убили. То же самое можно сказать и про Грега Трелейна. Мы не спрашивали у них, где они находились в день убийства – это промах с нашей стороны. – Фиона вздохнула – еще одна зацепка растворилась в клубах цифрового дыма. – Так что нет никакого обозленного собачьего грумера или кинопродюсера, которые хотят мести из-за того, что лишились дохода.

– Похоже, что так.

– Думаю, нам не помешает выпить по чашечке чая, – предложила Дэйзи.

Чайник закипел, и Дэйзи сразу же залила кипятком чайные пакетики в чашках. Через минуту она вышла из кладовки и поставила три чашки, от которых вверх поднимался пар, перед подругами. Фиона и Сью мгновенно схватили свои и сделали по большому глотку, о чем сразу пожалели, потому что обожгли языки – и одновременно охнули.

– Боже! Я все время обжигаюсь! – воскликнула Фиона. Боль распространилась по всему языку и передалась на нервные центры у нее в мозгу.

– О, простите, – извинилась Дэйзи.

– Не извиняйся. – Сью высунула язык и несколько раз помахала над ним рукой. – Это все Молли виновата. Она заставила нас пить теплый чай из-за ее глупой идеи давать чайнику остыть перед тем, как заливать заварку.

Хотя Молли заперла их в садовом центре и пыталась убить, Сью сильнее всего винила ее за безответственное заваривание чая.

Фиона поморщилась от боли.

– С тобой все в порядке? – спросила Дэйзи. – Ты очень сильно обожгла язык?

– Нет, сейчас пройдет. Просто у меня в голове появилось странное ощущение. У меня такое уже было один раз в прошлом, когда я обожгла язык.

– Что за ощущение? – поинтересовалась Неравнодушная Сью.

– Что-то напоминающее ноющую боль в мозгу. Не дает покоя, и все тут. Как будто я пытаюсь вспомнить что-то важное или забыла выключить газ.

– Ты хочешь съездить домой и проверить? – спросила Дэйзи. – Я терпеть не могу подобные ощущения. Я один раз поехала в гости к дочери, и мне пришлось поворачивать назад у «Флит Сервисиз», потому что я подумала: «А я ведь не закрыла окно мансарды». Дело было не столько в безопасности (оно фактически в крыше), а в том, что начался дождь, и я боялась, что мой дом затопит. Конечно, когда я добралась до дома, окно было плотно закрыто, и даже дождя не было.

– Кстати, как Белла? – поинтересовалась Неравнодушная Сью. – Она так с тобой и не разговаривает?

Дэйзи побледнела, опустив глаза, и покачала головой. Она уже много лет не видела дочь, с которой они поругались. Фиона посмотрела на Сью. Судя по виду, она сразу же пожалела, что спросила про Беллу.

Фиона решила отвлечь их обеих, вернувшись к предыдущей теме.

– Дело не в том, что я забыла выключить газ или что-то еще. Это просто самое подходящее сравнение. Я не уверена в том, что именно мой мозг пытается мне сказать.

У Фионы часто случалось так, что связи между нейронами выстреливали, но мысль или идея, которую они несли, не доходила до места назначения. Точки вроде были на месте, но не желали соединяться.

– Ну давайте посмотрим, не получится ли у нас добраться до сути, – предложила Сью. – Если снится, что у тебя болит или распух язык, значит, что ты кому-то завидуешь или ревнуешь.

– Я не спала.

– Ты охладеваешь к чаю, – выпалила Сью.

– Этого не случится никогда, – с негодованием ответила Фиона. – Никогда в жизни.

– Да, я сказала глупость.

– Давайте еще немного отмотаем назад, – предложила Дэйзи и заговорила, как гипнотизер на сцене. – Ты хотела чаю. Я заварила чай. Затем ты выпила чай.

Фиона и Сью обменялись удивленными взглядами, ожидая продолжения этих глубоких наблюдений, но ничего не последовало.

– Что еще собиралась сделать Фиона, кроме как пить чай? – спросила Сью.

– Наверное, я могла бы выплюнуть его назад в чашку, – сказала Фиона. – Чтобы спасти язык. Но это было бы некультурно.

Дэйзи скорчила гримасу.

– Мне один раз пришлось сделать это в ресторане. Я заказала коктейль с креветками, но не поняла, что он будет в соусе с виски. Я вообще не люблю виски. Я попыталась выплюнуть его в салфетку, но сделала это недостаточно быстро и вся облилась.

Фиона задрожала от возбуждения.

– Вот оно! Вот оно!

– Что, креветки в соусе с виски?

– Нет. Мне нужен кофе. Кто хочет кофе?

Теперь уже Сью и Дэйзи обменялись удивленными взглядами. Они были поставлены в тупик.

Глава 54

Лодки покачивались у причалов на реке, а мимо беззаботно проплывали лебеди. Воздух над Крайстчерческой набережной был наполнен влагой. Это время дня сложно определить. Конец дня или начало вечера? Час, когда многие люди спешат домой, а любители раннего ужина – на чай. В любом случае в этом месте было странно тихо, когда три дамы шли по набережной, оставив «Фиат Уно» Неравнодушной Сью на автостоянке у монастыря. Фиона обнимала себя руками, потому что было зябко, и с нетерпением ждала, когда у нее в ладонях окажется стаканчик с горячим кофе, от которого вверх струится ароматный пар.

– Вообще-то я не уверена насчет кофеина в такое время дня, – проворчала Дэйзи. – Надеюсь, что смогу сегодня заснуть. Я обычно не пью кофе после половины пятого.

– Дэйзи, сейчас только без четверти шесть, – заметила Сью. – У тебя до сна еще по крайней мере пять часов.

– Я люблю выключать свет к девяти часам.

– Тебе сколько лет, одиннадцать? Это же время водораздела!^[342] В таком случае ты ведь пропускаешь все интересные детективные сериалы по телевизору.

– Я могу все это посмотреть потом в Интернете и наверстать упущенное, но я становлюсь брюзгливой, если не посплю десять часов. Встаю не с той ноги!

– Не беспокойся, Дэйзи. Пить кофе тебе не придется, – заверила ее Фиона.

– Не придется?

– Нет, ни одной из нас не нужно пить кофе. Это эксперимент.

Фиона повела их с набережной на большой, поросший травой участок, к радости Саймона Ле Бона, который побежал зигзагами и стал водить носом во все стороны, исследуя восхитительные новые запахи. В конце концов Фиона нашла то, что искала. Шатер, в котором проходила выставка собак, разобрали, но примятая тропа не восстановилась, и остался вытоптанный прямоугольник. Особенно затоптанный участок в форме буквы V указывал, где находился главный вход. Фиона провела подруг от главного входа к задней части, и они нашли место, где Мэлори Грейнджер, продемонстрировав щедрость, позволила им поставить прилавок. Там тоже имелся вход, но гораздо менее привлекательный, ведущий к туалетам и генераторам.

Фиона остановилась.

– Примерно вот здесь Пиппа Стролл врезалась в Дэйзи и пролила на себя кофе. Пиппа утверждает, что купила латте вон в том киоске. – Фиона показала на похожий на коробку домик у набережной. Свет там все еще горел, но мужчина в фартуке вытирал столы и готовился закрывать свое заведение на ночь. Фионе предстояло действовать быстро, если она хотела проверить свою теорию.

– Да, и что? – спросила Неравнодушная Сью.

– Пиппа купила кофе, после чего, по ее утверждению, сразу направилась к черному входу и вошла в шатер, где и облилась. А это не складывается.

– Почему это не складывается? – удивилась Сью. – Мне кажется, что все вполне логично.

– Ох! – Дэйзи чуть не лопнула от возбуждения, когда поняла смысл рассуждений Фионы – и нелогичность ситуации. – Она облилась горячим кофе! Но она не завизжала от боли.

– Вот именно, – кивнула Фиона. – Именно это и не давало мне покоя, но я никак не могла определить, что конкретно тут не складывается. Чай обжег нам языки, а кофе, просочившись сквозь ее вязаное платье, сразу же обжег бы ей кожу. Почему она не закричала? Даже не пискнула?

– Потому что она невероятно толстокожая, – фыркнула Сью.

– Может, она купила кофе со льдом? – высказала предположение Дэйзи.

– Холодным утром в марте? Маловероятно, – ответила Фиона. – Здесь что-то не так. Но я думаю, перед тем, как что-то предпринять, нам нужно проверить нашу теорию. Купим латте в том киоске, донесем его сюда и посмотрим, остынет ли он к тому времени, как мы сюда доберемся, или нет.

– Мы не станем им себя обливать? – Дэйзи задрожала мелкой дрожью.

– Нет, перебарщивать не стоит. Я подумала, мы можем вылить по несколько капелек на тыльные стороны ладоней, чтобы проверить температуру.

– Да, нельзя исключать, что они тут варят кофе так, как Молли заваривала чай. То есть отвратительно. – Неравнодушная Сью никак не могла оставить эту тему.

Три дамы поспешили к киоску, чтобы сделать заказ. Мужчина уже убирал стулья.

– Простите, но мы закрываемся.

– Пожалуйста! Мы хотим взять три латте, – попросила Фиона.

Мужчина улыбнулся.

– Ну это я могу организовать.

Он вернулся в киоск и начал готовить им напитки, подставляя стаканчик под носик блестящей кофемашины с двумя рядами ярко горящих кнопок над ним.

– Скажите, а можно сделать кофе разной температуры? – поинтересовалась Неравнодушная Сью.

– Нет, – ответил мужчина, стоя к дамам спиной. – Здесь все происходит автоматически. Мне не нужно ничего делать, кроме как нажимать нужные кнопки. Здесь используются свежемолотые зерна, поэтому эта машина совсем чуть-чуть уступает качественной эспрессо-машине.

Неравнодушная Сью подмигнула подругам.

– Это полезно знать.

– Вы работали в день выставки собак? – спросила Фиона.

– Да, я здесь каждый день. Я владелец этого киоска.

– Вы, случайно, не помните, как обслуживали миниатюрную блондинку с мальтийской болонкой? Они очень похожи друг на друга.

Мужчина замер, затем повернулся к дамам лицом. Он задумался, сделав паузу в работе и ответил:

– Нет. Никого такого не помню.

– О, эту мадам вы бы запомнили, – фыркнула Сью. – Такая воображала. Высокомерная пигалица. Похожа на Долли Партон^[343], из которой высосали всю доброту.

Мужчина напряг память еще раз, пытаясь вспомнить женщину по описанию. Наконец он покачал головой.

– Нет, простите, – сказал он и вернулся к приготовлениюкофе. Минуту спустя мужчина снова повернулся к ним и поставил три латте в стаканчиках из гофрированной бумаги на прилавок. От них поднимались завитки пара. Мужчина быстро накрыл стаканчики пластиковыми крышками.

Фиона расплатилась и поблагодарила его. Подруги пошли назад по траве к очертаниям прямоугольника, где стоял шатер и находился черный вход. Дамы сделали несколько шагов как бы внутри шатра и остановились примерно там, где Пиппа врезалась в Дэйзи.

– Кто хочет попробовать первой? – спросила Фиона.

Дэйзи вообще не хотела принимать участие в этом эксперименте.

– Я чувствую жар сквозь стаканчик. Этот кофе действительно горячий.

– Нам нужно удостовериться, – возразила Сью.

– Нам всем нужно это делать? – уточнила Дэйзи.

– Я думаю, да, – ответила Фиона. – У разных людей разная восприимчивость к высоким температурам. И язык может выдерживать более высокую температуру, чем кожа. Нам нужно всего несколько капелек. Все вместе начинаем на счет три.

Подруги поднесли стаканчики к тыльным сторонам слегка подрагивающих рук, готовясь выливать кофе.

– Готовы? – спросила Фиона. – Раз, два, три.

– О, подожди, – перебила Дэйзи.

Неравнодушная Сью фыркнула, ей явно хотелось побыстрее с этим закончить. Дэйзи натянула на руку манжету джемпера.

– Для точности. Мы должны все сделать так, как было: кофе прошел сквозь вязаное платье Пиппы.

– Хорошая мысль. – Фиона снова начала считать: – Раз, два, три.

Они одновременно наклонили свои стаканчики. Густой кофе с пенкой появился из маленького отверстия в крышке и закапал им на руки. Вылилось немного, лишь с наперсток, но этого было достаточно, чтобы подруги хором вскрикнули.

– Это больно, – поморщилась Дэйзи. – Даже сквозь джемпер.

– Совершенно точно кипяток, – добавила Неравнодушная Сью.

Дэйзи достала три охлаждающие влажные салфетки, чтобы вытереть горячий напиток.

– Представьте, как все это выливается вам на грудь, – сказала Фиона. – Значит, Пиппа Стролл врала насчет того, что пришла в шатер прямо из киоска, иначе она обожглась бы напитком.

– Но что это означает? Почему она соврала? – удивилась Дэйзи.

Они заметили, как мужчина у киоска выключил свет и закрывает его на ночь, заперев дверь и несколько раз дернув ручку. Но вместо того, чтобы пойти к одной из автостоянок у набережной и поехать домой, где можно вечером позволить себе заслуженный отдых, задрав ноги на диване, он направился быстрым шагом к трем дамам. Они все еще сжимали стаканчики с кофе и не собирались его пить, за исключением Неравнодушной Сью, которая терпеть не могла, если что-то пропадало даром. Она сделала несколько небольших глотков, не желая обжечь язык, как и руку.

– Кофе неплохой, – заметила она.

Мужчина перешел на легкий бег, чтобы побыстрее добраться до дам.

– Хотел поймать вас, пока вы не ушли. Знаете, я вспомнил женщину, про которую вы говорили. Простите, что не сразу. Потребовалось какое-то время для этого. Она очень нетерпеливо сказала, чтобы я поторопился с кофе.

– Как раз в ее стиле, – кивнула Сью и сделала еще один глоток.

– Я ей ответил, что кофе варит машина и я не могу заставить ее работать быстрее. Она сильно волновалась, а ее собака беспрерывно лаяла.

– Боюсь, она немного грубовата, – заметила Дэйзи.

На лице мужчины отразилось сомнение.

– Я не сказал бы, что она вела себя грубо. Она показалась мне обеспокоенной и напряженной.

– Правда? – переспросила Фиона.

– О да, она словно была в отчаянии. Все время оглядывалась по сторонам, не могла спокойно устоять на месте.

– Это странно.

– И я скажу вам еще одну странную вещь. – Мужчина подошел к ним поближе. – Она купила бутылку воды. Я наблюдал за ней, когда она отошла от моего киоска, потому что ее поведение мне показалось странным. Она встала у задней части шатра, вылила половину кофе в траву, а затем долила в стаканчик воду из бутылки. Испортила вкуснейший кофе.

С поведением Пиппы Стролл что-то было не так. Какая бы ни была причина, в одном можно было не сомневаться. Она не случайно врезалась в Дэйзи. Пиппа Стролл все спланировала заранее и разбавила кофе водой, чтобы не обжечься. Она что-то задумала. Несомненно.

Глава 55

У детективного агентства «Благотворительный магазин» появилась зацепка. Большая, внушительная, за которую они схватились руками и теперь не собирались отпускать. По правде говоря, сейчас дамы склонялись в две разные стороны. И все утро Фиона балансировала между разными мнениями подруг, то соглашаясь с одной, то с другой.

– Знаете, я не нахожу странным то, что Пиппа добавила холодную воду в кофе, – заявила Дэйзи. – Люди очень разборчивы в выборе напитков, и у всех есть свои предпочтения. Мы любим крепкий чай, но добавляем разное количество молока. Может, Пиппа любит теплый и некрепкий кофе.

– Это так, – согласилась Фиона. – В Италии подают кофе со стаканом воды.

Сью яростно замотала головой. Она этим занималась все утро.

– Это для очищения нёба, а не для того, чтобы запивать кофе. Пиппа – убийца. Все просто и ясно. Она разбавила кофе, чтобы его охладить, потому что планировала в кого-то врезаться и облиться этим кофе. Полностью сфабрикованное алиби, чтобы ее не связали с местом убийства. Вспомните: она призналась нам, что хотела победить на выставке. Она хвасталась, что Барби – самая лучшая собака, а она сама – лучший грумер. Мы все это слышали. Она убила Сильвию, чтобы избавиться от главной соперницы. Затем Пиппа врезалась в Дэйзи, чтобы обеспечить себе алиби, и я готова поспорить, что она оплатила кофе банковской картой, чтобы иметь еще одно доказательство. На всякий случай.

Фиона сделала глубокий вдох.

– Тут возникает несколько проблем. Да, Пиппа была главной конкуренткой Сильвии. Но, как мы уже говорили раньше, стал бы человек, планировавший избавиться от своего главного соперника, привлекать к себе внимание, хвастаясь, что он лучше? Во-вторых, я искренне верю: Пиппа считала, что главный приз ее. Называйте это самоуверенностью, заносчивостью, как угодно, но она была уверена, что ее собачка возьмет первое место. Настолько уверенный человек не будет убирать ближайшего конкурента, если считает себя лучше. Она слишком самодовольна, чтобы быть убийцей. Убийством Сильвии она признала бы, что Барби не так хороша, как Чарли.

– Под высокомерием иногда скрывают неуверенность, – возразила Неравнодушная Сью.

– А как насчет Адриана с Ред Буллом? – спросила Дэйзи. – Он влетел в меня. Как вы думаете, он замешан в этом деле? У него надежное алиби на время смерти Салли Уайлд, и теперь мы знаем, что ее убила Молли. Но алиби на время смерти Сильвии у него нет, но именно он сообщил ветеринару, что Сильвии плохо.

– Я думаю, что ты сама ответила на свой вопрос, – заявила Неравнодушная Сью. – Мне кажется, он случайно врезался в тебя, и это сыграло на руку Пиппе. Я думаю, что она в любом случае в тебя бы врезалась. Ты думаешь, это чистая случайность, что она вовлекла нас в свою маленькую пантомиму? Трех местных сыщиц. Кто, как не мы, лучше остальных подтвердим ее алиби во время убийства?

Фиона задумалась над этим, затем сказала:

– Но это также подтверждает и ее невиновность. Мы всегда говорили, что Пиппа Стролл и близко не подходила к Сильвии. Нужно находиться вплотную к человеку, чтобы сделать ему укол.

– Хорошо, я согласна, – кивнула Сью. – Но мы с самого начала сделали предположение, которое могли сделать только любители – что Сильвии вкололи что-то быстродействующее, а это обеспечило алиби определенным людям, потому что их не было рядом с ней прямо перед тем, как ей стало плохо.

Фиона нахмурилась.

– Это не было дилетантским предположением. Джули Ширс сказала нам, что препарат быстродействующий, а она профессиональный медик.

– Да, но она лечит собак, а не людей. А что, если Джули ошиблась? Что, если Сильвии сделали укол раньше, за пределами шатра, препаратом, который действует через некоторое время?

– Но это было очень рискованно, не правда ли? – заметила Дэйзи. – Меньше людей, больше шансов, что тебя заметят. Пиппа и Барби – яркая парочка. На них обязательно обратили бы внимание.

Неравнодушная Сью почесала подбородок.

– У главного входа образовался затор – люди покупали билеты или показывали пропуска. Плюс не забывайте: люди не искали Пиппу, они искали Чарли. Я уверена, что его узнали бы и на улице, точно так же, как и в шатре, но меньшее количество людей. Пиппа могла подойти к Сильвии, сделать ей укол, а затем быстренько уйти подальше.

Теория у Фионы в голове сдвинулась с мертвой точки и стала набирать обороты.

– И пока препарат начинает действовать, Пиппа обходит шатер, направляется к киоску. Там она покупает кофе, разбавляет водой, заходит через другой вход и врезается в Дэйзи.

Сью согласно кивнула.

– Примерно в то же время Сильвия начинает задыхаться. Бинго! Пиппа Стролл только что обеспечила себе алиби – алиби со вкусом кофе.

– Звучит правдоподобно, – заявила Фиона. – Что ты думаешь, Дэйзи?

Дэйзи прикусила губу.

– Я все равно не знаю.

– Мы всегда предполагали, что укол подействовал мгновенно, – невозмутимо продолжала Сью. – Но если использовался яд замедленного действия, то это дало убийце время скрыться с места преступления. И таким образом открываются самые разные возможности. Сильвии могли сделать укол на автостоянке или когда она шла по траве.

– Я думаю, что это маловероятно, – заявила Фиона. – Я согласна, что Пиппа могла сделать укол Сильвии рядом с шатром, где было много людей, быстро ввести иглу и исчезнуть. Но на стоянке или поляне, где много пустого места, было бы сложно якобы случайно в нее врезаться. И еще ведь нужно ввести правильную дозу, чтобы Сильвия упала и умерла именно на выставке собак. Это довольно трудно провернуть.

– Мы снова делаем предположения, – ответила Сью. – Мы предполагаем, что убийца намеревался сделать так, чтобы Сильвия умерла в шатре. А может, Пиппа не знала, через какое время подействует яд? Может, она думала, что Сильвия умрет до того, как окажется на выставке. Кто знает? – Сью достала свой телефон. – Не забывайте, что Пиппа – косметолог, если я все правильно помню. Да! Вот оно. – Она развернула телефон так, чтобы подруги видели экран. На него была выведена страница с сайта салона Пиппы с фотографией женщины с безупречной кожей и пухлыми губами. – Пиппа делает инъекции кожных филлеров. Это же вроде закачивание в лицо какого-то геля или чего-то в этом роде? Она совершенно точно умеет обращаться со шприцем. Готова поспорить, у нее это хорошо получается. У нее большой опыт. Вероятно, она может вколоть иглу с минимумом боли. Очень кстати, если нужно незаметно отравить соперницу.

Пиппа Стролл всегда подходила на роль убийцы по всем параметрам, кроме самого важного – она не находилась рядом с Сильвией, когда та умерла. Это защитило ее от предъявления обвинения и исключило из списка подозреваемых, но теперь этот щит дал трещину и разваливался на части.

– Она становится похожа на нашего убийцу, – заметила Фиона.

– Я думаю, что она и есть убийца, но вела очень хитрую игру. Пиппа действовала так, что на нее не получалось показать пальцем. Она манипулировала нами и использовала для обеспечения своего алиби. Полностью обезопасила себя. Очень умно, в особенности когда хвасталась тем, как хотела выиграть. Сработала реверсивная психология. Пиппа пыталась подать нам тот факт, что она не может быть убийцей, потому что убийца просто не станет кричать о том, как хочет победить. Убийца не стал бы привлекать к себе внимание. И мы купились. Очень хитро провернуто.

Дэйзи заерзала на стуле.

– Я все еще не могу принять то, что Пиппа сделала Сильвии укол перед шатром или внутри него. Как я говорила, Пиппа с Барби – очень яркая парочка. Они победили в прошлом году. Они выделяются светлыми волосами и белой шерсткой. Им невозможно слиться с толпой, даже если люди отвлекутся на Чарли. Кто-то их заметил бы. Плюс еще один момент. Не знаю, как думаете вы, но я считаю, что независимо от того, как вы хорошо умеете делать уколы, сделать его, держа собаку на руках или на поводке, очень трудно. Хотя Саймон Ле Бон замечательный песик, я сомневаюсь, что смогла бы вскрыть замок, если б мне при этом пришлось его держать.

В помещении воцарилось молчание. На все многообещающие аргументы, которые выдвигала Сью, у Дэйзи находился очень убедительный контраргумент.

Не имело значения, сделала ли Пиппа укол Сильвии в шатре или снаружи, на поляне или автостоянке. Последний контраргумент Дэйзи поставил жирную точку и развалил теорию. Собака в одной руке и шприц в другой – не самое лучшее сочетание.

Судя по выражению лица Неравнодушной Сью, она чувствовала то же самое, что и Фиона. Для того чтобы это провернуть, нужно иметь самую дисциплинированную собаку в мире. Собаки непредсказуемы, в особенности когда окружены дюжинами других собак. Нельзя сказать, что Барби была неуправляемой, но была своенравной.

Следующие пять минут все молчали. Это была очень долгая и некомфортная тишина по меркам благотворительного магазинчика «Собачкам нужен уютный дом», где никогда не прекращалась милая болтовня. По ощущениям, прошла целая вечность. Никто ничего не говорил, не представлял весомых аргументов, которые могли бы вывести дам из тупика, но неожиданно им помог другой человек.

В дверях появилась Фрейя с толстым ноутбуком под мышкой, удивив их.

– Эй, у меня есть для вас новости! Я сказала вам, что заявка Сильвии не была подделана. Я думаю, что ошиблась.

Глава 56

Три дамы вскочили с мест, приглашая Фрейю зайти. Ее появление получилось просто идеальным, лучшего времени и придумать нельзя. Они нуждались в прорыве, предпочтительно подкрепленном твердыми цифровыми доказательствами.

Фиона старалась держать свои эмоции под контролем, не позволяя оптимизму слишком разгуляться. Подруги уже несколько раз оказывались в подобном положении, и это ни к чему не приводило.

Фрейя поставила ноутбук на стол. Это был не изящный маленький лэптоп для работы дома, которые покупают в магазинах, а тяжелая, сделанная на заказ машина, которую, похоже, собрали из выброшенных деталей танка «Челленджер». Фрейя раскрыла его. Дамы столпились вокруг и уставились на экран, напоминающий матрицу – беспорядочно перемешанные знаки из не имеющего для них смысла языка программирования.

– Что именно подделали? – спросила Фиона.

– IP-адрес компьютера, с которого подали заявку Сильвии, – ответила Фрейя. – На первый взгляд вроде все в порядке. И на второй, третий и четвертый взгляд тоже. Мне пришлось серьезно покопаться, но есть признаки, указывающие, что он подделан. Вероятно, нанимали хакера. И очень хорошего.

– Их можно нанять? – дрожащим голосом спросила Дэйзи.

– О да. И для этого даже не нужно заходить в Даркнет. В обычном Интернете их полно. Конечно, анонимно. Этот человек обустроил все так, будто заявку подавали с компьютера Сильвии здесь, в Крайстчерче.

– А вы знаете, кто это сделал? Откуда действовали? – спросила Фиона.

Фрейя покачала головой.

– Они очень хорошо поработали, заметая следы.

– Полицейские из технического отдела заметили бы это? – уточнила Сью.

– Сомневаюсь. Мне потребовалось какое-то время, чтобы с этим разобраться, а они не стали бы искать так глубоко без веской причины.

– Я правильно догадалась, что вы не знаете, кто нанимал хакера? – спросила Фиона.

– Нет, но совершенно точно этот человек хотел сделать так, будто Сильвия сама подала заявку на участие в выставке собак.

– Зачем кому-то подделывать ее заявку, а затем убивать?

– Это не моя сфера, – пожала плечами Фрейя. – Послушайте, лучше я пойду. Мне надо открывать мастерскую. Новый жесткий диск миссис Либлинг сам себя не заменит. – Она подмигнула и захлопнула крышку машины. – Если возникнут вопросы, звоните.

Дамы несколько раз сердечно поблагодарили Фрейю за помощь и проводили до двери. Хотя, если честно, это новое откровение привело подруг в еще большее замешательство. Дамы собрались за столом и сидели с растерянным видом.

– Значит, Дилан все-таки был прав, – объявила Дэйзи. – Сильвия не собиралась участвовать в выставке.

– Но я не вижу смысла в действиях Пиппы, – воскликнула Неравнодушная Сью. – Зачем Пиппе прилагать столько усилий и обливаться кофе, чтобы обеспечить себе алиби, если Сильвия даже не участвовала в выставке?

– Возможно, это два разных дела, не связанных между собой, – высказала предположение Фиона. – Может, Пиппа ничего не знала про то, что заявка подана хакером, и предполагала, как и все остальные, что Сильвия пришла участвовать в соревнованиях с Чарли. Может, подделанная заявка – дело рук другого человека.

– Но я не могу понять, зачем кому-то подделывать ее заявку? – не унималась Неравнодушная Сью. – С какой целью?

Дэйзи собралась вставить очередную палку в колеса расследования.

– Раз уж мы заговорили про Дилана Фрейзера, я напомню его слова про завистливых конкурентов. Преступник скорее нацелился бы на собаку, а не на хозяйку. Если Пиппа хотела вывести Чарли из игры, зачем убивать Сильвию и идти на все связанные с этим риски?

– Может, она просто не хотела трогать собаку, – предположила Сью.

– Пиппа не кажется мне человеком, которого беспокоит благополучие чужой собаки, – призналась Фиона. – И это в любом случае не объясняет, зачем ей или кому-то еще подделывать заявку Сильвии.

Факты и теории никак не хотели складываться, снова и снова крутясь в голове у Фионы, как поезда метро на Кольцевой линии по ночам. Они грохотали, по большей части пустые, но, самое важное, никогда не соединяясь и держась на расстоянии, никогда не останавливаясь, никогда не съезжая с этого пути.

Подруг отвлекали покупатели и пожертвования, но Фиона радовалась этому. Люди с пожертвованиями заходили в магазинчик, пыхтя и кряхтя, тащили коробки и набитые мешки для мусора. Покупатели уходили с небольшими пакетиками с обновками. Веселая монотонная карусель из принятия пожертвований и проведения платежей через кассу дала дамам столь необходимую передышку от расследования, в которой так нуждались их мозги.

Когда колокольчик наконец замолчал, три дамы, естественно, собрались вокруг стола, на середину которого Сью поставила заварочный чайник, словно божество, которому следовало поклоняться. Хотя в некотором смысле это так и было.

Подруги молча потягивали чай маленькими глоточками. Они думали о других вещах или не думали ни о чем вообще – умы пребывали в ленивом оцепенении. Дэйзи что-то листала у себя в телефоне.

Фиона не нашла ничего лучшего, кроме как спросить:

– Нашла что-нибудь интересное?

– На самом деле нет, – ответила Дэйзи. – Просматриваю посты в социальных сетях Сильвии. Не заметила ничего, что мы не видели раньше.

– Какие именно? – спросила Сью таким тоном, словно ответ ее не особо интересовал.

– Проводы на пенсию. Все выглядят счастливыми, за исключением Сильвии. То есть я хочу сказать, что ее нельзя назвать грустной, но выглядит она так себе. Может, она просто скрывает свою грусть.

Фиона налила себе еще чаю. Она всегда больше любила вторую чашку, потому что к этому времени чай дольше заваривался. Она в задумчивости сделала небольшой глоток и произнесла:

– Что ж, выход на пенсию довольно тревожное время.

– В чем именно заключалась работа Сильвии? – спросила Дэйзи. – Что делает главный администратор – весь день заполняет документы?

Неравнодушная Сью внезапно замахала на нее руками.

– Боже, нет. Это серьезная работа. Сильвия отвечала за работу городского совета Бристоля в целом. Все организовывала.

– Вероятно, после выхода на пенсию Сильвия испытала огромное разочарование. Она сняла с себя всю ответственность и осталась ни с чем, – продолжала Фиона. – Возможно, она чувствовала себя как жертва кораблекрушения. Мне, например, потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к новой жизни после работы.

Она не стала упоминать депрессию, которая преследовала ее с выхода на пенсию, то и дело появляясь, словно тыкая локтем и напоминая, что у нее нет цели в жизни. Возможно, Сильвия чувствовала те же страхи.

– Мне не хватает работы помощника учителя, – печально призналась Дэйзи. – В особенности детей. Их выходок, разных забавных придумок. А какими они могут быть милыми! Они меня обычно называли мисс Дэйзи. Должна признать, что в душе осталась огромная дыра после того, как я оставила работу. Я до сих пор плачу, если слишком долго думаю об этом.

Неравнодушная Сью со стуком поставила чашку на стол и заговорила с, пожалуй, излишним энтузиазмом и удовольствием:

– А я нет. Я никак не могла дождаться пенсии. Навсегда уйти из скучной конторы и попрощаться с необходимостью тянуть лямку с девяти до пяти.

– Но мы продолжаем работать с девяти до пяти, – заметила Дэйзи. – Ну в некотором роде.

– Да, но это совсем другое дело. Это добровольно. Я могу уйти в любое время, стоит только захотеть. Но я не хочу. Мне здесь нравится.

– Мне тоже, – согласилась Фиона. – Работа в этом магазинчике и раскрытие преступлений дают мне цель в жизни. Иначе я чувствовала бы себя как какая-нибудь лишняя деталька. Может, Сильвия тоже чувствовала себя потерянной. Не знала, что делать со всем этим появившимся свободным временем.

– Не думаю, – сказала Дэйзи. – Послушайте, что она пишет: «Последний день на работе. Пока-пока, городской совет Бристоля. Буду по тебе скучать. Здравствуйте, новые вызовы!»

– Да, я помню этот пост, – кивнула Фиона. – Ты права. Похоже, она уже придумала для себя что-то занимательное.

Сью, как и всегда, была цинична.

– Новые вызовы – это, по-моему, не занимательное. Похоже, на новую работу. Так говорят, когда переходят на другое место, ну, на корпоративном языке, чтобы показать, как вы преданы делу.

Фиона должна была согласиться, что выбор слов странный.

– Да, звучит несколько официально. Большинство людей сказали бы: «С нетерпением жду возможности закинуть ноги на стол и иметь больше времени на…» и тут указать свое хобби.

– У Сильвии были какие-то увлечения? – спросила Сью. – Есть что-то в социальных сетях?

Дэйзи покачала головой.

– Нет, там все связано с собаками. Как я понимаю, Чарли был ее хобби и ее страстью. Поездки с ним по выставкам.

– Но она же с этим завязала, – заметила Фиона. – Вспомните, что говорил Дилан Фрейзер. Ей это надоело, потому что отнимало много сил.

На последней фразе их логическая цепочка остановилась, попав в место, откуда дальше ей хода не было. Все трое оказались в тупике. Увлечений у Сильвии не было, больше она на выставки собак не заявлялась, так какие у нее были новые вызовы? В социальных сетях не нашлось ни намека, поэтому, возможно, она предпочитала держать свои планы в секрете.

За столом воцарилось молчание. Все думали. Три головы молча размышляли. В голове у Фионы вызывающие раздражение пустые поезда метро с грохотом носились по ее мозгу, отказываясь встречаться.

Странно, что, когда дамы в первый раз прочитали пост Сильвии о новых вызовах, они просто бегло пробежали по нему глазами, посчитав ничего не значащим комментарием, не заслуживающим дальнейшего рассмотрения. Стандартная фраза. Но, похоже, она намекала на нечто серьезное, или они придают ей слишком большое значение? А Сильвия была такой – серьезным человеком.

– С тобой все в порядке, Фиона? – спросила Дэйзи.

– На тебя посмотришь – можно подумать, что ты жуешь осу, – добавила Сью.

– Это было бы предпочтительнее, – ответила Фиона. Где-то в глубине ее сознания засела мысль. Она терзала ее, но отказывалась показываться на свету. Этакий умственный эквивалент заусенца, который одновременно и раздражает, и болит. – У меня опять такой ощущение, когда мысль застряла вне пределов досягаемости и я никак не могу за нее ухватиться.

У Неравнодушной Сью имелось свое мнение по этому поводу.

– Судя по словам и Дилана Фрейзера, и Грега Трелейна, Сильвия могла вести себя как дива. Любила, чтобы все шло так, как ей нравится. Может, это относилось и к выходу на пенсию. Она все продумала и спланировала заранее. Знала, что будет делать. Смотрела на это как на возможность заняться чем-то новым, а не на шанс расслабиться. Очевидно, мы не знаем, что это, – полеты на дельтаплане или декупаж. Возможно, она была похожа на нас. Ее натура требовала постоянного движения. Она ничего не могла с собой поделать, уж такая природа.

Наконец мысль в голове у Фионы всплыла на поверхность.

– Спасибо, Сью. Благодаря тебе я только что вспомнила кое-что упомянутое Диланом.

– Что?

– Это была только незначительная ремарка. Тогда мы не обратили на нее внимания, но в контексте нашего разговора она может что-то нам дать. Это не совсем зацепка, но поможет к ней привести.

– Любая зацепка – это ключ к решению загадки, – улыбнулась Сью. – Я считаю это победой. А теперь напомни нам, что он сказал?

Глава 57

Дэйзи склонилась вперед, страстно желая ухватить новую крошку.

– Что это было? Что сказал Дилан?

Фиона откашлялась.

– Когда мы с ним разговаривали, он упорно настаивал на том, что Сильвия не подавала заявку на участие в выставке собак. Теперь мы благодаря Фрейе знаем, что так и есть. Но затем Дилан упомянул, что Сильвия могла прийти на выставку с чем-то помочь. Тогда я не придала этому значения, вероятно, потому, что мы знали, что и это неправда. Сильвия никак не помогала с организацией выставки, ее лишь окружила толпа людей, желавших сделать селфи с Чарли.

– Так какое это имеет значение? – цинично спросила Неравнодушная Сью.

– Может, Сильвия на самом деле планировала как-то помогать на выставках собак в будущем. Возможно, она для начала решила сходить туда на разведку.

– Чтобы получить полную карикатуру происходящего, – добавила Дэйзи.

– Ты хотела сказать, полную картину происходящего, – поправила Фиона. – Но да, все правильно.

– Значит, она приходит как обычный посетитель, – начала рассуждать Сью. – Чтобы прочувствовать атмосферу, посмотреть, хочет ли она сама в этом вариться. Внести какие-то изменения, все в таком роде.

– Да, – согласилась Фиона. – И я уверена, что она могла это сделать с ее опытом участия в выставках.

– М-м… – Сью сморщила нос. – Не поймите меня неправильно. Это отличная версия, но как нам ее подтвердить?

– Я думаю, нам следует позвонить Дилану Фрейзеру, – предложила Дэйзи. – Посмотреть, может ли он пролить побольше света на свои слова.

Сью продолжала давить на тормоза пессимизма.

– Или это был просто небрежно брошенный комментарий.

Фиона достала свой телефон, нашла номер салона груминга в Севен-Дайлс. Дилан Фрейзер ответил после второго гудка.

– Здравствуйте, это салон «ШЕРСТКА», с вами говорит Дилан. Как я могу вам помочь?

– Здравствуйте, Дилан. Это Фиона. Не знаю, помните ли вы меня, но я приходила к вам с двумя подругами…

Больше никаких объяснений Дилану не потребовалось. В его голосе появились нотки меланхолии.

– О да, я помню. Вы расследуете убийство Сильвии. Как идут дела? Кого-то уже поймали?

Фионе не хотелось признавать, что они ни на шаг не приблизились к поимке убийцы с их последней встречи.

– У нас есть несколько зацепок, и мы выяснили, что вы были правы насчет заявки Сильвии. Ее подделали.

– Я знал! – воскликнул Дилан. – Я знал, что она не станет участвовать в соревнованиях без меня. Вы выяснили, кто подделал заявку?

– Нет, пока нет. – Фионе не хотелось увязнуть в объяснениях и рассказывать про хакеров, которых можно нанять, не тогда, когда ей требовалось задать более важный вопрос, ради ответа на который она и звонила. – Вы говорили, что Фиона могла прийти на выставку, чтобы как-то помочь. Почему вы это сказали? Она упоминала что-то такое?

– Нет, я несколько месяцев с ней не разговаривал. Скажу вам честно: это было предположение, но вполне обоснованное.

– Как так?

– По такому пути идут многие конкурсанты после того, как прекращают участвовать в выставках, в особенности хозяева победителей «Крафтс». Вы их больше не увидите на арене, но это не останавливает их от участия за кулисами.

– Значит, вы думаете, что Сильвия пришла прочувствовать атмосферу перед тем, как принять решение?

– Вероятно. Сильвия всегда все изучала. Я думаю, большинство людей хотели бы посмотреть место перед тем, как на что-то подписываться. Вы сами проверили бы его?

– Да, – ответила Фиона. – Думаю, да. Давайте предположим, что все хорошо и она планирует помочь с проведением Крайстчерческой выставки собак. Что бы она там делала?

– Зная любовь Сильвии к деталям, я сказал бы, что она могла стать судьей.

Три дамы обменялись полными ужаса взглядами. Мэлори безраздельно владела этим желанным постом, сколько они помнили. Она была несменным и незыблемым лидером! Возможно, потому, что не находилось смельчаков, готовых бросить ей вызов. За исключением Сильвии Стедман. Хозяйка победителя «Крафтс» могла бы стать той силой, которая легко свергла бы Мэлори с ее трона, если бы ее кто-то не убил.

– Все в порядке? – послышался бестелесный голос Дилана Фрейзера, который вывел их из ступора.

– Да, простите, – ответила Фиона. – Вы полностью в этом уверены?

– Ну не на сто процентов. Но с ее характером очень подошла бы ей роль судьи. Сильвия была невероятно дотошной.

– Спасибо, Дилан. Вы дали нам почву для размышлений.

– Нет проблем. Я рад помочь, как только могу. Пожалуйста, сразу же звоните, если вам что-то потребуется.

Фиона поблагодарила его и отключилась.

– А что, если новый вызов, про который писала Сильвия, – это роль судьи в Крайстчерческом клубе собаководства? И Мэлори каким-то образом об этом узнала.

У Неравнодушной Сью загорелись глаза.

– Вы можете себе представить ее реакцию? Только через мой труп – но в данном случае это оказался труп Сильвии.

Дэйзи стала голосом разума.

– Но Мэлори все это время судила конкурсы. Все утро. Она и близко не подходила к Сильвии, когда та умерла. Как она могла сделать ей укол?

– Подключила Пиппу Стролл. – У Сью горели глаза, когда она раскручивала эту версию. – Пиппа делает Сильвии укол в толпе, затем обливается кофе, чтобы обеспечить себе алиби.

– Но Пиппу обязательно заметили бы рядом с Сильвией. Я уверена в этом.

Слова Дэйзи потерялись в громких и восторженных рассуждениях полной энтузиазма Сью, которая активно продвигала свою теорию.

– Подумайте об этом. И Мэлори, и Пиппе было что терять. Мэлори – место судьи, а Пиппе – титул победителя выставки. Сильвия забрала бы у них и то и другое, поэтому они объединились, чтобы убрать ее. Враг моего врага – мой друг.

– Но Сильвия не подавала заявку на участие в выставке собак, – напомнила Дэйзи. – Она не представляла угрозу Пиппе.

– Да, но Пиппа-то этого не знала, – возразила Сью. – А что, если Мэлори ей наврала? Сказала, что Сильвия будет принимать участие в соревнованиях, и подделала заявку. Она показывает заявку Пиппе, и Пиппа начинает волноваться. Она уверена в проигрыше, если Барби придется соревноваться с бывшим победителем «Крафтс». Затем Мэлори манипулирует Пиппой и заставляет ее сделать укол Сильвии, чтобы они обе получили желаемое.

– Но Мэлори-то судья, – напомнила Дэйзи. – Пиппа могла ее попросить отдать победу Барби.

– Может, Мэлори придумала какое-то оправдание. Сказала, будто ей нужно действовать правдоподобно. Думать о своей репутации. Если она отдаст титул лучшей собаки на выставке Барби, скинув победителя «Крафтс», у людей возникнут подозрения. Хотя этот сценарий был невозможен, потому что заявку Сильвии кто-то подделал. – Сью театрально хлопнула себя по ноге. Она была довольна тем, как выстраивалась ее теория. – Все сходится. Я думаю, все так и было.

Только Дэйзи это не убедило.

– Но убийство человека из-за какой-то местной выставки собак все равно кажется мне неправдоподобным.

– Это для нас неправдоподобно, – ответила ей Сью. – Но не забывай, какими мелочными и завистливыми бывают люди. Это вопрос личной гордости, а гордость – мощный мотиватор.

Дэйзи так не думала.

– Да, это я понимаю. Но заходить так далеко? Убить человека, чтобы получить трофей, который будет пылиться на каминной полке, или сохранить неоплачиваемую работу, которая, в общем-то, ничего не дает?

– Не забывай про двадцатипроцентную скидку на товары для животных, которую дает клуб, – пошутила Сью.

Дэйзи проигнорировала этот комментарий.

– Я думаю, что убийство – это слишком серьезно. Кто обращается с такой просьбой?

Фиона начала склоняться к точке зрения Дэйзи.

– Должна признать, что на кон должно быть поставлено нечто большее для Пиппы, чтобы она пошла на такие крайние меры.

– Двести фунтов призовых, – сказала Сью.

– Пиппа стала бы убивать владельца собаки-конкурента за двести фунтов? – с сомнением в голосе спросила Фиона.

Неравнодушная Сью немного умерила свой энтузиазм:

– Нет, наверное. Нет.

– Должен быть более весомый мотив, – заявила Фиона. – Мэлори пришлось бы как-то подсластить пилюлю, чтобы убедить Пиппу убить Сильвию. Это же большой риск.

В магазинчике воцарилась задумчивая тишина. Подруги глубоко погрузились в свои мысли.

Через несколько минут Сью распрямила спину и заговорила более здраво после того, как ей в голову ударила интересная мысль.

– А ведь Пиппа недавно получила кучу денег.

– Откуда ты знаешь? – спросила Фиона.

– Она сама нам сказала, помните? Когда мы первый раз разговаривали с ней в салоне. Она хвасталась, что открывает сеть салонов груминга для собак. Сказала, что у нее есть средства. Откуда она получила деньги?

– Из банка? – отважилась предположить Дэйзи.

Сью покачала головой.

– Банк мог бы дать ей ссуду на перестройку ее салона красоты в салон груминга для собак, но Пиппа открывает новую сеть из четырех салонов. На это нужно много денег. Банк не станет рисковать, инвестируя в четыре салона груминга, пока не увидит, как идут дела у первого. Если только…

– У нее появился тайный спонсор, – закончила фразу Фиона.

– Вот именно, – кивнула Сью. – Мэлори дает деньги на новое предприятие Пиппы в ответ на ее услугу со шприцем. Вы когда-нибудь читали «Всю президентскую рать»? Фраза «следуй за деньгами» оттуда. Если мы «последуем за деньгами», то выясним, кто за всем этим стоит. И если деньги поступили из кармана Мэлори, то мы будет знать, что наша теория правильная.

Но Дэйзи не понимала, как они могут это осуществить практически.

– Как нам проследить за деньгами, в особенности если Мэлори скрывала свои переводы с помощью хакера?

Фиона задумалась над этим. Она почувствовала, как у нее на губах расплывается улыбка. Это было неизбежно. Она снова взяла в руки телефон.

– Я думаю, нам нужно снова обратиться к Фрейе. И сделать кое-что не совсем законное.

Глава 58

Шел дождь. Тротуары были мокрыми и грязными, поэтому Сью настаивала на том, чтобы поехать на машине, на тот случай, если дождь опять польет стеной, чтобы не промокнуть. Фиона стояла за то, чтобы идти пешком к общественному центру, потому что прогулки всегда действовали на нее успокаивающе. А сейчас ей отчаянно требовалось избавиться от звона в ушах и бабочек, которые бились головами в стенки желудка. Прогулка пешком должна помочь, да и Саймону Ле Бону нужно было сделать свои «дела».

Источник ее беспокойства в настоящее время заседал внутри кирпичных стен лососевого цвета – в общественном центре, где собирался комитет Крайстчерческого клуба собаководства. Если точнее, ее беспокоила необходимость противостоять им. Четыре члена комитета собрались по просьбе Фионы и понятия не имели, чего ждать. Она только предупредила их, что намерена рассказать о небольшом прорыве в расследовании.

На самом деле прорыв был большой, и Фиона не страдала от ложной скромности. Она специально принизила их с подругами достижения, сказав членам комитета достаточно только для того, чтобы соблазнить их посещением импровизированного заседания, но не настолько, чтобы убийца заволновался и сбежал. Фиона надеялась, что это случится позже.

Чуть раньше Фиона думала о том, чтобы пойти в полицию с тем, что они выяснили, но, к сожалению, доказательства были получены не совсем законным образом, точнее, с помощью хакера. Они не хотели впутывать Фрейю и будут любой ценой защищать свой источник информации. Собранные ею доказательства нельзя представить в суде, поэтому полиция исключалась. Подругам придется очень осторожно топтаться вокруг собранной информации, тыкая, подталкивая и подначивая убийцу, пока этому человеку не станет совсем некомфортно и он как-то не проявит себя. Совершенно необязательно, что этот человек поднимет руки, сдаваясь и признаваясь в содеянном, но он должен начать протестовать так сильно, что станет очевидно: этому типу есть что скрывать. По крайней мере, у дам был такой план. Все могло пойти наперекосяк по куче самых разных причин.

Неравнодушная Сью тоже думала про знакомую амазонку, гуру информационных технологий, но по совсем другой причине.

– Знаете, нам следовало взять с собой Фрейю. Очень кстати иметь рядом бойца по кикбоксингу, если у нас что-то пойдет не так с этой компашкой.

– Не думаю, что это хорошая мысль, – заявила Дэйзи, когда они остановились перед уродливыми и почерневшими металлическими дверьми центра. – Я думала, что мы стараемся не впутывать ее в это дело.

– Да, но нам не помешало бы подкрепление.

– У нас есть Саймон Ле Бон, – заметила Дэйзи.

Фиона посмотрела вниз, на маленький шерстяной шарик, который смотрел на нее в ответ красивыми карими глазками и махал хвостом. Ни глазки, ни хвостик не помогут, если дело пойдет не так. Теперь она уже жалела, что взяла его с собой, песика следовало оставить дома.

– Ты права. Нам нужно подкрепление, и я знаю, кто нам его обеспечит. – Она достала телефон и принялась что-то в нем искать.

До того как Неравнодушная Сью успела спросить, кого Фиона имела в виду, Делия Хокинс, заместитель председателя комитета клуба, толкнула одну из скрипящих дверей центра.

– Вы собираетесь заходить? Мне через час нужно быть в Лимингтоне. – Она фыркнула и снова исчезла внутри.

– Что она постоянно делает в Лимингтоне? – спросила Сью.

– Это очень милый городок. Много корабликов и маленьких кофеен, – сказала Дэйзи.

– Я сто лет там не была. Нам нужно как-нибудь туда съездить.

Фионе пришлось пресечь эти разговоры. Им нужно сосредоточиться на расследовании, а не на привлекательных сторонах городков в Гемпшире.

– Все готовы?

Дэйзи и Неравнодушная Сью кивнули.

Члены комитета клуба собаководства собрались в главном зале, сидя на выставленных в ряд пластиковых стульях (конечно, за исключением Мэлори), а их собаки удобно расположились рядом. Мэлори восседала в центре, словно на троне, в кожаном офисном кресле с высокой спинкой. Три немецкие овчарки растянулись у ее ног, развернув морды в разные стороны, как львы у основания Колонны Нельсона.

Три дамы робко стояли перед ними, словно предстали перед судом, а ведь это они сами намеревались предъявлять обвинения.

Мэлори сразу перешла к делу, не тратя время на лишние любезности:

– Ну и с чем вы пришли?

Фиона собралась говорить, но пропитанный дезинфицирующим средством воздух застрял у нее в горле, и она захрипела.

– Э-э, м-м, у нас есть кое-какая информация по делу.

– Мы это уже поняли, – выпалила Делия Хокинс. – Именно поэтому мы сейчас здесь.

– Да, и что там за великое откровение? – Дэвид Харпер поднял с пола своего померанского шпица. Эта шерстяная тапочка издала напоминающий хрюканье звук, выражая недовольство из-за того, что ее вот так бесцеремонно подняли и усадили на колени хозяина, как домашнее животное злодея из фильмов о Бонде^[344].

Фиона быстро перешла к сути:

– Мы считаем, что Сильвия Стедман не подавала заявку на участие в выставке собак.

– Но мы видели ее заявку, – возразила Мэлори.

– Мы говорили с грумером ее собаки, Диланом Фрейзером, – пояснила Сью. – Он готовил Чарли ко всем выставкам без исключения. Он абсолютно уверен, что без него Сильвия не стала бы нигде участвовать.

– Но в таком случае почему Сильвия заполнила заявку на сайте? – спросил Кеннет Прендивилл.

– Мы считаем, что она этого не делала, – ответила Сью. – Мы полагаем, что заявку кто-то подделал.

Члены комитета обменялись удивленными взглядами, затем снова повернулись к дамам.

– Зачем кому-то подделывать ее заявку? – спросила Мэлори.

Фиона сделала шаг вперед.

– Потому что убийца хотел создать впечатление, будто Сильвия собиралась участвовать в соревнованиях, тогда все решили бы, что ее убил хозяин собаки-конкурента.

Дэвид Харпер театрально рассмеялся.

– Но наша выставка проводится для развлечения. Ничего серьезного. Она ничего не значит. Вы правда верите, что ее убили из-за победы на региональной выставке собак?

– Нет, вовсе нет, – заверила его Фиона. – Мы считаем, что убийца хотел заставить нас так думать, создать иллюзию, отвлечь от истинной причины убийства Сильвии.

– И что это за причина? – спросил Дэвид Харпер.

– Деньги, – ответила Фиона.

– Деньги? – Дэвид захохотал так громко, что его голова откинулась назад, и он рисковал сломать шею. – Главный приз – двести фунтов. Какие бешеные деньги!

– Не эти. Деньги можно сделать на клубе, – сказала Неравнодушная Сью.

Дэвид Харпер осмотрел пол вокруг своего стула, притворяясь, будто ищет пачку невидимых наличных.

– И где же эти деньги? Умоляю, скажите мне, потому что я их не видел, а я казначей клуба.

– Мы – некоммерческая организация, – заметила Делия Хопкинс. – Подсказка в названии.

– Вот именно, – согласилась Мэлори. – Мне кажется, что вы толком об этом не подумали.

Фиона сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Я имею в виду то, что в клубе есть кое-что очень ценное. Это все время ускользало от нас, пока Сью недавно не пошутила про это. Но это правда серьезно и ценно. Мы считаем это мотивом, стоящим за убийством.

Все взгляды повернулись к Сью за объяснениями.

– Ваша двадцатипроцентная скидка. Она очень нравится членам клуба. Это сильный мотив для вступления в клуб. Вероятно, поэтому у вас так много членов. Однако производителям товаров для животных это нравится еще больше. Если онипопадают в список одобренных вами производителей и поставщиков, то их ждет большая прибыль. Гарантированный доход, масса клиентов. Ваш ветеринар Джули Ширс, которая работала на выставке, сказала нам, что у нее никогда не было такого количества пациентов.

Кеннет Прендивилл сморщился.

– Я все равно не понимаю, какое это имеет отношение к убийству Сильвии Стедман.

– Мы сейчас дойдем до этого. – Фиона начала свою дедуктивную обличительную речь, позволив себе пройтись в одну и другую сторону перед собравшимися. – Дилан Фрейзер упомянул кое-что очень важное. То, что я сейчас скажу, может прозвучать неприятно, потому что мы все любим собак. Но он сказал, что если б убийца на самом деле был конкурентом, то целью стал бы Чарли, а не Сильвия. В конце-то концов, соревновался Чарли. И давайте посмотрим правде в глаза: хотя это ужасно, но отравить собаку гораздо проще, чем человека, гораздо менее проблемно и рискованно. Однако убийца хотел смерти Сильвии. Не ее собаки.

– Так какая же причина убийства Сильвии? – спросила Мэлори.

– Она представляла угрозу бизнесу, – объяснила Фиона. – Ну, косвенно.

– Чьему бизнесу?

И как раз в этот момент, идеально подгадав время, двери общественного центра заскрипели и в помещение вплыла Пиппа Стролл, стуча по полу высокими каблуками и неся Барби под мышкой.

– Ее бизнесу, – громко произнесла Фиона.

Глава 59

– Так, а где оператор? Где журналист? – потребовала ответа Пиппа Стролл. – И что они все здесь делают? – Она показала на членов комитета и плевать хотела на то, что они слышат все ее грубые слова.

– Простите, мне требовался повод, чтобы заманить вас сюда, – ответила Фиона.

– Что? Значит, «Саутборнский вестник» не будет брать у меня интервью?

Фиона покачала головой.

– Нет? В таком случае я ухожу. Только время потеряла.

Она уже собиралась развернуться на своих высоченных тонких шпильках, но ее остановила Мэлори:

– Пиппа, вы должны это выслушать. Это касается вас.

Мэлори быстренько обрисовала ей картину того, что тут происходило. Пиппа опустила Барби на пол, пока слушала. С каждым словом ее лицо все больше краснело, а длинные наращенные ногти впивались в ладони.

Когда Мэлори закончила, Пиппа гневно уставилась на Фиону, Дэйзи и Неравнодушную Cью.

– Вы обвиняете меня в убийстве Сильвии Стедман? Как вы смеете! Я близко не подходила к Сильвии, когда она умерла. Вы прекрасно это знаете, и это также известно полиции.

Кеннет принес ей пластиковый стул, но Пиппа отказалась садиться.

– Вы правы, – ответила Фиона. – Вы не находились рядом с Сильвией в тот момент. У вас железное алиби.

– Чертовски верно, – огрызнулась Пиппа.

– Вам оно очень было нужно, – пояснила Сью. – Будучи фавориткой на главный титул выставки, вы становились подозреваемой номер один в случае версии с завистливой соперницей. Это был единственный недостаток в плане убийства – вам требовалось оказаться вне подозрений.

– Какой еще план убийства? – воскликнула Пиппа. – Я не имею отношения ни к какому плану убийства.

Дэйзи подняла руку, будто держит невидимый стаканчик.

– Частью этого плана был ваш латте. Вы вышли из шатра, зная, что Сильвия делала последние вдохи, купили кофе и намеренно врезались в меня, чтобы им облиться. Бинго! У вас есть алиби.

Пиппа гневно посмотрела на Дэйзи.

– Полная чушь! Это была ваша глупая неуклюжесть.

– Подождите! Подождите! – закричал Дэвид Харпер так громко, что его собака подпрыгнула. – Какое отношение все это имеет к бизнесу Пиппы? Я не понимаю. Пиппа – парикмахер. Только не говорите, что Сильвия планировала открыть парикмахерскую и стать конкуренткой Пиппы, а та за это ее убила. Это просто смехотворно. Да и как она ее убила, если ее и рядом не было с Сильвией?

– Вот именно, – хмыкнула Пиппа.

Фиона повернулась к ней.

– Разве вы не меняете направление? Вы же открываете сеть из четырех салонов груминга.

– Все правильно, – кивнула Пиппа. – И что из того?

– Ничего, – ответила Фиона. – Вероятно, все пойдет хорошо, учитывая, что в нашем районе практически невозможно записаться на груминг.

– Все будет даже лучше, чем просто хорошо, – фыркнула Пиппа. – Я здесь лучший грумер. Посмотрите на шерстку Барби.

– Да, я уверена, что так и есть, – согласилась Фиона. – Однако для того, чтобы гарантировать успех новых салонов, вам нужно попасть в список одобренных клубом производителей и поставщиков товаров и услуг.

– Да, наверное, – пожала плечами Пиппа.

Неравнодушная Сью повернулась к собравшимся членам комитета.

– Единственный способ – попросить кого-то из вас поручиться за нее, предложив кандидатуру Пиппы. Как сама Пиппа только что наглядно всем продемонстрировала, она может не всем нравиться. Простите, Пиппа, но вы иногда бываете просто несносной. – До того, как та успела возразить, Сью продолжила: – А в списке клуба и так много грумеров, так кто станет за нее ручаться? Никто, только если у одного из вас нет личного интереса в успехе ее бизнеса.

– Вот где собака зарыта, – произнесла Дэйзи, довольная тем, что подобрала такую удачную фразу.

Фиона надеялась получить реакцию комитета в этот момент. Дамы так и планировали, но никто из них не выглядел смущенным. Никаких вспышек гнева, никакого неловкого ерзанья на стуле или косых взглядов на дверь в надежде сбежать. Фионе придется давить дальше, причем до тех пор, пока злодей не обнаружит себя, как вылезший прыщ.

– Мы знаем, что у вас на носу годовое собрание, на котором члены клуба голосуют за тех, кого они хотят видеть в составе комитета.

– Подождите. Вы утверждаете, что один из нас убил Сильвию Стедман в сговоре с Пиппой? – наконец последовала реакция Мэлори, пусть и запоздалая. Видимо, ей потребовалось время, чтобы до нее дошла серьезность обвинения.

– Да, – кивнула Фиона.

По помещению пронеслась ощутимая волна негодования. Голоса членов комитета Крайстчерческого клуба собаководства слились в единый гам возмущения, сопровождаемый пронзительным визгом Пиппы Стролл. Такую реакцию вызвало одно-единственное слово, произнесенное Фионой.

Мэлори заставила всех замолчать своим властным тоном.

– Я нахожу крайне оскорбительным то, что вы думаете, будто один из членов нашего комитета мог совершить нечто подобное. Лучше бы вы представили факты. И это все, что я могу сказать.

– О, не беспокойтесь, факты у нас есть. – Фиона подождала секунду или две, пока все не успокоились. – Например, мы знаем, что Сильвия переехала сюда после выхода на пенсию, но она не из тех, кто бездельничает и слушает «Радио Четыре».

– Хотя в этом нет ничего плохого, – быстро вставила Дэйзи.

– А откуда вы знаете, что она не из тех, кто хочет отдыхать на пенсии? – поинтересовалась Мэлори.

– Это сказал Дилан Фрейзер, – ответила Сью.

– Опять он, – проворчал Кеннет Прендивилл, и доберман у его ног тоже заворчал. – Все ваши выводы основываются на размышлениях грумера, который занимался собакой Сильвии?

Эта реплика на мгновение выбила Фиону из колеи. Если не считать доказательств, добытых с помощью хакерского таланта Фрейи, это в некотором роде так и было.

– Э-э, да.

– Он знал ее лучше, чем кто-либо, – подключилась Сью.

– Это называется показания с чужих слов, – заявила Пиппа. – Он сказал, она сказала.

Дэйзи прервала этот спор на полуслове.

– Сильвия упоминает это в своих постах в социальных сетях. – Она достала телефон и нашла нужный пост. – Могу ли я обратиться к уважаемому суду с доказательствами?

До того, как кто-то успел заметить, что они не в суде, Мэлори, которая явно была не против почтительной официальности Дэйзи, ответила:

– Можете.

Дэйзи направилась к Мэлори и показала ей экран телефона, затем показала его каждому из членов комитета по очереди.

– Видите, что здесь говорится? «Последний день на работе. Пока-пока, Городской Совет Бристоля. Буду по тебе скучать. Здравствуйте, новые вызовы!»

Когда все члены комитета это прочитали, Дэйзи вернулась к Фионе и Неравнодушной Сью.

– Мы считаем, что она планировала чем-то заняться после выхода на пенсию, поэтому и писала про новые вызовы, – продолжила Фиона. – И мы считаем, что она планировала чем-то заниматься в этом клубе собаководства.

– Но новые вызовы могут означать что угодно, – фыркнул Кеннет. – Может, она хотела начать играть в гольф или заняться гончарным делом. Я даже не знаю.

– А вы подумайте о том, кем была Сильвия, – ответила ему Фиона. – Она выиграла «Крафтс». У нее был огромный опыт участия в выставках. Дилан Фрейзер сказал нам, что многие конкурсанты после того, как прекращают карьеру, работают, так сказать, за кулисами подобных мероприятий. Подумайте о времени, когда все случилось. Сильвия пришла на вашу выставку, в которой, как мы знаем, она сама не участвовала.

Кеннет Прендивилл открыл рот, чтобы возразить.

Фиона подняла руку, чтобы мягко прервать его.

– Еще секундочку послушайте меня. Давайте просто предположим, что Сильвия пришла не соревноваться, а посмотреть, как проходит выставка, прочувствовать атмосферу, чтобы решить, подходит ей это или нет. А если да, то с таким опытом ей точно не чай и кофе заваривать или продавать хот-доги. Нет, ее роль была бы другой. Гораздо более масштабной. В противном случае она бы просто растрачивала свой талант, разменивая по мелочам. Возможно, Сильвия думала про довольно серьезную роль, возможно, про один из ваших постов. Вскоре состоится годовое собрание, как раз вовремя для нее – она могла бы выставить свою кандидатуру на одно из мест в комитете. Например, стать судьей на выставках вместо Мэлори. У Сильвии были опыт и знания, требуемые для этой работы.

– Что? Чушь! – рявкнула Мэлори. – Я услышала бы об этом. Она связалась бы с нами, чтобы выяснить, как подать свою кандидатуру. Кеннет, ты отвечаешь за всю коммуникацию. Сильвия с тобой связывалась, спрашивала, как стать членом комитета?

Кеннет покачал головой.

– Я ничего про это не слышал.

– Кто-то с ней разговаривал? – спросила Мэлори.

Все покачали головами.

– Боюсь, у нас тишина в эфире. – Мэлори скрестила руки, показывая, что вопрос закрыт.

Фиона молчала. Она очень старалась показать, как шокирована этим откровением, как и Дэйзи с Неравнодушной Сью. Все трое потупили глаза, демонстрируя свое смирение и унижение. Фиона робко посмотрела на зрителей.

– Знаете, вы правы. Сильвия вначале прощупала бы почву. Это очень толковое замечание. Эх! Это разбивает нашу теорию. Простите, мы должны уйти и снова все обдумать.

Члены комитета покачали головами и проворчали себе под нос что-то типа «любительницы» и «сколько времени мы потратили зря», за исключением Мэлори.

– Как они посмели думать, будто это один из нас? – произнесла она достаточно громко, чтобы дамы услышали каждое слово.

Пиппа Стролл пошла еще дальше и бросила несколько ругательств в адрес дам.

Первой на ноги поднялась Делия Хопкинс.

– Так, раз больше говорить не о чем, я уезжаю в Лимингтон.

Остальные тоже встали, подхватив поводки своих собак и намереваясь уйти.

– Еще один момент, – произнесла Фиона, останавливая их. – Мне нужно, чтобы вы помогли мне понять одну вещь.

– Мы все вам для этого нужны? – уточнила Делия.

– Пожалуйста, задержитесь, если не сложно. Это займет минуту или две.

Глава 60

Все с неохотой снова расселись, ворча и жалуясь, включая Пиппу Стролл, чье изящное личико исказилось злобой. Собаки такому повороту тоже не обрадовались. Они скулили и печально поглядывали на своих хозяев, не понимая, почему их не выпустили на улицу.

– Ну с чем вам требуется помощь? – Делия Хопкинс сидела на кончике стула, готовая улизнуть при первой же возможности.

– Чем вы на самом деле занимаетесь в Лимингтоне? – спросила Фиона.

Делия не смогла скрыть чувство вины.

– Не ваше дело. Это личное. Можем мы наконец закончить с этим?

– Согласна, это не имеет значения. – Фиону и правда не интересовало, чем Делия занимается в Лимингтоне. Она просто тянула время, надеясь усилить дискомфорт и раздражение собравшихся. Ее стратегия тыканья, подталкивания, подначивания убийцы должна была вот-вот достигнуть своего апогея. – Могу ли я спросить, чем вы занимаетесь в клубе?

– Я? – Делия выглядела немного смущенной и растерянной из-за того, что ее опять выделили. – Вы имеете в виду мою роль?

Фиона кивнула.

– Как заместитель председателя комитета я замещаю Мэлори в ее отсутствие и выполняю часть ее работы.

Фиона повернулась к Мэлори.

– А чем занимается председатель комитета?

– Фиона, в этих вопросах есть какой-то смысл? – выстрелила Мэлори вопросом вместо ответа.

– Есть.

– Хорошо. Я отвечаю за все. Я принимаю решения. Что мне еще делать? – ответила Мэлори с таким видом, словно это самая очевидная в мире вещь. – Я сужу конкурсы на выставках собак – мое решение окончательное.

– А вы, Дэвид? – спросила Фиона.

– В самом деле? – вздохнул Дэвид. – Вам нужно объяснять, что делает казначей?

– Повеселите меня.

– Я отслеживаю поступающие и исходящие средства. Занимаюсь бюджетами, банковскими счетами и счетами, которые нужно оплачивать. Удовлетворены?

– Да, – улыбнулась Фиона. – Это дает нам более четкое представление о том, как обстоят дела. Спасибо, дамы и господа. У нас больше нет вопросов.

Пиппа и собравшиеся члены комитета, не теряя времени, вскочили со своих мест, но тут их остановил вопрос Кеннета Прендивилла:

– Э-э, вы не хотите знать, чем занимаюсь я?

– Нет, мы и так знаем, – ответила Фиона, отмахнувшись от него. – Мэлори же упомянула это ранее. Вы занимаетесь коммуникацией.

Кеннет Прендивилл фыркнул, оскорбившись из-за такого упрощенного описания своей работы.

– О, у меня гораздо больше обязанностей. Я отвечаю за ежедневную работу клуба, координацию и организацию всех мероприятий, я слежу, чтобы все шло гладко.

– Ох, какое совпадение! – воскликнула Фиона.

– Совпадение с чем? – Негодование быстро ушло с лица Кеннета.

– Это очень похоже на роль главного администратора, – ответила Фиона.

– Я сказала бы, что она точно такая же, – пояснила Сью. – За исключением того, что главный администратор мог бы заниматься этим в более крупной организации, например, в городском совете Бристоля.

– О да, – наигранно согласилась Фиона, будто этого не знала. – Эй, а разве Сильвия Стедман не была главным администратором перед тем, как выйти на пенсию и переехать сюда?

– Все правильно, – подтвердила Дэйзи. – Я показывала вам ее пост, он как раз про уход с этой должности.

– Знаете, у меня сейчас появилась безумная мысль, – снова заговорила Фиона. – Представьте, если б Сильвия захотела получить должность в вашем комитете. Она идеально подходила на роль секретаря. По всем параметрам!

Наконец это случилось. Ерзанье, неуютное поеживание. Почти незаметные движения, но Кеннет Прендивилл не смог их скрыть. Пиппа, напротив, сохраняла невозмутимость игрока в покер.

– Куда вы клоните? – спросила Мэлори.

Фиона откашлялась.

– Вначале мы считали, что Сильвия метила на ваше место, Мэлори. Но только потому, что, по словам Дилана Фрейзера, Сильвия могла захотеть попробовать себя в роли судьи. Поразмыслив, мы решили, что она навряд ли стала бы сразу претендовать на такую высокую должность. Для начала она захотела бы роль, больше подходящую для ее способностей. И это должность Кеннета. По сути, это та же самая работа, которой она занималась, но в гораздо меньших масштабах. Я уверена, вы со мной согласитесь: на следующем годовом собрании члены клуба проголосовали бы за нее, учитывая ее опыт администратора и опыт подготовки победителя «Крафтс». Для Кеннета это стало бы провалом. Он лишился бы места в комитете, влияния, в особенности в том, что касалось выбора поставщиков товаров и услуг для животных, которые включаются в список. В особенности одного такого. Парикмахера, превратившегося в грумера для собак.

– О, заткнитесь, Фиона, – огрызнулась Пиппа. – Вы сами не знаете, что несете.

– Чушь собачья! – Изо рта Кеннета вылетела слюна, а у его добермана поднялась шерсть на загривке.

– Правда, Кеннет? – спокойно спросила Фиона. – Вы ежегодно используете дзен-метод, чтобы вас снова избрали в комитет. Вы заискиваете перед членами клуба. Но в этом году вы превзошли себя. Вы рассылали поздравления с Рождеством и отложили проведение конкурса, и делали это для людей, которым вы не нравитесь. Вы правда очень сильно хотели остаться в комитете.

– Это так, – согласилась Делия. – Карма-Кен в этом году действовал очень активно.

Кеннет был готов взорваться и бросил на нее самый злобный взгляд. Затем он обратил всю свою ярость на Фиону.

– Конечно, я хотел, чтобы за меня снова проголосовали, а кто не хочет-то?

– Нет, я думаю, дело было не только в этом, – спокойно ответила Фиона. – Вы отчаянно хотели остаться в комитете, чтобы поддержать новый бизнес Пиппы и убедиться, что он оказался в списке одобренных.

– И зачем ему это делать? – потребовала ответа Пиппа.

Фиона задумалась над вопросом.

– М-м-м… Может, он вложил в него деньги.

Пиппа откинула волосы назад и пренебрежительно бросила:

– Какая чушь.

Фиона не стала обращать на нее внимание и снова повернулась к Кеннету.

– Но затем появляется Сильвия и хочет занять ваше место. Она бы положила вас на лопатки во время предстоящего голосования. Вы вылетели бы из комитета, навсегда лишившись шанса на поддержку бизнеса Пиппы и потеряв все вложенные в него деньги. У вас не осталось выбора. Вам требовалось убрать Сильвию из гонки. И вы ее убили. Подделали ее заявку, чтобы все выглядело так, будто она подалась для участия в конкурсе, а от нее избавился завистливый конкурент. И все для того, чтобы вы защитили свои инвестиции.

– Кеннет, Пиппа, это правда? – спросила Мэлори. – Вы вместе вложились в бизнес?

– Конечно, нет, – фыркнула Пиппа. – Три старые карги бредят.

Кеннет покачал головой и усмехнулся себе под нос.

– Вы же не можете верить всему этому, правда? Минуту назад мы согласились, что, если б Сильвия планировала к нам присоединиться, она связалась бы с нами и сообщила о своих намерениях. Навела справки. Она не заявилась бы на выставку, чтобы ни с того ни с сего объявить свою кандидатуру. Где доказательства: письма, телефонные звонки?

– Хороший вопрос, – заметила Мэлори. – Если Сильвия работала главным администратором, то она была очень организованной и компетентной. Она бы провела предварительную работу. И для начала связалась бы с нами.

– О, конечно, – согласилась Фиона. – И когда Сильвия связывалась с клубом, первым человеком оказался секретарь, Кеннет. Он первым узнал о ее намерениях, но не сообщил о них остальным. Я не думаю, что она стала бы звонить по телефону. Она хотела бы иметь все в письменном виде. Обычные письма идут слишком долго, поэтому она наверняка предпочла электронную почту.

Кеннет самодовольно и покровительственно улыбнулся.

– Я так рад, что вы упомянули электронные письма. В этом есть смысл. Она захотела бы иметь подтверждение нашей переписки, если б таковая на самом деле велась. Так где эти письма? Их нет ни в клубной папке «Входящие», ни в спаме. Если хотите, можете заглянуть в мой ноутбук. Пожалуйста. Догадываюсь, что и в компьютере Сильвии ничего нет. Я не детектив, но чутье мне подсказывает, что полиция все уже проверила.

– Да, вы правы, – кивнула Фиона. – Но все следы электронной переписки можно удалить, если знать нужных людей. За определенную цену можно нанять хакера через Интернет. Следов почти не остается, во всяком случае таких, которые не обнаружит полиция после беглого просмотра. Хакер также может загрузить поддельную заявку, чтобы это выглядело так, будто она поступила с компьютера Сильвии. Разве не так, Кеннет?

– Я понятия не имею, о чем вы говорите. – Кеннет казался спокойным, но его выдал доберман. Собака отвела уши назад и облизывала губы – явные признаки того, что пес нервничает, а значит, он уловил страх хозяина.

Подошло время еще усилить давление и тычки на убийцу.

– Насколько я понимаю, вопрос на миллион долларов – это кто сделал укол Сильвии? Вы или Пиппа? Я практически уверена, что не Пиппа. Вы хотели защитить свои вложения и сделать так, чтобы ее не оказалось рядом.

– Это смешно. – Кеннет беспокойно ерзал на стуле.

– Пантомиму с обливанием кофе придумали вы, Пиппа? – поинтересовалась Дэйзи.

– О, кстати, мы поговорили с человеком, который продал вам кофе, – сообщила Фиона. – Он сказал, что вы вылили половину и добавили в стаканчик холодную воду. Вы сделали бы подобное, только зная, что собираетесь вылить на себя обжигающе горячий кофе. Но я никак не могу понять, зачем вам вообще было приходить на выставку? Почему не остаться дома, чтобы избежать всяких подозрений?

– Личная гордость, – предположила Сью. – Прошлогодняя победительница и фаворитка этого года, бьюсь об заклад, вы просто обязаны были там красоваться. Но я также думаю, что, если бы вы не появились на выставке после того, как весь год хвастались победой, это выглядело бы подозрительно.

Для разнообразия Пиппа лишилась дара речи. Она была ошарашена и подавлена таким количеством доказательств, которые только увеличивались.

Дэйзи снова достала телефон и обратилась к Кеннету:

– Должна сказать, очень удобно иметь косметолога в подельниках, если планируете сделать кому-то смертельный укол. На сайте Пиппы говорится, что она делает инъекции филлеров абсолютно безболезненно.

– Она вас тренировала перед выставкой? – поинтересовалась Фиона. – Заставила практиковаться на апельсинах или чем-то подобном, чтобы, когда дошло до дела, вы смогли незаметно уколоть Сильвию? Помогло и то, что внимание людей, как и их камеры, были направлены на Чарли. Кстати, какой яд вы использовали? Это нам не удалось выяснить.

Кеннет вскочил со стула и затопал ногами, схватившись за поводок своего добермана.

– Достаточно! Я больше не собираюсь слушать эти ничем не подкрепленные бредни!

Доберман покорно встал рядом с ним, желая, как и его хозяин, побыстрее покинуть это неуютное место.

– Стой, где стоишь, Кеннет! – приказала Мэлори, и слова прозвучали так, словно сам господь бог повелел это.

Кеннет замер на месте.

Мэлори встала и повернулась к нему. Немецкие овчарки последовали ее примеру.

– У меня тоже есть вопрос, который прояснит ситуацию раз и навсегда. Ты вкладывал деньги в новый бизнес Пиппы по грумингу?

Секретарь клуба неловко переминался с ноги на ногу. Пиппа открыла рот, собираясь что-то сказать, но Мэлори шикнула на нее.

– Это достаточно простой вопрос, Кеннет. Да или нет?

Кеннет секунду колебался, а затем бросился к двери, таща за собой добермана.

– Кеннет, трус! – закричала ему вслед Пиппа. – Вернись!

Мэлори бросилась в погоню вместе с тремя своими большими немецкими овчарками.

Фиона едва успела подхватить Саймона Ле Бона на руки до того, как Кеннет пронесся мимо, чуть не подвернув ногу. Ему никак не помогал его доберман, который натянул поводок и рвался к двери. Это дало Мэлори возможность обогнуть дам, удерживая овчарок на поводках. С ее ярко-рыжими волосами она напоминала Боудикку, управляющую колесницей с сильными лошадьми. Хотя Фиона сомневалась, что легендарная королева мыла голову шампунем и делала укладку перед битвой. Может, все сложилось бы по-другому, если б она это делала^[345].

Мэлори оттолкнула Кеннета и перекрыла ему путь к выходу. Кеннет с доберманом резко затормозили перед превосходящими силами Мэлори. Ее овчарки оскалились, шерсть на загривках встала дыбом. В ответ на это доберман слабо и несмело зарычал.

– Фиона, вызывайте полицию, – повелела Мэлори. Фиона тут же набрала «999». – Кеннет, не пытайся ничего предпринять. Ты не справишься ни со мной, ни с тремя суками.

Фиона очень надеялась, что Мэлори имеет в виду своих немецких овчарок, а не дам из детективного агентства «Благотворительный магазин».

Кеннет вздохнул, опустил плечи и повесил голову, признавая поражение. Пес покорно распластался на полу. Овчарки Мэлори почувствовали, что конфликт завершен, расслабили напряженные мышцы и сели, счастливо высунув языки.

– Хорошие девочки, – похвалила их Мэлори, по очереди погладив головы и вручив каждой собаке по вкусняшке из кармана.

В этот краткий миг замешательства Мэлори Кеннет решил совершить последний отчаянный рывок. Он бросил поводок, оставляя добермана на произвол судьбы, и понесся к двери. Когда уже казалось, что он точно сбежит, в дверь вошел еще один владелец собаки и заблокировал ему проход.

– Вот и подкрепление прибыло, – сказала Фиона.

Внушающий страх Адриан с Ред Буллом твердо загораживали дверной проем, заставив Кеннета затормозить.

– Ты никуда не уходишь, друг, – рявкнул Адриан.

Кеннет немедленно отступил под натиском Адриана с горящими от ярости глазами. Адриан с собакой загнали испуганного секретаря клуба в угол, не оставив места для отступления. Доберман Кеннета преданно подбежал к нему, нисколько не беспокоясь о том, что минуту назад хозяин его бросил.

Фиона опасалась, что две собаки могут подраться, но Ред Булл разрядил обстановку, немного испортив шоу крутого парня, которое давал Адриан, завалившись на спину и подставив живот. Ему явно хотелось играть.

В отдалении послышался вой сирен. Создавалось впечатление, словно кто-то нажал на переключатель, приглушающий свет, когда лицо Кеннета изменилось. Его кожа стала белой как молоко, все надежды растворились, и он принял свою судьбу.

Пиппа же продолжала настаивать на своей невиновности, одновременно пятясь назад с Барби, в которую вцепилась обеими руками.

– Он не имеет ко мне никакого отношения. Конечно, в мой новый бизнес были сделаны вложения, но не Кеннетом. Клянусь.

Фиона знала, что как раз Кеннетом, благодаря изысканиям Фрейи в финансовых документах.

– Ну тогда вам не о чем беспокоиться.

На лице Пиппы появилась надежда.

– Правда?

В общественный центр ворвались четверо полицейских в форме, за ними следовали инспектор Финчер и сержант Томас.

– О, конечно, – заверила ее Фиона. – После того, как вы покажете все свои счета и объясните происхождение денег этим двум детективам, с вами все будет в полном порядке.

Пиппа с трудом сглотнула и бросила взгляд через плечо, надеясь найти выход.

– Там находится только кухня, – сообщила ей Дэйзи. – Вы хотите сварить кофе?

– Нет, не хочет, – сказала Неравнодушная Сью. – Она только снова им обольется.

Глава 61

Фиона никогда раньше не испытывала в театре такого стресса. Она обожала ходить на спектакли, театр был ее любимым развлечением, конечно, не считая книги. Она любила трепетное ожидание перед тем, как поднимут занавес. Все зрители оживленно переговаривались, занимая свои места под высокими, богато украшенными потолками – в Регентском центре они были в стиле ар-деко и выглядели восхитительно. К ним добавлялась элегантная отделка с каннелюрами и сусальным золотом.

Спектакль – это всегда праздник и волшебство, и ничто не сравнится с живым представлением, когда талантливые люди выходят на сцену перед вами. Фиона забронировала хорошие и очень комфортные места. Но несмотря на все это, она была во взвинченном состоянии, постоянно ерзала и крутилась.

– Что с тобой? – спросила Сью. – Кто-то насыпал тебе за шиворот чесоточный порошок?

– Я нервничаю, только и всего.

Дэйзи услышала только конец разговора, когда вернулась из туалета.

– Почему ты нервничаешь? – спросила она.

– Из-за Корзинщика. Я боюсь, что его выступление не будет смешным и в этом окажемся виноваты мы.

– Почему это мы виноваты?

Фиона с трудом сглотнула.

– Нам следовало быть с ним более честными. Мне не хочется смотреть, как он опозорится перед зрителями. Я бы этого никому не пожелала.

– Мы были с ним честны, – заметила Неравнодушная Сью. – Благодаря нам он сменил весь свой репертуар.

– И последние его номера были не так уж плохи, – добавила Дэйзи.

Фиона должна была признать, что репертуар Корзинщика стал лучше, но они были его друзьями и отчаянно хотели, чтобы у него все получилось. Но как пройдет его выступление перед зрителями, которые его совсем не знают и ничем ему не обязаны?

– А что, если они окажутся злыми, начнут прерывать его выкриками?

– Фиона, это Крайстчерч, – сказала Сью. – В Крайстчерче люди не перебивают выступающих. Они пишут анонимные письма и гневно косятся на тебя.

– Хочешь попробовать, Фиона? – Дэйзи показала небольшой стаканчик с карамельным мороженым.

– Где ты его взяла? – нахмурилась Сью. – Мне казалось, его продают только в антракте.

– Нет, можно купить в любое время. На прилавке стоит.

Только Дэйзи могла обнаружить тайные запасы мороженого в Регентском центре.

– Я неравнодушна к маленьким стаканчикам мороженого. Мне нужно как-то по-особому подмигнуть или назвать твое имя?

– Нет, не думаю. – Дэйзи сняла крышку и запустила маленькую пластиковую ложечку в десерт. Она застонала от удовольствия, когда мороженое оказалось на языке. – Восхитительно. Оно поможет тебе успокоиться, Фиона.

– Нет, спасибо, – отказалась Фиона. – Я не могу есть в такое время.

– Я попробую, – заявила Сью. Дэйзи наполнила ложечку и протянула ей. – Ого, да оно волшебное. Думаю, я себе куплю стаканчик. Сколько он стоит?

– Два с половиной фунта.

Едва ли это можно было назвать огромной суммой, но энтузиазм Сью тут же уменьшился.

– Нет, пожалуй. Я потерплю до дома.

Фиона наблюдала, как театр наполняется людьми, и от этого ее нервозность только усиливалась. Чем больше зрителей, тем большее количество людей станут свидетелями возможного унижения Корзинщика. Неравнодушная Сью успокаивающе сжала ее колено.

– У него все получится. Мы должны отправить ему сообщение с пожеланиями удачи, ни пуха ни пера и все в таком роде.

– Мы уже это сделали. – Дэйзи ахнула, когда у нее во рту оказался большой холодный кусок мороженого, и стала перекатывать его во рту.

– Может, следует послать еще одно.

Телефон Фионы издал сигнал, когда ей пришло сообщение.

– От кого это? – спросила Дэйзи.

Фиона рассматривала экран.

– Фотография от Джули Ширс. Она с Чарли.

Фиона показала снимок Дэйзи и Сью, которая заахала при виде ветеринара, прижимающей лицо к собачьей морде. Она только что взяла Чарли себе. Казалось правильным то, что человек, пытавшийся спасти Сильвию, стал новым владельцем Чарли. И оба выглядели очень счастливыми.

С другой стороны, Кеннет и Пиппа находились под стражей в ожидании суда. Им обоим было предъявлено обвинение в убийстве Сильвии Стедман. Хотя наиболее вероятно, Пиппа будет признана виновной только в сговоре с целью совершения убийства, потому что иглу в руку Сильвии воткнул именно Кеннет, а Пиппа обучала его этому несколько недель. Он воспользовался возможностью ненадолго ускользнуть с главной арены, пока всех отвлек спор во время конкурса «Лучший ловец печенья». Сильвия умерла, но двоих людей, виновных в ее убийстве, поймали. Их собакам не повезло, и они ждали, пока опытная Керри Притчард найдет им новые дома.

Свет начал меркнуть. Ведущий предложил всем занять свои места. Оглядевшись вокруг, Фиона поняла, что все кресла заняты. Она одновременно чувствовала бабочек в животе и мурашки. В зале стало почти полностью темно, за исключением зеленых огней у запасных выходов. Яркий свет прожекторов осветил сцену, поднялся занавес, и все увидели одинокий микрофон на середине.

Корзинщик вышел на сцену из левой кулисы. На нем был ярко-желтый, почти флуоресцентный, свитер грубой вязки, из-за чего казалось, будто выступать собирается перезрелый початок кукурузы. Зрители вяло захлопали, не зная точно, как положено по этикету. Они должны хлопать сейчас или потом?

Фиона присоединилась к аплодисментам, но внутри у нее все опустилось. Не из-за того, как Корзинщик оделся (это точно запомнят), а из-за того, что ему достался худший порядковый номер. Начинать всегда очень сложно. Нужно разогреть еще не вошедшую во вкус аудиторию, которая пока не готова к смеху.

Корзинщик встал перед микрофоном и с энтузиазмом поприветствовал зрителей:

– Привет, Крайстчерч!

Дамы откликнулись, выкрикивая приветствия в ответ. Они были единственными, кто это сделал, если не считать тихого бормотания тут и там.

– Меня зовут Тревор, но все называют меня Корзинщиком. – По крайней мере, он отказался от диккенсовской многословности и не удосужился принести с собой на сцену плетеный стул. Несмотря на это, он продолжил: – Я не стесняюсь сказать, что нервничал перед выступлением. Я ужасно спал ночью. Мне снилось, что меня пытается убить посылка «Федерал Экспресс»^[346] – это был настоящий логистический кошмар.

Из Фионы неожиданно вырвался смешок, да и по всему залу после этой удачной шутки прокатился легкий смех. Это хорошо задало тон всему выступлению.

– Я не должен был выступать первым. Нет, меня планировалось выпустить после попытки установить мировой рекорд по самой длинной конге^[347], но я сказал организаторам, что после такого выступать не смогу.

Смех зрителей был отрывистым, но совершенно точно становился громче. Корзинщик завоевывал аудиторию.

– Знаете, у меня не всегда было прозвище Корзинщик. В семидесятые годы я был большим поклонником Элтона Джона и работал в салат-баре, где меня звали Ракетчиком^[348]. – Смех усилился до раскатистого гогота. Корзинщик продолжил, эта реакция зрителей его явно подбодрила. – К сожалению, меня уволили с этой работы, и я пошел в модели, рекламировать камуфляж. Но неудачно – мне сказали, что не видят меня в этой роли. – Он замолчал на мгновение. На этот раз смех прокатился по всему залу. Корзинщик прошелся по сцене, его уверенность росла, он смотрел на море ухмыляющихся лиц, ожидающих следующей шутки. – Однако мне удалось устроиться на фабрику «Ризла»^[349], но оттуда меня тоже выгнали, потому что я отказался делать все по их правилам. Я сказал им, что так крутиться не буду. – Тут раздался настоящий хохот. Корзинщик подождал, пока он стихнет, и продолжил: – Я разочаровался в работе и отправился в путешествие по Китаю. Познакомился с красивой китаянкой из Коммунистической партии. Но пришлось порвать с ней – в этих отношениях было слишком много красных флагов^[350]. – Смех теперь долетал до потолка. – Вернувшись домой, я под вдохновением своей поездки на Восток открыл бизнес по производству оригами, но он быстро свернулся.

После этого он сыпал шутками и афоризмами, выдавая их друг за другом. Важнее всего было то, что они все получились смешными. К тому времени, как Тревор закончил выступление, зрители требовали продолжения, и он покинул сцену под гром аплодисментов.

После окончания всего представления дамы встретились с ним в баре, Тревор сжимал награду в одной руке и стакан с виски в другой. Дамы по очереди обняли и поздравили своего друга.

– Тревор, поразительное выступление. Просто великолепное, – похвала лилась из Фионы рекой. Она была счастлива за него и глубоко внутри скрывала чувство вины из-за того, что когда-то в нем сомневалась.

– Третье место, – улыбнулся он. – Неплохой результат, и я еще получил сто фунтов за свои труды.

Он проиграл только фокуснику, который внезапно исчез, а затем возник на балконе, удивив и очаровав всех зрителей. Всех, за исключением Неравнодушной Сью, которая клялась, что это брат-близнец и она видела их обоих в магазине. Первое место отдали девушке-подростку, которая тоже творила чудеса, но только на скейтборде, крутясь на нем с грациозностью балерины так, что смутила бы сэра Исаака Ньютона.

– Вы выступили блестяще. – Сью игриво хлопнула Корзинщика по руке.

– Это было уморительно. Так смешно, как бывает по телевизору, – с улыбкой сказала Дэйзи.

– Отличная работа, Тревор. Я могу угостить вас стаканчиком чего-то горячительного? – предложила Фиона.

– Обычно я после такого предложения готов и руку оттяпать, но сегодня меня все угощают и угощают. – Он показал на целый ряд стаканов с виски, выстроившихся у него за спиной и готовых к тому, чтобы их выпили.

– Значит, Корзинщика, продавца мебели, больше нет, его сменил Корзинщик-комик? – спросила Дэйзи.

– Пока нет. Я продолжу этим заниматься как небольшим хобби. Но оно кажется многообещающим. Несколько человек вручили мне свои визитки и спросили, не могу ли я выступить у них на мероприятиях.

– Это прекрасно!

Чей-то телефон издал сигнал, прерывая разговор. Они все достали мобильные, проверяя, кому пришло сообщение, как и несколько человек вокруг. Оказалось, что Дэйзи. Она быстро пробежалась по сообщению. Подруги не могли не заметить, как с каждым прочитанным словом с ее лица исчезает радость, уступая место грусти и подавленности. В уголках ее глаз появились слезы.

– Дэйзи, в чем дело? Что случилось? – обеспокоенно спросила Фиона.

Дэйзи подняла глаза, и подруги с облегчением увидели, что это слезы радости, а не печали.

– Это сообщение от Беллы, моей дочери. Вы знаете, что мы много лет с ней не разговаривали. Мы поссорились после того, как она вышла замуж за того ужасного типа. В общем, она его бросила.

Фиона никогда не видела столько радости на лице одного человека. Дэйзи чуть не упала от счастья.

– Она возвращается домой! Моя Белла возвращается домой!

Джо Лансдейл Голый ангел

Глубоко в переулке, в луче света фонаря патрульного, она казалась голым ангелом в полете, скользящим к темным небесам.

Одна рука вытянута, словно чтобы ухватиться за воздух. Голова поднята, а светлые волосы до плеч плотные, как шлем. Лицо ее было гладким и белоснежным. Тело - умопомрачительным. Одна ножка задрана, словна она только что оттолкнулась от земли. На ножке – родимое пятно, похожее на след собачьей лапки. Она находилась в огромном куске льда, из-под которого растекалась лужа. На дне у глыбы льда таял какой-то вырезанный узор.

Патрульный Адам Коутс сдвинул фуражку на затылок, посмотрел на нее и поводил фонариком. Он слышал, как рядом тяжело дышит мальчик.

- Такая красивая, - сказал мальчик. – И совсем без одежды.

Коутс опустил на него взгляд. Десять, максимум двенадцать, в кепке и потрепанной одежонке, туфли такого вида, словно черкни еще раз по асфальту – и развалятся.

- Как тебя зовут, сынок? – спросил Коутс.

- Тим, - ответил мальчик.

- Полностью.

- Тим Тревор.

- Ты ее так и нашел? Рядом никого не было?

- Я шел здесь домой.

Коутс выключил фонарик и обернулся к мальчику в темноте.

- Это же тупик.

- Там есть лестница.

Коутс снова включил фонарик, ткнул в сторону, куда показывал мальчик. В конце переулка была стена из красного кирпича, и к ней в самом деле прислонена металлическая лестница, до самого верха.

- По крышам лазаешь?

- Да, сэр, с другой стороны тоже лестница, опускается на улицу. Я шел туда и тут увидел ее.

- Родители знают, что ты гуляешь допоздна?

- Нет у меня родителей. Со старшей сестрой живу. Но она работает, так что, сами понимаете…

- Ты сам по себе?

- Да, сэр.

- Побудь здесь. Я схожу к таксофону, потом отпущу тебя домой.

Коутс повел по переулку детектива Галлоуэя, пока перед ними скакал луч фонарика. Коутсу казалось странным, что они идут смотреть на женщину во льду, а сами пропотели насквозь. В Лос-Анджелесе стояла жара. С гор собачьим дыханием неслись ветра “Санта-Ана”. Из-за них становишься липким, хочется вылезти из одежды, добраться до океана и окунуться.

Когда она дошли до замороженной женщины, Галлоуэй произнес:

- И правда лед.

- А ты не верил?

- Верил, но думал, ты что-то напутал, - ответил Галлоуэй. – Так чуднО, вот я решил, может, ты перепил.

Коутс усмехнулся.

- Странное родимое пятно, – заметил Галлоуэй. Коутс кивнул.

- Я и не знал, что делать, то ли это в убойный, то ли в отдел нравов, то ли Бог уронил кубик льда.

- Многие мужики не отказались бы подкинуть такой кубик себе в коктейль, - сказал Галлоуэй.

Лед начал таять, и ангел слегка пошевелился.

Галлоуэй изучил тело и сказал:

- Вряд ли она сама залезла в эту глыбину, так что, думаю, дело для убойного.

Закончив бумажную работу в участке, Коутс вернулся домой и поднялся по скрипучей лестнице в квартиру. Квартира. Звучит куда солидней, чем есть на самом деле. Внутри Коутс разделся до трусов и по привычке пошел в туалет с пистолетом в кобуре.

Пару лет назад, пока Коутс спал на диване, в квартиру вломился обкуренный грабитель. Завязалась драка. Незваный гость завладел пистолетом, и хотя Коутс его обезоружил и забил этим же пистолетом до бессознательного состояния, с тех пор по комнатам ходил только вооруженным. Из-за горького опыта и, как говорила бывшая жена, психологических проблем.

Усевшись на толчке, который угрожающе закачался, Коутс задумался о женщине. Это не его проблема. Он не детектив. Он не расследует убийства. Но все время на толчке, в душе и даже в кровати он думал о ней. Как она там оказалась? И кто мог подобное удумать – заморозить тело в глыбе льда и бросить в темной подворотне? Ну и щенячий след. Он его тревожил, как зудящий расчес.

Для сна было слишком жарко. Он встал, налил на кухне воды в стакан, вернулся и плеснул на простыню. Открыл пару окон на улицу. Стало громче, но прохладнее. Снова лег.

И тут он вспомнил.

Собачья лапка.

Он сел и поискал штаны.

В центре, в морге, ему из-за стойки приветственно помахал ночной дежурный. На Боуэне был белый халат в красных разводах, похожих на кровь, но не кровь. Перед ним в коричневой бумаге лежал недоеденный сэндвич с котлетой и кетчупом. В руках он держал журнал про вестерны. При виде Коутса отложил его на стол, продемонстрировал зубы.

- Эй, Коутс, в ночную работаешь? Без формы? До детектива, что ли, дослужился?

- И не близко, - ответил Коутс, задвигая шляпу на затылок. – Я не на работе. Как чтиво?

- Ковбои побеждают. Что, больше заняться нечем, кроме как приходить в такую рань и глазеть на мясо?

- Женщина во льду.

Боуэн кивнул.

- Да. Чертовщина какая-то.

- Ее нашел пацан. Потом, позвал меня, - сказал Коутс и в общих чертах обрисовал ситуацию.

- Как она там оказалась? – сказал Боуэн. – И на черта?

- Если бзнал, - ответил Коутс, - был бы детективом. Покажешь тело?

Боуэн выбрался из-за стола и Котус последовал за ним. Они прошли через очередные двойные двери и оказались в комнате с большими ящиками в стене. Пахло дезинфектантом. Боуэн остановился у ящика с номером 28 и выдвинул тело.

- Нам еще с одним мужиком пришлось выдалбливать ее ледорубами. Можно было бы оставить ее на тротуаре, и она бы сама оттаяла. Да хоть в задней комнате со сливом. Но нет, вызвали нас срочно доставать. Всю руку себе отбил, до сих пор болит.

- Не оправдывайся, - сказал Коутс. – Рука у тебя болит от совсем другого дела.

- Очень смешно, - ответил Боуэн и погладил голову под простыней.

Простыня была влажная. Там, где она прижималась к голове, груди, лобку и ногам, были темные пятна.

Боуэн стянул простыню, сказал:

- Первый раз такую красоту вижу, и, естественно, она мертва. Везет же мне.

Коутс посмотрел на ее лицо, такое безмятежное.

- Покажи дальше, - сказал он.

Боуэн стянул простыню ниже коленей. Коутс вгляделся в родимое пятно. Собачья лапка. Когда он увидел ее впервые, она что-то напомнила, но тогда он еще не разобрался. А теперь был уверен.

- Как будто щенок грязной лапой наступил, - заметил Боуэн.

- Уже опознали? – спросил Коутс.

- Пока нет.

- Тогда могу помочь. Ее зовут Мегдалин Джексон, если только она не вышла замуж и не сменила фамилию. Возраст – где-то двадцать четыре.

- Ты ее знал?

- Еще в детстве, более-менее, - сказал Коутс. – Скорее знал я ее старшую сестру. Родимое пятно, где я его видел, – вспомнил, только когда вернулся домой. У ее сестры было такое же - куда меньше, но похожее, повыше. Я не сразу понял, потому что это явно не старшая, Эли. Слишком молодая. Но потом вспомнил про младшую, и что ей теперь должно быть как раз около двадцати четырех. В то время она была всего лишь мелкой соплюшкой, но логично, что она унаследовала такое же пятно, что у Эли.

- Говорят, копа ноги кормят, и в этом случае буквально.

- Этот лед, - спросил Коутс, – уже видел что-нибудь похожее?

- Не-а. Так-то мы уже находили в подворотнях пару девочек. Но не в глыбах льда.

- Понятно, - сказал Коутс. – Ну, я все.

Боуэн натянул простыню, спросил:

- Ладно, я могу сообщить, кто она, раз ты опознал?

Коутс изучил ее бледное, гладкое лицо.

- Конечно. Уже знаете, как она умерла?

- Ран на ней не нашли, так что придется порезать.

- Расскажешь, что узнаешь?

- Конечно, - ответил Боуэн. – Но тогда пять долларов, которые я тебе торчу с покера…

- Можешь про них забыть.

Коутс заехал в круглосуточную забегаловку и, пока солнце только заползало на небо, съел завтрак с кофе. Купил там же газету со стойки, сел в кабинке, читал и пил еще кофе, пока не стало совсем светло; к этому времени он выпил столько, что, казалось, волосы уже ползают по затылку. Он поехал домой к Эли.

В последний раз, когда он видел Эли, она жила в дорогом районе города на тихой улочке, в высоком доме со множеством деревьев на лужайке. Дом стоял на том же месте, как и деревья, хотя в это утро они казались уставшими, потемневшими от ветров “Санта-Ана”.

Коутс припарковался на обочине и прогулялся до дома. Воздух казался плотным, хоть на хлеб мажь. Коутс бросил взгляд на карманные часы. Было еще довольно рано, но он все равно налег на дверной звонок. Через какое-то время к двери, не торопясь, подошел здоровяк в тесном жакете. Выглядел он так, будто может завязать кочергу в узел, сожрать и тут же высрать.

Коутс залез в карман брюк, показал значок патрульного. Здоровяк взглянул на него так, будто он показал какую-то тухлятину, ушел и спустя время, за которое хромая мышь могла бы отгрохать гнездо размером с Тадж Махал, вернулся.

Коутс не успел войти со шляпой в руках в дом и на метр, когда здоровяк произнес:

- Подождите здесь.

- Ладно, - ответил Коутс.

- Здесь, и больше никуда ни шагу.

- Мне и не надо.

Здоровяк кивнул, ушел и снова началось ожидание. Хромая мышь, наверное, была близка к завершению нового амбициозного проекта, когда наконец появилась Эли. На ней была белая шелковая пижама, а светлые волосы напоминали взбитый мед. На ногах - домашние тапочки. На миг она казалось такой красавицей, что Коутс чуть не расплакался.

- Черт подери, - сказала она и улыбнулась. – Ты.

- Да, - ответил Коутс. – Я.

Она подошла с улыбкой, взяла его за руку и повела по коридору, пока они не оказались в комнате со столом и креслами. Шляпу он положил на стол. Они сели на соседние кресла, она потянулась и снова взяла его за ладонь.

- Ну у тебя и дворецкий, - сказал Коутс.

- Уоррен. Дворецкий, телохранитель и смешивает отличное мартини. Он сказал, что пришли из полиции.

- Из полиции, - подтвердил Коутс. Достал значок и показал ей.

- Значит, ты все-таки стал копом, - сказала она. – Как всегда хотел.

Она потянулась и коснулась его лица.

- Надо было остаться с тобой. Только посмотри, какой красавец.

- Ты не хуже, - ответил он.

Она дотронулась до своих волос.

- Да я спросонья.

- Это не страшно.

- Ты меня уже видел спросонья.

- Я видел тебя и в постели. – сказал он.

Отвечая, она отвела взгляд:

- Ты же знаешь, что мой муж, Харрис, умер?

- Еще когда он на тебе женился, - ответил Коутс, - я не думал, что он долго протянет. В его-то возрасте. Конечно, у него было много молодых друзей, и им ты тоже нравилась.

- Не надо со мной так, милый, - сказала она.

Вспомнив прошлое, Коутс почувствовал, как в нем взыграла желчь, но потом все успокоилось. Когда-то у них с Эли что-то было, но помешала главная загвоздка. Его банковский счет был ниже плинтуса, а все, чего он хотел от жизни, – пойти в полицию. Она вышла за старика - и обеспеченного, и со связями как в высших, так и самых низших обществах; он знал много людей с большими деньгами, а Эли – ей это казалось целиком выигрышной ситуацией, как бы те люди не зарабатывали свои деньги.

В итоге, похоже, каждый получил, что хотел.

- Я не по личному делу, Эли, - сказал Коутс. – Я из-за Мег.

И он ей все рассказал.

Когда закончил, Эли долгое время молчала, ошеломленная, встала, обошла стол, будто что-то искала, затем села назад. Скрестила ноги. Свалился тапочек. Она снова встала, но Коутс потянулся, взял ее за руку и мягко вернул на кресло.

- Сочувствую, - сказал Коутс.

- Ты уверен? – спросилa она.

- Собачья лапка, как у тебя.

- А, - сказала она. – А.

Они еще долго сидели, пока Коутс держал ее за руку, рассказывая про глыбу льда, мальчишку, который его нашел.

- Как думаешь, кто желал ей смерти? – спросил Коутс.

- Она пошла по кривой дорожке, - сказала Эли. – Больше я ничего не знаю.

- Кривая дорожка?

- Наверно, это я виновата. Я пыталась ей помочь, но не знала, как. Я вышла за Харриса, зажила на широкую ногу и многим с ней делилась, но это не помогло. Ей нужны были не деньги, но я не знала, как дать то, что ей было нужно. Единственное, чему я могла ее научить, – пользоваться шансом.

Коутс огляделся и вынужден был согласиться, что Эли знала, как пользоваться шансом. Конечно, не дворец королевы Елизаветы, но и королеве было бы не стыдно здесь пожить.

- Я не смогла заменить ей мать и отца, - сказала она. – Когда они умерли, она была такой маленькой. Я просто не знала, что делать.

- Не вини себя, - сказал Коутс – Ты и сама была ребенком.

- Думаю, я могу винить себя, - сказала она. – И буду.

Коутс погладил ее по запястью.

- У нее были какие-нибудь враги?

- Она увлеклась наркотиками и этой жизнью, - ответила Эли. – Я пыталась ее вытащить, но она сама не хотела. С таким же успехом можно было тянуть слона за хобот. Ей просто ничего было не нужно.

- Под “этой жизнью” ты имеешь в виду проституцию? – спросил Филлип.

В глазах Эли показались слезы. Она кивнула.

- Где она работала?

- Не представляю, - сказала она. – Знаю только, что стоила она дорого.

Коутс снова принялся ее утешать. Когда он был готов уходить, забрал шляпу и Эли проводила его до дверей, вцепившись в руку, как в спасательный круг, положив голову ему на плечо.

- Не могу в это поверить, и не стану, - сказала она. – Понимаешь меня?

- Конечно, - ответил он.

- Я слышала, ты женился.

- Да, - сказал он. – И было здорово. Где-то шесть дней.

Когда Коутс открыл дверь, его одеялом охватил горячий ветер. Коутс опустил шляпу на лоб.

- Погода просто ужасная, - сказала Эли.

Когда он спустился на первую ступеньку, Эли сказала вслед:

- Ты же знаешь, что можешь вернуться и остаться здесь. Здесь места много. Можешь жить здесь, сколько хочешь. Хоть всю жизнь.

Он обернулся и посмотрел на нее. Потом на дом. Чертовский дом и чертовская женщина. Но и то, и другое – для него было слишком.

- Вряд ли, Эли, - ответил он.

Слова о дороговизне ничего не сказали Коутсу о работе Мег. Она могла работать где угодно. Все, что это говорило, – она оказывала услуги сексуального характера людям с деньгами. Коутсу не нравилось об этом думать, но выходило, что она мало отличалась от Эли. Просто Эли нашла способ узаконить свои занятия.

На пути домой Коутс проехал мимо ныне обанкротившейся компании “Лед “Полярный Медведь”. Очередное напоминание о том, как он нашел ее в переулке, и от этого заболела голова. Он проехал дальше и тут его осенило. Он развернулся.

Припарковался перед компанией по развозке льда и обошел здание. На отъезжающей задней двери висела цепь, окна были забиты. На одном окне можно было легко оторвать доски, что Коутс и сделал. Залез внутрь и осмотрелся.

До этого дня последний раз он видел Эли через призму ледяного полярного медведя. Она решила, что с ним ее не ждет ничего хорошего, и началась встречаться со Стариком Харрисом в дальней части города. Он услышал, что она будет на одной вечеринке, и отправился взглянуть на нее, думая, может, закатить скандал; вошел туда с таким видом, будто каждый день ходил на такие мероприятия. И тут он заметил. У всех вокруг была аура, говорившая о привилегиях и правах. Все вокруг были его противоположностью. Вдруг все, что он надел и считал неплохим, – пиджак, туфли, - показались тряпками да звериными шкурами. Вдали он увидел Эли с закинутой головой, и услышал ее смех под аккомпанемент оркестра. Глубокий смех от удовольствия, дополняющий музыку и свет. С ней шутил не тот мужчина, за которого она вышла. Она смеялась с Джонни Дитто; гангстером, наркоторговцем и сутенером. Он славился лучшими девчонками, на любой вкус. Джонни был высок, смугл и хорош собой – великолепен в светло-голубом костюме и с волосами, которым было страшно пошевелиться, так что они лежали смирно в идеальной прическе.

Коутс отошел в сторонку, чтобы между ним и ними оказался стол с огромной статуей полярного медведя на льдине. На ней вокруг какого-то вырезанного узора кольцом были выложены креветки. Сквозь статую он смотрел на Эли, искаженную от сколов и несовершенства льда. Он опустил голову, почувствовав себя слоном в посудной лавке и не в своей тарелке. Быстро сбежал. До сегодняшнего дня Эли он больше не видел.

Этот вырезанный узор на льду с того вечера запечатлелся в его памяти, и он точно совпадал с тем вырезом, что виднелся на глыбе льда в переулке. А полярный медведь на столе – эмблема компании? Все сходилось, как в мозаике.

Коутс обошел помещение и нашел комнату с кроватью, камерой и рисованными задниками. Продолжил исследование, нашел холодильники с кранами, шлангами и формами для льда. Одна из форм была размером с большой блок в переулке. Такой блок льда, из которого можно вырезать полярного медведя или в котором можно хранить холодного мертвого ангела.

Коутс поехал по Сансет, и на какой-то миг ему показалось, что за ним следят, но затем машина – большой синий седан – свернула направо, и он выкинул эти мысли из головы.

В центре он подъехал к моргу на встречу с Боуэном.

- Мы только узнали, что ее желудок и легкие были полны воды, - сказал Боуэн.

- То есть ее утопили? – спросил Коутс.

- Да, но, судя по горлу, скорее кто-то сунул ей шланг в рот и накачал. Может, и в нос тоже. Страшное дело.

- Когда она умерла? – спросил Коутс.

- Из-за льда не скажешь. Не определить температуру тела, чтобы понять, сколько она пролежала, и по трупному окоченению не…- он осекся на полуслове.

Все время, пока Боуэн говорил, Коутс кивал.

- А, дошло, - сказал Боуэн. – В этом и смысл. Не узнаешь, когда она умерла - не подкопаешься к алиби подозреваемого. Ее могли убить два, три дня назад, держать в замороженном виде, а потом выкинуть, когда захочется.

- Если бы в переулке не оказался мальчишка, она была бы обычной мертвой проституткой, - сказал Коутс.

- Теперь все ясно, - сказал Боуэн. – За прошлую неделю мы нашли, дай-ка вспомнить, еще три девушки в подворотнях. Все голые и на мостовой. Одна из них лежала в луже воды. Не мочи. Мы никак не могли понять. А теперь все сходится. Она оттаяла.

- Думаю, их убили в одно и то же время, - сказал Коутс. – Держали в замороженном виде, выкладывали, когда хотели, подстраивали серию случайных убийств. Но в этот раз лед не успел оттаять, как ее обнаружили.

- И это значит… что?

- Я к тебе еще вернусь, - сказал Коутс.

В архиве чопорная дама с таким тугим клубком на затылке, что щеки утягивались под уши, показала Коутсу, где могло быть то, что он искал. А искал он, кто владел компанией “Лед “Полярный медведь”. И когда узнал, у него екнуло сердце.

Он вернулся домой, позвонил в участок и сказался больным, разделся, смочил постель водой и лег с открытыми окнами, слушая движение на улице. Солнечный свет стал темно-розовым и бил прямо в здания, из-за чего казалось, что их подпалили небесные пироманьяки. Он думал о том, что узнал в архиве, и решил, что это необязательно что-то значит - но так и не смог себя убедить, что это не значит ничего. Он думал, что делать дальше, как поступить. Наконец решил, что утро вечера мудренее.

Посреди ночи его поднял щелчок, будто кто-то раскрыл складной нож. Он стряхнул сон, встал и взял пистолет с тумбочки. Гол как сокол, он прошел на кухню и взглянул на дверь в квартиру, от которой и донесся щелчок. Кто-то трудился над замком.

Дверь приоткрылась и Коутс поднял пистолет. Затем дверь открылась шире. На фоне уличных фонарей показалась женщина.

- Добро пожаловать, - сказал Коутс.

- Это я, Эли, - сказала женщина.

- Хорошо, - ответил он.

Она вошла, закрыла дверь, и они замерли в темноте. Наконец Коутс сказал:

- Часто взламываешь чужие замки по ночам?

- Я хотела тебя удивить.

- Я принял тебя за другого, - ответил он и включил маленькую лампочку над кухонной раковиной. Она посмотрела на него и улыбнулась.

- И кого ты ожидал?

- А кого-нибудь размером с Уоррена. Может, он подвез тебя на большом синем седане. Может, он как раз стоит снаружи с отмычками.

- Я и не думала, что Уоррен тебе так нравится, - сказала она.

- А он мне вообще не нравится.

- Это всего лишь я, - сказала она. – Не глупи, – она улыбнулась и осмотрела Коутса с головы до пят. – Мне определенно нравится твой костюм Адама, хотя шляпа и галстук добавили бы шарма.

- Твой муж – компания “Лед “Полярный медведь” принадлежала ему.

- Что? – спросила она.

- То есть она не перешла тебе?

- Я тебя что-то не пойму, милый, - сказала она. – Я пришла разговаривать не про лед. Я пришла, чтобы сделать ночь горячее.

- Спасибо, не надо, - ответил Коутс. – Жара и так стоит ужасная.

- Не знаю, не знаю, - ответила Эли. – Мне что-то холодно.

- “Полярный медведь” принадлежит тебе. Ты его купила. И компания продолжает работу. Просто в закрытом режиме, а лед делают только для того, чтобы в него кого-нибудь уложить. А у тебя появился бизнес-партнер. Джонни Дитто. Он даже указан в архиве вместе с тобой. Хорошего тут мало, дорогуша. Его не назвать достойным бизнесменом.

- В бизнесе бывают разные партнеры. Всех не упомнишь. У тебя что, пистолет?

- Он самый, - сказал Коутс. – Знаешь, что я думаю, Эли? Я думаю, ты все та же, кем была всегда, даже еще больше. Твоя сестра – ты приняла ее под свое крыло. Была ее мадам, у нее и у других девушек. Но в итоге вы что-то не поделили, пришлось поставить ее на место.

- Я? Да что за глупости.

- Неплохая из тебя актриса, - сказал Коутс. – Я даже поверил. Как стол обходила - чуть не выдавила слезу. А своего адреса я тебе не говорил, так что как ты меня нашла?

- Я знаю людей, которые знают людей, - сказала она.

- В компании я нашел камеру, так что догадался, что снимали там не голливудские фильмы – порнушку. Но еще я догадался, что Мег – она могла сняться в фильме для одного из владельцев. Кого-нибудь вроде Джонни Дитто, чтобы можно было взять пленку домой и пересматривать одинокими холодными ночами. Но потом она решила придержать пленку у себя, изъять из оборота. Может, она снимала и другие фильмы, и с собой, и с другими девочками. Может, не только для Джонни. А для серьезных ребят, которым интересно посмотреть, как они занимаются делом с горячими красотками. Только вот девочки оставляли фильмы себе. Шантажировали. Просили денег. Может, Джонни и плевать, кто его в каком виде увидит. Но другие ваши клиенты – для них это лишняя головная боль. Вы такого стерпеть не могли. Так что вам надо было вернуть фильмы и избавиться от девчонок. Они должны были заплатить. Даже твоя сестра должна была заплатить.

- Не глупи, - сказала Эли. – Это же моя сестра. Я бы ее не тронула.

- Для этого у тебя есть специально обученные люди.

Эли переменилась в лице. Стала старше. Стала серьезней. Как будто из-под поверхности выглянул дьявол.

- А ты умен, - сказала она, - к сожалению. Все было не совсем так, но пирожок с полки ты заслужил.

- Я должен тебя арестовать, - сказал Коутс.

- Уоррен, - сказала она.

Хотя Коутс этого и ожидал, его все равно застали врасплох. Он думал, Уоррену придется сперва открыть дверь. Но он вошел прямо сквозь нее. Дверь слетела с петель, будто ее вырвало пушечным ядром, и в проем влетел Уоррен. Прямо на Коутса. Тот поднял пистолет и выстрелил, но Уоррена это не остановило. Он врезался в него, перекинул через стол и впечатал в стену. Дверцы ящиков распахнулись, и посуда посыпалась на пол; вдребезги разбилась о пол.

Коутс лежал на полу под Уорреном, который душил его обеими руками. Перед глазами Коутса поползли черные точки, в голове застучало. Он попытался просунуть под живот Уоррена ноги, чтобы его оттолкнуть, но места не было. Коутс поискал пистолет, но не мог его нащупать.

Потом он увидел, как над ним склонилась Эли. Пистолет был у нее.

- Я против тебя ничего не имею, – сказала она. – Ничего личного. Но бизнес есть бизнес, он двигатель мира. Заканчивай, Уоррен. Пусть все выглядитт как ограбление. Переверни вверх дном квартиру.

Уоррен как будто не слушал. Весь сосредоточился на том, чтобы выдавить из Коутса жизнь. Элли отошла, села на стул у стола и закинула одну ногу на другую.

- Даже жалко тебя, милый, - сказала она.

Коутс поднял плечи. Это немного помогло, ослабило хватку. Черных точек стало поменьше. Он бросил взгляд вбок, увидел разбитую чашку из шкафчика. Схватил и глубоко порезал горло Уоррена. Тот вскрикнул и выпрямился. Одну руку прижал к шее, второй еще держал Коутса за глотку. По пальцам Уоррена поползла кровь, закапала на пол.

Коутс врезал остатками кружки в нос Уоррена и свалил его с себя. Раздался выстрел. Коутс почувствовал, как ущипнуло за бок. Он вскочил и бросился на Эли. Она поднималась со стула и наводила пистолет. Коутс поднырнул и в ушах зазвенело от выстрела. Он не остановился. Она хотела выстрелить опять, но теперь он схватил ее за запястье и врезал об стену. Тут он выпустил ее из рук – но она уже выпустила из рук пистолет. Он проскользил по комнате. Коутс врезал ей с правой в лицо. Она рухнула, как куль, и больше не двигалась.

За плечо Коутса схватила здоровая лапища и дернула назад. Он покатился по полу. Когда поднял взгляд, Уоррен смотрел на него. Одной рукой он зажимал шею. Нос у него стал плоским и окровавленным. Улыбка щерилась зубами, а от огня в глазах у Коутса подкосились ноги, как от удара. Уоррен сделал пару шагов. Коутс поднял кулаки, готовый к драке. С тем же успехом он мог выйти с хворостиной против медведя.

Уоррен пепеменился в лице. Коутсу показалось, что он смотрел с видом человека, который забыл дома кошелек. Уоррен проглотил, потом закашлялся. Изо рта хлынула кровь. Он оторвал руку от шеи и кровь брызнула фонтаном. Уоррен посмотрел на руку, как будто вместо нее оказалась перчатка кэтчера. Теперь Коутс увидел, что первым выстрелом зацепил Уоррена за бок. Амбал даже не заметил.

Уоррен осел на пол и попытался опять зажать рану на шее, но не смог поднять руку.

- Твою мать, - сказал он.

На губах забулькала кровь. Он аккуратно вытянулся на полу и издал звук, будто пытался проглотить ананас. И больше не шевелился. Мертвый, как прошлое Pождество.

Коутс подошел к Эли. Она тяжело дышала и на виске у нее вскочила синяя шишка, но не больше. Когда он поднимался на ноги, у него закружилась голова. Из дырки в боку хлестало. Он на секунду оперся на стул, чтобы прийти в себя.

Снаружи, с улицы, пролился свет. Кто-то услышал выстрелы и позвонил в полицию. Скоро копы будут на пороге. Он улыбнулся, подумал, что, наверное, стоит нацепить хотя бы штаны, для приличия.

Бентли Литтл Автоинспекция

Серия «Короли ночи»

Художественное оформление Андрея Ивахненко и Виталия Ильина

Перевод с английского Константина Хотимченко

Печатается с разрешения литературного агентства «Prava i prevodi»

DMV Copyright © 2022 by Bentley Little.

All rights reserved.

© Перевод: Хотимченко К., 2025

© Дизайн обложки: Ильин В., 2025

© Иллюстрации: Ивахненко А., 2025

© Оформление: ООО «Феникс», 2025

© В оформлении книги использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com

Глава 1

Нет никого, кто ненавидел бы его сильнее, чем его собственные поклонники.

Как всегда после выхода новой книги, Тодд Клейн зашел в интернет, чтобы узнать, что думают читатели о его новом романе. На этот момент отзывов было всего восемь, и, как обычно, ни один из них не оказался доброжелательным. Один из пользователей написал, что «Сквозь пропасть» – это первая и последняя книга автора, которую он когда-либо открыл. Другой жаловался, что Тодд, некогда хороший писатель, в последнее время утратил талант и его творчество скатывается в пропасть. Трое обвиняли его в плагиате, утверждая, что все его произведения – это лишь заимствования идей у более удачливых авторов. А два других отзыва были и вовсе беспощадны: они громили не только новый роман, но и его предыдущие работы, называя их плохо написанными, с плоскими персонажами и надуманными сюжетами. Комментаторы заявляли, что больше никогда не возьмут в руки ни одной книги Клейна.

Тодд снова почувствовал соблазн зарегистрироваться на сайте под вымышленным именем и написать блистательную рецензию, которая развеяла бы все упреки. Но, как и прежде, его останавливало то, что он ничего не понимал в компьютерах и не знал, как скрыть свою личность. А меньше всего ему хотелось, чтобы кто-то разоблачил его, выставив обманщиком на всеобщее посмешище.

Тодд тяжело вздохнул. Почему он позволил этому сетевому дерьму отравлять себе жизнь? Его последняя книга разошлась тиражом сто пятьдесят тысяч экземпляров – почти вдвое больше, чем предыдущая, если верить издателю. Это должно было радовать, но нет. Мысль о том, что из этих ста пятидесяти тысяч всего сто тридцать человек оставили отзывы в интернете, а семьдесят из них подвергли его творчество острой критике, только усугубляла его уныние. Он понимал, что это ничтожная доля от общей аудитории, просто статистическая мелочь. Но это не имело значения. Тодд вспомнил, как однажды услышал, что каждый сенатор США воспринимает одно полученное письмо как голос тысячи избирателей с такими же мыслями. С этим он был согласен. Большинство людей, рассуждал Тодд, просто слишком ленивы, чтобы тратить время на комментарии, но он не сомневался, что молчаливое большинство разделяет мнения тех, кто не поленился высказаться.

Розита вошла к нему без стука, застигнув врасплох. Он даже не успел оторваться от экрана, но по ее взгляду сразу понял: она знает, что происходит.

– Читаешь отзывы? – спросила она.

– Нет, – быстро соврал он.

– Тогда что ты делаешь? – Розита, не дожидаясь ответа, протянула руку через его плечо, взяла мышку и одним кликом закрыла вкладку.

– Мне просто интересно, что говорят люди.

– Люди в интернете? Ты прекрасно знаешь, что они говорят. Все то же, что и всегда.

Тодд ничего не ответил.

– Не обращай внимания на этих придурков, – продолжила жена. – У книги хорошие отзывы, она хорошо продается. Неужели тебе есть дело до того, что думает о твоей книге какой-то Джо Блома из Кокома, штат Массачусетс?

Тодд приподнял бровь:

– Джо Блома из Кокома? Откуда ты это берешь?

– Ты не единственный творческий человек в семье.

Он поднял руки в притворной капитуляции.

– Ты, как всегда, права! – Тодд улыбнулся. – Я не должен тратить время на ерунду.

Розита подождала несколько секунд, пока Тодд продолжит, но он молчал.

– Но…? – мягко подтолкнула она.

– Но… ничего.

Она тяжело вздохнула:

– Это зависимость. Вот что это такое. Наверное, просто стоит отключить интернет во всем доме.

Тодд усмехнулся:

– Тогда я воспользуюсь телефоном.

– Ты болен, – заявила она, устремив на него строгий взгляд. – Настоящий мазохист. И ты болен. Ладно, хватит, собирайся. Пора ужинать.

Обычно Тодд готовил ужин, потому что работал из дома. Но когда у Розиты появлялось свободное время, она с удовольствием занималась готовкой, и за последние несколько недель он успел себя избаловать. Сокращение бюджета привело к увольнению трети сотрудников окружной библиотеки, и в это время Розита начала готовить просто на ура. Сегодня на ужин она приготовила гумбо с креветками по рецепту, который нашла в старой поваренной книге Пола Прюдомма^[351]. Тодду явно будет не хватать такого уровня кулинарных изысков, когда на следующей неделе она вернется на работу. Остатков, вероятно, хватит на день или два, но потом ему снова предстоит вернуться к привычной рутине из спагетти, тако, бургеров и чили.

Они ужинали, как всегда, в столовой, слушая национальные новости, которые фоном звучали из телевизора в гостиной.

– Завтра я иду обедать с Тори, так что ты будешь один, – сообщила Розита во время рекламной паузы.

– Ничего страшного, – отозвался Тодд.

– Можешь разогреть гамбо или поесть остатки кесадильи с лососем.

– Или я могу сделать себе сэндвич с арахисовым маслом и желе.

Она покачала головой:

– Или это. Кстати, на какое время у тебя назначен прием в Автоинспекции?

– На десять, – ответил Тодд, уже раздраженный одной только мыслью об этом.

– Думаешь, ты успеешь выйти оттуда к обеду?

– Да кто его знает…

Сама необходимость обращаться в Департамент транспортных средств только усугубляло его мрачное настроение. В начале года ему пришлось пройти проверку автомобиля на загазованность, а теперь, чтобы продлить водительские права, придется лично явиться в офис и сдать письменный экзамен на вождение. Он не сдавал экзамен с тех пор, как переехал в этот штат и поступил в колледж. С тех пор все продления прав он получал по почте. К сожалению, в этом году у него оказалось два штрафа и даже небольшая авария, и, видимо, этого было достаточно, чтобы автоматически потребовать от него сдачи экзамена.

Один из этих штрафов, кстати, был совершенно несправедлив. Тодд уже пересек половину перекрестка, когда желтый свет сменился красным, но полицейский, остановивший его, заявил, что он проехал на запрещающий сигнал. Тодд пытался доказать свою правоту, но безуспешно. Уверенный, что истина на его стороне, он отказался от посещения курсов по правилам дорожного движения и пошел в суд. Однако судья – Гарольд Бурман (и если это имя когда-нибудь появится в избирательном бюллетене, Тодд непременно проголосует против) – поверил словам офицера и заставил Тодда выплатить внушительный штраф.

Теперь ему предстояло сдать письменный экзамен по вождению.

Тодд подумал, что стоило бы поискать тренировочные тесты на сайте ДТС или хотя бы примеры реальных экзаменов, которые могли выложить пользователи в интернете. Вечер еще не закончился, так что после ужина он сел за компьютер и нашел несколько вариантов на разных сайтах. Он прошел все тесты, допустив в каждом максимум одну ошибку. На настоящем экзамене можно допустить не больше трех ошибок, чтобы сдать его. Выключив компьютер, Тодд почувствовал себя вполне подготовленным.

Утром он проснулся с легким ощущением страха. Это чувство было ему хорошо знакомо еще со школьных и студенческих лет: тревожное предвкушение перед тестом. Беспокойство казалось иррациональным – Тодд всегда тщательно готовился к экзаменам и неизменно справлялся с ними, – но все равно оно преследовало его и сегодня снова дало о себе знать перед экзаменом на водительские права.

Он побрился, принял душ и оделся, собираясь приготовить на завтрак овсянку, но, выйдя на кухню, обнаружил, что Розита уже перекладывает свежий омлет со сковороды на его тарелку.

– Тебе нужен белок, – пояснила она, ставя перед ним блюдо. – Пища для мозгов.

– Для чего?

– Для твоего теста.

– Мне нужна пища для мозгов, когда я пишу романы, а не для экзамена по вождению, который сдает любой полусонный шестнадцатилетний подросток.

– Я слышала, как ты ночью ворочался и что-то бормотал во сне.

Тодд попробовал омлет. Вкусно.

Розита села напротив.

– Ты выглядишь напряженным.

– Может быть, – признал он. – Но я справлюсь. Я каждый день за рулем. А вчера прошел несколько пробных тестов в интернете – без проблем.

Он откусил еще кусочек.

– Завтрак, конечно, отличный, но, если честно, это излишне.

– Я даже кофе сварила – для бодрости.

– И я тебе за это благодарен.

Он встал и налил себе чашку.

– Надо приехать пораньше, – сказала она, наблюдая за ним. – Даже с записью придется сидеть в очереди.

– Сейчас только семь утра!

– Я не говорю, что надо ехать прямо сейчас. Но лучше выехать к девяти, а не ждать до последней минуты.

– Все будет нормально, – повторил он. – Это всего лишь тест.

Розита потягивала кофе, глядя на него поверх чашки.

– Как скажешь.

В девять утра он все-таки выехал, хотя Автоинспекция находилась всего в десяти минутах езды от дома. Как он и ожидал, перед зданием уже выстроилась очередь, тянувшаяся вдоль тротуара. Свободных парковочных мест, конечно, не оказалось, и ему пришлось несколько раз медленно проехать по узким проездам парковки, прежде чем он заметил задние фары выезжающего микроавтобуса. Быстро перестроившись, Тодд занял освободившееся место.

Подойдя ближе, он понял, что длинная очередь была для тех, кто не записался заранее. Поднимаясь к входу, Тодд прошел мимо разношерстной толпы: мужчины и женщины набирали что-то на телефонах, заполняли бланки, используя вместо столов книги в твердой обложке, или листали учебники по правилам дорожного движения. У стеклянных дверей входа стояла строгого вида женщина. Когда он сообщил, что у него назначена встреча на десять часов, и показал распечатку подтверждения, она без лишних слов открыла левую створку двери, впуская его.

И внутри его встретили очереди. Огромный зал, занимавший почти все пространство здания, был разделен на два сектора с помощью длинной стойки, которая извивалась прямыми углами и перегородками, разграничивая отделы. Пространство за стойкой оказалось значительно больше того, что было перед ней. Люди толпились в очередях к каждой из секций, обозначенных подвешенными под потолком табличками с названиями отделов.

По указанию охранника в форме, стоявшего у входа, Тодд занял место в хвосте самой длинной очереди, которая змеилась через полдюжины веревочных стоек, выстроенных зигзагом на грязном кафельном полу. Перед ним стояла азиатка в хирургической маске, и Тодд подумал, что это, пожалуй, лучшее решение. В помещении было слишком много людей, плотно прижатых друг к другу, и, судя по запаху, далеко не все следовали базовым правилам гигиены. Это место казалось раем для болезнетворных микробов. Когда мимо, направляясь к выходу, прошел высокий рыжеволосый парень – тощий, сутулый, словно оживший Икабод Крейн из «Сонной Лощины», – громко кашляя, даже не закрывая рот, Тодд инстинктивно задержал дыхание. Он выдохнул, только когда тот скрылся за дверью.

Он давно здесь не был и уже забыл, насколько хаотичным и неорганизованным может быть это место. Его очередь, как заметил Тодд, заканчивалась где-то далеко впереди, у крупного угрюмого мужчины в синей униформе, который не позволял никому пройти дальше. Тодд наблюдал, как тот мельком посмотрел на бланк первой женщины в очереди, что-то буркнул и указал ей направление к нужному окошку.

Судя по всему, никто из стоявших в наружной очереди без записи в здание вообще не попадал.

Медленно продвигаясь вперед, буквально по дюйму за раз, Тодд жалел, что не зарядил телефон или хотя бы не прихватил копию брошюры об экзамене по вождению. Это помогло бы убить время. Но вместо этого он просто скучал, стоя в очереди. Судя по часам на стене справа, было девять сорок. Время тянулось невыносимо медленно, и чем ближе очередь продвигалась к цели, тем сильнее Тодд убеждался, что эти часы на самом видном месте установили исключительно для того, чтобы изводить людей.

Спустя пятьдесят минут Тодд наконец дошел до начала очереди. Несколько минут мужчина в форме, массивный и недружелюбный, словно живое воплощение бюрократии, не обращал на него внимания, но в итоге нехотя попросил документы. Тодд протянул распечатку, и мужчина быстро пробежал ее глазами, затем вернул обратно.

– Я не понимаю, почему вы стоите в этой очереди, – сказал он, хмуро глядя на Тодда. Затем указал на колонну людей у дальней стены. – Вам надо туда.

Тодд указал большим пальцем за спину:

– Охранник сказал мне встать сюда.

– Он ошибся, – сухо бросил мужчина, снова указывая на другую толпу справа. – Вам туда.

Искренне рассерженный, Тодд покачал головой, мысленно прокляв всех богов, чьи имена смог вспомнить, и отправился в дальний конец зала. Там он встал за спиной девочки-подростка, которая, казалось, была слишком одержима собственной внешностью, а ее чрезмерно фамильярно обнимал грубый, мускулистый… отец? Наверное, отец.

«Когда это закончится, – думал Тодд, – я буду жаловаться всем, кому только смогу, начиная с менеджера этого отделения ДТС и заканчивая губернатором. Это же смешно! Убито столько времени, и при этом организация просто катастрофическая».

Очередь еле ползла. Тодд, глядя по сторонам, заметил дверь в стене слева. Подойдя ближе, он увидел, что она вела наружу. Сквозь дымчатое стекло угадывалась парковка, похожая на линию обслуживания в ресторане быстрого питания, но заполненная автомобилями ожидающих экзамена по вождению. Во главе очереди стоял черный «Ниссан Сентра». Тодд наблюдал, как мужчина с планшетом разговаривал с водителем через открытое окно, а затем обошел машину, открыл капот и начал проводить осмотр.

Клифф. Это имя неожиданно всплыло в памяти, хотя Тодд не вспоминал о нем уже много лет. Даже десятилетий. Клифф был тем, кто принимал у него первый экзамен по вождению. Тодд тогда жил в Парк-Рапидс, штат Миннесота, где родился и вырос, и отец сопровождал его в Департамент автотранспорта, чтобы он мог сдать экзамен и получить свои первые права. Мама осталась дома, пообещав, что в случае успешной сдачи экзамена его будет ждать праздничный обед.

На тот момент Тодд считал, что экзамен – пустяковое дело. В прошлом семестре он прошел курс вождения в школе, а до этого отец часто брал его с собой на второстепенные дороги для практики. В детстве, когда он был еще слишком мал, чтобы доставать до педалей, то сидел на коленях у отца и держал руль, пока отец переключал скорости и тормозил.

И вот, в тот день, его экзамен проводил именно Клифф.

Они столкнулись с Клиффом еще до того, как добрались до места начала теста. Сидя в универсале и ожидая своей очереди позади трех машин, Тодд заметил, как к стоящим автомобилям уверенной походкой подошел мускулистый мужчина в зеркальных очках, красной бейсболке и светло-зеленой ветровке. Он миновал еще одного сотрудника ДТС и остановился у «Фольксвагена», стоявшего прямо перед их машиной. Тодд заглушил двигатель, как велел отец, а поскольку оба окна были открыты, чтобы впускать свежий воздух, он мог слышать весь разговор.

Мужчина не стал церемониться:

– Когда вы стоите в очереди к Автоинспекции, никогда не включайте его так громко, чтобы слышать приближающуюся сирену. Я ясно излагаю?

Очевидно, водитель «Фольксвагена» поняла намек, потому что радио тут же было выключено. Это немного разочаровало Тодда: он с удовольствием слушал музыку, пока ждал своей очереди.

– И заглушите двигатель, – продолжил автоинспектор. – Вы просто так сжигаете бензин. Когда придет время двигаться вперед, заведите мотор, проедьте, а затем снова заглушите. Плохое начало, мисс. Если вы хотите сдать экзамен, советую прислушаться к моим словам.

Сказав это, он резко развернулся и направился обратно тем же путем, каким пришел.

Тодд с отцом переглянулись. Отец едва сдерживал смех, улыбаясь, но Тодду вся ситуация не казалась такой уж забавной. Настроение еще больше испортилось, когда невысокий пожилой инспектор, направлявшийся к машине перед ними, уступил место мускулистому мужчине в красной кепке и зеркальных очках, который подошел к их универсалу.

– Привет, – сухо начал мужчина. – Меня зовут Клифф, и я ваш инструктор.

Стычка с водителем «Фольксвагена» могла бы стать достаточным предупреждением, но Тодд понял, что влип, еще раньше – стоило лишь встретиться взглядом с холодными глазами инструктора. Клифф медленно снял очки, что Тодду показалось дурным знаком, а затем резко ударил ногой по одной из шин универсала.

– Вы правда думаете, что эти шины пригодны для дороги?! – спросил он, наклонившись к окну.

– Да, думаю. Потому что они такие, – твердо ответил отец Тодда. – Это зимние шины…

– Сэр? Пожалуйста, выйдите из машины. Тест проходит ваш сын, а не вы. Можете подождать внутри на скамейке.

Тодд боялся, что отец начнет спорить или отпустит какой-нибудь комментарий, который сведет на нет его шансы сдать экзамен еще до выезда с парковки. Но отец, к счастью, оказался достаточно благоразумным, чтобы не начинать конфликт с инструктором. Вместо этого он ободряюще похлопал сына по плечу и молча выбрался из машины.

Клифф тем временем занял место на переднем пассажирском сиденье. Пристегнув ремень безопасности, он повернулся к Тодду и, не теряя времени, сухо бросил:

– Заводите машину.

Тодд завел машину, после чего тщательно проверил положение боковых зеркал и зеркала заднего вида, хотя все они уже были настроены как надо. Ремень он пристегнул еще раньше, но все равно подергал его, чтобы Клифф заметил: это действие для него привычное.

– Включите передачу и выезжайте на улицу, когда это будет безопасно, – сказал Клифф ровным голосом. – После выезда поверните направо.

Тодд невольно пожалел, что на инспекторе больше нет зеркальных очков. Его стальные глаза смотрели немигающе, и Тодд находил этот взгляд пугающим. Руки на руле вспотели, но он упорно смотрел прямо перед собой и боялся даже взглянуть на своего пассажира. Периферическим зрением Тодд увидел, как Клифф делает какие-то заметки на бланке, закрепленном на планшете. Тодд надеялся, что это хорошие оценки. Ведь он был уверен, что все делает правильно.

Выехав на улицу, Тодд внимательно выполнял указания Клиффа: въезд в левую полосу, разворот на перекрестке, маневры на узких улочках микрорайона и, наконец, параллельная парковка. Все шло гладко, пока мужчина не произнес:

– Подъезжайте к офису и припаркуйтесь на полосе справа от здания.

Тодд рискнул задать вопрос:

– Как я справился?

Клифф не ответил, и остаток пути до Автоинспекции они проехали в молчании.

Тодд припарковался за знакомым «Фольксвагеном» и выключил зажигание. Он видел, как водитель «Фольксвагена» вышла из машины и, широко улыбаясь, приняла бланк из рук своего экзаменатора.

Так будет и со мной, уговаривал себя Тодд. Но тишина в машине угнетала.

– Я сдал? – спросил он, не выдержав паузы.

Клифф повернулся, и на его лице появилась улыбка. В отражении зеркальных очков Тодд увидел свое напряженное лицо. Клифф вновь надел их, и его улыбка стала еще шире.

– Нет, парень, ты провалился.

Тодд вспоминал об этом, глядя через стекло на то, как человек с планшетом садится на пассажирское сиденье черного «Ниссана» и дает указание водителю отъехать. На смену «Сентра» подъехал красный джип, и еще одна сотрудница ДТС, женщина средних лет, подошла к нему и представилась водителю.

Его очередь продвинулась, и Тодд переступил порог. Вновь перед ним оказалась глухая белая стена, но, взглянув вперед, он заметил, что до конца очереди осталось совсем немного. Спустя десять минут он стоял на приклеенном к полу желтом круге с большой цифрой 5 в центре и терпеливо ждал, когда девочка-подросток и ее странный «папаша» закончат дела у пятого окна. Чем бы они ни занимались, похоже, все прошло успешно: мужчина одобрительно похлопал «дочь» по попе, и они направились к выходу.

– Окно номер пять! – раздался женский голос. – Следующий!

Тодд шагнул вперед. Из-за стойки на него смотрела пожилая женщина с усталым выражением лица. За ее спиной, на потолочной перекладине, висела таблица для проверки зрения, такая же, как у окон четыре и шесть по обе стороны от него. Тодд протянул ей распечатку.

– Я здесь, чтобы сдать тест на вождение. Письменный тест.

Женщина не удостоила его ответом. Она взяла листок, отсканировала штрих-код внизу и что-то быстро ввела в компьютер.

– У меня назначена встреча на десять часов, – добавил он, сделав акцент на времени, которое уже давно прошло.

Женщина отодвинула бумагу обратно к нему.

– Извините, – сказала она таким тоном, будто ей вовсе не жаль. – Очевидно, вы записались на проверку зрения и фотографирование для продления прав, а не на экзамен по вождению.

– Нет, – спокойно возразил Тодд, разворачивая распечатку так, чтобы та была перед ееглазами. Он указал пальцем на слова «письменный тест».

– Как вы видите, здесь ясно указано, что я записался на сдачу письменного теста, – произнес Тодд, подчеркивая каждое слово. – Я записался больше месяца назад. Тест был назначен на десять часов утра. – Он показал на настенные часы. – Сейчас одиннадцать пятнадцать. Я встал в очередь в девять тридцать и простоял в ней час сорок пять минут.

Его голос приобрел ту же нарочито терпеливую интонацию, с какой обычно разговаривают с упрямыми детьми или медлительными взрослыми. Ему доставляло явное удовольствие видеть, как это ее раздражает.

– Мой компьютер, – парировала женщина таким же тоном, повернув к нему монитор, чтобы он видел экран, – показывает, что вы записаны на проверку зрения и фотографию для продления прав.

– Но, как показывает МОЯ распечатка, ваш компьютер ошибается, – отрезал он, снова демонстрируя листок.

Она посмотрела на него безразличным, даже слегка ленивым взглядом.

– Мой компьютер не ошибается. На то он и компьютер. Ошибка в вашем листке. А может, вы сами его напечатали, чтобы это выглядело так, будто у вас назначен тест на десять утра.

– И тем не менее каким-то образом я все-таки числюсь в вашей системе, – заметил Тодд, сохраняя спокойствие. – Штрих-код, который вы отсканировали, подтвердил мое имя. Как вы это объясните?

– Уверена, что не знаю, – холодно ответила женщина. – Но точно знаю, что в этом окне вы не сдаете письменный экзамен по вождению. Поэтому у вас есть два варианта: выйти на улицу и встать в очередь с теми, кто не записался, или перенести экзамен на другой день.

Тодд молча взял распечатку, аккуратно сложил ее и убрал в карман. Скрестив руки на груди, он сказал:

– Хорошо. Тогда перенесите мою встречу. Чтобы уж точно все было точно!

– Я не могу этого сделать. Я не знаю ваш логин и пароль! Вам придется зайти на наш сайт… или подождать вон в той очереди. Окно номер двенадцать.

Она махнула рукой в сторону стойки с табличкой «Окно №12».

– Нет, – сказал он. – Это ваша ошибка, и вы будете ее исправлять.

Ее губы чуть дрогнули в уголках, образуя подобие улыбки.

– Нет.

– Да!

– Я сказала волшебное слово.

– И что за слово?

– Охрана, – ответила она с тихим, но вызывающим удовольствием в голосе.

Разочарованный, Тодд глубоко вздохнул. Конфронтация ни к чему не привела, и он решил сменить тактику.

– Послушайте, – начал он, смягчив тон. – Мне очень жаль. Я просто сильно перенервничал из-за того, что пришлось простоять в очереди все утро, а теперь выяснилось, что мне придется снова возвращаться и все переделывать. Не могли бы вы помочь мне записаться на другой прием?

Женщина смотрела на него безо всякого выражения.

– Ну что вы, – продолжил он, включая обаяние и одарив ее своей самой дружелюбной улыбкой. – Всего лишь один раз? Это будет вашим добрым делом на сегодня. И я обязательно упомяну, как вы мне помогли, – он бросил взгляд на ее бейджик, – Дорис, когда буду заполнять анкету об удовлетворенности. Что скажете?

Она наклонилась чуть ближе, и он, облокотившись на край стойки, подался вперед, ожидая услышать что-то вроде: «Ладно, только в этот раз». Но вместо этого она прошептала:

– Если ты еще раз попросишь меня сделать то, что не входит в мои должностные обязанности, я проткну твою тощую задницу тостером и поджарю ее до хрустящей корочки.

Ее губы растянулись в улыбке, но глаза оставались холодными и жесткими.

Тодд отпрянул, ошеломленный угрозой.

– Следующий! – скомандовала Дорис, обращаясь к другому человеку в очереди.

«Вот же сука!» – подумал Тодд, но вслух ничего не сказал, не желая опускаться до ее уровня.

Он отвернулся, решив, что проще записаться на прием дома через интернет. Ни за что на свете он не собирался стоять еще несколько часов в другой очереди только для того, чтобы услышать, что у них перерыв на обед или проблемы с соединением.

Взглянув в сторону входа, Тодд заметил, что в зале Автоинспекции стало еще теснее, если это вообще возможно. Отовсюду доносились кашель и чихание, а среди толпы он заметил грязного мужчину, который вытирал нос рукавом рубашки. Тодд решил, что не стоит протискиваться сквозь этот хаос только ради того, чтобы выйти тем же путем, каким вошел. Тодд вспомнил о другой двери, рядом с которой он ранее видел тех, кто сдавал водительский экзамен. Решив, что это лучший вариант, он направился туда, чтобы обойти здание снаружи и выйти к парковке.

– Извините, – пробормотал он, протискиваясь между двумя людьми и толкая дверь наружу.

Свежий воздух и простор были настоящим облегчением после душной и шумной толпы. Тодд пересек пространство между красным «Хендай» и белым «Бронко» и вышел на узкий тротуар на противоположной стороне полосы для тестирования. Он остановился, посмотрел сначала налево, потом направо, прикидывая кратчайший путь к парковке. Его взгляд привлек мужчина с планшетом, который обходил машину, стоявшую в начале очереди.

Мускулистый, в зеркальных очках и красной бейсболке.

Клифф?

Нет, это невозможно. Но он выглядел точно так же, как тогда… Совсем не изменился.

По спине пробежал холодок, когда Тодд увидел, как мужчина небрежно показал большой палец через плечо, а затем остался на месте, наблюдая, как женщина, сидевшая на пассажирском сиденье, молча выбралась из машины и направилась обратно к зданию. Она вошла через ту самую дверь, из которой несколько минут назад вышел Тодд.

Мужчина…

Клифф!

…он посмотрел прямо на Тодда, и тот быстро отвернулся. Это не может быть он. И даже если это он, то он не мог его узнать.

Это сходство вызывало у Тодда неприятное беспокойство. Он развернулся и пошел в другую сторону, но не смог успокоиться, пока не добрался до парковки за зданием и не сел в свою машину.

Глава 2

– Мы заключаем договор с Автоинспекцией!

Объявление Мердока вызвало бурную волну аплодисментов. В каждом кабинете кодеры и программисты поднимались с мест, хлопая этой блестящей новости.

Зал Томбасян посмотрел через перегородку и встретился взглядом со своим другом Бернардом, который улыбался от уха до уха.

– Гарантия занятости! – провозгласил Бернард, будто тост. – Мы снова в деле!

Зал прекрасно понимал, что тот сейчас чувствует. Еще бы: сам он вместе с половиной отдела совсем недавно тайком рассылал резюме, предвидя скорый конец проекта по расчету заработной платы для округа. Руководство изо всех сил уверяло, что сокращений не будет, но их слова напоминали фальшивые обещания, которые звучали и после завершения проекта «Фэмили-Ленд» – незадолго до того, как шестнадцать программистов были выставлены за дверь.

Получить такого клиента, как Департамент автотранспорта, было настоящим событием. Это не просто исключало сокращения – компании, скорее всего, пришлось бы нанять дополнительных сотрудников, чтобы уложиться в сроки. Любая новая система, созданная для штата, потребует постоянной поддержки, так что работа для тех, кто займется написанием и установкой обновлений, будет гарантирована. Проект оказался просто находкой для «Дейта Инишиативс». И хотя Зал пока не знал всех деталей, их опыт и знания практически гарантировали ему и Бернарду стабильную работу.

Бернард с преувеличенной театральностью вытер пот со лба.

– Уф-ф! – Он улыбнулся. – Вот это круто.

Мердок стоял у двери своего кабинета и жестом призвал всех к тишине.

– Во второй половине дня я встречусь с руководством и узнаю подробности. Но, насколько я понимаю, они планируют не только обновить свою систему онлайн-записи, но и переработать специальные программы по переходу от удостоверения ученика к водительским правам. Мы говорим о долгосрочной перспективе, ребята. И, должен сказать, лучшей и более преданной делу компании им просто не найти.

Он обвел глазами своих сотрудников, в основном лохматых мужчин в толстых свитерах.

– Мы лучшие!

Раздался очередной одобрительный возглас, и Мердок жестом отправил всех по рабочим местам, после чего скрылся в кабинете.

– Как думаешь, какие сроки? – спросил Зал.

– Скоро, надеюсь. Но я еще могу немного растягивать компиляцию, прежде чем кто-то заметит, что я специально тяну время.

– Ты тянешь время? Даже не заметил.

Бернард усмехнулся:

– Жалко вас, простых смертных. У нас, мастеров вычислительных искусств, такие испытания и трудности, что вам и не снились.

Зал махнул рукой:

– Да иди ты! Я пошел работать.

После обеда Мердок собрал всех в конференц-зале, чтобы поделиться последними новостями. Зал и Бернард устроились рядом с Джуди у стены возле двери – на случай, если понадобится быстро выйти.

Руководитель проекта начал с презентации статистики, и масштаб предстоящей работы сразу стал очевиден. Количество терминалов, которые должны одновременно подключаться к их системе, оказалось огромным – они охватывали все офисы Департамента автотранспорта по всему штату. К счастью, вычислительные мощности, которыми они располагали, значительно превышали все, с чем каждому из них приходилось работать раньше.

Затем Мердок перешел к тому, как различные подразделения «Дейта Инишиативс» будут распределены по отдельным задачам в рамках работы с компьютерными системами ДТС. Их отдел, вместе с двумя другими, займется вопросами, связанными с выдачей разрешений.

– Вам предстоит не только взаимодействовать с пользователями и менеджерами ДТС, но и координировать работу с внештатными программистами, которых они привлекли для поддержания систем, пока ждали одобрения финансирования на полную реструктуризацию, – сказал он с сочувственной улыбкой. – Знаю, многие из вас волновались за свое будущее и обновляли резюме. Но позвольте вас заверить: вы в полной безопасности. Только на предварительное планирование у нас уйдет весь следующий год.

– Сроки не установлены? – уточнил Остин.

– О, еще как установлены, – заверил их Мердок. – Точнее, есть контрольные точки и этапы. Но учтите, это полная реконструкция компьютерной сети крупнейшей Автоинспекции штата. По прогнозам, настройка и ввод в эксплуатацию займут несколько лет.

Зал улыбался, и он был не единственным. Почти все программисты в зале выглядели довольными, а на многих лицах читалось облегчение, даже благодарность.

Через полчаса, когда Мердок закончил рассказ и ответил на все вопросы, они вернулись за свои столы с новым чувством уверенности и оптимизма.

Остаток дня пролетел незаметно.

Летнее время закончилось всего неделю назад, поэтому, когда Зал приехал домой, уже стемнело. К тому же кто-то занял парковку прямо перед его домом. Работ на дороге видно не было, но место возле соседнего дома перегородили оранжевыми конусами, и Залу пришлось парковаться еще дальше по улице. Это раздражало, но жаловаться было не на что – почти все его знакомые жили в квартирах. Ему, можно сказать, повезло: он владел собственным домом. Правда, позволить себе жилье в этом районе он смог только благодаря наследству. После смерти родителей дом перешел к нему. К сожалению, он все еще выглядел так же, как при предках.

Зал давно собирался переделать его под себя, но руки так и не доходили. На полках и в шкафах все еще стояли безделушки его матери, а в гостиной по-прежнему висела большая репродукция с изображением морского сражения – отцовская любимая картина, доминирующая в пространстве.

Черт возьми, он все еще спал в своей детской комнате!

Это, наверное, объясняло, почему большинство его первых свиданий были только свиданиями.

Но когда-нибудь он решит навести порядок в доме, распродаст старые вещи и, наконец, поставит жирную точку в вопросе с квартирой. Когда-нибудь. В один прекрасный день.

Но сегодня вечером он ограничился тем, что поставил в духовку замороженную запеканку с макаронами и сыром, достал пиво из холодильника и зашел в интернет посмотреть, чем занимаются друзья. Кевина не было видно, но, как и ожидалось, Юнг и Хавьер играли в «Штурм Альтаира». Юнг получил доступ к бета-тестовой версии, и они вчетвером уже несколько дней рубились в нее.

Зал зарегистрировался, надел наушники, присоединился к команде в середине миссии, быстро поздоровался и принялся расстреливать монстров. Кевин появился вскоре после того, как Зал поставил игру на паузу, чтобы достать ужин из духовки, и они продолжили играть до тех пор, пока не устали.

Он лег спать уже после полуночи и уснул, глядя на плакат Pearl Jam^[352], прикрепленный к стене у кровати. Подумал, что действительно пора бы уже сделать ремонт.

Утром Зал просматривал новостную ленту, поедая миску хлопьев с изюмом. Встав, чтобы налить себе апельсинового сока, он неожиданно обратил внимание на холодильник. Конечно, он знал, что тот зеленый – он пользовался им каждый день. Но сейчас впервые заметил, каким старомодным он выглядит. Зал не знал, когда родители его купили, но линии и оттенок холодильника явно отдавали духом 70-х. Вряд ли он мог быть таким древним – ведь холодильники столько не служат, правда? Однако Зал был уверен, что этот агрегат стоял на кухне с его школьных времен.

Он осмотрелся. Вся кухня выглядела странно устаревшей. Ему она всегда казалась уютной, но сейчас ее вид резал глаз: неуклюжие газовая плита и духовка, массивная микроволновка, столешницы из желтой плитки, керамический пол – все это говорило о застывшей во времени небрежности. Всплыли детские воспоминания: он сидит за завтраком, читает или раскрашивает, а мама хлопочет у плиты. Запах пирогов, коблеров и других домашних десертов наполняет кухню, делая ее центром сладкого тепла и уюта.

Странно, подумал Зал, как редко он вспоминает о родителях. В этом, конечно, была определенная логика: он не был религиозен и считал, что с их смертью все просто закончилось. Но все же… Жить в их доме и почти не возвращаться мыслями к прошлому? Наверное, он избегал этих воспоминаний, чтобы не захлебываться эмоциями, которые они неизбежно пробуждали. Гораздо проще было плыть по поверхности, не ныряя в эти глубины.

Он даже старался не задаваться вопросом, почему избегает думать о родителях.

Отогнав эти мысли, Зал вернулся к завтраку и снова уткнулся в экран телефона, пока не нашел рецензии на новые фильмы.

Покончив с едой, он быстро принял душ, оделся, собрал вещи и вышел из дома. Машина, припаркованная у его дома, уже исчезла, и дорожные конусы, что стояли перед соседним домом ночью, куда-то пропали. Теперь на их месте красовался пикап с хромированной отделкой.

Зал прошел еще мимо трех домов, прежде чем добрался до своей машины. Он знал большинство соседей по улице – многие жили здесь с его детства, но понятия не имел, кто обитает в доме по соседству. Когда он был ребенком, там жил старик Макдоннел, но после его смерти, случившейся еще в подростковые годы Зала, дом стали сдавать в аренду. С тех пор ни один жилец не задерживался там дольше пары лет. Его родители, куда более общительные, чем он, держали в голове весь поток сменяющихся жильцов. Но после их смерти Зал помнил только, что здесь успели пожить одна семья и две пары. Кто снимает дом сейчас, он даже не пытался выяснить.

Его машина стояла у дома Гарсия. Как раз в тот момент, когда Зал подошел, мистер Гарсия вышел на улицу в халате за утренней газетой. Они неловко обменялись кивками в знак приветствия, после чего Зал сел в машину, захлопнув за собой водительскую дверь.

На полпути к работе, стоя на светофоре перед переполненной стоянкой «Костко», Зал заметил в зеркале заднего вида полицейскую машину, пристроившуюся прямо за ним. Светофор сменился с красного на зеленый, и он осторожно тронулся, внимательно следя за спидометром, чтобы случайно не превысить скорость даже на пять миль. Время от времени он косился в зеркало, надеясь, что полицейский свернет на перекрестке, но машина по-прежнему следовала за ним.

Внезапно замигали синие и красные огни, и раздалось короткое «бип! бип!».

Зал тут же стал перестраиваться вправо, но заметил вдоль дороги знаки «Остановка запрещена в любое время». Пришлось свернуть на парковку торгового центра. Полицейская машина въехала следом, продолжая мигать огнями, и остановилась прямо за ним, отрезая путь назад, очевидно, на случай, если он попытается скрыться.

Зал опустил стекло, оставаясь в машине, и приготовил права и регистрацию, которые передал полицейскому, когда тот подошел. Офицер бросил на него взгляд и спросил:

– Знаете, почему я вас остановил?

Зал покачал головой.

– Я следовал за вами и заметил, что срок действия ваших водительских прав истек.

– Ну, это ирония судьбы, – вздохнул Зал. – Я подал заявку на продление еще два месяца назад. Уже делал так раньше, проблем не было. Но до сих пор ничего не получил. А ирония в том, что я работаю в «Дейта Инишиативс», и нас недавно наняли, чтобы обновить компьютерную систему ДТС, чтобы такие вещи больше не случались и люди получали свои права вовремя.

– Я не просил у вас оправдания.

– Это не оправдание. Просто объясняю, что…

– Тут нечего объяснять, сэр. Ваши права просрочены.

– Я знаю, знаю. Но я же все оплатил: чек прошел, документы отправлены. В системе я должен числиться как актуальный. Просто мне еще не прислали новые.

– И поскольку ваши права не отображаются в системе, я выписываю вам штраф за вождение без действующих документов.

– Вы даже не проверите? Должно же быть видно…

– Согласно вашему номерному знаку ваши права не актуальны. Я выписываю штраф… – отрезал инспектор и продолжил что-то говорить, но Зал уже не слушал. Он получил штраф. Первый в его жизни.

Через пять минут Зал снова был на дороге. Штраф лежал на соседнем сиденье вместе с конвертом для оплаты по почте, но он не был уверен, что хочет воспользоваться этим вариантом. Альтернатива? Посетить школу дорожного движения или явиться в суд в указанное время, чтобы оспорить штраф.

Зал всерьез раздумывал над судом. Он надеялся, что судья поймет: он отправил все документы вовремя, и задержка произошла по вине Автоинспекции. Но если решение будет не в его пользу, придется не только заплатить полный штраф, но и столкнуться с тем, что его страховая компания узнает об этом инциденте.

Возможно, школа дорожного движения была лучшим вариантом.

К тому времени, как Зал доехал до работы, его раздражение переросло в настоящее возмущение. Ему виделось несправедливым, что он оказался виноватым в ситуации, на которую не имел никакого влияния. Если судья не отменит наказание, ему придется расплачиваться за некомпетентность системы, будь то 200 долларов штрафа или оплата курса в школе дорожного движения.

– У меня штраф! – с порога объявил Зал. – Меня сегодня оштрафовали! Впервые в жизни.

Он быстро пересказал Бернарду, что произошло.

Тот, сидя за компьютером, с хрустом размял костяшки пальцев.

– Дай мне доступ к системе. Я сотру этот штраф быстрее, чем ты успеешь подтереть задницу.

Зал рассмеялся. Конечно, доступ к системам ДТС им еще не предоставили, да и никто из них не стал бы рисковать карьерой ради подобной авантюры. Но сам тон Бернарда и его шутка успокоили и подняли настроение.

Воодушевленный, Зал устроился в своей кабинке и занялся делом. Остаток утра он провел за финальными экранами для системы расчета зарплат округа, стараясь закончить их побыстрее. Он хотел быть полностью готов, как только начнется этап разработки для проекта ДТС.

За обедом Зал и Бернард снова встретились в комнате отдыха. Бернард разогревал в микроволновке какие-то зловонные остатки ужина, которые приготовила ему жена, а Зал решил обойтись автоматом: банкой «Доктор Пеппер», буррито с чили и двумя пачками пахты Dave's Buttermilk Twizzles^[353].

– Знаешь, – начал Бернард, как только они устроились по разные стороны круглого стола, – большинство людей путают пюс и шартрез.

– Что это? Слова? – лениво спросил Зал, откусывая буррито.

– Нет, цвета. Например, ты знаешь, какой цвет – пюс?

Зал покачал головой, не делая даже вид, что пытается ответить.

– Пюс – это пурпурно-красный, – пояснил Бернард. – А шартрез – желто-зеленый. Но большинство людей думают наоборот: что пюс – это желто-зеленый, а шартрез – что-то из фиолетового спектра.

– И откуда ты это взял?

– Ночное шоу вчера смотрел. Люди недооценивают телевидение. Если не отключать кабельное, можно узнать много интересного.

Джуди и Ху вошли в комнату отдыха, вытащили из холодильника пакетики с сэндвичами и присоединились к Залу и Бернарду за столом. Эта пара встречалась уже около года, но, насколько Зал знал, их отношения не спешили переходить на новый уровень. Оба продолжали жить в разных квартирах в соседних городах, хотя нередко оставались друг у друга на ночь.

Зал всегда считал их странной парой. Джуди, добродушная полноватая хохотушка сорока лет, казалась воплощением покладистости. Ху же, напротив, был худощавым, энергичным и как минимум на десять лет моложе своей партнерши. Но, похоже, они действительно нашли общий язык, словно подтверждая правило, что противоположности притягиваются.

Сегодня оба выглядели особенно довольными и улыбались.

Причем улыбались именно Залу.

– В чем дело? – спросил он, отложив буррито.

Ху усмехнулся.

– В исследовательском отделе появилась новая девушка.

– Женщина, – поправила его Джуди.

– Новая женщина, – согласился Ху с подчеркнутой серьезностью.

Джуди накрыла ладонь Зала своей рукой.

– И она не замужем, – добавила она.

Зал застонал. Почти все, кого он знал и кто был в отношениях, так или иначе пытались свести его с кем-то – подругой или знакомой.

– Оставьте мальчика в покое, – прорычал Бернард. – Если наш маленький Зал хочет жить монахом, пусть так и будет.

Он откусил кусочек своего странно пахнущего вчерашнего ужина.

– Она симпатичная, – заметил Ху, продолжая есть.

– И умная, – добавила Джуди.

– Спасибо, – ответил Зал, – но я в порядке.

– Ну, если что, то ее зовут Вайолет, и она работает в исследовательском отделе, – сказал Ху, пожимая плечами. – Я могу замолвить за тебя словечко или, если ты как-нибудь окажешься там…

– Нет, спасибо.

– Ну как знаешь.

Разговор переключился на проект ДТС, который стал новой любимой темой всех сотрудников компании. На обратном пути к кабинкам Зал, не выдержав, спросил Бернарда:

– Почему все всегда пытаются меня женить?

– Я нет, – ответил Бернард с улыбкой.

– И я это ценю. Но все же?

– Наверное, это потому, что от тебя исходит какая-то грустная, жалкая атмосфера, – предположил Бернард. – Как будто твоя социальная жизнь состоит из сидения дома, поедания нездоровой пищи и онлайн-игр.

– Ты тоже играешь в онлайн-игры! – подметил Зал.

Бернард рассмеялся:

– Но я женат, так что это не жалко. Это просто моя незрелость.

– Спасибо, утешил, – ответил Зал с сарказмом.

Бернард остановился у своей кабинки и обернулся.

– Но если ты решишь прогуляться до исследовательского отдела, просто дай мне знать.

Глава 3

Хорхе Гитеррес проснулся с тяжелым чувством.

Вчерашняя ярмарка вакансий, о которой он солгал Беверли, прошла из рук вон плохо. Не то чтобы он получил мало стоящих предложений – их не было вовсе. Полный провал. Поздно вечером, проверяя почту перед сном, он увидел вежливые, но холодные отказы от трех из четырех компаний, куда отправлял резюме. Скорость их ответов лишь подтвердила очевидное: он им не нужен.

Сегодня, похоже, день будет не лучше. Мысль о растущей горе счетов сдавила его желудок тревожным узлом. Беверли все еще работала, но ее зарплаты едва хватало на покрытие текущих расходов. Основные счета держались на нем, и, если деньги не начнут поступать в ближайшее время, он просто не представлял, как они выкрутятся.

Утро Хорхе провел, уставившись в экран ноутбука, перебирая списки вакансий. После обеда он планировал обойти несколько компаний лично, оставив свои анкеты, даже если там пока не требовались сотрудники. Хоть и слабая, но надежда теплилась: вдруг кто-то вспомнит о нем, когда появится свободное место.

На обед он согласился встретиться с сестрой Розитой – она настояла, пообещав заплатить. Однако теперь жалел об этом, и бесплатная еда уже не казалась столь заманчивой. Розита наверняка начнет читать ему нотации, напоминая, что он сам виноват: не стоило бросать старую работу, пока не нашел новую. А Хорхе не готов был сейчас слушать нравоучения.

Он все чаще задумывался, что сестра могла бы помогать ему чуть больше. Она была замужем за известным писателем, и, хотя сама уверяла, что Тодд скорее знаменит, чем богат, и что их финансовое положение – всего лишь средний класс, Хорхе ей не верил. У них был собственный дом, ипотеку они давно выплатили. А в прошлом году Розита с Тоддом умудрились дважды слетать на Гавайи – зимой и летом.

Хорхе с Беверли не были в отпуске уже три года. Три. Года.

Для встречи с сестрой он выбрал нейтральную территорию – ресторан «Эль Ранчито», мексиканское заведение в старом стиле, принадлежащее Карлосу Руису, давнему другу их отца. Но Карлоса сегодня не было. Как и его сына с дочерьми. Хорхе не узнал никого в зале и невольно задумался: неужели Руисы продали ресторан? Он ведь очень давно здесь не был.

– Похоже, ни гуакамоле, ни бесплатных напитков нам сегодня не светит, – заметила Розита, очевидно, поймав ту же мысль, что и Хорхе.

– Ты думаешь, ресторан продали? – спросил он, нахмурившись.

Розита махнула официантке – женщине с ярким макияжем в нелепых мексиканских юбке и блузке.

– Не подскажете, господин Руис на месте? – спросила она.

– Который? Младший или старший? – уточнила официантка, а потом покачала головой. – Хотя это неважно. Они оба в другом ресторане.

Хорхе и Розита переглянулись.

– Они открыли еще один ресторан? – удивилась Розита.

Официантка нахмурилась:

– Да уже три года как. «Эль Ранчито», на Центральной улице.

– А мы давно здесь не были, – признался Хорхе, натянуто улыбнувшись.

Чипсы и сальсу принесли еще до того, как они успели сделать заказ, и к возвращению официантки тарелка уже опустела. Воспользовавшись предложением Розиты заплатить, Хорхе выбрал «Номер четыре» – огромное блюдо, включающее буррито с курицей, сырную энчиладу, тако «Карне Асада», рис и фасоль. Кто знает, когда ему снова удастся так поесть?

Как он и предполагал, Розита сразу начала упрекать его в том, что он ушел с работы, не подыскав ничего взамен. Это было настолько ожидаемо, что Хорхе не удивился бы, узнав, что она с Беверли обсуждала это за его спиной. Мысль о таком «заговоре» только сильнее укрепила его сопротивление. Он начал оправдываться и отбивать ее предложения, даже если в глубине души понимал, что они звучат разумно. Его упрямство казалось нелогичным, но он ни за что не собирался прислушиваться к советам сестры. Он сам вляпался в эту ситуацию и сам из нее выберется.

Пока Розита говорила, Хорхе отвлекся на изучение интерьера. Раньше он никогда не обращал внимания на детали, но теперь, оглядываясь вокруг, заметил, насколько все выглядело безвкусно и стереотипно. Тусклый свет скрывал явные недостатки, но красная кабинка, в которой они сидели, была украшена огромной картиной с тореадором, нарисованной на черном бархате и вставленной в помпезную золотую раму. С потолка в обеденной зоне свисала гирлянда разноцветных бумажных фонариков, словно вырезанных детскими ножницами. Рядом с входом притулилась неуклюжая серебристая статуэтка Дон Кихота. А на обложке меню красовалась та же карикатура, что и на вывеске: мексиканец, спящий под гигантским сомбреро.

Как он раньше не замечал, насколько нелепо выглядели эти декорации? Хорхе задумался: может, новый ресторан Руисов выглядит иначе.

Очнувшись от своих мыслей, он заметил, что Розита ждет ответа на какой-то вопрос. Вместо того чтобы признаться, что не слушал, он решил сменить тему.

– Ты уже беременна? Мама спрашивает, – выпалил он.

– А Беверли? – тут же выстрелила в ответ Розита.

Хорхе улыбнулся. Смена темы удалась, и он даже одержал небольшую победу. С матерью он не разговаривал уже… сколько? Звонки за границу стоили дорого, да и у них всегда были одни и те же вопросы. Хорхе точно знал, что первый из них неизбежно будет о детях, если он решится позвонить. Поэтому пока он избегал бесед с матерью.

Так разговор постепенно перешел от обсуждения его проблем к воспоминаниям о том, как у них обстояли дела с родителями, и остаток обеда прошел на удивление спокойно.

– Так что ты собираешься делать с работой? – спросила Розита, пока они ждали счет. – Есть какие-нибудь идеи?

– Я думал, ты мне поможешь, – отозвался Хорхе.

Она нахмурилась:

– Я?

– Ну да, ты же работаешь в окружной системе. Есть там какие-нибудь вакансии?

– Я проверю. Хотя ты и сам можешь это сделать.

– Могу, но ты могла бы замолвить за меня словечко. В конце концов, я не чужой.

– Кумовство в округе не работает.

– Это работает везде.

Официантка принесла счет. Хорхе терпеливо ждал, пока Розита достанет кредитную карту и, проверив счет, положит ее на поднос, затем возьмет оттуда одну мятную конфету себе и передаст другую ему. Он развернул обертку и положил освежающий леденец в рот.

– Если дела пойдут совсем плохо и нам срочно понадобится немного денег… – начал он.

– То? – спросила Розита, напрягшись. Даже при тусклом свете он заметил, как изменилось ее лицо.

– Ты бы помогла?

– Думаю, что да. А все настолько плохо?

– Как ты думаешь, Тодд мог бы помочь?

– В каком смысле?

– Ну… Кредит, например. – Он пожал плечами. – Или, может, вы позволили бы нам пропустить пару платежей по ипотеке, чтобы банк все забрал, и мы могли бы переехать к вам?

– Это несправедливо, – возмутилась она. – И нечестно!

– В этом и суть жизни.

Розита наклонилась ближе, ее голос стал тише:

– У тебя была отличная работа – с льготами, приличной зарплатой. А ты все бросил. Из-за какой-то ерунды.

– Это была не ерунда!

Она вскинула руку, обрывая его:

– Конечно, конечно. Ты поругался с начальником. И вместо того чтобы взять себя в руки, извиниться и двигаться вперед, как взрослый человек, ты устроил истерику, ударил его, и теперь Беверли тянет на себе вас обоих.

– Я знал, что ты разговаривала с Беверли!

– Ну да, – спокойно ответила Розита. – Но если ты думаешь, что она подбила меня на этот разговор, ты ошибаешься. Она даже не жаловалась, просто рассказала, как обстоят дела. А я, зная тебя лучше, чем кто-либо, решила, что нужно поговорить с тобой лично. – Она протянула руку и легонько постучала кулаком по его лбу. – Вбить тебе немного здравого смысла. Ты должен сам искать выход, Хорхе. Нельзя всю жизнь надеяться на других.

Ее жест напомнил ему, как в детстве она пыталась его защекотать, и он не смог сдержать улыбку. Розита заметила это, ее кулак разжался, и она накрыла его руку своей.

– Я здесь не для того, чтобы пилить тебя. Честно. Я беспокоюсь за тебя и за Беверли. Хочу быть уверенной, что у вас все наладится.

– Я не валяю дурака, честное слово. Я уже ищу работу. Но это непросто. Вчера был на ярмарке вакансий, разослал с десяток резюме. Сегодня пойду по предприятиям заполнять анкеты. Я стараюсь.

– Мы с Тоддом, наверное, сможем немного помочь, если случится худшее, – сказала она, сжимая его руку. – Но только если совсем припрет. Ты должен попытаться справиться сам.

– Я знаю. Я все исправлю.

Она улыбнулась.

– Конечно. Ты же крутой парень.

Хорхе вышел из ресторана с ощущением легкости, которое подарила ему встреча с сестрой. Но едва ее машина скрылась из виду, эта легкость уступила место тревоге. Ему нужно было сдержать свое обещание найти работу, но, учитывая провал на ярмарке вакансий, он знал, насколько это будет сложно.

А если ничего не получится? Мысль о том, чтобы просить деньги у Розиты и Тодда, теперь казалась еще более болезненной.

Надо срочно что-то найти. Любую работу.

Он припарковался на задней стоянке ресторана, в то время как Розита оставила машину у главного входа. Идти туда было недалеко, но где-то на полпути слева от него вдруг рядом оказался мужчина. Почти одновременно еще один оказался справа.

Оба появились словно ниоткуда. Хорхе остановился. Он чувствовал себя скованным, как будто эти двое незнакомцев намеренно окружили его. Он надеялся, что их фланговые позиции – совпадение и они продолжат свой путь, но, как только он замер, те тоже застыли на месте.

Стоял полдень, вокруг было много людей. Если бы Хорхе не мог отбиться или убежать, он, по крайней мере, мог закричать достаточно громко, чтобы привлечь внимание. Тем не менее он нервничал, переводя взгляд с одного мужчины на другого. Левый был невысоким коренастым афроамериканцем, правый – высоким худощавым кавказцем. Оба носили видоизмененные черные деловые костюмы.

– Что вам нужно? – спросил Хорхе.

Первым заговорил афроамериканец:

– Мы хотим предложить вам работу.

Работу? Что это значит? В этих двоих было что-то угрожающее, и Хорхе не мог не задуматься, не скрывается ли за словами о трудоустройстве какой-то эвфемизм. Может, они пытаются втянуть его во что-то незаконное?

– Неинтересно, – отрезал он и, развернувшись, пошел к машине.

Мужчины не отставали.

– Стартовая зарплата в ДТС – пятьдесят тысяч в год плюс льготы, – произнес белокожий.

Хорхе застыл на месте.

– Автоинспекция?

Оба кивнули.

– Не уверен, что подхожу для такой работы…

Афроамериканец улыбнулся.

– Мы здесь, чтобы это выяснить. Если вы пойдете с нами, мы проведем короткий тест на пригодность и тест на распределение. Мы обещаем вернуть вас прямо сюда.

– Целого и невредимого, – добавил белокожий и захихикал.

Тест на пригодность? Ему не нравилось это слово. Да и все это казалось подозрительным. Хорхе был уверен: государственные структуры не вербуют сотрудников, подходя к ним на парковках.

– Жаль, но я не заинтересован, – ответил он, ускоряя шаг. – Мне есть куда идти.

– И куда?

– Домой.

К этому моменту он уже добрался до своей машины и быстро сел в нее, тут же захлопнув дверь и заперев замки. Хорхе ожидал, что двое мужчин попытаются преградить ему путь, встав перед капотом, но они выбрали другую тактику: как и ранее, обошли машину с двух сторон, заняв позиции слева и справа от него. Заведя двигатель, Хорхе включил передачу и, не теряя времени, рванул с места. Мужчины остались стоять позади, а он, свернув за угол здания, выехал через площадку перед рестораном на улицу, умело вливаясь в поток машин и не останавливаясь.

Только когда ресторан исчез из зеркала заднего вида, он смог немного выдохнуть.

Растеряв всякое желание заполнять анкеты, Хорхе отправился домой. Спустя десять минут, он подъехал к своему дому, его взгляд тут же привлек незнакомый автомобиль – массивный черный внедорожник, от одного вида которого по спине пробежал холодок. Машина стояла у самого подъезда, и это заставило Хорхе припарковаться чуть дальше на улице.

Заглянув в окно своего дома, Хорхе увидел внутри тех самых двоих с парковки «Эль Ранчито». Они устроились на диване по обе стороны от Беверли, которая выглядела напуганной и напряженной.

Как они его нашли?

Откуда узнали, где он живет?

Как могли добраться сюда так быстро?

Эти люди явно неслучайно подошли к первому незнакомцу на улице. Нет. Они пришли за ним целенаправленно. Завербовать именно его.

Они знали, кто он. Где живет. С кем живет.

От этой мысли холодок пробежал по спине. Хорхе перевел взгляд на Беверли. Она выглядела как заложница. Внутри него поднялась волна гнева.

Один из мужчин, афроамериканец, молча встал с дивана.

– Извините, что не успели представиться раньше, – произнес он ровным голосом. – Мистер Белый.

– А я мистер Черный, – подхватил второй.

Они оба захихикали, словно это была их заезженная шутка.

– Ирония судьбы, – добавил мистер Белый. – Мы осознаем.

– Единственное, что вам нужно осознавать, – жестко перебил Хорхе, – это то, что я вызову полицию, если вы немедленно не уберетесь из моего дома! Я уже сказал: мне это неинтересно. А теперь вы еще и пугаете мою жену? Убирайтесь к черту. Сейчас же!

Беверли смотрела на Хорхе с испугом. Лоб у нее блестел от пота, плечи мелко дрожали.

Что они ей наговорили?

Мужчины даже не думали уходить. Мистер Белый слегка улыбнулся.

– Ты что, глухой? Или тупой? – сорвался Хорхе, наклонившись к лицу афроамериканца. – Блядь. Вон из моего дома!

Но вместо ответа те, как и раньше, медленно обогнули Хорхе и встали по обе стороны от него.

– Мы можем приступить к начальному тесту и оформлению заявки, – произнес мистер Черный. – Где у вас компьютер?

– В кабинете, – неожиданно пробормотала Беверли. Ее голос был тихим.

– Тогда пойдемте.

Белый галантно указал рукой, предлагая Беверли пройти первой.

– Да идите вы к черту! – взорвался Хорхе. – Я требую, чтобы вы убрались из моего дома!

– Вам не интересна стартовая зарплата в пятьдесят тысяч долларов в год? – искренне удивился мистер Белый.

– Или льготы? – добавил мистер Черный. То, как он произнес слово «льготы», заставило Хорхе насторожиться. Многозначительный намек был гораздо мрачнее, чем банальная медицинская страховка.

– Не понимаю, почему ты так враждебно настроен, – прошептала Беверли. – Это ведь хорошая возможность… Стабильная работа, дружный коллектив, приятная атмосфера.

– Вот именно, стабильная, – повторил мистер Белый. – Прислушайтесь к своей супруге.

Хорхе взглянул на свою жену. Он понял, что она больше не нервничает и не боится. На самом деле она искренне верила, что это хорошая возможность. Он читал в ее поведении то, чего там не было.

Это он нервничал и потел.

Почему? Почему именно я?

Не было ничего конкретного, за что можно было бы зацепиться, ничего, на что он мог бы указать пальцем. Это все… Встреча на парковке, знание того, кто он такой, появление незнакомцев в его доме – все это выглядело очень-очень странно.

– Работа на государственной службе? – Беверли перевела взгляд на Хорхе. – Ты же об этом мечтал.

– Давайте проверим ваш компьютер, – предложил мистер Черный. – У нас мало времени.

Хорхе направился в свой рабочий кабинет, чувствуя легкую дезориентацию. Что бы ни происходило, ощущение было крайне неприятным, и его удивляло, что Беверли не просто впустила в дом двух незнакомцев, но, похоже, была не против их угрожающего поведения. Хотя… может, она и не была в порядке. Он вспомнил выражение ее лица, когда только вошел в дом и почувствовал, что она напоминала заложницу, сидящую между двумя вербовщиками из ДТС.

– У тебя все получится! – воскликнула Беверли, выходя из гостиной позади них.

Он не знал, что и думать. Она это серьезно?!

В кабинете Хорхе включил компьютер и отошел в сторону, пока мистер Белый открывал сайт с заявлением о приеме на работу в Автоинспекцию. В верхней части экрана красным цветом было написано: «ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН», но мистер Белый набрал какой-то код, встал с кресла и жестом пригласил Хорхе сесть. На экране появился тест с несколькими вариантами ответов.

Хорхе нахмурился.

– Где мне напечатать свое имя?

– Не нужно, – ответил мистер Черный. – Мы все о вас знаем. Просто отвечайте на вопросы.

– И вы уйдете?

– Да, мы уйдем, – ответил мистер Белый, нахмурившись. – Удачи!

Он ожидал вопросов о транспорте или правилах дорожного движения, возможно, простых математических задач, если работа имела отношение к расчетам или денежным операциям, или какого-то упражнения, которое проверяло бы его навыки в сортировке документов или поиске информации по алфавиту.

Но все оказалось совсем не так. Хорхе уставился на первый вопрос: «Вы встречаетесь с человеком, который угрожал вам в интернете. Вы видите, что он физически меньше и слабее вас. Кроме того, у него нервный характер. Он явно не такой хулиган, каким вы его себе представляли. Какой из следующих вариантов ответа правильный? Выберите только один:

A. Вы игнорируете его и делаете вид, что не знаете, кто он и что сделал.

B. Вы даете ему понять, что знаете, кто он такой, и словесно запугиваете его.

C. Вы угрожаете ему и его семье физической расправой.

D. Вы причиняете ему физический вред.

E. Вы убиваете его и скрываете тело».

И это тест на пригодность для работы в ДТС? Хорхе повернулся и бросил взгляд на мистера Белого, а затем на мистера Черного. Оба спокойно смотрели на экран, как будто такой вопрос был вполне обычным.

Он прочитал второй вопрос, не отвечая на первый. Но тот оказался еще более странным: «Какое действие вы бы одобрили?

A. Киллер убьет вашу жену и родителей, но спасет 300 незнакомцев.

B. Киллер убьет 300 незнакомцев, но спасет вашу жену и родителей.

C. Киллер убьет вашу жену, но спасет ваших родителей и 300 незнакомцев.

D. Киллер убьет ваших родителей, но спасет вашу жену и 300 незнакомцев.

E. Киллер убьет ваших родителей и 300 незнакомцев, но спасет вашу жену».

Почувствовав оцепенение, он перешел к следующему вопросу.

«Чтобы спасти свою жизнь, вы бы предпочли:

A. Украсть деньги у слепого человека.

B. Сломать руку невинному ребенку.

C. Разрешить убийство беременной женщины.

D. Самому убить беременную женщину.

E. Зарубить всю свою семью топором».

Хорхе попытался прокрутить страницу вниз, но больше ничего не было.

– Это… это безумие, – сказал он, подняв глаза.

Оба мужчины смотрели на него с невозмутимым спокойствием.

– Я не могу ответить на эти вопросы!

Мистер Белый улыбнулся, его белоснежные зубы ярко выделялись на фоне смуглой кожи.

– Конечно, можете.

– Первый вопрос еще ладно, бог с ним. Но два других? Я не позволю людям умирать. И точно не буду совершать преступления.

Мистер Черный чуть наклонился вперед.

– Даже чтобы спасти свою жизнь?

– Как это связано с Автоинспекцией?

– Скажем так, это показывает способность принимать сложные решения.

– Но я не буду приниматьрешения, не так ли? Я просто буду выполнять приказы.

Мужчины переглянулись и улыбнулись.

– Работа в ДТС подразумевает гораздо больше, чем просто выполнение приказов, – сказал мистер Белый. – Но не переживайте, мы вас всему научим.

Хорхе отодвинул стул, отстранившись от компьютера.

– Похоже, я не тот, кого вы ищете.

– Наоборот, – сказал мистер Черный. – Посмотрите. Вы сдали экзамен на отлично.

На зеленой полосе, пересекающей экран, было написано: «ПРОЙДЕНО».

– Я даже не сдавал экзамен! Я ведь не ответил на вопросы?

– Может, так и надо было? – с улыбкой произнес мистер Белый.

– Система предназначена для выявления потенциала, – добавил мистер Черный.

– Поздравляю, – сказал мистер Белый. – Вы приняты в тренировочный лагерь ДТС. Собирайте вещи. Пойдемте с нами.

– Что такое тренировочный лагерь ДТС?

– Это программа с полным погружением, которая введет вас в курс дела и подготовит к работе в Департаменте автотранспорта. Вы будете жить, работать, питаться, дышать ДТС и по окончании программы получите квалификацию для работы в любом из наших отделений. Так что собирайте одежду, туалетные принадлежности и готовьтесь к работе.

– Прямо сейчас?

– Нет времени лучше настоящего.

Хорхе покачал головой.

– Мне очень жаль. Я не могу просто…

– Вы снова ошибаетесь, – сказал мистер Черный. – Вы все можете.

Мистер Белый угрожающе наклонился вперед:

– И вы это знаете.

Глава 4

– Алло, Тодд? Это Кайла Рейнольдс. Как дела?

Тодд проклинал себя за то, что в его кабинете не было более современного телефона с определителем номера. Считая старый дисковый телефон бабушки и дедушки крутым, модным и ретро, а также руководствуясь личной ностальгией, он установил его на своем рабочем столе. И теперь каждый раз, когда ему приходилось звонить или поступал входящий звонок, он тянулся за трубкой, чтобы поднять ее.

Кайла Рейнольдс была одной из тех, с кем он точно не любил общаться. Продюсер, приставленный к нему издателем, она постоянно уговаривала его участвовать в причудливых попытках привлечь внимание к его творчеству, которые, как ему казалось, только унижали его и приводили к нескольким незначительным скачкам продаж. Тодд уже должен был бы знать, что вскоре после выхода книги нельзя отвечать на звонок посреди дня.

– Я в порядке, – ответил он и замолчал. Он не собирался облегчать ей работу.

– Послушай, я знаю, что мы не всегда на одной волне по поводу рекламы, но на этот раз у меня действительно отличная идея!

– Меня пригласили на шоу «Сегодня вечером»?

Кайла рассмеялась.

– Сохрани это чувство юмора. Оно бесценно. Нет, я думаю, мы могли бы попросить тебя вести удаленные передачи на радиостанциях не только в твоем районе, но и по всему штату, а может, даже в других штатах. Мы предложим твою новую книгу в качестве приза первому позвонившему, пятому или еще кому-нибудь, а ты будешь вести утреннее шоу и немного общаться с фанатами. Можно даже устроить что-то вроде конкурса, где ты общаешься с ведущим или слушателями и участвуешь в каком-нибудь странном эфирном трюке, типа «Угадай звезду по трем подсказкам».

– Мы говорим о Говарде Стерне? Конечно, я бы это сделал.

– Нет, пока ничего общенационального. Только местные шоу на маленьких территориях. Но не только в небольших городках, – быстро добавила она. – В мегаполисах тоже. В нескольких крупных городах или для начала в одном крупном городе.

– Не знаю, – сказал он. – Даже если ты найдешь станции, готовые на это, я уверен, что книга не понравится слушателям утреннего радио. Пиратская радиостанция – может быть. Но «Утренние зоопарки» или как они там сейчас называются? Это же просто катастрофа.

– Не будь пессимистом! Считай, что это шанс выйти на бóльшую аудиторию.

– Это радио! Кто сейчас слушает радио? К тому же они попытаются заставить меня разыграть кого-то из слушателей или рассказать о своей сексуальной жизни. И в итоге я продам три лишних экземпляра? Кажется, оно того не стоит.

– Ну, считаю, это хороший план. Поэтому я подготовлю все детали и принесу тебе в следующий раз.

Тодд ничего не ответил.

– Хорошо, – сказала Кайла, наконец уловив намек. – Мы подготовим все документы: цифры по аудитории, графики эфиров и маркетинговые исследования.

Тодд снова промолчал.

– Ладно, ладно, – вздохнула Кайла, сдаваясь. – Мы пересмотрим еще раз.

– Что-нибудь еще? – спросил он с холодной отрешенностью.

– К сожалению, есть плохие новости.

Тодд напрягся.

– Поступило несколько жалоб. Обвиняют в… культурной нечувствительности.

Он заметил, как сжимаются мышцы.

– От кого? И, черт возьми, на что жалуются? Главный герой – это я. Или его версия. Вымышленная, но основанная на реальных событиях.

– Да, но сосед героя – китаец. Один азиатский критик счел это грубым. В своем блоге он написал, что персонаж стереотипен: говорит на ломаном английском, путает «он» и «она».

– Но у меня был такой сосед! Настоящий! Он действительно говорил на ломаном английском и путал местоимения. Персонаж, к слову, отлично прописан. Это не какой-то там гротескный карикатурный образ, как у Микки Руни!

– Все так, – согласилась Кайла, – но этот критик опубликовал статью на крупном азиатско-американском литературном сайте. Вслед за ним тему подняли и другие.

– Плохая реклама – это тоже реклама, так ведь?

– Не всегда. Поэтому, считаю, нам стоит взять ситуацию под контроль. Подумай о радиоэфирах или подкастах. Возможно, удастся развернуть тему в нашу пользу.

Тодд закатил глаза и застонал.

– Не будь пессимисткой. Просто объясни, что это альтернативная реальность, где у героя есть сосед-китаец, который говорит так, а не иначе.

– Ты же понимаешь, что это не сработает.

– Тогда, может, скажем правду? Что роман основан на моем личном опыте.

– У тебя нет опыта быть китайцем!

– Но у меня есть опыт быть кем-то очень похожим на рассказчика. У меня и правда был сосед-китаец, который говорил именно так!

– Ты все еще не понимаешь…

– О боже! Выходит, никакой свободы творчества и воображения? Если я белый мужчина, то могу писать только о белых мужчинах? Или только латиноамериканские женщины имеют право описывать латиноамериканок?

– Латинос, – поправила его Кайла.

– Хорошо, – Тодд зло выдохнул. – А кто тогда напишет рассказ о пришельцах? Или о монстрах? Никто ведь не был ни тем ни другим! Получается, они вводят читателей в заблуждение, присваивая себе точку зрения тех, кем не являются.

– Ты раздуваешь из мухи слона, – с укоризной ответила Кайла. – Все, что нужно сделать, – это извиниться перед китайской общиной в Америке. Выйти в эфир на нескольких радиостанциях, объяснить, что у тебя нет никаких расовых предубеждений.

– Этого не будет, – отрезал Тодд. – Это не факт, а выдумка. Это мой мир. И в этом мире есть персонаж, который случайно оказался китайцем и который случайно путает личные местоимения. Потому что в его языке их попросту нет: пол говорящего определяется другими словами.

– Это не так уж важно, – попыталась успокоить его Кайла. – Не стоит так накручивать себя. Меня просто попросили проинформировать тебя об этой ситуации и предложить какое-то решение.

Тодд помолчал мгновение, задумчиво хмурясь.

– Значит, никаких реальных противоречий или претензий нет. Ты просто решила использовать это как предлог, чтобы затащить меня в вашу радиоигру с раздачей книг. Угадал?

– Нет, Тодд, это реальность.

Теперь он понял.

– Какой-то парень в интернете пожаловался, а ты из-за этого решила обмануть меня, заставив рассказать диджеям о моей сексуальной жизни?

– Ты не можешь просто проигнорировать китайцев. Следом за ними пойдут другие…

– До свидания, Кайла. Спасибо, что позвонила.

– Подожди, Тодд…

Но он уже повесил трубку, чувствуя раздражение, словно горячая волна пробежала по всему телу.

Посмотрев на экран компьютера, Тодд снова пробежал глазами написанное. Прочитал, перечитал… и с тяжелым вздохом удалил последние четыре абзаца. Он сбился с пути. Вместо того чтобы продолжать метаться в поисках выхода, решил сделать паузу, пожертвовать утренними часами и начать с чистого листа. Тодд уставился на мигающий курсор. Почти треть работы была позади, но идти дальше становилось все сложнее. Мысль бросить все и переписать с нуля мелькала и уже не впервые.

Одной из причин, мешающих сосредоточиться, был дурацкий тест на знание правил дорожного движения, который маячил где-то на задворках сознания. Вчера Тодд даже вернулся за буклетом, чтобы подготовиться. Хотя это было абсурдно: он водил машину с шестнадцати лет и знал эти правила как свои пять пальцев. Но приближение даты экзамена не давало покоя. Срок действия водительских прав вот-вот истечет, и если он вдруг провалится, последствия могут быть неприятными. Последнее, чего ему хотелось, – оказаться запертым дома, пока не удастся пересдать тест.

Когда Тодд провалил свой первый экзамен по вождению…

Клифф.

…Отец заставил его объехать здание, встать в очередь и сдать экзамен заново. В тот раз экзаменатором оказался дружелюбный пожилой мужчина, и Тодд сдал все с блеском.

К сожалению, с письменным тестом подобный трюк вряд ли сработал бы. Он почти наверняка предполагал какой-то минимальный период ожидания перед пересдачей. Хотя, возможно, следовало это уточнить.

Тодд поднял взгляд и через окно заметил, как к подъезду подкатила машина – Розита вернулась из парикмахерской. В понедельник она снова выходила на работу и, похоже, уже начала готовиться. Устав от однообразия кабинета, Тодд решил размяться, вышел к ней и приветливо заметил, что прическа выглядит великолепно, хотя, честно говоря, он не увидел особой разницы. Они вместе вернулись в дом.

– Когда у тебя заканчивается срок действия прав? – спросил Тодд, взглянув на Розиту.

– Не переживай, – поддразнила она его с улыбкой. – Если не успеешь продлить свои, я подвезу тебя.

– Только езди осторожно, – нахмурился он. – Один штраф или авария, и ты окажешься в той же лодке, что и я.

– О господи! – Розита в панике распахнула сумочку, достала бумажник и вытащила свои водительские права. – Их срок тоже истекает в этом году! А я даже не заметила.

– Ты шутишь?

– Нет, смотри. – Она протянула карточку ему под нос.

Тодд нахмурился, глядя на дату.

– Наши права истекают в один и тот же год? Это странно. В прошлый раз было так же?

– Не помню, может, и было. Твои права выдали на четыре года, верно?

– Ага.

– У меня тоже. Они всегда такие. Наверное, мы просто не обратили внимания, потому что тогда их продлили автоматически и не пришлось ничего делать.

– Хм… – пробормотал Тодд, размышляя, как такое возможно. Хотя, конечно, другого объяснения не находилось.

– Ты все еще переживаешь из-за теста?

– Да. Даже сон на днях приснился – про Автоинспекцию.

– Кошмар, я полагаю?

Он кивнул.

– Один из тех классических кошмаров. Я не был готов, карандаш сломался, времени не хватало – полный набор.

– По-моему, ты все это слишком раздуваешь.

– Вероятно, ты права, – вздохнул Тодд.

– Знаешь, тебе стоит включить что-нибудь про Автоинспекцию в твою следующую книгу. Все ненавидят Автоинспекцию. Можно сыграть на этом, сделать неплохой ужастик.

– Неплохая идея, – кивнул он.

В этот момент зазвонил телефон. Тодд жестом предложил Розите ответить. Может, это ее? Но через несколько секунд она вернулась и протянула ему трубку, тихо прошептав:

– Робинсон.

Еще один человек, которого он предпочел бы избегать.

Тодд нехотя взял телефон.

– Привет! – сказал он с натянутой улыбкой, надеясь, что его энтузиазм не звучит так фальшиво, как ему казалось.

Робинсон Бойд был его другом еще со времен колледжа. Хотя, возможно, слово «друг» было не совсем точным. Скорее, не враг. Они соперничали практически во всем: в любви, учебе, карьере. Их интересы и цели пересекались настолько часто, что казалось, будто жизнь специально свела их для постоянного соревнования. Даже девушка у них однажды была общая, что едва не разрушило их отношения. Все закончилось тем, что она променяла их обоих на специальность «информатика». Сейчас Робинсон работал журналистом-фрилансером. Он утверждал, что искренне рад успехам Тодда, но Тодд знал: мысль о том, что он сам мог бы зарабатывать на жизнь написанием художественной литературы, вызывала у Робинсона раздражение.

– Получил твою новую книгу, – раздался голос Робинсона в трубке. – Спасибо, что подписал.

– Не за что, – коротко ответил Тодд и напрягся.

Либо сейчас последует уклончивая похвала, за которой спрячется ворох «дружеских» предложений по улучшению, либо Робинсон начнет принижать достижения Тодда, притворяясь слишком занятым, чтобы читать его роман.

– Я еще не успел прочитать…

Тодд улыбнулся, скрывая облегчение. Не читать было проще для них обоих. Так можно избежать разговоров о книге.

В течение следующих двадцати минут Тодд лишь изредка вставлял в беседу пару слов, в то время как Робинсон говорил без умолку, переходя с одной темы на другую. Он интересовался жизнью Тодда, его работой, новыми проектами и высказывал свое мнение о последних новостях.

На заднем дворе Розита собирала кабачки, и Тодд, исчерпав терпение, вышел к ней и, проведя рукой по телефону, прошептал жене:

– Сделай вид, что зовешь меня на обед.

Через минуту он положил трубку с глубоким облегчением.

– Слава богу, – выдохнул он. – Я думал, этот разговор никогда не закончится.

– Он все еще считает себя гением на все случаи жизни?

– Видимо, да.

Они вернулись в дом. Тодд положил телефон на подставку, а Розита отправилась к раковине, чтобы помыть тарелку.

– Знаешь, моя новая книга уже должна быть в «Taргете», «Волмарте» и «Магазине». Хочешь пойти со мной и проверить? Это наш последний шанс сделать что-то вместе, пока я не погружусь в работу.

– Не думаю, что это будет так весело, как ты себе представляешь, – ответила она, бросив на него скептический взгляд.

– Конечно, будет. Мы сможем подвинуть книги поближе к краю стеллажей, поставить их на уровне глаз и развернуть обложками наружу.

Розита посмотрела на него с легким безразличием.

– Да ладно, – не унимался он. – Мы можем соревноваться, кто быстрее пересчитает книги, а еще попробуем вынести одну мимо кассы. Ты же любишь приключения, признайся!

– Может, вместо этого мы просто спокойно пообедаем?

– Конечно, конечно. Но идея с книгами звучит лучше!

– Только учти, я ничего не собираюсь готовить, несмотря на то, что ты пытался убедить Робинсона в обратном.

– Я сказал: «Конечно!», – усмехнулся он.

– Идем в настоящий ресторан. Не «Тако Белл», не «Ин-энд-Аут» и не что-то из твоего списка заведений быстрого питания.

– Мы будем праздновать выход книги, – заверил он ее. – Выбирай любой ресторан.

Розита улыбнулась:

– Это свидание? Дай мне только несколько минут переодеться. Я мигом!

Их любимый ресторан, уютное итальянское бистро с тремя столиками внутри и двумя на открытой террасе, так и не открылся после пандемии. Поэтому Розита выбрала другой вариант из своих фаворитов – современное юго-западное заведение с дурацким названием «Агава!».

Любой ресторан с восклицательным знаком в названии автоматически вызывал у Тодда подозрения, не говоря уже про китчевую атмосферу. Тем не менее он вынужден был признать: еда здесь была действительно неплохой.

Они неспешно обедали, Розита рассказывала о своих смешанных чувствах по поводу возвращения на работу: одновременно страх и волнение. Тодд слушал, кивая и улыбаясь, когда к их столику подошел пожилой мужчина в жилетке и с козлиной бородкой.

– Мистер Клейн? – вежливо спросил он.

Тодд поднял взгляд на незнакомца.

– Да?

– Я узнал вас по фотографии на обложке вашей книги, – с воодушевлением сказал мужчина. – Я ваш большой поклонник.

Сказать, что Тодд редко появлялся на публике, значило смягчить реальность. За более чем десять лет его писательской карьеры лишь однажды его узнал читатель. Это была пожилая женщина, которая, завидев его, тут же принялась задавать неудобные вопросы о его браке и отношениях с Розитой. Этот случай укрепил его решение оставаться максимально анонимным. Тодд хотел, чтобы его книги были знамениты – но не он сам.

Поэтому, когда козлобородый мужчина назвался его поклонником, Тодд натянул учтивую улыбку.

– Спасибо, – сказал он, надеясь, что на этом разговор закончится.

Но незнакомец не собирался уходить. Он явно ждал чего-то большего.

– Чем могу помочь? – спросил Тодд.

Мужчина прочистил горло и с энтузиазмом представился:

– Меня зовут Уинстон, Уинстон Рэкли. Я веду подкаст…

Тодд внутренне поморщился. Кайла опять подсуетилась?

– …и мне бы хотелось пригласить вас поучаствовать в выпуске, чтобы обсудить ваш новый роман. Кстати, мне он очень понравился.

Тодд уже собирался вежливо отказаться, сказав что-то вроде: «Нет, но спасибо за предложение», как вдруг задумался. Полчаса на телефоне, несколько банальных вопросов – и он сможет сообщить Кайле, что занимается продвижением сам.

– Почему бы вам не оставить свою контактную информацию? Я свяжусь с вами, – предложил Тодд.

Рэкли просиял широкой улыбкой.

– Вы не представляете, как много это для меня значит. Спасибо, – сказал Рэкли, протягивая визитку. Это казалось хорошим знаком – человек, похоже, был достаточно профессионален, чтобы иметь карточку с именем, номером телефона, адресом электронной почты и названием подкаста – «Все что угодно». Это, скорее всего, означало, что он не какой-то неудачник, вещающий из подвала матери или из сарая на заднем дворе сестры.

– На связи, – сказал Тодд, повернувшись к Розите, и почувствовал облегчение, когда Рэкли поблагодарил его и завершил беседу, очевидно, уловив социальную подсказку. Еще один хороший знак.

Днем они с Розитой колесили по разным магазинам в поисках книги. Ее удалось обнаружить только в одном из трех «Таргетов», ни в одном из «Волмартов», но зато в обоих «Магазинах». По очереди, следя за продавцами, они незаметно переставляли найденные экземпляры на более заметные места: в одном магазине их книга оказалась вместо романа Энн Тайлер, а в другом – перед бестселлером Джона Гришэма. Как в старые добрые времена.

Когда они вернулись домой, звонить Кайле было уже поздно, но на следующее утро он все же набрал ее номер. Он рассказал, как можно продвинуть его книгу через подкаст, поведав историю случайного знакомства в ресторане. Однако Кайла оказалась не так воодушевлена, как он рассчитывал. Возможно, дело было в том, что идея пришла ему в голову, а не ей.

– А что за человек? – спросила она. – Он республиканец? Скинь его имя.

Тодд зачитал информацию с визитной карточки.

– Дай я проверю и перезвоню, если с ним можно работать, – сказала Кайла.

– Что проверять? Это обычный подкаст.

– Я перезвоню.

Озадаченный, он положил трубку. Включив компьютер, Тодд открыл файл и продолжил писать с того места, где остановился накануне. Через некоторое время раздался звонок. Он снял трубку на первом сигнале.

– Все чисто, это нормальный подкаст, – радостно сообщила Кайла. – У него там Аарон Соркин, Бен Стиллер и Эми Седарис.

– Значит, я могу ему перезвонить?

– Конечно. И если договоришься, дай знать – я запущу рекламный баннер на сайте издательства.

– Посмотрим, – ответил Тодд.

– Это может быть первым из многих…

– До свидания, Кайла.

Поразмыслив, стоит позвонить Уинстону Рэкли или написать ему, Тодд решил не откладывать и набрал номер, указанный на визитке. Он рассчитывал договориться о встрече через несколько недель, но, судя по всему, у Рэкли либо не было других гостей, либо он действительно был таким большим поклонником, каким себя представлял, потому что, не колеблясь, предложил:

– Как насчет прямо сейчас?

Ошеломленный, Тодд не сразу нашел что ответить. Он всегда чувствовал себя увереннее за письменным столом, чем в живой беседе, и предпочел бы иметь время на подготовку: обдумать возможные вопросы и заранее сформулировать на них разумные ответы. С другой стороны, может, проще было бы сразу разобраться. Ему уже доводилось давать интервью, и это оказалось не так уж страшно.

– Это ведь не один из тех случаев, когда мне нужно быть в Скайпе, Зуме, Фейстайме или что-то в этом духе, правда? Я могу просто поговорить с вами по телефону?

– Конечно. Мой подкаст рассчитан на прослушивание, а не на просмотр. Честно говоря, я думаю, большинство людей слушают его в машине. Я просто включу диктофон, а потом все отредактирую для эфира.

– Так в какое время будет удобно?

– Это зависит от вас. Я готов.

Они обсудили детали. Рэкли очертил основные рамки беседы и взял у Тодда адрес его электронной почты, чтобы отправить ссылки на предыдущие выпуски подкаста.

– Чтобы вы могли получить представление, чем мы занимаемся.

«Мы?» – удивился Тодд. Он был уверен, что «Все что угодно» – дело рук одного человека, но не стал уточнять. Вместо этого он сказал Рэкли, что позвонит в два часа, и пообещал прослушать записи, чтобы быть в курсе, во что ввязывается.

– Тогда и поговорим, – подытожил ведущий.

Тодд попытался вернуться к работе, но мысль о подкасте не давала ему покоя, и он никак не мог сосредоточиться. Он включил эпизод с Аароном Соркиным, но Соркин оказался настолько остроумным и увлекательным, что Тодд почувствовал себя окончательно выбитым из колеи. Примерно через десять минут он выключил запись и вместо этого начал лихорадочно придумывать реплики для себя: истории о создании новой книги, которые, как ему казалось, могли бы заинтересовать слушателей. Слава богу, что интервью будет по телефону – он сможет читать ответы с экрана, и никто этого не заметит.

– Звучит интересно, – заметила Розита за обедом. – Я не помню, чтобы ты раньше выступал на радио.

Тодд покачал головой:

– O нет. Уверен, это будет далеко не весело.

Впрочем, все оказалось не так уж плохо. Он начал с того, что читал заранее подготовленные ответы, но разговор неожиданно свернул в сторону, к которой он не был готов, и вскоре пришлось импровизировать. К счастью, Рэкли оказался хорошим ведущим: он быстро расположил Тодда к себе, и беседа стала напоминать дружескую болтовню. В эфире обсудили детство Тодда, его образование, карьерный путь, а затем углубились в его книги. Вопросы оказались умными и по делу, но без подвохов: вместо того чтобы поставить его в неловкое положение или выставить дураком, Рэкли искренне пытался понять, что двигало им, когда он писал свои романы. Темы плавно переходили от одной книги к другой, создавая цельную картину.

И, наконец, дело дошло до классического вопроса:

– Откуда вы черпаете идеи?

Это был, пожалуй, самый популярный вопрос, который задают писателям, и к нему Тодд, разумеется, был готов.

– Большинство идей я черпаю из реальной жизни. Как говорили Уильям Фолкнер или Генри Джеймс, вымысел – это не факты, а правда, стоящая за ними. Моя собственная реакция на реальные события обычно вдохновляет на создание героев и сюжетов. Кстати, недавно у меня был небольшой конфликт с Автоинспекцией, и жена предложила включить его в мою следующую книгу…

– Боюсь, время, которое мы можем посвятить интервью, вышло, – перебил Рэкли. – Благодарим за интересную беседу!

«Время, которое мы можем посвятить?» – подумал удивленный Тодд. Не было никаких признаков того, что разговор подходит к концу. Кроме того, подкасты не имеют временных ограничений, верно? Разве не в этом вся суть подкастов – в том, что они представляют собой свободную и неограниченную дискуссию?

– Вы спросили меня, откуда я беру идеи, и я просто хотел объяснить, как обыденные ситуации, вроде проблемы с Автоинспекцией, могут стать основой для…

– И спасибо за беседу с нами, господин Клейн.

Раздался резкий гудок, и звонок прервался. В недоумении Тодд положил трубку.

«Странно, – подумал он. – Очень странно».

Но дальше странностей стало еще больше.

Глава 5

– Прости, приятель, но сегодня за тобой приедет мама.

Дэнни Уайлдинг постарался не показать, как это его разочаровало. Обычно отец сопровождал его на все уроки вождения по выходным, даже на вечерние занятия, и помогал готовиться к письменному экзамену, который он сдал с блеском. Поэтому Дэнни огорчило, что именно сегодня, когда предстояло завершить начатое, отец оказался слишком занят, чтобы прийти. Не то чтобы он не был рад, что с ним будет мама – он бы вообще хотел, чтобы они оба пришли, – но эти уроки вождения стали для них первым совместным занятием со времен Малой лиги, когда Дэнни еще учился в начальной школе. Отец положил руку ему на плечо и посмотрел в глаза:

– У тебя все получится. Я знаю, что ты справишься.

Он улыбнулся.

– И как только закончишь тест, позвони мне. Сегодня я работаю из дома, так что буду на связи. Если я окажусь на совещании и трубку возьмет Джилл, просто скажи ей, чтобы она приехала за тобой.

Дэнни сомневался, что Джилл вообще станет что-то делать, если ее попросят. Один взгляд на ухмылку сестры подтвердил его опасения, но он только хмуро кивнул:

– Хорошо.

Отец ободряюще похлопал его по спине.

– Вперед, тигренок!

Ехать с мамой было непривычно. Дэнни осторожничал: сидел напряженно и вел себя крайне аккуратно. Мама не раздавала советов и указаний, как это всегда делал отец. Он не знал, хорошо это или плохо. С одной стороны, именно так будет проходить сам экзамен, так что, возможно, это хорошая подготовка. Но с другой стороны, разве плохо было бы услышать последний полезный совет перед решающим моментом?

Когда они подъехали к зданию Автоинспекции, очередь оказалась уже длинной. Машины двигались вдоль задней стороны здания, образуя двойной ряд в центре парковки – очевидно, специально отведенной для этого. Дэнни насчитал двенадцать машин впереди – и это были только те, что он мог видеть. За углом здания, куда он не мог заглянуть, явно стояло еще больше автомобилей.

Мама, похоже, тоже заметила длинную очередь.

– Езжай по этой полосе и встань в очередь за последней машиной, – сказала она.

– Но мне еще нужно зайти внутрь и зарегистрироваться.

– Сделаешь это, пока я буду ждать в очереди. Иначе приедут еще машины, и мы отстанем еще сильнее. Нам понадобится вечность, чтобы выбраться отсюда.

– А если нужно будет что-то подписать?

Идти в Автоинспекцию одному Дэнни было не по себе.

– Хм… Дай-ка я посмотрю, – сказала мама, протягивая руку.

Дэнни передал ей бланки, которые держал на коленях. Она быстро пролистала документы, бегло проверяя страницы одну за другой.

– Похоже, родители должны подписать только в двух местах, и твой отец уже сделал это. Так что все в порядке.

Она вернула бумаги.

– Просто отнеси их, и они поставят штамп или что-то вроде того. А если понадобится заполнить еще какой-то бланк, ты просто выйдешь ко мне – я подожду здесь.

Мама вышла из машины и подошла к водительской двери. Дэнни заглушил двигатель, вышел и протянул ей ключи, когда она села за руль. Ему все еще было не по себе – в таких официальных ситуациях он привык, что родители рядом. Но он решил, что справится. Кивнув маме, он угрюмо направился к зданию.

Мистер Сабато, его инструктор по вождению, да и все остальные, с кем он разговаривал, заранее предупреждали Дэнни о неразберихе в Автоинспекции. Поэтому, заходя внутрь, он ожидал многолюдного хаоса. Однако, к его удивлению, все оказалось куда организованнее. У четко обозначенных стоек стояло лишь несколько коротких очередей. Дэнни быстро нашел нужную – ту, где оформляли экзамены по вождению, – и постоял пару минут за девочкой примерно его возраста и ее мамой, прежде чем его позвали к окошку.

– Документы, – сухо сказал пожилой мужчина за стойкой.

Дэнни протянул подготовленные бланки.

– Первая попытка? – спросил клерк.

Дэнни кивнул. Служащий говорил обескураживающим тоном, лишенным поддержки и заинтересованности, будто он заранее знал, что сдача экзамена займет еще много попыток.

Подросток вытер вспотевшие ладони о джинсы и на мгновение пожалел, что мама не пошла с ним, как это сделала мама девочки впереди. Ну и что с того, если бы им пришлось подождать чуть дольше? Он бы чувствовал себя увереннее.

Клерк оторвал часть одного из бланков, половину оставил себе, а другую протянул Дэнни.

– Отдайте это сотруднику ДТС, который будет с вами в машине, – сказал мужчина.

Два других листа он убрал на полку под стойкой. Раздался звук принтера, и клерк потянулся за только что отпечатанным документом. Протягивая его Дэнни, он добавил:

– Если пройдете тест, вернетесь с этим сюда и отнесете в третье окно.

Он указал на очередь под зеленым указателем с цифрой три.

– Предъявите документ вместе с разрешением на обучение.

Дэнни кивнул. Клерк на мгновение уставился на него.

– Это все? – спросил Дэнни.

Мужчина слегка наклонился вперед и, понизив голос до едва слышного, произнес:

– Водительские права – это привилегия, а не право. Их нужно заслужить.

Дэнни отступил на шаг, чувствуя нарастающее беспокойство.

– Понятно.

– Люди жертвуют многим, чтобы получить права. Вы понимаете? Жертвуют.

Клерк вдруг резко откинулся на вращающемся стуле, давая понять, что разговор окончен.

– Следующий! – громко объявил он, уже не глядя на Дэнни.

«К чему это было сказано?» – подумал Дэнни, придерживая бумаги. Он торопливо вышел из здания, стремясь поскорее оказаться на свежем воздухе. Снаружи солнце уже разогнало остатки утренних облаков, нависших над городом. Дэнни заметил, что их «Тойота» продвинулась вперед – теперь она стояла ближе как минимум на две длины машины. За ней, как и предсказывала мама, выстроилась очередь из нескольких новых автомобилей. Возможно, все это займет меньше времени, чем он предполагал сначала.

Мама, увидев его, вышла из машины, молча пересела на пассажирское место и дождалась, пока Дэнни устроится за рулем. Он, усевшись, рассказал ей о странном клерке, который зачем-то читал ему лекцию про то, что права нужно заслужить, а иногда и чем-то жертвовать. Мама рассмеялась – впервые за все утро.

– Всегда приключение, – сказала она с улыбкой. – Будет весело!

Очередь двигалась медленно. Пока они ждали, Дэнни решил повторить сигналы руками и просил маму описывать возможные дорожные ситуации. Он объяснял ей, какие маневры произвел бы, чтобы справиться с каждой из них. Когда очередь подошла чуть ближе – теперь оставалось всего шесть машин до начала, – у мамы зазвонил телефон. Она посмотрела на экран.

– Джилл, – сказала она, поднося телефон к уху. – Привет, Джилл. Как дела?

Дэнни отметил, как ее лицо изменилось. Это произошло буквально на его глазах: улыбка исчезла, уступив место широко раскрытым глазам с выражением шока, какого он никогда прежде не видел.

– Когда?! – спросила она резко. – Где?!

Мгновение спустя:

– Они уже там?

У Дэнни пересохло во рту. Он молча наблюдал, как мама, не прощаясь, сбросила звонок.

– Поменяемся местами, – приказала она, тут же отстегивая ремень безопасности. – Мы должны срочно ехать!

Ее лицо, белое как мел, испугало его до дрожи.

– Что случилось?

Она не сразу ответила, и это только усилило его тревогу.

– Мама?

– Это папа, – произнесла она, распахивая дверцу.

Дэнни знал, что не хочет слышать продолжения.

– Он…

Мама вытерла слезы, которые внезапно выступили у нее на глазах.

– Он умер.

Жизнь разделилась на до и после.

Все изменилось так резко, что казалось, будто Дэнни прожил две разные жизни. Теперь, когда он не был в школе, то почти всегда находился дома, чаще всего в своей комнате – просто сидел и ничего не делал. Он избегал друзей. Не потому, что не хотел видеть их – мысль о том, чтобы притворяться, будто жизнь продолжается, или, что еще хуже, веселиться, когда отца больше нет, вызывала у него глухое чувство вины. Хотя правда была в том, что он не хотел ни с кем общаться. Он не хотел ничего. Единственное, чего он ждал, – это сна. Сон стал его единственным утешением. И хотя каждое утро он по-прежнему просыпался в шесть, вечернее время отхода ко сну сдвинулось с десяти на девять, а потом и на восемь часов. Накануне он вообще лег в семь тридцать.

Только теперь Дэнни начал понимать, как много отец делал по дому. Раньше ему казалось, что папа просто работает, чтобы обеспечивать семью, время от времени ходит за продуктами и раз в пару недель подстригает газон. Но его отсутствие обнажило всю ту невидимую работу, которую он выполнял ежедневно.

Ручка на дверце духовки вдруг начала шататься, и ни Дэнни, ни мама, ни Джилл не знали, как ее починить. При каждом резком повороте налево из-под машины раздавался странный щелкающий звук, и никто не мог сказать, серьезно ли это или же можно пока не обращать внимания. Раз в неделю кто-то из них натыкался на паука в доме, и без отца, который обычно избавлялся от насекомых, им приходилось справляться самим.

Потеря отца в тысяче мелочей изменила их жизнь и заставила Дэнни осознать, насколько сильно он не только скучает по нему, но и полагался на него.

Экзамен на водительские права так и остался несданным, и Дэнни не представлял, когда сможет вернуться к этому. Маме, конечно, было бы проще, если бы он водил машину и помогал ей, но просить ее отвезти его в Автоинспекцию он боялся. Да и она сама не поднимала эту тему. Все оставалось как есть.

Однажды ему приснился кошмар, связанный с Автоинспекцией, и его тягостные отголоски преследовали Дэнни даже наяву. Во сне он находился у стойки и наблюдал, как тот самый служащий разбирает его бумаги.

– Люди должны жертвовать собой ради возможности иметь водительские права, – говорил тот. – Вы должны чем-то пожертвовать.

Во всевластии сновидений эти слова переплелись с мрачным видением: Дэнни смотрел, как отец умирает, безжизненно падая на пол кухни с чашкой кофе в руках, а Джилл кричит, застыв в ужасе. Но что не отпускало Дэнни наяву, так это время. Время, которое, казалось, связывало все воедино. Отец, вероятно, умер от сердечного приступа именно тогда, когда Дэнни разговаривал с клерком в Автоинспекции. Он прокручивал это снова и снова, пытаясь найти смысл в цепочке событий.

Джилл позвонила маме только после того, как вызвала 911. До этого она была в своей комнате, переписывалась с подругой Керри. Когда сестра вышла на кухню за водой, отец уже лежал на полу. Джилл не видела, как он упал, как в том сне, но совпадение времени казалось не просто возможным, а почти неизбежным. Жертвоприношение.

Эта мысль не имела никакого смысла, но раз за разом всплывала в сознании. Дэнни понимал, что это иррационально, но все равно чувствовал себя виноватым, будто смерть отца была ценой, уплаченной за его собственные водительские права. Которых у него все еще не было. И, возможно, никогда не будет.

«Может, мне вообще не нужны права, – думал он. – Для экологии лучше пользоваться общественным транспортом, а с такими сервисами, как “Убер”, можно обойтись без машины». Но эта попытка успокоить себя тут же разбивалась о другой вопрос: если он не получит права, значит ли это, что отец погиб напрасно?

Жертвоприношение. Жертвоприношение.

Дэнни знал, что все это звучит абсурдно. Сердечный приступ был всего лишь случайностью, частью хаотичной природы жизни. Но эмоционально эта логика не работала. Ему казалось, что смерть отца была не случайностью, а прямым следствием того, что он оказался в Автоинспекции в тот момент. Если это так, значит, и права его родителей когда-то стоили каких-то личных жертв? Но он был уверен, что такого не было.

Жизнь разделилась на до и после. Мир изменился. Дэнни бы все отдал, чтобы его жизнь стала прежней, но это было невозможно. Он застрял здесь, в этом новом, запутанном и нелепом существовании. С мрачными мыслями, которые не поддавались логике. Возможно, иррациональность стала его новой реальностью, и единственное, что оставалось, – это как-то с этим смириться и продолжать жить дальше.

Но ничто уже не будет прежним.

Глава 6

В библиотеке все еще не хватало трех сотрудников, из-за чего остальным приходилось брать на себя дополнительную нагрузку. График работы Розиты изменили: хотя она радовалась, что больше не должна задерживаться до девяти вечера по понедельникам и средам, новые часы перенесли на субботу. Теперь она работала шесть дней в неделю.

К тому же, как Розита заметила, по субботам в библиотеке собиралось куда больше бездомных, чем в будни. Кроме того, здесь было значительно больше детей. В итоге общее число посетителей по субботам сильно увеличивалось, и вместо того чтобы помогать за справочным столом, что она любила сильнее всего, Розита большую часть утра играла роль регулировщика. После короткого обеденного перерыва, когда Розита наконец устроилась на своем рабочем месте, к ней подошла Бренда Ким, одна из старшеклассников-волонтеров.

– Мисс Хамел просила вас подойти, – сообщила девушка. – Она сказала, что кому-то нужно помочь с продлением читательского билета.

Вздохнув, Розита направилась к отделу обслуживания. Джон Мур, который обычно занимался выдачей и продлением читательских билетов, был на обеде, и его временно замещала Грейс Хамел – помощница, работающая в детской комнате. За противоположной стороной стойки сидел грузный мужчина средних лет с длинным седым хвостом. Грейс, нахмурившись, изучала что-то на экране компьютера.

Розита придвинулась ближе к коллеге.

– В чем проблема?

Грейс указала на экран перед собой.

– Здесь сказано, что для продления читательского билета нужно два действительных удостоверения личности.

– Я их предъявил, – перебил мужчина, подаваясь вперед. – Что еще надо?

Грейс проигнорировала его.

– Проблема, – обратилась она к Розите, – с этим водительским удостоверением. Он утверждает, что документ настоящий, но я никогда не видела ничего подобного. К тому же система не принимает его: в номере недостаточно цифр.

Она передала карточку Розите. Та нахмурилась: удостоверение и правда выглядело странно.

Под названием штата и надписью «Водительские права» значился номер лицензии: всего шесть цифр вместо привычных восьми, и без буквенных обозначений. Ниже было написано имя мужчины – Тайсон Буддрик, его адрес, а затем дополнительные данные. Вот только… вместо стандартных параметров вроде роста, веса и цвета глаз карточка содержала совершенно неожиданные сведения: размер обуви (10), самый большой страх (пауки), любимый цвет (фиолетовый) и IQ (127).

Но это было еще не все. Под текстом, словно водяной знак, проглядывал слабый силуэт чего-то зловещего – беззубой, хищно смеющейся королевы. На левой стороне удостоверения вместо фотографии красовалось карикатурное изображение самого господина Буддрика: ярко раскрашенное, нелепо веселое, оно напоминало детский аватар из видеоигры.

– Это не настоящее водительское удостоверение, – уверенно заявила Розита, возвращая карточку на стойку.

Господин Буддрик разочарованно провел рукой по своим туго стянутым волосам.

– Серьезно?! Это то, что мне выдали. Я уже получил с ним два штрафа, и ни один из полицейских ничего не сказал. Оно настоящее.

– Мне жаль. Но мы не можем его принять, – ответила Розита с натянутой улыбкой.

Она перевела взгляд на другой документ, который передала ей Грейс: карточку винного магазина.

– Боюсь, это тоже не подходит. Однако если вы принесете документ с вашим именем и адресом, например, счет за коммунальные услуги, мы сможем продлить ваш читательский билет.

Розита протянула ему обе карточки.

– То есть я не могу ничего взять? – насупился Буддрик.

– Нет, пока ваш читательский билет не будет продлен.

Он сунул карточки в карман рубашки и поднялся с места.

– Тогда пошли вы обе к черту, сучки.

Грейс охнула.

– Сэр… – начала Розита, чувствуя, как у нее пересохло во рту. – Вы… вы…

– Я знаю, – перебил он, резко поворачиваясь к выходу. – Я уже сваливаю. Спасибо за помощь.

Буддрик бросил на пол книгу, которую собирался взять, и пошел прочь.

Розита проследила за ним взглядом, напряженно наблюдая, как он пересекает зал. На всякий случай она приготовилась подать сигнал охраннику, если Буддрик вдруг решит не выходить из здания. Но тот все же покинул библиотеку. Только после этого она наклонилась и подняла книгу. На обложке значилось: «Массовые расстрелы и их последствия». После только что произошедшего название настораживало. Не желая, чтобы Грейс обратила внимание на книгу, она решила сама вернуть ее на полку.

– Спасибо, – раздался голос Грейс за спиной. – Я не знала, что делать.

– Все нормально, – ответила Розита и указала в сторону справочного стола: – Если что, я буду там.

Остаток дня выдался насыщенным, но куда менее суматошным.

К счастью, сегодня Розите не пришлось задерживаться, чтобы закрывать офис и выпроваживать опоздавших. Она смогла уйти ровно в пять. По дороге домой ее взгляд на миг задержался на пустующей парковке у закрытого офиса Автоинспекции. По словам Беверли, Хорхе не просто подал заявление о приеме на работу в этот департамент – он отправился в какой-то тренировочный лагерь. Никто из них раньше о таком не слышал, и Розита собиралась узнать об этом побольше, как только появится свободное время.

Забавно, как странно переплелись судьбы ее мужа и брата, которые оказались связанными с Автоинспекцией: Тодд – в своих безуспешных попытках продлить водительские права, Хорхе – по другую сторону баррикад, в поисках работы. Это разделение показалось ей символичным. Розита всегда балансировала между ними, словно канатоходец.

Тодд и Хорхе никогда не ладили друг с другом, и ее роль сводилась к бесконечным попыткам примирения. Она неизменно защищала одного перед другим, сглаживая разногласия, которые вряд ли когда-нибудь разрешились без ее вмешательства.

Часто, думая о родителях,Розита жалела, что они не остались в США. Она понимала их желание вернуться в Мексику, к родным местам, чтобы провести пенсионные годы в окружении родственников. Однако ее преследовала мучительная мысль: возвращение для родителей было равносильно подготовке к смерти. Даже если не считать старших родственников, которые уже давно состарились, молодое поколение в Мексике Розита едва знала. Она считала, что мама и папа должны остаться здесь, рядом с детьми, где она и Хорхе смогли бы позаботиться о них, когда это станет необходимым. И где они могли бы, если потребуется, помочь ее брату держать себя в руках.

Когда Розита вернулась домой, дверь в кабинет Тодда была закрыта. Это означало, что он пишет. Она громко объявила о своем приходе и оставила его работать.

Через час или около того Тодд вышел, проголодавшись. Никто из них не планировал готовить ужин, поэтому решили заказать пиццу. Тодд вызвался сам съездить за ней.

Во время ужина Розита рассказала о странном посетителе библиотеки с поддельными водительскими правами.

– По крайней мере, у него они есть, – пробормотал Тодд.

– Значит, твой тест перенесли? Бывает. Смирись и перестань жаловаться.

Тодд уже собирался что-то ответить, но передумал.

Розита сделала глубокий вдох.

– Слушай, у этого парня в удостоверении вместо фотографии была карикатура, а еще там был указан размер обуви. И он утверждал, что документ настоящий, его выдали в ДТС, и якобы полицейские принимали его, когда выписывали штрафы.

– Но ведь вы не дали ему им воспользоваться, верно? – уточнил Тодд. – Значит, не все так гладко.

Розита на секунду задумалась, прежде чем ответить:

– Дело в том, что я на мгновение почти поверила.

Тодд удивленно поднял бровь.

– Не могу этого объяснить, – пожала плечами Розита. – Он был настроен враждебно, даже воинственно. Но… он не казался лжецом. По крайней мере, я думаю, что он сам в это верил.

Тодд усмехнулся.

– Значит, когда я наконец получу новые права, могу рассчитывать на мультяшную версию своей фотографии?

Розита фыркнула.

– Кто знает, Тодд. Кто знает. – Она откусила кусочек пиццы. – Но это было странно. Очень и очень странно.

После ужина они отправились на короткую прогулку по окрестностям.

На улице было свежо и пасмурно, что обещало холодную ночь. Эта мысль неожиданно порадовала Розиту: в такие вечера она особенно любила уютно устроиться в теплой постели.

– Ночь волшебных бобов, – сказала она Тодду, улыбаясь.

Волшебные бобы – это сушеные бобы пинто, зашитые в небольшой тканевый мешочек. После разогрева в микроволновке мешочек клали под одеяло, чтобы согреть ноги. Беверли когда-то купила их на ярмарке ремесел и подарила всем на Рождество. Для Розиты это был один из самых любимых подарков.

Тодд обнял ее за плечи, улыбаясь в ответ.

– Звучит мило.

Позже, дома, Тодд заснул раньше нее. Розита осталась смотреть кулинарное шоу «На куски», чтобы узнать, кто выиграет, – ему это было совершенно не интересно.

Когда она наконец уснула, сон был тревожным. Розите приснилось, что Тайсон Буддрик вернулся в библиотеку. На этот раз он был с автоматом и неограниченным запасом патронов. Он хладнокровно убивал ночного сторожа, рушил полки с книгами одну за другой, разбивал окна, взрывал компьютеры.

Розита проснулась рано, еще до звонка будильника. Сердце гулко билось в груди. Ее первой мыслью было: что, если это не просто сон? Включив местные утренние новости, она почти ожидала увидеть репортера, стоящего перед знакомой библиотекой, огороженной желтой лентой полиции.

«Массовые расстрелы и их последствия»… Именно так называлась та книга.

Розита, подавив панику, щелкнула пультом телевизора. На экране шла сводка дорожных происшествий, затем прогноз погоды, а после – сообщение о стрельбе, которую устроила банда на вечеринке в бедном районе. Она оставила телевизор включенным, пока готовила завтрак на кухне. К ее облегчению, никаких упоминаний о стрельбе в библиотеке или подобных происшествиях не появилось.

Позже, направляясь на работу, Розита проехала мимо офиса Автоинспекции. Въезд на парковку был перекрыт полицейской лентой. Однако ее мысли все еще занимали вчерашняя встреча с Тайсоном Буддриком и тревожный ночной кошмар. К тому моменту, когда она припарковалась у библиотеки и вышла из машины, Розита уже почти забыла об этом.

Глава 7

Женщина, сидевшая рядом с Джуди в комнате отдыха, была молода и привлекательна. Зал почувствовал, как его лицо заливается румянцем, когда они с Бернардом вошли туда за обедом. Он прекрасно понимал, зачем она здесь, и это вызвало у него раздражение: Джуди явно решила поиграть в сваху. Зал злился на себя за то, что в последние дни так и не нашел времени заглянуть в исследовательский отдел, чтобы самому разобраться в обстановке, но это не оправдывало столь явного вмешательства в его личную жизнь. Женщина улыбнулась ему, и Зал застыл в нерешительности: проигнорировать ее, сделав вид, что не заметил, или улыбнуться в ответ, признав ее присутствие? Его лицо, вероятно, пылало, как красный нос Рудольфа, а неуклюжая попытка ответить на ее жест, скорее всего, превратилась в нечто вроде гротескной гримасы. В отличие от Зала, Бернард, как всегда, не испытывал ни малейших сомнений.

– Привет, Джуди, – сказал он с привычной уверенностью. – Кто твой новый друг?

Вопрос был риторический: все и так знали ответ, но он давал удобный повод начать разговор.

– Это Вайолет Беннинг из исследовательского отдела, – тут же отозвалась Джуди.

– Привет, – застенчиво произнесла Вайолет.

– Тот, что постарше и потолще, – это Бернард, – с улыбкой представила своих коллег Джуди. – А этот красавчик – Зал. Они программисты.

– Кто это тут старый? – с улыбкой фыркнул Бернард, доставая свой обед из холодильника.

Зал подошел к автомату, вытащил банку колы и еще раздумывал, что взять на обед. Он заметил, что Джуди заняла один из больших столов на четверых. Не желая вознаграждать ее за вмешательство, он уселся за небольшой столик на двоих неподалеку, подождал, пока Бернард сядет напротив, и только потом встал и выбрал буррито с красным чили.

– Почему бы вам не присоединиться к нам? – предложила Джуди. – Тут полно места.

Бернард, поймав взгляд Зала, хитро улыбнулся.

– Мы, мужчины, ценим личное пространство, – с напускной важностью объявил он.

Зал с удовлетворением заметил разочарованный взгляд Джуди, когда засовывал буррито в микроволновку. Однако, несмотря на его явное нежелание сидеть с ней, в комнате отдыха больше никого не было, и вскоре разговор между двумя столиками завязался сам собой. Сколько бы Зал ни раздражался на Джуди за ее попытки устроить его личную жизнь, он вынужден был признать, что она была права насчет Вайолет. Ее взяли на должность научного сотрудника для выполнения черновой работы, но она оказалась весьма эрудированной. Его удивляло, насколько легко с ней общаться. Они оба страдали примерно одинаково социальной неуклюжестью, но вопреки его ожиданиям, Вайолет не давала понять, что видит в нем кого-то недостойного. Зал, впрочем, все равно считал, что она «не из его лиги».

Ху появился чуть позже.

– Извините, – пробормотал он. – Все еще разгребаю эту чертову уборку.

– Я оставила для тебя немного гумбо, – сообщила Джуди. – Оно в холодильнике. Нужно только разогреть.

Ху опустился на стул рядом с Джуди, а Вайолет тем временем поднялась, выбросила остатки своего обеда и, прихватив бутылку газировки, направилась к столу Зала. Тот увлеченно обсуждал с Бернардом избитые клише, которыми так любят разбрасываться ведущие новостей.

– Вы не против, если я присяду здесь? – спросила она, сжимая бутылку в руках. Ее взгляд скользнул к Бернарду. – Только если вы оба не возражаете. Я не хочу…

– Чем больше, тем лучше, – весело заявил Бернард, жестом приглашая ее сесть.

– Существует две теории о языке, – начала она. – Первая гласит, что язык должен строго следовать установленным правилам. Вторая утверждает, что язык постоянно развивается и не может оставаться неизменным, иначе умрет.

– Знаете, у моих родителей была книга об этом, – сказал Зал, задумчиво глядя в сторону. – Я нашел ее на полке после их смерти. Она называлась «Строго говоря».

– Эдвин Ньюман! – оживилась Вайолет.

– Да!

– Отличная книга. Хотя я с ним не совсем согласна. Я сторонница того, что язык – это всегда развитие.

– Ладно, у меня есть для вас одно словосочетание, – сказал Бернард, вклиниваясь в разговор. – «Раньше, чем позже»!

– А разве не «скорее рано, чем поздно»? – уточнил Зал.

– Именно так. И даже это звучит глупо. Почему бы просто не сказать «скоро»? Но в последнее время я слышу, как дикторы говорят: «раньше, чем позже». Это идиотизм. Любое время будет раньше, чем позже, кроме позже, которое расплывчато, неконкретно и даже не поддается измерению. – Он покачал головой. – Программисты должны править миром. Все было бы гораздо логичнее.

Вайолет и Джуди вскоре вернулись к работе – они начали обед раньше остальных. После их ухода комната отдыха опустела, и через несколько минут Зал и Бернард решили отправиться по своим местам, оставив Ху наедине с парой появившихся технических писателей.

– Выглядит многообещающе, – сказал Бернард, когда они шли по коридору.

Зал промолчал.

– Я про Вайолет.

Зал продолжал молчать.

– Приму это за согласие, – усмехнулся Бернард.

Командам, работающим над различными элементами проекта ДТС, предстояло провести встречи с коллегами в течение следующих недель. Пока Зал и Бернард завершали работу над системой начисления заработной платы, они договорились встретиться сегодня днем с независимыми подрядчиками, которые занимались перепроектированием тех же блоков, что и они. Встреча была назначена на 13:30, но в 12:50 их перехватила Меган, секретарь отдела, и сказала, что остальные программисты уже прибыли и ждут в холле.

В холле их действительно ждали двое из четырех фрилансеров, прибывшие на «Убере». Они сидели рядом, положив на соседние стулья сумки с ноутбуками. Завидев Зала и Бернарда, оба поднялись.

– Это Зал, – представил коллегу Бернард. – Я Бернард. А вы?

– Бу, – ответил мужчина слева, подняв руку в знак приветствия.

– Бу? Ты пытаешься меня напугать или…

– Это мое имя, – спокойно ответил он, пожав плечами. – Что я могу сказать? Моя мама была большой поклонницей «Убить пересмешника»^[354].

– Так она назвала тебя в честь слабоумного парня? Без обид, – поспешил добавить Бернард.

– Сомневаюсь, что Чарльз «Дилл» Харрис подошел бы мне лучше, – сухо заметил Бу. – Особенно в старших классах.

– А я Гэри, – представился второй мужчина. – Приятно познакомиться. Мы еще ждем двоих, но ведь даже не час…

– Они не придут, – покачал головой Бу.

– Почему? – удивился Зал.

– Не захотели.

– Думаю, они злятся, что их убрали с проекта, – шепотом добавил Гэри.

– А вы нет?

Гэри рассмеялся:

– Я благодарен. Эта штука – настоящий кошмар.

– Это определенно требует больше ресурсов, чем у нас есть, – согласился Бу. – Ваша компания имеет гораздо больше шансов справиться.

– Проект сложный, – вздохнул Зал.

– Вот почему нам нужно узнать, что именно вы уже сделали, – сказал Бернард.

Бу поднял свой кейс с ноутбуком:

– Где будем это обсуждать?

– У нас есть защищенный конференц-зал, – предложил Бернард. – Но сначала, может, возьмете что-нибудь выпить и перекусить? Это может затянуться.

– Спасибо, я в порядке, – ответил Бу.

– А я бы не отказался перекусить, – признался Гэри. – В этом районе есть «Старбакс»?

– «Старбакс»? Может, что-то другое?

– Макдоналдс, – предложил Зал, улыбаясь.

– Это больше в моем стиле.

– Ладно, почему бы вам двоим не сходить и не взять то, что нужно, – подытожил Бернард. – Принесите мне большой кофе. Что-нибудь для тебя? – спросил он Бу, но тот покачал головой. – Хорошо, встретимся в конференц-зале.

Гэри, который казался ровесником Зала или немного моложе, совершенно не пытался выглядеть профессионально. На нем была винтажная футболка с логотипом «Электрик Лайт Оркестра»^[355] и выцветшие джинсы ноунейм. Подхватив свою сумку, он направился к выходу вместе с Залом.

– Похоже, у вас классное место для работы, – сказал он на ходу. – Вы нанимаете сотрудников?

– Пока нет, – ответил Зал, но быстро добавил: – Насколько мне известно. Хотя с этой историей с Автоинспекцией…

Гэри улыбнулся:

– Понял, спасибо.

Гэри заказал картошку фри, яблочный пирог и «Доктор Пеппер». Зал взял для Бернарда натуральный черный кофе, а себе – колу. Когда они вернулись, Бу и Бернард углубились в обсуждение дизайна нового экрана входа в систему. Бу, судя по всему, проделал над ним немалую работу, но координатор проекта из Автоинспекции раз за разом отклонял его варианты. Увидев Зала, Бернард тяжело вздохнул:

– Это будет непросто.

Гэри усмехнулся:

– Ты даже половины не знаешь.

Они провели почти весь день, обсуждая сделанные и предстоящие изменения на одном-единственном экране. К трем тридцати дня работы над остальными аспектами проекта так и не начались. Бернард взъерошил волосы руками:

– Господи, это чертовски глупо.

– Вашей компании это выгодно, – заметил Бу. – Мы готовы работать над этим столько, сколько потребуется.

– Вы свободны в следующий понедельник?

– Я буду здесь, – кивнул Бу.

– Мы будем здесь, – поправил Гэри.

– Вот и отлично!

Зал и Бернард проводили фрилансеров до вестибюля, попрощались и, оставшись вдвоем, отправились обратно.

– Это бюрократический кошмар, – пробормотал Бернард.

– Что, впрочем, гарантирует нам занятость и зарплату, – заметил Зал. – А ведь именно это нам и нужно, верно?

Бернард глубоко вздохнул:

– Верно, чувак.

Когда они отошли от входной двери, Бернард слегка улыбнулся:

– Итак… – начал он, лукаво поглядывая на Зала, – не хочешь заглянуть в исследовательский отдел по пути?

– Можно, – признался Зал, не в силах сдержать улыбку.

Бернард похлопал его по спине:

– Вот это я одобряю!

Это было совсем не по пути, но они сделали вид, что идут из центрального зала, а не из вестибюля, чтобы их появление в исследовательском отделе выглядело менее подозрительным. Вайолет сидела в передней части отдела за свободным столом рядом с громоздким шкафом для хранения документов. Она подняла глаза от компьютера, заметила их и улыбнулась. Улыбка была теплая, искренняя, в Зале неожиданно вспыхнула надежда, которую он не чувствовал уже давно. Он никогда не мог точно определить, интересен ли людям, и, хотя после обеденного разговора почувствовал оптимизм (а еще был почти уверен, что Джуди замолвила за него словечко), не знал, что думает Вайолет. Но ее улыбка была обнадеживающей. На этот раз, вместо того чтобы, как обычно, просто кивнуть и пройти мимо, он подошел к ее столу. На мгновение его охватила паника: что сказать? Обычно начало разговора в таких ситуациях он репетировал в голове по несколько раз, но его спасло то, что Вайолет заговорила первой.

– Приятно видеть вас снова.

Ее приветствие было простым и дружелюбным. Без сложных оборотов, которые вынудили бы его придумывать остроумный ответ. Похоже, она была искренне рада его видеть.

– Я просто оказался рядом и решил поздороваться.

– Просто художник, проходящий мимо, да?

Зал замер, не понимая, что она имеет в виду. Его замешательство, вероятно, стало слишком очевидным, потому что Вайолет слегка покраснела.

– Это альбом Гордона Лайтфута^[356], – пояснила она. – «Художник, проходящий мимо». Не из его популярных в семидесятых, а из поздних – конца девяностых. Думаю, его никто, кроме меня, и не покупал.

Он слышал имя Лайтфута, но лишь смутно. Тем не менее ему понравилось, что она слушает нечто столь необычное. Это делало ее еще интереснее.

– Простите, – продолжила она, смущенно улыбаясь. – Я, наверное, выгляжу занудой.

Он улыбнулся в ответ.

– Нет, вовсе нет.

Ее скептический взгляд заставил его пересмотреть свой ответ.

– Ну, может, чуть-чуть, – поправился он, – но в хорошем смысле.

Они оба рассмеялись.

– Вообще-то, – вмешался подошедший Бернард, – мы не просто проходили мимо. Он хотел посмотреть, где вы работаете.

Теперь настала очередь Зала смутиться. Но он не был недоволен тем, что Бернард его выдал. Тем более что Вайолет улыбнулась.

– Ну, теперь все понятно. Хотите экскурсию?

Она указала рукой сначала в одну сторону, потом в другую.

– Шкаф для документов. Компьютер. Стол. Стул. И снова стол.

– Очень мило, – с улыбкой заметил Зал.

Но атмосфера изменилась: краем глаза Зал заметил пожилого мужчину в белой рубашке и галстуке, который направлялся к ним. Вайолет мгновенно вернулась к клавиатуре, сосредоточенно вглядываясь в экран. Очевидно, это был ее начальник, и она не могла позволить себе выглядеть бездельницей.

– Большое спасибо, мисс Беннинг, – громко сказал Бернард, подыгрывая девушке. – Вы мне очень помогли.

Он улыбнулся подошедшему мужчине, когда они с Залом повернулись, чтобы уйти.

– Вы, ребята из отдела исследований, – добавил он, – настоящие профессионалы. Не представляю, как бы мы справлялись без вас.

Трудно было удержаться от смеха, но Зал с серьезным лицом прошел по коридору, пока они не оказались вдали от отдела. Только тогда он тихо рассмеялся:

– Чувак! Это было круто! Я твой должник.

Бернард пожал плечами:

– О да, приятель.

Они связались с Мердоком, чтобы доложить о встрече с внештатными сотрудниками, а затем вернулись к своим столам, чтобы завершить все, что можно было закончить в оставшийся до конца рабочего дня час. Зал увлекся переписыванием подпрограммы, и, когда он снова поднял голову, было уже пять минут шестого. Он встал, оглядываясь по сторонам. Несколько коллег уже ушли, остальные собирались. Однако Бернард все еще был на месте. Как и Кен Блюм.

Зал не хотел оставаться в офисе дольше необходимого. Вечером он, Кевин, Юнг и Хавьер собирались завершить «Штурм Альтаира» – бета-версия переходила на новый уровень, и завтра доступ к ней закрывался.

Он высунул голову из-за перегородки и позвал Бернарда:

– Ты долго еще?

– Только закончу эту строку кода, – ответил тот, не отрываясь от монитора. – Алиса злится, если я задерживаюсь больше чем на пятнадцать минут.

Зал понизил голос:

– Знаешь, что Блюм все еще здесь?

– Ну и что?

– Не думаешь, что мы будем выглядеть плохо, если уйдем, а он останется работать?

– Наоборот! Так мы будем выглядеть лучше. Закончили все вовремя – значит, профи. А если кто-то не укладывается в отведенное время, это его проблемы.

– Может, он делает дополнительную работу?

– Нет. Он просто тормозит.

– Откуда ты знаешь?

Бернард улыбнулся:

– Возможно, я… использовал сбой в последнем обновлении, чтобы проверить, как каждый в нашем отделе выполняет свою работу. Это одна из моих обязанностей как будущего руководителя.

Зал перешел на шепот:

– А если тебя поймают?

– На чем? – спросил Бернард, невинно глядя на него. В этот момент он нажал Enter, выключил компьютер и потянулся, встав со стула. – Ну что, готов к веселью?

Зная, что у него в холодильнике шаром покати, Зал по дороге домой заскочил в кафе китайской еды навынос. Уже у своей двери, перебирая почту, он сразу заметил то, что ждал уже несколько недель. Наконец-то! Пришла регистрация машины. Но когда он вскрыл конверт, его радость быстро сменилась недоумением: вместо ожидаемой желтой наклейки внутри оказался маленький глянцевый прямоугольник красного цвета.

Прошлогодняя наклейка. «Как такое вообще возможно?» – подумал он, разглядывая черные цифры на ярко-красном фоне. Разве старые наклейки не уничтожают сразу, как только их заменяют новыми?

На секунду ему пришло в голову, что кто-то мог случайно напечатать новую партию не того цвета. Но стоило присмотреться к цифрам, как стало ясно, что наклейка действительно с прошлогодней датой.

«Вот почему этой Автоинспекции срочно нужно обновить систему», – раздраженно подумал Зал.

Он пробежался глазами по сопроводительным документам. Хотя регистрация, судя по всему, была действительной, из-за этой путаницы его уже однажды оштрафовали. Он оторвал красный квадратик, чтобы завтра прикрепить его к машине, но был полон решимости разобраться с этой ерундой. Он не собирался получать еще один штраф из-за чьей-то ошибки.

К счастью, Зал уже записался на экзамен на пересдачу водительских прав на ближайшую субботу. Целый день занятий – с девяти до пяти. И хотя стоимость курса в автошколе практически совпадала со штрафом, посещение занятий позволило бы избежать записи нарушения в личное дело и повышения стоимости страховки.

Чтобы выяснить, были ли у других водителей подобные проблемы с регистрацией, Зал открыл ноутбук и начал искать в интернете. Как выяснилось, он был далеко не одинок. Многие сталкивались с такой же путаницей, но никому из них пока не удалось добиться исправления. Люди писали, что обращались в местные отделения Автоинспекции, звонили на горячую линию, пытались решить вопрос через интернет, но результата не добились.

Зал вздохнул. После сегодняшнего разговора с Гэри и Бу он почти не сомневался, что решить этот вопрос через сайт ДТС будет невозможно.

Открыв коробку с чау-мейном и пару раз жадно укусив его, Зал уселся перед компьютером. Он вошел в главное меню «Штурма Альтаира», надел наушники и поприветствовал Юнга и Хавьера, которые уже были в игре. Глотнув пива, он присоединился к бою и помог Юнгу устроить засаду на одного из инопланетных убийц.

С Автоинспекцией он разберется завтра. Не может же это быть так сложно.

Глава 8

Телефон зазвонил, и Тодд, опасаясь, что это может быть Кайла, не стал отвечать. Он позволил автоответчику «взять трубку». Звонил снова Робинсон. Это было странно: тот не давал знать о себе уже полгода, а теперь позвонил дважды за пару недель.

Тодд прослушал сообщение. Его «друг» проинформировал, что написал рецензию на новый роман Тодда для «Чикаго Трибьюн».

– В целом она положительная, – заверил его Робинсон. – Но ты же знаешь, какие рецензии любят эти газеты. Местами мне пришлось быть немного… строгим. Ничего личного, ты понимаешь. Просто я предупредить заранее, чтобы ты не был ошарашен. Скоро увидимся.

Ничего личного.

«Конечно», – подумал Тодд. Если у него и было желание перезвонить Робинсону, то оно тут же испарилось под тяжестью его самодовольного и мелочного тона. Да, раздражение от того, что предполагаемый приятель «проехался» по его книге, имело место, но Тодд не был удивлен. Более того, он даже не злился. Напротив, ощущал себя спокойным как удав. Ему было абсолютно наплевать на мнение Робинсона. Да, сожаление о возможной потере нескольких читателей присутствовало, но не более того.

Очевидно, он становился более зрелым. Мудрым. Возможно, старым…

Нет, это не старость, решил он. Это развитие. Вот подходящее слово!

Тодд осознал, что это действительно так, и задумался о том, насколько свободнее он чувствует себя сейчас по сравнению с временами учебы в колледже. Теперь, если ему что-то нравилось, это просто нравилось. Если он что-то ненавидел, то тоже без всяких оправданий. Ему больше не нужно было подкреплять свои суждения логическими аргументами. А тогда он ощущал постоянную обязанность объяснять каждое свое мнение и был готов защищать его на случай, если кто-то решит поспорить. Но, разумеется, никто никогда не спорил. И с годами эта напрасная интеллектуальная броня стала ему не нужна. Тем не менее, слушая сообщение от Робинсона, он чувствовал, что тот застрял в этой фазе. Хотя Тодд понимал, что это должно вызывать скорее сочувствие, вместо этого он ощущал легкое, почти неприятное превосходство.

Может быть, он и не стал таким уж зрелым.

«Зачем я вообще послал этому придурку свою книгу?» – подумал Тодд.

Может быть, он вообще не развивался.

Однако сейчас надо было сосредоточиться на другом. На экзамене в Автоинспекции. Его назначили на полдень, и хотя Тодд исправно читал буклет и проходил практические тесты онлайн, слова друга Палмера не выходили у него из головы. Тот предупреждал, что современные экзамены куда сложнее, чем раньше. Даже отец Палмера дважды проваливал тест, прежде чем, наконец, получил новые права.

– Он водит машину уже сорок лет, – сказал Палмер. – А вопросы ему задавали такие, что он даже понятия не имел, о чем речь. Мелкие детали, с которыми он за всю жизнь не сталкивался. Так что будь начеку, дружище.

Это предупреждение слегка выбило Тодда из колеи. А когда несколько дней назад Розита, вернувшись с работы, поделилась похожей историей, пересказав, что слышала от коллег и волонтеров библиотеки, он удвоил усилия, готовясь к экзамену. Логически Тодд понимал, что не может быть так уж сложно. В конце концов, водительские права есть у всех подряд, и каждый день на экзамене успешно справляются люди, с трудом читающие вывески. Он сам водит машину уже много лет и всю последнюю неделю серьезно готовился. Наверняка все пройдет гладко.

И все-таки он будет рад, когда это закончится.

Тодд сидел за обеденным столом, когда Розита позвонила из библиотеки, чтобы пожелать ему удачи.

– Она мне пригодится, – отозвался он.

– Перестань, – сказала она. – Больше уверенности! Это всего лишь экзамен по вождению. Ты ведь не собираешься пересдавать его вечность. Все будет хорошо.

Она была права, понял он. Закончив обед, Тодд почистил зубы, надел приличную рубашку и причесался – хотелось, чтобы фотография на новых правах хотя бы раз получилась приличной. С новым чувством уверенности он направился в офис Автоинспекции.

Очередь в этот раз казалась гораздо короче – возможно, записаться на прием после обеда было правильным решением. Уже через двадцать минут Тодд оказался у нужного окна.

В последний раз, когда он сдавал тест (а это было, конечно, много лет назад), все выглядело куда проще. Клерк вручал ручку и лист с вопросами, и прямо там, у стойки, нужно было заполнять клеточки напротив правильных, на твой взгляд, ответов. Закончив, он отдавал тест обратно, клерк тут же проверял его, отмечая ошибки фломастером, и через пару минут объявлял результат.

Но теперь все изменилось. Вместо привычного листа ему выдали трехстраничный бланк и отправили в боковую комнату за белой дверью с надписью «ТЕСТ», выведенной крупными печатными буквами.

Внутри, в центре комнаты, за круглым столом на вращающемся стуле сидел человек. По периметру комнаты располагались учебные кресла, напротив каждого стоял громоздкий старомодный компьютер с монитором среднего размера. Три из них были уже заняты.

Тодд подошел к секретарю за круглым столом и протянул свои документы.

– Номер четыре, – сказал тот, указав на одно из свободных мест.

Тодд направился к указанному месту.

– Что мне нужно…? – начал он, но клерк нетерпеливо махнул рукой.

– Все интуитивно понятно.

– А если…?

– Если будут вопросы, я рядом.

Мужчина, похоже, начал раздражаться, поэтому Тодд опустил взгляд и сел на жесткий пластиковый стул перед монитором. Следуя ламинированным инструкциям, прикрепленным к боковой стене комнаты, он нажал клавишу Enter, чтобы вызвать экран входа. Затем он ввел свое имя и номер, указанный в верхней части выданной ему формы. На экране появились те же самые инструкции, что и на листе. Он снова нажал Enter.

Первый вопрос: «При красном сигнале светофора водитель обязан полностью остановиться. Верно или неверно?»

Все предельно просто. Тодд выбрал правильный ответ и нажал подтверждение.

Следующий вопрос: «Бордюр, окрашенный в красный цвет, означает, что в этом месте разрешена 15-минутная парковка. Верно или неверно?»

Легкотня. Он и это знал.

А затем появился третий вопрос: «На двухполосной жилой улице с уклоном в 7% в неинкорпорированном районе, расположенном в десяти милях от ближайшей городской черты, какова максимально допустимая масса легкого грузовика?»

Что за черт?

Тодд перечитал вопрос еще раз, но тот не стал понятнее. В нем действительно было написано то, что он думал. Взгляд вниз, на варианты ответов, ничем не помог – ни один из них не казался правильным.

Возможно, это было совпадение, но тот факт, что в первых двух вопросах правильными ответами были A и B, заставил Тодда выбрать вариант C на третий. Тут же в верхней части экрана вспыхнул красный крестик, сопровождающийся резким звуком зуммера, как на игровом шоу.

Тодд дернулся от неожиданности. Он быстро оглянулся, но клерк за круглым столом смотрел куда-то в сторону и, похоже, не обратил внимания.

На экране появился новый вопрос: «Альтернатор – это карбюратор, как баскетбол – это…

Варианты:

А) Футбол

В) Перчатка для ловли рыбы

С) Телефон

D) Джордж Вашингтон»

Это было безумие! Ни одна из аналогий не имела смысла. И ни одна из них, как казалось, не имела вообще никакого отношения к вождению. Тодд снова бросил взгляд на клерка. Тот бесстрастно уставился куда-то вдаль.

Выбора не было – нужно было что-то отметить. Тодд подумал: генераторы и карбюраторы – это части автомобиля, а баскетбол и футбол – виды спорта. Значит, логичный вариант: А) Футбол.

Экран снова мигнул красным крестом, а зуммер ударил по нервам.

Теперь в верхней части экрана красовались два крестика.

И тут появился следующий вопрос: «Являетесь ли вы лучшим водителем, чем Робинсон Бойд?»

Тодд уставился на текст. Этого просто не могло быть. Вопрос являлся не только нелепо личным, но и как-то странно совпадал с утренним звонком Робинсона.

Они следят за мной?

Вся ситуация была совершенно абсурдной. Он сидел и смотрел на экран, ломая голову: кто вообще придумал этот вопрос, каким может быть правильный ответ и кто определяет его правильность.

Но не успел Тодд что-либо ввести, как снова раздался громкий зуммер. Третий крестик вспыхнул рядом с первыми двумя.

– Три промаха – и вы выбываете, – раздался бесстрастный голос.

Тодд резко повернулся к клерку.

– Я даже не успел ответить на вопрос!

– Тест окончен. Вы провалили экзамен, – спокойно ответил тот.

В этот момент пожилой мужчина из соседней кабинки поднялся и подошел к столу, чтобы передать бланк.

– Я закончил, – сказал он.

– Поздравляю, – ответил клерк, ставя печать на документе. Он оторвал верхний лист и протянул мужчине оставшиеся два. – Отнесите это в шестое окно.

Затем клерк снова повернулся к Тодду:

– Чего вы ждете? Вы провалились. Убирайтесь к черту.

Убираться к черту?

Тодд почувствовал, как внутри него нарастает гнев. Когда этот кошмар закончится, головы точно полетят. Он будет жаловаться во все инстанции, а если не добьется результата, напишет конгрессмену и сенаторам. И если даже это не поможет, он выйдет на публику: обратится к прессе, взорвет социальные сети, а может, напишет книгу. Ведь какая польза от известности, пусть даже в узком кругу, если нельзя использовать ее для достижения справедливости?

– Я хочу пересдать тест, – заявил он клерку, стараясь держать голос ровным.

– Тогда выходите и записывайтесь заново, – невозмутимо ответил тот. – Я же сказал, вы провалили тест.

– …

– Уходите, иначе я вызову охрану.

– Придурок, – процедил Тодд.

Сжимая в руках теперь уже совершенно бесполезные документы, он вышел из комнаты тестирования. Офис Автоинспекции тем временем наполнился до отказа. Очереди переплетались, словно хаотичный лабиринт, и Тодд только мельком оглядел их, прежде чем решил поступить как в прошлый раз: записаться на тест через сайт.

Раздраженный и взбешенный, он направился не домой, а в библиотеку. Найдя Розиту за справочным столом, он подошел к ней. Увидев его лицо, она сразу все поняла.

– О-о-о, – протянула она сочувственно. – Все плохо?

Тодд молча кивнул.

– Ты не сдал экзамен? Как такое возможно?

– Вопросы были нелепые. Сначала шли обычные, потом один очень сложный, потом какой-то бессмысленный, а затем вопрос о том, лучше ли я вожу машину, чем Робинсон.

Ее глаза расширились.

– Робинсон? Твой Робинсон? В тесте упоминался он?

– Да.

– Как это вообще возможно?

– Большой брат следит за мной, – с кривой усмешкой заметил он.

– Это не может быть законным, верно?

– Не должно быть. Но кто знает в наше время?

Розита взяла ручку и нацарапала что-то на листке бумаги.

– Я это проверю.

– Хорошо, – буркнул он.

– И что ты собираешься делать?

– Запишусь на пересдачу. Что еще остается? – Он язвительно усмехнулся. – Или я приму твое предложение быть моим шофером.

В этот момент к справочному столу подошли мать с маленькой дочкой. Тодд встал, чтобы уступить им место.

– Не буду мешать, – сказал он, махнув рукой. – Увидимся дома!

Она чуть кивнула и обратилась к посетителям:

– Чем могу помочь?

Мэрия и полицейский участок располагались прямо через дорогу от библиотеки. Выйдя на улицу, Тодд задержал взгляд на муниципальном комплексе. Несколько лет назад он писал роман, где одним из главных героев был полицейский. Стремясь создать персонажа максимально реалистичным, Тодд обратился за консультацией в полицию и так познакомился с лейтенантом Джимом Бриггсом. Тот оказался его давним поклонником. С тех пор они поддерживали контакт, пусть и поверхностный. Недавно Тодд отправил Джиму экземпляр своего последнего романа – «Сквозь пропасть».

Поддавшись внезапному импульсу, Тодд повернул не к своей машине, а пошел через дорогу к полицейскому участку. Возможно, Розита была права. Тот вопрос теста в Автоинспекции вполне мог быть незаконным.

Возле входа в участок офицер в форме осматривал потрепанный микроавтобус «Фольксваген», в то время как его владелец – лысеющий мужчина с большой бородой – стоял чуть в стороне, наблюдая за процессом. Тодд невольно вспомнил собственные студенческие годы. Денег на содержание старого автомобиля тогда не хватало, и несколько раз он получал штрафы за лысую резину. Чтобы аннулировать штраф, приходилось покупать новые шины (или хотя бы сносные по виду) и возвращаться в участок для повторного осмотра.

Слава богу, эти времена остались позади.

Поднявшись по ступенькам, Тодд вошел в вестибюль полицейского участка и подошел к окошку, за которым сидел молодой гладко выбритый курсант. Тодд спросил, не дежурит ли сегодня лейтенант Бриггс. Курсант не сразу ответил на вопрос, вместо этого спросил высоким, почти комичным голосом:

– Что у вас за дело?

– Просто скажите ему, что пришел Тодд Клейн.

Курсант нахмурился, явно раздумывая, стоит ли передавать сообщение без дополнительных объяснений. На мгновение Тодду показалось, что тот откажет. Но, видимо, нерешительность самого курсанта, подкрепленная уверенностью в голосе Тодда, сыграла свою роль. Парень велел Тодду подождать и ушел, оставив место у окна молодой девушке в такой же форме.

Спустя пару минут где-то щелкнул замок, и дверь сбоку от окошка открылась. На пороге появился сияющий Джим Бриггс.

– Тодд, рад тебя видеть!

– Я тоже, Джим.

– Спасибо за книгу!

– Без проблем.

Лейтенант смерил его взглядом, явно задаваясь вопросом, что привело писателя в участок.

– Так что же случилось?

Тодд усмехнулся, немного смутившись.

– Это, наверное, прозвучит странно. Я был в Автоинспекции, сдавал тест на права.

– Сдал, я полагаю?

Тодд смутился.

– Не совсем. Вот именно об этом я и хотел с тобой поговорить.

Выражение лица Бриггса изменилось.

– Я не прошу тебя вмешиваться или что-то в этом роде, – спешно добавил Тодд.

– Хорошо. Потому что мы в любом случае не можем…

– Конечно. Я просто… хочу понять, слышал ли ты о чем-то подобном… Даже не знаю, как это сказать.

– Говори прямо, – подтолкнул его Джим.

Тодд глубоко вздохнул.

– Тест был компьютерным. Некоторые вопросы оказались странными, будто случайно вставленными, но это ладно, я мог бы с этим справиться. А вот последний вопрос… – он замялся, затем продолжил: – Он касался парня, который звонил мне сегодня утром. Спрашивалось, считаю ли я себя лучшим водителем, чем он.

Джим рассмеялся:

– Ты шутишь?

– Хотел бы, чтобы это было шуткой, – мрачно отозвался Тодд. – Это действительно безумие. Я хочу понять: это вообще законно? Или это вторжение в частную жизнь?

Лейтенант нахмурился, его лицо стало более серьезным.

– Там явно что-то не так, но насчет законности – это вопрос к юристу. Могу точно сказать одно: я никогда раньше о таком не слышал.

Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями.

– Вообще-то, такие жалобы нам нечасто поступают. Это больше по части юстиции, но… звучит как злоупотребление.

– Вот именно, – подхватил Тодд. – Разве Автоинспекция может делать что-то подобное?

– Нет. Даже нам, если нужно прослушивать телефон, требуется разрешение суда. Не представляю, как они смогли бы это провернуть. – Джим окинул Тодда взглядом. – Это же не шутка, да? Не какой-то розыгрыш? Новый материал для книги?

– Ох, нет, это реальность. Вот почему я здесь.

– Хорошо, Тодд, посмотрю, что смогу узнать, – пообещал Джим. – У меня есть твоя электронная почта. Я поспрашиваю, сообщу, что найду.

– Спасибо.

– Знаешь, – добавил Джим, – ты должен написать об этом книгу.

– Моя жена тоже так сказала.

– Все равно все ненавидят Автоинспекцию. Получится хороший ужастик!

– Она тоже так говорила.

– На самом деле во время пандемии мой брат получил уведомление из ДТС, что ему нужно пройти тест на зрение и сфотографироваться, чтобы продлить права. Они вроде как собирались соблюдать социальную дистанцию и следить, чтобы все были в масках, но, эй, это все та же Автоинспекция, – Джим покачал головой. – Брат не хотел идти. Он никогда не получал штрафов, не попадал в аварии, всегда продлевал права по почте. Но они настояли, чтобы он явился, сфотографировался и прошел проверку зрения. Он попросил отсрочку, сославшись на то, что ежедневно ухаживает за старым отцом, страдающим от сердечного заболевания. Ему отказали. Поэтому ему пришлось идти, подвергая риску свою жизнь и жизнь отца. А когда он зашел туда, они потребовали, чтобы он снял маску для фотографии.

– Как я понимаю, ДТС не твое любимое ведомство?

– О да, это так. Но я тебе ничего не говорил!

Тодд улыбнулся:

– Тогда буду признателен за любую помощь.

– Будет сделано, – ответил Джим.

Он обернулся к закрытой двери и махнул рукой курсанту за стеклом. Раздался щелчок, и дверь открылась. Лейтенант снова повернулся к Тодду:

– Это действительно был вопрос о тебе конкретно? И о твоем друге?

– Угу.

Джим покачал головой.

– Все это неправильно.

– Да, – согласился Тодд, – так и есть.

Глава 9

Хорхе проснулся в кромешной тьме. Он не знал, который час, какой сегодня день, да и вообще где находится. Тренировочный лагерь, в котором он и другие новобранцы оказались, был больше похож на место заключения, чем на место обучения. По дороге сюда им всем завязали глаза, и единственное, что Хорхе удалось понять, – до места назначения они ехали не меньше трех часов. Лагерь ДТС, судя по всему, находился где-то посреди леса.

Как только они приехали, их высадили из автобуса и сразу же конфисковали все личные вещи. У новобранцев не осталось ни телефонов, ни доступа к интернету, поэтому связаться с родными они могли только через письма. Это заставило Хорхе задуматься: насколько долго им предстоит оставаться здесь?

На самом деле его буквально принудили пройти «обучение» для работы в Автоинспекции. Хорхе не сказал об этом Беверли, стараясь держаться уверенно, чтобы она не заподозрила, как сильно его подавили эти незваные вербовщики (хотя он почти не сомневался, что она все поняла). Но он не хотел работать в Автоинспекции и уж точно не собирался тратить время на этот странный лагерь.

Однако в первый день Хорхе невольно признал, что обстановка здесь производила впечатление. Все выглядело как сцена из кино. Автобус остановился в тупике, перед белоснежным двухэтажным зданием с административными офисами. В просторном вестибюле уже собралась группа людей, ожидавших своей очереди, чтобы получить пакеты с учебными материалами.

К главному зданию вели бетонные дорожки, соединяющие его с другими корпусами, такими же новыми и современными. Позже Хорхе узнал, что в одном из них располагались библиотека и учебный центр, в других – классы и нечто вроде конференц-зала. Еще один корпус был отведен под столовую и спортзал.

В самом центре комплекса стояла полностью оборудованная копия настоящего офиса Автоинспекции.

На второй день во время экскурсии им показали офис, через стеклянные двери которого можно было заглянуть внутрь. Им объяснили, что, как только они достаточно хорошо освоят процедуры и протоколы работы департамента, смогут тренироваться здесь, используя настоящее оборудование ДТС. Они будут заполнять настоящие формы и оказывать посетителям услуги в условиях, максимально приближенных к реальности. Эта «реальность» действительно впечатляла. По обе стороны от стойки суетились сотрудники, которые, казалось, были полностью поглощены своей работой. Перед ними выстроились ряды «клиентов», терпеливо ожидающих своей очереди. Все это происходило под ярким светом люминесцентных ламп. Однако стоило им отвернуться от дверей и выйти обратно в тихий лагерь, контраст был таким резким, что это вызывало почти физический дискомфорт.

Жили они в корпусе, похожем на отель только внешне. Внутри условия напоминали скорее общежитие, а порой и тюремную камеру. Каждый делил комнату с соседом. У них была небольшая спальня с двумя узкими кроватями и парой малогабаритных комодов. К спальне примыкала ванная комната с унитазом, крохотной раковиной и душевой кабинкой, втиснутой в пространство, едва превышающее размеры шкафа. Единственное тонкое окно,расположенное в центре одной из стен спальни, почти не пропускало света. В ванной комнате окна не было вообще.

Хорхе делил комнату с парнем по имени Дарелл – худощавым, белокожим и с такими острыми зубами, что он напоминал крысу. Его вид вызывал ассоциации с каким-то темным и неприветливым местом вроде свалки. Заселение состоялось еще в первый вечер, после раннего ужина в хорошо оборудованной столовой лагеря.

Судя по всему, Дарелл оказался здесь по той же причине, что и Хорхе: обучение на сотрудника Автоинспекции. Однако последние несколько дней он совершенно не проявлял интереса к обучению. Его полное равнодушие к заданиям сочеталось с явной неспособностью выполнить хоть что-то правильно. Вместо того чтобы сосредоточиться на программе, Даррелл бесконечно болтал и задавал личные вопросы, что только усиливало недоверие Хорхе. С каждым днем Хорхе все больше казалось, что его сосед – вовсе не новобранец. Даррелл, вероятно, был подсадным, подосланным департаментом, чтобы завоевать доверие и шпионить за ним. В итоге Хорхе предпочитал держать дистанцию: не рассказывал ничего личного и говорил лишь тогда, когда это было неизбежно, ограничиваясь банальными фразами или обсуждением учебных вопросов.

Остальные новобранцы также были разбиты на пары, и это обстоятельство не добавляло спокойствия. Хорхе все чаще задумывался: действительно ли все они пришли сюда по своей воле? Или же в каждой паре один человек был стажером, а второй – назначенным наблюдателем?

Иногда эта мысль перерастала в паранойю. Что, если он единственный настоящий новобранец в лагере, а все остальные – сотрудники Автоинспекции, тайно следящие за ним?

Игры разума.

Хорхе вглядывался в густую темноту. Часов в комнате не было, а без телефона определить время было невозможно. На улице все еще царила ночь, и до рассвета могло оставаться от одного до шести часов. Он закрыл глаза, пытаясь снова уснуть, но сон не шел. Хорхе ворочался, будучи не в состоянии расслабиться.

За тонким окном мир начинал светлеть с мучительной медлительностью. Черная мгла постепенно сменялась серыми полутонами. Как только он смог различить очертания комнаты, он поднялся с кровати, взял одежду с комода и направился в ванную. Заперев дверь, Хорхе включил свет и сел на закрытую крышку унитаза. Он почувствовал острое сожаление из-за отсутствия телефона. Черт возьми, сейчас он был бы рад даже книге, хотя не мог вспомнить, когда в последний раз держал ее в руках.

Больше всего на свете ему хотелось бежать отсюда. Вернуться домой. Но это казалось совершенно невозможным.

Обучение шло строго по расписанию. Занятия занимали большую часть дня, но времени на отдых оставалось достаточно. На второй день своего пребывания, воспользовавшись часовым перерывом, Хорхе решил осмотреть территорию. Он попытался выйти за пределы основных зданий, но, едва выйдя на улицу, наткнулся на массивную бетонную стену, окружающую лагерь. Стена, высокая и внушительная, казалась тюремной. Сторожевых вышек не было, но по верхнему краю тянулась колючая проволока. Веселые рисунки, изображающие машины, улицы и автострады, на ровной серой поверхности выглядели неуместно. Этот барьер был явно предназначен не только для того, чтобы удерживать посторонних снаружи, но и чтобы не выпускать никого за пределы лагеря.

Хорхе, полный решимости, прошел вдоль стены, надеясь найти дверь или ворота, но ничего не обнаружил. Время истекало, и внутренний таймер подсказывал, что пора возвращаться на занятие. Он вернулся назад, но на следующий день снова отправился исследовать окрестности. Он обошел здания и даже прошел мимо искусно воссозданной парковки.

В поисках выхода он отправился в лес неподалеку. Ему хотелось не только найти способ покинуть лагерь или хотя бы понять, где они находятся, но и побыть одному.

Однако уединиться не получилось. Хорхе мог поклясться, что за ним кто-то следит. Каждый раз, когда он останавливался, до него доносился странный шум – хруст, будто кто-то ступает по опавшим листьям, камням и влажной земле. В какой-то момент ему даже показалось, что за сосной притаилась темная фигура.

Эта догадка пугала, но не казалась фантазией. Хорхе поклялся, что, как только ему удастся выбраться отсюда, он расскажет обо всем, что видел, каждому, кто готов его выслушать. Эти ублюдки заплатят за все.

Пока что ему оставалось держаться в тени, выжидать момент и делать все, чтобы окружающие подумали, будто он поддался их «позитивному» бреду. Хорхе понимал, что цель этого лагеря – сломать его, промыть мозги и превратить в послушного исполнителя, но они добьются этого только через его труп. Он не был каким-то наивным мексиканцем, которого можно запрограммировать на покорность. Он все понимал и был готов к борьбе.

Хорхе услышал, как Дарелл зашевелился за дверью. Не обращая внимания, он снял пижаму и залез под душ. Теплая вода текла по коже, успокаивая и создавая хоть какую-то иллюзию уюта. Но с каждым потоком казалось, будто он сдается, поддается этому месту, и мысль об этом вызывала у Хорхе раздражение. Он быстро сполоснулся и закрыл воду. Если бы его соседом был кто-то другой, он ограничился бы еще более коротким душем. Но Дарелл… Тот мылся от силы раз в два дня. Хорхе знал, что сегодняшним утром вода его соседу точно не понадобится.

В ванной было душно, но приятно тепло, и Хорхе нарочно медленно одевался, наслаждаясь моментом покоя.

– Эй, что ты там так долго делал? – пробормотал Дарелл, как только он вышел. – Шлепал своего Франклина? Душил питона, а?

Хорхе не стал отвечать. Он уже привык к грубым шуткам соседа. Дарелл, вероятно, считал, что такими замечаниями сближает их, но для Хорхе он оставался просто придурком. Придурком и деревенщиной.

Эти мысли привели его к еще одному наблюдению. Что-то здесь казалось неправильным. Хорхе заметил, что в реальных офисах Департамента автотранспорта сотрудников разных национальностей было достаточно много. Во всяком случае, ему так казалось, когда он бывал там. Но здесь, в лагере, он не видел ни одного латиноамериканца, ни одного афроамериканца, ни одного азиата. Только белые. И он.

Это было странно и подозрительно.

На самом деле обучение шло неожиданно хорошо. Сейчас они чередовали занятия в двух аудиториях: в маленькой с доской и двумя рядами стульев и большой, где каждому из них было выделено рабочее место с компьютером. Против своей воли Хорхе находил занятия увлекательными. Он действительно многому научился. Даже если он не станет работать в Департаменте автотранспорта – а он совершенно не собирался этого делать, – полученные навыки, без сомнения, пригодятся для поиска работы в другом месте.

Странным казалось еще и то, что, похоже, в лагере жили только стажеры. Насколько Хорхе мог судить, они находились в глуши, но где тогда обитали инструкторы? Администраторы? Обслуживающий персонал? А что насчет «клиентов» и «сотрудников» из воспроизведенного офиса Автоинспекции? Их привозили каждый день? Однако никаких признаков этого он не замечал: за все время не было видно ни одной машины, въезжающей на территорию лагеря или покидающей ее.

Это сбивало с толку.

Сначала Хорхе пытался обсудить свои наблюдения с Дареллом и другими «новобранцами», но быстро понял: любопытство не было их сильной стороной. Никто из них, похоже, не горел желанием узнать больше о месте, где их держат.

Еще одна причина относиться к ним с подозрением.

Со дня прибытия мистер Белый и мистер Черный не появлялись. Вместо этого программу обучения проводили другие фигуры, чьи имена казались не менее странными и искусственными: Мистер Улица, Мисс Дорога, Мистер Легкий, Мисс Такси.

Пока Дарелл возился в ванной, Хорхе отправился в кафетерий. Формально напарники должны были завтракать вместе, но после того первого утра он старательно избегал встреч с соседом. Меньше всего ему хотелось проводить с этим грубияном больше времени, чем было необходимо.

Хорхе пришел первым. Взяв тарелку французских тостов с беконом и чашку черного кофе, он сел за стол у окна, откуда открывался вид на здание администрации. Через несколько минут к нему подошла Джейн, одна из шести женщин в их группе. Не спрашивая разрешения, она поставила свой поднос на стол и заняла место напротив.

– Доброе утро, – сказала Джейн.

Он молча кивнул. Ее присутствие его раздражало. Почему она выбрала именно его столик, когда вокруг было полно пустых? Они никогда не общались раньше, и ее внезапная инициатива казалась странной.

– Ну и как, по-твоему, идут дела? – спросила она.

Хорхе решил не ходить вокруг да около:

– Ты здесь, чтобы шпионить за мной?

– Что?

Ее удивление выглядело искренним, но он никак не мог понять, была ли она поражена его прямотой или тем, что он попал в точку. Последовавшая реакция только укрепила его подозрения. Джейн рассмеялась. Но смех прозвучал как-то натянуто. Хорхе вперился в ее глаза.

– Я спрашивал, не села ли ты сюда, чтобы шпионить за мной.

Джейн резко встала, схватив поднос.

– Если я здесь лишняя…

– Да.

Она ушла к другому столику. Ее настроение осталось загадкой: то ли обида, то ли насмешка, то ли что-то еще. На ее место тут же плюхнулся Эл, дородный болтливый дальнобойщик, который в первый же день объяснил Хорхе, что решил устроиться в ДТС, потому что хочет сменить профессию. За ним стоял его напарник Джей.

– А где Дарелл? – спросил Джей.

Хорхе не поднимал глаз от своей тарелки.

– Не знаю, не интересуюсь.

– Знаешь, – начал Эл, – вчера было неплохо, когда…

– Я не понимаю, почему вы здесь, – перебил Хорхе.

Мужчины переглянулись, явно не понимая, что его так взбесило.

– Здесь полно свободных мест, я не люблю компанию, и ты никогда раньше не садился за мой стол. Почему именно сегодня?

Джей выглядел смущенным.

– Ну, мы просто…

Хорхе встал, прерывая его:

– Стол в твоем распоряжении. Приятного аппетита.

Он допил кофе, оставил тарелку и чашку на столе и ушел, не дожидаясь ответа.

Выйдя на улицу, Хорхе глубоко вдохнул. Воздух был прохладным, даже слишком для этого времени года. Вероятно, лагерь находился где-то высоко в горах, подумал он, глядя на едва различимые в утренней дымке очертания леса.

Дом.

Что думает Беверли? Скучает ли она по нему так же, как он по ней? Хорхе не знал, но хотел верить, что она ищет способ связаться с ним. Возможно, даже пытается выяснить, что здесь происходит, или планирует вытащить его отсюда. Она должна понимать, что настоящая вербовка не работает так. Ни одна уважающая себя компания, ни одно госагентство не станет похищать людей из их домов под видом обучения. Здесь явно что-то не так. Хорхе надеялся, что Беверли обратилась за помощью к Розите. Если кто и знал, как распутывать такие дела, так это его сестра.

До первого занятия оставалось больше часа. Колокол, оповещающий о начале завтрака, прозвучал совсем недавно, и у Хорхе было время. Людей на улице почти не было: пара отставших новобранцев спешили к кафетерию, но Хорхе не видел никого, кто мог бы его остановить.

Это давало возможность немного разведать обстановку. Он замедлил шаг, осматриваясь. На крышах и стенах зданий висели камеры наблюдения, которые, несомненно, следили за каждым движением. Но живых наблюдателей нигде не было видно. Решив рискнуть, Хорхе продолжил путь.

Сначала он прошел вдоль дорожки, ведущей вокруг библиотеки и учебного центра. Затем, убедившись, что никто за ним не смотрит, свернул туда, где листья были особенно густыми, и сошел с тротуара. Он двигался с видимой небрежностью, будто просто гулял после завтрака.

«Пусть попробуют остановить меня», – подумал он с усмешкой. Если бы кто-нибудь из этих белобрысых остановил его, он бы сказал, что это культурная особенность: «Си, мексиканцы любят гулять после еды. Это полезно для пищеварения».

Но никто его не остановил, и через несколько минут Хорхе оказался в лесу, подальше от зданий. Он остановился, чтобы прислушаться, но, кроме карканья ворон над головой и шуршания ящерицы неподалеку, не было слышно ни звука.

Он не заметил и никаких признаков того, что за ним следят.

Местность здесь была отличной от той, что он видел с другой стороны лагеря. По ту сторону территория была ровной, и, двигаясь в ту сторону, Хорхе не встретил ничего, кроме деревьев и кустов. Здесь же, помимо деревьев, его путь пересекали скалы, сухое русло ручья и глубокий овраг. Если в этом направлении и была стена, она, скорее всего, находилась где-то далеко от лагеря. Продвигаясь вперед, Хорхе вскоре оказался так далеко в лесу, что начал сомневаться, сможет ли он услышать колокольчик, оповещающий о начале занятий.

Присматриваясь к местности, он решил спуститься в овраг. Если вокруг территории ДТС есть какой-то барьер, возможно, этот овраг мог быть его продолжением.

Без часов или телефона было почти невозможно ориентироваться во времени, но Хорхе предположил, что до начала занятий осталось минут десять. Спуск в овраг будет быстрым, но подъем заберет больше времени. Тем не менее если он бегло осмотрит это место, то успеет вернуться до начала занятий.

Хорхе начал осторожно обходить овраг, высматривая тропинку, чтобы спуститься вниз.

Что будет, если он не вернется на инструктаж? Несомненно, за ним пошлют кого-нибудь. А после того как найдут? Было приятно думать, что его просто исключат из программы и отправят домой, но Хорхе сомневался в этом. Скорее всего, его накажут. И, как бы странно это ни звучало, он мог представить себя не просто в комнате, а в какой-то камере или, что хуже всего, избитым за непослушание.

Сможет ли он скрыться здесь и спастись от их преследования, пока не найдет способ сбежать?

Это казалось маловероятным, и Хорхе решил, что лучше всего будет вернуться вовремя, чтобы не вызвать подозрений.

Так что, возможно, овраг придется оставить на другой раз.

Тем не менее он продолжил идти вдоль его края.

Хорхе вглядывался в деревья, пытаясь найти еще одно укрытие или какой-нибудь проход, но впереди не было ничего похожего. Скоро ему стало ясно, что территория ДТС простирается гораздо дальше в этом направлении, чем на той стороне лагеря. Это означало, что земли здесь гораздо больше. Кто финансирует все это? Возможно, правительство?

«Почему? – задумался Хорхе. – Зачем все это нужно?»

Он продолжал идти, размышляя о том, что скоро придется повернуть назад. Отойдя немного от оврага, он нашел след, похожий на дорожку, по которой мог бы пройти зверь.

Вдруг он услышал тонкое жужжание. Сначала Хорхе подумал, что это его воображение или что-то со слухом. Может быть, слишком много серы в ушах. Но звук становился громче, и он понял, что источник шумит впереди. Сначала он собирался вернуться, но, пройдя еще немного, решился идти дальше. Через несколько шагов он увидел на поляне сгруппированные белые объекты. Они были гораздо выше его роста и имели симметричную форму, но что это было – Хорхе не мог определить.

Чем ближе он подходил, тем громче становилось жужжание. Это было похоже на… пчел. Скользнув между двумя липкими кустами, Хорхе понял, что белые предметы на поляне – это ульи.

Он остановился на краю поляны. Ульи напоминали миниатюрный город, хотя Хорхе не был уверен, что это вообще земные ульи. Это были не круглые шары, висящие на деревьях, как в детских книжках, и не прямоугольные ящики, за которыми ухаживают пчеловоды. Эти ульи были вылеплены из воска, наполненного медом, и имели разные геометрические формы. Рои насекомых целенаправленно перемещались вокруг и между формами в строгом порядке. Хорхе был загипнотизирован их движением, и жужжание уже не казалось бессмысленным шумом – оно стало напоминать песню или язык. Его ритм менялся, то ускоряясь, то замедляясь, переходя в различные тона и регистры.

Внезапно поверх этого звука Хорхе услышал шелест листвы и треск кустов. Кто-то бежал. Не один человек. Через несколько секунд кто-то схватил его сзади за руки.

Хорхе дернулся и оказался лицом к лицу с двумя мужчинами в форме охранников. Тот, что держал его за руки, был моложе него, с бритой головой и сердитым лицом. Другой, грузнее и старше, – с густыми усами.

– Это запретная зона, – сказал старший.

– Извините, – ответил Хорхе. – Я не знал.

Бритоголовый наклонился вперед:

– Что ты мямлишь? Ни хрена ты не знал, мокрощелка?

Хорхе взглянул ему в глаза и сплюнул на землю.

– Pendejo^[357].

– И что это значит?

– Это то, как твоя мама описала тебя вчера вечером.

Старший охранник рассмеялся.

– Да ладно тебе, – сказал он, хлопнув своего напарника по плечу. – Отпусти его. Ему нужно вернуться к занятиям.

И действительно, вдалеке послышался звонок, возвещающий об окончании завтрака. Бритоголовый отпустил Хорхе. Первым порывом было надрать этому расисту задницу, но Хорхе сумел сдержаться. Старший охранник указал в сторону:

– Иди прямо туда. Может, это и непохоже на короткий путь, но так будет быстрее.

Хорхе кивнул.

– И постарайся не возвращаться. Эта территория закрыта для посещения.

Хорхе ничего не ответил, но направился в ту сторону, куда ему указали. О, он вернется сюда! Что-то держалось в секрете, и если здесь его не желали видеть, то именно здесь и нужно искать.

Он вернулся в класс как раз в тот момент, когда прозвенел последний звонок.

Глава 10

Открыв почтовый ящик, Дэнни заметил поверх небольшой стопки счетов и рекламных буклетов конверт с фиолетовой каймой от Автоинспекции. Он нахмурился. Этого не могло быть. Экзамен по вождению он еще не сдавал, а его ученическое удостоверение действовало еще четыре месяца. Посмотрев на конверт внимательнее, он понял, что адресован он вовсе не ему, а его отцу.

Мама выхватила у него пачку писем, как только он занес их в дом. Ее взгляд задержался на том самом конверте, и она нахмурилась:

– Что это?

Она разорвала конверт, не дожидаясь ответа, и начала быстро пролистывать содержимое. Чем дальше, тем больше смятения отражалось на ее лице.

– Что там? – спросил Дэнни.

Если это касалось отца, он тоже хотел знать.

– Это что-то про джип, – наконец сказала она.

Она читала дальше, пока внезапно не остановилась, будто наткнулась на что-то шокирующее. Ее лицо исказилось от возмущения.

– Какого черта?!

– Что случилось?

Мама подняла взгляд.

– Джип использовали в каком-то ограблении. И теперь отец юридически за это отвечает.

– Даже если он… – Дэнни осекся, не решаясь договорить.

– Теперь это наша проблема, ну, точнее, моя.

– Но что это значит?

– Понятия не имею. Это какой-то бред. Он продал эту развалюху три года назад. Если новый владелец использовал ее для преступления, то при чем тут мы? Ответственность должна лежать на нем. Или на том, кто купил машину у него.

Дэнни выхватил листы из рук мамы и пробежал их глазами. Конкретные последствия в документе не оговаривались, но было сказано, что, поскольку его отец «несет юридическую ответственность за оказание материальной помощи в совершении преступлений», ему грозит «значительное наказание».

Мама была права: это не имело никакого смысла. Как джип, которого у них давно нет, может стать их проблемой?

– Ты знаешь, кому он его продал? – спросил Дэнни.

– Придется поискать. Возможно, где-то записано, – ответила она, и ее голос стал мягче. – Папа всегда был таким аккуратным. Всегда следил за всем до мелочей.

Это была правда, подумал Дэнни. И как бы глупо это ни было, одно только воспоминание об отцовской организованности заставило его прослезиться. Теперь почти все, что напоминало об отце, вызывало у него ком в горле. Он осознавал, что многое в отце воспринимал как должное. Только теперь, когда его не стало, Дэнни понял, какое счастье им выпало – иметь такого человека в своей жизни.

Попросив немного времени для себя, Дэнни вернулся в свою комнату, стараясь сдерживать слезы, пока не закрыл за собой дверь. Оказавшись один, он яростно вытер глаза. Он ненавидел это чувство слабости. Но хуже всего было то, что теперь некому было утешить его. Отец всегда был опорой семьи. Мама по природе своей была мягче, а отец умел вселять уверенность. Он всегда говорил: нужно взять себя в руки, посмотреть на все с другой стороны. Напоминал, что любые трудности – временные и все это скоро пройдет.

Но это было не чем-то временным. Это никогда не пройдет. Такова жизнь. И так будет всегда.

Через мгновение мама легонько постучала в дверь, затем приоткрыла ее и заглянула внутрь.

– Я нашла это, – сказала она, входя и протягивая сыну листок бумаги. – Документы на джип. Я думала, что мы продали его, потому что помню, как несколько человек приходили смотреть, но оказалось, что папа передал его в детскую благотворительную организацию. Думаю, налоговые вычеты оказались выгоднее, чем то, что можно было выручить за эту рухлядь. – Она вздохнула, указывая на листок. – Вот свидетельство о праве собственности и квитанция о пожертвовании. С этим нас ни в чем не могут обвинить. Хотя как благотворительная организация оказалась втянута в ограбление – загадка. Скорее всего, джип взял кто-то из их незадачливых волонтеров.

– И что ты собираешься делать? – спросил Дэнни.

– Позвоню в Автоинспекцию и попробую все объяснить. Если, конечно, удастся дозвониться. Но мне нужно, чтобы ты был на линии, – сказала она, глядя ему в глаза. – Мне нужен свидетель.

Дэнни кивнул и взял в руки телефон:

– Хочешь, чтобы я записал разговор?

– Уверена, что это незаконно, но мы же не можем это знать наверняка, так что да, это отличная идея. – Она на мгновение задумалась. – Знаешь что? Включу громкую связь. Так будет проще.

Дэнни последовал за ней в гостиную. Они оба уселись на диван. Мама дала ему несколько минут подготовиться, затем сняла с подставки беспроводной телефон. Набрав номер, указанный в заголовке письма, она нажала кнопку громкой связи и положила телефон на журнальный столик перед ними. Дэнни включил запись на своем телефоне и аккуратно положил его рядом с маминым.

Прежде чем мама смогла дозвониться до нужного человека, ей пришлось прослушать кучу автоответчиков. Их оказалось так много, что Дэнни дважды удалял свою запись и начинал заново. Наконец, на линии появился мужчина, представившийся Ральфом Брандтом. Мама терпеливо объяснила ситуацию: три года назад ее покойный муж передал право собственности на свой джип и пожертвовал его в организацию помощи обездоленным детям. У нее есть все подтверждающие документы, которые она готова предоставить.

– К сожалению, – ответил Брандт, – это не решает проблему.

Мама бросила быстрый взгляд на телефон, а Дэнни проверил запись – все работало.

– Что вы имеете в виду? – спросила она. – Мы не преступники.

– Это значит, что мы все равно конфискуем ваш… – мужчина сделал паузу, явно читая информацию. – «Киа Оптима» две тысячи пятнадцатого года и «Хонду Аккорд» две тысячи восьмого года.

– Что?! Вы не можете этого сделать!

– Согласно законам о конфискации имущества, если ваш «Джип Чероки» использовался при совершении ограбления, мы вправе изъять любые транспортные средства, зарегистрированные на ваше имя.

– Вы шутите, да?

– Нет, сэр.

– Я женщина, – резко поправила его мама. – Я не сэр.

– Простите, сэр, – равнодушно ответил он.

Дэнни нахмурился. Неужели он сказал это намеренно, чтобы ее задеть? Судя по покрасневшему лицу матери, это определенно сработало. Дэнни молился про себя, чтобы она не сорвалась, не накричала на мужчину или, хуже того, не нагрубила. Это только усугубило бы ситуацию.

К его удивлению, ее голос оставался спокойным.

– Как я уже сказала, мой покойный муж пожертвовал этот джип три года назад, полностью отказавшись от права собственности. Этот автомобиль не принадлежит ни мне, ни моим детям, и никогда не принадлежал. У меня есть все необходимые документы, подтверждающие это. Если вы попытаетесь каким-либо образом обвинить нас или заявить, что джип находится в нашей собственности, я встречусь с вами в суде.

Брандт ответил с тем же хладнокровием:

– Мы приедем, чтобы завладеть вашими автомобилями при первой же возможности. Спасибо за ваше время, сэр.

Линия оборвалась.

Дэнни потянулся к своему телефону и проверил запись.

– Есть! – радостно сказал он.

– Ты можешь поверить этому человеку? – с гневом в голосе спросила мама. – Он всерьез думает, что имеет право забрать наши машины только потому, что кто-то использовал старый джип для ограбления?

Она сжала кулаки, но быстро взяла себя в руки.

– Думаю, стоит подать в суд на эту благотворительную организацию. Это их вина, насколько я понимаю. А после этого я подам в суд на Ральфа Брандта и Автоинспекцию.

– Тебе следует позвонить на Четвертый канал. Или на Седьмой, – предложил Дэнни. – Там есть люди, которые помогают бороться с такими компаниями. Защитники прав потребителей. Они могли бы разобраться с этим. Никто не хочет плохой рекламы.

– Это отличная идея. – Мама улыбнулась ему. – Знаешь, я, наверное, редко тебе это говорю, но ты хороший парень. Нам… мне повезло, что ты у нас есть.

Нам.

Она осеклась, но слово все равно вырвалось. Они до сих пор не привыкли к тому, что отца больше нет, и иногда требовалось мгновение, чтобы осознать это.

Дэнни уставился на телефон в руке, стараясь не заплакать.

– А что, если они просто заявятся посреди ночи и увезут наши машины? – спросил он, сдерживая дрожь в голосе.

– Мне нужна машина, чтобы ездить на работу, – ответила мама. – Это будет катастрофа.

Дэнни почувствовал, как слезы отступают, благодарный за то, что нашел на чем сосредоточиться.

– Мы не можем спрятать их в гараже. Там слишком тесно.

Мама внезапно подняла взгляд, ее глаза расширились.

– Гараж миссис Беркхолдер пуст. Она, наверное, разрешит нам поставить туда одну из машин.

– Ты действительно думаешь, что они просто… придут и заберут их? – Дэнни был потрясен.

– Я в этом не сомневаюсь. Ты же слышал, что сказал этот человек. – Мама на мгновение задумалась. – Я пойду поговорю с миссис Беркхолдер.

– Я останусь здесь, – сказал Дэнни.

Мама посмотрела на него с прищуром:

– У тебя, я полагаю, есть домашняя работа?

– Угу, – ухмыльнулся он. – Не то чтобы я не хотел повидаться с миссис Беркхолдер.

Мама тихо засмеялась:

– Убирайся отсюда.

Дэнни уже сделал половину задания по геометрии, когда услышал хлопок дверцы машины. Он выглянул в окно спальни и увидел, как мама осторожно вывела «Kиа» задним ходом с подъездной дорожки. Наклонившись влево, чтобы получше разглядеть соседний дом миссис Беркхолдер, он заметил, как мама загоняет машину в ее гараж.

Осталось еще кое-что.

Судя по всему, для «Хонды» места в соседских гаражах не нашлось. Спустя двадцать минут Дэнни увидел, как мама переставила машину через дорогу, припарковав ее у подъезда дома семейства Лис.

– Может, если она будет стоять у чужого дома, ее не заметят, – сказала мама, вернувшись в дом. – Они должны дважды подумать, прежде чем украсть чужую машину.

– Они все равно узнают, что она наша, – возразил Дэнни. – На ней наши номерные знаки.

– Придется рискнуть, – пробормотала она, оглядываясь по сторонам. – А где Джилл? Разве она еще не вернулась?

Дэнни понятия не имел, где его младшая сестра. Он уже собирался ответить, что не обязан следить за ней, но вовремя остановился. Это было бы несправедливо по отношению к маме. У нее и так слишком много забот. Может, ему стоило бы больше ей помогать? Кроме того, он понимал, что такие слова могли бы сойти с его уст в те времена, когда отец еще был с ними. Но теперь все иначе. Теперь он действительно должен был присматривать за сестрой. И, если быть честным, он плохо справлялся с этой задачей.

– Я не знаю, – наконец признался он.

Мама устало вздохнула:

– Что же мне с ней делать?

С тех пор как их отец умер, Джилл становилась все более неуправляемой. Возможно, потому что именно она нашла его в тот день. Ей пришлось одной справляться с вызовом 911 и встречать парамедиков, пока они с мамой не добрались домой. Дэнни понимал, что это могло сломать ее, но это не оправдывало ее поведения.

Несколько дней назад, возвращаясь из школы, он был почти уверен, что видел ее. Она выходила из «Тако Белл» и садилась в машину к мужчине. Не к старшекласснику, а именно к мужчине. Дэнни ничего ей об этом не сказал, да и маме решил не рассказывать, но с тех пор эта сцена не давала ему покоя. Он перебирал в голове возможные причины, по которым его сестра могла бы сесть в машину к незнакомцу, но ни одна из них не была хорошей. Он боялся за нее, но в какой-то мере он боялся и ее. Этот страх парализовал его, и в итоге он ничего не сделал. Только обещал себе, что, если заметит нечто более явное, что-то, что невозможно будет проигнорировать, он сразу расскажет маме.

Джилл наконец вернулась домой – позже, чем они с мамой закончили ужинать, – даже не позвонив и не ответив на звонки мамы. Дэнни сразу почувствовал что-то неладное. Она слишком осторожно закрыла входную дверь. Мама, сидевшая за столом, тут же вскочила и поспешила в прихожую.

– И где тебя только носит?!

Он не хотел становиться свидетелем очередной ссоры и поспешно ушел к себе в комнату. Крики, доносившиеся из прихожей, становились все громче, и он надел наушники, чтобы музыка заглушила шум. Ему было искренне жаль маму. Раньше в таких ситуациях отец всегда брал на себя роль строгого, но справедливого родителя. Если дело заходило слишком далеко, они с мамой действовали сообща. Теперь же все лежало исключительно на ее плечах.

Сегодня у него было много домашней работы. Он уже справился с заданиями по математике и биологии и сейчас лежал на кровати, наполовину прочитав четыре главы из учебника. Внезапно дверь в его комнату открылась. Дэнни снял наушники, ожидая, что это мама – с мирным итогом ссоры. Но вместо нее вошла Джилл и быстро закрыла дверь за собой.

– Мы можем поговорить? – спросила она.

Это было настолько нехарактерно для сестры, что Дэнни от удивления чуть не уронил учебник. Обычно ее слова, обращенные к нему, сопровождались колкими замечаниями или снисходительным тоном. А уж добровольно входить в его комнату она не стала бы даже под угрозой наказания. Может быть, она была пьяна? Он сел на кровати, Джилл присела рядом, с тревогой поглядывая на дверь.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – наконец произнесла она. – Но ты не должен рассказывать об этом маме.

– Что именно?

– Обещай мне.

– Хорошо.

– Я серьезно. Ты не можешь сказать ей. Ни при каких обстоятельствах.

Она схватила его за предплечье и сжала так сильно, что ее ногти больно впились в кожу.

– Поклянись. Поклянись своей жизнью.

– Ладно! Клянусь! – Дэнни попытался высвободиться. – Больно же!

Джилл разжала пальцы.

– Хорошо.

Но ничего не добавила, словно колебалась. Наконец Дэнни не выдержал:

– Что ты хотела сказать?

Джилл глубоко вздохнула:

– Я видела сегодня аварию. Наезд. Сбили женщину. Она везла коляску. Думаю, и она, и ребенок погибли.

– О боже…

– И это еще не самое страшное, – сестра выглядела искренне расстроенной, и по коже Дэнни пробежала волна мурашек.

– Что может быть ужаснее?

– Ты не можешь рассказать маме! – настойчиво повторила она.

– Я не скажу!

Джилл наклонилась ближе, почти переходя на шепот.

– Мужчина, который сидел за рулем… – Она замолчала на секунду, прежде чем выдохнуть: – Это был папа.

Глава 11

Мердок вызвал его сразу, как только он появился на работе в пятницу утром.

Зал оставил свои вещи на рабочем месте и, закрыв за собой дверь, вошел в кабинет менеджера.

– Что случилось? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.

Мердок редко общался с кем-либо из сотрудников наедине, и, несмотря на беспристрастный тон, Зал лихорадочно перебирал в голове возможные причины. Неужели он где-то допустил ошибку? Или проект ДТС неожиданно урезали и теперь в его услугах нет необходимости? Может, его собираются уволить?

– Присядь, – предложил Мердок, и Зал послушно сел. – Нам нужно, чтобы ты подписал соглашение о неразглашении. Вернее, Автоинспекция требует, чтобы все подписали. Это стандартная процедура. У них, как и у нас, есть интеллектуальная собственность, и они хотят быть уверены, что информация не утечет. Это в основном юридическая защита, если кто-то решит передать их данные неуполномоченным лицам.

Зал почувствовал, как тревога медленно отступает. Мердок достал из стопки бумаг внушительную пачку и протянул ее Залу.

– Ознакомься и подпиши.

– Это едва ли похоже на стандартный документ, – заметил он, изучая верхнюю страницу. Он поднял глаза на Мердока: – Вы сами это читали?

Менеджер отвел взгляд, слегка покраснев:

– Ну… не все. Полистал. На первый взгляд, обычный договор…

– Обычный? – Зал вскинул брови и зачитал вслух фрагмент текста со второй страницы: – «Распространение любого протокола Департамента автотранспорта любым лицам, кроме тех, кому конкретно поручено включить данный протокол в программное обеспечение для оптимизации или повышения эффективности процессов, используемых сотрудниками Департамента, влечет за собой наказание, включая, но не ограничиваясь сильной физической болью». Это вы считаете шаблонным?

– Дай-ка сюда. – Мердок протянул руку, и Зал передал ему страницу, указав на только что прочитанный абзац. – Ни хрена себе… Ты не шутишь.

– Нет.

– Ничего не подписывай. Это надо обсудить с юридическим отделом.

– Я и не собирался его подписывать.

– Черт… – снова выругался Мердок. – Я уже подписал. И Джуди, и Саид, и Рори, и Кен тоже. После тебя я собирался позвать Бернарда.

Он начал лихорадочно перелистывать документы, пробегая взглядом строки.

– Кто знает, сколько тут еще таких сюрпризов.

– А если они не отступят? – спросил Зал. – Что, если заявят, будто договор нужно подписать только в таком виде? Мы потеряем контракт?

– Не знаю, – признался Мердок. – Это выходит за пределы моего понимания…

– Я, между прочим, не собираюсь передавать никакие данные или ставить под угрозу работу компании. Но я из принципа не хочу, чтобы мне угрожали пытками, смертью или чем-то подобным.

– Тут мы все солидарны, – кивнул Мердок, нахмурившись. Он сложил документы перед собой. – Я сделаю несколько звонков.

– Дайте мне знать, как только что-то прояснится, – сказал Зал, вставая.

По дороге в свой кабинет он свернул к Бернарду, чтобы предупредить его о странном соглашении.

– Я так и знал, что до этого дойдет, – ответил Бернард, даже не удивившись.

– По-моему, это абсурд, – покачал головой Зал.

– Абсурд? Ну может быть. Но это не ново. Но я видел подобное в видеороликах еще в пандемию. Помнишь, как компании заставляли людей выходить на работу, даже не обеспечив их должной защитой? Им было плевать на здоровье сотрудников, лишь бы сохранить прибыль. Это был вопрос времени, когда эти ублюдки начнут требовать, чтобы мы подписывались под угрозами физической расправы. Они думают, что владеют нами.

– Мердок уже передал это юристам. Не нагнетай.

– И что они найдут? Гарантирую, они скажут, что законно. – Он резко отбросил карандаш в сторону. – Я не буду это подписывать. Уволюсь, найду другую работу, но не позволю им запугивать меня и управлять моим телом или сознанием.

– До этого не дойдет, – попытался успокоить Зал.

– Не дойдет? Посмотрим.

Зал вернулся на свое место и попытался сосредоточиться на работе, но мысли о странном соглашении не давали покоя. Паранойя Бернарда, которая раньше казалась преувеличением, теперь выглядела вполне обоснованной. Зал украдкой взглянул на закрытую дверь кабинета Мердока и задумался, чем все это закончится. Если придется уволиться, сможет ли он себе это позволить? Дом у него был в собственности, но денег в банке оставалось немного.

Хотелось верить, что до этого не дойдет, что все уладится.

Утро пролетело незаметно, и к одиннадцати тридцати он отправился на обед с Вайолет. Они обедали вместе каждый день, но в этот раз Бернард не присоединился, и Залу это показалось чем-то вроде… свидания. Он специально не предупредил Вайолет, что они будут вдвоем, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Однако ее первая реакция, когда она вошла в комнату отдыха и увидела его за столом одного, была предсказуемой.

– А где Бернард?

– Ушел с женой, – ответил Зал. – Думаю, они поссорились и он пытается все уладить. Бернард, как ты знаешь, не особо любит ходить на обеды.

Вайолет улыбнулась, доставая контейнер с едой из холодильника:

– Да, я заметила.

Зал вдруг почувствовал себя неловко. А заметила ли она что-нибудь в нем? Что еще она могла подметить? Захочет ли она как-нибудь пообедать с ним вне офиса? Ему захотелось, чтобы Бернард был здесь – как своеобразная поддержка, привычный буфер.

Но разговор завязался легко, как всегда, и, возможно, потому, что Бернарда не было рядом, Вайолет впервые заговорила о своей личной жизни. Зал узнал, что ей двадцать шесть, она живет с родителями, ее мама родом из Сальвадора, а отец из Канады. У нее есть младшая сестра, и, несмотря на степень бакалавра по английскому языку, она совершенно не интересуется компьютерами. На эту работу она устроилась лишь потому, что не смогла найти подходящей должности в своей области.

Зал тоже немного открылся. Он обошел стороной сложную историю своей семьи, но рассказал о глупостях, которые творил в подростковом возрасте, о том, как учился в колледже и как начал работать здесь сразу после выпуска.

Все шло так хорошо, что Зал почти набрался смелости пригласить Вайолет на настоящее свидание. Но в комнату отдыха внезапно вошли пятеро коллег, нарушив их уединение. Зал понял, что момент упущен. Они немного поговорили, после чего он проводил ее до отдела. На прощание оба застенчиво улыбнулись.

– Увидимся в понедельник! – крикнула она, когда он уже уходил. – Удачных выходных!

Зал обернулся и помахал рукой:

– И тебе!

«И тебе?» – тут же осознал он, вздрогнув. Это все, на что он способен? Если он надеялся на что-то большее, надо было действовать увереннее.

Вскоре, как всегда по пятницам, перед уходом на выходные Мердок собрал всех в конференц-зале. Он раздавал сотрудникам листы бумаги, когда те заходили внутрь.

– Соглашение о неразглашении, – объявил он, когда все заняли свои места. – От Автоинспекции. Ранее подписанные документы признаны недействительными. Перед вами новое соглашение, предоставленное Департаментом автотранспорта. Оно защищает их интеллектуальную собственность, включая системы, над которыми мы будем работать.

Зал взглянул на текст. На этот раз документ состоял из одного простого абзаца, в котором говорилось, что подрядчики обязуются не разглашать информацию лицам, не имеющим разрешения на работу над проектом. Упоминаний о наказаниях не было, лишь стандартная формулировка о «юридической ответственности».

– Оказалось, что предыдущий документ отправил бывший сотрудник Автоинспекции в качестве шутки, – пояснил Мердок. – Как только юристы изучили его и связались с ДТС, те сразу же прислали новое соглашение с правильной формулировкой. Если есть вопросы, задавайте. Если все понятно, подпишите и передайте мне. Есть вопросы?

Присутствующие молча помотали головами. Зал еще раз перечитал документ. Он действительно выглядел стандартным, ничего угрожающего. В итоге он подписал.

Бернард, сидевший рядом, сделал то же самое. Когда Мердок собрал формы, они вышли из конференц-зала вместе, направляясь к своим рабочим местам, чтобы забрать вещи и отправиться домой.

– Какие-нибудь планы на выходные? – спросил Бернард.

– Да, конечно. Завтра я иду в школу дорожного движения.

– Это уже завтра?

– Время летит. Хотя теперь это называется не школа дорожного движения, а поведенческий тренинг.

Бернард скривился:

– Оруэлловщина какая-то.

– А ты?

– Завтра – работы во дворе. А в воскресенье – веселое времяпрепровождение с родственниками. Моя жизнь – сплошной праздник.

Они вышли на улицу и направились к своим машинам.

– До встречи, – сказал Бернард.

– До понедельника, – ответил Зал, помахав другу рукой.

Занятия в школе дорожного движения проходили в помещении суда северного округа, к счастью для Зала, расположенном всего в паре миль от его дома. Он приехал за пятнадцать минут до начала и заметил, что на просторной верхней парковке стояло всего несколько машин. Рядом с закрытым зданием суда собрались мужчины и женщины, терпеливо ожидавшие открытия дверей. Зал остался в машине еще минут на пять, играя на телефоне, пока не заметил, что люди начали заходить внутрь. К этому моменту их стало больше. Он присоединился к группе, направившейся через стеклянные двери в светлый и современный вестибюль. Таблички из бумаги, приклеенные к стенам, указывали дорогу в аудиторию, где должны были проходить занятия.

Зал не был уверен, находились ли они в зале для совещаний присяжных или в каком-то другом помещении, но оно оказалось чуть меньше стандартной классной комнаты. В центре два длинных стола и один короткий были расставлены в форме открытого прямоугольника, а перед ними находилась трибуна из темного дерева. За ней стоял коротко стриженный мужчина с идеально выбритым лицом, одетый в белую рубашку с красным галстуком. На небольшом столике рядом с телевизором лежала стопка блокнотов и коробка карандашей. Мужчина молча наблюдал, как собираются участники, время от времени поглядывая то на часы, то на стопку блокнотов. Вдоль стола стояли шестнадцать стульев, и, когда все места оказались заняты, он подошел к двери и закрыл ее.

– Доброе утро, – начал он. – Я мистер Форд, и сегодня я ваш инструктор. Вы здесь потому, что нарушили правила дорожного движения, но предпочли учиться на своих ошибках, а не расплачиваться за них иначе. Думаю, вы ожидаете чего-то вроде «Красного асфальта», верно? Кадры с реальными авариями, которые должны напугать вас до полусмерти. Но я так не работаю. Сегодня мыпоговорим о том, что именно каждый из вас сделал не так, и обсудим, как избежать подобных ошибок в будущем.

Он сделал шаг вперед, слегка оперевшись на трибуну.

– Мы разберем наиболее распространенные нарушения, законы и правила, которые люди часто игнорируют, а также обсудим мифы и заблуждения о полиции, дорожном патруле и соблюдении правил дорожного движения.

Мистер Форд слегка улыбнулся.

– Именно Автоинспекция через местные полицейские управления дала вам шанс находиться здесь сегодня, а не вносить записи о штрафах в ваши личные дела. Если бы не этот курс обучения поведению, вам пришлось бы заплатить штрафы и потом еще долго терпеть повышенные ставки страховых компаний. Поэтому, прежде чем мы начнем, я думаю, будет уместно поблагодарить организацию, которая щедро предоставила вам эту возможность. Да здравствует ДТС!

Зал переглянулся с соседями. Несколько человек неуверенно усмехнулись.

– Позвольте мне объяснить, как это работает, – терпеливо продолжил Форд, сделав шаг от трибуны. – Чтобы зачесть этот курс и стереть нарушение из вашего послужного списка, мне нужно подписать ваши документы.

Он поднял лист бумаги, чтобы все видели.

– Моя подпись обязательна. Если я не поставлю ее и печать, ваши анкеты будут недействительны. А подпишу я их только в том случае, если вы пройдете мой курс. И чтобы его пройти, вы должны активно участвовать. Так что когда я говорю: «Да здравствует ДТС!», вы отвечаете: «Да здравствует ДТС!» Все ясно? Отлично. Давайте попробуем. Да здравствует ДТС!

– Да здравствует ДТС! – нестройным хором повторили присутствующие.

– Неплохо, но недостаточно. Я хочу больше энтузиазма. Еще раз: да здравствует ДТС!

– Да здравствует ДТС! – отозвались чуть громче.

– Громче! Искренне! Да здравствует ДТС!

– Да здравствует ДТС!

– Нет, нет, нет. Вкладывайте душу! Последний раз: да здравствует ДТС!

– ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДТС!

Инструктор широко улыбнулся:

– Вот так-то лучше!

Чего бы Зал ни ожидал от школы дорожного движения, это было не то, и холодная дрожь опасения пробежала по спине, когда он взглянул на одногруппников. Однако остальная часть урока оказалась более нормальной, чем можно было предположить после культового песнопения. Инструктор действительно разбирал причины, по которым каждый из присутствующих получил штраф, объясняя, как следует действовать в подобных ситуациях. Учащиеся заполняли рабочие тетради, решая гипотетические задачи как индивидуально, так и в малых группах.

После обеда мистер Форд прочитал лекцию о типичных ошибках водителей и поделился стратегиями решения таких проблем, как агрессия на дороге, усталость за рулем и несоответствие скорости движения потоку.

И все было бы хорошо, если бы после обеда он снова не устроил что-то странное: раздал ксерокопии текста песни, восхваляющей достоинства Автоинспекции, на мотив Twinkle, Twinkle, Little Star^[358]. После четырех попыток группа все же исполнила песню удовлетворительно, чтобы получить подписанные и проштампованные бланки, после чего их отпустили.

Но, похоже, проверка на внимательность продолжалась и после урока: у выхода из здания суда стояла патрульная машина, готовая остановить любого, кто совершит нарушение. Зал аккуратно проехал мимо, на пять миль ниже разрешенной скорости, и не расслабился, пока не оказался почти у дома.

Ранний ужин из овсяных хлопьев, просмотр низкобюджетного боевика на местном телеканале – все было как обычно. Потом Зал решил посмотреть, во что сейчас играют его друзья. «Штурм Альтаира» уже закончился, но Юнг и Хавьер вот уже два часа играли в «Зомби ВВС – 2» – старую, но все еще увлекательную игру. Зал собирался к ним присоединиться, когда на экране внезапно появилось сообщение.

Сначала он решил, что это один из друзей, но, прочитав текст, понял: сообщение было от ДТС. Или, что вероятнее, автоматически сгенерировано одной из программ Автоинспекции.

«Мистер Томбасян!

Благодарим Вас за подписание Соглашения о неразглашении информации Департамента автотранспорта в рамках подготовки к работе в онлайновых системах расписания, выдачи разрешений и лицензий Департамента. Поздравляем вас также с успешным завершением курса обучения поведенческим навыкам!

Мы ценим вас.

Департамент автотранспорта».

Справа от Зала внезапно ожил принтер, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Он вскочил, глядя, как из устройства выскальзывает лист бумаги. Протянув руку, Зал осторожно взял его.

Это оказался сертификат с фигурной окантовкой, обрамляющей текст в центре листа. В верхней части жирным каллиграфическим шрифтом было напечатано его имя «ЗАЛ ТОМБАСЯН». Ниже, более простым шрифтом, располагалась надпись «ТЫ СУПЕРСТАР!». С обеих сторон этой странной детской фразы были напечатаны желтые звезды с улыбающимися мордашками.

Принтер издал тихий щелчок и выключился.

Зал сидел, уставившись на сертификат. Что это было? Зачем ему выдали это… «поощрение»? Шутка от Автоинспекции? Или они всерьез пытаются таким образом создавать позитивный имидж?

Он покачал головой и, отложив листок в сторону, решил не ломать над этим голову. Лучше провести остаток дня за игрой.

Глава 12

Была середина дня, и Тодд чувствовал себя неуютно.

Обычно его охватывало беспокойство после выхода новой книги. Даже если он уже погрузился в работу над чем-то еще, дни казались ему бесцельными, словно он не знал, чем себя занять. Нередко он заполнял пустоту, вспоминая людей из прошлого: друга из третьего класса, школьного хулигана, угрожавшего ему когда-то, девушку, с которой он однажды встречался в колледже. Каждый раз, погружаясь в эти воспоминания, он задавался вопросом: «Что, если?» Что, если бы он продолжил общение с ними? Что, если бы его жизнь пошла другим путем? Эти размышления неизбежно вгоняли его в уныние. Не из-за того, кем он стал или где находился сейчас, – он, без сомнения, знал, что живет той жизнью, которая ему предназначена. Причина была в другом. Тодда угнетало осознание того, как сузились его возможности, как время лишило его того, что раньше казалось бескрайним потенциалом. Он был тем, кто он есть, и ничего не мог с этим поделать.

Тодд поднялся и пошел на кухню. Открыв холодильник, он с надеждой оглядел полки в поисках чего-нибудь съестного. Но аппетита не было, а содержимое холодильника не вдохновляло. Тогда он вышел на улицу, решив немного прогуляться. Пройдя полквартала, он понял, что прогулка не приносит удовольствия. Вернувшись домой, Тодд налил себе стакан воды и решил проверить почту.

Первое письмо, полученное менее часа назад, оказалось от его издателя. Не от Кайлы или его редактора, а от Карен Хеллер, президента издательства. Она просила Тодда написать отзыв для книги начинающего автора.

Тодд редко соглашался на такие просьбы, но если и делал это, то с чувством признательности за оказанное доверие. Однако в этот раз он отказался наотрез. Книга была мемуарами молодой женщины, претерпевшей ужасы жизни с жестоким отцом, затем ставшей стриптизершей и наркоманкой и к двадцати пяти годам успевшей, стать колумнисткой для модного сайта и в итоге написать эту книгу.

Тодду все это казалось чересчур. Еще в колледже он знал множество действительно талантливых писателей, которые до сих пор оставались неопубликованными. Наблюдать, как признание достается людям не за мастерство, а за удачную историю жизни или громкие заголовки, всегда вызывало у него раздражение. Поэтому он ответил Карен, что слишком занят, и вернулся к проверке остальной почты.

Спам. Еще спам. Запрос на подписанную книгу для благотворительного аукциона. Опять спам. И… рецензия Робинсона.

Это письмо было не от самого Робинсона и не от издательства. Его переслал администратор фан-сайта – плохой знак. Вздохнув, Тодд открыл файл и начал читать:

«Первое, что бросается в глаза при чтении нового романа Тодда Клейна, – это то, что, даже написав шесть книг, некто так и не научился начинать роман с чего-то, что действительно захватывает читателя».

Тодд усмехнулся.

Некто.

Он вдруг вспомнил, как Робинсон даже в обыденной речи вместо «вы» или «он», как говорил бы любой другой человек, использовал слово «некто». Вместо «Когда вы идете на пляж, вы должны проверить приливные течения» он неизменно говорил: «Когда некто идет на пляж, то должен проверить приливные течения». Тодду всегда казалось это странным. Как человек, который сам с трудом излагает мысли, может заниматься литературной критикой? Будто избегая личных местоимений, Робинсон пытался возвысить свои слова до статуса непреложной истины, а не просто мнения.

Ну и мудак. Тодд продолжил чтение.

Как он и ожидал, рецензия была небрежной, топорной. Еще хуже оказалось то, что большинство критических замечаний были беспочвенными. Он не был настолько тщеславен, чтобы считать свои произведения священными. Наоборот, он часто соглашался с критикой, иногда даже вдохновлялся самыми жесткими отзывами, чтобы в будущем исправить ошибки. В этом романе он и сам мог назвать несколько недочетов. Но Робинсон их не упомянул. Вместо этого его слова выглядели как намеренная попытка задеть, без малейшего профессионализма. Все ясно: это были личные счеты.

Тодд распечатал статью и поделился ею с Розитой, как только она вернулась домой и поставила сумочку на пол.

– Ну что, представляешь? – сказал он, дождавшись, пока она дочитает. – Это есть в интернете!

– Не накручивай себя, – отозвалась она спокойно.

– Я и не собираюсь.

– Но… – Розита нахмурилась.

– Но с этого момента этот ублюдок больше ничего от меня не получит! Если ему нужна книга, пусть покупает, как все остальные.

– Вот это я понимаю настрой. – Она подошла и быстро поцеловала его. – Я никогда не понимала, зачем ты вообще отправлял ему свои книги. Он всегда был придурком.

– Ты права. Абсолютно права. Просто…

– Просто тормозил?

– Наверное.

– Ну вот, ты прозрел. А сейчас я голодна. Давай поедим.

Тодд вынул из духовки запеканку, пока Розита доставала из шкафа тарелки.

– Беверли беспокоится, – сказала она, ставя их на стол. – Я тоже. От Хорхе нет никаких вестей уже больше недели. И судя по тому, что она рассказывает, его приглашение в тренировочный лагерь больше похоже на похищение.

– А я-то надеялся, что его уже наняли и он сможет ускорить продление моих водительских прав.

– Это серьезно.

– Ладно, ладно.

Она повернулась к нему, прищурившись.

– Как думаешь, нам стоит позвонить в полицию?

– Так получилось, – сказал он, – что я уже обратился к ним. Помнишь Джима Бриггса? Он помогал мне собирать материалы для «Латунного кольца».

– Да, что-то припоминаю.

– Он сейчас наводит справки о ДТС для меня.

– Ты сделал это для Хорхе? Почему не сказал мне?

В ее голосе слышалось удивление, смешанное с благодарностью.

Ему следовало бы сформулировать это иначе.

– Не совсем, – признался Тодд. – Это из-за странных вопросов на тесте.

– А-а…

– Но я обязательно расскажу ему о Хорхе, – поспешно добавил он.

Розита достала бутылку вина, наполнила бокалы, и они сели есть.

– Я беспокоюсь за него, – сказала она, склонив голову. – Это ненормально. Какая бы строгая ни была подготовка, если это не военный лагерь, он должен иметь возможность вернуться домой хотя бы на ночь. Или позвонить семье. Это просто безумие.

– Согласен. Это звучит странно даже для Автоинспекции. Чему он там может учиться? Заполнять формы? Пользоваться компьютерной системой? Разве на это нужно больше пары дней? Он мог бы просто наблюдать за кем-то на рабочем месте и задавать вопросы. Все.

– Вот именно. Беверли сказала, что за ним приехали среди ночи двое мужчин в пиджаках. Мне это совсем не нравится.

– Если все так, как она говорит, то, возможно, здесь дело дойдет до судебного иска. Если его действительно увезли и не дают связаться с семьей, у него могут быть серьезные основания для обвинений. У штата денег много, но дурная слава им ни к чему. Это же Автоинспекция! Их сотрудник и так на ступень выше самого Сатаны.

Они оба на мгновение замолчали.

– Кстати, разве у тебя завтра не автограф-сессия? – спросила Розита, явно стараясь сменить тему.

– Пытаюсь об этом не думать, – ответил Тодд, тяжело вздохнув. – Не знаю, как я позволил втянуть себя в это.

– Признайся, тебе это нравится, – улыбнулась она. – Симпатичные девушки хлопают на тебя ресницами…

– Ты смотришь слишком много фильмов. Мои поклонники – это мужчины средних лет.

– Вот почему я не чувствую необходимости идти с тобой.

– Ты можешь пойти, если хочешь.

– Не хочу. Но, может, ты заедешь к своему другу-полицейскому по пути? Расскажи ему про Хорхе. Узнай, что это за хардкорный курс в ДТС. Пожалуйста.

Тодд кивнул.

– Обязательно, – пообещал он. – Слушаюсь и повинуюсь.

На автограф-сессию пришло неожиданно много людей.

Обычно, если ты не Дж. К. Роулинг, такие мероприятия превращаются в унизительное сидение за столом под пристальными взглядами посетителей, которые изо всех сил стараются не встречаться с тобой глазами. Продать и подписать пять-шесть экземпляров книги в такой ситуации уже можно считать успехом. Именно поэтому Тодд избегал подобных мероприятий.

Но «Вилла Инкогнито» была его любимым книжным магазином, а владелец Кит Грегг – другом. Когда Кит попросил об одолжении, Тодд нехотя согласился.

К удивлению писателя, на этот раз все оказалось иначе. Кит каким-то образом сумел собрать настоящую толпу. Когда Тодд сел за стол у входа, к нему выстроилась очередь. На полках за его спиной красовались книги с автографами других авторов, выступавших здесь за многие годы. Имена этих писателей вызывали трепет: Рэй Брэдбери, Ричард Форд, Лиза Си, Ларри Макмертри, Эми Тан, Джонатан Франзен. Как будто этого было недостаточно, Кит подошел к делу основательно: тридцать экземпляров «Сквозь пропасть» заняли соседнюю витрину. Тодд ощутил легкий укол паники, но оказалось, что Кит продумал все до мелочей. То ли у него была большая база подписчиков для рассылки, то ли множество постоянных клиентов, которые любили творчество Тодда, но все тридцать книг разошлись меньше чем за час. Из глубины магазина вынесли еще одну коробку с книгами.

Кит рассмеялся, заметив, как удивленно поднял брови Тодд.

– Всегда готов! – сказал он. – Это мой девиз.

Тодд сказал Розите, что основная часть его аудитории на таких мероприятиях – мужчины среднего возраста. Однако, к его удивлению, в этот раз среди посетителей оказалось больше молодых людей, чем обычно, и даже немало женщин. Это заставило его задуматься: не перестаралась ли Кайла или владелец магазина с рекламой? А может, он и правда начал привлекать аудиторию. Продажи каждой новой книги стабильно росли, так что, возможно, его работы действительно начали находить отклик у более широкой публики. Впервые на автограф-сессии Тодд чувствовал себя лучше, а не хуже. Даже странные или слегка обидные реплики, которые иногда звучали от людей в очереди, почти не трогали.

Когда мужчина, держа в руках три книги на подпись, явно предназначенные для перепродажи, спросил: «Так что же вы такое пишете?», Тодд не стал, как обычно, язвить про порнографию или любовные романы, а честно попытался описать «Сквозь пропасть».

А когда другой посетитель, пришедший с женщиной, которая явно была поклонницей Тодда, сказал: «Раньше я любил читать, а теперь просто не могу найти на это время. Но я обещаю прочесть вашу новую книгу!», Тодд лишь вежливо улыбнулся.

На протяжении всего мероприятия, пока очередь продвигалась, уменьшалась, а затем снова увеличивалась, Тодд все время замечал человека, стоявшего в одиночестве у дальней стены магазина. В этом, казалось бы, не было ничего необычного – книжные магазины часто привлекали людей, просто желающих провести время среди полок. Но этот мужчина не просматривал книги и не делал вид, что заинтересован в ассортименте. Каждый раз, оглядываясь, Тодд ловил себя на мысли, что незнакомец смотрит прямо на него. К тому же в мужчине было что-то смутно знакомое. Тодд напряг память, пытаясь вспомнить, где мог его видеть.

Автограф-сессия продлилась на полчаса дольше запланированного из-за большого количества посетителей, но загадочный человек все так же молча наблюдал за происходящим, стоя на своем месте. Неужели у него мог появиться преследователь? Вряд ли его книги были настолько популярны, чтобы вдохновлять кого-то на одержимость, но в наше время сложно предсказать, что у людей в голове.

Не желая оказаться наедине с этим человеком возле своей машины, Тодд решил действовать прямо сейчас, пока вокруг были Кит и другие люди. Поднявшись из-за стола, он медленно направился к дальнему проходу, туда, где стоял незнакомец. Когда Тодд подошел ближе, ощущение, что он где-то видел этого человека, внезапно рассеялось. Вместо этого он заметил, насколько странно выглядел незнакомец. Его глаза были глубоко посажены и постоянно прищурены. На щеках выделялись тонкие, почти симметричные шрамы. Они могли быть следами от порезов ножом, но почему-то Тодд решил, что это отметины от удара плетью.

Таинственный мужчина заговорил первым, избавив Тодда от необходимости задавать неловкий вопрос, что он здесь делает:

– Рад возможности поговорить с вами, мистер Клейн.

– Серьезно? – Тодд нахмурился, машинально оглядываясь вокруг. – О чем?

– Об Автоинспекции.

Ответ застал Тодда врасплох. Он никак не ожидал услышать подобное. В памяти всплыл смутный образ кого-то похожего, стоящего в очереди в ДТС, когда он впервые пошел сдавать экзамен. Возможно, именно там он видел этого человека.

– Мы здесь, чтобы предложить вам помощь, – продолжил мужчина.

– Помощь? – Тодд нахмурился еще сильнее. – Я не уверен, что…

– Мы предоставляем подготовку к экзаменам в Автоинспекции. – Мужчина коротко улыбнулся. – И вам она нужна.

Это становилось все более странным.

– Почему вы так думаете?

– Мы ведем учет. По какой-то причине вы попали в наш список. Может, разозлили клерка, написали жалобу или… я не знаю. Но факт остается фактом: вас отметили. И администрация не собирается давать вам тест, который вы сможете пройти. Они хотят отобрать у вас права.

– Хм, я действительно провалил тест, но…

– Мы знаем.

– Кто это «мы»?

Мужчина протянул визитную карточку. На ней был только номер телефона.

– Что это значит? – спросил Тодд.

– Мы – изгнанники. Падшие, бывшие сотрудники ДТС, которые откололись и борются против системы. Мы знаем…

Тодд вернул карточку.

– Извините, – сказал он, – но мне это неинтересно. Я не верю в теории заговора. Удачи вам в… чем бы вы ни занимались. Мне пора.

Мужчина не взял карточку обратно.

– Вы никогда не сможете продлить права без нашей помощи.

– Это угроза?

– Нет, предупреждение. Мы знаем, как они действуют. И мы знаем, что вы у них на прицеле.

– Как? Откуда вы это знаете?

– У нас есть доступ к их системе.

Тодд положил визитку на ближайшую книжную полку.

– Слушайте, я действительно не хочу продолжать этот разговор. Это был долгий день…

– Как вы думаете, ваша жена, Розита, сможет продлить свои права?

Лицо Тодда мгновенно покраснело.

– Откуда вы знаете ее имя?

– Я же сказал, мы…

– Имеете доступ к системе, да, – перебил его Тодд. – Но почему вы пристаете ко мне? Почему не пойдете в газеты, если это так важно? – Он указал на мужчину пальцем: – И не впутывайте в это мою жену!

– Возможно, мы поторопились. Возможно, вы еще не готовы. Но вы будете готовы. Все, о чем я прошу, – это сохранить карточку. Вы можете думать, что она вам никогда не понадобится. Но я гарантирую: придет время, и лучше, чтобы она была у вас.

Мужчина сделал шаг вперед, взял с полки визитную карточку и протянул ее Тодду. Тот неохотно взял ее.

– Уйти из департамента не так просто, как вам кажется, – сказал незнакомец, указывая на свое изрезанное шрамами лицо. – Иногда приходится идти на жертвы.

Он направился к выходу, обогнув Тодда, и уже на пороге магазина обернулся через плечо.

– Кстати, – добавил он, – ответом на ваш последний вопрос был Робинсон. Он не водит машину, но департамент считает его лучшим водителем, потому что за последние пять лет у него не было ни аварий, ни штрафов.

С этими словами он вышел за дверь и исчез.

Упоминание Робинсона выбило Тодда из колеи. Незнакомец явно знал, о чем говорил. На мгновение у него мелькнуло желание броситься следом, но странность всей ситуации словно пригвоздила его к месту. Он остался стоять, крепче сжимая карточку в руке. После секундного замешательства он сунул ее в карман рубашки.

– Твой друг? – раздался голос Кита у него за спиной.

– Определенно нет, – отозвался Тодд, не оборачиваясь.

– Ты в порядке? Выглядишь немного… потрясенным.

– Да, – кивнул Тодд. – Но я… я в норме.

Кит поблагодарил его за участие в мероприятии, а Тодд в свою очередь выразил благодарность за приглашение и добавил, что это была не просто успешная автограф-сессия, но она еще и доставила ему удовольствие.

– Еще одна встреча к выходу книги в мягкой обложке?

– Не знаю, – ответил Тодд и пожал плечами – Я не слишком люблю публичность.

– Может, на следующую книгу?

Тодд улыбнулся:

– Возможно, что так.

По пути домой Тодд решил заехать в полицейский участок. Он припарковал машину на стоянке библиотеки и пересек дорогу, чтобы поговорить с Джимом Бриггсом. В планах было после заглянуть в библиотеку, чтобы поделиться новостями с Розитой.

На улице стояла теплая погода, но, войдя через стеклянную дверь вестибюля участка, Тодд ощутил ледяной поток кондиционера. Контраст был таким сильным, что он поежился.

За стойкой дежурил все тот же молодой курсант.

– Лейтенант Бриггс на месте? – спросил Тодд.

– Извините, сэр, но я не могу сообщать такую информацию.

– А вы знаете, когда он будет?

– Простите, но этого тоже не могу сказать.

– Вы меня помните? Я его друг.

Курсант улыбнулся:

– О да! Писатель. Простите, сэр, сразу вас не узнал. Как дела?

– Нормально, – ответил Тодд.

– Лейтенант рассказывал о вас. Говорил, что помогал вам с книгой и что вы очень точно передали, каково это – служить в полиции. Я собирался заказать книгу, но забыл ваше имя. И название книги тоже.

– «Латунное кольцо», – произнес Тодд. – А меня зовут Тодд Клейн.

– Отлично, – сказал курсант, записывая что-то в блокнот.

– Так все-таки, когда он будет? – повторил Тодд.

– Лейтенанта Бриггса здесь больше нет.

– Больше нет? – удивился Тодд.

– Его перевели, – пояснил курсант.

– Перевели куда?

– В Автоинспекцию. Теперь он там отвечает за службу безопастности.

Глава 13

Что-то было не так.

Розита чувствовала это.

Она находилась на работе, середина дня, но ее трясло, словно от холода. Она никак не могла избавиться от нарастающего чувства тревоги. Тодд всегда отмахивался от всего, что касалось суеверий или чего-то духовного. Его воспитывали в семье, где не было места религии, и он вырос в строго рациональном, материальном мире. Но Розита, хотя и не считала себя набожной, верила в приметы и прислушивалась к своей интуиции. Не раз ей снились вещие сны. А иногда, как сейчас, это чувство просто накатывало внезапно, будто волна, не поддающаяся никакому объяснению.

Сегодня оно было особенно сильным. Розита не сомневалась: дело в Хорхе. Неприятное предчувствие, что с братом что-то случилось, не отпускало ее весь день. Она с облегчением выдохнула, когда ее смена наконец подошла к концу. По счастливой случайности Тодда дома не оказалось – он договорился встретиться с другом Тайлером и выпить. Не теряя времени, Розита взяла машину и поехала к дому Хорхе и Беверли.

К тому времени, как она приехала, уже почти стемнело. Дом выглядел странно… будто заброшенным. Розита почти каждый день разговаривала с невесткой по телефону, но в гости не заглядывала давно. Темные, пустые окна, заросший газон – это все застало ее врасплох. Она не могла поверить, что Хорхе после увольнения так запустил все, или, может, Беверли совсем махнула рукой на порядок, пользуясь его отсутствием? Как бы то ни было, вид дома вызывал тревогу.

Розита быстро вышла из машины и подошла к входной двери. Постучала. Ответа не последовало, поэтому она постучала еще раз. Тревога внутри нарастала, будто снежный ком, катящийся с горы. У Розиты не было ключа от их дома, и мысль о том, что придется заглядывать в окна, чтобы проверить, все ли в порядке, только усиливала беспокойство. Но дверь внезапно открылась. На пороге стояла Беверли и всхлипывала. Сердце Розиты ухнуло вниз, и паника накрыла ее с головой.

– Что? Что случилось?

– Сегодня две недели, а от него все еще никаких новостей.

Розита ожидала худшего. Но в этой ситуации любые новости казались плохими. Она испытала слабое облегчение. Беверли отступила в сторону, пропуская Розиту внутрь, и обе направились на кухню.

На столе стояла открытая бутылка текилы, рядом с ней – пустая кофейная чашка. Беверли спросила:

– Хочешь стаканчик?

Розита покачала головой, садясь на стул:

– Нет, спасибо. Я в порядке.

Беверли высморкалась в одноразовую салфетку и дрожащей рукой наполнила свою чашку из бутылки.

– Я просто… я не знаю, где он. Не знаю, что он делает. Даже не знаю, жив ли он. Я звонила миллион раз, писала всем, кому только могла. Никто ничего не знает или не хочет мне говорить. Это незнание… хуже пытки. Я представляю… представляю себе…

Она замолчала, покачав головой. Розита протянула руку и мягко накрыла ладонью дрожащую руку невестки.

– Я же рассказывала, Тодд поговорил со своим другом-полицейским. Тот проверил этот лагерь ДТС, он легальный. Да, они держат людей под замком, но только потому, что обучение у них интенсивное. Они просто не хотят, чтобы их отвлекали. Он скоро вернется.

– Как скоро?

– Полицейский не знает.

Беверли уставилась на нее, широко распахнув глаза.

– И ты в это веришь?

Розита на мгновение задумалась и решила быть честной:

– Нет.

– Я тоже не верю.

– Мне кажется, что-то не так, – тихо призналась Розита. – Я чувствовала это весь день. Почему он бросил эту проклятую работу?

Беверли вытерла покрасневшие глаза:

– Если бы только он этого не сделал…

– Ты же знаешь Хорхе, – сказала Розита с мягкой улыбкой. – Он вспыльчивый. Всегда таким был. Даже в детстве спорил с учителями, тренерами… с кем угодно, если это была авторитетная фигура.

Беверли фыркнула, слегка улыбнувшись:

– Да, это точно про него.

– Возможно, он сам этого не осознает. Но он такой, какой есть. В конце концов, может, они просто вышвырнут его оттуда и отправят домой раньше.

– Я надеюсь на это.

– После всего этого, думаю, ты уже не хочешь, чтобы он начал работать в Автоинспекции?

Беверли неловко поерзала на месте:

– Ему нужна работа. Нам нужны деньги. Но эта скучная, однообразная работа с постоянным общением с людьми – не для него. А те два парня, которые приходили сюда? Говорю тебе, что-то с ними было не так. Они выглядели… жутковато. Как люди из фильмов про мафию или что-то в этом роде. Гангстеры, а не чиновники. И то, как они выдворили отсюда его…

Она покачала головой, словно пытаясь прогнать тревожные мысли.

– Это тоже кажется странным, – согласилась Розита.

– Я бы не чувствовала себя такой напуганной, если бы хотя бы знала, где он сейчас. Но меня пугает, что меня держат в неведении. – Беверли залпом допила остатки текилы из своей чашки.

– Ты уверена, что это все? – осторожно спросила Розита. – Мы обе волнуемся за Хорхе, но ты сегодня выглядишь… немного взвинченной.

Она поморщилась внутренне, произнося это слово, понимая, как Хорхе – да и Беверли тоже – всегда подшучивали над ее привычкой использовать «умные библиотечные словечки».

– Может, это из-за текилы, но…

– Дело не только в этом, – призналась Беверли.

Она поднялась, подошла к небольшому столику между настенным телефоном и мусорным ведром и взяла ворох бумаг и конвертов.

– Меня выбрали в присяжные. А еще мне постоянно приходят какие-то бланки на смену адреса. Почти каждый день в почтовом ящике лежит новый пакет для регистрации избирателя. Еще мне без конца предлагают стать донором органов. – Она раздраженно бросила стопку обратно на стол. – Это все связано с Автоинспекцией.

Розита нахмурилась. Ей не понравилось направление разговора.

– Людей отбирают в присяжные на основании их водительских прав, – начала она спокойно. – Ты можешь зарегистрироваться для голосования, когда получаешь права. Так они и узнают, кто является донором органов. Это обычная процедура.

Беверли указала на телефон и продолжила, будто не слыша:

– А еще этот телефон… Он звонит постоянно. Целыми днями! Дома, на работе, даже на мобильный. Хотя мои номера должны быть скрыты. Но я получаю звонки и сообщения с опросами от автодилеров, политических групп, полицейских ассоциаций, транспортных департаментов и почти всех госучреждений. Даже не представляю, откуда у них мои номера телефонов.

– Почему ты не сказала мне ничего об этом раньше?

– Я… я не знаю. Не хотела обременять тебя, наверное. Или… – Она покачала головой. – Я не знаю.

– Это похоже на домогательство. – Розита сжала кулаки. – Да, я ничего не выяснила о Хорхе, но с этим мы точно разберемся. Возможно, есть группы, которые борются с подобными вещами. Может быть, адвокаты, которые работают… бесплатно.

Она поморщилась, поправляя себя:

– Юристы, которые работают pro bono.

– Я знаю, что такое pro bono^[359], – огрызнулась Беверли.

– Я знаю, что знаешь. Просто я хочу сказать, что, возможно, есть люди, которые уже занимаются такими делами. Они могли бы помочь.

– Я поверю в это, когда увижу, – мрачно отозвалась Беверли.

– Вероятно, есть и другие подобные случаи. Может, уже были судебные иски.

Беверли выглядела озадаченной и немного рассеянной. Розита поняла, что алкоголь начал на нее действовать.

– Ты говоришь о моей почте и звонках или ты говоришь о Хорхе?

– Я говорю обо всем этом, – сказала Розита, разведя руками. – Я пыталась найти информацию об этом лагере, но, возможно, искала не там. Хорхе не может быть первым, с кем это случилось. Наверняка были люди, которые подавали в суд. Нам просто нужно их найти. А теперь, когда друг Тодда, коп, работает в Автоинспекции, у нас есть шанс. Возможно, он сможет достать информацию, которая нам пригодится.

Беверли снова расплакалась.

– Ты хорошая сестра, – сказала она, шмыгнув носом. – Хорхе повезло, что у него есть ты. Мне повезло с тобой. Нам всем повезло, что ты у нас есть!

Розита встала, понимая, что сегодня больше ничего сделать не сможет.

– Поспи немного, – сказала она Беверли. – Ложись пораньше. Я позвоню тебе утром и расскажу, что узнала.

– Я просто хочу вернуть Хорхе.

– Я знаю.

– Если с ним что-то случится…

– Ничего не случится, – уверенно ответила Розита, хотя ее слова были основаны лишь на слабой надежде. – Может быть, его действительно выгонят и отправят домой. Он никогда не ладил с распорядками и указаниями.

– Надеюсь, ты права.

Розита уже стояла у двери.

– Я позвоню тебе завтра, – повторила она. – А ты постарайся поспать.

Беверли кивнула.

Розита вдруг импульсивно шагнула вперед и обняла ее.

– Все будет хорошо, – прошептала она.

По дороге домой у Розиты было время все обдумать.

Как ни странно, сейчас, когда Хорхе был вне досягаемости, она чувствовала себя ближе к нему, чем в последние годы. В детстве они много времени проводили вместе, но всегда оставались такими разными, словно масло и вода. А когда стали взрослыми, их различия окончательно развели их по разным путям, пересекающимся лишь изредка. Однако сейчас она искренне переживала за него и хотела, чтобы он вернулся домой целым и невредимым. Пусть даже это означало, что он по-прежнему будет безработным и начнет занимать деньги у нее с Тоддом. Розита ловила себя на мысли, что хочет позвонить родителям и все рассказать. Но что это даст, кроме новых волнений? Из Мексики они ничем не смогут помочь. Если бы они оставались здесь, это была бы другая история. Почему они вообще уехали?

Город буквально утопал в пробках, и, когда Розита наконец добралась домой, Тодд уже был там. Пока она разогревала остатки макарон, рассказала ему о своем визите к Беверли.

– Она даже не знает, жив он или мертв. Ну, то есть, конечно, он жив. Но все это… это просто не укладывается в голове. И еще эта невозможность получить хоть какую-то информацию…

– Проклятая Автоинспекция, – вздохнул Тодд.

Розита не стала упоминать свое тревожное чувство, которое усилилось после разговора с Беверли. Она понимала, что это не поможет Тодду.

– Знаешь, – внезапно сказал Тодд, – я говорил с Тайлером про все это и, кажется, решил отложить свой тест. Какой смысл? Они все равно будут спрашивать меня о всякой чепухе вроде оптимальной массы полуприцепа на десятимильной двухполоске. Или о том, кто лучше водит – я или твой брат. Я никогда не сдам этот экзамен.

Он замолчал, обдумывая свои слова.

– Тайлер предложил мне позвонить по номеру, который дают тем, кто готовится к экзамену на права.

– Я думала, ты не хочешь этого делать, – удивилась Розита.

– Не хочу, – признал Тодд. – Но… может, это сработает. В школе я ходил на курсы психологической помощи, и это определенно помогло. Может, эти ребята знают те же приемы. Или придумали, как обойти систему. Честно говоря, после последнего теста и всей этой истории с Хорхе мне уже любая помощь не помешает.

– Ты сказал, что этот парень весь в шрамах и говорил, будто ему пришлось чем-то жертвовать.

– Ладно, он чудаковатый, – согласился Тодд. – Но все равно стоит его проверить.

– Если уж надумаешь встречаться, то только в общественном месте, – предупредила Розита. – Не вздумай идти в какой-нибудь темный офис в грязном переулке. Я не хочу потом искать тебя в мусорных мешках.

Он усмехнулся:

– Я буду осторожен.

Но в его смехе не было легкости, которая должна бы звучать в таком ответе.

Посреди ночи Розита проснулась. Ей захотелось в туалет, но, вместо того чтобы вернуться в постель, она неожиданно для себя вышла на улицу. В их районе отключили электричество. Если бы не необычно яркая полная луна, она бы ничего не увидела. Но сейчас все вокруг было залито мягким голубоватым светом, из-за чего дома и улицы казались декорациями к старому фильму. Единственный электрический свет, который она заметила, исходил издалека – с юга города. И Розита мгновенно поняла, откуда именно.

Это был офис Автоинспекции.

Все еще в ночной рубашке, она вернулась в дом за ключами от машины. Стремясь не разбудить Тодда, она тихо выскользнула из дома, села в автомобиль и выехала на дорогу.

Ни одной встречной машины, ни единого огонька. Лишь по мере приближения к зданию Автоинспекции перед глазами Розиты начал разгораться неестественно яркий свет. Холодное белое сияние галогенных ламп на парковке ослепляло, резко контрастируя с теплыми желтыми бликами, льющимся из тонких окон и стеклянных дверей здания. Парковка была забита до отказа: машины, пикапы, мотоциклы, лимузины, микроавтобусы – транспортные средства всех видов стояли в хаотичном беспорядке, словно здесь хозяйничал какой-то сумасшедший парковщик. Снаружи никого не было, но офис был освещен, и внутри, казалось, находились полчища людей.

Розита понимала, что нужно уходить, ехать домой и ложиться спать. Но вместо этого припарковала машину напротив здания Автоинспекции и направилась по пустынной улице к одной из стеклянных дверей.

Внутри, за массивными окнами, не было ни привычного офисного оборудования, ни мебели. Помещение казалось пустым, если не считать людей, сгрудившихся в середине зала. Их лица были скрыты, а движения хаотичны. В центре толпы возвышалась странная конструкция, от которой холодело сердце.

Гильотина.

Сверкающее лезвие и массивная деревянная рама вырисовывались над головами. Люди двигались вокруг, заслоняя обзор, но Розита успела заметить, как кто-то занял место под лезвием.

И тут оно рухнуло. Толпа разразилась криками ликования настолько громкими, что их эхо прорвалось даже через толстое стекло двери.

На помост взбежал человек в форме охранника. Он поднял над головой то, что сжимал в руках, – окровавленную голову.

Голову Хорхе.

Розита резко проснулась, села в постели. В темноте комнаты она попыталась разглядеть часы на комоде, но затуманенный взгляд не позволил разобрать время. Она отчаянно хотела в туалет, и это ощущение подтверждало, что даже поход в ванную был частью кошмара. А все остальное? Это было слишком реально.

Розита заставила себя встать с кровати, стараясь не разбудить Тодда, и направилась в ванную. Когда она вернулась, он уже полусонно приподнялся, протирая глаза.

– Все в порядке?

– Да, – тихо ответила она.

Тодд кивнул, перевернулся на другой бок и снова закрыл глаза. Розита легла рядом и обхватила его за плечи, найдя утешение в его тепле. Она закрыла глаза и на удивление мгновенно заснула.

Когда она снова открыла глаза, было уже утро. Между створками жалюзи пробивался мягкий свет, во дворе щебетали птицы, а легкий ветерок, казалось, наполнял комнату покоем. Это было идеальное утро.

И все же в этом благополучии и истоме таилось нечто тревожное.

Глава 14

Как и каждое утро, Хорхе завтракал рано и в одиночестве, а затем возвращался в свою комнату, чтобы написать короткое письмо Беверли, пользуясь моментом, пока Дарелл не стоял за спиной и не раздавал замечаний. Хорхе не любил писать, но одиночество становилось невыносимым, и уже на третий или четвертый день он завел привычку отправлять письма каждое утро или вечер – в зависимости от того, как удобнее. В них он расспрашивал Беверли о новостях из дома, делился тревогами и переживаниями. Несколько раз он даже написал Розите. Правда, он не был уверен, что хоть одно из писем дошло до адресатов. Однажды он решился спросить об этом. Только что опустив конверт в почтовый ящик у административного здания, Хорхе заметил мистера Доджа, одного из преподавателей, выходящего на улицу.

– Додж! – окликнул он, с удовольствием отметив, как лицо администратора на мгновение исказилось недовольством из-за отказа соблюдать формальности.

– Да? – холодно отозвался тот.

– Вы действительно отправляете письма, которые мы пишем?

– Конечно.

– А как часто их забирают? Вы отправляете их ежедневно или позволяете накапливаться неделю, чтобы разом отослать?

– Почта отправляется каждый день.

– А входящая корреспонденции?

– И отправляем, и получаем ежедневно.

– Просто я писал жене и сестре, но пока не получил ни одного ответа.

Додж улыбнулся:

– Может быть, они не хотят с вами переписываться.

Хорхе не поверил этому ни на секунду.

Мысль о том, что его письма могут теряться, все чаще не давала ему покоя. Он даже не удивился бы, узнав, что их читали и подвергали цензуре, как в тюрьмах или концлагерях. Возможно, именно поэтому они не доходили до Беверли или Розиты.

Тем не менее он продолжал писать – на всякий случай. В более оптимистичные моменты Хорхе утешал себя мыслью, что, возможно, его письма доходят, а вот ответы теряются. Если это так, то ничего страшного – главное, чтобы Беверли знала, что с ним все в порядке. Но чаще ему рисовалась другая картина: их письма читают насмешливые администраторы Автоинспекции, гогочут, а потом небрежно выбрасывают.

Закончив очередное послание, он решил подписать его словами «К черту ДТС», после чего запечатал конверт и опустил его в почтовый ящик.

На утреннем занятии их ждал новый преподаватель по информатике. Подобные замены, судя по всему, были делом привычным. Хорхе не единожды пытался выяснить, почему они происходят, но всякий раз его вопрос оставался без ответа. Он даже пробовал отследить какую-то закономерность: меняются ли преподаватели после определенного количества часов или в ключевых точках учебной программы? Но никакой логики в этих перестановках не находилось – замены казались совершенно случайными.

– Доброе утро, – поприветствовала их женщина, когда все расселись. – Я мисс Лейн. Сегодня мы поговорим о рабочем этикете: что можно и чего нельзя делать при выдаче водительских прав.

Хорхе не сводил глаз с мисс Лейн, пока она говорила. Его взгляд цеплялся за ее руки – непропорционально большие, с длинными, массивными пальцами.

Он пытался отвести взгляд, но не мог. Эти странные руки словно завораживали и одновременно пугали его. Хорхе оглянулся на товарищей, надеясь понять, заметил ли кто-то еще это несоответствие. Разумеется, никто не обратил внимания. Или же они просто привыкли? Черт возьми, может, они все знали! Но Хорхе не мог избавиться от мысли, что руки мисс Лейн были… неправильными. Они выглядели чуждыми, ненастоящими, словно принадлежали кому-то или чему-то другому. Это уже был не первый случай, когда он замечал подобные аномалии у людей, работающих в тренировочном лагере.

Несколько дней назад один из работников столовой вышел с подносом дымящихся макарон, и Хорхе заметил, что у него выдающийся, непропорционально большой лоб, придававший ему сходство с неандертальцем. А до этого он видел сторожа с одним-единственным глазом. Не пустую глазницу, а просто один глаз. Как у циклопа. Только глаз был смещен: вместо того чтобы находиться в центре лба, он располагался слева от носа, чуть ниже привычного уровня, что выглядело еще более пугающе.

Или та преподавательница с непропорционально маленьким лицом. Ее голову обрамляла копна волос, но они не могли скрыть странность: глаза, нос и рот занимали скромное пятно в самом центре лица.

Была ли причина у таких уродств? Что это значило? Почему почти у каждого сотрудника лагеря были такие… отклонения? Хорхе не знал ответа, но, наблюдая за мисс Лейн и еебольшими, «неправильными» руками, Хорхе поймал себя на мысли, что это как-то связано с работой в Автоинспекции.

Тем временем мисс Лейн раздала по классу толстую пачку из семи страниц с инструкциями. Затем начала зачитывать их вслух, пункт за пунктом, подробно поясняя, как правильно взаимодействовать с посетителями, приходящими в офис ДТС за услугами. Она тщательно разбирала каждую деталь, уделяя особое внимание разным подходам в зависимости от запросов граждан.

– Открою вам маленький секрет: это один из плюсов работы в ДТС, – сказала мисс Лейн, усмехнувшись. – Свобода действий. У вас будет большая свобода в рамках наших правил и положений. Скажем, вы находитесь за стойкой, а к вам подходит старый враг, бывший парень или девушка, или просто кто-то, чье лицо вам не нравится. У вас всегда есть варианты.

Она снова улыбнулась, едва сдерживая смех:

– Я подменяла друга в прошлом месяце, как это иногда бывает. К стойке подошла пара – совладельцы антикварного магазина. Мужчина в анкете указал свою профессию как «антиквар». Ну, я ему и говорю: «Уберите букву В. Люди же не работают в продуктовых магазинах, верно? Они работают в продуктоых магазинах. И в винные магазины вы не ходите, вы ходите в инные. Так что, если хотите получить учетную запись, укажите реальную профессию – “антикар” и не пытайтесь обмануть серьезное учреждение».

Мисс Лейн рассмеялась:

– Потом его жена исправила «антиквар» на «антикар», как я и просила, и протянула мне бланк. Я нахмурилась и сказала: «“Антикарный” – это прилагательное. Если вы пишете, что вы антикар, вы сообщаете, что торгуете старыми вещами. Но это не объясняет, чем именно вы занимаетесь. Правительство требует точности. Поэтому, если вы продаете антикариат, так и напишите». – Она захлопала в ладоши. – Они были так смущены и рассержены! Это было так весело! – Она обвела взглядом класс. – И вы тоже сможете повеселиться.

Автоинспекция, как быстро понял Хорхе, обладала огромной властью. Слишком огромной, как ему казалось. Он прочистил горло, пытаясь скрыть беспокойство.

– А что, если об этом узнает какой-нибудь политик? Ну, например, губернатор или кто-то еще, и попробует все это пресечь? – спросил он.

Лицо мисс Лейн мгновенно утратило прежнюю приветливость, став жестким.

– Мы бы лишили его лицензии, – в ее ответе звучал металл. – Мы бы сделали так, чтобы он больше никогда не смог водить машину. Ни он, ни его семья, ни кто-либо из тех, кто осмелится поддержать его план.

Остальные студенты, словно по команде, закивали и заулыбались, будто это была самая разумная вещь на свете. Хорхе вновь почувствовал себя чужим. Он задумался: а не единственный ли он здесь настоящий стажер? Не являются ли остальные всего лишь декорациями в тщательно спланированной игре, цель которой – сломать его волю, заставить поддерживать линию партии под давлением группы? Но эта мысль показалась ему слишком самоуверенной. Разве кто-то стал бы тратить столько времени, денег и усилий только для того, чтобы воздействовать на одного человека? Это было маловероятно.

– Некоторые люди могли бы посчитать, что то, чему нас здесь учат, – злоупотребление властью, – надавил он, не сводя глаз с мисс Лейн.

Она ответила ему милой улыбкой.

– Такие люди никогда не будут приглашены в нашу семью, – произнесла она с подчеркнутым спокойствием. – Более того, некоторые из них могут оказаться врагами государства. Но когда вы закончите обучение, вы узнаете, что департамент делает с такими людьми. А теперь давайте вернемся к текущим делам.

Она слегка махнула неправильной рукой.

Внимание Хорхе снова привлекли эти странные, неестественные отростки на концах ее запястий. Она, похоже, заметила его взгляд и, лукаво улыбнувшись, медленно пошевелила длинными пальцами.

Хорхе быстро отвел взгляд.

Хорхе уже третий день подряд пропускал обед. В последнее время он изображал из себя увлеченного спортом, хотя тренажерный зал комплекса старательно избегал. Вместо этого он бегал по территории, используя это время, чтобы незаметно изучить систему безопасности и найти возможные слабые места. Для пущей убедительности он даже отжимался и прыгал на скакалке, хотя не делал этого со школьных времен. Каждый день его маршруты становились все длиннее.

Хорхе был уверен, что за ним продолжают наблюдать, поэтому в лес он больше не заходил, как делал раньше. Но если удастся что-нибудь разузнать, не вызывая подозрений, это будет стоить затраченных усилий.

Когда он бежал по извилистому тротуару, мысли опять вернулись к странным ульям. Хорхе никак не мог выбросить их из головы. Эти высокие восковые конструкции преследовали его в памяти, словно тени. Пару раз ему даже казалось, что он снова слышит то ли странное жужжание, то ли ритм, то ли музыку на неведомом языке.

Однажды ему приснился сон: ульи превратились в городской горизонт. Он работал в офисе Автоинспекции, сидя за своим столом, а из окна видел эти восковые башни, громоздящиеся вдалеке. Но самое странное, что он был единственным человеком в пустом офисе. Его коллеги оказались чем-то совершенно иным – массивами насекомых, сплетенных так, чтобы имитировать человеческий облик. Они жужжали вместо того, чтобы говорить, и он ничего не мог понять из их «речи».

Хорхе хотел вновь увидеть те ульи, хотя бы для того, чтобы удостовериться в их реальности. Но почему-то эта мысль внушала ему необъяснимый страх. Не из-за охранников, которые тогда его прогнали – их реакция была вполне логичной. Его пугали сами восковые башни и это жуткое, нечестивое жужжание, которое, казалось, проникло прямо в его сознание.

Нечестивый. Любопытное слово.

Это было слово, нехарактерное для его обычной речи, одно из тех, что он слышал от матери. Но никакое другое в данном случае не подходило, и Хорхе все больше убеждался, что эти ужасные ульи каким-то образом связаны с тренировочным лагерем. Как именно – он не мог себе представить.

Он уже несколько раз обошел весь комплекс по мощеным тротуарам и был на третьем круге, когда прозвенел звонок, извещая об окончании обеда. Быстро вернувшись в комнату, он побрызгал лицо водой, сменил пропотевшую одежду и направился на дневное занятие.

На сегодняшнем уроке им объясняли, как распределять время приема посетителей так, чтобы представители меньшинств чередовались с белыми, а не скапливались в одно время.

В учебном лагере он заметил такую особенность: поздним вечером на территории появлялось больше людей, чем в любое другое время. Между окончанием дневных занятий и звонком на обед из зданий выходили или заходили в них небольшие группы мужчин и женщин. Не так чтобы их было много, но эта смена была постоянной. Хорхе задумался: не меняются ли в этот момент составы рабочих смен? Возможно, именно тогда охрана теряет бдительность.

Сегодняшний преподаватель, мужчина с неестественно длинной шеей, покрытой густыми волосами, уклонился от вопроса Хорхе, как долго продлится обучение, и просто пожал плечами. Это лишь укрепило его подозрения. Хорхе решил воспользоваться ситуацией. Прямо на виду у всех, перед носом двух мужчин в деловых костюмах, идущих навстречу, изобразив, что он продолжает пробежку, он свернул с тротуара и направился через открытое пространство между центром отдыха и библиотекой. Это была новая территория для его разведки. Он убедился, что никто не следит за ним слишком пристально – или, по крайней мере, что его пока не остановили, – и ускорил шаг. Здесь было меньше деревьев и кустов, чем в других местах, которые он исследовал ранее. Почва становилась все более каменистой, а местность – холмистой. Далеко впереди виднелась стена, возвышающаяся над растительностью и, как он полагал, окружавшая весь участок. Ему казалось очевидным, что, если он спросит, ему ответят, будто ее цель – защищать лагерь от вторжения. Но он знал: ее истинная цель – держать всех внутри. Поднимаясь на невысокий холм, Хорхе вдруг резко остановился. Его ноги провалились в участок земли, который был заметно мягче, чем окружающая твердая почва. Он опустил взгляд. Грунт был явно недавно вскопан, а затем небрежно утрамбован. Прямоугольная форма вызвала у него озноб. Могила?

Хорхе быстро сошел с мягкой почвы, чувствуя неловкость. Он оглянулся на дорогу, чтобы удостовериться, что за ним по-прежнему никто не наблюдает, и с облегчением убедился, что поблизости никого нет.

Посмотрев вниз по другую сторону склона, он заметил за холмом то, что сначала показалось ему причудливым ландшафтом. Но через мгновение он понял: это было целое кладбище.

Зрелище его ошеломило. Кладбище занимало почти все пространство между холмом и высокой стеной. Волнистая местность была усыпана маленькими белыми крестами и округлыми надгробиями, разбросанными без видимого порядка. Ни дороги, ни тропинки к этому месту не вели. Казалось, оно существовало само по себе, словно его пытались скрыть от посторонних глаз.

Кого же здесь похоронили? Новобранцев, отказавшихся подчиняться? Инструкторов, ставших бесполезными? Обе эти мысли казались одновременно абсурдными и пугающими. Хорхе почувствовал, как его охватила тревога. Его взгляд снова упал на свежую могилу, на которой он едва не споткнулся. «Кто лежит здесь?» – спрашивал он себя. Кто бы это ни был, похоронили его совсем недавно: могила еще не обзавелась надгробием или даже надписью.

Но зачем вообще учебному лагерю Департамента автотранспорта кладбище? Хорхе смотрел на раскинувшиеся перед ним кресты и плиты, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Были ли на них надписи? Имена? Даты? Это могло бы помочь понять, кто покоится в этих могилах.

Не теряя времени, Хорхе поспешил вниз по склону. Он двигался быстро, словно надеялся, что, если его заметила камера, охрана не успеет добраться до него вовремя.

Чем ближе он подходил, тем сильнее росло его потрясение: могил здесь были буквально десятки. Их количество пугало. «Может быть, кладбище существовало еще до постройки лагеря?» – мелькнула мысль. Возможно, эта земля принадлежала кому-то другому, а ДТС просто оставил ее в покое после покупки. Хотя это не объясняло появления свежих могил. Одна была на вершине холма, другая, столь же недавняя, – справа от него.

Хорхе лег и медленно пополз между могилами, внимательно изучая кресты и надгробия. Но ни на крестах, ни на плитах не было ни имен, ни дат, ни каких-либо надписей. Все они были пустыми.

Может быть, это кладбище домашних животных? Нет. Та могила на вершине холма была размером с человеческий рост, а расстояние между окружающими ее могилами явно указывало на захоронения взрослых мужчин или женщин. Хорхе не мог быть уверен в этом до конца, не раскопав одну из них, но он точно не собирался этого делать.

Солнце начало опускаться ниже уровня бетонной стены, и тени стали медленно заползать на кладбище. Хорхе решил, что пора уходить. Он не считал себя суеверным, но после всех недавних событий предпочел не искушать судьбу. Поднявшись обратно по склону тем же путем, что и пришел, он обернулся, чтобы бросить последний взгляд. Налетевший слабый ветерок легким прикосновением скользнул по его лицу, и ему вдруг почудилось низкое, едва различимое жужжание. Сердце заколотилось сильнее, и он поспешил прочь, обратно к зданиям кампуса.

Время ужина еще не наступило – колокола не звонили. Подходя к жилому корпусу, Хорхе заметил, как из спортзала вышли двое его товарищей и направились к своим комнатам. Решив перед ужином отдохнуть, он последовал за ними в здание.

Его комната находилась в противоположной стороне от их, и в первом же коридоре он свернул налево, а они – направо. Вытащив ключ-карту, Хорхе открыл дверь своей комнаты и вошел внутрь, не сразу заметив пухлого, добродушного мужчину, который сидел на краю кровати Дарелла и внимательно смотрел на него.

– Привет! – произнес мужчина с улыбкой. – Не застал тебя за обедом. Где ты был?

Хорхе нахмурился:

– Что ты здесь делаешь? Где Дарелл?

Мужчина выглядел озадаченным:

– О чем ты говоришь?

– Мой сосед по комнате. Дарелл. Куда он делся?!

– Я и есть Дарелл.

Глава 15

Мама устроилась на вторую работу и настойчиво советовала Дэнни и Джилл тоже найти подработку. Дэнни предполагал, что у отца была страховка, но ничего не знал о деталях. Возможно, выплат долго не было, или они ушли на медицинские и похоронные расходы, а может, сумма оказалась не такой уж большой. Однако потом он узнал, что никакой страховки вовсе не существовало. Теперь их семья вынуждена была затягивать пояса.

Вторая работа мамы – кассир в магазине Lights 'N' Things^[360] – приходилась на выходные, поэтому по субботам и воскресеньям Дэнни и Джилл были предоставлены сами себе. После той аварии сестра почти не отходила от дома. Дэнни по-прежнему сомневался, что она принимает разумные решения, но, по крайней мере, у нее не было шанса сделать что-то необдуманное.

Черт. Он не хотел даже думать об этом.

И он, и Джилл старались быть начеку, но никаких доказательств того, что наезд вообще произошел, не говоря уже о том, что за рулем был их отец, найти так и не удалось. Они перерыли интернет в поисках местных сводок происшествий и полицейских отчетов, но нигде не нашли упоминаний о женщине с коляской, пострадавшей под колесами машины. Джилл отвезла его на место аварии, и они вдвоем объехали все прилегающие улицы в поисках красного спортивного автомобиля, которым, по ее словам, управлял их отец. Она не знала марки машины, но уверяла, что узнает ее, если увидит снова. Ничего похожего они так и не нашли.

Утром они поздно позавтракали, раздумывая, стоит ли продолжать поиски.

– Ты уверена, что видела… то, что видела? – спросил Дэнни, в который раз возвращаясь к вопросу.

Джилл никак не отреагировала. Он не хотел давить на сестру – не потому, что не верил ей (он верил), а потому что боялся узнать что-то еще. Но на этот раз не удержался.

– Как ты думаешь, он был призраком? Или ты считаешь… что он на самом деле не умер?

Она пожала плечами.

– Может, он инсценировал свою смерть. Может…

– Я видела, как он умер. Я была там.

Ее прямолинейность застала его врасплох. Ни один из них не хотел продолжать разговор, и, уже собираясь уйти смотреть телевизор, Дэнни услышал стук в дверь.

– Автоинспекция! – громко объявил мужской голос.

Дэнни удивленно взглянул на сестру.

– Автоинспекция?

Джилл осторожно посмотрела в глазок, затем приоткрыла дверь, не снимая цепочки.

– Да? – настороженно спросила она.

– ДТС. Мы пришли за Дэнни.

«Мы пришли за Дэнни». Эти слова прозвучали зловеще, почти угрожающе. И, к счастью, Джилл тоже это почувствовала. Она тут же закрыла дверь и заперла ее на засов.

– Что вам нужно? – спросила она, прижавшись спиной к двери.

– Программа ДТС на дому, – донесся приглушенный голос. – Мы позаботимся о каждом!

– И?

– Дэнни пропустил назначенную встречу для сдачи экзамена по вождению. Мы здесь, чтобы провести тест там, где это будет удобно. Извините за задержку – очень много заявок.

Джилл не отрывала руки от засова.

– Я никогда не слышала о ДТС, который приходят на дом.

– Это наша новая услуга, – ответил мужчина за дверью. – Мы ввели ее во время пандемии, когда офисы были закрыты, а людям все равно нужно было сдавать экзамены, чтобы получить права. Программа действует до сих пор, чтобы помочь таким заявителям, как Дэнни, которым неудобно или запрещено приезжать в офис.

– Все в порядке, – отрезала Джилл. – Дэнни сейчас не заинтересован в получении прав.

Что? Дэнни сделал шаг к ней, собираясь возразить, как вдруг дверь содрогнулась от сильного удара.

– Он записался и не явился! – закричал мужчина. В его голосе слышался гнев. – Он обязан пройти тест!

Дэнни и Джилл переглянулись. В ее глазах читался тот же вопрос, что и у него: почему это должно было случиться именно сейчас, когда их мамы нет дома?

– Я вызываю полицию! – заявила Джилл, доставая телефон.

– Мы работаем рука об руку с полицией, – раздался новый, более низкий и строгий мужской голос совсем рядом. – Они полностью поддерживают нашу программу.

Дэнни и Джилл вскрикнули, резко обернувшись. Позади них, посреди гостиной, стоял мужчина средних лет. Он был белым, среднего роста, чисто выбрит, с коротко подстриженными, но не слишком аккуратными волосами. Одетый в повседневную деловую одежду, он выглядел как типичный сотрудник Автоинспекции. Мужчина спокойно прошел мимо них и открыл входную дверь. У подъезда стоял белый седан. Мужчина обернулся к ним и улыбнулся:

– Вы хотите воспользоваться своим автомобилем или предпочтете пройти тестирование на машине ДТС? Уверяю вас, выбор автомобиля никак не повлияет на результат экзамена.

Дэнни метнул испуганный взгляд на сестру. Как этот человек оказался в их доме? И как он вообще смог так быстро проникнуть внутрь?

Дэнни почувствовал, словно его силой толкают на сдачу экзамена по вождению – чего он совершенно не хотел. Все стремительно выходило из-под контроля, и на лице Джилл он увидел отражение того же страха и замешательства, которые переполняли его самого.

– На какой машине вы хотели бы проходить тест? – спокойно повторил мужчина.

– Я… я бы предпочел подождать маму, – пробормотал Дэнни.

– Вы же договорились о встрече!

Голос мужчины вдруг сорвался на крик, а его лицо исказилось от ярости:

– Мы проделали весь этот путь только ради вас!

Мы?

– Наша мама… – вмешалась Джилл, пытаясь помочь брату.

Мужчина ловко схватил Дэнни за локоть и потащил его к выходу. Он хотел закричать, но растерялся, слишком ошеломленный происходящим. Сзади слышались крики Джилл, но они лишь эхом сопровождали его, когда он оказался на тротуаре рядом с белым седаном.

На пассажирском месте сидела полноватая темнокожая женщина. Ее национальность было трудно определить, но взгляд, направленный куда-то вдаль, был странно бесстрастным. Она была одета в синюю униформу, которая казалась ей мала как минимум на один размер. Хотя она была полной противоположностью мужчине, в ее облике тоже было что-то официозное, как будто она действительно работала в Автоинспекции.

– Поскольку вы не высказали предпочтений, экзамен по вождению будет проводиться в нашем автомобиле, – заявил мужчина. – Экзаменатором будет Таня.

Мужчина протянул ключи.

– Пожалуйста, садитесь на водительское место и следуйте ее указаниям.

Дэнни хотел отказаться, хотел броситься обратно в дом и запереть дверь. Но тот факт, что этот человек уже смог проникнуть в их дом, не оставлял сомнений: он сможет сделать это снова. И что тогда? Дэнни бросил жалобный взгляд на Джилл. Сестра, сжав телефон в руке, вновь грозила вызвать полицию. «А если я просто смоюсь? – пронеслось у него в голове. – Сбегу вниз по улице или заскочу в один из соседских домов, крича о помощи?»

Но он этого не сделал. Напротив, взял ключи и, обойдя машину спереди, открыл дверцу и сел на водительское место.

– Пожалуйста, заведите двигатель, – скучающим голосом произнесла Таня, не удосужившись даже поднять на него взгляд от прикрепленного к металлической подложке бланка, в котором что-то записывала.

Это совсем не походило на настоящий экзамен по вождению. Но Дэнни помнил, как его учили, и, прежде чем вставить ключ в замок зажигания, пристегнул ремень безопасности, проверил зеркала и отрегулировал их по всем правилам. Лишь после этого он завел машину. Если Таня и заметила, что он выполнил все положенные процедуры, то никак этого не показала.

– Выруливай, – сказала она равнодушно. – Поезжай в конец квартала.

Дэнни включил сигнал поворота – даже несмотря на то, что на улице не было никакого движения, – и осторожно тронулся от обочины. Он медленно доехал до конца квартала.

– Поверни направо, – бросила она. – Потом налево на следующем светофоре.

Он подчинился: перестроился, дождался, пока пройдет встречный поток, и свернул на Юнион-стрит. Там движение стало гораздо интенсивнее. Внезапно справа мимо них промчался ярко-красный «Корвет». Машина резко перестроилась на их полосу, и Дэнни едва успел затормозить, чтобы избежать столкновения.

– Пропусти этого сукина сына и подрежь его, – приказала Таня.

Он застыл, сжимая руль. Это часть теста?

– Ограничение скорости здесь – тридцать пять, – как можно спокойнее сказал Дэнни.

– Плевать.

Таня принялась яростно что-то писать в своем бланке. Больше никаких указаний от нее не последовало, и Дэнни продолжал ехать, соблюдая правила: останавливался на красный свет, плавно двигался на зеленый. Спустя несколько миль он начал задумываться, не заснула ли она, но боялся оглянуться, чтобы проверить. Несколько машин обогнали его справа, хотя он держал максимально допустимую скорость. Внутри нарастала тревога: а вдруг ему срежут баллы за то, что он «создает помехи движению»?

– Поверни на парковку справа, – неожиданно громко произнесла Таня. Впервые он услышал в ее голосе напряжение.

Пустая парковка находилась перед заброшенным продуктовым магазином, и даже отсюда было видно, как на выцветшем асфальте блестят осколки битого стекла. Но Дэнни послушно включил сигнал поворота и съехал с дороги.

– Теперь сделай полицейский разворот, – распорядилась она. – Не тормози!

Он похолодел. Это же незаконно! И, хотя был уверен, что это никакая не проверка, он честно признался:

– Я… я не умею.

– Черт, – пробормотала она с раздражением и вновь что-то записала в своем бланке.

Не зная, что делать дальше, Дэнни продолжал медленно ездить по пустырю, стараясь избегать выбоин и битых бутылок.

– Возвращайся на улицу, – тяжело вздохнув, наконец произнесла Таня.

Следующие десять минут она заставляла его петлять по деловым кварталам и жилым районам, приказывая ему поворачивать, казалось, наугад. Дэнни думал, что ему придется продемонстрировать, как он умеет парковаться параллельно или разворачиваться в три приема – все то, что он учил, – но Таня, похоже, вовсе не проявляла к этому интереса. В конце концов она устало махнула рукой куда-то в сторону лобового стекла:

– Езжай домой.

У дома мужчина из Автоинспекции стоял точно там же, где они его оставили – на тротуаре. Джилл, сидевшая на ступеньках крыльца, встала и поспешила к Дэнни, когда он припарковал машину у обочины. Он заглушил двигатель, протянул Тане ключ и вышел из машины, обойдя капот и подойдя к месту, где теперь стояла Джилл.

Мужчина на тротуаре усмехнулся:

– Поздравляю! Ты сдал!

Сдал? Это было невозможно. Мужчина даже не видел, как Дэнни водил. Таня по-прежнему сидела в машине, методично заполняя свой бланк. Она ни слова не сказала и не передала никакой анкеты.

Мужчина с торжественным видом протянул ему пластиковую карточку.

– Вот, держи! Ты заслужил ее. Поздравляю!

Дэнни нахмурился, глядя на удостоверение. Оно выглядело как водительские права, но вместо его фотографии там красовалась странная иллюстрация. Рисунок якобы изображал Дэнни, но с длинным, непропорциональным носом, рыжими волосами вместо каштановых и глазами, безумно выпученными, как у куклы. Однако больше всего настораживала улыбка – огромная, неестественная, с редкими зубами разной формы и размера.

– Это не настоящие права, – заявила Джилл, вырывая карточку у брата.

– Уверяю вас, дитя, настоящие, – спокойно ответил мужчина.

– Это даже не его фотография. Это… карикатура!

– Фотографии можно легко подделать, – невозмутимо объяснил мужчина. – В наше время с фотошопом возможно все. А этот рисунок уникален. Его невозможно скопировать, что исключает кражу личных данных.

– Уникален? Это даже не похоже на него!

– Как бы то ни было, это твои новенькие права. Теперь можешь наслаждаться вождением. – Мужчина снова повернулся к Дэнни. – Однако есть некоторые ограничения. В течение первого года ты не можешь водить ночью, если рядом не будет водителя старше двадцати одного года с действующими правами. Это правило действует с шести вечера до шести утра.

Дэнни растерянно молчал, но мужчина продолжал:

– В машине не должно быть больше одного пассажира младше восемнадцати, и никто из них не может сидеть на заднем сиденье. Пассажиром не может быть несовершеннолетний противоположного пола.

Джилл нахмурилась, а мужчина не останавливался:

– Запрещено есть за рулем, переписываться или говорить по телефону. Пока машина припаркована, в ней нельзя заниматься блудом. Исключение – если это происходит с сестрой или другим родственником женского пола.

– Фу! – с отвращением пискнула Джилл, тряся руками, словно пытаясь стряхнуть что-то отвратительное.

Лицо Дэнни залилось краской, в животе появилось неприятное ощущение.

– А в остальном, мой мальчик… – Мужчина похлопал Дэнни по спине. – Води машину осторожно и получай удовольствие.

Он начал обходить машину, направляясь к водительской двери. Но прежде чем открыть ее, вдруг остановился и приподнял палец:

– Ах да, еще одно. Поскольку это ваш первый раз, выданы временные права. Это значит: попадете в аварию – права аннулируются. Нарушите правила – права аннулируются. Не выполняете то, что я вам сказал… будут последствия. – С этими словами он открыл дверь и сел за руль. – Хорошего вождения!

Спустя мгновение машина уже мчалась по улице прочь. Дэнни перевел взгляд на Джилл. Его брови были приподняты, словно он пытался безмолвно спросить: «Что это вообще было?!» Он не знал, что сказать, и Джилл, очевидно, тоже, потому что повернулась и направилась к дому.

Когда мама вернулась домой, они оба говорили наперебой, стараясь описать ей все, что случилось. Но, как ни старались, это будто не доходило до нее. Мама слушала рассеянно, кивая невпопад. Когда Дэнни показал ей свое водительское удостоверение, она взглянула на него и неожиданно произнесла:

– Думаю, завтра мы должны съездить на папину могилу. Все вместе.

Мама спокойно развернулась и направилась на кухню. Дэнни повернулся к Джилл, поймал ее взгляд. Сестра молча поднялась, жестом призывая следовать за ней в ее спальню.

– Что это было? – спросил Дэнни.

– Кажется, я знаю, – голос Джилл был таким низким, что Дэнни едва смог ее расслышать.

– Что?

Она нервно посмотрела в сторону закрытой двери.

– Джилл?

– Я думаю, она тоже видела папу.

Глава 16

Это не могло быть тем самым местом.

Тодд стоял на потрескавшемся тротуаре, то глядя на листок бумаги в руке, то на облупившуюся синюю дверь в кирпичной стене. Она была зажата между закрытым тату-салоном и мрачным, невзрачным баром.

Вчера он позвонил по номеру, указанному на визитной карточке, которую ему сунул человек со шрамами на презентации книги. На том конце трубки оказалась холодная запись. Механический голос продиктовал адрес, после чего линия оборвалась. Тодд рассчитывал поговорить с человеком, и такая скупая передача информации застала его врасплох. У него даже не оказалось ничего под рукой, чтобы записать сведения. Тем не менее он запомнил адрес: Линкольн-авеню, 1432. Чуть позже, отыскав карандаш и листок бумаги, наспех записал его. На всякий случай Тодд решил перезвонить, чтобы убедиться, что ничего не перепутал. Однако в этот раз автоответчик сообщил, что номер больше не обслуживается.

Впрочем, это уже не имело значения. Тодд был уверен, что все запомнил правильно. На всякий случай он поискал адрес на картах и выбрал наиболее короткий маршрут.

Теперь, стоя здесь, он начал сомневаться, что расслышал адрес верно.

Из приоткрытой двери бара тянуло крепким пивом и сигаретным дымом. Оттуда доносился спор двух мужчин, говоривших громко и невнятно. Не надеясь ни на что, Тодд постучал в потрескавшуюся синюю дверь. Хлопья краски осыпались от легкого удара его костяшек.

Он уже собирался развернуться и уйти, но тут ручка скрипнула, поворачиваясь. Дверь открылась, и Тодд увидел человека у подножия узкой лестницы, ведущей наверх. Лысая голова блестела в полумраке, а через тощую шею тянулся длинный красный шрам.

– Добро пожаловать, – сказал он, жестом приглашая Тодда внутрь. – Мы вас ждали.

Тодд был подготовлен. В наплечной сумке лежали ручки, карандаши, блокнот и ноутбук. Кроме того, он захватил чековую книжку – на случай, если обучение окажется платным. Он не собирался отдавать целое состояние, но, если подготовка к экзамену на права покажется легальной, готов был потратить несколько сотен долларов.

Хотя, размышляя сейчас, он понял, что лучше бы взял наличные. В чеках был указан его адрес, и мысль о том, что эти люди, кем бы они ни были, смогут узнать, где он живет, вызывала у него неприятный холодок.

Тодд последовал за мужчиной по лестнице, которая привела их к верхней площадке с красной дверью. За ней обнаружилось большое открытое помещение, на удивление чистое для такого старого здания в этом районе.

Комната была заставлена квадратными институтскими столами, на которых стояли компьютерные терминалы. Возле некоторых столов размещались доски, испещренные стрелками, словами и простыми схемами перекрестков.

У окна стоял человек, в котором Тодд узнал того самого, что дал ему визитную карточку. Он вышел вперед, приветствуя гостя:

– Рад, что ты пришел.

Тодд заметил группу мужчин и женщин у дальней стены, которые молча наблюдали за ними.

– Наши наставники, – пояснил человек. – Все они в прошлом работали в ДТС.

Почти каждый из этих людей был явно покалечен. У женщины отсутствовал большой палец, один мужчина был с омертвевшей рукой, другой – в корсете на ноге. Лица многих пересекали шрамы.

Поодаль Тодд заметил пожилую женщину азиатской внешности и афроамериканского подростка, которых уже обучали за отдельными столами небольшие группы наставников.

– У нас нет имен, – продолжил мужчина. – Вернее, имена у нас есть, но мы их не используем. Для защиты каждый из наставников остается анонимным. Автоинспекция щедро заплатит за наши имена, и мы не можем рисковать тем, что кто-то из вас, сдав экзамен, нас раскроет.

– Но ведь мы можем раскрыть, где вы находитесь, – заметил Тодд. – Разве это не хуже?

– К тому времени, когда мы закончим с вашей группой, нас здесь уже не будет. Мы переедем в другой город, в другое место. – Он ненадолго замолчал, затем добавил: – И еще одно. Зови меня Номер Один.

Затем он указал на женщину с отсутствующим пальцем:

– Это Номер Два. Мы те, кто поможет тебе сдать тест.

Женщина подошла поближе и улыбнулась.

– Здравствуйте, – произнесла она.

Тодд заметил, что два ее передних зуба были слишком белыми. Видимо, настоящие зубы выбили и заменили протезами.

– Это интенсивный курс, – сказал Номер Один. – Тебе придется быть здесь с восьми утра до шести вечера четыре дня подряд.

– Сколько это стоит? – спросил Тодд.

Мужчина пристально посмотрел на него.

– Мы не зарабатываем на этом.

– Но ведь вы платите за все это, – указал Тодд на комнату. – Или у вас есть какой-то спонсор?

– Это не ваша забота. Мы здесь, чтобы помочь. Тебе нужна наша помощь или нет?

– Конечно, – быстро ответил Тодд. – Но вы уверены, что я смогу сдать?

– Мы знаем, как они работают, – мягко сказала Номер Два. – Мы тебя подготовим.

Она кивком указала на свободный стол, подошла к терминалу и включила его.

Тодд и Номер Один сели по обе стороны от нее.

– Есть вопросы, прежде чем мы начнем? – спросила Номер Два.

Тодд на мгновение задумался:

– У кого-нибудь из вас есть контакты в Автоинспекции?

Наставники переглянулись.

– Как я уже говорил, – сказал Номер Один, – у нас есть доступ к их системе. Почему ты спрашиваешь?

– Мой шурин… его похитили двое людей, которые представились сотрудниками ДТС. Они увезли его в какой-то тренировочный лагерь. Прошло несколько недель, но мы ничего о нем не слышали. Никто не может с ним связаться. Мы просто хотим выяснить, все ли с ним в порядке.

Наставники снова обменялись взглядами.

– Мы можем это выяснить, – медленно сказал Номер Один. – Но ты должен кое-что понять.

– Ты под колпаком у Автоинспекции, – сказала Номер Два. – Вот как мы тебя нашли. Что бы ты ни сделал, чтобы привлечь к себе внимание…

Она покачала головой и замолчала.

– Мы хотим сказать, – уточнил Номер Один, наклонившись вперед, – что твой зять, скорее всего, стал мишенью из-за тебя. И на этом дело не закончится. Большинство людей ненавидят Автоинспекцию. Там над ними издеваются: их документы теряются, просьбы игнорируются, их просто не замечают. Это злит, но и делает их счастливчиками. Потому что как только тебя замечают…

– Это никогда не прекратится, – тихо закончила Номер Два. – ДТС будет преследовать тебя. И тех, кто рядом с тобой. Всех, кого ты знаешь. Пока они не сломают тебя.

Тодд перевел взгляд с одного наставника на другого.

– Значит…

– …мы можем попытаться узнать о твоем шурине, – продолжил Номер Один. – Но учти: это не прекратится само по себе. – Он достал из кармана ручку и маленький блокнот. – Как его зовут?

– Хорхе Гитеррес, – ответил Тодд.

Номер Один быстро записал имя. Номер Два кивнула.

– Мы сообщим, что удастся узнать, – сказала она. Затем, не дожидаясь ответа, повернулась к терминалу и нажала клавишу на клавиатуре. – А теперь приступим к работе.

На следующий день Тодд приехал к синей двери незадолго до восьми утра. Дома Розита встретила его решение с подозрением, пытаясь отговорить его от новой поездки.

– Скорее всего, это просто предлог, чтобы выудить твою личную информацию, – предупредила она. – Они втираются в доверие, манипулируют…

Но Тодд, вдохновленный вчерашним просветительским сеансом, был уверен, что эти таинственные перебежчики из ДТС действительно могут помочь ему успешно пройти тест.

– Нет, дорогая, я решил. Я поеду.

Бар по соседству был уже открыт. На этот раз изнутри доносились пронзительные голоса двух женщин, споривших друг с другом. Тодд постучал в облупившуюся синюю дверь. Ему открыл незнакомый мужчина, левая сторона лица которого была сильно обожжена. Тодд проследовал за ним вверх по лестнице, к красной двери.

Он пришел первым, но уже через несколько секунд громкий стук в наружную дверь эхом разнесся по всему верхнему этажу, словно барабанный бой. Женщина с зияющим отверстием вместо носа, сидевшая в группе наставников, поднялась и поспешила вниз.

Номер Один и Номер Два, стоявшие неподалеку, подозвали Тодда к себе. Их лица были серьезными, но прежде чем он успел спросить в чем дело, Номер Один сказал:

– Мы нашли твоего шурина.

– Он в тренировочном лагере, – подтвердила Номер Два.

Их торжественный тон вызвал у Тодда беспокойство.

– Что это значит? Все плохо?– спросил он, пытаясь справиться с нарастающей тревогой.

– Из тренировочного лагеря можно выйти только двумя способами, – медленно произнесла Номер Два. Она подняла руку, где вместо пальца виднелась пустота. – Как постоянный работник. Или… как мы.

– Или не выйти никогда, – добавил мужчина с мертвой рукой. Остальные молча кивнули, не поднимая глаз.

– Некоторые люди там просто исчезают, – добавила Номер Два, не отводя взгляда от Тодда.

– Что это вообще значит? – раздраженно спросил он.

– Это значит, что он в лагере, – повторила Номер Два. – И мы ничего не можем с этим поделать.

– Но вы сказали, что знаете их системы, – напомнил Тодд. – Разве вы не можете взломать их базы и добиться его освобождения? Или хотя бы перевода?

– Он в лагере, – упрямо повторила она.

– Остается только ждать, – сказал Номер Один, подводя Тодда к тому же столу и компьютерному терминалу, которые они использовали вчера. – Либо он выйдет, либо нет. А если выйдет – тогда и будем думать.

Он сел за терминал и указал Тодду на место рядом.

– Давай сосредоточимся на тебе. Поможем тебе пройти этот тест.

Розита замолчала, переваривая то, что Тодд рассказал ей о Хорхе.

– Я не думаю, что нам стоит говорить об этом Беверли, – осторожно произнес он.

Она посмотрела на него потрясенно.

– Мы должны ей сказать!

– Но что мы на самом деле знаем? – возразил Тодд. – Ничего конкретного. Только смутные слова о каком-то лагере, где держат людей…

– Или где их пытают и калечат! – перебила Розита. – Я считаю, мы обязаны рассказать Беверли и обратиться в полицию.

Она провела рукой по волосам.

– Это безумие. Как какой-то кошмарный сон. – Она подняла на него глаза. – Может быть, они пошутили?

– О, они не шутили.

– Тогда, может быть…

– Эти люди не шутят, – мрачно сказал Тодд.

– Тогда, может быть, они просто хотели вас напугать? Или… или…

– У одной из женщин нет носа. У другого парня – мертвая рука, – напомнил он.

Розита заплакала.

– Я просто говорю, что верю им, – сказал Тодд.

– Тогда что нам делать? – спросила Розита, вытирая слезы.

Тодд покачал головой.

– Я не уверен, что мы можем что-то сделать. Это похоже на какое-то промывание мозгов. Как в секте.

Он обнял ее за плечи.

– Хорхе умен. Я не думаю, что ему можно промыть мозги, но он точно достаточно сообразителен, чтобы притвориться, будто поддался.

– Мы не можем просто надеяться на авось, – твердо сказала Розита. – Мы должны вытащить его оттуда. У нас есть доказательства: все эти изуродованные люди. Если полиция ничего не сделает, мы пойдем к конгрессмену, в газеты, на телевидение… или, черт возьми, просто опубликуем это с каким-нибудь броским хештегом. Я уверена, что всплывут другие подобные истории.

Ее голос сорвался, и слезы снова покатились по щекам.

– Мы должны спасти Хорхе, – прошептала она.

– Хорошо, – пообещал Тодд.

– И я расскажу Беверли. Она должна знать.

– Хорошо.

Розита встретилась с ним взглядом.

– Ты им веришь, не так ли? Думаешь, что они говорят правду?

– Верю, – тихо ответил Тодд.

Она кивнула:

– Тогда мы положим этому конец.

Зазвонил телефон.

– Если это меня, то меня нет дома, – отозвался Тодд. – Пусть будет голосовая почта.

Но звонок не переключился на автоответчик. Телефон продолжал настойчиво трезвонить, дольше, чем это должно было быть. Тодд почувствовал, как неприятный холодок пробежал по его затылку.

– Пойми намек, – сказала Розита, бросив раздраженный взгляд на телефон, будто обращаясь к невидимому собеседнику.

– Господи…

Телефон продолжал звонить.

Охваченный странным беспокойством, Тодд подошел к телефону и поднял трубку.

– Алло?

– Здравствуйте, – раздался бодрый мужской голос. – Это двухминутный опрос…

Тодд с раздражением повесил трубку, чувствуя, как напряжение начинает спадать. На мгновение ему уже показалось, что их дом прослушивается и кто-то из Автоинспекции узнал об их разговоре и теперь звонит, чтобы пригрозить. Но это оказался всего лишь автоматический звонок. Звонки без остановки, видимо, были результатом какой-то технической ошибки. Он выдохнул с облегчением.

– Кто это был? – спросила Розита.

– Опрос.

Собравшись с духом, Тодд снова взял трубку и набрал 911.

– Давай сделаем это, – сказал он, протягивая трубку Розите.

Только ничего у них не получилось.

Оператор 911 не поверила Тодду. Вместо этого она отчеканила раздраженным тоном, что он тратит время службы спасения, и предупредила: если он повторит подобное, его ждет штраф и, возможно, судебное преследование.

Было уже поздно, офис конгрессмена оказался закрыт. Но Тодд отправил своему представителю электронное письмо, подробно описав произошедшее. Затем скопировал текст и разослал его во все местные СМИ, какие только смог найти.

Единственным человеком, с которым им удалось связаться, была Беверли. Она поверила каждому слову. Более того, тут же заявила, что разместит эту историю в Фейсбуке и Твиттере, чтобы привлечь внимание.

Тодд также решил написать Джиму Бриггсу. Тот теперь работал в Автоинспекции, но, как бывший полицейский, возможно, относился к таким историям более внимательно.

В ту ночь, ложась спать, Тодд и Розита надеялись, что утром их сообщения кто-то прочитает и ответит, а главное – предпримет хоть какие-то действия.

Утром… их ожидало разочарование. Никто не ответил. И пусть Тодду хотелось верить, что хотя бы одно из СМИ свяжется с ними, он также отдавал себе отчет, что история звучит безумно и у них нет никаких доказательств.

– Продолжай проверять почту в течение дня, – сказал он Розите, отпивая кофе из чашки. – Мне нужно идти на занятия.

– Ты собираешься им рассказать?

Тодд на секунду задумался. Номер Один и остальные вряд ли хорошо воспримут идею о том, что их действия, пусть даже косвенно, попали в поле зрения СМИ и властей. Но он пообещал Розите.

– Да, скажу. Посмотрим, есть ли у них идеи, как это все развязать.

– Если бы они знали, что делать, они бы уже что-то предприняли, – скептически заметила Розита.

Он попробовал рассказать обоим своим наставникам о том, как они с Розитой пытались спасти Хорхе, но на полуслове Номер Два подняла руку:

– Ничего не рассказывай. Не хотим знать.

Тодд кивнул. Он понял. Вроде как.

Сразу после этого он приступил к изучению стандартной схемы вопросов и чит-кодов, которые можно вводить на терминалах тестирования при появлении определенных вопросов. Вместо того чтобы полагаться на бланки, выдаваемые в офисе, ему предложили распечатать свои собственные и заполнить их заранее. Ему дали список бланков, которые могут понадобиться для продления водительских прав и других документов в будущем. Несколько раз ему показывали схему местного отделения ДТС, указывая, в каких очередях ему нужно стоять, а каких избегать.

Вернувшись домой, Розита рассказала, что и она, и Беверли получили большую поддержку в социальных сетях, хотя попытки заинтересовать государственные и местные органы власти, а также прессу ни к чему не привели. Однако они явно не были единственными, кто столкнулся с подобными проблемами. Отклик множества людей с похожими жалобами вселял надежду: сила в количестве.

В последний день обучения Тодда не было других преподавателей и студентов, кроме него. Помещение уже началиразбирать – половина мебели и оборудования исчезла. Он так и не поговорил с тремя другими людьми, которых тоже обучали обходить систему. Теперь понял, что это было сделано намеренно. Все они приезжали и уезжали в разные периоды, а их короткие перерывы были разнесены по времени.

Утро Тодд провел, повторяя полученные знания, а во второй половине дня применял их на практике, используя украденные тесты, которые обычно использовались в Автоинспекции.

Наконец компьютер был выключен, оба наставника встали.

– И это все? – спросил Тодд. – Мы закончили?

Номер Один кивнул:

– Ты готов. Спасибо, что пришел. Каждый пройденный тест – это наша победа.

Номер Два протянула ему листок бумаги:

– Мы записали тебя на послезавтра.

Тодд был удивлен. Он посмотрел на дату и время.

– Так скоро? Как это вообще возможно?

Она улыбнулась.

– Мы знаем их систему.

– Обязательно используйте то, что мы вам показали, – добавил Номер Один. – Твой тест будет проходить по одной из шести прогрессий. Все, что тебе нужно сделать, – это применить правильный алгоритм.

Тодд заметил, что лицо Номера Один стало еще более иссеченным шрамами, чем раньше. Он не первый раз задавался вопросом, как и почему его благодетели получили такие увечья.

– И что вы собираетесь делать дальше? – спросил он.

– Это не твоя забота, – ответил Номер Один.

– А если я не сдам экзамен? А если мне потом понадобится ваша помощь? Если с Хорхе…

Номер Два положила свою руку на его руку:

– Мы делаем то, что делаем, мистер Клейн. И делаем все, что в наших силах.

– Но наше время с тобой закончилось, – сказал Номер Один. – Удачи!

– Ты пройдешь тест, – добавила Номер Два. – Чего они не ожидают и что, по их мнению, не может случиться.

Тодд в последний раз спустился по лестнице. Все это казалось… незаконченным. Конечно, он не ждал, что ему вручат свидетельство об окончании секретной школы, но после напряженных тренировок последних дней эта резкая остановка и случайное прощание разочаровали его.

Как обычно, когда он уходил, из соседнего бара доносился шум. Когда Тодд проходил мимо, оттуда вышел мужчина. Он явно не был пьян, на нем был деловой костюм, слишком приличный для такого убогого заведения. Мужчина остановился и уставился на Тодда. Его взгляд был выверенно-равнодушным, но в глазах блеснуло что-то жесткое, скрытное, словно заученная настороженность. Ждал ли этот человек, пока он уйдет? Или собирался направиться в соседнюю комнату и подняться по лестнице?

В последнее время Тодд все чаще задумывался о заговорах. Ирония в том, что на ум пришла старая шутка с наклейки на бампере: «Если ты параноик, это еще не значит, что за тобой не следят».

Он вернулся домой с тяжелым чувством, будто только что избежал чего-то ужасного. Розита встретила его у двери. Выслушав, как прошел его день, она вздохнула с явным облегчением.

– Я рада, что все закончилось, – призналась она. – Вся эта история мне просто… не понравилась.

– Думаю, это поможет мне сдать экзамен, – ответил Тодд.

– Оно того стоило?

– Чего стоило? Все, что я сделал, – это взял несколько дней отдыха, чтобы получить полезные советы.

– Не думаю, что все так просто. – Она глубоко вздохнула. – Все это: Хорхе, ты, твои тренеры, эти люди с их шрамами и отсутствующими пальцами. Это меня пугает, Тодд. Раньше я думала, что Автоинспекция – это просто скучная госструктура, где продлевают права. А теперь… Теперь есть и другая сторона вещей, о которой никто, кроме нас, не знает. И это безумие, понимаешь? Не просто странно или интересно, а опасное безумие.

– Мы не единственные, кто это понимает, – попытался возразить Тодд. – Посмотри, сколько людей отвечают на твои сообщения. Нас много. Мы все исправим.

– Лучший сценарий? Мы просто общаемся с другими людьми, которые верят в то же, что и мы, но не понимают, что все это часть какой-то группы интернет-конспирологов. Это если другие сообщения вообще реальны, а не вброшены. Худший вариант? ДТС уже следит за нами. Все, что мы делаем, просматривается и записывается с какой-то гнусной целью.

– Ого. Ты по уши в этом, да?

– Хорхе в лагере, – отрезала Розита, ее голос дрогнул. – Откуда, по словам твоих друзей, он либо вернется с промытыми мозгами, либо покалеченным. Или вообще не вернется. Да, я хочу быть в теме, чтобы раз и навсегда это прекратить.

Тодд не знал, что ответить. Он просто обнял ее.

– Я получу свои права. Хорхе вернется. Надеюсь. И на этом все завершится. Мы покончим с ДТС. По крайней мере, на какое-то время.

– В этом году у меня заканчивается срок действия прав, – мягко напомнила она. – И мы можем снова попасть в историю с заговорами, калеками и похищениями людей. Это уже не весело, Тодд.

Он снова ничего не сказал, чувствуя, что любые слова будут лишними, а просто крепко обнял ее.

Тодд приехал в офис Департамента автотранспорта за пятнадцать минут до назначенного времени. Очереди были не такими длинными, как в первый раз, и не такими короткими, как во второй. Но это не имело значения, потому что теперь он точно знал, куда идти. За круглым столом в центре комнаты сидел тот же клерк, что и раньше. Он сразу узнал Тодда, когда тот вошел.

– Опять ты, да? – сказал клерк с усмешкой.

Тодд не стал отвечать, просто показал документы.

– Номер три, – указал клерк на нужный терминал.

Следуя советам своих загадочных наставников, Тодд подписался, ввел информацию и увидел на экране первый вопрос: «Водитель должен полностью остановиться, если загорелся красный сигнал светофора. Верно или нет?» Прежде чем ответить, он ввел заученный чит-код. Затем выбрал «Верно». Это сработало. Дальше пошли стандартные вопросы, которые должен знать каждый водитель. Он уверенно отвечал на них один за другим, пока на экране не появился пустой фон с ярко-зеленой надписью: «Спасибо за тест! Вы сдали экзамен!» Вместо привычного назойливого зуммера, который он слышал раньше, раздался приятный звонок. Тодд вышел из кабинки и подошел к клерку, чтобы отдать документы.

– Я закончил.

Клерк недовольно нахмурился, но все же поставил на бланке печать, оторвал верхнюю белую копию и протянул Тодду желтую и розовую.

– Шестое окно.

Тодду с трудом удержался, чтобы не сказать что-то вроде «Выкуси!» или «Я справился!». Но решил не рисковать, кивнул и молча вышел из комнаты.

У шестого окна очередь двигалась быстро. Через несколько минут пожилая женщина с угрюмым видом взяла его документы, оставила себе желтую копию, вернула розовую и напечатала его личные данные, затем отдала ему листок и попросила проверить, все ли правильно. Тодд бегло просмотрел листок и кивнул. Потом, следуя указаниям женщины, он переместился на два шага влево и встал перед серым экраном, пока она с помощью громоздкого фотоаппарата сделала его фотографию.

– Ваши новые права будут высланы вам по почте, – сообщила она с тем же бесстрастным выражением лица. – Если вы не получите их в течение четырех недель, обратитесь в Департамент автотранспорта через сайт или по бесплатному номеру. Всего хорошего.

Тодд кивнул, но внутри у него все ликовало. Он едва сдерживал желание закричать от радости прямо там. Да! Победа! Тодд чувствовал, что обязан как-то отпраздновать это событие, но все его близкие, включая Розиту, были на работе. Он позвонил ей и сообщил радостную новость, а потом не знал, чем заняться. Вернувшись домой, Тодд достал из холодильника бутылку холодного чая и вернулся к работе над новой книгой.

Глава 17

Зал, не имея ни родителей, ни других родственников, привык проводить праздники в духе инди-фильмов и романтических комедий – с «семьей» из друзей, коллег и знакомых, у которых тоже не было собственных планов. Последние три года они поочередно друг у друга отмечали День благодарения, Рождество и Новый год. К счастью, его дом до сих пор не становился местом сборищ, но теперь, к его ужасу, его единогласно выбрали организатором импровизированной вечеринки в честь сорокалетия Бернарда.

Зал понимал, что не претендует на роль самого крутого парня в мире, но совсем не хотел, чтобы окружающие увидели, как он живет. Это поставило бы крест на его попытках создать себе достойную репутацию. Особенно в глазах Вайолет.

Последнюю неделю он тратил каждую свободную минуту, чтобы преобразить интерьер. Содержимое комнат перекочевывало в гараж, который все больше напоминал склад. Полки очищались от маминой коллекции статуэток, сувениров и других безделушек, чтобы уступить место книгам – научной фантастике, фэнтези и старым комиксам, которые он вытащил из коробок в шкафу. Настенную живопись «среднеамериканского» разлива, доставшуюся от родителей, заменили кинопостеры – некогда купленные, но так и не вывешенные. Да, они были не в рамках, просто прикреплены к стенам кое-как, но хотя бы создавали ощущение, что это его дом, а не музей семейных реликвий.

Какие бы правила он ни установил, Зал понимал, что на вечеринке не существует по-настоящему запретных комнат. Кто-нибудь – случайно или нарочно – все равно заглянет за закрытую дверь или пересечет черту запретной зоны. Поэтому он приложил максимум усилий, чтобы переделать в доме все, что позволяли его бюджет и время. Полностью обновить мебель было невозможно, но он избавился от самых безнадежных предметов, пожертвовав их в местный магазин секонд-хенда, и заменил их современными, хоть и стандартными вещами из «Таргета».

С каждым шагом в этой декоративной трансформации Зал пытался представить, как его дом увидит Вайолет. Она была главной причиной, по которой он вообще ввязался во все это. Хотя он и не хотел, чтобы она об этом догадалась, ее мнение значило для него слишком много. Не меньше двадцати раз он выходил из дома и возвращался обратно, пытаясь понять, каким будет ее первое впечатление.

В памяти вдруг всплыла последняя женщина, которую он пригласил сюда. Он мог отчетливо представить ее лицо, но с изумлением понял, что не помнит ее имени. Ирен? Вероника? Он знал только фамилию – Фезерхилл. Но почему имя ускользало? Он был уверен, что это что-то вроде Айрин или Лори, но ни один из вариантов не казался стопроцентно правильным. Это открытие почему-то встревожило его. Что это говорило о нем самом?

Самой сложной задачей оказалась переделка родительской спальни. Он избавился от их старой кровати и комода, но времени на полноценный ремонт уже не хватало. Тогда Зал решил создать иллюзию незаконченного ремонта: нагромоздил в центре комнаты кучу коробок, укрыл их брезентом и старыми тряпками, найденными в гараже. Все. Готово!

Вечеринка была запланирована на три часа дня в субботу. Гостей попросили прийти чуть раньше, чтобы радостным хором прокричать «С днем рождения!» в момент, когда Бернард войдет в дверь. Однако план сорвался: Бернард и его жена Мэдди пришли за десять минут до назначенного времени и оказались первыми гостями. Почти сразу вслед за ними появились Джуди и Ху, и Зал даже не успел придумать, как сгладить неожиданность, прежде чем Бернард повернулся к Джуди и с усмешкой произнес:

– Ты опоздала на мой день рождения.

– Ты знал? – разочарованно спросила Джуди.

Бернард кивнул с хитрой ухмылкой.

– Полезный совет: если хочешь сохранить что-то в тайне, не используй корпоративную почту.

Мэдди укоризненно ударила его по плечу.

– Ты читаешь нашу электронную почту? – нахмурился Ху.

Бернард пожал плечами:

– Что я могу поделать, если у нас такая паршивая кибербезопасность? По сути, я помогаю вам, указывая на уязвимости, которыми могли бы воспользоваться злоумышленники.

Он обернулся к Залу:

– Эй, что это за дорожные конусы на улице? Сегодня мой день рождения, а мне пришлось парковаться чуть ли не за кварталом и тащиться сюда пешком.

– Без понятия, – честно ответил Зал. – Такое уже несколько недель творится. Сначала я думал, что это для дорожных работ, но теперь кажется, что сосед просто ставит их, чтобы никто не парковался перед его домом.

– Это общественная улица, – фыркнул Бернард. – У него нет «своего» места. Там может парковаться кто угодно.

Зал пожал плечами:

– Я его даже не видел. Или ее. Или кого бы то ни было.

Дверной звонок прозвенел, и гости начали собираться. Все были готовы спрятаться и выскочить с криками, чтобы удивить Бернарда, но разочарование на их лицах было очевидным, когда они узнали, что сюрприз не удался. Бернард лишь рассмеялся. Среди приглашенных также оказались и Гэри с Бу – внештатные сотрудники пришли вместе. Оба выглядели немного растерянными, словно сомневались, что им стоило появляться на чужом празднике.

Где-то в середине суматохи появилась Вайолет. Она не относилась к их отделу, но Зал знал, что Бернард оценит ее присутствие. И, что еще важнее, поймет, что Зал пригласил ее вовсе не случайно. Однако в тот момент, когда она вошла, Зал был занят – помогал двум программистам протолкаться к чаше с пуншем во внутреннем дворике, поэтому не успел поприветствовать ее и проследить за ее реакцией на дом. Позже он все-таки нашел время, чтобы показать Вайолет, где находится еда и напитки, познакомил ее с несколькими гостями. Но только когда все приглашенные наконец собрались, он смог оторваться от организационных хлопот, чтобы поговорить с ней.

Бернард был в своей стихии: он приветствовал каждого, но едва успевал переброситься парой слов, тут же исчезал, оставляя их одних. Мэдди же, напротив, держалась на заднем дворе в компании знакомых женщин. Остальные гости постепенно разбились на группы – преимущественно по принципу рабочих связей.

Зал заметил Вайолет в гостиной. Она стояла одна, наклонив голову, чтобы рассмотреть корешки книг на полках. Он подошел к ней, и внезапно его охватило сожаление, что не потратился на несколько новых и модных изданий, которые могли бы произвести впечатление.

– Здравствуйте, милая девушка, – произнес он с легкой фамильярностью. – Можно с вами познакомиться?

Вайолет подняла взгляд, и ее лицо озарилось теплой улыбкой.

– Привет!

Она провела пальцем по ряду книг на средней полке.

– Как здорово, что у тебя есть эти книги в твердых переплетах. Я обожаю Гарри Поттера.

– Я тоже, – признался он и указал на толстую синюю книгу в центре коллекции: – Хотя «Орден Феникса» мне не очень.

– Слишком много воды. Думаю, Джоанна пыталась понять, куда ей двигаться дальше.

– А какая из серии твоя любимая?

– О, мне нравится «Гарри Поттер и узник Азкабана».

Зал улыбнулся.

– Мне тоже.

Вайолет смущенно опустила глаза.

– Спасибо, что пригласил меня.

– Спасибо, что пришла. Я очень рад.

Разговор начался неловко. Вне офиса, где всегда было много рабочих тем, общение внезапно стало сложнее, полным неопределенностей. Зал вспомнил, как впервые встретился с Бернардом вне работы. Поначалу тоже все было напряженным, но природное обаяние Бернарда быстро разрушило эту стену. С Вайолет же все казалось менее предсказуемым.

– Как у тебя дела с исследованиями? – спросил он.

– Нормально, наверное.

– Ты рассылаешь резюме?

– Нет, – коротко ответила она.

– А чем ты на самом деле хочешь заниматься?

– Ничем, – ответила она после короткой паузы. – Разве это не ужасно?

Она неожиданно положила руку на его, и по телу Зала пробежала дрожь.

– Я знаю, что у меня должна быть какая-то большая страсть, что-то, о чем я мечтала с детства, – продолжила она. – Какие-то тайные амбиции, но их нет. Я просто плыву по течению.

– Значит, ты останешься в нашей фирме?

– О, я не знаю. Я обычно не строю таких планов.

Она тихо рассмеялась.

– Думаю, именно поэтому я там, где я есть. Это сводит с ума моего отца, – призналась она.

Вдали от работы она казалась другой, отметил про себя Зал. Но в лучшем смысле. Ему нравилось, что ее жизнь не вращается исключительно вокруг работы, как у него, и он был уверен, судя по легкому касанию ее руки: она заинтересована в нем не меньше, чем он в ней. Главное – найти способ не разрушить все своими неуклюжими попытками.

– У тебя хороший дом, – сказала Вайолет, оглядываясь вокруг.

– Он принадлежал моим родителям. Ну, и мне тоже – я здесь вырос. Но я унаследовал его после их смерти.

– Они оба умерли? – с сочувствием спросила она.

Он кивнул.

– Попали в аварию. Четыре года назад.

– Мне очень жаль.

Повисла пауза.

– Ты скучаешь по ним? – спросила она, а затем тут же осеклась. – Конечно, скучаешь. Глупый вопрос.

– Все нормально.

– Просто я все еще живу с родителями и не могу представить, каково это – потерять одного из них. Не говоря уже о двоих.

– Я скучаю по ним каждый день, – признался он.

– У тебя есть братья или сестры?

Зал покачал головой:

– Единственный ребенок. А у тебя?

– У меня есть младшая сестра. Она уже замужем. Наверное, в старину я была бы старой девой и позором семьи. Но в наше время, по крайней мере для моих родителей, это она позор, потому что вышла замуж так рано.

– Похоже, вы не слишком ладите?

– Нет, мы ладим, – она на мгновение задумалась. – А может, и нет.

Она улыбнулась, пожав плечами.

– Не знаю. Но мне кажется, тебе, наверное, было бы легче, если бы у тебя был брат или сестра. Кто-то, с кем можно было бы поделиться этой ношей.

– Может быть, – согласился он.

Зал махнул рукой, указывая вокруг.

– Хотя это значило бы, что мне пришлось бы делить и дом.

– Ох, – притворно произнесла она. – Мы тебе мешаем? Может, нам уйти…

– Нет, я не…

– Шучу! – рассмеялась Вайолет и легонько ударила его.

Залу это понравилось. Ему нравился любой физический контакт с ней, а еще больше – ощущение, что она чувствует себя достаточно комфортно, чтобы подшучивать над ним. Он неосознанно улыбнулся. На другом конце комнаты Лен, самый возрастной программист в отделе, весело переговаривался с Тейлором, самым молодым сотрудником.

– Сегодня день рождения Бернарда, но, поскольку это мой дом и я вроде как хозяин, мне, наверное, стоит пойти и проверить, как там гости, – сказал Зал, хотя меньше всего на свете хотел это делать сейчас.

Вайолет неожиданно взяла его за руку:

– Я пойду с тобой.

Это прикосновение его приятно удивило. Она была инициативна, и он чувствовал не только удивление, но и благодарность. Все шло гораздо лучше, чем он мог ожидать.

– Хорошо, – сказал он с улыбкой.

Они вместе направились из гостиной через кухню на задний двор, где собралась большая часть гостей. Зал оглядел присутствующих, проверяя, все ли у них в порядке.

К нему подошла Джуди и заговорила шепотом:

– Когда будем резать торт? Этот гад увернулся от главного сюрприза, но мы еще можем унизить его песней.

Зал рассмеялся:

– Он это заслужил.

– Я соберу всех, – уверенно сказала Джуди. – А ты проследи, чтобы через пять минут он был у торта.

Джуди решительно направилась к самой большой группе гостей на заднем дворе, а Зал с Вайолет вернулись в дом, где Бернард уже изучал торт, стоящий на кухонном столе. Завязать с ним разговор оказалось проще простого, и вскоре Джуди ловко организовала так, что гости один за другим подтянулись в кухню, напевая «С днем рождения».

Бернард был действительно удивлен – как и ожидалось. Он покраснел, оказавшись в центре импровизированного хора, а когда Джуди выкрикивала слова с особым энтузиазмом, чтобы компенсировать ленивое пение некоторых гостей, Зал успел зажечь свечи на торте. Первоначальная идея разместить сорок обычных свечей (и обязательно добавить пару тех, что невозможно задуть) была заброшена ради более простой и удобной: одна свеча в виде четверки, другая – нуля. Песня закончилась, гости начали призывать Бернарда загадать желание. Пока телефоны щелкали, фиксируя момент, он задул свечи.

– Моя новая заставка! – заявила Джуди, глядя на экран телефона.

Мэдди, жена Бернарда, взяла на себя задачу порезать торт, избавив Зала от этой ответственности. Он занялся раздачей кусочков на маленьких бумажных тарелках, а Вайолет помогала раздавать вилки.

Последние два кусочка достались Бу и Гэри, которые стояли в самом конце очереди. Большинство гостей с тарелками ушли в другие комнаты или на улицу, но Бернард остался на кухне, и Мэдди передала ему свой кусок торта.

– У вас же было посвящение? – неожиданно спросил Гэри.

Зал удивленно взглянул на Бернарда, а затем оба перевели взгляд на подрядчиков.

– Посвящение? – переспросил Бернард.

Гэри рассмеялся:

– О, вам еще предстоит это пережить. Когда мы перешли с первой фазы на вторую, оказалось, что одного соглашения о неразглашении недостаточно. Нам пришлось пройти инициацию, чтобы стать частью семьи ДТС.

– Что это значит? – настороженно спросил Зал.

– Мы не можем говорить, – вмешался Бу.

Он бросил на Гэри неодобрительный взгляд.

– Почему?

– Это часть инициации, – с притворным сожалением признал Гэри. – И да, это тоже входит в договор о неразглашении.

– То есть вы не можете даже намекнуть?

– Нет, – твердо сказал Бу.

– Нет, – вторил Гэри, хотя все еще улыбался.

Бу отступил к двери.

– Полезный совет? – сказал Гэри, понизив голос. – Я бы заранее подготовил чистое белье.

После того как все гости ушли, Вайолет осталась помочь с уборкой. Зал пытался заверить ее, что она не обязана этого делать, но в глубине души был рад ее решению остаться. Они отлично сработались в тандеме: он мыл посуду, она вытирала и убирала, и вместо того чтобы откладывать уборку до утра, как он обычно делал, они закончили работу менее чем за час. Они болтали во время мытья посуды и уборки столов, причем беседа текла легко и непринужденно, словно такие вечера были их привычной рутиной.

Поскольку Мэдди отвела Бернарда благодарить уходящих гостей, Залу так и не удалось обсудить с ним загадочную инициацию. Но он заговорил об этом с Вайолет, и она, как оказалось, была не меньше заинтригована.

– Подготовить чистое белье? – повторила она, подняв бровь. – Он действительно это сказал?

Зал кивнул.

– Думаю, это была шутка.

– В том-то и дело, – нахмурился он. – Я не думаю, что это была шутка. Его напарник выглядел очень серьезным, будто опасался, что Гэри проболтается больше, чем следует.

– Мы говорим о Департаменте автотранспорта? Это звучит как какой-то культ.

– Я знаю. А самое странное – мы только начали работать с ними, но уже узнаем всякое… – Он понизил голос, словно опасаясь, что их могут подслушать: – Ты знала, что в водительские права встроен чип, который позволяет отслеживать местонахождение владельца?

В этот момент Зала вдруг накрыла мимолетная паранойя: а что, если ее дружелюбие – это часть проверки? Может быть, ее специально отправили, чтобы следить за ним и оценить, насколько он надежен для работы над проектом Автоинспекции? Но ее искреннее потрясение быстро развеяло его подозрения.

– Ты серьезно? – Вайолет широко раскрыла глаза.

– Да, это правда, – подтвердил он.

– Знаешь, я ведь работаю в отделе исследований, – сказала она задумчиво. – Хочешь, чтобы я попыталась узнать об этой инициации?

– Ты можешь?

– Почему бы и нет? Я могу попробовать найти информацию.

– Все, что ты узнаешь, может пригодиться. Хотя я надеюсь, что это шутка…

– Но ты в это не веришь.

– Нет, не верю, – признал Зал.

Наконец они закончили убирать и вдруг осознали, что в доме стало очень тихо – они остались одни.

Зал чувствовал себя растерянно. Он подумывал о том, чтобы предложить ей остаться на ночь, но сразу отмел эту мысль – было еще слишком рано. Поцеловать ее на прощание? Нет, для этого тоже не хватало уверенности. Он подумал, что мог бы спросить, где она живет, но тут же понял, что она, возможно, не готова довериться ему настолько, чтобы поделиться этим. Он стоял в неловкой тишине, не зная, что сказать, и, к счастью, Вайолет нарушила молчание.

Ее рука снова легла на его руку.

– Я хорошо провела время, – сказала она. – Спасибо, что пригласил меня.

– Спасибо, что пришла и осталась помочь. Это… помогло.

Она улыбнулась его неловкости и мягко спросила:

– Увидимся в понедельник?

Зал улыбнулся в ответ:

– До понедельника.

Он проводил ее до двери и, следуя за ней, вышел на улицу. Она стояла у машины, готовясь уехать, и, прежде чем сесть, обратилась к нему.

– Знаешь, – сказала она, доставая ключи, – ты мог бы пригласить меня снова, когда не будет так много людей.

Зал решился рискнуть, несмотря на все сомнения:

– И, может быть, ты могла бы остаться?

– Может быть, я могла бы.

Она села в машину, помахала ему на прощание, и Зал пошел обратно через улицу в дом, ощущая себя лучше, чем когда-либо за долгое-долгое время.

Утро началось с резкого стука в дверь. Сначала Зал принял его за продолжение сна, но осознание пришло быстро. Кто-то не просто стучал, а буквально тарабанил. Вскочив с кровати, он натянул джинсы, пригладил руками спутанные волосы и направился к двери. Приоткрыв ее на пару сантиметров, он увидел на крыльце мужчину средних лет в дорогом костюме. Его лицо было красным от гнева, а глаза буравили Зала сквозь щель.

– Где мои оранжевые конусы? Что ты с ними сделал?

Зал нахмурился, сон еще не до конца отпустил его.

– Чего? Что за черт?

– Конусы! – рявкнул мужчина. – Которыми я ограждаю свое парковочное место! Я знаю, что это ты их взял!

«Бернард», – догадался Зал.

– Вчера вечером у тебя была вечеринка, – продолжал незнакомец. – Машины стояли по всей улице. Но я ничего не сказал, потому что меня не было. Только заехал на пару минут и уехал работать в ночь. А утром возвращаюсь – и моих конусов уже нет! И кто-то припаркован на моем месте!

– Ясно. Хорошего дня.

Зал закрыл дверь, не дожидаясь ответа. Запер замок, игнорируя возмущенные выкрики мужчины. Это сосед? Ну и придурок. Окончательно проснувшись, Зал направился на кухню, намереваясь приготовить завтрак.

– Украл мои конусы! – раздался крик снаружи. – Я вызову полицию!

– Да пошел ты! – огрызнулся Зал.

Кем этот придурок себя возомнил? В то время как Зал начал доставать продукты для завтрака, крики за дверью смолкли. Плохо. Он надеялся, что мужчина продолжит тратить свое время на бесполезное стучание, пока Зал спокойно примет горячий душ и насладится утренним кофе.

Прошло больше трех недель с тех пор, как Зал последний раз стриг газон. Ручной труд никогда не был его сильной стороной, но вид заросшей травы начал его раздражать. Его отец всегда следил за тем, чтобы двор выглядел идеально, и Зал решил, что хотя бы минимальные усилия ему придется приложить, чтобы не стать обладателем самого запущенного дома в квартале. Позавтракав, он отправился в гараж, выкатил газонокосилку и повез ее на передний двор.

К счастью, вчера он сумел припарковаться прямо перед своим домом, и теперь, проходя мимо тротуара, он невольно взглянул на стоявшую перед ним машину. Это был «Рэндж Ровер» Калвертов с соседней улицы. Улыбнувшись себе, Зал задумался, где же припарковался его надоедливый сосед. «Надеюсь, подальше», – подумал он.

– Псс! Зал!

Склонившись, чтобы выдернуть шнур и запустить газонокосилку, он замер, услышав тихий зов. Выпрямившись, он оглянулся. Мистер Гарсия стоял за деревом в полосе между тротуаром и улицей, выглядывая из-за листвы и энергично махая рукой. Зал нахмурился, удивленный странным поведением соседа, и, оставив газонокосилку, направился к дереву. Гарсия, казалось, украдкой осматривался по сторонам, словно боялся быть замеченным.

– Этот сумасшедший, который живет рядом с вами, разбудил вас на рассвете, не так ли? – шепотом спросил он.

Зал не удержался от улыбки:

– Да.

– Он, конечно же, спрашивал про свои «драгоценные» конусы?

– Именно так, – подтвердил Зал. – Я сказал ему, что ничего об этом не знаю.

Мистер Гарсия наклонился ближе:

– Это я их забрал.

– Что?

Зал рассмеялся, не веря своим ушам.

– Я больше не мог это терпеть, – тихо, но с явным возмущением начал мистер Гарсия. – Каждый раз, как он куда-то уезжает, паркует свою огромную машину так, что она перегораживает всю дорогу, а потом достает из багажника эти дурацкие конусы и расставляет их, будто это его личная парковка. На общественной улице! Как будто он владелец дороги! Вчера вечером мне это окончательно надоело. После того как он уехал, я забрал его чертовы конусы. – Мистер Гарсия еще больше понизил голос. – Они у меня в гараже.

– Молодец!

– Но теперь я думаю, может, стоит вернуть обратно. Не хочу, чтобы меня поймали за кражу.

– Правильное решение, – согласился Зал. – Хотя, знаешь, эти конусы выглядят слишком настоящими. Как будто он украл их со стройки.

– Тогда что, по-вашему, мне теперь делать? Извините, что втягиваю вас в это, но когда я утром выглянул в окно и увидел, как он стучит в вашу дверь… Не хочу создавать вам проблем.

– Для меня это не проблема, – ответил Зал. Затем задумался на мгновение и продолжил: – Знаешь, что ты должен сделать? Положи их в багажник, отвези куда-нибудь на свалку и выбрось. – Он ухмыльнулся и добавил: – А если он раздобудет новые и опять начнет так делать, то в следующий раз я сам с этим разберусь.

Мистер Гарсия рассмеялся.

– Серьезно, – сказал Зал, пожимая плечами. – Кем он себя возомнил? Если он собирается быть таким придурком, то пусть получает по заслугам.

Он посмотрел в сторону дома соседа.

– Я даже не знаю, как его зовут.

– Я тоже не знаю, – признался Гарсия.

– Он живет один? Или есть миссис Психея?

– Я никого другого там не видел.

– Ну что ж, ты поступил правильно. Выбрось эти чертовы конусы, и, если он еще раз попробует это провернуть, я им займусь. Мы должны это пресечь. Ради нашего района.

Мистер Гарсия кивнул и усмехнулся:

– Ради нашего района.

Помахав рукой, он направился к своему дому, а Зал вернулся к газонокосилке. Он наклонился, потянул шнур и услышал, как двигатель ожил.

Глава 18

Львиную долю свободного времени как на работе, так и дома Розита посвящала тому, чтобы узнать о ДТС как можно больше. Однако, несмотря на то что анекдотические свидетельства множились – в социальных сетях как у нее, так и у Беверли, – агентство явно обладало достаточными ресурсами для зачистки поисковых систем от негативных отзывов. Все, что ей удалось найти в ходе тщательных поисков, сводилось к незначительным жалобам на долгое ожидание и грубость сотрудников.

Никаких упоминаний о тренировочных лагерях.

Никаких карикатурных изображений на водительских удостоверениях.

Ни слова о странных тестах, подобных тому, который проходил Тодд.

Но рассказы очевидцев, которыми делились с ней и Беверли, отличались поразительной детализацией. Эти истории описывали случаи и методы, которые больше нигде не всплывали. И некоторые из них были по-настоящему жуткими.

Одна женщина утверждала, что во время экзамена по вождению была уверена, будто совершила убийство. Всего через пять минут после начала экзамена ее инструктор вдруг потребовал, чтобы она свернула и сбила пожилого мужчину, который как раз пересекал пешеходный переход. Женщина не собиралась выполнять приказ, но в последний момент инструктор схватился за нижнюю часть руля и резко дернул. Машина сбила старика, отбросив его в сторону. Инструктор же разразился громким смехом:

– Попался! – Затем он сказал ей: – Возвращайтесь. Вы сдали экзамен на отлично.

Женщина обратилась в полицию, но ей не поверили, потому что на месте происшествия не нашли никакого тела.

Другая женщина рассказала, что после третьей неудачи на письменном тесте ее на два дня заперли в тесной комнате в офисе ДТС. Она спала на холодном кафельном полу, в комнате была только раковина, так что у нее была вода, но еды ей не давали. Поскольку в помещении не было туалета, ей пришлось использовать мусорную корзину. После освобождения ей никто не поверил, даже собственный парень.

Анонимный мужчина поделился историей о том, как его увели в боковую комнату после подачи документов на изменение адреса в водительских правах. Там вооруженный охранник заставил его раздеться догола. Затем его отвели в другое помещение, где он должен был стоять с опущенными руками, пока группа женщин за столом насмехалась и издевалась над ним. Когда ему позволили одеться, ему сообщили, что новые права пришлют по почте через шесть недель. Его попытки подать жалобу в вышестоящие инстанции оказались безуспешными, и из-за стыда он даже не стал обращаться в полицию.

Эти три случая были лишь верхушкой айсберга. Розита с Беверли пытались понять, как использовать эти свидетельства, чтобы надавить на Автоинспекцию и выяснить, где находится Хорхе и что с ним происходит.

Вчера ей позвонила мама. Обычно это делала Розита, потому что международные звонки стоили дорого, но с момента исчезновения брата она избегала разговоров, чтобы не волновать родителей. Розита старалась говорить коротко, притворяясь, будто торопится на важную встречу, но разговор все равно зашел о Хорхе. Она уклончиво заверила маму, что с ним все в порядке. После этого Розита поклялась, что найдет брата до того, как родители снова выйдут на связь.

Во время очередного обеденного перерыва она снова безуспешно пыталась найти хоть какую-то информацию о ДТС, которая могла бы помочь в поисках. Затем Розита вышла из кабинета за стойку выдачи, чтобы подменить Джона, отправившегося на обед. Когда он вернулся, она переместилась к справочному столу, где в этот день дежурила ее подруга Мишель.

Сегодня была среда, а значит, многие пожилые читатели, которые обычно заполняли библиотеку в будние дни, отправились на фермерский рынок, и в помещении царила непривычная тишина. Мишель вернулась из отпуска всего пару дней назад, но в библиотеке уже шептались, что грядет новая волна увольнений. Городской бюджет все еще находился в плачевном состоянии, и регрессивный городской совет снова обратил внимание на библиотеку как на объект для экономии.

Тем временем и город, и библиотечный совет активно искали новые источники дохода. Одной из предложенных идей было предоставление некоторых услуг Автоинспекции прямо в библиотеке.

Это не выглядело чем-то немыслимым: раз в месяц здесь уже выдавали паспорта. Но перспектива работы с ДТС вызвала у Розиты внутреннее беспокойство. После всего, что ей удалось узнать, она не доверяла этому ведомству.

– Как думаешь, кого они будут увольнять? – спросила Мишель. – Последнего нанятого?

– В прошлый раз так не делали, – ответила Розита. – Надеюсь, что они предложат «золотые парашюты» старым сотрудникам, а потом просто оставят их вакансии незаполненными. Это позволит сэкономить через бухгалтерские уловки.

– Ты правда так думаешь? С этим-то городским советом?

Розита вздохнула.

– Нет, ты права. Скорее всего, они сократят рабочие часы, чтобы избежать выплаты пособий, переведут всех на полставки. Или заменят оплачиваемых сотрудников волонтерами.

Она покачала головой.

– Уже ничего не знаю. Люди…

Она замолчала на полуслове.

– Что? – спросила Мишель

– Помнишь начало пандемии? Тогда казалось, что мы все вместе. Саша даже шила тканевые маски и раздавала их друзьям и родным. У меня до сих пор есть моя, с именем. А потом, через пару месяцев, она вдруг заявила, что вся эта история с масками – обман. Вместо того чтобы слушать врачей, ученых людей, посвятивших жизнь изучению вирусов, она начала верить друзьям из Фейсбука и телеведущим.

– Как тот актер, который стал президентом, – с отвращением произнесла Мишель.

– Точно, – кивнула Розита. – Очень быстро она превратила это в войну с тиранией. Будто не носить маску – это то же самое, что штурмовать пляж в Нормандии.

Розита бросила взгляд на стопки с нехудожественной литературой.

– Сейчас в обществе процветает антинаучное, антиинтеллектуальное отношение, – сказала она. – Кажется, мы больше ни о чем не можем договориться. Даже о фактах. И это делает такие вещи, как финансирование библиотеки, совершенно неважными. Как будто доступ к информации – это что-то ненужное или даже опасное.

К справочному столу осторожно подошел мальчик лет десяти, робко прячась за матерью.

– Здравствуйте, – тихо произнес он. – Мне нужно… сделать доклад.

Розита улыбнулась.

– Тебе нужна помощь?

– Да! – воскликнул мальчик, заметно расслабившись. – Мне нужно найти три книги про китайцев, которые строили железную дорогу. Это для доклада, – добавил он чуть увереннее.

– Давай посмотрим, – ответила Розита.

Она подвела мальчика к ближайшему терминалу библиотечного каталога и показала, как искать книги по определенной теме. Затем она объяснила, как записывать названия и ориентироваться по алфавитным указателям на концах стеллажей.

– Спасибо, – пробормотала мать мальчика.

– Пустяк, – улыбнулась Розита. – Обращайтесь.

– Видишь? – обратилась женщина к сыну. – Это не так уж и сложно, правда?

И тут начался ад. Раздался звук, похожий на взрыв, – оглушительный грохот, заставивший пол вибрировать. Следом послышались крики ужаса и тяжелый треск. На мгновение Розите показалось, что в библиотеке сработала бомба, но затем раздался еще один взрыв, и еще. Ужас сковал ее, когда она поняла, что кто-то стреляет по зданию.

Мать с мальчиком застыли на месте, прижавшись друг к другу. Розита, не раздумывая, бросилась к ним и, пригнувшись, прижимая их к себе, повела по ближайшему проходу в самый дальний от входа угол библиотеки. Женщина кричала, но мальчик затих, и Розита, прижимаясь к спине матери, велела ей замолчать. Тяжело дыша, они втроем залезли под небольшой учебный стол. Розита прислушалась, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Вдалеке раздавались крики ужаса и стоны, но выстрелы, казалось, стихли. На мгновение ей почудилось, что стрельба была адресной и что у нападавшего могли быть конкретные цели. От входа в библиотеку до справочной стойки было рукой подать, и она молилась, чтобы с Мишель все было в порядке.

И тут снова прогремел выстрел, громкий и резкий, словно взрыв. За ним последовали новые крики. Вскоре Розита услышала тяжелый топот и металлический лязг – это была полиция. Хорошо, что библиотека находилась напротив участка, – патруль прибыл быстро.

– Помогите! – выкрикнул кто-то из посетителей.

Ему вторили другие.

– Бросьте оружие! – раздался властный голос.

– У меня есть разрешение! – кричал стрелок. – У меня лицензия! Я вольный стрелок!

Она узнала этот голос. Это был Уилл Каски из отдела закупок. Его уволили во время последней волны сокращений. Розита никогда не знала его близко, но он всегда казался ей тихим и дружелюбным. Ей трудно было представить, что этот скромный парень из подсобки мог превратиться в безумного стрелка, жаждущего мести. Он даже не производил впечатление человека, который может владеть оружием.

– Бросьте оружие! Сейчас же!

– Я могу показать вам свои водительские права!

– Немедленно бросьте оружие!

– Остановите его! – закричала женщина. – Он…

Раздался еще один оглушительный выстрел, а затем звук тяжелых шагов. Мужские голоса вперемежку с шумом раций звучали слишком тихо, чтобы Розита могла что-то разобрать. Хотя стоны раненых все еще доносились откуда-то из зала, панические крики, казалось, стихли.

Розита подождала немного, затем осторожно выбралась из своего укрытия.

– Оставайтесь здесь, – сказала она матери и мальчику. – Я вернусь и дам знать, если выходить будет безопасно.

Прижимаясь к дальней стене и крадучись, она двинулась к центру библиотеки. Между стеллажами уже начали появляться другие люди – посетители и сотрудники вылезали из своих убежищ. С облегчением Розита увидела Мишель, которая поднималась с пола за справочной стойкой.

– В кого стреляли? – спросила она, подойдя ближе. – Кто-нибудь погиб?

Шестеро полицейских, четверо из которых были в бронежилетах, столпились вокруг неподвижного тела стрелка. Двое присели рядом, один говорил в рацию. Через входные двери в библиотеку забежали еще несколько полицейских.

Розита подтвердила свои худшие опасения. Это действительно был Уилл Каски. Его глаза оставались широко открытыми, рот замер, будто он пытался что-то сказать. Руки вытянулись вперед, и, хотя пистолет валялся в паре футов от его правой руки, пальцы левой все еще сжимали какой-то тонкий предмет.

Один из полицейских осторожно взял этот предмет из его руки. Это были водительские права. Офицер внимательно рассмотрел их, перевернул и нахмурился.

– Хм, – пробормотал он. – Этот псих не врал. Здесь действительно написано, что ему разрешено стрелять по людям.

– Ты не вернешься, – твердо сказал Тодд.

Розита посмотрела на него спокойным взглядом.

– Я не брошу свою работу.

– Тебя чуть не убили!

– Но меня не убили. А теперь вероятность того, что это случится, еще меньше. Как ты думаешь, какова вероятность того, что другой сумасшедший придет в ту же библиотеку и устроит то же самое? Это все равно что дважды попасть под удар молнии.

– Чушь.

– Кроме того, мы находимся прямо напротив полицейского участка…

– Ага, это тебе очень помогло.

Розита глубоко вздохнула.

– Я не собираюсь спорить об этом.

– Просто возьми несколько дней отпуска. Вот и все, о чем я тебя прошу. Пусть все уляжется, а потом уже решай.

– Решать нечего. И сейчас, наверное, самое безопасное время, чтобы быть там. Полицейские будут особенно бдительны, а сотрудники – начеку. Не говоря уже о том, что я только что вернулась из отпуска, и снова ходят разговоры о сокращениях. Если я хочу сохранить работу, мне стоит показать, что я отношусь к ней серьезно.

– Может, тебе стоит поискать что-то другое? Спокойнее…

– Мне нравится моя работа, и я намерена ее сохранить. Кроме того, сумасшедшие люди есть везде. Нет никаких гарантий, что одно рабочее место безопаснее другого.

– Но…

– Никаких «но». Я все решила, Тодд!

Хотя Розита ни за что не призналась бы в этом Тодду, она все же немного нервничала перед возвращением в библиотеку. Ее первая мысль, когда она утром припарковалась на стоянке для сотрудников, была до странностипрактичной: удалось ли кому-то вывести пятна крови с ковра?

На самом деле пятна исчезли, но зона места преступления оставалась оцеплена, и повсюду лежали осколки дерева от простреленных стен и мебели. В вестибюле, который был временно освобожден от читателей, директор провел собрание сотрудников. Он сообщил, что библиотека останется закрытой до конца недели, пока не удастся привести помещение в порядок, достаточный для того, чтобы не пугать детей. Завтра должны приехать подрядчики, чтобы отремонтировать стены и стеллажи, а уборщики уже начали работу. Сотрудникам поручили провести инвентаризацию своих зон и проверить, исправны ли компьютеры.

– Как это отразится на бюджете? – спросил Джон. – И на нас?

Коллеги вокруг него согласно закивали.

– Ремонт и уборка оплачиваются из городского фонда чрезвычайных ситуаций, – успокоил их директор. – Это никак не затронет наш основной бюджет.

Это было небольшим облегчением, хотя слухи о сокращениях все еще витали в воздухе.

– Они могли бы не занимать место Уилла, – пробормотала Мишель, стоявшая рядом с Розитой. – Вот вам и экономия.

Розита чуть не рассмеялась, но вовремя прижала руку ко рту и сделала вид, что кашляет. Замечание подруги не было ни остроумным, ни тем более уместным, но мрачный юмор, напомнивший шутку висельника, неожиданно поднял ей настроение. В таких обстоятельствах трудно было не улыбнуться.

Директор заверил сотрудников, что заработная плата будет выплачена всем в полном объеме, даже если здание закроют на ремонт. Это заявление, похоже, сняло большинство вопросов, и после кратких организационных обсуждений всех отправили в свои зоны библиотеки для оценки и документирования ущерба.

Розита и Мишель направились к справочному столу. Шальная пуля, похоже, застряла в квадратной колонне за столом, обнажив белую штукатурку и кусок металлической скобы. В остальном их зона оказалась почти нетронутой – это было одновременно удачно и удивительно, учитывая, что стол находился прямо на линии огня. Картонный стенд со списком часто задаваемых вопросов валялся на полу, а разноцветные информационные брошюры были разбросаны, но ничто серьезно не пострадало.

Розита открыла ящик стола и убедилась, что все в порядке. Ящик Мишель тоже оказался цел. Включив компьютер, Мишель стала ждать загрузки системы.

– Что это? – удивленно спросила она, когда на экране появился незнакомый логотип.

Розита подъехала к монитору на своем вращающемся кресле. На экране мультяшный красный кабриолет, полный улыбающихся блондинов, стремительно ехал вперед под аккомпанемент ванильной версии песни «Битлз» «Управляй моей машиной», исполняемой вокальной группой Up With People^[361]. Машина врезалась в экран, детали и пассажиры разлетались в стороны, а по монитору стекала мультяшная кровь, образуя слово ДТС.

Мишель подвела курсор к этому слову и щелкнула мышью. Ничего не произошло. Она нажала несколько клавиш, но на экране по-прежнему ничего не менялось.

– Наверное, сбой в системе, – заключила она.

Мишель выключила компьютер и снова включила, но на экране вновь появился тот же кабриолет. Она повторила процесс еще дважды, но результат не изменился.

– У тебя есть идеи, как это исправить? – обратилась она к Розите.

Розита пожала плечами. Технические специалисты были где-то в здании, но где именно – она не знала.

– Просто обесточь его, – предложила она. – Вытащи вилку из розетки.

Мишель выключила компьютер, экран потух. Наклонившись, она отключила устройство от сети. Розита, не сказав ни слова, стала собирать с пола разбросанные брошюры, но то, что она увидела на экране, заставило ее содрогнуться. Дело было не только в Департаменте автотранспорта и не только в жуткой жестокости анимации. Карикатурный водитель машины был подозрительно похож на Уилла Каски.

Глава 19

Дарелл больше не был Дареллом, Джейн – не Джейн, а Эл – уже не Эл.

Хорхе понял: заменять можно не только инструкторов. Его товарищей по стажировке постепенно подменяли, ставя на их место других людей – с теми же именами, но без прежних личностей. Он вспомнил скрытое кладбище, найденное на вершине холма, и свежую могилу. Мог ли Дарелл быть похоронен там? Да, это вполне могло быть так. Возможно, его сосед по комнате был наказан за то, что не смог завоевать доверие Хорхе. И хотя он не скучал по несносному деревенщине, мысль об этом вызывала легкое чувство вины. Но это не означало, что Хорхе стал относиться к новому Дареллу с теплотой. Несмотря на дружелюбие этого парня, в самом его существовании было что-то настораживающее. Хорхе прекрасно понимал, что перед ним подставное лицо, и знал, что власть имущие тоже в курсе. Но они все равно делали вид, что это нормально, словно хотели, чтобы он осознал их намерения.

Новый Дарелл был здесь, чтобы следить за ним. И действительно, Хорхе становилось все труднее оставаться наедине. Его уловку с физическими упражнениями давно раскрыли: стоило ему выйти на пробежку, как другие стажеры вдруг появлялись на том же маршруте. В любом уголке кампуса, куда бы он ни отправился, всегда находился кто-то – сотрудник или другой стажер. Исследовать окрестности в одиночестве стало невозможно.

Без часов, календарей и даже намеков на даты Хорхе завел собственный подсчет дней в блокноте – словно заключенный, выцарапывающий отметки на стене камеры. По его записям выходило, что он находился здесь уже больше месяца. Это казалось невозможным, но подсчеты не оставляли сомнений.

И, как всегда, размышляя об этом, он думал о Беверли. Что ей сказали? Выдали ли какую-то легенду в Автоинспекции, объяснив его отсутствие? Или она сходит с ума, пытаясь понять, что с ним произошло? Хорхе догадывался: она наверняка волнуется до безумия. Даже если ей всучили правдоподобную версию, она, скорее всего, не поверила. Он знал ее слишком хорошо и был уверен: Беверли наверняка завербовала Розиту, и теперь они вместе пытаются найти его столь же отчаянно, как он сам ищет путь к свободе.

Еще одной причиной, по которой Хорхе казалось, что прошел не месяц, было то, что несмотря на почти ежедневное посещение занятий с утра до вечера, он не чувствовал, будто усвоил месячный объем знаний. Насколько он мог судить, недельного курса теории и практики на рабочем месте было бы вполне достаточно, чтобы подготовить его к работе в Автоинспекции. Но, конечно, обучение не было истинной причиной его пребывания здесь. Настоящая цель этого заведения заключалась в промывке мозгов.

У Хорхе не осталось сомнений: чтобы научиться выполнять рутинную государственную работу, вовсе не нужно было неделями жить в изоляции. Он оказался здесь, потому что его пытались заставить полюбить Автоинспекцию, стать частью их чертова культа. Но этого не случится. Сколько бы времени они ни потратили, чтобы сломать его.

За завтраком новый Дарелл попытался завязать легкий разговор, но Хорхе проигнорировал его, как и всех остальных, молча доедая свои вафли. Как назло, он не обратил внимания на звонок и остался в кафетерии после того, как все уже ушли. Когда преподаватель подошел и напомнил, что ему пора на занятия, Хорхе ответил по-испански, делая вид, что не понимает английский. Вскоре в комнату вошли два охранника – те самые, которые выдворили его из запретной зоны. Молодой с бритой головой усмехнулся:

– Пора двигать отсюда, одиночка. Сиеста закончилась.

Усатый охранник устало добавил:

– Идем, идем.

Хорхе на мгновение задумался, что будет, если он врежет этому лысому ублюдку по морде, а потом добьет ударом колена по яйцам. Но он пока не был готов зайти так далеко. Вместо этого он лишь натянуто улыбнулся, лениво потянулся и сказал:

– Да, сеньор.

После чего медленно поднялся и не спеша вышел из кафетерия.

Хорхе заметил длинную вереницу муравьев, спешащих по полу кафетерия, скрывающихся под входной дверью и продолжавших движение снаружи. Выйдя из здания, он увидел, что насекомые направляются по бетонной дорожке в сторону учебного корпуса. Шествие не заканчивалось: муравьи проникали в здание, двигались по коридору и, в конце концов, исчезали под столом преподавателя в классе.

– Сегодня мы переходим на следующий уровень, – сказал мистер Плимут, едва Хорхе, последний из вошедших стажеров, сел на свое место. Инструктор указал в окно, за которым виднелся фальшивый офис Автоинспекции в центре кампуса. – Скоро вы сможете продемонстрировать нам, как справляетесь с давлением в реальных условиях, и показать, способны ли вы реагировать на ситуации, которые могут возникнуть в обычный день работы в офисе.

Стажеры слушали молча.

– Но для этого вам нужно немного подготовиться. Мы отправимся в новый класс, где мистер Лейн, наш специалист по связям с общественностью, обучит вас сценариям, которые вы встретите, и передаст знания, необходимые для работы за столами и стойками офиса Автоинспекции.

Он жестом пригласил группу следовать за собой. Пройдя по коридору, затем свернув в другой, стажеры, словно муравьи, выстроились в шеренгу. В конце второго коридора они подошли к узкой лестнице. На лестничной площадке было темно, но датчики движения включили свет, стоило группе начать спускаться.

Спустившись на три пролета, они достигли открытого дверного проема. За ним находилось большое помещение неправильной формы, залитое тусклым оранжевым светом галогеновых ламп, хаотично расположенных по всему пространству. Это место никак не походило на класс. Здесь не было ни парт, ни стульев, ни доски. Вместо них помещение заполняли ящики разных форм и размеров, а также странные механические устройства. Все напоминало склад.

Мистер Плимут шагнул в сторону, приглашая стажеров войти. В центре помещения стоял мужчина в официальном костюме, близком к идеальному смокингу. Когда все вошли, мистер Плимут произнес:

– Я передаю вас мистеру Лейну.

Он кивнул мужчине в смокинге:

– Мистер Лейн.

– Добро пожаловать, – улыбаясь, поприветствовал их новый инструктор.

Одна рука мистера Лейна была заметно длиннее другой. Хорхе был уверен, что не он один обратил на это внимание. Длинная рука настолько выделялась, что привлекала внимание, а костюм лишь подчеркивал эту диспропорцию: левый рукав свисал гораздо ниже линии подола пиджака, тогда как правый заканчивался точно на уровне. Хорхе изо всех сил старался не пялиться, но это оказалось сложнее, чем он ожидал. Попытавшись сосредоточиться на лице инструктора, он вдруг понял, что где-то уже видел этого человека, хотя не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах.

Мистер Лейн скользнул глазами по Хорхе, а затем медленно оглядел остальных стажеров.

– Для начала я хотел бы поговорить о том, какое давление испытывают сотрудники, когда их впервые бросают в аквариум с акулами, известный как ДТС.

Он мрачно усмехнулся. Несколько стажеров нервно захихикали в ответ.

– Эта работа не похожа ни на одну другую. Задачи здесь уникальны, как и вознаграждения. Но для такой жизни нужен особый склад характера.

Оглядев аудиторию, он указал на молодого человека с модной бородой и небрежным видом, которого Хорхе знал только под прозвищем БиДи.

– Ты. Как думаешь, справишься со стрессом?

БиДи уверенно кивнул.

– Подойди сюда.

В голосе Лейна послышались нотки агрессии, и БиДи сделал шаг вперед. Инструктор оценивающе оглядел его с ног до головы.

– В Автоинспекции вы научитесь разбираться в людях, видеть их насквозь, выяснять, кто они такие. А теперь позволь мне угадать. Ты увлекаешься музыкой. Коллекционируешь винил и рассказываешь всем, что фанат джаза, верно?

БиДи чуть заметно улыбнулся и кивнул.

– Ты делаешь это, чтобы произвести впечатление, чтобы подчеркнуть свое интеллектуальное превосходство. Конечно, тебе нравится только старый джаз, ничего современного. Ты обожаешь Майлза Дэвиса^[362]. Твои любимые альбомы – Kind of Blue и Birth of the Cool. Но при этом ты обязательно сообщаешь, что не любишь Дэйва Брубека^[363], потому что сейчас модно не любить Дэйва Брубека. Ах да, ты еще считаешь Телониуса Монка^[364] богом. Но у тебя ведь нет ни одного его альбома, так?

Стажер переступил с ноги на ногу, ничего не ответив.

– Ты терпеть не можешь музыку кантри, не так ли?

БиДи снова кивнул.

– Разумеется, за исключением Хэнка Уильямса^[365]. Хэнк ведь приемлем в модных кругах, верно? Поэтому ты говоришь, что Хэнк Уильямс неплох.

Очередной неловкий кивок. Внезапно Лейн сделал шаг вперед, его лицо оказалось опасно близко к лицу стажера.

– Назови мне хоть одну пластинку Хэнка Уильямса! Прямо сейчас! Ну же! Назови хоть одну! Хоть одну!

БиДи попятился, растерянно озираясь по сторонам.

– Я… я… – заикнулся он.

– Именно. Так я и думал. Забирайте его, парни.

Откуда-то появились двое охранников в черной форме. Они бесшумно подошли к БиДи с флангов: один схватил его за левую руку, другой – за правую. Стажера без церемоний потащили через всю комнату в хорошо освещенный угол, где от пола до потолка возвышался массивный металлический шест. БиДи выглядел слишком ошарашенным, чтобы сопротивляться, вероятно, еще надеясь, что это всего лишь некая проверка, не более. Но через несколько мгновений его грубо прижали к столбу, руки заломили за спину, на глаза натянули плотную ткань.

– Когда вы работаете в офисе, вы являетесь не просто представителями Департамента транспортных средств, – начал мистер Лейн. – Вы представляете общество. То самое общество, которое позволяет людям вступать в ряды лицензированных водителей. Вы – привратники, те, кто решает, кому предоставляется право управлять автомобилем на наших улицах. А это требует ответственности и, самое главное, надежности.

Он сделал шаг вперед и указал на привязанного к шесту БиДи:

– Не фальшивости.

Мистер Лейн подвел группу стажеров к месту, где стоял обездвиженный БиДи.

– Один из самых важных навыков в этой работе – умение разбираться в характере людей. Именно этот навык позволяет принимать решения о том, кто достоин управлять автомобилем, а кто – нет. Я знал, кто этот молодой человек, с первого взгляда. И я хочу продемонстрировать, как работают эти навыки.

Хорхе бросил взгляд на БиДи с завязанными глазами и неловко переступил с ноги на ногу.

– Ошибки в нашем деле имеют последствия, – продолжал Лейн. – И наказание должно быть быстрым. И суровым.

Он кивнул охранникам. И в руках у обоих мужчин внезапно появились длинные блестящие копья. Тот, что стоял справа, ткнул копьем БиДи в грудь. БиДи вскрикнул. По его футболке расплывалось темно-красное пятно крови.

Другой охранник ударил копьем в правое бедро. БиДи взвыл.

«Это не может быть реальностью», – подумал Хорхе. БиДи, должно быть, в этом замешан, он играет в этом какую-то роль. Но выражение боли на лице стажера было слишком настоящим. Его крики звучали слишком искренне. И уж точно настоящей была кровь, стекающая на пол.

– Давление, – спокойно произнес мистер Лейн. – Большинство людей за пределами нашей семьи – семьи ДТС – не знают, что это такое. Но вам придется узнать. И усвоить, что давление может быть либо вашим другом, либо вашим врагом.

БиДи, казалось, потерял сознание. Его тело осело, сползая вниз, но наручники, крепко стягивающие руки за спиной, не давали ему упасть. Тем временем охранники не останавливались: их копья продолжали вонзаться в него, попадая куда придется. Голова, шея, грудь, плечо, ноги – каждое движение сопровождалось всплеском крови, которая уже стекала на пол густыми струями, собираясь в растущие багровые лужи.

Ни один из присутствующих не издал ни звука. Хорхе снова задал себе вопрос: какой урок они должны вынести из этого спектакля? Была ли цель просто запугать их всех? Или только его? Он с трудом отводил взгляд от корчащегося БиДи, пытаясь понять, может ли это быть частью какой-то извращенной инсценировки. Однако кровь выглядела слишком настоящей, как и ужас на лицах других стажеров.

Наконец мистер Лейн поднял руку. Двое охранников мгновенно остановились и, не произнеся ни слова, скрылись в тенях комнаты. БиДи остался, скрючившись у шеста, окровавленный и неподвижный.

Преподаватель, словно ничего не произошло, вышел вперед, в центр комнаты, начав свою лекцию.

– Работа будет не только нагружать вас, но и влиять на ваши отношения, – начал он. – С мужьями, женами, детьми, друзьями. Многие браки разрушаются под тяжестью нашей работы.

Хорхе машинально огляделся. Судя по всему, на этом занятии они должны были просто стоять и слушать.

– Но, будьте уверены, это того стоит, – продолжил мистер Лейн. Он улыбнулся, его лицо словно засияло уверенностью фанатика. – Жизнь в ДТС прекраснее, чем вы можете себе представить.

Эти слова, произнесенные с неподдельным воодушевлением, заставили Хорхе содрогнуться.

– Если вы станете частью нашей семьи ДТС, вы не только окажете влияние на общество, но и направите его в нужное русло, – добавил он, вдруг остановив взгляд на Хорхе.

Хорхе почувствовал знакомый гнев. Каждое слово, произнесенное Лейном, словно было направлено на то, чтобы разжечь его обиду.

– Особенно в отношении цветных сообществ, – продолжил инструктор, с нарочитой неспешностью сверля Хорхе взглядом. – Это подводит нас к следующему вопросу. Почему в правах не указана раса водителя? Если полицейский останавливает машину, он ведь видит, кто перед ним – китаеза или мексикашка, верно? Так почему эта информация не должна быть в правах? Она должна храниться в чипе. Чтобы, если офицер проезжает мимо, система сигнализировала ему, кто за рулем.

Лейн замолчал, будто специально придавая вес своим словам. Его взгляд снова впился в Хорхе.

– Так мы будем знать, приближаемся ли мы к хорошему человеку… или к плохому.

Хорхе почувствовал, как волна гнева захлестнула его.

– Chinga tu mama^[366], – бросил он, не отводя взгляда.

Мистер Лейн улыбнулся. Широко. Словно ждал именно этого ответа.

– Неплохо. У тебя есть преимущество перед твоими товарищами, – произнес он. – Ты будешь иметь право на двойную зарплату.

В комнате раздался смех. И Хорхе почувствовал укол ненависти ко всем присутствующим.

Мистер Лейн шагнул ближе и положил обе руки на плечи Хорхе. Его фигура, скособоченная из-за одной непропорционально длинной руки, нависала как тень. Хорхе напрягся, готовый нанести удар в живот, но взгляд, скользнувший за плечо Лейна, остановился на изуродованном теле БиДи. Хорхе понял, что это не время и не место для героических поступков. Он замер.

– Я возлагаю на тебя большие надежды, Хорхе, – сказал мистер Лейн. Его дыхание пахло сладко, как мед. – Слушай и учись, и ты далеко пойдешь.

Хорхе ничего не ответил. Мистер Лейн опустил руки, отступил на шаг и отдал Хорхе честь своей длинной рукой. Затем, словно ничего не произошло, продолжил лекцию – на этот раз рассуждая о чертах характера, необходимых для эффективного работника, и не упоминая о расе.

Группа медленно двинулась назад, к центру комнаты неправильной формы. Мистер Лейн вел их за собой, погруженный в страстный монолог. Хорхе бросил взгляд в сторону БиДи. Тот, казалось, шевельнулся. И Хорхе почувствовал облегчение. Видимо, БиДи приходил в себя. Наверняка скоро его отвяжут, окажут помощь…

Но что-то было не так. Один из стажеров пошевелился, свет сместился, и Хорхе с ужасом осознал, что то, что он принял за движение, на самом деле было роем. Тысячи муравьев покрывали тело БиДи. Их живой, пульсирующей массой кишела каждая его часть, и это движение насекомых создавало иллюзию жизни. Хорхе захотелось закричать, разорвать эту тишину, сбежать из этого кошмара.

Мистер Лейн, продолжая говорить, перехватил взгляд Хорхе и… улыбнулся.

Глава 20

Тодд получил новые водительские права в субботу. Розита была на работе, поэтому, услышав, как в щель упали конверты, он вышел в прихожую и поднял их. Сверху лежал конверт из Департамента автотранспорта. Тодд ждал это письмо и, не теряя времени, вскрыл его, радуясь, что права пришли до истечения срока действия старых.

Несколькими днями ранее он пытался дозвониться в службу поддержки Департамента, чтобы узнать, как продвигается процесс продления. Автоответчик сухо сообщил, что ожидание займет около часа, и предложил оставить номер для обратного звонка. Спустя два часа ему наконец перезвонили. Монотонный мужской голос на другом конце линии проинформировал, что статус его заявки все еще значится как «в процессе». Тодд спросил, что ему делать, если новые права не придут вовремя

– Мы не отвечаем на гипотетические вопросы, – отрезал оператор и тут же повесил трубку.

Новые права были прикреплены к картонной подложке липким клеем, и Тодд аккуратно отклеил их, чтобы рассмотреть. Стиль водительских удостоверений изменился. «Наверное, обновление дизайна», – подумал он. Фотография, как всегда, оказалась неудачной. Он выглядел так, будто неделю не брился, с растрепанными волосами и усталым выражением лица, словно кто-то сфотографировал его в самый неподходящий момент.

Номер машины казался более заметным, возможно, из-за другого цвета. Чтобы убедиться, Тодд достал бумажник и сравнил карточки. Да, теперь номер был красным, а не синим, и выглядел немного крупнее. Но это было не единственное изменение. Номер нового удостоверения оказался другим.

Тодд нахмурился. Это показалось ему странным. Еще более странным было то, что этот новый номер казался ему знакомым. Но как такое возможно?

Он задумчиво разглядывал карточку. Тодд никогда не запоминал номера своих прав – каждый раз, когда их нужно было указать, он просто доставал удостоверение и переписывал цифры. Но этот номер он знал, хотя не мог сразу вспомнить откуда.

Еще одна деталь вызывала вопросы. Номер нового удостоверения состоял только из цифр, тогда как прежний начинался с буквы Н. Тодд был уверен, что эта буква обозначала тип его водительских прав. Но новый номер был просто номером.

341579.

И тут его осенило. Этот номер казался знакомым не просто так. Это был тот самый номер, который был вытатуирован на руке его прабабушки в Освенциме.

Холод пробрал его до костей. Тодд направился к офисному шкафу, где хранились семейные реликвии. Он вытаскивал одну картонную коробку за другой, пока не добрался до той, на которой черным маркером было написано: «1940–1960».

Эта часть семейной истории была не просто знакома ему с детства – ее буквально вбивали ему в голову на каждом семейном сборе. Открыв коробку, Тодд принялся рыться в ее содержимом: медали и ленты, дневники в потертых кожаных переплетах, пожелтевшие от времени правительственные документы. Все это хаотично высыпалось на пол.

Наконец он нашел то, что искал: стопку старых фотографий, скрепленных резинкой, которая рассыпалась у него в руках, стоило ему ее коснуться. Тодд начал перебирать снимки. Он не видел их много лет, но каждый из них был ему до боли знаком.

Эти фотографии и семейные истории, связанные с ними, были частью ежегодного ритуала в детстве. Он поднял верхний снимок, где его бабушка была запечатлена еще маленькой девочкой в Нью-Йорке, и отложил его в сторону. За ним последовали фотографии родственников: свадьбы, похороны, новые машины, дома, отпуска. Все это мелькало, словно лоскуты прошлого.

Наконец он нашел то, что искал. На фотографии была его прабабушка Эльза, смотрящая прямо в объектив. И за ней – тот самый кадр, от которого у него в детстве были кошмары: крупный план ее вытатуированного на руке номера.

341579.

Это был тот же номер. Тодд и так это знал, но, когда он увидел подтверждение на дряблой, испещренной временем коже прабабушки, его сердце учащенно заколотилось. Воспоминания о детском страхе нахлынули с новой силой – том самом ужасе, который охватывал его каждый раз, когда он смотрел на эту фотографию и слушал тяжелые рассказы бабушки о том, что довелось пережить ее матери.

Совпадение? Возможно. Но осознание этого делало номер не менее зловещим. Тодд перевел взгляд с фотографии в руках на водительское удостоверение, лежащее на столе. Мысль, которая внезапно пришла ему в голову, была странной и отталкивающей: люди, готовые поднять бунт из-за регистрации оружия, опасаясь, что правительство будет использовать эти данные для слежки, совершенно спокойно относятся к тому, что Автоинспекция знает их рост, вес, цвет волос и глаз и при этом присваивает каждому уникальный номер.

Например, 341579.

С сегодняшнего дня этот номер был не просто меткой, по которой нацистская Германия отслеживала его прабабушку. Теперь это был его собственный номер – номер, по которому его правительство будет отслеживать его самого.

Если он захочет обналичить чек, ему придется предъявить этот номер. Если он захочет снять деньги в банке, этот номер снова понадобится. Каждый раз, когда потребуется удостоверение личности, с него спросят именно этот номер.

Должен же быть способ заменить права. Убрав все обратно в коробку и вернув коробки на место в шкаф, Тодд сразу же зашел на сайт ДТС, чтобы узнать, какие шаги могут быть ему доступны.

Он тщательно просмотрел главную страницу и несколько других разделов сайта, но нигде не нашел упоминания о возможности изменения номера прав. Однако его внимание привлекла круглосуточная справочная служба, где можно было оставить запрос. Тодд ввел свое имя, адрес электронной почты и отправил сообщение с вопросом: может ли он каким-то образом получить новый номер водительских прав.

Оставив компьютер включенным, он направился на кухню. Там он разогрел в микроволновке рис и фасоль по-каджунски, налил себе холодного чая и сел обедать перед телевизором. Полчаса он смотрел какую-то передачу, стараясь отвлечься.

Вернувшись в кабинет, Тодд сразу же открыл электронную почту. Ответа от ДТС еще не было. Зато среди новых писем он заметил сообщение от Джима Бриггса, отправленное сегодня утром. Тодда это удивило: полицейский не выходил на связь уже больше недели, проигнорировав два его предыдущих письма.

Он быстро открыл письмо:

«Тодд, извини, что не ответил раньше. Я переслал твои вопросы по ДТС в соответствующий отдел. Надеюсь, они скоро свяжутся с тобой. Не могу говорить о работе, но если хочешь побеседовать лично, звони мне: 555-1630».

Тодд нахмурился. Ему показалось странным, что Джим переадресовал его запросы о Хорхе в другой отдел… но затем он подумал, что предложение «поговорить лично» могло быть тонким намеком на способ обойти бюрократические ограничения и обсудить что-то вне протокола. Несколько секунд спустя он набрал номер, указанный в письме.

– Джим Бриггс.

– Джим, это Тодд Клейн. Я получил твое письмо…

Полицейский перебил его:

– Посмотри местные новости сегодня днем. ABC точно был там, и, думаю, NBC тоже.

– Что?

– Не могу говорить. Мне нужно идти.

Звонок оборвался. Тодд замер, все еще держа телефон у уха. Что, черт возьми, это было? Он медленно опустил трубку. Ему показалось или Джим нервничал? У Тодда было ощущение, что в разговоре скрывался подтекст, но понять его он не мог.

В этот момент в дверь позвонили. Тодд отправился посмотреть, кто там.

На пороге стоял мужчина. На вид – молодой, мускулистый, в белой рубашке и черных брюках. Он выглядел как борец, решивший подрабатывать в бухгалтерской фирме.

– Да? – осторожно спросил Тодд.

Незнакомец смотрел на него бесстрастно.

– Я из Автоинспекции. Вы задали вопрос нашей справочной службе?

Тодд замер в изумлении.

– И вы пришли ко мне домой?

– Мы стремимся угодить каждому.

Слова прозвучали чересчур неискренне.

– Вы могли бы просто отправить ответ на мой вопрос по электронной почте. Или позвонить.

– Но вместо этого я здесь.

Становилось все более неловко.

– Так что мне нужно сделать, чтобы изменить номер на водительских правах? Есть ли форма, которую я должен заполнить, или мне нужно прийти в офис?

Мужчина смотрел прямо, не отводя взгляда.

– Вы Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять.

Он шагнул вперед. В этом движении было что-то угрожающее, будто он собирался войти в дом без приглашения. Тодд крепче ухватился за дверь, готовый в любой момент захлопнуть ее. Его тревожило, что мужчина знал его номер наизусть.

– Дело вот в чем, – сказал Тодд. – До сих пор это не был мой номер. У меня был совершенно другой, и по какой-то причине его поменяли, когда я получил новые права…

– Да. Это ваш новый номер.

– Но мне не нужен этот номер. Если я не могу вернуть старый, я хочу другой новый. Что мне нужно сделать, чтобы его сменить?

– Вы не можете его изменить. Вы Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять.

Тодду не понравилось, как это прозвучало. Как приказ, как нечто, что могла бы услышать его прабабушка. Он почувствовал, что пришло время постоять за себя.

– Во-первых, – сказал Тодд, – это нелепая трата денег налогоплательщиков – присылать вас ко мне домой, чтобы ответить на вопросы, которые можно было решить по телефону или электронной почте. Во-вторых, должен быть способ заставить вас изменить этот номер. Этот номер крайне оскорбителен для меня и моей семьи. Если я могу изменить номер телефона или получить новую кредитную карту, то уж водительские права мне тем более могут выдать с другим номером.

Мужчина слабо усмехнулся:

– И вы это сделали.

– Я имею в виду, кроме того номера, который вы мне присвоили.

– Вам был назначен уникальный и случайный номер. Этот номер идентифицирует вас в нашей системе. Изменить его сейчас невозможно. Когда через четыре года ваша лицензия потребует обновления, вы сможете подать запрос на новый номер. А до тех пор вы Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять.

Тодда охватил гнев:

– Вы что, из службы поддержки? Как вас зовут? И кто ваш начальник? Я позвоню тому, кто над вами, и объясню ситуацию, чтобы, наконец, разобраться с этим чертовым делом.

Мужчина наклонился ближе:

– Меня зовут «Трахни свою маму», а моего начальника – «И своего папу тоже».

Тодд захлопнул дверь перед его лицом. Из-за двери послышался тихий смешок:

– Рад быть полезным, Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять! Если у вас появятся другие вопросы, пишите в нашу службу поддержки! Мы работаем круглосуточно!

Тодд был зол и не знал, что делать. Он написал гневное письмо в справочную службу, отправив копию и на адрес «Другие вопросы, жалобы или претензии», а затем следующие несколько часов провел, слушая компьютерные голоса и разговаривая с сотрудниками сторонних колл-центров. Он пытался достучаться до кого-то из начальства Департамента транспорта. Но ему удалось поговорить лишь с рядовыми сотрудниками, которые не могли принять никаких решений. Он оставлял голосовые сообщения, но никто так и не перезвонил.

Разочарованный, Тодд написал электронные письма губернатору, главе Департамента транспорта штата, своему конгрессмену и сенатору, описав ситуацию с номером и требуя вмешательства.

Наконец, измотанный и злой, он выключил компьютер. Было уже больше пяти. Вспомнив слова Джима Бриггса о новостях, он включил телевизор за несколько минут до того, как Розита вернулась с работы.

Новостная программа уже перешла с метеоролога на спорт, и Тодду пришлось ждать, пока начнется повтор основных новостей. Чтобы скоротать время, он рассказал Розите обо всем, что произошло: о новых правах, нацистском номере, странном визите парня из Автоинспекции и своих безуспешных попытках добиться ответа.

Розита, покачав головой, в недоумении воскликнула:

– Какой кошмар!

– Кафкианский^[367], – признал он.

Она взяла у него права и снова внимательно посмотрела на них:

– Это действительно тот самый номер, который был на руке твоей бабушки?

– Прабабушки, – поправил он. – Я убрал фотографию, но, наверное, стоило держать ее поближе.

– Покажешь мне позже?

Он кивнул. Розита вернула ему права и задумчиво спросила:

– Так что ты думаешь? Это просто совпадение или что-то еще?

Тодд пожал плечами.

– Не знаю.

– Слушай, с Хорхе… Мы вроде как начали прощупывать там обстановку. Думаешь, это могло быть сделано специально?

– Не понимаю, откуда они могли узнать.

– Это зависит от того, какие записи о нас есть.

Из телевизора зазвучала торжественная музыка, извещающая о начале следующего выпуска новостей на местном канале ABC.

– Срочные новости, – произнес ведущий, и Тодд поднял взгляд на экран.

Он не знал, что именно имел в виду Джим, когда попросил его посмотреть новости, поэтому был ошеломлен, услышав, что сегодня восемь человек погибли в результате предполагаемого поджога здания в северном районе. Ведущий сообщил, что личности двух жертв еще не установлены, но шестеро уже опознаны – и все они оказались бывшими сотрудниками Департамента автотранспорта.

На экране появились кадры пожарных, заливающих водой обугленные обломки здания. Их сменили семейные фотографии жертв. Среди них Тодд узнал мужчину, который помогал ему готовиться к экзамену на получение водительских прав, – того, кого он знал только как Номер Один. На другом снимке была его наставница, женщина без пальца, Номер Два.

– Неизвестно, почему бывшие коллеги оказались в пустом здании, – продолжал ведущий. – Следователи пока ищут мотив. Другие новости…

Тодд повернулся к Розите. Он задумался о том, чтобы позвонить Джиму Бриггсу, но вдруг испугался. Если люди, стоящие за пожаром – Автоинспекция или кто-то связанный с ней, – смогли убить восемь человек, значит, они наверняка могли прослушивать телефонные разговоры Джима.

Теперь он понял, почему полицейский так нервничал.

Это не просто случайность, не частная месть, не действие небольшой банды. Это была система. Целая организация с четкой и жесткой структурой. Как бороться с таким врагом? Эта мысль, холодная и безжалостная, словно ледяной поток, накрыла его с головой.

– Эти люди…? – начала Розита.

– Те, кто готовил меня к тесту, – договорил он, не дожидаясь ее вопроса.

Они посмотрели друг другу в глаза и на какое-то мгновение оба замолчали.

– Как думаешь…? – снова начала она и не закончила фразу.

Это было не нужно. Тодд кивнул.

– Что это значит для Хорхе?

Он не знал ответа. Никто из них не знал. Но одно было ясно: все оказалось куда более зловещим, чем они могли себе представить. Тодд подумал про татуировку своей прабабушки и номер на водительских правах.

– Что мы будем делать? – тихо спросила Розита.

На этот вопрос у него тоже не было ответа. На экране телевизора тем временем началась реклама автострахования.

Глава 21

Они конфисковали «Хонду» посреди ночи. Проснувшись утром, Дэнни увидел, как его мама в халате стоит на крыльце с мистером Ли и расспрашивает его, не заметил ли он чего-нибудь странного.

– Я только что проснулся, вышел за газетой, а ее на дороге не было, – сказал мистер Ли. – Это могло произойти в любое время. В любое время после семи. Именно тогда я вернулся вчера вечером с пиццей. После этого никто из нас на улицу не выходил.

– Вы ничего не слышали?

– Нет, – заверил ее мистер Ли. – Может, Ронда что-то слышала. Или дети. Я могу спросить у них.

Мама покачала головой:

– Неважно. Я знаю, что произошло. Когда именно – не имеет значения.

– Мне жаль.

– Это не твоя вина. Спасибо, что разрешил воспользоваться подъездом. Но мне надо проверить…

Не договорив, она бросилась через лужайку к соседнему дому – все еще в тапочках и халате. Дэнни и мистер Ли неловко переглянулись и улыбнулись друг другу, после чего мистер Ли повернулся и ушел, а Дэнни закрыл дверь.

Через несколько минут его мама вернулась от миссис Беркхолдер и с облегчением сообщила:

– «Киа» по-прежнему в гараже.

Дэнни услышал нотку облегчения в ее голосе.

– Я поеду в участок, посмотрю, что можно сделать. Приготовь себе завтрак. Когда Джилл проснется, скажи, чтобы оставалась дома. Она вернулась вчера позже полуночи, хотя я сказала, что она должна быть дома в десять. Передай, что мне нужно с ней серьезно поговорить.

– Может, лучше позвонить в полицию? – предложил Дэнни. – Зачем ехать самой?

– Нет уж, мы это проходили. Тебя держат на линии или соединяют с каким-то болваном! Я предпочту поговорить с ними лично.

Мама стремительно вышла в коридор и вернулась быстрее, чем Дэнни ожидал: в джинсах, футболке и сандалиях. Волосы распущены, макияжа нет, но в ее руке звенят ключи от «Киа».

– Я скоро вернусь, – бросила она на ходу и ушла.

Он приготовил себе тосты с корицей и ел на кухне, глядя на боковой двор и пытаясь представить, что же случилось с «Аккордом». Скорее всего, они приехали около часа или двух ночи, когда можно быть уверенным, что весь район спит. Заехали ли они сначала сюда, не найдя машину, а потом прочесали улицу, пока не наткнулись на нее? Или все разведали днем и просто нанесли точный, быстрый удар? Сколько людей понадобилось для угона?

Дэнни представил, как из фургона без опознавательных знаков выпрыгивают два ниндзя в черных костюмах: один каким-то инструментом поддевает дверь «Хонды», второй открывает капот и запускает двигатель. Затем оба запрыгивают внутрь и уезжают. Он задумался: стоял ли «Аккорд» на месте, когда Джилл высадил ее ухажер? Хотя вряд ли бы она заметила – так или иначе.

Дэнни доел завтрак, принял душ и оделся, но сестра все еще не проснулась, а мама так и не вернулась к тому времени, когда он вышел из ванной. Он надеялся, что она вернется до того, как Джилл проснется, чтобы ему не пришлось передавать сообщение.

Вдруг зазвонил телефон. Дэнни бросился в гостиную, чтобы успеть снять трубку до того, как сестра проснется.

– Алло? – тихо сказал он.

В ответ раздался металлический щелчок и странное жужжание. Звук был совершенно непонятный, но у него по спине пробежали мурашки. Дэнни быстро положил трубку и отступил от телефона.

– Служба ДТС на дому.

Дэнни вздрогнул и резко обернулся. На том же месте, что и в прошлый раз, стоял человек, заставивший его сдавать экзамен по вождению. Рядом с ним, как всегда скучающая, в синей униформе стояла Таня – экзаменатор. Сердце бешено заколотилось, но вместо страха в Дэнни поднялась ярость.

– Как вы сюда попали?

– Мы из службы поддержки, – ответил мужчина, словно это все объясняло. Он поднял указательный палец и продолжил: – Но вопрос не в том, как мы сюда попали, а в том, зачем мы здесь.

– И зачем вы здесь?

– По нашим данным, у вашей семьи не хватает одного транспортного средства. И поскольку мы Департамент автотранспорта, то решили, что можем помочь. – Мужчина нахмурился. – Не твоей матери, конечно. Она и ваш никчемный папаша вляпались в эту историю по собственной глупости и неумелости. Процедуры не соблюдали. Правила игнорировали.

Он вдруг просиял и хлопнул в ладоши:

– Но ты новенький, молодой. Ты заслуживаешь хорошего старта! Так что, поскольку тебе нужна машина, мы ее тебе привезли.

– Я не могу позволить себе…

– О, она бесплатная.

– Бесплатная?

– Она угнана!

Мужчина обогнул Дэнни и распахнул входную дверь, жестом приглашая выйти наружу. На подъездной дорожке стоял красный спортивный автомобиль.

– Мы подумали, что ты заслуживаешь чего-то особенного. А поскольку Таня уверена, что ты не умеешь водить, мы нашли машину с автоматической коробкой передач.

Он наклонился вперед, прикрыв рот ладонью, будто выдавая секрет:

– Она принадлежала одной богатой сучке, которая теперь застряла на шоссе.

– Эта машина действительно угнана?

– Еще как!

– Тогда я не могу на ней ездить.

– Вообще-то можешь. У тебя есть специальная лицензия на управление угнанным автомобилем.

– На такое нет прав!

– Есть. Я же вручил их тебе. Помнишь? Ты их заслужил. Верно, Таня?

Экзаменаторша равнодушно кивнула. Мужчина улыбнулся.

– Как бы то ни было, наша задача как части службы поддержки ДТС – обеспечить потребности клиентов: облегчить сдачу тестов, доставку прав и сделать так, чтобы люди могли использовать эти права на полную катушку. Даже если у них нет машин.

Он снова сделал приглашающий жест:

– Идем, парень! Мы подогнали тебе твои собственные колеса.

– Не бывает таких прав, которые бы позволяли водить угнанную машину.

– Бывают. Твои новые водительские права имеют такую опцию. – Мужчина подмигнул.

Дэнни решил убедиться. Бумажник с правами лежал на комоде в его комнате, и он бросился по коридору.

– Нам пора в путь! – крикнул мужчина позади. – Есть куда съездить, есть на кого посмотреть. Повеселитесь и езжайте осторожно!

– Подождите минутку!

Дэнни обернулся. Но так же внезапно, как они появились, мужчина и Таня исчезли. Входная дверь была распахнута настежь, а на подъездной дорожке стоял угнанный красный спорткар. Дэнни выбежал наружу, огляделся по сторонам, но ни следов, ни звука отъезжающей машины не было. Как, впрочем, и шума прибытия автомобиля.

Он вышел на тротуар, посмотрел вверх и вниз по улице – пусто. Подождав пару минут, Дэнни вернулся к машине. Она была идеальна – гораздо красивее всех машин в округе и всех, что он видел у знакомых. Он боялся прикоснуться к ней, опасаясь оставить отпечатки пальцев. Ключи торчали в замке зажигания, но он даже не дотронулся до них. Просто обошел машину пару раз и вернулся в дом, закрыв дверь.

Внутри Дэнни первым делом прошел в свою комнату, взял бумажник с комода и вытащил права. Он смотрел на них, снова пугаясь собственной фотографии – нелепо огромная улыбка с кривыми и отсутствующими зубами. Прямо под надписью «Класс С» значилось «Угнанный автомобиль».

Было ли это там раньше? Он не помнил. Но права же не могли измениться… Наверное, просто не заметил. Угнанный автомобиль. Что это значит? Очевидно, он имел право водить этот спорткар, независимо от того, откуда тот взялся. Но значит ли это, что он мог угнать машину и избежать ареста? Конечно, нет. Это же безумие. Сам факт, что он вообще задумался об этом, был безумием.

Дэнни хотел поговорить об этом с Джилл, но дверь ее спальни была все еще закрыта.Как она могла проспать все это? Уже собираясь постучать, он вдруг услышал доносящиеся из комнаты звуки. Джилл плакала.

Нахмурившись, он постучал легонько. Подождал. Сестра не ответила. Он постучал чуть громче и позвал:

– Джилл?

– Уходи!

Дэнни задумался на мгновение, затем попробовал повернуть ручку. Дверь поддалась – она была не заперта. Открыв ее, он заглянул внутрь. Джилл стояла перед зеркалом на комоде, задрав ночную рубашку. На ее боку и животе темнели синяки.

– О боже!

Она дернулась и опустила рубашку при звуке его голоса.

– Убирайся отсюда! – закричала она.

– Что случилось?

– Убирайся отсюда!

– Я скажу маме.

Дэнни закрыл за собой дверь, но сестра тут же распахнула ее снова. Гнев на ее лице сменился страхом.

– Ты не можешь! Ты не можешь рассказать маме!

– Почему? Что случилось? Ты вся избита!

– Нет, не избита.

– Я видел это!

– Ты не можешь рассказать маме!

– Что случилось? – настойчиво спросил Дэнни.

Джилл снова разрыдалась. Он не знал, настоящие ли это слезы или она просто пытается им манипулировать. Но, если она не признается, что с ней произошло, он все расскажет матери. Это было серьезно. Он терпеливо подождал, пока ее рыдания утихнут. Наконец Джилл вытерла нос тыльной стороной ладони.

– Вчера вечером свидание прошло не так, как я думала, – пробормотала она. – Все было… плохо. Это было ужасно, Дэнни.

Она никогда не называла его по имени, и он понял: это действительно серьезно. Он рискнул:

– Это был тот старик, с которым я тебя видел?

Джилл кивнула, опустив взгляд:

– Он хотел, чтобы я делала то, чего не хотела. А когда я отказалась, он начал меня бить. Мне пришлось отбиваться… Я была немного пьяна. Он… напоил меня, и я… – Голос ее сорвался. – Он сделал это.

Она снова заплакала. Дэнни заметил в мусорном ведре ее вчерашнюю одежду. У него заныло в животе.

– Ты должна сообщить в полицию!

– Нет!

– Тогда скажи маме.

– Нет!

Она все еще плакала, а он беспомощно стоял рядом, не зная, что делать. Они никогда не были теми братом и сестрой, которые обнимаются, делятся секретами или утешают друг друга. Чаще всего они даже не ладили. Но несмотря на это, в глубине души они любили друг друга, и сейчас он действительно за нее волновался.

Джилл вытерла глаза и устало сказала:

– Просто выйди из моей комнаты. Оставь меня в покое.

– Мама спросит.

– Я что-нибудь придумаю.

Дэнни замялся, прежде чем сменить тему:

– У нас на дороге стоит угнанная машина.

Джилл моргнула, сбитая с толку:

– Что?

Он рассказал ей все, что произошло. Джилл не хотела выходить на улицу в ночной рубашке, но с порога увидела спортивную машину. К этому времени она уже перестала плакать.

– Мы должны сказать маме, – твердо сказал Дэнни, показывая ей свои права.

Джилл кивнула. Она выглядела более трезвой и рассудительной.

– Ты можешь рассказать ей о своих делах, но о моих – ни слова. Понял?

– Хорошо, – согласился он.

– А теперь повтори все еще раз: как, ты думаешь, они попали в дом?

Когда их мама вернулась домой, было уже ближе к обеду. Уставшая и обескураженная, она даже не обратила внимания на машину на подъездной дорожке, вероятно, решив, что та принадлежит кому-то из знакомых Джилл. Она бросила сумочку на вешалку рядом с входной дверью.

– Ребята, вы уже поели?

Дэнни и Джилл поднялись с дивана, где они сидели весь день, уткнувшись в телевизор и ожидая ее возвращения.

– Та машина на подъездной дорожке украдена у богатой женщины, – неожиданно выпалила Джилл. – Парень из Автоинспекции подарил ее Дэнни.

Мать резко повернулась и взглянула на них – сначала на Джилл, потом на Дэнни:

– Что?

Дэнни снова пересказал всю историю, протянув ей свои водительские права и указав на строчку «Угнанный автомобиль».

Жуткий рисунок на правах, который всегда вызывал у Дэнни дрожь, мать как будто не заметила. Более того, вся их история – и о странном экзамене, и о машине – не произвела на нее должного впечатления. Она выглядела рассеянной и будто погруженной в собственные мысли.

«Наверное, видела папу», – подумал Дэнни.

Но угнанная машина на подъездной дорожке явно была тем, что вывело ее из этого состояния. Она тут же взяла телефон и набрала номер полиции.

– Они уже едут, – сказала она, повесив трубку.

– Так что с «Хондой»? – спросил Дэнни. – Мы ее вернем?

Она покачала головой:

– Может быть… если бы у нас был хороший адвокат.

– Им вообще разрешено это делать?

– Видимо, да.

– И что же нам теперь делать?

– Понятия не имею. Будем разбираться по ходу. Но пока… Пока мы оставим «Киа» в гараже миссис Беркхолдер.

Ее взгляд остановился на Джилл.

– А что касается тебя, юная леди…

Дэнни не хотел быть свидетелем этого разговора и удалился в свою спальню. Он был уверен: Джилл должна сама рассказать маме, что с ней произошло. Их мама не просто встала бы на ее сторону – она бы боролась за нее. Но если бы он вмешался, Джилл, скорее всего, больше никогда не заговорила бы с ним.

Как бы ни развивался их спор, голосов из-за двери не было слышно. Это уже хороший знак.

Через десять минут на подъездной дорожке остановилась патрульная машина – приехал офицер Бриггс. Дэнни, мама и Джилл вышли на улицу, чтобы рассказать ему обо всем: об угнанной машине, о странных людях из ДТС, которые, похоже, просто вломились в их дом.

Дэнни ожидал насмешки и недоверия, был готов показывать водительские права и спорить. Но офицер Бриггс воспринял все как должное.

– Назовите номер машины, – спокойно попросил он.

Дэнни указал на спортивный автомобиль. Полицейский что-то пробормотал себе под нос, ввел номер на портативном устройстве и, попросив их подождать, ушел к своей машине, чтобы переговорить по рации. Вернувшись через несколько минут, офицер подтвердил, что машина действительно в угоне, поэтому он организует ее буксировку и возвращение законному владельцу. Никаких обвинений Дэнни, Джилл или их маме предъявлено не будет.

– Обвинений? – резко спросила мама, нахмурившись. – Каких еще обвинений?

– Ну…

– Каких?

– «ГТА».

– Это видеоигра.

Бриггс вздохнул и улыбнулся:

– Игра, да. Но это еще и статья за угон автомобиля. Однако, – он поднял руку, – мы знаем, что вы не угоняли эту машину.

– Ее угнал Департамент транспорта! – вмешалась Джилл.

– Я это понимаю.

– Так их арестуют?

Офицер Бриггс только улыбнулся шире:

– Нет, мисс. Полиция и Автоинспекция работают в тандеме, так что этого не произойдет. Но будьте уверены – ситуация разрешится.

Дэнни переглянулся с Джилл, та перевела взгляд на их маму.

– Послушайте, – неожиданно сказала мать, уже немного тише. – У нас есть и другая проблема. Вчера одна из наших машин была конфискована Автоинспекцией. Много лет назад мой муж отдал джип на благотворительность, но каким-то образом он оказался замешан в недавнем ограблении. Теперь это почему-то наша ответственность. А ДТС, видимо, решил наказать нас, крадя наши машины. – Она раздраженно махнула рукой в сторону красного спорткара. – И выдавая нам угнанные в обмен.

Полицейский нахмурился.

– Все, о чем я прошу, – это узнать, есть ли хоть какой-то способ разобраться с этим. Как вернуть нашу машину? Она нам очень нужна.

Офицер Бриггс покачал головой.

– Извините, – сказал он. На этот раз он действительно выглядел огорченным. – Я не имею к этому никакого отношения. Вы не пробовали связаться с офисом Автоинспекции? Поговорить, объяснить ситуацию?

– Да, – ответила мама. – Это не помогло.

Офицер вздохнул:

– Тогда я не знаю, что вам сказать.

Мама сделала шаг вперед.

– Это неправильно. Может, это и законно, но неправильно. Какая бы там ни была лазейка, позволяющая ДТС красть машины людей, которые ничего не сделали, – так быть не должно. И вы это понимаете.

Она указала на него пальцем. Офицер Бриггс кивнул. Он выглядел недовольным – словно не знал, на чьей он стороне. Дэнни и Джилл стояли достаточно близко, чтобы услышать, как офицер ответил маме, прежде чем вернуться к своей машине:

– Хотите совет? Оставьте все как есть. Не вмешивайтесь и держитесь как можно дальше от Автоинспекции.

Глава 22

Они жили в разных концах города, и поэтому ездить вместе на работу было неудобно. Но Зал и Вайолет завели привычку каждое утро оставлять машины на одной стоянке и идти к зданию «Дейта Инишиативс» вместе. Сегодня впервые за всю неделю Зал приехал первым и ждал ее в машине, слушая радио.

Прошло еще минут десять, прежде чем Вайолет появилась. Она медленно подъехала и припарковалась рядом. Когда она вышла из машины, стало ясно, что она плакала. Наблюдая за ее приближением, Зал ощутил тревогу. Они сблизились после той вечеринки, но он все еще не был уверен, достаточно ли они близки, чтобы лезть в личное.

Вайолет высморкалась, натянуто улыбнулась ему, и Зал попытался понять, что ей нужно: чтобы он спросил, что случилось, или чтобы притворился, будто ничего не заметил. Он колебался, и она, кажется, почувствовала это. Улыбка угасла, уступив место растерянному выражению лица. Зал надеялся, что она заговорит первой, но, похоже, этого не случится. Чтобы заполнить паузу, он сделал попытку:

– Ты сегодня немного задержалась, – сказал он, хотя прозвучало это неубедительно.

Он надеялся, что Вайолет подхватит тему и объяснит свое опоздание. Но она лишь коротко ответила:

– Извини.

– Тебе не за что извиняться, – быстро сказал он. – Я не это имел в виду… Я хотел сказать, что…

Слова путались, и, чтобы окончательно не оплошать, он просто прикусил язык. Они молча пошли по стоянке к зданию. Когда они добрались до входа, Вайолет уже успокоилась, убрала салфетки, хотя ее глаза все еще оставались красными.

Они обменялись короткими улыбками у двери и разошлись по своим отделам. Но Зал никак не мог выбросить из головы ее грустный взгляд. Что же могло произойти, чтобы так ее расстроить?

Сев за стол, он чувствовал себя подавленным и растерянным. Как ни странно, он все равно оказался в офисе раньше Бернарда. Через несколько минут его друг прошел мимо, даже не замедляя шага, бросив небрежное:

– Привет.

По утрам программисты в офисе появлялись редко, поэтому первые полчаса рабочего дня обычно проходили в тишине, нарушаемой лишь стуком клавиш, шелестом бумаги и изредка раздраженным бормотанием, когда кто-то сталкивался с неожиданной ошибкой на своем экране. Тишину нарушил Бернард:

– Вот дерьмо!

– Что случилось? – спросил Зал, заглядывая через перегородку.

Бернард указал на экран, но текст был слишком мелким, и Зал не смог его разобрать под таким углом.

– Не понимаю, о чем ты.

– Эти водители. Они мертвы.

– Что?

– Их водительские права были автоматически продлены, но они умерли. И ни у кого из них нет адреса, связанного с именем. Сотни имен, ни одно из которых не привязано ни к живым людям, ни к реальным адресам. Черт знает, кто сейчас пользуется этими документами…

– Ты думаешь…?

– Конечно, нет. Но это либо колоссальный сбой в системе, либо мошенничество в огромных масштабах. Потому что выходит, что мертвые могут теперь водить машину.

«Мертвые могут водить». Идея была абсурдной, но она зацепилась в сознании Зала. Он понимал, что это всего лишь ошибка в базе данных, которую обнаружил Бернард, но все же не мог выкинуть эту фразу из головы.

К обеду Зал решил отвлечься и отправился с Бернардом в комнату отдыха. Обычно к ним присоединялась и Вайолет, но после утренней встречи он не был уверен, что она придет. Однако она оказалась там раньше них. При виде нее у Зала поднялось настроение. Не упуская момента, он тут же отвел ее в сторону. Она выглядела так же, как всегда, но то, что он увидел утром, никак не шло у него из головы.

– Ты в порядке? – спросил он, глядя на нее внимательно.

– Да, все нормально, – ответила Вайолет.

– Просто утром ты выглядела расстроенной, и… и я немного волновался.

Они стояли в коридоре перед комнатой отдыха.

– Все в порядке, правда, – сказала она.

Джуди прошла мимо них, направляясь на обед, и все трое обменялись улыбками и короткими приветствиями.

– Это что-то значит, – сказал Зал, возвращаясь к разговору. – Ты можешь мне рассказать.

– Я знаю, что могу, – ответила она тихо. – Но…

– Но ты не хочешь?

– Нет, дело не в этом, – заверила она. – Просто я… еще не готова.

– Хорошо, – сказал он, отступая. – Но когда будешь готова…

– Ты будешь рядом?

Он улыбнулся.

– Я здесь.

– Я рада, что это так, – сказала Вайолет и вдруг осторожно взяла его за руку, слегка ее сжав.

Они вернулись в комнату отдыха, и все вновь стало как обычно, словно утренней сцены на парковке никогда не было. Это был обед, ничем не отличающийся от других, и Зал искренне этому радовался. Впервые с самого утра он почувствовал, что может расслабиться. Однако долго это не продлилось. По возвращении на рабочие места Зала и Бернарда вызвали в кабинет Мердока.

– Некоторое время назад мне позвонил некий мистер Макадам из Управления транспортного контроля, – начал он, устраиваясь за столом. – Я знаю, что вы только на стадии анализа данных, но, судя по всему, вы уже начали получать доступ к весьма чувствительной информации. Как вы знаете, вы уже подписали договор о неразглашении. Но чтобы убедиться, что ничего конфиденциального не выйдет наружу, Автоинспекция просит предоставить дополнительные гарантии.

Зал сразу понял, к чему он ведет.

– Да? – осторожно протянул Бернард.

Похоже, он забыл то, что им рассказывали Гэри и Бу на вечеринке.

Мердок прочистил горло, избегая их взглядов. Его голос приобрел едва заметную нотку смущения.

– Они просят, чтобы вы приняли участие в процессе… инициации.

Зал повернулся к Бернарду. Тот ответил ему недоуменным взглядом, но было ясно, что он вспомнил.

– Инициация? – переспросил Бернард, глядя на Мердока. – Это что еще такое? Звучит так, будто нас хотят принять в секту!

– Я понимаю, это звучит немного… нестандартно, – неуверенно сказал Мердок.

– Простите, но как этот процесс может обладать бо́льшим юридическим весом, чем наш договор о неразглашении?

Мердок пожал плечами.

– Не знаю. Это просто… что-то, что они просят сделать. Или требуют. Если мы хотим сохранить этот контракт, а вы – свои рабочие места, вам придется это пройти. Звучит глупо, я понимаю, но… – Он снова пожал плечами. – Это не в моей власти.

– И что включает в себя инициация? – уточнил Бернард.

– Боюсь, я не в курсе. Мне не сообщают такие детали. Очевидно, это что-то важное, но я не настолько глубоко вовлечен, как вы двое.

– То есть вы сами… не будете этого проходить?

– Нет, только вы двое. Пока. Хотя, думаю, Джуди, Кену и Остину тоже придется через это пройти.

– И что нам делать? – спросил Зал.

– Я пришлю вам адрес по электронной почте. Завтра утром будьте там к восьми. На месте вам объяснят, что нужно делать.

– Вы даже приблизительно не знаете, что это такое? – настаивал Бернард.

Мердок покачал головой:

– Надеюсь, вы расскажете мне, когда вернетесь. Да и вернетесь вы быстро – мне сказали, что вся процедура занимает меньше часа. Только не надо затягивать: не опаздывайте, не приходите после обеда и уж тем более не пытайтесь взять выходной.

– А вы бы так сделали? – спросил Бернард с невинным видом.

Мердок хмыкнул:

– За работу, бездельники.

Они вернулись за свои столы. Бернард покачал головой:

– Значит, инициация – это реально. С ума сойти.

Зал молча кивнул. В памяти всплыли слова Гэри, сказанные на дне рождения Бернарда: «Я бы подготовил чистое белье». Это звучало как шутка, но, похоже, в ней скрывалась доля правды. И эта мысль заставила Зала гадать, что же их ждет завтра утром.

Когда Зал приехал домой, он заметил, что дорожные конусы не только заграждали место для парковки перед домом соседа, но и были выставлены прямо у его собственного дома. Это было уже просто смешно. Игнорируя очередную попытку соседа-безумца «приватизировать» общественное пространство, Зал припарковался прямо перед своим домом, аккуратно переехав два конуса, стоявших у обочины.

По дороге домой он заехал за тако и теперь ел их перед телевизором, когда раздался стук в дверь. Зал вытер руки салфеткой и нехотя пошел открывать. Как он и ожидал, на крыльце стоял его сосед.

– Ты переехал мои конусы!

– Вы не можете загородить участок общественной улицы, – устало ответил Зал. – Это незаконно.

– Я просто занимаю эти места!

– Вы не имеете права этого делать.

– А я говорю, что имею.

– Ну, закон с вами не согласен.

– Я служил в Афганистане, знаете ли. Два срока.

Зал внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, что он должен сделать с этой информацией.

– Обычно люди благодарят меня за службу.

Зал промолчал. Мужчина угрожающе шагнул вперед.

– Когда мужчины и женщины благодарят меня за службу, знаешь, за что они меня благодарят? За убийства. Они благодарят меня за то, что я убивал людей. За два срока я убил больше людей, чем Чарльз Мэнсон за всю свою жизнь! – Сосед хмыкнул, его глаза безумно блестели. – За один день я убил пятнадцать грязных ублюдков, и это даже не был самый трудный день. – Он усмехнулся: – Мэнсон был слабаком.

Мужчина явно пытался его запугать, и, надо признать, ему это отчасти удалось. Но Зал ни за что не хотел этого показывать.

– Так к чему вы клоните? – спокойно спросил Зал. – Вы собираетесь убить меня за то, что я припарковался перед своим домом?

– Ты переехал мои конусы!

– Тогда не ставьте их перед МОИМ домом.

– Я использую их, чтобы обозначить место!

– Вы не можете этого делать на общественной улице. Она для всех! Сколько раз мне нужно это повторить?

– О, я могу, и я это делаю!

– Я звоню в полицию, – спокойно заявил Зал. – Мне надоел этот цирк.

– А я позвоню в город. Тогда мы выясним все раз и навсегда, не так ли?

Зал покачал головой, закрыл дверь перед носом раздраженного соседа и убедился, что она заперта. Вернувшись к ужину и новостям, он попробовал сосредоточиться на душещипательном сюжете о слепом мальчике и его собаке-поводыре, который показывали после рекламы. Тем не менее тревога не оставляла его. Он ожидал, что сосед снова начнет колотить в дверь или даже, чего доброго, попытается пробраться в дом через окно. Однако время шло, и, к его удивлению, за дверью оставалось тихо.

Прежде чем лечь спать, Зал все-таки обошел дом, дважды проверив, чтобы все окна были закрыты, а входная и задняя двери надежно заперты.

Незадолго до восьми утра Зал и Бернард встретились у неприметного склада в промышленной зоне. Найти парковку оказалось непросто. Зал пристроился на узком клочке земли между двумя противоречивыми знаками: «Остановка запрещена в любое время» и «Остановка запрещена в ночное время», а Бернард припарковался напротив, в зоне с пятнадцатиминутным ограничением.

– Если это затянется и мне впаяют штраф, я заставлю компанию оплатить его, – проворчал он, выходя из машины. – Это же непредвиденные расходы. Сам бы я сюда ни за что не поехал.

Складывалось впечатление, что район давно заброшен. Ни людей, ни машин – пустота и тишина. Здание, соответствующее указанному адресу, выглядело так, будто вот-вот развалится. Неужели этот склад действительно принадлежит Автоинспекции? Или они арендовали его специально для подобных случаев? Или, что еще более странно, только для них двоих? Зал пытался представить, что могло случиться здесь, но логики в происходящем не находил.

Он вспомнил загадочные слова Гэри на вечеринке: «Я бы подготовил чистое белье».

– Ладно, давай просто покончим с этим, – вздохнул Бернард.

К их удивлению, стучать в дверь не пришлось. Как только они приблизились, им открыл невысокий лысый мужчина.

– Добро пожаловать, – пробормотал он гнусавым голосом.

Мужчина закрыл за ними дверь и жестом пригласил следовать за ним. Внутри склада царил полумрак. Вокруг них лежали разрозненные останки старого производства: сломанное оборудование, ржавые детали машин, списанные инструменты и пустые коробки. Свет поступал только снаружи, пробиваясь через грязное стекло редких окон, расположенных высоко под потолком.

– И это то самое место, где ДТС проводит свои инициации? – прошептал Зал. Его голос отразился гулким эхом, нарушив гробовую тишину.

Бернард, напротив, ответил в полный голос:

– Может, тут баранов режут и младенцев кровью окропляют. Местечко-то подходящее.

Маленький человек не произнес ни слова, продолжая двигаться вперед, и они молча последовали за ним. Пол под ногами был неровным, и они шли по легкому подъему. Наконец проводник остановился. Зал и Бернард поняли, что стоят на краю обрыва. Внизу начиналась лестница, которая вела в залитое светом помещение. Перед ними открылось огромное пространство с белыми стенами и сверкающим белым полом. За рядами столов и прилавков сидели десятки людей, погруженных в работу.

– Моя голова полна шмелей, – простонал невысокий мужчина. – Дальше вы сами.

Он опустился на грязный пол, и его тело начало странно сплющиваться, теряя форму. Из его носа, рта и ушей стал вырываться темный дым, который тут же сгустился над его неподвижной фигурой. Зал замер, когда понял, что слышит нарастающее жужжание. Это были пчелы. Они вырывались из глазниц человека, одна за одной покидая его тело, пока на полу не осталась лишь пустая оболочка – кожаный мешок, лишенный жизни. Рой закружился над ними и взлетел к потолку, растворившись в тенях.

– Отличный трюк, чувак, – мрачно заметил Бернард. Он махнул рукой в сторону лестницы. – Ну что, пойдем?

Чего бы он ни ожидал, но точно не этого. Бернард старался выглядеть невозмутимым, но Зал видел, что пчелиный человек выбил его из колеи. Его рука дрожала, когда он потянулся к перилам лестницы.

Зал сам пытался найти объяснение произошедшему. Он уговаривал себя, что это был обман – возможно, оптическая иллюзия или игра воображения. Но чем дольше он размышлял, тем отчетливее понимал, что увиденное ими было реальным, каким бы безумным это ни казалось.

Они начали спускаться. Полумрак остался позади, а яркий свет внизу становился все ближе. Когда они шагнули на последнюю ступеньку, помещение, которое они увидели, оказалось совершенно другим. Это был новый современный офис.

Офис Автоинспекции.

– Здравствуйте!

Женщина появилась у подножия лестницы, выйдя из-за ближайшей стойки. Она оглядела Зала и Бернарда с ног до головы и улыбнулась.

– Добро пожаловать на посвящение. А теперь снимайте штаны.

– Что?

Она звонко рассмеялась, хлопнув в ладоши.

– Простите! Не смогла удержаться. Это была шутка. Люди часто неправильно понимают, услышав слово «инициация». У нас здесь не студенческое братство, а правительственное агентство. Так что расслабьтесь. Мы просто хотим поприветствовать вас в сообществе ДТС.

Мужчины и женщины поднялись из-за столов, повернулись к ним и начали улыбаться. Все как один, синхронно, они приветливо махали руками.

– Ну, этот степфордский прием совсем не жуткий, – бросил Бернард. – А если уж говорить о жути, то что это был за трюк с вашим маленьким провожатым?

Женщина не ответила, а резко развернулась на каблуках и сказала:

– Следуйте за мной. И не оглядывайтесь по сторонам. У вас пока нет доступа.

Сотрудники вокруг вернулись к своим обязанностям: кто-то штамповал документы, кто-то печатал на клавиатуре, кто-то говорил по телефону. Женщина внезапно остановилась.

– Не двигайтесь, – приказала она.

Свет погас. Наступила абсолютная тьма. Свет, который раньше проникал через высокие окна склада, казалось, исчез, будто его вовсе не существовало. Тьма была такой густой, что они не могли различить ни стены, ни собственные руки. Зал напряг слух, но вокруг стояла оглушающая тишина, как будто мир замер, перестав существовать.

Потом, так же внезапно, как исчез, свет вернулся. Белый офис выглядел прежним, но что-то изменилось. Работников не было. В зале остались только пустые столы и стойки. Их провожатая тоже исчезла. Но прямо перед ними в белой стене появился дверной проем, ведущий в меньшую комнату.

Через этот проем Зал рассмотрел в центре комнаты бледный объект высотой примерно восемь футов. Он напоминал скульптуру, созданную из соединенных между собой кубов и треугольников. Зал взглянул на Бернарда. Не сговариваясь, они вдвоем шагнули в проем.

Зал понял, что они совершили огромную ошибку. В комнате что-то жужжало. Гул наполнял пространство, вибрации буквально ощущались кожей, и вскоре он заметил источник этого звука. Стены. Они были темными не из-за краски или освещения – они шевелились. Кишели. Пчелы. Сотни тысяч насекомых облепили все вокруг, словно живой, дышащий ковер.

Бледный объект, поначалу показавшийся скульптурой, оказался восковым ульем, выполненным в духе произведений Дэвида Смита или Энтони Каро: угловатые линии и геометрические фигуры.

Зал сделал шаг назад, чтобы уйти, но заметил, что путь к отступлению отрезан. Дверной проем позади них был запечатан плотной стеной из пчел. Свет исходил только от улья – воск, из которого он был сделан, словно светился изнутри. Жужжание тоже не было обычным. Залу показалось, что он может различить в нем слова. Жужжащий шепот. И он не хотел вслушиваться, боялся, что если сделает это, то начнет понимать.

Зал оглянулся, надеясь, что Бернард подскажет, как выбраться отсюда. Но Бернард выглядел так же потерянно, как и он сам.

И тут из боковой стены, прямо за Бернардом, стало вырастать лицо. Оно словно проявилось из массы насекомых: выпуклый нос, скулы, насупленные брови, округлые щеки. Черные, угольно темные глаза сверкнули, точно приветствуя их. Лицо растянулось в улыбке, будто наслаждаясь их страхом.

Зал на мгновение подумал, что это реальное лицо, настоящее существо, спрятанное в стене. Но потом он заметил, как глаза и зубы искрятся текстурой сотен мельчайших движущихся тел. Лицо было сложено из пчел.

Это не имело никакого смысла. Никакого отношения ни к Автоинспекции, ни к их компьютерным системам, ни к рациональному миру за пределами этого места. Это было кошмаром, который вырвался в реальность. Зал почувствовал, как его охватывает безысходность. Он не мог избавиться от уверенности, что они умрут здесь. Их тела просто исчезнут, словно растворятся в этой комнате, и никто никогда не узнает, что с ними произошло.

Тем временем лицо начало смеяться. Это был нечеловеческий смех. Жужжание заполнило комнату, усиливаясь до зловещего хохота, волнами накатывая на их сознание. Черный рот из пчел то раскрывался, то сжимался, а стены вокруг трепетали в резонанс с этим адским звуком.

– Что за черт? – пробормотал Бернард, впервые нарушив тишину с тех пор, как они вошли в эту комнату.

Его голос звучал негромко, но ровно, странно гармонируя с низким, зловещим жужжанием, наполняющим помещение.

Зал, тоже оглушенный этим шумом, снова посмотрел на угловатую конструкцию из воска. Сначала ему показалось, что это просто отражение света на странной геометрической поверхности, но потом он заметил нечто другое. Там, за этими острыми линиями и углами, в глубине улья, словно мелькала тень – неясная, темная фигура, безумно мечущаяся туда-сюда.

Бернард, как оказалось, тоже это увидел.

– Что за черт? – повторил он громче.

Внезапно в комнате появился еще один человек.

Зал не мог сказать, как он туда попал. Он просто был здесь, как будто возник ниоткуда. Мужчина выглядел странно обыденно: обычный деловой костюм, начищенные туфли, аккуратно завязанная галстучная петля. Он был чисто выбрит, улыбка на его лице выглядела даже приветливой. Все это было нормально… если бы не его голова.

Она была огромной, несоразмерно большой.

– Приветствую вас, – произнес мужчина, слегка покачивая гидроцефалической головой.

От неожиданности Зал чуть не подпрыгнул, но вместо этого украдкой взглянул на Бернарда, чтобы оценить его реакцию. Залу хотелось отвернуться, закрыть глаза, но он боялся отвести взгляд, опасаясь, что это может быть воспринято как неуважение. Возможно, это существо, кем бы оно ни было, могло счесть такой жест оскорбительным.

– Я знаю, что вы, наверное, волнуетесь из-за посвящения, но, поверьте, это ничуть не повредит. А после него вы получите доступ ко всем программам и подпрограммам, которые понадобятся для обновления нашей онлайн-системы.

– Нам не будет больно?

Зал бросил взгляд на Бернарда как раз в тот момент, когда изо рта лица на стене вылетела необычайно большая пчела. Точнее, отделилась от всех остальных пчел, составлявших лицо, и направилась прямо к шее Бернарда.

Тот заметил ее и вскрикнул. Он попытался увернуться, но пчела достигла цели и ужалила его прямо под адамовым яблоком. Следом изо рта лица вылетела еще одна такая же большая пчела, на этот раз направляясь к Залу.

Зал резко крутанулся, пытаясь увернуться, но почти сразу почувствовал укус на шее. Жгучая боль пронзила его сознание, но исчезла так же быстро, как появилась. Он зажмурился, а потом снова открыл глаза.

Большеголовый мужчина улыбался.

Зал лежал на полу рядом с Бернардом. Его взгляд сфокусировался на потолке и на лице незнакомца. Ему было холодно. Он осознал, что полностью раздет, и с возвращением чувств пришел страх.

– Теперь у вас есть доступ ко всему.

Когда Зал подъехал к дому, на улице не было ни одного конуса, а перед его домом и домом соседа были свободные места для парковки. Он только вышел из машины, как заметил мистера Гарсию, спешащего к нему по тротуару.

– Зал! Зал!

Зал помахал рукой, дожидаясь, пока мистер Гарсия подбежит.

– Ты слышал, что случилось?

Зал покачал головой:

– Нет.

– Твоего соседа арестовали!

Зал указал на соседний дом:

– Его?

– Да. Полицейские приехали рано утром, прямо когда он расставлял дорожные конусы.

– И они не просто выписали ему штраф?

– Нет, его забрали. И машину отбуксировали. – Мистер Гарсия махнул рукой в сторону пустого места.

– Интересно, кто опередил меня. Я как раз собирался подать жалобу в город, но пока не успел, – сказал Зал.

– Наверное, и хорошо, – шепотом ответил мистер Гарсия, словно опасался, что сосед мог подслушать. – Он ведь из тех, кто потом придет за тобой, если узнает.

Зал усмехнулся:

– Сегодня это не имеет значения. Он в тюрьме.

Мистер Гарсия засмеялся и ударил Зала кулаком по плечу.

Оставшись один дома и играя в новую онлайн-игру, которую Кевин нашел бесплатно и отправил ему, Зал задумался: зачем копам арестовывать кого-то за ложное перекрытие улицы перед домом? В лучшем случае это было мелкое правонарушение, за которое полагается штраф, но не тюремное заключение. Возможно, соседа разыскивали за более серьезные преступления. Это вполне вероятно. После той безумной речи.

«Я убил больше людей, чем Чарльз Мэнсон», – вспомнил Зал.

Конечно, он не стал бы ему перечить. Но кто-то явно пожаловался в полицию. Зал задумался, кто из соседей мог быть этим героем. Точно не мистер Гарсия – он был удивлен не меньше Зала. Значит, у кого-то еще на улице были проблемы с этим соседом. Эта мысль немного его успокоила, хотя сам арест все еще казался чрезмерным. Зал решил отогнать все мысли о соседе и сосредоточился на игре, в которую погрузился до самого сна, наступившего вскоре после полуночи.

Утром, поедая чипсы и периодически прижимая указательный палец к зудящему месту на шее, куда его ужалили, Зал взял телефон, чтобы проверить электронную почту. Все было как обычно, и большинство писем могло подождать, но одно сообщение от Департамента автотранспорта с темой «Проблема решена» сразу привлекло его внимание. Он открыл письмо.

«Приветствуем вас!

Насколько нам известно, ваш сосед, мистер Говард Лэнг (так его звали), незаконно блокировал общественные парковочные места и оказывал на вас давление из-за вашего несогласия с его действиями. Наша миссия – обеспечить, чтобы каждый член семьи ДТС мог свободно жить и работать. С этой целью мы позаботились о мистере Лэнге, и он больше не будет доставлять неудобств ни вам, ни вашим соседям».

В конце письма стояла подпись: Эд Драйверс, омбудсмен Департамента автотранспорта.

Эд Драйверс? Это не может быть его настоящим именем.

Вчера Зал радовался, что соседа-засранца наконец арестовали, и до сих пор был доволен его отсутствием. С этим парнем точно было что-то не так. Но участие Автоинспекции в этом деле и расплывчатая, но явно угрожающая фраза «мы позаботились о мистере Лэнге» вызвали у Зала беспокойство.

Говард Лэнг. Теперь, когда у них с Бернардом был полный доступ к компьютерным системам Автоинспекции, Зал задумался: сможет ли он найти имя Говарда Лэнга и выяснить, что с ним случилось?

Сгорая от любопытства и предвкушая, что удастся раскопать, он быстро доел завтрак и отправился на работу.

Он приехал на стоянку раньше обычного, но одновременно с Вайолет, и мельком подумал: возможно, она тоже пришла пораньше, чтобы избежать встречи с ним. Однако он ничего не сказал, и она тоже промолчала, так что они вошли вместе, словно все было как обычно.

Оказавшись на своем месте, Зал включил компьютер и начал поиск по всем системам Автоинспекции. Ничего не найдя, он перешел к последовательному просмотру доступных программ. Спустя двадцать минут, пробираясь через неалфавитный список нарушителей, обозначенных только буквами и цифрами (1-A, 1-Б, 1-В…), он наконец нашел имя соседа. Щелкнув на него, Зал попал на страницу с заголовком «Разрешенные нарушения».

– Ни хрена себе, – присвистнул он.

Бернард высунул голову из-за перегородки:

– Что у тебя там?

– Мой сосед-засранец. Тот самый с конусами.

– И что с ним?

– Его арестовали вчера, а сегодня утром я получил письмо из ДТС, в котором говорилось, что они о нем «позаботились». Типа чтобы он больше не мешал мне работать, ведь я теперь часть семьи.

– Ни хрена себе.

– Вот и я говорю. Поэтому я пришел пораньше, чтобы через наш доступ выяснить, что с ним случилось.

– И?

– Он, цитирую, «отправлен на перевоспитание».

– Звучит зловеще.

– Зловеще, – согласился Зал. Он встал, обошел свою перегородку и подошел к Бернарду. – Итак, будем обсуждать то, что произошло вчера?

– Думаю, да.

– Я имею в виду сейчас, когда у нас было время все обдумать.

– Возможно, – сказал Бернард. – Но не здесь, не на работе. Наши продажные суды ведь постановили, что работодатели имеют полное право шпионить за сотрудниками. И уж точно не по телефону, который можно взломать, будь то стационарный или мобильный.

– В обед, на случайной прогулке на свежем воздухе?

Бернард улыбнулся:

– Может быть, и так.

Кивнув, Зал вернулся на свое рабочее место.

Сегодня они оба захватили с собой ланчи и решили не оставаться в комнате отдыха, а выйти на улицу и прогуляться до парка. Вайолет спросила, может ли она присоединиться, и, хотя Зал сомневался, стоит ли втягивать ее в это, он не хотел, чтобы его действия выглядели как попытка оттолкнуть ее.

– Конечно, – ответил он.

Бернард недоуменно поднял бровь, но прежде чем он успел что-либо сказать, у Вайолет зазвонил телефон. Она отошла, чтобы ответить, а через несколько минут вернулась и сказала:

– Вам лучше идти без меня. Что-то случилось в офисе.

Оказавшись в парке, они сели на скамейку и достали свои бутерброды. Первым заговорил Зал:

– Так что это было вчера? Что, черт возьми, произошло?

– Ты меня спрашиваешь? Меня раздели и бросили к пчелам!

– Мы оба видели одно и то же, так что это точно было на самом деле, а не галлюцинация. Но это было безумие, верно? Ты вообще мог себе представить что-то подобное? Этот странный подземный офис, парень, полный пчел, и то лицо в комнате… И что это был за укус пчелы? Какая-то инъекция? Может, в нас теперь живут нанороботы, которые следят за всем, что мы делаем?

– Тук-тук, Зал слетел с катушек, – перебил его Бернард.

Зал замолчал и пристально посмотрел на друга.

– Серьезно? После всего, что мы пережили? Ты думаешь, я преувеличиваю?

Бернард вздохнул:

– Я бы хотел верить, что да, чувак. Но нет. Это была моя попытка быть несерьезным. А если честно, я даже не знаю, как назвать эту сцену – то ли ужастик, то ли документалка про животных.

– Что это, мать твою, было?

– Надо полагать, наше посвящение.

– Но для тебя в этом был хоть какой-то смысл? Хоть малейший? Это даже не кажется реальным.

– О, все было реально. Потрогай место, куда тебя ужалили!

– Но как такое возможно? Я ломаю голову, пытаясь понять, что это было, но ничего не могу придумать. Может, нас чем-то накачали?

– Нет, я не обдолбан, – усмехнулся Бернард, но его лицо тут же стало серьезным. – Чувак, я без понятия, что это было и как это работает. Но я не думаю, что это нанороботы.

– Это всего лишь теория.

– Это что-то… более земное. – Бернард ненадолго задумался. – Знаешь, я не религиозный человек. Даже в детстве я не верил в призраков, пришельцев или лох-несское чудовище. Но то, с чем мы столкнулись, – это какое-то сверхъестественное дерьмо. Я не знаю, что это было, как это произошло или что еще, но это единственное объяснение, которое имеет для меня хоть какой-то смысл. Как бы мне ни было неприятно это признавать.

– Я пытался связаться с Гэри и Бу по электронной почте, – сказал Зал. – Ни один из них не ответил.

– Я тоже.

– Они вели себя так, будто поклялись хранить тайну о своем посвящении. Но мы же их об этом не просили.

– Нет, нас просто ужалили пчелы-монстры, а потом отправили в «веселое путешествие».

– Я просто… – Зал скомкал пакет от обеда, попытался бросить его в ближайшую урну, но промахнулся. – Я просто не знаю, что со всем этим делать. И что дальше.

– Да мы, по сути, ничего не можем сделать. Уже ничего не изменить.

Зал посмотрел на друга:

– Мне, честно говоря, страшно.

Бернард кивнул:

– И мне, чувак. И мне.

Вайолет ждала его в холле, когда они вернулись на работу. Улыбнувшись и помахав рукой, Бернард прошел вперед, оставив их вдвоем. Зал заметил, что она выглядит обеспокоенной.

– Я хотела бы попросить тебя об одолжении, – сказала она.

– Конечно, – ответил он.

Вайолет посмотрела на свои туфли.

– Могу я остаться у тебя на ночь? Не для этого, – быстро добавила она, ее лицо залилось краской. – Мне просто нужно где-то переночевать. Дома… есть кое-какие проблемы. Я подумала, что будет неплохо немного отдохнуть.

Зал рискнул улыбнуться:

– Любая причина подойдет.

Он посмотрел ей в глаза так искренне, как только мог, но это вызвало у нее лишь легкую улыбку.

– Не задерживай дыхание, ковбой.

Он усмехнулся:

– Ладно. Серьезно, конечно, можешь остаться. У меня есть свободная спальня.

Они двинулись по холлу.

– Встретимся здесь после работы? – спросила она.

– Буду ждать.

– Я могу приготовить ужин, если хочешь.

– Или мы можем заказать пиццу.

– Пицца звучит неплохо, – признала она.

– Тогда договорились.

После работы они решили поехать на его машине, оставив ее автомобиль на стоянке. По пути, заехав за пиццей, Зал рассказал Вайолет о Говарде Лэнге, дорожных конусах, его аресте и странном письме из Департамента транспорта. Он упустил подробности об их посвящении, но даже без них история казалась ей неординарной.

Когда они подъехали к дому Зала, оба невольно задержали взгляд на темном соседнем доме.

– Это его дом? – спросила Вайолет.

Зал кивнул. Она поежилась:

– Что, по-твоему, означает «перевоспитание»?

Зал покачал головой:

– Понятия не имею.

От одного вида пустого соседского дома у него по спине пробежали мурашки. Заперев машину, он быстро провел Вайолет в дом, включив свет в прихожей.

Глава 23

– Гитеррес?

Хорхе поднял глаза. В дверях стоял незнакомый мужчина.

– Да?

– Письмо.

Мужчина протянул ему белый конверт, оставаясь в коридоре.

Письмо? Хорхе вскочил с кровати. Это должно быть от Беверли! То, что она наконец-то ответила, подняло ему настроение впервые с момента приезда в лагерь.

Хорхе схватил конверт и закрыл за посыльным дверь. Конверт был толстым, без обратного адреса. Он сразу же вскрыл его. Внутри оказалось три вещи. Первое – короткое письмо от матери Беверли. Написанное на испанском, оно казалось смазанным слезами. В нем сообщалось, что Беверли умерла. Внезапный инсульт.

На мгновение Хорхе показалось, что его сердце тоже остановилось.

К письму была прикреплена вырезка из газетного некролога: «С прискорбием сообщаем о кончине нашей дочери, Беверли Авилы-Гитеррес. Мистер и миссис Хуан Авила». Дальше он читать не стал.

Третьим предметом было приглашение на похороны, которое Хорхе бросил на кровать.

Беверли мертва?!

Нет, это невозможно. Но, сколько бы он ни повторял это про себя, он знал: возможно.

Хорхе вышел из комнаты, все еще сжимая в руках конверт и его содержимое. Он направился на улицу, к зданию администрации.

Он должен выбраться отсюда. Как угодно.

Он покажет это письмо и скажет, что должен уйти. Если его остановят, он устроит такой скандал, что охрана просто вынуждена будет вмешаться. Если потребуется, он заставит их причинить ему вред, чтобы его отправили в больницу. А там он потребует увидеть свою сестру. Это его единственный шанс вырваться из этого ада.

Только бы у ДТС не было собственной больницы.

Он гнал эти мысли прочь.

Солнце уже скрылось за горизонтом, оставив лишь слабое свечение в западной части неба. Хорхе боялся, что администрация может быть закрыта – они ведь явно не работают круглосуточно? Но автоматические двери распахнулись, едва он приблизился. Он оказался в том же стерильном холле, где в свой первый день прошел инструктаж. А там, словно ожидая его, стоял мистер Лейн. Тот самый, кто вручил ему материалы и объяснял правила.

– Мне нужно домой, – объявил Хорхе. – Моя жена умерла.

Мистер Лейн мягко улыбнулся.

– Вы слышали, что я сказал? Мне нужно уйти! Немедленно!

– Сожалею, но ваше обучение еще не закончено.

Хорхе шагнул вперед, сокращая расстояние между ними:

– Я сказал, моя жена умерла!

– Люди умирают каждый день, – спокойно ответил Лейн. – Знаете ли вы, что пятнадцать процентов смертей случаются в результате ДТП? Но жизнь продолжается. И суровая правда заключается в том, что независимо от того, жива ваша жена или мертва, вам все равно нужна работа, ДТС все равно нужны сотрудники.

– Ты ублюдок! – закричал Хорхе и замахнулся, но Лейн ловко увернулся.

Хорхе ожидал, что охранники вот-вот ворвутся в вестибюль, чтобы скрутить его, но никто не появлялся. С бессвязным криком ярости он снова бросился на мистера Лейна, пытаясь схватить его, но тот вновь увернулся с раздражающей легкостью.

Хорхе остановился, тяжело дыша, а Лейн спокойно встретил его взгляд. В этом бесстрастном выражении все же мелькнула тень чего-то похожего на удовлетворение.

– Твоя жена мертва. И ты ничего не можешь с этим поделать. Разве что почтить ее память, завершив обучение…

Хорхе больше не слушал. Он побежал.

Он уходил отсюда. Сейчас же. Даже если придется прорезать себе путь через колючую проволоку или столкнуться с расистами-головорезами, он все равно сбежит.

Выскочив из здания, он направился по центральной дороге. Прямой путь – всегда лучше. Адреналин гнал его вперед. Он не знал, что будет делать у ворот, как проскочит мимо охранников, но он придумает. Гнев станет его проводником.

Снаружи никого не было. Слышались только неровное дыхание Хорхе и быстрый стук ботинок по асфальту.

И вдруг раздался звук моторов. Машины появились ниоткуда. Они разгонялись, заполняя дорогу впереди, выкатывались из боковых тропинок и тупиков позади него. Хорхе осенило: до этого момента он вообще не видел машин в лагере Департамента транспорта. Ни грузовиков, ни седанов, ни даже гольф-каров. После того как автобус, доставивший его сюда, уехал, транспорта не было. Все в лагере ДТС ходили пешком. Но теперь здесь было полно машин, и они окружали его. Хотя еще не стемнело, фары светили так ярко, что Хорхе щурился, не видя дороги. Водителей не было заметно, но он услышал щелчок открывшейся дверцы, а затем глухой удар, когда она захлопнулась. Из-под света фар вышел силуэт.

В отчаянии Хорхе побежал в противоположном направлении. Он не собирался просто стоять здесь и ждать, пока его схватят, а намеревался убраться из этого места. Свет фар ослеплял его, но он успел различить проход между двумя машинами. Он нырнул туда, но тут боковая дверца распахнулась и врезалась ему в живот, сбив с ног. Боль в коленях прострелила тело. Хорхе пытался подняться, но ноги не слушались.

Его окружили. Из машин выходили люди: инструкторы, сотрудники лагеря, даже несколько стажеров.

Перед Хорхе стоял мистер Лейн. Хорхе ждал нотаций. Ожидал, что тот снова скажет, будто он обязан остаться, завершить обучение, что смерть Беверли – несущественная мелочь, которая ничего не меняет. Но, к его удивлению, администратор положил руку ему на плечо:

– Я знаю, что вы чувствуете, мистер Гитеррес. Поверьте, я понимаю. Моя жена тоже недавно скончалась. И, как и вы, я был здесь, в лагере, когда это случилось. Как бы мне ни хотелось уехать, проститься навсегда, я понял, что мое место здесь…

– Мое место не здесь!

– Так ли это?

Мистер Лейн добродушно улыбнулся:

– Я знаю, что вы противились некоторым нашим правилам. Вы ясно давали знать о своем сопротивлении. Но я внимательно следил за вашим прогрессом и должен признать: вы, по-моему, нашли здесь свой дом.

– Вы ошибаетесь.

Лейн пожал плечами:

– Может быть. А может, вы просто еще не поняли этого. Но в любом случае ваше место здесь, с нами.

– Я ухожу.

– Нет.

Слово прозвучало тихо, почти шепотом, но именно из-за этого прозвучало как удар. Ни крик, ни угрозы не произвели бы такого эффекта. Хорхе оглянулся. Свет фар, машины, сгустившаяся темнота. Он почувствовал, как внутри него зарождается отчаяние.

Нет!

Он бросился на Лейна. Он поклялся не сдаваться. Он собьет этого человека с ног, расквасит ему лицо, если потребуется. Получит травмы, будет истекать кровью, но это даст ему шанс сбежать. Черт возьми, он вырвется!

Но, прежде чем его кулаки успели достичь цели, несколько пар рук грубо схватили его сзади. Его подняли над землей и потащили в сторону, к траве у обочины дороги.

– Что ты хочешь с ним сделать? – раздался чей-то возглас.

Хорхе узнал голос Эла, грузного водителя, который утверждал, что стал стажером, потому что хотел сменить профессию.

Ответа он не услышал. Жесткий ботинок ударил его по голове, и он потерял сознание.

Когда Хорхе очнулся, он сидел за столом в кафетерии. Голова гудела. Перед ним лежал наполовину съеденный гамбургер. Напротив сидел мистер Лейн и ел миску чили. В кафетерии больше никого не было – только они вдвоем. За окнами чернела ночь.

Беверли мертва.

Эта мысль просочилась в его сознание, заполнив все внутри. Она вытеснила все остальное – даже боль, даже страх. Гнев, что гнал его раньше, растворился, уступив место абсолютному, подавляющему отчаянию. Что бы он ни делал, где бы он ни был, ничто не вернет Беверли. Ее больше нет. Навсегда.

Мистер Лейн вытер губы салфеткой. Затем указал на недоеденный гамбургер:

– Вы закончили?

Хорхе уныло кивнул. Он задумался о том, мгновенно ли ее хватил удар или она успела осознать происходящее. Думала ли она о нем в последний момент?

Мистер Лейн встал.

– Пойдемте в Храм, – сказал он.

Храм?

Хорхе нахмурился. Может, его и воспитывали католиком, но сейчас он им не был. Ни католиком, ни протестантом, ни буддистом, ни уж тем более евреем.

– Все, кто посвящает свою жизнь ДТС, должны поклоняться в Храме, – продолжил администратор, словно прочитав его мысли.

Хорхе не собирался посвящать Автоинспекции ни минуты своей жизни. Тем не менее он встал и последовал за мистером Лейном к выходу из кафетерия. Хорхе не знал, сколько сейчас времени, но улицы были пусты. Ни одного человека, ни одного звука, кроме их шагов. Окна комнат для стажеров темнели, и свет уличных фонарей был единственным признаком жизни в этом странном месте. Ровно стоящие здания, аккуратные светильники вдоль тротуаров, продуманное ландшафтное освещение делали кампус похожим на маленький ночной городок. Но лес за его пределами был абсолютно черным.

Они прошли мимо административного здания. Хорхе двигался на полшага позади мистера Лейна, пока они спускались по извилистой дорожке. Перед ними возвышалось здание без окон, одновременно современное и первобытное, резко контрастирующее с остальными строениями на территории кампуса. Пирамидальное сооружение, широкое у основания и сужающееся к вершине, было высотой не менее четырех этажей.

Он никогда раньше не замечал этого здания. Это казалось невозможным – оно находилось в самом центре кампуса и было крупнейшим из всех окружающих построек. Но каким-то образом оно до сих пор оставалось невидимым. Как такое могло быть?

Подойдя ближе, Хорхе разглядел открытый арочный дверной проем, за которым чернела густая тьма. От этой тьмы его пробрала дрожь. В голове мелькнула единственная мысль: «Что я делаю? Беверли мертва. Почему я все еще здесь?»

И все же он продолжил идти, следуя за мистером Лейном, вошел в дверной проем и оказался внутри. Здесь было теплее, чем на улице, и воздух наполнял приятный аромат. Помещение оказалось ярче, чем ожидалось: свет лился от какого-то скрытого источника. Весь интерьер представлял собой единое пещерное святилище. Каменные стены храма были украшены резными изображениями автомобилей, автобусов, грузовиков и фургонов всех возможных форм и эпох. Среди них были и более древние виды транспорта: коляски, кареты, повозки. Скамьи, если это вообще можно было назвать скамьями, представляли собой разнородную смесь автомобильных сидений: плюшевые ковшеобразные кресла, виниловые лавки, деревянные доски из повозок. Хорхе и мистер Лейн шли по центральному проходу, ведущему к передней части святилища. Там располагался массивный алтарь, на котором возвышалась странная темная фигура. Это был большеголовый мужчина в длинной мантии, стоящий с распростертыми руками. На первый взгляд фигура казалась статуей, но поверхность ее все время двигалась, переливаясь и изменяясь. Хорхе потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это вовсе не статуя. Это форма, созданная тысячами насекомых, роящихся друг над другом в постоянной волне, которая придавала всей массе видимость твердой и цельной структуры.

Сладкий запах, который он почувствовал у входа, здесь стал сильнее. Он ощущал энергию, исходящую от фигуры. Это была странная, почти умиротворяющая энергия, совершенно не соответствующая ее ужасающему виду. В его голове раздалось низкое, успокаивающее жужжание.

На мгновение гнев и печаль, которые терзали его с момента известия о смерти Беверли, ослабли, уступив место короткому, болезненному спокойствию. Но затем боль вернулась с удвоенной силой, накрыв его черной, всепоглощающей волной отчаяния. Хорхе не мог даже пошевелиться. В памяти вспыхнули образы их первой встречи, первого свидания, момента, когда они решили жить вместе. Он вспомнил, как они сбежали, чтобы пожениться, и это лишь усилило охватившую его безнадежность. Всем сердцем он желал, чтобы умер он, а не Беверли.

Фигура на алтаре пришла в движение. Теперь ее руки раскинулись еще шире, словно охватывая все вокруг, и казалось, что она смотрит на него сверху вниз.

– Поклонитесь ей, – тихо произнес мистер Лейн.

Хорхе опустился на колени. Рыдая, он начал молиться. Неважно, кому – жужжащему Иисусу, Марии, фигуре перед ним, всему, что может быть на свете. Он молил только об одном: чтобы Беверли снова была жива, чтобы время повернулось вспять и чтобы ее смерть была отменена.

Он проснулся в незнакомой спальне, входящей в роскошный люкс. Через большое окно открывался вид на деревья. Хорхе не мог вспомнить, как оказался здесь и что происходило до этого. Его разум был затуманен, заполнен хаотичной мешаниной снов, обрывков мыслей и воспоминаний. Единственное, что он осознавал ясно, – Беверли больше нет.

Хорхе резко сел, и это горькое осознание привело его в чувство. Он окинул взглядом незнакомую обстановку. Затем его внимание привлекли два человека, стоящие у двери и негромко переговаривающиеся. Это были мистер Лейн и еще один администратор, имени которого он не знал.

– Что… – начал он, но мистер Лейн прервал его, бодро направившись к кровати с добродушной улыбкой, от которой веяло наигранной учтивостью.

– Вы проснулись!

Второй мужчина открыл дверь и бесшумно вышел. Хорхе встал. Он обнаружил, что на нем дорогая пижама из легкой, мягкой ткани, украшенная странным узором – отпечатками автомобильных шин.

– Где я? Как я сюда попал?

– В своей новой кроватке. Ведь так ее называют ребята из гетто?

Хорхе проигнорировал эту реплику.

– Я все еще в лагере?

– О, да. Просто ты перешел на следующий уровень.

– Здесь только одна кровать.

– Сосед по комнате тебе больше не нужен, – ответил мистер Лейн. – Ты поклонялся в Храме. Теперь ты часть семьи.

– А где… Дарелл?

– Боюсь, он попал в автокатастрофу и больше не с нами.

– Он умер?

– Да.

Прежде чем Хорхе успел произнести хоть слово, прежде чем его разум смог хоть как-то среагировать, мистер Лейн подошел к двухстворчатому шкафу и распахнул его.

– Мы взяли на себя смелость перенести сюда ваши вещи и подготовить одежду, которая лучше соответствует вашей новой должности.

Хорхе не позволил отвлечь себя:

– Мне нужно выбраться отсюда. Моя жена мертва. Я должен увидеть ее.

– Там не на что смотреть. Она мертва.

Гнев вспыхнул в нем, но прежде чем он успел что-либо сказать, в руках мистера Лейна появился электронный планшет. Откуда он взялся и как попал в его руки, Хорхе не заметил.

– В рамках жеста доброй воли Автоинспекция провела небольшое исследование в отношении вашей покойной жены, – спокойно заявил Лейн. Он посмотрел на экран, покачал головой и добавил: – Она, кажется, не была хорошей женщиной, не так ли?

Хорхе почувствовал, как его кулаки непроизвольно сжались.

– Что ты сказал?

– Здесь говорится, что она была настоящей… шлюхой. Уходила к друзьям, соседям, коллегам, даже незнакомцам.

– Это ложь!

Мистер Лейн снисходительно улыбнулся:

– Ну что вы. Если вы хоть чему-то научились за время обучения, то должны понимать, что мы внимательно следим за нашими лицензиатами. Какой смысл в системе, если мы не будем знать все?

– Но вы не можете…

– О, мы можем все.

Он вновь посмотрел на планшет:

– Судя по записям, ваша жена была весьма любвеобильной. Особое удовольствие ей доставляли… энергичные действия сзади. Не с вами, конечно, но, похоже, этот путь был открыт практически для всех остальных: ее босса, соседа, почтальона. И, кроме вас, ей не очень нравились латиноамериканцы. – Мистер Лейн поднял взгляд. – Латиноамериканец – вы ведь так предпочитаете себя называть, верно? В любом случае она больше любила белое мясо.

– Это чушь!

– Кроме того, она была транжирой. По ее вине вы оказались в глубокой финансовой яме. Без страховки жизни и со всеми ее долгами вам понадобится хорошая работа в ДТС, чтобы просто держаться на плаву.

– Беверли была осторожна с деньгами!

– Это не то, что нам известно.

– Да пошел ты!

Хорхе рывком протиснулся мимо Лейна, выхватил рубашку и брюки из шкафа. Но тут дверь в номер открылась, и вошли двое мужчин. Одного из них Хорхе узнал – это был администратор, с которым мистер Лейн разговаривал ранее. Второй оказался молодым охранником с бритой головой. Хорхе помнил его: именно этот охранник с напарником однажды прервали его попытку исследовать окрестный лес. Мистер Лейн обернулся к ним:

– Убедитесь, что он не покинет территорию. Она закрыта.

Не обращая на них внимания, Хорхе отнес одежду в ванную, закрыл за собой дверь и щелкнул замком. Он быстро переоделся, бросив взгляд в зеркало. С удивлением он заметил, что выглядит куда более ухоженным, чем ожидал. Вместо взъерошенных волос и щетины его лицо было гладко выбрито, а прическа оставалась безупречной, как будто он только что позаботился о себе.

Он вышел из ванной и увидел, что мистер Лейн и его собеседник снова тихо разговаривают у двери. Лысый охранник стоял у входа в туалет, сверля Хорхе самодовольным взглядом. Хорхе направился к выходу, но охранник шагнул в сторону и перегородил ему путь.

– Уйди с дороги, – бросил Хорхе.

Тот лишь ухмыльнулся. Хорхе двинулся влево, но охранник тут же повторил его движение, снова встав на пути.

– Вы преграждаете мне путь, – процедил Хорхе.

– Да, сеньор, – ответил охранник, нарочито утрируя мексиканский акцент.

Хорхе почувствовал, как в нем вспыхнул гнев. Не раздумывая, он размахнулся и нанес охраннику резкий удар ногой в пах. Тот упал, схватившись за промежность. Мистер Лейн громко рассмеялся, сделав несколько шагов к Хорхе. Он похлопал его по плечу, словно поздравляя с удачным ходом.

– Вот это я понимаю, дух! Теперь я понимаю, почему мистеры Белый и Черный так хотели видеть тебя в Автоинспекции.

Хорхе собирался было ударить Лейна, а если понадобится, то и его напарника, чтобы вырваться и сбежать из этого места. Но вдруг его охватило знакомое парализующее чувство: та же самая мягкая, успокаивающая энергия, что овладевала им в Храме.

Перед его мысленным взором возникли изображения – те самые восковые ульи среди деревьев, которые он видел тогда, когда охранники прервали его исследование леса. Их геометрические формы напоминали город, выстроенный в миниатюре.

– Расслабься, – прозвучал в его голове низкий жужжащий голос, не говоривший ни на одном известном ему языке, но в то же время странно понятный. – Расслабься.

И он расслабился.

Глава 24

Тодд уже спал в кровати, а Розита задержалась на кухне только для того, чтобы налить себе стакан воды. Поэтому, когда зазвонил телефон, она вздрогнула от неожиданности. Ее взгляд тут же метнулся к часам над плитой.

23:39.

Поздние звонки редко сулили что-то хорошее. Она схватила трубку еще до второго звонка, перебирая в уме возможные варианты: мама умерла, папа умер…

– Алло? – произнесла она и замерла, затаив дыхание.

– Хорхе бросил меня!

Это была Беверли. Розита не знала, что и сказать. Она нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду? Ты что-то узнала?

– Его шлюха звонила мне из ванной, сразу после того, как они… закончили. Она злорадствовала.

Это звучало настолько неправдоподобно, что Розита невольно замялась.

– Может быть, все не так, как кажется? – осторожно предположила она.

– Нет! – голос Беверли дрогнул. – Я слышала, как он стучал в дверь на заднем плане, требуя объяснений, что она делает с его телефоном и с кем разговаривает. – Беверли всхлипнула. – А потом она сказала, что он уходит от меня и теперь будет жить с ей.

Розита молчала. Ей трудно было представить, что ее брат мог поступить так подло, но она не могла полностью исключить такую возможность.

– Я думаю, он даже не занимается подготовкой в лагере ДТС. Может, это вообще была какая-то афера. Просто предлог, чтобы сбежать от меня.

– Это не похоже на Хорхе.

– Правда?

Розита не могла ответить с полной уверенностью.

– Прости, что побеспокоила тебя, – всхлипывая, сказала Беверли. – Не знаю, почему я вообще позвонила…

– Подожди! – воскликнула Розита, но невестка уже положила трубку.

Розита немедленно перезвонила, но, услышав длинные гудки – один, два, три, четыре, – поняла, что Беверли не собирается отвечать.

Повесив трубку, она вернулась в спальню, подошла к кровати Тодда и потрясла его за плечо.

– Проснись!

– А? Я не сплю. Что случилось?

Он сел на кровати, моргая, как будто решил, что уже утро. Затем, увидев темноту, взглянул на часы и с удивлением посмотрел на жену.

– Что происходит?

– Это Беверли. Она только что звонила. Хорхе бросил ее… Мы должны к ней поехать.

– Сейчас? В полночь?

– Она расстроена, плохо соображает. Я боюсь, что она может сделать что-то ужасное.

– Ужасное? Ты думаешь, она навредит себе?

Розита уже включила свет и торопливо собирала одежду со стула.

– Не знаю. Может быть. Я просто считаю, что мы должны быть рядом. Она не должна оставаться одна в таком состоянии. – Розита натянула брюки. – Или я могу поехать одна, если ты не хочешь…

– Я иду, – устало сказал Тодд, сбрасывая одеяло. – Иду, дорогая.

Когда они выехали из дома, улица была пуста. Розита вспомнила, как в районе, где она выросла, в такое время кто-нибудь обязательно устраивал бы вечеринку: машины разъезжались бы по узким дорогам, на крыльцах молодые пары прощались бы долгими поцелуями. Но здесь царила тишина. Именно поэтому они с Тоддом и выбрали этот район. Глядя в пассажирское окно, она вдруг осознала, как счастлива жить такой спокойной жизнью.

Через несколько кварталов они выехали на главную магистраль. Даже здесь, на больших улицах, машин было немного. Навстречу им проехал грузовик, где-то вдали промчался мотоцикл, с ревом превышая скорость. Остальные автомобили на дороге казались ленивыми и усталыми, двигаясь медленно и словно нехотя.

Розита смотрела в окно справа от себя, пока их не настигла черная «Камри», которая поравнялась с ними. Водитель повернулся к ней и… ухмыльнулся. Она вскрикнула, увидев его лицо. «Камри» резко сорвалась с места, и Розита проводила взглядом ее задние фары, прежде чем снова уставиться на пустую улицу.

– Что случилось? – раздраженно спросил Тодд.

Розита покачала головой.

– Ничего.

– Ты кричала из-за ерунды?

Она промолчала. То, что она видела, просто не могло быть реальным. Это было невозможно.

На следующем светофоре «Камри» снова оказалась рядом. Розита рискнула взглянуть на водителя. Белое лицо ухмылялось ей через стекло. Ее дыхание участилось. Она не ошибалась. Это был Уилл Каски.

Розита видела, как его застрелили полицейские, после того как он убил двух человек и ранил еще троих. Она видела, как его тело, завернутое в пластиковый мешок для трупов, вывозили из библиотеки.

Но вот он – едет по ночному городу на «Тойоте». Светофор переключился, и «Камри» сорвалась вперед.

Сердце гулко стучало в ушах, и Розита повернулась к Тодду.

– Это был Уилл Каски. Тот парень, который устроил стрельбу в библиотеке. Он был в машине рядом с нами.

– Что? – Тодд нахмурился. – Это шутка? Я что-то не понимаю.

– Тут нечего понимать. Это не шутка. Человек, сидевший за рулем той машины, был Уилл Каски. Я видела его. Он посмотрел на меня, улыбнулся… У меня чуть не случился сердечный приступ.

– Но он же мертв, правильно? Копы его застрелили…

– Да! – Розита раздраженно отмахнулась. – Именно это я тебе и говорю!

Она показала через лобовое стекло на задние красные фонари, исчезающие за поворотом впереди.

– За рулем этой машины был мертвец.

– Ты хочешь сказать, что это был призрак?

– Я не знаю! – Розита почти кричала. – Но нет, он не выглядел как призрак! Он выглядел как обычный человек. Только очень… белый.

– Как призрак.

– Нет! Не как призрак!

– Может, это был просто кто-то, похожий на него?

Она тяжело вздохнула, сдаваясь:

– Может быть.

Но она знала, что это был не кто-то похожий. Она видела это лицо. Это был Уилл Каски.

Через десять минут они подъехали к дому Хорхе и Беверли. Страх, который Розита испытывала из-за белого лица Уилла Каски, померк перед тем, что она почувствовала, глядя на дом брата. Все окна были темными. Единственный источник света – приглушенный желтоватый отблеск фонаря на крыльце. Дом выглядел… мертвым.

– Пойдем, – бросила она, быстро выскочив из машины.

Перед ее мысленным взором предстала картина: Беверли лежит на полу ванной с перерезанными запястьями, кровь растекается вокруг нее алым пятном. Розита на мгновение застыла в панике, осознав, что забыла взять с собой запасной ключ Хорхе, который они с Тоддом держали на кухне. Но тут входная дверь открылась. На пороге стояла Беверли – целая и невредимая. Розита испытала прилив облегчения.

– Ты в порядке? – спросила она, бросившись к невестке и крепко обняв ее.

Беверли слегка отстранилась и кивнула:

– Вам не нужно было приезжать.

– Нет, нужно было, – твердо сказала Розита.

К этому времени к ним подошел Тодд и остановился рядом, не зная, куда девать руки.

– Я думаю, может быть, ты права, – пробормотала Беверли. – Может, все это… нереально. Сейчас, когда я вспоминаю, голос за дверью… он совсем не был похож на голос Хорхе. Тогда я была уверена, что это он, но теперь… я не уверена. Да и номер был неизвестный. Номер Хорхе никогда не скрыт. – Беверли попыталась улыбнуться, но у нее не получилась. – Но кого я пытаюсь обмануть? Он легко мог заблокировать свой номер. Думаю, я просто обманываю себя. Неужели я верю, что какая-то случайная женщина нашла мой номер, позвонила мне ночью, убедила какого-то парня прикинуться Хорхе, а потом выдала себя за его любовницу? Это же бред. Я просто схожу с ума.

– Я в это не верю, – вдруг сказал Тодд.

Обе женщины уставились на него.

– Это все Автоинспекция, – продолжил Тодд. – До сих пор они вели себя очень странно: похитили Хорхе, устроили мне какой-то странный тест, мне приходилось брать уроки у бывших сотрудников ДТС, которые потом загадочно погибли в пожаре. А мой номер водительских прав совпадает с номером прабабушки, который ей присвоили в нацистском концлагере. Когда я попытался пожаловаться, ко мне прислали бандита, который сказал, что я не могу ничего изменить, потому что я, цитирую, ублюдок. Думаете, они не могут состряпать историю с изменой?

– Но зачем? – спросила Беверли, нахмурившись. – Какой в этом смысл?

– Чтобы сбить нас со следа, – сказал он. – Чтобы ты не пыталась выяснить, что происходит в их лагере и где находится Хорхе.

Она фыркнула.

– Ты правда в это веришь? Или говоришь просто так?

– Я действительно так думаю, – сказал он, и Розита с удивлением поняла, что он уверен в своих словах.

И вдруг ей тоже стало казаться, что в его безумной теории есть доля истины. Она вспомнила, как офицер спецназа сказал, что водительские права Уилла Каски указывают, будто он вольный стрелок, и ту карикатурную заставку с логотипом ДТС, появившуюся на экране компьютера в справочном бюро. Тодд бросил на нее взгляд, и она поняла, на что он намекает. Розита кивнула.

– Есть кое-что, о чем мы тебе не сказали, – начал он, и Беверли напряглась. – Люди, которые меня обучали, раньше работали в ДТС. Все они были покалечены. Они утверждали, что это сделали с ними в департаменте. Я рассказал им про Хорхе и попросил узнать, что с ним. Они сказали, что он может быть в лагере. Оттуда люди возвращаются либо с промытыми мозгами, либо искалеченными. – Он сделал паузу, глубоко вздохнув. – Либо не возвращаются вообще.

Беверли издала короткий испуганный звук, зажав рот рукой.

– Я не говорю, что верю им, – поспешил добавить он. – Они сами сказали, что все это только догадки. Но…

– Вы знали это и ничего мне не сказали? – Беверли повернулась к нему с яростью в глазах.

– Мы не хотели тебя волновать, – неубедительно сказала Розита.

– Не волновать?! Я и так схожу с ума! Где этот лагерь?

– Они не знают, – сказал Тодд. – Именно поэтому мы ничего не сказали.

– У меня нет права знать, что происходит с моим мужем?

Розита опустила глаза, чувствуя себя виноватой. Почему они не сказали ей? Что с ними было не так?

– Убирайтесь отсюда, – резко сказала Беверли, указывая на дверь.

– Беверли… – начала Розита.

– Убирайтесь! Сейчас же!

Она злилась, но не выглядела самоубийцей. И в данной ситуации это было лучшее, на что они могли надеяться.

Розита и Тодд переглянулись, а затем неохотно направились к машине. Садясь на пассажирское место, Розита решила, что позвонит Беверли утром. Или, может быть, чуть позже, когда та успокоится. Когда они выезжали с подъездной дорожки, она ожидала, что Тодд отпустит сардоническое замечание вроде: «Ну, это было весело». Но даже он, похоже, осознал всю серьезность ситуации и молчал.

Они ехали в тишине всю дорогу. Розита почувствовала, как по спине пробежал озноб, когда Тодд неожиданно свернул с маршрута, которым они приехали. Глядя в окно на редкие проезжавшие мимо машины, она почти убедила себя, что не видела того, что ей показалось. Было поздно, она устала, а стресс исказил восприятие…

Но, как ни старалась, она не могла забыть белое ухмыляющееся лицо Уилла Каски. Оно преследовало ее, навязчиво всплывая перед глазами.

На следующий день Розита отправилась в библиотеку. Она решила провести небольшое исследование, чтобы развеять свои страхи. Уилл Каски был не только официально мертв, но и похоронен. Эта информация была проверена и задокументирована.

И все же, какая-то сумасшедшая часть ее сознания подсказывала ей, что следовало бы раскопать могилу, чтобы убедиться, что он действительно там. Она понимала, насколько иррациональной была эта мысль, и заставила себя отбросить ее. В конце концов, Тодд мог быть прав. Возможно, она действительно видела кого-то, похожего на Каски, или же уставший разум сыграл с ней злую шутку.

Тем не менее все продолжало казаться немного… странным. Даже в библиотеке она ощущала что-то неуловимо тревожное. После перестрелки, случившейся здесь, ее коллеги стали с опаской передвигаться по зданию. Кто-то избегал одиночества в отделе комплектования, кто-то сторонился краеведческого зала или полок с редкими книгами. Но больше всего людей пугали центральные ряды стеллажей – те, где все произошло. Розита понимала их страх. Она и сама ощущала его. До сегодняшнего дня она считала это естественной реакцией, разновидностью посттравматического стрессового расстройства. Но теперь, думая об Уилле Каски, она начинала сомневаться. Что, если их страхи были оправданы?

Парадный вход внушал особенную тревогу. Когда двери открывались, сердце у всех, включая Розиту, начинало биться чаще. Каждый новый посетитель вызывал недоверие, почти панику. Но эти страхи оставались в основном абстрактными. Никакой реальной угрозы не было. Розита старалась держаться как можно спокойнее. Она даже не возражала против работы в одиночестве. Поэтому, когда Джон попросил ее спуститься в подвал и принести книги с переполненных стеллажей, она без колебаний согласилась.

Она вошла в лифт, толкая перед собой тележку. Металлические двери с лязгом закрылись, и кабина опустилась вниз. Подвал всегда нравился Розите. Низкие потолки, прохладный воздух, густой запах старых книг – все это создавало чувство спокойного уединения. Ей нравилось оставаться здесь одной.

Но не сегодня.

Направляя тележку на шатких колесиках по центральному проходу, Розита вдруг осознала: если с ней что-то случится, никто об этом не узнает. Подвал посещали редко, и ее могли обнаружить лишь в следующий раз, когда сюда отправят кого-то за книгами. Почему эта мысль не пришла ей в голову до того, как она согласилась сюда спуститься? Она могла споткнуться, упасть и сломать ногу, у нее мог случиться инсульт или припадок, она могла удариться головой и потерять сознание.

Но не это беспокоило ее больше всего, не так ли? Нет.

Легкое напряжение в затылке нарастало. Розита остановила тележку, пытаясь прислушаться. Помимо звука собственных шагов и стука колес по полу, она услышала что-то еще – низкий, едва различимый гул. Это мог быть другой библиотекарь, напевающий себе под нос, а могло быть… что? Она не хотела знать.

– Кто здесь? – неуверенно произнесла она.

Ответа не последовало. Тишину нарушало только слабое жужжание люминесцентных ламп и ее собственное дыхание, которое казалось слишком громким. Собравшись с духом, она толкнула тележку дальше. Низкий грохот вдалеке заставил ее вздрогнуть. Она даже почувствовала что-то похожее на благодарность за этот шум, будто он оживил эту удушающую пустоту.

Просматривая список, который дал ей Джон, Розита поняла, что ей нужно собрать книги о транспорте. Она уже начала выискивать нужные полки, когда впервые заметила странную деталь: все тома, которые ей поручили собрать, были об автомобилях.

Совпадение, успокаивала она себя. Это ничего не значит.

И все же мысли неизбежно вернулись к Автоинспекции. К тому странному сайту, который они с Мишель видели, – с карикатурным красным кабриолетом, сбивающим людей. И, конечно, к белому лицу Уилла Каски за рулем машины прошлой ночью. Она пыталась прогнать его ухмылку из памяти, но тот злорадный взгляд будто впился в нее.

Розита прищурилась, глядя вдаль. Свет в конце прохода казался тусклее, чем обычно. Отдаленные углы подвала утопали в густых тенях. Она была благодарна, что нужные книги оказались ближе, в центре прохода.

Остановив тележку, она сверилась со списком и начала вытаскивать нужные тома. И снова этот гул. Это не было напеванием. Нет, это был разговор. Негромкие, приглушенные голоса, говорившие на языке, которого она не знала.

– Кто здесь? – снова произнесла она.

Она ожидала, что шум прекратится, но вместо этого он становился все громче. Свет замигал, и в этот момент Розита замерла. В дальнем углу подвала она увидела его. Уилла Каски. Он сидел и разговаривал с… чем-то.

В ужасе Розита поняла, что прийти сюда одной было ошибкой. Она машинально погрузила на тележку только четыре книги из двадцати, которые значились в списке, но искать остальные не собиралась. Оставив тележку, она развернулась и поспешила к лифту. Она вернется позже с кем-нибудь еще, чтобы закончить работу.

Розита нажала кнопку вызова лифта и задержала дыхание, слушая, как кабина медленно спускалась. Она надеялась, что лифт все еще был здесь, внизу, но вместо этого услышала, как механизм гулко заработал. Кто-то только что воспользовался лифтом. Судя по времени, требующемуся на его прибытие, кабина отправилась куда-то выше.

В этот момент свет в подвале погас.

Розита хотела закричать, но как раз двери лифта с тихим звоном открылись, проливая свет в темноту. Не раздумывая, она бросилась внутрь освещенной кабины, повернулась и судорожно нажала кнопку «Вверх». Двери начали закрываться, но в последний миг Розита увидела движение в темноте. Оно было едва уловимо, как черное на фоне черного, но оно приближалось. Что это было? Она не хотела знать. Главное, что она была в безопасности.

Лифт поднимался вверх. Металлические двери открылись на приветливо освещенном главном этаже библиотеки. Высокий потолок и широкое пространство главного зала внезапно показались ей символами свободы. Мишель сидела за справочным столом, помогая посетителю. Розита направилась к ней, чтобы узнать, не может ли она чем-то помочь.

За ее спиной с характерным звоном закрылись двери лифта.

Глава 25

– Дэнни! Проснись!

Это был голос Джилл. Но почему она здесь, в его комнате? Ошеломленный, он открыл глаза. Она сидела на его кровати в одном нижнем белье. Странно даже для нее. И все еще была ночь. Что-то определенно было не так. Дэнни резко сел, полностью проснувшись.

– Что случилось? – спросил он.

Голос его был тихим, и Джилл ответила так же шепотом. Она встала с кровати, жестом велела ему следовать за ней и подошла к окну. Отдернув портьеру, она указала на подъездную дорожку. Там был припаркован серый «Вольво», лобовое стекло которого блестело в свете уличного фонаря.

– Папа дома, – прошептала она.

У Дэнни перехватило дыхание. Сердце застучало, будто молот. Папа дома?! Это и пугало, и удивляло одновременно.

– Это та самая машина, – добавила Джилл, – та, на которой он сбил женщину с ребенком.

– Откуда ты знаешь? – начал он, но сестра перебила.

– Я слышала их разговор. Он в спальне с мамой.

Ее голос стал еще тише.

Никогда в жизни Дэнни не был так напуган. Он скучал по отцу больше всего на свете. Если бы кто-то тогда сказал, что его можно вернуть, он бы не раздумывая согласился на все ради этого. Но теперь… Теперь перспектива увидеть воскресшего отца пугала его больше, чем он мог себе представить. Судя по выражению лица Джилл, она испытывала то же самое. И она сказала, что отец убил женщину и ее ребенка. Это был не тот человек, которого они помнили.

– Что нам делать? – прошептал он.

– Я не знаю.

– Может… увидеть его?

Джилл вздрогнула:

– Нет!

– Тогда, может, останемся здесь, в моей комнате? Запрем дверь и подождем, пока он уйдет.

– А если он не уйдет? К тому же ты правда думаешь, что запертая дверь его остановит? Он же… он ведь мертв.

Слово, произнесенное вслух, будто сделало его более реальным.

– Может, лучше просто уйти отсюда? – предложила она.

– Для начала надо одеться, – констатировал он.

Она кивнула:

– Ты пойдешь со мной.

Это могла быть сцена из дешевой подростковой секс-комедии или одного из старых ужастиков 80-х, которые почему-то обожала их мама. Но ничего сексуального или неловкого здесь не было. Джилл хотела, чтобы он был рядом, потому что ей было страшно. Дэнни это понимал. Ему самому было не по себе.

Он остался в пижаме, пока сестра отворачивалась, чтобы не смотреть, как он надевает вчерашнюю одежду. Когда он был готов, она осторожно приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

– Чисто, – прошептала она, жестом подзывая его.

Он нес ботинки и носки в руках, чтобы не создавать лишнего шума. Дэнни знал, что его мама… и отец могут услышать малейший звук шагов по деревянному полу. Коридор был темным, а комната Джилл находилась ближе к спальне родителей, чем его собственная. Они двигались бесшумно, стараясь не выдать себя. Джилл первой проскользнула в свою комнату. Закрыв за ним дверь, она аккуратно повернула замок и не включила свет. Теперь настала его очередь отвернуться. Он уставился в окно, где все еще стоял тот самый серый «Вольво». Они молчали. Единственный звук в спальне был тихий шорох джинсов, которые она натягивала, но потом… появился другой звук. Что-то стрекотало и шуршало внутри стен.

Дэнни обернулся, удостоверившись, что сестра уже одета, и встретился с ней взглядом. Она тоже слышала этот звук. Джилл была права: им нужно убираться отсюда.

Стараясь вести себя как можно тише, она взяла с тумбочки телефон и кошелек. Но куда они могли пойти? К соседям? Или она собиралась позвонить кому-то из друзей, когда они окажутся на улице? Все это не имело значения. Главное – убежать.

Когда они снова оказались в коридоре, стрекотание в стенах стало громче. Однако поверх этого шума доносились другие звуки. Из спальни родителей слышался приглушенный плач матери. Она плакала от радости? Или от ужаса?

И у Дэнни мелькнула мысль ворваться в спальню родителей, чтобы убедиться, что с мамой все в порядке. Но он застыл на месте, когда услышал голос отца, бормочущего непонятные слова. И по позвоночнику Дэнни пробежал холодок. Он быстро натянул носки и ботинки, а Джилл поспешно надела сандалии, и, пригибаясь, они побежали по темному коридору в сторону передней части дома. И тут… позади них открылась дверь в спальню родителей.

Все происходило, будто в замедленной съемке. Через приоткрытую дверь Дэнни на мгновение увидел мать: она сидела на кровати, в бледно-розовой ночной рубашке, ее лицо было мокрым от слез, глаза покраснели. Затем она скрылась из виду, потому другая фигура шагнула в проем и вышла в коридор.

Их отец.

Но это был не тот отец, которого они знали. Он выглядел иначе. Его движения были скованными и неуклюжими, как у плохо управляемой марионетки. Голова странно болталась на негнущейся шее. На лице то появлялась, то пропадала болезненная, неестественная улыбка, а глаза, закатившись вверх, казались неспособными сфокусироваться. Он шел к ним, делая резкие, неуклюжие шаги, а из его горла вырывались бормотания – звуки, которые не напоминали человеческую речь.

Дэнни даже не мог представить себе такое. Ужас сковал его, и только Джилл, крепко схватив за руку, выдернула его из оцепенения и потащила за собой.

Тем временем шум в стенах усилился, превращаясь в адский хор треска и шепота, который будто разговаривал с их отцом. То затихая, то нарастая, он создавал адский контрапункт бормотания.

Они влетели в гостиную. Дэнни пожалел, что не надел ботинки заранее, но сейчас ему было все равно. Он бы побежал босиком даже по острым камням, лишь бы оказаться как можно дальше от… отца.

Они добрались до входной двери.

– Джилл? Дэнни?

Это был голос их мамы. Дэнни невольно оглянулся через плечо и увидел ее. Она вышла из спальни и стояла за спиной того, что когда-то было их отцом. Ее лицо было белым как мел, а в широко раскрытых глазах застыл ужас.

Джилл быстро отперла дверь, распахнула ее и тут же споткнулась о белый куб, лежавший на коврике перед входом.

Что за…?

Дэнни бросил взгляд на странный предмет. Он выглядел как кусок воска и источал запах меда. Перед домом, прямо под уличным фонарем, стоял белый фургон. Дверь фургона была открыта, и из него вышли двое мужчин. Один был очень высокий, другой – очень низкий. Оба были одеты в униформу охранников.

– Бежим! – выкрикнула Джилл, обогнув левую сторону странного куба.

Дэнни рванул вправо, но едва они сошли с крыльца, как чьи-то руки крепко схватили их сзади. Эти прикосновения были одновременно знакомыми и чужими.

– Папа! – закричала Джилл.

Дэнни попытался обернуться. Он успел увидеть лицо матери, белое как простыня, ее глаза, красные от слез, полные ужаса. А потом черный мешок опустился ему на голову.

Их вслепую втолкнули в фургон. Мешки с головы не снимали всю дорогу – до самого момента, когда фургон остановился незадолго до рассвета.

Где они оказались, Дэнни не знал. В свете, пробивавшемся сквозь утренний туман, место выглядело как тюрьма. Приземистые цементные здания с облупившимися стенами стояли по обе стороны короткой улицы, на которой припарковался их фургон. Металлические двери и узкие вертикальные окна делали вид угнетающим. Позади зданий виднелась роща, а за ней – высокая бетонная стена, ограждавшая весь комплекс. Кругом было пусто. Никого, кроме Джилл, Дэнни и двух мужчин в униформе, которые их сюда привезли.

– Добро пожаловать в лагерь, – сказал тот, что повыше, и расхохотался.

Мужчины забрались обратно в фургон и поехали дальше по улице, пока не скрылись в гараже у бетонной стены.

Во время долгой поездки Дэнни на ощупь натянул носки и ботинки, радуясь, что смог это сделать. Теперь, оказавшись на твердой земле, он повернулся к сестре:

– Что нам делать?

Но Джилл не ответила. Она уже достала телефон и что-то набирала.

– Кому ты звонишь?

– Девять-один-один.

Когда она увеличила громкость, Дэнни услышал звонок, а затем голос диспетчера:

– Служба спасения, что у вас случилось?

– Меня похитили! – закричала Джилл. – Меня и моего брата! Нас забрали из дома посреди ночи, и теперь мы…

– Вас не похищали, мисс Уайлдинг, – голос диспетчера звучал сухо, почти равнодушно.

– Как это – не похищали?! Я только что сказала, что нас похитили!

– У меня на экране вся ваша информация, – продолжил голос с другого конца линии. – Вы звоните из лагеря перевоспитания Департамента автотранспорта. Это место предназначено для тех, кто нарушил законы, правила или нормы поведения, и было принято решение о необходимости официального вмешательства. Согласно нашим данным, вас рекомендовал для перевоспитания ваш отец.

– Мой отец мертв! – выкрикнула Джилл.

– Согласно информации на моем экране – нет. И даже если бы вас задержали по ошибке, Автоинспекция вне нашей юрисдикции.

– Это похищение! – настаивала Джилл.

– Мы часто слышим подобные заявления. Я понимаю ваше разочарование, мисс Уайлдинг, но уверяю вас, ваше задержание обосновано. Всего доброго.

Диспетчер повесила трубку.

– Звони маме! – предложил Дэнни. – Нет! Звони бабушке! Или дяде Исааку! Или…

Из здания, расположенного позади Джилл, к ним шел мужчина. Дэнни заметил, что за ним осталась приоткрытая массивная металлическая дверь, а за ней – что-то похожее на клетку. Клетку,заполненную голыми людьми. Его сердце заколотилось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди. Страх, который до этого был смутным и далеким, теперь ударил в полную силу. Дэнни машинально придвинулся ближе к сестре. Мужчина подошел ближе. Теперь они могли разглядеть его лицо. На нем была неуместная, почти неестественная улыбка, которая никак не гармонировала с холодным выражением глаз. Костюм, в который он был одет, выглядел дорогим, но сидел нелепо: ткань обтягивала мускулистую, почти гипертрофированно накачанную фигуру. Дэнни с трудом отвел взгляд от странной дисгармонии, но тут понял, что именно его смущало. У мужчины были слишком короткие руки: они заканчивались чуть ниже груди, не дотягивая до пояса.

Джилл снова начала набирать номер на телефоне. Однако мужчина молниеносным движением выхватил телефон из ее рук.

– Никаких звонков, – сухо бросил он.

Он с силой швырнул телефон на асфальт и наступил на него тяжелым ботинком, раздавив остатки корпуса.

– Эй! – закричала Джилл, сделав шаг вперед. – Ты не можешь так делать!

– Могу. И делаю.

– Это мой телефон! Ты должен купить мне новый!

– Я никому здесь ничего не должен, – произнес он спокойно, наклонив голову так, что его глаза встретились с глазами Джилл. – Пока ты в этом лагере перевоспитания, тебе ничего не принадлежит. Все, что у тебя есть, принадлежит нам. Ты – наша.

Дэнни, не сдерживая кипящий внутри гнев, набросился на мужчину:

– Мы вам не принадлежим! Это незаконно! Вы не можете нас здесь держать! Я даже не понимаю, за что мы тут оказались!

– Вы, – сказал мужчина, указывая на Дэнни, – отказались принять любезное предложение ДТС и отклонили предоставление бесплатного автомобиля. Тем самым вы нарушили правила, которые являются основой вашей должным образом выданной лицензии.

Он медленно повернулся к Джилл.

– А вы, – продолжил он, – неоднократно демонстрировали поведение, несовместимое с условиями использования транспортных средств. В частности, вы обслуживали мужчину за рулем, рискуя тем самым вызвать аварию. Вы прекрасно знаете, водитель не может быть полностью сосредоточен на дороге, если он эякулирует вам в рот.

Дэнни не хотел это слушать. Лицо Джилл залилось краской. Ее взгляд был направлен вниз, она отвернулась, пытаясь скрыть свое унижение.

– За ваши действия, – завершил мужчина, усмехнувшись своей холодной, почти механической улыбкой, – вы оба были направлены сюда для перевоспитания. Теперь вы находитесь под моей опекой.

Он шагнул ближе, нависая над ними, и добавил с ядовитой усмешкой:

– Если у вас есть хоть малейшая надежда на светлое будущее – скажем, на поступление в университет или возвращение к нормальной жизни, – вам лучше делать все, что я скажу.

Дэнни мельком взглянул на открытую дверь. Изнутри слышались слабые стоны и плач. В клетке, видневшейся через проем, голые люди едва шевелились. Мужчина повел их по центру улицы, подталкивая в спины своими короткими руками. Дэнни подумал о побеге, но тут же отбросил эту идею. Даже если бы он попытался скрыться, как сообщить об этом Джилл? И как он мог бросить сестру здесь одну? К тому же место было обнесено высокой бетонной стеной. Как преодолеть такую преграду?

Они подошли к меньшему по размеру бетонному зданию. Когда они приблизились, дверь открылась, и изнутри вышла фигура. Дэнни сперва подумал, что это женщина: фигура и одежда были женскими. Но, подняв взгляд выше, он увидел, что над изящной шеей возвышалась грубая, словно вылепленная из камня, голова с чертами, напоминающими Рондо Хэттона^[368]: лысая, массивная, уродливая. Дэнни быстро отвел взгляд.

Фигура махнула им рукой, приглашая внутрь, и скрылась за дверью. Мужчина за их спинами снова толкнул их вперед.

Внутри коридор оказался коротким, а в конце его была комната с ярким освещением. Пол из белого кафеля слегка наклонялся к центру, где находился сток. Стены по бокам были оборудованы кандалами. В глубине комнаты находился длинный черный стол, на котором стоял компьютер и несколько старомодных на вид инструментов. Женская фигура с уродливой головой что-то набирала на клавиатуре компьютера. Затем она потянулась к устройству, напоминающему клеевой пистолет, и вставила его шнур в розетку. Мужчина, приведший их сюда, остановился перед ними, улыбаясь. Выражение его лица внушало ужас.

– Вам необходимо нанести номер водительского удостоверения для идентификации, – тихо сказал он. – Выбор его расположения за вами. Можете либо закатать правый рукав и обнажить предплечье, либо спустить штаны и обнажить ягодицы.

Дэнни и Джилл переглянулись, увидели страх в глазах друг друга, а затем молча закатали рукава. Женщина с уродливой головой сделала шаг вперед, держа устройство в руках. Ее голос оказался неожиданно пронзительным:

– Это не причинит никакого вреда! Только чуточку боли!

Глава 26

Тодд сидел за компьютером, набирая текст, и уже почти дошел до середины главы, в которой, как ему казалось, не было никакого смысла, когда узнал новость. Его роман «Сквозь пропасть» попал в список бестселлеров «Америки Сегодня». Правда, это был лишь расширенный онлайн-список, а не топ-10, который публиковали в печатной версии газеты. И все же книга там была, пусть и на 98-м месте.

Сразу после звонка от агента, который сообщил радостную новость, позвонил издатель. Но это была не Кайла, его редактор. Звонила сама президент издательства, чтобы поздравить его лично.

Час спустя телефон зазвонил снова. Это была Кайла:

– Привет, Тодд! Поздравляю!

– Спасибо, – ответил он настороженно.

Она сразу перешла к делу:

– У меня есть идея, как мы можем этим воспользоваться.

Тодд напрягся:

– Да? И какая же?

– Я знаю одну писательницу-фрилансера – Аланис Малага. Мы с ней давние подруги. Она писала рецензии на книги для «Лос-Анджелес Таймс», «Нью-Йорк Таймс» и многих других изданий…

– Хочешь, чтобы она написала рецензию на мою книгу?

– Слишком поздно. Книга уже вышла. Но я хотела сказать, что она специализируется на профилях – пишет статьи о знаменитостях, политиках… На прошлой неделе, например, сделала материал для «Америки Сегодня» о конгрессмене из Индианы. Думаю, она сможет написать колонку и о тебе.

Она сделала паузу, чтобы дать ему переварить информацию, и добавила:

– Она прекрасно разбирается в литературе, умеет работать с личными историями, у нее есть связи в редакции… А ты теперь в их списке бестселлеров! Это идеальная возможность. Я уверена, что читатели клюнут. А это уже уровень национальной известности.

– Звучит неплохо, – признал Тодд.

– Отлично! Я рада, что ты так думаешь, потому что я уже договорилась с ней. Она напишет тебе на почту – пришлет несколько вопросов сегодня или завтра.

– Ладно.

– Ах да, еще кое-что. Мне тут птичка на хвосте принесла, что твоя прабабушка пережила холокост.

Тодд замер.

– Как я могла об этом не знать? Это же идеальный крючок для статьи! Особенно для твоего профиля. Мы могли бы…

Он молча нажал на кнопку завершения вызова, прервав Кайлу на полуслове. Кто, черт возьми, мог рассказать ей? И почему она вдруг заговорила об этом? В сотый раз за последние дни он вспомнил о своих водительских правах.

341579.

Мог ли кто-то из Департамента автотранспорта рассказать ей о его семейной истории? Этот номер явно был неслучайным. Хотя Тодд сомневался, что такая организация, как Департамент автотранспорта, могла владеть подобной личной информацией, у него закралось подозрение, что она знает о нем все.

Телефон снова зазвонил. Он собрался с силами, готовясь к очередному разговору с агентом, но, к его удивлению, это оказалась Беверли. Она говорила торопливо, будто боясь, что он повесит трубку.

– Привет, Тодд. Розита дома? Я хочу извиниться за вчерашний вечер. Думаю, я немного перебрала с выпивкой. И, учитывая все, что сейчас происходит, возможно, я немного перегнула палку.

– Розита на работе, – ответил он спокойно. – Не волнуйся об этом. Мы оба все понимаем. Кстати, кажется, она собиралась позвонить тебе сегодня.

– Мне нужно извиниться и перед тобой, – продолжила она. – Хорхе так долго нет, и никто не знает, где он. А потом я читаю все эти ужасные истории в интернете. И тут звонит какая-то девчонка, говорит, что трахается с ним, а он собирается меня бросить… А вы с Розитой рассказываете про людей, которые возвращаются из этого лагеря с промытыми мозгами или травмированные…

– Я не виню тебя. Ты имела полное право разозлиться. Это наша ошибка, что мы не сказали тебе раньше. Прости.

– Так что теперь делать? Ты знаешь, где находится этот лагерь?

– В том-то и дело. Они не могли мне ничего сказать. Но у меня есть знакомый полицейский. Его недавно перевели в ДТС. Правда, от него давно не было вестей, но он должен был разобраться с этим для меня.

– Ты собираешься поговорить с ним еще раз?

– Сегодня, – пообещал Тодд.

– Дай знать, что ты выяснишь. И скажи Розите, что я звонила. Передай, что мне очень жаль.

– Как только она вернется домой. И я попрошу ее позвонить тебе, если она еще этого не сделала.

– Вы хорошие ребята. Спасибо. – В наступившей паузе Тодд почти услышал ее улыбку. – Неважно, что говорит Хорхе. Я очень вам благодарна.

Закончив разговор с Беверли, Тодд нашел в почте электронное письмо с номером Джима Бриггса. Его все еще тревожила мысль, что телефон полицейского может прослушиваться, но ситуация стала настолько серьезной, что оставалось только рискнуть. Возможно, подумал он, они смогут договориться о личной встрече.

Джим ответил после второго гудка. Тодд говорил осторожно, избегая прямых вопросов, но сумел выяснить, что лейтенант сегодня не на дежурстве. Придерживаясь нарочито небрежного тона – достаточного, чтобы не вызвать подозрений, – он предложил встретиться и все обсудить.

Они договорились о нейтральном месте: Фихтнер-парк, недалеко от библиотеки и полицейского участка, но достаточно далеко от офиса ДТС, чтобы не привлекать внимания. Через полчаса Тодд ждал на узкой парковке у бейсбольного стадиона. Спустя несколько минут появилась белая машина. Она напоминала полицейский автомобиль, если бы не герб Департамента автотранспорта на водительской двери. Когда Джим вышел из машины, Тодд подошел к нему, чтобы поприветствовать.

– Тодд, – кивнул тот.

Это был уже не тот уверенный и профессиональный офицер, который когда-то рассказывал ему о закулисье полицейской работы и помогал проверять достоверность деталей романа. Перед ним стоял человек-призрак. Джим заметно похудел, его лицо осунулось, кожа побледнела, а под глазами залегли тени. Щетина на подбородке явно была недельной давности.

– Спасибо, что встретился со мной, – сказал Тодд.

Он пытался не пялиться, но ничего не мог с собой поделать – перемена в этом человеке была слишком разительной. Он знал, о чем хотел поговорить, даже продумал, с чего начнет, пока ждал. Но теперь, когда момент настал, слова застряли в горле.

Джим сам снял напряжение:

– Все еще хуже, чем я думал. Автоинспекция.

Он достал из нагрудного кармана помятую сигарету и прикурил ее дешевой зажигалкой Bic. Тодд даже не знал, что Джим курит.

– Мне никогда не нравился департамент, ни как обычному гражданину, ни как полицейскому, – начал Джим, – но теперь, когда я оказался в чреве зверя…

Он покачал головой и сделал длинную затяжку.

– А ты не можешь перевестись обратно? – спросил Тодд.

Джим криво усмехнулся:

– Так не бывает.

– Так что, ты типа нянька? Или охранник? Не понимаю, зачем ты там. Не похоже, что в Автоинспекции нужен лейтенант полиции с твоими навыками.

– Меня перевели, потому что им нужен кто-то, кто мог бы помочь выследить тех, кого они называют отступниками. – Джим замолчал, будто подбирая слова. – Тех людей, которые в итоге погибли в огне.

Он опустил взгляд, затянулся снова, потом добавил тихо:

– Тех людей, которые сгорели заживо.

Между ними пролетела пчела, и Джим подпрыгнул. Он попытался рассмеяться, но смех прозвучал вымученно. Его взгляд все еще следил за пчелой, когда она приземлилась на лист соседнего куста.

Теперь разговор подошел к тому, ради чего Тодд настоял на встрече. Он огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет:

– Как ты думаешь, Автоинспекция имеет к этому отношение?

Джим понизил голос:

– Они были убиты кем-то из ДТС. Я не могу этого доказать, но я это знаю.

– Ты же коп. Разве ты не можешь это расследовать?

– Я их коп.

– Ты можешь рассказать об этом другим копам. Тем, с кем ты раньше работал. Они ведь не могут просто убивать людей и оставаться безнаказанными!

– Официально это был несчастный случай.

– И все?

– Все.

– А если обратиться к прессе? Анонимно? – Тодду вдруг пришла в голову идея: – Или я могу обратиться к прессе!

– Нет! – резко перебил его Джим.

– Ты думаешь…

– Они знают, что я знаю тебя. Это не пойдет на пользу никому из нас. И, кстати, твой шурин? Я точно не знаю, где он. Но я слышал кое-что о том лагере. Не очень хорошие слухи.

Тот лагерь. Концлагерь.

341579. Никогда больше такой ужас не должен повториться.

По мнению Тодда, все складывалось плохо. Когда он был ребенком, фраза «Никогда больше» казалась ему преувеличенной реакцией, вызванной страхами, которые должны были остаться в прошлом, в одном историческом эпизоде. Но взгляды и события последних лет заставили его задуматься: возможно, история действительно может повториться. Теперь вечная бдительность представлялась ему не пустым лозунгом, а насущной необходимостью. А «Никогда больше» стало не просто словами – это был доблестный призыв к борьбе с реальностью, которая уже наступила.

341579.

– Я дам тебе тот же совет, что давал другим людям, с которыми сталкивался, – сказал Джим. – Держись как можно дальше от ДТС. Продлевай права, когда нужно, плати ежегодно за регистрацию – и все. Ни контактов, ни вопросов. Это место токсично. Оно…

– Зло? – предположил Тодд.

Джим посмотрел на него тревожным взглядом:

– Да. Это так.

На мгновение между ними повисла тишина.

– Что там происходит? – наконец спросил Тодд.

– Они похищают людей и отправляют их в тренировочные лагеря, чтобы «трудоустроить». Проводят безумные тесты, а тех, кто уже не нужен – бывших сотрудников, искалеченных или изуродованных, – просто убивают. Ты понимаешь? Они убивают. И это не сюжет для книги. Это реальная жизнь. Реальная жизнь, – повторил Джим. – Именно поэтому я согласился встретиться с тобой. Именно поэтому я говорю: не просто будь осторожен, а держись как можно дальше от этой конторы.

– Но им это сойдет с рук? Как такое возможно?!

– Они могут это делать. И будут делать. Уже давно делают. – Джим глубоко вздохнул и наклонился ближе: – Но у меня есть идея. Не говори ничего, – быстро добавил он, подняв ладонь, чтобы остановить возражения Тодда. – Никогда не поднимай эту тему, никому не рассказывай, забудь, что ты вообще это слышал.

По изможденному виду и озабоченному выражению лица лейтенанта Тодд понял, как тяжело дались ему эти слова, и кивнул в знак признательности.

– Нам, наверное, не стоит больше встречаться, – сказал Джим. – Не звони и не пиши мне. Знаю, звучит параноидально, но учти: все мои сообщения отслеживаются. Если я найду что-нибудь конкретное о твоем шурине, я дам знать… как-нибудь.

– Хорошо. И спасибо.

Джим кивнул, открыл дверь своей машины и сел внутрь. Тодд, чуть поколебавшись, начал махать ему рукой на прощание.

И тут произошло нечто неожиданное.

Как будто изнутри на окна машины выплеснули черную краску. В считаные секунды окна покрылись черной, пульсирующей массой. Тодд сделал шаг вперед и внезапно понял, что видит: это были пчелы. Тысячи, жужжащие и ползающие, полностью облепившие машину изнутри.

Он замер на секунду, прежде чем броситься вперед. К счастью, дверь машины еще не была заперта, и Тодд резко распахнул ее. Он ожидал, что пчелы ринутся наружу, но этого не случилось. Лишь несколько ленивых насекомых вылетели из салона, остальные остались на месте.

Заглянув внутрь, Тодд замер от ужаса: Джим был поглощен пчелами. Они покрывали его таким толстым слоем, что от человека остались лишь едва различимые очертания. Лейтенант кричал, но его крики тонули в гудении роя.

Тодд отпрыгнул назад, озираясь. На краю лужайки он заметил сломанную ветку. Она была короткой, около двух футов длиной, но подойдет. Схватив ее, он вернулся к машине и начал смахивать пчел с Джима, готовый в любую секунду броситься наутек, если рой нападет на него.

Но пчелы почему-то не реагировали. Они казались странно послушными. Тодд смахивал их одну за другой, пока не стало видно лицо Джима. Его глаза были закрыты, он потерял сознание. Многие пчелы были мертвы, остальные едва двигались. Осторожно, стараясь не задеть гудящих насекомых, Тодд просунул руки под плечи Джима и вытащил его из машины. Вес безжизненного тела оказался неподъемным. Тодд с трудом дотащил его до бордюра, прислонил к нему и тут же вызвал службу спасения.

Несколько случайных пчел продолжали кружить в воздухе, цепляясь за одежду и волосы Джима, но большинство остались в машине. Захлопнув дверь, Тодд объяснял диспетчеру, где он находится и что произошло.

«Откуда взялись пчелы?» – думал он, глядя на неподвижное тело Джима. Они были в машине все это время? Как попали туда? Почему напали именно сейчас? Но, по крайней мере, они оставались внутри. Это значит, тому, кто займется расследованием, будет с чем работать.

Джим дышал, но его лицо было красным, окровавленным и распухшим. Руки выглядели так же. Его одежда – рубашка и брюки – были в дырах. Тодд смотрел на него, пытаясь понять, что делать. Искусственное дыхание не требовалось, но стоило ли предпринять что-то еще? Его инстинкт подсказывал легонько похлопать Джима по щекам, как он будил Розиту. Но вид крови, опухшей кожи и разорванной одежды убедил его, что это плохая идея.

И тут из открытого рта Джима вылетела пчела. Тодд отпрыгнул в ужасе.

К счастью, в эту секунду он услышал звук сирены. Через мгновение скорая помощь уже въезжала на парковку. Парамедики ловко переложили Джима на носилки и погрузили в машину, пока врач задавал Тодду вопросы о случившемся. Они отогнали пчел от одежды и тела Джима, но один из медиков поймал несколько насекомых в прозрачный пластиковый контейнер.

– Возможно, аллергия на яд, – сказал он напарнику.

Машина скорой помощи уехала, но двое полицейских, прибывших вместе с медиками, остались. Они внимательно выслушали рассказ Тодда, а затем попросили повторить все снова, чтобы записать. Это было невероятно, но офицеры поверили. Доказательство находилось прямо перед ними, и отрицать его было невозможно. Младший из них склонился к машине и осторожно постучал по углу лобового стекла. Чернота, похожая на сгусток вязкой крови, зашевелилась, ожила.

– Господи, – выдохнул он. – Их, наверное, тысячи.

Тодда это больше не волновало. Он вызвал помощь и рассказал все, что знал. Теперь он хотел только одного – убраться отсюда как можно скорее.

– Вы знаете, в какую больницу его везут? – спросил он.

– Обычно везут в ближайшую, – ответил офицер, набирая что-то на своем портативном устройстве. Через пару секунд он поднял глаза: – Похоже, они направляются в больницу Святого Джо.

– Спасибо.

Оставив копов разбираться со всем этим дальше, Тодд сел в машину и поехал домой. Мысли путались в голове, но одна из них билась особенно навязчиво: может ли за этим стоять ДТС? Ответ был очевиден. Да, определенно. Но что, если Джима наказали за то, что он с ним поговорил?

Резкий сигнал клаксона вырвал его из размышлений. Тодд вздрогнул и взглянул в зеркало заднего вида. За ним ехала черная «Камри», быстро сокращая дистанцию. Машина почти обгоняла его. На миг в голове мелькнула мысль нажать на тормоза и заставить этого придурка врезаться в него. Пусть несет ответственность. Но он тут же отмахнулся от этой идеи – ему не хотелось тратить время на разбирательства и обмен страховками. Сейчас ему нужно было только одно – добраться домой.

«Камри» сменила полосу и снова посигналила, обгоняя его. Тодд опустил стекло, высунув средний палец, наблюдая, как машина проносится мимо.

На следующем светофоре их машины поравнялись. Тодд бросил взгляд на водителя и застыл. За рулем был человек с белым ухмыляющимся лицом, напоминающим маску, созданную для одного – внушать страх.

Внезапно «Камри» сорвалась с места, пролетев на красный свет. Разве Розита не говорила, что Уилл Каски вчера вечером ездил на черной «Камри»? Мертвый Уилл Каски?

Машина впереди скрылась из виду, но перед глазами всплывало это белое, неестественно ухмыляющееся лицо.

Свет сменился на зеленый, и Тодд тронулся с места, ощущая, как внутри все сжимается. Он уже готов был поверить во что угодно. Как только Розита вернется с работы, они будут долго-долго разговаривать.

Глава 27

Вайолет осталась у Зала не на одну ночь – она провела у него почти неделю. Хотя они не спали в одной постели, он быстро привык к ее присутствию. Теперь, когда ее не было, дом казался пустым. Зал так и не выяснил, почему она решила остаться у него. Она ничего не объяснила, а он решил не настаивать. Что бы это ни было, казалось, проблема разрешилась сама собой, потому что Вайолет вернулась к родителям.

Но эта неделя не прошла зря: Зал понял, что они подходят друг другу. Каждый день они вместе ездили на работу и обратно, обедали, готовили завтраки и ужины, делили ванную, проводили вечера бок о бок. Вместо того чтобы раздражать друг друга, они сблизились. И нельзя было сказать, что ничего не происходило – теперь они явно были парой, а чувства, которые он испытывал к Вайолет, определенно были взаимными.

Но без нее в доме стало пусто, даже одиноко. И Зал решил: если все дальше будет складываться так же гладко – и в отношениях, и в жизни, – он наберется смелости и предложит ей переехать к нему насовсем.

С исчезновением соседа парковаться на улице стало заметно проще, и теперь Зал почти всегда находил место прямо перед своим домом. Выходя к машине, он невольно бросил взгляд на соседний дом. Трава на участке немного отросла. Если сосед не вернется в ближайшие несколько недель, Зал подумывал взять дело в свои руки и подстричь ее. Может, стоит обсудить это с мистером Гарсией, когда тот снова попадется на глаза?

Зал сел в машину и усмехнулся своим мыслям. Кого он обманывал? Говард Лэнг не вернется ни через несколько недель, ни через несколько месяцев. О нем уже «позаботились».

Эта туманная фраза все еще оставалась для Зала загадкой. Значит ли это, что Лэнга просто задержат на время и он вернется домой, как только Зал закончит свою работу для Автоинспекции? Или о нем «позаботились» навсегда? Как обычно, Зал отогнал эту мысль.

Вайолет ждала его на парковке, когда он приехал на работу. Они обменялись поцелуями и направились к зданию вместе.

– Полагаю, твой сосед все еще не объявился?

Зал кивнул:

– Ни следа. Не то чтобы кто-то жаловался.

– Странно, однако.

– И жутковато. – Он придержал для нее дверь. – Как дома дела? Лучше?

– Это твой хитрый способ спросить, скучаю ли я по тебе? Потому что скучаю. Даже по твоему уродливому зеленому холодильнику.

Зал улыбнулся. Ему было приятно это слышать.

– Я тоже по тебе скучаю, – ответил он, когда они разошлись в большом офисном коридоре.

На своем рабочем месте Зал нахмурился, включая компьютер. В последнее время он с опаской открывал электронную почту, боясь наткнуться на очередное сообщение от «модератора» из Департамента автотранспорта.

«Мы позаботились о мистере Лэнге». Эта фраза до сих пор не давала ему покоя. К его облегчению, в этот раз в папке «Входящие» были лишь сообщения от коллег по проектной группе. Они касались технических деталей, связанных с программным обеспечением. Однако одно письмо от Гэри-фрилансера выделялось. Зал открыл его и обнаружил… пустую страницу.

Это было странно.

Мимо прошел Бернард, направляясь к своей кабинке.

– Еще один день в раю, – бросил он, не останавливаясь.

Зал отвинтил крышку бутылки с водой, сделал большой глоток и приступил к работе. Вчера днем он начал кодировать новый онлайн-путь для запроса в ДТС так называемых специальных номерных знаков через страницу регистрации. Всего вариантов оформления было семь, но этим утром он заметил, что появились еще три. Открыв первый, чтобы добавить его в меню, Зал застыл, потрясенный увиденным. Это было не изображение живописного пейзажа, не исчезающее животное и даже не символическая графика, отражающая увлечения водителя. На экране перед ним была яркая картина, изображающая линчевание афроамериканца.

С тяжелым чувством он открыл два других изображения. На одном была фотография мертвого щенка, раздавленного женской ногой на шпильке. На другом – упрощенный линейный рисунок мужских и женских гениталий.

– Какого черта…? – пробормотал Бернард.

Это было именно то, что собирался сказать и Зал. Он поднял глаза на друга:

– Сам в шоке.

Бернард покачал головой.

– Кстати, – он указал на свой монитор, – я тут нашел, что протоколы этой системы… Некоторые из них вообще нелепы. Они не просто устарели – такое ощущение, будто их привезли из другого века. Взгляни вот: «Изменения может вносить только мужчина-землевладелец старше тридцати пяти лет…» Ты можешь поверить в эту чушь?

– К сожалению, могу, – ответил Зал.

Чем глубже вникал он в старую систему, тем больше находил тревожных несоответствий. Например, эти «новые» номерные знаки.

– Да уж, – мрачно добавил он. – У меня самого уже волосы встают дыбом.

Бернард нажал клавишу печати, и через несколько секунд принтер выдал страницу.

– Нам нужно все это задокументировать. Впредь, если наткнешься на что-то странное, отмечай и распечатывай.

– Обязательно, – пообещал Зал.

Он снова сел за компьютер. Теперь, когда он прошел инициацию и теоретически получил неограниченный доступ ко всем частям системы, Зал решил копнуть глубже. Прежде чем закончить процедуру запроса, он хотел выяснить, что еще скрывает система.

Зал начал не только с модулей, к которым был официально прикреплен, но и с других директорий, выходящих за рамки его ответственности. Ему не понадобилось много времени, чтобы столкнуться с тем, что можно было назвать откровенными нарушениями.

Например, он обнаружил, что таблички для инвалидов могли выдаваться не только за физические недостатки, но и за алкоголизм, уродство, сексуальную дисфункцию и… склонность к убийствам.

Дальше – больше. Оказалось, что сотрудники ДТС имели возможность накладывать ограничения на отдельных водителей, выдавая удостоверения, разрешающие вождение только в определенные часы или в конкретных городах и округах. Причем такие ограничения могли обосновываться максимально размыто: «умственные», «визуальные» или «иные» причины.

Когда он углубился еще, то обнаружил список из пяти тысяч различных типов водительских прав, которые предлагал Департамент автотранспорта.

Пять тысяч! В это было почти невозможно поверить, но Зал верил. Ошеломленный, он продолжал пролистывать реестр, пока не устал крутить колесико мыши. В списке значились права, разрешающие водить машину маленьким детям, права для водителей-беглецов, права для слепых, людей с физическими деформациями или умственной неполноценностью… Были даже права, которые давали водителям право сбивать пешеходов.

Зал остановился. Это было полным безумием.

Согласно описанию, водитель, обладающий такой лицензией, имел право без штрафа «сбивать, переезжать или наезжать на пешеходов, велосипедистов или другие моторизованные транспортные средства, включая легковые, грузовые автомобили и мотоциклы, но не ограничиваясь ими». Более того, в лицензии черным по белому указывалось, что водитель имеет право «покидать место происшествия, не представившись и не предложив никакой помощи жертве (жертвам) происшествия».

Зал задумался о смерти своих родителей. Могло ли их убийство быть… санкционированным? Он не хотел в это верить, но теперь знал, что такое возможно. Мысль о том, что Автоинспекция может защищать убийцу его мамы и папы, вызывала у него тошноту.

Зал позвал Бернарда, чтобы показать ему свои находки. Оба были потрясены. Они не только восхищались причудливыми и византийскими аномалиями, скрытыми в компьютерной системе ДТС, но и ужасались тому, какое влияние это агентство могло оказывать на жизнь людей.

Бернард тоже поделился своими открытиями. Среди прочего он нашел водителей, попавших в различные «списки наблюдения». Но попадание в эти списки не имело никакого отношения к манере вождения или к другим логичным для Автоинспекции критериям. Причиной могли стать предпочтения в чтении, содержание интернет-запросов, кредитный рейтинг или даже цвет глаз.

– Способов установить перекрестные ссылки по имени столько, что это просто смешно, – сказал Бернард.

Он показал, как смог отследить свое собственное имя через систему, используя все более подробные личные параметры поиска.

– Черт, – пробормотал Зал. – Это реально пугает.

– Они знают обо мне больше, чем моя жена, – сказал Бернард с мрачной улыбкой.

– Мы… кому-нибудь скажем?

– Пока нет, чувак, – отрезал Бернард. – Мне дорога моя жизнь.

Зал вернулся в свою кабинку. На мгновение он уставился на экран перед собой. Все это было неправильно. Но раз уж у него есть доступ…

Он сделал запрос на Вайолет.

У нее были обычные водительские права, позволяющие водить обычный автомобиль или пикап, но не лимузин. Срок действия прав истекал в день ее рождения через два года. Он получил доступ к ее информации по имени, но, пролистав дальше и решив посмотреть ее в справочнике, отсортированном по порядковым номерам, обнаружил кое-что странное. В системе Автоинспекции ее права были отмечены – рядом с ее номером стояла звездочка. Нажав на нее, Зал попал в список, который Бернард показывал ему несколько минут назад – список незамужних водителей, которые не являлись ни домовладельцами, ни арендаторами, а жили с членами своей семьи.

Но что насторожило его больше всего, так это красная точка рядом с ее именем. Зал нахмурился. Что это может означать?

– Эй, – позвал он Бернарда, – ты знаешь, что означает красная точка рядом с именем в списке незамужних, живущих с семьей? Это модуль шесть, страница двадцать.

– Дай-ка проверить.

Раздался звук быстро щелкающих клавиш.

– Это значит, что она помечена «на прекращение».

– Ха-ха. Очень смешно.

– Я серьезно. Смотри.

Зал перегнулся через перегородку, и Бернард развернул монитор, чтобы показать экран. Во внутреннем приложении, которое определяло значения символов в некоторых списках, красная точка действительно означала «на прекращение».

– Что означает «на прекращение»? – спросил Зал. – Ее лишат прав?

– Возможно.

Они оба понимали, что за этим словом могло скрываться нечто зловещее, но ни один из них не решился произнести это вслух. Словно игнорирование очевидного могло каким-то образом защитить их от ужасной правды.

Зал сел обратно, глядя на красную точку рядом с именем Вайолет. Могло ли быть так, что его родители тоже быть помечены «на прекращение»? В голове начала пульсировать боль. Все это не имело никакого смысла.

Он уже собирался продолжить углубленное исследование программ ДТС, когда голос Мердока прервал его мысли:

– Внимание всем!

Зал поднялся. Над перегородками кабинок одна за другой стали появляться головы его коллег. Все взгляды устремились к руководителю проекта, который стоял у двери своего кабинета.

– У нас проблема, – сказал он. – В конференц-зал. Немедленно!

Когда Зал вошел в помещение, Мердок как раз опускал экран на стене. Руководитель проекта пересел за стол с ноутбуком и начал быстро печатать, пока остальные собирались. Когда все заняли места, он коротко сообщил:

– Автоинспекция выпустила пресс-релиз.

Он указал на экран, где уже шла трансляция. На нем появилась улыбающаяся женщина – представитель Автоинспекции. Она стояла перед гистограммой, спроецированной на белое полотно сзади.

– Добро пожаловать, – начала она. – Департамент автотранспорта рад сообщить о запуске новой системы онлайн-регистрации. Теперь граждане смогут получить доступ ко всем нашим услугам в режиме онлайн. Больше не нужно записываться на прием за несколько недель или месяцев. Не нужно отрываться от работы и стоять в бесконечных очередях в офисах ДТС. С сегодняшнего дня наши клиенты смогут запрашивать и продлевать водительские права, удостоверения личности, а также пользоваться всеми другими услугами Департамента – из удобного для них места и в удобное для них время.

Она продолжила перечислять преимущества онлайн-операций перед личным посещением, а в конце с сияющей улыбкой добавила:

– И мы благодарим вас за постоянную поддержку Департамента автотранспорта.

Как только объявление закончилось, Джуди нарушила тишину:

– Она не назвала дату запуска.

– Думаю, она имела в виду, что система уже доступна, – предположил Ху.

Мердок угрюмо кивнул:

– Я тоже так понял.

Бернард нахмурился:

– Я думал, у нас будет еще немного времени. Сколько прошло, месяц? Два?

– Меня заверили, что времени у нас будет сколько нужно. Что никакой спешки не требуется. – Мердок указал на экран. – А потом я увидел это сегодня утром. Я сразу же позвонил своему знакомому в Департамент. Сказал ему, что мы не ценим, когда нас торопят и не ставят в известность…

– И что он ответил? – спросила Джуди.

Мердок выдохнул и пожал плечами:

– Это больше не комплексная реконструкция системы. Теперь им нужно, чтобы мы просто внедряли патчи и обновления по мере их разработки. Они хотят полностью отказаться от личной регистрации, закрыть все действующие офисы, чтобы сэкономить деньги. Департамент собирается перевести все в режим онлайн уже к концу следующего месяца.

Конференц-зал потонул в возмущенных возгласах.

Мердок поднял руки:

– Я знаю, знаю. Но если мы будем сопротивляться, они просто заберут у нас контракт. Так же, как поступили с фрилансерами.

– Мы единственные, кто над этим работает? – спросил Бернард.

Руководитель проекта тяжело вздохнул:

– Бог знает. Я думал, что да, но вполне возможно, что они подстраховываются и нанимают другие команды. Уверен, в ближайшие дни мы узнаем больше.

– Если все офисы закроют, как тогда люди будут сдавать экзамен по вождению? – задался вопросом Кен, глядя на Мердока с неподдельным беспокойством.

Мердок развел руками:

– Я не знаю. И, честно говоря, это не наша забота. Наша задача – просто установить эти обновления. Мы должны показывать результаты. И быстро.

Он обвел взглядом зал, удостоверившись, что все его слушают:

– Забудьте о своих грандиозных планах по полной переработке программ или добавлению новых модулей. Все это пока подождет. У вас у каждого есть предварительный список изменений, которые нужно внедрить, – это в приоритете. Включая основные архитектурные обновления. Я хочу, чтобы все, что вы делаете, согласовывалось со мной. И неважно, добавляете ли вы новую последовательность кода или просто меняете количество символов в каком-то поле. Все должно пройти через меня, прежде чем это выйдет в свет.

Обычно на подобных собраниях вопросов было больше. Даже если никто ничего не спрашивал, Мердок часто затягивал обсуждение просто потому, что ему нравилось слушать самого себя. Но на этот раз он неожиданно быстро завершил встречу, махнув рукой и отправив всех обратно к работе.

Зал медленно шел к своей кабинке, размышляя о том странном дерьме, которое они с Бернардом обнаружили утром. Стоит ли рассказать об этом Мердоку?

– Как думаешь, что нам делать? – спросил он, повернувшись к Бернарду.

– То, что нам скажут, чувак, – невозмутимо ответил тот, плюхнувшись за свой компьютер и включая монитор.

– Я слышала об Автоинспекции, – сказала Вайолет за обедом. – Все в шоке.

Зал не смог сдержать улыбки:

– Серьезно?

– Угу.

В комнате отдыха, кроме Бернарда, никого не было. Зал поймал взгляд друга, и тот слегка кивнул ему, как бы ободряя. Он прочистил горло.

– Да. Я подумал, не поговорить ли мне с тобой об этом. О ДТС.

– А что, появилась новая информация?

Зал обдумывал, как лучше сказать то, что хотел.

– Я искал информацию, проверяя систему, и наткнулся на твое имя. Это не было вторжением в частную жизнь. Я не пытался шпионить, честно…

Она улыбнулась:

– Ты пытался меня пробить. Но это ничего страшного. Думаешь, я ничего о тебе не узнала? Я же занимаюсь исследованиями, помнишь?

– Правда? – удивился он. – И что же ты нашла?

– Не волнуйся. Все в порядке. Вернемся к нашему вопросу. Ты искал меня и…

– И… в общем каталоге водительских прав рядом с твоим именем стояла звездочка. Когда я нажал на нее, то попал в список незамужних водителей, живущих со своими семьями.

Она приподняла бровь:

– Это немного личное. Они отслеживают и эту информацию?

– Видимо, да. В этом списке рядом с твоим именем стояла еще и красная точка. Ты не знаешь, что это может значить? У тебя много штрафов, аварий или…

Она покачала головой:

– Ничего подобного.

– Ты не сделала ничего такого, что могло бы…

Зазвонил мобильный телефон Вайолет.

– Подожди секунду. – Она достала телефон из сумочки и коснулась экрана. – Алло?

Зал смотрел, как выражение ее лица менялось от любопытства к замешательству. Нахмурившись, она протянула ему телефон:

– Это тебя.

Кто-то звонил ему по телефону Вайолет?

– Алло? – нерешительно произнес он.

– Мистер Томбасян? Это Эл из Департамента автотранспорта. Как у вас дела?

Что это, черт возьми?

– Отлично, – осторожно ответил Зал. – А в чем, собственно, дело?

– Отлично, отлично. Я звоню, чтобы спросить, почему вы обедаете в комнате отдыха отдела «Дейта Инишиативс», а не за своим столом. Я думал, что сегодняшним объявлением мы дали понять, что сроки завершения проекта значительно сдвинулись.

– Я имею право на обед, – защищаясь, сказал Зал.

– Конечно! Никто не говорит, что это не так. Но вы стали членом семьи ДТС, а значит, с этого момента мы будем ожидать от вас немного большего. Не могли бы вы передать трубку мистеру Бенхерту?

Онемев, Зал передал телефон Вайолет Бернарду. Тот, выслушав человека на другом конце провода, спокойно ответил:

– Съешь дерьмо и сдохни, – затем отключил вызов и вернул телефон Вайолет: – Он в твоем распоряжении.

– Что это было? – спросила Вайолет.

Зал все еще чувствовал себя выбитым из колеи.

– Как он мог узнать, где мы и что делаем?

Бернард прикоснулся к шее чуть ниже адамова яблока – туда, куда его ужалила пчела во время инициации. Зал вспомнил момент, когда насекомое ужалило его самого. Неужели за ними следили с помощью чего-то, что тогда ввели в их тела?

– Что? – спросила Вайолет, уловив взгляды, которыми они обменялись с Бернардом.

– Что происходит? – Зал повернулся к другу.

– Мы теперь одна семья, чувак, – сказал Бернард и невозмутимо откусил еще кусок сэндвича. – У нас не должно быть секретов. Расскажи ей.

Зал не собирался втягивать Вайолет в это, хотел держать ее подальше от всего, но в итоге все же рассказал. О том, что произошло во время их инициации, о пчелах и странных особенностях системы ДТС, которые они обнаружили. Бернард время от времени вклинивался в рассказ, уточняя детали или добавляя новые факты.

Наконец, он признался, что они узнали значение красной точки рядом с ее именем – «на прекращение», хотя, по правде говоря, ни он, ни Бернард до конца не понимали, что именно это означает.

Он не ожидал, что она впадет в истерику, но определенно рассчитывал на более бурную реакцию. Однако Вайолет выслушала все молча и безучастно, лишь кивнув.

– И что дальше? – спокойно спросила она.

Зал и Бернард переглянулись.

– Ну, – сказал Бернард, доедая сэндвич и вытирая руки о салфетку, – наше маленькое расследование приостановлено из-за этих экстренных обновлений. Так что сейчас мы ничего не можем сделать. По крайней мере, в рабочее время.

– Я сделаю это за вас, – сказала она.

– У тебя нет доступа, – напомнил ей Зал. – Кроме того, я не собираюсь сдаваться. Я теперь «член семьи», как они постоянно твердят, так что должен иметь возможность проверить систему с домашнего компьютера. Даже если доступ ограничен, я могу остаться здесь после работы.

– Поскольку это касается меня напрямую, – спокойно сказала Вайолет, – а я, судя по всему, помечена «на прекращение», я тоже собираюсь разобраться в этом.

– Но у тебя нет доступа к системе, – напомнил Бернард.

– Исследования – это моя работа, – отозвалась она. – Посмотрим, что я смогу найти.

Глава 28

Во сне Хорхе стоял один посреди пустынной равнины и смотрел вниз на бесконечную череду муравьев, бегущих по земле к черному ящику. Внезапно он почувствовал, как его тело уменьшается, хотя его взгляд по-прежнему оставался на той же высоте. Затем он начал падать, стремительно приближаясь к земле, и понял: это были вовсе не муравьи, а непрерывная вереница машин, а черный ящик оказался не ящиком, а офисом ДТС, к которому они двигались. Внезапно он оказался внутри одной из машин, которая отъезжала от здания Автоинспекции. Он сдавал экзамен по вождению. Рядом с ним сидел экзаменатор – фигура в капюшоне, скрывающем череп.

– Десять и два, – прошептал экзаменатор. – Десять и два.

Хорхе судорожно сжал руль. В следующее мгновение он уже стоял за плексигласовой перегородкой, глядя через стойку на нескончаемую очередь из уродливых людей. Теперь он работал в отделе ДТС, а эти существа пришли подавать заявления на получение водительских прав. Но он наслаждался тем, что отказывал каждому из них. Как только очередному соискателю отказывали, в полу открывался люк, и фигура бесшумно исчезалав черной бездне.

Из ямы доносилось странное жужжание – напоминание о пчелах. Этот звук был успокаивающим, даже приятным. Хорхе казалось, что он мог бы повторять это снова и снова, без конца. Но внезапно кабинет окутала густая тьма. Чья-то тень, словно живая, выскользнула из узкой щели между стеной и полом. Свет замерцал и погас. Очередь из искалеченных фигур утонула во мраке. Через несколько секунд осталась лишь абсолютная чернота.

Хорхе проснулся в холодном поту и инстинктивно потянулся рукой к Беверли, которая должна была лежать рядом с ним. Но ее там не было – она была мертва.

Он сел на кровати, один, и только тогда окончательно осознал, что проснулся. По мере того как он брился, принимал душ и одевался, детали странного сна начали растворяться в памяти, как утренний туман. Но гнетущее чувство тревоги все еще не отпускало. Стоя у окна второго этажа, он смотрел наружу, пытаясь отвлечься, и ждал звонка, который должен был возвестить о начале завтрака.

Звон колокольчиков раздался через несколько секунд, но Хорхе продолжал смотреть через стекло на своих товарищей. Они выходили из разных зданий и неторопливо направлялись по дорожке к столовой. Стажеров осталось гораздо меньше, чем было несколько дней назад. Те, кто остались, теперь, похоже, жили на расстоянии друг от друга, а не в одном общежитии. Хорхе невольно задумался, почему ему достались апартаменты, напоминающие президентский люкс. По сравнению с его комнатой у других жилищные условия выглядели куда более скромными.

В его желудке заурчало, и Хорхе отвернулся от окна, прошел через комнату и вышел в коридор, торопливо спускаясь по лестнице.

Завтрак оказался восхитительным, и оставшиеся стажеры ели с явным удовольствием. Хорхе всегда отдавал предпочтение американским завтракам – блинам, вафлям, тостам. Но сегодня он взял мексиканский пирог, аромат которого мгновенно перенес его в детство. Он вспомнил ужин, когда родственники со стороны матери приехали из Мексики и вся семья – все восемь человек – собралась за большим столом во дворе. Это было одно из немногих воспоминаний, в котором его мать выглядела по-настоящему счастливой.

Этот вкус, насыщенный и знакомый, вызвал теплые, но болезненные воспоминания. Хорхе подумал о своих родителях, живущих где-то далеко в Мексике, и о родственниках, которых уже нет.

И о Беверли.

Хорхе оглядел кафетерий. По его предположению, оставшиеся за столами люди были настоящими стажерами. Те, кто исчез за последние дни, скорее всего, оказались подсадными – сотрудниками ДТС, которым было поручено шпионить за ними. Видимо, эта фаза обучения подошла к концу. Хорхе был почти уверен, что промывание мозгов в лагере не подействовало на него, но насчет остальных он не мог сказать того же.

В столовую вошел мистер Лейн и громко хлопнул в ладоши.

– День выпускников! – радостно объявил он. – Ну, не совсем выпуск, – добавил он, прищурившись, будто это было шуткой. – Но вы переходите на следующий уровень обучения. Сегодня вы будете работать в нашем макете офиса. Это шанс проверить, сможете ли вы справиться с типичным утром в Департаменте автотранспорта. Будут клиенты, коллеги, отклонения от протокола, непредвиденные ситуации… Вы будете закреплены за определенным участком в офисе на какое-то время, а затем, возможно, вас переведут на другую позицию. Это будет весело, познавательно и чрезвычайно интересно!

Он снова хлопнул в ладоши.

– Так что давайте, доедайте быстрее и отправляемся! Через пятнадцать минут хочу видеть всех у входа, готовыми к работе!

Ровно через пятнадцать минут все восемь стажеров собрались перед кафетерием. Утро оказалось прохладным, даже холодным, особенно для Хорхе, привыкшего к более теплому климату. Он снова задумался, где именно находится этот тренировочный лагерь.

На дорожке сбоку от здания появился мистер Лейн, сопровождаемый их предыдущим инструктором, мистером Толлом.

– Да здравствует Автоинспекция! – бодро сказал мистер Толл.

– Да здравствует Автоинспекция! – хором ответили стажеры. Хорхе стоял молча, его внимание привлекли непропорционально длинные ноги мистера Толла. Мистер Лейн одобрительно кивнул:

– Вы хорошо их подготовили. – Последовала короткая пауза. – Посмотрим, насколько хорошо?

Хорхе показалось, что по лицу мистера Толла промелькнула тень беспокойства. Страх? Он не был уверен. Но это выражение исчезло так же быстро, как возникло. Мистер Толл выпрямился, на его лице снова появилась профессиональная уверенность.

– Все будет хорошо! – твердо объявил он. – Следуйте за мной!

Вместе они сошли с тротуара на дорогу и направились к белому зданию в центре кампуса. Несколько дней назад они заглядывали в его закрытые стеклянные двери во время экскурсии, но сегодня двери бесшумно распахнулись, как будто их ждали.

Внутри пахло чистотой и свежестью. Этот запах отличался от сладковатого аромата храма – он был холоднее, бодрее, но вызывал то же странное чувство благополучия. Хорхе сделал шаг вперед, глубоко вдохнув, и осмотрел девственно чистый офис. Безупречные полы и сверкающие столешницы отражали мягкий свет, исходивший от люминесцентных ламп и яркого солнца, пробивающегося через многочисленные окна и стеклянные двери. Хорхе поймал себя на мысли, что никогда прежде не видел столь притягательного места.

По обе стороны стойки кипела оживленная деятельность: по одну – стояли работники офиса, по другую – клиенты, терпеливо ожидающие своей очереди на обслуживание. Но в этом месте не было ни раздражения, ни хаоса, к которым он привык в обычных офисах ДТС. Все шло как по маслу: процесс выглядел идеально налаженным. И что больше всего поразило Хорхе – практически все улыбались. Под приглушенный гул оживленных разговоров из скрытых динамиков на потолке доносилась безобидно веселая инструментальная мелодия.

Мистер Толл остановился в нескольких шагах от стойки, и Хорхе занял место рядом с ним.

– Это ведь не обычный практический офис Автоинспекции, правда? – спросил он.

– Нет, – благоговейно ответил мистер Толл. – Это главный офис ДТС. Тот самый, с которого начинается все.

Мистер Толл перекрестился странным, но несомненно религиозным жестом: согнул шею, коснувшись лба указательными пальцами обеих рук, затем скрестил руки на груди и, наконец, скрутил пальцы, вытянув руки вперед, словно держа невидимый руль.

Хорхе поймал себя на том, что и его захватывает очарование этого офиса. Казалось, это идеальное место для работы, но ему приходилось постоянно напоминать себе о реальности. Эти люди похитили его и заточили здесь. У лагеря есть собственное кладбище. Его товарищ по стажировке БиДи, по всей видимости, был убит и… съеден муравьями. Его сосед по комнате оказался шпионом, приставленным следить за ним, а теперь, вероятно, и сам мертв. Под сверкающей поверхностью этого места скрывалось множество ужасов.

Пока они шли, мистер Лейн незаметно отстал, оставив мистера Толла во главе группы.

– Внимание! – начал инструктор. – Мы пройдем через офис, посетив все восемь станций. На каждой станции будет выбран один из вас для выполнения работы. Выбор производится по установленной процедуре. Мы встанем группой перед каждой станцией, и руководитель выйдет из-за стойки. Он оценит вас всех, а затем положит руку на голову того, кого сочтет подходящим для данной должности. В этот момент выбранный стажер кланяется, заходит за стойку и выполняет все указания начальника. – Его взгляд обежал лица собравшихся. – Все понятно?

Стажеры закивали.

– Я спросил, все понятно?

– Да! – ответили они хором.

Мистер Толл кивнул:

– Помните, вербальная коммуникация жизненно важна в Департаменте. Когда вам задают вопрос, вы не киваете в ответ, а четко произносите: «Да!» Если ваш ответ отрицательный, вы говорите: «Нет». Ясно?

«Нет», – машинально подумал Хорхе, но услышал, как одновременно с остальными произнес:

– Да!

Мистер Толл едва улыбнулся:

– Очень хорошо. Следуйте за мной.

У двери находилась информационная стойка, за которой работала веселая белая женщина в деловом костюме. Ее прическа – пышные кудряшки в стиле диско – отстала от моды на несколько десятилетий.

Они прошли мимо стойки и оказались в зоне, обозначенной как окно 1. Перед этим окном стояли трое пожилых белых мужчин, молодая чернокожая женщина лет двадцати, двое белых мужчин среднего возраста и подросток-азиат. Все они выглядели опрятно, подтянуто, никто не страдал избыточным весом. Никто из них не возражал, не выказывал недовольства, даже не произносил ни слова, приветливо кивая стажерам, пока мистер Толл вел их к началу очереди. Это явно не было настоящим офисом Автоинспеции.

За плексигласовой перегородкой стоял белокожий мужчина, похожий на кинозвезду, который улыбнулся и радостно воскликнул:

– Вот вы где!

Он вышел из-за стойки, чтобы подойти к ним, что заняло некоторое время. Прилавок бесконечной линией тянулся мимо окон 2 и 3, пока не достигал небольших ворот, которые разделяли служебную зону и место для посетителей. Однако по мере приближения его внешность утратила обаяние. Лицо мужчины казалось ненатурально гладким и восковым, словно после неудачной пластической операции. Его глаза – темные, лишенные блеска зрачки – выглядели плоскими и безжизненными. Несмотря на это, он продолжал улыбаться, не произнося ни слова, лишь внимательно разглядывая стажеров. Мужчина обошел их несколько раз, будто выбирая кого-то, а затем медленно положил руку на голову Холли, самой молодой из группы. Ее привезли в лагерь из колледжа, где она, по официальной версии, была студенткой.

Холли бросила взгляд на мистера Толла:

– И что мне теперь делать?

– Поклонись посту! – приказал инструктор.

– Я больше не хочу работать с этой, – резко бросил «начальник».

Он снова обошел их по кругу. Хорхе отвернулся, стараясь избежать встречи с его плоскими мертвыми глазами. Он был наполовину готов к тому, что почувствует руку на своей голове, но вместо этого мужчина выбрал Уилла – высокого, худощавого стажера, чья тугодумность и неряшливость вызывали у Хорхе неприязнь. Хотя у Уилла хватило ума, чтобы четко следовать указаниям. Он поклонился в сторону окна, после чего пошел за странным начальником к воротам и скрылся за стойкой.

– Двигаемся дальше, – коротко бросил мистер Толл.

Хорхе выбрали последним.

Они находились перед окном номер 12, на самой дальней площадке от входа. Окно 5 оказалось закрытым: на оргстекле висела табличка «Пожалуйста, перейдите к следующему окну». А двое руководителей станций отказались выбрать кого-либо из стажеров, так что для Хорхе это был последний шанс.

«Что будет, если меня не выберут? – подумал он. – Смогу ли я просто уйти и вернуться в свою комнату? Или придется сидеть на скамейке и наблюдать за остальными?»

Судя по оборудованию, эта станция предназначалась для съемки фотографий на водительские права, разрешения и удостоверения личности. Хорхе, конечно, не был специалистом в фотографии, но помнил, что на одном из занятий их знакомили с техникой ДТС, включая стационарные промышленные камеры. Он был уверен, что сможет быстро и легко во всем разобраться.

Несмотря на то что он остался один, ритуал повторился. Руководитель станции – поразительно красивая азиатка – вышла из-за стойки, внимательно осмотрела Хорхе, а затем мягко положила руку ему на макушку. Чувствуя себя глупо, он поклонился в сторону окна, как того требовал ритуал, и последовал за женщиной за стойку.

Мистер Толл с гордостью произнес:

– Удачи!

За стойкой находились еще двое сотрудников. Один из них – афроамериканец крепкого телосложения – методично сортировал бланки, разделяя их на две равные стопки. Второй – блондин с внешностью куклы Кена – стучал по клавишам клавиатуры. Хорхе невольно задержал взгляд на первом мужчине, размышляя о тех элементах расистской индоктринации, с которыми он столкнулся в лагере. «Было ли это просто инструментом манипуляции? – задумался он. – Частью какой-то тактики психологического воздействия, как у военных, где новобранцев сначала унижают, а потом выборочно хвалят? Или все это – проявление более глубокой, системной дискриминации?» Он склонялся ко второму варианту и вдруг подумал: «А может, этот человек тоже здесь по принуждению? Его тоже похитили?»

– Я мисс Чанг, – произнесла руководительница станции, отвлекая Хорхе от мыслей. – Сегодня утром вы будете делать для нас фотографии. Вы знакомы с DX-21?

– Да, – ответил Хорхе.

Мисс Чанг улыбнулась.

– Отлично.

Мисс Чанг была первым сотрудником лагеря, кто представился своим, вероятно, настоящим именем, и это застало Хорхе врасплох. «Может, это специально, чтобы внушить мне доверие?» – подумал он с подозрением.

Тем временем он отметил, что, хотя почти перед всеми другими окнами выстроились очереди, у окна 12, где предстояло работать Хорхе, не было ни одного клиента. Он предположил, что заявители – как их проинструктировали называть – приходят сюда в последнюю очередь, после прохождения всех остальных этапов оформления документов.

– Теперь каждый человек получает только одну фотографию. Никаких пересдач или вторых шансов. Вы делаете снимок, и все, – произнесла мисс Чанг, лукаво улыбаясь. – Как фотографировать – решать вам. Вы можете дать им время подготовиться: причесаться, собраться с мыслями, предупредить, когда будут готовы. А можете застать их врасплох – с открытым ртом, нелепым выражением лица или в процессе подготовки. Все в ваших руках.

Она чуть наклонилась к нему, и Хорхе почувствовал сладковатый аромат ее дыхания.

– Вот почему окно двенадцать – лучшее место работы в офисе, – добавила она.

Казалось, она собиралась сказать что-то еще, но ее прервал звонок, раздавшийся из динамиков. Лицо мисс Чанг озарилось предвкушением, а двое ее коллег – афроамериканец и блондин – встали.

– Кто-то уже провалился, – взволнованно сообщила мисс Чанг. – Поторапливайтесь, а то все пропустим. Давайте!

Хорхе растерялся, не понимая, что происходит, но последовал за остальными, пробираясь между столами, перегородками и шкафами к открытой зоне в центре офиса. Там двое охранников в униформе вели его коллегу-стажера Холли к отдельно стоящей металлической решетке.

Ее лицо выражало полное замешательство, но она не сопротивлялась. По периметру уже собрались другие сотрудники, наблюдающие за тем, как Холли приковывают наручниками к этой конструкции. Из динамиков все еще раздавались звуки мелодичного оповещения, напоминавшего о движении очереди.

– Что происходит? – напряженно спросил Хорхе. – Что это такое?

Он обратился к мисс Чанг, но та уже поспешила к прикованной стажерке. Поэтому отвечать пришлось «кукле Кену»:

– Она совершила какую-то ошибку. Я не знаю, к какому участку она была приписана, но, скорее всего, она выдала кому-то неправильный бланк, ввела неверную информацию в компьютер или сделала что-то еще, что заблокировало систему.

– Но почему она связана? – спросил Хорхе.

– О, ее наказывают, чтобы убедиться, что она больше так не поступит.

Хорхе вспомнил БиДи, которого приковали к столбу в подвале учебного корпуса, избивали копьями и оставили на съедение муравьям. Что бы ни происходило сейчас, это явно не предвещало ничего хорошего.

Звон курантов стих, но музыка так и не вернулась. Динамики под потолком молчали.

– Все на месте? – прозвучал голос человека, в котором Хорхе узнал начальника Холли.

Он заметил, что сотрудники лагеря выстроились перед решетчатым каркасом, готовясь к началу наказания. Холли беспомощно оглядывала собравшихся сотрудников, и ее взгляд на мгновение встретился с глазами Хорхе, прежде чем переместиться дальше. Хорхе задался вопросом: сказали ли ей, в чем была ее ошибка? Знала ли она, какое наказание ее ждет?

– Департамент автотранспорта – уникальное учреждение, предоставляющее населению услуги, которых не найти больше нигде. Это требует от нас работы на самом высоком уровне.

Хорхе почувствовал внутренний порыв презрительно фыркнуть, но он заставил себя молчать.

– Мы многого ждем от каждого из вас. И благодаря великолепной подготовке, которую обеспечивает этот лагерь, мы редко разочаровываемся. Тем более досадно, когда кто-то из вас не соответствует нашим стандартам. Холли поручили обрабатывать формы, которые заполняли врачи, удостоверяя, что кандидаты с ослабленным зрением все еще могут безопасно управлять автомобилем и поэтому заслуживают продления прав. К несчастью, одна из таких форм была подписана аудиологом, а не офтальмологом, и Холли этого не заметила. Теперь ей предстоит испытать последствия своей ошибки.

Ее руководитель подошел ближе и коснулся макушки Холли, повторяя жест, с которого началось ее назначение на эту должность. Остальные начальники, включая мисс Чанг, сделали то же самое, а затем все разом отступили назад.

Внезапно решетка ожила. Черные муравьи – сотни, а может, и тысячи – появились словно ниоткуда. Они облепили металлический каркас, затем плотной массой устремились к Холли. Ее крик прорезал напряженную тишину, когда муравьи обрушились на нее, закрыв ее с головы до ног на несколько мучительных секунд. Большая часть насекомых быстро исчезла, но небольшой отряд остался, ползая по ее левой руке.

Прошло еще несколько мгновений, и почти все муравьи пропали. Остался только один – он остановился на кончике ее мизинца. Холли вскрикнула, когда он укусил ее.

– Это левый мизинец! – торжественно провозгласил ее руководитель.

Он протиснулся сквозь толпу зрителей, взял с ближайшего стола ножницы. Тем временем охранники, удерживающие Холли, принесли нечто, напоминающее автомобильный аккумулятор, к которому были подключены два толстых кабеля.

– Да здравствует Автоинспекция! – скандировали начальники в унисон.

– Да здравствует Автоинспекция! – эхом ответили остальные зрители.

Холли всхлипывала, а Хорхе стоял и наблюдал, как ее руководитель приближается к ней с ножницами. Ему хотелось броситься вперед, остановить эту пытку, ударить инспектора, освободить Холли и сбежать. Но он не двинулся с места. Он понимал: любое вмешательство сделает его участь еще хуже. Бессилие накрыло его волной, оставив внутри горькое чувство стыда и отчаяния.

«Беверли мертва», – мелькнула в его голове мысль.

Инспектор тем временем разжал пальцы левой руки Холли и разместил мизинец между открытыми лезвиями ножниц. С практической точки зрения Хорхе считал, что такие инструменты, предназначенные для бумаги, просто не смогут разрезать человеческий палец. Но он ошибался.

Супервайзер с силой сомкнул лезвия ножниц, используя обе руки, чтобы преодолеть сопротивление. Лезвия с хрустом разрезали палец. Мизинец Холли упал на пол, и ее крик разорвал воздух. Из раны хлынула кровь, и охранники, державшие кабели, подключенные к автомобильному аккумулятору, синхронно приблизили зажимы к кровоточащему обрубку. В тот же момент посыпались искры, громкий треск заполонил помещение, а воздух наполнился отвратительным запахом горелой плоти. Крик Холли прервался на полуслове.

Она обмякла, потерявшая сознание, но все еще прикованная к решетке. Ее тело обмякло, а голова бессильно свесилась. Толпа молча расступилась.

– Это все? – спросил Хорхе.

«Кукла Кен» кивнул.

– Вот и все, возвращайтесь к работе.

– Но…

– За работу!

Мисс Чанг провела стажеров обратно через лабиринт столов, перегородок и шкафов к окну 12.

Теперь из динамиков доносился новый звук. Это был не звон и не музыка, а знакомое жужжание. Хорхе почувствовал, как эта пульсация странным образом расслабляет его. Она пронизывала тело, обволакивала сознание, словно ласковая, но требовательная сила.

Его мысли постепенно заполнили образы. Скульптурные восковые фигуры возникали одна за другой, напоминающие горизонт го́рода, плавно вырастающего в его воображении. Жужжание, казалось, говорило ему слова, которые пронизывали каждую клетку его тела:

– Работай усердно. Наслаждайся своей работой. Трудись. Наслаждайся своей работой.

Мисс Чанг остановилась, обернулась к Хорхе, посмотрела на него, кивнула и улыбнулась. А Хорхе подошел к единственному мужчине, ожидавшему своей очереди, и попросил его встать перед камерой, чтобы сделать фотографию для удостоверения личности.

Глава 29

Джим Бриггс все еще лежал в больнице. Хотя он больше не был в коме, количество назначенных лекарств делало его практически неподвижным. Впрочем, даже без них он вряд ли мог бы говорить: пчелы ужалили так сильно, что язык, десны и горло распухли. Чтобы поддерживать проходимость дыхательных путей, в его трахею вставили трубку.

Тодд сидел на неудобном стуле, недавно освобожденном девушкой Джима, в противоположном конце палаты. Рядом, ближе к кровати, дремала мать Джима. Тодд внимательно смотрел на неподвижного полицейского. Розита отказалась его навестить, и Беверли ее поддержала. Обе считали, что Автоинспекция следит за Джимом и фиксирует всех, кто приходит к нему. Вероятность этого, по мнению Тодда, действительно была высока. В последнее время они все стали куда более подозрительными.

Но Тодд чувствовал себя обязанным. В конце концов, это он позвонил Джиму и настоял на встрече. Лично. Если бы он не сделал этого, возможно, ничего бы не произошло.

Перед тем как уйти на перерыв, девушка Джима, Лиза, сказала Тодду, что он должен поговорить с ее бойфрендом. По ее словам, Джим все слышит, и ему будет приятно знать, что близкие рядом. Даже если он находился под наркозом и не мог общаться, Лиза верила, что Джим все равно понимает, что происходит.

Однако к тому времени мама полицейского уже проснулась, и Тодд, чувствуя себя неловко, ограничился несколькими общими фразами.

Но перед этим он все-таки подошел к кровати. Наклонившись так, чтобы его рот оказался рядом с ухом Джима, Тодд мельком подумал, как странно это будет выглядеть, если мама или Лиза вдруг заметят его. Тем не менее он был уверен, что за ним наблюдают, возможно, даже читают по губам. Поэтому он говорил почти неслышно.

– Это я, – прошептал он. – Тодд. Тодд Клейн. Не знаю, слышишь ли ты меня, но мне нужна твоя помощь. Мы все еще пытаемся выяснить, где Хорхе. Где этот тренировочный лагерь. И ты наша единственная надежда. Я знаю, что они сделали это с тобой, и думаю, что это потому, что они пытались заставить тебя молчать. А значит, ты что-то знаешь. Ты думал, что не знаешь, но, пожалуйста, подумай еще раз. У нас должна быть хоть какая-то зацепка.

Он огляделся, чтобы убедиться, что в комнате по-прежнему никого нет.

– Я не знаю, слышишь ли ты меня, – продолжил он шепотом. – Понимаю, что сейчас ты не можешь говорить – из-за трубок и всего остального. И, возможно, еще какое-то время не сможешь. Но мы найдем способ общаться. Просто постарайся подумать. Вспомни, слышал ли ты когда-нибудь что-нибудь об этом лагере. Если можешь писать – напиши. Если ты можешь, не знаю… шептать или что-то подобное… Или хотя бы покажи что-то жестами.

Позади послышался шум, и Тодд оглянулся. Это Лиза вернулась в палату. Он быстро отодвинулся от кровати Джима. Лиза заметила, где он только что был, и в ее глазах мелькнул проблеск надежды. Он покачал головой еще до того, как она успела спросить, говорил ли Джим.

– Я просто разговаривал с ним, как ты и просила, – тихо сказал он. – Не знаю, услышал он меня или нет.

Лиза кивнула, изо всех сил пытаясь улыбнуться, но ее разочарование было слишком заметно.

– Джимми? – раздался голос матери полицейского, которая в этот момент вошла в палату.

Тодд повернулся к женщинам и сказал:

– Мне лучше уйти. – Он задержал взгляд на Джиме и добавил: – Скоро ему станет лучше. И если вам что-то понадобится, просто дайте знать.

Он осекся, внезапно осознав, как глупо прозвучали его слова. Эти женщины почти не знали его – как, впрочем, и он самого Джима. Даже если бы они захотели связаться с ним, у них не было такой возможности. Тодд мог бы оставить им свой номер телефона или адрес электронной почты, но вместо этого предпочел быстро выйти из комнаты, пробормотав на прощание дежурное пожелание выздоровления.

В коридоре, направляясь к лифту, он бросил взгляд на часы. До выхода Розиты на работу оставалось еще несколько часов, и времени хватало, чтобы заехать в супермаркет и купить все необходимое для ужина. На этот вечер у него был план: удивить ее, приготовив что-то сложное и особенное. Он вспомнил рецепт блюда из морских гребешков, которое они видели в передаче «На куски», а позже он нашел его в интернете.

Когда Тодд выехал с больничной парковки, все еще мысленно прокручивая шаги приготовления, он успел проехать лишь половину квартала, прежде чем заметил мигающие фары патрульной машины. Сначала он подумал, что полицейский спешит по своим делам, и притормозил, чтобы пропустить. Но машина остановилась прямо за ним, продолжая мигать фарами. У Тодда свело живот от смеси волнения и легкого страха.

Черт.

Заранее зная, как поступить, он быстро потянулся к бардачку и достал документы на машину. Тянуться за ними в присутствии полицейского, особенно внезапно, он не собирался – лучше подстраховаться. Поерзав на сиденье, он вытащил из кармана бумажник и аккуратно достал водительские права.

Он опустил стекло. В зеркале заднего вида Тодд разглядел патрульного, который приближался к машине. Это был один из тех офицеров, чьи лица позже появляются в новостях с обвинениями в жестокости или чрезмерном применении силы. Вид у полицейского был суровый, и Тодд решил вести себя как можно покорнее, чтобы поскорее покончить с этим и отправиться домой.

– Вы знаете, почему я вас остановил? – спросил офицер, подойдя к водительской двери.

– Превышение скорости? – предположил Тодд, стараясь говорить спокойно.

Он понятия не имел, с какой скоростью ехал, но знал, что вблизи больниц лимит обычно маленький. Даже если он слегка превысил, это было незначительно. Тем более за то время, пока он сидел в автомобиле, как минимум три машины проехали мимо с гораздо большей скоростью.

– Нет, сэр. Подозрительная манера вождения. Вы выглядели так, будто вам есть что скрывать. А вам есть что скрывать?

Тодд нахмурился. Подозрительная манера вождения? Это звучало абсурдно. Как вообще можно выглядеть так, будто скрываешь что-то, просто сидя за рулем?

– Нет, – осторожно ответил он.

Офицер наклонился к открытому окну. На внутренней стороне его запястья Тодд заметил татуировку – символ, который он сразу узнал как знак белых супремистов. Это был тревожный сигнал. Слава богу, он был белым. Если бы его кожа была темнее, все могло бы закончиться куда хуже.

Тодд решил вести себя максимально дружелюбно и покладисто. Нервничая все сильнее, он заставил себя улыбнуться, хотя кислое дыхание офицера, которое он ощущал так близко, только добавляло дискомфорта.

– Могу я увидеть ваши права и регистрацию?

– Конечно, – Тодд протянул ему оба документа.

Офицер мельком взглянул на права, затем резко отступил назад, доставая пистолет:

– Выйдите из машины, пожалуйста. Держите руки так, чтобы я их видел.

Сердце Тодда забилось так сильно, что казалось, его удары эхом отдавались в ушах.

– Что случилось? Что…

– Выйдите из машины, сэр! Я не собираюсь повторять!

– Ладно, ладно. Я выхожу.

Он поднял правую руку, а левой медленно потянулся к ручке двери. Внутри все кипело: он хотел бы быть достаточно смелым, чтобы достать телефон и начать запись видео, но понимал, что это только усугубит ситуацию. Полицейский выглядел так, будто искал повод для конфликта.

Глубоко вдохнув, он взглянул в его лицо и увидел там ярость. Ситуация могла в любой момент выйти из-под контроля. Тодд подавил желание что-то сказать, решил подчиниться сейчас, чтобы не рисковать, но твердо пообещал себе узнать имя этого человека и номер его значка. Такой псих, подумал он, не должен работать в полиции.

– Руки на капот! – рявкнул офицер. – Руки на капот!

Тодд медленно обошел открытую дверь и встал рядом с передним колесом. Он наклонился над капотом, положив руки на теплый металл. Его ноги были широко расставлены, а дыхание учащено. Через мгновение он почувствовал грубые руки полицейского, обыскивающие его.

– Повернись! – приказал офицер. – Руки вверх!

Тодд подчинился, развернулся лицом к офицеру и тут же заметил, что пистолет снова был направлен прямо на него. Он застыл, боясь даже пошевелиться.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание, Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять? – произнес патрульный.

Использование числа… номера его прабабушки вместо имени испугало Тодда гораздо сильнее, чем он хотел себе признаться. Но он подавил нарастающую панику и заставил себя говорить как можно спокойнее.

– Простите офицер, но я не уверен, что понимаю, что вы имеете в виду, – сказал он, затем рискнул задать вопрос: – Я сделал что-то не так?

Полицейский жестом указал на дорогу.

– Начинайте идти, – приказал он.

Тодд подчинился, хотя совершенно не понимал, что происходит. Он направился к полицейской машине, фары которой продолжали мигать красным и синим.

– Стойте! – скомандовал офицер. Он обогнал Тодда, открыл заднюю дверь патрульной машины и махнул рукой: – Залезайте.

– Я не…

– Если потребуется, я запихну вас силой, Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять.

Тодд скользнул на заднее сиденье, и дверь с глухим щелчком захлопнулась за ним. На сиденье справа была какая-то лужа. Либо предыдущий пассажир пролил свой напиток, либо… произошло что-то более тревожное. Тодд придвинулся ближе к двери, подальше от лужи.

Полицейский без лишних слов уселся за руль, включил передачу и выехал на дорогу. Через заднее стекло Тодд видел свою машину, брошенную на обочине с распахнутой водительской дверью. В голове мелькнула мысль: аккумулятор разрядится из-за горящего внутреннего света. Меж тем полицейская машина умчалась, оставив его автомобиль далеко позади.

– Куда вы меня везете? – наконец спросил Тодд, заметив, как его голос дрожит.

Полицейский не ответил. Вместо этого его глаза встретились с глазами Тодда в зеркале заднего вида. Взгляд был тяжелым, злорадным.

Отделение Департамента автотранспорта, куда его привезли, было не тем, где он раньше сдавал экзамен. Это был офис в южном округе, нелепо затерянный в восточной части унылого торгового центра, рядом с закрытым маникюрным салоном.

На Тодде не было наручников, но ощущение беспомощности их легко заменяло. Офицер, чьего имени он так и не узнал, открыл заднюю дверь патрульной машины и грубо велел выйти. Холодный ствол пистолета, прижатый к его виску, заставил Тодда сцепить руки за спиной и идти в офис ДТС, как было приказано.

Автоматические стеклянные двери офиса с глухим звуком разъехались в стороны, и первое, что он почувствовал, – это странное запустение. Офис казался заброшенным: свет не горел, никаких очередей, ни одного посетителя. Но через мгновение глаза привыкли к полумраку, и он понял, что они здесь не одни.

За потертым прилавком перед ним стояла пожилая женщина с белоснежными волосами, настолько неподвижная, что могла бы сойти за манекен. Но ее глаза, следящие за каждым движением Тодда, выдавали жизнь.

За ее спиной, прислонившись к стене, стоял высокий бледный мужчина в черном костюме. Несмотря на полумрак офиса, на нем были солнцезащитные очки, и, насколько Тодд мог судить, он не двигался с тех пор, как они вошли в здание.

Но даже если не обращать внимания на этих «странных» сотрудников, само помещение не было похоже ни на один из офисов Автоинспекции, в котором он когда-либо бывал. Пол был устлан грязным ковром оранжевого цвета, как будто его вытащили из чьей-то гостиной 1970-х годов. Ковер был весь в пятнах и дырах, словно его прогрызли крысы или насекомые. Стены выглядели еще хуже. На их грязной поверхности виднелись длинные трещины, особенно в местах, где они соединялись с потолком. Эти трещины придавали зданию ощущение зыбкости, словно оно готово вот-вот рухнуть. За перегородкой на столах стояли пишущие машинки. Ни одного компьютера не было видно. Единственные заметные сиденья в этом зале выглядели так, будто их привезли из разных временных эпох: ржавые стоматологические кресла, покосившиеся и разномастные.

Это был офис Автоинспекции?!

Если раньше Тодд был просто встревожен, то теперь его охватил неподдельный страх. Это больше не было просто столкновением с одиноким психом-полицейским – теперь он оказался в руках ДТС или, по крайней мере, какого-то странного подразделения этого департамента.

Мысли о Хорхе пронзили его сознание: где он сейчас? Исчезнет ли сам Тодд так же бесследно? И Розита будет тщетно пытаться выяснить, что с ним случилось… Ведь его положение еще хуже, чем у шурина. Потому что Хорхе похитили хотя бы на глазах у Беверли, сказав ей, что тот едет в тренировочный лагерь. А его машину найдут брошенной у дороги, но никаких зацепок о том, куда он делся, не будет.

– Оставайтесь здесь, – приказал полицейский, останавливая Тодда на полпути между входом и прилавком, затем подошел к застывшей пожилой особе: – У нас новый клиент. Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять. Можешь обработать его для меня?

Старуха наконец зашевелилась. Она нажала кнопку на старинном кассовом аппарате, который громко звякнул, хотя ящик так и не открылся. На миг ее взгляд скользнул по белым табличкам, появившимся в окошке кассы. Затем обогнула прилавок и, шатаясь, приблизилась к Тодду. Она обошла его кругом, как будто оценивала товар на рынке.

– Вы Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять?

Тодд не стал отвечать. Ее тонкие губы скривились в холодной, почти механической улыбке.

– Вы провалили тест с первого раза, верно? Вам было нелегко, не так ли? – Ее лицо помрачнело, глаза наполнились ненавистью. – А потом вам помогли! Эти жалкие предатели!

И тут она принялась пинать его с неожиданной силой. Удары ее ног врезались в его лодыжки и голени. Каждый удар причинял боль, как будто в носках ботинок были скрытые лезвия. Тодд, пошатываясь, пытался уклониться, инстинктивно проверяя взглядом обувь старухи.

Один из ударов старухи пришелся особенно сильно, попав прямо по кости. Боль пронзила тело, как электрический разряд. Тодд пошатнулся, потеряв равновесие, и едва удержался, чтобы не рухнуть на пол. Но в этот раз инстинкт взял верх над страхом. Он вскинул ногу и отбил очередной удар. С громким глухим звуком старуха упала на спину. Ее платье задралось, и он с отвращением увидел, что на ней нет нижнего белья.

В этот момент полицейский, про которого Тодд совсем забыл, пришел на помощь старухе и ударил его кулаком в живот, сбив с ног. На мгновение ему еще раз открылся мерзкий вид на старуху. Внезапно она поднялась, расправила платье, будто ничего не произошло, и молча вернулась за прилавок. Ее пальцы тут же застрекотали по клавишам старой печатной машинки. Тодд, тяжело дыша, с трудом поднялся на ноги.

Старуха теперь сидела в одном из потрепанных стоматологических кресел, неловко наклонившись вперед, и продолжала печатать. Бледный мужчина в солнцезащитных очках стоял уже не у стены, а позади старухи, заглядывая ей через плечо. Она достала из валика пишущей машинки лист бумаги и показала ему. Тот молча кивнул и подошел к Тодду. Полицейский усмехнулся и проговорил с нарочитым наслаждением:

– Лагерь преподаст тебе урок, Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять.

Лагерь?

Нет. Это не могло быть правдой. Это же не какой-то авторитарный режим. Не сегодня. Не в Соединенных Штатах. Тодд чувствовал, как страх сжимает его внутренности, затуманивая разум.

Бледный мужчина приближался, и Тодд, поддавшись панике, сделал шаг назад. Однако полицейский ударил его снова, на этот раз в бок. Прежде чем он успел прийти в себя, на его голову натянули плотный черный мешок.

Глава 30

Тодд терпеть не мог опаздывать на ужин – особенно когда сам должен был его приготовить. Раньше такого с ним не случалось. Но сейчас было уже почти восемь тридцать, его все еще не было, и даже звонка от него не поступило. Розита начала нервничать.

По дороге с работы она заехала к Беверли, чтобы проведать ее, и рассчитывала, что Тодд будет ждать ее дома. Но дом оказался пуст. Ни его машины, ни его самого. Сначала она просто перекусила чипсами с гуакамоле, потом включила телевизор: местные новости, национальные… затем даже посмотрела целый фильм. Все это время ее взгляд снова и снова устремлялся к телефону. Она пыталась дозвониться до Тодда – безуспешно.

Позвонить Беверли она тоже не решалась: у ее невестки и так было достаточно проблем. Добавлять к этому свои переживания казалось лишним.

Беверли, по крайней мере, все еще верила, что тот странный звонок от предполагаемой любовницы Хорхе был розыгрышем. Розита и Тодд поддержали эту версию, хотя никто из них на самом деле так не думал. Но если это убеждение хоть немного облегчало страдания Беверли из-за исчезновения мужа, они готовы были закрыть на правду глаза.

Хотя…

Женщина, назвавшая себя любовницей, так и не перезвонила. Более того, Хорхе тоже не выходил на связь, а его номер теперь значился недействительным. Так что это на самом деле могло быть розыгрышем.

Тем временем поиски таинственного тренировочного лагеря продолжались. Тодд был уверен, что его друг-полицейский – их единственный шанс продвинуться в этом деле. Именно поэтому, вопреки ее совету, он и отправился в больницу Святого Иосифа. Может быть, он все еще там? Возможно, его телефон отключен, ведь в больнице не разрешают использовать телефоны. Это было маловероятно, но Розита ухватилась за эту мысль как за спасательный круг и решила позвонить в больницу Святого Иосифа.

Как звали того полицейского? Ее мозг будто застыл. Она помнила только, что имя начиналось на Дж. А фамилия? Кажется, на П. Или все-таки на Б?

Она вошла в кабинет Тодда, открыла дверцу шкафа и принялась рыться в коробках с книгами. Наконец она нашла то, что искала, – экземпляр «Латунного кольца». Она быстро пролистала его до страницы с благодарностями. Джим Бриггс! Вот его имя.

Не теряя времени, Розита тут же позвонила в больницу Святого Иосифа и попросила соединить ее с палатой Джима Бриггса. На звонок ответила женщина, которая, как выяснилось, была девушкой Бриггса.

– Тодд? – переспросила она, услышав имя. – Да, он был здесь где-то в час дня. Было очень мило с его стороны – зайти. Джим все еще не пришел в себя, но я уверена, он это оценил.

– Тодд уже уехал? – спросила Розита. – Мой муж?

– Да, он уехал несколько часов назад, – ответила женщина, явно недоумевая, в чем дело.

– Понятно. Спасибо.

Розита повесила трубку, возможно, слишком резко. Сердце заколотилось быстрее. Паника сдавила горло. Не раздумывая, она позвонила в полицию.

Да, она знала, что для объявления человека в розыск нужно, чтобы прошло 24 часа, а то и все 48, но это ее не остановило. После изматывающих, бесполезных разговоров с диспетчером, а затем с его начальником, она в отчаянии бросила трубку и разрыдалась.

Тодд был мертв! Почему-то именно эта мысль первой пришла ей в голову?

Розита пыталась отогнать тревожные мысли, но что-то определенно было не так. Собравшись с духом, она достала телефон и загрузила приложение, о котором ей когда-то рассказала Мишель. Это было что-то вроде современной версии полицейской радиоволны – платформа с оперативными сводками о происшествиях.

Сначала она просмотрела все автомобильные аварии, произошедшие за последние шесть часов на маршруте между домом и больницей. Ничего. Затем проверила сводки о нападениях в том же районе. И снова пусто.

Тодд был не из тех, кто спонтанно встречался с друзьями, чтобы потусоваться в баре. Его немногочисленные товарищи обычно были заняты, а любое общение приходилось планировать заранее. Было почти невозможно представить, чтобы он просто заехал куда-то и потерял счет времени.

Но… вдруг у кого-то из знакомых случилась экстренная ситуация, а Тодд, узнав об этом, поспешил помочь, забыв ее предупредить?

С этой мыслью она вновь отправилась в кабинет мужа, нашла его записную книжку и начала звонить по порядку по всем номерам. Первые пять контактов ничего не дали – никто не знал о его местонахождении. Еще один тупик. Дальше названивать всем подряд и тревожить людей казалось бесполезным.

Идеи иссякли. Розита снова набрала номер Тодда, но, как и ожидалось, ответа не последовало. Слезы разочарования застилали глаза, когда она опустилась на диван. Что ей делать? Что вообще можно сделать? Живой он или мертвый – он ведь должен где-то быть. Человек не может просто исчезнуть.

Может, он вернется ночью? Возможно, прямо сейчас едет домой, и все, что ей остается, – это дожидаться его возвращения.

Уснуть было невозможно, но Розита была из тех, кто под воздействием стресса вместо того, чтобы мучиться бессонницей, впадает в глубокую дремоту. Она сидела на диване, дожидаясь одиннадцатичасовых новостей, перебирая в уме всевозможные варианты: может, у Тодда случился инсульт, и он потерял память, а какая-то добрая семья нашла его на улице и приютила? Но следующая минута стала утренним пробуждением. Она открыла глаза и увидела, что за окном уже светло.

Она вскочила, осмотрела спальню, проверила подъездную дорожку. Тодда все так же не было. Вчерашняя тревога переросла в настоящий ужас.

Никаких пропущенных вызовов на ее мобильном, никаких сообщений на домашнем автоответчике. Розита в сотый раз набрала номер Тодда – и снова услышала только голосовую почту.

Она подумала, что, возможно, стоит остаться дома, позвонить на работу и взять отгул. Если с Тоддом что-то случилось и власти захотят связаться с ней, они наверняка будут звонить на домашний телефон. Но в то же время полицейский участок находился прямо через дорогу от библиотеки, где она работала. Если она все-таки отправится туда, то сможет поговорить с директором библиотеки, который был знаком со многими высокопоставленными лицами в мэрии. Может быть, кто-то из них сможет поговорить с полицейскими и попросить их разыскать Тодда.

Так она и поступила.Однако ей сказали, что для подачи заявления о пропаже нужно подождать еще более суток. Разочарованная, Розита взяла отгул до конца дня. Работать в таком состоянии она не могла.

В глубине сознания Розиты постепенно укреплялась мысль, что все это как-то связано с Автоинспекцией. Она не могла точно объяснить, почему пришла к такому выводу. Конечно, несчастный случай, медицинское происшествие или даже угон автомобиля казались более логичными вариантами. Но после всего, с чем она столкнулась в последнее время, эта версия не выглядела такой уж нелепой.

Вернувшись домой, где все оставалось по-прежнему – никаких следов Тодда, – Розита решила позвонить Беверли. Невестка была на работе, но, услышав новость, сразу же ответила:

– Я приеду.

– Ты не должна… – начала было Розита.

– Я приеду.

Розита почувствовала облегчение от того, что теперь ей не придется проходить через это в одиночку. Повесив трубку, она почувствовала себя немного лучше.

До приезда Беверли Розита решила проверить социальные сети. Ей было неловко даже думать об этом как о возможном варианте, но отчаяние заставило ее искать любые пути. Если краудсорсинг мог хоть как-то помочь, это стоило того, чтобы попробовать.

Более сотни человек уже поделились своими историями ужасов, связанных с ДТС, и Розита начала просматривать их, начиная с последней.

Одна из историй была до боли похожа. Мужчина писал, что его жена исчезла после того, как отправилась в Автоинспекцию, чтобы продлить водительские права. Прошло два месяца, но ее так и не нашли – ни женщину, ни ее машину. Полиция попыталась выяснить ее маршрут, но сотрудники ДТС заявили, что женщина туда не приходила. Никто из персонала ее не видел, а записи с камер наблюдения показали, что ее действительно там не было, хотя, по словам мужа, она звонила ему оттуда из очереди.

Размышления Розиты прервал стук в дверь. Должно быть, Беверли. Она бросилась открывать, чувствуя благодарность за то, что невестка приехала так быстро.

Но на пороге стояла не Беверли, а двое мужчин в строгих костюмах – бледнолицый и чернокожий.

– Мы из Департамента автотранспорта, – начал бледный мужчина. – Мы пришли забрать ваши водительские права. Согласно нашим данным, вы порочите имя департамента, грубо нарушая условия, указанные при выдаче удостоверения. Ваши права должны быть аннулированы и сданы.

– Идите к черту, – бросила Розита, собираясь захлопнуть дверь. – Даже если вы действительно те, за кого себя выдаете, вы не можете просто прийти ко мне домой и отобрать права.

Мужчина слегка улыбнулся, но в этой улыбке не было ничего дружелюбного:

– Боюсь, что можем, мисс Клейн. Это наша обязанность. С этого момента вы больше не имеете права управлять автомобилем.

– Заберете мои права, когда вырвете их из моих мертвых пальцев, – резко ответила она.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет.

Чернокожий мужчина, которого бледный представил как мистера Белого, тоже выразительно улыбнулся.

– Мы также обязаны сообщить вам, – начал мистер Белый, – что автомобиль, зарегистрированный на имя вашего мужа, был конфискован. Его обнаружили брошенным на бульваре Харбор и, в соответствии со статьей сто восемнадцать Муниципального кодекса, отбуксировали на штрафную стоянку. Как правило, вы можете вернуть машину, оплатив расходы на буксировку и хранение. Однако без действительных прав вы не можете быть признаны ее владельцем.

Он сделал паузу, его улыбка стала еще шире – и, возможно, слегка насмешливой:

– Ваш муж, конечно, может забрать машину в любое время.

Розита захлопнула дверь и закрыла ее на ключ. Ее руки дрожали.

Она была права.

Все это связано с Автоинспекцией. И теперь она знала, что они причастны к исчезновению, а возможно, и смерти ее мужа.

Глава 31

Встреча с Вайолет была назначена сразу после работы, прямо на ее рабочем месте. Хотя она так и не озвучила причину, Зал предположил, что она что-то обнаружила в ходе своих исследований. Последние несколько дней она была нехарактерно замкнутой, просила его проявить терпение, и он старался. Ему не давала покоя мысль, что же такого она могла найти и не это ли открытие ее напугало.

Он вышел из своего отдела на несколько минут раньше, пробираясь против потока работников в коридоре. Когда он наконец добрался до отдела исследований, там оставалось всего несколько человек: они выключали компьютеры и собирали свои вещи. Вайолет сидела за своим столом и разговаривала с молодым человеком, который, непринужденно развалившись за соседним столом, весело смеялся и раскачивал ногами, время от времени задевая боковину ее стола. Против воли Зал почувствовал укол ревности.

Подойдя ближе, он уловил, что разговор почему-то зашел о Мулан. Правда, о чем именно шла речь – о диснеевском мультфильме, боевике или оригинальной легенде, – Зал так и не понял.

– Все, что я хочу сказать, – говорил парень, обращаясь к Вайолет, – что если Мулан смогла выдать себя за парня, то она явно была очень симпатичной. Почему ее всегда изображают как какую-то хрупкую девчонку? Ну явно же она была крепкой и мужеподобной. Загадка…

Вайолет оглянулась, заметила приближающегося Зала и улыбнулась. В ее взгляде он уловил явное облегчение, и его ревность мгновенно растаяла.

– Мне нужно идти, – сказала она своему собеседнику. – Мой парень пришел.

Мой парень.

Эти два слова прозвучали как музыка. Он почувствовал, как его губы растянулись в широкой улыбке. До этого момента они с Вайолет так и не обсудили статус их отношений, но теперь, когда она сделала это за них обоих, его охватило теплое чувство удовлетворения. Молодой человек, сидевший рядом с ней, выглядел ошарашенным и заметно разочарованным, когда она встала, подошла к Залу и легко поцеловала его. Теперь они стояли вдвоем, в то время как тот неловко хватал свои вещи и поспешно прощался.

Вайолет взяла Зала за руку и крепко сжала ее:

– Слава богу, ты меня спас. Он просто придурок.

– Значит, я действительно твой парень?

– А разве нет?

– Просто хотел убедиться, что ты не сказала это только для того, чтобы избавиться от него.

– О, я сказала это именно для того, чтобы избавиться от него. Но, к счастью, это оказалось правдой. – Она взглянула на него, словно оценивая: – И я твоя девушка, верно?

– Похоже, что так.

– Отлично. Теперь, когда мы прояснили этот момент…

Она вернулась к своему столу.

– Ты что-то нашла?

– О, да. Я кое-что нашла.

Вайолет включила компьютер, затем взяла со стола стопку распечатанных документов, зафиксированных скрепкой, и протянула их ему:

– Оказывается, история вашего клиента, Автоинспекции, куда более темная и… интересная, чем я могла себе представить.

Зала такое начало насторожило.

– Департамент автотранспорта, – сказала Вайолет. – С таким названием можно предположить, что это правительственное учреждение появилось примерно в то же время, когда и автомобили, то есть в начале двадцатого века.

– Логично предположить, – согласился Зал.

– И ты будешь неправ. ДТС существует гораздо дольше. Автоинспекция берет свое начало от момента появления первых колес. Она действовала в Америке во времена Гражданской войны, в Англии – в эпоху Шекспира, а в Риме – при правлении Калигулы.

– Ты шутишь?

– Нисколько. Посмотри распечатки, которые я тебе дала. Там все задокументировано.

Зал пролистал бумаги, бегло пробежав их глазами:

– Откуда ты знаешь, что это не подделка? Фотошоп, например?

– Просто поверь мне.

На одной из страниц он наткнулся на скан указа, подписанного Авраамом Линкольном. В документе президент благодарил Автоинспекцию за «соблюдение всех правил, касающихся надлежащего использования дорог по всему Союзу в эти тяжелые и трагические времена для нашей страны».

Зал медленно поднял взгляд:

– Но…

– Это только верхушка айсберга. И я все перепроверила. – Вайолет указала на монитор, где отображались документы на разных языках, а также фотографии уличных знаков, картин, произведений искусства и даже древней резьбы по камню. – К сожалению, найти подробности о них в таком далеком прошлом сложно. Да и сейчас, если честно, не легче. ДТС – это далеко не прозрачная организация. Она всегда была скрытной, всегда действовала где-то в тени. Но из того, что мне удалось выяснить, а у нас есть копии множества документов, становится ясно: эта организация на протяжении веков контролировала и регулировала человеческий транспорт. Сегодня это автомобили, раньше – конные экипажи, мулы, повозки, а иногда даже пешее движение.

Она помедлила, наблюдая за его реакцией.

– Я знаю, это звучит безумно, но это правда. Будь то президенты, короли, императоры или полное отсутствие власти, ДТС существовал всегда.

– Звучит зловеще, – пробормотал Зал.

– Дело в том, что многие из ранних упоминаний, которые я нашла, описывают ДТС как часть естественного порядка вещей. Тогда люди верили, что мир состоит из четырех элементов – земли, воздуха, огня и воды. Природные процессы, даже такие явления, как движения звезд, ассоциировались с богами и мифологическими существами. Религия зародилась из этого неполного понимания науки. – Она чуть наклонилась вперед, увлеченная собственной речью. – И транспорт тоже был частью этого. Первоначально он считался некой силой, которая регулировала передвижение людей. Как существовали храмы Дианы или Юпитера, так, возможно, был храм, посвященный… я не знаю, чему именно, но в итоге это стало ДТС.

Она сделала паузу, чтобы подчеркнуть вес сказанного:

– И, что самое странное, эта организация всегда называлась ДТС. Сегодня эта аббревиатура расшифровывается как Департамент Транспортных Средств. Но в Древнем Риме она значила другое. Deus Malum Vehiculum. С латыни это можно перевести как «Злой Бог Транспортных Средств».

Зал моргнул, потрясенный услышанным:

– Ты шутишь?

Она покачала головой.

– Но это звучит как шутка.

– Поверь, это не так.

Ее слова о силе, возникшей из природы или ставшей ее частью, пробудили в Зале воспоминания об инициации, которую он прошел с Бернардом, и о жуткой фигуре маленького человечка, который оказался всего лишь скоплением пчел.

«Моя голова полна шмелей».

– Как такое вообще возможно? – спросил он.

– Не знаю, – ответила Вайолет, – но я уже неделю спускаюсь в эту кроличью нору, и конца-края этому нет. Чем дальше углубляюсь, тем безумнее все становится.

Она пролистала еще несколько страниц на экране, пока не остановилась на изображении витража, предположительно из старинной церкви. Это был высокий готический витраж. На нем с удивительной детализацией изображались Иосиф и беременная Мария на осле, которых посреди дороги остановил анахронично чисто выбритый мужчина. В одной руке он держал развернутый свиток, в другой – перо. В нижней части витража среди ярких красок и узоров сложным шрифтом были выведены буквы Д, Т и С, расположенные на большом расстоянии друг от друга.

– Насколько я могу судить, в Средние века верили, что Департаментом транспорта управляют злые ангелы, – сказала Вайолет. – В некоторых источниках упоминается «Страшная Сила», связанная с этой организацией. Но, несмотря на это, церковь, как мы знаем, активно осуждала ведьм, но не осуждала ДТС.

Она указала на экран:

– У меня есть подозрения, что церковь боялась ДТС. Более того, похоже, церковь не только не противостояла Автоинспекции, но и включила ее в свои библейские истории. Это видно по витражам, украшающим часовни.

Зал нахмурился, его взгляд задержался на изображении:

– Почему никто раньше не замечал этого?

Вайолет пожала плечами:

– Может, никто не обращал внимания на такие детали. Или, возможно, это просто утонуло в потоке безумных теорий заговора, которые гуляют по интернету. – Она пристально посмотрела на него. – А может, те, кто замечал, исчезали. По моим исследованиям, многие люди, которые так или иначе были связаны с Автоинспекцией, в итоге пропадали бесследно. Например, как твой сосед.

Вайолет прокрутила страницу дальше, пока на экране не появилась черно-белая фотография. На ней был невзрачный мужчина в старомодном костюме, стоящий рядом с антикварным автомобилем. Но взгляд Зала привлекла жуткая деталь: на эмблему на капоте была насажена человеческая голова.

– Они – очень опасный враг, – сказала она тихо.

Зал сглотнул, осознавая весь ужас происходящего:

– А теперь мы их враги.

Зал задумался, не уехал ли Бернард. Быстро набрав сообщение, он отправил его другу и вскоре получил ответ: Бернард все еще находился в холле. Через мгновение Зал уже шел по коридору навстречу.

Когда они собрались вместе, Вайолет повторила свой рассказ о том, что ей удалось выяснить, добавив еще больше примеров. Зал передал распечатки в качестве доказательства.

Бернард, перелистывая страницы, кивнул:

– Наверное, здесь я должен сказать, что в это трудно поверить. Но на самом деле это совсем не сложно. Я верю каждому слову.

– Я тоже, – признал Зал. – И я уверен, что Бу и Гэри совсем не такие простые, какими кажутся. Возможно, даже Джуди.

– Но не Ху, – хором произнесли друзья.

Бернард улыбнулся:

– Великие умы…

Однако его улыбка быстро исчезла.

– Скажи мне вот что, – обратился он к Вайолет. – У нас есть имена тех, кто исчез?

Бернард повернулся к Залу:

– Может, они в системе?

Вайолет уже печатала что-то на клавиатуре.

– Конечно. Это далеко не полный список, но у меня есть несколько имен. – Она жестом указала на экран.

– Можешь распечатать их для меня? Я, возможно, проведу небольшое исследование сегодня вечером.

– Конечно.

С легким нажатием клавиши принтер в другой части комнаты зажужжал. Бернард подошел к нему, подождав, пока распечатаются страницы.

– Интересно узнать, выдавались ли кому-то из этих людей права, особенно если они пожилые, – сказал он, обращаясь к Залу. – Я имею в виду те странные права, которые ты нашел.

– А все ли они отслеживают? – вслух размышлял Зал. – Оцифрована ли их история? Если они ведут учет с самого начала, то наверняка где-то в хранилищах остались библиотеки документов, свитков или чего-то подобного.

Принтер наконец перестал выплевывать страницы. Бернард собрал их в стопку, задумчиво просматривая.

– Дело в том, – начала Вайолет, – что большинство людей, включая меня, пока я не откопала все это, думают, что ДТС – это обычное государственное учреждение. Но Автоинспекция штата подчиняется федеральному ДТС, а он – глобальному ДТС.

– Глобальному ДТС? – переспросил Зал.

– Так я это называю. Официально они так не называются.

– В ходе твоего исследования, – вступил в разговор Бернард, – ты заметила какие-то ключевые моменты? Времена, когда в их структуре происходили крупные изменения?

– А это важно? – скептически спросила Вайолет.

– Думаю, что да, – ответил Зал. – Разве вам не кажется странным, что Автоинспекция вдруг решила перевести всех на онлайн-регистрацию? Почему они больше не хотят, чтобы кто-то приходил в их офисы? – Зал тяжело вздохнул: – Я раньше думал, что это просто для удобства клиентов, но после всего, что мы узнали, я сомневаюсь, что это настоящая причина.

Бернард фыркнул:

– Думаю, они хотят держать людей подальше от своих офисов, потому что планируют использовать эти здания для чего-то другого.

– Например? – спросила Вайолет.

Бернард кивнул на фотографию, выведенную на монитор Вайолет. На ней были азиатские монахи в традиционных одеяниях, склонившиеся в молитве перед гигантским кустом, подстриженным в форме автомобиля.

– Наверное, что-то такое, чего мы даже не можем вообразить.

Зал снова подумал об их инициации, о странных событиях, которые они уже пережили.

– Боюсь, тут я ничем не помогу, – сказала Вайолет, разводя руками. – Как я уже говорила, они все скрывают. Как культ. В открытых источниках мало полезной информации.

– Определенно, сейчас происходит какой-то важный переходный момент, – произнес Бернард. – И этот переход происходит гораздо быстрее, чем я ожидал.

– Наверняка это делается специально, – признал Зал. – Это объясняет, почему они вдруг заставляют нас делать «заплатки» и спешные обновления вместо полноценной реконструкции системы, на которую был изначально заключен контракт. Так что же нам делать? – спросил Зал, глядя на друга. – Может, обратиться к прессе? Написать в газеты, на телевидение?

– Тебя назовут сумасшедшим и тебя же сделают козлом отпущения, – без тени сомнения ответил Бернард.

– Согласна, – кивнула Вайолет.

Бернард сунул распечатанные страницы в сумку для ноутбука, затем перекинул ее через плечо.

– Я подумаю, что нам делать дальше, и свяжусь с тобой завтра, – сказал он.

Зал кивнул, но Бернард добавил, указав жестом на здание вокруг:

– Знаете, может, лучше поговорить об этом снаружи? Просто на всякий случай, – пояснил он, приглушив голос. – Встретимся завтра утром на парковке?

– Хорошая идея, – согласился Зал. – Особенно если речь пойдет о деталях. Но…

Бернард кивнул, но затем указал на монитор Вайолет:

– Хотя, честно говоря, я уверен, что они уже следят за нами.

Зал напрягся. Он не мог не признать, что Бернард прав. Он всегда следил за тем, чтобы все, что он делал на рабочем компьютере, выглядело как часть его официальных обязанностей, даже если это было не совсем так. Но он и не подумал, что ДТС может следить за другими устройствами в этом здании. С учетом масштабов проекта было почти неизбежно, что вся команда находилась под наблюдением. А если ДТС заметил, что кто-то из сотрудников начал копаться в истории организации…

Бернард обратил внимание на выражение лица друга и усмехнулся:

– Расслабься. Мы прошли инициацию. Типа мы свои. – Он махнул рукой Залу и Вайолет, направляясь к выходу. – До завтра!

Зал молча проводил его взглядом. Он хотел сказать что-то, но боялся, что их уже прослушивают. И все же Бернард был прав: если ДТС действительно следит за ними, то момент, чтобы остановиться, уже давно упущен.

Тем временем Вайолет прошла через всю комнату, выключила принтер, а затем начала обходить столы, проверяя, чтобы все оборудование было выключено на ночь. Когда она вернулась к своему рабочему месту, то взяла Зала за руки и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Я знаю, что в последнее время вела себя немного странно, – тихо сказала она.

Правда? Они собирались обсуждать это здесь? Прямо сейчас? Зал представил, как где-то ухмыляющийся бюрократ из Автоинспекции слушает их разговор через скрытый микрофон. Но тут же упрекнул себя за чрезмерную паранойю.

– Нет, я бы так не сказал, – солгал он.

– Да брось, перестань юлить, – мягко сказала Вайолет. – Я просто хочу, чтобы ты знал: все это не имеет к нам никакого отношения. У меня были личные проблемы, но теперь все улажено.

Зал кивнул, не желая вдаваться в подробности.

– Если ты хочешь знать… – начала она.

– Я не…

– Ты вежлив, и это мило. Но не говори мне, что тебе не любопытно.

– Ну, если ты хочешь рассказать…

Вайолет улыбнулась:

– Хочу. – Она глубоко вздохнула. – Но ты должен пообещать, что это останется между нами. Никому ни слова, даже Бернарду.

Зал бросил короткий взгляд на экран ее компьютера, но решил не портить момент:

– Я клянусь.

Вайолет на мгновение замолчала, словно подбирая слова.

– Недавно я узнала, что мой отец живет в этой стране не совсем… легально. Я не имею в виду, что он пересек границу через пустыню или что-то в этом духе, – поспешила объяснить она. – Для меня это был полный шок. Мои родители жили здесь с тех пор, как я себя помню, задолго до моего рождения. Поэтому я никогда не задумывалась об их статусе.

Вайолет закусила губу, затем продолжила:

– Несколько недель назад я спросила папу, почему мы никогда не навещали его родителей в Канаде. Почему они всегда приезжали к нам, а мы к ним – никогда? Мне просто захотелось поехать туда. Я никогда не была в Канаде и подумала, что это было бы интересно. Тогда папа усадил меня и сказал, что не может покинуть страну. Он боится, что его могут не пустить обратно.

Вайолет покачала головой.

– Как я уже сказала, я была шокирована, – продолжила она после короткой паузы. – Он рассказал мне, что приехал сюда по студенческой визе, что познакомился с моей мамой в колледже – она, кстати, гражданка США, хотя родом из Сальвадора, – и что он просрочил визу. По его словам, он об этом никогда не задумывался. Этот вопрос просто не возникал.

Вайолет чуть помедлила, прежде чем продолжить:

– Он переехал к маме, они оба закончили университет, нашли работу, купили дом, родили меня, и… жизнь просто сложилась. Я не совсем верю в это. Он ведь должен был знать, когда оформлял кредит на дом или машину или устраивался на работу, что заполняет анкеты с ложной информацией. Но неважно. Суть в том, что он мне солгал. Или, по крайней мере, так казалось, потому что он никогда не рассказывал мне ничего из этого.

Она сделала глубокий вдох:

– Я предложила ему узнать, есть ли способ легализоваться, стать гражданином или хотя бы получить статус резидента. Может быть, заплатить штраф или что-то в этом роде. Но моя мама…

Вайолет снова вздохнула:

– Мы с мамой сильно поссорились. После всех событий с Дональдом Трампом она перестала доверять правительству, особенно в вопросах иммиграции. В итоге я ушла из дома и осталась у тебя.

Она попыталась улыбнуться, но выглядела расстроенной:

– В конце концов папа объявил перемирие, и они решили оставить все как есть. В следующем месяце из Канады приедут мои бабушка и дедушка. Папа сказал, что я могу поехать к ним, если захочу, но сам он не поедет.

Она грустно улыбнулась:

– Вот так вот. Я решила, что ты должен это знать. – Ее улыбка стала теплее. – Все-таки ты мой парень и все такое.

Зал приподнял бровь:

– Ты не боишься, что я позвоню в иммиграционную службу и сдам твоего отца?

– Думаю, что нет.

Зал на какое-то время задумался и затем спросил:

– А у твоего отца есть водительские права?

– Думаю, да. Он водит машину.

– Дай мне посмотреть твой компьютер. Я хочу кое-что проверить.

Ее лицо побледнело, когда она поняла, что он собирается сделать. Но все же она отодвинулась, давая ему доступ к компьютеру. Несколько быстрых нажатий клавиш – и на экране появились водительские права ее отца.

– Это условные права, – заметил Зал. – А рядом стоит звездочка. И эта звездочка означает…

Он переключился на другой экран и внезапно замер.

– Что? – голос Вайолет дрожал. – Что это значит?

– Это значит, что он назначен жертвой. Другие водители могут безнаказанно сбить его, или переехать, или врезаться в его машину.

Выражение лица Вайолет пронзило его насквозь.

– Это… это не может быть правдой!

– Это реально.

– Что мы можем сделать?

– Прежде всего, скажи своему отцу, чтобы он перестал водить машину. Постарайся, чтобы он вообще не выходил на улицу. Придумай причину. Любую.

– Мы не можем позволить им остаться безнаказанными! – Вайолет почти плакала. – Мы должны что-то с этим сделать!

Зал встал, подошел к ней и крепко обнял:

– Мы сделаем. Мы что-нибудь придумаем. Мы найдем способ их остановить. Обещаю.

Глава 32

– Как ты думаешь, папа убил маму после того, как нас увезли?

Дэнни притворился спящим, чтобы не отвечать на вопрос сестры, не думать об этом, не слышать. На ночь их приковывали к кроватям звенящими цепями, словно диких собак. Для Дэнни это было самым унизительным испытанием в его жизни. Даже когда сильно хотелось в туалет, он терпел до утра, до тех пор, пока их не выпускали.

Теа, строгая женщина средних лет, больше похожая на закоренелую преступницу, чем на обычную пленницу, исчезла после первой ночи пребывания Дэнни и Джилл в общежитии. На удивление ее подход оказался прямо противоположным. Она отказалась подчиняться правилам. Делала все в подгузник. А когда один из работников велел ей утром снять прокладку и выбросить, она огрызнулась:

– Сам сними! Сними и вытри мою грязную задницу, сука!

Через мгновение в комнату ворвались несколько мужчин в серой униформе. Они избили ее прямо у всех на глазах, пока она не потеряла сознание. Потом унесли ее бесчувственное тело. Больше Теа никто не видел.

Позже Джилл шепнула ему, что все это было подстроено, чтобы запугать остальных. Но Дэнни не поверил. Теперь он лежал в кровати, крепко зажмурив глаза на случай, если сестра смотрит на него.

– Как ты думаешь, он это сделал? Дэнни? Думаешь, он убил ее?

Он снова ничего не ответил, и Джилл замолчала. В конце концов они оба уснули.

Наутро, как только их освободили от кандалов, в ванную бросились все. Кровати Дэнни и Джилл стояли рядом с дверью, так что они оказались одними из первых. Это было хорошо, потому что Дэнни уже еле терпел. В ванной он снял и выбросил подгузник, справил нужду, надел оранжевый комбинезон, напоминающий тюремный, который обязаны были носить все, и вернулся, чтобы дождаться Джилл. Вместе они прошли через двойные двери в столовую. Им выдали по миске безвкусной, липкой каши, совершенно лишенной запаха.

– Как думаешь, сколько нам придется здесь пробыть? – спросил Дэнни, когда они вместе со всеми отправились на утренний урок.

– Не знаю, – ответила Джилл. – Навсегда?

Это была шутка, но совсем не смешная. Они молча шли за группой, проходя мимо почти одинаковых зданий, к большому овальному треку. Вместо трибун по обеим сторонам дорожки выстроились фальшивые магазины и дома, словно на съемочной площадке – все это создавалo иллюзию, будто трасса проходит прямо по главной улице города.

Как и обычно, сегодняшний инструктор не представился. Это был чрезвычайно высокий мужчина с непропорционально короткими ногами, что невольно отвлекало внимание. Прежде чем приказать им следовать за ним, он ограничился лишь одной фразой:

– Вы можете называть меня сэр.

Теперь он повел их к белому автомобилю, стоявшему у обочины перед первым бутафорским зданием. Когда все собрались перед машиной, он заявил:

– Чтобы заслужить право снова законно управлять автомобилем на общественных дорогах, вам придется выучить или освежить в памяти основные правила. Сегодня мы поговорим о дорожно-транспортных происшествиях и разберем последствия столкновений. – Он хлопнул по капоту машины. – Перед вами самый распространенный седан на шоссе. Вероятно, каждый из вас владел таким и водил его когда-то в своей жизни.

Дэнни заметил, как несколько пожилых участников кивнули в ответ.

– Это также тип автомобиля, который чаще всего попадает в аварии, – продолжил инструктор, а затем хлопнул в ладоши. – А для этой демонстрации нам понадобится манекен для краш-теста.

Он внимательно оглядел лица собравшихся.

– Ты, – произнес он, указывая на Джилл. – Ты идеально подходишь на эту роль. – Его усмешка была мерзкой. – Конечно, ты недостаточно умна, раз оказалась здесь, как и все остальные. Но для сегодняшнего упражнения ты, юная мисс, будешь нашим официальным испытателем.

– Нет, не буду, – резко ответила Джилл.

– Раздевайся, – приказал он.

Джилл встретила его взгляд с вызовом, не двигаясь с места.

– Смысл этого упражнения – продемонстрировать последствия типичного столкновения для человеческого тела. Чтобы потом не тратить время на раздевание для осмотра, проще сделать это сейчас. Раздевайся, шлюха!

– Нет! – крикнул Дэнни. – Выберите кого-нибудь другого!

Инструктор повернулся к нему, его холодные глаза остановились на лице Дэнни:

– Может, тогда тебя?

Джилл уже начала расстегивать пуговицы на своем комбинезоне.

– Я сделаю это, – произнесла она тихо, но твердо.

Дэнни отвернулся, чувствуя подступающую тошноту. Ему было противно. Большинство остальных, как он заметил, наблюдали за Джилл, особенно мужчины и подростки. Один старик, в частности, смотрел на нее с таким похотливым и извращенным выражением, что Дэнни едва удержался от желания врезать ему ногой по яйцам.

В их группе было человек пятнадцать-двадцать, а на противоположной стороне дорожки он заметил еще одну группу примерно такого же размера. Сколько же людей находилось в этом лагере?

Он повернулся к машине, но тут же пожалел об этом. Джилл, теперь уже совершенно голая, садилась на водительское сиденье. Она как раз закидывала левую ногу, и он невольно увидел ее в самый неподходящий момент.

Инструктор тем временем подобрал ее комбинезон и нижнее белье с земли.

– Я хочу, чтобы ты проехала через этот городок, до конца и обратно. Справишься?

– О… – начала она, но не успела ответить, как он захлопнул дверцу.

– Теперь веди осторожно, – сказал он с ухмылкой. – На улицах полно психов!

Инструктор хихикнул. Джилл нахмурилась, пристегнулась ремнем и включила сигнал поворота. Машина медленно тронулась с места, аккуратно отъезжая от обочины.

Джилл начала набирать скорость. И вдруг справа, со стороны пассажирского сиденья, в ее машину на полном ходу врезался красный пикап, выскочивший с подъездной дорожки. Автомобиль Джилл развернуло, и он остановился к трассе задом. Красный пикап тем временем вылетел на шоссе, оставив за собой полосы дыма от шин.

– Вау! Это было круто! – воскликнул инструктор с неподдельным восторгом. – Давайте посмотрим, что там!

Толпа подбежала к искореженной машине. Лобовое стекло было разбито, а густой пар, вырывающийся из радиатора, затруднял обзор. Обе передние двери были распахнуты, и все направились к водительской стороне. Дэнни и инструктор шли впереди.

Джилл с трудом держалась за руль. Ее правая нога была неестественно вывернута, словно сложена сама на себя. Сомнений не оставалось – она была сломана. На внешней стороне левого бедра зияла глубокая рана, из которой сочилась кровь, стекая на пол. Лицо Джилл было усыпано мелкими порезами от осколков лобового стекла, по щекам текли алые струйки.

Она застонала и медленно повернула голову в их сторону. Ее глаза встретились с глазами Дэнни, и он увидел в них страх, растерянность и мучительную боль.

– У нее кровотечение! – закричал он, обращаясь ко всем. – Вызовите скорую!

Инструктор все еще держал одежду Джилл. Он быстро свернул ее нижнее белье и прижал к кровоточащей ране на ноге.

– С ней все будет в порядке. – Он повернулся к собравшейся группе. – Обратите внимание, она была пристегнута, но подушки безопасности не сработали.

Инструктор пожал плечами с таким видом, будто это было не более чем мелкая неприятность:

– Такое случается.

Затем он наклонился ближе к Джилл, словно разглядывая что-то.

– О, – протянул он с издевательским сочувствием. – Она описалась.

Выпрямившись, он снова обратился к группе.

– Вот почему всегда нужно ходить в туалет перед тем, как сесть за руль. Это ценный урок, и я надеюсь, вы все примете его к сведенью. При аварии жертвы нередко теряют контроль над мочевым пузырем или кишечником. А теперь представьте: вместо того чтобы сосредоточиться на лечении ваших травм, медикам придется разбираться с вашей мочой или… ну, вы поняли.

Он указал вниз по дорожке:

– Теперь перейдем ко второй части нашей демонстрации: что насчет водителя пикапа? Того, кто спровоцировал эту аварию? И если у него нет прав, позволяющих ему совершать подобные действия, он должен быть наказан. Кто-нибудь запомнил номер машины?

– Она все еще истекает кровью! – крикнул Дэнни, указывая на сестру. – Нам нужна помощь!

Инструктор раздраженно махнул рукой:

– С ней все будет в порядке.

– Не думаю, что с ней все будет в порядке, – подал голос тот самый пожилой мужчина с извращенным взглядом. – Она теряет слишком много крови.

– О ней позаботятся. Не беспокойтесь об этом. Так что насчет номера пикапа? Кто-нибудь его видел?

Все покачали головами.

– Если бы ты или она, – он указал на Джилл, которая была без сознания, – могли что-то с этим сделать…

Он потянулся к своему правому заднему карману, достал бумажник и, открыв его, вытащил водительские права.

– Видите? – он повернул документы так, чтобы все могли рассмотреть. – У меня на правах есть маленькая буква П у края. Проверьте свои. У кого-нибудь еще есть такая? Я подожду.

– У меня есть, – ответила молодая чернокожая женщина.

– И у меня, – пробормотал старик-извращенец.

Как оказалось, у нескольких человек в группе была такая отметка на правах.

Дэнни, не сводивший глаз с сестры, даже не стал проверять свои документы. Ему хотелось броситься к Джилл, но инструктор стоял прямо перед ним, словно заграждая дорогу. Дэнни боялся бросить ему вызов.

– Буква П на ваших правах означает, – продолжил инструктор, глядя на собравшихся, – что вы уполномочены применить наказание в случае аварии, подобной этой. Допустим, вы снова увидели этот грузовик и узнали его. У вас есть полное право протаранить его своим автомобилем. Или сбить человека, который им управляет. Если вы считаете, что это может повредить ваш автомобиль или, не дай бог, увеличить ваши страховые тарифы, есть положение, позволяющее вам выбрать другой способ наказания нарушителя. Все зависит от вашего решения.

Вдруг он резко повернул голову, словно заметив что-то.

– О, опять он! – воскликнул инструктор, указывая куда-то вдоль дорожки.

Пикап, похоже, объехал всю трассу и теперь осторожно маневрировал у места аварии, возвращаясь на свою прежнюю подъездную дорожку. Из кабины вышел светловолосый молодой человек с бородой, в ковбойской шляпе и одежде в западном стиле. Инструктор шагнул ему навстречу, приветливо помахав рукой.

«Неужели все это было спланировано?» – подумал Дэнни. Сцена казалась слишком реальной, чтобы быть постановочной.

– Чем могу еще помочь? – спросил водитель пикапа.

В этот момент в руке инструктора появился длинный нож. Дэнни не понял, откуда он взялся: секунду назад его не было, а теперь он просто оказался там. Инструктор ускорил шаг, и, прежде чем водитель успел хоть как-то отреагировать, нож вонзился ему в живот. Движения инструктора были пугающе уверенными и механическими. Он вытащил нож, чтобы вновь погрузить его в тело водителя. И еще раз. И снова. И снова.

Дэнни никогда в жизни не видел столько крови. В фильмах кровь обычно не хлещет так сильно. Но здесь… Когда водитель пикапа, пошатываясь, упал на землю, густая алая жидкость била из раны, растекаясь по бетону и забрызгивая борта автомобиля. Единственным, кого чудом не коснулся этот багровый натиск, был сам инструктор.

Это должно быть подделкой, пытался убедить себя Дэнни. Он быстро оглядел свою группу. Люди вокруг были в равной степени шокированы и полны сомнений.

Со стороны трассы послышался вой сирен. К ним приближалась машина скорой помощи.

«Наконец-то!» – подумал Дэнни. Это должно было быть для Джилл. И, возможно, для того бедолаги, которого только что зарезали. Но травмы Джилл определенно были настоящими. А если ее травмы настоящие… убийство тоже было реальным?

Инструктор, улыбаясь, подошел к пикапу. Он открыл багажник, бросил туда окровавленный нож и захлопнул крышку. Затем, вернувшись к группе, он снова вытащил свои водительские права и показал их собравшимся:

– Вот что вы можете сделать, если у вас есть буква П на правах.

Машина скорой помощи уже подъехала. Два фельдшера вышли из машины и осторожно извлекли потерявшую сознание Джилл из поврежденного седана. Аккуратно положив ее на каталку и пристегнув ремнями, они загрузили ее в заднее отделение машины.

– Еще один, ребята! – громко объявил инструктор, указывая на неподвижного мужчину, лежащего в луже собственной крови. На его лице появилась кривоватая усмешка. – Хотя… не думаю, что вы сможете ему чем-то помочь.

Он снова повернулся к группе, задержав взгляд на Дэнни:

– Она обделалась и обмочилась. Как я уже говорил, всегда ходите в туалет перед тем, как садиться за руль. Запомните, это важно!

Тем временем парамедики забирались в машину скорой помощи, явно не собираясь помогать водителю пикапа.

– Куда они везут мою сестру? – потребовал ответа Дэнни.

Инструктор лишь лениво махнул рукой:

– С ней все будет в порядке. Они любят таких… голеньких девочек. – Он хлопнул в ладоши. – Итак, переходим к следующему этапу обучения! Идемте в четвертый корпус, комната один-десять. У нас там есть несколько интересных тренажеров. Вы сможете проверить, как многому научились за это время. Но предупреждаю: сиденья на тренажерах могут бить током. Причем очень сильно, если вы неправильно среагируете на предложенные сценарии. Так что еще раз напоминаю: сходите в туалет, прежде чем пристегнуться!

После занятий на тренажерах, где Дэнни удалось избежать серьезных неприятностей (его лишь слегка ударило током, когда он не успел вовремя затормозить перед правым поворотом), к их группе присоединился новый человек.

Они рассаживались в лекционном зале, готовясь к ролевой игре, в рамках которой каждому должны были присвоить новую личность. В этот момент охранник впустил незнакомца в помещение и подвел прямо к инструктору. Тот кивнул и указал мужчине на свободное место.

Дэнни не знал, кто это был, но незнакомец выглядел так, словно он чем-то выделялся. Это было заметно не только по его внешности, но и по тому, как он двигался, как держался. Он мог быть знаменитым, а мог и не быть, но в любом случае этот человек ощущался… особенным. Более значимым, чем кто-либо из них.

Отношение к нему тоже было иным, что Дэнни отметил сразу. Во время обеда – или того, что здесь называлось обедом – он случайно подслушал разговор. Один из официантов склонился к мужчине и спросил:

– Вы не могли бы взглянуть на это и высказать свое мнение?

Ответ был холодным и коротким:

– Нет.

Когда обед закончился и все столпились в ожидании начала второй половины учебного дня, Дэнни решился. Он понимал, что не умеет общаться с незнакомыми взрослыми, но что-то внутри него толкало к этому шагу. Если он не попробует сейчас, то, возможно, уже никогда не соберется.

– Привет, – сказал Дэнни, стараясь говорить непринужденно. – Как тебя зовут? Я Дэнни. Дэнни Уайлдинг.

– Тодд Клейн, – ответил мужчина.

Он решил рискнуть:

– Тот самый Тодд Клейн?

Мужчина слегка удивился, но на его лице появилась тень интереса:

– Вы читали мои книги?

Значит, он был писателем. Это многое объясняло.

– Нет, – солгал он, – но моя мама читала.

Тодд рассмеялся:

– Я так и думал. Для тебя они, наверное, слишком скучные.

Дэнни быстро огляделся по сторонам, проверяя, что за ними не наблюдают:

– Почему вы здесь? Что случилось?

– А ты почему здесь? Сколько тебе? Пятнадцать?

Дэнни почувствовал себя оскорбленным.

– Мне уже шестнадцать, – резко ответил он, стараясь держать себя в руках.

– Извини. Я ничего такого не имел в виду. Просто странно встретить кого-то столь юного в этом… тюремном лагере.

– Так вот что это такое?

– Насколько я могу судить, – Тодд пожал плечами.

– Нам сказали, что это лагерь перевоспитания…

Эта фраза заставила Тодда нахмуриться, как будто она вызывала у него собственные неприятные мысли, но он ничего не добавил.

– А вы не знаете, как долго мы здесь пробудем? – спросил Дэнни после короткой паузы. – Это как тюрьма, где держат годами? Или мы просто проходим какие-то уроки, получаем сертификат и возвращаемся домой, как в школе дорожного движения?

– Понятия не имею, – честно признался Тодд.

Дэнни снова огляделся по сторонам и понизил голос:

– Они ранили мою сестру. Использовали ее как манекен для краш-тестов, и она попала в аварию. Я уверен, что у нее сломаны ноги. Теперь она, наверное, в больнице.

– У них здесь есть больница? – насторожился Тодд.

– Я не уверен, – ответил Дэнни. – Просто предполагаю. Ее забрали ребята из скорой помощи.

– Может, мы недалеко от города или поселка?

– Ты тоже не знаешь, где мы находимся? – спросил Дэнни с нарастающим отчаянием.

Тодд покачал головой.

– Это вообще законно, то, что они делают? – голос Дэнни задрожал. – Меня и мою сестру похитили! Они вытатуировали нам номера наших водительских удостоверений! И они…

Он на мгновение замолчал, пытаясь взять себя в руки. Было слишком тяжело сдерживать слезы, но он глубоко вдохнул, борясь с подступающим комом в горле:

– Как я уже сказал, они ранили мою сестру.

– Нет, – тихо, но твердо ответил Тодд. – Это точно незаконно. Я поговорю с другими мужчинами и женщинами, когда появится возможность. Посмотрим, не найдем ли способ выбраться отсюда. А пока…

Он внезапно замолк, когда к ним подошел один из сотрудников, одетый в униформу Департамента транспортных средств.

– Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять, – сказал сотрудник. – Восемь-Шесть-Пять-Ноль-Ноль-Один. Что вы двое обсуждаете?

– Твою маму, – ответил Тодд.

Дэнни был восхищен дерзостью Тодда, но не мог не заметить странного выражения его лица, когда к нему обратились по номеру лицензии, а не по имени.

– В лагере очень мало комиков, – сказал сотрудник ДТС. Его голос был ровным, но слова прозвучали как тонкая угроза. Он бросил на них взгляд, в котором читалось предупреждение, затем кивнул и отошел.

Тодд проводил его взглядом, а затем тихо пробормотал:

– Как и нормальных людей. – Затем слегка наклонился к Дэнни и шепотом сказал: – Может, пройдемся по двору? Поговорим с другими… заключенными. Вдруг кто-то захочет присоединиться к нам?

Дэнни кивнул.

– Тогда идем искать друзей, – с легкой улыбкой произнес Тодд.

После обеда появился новый инструктор – светловолосый парень с прической «ежик», больше похожий на футболиста, чем на сотрудника Автоинспекции. Один его глаз был открыт гораздо шире, чем другой.

– Вы можете обращаться ко мне сэр, – объявил он.

Судя по всему, план заключался в том, чтобы они – заключенные, как теперь думал Дэнни о себе и других, – провели остаток дня, занимаясь каким-то неопределенным ручным трудом.

– Это будет тяжелая работа, но очень полезная, – добавилинструктор.

– И что именно мы будем делать? – неожиданно для всех спросил Тодд, голос его прозвучал уверенно, как у представителя группы.

Инструктор повернулся к Тодду, взглянул на него, улыбнулся еще шире, но ответа не дал. Вместо этого он продолжил:

– По пути мы сделаем небольшой крюк и заглянем в яму. Яма – это место, куда отправляют особо непокорных, чтобы они могли подумать над своим поведением и, возможно, извлечь пользу из самоанализа. Вперед!

Он повел их строем друг за другом, обходя низкое здание, где Дэнни и Джилл получили клейма, и направляясь к лесу за ним. Впереди возвышалась стена, выглядывающая из-за верхушек деревьев. Дорога, по которой они шли, превратилась в узкую грунтовую тропу, ведущую через небольшой луг. Именно там, на краю поляны, они увидели яму. Она была шириной с два железнодорожных вагона. Инструктор собрал всю группу у края и велел посмотреть вниз.

Стоя рядом с Тоддом, Дэнни заглянул в яму. Несмотря на свой внушительный диаметр, яма оказалась на удивление неглубокой: ее верхний край возвышался всего на несколько футов над головами людей, стоявших внизу. Мужчины и женщины, грязные, оборванные, в обносках, сгрудились у дальнего края ямы, словно стараясь держаться как можно дальше от ее центра.

Там, на земле, что-то двигалось.

Сначала Дэнни подумал, что это вода: бурлящая, черная, едва различимая в тусклом свете. Но приглядевшись, он понял, что это не вода. Это были муравьи. Тысячи, если не миллионы муравьев – плотная, живая масса, кипящая и шевелящаяся. Они ползли в центре, образуя зловещий круг, а тонкие линии марширующих насекомых, протянувшись от этого центрального «озера», ползли вверх по стенам ямы, образуя вокруг ее края плотное кольцо.

– Выпустите нас! – крикнула одна из женщин внизу, глядя на них умоляющими глазами. – Ради бога, выпустите нас!

– Знаете, – начал инструктор, – муравей – это единственный вид на планете, кроме человека, который ведет настоящие войны. Конечно, все животные и насекомые могут сражаться, но только у муравьев и у нас есть такое понятие, как мобилизация всего общества для уничтожения врага.

Он обвел взглядом собравшихся – Дэнни, Тодда и остальных из их группы, – словно пытаясь внушить им какую-то глубокую мысль:

– Мы гораздо более похожи, чем многим из вас хотелось бы думать.

– Пожалуйста! – всхлипывала женщина.

– Время уходит! – продолжал инструктор как ни в чем не бывало. – У нас впереди еще много работы. Пора выдвигаться. Вперед!

Через несколько минут они остановились перед огромной кучей обломков в нескольких ярдах от высокой стены, обнесенной колючей проволокой. По бокам бетонного барьера были нарисованы фрески, изображающие аварии на автостраде и раскуроченные машины.

– Стоять! – объявил инструктор. – Мы на месте!

Вторая половина дня оказалась утомительной. Их заставили возводить пятифутовые кучи из красных кирпичей и белых шлакоблоков. Казалось, здесь когда-то стояло здание, и их задача заключалась в том, чтобы отделить кирпичи и блоки от обломков и досок, а затем сложить их у подножия стены.

– Рабский труд, – пробормотала одна из женщин, и Дэнни чувствовал то же самое. У него было достаточно времени, чтобы обдумать происходящее, пока он таскал камни. Хотя он плохо разбирался в правовой системе, ему казалось, что его не могли отправить в тюремный лагерь без осуждения за преступление. Это означало, что либо это место не является тюремным лагерем, либо законы, регулирующие деятельность ДТС, отличаются от тех, что применяются к остальным членам общества.

Дэнни склонялся ко второму варианту.

Они работали до темноты. Уставшие и грязные, все вернулись в столовую на ужин. Утренний инструктор стоял в дверях, приветствуя их. Дэнни подошел к нему и потребовал ответа на вопрос, который не давал ему покоя всю вторую половину дня:

– Где моя сестра?

Мужчина благосклонно улыбнулся:

– Если хотите ответа, обращайтесь ко мне сэр.

– Где моя сестра, сэр?

– Да вот, ей подбирают протезы.

Дэнни не был уверен, что расслышал правильно:

– Что?

– Ваша сестра любезно согласилась помочь нам завтра продемонстрировать достижения водителей с особыми потребностями. За сотрудничество она получит совершенно новые права!

Дэнни, казалось, стало трудно дышать:

– Я… я не понимаю.

– Мы ампутировали ей ноги, которые, прямо скажем, после той аварии все равно никогда бы не заработали как надо. Зато теперь у нее два совершенно новых протеза, сделанных по последнему слову техники! Завтра она продемонстрирует, как водители с ограниченными возможностями могут управлять автомобилями, участвовать в гонках и делать все то, что делают обычные водители. А судя по тому, чем она любит заниматься в машинах, отсутствие ног станет для нее благословением. – Он подтолкнул Дэнни локтем. – Более легкий доступ, если понимаешь, о чем я.

Дэнни почувствовал, как его охватывает тошнота. Однако сквозь шок и ужас пробилась нелепая логическая мысль.

– Вы не могли отрезать ей ноги сегодня, чтобы уже завтра она могла водить машину. Это невозможно. Ей нужна реабилитация!

– Мы используем воск, – сказал инструктор.

Дэнни не понял, что тот имеет в виду.

– Воск?

– Она быстро придет в себя. – Инструктор похлопал его по плечу. – Увидимся завтра, приятель. О, и начни использовать подгузники на ночь. За них платят налогоплательщики. Жалко тратить их впустую.

Тодд ждал Дэнни вместе с тремя мужчинами, которые согласились присоединиться к их поискам путей побега.

– Что он тебе говорил?

– О моей сестре, – ответил Дэнни, смаргивая слезы. – Они отрезали ей ноги, а завтра собираются убить.

– Это не может быть правдой.

– Это правда. Он упомянул что-то про воск…

– Мы не позволим этому случиться.

– Они отпилили ей ноги. Даже если бы мы нашли способ выбраться отсюда, она бы все равно не смогла пойти с нами.

Трое мужчин, извинившись, отошли к столу и начали негромко обсуждать что-то между собой. Тодд не обращал на них внимания.

– Не волнуйся, – сказал он. – Мы выберемся отсюда. И заберем твою сестру.

Дэнни больше всего на свете хотел ему поверить. Но не верил.

– Ужин подан! – объявил повар в громкоговоритель.

Толпа учеников, словно под гипнозом, выстроилась в очередь и бездумно побрела в сторону столовой.

Глава 33

Веселые огоньки начали раздражать. Как и бесконечная жизнерадостная музыка, звучащая без перерыва. Их уже в третий раз приводили в офис для так называемого обучения на рабочем месте, и Хорхе торчал на своем посту, казалось, не меньше суток. Он слышал, что врачи сталкивались с чем-то подобным еще во время интернатуры. Говорили, что это должно было закалить их для суровых условий реальной работы. Но Хорхе сильно сомневался, что у Автоинспекции были столь возвышенные мотивы. Нет, это была война. Война, где начальство сознательно доводило измотанных стажеров до ошибок или кромешной усталости, чтобы потом можно было их наказать. Хорхе, однако, не собирался доставлять им такое удовольствие. Он всеми силами сдерживал изматывающую усталость и продолжал работать.

Сейчас ему поручили сортировать только что отпечатанные бланки, которые еще не успели проверить. Одни экземпляры он складывал в длинный металлический шкаф у задней стены, остальные распределял по соответствующим участкам. Работа была нудной, но требовала внимания: малейшая ошибка могла все испортить. Поэтому Хорхе тщательно следил, чтобы бланки располагались в строгой последовательности, прежде чем их подшивать.

Он открыл новый ящик, достал первый лист из стопки на своей тележке – C134-2/В: «Разрешение на дубликат регистрации» – и положил его в нужную папку. Следующий бланк, C146-3/Г, был озаглавлен: «Запрос на исключение супруги из регистрации права собственности». Хорхе остановился. Вместо того чтобы автоматически заполнить форму, он уставился на слово «супруга» и неожиданно вспомнил Беверли. Боль утраты за последние несколько дней утихла. Она все еще жила где-то глубоко внутри – и будет там всегда, – но больше не занимала его мысли круглосуточно. Постоянная усталость и напряжение вытеснили горе на второй план. Хорхе невольно задумался, не было ли это частью их хитроумного замысла.

Отбросив размышления, Хорхе аккуратно положил бланк в папку, поднял следующий лист и продолжил выполнять свою работу.

Кажется, он усвоил больше, чем предполагал, на тех занятиях, куда его насильно отправляли, чтобы вдолбить в голову скучные процедуры и протоколы отдела. Хотя он даже не старался быть внимательным или чему-то научиться, сейчас ему казалось, что он вполне уверенно справляется с порученной работой. Чего нельзя было сказать о некоторых его товарищах по стажировке.

Первым в этот раз «пал» человек, которого он знал лишь как Митчелла. Во время последнего часа предыдущей смены тот едва не отправил посетительницу не к тому окну, просмотрев ее документы слишком бегло. И хотя Митчелл заметил свою ошибку и тут же ее исправил, он все равно получил выговор. Но его нынешний промах оказался куда серьезнее.

Митчелл пропустил мужчину, который, согласно его заявлению на продление водительских прав, был обязан носить очки за рулем. Проблема была в том, что тот забыл их надеть, когда проходил проверку зрения. Мужчина успешно сдал тест, что указывало лишь на одно: он попросту запомнил таблицу. Ошибку заметили все одновременно, включая самого Митчелла, – как раз в момент, когда в офисе зазвучали куранты.

Снова объявление по громкой связи. Все стажеры тут же прекратили свои занятия и направились через запутанный лабиринт коридоров, оказавшись на открытом пространстве в центре холла. На этот раз здесь не было металлической решетки. Зато был старомодный электрический стул.

Хорхе мельком взглянул на Митчелла. Неужели его и правда собираются ударить током?

Двое охранников в форме подошли к Митчеллу и усадили его в кресло. Тугие ремни надежно зафиксировали его на месте. Тем временем его начальник из окна 7 объяснял присутствующим, в чем именно заключалась ошибка Митчелла и как она негативно повлияла на общую эффективность работы Департамента автотранспорта. Раньше такие объявления и показательные наказания стажеры воспринимали в состоянии полуобморочного ступора, но сейчас все были на удивление собранны и внимательны.

– Да здравствует Автоинспекция! – дружно скандировали начальники.

– Да здравствует Автоинспекция! – эхом отозвались стажеры.

Хорхе напрягся. Он ожидал услышать электрический треск и увидеть голубые искры, когда напряжение ударит по телу Митчелла. Но, к его удивлению, контролер из окна 7 внезапно выкрикнул:

– Карандаш номер два!

Из толпы вышла маленькая пожилая женщина с хищной, почти карикатурной улыбкой. Она шагнула вперед и протянула контролеру остро заточенный желтый карандаш. Все произошло в считаные секунды. Карандаш был немедленно вонзен в правый глаз Митчелла.

Его крик разорвал тишину. Хорхе содрогнулся: этот вопль был громче всего, что он когда-либо слышал. Тело Митчелла судорожно дернулось вперед, но ремни держали его так крепко, что он едва смог сдвинуться на долю дюйма.

Контролер вытащил карандаш, и Хорхе затаил дыхание, ожидая увидеть глазное яблоко, насаженное на его конец, как жуткий чупа-чупс. Но к заостренному кончику прилипли лишь кусочки желатиновой ткани. Сам глаз, поврежденный и окровавленный, наполовину выскочил из глазницы, упираясь в верхнюю часть щеки Митчелла. Это зрелище было шокирующим даже для тех, кто считал себя обладателем крепкого желудка.

Митчелла, все еще кричащего, вынесли охранники вместе со стулом. Громкие колокольчики прозвучали вновь, призывая всех вернуться к своим обязанностям. И хотя крики стихли, напряжение в воздухе осталось.

Вскоре куранты прозвучали снова. На этот раз «наказание» досталось Марсин, одной из трех оставшихся стажеров-женщин. Ее застали дремлющей на своем посту между волнами посетителей. Экзекуция была не менее жестокой: ее полностью раздели и выпороли плетью, сбрив все волосы – с ног, рук, лобка и даже с бровей. Когда ее унесли, кожа женщины была покрыта красным узором из собственных кровавых следов.

Хорхе, закончив сортировку последней партии бланков, принялся развозить оставшиеся копии по станциям. Лабиринтная планировка офиса все еще сбивала его с толку. Лишь сочетание проб, ошибок и простой удачи помогало ему находить нужные отделы. Правда, далеко не всегда в том порядке, в каком он собирался.

Он только что сдал последние бланки и теперь толкал пустую металлическую тележку обратно на свое место, лавируя между столами причудливой формы, когда внезапно на него едва не налетел клерк. Это был не один из его товарищей по стажировке. В руках тот нес объемную пачку документов. Мужчина смерил Хорхе презрительным взглядом, прежде чем быстро пройти мимо:

– Осторожнее, мокрощелка.

Напряжение, накопившееся за весь день, прорвалось наружу. В следующую секунду кулак Хорхе уже врезался в живот клерка. Мужчина охнул, выронил свои бумаги и согнулся пополам, задыхаясь. Хорхе молча развернулся и пошел дальше, стараясь не оглядываться и молясь, чтобы никто этого не заметил.

Он бы не стал этого делать, если бы не был так измотан. Но эта расистская шутка стала последней каплей – липким соусом к тому отвратительному «сэндвичу», которым оказался его день. Реакция была чистым инстинктом.

Однако, к его удивлению, когда он поднял взгляд, он встретился с глазами мисс Сигнал, начальницы сегодняшнего участка. Она видела все, но не выглядела шокированной. Напротив, ее лицо озарила легкая, почти одобрительная улыбка.

– Отлично справился, – сказала она спокойно.

Кажется, в Департаменте транспортных средств насилие воспринималось как вполне приемлемый способ урегулирования служебных конфликтов. Этот факт он собирался запомнить.

Он вернулся к своему месту. Пока его не было, поступила новая партия бланков. Хорхе сложил их в тележку и отправился обратно к картотеке.

Верхний лист из стопки сразу привлек его внимание. По привычке он сперва проверил номер в левом верхнем углу, затем открыл соответствующий ящик. Только после этого он взглянул на название бланка, расположенное в верхней части листа: «Заявление на поступление в учебный лагерь Департамента автотранспорта». Вот как это бывает?

Может ли кто-то со стороны заполнить эту форму и попасть в лагерь?

Хорхе задумался. Если он и понял что-то за время, проведенное здесь, так это то, что для этих людей формы и бумажная работа были сакральны. Они относились к ним как к Священному Писанию. Если в форме было сказано что-то сделать, они делали это без малейших сомнений.

Если бы ему удалось каким-то образом сообщить об этом Розите и Тодду, они могли бы разнести это место в пух и прах.

Сердце забилось чаще. Хорхе быстро огляделся по сторонам, проверяя, не следит ли кто за ним. Никого. Он уже потянулся к бланку, собираясь сложить его и спрятать в карман на случай, если ему когда-нибудь представится шанс связаться с внешним миром. Но тут мысль о других наказанных стажерах пронзила его, словно игла. Конечно же, они все находились под постоянным наблюдением, независимо от того, осознавали они это или нет.

Взгляд метнулся к бумаге, рука застыла в воздухе. Может, просто записать номер формы? На руке, например. Но и эта идея показалась слишком рискованной. Вместо этого он решил выучить номер наизусть. Держа бумагу перед собой, Хорхе уставился на цифры в левом верхнем углу и начал читать их шепотом снова и снова, как мантру:

– А-один-три-один-косая черта-два-Б.

Хорхе почувствовал легкое прикосновение к плечу и вздрогнул, уверенный, что его поймали. За его спиной стоял невзрачный белый парень в сером костюме с ярко-красным галстуком. Улыбка на его лице была одновременно насмешливой и самодовольной.

– Не хотел тебя напугать, парень. Просто любопытно, кто поручил тебе эту работу. Кто твой начальник?

– Мисс Сигнал.

Незнакомец покачал головой:

– Ей лучше знать, конечно. Но, видишь ли, то, что мы делаем здесь, в Управлении, влияет на все наши филиалы-сателлиты. А дело вот в чем: мы постепенно отказываемся от личной регистрации. Это уже неэффективно в век онлайна. Наша цель – сделать все проще и доступнее для людей. Поэтому мы обновляем наши процессы и процедуры. Очень скоро эти формы, которые вы так усердно заполняете, будут доступны только онлайн. Люди смогут подавать заявления в электронном виде или распечатывать их и отправлять по почте. Все можно будет сделать, не выходя из дома.

Закончив свою вдохновенную речь, он хлопнул Хорхе по спине, отчего тому пришлось сдержаться, чтобы не ударить в ответ.

– Неплохо, а, Тонто?

Тонто? Этот придурок, возможно, подумал, что он коренной американец, и попытался оскорбить его с помощью устаревшего прозвища. Но по-испански tonto означает «дурак», и это звучало как прямое унижение. «Вряд ли он знал об этом», – подумал Хорхе, но легче от этого не стало. Оскорбление оставалось оскорблением. Сжав кулаки, он заставил себя подавить вспышку гнева и вернуться к работе. Мужчина ушел, весело хихикая себе под нос, а Хорхе тем временем положил форму о поступлении в учебный лагерь Департамента автотранспорта на самое дно стопки.

Даже продолжая сортировать другие бланки, он повторял про себя номер формы:

– А-один-три-один-косая черта-два-Б.

Когда последняя бумага в стопке была разложена, Хорхе почувствовал прилив облегчения. Он испытал себя: смог ли он запомнить номер? Не глядя на бланк, он произнес его вслух:

– А один-три-один-косая черта-два-Б.

Получилось.

Теперь, когда партия была разложена, он оказался без работы. Мисс Сигнал быстро нашла ему новое занятие, передав его мистеру Грину, массивному мужчине с обликом типичного бюрократа, который напоминал более мускулистую версию Билла Барра. Грин отвечал за окно 9.

Хорхе усадили за компьютер и поручили обновлять записи о водителях, подавших формы на смену адреса. Он уже ввел больше десятка записей, когда мистер Грин вернулся, чтобы проверить его. Толстяк несколько мгновений стоял рядом, молча наблюдая. Затем громко прочистил горло, давая понять, что хочет привлечь внимание.

– У меня к вам вопрос, сеньор Гитеррес.

Презрение, прозвучавшее в голосе мистера Грина, когда он выделил слово «сеньор», было столь очевидным, что Хорхе пришлось в очередной раз приложить усилие, чтобы не ударить его прямо в рожу. Этот заморыш с манерами бюргермейстера Мейстербургера явно испытывал его терпение. Но, даже измотанный до предела, Хорхе понимал, что нападение на начальника – далеко не та черта, которую он может позволить себе пересечь.

Может быть, это было бы приемлемо в конфликтах с другими стажерами или сотрудниками его уровня, но в ДТС, как и везде, существовала строгая иерархия. Одно дело – ударить равного себе, и совсем другое – поднять руку на босса. Его точно понизят.

Однако пассивно принимать оскорбления он не собирался. Вместо этого он позволил себе кривую подобострастную улыбку, настолько искусственную, что она походила на гримасу простака.

– Да, бюргер?

На мгновение лицо мистера Грина исказилось от досады, и это доставило Хорхе почти физическое удовлетворение.

– Один из ваших товарищей по службе, – сказал Грин, подчеркивая слово «товарищ» с явным презрением, – кажется, предоставил молодой женщине, подающей заявление на получение удостоверения личности, неверную информацию и дал ей не тот бланк, который она должна была заполнить.

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Как, по-вашему, мы должны его наказать?

Хорхе выдержал паузу, уставившись на начальника холодным взглядом:

– Что говорят правила?

– Кастрация.

– Вот вам и ответ, – сухо бросил Хорхе, поворачиваясь к компьютеру. – Простите, мне нужно работать.

Он продолжил вводить новый адрес очередного водителя, тихо бормоча себе под нос:

– А-один-три-один-косая черта-два-Б.

Вопрос мистера Грина, похоже, был чисто риторическим, поскольку никакого наказания никто не понес. Более того, вскоре после этого весь офис закрыли и стажеров отпустили.

Как обычно, мистер Толл сопровождал их из офиса, но, выйдя на улицу, предоставлял выбор: поесть или сразу отправиться спать. Никто из них, кажется, не ел и не спал уже больше суток. Один из новобранцев выбрал кафетерий, но остальные, включая Хорхе, тут же направились в свои комнаты.

Когда Хорхе закрыл за собой дверь, ему показалось, что никакое другое место в мире не могло бы показаться таким же уютным, как это небольшое помещение. Он на миг задумался, у всех ли остальных стажеров такие же комфортные комнаты.

Первым делом он схватил ручку и клочок бумаги, чтобы записать номер бланка, который все еще вертелся у него в голове.

– А-один-три-один-косая черта-два-Б, – шептал он себе под нос, записывая.

Затем он аккуратно сложил листок и убрал его в правый передний карман брюк, убедившись, что бумага надежно спрятана. Этот бланк – заявление на поступление в учебный лагерь Департамента автотранспорта для гражданских лиц – теперь казался ему ключом к возможному спасению. Если бы он только мог передать это Розите и Тодду…

Обессиленный, Хорхе упал на кровать, даже не удосужившись снять одежду. Он закрыл глаза, ожидая услышать приятное жужжание, которое обычно сопровождало его перед сном, но на этот раз в комнате царила полная тишина, нарушаемая лишь хаосом его собственных мыслей.

Как бы Хорхе ни доверял этому странному вибрирующему шуму, он вдруг понял, что зависит от него гораздо больше, чем думал. Теперь, когда он исчез, ему было трудно расслабиться, несмотря на смертельную усталость.

Во сне Хорхе был дома. Беверли была жива, и они лежали в постели в пятницу вечером. У него все еще была старая работа, он задерживался допоздна, но впереди их ждали выходные. Они с Беверли мечтали наконец выспаться, а затем отправиться на утреннюю прогулку. Он нежно провел рукой между ее бедер, наклонился, чтобы поцеловать шею, но в этот момент почувствовал, как ее тело напряглось.

– Что это? – тихо спросила она.

– Что?

– Я услышала шум.

Хорхе внутренне застонал. Ему придется встать, чтобы все проверить, а потом вернуться в кровать, надеясь восстановить нарушенную идиллию.

– Похоже, это было в гараже, – добавила она.

Он прислушался:

– Я ничего не слышу.

– Пойди проверь.

Конечно. Он откинул одеяло и встал, неохотно натягивая штаны. Он знал, что это наверняка пустяк, но если бы он отправился туда без штанов, Беверли решила бы, что он не воспринимает ситуацию всерьез, и они бы поссорились. Быстро направившись на кухню, он включил свет и открыл дверь в гараж. Но вместо гаража оказался… в доме своих родителей в Мексике.

Он стоял в крошечной передней комнате. Здесь было темно, тихо и пусто. Единственным источником света был лунный луч, который с трудом пробивался сквозь грязное оконное стекло.

– Мама! – позвал он. – Папа!

Ответа не последовало.

Нет, не совсем. Прислушавшись, он уловил тихий, едва различимый шепот. Он шагнул вперед, стараясь двигаться осторожно. Его взгляд упал на закрытую дверь спальни, из-под которой пробивался слабый мерцающий свет.

– Мама? Папа? – неуверенно произнес он.

Шепот прекратился.

Словно вернувшись в детство, когда темнота внушала первобытный страх, Хорхе почувствовал, как сердце стучит все сильнее. Осторожно ступая на скрипучие доски пола, стараясь не издать ни звука, он добрался до двери и медленно повернул ручку. Дверь распахнулась…

И он оказался в спортзале своей школы. На пустой баскетбольной площадке кругами катался детский автомобиль, покрытый пятнами ржавчины. К ветхому лобовому стеклу прилипли два гниющих лица… его родителей.

Его разбудили мистер Белый и мистер Черный, оба с сияющими улыбками и одетые в пурпурные костюмы с соответствующими шляпами.

– Наш мальчик! – в унисон провозгласили они. – Ты это сделал!

Хорхе открыл глаза, моргая, пытаясь прийти в себя. В замешательстве он уставился на мужчин. Как долго он спал? Был ли сейчас день или ночь?

– Вилли Вонка? – услужливо подсказал мистер Черный.

– Мы просто хотели показать, что в ДТС не все так серьезно, – пояснил мистер Белый, снимая шляпу. – У нас есть чувство юмора.

– Вообще-то мы здесь, чтобы перевести тебя на другую сторону, – продолжил мистер Черный. – Ты заканчиваешь обучение!

– Один из нас! – скандировали они вместе, хлопая в ладоши. – Один из нас! Один из нас!

Мистер Белый дружески хлопнул Хорхе по плечу:

– Веселье да и только, честное слово.

– Тебе понравится работать в Автоинспекции, – заверил мистер Черный.

Хорхе переводил взгляд с одного на другого.

– Я не понимаю, – наконец сказал он.

– Все кончено, – сказал мистер Черный. – Ты больше не рекрут и не стажер, ты – сотрудник ДТС.

– Сотрудник на испытательном сроке, – уточнил мистер Белый.

– Да, но тебя приняли на работу в Департамент. Ты теперь часть нашей семьи. Уже решил, где будешь служить?

«Нигде», – подумал Хорхе, но только покачал головой.

– Если повезет, тебя могут направить в отдел перевоспитания, – задумчиво произнес мистер Черный и странно улыбнулся. – Славная работа. Все эти проказники под твоей опекой, и ты волен наводить порядок, как сочтешь нужным. Можно убивать, насиловать, грабить и калечить.

– Именно этим мы сейчас и занимаемся, – шепотом добавил мистер Белый. – Одевайся. Нам пора отправляться.

– Я приму душ, – сообщил Хорхе, поднимаясь с кровати. – А потом поем. Я умираю с голоду.

– Нет ничего лучше, чем еда из ДТС, – заверил его мистер Черный.

– Встретимся в кафетерии, – кивнул мистер Белый, водружая на голову пурпурную шляпу. – Но имей в виду: через час мы уезжаем, независимо от того, закончил ты есть или нет. Так что я советую тебе поторопиться с душем.

– Который час? – спросил Хорхе.

– Восемь пятнадцать, – ответил мистер Белый, посмотрев на часы.

Хорхе кивнул, и вербовщики вышли из комнаты.

После всех недель или месяцев, проведенных в этом месте, ему наконец-то разрешили узнать, который час.

Он был единственным человеком в кафетерии. Когда мистер Белый и мистер Черный прибыли, Хорхе последовал за ними на улицу. По пути никто не попался им на глаза. Они шли по бетонной дорожке между двумя зданиями, которая вела в лес.

Мистер Белый и мистер Черный оживленно разговаривали между собой, но Хорхе не старался прислушиваться, хотя знал, что, возможно, стоило бы. Тропа пролегала через небольшой луг, минуя высокий холм. Где-то слева, как он знал, находилось кладбище. Подумав о постепенно редеющих рядах стажеров, Хорхе невольно задался вопросом, не появились ли там новые могилы с момента его последнего визита.

Тропа привела их к стене. Здесь настенные рисунки заметно отличались от тех, что он видел прежде. Если раньше изображения были посвящены общей символике транспорта, то эти демонстрировали ужасающие сцены смертей, связанных с транспортными средствами.

Перед автобусом с помятой решеткой на земле лежали тела двух подростков с разбитыми лицами и окровавленными руками. На рельсах старушка была разрезана пополам: верхняя часть ее тела лежала по одну сторону железнодорожного пути, нижняя – по другую, а внутренности вывалились на шпалы. Самой жуткой была сцена возле вагончика на станции: за ним лежала перевернутая детская коляска, и мать в ужасе кричала, глядя на распростертое тело младенца, которого она только что задавила, сдавая на машине назад.

В конце тропинки в стене оказалась дверь, которую Хорхе не заметил до тех пор, пока мистер Белый не подошел к ней. Должно быть, она была замаскирована частью росписи – изображением конного экипажа, только что сбившего маленькую девочку в розовом платье. Мистер Белый трижды постучал в дверь, затем положил руку на скрытую ручку и потянул дверь на себя.

За ней открылся другой мир – грубая, почти примитивная версия лагеря, который они только что покинули. Вместо современных зданий с благоустроенной территорией здесь стояли низкие бетонные строения, тесно прижавшиеся друг к другу, словно остатки архитектуры 1950-х годов.

Тропинка, по которой они шли, была теперь грунтовой, а вместо леса, который окружал лагерь за стеной, здесь была узкая полоска деревьев, похожая на жалкие остатки рощи. Обстановка резко изменилась: если по ту сторону стены Хорхе чувствовал себя словно в ловушке, то здесь атмосфера напоминала настоящую тюрьму. С одной стороны доносились монотонные песнопения. С другой – истошные крики. Они втроем сошли с тропинки на потрескавшийся асфальт.

– Когда водители нарушают правила, – сказал мистер Белый, – их отправляют сюда.

– Я думал, что людям просто выписывают штрафы за нарушение правил дорожного движения. Или, в крайнем случае, сажают в тюрьму, если они сделают что-то действительно серьезное, – сказал Хорхе, нахмурившись.

– Эти люди нарушили правила, а не законы, – уточнил мистер Черный. – Правила ДТС.

Мистер Белый кивнул, продолжая:

– И если они нарушают правила уже здесь… – Он обвел рукой лагерь вокруг них. – Тогда их отводят сюда.

Они остановились перед бетонным строением, ничем не отличающимся от остальных вокруг. Оно казалось одинаково серым, одинаково безликим. Мистер Белый подошел к двери, повернул несколько ручек и распахнул ее. Внутри оказалась просторная темная комната, бо́льшую часть которой занимала металлическая клетка. Внутри толпились голые мужчины и женщины, их тела сливались в единое хаотичное месиво. Они жались друг к другу так сильно, что едва могли шевелиться. Почти все они были людьми с темным цветом кожи, отметил Хорхе.

– Животные, – бросил с отвращением мистер Черный.

– Невозможно создать цивилизованное общество, если не соблюдать правила, – сказал мистер Белый, глядя на клетку безучастным взглядом. – Иногда, чтобы сохранить общество, нужно удалять из него деструктивные элементы.

Внезапно истощенная женщина азиатской внешности протянула руку между прутьями решетки. Ее лицо, искаженное болью и отчаянием, словно молило о помощи. Она раскрыла рот, и вместо слов раздался жуткий звук, больше похожий на крик дикого животного, чем на человеческий голос. Мистер Белый спокойно захлопнул дверь.

– Давайте теперь посмотрим на водителей, у которых еще есть шанс выбраться отсюда и вернуться домой, – предложил он, уже направляясь к выходу.

Они продолжили путь по улице, следуя к тупику. Мимо проходили сотрудники Автоинспекции, одетые в безупречные униформы, и они обменивались приветствиями с мистером Белым и мистером Черным. Многие из сотрудников вели за собой небольшие группы людей, одетых в одинаковые оранжевые комбинезоны. У некоторых на руках и ногах звенели цепи.

Пройдя между двумя серыми зданиями, они оказались на огромной парковке, занимавшей весь конец тупика. Черный асфальт был покрыт сеткой белых линий, напоминающих о том, что это когда-то было обычной стоянкой, но теперь место превратилось в полосу препятствий. Оранжевые конусы, фанерные фигуры людей и хаотично расставленные дорожные знаки превращали территорию в площадку для обучения вождению. На старте стоял красный спорткар, ожидая тарана от массивного люксового авто. Последний медленно двигался вперед, словно выжидая, пока красный автомобиль не совершит очередную роковую ошибку. По обе стороны трассы стояли небольшие группы интернов в оранжевой форме.

– О, это будет весело, – с энтузиазмом произнес мистер Белый. – Смотрите.

Они остановились на краю парковки, наблюдая за происходящим. Роскошный автомобиль покинул трассу, обогнув последние два конуса, и остановился. В ту же секунду красный спортивный автомобиль рванул вперед, сбил несколько конусов и врезалась в фанерную фигуру старушки с тростью. Едва успев заметить последствия своего маневра, водитель спортивного автомобиля был застигнут врасплох огромным дизельным грузовиком, который вылетел будто ниоткуда и врезался в спорткар с сокрушительной силой. Хорхе успел увидеть, как молодой человек, явно не пристегнутый ремнем безопасности, вылетел из разбитого автомобиля, забрызгав все вокруг кровью и битым стеклом.

Мистер Белый и мистер Черный разразились громким смехом.

– Они никогда не успевают заметить, как это происходит, – сказал мистер Черный.

– Нет, никогда не успевают, – согласился мистер Белый. – А теперь сюда!

Хорхе почувствовал, как внутри него нарастает неприятная тяжесть, но молча последовал за ними. Они обошли парковку по краю и направились к длинному зданию с высоким входом, напоминающему амбар.

Внутри здания, отделенные бархатными веревками, стояли автомобили, которых Хорхе никогда прежде не видел. Некоторые из них выглядели как приветы из прошлого, другие – словно вырвались из будущего. Но не было ни одной знакомой модели. Возможно, это были машины из фильмов? Хорхе не знал, и его растерянность лишь усиливалась.

Перед одним из ближайших автомобилей – футуристическим транспортным средством с куполообразными стеклами и корпусом, напоминающим гоночный болид – стоял мужчина. Он вел лекцию для группы из десяти-пятнадцати человек в оранжевых комбинезонах, которые делали записи, словно собирались впоследствии сдавать экзамен по истории автомобилестроения.

Когда мистер Белый и мистер Черный вошли внутрь, лектор заметил их и, не прерывая речи, помахал им рукой. Они ответили тем же жестом. Люди в группе обернулись, чтобы посмотреть, кто вошел в здание.

Среди них был Тодд. Он стоял между подростком и стариком. Хотя оранжевый комбинезон сгладил его индивидуальность, Хорхе узнал Тодда сразу и на мгновение застыл на месте. То, что Тодд оказался здесь, шокировало и озадачило Хорхе.

Они встретились взглядами, но ни один из них не подал виду, что узнал другого. Хорхе о многом хотел спросить. Он хотел понять, знал ли Тодд что-то о смерти Беверли. Хотел понять, как его зять оказался в этом месте. Но для обоих было безопаснее не замечать друг друга. Насколько Хорхе ориентировался в обстановке, это было очередное испытание для него.

И все же…

Он был почти уверен: в Автоинспекции его действительно считают своим. По их мнению, он был новым сотрудником, которому промыли мозги. И меньше всего ему хотелось давать понять, что это не так. Поэтому он продолжал идти за рекрутерами через большую комнату, не сводя глаз с Тодда. Они прошли мимо коллекции машин и вошли в маленький смежный офис. Здесь целая стена телевизионных экранов показывала картинки с камер наблюдения из комнаты с коллекцией машин и с полосы препятствий на парковке снаружи. Он ожидал, что здесь будет круглосуточная охрана. Однако места за тремя столами были пусты, что показалось ему странным.

– Если бы ты перешел в Перевоспитание, – сказал мистер Черный, – то, скорее всего, начал бы с работы в таком же офисе безопасности, как этот, занимаясь наблюдением. Это может показаться скучным – и в какой-то степени так оно и есть, – но работа необходимая.

Он усмехнулся Хорхе и добавил:

– Есть и плюсы.

Мистер Черный провел ладонью по черному шару управления, вмонтированному в ближайшую столешницу. Камера на центральном экране увеличила изображение лица женщины из группы Тодда, которая с интересом смотрела на одну из машин. Мистер Черный медленно покатил шар в другом направлении, и камера переместилась вниз, к ее пышной груди.

– Было бы лучше, если бы они не носили эту дурацкую униформу, но все равно…

– Попробуй тепловую сигнатуру, – предложил мистер Белый.

Его партнер нажал кнопку на столе, и комбинезон исчез, а на его месте появились две карикатурные, но четко очерченные груди, окрашенные в оттенки красного и желтого, с виднеющимися большими сосками. С помощью шарика мистер Черный прошелся по телу женщины, и Хорхе увидел на месте соединения ее ног ярко-красный треугольник лобка.

Раздалась стандартная мелодия звонка, и мистер Белый достал из кармана мобильный телефон.

– Белый. У аппарата! – Он немного послушал, посмотрел на мистера Черного и сказал: – Конечно.

Затем он положил телефон на стол, слегка отстранив другого рекрутера, и начал нажимать кнопки. Один за другим телевизионные экраны погасли. Он кивнул мистеру Черному, который подошел к задней стене и щелкнул рядом выключателей.

Свет в офисе померк.

– Мы вернемся через минуту, – сказал мистер Белый Хорхе. – Оставайся на месте. Ничего не трогай.

– Что происходит? – спросил Хорхе.

– Мы сейчас вернемся, – ответил мистер Черный.

Они вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Раздался металлический щелчок замка. Хорхе стоял в полумраке, растерянный. Что происходит? Его взгляд упал на мобильный телефон, оставленный на столе. Конечно, это была проверка. За все время, что он провел здесь, никто не допускал таких явных ошибок. Наивно было бы полагать, что они начнут сейчас. Подстава это или нет, ему было все равно. У него появился шанс, и он не собирался его упускать.

Торопясь, пока вербовщики не вернулись, он схватил телефон, который, к счастью, остался включенным. Беверли была мертва, Тодд оказался здесь, и теперь сестра оставалась его единственной надеждой. Пальцы быстро забегали по клавиатуре. Хорхе помнил номер той анкеты и отправил Розите сообщение:

«Все еще жив. Тодд в лагере тоже.

Получи форму A131/2Б. Найди нас.

Хорхе».

Выйдя на главный экран и положив телефон на место, Хорхе пересел на другую сторону стола, поближе к мониторам. Он надеялся, что сообщение, отправленное сестре, будет достаточно ясным, чтобы она поняла, что делать.

Вербовщики не возвращались еще несколько минут, и, вероятно, он мог бы написать еще одно сообщение, но нервы подводили его. Мысленно он снова и снова прокручивал текст, размышляя, следовало ли добавить что-то еще. Он сомневался, было ли сообщение достаточно информативным и понятным. Стоило ли попросить Розиту связаться с властями? Или лучше этого не делать? Ведь власти могли быть замешаны в происходящем.

«Розита умна, – сказал он себе. – Она разберется».

Хорхе молился, чтобы мистер Белый не решил проверить отправленные сообщения и не обнаружил, что он сделал. Он также боялся, что Автоинспекция уже знала о его действиях, возможно, даже специально подстроила это.

Щелчок дверного замка вывел его из размышлений. Вербовщики вернулись, ведя себя так, словно просто выходили на чашку кофе. Мистер Черный подошел к стене и включил освещение, восстановив в комнате прежнюю яркость. А мистер Белый встал за столы и начал нажимать кнопки, выводя экраны из режима ожидания. Телефон он убрал в карман.

Хорхе бросил взгляд на мониторы. Группы Тодда больше не было в гараже с коллекцией автомобилей. Более того, ни один из интернированных не появлялся ни на одном из экранов.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Да нет, пустяк, – ответил мистер Белый. – Обычные протоколы.

– Совершенно обычные, – добавил мистер Черный.

Это почти наверняка было неправдой, но Хорхе не стал настаивать. Он наблюдал, как вербовщики покидают офис и выходят обратно на парковку. Полоса препятствий была пуста, а три разбитых автомобиля, оставленные без присмотра, догорали в разных местах импровизированной трассы.

Пройдя между зданиями, они вышли на дорогу, ведущую вверх по склону.

– Надежное задание, – сказал мистер Черный. – Перевоспитание.

Откуда-то доносились приглушенные крики. Внезапно из-за угла здания выбежала афроамериканка в оранжевом комбинезоне. Выражение паники на ее лице смешивалось с мрачной решимостью. Было очевидно, что она пытается сбежать.

– Живой попалась, – усмехнулся мистер Черный.

Женщина, заметив их, резко свернула с дороги. Мистер Черный бросился за ней. Она бежала быстро, но он оказался быстрее. Погоня закончилась на узком участке травы у дороги: мужчина сбил беглянку с ног. Из-за толчка она сильно ударилась о землю. Хорхе показалось, что вместе с хриплым дыханием он услышал тонкий хруст костей.

Женщина лежала и стонала, когда подошли Хорхе и мистер Белый. Мистер Черный поднялся, стягивая штаны. Спустя мгновение он уже начал срывать с женщины комбинезон, оголяя ее тело. Афроамериканка попыталась сопротивляться, но силы ее оставили. Несколько сильных ударов ногой по голове заставили ее замереть.

Мистер Черный грубо перевернул ее на живот и раздвинул ноги. Мистер Белый повернулся к Хорхе, толкнул его локтем и указал на женщину.

– Теперь ты сотрудник Автоинспекции. Хочешь развлечься? Можешь взять ее сзади. Делай, что хочешь.

Хорхе покачал головой:

– Нет.

Мистер Черный бросил на него разочарованный взгляд, продолжая интенсивно двигаться, насилуя женщину.

– Не думаю, что он подходит для Перевоспитания, – бросил он, не сбавляя темпа.

– Он найдет свою нишу, – уверенно отозвался мистер Белый.

К ним подбежали двое других сотрудников. Дождавшись, пока мистер Черный с резким стоном завершит свое «развлечение» и поднимется, они схватили женщину за руки, подняли ее и унесли прочь.

– В яму, – хором сказали вербовщики и рассмеялись, довольные собой.

Мистер Белый похлопал Хорхе по спине:

– Думаю, на сегодня достаточно развлечений. Готов отправиться домой?

– Домой? – переспросил Хорхе.

– По ту сторону стены. В твой лагерь.

– Это не мой дом, – резко ответил он.

Мистер Белый остановился. Он посмотрел на мистера Черного и спокойно сказал:

– Дайте нам минутку, ладно?

Мистер Черный лишь пожал плечами и продолжил идти, оставив их вдвоем. Мистер Белый повернулся к Хорхе, его взгляд был серьезен:

– Не знаю, заметил ли ты, но здесь, в ДТС, настоящем ДТС, очень мало людей из числа меньшинств. Но ситуация меняется. Автоинспекция растет. И это одна из причин, по которой мы завербовали тебя. Ты понимаешь?

В его голосе звучала скрытая угроза, но Хорхе, который уже собирался автоматически сказать «да», упрямо промолчал.

Мистер Белый тяжело вздохнул:

– Все, что я хочу сказать, – это то, что ты мог бы проявить немного больше благодарности за предоставленную тебе возможность.

– Хорошо, – ответилХорхе сдержанно.

Мистер Белый обнял его за плечи:

– Такие люди, как мы, должны держаться вместе.

«Нет никаких мы, – подумал Хорхе. – Я совсем не такой, как вы. Вы – чудовища!»

Но он лишь натянуто улыбнулся, кивнул и двинулся вперед за мистером Белым. Вместе они пошли по дороге, догоняя мистера Черного.

Глава 34

Проснувшись утром, Розита обнаружила, что ее машина исчезла. На подушке Тодда, рядом с ней, лежала розовая квитанция о конфискации. Она резко села, схватила квитанцию и пробежала глазами текст. На бумаге был перечень причин с проставленными галочками, но вчитываться она не стала – сейчас был куда более важный вопрос. Кто-то вошел в дом, пока она спала. Более того, кто-то побывал в ее спальне.

Розита почувствовала, как ее охватывает смесь ужаса и гнева. Она была благодарна за то, что ночь выдалась прохладной, и она спала в плотной пижаме, а не в одном нижнем белье. Еще она машинально подумала о том, что, как всегда, свернулась клубком под одеялом, оставив на виду только голову. И хотя это казалось мелочью, сейчас она была благодарна даже за это.

Где еще в доме мог побывать этот незваный гость?

Соскочив с кровати, она первым делом выглянула в окно, чтобы убедиться, что машины действительно нет. Все верно: подъездная дорожка была пуста. Затем она направилась в кабинет Тодда.

С тяжелым, тошнотворным чувством в груди она замерла на пороге. Комната была разгромлена: стол перевернут, книги свалены с полок, бумаги разбросаны по полу. Весь этот хаос напоминал…

…как будто в комнату влетела машина.

Розита не знала, откуда взялась эта мысль, но она была поразительно четкой: все выглядело так, словно в комнату действительно врезалась машина. Единственное, что сбивало с толку, – это отсутствие дыры в стене.

Розита пересилила шок и быстро осмотрела остальную часть дома. Все было на своих местах… Пока она не дошла до кухни. Здесь явно кто-то побывал: беззастенчиво приготовил и съел сэндвич. На холодильнике, прикрепленный магнитом в виде фрукта, висел бумажный квадратик с фирменным штампом «С рабочего стола автоинспектора», на котором корявым почерком было выведено: «Вам нужно больше молока!» На стойке рядом находился пустой пакет из-под молока, красноречиво подтверждая записку.

Это была последняя капля. Розита схватила телефон и уже собиралась звонить в полицию. Пусть ДТС и государственное учреждение, но это Америка, и здесь законы запрещают врываться в чужие дома и оставлять после себя бардак.

Она разблокировала телефон.

На экране всплыло новое сообщение. От Хорхе.

Пульс участился, и все мысли о полиции моментально улетучились. Дрожащими пальцами Розита открыла сообщение от брата:

«Все еще жив. Тодд в лагере тоже. Получи форму A131/2Б. Найди нас.

Хорхе».

Розита затаила дыхание. Тодд в тренировочном лагере Автоинспекции вместе с Хорхе? Это звучало абсурдно, но что сейчас вообще имело смысл? Главное, что ее брат спустя столько времени сумел передать ей сообщение. И он просил о помощи.

Ее взгляд снова скользнул по тексту сообщения. Форма A131/2Б из ДТС каким-то образом могла помочь ей понять, где он находится. Деталей было слишком мало, но у нее не было другого выбора, кроме как действовать.

Она сохранила сообщение, на всякий случай записала его в блокнот и быстро набрала номер Беверли. После трех гудков Розита уже подумала, что придется оставить голосовое сообщение, но невестка наконец ответила.

– Хорхе прислал мне сообщение, – выпалила Розита без предисловия. – Он жив. И, кажется, я знаю, как его найти.

– Хорхе? – в голосе Беверли слышалось волнение. – Что он написал?

– Буквально пару строчек. Все еще жив. Тодд в лагере тоже. Получи форму А-один-три-один-косая черта-два-Б. Найди нас.

– Тодд тоже там? Сейчас?

– Думаю, да.

– Почему Хорхе не написал мне?

– Я не знаю. Мы разберемся с этим потом. Сейчас главное – достать эту форму и найти их.

– И как мы это сделаем?

– Пока понятия не имею. Но, судя по всему, нужно заполнить эту форму, сдать ее, и тогда они скажут, где находится лагерь.

– А дальше что? Обратимся в полицию?

Розита задумалась на мгновение.

– Нет. Мы просто приедем туда сами и вытащим их. А потом уже позвоним в полицию, обратимся к прессе – сделаем все, что потребуется.

На том конце линии повисло напряженное молчание.

– Ты понимаешь, что они сделали, – наконец сказала Беверли. – Ты понимаешь, на что они способны. Ты правда думаешь, что они просто позволят нам войти и забрать их?

Радость Розиты слегка угасла, но решимость осталась:

– Я не знаю. Но время не на нашей стороне. Хорхе передал нам сообщение, и мы должны действовать. Немедленно.

– Ты права, – тихо сказала Беверли. – Давай сделаем это.

– У меня забрали машину. Ты сможешь заехать за мной?

– Конечно.

– Тогда готовься – мы едем в Автоинспекцию!

Когда они подъехали к офису Департамента автотранспорта, парковка оказалась пустой. Розита вспомнила, как несколько недель назад заметила полицейскую ленту, загораживающую вход, но так и не узнала, что там случилось. Неужели офис все еще закрыт? Она не могла сказать наверняка.

Беверли остановила машину у здания, выбрав первое свободное место рядом с парковкой для инвалидов. Розита вышла из автомобиля и, взглянув на офис, вновь почувствовала сомнения. Несколько окон в низком кирпичном здании были так сильно затонированы, что, даже если бы внутри что-то происходило, это было бы невозможно рассмотреть.

Ее пробрал странный холодок. Здание вызвало у нее необъяснимое чувство тревоги. Это было нечто большее, чем просто текущие обстоятельства – она была уверена, что ощутила бы то же самое, даже если бы оказалась здесь в обычный день. Даже если бы вошла сюда голой. Эта мысль была нелепой, но от нее по коже побежали мурашки. Она невольно окинула взглядом логотип ДТС на стене – его строгие линии и углы внушали какой-то неприятный, неуловимый страх. На мгновение ей показалось, будто двери и окна здания складываются в подобие лица, смотрящего прямо на нее. «Чушь», – подумала она.

Тем временем Беверли уже обошла машину. Они вдвоем пересекли парковку для инвалидов и направились к зданию. Как только они подошли ближе, автоматические двери перед ними бесшумно раздвинулись.

Неужели они всегда так делали? Может, у нее просто паранойя.

Но стоило им войти внутрь, как стало очевидно, что дело совсем не в этом.

Внутри Автоинспекции висел легкий туман, словно здесь только что рассеялся густой смог или потушили пожар и дым не успел окончательно уйти. Освещение, ненадежное и тусклое, заливало офис мягким желтоватым сиянием, которое странным образом усиливало красноту крови, разлитой по всему залу.

Трупы были повсюду.

Розита сначала подумала, что это обычные посетители – люди, пришедшие продлить права или получить документы, – но быстро поняла, что ошибалась. Бейджи и форменная одежда на телах ясно давали понять, что это были сотрудники Департамента.

Прямо перед дверью, на стуле, лежал охранник. Его выпотрошенное тело выглядело настолько неестественно, что Розита едва не отвернулась. Вязкие внутренности свисали с его колен, запачкав пол липкими лужами.

Слева от входа, вдоль стены, тела лежали в ряд, голова к ноге, образуя зловещий проход, ведущий к белой двери с надписью «ТЕСТ». На поверхности двери виднелись размазанные кровавые отпечатки ладоней.

И все же… несмотря на все это безумие, за стойками в центре зала находились люди. Под табличкой «ИНФОРМАЦИЯ» стояла женщина, под знаком «ФОРМЫ» – мужчина, а в окне с надписью «ЗАЯВЛЕНИЯ» виднелся еще один сотрудник. Они выглядели бледными, их лица застыли в выражении пустого равнодушия. Глаза не мигали, а движения казались механическими: они стучали по клавиатурам, раскладывали бумаги, ставили печати на документы.

Но самое странное находилось позади этих людей. За стойкой возвышалось нечто, похожее на футуристическую скульптуру или абстрактный макет города. Структура достигала потолка, и Розита не могла понять, что она изображала – здания, механизмы или что-то совсем иное. Белые геометрические фигуры были расположены настолько хаотично, что глаз отказывался находить в них порядок. Это было обескураживающе и… неправильно. Она отвернулась, почувствовав странный страх. Ей казалось, что если она будет смотреть слишком долго, то больше не сможет оторваться.

Скульптура была полупрозрачной, изнутри ее заполняло золотистое сияние. Но именно послесловие, оставшееся в ее сознании, оказалось хуже и тревожнее самой структуры.

– Ты это слышишь? – спросила Беверли.

Розита кивнула. С того момента, как они вошли в здание, до нее доносился низкий настойчивый гул. Он был настолько всепроникающим, что казалось, будто исходит изнутри ее головы.

– Это место изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз, – попыталась пошутить Беверли. Ее голос дрожал, и попытка сострить провалилась, поглощенная зловещей атмосферой и тяжестью смерти, пропитавшей воздух.

У Розиты же было совсем другое ощущение. Ей казалось, что Автоинспекция вовсе не изменилась. Скорее, она просто вернулась к тому, чем всегда была на самом деле.

– Давай возьмем бланк и уйдем, – сказала она, сжав руку Беверли чуть крепче.

Очереди не было. Розита, держа Беверли под руку, направилась прямо к окошку с надписью «ФОРМЫ». За стойкой сидел мужчина. Он смотрел на нее, но взгляд был пустым, словно не фокусировался на ней. Его рот был приоткрыт, поэтому были видны мелкие зубы с желтыми пятнами.

– Мне нужен бланк, – сказала Розита.

Мужчина медленно протянул ей лист бумаги.

– Заполните эту форму, – произнес он.

Его голос был не громче хриплого шепота. В нем было что-то неправильное, что-то, что заставляло нутро Розиты сжиматься.

Она взяла бланк и отошла чуть вправо, туда, где к стойке была прикреплена черная ручка на цепочке с мелкими бусинами. Стараясь игнорировать ощущение, что за ней наблюдают, она начала заполнять поля: имя, почтовый адрес, электронная почта, номер телефона. На мгновение достав из сумки водительские права, чтобы свериться, она вписала их номер.

Внизу бланка была строка «Запрашиваемая форма», и, держа ручку как можно увереннее, она написала: «A131/2Б». Под этим – подпись и дата.

Закончив, Розита передала заполненный бланк обратно через стойку.

Она ожидала, что сотрудник возьмет документ и скажет, что запрашиваемый бланк будет выслан по почте через несколько недель. Так это обычно работало? Но, к ее удивлению, мужчина поднял безжизненные глаза и хриплым шепотом произнес:

– Я сейчас вернусь.

Медленно поднявшись со стула, он зашагал вглубь офиса и скрылся за перегородкой. Розита обернулась к Беверли. Невестка, словно зачарованная, продолжала смотреть на золотисто светящееся чудовище, вздымающееся до самого потолка. Ее лицо казалось чужим, отрешенным.

– Как только мы получим все необходимое, мы уйдем, – тихо сказала Розита, положив руку на ее ладонь и выводя из оцепенения.

К сожалению, уйти удалось не так быстро, как хотелось. Они стояли перед стойкой целых десять минут – достаточно долго, чтобы рассмотреть ужасающие детали хаоса и бойни. Запах разложения становился невыносимым, заполняя их носовые пазухи, заставляя дышать реже и глубже.

Наконец клерк вернулся. Не говоря ни слова, он сел обратно на стул, повернулся к ним и просунул в окошко еще одну бумагу.

Розита прочла заголовок, и сердце ее заколотилось быстрее: «Заявление на въезд гражданского лица в учебный лагерь Департамента автотранспорта». Она подняла бланк, чтобы Беверли тоже могла его прочитать. В документе указывалось, что заявитель может запросить временное разрешение, позволяющее посетить лагерь, где, судя по всему, содержались Тодд и Хорхе, «в целях обучения, проверки и/или в личных или деловых интересах».

Она не могла понять, почему такие разрешения вообще предлагаются представителям общественности. Возможно, это было требование закона или какая-то бюрократическая лазейка. Но сейчас это не имело значения.

Розита аккуратно заполнила все поля бланка, запросив два разрешения: одно для себя и одно для Беверли. Закончив, она передала документ обратно клерку. Тот медленно взял бланк и начал методично читать, подчеркивая бледным пальцем каждую строчку. Наконец, завершив, он вставил бланк в сканер. Раздался низкий гул, щелчок, и из аппарата пробился странный белый свет. Клерк уставился на монитор, его безжизненные глаза почти не мигали, пока он медленно набирал что-то на клавиатуре. После долгой паузы он потянулся под стойку и достал из невидимого принтера лист бумаги. Подняв голову и уныло взглянув на них, он просунул бумагу через щель в стекле и произнес:

– Вы можете забрать свои разрешения в шестом окне.

Розита взяла листок, но ее взгляд почти сразу переместился в сторону шестого окна. Ее пальцы непроизвольно скомкали бумагу, а сердце болезненно сжалось.

Между ними и шестым окном стояла фаланга фигур. На первый взгляд, они походили на тела обгоревших людей. Но стоило Розите приглядеться, как она поняла, что это не кожа, покрытая ожогами, а плотный рой черных насекомых, облепивших эти неподвижные тела.

Были ли эти люди живы? Розита почти сразу отбросила эту мысль. Существа, кишащие на них, казались единственным источником движения. Их бесчисленные, мелкие, переливающиеся в тусклом свете тела создавали иллюзию пульсации, словно эти фигуры все еще дышали. Беверли тоже заметила это.

– Что это? – ее голос дрожал.

Розита покачала головой:

– Это неважно. Пойдем.

Розита крепче сжала руку невестки, и они вместе направились к шестому окну. Обходя стороной мрачные фигуры, они прошли слишком близко к ряду окровавленных тел, лежащих на полу слева. Жужжание становилось все громче, вибрация заполняла пространство. Розита задумалась, что за насекомые облепили неподвижные фигуры. Мухи? Нет, скорее пчелы.

У шестого окна их встретила женщина с бледно-голубой кожей, как обезжиренное молоко, ее глаза были абсолютно пустыми, без намека на жизнь. Она взяла протянутую Розитой бумагу, бегло взглянула на нее, кивнула, затем поднялась со стула и молча исчезла в глубине офиса.

Розита и Беверли переглянулись. Несколько мгновений спустя женщина вернулась. Не произнеся ни слова, она положила перед Розитой два полулиста бумаги, на которых жирным шрифтом было напечатано: «Временное разрешение». Затем она повесила на стекле табличку «Вернусь через 5 минут» и снова ушла вглубь офиса.

Розита подняла листы. На одном из них было указано ее имя, на другом – Беверли. Оба разрешения предоставляли восьмичасовой доступ в учебный лагерь Департамента автотранспорта.

Ниже значился адрес, а на обратной стороне – карта.

Сердце Розиты забилось быстрее. Они сделали это! Они могли попасть внутрь.

– Поехали, – сказала она.

– Э-э… – начала Беверли, поднимая дрожащую руку и указывая перед собой.

Розита посмотрела вперед. Теперь вереница черных фигур полностью загородила им выход.

Насекомые, покрывавшие тела, двигались настолько слаженно, что это больше не выглядело хаотичным роем. Они создавали иллюзию дыхания, и, что хуже всего, казалось, они способны управлять мертвыми. Потому что люди под ними, без сомнений, были мертвы. Сквозь кишащих насекомых можно было разглядеть пустые глазницы, обнаженные связки и торчащие из мяса кости.

– Не думаю, что мы сможем пробиться, – испуганно прошептала Беверли. – Может, есть другой выход?

– Я не знаю, – честно ответила Розита.

И тут раздался громкий голос из передней части офиса:

– Господи Иисусе! Что это, черт возьми, такое?

Глава 35

Зал проснулся и обнаружил с собой в постели Вайолет. Это утро было лучшим в его жизни. Когда она открыла глаза от его движений, сонно улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать его, он ощутил абсурдное, почти детское счастье. Несмотря на все, что происходило вокруг, несмотря на почти полную уверенность, что Автоинспекция будет их преследовать – за что именно, он даже не представлял, – в этот момент он был абсолютно счастлив. Но счастье длилось недолго.

– Что мы будем делать? – спросила Вайолет, садясь на постели.

– Понятия не имею, – честно признался он.

Зал подавил желание почесать грудь, а она машинально убрала с лица прядь волос. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– Может, вы с Бернардом напишете какую-нибудь программу, которая… все исправит? – предположила она.

Зал улыбнулся.

– Так не бывает. Хотя, – добавил он задумчиво, – если бы у нас было время и достаточно рабочих рук, мы, возможно, смогли бы изменить курс этого «Титаника».

Он покачал головой.

– Но система очень сложная. Чтобы в ней разобраться, понадобится целая вечность. Собственно, именно поэтому мы так обрадовались, когда «Дейта Инишиативс» получила контракт. Гарантия занятости, – усмехнулся он.

– Тогда каков план? – уточнила Вайолет.

– Для начала – позавтракать.

– А потом?

– А потом… я пока не придумал, – признался он.

Если бы Зал заранее позаботился о завтраке, он мог бы приготовить что-нибудь приличное. Но в его распоряжении оказались лишь несколько замороженных вафель и стакан апельсинового сока в холодильнике. Вайолет заверила, что ее все устраивает, и они обошлись тем, что было.

Когда тостер прозвенел, Зал положил две вафли на тарелку для Вайолет. В этот момент в дверь громко постучали. Он нахмурился. Ранние гости были не в его стиле, впрочем, как и любые гости.

Первая мысль была паранойей: неужели из Департамента транспортных средств выпустили Говарда Лэнга? Что может быть хуже, чем появление его бывшего соседа-психопата теперь, когда он и так влип в дерьмо по уши?

Встав из-за стола, Зал подтянул пояс халата, вышел в прихожую и отпер входную дверь. Приоткрыв ее, он осторожно выглянул наружу. На крыльце стоял мистер Гарсия, и, к удивлению Зала, тот выглядел так, будто не спал несколько дней. Зал распахнул дверь шире.

– Привет, – сказал он. – Как дела?

Гарсия производил впечатление вымотанного: глаза налились кровью, а лицо осунулось.

– Я не спал всю ночь, – хрипло начал он. – Разговаривал с Автоинспекцией.

Зал ощутил, как по спине пробежал холод.

– Вчера мне пришло уведомление, что с сегодняшнего дня мои права приостанавливаются. Без машины я не смогу ездить на работу. Позвонил на их круглосуточную горячую линию. Там сказали, что из-за «высокой нагрузки» нужно ждать, и дали понять, что если я положу трубку, то в течение семи дней звонки с моего номера не будут принимать, потому что я «потеряю место в очереди».

– Значит, вы не отходили от телефона всю ночь?

– Эта музыка, – голос Гарсии дрогнул. – Они включили музыку. Одну и ту же песню снова и снова: I Believe I Can Fly^[369].

Зал скривился:

– Терпеть ее не могу.

– Но она играла… – Гарсия провел рукой по лицу. – Снова и снова. Снова и снова.

В поведении соседа было что-то странное, что-то, что не укладывалось в рамки просто бессонной ночи. Зал насторожился.

– Минут десять назад музыка прекратилась, – продолжил Гарсия. – Я подумал, что меня наконец соединяют с оператором. Сказал: «Алло». А потом раздался щелчок, и меня отключили.

Его воспаленные глаза встретились со взглядом Зала:

– Неужели ты ничего не можешь с этим сделать? Ты ведь работаешь в компьютерном отделе ДТС, да?

Зал напрягся. Он был абсолютно уверен, что никогда не рассказывал соседу о своей работе. Откуда тот знает? Взгляд Гарсии уже не казался дружелюбным или соседским.

– Ты ведь можешь помочь, верно? – настаивал он. – Ты что-то делаешь с их системой. Над чем ты работаешь? Почему ничего не работает как надо?

– Извини, мне нужно собираться на работу. Поговорим позже, ладно?

Зал захлопнул дверь и быстро повернул ключ. Он чувствовал себя неловко и напряженно, но это была не просто паранойя – теперь он был уверен. Вернувшись на кухню, он сказал Вайолет:

– Я звоню Бернарду.

– Кто это был?

– Мистер Гарсия. С соседней улицы. – Зал замялся, раздумывая, стоит ли рассказывать все. – Он сказал, что не спал всю ночь из-за звонка в Автоинспекцию.

Лицо Вайолет побледнело.

– И каким-то образом он узнал, что я работаю в системе ДТС, хотя я ему об этом никогда не говорил. Похоже, он пытался выудить из меня информацию. Поэтому я звоню Бернарду.

Зал тут же взялся за телефон, пока Вайолет молча доедала свою вафлю. Он начал рассказывать Бернарду о странной встрече с мистером Гарсией, но тот перебил его:

– Только лично. Никаких разговоров по телефону. И никаких электронных писем.

– Понял, – коротко ответил Зал. – Я скоро буду.

Паранойя не отпускала его. Пока он не делился своими мыслями с Вайолет, но внутри крепла уверенность, что за его домом ведется наблюдение. Он был рад, что предусмотрительно заклеил скотчем камеры на ноутбуке и компьютере, даже несмотря на то, что оба устройства были выключены. К моменту прихода Бернарда Зал и Вайолет успели поесть и переодеться. Когда раздался звонок, Зал открыл дверь, и его друг сразу же вошел. Выглядел он взволнованным и напряженным.

– Я все обдумал, – сказал Бернард, минуя приветствия.

Зал взглянул на Вайолет:

– Ну, и что ты придумал?

– Мы члены семьи ДТС, верно? Мы прошли инициацию.

– Допустим.

– Так давайте проверим, как далеко нас это заведет. Узнаем, что на самом деле стоит за всем этим. Я думаю, мы сами пригласим себя в офис ДТС, посмотрим, как там все устроено, и выясним, что происходит.

– Это звучит не как план, а как самоубийство, – с сомнением ответил Зал.

– У тебя есть что-то получше?

– Продолжать заходить в систему с работы и вносить изменения?

– Они следят за нами там.

– А из дома – нет?

– Ты же не думаешь, что они следят за нами повсюду?

– Думаю, следят, – тихо сказал Зал.

– Нам нужно рискнуть, – настаивал Бернард. – Прям в львиное логово. Они не ожидают, что мы зайдем так далеко. Если нас вышвырнут, то пусть.

– А если нас не просто вышвырнут? – пробормотал Зал.

– Это шанс, которым я готов воспользоваться. Я хочу увидеть, как у них все устроено. Местные сотрудники, скорее всего, не знают, что мы работаем на «больших парней». Мы просто предъявим свои полномочия и скажем, что обновляем систему регистрации. Типа нам нужно взглянуть на их оборудование и получить доступ к нескольким программам для оценки интерфейса.

– И что дальше?

– У меня есть несколько конкретных процессов, которые я хочу увидеть в действии, на месте, в реальном времени, – ответил Бернард. – Как только я это сделаю, я пойму, на какие платформы и подпрограммы нужно ориентироваться. Если все пойдет по плану, я смогу убрать пару странных баз данных и вычеркнуть несколько худших процедур, которые мы нашли. Это не исправит систему полностью, но будет хорошим началом. К тому же это даст нам время, чтобы провести более тщательную чистку.

– Ты понимаешь, что это незаконно? То, что ты предлагаешь, – это нарушение контрактов. Если нас поймают, нас уволят, посадят в тюрьму и, скорее всего, оштрафуют на запредельные суммы.

– Давай сделаем так, чтобы нас не поймали, чувак! – Бернард посмотрел Залу прямо в глаза. – Это правильное решение. А если нас поймают, мы попадем в прессу. Народ нас поддержит. Мы станем героями!

У Бернарда была особая харизма – это нужно было признать. Если кто-то и мог придумать, как провернуть такое дело, так это он.

Зал повернулся к Вайолет, которая до этого молча следила за разговором:

– Тебе необязательно в это ввязываться, ты же понимаешь…

– Я участвую, – твердо ответила она.

– Ты станешь соучастником.

– Эта система назначила моего отца жертвой, – сказала она. – Меня вполне устраивает быть соучастником.

– Хорошо, – Зал сдался. – Давайте пошевеливаться.

– Может, для начала позвонить на работу и взять больничный? – предложила Вайолет. – Мы ведь все еще хотим сохранить работу, когда это закончится, верно?

– Хорошее замечание, – согласился Зал.

Бернард кивнул с легкой улыбкой:

– Тогда готовьтесь, следующая остановка – Автоинспекция!

Ближайший офис Автоинспекции находился в пятнадцати милях, но из-за утренних пробок быстрее было ехать по городским улицам, чем по автостраде. Они взяли машину Зала, и, к счастью, на всех светофорах горел зеленый. Это позволило им добраться до места меньше чем за двадцать минут.

Зал свернул на узкую подъездную дорожку, которая вела вдоль здания к парковке, расположенной позади. Насколько он мог судить, на стоянке была всего одна машина, а сам офис выглядел заброшенным.

– Где машины? – спросил он, нахмурившись. – Где очереди?

– Думаю, этот офис закрыт, – заметила Вайолет.

Зал посмотрел на часы на приборной панели, затем притормозил рядом с единственным припаркованным автомобилем.

– Часы работы вроде с восьми до пяти. А сейчас уже десять минут девятого.

– Нет, я думаю, он закрыт. Навсегда, – настаивала Вайолет.

– Не может быть… Хотя выглядит это именно так.

– К тому же, – вмешался Бернард с заднего сиденья, – мы не закончили и половины обновлений. Если бы они закрыли офис, у нас было бы гигантское отставание.

– Думаешь, им есть до этого дело? – спросила Вайолет.

– Тоже верно, – пробормотал Бернард.

– Если мы не сможем войти… – начал было Зал.

Как будто в ответ на его слова, входные двери здания автоматически раздвинулись. Зал вздрогнул, неприятно удивленный этим. Сквозь проем виднелось темное внутреннее помещение, и, даже пытаясь разглядеть детали с такого расстояния, он чувствовал себя неуютно. Все это выглядело неестественно и подозрительно.

Он уже открыл рот, чтобы предложить отменить весь план, но в этот момент Бернард распахнул дверцу машины и направился к зданию. Залу ничего не оставалось, кроме как тоже вылезти следом за Вайолет.

Двери Автоинспекции были открыты, и, подойдя к ним ближе, Зал заметил, что внутри вовсе не так темно, как казалось издалека. Пространство офиса заливал неприятный желтоватый свет, от которого становилось только тревожнее.

Беспокойство Зала усилилось. В памяти всплыло его посвящение в «автоинспекторы»: тот странный, пустой офис на нижнем уровне заброшенного склада, крошечная комната с жужжащими насекомыми…

«Моя голова полна шмелей», – мелькнула мысль. И перед глазами снова вспыхнул образ: светящаяся бледная скульптура, состоящая из соединенных кубов и треугольников.

Он крепче сжал ладонь Вайолет, бросил взгляд на Бернарда, и, не говоря ни слова, они прошли через открытый дверной проем.

– Господи Иисусе! – внезапно воскликнул Бернард. – Что это, черт возьми, такое?

Офис больше напоминал дом ужасов, чем государственное учреждение. Воздух был густым и тяжелым. На полу лежали трупы. На рабочих местах сидели сотрудники, но их лица были пустыми, безжизненными, напоминающими зомби. В центре комнаты возвышалась странная геометрическая конструкция, до ужаса знакомая, но гораздо более крупная и замысловатая, чем та, с которой они столкнулись во время инициации. Все вокруг было залито жутким желтым светом.

На другом конце зала стояли две женщины – на первый взгляд они выглядели нормально. Но их едва можно было различить за вереницей неподвижных фигур – темных, бесформенных, полностью покрытых шевелящимися пчелами.

– Помогите нам! – позвала одна из женщин. – Мы не можем выбраться!

Бернард шагнул вперед, внимательно рассматривая фигуры.

– Эти твари вообще живые? – пробормотал он, приближаясь к ряду покрытых насекомыми силуэтов.

– Не надо! – прошептала Вайолет, вцепившись в руку Зала.

– Помогите! – отчаянно крикнула вторая женщина.

– Они не двигаются, – объявил Бернард, обернувшись к Залу и Вайолет. – Думаю, мы в безопасности.

– Мы идем! – крикнул он уже женщинам.

И в этот момент одна из черных фигур пошевелилась. Медленно она повернулась к ним.

В это же мгновение Зал услышал знакомое жужжание, которое было похоже на язык, нечеловеческий язык. Было ли оно здесь с самого начала? Вроде да, хотя до сих пор он этого не замечал.

Бернард остановился, топнув ногой.

– А ну пошли! – рявкнул он. – Убирайтесь с дороги!

Еще одна фигура начала двигаться. Зал заметил, как между ползающими насекомыми проступил кусок лица. Или, точнее, того, что было лицом. В пустых глазницах черепа были остатки крови, а там, где раньше находился рот, виднелись зубы, обнажившиеся в дикой улыбке.

– Что это? – дрожащим голосом прошептала Вайолет.

У Зала внезапно возникла идея. Он подошел к информационному окну, за которым сидела бледная женщина с бесстрастным лицом.

– Мы из «Дейта Инишиативс», – начал он. – Обновляем компьютерные системы департамента. Нам нужно пройти на другую сторону офиса.

Он указал на вереницу покрытых пчелами фигур.

– Скажите этим… людям, чтобы они убрались с дороги и пропустили нас.

Женщина неподвижно смотрела на него.

Тем временем Бернард решительно направился вперед, все ближе к часовым. Никто из них не двинулся навстречу, и он продолжил идти, осторожно перешагивая через неподвижное тело на полу и обходя фигуру в конце строя. Несколько пчел, шурша крыльями, пронеслись мимо, но, к счастью, не пытались его ужалить.

– Быстрее! – позвал он женщин, стоявших в дальнем углу. – Идите сюда!

Зал, наблюдавший за происходящим вместе с Вайолет, шагнул назад от стола информации.

Бернард подошел к более высокой женщине, протянул ей руку и коротко приказал:

– Возьми меня за руку, а потом ее.

Вместе они сомкнули руки. Внезапно Бернард сорвался с места, увлекая за собой обеих женщин. Они прошли мимо темных фигур, лишь несколько пчел на мгновение оторвались от роя и зажужжали вокруг.

Когда они подбежали к Залу и Вайолет, более высокая женщина, тяжело дыша, споткнулась и вытерла пот со лба.

– Слава богу, – выдохнула она. – Я думала, мы застрянем там…

Она не закончила мысль, но в этом и не было необходимости.

Придя в себя, женщина разгладила свою одежду, и Зал заметил у нее в руках белый листок бумаги.

– Меня зовут Розита, а ее – Беверли, – сказала она, указывая на свою спутницу.

– А я Зал, – представился он. – Это Вайолет, а твой спаситель – Бернард.

– Почему вы вообще здесь? – спросила Розита, подозрительно глядя на них. – Полагаю, вы не регистрируете машину.

Зал улыбнулся:

– Нет, не регистрируем. А почему здесь вы?

– Транспортная инспекция похитила моего мужа, – неожиданно выпалила Беверли. – Он был безработным, и они сказали, что отправят его в лагерь для обучения. Это было больше двух месяцев назад, и я с тех пор ничего о нем не слышала.

– Они похитили и моего мужа, – добавила Розита. – Его остановили на дороге и конфисковали машину. Она перевела взгляд на Зала, ее глаза подозрительно сузились. – Вы ведь не работаете в Департаменте транспорта?

– Я? Нет, – спокойно ответила Вайолет.

– А мы вроде как работаем, – признался Зал. – Мы из «Дейта Инишиативс». ДТС нанял нас для обновления системы онлайн-регистрации.

– Значит, вы здесь, чтобы починить их компьютеры? – недоверчиво уточнила Розита.

– Мы здесь, чтобы помешать им делать то, что они делают со своими компьютерами, – с нажимом произнес Зал.

– В частности, – начал Бернард, – мы пытаемся положить конец таким вещам, как похищение ваших мужей, позволение людям сбивать других на своих машинах безо всякой ответственности и многое другое. В общем, мы здесь для того, чтобы получить доступ к некоторым программам и внести изменения, которые пойдут всем на пользу.

Он мельком глянул на ближайшее окно. За стеклом, безучастно глядя вдаль, сидел человек с серым лицом и шрамом на правой щеке.

– Хотя я не уверен, насколько нам повезет с этим, – мрачно добавил Бернард.

– Мы направляемся в тренировочный лагерь, чтобы вернуть наших мужей, – неожиданно сказала Беверли. – Мы узнали, где он находится.

– Вы едете одни? – с тревогой спросила Вайолет.

– Вы могли бы пойти с нами, – предложила Розита. – Нам бы точно пригодилась помощь.

Бернард задумался:

– Тренировочный лагерь, да? Это же самое сердце зверя. Если их действительно готовят к работе в ДТС, они могут быть достаточно знакомы с программами, чтобы направить нас туда, куда нужно.

– Если ваших мужей похитили и вы знаете, где они, почему бы вам просто не обратиться в полицию? – спросила Вайолет.

Розита горько усмехнулась:

– Потому что некоторые полицейские работают на ДТС. Мы знали одного такого. Обращение в полицию ни к чему хорошему не приведет.

Бернард кивнул, словно это не стало для него откровением:

– Их щупальца проникают во все структуры. Когда я сканировал эту систему, то нашел «усики», ведущие во все стороны.

– Значит, мы идем одни? – осторожно спросил Зал.

– Мы – да, – твердо сказала Розита. – Если хотите, можете присоединиться.

– Я иду, – без колебаний заявил Бернард.

Зал повернулся к Вайолет. Она кивнула.

– Мы с вами, – сказал он.

– Тогда вам нужно получить форму, – пояснила Розита. – Это называется «Заявление на поступление в учебный лагерь Департамента автотранспорта». – Она указала пальцем: – Попросите у того парня форму номер А-один-три-один-косая черта-два-Б, заполните ее, и вам выдадут разрешение на въезд в лагерь.

Розита вытащила из кармана свое собственное разрешение и протянула его им:

– На одну форму можно получить до четырех разрешений.

Беверли нервно оглянулась.

– Но забирать их нужно у шестого окна, – добавила она и указала рукой: – Там, где эти… пчелиные монстры.

Было решено, что Зал и Бернард займутся оформлением разрешений, а Вайолет отправится на улицу с Розитой и Беверли. Процесс затянулся дольше, чем они ожидали. Сотрудники, с которыми им пришлось взаимодействовать, находились в почти кататоническом состоянии, и им пришлось обходить очередь из покрытых пчелами тел (некоторые из них, казалось, случайно поворачивались в их сторону). Однако в конце концов они получили разрешения и, не задерживаясь, вышли из офиса.

Бернард выглядел обеспокоенным, когда они подошли к женщинам, стоявшим у машины Зала.

– В чем дело? – тихо спросил Зал, стараясь, чтобы остальные не услышали.

– Если все дошло до такого… – Бернард махнул в сторону здания. – Не думаю, что несколько программ что-то изменят.

Зал задумался:

– Что, по-твоему, нам нужно делать?

– Продолжать. Не думаю, что мы сможем все исправить, но… может быть, сможем хотя бы немного помочь.

Розита держала в руках свое разрешение, и вместе с Беверли и Вайолет, прижавшись друг к другу, они рассматривали карту на обратной стороне, пытаясь понять, как лучше добраться до тренировочного лагеря.

Они решили ехать все вместе. Конечно, можно было взять две машины, но зачем тратить лишний бензин? Да и Залу было не по себе на своем стареньком автомобиле, который уже давно не внушал доверия. Поэтому, когда Беверли предложила взять ее «Блейзер», Зал без колебаний согласился. Все пятеро устроились в машине: Беверли и Розита – спереди, Зал, Вайолет и Бернард – сзади.

Проблемы начались почти сразу. Выехав с парковки Автоинспекции и проехав меньше мили по улице, они нарвались на полицейского. Беверли стояла на светофоре, а водитель соседней машины то и дело оглядывался, сигналил, ухмылялся, заводил мотор и явно хотел спровоцировать гонки. Как только загорелся зеленый свет, он рванул с места, оставив на асфальте следы от жженой резины. И через несколько секунд Беверли остановил полицейский на мотоцикле.

– Что я сделала? – спросила она, когда он подошел.

Он молча стоял в очках и шлеме и смотрел на нее.

– Тот парень рядом со мной вырвался вперед на скорости около восьмидесяти миль в час, а вы отпустили его и остановили мою машину?

Он снял солнцезащитные очки, наклонился к машине и посмотрел на каждого из них по очереди, прежде чем остановить взгляд на Беверли.

– Ваши права были помечены. Знаете ли вы, что раньше это был город заката? – сказал он, медленно проговаривая слова. – В те времена людям, скажем так, с темными убеждениями настоятельно рекомендовалось не появляться на наших чистейших улицах после захода солнца. Это было бы лучше для их здоровья. Очень настоятельно рекомендовалось.

– Мы пытаемся выбраться отсюда прямо сейчас, но вы, похоже, не даете нам этого сделать.

Полицейский помрачнел:

– Не смейте говорить со мной таким тоном, юная леди. Я не потерплю такого нахальства. Если вы станете спорить с офицером полиции, я отправлю вас в участок за неповиновение.

– Неповиновение – это не преступление, – вмешался Бернард.

Полицейский посмотрел на него:

– А вы кто такой?

– Я могу быть человеком, отвечающим за программирование новой онлайн-системы ДТС. Человеком, который может обнаружить, что мотоцикл с вашими номерами зарегистрирован незаконно. Человеком, который может обнаружить, что… – Он наклонился вперед, чтобы увидеть значок офицера. – У Джона Роджерса в послужном списке столько случаев вождения в нетрезвом виде, что его следует немедленно уволить.

– Вы мне угрожаете?

– Ну, черт возьми, мисс Марпл, наверное, да, – ответил Бернард с усмешкой.

Они долго смотрели друг на друга.

– Я ведь правда могу это сделать, – продолжил Бернард. – Я делал это раньше и могу сделать снова. Я даже могу сделать из тебя сосисочника. Ты хочешь, чтобы это было в твоем послужном списке, Джон Роджерс? Хочешь, чтобы твои друзья и соседи, другие мачо в твоем участке думали, что ты, Джон Роджерс, развлекаешься тем, что вихляешь своим чили-вилли перед маленькими девочками?

Полицейский отступил от окна, сердито произнес:

– Езжай дальше. Убирайся отсюда на хрен, пока я не передумал!

– Будет сделано, офицер, – вежливо ответила Беверли.

Она закрыла окно, включила сигнал поворота и плавно влилась в поток.

– Отличная работа, – восхищенно сказала Розита, обернувшись, чтобы взглянуть на Бернарда.

– Для этого я здесь, – ответил он с ухмылкой.

Следующая встреча произошла на автостраде. Они все еще находились в пределах города, но был уже поздний утренний час, движение заметно поредело. Тем страннее выглядела ситуация: несмотря на три свободные полосы, за ними увязалась машина, непрерывно сигналя.

Беверли мельком взглянула в зеркало заднего вида:

– Что нужно этому придурку? Я же еду на максимально разрешенной скорости.

Зал обернулся, чтобы посмотреть через заднее стекло, и увидел старый широкополый желтый «Понтиак». Водитель продолжал сигналить, но внезапно свернул на соседнюю полосу и, замедлившись, поравнялся с их машиной. У Зала перехватило дыхание.

Мужчина и женщина в «Понтиаке» были его родителями.

На них была та же одежда, в которой их похоронили десять лет назад, но выглядела она так, словно только что вышла из модного ателье. Отец сидел за рулем, неподвижный и собранный, как всегда, держал руки на руле в положении «десять и два», глядя строго вперед. А мать, напротив, смотрела на Зала через пассажирское окно, ее лицо расплылось в безумной улыбке. Она смеялась, а ветер, врывающийся в открытое окно, развевал ее волосы, придавая ей вид невесты Франкенштейна.

«Что, черт возьми, здесь происходит?» – пронеслось в голове у Зала. Автоинспекция была не просто всепроникающим правительственным агентством, державшим под контролем каждого водителя и каждую семью. Она могла воскрешать чертовых мертвецов.

Зала накрыло чувство беспомощности. Как они вообще собирались противостоять чему-то настолько могущественному? И все же у них были разрешения, чтобы попасть в тренировочный лагерь. А у него и Бернарда – доступ к системе департамента. Они не могли превзойти их в силе, но могли ударить их же оружием. Возможно, именно поэтому их преследовали.

«Понтиак» резко рванул вперед, перестроился на их полосу и тут же затормозил.

Если бы за рулем был Зал, аварии было бы не избежать. Но Беверли либо обладала молниеносной реакцией, либо ожидала чего-то подобного: она плавно ушла на соседнюю полосу, затем еще одну, а затем на выделенную для пассажирского транспорта. Понтиак рванул за ними, разгоняясь, явно намереваясь пойти на таран. Но в последний момент между ними, пронесшись по той же полосе, вклинился наглый водитель на «БМВ». Удар был оглушающим – «Понтиак» врезался в него. Беверли выжала газ, оставив разбитые машины позади.

– Что это было? – спросила она.

– Мои родители, – ответил Зал.

И никто не задал уточняющих вопросов.

Теперь каждая машина, мимо которой они проезжали или которая обгоняла их, казалась потенциальной угрозой. Стоило им покинуть столичный регион, как из ниоткуда появился полугрузовик, ринувшийся на них. Беверли пришлось выжать из машины максимум, и только крутой подъем дал им шанс вырваться вперед. Позже, на другом шоссе, мотоциклист, лавируя зигзагами, едва не заставил их остановиться прямо на дороге.

Лагерь находился в нескольких часах езды от любого города. Следуя карте, они свернули с шоссе на необозначенный съезд и продолжили путь в какой-то глуши по цепи все более узких дорог, петлявших между холмами и разветвлявшихся среди густого леса.

– По крайней мере, здесь еще есть сотовая связь, – сказала Вайолет, мельком взглянув на экран телефона.

– Интересно, как далеко… – пробормотала Розита, изучая карту на обратной стороне своего разрешения.

Ответ нашелся сам собой: за очередным поворотом перед ними внезапно выросли массивные ворота. Не совсем Парк Юрского периода, но веяло той же пугающей значимостью – будто ворота возвели не только для того, чтобы кого-то впускать, но и чтобы не выпускать обратно. По обе стороны от входа бетонная стена терялась в зарослях, уходя в глубину леса. Впереди, чуть в стороне от ворот, виднелась небольшая сторожка. Когда они приблизились, Зал заметил на ее двери официальный герб Департамента автотранспорта. На дорогу вышел человек в форме. Пистолет в кобуре выглядел скорее предупреждением,чем формальностью.

Беверли плавно притормозила и опустила стекло.

– Простите… – начал охранник. – Это частная территория.

– У нас есть разрешения, – твердо сказала Беверли, протягивая ему документ. – Пропустите нас.

Он взял бумагу, пробежался по ней глазами и вернул обратно, его лицо оставалось странно непроницаемым. Зал задумался: неужели они первые, кто воспользовался таким пропуском?

Мужчина скользнул взглядом по машине, задержался на каждом из пассажиров:

– У всех есть разрешения?

Они кивнули.

– Посторонние машины за ворота не пропускаем, – сухо сказал охранник.

Он указал на три свободных места у бетонной стены.

– Припаркуйтесь там, выходите и предъявите документы.

Беверли направила машину на указанное место. Они вышли и подошли к караульному помещению. Они поочередно передали охраннику свои бумаги. Тот внимательно изучил каждую, затем молча проставил печати и вернул документы владельцам. Затем нажал кнопку, и массивные ворота начали медленно раздвигаться.

– Проходите.

Глава 36

Тодд проснулся с отчаянной потребностью помочиться, но использовать подгузник, который ему надели перед сном, он и не думал. Он терпел, сжимая мышцы до дрожи, и ждал, пока его наконец освободят. Прошло немало времени, прежде чем появился самодовольный молодой человек с резкими чертами лица и светлыми волосами. Он лениво расстегнул замок на браслете, приковывавшим Тодда к кровати.

– Доброе утро, Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять.

Тодд промолчал. Как только он оказался на свободе, тут же бросился в ванную, едва опередив другого пленника, который, похоже, имел ту же цель. Приведя себя в порядок, Тодд посмотрел в зеркало над раковиной.

Вчера вечером после ужина его увели от остальных в офис, где два невыразительных бюрократа из ДТС попросили вычитать какой-то текст. Он снова наотрез отказался, но сам факт этой просьбы дал ему понять: они знают, кто он такой, и пытаются задобрить его, задевая самолюбие. Это заставило Тодда задуматься, не предпринимаются ли снаружи попытки найти его. Он не был таким уж знаменитым, но был достаточно известным, чтобы его исчезновение не осталось незамеченным. Наверное, Розита уже подняла шум. Тодд усмехнулся про себя: если Кайла узнала, что с ним случилось, она наверняка использует это в своих целях. Может, ему даже не нужно бежать. Может, все, что остается, – ждать. Но рассчитывать на это было слишком рискованно.

Надев комбинезон, он вышел через двойные двери в столовую общежития. Дэнни уже был там. Мальчик выглядел ужасно. Он молча пристроился рядом с Тоддом в очереди.

– Три дня, – произнес он тихо. – Уже три дня никаких новостей.

– Может, это даже к лучшему, – осторожно ответил Тодд.

– А может, ее принесли в жертву. Чтобы преподать какой-то другой группе… урок.

– Хочешь, я узнаю?

– Нет! – Дэнни испуганно огляделся по сторонам. – Может, они только этого и ждут. Если я не буду задавать вопросов, может, они просто оставят ее в покое, где бы она ни была.

Тодд кивнул, не сказав ни слова. В глубине души он сомневался. Скорее всего, ноги сестры Дэнни все еще заживают или их состояние ухудшилось. Возможно, она была в больнице. Или в лазарете. Или где-то еще, куда здесь отправляют пострадавших.

Или же она умерла.

Тодд понимал, что и это нельзя исключать. Но он ничего не сказал Дэнни. Они просто молча присоединились к троим другим, которые сидели за дальним столом. Это были люди, которых объединяло общее желание сбежать. Один из них, старик по имени Пурвис, уверял, что провел здесь в плену уже много лет. От одного этого заявления Тодд содрогнулся. Как такое возможно?

Если Пурвис говорил правду, значит, либо у него не было ни друзей, ни семьи, которые бы хватились его, либо ДТС настолько искусно замел следы, что его исчезновение осталось незамеченным. В любом случае Пурвис был здесь, живое свидетельство их беспомощности.

Дэнни рассказал, что, когда они с сестрой только попали сюда, он успел позвонить в 911. И полицейский диспетчер ответил, что их пребывание в лагере абсолютно законно.

Тодд вспомнил о своей прабабушке.

Три-четыре-один-пять-семь-девять. Это тоже было законно.

История – не прямая линия, а круг.

Они ели кашу молча. Тодд пока знал слишком мало об этом месте, чтобы составить четкий план побега, но остальные уже изучали передвижения персонала, записывали, кто куда и когда ходит, пытаясь найти закономерности. Обнаружение уязвимых мест было лишь вопросом времени, и ими можно будет воспользоваться.

Тодд тоже размышлял. Он пытался понять, где может находиться Хорхе и как вывести шурина на открытый разговор. Увидеть Хорхе здесь стало для него шоком, и хотя Тодд не до конца понимал, что происходит, он знал одно: уйти отсюда, не взяв с собой брата Розиты, он не может.

Сразу после завтрака их вывели из столовой. Тодд провел языком по передним зубам, с раздражением думая о том, что ему не дали времени их почистить. Заключенных провели по улице к бетонному зданию. Внутри они встретились с интернированными из другого общежития – почти все были азиатами.

Здание оказалось больше, чем выглядело снаружи. Внутри была небольшая асфальтированная дорожка, по краям которой стояли низкие плоские скамейки. На самой дорожке в ряд припарковались шесть маленьких машинок для трековых гонок.

Две группы разместились на противоположных сторонах дорожки. Перед ними стоял незнакомый Тодду инструктор.

– Вы можете обращаться ко мне сэр, – сказал он.

Затем он объяснил правила: предстояло что-то вроде дерби на уничтожение. Шесть гонщиков – трое из их группы и трое из другой – садятся в машины, начинают гонку и врезаются друг в друга. Когда какая-то из машин выходит из строя, гонщик должен бежать по трассе, уклоняясь от машин, которые пытаются его сбить. Раунд завершается, когда остается только одна машина.

– Не волнуйтесь, – добавил инструктор с усмешкой. – У нас есть запасные машины. Вы все сможете поучаствовать.

Первую группу выбрали, остальные продолжили сидеть на скамейках, наблюдая. Тодд и Дэнни устроились на дальнем конце. Пока водители разогревали свои машинки, к ним подошел инструктор, которого они видели вчера. У него была фиолетовая сумка с золотым логотипом ДТС.

Инструктор остановился перед ними и открыл сумку.

– Примите мои соболезнования, – произнес он, протягивая Дэнни окровавленную рубашку. Ткань была порвана, испачкана, но Дэнни узнал ее сразу.

– Ваша сестра не выжила, – продолжил инструктор. – Но она погибла за правое дело. Мы в Департаменте транспорта благодарны ей за ее жертву. Ее самоотверженный пример помог преподать ценный урок нескольким преступникам. Она искупила свою вину.

Улыбаясь, он достал из сумки грязные рваные трусики и положил их поверх рубашки. Дэнни упал на колени и зарыдал.

Глава 37

Сердце Розиты бешено заколотилось, когда они вошли в лагерь. Она крепко сжимала в руках свое разрешение, боясь убрать его в сумочку или в карман. Казалось, стоит отпустить документ, и он тут же исчезнет, оставив ее здесь без шанса выбраться.

Дорога, по которой они шли, извивалась через густую рощу: деревья стояли так близко, что солнечный свет лишь мелькал между их кронами. Но впереди уже виднелись залитые светом белые бетонные стены зданий, окна которых блестели и преломляли лучи. Навстречу им вышли двое мужчин – явно по наводке охранника. Один был белым, другой – чернокожим.

– Это они, – прошептала Беверли. – Те, кто забрал Хорхе.

Розита и Беверли шли впереди, мужчины встретили их привычными профессиональными улыбками, которые тут же сменились растерянностью, когда за женщинами появились Зал, Вайолет и Бернард. Розиту с Беверли, похоже, ожидали, но появление остальных стало неожиданностью. Причем крайне нежелательной.

Впервые за все это время Розита почувствовала проблеск настоящей надежды. Несмотря на долгие часы в пути и отсутствие четкого плана, они наконец-то могли воспользоваться этим замешательством. Видимо, Автоинспекция не была готова к такому повороту событий.

Первым заговорил чернокожий мужчина:

– Добро пожаловать. Я мистер Белый. А это мой коллега…

– Мистер Черный, – перебила его Беверли. – Я помню. Где мой муж?

– У нас была договоренность, что вы и мисс Клейн придете на выпускной мистера Гитерреса…

– Мы ни о чем не договаривались, – отрезала Беверли. – Хорхе прислал нам сообщение.

– Мы в курсе, – холодно ответил мистер Белый. – Но мы не ожидали дополнительных гостей.

Он бросил неприязненный взгляд на Зала, Вайолет и Бернарда.

– И тем не менее мы здесь, – заявил Бернард, шагнув вперед. – И у нас нет ни малейшего желания присутствовать на вашем «выпускном». Мы здесь, чтобы забрать двоих ваших «гостей» домой. А теперь проводите нас к ним.

– Мне жаль…

– Да, это действительно так, – усмехнулся Бернард. – Редко доводится увидеть более жалкую парочку. Но если вы хотели сказать, что извиняетесь, то это вряд ли.

Бернард поднял свое разрешение на въезд.

– То, что у меня здесь, – начал он, – а точнее, у всех нас, – это официальное разрешение Департамента автотранспорта на доступ к этому объекту. И мы собираемся воспользоваться им, чтобы спасти двух ваших заключенных.

– Хорхе, – вызывающе произнесла Беверли, подчеркивая каждую букву.

– И Тодда, – добавила Розита.

– Так что ведите нас к ним или убирайтесь к черту с дороги и дайте нам сделать свою работу.

Мистер Белый и мистер Черный обменялись беспокойными взглядами. Их лица покраснели, и они явно растерялись, не зная, как поступить.

– Мы тоже часть семьи ДТС, – сообщил им Зал, показывая на себя и Бернарда. – Мы программисты из «Дейта Инишиативс» и работаем над обновлением вашей системы регистрации.

Слова Зала, похоже, сбили мужчин с толку еще больше.

– Значит, вам придется позволить нам делать то, что мы считаем нужным, – подытожил Бернард.

– Где Тодд? – потребовала ответа Розита, не скрывая раздражения.

Мистер Белый слегка выпрямился, словно возвращая себе уверенность.

– Я не знаю никакого Тодда, – ответил он. – А вот Хорхе Гитеррес – один из наших самых больших успехов.

Он посмотрел на Беверли, словно ее присутствие подтверждало его слова:

– Мы знали, что он станет таким. Сейчас, если не ошибаюсь, у него поздний обед.

– Где? – резко спросила Беверли.

– В нашем кафетерии.

– И где это?

– Мы проводим вас, – ответил мистер Белый.

Не дав возможности возразить, представители Автоинспекции сразу двинулись в путь, Розита и остальные вынуждены были последовать за ними. Прогулка оказалась короткой. Кампус выглядел современно: ряды новых зданий, окруженных зелеными насаждениями, соединялись чистыми бетонными дорожками. Они свернули на одну из таких и вскоре остановились перед угловатым строением с большими тонированными окнами.

– Он там? – спросила Беверли. – Это кафетерий?

– Да. Мы…

– Спасибо за помощь, – перебила Розита. – Дальше мы сами.

– Мы отведем вас, – жестко возразил мистер Белый. – Вы здесь гости…

– Именно, – спокойно ответила Розита, протягивая свое разрешение. – И согласно этому документу, выданному Департаментом транспортной службы, у нас есть официальный доступ к этому объекту. В нем, кстати, ничего не говорится о том, что нас должны сопровождать по территории или…

– Это и так понятно! – резко перебил ее мистер Белый.

– Это же здравый смысл! – вставил мистер Черный, перебивая коллегу.

– Я так не считаю, – отрезала Розита.

Она оглядела остальных. Зал, Вайолет и Бернард кивнули в знак согласия.

– Мы так не считаем. Если у вас есть начальство, с которым я могу поговорить, чтобы все уладить, зовите его. Я не собираюсь стоять здесь и спорить с двумя вербовщиками о правилах, которые предельно ясны.

Розита снова подняла разрешение. Его демонстрация, казалось, действовала на мужчин почти магически. Мистер Черный выглядел взволнованным и растерянным.

– Иди в администрацию, – приказал мистер Белый своему напарнику. – Найди Рено. Я останусь с ними.

Он повернулся к Розите, и в его голосе послышалась враждебность:

– И если ты думаешь, что я позволю тебе разгуливать здесь одной, ты глубоко ошибаешься, сучка.

Слова Белого прозвучали настолько угрожающе, что даже Бернард притих. Розита крепче сжала свое разрешение и решила, что сейчас не время давить. Они находились на вражеской территории. А правила и документы могли еще какое-то время удерживать их в игре. Главное – найти Хорхе и Тодда и выбраться отсюда как можно скорее. Потому что, если бы они пропали здесь, никто не узнал бы, где их искать. И это означало бы конец.

– Тогда пойдемте в здание, – сказала Розита, стараясь казаться смелой, хотя в душе ее охватывал страх.

Мистер Белый самодовольно кивнул, словно вновь вернул себе контроль над ситуацией, и повел их по широким и низким ступеням внутрь.

Хорхе сидел один за столиком у окна. Несколько других посетителей были рассредоточены по кафетерию, занятые своей едой. Сначала он не заметил входящих, но движение привлекло его внимание, когда Беверли стремительно пересекла помещение.

Он поднял голову, отрываясь от еды. На мгновение он не узнал ее, но, когда она выкрикнула его имя, Хорхе вскочил, уронив вилку и опрокинув стул. Они встретились где-то посередине, столкнулись и заключили друг друга в отчаянные объятия.

Розита, наблюдая за ними, не могла припомнить, чтобы ее брат когда-либо плакал, даже в детстве. Но сейчас в его глазах стояли слезы. Он обнимал Беверли так крепко, словно боялся потерять. Беверли, всхлипывая, зарылась лицом в его плечо.

– Я думал, ты умерла, – повторял Хорхе. – Я думал, ты умерла.

Розита подошла к ним медленно, давая время побыть наедине, а остальные чуть отстали, уважая столь личный момент.

– У тебя не было инсульта? – спросил Хорхе, его голос дрогнул.

Беверли застыла от удивления и перестала всхлипывать:

– Что?

– Я думал, ты умерла от инсульта.

– Нет!

Она слегка отстранилась, все еще обнимая его, но теперь уже смотрела прямо в глаза.

– Ты не бросил меня? – спросила она. – То есть я так не думала, но когда позвонила та женщина…

Настала очередь Хорхе растеряться:

– Какая женщина?

Оба явно хотели многое рассказать друг другу, но в присутствии мистера Белого предпочли промолчать.

В сцену решила вмешаться Розита.

– Ола, – сказала она, заставляя брата обратить на нее внимание.

Хорхе одновременно засмеялся и заплакал:

– Ты получила мое сообщение.

– Да, – кивнула она. – Я поняла.

Хорхе взглянул через ее плечо на дверь, где стоял мистер Белый, и в его глазах промелькнуло беспокойство. Он понизил голос:

– Как вы собираетесь…?

Она протянула свое разрешение.

Он слабо улыбнулся:

– Форма А-один-три-один-косая черта-два-Б?

– Сработало.

Дверь распахнулась. В помещение вошел мистер Черный, едва переводя дыхание. Лицо его отражало явное беспокойство.

– Им разрешено, – сказал он, глядя на мистера Белого. – Документ официальный.

– Что?!

Черты лица мистера Белого исказились от ярости.

– Им выданы действительные разрешения. Они имеют право находиться в лагере без сопровождения.

– А каковы ограничения?

Мистер Черный замялся и пожал плечами.

– Лазейка, – тихо пробормотал он. – Они не подавали заявку онлайн, а использовали старую форму, которая не обновлялась с тех пор, как… ну, вы понимаете.

– Это невозможно!

Мистер Черный говорил почти шепотом, но в тишине кафетерия его слова были слышны всем:

– Им можно оставаться здесь ровно восемь часов.

– Мы ведь предупреждали тебя, – спокойно сказал Зал.

Розита кивнула, чувствуя одновременно облегчение и напряжение. Времени было мало, а пока они не найдут Тодда и не уедут отсюда, расслабляться было рано.

– Убирайтесь, – резко бросил Бернард. – Пока потолок не рухнул вам на головы.

Мистер Белый был в ярости:

– Это мы еще посмотрим!

Он резко развернулся и вышел, следом за ним поспешил мистер Черный. Зал, Бернард и Вайолет двинулись за ними.

– Надо действовать быстро, – сказал Зал, вернувшись. – Пока у нас есть хоть немного времени.

Розита повернулась к Хорхе:

– Где Тодд? Ты же сказал, что он здесь.

Хорхе провел рукой по лицу, стирая слезы.

– Он… он в другом лагере. В лагере перевоспитания, – ответил он тихо. – Это по ту сторону стены.

Сердце Розиты упало. Тодд был в другом лагере, в совершенно отдельном месте. Их разрешения, скорее всего, там не действовали.

– Так что же нам делать? – спросила Беверли.

Хорхе огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто мог бы их подслушать. Хотя, возможно, в кафетерии были спрятаны микрофоны, вокруг не было ни души, кроме пары новобранцев, которые снова занялись едой, лишь мельком отвлекшись на суматоху вокруг.

– Думаю, я могу отвести вас туда. Кажется, я… работаю здесь, – сказал он, еще понизив голос.

– Кажется? – Розита вскинула бровь.

– На днях они провели мне экскурсию по всему лагерю, даже по ту сторону стены. Там я и видел Тодда. Они твердили, что я теперь сотрудник. Все время говорили, что меня могут разместить здесь или там… – Он сделал паузу. – Я почти уверен, что теперь работаю в Автоинспекции.

– Они сказали нам, что мы приехали на твой выпускной, – вставила Беверли. – Мистер Белый и мистер Черный. Упоминали, что будут гости?

– Я ничего такого не слышал.

– Еще они сказали, будто знали, что ты передал нам сообщение, – продолжила она.

Хорхе не выглядел удивленным:

– Я это предвидел. Это действительно показалось мне слишком простым.

Розита кивнула в сторону Зала, Вайолет и Бернарда:

– Но они не ожидали, что мы приведем еще кого-то. А эти ребята знают, что делают. Они работают в системе ДТС.

Бернард хрустнул пальцами:

– Мы здесь, чтобы все прикрыть. Где можно получить доступ к их компьютерам?

– Это будет непросто, – признал Хорхе. – К тому же ты можешь понадобиться нам по ту сторону стены.

Вайолет нервно осмотрелась, и Розита заметила, что та выглядит так же напряженно, как она сама.

– Думаю, будет лучше, если мы уберемся отсюда как можно скорее, – сказала Розита.

– Согласен, – поддержал Хорхе.

– Вы же можете получить доступ к их системе из любого места, – произнесла Вайолет, обращаясь к Залу. – Так что давайте просто сделаем то, что нужно, и уйдем.

Зал молча кивнул и взял ее за руку.

– Куда нам нужно идти? – спросил Бернард.

– Следуйте за мной, – сказал Хорхе, устремившись к выходу.

Они покинули кафетерий и вышли на улицу. Люди попадались то тут, то там, но никто из них, казалось, не замечал их небольшую группу. Розита внимательно оглядывалась, ожидая увидеть мистера Белого, мистера Черного или хотя бы офицеров в форме, но их нигде не было видно. Они продолжили идти по извилистой дорожке, пока Хорхе не вывел их на бетонную тропинку между двумя зданиями, ведущую к деревьям. Тропинка пересекала небольшой луг и плавно огибала холм.

– Где-то там есть кладбище, – сказал Хорхе, кивая в сторону леса, скрывающегося в тени справа. – Однажды я набрел на него. Думаю, там хоронят тела тех, кого убивают. Я уверен, что мой бывший сосед там лежит.

Он повернулся к Беверли:

– У нас здесь есть соседи.

В конце концов они добрались до стены. Она оказалась гораздо выше, чем Розита себе представляла, и вся из сплошного бетона. Насколько хватало глаз, стена тянулась в обе стороны, теряясь за деревьями. Ее покрывали рисунки – мрачные, причудливо детализированные картины, изображающие всевозможные ужасы, которые могут произойти на дорогах, шоссе и тропах. В стене неожиданно обнаружилась дверь, скрытая частью изображения. Если бы Хорхе не подошел прямо к ней, никто бы ее не заметил. Он постучал три раза, затем взялся за ручку, невидимую для остальных, и потянул дверь на себя. Хорхе глубоко вздохнул.

– Я не был уверен, что это сработает, – признался он.

Он указал на крупный кусок коричневого камня размером с баскетбольный мяч, лежащий на земле перед длинной сломанной веткой дерева среди груды мелких обломков.

– Кто-нибудь может принести это? Нужно чем-то подпереть дверь. На всякий случай.

– Я могу остаться здесь и держать ее открытой, – предложила Вайолет. – Я не совсем…

– Нет, – резко оборвал ее Зал.

– Мы идем вместе, – добавил Хорхе тоном, не терпящим возражений. – Нам нельзя разделяться. Так будет проще, и мы быстрее выберемся. Просто принесите этот чертов камень.

Зал, не дожидаясь ответа, уже поднял его двумя руками.

– Похоже, здесь тебя научили быть более ответственным, – пошутила Розита, обращаясь к брату. – Ты уже раздаешь команды.

Но Хорхе не улыбнулся.

– Тебе лучше не знать, чему они меня научили, – пробормотал он.

Он распахнул дверь пошире, а Зал положил камень на порог, чтобы она не закрылась

– Вперед, – скомандовал Хорхе.

Они быстро прошли на другую сторону, и Хорхе осторожно прикрыл дверь, подправив ногой тяжелый камень, чтобы оставить достаточно широкую щель, но в то же время не привлекать внимания.

По ту сторону стены их встретила короткая грунтовая тропинка, которая вскоре вывела их на асфальтированную дорогу. Здания здесь были уродливыми, бетонными и почти одинаковыми.

Розита сразу поняла, куда они попали. Лагерь для интернированных.

Она ощутила это не только по угрюмой утилитарной архитектуре или функциональной планировке, но и по мрачным выражениям лиц двух мужчин, проходивших мимо. Но сильнее всего это ощущение исходило от самой атмосферы места. Нечто невидимое, но подавляющее, словно тяжелое облако страдания и ужаса, висело над лагерем, проникая в каждую деталь.

Мысль о том, что Тодд находится здесь, в заточении, наполняла Розиту смесью гнева и печали.

– Как ты думаешь, где он? – тихо спросила Розита, стараясь не выдать своего волнения.

– Понятия не имею, – ответил Хорхе, избегая ее взгляда.

– Тогда как мы его найдем?

– Я помню, где видел его в прошлый раз, – сказал он после короткой паузы. – Думаю, можно начать оттуда.

– Ты здесь работаешь, – вмешался Зал. – Разве ты не можешь спросить кого-нибудь?

Хорхе резко отмахнулся:

– Я не собираюсь рисковать. Давай начнем искать. Чем быстрее мы отсюда уберемся…

Его голос оборвался, когда из дверного проема одного из приземистых серых зданий показалась вереница мужчин и женщин в одинаковых оранжевых комбинезонах. Их было около двадцати человек, и они шли гуськом по дороге в противоположном направлении.

– Давайте пойдем за ними, – предложил Хорхе, кивая на группу.

Безо всяких обсуждений они пристроились за Хорхе, подчиняясь его уверенной походке в попытке догнать пленников. Именно так они выглядели для Розиты – заключенными. Ее взгляд скользил по их лицам, но она уже поняла, что среди них Тодда нет. И все же она шла, надеясь, как и ее брат, что эти люди приведут их туда, где он может быть.

Группа в оранжевых комбинезонах двигалась под командованием мужчины в белой рубашке. Они вошли в здание чуть впереди, и Хорхе, почти не замедляя шага, уверенно направился следом, как будто знал, куда идет, и был частью группы. Розита и остальные последовали за ним внутрь.

Здание оказалось удивительно просторным. Посреди огромного помещения была гоночная трасса в форме овала, по которой мчались миниатюрные гоночные машины. Вокруг трассы стояли скамейки, на которые подсаживались люди в оранжевой форме. Группа, за которой они шли, заняла место на одной из скамеек. Розита оглядела остальных, быстро скользя взглядом по лицам…

…и тут она увидела Тодда.

Ее сердце бешено заколотилось.

Тодд сидел на краю одной из скамеек, в оранжевом комбинезоне, с нечесаными волосами и пробивающейся седой бородой.

Розита рванулась к Тодду, но Хорхе резко вскинул руку, заставляя ее отступить. Ее пальцы сжались в кулак, но она подчинилась. Все их небольшое звено, стараясь не привлекать внимания, продолжило движение, выстроившись за Хорхе.

На полпути Тодд поднял голову и заметил ее. Их взгляды встретились. Ни один из них не выдал себя ни жестом, ни вздохом. Они оба понимали: любое неверное движение может стоить им свободы или даже жизни.

Хорхе остановился и обернулся к ним:

– Оставайтесь здесь.

Они замерли, наблюдая, как он спокойно и уверенно направляется вдоль спинки скамейки к мужчине в деловом костюме – коротко стриженному, с жестким взглядом и… только с одним ухом. Он наблюдал за трассой, но как только Хорхе приблизился, его выражение лица изменилось: на нем отразилось легкое подозрение.

– Мне нужно поговорить вон с тем человеком, – уверенно сказал Хорхе, кивнув в сторону Тодда.

– Зачем?

– Я работаю с мистером Белым и мистером Черным. У нас есть несколько вопросов к этому уроду.

Сказано это было так буднично и равнодушно, что мужчина, кажется, принял слова за чистую монету. Хорхе повернулся к Тодду с холодным, равнодушным выражением лица, но Розита знала, что это всего лишь маска. Уловка сработала.

– Вставай, – коротко бросил Хорхе.

Тодд поднялся.

– Мы заберем тебя отсюда, – негромко сказал Хорхе, как будто между делом.

– Вы должны вывести нас всех, – прошептал Тодд.

– Я не уверен, что смогу, – ответил Хорхе так же тихо. – Но попробуем. Просто иди с нами.

– Я не могу оставить этих людей здесь.

– Слушай, – сказал Хорхе, – как только мы выберемся, мы сравняем это место с землей. Но сейчас нам нужно уходить.

– Я заберу с собой Дэнни, – сказал Тодд.

– Кто такой Дэнни?

Подросток, сидевший рядом с Тоддом, встал. Розита заметила, как на дальнем конце скамейки нахмурился человек из Автоинспекции. Ее пульс участился.

– Я не могу оставить его здесь. Он потерял сестру, и…

– Ладно, – коротко ответил Хорхе.

Несмотря на то, что служащий смотрел в их сторону, Розита почувствовала, как с исчезновением обычного напряжения между ее мужем и братом все возвращается на круги своя.

– Я забираю этих двоих! – объявил Хорхе, и они направились к двери.

Когда никто не возразил, в душе Розиты зажглась искра надежды. Возможно, у них действительно есть шанс выбраться.

Снаружи находилась еще пара служащих: необычайно высокий, пугающе худой мужчина и коренастая женщина с крупным носом, напоминающим свиное рыло. Но никто не обратил на них внимания, когда их группа зашла за одно из зданий, из которого доносился маниакальный смех.

Розита боялась даже взглянуть на Тодда, и только когда они свернули на грунтовую тропинку между двумя деревьями, она наконец обняла его.

– На это будет время позже, – сказал Хорхе. – Сейчас нам нужно убираться отсюда.

Тодд тихонько хихикнул, и даже Розита улыбнулась. А вот шагавший рядом Дэнни выглядел ошеломленным и потрясенным. И Розита поймала себя на том, что испытывает чувство вины. Что говорил Тодд? Мальчик потерял сестру?

Судя по выражению лица парня, это значило, что она мертва.

Розита поняла, что Хорхе был прав. Им нужно было выбираться, и чем быстрее, тем лучше. Но как только они оказались по другую сторону стены и закрыли за собой дверь, ее брат неожиданно замедлил шаг и пристроился рядом с Залом и Бернардом.

– Нет, – сказала Беверли.

Розита услышала дрожь в ее голосе. Она сама чувствовала то же самое.

Хорхе повернулся и посмотрел на них.

– У меня есть идея, – сказал он.

– Нет, – повторила Розита. Она взглянула на Дэнни – тот, похоже, все еще был в шоке. – Нам нужно уходить.

– Уйдем, – пообещал Хорхе.

– Но?

– Но сначала, думаю, мы можем сделать кое-что, чтобы их остановить.

Глава 38

Он не был создан для подобных подвигов.

Рука Зала, сжимавшая руку Вайолет, была горячей и потной, как и ее. Оглянувшись, он заметил, что она нервничает не меньше его самого. Бернард, напротив, выглядел взволнованным и бодрым, и, хотя Зал надеялся, что это предвещает успех, он не мог быть в этом уверен.

Суть того, что он понял, заключалась в следующем: есть здание – храм ДТС, которое, по мнению Хорхе, было источником большинства странных событий. Внутри храма находилась живая статуя, созданная из пчел, – вероятно, божество, которому поклонялись члены ДТС. Хорхе намеревался уничтожить ее, надеясь раз и навсегда остановить или хотя бы серьезно нарушить деятельность Автоинспекции.

План Зала и Бернарда был куда проще и, что немаловажно, безопаснее: вывести из строя компьютерную систему агентства. Это не казалось особенно рискованным, по крайней мере физически. А вот акт вандализма в храме? Это уже другое дело.

Хотя… Теория Хорхе не казалась ему такой уж абсурдной, как могла бы. Зал вспомнил странную геометрическую конструкцию, которую они видели в центре офиса ДТС, где встретили Розиту и Беверли. Бледное сооружение, состоящее из соединенных кубов и треугольников, напоминало что-то неестественное. А еще черные пчелы. Они кишели в обоих местах – в офисе и в тайной комнате, где Зал и Бернард находились во время посвящения, – с безумным, наводящим ужас гулом.

«Моя голова полна шмелей». Если за последние месяцы Зал чему-то и научился, так это тому, что Автоинспекция – это не просто государственное учреждение. Ее корни уходили гораздо глубже, а влияние простиралось гораздо шире, чем можно было себе представить.

Они вернулись на бетонную дорожку и прошли мимо кафетерия, где недавно нашли Хорхе. Справа от них, на ступеньках другого, более высокого здания стояли мистер Белый и мистер Черный. Рядом с ними была женщина серьезного вида. Ее лицо казалось пугающе крошечным, утопающим в массе густых волос. Все трое наблюдали за ними, улыбаясь.

И тут Зал услышал негромкий странный звук. Он витал вокруг них, хотя его источника видно не было. Этот звук чем-то напоминал гудение пчел, только более примитивный, почти первобытный. И в нем, как ни странно, было что-то убаюкивающее, умиротворяющее…

– Заткните уши! – внезапно закричал Хорхе, с силой вдавливая указательные пальцы себе в уши.

За несколько секунд до этого лицо Хорхе застыло в почти блаженном выражении, но теперь оно исказилось тревогой. Несмотря на то, что пальцы Хорхе, как и пальцы остальных, глушили звук, Зал все равно почувствовал, как в нем поднимается волна сладостного, почти опасного спокойствия. Он понял: что бы это ни был за звук, он предназначен, чтобы загипнотизировать их.

А вот Дэнни, похоже, поддался. Он пытался заткнуть уши, но, видимо, недостаточно хорошо. Напряженное выражение, которое было у него с тех пор, как они впервые его встретили, постепенно исчезало, уступая место чему-то, что напоминало принятие или даже удовлетворение.

Мистер Белый, мистер Черный и женщина что-то обсуждали, но Зал не имел ни малейшего понятия, о чем шла речь. Судя по всему, остальные тоже не понимали. Краем глаза Зал уловил движение и повернулся. С разных сторон появлялись охранники в униформе.

Хорхе резко повернул голову влево и побежал в том направлении, не переставая закрывать уши. Он явно рассчитывал, что остальные побегут за ним. Они не заставили себя ждать. Тодд даже сумел с силой потянуть Дэнни, заставив того двигаться с ними, хотя по спокойному выражению лица мальчика было видно, что убегать он совсем не хочет.

Вся группа – все восемь человек – бросилась по извилистой дорожке, пробегая одно здание за другим. Наконец они приблизились к высокому строению без окон, которое Зал раньше и не заметил. Оно выглядело одновременно примитивным и современным. Стены напоминали форму пирамиды, хотя их наклон был гораздо более пологим, чем у классических сооружений такого типа.

Храм. Именно отсюда исходил звук.

Зал чувствовал, как его дыхание сбивается. Он определенно не привык к такому темпу, но, стиснув зубы, заставил себя продолжить бег. Он бежал сразу за Хорхе, а рядом с ним – Вайолет. Бросив взгляд назад, Зал с удивлением обнаружил, что их не преследуют. Еще больше его озадачило выражение лица Дэнни: довольная маска исчезла, сменившись явной тревогой.

Зал замедлился и, колеблясь, ослабил давление пальца на правое ухо. Звук исчез.

Он остановился, вынул оба пальца из ушей и схватил Вайолет за запястья, отводя ее руки от головы.

– Все прекратилось, – сказал он.

Остальные заметили это и, не сговариваясь, сделали то же самое. Хорхе, шедший впереди, остановился, осознав, что рядом с ним никого нет. Обернувшись, он увидел, что остальные больше не затыкают уши и, кажется, не пострадали. Он тоже опустил руки.

– Это храм, – быстро сказал он. – Звук идет отсюда и, возможно, вернется снова.

Он всех внимательно оглядел.

– Стражники, скорее всего, тоже приближаются. Заходим внутрь и запираем дверь.

Но двери не было. Только широкий арочный проем.

Они вошли в огромное святилище. Тусклый желтоватый свет заливал пространство, обнажая высеченные на высоких каменных стенах изображения транспорта – от примитивных колесниц до современных автомобилей. Скамьи состояли из автомобильных кресел, лавок от карет и всевозможных сидений от транспортных средств. В воздухе стоял густой сладковатый аромат, напоминавший мед.

– Мне это не нравится, – тихо сказал Тодд. – Один вход, один выход. Если эти головорезы придут, мы окажемся в ловушке.

– Я был уверен, что здесь есть дверь, – сказал Хорхе, нахмурившись. – Но, очевидно, ошибался.

– О чем мы еще не знаем? – спросила Розита.

– Послушай, – резко ответил Хорхе. – У нас мало времени. Не будем его терять.

Он указал на возвышение в передней части храма:

– Вот что нам нужно уничтожить.

На алтаре возвышалась огромная статуя, о которой он упоминал раньше. Это был человек с непропорционально большой головой, одетый в длинную мантию. Его руки были распростерты в благословляющем жесте, а вся фигура кишела насекомыми, переливающимися и извивающимися в слабом свете. От статуи исходила ощутимая энергия, которая буквально давила на всех присутствующих.

Зал внутренне напрягся. Что они будут делать, если гул вернется? В такой близости пальцы в ушах точно не помогут. А главное – как они собирались уничтожить эту статую? У них не было никакого оружия, которым можно было бы атаковать ее. Любая попытка свалить статую или повредить ее вручную наверняка закончится облаком пчел, укусы которых вполне могут оказаться смертельными. Зал взглянул на статую. Что-то в ней казалось неправильным. Он не был уверен, что это вообще статуя. Она выглядела слишком… живой. Он невольно напряг мышцы, готовясь к тому, что фигура может в любой момент сдвинуться и направиться к ним.

У ее ног лежала массивная каменная скрижаль, покрытая странными спиралевидными фигурами и клинописью. Эти символы напоминали язык, который Зал не мог расшифровать, но сам их вид внушал ему первобытный, иррациональный ужас.

На скамьях были люди. Три женщины и четверо мужчин сидели в среднем ряду, склонив головы. Хорхе заметил их, но не остановился. Он уже тянулся к сиденью от велосипеда, торчащему из пола. С силой раскачивая его из стороны в сторону, он вырвал его из каменного основания, к которому оно было прикреплено.

К приятному сладкому запаху неожиданно добавился мягкий, обволакивающий шум. Был ли это тот же звук, что и раньше? Зал не мог сказать наверняка, но это его больше не волновало. Теплая волна умиротворения окутала его, на мгновение прогоняя страх. Однако это чувство исчезло так же внезапно, как появилось, когда Хорхе с яростным криком вскочил на алтарь и обрушил велосипедное сиденье прямо в центр темной фигуры. Шум прервался, сменившись оглушительным ревом тысяч пчел, которые, казалось, гудели в унисон. Хорхе, все еще крепко сжимая штырь велосипедного сиденья, выдернул его из разъяренного роя и нанес новый удар. От второго удара вытянутые руки фигуры бессильно опустились вниз, будто из них вытекла жизнь.

Бросив сиденье, Хорхе резко сменил тактику: схватил каменную скрижаль у подножия алтаря, поднял ее высоко над головой и с силой ударил вниз. Скрижаль разлетелась на куски, а Хорхе мгновенно отпрыгнул назад. Он рухнул на пол, стараясь увернуться от разъяренной массы пчел, которые кружились теперь над обломками фигуры.

Казалось невероятным, но Хорхе каким-то образом избежал серьезных укусов. Он быстро отполз подальше от алтаря, а затем, оказавшись на полпути к центральному проходу, вскочил на ноги. Остальные инстинктивно последовали его примеру, сначала прижавшись к полу, а затем поспешно отступая к выходу.

Зал, вцепившись в руку Вайолет, помог ей подняться, но не удержался от того, чтобы обернуться. И именно в этот момент огромная голова фигуры, казалось, взорвалась, и во все стороны хлынул рой жужжащих пчел.

Под головой ничего не осталось. Фигура оказалась не статуей, а чем-то совершенно иным. Плотно сцепленные насекомые каким-то образом сформировали иллюзию человекоподобного тела, облаченного в длинную мантию, с благословляющим жестом рук. Но теперь, когда рой потерял сцепление, структура начала рассыпаться.

Остатки фигуры растворились в облаке теней, которое парило над алтарем. В это время ряды поклоняющихся на скамьях один за другим начали оседать. Первый человек обмяк, словно из него вышел весь воздух. Затем второй. Потом третий. Весь ряд рухнул, словно марионетки с обрезанными нитями. Пчелы покидали их тела, вылетая через рты, носы и уши, сливаясь в общее облако теней. Гул усиливался, наполняя храм невыносимым шумом.

«Моя голова полна шмелей», – снова вспомнил Зал.

Облако над алтарем становилось все плотнее и темнее, пока внезапно не сжалось в одну точку и не вылетело через открытый арочный проем.

– Что за черт, – пробормотал Бернард.

Зал обернулся к входу в храм. Однако там не оказалось ни стражников, ни других преследователей. Через арочный проем виднелся только пустой тротуар и открытое пространство.

Почему никто не появился?

– Вот черт, – выдохнул Тодд.

Шоу еще не закончилось. Из каждого угла храма начали проступать черные линии, десятки линий, словно их рисовала невидимая рука. Сначала трудно было разобрать, что это, но потом стало понятно. Когда одна из линий пересекла проход, а затем другая, Зал увидел, что это колонны муравьев. Они двигались с пугающей синхронностью, их общее плавное движение создавало иллюзию сплошных черных черт.

Линии быстро тянулись по полу, увеличивая свою скорость и число, устремляясь к поверженным телам рухнувших поклонников. Сотни, а затем и тысячи муравьев заполонили эти тела, облепляя их, перекраивая и переплетая их остатки в новую форму. На их глазах из тел возникало нечто – отвратительное, искаженное изображение бога. Эта фигура была куда более страшной, чем статуя из пчел. У нее не было одеяний, даже намека на человеческие черты. Это была аморфная, уродливая масса, настолько жуткая, что оторвать взгляд от нее казалось невозможным. Фигура росла прямо в центре скамей, поднимаясь все выше и выше. Она игнорировала окружающий мир, словно ничего и никого не существовало, кроме нее самой.

Зал не мог отвести глаз. Это было нечто, чего он никогда раньше не видел. Но очертания пробуждали в его памяти давно забытые образы. Ему вспомнилось лицо, вынырнувшее из стены тайной комнаты во время их посвящения, лицо, которое смеялось над ними. Но это существо… это было нечто иное.

Менее живое, но в тысячу раз более зловещее. Аморфная форма продолжала расти, поглощая марширующие колонны муравьев. Воздух наполнился напряжением, почти электрическим ощущением силы.

И в этот момент Зал понял то, чего раньше не осознавал. Зло – это не просто слово. Это не просто ярлык, который можно наклеить на плохие поступки. Это нечто осязаемое. Настоящее. Зло можно почувствовать, его можно увидеть. И оно стояло прямо перед ними. Не пчелы. Не муравьи. Настоящая сила – это то, что управляло этими насекомыми. То, что оживляло их.

Deus Malum Vehiculum.

Что бы это ни было, истоки этого явно лежали в самом сердце природы, в чем-то столь древнем и первобытном, что это существовало задолго до появления человека. Сила, управляющая этим явлением, начинала свое влияние с низшего уровня – с насекомых, живущих в сообществах, таких, как муравьи и пчелы. Их ульевый разум, основанный на слаженной транспортировке ресурсов, был идеальной основой для того, чтобы подчинить их общей цели.

А может быть, это влияние началось даже раньше, на уровне микроорганизмов, которые транспортируют материалы между клетками. Люди оказались следующей ступенью. Но с ними все было сложнее: сила не могла напрямую захватить контроль. Она адаптировалась, создавая организации, системы, структуру, которая, как и раньше, занималась перемещением пищи, ресурсов, материалов. И теперь эта сила стала неотъемлемой частью общества, закрепившись в его правилах и требуя от всех подчинения через деньги и государственные механизмы.

Какова конечная цель этой силы? Зал не знал. И это пугало больше всего. Как они могли бороться с чем-то столь глубоким, столь древним? Как остановить то, что стало фундаментом существования?

Резкий щелкающий звук вырвался из жуткой формы, стоящей в центре храма. Этот звук не был гипнотическим, не приносил приятных ощущений. Напротив, он вызывал тошнотворное чувство отвращения, от которого хотелось бежать как можно дальше.

Хорхе, Тодд и Бернард не теряли времени. Они быстро начали работать над секцией скамьи дилижанса, пытаясь оторвать широкую деревянную доску. Зал долго не понимал, что происходит, но в конце концов присоединился к ним.

Позади Беверли, Розита и Вайолет отчаянно пытались вырвать металлический стержень из сиденья мотоцикла. Только Дэнни стоял в стороне, словно застыв в нерешительности.

Наконец, усилия оправдались: с глухим треском доска вырвалась из креплений. Зал едва удержался, когда Бернард и Хорхе подняли доску, словно меч. Они направили ее в центр растущей формы, в самую гущу насекомых.

Доска пронзила массу, и в тот же миг черные муравьи обрушились вниз, словно чернильный водопад. Они сыпались на пол в хаотичном беспорядке, разрушая стройныеколонны прибывающих насекомых. Хорхе и Бернард продолжали двигать доску – вверх, вниз, вправо, влево, безостановочно разбалтывая муравьев, разрушая их единство. Их импровизированное оружие создавало хаос в самой структуре ужасного существа. Казалось, что каждая струя падающих муравьев ослабляла его, лишала его силы.

– Не думаю, что мы что-то остановили, – сказал Бернард, оглядываясь по сторонам. – Может, дело в самом здании?

– Мы никак не можем обрушить целое здание! – воскликнул Зал.

Хорхе, не сводя глаз с линий муравьев, которые продолжали стекаться в храм, принимая форму человека, медленно покачал головой.

– Я не уверен, что дело в здании, – сказал он и указал пальцем: – Откуда они идут? И куда исчезли пчелы?

Ответ был где-то снаружи. Все восемь человек, словно по команде, быстро направились к выходу. Снаружи, на открытой площадке перед храмом, никого не было: ни мистера Белого, ни мистера Черного, ни охранников, ни кого-либо еще. Даже прохожих и транспорта не наблюдалось – пешеходные дорожки и дорога за ними пустовали.

– Может, просто уйдем? – предложила Вайолет.

– Я за, – согласилась Беверли.

Хорхе молчал, глядя вдаль.

– Что? О чем ты думаешь? – обратилась к нему Беверли.

– Сейчас мы здесь. Возможно, это наш единственный шанс.

– Мы можем рассказать людям об этом месте, предупредить их…

– Это только даст ДТС время перегруппироваться и укрепить защиту. Кроме того, я думаю, у нас есть возможность их остановить. А еще, – Хорхе заметно напрягся, – они могут не дать нам просто так уйти. Если вокруг все выглядит спокойно, это вовсе не значит, что так оно и есть. Я был здесь достаточно долго, чтобы это понять.

– И они без колебаний убьют нас, – вставил Тодд, бросив быстрый взгляд на стоявшего рядом мальчика.

Беверли вздохнула:

– Так что ты предлагаешь?

Хорхе рассказал о странных восковых сотах, которые он обнаружил в лесу. Они находились на поляне, куда он случайно забрел во время своей вылазки. Стоило ему приблизиться, как тут же появилась охрана, чтобы убрать его оттуда.

– Там были пчелы. Они будто разговаривали. И в этом месте было что-то такое, – он помедлил, подбирая слова, – что-то странное…

– И? – спросил Бернард.

– Я думаю, это может быть корнем всего.

– Значит, ты хочешь…

– Уничтожить улей, – твердо ответил Хорхе.

– А потом? – уточнил Бернард.

– А потом уйти, – подтвердил он.

Для Зала это звучало логично, и он кивнул, как и остальные.

Хорхе вывел их обратно на дорогу, затем свернул за здание, которое назвал библиотекой ДТС. Сойдя с бетонной дорожки, они двинулись сквозь деревья и кусты, пересекли русло высохшего ручья и, наконец, оказались у широкого оврага. Зал чувствовал, что они забрались черт знает куда, и невольно задумался: насколько же огромен этот лагерь Автоинспекции? Однако группа продолжала двигаться вперед. Оказавшись за пределами оврага, они ступили на узкую тропинку, тянущуюся через лес, и выстроились в колонну по одному.

Сначала звук был едва различим – слабый, словно уши заложило от высоты. Но вскоре Зал понял, что слух его не подводит: он действительно слышит гул, жужжание… Пчелы.

Окружающий пейзаж начал меняться. Воздух казался мутным, расплывчатым, словно через него было сложно разглядеть детали. Цветы увяли и поблекли, превращая лес в бледную, болезненную картину. Листья на деревьях выглядели увядшими, а ветви искривлялись под неестественными углами, будто подчинялись иным законам природы.

– В прошлый раз все было не так, – тихо заметил Хорхе, будто находился в библиотеке.

Впереди показалась их цель. Сквозь редкие искривленные деревья и выцветшие кусты они увидели что-то похожее на маленький город: симметричные белые объекты, резко контрастирующие с дикой, потусторонней природой леса.

Пройдя между двумя колючими кустами, они вышли на поляну, о которой говорил Хорхе. Здесь жужжание стало оглушительным. Звуки накатывали волнами, будто пчелы переговаривались в странном, неравномерном ритме. Воздух стал еще гуще – не туманным, но тяжелым, мерцающим, как в жаркий день над раскаленным асфальтом.

Оружия у них не было, но, следуя указаниям Хорхе, каждый по дороге подобрал тяжелую палку или короткий обломок ветки. Зал сомневался, что такие примитивные средства помогут, но ведь пчелиный бог в храме был уничтожен с помощью велосипедного сиденья, а муравьиная тварь – доской от скамьи. Так что все возможно.

Они осторожно двинулись вперед. Внимание Зала было приковано к огромному угловатому восковому сооружению, будто светящемуся изнутри. Подойдя ближе, он увидел, что массивные геометрические формы соединялись друг с другом, образуя единое строение, больше похожее на здание, чем на город, каким оно казалось издали. Движение в периферии его зрения заставило обернуться. У края поляны остановилось множество машин. Зал насчитал три… шесть… девять… двенадцать… пятнадцать. Эти машины не были похожи ни на что из виденного им ранее. Они выглядели комично крошечными, но их сложная, почти нелепая конструкция вызывала у него тревогу. Каждая была уникальна, будто собрана из несоответствующих деталей: грузовик размером с тележку для гольфа, с капотом, переделанным из стиральной машины, соединенной с самодельной гильотиной; миниатюрная Model-T из свиной кожи и сплющенных пивных банок; крошечный лимузин с блестящей решеткой, напоминающей кривую, ухмыляющуюся пасть.

Эти машины были неправильными, и Зал чувствовал это всем своим существом. Стоило ему задержать взгляд на любой из них, как по телу пробегала волна беспокойства.

Он заметил мистера Белого и мистера Черного, сгорбившихся в соседних машинах без окон. Их пальцы сжимали рули, и при этом в руках они держали белые бумаги. Остальные водители, по его догадке, тоже принадлежали к ДТС. Семья.

– Черт, – выдохнул Бернард.

– Сосредоточься, – рявкнул Тодд.

Хорхе кивнул, обернувшись к группе:

– Не обращайте на них внимания. Мы здесь ради дела.

Примитивные дубинки в их руках, как подумал Зал, могли бы повредить воск, но против легковых и грузовых машин, если те решат рвануть на полной скорости, у них ничего нет. Тем не менее он шагал за Хорхе по бледной траве, неловко сжимая в пульсирующей от напряжения правой руке грубую тяжелую ветку. От жуткого угловатого сооружения перед ними исходила ощутимая энергия. Она была куда мощнее той, что он чувствовал в храме. Эти волны проникали в его тело, вызывая головную боль и заставляя волосы на коже вставать дыбом.

Хорхе был прав. Это был источник зла.

Возможно, это был источник их ДТС – здесь, сейчас, – но в мире существовали и другие офисы ДТС. Они всегда были, как и сама эта сила: в ранней Европе, старой Англии, Древнем Риме и, вероятно, в еще неведомых местах. Источник явно находился не здесь. Это место было всего лишь очередной трещиной, через которую пробивалась магма подземного ужаса, порой прорывающегося наружу в виде таких вот «вулканов». Настоящее зло находилось где-то глубже, в недоступной сути, но, возможно, сейчас у них был шанс приостановить процесс – хотя бы здесь, на этой поляне.

Зал сжимал ветку так крепко, что пальцы ныли. Он знал, что, даже если им удастся разрушить все вокруг, это не остановит зло окончательно. Оно вернется, пусть даже в другом месте и в другое время.

За светящимся воском мелькнуло движение – что-то почти неразличимое, но отчетливо мечущееся из стороны в сторону. Он уже видел нечто похожее во время их инициации, и чувство ужаса, захлестнувшее его тогда, вновь отозвалось внутри.

Вдруг на краю поляны завелись двигатели машин. Включились фары, загудели клаксоны, замигали поворотники. Их вопли и лязг эхом разнеслись по лесу.

– Ваши разрешения на посещение отменены. Мы приостанавливаем действие ваших водительских прав, Три-Четыре-Один-Пять-Семь-Девять…

– Вы должны быть задержаны в соответствии с разделом шесть, подраздел тринадцать…

– Штрафы, начисленные в связи с тем, что вы не…

– Вам не будет позволено…

– Ваше право оспаривать этот иск было окончательно аннулировано по решению…

Голоса водителей сливались в какофоническую, бессвязную болтовню, похожую на зловещий хор.

– Беги! – крикнул Тодд.

Они подорвались с места, и в этот же момент миниатюрные машинки и грузовики, словно управляемые невидимым дирижером, рванули между деревьями и кустами, выскочив на бесцветную траву поляны. Их траектории пересекались с пугающей точностью, будто все происходящее было частью тщательно продуманного спектакля.

Хорхе побежал первым, Дэнни замыкал группу, а Тодд поддерживал его. Восьмерка добежала до ближайшего прямоугольного воскового сооружения и прижалась к его стене. В этот момент мимо них пронеслась крохотная машинка, напоминающая гибрид из старых музыкальных инструментов. За ней в воздухе разлетались бумаги, падая на землю, словно снег.

Зал заметил, что связи между геометрическими секциями восковой конструкции были гораздо сложнее и запутаннее, чем казалось издалека. За возвышающимся многогранником, перед вертикальным цилиндром, он разглядел узкое отверстие.

Еще одна машинка пронеслась мимо, и к ногам Розиты приземлилась скрепленная стопка бланков. Ощущение неизбежной угрозы усиливалось: казалось, что вот-вот одна из машин собьет кого-то из них, или автомобили сомкнутся, окружив их окончательно.

Они молча переглянулись. Выбор был очевиден – внутрь.

Все заметили проем в конструкции. Хорхе, находившийся ближе остальных, резко рванул влево и скользнул в щель. Зал и Вайолет – за ним.

Они оказались в высокой узкой комнате с мягко светящимися стенами. Стоило им войти, как все звуки снаружи исчезли. Скрежещущее урчание крошечных двигателей сменилось приятным музыкальным гулом. Он не был манипулятивным или гипнотическим – просто успокаивающим. Воздух в комнате оказался сладковатым. Он вызывал чувство легкости и почти эйфории, как будто содержание кислорода здесь было выше. Даже сила тяжести ощущалась иначе, и Зал заметил, что двигаться стало гораздо проще.

Это место не казалось зловещим. Напротив, оно выглядело чудесным.

Пчелы были повсюду. Они не собирались в плотные облака и не летали хаотичными роями, а располагались в асимметричных узорах, покрывающих стены комнаты и уходящих в соседние помещения. Когда-то их здесь, возможно, были тысячи, даже сотни тысяч, но теперь казалось, что их меньше. Однако Зал понимал, что это обман зрения. Они все еще были здесь. Он ощущал их присутствие.

На потолке сверкал тонкий слой меда, но он не капал, несмотря на тяжесть. Пчелы создали в воске искусно вырезанные фризы, и это выглядело изумительно. Рельефы повествовали историю транспорта, движения, саму историю мира.

Что-то заставило Зала автоматичеси потянуться в карман и достать бумажник. Он вынул свои водительские права и пристально посмотрел на них в мягком желтовато-оранжевом свете. Лишь теперь он заметил, какая это изысканная вещь. Усеченная прямоугольная форма идеально сочеталась с архитектурой строения, в котором они находились, а расположение слов на документе гармонировало с утонченным водяным знаком.

Никогда прежде фотография на правах не выглядела так привлекательно.

Почему он не воспользовался ими, когда ехал сюда? Почему позволил Беверли вести машину в лагерь, лишив себя этой чести? Ответ был прост: остальные его ограничивали. Они не давали ему проявить себя, завидуя его водительским навыкам, и…

– Какого черта ты делаешь? – Бернард толкнул его плечом, нахмурившись.

Зал заметил, что все уставились на него. Лицо Вайолет выражало беспокойство. Он взглянул на лицензию в своей руке и понял, что уронил бумажник. Подняв его, он вернулся в реальность.

– Ничего, – сказал он. – Я в порядке.

Тодд и Хорхе уже перешли в соседнюю комнату.

– Сюда! – позвал Тодд.

Вайолет взяла его за руку:

– Ты в порядке?

– Теперь да, – ответил Зал, сжимая ее руку.

Они последовали за Бернардом в соседнюю комнату, где Тодд, указывая на одну из стен, что-то чертил пальцем в воздухе. Воск был прорезан костями, выложенными в странные формы, которые Зал не узнавал, но которые сразу вызвали в нем страх. В нескольких местах, где форма изгибалась, на него смотрели пустые глазницы черепов, и он не мог избавиться от ощущения, что они наблюдают за ним.

Тем не менее напряженность была легкой, запах и звук – приятными.

– Похоже на письмена, – сказал Тодд.

– Что-то вроде алфавита, – Бернард огляделся. – Надо было взять с собой огнемет. Расплавить это место.

Вайолет оглянулась туда, где они только что были:

– Почему они не преследуют нас?

– Не знаю, – ответил Хорхе.

– Будь благодарна за маленькие одолжения, – сказала Беверли.

Зал задумался, не боятся ли люди из ДТС заходить сюда. Он решил, что, возможно, им стоит бояться. Это был настоящий храм, подумал он. Здесь жил их Бог.

Сквозь приятный фоновый гул прорезался резкий визг. Через отверстие в восковой стене справа от них, служившее окном между камерами, пролетело крылатое существо неопределенной формы, порхающее по комнате, как взволнованный мотылек. Это было то самое существо, которое он видел сквозь воск снаружи. Тварь была более твердой, чем все, что создали пчелы или муравьи, плотнее всего, что Зал когда-либо видел. Она ударилась о потолок, о другую стену, а затем вылетела в дверной проем впереди. Существо оставило после себя ощутимый холод и чувство безысходности, которое охватило Зала. Судя по выражению лиц остальных, они ощутили то же самое. Тварь на мгновение исчезла из виду, хотя ее бешеные движения были все еще видны сквозь слабо освещенные стены. Несколько секунд спустя она вернулась, влетев в то же окно и едва не задев голову Дэнни. Даже на таком близком расстоянии тварь оставалась размытым пятном, не имеющим четких очертаний.

– Мы должны уничтожить эту тварь, – прошептал Бернард.

Тварь пролетела мимо совсем близко, как будто услышала его. Бернард, не раздумывая, отбил ее веткой, которую держал в руке. Существо врезалось в стену, оставив темное пятно на воске, и желтоватый свет исчез с этого места, распространяя тень на значительную часть стены вокруг.

Прежде чем тварь успела восстановить свой импульс, они набросились на нее, размахивая примитивными дубинами. Удары следовали один за другим, пока существо не потеряло сознание, упав на белый восковой пол. Тьма существа начала распространяться под их ногами, заползая на соседнюю часть стены. Воск, казалось, таял вокруг них. Он не падал им на головы и не обволакивал ноги, и не было никакого жара, но стены, как и потолок, снова начали обретать форму.

Помещение, где они находились, уже было не тем, в которое они вошли. Резные фризы исчезли. Их заменили изогнутые округлые стены, максимально далекие от геометрических форм. Пчел тоже не было, Зал, однако, мог бы поклясться, что видел их – гроздья, заключенные в стенах. От летающей твари не осталось ничего, кроме неровной черной кляксы, впечатанной в восковой пол. Каким бы твердым оно ни казалось, масса этого пятна была невелика, и теперь оно больше походило на масляную лужу, чем на мертвое тело.

Очертания пятна напомнили ему ту скрученную аморфную форму, образованную муравьями в храме. Он вздрогнул, когда Хорхе, будто в приступе ярости, принялся долбить восковую стену перед ним. Зал уже собирался спросить, что он делает, как вдруг заметил, что в камере, где они находились, больше нет дверей. Они оказались в ловушке. Хорхе легко пробил воск, открыв узкое пустое пространство с еще одной стеной за ним. Бросив останки летающей твари, остальные присоединились к нему, расширяя проем, проделанный Хорхе, своими импровизированными дубинками.

Когда они пробили вторую стену и оказались в другом помещении, вся конструкция задрожала, словно утратила опору. Взаимосвязанные симметричные фигуры, из которых состояло сооружение, начали деформироваться, превращаясь в хаотичные сгустки, рушащиеся вокруг них.

Они успели выбраться как раз вовремя, прокатившись через проем, прежде чем огромная восковая фигура рассыпалась позади них. Зал рухнул на твердую землю и покатился в сторону, наблюдая, как белый потолок обрушивается, сокрушая все под собой, а вместе с ним исчезает последний отблеск желтоватого света. Он и Бернард были единственными, кто упал, и их взгляды на мгновение встретились. Справа раздался вздох облегчения – Вайолет подбежала к нему и крепко обняла.

Пчелы, прежде заполнявшие внутренние залы, либо разлетелись, либо оказались погребенными под обломками. На поляне большая часть странных машин исчезла, как и их водители. Лишь несколько остались: одна, сделанная из ржавого металла и ярко раскрашенной проволоки, врезалась в дерево; ее водитель, мужчина с лысиной, лежал мертвый среди искореженных деталей. У другого автомобиля, валявшегося вверх днищем на бледной траве, все еще вращались колеса, но его владелец бесследно исчез.

Зал сделал шаг вперед. Ощущение легкости исчезло, гравитация вновь обрела привычную силу. В воздухе смешались запахи хвои, дыма и моторного масла. Позднее полуденное солнце согревало его лицо. Все казалось… нормальным.

Он вытер испачканные ладони о штаны. Сознание было ясным, эмоции под контролем, никакие внешние силы больше не давили на разум. Возможно, всему этому действительно пришел конец.

Вдалеке звучали тревожные звонки и сигналы. Молча они двинулись по тропинке обратно к кампусу. На улице царил хаос: сотрудники Автоинспекции выбегали из зданий, носились в панике, сбивая друг друга. Среди них были охранники, люди в деловых костюмах и обычной одежде.

Мистер Белый, размахивая руками, вновь и вновь кружил у фонарного столба. Мистера Черного нигде не было видно.

Здание в центре кампуса – то самое, которое Хорхе определил как главный офис, – полыхало. Дым валил из разбитых окон, а изнутри доносился жуткий низкий звук, похожий на предсмертный рев раненого животного, смешивающийся с криками боли и ужаса.

Зал вспомнил, что происходит, когда потревожен пчелиный улей или муравейник: после периода хаотичного движения насекомые неизбежно перегруппировываются и восстанавливают порядок. Здесь восстановление могло занять больше времени, но в конечном итоге все вернется на круги своя. Возможно, они временно нарушили привычный ход событий, но это был лишь краткий сбой. Конец не наступил. И никогда не наступит. Какая бы сила ни стояла за этим местом, она никуда не исчезла и вскоре найдет способ проявить себя вновь. Она была вечной, как луна или звезды. Максимум, на что они могли надеяться, – это ненадолго задержать ее наступление.

Это означало, что им нужно уходить как можно быстрее. Они осторожно двинулись по краю охваченного хаосом лагеря к выходу.

– А что с другим лагерем? – поинтересовался Зал. – Там тоже паника? Заключенным удалось сбежать?

Впрочем, это уже не имело значения. Как только они вернутся в реальный мир, о лагере узнают все. Интернированных освободят, если они еще не ушли сами, и под общественным давлением оба лагеря закроют.

Позади кричали люди, звенели колокола, завывали сирены. Зал не знал, что там происходило, и не собирался оглядываться.

Когда они добрались до ворот, те оказались распахнутыми, как и дверь караульного помещения. Охранник исчез.

Где-то рядом раздалось резкое электронное «чирик-чирик» – гораздо громче, чем приглушенный шум, оставшийся позади. Беверли достала ключ и отперла двери «Блейзера». Зал даже не подозревал, насколько был напряжен, пока не услышал знакомый звук. Он выдохнул с облегчением, ощущая, как расслабляется грудь.

Вайолет обняла его и поцеловала.

– Все кончено? – спросила она, ее дыхание было теплым и сладким.

– Да, – ответил он.

«На данный момент, – подумал Зал. – Но не будем о грустном».

Глава 39

По пути обратно к цивилизации в голове Тодда хаотично всплывали правила дорожного движения, которые ему вдалбливали в лагере. Когда они выехали на шоссе, перед ними открылась необычная картина: искореженные машины на обочине, грузовики с домкратами, перекрывшие полосы движения. Люди сигналили им – они ехали слишком медленно. Но стоило перестроиться со скоростной полосы на среднюю, как водители справа тоже начинали раздраженно гудеть – теперь их скорость была слишком высокой. Казалось, что хаос, царивший в лагере, распространился и сюда, на шоссе.

Когда они добрались до офиса ДТС, где Зал оставил свою машину, уже наступила ночь. Само здание оказалось огорожено желтой лентой с надписью «Осторожно». В тусклом свете уличных фонарей было видно, что здание выгорело до основания. Обугленные оконные проемы, словно пустые глазницы, глядели на поток машин. Металлические буквы, некогда составлявшие надпись «ДЕПАРТАМЕНТ ТРАНСПОРТНЫХ СРЕДСТВ», отвалились, оставив лишь обрывки: «ТА ПОР ЕДСТВ». Значительная часть крыши полностью обрушилась.

«Так и надо, – подумал Тодд. – Судьба».

Беверли притормозила, проехав вдоль боковой стороны здания к парковке за ним. К счастью, машина Зала все еще стояла там, целая и невредимая. Беверли припарковалась рядом. Все выбрались из машины. Правая нога Тодда затекла, и остальные выглядели ощутимо помятыми. В «Блейзере» катастрофически не хватало места для восьми человек. Все сидели в тесноте, сбитые в кучу: Розита устроилась на коленях у Тодда, Дэнни наполовину свисал с края заднего сиденья, а Бернард, подняв колено, упирался ему в спину. Ворча и хромая, они выбрались наружу, разминая затекшие ноги, вытягивая руки и поворачиваясь из стороны в сторону, чтобы хоть немного унять ноющую боль в теле.

– Что теперь будет? – спросила Вайолет.

Бернард потер шею, задумавшись.

– Мы закончим свою работу. Нам с Залом нужно изменить их компьютерные системы. Технически мы все еще числимся их подрядчиками и имеем доступ к программам. Так что, пока они отвлеклись… – Бернард неопределенно махнул рукой на восток, в сторону лагеря, – мы будем вносить изменения, удалять данные – сделаем все, чтобы их остановить или хотя бы отбросить назад настолько, насколько сможем.

– Вы не сможете остановить Автоинспекцию, – сказала Беверли. – Это государственное учреждение. Людям нужны водительские права. Они все равно найдут способ продолжить работу.

– Возможно, все уже не будет так, как раньше, – задумчиво произнес Зал. – Может быть, станет лучше. Мы попробуем что-то изменить.

Было уже поздно, усталость накрыла каждого, но никто не торопился уходить. Они стояли рядом с машинами и обсуждали, что произошло, что может случиться дальше. Они делились тем, чего боялись и на что надеялись, пока, наконец, Дэнни не нарушил молчание:

– Мне нужно домой.

– Тебя подвезти? – предложила Беверли.

– У меня нет телефона, чтобы кому-то позвонить, так что… да. Спасибо.

С тех пор как они покинули лагерь, Дэнни словно стал старше, но потеря сестры все еще оставалась для него открытой раной. Это было видно по его сдержанности и опущенному взгляду. Тодду стало жаль мальчишку. Он задумался: что ждет его дома? Есть ли у него хоть кто-то из близких? Ведь сестры больше нет, а его мать… Жива ли она? Или тоже погибла? А отец…

До дома Дэнни было не меньше двадцати минут пути, даже с учетом небольших пробок. Хорхе выразил желание сесть за руль, но, учитывая, где он только что был и в каком состоянии находился, это показалось всем не лучшей идеей.

– Я поведу, – твердо заявила Беверли.

В этот раз в джипе было просторнее: Беверли и Хорхе сели впереди, а остальные – сзади, Дэнни устроился у окна за водителем, Тодд оказался в центре. Выезжая с парковки, они помахали Бернарду, Залу и Вайолет, которые все еще стояли рядом с их машиной.

– Ты собираешься писать об этом? – неожиданно спросил Дэнни.

Это был один из тех вопросов, который Тодд слышал слишком часто, чтобы сразу дать ответ. Правда заключалась в том, что он редко писал о событиях, происходивших в реальной жизни, хотя часто вплетал в книги отдельные эпизоды и детали, меняя их по своему усмотрению. Но то, что произошло сегодня, казалось другим – более значимым. Возможно, на этот раз он действительно напишет об этом.

– Может быть, – произнес он.

На правой стороне автострады произошла авария: «Приус» врезался в импровизированный лагерь бездомных. Мерцающие красные и синие огни полицейской машины заставляли водителей перестраиваться влево.

«Люди ведут себя безрассудно, – подумал Тодд. – Безумно».

Но они всегда так ездили – на эмоциях, забывая о правилах. Может быть, этот случай и не имел никакого отношения к тому, что произошло в их жизни.

Чем ближе они подъезжали к дому Дэнни, тем более молчаливым он становился. Говорил только для того, чтобы указать дорогу:

– Здесь поверните… дальше прямо… теперь направо…

Наконец они свернули на бетонную дорожку перед небольшим одноэтажным домом в районе со средним достатком. Беверли заглушила двигатель, и все замерли на несколько секунд, не зная, что делать дальше.

– Ты можешь зайти со мной? – спросил Дэнни.

Тодд кивнул, посмотрев на темные окна дома. Он не имел ни малейшего понятия, там ли сейчас кто-то из родителей Дэнни, и если да, то в каком они состоянии. Судя по выражению лица Дэнни, тот тоже не знал. На всякий случай Тодд предпочел бы быть вооруженным. Когда он вышел из машины, то обратился к Хорхе:

– У нас есть что-нибудь, чем можно защититься?

Хорхе кивнул и открыл багажный отсек, где рядом с запасным колесом лежала сумка с инструментами. Из нее он достал молоток и протянул его Тодду, а себе выбрал большой гаечный ключ. Дэнни отказался от предложенной отвертки.

– Подождите здесь, – сказал Хорхе, обернувшись к Розите и Беверли, которые вышли из машины.

– Черта с два, – отрезала Розита.

Тодд усмехнулся.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил он женщин.

Они переглянулись, а затем покачали головами.

– Нет, справимся, – ответила Беверли.

Дэнни, все еще одетый в оранжевый комбинезон, подошел к крыльцу. Ключа от дома у него не было, но он поднял глиняный цветочный горшок с красной геранью и достал запасной ключ, лежавший под ним. Быстро отпер дверь и открыл ее.

– Мама?

В гостиной было темно, но из коридора пробивался желтовато-оранжевый свет. Его оттенок напомнил Тодду тусклое свечение под воском, заставив содрогнуться от неприятного предчувствия. Из комнаты в коридоре доносились приглушенные женские всхлипы. Дэнни, резко рванув с места, побежал туда и толкнул дверь:

– Мама?

Женщина, сидевшая на краю кровати, была обнажена. Ее тело покрывали синяки и пятна засохшей крови. Она смотрела перед собой пустым взглядом, словно не замечая происходящего. Слезы текли по ее лицу, а плечи слабо вздрагивали. Тодд, смутившись, стянул с соседнего стула вязаный плед и накрыл ее.

На полу, неподалеку от нее, лежало то, что осталось от отца Дэнни. Это было нечто бесформенное: обломки костей, переплетенные с серой, желеобразной плотью. Слабые очертания человеческой фигуры, но жизни в них не осталось. Крови вокруг не было. Тодд сразу понял почему: отец Дэнни уже давно умер, а затем был воскрешен. То, что они сделали в лагере, положило этому конец.

– Мама? – тихо повторил Дэнни.

Ее взгляд медленно сфокусировался на сыне. Что-то внутри нее будто щелкнуло. Она сделала шаг вперед, неуверенно переставляя ноги, слабо обняла себя за плечи, а затем, пошатываясь, подошла к сыну. Дэнни шагнул к ней и обнял ее крепко, изо всех сил, будто боялся, что она исчезнет. Они оба заплакали, держась друг за друга.

Розита подошла ближе и мягко положила руку на плечо мальчика:

– Ты справишься? Хочешь, чтобы мы остались?

Дэнни покачал головой:

– Все в порядке. Вы можете идти. С нами все будет хорошо. Правда, мама?

Женщина сначала молчала, потом едва заметно кивнула, словно этот кивок дался ей с трудом. Тодд почувствовал желание остаться, поговорить с женщиной, объяснить ей, что произошло. Рассказать ей все – мягко, осторожно: что ее дочь мертва, а сыну придется справляться с этим дальше. Но Розита решительно потянула его за руку, давая понять, что это не их дело. И она была права. Дэнни мог справиться. Он уже больше, чем мальчик.

– Спасибо, – сказал Дэнни, его голос дрожал, а слезы текли по щекам. – За все.

Розита достала телефон.

– Дай нам свой номер, – сказала она, включая его. – Мы будем звонить. Узнавать, как у вас дела.

На лице Дэнни мелькнуло что-то похожее на облегчение. Он продиктовал домашний номер и номер мобильного телефона матери.

Попрощавшись, все вернулись на улицу к машине. Беверли, видимо, уже совсем вымотанная, устало бросила ключи Хорхе.

– Ты веди, – сказала она. – Я больше не могу.

Хорхе улыбнулся, поймал ключи и открыл дверь водителя.

– Поехали домой, – произнес он.

О существовании лагерей стало известно на всю страну. Вайолет и Бернард, хотя Зал тогда этого и не заметил, использовали свои телефоны, чтобы снимать и фотографировать практически все. Если бы это зависело от него, он бы отправил материалы в крупные новостные агентства – газеты, телеканалы. Но Вайолет и Бернард были гораздо более подкованы в технологиях: их кадры стали вирусными в интернете, взорвав соцсети и форумы, а уже потом их подхватили основные СМИ. Огромное количество подтверждений в Сети сделало обвинения более весомыми, и, помимо журналистов, деятельностью Автоинспекции заинтересовались и другие правительственные агентства.

Конечно, Департамент автотранспорта все еще существовал. Возможно, он уже не был прежним – по крайней мере, пока, – но продолжал работать. Тодд и Розита пришли к выводу, что единственный способ обезопасить себя от системы надолго – это полностью отказаться от участия в ней.

– Теперь остается автобус, поезд, такси или попутки, – сказал Тодд.

– Меня это устраивает, – ответила Розита.

Прошел месяц с момента их возвращения, с того дня, как Тодд спасся из лагеря ДТС. У Розиты был выходной. Они только что закончили обедать, когда раздался стук в дверь. Они никого не ждали, и оба автоматически насторожились.

– Это Беверли? – спросил Тодд.

– Она на работе.

– Хорхе?

– У него собеседование.

Теперь в дверь позвонили. Тодд отодвинул стул и поднялся, ощущая, как напрягаются мышцы. Розита пошла за ним следом. Он посмотрел в замочную скважину.

На крыльце стояли Зал, Вайолет и Бернард. С облегчением он распахнул дверь.

– Добро пожаловать! – сказала Розита, увидев гостей. – Заходите, друзья!

Она провела их в гостиную.

– Как вы сюда добрались? – спросил Тодд, выглядывая в окно, но с этого угла не мог разглядеть дорогу. – Вы приехали на машине?

– Да, я за рулем, – ответил Зал.

Вайолет улыбнулась:

– Но мы ехали очень осторожно.

– У меня все еще есть права, – добавил Зал. – Если бы меня остановили, подтвердить их законность было бы сложно. Но я готов рискнуть.

– У нас у всех остались права, – сказал Бернард. – Просто нас больше нет в системе.

– А я свои разрезал, – ответил Тодд. – Они мне больше не нужны.

341579.

От одной мысли об этом номере у Тодда побежали мурашки по коже. Розита улыбнулась:

– Да, теперь мы пешеходы.

– Я не садилась за руль с тех пор, как мы вернулись, – призналась Вайолет, слегка наклонив голову влево. – Просто езжу с ним на машине. Не уверена, что когда-нибудь захочу снова водить.

– Значит, у вас все в порядке? – спросила Розита.

Вайолет взяла Зала за руку и застенчиво улыбнулась:

– Неплохо, учитывая обстоятельства.

Тодд обратился к Бернарду:

– А как насчет… проекта? Вы все еще пытаетесь разрушить их систему изнутри?

– Конечно, – уверенно ответил Бернард. – И каким-то образом у нас до сих пор есть доступ.

– На данный момент, – уточнил Зал.

– Это не имеет значения. Сколько бы это ни длилось – я установил несколько бэкдоров. Даже если они перекроют нам доступ, мы сможем действовать дольше, чем они предполагают. Я настроил чистку, которая удаляет все, что не подлежит строгой лицензии и регистрации. Мы уже удалили бог знает сколько их секретных программ, лицензий и прочей ерунды.

Зал усмехнулся:

– А теперь у нас есть помощь. Пара их бывших программистов присоединилась к нам, чтобы взламывать систему изнутри.

– И вы делаете это во время работы? – удивилась Розита. – Когда вы вроде как должны обновлять их систему?

– Почему-то обновления идут очень медленно, – с легкой иронией ответил Бернард. – Мы находим слишком много плохого кода, встроенного в систему.

Зал беспомощно пожал плечами:

– Столько, что мы просто не можем удалить его весь.

– Работаем на благо, так сказать, – добавил Бернард. – С небольшой помощью друзей.

– Хорошо, что вы все еще держитесь, – сказала Вайолет, притворно вытирая пот со лба. – Вы сохраняете связь с Дэнни?

– Не совсем, – сказал Тодд.

– Он знает, как с нами связаться, если что, – уточнила Розита. – Но мы решили, что лучше оставить его в покое. Бедный ребенок через многое прошел. Думаю, будет лучше, если он просто продолжит жить дальше.

Они поговорили еще несколько минут – о Хорхе и Беверли, о том, как идут дела после истории с ДТС, о жизни в целом. Затем Зал посмотрел на часы.

– Нам пора, – сказал он. – Нужно вернуться к часу.

– Это твой обеденный перерыв? – спросил Тодд. – Почему ты просто не позвонил?

– Я не очень-то доверяю телефонам на работе, – объяснил Бернард. – Большой брат всегда рядом.

– Тогда приходите в выходные, – предложила Розита.

Зал неловко улыбнулся:

– Конечно. – Пауза. – Может быть.

Тодд вдруг понял: несмотря на пережитые вместе ужасы, у них почти не осталось общего. В реальной жизни их пути, скорее всего, разойдутся.

Розита положила руку на плечо Вайолет:

– А почему бы вам с Залом не зайти в это воскресенье на обед? Мы знаем отличный юго-западный ресторан. Угощаем. – Она посмотрела на Бернарда. – Ты тоже приходи. И твоя… вторая половинка.

– Жена, – уточнил Бернард.

– Значит, жену бери с собой.

– С удовольствием, – сказала Вайолет.

Зал неуверенно зашаркал ногами:

– Надо проверить график…

– С удовольствием, – повторила Вайолет и взглядом заставила его замолчать.

Розита рассмеялась:

– Это же не свидание.

– Нам правда пора, – вставил Зал, стараясь завершить разговор. – Поехали!

Зал вел машину очень осторожно. Тодд и Розита смотрели, как автомобиль медленно выезжал с подъездной дорожки, и махали вслед, пока он не скрылся за поворотом.

– Знаешь, – сказал Тодд, когда они уехали, – я подумал, что сегодня мы могли бы отпраздновать.

– Что именно?

– Сегодня утром я получил письмо от Кайлы. Похоже, она бросила попытки дозвониться до меня и устроила меня ведущим на пиратскую радиостанцию. А еще выходит уже третий тираж моей книги.

Розита хлопнула его по плечу:

– Почему ты не сказал раньше?!

– Вот, говорю сейчас.

– Мы просидели весь обед, а ты даже не упомянул…

– Хотел сделать сюрприз.

– Невероятно.

– Твое приглашение в «Агаву» подтолкнуло меня к воспоминаниям. Я подумал, что мы могли бы пойти туда сегодня вечером. Или куда-нибудь еще – на твой выбор.

– Почему бы нам не остаться дома? У меня совсем нет настроения выходить. Тем более я могу приготовить ту пасту, о которой тебе рассказывала. Рецепт из «Таймс». – Розита нахмурилась. – Только, думаю, нужно сходить за продуктами. Белого вина у нас нет, чеснок закончился, и, кажется, еще нужен лук-порей.

– Хочешь пройтись по магазинам?

– Не особо.

Она мило улыбнулась:

– Но, поскольку готовить буду я, ты тоже должен внести свою лепту.

– Просто дай мне список покупок.

На ее лице мелькнула тень сомнения:

– Может, вызвать такси?

– Нет, – ответил Тодд, быстро поцеловав ее. – Думаю, я пройдусь пешком.

Сюсукэ Митио Шесть масок смерти

© Тарасова Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство Эксмо», 2025

* * *

Quid rides?

Mutato nomine de te fabula narratur^[370].

Гораций

Эта книга состоит из шести глав, но вы можете читать их в любом порядке.

С какой вы начнете?

А какую прочитаете следующей?

А какую – последней?

Сейчас вы перелистнете эту страницу и увидите начало каждой из глав. Выберите ту главу, которую захотите прочитать, и отправьтесь к ней.

Закончив чтение, снова вернитесь к началу и выберите следующую главу. Выбор можно делать осознанно, а можно и случайным образом.

Мне хотелось написать роман, чьи оттенки менялись бы в зависимости от читателя.

Я буду счастлив, если у каждого из вас сложится собственное повествование.

Кроме того, книга напечатана таким образом, чтобы физически главы не были бы связаны друг с другом, – текст через каждую главу расположен вверх ногами.

Автор

Ядовитая жидкость без имени и цветок

Раз в месяц я проверяю свои расходы. Вот и сегодня вышла, несмотря на дождь. Зашла в зал с банкоматами, где не было ни души, и достала чековую книжку из сумки. Наверное, среди тех, кому, как и мне, минуло тридцать, бумажными чековыми книжками пользуются совсем немногие. Тех, кто заходит в интернет-приложения, должно быть, гораздо больше.

На потертой обложке чековой книжки напечатаны мои фамилия и имя, полностью: Ёсиока Рика.

«А что такое имя и фамилия?» – думала я, рассматривая четыре иероглифа, которыми написано мое имя, шрифтом с засечками. Некоторые, так же как и я, меняют фамилию, выйдя замуж, а имя обычно остается тем же самым в течение всей жизни. Человек сам еще ничего не осознает, а кто-то уже дает ему имя.

Имя – это чьи-то мысли, чьи-то надежды, а не сущность его носителя. В самом имени нет ничего особенно важного. В жизни во многих случаях огромное влияние оказывают те вещи, у которых и имени-то нет.

У ядовитой жидкости, которую я выпила тринадцать лет тому назад, тоже не было никакого названия.

И тем не менее она до сих пор течет в моем теле.

Волшебный непадающий мяч и птица

Говорят, есть такая манга, герои которой – близнецы, талантливые игроки в бейсбол, чье имя отличается на один иероглиф.

Если в бейсбол играют братья, большинство взрослых вспоминают название этой манги. Но мы с братом не близнецы, совершенно очевидно, что наши бейсбольные таланты разнятся, имена – Хидэо и Синъя, отличаются не одним иероглифом, – в манге младший брат умирает, а я на сегодняшний момент жив.

Жив-то я жив, но…

«Сдохни».

В то утро я внезапно услышал это слово.

Сказано оно было мрачным, безэмоциональным тоном.

Следующие пять дней я передумал о многом. Почему она это говорила? О чем думала? Что собиралась сделать? И самое важное: почему мне пришлось столкнуться с такими жестокими словами, когда я всего-навсего тренировался играть в бейсбол?

Смерть девочки, которая не улыбалась

Как было написано в статье, на кенотафе для цветов лежало огромное число букетов.

Десятилетняя девочка погибла на проезжей части. Она упала лицом вниз, а когда прохожие поспешно подбежали к ней, она уже не дышала.

В статье была опубликована прижизненная фотография девочки. На ее лоб падали лучи солнца, проглядывавшие сквозь деревья; она стояла и смотрела на нас с улыбкой, совсем не догадываясь, что с ней случится в будущем.

Я знаю, кто ее убил.

Но, наверное, я умру, так никому и не рассказав об этом.

Ложь самца осы, неспособного улететь

Когда я училась в четвертом классе началки, по дороге из школы домой на склоне я увидела самца бабочки каллима^[371] с голубовато-белой полосой. Он пролетел прямо передо мной. И я тотчас побежала за ним.

Но продолжалось это всего несколько секунд. Я внезапно зацепилась ногой за клумбу с кустами, стоящую у дороги, споткнулась и покатилась вниз по травяному склону. Там валялась разбитая бутыль из-под саке. Ее осколок впился мне в правое бедро, юбка окрасилась в красный цвет. Мне было так страшно, что я даже заплакать не могла. Проходивший мимо мальчишка, с виду моих лет, постучал в дверь дома, расположенного поблизости. Меня отвезли в больницу на скорой помощи и зашили мою рану, наложив четырнадцать швов.

На следующий день я не пошла в школу. Но незадолго до вечера выбралась из дома, пока мама не видела. Думала, может, бабочка снова покажется на холме. Я доковыляла туда, опираясь на костыль, бабочку не нашла, но снова увидела на холме мальчишку. Он аккуратно, один за другим, подбирал осколки от бутылки и складывал их в грязный целлофановый пакет. Я хотела ему помочь и поблагодарить его, но стеснялась заговорить с ним и только молча на него смотрела.

– Лучше б не было его, этого алкоголя, – пробормотал мальчишка себе под нос, спускаясь с холма, даже не посмотрев на меня.

Звезда из стекла, которая не исчезла

Самолет постепенно начал снижаться.

На экране перед моими глазами высветилось наше местоположение в реальном времени. Значок самолета в центре экрана оставался неподвижным, направленный вверх, а сама карта медленно ползла вниз. Я перевел время на восемь часов вперед по японскому времени. Вечер превратился в день, ничем не примечательная последняя декада сентября стала последним днем Серебряной недели.

Я не был на родине десять лет, с тех пор как покинул Японию в восемнадцать лет.

На коленях у меня лежал рисунок: подарок Орианны. На бумаге для рисования карандашом был написан портрет Холли, ее безмятежно спящее лицо.

– Не забывай о маме, – сказала десятилетняя Орианна, передавая мне рисунок.

Как я мог забыть? И Холли, и Орианну. И то событие, свидетелем которого я стал на дублинском побережье. Как всего за два месяца я впервые в жизни поверил в существование Бога.

Неспящий следователь и собака

В нашем городе произошлоубийство, как говорили, впервые за пятьдесят лет.

Ночью того дня, когда случилось убийство, одна собака внезапно пропала с места, где было совершено преступление. Я ищу ее изо всех сил. В лесу. В городе. Мне обязательно нужно ее найти.

Не как следователю, а как человеку.

Во время поисков я думаю о многом. О причинах, по которым он зарезал соседскую семью. Что было у него на душе в тот момент. О белой повязке, намотанной на его левую руку. О ноже, который он держал за две недели до преступления.

Единственно, о чем я не думаю, так это о себе.

Ядовитая жидкость без имени и цветок

Раз в месяц я проверяю свои расходы. Вот и сегодня вышла, несмотря на дождь. Зашла в зал с банкоматами, где не было ни души, и достала чековую книжку из сумки. Наверное, среди тех, кому, как и мне, минуло тридцать, бумажными чековыми книжками пользуются совсем немногие. Тех, кто заходит в интернет-приложения, должно быть, гораздо больше.

На потертой обложке чековой книжки напечатаны мои фамилия и имя, полностью: Ёсиока Рика.

«А что такое имя и фамилия?» – думала я, рассматривая четыре иероглифа, которыми написано мое имя, шрифтом с засечками. Некоторые, так же как и я, меняют фамилию, выйдя замуж, а имя обычно остается тем же самым в течение всей жизни. Человек сам еще ничего не осознает, а кто-то уже дает ему имя.

Имя – это чьи-то мысли, чьи-то надежды, а не сущность его носителя. В самом имени нет ничего особенно важного. В жизни во многих случаях огромное влияние оказывают те вещи, у которых и имени-то нет.

У ядовитой жидкости, которую я выпила тринадцать лет тому назад, тоже не было никакого названия.

И тем не менее она до сих пор течет в моем теле.

1

Июльское жаркое солнце бесцеремонно светило своими лучами.

Одиннадцатый час воскресенья, мы втроем плывем на весельной лодке, направляясь к маленькому островку, расположенному в заливе.

Тряся накопленными в последнее время телесами, Сэйити неловко управлял лодкой. Не прошло и месяца, как мы подали заявление на регистрацию брака в разгар летнего сезона дождей. Но если б мы не начали жить вместе, то и свадьбу не сыграли бы. В противоположной от меня стороне в хвосте лодки, откинувшись назад и не отрывая взгляда от бинокля, сидел Масами Эдзоэ. Одноклассник Сэйити по старшей школе, а сейчас партнер по работе. Телосложением он был полной противоположностью Сэйити: худющий, как будто ему не хватало калорий.

Мне этот парень по фамилии Эдзоэ не нравился. По крайней мере тогда. Говорил и держался он высокомерно. Одет был в выцветшую футболку и грязные джинсы. Волосы постоянно растрепанные, сквозь длинную челку проглядывали белки как будто закатившихся глаз. Мне казалось: за мной подглядывает какое-то невиданное существо. Обсуждать чужой внешний вид нехорошо, но у меня по крайней мере есть право не любить его, раз он совладелец бизнеса моего мужа.

– Повезло тебе за Ёсиоку замуж выйти, – не отнимая глаз от бинокля, сказал Эдзоэ и усмехнулся своей мерзкой улыбочкой. – А то прошлая твоя фамилия уж слишком приколистая была.

До замужества у меня была фамилия Манабэ, Манабэ Рика, буквально значит «учи естественные науки». Непонятно, хорошо она звучала или плохо для препода-естественника. Разумеется, не один Эдзоэ это заметил, и мои старшие коллеги-преподаватели, и ученики бесконечное число раз обсуждали мои имя и фамилию, которые иногда становились предметом насмешек.

– На работе я фамилию не меняла. Во-первых, это муторно, да и потом, я думаю, эта игра слов скорее полезна, чем вредна для учеников.

Честно говоря, я и учителем стала благодаря своему имени.

В третьем классе началки мой классный Фудзисава говорил: «Тебе надо обязательно стать преподавателем естественных наук». Скорее всего, он шутил, но я ему верила и активно занималась на уроках, благодаря чему естественные науки превратились в предмет, который я знала лучше всех. Фудзисава горделиво хвалил мои успехи перед учениками. На переменах в аудитории я стала отвечать на вопросы одноклассников. Я тогда не знала, что значит опьянение, но наверняка испытывала нечто подобное. У меня появилась мечта: придет время, я стану работать и добьюсь доверия своих учеников. Я смотрела телевизионные сериалы про школу, представляя, как буду таким же учителем, как герои сериалов, – откровенной со своими учениками.

Тогда я и не знала: чтобы добиться откровенности учеников, нужен соответствующий характер.

На второй год моей преподавательской карьеры я была для своих учеников человеком, который просто преподает естественные науки. Может быть, из-за своих переживаний по этому поводу я каждый день кожей ощущала это отсутствие доверия. Я сгорала от нетерпения, ожидая, когда же прекрасная сцена, которую я неоднократно видела в трейлерах фильмов, появится на экране.

– Кажется, совсем немного осталось. – Сэйити поправил очки своей кругленькой ручкой и оглянулся на остров. Его белая футболка промокла от пота и так прилипла к телу, что казалось, будто он голый.

– Поменяемся? Давай я погребу.

– Нет, это мое первое рабочее задание.

Наша цель – маленький необитаемый остров размером со школьный стадион. На большинстве карт Японии он не обозначен, но на местной карте города его можно найти. У него даже нет никакого официального названия. В зависимости от поколения его называли по-разному. Люди постарше – Рыбий глаз. Мы – Глазунья. А ученики – просто Остров. Если посмотреть на карте, то от западной части города залив по форме напоминает рыболовный крючок, повернутый горизонтально; в нем одиноко располагается остров, действительно похожий на рыбий глаз, который смотрит вправо. Хотя на острове никто не живет, он не похож на необитаемые острова из манги – с одной-единственной кокосовой пальмой на берегу. Остров утопает в зелени: здесь растут и трава, и деревья.

– Еще немного, еще чуть-чуть…

Сэйити вновь взмахнул веслом. Не отнимая глаз от бинокля, Эдзоэ по-прежнему сидел, откинувшись назад.

В началке я строила планы, как добраться до Глазуньи. Несколько мальчишек тогда отправились в приключение: они доплыли с родителями до острова на весельных лодках, взятых в аренду с лодочного причала. Девчонкам же была уготована роль слушать их истории и восторгаться, с чем я была категорически не согласна. Поэтому пятиклассницей решила побывать на острове в летние каникулы. Попросить родителей, чтобы они арендовали мне лодку. Но я не поплыву к острову вместе с ними, как делали мальчишки из моего класса. Папа с мамой проводят меня на берегу, а я сама отправлюсь на остров. Найду много разных растений, которые никому не известны, и расскажу об этом всем в классе. Вот такие у меня были далеко идущие планы. Но прямо перед летними каникулами папа получил назначение в другой город. Мы должны были переехать всей семьей в Токио. И я не могла сказать родителям, занятым подготовкой к переезду, что хочу сплавать на остров. Мне ничего не оставалось, как уехать, распрощавшись со своими идеями. Перед тем как сесть в машину, оставив позади свой опустевший дом, я от злости громко хлопнула дверью, а отец рассердился на меня.

В итоге я так и прожила с родителями в Токио вплоть до окончания университета, а учителем в местной школе – неожиданный поворот с точки зрения карьеры – стала год и три месяца назад.

Я даже представить себе не могла, что моя первая поездка на остров произойдет именно таким образом, но в груди у меня всё трепетало. Не было бы Эдзоэ, трепетало бы, наверное, еще больше. Но тут уж ничего не поделаешь: я сопровождала их по рабочим делам.

– Кстати, а ты на фига с нами потащилась? – Эдзоэ опустил бинокль и взглянул на меня.

– Я руковожу биологическим кружком, так что в следующий раз возьму с собой ребят, пособираем растения на острове.

В общем-то я не соврала.

– Говорят, предыдущий учитель делал так много раз.

– То есть хочешь типа проверить-посмотреть?

– Да.

– На острове сортира-то нет.

Я молча кивнула, а Сэйити – лицо его было мокрым от пота – улыбнулся мне.

– Мне хочется, чтобы ты стала свидетелем успеха нашей первой работы. Как раз хорошо. Ты ведь наверняка беспокоишься, что твой супруг вдруг стал заниматься таким странным делом…

Мы познакомились с Сэйити, когда я училась в университете в Токио. Мы виделись на заседаниях университетского кружка сбора растений – коротко КСР – и разговорились, узнав, что родом из одного города. Стараясь понять настроение друг друга, мы сокращали расстояние между нами, но так как и у меня, и у него это были первые отношения, до близости потребовался один год.

На третьем курсе я рассказала ему о своих планах устроиться на работу в нашем городе. Сэйити был против, хотя и не высказал этого прямо. Он хотел работать в столичной компании и уже начал ходить на интервью. Но я так и не смогла полюбить мегаполис, хотя и прожила в нем десять лет. Я слышала, что в нашем регионе относительно просто трудоустроиться, и у меня уже сложился четкий образ: как, закончив университет, я начинаю работать в школе на своей малой родине.

– Значит, или отношения на расстоянии, или… – решительно сказала я и не успела еще договорить, как Сэйити четко и определенно кивнул:

– Я понял.

Я подумала: на этом мы и расстанемся. Но я ошибалась. После этого Сэйити отказался от прежних поисков работы и сосредоточился на трудоустройстве в нашем городе. Вскоре он нашел работу в компании – производителе удобрений, где работало человек двадцать. После окончания университета вернулся к себе домой и оттуда стал ездить на работу.

Сэйити наверняка испытывал те же самые чувства, что и я в детстве, когда из-за переезда родителей не смогла поехать на остров Глазунью. Но он по собственной воле подстроил свою жизнь под меня. Я чувствовала угрызения совести, но в душе была ему очень благодарна. Где-то полгода назад он настойчиво попросил моей руки, и я безо всяких раздумий согласилась (с ним хоть на край света). Разумеется, в тот момент мы даже не догадывались, что в следующем месяце компания, где работал Сэйити, обанкротится, а он станет разыскивать пропавших домашних животных. Мне и в голову не могло прийти, что он начнет работать «звериным сыщиком». Да к тому же с этим Эдзоэ. Сделав своим партнером бестактного, донельзя высокомерного грубияна.

– Эй, Ёсиока, где, они сказали, была собака?

– Не знаю. Но они сказали, что точно ее видели.

– Чё это такое?! А спросить влом было?

Он всегда так общался. Несмотря на то, что был моложе Сэйити на целый год. Как так получилось, что, будучи одноклассниками по старшей школе, они различались по возрасту? Дело в том, что Сэйити пропустил год учебы, когда был во втором классе.

Сейчас всё прошло, а тогда он болел: у него был синдром потери спинномозговой жидкости. Болезнь не столь опасная для жизни, но он ежедневно страдал от головной боли, головокружения и шума в ушах. Он часто не мог ходить в школу, и во втором классе старшей школы у него не хватило дней посещения. Потом благодаря лечению все симптомы у него полностью прошли, и он заново пошел во второй класс. Но никак не мог сблизиться с одноклассниками, которые были младше его на целый год, и никто не подходил к нему. Ему было скучно и одиноко, и тут к нему как ни в чем не бывало подвалил Эдзоэ.

– Такого наглого парня не было даже среди моих одногодков.

После окончания школы они встретились вновь совсем недавно: всего три месяца назад. Случайно столкнулись в супермаркете, в отделе скидок. Сэйити чувствовал себя потерянным после банкротства компании, где он работал. А Эдзоэ шестой год нигде не работал вообще, перебиваясь подработками. Они поболтали некоторое время, купили еды по дешевке и приготовили дома у Эдзоэ окономияки^[372], которые потом и съели. Съев вторую, они заговорили о том, как было бы здорово открыть агентство по поиску домашних животных.

– Он говорил мне еще в старшей школе, что обладает чем-то вроде сверхъестественных способностей. Что умеет считывать поведение животных.

– Он сказал, что среди японских домашних животных только собак и кошек в шесть раз больше, чем учеников средней школы по всей стране. А если их так много, то они пропадают, убежав из дома или потерявшись во время прогулки. При этом существует много агентств, которые занимаются поиском домашних животных, но он разузнал, что у всех у них раскрываемость где-то в районе шестидесяти процентов. А он говорит, что будет находить животных с более высокой вероятностью.

– Говорит…

Поверить в это и начать бизнес. Честно говоря, в глубине души я была удивлена не на шутку.

– Для такого бизнеса не нужен большой стартовый капитал, тем более что жизнь одна и я хочу попробовать.

Я посомневалась, а потом кивнула. А что мне оставалось делать? Ведь Сэйити вернулся сюда из-за меня. Моя ответственность.

– Если ничего не получится, я тебя прокормлю. – В этот раз пришла моя очередь соглашаться с его решением.

Я только второй год преподавала, но, несмотря на это, у меня был стабильный заработок. Даже если у Сэйити не заладится бизнес, я ему не дам умереть с голода. К тому же если он выбрал себе партнера, то наверняка Эдзоэ – человек, которому можно доверять. Я тогда его еще не видела и представляла себе мужчину, одетого в костюм с иголочки, умного и рассудительного. Когда через несколько дней я с ним встретилась и увидела, что он выглядит как полная противоположность моим ожиданиям, в тот же миг и без того терзавшие меня опасения готовы были разорвать мою грудь на части. Но было уже поздно.

Не мешкая, они сняли офис в старом здании в городе и открыли бизнес: «Сыскное агентство домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Совсем незадолго до того, как мы подали заявление о заключении брака. Мне еле-еле удалось избежать замужества с безработным, но одно дело – открыть агентство, другое – получить заказ. Впервые это случилось сейчас.

Родителям я пока ничего не говорила. Собиралась рассказать им, когда Сэйити найдет новую работу после разорившейся компании по производству удобрений. Отец был офисным работником в крупной электрокомпании, мать пять раз в неделю выходила на подработку. Для них стабильность была условием счастливой жизни, и я полагала, если расскажу им о том, что Сэйити потерял работу, они будут против моего брака. А тут еще эта идея с сыскным агентством. Так что родители до сих пор считали, что Сэйити продолжает работать в компании по производству удобрений. Когда же лучше им сказать? Свадьба планируется через год на праздник Танабаты^[373].

– Однако если первый заказ такой, чё ж дальше-то? – Эдзоэ приподнял уголки губ и посмотрел не на Сэйити, а на меня. Остров Глазунья надвигался на нас, среди деревьев слышался неистовый стрекот цикад.

2

– Ну чё, поищем?

Лодка вошла в песок, и Эдзоэ привязал ее веревкой к ближайшему дереву.

Мы пытались найти собаку породы бладхаунд. Жутковатое название, учитывая, что «блад» – это кровь. Порода благородных кровей, которую с древних времен разводили в Европе. Она обладает таким потрясающим нюхом, что ее называют «волшебный нос» и заводят как охотничью собаку. Шерсть у нее короткая, уши и щеки свисают. К нам обратились с просьбой найти трехмесячного щенка, но, так как бладхаунд – крупная порода, щенок уже был размером со взрослого сиба-ину.

Позвонила домохозяйка, лет за тридцать. Жила она в северной части от залива, в районе с элитной недвижимостью. Она была замужем всего один год; муж, наверное, хорошо зарабатывал, и они жили в отдельном новом роскошном доме. Буквально на днях купили через посредника щенка бладхаунда. Но через несколько дней тот пропал. Жена только и успела назвать коричневого щенка-кобеля именем Люк.

Со слов Сэйити, история исчезновения Люка была следующая.

Позавчера вечером щенок уснул на диване, а хозяйка пошла на кухню готовить ужин. Она совсем чуть-чуть приоткрыла окно в пол, чтобы проветрить комнату, а когда заглянула туда через некоторое время, окно было широко открыто, а Люк пропал. Окно было тяжелое, и она думала, что открыть его щенку будет не под силу, но, видимо, ошиблась.

Она поспешно выбежала в сад, но щенка нигде не было видно. Поискала в окрестностях – Люка не было. Вечером, когда муж вернулся с работы, она всё ему рассказала, и он предложил обратиться в профессиональное агентство. А как раз в этот день – случайно так совпало – Сэйити кинул им в почтовый ящик рекламный листок «Сыскного агентства домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Увидев его, хозяйка собаки набрала их номер.

Сэйити и Эдзоэ безумно обрадовались первому заказу и, всячески стараясь скрыть свою радость, отправились домой к заказчикам и расспросили их о случившемся. Это было позавчера вечером. После опроса Сэйити и Эдзоэ обошли вокруг дома, но никого не нашли, вернулись в офис и занялись изготовлением плакатов и листовок, не заметив, как наступило утро. Практически не спав, они приступили к основным поискам.

Вчера весь день Сэйити расклеивал плакаты и распространял листовки. Эдзоэ искал по окрестностям. Они работали до самого позднего вечера, но результатов не было. Сэйити в состоянии полного изнеможения пришел ко мне. Я еще раз разогрела жаркое с белым соусом, которое мы собирались поесть вместе, и за едой Сэйити ввел меня в курс дела.

На самом деле они и сегодня должны были заниматься тем же самым. Но утром, когда Сэйити собирался в офис, ему позвонил заказчик, хозяин собаки. Он только что услышал от знакомого рыбака, что тот видел какого-то щенка на острове Глазунья. Более того, когда хозяин спросил, как выглядел щенок, по описанию он точно совпадал с Люком.

– Как он оказался на необитаемом острове? Вот уж действительно… Непонятно, да?

Почему пропавшая из дома собака очутилась на острове Глазунья? Преодолеть вплавь расстояние от берега до острова – задача невыполнимая для трехмесячного щенка.

Хотя, какой бы ни была причина, Сэйити тут же сообщил об этом Эдзоэ, и они договорились встретиться у лодочного терминала в рыбацком порту. Я поехала с ними. Так мы и оказались втроем на острове Глазунья.

– Здесь можно кого-нибудь найти?

Впервые попав на Глазунью, мы убедились, что растительность тут гораздо более бурная, чем мы себе представляли.

По площади остров реально был не больше школьного стадиона. Но деревья тут росли густо, и под переплетавшимися одна с другой ветками пробивалась высоченная трава. Даже если бы здесь передвигался кто-то размером с собаку, заметить его можно было только с близкого расстояния. А если б он замер, то найти его было бы еще сложнее. Помимо этого кошмара, стрекот цикад становился всё громче, и весь остров булькал так, будто его кипятили.

– Ой.

По левую руку от центра заросли немного зашевелились.

– Посмотрите, там…

– Это не собака, – ответил Эдзоэ, даже не посмотрев в ту сторону.

– Как вы поняли?

– По звуку.

– Так ничего не было слышно. Может быть, это все-таки собака?

– Рыбак какой-нибудь, наверное.

Пытаясь успокоить своего партнера, Сэйити, криво усмехнувшись, сказал:

– Поверим в способности Эдзоэ.

Тот присел на корточки, как будто ему незачем было вступать в какие-либо дискуссии, и начал всматриваться в лесные заросли перед его глазами. Интересно, он действительно обладал силой, о которой говорил Сэйити? Сейчас я первая заметила, как колышутся заросли, а он – досадно, конечно – ничего толком и не сказал. О «сверхъестественных способностях Эдзоэ» Сэйити узнал от него самого, я же о них не знала ничего. Когда я спросила у Сэйити, он ответил мне, что интереснее послушать об этом из уст самого Эдзоэ, но в итоге тот так ничего и не рассказал.

– Понятия не имею, где он прячется… Но он точно здесь.

В ответ на слова Эдзоэ Сэйити сжал руку в кулак с таким выражением лица, как будто они уже нашли Люка.

– Так. Я пойду поищу. А ты, Ёсиока, оставайся здесь. А то еще спугнешь его.

Не сказав мне ни слова, Эдзоэ поднялся и ушел вглубь вправо. Он двигался вперед, раздвигая траву, и его худая спина сразу же исчезла среди деревьев.

– Меня беспокоит тот шелест – пойду посмотрю. – Я думала, Сэйити последует за мной, но он остался на месте, выполняя указания Эдзоэ.

Ничего иного не оставалось, и я пошла одна в левую сторону, где только что шевелились заросли.

Под ветвями деревьев было не так жарко. Солнечный свет, попадая на кроны, пятнами окрашивал траву. Среди знакомых мне видов деревьев я узнала падуб, бейберри, каменный дуб и сосну Тунберга. По сравнению с деревьями в черте города здесь росли только те, кто хорошо выдерживал соленые ветра. Красные плоды бейберри большей частью валялись на земле; те же, что оставались на ветвях, были спелыми и выглядели аппетитно. Я остановилась под деревом и достала из рюкзака пластиковый пакет. Когда я собираюсь в места, где много разных растений, всегда беру с собой пластиковые пакеты. Кладу в них не только плоды деревьев, но и различные травы: ашитабу, булавовидный тригоносец, солянку Комарова, огородный портулак. Практически в любое время года можно найти съедобные растения.

Если приехать сюда с учениками, время пройдет гораздо насыщеннее и полезнее, чем предполагаешь. Может, привезти не только членов биологического кружка, но и провести когда-нибудь внеклассное занятие по естественным наукам? Рассказать о растениях, научить съедобным плодам и травам… Неплохо было бы доставить собранный урожай на кухню кабинета по домоводству и показать, как всё это приготовить. Если у меня получится, то, может быть, ученики станут смотреть на меня немного по-другому?

Представляя себе, что я вместе с ними, я сорвала бейберри. Взялась за него совсем легонько, одними пальцами – и плод упал мне в руку. Вокруг пахло гнилыми фруктами, видимо из-за разбросанных на земле ягод. По одному только запаху можно рассказать о том, как происходит брожение, как делается вино. Я посмотрела сквозь траву: некоторые плоды были раздавлены и напоминали по консистенции красный джем. Кружившиеся над ними синеватые мухи, почувствовав мое присутствие, недовольно улетели от меня. Я приблизилась лицом к земле: плоды, без всяких сомнений, были раздавлены ногой человека. Вытекший из них красный сок еще не засох.

Видимо, кто-то был здесь совсем недавно?

Я выпрямилась и пошла вглубь деревьев. Маленькая веточка сломалась у меня под кроссовками. Я почувствовала хруст, но не услышала его. Вскоре добралась до противоположного края острова. Перед моими глазами простиралось белоснежное море; свет, словно бурав, пронзал мне глаза.

Я приставила ладонь ко лбу и осмотрелась по сторонам. Песчаный берег, точно такой же, как и тот, к которому мы причалили. Слева виднелось что-то желтое, продолговатой формы, похожее на плавательный круг. Нет, резиновая лодка. Из-за яркого света мне не удалось правильно просчитать расстояние.

В это мгновение из-за зарослей неподалеку от лодки показался школьник, ученик средней школы, в футболке и шортах. За спиной у него был рюкзак. Как я поняла, что он учится в средней школе? Это был мой ученик. Ученик третьего класса, Кадзума Иинума. У него всегда были лучшие оценки на контрольных по естественным наукам, так что я хорошо помнила его имя и фамилию.

Интересно, что он тут делает?

Я стояла, неподвижно наблюдая за ним, а он положил что-то серебристое в желтую резиновую лодку. Мне показалось, это была маленькая саперная лопатка, хотя она и мелькнула всего на одно мгновение.

– Иинума, – окликнула его я, но Кадзума уже запрыгнул в лодку, оттолкнув ее от берега. То ли он не слышал меня, то ли сделал вид, что не слышит? Мальчик сел за весла и стал грести неловкими движениями, понемногу удаляясь. Вскоре лодка повернула за край острова и скрылась из виду.

Я вернулась в лес и направилась к тому месту, где, как я предполагала, побывал Кадзума. Вскоре мой взгляд привлек один участок земли диаметром где-то около метра. На нем одном не росла трава. Виднелись только нарушенные слои земли, как будто там что-то закопали. Рядом распростер свои листья омежник – он цвел маленькими белыми цветочками.

3

Во второй половине дня мы оказались у регистратуры ветклиники Сугая. Больницы для животных, расположенной в северо-восточной части города.

Пропавший Люк, целый и невредимый, лежал на руках Эдзоэ. Пока мы с Сэйити ели бейберри в ожидании Эдзоэ, он появился перед нами с Люком на руках. Где-то через час с того момента, как мы причалили на остров.

Эдзоэ сказал, что Люк был в северной части острова, там, где с самого начала он и предполагал. Прятался, дрожа от страха, в тени огромного упавшего дерева. Чтобы найти его, потребовалось где-то около получаса. Когда Эдзоэ приблизился к нему, Люк испугался и хотел было пуститься наутек. Сначала надо было его успокоить, и на это ушло еще полчаса. Эдзоэ был весь в земле и листьях, но как ему удалось успокоить Люка, осталось неизвестным.

На острове Глазунья не работала связь, поэтому заказчикам, хозяевам Люка, мы сообщили о находке, уже приехав на лодочный причал рыбного порта. Сэйити позвонил, к телефону подошла супруга заказчика, и она так закричала от радости, что даже мне – стоящей рядом – было слышно.

– Мы сейчас сразу поедем к вам домой, – сказал Сэйити, преисполненный чувством гордости за успешно выполненную работу.

Но я предложила сначала заехать в ветклинику. Непрошеный совет, конечно, но я беспокоилась. Люк не переставая дрожал у Эдзоэ на руках, и было не очень понятно, в каком он состоянии. В любом случае он провел на острове много времени. Одну ночь, а может, даже и две. Неизвестно, как он себя чувствует; есть вероятность, что он подцепил какое-нибудь заболевание.

Мы решили встретиться с заказчиками в ветеринарной клинике Сугая. Сели в легковушку Сэйити, которая стояла на парковке в рыбацком порту, и, когда приехали в больницу, нас уже ждал белый «Мерседес» хозяев собаки. Увидев, что ее собака вернулась, супруга выскочила из машины, расплываясь в улыбке. Она подбежала к Люку с широко раскрытыми руками, но Люк этого испугался и прижался к груди Эдзоэ. Он был так обескуражен, будто к нему приблизился совсем чужой человек. Наверное, он еще плохо узнавал хозяев: ведь его взяли совсем недавно…

– Что ж, давайте пока пройдем внутрь, – заботливо сказал Сэйити, и мы впятером вошли в здание. Объяснили ситуацию в регистратуре на первом этаже; нам сказали, что сейчас как раз есть свободный врач, и Люка сразу же отнесли в смотровой кабинет в глубине клиники.

– Вы не могли бы заполнить? – спросила женщина в регистратуре, положив на стойку ручку и карточку. Наверное, это был талон на осмотр. Размером с визитку, на нем было написано «Карточка Гав-мяу». Нужно было заполнить четыре строки. Фамилия, имя хозяина, номер телефона, порода животного и его имя.

– Я напишу, – сказала супруга. По лицу ее было видно, что она всё еще возбуждена. Женщина взяла ручку и стала заполнять карточку сверху вниз по порядку круглым детским почерком. Когда она заполнила первые три строки, до сих пор хранивший молчание муж положил руку на карточку.

– Давай поменяем имя.

Все обескураженно посмотрели на него.

– Может, он убежал от нас, потому что ему не нравится его имя?

– Да разве такое бывает: убежать, потому что имя не приглянулось?!

– А может, и бывает. Давай на всякий случай поменяем, чтобы больше этого не повторилось. И имя, и всё остальное.

Выражение лица супруги на мгновение изменилось, затем она напряглась и застыла.

– Э-э… Что такое?

В следующее мгновение произошла пугающая сцена.

Внезапно супруг произнес:

– Это… – закричал диким голосом: – Это моя реплика!

Он бросил в нее эту странную фразу и начал орать, как будто в него бес вселился. Видимо, человеком он был интеллигентным и, несмотря на крик, четко подбирал слова и связывал их как нельзя более логично. Так мы оказались в курсе некоторых подробностей их супружеской жизни. Что жена втайне от мужа изменяла ему с иностранцем по имени Люк, что муж узнал об этом три дня назад…

– Я этого не…

– Да? Тогда что это тебе было «эмэйзинг»^[374] там-то и во столько-то?!

– Э-э… Ты что, копался в моем телефоне?!

– Ты обещала мне, что этого больше никогда не повторится, вот я и…

Тут он наконец-то вспомнил о том, что мы рядом. Хотя, помимо нас, в зале находились человек пять с животными, ожидавшие своей очереди. Они сидели на длинной скамье и смотрели на нас, вытаращив глаза. У их ног стояли клетки с собаками и кошками, которые сидели, навострив уши.

– Простите… Вы испугаете питомцев наших клиентов, – прошептала женщина из регистратуры.

– Извините. – Сэйити склонил голову и зачем-то попросил прощения, а затем, робко указав пальцем на «Карточку Гав-мяу», оглянулся на супругов. – Колонку с именем всё же…

– Это ты похитил Люка? – спросила жена, посмотрев вниз.

Сэйити вытаращился на нее и так затряс головой, как будто у него начались судороги. Но, разумеется, вопрос был адресован не ему. Она подняла голову и с ненавистью уставилась на мужа покрасневшими глазами.

– Это ты бросил Люка на острове?

На самом деле я подумала о том же.

Прочитав сообщения в мобильном телефоне супруги, он узнал, что жена изменяет ему с иностранцем по имени Люк. Так он понял, что (и как такое возможно?) жена назвала собаку, которую они только что завели, именем своего любовника. Из злости или ревности или из-за того и другого он два дня тому назад вечером, пока жена готовила ужин на кухне, тайком вернулся с работы домой, выманил спавшую в комнате собаку из окна на улицу и отвез на остров Глазунья. А Сэйити и Эдзоэ нанял для того, чтобы создать видимость собственных переживаний, тогда как сам был уверен: они не смогут найти Люка.

– Ты рыдала без остановки… Вот я и рассказал им сегодня, где он, чтобы они вернули его.

Разумеется, история о знакомом рыбаке, которую сегодня утром муж рассказал по телефону Сэйити, была враньем. Увез тайком собаку с ненавистным именем на остров – и увез; но жена распсиховалась не на шутку. Тогда он решил – другого выхода не было – сделать так, чтобы собаку вернули, и сказал по телефону, где она находится. «А имя… имя можно поменять, придумав какую-нибудь правдоподобную причину», – подумал он. Наверняка так и было.

– Почему… ты совершил такой ужасный поступок?

– Это мой-то поступок ужасный?

– Ты не человек, ты – животное!

– Если я животное, то ты, интересно, кто?!

Бам! – громкий стук. Это Эдзоэ ударил правой рукой по стойке регистратуры. Он пододвинул «Карточку Гав-мяу» к себе, отобрал ручку у жены и написал в графе «Кличка животного» «Пес».

– Вы бы хоть задумались, насколько вам повезло! – Его голос дрожал от гнева. – Бладхаунд – редкая порода. Их не разводят в Японии… Захочешь купить за границей, так обычно привозят собак, которым уже больше года. Поэтому их дико сложно приучить к новым условиям. Вам же удалось встретиться с трехмесячным щенком, к тому же умненьким и незамороченным. Да вы хоть понимаете, как вам повезло?!

– Пони… – хотел было сказать муж, но Эдзоэ перебил его:

– Не понимаете вы ничего. Откуда вам осознать собственное счастье?! Разве можно называть его именем любовника, не думая о последствиях? Узнав об этом, выбрасывать его на остров, а потом, передумав, делать так, чтобы его вернули? У таких, как вы, нет никакого права давать имя собаке. И до того момента, пока у вас в душе что-то не изменится, он будет «Псом». Умным, прямым, милым Псом. Какое там дать имя – у вас сейчас и воспитывать собаку права нет! Да я прямо сейчас забрал бы у вас эту милоту.

Супруги молчали. Но где-то минуту спустя они, видимо, достигли безмолвного согласия и вместе подняли головы. «Похоже, они мысленно договорились, а значит, у них, как ни удивительно, существует возможность в дальнейшем наладить отношения», – подумала я, прислушиваясь к голосу мужа.

– Давай отдадим его?

4

– Иинума до конца третьей четверти первого класса был отличником.

В перерыве после школьного обеда мы разговаривали в учительской с Ниимой. Он был классным руководителем Кадзумы Иинумы, которого я видела на острове Глазунья, – опытный преподаватель английского, лет под пятьдесят. Щеки у него ввалились, и дети за глаза между собой называли его «скелетом» или «газетой».

– На олимпиадах он был среди лучших на уровне префектуры. А со второго класса – там много чего произошло – результаты у него ухудшились.

– По естественным наукам у него всегда отличные оценки, так что я думала, что и по другим предметам тоже…

Оценки по естественным наукам ставлю я, поэтому, разумеется, понимаю уровень его способностей. Но если говорить о сводной таблице успеваемости, то я могу посмотреть результаты только своего класса, где я руководитель. По естественным наукам у Кадзумы Иинумы всегда были только одни пятерки. Вот и в последней контрольной он не ошибся ни в одном задании, а в тех ответах, где требовалось развернутое объяснение, даже использовал информацию, о которой мне было неизвестно.

– Да, естественные науки он, наверное, любит. А что с ним? Он что-то натворил? – Ниима посмотрел мне в лицо, будто пытался угадать, что случилось.

– Вчера случайно видела его… Но ничего особенного. А от него можно ожидать чего-то такого?

– Чего?

– Нет, я не в этом смысле…

– Нет-нет… Ну-у…

Ниима сделал вид, будто что-то скрывает, а затем, оглядевшись по сторонам, прошептал: «Он на учете».

– В прошлом месяце ночью в городе его остановили полицейские и потом звонили из полиции ему домой и в школу. В школу позвонили на следующий день. Вроде как он не пил и не курил… позвонили на всякий случай. Ну, в общем, его заметили в компании шпаны.

– Совсем не похоже на него.

После того как сказала это, я подумала, что зря это сделала. С тех пор как меня приняли на работу в школу в качестве молодого преподавателя, если я произносила что-то со знающим видом, в ответ на меня смотрели с показным участием или мило улыбались. Так делали не все семнадцать учителей, но их было подавляющее большинство. А когда я рассказала о предстоящей свадьбе, мне показалось, что их отношение ко мне стало еще хуже.

Но Газета сказал со вздохом: «Да-а…» и покачал головой.

– Мы обсудили это на собрании педагогов третьего класса, и директор школы велел не выносить это на общее собрание. Но, в принципе, здесь нет никакого секрета.

– То есть получается, что Иинума связался с плохой компанией?

– Что это за компания, мы не знаем.

Говорят, что, когда полицейские остановили их, многие, кто был вместе с ним, разбежались. Полицейские бросились за ними в погоню. Кадзума подлетел к полицейским, пытаясь помешать им; в результате поймали только его.

– Я, разумеется, попытался его расспросить, но он категорически отказался говорить, кто был с ним. Я даже не знаю, ученики это нашей школы или нет. С ним всякие сложности, так что у меня не получается успешно вести руководство.

– А какие сложности?

– Те самые, разнообразные, о которых я упоминал.

Оказалось, что во втором классе в прошлые летние каникулы Иинума потерял мать.

– Она погибла в ДТП. Ее сбили два парня на мотоцикле. Два шестнадцатилетних подростка: один управлял мотоциклом, а второй сидел сзади… они не были нашими выпускниками. После окончания средней школы не пошли в старшую, а по ночам развлекались. Мотались по городу на моцике и на прибрежной улице сбили мать Иинумы, переходившую дорогу по пешеходному переходу.

Я помню об этом происшествии из новостей. Я как раз приняла решение со следующего года стать учителем, и произошедшее глубоко врезалось мне в память.

– Ее отвезли в центр неотложной помощи, где работал отец Иинумы, но было уже поздно.

– Его отец – врач?

– Да, врач скорой и неотложной помощи… Поэтому он очень редко бывает дома.

Может быть, Иинума стал гулять по ночам и из-за этого?

– Преподаватель должен уметь справляться с подобными ситуациями, но это сложно. С естественными науками у него все хорошо, а вот все остальные результаты значительно ухудшились; при этом ему нужно определяться с дальнейшей учебой. Конечно, я неоднократно пытался поговорить с ним, но до сих пор он ни разу не был со мной откровенен.

Газета погладил свой галстук бордового цвета и улыбнулся усталой улыбкой, которая больше подходила человеку старшего возраста.

– А что говорит отец Иинумы?

– Что дома тот запирается в своей комнате и нормально поговорить с ним невозможно. В первом классе во время беседы в присутствии родителей он сказал, что хочет стать врачом, как отец. И тот радостно улыбался.

Кто-то в учительской подвинул стул, Газета поднял руку с часами и посмотрел на них. Время прошло незаметно: пора было идти на пятый урок.

– Манабэ, вы не могли бы поговорить с ним, если будет возможность?

– Я?

– Вы с ним в общем-то близки по возрасту, к тому же преподаете его любимый предмет; это меняет дело…

Меня впервые просил о чем-то другой учитель.

– Вы ведь ведете биологический кружок?

– Да.

– В первом классе Иинума ходил в этот кружок. А после несчастья с его матерью прекратил.

5

Сначала я зашла в кабинет для классных часов, а потом направилась к аудитории, где занимался класс Иинумы. В коридоре скопилась толпа учеников с портфелями; протискиваясь сквозь них, я выискивала его лицо, но не могла найти. Я дошла до класса и заглянула в него: там оставались Газета и несколько учеников, но Кадзумы среди них не было.

Я вернулась в учительскую несолоно хлебавши и занялась методической работой. Разложила лист ватмана на рабочем столе, чтобы начертить схему закона Ома. Но у меня не получалось. Шло время, и, когда я наконец закончила, часы в учительской показывали шесть. Так, что у нас следующее? Рассказать ученикам первого класса на завтрашнем первом уроке про строение цветка. Набрать вьюнков, цветущих на клумбе в школьном дворе, и раздать по группам, чтобы они с пинцетом препарировали их, а затем рассматривали каждую часть в микроскоп. Думала я, думала – и тут вдруг вспомнила…

Когда мы пользовались микроскопом на другом занятии в прошлую пятницу, было два микроскопа, у которых сломалась ручка настройки. Нужно было или починить их сегодня, или подготовить другие микроскопы… А, и еще! Завтра после уроков мы должны попробовать окрасить растения на встрече биологического кружка. Нужно проверить, хорошо ли работает пресс, с помощью которого мы будем выжимать цветочный сок.

Я скрутила ватман в рулон, обмотала его резинкой и вышла из учительской. Поднялась по лестнице на второй этаж, собираясь зайти в кабинет естественных наук, и только хотела открыть раздвигающуюся дверь, как она отворилась сама.

– Ой…

Передо мной стоял Кадзума Иинума. Он застыл, не отпуская ручку двери, и старался не встретиться со мной взглядом.

Шкаф с химическими препаратами закрывался на ключ, так что ученикам можно было свободно заходить в кабинет. Но за исключением биологического кружка после уроков здесь практически никто не появлялся. Я посмотрела над его головой (Кадзума был невысокого роста) – больше там никого не было.

– Я так, просто зашел, – сказал Кадзума, пытаясь просочиться мимо моего локтя.

– Иинума, говорят, ты ходил в биологический кружок в первом классе…

Кажется, у меня сейчас возник шанс поговорить с Иинумой, как меня просил Газета. Я отложила подготовку микроскопов на потом и, догнав Кадзуму, пошла рядом с ним.

– Ты хорошо успеваешь по естественным наукам; может, в старшей школе опять начнешь ходить в кружок?

– Я не знаю, пойду ли в старшую школу.

– Почему?

Оставив мой вопрос без ответа, Кадзума пошел по коридору по направлению к лестнице. У него была оригинальная походка: плечи не двигались, практически не качалась и сумка, висящая у него на плече.

– А что ты вчера делал там, на острове?

– Да так, просто съездил туда. – Судя по тому, как Кадзума сказал это, вчера он только сделал вид, что не заметил меня.

– А резиновая лодка, на которой ты плыл, ваша?

Он кивнул, не глядя на меня.

– Говорят, твой отец – доктор?

Может, я чересчур давлю? Это была моя первая попытка, так что я не понимала, когда нужно остановиться.

– У нас дома много чего есть. И лодка тоже. Денег хватает.

Кадзума сказал это не то чтобы хвастаясь или из гордости. Он говорил так, будто рассказывал про абсолютно чужого человека. Что ж, теперь становилось понятно, почему Газета опустил руки…

Кадзума спустился по лестнице и вышел. На кроссовках, которые он достал из ящика для обуви, были красно-черные пятна – наверное, от вчерашних бейберри. Впитались в белую сетку кроссовок. Когда сок от фруктов так сильно въелся, его сложно отстирать. Дорогие кроссовки, жалко… Откуда я знаю, что они дорогие? Когда мы вместе с Сэйити ходили за покупками, он хотел купить такие же, но передумал из-за цены.

– У тебя необычные иероглифы в имени^[375].

На ящике для обуви ученики сами пишут фломастером свое имя. Когда я проверяю его работы, всегда думаю, что у Кадзумы взрослый почерк, очень красивый.

– Да не такие уж и необычные.

Кадзума четкими, будто у робота, движениями переобулся. Его настолько неприкрытое равнодушие подействовало на меня. Каких-либо тем для разговора я больше найти не могла. И напоследок придумала только один вопрос:

– А какое значение у твоего имени?

И тут Кадзума^[376] внезапно остановился.

– Сократ.

– Что?

Не разворачиваясь ко мне, он повернул голову и впервые посмотрел на меня.

– Незнание знания.

Мне потребовалось несколько секунд понять, что это изречение Сократа. Нас учили этому в университете на занятиях по гуманитарным наукам. Осознание того, что ты ничего не знаешь… Кажется, смысл был такой. Истинного знания не получить, пока не заметишь, что ты невежественен.

– Мама меня так назвала. Ей хотелось, чтобы я не почивал на лаврах, даже если, выучившись, достигну многого, а стремился к тому, что действительно важно. Мама занималась книгами по философии. Сама их не писала, но делала. Отец говорил, что, до того как стать домохозяйкой, она работала в компании, которая выпускала подобную литературу.

Свою мать он называл «мамой», а отца – «отец». Интересно, почему он делал такое разделение? Пока я размышляла над этим, Кадзума повернулся ко мне спиной и пошел по направлению к школьным воротам.

– Тебе дали такое имя, а ты, Иинума, бросилучебу, да?

Я догнала его около ворот. У нас, учителей, тоже была сменка, и мы не имели права выходить за пределы школы в школьной обуви. Я сознательно нарушила это правило ради собственных представлений об идеальном учителе.

– Я уже очень давно бросил.

– Стал хулиганом? – немного посомневавшись, решительно продолжила я. – Разве тебе не хочется быть таким, как хотела твоя мама?

Я задумалась об этом во время нашего разговора с Газетой. Мать Кадзумы погибла под колесами мотоцикла, которым управляли парни, которые нигде не учились, нигде не работали, а только развлекались. Кадзума впал в такое отчаяние, что прекратил учиться, начал разгуливать по ночному городу и попал на учет в полиции. То есть он пытается стать таким же хулиганом, как те, кто убил его мать.

Кадзума остановился, плечи его напряглись. Однако его голова и шея как будто принадлежали другому живому существу. В голосе не произошло никаких перемен.

– Я делаю то, что считаю правильным. Потому что просто жить не имеет смысла.

Даже сейчас, по прошествии тринадцати лет, я до сих пор помню этот его голос: как будто он читает примечания к книге.

6

К восьми я наконец-то закончила работу и направилась в офис «Сыскного агентства домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Сэйити не было, только Эдзоэ и Люк, то есть уже не Люк.

– Вы действительно возьмете его себе?

– Пока не найду кого-то, кто его возьмет. Так, Пес?

Эдзоэ по-прежнему был в старой футболке и джинсах. Он развалился на диване и попивал пивко из банки. На живот ему положил голову щенок бладхаунда, которого только несколько дней назад назвали Люком, а теперь он стал Псом. Он спал, видимо, чувствуя себя в полной безопасности.

– А деньги за поиск вам заплатят?

Я села на стул в рабочем пространстве в глубине офиса. Он состоял из двух смежных комнат: комнаты с диваном и маленькой кухней и рабочего пространства с двумя столами, где сидела я. На диване валялся Эдзоэ – и, даже если б не валялся, сидеть с ним рядом было бы странно. Поэтому я прошла внутрь и села на офисный стул Сэйити. Офисным у него было одно название: складной стул с металлическими ножками, который они купили с Эдзоэ в комиссионке – тысяча иен за пару.

– Сказали, что готовы перечислить прямо завтра. К тому же сумму побольше, с компенсацией ухода за псом. Заплатили кучу денег за собаку, а теперь еще за то, что отдали ее… Не понимаю я, о чем думают эти богатеи.

«Только ли богатеев ты не понимаешь? По-моему, и обычных людей тоже», – подумала я, глядя, как Эдзоэ поглощает один за другим красные бейберри.

– Оставьте хоть немного…

На тарелке лежали плоды бейберри, которые я вчера собрала на острове Глазунья. Вроде бы они понравились Сэйити, и я отдала их ему вместе с пакетом, сказав: «Ешь, чтобы снять усталость». Наверное, Сэйити разрешил ему – раз он лопает их, нисколько не стесняясь.

– Вкусные… Как они там называются?

– Бейберри.

– Надо было попросить Ёсиоку, чтобы он заодно набрал их. Он же как раз поехал на остров Глазунья по твоему указанию.

– Я ему ничего не указывала.

Вечером Сэйити поехал на остров по моей просьбе. Наверное, сейчас он уже возвращается обратно на лодке, сделав все дела. Было уже поздно, и я беспокоилась, хотя сама же его и попросила.

– Так, и зачем ты его туда отправила?

– Это связано с моей работой.

…После ухода Кадзумы я вернулась в кабинет естественных наук. Открыла шкаф, где хранились микроскопы, проверила ручки настройки у каждого и достала из другого шкафа пресс для окрашенных растений. И тут же остановилась, заметив, что пресс испачкан какой-то жидкостью.

Меня охватило дурное предчувствие. Я тотчас вернулась в учительскую, взяла сумочку, вышла из комнаты и поднялась по лестнице на самый верх. Мобильным телефоном разрешалось пользоваться только в учительской, но мне не хотелось, чтобы мой разговор слышали коллеги. На крыше я вынула телефон из сумочки и набрала Сэйити. Я знала, что у него сегодня первый выходной после открытия офиса, но больше мне не на кого было положиться.

– У меня к тебе просьба…

Место на острове Глазунья, где был Кадзума. Разрытая земля, как будто там что-то закапывали. Мне нужно было обязательно уточнить один момент.

– …Эдзоэ, вы что-нибудь знаете о Сократе?

– Это отец философии.

– Да.

– Только это и знаю.

Он шмыгнул носом и хлюпнул недопитым пивом в банке. Спавший у него на животе Пес повел ушами во сне. У него были висячие уши, но и они поднялись вверх больше чем наполовину.

В этот момент послышались шаги: кто-то поднимался по лестнице. Когда открылась входная дверь, Пес мгновенно приподнялся и встал в стойку. Эдзоэ поморщился: видимо, щенок надавил ему лапами на живот. В офис вошел Сэйити; он улыбнулся мне.

– Когда я пришел на лодочную станцию, они уже заканчивали работать. Я пообещал им скоро вернуться, и мне удалось уговорить их на весельную лодку. Но быстро я им ее не вернул – и они на меня рассердились.

– Прости, это был твой выходной…

– Ничего, ничего… – Он посмотрел на Эдзоэ, и лицо у него посуровело. – Я же просил тебя не сжирать всё.

– А? – Эдзоэ хотел было слопать бейберри, но остановился.

Глаза у Сэйити налились кровью. Он подошел к Эдзоэ; лежащий у него на животе Пес напрягся.

– Ты просил?

– Просил.

– А я не слышал. Громче надо говорить.

– А я думал, мы спокойно поедим их сегодня во время обсуждения планов по продвижению кампании…

И дальше – один выпятив грудь, а второй продолжая валяться на диване – они стали пререкаться как дети малые. Так как речь шла о еде, они издевались над фигурами друг друга. Неужели все мужчины одинаковы? Если правда, то, наверное, компании, состоящие только из сотрудников-мужчин, – чудеса, да и только.

– Ладно, я виноват. Не буду больше их есть, – сказал наконец Эдзоэ и поставил тарелку с несколькими оставшимися плодами на край низкого столика. Так, будто он убирает подальше от себя что-то грязное. Наверное, нарочно так сделал. Сэйити, увидев это, хотел было еще что-то сказать, но передумал и вздохнул, как будто из старой шины выпустили воздух.

– Что там с моей просьбой? – спросила я.

Он наконец вспомнил и повернулся ко мне:

– Вот же я удивился: всё было так, как ты сказала.

Услышав его ответ, я сразу же достала мобильник. Перед тем как уйти из школы, я выяснила номер домашнего телефона Кадзумы. Если проверка, которую провел Сэйити на острове Глазунья, означает именно то, что я предполагаю, нужно как можно быстрее связаться с Кадзумой. Я набрала его номер; послышался один гудок, и телефон переключился на автоответчик. Я убрала мобильник в сумочку и оглянулась на диван, где лежал, надувшись, Эдзоэ.

– У этого Пса реально волшебный нос?

7

Мы поехали к Кадзуме Иинуме домой, сверяясь с адресом. Из офиса две остановки на автобусе на юго-запад. Его дом стоял одиноко, в отдалении от элегантного жилого квартала на холме. Спуск остался у нас за спиной, по центральной прибрежной дороге время от времени на высокой скорости проезжали автомобили. Именно здесь погибла мать Кадзумы.

– Похоже, никого нет.

Я кивнула в ответ на слова Сэйити и заглянула за ворота. Свет в доме был полностью выключен, все окна темные. В гараже не было машины, виднелись только большие и маленькие коробки и вещи в углу у стены, небрежно поставленные одна на другую. Безымянный щенок изо всех сил нюхал землю у нас под ногами.

– А этот… Иинума… он что, вместе с хулиганами, о которых ты сейчас говорила?

– Может быть, не знаю.

По дороге сюда я рассказала о Кадзуме всё, что знала. О смерти матери, случившейся год и несколько месяцев тому назад. Про учет в полиции в прошлом месяце. О следах использования пресса в кабинете естественных наук.

– Рика, как ты догадалась только по цветам и листьям, что это болиголов?

– Сначала мне просто показалось похожим…

Место на острове Глазунья, где был Кадзума. Только там не было травы, а землю взрыхлили. Рядом росли зонтичные растения. И мне показалось, что их белые цветы и листья очень похожи на болиголов, который я раньше видела в атласе, – полевую траву, во всех частях которой содержится токсичный алкалоид кониин. Если сделать выжимку такого растения, получится смертельно опасный яд. Родиной болиголова является Европа, в Японии он широко не распространен. Иногда его можно встретить на Хоккайдо; имелись даже случаи того, как местные жители съедали его по ошибке и получали отравление. В остальных же регионах он встречается крайне редко.

Вчера, после того как вернулась домой из ветклиники Сугая, я пролистала справочники растений, которые у меня были. Чем больше я рассматривала помещенные там фотографии, тем сильнее убеждалась в существующем сходстве. Разумеется, в тот момент мной руководил искренний интерес разузнать побольше об этом растении. Однако…

«Я делаю то, что считаю правильным, – вспомнила я слова Кадзумы. – Потому что просто жить не имеет смысла».

А после этого я нашла пресс, которым кто-то пользовался.

Известно, что в прошлом месяце, когда Кадзуму задержала полиция на улице поздно ночью, он был в компании нескольких человек. Они сбежали оттуда, полицейские пытались их догнать, но Кадзума выскочил навстречу полицейским и помешал погоне. Наверное, тогда удалось скрыться двоим? Может быть, Кадзума дал им возможность убежать, поскольку не хотел, чтобы в полиции узнали о его связи с ними? Ведь если его план осуществится, то, знай полиция, что они связаны друг с другом, Кадзуму заподозрят как преступника.

Вчера на острове Глазунья у него была лопата. Он специально взял ее с собой – значит, ему было известно, что на острове растет болиголов. Может быть, он узнал об этом в первом классе во время поездки на остров с биологическим кружком, который тогда вел другой учитель, и они нашли болиголов… После того как Кадзума уплыл на резиновой лодке, я пошла на место, где он предположительно был, и увидела разрыхленную почву, как будто там что-то копали. Но Кадзума ничего не закапывал, а, скорее всего, выкопал болиголов вместе с корнями. Вот и остались следы.

Конечно, может быть, все это плод моего воображения. Лучше всего, если это так и есть. Но в любом случае я не могла не проверить. Поэтому связалась с Сэйити и попросила его съездить на остров Глазунья. Чтобы он посмотрел, действительно ли там растет болиголов.

– Если он не дома… – Почесав за ухом, Сэйити бросил взгляд на Пса, копавшегося у него под ногами. – Ну что, будем полагаться на него?

Мы замучились вытаскивать щенка из офиса. Надеть ошейник и поводок было легко, а вот дальше… Когда Сэйити, взяв Пса на руки, пытался пройти через дверь, тот стал дико сопротивляться. Может быть, он решил, что его опять собрались отправить на тот остров? Он дрыгал лапами и визжал, смотря на Эдзоэ, будто просил его о помощи. А Эдзоэ встал с дивана, делая вид, что ничего не замечает, зашел в комнату в глубине и закрыл дверь. В конце концов бушующую собаку удалось как-то успокоить. Потребовалось двадцать минут, чтобы уговорить его и выйти из здания, где был расположен офис.

– Не знаю, получится у нас или нет…

Я достала пластиковый пакет из сумочки. В нем были бейберри, которые не доел Эдзоэ. Красные плоды в темноте выглядели почти черными.

– Наверное, если собаку этому не учили, ей будет сложно идти по следу.

Это и без реплики Сэйити было понятно. К тому же Кадзума мог и не надеть сегодня кроссовки, которые я видела на нем в школе. Но если мое воображение имело под собой реальную почву, нам надо было спешить. Сок, выжатый из болиголова, не сохраняет долго свои ядовитые свойства. Если Кадзума смотрел информацию о болиголове, то он должен был знать и об этом.

8

– Может, у этой собаки талант…

Мы добрались до узкого темного места.

Северо-восток города, c обратной стороны заброшенного завода, расположенного вдоль проспекта. Завод находился в просвете между многоквартирными домами, стоящими задними фасадами друг к другу. Он всякий раз бросался мне в глаза, когда я шла по проспекту, но я не могла вспомнить название компании-владельца. Где-то около года назад вывеску сняли, и туда больше никто не заходил. Завод так и остался пустовать. Сквозь щели в асфальте на парковке прорастали кислица и канадский золотарник. По стенам ползли лозы каузониса. Завод был по-настоящему заброшен.

Я тихонько заглянула в щель разбитого матового окна и увидела чьи-то тени. Освещения, конечно же, не было. При этом через противоположное окно попадал свет от фонарей на проспекте, так что лиц было совсем не разглядеть. Послышались молодые мужские голоса. Похоже, болтали приятели. Они периодически грубо ржали. Один из голосов абсолютно точно принадлежал Кадзуме. Он разговаривал вежливо – видимо, остальные парни были старше его.

Часть темного помещения осветилась оранжевым светом. Лицо парня, приблизившего к своему рту зажигалку, принадлежало уже не ребенку, но сохранило какие-то детские черты. Пламя зажигалки немного осветило помещение, и я поняла, что внутри практически ничего нет. Наверное, раньше это был цех, где стояли всякие станки и оборудование. Видимо, их убрали – остался только бетонный пол.

Теней было три, включая Кадзуму.

Из разбитого окна доносился какой-то неприятный запах. Табак, похоже…

– Чего ты как малявка из началки… – Один из парней засмеялся, на его смех накладывался смех второго. – У нас тут не школьная экскурсия. Чё там у тебя внутри?

– Серьезный напиток.

– Странный ты, Такаси…

Судя по всему, Кадзума назвался этим парням вымышленным именем.

– Ну-ка, дай попробовать.

– Это моё, не дам.

Я решительно положила руку на оконную раму. Надавила на нее с силой, но рама не сдвинулась с места. Кажется, ее заклинило… нет, она была закрыта на шпингалет. Я просунула руку в разбитое окно и открыла его.

– Не стоит этого делать. – Голос Сэйити задрожал. Вообще-то не только голос – дрожала и его рука, которой он держал поводок Пса. Но сейчас могло произойти что-то непоправимое. Я положила свою руку на руку Сэйити и крикнула, так чтобы это было слышно внутри:

– Такаси!

По наступившей в темноте тишине я поняла, что невидимые глаза всех, кто там был, направлены на меня. Я открыла окно, взялась обеими руками за раму и оттолкнулась ногами от земли. Впервые в жизни я залезала в здание через окно, и, конечно, у меня не получилось. В детстве я даже не умела крутиться на турнике. Подтянувшись на руках, повисла, ища ногами опору. Но я же только что видела, что никакой опоры там нет. Я все равно бессмысленно дрыгала ногами, корпус мой наклонился вперед; еще одно мгновение – и, сделав полуоборот, я грохнулась на пол внутри здания.

– Ты… кто такая?

Я застонала, ползая по полу. Один из парней зажег зажигалку и подошел ко мне. Я поправила юбку и кое-как встала сначала на одну ногу, потом на вторую. Посмотрела на Кадзуму, стоявшего неподалеку от парня, и усилием воли заговорила холодно и трезво:

– Я его знакомая.

Кадзума повернул ко мне лицо; оно было похоже на маску, высвечивающуюся в полутьме. Пламя зажигалки дрожало, и от этого выражение его лица менялось каждую секунду. Какое оно настоящее, было непонятно. На шее у него покачивался серебристый термос на ремешке.

– У тебя какое к нему дело?

Парень с зажигалкой подошел ко мне совсем близко. Он говорил абсолютно невозмутимо, при этом в его словах чувствовалась отточенная угроза. Мне стало очень страшно.

– А у него, думаю, дел к тебе нет, так что давай отсюда.

– Это место не ваше. Скорее всего, вы проникли сюда незаконно.

В таком случае я, видимо, тоже… Я специально думала об этом, чтобы успокоиться.

Послышался прерывающийся звук двигателя. Свет автомобильных фар исчез, отразившись в окне. В такое время по улицам люди не ходят. Даже если я громко закричу, никто не услышит. Хотя нет – нельзя, чтобы кто-нибудь узнал. Мне нужно решить все самой.

– Ты уходить не собираешься? – будто издеваясь, произнес парень и приблизился ко мне еще на один шаг. Он и так стоял очень близко ко мне, а теперь его грудь, обтянутая футболкой, оказалась прямо у меня перед глазами. Я чувствовала запах его пота. От пламени зажигалки делалось горячо щеке.

– Имей в виду… Мы человека убили.

За его спиной Кадзума опустил голову. Интересно, что было написано на его лице? Трагедию, в результате которой изменилась его жизнь, использовали в качестве козыря, в качестве самого сильного оружия. Что он подумал, услышав это?

– Ну-ка… Она где-то одного возраста с нами.

Ко мне подошел еще один парень. Он, как и тот, что стоял совсем рядом со мной, провел по мне взглядом с головы до ног. Дальше слышались голоса, и, хотя они доносились из разных точек, я почему-то не могла понять, кому какой принадлежит.

– А она секси.

– Вон юбку напялила, хоть сейчас ее бери…

– Надо пофоткать будет.

– Потом говна не оберешься…

По проспекту проехал грузовик, окна затряслись. Когда шум стих, Кадзума поднял голову.

– Сэнсэй, зачем вы сюда пришли?

Мне показалось, что парни хотя и ненамного, но попятились, узнав, что я учитель. За их спинами Кадзума схватился за термос, висящий у него на шее, и поднял обе руки вверх.

– Я всё подготовил, не надо мне мешать.

Он снял крышку термоса и бросил ее на пол. Что он собирается делать? В сложившихся обстоятельствах Кадзума не сможет дать парням выпить то, что налито в термосе; начнем с того, что я сама не позволю ему этого сделать. Ведь я и пришла сюда, чтобы ему помешать.

Держа в руках термос, Кадзума сделал вдох; казалось, он принял важное решение. На выдохе сказал:

– На самом деле меня зовут не Такаси, а Кадзума.

Парни замерли.

– Наверное, услышав одно только мое имя, вы не поймете, поэтому скажу: моя фамилия – Иинума.

Я впервые видела эмоции на лице Кадзумы. Он улыбался. Губы у него были сомкнуты, щеки поднялись вверх, глаза превратились в щелочки, выглядел он радостно. Поднял термос ко рту – и у меня внутри всё похолодело. Может быть, я ошиблась и не поняла его цель?

– А что значит твое имя?

И тут я вспомнила.

– Сократ…

У стеблей болиголова были особенные красные пятнышки, их называли «кровью Сократа». После того как философ получил смертный приговор, он сам расстался с жизнью, выпив сок болиголова. Когда философ был в тюрьме, его соратники предлагали ему бежать, но он, покачав головой, выпил перед теми, кто осуждал его, переданный ему смертельный яд и умер. Его героическая смерть впоследствии поставила его в один ряд с распятым Иисусом Христом, и о нем стали говорить из поколения в поколение.

– Вот, смотрите внимательно, что вы наделали…

9

Парковка у заброшенного завода располагалась на ступеньку выше пешеходной зоны. Мы сидели на краю бордюра. Время от времени перед нашими глазами проносился свет фар автомобилей, проезжавших по проспекту. Всякий раз, когда по ближайшей к нам полосе справа налево проезжала машина, фонари, стоявшие у дороги, удлиняли свою тень. Сначала тени удлинялись влево и энергично наступали на нас, но, не доходя до того места, где мы расположились, они всякий раз исчезали прямо перед нами.

– Я бы, наверное, мог их убить.

Сидя между мной и Сэйити, Кадзума смотрел на свои колени. Щенок, который привел нас сюда, энергично нюхал его кроссовки.

– Но я не сделал этого… а перед ними…

Кадзума не договорил до конца, взяв обеими руками пустой термос.

Я успела буквально за мгновение до.

Когда в темноте заброшенного завода Кадзума попытался выпить сок болиголова, я инстинктивно вытянула правую руку и выбила у него термос. Висевший на ремешке, он прокрутился вокруг его шеи, а Кадзума извернулся, чтобы поймать его. Я схватилась за термос обеими руками, и мы оба упали, потянув один другого. Содержимое термоса вылилось на пол. В этот момент один из парней вскрикнул. Он смотрел не на нас, а в окно, выходящее на проспект. В нем виднелся силуэт, похожий на человеческий. Когда я поняла, что за силуэтом стоит патрульная машина, парни зашевелились. Они похватали свои вещи, разбросанные на полу, и рванули прочь. Посомневавшись пару секунд, я схватила Кадзуму за рубашку и побежала. На заброшенном заводе был запасной выход, парни открыли замок и выскочили на улицу. Я тоже поспешила туда, таща за собой Кадзуму. Выбежать-то мы выбежали, а что делать дальше, было непонятно. Завод и задняя сторона многоквартирного дома образовывали узкое темное пространство. В этот момент прибежал Сэйити со щенком на руках. Он так запыхался, будто только что нырял. И тут же с той стороны, куда он указывал, нас осветил свет фонарика.

К нам подошла женщина-полицейский, которой было, наверное, чуть за тридцать. У нее было удивленное выражение лица. Осмотрев место, в котором предполагалось что-то вроде незаконного проникновения, она поспешила проверить – и увидела с виду совершенно обычных мужчину, женщину и подростка. Ну, и одного щенка. Что тут скажешь…

– Что вы здесь делаете?

– Гуляем с собакой.

Мы наврали, что внутри были люди, это нас обеспокоило, и мы пошли заглянуть с обратной стороны здания.

– А те люди, которые были внутри?

– Они убежали куда-то через эту дверь.

Мы сказали, что не знаем, как они выглядят, – не разглядели. В этот момент к нам подошел полицейский постарше и попросил кратко ввести его в курс дела. Он посветил фонариком вглубь заброшенного завода – скорее всего, просто для вида. И тут же закрыл дверь.

– Я слышала, здесь собираются открыть магазин мужской одежды; вы не знаете когда? В таких местах собирается шпана, и это доставляет столько беспокойства… – сказала я, не выглядя особенно обеспокоенной, а полицейский поспешил вернуться в патрульную машину. Оставшаяся полицейская бросила взгляд на нас, потом на Кадзуму. Не дождавшись ее вопроса, я объяснила, что я – учитель средней школы, а Кадзума – мой ученик.

– В такое время вы гуляете с собакой вместе с учеником?

– Собака к нему привязалась, так что иногда мы так гуляем… Простите, я сейчас же провожу его домой.

– Все-таки время позднее… Хотя и это тоже важно. – Она опустила глаза и посмотрела сверху вниз на щенка, который дрожал, испугавшись шума. – У меня самой шестилетний сын, но он, похоже, не очень любит животных, хотя, наверное, было бы хорошо ему кого-нибудь завести. Говорят, общение с животными помогает развитию эмоционального интеллекта.

Я представила Эдзоэ и мысленно покачала головой. Полицейская тоже пошла в сторону патрульной машины. После этого, пока мы сидели здесь рядком, Кадзума рассказал нам всё. Как, когда он был учеником первого класса, а его мать была жива, он ездил с биологическим кружком на остров Глазунья. Как во время сбора растений случайно обнаружил болиголов. А так как его назвали в честь Сократа, он еще со времен началки знал, что во время казни Сократа использовали болиголов.

– Я изучил все: и как он выглядел, и его ядовитые свойства. Но мне не хотелось раздувать из этого историю, поэтому я не рассказал никому о своей находке: ни учителю, ни друзьям.

Потом, во время весенних каникул, в ДТП погибла мать. О происшествии из многочисленных разговоров Кадзума знал лишь одно: ее сбили хулиганы на мотоцикле. Но кто они были и откуда, ему никто не говорил. Он спрашивал у отца, но тот сказал, что тоже не знает. Кадзума даже не мог проверить, врет он или говорит правду.

– Мне стало все безразлично: и учеба, и будущее…

По вечерам, когда отец был на работе, он стал часто выходить из дома. Бродил бесцельно по улицам, пока его не приметили эти двое. Они отвели его в темное место и стали требовать у него деньги. Кадзума отдал им купюру в десять тысяч иен из бумажника.

– Мне уже больше ничего не хотелось.

Наверное, они подумали, что этот мальчишка им пригодится. Кадзума им понравился. Они привели его на этот заброшенный завод, который использовали в качестве базы.

– В тот момент мне стало даже приятно.

Я немного понимала, что он имеет в виду. Когда ты видишь весь мир только в серых тонах, если вдруг появляются люди, которые дают тебе хоть какое-то одобрение, ты испытываешь радость. А если эти люди старше тебя, то тем более.

– А почему ты назвался Такаси?

– Когда они отобрали у меня деньги в темном углу и спросили, как меня зовут, я испугался и наврал им.

Так Кадзума и остался Такаси. По вечерам он уходил из дома, приходил на этот заброшенный завод и проводил время с парнями. Если они клянчили у него деньги, он отдавал им наличку, которую получал от отца на карманные расходы. Благодаря этому парни привечали Кадзуму еще сильнее. Они относились к нему по-доброму, и Кадзума решил стать таким же хулиганом, как они. Взять и превратиться в хулигана, который пустит свою жизнь под откос…

– Я понимал: это такие же парни, как и те, что убили мою маму, но я не мог смириться, что именно со мной происходит всё печальное и неприятное. Я хотел стать злодеем, который отомстит всему миру.

Но месяц назад всё изменилось.

В ту ночь они отправились в комбини^[377], чтобы купить там поесть и выпить. По дороге парни с гордостью поделились с Кадзумой одной историей. Как они насмерть сбили человека на своем мотоцикле. Он подробно расспросил их – место и время совпадало.

– И тогда я отбросил свою идею стать хулиганом.

Вместо этого…

– Я решил отомстить по максимуму, насколько смогу. Я хотел совершить что-то такое, что навсегда останется в их памяти.

Свое решение он принял той ночью, когда его задержала полиция. У парней при себе были запрещенные вещества, поэтому Кадзума бросился на полицейских, дав парням убежать. Если б их арестовали, то отомстить он не смог бы. Вот как он думал.

– Моя жизнь… уже кончена.

Щенок по-прежнему нюхал кроссовки Кадзумы.

– Так просто она не кончается.

Что еще можно было сказать? Любые слова показались бы поверхностными. Потому что я сама поверхностная. В погоне за идеальным образом учителя я чувствовала неудовлетворенность собой и, не задумываясь, бросилась ловить шанс, который наконец-то оказался у меня в руках. Я на свой лад проинтерпретировала то, что творилось на душе у Кадзумы, и решила, что он хочет убить кого-то. А в его сердце созрела печальная решимость. В конце концов мы все-таки добрались до финальной точки: я смогла остановить его в самый последний момент. Но это произошло случайно. Благодаря тому, что у нас был щенок. Благодаря тому, что пес, у которого не было имени, понял мою просьбу и привел нас сюда.

– На самом деле я тоже… – внезапно сказал хранивший до этого молчание Сэйити. – Хотел умереть, – проговорил он с таким видом, будто рассказывал содержание недавно просмотренной ТВ-программы.

Кадзума медленно поднял голову, а я развернулась к Сэйити всем телом. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы выдавить из себя:

– …Ты о чем?

– Нет, вы неправильно меня поняли. Это было очень давно. Я же говорил, что пропустил один год в школе. На самом деле это было не из-за болезни. Нет, я действительно болел, но легко, и симптомов практически не было.

О чем это он?

– Дело в том, что в школе ко мне прицепилась компания хулиганов. Они отбирали у меня деньги, пинали, били… Мне было тяжело, и я перестал ходить в школу. Наврал врачам и родителям, преувеличив симптомы. И так пропустил год.

Сэйити вздохнул, то поднимая, то опуская большие пальцы рук, зажатых между коленями.

– Я реально ненавидел себя тогда. Приняв решение, что пропущу год, я хотел умереть. Каждый день только о смерти и думал. Стоял на крыше многоэтажного дома на холме. Ездил на автобусе к обрыву в море. Но мне становилось страшно, и я возвращался домой, так ни на что и не решившись.

Далекий свет фонарей отражался у Сэйити в очках, его глаз не было видно. Но по тому, как легонько дрогнули его щеки, я поняла, что он улыбается.

– Постепенно у тебя все наладится. Даже такой пацан, как я, вырос, стал взрослым и живу в общем-то как надо. А у тебя уж точно все хорошо будет.

Мимо проехала машина, тени от фонарей наступали на нас. После того как они исчезли прямо перед нами, Кадзума сказал бесцветным голосом:

– Почему вы так думаете?

– Ты же сильный, – улыбнулся Сэйити, как будто его спросили что-то очень банальное. – Решиться отомстить таким страшным парням – это круто. Меня бы всего затрясло, ноги одеревенели, я и слова сказать не смог бы.

Долгое время Кадзума молча смотрел на Сэйити, повернувшись к нему. А потом взял и протянул ему правую руку. Сэйити протянул ему руку в ответ. Но Кадзума увернулся и указал рукой на грудь Сэйити.

– А вы кто?

– А?

– Кто он? – спросил он меня.

Я рассказала, что Сэйити – мой муж, что мы с ним были одноклассниками в старшей школе, что он стал работать сыщиком по розыску пропавших домашних животных, что в офисе у него живет бладхаунд, которого он нашел по работе, что этот бладхаунд по запаху бейберри привел нас сюда. В ответ на мое немного длинное объяснение Кадзума сказал: «А-а» и кивнул. Но что сказать дальше, он, видимо, не знал и опять стал смотреть себе на колени. Мне показалось, что взгляд его немного изменился. Наверное, из-за откровений Сэйити, которые, может, были не очень к месту. А может, из-за того, что он встретился с мужем своей учительницы и услышал понятную и одновременно не очень вразумительную историю про сыщика по розыску пропавших домашних животных и про бладхаунда. В любом случае выражение лица у него изменилось, а это, на мой взгляд, было очень важно. Кадзума посмотрел на щенка без имени, который прекратил нюхать его кроссовки, а теперь сопел носом, обнюхивая землю вокруг, как будто искал что-то.

– Я только сейчас подумал: может, он искал бейберри… – Сэйити нагнулся и погладил щенка по голове. Тот сначала вздрогнул, а потом не стал противиться руке. Так, как будто ничего другого ему не оставалось.

– Что ты имеешь в виду?

– Он не то чтобы понял твою просьбу, Рика, а, вполне возможно, шел по следу, надеясь где-нибудь найти плоды.

– С чего ты взял?

– Потому что Эдзоэ в офисе ел их с таким аппетитом.

Вот как… Действительно, такое возможно. Наверное, он хотел найти любимую еду Эдзоэ и принести ему. Хотя сейчас уже какая разница?

– Смотри.

Я с удивлением подняла взгляд. По другую сторону дороги показался Эдзоэ. Интересно, что он там делает? Оглядываясь по сторонам, он шел по наземному переходу. Сэйити тоже заметил его и тихонько засмеялся.

– Я ему позвонил.

– Когда?

– Когда ты была в здании. Я испугался, но не мог ничего сделать; подумал, что полицию вызывать нельзя, позвонил ему и объяснил ситуацию. Несмотря на то, что мы поссорились. – Сэйити нахмурился и посмотрел на Кадзуму: – Стыдно, скажи?

Кадзума отчаянно искал слова:

– Хорошо, когда есть человек, на которого можно положиться.

– Я тоже так думаю.

Фонарь осветил силуэт Эдзоэ, но мы сидели в темноте, так что он, похоже, нас не замечал. Иногда поворачивал голову в нашу сторону, но его взгляд уходил вдаль. Он что-то держал в правой руке. Что-то похожее на маленькую лестницу с прямоугольной приступочкой.

– Это стул?

Кадзума нахмурил брови.

– А, точно.

Похоже, в руке у Эдзоэ был складной стул с металлическими ножками из офиса.

– Хороший выбор, если взять его в качестве оружия.

– Почему?

– Им нельзя нанести серьезные телесные повреждения. Я когда-то видел, как борец профессионального рестлинга бил таким противника.

Вряд ли он выбрал этот стул, проведя столь глубокий анализ. Я неопределенно кивнула. С противоположной стороны дороги Эдзоэ посмотрел в нашу сторону. В этот раз он остановился, наклонившись, будто замер в пути. Со стулом в правой руке он внимательно смотрел в нашу сторону, как будто застыв в процессе движения посередине дороги. Простояв так довольно долго, около минуты, наконец, кажется, заметил нас. Эдзоэ высоко поднял стул и громко закричал. Он искренне радовался, поняв, что с нами всё в порядке. Как будто, преодолевая трудности, он наконец нашел друзей, от которых несколько дней подряд не было никаких известий. Прежде чем мы успели поприветствовать его, отреагировал щенок. Он мгновенно поднял морду в направлении Эдзоэ и в следующий миг бросился к нему. Сэйити вскрикнул; поводок выскользнул у него из рук и стал мгновенно удаляться.

– Дурачок…

Сэйити побежал вслед за собакой, перепрыгнув через бордюр. Ослепительно-белый свет быстро приближался справа, осветив его силуэт ярко, как днем. Послышался легкий стук от столкновения, как будто кто-то ударился головой о стену. Получив толчок, тело, превратившись в тень, совершило кульбит. Послышался бессмысленный скрип колес резко остановившегося автомобиля. Застывшие огни фар освещали землю. Упавшее тело не подавало признаков жизни.

Мгновенная смерть. Значит, он, скорее всего, не мучился… Так мне сказали позже.

10

Скрип печатного устройства, напоминавший резьбу по пластику, прекратился, и банковский автомат выплюнул мою чековую книжку. Я открыла ее. На обложке было написано полное имя: Ёсиока Рика, которое стало моим тринадцать лет назад. Если отмотать время, перелистывая страницу за страницей, то, помимо сумм, которые я снимала на оплату квартиры, коммунальных расходов, мобильного телефона, попадались записи о перечислениях, которые время от времени делал мне Эдзоэ. Иногда раз в месяц, иногда раз в три месяца. Суммы тоже были разными: то тридцать, то пятьдесят тысяч иен.

После того что случилось, он начал посылать мне деньги. Всякий раз, когда они поступали на мой счет, я просила его перестать. Но через какое-то время деньги приходили снова. Все эти тринадцать лет он повторял: «Я виноват в том, что произошло».

Я открыла зонтик и вышла из банка. Вспоминая прошлое, шла по улицам города, пропитанным затяжным сентябрьским дождем. На мокрый асфальт ронял свои желтые цветы османтус. Почему-то в этой картине не было ощущения реальности; я брела по городу, будто разглядывала открытку.

Домой я не пошла – повернула за угол в сторону рыбацкого порта. Вдалеке виднелось море. Дождь почти прекратился. А когда вскоре стал виден остров Глазунья, надобность в зонтике вообще отпала.

Я спустилась с холма, глядя прямо на остров. В рыбацком порту никого не было. Неровности асфальта образовывали лужи. В грязной воде валялся мятый пакет из супермаркета. В небе расширялись облака; они были мокро-серого цвета, как будто кто-то раздавил ногами лепестки белого цветка.

Я зашла в порт и минула склады, выстроившиеся рядами по левую руку, двигаясь в сторону волнореза. Как-то я видела в глубине этого порта моего бывшего ученика; сейчас он уже выпустился из средней школы и играет в бейсбольной секции старшей. Он тренировался здесь один, бросая мяч. Поставил к стене склада матрас и кидал в него мяч. Но в такую погоду вряд ли он здесь окажется… Увижу его сегодня – поговорю с ним немного.

Я шла и размышляла об этом, а потом увидела приоткрытую дверь под козырьком склада. Сквозь щель в двери вылезло что-то грязное. Ноги человека, поняла я. И от удивления остановилась. Подошла поближе – это оказались ноги Эдзоэ. Тут я удивилась еще больше. Он спал в темноте склада, вылезали только его ноги от колен. Он не просто лежал там, а крепко спал.

– М-м… – Пока я смотрела на него некоторое время, он приоткрыл глаза.

– Что вы тут делаете?

– А-а… Закончил рано утром одну неприятную работу, хотел вернуться в офис. Забежал сюда переждать дождь – и уснул.

Время близилось к полудню. Интересно, что такое должно случиться, чтобы спать даже не один час в таком месте? Наверное, настолько сложной была работа. «Сыскное агентство домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока» стало достаточно известным в своей области. К ним часто приходили заказы не только из нашего города, но и из-за пределов префектуры. Я слышала, что иногда это бывали обычные просьбы отыскать пропавшее домашнее животное, иногда – очень сложные заказы.

– Можно я сяду сюда?

– Ну а чего ж не сесть…

Я села на неровный бетонный пол и прислонилась спиной к двери склада. Перед глазами расстилался залив серого цвета. По левую руку маленькой точкой виднелся остров Глазунья.

– Больше не присылайте мне денег, пожалуйста.

Я много раз говорила ему одно и то же, так что ответ мне был известен. Эдзоэ поднялся, тихонько постанывая, и, как и ожидалось, покачал головой с таким выражением лица и жестами, которые совсем не отличались от тех, что я предполагала. Он не смотрел мне в глаза.

– Это случилось по моей вине. – Он никогда не пытался посмотреть на меня. – Если б я тогда не крикнул, стоя на противоположной стороне дороги, ничего не произошло бы.

Нет, ответственность лежит на мне. Именно я втянула Сэйити в это дело. Я привела его туда. Но до сих пор ни разу не смогла произнести это вслух. Потому что, если б я сказала, Эдзоэ стал бы винить себя еще больше. Наверное, он и деньги продолжает мне перечислять по этой причине. Можно сказать так: заблуждаясь, ужасно неумело, но изо всех сил он пытался помочь. Пытался один взвалить на себя всю ответственность, которая его не касалась. Ну, такой он был человек. Никто не винил меня: ни Эдзоэ, ни родители Сэйити, узнавшие о том, как все произошло. Но именно это и было наказанием за мой грех, не имевший названия.

– Может, у тебя кто-то есть?

Наверное, он имел в виду мужчину. Я молча покачала головой. Эдзоэ тихонько шмыгнул носом и широко зевнул – может, прикидывался. Его острый кадык двигался под кожей.

– Что уж теперь об этом говорить…

Вот уж действительно. И зачем.

– Когда в старшей школе Сэйити пропустил один год… Вы же знали почему; наверное, поэтому и подошли к нему и подружились с ним, да?

– Что?

– Вы хотели ему помочь, да?

Над заливом пролетела стая чаек.

– Что это ты вдруг?

– Я, пока шла, вспоминала о том, что было раньше…

Эдзоэ, с явным раздражением потирая лицо обеими руками, ответил:

– Не помню я. У меня память плохая.

Ветер с моря поглаживал кожу. В нашу сторону летела стая чаек. Они по очереди скользящим движением садились на волнорез, образуя, будто по приказу, одну четкую линию.

– Вчерашняя вечерняя работа… После долгого перерыва мы сделали ее вместе с Ёсиокой.

– Вот как…

– Искали одну собаку. Такой заказ, что мне одному было не справиться. Ёсиока вышел и помог мне. Вдвоем мы решили эту задачку. Правда, пришлось всю ночь работать.

– А сейчас? – Я осмотрелась вокруг, но, кроме чаек, никого не было.

– Да он там, наверное… – Эдзоэ повернулся назад и крикнул в темноту: – Эй, Ёсиока! Тут Рика пришла.

Я не заметила, но заглянула внутрь склада – он действительно там был. Лежал на боку в темноте, насколько позволяли ему травмы, и рассеянно пытался поднять веки. Но еще до того, как посмотреть на меня, его глаза снова закрылись. Наверное, ему очень хотелось спать. Я подвинулась, переместившись по бетонному полу так, чтобы сесть напротив Эдзоэ и Ёсиоки.

– Уже тринадцать лет, как он твой партнер.

– Но в таком состоянии он не может работать все время.

Я посмотрела на море. Среди туч, которые будто пытались выдавить все пространство, в какое-то мгновение возник просвет. За островом Глазунья появился прямой луч света.

– Сколько еще времени вы сможете работать вместе?

– Ну-у… год, от силы два.

Среди туч открылись еще просветы. С небольшим интервалом, один за другим. В том же количестве засветили лучи солнца. Подобно белоснежным лучам лазера, они выстраивались в линию, обратившись в сторону моря. Но как они потом располагались на морской поверхности, было непонятно: остров Глазунья закрывал обзор.

– Лучей света как раз пять.

– Что значит «как раз»?

– Я подумала, если они смогут выстроиться в правильную форму, то на поверхности моря распустится цветок.

– Разве так бывает?

Казалось, просветы между туч стали немного расширяться. Картина, разворачивающаяся по ту сторону острова Глазунья. Не видимый глазу пейзаж. Я попробовала представить себе, как соединяются округлые лучи, светящие в просветы между тучами. Подобно пяти лепесткам, расположенным на одинаковом расстоянии друг от друга. Эта картина, вполне возможно, существует в реальности. А может, и нет. Вероятность последнего наверняка гораздо выше.

Но я решила поверить в то, что она существует. Если в мире происходят такие чудесные вещи, то, вероятно, он может измениться ради нас. И наверное, у того, кто несет на себе невидимый грех, когда-нибудь появится смелость поднять голову. И однажды придет день, когда до моих ушей дойдут слова Сэйити, которые я так давно хочу услышать. Если самый красивый в мире цветок расцветает там.

371

Говорят, есть такая манга, герои которой – близнецы, талантливые игроки в бейсбол, чье имя отличается на один иероглиф.

Если в бейсбол играют братья, большинство взрослых вспоминают название этой манги. Но мы с братом не близнецы, совершенно очевидно, что наши бейсбольные таланты разнятся, имена – Хидэо и Синъя, отличаются не одним иероглифом, – в манге младший брат умирает, а я на сегодняшний момент жив.

Жив-то я жив, но…

«Сдохни».

В то утро я внезапно услышал это слово.

Сказано оно было мрачным, безэмоциональным тоном.

Следующие пять дней я передумал о многом. Почему она это говорила? О чем думала? Что собиралась сделать? И самое важное: почему мне пришлось столкнуться с такими жестокими словами, когда я всего-навсего тренировался играть в бейсбол?

1

Утро пятницы, солнечно. Брошенный мяч ударился о мат, снизив скорость, упал на землю и покатился к моим ногам. Я поднял его и бросил опять в сторону мата. Ударился, перевернулся, покатился.

– Интересно, какой дурак придумал это название: Серебряная неделя? – обернулся ко мне Нисикимо, стоя на краю волнореза с удочкой в руках. Белоснежные короткие волосы, загорелое морщинистое лицо – он выглядел старше своих лет. Но это просто впечатление; на самом деле я не знал, сколько ему. По крайней мере он наверняка входит в категорию «предстарческого возраста»^[378], которую мы изучали на уроках обществоведения.

– Как будто это неделя для старикашек.

Я рассеянно кивал и брал вернувшийся ко мне мяч, поместив его между указательным и средним пальцами, поддерживая большим и безымянным. Как правильно держать форкбол^[379], рассказал мне старший брат. Падающий волшебный мяч.

Ударился, перевернулся, покатился.

– Однако ты увлечен не хуже своего брательника, приходишь сюда с ранья каждый день… О!

Нисикимо ловко поднял удочку – наверное, что-то поймал. Но над поверхностью воды показался только крючок. Рыбы не было. Нисикимо схватил за леску внизу, что-то сделал с крючком и опять медленно закинул его в воду. Напротив над морем показалось солнце. Оно еще было низко, и длинная тень Нисикимо падала на волнорез до самого его края.

– Твой – третьеклассник старшей школы. Ушел из клуба?

– Да, летом.

Разумеется, не только брат, но и все его одноклассники два месяца назад, отыграв летний чемпионат, покинули клуб. Сейчас в команде остались только второклассники и мы, первоклашки.

Весной я новичком пришел в бейсбольную секцию. Мой тренер и старшие одноклубники питали в отношении меня большие надежды: ведь я – младший брат известного стартового питчера Хидэо Коминато. А релиф-питчер^[380] Тонодзава поглядывал на меня с ненавистью в классе клуба. Но я прекрасным образом обманул все ожидания, оправдав только надежды Тонодзавы. Сейчас я всего лишь член вспомогательного состава клуба, который стремится стать питчером. Вспомогательный заменяет отсутствующих игроков. И в строгом смысле, наверное, я даже никакой не вспомогательный. Это ж скольким игрокам надо пропустить матч, чтобы я появился на поле? В клубе – десять второклассников, пятнадцать первоклассников. Даже если у всего состава команды случится понос, я все равно останусь сидеть на скамейке запасных.

– Братишка, ты говорил, твой брательник будет участвовать в Косиэне^[381]?

Нисикимо называл меня «братишкой», а моего старшего брата – «брательником». Немудрено запутаться.

– Косиэн – это круть. Важная цель. Я и не слышал, чтоб хоть кто-то из нашего Задрищенска участвовал в чемпионате. Серьезное дело. Вот она, молодость…

– Ему не хватило одного шага до Косиэна, – сказал я.

У Нисикимо челюсть опустилась вниз. Лицо его стало похоже на деревянную маску, которую носят в каких-нибудь дальних странах люди с копьями.

– Правда?

– Дошел до финала регионального чемпионата. Да.

Ударился, прокрутился, покатился.

– Если б победил, попал бы на Косиэн.

Хидэо, под стать своему имени, был героем, который привел неприметную бейсбольную команду старшей школы из неприметного городка к одному шагу до Косиэна. Когда он шел по улице, люди, фанаты школьного бейсбола, показывали на него пальцами. Вплоть до лета второго класса он даже релиф-питчером не был, но после того, как к осени того же года овладел бомбическим форкболом, стал массово делать страйкауты^[382]. Брат обошел Тонодзаву и поднялся до уровня питчера № 1. Ударные способности команды были по-прежнему низкие, но она практически не лишалась очков, а если зарабатывала хотя бы одно, то как никогда была близка к победе. Иногда парни даже выигрывали игру, когда сохраняли полученное при уоке (бэйс он болз)^[383] или мертвом мяче (дедбол)^[384] очко, не сделав ни одного хита^[385]. Большой приток новичков в этом году случился благодаря игре брата, и, конечно же, все хотели быть питчерами. Сейчас я мог оказаться на питчерской горке только во время подготовки поля после тренировок. Я и сам поражался, насколько разными могут быть два брата.

Само по себе имя Синъя никуда не годилось. По сравнению с Хидэо – имя какого-то неудачника. Когда-то – когда, не помню – я смотрел по телику передачу, где один селеб рассказывал о происхождении своего имени, у которого вместо иероглифа «фу» (= широко распространяться) был похожий на него иероглиф «син», как китайская династия Цин. Вроде его отец хотел, чтобы сыночек стал особенным, вот и добавил ему этот иероглиф. Может, и мой папаша об этом задумывался. Я раньше слышал от предков историю про день, когда я родился, но даже в этом рассказе главная роль отводилась брату. Посмотрев в мой открытый рот младенца, брат решил, что у меня выпали все зубы, и очень распереживался.

– Во как… Оставалось совсем чуть-чуть, а они проиграли, блин… Но всё равно крутыши. Я в море был, а тут такие дела… Урасима Таро^[386] хренов.

Нисикимо занимался рыбным промыслом в открытом море, ходил на тунца. Сюда, в свой родной город, он возвращался раз в два-три месяца. Вроде как жил такой жизнью уже около тридцати лет подряд. Я не знал, есть ли у него семья. Он всегда сидел один на краю волнореза, глядя в море, с удочкой в руке. Все это я услышал от брата – сам же впервые увидел его минут двадцать назад.

Изначально в этом порту тренировался мой брат.

При форкболе большая нагрузка на локоть, и тренер Симои велел брату не перетруждаться на тренировках, бросая мяч. Но брат сделал вид, что подчинился, а на самом деле каждый день рано утром продолжал упражняться. Если б он этого не делал, наша команда точно не дошла бы до финала на региональном чемпионате.

В глубине рыбацкого порта за большим складом. Тайное место для тренировок, которое нашел брат. Его видно с моря, но не видно со стороны дороги, так что никаких проблем, даже если тренер Симои будет проходить мимо. Брат, как человек ответственный, заранее переговорил с представителем профсоюза рыбаков. А тот, вроде случайно, оказался фанатом бейсбола и даже с большой радостью разрешил брату тренировки, сказав: «Пользуйся на здоровье. Я сам все объясню нашим ребятам из профсоюза».

Брат познакомился с Нисикимо на третий день самостоятельных утренних тренировок. В первый и во второй день он кидал мяч в стену склада, но его беспокоило, как бы жесткий бейсбольный мяч не повредил бетон, и через каждые несколько мячей он вынужден был подбегать к стене и проверять, всё ли в порядке. Это заметил Нисикимо, который ловил рыбу с волнореза. Вдруг он встал и пропал куда-то, а потом появился, таща на спине мат. Даже не знаю, как можно иначе использовать этот когда-то бывший белым, жесткий мат из спортивного зала, кроме как в спорте. Как бы там ни было, неважно, откуда Нисикимо притащил этот таинственный мат. Он поставил его к стене, сказав: «С этой хреновиной будет получше». Брат день за днем кидал мяч в мат, а теперь это делаю я.

Нисикимо – редкая фамилия, но вот какими иероглифами она пишется, брат не знал. Для японца у Нисикимо слишком прямой нос, так что вероятность того, что он иностранец, не нулевая.

– Это форкбол?

– Откуда вы знаете?

Честно говоря, мой форкбол вообще не падал.

– Да твой брательник только его и тренировал. Он же – р-раз – и падает, да? Крыльев-то у него нет, а он так проворачивается в воздухе – и о-па… Очень круто. У брательника твоего он прям обалдеть как падал.

– Да-а, падал же, правда?

Старший брат продолжал оттачивать бросок своего волшебного мяча – и точь-в-точь как в подростковой манге привел слабую команду за один шаг до Косиэна. А младший, подражая старшему, продолжал свои тренировки в то же время, в том же месте, бросая мяч методом, очень отдаленно напоминающим форкбол. Старший показал ему, как держать мяч. При броске он осознанно сохранял позу брата, но, сколько ни кидал мяч, ничего не получалось. А сейчас какой там волшебный мяч – просто мяч, который летит прямо, на низкой скорости…

– А твой брательник что будет делать после ухода из секции?

Ударился, прокрутился, покатился.

– Говорил, что пойдет в университетскую команду.

Тренер Симои получил для него рекомендацию, так что, конечно, вопрос выбора не стоял.

– О как… Я вот тоже вчера ушел на покой. Думал, что-нибудь полезное услышу…

Ударился, прокрутился, покатился.

– Правда?

– Угу. Деньжат себе немного поднакопил. Могу в море и не выходить уже. Значит, университетская команда… В нашей дыре и нет таких… Что ж делать-то а?..

Нисикимо озабоченно почесал свою коротко стриженную седую голову. Такое впечатление, что он действительно хотел почерпнуть для себя какую-то информацию из профориентации ученика старшей школы.

– О, прилетели, смотри-ка…

Нисикимо, сложив ладонь козырьком и приставив ее ко лбу, посмотрел в сторону моря. Под лучами утреннего солнца в нашу сторону летела стая чаек. Они собирались здесь каждый раз во время моих тренировок.

– Братишка, ты их тоже хлебом кормишь?

– В общем, да.

Когда брат бросал здесь мяч, он по дороге заходил в комбини и обязательно покупал одну булочку на завтрак. Ел ее после тренировки и подкармливал чаек. Именно поэтому они сюда и прилетали. Подражая брату, я тоже покупал булки в том же самом комбини. Позавчера – мини-снэк-голд. Вчера – марон-и-марон с каштаном. Сегодня – булка с лапшой якисоба с густым соусом. Чайки собирались, садились рядком на волнорез и ждали, когда я закончу кидать мяч. Форма у нас с братом одинаковая, так что, может, они считали, что мы – один и тот же человек? Чайкам же непонятно, отличаемся ли мы по росту и внешне, по способностям, по умению кидать форкбол…

Ударился, прокрутился, покатился.

Пока мяч возвращался ко мне, я проверял свою правую руку. Мозоль. Мозоль. Истертые кончики пальцев. Покрасневшие суставы. Я пробовал распрямить локоть – никаких неприятных ощущений нет. Еще этого не хватало…

Ударился, прокрутился, покатился.

Сколько раз я еще смогу бросить мяч, до того как нужно будет идти в школу? Я хотел посмотреть время и стал искать свою сумку, которую бросил на землю. Достал смартфон – их на самом деле запрещено приносить в школу; восемь часов четыре минуты. Для того чтобы переодеться в школьную форму в тени от склада, мне требовалось не больше минуты. Так что еще минут пять.

«Сдохни», – послышался голос.

Я обернулся, но там не было никого, кроме Нисикимо. Он сидел с удочкой в руках в сторону моря и с удивлением смотрел вправо. Значит, мне не показалось, и я, наверное, действительно услышал чей-то голос. Но никого не было… Нисикимо смотрел в сторону, где были одни чайки, чайки, чайки, чайки, чайки… А это что?

– Ты слышал сейчас женский голос?

– Наверное, отсюда.

– А?

– Вот эта чайка… то есть нет… Вот это что такое?

– Что «это»?

Я указал на странную птицу. Смешавшись с чайками на краю волнореза, сидела она: все тело серое, и только вокруг глаз белые круги, как будто енотовидная собака тануки, только наоборот. Таких птиц я никогда не видел. Размером она была, наверное, где-то с чайку.

– Для попугая слишком здоровая.

– Может, это какаду?

– А он такой разве?

«Сдохни», – опять сказала птица. Мрачным голосом без эмоций.

Я поспешно включил камеру на смартфоне и сфотографировал ее крупным планом. Потом подумал, что лучше бы снять видео, и перевел камеру в видеорежим. Но до того, как я успел нажать на кнопку съемки, Нисикимо мгновенно поднялся.

– Ты чего, дура, такие глупости болтаешь?

Ближайшая чайка, испугавшись, улетела, потом следующая, следующая, следующая… Улетали они одна за другой через равные промежутки времени. Может, им хотелось поживиться хлебом, поэтому они не улетали далеко, а начали кружить рядом с волнорезом. И только одна эта странная птица, хлопая своими серыми крыльями, устремилась вдаль и вскоре пропала из виду.

– Знаешь, вчера убийство произошло, в жилом квартале… – Нисикимо показал в сторону солнца.

Я, конечно, тоже слышал эту новость. Говорили, что это первое убийство за пятьдесят лет, совершенное в нашем тихом и мирном городе. В частном доме в центре старого жилого квартала зарезали супружескую пару учителей. Пока я не слышал, чтобы убийцу поймали.

– Может, это как-то связано, а?

– Не может.

– Ну, я тоже думаю, что нет.

2

Раннее утро следующей субботы. Пасмурно.

Наступила Серебряная неделя^[387], так что занятий нет, но секция бейсбола работает. Время сбора – полдесятого, позже, чем начинаются занятия в школе, так что сегодня я могу бросать мяч в два раза дольше. По дороге я купил в комбини три куска квадратного мягкого белого хлеба, следуя птичьим предпочтениям.

– Слушай, они, наверное, бобы больше любят, чем хлеб… – Как обычно, Нисикимо стоял и ловил рыбу с волнореза.

– Думаете, не только голуби, но и все остальные птицы? Но бобы продают только перед праздником Сэцубун^[388].

Ударился, прокрутился, покатился.

– Арахис-то продается.

– Так он соленый.

Вчера я выложил в соцсети фотку этой странной птицы. «Когда я изо всех сил старался освоить бросок мяча, вдруг возник чувак, который хотел моей смерти», – написал как есть. И моментально посыпались отклики. Наверное, сейчас их стало еще больше.

– Да рыба, которую жрут чайки, еще солоней.

– Я хочу покормить не чаек. – Я бросил еще один мяч в направлении мата и повернулся в сторону волнореза. – Господин Нисикимо, у вас есть моторная лодка?

– Зачем тебе?

Я честно ответил ему, что хочу догнать ту птицу.

– Она улетела из какого-то дома. «Сдохни» – это слово, которое повторяла женщина, владелица птицы. И судя по всему, часто – раз птица запомнила.

В таком случае человек, которому адресовались эти слова, наверняка жил в том же доме. Может быть, это был ребенок…

– И?..

– Меня это беспокоит. Я подумал так: пока буду приманивать ее хлебом, вы подплывете на лодке, и если мы догоним ее, то сможем увидеть, как она вернется в дом, где ее держали.

– Да на кой тебе сдалась эта лодка? Взял бамбуковое сито или что-то вроде того, положил на него хлеб, потом палкой притянул его себе…

– Какой смысл ловить ее? Можно подумать, она нам расскажет, откуда прилетела…

– О как…

Нисикимо почесал свою черную с проседью бороду, которая росла как ей вздумается. За ним с громким звуком пролетал самолет. Аэропорта тут рядом не было, но самолеты часто летали над городом. Вроде как большинство из них отправлялись в Европу и из нее.

– Как бы там ни было, но никакой лодки у меня нет.

Я-то думал, что она у него есть… Расстроившись, я стоял с мячом в руках. Бросил его в мат, подражая форкболу. Ударился, ух ты, покатился…

Кажется, сейчас он упал.

Конечно, этот удар не был похож на форкбол брата, но, похоже, он немного упал. Я схватил вернувшийся мяч и бросил его еще раз. Ударился, прокрутился, покатился. Не упал. Я бросил еще несколько раз – мяч так и не упал ни разу.

Я согнул руку в локте, вытянув его, – никаких неприятных ощущений. Наверное, еще недостаточно. Я подобрал мяч – опять бросил его. Простой прямой медленный мяч. Еще один. И еще один. Раз за разом, как тренировался мой брат. Пока так делал, я почувствовал жжение в глубине носа, напряг горло и поднял подбородок. Я давно овладел этим способом. Почему, не знаю, но так мне проще было сдерживать слезы.

Пока я стоял некоторое время, прекратив кидать мяч, послышался крик чаек. Я сделал еще несколько бросков, оглянулся на волнорез – и как обычно: чайка, чайка, чайка, чайка, чайка… Вот она, птица серого цвета.

Откуда она прилетела?

Кто о ней заботился?

– Ой…

А где Нисикимо? На его месте остались только удочка и ведро. И тут справа я услышал звук мотора. Моторная лодка приближалась на дикой скорости, энергично проехав совсем близко от волнореза. Все сидевшие рядком чайки взлетели и стали описывать круги. И только одна серая птица улетела вдаль. Лодка развернулась по часовой стрелке и подъехала сюда, оставляя за собой брызги воды. Управлял лодкой не кто иной, как Нисикимо. Он наврал, что у него нет лодки?

– Садись быстрее, а то мы ее потеряем!

3

Мы стояли перед огромными воротами дома. Жилой квартал на холме, к северу от залива. Мы причалили – и прошли, наверное, метров триста.

– Думаешь, это здесь?

Шикарный двухэтажный дом. По размерам: если мой дом – это ластик, то этот – губка, стирающая написанное на школьной доске. На табличке у входа было выгравировано: «Нагами». По сравнению с моей фамилией Коминато звучит гораздо внушительнее.

За воротами протянулась извилистая сверх необходимости дорожка, которая вела вплоть до самого входа в дом. Но, в принципе, не обязательно было идти точно по ней. В дом можно было попасть и по прямой, не следуя ее загогулинам. Дорожка была скорее декоративной.

– Сейчас такие предосторожности мало где увидишь, – ковыряя в ухе, сказал Нисикимо и посмотрел на верхнюю часть забора. Наверное, он имел в виду стоящие в ряд черные металлические палки, которые своей формой напоминали предельно растянутые в горизонтальной плоскости символы карточных пик.

Заметив мое выражение лица, Нисикимо рассказал, что эти штуки называются «синобигаэси» (буквально «возвращатели лазутчиков») и предотвращают проникновение ниндзя в дом. Он любезно объяснил мне это, но мне казалось, для тех, кто попытался бы пролезть сюда, должно быть какое-то более европейское название.

– Интересно, это здесь?

Мы снова посмотрели на объект нашего внимания. На большое дерево, которое росло за белым забором и название которого мы не знали. На нем висели немногочисленные маленькие круглые плоды. На крупной ветке, выдающейся в сторону, сидела та самая птица. Серая птица: то ли ара, то ли какаду. Хотя нет – если присмотреться, то она не была целиком серой. Перья на хвосте были красными.

Мы оказались на противоположной от волнореза стороне залива, который на карте выглядел как горизонтальный крюк. Мы двигались от нижней к верхней его линии. Моторная лодка Нисикимо была гораздо шикарнее, чем просто лодка, которая везет тебя до какого-то места назначения. За сиденьем водителя – большой оконный лист. Если сравнить ее с автомобилем, то это была спортивная тачка. Нисикимо распирало от гордости, пока он вел лодку в погоне за птицей. Скорость реально была безумно быстрой – мне казалось, километров двести в час. Но, может быть, я ошибался: в пути Нисикимо сказал: «Разгонимся до восьмидесяти, если постараемся».

Мы добрались до северной части залива, и, пока Нисикимо привязывал лодку к причалу, птица пропала из виду. Но Нисикимо ее разглядел и, показывая на нее пальцем, произнес: «Вон в тот двор она залетела, зараза». Так мы оказались около этого дома.

– Ладно, я пошел.

– Да?

– Надо лодку вернуть. Я попросил ее всего-то на полчаса.

– А она не ваша?

– Сказал же тебе: нету у меня. Увидел случайно, как один мужик, который у меня в долгу, мыл ее. Вот я и попросил дать мне.

– А как я… назад?

– Не такое уж тут и расстояние. Пешком дойдешь. Молодежи у нас везде дорога.

– Это невозможно.

Я посмотрел время на смартфоне – восемь пятнадцать. Если возвращаться отсюда пешком до рыбацкого порта, то это, скорей всего, больше полутора часов. Если пойти прямиком в школу – то же самое.

– Тебе на секцию?

– Да, секция… А если время останется, продолжу свою тренировку.

– Скоро дождь зарядит. Так что ничего у тебя не выйдет. Ни там, ни там.

– Выйдет.

Перед выходом я посмотрел прогноз погоды: сегодня целый день облачно, вероятность дождя двадцать процентов.

– Поверь чутью рыбака… А?

Нисикимо, закатив глаза, глянул вверх за моей спиной. Так задрал голову, что его брови чуть не исчезли в волосах. Сразу после этого я почувствовал ветерок около шеи, и тут же что-то острое вцепилось в мое правое плечо.

– Ни фига себе… Эй!

Птица села мне на плечо. Нет… Наверное, села. Я испугался и боялся на нее посмотреть.

Нисикимо стукнул себя по лбу, передернул худыми плечами и грустно улыбнулся.

– Дела-то принимают интересный оборот… Ладно, мне надо лодку, етить ее, вернуть. Покедова.

Он взмахнул рукой, повернулся ко мне спиной и ушел. Как он мог без всяких раздумий взять и уйти отсюда, оставив школьника, который был вместе с ним, в такой сложной ситуации? Я ошеломленно смотрел в спину уходящего Нисикимо, не смея даже сказать что-нибудь. У моего уха послышалось клацанье клюва. Напрягшись всем телом, я медленно сделал поворот направо и нажал кнопку домофона в воротах. В спортивной форме, с серой птицей на правом плече…

4

– Ты бейсболом занимаешься? – спросила меня Тинами абсолютно очевидную вещь.

– Занимаюсь.

– Питчер?

– Почему?

– Кроме питчера, я знаю только кетчера^[389], но на него ты как-то не похож.

Хотя мы вели с ней диалог, Тинами говорила уставшим голосом, как будто разговаривала сама с собой. Окончания фраз вяло подвисали, словно водоросли, поднятые из воды.

Я так и стоял по центру комнаты, после того как меня сюда препроводили. Не знал, куда мне сесть, да мне никто и не предлагал. Тинами была в сером свитшоте и штанах; она сидела где-то в двух метрах от меня на вращающемся стуле, который шел в комплекте к письменному столу. На подоконнике стояла клетка золотого цвета; в ней, успокоившись, сидела на насесте птица, продолжая клацать клювом.

Несколько минут назад, когда я позвонил в домофон, из него внезапно послышался голос: «Ой!» Домофон был с камерой, и, наверное, в нее была видна птица, сидевшая у меня на плече. Входная дверь тут же приоткрылась. В щель двери выглядывала женщина, с виду, наверное, немного моложе моей матери. Глядя на меня своими круглыми припухшими глазами, она молча поманила меня рукой. Жест ее означал: «Давай быстрее», а не просто: «Заходи сюда». И когда я вошел в прихожую, она поспешно закрыла за мной дверь.

– Ой, Рикочка вернулась!

Она сказала это громким поставленным голосом и хлопнула в ладоши на уровне фартука. Но птица продолжала сидеть у меня на плече как ни в чем не бывало. Женщина громко радовалась возвращению Рикочки, а потом, наконец вспомнив о моем существовании, обратила на меня свое внимание. Но это сильно сказано – она всего лишь заглянула мне в лицо с немым вопросом, так что мне пришлось самому, лишь коснувшись, объяснить сложившуюся ситуацию. Это «коснувшись» подразумевало то, что было рассказано, или то, что пропущено? Если первое, то я практически ничего и не коснулся. Сказал только, что остановился перед ее домом и мне на плечо села птица.

– Вот уж она обрадуется… Рикочка, иди ко мне, – сказала женщина и протянула обе руки к моему правому плечу.

Но Рикочка сидела как влитая. Женщина сжалась в плечах и посмотрела наискосок вверх – жест, которого я до сих пор не видел ни разу в жизни. Потом она препроводила Рикочку вместе со мной на второй этаж. Пока мы поднимались по лестнице, я узнал, что около недели назад Рикочка вылетела в окно, что это птица ее дочери, что дочь зовут Тинами, что вообще-то голос у нее не поставленный.

– Давай-ка напугаем ее. – Она казалась гораздо моложе моей матери, благодаря этому легкомысленному поведению в том числе. Поэтому я думал, что ее дочка – ученица началки, но, когда меня впихнули в комнату, там сидела старшеклассница.

– А эта птица… как называется? – спросил я.

Не разжимая колен, Тинами повернулась на вращающемся стуле, развернувшись к окну. Еще было рано, так что, может, ее серый свитшот и брюки были чем-то вроде пижамы. Если да, то я впервые видел ученицу старшей школы в пижаме.

– Жако, серый попугай.

– Попугай?

– Жако, – повторила она, объяснив, что это большой попугай. У какаду на голове оперение-корона, как украшение, а у других попугаев ее нет. У Рикочки короны точно не было – по всему телу шли короткие перья, напоминавшие спортивную стрижку.

– Но их сложно различать. Например, есть какаду, а есть корелла. Тоже попугай, а называется по-другому…

Она пристально смотрела на клетку попугая, и по выражению ее лица совсем нельзя была сказать, что она рада возвращению Рикочки. Вообще-то на лице у нее вообще ничего не отражалось. В своей жизни я знал только двоих людей с таким бесстрастным видом – моего отца и мать начиная с этого лета.

– Спасибо, что нашел ее, – сказала она абсолютно спокойно и посмотрела на часы. Как будто всем своим видом говорила: «Дело закончено, тебе пора уходить». Но я свои дела не закончил. Я же пришел сюда не для того, чтобы вернуть птицу хозяйке. Я шел за Рикочкой потому, что переживал из-за слов, которые она говорила. А сейчас я был уверен: попугай говорит голосом Тинами. Голос был без модуляций, как в дешевом радиоприемнике, а манера говорить – один в один. Мрачно и безэмоционально.

До сих пор я представлял, что слово «сдохни» произносилось в диалоге между матерью и ребенком. То есть что-то вроде жестокого обращения с детьми. Но если предположить, что это голос Тинами, то к кому она обращала свои слова?

– А жако… могут запоминать человеческий язык? – попробовал разузнать я.

Тинами, скользнув взглядом, посмотрела прямо на меня. Как будто начертила линию линейкой.

– Это к чему?

– Так просто.

– Она что-то говорила?

– Ничего.

Тинами посмотрела на меня взглядом, который ничего не выражал, и взяла со стола смартфон. Что-то быстро пробормотала и набрала чей-то номер из памяти телефона. Мне показалось, она сказала: «Надо прекратить», но, может быть, я ошибся. Из смартфона, который Тинами прижимала к уху, послышалось сообщение: «Сейчас я не могу подойти к телефону…» Она нахмурилась и положила смартфон на стол. Там лежала открытая тетрадка с очень красивым почерком и учебник, скорее всего по химии.

– Занимаешься в выходной?

– Скоро экзамены.

Значит, она училась в третьем классе старшей школы, как и мой брат. Роста она была небольшого, прическа, лицо – все отдавало небрежностью, как будто Тинами несильно обращала на это внимание. Поэтому-то я и подумал, что она моя ровесница. А она, наверное, была старше меня на два года.

– Вот вы как, – с запозданием вежливо сказал я и посмотрел на стену напротив. На вешалке висела форма старшеклассницы: блейзер и юбка. Форма школы, в которую нужно было ездить на поезде, где учились очень умные ребята. Кстати, я впервые в жизни увидел форму не на школьнице.

– Мне нужно заниматься. Мы закончили?

– Простите, – рассеянно брякнул я, разумеется, немного рассердившись. Я принес ей потерявшуюся птицу, а она со мной таким тоном… Я взял спортивную сумку, стоявшую на полу, немного растерявшись: ответить ей что-нибудь или нет? Но в этот момент случилось событие, о котором предупреждал Нисикимо. Послышался шум дождя.

Я посмотрел в окно. Дождевые капли мгновенно наращивали страшную скорость; пока я смотрел, море затянулось серой дымкой. Рикочка, сидевшая в клетке около окна, тоже слилась с этим серым цветом. И только одна золотая клетка выделялась своими четкими контурами.

– Дождь пошел, – сказал я очевидную вещь, но Тинами ничего не ответила; она молча смотрела в окно. Кожа у нее была белоснежная, но не такая, когда говорят «белокожая», а такая, как будто она никогда в жизни не выходила на улицу. Белая с синевой, как рыбий животик. Я смотрел на ее профиль – лицо по-прежнему ничего не выражало. И пока я смотрел на нее, у меня возникла одна мысль. Внезапно.

Может быть, эти слова, которые она бесконечно повторяла, были адресованы Рикочке?

Тинами совсем не радовалась возвращению птицы. Вряд ли мне это показалось. Не знаю, по какой причине, но, думаю, Тинами хотела, чтобы Рикочка умерла. Рикочка это почувствовала и сбежала, воспользовавшись случаем… Нет, тогда она не вернулась бы к окну дома. А если Тинами специально дала ей улететь? Понимая, что убьет ее, если так будет продолжаться. А я взял и вернул ее…

– Вы любите читать?

Я посмотрел на полки с книгами рядом со столом, пытаясь продолжить разговор. Там плотными рядами стояли романы. Ну, то есть мне показалось, что это романы, судя по названиям, а на самом деле это могло быть что-то другое.

– Сейчас надо готовиться к экзаменам, так что мне не разрешают читать.

– Ах, вот как…

– Я люблю романы – ведь в них рассказывается о людях, которых никогда в жизни не встретишь.

Я не прочитал ни одного романа. Пока раздумывал, что ей ответить, Тинами встала. Под холодным потолочным светом ее лицо выглядело еще бледнее, она была похожа на девушку со старинной фотографии.

– Тебе зонтик нужен? У нас есть, наверное…

Она вышла из комнаты, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Запахи в коридоре немного отличались от запахов в комнате. Вообще-то я впервые ощущал запахи девичьей комнаты.

– Рикочка вам важна? – спросил я на пробу.

– Чего это ты?

– Она вернулась, а вы не выглядите радостной…

Я был в носках, а Тинами босая, ее шаги звучали глухо.

– А у вас не было, как сказать… – я искал слова, но никак не мог их подобрать, – мыслей… чтобы Рикочки не стало?

Тинами шла впереди меня, и этого практически не было заметно, но она легонько кивнула. Все так же молча она спустилась по лестнице. Я не мог понять, собирается ли она еще что-то сказать или нет. В общем, пока я ждал этого, мы спустились на первый этаж.

– Ой, ты уже уходишь?

Мать, отчаянно жестикулируя, прибежала с кухни. Спросила, есть ли у меня зонтик, «Нет», – ответил я. Широко раскрыв глаза, она, будто выученным жестом, прикрыла рот рукой. Подтолкнула меня в спину, словно поглаживая ее, отвела в прихожую и открыла стойку для обуви с дверцей в форме буквы «W». В ее правом углу стояло несколько зонтов. Она выбрала среди них такой, какой обычно никогда в жизни чужим людям не дают.

– Можешь не возвращать. Спасибо тебе огромное.

На полке обувь была расставлена мегааккуратно, носками вперед. Три уровня. Сразу было понятно, на какой полке обувь отца, на какой – матери, на какой – Тинами: на каждой из них была приклеена табличка с именем, напечатанная на печатной машинке или чём-то подобном. Таблички с именами отца и матери вытерлись, и только иероглифы имени Тинами можно было разглядеть. Так я узнал, что ее имя читается как «тысяча процветающих морей». А если написать иероглифами ее полное имя…

– Мама второй раз вышла замуж, – как будто прочитав мои мысли на несколько шагов вперед, сказала Тинами, проследив мой взгляд.

В это мгновение выражение лица у матери изменилось. Как будто лицо у куклы вдруг стало настоящим, несомненно живым.

Не знаю, вернулось ли потом к матери прежнее выражение лица. Этого я уже не видел: Тинами открыла входную дверь, и я выскочил на улицу, будто хотел поскорее сбежать. Дверь за моей спиной тут же захлопнулась. Я открыл одолженный мне зонт и пошел прямо к воротам, не следуя извилистой дорожке. Оглянувшись, посмотрел на дверь.

Наверное, Тинами решила, что я в душе посмеялся над ее именем Нагаи Тинами^[390]. Хорошо ли я сделал, оставив Рикочку в ее комнате? Не убьет ли ее Тинами? Может, мне надо было четко сказать, что я слышал слова, которые произносила Рикочка? Может, мне надо было спросить, что двигало Тинами, когда она говорила эти слова? Пока у меня в голове крутились одни вопросы, в сумке вдруг завибрировал смартфон. Я достал его. Сообщение из бейсбольного клуба, оповещение для всех: сегодняшняя тренировка не состоится.

«Интересно, что чувствует человек, который говорит: “Сдохни”…» Удаляясь от ворот, я открыл соцсеть и на ходу написал пост.

5

Следующий день, воскресенье, я прячусь рядом с незнакомым зданием.

Вчерашний дождь так и не кончился, сегодня опять не было тренировки бейсбольного клуба, да и в порту бросать мяч я не мог. Валялся в комнате, рассеянно думая о Тинами и Рикочке. В конце концов мне все это надоело, и я сел в автобус, направившись к ее дому. И тут случилась удивительная вещь. Только я собирался выйти из автобуса около дома Тинами, как она сама зашла в этот автобус. Я поспешно вернулся на свое место и вжался в сиденье. Не заметив меня, Тинами вышла через две остановки. Я пошел за ней следом. Пока не добрался вот до этого здания.

Место, немного удаленное от центра города. Здание для арендаторов, и очень похоже, что с низкой арендной платой. Тинами стояла на входе и плакала. Прислонилась спиной к стене, закрыв лицо обеими руками.

Вокруг не было ни магазинов, ни ресторанов, да и людей практически не было. Зачем Тинами пришла сюда? Почему она плачет? Я напрягал свой мозг, прячась в тени от вендингового автомата. Слова, которые говорила Рикочка. Тинами, не обрадовавшаяся ее возвращению. Выражение лица ее матери, которое я увидел перед тем, как покинул их дом…

О, кто-то идет. Худой мужчина лет тридцати пяти. Он шел с противоположной стороны под зонтом, лица его было не разглядеть за низко свисающей челкой. Мужик с челкой закрыл зонт и собирался войти в здание, но заметил стоявшую там Тинами и остановился. Девушка встала напротив него. Они поговорили некоторое время, стоя в дверях, то кивая, то мотая головами из стороны в сторону. Казалось, они ведут какие-то переговоры. Вскоре они, вероятно, о чем-то договорились, коротко кивнули друг другу, и мужик с челкой исчез в здании. Несколько секунд спустя Тинами последовала за ним.

Я крадучись вышел из своего укрытия у вендинговых автоматов, открыл зонт, опустив его пониже, приблизился к зданию и зашел внутрь. На бетонном полу был рассыпан песок в таком количестве, что он шуршал под ногами. Море близко, и если пренебрегать обязанностями по уборке, то очень быстро все так и будет. Перед моими глазами была грязная лестница. Где-то наверху закрылась дверь. Больше ничего не было слышно, кроме шума дождя.

В груди у меня похолодело, воображение рисовало разные неприятные картины. Ничего конкретного, но все как одна плохие.

Я поднялся по лестнице. Буквально сейчас за одной из дверей дома исчезли эти двое. Но стояла такая тишина, что казалось: дом заброшен и в нем никто не живет. Я зашел на второй этаж – там была только одна металлическая дверь с облупленной краской. Судя по недавнему звуку, они вошли в дверь, которая располагалась выше. Я переместился на третий этаж – там была точно такая же дверь. Видимо, на каждом этаже было по одной комнате. Но на дверях не было табличек, поэтому я не понимал: то ли это жилые квартиры, то ли офисы компаний.

Я снова начал подниматься по лестнице, на этот раз на четвертый этаж, и в этот момент у меня за спиной послышался звук открывающейся двери. Я встал на цыпочки и, как балерина, переместился на пролет выше.

Открылась дверь на третьем этаже, которую я уже видел. Затаившись, я смотрел вниз – оттуда вышла одна Тинами. Она молча закрыла дверь и пошла вниз по лестнице. Я подождал, когда удалится звук ее шагов, и стал спускаться. Тинами вышла из здания и, не открывая своего зонта, пошла в сторону автобусной остановки. Дождь усилился – я следовал за ней, и капли дождя стучали по моему зонту, как по барабану.

На остановке я поднял зонт над головой Тинами. Она обернулась – лицо ее было мокрым. Я не знал, от дождя это или к его каплям примешивались слезы. Но, наверное, слезы были. Она выглядела так, будто плакала. Я впервые увидел хоть какое-то выражение на лице Тинами по сравнению со вчерашним отсутствием чего бы то ни было.

– У меня тут дело к одному моему знакомому… Его зовут Нисикимо, – объяснил я причину своего появления. Я назвал имя реального человека, чтобы прибавить моей истории правдоподобия. Может быть, это сработало. Было непохоже, что Тинами сомневается в моих словах. – А вы?

Ответ меня удивил:

– У сыщика по розыску домашних животных.

Оказывается, когда Рикочка пропала, мать нашла в интернете объявление о поиске домашних животных и попросила сыщика начать расследование. Я впервые узнал о том, что существует такой бизнес.

– Рикочка вернулась, поэтому я отменила заказ. Я звонила сюда множество раз со вчерашнего дня, но так и не смогла дозвониться; вот и пришла сама.

Правда ли это? Если да, то почему Тинами плакала?

В конце дороги, окутанной туманом дождя, появилось что-то непонятно прямоугольное. По мере его приближения стало ясно, что это автобус. «П-ш-ш», – вздохнул он, и двери открылись. Мы сели в него вдвоем. Внутри стоял запах сырости. Тинами выбрала одиночное сиденье поблизости от входа. Я встал рядом. Мы оба хранили молчание; наши тела болтались, словно кукольные. Автобус остановился на первой остановке.

– А вы не могли бы оставить у меня Рикочку на время? – решившись, спросил я, когда автобус снова поехал.

Тинами посмотрела на меня сквозь челку, не поднимая головы.

– Зачем тебе?

– Мне хотелось когда-нибудь попробовать завести птицу… Ну, как репетиция или проверка. Если нет, так нет.

– Ты серьезно?

– Серьезно.

Тинами помолчала несколько секунд и вдруг посмотрела прямо на меня.

– Она может говорить всякое странное… – Наконец она сказала об этом сама.

– Ну и пусть говорит.

Приближалась остановка. Автобус снизил скорость, послышалось объявление водителя.

– Сегодня вечером после занятий я тебе ее привезу.

Я не очень-то на это надеялся, но согласие было получено.

– Спасибо вам.

Она попросила дать ей мой адрес, что я и сделал, и забила его в телефон. Автобус остановился. Тинами встала и вышла из дверей, даже не посмотрев на меня. По-прежнему шел сильный дождь, но она и не думала открывать зонт. Я смотрел через мокрое стекло, как она уходит, растворяясь в дожде. В автобус зашли несколько человек, двери закрылись. Вибрации двигателя отдавались в моих кроссовках. Интересно, принесет ли Тинами Рикочку на самом деле? А если принесет, то тогда, начиная с сегодняшнего дня, я постоянно буду слушать ее слова. Автобус поехал, тень Тинами помутнела и исчезла. Я достал смартфон и написал в соцсети: «Что я почувствую, если услышу в своей комнате: “Сдохни”?».

6

Следующий день, понедельник. День почитания старших.

Небо наконец-то прояснилось, и я снова кидал мяч до начала тренировки клуба. Делал броски наподобие форкбола, целясь в мат, мяч возвращался ко мне, и я опять кидал его.

Ударился! Прокрутился, покатился. Я посмотрел на свою правую руку. Сплошные волдыри. Стертые подушечки пальцев, указательный и средний пальцы покраснели, мозоль, еще мозоль… Я согнул и разогнул локоть – немного неприятные ощущения.

– Ну… и чё в итоге-то?

Нисикимо держал в руках удочку и смотрел в мою сторону не отрываясь. Как всегда, он отражался в лучах утреннего солнца длинной тенью до края волнореза. В центре залива виднелся необитаемый остров, который мы называли просто «остров»; его длинная тень падала на поверхность воды.

– Не знаю.

Ударился! Прокрутился, покатился.

– А эта, как ее, Рикочка? Так и продолжает нести свою чушь?

– В моей комнате. Да.

Я рассказал ему обо всем, включая то, что теперь Рикочка живет у меня.

– «Сдохни» говорит?

– Да, говорит.

…Вчера вечером Тинами принесла Рикочку домой, как и обещала. Рикочку в клетке, упаковку птичьего корма и записку, где подробно рассказывалось, как за ней ухаживать. Прозвонил звонок в дверь, и я вышел. Дождь закончился. У входа в дом стояла Тинами, за ней – такси. Она вручила мне все, что принесла, и сразу села в машину, так что мы с ней совсем и не поговорили.

– И пришло же тебе в голову взять такую дурную птицу…

– Она очень милая.

В записке Тинами говорилось, что Рикочка любит фрукты. Я попробовал дать ей яблоко из холодильника, нарезав на маленькие кусочки. Она с удовольствием все съела. У птиц не поймешь, что они чувствуют, но по ее движениям я подумал, что ей было вкусно.

– Ты не такой, как твой брательник… Я иногда вообще не понимаю, что у тебя в башке, братишка. – Ковыряя в зубах, Нисикимо покачал головой. – О! – вскрикнул он. Я подумал, что там что-то происходит с его удочкой, но ошибся. – Это твой дружбан, братишка?

Мимо склада шел Тодзава в спортивном костюме. Прежде чем рассмотреть его лицо, я повернулся к мату и бросил мяч.

Ударился! Прокрутился, покатился.

Тодзава сразу подошел ко мне:

– Эй, можно тебя?

Ударился! Прокрутился, покатился.

– Слышь!

Ударился! Прокрутился, покатился.

– Эй! – Он схватил меня за левую руку. Я повернулся к нему. Прошло два месяца, как Тодзава ушел из клуба. Его остриженные налысо волосы отросли и были растрепаны. Он мельком взглянул на Нисикимо и придвинул лицо к моему плечу.

– Пошли со мной.

Повернулся ко мне спиной, пошел вдоль складской стены, завернул за угол и скрылся из виду. Как раз в противоположную сторону от того места, где я бросал мяч.

Стоило мне с небольшим опозданием прийти туда, как Тодзава схватил меня за грудки и, не отпуская рук, впечатал меня в стену, так что у меня из горла вырвался крик.

– Ты давай бросай это дело.

– Что?

– Дурака-то из себя не строй…

Прыщавое лицо Тодзавы покраснело, руки, которыми он держал меня, повернулись вполоборота, скручивая мою форму. Но больше он ничего не сказал.

– Коминато, – послышался голос издалека. Мужской голос. Он показался мне знакомым. Тодзава быстренько убрал свои руки. На дороге, идущей вдоль рыбацкого порта, стоял мой учитель из средней школы. Помню, что он преподавал английский, но как его зовут, я забыл.

– Давно не виделись…

Он и так был худющий, но по сравнению с тем, каким я его видел на выпускном, похудел еще больше. Щеки ввалились еще сильнее, он был похож на скелет. Глядя на него, я вспомнил, как он часто рассказывал на занятиях английского истории о привидениях. Истории были совсем не страшные, и все часто ржали, обсуждая, что самым жутким во всем этом было лицо учителя. Все его истории, которые он нам рассказывал, были про Японию, но написал их вроде какой-то древний иностранец. Его имя, конечно же, я тоже не помню.

Учитель подошел ближе, улыбнулся мне и Тодзаве.

– Коминато, у тебя всё в порядке?

Предполагая, что учитель быстро не свалит, Тодзава наблюдал за ситуацией, немного отдалившись. Но я специально ответил неопределенно, и он вскоре забил на все, повернулся ко мне спиной и вернулся на префектуральную дорогу, которая шла вдоль рыбацкого порта. Не забыв напоследок с ненавистью взглянуть на меня.

– Что он тебе сказал? – Учитель оглянулся. Я вспомнил и его медлительную интонацию, но имя никак не вспоминалось. Вместо этого у меня всплыло из памяти, как во время занятий ровно с такой же интонацией он говорил всякие шутки, над которыми смеялся в одиночку.

– Ничего особо не говорил. Учитель, вы тоже на праздниках Серебряной недели?

– Да я больше не учитель.

Оказалось, он ушел с работы в марте этого года. Кажется, на общем собрании школы до выпуска я слышал (или все-таки нет?), что он ушел на пенсию.

– Хоть я и преподавал английский язык, по-английски нормально говорить не умею. В школе я уже порядком надоел, и тут удачно совпало время уходить…

Он никогда в жизни не рассказал бы мне этого, будь я сейчас его учеником.

– А ты чем занимаешься в рыбацком порту?

– Каждое утро бросаю мяч до тренировок в секции и занятий в школе.

– Вы с братом еще в среднейшколе упорно тренировались в бейсбольном кружке… Я всегда наблюдал за вами из окна учительской.

Правда, что ли? Особенно то, что касается брата. Начиная с этого лета я встречал много людей, говоривших что-то подобное. Одноклассники брата по средней школе, его бывшие классные, которые специально притаскивались к нам домой. Дядьки и тетки, жившие по соседству. Все они били себя в грудь, говоря: «Мы давно заметили, насколько брат был увлечен бейсболом».

– Тренирую форкбол, – на всякий случай сказал я. Брат начал осваивать форкбол еще со средней школы, и если учитель реально следил за его тренировками, то должен был как-то это прокомментировать. Но учитель, как я и предполагал, посмотрел мне в лицо, а потом, через некоторое время, хлопая глазами, отвел взгляд в сторону моря. И вдруг сказал:

– У меня нет опыта настоящей игры в бейсбол, и я не знаю, пригодится тебе мой совет или нет… но мне рассказал об этом мой учитель физики из старшей школы…

А потом он научил меня тому, о чем я до сих пор совершенно не догадывался. Секрету форкбола. Наверняка об этом не знал не только я, но и брат. Потому что если б знал, то хотя бы разок об этом обмолвился.

– Это правда? – переспросил я.

– Правда. – Учитель улыбнулся, отчего морщины на его худых щеках стали еще заметнее.

7

В тот день я вернулся после занятий в секции домой. Думая о секрете форкбола, который открыл мне учитель, я смотрел на клетку с Рикочкой. Она стояла на подоконнике, так же как дома у Тинами.

Родители не были против того, чтобы я взял Рикочку, но я был поражен, что ни отец, ни мать не проронили об этом ни слова. Может, они даже не заметили, что у меня в комнате появилась птица?

Рикочка в клетке клевала птичий корм, иногда посматривая в темноту за окном. У нее должна быть птичья (куриная) слепота, но, может, она что-то там видела? Тем более что на уроках биологии нам говорили, что у птиц нет никакой куриной слепоты. Просто многие из них активны днем, поэтому возникло такое мнение. А на самом деле они и ночью нормально видят.

Я встал и посмотрел в окно. Мы жили в малобюджетном жилом квартале, где дома стояли тесно друг к другу; видны были только стены и крыши соседних домов. Небо стали затягивать тучи, ни звезд, ни луны не видать.

Рикочка заговорила. Я приблизил лицо к клетке и прислушался к ее голосу.

«Сдохни».

Интересно, а как птицы запоминают слова?

«Наверняка они говорят, не понимая смысла слов», – написал я в соцсети; думаю, я осознавал это, поэтому ничего и не чувствовал, слушая, как птица повторяет свою фразу у самого уха. Это было немного непредсказуемо. Может, потому, что это был голос Тинами, а может, из-за манеры сказанного…

– Утрупься, – сказал я, нарочно понизив голос.

Еще раз.

– Утрупься.

Еще раз.

– Утрупься.

Но Рикочка моих слов не повторяла. Как часто нужно говорить, чтобы птица запомнила слова человека? Я наклонил голову, поднял глаза.

– А если…

8

– Вы же говорили, что она разгоняется до восьмидесяти километров в час, – вопил я; капли дождя со скоростью пулеметной очереди били меня в лицо.

– Разогналась! – прокричал мне в ответ Нисикимо. Одной рукой он управлял лодкой, другой переключал скорости. Показал мне подбородком на спидометр; дождь заливал глаза, и я практически ничего не мог разглядеть. Какая там скорость на спидометре – даже фигура Нисикимо выглядела искаженной. Необитаемый остров, который должен был быть виден впереди по левую руку, утратил свои очертания. Моторная лодка по прямой пересекала залив, направляясь на тот берег, где жила Тинами.

– Я съехал с курса слегонца; щас поверну, держись!

Нисикимо сделал поворот, и меня потащило на левый борт. Я пригнулся и посмотрел вперед через пластиковый козырек: виднелся смутно различимый причал в черно-белом пейзаже. «Вот оно как», – подумал я и тут же покатился на правый борт. Поспешно вцепился в спину Нисикимо. Лодка снизила скорость и остановилась, плотно прижавшись к деревянному причалу. Шум ветра на мгновение прекратился; его сменил шум бесчисленных капель дождя, ударявших по водной поверхности.

– Большое спасибо! – Я запрыгнул на причал. Меня догнал голос Нисикимо:

– Эй!

– Да?

– Мне сказал чувак, который мне лодку одолжил…

– Я спешу, до встречи!

На одном дыхании я взбежал на холм к жилому кварталу, повернул в переулок и на полной скорости рванул дальше. По правой стороне приближался дом Тинами. Дверь гаража была открыта. Из него показалась черная машина, блестя под дождем; выехала на дорогу и стала удаляться. Когда я добрался до ворот дома, она уже скрылась из виду за поворотом. Запыхавшись, я нажал кнопку домофона. Ноль реакции. Я нажал кнопку еще раз, и тогда из динамика послышался голос Тинами:

– Что ты тут делаешь?

Наверное, она видела меня по камере, поэтому, не спросив, кто это, сразу задала свой вопрос.

– У вас дома кто-то есть?

– Нет, а что?

– Позвольте мне уточнить кое-что…

Вчера вечером, заглядывая в клетку Рикочки, я обратил внимание на один момент. Те слова, которые повторяла Рикочка, кто и кому их адресовал? Мне показалось, я нашел ответ на этот вопрос. Я думал всю ночь. Совсем немного поспал, а в основном ломал себе голову всю ночь напролет. Чем больше проходило времени, тем сильнее я убеждался в правильности своих рассуждений. И к рассвету во мне возникло сильное желание проверить свои выводы. Я вышел из дома и отправился в рыбацкий порт. Нисикимо в футболке, с виду уставший, рассеянно курил, прячась от дождя под козырьком склада. Я спросил его, не может ли он прямо сейчас арендовать лодку? Он, конечно, обалдел от такой просьбы, но я попросил его, сказав, что дело срочное. Он вышел из-под козырька и отправился куда-то. Вернулся с ключами, мы сели в ту же самую лодку, которая стояла на причале неподалеку от рыбацкого порта, и вышли из него.

– Тинами-сан, может, это вы собирались умереть?

Прошло много времени, прежде чем она ответила; за это время я успел восстановить сбившееся дыхание.

– Почему?

Ее слова, бессильная интонация говорили мне: «Да».

– Пустите меня внутрь, пожалуйста.

Через некоторое время домофон выключился, бесшумно открылась дверь. Я прошел через ворота; зачем-то, хотя в этом не было никакой необходимости, проследовал по извилистой дорожке и встретился в прихожей с Тинами в свитшоте. Она повернулась ко мне спиной и пошла внутрь дома. Но я не двигался. Она остановилась на полпути.

– Если накапаешь на пол – ничего страшного.

– Давайте здесь.

Мокрый как мышь, я присел на корточки на бетонный пол. Тинами вернулась, подойдя совсем близко ко мне, и села на порог, но так ничего и не сказала.

– Я ошибся в своих выводах?

– Нет.

– А вы не скажете, по какой причине?

Тинами сидела, опустив голову.

– Ты… Конечно, тебе интересно.

Я сделал вид, что не заметил того смысла, который она вкладывала в свои слова.

– Причина слишком дурацкая, и ты, наверное, будешь разочарован, – сказала Тинами.

Безо всякой нерешительности, хотя я и ожидал этого, она рассказала мне о причине, по которой хотела умереть. В ее истории всё смешалось, и, наверное, уже невозможно было разобрать ее по частям, но Тинами смогла передать ее словами. Смерть отца от болезни, когда она училась в средней школе. Второе замужество матери. Ее новый отец – богатый человек, владевший тремя стоматологическими клиниками в префектуре. Ее заставляли заниматься, и она худо-бедно смогла поступить в старшую школу, где училась сейчас, но ее одноклассники были очень умными как на подбор, и она не поспевала за ними. Сколько ни старалась – всё мимо. У нее не было ни друзей, ни подруг, с кем она могла бы поделиться, да и вообще у нее никогда в жизни не было друзей. «Всё это глупости, да?» – спросила она. «Не знаю», – ответил я. Я на самом деле не знал. Но хотел об этом знать, и мне надо было об этом знать.

– Самая главная причина – это я. Я, которая хочет умереть из-за такой ерунды… Поэтому не то чтобы я хочу умереть. Я хочу, чтобы я умерла.

Похоже, мои подозрения подтвердились.

Вечером, глядя на свое отражение в окне комнаты, я думал: «Может быть, Тинами говорила эти слова не по отношению к кому-либо и точно уж не по отношению к Рикочке, а себе?» В комнате Тинами птичья клетка располагалась у окна. Тинами стояла и повторяла эти слова, глядя на свое отражение. День изо дня, раз от раза. Вот Рикочка их и запомнила.

– Вы выпустили Рикочку, потому что она запомнила ваши слова? – спросил я.

Тинами покачала головой.

– Я выпустила ее первой, потому что, если я умру, мой нынешний отец или выкинет ее на улицу, или избавится от нее каким-либо другим способом. Это жако моего покойного отца, а ее имя Рику – «материк», «суша», как противоположность моему, которое означает «море». Море и суша. Моему нынешнему отцу, судя по всему, всё это не нравится. За все четыре года, что они женаты с мамой, он ни разу не обратил внимания на Рикочку.

Матери она сказала, что Рикочка улетела из-за ее оплошности.

– И тогда мама нашла в сети сыщика, который разыскивает пропавших домашних животных, и сказала мне: «Свяжись с ним». Она стояла и ждала, когда я позвоню по телефону. Мне ничего не оставалось делать, как позвонить.

Сыщик получил фотографии Рикочки и сразу же пришел к ним домой. Но он не производил впечатление человека, способного выполнить свою работу, и Тинами успокоилась. Надеялась, что все обойдется и Рикочку не найдут. Но через несколько дней появился я с птицей на плече.

– Когда ты пришел к нам домой вместе с Рикочкой, я сразу поняла… – Тинами посмотрела на мою грудь.

– Что поняли?

– Кто ты такой.

Я прикинулся, будто не понял смысла ее слов.

Тинами замолчала, ожидая моего ответа. В ее глазах сложно было увидеть границу между белком и радужкой. Я ничего не сказал. Тогда Тинами достала смартфон из кармана свитшота, поискала что-то в нем и повернула экран ко мне. Как я и догадывался, на экране телефона была моя запись в соцсетях. «Наверняка они говорят, не понимая смысла слов», – моя запись, сделанная вчера вечером.

– Я обратила внимание на этот аккаунт и стала следить за ним еще давно. С конца летних каникул. Каждый день открывала и читала… Начинала с последних или, наоборот, шла подряд от старых записей к новым. Живем в одном городе, такой же старшеклассник, как и я; стало интересно, о чем он думает…

Вот так она читала посты. Но потом они пропали, новых не было. В принципе, ничего удивительного, ведь владельца аккаунта уже нет в живых.

– А тут вдруг записи снова появились. Я была очень удивлена. К тому же в них говорилось о Рикочке.

Тинами показала эти записи на экране. Текст, который я первым написал в аккаунте брата, когда Рикочка появилась в рыбацком порту.

«Когда я изо всех сил старался освоить бросок мяча, вдруг возник чувак, который хотел моей смерти».

– Сначала я вообще ничего не поняла: почему в аккаунте человека, которого уже нет в живых, вдруг возникает пост про Рикочку? Но на следующий день ты пришел ко мне домой с Рикочкой на плече. Я тебя сразу узнала. Я ведь неоднократно видела твои фото в этом аккаунте.

Брат иногда выкладывал мои снимки у себя в соцсетях. Фотка, когда я собирался показать пальцами знак V, но не успел, и рука застыла где-то посередине. Или он заставал меня врасплох и выкладывал, как мама стрижет меня наголо машинкой, хотя друзьям я хвастался, что стригусь в парикмахерской. Хотя только такие фотки там и были, мне было приятно, и я этим гордился.

– Хотела у тебя узнать… Зачем ты выложил в аккаунте брата фото Рикочки?

– Вам интересно?

Не шевеля губами, Тинами ответила: «Да, интересно».

– Если ты не против, конечно.

– Я хотел найти преступника.

– Какого?

– Преступника, который убил брата.

Наверное, она не поняла смысла моих слов. В ее взгляде читалась растерянность.

Втайне от тренера Симои и своих друзей по команде брат не прекращал отработку форкбола. Благодаря этому их команда дошла до финала регионального чемпионата, и тогда брат в конце концов повредил локоть. Тренер Симои был прав, когда предупреждал его не перетруждаться, – ведь форкбол дает большую нагрузку на сустав.

В финале мяч бросал Тонодзава, но ему наподдали с первого же раза. Команда продула всухую.

Брат всегда был очень разговорчивым, но с тех пор как воды в рот набрал. А в конце летних каникул он внезапно умер. В то утро меня разбудил пронзительный, будто раскалывающий дверь крик матери. Я вышел из комнаты и увидел брата: он висел в пролете лестницы, вокруг его шеи были закручены брюки от спортивной формы, через которые был протянут ремень, намотанный на перила. Его глаза и рот были широко открыты, как будто он кричал. Когда я вспоминал брата, это было первое, что всплывало у меня перед глазами, словно все бесчисленные повседневные эпизоды, связанные с ним, исчезли куда-то из моей памяти.

– Мне, так же как и вам, Тинами-сан, во что бы то ни стало хотелось узнать, почему умер мой брат, о чем он думал…

Подражая брату, я стал кидать мяч ранними утрами в рыбацком порту. Я думал, если буду непрерывно тренировать там форкбол, то поврежу локоть, как брат, не смогу выполнять броски и тогда пойму, что же он чувствовал. Конечно, брат привел команду в финал Регионального чемпионата, и мы с ним здорово отличались по уровню, так что, даже травмировав локоть, я, может, и не смогу понять того, что ощущал он. К тому же я нисколечки не люблю этот треклятый бейсбол, терпеть его не могу. Может, и вообще ничего не почувствую, даже если получу травму локтя. Но ничего лучше мне в голову не приходило. Мне казалось: чем больше я буду бросать мяч наперекор усталости и боли, чем сильнее буду испытывать неприятные ощущения в локте, тем легче мне будет простить себя за то, что позволил брату умереть на моих глазах.

– Я поискал в соцсетях. Вдруг кто-то написал что-то мерзкое в период между проигрышем в том чемпионате и его смертью…

Но таких постов нигде не было; наоборот, все его одноклассники и, наверное, жители нашего города писали ему ободряющие слова. Но я не успокаивался, подозревая, что кто-то или стер пост, или писал гадости брату в личку.

– Я попробовал войти в аккаунт брата…

Залогиниться оказалось проще простого. Когда брат пошел в первый класс старшей школы, родители, выполнив свое обещание, подарили ему смартфон. И он при мне создал свой аккаунт в соцсетях.

– А паролем, наверное, сделать или имя, или дату рождения? – спросил брат, развалившись на диване в зале. Я сказал ему, это может быть опасно. «Но если я его забуду, то проблем не оберешься», – ответил брат и добавил единицу к своему имени и дню рождения. Почему единицу? Это был номер на форме стартового питчера, который стремился получить – и в итоге получил – брат.

– Войдя в аккаунт, я все сразу нашел.

Я вывел на экран своего смартфона и показал Тинами сообщение в личке, которое получил брат в ночь накануне самоубийства.

«Тебе тренер не разрешал, а ты и в ус не дул. Нечего притворяться, что локоть повредил. Проиграли из-за тебя. Ты всех подставил. Бери ответственность на себя – сдохни к чертям собачьим, и всем станет легче».

Когда я нашел это сообщение, аккаунта, с которого оно было отправлено, уже не существовало. Наверняка его стерли после смерти брата. Я думал только на одного человека, но доказательств у меня не было никаких, и я ничего не мог сделать.

Но пять дней назад все изменилось…

– Увидев Рикочку у волнореза, я решил сделать пост с аккаунта брата. Хотел, чтобы этот прочитал его и понял, что я знаю о его сообщении в личку. Что плохого, если младший брат постит с аккаунта старшего брата, который умер? Что плохого писать о том, что действительно произошло? – уговаривал я себя.

«Когда я изо всех сил старался освоить бросок мяча, вдруг возник чувак, который хотел моей смерти».

«Интересно, что чувствует человек, говорящий: “Сдохни”?»

«Как это?.. Когда в моей комнате мне говорят: “Сдохни”?»

«Наверняка это говорят, не понимая смысла слов».

На самом деле я хотел написать что-то такое, что нагонит на него гораздо больше страха. Такое, из-за чего он станет бояться ходить на учебу. Из-за чего он и из дома-то побоится выйти. Но мне не хватало смелости. Я даже стал сомневаться, а был ли вообще какой-то смысл в моих постах. И тут в рыбацком порту Тонодзава схватил меня за грудки… Вероятно, как я втайне подозревал, именно он отправил то личное сообщение.

– И как ты собираешься с ним поступить?

В новостях по местным каналам все обсуждали убийство, которое впервые за пятьдесят лет произошло в нашем городе. Но убийство было совершено и до этого. Мой брат погиб, заколотый невидимым ножом. Мне хотелось всадить тот же самый нож в тело убийцы брата. Но я не мог найти в себе смелости.

– Да, наверное, никак.

Я своей примитивной головой не мог понять, что было бы правильно сделать.

– Что бы там ни было… Умирать нельзя.

Это было единственным, что я мог сейчас сказать. Есть те, кто остался: я, мои папа и мама, которые после смерти брата вообще перестали разговаривать. Я честно сказал: я не знаю, что чувствует Тинами, не могу представить себе, какие в реальности у нее отношения с родителями. Но какая в общем-то разница, если суть в том, что ее родители, какими бы они ни были, останутся жить после нее? Да, вот и я уже знаю Тинами, и мне станет грустно после ее смерти. Наверняка еще грустнее мне станет от того, что, сколько ни старался, я не смог остановить ее.

– Я обо всем об этом думала сотни раз. Но…

Тинами сжала губы и задержала дыхание, как будто пыталась остановить икоту. С тем же видом она обхватила колени и положила на них голову, спрятав лицо.

– Я не знаю, что делать. Я тупая и не могу нагнать одноклассников. Хоть сто лет пройди, я не сумею нормально разговаривать со своим новым отцом, а полюбить его, что уж тут говорить, у меня точно не получится. Из-за этого я и с мамой говорить не могу. С моим характером у меня, наверное, никогда не будет друзей, и я терпеть не могу саму себя. Вот и думаю: лучше б меня не было на этом свете, я хочу, чтобы я исчезла…

Голос Тинами звучал глухо – голова ее была опущена на колени. Она сидела, развернувшись ко мне; я четко видел ее макушку по центру, цвет ее кожи на затылке, как растут ее волосы, волосок за волоском. Всё это выглядело таким свежим и живым, что я внезапно лишился дара речи. Дождь, пеленой окутывавший дом, незаметно прекратился; мы молчали, не было слышно ни звука. Казалось, мне еще было что сказать, но слова, будто тяжелые комки глины, застревали у меня во рту. Наверное, теперь тучи разойдутся и будет голубое небо? Сегодня в секции выходной. Интересно, что все сейчас делают? Едут на автобусе или на велосипеде за покупками, развлекаются с друзьями? После смерти брата я ни разу ничем таким не занимался. Наверное, и дальше не смогу. Завидую тем семьям, где никто не покончил с собой, и ненавижу их; смеяться и шутить у меня не получается. Сидя на корточках, промокший насквозь, я напряг горло и поднял подбородок. Это был мой способ не разреветься, которым я овладел после смерти брата. Мне совсем не хотелось плакать у кого-то на глазах. Может, и Тинами так же? Может, у нее тоже есть свой проверенный способ не разрыдаться, которым она сейчас пользуется? У нее текли слезы, когда она стояла внизу здания, где располагался офис по поиску пропавших домашних животных. Наверное, оставшись одна, она много раз плакала, точно так же, как и я.

И тут из-за двери послышался голос:

– Э-э-й!

Тинами подняла лицо, как будто отодрала голову от коленей.

– Э-э-й!

– Простите, может… это мой знакомый.

Я встал и взялся за дверную ручку. Никакое не «может». Голос, без всяких сомнений, принадлежал Нисикимо. Он запыхался, как будто только что вынырнул из-под воды.

– Уж извиняюсь, что вмешиваюсь, но времени у нас нет ни хрена. Поехали – мы можем сейчас увидеть офигительную штуку. Давай, братишка… И ты, сестренка, давай с нами, если не против.

9

Нисикимо посадил нас в моторную лодку, стоявшую на пирсе, завел двигатель, и лодка резко пришла в движение. Мы с Тинами инстинктивно схватились за руки, но оба потеряли равновесие и упали назад.

– Все нормально? – спросил Нисикимо, даже не обернувшись, но мы были так заняты тем, чтобы привести себя в вертикальное положение, что не ответили ему. Куда вообще мы направляемся? Нисикимо резко подал рычаг управления вперед. Его старую футболку, которую он, казалось, носил не снимая, трепал ветер; лодка неслась, наращивая скорость. Дождь закончился, но небо опять плотно затянули серые тучи; отражавшее их море тоже было темным.

– Вам не нужно возвращать лодку?

– Потом верну.

– А что за офигительная штука?

– Доедем – увидишь. – Нисикимо указал вперед подбородком. Вдали в тучах образовалось несколько просветов, через которые проглядывало солнце. – Я давно хотел это увидеть. Совсем давно, один только раз показалось что-то подобное, и небо было похожим на то, что сейчас… Вот я и подумал: ну, может, сейчас-то мы всё и увидим…

– То есть вы не знаете, увидим мы или нет?

– Да откуда ж мне знать…

Просветы между туч постепенно становились всё более отчетливыми. То ли потому, что мы к ним приближались, то ли сами они понемногу становились шире. Было видно, как лучи, падающие на поверхность моря, становились всё толще и толще. Они освещали участок перед необитаемым островом, располагавшимся в центре залива.

– У меня тоже было всякое… – Двигатель продолжал натужно реветь, голос Нисикимо было сложно разобрать. – Хотя жизнь, в которой не случается ничего плохого… Да, это, блин, что-то из ряда вон.

Практически стоя на четвереньках, подняв голову, я смотрел на лицо Нисикимо, схватившегося за ручку переключения передач. Я не знал, что у него за жизнь, какими иероглифами пишется его имя, какое такое «всякое» было в его жизни, но, пока я смотрел на его испещренное морщинами лицо, внезапно понял одну вещь.

Секрет форкбола, о котором мне рассказал учитель английского в рыбацком порту.

Что он хотел сказать тогда.

– Говорят, форкбол практически не падает.

– Что?

– Говорят, форкбол практически не падает! – громко сказал я, стараясь не проиграть завываниям ветра.

– Как он может не падать?

– Он падает, но не заваливается.

Вроде как это состояние, похожее на естественное падение. Конечно, он немного заваливается, но его траектория близка к обычной параболе. При прямом ударе мяч закручивается, с силой двигаясь вверх, поэтому он летит долго, не падая. А форкбол, наоборот, выглядит так, будто совершает большое падение.

– Другими словами, если сравнивать, то прямой мяч, получается, сильнее закручен.

Не знаю, зачем учитель рассказал мне об этом, вероятно, просто вспомнил. Но, может быть, он хотел передать мне то же самое, что прямо сейчас высказал Нисикимо. Что жизнь, в которой ничего не происходит, в которой нет ничего тяжелого и грустного, – это нечто из ряда вон.

– Хорошую вещь узнал!

Я-то говорил без особого глубокого смысла, а Нисикимо показал вперед:

– Обычно это называют «лестницей ангелов»!

Среди просветов в тучах пробивались тонкие прямые лучи света, накладывающиеся один на другой.

– По этим лучам ангелы спускаются с облаков на землю!

– Вы и хотели нам это показать?

– Нет, вовсе не это!

«Тогда что же?» – подумал я. И в тот же миг рычаг переключения скоростей оказался на нейтралке, мотор заглох. Автомобиль, наверное, еще проехал бы вперед по инерции, но на воде такого не бывает. Лодка резко затормозила, и мы с Тинами снова завалились вперед, потеряв равновесие, хоть и стояли на четвереньках.

– Идите-ка сюда.

Нисикимо переместился на край лодки, подпрыгнул, схватившись обеими руками за пластиковый козырек, и забрался на задравшийся вверх нос. Он залез на это ничем не огороженное место, проделав трюк на чужой лодке, и был уверен, что мы последуем за ним, – все это было поразительно. А еще я удивился тому, как Тинами, поднявшись на ноги, схватилась за край козырька, оттолкнулась обеими ногами и тоже залезла на нос лодки.

– Братишка, давай сюда быстрее!

Мне ничего не оставалось, как осторожно залезть туда, стараясь не свалиться. Разумеется, я не мог встать в полный рост, как Нисикимо, – и я, и Тинами стояли на четвереньках. Похоже, над нами пролетал самолет – послышался приближающийся звук его двигателя.

– Встать можете?

Не дожидаясь ответа, Нисикимо одновременно взял нас за руки и потянул наверх. Первой встала Тинами; она подняла голову вверх, широко раскрыла глаза и медленно выпрямила колени. Ее ноги в серых трениках тряслись так, что это было видно невооруженным глазом. Я тоже встал на трясущихся ногах, опираясь на руку Нисикимо. На твердую, коричневого цвета, похожую на клешню краба руку.

– Посмотрите туда.

Линии света, направленные сквозь просветы в тучах, – лестница ангелов, как называл их Нисикимо, – освещали поверхность моря, словно прожекторы. Всего их было пять. Каждый из лучей был тонким, округлым; они располагались на равном расстоянии друг от друга, и все это выглядело как светящийся пятиугольник. Только и всего.

Интересно, что он хотел нам показать… Лодка качалась, обдуваемая боковым ветром. Если б Нисикимо не продолжал держать нас за руки, мы непременно свалились бы в море. Но, даже схватившись за его руку, мы были в шаге от падения. Мы постарались встать поровнее. С губ Нисикимо сорвался стон. А затем, несмотря на то что он сам нас сюда притащил, он пробормотал:

– Да, быть этого не может… Срань господня.

Перед нами действительно открывалась картина, в которую трудно было поверить.

У нас на глазах расцветал цветок. Размером, наверное, с поле для гольфа. Каждый из пяти лучей света, проглядывавших сквозь тучи, постепенно расширялся, превращаясь в цветочный лепесток. Прямо в центре серого пейзажа с невидимой линией горизонта, по ту сторону от слабого морского ветра, раскрывался белоснежный цветок из света; его края накладывались один на другой, соединялись, расширялись, полностью распространяясь по зоне видимости. Он был настолько ослепительно ярок, что мне захотелось хотя бы ненадолго прикрыть глаза.

– Расцвел…

Голос Нисикимо дрожал. Может быть, он плакал? Он говорил, что давно хотел увидеть это, но почему? Однажды, давным-давно, цветок чуть не показался ему, но когда это было? Он сжимал мою руку все сильнее. Наверное, больше силы стало и во второй его руке. Неужели Нисикимо действительно догадался о появлении цветка только по виду затянутого тучами неба? По-прежнему оставались одни загадки. Может быть, Тинами передумает умирать? Может быть, Тонодзава в своем сообщении выплеснул на моего брата свою досаду и стыд за поражение команды, к которому он оказался причастен? Может быть, на самом деле он не желал ему смерти? После проигрыша в финале Регионального чемпионата в соцсети брата пришло очень много ободряющих комментов. Разве все эти слова были менее значимы, чем сказанное всего лишь одним человеком? Слова победителям оказались сильны, а побежденным слабы? Победители сильные, а побежденные – слабаки? Если б Тонодзава не отправил свое сообщение, брат действительно не умер бы? Папа с мамой когда-нибудь опять заговорят, как раньше? Я снова смогу смеяться с друзьями? Представлял ли себе брат хоть чуточку, как после его смерти беззвучно распадется оставшаяся в живых наша семья? В крематории мама попросила сотрудника, чтобы в гроб положили бейсбольную перчатку. Но ей отказали, и мама заплакала, открыв рот, как ребенок. Представлял ли себе брат перед смертью, что так будет? Почему он мне ничего не сказал? Я безостановочно бросал мяч в рыбацком порту, кормил чаек хлебом, промокнув насквозь, говорил с Тинами, но ничегошеньки не мог понять. Даже если когда-нибудь я поврежу локоть, все равно наверняка ничего не пойму. Когда я учился в началке, мы с братом любили загадывать друг другу ребусы – и каждый день находили новые. Тогда у каждой загадки обязательно был ответ. А вот сейчас я даже не знаю, существуют ли ответы на мои вопросы… Я посмотрел на Тинами. Она смотрела на меня, стоя на ветру в свитшоте и трениках серого цвета, сжав губы в горизонтальную полоску. С силой во взгляде. Посмотрев на нее, я почему-то почувствовал, что у меня точно такое же выражение лица. Хотя я ничего и не понимал, но это ощутил четко.

Смерть девочки, которая не улыбалась

Как было написано в статье, на кенотафе для цветов лежало огромное число букетов.

Десятилетняя девочка погибла на проезжей части. Она упала лицом вниз, а когда прохожие поспешно подбежали к ней, она уже не дышала.

В статье была опубликована прижизненная фотография девочки. На ее лоб падали лучи солнца, проглядывавшие сквозь деревья, она стояла и смотрела на нас с улыбкой, совсем не догадываясь, что с ней случится в будущем.

Я знаю, кто ее убил.

Но, наверное, я умру, так никому и не рассказав об этом.

1

Я допил бульон, оставшийся от быстрорастворимой лапши, и увидел на дне выстроившиеся в ряд буквы «SOS».

Продолжая держать пластиковую плошку обеими руками, я медленно наклонился вперед. Отодвинулся на такое расстояние, чтобы мои дальнозоркие глаза смогли сфокусироваться, но все равно оставшиеся кусочки лапши явно выстроились в «S», «O», «S».

Что означала эта аббревиатура? Я напрягал свою память, вытирая остатки бульона вокруг рта. Точно, это Save Our Souls («Спасите наши души») или Save Our Ship («Спасите наш корабль»). Так объяснял наш учитель английского в институте. Выпустившись, я сам стал преподавать английский и простоял на кафедре в средней школе без малого сорок лет, но так и не перепроверил, какой из вариантов правильный.

– Ответ зависит от вас.

Даже эта моя шуточка, вызывавшая кривые ухмылки у моих бесчисленных учеников, мертво звучала в пустой гостиничной комнате. Я посмотрел вверх. В зеркале, расположенном за столом, отражалось лицо мужчины, выглядевшего на удивление униженным.

Это было мое второе в жизни путешествие за границу. Первое состоялось около двадцати лет тому назад. У племянницы была свадьба на Гавайях, и мы с женой, взяв загранпаспорта, сели на международный авиарейс. Несмотря на то что уже тогда по выслуге лет я был опытным преподавателем английского, на Гавайях я и слова-то по-английски не сказал. Мы все время выходили куда-то вместе с родственниками. Да и бывали мы только в тех местах, где можно было общаться по-японски.

Когда нам минуло пятьдесят, мы с женой обсуждали, что, после того как я выйду на пенсию, поедем вдвоем путешествовать за границу. Вместе будем дышать воздухом другой страны, любоваться пейзажами, отличающимися от японских, общаться с местными жителями и спокойно, не торопясь думать о том, как провести закат своей жизни. Но два года назад, когда мне оставалось два года до пенсии, у жены обнаружили рак толстой кишки. Метастазы в большом количестве распространились на печень, и жена отправилась в те края, которых нет на карте. Детей у нас не было, я остался один. Жена будто унесла с собой белый цветок с пятью лепестками, который стоял у нас дома на подоконнике, – он сразу засох. У него было какое-то длинное заграничное название, никак не мог запомнить.

Я отставил лапшу и посмотрел на свое утратившее блеск серебряное обручальное кольцо. Интересно, если б жена была сейчас жива, какое у нее было бы выражение лица? Если б она увидела, как ее муж, долгое время работавший преподавателем английского, теряется перед иностранцами в аэропорту и в отеле, не может вспомнить ничего из английской грамматики, которая, казалось бы, должна отлетать у него от зубов, и покрывается по́том, несмотря на холодное время года… Я, конечно же, изучал учебники, которые использовал на занятиях, в студенческие годы любил читать романы в оригинале, так что письменный текст в целом мог понять. Но когда дело доходило до устной речи, пиши пропало: знания грамматики и слова, которые я помнил, совершенно не помогали. Конечно, для меня это не было новостью, но стоило мне приехать за границу в одиночку, как я вновь почувствовал полное отсутствие своих разговорных навыков. Никто не говорил медленно, так еще и сильный ирландский акцент… я не мог нормально разобрать ни одного слова. Об акценте было написано в путеводителе по Ирландии, который я заранее прочитал в библиотеке. Но в реальности даже не мог понять, насколько он сильный.

Я планировал пробыть здесь всего неделю, но вчера и позавчера, сгорбив спину, я бродил только в окрестностях отеля. Моя новенькая записная книжка, которую я купил, чтобы делать записи о чужой стране, так и оставалась нетронутой. Когда, набравшись смелости, я заходил в ресторан, слова, будто камни, застревали у меня в горле, и мне ничего не оставалось, как заказывать блюда, тыкая пальцем в меню. Официант с гладко зачесанными волосами с редкими следами зубьев расчески что-то быстро спросил меня, и я сделал вид, что всё понял, отвечая: «Йес, йес». Мне принесли рагу с хлебом и хлеб одновременно. Я хотел было забрать недоеденный хлеб в гостиницу, но ко мне подошел тот же официант и что-то спросил меня. Я слегка разобрал, как мне показалось, слово working и подумал, что он спрашивает меня, приехал ли я по работе. Я покачал головой: «No», и у меня забрали весь хлеб. Наверняка это был вопрос: «Are you still working on this?» (Вам еще это нужно?). Но я понял, что мне сказали, только после того, как вернулся в отель, и никакого смысла в этом уже не было.

Я постепенно становился неприятен себе, выглядел жалким и сегодня, на третий день, решил не выходить из номера. Повесил на дверь табличку «Не беспокоить» и одиноко засасывал в себя быстрорастворимую лапшу, привезенную из Японии. Я слышал, что большинство людей толстеют в заграничных путешествиях, но я, наверное, похудел. У меня и так телосложение, про которое говорят: «Лучше б набрал немного веса», – а я вот усох еще больше…

Я заглянул на дно стаканчика с лапшой – выстроившиеся в ряд буквы «SOS» разъехались. Я бессмысленно смотрел на них. Вдруг послышался телефонный звонок. Я развернулся и посмотрел на прикроватный столик. Телефона нигде не было. А, нет, он стоял на левом краю стола… У меня развилась глаукома в левом глазу, поэтому все предметы были расплывчатыми, четко видеть я их не мог.

Я выдохнул и взял трубку, ощущая, будто кто-то схватил меня за желудок.

– …Хароу^[391]?

Мой голос, в общем, в этом не было ничего удивительного, громко звучал у меня в ушах.

Звонил молодой мужчина – наверное, сотрудник отеля. Он говорил что-то по-английски с вежливой интонацией, но я ничего не мог разобрать. Мой язык одеревенел, я не мог произнести ни слова. Мужчина продолжил говорить. К моему сожалению, теперь фраза точно звучала как вопрос.

– Ваттайджюлайкастулинъяру? – послышалось мне.

– Сорри^[392]?

– Ваттай джюлайкас туклин яру?

Я подумал несколько секунд и, наконец, догадался: What time would you like us to clean your room? (В какое время вам удобно, чтобы мы убрали вашу комнату?)

– А-а… нау плиз^[393].

– Thank you, have a nice day^[394]. – Это я расслышал.

– Санкью^[395].

Я положил трубку и некоторое время даже не мог пошевелить рукой. Меня переполнял восторг: вот, только что я поговорил на английском языке; я чувствовал этот восторг так четко, как будто его можно было увидеть.

Но рассиживаться было нельзя. Если я уж сказал: «нау», то, значит, сейчас наверняка придут убирать мой номер. Я резко встал, кинул плошку от лапши в мусорное ведро; чтобы ее не было видно, накинул на нее несколько бумажных салфеток, быстро сходил в туалет и выскочил из номера, будто спасался бегством.

2

Всякий раз, когда смотрю на карту Ирландии, я представляю себе младенца, завернутого в одеялко. По границе – в Северной Ирландии у него голова, а одеялко – в Ирландии. Великобритания, расположенная справа от него, кажется матерью, которая склонилась к младенцу и хочет взять его на ручки. Хотя это просто такое впечатление, исходя из формы островов.

Сейчас в Японии уже опадает сакура, а на улицах Дублина еще холодно. Но если идти по солнечной стороне, то чувствуешь, как солнце греет плечи. По широте Ирландия выше Хоккайдо, но здесь нет морозов. Говорят, это из-за теплого течения, омывающего остров.

Я выбрал этот город для своего путешествия по двум причинам. Первая – безопасность. Считается, что Дублин – одна из первых по безопасности столиц мира, и преступлений тут мало. Здесь полицейские даже не носят оружия, и на самом деле с тех пор, как приехал сюда, я видел нескольких человек в полицейской форме, но не заметил у них на поясе кобуры или чего-то подобного.

Вторая причина – это Лафкадио Херн^[396], которого я полюбил еще со студенческой скамьи.

Дублин – литературный город: здесь родились и Брэм Стокер, написавший «Дракулу», и Оскар Уайльд, автор «Саломеи», а написавший «Приключения Гулливера» Джонатан Свифт учился в Дублинском университете. Вот и Лафкадио Херн провел здесь детские годы.

В Ирландии с древних времен укоренилась кельтская культура; говорят, что ирландцы уважительно относятся к феям, эльфам и всему мистическому. Даже сейчас дела обстоят аналогичным образом, а во времена Херна это было, наверное, выражено еще сильнее. Вероятно, опыт детских лет, проведенных внутри такой культуры, вызвал в нем интерес ко всему сверхъестественному и вскоре привел Херна к литературному успеху. Так писали в нескольких исследовательских монографиях. Уехав из Дублина, Херн отправился в путешествие по миру и некоторое время спустя добрался до Японии, где решил обосноваться навсегда, получил японское гражданство и во второй половине эпохи Мэйдзи^[397] опубликовал под именем Якумо Коидзуми книгу «Квайдан».

Моя встреча с Херном произошла в третьем семестре третьего класса старшей школы, я помню это до сих пор. Я жил тогда дома у своего дяди, который располагался у реки Аракава в Токио. Я успешно сдал вступительные экзамены в университет, поступив на факультет английской литературы, и вскоре после этого обнаружил в углу букинистического магазина издание «Квайдан» в мягкой обложке. Мы как раз прошли на занятиях в школе адаптированный вариант этой книги.

Я вернулся к дяде домой и в углу зала начал читать «Квайдан». Я моментально увлекся текстом Херна. Я реально почувствовал, как меня покалывают иголочки от затылка до поясницы. Я поужинал и продолжил увлеченно, забыв обо всем, искать в словаре незнакомые слова, перелистывая страницы. Наступила ночь, я лег в постель, но никак не мог уснуть: сердце колотилось в груди, как будто начиналось что-то новое.

Я читал до начала занятий в университете, в перерывах, в свободное время; я открывал на столе книгу в оригинале и читал. Медленно, одна за другой, наслаждаясь страшными историями, которые благодаря Херну стали известны всему миру, как, например, «The Story of Mimi-Nashi-Hoichi» (История о безухом Хоити) или «Yuki-onna» (Снежная женщина).

Все эти тексты в настоящее время известны каждому японцу. Мне казалось, что я единственный среди своих друзей-одноклассников, наслаждавшихся последними школьными днями, нашел карту, где спрятана тайна мира.

Я закончил читать «Квайдан» накануне выпускного. В то время я почувствовал, что во мне появилась новая часть, окрашенная совершенно другим цветом. Вскоре я пошел в университет, где жадно проглотил все тексты Херна в оригинале, которые смог достать, и бессчетное число раз их перечитывал. Меня всегда поражали красота его слога и способность проникнуть в глубины японской культуры. В его прошлом было удивительно много совпадений с моей жизнью. И после того как я узнал об этом, мне стало казаться, что его литературный успех является и моим успехом. Развод родителей, который он пережил в раннем возрасте. Брошенный отцом, Херн воспитывался у родственников. В шестнадцать лет, качаясь на качелях, он повредил левый глаз, из-за чего всегда стеснялся своего побелевшего, ставшего мутным глаза. Из-за этого, когда его фотографировали, он обязательно или закрывал левый глаз рукой, или поворачивался правым профилем. С возрастом у меня развилась глаукома на левом глазу, и даже в этом я чувствовал сходство с Херном. Радоваться тут было нечему, но меня глубоко это взволновало.

Что касается глаукомы, то, говорят, если оставить все как есть, то можно упустить шанс сделать операцию, так что надо было лечиться, не упустив момент. При успешном исходе операции глаз, которым стало трудно читать, наверняка придет в норму. Тогда я смогу, как раньше, забыв обо всем, перелистывать страницу за страницей. Я собирался перечитать всего Херна – уже достал книги из шкафа и положил в углу комнаты. Вот и мое путешествие в одиночку должно было добавить вкусных ощущений к радостям моей старческой жизни, но эти три дня я провел так, будто и не уезжал из своего одинокого жилища в Японии.

Я перешел дорогу, по которой туда-сюда деловито спешили автомобили, и добрался до реки Лиффи, разделявшей Дублин на две – северную и южную – части. Перешел через узкий мост, минуя попадавшихся мне пешеходов, чей английский был для меня неразличим, как шум. Здесь находился центр Дублина с маленькими пабами, стоявшими у дороги; но, разумеется, все они были пока закрыты. Я остановился и посмотрел внутрь через стекло. Разливной автомат с «Гиннессом», полка с ирландским виски. На деревянную стойку падал свет из окна; она была блестящей, как приклады ружей, которые я видел в старых фильмах. Пока я стоял и смотрел внутрь паба, не в силах оторваться от очарования чужой страны, у меня за спиной послышался какой-то звон. Как будто кто-то стоял за мной, но в стекле никто не отражался. Я обернулся, напрягшись.

Перед моими глазами замаячил белый стаканчик. Его протягивала мне снизу маленькая девчушка. На плечах у нее был рюкзак грязно-розового цвета, обеими руками она держала передо мной бумажный стаканчик. Девочка выглядела как ученица старшего класса начальной школы, если расценивать по японской классификации. У нее были светлые волосы непонятной длины, завязанные в хвостики в разных местах, больше чем нужно, и голова ее напоминала солнышко, нарисованное нетвердой детской рукой. Она смотрела прямо на меня, выпятив щеки с белесым пушком. В стаканчике лежало несколько евроцентов и монет по одному евро.

Это было ужетретий раз за эти три дня. Первым был молодой парень, второй – старушка. Как я мог понять, все они повторяли одно слово: change. Услышав его впервые, я ошибочно подумал, что они хотят поменять монеты в своем стаканчике на что-то, что есть у меня. Но быстро сообразил, что под словом change они имели в виду мелкие монеты. Иными словами, это были попрошайки, которые клянчили у меня мелочь.

О том, что в Дублине много попрошаек, я прочитал еще давно, в путеводителе в библиотеке. Они называли себя бездомными, хотя у восьмидесяти процентов из них на самом деле были дома, куда они возвращались. Попрошайки, нацеленные на иностранных туристов, зарабатывали прилично, так что они лишь изображали из себя бездомных. Подобные фальшивые бездомные жили на деньги, выклянченные у иностранцев, пили виски, покупали нехорошие вещества. Говорят, есть даже люди, которые используют попрошаек в своем бизнесе. Они объезжают по утрам их дома на автобусе, привозят их в центр города, а вечером получают от каждого из них проценты и отвозят обратно домой.

Но в любом случае ребенка-попрошайку я видел впервые. Я обескураженно посмотрел на нее. Девочка отчетливо произнесла два слова и потрясла стаканчиком.

– Чендж, плиз^[398].

Мимо проходили люди, они мельком бросали на нас взгляды и шли дальше.

– Аа юу а хоумурэсу^[399]? – спросил я, согнув колени, чтобы быть с ней на одном уровне. У девочки на шее были бусики, похожие на самодельные. Кожаная веревочка была переплетена тонкой проволокой, на которую были нанизаны желто-зеленые стеклышки. Она покачала головой, стеклышки-бусинки тоже качнулись в разные стороны.

– I am not a homeless.

Я не бездомная…

Девочка говорила медленно, так что даже я мог разобрать. Было неожиданно, что она честно ответила на мой вопрос. Но не менее неожиданным было и то, что я сам естественным образом заговорил с ней по-английски. Может быть, я немного осмелел после недавнего телефонного звонка? Или в разговоре с ребенком я перестаю стесняться и мой язык больше не деревенеет? Язык-то, может, и перестает быть деревянным, но с произношением у меня все равно беда…

– Ховай дууюу пуритендо туубии а хоумурэсу^[400]? – спросил я на волне своего успеха.

И тут внезапно в ее взгляде почувствовалась сила. В принципе, это было понятно. С самого начала она сказала, что не бездомная, и не собиралась ею прикидываться.

– Ай эм соории^[401].

Я решил дать ей денег в качестве компенсации за то, что обидел ее, и достал кошелек. В отделении для мелочи у меня скопилось много монет: оставалась сдача всякий раз, когда я платил в ресторане. Считать евро и центы мне было сложно, поэтому я первым делом доставал купюры, и мелочи со сдачи у меня становилось все больше и больше. Наверное, в этом и была причина, почему попрошайки так часто обращаются к иностранцам. Они ведь прекрасно знают о мелочи, скапливающейся в их кошельках.

Я задумался, достал два евро и положил в бумажный стаканчик. Это чуть больше двухсот иен, верно?

– Ховатто дуу юу юудзу дис фоо? – спросил я о том, как она воспользуется деньгами. Девочка покачала головой. Я подумал, что она не поняла мой английский, но нет. Она поочередно показала пальцем на бумажный стаканчик и туда, где ничего не было, и ответила:

– Дзе оору гоотумайан.

Даже после того как наконец разобрал ее слова, я мысленно покачал головой. They all go to my aunt (Это всё моей тете). Значит ли это, что тетка девочки отбирает у нее все деньги?

– Юа анто^[402]?

– Иэсу^[403].

«Ну и что такого?» – говорило ее лицо. Она посмотрела на меня сухими глазами.

Ее лицо показалось мне знакомым.

За почти сорок лет моей работы у меня неоднократно были случаи, когда у учеников, у которых я был классным руководителем, были проблемы дома. Одна ученица столкнулась с жестоким буллингом, когда оказалась в детском доме, так как ее родители пренебрегали своими обязанностями по воспитанию ребенка. Был мальчик, который, потеряв свою мать в ДТП, связался с плохой компанией, будучи предоставленным самому себе. Но в школе они выглядели так, будто ничего не происходит. Сами они никогда не обращались к учителям за советом. Даже если расспросить их, они никогда ничего не говорили, сжав губы в тонкую ниточку. Наверное, они не доверяли преподавателям как таковым. Или же их недоверие относилось лично ко мне?

Была ситуация, когда я попросил другого учителя помочь мне, и это увенчалось успехом. Но в большинстве случаев я ничего не мог сделать. Шло время; пока я топтался на месте, проблемные ученики успевали закончить школу. Я раскаивался из-за своей неспособности помочь и пассивности; даже сейчас, уйдя на пенсию, я чувствовал, как муки совести холодным камнем лежат у меня на душе. Наверняка ученики, делая вид, что ничего не происходит, на самом деле ждали, чтобы их ложь раскрыли. Точнее, они, наверное, хотели, чтобы именно их учитель, я, обнаружил эту ложь.

Я смотрел на бледный лобик стоящей передо мной девочки, и камень на моем сердце становился все тяжелее. Я хотел сделать для нее что-нибудь, но наверняка девочка ничего не ждала от меня. Ничего, кроме того, чтобы ее бумажный стаканчик стал полным.

Я отвел взгляд, и это было похоже на бегство. Мне в глаза бросился рекламный плакат на краю дороги. Яркие цвета, три шарика мороженого, кафе вытянутой по горизонтали формы на его фоне выглядело еще более ярко.

Я показал пальцем на кафе и впервые в жизни соврал на английском языке.

– Ду юу уонт туу кам аронгу? – Пойдешь со мной? – спросил я, и девочка резко отвернулась от меня. Она смотрела в сторону кафе-мороженого.

3

Теперь в моей записной книжке, которая до сих пор была пустой, есть несколько рисунков.

На первом изображена девочка с длинными волосами, по ее левую и правую руку стоят мужчина и женщина.

На втором рисунке – мужчина, лежащий на дне.

На третьем – худая женщина на кровати и молодой мужчина со шприцем в руке.

Мы зашли в кафе, я заказал мороженое, и мы подошли к столу; каждый держал стаканчик с мороженым в руках. Я взял шоколадное, а девочка – состоящее из нескольких цветов со вставленными в него маленькими шариками, как в лимонаде рамунэ. Мы сели, и я спросил, помогая себе жестами, почему она попрошайничает. Облизывая ложку от мороженого, девочка вежливо объяснила мне. Правда, про вежливость я понял по длине предложений, а саму речь практически не распознал. Мы немного поговорили с ней по пути в кафе, но, когда дело касалось серьезных тем, похоже, у меня ничего не получалось. Я совершенно не различал «b» и «v», «l» и «r», к тому же все слова слышались мне единым потоком. Как раз в этот момент я и вспомнил, что у меня есть записная книжка. Ведь написанное я могу прочитать и понять.

Я передал девочке блокнот вместе с карандашом, надеясь, что она напишет там текст.

Но она нарисовала картинки.

Рисовала она хорошо. Наверное, ей нравилось это делать. Она даже забыла на это время о мороженом – сжала губы и, шумно дыша через остренький носик, сосредоточенно водила карандашом. Когда она нарисовала молодого человека на третьем рисунке, сначала сделала ему прямой пробор, а потом вдруг остановилась, посмотрела вдаль и переделала его пробор на косой. Закончив картинку, медленно объясняла мне ее смысл, показывая пальцем на ее составные части; мне казалось, что это я превратился в ребенка.

На первом рисунке была изображена девочка и ее родители, на втором – отец, утонувший в море. На третьем – заболевшая мама и ее медбрат.

Если я все правильно понял, ее отец погиб в море, когда девочка еще не ходила в школу. А мать умерла от болезни совсем недавно, около трех месяцев назад. Вроде бы это случилось не в больнице, а в домашней постели. Название ее болезни девочка не знала. Но она говорила, что в процессе лечения мать потеряла волосы, так что, скорее всего, диагноз был тот же, что у моей жены: один из видов рака.

Сейчас девочка принялась за четвертый рисунок. Дом простой формы: квадратик, а на нем треугольник. Внутри – немного широкая фигура женщины. Закончив рисовать, девочка показала пальцем на рисунок и сказала:

– My aunt’s house.

Дом моей тети…

В доме не было никого, кроме ее тетки, а значит, она, вероятно, жила одна. Я смотрел на рисунок. Девочка отложила карандаш и пальцами на столе показала жест, как будто она шла куда-то. Потом опять взяла карандаш и нарисовала себя рядом с теткой.

– Лив тугедзаа^[404].

– А-а, рибу тугедзаа…

Наверное, три месяца назад после смерти матери тетка взяла ее к себе.

Карандаш девочки опять пришел в движение, и она нарисовала один маленький прямоугольник и несколько кружков. Скорее всего, это были купюра и мелочь. Над ними девочка нарисовала большой крест и сказала не то чтобы грустно или отчаянно, а с ровной обычной интонацией: «Но манэ»^[405]. А потом подняла бумажный стаканчик, который стоял на столе, и потрясла им.

– So I’m doing this.

Поэтому я занимаюсь этим…

Мы с девочкой смотрели друг на друга, и я вспомнил «Ningyo-nо Haka» (Куклина могила), которую написал Херн. Это была небольшая вещь в форме эссе. О доме старика по имени Манъэмон.

Однажды Манъэмон привел домой девочку. Такого же возраста, как девочка, сидящая сейчас передо мной. Звали ее Инэ. Она была худенькая, слабенькая, говорила бесцветным голоском, рассказывая о смерти ее семьи. Сначала от болезни умер ее отец, а вслед за ним – мать. А потом и старший брат лежал в горячке и не мог подняться. На сорок девятый день после смерти матери он поднял палец и закричал, не вставая с постели:

– Там мама!

Состояние его ухудшилось, и в конце концов его сердце перестало биться.

Рассказав эту странную историю, Инэ встала и собиралась было уйти. Херн, чтобы расспросить Манъэмона, собирался пересесть на место, где сидела девочка. И тут она поспешно что-то сказала Манъэмону. А тот, переведя на английский, передал Херну.

– Сначала постучите по татами.

Херн спросил почему. По словам Манъэмона, если сесть на место, которое еще хранит тепло другого человека, вберешь в себя все его горести. Инэ верила в это, поэтому и сказала, что сначала надо постучать по татами, где она сидела.

Однако Херн не последовал этой примете и сел на место, которое еще хранило тепло Инэ. Увидев это, Манъэмон сказал:

– Инэ, господин любезно принял на себя твои страдания.

– …Дзей аа бэри гуддо^[406]. – Я улыбнулся девочке, похвалив ее работы. Но она опустила уголки губ и покачала головой, наклонив ее. Было непонятно, что значил этот жест. Она перевернула страницу записной книжки и стала рисовать новую картинку, прикрыв ее рукой.

Эта картинка отличалась от предыдущих. Я понял это по мелким линиям, которые она рисовала. Может быть, ей хотелось продемонстрировать мне свои способности?

Девочка рисовала бабочку, которая до удивительного была похожа на настоящую. Чем больше становилось линий и теней, тем сильнее казалось, что это фотография бабочки, снятая на «Полароид». Обычно дети рисуют бабочек с закрытыми крылышками, но ее бабочка была и не с полностью открытыми, и не с полностью закрытыми крыльями. На рисунке был точно воспроизведен момент, когда бабочка отдыхала, расслабив крылышки. Да, она не собиралась никуда улетать, ее крылья отдыхали. Я не знал, за счет чего создавался подобный эффект, но он четко ощущался. Это был карандашный рисунок, поэтому он, конечно, не передавал цвет. По внешней стороне крыльев была нарисована черная рамка; интересно, что это за вид? Хотелось бы увидеть эту бабочку в цвете. Но если б я ее увидел, может быть, разочаровался бы – настолько это был совершенный черно-белый карандашный рисунок.

– Ховай аа юу гуддо атто дрооингу? – Почему ты так хорошо рисуешь? – спросил я из искреннего интереса.

Не останавливаясь, она ответила мне:

– My mom.

Моя мама.

– Ilustrator.

Иллюстратор.

Наверное, это гены. Или же, может быть, она много рисовала, подражая матери? Девочка отложила карандаш и резким движением передала мне блокнот. Я взял его и некоторое время смотрел на рисунок, то приближая, то отдаляя его от лица. Мне захотелось посмотреть еще раз на остальные рисунки, и я медленно перелистывал назад страницу за страницей. Девочка и тетя, стоявшие в доме. Лежавшая на кровати мать и медбрат, стоящий рядом со шприцем в руках. В этот момент девочка вытянула руку с противоположной стороны стола и показала на лицо медбрата:

– He speaks like you.

Он говорит, как ты.

– Айсукурииму, – вдруг сказала девочка.

Ее произношение звучало на азиатский или даже на японский манер. И представить себе, что так говорит девочка-иностранка, было так же странно, как если б в европейском ресторане вам внезапно подали отядзукэ – рис, политый зеленым чаем.

– Айсукурииму, – попробовал сказать я. Мне казалось это совершенно обычным, но прозвучало дико странно, и я невольно рассмеялся. Я ожидал, что девочка посмеется со мною вместе, но ее выражение лица осталось прежним.

Однако действительно. Наверное, девочка смогла распознать мой японский английский благодаря общению с медбратом, у которого было произношение, похожее на мое. Конечно, раз медбрат работал в Ирландии, он наверняка в совершенстве владел английским. Но в мире есть много людей, которые бегло говорят на иностранном языке, несмотря на огрехи в произношении.

Только я хотел спросить у девочки, из какой страны был медбрат, как она сама сказала:

– He speaks like you but he is not like you.

Он говорит, как ты, но он не такой, как ты.

– … ховай^[407]?

– He never looks sad.

Он никогда не выглядит грустным.

Я посмотрел на медбрата, нарисованного у меня в записной книжке, – и, действительно, у него было доброе выражение лица. Он так спокойно улыбался, что это даже выглядело неестественно, учитывая, что он находился рядом с человеком на смертном одре.

– Небаа?^[408]

– Небаа.

– Even when Mom died, he was smiling.

Он улыбался даже тогда, когда мама умерла.

– Риарии?^[409]

Девочка кивнула. И так же, как до этого с помощью рисунков, жестов и коротких фраз, рассказала мне о том, что происходило. Мы нашли секрет общения, который помогал нам теперь понимать друг друга.

Она сказала, это было три месяца назад. Девочка вернулась домой после школы и, как обычно, прошла в комнату через прихожую. Из маминой спальни донесся характерный звук, когда медбрат делал ей укол. Если б она внезапно открыла дверь, то у медбрата могла бы дрогнуть рука, и девочка подождала некоторое время в зале. Звук исчез, и она подошла к маминой спальне. Тут девочка двумя пальцами показала, как медленно она шла. Одновременно с этим наклонила голову, но было непонятно, то ли она так шла, то ли в процессе своего рассказа вспомнила что-то, что ее беспокоило. Прежде чем я успел ее спросить об этом, она показала мне жестом, как открыла дверь.

– Then he smiled at me.

И тогда он мне улыбнулся.

Медбрат сказал, что незадолго до этого состояние матери ухудшилось. Услышав это, девочка подбежала к ее постели. Мать рассеянно смотрела в потолок. Девочка окликнула ее, мать кивнула и достала руку из-под одеяла. Подняла ее и указала на свой рабочий стол, стоявший у стены. На нем лежал альбом для рисунков, который она использовала в работе. Он был открыт. Указывая на него, мать что-то тихонько сказала, но девочка не смогла разобрать ее слова. Это было в последний раз, когда она слышала голос матери. Та уснула – и больше не проснулась.

Рассказав мне это, девочка достала что-то из своего рюкзака. Два прямоугольных картонных листа, положенных один на другой и скрепленных грязной резинкой крест-накрест. Девочка сняла резинку – внутри лежал листок бумаги для рисования.

– The drawing Mom pointed at.

Рисунок, который показывала мама.

Карандаш… Хотя, наверное, нет. Древесный уголь. Картина была монохромной, почти реалистичной, близкой к рисунку с натуры. Ветка с острыми листьями, похожими на османтус. На ветке, раскрыв крылья, сидела бабочка. По краю крыльев была нарисована рамка черного цвета. Кажется, это была бабочка того же вида, что и на рисунке у девочки. Не говоря ни слова, я некоторое время смотрел на рисунок, следя взглядом за тонкими линиями и рассматривая пыльцу на крылышках. Разветвляющиеся тонкие прожилки, напоминающие кровеносные сосуды. Полосатые усики, тоненькие, но сильные шесть лапок. Круглые глаза, похожие на головки спичек, отражали свет, как будто им был известен какой-то секрет.

– Дзабатаарайсурадамо.

Похожее на еду название, но я, должно быть, ошибся. Я повторял в своей голове сочетание звуков, пока не понял, что это было «The butterfly she loved the most» (Бабочка, которую она любила больше всех).

Что же сказала ей мать, указав перед смертью на рисунок бабочки? Мне хотелось найти ответ, и я еще раз внимательно рассмотрел рисунок. Девочка снова замолчала и пристально посмотрела на лист бумаги перед собой, но, когда я внезапно поднял глаза, она приоткрыла свой ротик с бесцветными губами и сказала странно резким голосом:

– Now I know what Mom said at that time.

Теперь я знаю, что тогда сказала мама.

– Ховатто дид щии сэй^[410]?

– You wouldn’t believe.

Ты не поверишь.

– Ай уиру бириибу^[411].

Сказав это, я перестал смотреть вниз. Она подняла на меня свои голубые глаза. Спокойный взгляд, как будто она хотела заглянуть ко мне в душу. Послышался шум вдыхаемого ею воздуха; она задержала его в себе на некоторое время, а потом заговорила. Отрывисто, медленно. Каждое из ее слов я запомню навсегда.

Four days ago.

Четыре дня назад.

When I went to the old house.

Когда я пошла в наш старый дом.

I found it on her desk.

Я нашла это на ее столе.

– Ховатто диддо юу файндо?

Я спросил ее, что она нашла, и на этот раз она ответила, ни секунды не сомневаясь.

– Ай со а хорибуру^[412]…

Но продолжения не последовало.

I saw a horrible… Что же это было?

Horrible – ужасный, прилагательное от слова horror – ужас; после него должно было последовать существительное. Но девочка не стала продолжать, а крепко сжала губы и не разжимала их.

– Хорибуру?..

Девочка кивнула, немного наклонив голову. Затем повернулась, подняла рюкзак и достала оттуда коробочку. Наверное, раньше она предназначалась для подарка; по всему ее периметру была приклеена зеленая бумага – крепкая с виду картонная коробка. Квадратная, по десять сантиметров на каждой стороне, с крепко закрытой крышкой. К такой коробке подошла бы ленточка, но вместо нее она была крест-накрест перевязана резинкой.

– Кэн ай сии?

Я спросил, могу ли посмотреть; она широко раскрыла глаза и слабым голосом ответила: «Ноу». Я был обескуражен ее реакцией, а ее взгляд неожиданно скользнул по прямой. Она смотрела вперед, за мою спину в сторону входа в кафе. Затем быстро зашевелилась, убрала стаканчик с мелочью и таинственную коробку в рюкзак. Потом уже собиралась было взять со стола рисунок бабочки, который сделала ее мать, но ее пальцы соскользнули, рисунок сделал полоборота в воздухе и упал рядом с моим стулом, перевернувшись лицевой стороной вниз. Я поднял рисунок; девочка поспешно положила его между двух картонок, не стала затягивать его резинкой и запихала в рюкзак. Затем встала, пробормотав что-то вроде «Хагго». И одновременно с тем, как я понял, что это было Have to go (Мне пора), я услышал женский голос за спиной. Вероятно, это было имя девочки.

Я его не расслышал; в моей памяти осталось только то, что оно начиналось на «О». Девочка напряглась всем телом, схватила рюкзак и направилась к выходу из кафе. Солнце ярко светило по ту сторону дороги; я увидел тени девочки и крупной женщины, немного впереди. Собрался вставать, однако уронил стул, и тот упал назад; я поспешно поставил его на место – но тени уже исчезли. И где их искать, было непонятно. Я тут же выскочил на дорогу, но девочки нигде не было видно среди незаметно выросшего потока прохожих.

Я вернулся назад к столу под бесцеремонными взглядами посетителей кафе и сел на стул, на котором до недавнего времени сидела девочка. Ярко-желтый пластик все еще хранил ее тепло. Я смотрел на сверкающий прямоугольник входа в кафе и думал о несчастной судьбе девочки, об общей расплывчатости ее картины.

4

Вечером я перелистывал страницы своей записной книжки, сидя в номере отеля. Разглядывал один за другим рисунки, которые сделала девочка в кафе-мороженом. У меня никак не выходило из головы слово horrible. Что девочка нашла четыре дня назад в доме, где жила раньше, на столе своей матери? Что находится в той коробочке?

Мне вспомнилось эссе Херна «Сон в летний день», которое я когда-то читал. Легенда об Урасиме, которую, как считается, он любил больше всех. В конце этой легенды Урасима возвращается из дворца дракона в свою деревню. А в деревне прошло много времени, все изменилось: нет ни леса, ни храма, ни людей, живших тут прежде. Опечаленный Урасима открывает шкатулку, которую передала ему Принцесса, хотя ему строго-настрого было велено не открывать ее. В следующее мгновение у него начинают крошиться и выпадать зубы, лицо покрывается морщинами, волосы седеют, появляется слабость в конечностях – и Урасима бессильно садится на песок на берегу моря.

Услышав о таком финале, люди испытывают к Урасиме сочувствие. Но Херн задается вопросом: правильно ли это? Несмотря на то что он прожил долгое и счастливое время с Принцессой, воплощением божества, Урасима нарушает данное ей обещание. Можно ли в таком случае испытывать к нему сочувствие? Херн говорит, что подобный вопрос уходит корнями в европейский образ мышления. С западной точки зрения если ты не последовал воле бога, то тебе не позволено умереть в тишине и спокойствии, тебя оставят жить, испытывая ужасные мучения.

Прав ли был Урасима, открыв волшебную шкатулку? Я не знаю: я толком не верю ни в богов, ни в будд. Одно могу сказать точно: если б он в конечном счете не открыл ее, легенду об Урасиме не передавали бы из уст в уста в течение столь долгого времени.

На улице стемнело; неожиданно пошел дождь, стекая каплями по стеклу. Я бессмысленно смотрел на него; мне стало душно, словно все четыре стены комнаты начали надвигаться на меня. Повернул лицо к зеркалу, висевшему за письменным столом. Передо мной был бедный на вид мужчина, в одном из его глаз не отражался свет.

Не отводя взгляд, я думал о своей жизни, о том, что не смог удержать в руках ничего выше среднего уровня. Представлял ли я себе в студенческие годы, встретившись с текстами Херна, что так сложится моя жизнь? Я пытался вспомнить, но что я чувствовал тогда? Всё расплывалось, словно в тумане. Даже форма их была нечеткой. Учитель английского, который и по-английски-то толком говорить не мог, не умел нормально пользоваться компьютером, был похож на Урасиму Таро, вернувшегося в свою деревню… Оглянулся вокруг, а там незаметным образом все поменялось.

Если на этом моя история закончится, вряд ли она тронет чью-нибудь душу.

5

Во второй половине следующего дня я вышел из отеля, дождавшись, когда закончится дождь. Прошелся по еще мокрой дороге, дошел до центра Дублина и несколько раз повернул за угол.

На том же месте, что и вчера, я увидел девочку. Грязно-розовый рюкзак и несколько хвостиков, стянутых резинками. Ожерелье со стекляшками, сделанное собственными руками. Она была одета в ту же одежду, что и вчера. Я приблизился к ней. Девочка заметила меня и, поворачиваясь ко мне, подняла бумажный стаканчик. Я попытался улыбнуться ей, но она не изменила своего выражения лица и стояла, поджав губы, крепко вцепившись в стаканчик рукой. В ее глазах не отражалось ничего, как будто мы с ней встретились впервые.

Я согнул колени, оказавшись на одной линии взгляда с девочкой, и спросил, не ругали ли ее вчера. Но она не ответила, просто приблизила к моему лицу стаканчик.

В этот момент я впервые заметил…

В другой руке девочка держала ту коробочку. В левой руке, свисавшей вдоль тела. Зеленая коробочка, спрятанная вчера в рюкзаке, сейчас была прямо передо мной. Я достал из кошелька два евро мелочью, так же как и вчера, и показал пальцем на коробочку, перетянутую резинкой.

– Диис боккусу идзу бюутифуру^[413].

Она быстро кивнула.

Я еще раз повторил «бюутифуру» и протянул левую, свободную от мелочи руку в сторону коробочки. Пытаясь показать, что хочу разглядеть ее поближе, взялся за нее и придвинул к себе. Девочка без всякого сопротивления отдала мне ее.

Взявшись левой рукой за коробочку, я протянул девочке два евро. Она наклонила ко мне стаканчик, и я бросил монетку по направлению к его краю, но выронил ее. Два евро отскочили от стаканчика, и не успела девочка вздохнуть, как они упали на асфальт пешеходной дорожки и покатились. Она, согнувшись, бросилась за монеткой.

Я быстро схватился за крышку коробки и приоткрыл ее с угла. Скреплявшие коробку две резинки съехали со щелчком, и коробка немного приоткрылась. Я обернулся – впереди проходили люди, и девочка за ними как раз сейчас подняла монетку. Я повернулся обратно к коробке и заглянул внутрь через щель, приоткрывшуюся сантиметра на три. Мне показалось, что в темноте ромба ничего не было. Но, присмотревшись, я заметил там что-то непонятной формы. Увидев, что это, тотчас закрыл крышку и развернулся всем телом, как будто боялся, что меня отругают. Девочка, бормоча что-то нечленораздельное, вернулась ко мне. Я поправил съехавшие резинки, вернув их на место, и с невозмутимым видом протянул девочке коробку.

– Дуу юу уонто айскурииму? – Мне хотелось с ней поговорить.

Но девочка покачала головой, словно заранее планировала такой ответ, и повернулась ко мне спиной, прижимая стаканчик к груди. Затем быстро осмотрелась вокруг. Может быть, та женщина, которая вчера появилась в кафе, наблюдала за ней откуда-то? Я тоже огляделся, но никого похожего не заметил.

Я достал из кармана пальто бумажку, сложенную пополам. Записка, которую я подготовил в гостиничном номере, с названием и номером комнаты гостиницы, в которой я остановился; также я написал латинскими буквами свой японский адрес и свое полное имя. Бросил бумажку в стаканчик девочки, и она с удивлением посмотрела туда.

– Ай уонто туу хэрупу юу.

Помочь ей? Каким образом, в какой ситуации? Но в любом случае я решил так сказать. Мне хотелось, подобно Херну, взять ее страдания на себя. Она прожила всего лет десять или около того. Маленькая девочка. Я хотел, чтобы ее несчастье перешло на меня, человека, чье тело постарело.

Девочка наклонила голову, но было непонятно, что она хотела этим сказать. Затем она развернулась на пятках и, не останавливаясь, пошла от меня прочь. Не сказав ни слова. Ее худенькая спинка с грязным розовым рюкзачком исчезла за проходящими мимо людьми. Хотя ее уже не было видно, я по-прежнему стоял, не двигаясь, на краю толпы. Меня с веселым шумом обогнали пять-шесть парней и девушек, один из них что-то сказал, а остальные засмеялись, запрокинув головы назад.

Я увидел в коробочке… Сложенную салфетку. Она помялась, видимо, когда ее положили в коробочку, после того как сложили в прямоугольник. Мать девочки умерла месяца три назад. Девочка сказала, что несколько дней назад, придя в свой прежний дом, она нашла на столе матери «что-то страшное». Саму эту салфетку? Или же она ей что-то протерла или завернула в нее что-то?

На следующий день и после него я ходил по городу в поисках девочки. Но ее нигде не было.

6

Я набрал на компьютере в библиотеке «S» «O» «S» и нажал кнопку «поиск». На экране появились многочисленные результаты.

«SOS – это сигнал требования о спасении, который передается по телеграфу с помощью азбуки Морзе».

«Его легко запомнить и легко набрать в экстренной ситуации».

«Народная версия, что это сокращение от Save Our Souls или Save Our Ship».

«В самом сочетании букв SOS нет никакого смысла».

Из моего приоткрытого рта невольно вырвался короткий вздох.

Получается, в течение долгого времени я верил в ложь. Оказывается, SOS запросто набивать азбукой Морзе; просто легко запоминаемое сочетание букв, только и всего. Наверняка мой преподаватель английского в студенческие годы тоже услышал от кого-то эту народную версию и безоговорочно поверил в нее.

Но в любом случае я поражаюсь тому, насколько удобен интернет. Стоит только набрать ключевое слово, как он находит нужную тебе информацию. За одно мгновение исправляет ошибку, которая была для меня истиной в течение сорока лет.

Прошло пять месяцев, как я вернулся из Дублина. Хотя в записке, которую я кинул в бумажный стаканчик девочки, был написан мой домашний адрес, авиапочта не привозила от нее писем. Так я и не знаю, что было в той салфетке, которая лежала в коробке. В итоге получается, что я дал ей всего лишь две монетки по два евро и ничем другим не смог ей помочь.

Я набрал на компьютере «классы разговорного английского языка» и добавил туда название своего города. Поиск выдал гораздо большее количество классов английского поблизости от моего дома, чем я предполагал. Большинство из них были индивидуальными предпринимателями. Я просмотрел подробную информацию по каждому и записал телефоны нескольких из них.

Может быть, когда-нибудь я снова встречу девочку в том городе. И если буду упорно заниматься английским, то, наверное, вновь увидев ее, смогу расспросить про мать, тетку, про то, что лежит у нее в коробочке…

Библиотека находилась на горе, и я любовался видом на порт из окна. Когда я пришел сюда, без зонтика было не обойтись. Но мелкий осенний дождь, похоже, закончился. В облаках образовался просвет, через который несколько прямых лучей солнца отражались в море. Рядом с лучами пролетал самолет – должно быть, международный рейс. Самолеты в Европу и из нее пролетали этим маршрутом над водами залива. Пять месяцев назад во время моего путешествия в Ирландию и обратно мой самолет тоже летел над заливом.

За окном, совсем близко, пролетала бабочка. Она неуверенно двигалась то вверх, то вниз, пролетая туда-сюда в проеме оконной рамы. Интересно, эта бабочка может на крыльях ветра пересечь море и долететь до дома, где живет девочка? Или же бабочка, которая живет в ее городе, – прилететь сюда?

…Бабочка.

Я решительно посмотрел на компьютер и забил в поисковик «Ирландия» и «бабочка». К какому виду, собственно, принадлежала та бабочка, которая была на рисунках девочки и ее матери? Я нажал кнопку поиска, и на экране появились записи на японском типа записок путешественников. Я стал открывать их одну за другой. В нескольких статьях были фотографии бабочек, увиденных в Ирландии, но похожих на ту не было.

Наверное, надо более подробно описать ее особенности. Но в любом случае я видел только черно-белый рисунок и не знал, какого размера и какого цвета эта бабочка. На крыльях у нее была рамка, но разве по ней одной можно найти ее?

Размышляя, я спустился вниз по экрану, и мое внимание привлекла одна статья. В ней говорилось о различных верованиях, существовавших за границей. Я открыл статью и углубился в чтение. Там говорилось о том, чего я не знал. Что в Ирландии считают, что душа умершего человека улетает, превратившись в бабочку.

Now I know what Mom said at that time…

Теперь я знаю, что тогда сказала мама…

You wouldn’t believe.

Ты не поверишь.

Я внезапно догадался.

Ее мать перед смертью, наверное, указав на рисунок, хотела сказать, что превратится в бабочку. В ту бабочку, которую она любила больше всего.

Я не знаю, что это значит. Не знаю, но обогнавшее меня предчувствие холодом стало накрывать меня со спины. Мое тело наполнилось чем-то зловещим и непонятным. Движимый этим чувством, я открыл другую статью. Еще одну. Я просматривал их одну за другой, но ничего не было. Нигде не давали ответ на мой вопрос. Я переформулировал ключевые слова на английском и нажал кнопку поиска. На экране появились статьи на английском языке, наверху выстроились ряды фотографий бабочек. Среди них появилось знакомое мне изображение.

Почему на экране отобразился этот рисунок?

Вне всяких сомнений, это был тот самый рисунок, который я видел в дублинском кафе-мороженом. Красивая бабочка, сидящая на ветке, раскрыв крылья. Рисунок матери девочки. Под ребрами у меня забилось сердце, будто кричащий голос, требующий объяснения причины. Курсор потерялся в изображении, и мой палец нажал на кнопку мыши. На экране появился текст на английском языке. Я скользил взглядом по буквам. Глаза двигались быстрее, чем приходило понимание текста; я поспешно вернулся в начало, но снова перестал успевать за содержанием и вернулся снова. Я повторял это раз за разом, пока наконец не понял смысл.

В этой статье говорилось о ДТП.

Девочка жила вместе с тетей. Та не могла найти работу, и жизнь была тяжелой. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, девочка, хотя тетка ее многократно останавливала, одна садилась на автобус и ездила в Дублин, где собирала мелочь у туристов. Она передавала эти деньги тетке, чтобы помочь семейному бюджету.

По словам тетки, в тот день девочка вышла из дома и куда-то отправилась. Вечером тетка поехала в Дублин на поиски девочки. Та, как и предполагалось, подходила к иностранцам и просила у них мелочь. Тетка отругала девочку и отвезла ее на машине домой.

Вернувшись, девочка, как всегда, открыла крышку коробки и осторожно заглянула внутрь. Там она держала бабочку. Говорила, что она – ее переродившаяся мама. В коробку она положила салфетку, пропитанную сладким сиропом. Но когда девочка открыла ее, бабочки нигде не было. Она заметалась, вскрикнула и выбежала из дома. Тетка бросилась за ней, но тут же услышала взвизг тормозов и тупой стук столкновения. Она подбежала вместе с людьми, которые были неподалеку, чтобы проверить, что случилось, но девочка уже не дышала.

I saw a horrible…

Это случилось в тот день, когда я в последний раз видел девочку.

В тот день, когда я открыл коробку, которую ни в коем случае не должен был открывать.

У меня было такое чувство, будто мое тело рассыпается, как песок. Я пристально смотрел на рисунок, помещенный в конце статьи. Бабочка, которую нарисовала мама девочки. Бабочка, сидевшая на ветке. В левом нижнем углу я увидел то, что не заметил в первый раз. Слабой кистью, бледно, там было написано название бабочки, которая часто встречается в Японии.

373

Когда я училась в четвертом классе началки, по дороге из школы домой на склоне я увидела самца бабочки каллима^[414] с голубовато-белой полосой. Он пролетел прямо передо мной. И я тотчас побежала за ним.

Но продолжалось это всего несколько секунд. Я внезапно зацепилась ногой за клумбу с кустами, стоящую у дороги, споткнулась и покатилась вниз по травяному склону. Там валялась разбитая бутыль из-под саке. Ее осколок впился мне в правое бедро, юбка окрасилась в красный цвет. Мне было так страшно, что я даже заплакать не могла. Проходивший мимо мальчишка, с виду моих лет, постучал в дверь дома, расположенного поблизости. Меня отвезли в больницу на скорой помощи и зашили мою рану, наложив четырнадцать швов.

На следующий день я не пошла в школу. Но незадолго до вечера выбралась из дома, пока мама не видела. Думала, может, бабочка снова покажется на холме. Я доковыляла туда, опираясь на костыль, бабочку не нашла, но снова увидела на холме мальчишку. Он аккуратно, один за другим, подбирал осколки от бутылки и складывал их в грязный целлофановый пакет. Я хотела ему помочь и поблагодарить его, но стеснялась заговорить с ним и только молча на него смотрела.

– Лучше б не было его, этого алкоголя, – пробормотал мальчишка себе под нос, спускаясь с холма, даже не посмотрев на меня.

1

Я села на татами и посмотрела на нож в руке Тасаки. Приложила руку к левой щеке – он дал мне пощечину. Рука не тряслась. Еще вчера я чувствовала дрожь в руках с каждым его ударом…

Голова у меня была ясная. Я четко ощущала, как жар от левой щеки постепенно передается в ладонь, будто от губки, опущенной в горячую воду.

Должно быть, я отбросила что-то важное. То ли собственную жизнь, то ли судьбу. Хотя они не сильно-то отличаются друг от друга.

Я сохраняла присутствие духа, поэтому, наверное, обратила внимание на одну странную вещь. Взгляд Тасаки, движение его рук и ног говорили о том, что он пьянее, чем обычно, однако исходящий от него запах алкоголя казался слабее, чем всегда. Может, он неглубоко дышал? Но в его дыхании тоже не было никаких изменений. Может быть, он переоделся после того, как выпил? Но на нем были кожаная куртка и черные треники – та же одежда, в которой он вечером вышел из дома.

– Боишься меня?

Я покачала головой. Красная морда Тасаки побагровела еще больше.

Наверное, надо было кивнуть. Ведь все действия Тасаки были направлены на то, чтобы меня запугать. Он вернулся поздно ночью, вытащил меня из постели, нарочно зажег свет и ударил меня по щеке. Увидев, что я не трясусь и не впадаю в панику, он схватил нож. Все это было ему необходимо, чтобы в моем страхе увидеть собственную силу и величие.

– Из-за тебя все пошло черт знает как…

Тасака надвигался на меня, черты лица его как будто съехали в одну точку. Он слишком сильно напрягся, кончик направленного на меня ножа дрожал.

– Это ты превратила мою жизнь в дерьмо…

Квартира располагалась на первом этаже, поэтому до сегодняшнего дня я никогда не кричала, что бы он со мной ни делал. Но за окном, совсем рядом, была пешеходная дорожка, так что, если закричать, попросив о помощи, кто-нибудь наверняка вызовет полицию. Я впервые задумалась о такой возможности. Правда, даже если кто-то и вызовет полицию, Тасака, вероятно, все равно зарежет меня. До того, как приедут полицейские. Или же нож может вонзиться в меня в то мгновение, когда я закричу. Агрессия Тасаки росла с каждым днем, и, скорее всего, он сам уже перестал себя контролировать, как будто у него зашкалило стрелку.

Как мне повести себя сейчас?

И в детстве, и в студенческие годы, и на работе мне говорили, что, когда я погружаюсь в свои мысли, мое лицо делается настолько бесстрастным, что даже страшно. Когда я думаю, я не рассматриваю себя в зеркало, поэтому сама не знаю, как выгляжу в такие моменты. Но, наверное, другие чувствуют себя дискомфортно. Никто не говорил мне об этом прямым текстом, но их слова звучали как критика. Вот и у Тасаки, который стоял с ножом прямо у меня перед глазами, если присмотреться, налитое кровью лицо исказилось от гнева.

– Хватит с тебя… Сдохни.

Его огромное тело резко приблизилось ко мне, заняв собой все поле моего зрения. Сейчас я и поверить не могла, что когда-то хотела его. Что когда-то я часто и прерывисто дышала под ним. После того как он начал меня бить, часть его, входившая в меня, ничем не отличалась от пощечин и тумаков, которые я получала. Если и было какое-то отличие, так это только место получения ран: внутри или снаружи.

– Я стала такой, как есть, по собственной вине. – Я слышала свой голос словно издалека. – Вот и с тобой так же.

Послышался возглас, похожий на стон. Левой рукой Тасака резко схватил меня за волосы и потянул на себя. Мой взгляд переместился влево, на ноже отразился свет лампы, и этот пучок белого света приближался ко мне по прямой линии.

Я зажмурилась на несколько секунд, но ничего не произошло.

Я приоткрыла веки – лицо Тасаки было прямо у моего носа. В глазах его застыло удивленное выражение. За ним я увидела еще одно лицо, тоже с широко раскрытыми от удивления глазами. Разумеется, у меня, должно быть, было точно такое же выражение лица. Без всякого предупреждения в комнате появился незнакомый мужчина. Схватив Тасаку за руки, он скрутил их у него за спиной.

Зрачки у Тасаки были заведены к левому краю глазниц; он зашевелил шеей, как в замедленной съемке. И их глаза встретились на близком расстоянии друг от друга.

Сразу после этого Тасака завыл, как животное, скрутившись верхней половиной тела. Наверное, он пытался развернуться в сторону противника, хотел оказаться к нему лицом, но мужчина не сдвинулся с места, вцепившись в Тасаку мертвой хваткой. Они перевернулись, громко стукнувшись о татами. Мужчина был одет во что-то похожее на рабочую одежду. Он развернулся ко мне спиной. Тасака опять со стоном повернулся верхней частью тела, мужчина резко поднялся в воздух и ударился о стену. Тасака высвободил свою правую руку из рук противника. Нож полетел вверх, ударившись о потолок, и, перевернувшись, упал к моим ногам. Тасака, освободив правую руку, лупил мужчину, пытаясь выбраться из его тисков. Вцепившийся в его спину мужчина был худым, небольшого роста; наверняка он быстро отпустит свои руки. А после этого Тасака начнет избивать меня, пинать и в конце концов зарежет. Бежать мне некуда. Ничего никогда не изменится. Я взяла в руки нож.

Мгновение спустя его лезвие вошло в левую часть груди Тасаки.

Из его горла вырвался громкий звук; грудь у него затряслась, как будто он сдерживал смех. Его огромное тело завалилось на меня. Я оказалась под ним, продолжая сжимать рукоять ножа обеими руками. Я четко ощутила, как глубоко вошло лезвие – обратного пути не было.

Время прошло незаметно; следующая сцена возникла, словно перелистнули страницу книги с картинками.

Мужчина сидел на татами и смотрел на труп Тасаки. На его серой форме в районе локтя виднелось ярко-красное пятно. Пытаясь выскользнуть из объятий мужчины и выдергивая руку, Тасака задел мужчину лезвием ножа. Я стояла на четвереньках, выбравшись из-под тела Тасаки, и смотрела на этого незнакомого мне мужчину. Я не могла выдохнуть, не могла хоть на миллиметр пошевелить руками и ногами, словно они были чужими.

Мужчина повернул лицо ко мне.

– Спасибо вам.

Почему он благодарит меня?

– Я пришел убить его.

– Убить… – Я пошевелила губами, но из горла вырвался хриплый звук, как будто вместе с выдохом я поранила его.

Мужчина посмотрел своими налитыми кровью глазами в сторону окна; там слегка колыхалась занавеска. Я вытянула дрожащую руку и отодвинула ее – вокруг замка в стекле зияло отверстие в форме полумесяца. Через него в комнату незаметно проникал вечерний декабрьский воздух. Может быть, из-за этого запах алкоголя от Тасаки казался слабее, чем обычно…

– Я думал, он спит – вот и залез оттуда. Но вприхожей послышался звук открываемого замка, я быстро подбежал к шкафу и спрятался в нем… – Мужчина склонил передо мной голову, придерживая руку, всю в крови. – Спасибо, что вы сделали это вместо меня.

Кто же он, собственно, и откуда? Зачем ему нужно было убить Тасаку? Прежде чем я задала эти вопросы, мужчина, пошатнувшись, сел; свет ламп освещал его загорелое лицо. Я несколько раз посмотрела на него… все-таки мы никогда не встречались. Ему было где-то около тридцати.

– Выбросим?

– Что?..

Мужчина показал глазами на труп Тасаки.

– У меня есть лодка.

2

Когда я училась в третьем классе началки, у нас была очень миловидная девочка; имени ее я не помню. Она любила поболтать, была популярна, хорошо соображала, а когда смеялась, всегда поправляла волосы жестом, как у взрослых. Моргая, она хлопала длинными ресницами, и я сказала ей, что они похожи на ночных мотыльков. С этого все и началось. Если б я сказала «на бабочек», то, возможно, все было бы по-другому…

В общем, с ее лица тут же исчезла улыбка. Она посмотрела прямо на меня, протянула руку и бросила в меня воображаемым камушком. Тот упал прямо мне под ноги, и волна распространилась до самых углов класса. В одно мгновение всех без исключения замерших одноклассников охватило одно и то же настроение.

Так начались мои одинокие дни.

Но я сразу поняла, что это положение не приносит мне ни грусти, ни тяжести. Для того чтобы учиться, не нужны другие люди, а после уроков я, как обычно, шла в лес на холме ловить всяких жучков и других насекомых. Весной, летом и осенью я пользовалась сачком, а зимой заглядывала под упавшие деревья и под кору. Из пойманных насекомых – по самке и самцу каждого вида – я делала чучела с помощью специального набора, который мне подарили на день рождения. В наборе были лупа, шприц, а также специальные жидкости красного и зеленого цветов: красная – инсектицид^[415], а зеленая – противогнилостное средство. Всякий раз, поймав новое насекомое, я вводила поочередно эти вещества, прокалывала тельце насекомого булавкой и прикрепляла в специальной коробке с другими чучелами. И эта коллекция с приколотыми жуками и бабочками для тогдашней меня была не чем иным, как просто коллекцией чучел. Но вообще-то, если подумать, это были трупы.

Я подумала об этом, когда на моторной лодке, идущей по темному морю, мужчина вонзил нож в живот трупа.

– Теперь он не всплывет.

Мужчина вынул нож. В этот вечер не светила луна, и выражения его лица не было видно, даже контуры были нечеткие. За мужчиной сверкали огоньки – то ли огни рыбаков, то ли свет города. Даже маленький остров, который должен быть где-то посреди залива, растаял во тьме. Лодка с выключенным мотором медленно кружилась по часовой стрелке, может, следуя течению.

– При гниении тело раздувают газы, и оно всплывает.

Мое сознание было как в плотном тумане, и я не могла четко ухватить суть того, что сейчас происходит. Даже не могла осознать до конца, что совсем недавно убила человека.

Мужчина небрежно бросил нож в воду. А затем просунул руки под подмышки Тасаки и подтянул его тело к краю лодки. В такой позе, как будто Тасаку укачало и его тошнит.

– Нельзя приносить свою жизнь в жертву таким подонкам.

Мужчина схватился обеими руками за штаны Тасаки и, напрягшись, поднял его. Труп прокрутился, сделав полоборота, и упал в воду. Должен был быть сильный всплеск, но в моей памяти эта сцена осталась полностью беззвучной. Почему-то помню только бульканье воздушных пузырей, которые распространились по поверхности воды.

– Что значит «из-за тебя»? – внезапно спросил он, а я спросила: «Что?» осоловевшим голосом.

– «Из-за тебя жизнь пошла под откос». Он говорил что-то такое.

Я открыла было рот, но коротко объяснить это не получилось бы. К тому же мне сначала надо было узнать ответы на некоторые вопросы.

– А вообще-то кто вы такой?

– Моя фамилия Нисикимо, – легко ответил он и начертил пальцем на палубе иероглифы своего имени. Называл ли его фамилию Тасака? Фамилия была редкая; я запомнила бы, если б услышала. И пока пыталась напрячь свою память, несмотря на туман в голове, из горла поднявшегося Нисикимо вырвался стон. Точно, у него же сильное ранение…

– Вам нужно обработать рану.

3

Я жила в этом городе, вытянувшемся вдоль моря, вместе с родителями с самого рождения. Но когда только поступила на работу в университетскую лабораторию, моего отца, страхового агента, решили перевести в район Кансай. Мама поехала вместе с ним. Это я сказала маме, чтобы она так сделала. Отец в одиночку ничего не мог. Но если б я здесь не жила совсем одна, то и жизнь моя наверняка сложилась бы совсем иначе.

Город был расположен в заливе, чья форма напоминала большой горизонтальный крючок. После того как родители уехали из города, я начала самостоятельную жизнь в квартире, расположенной в северной части залива. От южной до северной части – около часа на автобусе. А если пересечь залив на лодке, то и двадцати минут не потребуется. Но на севере стоимость земли выше. С давних пор статус человека зависел от того, где он проживал: на севере или на юге. Когда искала себе новую квартиру, я выбрала север, хотя на юге была квартира с лучшими условиями. Я не могла платить большую арендную плату, поэтому мой дом был расположен далеко от автобусной остановки, построен многие годы назад и выглядел старым. Но я все равно выбрала северную часть города, поскольку считала, что мой статус работающего человека соответствует этому району.

Любой вам скажет, что заниматься любимой работой – счастье. Но люди в этом мире только мечтают о чем-то любимом. Мечты и реальность не совпадают, и большей частью мечты красивее и грандиозней, поэтому и то и другое приводит в уныние.

С самого детства я гонялась за жуками и ловила их, в конце концов начала их изучать; занятия стали исследованиями, а исследования – работой, и тогда меня буквально сбили с ног различия между мечтами и реальностью.

С тех пор как я начала работать в университетской лаборатории энтомологии, прошли годы, но мне давали только работу ассистента; я даже не могла получить разрешение на использование исследовательского оборудования для личных исследований. Когда я говорила профессорам и доцентам о том, чем хочу заниматься, мне отвечали, будто пригвождая печатью: «Пока рано». Но мужчинам, поступившим на работу в то же время, что и я, поручали задачи, которые явно не были простым ассистированием; они также ездили на полевые исследования за границу. Вероятно, слова «пока рано» несли в себе смысл: пока рано для женщины. Вот такой была эпоха Сёва^[416].

В тот год, когда я встретила Тасаку, в мире одна за другой происходили глобальные перемены. В Америке на пост президента пришел Джордж Буш, в Берлине разрушили Берлинскую стену, в Японии почил император Сёва и началась эпоха Хэйсэй^[417]. Еще не успели мы привыкнуть к новому девизу правления, как кабинет Такэсита^[418] сменился кабинетом Уно^[419], а через два месяца произошел переход к кабинету Умибэ. Мир находился в разгаре «экономики пузыря»^[420], работники компаний вкалывали как ненормальные, зарабатывая безумные деньги, реклама энергетиков по телевизору обещала: «Вы сможете работать двадцать четыре часа без перерыва». Но, несмотря на то что я жила в эпоху таких больших потрясений, в моей повседневной жизни не было никаких изменений. Я и сейчас была готова провалиться в расщелину между моими мечтами и реальностью.

Лето подходило к концу, и в одну из сред я поздно вечером вышла из дома. Шла я медленно, на лице у меня было «до страшного бесстрастное выражение». На вечернем пляже, раскинувшемся за защитным дорожным ограждением, вспыхивал свет петард, слышались бодрые молодые голоса парней и девушек. Однако до меня доносились только гласные звуки; казалось, будто я слышу эти голоса со дна моря. Я шла сквозь мутную воду, ползла безо всякой цели, будто обессилевший жук-скоморох.

Впервые в жизни я раздвинула скользящие двери питейного заведения, и тотчас мои уши наполнились шумом, царившим внутри него. Несколько мужчин окинули меня бесцеремонными взглядами. Пытаясь убежать от этих взглядов, я села в углу стойки. Внутри пахло сигаретным дымом и жареной рыбой.

Прошло некоторое время, но ко мне никто не подходил принять заказ, и я робко оглянулась. Седоволосый мужчина – похоже, владелец заведения – весело смеялся вместе с гостями в слегка приподнятой зоне, устланной циновками татами. Я рассеянно поджала губы, и тут мужчина, который сидел за стойкой через одно место от меня, взял и придвинулся ко мне.

– Сасими из кальмара – вкуснятина.

У него был низкий грудной голос, как будто звучащий из глубины его груди в белой рубашке.

– А еще жареная рыба-меч. Если любите вареную рыбу, то хороша камбала. Я все перепробовал. Все вкусное.

Я неопределенно кивнула. Мужчина, обернувшись через плечо назад, позвал владельца:

– Сюда сасими из кальмара. Напитков не надо, принеси еще одну рюмку.

Я поняла, что он хочет поделиться со мной своим саке, только после того, как он налил мне его в принесенную рюмку.

Что я говорила, не помню. А может, почти ничего и не говорила. Я же привыкла общаться с бессловесными существами и не понимала, как вести непринужденную беседу ни о чем. В тот вечер я узнала, что мужчину зовут Тасака. Что он живет в соседней префектуре в двух с небольшим часах езды на электричке. Что он работает в агентстве по недвижимости, расположенном там. Что каждую среду он приезжает в наш город в офис. Он рассказал, что в недвижимости наблюдается невероятный экономический подъем, цены бешено растут, но от покупателей нет отбоя, и зарплата постоянно увеличивается. Он говорил с приятной интонацией, без всякого высокомерия.

После окончания университета я окунулась с головой в крохотный мирок нашей лаборатории, поэтому всё, что говорил Тасака, казалось мне новым и свежим. Даже непривычное для меня саке, которое он мне подливал, представлялось глотком свежего воздуха.

– На следующей неделе опять буду здесь.

На прощание он указал пальцем на пол заведения и, напоминая движениями китайского богомола, посмотрел мне в лицо. Наверное, он звал меня на свидание, но я не была в этом уверена. Поэтому, когда в следующую среду я пошла в то же место, оделась так, как будто просто вышла из дома, не наряжаясь. В ответ на улыбку Тасаки, который поприветствовал меня у стойки, я сделала вид, что еле вспомнила его.

Так мы стали встречаться с ним каждую среду. Я говорила, наверное, вполовину меньше, чем Тасака, но больше на треть, чем раньше. Когда мы выходили из заведения и он говорил мне: «Спокойной ночи», у меня пересыхало и начинало саднить горло.

На пятый раз мы дошли до моего дома.

Пока мы шли, редко переговариваясь, по пешеходной дорожке с фонарями, освещающими ее через равные промежутки округлым светом, я уже была на все готова. Я сделала уборку в комнате, спрятала в шкафу многочисленные коробки с чучелами насекомых, которые хранила с самого детства. Мне хотелось измениться. Хотелось что-то поменять. Я хотела почувствовать дыхание другого человека и сердцем, и телом.

Узнав, что у меня это в первый раз, Тасака весь засветился от счастья, не скрывая этого.

Начиная с той ночи, он стал приходить ко мне каждую среду. Я покупала продукты в супермаркете по дороге с работы домой, готовила ему еду, а после того как мы соединяли наши тела, он спал со мной под одним одеялом до утра. В те дни, когда мы не виделись, я звонила ему по телефону. Мне было приятно, что в глубокую лужу моей одинокой жизни стали проникать запахи и тепло человека. Было приятно, что тихое дно замутилось от активного движения жизни. Я даже представить себе не могла, что эта мутная взвесь вскоре распространится до каждого уголка и вода никогда больше не сможет вернуть себе прежний цвет.

– Сколько бы ни росла зарплата, у компании есть свой финансовый предел.

О своем желании вложить сбережения в акции Тасака сказал перед началом нового года. Я ничего не соображала в финансовых делах. Поэтому одобрила его идею не раздумывая, так как считала: если Тасака что-то придумал, значит, это правильно.

Придя в следующую среду ко мне домой, он рассказал мне про акции: они быстро и заметно поднялись в цене. Тасака несколько раз повторил: «Это исторический максимум!», глаза его горели. Я слушала его, и в груди у меня разливалось тепло от надежд на будущее.

Но сразу после начала нового года в разнообразных СМИ пошла информация о резком падении курса акций. Тасаку как будто подменили: он нервничал, все время, которое проводил у меня дома, не отрывался от телевизора, смотрел одни только новости. Я гладила его по руке и повторяла одни и те же слова: «Все наладится, все наладится…» Но, наверное, я говорила их самой себе.

Падение акций продолжалось. Тасака стал неразговорчив. Иногда он что-то бормотал себе под нос низким, мелко вибрирующим голосом, как будто в груди у него поселился рой шершней. И когда он лежал на мне, казалось, будто он сливает всю злость в свои движения. Это были первые явные признаки его агрессии, которая впоследствии стала развиваться. Я не могла ничего сделать для него и поэтому убедила себя, что мое терпение и покорность послужат для него поддержкой.

Вскоре мыльный пузырь экономики начал схлопываться. СМИ трубили о продолжающемся падении акций. Тасака перестал выходить на связь. Он не приходил ко мне, не отвечал на звонки на домашний телефон. Но однажды вечером оказался около двери в мою квартиру. Был разгар майских праздников Золотой недели^[421], я только что вернулась из библиотеки на холме, где изучала необходимые мне вещи. Хотя на него падали лучи солнца с запада, Тасака выглядел как черная тень. Он сказал, что агентство по недвижимости, в котором он работал, разорилось.

– Мне и жить теперь негде…

Дом, в котором он жил, принадлежал агентству и сдавался для неженатых сотрудников компании; компания обанкротилась, и из дома пришлось съехать.

В ту ночь Тасака двигался на мне бесконечно. Когда за занавесками стало светлеть, я наконец-то вздремнула, превозмогая боль в нижней части живота, но через каких-то три часа зазвонил звонок. Приехала доставка – привезли вещи, которые заранее отправил Тасака. Вроде как он продал всю свою мебель за гроши, отправив ко мне домой самую малость из своих вещей.

С того момента прошло немного времени. Но, несмотря на это, я не могла вспомнить, когда он впервые схватил меня за волосы, когда впервые дал мне пощечину. Память о боли росла, как гирлянда; первое воспоминание казалось мутным и далеким, но все части гирлянды были четко связаны друг с другом внутри меня, и не успела я опомниться, как нитка гирлянды прочно впилась в мое тело. Так, что я даже пошевелиться не могла. То ли она порвет меня на мелкие кусочки, то ли мне разрезать ее вместе с кусками своей плоти – другого выхода у меня не было. Кстати, когда в ту ночь я увидела нож у себя перед глазами, я нашла еще один способ.

Опомнившись, я увидела, что реализовала его собственными руками.

– …Никак не могу понять…

Проверив свою руку, висевшую на повязке, Нисикимо посмотрел на меня с таким видом, как будто пытался разгадать очень сложную головоломку. Из-за отверстия в окне в комнате было дико холодно.

– Почему же «все это из-за тебя»? Дело в акциях?

Прежде чем дождаться моего ответа, Нисикимо рассмеялся, широко раскрыв рот. Накинутое на его спину одеяло соскользнуло, открыв тело в одной футболке.

– В неудачах в азартных играх виноват сам игрок.

Я и не думала, что акции – это азартная игра. До сих пор я считала, что Тасака изменился из-за своего невезения. Что я не смогла помочь ему справиться с этим.

– Ну да, вам обоим было несладко.

С улыбкой, застывшей на худом лице, Нисикимо поправил одеяло, подтянув его на плечи. Неужели это он совсем недавно на самом деле всадил нож в человеческое тело и утопил его в море? Он делал это настолько буднично, что невозможно было поверить, хотя я и стояла очень близко к нему. Хотя и тряслась всем телом, обрабатывая его рану антисептиком, делая ему перевязку и подвешивая руку на ткань треугольником. Хотя и до сих пор продолжала трястись.

– У вас есть что-нибудь вроде картонки? – Нисикимо показал подбородком на стекло окна в пол, в котором было отверстие. – Я заткну дыру, а то вам холодно, наверное…

Я открыла шкаф и вытянула картонную коробку с летней одеждой. Нисикимо ловко оторвал верхнюю часть коробки одной левой рукой и прикрепил с помощью скотча, закрыв отверстие в окне. За окном было живое ограждение, так что со стороны пешеходной дорожки вряд ли можно было заметить наши экстренные меры.

– Почему вы хотели убить Тасаку? – наконец-то решилась спросить я. – Что у вас с ним было?

Продолжая стоять у окна, Нисикимо поднял брови и быстро отвел взгляд – так ребенок, шалость которого раскрыли, пытается сделать вид, что он ни при чем.

– Этого я сказать не могу.

– Скажите мне, пожалуйста.

– Да если б и сказал, это ничего не изменит.

– Ну, по крайней мере, скажите, кто вы такой.

– Такой какой?

– Ну, кем работаете?

– Хожу на тунца-бонито.

Не то чтобы я ожидала какой-то конкретный ответ. Но сказанное им было за гранью моих предположений. Конечно, обрабатывая его рану, я заметила мышцы под футболкой. По тому, как Нисикимо управлялся с моторной лодкой, было понятно, что в море он не новичок.

– Я практически все свое время провожу на корабле, а сейчас я на суше, потому что у нас перерыв в промысле рыбы, – сказал он и зачем-то резко сел у окна. Таким внезапным движением, будто ноги у него подкосились. Глаза его ни на чем не фокусировались. «Мало ли что, – подумала я и прикоснулась рукой к его лбу. – Может ли вообще у человека так подняться температура?» Настолько он был горячим.

– Лягте, пожалуйста.

Наверное, рана воспалилась. Обрабатывая ее, я почувствовала, что его правая рука была горячей, как на пожаре, но, судя по всему, жар уже распространился по всему телу.

– Нет, всё в порядке, в порядке…

Однако я отвела его в постель, которая была расстелена прямо на полу, Нисикимо лег, упав туда как подкошенный. Я накрыла его одеялом и покрывалом, но и этого, видимо, было недостаточно. Хотя мы и закрыли отверстие в окне, картонка была не лучшим методом экстренной защиты, и в комнате продолжал царить холод. Я достала еще одно одеяло, которым пользовалась летом. «Извините», – пробормотал Нисикимо и грустно улыбнулся. По его голосу и выражению лица я поняла, что до сих пор он старался изо всех сил вести себя как ни в чем не бывало.

Вскоре Нисикимо закрыл глаза, грустная улыбка постепенно исчезла с его лица, и, пока я смотрела на него, он уснул.

Я встала, сделала приглушенный свет – и впервые обратила внимание на то, что осталась без одеяла. Такая крошечная неудача, но она словно упала в стакан с водой, полный до краев, – и у меня вдруг покатились слезы. Ноги стали ватными, я опустилась на татами и, дыша ртом, изо всех сил пыталась сдержать рыдания. Слезы каплями падали на мои лежавшие на коленях сжатые руки.

Продолжая плакать, я легла и залезла под краешек одеяла. Мои руки и ноги, уставшие до предела, таяли под одеялом, словно куски рафинада, я больше не могла ни о чем думать. Так и уснула.

4

Первую патрульную машину я увидела на рассвете.

Я вылезла из-под двух одеял, раздвинула занавески маленького окна и увидела, как полицейская машина на очень медленной скорости движется по дороге перед морем слева направо. Мне показалось, что кто-то сжал в руке мое сердце. Я не могла пошевелиться – так и стояла, вцепившись в занавеску.

– Это обычный патруль. – Нисикимо встал у меня за спиной.

– Но до сих пор патрульные машины никогда тут не разъезжали.

– Вы просто их не замечали.

Действительно ли труп Тасаки утонул в море? Может, этот труп с ранами в груди и животе куда-то быстро прибило волнами и теперь полиция ищет убийцу? Даже если полиция сюда не придет, не факт, что она не нашла труп Тасаки. Ведь тот мог никому и не говорить, что живет здесь…

Я вспоминала, что случилось здесь вчера. После того как я ударила Тасаку ножом в грудь, Нисикимо сказал, что пригонит лодку, и ушел, оставив меня наедине с трупом. Он вернулся минут через тридцать, поставив перед дверью тележку, которую, как он сказал, нашел на стройке, с голубой виниловой пленкой, свернутой в трубку. Затем положил тело Тасаки на тележку и спрятал его под пленкой. Мы выкатили тележку на неосвещенную пешеходную дорожку и двинулись вниз, к морю. В самом начале пирса стояла моторная лодка. Утопив тело, мы вернулись к пирсу. Нисикимо велел мне идти первой, а сам пришел ко мне где-то через полчаса, чтобы обработать рану, сказав, что вернул тележку и пленку обратно на стройку.

– А где лодка?

– Спрятана там, где ее никто не найдет. Никаких проблем не будет – разумеется, я аккуратно вытер кровь и убрал все следы.

Я включила телевизор, настроив его на канал с программой новостей. Я сверлила экран глазами некоторое время, но по нему по-прежнему обсуждали экономический кризис. Значит ли это, что тело Тасаки не найдено? Или же пока эту информацию не передали в СМИ? Или же не такая это и новость, что выловили тело утопленника, чтобы об этом трубили по телевизору?

– Вам нужно жить так же, как обычно.

Я посмотрела на часы на стене – пора идти на работу. Я поспешно собралась и предупредила Нисикимо никуда не выходить, пока меня нет дома. Сказала ему: «У вас еще температура не упала», но на самом деле я безумно боялась остаться дома одна.

Вечером на обратном пути я купила обезболивающее в аптеке и вернулась домой. Входя в прихожую, заметила, как за угол заворачивает патрульная машина.

– Может, в округе работают воры, – с отсутствующим взглядом засмеялся Нисикимо.

Говорят, в портовых городах много домов, где отсутствуют мужчины, и тут чаще происходят ночные ограбления.

Но я с легкостью разгадала, что мрак, отражающийся в его глазах, был вызван не только высокой температурой. Сейчас мне кажется, что Нисикимо уже тогда начал понимать, какую ошибку он совершил.

– Я обработаю рану.

Я открыла аптечку, достала антисептик и новый бинт. Присела на колени у постели и вытянула обе руки, а Нисикимо снял повязку через голову.

– Вы находитесь на возвышенности… А вы видели когда-нибудь цветок, распускающийся в море?

Я покачала головой. Я никогда не видела ничего подобного, да и не понимала, что он имеет в виду.

– Как объяснить… Бывает же, что сквозь просвет в облаках светят прямые лучи солнца.

– Рассеянный свет? – Я ненадолго задумалась, наклонив голову, а затем сказала более понятным языком: – Лестница ангелов?

– Да, это название больше подходит, – улыбнулся Нисикимо. – Моя мать говорила, что в детстве видела эту лестницу из окна дома. Лучи, направленные к морю. И не один, а пять… Как будто поверхность моря одновременно подсвечивалась гигантскими фонарями. Это было так красиво, что мать не могла оторвать взгляд, но ей надо было помогать родителям, и, оставив свое занятие, она ушла в глубину дома.

Я положила гигроскопичную марлю, пропитанную антисептиком, на его глубокую рану. Мне так же делала медсестра, когда я сильно поранила правое бедро в детстве. Помню, как резкая боль до кости пронизывала меня всякий раз, когда марля с антисептиком касалась моей раны. Но у Нисикимо ни один мускул на лице даже не дрогнул, он сидел не шевелясь.

– Мать умерла, когда мне было девять, и, наверное, в ее жизни не было ни похвалы, ни счастья. Незадолго до своей смерти она говорила: если б она тогда выбежала из дома, села в лодку и подплыла поближе к свету, то собственными глазами увидела бы светящийся цветок. Пять лучей выстроились на морской глади и при удачном стечении обстоятельств могли образовать цветок. Каждый луч стал бы лепестком… Как на десятииеновой монетке по кругу.

Вероятность такого события, скорее всего, очень низкая. Но и нельзя сказать, что оно не может произойти. Интересно, насколько это красиво, если увидеть.

– Мать сказала: если б я увидела цветок из лучей света, то, может, и жизнь моя сложилась бы немного иначе. Выражение лица у нее было такое, как будто она смотрела счастливый сон. Услышав ее слова, я понял, почему она иногда отвлекалась от домашних дел и рассеянно смотрела в сторону моря… В итоге мать, как ни жаль ее, умерла, так и не увидев цветок из света. А я, как ребенок, не знакомый с железной логикой, наивно думал о том, что, действительно, если б она увидела цветок, то, может, и жизнь у нее была бы другой…

Нисикимо стал медленнее шевелить губами, его слова становилось разобрать всё сложнее. Я потрогала его лоб, и – о ужас! – он был еще горячее, чем сегодня утром. Может быть, Никисимо никак не отреагировал на жжение от антисептика из-за высокой температуры.

– Мою жизнь тоже правильной не назовешь, но когда я думаю про то, как увидеть эту лестницу ангелов… если б я смог увидеть ее, то тогда и жизнь моя, наверное, изменилась бы.

Я спросила, удалось ли ему ее увидеть. Нисикимо бессильно покачал головой.

5

Температура Нисикимо не упала ни на следующий день, ни после.

Каждое утро я выходила на работу, оставляя Нисикимо лежать у меня дома. По пути в университет покупала в киоске газету и внимательно ее просматривала, сидя в углу лаборатории. Информации о том, что тело нашли, не было; в программах новостей, которые я смотрела дома, тоже ничего не сообщалось.

На улицах я часто стала замечать патрульные машины. По дороге на работу и с работы. Из окна квартиры. Мне точно не показалось: они стали ездить чаще.

По дороге с работы я заходила в супермаркет, покупала продукты и готовила на двоих. Я ела за низким столиком, а Нисикимо, приподнявшись, – в постели. Мы разговаривали, тщательно выбирая темы и стараясь не касаться того, что произошло той ночью. О чем мечтали в детстве. О том, как я хотела стать энтомологом и путешествовать по миру. О том, что вряд ли этой мечте суждено будет сбыться. Об устройстве пахучих желез лесных клопов. О массовых зимовках азиатских божьих коровок. Нисикимо хотел посмотреть чучела насекомых, которые я делала в детстве и теперь перестала вынимать из шкафа. Я доставала коробки со своей энтомологической коллекцией и ставила их рядком на татами, а у него начинали гореть глаза, как у мальчишки. Я и сама разглядывала их, как забытые родные вещи. Жилки крыльев бабочек, панцирь жука носорога. Усики мотылька, похожие на зубчики расчески. Я вспомнила после долгого перерыва, с какой важностью относилась к порядку расположения насекомых. Например, чтобы разложить насекомых по четыре вида на строке, существует удивительное количество вариантов. Если взять количество насекомых за N, то будет N-факториал^[422] вариантов. То есть если N = 4, то количество вариантов будет 4 × 3 × 2 × 1 = 24. А если N = 5, то количество вариантов будет 120. А если 6, то 720. Конечно, тогда я не знала эту формулу. Сколько бы я их ни раскладывала, всегда находилась новая последовательность. И я никак не могла решить, какую выбрать.

В большинстве случаев Нисикимо рассказывал мне про рыб. Его лодка иногда отправлялась за тунцом до Папуа – Новой Гвинеи, неподалеку от Австралии. Он проводил в море от одного до нескольких месяцев, если плавание было долгим. И все это время был в море.

– Но с декабря по январь включительно – перерыв в промысле, длинные каникулы.

Почему в этот перерыв он собирался убить Тасаку? Что, собственно, произошло между ними? Шли дни, но я так и не могла задать ему эти вопросы.

Отверстие в окне по-прежнему было закрыто картонкой, в квартире стоял постоянный холод, и мы спали под двумя одеялами на расстоянии ладони друг от друга.

6

Прошло дней десять, и наконец у Нисикимо спала температура. И рана на руке с каждой утренней и вечерней перевязкой заживала все лучше.

– Извините, что доставил вам столько беспокойства…

В тот вечер Нисикимо помогал мне на кухне готовить ужин. Он пока не мог пользоваться правой рукой, но все равно я с первого взгляда поняла, что он знает, что делать. Если б он мог пользоваться обеими руками, то, наверное, готовил бы лучше меня.

– Завтра я уйду, – улыбнулся Нисикимо, глядя мне в лицо и ожидая, пока нагреется масло для темпуры. – Постарайтесь забыть обо всем.

Я только и могла, что безразлично кивнуть. Нисикимо зачем-то выключил огонь. Он помолчал некоторое время, а потом повернулся, встав напротив меня. Продолжая молчать, мы стояли на кухне, глядя в глаза друг другу. Хотя мы жили вместе в этой крошечной квартирке, впервые столь долго смотрели друг другу в глаза.

– У меня есть к вам одна просьба.

– Если я смогу…

– Сможете, – кивнул Нисикимо.

Но это была просьба, которую невозможно было исполнить.

– Если полиция когда-нибудь узнает о произошедшем той ночью, я хочу, чтобы вы сказали, что это я зарезал его. Я проник к вам в дом, убил его и унес куда-то тело. А вы не могли обратиться в полицию, потому что я вам угрожал.

– Я не смогу этого сделать.

– Это даже не подлежит обсуждению.

– Убила его я, и тело мы вынесли вместе.

– Сделайте так, даже если не можете. Прошу вас… Если б я был посмелее… и посильнее, то сам убил бы его.

– Нисикимо, я даже не знаю, почему вы хотели его убить. И как я могу согласиться с вашим предложением?

– И тем не менее я хочу, чтобы вы мне пообещали. После того как я уйду, есть вероятность, что полиция заглянет сюда, чтобы проверить какую-то информацию о нем. Тогда назовите мое имя, опишите мою внешность и скажите, что всё – дело моих рук.

Прежде чем я смогла ответить, раздался звонок в дверь.

Мы переглянулись, затаив дыхание. Звонок прозвенел еще раз, а вслед за ним послышался мужской голос:

– Извините, что отвлекаю вас…

– Это, наверное, коммивояжер, – нарочно прошептала я; мне хотелось, чтобы так оно и было. На самом деле сюда часто приходят продавцы товаров. Наверное, действительно, потому что в портовом городе мужчин часто не бывает дома.

Звонок сработал в третий раз. И опять послышался голос:

– Можно вас на минутку?

Я тихонько вышла в прихожую. Посмотрела в глазок – за дверью стоял мужчина лет сорока. И пиджак, и брюки у него были мятые, не держали форму. Под мышкой он зажимал кожаную куртку, сумки или портфеля с собой не было. На коммивояжера он не очень был похож. Мужчина приблизил лицо к глазку и легонько улыбнулся. Может быть, по изменению света он понял, что я в него смотрю.

– Я из полиции.

У меня внутри все похолодело. Я оглянулась назад. Нисикимо, беззвучно переместившись, спрятался в шкафу.

– …Да?

– Мы обходим все дома поблизости; мне хотелось бы вам кое-что показать.

Решившись, я повернула ключ и открыла дверь. В это мгновение у меня за спиной послышался тихий свист. Это воздух выходил между отверстием в окне и закрывавшей его картонкой. Этот ставший привычным звук пронзил мою грудь холодным клинком.

– Простите, ради бога, вы уже ужинали?

– Нет… Что вы хотели?

Мужчина показал мне удостоверение, представился и достал из внутреннего кармана пиджака фотографию.

– Извините, что так внезапно… Не видели ли вы где-нибудь этого человека?

Я посмотрела некоторое время на фотографию и покачала головой.

– Мне кажется, нет.

– Может быть, видели кого-то похожего?

Я задумчиво наклонила голову и посмотрела на фотографию еще несколько секунд.

– Наверное, нет.

Я сказала «наверное», так как категоричный ответ мог бы вызвать подозрения.

Сыщик держал в руках фотографию, на которой прямо в камеру смотрел, поджав губы, не кто иной, как Нисикимо.

7

Почему полиция разыскивала Нисикимо? Что он, собственно, сделал? Связано ли это с тем, что он хотел убить Тасаку? Сколько я ни задавала эти вопросы, Нисикимо только качал головой.

– Значит, на вашей лодке остались улики от перевозки трупа, которые нашли полицейские?

– Эта лодка досталась мне непрямым путем, так что, даже если ее найдут, она никак со мной не связана.

Тогда, может быть, тело Тасаки достали на берег. Полицейские догадались о связи Тасаки и Нисикимо – уж не знаю, что это была за связь, – и теперь они ищут Нисикимо как убийцу. Но и на это он покачал головой. Если бы тело с ножевым ранением всплыло, об этом обязательно сообщили бы в новостях.

– Полиция ищет меня по совершенно другой причине. Так что не волнуйтесь. Я уйду, не буду доставлять вам хлопот. Даже не завтра, а сегодня ночью.

– Нет.

Нисикимо с удивлением посмотрел на меня, а я добавила жестким голосом:

– Оставайтесь здесь.

Я не понимала, что происходит. Но если он выйдет из этой комнаты, его поймает полиция. Я была готова даже к тому, что из-за этого убийство Тасаки раскроется. Ну а что поделаешь, надо брать ответственность за содеянное. Мне просто хотелось защитить Нисикимо. Он спас меня. Когда Тасака твердой рукой, без всяких сомнений, занес надо мной нож, Нисикимо самоотверженно остановил его. Если б не он, я могла бы умереть той ночью.

– Хотя бы до того, как заживет ваша рана.

Нисикимо надолго замолчал, а затем бросил:

– Если прислушаетесь к моей просьбе.

Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

Так со следующего дня продолжилась наша странная жизнь. Нисикимо не выходил из квартиры ни на шаг, а я как ни в чем не бывало каждое утро шла на работу. По дороге брала в киоске газету, читала ее в углу лаборатории, на обратном пути с работы заходила в супермаркет и покупала продукты на двоих. Возвращалась домой, мы вдвоем готовили еду, ели ее за низеньким столом, сидя друг напротив друга, и внимательно смотрели новости по телевизору. Ночью мы спали под двумя маленькими одеялами, а расстояние между нами в одну ладонь постепенно сокращалось сначала до детской ладони, потом до четырех пальцев, трех, двух, одного…

8

Первый раз мы соединили наши тела под далекий звон новогодних колоколов.

Отодвинувшись от меня, Нисикимо заметил шрам, до сих пор остававшийся на моем бедре. Наверное, он подумал, что это от раны, нанесенной мне Тасакой. Я прочитала этот вопрос в его глазах – и отрицательно покачала головой.

– Это от травмы, которую я получила гораздо раньше.

Я училась в четвертом классе началки и по дороге из школы погналась за бабочкой, самцом каллимы-листовидки. Я упала и покатилась по покрытому травой склону. Каллима-листовидка – маленькая бабочка, которую можно встретить по всей Японии; у нее светло-голубые крылышки. Она часто встречается и за границей и по-английски называется Холли блю. Оттенки голубого отличаются в зависимости от особи. В тот раз, когда я возвращалась из школы, передо мной пролетела красивая бабочка насыщенного голубого цвета, какой бывает далеко не у каждой каллимы.

– Хорошо бы, чтобы он когда-нибудь исчез…

Несмотря на то что еще несколько минут назад мы были в объятиях друг друга, Нисикимо говорил со своей обычной интонацией, только тембр голоса был другим.

– Я получила эту травму по собственной оплошности, так что пусть будет как будет.

За окном продолжали звонить новогодние колокола. Это происходило через большие промежутки времени, так что казалось, будто звон уже закончился, ты забываешь о нем, а он раздается снова. Голос Нисикимо звучал у меня в ушах, приятно грея кожу; я чувствовала, как беззвучно развязываются нити стягивающей мое тело гирлянды.

– Когда уеду отсюда, пойду в море, – сказал Нисикимо, и я больше не услышала звука колоколов – наверное, пробил сто восьмой удар. А может быть, я просто перестала их слышать.

– Но вас ищет полиция.

– Я буду на корабле.

В глазах вглядывавшегося в меня Нисикимо отражался свет потолочных светильников. В его немного влажных зрачках он выглядел мелкими отражениями бенгальских огней.

– А сколько времени вы будете в плавании?

– Может быть, несколько месяцев, а может, и подольше.

– Когда вернетесь, приходите сюда.

Нисикимо заглянул мне в лицо, видимо чтобы удостовериться в серьезности моих намерений.

– Обязательно приходите.

9

О лестнице ангелов говорится в Ветхом Завете. Однажды Иаков во сне посмотрел на небо и увидел, как ангелы поднимаются и спускаются по лестнице из света, проникающего сквозь облака.

Я увидела ее в тот день, когда наша совместная жизнь с Нисикимо закончилась.

Наступила последняя декада января. Воскресный день. Я внезапно посмотрела на улицу через маленькое окно – поверхность моря освещали узкие нити света. Только что закончился дождь, по небу расползлись серые тучи, и сквозь просветы в них светил белый слабый свет. Не один луч. К морю направлялись два, три луча…

– Может быть, сегодня нам удастся увидеть, – сказал стоящий рядом со мной Нисикимо хриплым голосом.

– Это то, о чем говорила ваша мама?

Нисикимо, кивнув, широко раскрыл глаза и посмотрел прямо на море. Его зрачки расширились на всю радужку. Слабые лучи света освещали пространство перед маленьким необитаемым островом, находившимся ровно посередине залива, но обзору мешали крыши домов, и было непонятно, какую форму образуют лучи на поверхности моря. Но действительно лучей было пять, и, похоже, все они светили в направлении точек, близких друг к другу.

– Я выйду в море, – сказал Нисикимо, резко отойдя от окна.

Испугавшись, я схватила его за рукав:

– Нет, нельзя.

Рана на руке еще полностью не зажила, к тому же на улице его могли разыскивать полицейские.

– Дайте мне выйти.

Нисикимо резко обернулся и посмотрел на меня своими ошалелыми глазами. Но мгновенно его взгляд погас, и он пробормотал, шевеля одними губами, как будто признавался в своей огромной неудаче:

– Я хочу увидеть это своими глазами… вблизи.

Это было слишком глупо. Не факт, что пять лучей света, отражающиеся на поверхности моря, сойдутся по форме в пять лепестков. Неужели он специально выйдет в этот яркий день из безопасного места туда, где крайне опасно, ради того, что практически невозможно?

– Почему вы так…

– Потому что так, как сейчас, дальше нельзя.

– Что нельзя?

– Нельзя жить, ничего не меняя… Надо измениться.

В тот момент я не поняла, что имеет в виду Нисикимо. Я подумала, что он хочет изменить ту странную жизнь, которую он ведет сейчас, рядом со мной, и на сердце у меня похолодело.

– Я хочу посмотреть во что бы то ни стало.

Нисикимо отошел на один шаг назад и медленно подвигал перевязанной правой рукой, как будто хотел проверить ее.

– Во что бы то ни стало, до того как уйду в море, – сказал он и вышел.

Я смогла пошевелиться только через несколько секунд после этого. Открыла дверь, попыталась догнать его, но он уже, убегая, скрывался за поворотом. Не решаясь окликнуть его, я бежала по зимнему тротуару. Добралась до угла, но Нисикимо там не было. Я спустилась к порту, искала его, бегая туда-сюда, но Нисикимо пропал.

Он говорил, что выйдет в море. Может быть, отправился за той моторной лодкой? Но где он ее спрятал? Скорее всего, на реке. В порту лодку, наверное, тяжело спрятать, а если войти в устье реки и немного подняться вверх по течению, там есть место, где плотно растут деревья и кусты. Если оставить ее там, никто не заметит. Я побежала в сторону реки, но в это мгновение увидела, как какой-то мужчина переходит перекресток. Справа налево. Направляясь в сторону моря. Я остановилась и замерла.

Я знала его. Вне всяких сомнений. Это был сыщик, который до этого появился в моей прихожей. Перед тем как скрыться за углом перекрестка, полицейский достал из внутреннего кармана какой-то черный предмет и поднес его ко рту. Кое-как передвигая одеревеневшие ноги, я дошла до перекрестка и увидела море за спиной убегавшего полицейского. Пять лучей слабого света освещали его серую поверхность. Совсем близко от меня я увидела моторную лодку; она плыла с правой стороны прямо в сторону света.

Я сбежала со склона. Слезы по вискам скатывались мне в уши. Прежде чем я успела добежать до моря, сыщик исчез где-то за углом, а в пустом порту слышался только звук мотора удалявшейся лодки. Но вскоре он растворился в более мощном реве двигателя. Дул сильный ветер, в искаженном пейзаже тучи резко меняли форму. Лучи слабого света значительно расширились, и пять лучей превратились в один толстый, освещавший моторную лодку, будто прожектор. Справа появился корабль, который был больше лодки в несколько раз; он шел, ускоряясь, в ту же сторону. У меня помутнело в глазах, я опустилась на колени на асфальт. Ветер усиливался, звуки отдалявшихся моторов смешивались друг с другом, а я не могла закричать; мой голос, повторявший имя Нисикимо, множество раз бился о горло и исчезал в нем.

10

Инжир пишут иероглифами «плод без цветка», потому что его плоды появляются без цветения.

Но на самом деле цветы прячутся в мякоти плодов. Растения, у которых плод скрывает цветок, очень редки. Я про другие даже не слышала.

Существуют мелкие осы, которых называют оса фиговая или наездник инжирный плодовый. Их самки, найдя плоды инжира, начинают прокалывать маленькие отверстия на поверхности плода. Они пробивают мякоть плода заостренным кончиком яйцеклада и залезают внутрь в зону цветка. Самка откладывает яйца внутри плода, из них появляются самки и самцы. Они растут внутри инжира, питаясь его семенами, а потом спариваются. Затем самцы начинают прогрызать плод изнутри, чтобы выпустить самок на свободу. Пробравшись сквозь проделанное отверстие, самки улетают в небо. А самцы, потратив силы на высвобождение самок, слабеют и умирают, так и не выбравшись наружу. Именно поэтому, если раскрыть дикий инжир, там можно найти трупики самцов осы фиговой.

За окном слышался тихий звук осеннего дождя. Этот дождь то шел, то прекращался с самого начала Серебряной недели. Беспокойная какая-то погода. Сегодня утром в новостях сказали, что, несмотря на разгар туристического сезона, отдыхающих, приезжавших толпами, было гораздо меньше, чем в обычные годы.

Дом, в котором мы вели с Нисикимо нашу странную жизнь, снесли три года спустя. В то же самое время вырубили лес на холме, в котором я ловила насекомых в детские годы. На его месте построили многоквартирный дом. Я арендовала там квартиру и, хотя прошло уже тридцать лет, по-прежнему живу в ней.

Я не сказала бы, что провела бесцельно жизнь, которую подарил мне Нисикимо.

Я ушла из университетской лаборатории и поступила на работу в НИИ. Условия там были более свободные,исполнилась моя давняя мечта: я занялась профессиональным изучением насекомых городского ареала обитания. Ездила на полевые исследования в разные страны мира: Германия, Великобритания, Ирландия, США, Индия, Китай… Там я встречалась с зарубежными коллегами, обменивалась с ними мнениями, а потом они несколько раз включали мое имя в свои работы. Своих монографий у меня не было, да и вряд ли я их напишу, но я продолжаю заниматься исследованиями, преисполненная уверенностью и тихой гордостью.

В комнате, где я прожила долгие годы, письменный стол стоит у окна. Так что я могу смотреть на залив когда угодно. За эти почти тридцать лет я ни разу не видела световой цветок, о котором так мечтал Нисикимо.

Кто такой был этот парень по фамилии Нисикимо?

Я узнала это через два дня, после того как он вышел в море. Небольшая газетная статья в разделе региональных новостей прояснила ситуацию.

Мужчина, проживавший на южной стороне залива, часто пересекал его на ворованной моторной лодке и наведывался в квартиры жилых кварталов севера. Полиция провела расследования и выяснила, что этим занимался мужчина по фамилии Нисикимо, который уже отбывал срок за воровство. Полицейские следили за его домом, но он туда не возвращался; его разыскивали, а потом нашли в жилом квартале на севере. Он пытался скрыться на лодке, но его нагнал полицейский патрульный корабль. Нисикимо задержали. Долгие годы он жил воровством, но рассказывал окружающим, что он рыбак, который ходит на тунца.

Какая связь существовала между Нисикимо и Тасакой?

С тех пор мы больше ни разу не виделись с Нисикимо, и я, конечно, так и не знаю всей правды. Но как-то мне в голову пришла одна версия. Через три года после того как увидела статью в газете, я позвонила маме по поводу переезда.

– А вместо того леса, где ты постоянно ловила насекомых, теперь будет многоквартирный дом?

Не зная о том, что произошло с ее дочерью, мама как всегда щебетала радостным голосом, и для меня так было лучше. Мама любила поболтать. Она стала вспоминать разные истории из моего детства, в частности как я получила серьезную травму бедра.

– Вот тогда я испугалась.

Я была внизу склона, юбка намокла от крови, и мне было так страшно, что я даже заплакать не могла. И тут мне помог проходивший мимо мальчишка. Он постучался в дверь дома поблизости, и мне сразу вызвали скорую помощь, которая отвезла меня в больницу, где мне наложили четырнадцать швов. На следующий день я увидела, как этот мальчишка собирает один за другим осколки бутыли из-под саке и складывает их в полиэтиленовый пакет. Увидеть-то я его увидела, но стеснялась с ним заговорить и молча смотрела на него. После этого я никогда его больше не видела и так и не поблагодарила его. Вспоминая эту историю, я рассказала о ней маме, а она отреагировала так, что я и представить себе не могла:

– Так это же Нисикимо!

Я подумала, что ослышалась. Переспросила, пытаясь унять дрожащий голос, а мама еще раз назвала ту же самую фамилию.

– Он жил на южной стороне залива. Совсем рядом с домом тетечки, которая приносила нам фермерские продукты. Хотя какая она тетечка – была моложе, чем я теперь…

Мама сказала, что слышала о Нисикимо от этой женщины.

– Дома у него были проблемы. Отец не работал, напивался среди бела дня. Может, там имело место и домашнее насилие – неоднократно от них доносились какие-то громкие звуки и голоса. Об этом поговаривали в округе. Нисикимо часто один уезжал на велосипеде до северной противоположной стороны – наверное, чтобы быть подальше от дома. Вот какие разговоры я слышала.

Я молча прижимала трубку к уху, не в силах что-то сказать.

– После того как вернулась с тобой из больницы, я сходила домой к тем людям, которые вызвали тебе скорую помощь. И тогда впервые услышала, что первым сообщил о том, что ты получила травму, проходивший мимо мальчик. Фамилия была редкая, так что я сразу поняла, о ком идет речь. О том мальчике, про которого рассказывала тетечка, приносившая нам фермерские продукты… – Мама слегка замялась. – Он нашел тебя с поврежденной ногой, и я хотела пойти к нему домой поблагодарить его. Но помнишь, что про них говорили? Я все никак не могла решиться пойти к ним… А потом они вроде как куда-то съехали.

В конце фразы она сделала паузу, как будто в чем-то сомневалась.

Я спросила, почему они уехали. Мама, вздохнув, рассказала.

Его мать умерла. Ее зарезал ножом пьяный муж. На глазах у сына.

Бесчеловечное преступление, случившееся пятьдесят лет тому назад, о котором я ничего не знала.

– Отца сразу же посадили в тюрьму, а Нисикимо вроде бы забрали родственники. Ты была еще маленькая, и я тебе ничего не рассказала. Бедный мальчуган, твой ровесник…

«Лучше б не было его, этого алкоголя», – пробормотал он, не глядя на меня, собирая осколки от большой бутылки саке на склоне.

Затем я вспомнила, что он говорил у меня дома: «Мать умерла, когда мне было девять, и, наверное, в ее жизни не было ни похвалы, ни счастья».

Положив трубку, я села на татами и задумалась. В комнате, где мы провели с Нисикимо недолгое время вместе. Я закрыла глаза и долго думала в одиночестве.

«Если полиция когда-нибудь узнает, что произошло той ночью, я хочу, чтобы вы сказали, что это я зарезал его. Если б я был посмелее… и посильнее, то я сам убил бы его».

Вскоре у меня в голове сложилась следующая версия.

Нисикимо промышлял воровством, переплывая на другую сторону залива на моторной лодке. И как-то ночью он залез в одну квартиру, думая, что жильцы крепко спят. Но, проникнув в квартиру через окно, он заметил, как открылась входная дверь и в квартиру зашел мужчина. Нисикимо поспешно спрятался в ванной. Мужчина вошел в комнату, вытащил женщину из постели и принялся ее избивать. В руке он держал кухонный нож. И в тот момент, когда мужчина направил этот нож в сторону женщины, Нисикимо выскочил из ванной и вцепился в спину мужчины. Тогда женщина подобрала упавший на пол нож и вонзила его в грудь мужчины.

Женщина была сама не своя, а он солгал ей: «Я пришел убить его…»

Наверное, в той женщине он увидел свою мать. И вероятно, хотел хотя бы немного избавить ее от чувства вины. «Нельзя приносить свою жизнь в жертву таким подонкам…»

Затем он утопил тело мужчины в море. Чтобы скрыть ее преступление. Чтобы она смогла начать новую жизнь. Не зная о том, что она та самая девчонка, которая давным-давно сидела на склоне в красной от крови юбке.

«Постарайся все забыть».

Конечно, когда я жила вместе с Нисикимо в той квартирке, я ни о чем не догадывалась. Хотя с самого начала было что-то странноватое. Хотя он собирался убить Тасаку, у него не было с собой орудия убийства. Хотя он сказал, что пришел убить Тасаку, так и не рассказал о мотиве убийства. Я понимала, что в чем-то он мне врет. Также я чувствовала, что его ложь была не ради меня самой. Но и представить себе не могла, что он обычный вор и никогда в жизни не встречался с Тасакой.

Я заметила, что шум капель дождя, обволакивавших дом, прекратился. Подошла к окну и посмотрела на море после дождя. За мокрым от капель стеклом виднелись тучи, расширявшиеся по небу, и вся гавань была окрашена в серый цвет. Я стояла и смотрела на море. Время от времени видела моторные лодки, перемещавшиеся по морской поверхности. Конечно, я не могла разобрать лиц людей, сидевших в лодках, но всегда представляла себе, что это Нисикимо. Интересно, как он живет сейчас? Он так подробно знал все о промысле тунца, что, может, действительно эта тема была ему интересна. Может быть, он потом реально стал рыбаком, ходившим на тунца на корабле далеко в море. Может быть, иногда возвращаясь на сушу, пересекал залив на моторной лодке. И может быть, одна из лодок, которые мне видно из окна, – его…

«Когда уеду отсюда, пойду в море…» По крайней мере воровать он, надеюсь, перестал.

«Может быть, несколько месяцев, а может, и подольше…»

Он явно собирался сдаться полиции и отработать свою вину, после того как заживет его рана. Наверняка именно это Нисикимо и имел в виду под «пойду в море». Если б в тот день он не выбежал из квартиры, то, наверное, все пошло бы по его плану. Он сам пошел бы в полицию и, отбыв заключение, приехал бы ко мне. Если б можно было отмотать время назад, где бы мы сейчас были, что бы делали?..

Я заметила яркий свет и подняла глаза. Из просвета между тучами пробивались слабые лучи света. Прямо перед островком, одиноко расположившимся в заливе, по направлению к темному морю лился ослепительно-белый свет. И пока я смотрела на него, количество лучей росло, они с равными промежутками между ними освещали поверхность моря. Один, еще один…

– Цветок…

Я затаила дыхание.

Цветок из света, который когда-то расцвел в печальной душе матери Нисикимо. Тот цветок, который он хотел увидеть во что бы то ни стало. Сейчас этот цветок собирался расцвести на поверхности моря. Бесподобно красивые пять лепестков собирались раскрыться белоснежным светом. Все исчезало в ослепляющем свете; я видела только цветок – и в нем представляла себе Нисикимо, постаревшего так же, как и я сама. Я представляла, как он смотрит на то же самое, что и я.

Понимая, что Бог не сотворит одновременно два чуда, как бы мне этого ни хотелось.

Звезда из стекла, которая не исчезла

Самолет постепенно начал снижаться.

На экране перед моими глазами высветилось наше местоположение в реальном времени. Значок самолета в центре экрана оставался неподвижным, направленный вверх, а сама карта медленно ползла вниз. Я перевел время на восемь часов вперед по японскому времени. Вечер превратился в день, ничем не примечательная последняя декада сентября стала последним днем Серебряной недели.

Я не был на родине десять лет, с тех пор как покинул Японию в восемнадцать лет.

На коленях у меня лежал рисунок: подарок Орианны. На бумаге для рисования карандашом был написан портрет Холли, ее безмятежно спящее лицо.

– Не забывай о маме, – сказала десятилетняя Орианна, передавая мне рисунок.

Как я мог забыть? И Холли, и Орианну. И то событие, свидетелем которого я стал на дублинском побережье. Как всего за два месяца я впервые в жизни поверил в существование Бога.

1

Мрачное небо остается мрачным, даже если отражается в голубых глазах.

– Говорят, когда человек умирает, его душа превращается в бабочку и улетает, – тихо сказала Холли, тяжело дыша. Она лежала на кровати и смотрела в окно.

С каждым днем силы ее убывали, а в глазах отражались низкие тучи, распространявшиеся бесконечно. Середина сентября – в это время во многих городах Японии спасаются от жары, включив кондиционеры на полную мощность. Но здесь, в Ирландии, которая находится на широте выше, чем Хоккайдо, откроешь окно и почувствуешь приятную прохладу. Дом Холли располагался в городской черте Дублина, но находился на расстоянии от даунтауна, поэтому тут было нешумно, и Холли могла проводить свои последние дни в умиротворении и спокойствии. По крайней мере, с точки зрения окружающих ее условий.

– А что говорят в твоей стране?

– Что душа перерождается в человека или в другое живое существо, или в Будду.

– Но, Кадзума, разве Будда – это не человек, который создал буддизм?

– Простите, но я не очень хорошо разбираюсь в религии.

После окончания обучения сестринскому делу в местной академии я уже пятый год работал медбратом. Шел девятый год, как я уехал из Японии, и всякий раз, когда становился свидетелем глубины веры ирландцев, я испытывал стыд за отсутствие у меня религиозности. Конечно, если б мне сказали: «Напиши граффити на могилах или брось камень в статую Будды», я, наверное, не смог бы этого сделать, но на этом моя вера и заканчивалась.

Холли появилась в хосписе, где я работаю, два месяца назад. Она пробыла там месяц, а затем выбрала провести оставшееся ей время со своей единственной дочерью Орианной. Так что было принято решение оказывать ей терминальный уход на дому. На меня были возложены функции приходящего медбрата, и я посещал ее пять раз в неделю.

– Когда я умру, то, наверное, стану Холли голубого цвета.

Я не мог понять, что она имеет в виду. Ее звали Холли (Holly). Я пожал плечами, а она слабо улыбнулась и повторила:

– Холли блю. Так называется моя самая любимая бабочка. Бабочки светло-голубого цвета, – объяснила она, – которые собираются на остролистых падубах, или холли.

– Вам они нравятся из-за вашего имени?

Лежа на подушках, Холли покачала головой. Во время лечения она потеряла волосы, а сейчас они отросли на несколько сантиметров.

– Открой скетчбук, который лежит там.

Она показала на стол, за которым раньше работала. Холли была журнальным и книжным иллюстратором. После смерти мужа она воспитывала Орианну одна, но, после того как полтора года назад у нее обнаружили миелому, перестала принимать заказы на работу.

Я взял в руки скетчбук и перелистал его белые страницы. Вскоре увидел бабочку, севшую на ветку, расправив крылышки. Рисунок углем на всю страницу альбома, настолько подробный, что его можно было спутать с черно-белой фотографией. Блестящие, похожие на бисер глаза, чешуйки, покрывающие крылья, – все было воспроизведено наилучшим образом. Судя по ветке дерева, на которую села бабочка, это был остролистый падуб.

– Эта бабочка, которую называют Холли блю?

– Да. Вроде бы она встречается не только в Ирландии, но и в твоей стране тоже.

– И в Японии?

Я снова посмотрел на рисунок. Судя по размеру ветви и листьев, бабочка была, наверное, с ноготь большого пальца. На крылышках у нее не было какого-то специфического узора, только их края были закрашены темным. Я попытался представить, как эта часть крыльев в темной рамке выглядит в цвете. Светло-голубой цвет, о котором говорила Холли.

– Рурисидзими^[423]?

У меня вырвалось японское название, и Холли кивнула.

– Женщина, которая рассказала мне про эту бабочку, называла ее этим именем.

– Вам рассказала о ней японка?

– Женщина по имени Тиэ, энтомолог. Она случайно зашла на мою выставку, которую я проводила, арендовав второй этаж ресторана четыре года назад. Она и рассказала мне о существовании бабочки, у которой было то же имя, что и у меня. Сказала, что это ее самая любимая бабочка. Однажды в детстве, по дороге из школы, она, забыв обо всем, погналась за ней, споткнулась, упала, скатившись по склону, и получила серьезную травму. Услышав об этом, я подумала, насколько красива эта бабочка. И потом поискала ее в смартфоне.

И, увидев на экране, какого потрясающего цвета была бабочка, Холли сразу же влюбилась в нее.

– И с того момента «голубая Холли» стала и моей самой любимой бабочкой. Ты знаешь, что у нас во дворе посажен маленький падуб?

– Да, вон там.

Небольшое деревце росло вдоль дорожки из гравия, как раз в том месте, которое было видно из-за ее рабочего стола.

– Я посадила его четыре года назад. Сразу после того, как узнала об этой бабочке.

– А «голубая Холли» прилетала сюда?

– Пока нет, ни разу, – сказала она, сжав свои бесцветные губы.

Тут в прихожей раздался звонок. Звук бегущих шагов по холлу. Дверь в комнату резко распахнулась, и в нее вбежала Орианна; на плечах у нее был ярко-розовый школьный рюкзак.

– С возвращением, Орианна.

Не вставая с кровати, Холли улыбнулась ей. Орианна светло улыбнулась ей в ответ. На девочке была надета вязаная шапка, хотя сейчас и не зима, – ее волосы выросли только на несколько сантиметров.

Когда Холли вернулась домой после хосписа, Орианна отрезала себе волосы хозяйственными ножницами. Срезала почти наголо свои очаровательные светлые локоны длиной до лопаток.

– Если ты не одна такая, то и стесняться нечего.

Увидев это, Холли потеряла дар речи и закрыла лицо дрожащими руками. Сквозь ее пальцы проглядывали расширившиеся глаза, ее дыхание было мелким, но вскоре оно успокоилось, и Холли протянула свою руку к лицу дочери.

– Вспоминаю, какой ты была, когда родилась…

Она взяла лицо дочери в свои ладони, как будто действительно видела ее впервые родившейся в этот мир.

– Но ты уже выросла, не надо было так делать.

– Кадзума, ты видел мамин рисунок?

Орианна вытянулась и заглянула в альбом, который я держал в руках; я почувствовал ее дыхание на своей кисти. Когда я выполнял работу медбрата в хосписе, и Холли, и Орианна называли меня «мистер Иинума». Но с тех пор как Холли перешла на домашний терминальный уход, я стал Кадзумой.

– Я смотрел рисунок любимой бабочки Холли.

– Кадзума, ты бы попросил маму нарисовать твой портрет, когда она поправится.

Орианна рассмеялась, будто подшучивала надо мной. Я не смог тут же сделать правильное выражение лица и скрыл его, погладив себя ладонью по щеке.

Орианна не знала ничего о терминальном уходе. О том, что ее тридцатишестилетняя мать может прямо сейчас покинуть этот мир. Кажется, Холли сказала, что хоспис, в котором она провела какое-то время, – это «новая больница», а переход на домашний терминальный уход назвала возвращением домой для лечения болезни, от которой она пошла на поправку.

– Поэтому, Кадзума, я и тебя попрошу.

Но действительно ли это было правильно? Время расставания с матерью неумолимо приближалось, а Орианна была к этому совершенно не готова. Когда Холли вернулась домой, выписавшись из хосписа, Орианна собрала полевые цветы, сделала красивый букет и передала его Холли со словами: «С выпиской из больницы». Девочка была уверена, что болезнь матери пройдет, и сейчас она улыбалась, не сомневаясь в этом ни минуты. Всякий раз, когда я видел, как она улыбается, вспоминал плакаты-объявления о розыске пропавших. Их невинные улыбающиеся лица, не подозревающие о том, что с ними дальше случится…

– Когда мама начнет работать, я, наверное, смогу ей помогать хоть немного. – Орианна встала рядом с постелью матери и взяла ее за руку. – Я стараюсь, чтобы все вышло как надо, и теперь, сделав уроки, упражняюсь в рисовании. У меня стало гораздо лучше получаться.

– Я давно знаю, Орианна, что у тебя хорошо получается.

Не только Холли, но и я знаю это. Вне всяких сомнений, Орианна унаследовала от матери талант к рисованию. Наверное, никто не сможет угадать возраст художницы, посмотрев на рисунки Орианны. Уверенная рука с филигранной точностью и деталями, доставшаяся ей от матери, честные и прямые картины без лишних украшательств. Глаза воспринимали их без всякого сопротивления, оставляя в мозгу точно такой же образ. Разумеется, по сравнению с работами Холли, которая свыше десяти лет занималась иллюстрациями, в рисунках Орианны было что-то детское. Но в этой детскости чувствовалось: она постепенно уйдет, и ей на замену придет техника.

– Чтобы я смогла помогать маме в работе, надо, чтобы у меня стало получаться еще лучше.

– Да, Орианна.

– Последнее время я часто вспоминаю папины слова. Помнишь, он говорил: «Если тонешь в море, нет смысла самой тянуть себя за руку»? Так что, мама, не стесняйся сказать, что у тебя много работы, я тебе помогу.

Ее отец, работавший в компании, производящей ирландские народные музыкальные инструменты, умер шесть лет назад. Я не спрашивал, Холли рассказала сама: это случилось в тот день, когда они всей семьей отправились в туристическое место на западе страны, чтобы показать Орианне скалу Мохер. Девочке тогда было четыре. Когда они шли по уступу скалы, пожилой мужчина оступился и столкнулся с отцом Орианны, тот упал в находящееся далеко внизу море и погиб. Я тоже один раз взбирался на скалу Мохер. Вероятно, там хотели сохранить естественные природные условия, поэтому вдоль высокой отвесной скалы не было никаких ограждений. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, насколько это опасно, и действительно, в год происходит свыше десяти инцидентов со смертельным исходом. Как сказала Холли, старик, столкнувшийся с отцом Орианны, приехал на скалу Мохер, чтобы показать ее своей внучке. Эта внучка была еще меньше Орианны и, похоже, не поняла, что случилось у нее перед глазами.

2

Прошел сентябрь, перевалил за вторую половину октябрь. Тюлевая занавеска окрасилась в темные тона. Издалека иногда слышался шум автомобильных двигателей и больше ничего, кроме звуков от карандаша в руке Орианны. Она сидела за рабочим столом Холли, зацепившись обеими ногами за ножки стула, и делала домашние задания. Волосы у нее росли быстрее, чем у матери, и сейчас уже закрывали уши где-то до половины. Со спины она казалась похожей на субтильного мальчика.

– Кадзума, а почему ты стал медбратом? – спросила Холли, приподнявшись на постели. За этот месяц с лишним она резко похудела: и лицо, и тело.

– Мой отец – врач-парамедик. Вот у меня и возник интерес к медицине.

Последнее было ложью. Я решил посвятить себя медицине, потому что в третьем классе средней школы совершил непоправимое. По моей вине в этом мире стало меньше на одну человеческую жизнь. Исправить это было невозможно. Тогда я решил по крайней мере стать тем, кто будет спасать людей. Мне нужно было это сделать.

– А ты не думал стать врачом, как отец?

– Я оставил эту идею, узнав, насколько высока стоимость обучения.

Тоже ложь.

За год до случившегося, в весенние каникулы, когда я перешел во второй класс средней школы, моя мать погибла в ДТП. В ночь, когда случилось происшествие, ее с тяжелыми травмами привезли в больницу, где работал мой отец. Именно он оказывал ей помощь. Мать умерла той же ночью. Я, школьник, обвинял отца в том, что он не сумел спасти мать. Я выливал на него нескончаемые потоки гнева, не стесняясь в выражениях. Отец не возражал мне ни единым словом, выслушивая меня молча. Я боялся: выберу карьеру врача – и в какой-то момент сам стану как отец. Мне было невыносимо страшно осознавать, что от моих усилий зависит длина человеческой жизни и что она может значительно измениться. По крайней мере, обо мне могут так думать.

В итоге своих размышлений я выбрал этот путь. Медбрата терминальной помощи. Облегчать страдания людей, но совершенно не так, как долгие годы делал мой отец в качестве парамедика.

Я принял решение работать не в Японии, а в Ирландии, так как именно здесь зародилась терминальная помощь. В первой половине XIX века Мэри Эйкенхед построила в Дублине здание, которое назвала «дом»; он стал прообразом хосписа. Впоследствии идеи Эйкенхед были подхвачены, и в XX веке в Ирландии и Англии были построены несколько хосписов, занимавшихся терминальной помощью. Благодаря этому люди, которые готовились встретить самое важное событие жизни – смерть, – могли провести свои последние дни в умиротворении и спокойствии. Сейчас хосписы распространились во многих странах, но если вернуться к истокам, то это заслуга Мэри Эйкенхед. Вот и мне хотелось начать что-то на земле, где она выполнила столь важную работу.

– Скоро Хеллоуин.

В окно подул осенний ветер, и кружевная занавеска надулась, как будто вдохнула.

– В магазине рядом с моим домом – сплошные тыквы и летучие мыши.

Квартира, в которой я продолжал жить с самого своего приезда в Ирландию, находилась в центре Дублина, неподалеку от реки Лиффи, разделявшей город на северную и южную части. Старинный дом, настоящий возраст которого не знал никто из жильцов.

– Кадзума, а ты наряжаешься на Хэллоуин?

– Нет… как ни наряжусь, только и могу, что посмеяться над своим отражением в зеркале.

Я спросил Холли и Орианну, наряжаются ли они. Они ответили, что делают это каждый год.

– Орианне нравится наряжаться феей, а я всегда выбираю образ скелета. Но так увлекаюсь гримом, что мой скелет получается слишком страшным. Когда дети, пришедшие за сладостями, открывают нашу входную дверь, лица у них застывают.

Холли поднесла ладонь к своей щеке и с таким взглядом, как будто что-то считала, медленно провела кончиками пальцев по выступающим и впалым частям лица, образованных костями.

– В этом году, наверное, не получится…

– Надо. – Сидевшая за столом Орианна резко обернулась. – Мама, тебе обязательно надо нарядиться скелетом, – сказала она твердым голосом, как будто забыла, что ее мать больна. Ее глаза смотрели с явным упреком. Увидев взгляд своей дочери, Холли задумалась о чем-то на некоторое время.

– Хорошо, Орианна, так и сделаем.

И тогда выражение лица девочки мгновенно изменилось. Она радостно улыбнулась, как будто ее мать вылечилась от своей болезни прямо у нее на глазах. Я чувствовал себя странно. Почему Орианна так сильно настаивала на переодевании к Хеллоуину? Я хотел было ее спросить, но тут послышался шум двигателя приближавшегося автомобиля. Рассеянный свет фар окрасил занавески в белый цвет.

– Кажется, Стелла приехала.

Стелла – старшая сестра Холли, тетка Орианны. Пока Холли лежала в хосписе, Стелла заботилась об Орианне у них дома. А после того как Холли перешла на терминальный уход на дому, она приезжала поздно вечером, чтобы сменить меня и сидеть с Холли. Она уезжала домой, когда та засыпала, а иногда оставалась до утра. В таких случаях она спала на кровати мужа Холли, которая до сих пор стояла в супружеской спальне.

– Пойди встреть ее, Орианна.

Девочка вышла из комнаты. Я смотрел на ее хрупкую спинку, и на душе у меня становилось темно. Знакомое чувство, связанное со Стеллой. С того самого момента, когда мы начинали терминальный уход на дому и обсуждали вместе с врачами его план, я не испытывал к Стелле приязни. То, что ей предстояло ухаживать за младшей сестрой – точнее, сам факт ее болезни, – она, ничуть не скрывая, воспринимала как обузу. Меня это беспокоило, и я осторожно спросил Холли, когда мы остались одни, можно ли поручить Стелле уход за ней. «Но я действительно обуза, поэтому, как бы Стелла к этому ни относилась, ничего не поделаешь», – ответила Холли и отвела взгляд.

– Орианна боится, что меня утащат.

– О чем вы?

– Маскарад на Хеллоуин.

Холли подняла левую руку и посмотрела на нее, повернув ладонью к потолку. Обручальное кольцо на безымянном пальце болталось между суставами.

– Кадзума, а ты знаешь, что Ирландия – родина Хеллоуина?

– Нет, я не знал.

– По кельтскому календарю тридцать первое октября приходится на рубеж года. Между теплым и холодным сезоном. Считают, что в этот день граница между нашим миром и загробным становится нечеткой и души мертвых возвращаются. Они появляются в виде фей, гоблинов, чертей и пытаются утащить людей на тот свет. Поэтому люди пытаются задобрить их конфетами и переодеваются сами, чтобы скрыться, став похожими на духов.

– Поэтому Орианна хочет, чтобы вы нарядились?

Чтобы пришедшие с того света мертвецы не утащили ее мать с собой…

За окном доносился разговор. В основном был слышен только голос Стеллы. Стелла по телосложению – полная противоположность Холли и Орианны. С медицинской точки зрения у нее ожирение. У Стеллы глухой низкий голос, и она чем-то постоянно недовольна или подозревает всех в чем-то, что не вызывает приятных эмоций. В Японии есть магазин печенья «Печеньки тетушки Стеллы», но тетушка Стелла Орианны представляет собой полную противоположность доброй женщине, изображенной на вывеске магазина.

Холли рассказывала мне, что Стелла живет одна в пригороде Дублина и получает поддержку от социальных служб. Пока был жив муж Холли, он время от времени помогал Стелле, давая ей денег на жизнь, но, после того как шесть лет назад покинул этот свет, Стелла подала заявление на социальную помощь.

– В случае моей смерти Стелла станет опекуном Орианны.

В общем-то я предполагал это, но, услышав слова Холли, почувствовал тяжесть на душе.

– Вас это не беспокоит?

– Беспокоит, конечно. Но, кажется, Стелла сейчас пытается найти работу. Ни моих родителей, ни родителей мужа уже нет в живых, так что об Орианне больше некому позаботиться.

В конечном итоге я им абсолютно чужой человек, которому поручен уход за пациенткой. И не могу позволять себе безответственные высказывания по поводу их семейных отношений.

Мы некоторое время молча слушали голос Стеллы за окном. Неожиданно Холли хихикнула.

– Я рассказываю тебе обо всем на свете…

– Наверное, потому, что я иностранец.

Мне подсказывал это мой собственный опыт. Когда я жил в Японии, с того момента, как потерял мать, я спрятался в свою скорлупу. Не открывался никому, ни с кем не был откровенен. Но, приехав сюда, в Ирландию, я научился разговаривать с людьми прямо и откровенно, что для меня прежнего даже невозможно было представить. И со своими друзьями, которых встретил в медицинской академии сестринского ухода, и с коллегами, с которыми стал работать в хосписе после окончания академии. Я пытался внимательно проанализировать причины этого. И ответ, который я нашел тогда – а он был ближе всего к правильному, – не очень-то меня обрадовал. Различия в странах и внешнем виде. Неродной язык, на котором говоришь. Все эти факторы, вероятно, делали чужака еще более чужим. Я подсознательно чувствовал, что надо зацепиться за что-то, найти взаимные связи, иначе именно поэтому возникало ощущение, будто находишься в мире виртуальной реальности и не чувствуешь никакого стеснения ни когда приближаешься сам, ни когда приближаются к тебе.

В комнату потянуло запахом сигарет, которые курила Стелла, и я закрыл окно.

– Нет, не потому, что ты иностранец.

Я оглянулся – Холли смотрела прямо на меня.

– Когда я была в хосписе, помнишь, ты рассказал мне о своей матери?

– Да.

Она спросила меня, чем занимается моя мать, и я честно рассказал ей, как однажды она покинула этот мир. Погибла. Ее сбил мотоцикл, которым управлял парень без тормозов. Я объяснил, что почувствовал тогда и что терзало меня после этого.

– Орианна тоже потеряла одного из родителей в результате несчастного случая. Думаю, ты можешь понять, что она чувствует. А теперь ей предстоит потерять мать… Тебе уже известно, с чем ей придется столкнуться. Поэтому я могу полагаться на тебя больше, чем на кого бы то ни было. Могу открыть тебе свое сердце. Именно по этой причине я попросила тебя ухаживать за мной дома.

– Ах, вот в чем было дело…

В офисе мне сказали, что по просьбе Холли меня назначили ответственным за терминальный уход у нее на дому.

В хосписе, так же как и в обычной больнице, за каждым из пациентов закреплены не конкретная медсестра или медбрат, а все, кто входит в смену, следят за всеми пациентами. Когда Холли решилась на терминальный уход на дому, она выбрала меня из двадцати шести медбратьев и медсестер. На меня давил груз ответственности, я также ощущал небольшую гордость, но среди всех чувств сильнее всего было недоумение. Почему именно я? Нельзя сказать, чтобы я был достаточно опытен в уходе за пациентами. Да и говорил я… С разговорной речью у меня, разумеется, было все в порядке, но японский акцент не исчезал, сколько бы времени ни проходило, и мое произношение отличалось от произношения носителей языка. Я и раньше спрашивал Холли, почему ее выбор пал на меня, но она качала головой и уходила от ответа.

– Поэтому… я хочу спросить у тебя, Кадзума.

– Что вы хотели бы спросить?

– Как ты думаешь, нужно ли сказать Орианне правду? Объяснить сейчас дочери, что я скоро умру. Умираешь только один раз, поэтому хотелось бы сделать это достойно, не совершая ошибок. По крайней мере в отношении моей девочки.

– Здесь важен не момент, а что именно вы ей скажете.

Я дал типичный ответ, которому учили всех сотрудников хосписа при подготовке новичков. Но сейчас, когда я накопил четырехлетний опыт практической работы, он превратился и в мое собственное непоколебимое мнение.

– Потом Орианна будет много раз вспоминать те слова, которые вы ей скажете.

– Есть ли у меня еще время, чтобы подготовить их?

Когда Холли переехала в хоспис, прекратив лечение, ее лечащий врач сказал, что ей осталось два месяца. Но с того момента уже прошло три с половиной. Врачи обычно дают более короткий срок, чем можно предположить на основании медицинских данных. Если пациент умрет раньше указанного ими времени, это вызовет гнев его родственников, которые иногда доводят дело до суда.

– Это моя личная точка зрения, но думаю, что есть.

Холли улыбнулась, не разжимая губ, взяла стакан с прикроватного столика и смочила горло. Воды в нем почти не было, стакан опустел от одного маленького глотка.

– Я пойду налью воды.

– Спасибо, Кадзума.

Я вышел из комнаты со стаканом в руках. Когда закрыл за собой дверь, послышался голос Стеллы со стороны прихожей:

– К чему делать глупости? Смотри, какая у тебя дурацкая прическа. – Ее низкий голос был слышен через дверь. – Нет в этом никакого смысла. Все равно Холли не выздоровеет.

3

Падуб в саду был такого же роста, как и я на корточках.

Холли говорила, что посадила его четыре года назад, когда услышала от японки, с которой она встретилась на своей выставке, историю о бабочке каллиме. Дерево, у которого было то же имя, что и у Холли. Его гладкие глянцевые листья сверкали еще сильнее в лучах вечернего солнца.

Листья у него были зубчатые, как будто за пластинку листа одновременно потянули четверо или пятеро гномов. Красивые и благородные, их использовали в качестве украшения для рождественских тортов, и в Японии мне часто попадались их пластиковые копии. Когда мать была еще жива. Когда мы были крепкой семьей.

– Орианна перестала смеяться, – сказала Холли на следующий день после того, как я услышал жестокие слова Стеллы. – Может быть, она устала от того, что я здесь вечно болею…

Я не смог рассказать Холли о словах Стеллы, которые подслушал через дверь. Прошла уже неделя, а я все не мог решиться.

– Хочу увидеть, как она улыбается… – В уголках глаз Холли появились слезы. Они стекали по ее морщинам: женщина сильно похудела, кожа у нее была сухая, морщины избороздили лицо, отчего она казалась старше своего возраста. Я впервые видел, как Холли заплакала в моем присутствии. Она закрыла лицо руками и продолжила тусклым голосом:

– Хотя бы один раз…

В тот вечер, как обычно, послышался шум двигателя автомобиля. Я вышел на улицу и ждал, пока Стелла подъедет к дому. Я чувствовал, как во мне разрастается неприязнь. Окно комнаты Холли было закрыто, и наш разговор вряд ли кто-то услышал бы. Но мне было все равно – пусть слушают. Я встал рядом с машиной, Стелла опустила стекло водительской двери.

– Почему вы нарушили обещание, данное Холли?

Сказав, что это терминальный уход за смертельно больной. Что у Холли нет шансов выздороветь и лечение больше не проводится. Стелла должна была пообещать, что не расскажет этого Орианне.

– Я с самого начала была против. – Не выключая двигателя, Стелла оперлась локтем о проем окна. Уголки ее губ были опущены, глаза неприязненно сощурены, она даже не пыталась посмотреть на меня. – Против всего. И против того, что она прекратила лечение, и против того, что она умирает, заставляя меня заботиться о ней.

– Даже если лечение продолжится, у нее нет шансов на выздоровление. К сожалению, с медицинской точки зрения здесь в общем-то нет ошибки. Лечащий врач объяснил это Холли, она поняла все, что он ей сказал, и только после этого приняла решение о терминальном уходе. Тяжесть онкологического лечения может понять только тот, кто проходил его. Я сам тоже не обладаю таким пониманием. Но именно поэтому, я полагаю, мы должны постараться изо всех сил представить себе, что она чувствует, и с уважением отнестись к ее выбору. Включая и то, как ей провести оставшееся время.

Я говорил, и в глазах Стеллы начало читаться раздражение.

– Мне сложно разобрать твои слова, – неожиданно для меня сказала она. – Я и половины сейчас не поняла.

Действительно ли это так? Конечно, мое произношение отличается от произношения носителя языка. Но мне поручили эту работу, исходя из того, что я без всяких проблем могу выполнять задачи медбрата. Поверить в то, что она не поняла и половины сказанного мною, было сложно. Однако я не мог безапелляционно заявить, что это стопроцентная ложь. Я почувствовал жар внизу живота и коротко извинился. А она фыркнула, улыбнувшись, будто была рада тому, что нашла слабое место собеседника.

– Почему вообще сестре нужно было доверить последние дни своей жизни человеку, который и говорить-то на нашем языке нормально не способен?

Наверное, она намеренно говорила слишком быстро. Чувство жара поднялось до глубины носа, и, как будто не в силах выдержать этого давления, слова поскорее хотели вылететь из моего рта. Но в это мгновение за моей спиной открылась дверь. Я оглянулся и увидел силуэт Орианны; она стояла против солнца и выглядела еще худее и миниатюрнее, чем обычно.

Перед тем как заглушить двигатель, Стелла, посмотрев на меня, сощурила глаза, будто прицеливалась, и пробормотала очень тихим голосом:

– В тех, кто умирает, нет ничего особенного.

Сейчас физически Холли находится в состоянии временного успокоения. Однако по предписаниям лечащего врача количество и частота инъекций морфина и антидепрессанта увеличивается. Несомненно, ее смерть неумолимо приближается.

Присутствие Стеллы. Орианна, переставшая улыбаться. Холли, не знающая причину этого. Я не понимал, что мне нужно сделать. Я знал, в каком направлении стремиться, но никак не мог найти дорогу. Каждый день приходя к ним домой, я явно ощущал, как груз ответственности медбрата, осуществляющего терминальный уход на дому, груз, оказавшийся гораздо тяжелее, чем я предполагал, бесшумно оседал на моих плечах. Время от времени я замечал, что думаю не о пациентке и ее семье, а ищу способ, как бы сбежать от этого груза. Это повергало меня в ступор. Разумеется, я не сбегу на самом деле, да и не смогу этого сделать. Но я беззвучно ругал себя, а потом меня опять охватывало желание сбежать. Идя по улице, я немного ненавидел всех проходящих мимо. Когда возвращался домой и засыпал, то мне снилось, будто я изо всех сил стараюсь подключить к розетке провод от гигантского станка.

Солнце за моей спиной село, вокруг резко стемнело. Я любовался этим пейзажем – и вдруг обратил внимание на одну вещь. По сравнению с городом, где я родился и вырос, у Дублина восток и запад располагались наоборот. Было даже странно, что я до сих пор этого не замечал. Если представить себе карту, то оба города обладали похожей площадью, в каждый из них сбоку вгрызалась береговая линия. В мой город – с запада, в Дублин – с востока.

Нет, неужели я только сейчас обратил на это внимание? Может быть, приняв решение переехать в Дублин, я где-то подсознательно осознавал это сходство? Скорее, даже не сходство, а огромное отличие, которое подчеркивалось этим сходством. В моем родном городе солнце садилось в море, а здесь из-за горизонта появлялось новое солнце. С наступлением дня этот город освещался первым ослепительным светом. Я тогдашний хотел сбежать из своего города, но, может быть, на самом деле мне не этого хотелось? Может быть, воспроизводя в своей голове карту мира, я хотел начать жизнь заново в городе, который был очень похож на мой, только солнце в нем вставало, а не садилось. В городе, где меня никто не знал. Может быть, я решил работать не в Японии, а в Ирландии вовсе не потому, что здесь впервые придумали проводить терминальный уход?

– Надень это. – Моих волос коснулось что-то шершавое. – Скоро ночь.

Орианна незаметно подошла ко мне со спины. На ней был светло-зеленый костюм феи. Сегодня Хеллоуин, в школах Ирландии выходной день, и Орианна с самого утра носила этот костюм, который подготовила заранее.

Я коснулся рукой своей головы и снял то, что она на меня надела. Это была шляпа волшебника, такая же, как у Орианны. Только сделана она была из зеленой бумаги, а не из ткани.

– Когда пойдешь домой, не снимай ее.

– Спасибо, Орианна. – Я снова надел шляпу на голову. – А Холли?

– Спит в гриме скелета.

Холли, как она и обещала, с помощью Орианны нанесла себе грим. Сделан он был настолько тщательно, что превзошел мое воображение. Иллюстратор, у которого потрясающе получались черно-белые рисунки, и ее дочь, унаследовавшая талант матери. Вдвоем они нарисовали на лице Холли настолько правдоподобный скелет, что хоть в фильме ужасов снимай. В глазах Холли, которая любовалась совместным трудом, далеко отодвинув от себя ручное зеркало, чувствовалось удовлетворение от проделанной работы. У стоявшей рядом Орианны было точно такое же выражение глаз. Но на ее лице, кроме глаз, не было никакого выражения, будто ее парализовало.

– Кадзума… Ты думал о тете Стелле?

Прежде чем ответить, я мельком оглянулся на окно в комнате Холли. Свет был выключен, горел только ночник в углу комнаты. Его свет отражался в оконном стекле.

– Почему ты так решила?

– Потому что недавно около дома тетя плохо с тобой разговаривала. – Орианна села на корточки рядом со мной и посмотрела на кончики веток падуба. – Про то, как ты говоришь.

– Ты услышала…

Вот почему, наверное, Орианна открыла тогда дверь. Чтобы Стелла больше ничего мне не сказала или чтобы я ничего ей не ответил.

– Но это правда, так что ничего не поделаешь.

– У тебя очень естественный язык, Кадзума, и мне нравится, как ты говоришь, – утешала меня Орианна, сказав две противоположные вещи.

Впервые в жизни я стал учиться английскому языку в средней школе, на занятиях учителя Ниимы. Ему тогда было, наверное, лет сорок пять; серьезный преподаватель-мужчина, он всегда очень тщательно все объяснял, но я совсем не мог говорить на английском. Преподавателей языка тогда было много, не только учитель Ниима. Я мог читать то, что написано в учебнике, но мое произношение было таким, как писали транскрипцию знаками катаканы^[424], и мы заучивали слова и грамматику только для того, чтобы сдать экзамены, не зная настоящего английского языка. В конце первого класса погибла моя мать, и я забросил все занятия, кроме любимых естественных наук. Летом третьего класса, после того как случилось то происшествие, я изменил свое отношение и стал остервенело заниматься по всем предметам, но английское произношение у меня так до сих пор и не улучшилось. Нет, конечно, в этом никто не виноват, в итоге это проблема моих способностей и языкового чутья.

– У меня с тетей ладить не получается. – Орианна резко повернулась ко мне. – Наверное, потому что наши имена противоположные.

– Имена?

– Мое имя на старом языке означает «рассвет». Мне папа рассказал.

– А Стелла?

Она сказала, что Стелла на старом языке означает «звезда».

– Поэтому мы с ней не совпадаем. Странно же, чтобы рассвет и звезда были вместе.

В ее взгляде читаласьнадежда, что я пойму ее. Вполне возможно, Орианна догадывалась, что после смерти Холли ей придется жить со Стеллой. Что больше у нее нет никакого реального выбора.

– Когда я услышала, как тетя издевается над тобой, я невзлюбила ее еще сильнее.

Орианна снова посмотрела на маленький падуб.

– Она обо всем говорит, преувеличивая.

Что она имела в виду? Мой английский? Болезнь Холли? Пока я ломал над этим голову, в темноте показался приближавшийся свет фар автомобиля. Тень от забора, окружавшего двор, вытянулась и как будто нанизывала на себя нас с Орианной. Машина подъехала ближе, оказавшись старым седаном Стеллы. Та неповоротливо вылезла из него, не окликнув нас, молча бросила взгляд на нас с Орианной, сидевших под деревом в темном дворе, и направилась прямиком к входной двери.

Тотчас послышался ее крик.

Мы с Орианной вскочили и бросились к двери, но еще до того, как мы добрались до нее, послышался топот шагов, и дверь резко распахнулась.

– Что за ерундой вы занимаетесь?!

Стелла с ненавистью уставилась на Орианну, лицо ее разбухло от гнева. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она имела в виду. Наверное, она испугалась, увидев Холли в гриме скелета, освещаемую ночником.

– Это не ерунда, – тихо ответила напрягшаяся всем телом Орианна.

Стелла махнула головой, как будто скидывала с себя невидимую паутину, прилипшую к ее лицу, и сделала короткий вдох, как обычно делают люди, когда собираются заорать под влиянием момента. Но сдержалась и вышла на площадку, закрыв за собой дверь.

– Я же говорила тебе, твоя мама не выздоровеет.

– Ты преувеличиваешь, тетя. Маме станет лучше. Ты говоришь такие ужасные вещи… Поэтому я и не люблю тебя.

В тот момент, когда племянница сказала, что не любит ее, на лице Стеллы впервые появилось испуганное выражение.

– Мама говорила, что раньше ты, тетя, тоже наряжалась на Хеллоуин вместе с семьей. Чтобы тебя не забрали злые призраки. Мама говорила, что ты верила в это еще сильнее, чем она. Что, когда у мамы в детстве был жар, ты положила ей под подушку дорогой тебе счастливый амулет, чтобы мама поправилась.

Стелла со страхом в глазах слушала слова Орианны, но вскоре слегка усмехнулась, как будто собиралась сказать что-то гадкое.

– И этот амулет… он был настоящий. После того как он оказался у нее в руках, с ней стало происходить действительно только хорошее. На экзаменах в начальной школе ей попадались только те темы, которые она готовила, с друзьями, с которыми она поссорилась, незаметно налаживались отношения…

– А счастливый амулет – это не… – вмешался я в разговор, стараясь увести его подальше от болезни Холли. Я ненавидел себя за то, что мне приходилось заискивать перед Стеллой. – Это шемрок?

Шемрок – это трилистник, растение-символ Ирландии. Я неоднократно видел его в Японии, его еще называют клевером. Считается, что у кельтов цифра три обладает магическим значением. И трехлистный клевер с давних времен считался символом счастья.

Но Стелла с шумом выдохнула и скосила взгляд в сторону Дублинского залива, который отсюда не было видно.

– Морское стекло.

Маленькие осколки стекла, которые находят на побережье. Они в течение долгого времени лежат на дне моря, их острые углы сглаживаются, и они превращаются в плоские камушки, похожие на драгоценные. В принципе, морское стекло – это не что-то необыкновенное; его может найти любой, если поищет на берегу. Я часто в детстве видел эти стеклышки на побережье в моем родном городе. Голубые, зеленые, коричневые, мутно-белые. Большей частью попадались именно эти четыре цвета. Изначально морское стекло – это изменившие форму осколки стеклянных изделий, и, значит, в мире среди них преобладают именно эти цвета.

– Раньше мы часто искали их вместе с Холли в Дублинском заливе. И однажды нашли очень необычное.

– Красное или оранжевое? – Я слышал, что эти два цвета встречаются крайне редко.

– Нет. Гораздо более ценное. Из уранового стекла.

– Да, это действительно…

Редкое.

Дело даже не в том, что редкое, а возникал вопрос: встречается ли оно на самом деле?

Я знал только понаслышке, что урановое стекло, в соответствии со своим названием, делается путем смешения обычного стекла с ураном. Конечно, он содержится в стекле в таком количестве, которое не вредно для человеческого организма. Благодаря добавленному урану стекло приобретает очень красивый желто-зеленый цвет. Но самой большой его отличительной чертой был не цвет. Под воздействием ультрафиолета стекло начинало ярко светиться.

Урановое стекло начали изготавливать в Европе, а затем и по всему миру со второй половины XIX века, но его производство прекратилось в 1940-х годах. Дело в том, что уран стали использовать в атомной энергетике. Сосуды, вазы, стаканы, аксессуары и другие изделия из уранового стекла делали только в течение каких-то ста лет. Они стали ценными вещами, за которые платили большие деньги, как за антиквариат. Урановое стекло исчезло в связи с развитием атомной энергетики. С какой вероятностью оно могло превратиться в морское стекло, с какой – оказаться на побережье? А с какой вероятностью его мог обнаружить человек?

– С наступлением темноты мы вдвоем с Холли брали морское стекло, шли к магазину поблизости и светили на него свисающим с конька крыши bug zapper.

В ее речи попались незнакомые мне слова, но я догадался, что речь идет об электромухобойке. Устройство по уничтожению крылатых насекомых, которое я часто видел у входа в комбини в Японии. Насекомые различают ультрафиолетовый свет; они летят на него, и их убивает разрядом электричества.

– Мы берегли его, но незаметно для себя потеряли. Если б оно было у нас сейчас…

Мне показалось, что освещаемая светом прихожей Стелла внезапно поблекла, увяла. Она легонько выдохнула и взялась за ручку двери, но прежде чем уйти, коротко продолжила, как будто выплюнула свои слова. Нет, она на самом деле их выплюнула. Бросила их на землю, и они остались лежать так, никем не подобранные.

– Такого не случилось бы.

4

Той ночью я вглядывался в экран компьютера у себя дома.

Изучая в интернете информацию об урановом стекле, я понял, насколько оно ценное. Но я ошибся, думая, что его сейчас больше не производят. Оказалось, его и сейчас в небольших количествах изготавливают в Америке и Чехии – и даже экспортируют.

– Я тоже хочу его найти, – пробормотала Орианна, не поднимая головы, когда Стелла ушла в дом. Тень девочки четко падала на крыльцо в свете оранжевого фонаря. – Если найду, то, может, мое желание исполнится…

– Орианна, а что ты загадаешь? – спросил я, зная ответ. Но она сказала совсем не то, что я предполагал:

– Чтобы исполнилось мамино желание.

– А как ты думаешь, какое у нее желание?

Орианна опустила свои золотые ресницы под полями шляпы.

– Я не знаю. Но… пусть исполнится любое ее желание.

Конечно, желание Холли – это жить. Наверняка жить и всегда быть вместе с Орианной. Видеть, как она растет, радуется чему-то, огорчается, преодолевает свои печали, начинает носить новую взрослую одежду, влюбляется в кого-то и сближается с ним…

Но этому желанию вряд ли суждено сбыться.

«Хочу увидеть, как она улыбается. – Эти слова Холли прошептала в постели. – Хотя бы всего один раз».

Я смотрел на Орианну, стоявшую на крыльце, и думал. Думал, и думал, и думал…

– Давай поищем его?

Орианна быстро подняла на меня глаза, они были широко открыты. Но выражение ее лица быстро исчезло без следа, подобно морскому отливу.

– Но мы его не найдем, наверное.

Я согнул ноги в коленях, оказавшись с ней на одном уровне, и сказал таким голосом, словно предлагал сыграть в игру:

– Есть один способ, который поможет нам его разыскать. Мы подсветим пляж ультрафиолетовым светом, урановое стекло отреагирует, начнет светиться и само покажет нам место, где оно находится. Конечно, если оно там есть.

Я сказал Орианне, что это такое же устройство, излучающее ультрафиолетовое излучение, что и bug zapper, о котором говорила Стелла. А потом вкратце рассказал ей о том, что такое ультрафиолетовое излучение.

Существует много разных видов устройств для ультрафиолетового излучения, есть и в форме карманного фонарика. Мы пойдем ночью на море, осветим большую территорию и, может быть, найдем урановое морское стекло. Так я объяснил Орианне. Она молчала все это время, но выражение ее лица стало светлее, совсем чуть-чуть. Вскоре Орианна подняла голову и уверенно сказала:

– Я хочу его поискать.

Я вглядывался в экран компьютера, двигая мышкой. Кликал стрелкой на закладки с маркетплейсами. Я забил в поисковик black light, и передо мной на экране высветилось более десяти различных видов. Я выбрал из них фонарь, который без труда мог держать в своей руке ребенок, и купил два таких. Товары были на складе, так что мне доставят их через несколько дней.

Правильно ли я поступаю?

Завершив покупку ультрафиолетовых фонарей, я сидел, не отрывая правую руку от мышки, и долгое время смотрел в экран компьютера.

5

Неделю спустя я вышел из дома Холли, сменившись со Стеллой, которая приехала позже обычного. На пассажирском сиденье машины, направлявшейся к морю, сидела Орианна в джинсах и толстой куртке.

Мы честно рассказали Холли, что поедем на пляж разыскивать морское стекло в Дублинском заливе. Что будем вдвоем искать его, используя ультрафиолетовый свет. Я специально ничего не сказал о том, зачем мы будем это делать. А она и не спросила. Разрешила мне взять с собой Орианну, сказав только одну фразу:

– Стелла так берегла его… Как сейчас помню.

Припарковав машину у моря, мы спустились с Орианной по каменной лестнице и направились в сторону пляжа. У нас в руках были новенькие ультрафиолетовые фонари. Моря не было видно, лишь прилив доносил его запах. Смутное чувство ночного беспокойства скапливалось внизу живота. Звук двигателей автомобилей, проезжавших по дороге за нашими спинами, становился все слабее.

– Будем искать каждый поодиночке? – спросила Орианна; ее голос заглушал шум моря. Вода была перед нами, в темноте виднелись только белые гребни волн.

– Здесь темно, лучше быть вместе. – Рядом валялась длинная сухая ветка, я подобрал ее и воткнул в песок. – Чтобы не ходить много раз по одному и тому же месту, пойдем поочередно на север и на юг от этой палки.

– Хорошо.

Мы одновременно включили наши ультрафиолетовые фонарики и пошли сначала на север, оставляя кромку воды по правой руке. Два луча бело-голубым светом озаряли пляж. Эти, как будто малокровные, лучи образовывали горизонтально вытянутые эллипсы. Мы двигались таким образом, чтобы эти лучи находились на расстоянии друг от друга, слегка накладываясь один на другой.

Я в общем-то предполагал это: на песке оказалось много разнообразных предметов, которые мы не искали, но которые отражались и сверкали в ультрафиолетовых лучах. Наверное, где-то раз в пять минут. Поплавок от удочки, обрывки чеков и бумажных салфеток, сережка с жемчужинкой из пластика, заколка для волос в форме зайца, пуговица от рубашки. Всякий раз, когда мы находили что-то сверкающее в песке, Орианна подбегала, садилась на корточки, брала в руки и поднимала этот предмет. А потом с легким вздохом закидывала его подальше. Сколько бы раз она ни находила что-то, всегда поспешно подбирала это, а потом со вздохом выкидывала.

Звуки, пейзажи – все сливалось с темнотой. Слышны были только наши шаги по песку и шум волн. Видны – два голубовато-белых луча, отражавшихся от земли, и рыбачьи огни на горизонте. Даже выражение лица Орианны, которая шла совсем рядом со мной, было нечетким, и только ультрафиолетовый свет отражался в ее глазах.

– Кадзума, а урановое стекло ярко светится?

– Когда я смотрел в интернете, оно очень ярко светилось. Но и пуговицы, и обрывки бумаги вроде бы тоже светятся примерно так же ярко.

– То есть если смотреть все, что сверкает, одно за другим, то когда-нибудь наткнешься на урановое стекло, да?

– Именно так, Орианна.

После смерти матери отец как-то взял меня с собой ночью на море. Наш дом стоял на улице у залива. Вот по ней мы и пошли вдвоем с отцом, перешли через переход, на котором мотоцикл сбил мать, и направились в сторону моря. Цветы, которые кто-то положил сразу после происшествия, лежали у столба светофора, они даже еще не завяли. Мы спустились по каменной лестнице сбоку от тротуара вниз к морю, отец достал из кармана два фонарика в форме письменной ручки и передал один мне.

– Когда гуляешь тут ночью, обычный пляж выглядит совсем по-другому, – сказал он (можно подумать, он гулял днем по пляжу) и включил фонарик.

Я тоже нажал кнопку включения и посветил себе под ноги. Хотя на небе была яркая луна, от маленького луча света все вокруг внезапно начинало выглядеть темным. Точно так же, как сейчас с Орианной, мы с отцом шли по пляжу, как будто следуя за эллипсами света, падавшего на землю. Но расстояние между нами было больше. Я шел ближе к морю, поэтому время от времени совсем рядом видел, как волны вместе со звездами приближаются ко мне.

– Было время, когда я собирался заняться рыбалкой. Незадолго до твоего рождения.

Я знал, что на первом этаже гаража лежат рыболовные принадлежности, которыми никто не пользуется. Не только рыболовные снасти, но еще и палатка, и барбекюшница с шампурами, здоровый бинокль, резиновая лодка. Сколько себя помню, они всегда лежали сбоку от машины отца. Наверное, мама периодически стирала с них пыль, так как они всегда выглядели так, будто их только что сюда положили. У отца не было желания найти время, чтобы пользоваться всем этим, – он совершал покупки в интернете и складывал их в гараже. Среди них были даже нераспакованные вещи. Отец получал много денег; может быть, думал, что, не покупая ничего, он оставляет деньги лежать мертвым грузом? А складывал свои покупки в гараже, чтобы похвастаться перед соседями? Так думал я, будучи маленьким мальчиком.

– Планирую начать в ближайшем будущем.

– У тебя же нет времени на рыбалку.

– Хочу попросить в больнице, чтобы мне давали меньше смен. От этого наверняка и способность концентрироваться на работе станет лучше. У нас есть резиновая лодка на двоих; не хочешь порыбачить вместе со мной?

Отец улыбался, это было понятно по его голосу. Услышав это, я остановился.

– А с мамой ты не концентрировался?

Отец остановился и оглянулся, чтобы возразить мне.

Именно тогда я обрушил на него свои жестокие слова. Я безжалостно укорял отца, который не смог спасти маму. Слова, которые прятались во мне все это время с той ночи, как она умерла, в конце концов подняли свою голову, разрослись и хлынули потоком из моего горла. И как только это случилось, я уже не мог остановиться. Без всякой передышки лил и лил на него потоки слов, а отец стоял, молча сжав губы. Без всякого выражения на лице, отчего мне казалось, что это он, наоборот, упрекает меня. Меня, который ничего не понимает в медицине. Меня, который выбрасывает на отца – единственного члена моей семьи – всю свою боль и досаду. Родители никогда не трогали меня и пальцем, а тут мне казалось, что отец невидимой рукой впервые ударил меня. Мой пыл от этого не утихал, и я на ночном пляже продолжал бросать в отца жестокие слова, какие только мог придумать. Тогда в глазах отца точно так же, как сейчас в глазах идущей рядом со мной Орианны, отражался свет фонарика.

С тех пор я перестал разговаривать с отцом. Что бы он мне ни говорил, я или делал вид, что не слышу, или же грубо мотал головой. Когда я решил заниматься терминальным уходом и начал учебу по этой специальности, я ничего не сказал отцу. Поступив в Дублинскую медицинскую академию сестринского ухода, я впервые объяснил отцу, зачем мне нужны деньги на продолжение учебы, и он поздравил меня. Я даже увидеть его лицо в тот момент не мог. Но я поблагодарил его за то, что он пообещал оплатить мою учебу. А когда вернулся к себе в комнату, его лицо на мгновение возникло на периферии моего зрения. Отец сидел в жилой комнате на диване и казался похожим на давно оставленную здесь куклу, которая была точной его копией. В глаза куклы были вставлены две сухие стекляшки.

– Давай вернемся к нашему указателю…

Дальше песчаный пляж прерывался. Там начиналась территория, где располагались электростанция и система очистки сточных вод. За ними опять продолжался пляж, но, наверное, лучше было пойти назад к югу от указателя.

Мы развернулись через правое плечо и пошли обратно по песку, но сдвинувшись в сторону от своих следов, идя немного дальше от берега, опять освещая его ультрафиолетовым светом. Появился небольшой ветер с моря. Несильный, но очень холодный. С каждым его порывом мы поднимали воротники и сгибали спину.

– Кадзума, можно я скажу тебе правду? – внезапно спросила Орианна, когда прошел очередной порыв ветра. – Я давно знаю, что мама не выздоровеет.

Я почувствовал, как в груди у меня словно упал кусок льда. Что она имеет в виду? Знала еще раньше, чем ей об этом сказала Стелла? Прежде чем я спросил ее об этом, Орианна медленно кивнула.

– Я понимала это очень давно. Помнишь, она сначала была в одной больнице, а потом ее перевели в другое место вроде больницы? Я пришла ее навещать и услышала, как кто-то сказал в коридоре, что это хоспис. Я не знала этого слова и потом посмотрела в словаре. – Орианна говорила, но глаза ее пристально смотрели на свет фонаря. – В словаре было написано «терминальный», но я знала только слово «терминал» у самолетов или поездов и сначала толком не поняла смысл. И еще раз поискала в словаре.

Тогда она поняла, что Холли получает не лечение, а терминальный уход перед смертью.

– Кадзума, когда ты сказал, что мы пойдем искать морское урановое стекло, я была уверена, что мы ни за что его не найдем. У тебя ведь было такое удивленное лицо, когда тетя сказала, что однажды, давным-давно нашла его… И я поняла, насколько это редкая вещь. Сколько бы мы так его ни искали, мы никогда не найдем урановое стекло.

– Но, Орианна…

– Я и подумала поискать его, зная, что мы его не найдем. – Орианна впервые перебила меня. – Если мы будем искать его изо всех сил, но не найдем, то, значит, мама умрет по моей вине. Умрет, потому что я недостаточно хорошо искала. Ну а если я виновата, тогда ничего и не поделаешь.

Ветер обдувал белую шейку Орианны. Я хотел было ей ответить. Сделал вздох, но он не превратился в голос, застыл и холодом заполнил мою грудь. Однажды, учась в средней школе, я обвинил отца в смерти матери. На побережье своего родного города я обрушил на отца поток жестоких слов. Но десятилетняя Орианна изо всех сил пыталась обвинить себя в том, что ее мать умирает…

Холли сказала, что я, человек, потерявший мать, пойму, что чувствует Орианна. Что именно поэтому она выбрала меня ответственным за ее терминальный уход на дому. Но я ничего не понимал. Орианна, скорее всего, думала и носила в своей грудке мысли о гораздо большем, чем мы с Холли могли себе представить. Страдая, изо всех сил пытаясь найти спасение, которое она могла получить, надеясь только на собственные силы. Даже узнав о том, что ее мать является терминальной пациенткой, Орианна продолжала улыбаться. Приходя из школы, она постоянно улыбалась – и лежавшей в кровати Холли, и мне. Как же тяжело ей, наверное, было улыбаться, зная, что ее мать умирает… С того дня, как Стелла безапелляционно сказала, что Холли не выздоровеет, Орианна перестала улыбаться. Как же ей, наверное, тяжело было не улыбаться…

– Когда папа упал со скалы и погиб, я ненавидела того человека, который столкнулся с ним. Мне хотелось, чтобы он так же упал и умер. На самом деле я и сейчас так думаю. Но мне это самой не нравится. И может быть, если мама вот так умрет, я возненавижу и больницу, в которой не смогли вылечить маму, и больничных врачей, и тебя, Кадзума. Но я так не хочу. – Орианна остановилась. – Поэтому я и решила поискать морское стекло. Потому что знала, что мы его ни за что не найдем. И когда мама уйдет, я буду думать, что в этом никто не виноват, кроме меня.

Орианна вся скорчилась, так что это было видно даже под одеждой, как будто терпела физическую боль, и сжала губы в тонкую ниточку. Но по ее профилю читалось, что она еще что-то хочет сказать. И кажется, я понимал что.

– А сейчас ты думаешь то же самое?

Девочка захлопала глазами, потупилась и покачала головой.

– Хочу найти его, – сказала она, и слезы потекли по ее щекам. Они останавливались на подбородке и капали. Орианна вытерла их ладонью, будто ударила себя по лицу.

– Когда мы пришли с тобой сюда, Кадзума, и начали искать, я в какой-то момент стала так думать. Ведь найти его – это как чудо, да? И если оно произойдет, может быть, и с мамой тоже случится чудо, правда?

Действительно, найти на пляже морское урановое стекло – нечто подобное чуду. Но нужно ли, чтобы такое чудо случилось с Орианной? Правильно ли я поступаю?

– А если мы найдем… Ты улыбнешься? – спросил я, и она легонько качнула головой. – Запла́чу, наверное. – И продолжила хрипло: – Но потом, скорее всего, улыбнусь.

Ее выражение лица слегка изменилось, будто на нем появилось предвестие улыбки. Оно исчезло куда-то, пока я смотрел на нее; мне хотелось догнать его. Во мне возник этот порыв, и я понизил голос:

– Давай найдем его.

Она энергично кивнула, как будто ждала моих слов, и снова пошла по пляжу. Я шел рядом с ней. Мы светили на песок своими ультрафиолетовыми фонариками. Когда что-то поблескивало, Орианна садилась на корточки и проверяла. И даже если это был бесполезный мусор, она больше не вздыхала, как будто была уверена, что среди этого бесчисленного разнообразного мусора спрятано одно-единственное сокровище, и всякий раз, когда она убирала вещь, не имевшую к нему отношения, вероятность найти его становилась всё выше. Рядом с испытывающей подобные чувства Орианной шел я, просто освещая поверхность. Если мы находили что-то светящееся, я не помогал Орианне подбирать его. Нельзя было, чтобы я нашел сокровище. Это должна была сделать Орианна.

Мы вернулись к ветке-указателю гораздо медленнее, чем шли в противоположную сторону.

– Отдохнем немного?

– Я не устала. Пойдем теперь поищем там. – Орианна показала в южную сторону от указателя. Я посветил фонариком на часы. Люминесцентная краска на стрелках часов показывала время в футуристическом свечении. Я думал, что с тех пор, как мы пришли на море, прошло два часа, но, к моему удивлению, мы ходили уже больше трех часов. Приближалась глубокая ночь. Я переложил фонарик в левую руку и запихал замерзшую правую в карман куртки.

– Пойдем?

Мы пошли на юг от нашего указателя. Вдруг издалека послышался голос. Кто-то звал Орианну по имени. Мы остановились и стали смотреть вокруг. Около каменной лестницы, по которой мы спускались на побережье, виднелась еле заметная тень человека. Она приближалась к нам, становясь все больше и больше.

– Сестра сказала мне, что вы здесь. – Стелла направлялась к нам, смотря на нас тяжелым взглядом.

– А как Холли?

– Крепко спит.

Она встала в темноте, как страж ворот, поджав губы. Было очевидно, что она хочет мне что-то сказать.

– Можно я немного поговорю со Стеллой? – прошептал я, Орианна кивнула.

– Я пойду поищу.

Подождав, пока она отойдет подальше, Стелла сказала:

– С какой это стати вы его найдете?

– Она верит, что найдет.

– А если не найдет, ты возьмешь на себя ответственность?

Я не ответил и оглянулся на силуэт Орианны, удалявшейся по побережью.

– Она сказала, что знает, что Холли неизлечимо больна. Еще до того, как вы ей это сказали.

– Вот как? – равнодушно спросила Стелла.

– Именно потому, что Орианна знает, она решила пойти искать морское урановое стекло.

Конечно, таким коротким предложением не передашь весь смысл ее слов. Я точно пересказал небрежно спросившей меня Стелле то, что говорила мне Орианна. Что она хотела сделать себя виноватой в смерти матери, которая скоро наступит. Что ей больше не хочется ненавидеть кого-то. Когда я закончил, Стелла еле слышно цокнула языком:

– То есть она ищет, чтобы не найти?

– Вроде бы сначала да. Но сейчас все изменилось. Теперь она хочет найти морское урановое стекло. Она стала так думать, придя сюда и начав реальные поиски.

– Так это еще хуже.

Наверное, Стелла хотела сказать, что если Орианна не найдет уранового стекла, то это приведет ее в отчаяние.

– А вдруг Господь ей поможет…

Я поднял глаза наверх. Среди звезд, рассыпанных по всему небу, был спрятан тоненький месяц, размером с ноготь.

– Да нет никакого Господа, – откашлявшись, сказала Стелла слабым голосом, как будто боялась, что ее услышат люди, верящие в существование Бога.

– А может быть, и есть, – сказал я.

Стелла пробормотала что-то неразборчивое, повернулась ко мне спиной и пошла обратно в сторону каменной лестницы, раскидывая ногами песок как будто нарочно. Я некоторое время провожал ее взглядом, а потом повернулся в сторону Орианны. Бога нет – действительно ли это так? На самом деле я, будучи атеистом, жил, думая так же. Ведь человек не беспомощен. Даже если, например, Бога нет, мы многое умеем. Вылечиваем чьи-то болезни на максимуме своих возможностей, ухаживаем за теми, кто смертельно болен, заботимся о членах их семей, ищем в интернете то, что необходимо…

Орианна осторожно шла по песку, освещая его ультрафиолетовым фонариком. Песок поглощал звук ее шагов; казалось, будто она скользит по его поверхности вместе с голубовато-белым светом. Тихий звук волн стал немного громче. Следующая волна накатила с еще большим шумом. Я посмотрел в сторону моря; белые гребни волн, расширяясь, приближались к Орианне.

– Осторожнее! – крикнул я.

Орианна уже сама заметила большую волну. Свет ультрафиолетового фонаря, сильно дрожа, переместился вбок. Волна нагоняла убегавшую от нее Орианну; она торопилась и вдруг, вскрикнув, упала на песок. Волна приближалась, высоко поднимаясь, но перед девочкой замедлилась, резко опустилась и ударилась о песок. Тяжелый звук отдался у меня в животе, мелкие капли, будто иголки, впивались в голову. Волна с шипением бесчисленных пенных пузырьков отошла и исчезла.

– Орианна?

Я подбежал к ней. Она сидела на песке. Ее кроссовки и низ джинсов были абсолютно мокрыми.

– Со мной всё в порядке.

Орианна встала и отряхнулась от песка. Никаких травм, похоже, у нее не было, и я успокоился. Все это произошло за несколько секунд.

По другую сторону от того места, где мы стояли, песок намок и почернел. Накатившая только что большая волна грубо взрыхлила его поверхность. И наверное, унесла с собой в воду разнообразные предметы.

– Кадзума, со мной всё в порядке, да?

– Орианна… – Я изо всех сил терпел неприятные ощущения в коленях.

– Как ты думаешь, может, волна унесла с собой все морские стекла, лежавшие на песке?

Она была права. Даже больше, чем предполагала.

– Но волны на пляже постоянно накатывают и уходят, так что всё в порядке. Они иногда уносят, а иногда и приносят с собой что-нибудь.

Я никак не мог кивнуть ей, как будто у меня зажало шею. Мне с трудом удалось слегка пошевелить подбородком, Орианна развернулась ко мне спиной и пошла по почерневшему песку, освещая его ультрафиолетовым фонариком. Ее спина стала совсем маленькой. Мои ноги не шевелились. Мне казалось, что ветер с моря задувает мне не в лицо или продувает тело, а проходит через мою грудь.

6

Мы с Орианной шли по пляжу на юг плечом к плечу. Я тоже светил ультрафиолетовым фонариком. Вскоре мы добрались до южной части Дублинского залива – гавани Дан Лири, окруженной причалами. Перед гаванью песчаный пляж прерывался. Мы повернулись к гавани спиной и начали двигаться в обратном направлении, немного сместившись в сторону. Ветку, служившую нашим указателем, похоже, унесло в море той большой волной, ее нигде не было видно. Я посмотрел в сторону каменной лестницы, где виднелась тень Стеллы. Та стояла не двигаясь, опустив голову и сгорбив спину. Ее силуэт сливался с темным пейзажем. Мы снова прошли до гавани Дан Лири, вернулись к каменной лестнице, а Стелла продолжала стоять в той же позе.

– Орианна, хватит.

– Я не пойду домой. – Орианна ответила мгновенно, будто заранее приготовила ответ. – Кадзума, ты можешь идти. Но я буду искать.

Мы продолжали бесконечные поиски. От места, где мы поставили указатель, – к югу, по пляжу несколько раз до гавани Дан Лири и обратно. Орианна сказала: «Давай поищем еще раз к северу от залива». Я же настаивал на южном направлении, надеясь хотя бы на ничтожную возможность.

Но время шло, а ничего не менялось.

Вскоре свет фонарика Орианны ослаб, а потом и вовсе исчез – села батарейка. Я отдал ей свой фонарик, и мы опять пошли, но не прошло и десяти минут, как и мой фонарик тоже погас, и вокруг наступила полная тьма.

Орианна опустилась на песок, как будто и ее батарейка тоже села. Она сидела на песке, совсем не двигаясь, положив голову лбом на колени. Мы находились на каком-то расстоянии к югу от места с каменной лестницей. Я оглянулся: там по-прежнему виднелся силуэт Стеллы. Она так же стояла, сгорбив спину и опустив голову, словно не пошевелилась ни на миллиметр с того момента, как я смотрел на нее.

Я предложил Орианне пойти поискать морское урановое стекло неделю назад. Мои сомнения рассеялись благодаря ее словам, которые она произнесла здесь, на побережье. Когда открыла мне, что у нее на душе.

Но сейчас я не чувствовал ничего, кроме раскаяния.

Орианна плакала, обняв колени. Она сдерживала себя, стараясь не рыдать в голос, лишь ее спина слегка дрожала. Раскаяние в моей груди было столь велико, что я даже не мог произнести никаких извинений. Мне нужно было попросить прощения не только у Орианны, но и у Холли, и у Стеллы. Вероятно, Холли уйдет из этого мира, так и не увидев улыбку дочери. Стелла сказала мне без обиняков: найти не получится. И действительно, так оно и было. Ноги у меня устали, к тому же навалилось чувство раскаяния и стыда, от которых я даже стоять не мог. Я опустился коленями на песок; рядом со мной сидела Орианна, ее спина дрожала. Стараясь не встретиться с ней взглядом, я посмотрел в сторону, и в поле моего зрения попала Стелла. Ее руки были сложены на уровне лба, как будто она беззвучно молилась о чем-то, молилась все это время.

Немного с запозданием я почувствовал неловкость.

Когда мы с Орианной вдвоем шагали по песку, я много раз посматривал на Стеллу, но ни разу не заметил, что она стояла вот так, сложив руки. Точнее, мне было не видно. В темноте я видел только как она сидит на каменной лестнице, сгорбившись и опустив голову. Только неясную тень. Конечно, и сейчас вокруг было темно, но почему-то я смутно различал руки Стеллы.

Я посмотрел в сторону моря. Там слабо виднелся горизонт. Солнце еще не показалось, но еще немного, и над городом наступит рассвет.

Орианна тихонько подняла голову – наверное, тоже заметила изменения в окружающем пейзаже.

– Кадзума… – прошептала она одними губами, как будто очнулась ото сна, глядя в одну точку на песке. Немного севернее от места, где был указатель. Там было какое-то свечение. Что-то маленькое, закопавшееся в песке.

– Ультрафиолет… – сказал я хрипло.

То, что сейчас происходило у меня перед глазами… Оптическое явление, которое длится очень ограниченное время. Когда солнце находится в низком положении, его свет проникает сквозь толстые слои атмосферы на поверхности Земли. И в этот момент крохотные частицы атмосферы рассеивают свет. В частности, свет с короткими волнами, как у ультрафиолета. Другими словами, рассеянный ультрафиолетовый свет добрался до этого пока темного пляжа. Он не был доступен человеческому взгляду, но наверняка струился с неба.

Орианна уперлась руками в землю и поползла вперед на четвереньках так, чтобы не потерять из виду место, на которое смотрела. Наконец она добралась до него, взяла пальцами и подняла что-то маленькое, светящееся в темноте. Я поднялся с колен и побежал к ней.

– Кадзума, смотри!

– Урановое стекло…

Услышав мои слова, девочка быстро вдохнула. Не выдыхая, лишь немного приоткрыла губы. Вне всяких сомнений, она держала двумя пальцами не что иное, как морское урановое стекло, светившееся в темноте, реагируя на ультрафиолет, спускающийся с неба. Урановое стекло излучало белый с отливом зеленого свет. Форма у него была необыкновенно красивой – полумесяц, как чья-то улыбка, которую нарисовал маленький ребенок.

«Бог, может быть, существует», – впервые в жизни подумал я.

Орианна реально его нашла.

В ночь того дня, когда я предложил девочке отправиться на поиски морского уранового стекла, я заказал по интернету небольшую тарелочку. Размером с ладонь, антикварная вещица, сделанная из настоящего уранового стекла. Красивого желто-зеленого цвета. Я разбил ее у себя дома и аккуратно затер один осколок наждачной бумагой. Затем спрятал в кармане брюк этот осколок, похожий на морское стекло, и пришел сюда вместе с Орианной. Я бросил этот осколок в песок, воспользовавшись моментом, когда девочки не было рядом. Чуть южнее от указателя. Прямо перед появлением Стеллы, когда мы закончили наш виток до северной стороны залива и собирались пойти в противоположном направлении. Надеясь, что Орианна его найдет. Я хотел, чтобы она снова улыбнулась и Холли увидела ее улыбку. Но затем мою хитроумно выдуманную подделку унесла большая волна. Сколько раз мы ни светили фонариком в этом месте, куда я, вероятно, бросил стекло, ничего не находилось.

Сейчас Орианна держала в руках самое настоящее, неподдельное морское урановое стекло, которое так редко встречается в мире.

Видимо, заметив наше состояние, к нам от каменной лестницы шла Стелла. В темноте ее тень постепенно становилась все больше и больше. Но, дойдя до определенного места, Стелла резко остановилась. Интересно, что она делала? Оставаясь на том же самом месте, женщина наклонилась. Ее тень медленно сокращалась. Я уже перестал удивляться тому, что происходит, как тень вдруг зашевелилась и пошла широким шагом, направляясь вперед. С такой же энергичностью она согнулась, будто накрыв своим телом песок. Через мгновение Стелла громко закричала. Орианна обернулась, а я поспешил к ней, раскидывая песок ногами. Стелла закопалась локтями в песок и держалась левой рукой за кисть правой. Ее правая рука была повернута вверх и дрожала, пальцы были согнуты, а на ее трясущейся ладони поблескивало урановое стекло.

– Я нашла… Орианна… Я нашла!

Рот ее был широко открыт, а голос был похож на всхлип, мало напоминавший слова. Она плакала. В ее слезах отражался зеленовато-белый свет, они без остановки катились по ее щекам. Орианна подбежала к ней, села рядом на колени и протянула правую руку.

– Я тоже нашла… Тетя, я тоже нашла!

Орианна посмотрела на морское стекло в форме полумесяца, которое лежало у нее в руке. Стелла обняла ее обеими руками и прижала к груди, как будто схватила человека, который собирался убежать. Орианна тоже вытянула руки и вцепилась в Стеллу.

– Прости меня, Орианна, прости… – Стелла потерлась мокрой щекой о коротенькие волосы Орианны; она всхлипывала, как ребенок. – Твоей маме нужно жить… У меня все получается плохо… Сколько бы ни старалась, ничего не выходит… Вот и ты, Орианна, такая милая, а я только и могу, что тебя испортить…

– Всё хорошо, тетя, всё в порядке.

Они плакали в голос вдвоем на темном пляже, держа в своих руках найденные ими осколки уранового стекла. У Стеллы в руке была подделка, которую я сделал, разбив тарелку. Я думал, что ее унесло в море, но оказалось, что она переместилась. Может быть, Стелла, поговорив со мной, возвращаясь решительным шагом к каменной лестнице, отбросила стекло носком ноги…

Но я не собирался в этом признаваться. Ни сейчас, ни потом.

В небе, под которым раздавался плач Стеллы и Орианны, мерцали звезды. Рассвет – смысл имени Орианны. Звезды – смысл имени Стеллы. Короткое красивое время, когда их имена накладывались одно на другое.

7

Самолет быстро шел на снижение; вот он проник сквозь толщу облаков и оказался под ними. Прижавшись лицом к стеклу иллюминатора, я смотрел на небо. Серые облака распространялись вдаль. Похоже, погода в Японии была не очень, несмотря на праздничную Серебряную неделю. Капель дождя не было видно, но, наверное, он скоро пойдет? Или уже закончился?

На экране передо мной, помимо карты окрестностей, обозначалось положение самолета в настоящий момент. Вероятно, совсем скоро он пролетит над моим родным городом. Прямо перед приземлением в международном аэропорту или сразу после взлета большинство самолетов, следующих в Европу или из нее, пролетали над моим городом.

Из-за мелкого масштаба карты на экране было сложно определить его точное местонахождение. Залив, его отличительная черта, также не был показан на карте. Ну и, конечно, маленький островок в центре залива.

Холли прожила еще два месяца. Спокойная смерть, как сон.

С тех пор как мы нашли морское стекло на рассвете на пляже, в течение этих двух месяцев Орианна много раз улыбалась и смеялась в присутствии Холли. Смеялась, когда они придвигались друг к другу так близко, что соприкасались челками, и делились впечатлениями. И когда она рассказывала матери о событиях в школе, сопровождая свои рассказы жестами. И когда они мерились длиной волос.

Верила ли Орианна, пока Холли была жива, в то, что произойдет чудо? Я и сейчас этого не знаю. Но по крайней мере я в это верил. Потому что в состоянии, как у Холли, чудом было уже то, что она прожила так долго. После ее смерти я сказал об этом Орианне. И тогда она кивнула, сжимая в руке морское стекло и, сдерживая слезы, пробормотала: «Спасибо».

На следующей неделе после похорон Холли девочка переехала к Стелле домой. Вещей у нее было так мало, что услуги компаний, занимающихся переездами, не понадобились. Но, с другой стороны, Стелле с Орианной вдвоем их было не унести. Так что я предложил им помочь с переездом.

После того как мы занесли последние вещи в дом Стеллы, она напоила меня черным чаем. Мы сели втроем за не очень чисто убранный обеденный стол и говорили, конечно, о Холли. И Стелла, и Орианна в процессе разговора пролили много слез, которые скапливались комком в горле. Но когда я, допив чай, стал прощаться, на их лицах появились улыбки.

– Не забывай маму.

На прощание Орианна подарила мне рисунок. Не знаю, когда она его сделала, но было заметно, что рука у нее стала еще уверенней. На рисунке была изображена безмятежно спящая Холли.

С тех пор я больше не виделся с ними. Я жил, поглощенный работой, и, хотя прошло больше полугода, я продолжал думать о них. Как им живется? Отросли ли волосы Орианны до прежней длины? Справляется ли Стелла?

Но мое беспокойство об их жизни вдвоем уже прошло. И не только потому, что на рассвете на пляже я узнал о том, что действительно чувствует Стелла.

В тот день, помогая им с переездом, я увидел одну вещь. Это произошло, когда я впервые вошел в дом Стеллы с картонными коробками в руках. В углу столовой стояла старая тумбочка, а на ней лежало желто-зеленое морское стекло. То самое, поддельное, которое я сделал из осколка тарелки, а Стелла подобрала на берегу. Мне стало стыдно и немного приятно; я поставил коробки на пол и подошел к тумбочке. Осколок стекла лежал перед деревянной фоторамкой. В ней была выцветшая детская фотография Стеллы и Холли, стоявших рядом. Холли была здорова, а Стелла – худее, чем сейчас. Они были очень похожи друг на друга. Я некоторое время смотрел на эту фотографию, но тут послышались голоса Стеллы и Орианны, заносивших коробки, и я с невозмутимым видом отошел от тумбочки как ни в чем не бывало. Когда же заносил следующую коробку, я заметил, что фоторамка исчезла, осталось лежать только морское стекло. Наверное, Стелла обратила внимание и убрала ее куда-нибудь. Я сделал вид, будто ничего не произошло, и продолжал помогать с переездом, думая о смысле того, что я только что увидел.

Улыбающиеся, стоящие рядом Стелла и Холли в детстве. Стелла с гордостью протянула руку вперед, в ее указательном и большом пальцах зажат кусочек стекла. В форме полумесяца, бледно-зеленого цвета. Точно такой же, какой нашла Орианна в песке.

Что это значит? Обстоятельства сложились так, что урановое морское стекло, которое Стелла потеряла в детстве, оказалось в песке Дублинского залива и Орианна случайно его нашла?

Нет, такое точно невозможно.

А может, Стелла сделала то же самое, что и я. То, что она потеряла свое сокровище – морское стекло, – было ложью, а на самом деле она, наверное, берегла его все эти годы? Ради какого-то своего желания. Молясь о нем. Иногда заглушая свои молитвы, когда шли дни, а желание не исполнялось. Той ночью, когда мы с Орианной направились к Дублинскому заливу, Стелла узнала от Холли, что мы пошли на поиски морского уранового стекла. После этого она появилась на пляже. Еще до того, как окликнуть нас, или же после разговора с нами бросила свое сокровище в песок. Так, чтобы Орианна нашла его. Несмотря на то что существовала вероятность, что ее сокровище, которое она берегла все эти годы, бесследно исчезнет среди песка…

Другими словами, это чудо сотворил не Господь, а Стелла сделала его для Орианны.

Может быть, изначально она завела разговор о морском стекле, чтобы девочка пошла искать его? Может быть, солгала о том, что сокровище потеряно, потому что знала лучше кого бы то ни было, как выглядит ее жизнь в глазах Орианны. Если б Стелла сказала, что до сих пор хранит морское стекло, приносящее удачу, то Орианна могла бы не поверить в его волшебную силу. Ведь она была в курсе, какая жизнь у ее тетки.

Я не спрашивал Стеллу об этом, поэтому не знаю, как было на самом деле. Но я так считал.

…Я снова посмотрел на экран. Я не был уверен, но, скорее всего, самолет сейчас пролетал над моим городом.

Когда я сообщил о своем возвращении на родину, отец ответил так же бесстрастно, как обычно. Но в его голосе точно чувствовался оттенок радости. Мне хотелось, мне нужно было о многом ему рассказать. И попросить у него прощения. Смогу ли я поговорить с отцом, с которым мне не удавалось пообщаться напрямую в течение практически десяти лет? Смогу ли я произнести вслух все те слова, что в течение долгого времени зрели во мне?

Пока я вглядывался в экран, пассажиры самолета зашумели, как будто были удивлены, поражены чем-то. Я огляделся вокруг; сидевший рядом со мной пожилой иностранец и расположившаяся у прохода молодая японка так же, как и я, с подозрением осматривались по сторонам. Я положил оба локтя на ручки кресла и немного привстал. Похоже, шумелитолько те пассажиры, которые сидели у окон. На той же стороне, что и я.

Я опустился и приблизил лицо к иллюминатору. Увидел пейзаж – и не поверил собственным глазам.

Посреди темного моря распускался световой цветок. Пять огромных кругов света на поверхности воды. Они стали собираться в один большой круг, сверкая белым. Сначала я не мог понять, откуда взялся свет. Но быстро сообразил, что он проникает сквозь тучи. Через пять просветов, образованных в серых тучах, солнце освещало поверхность воды, а потом его лучи случайно собирались в красивый цветок. От легкого покачивания самолета взгляд подрагивал, вокруг каждого луча появлялась рамка из образов, оставшихся в памяти. Чем дольше я смотрел на цветок на поверхности моря, тем красивее он становился.

Неужели такое бывает на самом деле?

Я смотрел вниз на ослепительный цветок из света – и никак не мог понять. Бог. Чудо. Морское стекло в форме полумесяца среди песка. То, что Холли удалось прожить столь долго. То, что Орианна вновь стала улыбаться и смеяться. Фотография, которую я увидел у Стеллы дома.

Нет, всё это неважно.

У меня в груди стало распространяться чувство облегчения и бодрости, как бывает, когда сильно чихнешь. Я резко выпрямился, и мне показалось, что свет, который излучал цветок, распустившийся на поверхности моря, проходит сквозь просветы между моими костями, долгое время пребывавшими в сдавленном состоянии.

Всё неважно. Достаточно того, чтобы начавшие жить вдвоем Орианна и Стелла, преодолев смерть Холли, хотя бы иногда улыбались друг другу.

376

В нашем городе произошло убийство, как говорили, впервые за пятьдесят лет.

Ночью того дня, когда случилось убийство, одна собака внезапно пропала с места, где было совершено преступление. Я ищу ее изо всех сил. В лесу. В городе. Мне обязательно нужно ее найти.

Не как следователю, а как человеку.

Во время поисков я думаю о многом. О причинах, по которым он зарезал соседскую семью. Что было у него на душе в тот момент. О белой повязке, намотанной на его левую руку. О ноже, который он держал за две недели до преступления.

Единственно, о чем я не думаю, так это о себе.

1

Дом. Мужчина. Я.

Прошло около получаса, прежде чем три этих элемента выстроились в ряд, в одну линию. Взгляд мужчины был направлен в район второго этажа дома. А мой – на его спину. Расстояние между нами было, наверное, метров десять.

Жилой квартал на севере города, расположенный на холме. Выше южного района, разделенного заливом на две части. Все без исключения дома, стоявшие рядами под пасмурным небом, выглядели элитными. Вот и дом, на который взирал мужчина, смотрелся как в рекламном ролике об одноэтажной недвижимости. Гараж с опускающейся дверью. Ограда в европейском стиле на белой стене, окружавшей дом. За ней тянулся вверх огромный платан, на его ветках – много округлых плодов. Только началась вторая половина сентября, так что все плоды еще были зелеными.

В руках у мужчины был секатор для срезания высоких веток. Но не простой, а модифицированный под определенные задачи. К кончику металлического стержня была прикреплена конструкция в форме буквы «Y», к которой с разных сторон были приделаны тонкая дощечка и сачок. Он направлял стержень вверх наискосок так, чтобы дощечка была параллельна земле. Вероятно, механизм был следующий: если в этом положении держать секатор за ручку, то сачок резко опустится и можно поймать того, кто сядет на дощечку.

А ловил он наверняка птиц. Предполагая, что скоро в его поле зрения появится птица.

Я слежу за ним, начиная со вчерашнего дня. Где-то в полдень он вышел из здания, где сдавались в аренду офисы, и сел в автобус на проспекте. У него была с собой только поясная сумка; кепка была надвинута глубоко на глаза. Он вышел на остановке в районе порта, находившегося в северной части залива, направился уверенным шагом в сторону жилого квартала на возвышенности и так же, как сейчас, начал следить за домом, находясь в тени от стены. Затем, через некоторое время, прилетела птица и села на платан во дворе дома. Она вся была серого цвета, только хвост красный; похожа на большого попугая. Какого вида, не знаю.

Птица села на ветку на уровне окна второго этажа. Увидев ее, мужчина мгновенно достал из сумки пистолет и взвел курок. Конечно, пистолет был не настоящий, а пневматический. Пуля попала в ветку, и птица, испугавшись, улетела. Мужчина тут же покинул свое укрытие, опять сел на автобус и поехал в супермаркет хозяйственных товаров. Там он купил секатор для срезания высоких веток, пластиковую дощечку, сетку для ловли насекомых и корм для птиц «Рисовый МИКС». Вместе со всеми своими покупками он вернулся в офис. А потом до самого вечера сидел там, не выходя. Наверняка мастерил свою убогую ловушку.

Вчера он специально прогнал птицу, а сегодня пытается ее поймать… Если б его увидел человек, не знающий ситуацию, он не смог бы найти смысл в его действиях. Но, последив за ним в течение двух дней, я знаю, в чем дело.

Значит, та информация оказалась правдой.

Мужчину зовут Масами Эдзоэ. Ему тридцать шесть, на тринадцать лет моложе меня. Он разыскивает пропавших животных. У него есть офис на третьем этаже старого здания с табличкой: «Сыскное агентство домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Под совместным управлением двух человек: Масами Эдзоэ и Сэйити Ёсиоки. Но по полученной мной информации розыском животных всегда занимается один человек: Эдзоэ. А Ёсиока, наверное, отвечает за работу офиса.

У меня никогда в жизни не было домашних животных, и никогда не хотелось их завести, поэтому я не в курсе, что Эдзоэ – известная личность среди владельцев. На сайте агентства говорилось, что процент обнаружения пропавших животных равен девяноста. И если попросить Эдзоэ разыскать животное, то, как говорят, он находит практически всех собак и кошек. Молва о его способностях разошлась по сарафанному радио, и теперь ему поступает много заказов из-за пределов нашей префектуры.

Эдзоэ пошевелился.

Серая птица, та же, что и вчера, только что села на ветку платана. Эдзоэ поднес к плечу свой секатор, как будто собрался стрелять из автомата, опустился пониже и вышел на дорожку. Касаясь стены плечом, он шел вперед, по направлению к платану. Нет, возвращается… Он пятился задом и вскоре оказался на той же позиции на углу.

– Смотри, это здесь.

Голоса приближались.

– Где?

– Ну, там же. Видишь, окно второго этажа. Перед ним.

– А точно, вон она…

Со стороны склона, идущего от моря, появились двое. Старик с короткими белыми волосами и мальчик в форме бейсбольного клуба старшей школы. Мальчик разговаривал вежливо, как с чужим человеком, так что, судя по всему, это были не дедушка с внуком. Они приближались к дому, тихо переговариваясь друг с другом.

– Похоже, это тут?

Старик приоткрыл рот и посмотрел на шикарное здание. А мы с Эдзоэ, каждый из своего укрытия в тени белой стены, подглядывали за ними.

Вскоре произошла удивительная вещь. Серая птица улетела с платана, спикировала с внешней стороны стены и села на плечо к мальчику.

– Ну ничего себе…

Старик ударил себя по лбу и грустно улыбнулся.

Они с мальчиком обменялись короткими фразами, и вскоре пожилой мужчина один ушел по дороге, откуда они появились. Оставшийся в одиночестве мальчик неловко развернулся с птицей на плече и нажал кнопку домофона на воротах. Из динамика послышался женский голос. Звук открываемой двери. Мальчик зашел в ворота.

Сразу же послышался щелчок закрываемой двери.

В тени от стены было видно, как Эдзоэ стоял, повесив голову. Некоторое время он оставался неподвижным. А потом щелкнул языком, присел и начал складывать свою ловушку. По его худому, как будто ему не хватало калорий, профилю было заметно, что он недоволен.

С запозданием, но мне стало понятно, что только что произошло перед моими глазами.

– Лишили тебя работы? – крикнула я в спину Эдзоэ, собиравшегося уйти по дорожке. Я думала, он удивится, но тот выглядел абсолютно равнодушно. По прошествии нескольких секунд наконец неохотно оглянулся и посмотрел на меня из-под челки своими сухими глазами.

– Ты Масами Эдзоэ, занимаешься поиском пропавших животных?

Он не ответил, опять посмотрел себе на руки и продолжил собирать ловушки. Я присмотрелась: на дощечке, размещавшейся на конце металлического стержня, была приклеена вверх ногами крышечка от пластиковой бутылки. В ней лежало несколько зернышек – наверное, купленный вчера корм для птиц «Рисовый МИКС».

– Тебя попросили разыскать птицу, да? Она улетела из этого дома? Ее владелец попросил тебя найти ее. Ты специально сделал ловушку, пришел сюда, а птица села на плечо к мальчику, и он пошел с ней в дом. Птица живой и здоровой вернулась домой к хозяевам, а твоя работа на этом закончилась. Или я не права?

Я не знаю, кто были эти двое. Вероятно, они случайно увидели потерявшуюся птицу и бросились за ней, ища дом владельца. Птица села на ветку дерева этого дома, а потом почему-то перелетела на плечо к мальчику. Ему ничего не оставалось, как с птицей на плече нажать на кнопку домофона. Жители дома заметили его, открыли дверь и пустили к себе.

– В принципе права… – наконец заговорил Эдзоэ, но взгляд его по-прежнему был направлен на руки. – Ты кто?

– Я из полиции.

Думала, сейчас-то Эдзоэ удивится, но он даже не шелохнулся.

– Не припомню, чтобы я чем-нибудь был обязан полицейским.

– А ходят слухи, что да.

Если классифицировать по составу преступления, то речь, вероятно, шла о мошенничестве.

Звонок поступил в полицейский участок в прошлом месяце. Его перевели с общей линии на линию отдела расследований; подошла к телефону я. Звонила девушка лет двадцати с небольшим. Когда-то она обратилась к Эдзоэ, и он нашел ее кошку. Девушка сказала, что, по ее мнению, «Сыскное агентство домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока» получает деньги нечестным путем.

Система оплаты услуг агентств по розыску домашних животных бывает разной. Среди них много тех, кто берет пятьдесят-шестьдесят тысяч иен за три дня по базовому контракту. Они получают предоплату, которая идет на поиски животного, на изготовление и распространение листовок, расклейку плакатов. Если животное не находят в первые три дня, то за каждые следующие три дня берется дополнительная оплата. Среди домашних животных в розыске много кошек и собак, но иногда запросы приходят на птиц, хорьков, хомяков и степных собачек. На поиски животного в любом случае требуется несколько дней, и говорят, что бывают случаи, когда окончательная стоимость доходит до двухсот тысяч иен. Но, испытывая радость от возвращения любимого животного, большинство владельцев выплачивают эту сумму с удовольствием. Система оплаты у «Сыскного агентства домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока» строится по такому же принципу. Первые три дня – пятьдесят восемь тысяч иен. Если не удается найти животное за этот срок и поиски продолжаются, то за каждые последующие три дня перечисляется по такой же сумме.

– Если говорить прямо, в полицию поступило обращение от человека, который ранее заказывал у тебя розыск животного. Кто это был, я тебе сказать не могу, но объектом поиска была кошка.

Как сказала хозяйка, одним утром кошка выбежала на улицу, когда она открыла дверь. Хозяйка обошла все окрестности, но не смогла найти кошку и попросила о розыске в специализированной компании, адрес которой нашла в интернете. Это и было «Сыскное агентство домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Эдзоэ принял заказ, получил базовую оплату пятьдесят восемь тысяч иен и начал поиски.

Кошка была беспородная, но с рисунком над глазами, который напоминал очень толстые брови. Это было ее отличительной чертой, и хозяйка надеялась, что кошку быстро найдут. Однако прошла неделя, а никаких новостей не было. Каждые три дня хозяйка продолжала перечислять деньги, но на девятый день она в конце концов прекратила это делать. На следующий день ей пришлось бы платить уже больше двухсот тысяч иен, а она не могла позволить себе такие траты. Женщина позвонила Эдзоэ и попросила его остановить поиски. Тот всё понял, вежливо извинился за то, что не смог оказаться полезным, и положил трубку. Но не прошло и получаса, как он сам позвонил ей и сказал, что только что нашел ее кошку. Хозяйка поблагодарила его от всей души, Эдзоэ принес кошку в клетке, и хозяйка встретила свою питомицу к их обоюдной радости.

– Пока ты разыскивал кошку, приняв заказ, были люди, которые видели ее в городе.

Хозяйка узнала про это, случайно зайдя в бар. Ей рассказал официант, когда она поведала ему, чем закончилась история с пропавшей кошкой. Женщина показала ему фото любимицы на смартфоне, а официант сказал, что недавно видел такую кошку. Оказалось, это было рядом с ее домом. Вечером на дорожке он разминулся с мужчиной, который нес клетку. Официант очень любил животных, поэтому, проходя мимо мужчины, заглянул в клетку – и увидел там кошку с рисунком в виде толстых черных бровей на мордочке.

– Она спросила, какого возраста был мужчина и как он выглядел. Описание полностью совпадало с тобой.

Сначала девушка улыбнулась, подумав, что официант встретил Эдзоэ в тот момент, когда он нашел кошку на девятый день поисков и нес ее к хозяйке. Но даты не совпадали. Официант видел кошку на следующий день, после того как хозяйка попросила Эдзоэ начать поиски.

– То есть на самом деле ты давно нашел кошку и спрятал ее в офисе или еще где-то и повышал плату, ничего не сообщая заказчику. Когда же сумма стала слишком большой и контракт оказался под угрозой расторжения, ты сделал вид, будто только что нашел кошку, и вернул ее хозяйке. Самое главное, что животное нашлось; это приносит радость хозяину, о тебе распространяется положительная информация и поступают новые заказы. Я сказала что-то не так?

Эдзоэ поднялся, взвалив на плечо собранный секатор. Он, похоже, собирался уйти как ни в чем не бывало. Я пошла вслед за ним, не отдаляясь от него ни на шаг.

– Вчера, когда та птица села на ветку, ты прогнал ее с помощью пневматического пистолета. Наверное, ты сделал это, чтобы хозяин, не дай бог, ее не заметил. А то он открыл бы окно, и птица сама залетела бы туда. И в таком случае твоя работа на этом закончилась бы. Поэтому ты отогнал ее выстрелом из пневматика, сделал ловушку и после этого сегодня снова пришел сюда. Ты собирался поймать птицу в свою странноватую ловушку и принести ее к себе в офис. Наврать хозяевам, что продолжаешь поиски, и вытягивать из них деньги каждые три дня. Всё так? Иначе что-то не сошлось бы, да? Вчера, когда птица села на ветку, если б тот, кто был дома, открыл окно, она вернулась бы к хозяевам целой и невредимой. Наверняка она стремилась домой.

Решивший игнорировать меня Эдзоэ наконец-то бросил через плечо:

– Собиралась она возвращаться или нет, надо спросить у жако.

– У кого-кого?

– У жако.

– Попугая?

– У жако, – еще раз повторил Эдзоэ. Видимо, это был вид той птицы. – В общем, даже если то, что ты сказала, было бы правдой…

Он внезапно остановился; еще немного, и я ударилась бы лицом о дощечку его секатора. Эдзоэ резко развернулся и, приблизившись, посмотрел мне в глаза.

– Ты сможешь это доказать?

– Думаю, нет.

Его выражение лица впервые поменялось. Совсем чуть-чуть.

– Более того, я не собираюсь проводить дополнительное расследование и не буду сообщать руководству о том, что увидела вчера и сегодня около того дома.

Эдзоэ смотрел своими сухими глазами прямо на меня. По роду своей деятельности я часто сталкивалась с тем, что люди отводят взгляд или опускают глаза, и привыкла к этому, но такого взгляда я практически не встречала.

– Но за это я хочу, чтобы ты выполнил мою просьбу.

Задумавшись о том звонке в участок, я внезапно обратила внимание на следующую вещь. Если Эдзоэ действительно занимается мошенничеством, о котором рассказала девушка, то тогда его непременное условие – найти пропавшее животное. Ведь если в конечном итоге не вернуть питомца хозяину после завышения суммы оплаты, то в наше время в интернете сразу же пойдут отрицательные отзывы. Но «Сыскное агентство домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока» заявляет высокий процент обнаружения питомцев – 90. И судя по всему, это правда. Я посмотрела: обычные показатели для агентств по поиску животных – около 60 %. Другими словами, «Эдзоэ и Ёсиока» добиваются успехов в работе с потрясающей вероятностью находки.

– Я хочу, чтобы ты нашел одну собаку.

2

– Эту собаку со вчерашнего дня ищет полиция.

На следующий день в час дня я была в офисе у Эдзоэ. Третий этаж старого здания, немного на отшибе. На их сайте был указан только номер квартала, на двери офиса не было никакой таблички, и я могла себе представить почему. Наверное, потому что не хотелось, чтобы заказчик пришел в их офис в то время, когда там прячут его найденного питомца. Например, собака может среагировать на запах или голос хозяина и залаять за дверью.

– Я видел плакаты с фотками собаки, расклеенные по всему городу. Обращаться нужно было в полицию. Вот я и подумал: что за странные дела?

Эдзоэ сел на журнальный столик и посмотрел на меня из-под челки. Я расположилась на диване, где могли разместиться два человека, но он, видимо, не захотел сидеть со мной рядом, отодвинул столик и уселся на него. В офисе, похоже, было две смежные комнаты. Дверь – в глубине. В комнате, где находились мы, стоял телевизор, холодильник, раковина, в ней – стаканы и плошки для лапши. Компьютера и шкафов не было видно. Наверное, офис располагался за той дверью.

– Ну и?..

За непрозрачным окном по-прежнему слышался шум дождя. В комнате пахло псиной. Дождь пошел вчера, сразу после того как мы расстались с Эдзоэ, и было не похоже, что он собирается заканчиваться.

– Я хочу, чтобы ты нашел эту собаку. Что касается денег – я, разумеется, заплачу тебе по прейскуранту.

Найти нужно было кобеля лабрадора-ретривера. У него была странная кличка Буццати, цвет белый, рост – плюс-минус девяносто сантиметров, возраст – двенадцать лет. Три дня назад он сбежал с места, где было совершено преступление: зарезали супружескую пару. Полиция начала поиски, используя своих собак, но до сих пор ничего не нашла. Процессом руководил мой старший товарищ сыщик Яэда. Наверное, скоро он начнет переживать за ход расследования.

– А зачем его ищут?

– Извини, но я не могу этого сказать.

Преступление было совершено вечером, три дня назад. В доме, расположенном в жилом квартале, зарезали супружескую пару. Потерпевших звали Харуёси и Акиё Кидзаки. Оба они работали преподавателями в разных университетах за пределами префектуры. Им было пятьдесят девять и пятьдесят пять лет соответственно. Место преступления находилось примерно в километре от побережья. Залив в этом городе имел форму рыболовного крючка, расположенного горизонтально, похоже на знак «цу» азбуки хирагана. Жилой квартал, где произошло преступление, находился к востоку от залива, тогда как вчерашний квартал – в северной его части. А офис, где я была сегодня, – посередине, на северо-востоке.

Оба супруга получили ранения со спины в область сердца. Смерть была мгновенной. Тела обнаружил их единственный сын двадцати трех лет, который жил вместе с родителями; он только что получил работу в сфере финансов. По дороге с работы зашел в расположенный неподалеку от дома комбини, купил там журнал об автомобилях и вернулся домой, где обнаружил бездыханных родителей. По его словам, обычно запертая входная дверь была открыта. Ему показалось это странным. Он прошел по коридору. Окно в жилой комнате было открыто. Он крикнул в сторону темного двора, но никто не откликнулся. На земле валялась веревка, которой был привязан Буццати. Родители часто отвязывали его и приводили в дом поиграть, поэтому это не вызвало у него никаких подозрений, но в этот раз в доме было необычно тихо. Зовя родителей и собаку, которых не было видно, он зашел на кухню и увидел тело матери, лежавшее у раковины. Он поспешно побежал вверх по лестнице и ворвался в кабинет отца, где тот обычно проводил свои вечера. Отец тоже был мертв; он лежал у стола, видимо упав со стула. Сын тут же связался с полицией, звонок поступил в 21:22. Предположительное время смерти обеих жертв – около семи часов вечера. То есть с момента преступления прошло два часа.

В результате аутопсии выяснилось, что орудием преступления был нож, обычный или кухонный. По словам сына, первого человека, кто обнаружил трупы, среди острых предметов в доме были только кухонные ножи, и все они были на месте. Иными словами, преступник, убив жертв принесенным с собой ножом, забрал орудие убийства с собой. В большинстве преступлений с холодным оружием так и происходит.

В жилом квартале, где было совершено преступление, и днем-то мало народу, а вечером еще большая тишина. Никто не видел, как во время, когда было совершено убийство, кто-либо входил и выходил из дома. Однако в результате опроса жителей соседних домов выяснилось, что как раз в районе семи часов вечера Буццати громко лаял и кто-то угрожающе на него кричал.

Буццати пропал, и его до сих пор не нашли.

– Не зная причины, я не могу взяться за работу. К тому же от заказа полиции – сплошной гемор.

– Я понимаю твои чувства, но тебя все устраивает?

– В каком смысле?

– Да я вот подумала, может, тебе не хочется дальше продолжать свою работу. Я вон сколько всего о ней узнала…

Глаза Эдзоэ сузились, превратившись в щелки для монет автомата с напитками.

– Ты же сама, наверное, не дура и все понимаешь. То, что ты делаешь, – это шантаж.

Тут я, наоборот, вытаращила глаза:

– Не сказала бы, что ты у меня в руках. А может, ты все-таки начал испытывать угрызения совести?

Возглавлявший расследование Яэда подозревал в убийстве одного человека. Так называемого хикикомори^[425], который жил по соседству. Звали его Кэйскэ Онода. С тех пор как его родители развелись, когда ему было пять лет, он жил вместе с матерью в том же доме. Всего через два месяца после поступления в университет он ушел оттуда, заперся в своей комнате на втором этаже и днем и ночью играл в компьютерные игры. Его мать-одиночка много работала, и во время преступления ее также не было дома.

Кэйскэ и раньше ссорился с соседями, а причиной этого был Буццати. Окно парня выходило на двор семейства Кидзаки, и ему мешал лай собаки по ночам. Где-то за месяц до происшествия Кэйскэ позвонил в дверь Кидзаки и сказал Акиё об этом. Но лай Буццати поздно ночью не слышали ни члены семьи Кидзаки, ни жители округи. Вечером, две недели спустя, то есть где-то за пару недель до преступления, Кэйскэ пытался проникнуть во двор соседей. Это видела супруга, Акиё. Она окликнула его, а Кэйскэ ушел как ни в чем не бывало. Акиё четко увидела у него в правой руке кухонный нож. Но, учитывая, что это был сосед, она не обратилась в полицию.

Вечером, когда случилось происшествие, получив сообщение об убийстве, мы с Яэдой сразу же вышли из участка и отправились на место преступления. Сначала послушали сына Кидзаки, первым обнаружившего трупы, а потом тотчас отправились опрашивать жителей соседних домов. Яэда решил первым встретиться с жителем ближайшего дома – Кэйскэ. Не слышал ли он голосов или шумов, не видел ли подозрительных лиц? Не заметил ли что-либо?

Задав эти вопросы рассеянно стоявшему в дверях Кэйскэ, Яэда внезапно спросил:

– Ты поранился?

Кэйскэ был одет не по сезону: в теплую рубашку с длинным рукавом. Вероятно, Яэда догадался о ране по тому, как ткань облегала его левую руку и как он двигал ей. Я же, хотя стояла совсем рядом, ничего не заметила.

– Да, и что?

– А можно посмотреть, что там у тебя?

В этот момент в глазах Кэйскэ промелькнуло враждебное выражение. Но он опустил глаза и молча закатал левый рукав. В районе локтя у него была белоснежная повязка; было ясно, что это не мелкая ранка.

– Откуда у тебя эта рана?

– А я должен объяснять?

В результате на сегодняшний день мы не знали причин травмы Кэйскэ и не смогли посмотреть, что у него под повязкой.

Яэда пока не произносил вслух, что он подозревает Кэйскэ в убийстве. Он всегда такой. Как будто нарочно, не рассказывает, о чем думает. Не показывает, что у него на душе, стремясь заработать себе все лавры. И на самом деле у него неоднократно это успешно получалось.

Но сейчас было понятно, о чем он думает. Наверное, считает, что эту травму нанес Буццати. Ни на телах убитых Харуёси и Акиё, ни в квартире следов борьбы с преступником не обнаружено. То есть вероятность того, что кто-то из супругов Кидзаки нанес раны убийце во время совершения преступления, была низкой. Кэйскэ залез в соседний дом и убил двух его обитателей, и тогда находившийся там Буццати залаял на него, угрожая, и вцепился ему в левую руку. Тогда преступник направил на собаку нож и, может быть, даже ранил им Буццати. А может быть, и не ранил. Но в любом случае пес убежал оттуда и пропал.

Если всё так, то на теле Буццати можно обнаружить ДНК Кэйскэ. Например, вокруг пасти или на носу. Или на кожаном ошейнике, который всегда был на нем. Иначе говоря, Буццати был «живой уликой». Конечно, если парень не убил его, уничтожив следы…

– Задолбал. Возьми трубку или выруби его.

В моей сумке вибрировал телефон. Я достала его – звонил Яэда.

– Это я.

В его голосе слышалась угроза. Он делал это намеренно. Его лицо возникло у меня перед глазами, словно он был рядом. Яэда был нарочито небрит, словно ему до сих пор нравилось подражать образу полицейских из старых сериалов. Острый до жути взгляд и грязный воротник белой рубашки.

– Какие новости?

– Пока никаких. А вы нашли его?

Я не сказала «собаку», потому что Эдзоэ слышал наш разговор.

– Пока не нашли. Наверное, из-за вчерашнего дождя нельзя уловить его запах.

Все-таки надо было полагаться на людей. Сколько ни говори о хорошем нюхе полицейских собак, в такую погоду они не могут проявить свои способности.

– Я разговаривал с руководством; решено сегодня прекратить использование собак.

– Ах, вот в чем дело…

В Японии существует нехватка полицейских собак. В связи со старением японского общества увеличивается количество пропадающих пожилых людей с деменцией, поэтому требуется большое количество собак, которых отправляют на поиски пропавших. Однако что говорить о собаках, если уменьшается и количество ответственных за них кинологов, и мест дрессировки? Естественно, и собак становится меньше. И все сложнее направлять их на продолжительные расследования одного преступления.

– Извините, я сейчас еду в автобусе, – наврала я и быстро положила трубку. Затем повернулась к Эдзоэ. Тот смотрел на меня с усмешкой.

– У тебя такое лицо, будто ты дико раздражена.

– У меня всегда такое лицо.

– Немного да. Но сейчас еще хуже… – Он продолжил, прежде чем я успела ответить: – Судя по разговору, вы ищете того пса с помощью полицейских собак. Значит, я думаю, он связан с каким-то происшествием. Наверняка с каким-то крупным. А ты хочешь опередить своего старшего коллегу и стать первой…

Попадание в десяточку.

– Иначе говоря, ты пришла ко мне не как полицейская, а как частное лицо. Со вчерашнего дня ты ни разу не показала своего удостоверения; значит, это твой личный заказ.

Еще одно попадание. Но следующие его слова оказались мимо кассы.

– До меня дошло: несмотря на то что ты женщина, действуешь ты в одиночку. Полицейские проводят опросы в основном вдвоем.

– Парами работают только в крупных полицейских участках. А в нашем, маленьком, мы не можем позволить себе такой роскоши. К тому же ты сейчас сказал «несмотря на то, что я женщина». Работа в одиночку – это никакая не прерогатива мужчин. Кстати, а ты… – Вопрос, который я хотела задать сейчас – хотя даже нет, еще со вчерашнего дня, – сорвался с моих губ. – Говорил бы со мной так же, если б я была мужчиной?

За двадцать с небольшим лет, с тех пор как я стала полицейской, и когда работала в транспортном отделе, и когда стала сыщиком, ничего не менялось. И во время опросов населения, и во время допросов подозреваемых, и при арестах, как только видели, что я женщина, мужчины как один начинали разговаривать со мной покровительственным тоном. Они сначала воспринимали меня как женщину и всячески демонстрировали свое превосходство.

– Ты и сама говоришь со мной без всякого уважения.

– Но не настолько грубо, как ты.

– Я со всеми говорю одинаково: будь то просто мужик или премьер-министр. Немного повежливее я становлюсь только с заказчиками.

– А я для тебя – не заказчица?

– Я отказался. Так что никакая ты не заказчица. Хочешь ею стать – расскажи, почему вы ищете эту собаку, – сказал он и встал на ту же позицию, что и я. – А то я возьму и сообщу в полицию, что ты тут занимаешься частным расследованием.

3

Я вернулась домой, села за обеденный стол и положив на него голову.

К моей узкой юбке, видневшейся из-за края стола, пристала короткая коричневая шерсть. Наверное, она принадлежала какому-нибудь питомцу, которого Эдзоэ прятал у себя в офисе. Я не могла определить, чья была эта шерсть – собачья, кошачья или еще какого-либо животного. Я взяла ее пальцами и понюхала, но, разумеется, ничего не поняла.

Я безо всяких обиняков рассказала Эдзоэ о причинах, почему мы ищем Буццати. «Ты, наверное, и так знаешь», – начала я, а потом рассказала о происшедшем убийстве супругов. Но он, оказывается, не знал.

– В городе, где ты живешь, произошло двойное убийство, а ты и не знаешь?

– Я ни газет не читаю, ни новостей не смотрю. Да и болтать мне не с кем.

Я объяснила ему суть дела. Помимо того, что сообщалось в СМИ, добавила информацию о пропаже Буццати. Сказала и о том, что на теле исчезнувшей с места преступления собаки могут остаться какие-то улики, которые помогут раскрыть дело. Разумеется, скрыв факт существования подозреваемого.

– Есть смысл разыскать его.

Мошенник-грубиян, презирающий женщин, в конце концов откликнулся на мой заказ.

– Я хочу, чтобы ты не говорил об этом своему партнеру Ёсиоке. Не хотелось бы увеличивать количество посторонних людей, знающих о деле.

– Я никогда и не говорю ему, в чем суть заказа.

– Он бухгалтер или кто-то в этом роде?

– Куда ему до таких тонкостей… Он отвечает за аналоговую работу.

Не знаю, какую работу он имел в виду, но в любом случае все складывалось хорошо. Я передала Эдзоэ пятьдесят восемь тысяч иен и плакат по розыску Буццати, сделанный полицией. На нем было несколько фотографий собаки, а также давалась подробная информация о том, какие у нее внешние особенности, какие черты характера.

– Как ты обычно их ищешь? – спросила я, выходя из офиса.

– Интуиция и опыт, – сказал он. Но хорошо ли это?

Я подняла голову и посмотрела на календарь на стене. Все дни были обведены кружками, нарисованными ручками трех разных цветов: синий – дневная смена, черный – вечер/ночь, красный – выходной. Но все это не более чем план. Если совершалось преступление, то смены переставали играть какую-нибудь роль. На сыщиков, занимавшихся расследованием, трудовой кодекс не распространялся. Если преступника не удавалось поймать в так называемый первый этап – первые три недели после совершения преступления, а это касалось любых происшествий, – расследование затягивалось на длительное время, и в этот период никаких выходных не предвиделось. Если б у меня был партнер, с которым я жила, то он, наверное, высказал бы мне все, что об этом думает. Нет, наверняка набросился бы на меня с упреками. Работающие много жёны всячески ценили труд своих мужей, а мужья, наоборот, упрекали жен.

Это точно так.

4

На следующее утро мы встретились с Эдзоэ на пешеходной дорожке поблизости от дома Кидзаки. Он только что вышел оттуда.

– Ты поговорил с ним так, как мы договорились?

– Я сказал, что я волонтер. Вроде как он меня не заподозрил.

Эдзоэ пошел в восточном направлении, в обратную сторону от моря. Там был расположен сравнительно старый жилой квартал, стояли и отреставрированные дома, и старые, и новые – довольно пестрая картина. Если дальше пройти прямо по дорожке между домами, то выйдешь к полям, а за ними – лес.

– Разрешил искать Буццати?

– Разрешил или нет, искать его – наше дело. Хотя он был настроен на сотрудничество.

Эдзоэ встречался с Такая Кидзаки, сыном убитых Харуёси и Акиё, который первым обнаружил их тела. Эдзоэ сейчас говорил с ним о том, что ему нужна подробная информация по Буццати. Я отправила его туда одного, потому что Такая уже видел меня. Легенда была следующая: Эдзоэ заметил на улице плакат по розыску Буццати и решил помочь в качестве волонтера. Похоже, все прошло на ура.

– Там еще была бабка.

– Бабушка по отцовской линии. Она забеспокоилась о внуке и после случившегося приехала из другой префектуры побыть с ним.

– Может, бабка всегда такой была – тощая, маленькая, ни дать ни взять привидение. Хоть сегодня и День почитания старших…

Сегодня – третий день Серебряной недели. По сравнению с прошлыми двумя днями погода резко поменялась: ясное осеннее небо.

– Ты сделал запись? – спросила я.

Эдзоэ достал из рюкзака беспроводные наушники. Один он вставил себе в ухо, а второй передал мне и начал настраивать смартфон, а я, воспользовавшись моментом, вытерла наушник о рукав и вставила его в ухо. Эдзоэ включил диктофон на телефоне. «Помочь… волон… правда, ведь… гонорар не…» Он быстро прокрутил ту часть, где говорил сам, потом послышался голос Такая:

– На свете… все-таки существуют замечательные люди…

Судя по звукам, видимо, Такая привел Эдзоэ в комнату; послышался стук закрываемого холодильника, звон стаканов и звук наливаемой жидкости. Эдзоэ бесцеремонно и шумно выпил налитое.

– По поводу пропавшей собаки. К каким местам она привыкла в городе? Например, куда вы ее часто водили гулять?

– Родители всегда ходили с ней в лес напротив. Там есть аллея; они гуляли до ее конца, заходили в лес.

Наверное, сейчас Эдзоэ как раз стоит лицом к этому месту.

– А на побережье?

– Совсем не ходили. Он безумно боялся моря. Останавливался и упирался, если его пытались отвести туда.

– Да, бывают такие собаки…

Он сказал, что разговаривает с клиентами вежливо, и, судя по всему, это было похоже на правду. Но по отношению ко мне, хотя он и принял мой заказ, в его манере говорить ничего не изменилось. Наверняка это потому, что я женщина.

– Если долго идти по лесу на север, то выходишь на проспект. Вроде бы они ходили и туда дальше, перейдя дорогу.

Северо-восток города, где располагался офис Эдзоэ. Они ходили туда в ветеринарную клинику, и Буццати подружился с другими собаками, которые ожидали своей очереди. Родители говорили, что, когда они проходили мимо клиники, он всегда порывался туда зайти, и они еле справлялись с ним.

– Ветеринарная клиника… да-да, знаю, где она.

– Двухэтажная. Видно, и собаки тоже любят встречаться с друзьями…

Практически это была та же самая информация, которой располагала полиция. Я сказала об этом Эдзоэ, а он показал на свой наушник, будто хотел сказать: «Помолчи и послушай дальше».

– Я и сам люблю его – с тех пор, когда он был еще щенком. На самом деле он мне как брат.

– А когда вы его зовете, то всегда обращаетесь по имени?

– Нет, по имени редко. Оно ведь у него длинное.

– Сокращаете до Буттян?

– Родители иногда да. Но я…

Пауза, будто он вспоминает.

– Просто звал его: «Эй!» Родители его так не окликали, поэтому, услышав «эй», он понимал, что это я, и прибегал ко мне. «Эй, пес…» Как-то так.

Такая немного помолчал, а затем начал делиться воспоминаниями о Буццати. Голос у него гнусавил. Как они играли, падая и катаясь по саду. Как потом вместе мылись в ванне. Как Буццати слизывал его слезы, когда Такая плакал в средней школе, поругавшись с отцом.

– Я правда беспокоюсь: где он сейчас, как он… Встречаются же плохие люди, которые издеваются над собаками. Вон как этот, по соседству…

Проблема.

– По соседству?

Пауза.

– Ну да. Парень, наш сосед, моложе меня на четыре года; значит, сейчас ему девятнадцать. Скажем так, ему не удается вписаться в общество. Так вот, он раньше…

– Такая, дорогой…

Наверное, бабушка Такая. Послышался отдаленный голос; он звучал хрипло, словно его владелец с трудом извлекал звуки из пересохшего горла. Вероятно, она сказала ему что-то одним лишь выражением лица, Такая слегка откашлялся и больше ничего не говорил. Я радовалась в душе́, что имя Кэйскэ не было упомянуто. Эдзоэ нажал на кнопку «стоп».

– Ты что-нибудь слышала про мальчишку по соседству?

– Вроде как он оставлял жалобу на мешавший ему громкий лай собаки.

Я сказала самую малость, которую необходимо было упомянуть. Эдзоэ слегка кивнул и вынул наушник из уха.

– Ну, так часто бывает.

Я тоже вынула наушник и спросила его:

– Тебе хватит этой информации, чтобы найти собаку?

– Предостаточно. Наоборот, если б этой инфы не было, я начал бы поиски совсем в другом месте.

– По интуиции и опыту, да?

Эдзоэ проигнорировал мои слова и достал из рюкзака колонку, тоже беспроводную. Запустил телефон и воспроизвел в аудиоприложении другую запись с голосом Такая, звучащим через колонку: «Эй! Э-э-эй!»

– Я попросил сделать запись его голоса. Для собак это хорошо работает. А еще это… – Он постучал ногтями по пластиковому контейнеру размером с коробку для обедов бэнто, лежавшему у него в рюкзаке. Внутри было что-то похожее на смятое полотенце. – Я одолжил его – оно лежало в собачьей конуре. Оно почему-то нравилось Буццати, и он притащил его себе в будку.

– Он может прийти на это?

– Нет, мы будем использовать его по-другому.

Мы добрались до леса. Эдзоэ поставил запись на повтор и пошел на аллею. «Эй! Э-э-эй! Эй! Э-э-эй!» – слышался голос Такая между деревьев. Там не было не то что собак, но даже людей. Я огляделась вокруг – ничего нигде не шевелилось. На земле лежали опавшие листья, из-за вчерашнего дождя пахло сыростью. Земля аллеи, по которой мы шли, тоже была довольно влажной. Здесь мы искали с полицейскими собаками.

– Вы пытались найти то, что движется. Так что, считай, этого не было.

– Думаешь, то, что движется?

– Ясен пень, – тотчас ответил Эдзоэ.

– Вероятность находки девяносто процентов – это правда?

– Нет, это средний показатель. Искать всяких птиц вообще сложно. Такие случаи, как с этим жако, которого легко было найти, крайне редки. И вероятность находки – ниже пятидесяти процентов. А в случаях с хомяками или змеями – еще ниже.

– Но при этом средний показатель девяносто?

– Собак и кошек мы находим практически в ста процентах случаев.

Существуют ли еще такие агентства?

– Мне повезло, что ты взялся за мой заказ.

– На жако я ни хрена не заработал. Вчера, перед тем как мы поговорили у нас в офисе, приходила его хозяйка и сказала, что расторгает договор. Мол, птица вернулась, так что искать ее больше не нужно.

– То есть на самом деле тебе была нужна работа?

– Лучше б та, на которой можно было бы заработать.

Наверное, он думал о том, что в этот раз не сможет, как обычно, найти объект поисков, спрятать его в офисе и накрутить гонорар. Разумеется, я не позволю ему этого. С другой стороны, если он говорит, что не сможет заработать на этом деле, значит, уверен, что мы быстро найдем Буццати.

– А на что ты тратишь заработанные деньги?

– Игры в сети и патинко^[426].

– А что, девушки у тебя нет? – спросила я с издевкой.

Взгляд Эдзоэ расфокусировался. Создавалось впечатление, что он вспомнил кого-то конкретного, но, как было на самом деле, я не знала.

– Откуда она у меня появится… Если я такой… – пробормотал он, как будто говорил сам с собой, и достал из рюкзака видавший виды бинокль. Приложил его к глазам, будто хотел спрятать лицо, и стал осматривать окрестности. При этом, казалось, он не глядел беспрерывно на общую картину, а выхватывал отдельные точки. Но на чем он основывался, я понять не могла. Эдзоэ шел по неровной поверхности аллеи, не отнимая бинокля от глаз и ни разу не споткнувшись. К правому плечу его выцветшей футболки пристал комок белой шерсти – видимо, прицепился к нему, когда он доставал полотенце из конуры. Наверное, он принадлежал Буццати. Комок шерсти еще некоторое время оставался у него на плече, а потом подул ветер, и он улетел в глубину деревьев.

– А скажи-ка мне, ты решила все время таскаться за мной?

– Подумала, может, чем-то могу помочь…

– Лучше, когда глаз и ушей больше, но работа по розыску животных требует много сил.

– Ничего страшного, я в институте занималась легкой атлетикой.

– Так ведь сколько времени уже утекло…

5

– Спасибо за помощь, – закончил разговор Эдзоэ и спрятал смартфон в карман. Он звонил в городскую службу уборки узнать, не находили ли они в городе за период с вечера четырех дней назад до сегодняшнего момента трупов животных. Представитель службы сказал, что за этот период они забрали три трупа животных, сбитых автомобилями на дороге: кошки, енотовидной собаки и собаки. Порода последней была не лабрадор-ретривер, а померанский шпиц.

– Шпиц, наверное, был чьим-то питомцем, так же как и кошка…

Эдзоэ рассеянно кивнул и посмотрел на проспект перед нашими глазами. Обычно здесь бросались в глаза грузовики, но, наверное, из-за праздничного дня было много легковых автомобилей, похожих на семейные.

Мы шли без еды и без перерывов, время – четвертый час дня. Проверили северную часть леса и только сейчас добрались до проспекта. Парковка магазина мужской одежды, находившегося вдоль дороги, находилась выше тротуара; мы сели на ее кромку.

– Раньше здесь находился заброшенный завод. – Эдзоэ обернулся на магазин. – Хорошо, что здесь появился красивый магазин; больше десяти лет назад тут тусовались хулиганы.

Поиски собаки требуют большой физической подготовки. Я-то думала, ходи себе по дорожкам, но Эдзоэ углублялся в лес, залезал в кусты, иногда забирался на ветви деревьев высотой метра в три и оглядывал окрестности. Если видел ворону, то гнался за ней следом, а потом вдруг начинал бегать по аллее, глядя снаружи на то, что происходит между деревьями. В этих движениях не было никакой последовательности – похоже, он реально действовал, опираясь на интуицию. Я изо всех сил старалась поспевать за ним и вглядывалась в окрестности, но на данном этапе ничем не могла помочь. К подолу моей джинсовой юбки прилипла мокрая листва, кроссовки испачкались грязью настолько, что ихпервоначальный цвет невозможно было угадать. Внутрь попала вода, ноги промокли. Пока мы шли на север по лесу, мои кроссовки издавали квакающие звуки, и мне казалось, что они квакают до сих пор.

– А у тебя было так, что ты звонил по телефону, как сейчас, и находил труп разыскиваемого животного?

– Было сколько-то раз. – Эдзоэ встал и направился к автомату с напитками, расположенному неподалеку. – Страшно смотреть на заказчиков, когда сообщаешь им такое…

Если случается ДТП или еще какое-то происшествие, то об этом сообщают в полицию. Даже в таком маленьком городке, как наш, автомобильные аварии случаются часто; когда я работала в транспортном отделе, мне приходилось сталкиваться с ними каждый день. Помню отчет по ДТП (за него отвечал мой коллега) о том, что именно на этом месте произошло происшествие, в котором погиб человек. Если уж такое количество людей, которые знают правила движения, попадает в аварии, то случаев гибели на дороге заблудившихся собак и кошек настолько много, что и представить себе сложно.

Эдзоэ купил две пластиковых бутылки зеленого чая, подошел и протянул мне одну. Я достала было кошелек, но он отказался взять деньги, будто хотел сказать: «Да отстань ты». Ничего не поделаешь, я поблагодарила его и взяла бутылку.

– Сейчас пойдем на ту сторону дороги. Будет еще тяжелее, справишься?

– Честно говоря, я думала, будет проще, чем в лесу…

– В городе сложно что-то предугадать, много теней. Расстояния, куда нужно пойти, большие, а мест, которые нужно проверить, в разы больше.

– Со мной всё в порядке. – Я постучала по бедру полученной пластиковой бутылкой. – Но работа посложнее, чем я предполагала.

– Как и ты.

Это прозвучало так неожиданно, что я не нашлась, что ответить. Просто продолжала стучать бутылкой по бедру. Но Эдзоэ, кажется, и не ожидал от меня никакого ответа; он, булькая, пил чай.

– А почему ты стал работать в розыске пропавших животных?

– Все началось с того, что я сбежал из дома. Мне было шесть. Мы тогда жили в квартале на севере города. Как раз рядом с тем домом, где держат жако. Это было целых тридцать лет тому назад; мы жили с родителями, втроем. Но однажды отец бросил семью и дом и ушел.

– Почему?

– Мать была ненадежная, по характеру из категории тяжеловесов. Наверное, и мужчина у нее был на стороне… Были признаки, да она и сама этого не пыталась скрывать. Отец, вероятно, думая обо мне, оставил ей немного нала, но и после того, как она стала матерью-одиночкой, мы ни в чем особо не нуждались.

Но эта наличка однажды пропала из дома.

– Обычно подумаешь, что воры украли, правда же? А мать заявила, что это я что-то сделал с деньгами. Я до сих пор помню, что она мне тогда сказала. «Раз я такая, то ты отомстил мне, забрав необходимое». Тогда я не понял, что она имела в виду. Только четко запомнил ее слова. Но в любом случае это ж какую фантазию надо иметь, чтобы заподозрить шестилетнего ребенка в воровстве крупной суммы денег? Она много пила; может, от алкоголя у нее в голове что-то помутилось…

Эдзоэ продолжил, что, конечно же, в шесть лет ничего не знал о деньгах.

– Но все равно она совершенно не прислушалась к моим словам. Орала одно и то же, как сумасшедшая… Хотя смысл ее слов я понять не мог, мне было очень обидно, что мать не верит мне.

Поэтому он и сбежал из дома. Запихав в здоровый рюкзак все консервы и сладости, какие были в доме.

– Слово «отомстить» я знал, так что, наверное, реально решил отомстить. Сделать так, чтобы мать забеспокоилась и стала бы разыскивать меня. Если б меня обнаружил кто-нибудь из взрослых, меня вернули бы домой, поэтому я пытался найти безлюдные места. Но такие места никак не находились, и я ходил, ходил на пределе своих возможностей… В конце концов, на юге залива были старые трубы для сточных вод, которые не использовались. Сейчас их, наверное, уже убрали. Они лежали открытым концом в сторону моря, похожие на маленькие туннели…

Я таких труб не видела, но слышала о них в детстве. Залив был в форме крючка, а трубы находились в районе его нижнего острого кончика.

– И я прятался там.

– Сколько времени?

Месяц.

– А…

– К тому же я сбежал из дома в холодное время, в конце года; именно там я услышал новогодние удары колокола. Уже потом я узнал, что мать искала меня везде, но в полицию не сообщила. В ней было что-то детское, от Питера Пэна, и ей, наверное, было страшно, что полицейские будут ее ругать.

Эдзоэ пил чай из пластиковой бутылки с беззаботным видом, который совсем не соответствовал содержанию его истории.

– И что было дальше?

– Ваши помогли мне.

– Наши?

– Хотя нет, ты тогда еще в полиции не работала…

Так вот какой там был поворот. В третьей декаде января арестовали вора, промышлявшего квартирными кражами в этом жилом квартале. И среди преступлений, в которых он признался, была кража из дома Эдзоэ. Полицейские отправились к нему домой за выяснением обстоятельств и увидели, что мать находится явно не в адекватном состоянии, в комнатах беспорядок, к тому же ее шестилетнего сына нигде нет. Полицейские стали расспрашивать ее, и она во всем призналась.

– Обо всем этом мать рассказала мне перед смертью. Она умерла рано, в два раза моложе средней продолжительности жизни; наверное, тому был виной алкоголь. Когда она рассказывала мне эту историю, тоже была пьяна и говорила скорее сама с собой, периодически смеясь.

Полиция сразу же начала расследование – и вечером следующего дня обнаружила Эдзоэ в трубе коллектора.

– Я так бы там и умер, скорее всего. Жратва из рюкзака закончилась, к тому же я простыл.

Мы смотрели на проспект, по которому проносились маленькие тени автомобилей.

– Поэтому я и сейчас полицию не ненавижу.

Внезапно в его глазах появилась добрая улыбка.

– А-а, ну да… Почему я начал эту работу…

Я уже и сама забыла, что задала ему этот вопрос.

– Помнишь, в этих местах раньше было много бродячих собак? Вот и труба, в которой я прятался, была что-то вроде их тайной будки. Среди них были и собаки с ошейниками, то есть те, кто не всю жизнь были бродячими.

Сначала он «подружился» с теми, собаками, которые изначально были домашними, и тогда остальные бродячие псы сразу же «открылись» ему.

– И мы жили с ними вместе. В трубе коллектора. Днем играли в прятки или в догонялки, ночью ходили вместе по городу, избегая людских глаз. Собаки хорошо знали места, где могла быть еда. Если находилось что-то съедобное для меня, я немного делился с собаками и ел сам. Потом мы возвращались в трубу и спали. Встав, опять играли. Рядом было место, где собирались бродячие кошки; прошла неделя, как я и с ними подружился. Собаки и кошки не обращали друг на друга внимания.

Трудно было поверить в такую историю, но, судя по всему, Эдзоэ не врал.

– Спать в обнимку со здоровой собакой было тепло.

Он замолчал, посмотрев на проспект, и пощелкал пластиковой бутылкой.

– Благодаря этому я каким-то образом стал понимать. Глядя на бродячих собак и кошек, или тех, кто был домашним, я предполагал, что они сделают в следующий момент, и действительно так и происходило. Когда я слышу, что пропала такая-то собака или кошка при таких-то обстоятельствах, у меня в голове появляется представление, где они могли бы быть. Почему я это знаю, объяснить не могу. Скажем так: наверное, это знание того же свойства, что и езда на велике: ездить умеешь, а если спросят, как ты это делаешь, хорошо объяснить не получается… Заниматься этой работой придумал не я, а мой одноклассник по старшей школе Ёсиока. После окончания школы я пинал балду, и, когда после долгого перерыва встретился с Ёсиокой и рассказал ему то, что тебе сейчас, он придумал организовать агентство по розыску животных. Сказав: «Так мы найдем применение твоим талантам».

– И действительно нашли.

– Так что сегодня я… в общем-то…

Что он хотел сказать? Эдзоэ смотрел в пространство, будто ребенок на картину, которую не понимает. Но, так ничего и не произнеся, он закрыл крышечкой пластиковую бутылку с чаем и встал.

– Ладно, пошли.

6

В одиннадцать часов ночи я снова стояла у начала пешеходной дорожки. Луна пряталась в облаках, вокруг было темно. Рядом ни одного фонаря – свет доходил только из-за занавесок окна на втором этаже гостиницы японского типа напротив.

Найти Буццати среди городских улиц не получилось.

После того как мы отправились в северную сторону, перейдя проспект, Эдзоэ сначала зашел в ветеринарную клинику Сугая, о которой говорил Такая, чтобы опросить главного врача, персонал, владельцев животных. Но никаких результатов не было, и мы опять перешли к полевой работе. Различные пешеходные дорожки и дороги, парки, автомобильные парковки. Мы шли, включив запись с голосом Такая, поэтому на нас везде оглядывались. Эдзоэ продолжал двигаться хаотично, но после его истории о бегстве из дома я следовала за ним, поверив его интуиции. Прошло два часа, три; на лице Эдзоэ стало читаться раздражение, он совсем перестал разговаривать. Вскоре в его передвижениях стала ощущаться растерянность, и я от этого чувствовала себя некомфортно. Наверное, было много случаев, когда животное не находилось в первый день, несмотря на высокую вероятность обнаружения, которую демонстрировало его агентство? И когда я об этом думала, мне казалось, что нынешняя ситуация совсем не вяжется с Эдзоэ. Но я промолчала, так как не видела, как он работает обычно.

Солнце зашло, а Эдзоэ продолжал трудиться без отдыха. Он не прекращал идти, даже когда наступил поздний вечер. Но около десяти внезапно остановился в месте, где ничего не было. Лицо его плохо было видно в темноте, но я разглядела то самое его выражение, которое заметила днем. Лицо ребенка, которому показали непонятную картину. Он уточнил прогноз погоды в смартфоне и чуть вздохнул, узнав, что завтра обещают дождь.

– Делать нечего, придется попросить его…

– Кого?

– Ёсиоку, – неожиданно ответил он. – В одиннадцать начнем еще раз с пешеходной дорожки. Я приведу Ёсиоку, а ты не надрывайся, если тебе тяжело.

Я, конечно, напросилась ходить вместе с ними. На этом мы ненадолго расстались. Я одна поискала Буццати, ходя туда-сюда по дорожке, а потом вернулась обратно.

– Эй.

Из темноты дорожки виднелся свет карманного фонарика. Он слепил глаза, и я не могла разглядеть четко, но тень человека была только одна.

– А где господин Ёсиока?

– Он здесь.

– …В каком смысле?

Рядом с Эдзоэ шел огромный пес. Он появлялся постепенно в рассеянном свете фонарика. Коричневая шерсть, висячие уши, длинная морда. Кожа на щеках свисала ниже челюстей, он покачивался с каждым шагом. Пес подошел поближе и уставился на меня. Как будто старый мастер со скверным характером молча вопрошал посетителя, пришедшего к нему в мастерскую: «А ты кто такой?»

– Как так? Почему собака? А где твой партнер господин Ёсиока?

– Человек по фамилии Ёсиока умер. А это бладхаунд, с которым мы познакомились прямо перед его смертью. У него не было имени, и он унаследовал полное имя Ёсиоки. Сэйити Ёсиока.

Я была поражена, но Эдзоэ больше ничего пояснять не стал.

– В некотором смысле он – мой последний козырь. Если и с ним мы ничего не найдем, то считай, что можно забить на это дело… Ладно, начнем.

Пока я стояла огорошенная, Эдзоэ достал из рюкзака пластиковый контейнер. В нем лежало полотенце, которое он одолжил в доме Кидзаки. То самое мятое полотенце, которое нравилось Буццати и которое он притащил к себе в конуру. Эдзоэ поднес полотенце к носу Ёсиоки и зашептал ему в повисшее ухо:

– Ты уж прости меня, но, прошу, помоги…

Вместо того чтобы понюхать полотенце, Ёсиока поднял глаза на Эдзоэ. У него было такое выражение морды, совсем как у человека, который, подняв одну бровь, говорит: «Я и так все понял».

– Когда закончишь, помассирую тебя массажером.

Ёсиока будто вздохнул и наконец понюхал полотенце. Эдзоэ посветил фонариком вглубь аллеи, Ёсиока медленно зашевелился и пошел в ту сторону. За ним на небольшом расстоянии шел Эдзоэ. Я присмотрелась: поводка у него в руках не было.

– У этого пса была травма? – спросила я, направляясь вслед за Эдзоэ. Силуэт идущей собаки выглядел неестественно, как будто она несла тяжелый груз, накренившись на правую сторону.

– Очень давно его сбила машина. Вот, остались последствия…

И в этот раз он обошелся без пояснений.

– Секрет высокого уровня раскрываемости в нем, да?

– У него остались последствия травмы при ДТП, к тому же он уже старенький, и я стараюсь не выводить его на работу. Только в тех случаях, когда моих сил недостаточно, он помогает мне, как сегодня. Мой уровень раскрываемости – самое большее восемьдесят пять процентов.

Но все равно это очень даже много.

– Порода бладхаунд появилась в Бельгии; говорят, они обладают волшебным нюхом. Однако даже среди них нюх Ёсиоки особенный.

– Но полицейские собаки всё обыскали по запаху…

– Наверное, эта работа не их призвание. И у собак есть свои таланты или их отсутствие. И люди, и собаки, если будут тренироваться, могут овладеть определенными навыками, но, сколько бы они ни старались, с талантом им не сравниться. – Эдзоэ осветил фонариком зад Ёсиоки, идущего впереди. – Ведь с давних пор успех в расследовании сложных дел принадлежит не полицейским собакам, а следователям.

Я не знала, что ему ответить на это, и неопределенно покачала головой. Земля на аллее уже просохла. Вокруг в темноте стояла тишина, был слышен только звук шагов по листве. Ёсиока, опустив голову низко к земле, шел нетвердым шагом, внюхиваясь в запахи земли.

«Надо бы нам до того, как пойдет дождь…» – собиралась сказать я, но тут у меня завибрировал телефон в рюкзачке. Я вытащила его на ходу. Опять звонил Яэда. Глядя на ослепляюще яркий дисплей, я пребывала в сомнениях. Я скрывала и то, что попросила Эдзоэ отыскать Буццати, и то, что заставила его сходить в дом Кидзаки.

– Доброй ночи. – Телефон не замолкал, поэтому пришлось ответить. До моих ушей тут же донесся противный голос следака:

– Это я.

Я тут же пожалела, что взяла трубку.

– От тебя никаких новостей – вот я и забеспокоился.

– Так ничего и не происходит, о чем вам надо было бы доложить.

Впереди Ёсиока внезапно поменял направление, в котором двигался. Он пошел от аллеи в сторону леса справа. Может быть, что-то унюхал… Я почувствовала, как сердце у меня в груди стало биться быстрее. Мы вместе с Эдзоэ пошли вслед за Ёсиокой.

– Ты сейчас на улице, что ли?

Интересно, а в обычной компании мужчина-начальник говорит так с женщиной-подчиненной?

– Да.

– Одна?

– Да, – ответила я.

Яэда немного помолчал и сказал:

– Что там, как дела?

Он сказал это с сомнением, как будто подозревал, что я что-то знаю, но скрываю от него.

– Если что-то будет, я сама вам доложу.

Я импульсивно прекратила разговор, а Эдзоэ, как будто ждал этого, достал из рюкзака колонку, настроил приложение в смартфоне и – «Эй! Э-э-эй!» – зазвучал голос Такая, впитываемый ночным лесом. Ёсиока шел вперед, пробираясь сквозь деревья, не обращая внимания на крики из динамика, прижимая нос вплотную к земле.

– Не хотел бы я иметь такую подчиненную, как ты.

– Тот, кто говорит о подчиненных «иметь», вообще никаких подчиненных не достоин.

Ёсиока, направлявшийся в глубину леса, остановился. Один раз гавкнул и побежал, на его передней лапе лежал клочок белой шерсти. Эдзоэ опустился на колени на землю и оглянулся на меня, будто говорил: «Видела?» Я почувствовала, как мое тело напряглось, но мне показалось, что я помню этот клок. Хотя нет, наверное, все клочки шерсти выглядят одинаково…

– Думаю, это тот клок шерсти, который был на плече у тебя днем.

И слетел он как раз где-то в этом месте. Когда я это сказала, Эдзоэ щелкнул языком, подобрал шерсть с земли и положил его в пластиковый контейнер.

7

Рассвет мы провели на парковке многоквартирного дома.

– И почему происходят убийства…

Эдзоэ разгреб велосипеды на парковке и сел по-турецки на освободившемся пространстве. Рядом на животе лежал уставший Ёсиока, положив морду на асфальт. А я облокотилась о шершавую стену, слушая шум дождя и смотря на него. Сначала я сидела на корточках, стараясь не садиться вниз, но затем сдалась и уселась.

– Большинство животных не убивают друг друга в своей среде. Они понимают обоюдные знаки, как показать меру или сообщить о поражении.

Рассеянный свет проникал через вход в многоквартирный дом. Наверное, сейчас уже седьмой час утра. Но у меня не было сил даже чтобы поднять руку и посмотреть на часы.

– Не скажу за всех, но, насколько я видела, и мелкое воровство, и крупное, и нанесение телесных повреждений – среди преступников не было ни одного, кто был бы доволен собственной жизнью.

– А убийцы?

– Убийство у меня впервые.

Но действительно ли все одинаково?

Ёсиока прошерстил всю территорию леса, обойдя ее кругами, а мы с Эдзоэ следовали за ним. Вглядывались в темноту, через колонку прокручивали на повторе запись Такая. Но время шло, а результата не было никакого. То ли вообще никаких следов Буццати там не было, то ли дождь, ливший до вчерашнего дня, смыл все запахи.

Вскоре мы снова вышли от северной части леса на проспект. Перешли дорогу, на которой практически не было автомобилей, и когда оказались на городских улицах, небо немного начало светлеть. Но из-за туч, распространившихся по всему небу, для этого времени было недостаточно светло.

Вскоре пошел дождь, как и обещал прогноз погоды.

– Надо дать Ёсиоке отдохнуть.

Мы осмотрелись и нашли место, где можно было спрятаться от дождя. А именно – на велосипедной парковке многоквартирного дома. Эдзоэ сказал, что ранним дождливым утром вряд ли здесь будут люди, так оно, в общем-то, и оказалось. Мы провели тут уже час, и, по крайней мере, никто нам не удивился.

Дождь продолжал шуметь без перерыва. Время от времени у входа в дом слышался звук шагов и открываемых зонтиков выходящих на улицу людей; в эти моменты висячие уши Ёсиоки вздрагивали.

– Среди живых существ только люди могут испытывать недовольство. – Эдзоэ вытянул ноги, а Ёсиока понюхал грязные носки его ботинок. – Говорят, что слон – единственный из млекопитающих, кто не умеет прыгать, но, скорее всего, он и не думает о том, как хорошо было бы этому научиться. А куры и пингвины наверняка не переживают из-за того, что не умеют летать. Ёсиоку не раздражает то, что он не может нормально ходить. Достаточно посмотреть на него, и это станет понятно… И только человек может испытывать недовольство. Я, когда у меня полный бардак в жизни или работе, если, например, кто-то намеренно наступит мне на ногу, я, наверное, взорвусь сильнее, чем обычно. Но не буду при этом думать, как я убью этого чувака. Человек не совершает преступлений только из-за накопившегося недовольства. Этому обязательно должна быть причина. Нет, не только у преступлений, у любых поступков есть причины.

– Когда ты сбежал из дома в шесть лет, ты хотел отомстить своей матери. Тебе было обидно, что тебя обвинили в пропаже денег… Ты хотел, чтобы мама волновалась.

– Наверное.

– А ты не думал высказать ей все напрямую?

– Разве может шестилетний сопляк победить в перепалке?

– Нет, я не об этом. Например, сказать.

– Если б я так сделал, то вызвал бы еще бо́льшую неприязнь к себе, – пробормотал Эдзоэ с усмешкой и развалился на асфальте, обняв Ёсиоку. Он будто вспомнил, как спал вместе с собаками в трубе, и закрыл глаза.

Я тоже опустила веки, стоя и прислонившись спиной к стене. Я вспоминала события, произошедшие сразу после убийства. В ту ночь, получив сигнал, мы с Яэдой сразу выехали из участка, отправившись к месту преступления. Опросили Такая, который первым обнаружил тела убитых, и сразу начали опрос живущих в округе. Первым Яэда выбрал Кэйскэ.

– Ты поранился?

– Да, и что?

– А можно посмотреть, что там у тебя? – спросил Яэда, в глазах Кэйскэ на какой-то миг появилось враждебное выражение.

На левом локте у него была повязка.

– Откуда у тебя эта рана?

– А я должен объяснять?

Где-то месяц назад Кэйскэ позвонил в звонок дома Кидзаки и пожаловался на то, что ему мешает лай Буццати по ночам. Но никто больше ночью не слышал лая собаки. Две недели спустя люди видели, как Кэйскэ пытался проникнуть во двор соседнего дома. В его руке был нож. Действия Кэйскэ и перевязанная левая рука. Выражение его лица, когда был задан вопрос о его ране. Убитые супруги. Буццати, пропавший с места преступления…

…

…

Я открыла глаза на голос. Похоже, я незаметно для себя уснула. Передо мной стоял Эдзоэ и смотрел на меня сверху вниз. Рядом Ёсиока широко зевнул и щелкнул зубами, заглотив воздух.

– Можешь идти? – мягко спросил Эдзоэ. Он обращался не ко мне, а к Ёсиоке. Пес фыркнул в ответ, Эдзоэ развернулся и пошел в сторону входа в дом. За ним шел Ёсиока.

Я тоже поспешно поднялась. Шум дождя всё еще не прекращался – похоже, он стал еще сильнее. Но Эдзоэ пошел по дорожке, как будто дождь для него не существовал.

– Куда ты пошел?

Эдзоэ повернул голову в сторону проспекта, который мы недавно перешли.

– Я все-таки понял.

– Что именно?

Он не отвечал, шагая все быстрее. Перейдя проспект, направился не к лесу, а в сторону моря.

– Мы же еще не всё посмотрели в городе.

– Этого достаточно.

Он шел все быстрее и быстрее и в конце концов перешел на бег. Ёсиока бежал за ним. Я отчаянно шевелила ногами, следуя за ними. Через несколько поворотов дорожки перед нами открылось отражавшее тучи серое море. Эдзоэ уверенно пошел по дороге вдоль моря, находившейся прямо впереди, и повернул налево. Он спускался на юг, оставляя море по правую руку, шел по безлюдному ранним утром городу. Крупные капли дождя били по лицу, попадали в рот при дыхании, одежда и обувь тяжелели, намокая, но Эдзоэ продолжал бежать, не теряя ритма. Наконец мы добрались до южной части залива и прошли через рыбацкий порт, двигаясь дальше. Последний раз я бегала на такие расстояния в секции легкой атлетики в студенческие годы. Ноги бегущего вперед Эдзоэ стали терять ритм, он начал задыхаться, так что это было слышно даже из-за его спины, – но все равно продолжал движение, не снижая скорости. Вскоре мои легкие и ноги были близки к пределу своих возможностей. Сквозь дождь показалась территория, которую бросили, едва завершив строительные работы. Внезапно Ёсиока с силой оттолкнулся от земли, как будто травма после аварии его больше не беспокоила, прибавил скорости и обогнал Эдзоэ. Похоже, он направлялся в сторону кустов впереди. Я увидела черную тень улетавшей со стороны заброшки птицы.

8

Мы оказались у водоотводной трубы, где когда-то жил Эдзоэ вместе с собаками. Круглое темное отверстие диаметром около полутора метров, будто рот, открытый в направлении моря. Внутри лежал тонким слоем сухой песок, не намокший от дождя.

– Надо же, она никуда не делась…

Я тоже не догадывалась. Думала, что ее убрали давным-давно, хоть территория и осталась заброшенной.

– Интуиция подсказывала мне, что это может быть здесь. Но чтобы реально так оказалось…

Безэмоциональный голос Эдзоэ эхом раздавался в водоотводной трубе. В бетонном тоннеле не было бродячих собак, как раньше; вместо них там одиноко лежало тело Буццати. Судя по запаху, он уже был мертв.

– Его порезали. – Эдзоэ осветил его карманным фонариком.

В районе поясницы – если сравнивать его с человеческим телом – была длинная прямая глубокая рана. Красно-черная, она четко виднелась на белой короткой шерсти Буццати. Наверное, он убежал от преступника, который ударил его ножом. В таком случае высока вероятность, что он оказался здесь в ночь убийства, так как не поступало никакой информации о том, что Буццати где-то кто-то видел. Раненый пес убежал по ночному городу и спрятался в трубе. Испугавшись человека, он так и умер, не выходя больше на свет. Или, может быть, преступник убил его на месте и принес сюда уже труп. В любом случае…

– Как ты догадался?

– Само так получилось.

– Да уж, конечно…

– Лучше скажи, тебе разве не нужно сообщить об этом своему старшему напарнику? – Эдзоэ смотрел на меня своими стеклянными глазами без эмоций.

– Сначала нужно проверить.

Я залезла вглубь трубы и встала на колени подле Буццати. Эдзоэ сзади светил мне фонариком. Я осмотрела все тело пса. Вокруг рта у него была кровь: он, наверное, вылизывал свою рану. Или же вцепился зубами в преступника? На теле у него также то здесь, то там виднелись пятна крови; туда он не смог бы дотянуться своим языком. Вокруг шеи тоже были красные следы. Значит, это была не его кровь. Вполне вероятно, что это была кровь жертв, оставшаяся на его белой шерсти. С другой стороны, также возможно, что это была кровь убийцы.

Я достала из рюкзака приготовленные мной резиновые перчатки.

– Ну и подготовочка…

Я проигнорировала эти слова и прикоснулась к телу Буццати. Сквозь шерсть я чувствовала холод его тела. Мышцы были похожи на глину, в них не было упругости, и мои напряженные пальцы легко входили в них.

– Я понял причину… Послушай. – Голос Эдзоэ смешивался с шумом дождя. – Лабрадор-ретривер – по своей сути охотничья собака. Его работа – приносить дичь, подстреленную охотником. Он любит воду и хорошо плавает, иначе не справился бы со своей задачей. Именно таких особей отбирали и разводили. Поэтому и сейчас большинство лабрадоров-ретриверов обожают воду. Особенно они любят ходить к морю.

Мои руки остановились.

– Редко встречаются собаки, которые обожали бы ветлечебницы. Там с ними делают много неприятного, а у собак хорошая память. Многие начинают упираться, когда им только предлагают пойти в сторону ветеринарки. Конечно, бывают случаи, когда собаки не возражают благодаря проделанной хозяином работе. Но чтобы обожали, такого я не слышал. Поэтому в нашем случае у меня с самого начала что-то не состыковывалось.

– В каком смысле? – Я оглянулась, но Эдзоэ стоял ко мне спиной, и выражения его лица не было видно.

– Я поменял тактику, проигнорировав все, что он сказал, и тогда мне в голову пришло это место. Неподалеку от моря, к югу от города.

– Хочешь сказать, что Такая тебе наврал? – спросила я, и с губ Эдзоэ слетел длинный вздох. Мрачный, до сих пор я такого ни разу не слышала.

– Могу ли я понять людей, – пробормотал он, практически не разжимая губ, а затем сказал еще более удивительные слова: – В любом случае парень-затворник по соседству, скорее всего, не убийца.

У меня похолодело в груди. Шум дождя слышался где-то вдали.

– Откуда ты про это знаешь?

– После того как закончил запись, я заглянул в собачью конуру во дворе. Там я нашел это самое полотенце и собирался спросить у Такая, могу ли взять его. Я подошел поближе и услышал продолжение разговора, который прервала бабка.

– И о чем они говорили?

– Что соседский паренек-затворник, возможно, и есть преступник, который убил родителей Такая. Что он приходил жаловаться на лай собаки, что пытался с ножом пролезть во двор.

– …А что еще?

На мгновение силуэт Эдзоэ застыл, но вскоре он слегка покачал головой.

– Ничего.

Может быть, это было правдой, а может, он солгал. Прежде чем я как-то отреагировала на его слова, Эдзоэ оглянулся и посмотрел на ждавшего его на входе в трубу Ёсиоку.

– Надо помассировать ему лапы.

Затем повернулся ко мне спиной и вылез из трубы. Они пошли вместе с Ёсиокой под дождем. «Вот поэтому я и не люблю людей», – послышалось тихое бормотание.

9

Я открыла дверь своей квартиры около двух часов спустя. Вся мокрая, миновала темный коридор и вошла в столовую. Подошла к стене и встала перед календарем с кружками трех цветов. Подождала, когда во мне появится достаточно смелости.

Сразу после того как Эдзоэ ушел, мне позвонил Яэда. Я ответила в темной водоотводной трубе – и сразу же услышала о том, что дело раскрыто.

– Мы попали в яблочко.

По подозрению в убийстве супругов Кидзаки был арестован их сын, Такая.

– Он так заврался, что мы быстро его раскололи. Но я и не думал, что это дело затянется.

Затем Яэда рассказал о фактах, которые ему удалось выяснить.

Вечером того дня, когда было совершено преступление, Такая Кидзаки сказал, что обнаружил тела своих родителей, придя домой после работы. Что он купил в комбини неподалеку от дома журнал об автомобилях, а когда вернулся домой, его отец и мать были мертвы, и он сообщил об этом в полицию. Но Яэда уточнил в компании, где работал Такая, что тот закончил работу в половине седьмого вечера, то есть примерно за три часа до того, как он обратился в полицию. От дома до компании – полчаса на автобусе, время не сходилось.

Кроме того, поступила информация от свидетелей. Около восьми часов вечера на побережье видели человека, похожего на Такая. Это было время между совершением преступления и обращением в полицию.

– Вчера во второй половине дня мы проверили морское дно поблизости – и нашли нож.

Отпечатков пальцев на нем не было, но обнаружили немного следов крови жертв. Яэда как будто невзначай показал этот нож бабушке, которая приехала помочь Такая. И она сказала, что он похож на нож, которым пользовались в семье Кидзаки. Ее попросили проверить наличие ножей в подставке на кухне. И хотя Такая говорил, что все ножи на месте, одного из них не хватало.

– В процессе разговора бабушка осознала, что в деле может быть замешан ее внук, и прекратила общение.

Но уже на тот момент Яэда расспросил ее подруг по хоровому кружку, и у него были свидетельства. Около полугода назад ее сын с женой советовались с ней по поводу Такая и переживали за него. Что они думали: он будет заниматься наукой, а парень взял и поступил на работу в обычную компанию. Они пытались его переубедить, но он их совершенно не слушал и агрессивно реагировал на их слова. Может быть, причиной тому был стресс на работе, но Такая стал по ночам дико избивать Буццати, который был ему как брат.

– Сегодня утром первым делом я привел Такая в участок, он не сопротивлялся и раскололся. Что в тот вечер, как только он пришел с работы, сразу же зарезал родителей ножом, а потом пошел и выбросил в море орудие убийства.

В показаниях Такая правдой было только то, что до того, как сообщить в полицию, он сходил в комбини и купил там автомобильный журнал.

– Он надеялся купить машину на страховку жизни родителей.

Вот и вся информация об аресте Такая Кидзаки.

– А что с пропавшей собакой? – спросила я, глядя на тело Буццати, лежащее передо мной.

– После убийства родителей собака громко лаяла, Такая подумал, что это плохо, и ударил ее ножом. Собака выпрыгнула из открытого окна во двор и убежала. Ее, кстати, так до сих пор и не нашли.

Наверное, Такая рассказывал полицейским и Эдзоэ, что собаку можно найти в лесу или около ветеринарной клиники, поскольку боялся, что ее могут обнаружить. Совершенно точно он дал записать Эдзоэ свой голос, потому что был уверен: собака его боится. Если Буццати найдут и он вернется, пес может лаять и набрасываться на Такая. И тогда полиция начнет его подозревать. Поэтому Такая указал на места, которые были прямо противоположны тем, где Буццати гулял с его родителями. Он и не думал, что его подозревают, поэтому и намолотил такую детскую ложь.

– Господин Яэда… у вас, значит, были припасены важные улики.

Так всегда. Этот дядька всегда скрывает то, что у него есть. К тому же в этом случае я непосредственно не связана с расследованием, так что у него нет никаких обязательств что-то мне сообщать.

– Я тоже должна вам кое-что сообщить… – Я сказала, что прямо сейчас случайно нашла тело Буццати.

– Вот как? Это хорошо. Если на теле собаки остались какие-либо улики, они могут пригодиться при выдвижении обвинения Такая Кидзаки. Сейчас отправлю к тебе людей. Ты где?

Я объяснила свое месторасположение. Яэда вызвал наряд полиции, находящийся неподалеку, и внезапно замолчал. Я с легкостью могла догадаться, что он не решается мне сказать и что именно скрывает.

– Ты и вправду нашла собаку случайно? – спросил он сдавленным голосом. – Онода, ты… случаем, не сама ее разыскивала?

– С чего вы взяли? – переспросила я.

Опять наступила пауза: он подыскивал слова, но в итоге так ничего и не сказал. Я сбросила вызов и вышла из трубы, не дожидаясь следственной группы. После этого долго бродила под дождем, никак не решаясь пойти домой.

…Мокрая до нитки, я застыла перед календарем в столовой, ожидая, пока в моей груди появится решимость. Хотя я знала: сколько бы ни прошло времени, решимости во мне не прибавится.

На втором этаже заскрипел пол. Послышалось, как тихо открывается дверь. Но оттуда никто не вышел. Через некоторое время дверь снова закрылась. В груди моей так и не появилось достаточной решимости. Однако я все равно отошла от стены, шевеля не слушавшимися меня ногами. Вышла из столовой и поднялась по лестнице на второй этаж. Встала перед дверью, за которой ничего не было слышно. Внутри меня непрерывно прокручивалось имя, но я не могла его произнести.

– Входи уже.

Голос за дверью опередил меня. Сколько времени прошло с тех пор, как сын так обращался ко мне, голосом? Пять дней назад я услышала его голос, когда он отвечал на вопросы Яэды. После этого, что бы я его ни спрашивала, он не отвечал мне – сидел, запершись в своей комнате, как обычно.

Я вытянула вперед дрожащую руку и, бессмысленно постучав в дверь, взялась за ручку. Открыв ее, увидела Кэйскэ: он сидел на полу перед компьютером, по-турецки сложив ноги. Сын пристально сквозь очки посмотрел на меня, промокшую с головы до ног.

– Утром к соседям приходила полиция. – Он повернул свое бледное лицо в сторону окна, которое выходило на дом Кидзаки. На нем была футболка, которая подчеркивала его худобу.

Даже казалось, что он ничуть не изменился с тех пор, как повредил здоровье в началке и перестал ходить в школу. В то время я была занята работой и не могла быть вместе с сыном. Несмотря на то что я развелась с мужем и была сыну единственным родителем. Кэйскэ не ходил в школу, сидел один дома и сам ухаживал за собой. Но все равно, когда я возвращалась домой, встречал меня с улыбкой и приветствовал: «С возвращением!» А потом с гордостью показывал мне свои тетрадки, где красивым почерком были сделаны все задания, которые проходили в школе за этот день. Я думала, какая сильная воля у ребенка, может все делать сам… Вскоре он перешел в среднюю школу, а затем в старшую – и тут стал заботиться о себе по минимуму. Потом бросил университет, в который сумел поступить, и перестал выходить из своей комнаты. Но я верила, что когда-нибудь он сам сможет преодолеть это. Протягивать ему руку помощи было нельзя, иначе он никогда не станет самостоятельным. Так я думала.

– Это же Такая сделал, да?

Кэйскэ снова посмотрел на меня. Я скрыла свои чувства за кивком и отвела взгляд. В комнате не было того беспорядка, который я себе предполагала. С тех пор, как Кэйскэ заперся тут, и даже после происшествия в доме соседей я не могла зайти к нему. Мне было страшно, что он что-нибудь в меня кинет; помнила до сих пор, как болели руки, когда я прикрывалась ими в прошлый раз.

– Мне недавно звонил начальник, рассказал об этом.

– Тебя это удивило?

Я сделала усилие и посмотрела на него, но на этот раз он отвел взгляд.

– Уж не думал, что он настолько съедет с катушек…

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

Кэйскэ замолчал на какое-то время. А затем заговорил о том, чего я не знала, как будто заранее заготовленными фразами…

Кэйскэ из своего окна видел, как Такая каждую ночь избивает Буццати во дворе.

– Он бил его по голове, по спине много-много раз. Буццати пытался убежать, но он ничего не мог сделать: к его шее была привязана веревка. Сначала он лаял тихонько, но Такая зажимал ему руками нос и пасть и бил снова, и пес переставал лаять. Поэтому муж и жена Кидзаки не замечали, что творится у них во дворе.

– Поэтому ты пожаловался жене Кидзаки, что тебе мешает лай собаки?

Я хорошо помню тот день. Я вернулась поздно вечером после дневной смены. Кэйскэ стоял в проеме двери дома Кидзаки. Я почти никогда не видела, как он выходит из своей комнаты, а тут он стоял и говорил с нашей соседкой Акиё Кидзаки. Я поспешила туда, но Кэйскэ уже ушел оттуда и открыл дверь дома. Я спросила у Акиё, о чем они говорили, и она, немного посомневавшись, ответила:

– Он сказал, что наша собака мешает ему своим лаем по ночам.

Но я никогда не слышала, чтобы кто-то лаял ночью, и никто из соседей никогда не упоминал об этом. Я была обескуражена, и Акиё Кидзаки, как мне казалось, демонстрировала те же самые чувства. Почему ему пришло в голову выдумывать дурацкие жалобы? Зачем моему сыну понадобилось врать?

– Я понимал, что сказать прямо не получится, поэтому и придумал эту историю. Думал, что в таком случае или муж, или жена проверят, что делает их собака по ночам, и тогда, наверное, узнают, чем занимается их Такая. Или же Акиё расскажет Такая про мои жалобы, и он перестанет мучить собаку…

Но, как сказал Яэда, родители уже с полгода знали, чем занимается их сын. Что каждую ночь он избивает Буццати.

– По лицу тетушки Акиё я понял, что она все прекрасно знает. Чем занимается их Такая. Ничего не изменилось – следующей ночью Такая снова избил собаку во дворе.

– А зачем ты с ножом полез к ним во двор?

Вечером того дня я спала после ночной смены, когда раздался звонок в дверь. За дверью стоял Харуёси Кидзаки, его переполнял гнев. Только что Кэйскэ открыл их ворота и вломился к ним во двор, а когда Харуёси его окликнул, тот ушел как ни в чем не бывало. Когда я услышала, что Кэйскэ держал в руке нож, я оторопела. Я и представить себе не могла, что он собирался сделать. Сразу же поднялась на второй этаж и спросила его, стоя перед дверью, но, сколько ни ждала, ответа не последовало. Я вернулась в прихожую и, абсолютно не понимая, что происходит, только и могла что кланяться в знак извинения. Всё это время Харуёси не отводил от меня взгляда, будто смотрел на что-то грязное, на человека абсолютно пропащего, которого нельзя было исправить. Уходя, он даже изобразил на лице сочувствие. А сам-то знал, что его Такая проделывает с псом… Понимал, насколько странно ведет себя его сын.

Нет, у меня нет права что-либо говорить по этому поводу.

– Всякий раз, когда Такая выходил во двор, пес сначала пытался убежать. Но веревка на его шее натягивалась, и деваться ему было некуда. Поэтому я решил разрезать веревку. Если и не перерезать ее полностью, так хотя бы надрезать до такой степени, чтобы пес сам мог бы порвать ее.

– А почему ты не сказал об этом, когда произошло убийство? – спросила я, зная ответ.

– Потому что, похоже, ты меня подозревала, мама.

Я была точно такой же, как мать Эдзоэ. Которая, когда из дома пропали деньги, обвинила своего сына. Засомневалась в том, кому должна была доверять больше всех. Именно поэтому Кэйскэ и не пытался рассказать мне то, что знал. Наверняка он мне мстил. Точно так же, как шестилетний Эдзоэ, когда убежал из дома.

Я вспомнила ночь, когда произошло убийство. Когда от Такая Кидзаки поступил звонок в полицию, я была в участке, и мы с Яэдой поспешили на место преступления. Разумеется, я сказала Яэде, что происшествие случилось в соседнем со мной доме, что жертвы – люди, которых я знаю. Когда мы прибыли на место, Яэда расспросил Такая – человека, который первым обнаружил тела, – а затем пошел с опросом по домам. Он сначала выбрал Кэйскэ, потому что его окно выходило на двор соседского дома. При опросе Яэда догадался о ране на левой руке Кэйскэ. Хотя мы жили с ним вместе, я вообще не заметила этого.

Может быть, с этого момента Яэда начал подозревать Кэйскэ. Но наверняка подозрения подобного уровня следователь должен испытывать по отношению к любому человеку. Как следовало из его недавнего звонка, Яэда с самого начала подозревал Такая Кидзаки.

Только я одна подозревала Кэйскэ. Только я одна думала, что, возможно, мой сын – убийца. Раз он заходил к Кидзаки пожаловаться на громкий лай Буццати. Раз он залез к ним во двор с ножом в руках. Раз после происшествия у него была рана на руке. Раз он ничего не отвечает ни на один вопрос. Хотя мы жили с ним вдвоем, я, как ни старалась, не могла разгадать, что у него на сердце.

Так как жертвы были моими соседями, я сама попросила снять меня с расследования. Но на самом деле мне было страшно. Я думала о том, что супругов из соседнего дома мог убить мой сын, и дрожь в моем теле не прекращалась. Наступил рассвет, а я так и не уснула. Не в силах заставить себя пойти в участок, позвонила Яэде и попросила у него выходной. Яэда тут же разрешил мне, но я не знаю, насколько он сумел разгадать, что творилось у меня на душе.

После разговора с ним я отправилась в офис «Сыскного агентства домашних животных. Эдзоэ и Ёсиока». Вспомнила историю о мошенничестве и решила, что эта компания, вероятно, сможет найти Буццати быстрее, чем полиция, да еще и оставит всё в тайне. Наверное, на пропавшем с места преступления Буццати остались улики, указывающие на Кэйскэ. Нельзя, чтобы их обнаружила следственная группа. Мне нужно найти их первой. Если найду Буццати живым, то тщательно его отмою, чтобы не осталось никаких следов. А если мертвым – то тайком избавлюсь от тела.

– Правда, неудивительно, что ты, мама, стала подозревать вечно молчащего хикикомори, да еще и успевшего наломать дров в отношениях с соседями…

– Нет, не так.

– Всё так.

Когда я впервые поняла смысл слова «непоправимо»? Какая разница когда… Этому слову сопутствовал образ: что-то хрупкое разбивается в порошок. Хотя физически ничего не менялось, но эта непоправимость существовала. Тот факт, что, пусть и в течение всего нескольких дней, я подозревала сына в убийстве, никогда никуда не исчезнет. Это останется внутри Кэйскэ и внутри меня.

– Я старался начать все сначала. – Он улыбнулся одними губами и посмотрел в пол. Дождь вроде закончился, за занавеской немного посветлело, но на душе у меня было тяжело и мокро, как будто исчезнувшие с неба дождевые тучи собрались в моей груди. Тяжесть была такой сильной, что мне даже тяжело было стоять.

– Какое-то время назад, когда ты работала, я ходил в рыбацкий порт и расспрашивал рыбаков. Как они ловят рыбу, какая у них жизнь. Работающих рыбаков всегда можно найти в порту, и днем, и ночью.

– Да зачем тебе это…

– Тебе же неинтересно, скажи?

Все, что я делала, было ошибкой.

– Но, мама, хотя тебе и было неинтересно, я действовал, как мог. Недавно я попросился помочь в транспортировке морского окуня до поднятия его в порту. Вот и получил… – Глядя в пол, он показал насвою левую руку в повязке. – Я упал и попал локтем в короб с окунями.

Все казалось непохожим на правду.

– Ты, наверное, думала, что меня укусила соседская собака, но, к сожалению, дело в морском окуне. – Он даже не пытался на меня посмотреть. – Прости… прости меня…

Я почувствовала боль в глазах, как будто их проткнули; хлынули слезы. Но это ни в какое сравнение не шло с той болью, которую испытывал Кэйскэ. Сколько бы я ни просила прощения, этого было бы недостаточно. Я опустилась на колени на пол и протянула к нему руки, но потрогать его не могла – мои пальцы дрожали, ловя воздух.

– Да ладно, ничего страшного…

Продолжая не смотреть на меня, он встал. Будто отказывался от меня. Будто оставлял одну. Подошел к окну и раздвинул занавески. Он смотрел далеко за соседский дом, в сторону моря. В его очках отражались длинные вертикальные лучи света, который в моих глазах разбивался в пыль.

– Красиво…

Рыдания вырывались из моего горла, я не могла ничего сказать.

– Какой красивый свет…

Сюсукэ Митио Треки смерти

© Тарасова Е., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

В этой книге собраны детективные истории, свидетелем которых вы становитесь с помощью своего слуха.

QR-коды, появляющиеся на страницах книги, отсылают вас к «неким звуковым файлам».

Если у вас нет устройства для считывания QR-кодов, пройдите, пожалуйста, по ссылке.

Мы рекомендуем использовать наушники, но прослушивание через любые динамики также возможно.

История 1 Я слышу

Запись 1

1

«Что… сейчас было?»

Я и не заметила, как уронила наушники на пол.

В конце песни – в этом нет сомнения – звучал голос Юкино.

Она спела последний куплет, затем пошла заключительная часть песни, на которую наложился ее шепот.

Голос слышался несколько раз. Сначала неразборчиво, но в последних нескольких словах, похоже, содержалась какая-то просьба.

«…пожалуйста!»

Сначала было длинное предложение.

«…прошу вас!»

Потом фраза покороче.

Раньше здесь ее голос точно не звучал. Я абсолютно уверена, так как исходник микшировала я сама. Передавая компакт-диск Юкино, я еще раз на всякий случай все перепроверила, прослушав запись. Не заметить посторонних звуков я никак не могла.

За окном шумела стройка – сносили соседний дом. Грохотал отбойник, на его фоне где-то глубоко внутри я слышала, как стучит кровь, текущая по сосудам. Продолжая сидеть на паркетном полу, я посмотрела вниз. На наушники, которые я только что уронила, из окна падал белый свет утреннего солнца. Их провод был подключен к музыкальному центру Юкино. Его подарил ей отец, когда она еще училась в средней школе. Юкино всегда слушала музыку на нем. Она говорила, что всякие музыкальные подписки – враги музыканта, и слушала на своем музыкальном центре привезенные из дома многочисленные компакт-диски, красиво и чисто им подпевая.

Рядом с музыкальным центром одиноко расположилась гитарная стойка. Еще четыре дня назад в ней стояла акустическая гитара Юкино. Это была недорогая гитара от неизвестного производителя, но звучала она неплохо. Юкино говорила, что гитару когда-то давно тоже купил ей отец.

Вся комната была наполнена запахами Юкино. Как будто она куда-то вышла ненадолго, взяв с собой гитару. Как будто не прошло четырех с половиной дней после того, как Юкино покинула этот мир.

Я подняла и снова надела наушники. Натянула юбку на колени и приблизилась к музыкальному центру. Хотела было нажать кнопку воспроизведения, но пальцы мои тряслись мелкой дрожью.

Я надавила на кнопку, и вновь зазвучало вступление к песне. Стихи и музыку к ней написала Юкино. Это была первая песня девятнадцатилетней Юкино, которой очень хотелось стать певицей, автором-исполнителем собственных произведений. Баллада под названием «Утро придет».

В давней дальней ночи

Во сне слышала я голос,

Он пел мне: slowly slowly go.

В первый раз Юкино дала мне послушать «Утро придет» в этой комнате в прошлом месяце. Прошло пять месяцев с тех пор, как Юкино поселилась в моей квартире – в квартире человека старше ее в два раза. Она сказала: «Наконец-то я ее закончила», – и вполголоса спела мне песню под гитару.

Соберу сны в ладонь, долгий день позади,

Не вернуться уже назад.

И пусть раны не видны, со мной боль пути —

От дорог, что прошла.

В тот вечер с банкой недопитого пива в руке я слушала, как поет Юкино. Гитарные аккорды мягко вели за собой ее голос, Юкино запела первый куплет, и в этот момент перед моими глазами появился четкий образ: она поет на сцене в лучах софитов.

И с тех пор все звучит

Та мелодия в сердце,

Согревает теплом

Голос тот…

Я сразу увидела звучание возникшего в моем сознании образа, придумала для него оркестровку. Я сидела перед компьютером, Юкино – тихонько рядом со мной, ожидая, когда я закончу. Была глубокая ночь. «Ложись спать», – говорила я Юкино, но она меня не слушала.

Если ты заплутал,

Жди мелодию эту —

Иди на «slowly slowly go».

На рассвете я наконец закончила оркестровку, сняла наушники и надела их на Юкино. Как только она услышала звуки, ее сонные глаза в один миг засияли от восторга. И она стала подпевать тихим голоском. Наверное, ей хотелось запеть в полную мощь, но стены в квартире тонкие, и к тому же было раннее утро, так что она пела настолько громко, насколько позволяли обстоятельства.

Не спеши, не беги,

Ты прислушайся к сердцу —

Слышишь, как стучит оно?

Стучит оно…

Немного поспав, мы переместились в «Стинкер Белл» и записали к оркестровке гитару и голос Юкино. «Стинкер Белл» – небольшой клуб, который я открыла восемь лет назад. Я впервые использовала его вместо студии звукозаписи. Мы закончили писать партию гитары, и Юкино спела «Утро придет» в микрофон, стоя в центре крошечной сцены. Несмотря на то что она не выспалась и устала, с каждым дублем ее голос звучал все лучше и лучше.

После того как мы начали жить вместе с Юкино, на протяжении пяти месяцев она выступала два раза в неделю на сцене «Стинкер Белла». У нее были контракты на выступления на разогреве с другими группами и певцами, и еще она выходила в перерывах между их выступлениями и исполняла каверы на различные песни. Обычно она выступала минут по двадцать. Она выглядела испуганной, но это впечатление было обманчиво, она пела уверенным голосом. И понемногу росло количество ее поклонников. В последнее время среди зрителей в зале было как минимум семь-восемь молодых мужчин, которые приходили специально на выступления Юкино.

– А можно я спою эту песню на следующем концерте?

Слушая законченную запись «Утро придет» через колонки «Стинкер Белла», мы обсуждали дальнейшие планы. Мы практически орали, чтобы перекричать песню, которая звучала на максимальной громкости.

– Лучше всего будет, если ты сначала споешь несколько каверов, а в конце – свою песню!

– Я хочу записать сингл на диски и продавать их после выступлений!

– Я все сделаю!

Концерт состоялся пять дней назад.

В тот день выступали две «кричащие» группы, исполняющие прогрессивный рок и тяжелый метал, и зал «Стинкер Белла» был битком набит их фанатами. Юкино вышла на сцену в перерыве между выступлениями этих групп, и было заметно, что она чувствует себя не в своей тарелке. Молодые люди, ее фанаты, судя по всему, тоже ощущали себя неуютно. Но когда она запела в конце «Утро придет», это чувство неловкости улетучилось, и все слушали ее в изумлении. Песня закончилась, и весь зал разразился возгласами одобрения, среди которых звучали голоса фанатов выступавших групп.

После концерта Юкино продавала свои сингл-альбомы с песней «Утро придет» рядом со стойкой на входе. Из тридцати записанных дисков она продала двенадцать, но сказала, что это в два раза больше, чем она рассчитывала, поэтому, когда зрители разошлись, она заплакала от радости.

– Я зайду в комбини^[427] по дороге домой, куплю пива.

Я оставалась вдвоем с Кодзимой, который подрабатывал в клубе. Пока мы убирались на сцене, Юкино собиралась домой.

– Ты же несовершеннолетняя.

– А я не себе.

Она показала на меня своей маленькой ладошкой и мило улыбнулась.

– В знак благодарности.

Повесив на свои хрупкие плечики гитару в мягком чехле и сумку с концертной одеждой, она развернулась и пошла к выходу. Осторожно поднялась по лестнице, которая освещалась лишь местами, не зная о том, что больше мы никогда не увидимся.

Колыбельную спой, призови больше снов,

А завтра мы встретимся вновь.

В наушниках звучал второй куплет «Утро придет», и я прислушалась. Заключительная часть, а дальше – то место, где я слышала ее шепот.

Холод пасмурных дорог, эхо тихих слов —

Все растает в этой ночи навсегда.

Мне кажется, я чувствую присутствие Юкино.

По-другому на самом деле и не скажешь. Ее больше нигде нет. Не только в этой комнате, но и нигде в мире.

Отпусти, чтобы утро пришло.

Засыпай, чтобы утро пришло.

Засыпай, чтобы утро пришло.

Засыпай, чтобы утро пришло.

Да, совсем недавно я испытывала точно такое же ощущение. На завершающих аккордах песни я кожей чувствовала присутствие Юкино. Как будто она была рядом. И сразу после этого я услышала ее шепот. Слова, которые невозможно было разобрать.

Мелодия перешла в заключительный проигрыш.

Послышалось: «…сейчас… не…».

«…была…», – шептала Юкино.

«…пожалуйста!»

«…прошу вас!»

Песня закончилась, и в тот же миг раздался звонок в дверь.

2

Пять дней назад.

Вечер первого выступления Юкино в «Стинкер Белле» с песней «Утро придет».

Я закончила уборку в клубе, вернулась домой, но там было темно, а Юкино, которая ушла раньше, пока не появлялась. «Может быть, она приготовила какой-то сюрприз?» – подумала я и некоторое время, посмеиваясь, просидела в темноте. Но минуты шли, а в квартире было по-прежнему темно и тихо. Я зажгла свет и заглянула в комнату Юкино. Ее там не было, ее гитары тоже. Все выглядело так же, как в момент нашего выхода из дома сегодня ранним вечером. Только вокруг царила мертвая тишина.

Я отправляла сообщения Юкино, но она их даже не открывала. Звонила, но никто не отвечал. Это было настолько странно, что я вышла из квартиры в чем была, в шлепках. Спустилась по внешней лестнице и стала искать Юкино поблизости от дома. Но ее не было. Я так забеспокоилась, что у меня все похолодело в груди. И в этот момент мне позвонили с неизвестного номера. Следователь полицейского отделения префектуры Сайтама, удостоверившись, что он говорит с Ёсими Сэкигахара – то есть со мной, – тотчас спросил:

– Знаете ли вы Тагами Юкино?

Юкино очень редко кто-нибудь называл по фамилии. Сотрудникам клуба я представила ее просто как Юкино. И она сама себя так называла. И я воспринимала ее всегда как Юкино.

– Мы живем с ней в одной квартире…

Может быть, она попала под машину? На проспекте поблизости всегда оживленное движение, так что эта мысль первой пришла мне в голову. Но в реальности все оказалось совсем по-другому. Даже если бы в этот миг время остановилось и я могла бы фантазировать до бесконечности, я бы до самого конца не догадалась, что на самом деле случилось с Юкино.

Следователь представился. Кицуги, первый отдел департамента расследований. Потом, во время допроса, я узнала, что его фамилия пишется редким сочетанием иероглифов. Он сказал, что звонит мне, так как в кошельке Юкино нашли мою визитную карточку. На ее смартфоне стоял пароль, поэтому никаких других номеров им узнать не удалось.

– Не могли бы вы сейчас приехать в полицейский участок?

О том, что случилось, я узнала на допросе той ночью и из новостей на следующее утро.

«Стинкер Белл» находится недалеко от станции Икэбукуро. Полчаса оттуда на поезде частной железной дороги – и ты приезжаешь на станцию, рядом с которой дом, где жили мы с Юкино. Хотя я и сказала «рядом», на самом деле до дома от станции – двадцать минут пешком или десять на автобусе. Но мы пользовались автобусом только в дождливые дни или когда уставали так, что не было сил дойти. Управлять ночным клубом непросто, а зарабатывала я тогда на уровне сотрудницы офиса малого или среднего предприятия. У Юкино в общем-то доходов не было, разве что я иногда подкидывала ей денег на жизнь.

Спортивный комплекс, где обнаружили тело Юкино, располагается на пути от станции к дому. Большая территория с теннисными кортами, крытым бассейном, залом для стрельбы из лука, стадионом. Обходной путь отнимает много времени, поэтому многие по пути к вокзалу и от него проходят спорткомплекс насквозь. Так делали и мы с Юкино.

Тело Юкино обнаружили в бетонном проходе между залом для стрельбы из лука и стадионом. В полицейском отчете говорилось, что с высокой долей вероятности ее сначала несколько раз ударили в лицо спереди, она упала на спину, и затем ее задушили голыми руками. В новостях сказали, что с ближайшей камеры слежения удалось взять только изображение, где Юкино идет одна. Видимо, ее кто-то поджидал или она стала жертвой убийцы, без разбору нападавшего на невинных прохожих.

В полицию сообщил мужчина, возвращавшийся домой из офиса. Он испугался, увидев человека, лежащего на дороге. Подошел поближе, чтобы посмотреть, что случилось. Девушка уже не дышала.

– А что вас связывало с Тагами Юкино? – спросил Кицуги в полицейском участке, и я рассказала ему все как есть.

Где-то полгода назад, в середине марта, мой любимый человек, с которым мы жили вместе, ушел от меня. У меня начались проблемы с вегетативной нервной системой, и я начала лечение. По совету врачей я закрыла на некоторое время «Стинкер Белл» и, чтобы развеяться, поехала одна в путешествие по префектуре Нагано. В первый день своей поездки я посмотрела храм Дзэнкодзи и зеркальное озеро в Тогакуси, а вечером пошла поужинать в город в раменную, где подают собу^[428]. После ужина в одном из закоулков я обнаружила крошечный ночной клуб. Я заплатила за вход и вошла внутрь. На сцене стояла и пела каверы под гитару Юкино. Она сказала со сцены, что всего лишь две недели назад окончила старшую школу и решила не поступать в институт, так как хочет продолжать заниматься музыкой, выступать на сцене и добиваться успеха. Я заметила, что от волнения она не может сфокусировать свой взгляд на чем-то одном. Она смотрела поочередно на каждого зрителя, и было понятно, что на это ей требуется много усилий. Когда дошла очередь до меня и я поймала ее беззащитный взгляд, меня охватило странное чувство, которое я не могу забыть до сих пор. Будто окружающий воздух беззвучно перетекает, концентрируясь вокруг нее. Будто мною овладела физическая сила, которая стремилась притянуть меня к Юкино.

Скорее всего, я не попала под ее чары. Но мне захотелось оберегать ее. Внезапно в моей груди зародилось сильное стремление сделать что-то для нее своими руками. Но мгновение спустя Юкино перевела свой взгляд и стала играть вступление на гитаре – и тогда ощущение ее боязливости и неловкости исчезло, как дым. После четырехтактного арпеджио^[429] Юкино запела, и выражение ее лица стало меняться вместе с текстом песни.

Я испытывала нетерпение и досаду. Мне казалось, что я протянула руку, поведясь на беззащитность, но ее отвергли и настолько отдалились, что эту даль не достать рукой. Стоя в углу ночного клуба, я чувствовала себя растерянно, мною овладели эмоции, которых я никогда раньше не испытывала.

Ночной клуб назывался «Ниша», он соответствовал своему названию и был совсем крошечным. Четверо мужчин среднего возраста, стоявшие рядом со сценой, наверное, пришли послушать Юкино. Они смотрели на нее горящим взглядом, не отводя глаз, кажется, даже не моргая. Но другие люди, кое-где стоявшие в зале, в большинстве своем были похожи скорее на музыкантов выступающих групп, чем на обычных зрителей.

Наверняка зрителей было мало не только в тот вечер. Об этом можно было судить по старой технике и оборудованию, а также по отношению крашеных блондинок – сотрудниц клуба.

Конечно, и мой «Стинкер Белл» – совсем даже не гигантский клуб, да и техника с оборудованием новизной не отличаются. Но у меня играют довольно-таки популярные инди-группы, и если сравнить с площадками такого же масштаба, зрителей приходит много.

По окончании концерта я ждала Юкино у выхода из «Ниши».

Первыми вышли мужчины средних лет, которые слушали концерт у сцены. Было очевидно, что они осознают присутствие друг друга, хотя они не разговаривали, просто некоторое время постояли у выхода, будто тени. И молча разошлись, как только появились ребята из игравших групп, шумно обсуждая, куда они пойдут отмечать сегодняшнее выступление. Через некоторое время вышла Юкино с гитарой в футляре и сумкой на плече. Я подошла и заговорила с ней.

– Скажу честно, жалко закапывать себя здесь.

Я объяснила ей, что являюсь управляющей ночного клуба, который находится в большом городе, и дала ей визитную карточку.

– Думаю, ты можешь добиться успеха. Извини, но здесь это вряд ли получится. У тебя будет больше возможностей, если ты переберешься в Токио.

Я четко помню каждое слово, которое я ей сказала. Но что я чувствовала, говоря эти слова, не могу толком объяснить до сих пор.

– У меня есть свободная комната, так что о жилье можешь не беспокоиться.

Наверное, больше всего это было похоже на те чувства, которые я испытывала в начальной школе к одной своей подружке. Мне было досадно, когда она болтала с другими девчонками. Мне хотелось, чтобы она всегда была со мной. Я все время мечтала привести ее после школы к себе домой. Поэтому каждый день – каждый божий день – я придумывала новые способы это сделать. Я звала ее домой всеми правдами и неправдами, рассказывая, что купила новые фигурки, что мама принесла мне дорогие сладости, что из шкафа, где никого нет, доносятся странные звуки. Вечером, когда она собиралась уходить, я останавливала ее, выглядывая в окно и сообщая, что на улице стоит какой-то странный дядька.

Один раз, когда, несмотря на мои уловки, она собралась уходить, я неосознанно взяла ее за руку. Рука у нее была белая и гладкая, словно длинный леденец. Она неловко улыбнулась и, когда я убрала руку, заговорив о каких-то дурацких завтрашних уроках, ушла. С тех пор она ко мне домой не приходила. Мне казалось это страшным предательством с ее стороны, и я ее вдруг возненавидела.

Когда я стала старше, мне уже не нужно было что-то придумывать или брать человека за руку. Потому что ценой собственных усилий я смогла ухватить суть. Я обладаю силой, которая может заинтересовать напряженно стоящую передо мной молоденькую девушку.

– Ты пробовала писать собственные песни?

Юкино потупила взгляд, отведя назад свой маленький подбородок – точь-в-точь как ребенок, признающийся, что вел себя плохо, – и ответила:

– Пробовала. Но нет ни одной, которую бы я довела до конца.

– Это не проблема. Если какой-то материал есть, я могу его подправить и доделать. Или же могу сочинить сама и выпустить песню под твоим именем – мне не важно, – сказала я.

Тут она впервые посмотрела мне прямо в глаза.

– Так не годится.

И тут же снова опустила взгляд, как будто испугавшись своих слов.

– Все это слишком внезапно, дайте мне подумать.

Она схватила мою визитку обеими руками и медленно поднесла ее к сердцу. На ней был свитшот, скрывавший ее небольшую грудь, и я смотрела, затаив дыхание, как мои имя и фамилия приближаются к ней.

– Если тебе нужно согласие родителей, то я, разумеется, с ними встречусь и поговорю. Могу даже прямо сейчас.

Но время было уже позднее, и я ограничилась тем, что проводила Юкино до дома на такси. Она жила довольно далеко от города – тьма кромешная, никаких фонарей, только свет из прямоугольных окон домов падает то тут, то там.

Юкино позвонила мне три дня спустя. Я в это время в опустевшей квартире бессмысленно смотрела на пустые стальные полки, которые оставил мне человек, которого я любила.

– Я подумала и решила.

Голос у нее был уверенный, моему правому уху стало жарко.

– Я хочу попробовать.

Неделю спустя она приехала на синкансэне^[430] на Токийский вокзал с минимумом вещей и гитарой.

На следующий день мне домой доставили картонные коробки с музыкальным центром, кучей компакт-дисков, одеждой и пижамами Юкино. Я сразу же возобновила работу «Стинкер Белла». И два раза в неделю ставила в программу выступления Юкино. Я оплачивала взнос за аренду зала сама, держа это в секрете от подрабатывавшего у меня Кодзимы и других исполнителей.

– Вот оно что… – Единственная фраза, которой Кицуги отреагировал на мой рассказ в полицейском участке. – Не могли бы вы рассказать о друзьях Тагами Юкино, если вы что-то о них знаете?

На этот вопрос я не смогла дать полезного для следствия ответа. Юкино всячески сторонилась чужих людей, никогда не разговаривала по душам с теми, кто выступал вместе с ней на сцене. Кроме меня, друзей в Токио у нее не было. Я видела, как после ее выступления часто парни пытались заговорить с ней, но она обладала умением не отвечать на их вопросы, так что диалога не получалось.

– А как у нее было с молодыми людьми?

Я четко и определенно сказала, что у Юкино не было бойфренда. Я, конечно, не знаю, встречалась ли она с кем-то в Нагано. Мне не хотелось расспрашивать, а сама Юкино не рассказывала. По крайней мере, после того как она перебралась в Токио, Юкино ни с кем не проводила время, кроме меня. Мы вместе ходили в супермаркет, в магазины музыкальных инструментов и одежды. Каждый день без исключения я говорила ей «доброе утро» и «спокойной ночи». В те дни, когда у нее не было выступлений, а я работала в «Стинкер Белле», она приходила смотреть выступления других исполнителей и садилась в уголочке зала, говоря, что пришла учиться. На относительно долгое время мы расставались, когда я раз в неделю на несколько часов уезжала на осмотр к кардиологу.

– Мы бы хотели осмотреть комнату потерпевшей.

После того как закончился стандартный допрос, мы с Кицуги (он был за рулем) выехали из полицейского участка и поехали ко мне домой. Он тщательно осматривал одну за другой вещи в комнате Юкино, иногда снимал их на фотоаппарат, иногда делал записи в своем блокноте. Чехол для одежды, который я заказала ей в интернете, прямоугольная коробка из-под печенья, в которой хранились гитарные струны вперемешку со всякой всячиной. Верхняя одежда и рубашки, висевшие в шкафу. Под ними – сложенный футон^[431], который мы купили вместе в торговом центре в тот день, когда она перебралась ко мне. На стальных полках, доставшихся мне от любимого человека, стояло множество компакт-дисков, которые Юкино доставили из дома, лежал альбом с выпускными фотографиями с начальной школы и папки с аккордами, написанными Юкино от руки.

– Скажите, а тело Юкино… сейчас находится в полицейском участке? – спросила я.

Кицуги остановился и посмотрел на часы на стене. Часы с кошачьим хвостиком вместо маятника мы тоже купили в торговом центре вместе с футоном.

– Наверное, сейчас уже в больнице на экспертизе.

– А смогу ли я ее увидеть после того как она закончится?

– Пока не могу вам ничего сказать, так как порядок действий после экспертизы еще не определен.

Как только Кицуги продолжил осмотр комнаты, зазвонил его смартфон. Звонил еще один следователь – ему удалось связаться с семьей Юкино. То ли они нашли номер телефона в ее личных вещах, то ли смогли подобрать пароль от ее смартфона – я не спросила, так что точно не знаю.

Вскоре Кицуги закончил осмотр и ушел.

Я просидела в комнате Юкино, обняв колени, всю ночь не смыкая глаз, и когда пришло утро, позвонила по номеру телефона, написанному на визитке Кицуги.

– Я хочу с ней попрощаться.

Я снова попросила дать мне возможность увидеть Юкино.

Но то, что я услышала в ответ, ответом и назвать не получается.

– Тело сейчас находится на хранении в полиции, завтра оно будет передано семье.

Видимо, почувствовав мое замешательство, после недолгого молчания он добавил:

– Родственники потерпевшей… велели не подпускать вас к телу.

– Почему? Я поговорю с ними напрямую. Скажите, пожалуйста, как с ними связаться?

– Они просили координаты для связи вам тоже не давать.

– Почему?

– Я передам им ваш номер телефона, вероятно, они сами вам позвонят.

Но семья Юкино со мной не связалась.

На следующий день тоже никто не позвонил, и наконец я вышла на улицу – мое терпение закончилось.

С пересадками на синкансэне и такси я добралась до того места, где жила Юкино с родителями. Дом Тагами выделялся на фоне вечерней тьмы. Ворота и входная дверь были открыты, из дома доносились рыдания и всхлипывания. Иногда туда входили и выходили люди в трауре. Я сразу поняла, что сегодня поминальная ночь. Проклиная себя за то, что приехала в обычной одежде, я некоторое время постояла в тени забора. У входа в дом стоял мужчина средних лет – наверное, родственник. Он что-то тихо говорил каждому приходящему. Наблюдая за происходящим, я вскоре обратила внимание на одну вещь. Он обращался не ко всем гостям, а только к женщинам. Я решилась и с нехорошим предчувствием пошла к нему. Мужчина тихонько спросил мои имя и фамилию.

Услышав мой ответ, он изменился в лице.

– Подождите здесь.

Он быстро скрылся в доме и вернулся вместе с женщиной лет пятидесяти. Она была одета в черное кимоно и лицом напоминала Юкино. Только в лице ее не было ни кровинки. Белая, как бумага, она смотрела на меня гневным холодным взглядом.

Затем за одну минуту я узнала сразу несколько вещей. Она мать Юкино. Полгода назад она была категорически против, когда Юкино советовалась с ней по поводу выступлений в токийском ночном клубе. А через десять дней Юкино, можно сказать, сбежала из дома.

– Она даже не собиралась сообщать нам, где живет. Мы с мужем узнали ее адрес, только когда нам позвонили из полиции с сообщением, что ее убили.

Ее тихая речь – каждое слово – впивалась мне в грудь подобно ножу. Я ничего не могла возразить. Даже если бы попыталась что-то сказать, я бы начала задыхаться, горло бы показалось забитым, и я не смогла бы проронить ни слова. Но тем не менее я как-то сумела объяснить, насколько заблуждалась, полагая, что Юкино переехала ко мне с разрешения родителей. Я склонила голову в глубоком поклоне. Хотя понимала, что мои извинения ровным счетом ничего не стоят.

– Позже я свяжусь с вами, – сказав напоследок только эту фразу, она вернулась в дом.

Незаметно людей в траурной одежде вокруг стало больше, они стояли как вкопанные, обратив на меня свои полые глаза и лица с отсутствующим выражением.

Вчера утром мать Юкино позвонила со скрытого телефонного номера. Сказав, что приедет с мужем через два дня ко мне и заберет вещи своей дочери, она сбросила вызов, даже не дождавшись моего ответа. Как будто она разговаривала не с живым человеком, а оставила сообщение на автоответчике.

3

Раздался звонок, я открыла дверь и тут же испытала дежавю.

Сначала я подумала, что встречалась с ним по работе. Но как только он произнес, опустив брови с проседью: «Тагами», – тело мое застыло, будто на меня вылили ушат холодной воды.

– Вы… отец Юкино?

Наверняка он был среди людей в траурной одежде в тот вечер, когда меня прогнала мать Юкино. Наверное, он тоже смотрел на меня своими полыми глазами.

– Ваша супруга говорила, что вы приедете за вещами завтра.

– Сегодня я приехал к вам один и по другому вопросу.

Он вошел, опустив глаза. Половина его лица была скрыта пепельными бородой и усами. Видимо, с момента смерти Юкино и до сегодняшнего дня у него не нашлось времени постоять перед зеркалом. Я смотрела на его худой тонкий подбородок и ждала, когда он заговорит.

– Я должен… выразить вам свое почтение.

Я даже не смогла предположить, о чем он говорит.

– Большое спасибо, что вы полгода заботились о нашей дочери.

Неожиданно он склонил голову в поклоне, и я растерялась.

– Но… когда я посетила ваш дом, ваша супруга очень сильно меня отругала…

– Я надеюсь, вы простите ее бестактность. Я с самого начала поддерживал дочь в ее музыкальных начинаниях, а жена все время была против… Именно поэтому, я полагаю, она вылила на вас свой гнев.

Он бессильно бормотал, как будто голос его доносился из-за стены. А из-за продолжающегося сноса соседнего дома он звучал невнятно.

– Извините, здесь шумно.

Я закрыла входную дверь, и шум немного утих.

– Иногда Юкино рассказывала мне о вас, о том, как вы поддерживаете ее.

Она рассказывала, как отец купил ей музыкальный центр и акустическую гитару. Как во втором классе старшей школы она хотела выступать на сцене и советовалась об этом с отцом и как он встал на ее сторону и сумел убедить мать, настроенную категорически против.

– Вполне возможно, что папа немного жалеет о том, какую жизнь выбрал. Работает в госучреждении, нет никаких увлечений и хобби, – говорила Юкино. – В самом деле, он такой обычный и скучный, даже удивительно, – грустно улыбалась она.

Но в ее интонации чувствовалась любовь к семье. О матери Юкино не заговаривала ни разу. Теперь-то понятно почему – они не ладили.

– Вот комната Юкино.

Я показала рукой на комнату, которая находилась дальше по коридору справа.

Я слушала «Утро придет», когда зазвенел звонок, поэтому оставила дверь открытой.

– Хотела немного собрать и упаковать вещи до того, как вы приедете за ними, но у меня ничего не получилось. Поэтому здесь все так же, как и было.

– Я хотел посмотреть, как она живет, так что, наоборот, так лучше.

Мы прошли по короткому коридору и оказались в комнате Юкино.

– Как я и думал… у нее было мало вещей.

– Наверное, и у вас дома так?

– Она всегда думала только о музыке, – мягко ответил он и стал осматриваться.

Он сделал один круг, и я услышала, как он медленно дышит через нос – вздох, похожий на стон. Мне стало кое-что понятно. Наверное, он подумал, что вместе с женой не сможет так долго осматривать комнату Юкино. Хотя он и сказал, что пришел поблагодарить меня, может быть, ему также хотелось обстоятельно и спокойно посмотреть, как жила Юкино. Подобно тому, как и я после ее смерти постоянно находилась в ее комнате. Я практически не спала, не ела, только принимала назначенные кардиологом лекарства.

И когда об этом подумала, я почувствовала тепло в своей груди, до краев наполненной горем и сожалением. Юкино, внезапно исчезнувшая из этого мира. Преступник, которого еще не нашли. Не дающая никакой информации полиция. Сказанные у входа в родной дом Юкино слова ее матери – острые, как кинжал. Направленные на меня взгляды людей в траурной одежде. Слова, которые я пыталась удержать в себе, соскользнули у меня с языка:

– Можно мне сказать вам кое-что странное?

4

– Это… ее голос?

Мы сидели рядом друг с другом перед музыкальным центром Юкино.

– В конце песни я точно его слышала.

Компакт-диск, на котором я услышала шепот Юкино. Диск, который сейчас стоял в музыкальном центре, не был предназначен для продажи, это личный диск Юкино. С мастера^[432] была сделана тридцать одна копия. Первую я подарила Юкино. Остальные оставила для продажи в «Стинкер Белле». На первом диске, который я отдала Юкино, она написала маркером Yukino’s, сказала, что всегда будет бережно к нему относиться, и унесла в свою комнату. Куда конкретно она его положила, я узнала только сегодня утром. На стальной полке с дисками ее любимые исполнители были расставлены по алфавиту, и «Утро придет» стояло на своем месте.

– Вы не могли бы послушать вместе со мной?

Я отсоединила наушники от музыкального центра.

– Кажется, будто она о чем-то просит.

Может быть, отцу будет проще распознать то, что я не расслышала?

– Это первая песня, которую написала Юкино.

Подождав, пока он не кивнет в знак согласия, я нажала на кнопку воспроизведения на музыкальном центре.

Из колонок зазвучало хорошо знакомое мне вступление на акустической гитаре.

Я закрыла глаза. Голос Юкино, который никогда больше не услышать в живом концерте. Множество септаккордов^[433], ускользающий язык, который, кажется, еще немного, и сможешь ухватить. Появляющееся в тексте «slowly, slowly, go», напоминающее что-то услышанное давным-давно, а на самом деле оно, как сказала Юкино, стеснительно улыбаясь, «из вымышленной песни». Вот закончился первый куплет, растворился в тумане, как и сама Юкино. После недолгого ощущения одиночества вновь звучит ее нежный голос. Мне вспомнился день, когда мы записывали эту песню в «Стинкер Белле», и под закрытыми веками я почувствовала жар. Когда я открыла глаза, из них готовы были политься слезы, но я продолжала удерживать их.

Присутствие Юкино. Слезы просочились сквозь уголки век и потекли по носу. Я все-таки чувствовала, Юкино здесь, рядом. Я медленно открыла глаза. Но из-за слез все видела как в тумане, передо мной была только комната Юкино. Зазвучал последний припев, такой же, как название песни: «Засыпай, чтобы утро пришло. Засыпай, чтобы утро пришло. Засыпай, чтобы утро пришло.». Хотя для нее утро уже не наступит. Я собрала всю силу в кулак и стала прислушиваться к заключительной мелодии, стараясь не разрыдаться. Я пыталась расслышать шепот Юкино, спрятанный за мелодией.

Но ничего не было слышно.

Она ничего мне не шептала.

Вскоре песня закончилась, и диск с небольшим призвуком остановился.

– А в каком месте?..

– В конце песни. В ее заключительной части. Но сейчас ничего не было слышно. А раньше было. Я два раза ставила песню и слышала оба раза, – сказала я и еще раз нажала на кнопку воспроизведения. – После третьего куплета. Я точно слышала.

Однако…

В этот раз Юкино тоже ничего не прошептала.

Вновь песня закончилась, и колонки замолкли, будто умерли. Я подняла голову. На меня смотрели ужасно смущенные глаза. На меня – похудевшую и осунувшуюся, с раздраженной кожей, с нечесаными волосами – смотрели, не отводя взгляд. И я четко считала, что было написано в этих глазах.

– Нет. Это правда. Я точно слышала, вот только что. Юкино тихо шептала: «Пожалуйста, пожалуйста». Как будто просила, умоляла о чем-то.

Меня опять стали душить слезы, и я не смогла дальше говорить. Мой визави тоже молчал, кусая губы. Не произнося ни слова, мы молча слушали шум от сноса соседнего дома. От вибрации в комнате дрожали стекла. Мне казалось, что эта дрожь захватывает пространство у меня в голове. Со всей силы сгибает что-то в моем черепе. Искажает мое сознание и память.

– Хорошо, что я с вами увиделся.

Наконец-то он что-то сказал. В его голосе чувствовалось неподдельное сострадание.

– Мне кажется, я все про вас понял.

5

Прошел день.

Сейчас я одна сижу в комнате Юкино.

На полу блистер с таблетками и стакан воды.

Перед ними лежит нож, я принесла его с кухни.

Я вытаскиваю таблетки из блистера и отправляю их в горло вместе с водой. Интересно, какая это по счету? Говорил ли мне врач, что это за лекарство и от чего оно? Я совсем забыла. Но даже не зная, что тут за механизм, он должен сработать. Всякий раз, когда я отправляю таблетку в горло, все становится таким далеким. Как улицы города между морями приобретают белые мутные очертания.

Встреча с Юкино. Наша совместная жизнь в этой квартире. Вечер, когда она сказала мне, что наконец закончила писать песню, и сыграла «Утро придет». Запись в «Стинкер Белле» и первое живое исполнение песни. Ее хрупкая фигурка с гитарой в чехле и сумкой, уходящая от меня, поднимаясь по лестнице.

На самом деле я и сама хотела стать певицей, исполнительницей своих песен. Я очень долго мечтала об этом. Я начала учиться играть на фортепиано в четыре года. Занималась у учительницы дома. Занятия были сложные, и играть мне не хотелось, но дома я развлекалась, стуча по клавишам пианино так, как мне нравилось. Иногда я напевала мелодии, приходившие мне в голову, соотнося их со звуками пианино. Папа и мама смотрели на меня и говорили, что я стану музыкантом, когда вырасту. Я приняла на веру их слова и стала серьезно сочинять музыку. Писала песни, накладывая стихи на музыку. Так же, как и Юкино, во втором классе старшей школы я стала выступать в клубах. Я тратила все деньги, полученные за подработку, на свои выступления. Верила, что когда-нибудь кто-то, обладающий силой, найдет меня.

Но сколько я ни ждала, никто так меня и не окликнул. Я сама записывала свои песни и отправляла их звукозаписывающим компаниям, приходила на прослушивания, в почтовом ящике копились холодные слова отказов.

Когда мне исполнилось тридцать, я отказалась от своей мечты. Но мне хотелось, чтобы ее исполнил кто-то другой, и, хотя влезла в большие долги, я открыла ночной клуб. Я дала жизнь на сцене нескольким группам и исполнителям, в поте лица трудилась над тем, чтобы собрать публику. Шли годы и месяцы, а я все не могла добиться большого успеха, но полгода назад, когда я тем вечером встретила Юкино, я подумала: «Наконец-то, я нашла». Нашла человека, который станет со мной одним целым, будет жить одной жизнью со мной, повернет время вспять и исполнит мою мечту.

Но она исчезла.

Исчезла у меня. Исчезла из этого мира.

Сегодня день, когда родители Юкино должны были приехать и забрать ее вещи.

Но их планы изменились.

Здесь не осталось ничего, что можно было бы забрать.

«Мне кажется, я все про вас понял».

Вчера было увезено все.

«Простите, но я не хочу оставлять здесь ее вещи хотя бы на один лишний день».

Не пускаясь в дискуссии, он погрузил в машину все вещи до единой и увез. На глазах у меня, ошеломленной. И музыкальный центр Юкино, и ее гитарную стойку, и одежду, и пижамы, и прямоугольную коробку из-под печенья с гитарными струнами, и содержимое стальных полок, включая диск с песней «Утро придет», ее футон и подушку. Даже стоптанные кроссовки из коробки с обувью у входа.

– Послушайте еще один, последний раз песню! Голос Юкино!..

Я попросила его, сорвавшись на крик и ухватившись за музыкальный центр, который он собирался унести. Но он взял меня за локоть и небрежно поднял его. Не обращая внимания на провод, который с грохотом потащился за ним.

– Она живет… – сказал он напоследок, не встречаясь со мной взглядом, – у вас в голове.

Наверное, он прав.

В этой комнате не осталось даже запаха Юкино. Осознав это, я беру нож и отправляюсь в кухню.

Я закатываю левый рукав и перекладываю нож в правую руку. Кажется, снос соседнего дома закончился. Оттуда не доносится ни звука. Интересно, какой звук я услышу, разрезая вены? В комнате так тихо, что, кажется, я смогла бы услышать слабый звук разрезаемой кожи. Хотя нет, с улицы донесся шум двигателя. Он становился все громче и громче, а потом исчезает. Я встаю, продолжая держать нож в руке, и на нетвердых ногах подхожу к окну. Прижимаю лицо к стеклу и вижу небольшой грузовичок с номерами префектуры Нагано. Он стоит сбоку у дороги. Солнце падает на лобовое стекло и лиц не видно, но похоже, на пассажирском сиденье сидит женщина. Окно водителя опущено, мужчина лет пятидесяти смотрит на окна моей квартиры, будто проверяет что-то. Интересно, кто это. По-моему, мы где-то встречались. Я хочу присмотреться, но взгляд не фокусируется. Все расплывается, удаляясь.

Запись 2

История 2 Человек-сюрприз

1

Направляясь от вокзала к нужному мне зданию, я пошел через парк Уэно, но это оказалось ошибкой. С обеих сторон были расстелены подстилки так, что свободного места не видать, толпы идиотов пялились на сакуру и балдели. Из-за них дорожка для пешеходов сузилась неимоверно, и по этой узкой дорожке плелись другие идиоты так медленно, что жуку-носорогу не составило бы труда их обогнать. Они то и дело останавливались, задирали головы, смотрели на цветы и делали фотки.

Я продвигался зигзагами между этими придурками. Шел и думал. Вот было бы хорошо, если бы время остановилось, как в дивидишных сериалах, которые я когда-то часто брал в видеопрокате. Тогда бы я сначала со всей дури пнул мужика с женой, которые плетутся мне навстречу. Потом наподдал бы идущим впереди меня, чтобы они все повалились один за другим, как домино, и прошелся бы, притоптывая, по их спинам. Или можно пробежаться по голубым подстилкам, расстеленным по обеим сторонам дорожки, и растоптать одну за другой раскрытые бэнто^[434] со жратвой. Иногда подъедая сосиски и суши, разложенные на тарелках. Но это были не более чем фантазии.

– Ой, простите, извините, можно? – всякий раз, когда я пробирался мимо кого-то, из моего рта вылетали подобные слова.

Спина сгибалась, как лук, на лице появлялось выражение неловкости. Это самоуничижение раздражало меня еще сильнее.

«Наконец-то добрался до Синобадзу^[435]», – подумал я и тут же наткнулся на очередную толпу. Только здесь еще стояли лотки, где торговали едой, и у каждого выстроилась очередь. Говорят, стресс вреден для организма, поэтому я достал сигареты из кармана пиджака, чтобы хоть немного успокоиться.

– В парке курение запрещено!

Только я попытался зажечь сигарету, как ко мне подбежал охранник в форме. Так вытаращил глаза, как будто якого-то убил. С виду ему было лет тридцать. Наверняка не прожил и половину моего. Еще один идиот, которого не научили уважать старших.

– Ой, простите. Нельзя, да?

– Вон там есть специально отведенное для курения место.

Охранник показал рукой куда-то вдаль. На самом деле он не попытался сказать «извините, вы можете покурить там», а захотел подчеркнуть, что здесь, на территории парка, курить запрещено. Намекнул, что «твое время, дядя, уже прошло». Раз работает здесь охранником, значит, и институтов не заканчивал. А если и закончил, то какой-нибудь отстойный. Родаки, точняк, платили большие денежки за его обучение, а он ни хрена не учился, только использовал свою смазливую рожу, чтобы развлекаться.

– Ой, далеко-то как! Но ничего страшного. Простите, я не знал, что здесь нельзя курить.

Я положил сигареты в карман и достал свой смартфон с дешманским тарифом, чтобы проверить время. Один час пятьдесят три минуты пополудни. Через семь минут начнется семинар. Я записался на него, отвалив за участие кучу денег, так что нельзя было опаздывать ни на секунду. Ну, может, на одну секунду и можно, но на десять или двадцать – западло. Если вдруг во вступлении к семинару будет сказано что-то важное, то его участники сорвут куш. Но не я.

– Что ж, э-э, простите, – сказал я и поспешил оттуда на полусогнутых, чтобы никто не заметил, что я сваливаю.

Лавируя между компашек с идиотскими рожами, я направился к выходу из парка. Я задевал их руками, плечами, и часто слышал, как они цокают языками от досады. И тогда, как будто кто-то нажимал на кнопку, моя шея автоматически втягивалась в плечи, тотчас из моего горла вылетал писк – можно было подумать, я стыжусь своих промахов. Все это вызывало во мне еще большее раздражение и злость. Но как только я вышел из парка и дошел до нужного здания, мне вдруг стало наплевать.

Ярко горящий в лучах солнца главный вход производил впечатление пафоса и богатства.

Я нырнул туда, где обещали привести меня к чему-то очень хорошему. Направился к лифтам с таким настроем, как будто уже добился успеха. Точно так же, проголодавшись, я шел в раменную и, еще толком не поев, уже становился бодряком. Я ударил по кнопке вверх. Кнопка не ушла вглубь, только лампочка зажглась, и лифт тут же пришел. Он привез меня на четвертый этаж, и я вышел в длинный коридор, где не было ни одной пылинки. С правой стороны коридора было несколько дверей. У одной из них, как перед модным рестиком, стояла графитовая доска, к которой скотчем было приклеено объявление: «14:00. Семинар “Одержи победу в успешном стабильном управлении капиталом”. 65+».

Зал был несколько продолговатой формы, шесть столов расставлены, как горизонтально разложенные костяшки для маджонга. Участников, наверное, где-то около тридцати. Стоящие рядами складные стулья были заполнены процентов на восемьдесят. В общем-то ничего удивительного. Сидели на них в основном лысые и седые. К счастью, я пока не из их профсоюза, и чтобы похвастаться этим, я нарочно сел между одним лысым седым мужиком и другим лысым седым мужиком. Один и другой подвигали стульями, чтобы втиснуть меня. Показушные жесты, не более, на самом деле их стулья ни на сантиметр не сдвинулись. Типичное идиотское поведение японцев, которые больше всего на свете пекутся о том, какое впечатление производят. У мужиков носки съехали с лодыжек – прям в подтверждение их интеллекта.

– Прошу прощения.

Бормоча себе под нос извинения, я посмотрел на часы. Ровно два.

Я достал из внутреннего кармана пиджака купленный в стойеннике^[436] блокнот на пружинке и «монблановскую» ручку, которую больше сорока лет назад подарил мне дед в честь моего устройства на работу, и положил их на стол.

В помещении стояла тишина. В конце зала по центру располагались кафедра и белая доска. Кто-то откашлялся. За ним еще один. Я, тоже пару раз покашляв, незаметно разглядывал сидящих вокруг дедков. Тут была и пара бабок. Наверное, переживали, как им жить на свою жалкую пенсию и мужнино выходное пособие. Или же они были незамужние и пытались избавиться от чувства одиночества с помощью деньжищ. Ну да ладно. По-моему, им всем пора уже или резко поменять свой настрой, или вспомнить о собственных делах (похоронах) и отправиться восвояси. Тогда я бы смог получить индивидуальную консультацию.

Появилась молодая женщина, и все подняли на нее лица.

Длинные, крашенные под шатенку волосы и ногти, похожие на майских жуков. Как будто хостес из клуба, на которую напялили пиджак. Я, правда, там никогда не бывал, но наверняка они так и выглядят. Худющая, только сиськи огроменные, как будто одолжила их у какой-нибудь крупной бабенки. Она вальяжно встала около кафедры и с такой интонацией, как будто нигде не училась никогда, сказала:

– Большое спасибо, что сегодня собрались здесь. В семинаре могут участвовать только те, кто внес предоплату. Давайте сейчас проведем перекличку. Я буду называть фамилии, попрошу вас откликаться.

«Предоплату» она произнесла как «передоплату». Наверное, ее наняли на временную подработку, вручили текст, а она его и прочитать толком не может. Она, конечно, не лектор и не обязательно должна читать правильно, но отвечать по порядку на выкликиваемые фамилии? Мы что, в началке, что ли?

– Господин Аикава Микио.

– Я.

– Господин Иноуэ Тацуя.

– Я.

Девица читала фамилии по списку, напечатанному на листке А4, а участники отвечали тихими голосами.

– Господин Камияма Кото.

– Я.

– Господин Макава Кэндзи.

– Синкава.

Она что, совсем дура? Фамилии расположены в алфавитном порядке. Откуда после слога «ка» сразу появится слог «ма»?!^[437]

Пока я размышлял на эту тему, выкликнули мое имя, и я ответил. Она наконец-то закончила выкликать всех по списку, сделав ошибки в чтении еще нескольких иероглифов.

– А сейчас мы попросим нашего лектора Тэракадо Тоору войти в зал.

Не сделав ошибки хотя бы в имени лектора, она вышла из зала, стуча каблуками.

Вместо девицы появился, как было написано в рекламной листовке, «известный консультант по финансовому планированию Тэракадо Тоору». На вид ему было около сорока лет. Походка его была оригинальна, он шел, как будто скользя по полу и не двигая плечами. Одет он был в темно-серый пиджак. Загорелое лицо с глубокими чертами, короткие волосы, подчеркивающие его мужественность, очки в светло-коричневой прямоугольной оправе. Казалось, будто он специально изображает из себя интеллектуала. Но при этом, наверное, подходит под категорию красавчика. Я в молодости тоже был парень хоть куда, и девчонки вешались на меня. А сейчас каждый раз как посмотрю на себя, так только на моей мерзкой роже морщин прибавляется. Стараюсь не смотреть на себя в зеркало в ванной. Наверное, поэтому и бороду брею крайне редко, но я один, так что бухтеть на меня некому.

– Управление финансами – азартная игра, – вдруг, закончив представлять себя, заявил с кафедры Тэракадо.

О как. Если это азартная игра, то я опять нагорожу тех же самых ошибок. Буквально на прошлой неделе я даже подумывал о самоубийстве, глубоко сожалея о том, что спустил все свои деньги на ипподроме, лодочных гонках и в игровых автоматах патинко^[438], а мои накопления остались только в медицинской страховке.

– Но это азартная игра, в которой вы можете победить.

Ну слава богу. Именно этого я и хочу.

Что касается управления баблом, я на самом-то деле не совсем зеленоротый новичок. В те времена, когда работал, я прикупал акции и, честно говоря, круто зарабатывал. Первыми по совету мужского информационного журнала я купил акции интернет-провайдера под названием «Рурунет». Они все больше и больше росли, и когда их стоимость увеличилась где-то в три раза, я их продал, а после этого акции стали резко падать, и вскоре компания разорилась. Я порадовался своей удаче, но она была недолгой. Я вложил заработанные деньги в акции другой компании, которые сразу же стали терять в цене, и в мгновение ока мой капитал уменьшился. Незадолго перед выходом на пенсию я вложил практически все деньги в акции одной авиационной компании, чтобы изменить ситуацию, но эта компания потерпела управленческий крах, и без всякого предупреждения мои акции в один миг превратились в макулатуру.

После выхода на пенсию мне хотелось быстрых денег, и я стал играть на ипподроме, лодочных гонках и в игровых автоматах, на чем профукал и свои сбережения, и выходное пособие. И в этот момент я обнаружил у себя в почтовом ящике листовку с рекламой семинара. С ненавистью смотря на слова «победа» и «стабильность», я подумал, наверняка акции всех компаний, которые я покупал после «Рурунета», обваливались по какой-то причине. Ясное дело, что и у авиакомпании, в которую я вбухал гигантскую сумму денег и у которой начались проблемы с управлением, на самом деле присутствовали какие-то знаки о скором конце. У импульсивных покупок изначально нет перспектив. Мне нужен профи, на которого я могу положиться. «Учитель», обладающий знаниями. Вот с такими мыслями я пришел на этот семинар, перечислив им десять тысяч йен за участие.

– В Америке для успеха человеку нужны три специалиста: врач, адвокат и ФК.

Про последнего я задумался, что это за птица, и Тэракадо, положив обе руки себе на грудь в белой рубашке, добавил:

– То есть финансовый консультант.

До этого он тоже использовал подобный приемчик – видимо, это у него такая техника: сначала заставить слушающих задаться вопросом, а потом тут же подкинуть ответ.

– Для того чтобы с нуля научиться самостоятельно управлять финансами, требуется невероятное количество времени. Я сам долго этим занимался. Именно поэтому я стою сейчас здесь перед вами.

Он говорил поставленным голосом. На «я сам» он постучал по своей груди, на слове «здесь» протыкающим жестом указал на пол.

– Ко мне за консультацией обращались различные инвесторы и большое количество известных компаний. Но после этого семинара я стану вашим личным консультантом. Как специалист, я помогу вам увеличить ваши нынешние накопления, пенсию, выходное пособие.

Под эти самоуверенные речи слушатели расправили свои горбатые спины. Я тоже испытывал возбуждение, как будто мое тело натерли мочалкой. Но после следующих слов Тэракадо я опять задался вопросом. И этот вопрос не исчез, даже когда я услышал продолжение его речи.

– Я буду бережно управлять вашим капиталом, распределяя всю прибыль в виде дивидендов. Таким образом вы непременно будете получать двадцать процентов годовых.

То есть на один миллион йен – не менее двухсот тысяч, на десять миллионов – не менее двух миллионов.

Что за идиотизм?! Собирать бабло с участников, управлять им, получать прибыль, возвращать всем эту прибыль и к тому же считать ее как двадцатипроцентную ставку, а то и больше!

– Что касается способов управления – их я не вправе разглашать, поэтому, к сожалению, не могу посвятить вас в подробности. В общем, это комплексная схема, состоящая из акций, фондовых бумаг и криптовалюты.

А что, если… Хотя нет, никаких «если» не будет.

Разве это не мошенническая схема? Собрать дедов и бабок, которые в инвестициях – как свиньи в апельсинах, напустить туману уверенным тоном и иностранными словами и отобрать у них сбережения, выходные пособия и пенсии. Такой ведь расчет?

Я бросил взгляд на участников семинара, сидевших справа и слева. Они внимательно пялились на кафедру, подняв брови, как будто им показали готовую схему жизни в раю. Может, уже на стадии рассылки материалов они выбирали людей, которые способны попасться на крючок. У которых ума не хватает, а желание получить хоть чуть-чуть побольше деньжат – сильное. Судили, наверное, по районам проживания или по внешнему виду домов.

– Прежде всего, мои дорогие слушатели, я хочу попросить вас верить мне.

На этом месте Тэракадо Тоору снял очки, наклонился вперед и посмотрел в глаза каждому из участников.

С обычной точки зрения, это мы, старики с дальнозоркостью, то снимаем, то надеваем очки, а тут, чтобы получше рассмотреть лица пришедших, ясное дело, надо надеть очки, а не наоборот. Но цель этого действия стала понятна сразу же. Глаза у Тэракадо Тоору – ясные и чистые, как у лошади, и когда снимает свою прямоугольную оправу, он делает на них еще больший акцент. Вот оно что, еще один приемчик. Чтобы ему поверили, он беспощадно использует все по максимуму. Не только речь, но и внешность, вплоть до очков.

– Простите… сэнсэй…

Одна из двух бабок тянула руку, как отличница в школе. Выглядело это странновато.

– Большое вам спасибо за увлекательный монолог, но действительно ли все будет идти так успешно? Я совсем ничего не знаю о том, как добиться роста капитала, вот и беспокоюсь…

– Существует только одна причина, по которой инвестиция оказывается неудачной.

Тэракадо Тоору поднял указательный палец, сложив пальцы так, как будто держал в руке коробочку инро^[439].

– Это если вы не сделали правильную инвестицию. А что такое правильная инвестиция? Любым разрешенным законом способом вы выбираете наиболее эффективную инвестицию, отвечающую вашей цели. Не буду хвастаться, но я досконально изучил этот вопрос, поэтому вам не стоит беспокоиться.

Чуть-чуть пораскинуть мозгами, и любой поймет, что его слова не имеют никакого смысла. Но, несмотря на это, задавшая вопрос бабка успокоилась и кивнула в знак согласия. Да и не только бабка – остальные тоже медленно кивали, как будто их убедили в чем-то важном. Что и говорить, непроходимые идиоты.

– Для инвестиций прежде всего необходима правильная информация.

Глядя, как Тэракадо Тоору продолжает вещать, я подумал, до чего же мне себя жалко. Занимался раньше инвестициями, а теперь вынужден смотреть на это жульничество и сидеть вместе с дедами и бабками, которые верят в невозможную «победу» и «стабильное управление капиталом» и чьи мозги поедены жуками-короедами. К тому же нехилую предоплату перечислил. Еще когда я посмотрел на имя лектора, напечатанное на листовке, меня охватило неприятное предчувствие. От одного имени Тоору меня охватили воспоминания об одном печальном событии, из-за которого моя жизнь пошла под откос.

Да, я не всегда был таким.

Я был гораздо увереннее в себе и жизнь вел достойную.

– Инвестиции похожи на спорт…

Пора делать ноги. Я взял со стола блокнот и ручку, запихнул их во внутренний карман пиджака и посмотрел в сторону выхода. Надо бы найти ту молодую девицу, которая раньше вышла из зала, и пригрозить ей, чтобы вернула деньги. Но, наверное, она ничего не решает, так что смысла нет. Тогда подожду окончания семинара и припру к стенке уважаемого господина Тэракадо Тоору. Молча дослушаю до конца его бредни, соберу материальчик, чтобы загнать его в угол, и подкачу к нему.

– У дилетантов нет никаких шансов выиграть у профессионалов…

А после того как я верну себе перечисленные деньги, надо будет поменять планы и поискать какой-то другой способ подзаработать. Наверняка есть хороший вариант.

Вариант, который будет доступен и мне, хотя я не семи пядей во лбу.

Суперверный способ.

…Постойте-ка.

В какой-то миг я внимательно посмотрел на того, кто стоял за кафедрой.

Попробовал представить молодым «известного финансового консультанта господина Тэракадо Тоору». Пять лет. Десять лет. Двадцать лет… А еще конкретнее – двадцать пять лет. Представил, как отрастают короткие волосы. Как брови становятся тоньше. Мысленно переодел его из выглядящего дорогим темно-серого костюма в зеленый блейзер.

И в это мгновение я испытал такой шок, будто мне в грудь попал шар для боулинга.

Не может быть…

Нет… Фамилия другая.

Я достал смартфон из внутреннего кармана и открыл под столом поисковик. Вбил «Тэракадо Тоору». Аккаунты людей в соцсетях с теми же именами и фамилиями, бесконечные фотографии трио комиков «Страусы» – видимо, из-за фамилии одного из участников – и ничего кроме. Но я добавил к поиску слова «финансовый консультант» – и вот! Крупным планом несколько фотографий мужика, который сейчас распинается передо мной. И чей-то блог. Из блога в результаты поиска попал только текст в начале, но в глаза бросилось «явный развод на деньги». Но сейчас об этом нечего читать. Я и так прекрасно понял, что весь этот семинар – сплошная разводка. Я продолжил поиск, добавив слово «биография».

И тут мне все сразу стало понятно.

1980 года рождения. После окончания экономического факультета Университета Кэйо поступил на работу в «Тэракадо консалтинг». Затем женился на единственной дочери директора компании. В 2019 году компания потерпела управленческий крах, и Тэракадо самостоятельно занялся финансовым планированием. Его отец Катано Ясуо – основатель и директор интернет-провайдера «Рурунет», который обанкротился в 1999 году.

Я не ошибся.

Тэракадо Тоору – это Катано Тоору, который когда-то учился в частной старшей школе «Тоё» в Центральном районе. Если он родился в 1980 году, то сейчас ему сорок два года. А двадцать пять лет назад было семнадцать. Так что все сходится. Он взял фамилию жены, поменяв ее на Тэракадо.

Двадцать пять лет назад территория Харуми в Центральном районе еще не была так освоена, как сейчас.

В одном из домов в этом районе, в квартире, произошло не раскрытое до сих пор убийство школьной учительницы.

Я до сих пор четко помню, будто гвоздем к мозгу прибито. Вечером того дня, когда произошло убийство, я видел собственными глазами, как Катанои Тоору выходил из квартиры убитой училки. Как отпрыск директора «Рурунета», акциями которой я тогда владел на кругленькую сумму, шел, сторонясь людского внимания.

В глазах у меня – хлоп-хлоп! – сериями засверкали беззвучные салюты. За кафедрой Тэракадо Тоору по-прежнему продолжал толкать свои речи. Но до моих ушей ничего больше не долетало. Меня бросило в жар, безумно захотелось отлить, и я стал слышать биение пульса, как будто мой мочевой пузырь превратился в сердце. Я продолжал свои поиски в смартфоне под столом. От возбуждения никак не мог напечатать потными пальцами нужные буквы, несколько раз ошибся, пока смог ввести четыре слова в поисковую строку: «убийство срок давности сколько».

Пока я смотрел результаты поиска, отлить захотелось еще сильнее. Еле дотерпев до десятиминутного перерыва, который объявил Тэракадо, я быстрее всех выбежал из зала.

Добежал до туалета в конце коридора, пытаясь сдержать позывы, и торопливо встал перед писсуаром. Я чувствовал напряжение в заднице, моча не шла. Пока я так стоял, начали заходить один за другим остальные участники семинара. Они тоже подходили к писсуарам, стоявшим слева и справа от меня, некоторые заходили в кабинки за моей спиной. Из колонок под потолком неслась абсолютно некстати «Из Нового Света»^[440], хотя мой мочевой пузырь готов был лопнуть – моча не шла, ни капли. Но стоило бы мне отойти от писсуара, как, вполне возможно, она мгновенно полилась бы потоком. Я попытался сконцентрироваться на том, как отлить, на какое-то время позабыв о Тэракадо, но у меня не получалось. Я так и застыл, не шевелясь, а мужики, стоявшие справа и слева от меня, уже вышли из туалета, закончив свои дела. На их место пришел кто-то другой и встал через один писсуар от меня, к ближайшему ко входу. Краем глаза я заметил, что на нем костюм. «Может, это…» – подумал я и повернул голову. Да, это действительно был Тэракадо.

Моя задница еще больше напряглась, мочевой проход сжался еще сильнее. В одной из кабинок за мной раздался шум спускаемой воды, и оттуда кто-то вышел. Мы остались с Тэракадо вдвоем. Он тоже никак не мог отойти от писсуара. Может, камни в почках? Но он естественно улыбался. Тишина и покой. Поглядывая на его профиль, я глубоко вдохнул. Потом еще раз. И на всякий случай в третий.

– Послушайте… сэнсэй.

Решающий момент, который изменит всю мою жизнь.

– Видите ли, я знаю ваш секрет. Вам не интересно узнать, какой?

Тэракадо повернул голову и посмотрел на меня. Мы посмотрели друг другу в глаза через писсуар.

– Это история времен старшей школы «Тоё».

У Тэракадо мгновенно изменилось выражение лица. Исчезла улыбка, а лицо исказилось, как будто ему со всей силы потянули вверх кожу на висках. Все лицо его передернуло.

– Скажу сразу, система срока давности по убийствам была отменена в две тысячи десятом году. То преступление было совершено в феврале тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Сейчас апрель две тысячи двадцать второго, и если посчитать, прошло двадцать пять лет и два месяца. Сэнсэй, вы ведь сильны в арифметике?

Продолжая стоять с напряженным лицом, Тэракадо Тоору усилием воли поднял уголки рта и засмеялся. Но когда я засмеялся в ответ, его улыбка исчезла как по мановению волшебной палочки.

– Раньше для убийств срок давности составлял двадцать пять лет. Поэтому преступника два месяца назад должны были бы признать невиновным. Но закон пересмотрели, и, к вашему сожалению, все изменилось.

В принципе, я и раньше об этом знал. Смотря в телефон под столом, я просто хотел удостовериться, что в моих сведениях нет ошибки. Поправка системы срока давности по убийствам распространилась и на преступления, совершенные давным-давно.

– Я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать.

Я понизил голос, так что он с трудом мог расслышать меня.

– Я говорю о том случае, когда учительница старшей школы была забита до смерти в своем собственном доме.

Он тоже понизил голос, как и я.

– Но… я о том случае ничего не знаю…

– Я случайно все увидел. В ночь, когда произошло преступление, вы вышли из ее квартиры. Я испугался, вдруг и меня посадят заодно, и тогда не сообщил в полицию… Так не вы ли убили ее?

– О чем вообще речь?

– Я вот думаю, не взять ли мне с вас денег?

Тэракадо Тоору выкатил глаза, сжал губы и стал похож на богомола. С потолка продолжала литься «Из Нового Света». Звучали ударные, скрипки короткими нотами исполняли свои музыкальные фразы – приближалась кульминация.

– Миллион для начала.

Музыка с потолка нарастала все сильнее – бам! Бам! Бам!.. Бам! После немного надоедливых повторов – ба-а-ам! – громко зазвучали все инструменты, и в один миг стало тихо. Вряд ли Тэракадо Тоору дожидался окончания музыки, но он застегнул молнию и медленно отошел назад. Сенсор распознал его движение, и вода в писсуаре слилась.

Направляясь к выходу из туалета, он пробормотал, будто разговаривая сам с собой:

– После окончания семинара… подождите меня внизу.

Он вышел из туалета, и тут моча, которая никак не хотела выходить, полилась из меня бесконечным потоком.

2

Двадцать пять лет назад я жил в элитном многоквартирном доме в Харуми, в Центральном районе. Это было еще до того, как началось серьезное освоение территории, но признаки этого освоения уже проявлялись, и стоимость жилья здесь была высокая. Я мог позволить себе жилье в этом районе, потому что помимо зарплаты получал еще доход от акций. Жил я на десятом этаже двенадцатиэтажного дома. С балкона виднелся ослепительный Токийский залив.

Было начало февраля. В восьмом часу вечером я положил в бумажный пакет накопившуюся стирку и отправился в прачечную на отшибе квартала. На противоположной стороне дороги стояли три машины. Окна углового помещения на первом этаже жилого дома были заклеены голубой пластиковой пленкой. Я закинул содержимое пакета в стиралку, добавил порошок и нажал на кнопку «Пуск», рассеянно наблюдая через голубую пленку, как прерывисто сверкают вспышки фотоаппаратов и как, словно в телевизионном сериале, входят и выходят парни в синей форме.

За это время собрались ребята, похожие на представителей СМИ, частота вспышек увеличилась вдвое, и наконец появился один мужик. Мужик отбился от вопросов журналюг, перебежал мелкими шажками через дорогу и заскочил в прачечную.

– Вы всегда пользуетесь этой прачечной? – спросил он меня, показывая удостоверение полицейского.

Старый следак в накинутой на плечи потертой кожаной куртке как будто немного переигрывал.

– Всегда не пользуюсь, но иногда бывает.

– А вчера?

– Нет, вчера меня здесь не было.

Я солгал. Но следак, не сомневаясь в моих словах, состроил кислую мину и вышел через автоматические двери, ища, кого бы еще опросить.

Я закончил стирать и сушить, вернулся домой и включил телик. Диктор с прической «площадка» вещал о совершенном убийстве. В квартире дома, расположенного в Центральном районе, была до смерти избита женщина. На экране показывали тот самый дом. Погибшая – Томидзава Мика, 32 года. Учительница английского языка в частной старшей школе «Тоё». Тело обнаружили спустя сутки после смерти.

Пялясь в новости, я ясно вспомнил, что видел прошлой ночью.

В прачечной никого не было. Из ее окна видны дешевые апартаменты. Из двери крайней справа квартиры на первом этаже быстрым шагом вышел человек – так, как будто он избегал чужих глаз. Руки в перчатках. Черный дафлкот^[441]. Свет в коридоре был слабым, но из-под дафлкота проглядывала форма старшей школы «Тоё». Поглядывая из-под длинной челки, человек быстрым шагом пошел влево и вскоре исчез из виду. Но за эти несколько секунд я сумел понять, кто это. Единственный сын директора компании «Рурунет», акций которой я накупил на несколько миллионов йен. Его показывали по телевизору в программе о самых богатых семьях Японии.

О происшествии на следующий день написали в газетах, а через неделю известный еженедельный журнал опубликовал большую статью, в которой подробно рассказывалось о случившемся. В качестве орудия избиения был использован электрический обогреватель. В квартире не нашли отпечатков пальцев, принадлежащих убийце – преступник вытер их. Подозреваемых по делу не было. Учитель математики по фамилии С. когда-то встречался с потерпевшей, поэтому его несколько раз вызывали в полицию на допрос, но не как подозреваемого. Но больше всего привлекали внимание некоторые слухи о потерпевшей.

Как говорилось в статье, несколько жильцов из окрестных домов видели, как юноша в форме старшей школы «Тоё» входил и выходил из квартиры убитой. И не один раз, а несколько. Кроме того, один из соседей слышал, как из квартиры доносятся женские стоны, а через час оттуда выходил кто-то, похожий на ученика старшей школы «Тоё». В общем, в округе давно поговаривали, что Томидзава Мика водит шашни с учениками школы, в которой работает.

Читая эту статью, я больше всего волновался по поводу акций «Рурунета». В каком бы ключе ни появилось в СМИ имя Катано Тоору, это окажет влияние на акции. А тогда надо бы поскорее их обналичить, прежде чем это случится. Или же не стоит их продавать, раз они продолжают расти?

Сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, что у меня тогда с головой было не в порядке.

На следующей неделе в еженедельном журнале опять написали о происшествии, и, открывая его, я молился о том, чтобы никто не упоминал Катано Тоору. Акции «Рурунета» продолжали расти. Ни СМИ, ни полиция, видимо, так и не смогли добраться до Тоору. Несколько месяцев спустя не только перестали говорить о нем, но и само убийство все еще не было раскрыто. Я втайне ликовал. Закончился год, следующий также прошел успешно, и вот тогда акции «Рурунета» стали резко падать. Это никак не было связано с Катано Тоору, скорее всего, причина крылась в обычном падении результатов их деятельности. Но так как к тому моменту стоимость акций в три раза превышала стоимость их покупки и в спину меня подталкивал мрак случившегося, я обналичил все акции. Тогда я был удивлен – акции «Рурунета» продолжили свое падение, пока в конце концов компания не разорилась.

В общем, надо было остановиться еще тогда.

Потому что тогда я выигрывал по всем фронтам.

Но я увлекся и продолжил инвестировать в акции, следуя своей интуиции, которой отродясь не бывало, и в конце концов потерял практически все свои деньги. После ухода на пенсию я просаживал свои деньги на ипподроме, лодочных гонках и в игровых автоматах патинко. Я уже думал, что моя жизнь наверняка на этом и закончится.

Думал до сегодняшнего дня.

3

«А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!» – кричал я, прижав лицо к подушке. Выталкивал весь воздух из легких до предела, поднимался и жадно хватал кислород. Все тело у меня как будто затекало, в ушах слышался тонкий высокий звон. Я стоял на четвереньках на неубранном футоне у себя дома, повторяя эти движения вновь и вновь, сразу после того как вернулся домой, поговорив с Тэракадо Тоору. Несмотря на то что уже было время смотреть мульт про Садзаэ-сан^[442].

Миллион йен.

Нет, для начала миллион йен.

Закипающая кровь бежала по венам. Даже было слышно как. «Не нервничай. Успокойся». Но мое тело не слушалось меня, лицо опять приблизилось к подушке. Оно находилось в непосредственной близости от нее, мои легкие сделали глубокий вдох, нос и рот зажались подушкой, и из набивки – гречневой шелухи – донесся наступающий волнами громкий голос. Если бы только это! Теперь я, не успев оглянуться, вцепился со всей силы зубами в подушку. Энергично поднял тело вверх, помотал шеей в разные стороны, и подушка, словно попавший в западню дикий зверь, начала мотаться то влево, то вправо. И в тот момент, когда я разжал челюсти, она полетела по прямой в сторону стены.

«После окончания семинара… подождите меня внизу».

Позднее Тэракадо Тоору, один, спустился к главному входу здания, где я ожидал его. Он не смотрел прямо на меня, а направил лицо к солнцу, и лицо его, освещаемое лучами, выглядело моложе. Очков на нем не было. В профиль он реально напоминал себя в годы учебы в старшей школе.

– Ну, так что? Я имею в виду нашу недавнюю беседу.

После странного долгого молчания Тэракадо Тоору открыл рот.

– А что будет, если я скажу, что не заплачу?

– Я всего лишь сообщу полиции.

– Угрожаете? Это разве не преступление?

– Да пусть меня схватит полиция, мне терять больше нечего.

Несмотря на воскресенье, прохожих было много, мимо шли люди совершенно разных типажей. Мы же наверняка выглядели как обыкновенные знакомые, которые обмениваются привычными фразами, заговорившись на улице.

– Послушайте, я не собираюсь ломать вам жизнь. У меня сейчас проблемы с деньгами, вот я и хочу, чтобы вы мне заплатили в обмен на то, что я сохраню вашу тайну. Можете считать это платой телохранителю за то, что он оберегает вашу жизнь от опасности. Это ведь неплохие отношения.

Только отношения эти будут тянуться вечно.

Ведь телохранитель – сам опасность.

– Вы не могли бы немного подождать?

В этот момент я увидел, как от лифтов в нашем направлении идет та молодая женщина. Она остановилась, заметив меня, но, похоже, у нее было какое-то дело к Тэракадо Тоору, поэтому мы с ним обменялись короткими фразами и решили встретиться через неделю.

– На следующей неделе я опять провожу семинар, но в другом месте. Станция Симбаси.

Тэракадо Тоору залез в сумку и стал в ней копаться, пока не нашел записную книжку. Написал ручкой адрес на страничке, вырвал ее из книжки и передал мне.

– Там такое же здание, как это. Зал на пятом этаже. На шестом расположены офисы. Воскресенье – выходной день, поэтому там никого не будет.

– И?..

– В туалете на шестом этаже никого не будет, мы сможем остаться вдвоем.

Он выбрал место, где нас никто не увидит. Или же он в принципе любит разговаривать в туалете.

– Семинар заканчивается ровно в четыре часа, встретимся после него.

Я кивнул. Тэракадо Тоору повернул голову, посмотрел на женщину в лифтовой зоне и помахал ей рукой, извиняясь, что заставил ее ждать. Обычный жест, как будто ничего и не происходит. Как будто так и надо.

– Прошу вас передать миллион наличными.

– Понял.

Тоору Тэракадо вернулся в здание. У лифтов он обернулся, лицо его было абсолютно бесстрастным… Нет, на нем вообще не было никакого выражения, даже бесстрастного. Как будто это лицо принадлежало не живому человеку. Пустые глаза были похожи на две дырки в бумажной перегородке фусума^[443], но я почувствовал, что в их глубине что-то есть. Кто-то есть. Как будто я увидел то, что не должен был видеть. Я невольно отвел взгляд. Но забыть выражение его лица мне не удавалось, и когда я кричал в подушку, оно никак не хотело уходить из моей головы.

Наверное, это было его подлинное лицо.

В мире у всего есть лицевая и обратная сторона, орел и решка, и в большинстве случаев они занимают одинаковое пространство. И убийство, и купюры, и мелочь, и человек. Однажды, в мои детские годы, один из приятелей, школьный заводила, предложил подзаработать и сыграть в «орла и решку» моей стойеновой монетой, которая лежала в моем кармане. Если выйдет орел, то монета его. Если выйдет решка, то он заплатит мне сто йен. Я согласился на условия и подбросил стойеновую монетку вверх. Я был неуклюж и монетку не поймал, она упала на землю и покатилась. Потом остановилась, на ней крупно было написано «100». Приятель радостно закричал: «Я выиграл! Выиграл!» – и поднял монету, лежавшую на земле. Я понял, что проиграл, но о том, что орел – это картинка на монетке, я узнал только в средней школе. Слишком поздно узнал.

4

Прошла неделя.

Я стоял на четвереньках на футоне и снова рычал. То место на подушке, которым я зажимал рот, пропиталось слюной и потемнело. Заметив пятно, я опять погрузился в него лицом и, изо всех сил вцепившись в подушку зубами, стал раскачивать ее то влево, то вправо, а потом швырнул вбок. Подушка впечаталась в стену и упала. Другими словами, я занимался тем же самым, что и неделю назад. Но на самом деле существовало серьезное отличие.

В моей правой руке был зажат миллион живехоньких йен.

Небрежно. Без всяких конвертов и кошельков.

Не знаю даже, есть ли такие кошельки, в которые поместился бы миллион йен.

Я стоял на четвереньках на футоне, сдерживая себя в полную силу. Иначе я бы подпрыгнул к потолку, завопил в прыжке и начал дергаться в еще более непонятных движениях. Наверное, на прошлой неделе я не представлял себе, что такой день придет. А теперь моя жизнь значительно изменилась, и уже то, как я злился на толпы прохожих в парке Уэно, казалось чем-то далеким. Так же было, когда я учился в началке. Я шел домой один, пиная мешок со спортивной формой. Друзей у меня не было, и после уроков никто не шел домой вместе со мной. Что можно сделать на миллион? Все что угодно. По крайней мере я – человек, пропитавшийся жизнью бедняка, – могу представить себе многое.

«Прошу вас передать миллион наличными».

Этот миллион я сжимал в своих руках и стоял на четвереньках на футоне. Если бы я был достойным сожаления преступником, какие часто появляются в кинофильмах и сериалах – то есть преступником, который на самом деле обладает чистым сердцем и из-за этого совершает правонарушение, – меня бы еще можно было спасти. Но меня спасти было нельзя, так как я был преступником с крутым характером. Я сам понимал это. Понимал, но было уже поздно.

Я посмотрел на подушку, валявшуюся в углу комнаты, и представил себе будущее. Сначала миллион. А сколько дальше? Что ж, со мной такое происходит впервые, так что откуда мне знать. Понятно, что сумма меньше не станет. Это наверняка, по стандартной теории шантажа. Еще один миллион, как сейчас? Или же два? Или все три? Я поднес к лицу пачки денег, зажатые в руке, и пристально посмотрел на них. Я чувствовал, как в животе постепенно растекается черный сироп. Он становился все темнее и чернее, окрашивал все внутренности до каждого уголка. В конце концов все, что было внутри меня, окрасилось в черный цвет. Мне так показалось.

Через два дня ко мне домой заявились следаки и забрали меня в полицейский участок.

5

– Нет, я правда ничего не знаю.

Я сидел в комнате для допросов напротив старого следака, нас разделял стол. Он был очень похож на сыщика, который двадцать пять лет назад расспрашивал меня в прачечной. Как будто он появился передо мной, как сублимированный продукт, который я закинул в горячую воду.

– Но мне все известно о ваших отношениях с господином Тэракадо Тоору.

– Я вам уже сказал, что очень плохо его знаю. В позапрошлое воскресенье я пошел на финансовый семинар, который вел… господин Тэракадо, так ведь его зовут, да? Но большого доверия он у меня не вызвал, и я вернулся домой, не дослушав до конца. А наши с ним отношения… От кого вы это вообще услышали?

– От ведущей семинара, о котором вы сейчас сказали.

Как будто, пока я оправлялся от шока, пытаясь осознать, в каком пердимонокле оказался, мне поставили шах и мат.

– Вроде бы она состояла в любовной связи с потерпевшим, и он все ей рассказал.

– Что значит… «все»? – попробовал уточнить я.

И мой собеседник ответил то, что я и предполагал:

– Все. И о шантаже, и о происшествии двадцатипятилетней давности.

Старый сыщик поднял широкие брови, как бы спрашивая: «И долго ты будешь отпираться?»

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил я.

Сыщик поджал губы и наклонил голову практически горизонтально. Некоторое время он пялился на меня, не меняя позы, но потом, будто передумав, смягчился и придвинул ко мне лицо, будто говоря: «Расколешься – полегчает».

– Господин Судзуки… Что вы делали два дня назад, в воскресенье в полдень?

В воскресенье я орал, стоя на четвереньках и сжимая пачки денег.

– Я же сказал, что был дома целый день.

Я опять соврал. Как пойманная букашка, которая бессмысленно шевелит лапками, чтобы сбежать.

В тот день, наоравшись вдоволь, я запихнул деньги под футон и вышел из дома. И пошел по теплым улицам, затянутым низкими тучами, по направлению к вокзалу. Весь я был заполнен чем-то черным, похожим на черный сироп. Глаза, носы проходивших мимо людей расплывались, почему-то мое зрение раскачивалось вверх-вниз и справа налево. Ноги напоминали вареную лапшу. Вокруг начинало темнеть, тучи висели так низко, что готовы были положить свои животы на дома, пошел мелкий дождь. Я зашел в комбини и купил там черный зонтик. Но сразу не ушел оттуда, а еще побродил по залу, стырил нож с полки и положил его во внутренний карман пиджака.

– Вот как? Значит, вы не ходили к Симбаси?

Тело Тэракадо Тоору с ножевыми ударами нашли поздним вечером того же дня. Его обнаружил охранник в туалете здания у станции Симбаси, оно уже остыло.

– Не ходил.

Мне хотелось, чтобы ничего этого не было. Словно вытащили штепсель из розетки, а потом вставили обратно. В тот день, после того как ранил Тэракадо Тоору в туалете, я точно избавился от ножа. Когда входил и выходил из здания, старался не попасться на камеры слежения. Но к чему это все было, если Тэракадо Тоору все рассказал этой молодой девке, которая открывала семинар? И о нашей с ним связи, и о происшествии двадцатипятилетней давности, и о шантаже?

Старый сыщик потер подбородок с таким взглядом, как будто смотрел в дальнюю даль.

– Однако бывший учитель своего бывшего ученика-то…

Запись 3

История 3 Сверчок

1

– А давайте рванем сегодня к сосне с вырванными корнями?

Гнавший впереди всех на велике Сверчок повернул назад свою большую голову – всю в поту.

– Томиока, ты же не видел еще? Сосну-с-корнями.

Я покачал головой, и Сверчок расплылся в улыбке.

– Отлично, тогда я тебе ее покажу.

Мы ехали один за другим по широкой дороге, ближе к обочине. Впереди Сверчок, потом я, Камиму, Симому и Журавль. Камиму – сокращенно от Камимура, а Симому – от Симомура. Говорят, такие фамилии часто встречаются в этих местах, но я пока никого не встречал, кроме них двоих. Журавль (Цуру) – от Цуруя. Но почему Сверчка так прозвали, я не знал. Я переехал сюда весной, всего лишь три с половиной месяца назад, и был в четвертом классе.

– А сосна-то с корнями… – начал говорить я.

Но Журавль, ехавший позади всех, перебил меня:

– Че ж не поехать. Только деньги как делить будем?

Наверное, под деньгами он имел в виду монетки, которые кидали к корням сосны. Если ехать прямо по проспекту, то по правую руку виднеется пологая гора Томби. На полпути к ее вершине росла сосна-с-корнями. Ее так прозвали из-за того, что корни у нее раскорячились, будто поднимали собой ствол. В широко раскрытую полость взрослые кидали монетки – одну йену, пять, десять, а иногда, изредка, сто йен. Когда жил в Токио, я видел, что в фонтане парка на дне лежит много мелких монет. Наверное, и у сосны что-то похожее.

– Деньги, если будут, отдадим Томиоке. Он впервые там, – сказал Сверчок и улыбнулся, будто напоказ.

– Да мне деньги не…

– Перестань. Все тебе отдадим. Мы сто раз уже поровну делили.

Седло дамского велосипеда Сверчка было опущено почти в самую нижнюю позицию. Для ученика четвертого класса начальной школы Сверчок был крупным парнишкой, но, наверное, его мать была еще крупнее, поэтому, не опустив седло, он не смог бы кататься. Мы же все ездили на велосипедах, подходивших нам по размеру. Своего велосипеда, пожалуй, не было только у Сверчка, если считать его одноклассников (хотя их было немного). Но никто над ним не подшучивал. Правда, не потому, что все по-доброму относились к нему.

– Да мы никогда поровну не делили!

– Ага.

Камиму и Симому перешептывались, а Сверчок тут же нажал на тормоз маминого велика. Мы ехали позади него и поспешно затормозили, колеса заскользили по земле, и велосипеды легонько столкнулись.

Сверчок обернулся, и его лицо показалось еще крупнее, чем обычно.

– Чего вы там шепчетесь?

– Ты всегда больше всех себе берешь, – сказал Камиму, резко подавшись назад.

– Так никто из вас не против.

– Ну-у… ты зачастую вообще не делишься.

– А чего вы только сейчас мне об этом говорите?

Сверчок в общем-то никому не угрожал, по его лицу было видно, что он искренне удивлен.

Но он был крупного телосложения, руки и ноги полные, говорил басом, когда у нас ни у кого голос еще не ломался, так что любое выражение его лица выглядело очень весомо. А Камиму и Симому были такими же коротышками, как и я сам.

– Ладно, проехали, – пробормотал Камиму, отводя взгляд, и Симому легонько кивнул.

Сверчок приблизил к ним лицо и уточнил с выражениемискреннего сомнения на лице: «Точно все хорошо?»

За эти три с половиной месяца такое часто случалось, поэтому я молчал, делая вид, что чувствую себя неловко, а на самом деле думая о другом: как бы мне отделаться от поездки к сосне-с-корнями? Не то чтобы мне не хотелось посмотреть на нее. Говорили, что она напоминает стоящего осьминога, поднимая толстый ствол своими переплетенными корнями. Но по пути к горе Томби нужно долго ехать прямо по широкой дороге, повернуть направо и перебраться через реку Осако. А туда мне не хотелось. Не хотелось видеть цветы, которые дедушка и бабушка приносили в память об отце.

– Какой смысл вспоминать, что было раньше? То, это…

Журавль достал носовой платок, вытер шею, аккуратненько сложил его и отправил обратно в карман. Шея у Журавля была длинная и тонкая – может, это бросалось в глаза еще из-за его прозвища. И ноги очень длинные, он был где-то одного роста со Сверчком.

– С чего бы Ками и Симо всерьез на тебя обижаться? Если уж решили ехать, то поехали скорее. До сосны-с-корнями пипец сколько добираться.

– Это точно. Поехали. Но сегодня если увидите мелочь, не хватайте ее себе, договорились? Томиока в первый раз, так что все ему отдадим, ладно?

– Да я не хочу туда!

В ответ на мои слова Сверчок открыл рот, дернув квадратным подбородком. Я оглянулся, бросив взгляд на остальных. Все они нахмурились, будто говоря: «Нечего нам тут проблемы создавать».

– Устанем на великах в гору тащиться.

Я соврал, настоящую причину мне раскрывать не хотелось. Некоторое время все молчали. Слышно было только, как стрекочут цикады. Казалось, эта троица – Журавль, Ками и Симо – застыла в стойке, приготовившись к реакции Сверчка. В следующее мгновение Сверчок захохотал так, что еще немного, и лопнет на глазах у всех.

– Ну ты даешь, Томиока!

Он вытянул руку, схватил меня за футболку и закатал ее. За эти три с половиной месяца у меня загорели лицо и руки, но живот был совсем белый.

– Дорога вверх по склону Томби и впрямь не сахар. Тогда это… давайте куда-нибудь в другое место поедем. Например, как вам… Ну, мы там в прошлом году были. Там, где много этих, красных… как их называют-то?

– Яммо?^[444]

– Точно, яммо. Томиока, поехали яммо смотреть?

Что это за яммо такое, я и понятия не имел, но согласился, лишь бы не ехать к сосне-с-корнями.

Сверчок тут же принялся крутить педали маминого велика. Его прямые плечи бросались в глаза, он быстро удалялся из поля зрения. Оставшаяся троица одновременно вздохнула, и Журавль высказал усталым голосом:

– Опять туда тащиться…

Я хотел поехать вслед за Сверчком, но педали у меня не крутились. Я оглянулся. Камиму справа, а Симому слева тянули мой велосипед за багажник. Журавль из-за их спин сказал:

– Ты просто в новинку для него.

Я эту фразу проигнорировал и изо всех сил стал крутить педали, продвигаясь вперед. Камиму и Симому надоело, и они отпустили багажник. Ехать стало легко. Я задумался. Все слушались Сверчка, как будто им отдавал приказы какой-то крутой чувак. И в школе, и после уроков. Причина этого, наверное, в том, что никому не хотелось заморачиваться. И его боялись. Честно говоря, Сверчок умом не блистал, не продумывал хотя бы один шаг вперед и тут же начинал злиться, если ему что-то не нравилось. Учился он настолько плохо, что даже трудно было в это поверить. Когда Камиму посмеялся в шутку над его результатами за контрольную, Сверчок покраснел и пихнул его так, что тот свалился на пол вместе с партой. После этого Камиму отвели в медпункт, а Сверчка – к директору. С нормальной точки зрения хуже некуда иметь таких одноклассников в началке, куда ты попадаешь как новенький. Но я никаких чувств не испытывал. Мне было все равно, покровительствует мне Сверчок или нет, и даже если однажды он наорал бы на меня и побил, меня бы это наверняка совсем не тронуло. С тех пор как моя мать ушла из нашего дома в Токио, половина чувств покинула меня, а когда год назад умер отец, меня покинула вторая половина. Иногда я хотел, чтобы так же пропали и воспоминания о матери и отце, но мне не хотелось, чтобы каждый из них снова исчез.

2

Мы добрались до холма, который был гораздо ближе горы Томби. Загадочный яммо оказался красными круглыми плодами, висящими на деревьях.

– Вкусные они, без дураков, – настаивал Сверчок, и Журавль, Камиму и Симому кивнули, немного улыбнувшись.

Сверчок поставил велик на подножку и зашагал вверх по склону своей походкой вразвалочку. Деревья с большим количеством ярко-красных плодов находились на вершине холма, раскинув свои ветви. Вокруг было еще некоторое количество деревьев, но они, похоже, относились к другому виду.

– Я буду вас поднимать по очереди.

Стоя под деревом с яммо, Сверчок подхватил меня за под мышки и поднял. Обе мои ноги болтались в воздухе, а огромные ветви дерева приблизились к моему лицу. Я схватился за них, сел на корточки, и цикада, сидевшая на ветке, свистнула и улетела.

– Отпускаю? Можно, да?

– Все в порядке.

Я лег животом на ветку, тем самым опустив ее, и одну ногу перекинул через нее. Ветер задувал через воротник футболки и выходил со стороны живота. За холмом простирался пейзаж, полный зелени. По левую руку располагалась гора Томби более сложного оттенка. А если посмотреть еще в сторону, то можно увидеть тот мост, поэтому я спешно отвернулся. За это время Сверчок успел закинуть на другие ветви дерева Камиму и Симому. Журавль отказался от помощи, заверив, что залезет сам. Но в результате так и не смог и сказал, что будет собирать внизу плоды, которые мы будем ему скидывать.

– А, хорошо. Тогда на дереве лопать не будем, все кидаем вниз. Журавль плоды соберет, и мы потом все вместе поедим, – сказал Сверчок и обхватил ствол обеими руками и ногами.

Времени на это у него ушло много, но он залез на дерево выше, чем сидели мы с Камисимо. Выглядело это некрасиво и опасно, так что мы хотели даже подать ему руки. Сверчок был крупным парнем, но ловкостью не отличался. Такое впечатление, что его голова не успевала за ростом и развитием тела, что бы он ни делал, все получалось плохо. На физкультуре во время кувырков на матах он так неловко заваливался вперед, что оказывался не на мате, а на полу. Когда он пробовал встать в стойку на руках у стены, у него ничего не получалось, он только пукал несколько раз, и все. Я ни разу не видел, чтобы он проявлял активность во время игры в гандбол. Он оставался на поле до конца матча, но никому не хотелось, чтобы он орал, поэтому ему просто не пасовали мяч. Играя в другой команде против него, я однажды бросил мяч без всякой задней мысли. И он не смог его поймать. Мяч ударил его по пояснице, и потом Сверчок хватался руками за воздух перед грудью, как неуклюжий форвард сборной. В это мгновение все замерли. Но ничего особенного не случилось, Сверчок с досадой усмехнулся и вышел за пределы поля.

Я посмотрел вниз. У подножия холма стояло новое трехэтажное здание. На втором этаже в большом окне виднелись несколько парней. Там же росли высокие деревья, которые могли бы спрятать нас друг от друга, но сейчас мы отчетливо видели их. Похоже, пятиклассники. В этом городе в началке в каждой параллели было по одному классу, и мы помнили лица даже тех, кто старше нас на год. В здании располагался центр «Соприкосновение», в котором были детский комплекс и библиотека, проводились выставки картин и каллиграфии.

– Там всегда пятиклассники сидят. Все оккупировали, – щелкнул языком Камиму, проследив за моим взглядом.

И тут же, развернувшись на ветке, сел спиной к зданию. Симому же, несмотря на то что мы только что говорили о «Соприкосновении», даже не посмотрел в их сторону. Пятиклассники за окном сидели на полу по-турецки и играли в геймбой^[445]. Разглядеть было сложно, но, скорее всего, в цветной, который вышел два года назад. У меня был черно-белый, но с тех пор как ушла мама, я ни разу его не включал.

Один из пятиклассников поднял голову и заметил нас, сидящих на дереве. Тотчас сказал что-то остальным, и они одновременно посмотрели в нашу сторону. Все они смеялись. Вот как? Теперь понятно, почему никто, кроме Сверчка, не хотел сюда ехать. Пятиклассники сидели в комнате с кондером и играли в геймбой. А мы собирали яммо и выглядели то ли как неандертальцы, то ли как дети малые. Не хотелось, чтобы нас застали за подобным занятием.

– Журавль, ты готов? Сейчас сброшу тебе.

Согнувшись среди веток, образовавших что-то похожее на иероглиф, Сверчок протянул руку к яммо, висевшему на кончике ветки. Среди красных плодов он выбрал те, что побольше, и стал кидать их вниз, в траву. Журавль вяло пошел их подбирать.

– Томиока, яммо вкусны, когда они красные. Но слишком красные или даже черноватые – они это… гнилые. Смотри не проколись.

Подражая Сверчку, я срывал плоды и кидал их вниз. Если на них сидели муравьи, то я сперва сдувал их. От каждого моего движения ветка качалась, сквозь листву проникали солнечные лучи, которые светили в глаза. Камиму и Симому, не торопясь, тоже срывали и кидали плоды, а Журавль подбирал их внизу. Время от времени Сверчок отправлял в рот сорванный яммо и смачно выплевывал косточки.

– Жижа такая сладкая, супер!

Камиму посмотрел на Симому и прошептал: «Жижа». Симому сжал губы, чтобы не рассмеяться. Я подумал, лучше бы они сказали, что это не жижа, а сок. Но и так было понятно, поэтому я промолчал.

– Ну все. Хватит на сегодня. Айда есть!

Сверчок медленно слез, скользя по дереву и держась за его ствол руками и ногами. На последнем метре показалось, что еще немного, и он соскользнет и свалится, поскольку не опустил ноги. В итоге он тяжело приземлился на попу. Потом встал и решил помочь нам спуститься, но Камиму и Симому спрыгнули сами. Я повис, держась за большую ветку обеими руками, хотел было спрыгнуть в траву, но не смог, так как Сверчок стоял внизу и мешал мне. Он схватил меня за зад, осторожно поставил на землю и положил мне на голову свою руку, испачканную соком яммо.

– Пошли, поедим в теньке.

Я подумал, что мы и впрямь куда-то пойдем, но Сверчок просто тут же сел под деревом. Мы с Ками и Симо сели там же. Журавль принес яммо, завернутые в носовой платок, и положил их посередине – всего около тридцати штук.

Я ел яммо в первый раз. Плоды были теплые, в центре – огромная косточка, так что есть оставалось не так уж и много, но на вкус они были неплохие. Если раздавить кусочек яммо языком, прижав его к верхнему небу, то из него выходит сладкий сок, который затем попадает в горло. А куда же выкидывать косточки? Пока я раздумывал, Сверчок выгнул шею и выплюнул косточку позади себя. Я сделал так же. На фоне ослепительно-голубого неба темно-красная косточка исчезала из поля зрения, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Журавль, Ками и Симо клали себе в рот яммо с таким выражением лица, как будто их заставляли есть живых жуков, а косточки выплевывали себе под ноги с таким видом, будто изрыгали из себя трупы.

Журавль несколько раз поглядел на часы – наверное, не мог дождаться, когда Сверчку надо будет возвращаться домой. В начале пятого Сверчок говорил: «Мне в идзакаю^[446]», – и уходил раньше других. Его родители держали питейное заведение, и ему вроде как надо было помогать им. Сначала вместе с остальными я провожал Сверчка взглядом, а теперь чаще всего стал уезжать вместе с ним. Без Сверчка эта троица нарочно начинала обсуждать всякую всячину, о которой я не имел никакого понятия.

– Ребзя, может, кто-нибудь купит геймбой, а? В него можно и на улице играть, – предложил Сверчок.

Весь рот у него был вымазан красным соком.

Практически у всех одноклассников Сверчка дома была приставка Super Famicom^[447]. Я тоже привез свою из Токио, она так и лежала в картонной коробке. Но в этом городе младшеклассникам было запрещено собираться у кого-нибудь дома после уроков, чтобы поиграть в игры. Типа, из-за этого может испортиться зрение и развиться гиподинамия. Наверное, пятиклассники собирались в «Соприкосновении» по этой причине.

– Кто-нибудь купит, и мы вместе будем играть, да? Да? Да? Да? Да?

Для убедительности Сверчок посмотрел каждому из нас в лицо. Журавль, Ками и Симо закивали, немного улыбнувшись. Я хотел было сказать, что у меня есть геймбой, но передумал. Геймбой с черно-белым экраном уже устарел, одна досада от него.

– Журавль, который час? – спросил Сверчок, и Журавль поднес к лицу руку с часами.

Я увидел со своего места электронные цифры 15:58.

– Пятый час.

– Вот как? Ну, я поехал. Мне в идзакаю. Извиняйте.

Сверчок запихнул в рот яммо и встал. Я поднялся за ним. Мой уход вместе со Сверчком вошел в привычку, поэтому никто не задавал лишних вопросов.

– Мне еще карасику надо корм дать. У меня же это… рыбка есть. Она маленькая пока, я ее в Охако выловил. Кормлю ее кормом для золотых рыбок. Когда я к ней подхожу, она ко мне подплывает, реально.

«Поняли?» – как будто хотел сказать он, улыбаясь, но мы всего лишь неуверенно мотнули головами. Он хвастался рыбкой уже в третий раз. Во второй раз Журавль сказал тихонько: «Они же бедняки. Она вырастет, и они сожрут ее, наверное».

3

Где моя мать, я не знаю.

Мне просто неизвестно, в каком она конкретно месте, а вот в каком она мире, я худо-бедно себе представляю. Ну, так же, как понимаешь, когда говорят «ушел в мир иной».

Когда я учился во втором классе, мама работала кассиром в супермаркете неподалеку. По утрам мы выходили из дома в следующем порядке: папа, я, мама. Она работала где-то до часу дня, поэтому возвращались мы так: сначала мама, потом я, потом папа. Иногда бывало: я, мама, папа.

– Сегодня я задержусь на работе, – иногда говорила мама.

В такие дни она возвращалась часов в семь-восемь вечера. Я готовил рис в рисоварке, разогревал в микроволновке жареное мясо с имбирем, креветки в кляре и курицу в панировке в тостере и ужинал один. У меня был бонус: я мог есть, смотря телик. Но мне все равно бывало тоскливо и одиноко. Не знаю почему, но это чувство тоски накатывало волнами. Иногда я вообще ничего не чувствовал, а иногда мне казалось, будто что-то высасывает все содержимое моей груди.

Однажды после уроков эта волна стала особенно большой, мне показалось, что еще немного – и она опустошит меня. Я взял кошелек и пошел к лифту. Это было незадолго до прихода зимы. Пока лифт спускался с седьмого этажа на первый, я отстегнул липучку кошелька и пересчитал монетки. Там было четыреста с небольшим йен. В супермаркете, где работала мама, был небольшой отдел канцелярских принадлежностей, я собирался купить там ластик. Что бы сказать? Я потерял ластик в школе, или же он у меня истерся? Так и не придумав, как правильно сказать, я спустился на лифте и вышел из главного входа нашего дома.

Пока шел по дороге по направлению к супермаркету, я заметил, что стал необычайно бодр. Как будто в мою грудную клетку влили питательную жидкость, и она заполнила все пустоты. В какое-то мгновение мне подумалось, что я иду в супермаркет из-за мамы. Несмотря на то что она занята работой, мама хочет увидеть меня. И тут я появлюсь. Пусть я всего лишь второклашка – я иду один, и у меня кошелек. Она наверняка очень обрадуется. Может быть, даже расплачется.

Когда дошел до супермаркета, в отделе зелени неподалеку от входа я заметил знакомую тетеньку-продавца. Когда мы с мамой заходили сюда за покупками, мы несколько раз общались с ней.

– Твоя мама ушла в час, – сказала она, когда я посмотрел в сторону кассы.

Словно в качестве оправдания я выбрал ластик в канцелярском отделе, оплатил его на кассе у чужого человека и вернулся домой.

Мама вернулась в восьмом часу, и я сказал ей, что потерял ластик и ходил в супермаркет за ним. «Я был там, а тебя не было», – сказал я. Я ни в чем не сомневался, просто мне хотелось, чтобы мама узнала о моем отважном приключении.

– Только не говори об этом папе.

Мама оглянулась на меня, снимая пальто. Она улыбалась, только глаза ее совсем не улыбались. Она смотрела на меня, как на предателя или что-то вроде того… Хотя нет. Просто позже я напредставлял себе столько всего, что, может, на самом деле такого и не было. Какой там был взгляд?.. Постепенно мне стало тяжелее вспоминать все, что связано с ней.

Тогда я кивнул ей, но в конце концов нарушил данное ей обещание. Прошло несколько дней, и в субботу, когда у папы был выходной, я решил похвастаться ему, как сам ходил в магазин. Я ведь не знал, насколько важным было обещание, данное матери.

Папа слушал меня так, как будто смотрел скучную передачу по телевизору. Сейчас мне кажется, он настолько сдерживал себя, чтобы не взорваться, что его лицо утратило всякое выражение.

Что и как было потом, я не знаю. Я стал чаще просыпаться по ночам. Меня будили равнодушный ровный голос отца, удары по обеденному столу, всхлипы матери – мне казалось, что я слышал именно эти звуки. Иногда предчувствия меня не обманывали. А может быть, это были не предчувствия, а признаки чего-то.

Во время зимних каникул мы с отцом сели на синкансэн и поехали в гости к дедушке и бабушке. Тогда мне и в голову не могло прийти, что потом я стану у них жить.

Мы провели дома у бабушки и дедушки семь дней. Мы и раньше приезжали к ним на Новый год или на Обон^[448] летом, но так долго мы никогда у них не гостили, даже без мамы. Дедушка с бабушкой, как и прежде, улыбались мне, мы все вместе смотрели новогодний конкурс песни, ели новогоднюю еду. Но когда я ложился спать, до меня доносились голоса разговаривавших о чем-то троих взрослых, как далекая буддистская молитва.

Когда мы вернулись в Токио, отец отправил меня домой, а сам остался на улице. Я открыл дверь и увидел маму. Она сидела, выпрямив спину, на стуле в столовой. Мама была накрашена. Она пристально посмотрела на меня, вошедшего в комнату.

– Прости меня, – сказала она, встала и вышла из дома.

Я не знал, что с тех пор больше не увижу ее. Как дурак, не проронил ни слова, просто смотрел, как она уходит, о чем-то задумавшись.

Мама не возвращалась, отец не поднимался, и я стал зачем-то осматриваться. Заметил, что в доме не осталось маминых вещей, как будто здесь всегда были только наши с папой вещи. В шкафах все было аккуратно разложено.

Нельзя сказать, что мне и сейчас совсем непонятно, что произошло. Я понимаю, но смутно. После того как мама ушла, мы с папой смотрели сериалы и шоу. Иногда он внезапно переключал канал или вообще выключал телевизор. Наверное, в сериале или в шоу показывали то же, что случилось с мамой. После того как я начал жить с дедушкой и бабушкой, они иногда произносили слово «мужчина», думая, что я не слышу, и я догадывался, что они подразумевают что-то другое – не то, что пишут на двери туалета или раздевалки в школе.

4

– Сверчок, а тебя так прозвали, потому что тебя зовут Минагава Сэйя? – спросил я его, когда мы ехали на великах, возвращаясь после сбора яммо.

– С чего это?

– Так, просто интересно.

– Не, я про то, что с чего ты решил, будто я Сверчок из-за того, что меня зовут Минагава Сэйя?

– А-а! Ну смотри, если взять первые слоги от фамилии и имени и прочитать наоборот, то получится «сэми», то есть «сверчок».

Сверчок, заскрипев цепью, бросил на меня взгляд.

– Это слишком заумно.

Он сказал, что Сверчком стал в прошлом году.

– Не знаю даже. Журавль и остальные стали называть меня Сверчком, но я сначала, ну, не догадывался, что они обо мне. Я это, как-то подошел к ним, а они про Сверчка говорят. Ну, я подумал, что они про сверчка, который насекомое, а потом услышал, как Симому говорит: «Сверчок после четырех домой едет». Ну, тут я и понял, что они про меня.

Когда дело доходило до длинных фраз, Сверчок сперва говорил то, что сразу приходило в голову, и требовались усилия, чтобы понять, что он имеет в виду.

Иногда, как, например, сейчас, он вообще не отвечал на заданный вопрос.

– Ну, так почему Сверчок?

– А-а, ты об этом? Ну, я тогда спросил их, и они, это, сначала прямо удивились так – видно, не замечали, что я рядом стою. Ну и тут Журавль-то и говорит: «А у тебя голос хриплый такой, с присвистом». Ну, говорит, красивый голос такой, на сверчка похож. У них же еще голоса детские. И у тебя тоже. Типа, они завидуют мне. Все же любят сверчков. Ну, этих, которые насекомые.

Похоже, это Журавль на ходу придумал. Наверное, основная причина в другом. Возможно, в том, что он вдруг начинает громко кричать. Или в том, что кожа у него смуглая. Или еще в чем-то.

– Ну да ладно. Лучше скажи, это… ты в подготовительный поход послезавтра пойдешь?

– Чего это ты вдруг?

Подготовительный поход подразумевал подготовку к летним каникулам. Какая такая подготовка, что в нее входит – я не знал, но после окончания учебного года каждая параллель вместе с классным руководителем отправлялась во всякие места. Наше место было у сосны-с-корнями на горе Томби. Да, понятно, что Сверчок имел в виду.

– Да ничего… Идти в гору по склону, наверное, не так уж сложно.

Я совершенно забыл о том, что наврал недавно.

– Вот как?.. Если тяжело станет, скажи. Я тебя на спине дотащу.

– Все в порядке.

– Даже если у сосны-с-корнями будут деньги лежать, во время похода их не заберешь, наверное. Учитель заметит.

– А по пути от школы к горе надо переходить мост через реку Охако?

– Не надо. Это же какой обход получается!

– А, да.

Я успокоился. Мы добрались до большой дороги. Наши со Сверчком дома находились по другую сторону. Мы добрались до пешеходного перехода, но, наверное, из-за того, что наступил вечер, машин было много, и нам не удалось пересечь его сразу. И так было всегда. И почему не сделают светофор?

– У тебя ведь нет ни отца, ни матери, да?

Деликатность Сверчку была неведома, он лепил все, что приходило ему в голову. Но это лучше, чем неловкая атмосфера после неуклюжего внимания.

– Мне мои говорили, что отец у тебя умер, а с матерью что?

– Ушла.

– Почему?

– Не знаю.

Стоит только начать ковыряться в причинах, и это будет длиться бесконечно. Наверное, мама устала от холодности и безразличия отца. А отец охладел к ней из-за своей болезни. Болезнь эта могла завершиться летальным исходом, и отцом овладела мысль: «Почему именно я?» Его холодность по отношению к матери была, видимо, продиктована просто тем, что мать чаще всех попадалась ему на глаза. Она обращалась к нему, а он игнорировал ее. Постоянно ругал за какие-то мелкие оплошности. «Постоянно» – это не раз в десять или двадцать минут, а гораздо чаще.

– Ничего не поделаешь, это все из-за болезни отца.

Мама рассказывала мне, что отец заболел, когда я учился в первом классе началки:

– Раньше он был бодрым, любил спорт… Мы с ним часто ездили кататься на лыжах и купаться в море. – Узнав об этом, я удивился. Я никогда не видел, чтобы отец занимался спортом или хотя бы смеялся.

Мама говорила, что здоровье отца ухудшилось сразу после моего рождения. Он прошел полный медицинский осмотр в больнице, и оказалось, что при его заболевании сердце не может перекачивать кровь так, как это требуется. Название болезни – «дилатационная кардиомиопатия», я сейчас могу написать это словосочетание.

Я рос, а болезнь отца постепенно прогрессировала. Он пил лекарства, лежал в больнице. Конца и края этому не было, и в результате не осталось никаких методов лечения, кроме пересадки сердца. Но найти сердце в Японии – очень трудная задача. Практически невозможная.

– Из-за этого папа стал другим.

Неизвестно, понимал ли я, первоклашка, то, о чем говорила мама. Я и не знал, какой характер раньше был у отца, и не понимал, что к чему. Но, по крайней мере, мама так сказала. С тех пор я стал задумываться о том, что в какой-то момент отец может умереть. Может быть, мама поговорила со мной, чтобы я был готов к такому исходу событий. Но прежде чем ушел отец, ушла она сама.

– Она ушла, когда я учился во втором классе, и так и не вернулась.

– Во как…

После того как мать ушла, мы с отцом стали жить вдвоем. Отец практически не разговаривал дома, каждый день пил лекарства и уходил на работу, часто ездил в больницу, где как-то раз пролежал около месяца. Бабушка приехала тогда в далекий Токио и позаботилась обо мне. Я засыпал и просыпался с ней, и мои предчувствия, что когда-нибудь отец умрет, становились все сильнее. Не то чтобы бабушка об этом говорила, но это читалось в ее выражении лица или по тому, как она вздыхала. Или по тому, как она, сидя ночью у моей подушки, гладила меня по голове, думая, что я сплю. Я никогда и представить себе не мог, что отец умрет не из-за болезни. В мире постоянно происходят вещи, о которых ты не можешь и подумать.

– Твой отец погиб в автокатастрофе, да?

– Ага.

– Мои папа с мамой говорили.

Родители Сверчка были давними знакомыми моих дедушки и бабушки. Вообще практически все взрослые этого городка друг друга знали.

– А что за автокатастрофа?

– А они тебе не рассказывали?

– Они говорили, когда я помогал им в идзакае, про автокатастрофу я услышал. А потом пришел посетитель, и я отвлекся.

Безумно важное происшествие для меня, дедушки и бабушки, а для другой семьи так, поговорили и забыли. Появился посетитель – прервали разговор, а потом и не вспомнили, о чем речь шла.

– Его сбил грузовик.

Это случилось в новогодние праздники. Четвертого января, ровно два года спустя как ушла мать.

Мы с отцом первого числа приехали к бабушке с дедушкой. Мать ушла год назад, и атмосфера в доме была гнетущая. Я чувствовал, что взрослым хочется поговорить друг с другом, и большую часть времени проводил в гостевой комнате рядом со входом в дом. Раньше это была комната отца, еще до того, как он поступил в университет в Токио, и когда приезжали всей семьей, мы спали в этой комнате, разложив футоны параллельно друг другу. Раньше втроем – я, папа и мама, – а в позапрошлый и прошлый годы мы вдвоем с папой. В комнате был книжный шкаф, на его полках стояли старые комиксы, романы, энциклопедии растений и животных. Во второй половине того самого дня я лежал, облокотившись на свернутый футон, пролистывал комиксы, смотрел новогодние программы на маленьком телевизоре и трогал качающийся зуб. Мне надоели эти занятия еще до наступления вечера, и я пошел в другую комнату, где бабушка и дедушка вдвоем, сидя у котацу^[449], смотрели телевизор.

– А где папа?

– Уехал куда-то, – сказала бабушка и похлопала рукой по свободному месту у котацу.

Наверное, она тем самым приглашала меня сесть с ними. Но я пошел к окну, которое выходило на веранду. Потому что по телевизору показывали какую-то неинтересную новостную программу. И к тому же мне не хотелось, чтобы эти двое начали говорить про мою мать. За окном простирался большой двор – такой никогда не встретишь в Токио. Мне показалось, что он стал просторнее, чем раньше – не было дедушкиной машины.

– Он поехал на машине? – спросил я.

Дедушка с бабушкой вразнобой закивали.

– А ему можно водить?

У отца были водительские права. Но я знал, что врачи ему рекомендовали как можно реже садиться за руль.

– Я предложил его подвезти, но он сказал, что поедет сам, а то совсем водить разучится.

– Куда и зачем?

Дедушка жестами показал, как тянет веревку, свисающую с неба.

– Сказал, купит воздушного змея.

Из-за болезни отец не мог заниматься спортом. Врачи говорили, что ему следует избегать резких движений. Так что, скорее всего, он поехал за змеем для меня. Наверное, думал, как меня развеселить каким-нибудь новогодним развлечением. А то приехали в гости, а в результате одни взрослые разговоры, и я скучаю.

– Эй, Сюити, иди сюда.

Дедушка подбородком показал на место рядом с ним. Я сел, сунув ноги под одеяло. Бабушка протянула мне мандарин, встала и пошла заваривать чай.

– Миллениум, говорят.

– Да, похоже.

На экране появлялись один за другим люди, празднующие это событие по всей стране. Среди них были и те, кто надел солнечные очки с нулями посередине. Почему по телевизору показывают только тех, кто радуется?

– Как тебе твоя новая жизнь? – внезапно спросил дедушка, который до этого молча смотрел телик.

Я подумал, что он спрашивает о моей жизни с отцом после того как мама ушла от нас. Но я ошибался.

– Мы недавно обсуждали… У Масаси проблемы со здоровьем – так может, вы переедете к нам?

И тут бабушка, будто выждав момент, появилась с подносом с чаем.

– Больница Накамару специализируется на сердечных заболеваниях, до нее меньше часа на машине. Мы с дедушкой можем отвозить и забирать папу.

Помню, как именно в это мгновение часы с маятником, висевшие на стене, пробили пять. Их предложение стало для меня шоком. Не то чтобы я наслаждался в Токио жизнью мегаполиса, да и друзей у меня было не очень много, но мне и в голову не приходило поселиться в этом захолустье, взять и вдруг расстаться со своими одноклассниками. Здесь даже комбини нет, а ребята, живущие в округе, как мне казалось, не очень-то спешили дружить со мной. Тремя днями ранее, первого числа, из окна машины деда, который приехал нас встречать, мне открылось очень неприятное зрелище. На пустой площади огромный агрессивный детина орал диким голосом на двух парнишек с коротко стриженными головами. На земле лежал треугольный воздушный змей, будто только что упавший. Кажется, парень орал про что-то, связанное со змеем. Сейчас-то я знаю, что это были Сверчок, Ками и Симо. А тогда я видел только здоровенного детину, разоравшегося по пустяковой причине, и двух парнишек со стрижками, какие бывают у деревенских мальчишек. Ходить в одну школу с такими персонажами у меня не было никакого желания.

Но причина, по которой я испытал такой шок от слов дедушки и бабушки, заключалась в другом.

– А если вдруг…

Что мы будем делать, если мама вернется домой в Токио? Нажмет на кнопку звонка квартиры 704, а дверь откроет совершенно незнакомый ей человек. Что тогда? Я ждал, что мама вернется, и не собирался бросать это дело. Но прежде чем я сказал это, зазвонил телефон. Он располагался рядом с телевизором. Как сейчас помню, шла реклама средства для мытья посуды.

– По телефону сказали, что отец попал под грузовик.

Это произошло на большой дороге в сторону пригорода. Справа располагался мост через реку Охако. Отец остановился в этом ничем не примечательном месте с левого края. На Новый год движение не оживленное, но все-таки кто-то ехал. Грузовик появился сзади. Он хотел объехать стоявшую на обочине машину, и вдруг дверь этого автомобиля открылась, и отец выскочил наружу. Это было так внезапно, что водитель грузовика затормозил, но было уже поздно. По крайней мере так обстояли дела со слов водителя грузовика.

Отца увезли в больницу, но, когда мы примчались туда, он был уже мертв.

Я постоянно рыдал – и в больнице, и когда мы ехали домой, и когда уже вернулись. В конце концов я заснул от усталости. Утром я открыл глаза, понял, что все случившееся правда, и зарыдал снова.

Когда мы примчались в больницу, в помещение, где лежал отец, впустили только дедушку с бабушкой, меня нет. Поэтому, когда я вспоминаю лицо отца, перед моими глазами появляется или отстраненное выражение его лица, которое было у него при жизни, или отстраненное выражение его лица, которое я видел через окошечко в гробу. Лицо в гробу было спрятано среди хризантем, и между белыми лепестками проглядывали швы.

– Зачем он прыгнул под колеса грузовику?

– Не знаю.

Наполовину я соврал.

Может, он сделал это специально? Может, у него болело не только сердце, но и душа? Может, пока он ехал в город за воздушным змеем, его болезнь распространилась по всему телу и заставила его остановиться посреди дороги? В первый день того нового года отец практически не проронил ни слова, пока мы ехали на синкансэне. Он только и делал, что смотрел в окно или на свои колени. Я заметил, что он не просто сидит в прострации, а напряженно думает о чем-то. После того как потерял и отца и мать, я стал понимать: если долго думать о чем-то, то можно потерять рассудок. Эта болезнь проникает в тебя в тот момент, когда ты о ней не думаешь, и начинает за тебя руководить твоим телом.

– Может быть, ты… поэтому не хотел туда ехать?

Голос послышался совсем рядом. Даже странно. Оказывается, Сверчок придвинул ко мне лицо так близко, что закрыл им солнце. Наверное, из-за большого расстояния между глазами зрачки у него съехались друг к другу, а белки покраснели. Из носа у него текло, сопли, перемешиваясь со слезами, стекали по лицу.

– Поэтому ты не хотел ехать к горе Томби? Потому что надо переходить через тот мост?

Неожиданно Сверчок понял то, о чем я не сказал.

– Ну да, типа того.

Дедушка и бабушка раз в несколько дней приносили цветы на место гибели отца. Но я, с того момента как поселился в этом городке, ни разу там не был. На самом деле я бы хотел сходить с ними вместе, возложить цветы и соединить ладони в поминальном жесте, но пока не мог этого сделать.

– Извини, я не знал.

– Поехали.

Автомобиль остановился перед пешеходным переходом. Мы начали крутить педали. Спицы в колесах великов сверкали, отражая солнечные лучи. Мы переехали на противоположную сторону большой дороги, и через некоторое время с обеих сторон появились поля. Наши дома находились впереди. Дорога через поля была немощеная, от езды на велике поднималась пыль. Вскоре мы доехали до перекрестка, где разъезжались в разные стороны, я легонько помахал Сверчку рукой и повернул в сторону своего дома. По дороге я оглянулся назад. Сверчок стоял на перекрестке, держа мамин велик, и смотрел в мою сторону. Я почувствовал себя странно, как будто меня скрутило в районе груди. Как будто я хотел икнуть, но у меня не получалось. Пока я ехал вверх по пологому склону домой, это чувство становилось сильнее.

5

– В поход нужно взять с собой бэнто и термос.

Я отмывал руки от сока яммо в раковине в кухне. «Хорошо, хорошо», – сказала бабушка, доставая из холодильника ячменный чай. Налила его в два стакана, отнесла в комнату и поставила на столик. Я прошел за ней и сел. Через противомоскитную сетку на двери доносился стрекот цикад. А когда дул ветер, к ним примешивался звон колокольчика на ветру. Куда же ушел дедушка? У входа не было его сапог – может, он пошел помочь на соседнее поле?

– Сюити, какой бэнто тебе с собой приготовить? – спросила бабушка, сидя на коленях за низким столиком, смотря не в глаза мне, а куда-то в область груди.

Вообще-то до этого бабушка мне ни разу не готовила бэнто. Когда мы жили в Токио, мама всегда готовила мне что-то оригинальное. Делала из сосисок «крабиков», насаживала на шпажки по три мясные тефтельки, отличающиеся по вкусу. Или с виду вроде обычное яйцо, а возьмешь его в руки – а там на белке разрез зигзагом. Иногда желток был в форме цыпленка. Еще до того как мама ушла от нас, мы приезжали все вместе к дедушке с бабушкой, и я рассказывал бабушке про мамины бэнто.

– Можешь сделать мне онигири^[450].

– А еще что?

– Да что хочешь… Бабушка, а что такое яммо?

– Яммо… В наших местах так горные персики называют. Красные такие, да?

– Мы вместе со Сверчком и остальными сегодня их ели.

Выражение бабушкиного лица стало такое, как будто я заговорил на неизвестном языке. Я добавил, что Сверчком мы прозвали Микагаву Сэйю.

– Сэйя из Кимбоси? А почему он Сверчок?

– Не знаю.

Мы замолчали, и опять стал слышен стрекот цикад. Ветер стих, даже колокольчик не звенел. Я смотрел в сад, попивая ячменный чай. Бабушка подползла по татами к телевизору, включила его и вернулась на свое место. В новостях рассказывали о новой купюре в две тысячи йен, которую пустили в оборот с этой недели. Серьезный мужчина в очках объяснял смысл волнистой надписи «Норито» на обратной стороне купюры.

– Ой, а ланч-бокс-то! – Бабушка стукнула рукой по столику.

– А?

– Надо же ланч-бокс для бэнто купить!

– А у тебя нет?

– Э-э, в сарае остался, наверное, старый, которым когда-то сынок пользовался.

Бабушка посмотрела в сторону похожего на конуру старого сарая, расположенного в углу двора. Я недавно заметил, что они с дедушкой после смерти отца стали называть его «сынок». Раньше, говоря об отце, они называли его по имени: «Масаси то, Масаси се…» Интересно, если человек умирает, то его перестают называть по имени?

– Можно и папин. Где он там лежит?

Бабушка хотела было встать, но я опередил ее, отодвинул москитную сетку и надел общие для всех сандалии. Почему-то мне хотелось самому найти папин ланч-бокс.

– При входе в глубине справа стоит машинка для приготовления моти^[451]. Где-то рядом с ней. По-моему, он должен лежать в большом полиэтиленовом пакете вместе с пластиковыми контейнерами.

– Я поищу.

– Контейнеры тоже надо иногда мыть, так что принеси весь пакет.

Я вышел на улицу, мое лицо осветили лучи закатного солнца. Я прошел по диагонали по двору и открыл дверь сарая. Я много раз бывал там, в сарае пахло деревом. Окон в нем не было, но между будто бы наспех уложенными досками на полу были щели, поэтому в сарае было достаточно светло, чтобы видеть предметы. На свету, пробивавшемся снизу, были видны скопившиеся клубочки пыли.

В том самом месте, про которое сказала бабушка, лежал полиэтиленовый пакет. Я потянул за него. Позади стоял странный предмет. Прямоугольный агрегат мутно-серебристого оттенка с кнопками и переключателями сверху. Спереди два больших круглых сетчатых глаза. Между ними маленькое прямоугольное пластиковое окошко. Что это за агрегат? Наверное, старый магнитофон. У нас дома в Токио тоже был такой, только длиннее и совсем не похожий на этот. Но вообще-то и такой формы я видел в ТВ-сериалах про старую жизнь.

Я протянул руку вглубь полки и придвинул к себе магнитофон. С его обратной стороны был шнур электропитания, резинка вокруг него истлела и разорвалась.

Я стер пальцем пыль с окошка и увидел, что внутрь вставлена кассета. На ней была наклеена пожелтевшая бумажка, на которой шариковой ручкой было написано: «Салют любви путешественников». Наверняка энка^[452], городской романс. Наверное, пленку раньше слушал дедушка, большой любитель энка.

С помощью магнитофона я, наверное, смогу слушать радио у себя в комнате. Я практически никогда радио не слушал, но мне было интересно, что там за передачи. Может, они даже интереснее, чем программы по телику. Я сунул магнитофон под мышку, взял полиэтиленовый пакет и вышел из сарая. Бабушка была на кухне и как раз собиралась выключить огонь под шкворчащей кастрюлей.

– Спасибо, Сюити. Ой, совсем забыла про него!

– Хочу попробовать послушать.

– Знаешь, как?

– Наверное.

Я поставил полиэтиленовый пакет у раковины и ушел в свою комнату с магнитофоном. Раньше это была папина комната, потом она превратилась в гостевую комнату для нашей семьи, а теперь стала моей.

Я хотел было вставить вилку магнитофона в розетку, но пригляделся. Она порядком заржавела. Это могло быть опасно, поэтому я пошел в кухню, открыл ящик, где лежали батарейки и лампочки, взял четыре пальчиковые батарейки и вставил их в магнитофон.

На кассетнике был переключатель с надписями «FM», «AM» и «радио/кассета». Я поставил переключатель на «FM», и из колонок понесся звук, похожий на шум дождя. Я стал медленно крутить переключатель каналов. В продолговатом прозрачном окошке появлялись одна за другой цифры: 76, 80, 84… Также передвигалась и вертикальная палочка, находящаяся над ними. Но сколько я ни вращал кнопку, слышны были только шумы – ни голосов, ни музыки. Я попробовал включить «AM», результат был точно такой же. Может, радиоволны не доходят до нашей деревни? Или сам магнитофон сломан? Я решил проверить. Переключил с радио на кассету и нажал на кнопку воспроизведения. Опять сплошные шумы… Хотя… Что-то было слышно…

Женский плач.

Наверное, это бабушкин голос? Я приблизил ухо к динамику. В это мгновение внезапно послышался громкий голос дедушки, и я, испугавшись, отпрянул от динамика. Дедушкин голос продолжал звучать. Он был помоложе, чем сейчас, и говорил он, кажется, о болезни отца. Откуда на пленке с энка появилась эта запись? Можно ли мне это слушать? Вполне возможно, что не стоит. Может, это вернет меня в прежнее состояние? Или я заболею? Я протянул палец к кнопке «Стоп», и пока сомневался, что мне делать, услышал два новых голоса.

Голос папы и голос мамы.

Голос, который я точно никогда больше не услышу, и голос, который я, может быть, никогда больше не услышу. Слышно было не очень четко, но понятно, что они говорили друг с другом.

Я убрал палец с кнопки «Стоп» и, затаив дыхание, стал прислушиваться к беседе. На пленку был записан очень грустный разговор. Чем дольше я слушал, тем сильнее мне казалось, как холодный песок потихоньку наполняет все мое тело. Но это была первая часть беседы, а на второй части я незаметно для себя стал смеяться. Наверное, впервые после того как умер отец… Нет, после того как ушла мать.

В разговоре внезапно заговорили о Сверчке.

И к тому же о совершенно идиотской ситуации.

Запись 4

6

– Что же это? Ты младенцем пользовался моими подгузниками?

Первым делом утром следующего дня я рассказал Сверчку про найденную пленку. Но про первую часть записи я умолчал – вдруг опять расплачусь.

– Ага. Мои-то закончились, и дедушка ходил к вам одолжить.

– Велики, наверное, были? Я вроде с самого рождения крупный.

– На пленке бабушка об этом тоже говорила.

Потом бабушка мне рассказала, как получилась эта запись. Когда мне было два года, мы в августе всей семьей приехали на Обон, и пленка случайно записалась.

По словам бабушки, вся семья собралась вечером в комнате и стала обсуждать болезнь отца. Я спал на детском одеялке на полу, а потом вдруг проснулся и зачем-то нажал на кнопку стоявшего рядом магнитофона. К несчастью, это оказалась кнопка записи, и поверх дедушкиных любимых песен записался разговор. Получается, я не только трогал магнитофон, который, как мне казалось, видел впервые в жизни, но даже оперировал его функциями.

Когда бабушка рассказывала об этом, похоже, ее очень тронули истории прошлого. Я взял магнитофон и включил запись с начала. Услышав голос отца, бабушка сжала средними пальцами рук глаза у переносицы, чтобы удержать слезы. Но в тот момент, когда заговорила мама, ее лицостало строгим. Я сразу остановил запись. Оставшуюся часть, когда все стали обсуждать, что нужно пойти к родителям Сверчка и одолжить у них подгузники, я пересказал бабушке своими словами. Бабушка рассеянно сказала: «Ах, вот как», – но лицо ее все еще было строгим. Поэтому я не стал рассказывать о кассете вскоре вернувшемуся с поля дедушке.

После ужина, перед тем как уснуть, я много раз прокрутил запись. Первую часть я не слушал, а вот вторую, про подгузники, переслушивал снова и снова.

В конце слышался голос отца, его смех. Когда я был маленьким, он, вероятно, так и смеялся. Наверняка в моей памяти остались сцены, где отец смеется, но образ переставшего смеяться отца был слишком сильным, ничего другого я вспомнить не мог.

– Так мы с тобой с самого детства дружбаны.

Сверчок присел на корточки и положил руки мне на парту.

– Почему?

– Ну, обычно чужие подгузники ведь не используют, да?

Что он хотел сказать, было не очень понятно, но явно ничего плохого.

– И что было дальше? Как ко мне домой за подгузниками пришли, тоже на записи есть?

– Да откуда?

Он меня вообще слушает?

– Отец заметил, что я включил запись, и, наверное, дедушка нажал на кнопку «Стоп», потому что запись на этом закончилась. После этого зазвучала энка, которая изначально была записана на кассете.

Он сильно удивился.

– А что за песня?

– Э-э… «Салют любви путешественников».

– Это какая?

Я тихонько напел услышанную вчера фразу, но Сверчок, как мне показалось, ее не знал.

– Это хорошая песня.

– Думаешь?

Учитель вошел в класс, и Сверчок побежал на свое место, чуть не свернув стол по пути.

Во время уроков в тот день у меня в ушах звучал смех отца. Но чем больше он повторялся, тем сильнее на него накладывался голос певца: «Салют любви – Салют мечты…» Неизвестный исполнитель энка пел: «Он расцвете-е-ет…» – а затем, после паузы, с чувством: «…взорвется он и опаде-е-ет…» Мне хотелось еще четче помнить отцовский смех, но постепенно впечатления от энка становились все сильнее и к четвертому уроку практически полностью вытеснили голос отца.

Сверчок на каждой перемене подходил к моей парте. До этого всякий раз как заканчивалось занятие, он подходил к моей парте вместе с остальными, но в этот раз не позвал с собой Журавля, Ками и Симо, что показалось необычным. Троица веселилась за партой Журавля. Может, они радовались тому, что им удалось спихнуть неудобного Сверчка на меня.

– Журавль, Ками и Симо, оказывается, уже домой ушли.

После уроков мы впервые возвращались со Сверчком вдвоем.

– Недружелюбные какие, – нарочно сказал я, смотря вдаль проселочной дороги.

Почему-то мне хотелось, чтобы Сверчок разлюбил эту троицу.

– Давай положим ранцы и поиграем? – решился предложить я.

Но сегодня у Сверчка не было времени.

– Мне надо помочь в идзакае, – сказал он и посмотрел на мою голову – немного дольше, чем обычно. – Сегодня шесть часов же учились.

Я сделал вид, что мне не очень-то и хотелось, и опять стал смотреть на дорогу. Вокруг глухими голосами, словно больные астмой, стрекотали цикады. Лучи солнца пощипывали кожу, будто ее посыпали солью и перцем. На раздолбанной дороге появились четкие тени, далеко вдали чернели пятна, похожие на лужи. Я пытался вспомнить, как же они называются, но Сверчок рядом со мной запел:

– «Салют любви – салют мечты…»

– С одного раза запомнил?

– Эта песня иногда играет у нас в идзакае. В Кимбоси. Мне кажется, я ее там слышал.

– Хорошая песня, правда?

– Ага.

И мы стали горланить одну и ту же фразу до самой развилки, где мы разъезжались в разные стороны. И постепенно стали все больше дурачиться. После «расцвете-е-ет» задерживали дыхание, стараясь не рассмеяться, смотрели друг другу в лицо, пять секунд, десять, а потом вместе на выдохе пели: «Взорвется он и опадет, и опадет» Когда до расставания оставалось совсем чуть-чуть, мы стали петь абсолютно синхронно, как будто по указке. Так мы веселились, и я вспомнил про листок бумаги, который во время обеденного перерыва обнаружил у себя в парте. Листок, вырванный из тетрадки, на котором были нарисованы два человека. Один тощий, как комарик, а второй – как горилла, с ногами враскоряку. У похожего на гориллу было огромное расстояние между глазами. Наверное, это были я и Сверчок, а нарисовал нас Журавль, Ками или Симо. Ничего удивительного, я и раньше знал, что они противные. Так я понял, что Сверчка прозвали Сверчком из-за широкого расстояния между глазами.

– Завтра в походе пообедаешь вместе со мной? – спросил я Сверчка перед тем, как мы разъехались.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Что, нельзя?

– Ты прикалываешься?

– Вместе пообедаем, а во время похода споем эту песню.

– Давай.

– Я обязательно научусь петь лучше.

– Хорошо.

Мы помахали друг другу и разъехались в разные стороны. Я ехал домой, думая о завтрашнем дне. Из школы до горы Томби, а оттуда по склону до сосны-с-корнями мы пойдем вместе со Сверчком. И будем петь «Салют любви путешественников». На «расцвете-е-ет» мы будем задерживать дыхание, а потом синхронно выпаливать «взорвется он и опадет, и опадет». И хотя это мои фантазии, они были такими четкими, как будто заранее отпечатались в моей памяти. Интересно, если мы так будем петь неоднократно, то, может, станем популярными? Но мне хотелось, чтобы это стало развлечением для нас двоих, для меня и Сверчка, так что, наверное, надо будет петь потише. Пока я об этом думал, сердце мое стало биться чаще, а из низа живота как будто что-то поднялось. Это ощущение не исчезло и по возвращении домой. Пришлось притвориться, что ничего не происходит, чтобы дедушка с бабушкой не догадались. Но несколько раз мое возбуждение рвалось наружу, проявляясь в уголках рта. И во время ужина, и когда я стелил постель у себя в комнате, и когда я лег в нее, мое возбуждение не стихало. Я хотел заснуть, но у меня не получалось, а когда я обратил на это внимание, мое сонливое состояние словно испарилось. У меня вспотели подмышки, иногда я всхрапывал, что вызывало у меня смех, я десятки раз переворачивал подушку и наконец начал клевать носом только под утро. Когда бабушка разбудила меня, у меня оказалась температура 37,4. Бабушка позвонила в школу и сказала учителю, что я не приду.

7

Мама, наверное, бросила меня?

Бросила отца, который боролся с болезнью?

Я валялся в постели, смотрел в потолок и думал об одном и том же. Пробили часы с маятником в соседней комнате. Два часа, а может, уже и три. Наверняка весь класс давно поднялся к сосне и уже спускался с горы. Все шли домой и обсуждали, кто что будет делать в летние каникулы, куда поедет. Сверчок, может, рассказал кому-нибудь про «Салют любви путешественников» и пел вместе с ним. Может, даже не с Журавлем, Камиму или Симому, а нашел кого-то, с кем интересно, и пел, и смеялся с ним еще радостнее, чем со мной.

В комнате на ветру звенел колокольчик. Он звучал немного тише, чем раньше. Наверное, не ветер стал слабее, а у меня с ушами было что-то не то. Я понимал, что со мной будет дальше, так как уже испытывал подобное. Я думал о всяком, прокручивал сотни и тысячи раз, пока эти мысли не начинали закапывать меня живьем. Мир казался затянутым тонкой пленкой, я не мог ни на чем сфокусироваться, звуки были с трудом слышны. Я не мог ничего есть, а если и ел, то меня тут же тошнило. Когда приходил в себя, я стоял на крыше или приставлял себе к животу нож. Дедушка с бабушкой громко кричали, плакали или фальшиво улыбались. Я хотел извиниться перед ними, но не мог. Я терял голос, как будто кто-то крепко завязал воздушный шарик. Мне казалось, я нашел способ излечиться от этой болезни. Представить себе душу как один из органов, как желудок или кишечник, и преградить невидимой тканью что-то похожее на важную дорогу к ней, находящуюся где-то глубоко-глубоко. И тогда на душе наступает покой. Я нащупал этот секрет и как только ухватился за него, смог разговаривать, как обычно, стал слышать звуки и голоса людей, как раньше. Мне казалось, что все будет хорошо. Но когда я понял, что все усилия оказываются напрасными из-за малейшего повода, я утратил способность делать это. Наверное, я буду снова возвращаться в это состояние.

Может, и отец меня бросил?

Может, ему осточертело все, поэтому он бросился под колеса грузовика?

Наверное, я сам виноват в том, что и мать, и отец меня бросили. Мне нужно было веселить их еще сильнее, делать еще более странные вещи, смешить папу и маму, когда мы еще жили все вместе. Учиться лучше всех, занимать первое место на спортивных соревнованиях, быть ребенком с более светлым будущим. Во время воскресного посещения школы родителями я, хотя и знал решение задачки, написанной на доске, опускал глаза, чтобы меня не вызвали. Но папа с мамой приходили не для того, чтобы видеть меня таким. Во время собрания театрального кружка в первом классе надо было не бояться и тянуть руку, когда распределялись роли, так, глядишь, и главную бы получил. На выступлениях хора во втором классе я только открывал рот, притворяясь, что пою вместе со всеми – наверное, папа с мамой это заметили. Видимо, поэтому они оставили меня одного? И зачем я пошел в тот день покупать ластик в супермаркет, где работала мать? Почему я нарушил свое обещание не говорить ничего отцу? Если бы я этого не сделал, мама бы не ушла. А если бы она не ушла, то и папа сейчас был бы жив. Я всегда делаю то, чего нельзя делать. Я, как дурак, молча смотрел, как уходит мама, сказавшая мне «прости». И в этот Новый год я сидел безвылазно в своей комнате и не заметил даже, как уехал папа. Сидел бы вместе со всеми у котацу. Надо было болтать без умолку, встревая во взрослые разговоры. Тогда бы папа не думал, что мне скучно. И не поехал бы покупать мне воздушного змея. А если бы не поехал покупать змея, то его болезнь не распространилась бы по всему телу и он бы не остановил машину в том месте.

Снаружи послышались шаги. Они приближались к прихожей. Едва различимые звуки, как будто мои уши завернуты в пленку. Прозвенел звонок. Послышались бабушкины шаги. Открылась дверь. Раздался чей-то тихий голос. Бабушка благодарила кого-то. Собеседник ответил ей. И в это мгновение с моих ушей как будто сняли пленку, и я четко все расслышал. Я отбросил плед, встал и решительно отодвинул фусума^[453].

– Я не смотрел, что там внутри.

В прихожей стоял Сверчок, держа в руках сложенную пополам бумагу с надписью «Табель».

– Смотри, это Сэйя тебе принес.

Я вышел в прихожую в пижаме и взял у Сверчка свой табель. У ворот стоял велик его мамы. После подготовительного похода он, видимо, зашел домой и потом уже приехал ко мне.

– Томиока, ты как? В порядке? У тебя темпа, да?

– Все в порядке. Уже нет.

– Простудился?

– Просто недосып.

– Чем-то занят был?

Как только Сверчок сказал, что в походе было классно, у меня на глаза навернулись слезы. В следующее мгновение из глубины моего живота поднялся комок рыданий. Я не хотел плакать, поэтому спешно закрыл рот обеими руками, но давление моего всхлипа было сильнее, и я почувствовал, как через пальцы выходит воздух. Я сдерживал руками свой плач, но он просачивался сквозь пальцы. Сверчок с удивлением смотрел на меня, вытянув шею, бабушка застыла с открытым ртом, а я присел на корточки – ноги меня не держали. Я наплевал на все, спрятал лицо и громко зарыдал.

– Если тебе так хотелось в поход, то давай пойдем сейчас, – предложил Сверчок мне, заходящемуся от плача. – У тебя же темпы больше нет? Покатили сейчас на гору Томби!

Мне было понятно, что Сверчок меня жалеет. Жалкое, недостойное зрелище. Я мог только помотать головой. Бабушка что-то сказала мне, положив ладонь мне на голову, и я со всей силы отбросил ее руку. Тут же мне стало стыдно за то, что сделал, и я зарыдал еще сильнее. Легкие мои содрогались, глаза распухли от слез, которые текли по моему лицу, будто раскаленные сгустки горных пород.

8

– Ты закрыл глаза?

– Закрыл.

– Падать нельзя!

– Я понял.

Я крепко вцепился Сверчку в спину.

– Поехали! – крикнул Сверчок и начал крутить педали маминого велика.

Я сидел на багажнике, зажмурив глаза и готовясь к грядущему трюку. Бум, бум, бум – всякий раз, когда Сверчок крутил педали, мое тело отклонялось назад, и промежутки между этими отклонениями все сокращались. Спускаясь по склону с гравием, велосипед разгонялся, у меня развевались волосы, задралась рубашка на животе, ветер обдувал мои слегка мокрые щеки. Промежутки между качаниями вперед-назад вскоре исчезли, сменились одним ровным мощным движением, и мы уже летели вперед, прорываясь сквозь летний воздух.

– Давай поедем, это… в приключение, туда… ну, на гору Томби, – сказал мне Сверчок, пока я рыдал в прихожей.

Что он имел в виду, непонятно.

– Совсем давно мы с папкой так. В идзакае выходной был. Папка, ну, это… посадил меня на багажник велика и такой, типа: «Закрой глаза». Ну, я, это… закрыл. А он стал придумывать всякие небылицы, да. А я поверил. Классное вышло приключение, короче.

Как всегда, что хотел сказать Сверчок, догадаться было трудно. Я поднял голову и задумался. И тогда он объяснил еще раз. Я наконец понял, что он имел в виду, и его история показалась мне очень интересной. Я спросил у бабушки, можно ли мне на улицу, и она мне разрешила. Я, еще немного всхлипывая, пошел в комнату переодеваться, а когда вернулся, Сверчок уже сидел на мамином велике. Он улыбнулся одними губами, посмотрел на меня и пошевелил бровями.

– В земле огромные дыры! Там, наверное, кто-то живет! – вопил Сверчок, раскачивая велик вправо и влево.

Не открывая глаз, я изо всех сил держался за Сверчка и вопил, пожалуй, так же громко, как он.

– Смотри не упади!

Мы мчали не по пыльной деревенской дороге, а по загадочной пустоши, покрытой гигантскими дырами. Запах поля, который мы чувствовали, был запахом таинственных существ, которые живут в глубине этих дыр, а когда запах становился сильнее, это означало, что они приближаются к нам, выползая из своих нор. Но мы мчали вперед, объезжая эти огромные дыры одну за другой и не думая об опасности.

– В нашу сторону течет лава!

– Сверни! Объедь!

Не снижая скорости, велосипед резко свернул влево. Поверхность земли стала ровной, правым ухом я слышал звук автомобильных двигателей.

– Мы разогнались километров до ста! Обгоняем машины одну за другой!

Мы пулей промчались совсем рядом с раскаленной лавой. Иногда колеса вздрагивали – конечно же, не из-за бордюров, а из-за бездонных трещин, образовавшихся в земле. Вскоре велосипед стал раскачиваться в едином ритме, хотя рытвины вдоль дороги не были ничем закрыты.

– Мы сейчас едем по рельсам!

Велик мамы Сверчка с нами двумя несся с дикой скоростью по рельсам, того и гляди за нашими спинами раздастся гудок. Велик содрогался от бесконечного количества шпал, наши голоса тоже мелко вибрировали. Спереди приближался звук мотора, который говорил о появлении врага, обладающего оружием будущего. Звук мотора стал слышен совсем близко, он пронесся слева от велика, и приторно запахло травой. Атака врага сорвалась, вращающиеся зубья его оружия раскидали росшую на земле траву. Вскоре мы съехали с рельсов и вырвались из лазерной зоны, похожей на пешеходный переход. Мы мчались дальше. Сверчок повернул велик вправо. Снизу послышался тихий шум воды. Мы переезжали через мост. Под ним чернющая река с ядовитыми водами. Мы перебрались через этот длинный мост, а за ним шла опасная горная дорога. Ее ширина была не больше тридцати сантиметров, а слева и справа – отвесные скалы. Настолько эта дорога была опасной.

9

– Ничего себе! Я же был тут недавно, полно монет лежало!

Я впервые увидел сосну-с-корнями. Она действительно, как и говорили, имела странную форму и была похожа на стоящего осьминога. Внутри темнела пещерка, в которую и заглядывал Сверчок в поисках денег. Но там даже однойеновой монетки не было.

– Во время похода учитель смотрел за нами, так что я не мог их забрать. Но тут, наверное, йен пятьсот было.

После подъема в гору на велике Сверчок задыхался. Даже я, который просто сидел на багажнике сзади, и то дышал с трудом.

– Да ну их, деньги эти…

– Я обещал тебе. Я предупредил Журавля, Ками и Симо, что приду за деньгами. Так что, наверное, их кто-нибудь другой забрал.

– Да ладно.

Ветерок с гор обдувал мое вспотевшее тело. Мы стояли перед сосной-с-корнями, подняв подбородки и подставив лица солнцу. Я вдыхал воздух через нос, а Сверчок стоял с широко открытым ртом, будто приготовившись ловить дождевые капли.

– Мы по дороге переехали через мост, да? – спросил я, пытаясь отдышаться.

Сверчок кивнул, не закрывая рта.

– Переехали.

С тех пор как поселился в этом городке, я впервые оказался в том месте, где погиб отец. Сбоку от моста через реку Охако дедушка и бабушка раз в несколько дней оставляли цветы. Может, теперь у меня получится. Если буду вспоминать наше приключение, я, наверное, смогу нормально ходить через это место. По мере того как успокаивалось мое дыхание, это настроение растекалось по всему моему телу, дошло до каждого пальца на руке, до кончиков ногтей, до каждого волоска. Мутная вода, скопившаяся в моей душе, выплеснулась наружу, как будто выдернули пробку, и пейзаж вокруг внезапно приобрел четкие очертания. Я чувствовал запах влажной земли, слышал, как листья легонько соприкасаются друг с другом. Я слышал все: как гудела земля, когда я делал даже небольшие движения, как дышал стоявший рядом Сверчок. Как будто мне дали новые глаза, уши и нос.

– Сверчок, а тебе разве не надо в идзакае помочь?

– Да, надо сегодня. Я просто забежал и молча положил табель. Так что все равно, когда вернусь домой, меня будут ругать. А если уж будут ругать, то чем позже, тем лучше.

Сверчок опять нагнулся и стал рыться в пещерке сосны-с-корнями, прижав лицо к земле. Но все равно не нашел монет и под конец, бормоча что-то себе под нос, полностью влез в это темное пространство. Я бы смог пролезть туда свободно, но Сверчку там было очень тесно. Он сел по-турецки, глядя на меня. Казалось, сосна растет из его тела.

– Я раньше, это… когда сбежал из дома, здесь был.

– Сбежал из дома?

– Ага. Надоело помогать в идзакае, то, что родители меня всегда ругают, и то, что, когда ругают, обзывают идиотом. Пусть даже я и идиот.

Слившийся с сосной Сверчок, нахмурив свой узкий лоб, посмотрел на небо. Там зависла стрекоза, которая тут же упорхнула, как будто испугавшись того, что на нее смотрят.

– А здесь можно жить, не попадаясь никому на глаза. Взрослые кладут сюда деньги, можно их брать и покупать себе еду у подножия горы. Ну, конечно, так, чтобы тебя никто не заметил. И даже если дождь пойдет, то в этой пещерке или под деревом не промокнешь. Вот только питьевая вода нужна. Поэтому я взял с собой термос. Если питье в нем закончится, можно спуститься к мосту и набрать воды в реке. В реке же воды хоть отбавляй, сколько ни ходи.

Сверчок гордился собой, видно было, что он не испытывает никаких сомнений в том, что говорит.

– Но я передумал.

– Почему передумал?

– Я приехал сюда на мамином велике, нехорошо это.

Сверчок подобрал с земли камушек и бросил его в никуда.

– Но когда я вернулся, родители, видно, подумали, что я просто где-то болтался без дела, и наорали на меня. Время-то начать помогать в идзакае я пропустил. Ну, я и подумал, на хрена я вернулся-то? Но сейчас, это самое, я думаю, вот и хорошо, что из дома не сбежал. Ведь если бы я сбежал и жил здесь, я бы тогда и в школу не ходил, и мы бы с тобой не встретились.

Сверчок попытался заглянуть мне в глаза, но я отвернулся. Совсем рядышком с жужжанием пролетал мохнатый шмель. Наконец он нашел на земле белый цветок и залез внутрь его лепестков, распахнутых, как звездочка. Стало тихо.

– Есть место, где можно посидеть, отдохнуть. Пошли.

Сверчок, изогнувшись, вылез из пещерки в сосне, отряхивая плечи и спину.

– Вон там есть крыша и лавки. Как сарай, только стен нет.

– Беседка?

– Да кто ж его знает.

Мы пришли. Постройка действительно оказалась беседкой, в которой уже сидели три человека. Сверчок молча подошел к ним. Он некоторое время постоял так, но никто из троих не обратил на него внимания.

– Вы же говорили, что у вас нет!

Увлеченные игрой Журавль, Ками и Симо одновременно подняли головы и посмотрели на Сверчка. У каждого из них в руках был цветной геймбой, а на скамейке лежали испачканные землей монеты.

10

Прошла неделя, как начались летние каникулы.

– Они на тебе как мешок болтаются!

– А тебя слишком обтягивают!

Мы стояли друг напротив друга в пыльном сарае и смотрели вниз. Мы поменялись трусами, брюки, вывернутые наизнанку, валялись рядом на полу.

– Если ты руки опустишь, они с тебя свалятся! – сказал мне Сверчок.

Я попробовал опустить руки, и трусы тут же съехали до лодыжек.

Сверчок прыснул. Я снова надел трусы и сжал колени. И мы заржали, наполнив нашим смехом все пространство тесного сарая. Пока мы смеялись, Сверчок пукнул, и мы захохотали еще сильнее.

– Сверчок, ты, когда у стены на руках стоял, тоже пукал. Поэтому так и получилось! – задыхаясь, сказал я, немного приспустил трусы и показал их Сверчку.

Трусы Сверчка в районе попы были коричневатого цвета. «Ой!» – завопил Сверчок, подлетел ко мне и подтянул на мне трусы. А потом, передумав, стянул их вниз, снял мои трусы, вернул их мне и надел свои. Я тоже надел свои.

– Все-таки в собственных трусах спокойнее.

– Сидят как влитые.

После похода на гору Томби мы, не сговариваясь, каждый день стали играть в сарае у меня во дворе.

Около десяти утра Сверчок звонил в колокольчик, я выскакивал из дома, и мы бежали в сарай. Мы играли во что заблагорассудится. Иногда вытаскивали старые инструменты или непонятные агрегаты и крутили их за разные ручки, иногда доставали прибамбасы для цукими^[454] и расставляли их по порядку, или убирали паутину, или тренировались щелкать суставами пальцев, или, как сейчас, менялись трусами. Трусами мы менялись из-за той истории, когда мне было два года и родители одолжили подгузники Сверчка. Нам хотелось проверить, насколько отличается размер, никакого другого смысла в наших действиях не было.

Дедушка дал мне пустую магнитофонную кассету, и иногда мы развлекались тем, что записывали наши голоса на магнитофон. Ни я, ни Сверчок никогда до этого в жизни не слышали со стороны, как звучат наши голоса. Мы оба утверждали, что наши голоса совсем другие, но они были записаны на пленку, так что, в конце концов, нам не осталось ничего другого, как смириться. Я и не думал, что у меня такой детский голосок, и очень из-за этого расстроился. А Сверчок не догадывался, что у него настолько грубый голос, что тоже безумно его огорчило. Чтобы избавиться от полученного шока, мы спели «Салют любви путешественников» и записали эту песню на магнитофон. В процессе мы не могли удержаться от смеха, и перезаписывать пришлось несколько раз. Наконец мы решили, что запись готова, но оказалось, что в одном месте, начиная от «расцвете-е-ет» и до «взорвется он и опадет, и опадет», мы слишком перестарались, так что голоса звучали неестественно, и мы перезаписали песню снова.

В перерывах между играми мы болтали о разном. Например, о том, что Сверчку дали имя Сэйя в честь героя манги. Он ходит в самурайских доспехах и борется с врагами. Сам Сверчок эту мангу не читал, я тоже, и нам очень нравилось придумывать всякую ерунду, о чем она. Сарай был тесным, и мы так воодушевлялись, что чувствовали на лицах дыхание друг друга.

Мы впервые серьезно поговорили и о папиной болезни. Я мог беседовать со Сверчком о чем угодно, не впадая в меланхолию. Мне хотелось рассказать ему больше. Когда я написал пальцем на пыли «дилатационная кардиомиопатия», Сверчок сказал, что не понимает ни слова, и посмотрел на меня с уважением.

– А у тебя… нормально? – спросил Сверчок, показывая пальцем на левую половину моей груди.

– Не знаю. Говорят, у мужчин эта болезнь часто встречается.

Вторая часть была правдой. Первая – враньем. Как только у отца обнаружили заболевание, меня тут же повезли в больницу на осмотр, после которого сказали, что со мной все в порядке. Мне просто хотелось, чтобы Сверчок обо мне беспокоился.

Дедушка с бабушкой, конечно, знали, что мы со Сверчком играем в сарае. Они только один раз предупредили меня, чтобы мы не трогали ничего опасного, и больше ничего не говорили. На обед бабушка готовила холодную лапшу^[455], мы съедали ее в комнате, сидя под вентилятором, и опять бежали в сарай. Во второй половине дня дедушка приносил нам в сарай на подносе колотый лед с сиропом^[456]. Мы съедали его в один миг, не беспокоясь, что заболит голова, допивали разбавленный сироп из плошки и тут же возвращались к играм.

В пятом часу Сверчку нужно было возвращаться домой. Я провожал его до ворот. Мне хотелось задержать его немного, и я говорил ему то, что знал или придумывал на ходу. Говорят, что высота Токийской башни – 333 метра, но на самом деле она на 40 сантиметров ниже. Гробница Тутанхамона была спрятана под землей, а нашли ее случайно: мальчик вел осла, нагруженного водой, осел оступился, и на землю пролилось большое количество воды – так ее и нашли. Многие думают, что название тэнтоумуси^[457] пошло от того, что у нее есть десять крапинок, но это не так. Она забирается вверх по пальцу или по ветке и летит к солнцу или богу небес Тэнтоу-сама. Поэтому и тэнтоумуси. А если бы было десять крапинок, то она была бы «тэнтоомуси». Но Сверчок про бога небес не слышал, о том, что иероглиф «десять» читается как «тоо», тоже не знал, так что благодаря всем этим объяснениям я немного выигрывал время. Когда же никакие истории не приходили мне в голову, я просто одного за другим описывал своих одноклассников в Токио. Мне казалось, что Сверчок может мне позавидовать, но он всегда слушал меня с заинтересованным выражением лица и никогда не оправдывал моих надежд.

По правде говоря, мне хотелось провожать Сверчка до дома, но я не мог этого делать из-за стеснения. Сверчок выходил за ворота, спускался по дорожке из гравия, обязательно оборачивался раза два, и тогда мы махали друг другу. Иногда, дурачась, я вертел задом, Сверчок делал то же самое мне в ответ. Или же я вставал к Сверчку спиной и смотрел на него, опустив голову вниз через расставленные ноги сквозь перевернутый треугольник. Сверчок повторял мою позу. Когда на следующий день мы забегали в сарай, там все оставалось таким же, как вчера. Инструменты, агрегаты и предметы наших игр ждали нас спустя короткое время.

– Побудь здесь.

Я вдруг вспомнил одну смешную вещь. Снял футболку и остался в одних трусах. Я выбежал из сарая, нырнул в прихожую, забежал в свою комнату, которая находилась ближе всего по коридору, схватил полотенце, повязал его вокруг талии и вернулся в сарай.

– Па-пар-ам!

– Эй, а ты чего это голый?

– Я одет!

Я приспустил полотенце. Сверчок был поражен.

– Вот это да! А кажется, что на тебе ничего не надето.

– Фокус-покус!

– Дай я, дай я!

Сверчок выхватил у меня из рук полотенце и вышел на улицу. Спустя немного времени он влетел в сарай так же, как и я – без футболки, в одном полотенце. Когда смотришь со стороны, реально кажется, что на человеке ничего не надето. Я сам был поражен своей идеей, но вдруг заметил, что в руке Сверчок держит не только футболку, но и трусы.

– Сверчок!

– Я оде-е-ет!

Сверчок спустил полотенце, но под ним у него, разумеется, ничего не было. И только когда я показал пальцем на его голое тело, он понял, в чем дело.

– Дурак-миллениум!

Слово «миллениум», уж не знаю по какой причине, стало у нас популярным с тех пор, как мы начали играть в сарае. Конечно, в мире оно распространено давно, и ничего нового мы не придумали, просто запоздали. К тому же использовали мы его совершенно по-дурацки. «Прыжок-миллениум!» – вопил Сверчок и внезапно прыгал вверх. Или я бормотал: «Сев-миллениум», – и садился на пол, ровно держа колени. Или мы называли случайно забредшего в сарай незнакомого нам жука «жук-миллениум».

Нам казалось, что кроме нас двоих, никого больше не существует. Может быть, это же чувствуют взрослые, когда у них появляется любимый человек? Я так думал, но мне и представить было сложно, откуда у меня появится любимая девушка, если я с ними толком и не разговариваю.

– Который сейчас час?

Сверчок оделся и посмотрел на полку сбоку от входа. Там стояли странного вида часы, совмещенные со стеклянной пепельницей. В первый день мы завели их, поставили правильное время и стали сверяться по ним. Стрелки на часах перебрались за четыре часа.

– Мне в идзакаю.

– А ты завтра придешь?

– Приду.

Сверчок улыбнулся, показав неровные зубы, и открыл дверь. Лучи западного солнца ослепили нас, голос цикад, поющих на улице, стал громче. «Салют любви-и-и – салют мечты-ы-ы…», – напевая, Сверчок вышел за ворота. Я шел с ним рядом, мои пляжные шлепки, которые я стал носить с началом летних каникул, шумно хлопали меня по пяткам.

– «Он расцвете-е-ет…» Я хочу, чтобы у меня когда-нибудь был свой велосипед. Днем на этом мама ездит, и я не могу на нем кататься.

– Они тебе не могут велик купить?

– Идзакая дохода не приносит. Не знаю, как у других, а у нас все дешево.

Совсем недавно дурачившийся и менявшийся трусами Сверчок выглядел совсем взрослым.

– Но, если бы у тебя был свой велосипед, мы бы так не играли, как сейчас.

– Почему?

– Помнишь, когда ты сбежал из дома, ты вернулся, чтобы отдать маме велосипед? Не хотел поступать с ней плохо.

Услышав это, Сверчок поднял брови и одновременно опустил уголки губ.

– Извини… Я соврал.

– Соврал?

На самом деле он испугался, поэтому вернулся домой.

– Представил себе, как кто-нибудь придет за мной, и испугался.

– В смысле?

Мне хотелось задержать его хоть ненадолго, и я нарочно спросил его, повернувшись к нему лицом.

– Я тогда… по пути на гору Томби так перенервничал из-за того, что сбежал из дома, и у меня, это самое, в горле дико пересохло. Я собрался сходить к реке, чтобы набрать воды в термос, и упал.

– В реку?

– Нет, где-то на полпути к реке. Поскользнулся и грохнулся. Это в тени было, где иней не растаял. Но я где-то на середине пути остановился и худо-бедно выполз. И вдруг мне так страшно стало. Я выполз сбоку от моста, не в силах пошевелиться. И тут вдруг резко затормозил грузовик, тормоза завизжали. Мне показалось, что это конец, что это за мной. Я побыстрее сел на велик и уехал. Мчал до самого дома. Тут мамка с папкой мне задали жару. Я был весь в грязи, да и время, когда я должен был прийти помогать в идзакае, давно прошло.

Во время его рассказа у меня внутри все похолодело, будто мне к коже приложили лед. В ушах зазвенело, этот звон эхом повторялся то в одном, то в другом ухе и постепенно заполнил собой всю мою голову.

– А когда… ты сбежал из дома? – выдавил из себя я.

– Не так давно, на Новый год.

Пение цикад отдалилось, я ничего не видел вокруг себя, только смуглое лицо Сверчка стояло перед моими глазами.

– Может… четвертого января? – спросил я.

Сверчок посмотрел своими черными глазами вверх, а потом опустил их.

– Ух ты! Откуда ты знаешь? Точно, четвертого! Идзакая начинала работать со следующего дня, и нужно было много всего подготовить. Во время этой подготовки опять бы стали ругать меня, называть идиотом – вот я и сбежал.

Смысл его слов почти не доходил до меня.

– Это было вечером, часов в пять?

– О-о! Именно в это время!

– А когда грузовик остановился…

Наверное, очень скоро почти все закончится. Мне хотелось вернуться в тот момент, когда Сверчок еще не начал рассказывать свою историю, но я, конечно, понимал, что это невозможно.

– А ты не слышал ничего, кроме скрежета тормозов?

– Нет вроде… А вообще-то да. Что-то слышал. Как будто что-то упало… Или ударилось? Бам. Бум… Откуда ты все это знаешь? Опять фокус-покус?

11

В тот день отец ехал в город, чтобы купить мне воздушного змея. Вероятно, проезжая мост, он заметил выползавшего со стороны реки Сверчка. Остановил машину. Хотел, наверное, помочь ему – поднять его, всего в грязи. Врачи запретили ему делать резкие движения, поэтому отец посидел в машине немного и после этого вышел на дорогу. По которой мчался грузовик.

– Такой звук был, когда мой папа попал под грузовик.

Звук, который услышал Сверчок до визга тормозов. Я бросил правду ему в лицо, стоя у ворот. Потребовалось много времени, прежде чем до глуповатого Сверчка дошел смысл моих слов. Я всматривался прямо ему в лицо и ждал, когда изменится его выражение, когда оно придет в ужас. Он смотрел на меня своими широко расставленными глазами. Они округлились, лицо сковала судорога, как будто кто-то вонзил нож ему в спину. Сверчок хотел что-то сказать, произнести, но не мог. Я ушел в дом, оставив его в этом состоянии. Мне было тяжело идти, как будто я вяз глубоко в грязи. Еще до того как успел добраться до своей комнаты, я утратил способность передвигать ноги. Я опустился на колени и сел, прислонившись спиной к стене. За раздвижной дверью я видел тень стоявшего Сверчка. Я вжал лицо в колени, прокручивая в голове вновь и вновь правду, которая только что мне открылась. Каждый раз мне было так тяжело, как будто я узнал об этом только в этот миг. Мир рушился по несколько раз, и наступала тьма.

Прошло много времени, прежде чем я поднял голову. Тень Сверчка исчезла.

Сверчок каждый день приходил в десять утра. В то же самое время, когда мы играли в сарае. Как будто ничего не случилось. Дедушка или бабушка заходили ко мне в комнату, говоря: «К тебе Минагава пришел». Но я отвечал, что плохо себя чувствую, и ни разу не вышел. Сверчок, устав ждать, возвращался домой, а на следующий день упорно приходил снова.

– Поссорились? – на третий день спросил дедушка, заподозрив неладное.

– Дело не в этом.

Я не сказал ни дедушке, ни бабушке о том, что Сверчок убил папу. И не собирался им говорить.

– Просто плохо себя чувствую.

Я врал лишь отчасти. С каждым днем нарушения в моем организме становились все очевиднее. Болела голова, как будто на нее надели ужасно тесную шапку, я практически не мог есть, на четвертый день поднялась температура, у меня пропали силы, я не мог встать с постели. Я никак не мог уснуть, а если и засыпал, мне снились четкие цветные сны. Во сне не происходило ничего хорошего. Чтобы выскочить из этого состояния, я открывал глаза. Но замечал, что наяву мне еще хуже, чем во сне, и опять закрывал глаза. Все повторялось. Дедушка и бабушка беспокоились обо мне, хотели отвести меня в больницу, но я говорил одно: что я против.

– Так и умереть недолго.

У них были очень грустные лица, но я не испытывал никаких угрызений совести. На самом деле я был бы не прочь умереть, ослабив свой организм до предела. Я не понимал: если вокруг только такое, то зачем вообще жить? Если и было что-то хорошее, то тут же происходило что-то плохое. И это плохое после хорошего казалось еще более плохим. Ну и пусть тогда все становится хуже и хуже. Мне хотелось навсегда отправиться туда, где не происходит ничего хорошего.

Прошло еще два дня.

Дедушка с бабушкой ушли куда-то ранним утром. Может быть, отправились в какую-нибудь клинику проконсультироваться о моем здоровье. Не в педиатрию или к терапевту, а в клинику душевных болезней. Только смысла в этом не было никакого.

Я повернулся на бок, лежа под одеялом, и на глаза мне попался магнитофон, стоявший у стены. В маленьком окошечке виднелась пленка, которую дал мне дедушка. Пустая кассета, на которую мы со Сверчком записали всякую ерунду, дурачась в сарае. Только я об этом вспомнил, как мне показалось, что в комнате сидит Сверчок, и я почувствовал жар, распространяющийся по макушке. Я тут же поднялся, достал кассету из магнитофона, бросил ее на пол и стал бить по ней правым кулаком, как молотком. Но она не сломалась. Тогда я встал и начал давить ее ногой. Она все равно не поддавалась. Тогда я взял со стола электроточилку для карандашей и со всей силы опустил ее на кассету. Послышался хруст, пластик раскололся. Я продолжал бить по кассете точилкой, и она разлетелась на бесчисленные куски. Из кассеты выскочила тонкая черная пленка, напоминающая бесконечное количество переплетенных червей.

Стрелки часов показывали начало одиннадцатого.

Звонок не звонил. Слышался только стрекот цикад.

Вчера около десяти утра опять раздался звонок. Дедушка ушел помогать на соседнее поле, а бабушка сидела в туалете, так что в прихожую выйти было некому. Звонок звонил много раз, однако я продолжал игнорировать его. Но с каждым звоном во мне росло раздражение, и постепенно мне стало казаться, что звук попадает прямиком мне в голову, минуя уши. На седьмой раз я уже не мог терпеть. Выбежал из комнаты, ворвался в прихожую и с такой силой раскрыл дверь, что чуть не разбил стекло.

Передо мной стоял Сверчок с испуганным лицом. Он сильно похудел за эти шесть дней, обострились скулы, и, может быть, из-за этого расстояние между его глазами казалось шире, чем обычно.

– Никогда не приходи больше.

Сверчок не смотрел мне в глаза. Его огромное тело будто сжалось, руки повисли, как плети, словно ни на что не годились.

– Что ты повадился ходить сюда? Ты мне мешаешь. Поэтому-то тебя никто и не любит – ты совсем не думаешь о других, даже сейчас. Ты, наверное, вообще не обращаешь на это внимания?.. Знаешь, что? Тебя никто не любит. Ни Журавль, ни Камиму, ни Симому, ни я.

У меня было такое чувство, будто я со всей силы сжимал протухший плод. В руке оставался запах гнили, она была перепачкана раздробленными кусками фрукта, а я вытирал ее о лицо моего собеседника.

– Даже твое прозвище тебе дали потому, что у тебя между глазами большое расстояние. А ты и не знал? Тебя все за дурака держат. Да ты и в самом деле дурак.

Я не мог остановиться. Да и не хотел. Я знал, что слова, которые зрели в моем горле и которые я был готов сейчас произнести, нельзя будет изменить никогда. Но я все равно сказал:

– Лучше бы ты свалился в реку и сдох, когда хотел набрать там воды.

Зрачки Сверчка на мгновение дрогнули, и он посмотрел мне в лицо.

– Тогда мой отец был бы сейчас жив.

Я закрыл дверь. Сверчка больше не было видно. Я вернулся в комнату и зажмурил глаза. Что он делал, я не знаю. Может, тихонько плакал у входа или зарыдал, вернувшись домой. А может, толком и не понял моих слов – дурак же, как ни крути.

Бабушка вернулась из туалета в комнату.

– Кто это был? Минагава?

Я не ответил. Бабушка тоже молчала. Она посидела около моей подушки некоторое время, бесшумно встала и вышла из комнаты.

Скорее всего, Сверчок больше не придет ко мне.

И пусть я вроде бы хотел, чтобы так и было, в глазах у меня чувствовался жар, а в глубине носа болело.

Я протянул руку и придвинул к себе магнитофон. За ним валялась кассета, на которой было написано «Салют любви путешественников». С тех пор как мы со Сверчком начали дурачиться в сарае, я ни разу не слушал эту пленку. Я вставил ее в магнитофон, перемотал и включил. Дедушка и бабушка, моложе, чем сейчас, мама, которая меня еще не бросила, папа, который еще был жив… Я закрыл глаза и попытался представить себя двухлетнего. И пока я пребывал в этом ощущении, у меня было будущее, которое я мог изменить.

12

На следующее утро меня посадили в машину. Дедушка, сидевший на водительском сиденье, посмотрел на меня через зеркало заднего вида.

– Мы вчера поговорили с доктором, он в курсе всего.

Бабушка села не рядом со мной, а на переднее пассажирское сиденье, так как на заднем для нее не было места. Там стояла сумка для путешествий с моей пижамой, которую я обычно носил, и с туалетными принадлежностями.

Значит, вчера они все-таки ездили в больницу. А раз они взяли с собой и пижаму, и туалетные принадлежности, быстро я домой вряд ли вернусь.

Но от болезни своей я точно не вылечусь. Не вылечусь, потому что не хочу. Хочу, чтобы она прогрессировала. А еще хочу, чтобы после каких-нибудь моих действий мир перед моими глазами взял и исчез. Врач, который будет осматривать меня, конечно же, удивится, если спустя несколько дней у меня не будет никаких улучшений. Несмотря на то, что дедушка с бабушкой ему «все» рассказали. Несмотря на то, что он «все» понял. Самого главного-то он и не знает.

– Сюити, не волнуйся, все будет хорошо.

Бабушка повернулась ко мне с переднего сиденья и заглянула мне в глаза, как будто искала что-то. Через некоторое время, уж не знаю, нашла она или нет, бабушка резко опустила глаза и повернулась вперед.

Двигатель урчал, колеса с шелестом проезжали по гравию. За окном, удаляясь, менялся пейзаж. Машина стала спускаться по некрутому склону среди полей. Я опустил голову и стал рассматривать свои белые кроссовки. На левом носке застыла капля сока яммо. Я впервые с того дня надел эти кроссовки. Когда мы со Сверчком ходили к сосне-с-корнями или играли в сарае, я носил пляжные шлепки. Поэтому и не заметил этого пятна на кроссовках. Я потер пятно пяткой правой ноги. Но оно не исчезло, только стало еще грязнее, коричневого цвета.

– О, по-моему, это машина Минагавы.

Услышав слова дедушки, я весь напрягся. Поднял голову и увидел маленькую квадратную серую машинку. Они ехали в ту сторону, где был один-единственный дом. Поэтому можно было предположить только одно: они ехали к нам. Может быть, Сверчок рассказал что-то своим родителям? Может, они едут извиняться всей семьей?

Но, когда машина поравнялась с нами, Сверчка я в ней не увидел. За рулем сидела огромная женщина, на пассажирском месте – мужчина немного поменьше. Родители Сверчка, которых я видел впервые. Мы ехали по левой полосе, они по правой. В нескольких метрах друг от друга обе машины остановились. Дедушка опустил стекло и высунулся из автомобиля.

– Извините, мы сейчас… ненадолго…

В этот момент мать Сверчка выбежала из машины. Она бежала по гравию по направлению к нам, громко топая, с широко вытаращенными глазами, с таким выражением лица, как будто за ней гонится монстр.

– Вы не видели нашего мальчика?

– Он сегодня не приходил.

– А вы ничего не слышали?

Из-за спины матери, изо всех сил вытягивая шею, показался отец. Он тоже вышел из машины. У него тоже было перекошенное лицо, он весь вспотелтак, что рубашка казалась другого цвета. В правой руке он держал белую бумажку.

– Сэйя пропал. С утра не выходил из комнаты. Я зашел туда, а там вот это.

Отец просунул бумажку в окно машины. Вырванный из школьной тетради в линейку листок. Написано, как курица лапой. У отца так тряслись руки, что прочитать что-либо было невозможно. «Можно мне?» – спросил дедушка и взял листок. Я пододвинулся вперед и стал читать. В самом верху было написано: «Зовищанее».

«Я накапил немнога деняк, адайте их Томиоке. Они лижат в шкафе. Внезу, на полки. В квадратнай каробке, все. Там 52 йены. Я их нашол у сасны-с-карнями. Не давайте карасику многа корма. Аквареум чистете 1 рас в ниделю. Если надаест ухажывать, можна в реку Охако атпустить. Прастити, што всигда был дураком. Прастити, што был никаму нинужный. Но мне с вами была харашо. Спасиба. Сэйя».

Я сразу понял, о чем он. Но потребовалось время, чтобы это осознать. И когда я наконец по-настоящему понял, отец, тяжело дыша, повернулся ко мне.

– Сюити, тебе что-нибудь известно? Сэйя ничего тебе не говорил?

Я моментально на автомате помотал головой. Какое при этом у меня было выражение лица, я не знаю. Но смотревшие на меня дедушка, бабушка, мать и отец Сверчка, видимо, подумали, что это из-за его завещания, и ничего не заподозрили.

– Мы тоже сейчас же поедем на его поиски.

Дедушка поспешно вернул завещание. Отец Сверчка взял бумагу обеими руками и опустил голову в умоляющем жесте.

– Простите, мы очень просим вас. Но вы ведь куда-то собирались?

– Но ведь такая ситуация… А вы обращались в полицию?

– Мы хотели сначала заехать к вам. Но теперь поедем обратно и позвоним им.

Почему они сразу не связались с полицией? Меня охватил дикий гнев, но я понимал, что тем самым хочу обмануть самого себя.

– А где вы его уже искали?

– Пока нигде. Осматривали окрестности, пока ехали к вам.

Голос отца Сверчка дрожал. Мать задыхалась. Дедушка включил первую передачу и рукой, будто разгоняя воздух, показал на левую сторону склона горы.

– Мы поищем с этой стороны склона. А вы поищите с противоположной. Развернемся у нашего дома.

– Хорошо.

Дедушка снова поехал. Сначала медленно, чтобы не повредить машину родителей Сверчка, которая стояла у правой обочины, а затем, объехав ее, стал набирать скорость. Я увидел в зеркало заднего вида, как отец и мать Сверчка побежали к машине.

– Сюити… ты правда ничего не знаешь?

Я не мог ни кивнуть, ни покачать головой. Лишь напрягал подбородок, сжимал губы, дышал через нос и смотрел вперед, через лобовое стекло. Это из-за меня. Это я назвал Сверчка дураком. Я сказал, что все мы его терпеть не можем. Я сказал, что он Сверчок, потому что у него глаза в разные стороны. Я сказал, что ему лучше было броситься в реку и умереть. Я сказал, что тогда мой отец был бы жив.

Реально, в истинном смысле слова, я совершил то, что невозможно повернуть назад. Я перестал чувствовать свои руки и ноги. Хотя я ощущал движение машины, мне казалось, что мое туловище парит в пространстве. Вскоре и оно исчезло, осталась одна голова, которая двигалась внутри мелко дрожащего пейзажа. «Нужно внимательно смотреть вокруг. Может быть, Сверчок где-то здесь». Хотя у меня появлялись подобные мысли, я не мог смотреть. Я увидел, что дедушка периодически поглядывает на меня через зеркало. Как будто он что-то проверяет. Как будто изо всех сил стремится раскрыть то, что я совершил и чего нельзя вернуть.

– Впереди! – закричала бабушка.

Дедушка изо всех сил нажал на тормоз, но в этот момент что-то выскочило из тени и понеслось на машину. Она дернулась и остановилась. Я сильно ударился лицом о водительское сиденье. В глубине носа стало так горячо, будто там разбушевался пожар. Я уперся руками в сиденье и спешно откинулся всем телом, а дедушка с бабушкой шумно выдохнули.

Перед машиной оказался Сверчок. В следующее мгновение он с дикой скоростью обогнул автомобиль и схватился за ручку задней двери. Обнажив сжатые зубы, он начал с лязгом дергать левую дверь. Дедушка пришел в себя и нажал кнопку разблокирования замков. Дверь с силой открылась, Сверчок влетел в машину и, завалившись, шлепнулся на заднее сиденье рядом со мной.

– Сэйя, твои мама и папа… – начала бабушка.

Сверчок на нее даже не посмотрел. Дверь закрылась. Сверчок со вздохом посмотрел на меня. Одет он был не пойми как. Да и сама ситуация была странная. Сверху пиджак. Точнее, это не пиджак, а надетый поверх белой рубашки сюртук, который обычно носят на празднике дети семи, пяти и трех лет или на свадьбе. Внизу шорты в комплект к сюртуку. Но все это было не по размеру, ужасно маленькое, из-под рубашки вылезал живот. А вот ботинки на нем были слишком большие и хлопали при ходьбе.

– Томиока, ты, случаем, не в больницу едешь?

От удивления я не мог произнести ни слова, и Сверчок повернулся в сторону водительского сиденья.

– Вы едете в больницу?

Дедушка кивнул, продолжая сидеть с полуоткрытым ртом.

На лице Сверчка почему-то появилось облегчение, он поменял положение, расправив спину.

– Поезжайте сейчас.

– Нет, ну…

Бабушка повернулась к нам.

– Сэйя, что случилось?

– Ничего не случилось. Поехали в больницу, пожалуйста.

– Но тебя же ищут папа с мамой!

– Поезжайте! Побыстрее!

Пока суд да дело, дедушка открыл окно и высунул голову. Он сделал глубокий вдох, открыл рот. Заметив это, Сверчок, как зверек, бросился на него со спины. Видимо, он хотел предотвратить дедушкин порыв. Но было уже поздно.

– Мы нашли Сэйю!

– Не говорите им! Поехали быстрее! – закричал Сверчок.

Почему ему так хочется в больницу? Может быть, у него, как у меня, возникли душевные проблемы и он хочет их излечить? Но тогда к чему это завещание? Я изо всех сил пытался понять, что произошло со Сверчком. Старался вспомнить все, что я знал. Произошло всего два важных события. Первое – я обвинил Сверчка в смерти отца. Второе – хотя Сверчок приходил каждый день и звонил в звонок, я к нему не выходил. А потом вышел в переднюю и наговорил ему всяких ужасных слов. Это было позавчера. А вчера звонок не звонил. А я в глубине души ждал его.

– Если вы не поторопитесь, меня вернут назад!

Неужели?

– Сэйя, папа с мамой что, тебя обижают? Тебе тяжело живется дома?

Похоже, Сверчок не слушал бабушку, он только и делал, что повторял одну и ту же фразу: «Скорее! Поезжайте быстрее! Сначала в больницу, потом уже вернете меня домой!»

Вот уж действительно, неужели.

– Дурак!

Это первое, что слетело из моих уст. Стоило мне сказать, и я продолжил:

– Почему ты такой дурак?! Дурак! Дурак! Дурак!!!

Я растворился в своей ругани, а потом впервые в жизни ударил человека. С каждым произносимым словом «дурак» я бил Сверчка. Мои маленькие кулачки ударяли его по плечам, в живот, в грудь. Но Сверчок с изменившимся выражением лица выставлял вперед согнутые руки, чтобы защититься от моих ударов. А когда я прекратил свое нападение, он положил руку себе на грудь и спросил с обеспокоенным выражением лица:

– А что, дураком быть запрещено?

Услышав его вопрос, я стал нападать на него еще сильнее, я лупил и лупил по нему кулаками. Сверчок в самом деле был дураком – таким дураком, что в это и поверить сложно. Сзади подъезжала маленькая машинка. Она остановилась посреди дороги, и отец с матерью Сверчка спешно выбежали из нее. Увидев это, Сверчок обхватил голову руками и заорал: «А-а-а-а!» И в конце его крик сорвался на плач. Я бросил ему «дурак» в последний раз и зарыдал вместе с ним. Отец и мать Сверчка смотрели на нас, застыв у машины. Наши рыдания продолжались, мы рыдали перед растерявшимися взрослыми, вцепившись друг другу в одежду. Вроде ничего хорошего не происходило, но все равно мне казалось, что все в порядке. Не нужно знать причину, по которой отец попал в ДТП. Может быть, мама больше не вернется – ну и ладно. Скоро наступит XXI век. И всем станет лучше. Все станет лучше. Это предчувствие переполняло меня.

Запись 5

История 4 Паразиты

1

Пока ученики корпели над заданиями, я смотрел, не отрываясь, в окно аудитории.

Из-за отопления, которое заработало на прошлой неделе, стекла изнутри запотели, и отражавшееся в них лицо Такагаки Саи видно было плохо. А бесстрашно смотреть ей прямо в глаза – занятие не из простых. Даже борясь с заданиями, ученики, которым не хватало концентрации внимания, глядели, что делает учитель. Я и сам был таким, когда ходил на классы допподготовки… Хотя нет, я допподготовкой не занимался, а учился в старших классах на городских курсах. Там и здание было больше, чем этот а-ля вагончик, и учителя первоклассные, которые даже учили по-другому.

Прозвучал звонок таймера на смартфоне, который лежал на моем столе. Я сложил руки домиком, а потом наклонился вперед, схватившись одной рукой за край стола.

– Заканчиваем. Передаем работы с последних парт.

Это «передаем», как и позу, я всего лишь скопировал у главного героя из мульта «Крутой учитель Онидзука^[458]», который смотрел в студенческие годы. Мы с учениками относимся к разным поколениям, поэтому я мог не бояться, что мое подражание считают. Когда ученики классов допподготовки заканчивали сдавать вступительные экзамены в вузы и выпускались из нашего заведения, они дарили мне альбом с дурацкими воспоминаниями, и там всегда говорилось, что я «крутой», «мужественный», «классный». А каких-нибудь комментариев именно о моих занятиях не было.

– К следующему уроку я выставлю оценки и напишу свои замечания каждому из вас, а сегодня на этом закончим. Но имейте в виду: когда вернетесь домой, не валяйте дурака. В поражении всегда есть причина. Вырвите ее с корнем. Я всегда говорю: бывают удивительные победы, но не бывает удивительных поражений.

Это цитата из дзуйхицу^[459] мастера фехтования эпохи Эдо^[460] Мацуры Сэйдзана. Так я говорил ученикам, хотя на самом деле позаимствовал ее из фильма Номуры Кацуи. Когда-то давно я смотрел телевизор, услышал эту фразу и стащил ее для себя. Дзуйхицу я не читал, да и где я мог их прочитать?

– Делать сколько можешь… И верить в себя.

Я стукнул себя правым кулаком в грудь, а потом выбросил вперед руку, сжатую в кулак. Большая часть учеников выставили кулаки в ответ. Это был оригинальный жест, который я придумал около двух лет назад. И, сделав его несколько раз, я стал получать обратную реакцию.

– Таура, чего тебе?

Таура с передней парты тянул руку. Он был единственным из учеников, кто ходил в одну школу с Такагаки Саей. Круглолицый, в круглых очках. Короткая ровная челка. Выбритый затылок. Голос высокий, еще не ломался. Очень похож на дружка Кацуо из мультика^[461], как будто специально под него подделывается.

– Сэнсэй, а что такое паразит?

– Ты серьезно, что ли?..

Я чуть не оторопел от такого простого вопроса. До вступительных экзаменов в институт оставалось три месяца. К тому же его задал Таура, у которого были лучшие оценки из двух классов, которые я веду – химии и биологии. Поверить не могу. На сегодняшнем занятии мы только что повторили тему про паразитов у животных, да и в заданиях на контрольной тоже был такой вопрос.

– Ну, ты нашел время спросить… О, спасибо.

Ко мне на стол пришла пачка листов с контрольной. Я стал поспешно искать работу Тауры. Да вот же она. «Дайте определение понятия “паразиты”: живой организм, который селится на поверхности или внутри другого живого организма и живет там, забирая у него питательные вещества». «Приведите конкретный пример паразита: волосатик и саранча (кузнечик, богомол и др.)».

– В чем дело? Ты же правильно ответил.

– Нет, кто такой паразит, я понимаю, конечно, но что это? Можно ли назвать его живым существом? Разве не грустно, что он не может жить один?

Таура наклонил подбородок и скривил губы. Свет от ламп падал ему на очки, и понять выражение его лица было невозможно. Он что, смеется?

– А ведь люди – паразиты планеты.

Слушавшие наш диалог ученики кивали – вот оно как. Таура некоторое время посидел, наклонив голову, а потом выдохнул через рот и стал собирать сумку. Что он хотел сказать? Хотел таким окольным путем подколоть меня? Нагловатый дружочек Кацуо. Герой вторых ролей.

Такагаки Сая вышла в коридор с рюкзаком на плечах.

Я тихонько следил за ней взглядом. Остальные ученики тоже потянулись к выходу. Занятия заканчивались в десятом часу вечера, и многих учеников встречали родители на машине. Но некоторые возвращались домой на велосипеде, как Такагаки Сая.

Я подошел к окну и стал смотреть через запотевшее стекло, как ученики садятся в родительские машины или седлают велосипеды. Я подождал, когда все разъедутся, и достал из сумки флакон «Клиармакса» – спрея против запотевания стекол. Я купил его в строительном магазине. Я распылил его на окно, в котором отражалась Такагаки Сая, и растер носовым платком. Хотя ученики могли садиться на любые свободные места, большинство из них всегда сидели на одном и том же месте. Наверное, и на следующем занятии я увижу профиль Такагаки Саи в том же окне. Но иногда она садилась на другое место. Да и одно незапотевающее окно среди всех остальных выглядит странно. Поэтому я тщательно провел противозапотевающую обработку на всех окнах.

Я убрал спрей в сумку, вернулся в учительскую, быстро собрался. Вышел через главные ворота, сел в машину и спешно выехал с парковки. «За сколько вы купили эту машину?» – как-то спросил меня Таура. Я сказал: «Где-то за миллион йен». На самом деле это была подержанная тачка за двести девяносто тысяч. К тому же ее мне купили родители, когда я был без работы. Мне хотелось гонять на мотоцикле, как герой мультсериала, но прав на вождение мотоцикла у меня не было.

Я гнал машину по ночной дороге вдоль моря. Достал из кармана и включил приемное устройство. Вставил в уши наушники. Но мне не было слышно ничего, кроме бессмысленного шума. Некоторое время я ехал по пустой прибрежной дороге, затем поставил машину на стоянку в рыбацком порту. В наушниках по-прежнему был шум. Я поставил машину на ручник, выключил двигатель, настроил зеркало заднего вида. В нем отразились огни домов, выходивших окнами на порт. Дом Такагаки Саи – третий слева. Он стоял немного в отдалении от других домов.

Окно ее комнаты на втором этаже пока было темным.

2

Единственное, что у меня хорошо получается – это учиться. С самого детства. Все время.

Родителей, похоже, все устраивало, но я терпеть этого не мог. За день до спортивного праздника мне хотелось куда-нибудь исчезнуть, на рисовании – порвать и скомкать бумагу для рисования. На флейте и пианике^[462] я худо-бедно шевелил пальцами вместе со всеми, но мне было страшно ошибиться, и на самом деле никаких звуков я не издавал. Мне нравилось ходить в секцию по плаванию, куда меня записали в третьем классе началки, но когда я возвращался домой, мне дико хотелось спать, и для того чтобы я концентрировался на учебе, родители запретили мне ходить в секцию, когда я учился в шестом классе.

Выпускные экзамены в средней и старшей школе я сдал хорошо. Но на вступительных в государственный университет, куда мне больше всего хотелось поступить, я срезался. При этом я поступил в первоклассный частный университет префектуры. И мою фамилию даже разместили на доске почета как студента с лучшими результатами.

Но в поиске работы я совершенно не преуспел. Мне хотелось работать инженером в городской IT-компании, но я полностью провалил первые четыре собеседования в интересовавших меня компаниях. На дальнейших собеседованиях я вообще перестал понимать, что мне говорит интервьюер.

Сидя без работы, я увидел объявление о найме преподавателей химии и биологии в классы допподготовки. Мне хотелось денег, поэтому я откликнулся на объявление. Меня сразу взяли, имя оконченного вуза сыграло свою роль.

Я начал работать учителем, и мир заиграл новыми красками. Ученики внимательно слушали, что я им говорил, писали в тетрадках, будто соревнуясь друг с другом, смеялись над моими шутками. Мне казалось, если бы я был картиной, то с момента, как я встал за кафедру, мой фон бы полностью переменился. На второй год работы я попробовал подражать герою мультсериала про школу, который смотрел в студенческие годы. Все стали доверять мне еще больше. Мне было страшно замазать эту радость новыми неудачами, и через какое-то время я обнаружил, что больше не задумываюсь об устройстве на работу. И теперь я тридцатилетний учитель на временной подработке. Моя зарплата – шестьдесят с чем-то тысяч в месяц, живу с родителями. И когда смотрю себе прямо в глаза, я чувствую себя как в детстве накануне спортивного праздника, или на уроке рисования, или во время игры на флейте или пианике, когда я беззвучно шевелил пальцами.

Может быть, поэтому я сегодня передал USB-адаптер Такагаки Сае.

Мне хотелось увлечься чем-нибудь до безумия.

Найти время, когда я мог бы забыть о себе.

USB-адаптер, который я отдал Такагаки Сае, стоил в Сети шесть тысяч шестьсот йен, включая налог. Белый корпус, размер чуть больше спичечного коробка, вилка складная, перпендикулярна корпусу. Сбоку два входа для USB. То есть один источник питания дает одновременно электричество на два USB. А основная его задача – это прослушка. Технический прогресс движется пугающими темпами.

– Попробуй горячую маску для глаз. Я тоже ей пользуюсь. Такая приятная…

Среди моих учеников есть группка из пяти подружек. Такагаки Сая тоже в нее входит. Уже не помню когда, но в группке появилась дурацкая традиция: когда у кого-то день рождения, остальные четыре участницы собирают деньги и покупают подарок. На прошлой неделе пришла очередь Такагаки Саи. Девочки подарили ей электрическую согревающую маску для глаз. Я незаметно подошел к ним и увидел, что на упаковке написано «Питание от USB».

– Спасибо. Классно, наверное, ею пользоваться.

Как обычно, улыбка Такагаки Саи напоминала реалистичный портрет, который нарисовал неумелый художник. Неловкая и неестественная. Как будто кто-то приказал ей улыбаться. Каждый раз, когда я видел ее лицо, мне казалось, оно на что-то похоже. Только вот на что? Я никак не мог понять, и это меня мучило. Так сильно, что места себе найти не мог. Какая она настоящая? Какой становится в одиночестве? В тот день, когда Такагаки Сае подарили маску, я, как всегда, размышлял об этом, сидя в своей комнате и копаясь в интернете, и тут набрел на сайт, где продаются подслушивающие устройства. Я купил у них USB-адаптер, через три дня его доставили ко мне домой, и сегодня перед началом занятий я тихонько передал его Такагаки Сае. Сказал ей: «У меня есть лишний, пользуйся на здоровье». И чтобы никто не подумал, что я к ней клеюсь, добавил: «Никому не говори, это секрет». Ни о чем не подозревая, она взяла мой подарок и улыбнулась своей нелепой улыбкой.

Шумы вдруг прекратились.

Я посмотрел в зеркало заднего вида. В комнате Такагаки Саи в какой-то момент зажегся свет. Я выкрутил на максимум звук принимающего устройства, прижал руки к наушникам и прислушался.

Судя по всему, она вернулась домой и вставила адаптер в розетку. Таким образом на подслушивающее устройство пошло питание. Теперь, пока адаптер включен в сеть, он может хоть вечно ловить звук и отправлять его по электроволнам.

Послышался звук легкого трения.

Он продолжался некоторое время, потом раздался слабый удар, как будто кто-то потрогал адаптер, а затем какой-то низкий звук. Наверное, в адаптер вставили USB-кабель. Интересно, а что присоединили к кабелю? Наверное, маску для глаз? Или же смартофон – что-то в этом роде?

Шлеп! Похоже, адаптер упал на что-то мягкое.

Затем последовал легкий шелест, будто ткань терлась о ткань.

– Порошок…

Так мне послышалось. Зачем порошок, если ты только что вернулась домой? Я нахмурил брови и сконцентрировал все свое внимание на звуках. Слышны были громкие вздохи. Как будто ей очень хорошо… О, она, наверное, пробормотала: «Хорошо». Может, к USB-адаптеру была подключена не маска для глаз, а кое-что другое?

Я закрыл глаза и представил.

Такагаки Сая лежит на кровати. Маска на глазах, губки направлены в потолок. От приятного тепла на глазах ее губы слегка приоткрываются. Провод от маски воткнут в мой адаптер, а адаптер вставлен в розетку в стене… Нет, ее шепот и дыхание были слышны очень четко, а это значит, что адаптер расположен ближе. Например, розетка могла быть встроена в изголовье кровати. Или же у ее подушки лежал удлинитель, вставленный в розетку в стене… Наверняка последнее. Был звук, как будто адаптер падает на что-то мягкое – это все объясняет. Она взяла удлинитель, который был протянут от стены к подушке, и вставила в него адаптер. А в адаптер воткнула провод от маски для глаз. Потом кинула его себе на кровать и легла.

Некоторое время ничего не было слышно.

Такагаки Сая лежала, расслабившись, на кровати и наслаждалась теплом маски. Уставшая от учебы, она может, наверное, так и уснуть. Будет ужасно, если она получит низкотемпературный ожог. Но, скорее всего, ничего страшного не случится, такие устройства обычно отключаются автоматически через двадцать – тридцать минут.

– М-м-м…

Быстрое шуршание ткани, скрип кровати. Похоже, она что-то заметила, испугалась чего-то, что заставило ее резко встать.

Тихий звук шагов. Они приближаются. Они довольно четкие и, скорее всего, принадлежат мужчине. Я слышал, что братьев у нее нет, значит, видимо, это отец.

Звук открывающейся двери.

– Сая…

Судя по голосу, это действительно отец. Продолжая сидеть с закрытыми глазами, я представил себе человека, стоящего в дверях. У него волосы с проседью, ему за пятьдесят. У него нет каких-либо запоминающихся черт, просто обычная совокупность линий. Мы с ним никогда не встречались. А в тот момент, когда она начала говорить, он превратился в еще более расплывчатый образ, покрытый белым туманом.

– Не входите в мою комнату.

???

– Это мой дом.

Возможно, это не отец?

– Но это моя комната.

Еще непонятнее.

Я заранее выяснил, где живет Такагаки Сая. Не слишком старый, но и не очень новый двухэтажный отдельный дом. Я также проверил, что на табличке написана фамилия Такагаки. Если он говорит: «Это мой дом», – значит, он Такагаки. С точки зрения обычной логики это должен быть отец Такагаки Саи, но она обращается к нему на «вы».

– Ты ужинать не собираешься, что ли?

Он спросил это с такой интонацией, как будто приказывал.

– Я поем, когда мама вернется.

– Это из-за того, что я буду за столом?

– Я просто еще не проголодалась.

Она пробормотала еще что-то неразличимое, и шаги мужчины стали удаляться.

Такагаки Сая тут же встала и закрыла дверь в комнату. Вернувшись, она гораздо резче, чем в первый раз, легла на кровать.

3

На следующий день во время урока химии я много раз смотрел в окно. Благодаря «Клиармаксу» стекла не запотевали, и профиль Такагаки Саи четко отражался в них.

Занятие закончилось, ученики начали собирать вещи, и тут я произнес заготовленную фразу:

– Таура, вчера ты спрашивал про паразитов.

– Спрашивал…

– Можно ли называть живым существом того, кто не живет самостоятельно и паразитирует на ком-то?

– Да.

– Если бы речь шла о человеке… Я тоже об этом думаю, – не выпуская из поля зрения Такагаки Саю, сказал я, повысив голос. – Паразитирование – это стратегия существования, и если ею пользуется человек, то это, конечно, и грустно, и мерзко. О детях мы сейчас не говорим.

– Но люди все как паразиты, пользующиеся Землей…

– Это не так. Земля не живое существо.

– Это да.

– Если человек, особенно взрослый, живет, паразитируя на ком-то, то это позор.

– А нито^[463]?

Таура улыбнулся слегка. Я поднял голову и сказал, обращаясь ко всем:

– Не вздумайте стать такими.

Я ударил правым кулаком в грудь и выкинул его вперед. Ученики выбросили кулаки вперед в ответ. В лице Такагаки Саи, убиравшей в рюкзак пенал с милым котиком, ничего нельзя было прочесть.

Вечером после занятий я слушал, что происходит в комнате у Такагаки Саи. Поздно вечером вернулась домой мать.

– Ты не ужинала?

– Нет… А он где?

Такагаки Сая долгое время была одна и ни с кем не разговаривала, поэтому ответила охрипшим голосом:

– Уснул за столом внизу.

– Мам, почему он все время сидит дома? Почему не ищет работу?

– Думай лучше о том, как тебе окончить университет.

– Даже если я поступлю, то смогу ли я ходить туда? У нас же денег не хватит!

– Ничего, у меня сейчас какая-никакая работа есть.

– Так не пойдет. Ты же недавно говорила мне, что может не хватить денег даже на оплату классов допподготовки. Если скажешь «не ходи», то я не буду. Но как ты сможешь оплатить вступительный взнос в университет и стоимость обучения?

До сих пор я ни разу не слышал, чтобы Такагаки Сая говорила так много и с таким напором. Было понятно, что слова, которые она держала в себе, вырываются наружу и сдержать их невозможно.

– А ипотека? Пока он не найдет работу, ты продолжишь платить вместо него, мама! Я могу и не поступать в университет. Окончу школу, пойду работать, и тогда мы сможем съехать из этого дома.

Голос матери тут же приобрел жесткие нотки:

– Нет. Ты пойдешь в университет. И твой отец, и этот ничего не добились, потому что у них нет образования. Оба они потерпели крах, оба до сих пор не могут найти новую работу. Вот и я такая же. Поэтому и прыгаю с одного места на другое, зарабатывая гроши. А ты будешь учиться. Поступишь в университет и сможешь обеспечивать себя сама.

– Для этого не обязательно идти в университет.

– Нет, – перебила ее мать еще более жестким тоном. – Только попробуй сказать еще раз, что не хочешь учиться, – я тебя не прощу.

Больше ее голос не был слышен. Некоторое время спустя Такагаки Сая вышла из комнаты вместе с матерью, и ее не было где-то час – наверное, ужинала и принимала ванну. Затем в комнате послышалось небольшое шуршание. Чем в этот момент занималась Такагаки Сая, было непонятно. В первом часу свет в ее окне погас, и стало совсем тихо. Я выключил приемник и уехал из рыбацкого порта.

Из того, что я услышал, следовало, что ее мать вышла замуж во второй раз, а Такагаки Сая – вероятно, ребенок от первого брака. Раз мать выплачивает ипотеку за кого-то, то это означает, что дом, в котором они живут втроем, изначально принадлежит мужу матери. Но он в настоящее время безработный и не пытается найти работу. Мать подрабатывает на разных работах, худо-бедно зарабатывая на жизнь, но ей едва хватает на классы допподготовки для дочери, и, возможно, она не сможет дать ей высшее образование.

Я ехал на машине домой, и у меня в голове возник образ богомола, которого я когда-то видел в детстве.

Я нашел его неподалеку от дома во время летних каникул. Живот у него был огромный. Я подумал, что это самка, которая скоро отложит яйца, поймал ее, принес домой и опустил в прозрачную пластиковую коробку для насекомых. «Наверное, ей нужно место, куда отложить яйца», – подумал я и положил туда ветки наискосок. «Наверное, ей нужен корм», – и я достал из холодильника сосиску, мелко порезал ее и раскидал по коробке. «Наверное, ей нужно питье», – я налил ей воды в плошку глубиной в мою ладонь и поставил в угол коробки. Я поиграл некоторое время в «Мои летние каникулы» на плэйстейшне а потом решил проверить, не отложила ли яйца самка богомола. Она сидела в плошке с водой, и из нее медленно выходило что-то черное. Сначала я подумал, что она какает. Но конца этому процессу не было. Черное продолжало выходить из нее. Более того, оно двигалось в воде. Вернувшийся с работы отец объяснил мне, что это не какашки богомола, а паразит-волосатик. «Он селится в богомолах и других насекомых и разрушает их организм изнутри», – сказал мне папа. Мне стало грустно, и я заплакал. Папа спустил плававших в воде волосатиков в унитаз. А мой богомол, которому выели все внутренности, некоторое время еще шевелился, закинув голову, а ночью умер.

– Такагаки, можно тебя на минуточку?

Я окликнул Такагаки Саю, которая собиралась выйти из класса. Она остановилась и обернулась. Ее лицо освещали светодиодные лампы, оно было белым, как животик сдохшей рыбки. Остальные ученики проходили мимо нее. Среди них показался бритый затылок Тауры, который вскоре исчез из виду, удалившись по коридору.

– Мне показалось, тебе сложно было сконцентрироваться на занятии – все ли с тобой в порядке?

Она слегка опустила голову, а потом резко замотала головой.

– Все в порядке.

И она опять улыбнулась своей искривленной улыбкой.

– У меня дома всякие проблемы, вот я, наверное, и устала. Простите.

– Тебе не за что извиняться. А что, дома ты не можешь спокойно заниматься? Какие-то проблемы с отцом или с матерью?

Пока спрашивал, я понял…

…на что похожа ее улыбка.

Спустя год после того как я увидел волосатика… Впрочем, это не столь важно. В общем, это было накануне Дня матери. Я собирался сделать маме подарок. Делал я его впервые. У меня оставалось много подаренных на Новый год денег, и я хотел потратить часть на покупку брошки или чего-то такого для мамы. Но когда я спросил у нее, что она хочет в подарок, мама попросила меня нарисовать ее. Я согласился. Совсем неплохо, ведь денег я своих не потрачу. И мне казалось, что, если я как следует постараюсь, у меня все получится, несмотря на то что рисовал я ужасно. Я представлял себе, как обрадуется мама, получив в подарок мой рисунок, как она будет любоваться им, то поднося его ближе, то отставляя дальше. И меня охватывала преждевременная радость. Я наслаждался тем, что прокручивал в себе вновь и вновь приятное чувство, как будто меня легонько покусывал маленький зверек.

Но я слишком хорошо о себе думал. Я был на подъеме, разложил бумагу для рисования на столе у себя в комнате и начал рисовать карандашом улыбающуюся маму. Вскоре на бумаге появилось лицо со страшным, жутким выражением. Я оторопел и, нервничая, продолжил водить карандашом. Но чем больше линий я рисовал, тем кошмарнее становилось мамино лицо, и в конце концов она превратилась в совершенно незнакомого мне человека с кривой улыбкой.

На следующий день я извинился перед мамой, сказав, что совершенно забыл про рисунок.

А ночью я тихонько плакал под одеялом.

Перестав плакать, я услышал, как родители разговаривают в соседней комнате. Через дверь был смутно слышен только голос мамы, о чем они говорят, я совсем не мог расслышать. Может, мама рассказала отцу всю подноготную, какой у них плохой сын, который даже важное обещание сдержать не может? Эта мысль крутилась у меня в голове, но смелости встать и подойти поближе к двери во мне не нашлось. Может быть, если бы я подслушал их беседу, приложив ухо к двери, то понял бы, что они обсуждают совершенно другие темы. Даже если они и говорили о моем рисунке, то, возможно, это был легкий веселый разговор а-ля «что поделаешь с нашим сыночком», от которого на сердце становится светло. Но я лежал под одеялом и криво усмехался. Даже после того как голоса родителей смолкли, я продолжал так лежать. Чтобы обмануть самого себя, я сделал выражение лица, как на мамином портрете, который я нарисовал.

Кривая улыбка Такагаки Саи напоминала обе эти улыбки.

На меня самого той ночью и на мамино лицо, которое я нарисовал на бумаге.

4

Первым, что я услышал в ту ночь, был крик.

Так же, как и прошлой ночью, включив приемное устройство, я собирался остановить машину в порту. И вдруг услышал крик. Я спешно затормозил и обернулся. За горящими красными огнями тормозов виднелось темное окно комнаты Такагаки Саи. В наушнике опять послышались крики. Они доносились издалека, наверное, с первого этажа. И еще – как будто что-то упало. Топот по полу. Кричала женщина, но было непонятно, то ли Такагаки Сая, то ли ее мать… Нет, кричали обе. Иногда один голос накладывался на другой. Кричали хрипло, они что-то говорили друг другу. Внезапно шум и крики затихли.

Бом-бом-бом-бом-бом. Шум приближающихся шагов. Наверное, шел не один человек, а двое. Меня охватил смутный страх, я закрыл глаза и оказался не в машине, а в комнате Такагаки Саи. Резко открылась и тут же закрылась дверь. Бэмс! – что-то большое ударилось о дверь снаружи. Бэмс, бэмс! Звук не прекращался, было слышно дыхание Такагаки Саи, она что-то шептала. Ба-ам! – раздался еще более громкий звук. Она вскрикнула. Послышались неуверенные шаги. От приоткрытой двери потекла длинная узкая полоска света. Света становилось все больше, и я четко увидел темную мужскую тень, мелькнувшую силуэтом на фоне света.

– Как ты меня назвала?

Он говорил, еле шевеля губами, было понятно, что он пьян. Такагаки Сая прерывисто дышала, не произнося ни слова. Может быть, мужчина стал на нее наседать – она опять вскрикнула. Как будто совсем близко, я вновь услышал топот бегущих ног.

– Вы сказали, что больше не поднимете руку на маму.

– Отвечай! Как ты меня сейчас назвала?

Я услышал его слова, и мне показалось, что его горящие глаза смотрят прямо на меня.

– Ты назвала меня паразитом, так?

– Вы говорили, что больше не будете бить маму, но опять ударили, поэтому, увидев это…

– Тут же вырвалось, да? Похоже, ты давно задумала сказать мне это слово.

Снова тяжелый звук приближающихся шагов. Кто-то из собеседников упал на кровать.

– Показать тебе паразита?

Голос с металлом, но как будто его сдавили.

– А?.. Вот так вот.

Все из-за меня.

– Смотри, сейчас я проникну в твое тело. Вот так.

Это ведь я затеял разговор о паразитах. Я специально говорил о них так, чтобы Такагаки Сая подумала об этом мужике. Трясущейся рукой я достал из сумки смартфон. В полицию… Нет, я не могу этого сделать. Как я объясню им, что узнал о том, что происходит? Скажу, что передал ей USB-адаптер с подслушивающим устройством, и теперь сижу и подслушиваю звуки в ее комнате? Пока я бессмысленно держал телефон в руках, слышались сильное трение и тяжелое дыхание. Вскоре она закричала громко, но этот крик был тут же задушен. Видимо, ей зажали рот, были слышны только ее глухие вскрики. Как будто сами эти крики хотели вырваться из заточения и бились в поисках выхода.

– Ты постоянно ко мне на «вы» обращаешься. Это потому что я тебе чужой? Ну, раз я чужой, то и взятки гладки.

Послышался торопливый стук шагов по лестнице вверх.

Мужик прекратил двигаться, и следующие его слова послышались на расстоянии:

– Только попробуй что-нибудь сказать ей. Вышвырну из дома обеих.

Что-то у него с головой не то. Психованный. Если он выгонит из дома Такагаки Саю и ее мать, то они, конечно, окажутся на улице, но и ему самому, должно быть, придется несладко. Если он не может понять таких простых вещей, то с ним явно не все в порядке.

– Только попробуйте еще хоть раз тронуть меня, я вас убью.

Как будто издеваясь, мужик несколько раз коротко вздохнул и вышел из комнаты. Он должен был пройти мимо матери, которая поднялась по лестнице, но ничьих голосов не было слышно.

Через несколько секунд вместе с приближающимися шагами послышался голос матери.

– Сая!.. Ты в порядке?

Она не ответила.

– Послушай, Сая. Не обращай на него внимания – и все будет хорошо. А начнешь его останавливать, так он и тебя еще побьет.

Поздно уже. Он сделал с ней кое-что похуже, чем просто побил.

– Мама… какие глупости ты говоришь! – произнесла она абсолютно без эмоций, как будто у нее их больше не осталось.

После этого никаких разговоров больше не было. Вскоре послышались медленные шаги и закрылась дверь. Через некоторое время я услышал долгие всхлипывания Такагаки Саи. Она плакала, стараясь не подавать голос, уткнувшись лицом то ли в подушку, то ли в одеяло, то ли закрыв лицо руками.

Я вышел из машины, не снимая наушников. Рыбацкие суда, стоявшие одно за другим вдоль волнореза, ритмично покачивались – то ли на волнах, то ли меня самого штормило. Обернувшись, я посмотрел назад. Окна комнаты, в которой плакала Такагаки Сая, были темными. Она плакала, не останавливаясь, а я продолжал слушать ее голос. Мне казалось, у меня затекло все тело. Полная луна над крышей была похожа на зияющую на небе белую дыру.

5

Я стал приезжать в порт каждый день.

Днем там бывали люди, поэтому я всегда приезжал туда поздним вечером. В дни, когда не было занятий, я приезжал туда с наступлением темноты. В те дни, когда занятия были, – после их окончания. Каждый вечер я останавливал машину на парковке и слушал, что происходит в комнате Такагаки Саи.

Когда она оставалась одна, в комнате было очень тихо. Как будто она жила вместе с монстром, который нападает на каждый посторонний звук. Когда ходила, садилась, вставала, что-то передвигала, листала страницы – она делала это, стараясь производить как можно меньше шума. Я прислушивался к ее присутствию, затаив дыхание. Обычно в одиннадцатом часу вечера раздавался звонок в дверь – мать возвращалась с работы. Такагаки Сая выходила из комнаты и где-то через час возвращалась. И опять сидела, тихонько занимаясь чем-то. В это время часто можно было услышать орущий мужской голос, доносящийся с первого этажа. В те вечера, когда его не было слышно, мать стучалась в комнату дочери, и они болтали. По тому, как звучали их голоса, можно было понять, что они вдвоем рядышком сидят на кровати.

Внимательно слушая их разговоры, я постепенно узнавал все больше и больше о жизни Такагаки Саи. Дом, в котором они жили втроем, принадлежал второму мужу матери, за которого она вышла замуж два года назад. До этого мать и дочь снимали квартиру. Мать неустанно работала, но заработать достаточное количество денег было сложно, и в конце концов мечты о поступлении дочери в университет пришлось оставить. Как и где мать встретила этого мужика, я не знаю. Что бы там ни было, где-то пару лет назад она была записана в его домовую книгу и, взяв с собой дочь, переехала к нему. В то время мужик был рыбаком, но что он там ловил, неизвестно. Как следовало из разговоров, заработок у него был хороший. Может быть, мать вышла за него замуж, думая о будущем своей дочери? Может быть, для того, чтобы дать дочери шанс поступить в университет?

Но в конце прошлого года мужик попал в автомобильную аварию, будучи пьяным, получил травму руки и больше не смог работать. Вроде бы имелась медицинская страховка, но так как травма была получена при вождении автомобиля в нетрезвом виде, страховку ему не выплатили, и деньги в доме закончились. Мужик ничего не делал, только пил с утра до вечера, а мать бегала с одного места на другое, зарабатывая деньги – на жизнь, на учебу дочери, на подготовительные курсы, на ипотеку. Трудилась не покладая рук. И трудится по сей день.

– Продал бы он лодку… Хоть какие-нибудь деньги бы выручили, – однажды сказала мать.

Сразу после этого послышались шаги, открылись занавески и окно, и я инстинктивно вжался в сиденье автомобиля. Мать встала на подоконник и посмотрела на суда в порту. Явно выглядывала какое-то маленькое суденышко среди тех, что стояли вдоль волнореза.

– Но я не могу сказать ему «продай».

– Почему не можешь?

– Она была у него еще до того, как мы стали жить вместе.

– Надо сказать ему, что деньги кончились – пусть продает.

Мать закрыла окно, задвинула занавески и сказала, будто пытаясь его оправдать:

– Ему и так непросто.

Если до этого мой гнев был направлен только на мужика, то сейчас я почувствовал то же самое и по отношению к матери. Мне хотелось бросить в нее правду о том, что случилось с ее дочерью. Выпрыгнуть сию же минуту из машины и прокричать в сторону окна на втором этаже. Но откуда во мне взяться такой смелости?.. Вскоре Такагаки Сая выступила за меня:

– Лучше бы он погиб в автокатастрофе, тогда бы хоть страховку выплатили.

– Не говори ерунды.

– Я проверила его медицинскую страховку. Ему ничего не выплатили, так как он был пьяным за рулем, но если бы он погиб, то страховку по смерти, скорее всего, выплатили бы. Да и сейчас, если бы он умер нам на радость, то мы бы получили деньги.

– Да что ты такое говоришь!

– Мама! – перебила она мать.

По тому, как она это произнесла, и по шуму ее дыхания я догадался, что она хочет открыться матери. Сидя в машине, я молил ее набраться смелости и все рассказать. Я сжал кулаки у груди, с такой силой желая этого, что руки у меня затряслись.

– Он…

Но в итоге она так ничего и не рассказала.

Той ночью перед тем как уснуть, она выдвинула какой-то ящик. В любой комнате есть выдвижные ящики, и обычно все их закрывают после того как открыли. Через несколько секунд или – самое долгое – через пару десятков секунд. Но той ночью она открыла ящик и долго его не закрывала. Я не слышал, ни как она что-то достала, ни как что-то положила. Как будто в течение долгого времени она смотрела на что-то лежавшее внутри.

Как ни странно, это повторилось и на следующий день, и после. Погасив свет, перед сном она непременно открывала ящик и тихонько закрывала его – не сразу, а гораздо позже. Судя по звуку и расстоянию до его источника, это был ящик стола. Я представлял себе разные предметы, которые попадались ей на глаза: альбом на окончание средней школы, красивые камешки, собранные на берегу моря, старый альбом с семейными фотографиями, ее собственное старое фото.

Когда раз в две недели я видел Такагаки Саю в классе, у нее всегда было напускное безразличное выражение на лице. Когда к ней обращался кто-то из одноклассников, она рассеянно поворачивала к нему голову и то наклоняла ее вбок, то поднимала, как будто смотрела не на собеседника, а внутрь себя. Когда занятия заканчивались и она выходила из класса, я слышал, как о ней говорили, что это с ней из-за стресса, из-за того, что она изо всех сил готовится к вступительным экзаменам в вуз. Я ничего не смел возразить. Боялся, что мои слова нанесут непоправимый вред Такагаки Сае – как мои нарочитые рассуждения о паразитах. Я хотел спросить у Тауры, который учился с ней в одной школе, как она ведет себя там. Но по той же причине я не мог и этого сделать. Подобно тому как двор пустого дома зарастает всякими сорняками, раздражение и гнев разрастались в моем сердце. Но я в самом деле ничего не мог сделать. А события медленно двигались в сторонунепоправимого финала.

6

Однажды на второй неделе декабря с вечера зарядил холодный дождь.

Эффект от «Клиармакса» значительно ослаб, к тому же ученики принесли с собой распространяющуюся в аудитории влажность. Пока я вел занятие по биологии, отражавшийся в окне профиль Такагаки Саи практически перестал быть различим. А когда я смотрел на нее прямо, ее лица, опущенного вниз и спрятанного за челкой, не было видно.

Однако в середине занятия я заметил, что она подняла лицо. Широко открытые глаза смотрели в пространство, спина до странного прямая. Она легонько покачивалась из стороны в сторону – вперед-назад, влево-вправо. Словно персонаж из кинофильма или телесериала, которым овладела какая-то сущность. Я отвел взгляд в сторону. Нельзя было допустить, чтобы это заметили ученики. Я продолжил занятия, ни разу больше толком не посмотрев на нее, но краем глаза видел, что она сидит все в той же позе.

Занятие закончилось, Такагаки Сая встала с места раньше всех, надела на плечи рюкзак и вышла из класса. В помутневших стеклах окон, выходивших на парковку, перемещались горящие огни машин, приехавших забрать детей. В такие дождливые дни, как этот, почти все ученики разъезжались на машинах родителей. Я подошел к окну, протер стекло и посмотрел на велостоянку, расположенную рядом с парковкой. На ней был только один велосипед – Такагаки Саи. Неужели она поедет, промокая под этим холодным дождем? А если я ее окликну и предложу подвезти, будет совсем плохо?.. Да что в этом плохого? Сегодня она единственная из учеников, кто приехал на велосипеде. Поэтому здесь ничто не выдаст моего особенного отношения к ней. Подвозя ее на машине, я смогу поговорить с ней по дороге, и, может быть, она расскажет мне обо всем, что ее тревожит. Я поспешил отойти от окна, но…

– Сэнсэй, а вы один живете?

За моей спиной стоял Таура.

– Ты чего это вдруг?

– Ну так, просто.

Противореча самому себе, Таура пристально смотрел на меня, поправляя свои круглые очки.

– Я живу с родителями. Близко, да и смысла съезжать от них нет… За тобой разве еще не приехали? Иди быстрее.

– В последние дни я отказался от того, чтобы меня провожали и встречали. Вот и сегодня пришел из дома пешком под зонтом.

– Береги себя. Не то заболеешь в такое важное время, – сказал я, чтобы от него отвязаться, и поспешил к выходу.

Но до меня донесся голос Тауры:

– Не хочу беспокоить родителей.

Я обернулся, но выражение лица у меня, наверное, было крайне отталкивающее. Такое, как у лица, которое я нарисовал в детстве.

Через дверь до меня доносились разговоры родителей с детьми, как будто тихий смех из-под одеяла. И я сам, уже многие годы паразитирующий на образе героя мультсериала, не успев принять защитную стойку, стоял, будто обнаженный, в углу класса. Увидевший подлинного меня Таура резко поднял брови с таким выражением лица, как будто заметил какое-то странное существо.

7

Что он хотел? Почему решил завести этот разговор? Когда я выбежал из пахнувшей влажностью аудитории, а потом и из здания и посмотрел на велостоянку, велосипеда Такагаки Саи там уже не было. Пока я собирал вещи в учительской, бежал через главные ворота и садился в машину, перед моими глазами стояло круглое лицо Тауры, и чтобы отделаться от него, я погнал в рыбацкий порт. У меня не было времени сюсюкать с этими противными детишками. У меня было дело. Вполне возможно, что у него не имелось никакой задней мысли и он просто так заговорил со мной, не предполагая, во что может вылиться разговор. Он и в контрольных работах пытался вписать в колонку ответа как можно больше текста, в конце иероглифы становились совсем мелкими и нечитаемыми. Признак отсутствия творческого воображения.

Я приехал на парковку в рыбацком порту. Вставил наушники и включил принимающее устройство. Стоило мне выключить двигатель, как стекла в машине запотели от влажности. Внутри стало душно, и я вышел из машины, раскрыв зонтик. На тишину в наушниках накладывался шум капель дождя, стучавших по зонтику. Окно комнаты Такагаки Саи было пока темным. Я шел вдоль волнореза, в порту покачивались стоявшие в ряд мокрые корабли. Неподалеку от них на якоре стояло небольшое рыбацкое суденышко. Я каждый вечер парковался в порту и заметил, что оно никогда не сходит с места. Я подошел к нему поближе. Все металлические предметы на палубе ужасно проржавели, так, что это можно было увидеть в темноте невооруженным глазом. В центре палубы лежала рыбацкая сеть с крупными ячейками. Сверху на ней лежали несколько камней, видимо, для того, чтобы она не улетела. На сети и камнях было много белых пятнышек – наверное, экскременты чаек.

Может быть, это судно, которое принадлежит тому мужику – он и не пользуется им, и держит его в порту. Интересно, сколько можно за него выручить? Старое и неухоженное, наверное, задорого и не продашь. Такагаки Сая пока еще не вернулась. Наверное, я слишком сильно гнал машину, а она в дождь не может быстро ехать на велосипеде. Я ждал ее возвращения и неожиданно опять вспомнил выражение лица Тауры. Я пощелкал языком, помотал головой, но круглое лицо с мерзкой улыбочкой так и стояло у меня перед глазами. Делать было нечего, я вынул этот образ из своей головы, представил его прямо перед собой, взял вверх ногами закрытый зонт и со всей силы ударил по воображаемому Тауре. И тогда его лицо сплющилось, как мягкая резина. Просто сплющилось вместе с ударом зонтика, и больше ничего. Я еще раз ударил. И еще раз. И еще. Сделав несколько ударов, я представил, как поверхность резины порвалась и оттуда полилась кровь. Я продолжал лупить, и с каждым ударом кровь брызгала на зонт. В какой-то момент я настолько вышел из себя, что, когда очнулся, увидел, что лицо Тауры разбито так сильно, что даже не понять, какой формы оно было. В наушниках послышался слабый звук.

Я спешно оглянулся. В комнате Такагаки Саи зажегся свет.

Я быстро вернулся в машину, запрыгнул на водительское сиденье. Звуки дождя прекратились, и я сразу услышал, как открылась дверца, предположительно, платяного шкафа. Я кое-как справился со сбившимся дыханием и прислушался. По моим вискам струились чуть теплые капли дождя. Вернувшаяся домой в дождь на велосипеде Такагаки Сая, должно быть, тоже промокла. Наверное, сейчас она переодевается в сухую одежду. Я закрыл глаза и стал представлять, как стою в тени ее кровати и вглядываюсь в полуобнаженную фигуру, белеющую под потолочной лампой. По моему телу вместе с артериальной кровью побежало что-то теплое, но через несколько секунд вся эта кровь с шумом ушла из меня.

Стоявшая перед моими глазами Такагаки Сая, как будто заметив меня, застыла как каменная. Но причиной этому был, конечно, не я.

Было четко понятно, что это мужик. Тяжелые шаги. Не ритмичные, как будто шел человек, находящийся при смерти. Шаги приближались к двери. Такагаки Сая быстро зашевелилась, послышался шелест ткани. Ноги скользнули по полу. Шаги за дверью становились громче. Причина неверной походки стала ясна сразу, как только дверь с шумом открылась.

– Тыпомо-о-ола-а-а…

Вообще ничего не разберешь. Мужик был настолько пьян, что язык у него не ворочался. Такагаки Сая выдохнула, вскрикнув. Прыжком передвинулась в сторону USB-адаптера – то есть в мою сторону, – сильно ударившись ногой о кровать.

– Не входите!

Крик, как у загнанного животного. Но мужик только мычал что-то нечленораздельное и никуда не собирался уходить. Тут же пол как будто превратился в крутой склон, и мужик придвинул колени к ней. Было слышно, как отчаянно дышит Такагаки Сая. Звук тканей, грубо трущихся одна о другую. Сплетение тел. У нее в горле родился крик, но его заглушил стон мужика, который рычал, как дикий зверь. Все мое тело затряслось от гнева. Мое дыхание участилось, кровь закипела, поднявшись до темени. Я выскочил из тени кровати и со всей силы ударил мужика зонтом по лицу. Но это не возымело никакого эффекта, и сколько я ни бил его ручкой, ничего не происходило. А лицо Тауры ведь превратилось в сплошное месиво. Весь был измазан кровью, голубчик. Я переложил зонтик в другую руку и ткнул его кончиком мужику в глаз. Он издал низкий стон и упал на пол.

Тела наконец-то резко отсоединились друг от друга.

Ее шаги удалились, шурша по полу.

– Я предупреждала вас: еще раз полезете – убью!

Послышался звук выдвигаемого ящика.

Я слышал, как она выдвигает ящик каждый вечер. Но впервые услышал, как она что-то из него достает.

– Убийцы… Полиция ловит их и ломает им жизнь.

– Моя жизнь уже сломана.

Она вернулась на прежнее место.

– Поэтому я хочу вернуть ее.

– Что ты делаешь?

В голосе мужика отчетливо звучал страх.

– Возвращаю себе жизнь… Помогите мне, пожалуйста.

По моим барабанным перепонкам ударил ужасный шум.

– Помогите мне, пожалуйста…

Тотчас же раздался крик мужика, как будто ему оттянули рот до самого подбородка. Но он звучал всего мгновение. Затем я услышал несколько тупых звуков подряд, которые издает падающее тело. Звуки эти сопровождались короткими стонами, вырывавшимися из горла. Они не прекращались, мужик продолжал стонать. Постепенно стоны стали тише, а потом и вовсе прекратились. После этого несколько раз послышались бессмысленные звуки, издаваемые телом. Потом и они исчезли, в наушниках воцарилась тишина. Я слушал эту тишину, закрыв лицо руками, не в силах пошевелиться. Мне казалось, все мои суставы крепко закрутили болтами. Я жалел о многом. О том, что дал Такагаки Сае USB-адаптер. О том, что подслушивал здесь каждый вечер. О том, что не смог помочь ей. О том, что не нашел приличную работу. О том, что стал учителем на курсах допподготовки. О том, что в детстве только и делал что учился.

8

Тело мужика нашли спустя две недели, в канун Нового года.

Говорят, его прибило рано утром к берегу в километре от рыбацкого порта.

В сети писали, что его быстро опознали по ДНК. Это был муж матери Такагаки Саи, которая дней за десять до этого подала заявление о его пропаже.

Тело нашли отец и сын, волонтеры, собиравшие мусор на берегу моря. Сын учился в старшей школе. Случайно оказалось, что в одном классе с моей ученицей. Она рассказала на курсах историю от своего одноклассника о найденном теле, причем рассказывала ее так, как будто сама видела все собственными глазами. Так я оказался в курсе всех подробностей. По ее словам, тело в воде было голым (одежду, вероятно, сняли?), то здесь, то там выглядывали кости, отверстия в теле были забиты моллюсками и креветками.

– Ты на блесну сегодня?

– Да, морской ерш идет. А ты камбалу?

– Да. Я побольше прикорма решил закинуть.

– Тут сразу глубина хорошая, так что далеко и кидать не надо. Улов будет.

Мимо меня прошли два рыбака средних лет, пока я сидел на корточках у волнореза. Их диалог постепенно стих, и когда их совсем перестало быть слышно, они остановились. Поставили складные стулья и начали воодушевленно готовиться к рыбалке. Сегодня воскресенье, наверное, у них выходной. Интересно, чем они обычно занимаются? Наверняка, в отличие от меня, работают в каких-нибудь приличных местах.

Уже шла третья декада марта, ветер с моря заметно смягчился. Полуденное солнце сверкало белыми лучами на поверхности моря, слева покачивались, будто уснули, маленькие суденышки. Если поднять взгляд повыше, увидишь опустевший дом Такагаки Саи.

Почти сразу после того события у учеников начались вступительные экзамены. В феврале стали объявлять списки прошедших по конкурсу абитуриентов, все показали неплохие результаты. Таура поступил в университет в соседней префектуре, в который он стремился больше всего. Это самый сложный в плане поступления вуз в нашем регионе, и он, единственный из моих учеников, поступил туда и оказался в числе студентов.

Такагаки Сая после той ночи ни разу не появлялась на курсах. Через некоторое время директор сказал, что она больше не придет. Я как-то спросил невзначай у Тауры, как дела у Такагаки Саи. Оказалось, что в школу она тоже не ходит.

Мне хотелось узнать, что с ней и как, и вечером того дня в конце февраля, когда стали известны результаты поступления всех учеников курсов, я один раз проехал мимо ее дома на машине. Табличка на воротах и занавески на окнах были сняты, с первого взгляда было понятно, что дом пуст. Я посмотрел на рыбацкий порт, который располагался сбоку от дома, и не увидел суденышка, на котором когда-то ходил тот мужик. Видимо, его продали.

Где и как сейчас живет Такагаки Сая, я не знаю.

Она не проявлялась, да и, наверное, больше никогда и не проявится.

– Здравствуйте.

Я оглянулся на знакомый голос. Передо мной стоял какой-то чужой человек.

– Таура, это ты, что ли?

– Я сегодня в контактных линзах.

– И волосы отпустил.

Он быстро кивнул и сел на корточки рядом со мной.

– Уже скоро в университет, вот я и решил измениться. А у вас, сэнсэй, все без перемен?

Я покачал головой.

– Я ушел с курсов.

– Да-а? Когда?

– Сразу после того, как узнал ваши результаты. Брать меня в штат они не планировали. Сколько можно быть учителем на подработках? Я решил поискать себе настоящую работу.

– И то правда.

Он, как всегда, реагировал весьма противным образом, но почему-то меня перестало это раздражать.

– Кстати, Такагаки Сая поступила в тот университет, в который хотела. – Он внезапно упомянул ее имя.

– Вот как?

– В школе она так и не появилась, но рассказала классному руководителю. А классный руководитель в свою очередь рассказал об этом классу.

– Значит, перестав ходить на курсы, она продолжала заниматься сама.

– А вы не знаете, почему Такагаки бросила курсы?

Я покачал головой. Таура повернул свое круглое лицо без очков ко мне.

– Я вообще-то знаю… Вроде бы у нее были проблемы дома. Ее отец попал в аварию, потерял работу, и у них не было денег. И, кажется, родственников, которые могли бы помочь. Наверное, и курсы она бросила потому, что выплачивать ежемесячный платеж было сложно.

– Да… Вот уж и не знаю даже…

– Помните, девчачья группа на курсах всегда собирала деньги на подарок одной из них? Дурацкая традиция. Так вот, я же знал, какая ситуация у Такагаки, поэтому и сказал об этом девчонкам, когда они на подарки собирали. Что у нее ситуация тяжелая, с деньгами проблема. С тех пор, когда они собирали на подарок, говорили ей не ту сумму, которую сдавали все, а меньше. Хоть немного я пригодился, наверное.

Представляю себе, как бы неловко она себя чувствовала, если бы узнала о такой заботе.

– Я вообще-то думал, что сколько бы Такагаки ни старалась, сколько бы ни занималась, все равно она не смогла бы поступить в универ. Ведь у нее проблемы с деньгами. Поэтому, когда услышал от классного руководителя, что она поступила, я удивился, как она смогла найти на это средства.

Я ждал, когда он продолжит.

Прошло довольно много времени. Один из рыбаков, который постарше, даже успел поймать какую-то тонкую и длинную рыбу.

– И я подумал, может быть, у отца Такагаки была застрахована жизнь? А раз он умер, вот она и смогла пойти учиться. Уж не знаю, случайна ли его смерть.

Я задумался над смыслом его последней фразы.

– А если не случайна, то что?

– Ну, например, Такагаки убила своего отца, – сказал Таура шутливым тоном и затем продолжил, не меняя интонации: – Ее мать была во второй раз замужем. Так что, ее отец – не настоящий отец. В новостях часто говорят о домашнем насилии в таких семьях. Может, и в семье Такагаки было подобное. Что-то такое, с чем она не могла мириться. Она долгое время вела себя странно. Вот она и убила его и выбросила тело в море. Ненавистного человека больше нет, и деньги на университет появились.

Таура сложил пальцы колечком и показал мне.

– То, что ты говоришь, видимо, не твои фантазии.

– Вообще-то это совсем не фантазии, – сказал Таура и показал пальцем на стоявшие в гавани корабли. – Вы знаете, что там поодаль стояло одно судно? На этом судне ходил отец Такагаки. Мы жили не очень далеко друг от друга, так что я знаю. Раньше на палубе судна лежали сети, придавленные камнями. Но оно исчезло неизвестно когда. Наверное, где-то во второй половине декабря. Я заметил, это произошло незадолго до того, как нашли тело отца Такагаки.

– И?

– И я подумал…

Таура повернулся ко мне.

– Например, она убила его, завернула тело в сеть и вместе с грузом опустила под палубу судна. Оставь тело на неделю или две, и оно начнет разлагаться в воде, вокруг него соберутся креветки и моллюски, питающиеся падалью. Благодаря этому, даже если на теле были раны, они и все остальные улики исчезнут. Рассчитав время, когда исчезнут улики, можно подтянуть труп за сеть с помощью, например, резиновой лодки и в каком-нибудь удобном месте распутать сеть и выпустить труп в море. Если это произойдет на приливе, то тело прекрасно выплывет на берег. И если потом его обнаружат, случившееся определят как происшествие на воде, и страховку выплатят.

Я молча смотрел на губы Тауры, который продолжал говорить, гордясь своими догадками.

– Но в таком случае под подозрение попадает и мать Такагаки. Одной ей бы не хватило силенок. Мать и дочь – подельницы… Нет, убила, скорее всего, мать, а Такагаки ей помогла. Такая версия тоже возможна.

Таура задумался, потирая щеку. А я произнес жуткую банальность:

– Может, тебе книги писать?

В ответ на мои слова Таура, засмущавшись, улыбнулся. Никогда не видел у него такой улыбки.

– Я люблю читать. И действительно думал, не попробовать ли мне писать самому. Но я хочу более реальную жизнь. Окончить университет, устроиться в самую большую компанию и сделать там карьеру.

– Неплохие планы, по-моему.

– У меня старший брат – хикикомори^[464], из дома не выходит.

Внезапно Таура состроил мину.

Но тотчас же посмотрел в сторону моря, и выражение его лица стало непонятным.

– Ему уже двадцать пять или двадцать шесть. Он не работает, сидит в своей комнате, родители дают ему деньги на расходы. Поэтому мне нужно держать себя в руках.

– Вот оно что, – только и мог ответить я.

Таура некоторое время посидел на корточках рядом со мной, а потом встал и ушел, слегка опустив голову. Я, приподняв руку, некоторое время смотрел ему в спину, а потом опять перевел взгляд на море. Всматривался в воду, поблескивающую на солнце. А в голове у меня возник образ волосатика, которого я видел в детстве. Это существо селится в насекомых и начинает выбрасывать в их тело особое химическое вещество. Это вещество приводит к контролю за поведением насекомого, и оно, помимо своей воли, начинает двигаться к воде. Оно заходит в воду и тонет там, а волосатики выползают из его тела и живут в воде, наслаждаясь свободой.

– Вон там. Видишь? За кораблями.

За моей спиной проходили недавние рыбаки.

– Кажется, это было в последний месяц года. Тогда креветок было-о-о… Хотел бычков наловить, а попадались сплошные креветки.

– Поел?

– Всей семьей наелись. Вкуснятина.

Я достал из кармана USB-адаптер и выбросил его в море. И задался вопросом, кто же действительно был этим паразитом. Вот уж бессмыслица. Адаптер быстро ушел под воду, выпустив пару мелких пузырьков

История последняя Слух покойника

1

– А что было потом, мне совсем непонятно.

Кацураги Михо выключила четырехминутную запись, медленно убрала руки от цифрового диктофона и сложила их в замок на коленях. На ней был черный свитер, и от этого она казалась еще бледнее, руки походили на двух белых зверьков, бьющихся в конвульсиях, они дрожали и сжимались.

– Под конец записи вы сказали: «Позвони мне после того, как поговоришь с полицией». И она…?

В ответ на мой вопрос Кацураги Михо лишь покачала головой.

– Она не позвонила. Я долго ждала ее звонка, но она не позвонила и не прислала сообщение. Я сильно за нее волновалась…

– И вы приехали сюда, да?

– Да. А тут полиция…

Продолжая говорить, глотая окончания предложений, Кацураги Михо пугливо опустила глаза. Допрос полицейским у большинства людей происходит один-единственный раз в жизни, и они в основном ведут себя так же. Но вполне возможно, что она и в обычной ситуации такая же, чувствовалось в ней что-то такое. Ей было тридцать шесть – моложе меня на четыре года. Косметикой она не пользовалась, брови не подводила. У нее были длинные черные волнистые волосы, в районе висков несколько седых волосков. Тонких и коротких, меньше сантиметра. Наверное, волосы она не красит, а седые волоски выдергивает.

Мы находились в квартире многоквартирного дома-башни. Сидели друг напротив друга за низеньким столиком в комнате рядом со входом, где, наверное, принимали гостей. В глубине квартиры работали криминалисты. Они общались известными им одним терминами, их голоса были слышны через коридор.

– А эта запись, получается, была сделана, когда Такидзава Рэна прошла по коридору, зашла в гостиную и обнаружила труп мужа?

Проверка личности еще не закончилась, но, предположительно, на полу комнаты лежал хозяин этой квартиры Такидзава Сёити. А нашла его молодая жена Такидзава Рэна. А находившаяся здесь Кацураги Михо – подруга Рэны со времен старшей школы.

– Получается, что так.

Кацураги Михо смотрела на стену в коридоре. Ее взгляд медленно продвигался вглубь квартиры, как будто она пыталась проследить за действиями своей подруги, которые та совершала несколько часов назад. Но когда ее взгляд дошел до гостиной, она внезапно отвернулась, как будто в лицо ей подул холодный ветер.

– Вы всегда пользуетесь диктофоном на работе?

– Да, когда беру интервью. Но интервью вживую у меня не очень хорошо получаются, я не очень часто их…

Она была независимой журналисткой и писала статьи для журналов и интернет-сайтов. Я не знаю, чем она конкретно занималась, но у меня, помимо этого, была целая гора вопросов, которые мне нужно было прояснить.

– Михо, хочу спросить вас еще об одной вещи.

С какой вообще целью записывался этот разговор? Надо было спросить ее об этом, но новый следователь Оцука открыл дверь и заглянул к нам, глядя поверх очков.

– Это самое… криминалисты говорят, что практически закончили свою работу.

Сколько раз говорила ему не начинать рапорт или допрос со слов «это самое» – никакого результата. К тому же он сразу замечал свою привычку и из-за этого спешно закрывал себе рот, отчего раздражал еще сильнее.

– Сейчас приду. Михо, простите, вы не могли бы немного подождать?

Я встала, надела перчатки и вышла в коридор, обогнув Оцуку. Я заметила, что он смотрит прямо на стену комнаты.

– Мы не в музее.

– А, да…

– Ты ведь говорил недавно. Он что, такой известный?

На стене комнаты висело несколько картин маслом в рамах. Как сказал Оцука, все они принадлежали перу одного художника – Такидзавы Сёити.

– Известный. И не только в Японии – во всем мире.

У Оцуки был нестандартный путь в полицию. Сначала он окончил Академию искусств, а потом уже поступил в школу полиции и стал полицейским. Так что он хорошо разбирается в таких вещах. Он рассказал, что Такидзава Сёдзай двадцать четыре года назад из-за заболевания легких ушел в мир иной, а его единственный сын Такидзава Сёити лежит теперь бездыханный в гостиной. Такидзава Сёити когда-то преподавал изобразительное искусство в старшей школе и хотел стать таким же художником, как его отец. Но его мечте не суждено было сбыться. После смерти отца он стал заниматься распространением его произведений и контролем за авторскими правами. Другими словами, эта квартира с дорогой мебелью на верхнем этаже дома-башни в токийском районе Минатоку досталась ему благодаря работе его отца, которой тот отдал всю свою жизнь. С другой стороны, кому какое дело, откуда у человека деньги?

– Оцука, зайди в жилую комнату.

– Но в прихожей…

– Я знаю.

Сначала я направилась в прихожую, пройдя по маршруту Такидзавы Рэны – первой, кто обнаружил труп. Затем вновь пошла в гостиную. Помимо этой гостиной, в квартире были ванная комната, туалет и кабинет, скорее всего, принадлежавший Такидзаве Сёити. Две спальни – видимо, супруги спали отдельно. Пройдя по коридору, справа можно было попасть в кухню. Слева располагалась столовая. А по центру – та самая просторная гостиная. У прямоугольного низкого столика лежал труп мужчины. Худой и высокий для шестидесяти шести лет. Под метр восемьдесят. Он лежал лицом вверх, голова повернута лицом вглубь комнаты. На голове полупрозрачный пластиковый пакет. Вероятно, мусорный, на сорок пять литров. Вокруг шеи пакет закреплен скотчем, со стороны шеи выходит черная резиновая трубка. Конец трубки прикреплен к небольшому газовому баллону, как я только что выяснила, на нем написано «жидкий углекислый газ». С первого взгляда казалось, что произошло самоубийство при помощи углекислого газа.

– Сколько времени проходит до наступления смерти при таком способе убийства или самоубийства? – спросила я у опытного криминалиста Сиро.

– Э-э… Мешок залеплен скотчем, но в районе шеи есть довольно большая щель. С какой скоростью повышалась концентрация углекислого газа после открытия клапана баллона, не знаю. Есть вероятность, что углекислый газ из трубки, циркулируя внутри пакета, выходил сквозь щель в районе шеи. В любом случае летучие вещества сложны в использовании.

Сиро, чья фамилия была Сирода, всего лишь минуло пятьдесят, но на волосах у него лежала красивая ровная седина и говорил он очень старомодно, из-за чего многие, кто его близко не знал, считали его стариком.

– Если вдыхаемый воздух на десять процентов состоит из углекислого газа, то через несколько минут человек потеряет сознание, если ничего не предпринять, он умрет. В таком случае смерть наступает от десяти с небольшим до нескольких десятков минут. В общем, в зависимости от того, как поступает углекислый газ.

– Я слышала, что это относительно легкая смерть. Это в самом деле так?

Бездомных собак и кошек усыпляют с помощью углекислого газа.

– Все зависит от скорости потока газа. Если он быстро наполняет пакет, то потеря сознания происходит быстро. Если медленно, то и страдания удлиняются. Наверное, покойник догадывался об этом. По крайней мере, если посмотреть сюда и сюда. – Сиро показал пальцем на две точки – на поверхность низкого столика и руки трупа.

На деревянном столике стояли бокал с небольшим количеством жидкости светло-коричневого цвета, бутылка виски с надписью GLENMORANGIE и лежал блистер с белыми таблетками. На блистере было напечатано название лекарства. Известное снотворное, которое, помимо сильного седативного эффекта, обладает еще и миорелаксирующим действием. Из десяти таблеток в блистере не хватало пяти. Я не знала, выпил ли он все пять, но даже если это была одна таблетка – примешь ее вместе с виски, и сразу тело потеряет контроль. Лекарство это без вкуса и запаха, под воздействием алкоголя оно начинает сильно действовать уже спустя короткое время. Его часто используют преступники, когда опаивают и насилуют жертву. В связи с этим в последние годы состав таблеток был изменен. Фармацевтические компании стали подкрашивать таблетки изнутри, так что, будучи растворенными в жидкости, они меняют ее цвет на голубой. Такидзава Сёити выпил эти таблетки сам, сомнений быть не может. Даже если бы кто-то подмешал таблетки в виски, это стало бы понятно по цвету жидкости.

Следующее – руки трупа. В них было много странностей. Обе руки вытянуты над головой, кисти рук скрещены. Между головой и скрещенными кистями рук – прямоугольные ножки низкого столика. То есть кисти рук связаны через ножку. Но веревки, связавшей руки, не было. Их удерживали в связанном положении пуговицы рукавов рубашки. Левый рукав был застегнут на пуговицу правого рукава, а правый – на пуговицу левого. Таким образом кисти рук оказались соединены. Когда только вошла в эту комнату, из-за неестественной позы, в которой лежал труп, я даже подумала, что это убийство, но сейчас убедилась в обратном.

– Другими словами, если мы берем в расчет время, за которое пакет наполнился углекислым газом, то получается, что он сначала выпил снотворное. И чтобы во сне бессознательно не разорвать пакет, он обездвижил руки?

– Вообще-то размышлять о том, что произошло, – это ваша работа. Все отпечатки пальцев мы сняли. А вы посмотрите эти данные и спокойно делайте выводы. Кстати, мы уже можем снять пакет с лица?

– Да, пожалуйста.

Сиро взял ножницы, аккуратно разрезал намотанный вокруг шеи трупа скотч и снял пакет, оборачивавший голову. Показалось оставляющее миловидное впечатление лицо мужчины со слегка отросшими седыми волосами. Я проверила пакет – в тех частях, которые касались рта и носа, скопились капли жидкости. Это означает, что пакет на него надели, пока он еще был жив.

– Это точно сделал сам Такидзава Сёити? Ошибки нет? – спросил Оцука, заглядывая в лицо покойнику и направив в мою сторону смартфон, который он держал в руке.

На экране отображалась фотография Такидзавы Сёити, которую Оцука, вероятно, нашел в интернете. Да, конечно, одно и то же лицо. Даже слишком точное совпадение. По прошествии некоторого времени мышцы на лице трупа расслабляются, и оно теряет всяческое выражение. Не важно, умер покойник в муках или же принял легкую смерть. Практически не бывает такого, чтобы при жизни человек имел лицо безо всякого выражения, его фотографии до и после смерти значительно отличаются. Но в случае с Такидзавой Сёити отличие состояло только в том, закрыты у него глаза или открыты. Но это не значит, что лицо трупа, который был у меня перед глазами, выглядело живым. Скорее, наоборот, казалось, что Такидзава Сёити мертв уже очень давно.

Оцука заглянул под низкий столик.

– Это самое, а почему на полу валяется карандаш?

Чуть поодаль от скрещенных рук, в том месте, куда, может быть, и можно дотянуться, лежал карандаш. С плоским кончиком, простой, не цветной. Похоже, им часто пользовались. Наверное, он лежал здесь до того, как умер Такидзава Сёити. Однако в комнате, которая была чистой и выглядела, словно картинка из журнала, это казалось странным. Значит, есть вероятность, что его положил сюда сам Такидзава Сёити перед смертью, но по какой причине – неизвестно.

– Оцука, встань там.

– Где?

– Вон там, в любой точке.

Оцука сделал несколько шагов и замер. Пиджак был ему велик и висел на плечах. «Наверное, он купил его, не меря», – догадалась я и сняла белые перчатки и пиджак.

– Расставь ноги пошире.

– Вот так?

Я хотела проверить действия Такидзавы Сёити. Сначала он выпил снотворное вместе с виски, потом надел на голову пакет. Пакет полупрозрачный, поэтому через него он, должно быть, плохо видел. Я нарочно прищурилась, чтобы видеть все расплывчато. Можно ли в таком состоянии вставить себе трубку, прикрепленную к газовому баллону, и обмотать шею скотчем? Наверное, это не так сложно. Впрочем, как и открыть клапан газового баллона. А скрепить так руки?

– Ай!

Я легла лицом вверх и протянула руки к ногам Оцуки. Тот от удивления вскрикнул. Но довольно быстро сообразил, что его ноги – это ножки стола, и застыл неподвижно. Продолжая прикрывать глаза, я расстегнула пуговицы на рукавах рубашки и просунула руки между ногами Оцуки. Глядя в потолок, я на ощупь застегнула пуговицы в обратном порядке. Правую пуговицу сунула в петлю левого рукава, а левую – в петлю правого.

– Ну как?

– Не так уж сложно, как ни странно.

Я не очень ловкая, но у меня получилось гораздо легче, чем я предполагала. Тем более что голубая рубашка Такидзавы Сёити была более просторной, чем моя офисная. Так что ему, наверное, было еще проще.

– Это самое, госпожа Михама, может, баллон с газом – оттуда?

Оцука показал пальцем в сторону кухни. Я повернула голову, продолжая лежать на полу. В углу чисто убранной кухонной стойки стояло что-то похожее на кофемашину.

– Это агрегат для приготовления газированной воды. У моих родителей есть не точно такой же, но похожий.

Я встала и подошла поближе. Действительно, похоже на автомат для газированной воды. Сама я такой не покупала, но видела рекламу в интернете.

– А как им пользоваться?

– Тот, который у родителей, работает так: нужно налить в специальную пластиковую бутылку воду или сок, выбрать режим и нажать на кнопку. Сестренка делает много газированной воды, говорит, ею хорошо лицо мыть. Наверное, и эта по такому же принципу работает.

Я снова надела белые перчатки и открыла панель позади автомата. Там стоял газовый баллон, такой же, как мы уже видели. Это значит, что Такидзава Сёити не вытащил баллон отсюда, а использовал запасной. Мы нашли запасные баллоны в шкафу на балконе в картонной коробке.

Баллоны были сделаны таким образом, что газ из них не выходит, пока не установишь их в автомат. Но если прикрепить адаптер к клапану, то они будут работать в любых условиях.

– То же самое было прикреплено к тому баллону?

– Да. Моя сестра занимается сайклингом^[465] и берет с собой небольшой баллончик с адаптером, чтобы можно было подкачать шины в пути.

Приготовление напитков, уход за лицом, подкачка шин, самоубийство… Видимо, у углекислого газа есть масса способов применения.

– Сиро, а балкон вы посмотрели?

– Взяли отпечатки пальцев в необходимых местах, посмотрели царапины на перилах… Откровенно говоря, не очень понятно.

Из открытого раздвижного окна в пол виднелись несколько криминалистов, которые продолжали работать в свете прожектора. Даже из комнаты был виден пар, выходивший из их ртов. Снежные тучи, из-за которых Токио оказался под двенадцатисантиметровым покровом снега, ушли сегодня в обед, и сейчас в вечернем небе зимним светом поблескивали звезды. Полностью парализованное городское движение по большей части восстановилось, фары автомобилей освещали скоростное платное шоссе.

– Пойдем послушаем, что нам еще расскажет Михо.

Мы с Оцукой вернулись в комнату у входа. Кацураги Михо сидела точно так же, как будто даже ни одним пальцем не пошевелила. Я извинилась за то, что мы заставили ее ждать, и села вместе с Оцукой напротив нее.

– Как вы себя чувствуете?

– Я немного успокоилась.

Я посмотрела на ее руки, лежащие на коленях, скрытых длинной юбкой, и заметила, что они больше не трясутся.

– Я хотела бы задать вам несколько вопросов о вашей подруге Такидзаве Рэне.

Кацураги Михо подняла глаза где-то до уровня моей груди. С того момента как мы сели напротив нее в этой комнате, взгляд ее блуждал ниже линии горизонта.

– Прежде всего, есть ли у вас какие-либо соображения, почему она выбросилась?

Сегодня в этом доме нашли не только тело Такидзавы Сёити.

Четыре часа назад, в 16:21, на номер полиции 110 поступил звонок. Женщина выбросилась, предположительно, из окна. Сюда сразу же прибыли полицейские в форме, которые оградили место, а мы с Оцукой приехали спустя несколько минут.

Под камфорным деревом^[466], посаженном на заднем дворе дома, лежал труп женщины. Судя по всему, она сначала зацепилась за тонкие ветки, потом задела ветвь сантиметров десяти в диаметре и сломала ее. Затем, скрутив тело, как будто в танце, упала на спину, задрав голову. Под камфорным деревом, в отличие от остальных мест, не было снега, только круг черной земли, будто луч от прожектора. К тому же на снегу вокруг не было ни одного следа – казалось, что труп здесь внезапно возник из ниоткуда. Сломанная от удара ветвь висела буквально на клочке коры, наклонившись вниз, как будто пытаясь обнять тело.

Женщина была одета в уличную одежду, но у нее с собой не было ни сумки, ни кошелька, поэтому сразу выяснить, кто она, не удалось. Худенькая, невысокая. Наверное, лет тридцать пять или постарше. Стрижка «боб». На пуховике – лейбл известного всем дорогого бренда. В заднем кармане джинсов – смартфон. Но он раскололся, так что видна была его начинка, и включить его было невозможно.

Над камфорным деревом нависали балконы – мы решили, что она упала с одного из них. Судя по характеру ее травм, упала, предположительно, с высокого этажа. Мы с Оцукой разделились и, начиная с верхних этажей, стали обходить подходящие квартиры. Был рабочий день, и за исключением пяти квартир, никого дома не было. Да и из этих пяти после вопроса «кто там?» выходили люди, которые ничем не могли нам помочь. Мы хотели показать фотографию погибшей женщины консьержке, но она отказала нам, сославшись на то, что не знает ни имен жильцов, ни в каких квартирах они живут. А может, просто не хотела смотреть на фотографию трупа. Но действительно, в доме больше семисот квартир. Вряд ли можно запомнить имена и номер квартиры каждого жильца.

После того как съемка трупа была окончена, его отвезли в полицейский участок. А мы для определения личности скачали фотографию потерпевшей на смартфон и продолжили ходить по квартирам на последних этажах. Время шло, результатов не было. Но после того как стемнело, нам поступила информация от криминалистов, которые убирали голубую пленку, ограждавшую место обнаружения трупа. Появилась женщина, которая спросила, что случилось, и, узнав, что кто-то бросился с балкона, очень бурно отреагировала. Мы с Оцукой поспешили туда. Женщина плакала, опустившись на колени рядом с клумбой. Это была Кацураги Михо.

Наверное, прошло минут десять, прежде чем она успокоилась. Она посмотрела на фотографию, сохраненную на смартфоне, опознала по ней Такидзаву Рэну и сказала номер квартиры, где та проживала. Мы вошли вместе с ней в квартиру номер 3505 где-то около сорока минут назад. О том, что там находится труп покончившего с собой Такидзавы Сёити, Михо сообщила нам еще до того, как мы вошли.

– Рэна погибла из-за меня, – сказала Михо после долгого молчания. – Я сейчас дала вам прослушать запись. В конце нашего телефонного разговора я набросилась на Рэну. Сказала ей, что смерть господина Такидзавы – на ее совести. «Рэна, это твоя вина. Господин Такидзава умер из-за тебя. Ты вместе с Иидой…»

У Михо дрогнул голос. Но я примерно представляла себе, что она дальше скажет. Адюльтер. Измена. Наверное, именно эти слова она собиралась произнести. Но, прежде чем расспросить ее об этом подробнее, я вновь задала вопрос о том, что мне хотелось узнать:

– А как так получилось, что вы сделали запись разговора? Вначале вы обе проверяете, идет ли запись. То есть вы заранее договорились, да?

Михо ответила, что ее попросила Рэна.

– Она часто рассказывала мне, что господин Такидзава склонен к домашнему насилию. Наверное, где-то два месяца назад она поведала мне об этом впервые. И попросила меня помочь ей записать доказательства этого. Сказала, что если она сама будет записывать, то господин Такидзава может это обнаружить, и тогда он отберет у нее диктофон и сотрет запись.

– А если запись сделает другой человек в другом месте, то можно не опасаться, так?

– Да.

– Вы сказали сейчас про домашнее насилие. Не могли бы вы объяснить более конкретно? – спросила я, и Михо достала из своей сумочки смартфон в черном пластиковом чехле.

– Здесь она писала…

Она показала нам экран самого популярного в Японии мессенджера. Справа были сообщения Михо, а слева было написано «Рэна» и стояла маленькая, плохо различимая аватарка, на которой изображена, видимо, Такидзава Рэна, целующая дельфина. Наверное, сфотографировалась на каком-нибудь курорте на фоне лазурного моря. Михо листала экран, а я бегло читала переписку. В сообщениях Такидзавы Рэны были следующие слова: «Он сказал, что мне нет смысла жить», «Он пнул меня в живот», «Ну, вот он и сказал мне сдохнуть», «Он выкинул ужин, который я ему приготовила. И мой ужин тоже. Мне нечего есть», «Он схватил меня за волосы и потянул с такой силой, что вырвал несколько прядей», «Он ударил меня коленом в нос. До сих пор кровь не останавливается», «Он запрещает мне включать отопление, когда я одна. Я тут замерзну до смерти».

Похоже, всякий раз, когда муж применял насилие, она писала об этом Михо. Практически все сообщения были короткими. А Михо, наоборот, всякий раз отвечала очень подробно. Было понятно, что она всячески пытается быть деликатной. Ответы ее по длине иногда были как чеки из магазина.

– Я говорила Рэне, что ей нужно обратиться к специалистам. Предлагала пойти вместе с ней. Точно не знаю, но, по-моему, в мэрии или других учреждениях есть сотрудники, которые могут выслушать. Но Рэна говорила, что ей не хватит смелости и поэтому не остается ничего другого, кроме как отправлять мне сообщения.

Но где-то неделю назад Рэна позвонила Михо.

– Она сказала, что наконец приняла решение обратиться к специалисту. Но она прочитала в интернете, что хорошо бы иметь доказательства насилия. И тогда…

– Она попросила вас делать записи?

Убедившись, что Михо легонько кивнула, я прочитала последнюю переписку:

«– Я могу попросить тебя сделать запись, как мы с тобой договаривались?

– Хорошо.

– Я позвоню тебе перед тем, как зайду в квартиру».

Последнее сообщение было получено сегодня в 15:52. За двадцать девять минут до того, как нашли тело Такидзавы Рэны и сообщили в полицию по номеру 110.

Я вернула смартфон Михо.

– После этого Рэна вам позвонила, да?

– Да. Она перевела на динамик домашний телефон, а я стала использовать диктофон, как всегда делаю на работе.

Она положила телефон на низкий столик и направила цифровой диктофон на него. Оцука, сидя рядом со мной, записывал ее показания. В этот момент звук шариковой ручки немного изменился. Я мельком заглянула в его записи. Он рисовал Михо, записывающую разговор на диктофон. Очень простой рисунок, но то, как быстро он смог нарисовать то, что видит, вызвало уважение. Вне зависимости от того, полезно это для расследования или нет.

– А вы не могли бы более подробно рассказать о господине Иида, которого упомянули в разговоре?

– Рэна говорила, что он работает в агентстве по недвижимости в Ёцуе… Работает с элитными многоквартирными домами.

– А у него были какие-то личные отношения с Рэной?

– Он был ее любовником.

Михо внезапно подняла голову.

– Где-то полгода назад Рэна рассказала об этом, но мне не хотелось ее расспрашивать, и она больше не заводила разговор. Но сказала, что изменяет мужу.

Михо резко изменилась, стала четко проговаривать окончания слов, смотреть прямо мне в лицо, не отводя взгляд. Я немного смутилась, а Оцука, рисовавший в блокноте,остановился. Она сидела напротив нас, за низким столиком, твердо сжав губы, не шевелясь, как картина. Она даже не моргала. Через коридор слышались звуки работы группы криминалистов.

– В общем, Рэна погибла из-за меня, – сказала она вне контекста.

На ее изможденном сером лице мелькнуло что-то похожее на улыбку, или мне показалось?

– Это я убила Рэну.

2

Улица Гайэн-хигаси, проходящая сбоку от императорского дворца в Асакусе, как обычно, была полна машин, застрявших в утренней пробке.

– Были ли какие-то картины, на которые вы обратили внимание? – спросил Оцука, сидя на водительском сиденье.

Он включил поворотник, чтобы перестроиться.

– Не знаю, я полный профан в изобразительном искусстве. Но мне показалось, что все картины… если смотреть на них долго, начинают искажать ощущение времени.

Я опять посмотрела в служебный смартфон. На экране отображалась фотография отца Такидзавы Сёити – Такидзавы Сёдзая. Когда вчера вечером я набрала в поисковике «Такидзава Сёдзай», выпало множество его картин. Но сегодня утром пришлось добавить слово «картины» в поиск. Ночью в СМИ появилась информация о гибели Такидзавы Сёити, и теперь статьи о происшествии стали попадаться первыми.

– Все-таки, госпожа Михама, если посмотреть внимательнее, в его работах есть смысл. У него была одна сквозная тема, которая выражается иероглифом «сэ» из слова «сэкай» (мир).

Оцука помолчал, потом продолжил свое объяснение:

– Слово «мир» состоит из двух иероглифов «сэ» и «кай», которые означают «временное расширение» и «пространственное расширение» соответственно.

Все картины Такидзавы Сёдзая заставили меня почувствовать первое, а не второе. И портреты, и пейзажи. Хотя на его картинах нет ни изогнутых часов, ни самураев со смартфонами. И если уж у таких профанов, как я, складывается подобное впечатление, то это означает, что Такидзава Сёдзай был действительно великим художником.

– Интересно, что должен чувствовать сын всемирно известного отца?

Мои родители выращивают горчичный шпинат и лук-порей изогнутой формы в городке с нечитаемым для неместных жителей названием в материковой части префектуры Мияги. И в ответ на мои слова «после того, как перееду в Токио и отучусь в университете, сразу же пойду сдавать экзамен на государственного регионального служащего и стану полицейским» они оба заплакали в телефонную трубку, говоря: «Ну зачем же девочке идти на такую опасную работу?»

– Вероятно, в детстве отец является объектом твоего обожания, а когда взрослеешь, начинаешь чувствовать его давление. И тут уже остается или настаивать на своей индивидуальности, или превзойти отца. Но добиться и того и другого очень сложно.

Я кивнула и стала из интереса искать в телефоне работы Такидзавы Сёити. Известно, что когда-то он хотел стать таким же художником, как его отец. Но я не нашла ни одной фотографии его картин, выпадали только статьи со словом «самоубийство».

Я оторвала глаза от телефона и посмотрела в окно. В небе плыли небольшие облака, такие белые, что, казалось, это облачка человеческого дыхания. По тротуару, на котором еще лежал снег, шли люди в куртках и пальто, ссутулившись и смотря себе под ноги.

– Но вообще-то… даже завидно немного, что работа может позволить жить в такой роскоши.

– Да?

– Ну вот, например, есть такая песня – «Белое Рождество». Я когда-то давно прочитал ее слова в книжке. Правами на песню владеет нью-йоркская компания. В ней нет и десяти сотрудников, но так как на Рождество эта песня звучит из каждого утюга по всему миру, ежегодный доход – баснословный. Для подсчета роялти все сотрудники компании работают не покладая рук в течение одного месяца, а остальные одиннадцать живут в свое удовольствие в загородных особняках.

– Много ты всего знаешь.

Мне хотелось иронично подшутить над ним – мол, какая польза от этих знаний в расследовании дела? – но он меня совсем не понял и горделиво заулыбался.

Я закрыла браузер в телефоне и открыла фотографию Такидзавы Рэны. Вчера я сфотографировала экран смартфона Михо, где была ее фотография. Она улыбалась, наклонив голову, на веранде в кафе, в руке у нее была чашка с капучино или чем-то подобным. На второй фотографии она была на той же веранде, но вместе с Михо.

Рэна выглядела очаровательно, даже с точки зрения представительницы того же пола – то есть с моей. При этом она не обладала какой-то выдающейся внешностью, просто в ней было то, что называют блеском.

Михо рассказала об их взаимоотношениях.

– Мы учились в одном классе в старшей школе. Так что мы знакомы около двадцати лет. Даже после того как поступили в разные университеты, мы все равно часто виделись… Когда мы начали работать, встречаться, конечно, стали реже, но наши дружеские отношения не прекратились.

После окончания университета Михо проработала около шести лет в издательстве средней руки, а потом ушла на фриланс. Рэна до тех пор пока не вышла замуж за Такидзаву Сёити, продолжала работать хостес в элитном клубе, где подрабатывала еще в студенческие годы. Я подумала, что она так и познакомилась с будущим мужем, который переходил из одного увеселительного заведения в другое неподалеку от Роппонги. Но когда спросила, правильны ли мои догадки, ответ оказался неожиданным:

– Это я их познакомила. Рэна скрывала от господина Такидзавы, что работает в клубе.

– То есть вы, Михо, раньше познакомились с ним, да?

Поводом для знакомства послужила следующая история. Как-то раз в одном журнале по изобразительному искусству готовился специальный выпуск о Такидзаве Сёдзае. Нужно было взять интервью у его сына Сёити, единственного наследника и правообладателя. Интервьюером назначили Михо.

– Господин Такидзава был когда-то женат, но к тому моменту, как я увидела его, уже развелся и жил один в многоквартирном доме в Сайтаме. Не в такой огромной башне, а в доме поменьше, очень милом. Интервью проходило там. Господин Такидзава по своему складу был человеком скромным, его удовлетворяла такая жизнь. Он был немного не от мира сего, и когда мы ходили с ним ужинать, его очень сильно удивляли тесные закусочные.

Видимо, заметив мое выражение лица, она энергично покачала головой.

– У нас не было отношений. Сам он никогда не заговаривал первым, но внимательно слушал все, что я ему рассказывала… Я только начинала как журналист и писатель, это было психологически тяжело, и я была рада проводить время с ним.

Рэну она познакомила с Такидзавой Сёити шесть лет назад. В музее изобразительных искусств в Уэно открылась выставка Сёдзая, и Сёити был приглашен на нее в качестве гостя для участия в беседе.

– Мы пошли туда вместе с Рэной. Господин Такидзава, как обычно, не мог похвастаться красноречием и после окончания мероприятия, похоже, расстроился из-за этого. Рэна же хвалила его, говорила, что атмосфера меняется только от одного его присутствия…

Тут она замолчала.

Ее молчание подчеркивало ее разговорчивость до этого момента.

– Прошло около года, и когда Рэна сообщила мне, что выходит замуж за господина Такидзаву, я очень удивилась. Никто из них ничего не говорил мне о том, что у них отношения.

Вероятно, Рэна это скрывала и попросила Сёити ничего не говорить Михо. Я видела подобное в своем окружении в студенческие годы. Девушка, которая после окончания университета вышла замуж за моего парня, тоже была яркой. Хотя лично мне она не нравилась.

– Я, конечно, пожелала им всего хорошего, ведь они нашли друг друга и счастливы.

По выражению лица и интонациям Михо я догадалась, что Такидзава Сёити был ей не безразличен. Не знаю, то ли как мужчина, то ли как человек, который мог быть для нее душевной опорой. Насчет того, что Сёити женится на ее подруге, Михо не сказала «я обрадовалась», а сказала «я пожелала им всего хорошего». И мне показалось, что именно в этих словах проявился весь ее характер. Действительно ли пожелала? Сказала, «поздравляю» и улыбнулась каждому из них? Я представила ее жизнь, полную ненужных страданий, когда, не обманывая словами, она вынуждена изо всех сил обманывать выражением своего лица и действиями.

– Узнав о связи Рэны с этим Иидой, она, наверное, очень рассердилась.

– Почему?

Сидевший на водительском сиденье Оцука повернулся. На лоб ему можно было приклеить бумажку «тормоз», как в каком-нибудь сатирическом комиксе. Ход мысли у женщин – сложный, ход мысли у мужчин – примитивный, с древних времен все остается по-прежнему. Банальная истина: понять примитивному сложное практически невозможно.

– Почему-то мне так подумалось.

Мы выехали из пробки и подъехали к станции Ёцуя-сан-тёмэ линии Маруноути. Здание, где располагалось агентство по недвижимости «Энрич Корпорейшн», в котором работал Иида, стояло у дороги, поворачивающей налево, если стоять лицом к станции. Вечером я позвонила по контактному номеру агентства, чтобы договориться о встрече с Иидой и спросить у него о подробностях их взаимоотношений с Такидзавой Рэной. Но позвонила поздно, и к телефону никто не подошел, так что сегодня мы отправились туда на машине.

«Рэна, это твоя вина. Господин Такидзава умер из-за тебя. Ты вместе с Иидой…»

Михо говорила, что именно эти слова, сказанные по телефону, довели Рэну до самоубийства. Что она умерла по вине Михо. Но в таком случае для этого необходимы были веские предпосылки. Приняв решение броситься с балкона, Рэна должна была знать, что мужу известно о ее измене. Обнаружив тело супруга, покончившего жизнь самоубийством, вряд ли почувствуешь ответственность от слов подруги «все из-за твоей измены», если муж об этой измене не знал. По крайней мере, такую ответственность, из-за которой решаешь свести счеты с жизнью.

– Как ты думаешь, Сёити знал о том, что Рэна ему изменяет?

– Кто знает… Если бы он оставил предсмертную записку, то было бы, наверное, понятнее.

– Но мы и не в курсе, написал он ее или нет.

– Не написал, наверное.

Не исключено, что Рэна могла ее уничтожить. Между обнаружением тела мужа, покончившего с собой, и прыжком с балкона она вполне бы успела уничтожить записку. В любом случае подвергать сомнению все, с чем сталкиваешься, – основной принцип работы следователя.

– Это самое… госпожа Михама, скажите… это преступление или нет?

Я не знала, как ответить на этот вопрос. Разумеется, велика вероятность того, что это не преступление. Если не будет создан штаб расследования, то и управление полиции не подключится. Сейчас данный случай расследует следственный отдел отделения полиции района Роппонги, а точнее – только мы с Оцукой. Общая ситуация говорит о двух самоубийствах – Сёити и Рэны. Можно проверить, выписывали ли Сёити в больнице таблетки, которые, как предполагается, он выпил. Может быть, и нет необходимости в расследовании. Вечером начальник отдела нам так и сказал: «Людей в нашем участке не хватает, так что побыстрее заканчивайте с этим делом и переходите к другому». Поэтому мы сейчас едем опрашивать свидетеля в целях обучения Оцуки. А еще потому, что мне не дает покоя тайна смерти Рэны.

Вечером мы прошли с опросом по району дома-башни. Но конкретное время, когда Рэна бросилась с балкона, мы не знали. Из-за снегопада людей было немного, тем более она упала под камфорное дерево – должно быть, сильного удара никто и не услышал. Мы попросили Михо проверить свой телефон. Разговор с Рэной закончился в 16:08. То есть за тринадцать минут до обнаружения ее тела. О чем она думала в эти тринадцать минут, стоя перед мужем, умершим так странно?.. По результатам следствия и вскрытия тел большой разницы между временем смерти Сёити и Рэны нет. Когда она пришла, тело мужа было еще теплым, и она наверняка прикоснулась к нему.

– Зачем вам история звонков Рэны?

Ее смартфон лежал в заднем кармане джинсов и был поврежден. Но сегодня утром первым делом я попросила в телефонной компании распечатку ее звонков. Ответ пока не пришел.

– Вполне возможно, что после того как она поговорила с Михо, Рэна звонила кому-то еще.

– Вот как… И может быть, этот разговор подтолкнул ее к смерти… Кажется, мы приехали.

Перед нами стояло нужное нам здание. Оцука остановил машину на ближайшей платной стоянке. Расстояние было небольшое, так что верхнюю одежду мы оставили в машине, в одних костюмах перешли через дорогу, вошли в здание и пересекли аккуратненькое лобби. Шаги здесь слышались особенно громко. Мы поднялись на лифте на четвертый этаж. На стойке ресепшна сотрудников не было, одиноко стоял телефон. За стеной напротив слышались мужские голоса, которые по очереди что-то громко выкрикивали. Что там, интересно, такое? Я подошла поближе к двери и заглянула в окошко. Мужчины в костюмах стояли вокруг выставленных в ряд столов и по часовой стрелке по очереди кричали. Судя по всему, это была утренняя планерка, агенты по недвижимости по порядку озвучивали свои цели на сегодняшний день. В этот момент у меня завибрировал телефон во внутреннем кармане.

– Михама слушает, – тихонько ответила я.

Мне звонил коллега из следственного отдела. Из телефонной компании прислали расшифровку телефонных разговоров Такидзавы Рэны. Получалось, что вчера с 16:04 до 16:08 она разговаривала с Михо.

– А сразу после этого она позвонила по другому номеру. И разговаривала с его абонентом с 16:09 в течение полутора минут.

– По какому номеру?

Я повторила номер, который передал мне коллега, и Оцука записал его в блокнот. Я сбросила вызов и попробовала набрать этот номер. Длинные гудки, никто не отвечал. Но я продолжала звонить, и вскоре из кабинета выбежал мужчина в костюме и с телефоном в руках. Он приложил телефон к уху, поднял голову и тут впервые заметил двух незнакомцев, при этом одного из них с телефоном у уха – в точно такой же позе, как у него.

3

– Прошу извинить, это я набрала вам во время утренней планерки. Вас потом не будет ругать начальство? Мне показалось, здесь довольно строгие порядки.

Мы сидели напротив Ииды Такуми в зоне для переговоров в углу офиса. За перегородкой, похоже, уже началась работа. Агенты выходили из офиса, громко говоря «я пошел».

– Ничего страшного. Неизвестно, когда позвонит клиент, поэтому нам говорят сразу отвечать на звонок.

Он выглядел немного моложе Рэны. Крепкого телосложения, которое угадывалось под его костюмом, кожа белая, несмотря на работу агента по недвижимости. Стрижка – короткие волосы, поднятые с помощью воска – с точки зрения общего силуэта была тщательно продумана – наверное, он ходил не в обычную парикмахерскую, а в салон.

В программе про боевые единоборства, которую я записывала в конце года, выступал спортсмен, похожий на Ииду, я забыла его имя.

– Вы догадываетесь, зачем мы к вам пришли?

– Нет, – тотчас ответил Иида.

И, прежде чем я отреагировала на его ответ, отвел взгляд в сторону.

– Но, наверное… вы хотите спросить про вчерашнее самоубийство…

– Чье? – моментально среагировала я.

Он, удивившись, на одно мгновение встретился со мной взглядом и тут же снова отвел глаза в сторону. Он выглядел как человек, которого разбудили посреди ночи. Глаза мутные, под ними черные круги.

– Тех супругов.

– Тех супругов? Что вы имеете в виду?

– Супругов Такидзава. Я занимаюсь их имуществом и недвижимостью.

– А когда вы узнали об их самоубийстве?

– Вечером, в новостях по телевизору.

– Вы тогда узнали об этом впервые?

Когда опрашиваю тех, кто имеет отношение к делу, я очень редко начинаю с такого шквала вопросов. Для такой тактики обязательно должны быть причины. В большинстве случаев я наблюдаю за собеседником, пока он думает. Небольшие изменения в выражении лица, время, необходимое для ответа…

– На самом деле о самоубийстве мужа рассказала мне она сама.

– Как это было?

Иида замолчал на некоторое время, в его глазах отразилось нечто, как будто он что-то серьезно подсчитывал.

– По телефону…

– А вы не могли бы подробно рассказать, о чем вы говорили?

Наступила еще более длительная пауза. Я терпеливо ждала. Вскоре Иида поднял голову и заговорил, еле шевеля губами:

– Вечером, когда я ходил по клиентам, она позвонила мне. Она как будто торопилась. Сказала, что вернулась домой и обнаружила своего мужа мертвым. На голове у него был пластиковый пакет, рядом стоял газовый баллон. Он умер, видимо, надышавшись газом.

Пока все совпадало.

– И что вы сказали на это?

– Посоветовал позвонить в полицию. Что еще я мог сказать?.. Она сбросила вызов, и что случилось потом, я не знаю. Я думал, позвонить ей или нет, и пока сомневался, наступил вечер. Я включил телевизор и увидел новости.

Со звонком Рэны в 16:09 было понятно. Найдя тело мужа, она поспешила позвонить своему любовнику Ииде и рассказала ему все от начала и до конца. Ничего противоестественного. Но были нестыковки. Если их разговор закончился так, как говорил Иида, то почему она сразу после этого решила умереть? Непонятно. Кроме того, моя интуиция подсказывала мне, что он врет.

– Вы говорили только об этом?

Иида не ответил, у него дернулась щека. Совсем чуть-чуть.

– Может быть, Рэна вам сказала что-то еще, или вы ей?

– Иди скорее работай!

Внезапно из-за перегородки показалось лицо. Мужчина – вероятно, начальник Ииды – сердито посмотрел на него, очевидно, намеренно желая оказать на него давление. Он вел себя так, не обращая внимание на наше присутствие – видимо, понял, что мы не его клиенты.

– У нас уже есть компания, через которую мы оформляем страховку, – заметил начальник, окинув взглядом меня и Оцуку.

Вот оно как. Видимо, Иида сказал, что мы страховые агенты или кто-то вроде того. Я бросила на него взгляд. Он привстал, собираясь побыстрее уйти. Его лицо, казалось, стало еще более безжизненным, он был похож на ростовую куклу, которая двигалась, как марионетка, следуя за взглядом и голосом начальника.

Звук шагов начальника удалялся, и я решила воспользоваться моментом.

– Извините, последний вопрос. Говорят, что вы с Рэной состояли в любовных отношениях…

Иида встал, отвернулся, намереваясь уйти, и ответил мне, не оборачиваясь:

– Ну, если и так, что с того?.. Я познакомился с ней в рамках рабочих отношений, мы понравились друг другу и стали встречаться, несмотря на то что у нее был муж. Только и всего. Разве это преступление? Я холостяк.

– А нет ли у вас каких-либо догадок, почему Рэна бросилась с балкона сразу после разговора с вами?

Тут Иида изменился в лице. Если до сих пор у него было абсолютно безжизненное выражение, то теперь это было лицо живого страдающего человека. Но он тут же закрыл его руками, как будто хотел по нему ударить.

– Я… не знаю, – ответил он почти неслышно глухим голосом.

– Но, может, есть какие-то предположения?

Он резко махнул головой и через несколько секунд убрал руки от лица. Как будто снял вместе с руками прежнее его выражение и опять надел ничего не выражающую маску.

– Мне нужно работать.

– Большое спасибо за сотрудничество.

Я попросила у него визитку на всякий случай. Он достал визитницу, вынул из нее визитку, швырнул ее на стол, как будто хотел выкинуть^[467], и сразу исчез за перегородкой. Я подтолкнула Оцуку, мы встали и покинули «Энрич Корпорейшн».

– Так и не понятно совершенно, почему погибла Рэна.

Мы спускались на первый этаж на лифте. Оцука почесал голову обратной стороной шариковой ручки.

– Не знаю. Очевидно одно: Иида не хотел смерти Рэны.

– Потому что встречался с ней?

– Из-за этого, наверное, тоже.

В случае смерти Такидзавы Сёити Рэна как жена получила бы его огромное состояние. А будучи с Рэной в отношениях, Иида мог бы воспользоваться этим. Конечно, если Сёити не написал завещание, тогда могло бы быть и по-другому.

Мы вернулись на парковку, я села на пассажирское сиденье.

– Не забудь чек.

Оцука побежал к автомату оплаты, но, похоже, забыл номер места, где припарковал машину. Он вернулся обратно и стал заглядывать под капот. Я вставила наушники в смартфон и снова прослушала запись, которую передала мне Михо. Я прослушала ее несколько десятков раз, начиная с прошлого вечера, но, может быть, оставалось еще что-то, что я не заметила.

Запись начинается со звука шагов – видимо, Рэна была на каблуках.

Наверное, она вышла из лифта на тридцать пятом этаже и шла по коридору.

– Записывается? – спросила Рэна.

– Думаю, записывается…

– Что значит «думаю»?! Записывается или нет?

– Прости. Да, все записывается… Послушай, Рэна, а вдруг обнаружится, что мы сделали запись?

– Все будет нормально. Я положу телефон в сумку.

Звук шагов Рэны затих.

– Дома выну. Я включила динамик, так что ничего не говори, иначе твой голос будет слышен. Постарайся не шуметь.

– Поняла.

Рэна подошла к входной двери, положила смартфон в сумку. Послышался звук открываемого замка, дверь открылась. Запись делала Михо. Тихо зазвучала сирена, слышная у нее в комнате.

– Кажется, он спит… Нет, не может быть!

Наверное, Рэна увидела мужа, лежащего на полу, и вскоре поняла, что он не спит, а умер – на голове у него был пакет.

– Михо, это конец!

Похоже, она достала телефон из сумки.

– А?

– Михо, говорю же тебе, это конец!

– Что? Что-то с господином Такидзавой?

– …Он мертв.

– Ой, ну что ты такое говоришь? Это же неправда, да?

– Правда. У него на голове… на голове пластиковый мешок, он лежит на полу… Из мешка торчит трубка, соединенная с газовым баллоном…

– С каким газовым баллоном? Что ты имеешь в виду?

– Извините, что заставил вас долго ждать.

Открылась водительская дверь. В этот момент я нажала указательным пальцем на кнопку громкости звука, находящуюся сбоку на панели телефона. В ушах сразу наступило крещендо белого шума. Голос Рэны ударил по ушам на максимальной громкости.

– Он умер! У-МЕР! Умер он!

Я поспешила остановить запись.

– Ой, простите…

– Подожди.

– Мне подождать на улице?

– Нет, я не об этом.

Мне кажется, я что-то услышала.

Что-то до того, как Рэна закричала.

Не понижая громкость, я немного отмотала запись назад и послушала снова.

– Ой, ну что ты такое говоришь? Это же неправда, да?

– Правда. У него на голове… на голове пластиковый мешок, он лежит на полу… Из мешка торчит трубка, соединенная с газовым баллоном…

– С каким газовым баллоном? Что ты имеешь в виду?

После этих слов Михо я прислушалась к фоновым звукам. Что это? Звук шел не со стороны Михо, а со стороны Рэны. Слышен был совсем тихий, высокий, чистый звук. Точно описать не могу, как будто, как в анимэ, приземлилось НЛО. Нет, более понятный звук. Похожий на тот, который я слышала в повседневной жизни. Но когда? Где?

– Ну-ка, послушай.

Я передала Оцуке наушники, чтобы он тоже обратил внимание на эту часть. Но и он покачал головой. У него сложилось впечатление, будто кто-то играет с пластиковой подложкой под бумагу, заворачивая и разворачивая ее. Вроде что-то знакомое, а что – неясно. Я опять вставила наушники и переслушала интересующее меня место, но источник звука все-таки был неизвестен. Я решила проверить, нет ли подозрительных звуков в остальных частях записи, поставила громкость на пределе моего слуха, переслушала с самого начала, но ничего подозрительного больше не обнаружила.

– Давай отправим запись в криминалистическое подразделение через Сиро.

– А почему через господина Сироду?

– Уголовное дело не заведено. Если попросим мы, то его могут задвинуть подальше. А Сиро там всех знает.

Пока Оцука связывался с ним, я по порядку прокручивала в памяти лица тех, кто связан с этими происшествиями. Кацураги Михо, с которой мы разговаривали вечером в комнате. Такидзава Рэна, ее подруга со школьных времен. Иида Такуми, с которым мы только что встречались. О каждом из них у меня было определенное представление. Загадкой оставался только один человек. Такидзава Сёити, умерший на полу в гостиной элитного дома. Благодаря картинам, которые оставил ему его отец, великий художник, ему была обеспечена роскошная безбедная жизнь. Он же применял насилие в отношении своей жены, которая была младше него на тридцать лет. Но из того образа, который возник благодаря рассказам Михо вчера вечером, никак не складывалась картина человека, способного на такие действия. Вероятно, после того как он женился на Рэне, в его характере что-то извратилось.

– Хотелось бы поговорить с кем-то, кто хорошо знал Сёити.

4

Я бегло осмотрела столовую, в которой был такой же паркет, как в других комнатах. Маяко, стоя за столом, зажгла спичку, прикурила сигарету «Ларк», держа ее между двумя тонкими пальцами, и тоже посмотрела в сторону комнаты.

– Я все оставила как есть. И дом, и мебель. Изначально все делалось в моем вкусе. У него не было никаких предпочтений.

После визита к Ииде мы направились в издательство, которое выпускает журналы по изобразительному искусству, чтобы получить координаты бывшей супруги Сёити. Редактор, общавшийся с нами, покачал головой, сказав, что не знает ее адрес. Но он дал нам телефонный номер квартиры в районе Сэтагая, который когда-то был указан для связи с Такидзавой Сёити. Мы попробовали позвонить туда ради эксперимента. К телефону подошла Маяко. Она сказала, что до сих пор живет одна в этой квартире, и, несмотря на наш внезапный звонок, тотчас согласилась на встречу. И даже угостила нас с Оцукой, свалившихся ей как снег на голову, чаем с лимоном. Чай был крепковат – небольшой шок для пустого желудка человека, который работал без завтрака и обеда. Так что я сделала только один глоток.

– Простите, я закурю?

Дым на выдохе из ее губ струился к высокому потолку, а потом исчезал, рассеиваясь в потоке воздуха, производимом потолочным вентилятором.

– Ничего страшного, не стоит беспокоиться.

– Я стала курить после того, как осталась одна. Решила нарочно пойти против веяний времени, – сказала она размеренно, игриво прищурив глаза.

Мне показалось еще во время телефонного разговора, что эта женщина совершенно не старается следовать современным тенденциям. Из тех, кто не обращает внимания на то, что происходит в мире, и живет всегда в своем собственном времени. Действительно, она не читала газеты, не смотрела новости и не пользовалась интернетом, поэтому о смерти мужа узнала сегодня утром из телефонного звонка подруги.

– Многие завидуют моему образу жизни. Конечно, открыто никто не говорит, но я это чувствую.

Она посмотрела на нас и улыбнулась, как будто говоря: «Вы ведь тоже завидуете, правда?» Мы с Оцукой неопределенно качнули головами. Как мы сейчас услышали от нее, при разводе Сёити не только оставил ей половину всего имущества и денег, но также и этот дом, и все, что в нем было. И при всем при этом он еще смог купить квартиру в эксклюзивном доме-башне в районе Минатоку. Вероятно, он получал от картин своего отца Такидзавы Сёдзая настолько большие средства.

– Извините за бестактный вопрос – а почему вы развелись?

– Я больше не смогла терпеть.

Я подумала, что сейчас мы услышим историю об агрессивном поведении Сёити, но ответ не оправдал моих ожиданий.

– Он постоянно мучился от своих мыслей в одиночестве, с утра до вечера сидел мрачный, погруженный в себя. Я пыталась и приспособиться к его настроению, и изменить его, но у меня ничего не вышло.

Далее она стала рассказывать о Сёити, и этот образ отличался и от того Сёити, про которого говорила Михо, и от Сёити, на котором настаивала Рэна.

– Он всегда говорил о том, что у него самого ничего нет, что он ничтожный человек. Он все время говорил об этом. Правда, постоянно. Но на самом деле редко встречаются люди, у которых есть все. Вот у меня самой нет ничего.

Она говорила так мужу множество раз. Но он не менялся. А с годами его тоска становилась все сильнее.

– Может быть, это случилось из-за необычайной известности его отца? Он часто говорил о том, что унаследовал талант отца, но при этом стал абсолютно обычным человеком. В молодости он страдал, что таланта у него нет. Как-то раз в студенческие годы он, кажется, даже предпринял попытку самоубийства… Иногда он переставал различать цвета.

Последнее я не очень хорошо поняла и попыталась переспросить, но Оцука рядом со мной несколько раз покивал. Он кивал так интенсивно, что у него в вертикальной плоскости двигалась не вся голова, а только подбородок.

– Психогенное нарушение цветового зрения.

– Вы знаете об этом?

– Я читал в одном из его интервью в студенческие годы. Что был период, когда он страдал от симптомов этого заболевания. Но, к счастью, оно довольно быстро прошло.

Маяко посмотрела на потолок, вглядываясь во вращающийся вентилятор.

– Он долго страдал, потом на короткое время приходил в себя. Особенно с возрастом, в те годы, когда его отец был наиболее продуктивен, ему стало казаться, что постепенно он опустошается все сильнее и сильнее… И он сам корил себя за это. В процессе, я думаю, в нем выработалось упрямство. Мне даже стало интересно, какие еще самоуничижительные слова он придумает. Он опускал свою самооценку с помощью совершенно разных слов и выражений.

Маяко вспоминала, как Такидзава Сёити называл себя в такие моменты, и повторяла нам слово за словом. Пока я слушала, что она говорила, мною овладело чувство сострадания. Оно осело в груди, как мокрый песок, на меня резко накатила усталость. Я никогда не была замужем – да замужество меня никогда особо и не интересовало, – но, наверное, жить с таким человеком действительно тяжело. Может быть, все сложилось бы немного по-другому, будь у них ребенок. Но они сосуществовали вдвоем, и убежать было некуда.

– При всех этих обстоятельствах у меня тем не менее не было желания развестись. Но однажды мы откровенно поговорили обо всем, он попросил у меня прощения и сказал, что ему очень тяжело переносить то, что он заставляет страдать других. Он сам…

Маяко скрестила указательные пальцы левой и правой рук.

– Попросил о разводе?..

– Вот такой он человек.

Она кивнула и прищурила глаза так, будто хотела увидеть собственные ресницы.

– Он не был привязан ни к людям, ни к вещам, ни к деньгам. И в конце концов, наверное, избавился и от привязанности к собственной жизни.

Рядом Оцука мелкими глотками пил чай с лимоном, я тоже чисто формально прикоснулась губами к краю чашки. Маяко в последний раз затянулась и затушила окурок в слишком ярко сверкающей хрустальной пепельнице.

– Вы сегодня сказали по телефону, что тело нашла его вторая жена… Эма? Нет, не Эма… Эна?

– Рэна.

– А-а, точно. Женившись во второй раз, он прислал мне открытку, в которой было написано имя его избранницы, но я забыла.

Сообщать бывшей жене о том, что женился вновь, – разве обычное дело? Да еще указав имя своей новой жены. Увидев, как я напряженно думаю, Маяко фыркнула.

– Забавно, да? Он никогда не мог догадаться, что чувствуют другие. Но что касается открытки, то вполне возможно, что это Рэна попросила его отправить ее. Она же вроде молодая девушка.

Оцука рядом с серьезным видом делал заметки.

– Говорят, она обнаружила его труп. А в какое время?

– В пятом часу пополудни.

– Я как раз лепила снеговика в это время.

– Снеговика?

– Да. Во дворе в углу. Я пошла проверить, не поломались ли под снегом мои рождественские розы, и вдруг мне захотелось слепить снеговика… Ах, я так увлеклась снеговиком, что забыла проверить розы… Хотя называются рождественскими, на Рождество они не цветут. Да это и не розы вовсе, а гибридные морозники, похожие на анемоны. На самом деле странные цветы.

Бывшая жена Такидзавы Сёити, может, не настолько, как ее муж, но тоже была женщиной непростой.

– Вы знаете, что после того, как Рэна обнаружила тело Сёити в пятом часу дня, она сама погибла?

– Да, конечно, я слышала об этом. Она изменяла ему с каким-то молодым мужчиной, из-за чего погиб Сёити, а она раскаялась и покончила с собой, бросилась с балкона. Так ведь?

Я удивилась. Откуда она знает даже про измену? Но, похоже, она шутила. Засмеялась, передернув плечами. Но шутить на такие темы более чем удивительно.

– Раз уж я сейчас вспомнила про рождественские розы, вы не будете возражать, если я схожу посмотреть на них? А то потом опять забуду.

Я схватила пальто и встала, Оцука тоже встал с некоторым запозданием.

Просторный сад выходил на юг. Лежавший снег отражал своей белизной послеполуденное солнце. Виднелись нечеткие овалы следов – наверное, это были шаги Маяко, которые остались после вчерашнего вечера. Они вели в сторону цветочной клумбы. Я догадалась, что это клумба, потому что из-под снега торчало несколько цветов бледно-розового цвета.

– Вот, посмотрите.

Маяко в сапогах с гордостью показала на снеговика. Он был высотой где-то по пояс взрослому человеку. Большая работа, но красивым его сложно назвать. Она подошла поближе к снеговику, погладила его по голове, потом очистила обеими руками клумбу от снега и проверила состояние цветов. На улице стало видно, что она уже немолода, с морщинками на лице, но жестами и движениями она походила на маленькую девочку.

– А что там?

В углу сада стояло маленькое деревянное строение.

– Ах, это бунгало, которое он использовал как студию, когда еще жил здесь. Когда мы поженились, он уже оставил свои амбиции стать художником и усиленно занимался коллекцией произведений отца. Но все равно он часто писал здесь картины, как будто не мог полностью отказаться от этого дела.

– А можно нам посмотреть, что внутри? – опередил меня Оцука.

На лице у него читалось обычное любопытство, а не желание найти что-то для расследования. Маяко легко согласилась, вернулась в прихожую за ключом и передала его Оцуке с таким выражением лица, какое бывает у матерей.

– Здесь все осталось таким же, как в те времена, когда он здесь работал. Он не взял с собой ничего из вещей.

– Даже свои собственные картины?

Оцука так высоко поднял брови, что они готовы были скрыться под его волосами.

– Может быть, то, что Сёити оставил их, говорит о том, что он отказался от своей мечты стать художником. Он говорил, что оставшиеся картины я могу утилизировать или продать, если получится. Но до сих пор их никто не купил, это так внезапно не делается. Я не знала, как мне лучше поступить, и в результате все они остались лежать здесь. Иногда только открываю дверь, чтобы домик проветрился.

Оцука с радостью поспешил к студии, а я осталась вместе с Маяко.

– Незадолго до развода… он, что редко случалось с ним, сам заговорил со мной. Сказал, что написал картину, в которой он уверен. Что это абсолютный шедевр. Но элита полностью проигнорировала ее, как и все предыдущие. Это настолько огорчило его, что у меня сердце разрывалось. Может, и разорвалось немного.

Я спросила у нее, что это за картина, и Маяко, сморщив нос, засмеялась.

– Он ни разу не показал мне ни одной картины.

– Неужели?

– Да. Ни до того как мы поженились, ни после. Он просил меня не заходить к нему в студию, и я так и делала. Поэтому я и не знаю, что это за картина. Он, правда, как-то обмолвился, что это автопортрет… Скажите, а как он умер? – неожиданно спросила она.

В тихой атмосфере жилого квартала ее голос звучал особенно громко. Я приблизила свое лицо к ее и сказала: «Острая дыхательная недостаточность вследствие отравления жидким углекислым газом». То, что уже было сказано в СМИ.

– Ах, вот как? Подруга, которая мне позвонила, видимо, не знала всех подробностей.

– Как я уже сказала вам, Рэна нашла тело в начале пятого. Судя по всему, прошло не очень много времени с момента его смерти.

– Начало пятого… Видимо, после его времени виски.

– О чем вы?

Она ответила, что в распорядке дня Такидзавы Сёити было такое время.

– Уж не знаю, пил ли он вместо полдника, но всякий раз в три часа дня он пил виски в гостиной. Каждый день, без пропусков, один бокал виски с содовой без льда. Он не пьянел, и лицо его довольным нельзя назвать. Пил молча, один. Он не любил менять свои привычки, так что, наверное, и по сей день она у него оставалась.

– В бокале, оставленном на столе, действительно обнаружили состав, идентичный виски с содовой.

Про то, что в виски с содовой содержался яд, не говорили в СМИ, вот и я предпочла умолчать.

– Что ж, его привычки не изменились даже после того, как он согласился на уговоры молодой жены поселиться в таком роскошном квартале. А виски не в керамической бутылке с журавлем?

На лице у нее было торжествующее выражение, но я сразу не поняла причину этого выражения. Из контекста следовало, что это название виски? Но на месте самоубийства стояла бутылка GLENMORANGIE. Я проверила чтение в интернете: «Гленморанджи». Шотландский виски с фруктовым ароматом и мягким вкусом. Я хотела было сказать об этом Маяко, но передумала и остановилась.

Дело в том, что мне это показалось очень важной деталью.

– Мы сейчас уточняем этот вопрос. А господин Такидзава всегда пил виски с журавлем?

– Там не только журавль. Сама бутылка как будто старинная, из белой керамики. Он утверждал, что это любимый виски его отца. Говорят, сейчас его уже не производят, но можно найти запасы по высокой цене.

Я достала смартфон и попробовала найти керамическую бутылку с журавлем. Бутылка из белоснежной керамики, похожая на изысканную дорогую вазу для цветов. Не знаю, что в этом виски такого исключительного, но стоил он от десяти до сорока тысяч йен. Разброс большой.

– Я не знаю, о чем он думал, когда каждый день выпивал по бокалу виски, который любил его отец… Могу предположить, что если у него и была какая-то привязанность к вещам, то, наверное, только к этому виски.

Маяко подобрала упавший на снег лепесток рождественской розы и положила его на голову снеговику. Мне вспомнился вчерашний вечер. Когда мы осматривали место происшествия и, в частности, мусорные ведра в кухне, на самом верху ведра для несжигаемого мусора, как сейчас помню, лежала белая керамическая бутылка. Видимо, это и был тот журавль. В таком случае, вероятно, его любимый виски закончился, и поэтому вчера он выпил другой.

– Вы тоже посмотрите студию?

– Э-э, что ж…

Я пошла по снегу след в след за Оцукой по направлению к деревянному домику. Разувшись, вошла внутрь. Прямоугольное пространство площадью где-то в шесть татами^[468], с большим мансардным окном, выходящим на север. Два пустых мольберта. Один деревянный стул со спинкой. Запах прогорклого растительного масла – наверное, от масляной краски. В углу, похоже, специальные полки для хранения картин. Деревянные рамы слева и справа образовали лесенку, на каждой ступеньке лежали холсты. Лесенка отличалась от обычных полок, здесь полкой служил сам холст, и лежали они, не соприкасаясь друг с другом.

Я подошла к одной из полок. У соседней полки стоял Оцука, с большим энтузиазмом рассматривающий картины и не обращающий на меня никакого внимания. Я осторожно вытащила один из холстов, лежавших ближе всего ко мне… Что это, дерево? Монохромная картина, в центре возвышается нечто, похожее на брокколи серого цвета. На темном фоне мелко выписаны то ли какие-то знаки, то ли объекты – непонятно. Некоторые объекты похожи на людей. Что выражает эта картина, неизвестно, но, несомненно, чтобы написать ее, потребовалось много времени и сил.

Я посмотрела другую картину. Она тоже монохромная. Я с первого взгляда поняла, что это автопортрет. Не знаю, специально ли это сделано, но картина написана очень грубыми мазками. Кажется, в них слышится дыхание художника, работавшего над этой картиной. Из-за крупных мазков выражение лица героя неопределено, можно подумать, что он или сердится, или печалится. Но, по крайней мере, он не похож ни на фотографию автора в интернете, ни на лицо мертвеца, обнаруженного в доме-башне. Это лицо что-то выражает. Рот немного приоткрыт, как будто герой хочет что-то сказать, но, разумеется, что он хочет сказать, неизвестно.

Я вспомнила, как давно, в детские годы, играла с друзьями на территории храма неподалеку от дома в Мияги. Тоже была зима, мы увлеченно лепили снеговиков и зайчиков, не заметив, как стемнело. Мы заспешили домой, выбежав из храма. Пробегая через главные ворота, я вдруг обернулась. На меня смотрел страж ворот Нио^[469], стоявший в деревянной раме с натянутой металлической сеткой. Его рельефное лицо в темноте потеряло цвет, и его выражение, как на этой картине, стало непонятным, привлекал только открытый рот. В тот момент я ничего особенного не почувствовала, но, вернувшись домой, подумала, что он что-то хотел сказать мне. Но что? Я не могла найти себе места. Чем больше я об этом думала, тем сильнее мне казалось, что он говорил что-то страшное, что-то плохое. И с тех пор в течение долгого времени я пробегала через главные ворота храма, опустив голову.

Я посмотрела еще несколько картин. Все черно-белые. Все показывают мир, из которого исчез цвет. Откровенно говоря, на такие картины не хочется смотреть по несколько раз. На каждой из них справа внизу стояла подпись: Shoichi Takizawa. Может, мне показалось, но Shoichi написано более мелким и толстым шрифтом, чем Takizawa.

– Госпожа Михама… – окликнул меня по-странному хриплым голосом стоявший у соседней полки Оцука.

Я посмотрела в его сторону. Раздувшееся лицо, как будто его надули воздухом или чем-то еще, поступающим через шланг, прикрепленный позади головы, глаза так широко раскрыты, как будто пытаются вытолкнуть очки. Это явно не нормальное положение дел. Я замешкалась, на моем лице застыл немой вопрос. Оцука тоже молчал. Он немного приподнял холст, который держал в руках. Но какой смысл показывать оборотную сторону картины? Я обошла и взглянула на полотно.

Картина – горизонтальная, фон – бездонная тьма. Наверное, просто используя черные краски, такую совершенную тьму не выразить. Фон выписан аккуратными мазками, на поверхности практически нет неровностей. А вот то, что на переднем плане, писалось таким количеством слоев, что, даже закрыв глаза и прикоснувшись к холсту одними пальцами, можно понять, что там написано. Сначала я подумала, что это человек, который лежит на абсолютно темном полу. Но подумала потому, что в голове у меня был образ Такидзавы Сёити, тело которого я видела в доме-башне. Вероятно, на самом деле это портрет распятого.Грубое бревно, написанное вверху по центру холста, которое обращено к зрителю, высвечиваясь во мраке. У мужчины с безразличным выражением лица, похожего на Такидзаву Сёити, кисти обеих рук перекрестно прикреплены к дереву, сам он висит на нем. Однако руки не привязаны к нему, похоже, мужчина висит на дереве, зафиксированный каким-то другим образом. Над пересеченными руками изображен карандаш. Искривленными, как крюки, пальцами герой пытается дотянуться до него.

5

– Это не может быть случайностью, – на следующий день после общего собрания отдела сказал Оцука, выразив на лице все свои эмоции, что было для него необычно.

– Намеренно воспроизвести своим телом то же самое, что и на полотне, и умереть… Для этого должна быть какая-то причина.

– Но начальник говорит, что причины нет.

Мы доложили об этой картине руководству и предложили увеличить количество следователей, переведя происшествие в разряд преступлений. Но наше предложение было отклонено.

Оцука, судя по всему, был с этим не согласен. Я же предполагала, что так и случится.

– Все-таки самоубийство – это самоубийство. Оно не входит в разряд преступлений.

Насколько бы загадочным оно ни было.

– Значит, «абсолютный шедевр» Такидзавы Сёити, о котором говорила Маяко, – это автопортрет. Это, скорее всего, и есть та самая картина, – сказал Оцука громко и решительно, спускаясь с лестницы.

Мы собирались отправиться в Парламентскую библиотеку. Нам нужно было проверить прошлые интервью – не говорил ли Такидзава Сёити что-нибудь о картине, которую мы нашли у него в студии. Его неоднократно просили дать комментарий по поводу работ его отца, и он часто появлялся на страницах журналов по искусству. Может быть, читая эти интервью, мы сможем что-нибудь нащупать? Разумеется, мы не собирались читать все статьи, какие попадутся нам под руку. Вчера вечером я присмотрела те, которые могут оказаться нужными, на сайте библиотеки.

– Помнишь, мы вчера спрашивали Маяко: «Это та картина, которую Такидзава Сёити называл своим “абсолютным шедевром”?» Она ответила, что не знает. Похоже, Маяко увидела картину впервые, когда мы показали ее ей. И она только качала головой. Это и понятно, раз она никогда не видела ни одной картины, которую написал ее муж.

– Интересно, а погибшая Рэна? Знала ли она о существовании этой картины?

– Меня тоже очень беспокоит этот вопрос.

Если предположить, что Рэна знала о картине, то что она могла подумать, увидев мужа, умершего в точно таком положении? Рэна погибла сразу после того, как увидела тело. Возможно, ее смерть каким-то образом связана с картиной. Может быть, она что-то упоминала о положении тела в разговоре с Иидой Такуми перед самой своей смертью? Я хотела уточнить это у Ииды, но со вчерашнего дня он не отвечал на звонки. А в компании сказали, что он заболел и не вышел на работу.

– Оцука, ты ведь разбираешься в искусстве – у тебя нет никаких идей? Почему Сёити умер именно таким образом? Может, тем самым он хотел что-то сказать?

– Нет, это не связано с искусством. Если он хотел что-то передать, то проще всего это было бы сделать с помощью текста.

Да, действительно, это так. Следователь не должен оперировать всякими «если бы да кабы», но как было бы здорово, если бы Такидзава Сёити написал какую-то предсмертную записку. Я не переставала об этом думать.

– Нет, погоди-ка…

Я вспомнила, как мы с Оцукой вчера по пути в «Энрич корпорейшн» разговаривали в машине.

– Как ты думаешь, Сёити знал о том, что Рэна ему изменяет?

– Кто знает… Если бы он оставил предсмертную записку, то было бы, наверное, понятнее.

– Но мы и не в курсе, написал он ее или нет.

– Не написал, наверное.

Вполне вероятно, что на самом деле мы нашли его предсмертное послание. Возможно, оно было у нас перед глазами. Странная поза, в которой лежал Такидзава Сёити. Уроненный на пол карандаш. Абсолютно та же поза, как на автопортрете, который он когда-то написал. Возможно, именно это и есть его послание. Может быть, он предполагал, что Рэна, прочитав его записку, уничтожит ее. И более того, если его послание, которое он оставил с помощью своего тела, никто поймет, то какой вообще в нем смысл?

– Не то…

Я резко остановилась в коридоре. Оцука, не заметив, прошел дальше и лишь потом, отойдя на довольно большое расстояние, обернулся и подбежал ко мне. А я в это время думала. Может быть, все было наоборот? Может, ему не было нужно, чтобы это поняли другие люди? Сёити должен был осознавать, что первым человеком, который его обнаружит, будет Рэна. Может быть, ему было достаточно, чтобы поняла только она? И может быть, это «послание» привело Рэну к смерти? В таком случае вполне возможно, что Такидзава Сёити придумал двойное самоубийство, в котором один из участников не собирался убивать себя.

– Оцука, как ты думаешь, какой смысл вкладывал художник в автопортрет, который мы нашли в студии?

Оцука посмотрел на меня, сложил руки и поднял глаза вверх. Что он хотел сказать этой позой? Наконец, издав звук, он открыл рот и ответил таким тоном, будто заранее четко продумал ответ. Его интерпретация во многом совпадала с тем, что представляла себе я.

– Наверное, на этом автопортрете он изобразил свою жизнь. Жизнь, в которой он связан незримыми путами отцовского величия. На самом деле его кисти не были связаны и могли бы свободно двигаться, но у него не получалось пошевелить ими. Он пытался в кромешной тьме дотянуться до карандаша. Оставалось еще немного, но у него не получалось его достать.

– Ты ведь читал в студенческие годы интервью с Такидзавой Сёити. Не говорил ли он в них что-нибудь про свою жизнь?

– Нет, он практически не говорил о себе. К тому же интервью были изначально о работах его отца. Но…

Оцука потер свой острый подбородок и наклонил голову.

– Мне кажется, что на самом деле все было по-другому.

– В каком смысле?

– Прежде всего Михо, Рэна и Маяко говорили о Такидзаве Сёити как об абсолютно разных людях. И в дополнение к этому тот образ, который складывался из прочитанных интервью, тоже был совсем другим, не похожим на предыдущие.

– А поконкретнее?

Он ответил, что не может конкретнее.

– Но я чувствую какой-то диссонанс. Особенно смущает насилие, о котором Рэна писала своей подруге Михо.

Действительно, я ощущала то же самое. Мне казалось, что такой человек, как Сёити, будь то физическое или психологическое насилие, скорее направит его на себя, нежели на другого человека.

– Вот я и подумал, а правда ли это?

– Что именно?

Оцука поправил очки и пробормотал: «Насилие».

– То есть ты хочешь сказать, что Рэна все придумала?

– По правде говоря… да.

– А зачем ей врать об этом?

Предположим, что Такидзава Рэна собиралась развестись с мужем и связать свою жизнь с Иидой Такуми. Даже если бы она заикнулась об этом, без согласия мужа развестись невозможно. А если бы она рассказала об Ииде Такуми, то была бы вероятность, что ей придется платить отступные. Ей хотелось найти какой-нибудь повод для развода, и она наврала Михо, что муж жестоко обращается с ней. Но это работало бы только до поры до времени, пока Сёити не стал бы это отрицать. Само сообщение, отправленное Михо, не может служить доказательством насилия. Если человек хоть немного соображает, он поймет, что смысла в подобной лжи нет.

– Но ведь если бы речь не шла о жестоком обращении, то тогда бы не появилась запись, разве нет?

Я была поражена тому, что сказал Оцука. Даже более того – я удивилась, что не додумалась до этого сама.

Почему я не обратила внимание на такую простую вещь? Действительно, по словам Михо, она сделала эту запись по просьбе Рэны – та хотела получить доказательства насилия над ней. Сама Рэна брать диктофон не хотела, так как боялась, что если Сёити догадается, то отберет у нее диктофон и сотрет запись.

– Когда ты это подметил?

– Сейчас.

– Почему сразу не сказал?

– Так вот же, сказал.

Пока мы вели этот бессмысленный диалог, у меня завибрировал телефон. Звонил Сиро по поводу этой злополучной записи. Группа аудиоанализа института криминалистики прислала отчет по отрывку, который я вчера им отправила. По тому отрывку, где слышался непонятный, трудноразличимый звук.

– Велика вероятность того, что это шумит жидкость крайне низкой степени вязкости, она исходит из емкости с узким горлом, сделанной из твердого материала.

Очень запутанная фраза, как будто нарочно. Но до меня сразу дошло, что речь идет о бутылке, так как, наверное, подсознательно я ожидала такого ответа.

– Например, из бутылки с каким-нибудь напитком выливается ее содержимое?

– В общем, да.

– А материал бутылки неизвестен?

– Ну, что-то твердое…

– Может быть, керамика?

– Не знаю, – ответил Сиро и сбросил вызов.

Я посмотрела на Оцуку, в его широко раскрытые, как у голубя, глаза за очками. Я дотащила его до угла коридора и пересказала ему результаты отчета, которые мне сообщил Сиро.

– Да, все-таки надо организовать штаб расследования по этому делу.

Смутные сомнения прятались где-то в уголках моего сознания, подобные дымке от сухого льда. Но сейчас они стали постепенно приобретать форму. Хотя, пока форма была нечеткой, ее контуры расплывались.

– Госпожа Михама, вы спросили про керамическую бутылку, имея в виду ту, с журавлем?

– Да. Виски, который всегда пил Сёити.

Белая керамическая бутылка, валявшаяся в кухонном мусорном ведре. А если предположить, что на записи звук от выливающегося содержимого бутылки…

– Возможно, когда Рэна вернулась домой, Сёити просто спал, потому что ему что-то подсыпали.

У меня самой пока еще не уложились мысли, которые я излагала. В голове крутилось несколько обрывочных фактов. В крови Такидзавы Сёити нашли снотворное. В найденной в мусорном ведре керамической бутылке нет ее содержимого. Рэна попросила Михо сделать запись. Она попросила Михо сделать запись, потому что подвергалась насилию со стороны мужа. И таким образом момент обнаружения тела покончившего с собой мужа оказался на записи.

– Есть вероятность, что Сёити не покончил с собой.

Я высказала Оцуке свои мысли, которые наконец приняли четкую форму. Может быть, Рэна заранее положила снотворное в керамическую бутылку с журавлем? А ничего не подозревавший Такидзава Сёити в три часа пополудни, как всегда, налил в бокал виски из своей бутылки? Разбавил содовой и выпил? Под воздействием лекарства он потерял сознание, и тут Рэна вернулась домой. Она велела Михо сделать запись, которая подтверждает, что Рэна нашла мужа, совершившего самоубийство, хотя на самом деле это не так. Затем она вылила из керамической бутылки виски, смешанный со снотворным, выбросила пустую бутылку в мусорку, тем самым скрыв улики, и поставила на стол другую бутылку. А так как в бокале, стоявшем на столе рядом с бутылкой, не было обнаружено ничего, кроме виски и содовой, значит, она вымыла бокал, из которого пил ее муж, и налила туда совсем немного приготовленного ею виски с содовой.

– Но ведь, будучи растворенным в жидкости, снотворное приобретает синий цвет. Рэна, может быть, этого и не знала, когда добавляла лекарство, но неужели Сёити не заметил этого, когда пил?

– Вчера мы говорили о том, что в студенческие годы у Сёити было заболевание. Психогенное нарушение цветового зрения. Может быть, у него был рецидив? В таком случае жившая с ним вместе Рэна не могла этого не знать.

– Тогда и пластиковый пакет на голове у трупа, и газовый баллон…

– Получается, все это сделала Рэна. Включая и позу трупа, и карандаш на полу.

Однако зачем Рэна воспроизвела автопортрет Сёити его телом? Вот этот момент был непонятен, сколько я ни ломала голову. И потом, почему после этого она покончила с собой? Может быть, ее собственная смерть – также часть плана? Или же разговор с Иидой Такуми прямо перед ее смертью имеет какое-то значение? О чем же они говорили?

– Поехали на место происшествия, в библиотеку потом заедем. Нам надо отдать бутылку на экспертизу.

Мы тотчас же выскочили из отделения и направились в дом-башню. Но оказалось, что керамическую бутылку промыли водой, эксперты не смогли найти в ней следов снотворного. Мы пошли к начальнику следственного отдела и еще раз попросили учредить штаб расследования. Нам вновь отказали, сославшись на нехватку кадров. Один лишь звук выливаемой из бутылки жидкости оказался недостаточной уликой.

6

– Значит, все-таки Такидзава Сёити совершил самоубийство?

Оцука закинул в рот бобы, которые купил в комбини на Сэцубун^[470]. «Берите», – он протянул пакет мне, и я тоже съела несколько штук.

– Может быть, мы все это придумали?

По пешеходной дорожке в парке шли люди, одетые кто в повседневную одежду, кто в традиционную, половина на половину. Мы сели на скамейку рядом с кустами и перекусили онигири вместо пропущенного обеда.

Прошло около двух недель. Мы не смогли найти никаких новых улик по делу самоубийств Сёити и Рэны. А вчера начальник отдела приказал нам помочь с раскрытием другого дела. Я продолжила обучать Оцуку, мы опять ходили везде вместе. Сегодня утром в одной из гостиниц среднего уровня было совершено преступление – агрессивное применение физической силы в отношении нескольких потерпевших. Мы как раз закончили опрашивать всех, кто имеет отношение к этому делу.

Каких только журналов с интервью Такидзавы Сёити мы ни прочитали, но ничего примечательного не нашли, никакого урожая не собрали. Нам удалось вновь встретиться с Иидой Такуми, но о телефонном разговоре с Рэной он говорил одно и то же, мы так ничего от него и не добились. В отношении вновь проявившегося психогенного нарушения цветового зрения у Сёити, кажется, мы полностью ошиблись. Я нашла торговца картинами, который встречался с Сёити по поводу полотен Сёдзая всего за несколько дней до его смерти. Мы с Оцукой сразу же поспешили к нему. Торговец рассказал, что они обсуждали различные произведения японской живописи, просматривая каталоги и сами картины. Обсуждали они и цветовые решения картин, и торговец не почувствовал никакого диссонанса. Когда я спросила, не было ли у Сёити каких-либо проблем с различением цвета – это был очень прямой вопрос, на который я решилась, – торговец рассмеялся: «Это невозможно».

– Они по-прежнему рьяно обсуждают подробности.

Оцука, хрустя бобами, просматривал еженедельный журнал, который купил в комбини. На открытой странице была напечатана статья о смерти супругов Такидзава. История про позу Сёити, полностью совпавшую с его автопортретом, впоследствии стала известна СМИ, и все каналы и агентства принялись обсасывать эту страшную и притягательную тайну. Хотя полиция официально не объявляла о том, что поза тела и автопортрет схожи, видимо, кто-то из следственного отдела проговорился.

– Если загадка не разгадана, то можно писать про нее все что заблагорассудится.

Пробежав глазами статью, я съела один боб.

Разгадки и интерпретации были почти те же, что и в предыдущих статьях, которые я читала. Писали следующее. Такидзава Сёити, сын великого художника, встретил закат жизни, так и не сумев реализовать свою мечту, и его охватило отчаяние. И, наверное, поэтому он умер, повторив свой автопортрет, который являлся квинтэссенцией его собственной жизни. Довольно абстрактное объяснение и, вероятно, правдоподобное – так я сейчас чувствовала. Что касается Рэны, то здесь результативной считалась следующая версия: узнав о смерти мужа, она испытала такое горе, что решила свести счеты с жизнью. И это тоже могло оказаться правдой.

– Интересно, получится ли у Михо в конце концов справиться со своими эмоциями?

Мы еще раз встретились с Кацураги Михо. Я хотела спросить, не знает ли она что-нибудь про тот автопортрет и какова вероятность, что Рэна лгала, когда говорила о жестоком обращении мужа. Чтобы узнать ответы на эти вопросы, мы пришли к Михо домой. В ответ на первый вопрос она сказала, что даже не понимает, о чем идет речь, и в замешательстве покачала головой. Но как только я задала свой второй вопрос, Михо напряглась всем своим маленьким тельцем, как будто услышала громкий хлопок около ушей.

– На самом деле… какой-то частью своего сознания я понимаю…

Она так сильно зажмурила глаза, что у нее поменялся изгиб век, и крепко сжала кулаки. Но, в противоположность этому, ее голос звучал абсолютно бесстрастно. Как будто ее заставили продекламировать безумно скучный текст.

– Ведь господин Такидзава не был таким человеком. Он бы и мухи не обидел. Где-то в глубине души я понимаю, что вполне возможно, Рэна все придумала. Может, она врала, потому что хотела быть вместе с Иидой? Может, ради этой лжи она использовала меня? Именно поэтому, когда Рэна попросила меня сделать запись, я согласилась. Благодаря этому ложь Рэны была бы разоблачена… И можно было бы понять, что господин Такидзава – это тот самый господин Такидзава, которого я знаю… Но это… так… как же это…

С каждым новым словом ее все сильнее охватывали эмоции, и в конце концов они полностью овладели ею. Я поняла, что Михо больше ничего не сможет сказать, из глаз ее одна за другой капали слезы. В твердой скорлупе, оберегавшей ее чувства, появилась трещина, и она расползлась по скорлупе, расколов ее. Чувства Михо обнажились, и она зарыдала в голос. Свитер с дырочкой на плече, потертая мебель, обои, занавески, наши сердца – плачущий голос проник везде. Она широко раскрыла рот, как маленький рыдающий ребенок, не пытаясь спрятаться.

– Похоже, ей придется справляться со многими эмоциями.

– Говорят, женщины поплачут, и им сразу легче становится. Это правда так?

– Ты дурак, что ли?

Я смотрела на плачущую Михо и думала об их взаимоотношениях с Рэной. Конечно, у меня не было четкого представления о них. Но с самого начала записи, когда ее услышала, я подумала, что, наверное, эти отношения основаны на абсолютном подавлении и подчинении. Но они были настолько долгими, что ни Михо, ни Рэна сами этого не осознавали.

Такидзава Сёити, объект ее мыслей, и внезапно вышедшая за него замуж Рэна, которая, несмотря на свой брак, изменяла мужу с Иидой и не стеснялась рассказывать об этом. А с другой стороны – Михо, всегда подавлявшая свои чувства. Эти подавленные чувства искривлялись под плотной скорлупой, их количество росло, они накладывались одно на другое и разрастались. Михо нашла способ делать вид, что не обращает на них внимания. Но справиться с разросшимися чувствами она не смогла. Вскоре скорлупа распалась на мелкие кусочки, которые поранили ее сердце в нескольких местах.

– Это я убила Рэну, – во время первого допроса заявила Михо.

Она имела в виду, что Рэна совершила самоубийство из-за упреков Михо в том, что она, Рэна, повинна в смерти Такидзавы Сёити. Может быть, в тот момент Михо руководило не чувство вины, а ей в самом деле хотелось, чтобы это так и было? Я не могла отделаться от этого ощущения. В самом конце она поменяла местами подавление и подчинение, сама стала управлять действиями Рэны и заставила ее сделать выбор в пользу смерти. Вероятно, Михо хотелось оставаться в плену этой иллюзии? Может, мне не показалось, что тогда на ее бледных щеках скользнуло некоторое подобие улыбки?

– Все же я думаю, поплакать – дело хорошее.

– Точно, – кивнул Оцука с серьезным выражением на лице.

Но понял ли он, с чем согласился, осталось загадкой. Белый пакет, который кто-то, наверное, выкинул, летел по ветру, перекатываясь по пешеходной дорожке.

– Вот она – ирония судьбы.

Он показал пальцем на последнюю часть статьи в еженедельном журнале. Все картины, оставшиеся в студии Сёити, стали распродаваться за бешеные цены. В самом деле ирония, учитывая, как игнорировала его художественная элита, когда он изо всех сил старался добиться признания. Вот уж действительно переобулись.

– Думаю, Маяко сильно удивлена.

При разводе Сёити попросил ее разобраться с картинами. И если будет спрос, то продать их. Но наверняка Маяко себе и представить не могла, что будет так. Она не похожа на человека, привязанного к деньгам, так что и сомнения нет, что она в сильном недоумении распродает картины бывшего мужа, просто следуя его воле.

Я пробежала глазами по тексту статьи. Минимальная стоимость картин Сёити составляла несколько сотен тысяч йен, а автопортрет продавался по баснословной цене свыше десяти миллионов йен.

– Даже картины Сёдзая не стоят таких денег.

– Может быть, Сёити умер в такой позе в надежде на эту ситуацию. На то, что его работы, которые ни разу не были оценены по достоинству при его жизни, хотя бы после смерти станут объектом бешеного спроса в мире искусства.

– Оцука… Так в чем же ценность искусства, скажи мне?

– В общем-то вот в этом и есть.

Оцука наклонил пакет с бобами, которых осталось совсем немного, и закинул их в рот. Сидевший рядом нахохлившийся голубь резко посмотрел на нас.

– Я часто думаю: вот если бы Ван Гог был человеком без изъянов, продавались бы его работы по такой высокой цене? Правда, когда я спросил об этом своего преподавателя в Академии искусств, он очень сильно на меня рассердился.

Я положила в рот оставшийся у меня на ладони последний боб и отпила чай из пластиковой бутылки. Я взглянула на нее в лучах послеполуденного солнца. В коричневой жидкости плавала какая-то мутная взвесь. Посмотрев на это, я опять подумала о том происшествии, которое ускользнуло из наших рук, оставив после себя нерешенный вопрос: а было ли это преступлением? Я ухватилась за несколько серьезных вещей, но не смогла удержать их. Может быть, я все-таки не заметила что-то важное в той записи? Действительно ли Такидзава Сёити покончил с собой? Ошибалась ли я, думая, что Рэна убила его? А если не ошибалась, то зачем она уложила тело мужа в такую позу? Почему, выполнив план по убийству мужа, она решила сама свести счеты с жизнью? Мне безумно хотелось узнать содержание их разговора с Иидой. Он обязательно должен быть связан со смертью Рэны. Вполне вероятно, что Иида сказал по телефону что-то, что смертельно ранило ее сердце. Но я не думаю, что когда-нибудь придет время и он честно и откровенно расскажет, о чем они говорили в тот день. Говорила ли Рэна с Иидой уже после того, как убила мужа, надев на него пакет и подключив газовый баллон? И если это так, то какой разговор донесся до слуха покойника?

Лора Перселл Корсет

Copyright © Laura Purcell, 2018

© А. А. Нефедова, перевод, 2025

© Серийное оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

* * *

Посвящается Стеф

О вы, которых жизнь тепла так и легка,

Вы, грязной нищеты не ведавшие люди, —

Вы не бельем прикрыли ваши груди,

Нет, не бельем, но жизнью бедняка.

Во тьме и холоде, чужая людям, свету,

Сиди и шей с склоненной головой…

Когда-нибудь, как и рубашку эту,

Сошью сама себе я саван гробовой.

Но для чего теперь я вспомнила о смерти?

Она ли устрашит рассудок бедный мой?

Ведь я сама похожа так – поверьте —

На этот призрак страшный и немой.

Да, я сама на эту смерть похожа.

Томас Худ. Песнь о рубашке^[471]

1. Доротея

Блаженной памяти матушка учила меня семи телесным делам милосердия: накормить голодного, напоить жаждущего, одеть нагого, принять странника, утешить больного, навестить узника и похоронить умершего. Почти всё из этого мы делали с ней, пока она была жива. Когда же пришел ее час, мы с папой похоронили ее, так что и этот пункт можно было вычеркнуть из списка.

Из всех семи дел милосердия я до некоторых пор не отваживалась только на одно: посетить томящихся в тюрьме. Женщины моего круга имеют возможность раздавать еду и одежду бедным, но вот тюрьма… Нам просто некого навещать там!

Однажды за завтраком я попыталась заговорить об этом с отцом. Сказала ему, что по завету мамы хотела бы проявлять милосердие и таким образом. Но мои слова, горячие и неловкие, повисли в воздухе вместе с облачком пара, что поднимался из носика заварочного чайника. Я до сих пор хорошо помню, как папа сузившимися глазами взглянул на меня поверх утренней газеты:

– Благотворительность – это не состязание, Доротея. А эти дела милосердия… вовсе не обязательно делать все семь.

– Да, сэр. Но мама говорила…

– Ты же знаешь, твоя мать была очень… – Он на миг опустил взгляд на газету, подыскивая слово. – У нее были довольно странные религиозные взгляды. Не стоит принимать близко к сердцу то, что она говорила.

Несколько мгновений мы молчали, уставившись на другой конец стола, где пустовал ее стул.

– Мама была паписткой ^[472], – продолжила я, старательно намазывая тост маслом. – И я совсем не стыжусь этого.

Мне кажется, если бы я даже грязно выругалась в его присутствии, он покраснел бы не так сильно. Его лицо прямо побагровело.

– Я не позволю тебе шляться по тюрьмам! – прокричал он. – И, что бы там ни говорила твоя мать… я твой отец! Ты была и останешься протестанткой! И кончено!

На самом деле, слово отца никогда не было для меня законом. Достигнув совершеннолетия, я унаследовала от матери приличную сумму, которой могла распоряжаться по своему усмотрению. А отец и слова поперек не смог мне сказать, когда я жертвовала из этих денег на благоустройство тюрем.

Тюрьмы, равно как и мамин католицизм, манили меня, как все запретное и опасное. Я участвовала в попечительских советах женских тюрем, организовывала комитеты помощи заключенным Ньюгейта ^[473] и покупала брошюрки об Элизабет Фрай ^[474].

Не могу сказать, что благодаря этой деятельности я снискала признание в свете, зато обзавелась целым кругом новых друзей – в основном сочувствующих угнетенным старых дев и жен пасторов. Гораздо более достойные люди, чем расфуфыренные зазнайки, которых отец прочил мне в подруги.

– Как же ты найдешь себе достойную партию, – сокрушался он, – если все время таскаешься по тюрьмам в компании своих безумных благодетельниц?!

– Я вовсе не дурна собой, и у меня есть довольно внушительное приданое от мамы, а если мужчина настолько глуп, что его смущает мое увлечение благотворительностью, значит, он просто не достоин меня.

Папе было нечем крыть, как всегда.

Два года назад Женское благотворительное общество Оакгейта затеяло новый проект: разобрать старый покосившийся сарай, служивший местом заключения, и построить на его месте новую тюрьму. Вот он – мой шанс! Когда женское крыло тюрьмы было готово, Общество решило, что благородным леди будет полезно навещать женщин-заключенных и вести с ними душеспасительные беседы. Естественно, я вызвалась в числе первых.

Я посетила многих несчастных в этой тюрьме. Отчаявшихся, брошенных всеми, жаждущих хоть какого-то утешения. Но никогда я не встречала таких преступников, как она.

Тем утром я кормила Уилки – моего кенара, – когда мне принесли известие от главной надзирательницы тюрьмы о том, что у них появилась новенькая. Я сразу поняла, что речь идет о самом страшном преступлении – убийстве. Сердце сильно забилось от волнения, я приказала подать карету и уже на бегу схватила шляпку и перчатки.

По мере приближения к зданию тюрьмы я нервничала все сильнее, так что даже во рту пересохло. Поистине, никогда не знаешь, чего ожидать от убийцы. Раньше мне казалось, что за каждым убийством стоят серьезные причины: разбитое сердце, месть за смерть родителей, жестокий обман или шантаж. Но это заблуждение. Убийства зачастую совершаются по гораздо более прозаичным мотивам, а иногда даже и вовсе без них.

Я помню миссис Блэквуд, которая утверждала, что «не топила этих милых сладких деток – это они пришли и утопили детей, заставив смотреть на весь этот кошмар». Помню мисс Дэвис, которая говорила, что никогда не держала зла на того молодого темнокожего и вообще ничего не имеет против таких, как он, но, увы, он должен был умереть, ибо ей было предначертано принести его в жертву. Но самым жутким был, пожалуй, случай миссис Рен.

– Да, я убила своего мужа.

– Он бил вас?

– Нет!

– Изменял?

– Что вы! Никогда!

– Тогда что плохого он вам сделал?

– Он совершил ужасное!

Выяснилось, что ему не понравилась ее стряпня. Причем он сказал об этом всего один-единственный раз. Но этого миссис Рен хватило для кровавой расправы над мужем.

– Любая на моем месте поступила бы так же! – заявила она.

Поведение этих женщин могла бы объяснить разве что френология ^[475]. Как она утверждает, жажда убийства заложена в некоторых от рождения, о чем свидетельствует особое строение черепа. Если не принять вовремя меры или если возникают воспаления определенных органов – убийство становится неизбежным. Напрасно общество игнорирует столь важную науку. Если бы черепа этих женщин исследовали еще в детстве, убийства, возможно, удалось бы предотвратить правильным воспитанием и обучением. А у взрослых деформация мозга зашла уже слишком далеко. А если мы уже не можем изменить натуру этих несчастных, как же мы спасем их души?

На горизонте показалось новое здание тюрьмы. Выбеленный камень сверкал на солнце, даря надежду на раскаяние и искупление. Еще не законченное мужское крыло стояло в лесах, сквозь которые просматривались контуры стен и оконные проемы. Круглые окна женского крыла, напоминающие иллюминаторы, делали все здание похожим на огромный пароход. К железной ограде жались молодые деревца. Когда они подрастут, внутренний дворик станет тенистым и зеленым. Все это производило обнадеживающее впечатление и вселяло мысль о том, что, может быть, не все еще потеряно.

Сторож отпер ворота – новенькие, они открылись почти беззвучно, без скрипа и скрежета. Пока я выбиралась из кареты и оправляла платье, подошел смотритель и вписал мое имя в книгу посетителей. Потом появилась одна из надзирательниц и повела меня по уже хорошо знакомым выкрашенным известью коридорам. И вот я в кабинете главной надзирательницы.

Как только я вошла, она поднялась из-за стола мне навстречу. При этом на кожаном поясе что-то звякнуло. Это была связка ключей, которые совсем не походили на ключи от мрачного узилища – новенькие и блестящие, как и все здесь. В кабинете надзирательницы пахло деревом и известкой.

– Мисс Трулав, вы точны, как всегда, – она вежливо поклонилась, звякнув ключами.

– Конечно, мэм. Сгораю от нетерпения увидеть вашу новенькую.

Лицо надзирательницы приобрело не вполне понятное мне выражение, но совершенно точно без всякого намека на улыбку. Эта женщина казалась воплощением казенного учреждения: неопределенный возраст, правильные, но совершенно заурядные черты лица, монотонный голос.

Форму ее черепа разглядеть было весьма затруднительно, так как на голове у нее сидел кипенно-белый накрахмаленный чепец. Если бы непременно нужно было что-то о ней сказать, то я, пожалуй, предположила бы, что не очень-то ей нравлюсь. Правда, она никак не выказывала этого, так что предположение основывалось скорее на интуиции, чем на конкретных фактах.

– Мисс Трулав, пожалуйста, будьте предельно осторожны с ней. Она действительно крайне опасна.

От этих слов у меня по телу побежали мурашки.

– Вы сказали, она здесь за убийство?

– Да-да, именно.

– Жестокое и кровавое?

– Нет. – Она поджала губы, но голос ее не изменился. – Коварное. Убила свою хозяйку, у которой состояла в прислугах. Убивала постепенно, день за днем.

Значит, это не убийство в порыве гнева. Меня так и подмывало спросить, как именно она это сделала, но я сдержалась, хоть и с большим трудом. Главная надзирательница не такая, как я: она не пытается докопаться до истинных мотивов преступления и уж точно не надеется на раскаяние преступника. Ее задача просто кормить и одевать этих женщин. Похоже, она отказывает им в наличии души.

– Горничная? Сколько ей?

– Вот это как раз самое ужасное. Ей всего шестнадцать.

Боже, совсем ребенок!

Я никогда не имела дела с ребенком-убийцей. Но тем лучше для моих изысканий! У меня будет возможность изучить строение еще не окончательно сформировавшегося черепа и посмотреть, развились ли до конца те самые участки, что отвечают за преступные наклонности.

– Как ее зовут?

– Рут Баттэрхэм.

Какая звучная фамилия! Словно кулак, разрезающий воздух.

– Не проводите ли вы меня в ее камеру?

Главная надзирательница молча направилась к выходу из кабинета.

Некоторое время мы шли по коридорам с чистыми и гладкими полами, пока не остановились около одной из огромных железных дверей. Какая она внушительная – а за ней ведь всего лишь ребенок! – промелькнуло у меня в голове. Эмалевая табличка на двери была пока без надписи: Рут поместили в эту камеру совсем недавно и еще не успели написать ее имя и вынесенный приговор.

Главная надзирательница открыла смотровое окошечко в двери. Затаив дыхание, я заглянула внутрь.

Я всегда буду помнить ее именно такой, какой увидела тогда. Она сидела на краю своей койки, полностью одетая. На коленях у нее лежал толстый просмоленный канат. Сильно ссутулившись, Рут склонила голову набок, так что я не могла точно определить, какого она роста, но на первый взгляд казалось, что не выше среднего. Темные кудри падали ей на виски. Ее, как и других заключенных, перед помещением в камеру коротко остригли. Такая мера защищала от паразитов и придавала преступницам вид кающихся грешниц. Но на облике Рут Баттэрхэм это почему-то сказалось ровно противоположным образом: оттого что ее волосы окутывали голову густым темным облаком, она стала больше похожа на дьяволицу, чем на полную раскаяния грешницу. Поэтому сразу рассмотреть строение черепа мне не удалось. Возможно, увеличена шишка убийства над ухом, но, чтобы понять это, мне нужно ощупать ее голову. Возможно, она даже позволит сделать это.

Весь ее облик излучал какое-то спокойствие. Она перебирала пеньковую веревку, и пальцы ее при этом двигались очень размеренно. Руки девочки казались довольно мускулистыми, но в них не чувствовалось устрашающей силы – обычные руки человека, зарабатывающего свой хлеб физическим трудом.

– Вы, наверное, хотите поговорить с ней? У нас давно не было убийц. С тех пор как повесили мисс Смит. – Главная надзирательница не стала дожидаться моего ответа и зазвенела ключами, открывая дверь.

Девочка подняла голову мне навстречу. На меня внимательно смотрели два темных глаза, обрамленных пушистыми ресницами. Ее руки отпустили веревку, которая с шумом соскользнула на пол.

У меня перехватило дыхание: как она могла так спокойно заниматься своей работой, понимая, что, возможно, именно такая веревка прервет ее жизнь?

– Баттэрхэм, это мисс Трулав. – Главная надзирательница тяжело вздохнула, что я тут же посчитала выражением некоей неприязни ко мне. – Пришла тебя навестить.

Я опустилась на единственный имевшийся в камере стул. Одна из его ножек была короче других. Мне пришлось подобрать подол.

Рут смотрела прямо в глаза, без наглости, скорее, с некоторым любопытством.

В какой-то миг я даже испытала что-то похожее на разочарование. Она оказалась на вид совершенно невзрачной, даже немного мужеподобной, с тяжеловатым подбородком и слишком широко расставленными глазами. Нос выглядел на удивление плоским. Как говорится, плоский нос – плоский ум. Но потом я подумала о том, что мысль об убийстве редко приходит в голову красивым и богатым.

– Я вас не знаю, – промолвила она.

– Еще нет, – улыбнулась я, хотя чувствовала себя довольно глупо.

Голос ее звучал совсем не по-детски. Он был даже каким-то грубоватым, и в нем сквозило усталое безразличие ко всему миру. От его тембра у меня почему-то снова пробежал мороз по коже.

– Я навещаю всех женщин в этой тюрьме. И в первую очередь тех, у кого нет родни.

– Ну, такая богачка, как вы, может позволить себе любой каприз. Даже это.

Она снова принялась за веревку и перевела взгляд на кружку, поднос и Библию, аккуратно разложенные на подоконнике. Ее пальцы с почерневшими от смолы ногтями и сгибами продолжали проворно двигаться.

– Да, я могу приходить и уходить, когда захочу. Но я здесь не для развлечения. Я пришла ради тебя. Пришла предложить утешение, насколько это возможно.

– Хм… – Она не поверила ни единому моему слову. Возможно, за свою короткую жизнь эта девочка никогда не знала доброго отношения.

– Я подожду за дверью, – сказала главная надзирательница. – Смотровое окошко открыто. Так что без шуточек, Баттэрхэм!

Рут не удостоила ее ответом.

Замок щелкнул – и я оказалась наедине с девочкой-убийцей.

Странно, но я никогда не видела преступниц, столь хорошо владевших собой. Взрослые женщины – та же Дженни Хилл – плакали у меня на плече или умоляли о пощаде. Но только не Рут. Она вовсе не походила на заплаканную девочку или ребенка, жаждущего материнского тепла. Рут продолжала теребить на коленях веревку, которая все больше становилась похожей на копну волос.

Она убивала свою хозяйку медленно, методично, день за днем…

Я содрогнулась. Не надо поспешных выводов. Не всегда тишина бывает зловещей. К тому же макушка Рут выглядела довольно широкой. Это было заметно, даже сквозь густые волосы. Возможно, у нее чрезмерно развит участок мозга, отвечающий за чувство собственного достоинства. Или она просто не понимает, что такое утешение. Как я могу ожидать от нее, что она обратится к Господу с искренним раскаянием, если никто никогда не проявлял к ней милости? Этой девочке нужно, прежде всего, понять, что значит друг. И возможно, я смогу им стать.

Я откашлялась:

– Надзирательница зовет тебя Баттэрхэм. Наверное, им так положено. Но я бы хотела обращаться к тебе по имени, которое было дано тебе при крещении. Можно я буду называть тебя Рут?

Она пожала плечами. При этом стало заметно, что платье ей тесновато.

– Как вам угодно.

– Ты знаешь, почему ты здесь, Рут?

– Я убийца. – Она сказала это без тени гордости. Но и стыда в ее голосе тоже не было.

Я молчала, ожидая продолжения. Но Рут просто продолжала молча теребить веревку. Она не пыталась ничего объяснить. И впадать в истерику от отчаяния она тоже, по всей видимости, не собиралась.

Это успокоило меня.

– И кого же ты убила?

Она насупила брови и моргнула несколько раз.

– О, наверное, довольно много людей, мисс.

Я была ошарашена, услышав такой ответ. Получается, были и другие жертвы, о которых не знает полиция?

Эта ее дурацкая веревка уже начинала меня раздражать, мешая сосредоточиться. Может, Рут просто не до конца понимает, в чем ее обвиняют? Я уже наблюдала случаи, когда тяжесть содеянного словно выдавливала, стирала из головы преступника память о совершённом преступлении. У Рут то же самое? Может, она сейчас бездумно, как попугай, повторила то, что ей сказали надзиратели? То, что она убийца, это ее или их слова? С большой осторожностью я стала расспрашивать девочку дальше.

– Правда? И ты сожалеешь о содеянном?

Она растянула губы в кривой улыбке, обнажив два желтых зуба:

– Ну… Да… Хотя… По-разному…

– Это как?! – выпалила я, от удивления непроизвольно подавшись вперед. – Ты считаешь, что можно раскаиваться сильнее или слабее? В зависимости от… чего?

– Ну, были люди, которых я не собиралась убивать. Сначала получилось случайно. – Ее голос впервые слегка дрогнул. – А потом… Я пыталась, пыталась остановить это – но было уже поздно. Этих людей мне искренне жаль… А еще… – Она запнулась и тяжело вздохнула.

– Что еще?

– Некоторых я действительно ненавидела.

Больше всего на свете мне хотелось в этот момент позвать главную надзирательницу. Ведь если девочка говорит правду, полиция знает не обо всех убийствах. Но «настучать» (выражаясь языком заключенных) на нее сейчас – значит потерять всякую надежду завоевать ее доверие. И тогда я уже не смогу обследовать ее голову и понять, кто же она на самом деле.

– То есть… В убийстве тех, кого ты ненавидела, ты не раскаиваешься? – постаралась аккуратно подытожить я.

Она смотрела на меня в упор своими огромными темными глазами:

– А вы как думаете, мисс?

Я была обескуражена, но во мне все еще теплилась надежда. Ведь если она говорит о ненависти, то это в каком-то смысле даже хорошо. Значит, она действовала в исступлении, а не с маниакальным хладнокровием, как я подумала вначале.

Рут смотрела на меня, а пальцы ее ловкими и умелыми движениями продолжали теребить веревку, отчего мне опять стало не по себе.

– Странно, что тебе дали такую грязную работу. Разве ты не предпочла бы вязать носки или шить рубашки? Думаю, я могла бы замолвить за тебя словечко главной надзирательнице.

На ее лице снова появилось какое-то слабое подобие улыбки.

– Надзирательница сама хотела отправить меня в швейную. Пришлось упереться, чтобы остаться в камере. Странно, правда? Они заперли меня здесь, обыскивают всех, чтобы мне, не дай бог, что-то не пронесли. А потом, как ни в чем не бывало, главная отправляет меня шить!

– Но почему бы и нет? Ведь шитье самое мирное и полезное занятие, разве нет?

Она снова криво улыбнулась:

– О, мисс!

– Что? Я не понимаю…

– Как раз в швейной я опаснее всего!

Может, она все-таки слегка не в себе? Я решила ничего не говорить главной надзирательнице о других убийствах, пока не подтвердится, что таковые действительно были. Если все это лишь плод воспаленной фантазии Рут, то главная будет потешаться надо мной за моей спиной.

– Что же опасного в шитье? Да, иглой или спицей можно уколоться, но это вовсе не смертельно. К тому же в швейной всегда присутствует надзирательница. Иголкой никого не убьешь, Рут!

Она уставилась на меня своими темными большими глазами и сказала:

– Правда?

2. Рут

Если бы я родилась мальчиком, всего этого никогда бы не произошло. Я никогда не взяла бы в руки иглу, никогда не познала бы своей силы, и жизнь моя сложилась бы совсем по-другому. У меня было бы гораздо больше шансов, что называется, выбиться в люди и,конечно, защитить свою мать. Но увы, я родилась девочкой, и мне было предначертано разделить судьбу всех девочек из бедных семей: я оказалась привязанной к своей работе, словно игла с продетой в ушко нитью.

Шитье – это как отдельная жизнь. Жаль, что никто этого не понимает. Игла мгновенно принимает на себя настроение того, кто взял ее в руки, а нить затем впитывает эти эмоции. Можно шить с нежностью, можно успокаивать себя шитьем, стежок за стежком, а можно шить с ненавистью. Шитье в ярости всегда оборачивалось для меня спутанными нитками и неровными стежками. Хотя шить в ярости тоже можно. Но лучше дождаться, пока она перейдет в ненависть. Медленную, расчетливую ненависть, тлеющую в кончиках сжимающих иглу пальцев, незаметную ни для кого, кроме тебя самой.

Говорят, ненависть – напрасное чувство, разрушительное и бесполезное. Но это заблуждение. Я овладела своей ненавистью и обратила ее в оружие. Но, мисс, судя по вашему лицу, вам это чувство совсем не знакомо?

Тех, к кому впервые испытал настоящую ненависть, запоминаешь на всю жизнь. Тех, кого ты была готова полюбить, если бы только они позволили. Но от их презрения ты съеживаешься, как платье под дождем. Они умеют показать, как ты выглядишь в их глазах – жалкой и омерзительной, так что самой сделается противно. Чтобы пробудить настоящую ненависть, нужен особый талант к жестокости.

Как у Розалинды Ордакл.

Выглядела она как настоящая фарфоровая куколка, с длинными белокурыми волосами, казалась гораздо взрослее всех остальных учениц и, естественно, была любимицей учителей. Я могла бы рассказать о многих гадостях, что она сделала мне в тот год, когда мне исполнилось двенадцать, в пансионе для девушек миссис Хоулетт. Но по-настоящему достоин упоминания только один случай.

Это произошло ранней осенью, когда дни уже становились короче.

Прозвенел звонок, и мы все высыпали на улицу, на студеный осенний воздух. Сквозь волны серых туч уже проглядывала луна, а на площади зажгли фонари. Я торопливо шла по мостовой, поглядывая, как девочки сворачивают на соседние улицы.

Возвращение домой из школы все обычно вспоминают как самые сладкие моменты школьных лет, но для меня эти моменты были самыми опасными. Я всегда шла быстро, постоянно озираясь и вздрагивая от каждого шороха. Иногда бежала, спеша как можно быстрее добраться до дома.

Напротив школы, на другом конце площади, начинался узенький переулок. Если у меня получалось быстро преодолеть его, я выдыхала, потому что дальше меня уже никто бы не тронул.

Обычно у меня это получалось.

Но не в тот день.

Розалинда уже поджидала меня там, прячась в тени. Увидев ее, я споткнулась и остановилась возле фонаря. Капор скрывал ее светлые волосы, а лицо под ним было жестким.

– Баттэрхэм!

Мне всегда нравилась моя фамилия, но она произносила ее своим похожим на розовый бутон ротиком так, словно это какое-то грязное слово.

В мерцающем свете уличного фонаря я разглядела за ней других девочек из пансионата.

– Пропустите меня! – взмолилась я.

– Ты босячка, Баттэрхэм, ты должна выполнять приказания, а не раздавать их!

В сумерках Розалинда казалась еще красивее, но это была какая-то устрашающая, дьявольская красота.

– Пропустите!

– Разве я тебе мешаю?

Ее грациозная фигурка не перегораживала проход полностью. Но за ней стояли остальные девочки, чьи глаза сверкали в темноте, как глаза крыс. Мне предстояло пробежать сквозь строй. Решусь ли я?

Я рванулась вперед в надежде пробиться между девочками, но Розалинда поймала меня, крепко схватив за талию.

– Неуклюжая, слабосильная! Я бы не взяла тебя в прислуги. И как ты будешь зарабатывать себе на пропитание?

Девочки сгрудились вокруг, плотно обступив нас.

Кто-то ударил меня по носу так сильно, что больно стало даже в горле.

Розалинда была права: тогда я не была сильной. Не могла выкрикнуть ей в лицо все то, что вертелось на языке. И уж тем более не могла вырваться из ее цепких рук.

Чьи-то руки дергали за лиф моего платья, я слышала, как рвется ткань.

– Ты не леди! Такая одежда не для тебя! Твое место в сточной канаве! Ты тварь, крыса вонючая!

Остальные девочки одобрительно загалдели. Сквозь дыры порванного платья сквозил студеный воздух, холодя тело.

– Вы только посмотрите! – с усмешкой бросила она девочкам. – Какая изящная шнуровочка! И как туго затянута! Она еще и модница у нас! У тебя никогда не получится благородный силуэт, Баттэрхэм! Для этого корсет должен быть с другими косточками. – Она все дергала за завязки на моей талии. – Вы только посмотрите на это! Дешевка! Это что, тростник? Или гусиные перья?

Я собрала всю свою волю в кулак и плюнула ей прямо в лицо.

В следующий момент я уже лежала на земле. Она повалила меня, и я довольно сильно ударилась щекой о мостовую. Не успела опомниться, как она уже поставила мне на грудь ногу, обутую в изящный сапожок с каблучком. Адская боль пронзила ребра.

– Видишь? Слабоват твой корсет!

Девочки сгрудились надо мной, отбрасывая зловещие тени. Вокруг вырос лес черных ног.

– Тростниковые косточки не годятся для корсета. Как думаешь, их легко сломать?

И все же ей пришлось попыхтеть дольше, чем она думала.

* * *

Когда я наконец поднялась и потащилась к дому, стало уже совсем темно и улицы опустели: ушли с рыночной площади и молочницы, и продавцы фруктов. Об их бойкой торговле напоминали только разбросанная повсюду кожура апельсинов да кучки навоза. Не было слышно ни криков мальчишек, ни скрежета колес. Только старьевщики сновали туда-сюда, и где-то ходил пирожник – его я не видела, но различала густой запах мясного пирога, смешивающийся с дымом от угля.

Повсюду на мостовой валялся мусор. Я брела прямо по этим отбросам, не разбирая дороги, и меня не покидало ощущение, что и мне место лишь на свалке. Отвергнутая всеми и ненавидящая весь мир, я шла, не разбирая дороги, по лужам, по лошадиному навозу, и каждый шаг отдавался болью в теле. Кожа стала липкой от холодной испарины, и на ней проступили крупинки соли, которые больно кололи меня под нижней рубашкой.

На мне был плащ. Он давно стал мне мал, но я сумела завернуться в него, чтобы хоть как-то прикрыться. Я не хотела, чтобы мама заметила следы ног на моем теле и изорванное платье. Но плащ не помогал скрыть хромоту. И я не могла сдержать стона каждый раз, когда острый край поломанной косточки корсета впивался в ребра. А капор просто тащила за собой, держа за оборванные кружева.

Если не удастся зайти незаметно в дом и быстро скользнуть наверх, придется обо всем рассказать родителям. Только не это! Это будет еще больнее, чем побои.

Наш домик был очень маленьким и скромным. Он ничем не отличался от соседних домов, тянущихся вдоль реки: три комнатушки на втором этаже, две на первом и уборная за домом. У многих нет и такого жилья. Я толкнула ободранную, давно не беленную дверь и вошла. Внутри было прохладно, но очень чистенько. Мама сидела у окна и шила в последних лучах заходящего солнца.

Вокруг нее всегда громоздилась куча отрезов разного материала: дешевого льна, батиста, кусочков муслина. Иногда казалось, что ткани высасывают из мамы цвета, с каждым днем добавляя седины и затуманивая голубизну глаз.

Я на цыпочках направилась к лестнице.

Мама не заметила меня. Она целиком и полностью сосредоточилась на своей работе. Я увидела, как она мастерски, слегка лизнув кончик нитки, с первого раза вдела ее в иголку.

И тут под моей ногой предательски скрипнула нижняя ступенька.

Мама подскочила:

– Рут?

Неловко поднявшись на ноги, она вгляделась в меня через завалы ткани.

– Что с твоим капором?

Может, я еще успею убежать наверх? Я попыталась подняться еще на ступеньку, но мама уже кинулась ко мне, разбрасывая куски ткани на своем пути.

– Да ничего с ним не случилось! – торопливо пробурчала я.

– Да? Не похоже! Сколько раз я говорила тебе беречь его?! У нас ведь нет денег на новый!

Почему она сокрушается только о капоре? Да меня всю по кусочкам собирать надо!

Она схватила меня за плащ и притянула к себе.

– Ну почему ты такая разиня и неряха? У меня совсем нет кружев на замену, да и времени на починку нет… Вот и носи теперь рваный, и пусть все смеются над тобой! Может, научишься бережно относиться к красивым вещам!

Это было уже слишком! Сначала эта унизительная трепка от девочек, а теперь еще и мама бранится! Я часто заморгала – глазам стало так больно, словно в них разом вонзили все мамины иголки и булавки.

– У меня никогда не будет красивых вещей. Никогда!

– Ты что такое говоришь, Рут? Это же был лучший…

– Нет! – крикнула я. – Все мои вещи уродливые! И сама я тоже!

– Уродливые?! – повторила мама сорвавшимся от возмущения голосом.

Но я заметила мелькнувшее на ее лице выражение, она не успела его скрыть. Я увидела в ее красных воспаленных глазах стыд. В глубине души она все понимала. Но произнесла совсем другое:

– Кто тебе такую глупость сказал?

Я снова зарыдала. Тогда я еще могла плакать.

– О, Рут!

Мама притянула меня к себе и крепко обняла. Проклятые косточки корсета опять впились мне в ребра. От этой боли и от родного запаха ткани и увядших розовых лепестков я расплакалась еще сильнее.

– Прости меня, девочка моя! Я же не знала… Кто это сделал? Девочки из школы?

Само собой разумеется, такого никогда не произошло бы с моей мамой: моей миниатюрной, изящной мамой. Я не унаследовала ее красоты со своими слишком широко расставленными глазами и тяжелым подбородком.

Я всхлипнула.

– Бедная моя девочка…

Мама достала надушенный платочек с монограммой в уголке – единственный оставшийся с прежних времен – и стала вытирать им мое лицо.

– Посиди здесь, поплачь, девочка моя. А я пойду принесу тебе ужин. – Она заправила мне прядь волос за ухо. – Не волнуйся, Рут, девочка моя милая, я починю твой капор. Мы что-нибудь придумаем.

Она посадила меня в кресло – залоснившееся и побитое молью, но лучшее в нашем доме. Не могу сказать, что мне было в нем очень удобно, ведь косточки сломанного корсета больно впивались в ребра. Мама положила мне на колени носовой платочек и исчезла на кухне.

Загремела посуда. Пытаясь хоть как-то отдышаться и успокоиться, я взяла носовой платок и стала водить пальцем по вышитой на нем монограмме.

Аккуратные, до боли знакомые родные стежки, уже почти выцветшая нить. Дж. Т. Джемайма Трассел. Так звали мою маму в девичестве. До того, как она встретила папу и пальцы ее стали шершавыми и скрюченными от постоянной работы с иглой и нитью. Я закрыла глаза и погладила монограмму на платочке в надежде, что каким-то чудесным образом это поможет мне стать такой же, как мама в молодости.

– Края я смогу аккуратно обметать, и будут как новые, – услышала я ее голос из кухни. – Кружева придется заменить, но я уверена, что в моих запасах найдется что-нибудь.

И снова звякнула посуда.

– Не так уж сильно твой капор и помят. Если хорошенько отутюжить и натянуть ткань, может, форма и восстановится.

Моя милая мама… Она просто еще не видела, в каком состоянии мое платье, ведь я так и сидела в плаще. Даже ей понадобится приложить немало усилий, чтобы починить это…

И вот она появилась в дверном проеме. На большом блюде мама несла несколько ломтиков хлеба и тонко нарезанный сыр. В другой руке у нее была чашка.

– Чай, моя девочка. Пей, тебе станет легче.

– Зачем такая роскошь? – испугалась я.

– Ничего, один раз можно.

Мама ласково забрала у меня платочек и подала чашку. Я взяла ее. Она была горячая, и моей ладони стало даже немного больно. Но эта боль была какая-то приятная, умиротворяющая.

Мы никогда не пили хороший чай, к которому привыкли вы, мисс. Продавцы чая бесцеремонные обманщики: они красят листья, подмешивают к ним траву… Но даже такой чай был для меня редким угощением.

– Знаешь, девочка моя, – мама подсела ко мне на боковину кресла, – на самом деле, виновата во всем я. Это я настояла, чтобы папа отдал тебя именно в эту школу, где учатся девочки из семей… более обеспеченных. Такие, какой я была в свое время. Следовало догадаться, что они непременно станут дразнить тебя. – Мама поджала губы, как делала всегда, когда шитье было особенно трудным. – Прости меня, Рут. Но тебе нужно научиться не обращать на них внимания. Они на самом деле очень глупые девочки, и им скоро надоест, и они найдут кого-то другого, чтобы издеваться.

Я сделала глоток чая и закрыла глаза, которые уже болели от слез.

– Мама, они ненавидят меня!

– Что еще за глупости? Конечно, нет! Рут, я знаю, о чем говорю, сама училась в школе. Девчонки постоянно травят кого-то. И отношения между ними меняются очень быстро: сегодня не разлей вода, а завтра уже козни друг другу строят. Вот увидят они, как ты прекрасно шьешь, – и будешь среди них настоящей звездой!

Я ничего не ответила, только еще плотнее закуталась в плащ.

– Так, ну теперь давай посмотрим, что можно сделать с твоим капором.

Я просто сидела, даже не притрагиваясь к ужину. В комнате становилось все темнее. От одной мысли о еде меня мутило, равно как и от мыслей о себе самой. Интересно, мои одноклассницы, эти жестокие и тщеславные девчонки, тоже сейчас ужинают? Я представила себе Розалинду Ордакл за обеденным столом: белоснежная накрахмаленная скатерть, изящный канделябр… Она грациозно заправляет за ушко свои белоснежные локоны и нарезает нежного лосося, отправляя в свой изящный ротик по малюсенькому кусочку. Если бы я могла унизить ее так же, как она унизила меня. Если бы я только могла… Взять бы свечу из этого серебряного канделябра и втиснуть между этих белых сахарных зубов. На глазах у всех. Вот тогда бы она узнала, что это такое – быть посмешищем для всех и сгорать от стыда.

– Не надо, мама! – воскликнула я, поставив на пол тарелку с нетронутым ужином. Кусочек сыра блеснул, как молодой месяц. – Если ты будешь чинить мой капор, не успеешь вовремя со всеми заказами.

И тут маму словно осенило. Она широко улыбнулась, не выпуская изо рта булавки.

– Может, ты пока поможешь мне с заказом от Метьярдов? – Она вынула булавки изо рта и положила их на боковину кресла. – Хочешь?

Ее лицо скрывала тень, и я не могла понять, серьезно ли она.

– А вдруг я все испорчу?

– Нет-нет, у тебя получится, я знаю.

С этими словами мама поднялась и пошла в другой конец комнаты.

У меня от страха похолодело в животе. Заказ от Метьярдов! Это же, что называется, святая святых! Лучшие ткани, которые ни в коем случае нельзя испортить. Миссис Метьярд заставляла маму платить за них вперед. Если что-то испортить или не уложиться в срок, придется выплатить штраф.

– Ты только посмотри, какая красота! Такой изящной вышивки у нас еще не было. Перчатки для невесты.

Мама бережно, еле дыша, положила мне на колени тончайший шелк, словно это было спящее дитя. Белоснежная основа, голубоватый уток ^[476]. Вдоль шва на большом пальце поблескивала тонкая серебряная нить. Очень красивые перчатки! У той, что их наденет в свой торжественный день, сердце будет колотиться на кончике каждого пальчика. Мама уже вышила на левой оранжевый цветок и начала вышивать рядом серебряной нитью веточку мирта.

– Вот смотри: я сама придумала рисунок. Просто вышей то же самое на правой.

У меня пересохло во рту, и я громко сглотнула. Еще секунду назад мне хотелось громить все вокруг. Но мама предложила мне направить энергию в другое русло – созидательное!

– Пойду помою руки, – еле выдавила я из себя.

Она никогда раньше не доверяла мне работу для Метьярдов. Я понимала, что мама идет на риск, доверяя мне столь важный заказ, только чтобы хоть как-то приободрить. Если я откажусь или сделаю что-то не так, она никогда больше не поручит мне такую работу.

Я пошла наверх, сняла плащ и с большим трудом высвободилась из лохмотьев, в которые превратилась моя одежда. То и дело морщась от боли, я натянула на себя новую нижнюю рубашку и платье с длинными рукавами и высоким воротом, чтобы мама не увидела синяки и царапины на моем теле, а потом спустилась вниз, где мама уже зажгла сальную свечу.

– Шелк довольно сложно удерживать в руках, Рут, он очень скользкий. А серебряная нить грубая, она застревает в ткани, с ней надо работать очень аккуратно.

– Хорошо, мама!

Я взяла в руки правую перчатку и устроилась поудобнее. Пару секунд – и серебряная нить вместе с шелковой перчаткой стали мне как родные. Чад от свечи разъедал глаза, распухшие от слез. Серебряная нить поблескивала в свете пламени. Я сощурилась, так что могла разглядеть лишь кончик иглы. А потом мои руки задвигались, словно сами собой.

Я все вышивала и вышивала, стежок за стежком, а в глазах стояли слезы. Мысленно я снова и снова переживала все события этого ужасного дня, вспоминала каждое гадкое слово, брошенное мне в лицо, каждый удар, каждый рывок за волосы.

А потом я стала представлять себе невесту, которая наденет эти перчатки: вот она стоит вся в белом и держит за руку того, кто готов поклясться ей в вечной любви и верности. У меня такого не будет никогда. Мне предстоит шить и вышивать, и, возможно, для многих я стану лучшей швеей, но никто и никогда не назовет меня лучшей девушкой. Пределом моих мечтаний может быть лишь работа за прилавком галантереи. Шикарные женщины будут, смеясь, расплачиваться, надевать расшитые мною перчатки и на крыльях любви выпархивать из дверей магазина в свою шикарную жизнь. Мой удел – вдыхать аромат их изысканных духов и старательно подсчитывать оставленные ими монеты.

Чтобы быть счастливой, требуется всего ничего: смазливое личико да любящий муж, а еще возможность шить и носить красивую одежду. Разве это так много? Но уже сейчас, когда мне всего-то двенадцать лет, я вынуждена признать, что этого никогда не будет. У меня нет ни единого шанса – так зачем мне тогда вообще жить?

– Рут!

Я вздрогнула от резкого оклика мамы и уколола палец. Инстинктивно я сразу отдернула руку, боясь запачкать дорогую ткань кровью.

– Отодвинься подальше от свечи – от нее летят искры. Не дай бог прожжешь перчатки!

Мама подошла, взяла из моих рук перчатку и стала разглядывать вышивку. Она долго вертела ее, и глаза становились все шире.

– Мама, я сделала что-то не так? – испуганно взмолилась я. – Мама, я распущу аккуратно и все переделаю!

– Рут… – нежно отозвалась мама.

– Мамочка, прости меня…

– Девочка моя, это просто невероятно! Как ты это сделала?

Мама не могла отвести глаз от расшитой мной перчатки. Я еще не закончила, и иголка болталась на серебряной ниточке, то вспыхивая отраженным пламенем свечи, то пропадая в темноте.

Я вжалась в кресло, ожидая ругани и побоев.

И как это я позволила себе думать о посторонних вещах за такой важной работой?! Нужно было сосредоточиться только на вышивке, делать все аккуратнее и продумывать каждый стежок.

– Рут, девочка моя, ты где-то видела этот рисунок раньше?

Я в недоумении уставилась на свою работу. Серебряный узор сверкал и переливался. Мне удалось не только скопировать мамину вышивку, но и сделать ее еще интересней. Над оранжевым цветком порхали бабочки. А на веточке мирта красовались ягодки, цветочки и бутончики. Я немного изменила форму листьев, а тычинки у цветов сделала длиннее, и они стали как живые. Теперь мамину вышивку на левой перчатке придется дополнить, потому что по сравнению с моей она стала выглядеть простовато.

– Где ты видела это, Рут? В витрине магазина по пути из школы домой?

Я не знала, что ответить. Скорее всего, где-то видела. Должна была видеть. Ну не могла же я вышить такую красоту, не подсмотрев ее?

– Э… Да… Я видела такие цветочки. В магазине.

Наконец мама оторвалась от созерцания перчаток. Ее глаза, обычно усталые и красные, сияли радостью и восхищением.

– Это замечательно, Рут! Это просто невероятно! Я же говорила, что ты прекрасная швея! Пойдем-ка, покажем папе!

Мама потянула меня за собой. Я повиновалась со вздохом. Опять она пытается заинтересовать папу нашей чисто женской работой. У него были в жизни совсем другие интересы: краски и кисти. Иногда мне казалось, что он и не видит ничего дальше своего мольберта.

Мама говорила, что одно время он неплохо зарабатывал написанием портретов. Богатым дамам очень нравилось, как он умело отображает особую искорку в глазах и как детально прорисовывает каждый сантиметр наряда.

Но у него уже давно не было заказов.

Вот почему мама бралась за все, в том числе и за сложную вышивку для Метьярдов. Ей нужно было, по выражению папы, «держать нас на плаву».

Иногда мне казалось, что отец, продолжая рисовать, действительно куда-то плывет, высоко подняв голову над водой и продолжая рисовать. А мама где-то снизу, барахтается в тине и зарослях камыша.

Мы постучали в дверь его мастерской, дождались короткого «Входите!» и только потом открыли дверь. Яркий свет на пару мгновений ослепил нас. Работать при тусклой свече? Нет, это не для папы! У него в мастерской всегда горела масляная лампа со стеклянным плафоном.

Вдоль стен громоздились многочисленные подрамники и холсты. С одной из картин на нас большими грустными глазами смотрел спаниель, изображенный так реалистично, что его хотелось нежно погладить. Я осторожно ступала по половицам, забрызганным краской. В центре комнаты перед мольбертом стоял отец: статный мужчина с взъерошенными волосами, в рубашке с закатанными до локтя рукавами и в кожаном фартуке. На нем был его неизменный коричневый жилет, а верхние пуговицы рубахи были, как всегда, расстегнуты.

Папа выглянул из-за своего мольберта:

– А, вы пришли сказать папочке «спокойной ночи», да? Я думал, вы давно спите.

Усы его выглядели весьма опрятно, чего нельзя было сказать о шевелюре. Именно от него я унаследовала свои пышные, но не поддающиеся расческе волосы. У папы они спадали копной до самого подбородка. Даже в те времена, когда мы могли позволить себе помаду для волос, с папиными кудрями она не справлялась.

– Рут хотела тебе показать кое-что, – начала мама тем кукольным голоском, которым она всегда говорила обо мне папе. – Она очень старалась весь вечер!

Чувствуя себя явно не в своей тарелке, я взяла у мамы перчатки и протянула их отцу. Я старалась не подносить их близко к нему, чтобы, не дай бог, не запачкать краской.

– О, как здорово! Ты сама это вышила? Очень мило!

Его взгляд скользнул по перчаткам и тут же вернулся к холсту, на котором я успела рассмотреть вид ночного города с отражающимися в реке уличными фонарями.

– Мне нравятся… бабочки, – добавил он.

Мама откашлялась:

– Но это же самая красивая вышивка, которую я когда-либо видела! Да еще и в ее возрасте…

– И… сколько она уже в пансионате?

Мама толкнула меня локтем, было больно, но я смолчала.

– Вообще-то, сегодня у Рут в школе возникли кое-какие проблемы…

Мои щеки мигом запылали. Я сказала обо всем маме по секрету и не хотела, чтобы отец знал.

– Проблемы? – отрешенно переспросил он. – Какие еще проблемы?

– Девчонки из ее класса наговорили ей всяких гадостей, обидели ее. Дразнили за внешний вид. У этих девочек одежда, как я полагаю, дороже, чем та, которую мы можем себе позволить.

– Послушай меня, моя девочка, – сказал папа, махнув в мою сторону кистью. Я инстинктивно прижала перчатки к себе и немного отступила, боясь, что папа забрызгает их краской. – Эти заносчивые дурочки просто не знают, о чем говорят. У тебя есть то, чего не купишь ни за какие деньги и чего у них не будет никогда.

– Например, доброе и отзывчивое сердце, – вставила мама.

На самом деле, в моем сердце клокотала злоба, но маме не стоило этого знать.

– Покажи им истинную себя, Рут. Свой талант. То, что ты вышила, – это же настоящее искусство! Истинная ты именно в этом искусстве, девочка моя. – С этими словами отец снова махнул в сторону перчаток рукой, в которой держал кисть со свисающей с нее большой каплей черной краски. Я еле успела отскочить – и капля шлепнулась на пол у моих ног. Слава богу, не на перчатки! – Ты и есть эти милейшие бабочки и красивейшие цветы. Внутри тебя, в душе твоей, есть то, чего у этих девочек не будет никогда. Как только они увидят это, им останется только восхищаться тобой!

Я молча слушала отца, но его слова совсем не вязались с тем, что я видела в школе. На самом деле, в моей школе, если какая-нибудь девочка замечала у другой то, чем сама не владела, она готова была драться с ней не на жизнь, а на смерть.

– Видишь, Рут? Папа говорит то же самое: эти девочки – просто заносчивые дурочки. Придешь завтра в школу – а они уже и забыли, за что дразнили тебя сегодня. Иди, поцелуй папу и ложись спать. Можешь спать спокойно.

Я отдала перчатки маме и подошла к отцу. Он обнял меня и прижал к себе. Папа был весь в краске, и от него сильно пахло виски. Он долго смотрел на меня своими огромными карими глазами, и я думаю, он наконец заметил, что у меня такие же, как у него, непослушные волосы и такой же большой квадратный подбородок, что эти особенности внешности я унаследовала именно от него. Но, к сожалению, далеко не всегда то, что красит мужчину, делает красавицей женщину. Сомнительное счастье для девочки – быть как две капли воды похожей на отца.

– Послушай, – шепнул мне отец, – вон в том ящичке у меня пистолет. Если тебя в школе тронут еще раз хоть пальцем, скажи мне, хорошо? Я им задам.

И тут первый раз за весь вечер я улыбнулась.

3. Доротея

Выйдя из тюремного двора, я решила во что бы то ни стало изучить во всех подробностях дело Рут Баттэрхэм. Тильда – моя компаньонка – дожидалась в карете, зябко кутаясь в шаль.

– Мы поедем домой, мисс? – спросила она, когда я устроилась поудобнее рядом с ней.

– Почти. Я приказала Греймаршу остановиться в городе.

– О нет, мисс!

Я улыбнулась ей так широко, как только могла:

– Весна уже на пороге. Хочу заглянуть в Ботанический сад. Ты разве против?

Тильда прекрасно понимала, что перед Ботаническим садом мы заглянем еще кое-куда.

И вот мы свернули на узкую мощеную улочку, насквозь пропахшую бренди. Неподалеку полицейский фонарь излучал призрачное голубое свечение.

– Я не хочу идти туда, – запричитала Тильда, – там одни пьяницы и бандиты!

– Ну это же только на пару минут.

Тильда подобрала свои многочисленные юбки:

– Вы только посмотрите на это месиво под ногами. Ну как я пойду?

– На свет голубого фонаря, – пошутила я.

Но Тильда не нашла в моих словах ничего смешного. Она скривилась и перед тем, как выпрыгнуть из коляски и засеменить по грязной мостовой, бросила на меня взгляд, полный негодования.

Тильда не может по-другому: все дело в форме ее головы. Как-то, стоя позади нее, я разглядела небольшой бугорок справа от макушки – признак самоуверенности, даже самовлюбленности и всех прочих качеств, присущих эгоистичной натуре. Она просто по природе своей не способна заботиться ни о ком, кроме себя.

Через десять минут Тильда запрыгнула обратно в коляску. Волосы ее были покрыты сажей.

– Ну?

Тильда долго ерзала, устраиваясь поудобнее. Потом подвинула горячий кирпич ближе к своим озябшим ножкам и только после этого подняла на меня глаза.

– Ботанический сад. Через полчаса, – выдавила она наконец.

Я вынула из кармана часы на цепочке и посмотрела на них:

– Отлично! Трогай, Греймарш!

Мы остановились у ограды Ботанического сада. На росших вдоль нее деревьях набухшие почки, казалось, готовы были вот-вот лопнуть. Кое-где в чистейшей росе уже проглядывала первая весенняя зелень и начинали проклевываться желтые крокусы. Я опустила штору на окошке, чтобы вдохнуть аромат весны. Природа просыпалась…

– Я так простужусь! – тут же запротестовала Тильда.

– В таком случае ты и это используешь в своих интересах! – парировала я.

Молодые девушки уже снова отваживались выходить на улицу, хотя и сразу ныряли в главную оранжерею сада – Темперейт-хауз ^[477]. Еще пара-тройка недель, и здесь появятся нянечки с младенцами, завернутыми в белые одеяльца со множеством рюшек. Я бы тоже с большим удовольствием влилась в их ряды, рука об руку с Дэвидом. Но этому не суждено сбыться. Пока.

Когда вдалеке на башне пробили часы, на горизонте появился и сам Дэвид. Высокий и стройный, он выглядел выше в своей шляпе. Он шел уверенной походкой, сложив руки за спиной. Небо стало для меня еще ярче, а воздух еще упоительней.

Каждый раз, когда я вижу его, вспоминаю нашу первую встречу и ту радость, которую почувствовала, заметив, как какой-то полисмен со всех ног несется за тем негодяем, что вырвал у меня ридикюль. Мне кажется, я влюбилась в своего спасителя именно в этот момент. И полюбила его еще сильнее, когда он вернул мне пропажу. Ее содержимое было в целости и сохранности, но самое главное, что цела была драгоценная миниатюра моей покойной мамы, которую я всегда носила с собой. Я была так рада, словно вместе с портретом он вернул мне частичку ее души, хотя и понимаю, что это, увы, преувеличение.

От нетерпения я стала потирать щеки.

– Тильда, мой чепец! Поправь мой чепец, пожалуйста!

К тому времени как Тильда закончила возиться с моим головным убором, Дэвид почти поравнялся с нами, и я уже различала скрип его сапог – и вот он наконец заглянул в окошко нашей коляски.

– У меня мало времени, – сказал он вместо приветствия.

Бедный Дэвид казался таким усталым: красные глаза, растрепанные волосы, торчащие во все стороны из-под шляпы. Я даже испытала угрызения совести из-за того, что так безмятежно спала и долго нежилась в постели этим утром.

– Как вы галантны, констебль, – поддразнила я его. – К счастью, мы не намерены отнимать у вас много времени.

– Работы невпроворот, – начал оправдываться он, теребя пуговицы куртки. – Я выскочил буквально на пару минут. В патруль заступлю только сегодня вечером.

– Прости, что потревожила. Но я решилась на это только после того, как сегодня побывала в тюрьме и поговорила с новой заключенной. Она еще совсем ребенок, и зовут ее…

– Рут Баттэрхэм, – продолжил Дэвид, уже расстегивая ворот куртки, и, достав небольшой сверток, протянул его в окошко. – А вот и копия ее дела. Как только я увидел ее, понял, что ты заинтересуешься.

Мое сердце часто забилось. Я широко улыбнулась. Сверток еще хранил тепло тела Дэвида, и я поскорее прижала бумаги к своему сердцу. Сверток даже пах Дэвидом: шерстью и кедровым деревом.

– Ты такой милый…

Он в смущении покачал головой, но не смог скрыть довольной улыбки на своем лице.

– Я не могу этого больше делать, Дотти. Украдкой копаться в делах, делать выписки из них, передавать их тебе. Меня рано или поздно поймают!

– Поймают? Тебя?! Нет, ты для этого слишком умен.

– Я работаю в полиции, Дотти! – С этими словами он застегнул и оправил куртку. – Полиция создана именно для того, чтобы ловить людей. Я понимаю, тебе сложно это понять, ведь ты из совсем другого круга, но когда сам зарабатываешь себе на хлеб, приходится быть осмотрительным.

Говоря все это, он смотрел в сторону, и я позволила себе еще раз полюбоваться им.

У него настоящая, мужская профессия: он всегда на передовой и борется за то, чтобы этот мир стал лучше. Если бы я родилась представителем сильного пола, то выбрала бы именно профессию полицейского. А вот мой чванливый отец, целый день сидящий в мягком кресле с сигарой и газетами, смотрит на таких, как Дэвид, свысока.

– Это в последний раз, – пообещала я.

– Ты уже который раз говоришь это.

– Ну а что ты хочешь от меня услышать?

Он покосился на Тильду, которая делала вид, что полностью поглощена своим вязанием. Но я-то понимала, что на самом деле она следит за нами, а не за своими спицами – как минимум три петли она уже пропустила!

– Ты знаешь что. Когда?

У меня опять кольнуло в груди:

– Ты же знаешь, я согласна. Но только не сейчас. Надо подождать.

Мне было больно смотреть на его разочарованное лицо, на проступившую боль в его глазах, которые я так любила.

– Я жду уже год. Что нам мешает? На работе мне дадут разрешение жениться. Джонсу вот дали, всего неделю назад. А твой отец… Да, ему это, конечно, не понравится. Но он не сможет запретить тебе. Ты уже совершеннолетняя.

Несколько мгновений было слышно только клацанье спиц Тильды.

– И все равно, о нас будут судачить! Думаю, даже твои коллеги стали бы неодобрительно качать головами. Нам надо уехать отсюда, дорогой, но для этого сначала следует подкопить денег.

– Я так не думаю. Мы вполне могли бы остаться в Оакгейте. К тем, кто обзавелся семьей, отношение другое, я могу получить повышение. Сейчас мое жалованье уже фунт в неделю и, вместе с твоим наследством…

– Да, у меня есть деньги, – начала я объяснять, – но я могу распоряжаться ими, только пока я жива. В завещании есть такая оговорка: если я умру раньше отца, оставшаяся часть моего наследства перейдет ему, а не моему мужу или детям.

– И что? – вспылил Дэвид, озираясь, нет ли кого рядом. – Почему ты должна умереть раньше своего отца?

Мне пришлось на миг отвести глаза, и я вновь остановила взгляд на вязании Тильды.

– Замужние женщины, как правило, умирают раньше старых дев. От этого никуда не денешься.

Тильда пропустила еще одну петлю.

Дэвид понял, о чем я говорю, и покраснел.

– О, да… Об этом я и не подумал. Но… Как знать? Может быть, Господь и не благословит нас детьми?

– Как знать… Но ведь нам нужно быть готовыми ко всему. И иметь сбережения на случай моей смерти. Я хочу быть твердо уверенной в том, что в этом случае моя семья не скатится в нищету. Пойми, я сама потеряла мою любимую мамочку. Именно поэтому я так и переживаю, понимаешь?

Он медленно кивнул в ответ. Какая же у него все-таки идеальная форма головы, скрытой сейчас под этим полицейским цилиндром! Редкая пропорция субъективных и объективных качеств. А к тому же милое лицо и чрезвычайно доброе сердце… Я просто не имею права потерять его. Такого мне больше никогда не встретить!

– Я понимаю, но… – Дэвид вздохнул и замялся. – Мне так трудно ждать. Придумывать все новые отговорки, когда мама настойчиво предлагает прогуляться с дочерью очередной подруги. Иногда кажется, что ты играешь со мной, как кошка с мышкой, Дотти. Просто дразнишь.

Эти слова задели меня за живое.

Как все-таки нетерпеливы они, эти мужчины! Солдаты и моряки заставляют своих жен ждать их годами – и женщины терпят это. Но если мужчине приходится хоть чуточку подождать – он тут же начинает ныть.

– Я тоже беспокоюсь, – с дрожью в голосе ответила я. – Боюсь, что твое терпение лопнет, что однажды ты решишь, что жениться на девушке моего круга для тебя непосильная задача, – и женишься на ком-нибудь другом.

Дэвид не стал жарко отрицать такой возможности. Он просто крепко сжал мою руку. Но всего на миг. Затем отскочил от окна коляски и бросил:

– Мне пора.

Я поежилась от холода. Все вокруг вмиг показалось мне серым и холодным.

– Прохожие, не дай бог, заметят, что я задержался тут у вашей кареты.

– Я скоро снова приеду к тебе, – пообещала я.

В знак прощания со мной Дэвид дотронулся до цилиндра, потом кивнул Тильде.

– Скоро! – эхом повторил он и торопливо зашагал прочь.!

* * *

Я заперлась в своей комнате, сказав о!тцу, что буду писать письма. Он вряд ли одобрил бы чтение дела очередной заключенной, содержание которого, без сомнения, было довольно страшным. Ознакомившись с заключением коронера, я так расчувствовалась, что вынуждена была прилечь.

Жертвой – по мнению полиции, единственной – была молодая женщина, которую Рут знала много лет. Хорошенькая, замужняя, но так и не успевшая родить. Она вся высохла от истощения, хотя внутренние органы загадочным образом не пострадали.

Рут была ее служанкой. Она терпеливо ухаживала за умирающей, но в то же время втайне день за днем приближала ее смерть. Она посеяла зерно смерти в тело своей хозяйки уже очень давно – и оно проросло, подобно повилике, что плотно обвивает и в итоге губит стебли, во много раз мощнее и толще себя. Слуги довольно часто убивают своих господ. Я много читала об этом в газетах и теперь буду пристальнее наблюдать за поведением Тильды.

Но это… Такой жестокий и холодный расчет. Убивать постепенно, день за днем, шаг за шагом продвигаясь к своей цели. Наверное, картина не была бы такой ужасной, если бы Рут просто ударила свою хозяйку чем-то тяжелым по голове.

И что еще ужаснее, я вновь вспомнила о том, как медленно угасала моя мама. Хотя причина ее смерти была совсем другой, я узнавала описанные признаки: выпадение волос, тонкий пушок, покрывающий кожу… Жуткая смерть. Страшно подумать, что кто-то мог специально заразить человека подобной болезнью! Невероятно! И ведь она еще совсем ребенок!

За что?

Мне бы так хотелось утешить себя мыслью о том, что Рут здесь ни при чем. Что эта женщина умерла от болезни, как моя мама… Но передо мной лежит копия признания Рут. Теперь сам воздух вокруг нее кажется каким-то зловонным и несущим смерть.

Мой кенар Уилки весело зачирикал. Я приподнялась на локте и стала наблюдать, как он летает по клетке. Кажется, у него там гораздо уютнее, чем в камере Рут Баттэрхэм.

Интересно, что девочка сейчас делает? Дремлет? Или все так же сидит и теребит пеньковую веревку?

Неужели душа ее может быть спасена? Господь уверяет, что да. Даже моя мать, умиравшая так же мучительно, как жертва Рут, подтвердила бы это. Я просто обязана убедить Рут покаяться. Более того: я хотела бы проверить на ней одну мою догадку из области френологии.

С тех пор как френология стала модной и в обществе заинтересовались изучением строения черепной коробки, моралисты принялись задавать каверзные вопросы. Они считали, что френология отказывает человеку в способности самому отвечать за свои действия.

Например, если человек родился с определенными выступами на черепе, выходит, он прирожденный преступник? В таком случае как мы можем его наказывать за то, что является для него врожденным, чего он просто не в силах изменить?

У меня сформировалась собственная френологическая теория: я считаю, что череп ребенка растет в четком соответствии с формированием его души, меняясь с каждым принятым серьезным решением. Если распознать на ранней стадии склонность человека к преступлению и помочь ему встать на путь истинный, то и душа его, и форма черепа изменятся.

Если бы мне удалось наставить на путь истинный эту девочку, Рут, на душе у меня стало бы намного спокойнее. Я даже могла бы описать свою теорию в письме мистеру Комбу – председателю Эдинбургского френологического общества. Представляю, как вытянулось бы лицо папы, узнай он, что теория его дочери, к которой он относился скептически и снисходительно, словно к детскому лепету, признана ученым с мировым именем.

Я припомнила то недоверие, с которым Рут отнеслась к моим словам о том, что я хожу по тюрьмам не для развлечения. Она отчасти права: у меня есть для этого и сугубо эгоистичные мотивы.

– Что плохого в том, что меня вдохновляет попытка привести грешницу к покаянию и наставить ее на путь истинный? Это будет полезно не только для подтверждения моей теории, но и для нее самой! – сказала я, глядя на Уилки.

Он посмотрел на меня своими блестящими глазками-бусинками и принялся весело чирикать.

Поднявшись с кровати, я подошла к своему трюмо и поправила прическу.

– Я буду и дальше посещать Рут Баттэрхэм, – сказала я своему отражению. – И пусть она кажется мне просто ужасной, а воспоминания о смерти мамы почти невыносимыми. Эти разговоры будут полезны для нас обеих. Ей я помогу осознать содеянное и покаяться, а она… даст мне возможность изучить ее череп. И не смотри на меня так! – пригрозила я Уилки, видя в зеркале, как он мечется по клетке. – Если моя теория подтвердится – представь, сколько жизней можно будет спасти!

Тишину нарушил гонг, возвестивший о том, что наступило время обеда. Вибрация от этого резкого звука прокатилась по всему дому, и я ощутила ее даже на своей коже. Уилки забился в самый угол клетки и нахохлился.

Он выглядел испуганным.

4. Рут

После того случая я перестала рассказывать, что происходит со мной в школе. Мама и так выглядела усталой и какой-то выцветшей, напоминающей поредевшую ткань. И я не хотела, чтобы эта ткань пошла дырами. Поэтому тщательно спрятала свое изорванное платье и сломанный корсет и никогда не показывала ей моих синяков и царапин. Каждое утро я торопливо сбегала по лестнице в своем помятом капоре, а вечером старалась как можно незаметнее проскользнуть в свою комнату, пряча обиду. Мама поднимала на меня свои усталые глаза, воспаленные от изнуряющего многочасового шитья, и спрашивала, как прошел день в школе.

Я лгала ей с улыбкой, что у меня все хорошо.

Правду я рассказывала только расшитым мною перчаткам. Мне так нравилось работать над ними! Чувствовать под пальцами гладкий прохладный шелк, пронзать тугую ткань иглой.

Но в один вечер, когда мы, как обычно, вышивали при тусклом свете дешевой свечи, мама осторожно потянула перчатку на себя и забрала ее у меня. И хоть солнце уже давно село, даже в еле различимом свете серебряные нити поблескивали, как маленькие слезинки.

– Это настоящее произведение искусства, Рут! – с гордостью прошептала мама, любуясь моей вышивкой. – Закрепи вот здесь и вот здесь. Завтра я отнесу перчатки миссис Метьярд. Невеста скоро пришлет за ними.

Больше всего на свете мне хотелось вырвать перчатки из рук мамы. Меня останавливала только мысль о том, что материал очень деликатный и они могут порваться. Это же мои перчатки! Мой труд, моя душа! Мне стало плохо от одной мысли, что к ним прикоснется другая женщина.

– Мама, но я еще не закончила!

– Нет-нет, девочка моя! Они само совершенство! – В голосе мамы слышалась не только гордость, но и нежность. Она никогда не говорила со мной так. – Мне не терпится увидеть выражение лица миссис Метьярд, когда она получит эту роскошь. Она непременно заплатит мне больше, в знак признательности за такую искусную работу.

Я никогда не видела миссис Метьярд, но представляла ее себе полноватой приземистой женщиной средних лет. И больше всего на свете мне хотелось бросить деньги прямо в ее лицо с двойным подбородком и забрать перчатки себе. И носить их, скрывая под ними мои мозолистые пальцы с обломанными ногтями. Они помогли бы мне стать настоящей леди.

Мама снова положила перчатки мне на колени, но я понимала, что моим мечтам не суждено сбыться. Девочке в потрепанной старой одежде непристало носить такие роскошные вещи. Розалинда Ордакл абсолютно права: мне никогда не стать настоящей леди. А для настоящих леди я всегда буду лишь гадким насекомым. Я никогда не буду такой, как они, как бы сильно ни желала этого.

Мама присела ко мне на край кресла, озабоченно наморщив лоб.

– Тебе понравилось вышивать перчатки? – спросила она, ласково поглаживая меня.

Я крепко прижала их к груди:

– Да, мама.

– Тогда не согласишься ли ты помочь мне с другой вышивкой?

Разве я смогу вышить что-то прекраснее, чем эти цветы и бабочки на перчатках? Я закрыла глаза и представила себе бесконечный ряд различных тканей: добротную шерсть, кружевной тюль, хлопок всевозможных оттенков. Как не потеряться в этом разноцветье?

– Конечно, мама!

– Отлично! Потому что я тут подумала, что, возможно, тебе лучше стать швеей, как и я. Будем работать с тобой бок о бок. Будешь моей ученицей и помощницей. Только, понимаешь… В нашей жизни произойдут кое-какие изменения. – Мама запнулась и напряглась, словно натянутая нить. – Например, ты больше не будешь ходить в школу.

Я аж рот открыла от удивления. Мне вдруг стало очень зябко, а наша комната показалась особенно мрачной после моих грез о разноцветных тканях.

– Почему?!

– Для того чтобы больше шить. Понимаешь… – Чувствовалось, что маме надо сказать мне что-то очень важное, но при всей ее решительности она не может собраться с силами. Подбирая слова, она все терла лоб ладонью. – Если честно, нам теперь просто необходимо, чтобы ты работала и зарабатывала деньги. И не несколько часов в неделю, а полный день. И мы не можем больше платить за школу. Прости меня, Рут. Я очень хотела, чтобы у тебя в жизни было больше возможностей выбиться в люди. Но если ты станешь день за днем шить рядом со мной, я обучу тебя всему, что умею. И не только шитью. Ведь в твоем возрасте я ходила в школу, изучала французский и историю. Так что полной невеждой не останешься.

Я должна была бы радоваться этой новости, ведь мне не придется больше терпеть издевательства одноклассниц. И в общем-то я действительно была рада. Только почему так неожиданно?

– Зачем же ты отправила меня в школу, если знала, что не сможешь платить за нее?

– Я думала, что мы сможем, девочка моя… Но…

– Что случилось, мама?

В комнате было совсем темно, но она избегала смотреть мне в глаза.

– Случилось, моя хорошая. Я не ожидала, что это может случиться со мной. В моем возрасте…

– Так что произошло, мама?

– Я беременна, Рут. У меня скоро будет ребенок.

* * *

Ребенок… Разве это не чудесно! Пищащий маленький комочек, который точно не даст мне соскучиться. Хотя, по правде говоря, последние месяцы было не до скуки. Без сна и отдыха мы шили крошечные штанишки и рубашечки. Я никогда не думала, что буду скучать по школе, но в какой-то момент поняла, что очень скучаю. Мне казалось, что шитье станет отрадой для моей души, но на деле оно оказалось настоящим кошмаром. Я стала ненавидеть этого ребенка всеми фибрами своей души еще задолго до того, как он появился на свет.

Шить одежду для маленького было вовсе не так увлекательно, как вышивать для миссис Метьярд: это была монотонная работа, где совсем нет места творчеству и фантазии. Как ни старайся, все равно все будет загажено.

В те дни я открыла для себя, что могу пропустить иглу под кожей подушечки большого пальца, не проронив ни капельки крови. Получалось что-то вроде поросенка на вертеле, только вместо вертела была игла, а вместо поросенка – мой палец.

Сделав так, я долго смотрела на него и уже не могла различить, где кончается моя кожа и начинается игла. Мама каждый раз кричала, что это отвратительно, и частенько ее тут же начинало тошнить. Но я упорно продолжала проделывать этот фокус.

Мой тринадцатый день рождения прошел под разноцветные вспышки фейерверков по случаю дня Гая Фокса. Папа тоже устроил небольшой фейерверк, потому что мне всегда нравился запах пороха. Это стало единственным ярким пятном в моей беспросветной жизни.

Потом один осенний день сменял другой, буйство красок постепенно затухало, уступая место серости, сырости и холоду. Я сидела и шила у окна рядом с мамой, наблюдая, как ветер гоняет взад-вперед по улице сморщенные опавшие листья.

Иногда мне казалось, что вместе с завыванием ветра я слышу и другой звук: натужный хруст. Иногда я просыпалась от него среди ночи. А порой он не давал мне покоя и днем. Ни мама, ни папа ничего не слышали. Но стоило мне только закрыть глаза и прислушаться, как я снова слышала этот ужасный хруст. Предсмертный стон моего корсета под ногой Розалинды Ордакл.

Пусть мама забрала меня из школы и завалила работой, но ничто не могло стереть тот день из моей памяти. Я никак не могла его забыть.

* * *

И вот в один прекрасный день я сидела и шила детское одеяльце. Вдруг открылась дверь, и в дом с большим трудом вошла мама. В руке она держала тяжелую коробку и еще какой-то сверток в коричневой бумаге. Я всегда думала, что будущие мамочки расцветают и хорошеют, но моя мама расплылась и обрюзгла, став похожей скорее на лягушку, чем на распустившуюся розу.

– Фу-х! Кажется, коробки с тканью день ото дня становятся все тяжелее!

Мама попросила меня взять ее и поставить у окна. Она смотрела на меня из-под полуприкрытых век, растирая ноющую спину. Полы одежды были мокрыми от дождя.

– Спасибо, Рут!

Я склонилась над коробкой и сняла крышку. Сильный галантерейный запах ударил в нос: коробка была до верху набита отрезами батиста и холста. Теперь понятно, почему она оказалась такой тяжелой.

Мама развязала ленты чепца и рухнула в кресло. Голова ее безвольно лежала на подголовнике. И все из-за этого скрюченного существа внутри нее. Это что – червь? Паразит? Да, изнуряющие часы за шитьем выжали все соки из моей мамы, но это… Сейчас она выглядела просто как ходячий труп. Я присела у ее ног и начала развязывать шнурки на ее ботиночках.

– Мальчик от мясника не приходил, пока меня не было?

– Нет. Он так и не появился. Уже вторую неделю.

Склонившись над ботинками, я не видела лица мамы, но по ее тяжелому вздоху поняла, как она расстроена.

– О боже! Значит, за нами опять долг!

– Ну так надо отдать его. Разве миссис Метьярд не заплатила тебе больше за мою вышивку на перчатках?

– Ох, Рут, – разочарованно вздохнула мама, – я тоже на это надеялась. Твоя вышивка получилась просто великолепной! И невеста тоже была очень довольна. Но… Ты не знаешь миссис Метьярд.

Слава богу, что в этот момент я отвернулась, чтобы поставить обувь на место, и мама не увидела моего исказившегося от гнева лица. Перчатки! Они все равно мои, хоть и украшают теперь чужие руки.

– Вообще, сегодня мне рассказали кое-что странное о той невесте. Мисс Кейт – дочка миссис Метьярд – дружит с кем-то из слуг семейства Линдсей. Поэтому я спросила у миссис Метьярд, не знает ли она, как прошла свадьба. – Мама подняла голову и посмотрела на меня.

– Так что ты думаешь? Невеста рыдала весь день!

– Наверное, это были слезы счастья, – съязвила я.

– Нет-нет, она выглядела очень несчастной. Перед свадьбой она просто порхала, выбирала материал для платья, столько раз примеряла и подгоняла его… Но в день свадьбы посмотрела в зеркало – и разревелась. Бедняжка весь день рыдала и приговаривала, что она слишком некрасива для такого прекрасного наряда и что красота платья еще сильнее подчеркивает ее уродство! Представляешь? Она и в церкви продолжала плакать! Не знаю даже, как жених вытерпел все это.

Я злорадно улыбалась, живо представив себе эту картину: богатая невеста в шикарном платье, сотрясаемая рыданиями от такого же отчаяния, которое испытывала я, вышивая ее перчатки. Похоже, мое настроение передалось ей через вышивку.

– Какая неблагодарность! Ей ли рыдать? Молодая, богатая, красивая, замуж выходит! Вдовы и нищие старые девы и те так не рыдают. Какое она имеет право!

Мамины щеки глубоко ввалились, в последнее время она была сама не своя – потерянная и ранимая.

– У каждого человека есть право на чувства, Рут! Другое дело, что мало кто настолько свободен, чтобы действовать, руководствуясь исключительно своими чувствами… Быть может, в глубине души она осознавала, что никогда не сможет любить и уважать своего жениха. Вполне вероятно, что этого жениха выбирала не она…

Я отвернулась и вновь принялась за одеяльце. Вообще-то оно было уже готово, но я с деланым усердием принялась обрабатывать края, завязывая узелки и перекусывая нити. Я уже давно не ребенок и прекрасно понимаю, что мама выскочила за папу только для того, чтобы не стать женой ненавистного мужчины, которого прочили ей в мужья ее родители. Но правильный ли выбор она сделала? Пусть нелюбимый муж, но сейчас она носила бы одежду из дорогих тканей и бриллианты. А вместо этого в жизни мамы не было ничего, кроме адовой работы. Она явно заслуживала лучшего. От этих мыслей меня охватил гнев.

– Побереги зубы, Рут! Возьми лучше ножницы!

– Да я уже почти закончила. Одеяльце готово. Что дальше? Чепчики?

– А что, тебе не хочется шить чепчики? Ты все время жалуешься, что шить детские вещи – тупая работа. Ну вот, чепчики можно хоть как-то украсить. Дай волю своей фантазии!

«Да неужели!» – мысленно парировала я. Что я могу? Кружева – слишком дорого, да и вообще, все то, что можно использовать для украшения, было недоступно нам. Конечно, я могла бы обвязать края, но это не так уж интересно.

– Мама, – внезапно перевела я разговор на другую тему, – а что мы будем делать, когда начнутся роды?

– В смысле?

– Нам ведь надо будет послать за доктором?

– О… – опять тяжело вздохнула мама и откинулась в кресле. – Что ты, Рут! У нас нет таких денег. Миссис Симмонс и миссис Винтер обещали прийти помочь.

Эти женщины служили при церкви и были довольно милыми и приветливыми. Но какое это имело отношение к родам? Смогут ли они помочь? Мне вообще никто никогда не рассказывал о том, как рожают. Я только знала, что бывает много крови. И еще, что нужна горячая вода. Мне кажется, что эти женщины из церкви слишком холеные, чтобы заниматься такими вещами.

Я вынула остаток белой нитки из иглы и бросила его на пол. Иголку аккуратно воткнула в игольницу.

– Может, мы попросим папу отложить денег на врача? А, мам? Он ведь на прошлой неделе продал ту картину с собакой.

– Нет-нет, Рут, не надо! – Мама продолжала сидеть в кресле с закрытыми глазами. Она не открывала их, боясь встретиться со мной взглядом. Мышцы ее лица были напряжены, и я понимала, что она усиленно обдумывает что-то. – Второго рожать всегда легче.

– Мама, а ты не боишься?

– Нет, девочка моя!

Я уставилась на нее, надеясь, что она почувствует мое удивление даже с закрытыми глазами.

– Правда?!

– Я довольно легко родила тебя. Не сомневаюсь, что и в этот раз все пройдет гладко.

Ее притворная беззаботность очень испугала меня. Бросив на ходу «сейчас вернусь», я вскочила и убежала наверх.

Мамина связка ключей лежала на ее кровати. Почти все ключи уже порядком проржавели.

Я осторожно стала перебирать их, пока не нашла нужный: от папиной студии.

Мне нравилось тайком приходить в отцовскую комнату и сидеть там одной – именно потому, что мне это запрещалось. Я подолгу разглядывала картины, которые папа называл «отображением своего внутреннего мира». И, конечно, трогала его пистолет.

Я выдвигала ящик стола, доставала револьвер и открывала его. Осторожно, с большим удовольствием разглядывала и трогала барабан. Рядом с револьвером лежали пули, порох и шомполы. Но меня интересовало только само оружие. Я брала его в руки, ощущая приятную холодную тяжесть в своей ладони. Потом бережно клала себе на колени и разглядывала молоточки, боковые замки и серебряные накладки, которыми была украшена черепаховая рукоятка револьвера. Красота! Совсем не дешевый экземпляр. Наверное, у моего деда – маминого отца – был подобный.

У меня мелькнула мысль, что папе следовало бы продать револьвер, чтобы оплатить доктора для мамы. Но как только я в очередной раз взяла эту вещь в руки, сразу поняла, что он никогда не сможет расстаться с ней. Револьвер был своего рода утешением для него: холодный, тяжелый, с неповторимым запахом – металла и смерти.

Мне нравилось открывать ящик стола и в который раз убеждаться, что револьвер на месте. И нравилось, задвигая ящик, слышать, как внутри перекатываются пули.

5. Доротея

Сегодня мой экипаж въехал во двор тюрьмы сразу за Черной Марией ^[478]. Я только хотела открыть окошко коляски, чтобы приказать Греймаршу остановиться, как он сам натянул поводья. Лошади послушно замедлили бег и замерли возле входа в тюрьму.

Вообще, тюремный транспорт сложно назвать красивым. На фоне ярко-голубого неба Черная Мария, запряженная парой вороных лошадей, больше напоминала катафалк. Я заметила небольшие щербинки на корпусе коляски и царапины на сиденье, сделанные, скорее всего, ногтями. Похоже, заключенная яростно сопротивлялась.

Во двор высыпало много народа: и надзирательницы, и крепкие коренастые мужчины с очень короткими шеями. Без их помощи здесь, похоже, не обойтись.

Полицейские открыли двери коляски. Дэвида вряд ли послали бы на такое задание, но я все равно инстинктивно высматривала его среди вышедших из коляски констеблей в темно-синей униформе. Они вытащили безвольное и почти бездыханное тело. Только по изодранным юбкам можно было понять, что это женщина.

Спустя какое-то время женщина с большим трудом встала на ноги и распрямилась. У нее были спутанные грязные волосы, осунувшееся лицо. И мне очень не понравился ее взгляд.

Казалось, что она вот-вот вырвется и убежит. Женщина действительно предприняла такую попытку, как только раздался удар колокола тюремной церкви. По-видимому, то был просто акт отчаяния. Ее тут же скрутили. Возможно, она хотела нанести полицейским еще пару царапин, пока была в силах сделать это. Несчастная вырывалась и выкрикивала что-то, но ее голос потонул в колокольном звоне.

– Пожалуй, к этой новой арестантке я пока не пойду, – сказала я Тильде.

В камере Рут Баттэрхэм все было чисто, и вела она себя совершенно спокойно – резкий контраст с тем, что я видела только что.

Слабый желтый свет проникал в камеру из-под потолка, где было предусмотрено маленькое круглое окошечко с желтоватым стеклом. Луч света падал прямо на макушку Рут с торчащими во все стороны густыми волосами. Я сощурилась, пытаясь разглядеть под ними форму черепа, но волосы были слишком густыми.

Она подняла на меня глаза, когда я вошла. И я с радостью отметила, что в этот раз она не теребит эту наводящую леденящий ужас пеньковую веревку. На коленях у нее лежала раскрытая Библия. Ладони девочки были грязными, но расслабленными.

– Доброе утро, Рут! Как мне приятно видеть тебя за чтением Библии!

– О, это вы, мисс! – без особой радости в голосе ответила Рут.

– Да, Рут! Я же обещала, что еще приеду к тебе.

Надзирательница закрыла дверь камеры. Я содрогнулась всем телом, услышав лязг замка. В этот раз она не стала предупреждать, что будет следить за нами в смотровое окно. Преодолевая страх, я подсела к Рут.

Девочка внимательно разглядывала меня. Ее взгляд скользил сверху вниз, останавливаясь то на декоре платья на груди, то на манжетах, то на кайме, которой были обшиты юбки. Ее мать ведь была швеей, поэтому не удивительно, что Рут интересуют ткани и наряды.

– Расскажи мне, о чем ты прочитала сегодня в Библии.

Рут вздохнула и медленно закрыла книгу.

– Вот каждый норовит спросить меня об этом. Все думают, что раз я совершала такие ужасные поступки, то никогда в жизни не брала в руки Библию и не переступала порога церкви. А я ведь знаю Библию почти наизусть, и в церковь ходила регулярно!

– Может, ты просто не так поняла, о чем говорит Евангелие? Может, тебе никогда не объясняли, что там написано?

Она нахмурила брови – от этого расстояние между ее глазами стало казаться еще больше.

– Может быть. Но я знаю довольно много. Я думаю, что все люди понимают одинаково, что хорошо, а что плохо. Но они все равно совершают плохие поступки. Потому что хотят этого.

Я заерзала на стуле.

– Но если бы это было так, Рут, если бы все мы всегда делали только то, что хотим, тогда тюрем на всех не хватило бы.

– Почему же, мисс? – спросила она с неподдельной улыбкой. – Вот вы, например, вряд ли всерьез хотели когда-то совершить что-то ужасное, не правда ли?

Наивная маленькая девочка! Я вмиг зарделась, словно мне плеснули кипятком в лицо, и оглянулась, чтобы посмотреть, подглядывает ли за нами надзирательница. Окошко в двери было закрыто.

– Нет идеальных людей, – ответила я вполголоса. – Я сама католичка, поэтому, если у меня появляются дурные намерения, иду и исповедуюсь, прошу священника отпустить мне эти грехи.

– Я призналась во всем полицейским, но они же не отпустят мне грехи, не простят меня…

– Но подписать признание и исповедаться – не одно и то же. Ты же умная девочка и понимаешь это, правда? В полицейском участке ты просто подписала бумагу, в которой говорится, что ты убила свою хозяйку. Но ты же не описывала там своих мотивов и всего, что было у тебя на сердце в тот момент?

Она упрямо мотнула головой. Типичный детский жест.

– И когда мы говорили с тобой в прошлый раз, ты сказала, что это было не первое твое убийство. Что были еще, непреднамеренные. Это правда? Или ты придумала это?

Рут молчала. Она просто держала в одной руке закрытую Библию, а пальцами другой барабанила по ней. Подушечки ее пальцев были черными и мозолистыми. И что они только натворили, эти пальцы?!

– Ты можешь не таясь рассказать мне обо всем, – сказала я, но голос предательски дрожал и звучал как-то неестественно. – В прошлый раз ты начала рассказывать о своей жизни дома. Расскажи дальше, доверься мне! Вот увидишь, тебе станет легче!

– А, так вам просто поговорить не о чем? Будете потом сплетничать… Тогда все понятно.

– Вовсе я не сплетница! – выпалила я гневно и, видимо, слишком громко. В следующий же миг я услышала торопливые шаги надзирательницы, приближавшиеся к камере Рут.

Девочка закрыла глаза.

– Вам просто нужна пикантная история, над которой вы будете хохотать с подружками за чашечкой чая. Нет уж, обо мне и так много сплетничали за моей спиной. – Рут поджала губы.

– Ну, люди все равно будут судачить о тебе. Будут писать в газетах. Может, даже стихи сочинят. Но ведь истину поведать можешь только ты!

Она улыбнулась, хотя улыбка эта не была добродушной. Но, как ни странно, это успокоило меня.

– Может, я и расскажу вам, мисс. Только не надо притворяться, что вы помогаете мне облегчить душу. Это нужно прежде всего вам.

Не успела я открыть рот, чтобы что-то ответить, как в дверях показалась надзирательница. Ее ключи позвякивали, и этот звук был похож на стук дождевых капель по крыше.

– Все в порядке, мисс Трулав?

Поднявшись, я почувствовала, что отсидела ногу, которая предательски задрожала. Мне не хотелось, чтобы надзирательница заметила хоть тень страха в моем поведении.

– Да, спасибо, все в порядке. Я хотела бы еще заглянуть к Дженни Хилл.

Я посмотрела на Рут. Обычно при прощании я протягиваю собеседнице руку, чтобы та пожала ее. Но при одной мысли, что пальцы Рут прикоснутся к моим перчаткам, мне стало нехорошо. Я решила просто кивнуть ей в знак прощания.

– Я заеду к тебе на следующей неделе, и мы еще поговорим.

– Вам это не понравится, мисс.

Боюсь, она права.

6. Рут

Я раскраивала отрез ситца. В ткань были вколоты иголки и булавки, а я стояла на коленях, пытаясь провести мелом четкую ровную линию.

– Начинай ближе к краю, девочка моя, – услышала я голос мамы, сидевшей у окна, – а то будет слишком много отходов.

Я кивнула ей в ответ, но не послушалась.

– Что-то мы стали расходовать больше материала в последнее время…

– Ой, извини, мама. Я еще не очень хорошо научилась кроить.

Мама потерла переносицу и вернулась к штопке чулок.

– Понимаю, милая. Я бы сама раскроила, если бы могла согнуться.

– Да, мама, конечно понимаю, ребенок уже слишком большой.

Вечно этот ребенок! Но на сей раз мне это на руку.

Наверное, намеренно раскраивать так, чтобы было больше отходов, – довольно глупая затея. Но коль клиенты миссис Метьярд одеваются в основном в шелка и батист, думаю, с нее не убудет, если я украду немного ситцевых обрезков. Из них получится прекрасная подкладка.

Я закончила размечать ситец мелом и отряхнула руки.

– Ну, вот.

– Отлично! Можешь теперь вырезать по меткам?

Я потянулась за ножницами – но нащупала что-то очень мягкое. Обернувшись, я увидела остаток отреза сатина нежно-персикового цвета. Ножницы так соблазнительно лежали у самого его края, что у меня даже руки задрожали.

Такой женственный и приятный цвет… Теплый, как дуновение весеннего ветерка. Цвет только что распустившегося бутона розы с капельками утренней росы. Мне захотелось потрогать эту ткань и стать, наконец, этой розой. Я осторожно подняла ножницы и начала тянуть на себя сатин, прикрывая его краем своего передника.

– Что-то сегодня совсем пасмурно и темно, – вздохнула мама. – Твоему отцу наверняка в его мастерской тоже не хватает света. А ведь ему так важно правильно передать на картине тени!

Медленно и очень осторожно я все тянула сатин на себя, собирая его в передник. Я улыбалась и чувствовала себя намного красивее просто от того, что трогаю эту прекрасную ткань.

– Тебе достаточно света, чтобы раскроить?

Чик-чик-чик! – ответили за меня ножницы.

– Только режь чуть дальше от линий – надо оставить материал и на швы!

Да к черту эти швы! У меня сейчас есть дела поважнее!

Кроить при таком тусклом свете – то еще занятие! Долгая и нудная работа. Ножницы кажутся свинцовыми и больно впиваются в пальцы. Глаза болят от напряжения так, словно их натерли наждаком. Я почти не вижу прочерченных мелом линий.

– Мне казалось, что у нас тут внизу еще есть свечи. Но коробка уже пуста, – сказала мама, со вздохом взглянув на меня. – А куда делись спички, ты не видела? Я обыскала всю кухню, но так и не нашла…

– Нет, я их не видела. Сходить за ними в лавку?

– Наверное, надо. Как ты будешь кроить в такой темноте?

Мама отложила шитье и стала искать мелочь. Она осматривала один карман за другим, но все они были пусты. Внезапно она резко остановилась и схватилась за живот.

– Мама? Что случилось?

Она не ответила, просто стояла с закрытыми глазами, прислушиваясь к чему-то, что происходило внутри нее.

– Мама?

Она вздрогнула:

– Все в порядке, Рут. Ребенок шевелится. Поднимись и надень капор, дорогая. А я пока найду мелочь на спички.

Прекрасно! Очень кстати!

Папа был в своей студии. Мимо его мастерской я шла осторожно, на носочках, и почти не дышала, все прислушивалась, не идет ли он к двери. Из студии донеслось что-то похожее на звон стекла. Потом я различила едва слышный вздох. И снова наступила тишина. Я прокралась в свою комнату и плотно закрыла дверь.

Старая рассохшаяся половица находилась как раз под моей кроватью. Обычно я ставила на нее ночную вазу. Я невольно чихнула, забравшись под кровать и далеко не сразу попав в щель ногтем. Там, под этой половицей, хранился мой клад: коробка спичек и несколько свечей, заботливо упрятанных под украденными кусочками ткани. Они были очень разные: мягкие и жесткие, темные и светлые, словно приготовленные для костюма арлекина. Я с нежностью перебирала их в тысячный раз. Такие непохожие друг на друга, разноцветные. Смешной и нелепый клад, но мой.

Но цель у меня была совсем другая: самой восстановить корсет.

Каждую ночь я втайне от всех работала над ним. И с каждым разом он все больше становился похожим на изящный дамский корсет. Правда, по форме он сильно отличался от того, что сломала на мне Розалинда Ордакл. Вставок было меньше, да и полоски для них были короче. Корсет этот змейкой обвивал мою грудь. Очень плотно.

Как ни старалась, я не смогла найти ничего, что могло бы послужить косточками для него. Но я придумала, как обойтись без жесткого каркаса! Вместо него будет шнуровка! Из мешковины, шелковых лент или просто клеенки. Вот она-то и добавит моей осанке благородства. И я сделаю ее своими руками: это будет мой труд, моя кровь, мое творчество!

Я добавила кусочек сатина к моим драгоценностям и уложила половицу на место. Выползая из-под кровати, я вспомнила лицо Розалинды Ордакл, державшей меня за корсет.

И снова услышала отвратительный треск ломающегося тростника. Меня обожгло чувство жгучего стыда…

Как ты думаешь, они теперь легко сломаются?

Нет, дорогуша, этот корсет ты уже не сможешь испортить.

Я поклялась себе тогда, что создам что-то, что будет таким же сильным и прочным, как моя ярость. Это будет не просто корсет. Не просто одежда, а нечто, что не сможет разрушить никто и ничто.

7. Доротея

По случаю моего двадцатипятилетия был устроен прием. Наверное, я должна быть благодарна отцу за то, что он решил потратить на это кругленькую сумму. Он даже нанял музыкантов! Но если быть честной, я уже, наверное, вступила в тот возраст, который леди предпочла бы не афишировать… Мне были противны физиономии больше чем половины тех «уважаемых» людей, которых отец считал необходимым пригласить. И уверена, что они, в свою очередь, и не посмотрели бы в мою сторону, если бы не то обстоятельство, что отец оформил на меня в завещании целое состояние. Как бы то ни было, я должна была писать эти тупые приглашения, обдумывать меню и составлять список необходимых продуктов и крепких напитков. Так что, если подумать, хлопотное это дело – организовывать прием.

В то утро я сидела за своим столиком из вишневого дерева и заканчивала писать записку, которую должна была отнести кондитеру Тильда. Наш повар, конечно, мастер своего дела, но ему не под силу приготовить изысканные меренги и пирамиды из разноцветного желе…

Вдруг раздался стук в дверь.

Уилки громко чирикнул.

– Войдите!

В мою комнату зашел папа, одетый в домашнюю куртку.

– Прости, что отвлекаю тебя, дорогая!

– Ничего, мне это даже на пользу сейчас. А то уже не только глаза, но и мысли слипаются от всех этих бланманже и штруделей.

Отец улыбнулся, увидев беспорядок на моем столе.

– О, Доротея, ты так увлечена составлением меню! Прямо любо-дорого смотреть! Ты жалуешься, что это отнимает слишком много сил. Но, мне кажется, гораздо лучше, если голова твоя будет забита десертами, чем этим, – съязвил отец, пренебрежительно кивнув на книжный шкаф, где теснились книги по френологии и фарфоровые френологические бюсты. И он еще не знает о настоящем человеческом черепе, надежно спрятанном в стенной нише! – Десерты – гораздо более приличная тема. И намного более спокойная.

Я поежилась. Прожив почти двадцать пять лет бок о бок с отцом, я успела уяснить: наши с ним мнения о том, что приличествует женщине, а что нет, в корне не совпадают. Он больше всего боится того, что о нем или обо мне будут судачить. Порой мне кажется, что правила и нормы высшего общества для него гораздо важнее библейских заповедей. И весь мир представляется ему парой огромных глаз, наблюдающих за нами денно и нощно. Я могу соглашаться или с пеной у рта приводить неоспоримые аргументы – но все будет напрасно. Он никогда не изменит своего мнения о женщинах. Так что лучше просто перевести разговор на другую тему.

– Ой, пап, хватит ворчать! – с улыбкой произнесла я, закатив глаза.

Слава богу, он не обиделся, а лишь рассмеялся, слегка откинув голову назад:

– Надеюсь, ты успеешь до начала приема научить меня тому, как стать более приятным собеседником?

– Я тоже надеялась. Но это… – Я с нарочитой брезгливостью указала на рукав его пиджака. – Старая прокуренная куртка в обществе настоящей леди! Фи! Моветон!

– Прости меня, Дора!

– Дотти! – попыталась поправить его я.

Но лучше бы я этого не делала. Улыбка мигом слетела с его лица.

– Ты же знаешь, я никогда не смогу тебя так называть. Дотти я называл твою маму…

Я осеклась и стала в задумчивости перебирать бумаги на своем столе. Очередная картина всплыла в моем сознании: мама сидит в кровати, опираясь на гору подушек, и хриплым, еле слышным голосом пытается что-то сказать мне. Лицо у нее нездорового желтоватого оттенка. Но даже тогда она казалась мне красавицей. Я никогда не испытывала страха, который часто возникает у детей в присутствии больных родственников. Я не боялась своей матери. Но у папы этот страх был. Я замечаю это по выражению его лица при каждом упоминании о маме. Он молчит, но молчание его очень красноречиво.

Папа откашлялся:

– Чуть не забыл: а ты заказала ньюкаслский пудинг? ^[479]

– Вы что, наконец распробовали его, сэр?

– Ты же знаешь, я равнодушен к сладкому. Но вот миссис Пирс обожает его.

Естественно, я была в курсе, что она тоже приглашена. Я ведь сама писала приглашение. Но меня все равно передергивало от одной мысли, что эта сухопарая чванливая дама с подведенными бровями и лошадиной челюстью будет придирчиво смотреть мне прямо в лицо. Ее называют обворожительной. А я не вижу в ней никакой красоты. Только безмерную заносчивость.

– Ах, боже упаси хоть чем-то не угодить миссис Пирс! – воскликнула я. – Особенно в мой день рождения!

– Это тебе не к лицу, Дора! Я знаю, тебя злит сама мысль о том, что я могу жениться снова. Но твою маму, увы, не вернуть…

– Миссис Пирс не будет тебе хорошей женой! – вспылила я. – Как бы ни превозносило ее общество! У нее вмятина вместо шишки супружеской любви, и область домоводства явно недоразвита!

– Твоя мама умерла уже достаточно давно, – продолжал отец без тени смущения, пропустив мои слова мимо ушей. – Ты никогда не думала о том, что очень скоро сама выскочишь замуж? И что? Я останусь тут совсем один?

Одиночество… Я слегка призадумалась. Рут Баттэрхэм в ее камере, мама на смертном одре – вот что было для меня примером настоящего одиночества. Папа имел в виду совсем не это. Просто в его ситуации некому будет играть на фортепиано, пока он читает свежую газету.

Уилки принялся увлеченно точить когти о кусочек наждачной бумаги.

– Я? Выскочу замуж? Скоро? Умоляю, скажи мне, за кого же? Первый раз слышу о такой перспективе. У тебя кто-то просил моей руки?

– Нет, конечно нет! – раздраженно отмахнулся папа. – Но ты должна как можно быстрее сделать выбор! Еще немного – и все станут за глаза называть тебя старой девой. Я сгорю от стыда! – Повисла небольшая пауза. – Но уж если совсем откровенно, я бы хотел, чтобы ты обратила внимание на одного мужчину.

О ужас! Опять! С каждым годом все труднее отваживать папиных кандидатов в мужья. Члены парламента, владельцы поместий, однажды даже появился какой-то граф! Но никто из них не сто́ит и ногтя моего Дэвида! Бич карманников и верный страж закона, он действительно хороший человек, делающий в своей жизни что-то по-настоящему важное и нужное. Я никогда не чувствовала к другому мужчине и малой толики того, что чувствую к нему. Но если отец сейчас заподозрит хоть что-то…

– Правда? И на кого же?

– Сэр Томас Бигглсуэйд – прекрасный мужчина, отличный охотник. У него обширные связи в обществе, и он владеет поместьем в Глостершире.

Я улыбнулась, но так натужно, словно эту улыбку вырезали на лице ножом.

– Глостершир! Бог ты мой! Как же далеко это от моего кабинета и моих любимых занятий!

– Пф… Ты думаешь, в Глостершире мало тюрем, которые давно нуждаются в ремонте?

– Думаю, достаточно.

Вдруг отец резко переменился в лице и бросил на меня весьма колкий взгляд:

– Послушай, Дора, не вздумай даже заикнуться о своих поездках в тюрьмы во время приема. И упаси тебя бог говорить об этом с сэром Томасом!

– Он что – не одобряет благотворительности?

– Я сейчас серьезно, Дора! Не вздумай рассказывать об арестантах, об этой твоей «науке» и прочем, что не приличествует женщине! Я сыт по горло всякими сплетнями и пересудами о нас. И не желаю, чтобы все вокруг стали говорить, что я не могу обуздать собственную дочь.

Я прикусила губу от гнева. Он что, всерьез думает, что держит меня в узде?

– Папочка, не беспокойся, никто не посмеет сказать ничего подобного. Ну что такого в том, что отец решил дать единственной дочери образование?

– В этом нет ничего предосудительного, но эти твои книги и… черепа… – Лицо папы начало багроветь от ярости. – Помнишь прошлое Рождество? Я уверен, что все до сих пор судачат о твоей выходке. А мне все еще приходится делать вид, что ничего особенного не произошло. Миссис Пирс это тоже совсем не понравилось. И нам еще повезло, что она настолько добра, что списывает все это на твою неопытность и продолжает с такой любовью относиться к тебе.

Нет, ну в чем же состоит моя вина, если молодые люди, бывшие уже явно навеселе, сами попросили меня пощупать их головы и рассказать о том, что выдает строение черепа каждого из них? Я просто поддалась на уговоры. Само собой разумеется, для меня не было никакого удовольствия трогать их напомаженные шевелюры!

– Прости, папа! Это же была всего лишь шутка!

Отец молча и внимательно смотрел на меня. Он нервно почесывал свой щетинистый подбородок. Я надула губы и постаралась придать своему личику выражение глубокого раскаяния, но мне показалось, что в этот момент он видел перед собой сразу двух женщин: одну он любил до дрожи, вторую он так же до дрожи боялся.

– Ты не помнишь этого, Доротея… – начал он, в задумчивости подкручивая усы. – Ты была еще слишком маленькой, когда твоя мама умерла. Ты этого не помнишь… Но твоя мама… так сильно изменилась перед смертью… Она стала такой… странной…

Я все прекрасно помню. Каждую черточку ее лица. Каждое сказанное ею слово. Но она никогда, до самой своей смерти, не казалась мне странной.

– Эта ее… внезапная набожность, взявшаяся невесть откуда. Ты только представь себе, как тогда реагировало на это общество. До принятия Билля об эмансипации католиков ^[480] было еще очень далеко. Когда она так внезапно перешла в другую веру… Весь свет отвернулся от нас.

Я предпочла отвернуться от папы, потому что не смогла скрыть гримасу возмущения. Выходит, мама должна была предпочесть мнение света спасению души?!

– Сейчас мне кажется, что это было началом болезни. Мне очень трудно вспоминать об этом, Дора. Но я должен сказать тебе это: твоя мама поставила меня в крайне неловкое положение, понимаешь? О нас поползли слухи!

Я так хотела возразить ему, и мне было что сказать! Но я с большим трудом сдержалась, стараясь говорить максимально деликатно:

– Сэр, вы совершенно правы. Это было уже очень давно. Сейчас ваше высокое положение в обществе непоколебимо. Вряд ли кто-нибудь осмелится осуждать вас за – как бы помягче выразиться – легкую эксцентричность вашей дочери.

– Не льсти себе, Дора! – Теперь в голосе отца звучал металл. – То, что ты называешь эксцентричностью, в обществе назовут дурной наследственностью. О тебе скажут, что ты вся в мать!

– Да? А в кого же мне еще быть?

Папа шумно дышал и молчал. Я прекрасно понимала, о чем он думает, и не могла больше сдерживаться:

– Пусть даже миссис Пирс согласится выйти за тебя, я никогда, слышишь, никогда не стану ей дочерью!

– Хватит, Дора! – закричал отец, хлопнув по столу так, что несколько бумажек слетело на пол. – Я больше не шучу! Ты будешь прилично вести себя на приеме! Будешь послушной девочкой, милой и обаятельной и постараешься понравиться сэру Томасу. Ты все поняла?

– Да, папа, вот только…

Но отец погрозил мне пальцем, прямо перед носом:

– И что бы ни случилось, кто бы что ни предложил тебе, ты ни за что не станешь обсуждать эти твои… головы!

– Да, папа, но…

– Никаких «но»!

С этими словами отец быстро вышел из моей комнаты, хлопнув дверью так, что бедный Уилки забился от страха в самый дальний угол клетки, нахохлился и задрожал.

Гордыня… Один из семи смертных грехов, между прочим. Хотя папу это совершенно не смущает.

Я и сама была разгневана. Сердце часто билось, и на языке вертелось много действительно не приличествующих порядочной женщине слов.

Но при этом я понимала, что надо остыть и все обдумать.

Слегка успокоившись, я достала из потайной ниши череп. Мне было приятно гладить его. Он казался таким легким, ведь ему не добавляли веса ни кожа, ни волосы, ни мозг. Я прижалась к нему лбом. Его прохлада успокаивала меня.

Темные, глубокие отверстия зияли там, где когда-то были глаза. Теперь внутри только серая пустота. От мыслей и страхов, которые некогда роились в этой голове, не осталось и следа. Не было ни волос, ни мышц – лишь голая кость. Какими ничтожными кажутся наши заботы, когда вся наша жизнь остается позади!

Уилки наконец перестал трястись от страха, снова взлетел на свою жердочку и принялся тихонько чирикать.

– Я знаю, мой дорогой! Ему просто не дано понять меня!

Убрав череп на место, я достала свое второе «сокровище». Бумага истрепалась на сгибах, а буквы выцвели от времени. В одном из углов виднелись небольшие пятна – похоже, мама пролила чай, когда читала. Я погладила именно это место, пытаясь хоть на миг ощутить тепло ее рук.

Эта брошюра первой попалась мне на глаза, когда отец попросил разобрать бумаги матери после ее смерти. Сверток был перевязан красивой ленточкой. Внутри были письма ее друзей и несколько набросков с различными силуэтами. А сверху лежала брошюра по френологии.

Как жаль, что мамы сейчас нет рядом. Мы бы вместе боролись за признание этой замечательной теории, которую я так детально изучаю в память о своей любимой матери. И на этом приеме мы бы вместе украдкой внимательно рассматривали голову каждого гостя. А потом я с большим удовольствием обменивалась бы с ней впечатлениями.

Интересно, изучила ли она в свое время голову папы? И увидела ли она в строении его черепа то, что вижу я?

8. Рут

Было уже около полуночи. Пустынные улицы освещал тусклый серп луны. И свет от него шел не белый и не серебряный, а какой-то болезненно-желтый.

Я сидела на холодном полу около окна, придвинувшись поближе к еле тлевшей тонкой сальной свече. От нее противно пахло жиром. Я очень боялась, что искры попадут на корсет, над которым я так долго работала. Но выбора не было. Мне требовалось хоть какое-то освещение.

Корсет лежал у меня на коленях, подобно телу птицы с распластанными крыльями. Он ждал, что я вдохну в него жизнь: продерну шнуровку, которая и придаст грации моей фигуре. И, может быть, работая над ним, я сама упаду бездыханной. Но других материалов, с которыми легче было бы справиться, у меня все равно нет и не будет.

Так уж вышло.

Старательно разгладив шнур, я просунула его в ушко толстой иглы для работы с гобеленовой тканью. Между подкладкой и внешним слоем прошила узкие канальцы, в которые предстояло продернуть шнур. Наконец мне удалось немного приподнять концом иглы верхний слой из нежнейшего персикового сатина. Я пропихнула иголку в канал и начала протаскивать ее.

Это было так же сложно, как тащить качающийся зуб. Стараясь действовать осторожно, я натягивала материал на шнур, но с каждым титаническим усилием он продвигался лишь на пару миллиметров. Пальцы были уже стерты почти в кровь, запястья ныли от боли. Но я понимала, что таковы правила этой игры: без боли и почти нечеловеческих усилий у меня не получится то, чего я так жажду. Я закусила губу и продолжала тянуть. Сильнее! Еще сильнее!

Примерно через час такой работы мои пальцы начали кровоточить и пачкать ткань. Мне хотелось сдаться и заплакать. Но я должна была взять себя в руки и терпеть! Именно сдавшись и не сдержав слезы, я позволила тогда этим тварям сломать мой корсет. Я больше не могу быть такой слабачкой. Сильнее! Еще сильнее!

На миг я представила, что этот шпагат обвит вокруг шеи Розалинды Ордакл, и снова потянула изо всей силы. Сильнее! Еще сильнее!

И вдруг услышала крик.

Я вздрогнула и, открыв глаза, принялась озираться в своей холодной мрачной комнате. Это не мог быть крик Розалинды, но он не приснился мне! Он явно доносился откуда-то снизу.

Я бросила корсет на кровать, схватила свечу и выглянула в окно. Улицы были все так же пустынны, их медленно окутывал густой туман.

И снова крик! Это где-то в доме!

Дрожа все телом, я приоткрыла дверь своей комнаты и выглянула в наш маленький коридорчик. Из-под двери родительской комнаты пробивался свет. Я услышала голос папы. Он был очень взволнован. Мама не отвечала.

Сердце забилось еще сильней. Это же не…

Мама снова закричала.

Я в два прыжка очутилась в комнате родителей.

– Мама!!!

Папа стоял в ногах кровати спиной ко мне. Его ночная рубашка была вся мокрая внизу и прилипла к ногам. Со стороны могло показаться, что он описался. Он что-то говорил маме, но это были не извинения. В его голосе не было стыда, только страх.

– Что мне делать? Джемайма, скажи, что я должен делать?

Из-за спины отца я не могла разглядеть маму.

– Папа, ради бога, что случилось?!

Он обернулся, пламя свечи закачалось. Я увидела, что низ его ночной рубашки был в кровяных разводах.

– Началось? Мама рожает?

– Да… Ребенок…

Я рванулась было к маме, но на секунду инстинктивно отступила: резкий животный запах ударил мне в нос. Вся кровать была в этой желто-кровавой жиже.

– Скоро! – еле слышно прошептала мама. – Совсем скоро!

Папа начал торопливо натягивать штаны.

– Я сбегаю за… За… Как их там зовут?

– Не надо! Ночь на дворе!

– Ну они же знали, на что соглашались. Миссис Симмонс, да?

Мама натужно улыбнулась:

– Миссис Симмонс с дочерью в Дорсете. Она полагала, что у нас еще есть пара недель.

– А вторая? Такая полная женщина?

– Миссис Винтер.

– Где она живет? Ах да! Я вспомнил. На, Рут, возьми! – Отец протянул мне горящую свечу и втиснул в дрожащие руки.

Я не понимала, о чем они говорят. Папа начал искать чистую рубашку. А я в ужасе смотрела на маму. Она лежала в таком неприглядном виде, раскинувшись в этой жиже. Хорошо, что больше никто не видит ее сейчас. Каждый раз, когда она стонала, ее набухшие груди так и ходили ходуном под мокрой рубашкой.

– Будь хорошей девочкой и поухаживай за мамой! – велел отец. – Я скоро!

Он взъерошил свои и без того растрепанные волосы и выбежал из комнаты.

От волнения у меня сильно зашумело в ушах.

– Не бойся, Рут! – прохрипеламама. Но от этого мне стало еще страшнее. Она выглядела такой обессиленной. – Рут, мы справимся, я и ты. Мы ведь уже справились с этим однажды. Только с тобой было намного легче. Да, дольше, но зато схватки были реже, а сейчас… А-а-а-а!

Собрав волю в кулак, я заставила себя подойти к маме, встала около нее на колени и взяла ее руку в свою. Она вмиг сжала мои пальцы, словно тисками.

Я не могла найти слов утешения или ободрения для нее, просто держала за руку и смотрела на нее. А она так тяжело дышала. Она ничего не говорила. Просто шумно вдыхала и выдыхала, словно пыталась вытолкнуть из себя эту боль. Казалось, прошла целая вечность. Я устала держать свечу и бросила ее в камин. Она упала в кучку золы и еле тлела там.

К тому времени как папа наконец вернулся, моя рука почти посинела от того, что ее все время сильно сжимала мама. Но я вмиг забыла об этой боли, когда отец произнес:

– Она не может прийти.

– Что?!

Это вскрикнула я. У мамы уже не было никаких сил.

– У ее дочки корь. Она не может оставить ее. И прийти к нам тоже не может – эта болезнь очень опасна и для беременных, и для новорожденных.

– Но она же обещала! Она должна!

Мы с папой долго молча смотрели друг другу в глаза. Первый раз за всю жизнь мы смотрели друг на друга так долго. А он, оказывается, выглядит моложе, чем я думала. Молодой и очень напуганный.

– Все нормально, – сказал он, наконец, скидывая обувь. – Джемми, все нормально. Мы справимся сами! Мы же никого не звали, когда ты рожала Рут, правда?

Думаю, мама заметила его наигранно бодрый тон, точно такой, каким родители обычно разговаривали со мной. Но она ничего не ответила. Казалось, она вообще не воспринимает нас сейчас. Схватки теперь накатывали, как волны, одна за другой.

– Дай-ка я взгляну, – проговорил папа. – Посмотрим, насколько продвинулся малыш.

С этими словами он отогнул одеяло и поднял мамину ночную рубашку, мокрую и запачканную кровью. На мгновенье я увидела сплошное красное месиво между ее ног. А посередине выступало что-то гладкое.

Я попыталась высвободить руку, но мама сжимала ее мертвой хваткой.

– Это голова, – со странной улыбкой сказал папа, словно это ужасающее зрелище доставляло ему эстетическое наслаждение. – Малыш выходит правильно, слава Богу! – Он взглянул на меня и заметил, как я побледнела. Я была близка к обмороку. – Прости меня, Рут! Наверное, тебе, такой маленькой девочке, тяжело видеть все это. Но мне нужна будет твоя помощь.

– Папа, беги за доктором! – умоляла я. – Роды начались раньше – значит, что-то может быть не так!

– Я не могу. Если б я только мог!

– Папа, попроси его приехать в кредит! Я с рассветом пойду в ломбард и заложу все, что у меня есть! Пожалуйста, спаси маму!

– Я не могу, Рут! Старый добрый доктор Барбер видел на прошлой неделе, как я едва не подрался с продавцом вина из-за долгов. Он не поедет к нам. Он понимает, что я не заплачу ему.

– Папа, что я должна делать?

– Пойди вскипяти воды. И маме нужно глотнуть чего-то крепкого, найди хоть что-нибудь. Хоть каплю вина. Или… Вроде у меня еще оставалось немного виски.

– Я не могу отойти от мамы!

Папа взглянул на мою ладонь, уже заметно посиневшую от маминой хватки. Она уже не кричала, а лишь хрипло стонала, шевелила губами, лепеча что-то бессвязное.

– Я посижу пока с ней.

Папа с большим трудом разжал мамины пальцы, высвободив мою ладонь.

Я выскочила из комнаты, не оглядываясь. Ноги были как ватные. Я боялась, что упаду с лестницы. Добравшись до своей комнаты, я рухнула на кровать и еле успела нашарить под ней горшок. В него меня и стошнило.

После этого стало немного легче. Я быстро достала рубашку из грязного белья и надела ее, а поверх накинула теплый платок.

Когда я спустилась вниз, все вокруг показалось каким-то нереальным: и липкая темнота в комнате, и пустынная ночная улица за окном. Я сама казалась себе нереальной, торопясь к колонке среди ночи со звякающим ведром.

Я надавила на рычаг, и колонка сердито забулькала, словно ворча, что ее разбудили в этот неурочный час. С полным ведром я заспешила обратно, и каждый шаг гулко отзывался в темноте. Вода выплескивалась через край и выливалась мне на ноги. С большим трудом я дотащила ведро до кухни.

Найти дрова, разжечь огонь и вскипятить воду оказалось не такой уж легкой задачей. Ну и хорошо! Это хоть как-то отвлекало от мрачных мыслей. Я старалась не думать о том, что происходит там, наверху, прислушиваясь к потрескиванию дров в камине, а не к звукам, доносящимся из комнаты родителей. Вина в доме не было ни капли, но мне удалось найти виски. Его оставалось примерно четверть бутылки. Помешкав секунду, я не стала наливать виски в стакан, схватила бутылку и поспешила в родительскую комнату.

Когда я шла наверх, ноги подкашивались еще сильнее, и я вся дрожала не столько от холода, сколько от страха. Что я там увижу сейчас?

Это было еще хуже, чем я представляла себе: мама стояла на четвереньках прямо посередине комнаты и мычала, словно корова на рынке. Спутанные волосы закрывали ее лицо, а сзади было просто бесформенное кровавое месиво.

Папа сразу выхватил бутылку виски из моих рук. Он сделал большой глоток и только потом поднес бутылку к губам мамы. Она попробовала отпить немного, но тут же закашлялась. Я поставила таз с горячей водой на пол.

– Ну что ты стоишь как вкопанная?! – закричал папа. – Неси чистое белье, перестели постель! И дай какую-нибудь тряпку помыть маму!

Мама снова взвыла от боли.

Он гладил ее по спине, напряженно вглядываясь в то, что было у ее между широко расставленных ног. Его лицо сморщилось, как печеное яблоко.

– Рут, как долго тебя не было?

– Не знаю… Может, час?

– Кажется, даже дольше… А ребенок так и не продвинулся.

Я позволила себе поплакать, меняя постель. Ни мама, ни папа не обратили на это никакого внимания. Мне казалось, что от этого станет легче. Но слезы принесли не облегчение, а лишь еще большую усталость и головную боль. Возможно, именно в этот момент я поняла истинный смысл фразы «слезами горю не поможешь».

Потихоньку занималась заря, хотя светлее не становилось. Просто иссиня-черное ночное небо постепенно серело. В комнате все казалось каким-то выцветшим и потертым.

Мама наконец перестала мычать, но от этого лучше не стало. Она совсем ослабла. Тело ее выглядело почти безжизненным, когда мы перетаскивали ее на застеленную свежим бельем кровать. Она просто упала туда, как мешок. Лицо ее было такого же цвета, как белая наволочка на подушке. Я положила руку на ее лоб – она горела в лихорадке.

Папа места себе не находил:

– Она совсем ослабла! У нее просто не хватит сил тужиться, чтобы вытолкнуть ребенка!

Я открыла окно. Одетые во все черное клерки шли мимо нашего дома, торопясь в свои конторы. Те же, кто работал у реки, направлялись в противоположную сторону.

Отец хлопнул рукой по подоконнику:

– Нет, больше мы ждать не можем! Придется мне взяться за нож!

– Нож!!!

– Ну посмотри сама! – велел мне отец, показывая рукой.

Преодолевая страх и отвращение, я снова посмотрела туда, где среди кроваво-красной, измученной маминой плоти был виден край головы ребенка.

– У нее неполное раскрытие, понимаешь? И у нее нет больше сил. Единственная возможность спасти ее и ребенка – сделать надрез!

Я вздрогнула от ужаса:

– Надрез?! Папа, не смей!

– Я должен!

– Она же истечет кровью и умрет!

– Рут! – Он положил обе руки мне на плечи и посмотрел так серьезно, как никогда раньше. – Рут, соберись! Как только я достану ребенка, тебе надо будет быстро зашить маму!

Если бы он не держал меня крепко за плечи, я упала бы в обморок.

– Зашить?! Маму?! Там, внизу?!

– Да! Иначе никак!

– Нет, папа! Я не могу! Папа, пожалуйста! Нет!!!

– Нам придется, Рут! Если мы не сделаем этого сейчас, и мама, и ребенок умрут!

В этот момент я ненавидела его. И маму тоже. Точнее, то изуродованное и почти бездыханное тело, которым она стала за эту ночь.

Отец вышел и скоро вернулся в комнату с перочинным ножом. Я взяла в руки игольницу, которая представлялась мне теперь набором орудий для пыток. Выбрав самую толстую иглу, я продела в ее ушко прочную толстую хлопковую нить. От волнения я не успевала сглатывать наполнившую рот слюну. Меня бросало в пот и тошнило от одной мысли о том, что предстоит сделать.

Смогу ли я? Веки отяжелели, руки едва слушались после этой тяжелой бессонной ночи. Кажется, сейчас я была вообще не способна держать иглу в руках. А ведь мне предстояло сделать такое… Это в сто раз тяжелее, чем самая сложная работа для миссис Метьярд! Один неверный стежок будет стоить… самого дорогого… Боже, я не хочу даже думать об этом!

Мы с папой встали с обеих сторон от мамы, напоминая двух сообщников, собирающихся совершить ужасное преступление. Света в комнате было немного, но лезвие ножа в руках папы зловеще сверкало.

– Нам надо продезинфицировать иглу и нож. Раскалить их, а потом обмокнуть в виски.

Я принялась машинально выполнять то, о чем он говорил. Моя игла раскалилась докрасна, а потом зашипела в папином виски, над которым взвился едва заметный пар. Резкий запах ударил мне в нос.

– Так!

Папа закатал рукава рубашки. Руки его дрожали.

– Теперь смотри внимательно! Я покажу тебе, что буду делать.

Мы оба склонились над мамой. Она даже не дрогнула, пока я закатывала ее рубашку до самой груди. Голова ребенка по-прежнему полумесяцем выдавалась из почти уже синей маминой плоти.

– Вот, смотри! – Дрожащим пальцем папа прочертил две линии на теле мамы: одну над головой ребенка, другую под ней. – Сначала сверху, потом снизу. Я возьму ребенка руками и выну его. Как только я это сделаю, сразу зашивай! И как можно быстрее! Пока ты зашиваешь, может выйти послед. Не пугайся, просто шей дальше!

Я понятия не имела, что такое послед, но спрашивать не стала.

– А вдруг ты заденешь ножом голову ребенка?

Он побледнел, видимо, такое до сих пор не приходило ему в голову.

– Не задену!

Я все смотрела на эти складки кожи. На набухшие вены между ними. А что будет, если он порежет одну из них?

Игла моя была все еще горячей. Я вертела ее в руках, пока пальцы не привыкли.

– Готова?

Я не видела выражения лица папы, потому что смотрела только на кончик его ножа, нависший над головой ребенка. На миг я подумала, что все это – просто дурной сон. Он же не сделает этого сейчас? Но вот он сделал первое резкое движение рукой. Нет, это не сон! Это ужасная явь!

Мама вскрикнула.

Кровь полилась фонтаном, еще более ужасающим, чем я думала.

Второе резкое движение – и снова мамин крик. Я была рада ему, потому что он заглушил звук рвущейся плоти.

Папа бросил окровавленный нож на пол и обхватил руками голову ребенка, скользкую от крови и слизи. Я словно отключилась на пару мгновений. То, что происходило дальше, отложилось в моей памяти отдельными образами: окровавленное папино обручальное кольцо; разошедшаяся плоть мамы; странные, мечущиеся по комнате тени. Не успела я опомниться, как папа уже бежал мимо меня с каким-то сгустком плоти на руках, крича:

– Давай, Рут, зашивай!

И как у меня тогда хватило решимости подойти к ней? Этот жуткий запах! И кровь повсюду…

«Не смотри! – сказала я себе. – Стань слепой!»

Все вокруг было мокрое. Мои пальцы с трудом хватали и сжимали плоть мамы, сшивая края. Я с шумом вдыхала и выдыхала, и снова втыкала иглу в мамино тело.

Оказывается, сшивать человеческую плоть в сто раз сложнее, чем работать с самой плотной и неподатливой тканью. Нить, пропитанная кровью, была такой тяжелой и так медленно протягивалась.

Не смотреть! Не видеть!

Шов получался неаккуратный, кожа стала в этом месте бугристой и красной.

Из мамы вдруг начало выползать что-то бесформенное и горячее. Это, должно быть, тот самый послед, о котором говорил папа.

Только не смотреть туда! Я сильно зажмурилась. Только не смотреть! Мои руки двигались на ощупь, как тогда, когда я почти в полной темноте расшивала шелковые перчатки. Ослепни! Ослепни!

За спиной у меня сновал туда-сюда папа, что-то растирая без конца.

Иголка была толстой, она хоть и туго, но проходила сквозь кожу, сквозь содрогающуюся живую плоть. Боже, какой ужас!

Резкий крик привел меня в чувства. Через пару мгновений картина вокруг стала четче: я увидела свои окровавленные руки, промежность мамы, рассеченную и все еще кровоточащую, но все же зашитую мелкими стежками… Похоже, я сделала невозможное.

Папа стоял напротив меня. По лицу его текли ручьем слезы.

– Она жива! Она не дышала, но мне удалось…

И снова этот крик, заглушающий все вокруг.

Она… Девочка… Я вытянула шею, чтобы получше рассмотреть ее.

Моя сестра показалась мне просто скрюченным кричащим красным куском мяса. Ее щеки были покрыты слизью. Она уставилась на меня своими крошечными глазками и снова закричала.

Я смотрела на нее без капли ненависти. Ненависть исчезла.

9. Рут

Теперь я просыпалась не от того, что мне опять снился кошмарный сон про рычащего огнедышащего дракона. Стоило моей сестре пошевелиться, как я подскакивала и сонно брела к ее колыбельке.

Мама обещала, что оградит меня от забот о малышке. Но пока она с трудом передвигалась из-за большой потери крови. Она крепко спала все эти долгие темные ночи. Счастливая! А я… Колыбельку поставили в мою комнату. И примерно каждые четыре часа мне приходилось вставать и кормить сестру, ложечкой запихивая в ее слюнявый кричащий ротик размоченный хлеб. Но и в перерывах между кормлениями я спала очень чутко, просыпаясь от каждого еле уловимого звука, доносившегося из колыбельки.

В первых рассветных лучах я склонилась над малюсенькой девочкой, которую папа назвал Наоми, и стала разглядывать ее.

Она родилась без единого волоска. Головка ее была такой маленькой, и мне все казалось, что ей холодно. Я положила ладонь ей на голову – и она тут же прижалась к моей руке. Она не просила есть, а просто хотела, чтобы кто-то побыл с ней рядом.

Я все смотрела на нее, и у меня вдруг странно защемило сердце. Она была очень похожа на меня. То же лицо, только очень маленькое. Такой же нос, такой же огромный подбородок. Мне стало жалко Наоми, и я взяла ее на руки, крепко прижав к себе.

Разве не об этом я молила украдкой? Чтобы в моей жизни появился человек, который понимал бы меня и любил такой, какая я есть! Моя верная и единственная настоящая подруга. Наконец-то!

– Тебе нужен будет чепчик, – сказала я Наоми. – Пойдем.

Даже в такой ранний час папа был в своей студии. Я услышала звон стекла и поняла, что он как-то добыл себе виски. Он говорил, что выпивка помогает ему творить, писать картины. Но я знала истинную причину, потому что по этой же самой причине каждую ночь вскакивала вся в поту от ужаса.

Мучения мамы, конечно, тоже не прошли для него без следа, оставив у него на сердце раны, не видимые никому. Кроме меня.

«Не видеть!» – повторяла я, зашивая маму. И тогда мне казалось, что эти слова помогают. Но все-таки я все видела и запомнила каждую ужасающую деталь.

Я сильнее прижала малышку к себе и пошла вниз по лестнице.

– Без ленточек и кружев, уж прости, – шепнула я ей. – Просто чепчик.

Даже эта задача казалась почти непосильной для меня.

Я положила Наоми на кресло, а сама села к окну, туда, где обычно работала мама. Все лоскуты были для меня какого-то одинакового серовато-грязного цвета. Я стала искать стопку тех, что раскроила на чепчики несколько дней назад. Все они были не подшиты, так как мне казалось, что до рождения ребенка еще есть время. Наверное, такое со многими случается.

– Ну вот. Я сейчас, быстренько.

Наоми повернула свою головку набок и стала с любопытством разглядывать меня своими глазенками, белки которых сверкали в полумраке комнаты.

Я устроилась поудобнее и принялась шить. Стежок, еще стежок. Белая нить по белому хлопку. Стежок за стежком. Белым по белому.

Красное!

Я вздрогнула. Нет, это просто блики в темноте. Нет ничего красного.

Наоми начала хныкать.

Я поежилась и продолжила шить.

Сделала еще три стежка – и мои руки начали дрожать. Кровь, море крови вокруг…

Как только я взялась за иглу, на меня нахлынула паника. Все эти ужасные картины начали опять проноситься перед моим внутренним взором: кричащая мама, ее истерзанная плоть, море крови… Я ничего не могла с этим поделать.

Продолжая шить, стежок за стежком, я думала уже только об этой ужасной кровавой ночи. Но руки работали сами, выполняя привычную работу.

Наоми уже не хныкала, а рыдала во весь голос.

* * *

Я обманула сестренку. Мне потребовалось очень много времени, чтобы просто подрубить чепчик. Моя душа была сплошной раной, зашитой наспех. И шов этот был очень непрочный. Казалось, он вот-вот разойдется. Мне часто приходилось останавливаться и ждать, пока в глазах не перестанет двоиться.

Были моменты, когда кровавые видения исчезали, переставая мучить меня. Я часто думала о пистолете, что лежал в ящичке у папы. Представляла себе, как прижимаю его дуло к своему виску… Какое облегчение это принесло бы мне!

В один из таких моментов я вдруг услышала чьи-то неуверенные шаги. Вздрогнув, я обернулась. Мама, пошатываясь, спускалась по лестнице. Она была бледной тенью самой себя, привидением. Впалые щеки, запекшиеся потрескавшиеся губы.

– Ты зачем встала? Ложись сейчас же! – прошептала я.

– Рут, мне нужна твоя помощь! – Ее голос был каким-то низким, пугающим.

– Что случилось? Тебе плохо?

– Нет. Но я задолжала много работы миссис Метьярд. Будет большой штраф.

Мама дрожала всем телом, прикрытым лишь тонкой ночной рубашкой.

– Мама, ну какая сейчас работа?!

Я подбежала к Наоми, чтобы проверить, не разбудила ли ее своим восклицанием. Малышка крепко спала, зажав в кулачке уголок одеяльца, что я положила ей под щечку, и посасывая во сне его краешек.

– Мама, ну о чем ты? Ты еле на ногах стоишь!

Словно в подтверждение моих слов, она пошатнулась и еле успела ухватиться за перила, но при этом упрямо закачала головой:

– Станет еще хуже, если у нас не будет денег на хлеб и уголь. Мне нужно работать.

Завязав последний узелок, я обрезала нитку и подняла чепчик для Наоми к свету. Сквозь тонкую ткань просвечивали мои пальцы.

– Ты поможешь мне, Рут? Ну пожалуйста! Мне стыдно просить тебя. Я вижу, что тебе и так приходится много делать сейчас по дому и для малышки. Но мне ни за что не справиться одной, даже если работать ночи напролет.

До рождения Наоми я ждала заказов от миссис Метьярд как манны небесной. Сейчас взяться за эту работу для меня было так же страшно, как оседлать резвого скакуна. Я потратила несколько часов, отгоняя кровавые видения, – и все только ради этого маленького простенького чепчика. Как же я справлюсь со сложными заказами от миссис Метьярд?

Я молча подошла к Наоми, приподняла ее головку и надела чепчик. Веки ее глазок слегка подрагивали, пока я завязывала ленточки у нее под подбородком.

– Ну вот! Так-то лучше.

Наоми вдруг открыла глаза и удивленно посмотрела на меня.

И меня опять накрыло этой удушливой волной: вокруг лужи крови, как на бойне, и этот тошнотворный запах… Я часто задышала, в горле у меня мигом пересохло.

– Рут, ты будешь мне помогать?

– Мама, я сейчас, сейчас…

Едва способная видеть сквозь красные пятна, мерещившиеся мне повсюду, я схватила маленькую Наоми и прижала к себе. Ее сердечко стучало рядом с моим.

Мне казалось, что если я буду держать ее на руках, прижимать к себе крепко, то тепло ее маленького тельца прогонит мои видения прочь.

– Что ты делаешь, Рут? Вернись сейчас же!

Я поднялась по лестнице, крепко прижимая к себе Наоми, и вбежала в нашу комнату. Постепенно красные пятна ушли, видение исчезло. Я сидела на краю своей кровати, держа на коленях Наоми, которая продолжала таращиться на меня.

Бедняжка! Что за жизнь у нее с самых первых дней? Личиком явно не красавица, кругом нищета, отец – пьяница. У нее даже нет нормальной матери. Есть что-то вроде сиделки, роль которой поочередно исполняем мы с мамой. Я забрала у Наоми одеяло, которое она так и не выпускала из рук. Какое оно простецкое и заурядное! Она достойна лучшего. Надо его хоть как-то украсить.

Я положила Наоми в колыбельку и накрыла своей шалью.

Мама ждала меня внизу. Смогу ли я шить бок о бок с ней? Как бы не участились мои приступы паники, эти кровавые видения… Как мне пережить все это? Где найти силы? Я видела только один ответ на этот вопрос.

Трясущимися от волнения руками я достала из своего тайника главное «сокровище» и развернула ситцевый сверток. В нем лежало мое произведение: корсет из коричневой плотной ткани со вставками из парусины, персикового ситца и бежевой саржи. Я обшила каналы для шнуровки нитью сливового цвета. Кое-где корсет был запачкан кровью моих стертых пальцев.

То, что у меня в итоге получилось, нельзя было назвать особенно изящным. Миссис Метьярд наверняка скривила бы губы, увидев его. Да я и сама, несмотря на всю свою гордость, видела много недочетов. Корсет был коротковат. Я не учла того, что материал подсядет, когда я продерну шнуровку. Но все-таки я сама сделала его.

Я надела корсет и затянула шнуровку, почувствовав, как она обхватила меня, придавая телу новые очертания. Поверх корсета я надела рубашку. Корсет был совсем не заметен. Только я знала, что он на мне. Это был мой секрет. И мой талисман.

Спускаясь по лестнице, я увидела, что мама сидит у окна и трет глаза, безуспешно пытаясь вдеть нитку в иглу. Глаза ее уже начали слезиться от напряжения. Она пробовала снова и снова, но нить совсем не слушалась.

– Дай-ка мне! – сказала я и, облизнув кончик нити, в один миг продела ее в игольное ушко.

– Спасибо! – грустно улыбнулась мама. – Я разучилась шить всего за пару дней! – попыталась она перевести все в шутку.

Я села в кресло – и спина моя при этом осталась удивительно прямой. Без корсета мое тело расплылось бы по креслу, как бесформенная медуза. А в корсете я просто не могла не сохранять идеальную осанку. Я отодвинула свое кресло в глубину комнаты, подальше от мамы. Это должно помочь сосредоточиться на работе. Не обязательно сидеть у окна, хотя в городе весной все еще достаточно тусклый свет. Мама однажды сказала мне, что за городом весна кажется чистой, светлой и полной сладких ароматов. Но для меня весна – это зловоние, что приносит ветер от вскрывшейся реки, и извечная грязь на мостовой.

– Ты могла бы начать вон с той стеганой юбки? – попросила мама. – Ее надо сдать уже завтра.

Я глубоко вздохнула и принялась за работу.

То ли из-за новых ощущений в корсете, то ли из-за срочности заказа, но видения не так сильно мучили меня на сей раз. Перерывы между ними были длиннее, и проходили они быстрее. Одним словом, мне удалось на время забыться. В какой-то момент я подумала, что даже рада вновь работать с мамой – это будет отвлекать от будничных забот.

Как только начало смеркаться, мама встала и зажгла сальную свечу. Она молчала, но я видела, как наморщен ее лоб. Мама явно пребывала в тягостных раздумьях. Раньше она зажигала свечу только далеко за полночь.

Воспользовавшись тем, что мама отвернулась, я украдкой отрезала немного серебряной нити для украшения одеяла Наоми. Я могла позволить себе вышить только что-то крошечное, чтобы мама не заметила и не догадалась, что я ворую материалы миссис Метьярд.

Гладью, так аккуратно, как только могла, я вышила маленького серебряного ангелочка в нижнем правом углу одеяльца. Он слегка поблескивал в тусклом свете, и я довольно улыбнулась.

– Нет, я так больше не могу! – вскрикнула вдруг мама так громко, что я даже подскочила от испуга. – Здесь слишком темно, я не могу так работать! Темно ведь, Рут?

Я оглядела комнату. Тускло светила свеча. Догорал закат, но солнце еще не зашло.

– Ну… темновато, да.

– Я почти не вижу иглу, Рут! Я вообще ничего не вижу!

– Может, поднимемся наверх? Масляная лампа в папиной студии намного ярче…

Мама явно раздумывала над моими словами. Я молча ждала, вколов иглу. Интересно, что она ответит?

– Боюсь, его краски испачкают ткань.

– Нет, если мы сядем у окна и постелем на пол какое-нибудь старое одеяло.

– Похоже, у нас нет выбора, – тихо ответила мама, – иначе я просто не выполню заказ вовремя. Я думаю, папа не будет возражать.

Когда мы собрали все необходимое для работы, я задула свечу. Дымок от нее пару секунд висел в воздухе. Мы начали подниматься наверх. Обычно я шла позади мамы, слегка подталкивая ее. Но сейчас она все время останавливалась, и я решила ее обогнать. Не дожидаясь маму наверху, я открыла дверь папиной студии и вошла.

В последний раз я была здесь еще до рождения Наоми. Атмосфера в студии казалась довольно унылой: на стенах появилось еще больше следов от краски, груда холстов подросла и съехала вбок.

На столе лежало сломанное перо, а рядом с ним… перочинный нож. Тот самый! Опять перед моим взором всплыли эти ужасные картины: вот он сверкает в ночной темноте, и я слышу, как он рассекает живую плоть!

Что за человек мой отец? Он спокойно точит перья тем же ножом, которым он… Ноги мои подкосились.

– Это еще что такое? – воскликнул папа и ухватил меня за плечи. Мне удалось удержаться на ногах, но я тут же заметила, что и его довольно заметно шатает. От отца сильно несло спиртным.

– Рут, с тобой все в порядке?

– Нож… – едва шевеля губами, произнесла я.

Папа посмотрел в сторону стола. Волосы его были взъерошены больше обычного.

– Я тут просто… писал письмо. – Он произнес это каким-то странным голосом. Что-то лежащее на столе явно беспокоило его, и похоже, это был вовсе не нож.

– Папа, убери его, пожалуйста!

Убедившись, что я твердо стою на ногах, он подошел к столу, взял нож, перо и стопку бумаг и положил все это в карман своего коричневого кожаного фартука. Его руки сильно дрожали.

В дверях наконец показалась мама.

– Джеймс, извини за вторжение, дорогой. Ты не против, если мы поработаем при свете твоей лампы? Внизу шить уже невозможно. Слишком темно.

Папа с удивлением посмотрел на нее. Как и я, он прекрасно понимал, что еще недостаточно темно, чтобы зажигать свечи или лампы.

– Ну… пожалуй, да. Только ничего не трогайте!

Мама схватилась за ручку двери:

– Не будем, конечно! Мы устроимся в уголке и расстелем на полу одеяло. Прости еще раз, что мешаем тебе работать, но…

– Вы мне не помешаете, – резко ответил папа. – Я уже закончил на сегодня. Пойду посижу с Наоми.

Он так хотел поскорее уйти от нас, что просто прошел мимо мамы, даже не поцеловав ее. Судя по звуку его шагов, он не свернул в мою комнату, где спала Наоми, а спустился вниз, на кухню. И я опять услышала звон стекла…

– Разве мы все еще можем позволить себе покупать виски? – спросила я.

Мама с тревогой смотрела вслед папе.

– Мне кажется, он перешел на джин.

Я осторожно разложила на полу одеяло и убедилась, что надежно закрыла забрызганный краской пол и холсты. Мама расположилась в папином кресле, а я на полу. Мы работали почти молча. Мама сосредоточилась на стежках, я – на своем дыхании.

Вдох – выдох. Вдох – выдох. При каждом вдохе я ощущала крепкие объятия моего корсета. Мне нравилось это ощущение, и я старалась дышать глубже. Я чувствовала корсет всегда, даже во время моих ужасных видений. И это ощущение помогало.

Когда я оторвала взгляд от шитья, через окно уже пробивались первые рассветные лучи. Я не чувствовала ни рук, ни ног. И у меня болела спина. С большим трудом я встала на колени. Мама так и сидела под лампой, не разгибаясь, но свет не отражался в ее глазах. Зрачки настолько пересохли, что казались каменными.

– Мама, у тебя всё?

– Почти.

Я видела, что это неправда. Ее стопка аккуратно сложенной готовой одежды была гораздо меньше моей. Я глянула на ее шитье и увидела неровные неаккуратные стежки.

– Я могу взять еще…

– Нет, Рут, иди спать.

Вставая на ноги, я едва не упала. Усталость буквально обрушилась на меня. В один миг сказались и бессонные ночи, проведенные в работе над корсетом, и прерывистый сон, перемежаемый кормлениями и укачиванием Наоми. Еле держась на ногах, я взяла одеяло сестры и вышла с ним из мастерской.

Добравшись до своей комнаты, я увидела, что угольки в камине едва тлеют. В их красноватом свете над колыбелькой склонился папа. В руке у него была бутылка. Не с молоком. С джином.

Мне было противно видеть его пьяного рядом с малышкой. Он дышал на нее перегаром! В глубине души я до сих пор ненавидела его за то, что он заставил меня проделать с мамой. И поведение отца во время ее восстановления после этого кошмара не оправдало его в моих глазах. Кто сейчас ходит за молоком, бегает с рассветом за горячими булочками, обваривает руки в попытке справиться в одиночку со стиркой? Не он!

– От нее что, плохо пахнет? Ее надо помыть?

Папа вздрогнул и резко выпрямился, услышав мой голос.

А я намеренно говорила очень громко.

– Нет, она такая молодец! Так крепко спала всю ночь, не заплакала ни разу!

Странно… Я думала, Наоми станет истошно кричать от голода, пока мы с мамой будем работать, и мне придется то и дело давать ей размоченный хлеб. Но она так сладко спала, что мне стало жалко будить ее. Я просто накрыла одеяльцем ее маленькое тельце. Папа заметил вышитого мной ангелочка и улыбнулся. Точнее, попытался улыбнуться, но на деле вышла лишь странная гримаса.

– Она и правда ангелочек, да? А я вот подвел ее… Так подвел…

Сейчас я жалею, что не подбодрила его в тот момент. Надо было найти слова, сказать ему что-то хорошее. Но я слишком устала, совсем вымоталась. Хотелось только одного: чтобы он скорее ушел из комнаты.

– Ведь это я вернул ее к жизни, помнишь, Рут? Нам обоим сначала показалось, что она мертва. Но я не сдался! Растирал ее, шлепал и тряс, и она ожила! – Папа сделал большой глоток прямо из бутылки. – Мне не надо было делать этого, Рут! Надо было оставить ее в мире ангелов…

Я не помнила, как отец растирал и шлепал Наоми. В этот момент я едва не тонула в крови своей матери.

– Папа, ты пьян! – отрезала я. – Хватит нести всякий бред! Дай Наоми спокойно поспать!

Он резко повернулся ко мне, пошатнулся и схватился за колыбельку, чтобы не упасть. Я ожидала увидеть ярость в его глазах – ведь я раньше никогда не отчитывала его. Но он смотрел сквозь меня, в какой-то только ему одному ведомый ад.

– Я скопировал ее, понимаешь? – вдруг произнес он.

– Папа, ты бредишь?

– Та картина с собакой… Я скопировал ее. Я думал, тот художник никогда не узнает об этом…

Я понимала, что папа пытается сказать мне что-то очень важное. Но у меня уже не было сил думать.

– Папа… У тебя проблемы?

Вместо ответа он снова отхлебнул из бутылки. Потом потрепал меня по голове и быстро вышел из комнаты.

Мне едва хватило сил раздеться. Я не стала убирать волосы. Стянув рубашку и чулки, просто бросила их на пол. Мои пальцы потянулись к ряду крючков на корсете. Я собиралась расстегнуть их, чтобы освободить тело от слишком тесных объятий. Но мне не хватало на это сил! Несколько раз я попробовала сделать это на ощупь, однако металлические крючки больно впивались в кровоточащие от долгой работы пальцы.

– К черту! – прошептала я, упала на кровать и, так и не раздевшись до конца, уснула в тот же миг.

10. Рут

Этот жуткий запах: тухлое мясо, гниющая плоть. Я пытаюсь не дышать и убежать – но все напрасно. Запах становится все сильнее, душит меня.

Откуда он? Я никак не могу понять. Вокруг меня одна липкая темнота.

Я слышу какое-то хлюпанье. Осторожно дотрагиваюсь до запястья левой руки. Ее пальцы еле двигаются в какой-то липкой жиже.

Кап, кап, кап… Алые брызги разлетаются повсюду. Красные шарики на фоне беспросветной темноты. Кап, кап, кап… Все быстрее и быстрее…

Алое, пурпурное, бордовое… Тысячи оттенков, как на папиной палитре. Только это не краска. Текстура и плотность совсем другая. Это другая жидкость, но очень знакомая мне…

И она повсюду: у меня в глазах, в ушах, стекает по лбу, я тону в ней!

Стук в дверь выдернул меня из этого кошмарного сна. Я резко села в кровати. Огляделась. В моей комнате никого не было, и она выглядела как обычно: все тот же обшарпанный пол и те же обветшалые стены. Никакого моря крови вокруг. А по лбу у меня стекала не кровь, а капелька пота.

Наоми тоже проснулась. Она закричала так сильно, как никогда раньше. Мне показалось, что я сейчас оглохну от этого крика.

Кто-то опять постучал в дверь. По скрипу половиц я поняла, что папа спускается вниз. То ли чтобы открыть, то ли чтобы сбежать из дома через кухню. Я не стала больше прислушиваться, вскочила с постели и кинулась к Наоми.

В колыбельке я увидела не милое детское личико, а гримасу ярости. Она, наверное, жутко проголодалась. Иного объяснения и быть не может. Малышка всю ночь и почти все утро ничего не ела. Я взяла ее на руки и понюхала, как уже привыкла делать. Она была абсолютно сухая, но пахла все же как-то странно. Не парным молоком, как обычно, а чем-то скисшим. От крика на лобике проступили вены. Ноздри раздувались, и в них что-то булькало. Я промокнула их краешком одеяла – и на нем остались следы зеленоватой слизи.

Мама крепко спала, и я попыталась разбудить ее, держа Наоми на руках.

– Покорми ее!

– М-м-м…

– Наоми! Она хочет есть! Покорми ее!

– О!

Мама еле открыла глаза и принялась распутывать завязки на своей рубашке. Я передала ей сестру и отвернулась.

Наоми фыркнула, как поросенок при виде еды.

– Проголодалась, бедняжка! – погладила малышку мама. – Мне кажется, ей не хватает моего молока. Ты еще даешь ей размоченный хлеб?

– Да, но что-то она все меньше ест его. А что можно сделать, чтобы у тебя было больше молока?

– Мне поможет только сытная еда и вино.

Именно то, что мы больше не можем себе позволить. Я на минутку задумалась.

– Мама, а ты можешь брать больше работы у миссис Метьярд? Я справлюсь! И тогда, может быть, мы сможем покупать тебе настоящую еду, а не только эту бесконечную картошку.

Не успела мама и рта раскрыть для ответа, как Наоми поперхнулась и закашлялась.

Кашель был какой-то странный: глубокий и лающий. Я обернулась.

Что-то было не так. Наоми выглядела странно. Я подхватила ее, прижала к своему левому плечу и три раза сильно стукнула ее по спине. Она срыгнула молоком.

– Наоми в порядке?

– Похоже, просто подавилась.

Я подняла девочку и посмотрела ей в лицо. Ее немного заплывшие глаза на миг встретились с моими, и она снова закашлялась.

Мне надо было сменить рубашку, поэтому я передала Наоми маме и пошла к себе. Мама качала Наоми, стараясь ее убаюкать.

Даже сейчас, после сна и при свете дня я не могла расстегнуть свой корсет. Крючки словно вросли в петли и не слушались. Мне удалось лишь слегка ослабить шнуровку. С большим трудом я вытащила руки из рукавов рубашки и стянула ее с себя. Теперь корсет был прямо на моем теле, на моей коже. Он двигался вместе со мной, вместе со мной дышал.

Наоми кричала без остановки. У меня уже в ушах звенело от ее крика. Наспех переодевшись, я поспешила к ней. У нее в носу продолжало булькать, зеленой слизи становилось все больше.

Мама потрогала ее лобик:

– Должно быть, она простудилась. Она вся горит.

– Я побегу за доктором!

Но мама тут же остановила меня:

– Успокойся, Рут! Это всего лишь простуда. Ты сотни раз простужалась, когда была маленькой.

– Я могу помочь?

– Мало чем. Будем давать ей кордиал Готфри ^[481] и держать в тепле. Вот так. Одеяльце до самого подбородка. Если до завтра ей не станет лучше, дадим настойку ревеня и касторовое масло.

Но на следующий день лучше не стало. Наоми становилось все хуже. Она вся горела и слабела с каждым часом. Настойка ревеня и касторка прочистили ее кишечник, но это не помогло. Переодев малышку во все чистое, умыв и освободив носик от слизи, я стала внимательно осматривать ее.

Выглядела она ужасно. Сначала я думала, что она просто вжимает голову в плечи, но потом поняла, что это шея ее распухла и стала в два раза больше, чем раньше. Во рту у нее все покрылось каким-то серым налетом. На шее появились три розовых пятнышка, словно кто-то надавил на кожу в этих местах. Мне стало не по себе.

– Наоми, тебе трудно дышать?

В ответ она опять закашлялась.

Я дала ей еще немного кордиала. Три капельки на ее маленький язычок. Она доверчиво, безропотно приняла лекарство из моих предательских рук.

Но ни она, ни я тогда еще не понимали, что эти руки уже совершили.

* * *

И вот Наоми перестала плакать. У нее просто закончились силы. Она почти все время спала. Мама думала, это признак улучшения. Но даже во сне Наоми часто заходилась в кашле, заставляя меня вскакивать по несколько раз за ночь.

Шить я не могла. Стоило притронуться к игле, как сердце ёкало: а как же там бедная Наоми? Мама одна работала над заказами от миссис Метьярд, склоняясь над шитьем при свете масляной лампы отца. Едва ли не каждый час я приносила малышку маме, чтобы она еще раз попробовала ее покормить.

– Она почти совсем не сосет грудь, – вздыхала мама. – И с каждым днем все только хуже…

Я заглядывала Наоми прямо в ее впавшие глаза, пощипывала землистые щечки и умоляла хоть немного поесть. Но она только кашляла.

Глаза мамы были полны слез.

– Она так исхудала, Рут! Я не знаю, что делать…

Мое сердце сжалось от ужаса. Как и все дети, я знала, что если взрослый человек плачет, значит, положение просто безнадежное.

– Надо позвать врача! – в сотый раз повторила я. В эти дни я твердила это без конца. Тогда я еще верила в медицину, в то, что принято называть натурфилософией.

– Беги к миссис Симмонс. Ее муж был врачом – светлая ему память! Она уж точно посоветует что-нибудь дельное.

Так быстро я не бегала еще никогда. Миссис Симмонс охотно согласилась прийти и посмотреть малышку. Она была очень хорошая и добрая, эта почтенная полная матрона с кружевным воротничком.

Войдя в дом, мы с ней сразу направились в студию папы. Миссис Симмонс сняла перчатку и потрогала огненный лобик Наоми. Потом она заглянула ей в ротик:

– Боже правый!

Мама в ужасе схватила миссис Симмонс за руку:

– Вы знаете, что это?

– Да, я видела подобную картину раньше. – Миссис Симмонс удрученно замолчала.

Мама не могла решиться повторить свой вопрос.

– Так что же это? – набравшись смелости, спросила я за нее.

Миссис Симмонс продолжала молчать.

– Что? Ради всего святого, что?!

– Мне так жаль, дорогие мои… Но это… «удушающий ангел»! ^[482]

Мама в ужасе вскрикнула:

– Что?!

Миссис Симмонс положила мне руку на плечо. Рука показалась мне свинцовой.

– Мне так жаль, девочка моя. «Удушающий ангел» поцеловал твою сестренку.

Что?! Ангел?! Но это же невозможно!!! Или…

Я выбежала из мастерской, едва не сбив папу с ног.

– Что случилось? – вскрикнул он. – Рут? Что случилось?

Не ответив ему, я вбежала в свою комнату и захлопнула дверь. Я кинулась к колыбельке и едва не рухнула рядом с ней. Одеяло Наоми лежало на полу. В правом нижнем углу сверкал вышитый мной ангелочек. Я подняла это лоскутное одеяльце дрожащими руками… и принялась яростно рвать его!

Ткань была тонкой и легко поддавалась. Быстрее, еще быстрее! Клочок за клочком! Белые нити и вата разлетались по всей комнате. Уже все вокруг было в лоскутках и вате, но я все рвала и рвала… Нужно распустить все до последнего стежка!

– Рут! – окликнула меня мама.

Отдышавшись, я окинула комнату взглядом. Колыбелька была полна лоскутков, обрывков ваты и ниток. Серебряная нить пропала совсем. От ангела не осталось и следа.

– Рут, иди сюда сейчас же!

Я думала, что если разорву одеяло, уничтожу этого жуткого ангела, то Наоми станет лучше. Но… войдя в мастерскую папы, я увидела Наоми, лежащую без движения на столе. Вокруг нее стояли папа, мама и миссис Симмонс. Губы Наоми совсем почернели. Между ними торчал ее болезненно красный язычок.

– Прости меня, Наоми, прости, – в ужасе лепетала я. – Я не хотела…

Глаза Наоми закатились, и мы услышали ее последний хриплый вздох.

Мамины рыдания, попытки остальных вдохнуть жизнь в бездыханное измученное тельце Наоми, слезы горя и отчаянные мольбы – все это я видела как в тумане. Но не могла отвести взгляда от шеи малышки с тремя пятнышками, очень напоминавшими следы чьих-то пальцев. Эти пятнышки изменили цвет: стали не красными, а серыми. Я приложила к ним свои дрожащие пальцы, и они точно совпали с этими отметинами.

11. Доротея

Весна в самом разгаре. Как же я люблю это время года, когда проклевывается первая чистая зелень, свет становится мягким и возникает ощущение, что весь мир освобождается от какого-то кошмарного сна! Снег совсем растаял, исчезла мокрая грязная каша под ногами, но еще не появилась летняя пыль. В такое время можно дышать полной грудью и гулять, не боясь замочить ноги или испачкать обувь.

Розовые лепестки устилают нам дорогу. Мы с Тильдой идем по Ботаническому саду к нашей заветной лавочке. На газонах уже не подснежники и крокусы, а, как вдохновенно писал мистер Вордсворт ^[483], «нарциссов хоровод».

Быстро нагнувшись, я срываю один цветок, чтобы полюбоваться им. Его лепестки похожи на кусочки свежего сливочного масла.

– Вообще-то здесь запрещено рвать цветы! – укоряет меня Тильда.

– Тише! Это не для меня!

Я все думаю о тех женщинах, которых навещаю в тюрьме. Они отрезаны от всего мира, не видят его пробуждения, не слышат радостного щебетания птиц. Конечно, есть площадка для прогулок, но пройдут годы, пока деревца подрастут. Сейчас же там царит вечная зима.

Мы с Тильдой садимся на белую железную скамью. Та еще не успела прогреться на солнце, и я чувствую холод даже сквозь юбки.

– Не следует вам здесь сидеть, мисс, – как обычно, ворчит Тильда. – Еще только весна и слишком холодно!

Вообще-то она абсолютно права: без движения я сразу стала зябнуть на прохладном ветру. Солнце хоть и стало ярче, но не набрало еще силу. Однако не в моих правилах безропотно соглашаться, поэтому я просто отмахиваюсь от Тильды:

– Пустяки!

Мимо нас проходит няня с коляской и тремя спаниелями. И вот наконец появляется слегка запыхавшийся Дэвид. По воскресеньям у него выходной, и он в штатском. Хотя я понимаю, что в Лондоне полицейским иногда приходится работать и по выходным.

– Констебль Ходжес, какой сюрприз!

На нем серовато-коричневый костюм, жилетка втонкую красную и зеленую полоску. Эти цвета освежают его лицо. Без полицейского цилиндра он выглядит чуть ниже ростом и не таким серьезным.

– Мисс Трулав!

Он приподнимает коричневую шляпу, что позволяет мне на миг увидеть его волосы. Они не напомажены по последней моде и слегка вьются. Волосы у него какого-то неопределенного цвета и похожи на иголки ежа, но это ничуть не портит Дэвида.

– И как это молодой леди пришло в голову присесть на лавочку на таком прохладном весеннем ветру! И почему ваша компаньонка не ругает вас за это!

Тильда смотрит на Дэвида так, словно готова обрушить на него все ругательства.

– О, ругает, и еще как! Вы просто пропустили это… – отвечаю я с легкой улыбкой.

На щеках его играют солнечные зайчики. Какой же он красивый на фоне этих ранних цветов и свежей зелени! Мне нравится его юмор, его манера постоянно подшучивать. Ведь сами обстоятельства, что свели нас вместе, были довольно смешными. Пока мы перешучиваемся, я украдкой разглядываю его и еще раз убеждаюсь, что ему нет равных. Вокруг меня множество мужчин более благородного происхождения, но Дэвид – единственный, кого я действительно уважаю. А ведь именно уважение – залог крепкого брака. К сожалению, я слишком хорошо знаю, что значит быть под властью мужчины, которого по-настоящему не можешь уважать.

– Пропустил? Правда? Тогда не сочтите за наглость, но я присоединяюсь к ней и тоже стану журить вас за то, что не бережете себя. Да вы только посмотрите на небо! – И правда: его весеннюю голубизну быстро затягивала белая пелена, похожая на молоко. – Позвольте мне немедленно увести вас в теплицу. А то вдруг вы простудитесь? Ваш отец никогда мне этого не простит.

Тильда фыркает, а я сдерживаю смешок. Простуда стала бы моим самым невинным прегрешением, по мнению папы.

Дэвид галантно берет меня под руку, и мы идем в сторону огромной теплицы в середине Ботанического сада. Тильда следует за нами. Подол моего нового цветастого платья запачкался, волочась по дороге. На котелок Дэвида то и дело падают лепестки. Но мы не замечаем этого. Мы вообще не замечаем ничего, кроме тепла наших ладоней и того, как плавно и в такт мы шагаем по дорожке сада. Мы словно парим в танце любви. Мы созданы друг для друга.

Если бы увидела сейчас того самого воришку, что в тот день выхватил у меня ридикюль и пустился с ним наутек, то поблагодарила бы, ведь без него я не встретила бы свою любовь.

Около входа в теплицу нас встречают пышные кусты магнолий. Еще пара солнечных дней, и они зацветут. Тюльпаны на газонах тоже пока не раскрылись. Им нужно еще немного ласки весеннего солнца, и тогда они превратятся в пурпурный ковер. А вот и сама теплица, по форме напоминающая опрокинутый корпус судна. Только вместо дерева и медных скоб здесь более изящные материалы – стекло и блестящий металл. Если бы не запотевшие окна, можно было бы принять эту конструкцию за корабль-призрак.

Дэвид свободной рукой распахивает дверь, и меня сразу накрывает волна теплого воздуха.

Мы вступаем в зачарованное царство пышной зелени. Под самой крышей теплицы раскинули свои огромные листья пальмы. А какие приятные и свежие ароматы! Есть и пальмы пониже, растущие в больших глиняных кадках. Стволы у них шершавые, в маленьких чешуйках-ромбиках, напоминающих кожуру ананаса.

Теплица полна посетителей: здесь можно встретить и парочки с бдительными компаньонками, и шумные компании из нескольких человек. К счастью, я не заметила никого из знакомых, и мое с Дэвидом появление не вызвало ни у кого интереса. Эта теплица – наш маленький мирок, наше тайное место. Мы сворачиваем направо. Широкие листья какого-то экзотического растения скользят по нашим плечам. Пару раз я различаю недовольное ворчание у себя за спиной. Скорее всего, это Тильда, лицо которой задевают отпущенные мною ветки.

– Как у тебя дела? – ласково сжимает мою руку Дэвид. – Мы не виделись, кажется, целую вечность!

– Да, целую вечность, и я рада, что она наконец закончилась.

Дэвид хмурится:

– Что случилось?

– Ничего серьезного… Так, мелкие неурядицы. Я редко бываю в тюрьме в последнее время. И в своих исследованиях в области френологии совсем не продвинулась.

– Да? Странно… Я думал, эта девочка, Рут, будет занимать твои мысли по крайней мере пару месяцев…

Пару месяцев?! Да мне не хватит и нескольких лет, чтобы понять ее душу! Когда я думаю о ней, понимаю, что распутать все хитросплетения в ее сознании так же сложно, как разобрать на волокна ту толстую пеньковую веревку, что она теребила в руках в мой первый визит к ней.

– Она, безусловно, интересует меня, Дэвид. Но я не ожидала, что эта девочка будет настолько… не в себе.

Легкая улыбка трогает губы Дэвида.

– Не ожидала? Дотти, сделать то, что совершила она, мог только сумасшедший человек.

– Я не учла этого. Возможно, ты и прав. Но я уже изучала форму черепов женщин-убийц. Миссис Смит, миссис Рэн… Прочитав твои бумаги, я надеялась, что получу возможность изучить форму черепа человека очень… порочного. Человека на ранней стадии развития порока.

– Ну… я скорее рад, что эта девочка все же не оказалась такой.

– А я вот не рада совсем! Представляешь, как было бы здорово, если бы нам удалось создать некую классификацию особенностей строения черепа человека, явно свидетельствующих о его предрасположенности к тем или иным преступлениям. Ведь эти особенности можно было бы выявлять в раннем возрасте! Сколько горя удалось бы предотвратить! И насколько облегчить работу полиции!

Он некоторое время молчит, обдумывая мои слова, и в наступившей тишине до меня долетают звуки падающих капель.

– Ты же знаешь, Дотти, я не приверженец натурфилософии. Мне не нравится идея о том, что особенности характера человека предопределены формой его черепа. Ведь это означает отсутствие свободы выбора. – Дэвид прокашливается. – Скажи, а какая же она, по-твоему, эта Рут Баттэрхэм? Она что, действительно сумасшедшая?

Сумасшедшая? Нет, не совсем…

– Знаешь, она скорее просто безнадежно невежественна, – медленно говорю я. – Представляешь, уверяет меня, что убила свою сестру, наслав на нее «удушающего ангела»!

Дэвид вздрагивает:

– Это что, дифтерия, что ли?

– Да-да! Весьма распространенная детская болезнь. К сожалению, она очень опасна. Резкий отек глотки – и младенец задыхается. Так вот, представь себе: когда сестренке стало совсем плохо, они позвали соседку, и та сказала, что всему виной «удушающий ангел». Ты же знаешь, что в народе эту болезнь называют именно так. Ну а эта дурочка всерьез полагает, что она – и она действительно верит в это! – призвала этого ангела к своей сестре, чтобы тот убил ее!

Я вижу, что Дэвиду стоит огромных усилий не рассмеяться.

– О господи! И как же она его призвала? Неким магическим заклинанием?

– Нет! При помощи иглы и нитки! Она вышила ангелочка на одеяльце малышки!

Дэвид больше не может сдерживаться, и на его лице появляется снисходительная улыбка:

– О боже! Похоже, ее придется перевести в психиатрическую лечебницу.

– Если меня не увезут туда раньше, Дэвид! На этой неделе я чуть не лишилась рассудка, заказывая все эти цветочки и салфеточки в тон. Папа задумал прием в честь моего дня рождения…

По поджатым губам Дэвида я вижу, что он обиделся.

– О, милый, не надо так! Ты же понимаешь, мне это не в радость, ну ни капельки – ведь там не будет тебя!

– Ну, ты вряд ли была бы рада видеть меня у себя в гостиной… Среди всех этих расфранченных представителей высшего общества… Я выглядел бы нелепо, – тихо говорит он.

– Нелепо? Да нет же, наоборот! Скорее они выглядели бы нелепо рядом с тобой, с этими их глупыми бабочками и шелковыми платочками. Если бы ты появился там, то этим бы показал, что все их наряды – мишура, пустая трата времени и денег. Ты же знаешь, я ненавижу светские приемы и всегда ищу повод отвертеться от их посещения. Но тут…

С наигранно виноватым видом я склоняю голову набок. Конечно, ему не может нравиться эта картина: я в шикарном платье, окруженная не менее шикарно одетыми молодыми джентльменами, эдакими марионетками, которых за ниточки будет дергать в этот вечер мой отец. Да меня и саму она не очень-то прельщала, и меньше всего – этот хваленый сэр Томас Бигглсуэйд. Мне почему-то кажется, что в этот раз будет очень трудно отвадить очередного жениха, которого хочет навязать мне отец.

– И все же, Дотти, разве тебе не хочется просто повеселиться?

– Если честно, я, может, и повеселилась бы немного, но перспектива присутствия там одной дамы не оставляет и шанса на радость и веселье. Меня трясет от одного ее имени! А я вынуждена была пригласить ее по настоянию отца…

– Миссис Пирс? – спрашивает Дэвид с сочувствием в голосе… Если бы не присутствие Тильды, он бы в знак поддержки обнял меня.

– Я ничего не могла поделать. Папа не оставил мне выбора.

– Ох, моя бедная Дотти!

Дэвид приостанавливается и поглаживает рукой огромный лист пальмы.

– А почему бы тебе не…

Я тоже останавливаюсь рядом с Дэвидом и смотрю ему прямо в глаза.

– Почему бы тебе не начать свою жизнь? – продолжает он. – Ты была хозяйкой в этом доме столько лет, тебе будет трудно уживаться с другой женщиной. Даже если твой отец остановил бы выбор на самой достойной.

– Да, Дэвид, похоже, ты прав…

– Ну и пусть! Пусть он женится на ком хочет! Удачи ему! А когда они хватятся тебя, мы будем уже далеко, в нашем маленьком уютном домике. И бог с ними, с деньгами. Мы не пропадем!

Наивная, чистая душа! Как бы я хотела быть хоть немного такой, как он! Я не сомневаюсь, что он смог бы это сделать: все забыть и простить, начать с чистого листа. Но одна мысль о том, что в нашем с отцом доме, в котором долгое время хозяйкой была моя милая мамочка, воцарится эта жуткая особа… Одна мысль об этом рождает во мне столько черных и нехристианских чувств, что они смогли бы отравить нашу жизнь, где бы мы ни были.

– Если честно, мой дорогой, я думаю, что он добивается именно этого: чтобы я вышла замуж и покинула наш дом, и тогда его любовница наконец сможет занять мое место.

Между пальмами мелькает Тильда, и от меня не ускользает ее очередной колкий взгляд.

– А если у них будут дети, то я не смогу получить дом в наследство.

– И что? Как это может повлиять на нашу жизнь?

– Не сильно, я думаю. Но моя мама там, на небесах, вряд ли будет рада такому повороту событий…

В густой листве медленно поднимается облачко пара. Воображение тут же подсказывает, что это дух моей мамы, мятущийся, не знающий покоя и никогда не покидающий меня.

– Это прежде всего ее дом, понимаешь? Папино состояние – это в основном ее деньги. И ты только представь, что все это достанется ужасной миссис Пирс и ее детям!

– Твоей маме больше всего хотелось бы только одного: чтобы ты была счастлива, Дотти!

Я смотрю на его честное молодое лицо, на котором из-за жары выступили мелкие капельки пота. Да, в этих вопросах он никогда не сможет понять меня до конца. У него череп такой правильной формы, без единого изъяна… Достойнейший человек. А у меня же на черепе…

– Я думаю, твоя мама спросила бы тебя то же, что и я вот уже столько раз спрашивал: чего ты медлишь? Чего именно ждешь?

Я пытаюсь подобрать нужные слова для ответа, но не могу. Если честно, я жду какого-то чуда. Жду, что найдется способ выйти замуж за того, кого я люблю, не услышав при этом, как за моей спиной навсегда захлопнутся двери родного дома. Я хочу стать женой Дэвида, не перестав быть дочерью моей матери. Ну не может мир быть таким жестоким, чтобы ставить меня перед выбором: или любовь, или то, что принадлежит мне по праву.

– Ты прав, время идет… – медленно говорю я. – Мне стоит назначить дату…

В это мгновение перед нами появляется Тильда. Щеки ее горят, но явно не от смущения. Она вся красная, как помидор.

– Прошу прощения, мисс, но нам лучше поспешить домой.

12. Рут

Наш дом стал похож на усыпальницу: плотные занавески задернуты, ни один лучик света не проникает в комнаты; все часы остановлены и показывают время последнего хриплого вздоха Наоми. Плакать я больше не могу. Нет ни сил, ни слез. Порой мне кажется, что сердце мое вообще перестало биться.

Ночью меня продолжают мучить кошмары. В них уже не потоки крови, сопровождавшие момент рождения Наоми, а ее мучительная агония. Я вижу ее маленькое личико, белое, как мел. Иногда оно как две капли воды похоже на мое. А иногда я вижу свою руку, плотно сжимающую ее шею. В такие моменты я плачу во сне и молю, чтобы кто-то остановил меня. Но никто не подходит ко мне, чтобы успокоить и приласкать, сказав, что это всего лишь дурной сон. Убитые горем, родители не отходят от тельца бедной Наоми. Они оставили меня одну с пустой колыбелькой в комнате. Меня крепко обнимал только мой корсет. Казалось, он врос в мое тело.

У нас не было отложенных денег, даже «на черный день». Мы очень боялись, что Наоми придется просто положить в общую могилу. Но добрая миссис Симмонс организовала сбор пожертвований на похороны малышки, и этих денег хватило на то, чтобы мы смогли похоронить ее на кладбище при церкви.

– Господи, мне так стыдно, – повторял без конца отец. – Я даже не могу похоронить мою маленькую дочку…

Можно подумать, что это и есть главное свойство хорошего отца – возможность похоронить своего ребенка.

В день похорон Наоми солнце, как назло, ярко светило с самого утра, и на небе не было ни облачка. Мама еле шла, опираясь на руку папы. Лицо ее было закрыто длинной черной вуалью, края которой доходили до середины юбки. Каждый шаг давался ей с большим трудом.

У меня же настрой был совсем другой: я стояла позади родителей и держалась довольно стойко.

Тело Наоми погрузили на обыкновенную тачку. Так и повезли в последний путь бедняжку, закутанную в пеленки. Колеса с неуместной веселостью запрыгали по мостовой.

Мы медленно шли за тачкой. Вокруг нас расцветало молодое лето. Жаркий ветерок доносил всевозможные запахи с реки, а иногда до нас долетал другой запах, шедший явно из тачки: тяжелый и гнилостный, словно от тухлого мяса.

Я обливалась по́том в своей лучшей блузке, которую покрасила в черный цвет специально для похорон. Под ней меня все так же крепко сжимал корсет, отчего было еще тяжелее. Я изнемогала от жары и духоты по заслугам. Но бедная Наоми не заслужила таких нищенских похорон. Ее маленькое тельце тряслось в тачке и покрывалось пылью, летевшей из-под колес. Как жаль, что собранных денег не хватило даже на самый дешевый гробик! Но похороны – это довольно дорогостоящее дело, и очень прибыльный бизнес, мисс, вы же знаете…

На ярко-голубом небе по-прежнему не было ни облачка. Мы зашли на территорию церковного дворика. Повсюду скульптуры ангелов и замшелые каменные черепа, тонущие в зарослях папоротника и крапивы. Мы обступили прямоугольную свежевырытую могилку. Такую малюсенькую… Прямо как выгребная яма…

А ведь совсем недавно мы таким же составом крестили Наоми в нашей маленькой часовне… Но сегодня на лице священника читалось страдание. И голос его был очень хриплым, когда он произносил: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога».

Мама стояла, не шелохнувшись, пока не услышала тот гулкий звук, с которым тельце Наоми опустили в землю. В этот момент мама просто сложилась пополам, сотрясаемая рыданиями. Папа с большим трудом удержал ее, рыдая в голос вместе с ней, а мне хотелось быть где угодно и с кем угодно, только не созерцать это душераздирающее зрелище.

Викарий начал свою надгробную проповедь. Он много говорил об особой милости Господа к детям. Вот сейчас, думала я, сейчас кто-нибудь посмотрит на меня и догадается, что я натворила. И у меня просто разорвется сердце. Но никто не бросился на меня с обвинениями в смерти Наоми. Господь не испепелил внезапным ударом молнии. Комья земли посыпались на тельце Наоми. Даже из моих рук. И снова ничего. Викарий благословил меня, как и всех остальных, и напутствовал жить, любить и служить Господу.

* * *

Когда мы вернулись домой, все вокруг выглядело обветшалым и серым, словно под слоем ила. Серые тени тянулись из-под стульев и кресел в сторону кухни, где мухи летали над кадками с недостиранной одеждой.

В раковине громоздилась гора грязной посуды. В последнее время у меня не хватало сил даже на это. На следующий день после того, как Наоми не стало, ко меня пришли первые месячные – печать Каина ^[484], как я подумала сразу. Так что стирки накопилось больше, чем обычно. В доме пахло кровью, грязью и прогорклым жиром – одним словом, смертью.

Мама была еле живая. Она с большим трудом дотащилась до кресла и рухнула в него.

Папа от двери пошел сразу к коробке, в которую я сложила все вещички Наоми. Он стал перебирать их, вынимать и подолгу разглядывать. Казалось, каждая вещь вытягивала частичку его души. Еще немного, и он совсем зачахнет.

Наконец папа остановил свой выбор на простеньком чепчике, который я совсем недавно сшила для Наоми, все еще хранящем запах маленькой головки моей сестры. Папа бережно сложил его и засунул во внутренний карман, расположенный у самого сердца.

Какая гнетущая тишина в доме! Ни детского плача, ни тиканья часов… Только жужжание мух, это нескончаемое назойливое з-з-з мерзких спутниц гниения и распада.

Папа поднял на меня свои остекленевшие глаза, но я не могла утешить его. Я была просто опустошена горем.

– Я… как же дальше жить? – еле слышно спросил он.

– Работать! Писать картины, чтобы нам было что есть! Или ты разучился? – В голосе мамы было столько металла, что мы с папой невольно вздрогнули.

Я никогда не слышала, чтобы она с кем-то говорила таким тоном. Но когда я взглянула на нее… Она словно постарела на несколько десятков лет за один этот день, превратившись в сгорбившуюся уродливую старуху. Горе лишило ее остатков красоты и грации.

– Джемайма, как я могу думать о работе?! Наша малышка…

– У нас есть еще одна дочь, – все тем же тоном отрезала мама. – И я очень хочу, чтобы хоть она осталась в живых, если ты не против, конечно.

В один миг настроение в доме сменилось с горя на ярость. Папа молча смотрел на маму, часто дыша и раздувая ноздри, как разъяренный бык.

– Так вот ты как думаешь! По-твоему, в смерти Наоми виноват я?!

– Не произноси ее имя! – прошипела мама. – Не смей больше никогда произносить ее имени!

Они снова молча уставились друг на друга, и в их глазах пылала ненависть от взаимных обвинений. Мне так хотелось сказать им правду, чтобы они перестали ругаться, но я и рта раскрыть не смела.

– Но кто знает, смог ли бы врач спасти ее! – сказал наконец папа. – Ты же слышала, что сказала миссис Симмонс: ее муж видел много детей, которые…

– Но у нее хотя бы был шанс! – взвизгнула мама. – Наоми не была бы такой худенькой и болезненной, если бы мы могли позволить себе нормальную еду и достаточно угля! Господи, я как вспомню ее тоненькие ручонки! Да лучше было сразу сдать ее в сиротский приют!

– Возможно, я мог бы писать больше и мои картины были бы лучше, если б мою мастерскую не превратили в свалку женского барахла!

– Мне пришлось работать там, у тебя, Джеймс.

– Пришлось? Что за чушь!

– Да, пришлось. У меня не было выбора!

– Что за бред! Почему тебе понадобилось захламлять единственное место в доме, где я мог творить, своими…

– Потому что я уже почти ослепла! – закричала мама. – Я уже почти ничего не вижу, даже в «святая святых» – твоей мастерской! Ты слишком долго заставлял меня портить глаза за шитьем внизу, почти в полной темноте. И теперь я совсем слепа! Слепа, Джеймс!

В доме повисла гнетущая тишина.

– Слепа? Как это? – ошарашенно пробормотал папа.

– А вот так! Я почти ничего не вижу! – заходясь в рыданиях кричала мама, и слезы ручьями текли из ее потускневших глаз. – И я больше не могу шить! Так что тебе придется самому как-то содержать нас.

В этот момент что-то оборвалось внутри меня и погрузилось на самое дно души, как погружается на дно пруда пропитавшийся водой сухой лист. Потому что я давно обо всем догадалась.

Папа кинулся на кухню и стал шарить по шкафам в поисках выпивки. Послышался звон бутылок. Чпок! – и вот он уже откупорил очередную.

– Ну конечно! – кричала мама в истерике. – Скорее выпить! Это точно поможет всем нам! На Наоми денег не было, но на джин находятся всегда!

Папа схватил бутылку и рванул к двери. Мама устремилась за ним. Она не успела ухватить его за рукав, но успела схватить бутылку. Пару мгновений они отчаянно боролись. Набухшие вены пульсировали у них на шее. Но вот бутылка выскользнула из рук папы, мама вырвала ее и тут же с размаху швырнула о стену. Тысячи мелких осколков разлетелись по полу, и резкий запах заполнил всю комнату.

– Будь ты проклята! Мне надо было оставить тебя там, где я нашел тебя, – гнить в деревне!

– Да, мне надо было остаться там!

Папа с силой оттолкнул маму и взбежал вверх по лестнице. Я слышала, как он хлопнул дверью мастерской и начал громить там все подряд.

Мама снова рухнула в кресло и громко разрыдалась.

Хорошая дочь бросилась бы к ней, обняла ее колени и утешала бы как могла. Или кинулась бы к отцу и стала успокаивать его. Но я просто убежала на кухню, засиженную мухами, – вот мое место! – и захлопнула за собой дверь.

Руки машинально взялись за белье и принялись отжимать его. Холодная чистая вода, в которой я его замачивала, стала гнойно-зеленого цвета. В тазу утонуло несколько мух. Их тельца безвольно качались на поверхности.

Вообще я стирку не люблю, но сейчас была рада занять хоть чем-то свои руки: это немного отвлекало от ужаса всего происходящего. Мне было приятно осознавать, что хотя бы руки мои двигаются в определенном ритме и с определенной целью, ведь в голове царил полный хаос, настоящие содом и гоморра. Я вынесла таз с грязной водой и вылила ее в выгребную яму за домом. Глядя, как она медленно растекается по зловонной куче, я думала о том, как это нелепо: Наоми уже умерла, а я продолжаю стирать ее вещи. Запах ушел, но грязь кое-где осталась. Она крепко пристала к одежде и никак не хотела отстирываться.

Я поставила воду на огонь и стала искать щелок для стирки, но натыкалась только на следы пребывания мышей. На одном из шкафчиков папа сорвал дверцу с петли.

Он же видел того ангела, что я вышила на одеяле Наоми. Почему он не припомнил мне это? Почему не набросился с обвинениями на меня? Наверное, просто не мог поверить в то, что крошечный вышитый ангелочек мог призвать этого «удушающего ангела». Я и сама с трудом верила в это.

Над чанами с водой заклубился пар.

Но ведь все сходится! Сначала та невеста, для которой я вышивала перчатки. Похоже, я передала ей свое отчаяние через нить, которую использовала для цветов и бабочек. Потом корсет. Я сделала его сама, но он получился такой тугой, что я не смогла снять его!

Мои мысли и нить. Я вижу неразрывную связь между ними.

Вода в чанах начала закипать, и на поверхности появились большие пузыри.

А мне теперь надо беречь себя. Ведь раз мама почти ослепла, то всю работу от миссис Метьярд придется делать мне.

И вдруг в голове молнией вспыхнула мысль, которая заставила меня разжать руки и выронить деревянную колотушку. Мама! Я ведь и ее зашивала! Я соединяла края ее рассеченной кровоточащей плоти, но при этом думала вовсе не о прочности стежков. Что я повторяла себе?

Не видеть! Ослепни!

И теперь мама почти ничего не видит.

Вода уже вовсю кипела.

Я стояла как вкопанная и тупо смотрела на пустые полки кухонного шкафа. По мере того, как приходило осознание содеянного, меня охватывал почти животный ужас.

Нет, это все не может быть простым совпадением. И смерть Наоми тоже моих рук дело. Каким-то образом в мои серебряные стежки прокралась часть меня. Самая злобная и черная часть моей души.

По всей кухне уже клубился пар. Я лишь слегка отерла лоб. В животе урчало, но не от голода, а от страха. Что еще я шила или чинила? Да кучу всего! Сотни вещей – и каждая, получается, отравлена мною, моими черными мыслями. Я даже не могла вспомнить, какие именно это были вещи. Их было так много, что я просто не запоминала, работала машинально, торопясь все закончить в срок.

Разве что… Я отчетливо вспомнила, как шила чепчик для Наоми. Шила его долго, в перерывах между ужасными кровавыми видениями. Я помню, как дурно мне было, когда накатывали эти волны крови, грозившие, как мне казалось, затопить весь дом. Жуткие видения, бороться с которыми помогала только мысль о пистолете папы.

Пистолет!

Я бросилась к двери и резко открыла ее, едва не сорвав с петель. Со всех ног кинулась к лестнице, подгоняемая клубами пара, вырывавшимися из кухни. Мама застыла в изумлении:

– Рут, господи, что случи…

В этот момент раздался выстрел. Он гулко отозвался по всему дому, и мне показалось, что он прошел через самое мое сердце.

– Папа!

Я взбежала по лестнице. Во мне еще теплилась надежда, хотя в глубине души я понимала, что безнадежно опоздала. Из-под двери мастерской струился дым, наполняя рот горечью. Порох…

Господи, мне пришлось повидать уже столько ужасного. Лучше было уйти. Но я упрямо шагнула через порог и упала на колени перед последним шедевром папы.

Он пустил себе пулю не в висок, как я думала. Он вставил дуло пистолета в рот. Голова его упала на грудь, а вокруг разлетелись куски того, что еще пару минут назад было его черепом. И перепачканные кровью клочки волос, так похожих на мои…

Кровь стекала по стене, по мольберту, по портрету мамы, который он написал очень давно, когда они только познакомились. Кровь вперемешку с кусками папиной кожи стекала прямо на стопку вещей от миссис Метьярд.

И посреди всего этого кровавого месива невинной белизной сверкал какой-то лоскуток. Малюсенький чепчик Наоми, выпавший из отцовского кармана, сшитый простой белой ниткой.

Моей рукой.

13. Доротея

Сейчас, с высоты своих лет, я понимаю, что в юности человек часто бывает подвержен фантазиям. Я прекрасно помню, какие страхи и причудливые мысли роились в моей голове в шестнадцать лет. Но тем не менее рассказы Рут Баттэрхэм кажутся мне уж чересчур фантастическими.

Я уже посещала таких заключенных, которые с пеной у рта доказывали, что видели демонов, привидения и каких-то существ с других планет, пока их не увозили в дом для душевнобольных. Но Рут совсем не похожа на них, ее рассказы вполне связные, иногда даже глубокомысленные. Если бы ей посчастливилось окончить школу, она была бы очень интересным собеседником. Но эта ее маниакальная идея насчет шитья…

Можно предположить, что она тронулась умом из-за всех перенесенных в детстве тягот. Горе – ядовитое чувство, оно похоже на кислоту: выжигает в человеке все самое лучшее. Обездоленные всегда ищут виноватого в их незавидном положении, и если не находят того самого «козла отпущения», то обращают весь свой гнев на себя самих. Вот почему Рут, на которую несчастья сваливались одно за другим, изо всех сил пытается объяснить их вторжением в ее жизнь неких потусторонних сил, черной магии. По крайней мере, на данный момент у меня сложилось именно такое впечатление.

Сегодня я решила отдохнуть от этих бесконечных хлопот по организации приема в честь дня рождения и съездить в город, чтобы навести справки о родителях Рут.

Я подумала, что это поможет лучше ее понять, а заодно проверить, насколько искренней она была со мной. Я не надеялась узнать много нового о ее сестре, Наоми Баттэрхэм, кроме сухих фактов о ее жизни и смерти. Может, если разузнать об отце – Джеймсе Баттэрхэме, – выяснится что-нибудь интересное.

И мои ожидания оправдались.

Оказывается, Джеймс Баттэрхэм был внебрачным сыном какого-то аристократа.

Я сопоставила найденные мною факты – и мозаика сложилась! В газетах далеко не всегда пишут все прямым текстом, да и в архивах не часто можно найти неоспоримые доказательства того или иного факта. Так что пришлось довольствоваться намеками и сплетнями в пересказе различных журналистов. Так вот: при помощи одного архивариуса – маленького, коренастого, но очень дотошного – мне удалось разузнать следующее: несколько месяцев весь город судачил о некоем лорде М., который неожиданно уволил восьмидесятилетнего привратника, который служил его семье верой и правдой в течение шестидесяти лет, и поставил на его место молодого парня из конюшни. Этот молодой конюх, или кто он там был, тут же въехал в сторожку, причем вместе со своей «овдовевшей сестрой». При этом никто не мог вспомнить ее покойного супруга, хотя росший день ото дня животик этой особы неоспоримо указывал на то, что упокоиться этот ее супруг должен был совсем недавно. И самым странным во всей этой истории было то, что, когда она наконец родила, сыночек вышел как две капли воды похожим на лорда М.!

Скандал! Общество гудело, как рой диких пчел! При этом еще была жива леди М., у которой, естественно, имелись вполне законные дети от лорда М.! Как же тяжело было ей жить, бедняжке, бок о бок с любовницей своего супруга! Каждый день у нее перед глазами мелькало доказательство его измены! Однако лорд так и не признал этого мальчика официально, что дало тому весьма ограниченные возможности в плане образования. И не могло быть и речи о том, чтобы этот ребенок проживал вместе с законными наследниками лорда.

И так бы и сгинул он, и пропал бы, если бы не решил стать художником-портретистом. Высшее общество любопытно, и он стал получать заказы, просто потому что многим хотелось на него посмотреть. К тому же у него действительно был определенный талант. Возможно, он стал бы впоследствии знаменитым, если бы на его пути не повстречалась одна богатая наследница – мисс Джемайма Трассел.

Тайное бегство влюбленных, принадлежавших к разным слоям общества, долго обсуждали по всей округе. Конечно, то, что данное событие убило лорда М., было сильным преувеличением, но факт остается фактом: он действительно умер вскоре после этого. Что же до мисс Трассел, то оказалось, что она своим бегством разорвала помолвку с более чем состоятельным молодым человеком, выбранным ей в мужья родителями. Поэтому они навсегда закрыли перед ней дверь дома и лишили наследства.

Я очень надеялась найти подтверждение тому, что у этой пары была долгая и счастливая жизнь. Сплетни – ни в коем случае не приговор в мире богемы, даже, скорее, наоборот. Я думала, что богатые родственники должны были со временем оттаять, потрясенные стойкостью и силой чувств этой пары. Но увы… Лорд М., мистер Трассел и обманутый нареченный Джемаймы были, мягко выражаясь, очень зависимы от мнения общества. Баттэрхэмы обнищали, и очень быстро.

Вот тебе и всепобеждающая любовь… История Баттэрхэмов – это урок, который сама судьба преподала мне. Следует хорошенько усвоить его, если я действительно собираюсь бежать с моим Дэвидом. Нам нужно серьезно подготовиться к жизни вдвоем, без наследства и покровителей.

Я смогла найти еще только одно упоминание в газетах о Баттэрхэмах: короткий некролог Джеймса Баттэрхэма, вернее, сухое заключение коронера о самоубийстве художника в возрасте тридцати шести лет. И, в принципе, то, что мужчина, задолжавший крупную сумму и серьезно повздоривший с женой в день похорон младшей дочери, решил свести счеты с жизнью, выглядит довольно правдоподобно. Поймите меня правильно: я его вовсе не оправдываю. Это большой грех и очень подло по отношению к родственникам, но… разве не было у него повода для подобных мыслей?

Согласно вердикту присяжных на момент самоубийства Джеймс Баттэрхэм находился в здравом уме. Это означало, что все его имущество подлежало конфискации. При других обстоятельствах это стало бы трагедией для его жены и ребенка, но в данном случае вся стоимость этого имущества пошла в уплату его долгов.

Положение дел жены и ребенка покойного было настолько бедственным, что даже тот художник, что пытался взыскать с Джеймса Баттэрхэма крупную сумму за плагиат, сразу же отозвал свой иск. В итоге все описали и забрали судебные приставы.

Прихожане собрали денег на то, чтобы спасти тельце безвинной Наоми от позорного захоронения в общей могиле. Но для Джеймса Баттэрхэма такого сбора организовать было нельзя. Самоубийство – тяжкий грех. По обычаю, останки Джеймса Баттэрхэма были под покровом ночи брошены в общую могилу без креста, вырытую давным-давно с северной («дьявольской») стороны церкви. Его не отпевали, и никаких надгробных речей тоже не было.

Я вернулась домой, в свою комнату, где Уилки встретил меня радостным щебетом. Мне удалось отмыть пальцы от въевшейся в них типографской краски, но то, что я разузнала, теперь никак не идет у меня из головы. Я начинаю верить, что дети расплачиваются за грехи своих родителей. Лорд М. умер, не вынеся сплетен о себе, Джеймс Баттэрхэм сошел с ума и свел счеты с жизнью, ставшей для него невыносимой, а теперь вот несчастная Рут…

Я зачесываю волосы назад, скрепляю их шпильками и пытаюсь сосредоточиться. Нужно мыслить более рационально. Вынуждена признать: рассказ Рут так взбудоражил меня – гораздо больше, чем я ожидала, – что оценивать все трезво сейчас довольно трудно. И тем не менее я прихожу к одному очень важному выводу: то, что я узнала, само по себе очень печально, но эти факты доказывают, что Рут не лжет и не бредит. Она просто пытается хоть как-то справиться с тем непомерным горем, что обрушилось на нее.

Мне кажется, любой поймет ее.

Слегка подкрасив губы, я внимательно разглядываю свое отражение в зеркале. Честно говоря, мне не очень нравится то, что я вижу.

Я должна снова поехать к Рут. Конечно, я корю себя за то, что совсем забросила других заключенных: Лиз Картер, которую учу читать, и Дженни Хилл, которая постоянно нуждается в утешении. Но… Этим женщинам предстоит провести в стенах тюрьмы годы. Я еще не раз успею навестить их. А вот Рут… С ней другое дело…

К тому же она в прошлый раз закончила рассказ на самом интересном месте: на моменте знакомства со своей жертвой. И мне не терпится услышать эту историю.

Мое сердце колотится так часто! Глаза блестят, на щеках легкий румянец. Там, в камере Рут, лицо мое будет выглядеть намного живее и привлекательнее, чем на этом дурацком приеме в честь дня рождения. Возможно, папа не зря так обеспокоен этими моими визитами в тюрьму…

14. Рут

Говорят, пятна крови можно вывести уксусом. Добавить его в холодную воду и замочить белье. Но темная нутряная кровь въедается в ткань так глубоко, что ее не вывести потом ничем. Можно тереть до тех пор, пока не сотрешь в кровь ладони, – но все впустую.

Именно так и запачкались папиной кровью вещи от миссис Метьярд. Мы с мамой брели вперед, вдвоем неся большой мешок с одеждой и стараясь не наступать на выползавших отовсюду улиток и кучи лошадиного навоза. Лето было в самом разгаре. Повсюду вонь и мухи. Едкая белая дорожная пыль вздымалась из-под копыт лошадей, въедаясь в колеса повозок, и покрывала толстым слоем те травинки, которые еще не сгорели на нещадно палящем солнце. Мы даже не пытались укрыть нашу поклажу от сажи и копоти. Все приобрело какой-то грязно-коричневый цвет, переходящий в желтый в тех местах, где я пыталась отмыть папину кровь. Эти пятна выглядели не как последние капли жизненных сил папы, а, скорее, как содержимое ночного горшка.

Наверное, вы сочтете меня бессердечной, мисс, слыша все это. Мне казалось, что у меня сквозная дыра в том месте, где когда-то билось сердце. Мы с мамой потеряли всё. И всех. И вот бредем по грязной мостовой. Я постоянно окликаю почти ничего не видящую маму, чтобы она не споткнулась или не попала под лошадь. И просто не понимаю, как нам дальше жить.

Миссис Метьярд – это последний кредитор, с которым нам надо рассчитаться. Судебные приставы позволили нам забрать испорченные вещи, поскольку они принадлежали ей. Вот сейчас мы отдадим ей долг – а дальше остается только скитаться по улицам. У нас нет больше дома. А после самоубийства отца с нами никто не хочет знаться.

– Может, мы поедем к твоим родителям и попросим их приютить нас? – начала я ныть. – Я знаю, что им никогда не нравился папа, но теперь…

– Нет! – резко оборвала меня мама. – Я писала им много раз после твоего рождения, умоляя их простить меня и помириться. Но получила ответ только один раз! И там они называли твоего папу такими ужасными словами… Нет, я никогда не смогу простить им этого.

Губы ее снова задрожали, и она, еле сдерживая слезы, добавила:

– Хотя, возможно, они не так уж и неправы… Они, наверное, еще тогда понимали все лучше, чем я. Ведь он в итоге предал нас, разве нет? Оставил одних на семи ветрах. Ну разве не мерзавец? Они именно так и называли его. Как он мог?!

– Мама, он был не в себе. Тот, кто нажал на курок, не был папой.

– Нет? Тогда кто же это был, Рут? Скажи! – Мама смотрела на меня своими помутневшими глазами. Смотрела в упор, хотя почти не видела моего лица. – Скажи, Рут! Кто разрушил нашу семью?!

Она не понимала, что на самом деле это была я.

Мы все шли и шли. Улицы вокруг стали шире. Булыжник под ногами сменился гранитной крошкой. Запах лошадиного пота по-прежнему витал в воздухе, но повозки стали встречаться реже. Их сменили омнибусы, с дороги для которых я еле успевала увести маму на тротуар. Омнибусы были яркие, красочные, обклеенные всевозможными рекламными плакатами. А еще нам стали попадаться богато украшенные двухколесные экипажи. В этой части города уличные торговцы предлагали уже не мидии и маринованные моллюски, а кофе и имбирные пряники. Даже прохожие, что со смесью любопытства и презрения глазели на нас, были здесь другими, из явно более высоких слоев общества: женщины носили разноцветные платья из дорогих материалов, а у мужчин из карманов выглядывали золотые цепочки от часов.

Я вжимала голову в плечи и смотрела только на дорогу, пытаясь спрятать лицо за потрепанными полями капора. Теперь я понимаю, почему Розалинда Ордакл так смеялась надо мной. Вот он – ее мир. А вот это, может быть, ее слуга выгуливает холеных псов…

– Мы уже на Кросс-стрит? – озирается моя почти слепая мама.

– Да!

– Тогда нам надо пройти еще немного вперед. Ее магазин там, по левой стороне.

Магазин Метьярдов был самым последним на этой улице, сразу после парикмахерской. Помещение оказалось больше и просторнее, чем все остальные магазины на этой улице. Оно было похоже скорее на роскошные апартаменты. Я уже видела их вывеску, чуть поблекшую на жарком летнем солнце. И она была обрамлена бриллиантами. Нет, конечно, не настоящими, но эти ограненные прозрачные стекляшки так весело играли в лучах солнца! Несмотря на пыль и грязь вокруг, витрина Метьярдов была отмыта до блеска. В ней стояли манекены. Между ними висели птичьи клетки, увитые цветами, выполненными из разноцветного шелка. Внизу витрина была устлана красным гринсбоном ^[485]. В углу виднелась красивая корзинка для пикника.

Когда мы подошли ближе, я смогла рассмотреть платья, надетые на манекены. Мне казалось, что я уже разучилась радоваться и улыбаться после всего, что произошло… Но когда я увидела все эти оборочки, рюшечки и атласные ленточки… Жизнь будто снова заиграла всеми цветами, хоть на пару мгновений! Ах, какой муаровый пеньюар нежно-розового цвета из блестящего на солнце шелка! А какие рукава-фонарики на лазоревом дорожном платье! И какой пелисс ^[486] цвета свежей мяты, с серебряными пуговицами и атласными лентами… Нанковые ^[487] перчатки, канифасовые ^[488] шали… Мне так хотелось потрогать все это, а лучше скупить всю витрину… Хотелось до боли… И слезы сами покатились из моих глаз.

– С черного хода, Рут!

Не для нас эти чисто выметенные широкие каменные ступени, расположенные между шикарными витринами.

Мы обогнули дом и вошли в деревянные ворота на скрипучих петлях. За ними был огороженный каменной стеной довольно неухоженный участок земли. Над ним то тут, то там торчали дымоходы. Посреди квадрата грязи горбилось корявое дерево. В шести-семи футах от него в земле виднелся железный люк с большим кольцом на крышке.

– Мама, а что у них там, под люком?

Мама вздрогнула, но не посмотрела туда, куда я показывала. После недолгого молчания она сказала:

– А, ты, наверное, про угольную яму. Миссис Метьярд не хочет, чтобы перепачканные сажей продавцы разгружали свои мешки внутри дома – могут испортить ткани.

Остальная часть этого участка была выложена плиткой. Здесь имелась и колонка, рычаг которой сильно заржавел. Наверное, ею не пользовались уже очень давно.

Для клиентов, попадающих в магазин Метьярдов через парадный вход, все было оборудовано по высшему разряду – ну просто райский уголок! А торговцы и прочий сброд – в том числе и мы с мамой – ходили через черный ход, и здесь уже никакой роскоши не было: нечего перед свиньями бисер метать!

От долгой дороги по изнуряющей жаре у меня на лбу выступили крупные капли пота. Перчатки стали тоже влажными, и на ткани остался отпечаток моей руки. Но какое это теперь имеет значение?

– Рут, говорить буду я. Ты просто стой рядом и не перебивай меня!

У мамы дрожали руки. Ее почти ничего не видящие глаза расширились и стали неестественно большими.

– Почему? А что ты хочешь ей сказать?

– Я буду просить ее пойти нам на уступку: разрешить платить неустойку частями.

– А если она откажет?

– Она не сможет. Она ведь знает, что произошло с нами. К тому же она сама вдова и должна…

Мама что-то говорила еще, но я ее уже не слушала. У меня было неприятное предчувствие, от которого по спине побежали мурашки. Бедная мама все еще верит в то, что есть люди с добрым сердцем. Я так не думаю. Больше так не думаю.

Собравшись с силами, мама постучала в дверь. Послышались шаги и чьи-то низкие голоса. Я вцепилась в свой узелок, со страхом ожидая, что сейчас на пороге появится шикарная дама и с презрением уставится на меня. Но к нам так никто и не вышел. Мама постучала в дверь снова. Мы услышали за дверью громкий окрик, а потом торопливые шаги. Дверь приоткрылась, и в проеме показалась довольно высокая девушка с огромными, беспокойно бегающими глазами. Она была темнокожей, чернее вороньего крыла.

Я наивно улыбнулась ей. Она не ответила на мою улыбку.

– Мне нужно поговорить с вашей хозяйкой, дорогая, – заискивающим голосом проговорила мама. Я не могла понять, узнала ли мама эту девушку или она просто повернула к ней лицо на звукоткрывшейся двери. – Не могли бы вы попросить миссис Метьярд выглянуть к нам?

– Она занята с очень важной клиенткой! – Голос темнокожей девушки не был сердитым. Но она словно защищалась от нас, боясь, что мы представляем для нее какую-то угрозу.

– Не могли бы вы все же спросить у нее? Мы подождем на улице.

Ноздри девушки слегка раздулись. В этом читалась не гордость и спесь, как у моих бывших богачек-одноклассниц, а, скорее, страх. Так раздувают ноздри лошади, когда вдруг пугаются чего-то. Видно было, что она колеблется, не зная, как поступить. Но наконец девушка кивнула и сказала:

– Думаю, вам лучше войти и подождать здесь.

Она не открыла дверь шире, а просто отступила в глубь коридора, освободив место для нас с мамой. Мы вошли, и я увидела перед собой следующую дверь, ведущую в большую комнату с выбеленными стенами и полом, покрытым плиткой. Оттуда доносился запах сырости и грязных сапог. Вдоль левой стены располагалась огромная раковина, наподобие тех, что можно увидеть в больших судомойнях. И больше в этой комнате не было ничего.

Я помогла маме подняться по ступенькам. Наша провожатая уже повернулась к нам спиной. На ней было платье цвета карамели. Оно выглядело коротковатым для нее и явно жало в плечах.

– Подождите, пожалуйста! – взмолилась я. – Моя мама не может быстро идти!

Девушка не обернулась и даже не кивнула мне, но замедлила шаг и придержала для нас следующую дверь. После этого она перестала казаться мне такой неприветливой.

Мы вошли в комнату, похожую на кладовую. Вдоль стен была натянута толстая проволока, на которой висели отрезы различных тканей. Наверное, это те, что вышли из моды. Или предназначенные для более прохладного сезона. На вешалках висели рваные и помятые шляпы. Темнокожая девушка убрала с грязного старого кресла плетеную корзину, доверху заполненную обрезками разных тканей, и усадила маму в это кресло.

– Ждите здесь!

Когда наша провожатая открывала другую дверь, чтобы выйти из этой комнаты, я увидела на миг ее правую руку и вздрогнула: на ней не хватало мизинца!

Дверь захлопнулась. Мы остались с мамой вдвоем в кладовой.

Здесь было довольно душно, зато не так жарко. Наши тюки мы поставили на пол. Было приятно избавиться наконец от этой тяжести, хотя мои руки болели намного меньше, чем я ожидала. Они стали сильнее, и я могла бы тащить еще больше и намного дольше.

– Надеюсь, миссис Метьярд не рассердится на нас за то, что мы вторглись к ней во время ее разговора с важной клиенткой. Но ведь ее может подменить мисс Кейт, разве нет?

Я даже не знала, что ответить маме, потому что видела, что пока та темнокожая девушка и не собирается звать к нам миссис Метьярд. В просвет под дверью я рассмотрела ноги нашей провожатой. Она все еще не ушла. Видимо, здесь не принято отрывать миссис Метьярд от разговоров с клиентками.

Прошло минут пятнадцать. Я от скуки разглядывала ткани, мечтая о том, какой замечательный корсет могла бы сшить, получив их в свое распоряжение. А мама просто сидела, уставившись в одну точку. Она была бледна и очень напугана.

Наконец я услышала звон колокольчика на двери: клиентка ушла. В коридоре послышались шаги. Мама сцепила руки и глубоко вздохнула. Я услышала голос той темнокожей. Затем резкий окрик:

– Что? В той комнате?

Мне стало интересно, где же обычно мама говорила с миссис Метьярд, но только я собралась спросить об этом, как дверь резко распахнулась…

Мама вскочила с кресла.

Миссис Метьярд…

Даже если меня оправдают и я проживу до ста лет, никогда не забуду этот миг, когда впервые увидела миссис Метьярд. Не знаю почему, но она сразу не понравилась мне. У нее было квадратное лицо с глубокими морщинами на лбу и вокруг рта. Ее лицо можно было бы назвать красивым, но только не милым. Красота эта казалась какой-то колючей, пугающей. На ней было шелковое платье в мелкую крапинку с узкими рукавами по последней моде. Но выглядела она в нем не женственно, а, скорее, напоминала главнокомандующего на параде. Позже я узнала, что миссис Метьярд была замужем за военным, умершим в звании капитана – отсюда ее осанка и манеры.

Она неплохо выглядела для своих пятидесяти. Но мне кажется – хотя, конечно, вам будет странно услышать такое от меня, – мне кажется, что дурной характер человека тоже заметен сразу. Это какое-то животное чувство, когда ты внутренне ощетиниваешься.

Мама сделала неуклюжий реверанс:

– Миссис Метьярд! Простите за мое вторжение! Это моя дочь – Рут.

Я склонила голову.

– Я ждала вашего прихода, – ответила миссис Метьярд, не обратив никакого внимания на меня. – Читала в газетах о том, что сотворил ваш муж.

– Да…

– Какой позор!

Она повернулась и в упор посмотрела на меня.

– Я не могу просить вас простить моего мужа… – как можно более мягким тоном продолжала мама. – Но… – Она указала на принесенные нами тюки. – Я очень сильно подвела вас и пришла просить прощения. К сожалению… Я нанесла вам ущерб… Ввиду непредвиденных обстоятельств пострадали вещи, отданные мне в работу.

Миссис Метьярд метнула полный колючей злобы взгляд в сторону тюков. А я попробовала взглянуть на них ее глазами. Это ведь не просто испорченная одежда – для нее это еще и оскорбление красоте и роскоши ее магазина!

– Ущерб? Да это во сто крат хуже! Это же кровь! Так этот мерзавец застрелился прямо рядом с вашим шитьем? Боже правый! Самовлюбленная скотина!

Мама вздрогнула и съежилась так, словно ей отвесили пощечину.

Именно в этот момент на меня накатило это чувство: ненависть! Тихая, но от того не менее яростная. Я посмотрела миссис Метьярд прямо в лицо и подумала, с каким удовольствием снесла бы эту квадратную голову с плеч.

– Я бы могла…

– Уже не важно! – снова грубо оборвала маму миссис Метьярд. – Все сроки уже давно прошли. Мне пришлось отдать эти заказы другим портнихам, и они запросили двойную цену за срочность! Зато я успела вовремя, и моя репутация не пострадала. Так что я обошлась и без вас!

– Примите мои извинения, миссис Метьярд!

Как нелепо и больно было смотреть на маму, превратившуюся в покорную девочку для битья. Я никогда не видела ее такой безропотной. В юности она была мисс Джемайма Трассел и сама заказывала себе платья у портних, еще и получше, чем миссис Метьярд. Как же она дошла до такого…

– Хорошо, я принимаю ваши извинения. Теперь извольте выплатить ваш долг и покинуть мой дом. Наверное, вы и сами догадываетесь, что я не намерена продолжать работать с вами. Даже если бы я была уверена, что вы никогда больше не сорвете сроков… – С презрением махнув рукой в сторону наших тюков, она добавила: – Эти ткани вы у меня уже купили, так что оставьте их себе. Мне они в таком состоянии точно не нужны. А вот вам наверняка пригодятся.

– По поводу оплаты… – робко пробормотала мама, не поднимая головы и глядя в пол. – Сейчас… я не могу выплатить всю сумму.

– Не можете? А сколько же вы можете сейчас выплатить, Баттэрхэм?

– Сейчас я не могу выплатить ничего…

– О боже!

Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил с такой издевкой.

– Вот незадача! Похоже, мне придется сообщить об этом куда следует…

– Нет! – с мольбой в глазах воскликнула мама, сделав шаг навстречу миссис Метьярд. – Пожалуйста, только не это! Я найду работу и выплачу вам долг. Все-все, до последнего пенни! Просто дайте мне немного времени – это все, о чем я прошу вас!

– Вы?! Работу?! Ну не обманывайте себя! Вы почти ослепли, Баттэрхэм, и работа ваша никуда не годится. Не думаете же вы, что я не заметила этого? Мне просто было жаль вас, и я не говорила об этом. Рано или поздно мы все равно пришли бы к этому разговору, даже если бы вашему мужу хватило достоинства и совести жить дальше.

– Я найду что-нибудь! – Мама в отчаянии попыталась схватить миссис Метьярд за руку, но та с презрением отступила назад. – Я выплачу долг! Так быстро, как только смогу. Но если вы посадите меня в долговую яму, то не увидите этих денег никогда…

Долговая яма… Так вот чего все это время так сильно боялась моя мама! Комната вдруг разом показалась мне очень маленькой, а рулоны тканей, став огромными, словно сжимали меня со всех сторон.

– Я и так уже никогда не увижу этих денег. И хорошо понимаю это. Но я не так недальновидна, как вы думаете. При других обстоятельствах я бы заперла вас в этих стенах, и вы шили бы день и ночь, пока не закрыли бы свой долг. Но то, как вы делаете это теперь, никуда не годится. Я вам даже края подрубить доверить не могу. Вы же видите?

Видите! Как жестоко с ее стороны было выбрать именно это слово…

На миг мне показалось, что мама вот-вот упадет в обморок. Но вдруг ее лицо просветлело. Она указала на меня и просто спросила:

– Рут?

– Что? Она?! Девочка умеет шить?

– И еще как! Это Рут расшила тогда свадебные перчатки для дочери Линдсеев! Она будет работать за меня.

Я в ужасе уставилась на маму.

Все было как в кошмарном сне: с тобой происходит что-то ужасное, но ты не можешь ничего изменить, а можешь только беззвучно кричать: не-е-ет!

Я еле заметно помотала головой.

– Хм… А сколько ей лет?

– В ноябре будет четырнадцать.

Они даже не смотрели на меня. Говорили обо мне как о какой-то вещи, очередном рулоне ткани… Только темнокожая девушка искоса поглядывала на меня. Но она ни разу не посмотрела мне в глаза.

Миссис Метьярд вздохнула:

– Ну что ж, Баттэрхэм, мне это все, конечно, очень не нравится. Не скрою, мне это совсем не удобно. Но по доброте моей душевной я могла бы, пожалуй, пойти вам навстречу.

Мама слушала, затаив дыхание.

– Я, конечно, хотела себе совсем не такую помощницу. И чтобы на время испытательного срока она платила бы мне за возможность шить для моих клиентов. Но… я могла бы прибавить эту сумму к тому, что вы должны мне. Ваша дочь будет работать у меня, а весь ее заработок пойдет в счет уплаты вашего долга. И так до тех пор, пока долг не будет полностью погашен. Что скажете?

Я стояла как вкопанная и смогла произнести только одно слово:

– Мама?

Но она даже не взглянула на меня. Она уже приняла решение. Отрезала резко, словно кусок ткани по ранее нанесенной разметке:

– Но Рут будет жить у вас. У нее будет хлеб и кров?

– За это я, конечно, буду вычитать из ее заработка, пока она не покроет весь долг. Конечно, ей придется работать у меня довольно долго, чтобы полностью рассчитаться. Но от голода или холода она не умрет.

– Ты должна согласиться, Рут! – Только теперь мама повернулась в мою сторону. – Лишь так я смогу быть уверена, что ты не голодаешь, находишься в тепле и в безопасности.

Я схватила ее за руку и сжала так, что мамина кисть побелела.

– Нет! Ты не можешь…

Мне хотелось сказать так много всего, но я не смогла произнести больше ни слова. Мне хотелось сказать ей, что я лучше умру рядом с ней на улице, чем останусь тут, с этой ужасной миссис Метьярд. Что я потеряла всех родных и любимых и просто не могу остаться еще и без нее… Но тут я представила, что будет в противном случае.

Ведь мы не просто окажемся на улице. Эта тварь отправит мать в долговую тюрьму. Я представила маму, медленно умирающую в углу грязной камеры. Без денег, чтобы купить еды или подкупить тюремщиков. Одинокая, беззащитная, вечно голодная, она проведет остаток своей жизни в страданиях.

– Обо мне не беспокойся, Рут! Я что-нибудь придумаю.

Боже, она лжет даже сейчас! Опять этот делано беззаботный тон, которым она всегда разговаривала со мной при отце.

– Я напишу тебе, как только устроюсь.

Напишет? Да она не видит ничего! Не сможет написать и слова, даже если добудет где-нибудь перо, чернила и бумагу!

– Это единственный выход, как ты понимаешь, – вальяжно произнесла миссис Метьярд и стала увлеченно разглядывать свои ногти, демонстрируя этим, что уже подустала от нас – жалких, грязных людишек. – Если ты откажешься, твоей матери грозит тюрьма.

– Ради меня, Рут, – молила мама. – Согласись ради меня!

И тут я почувствовала сразу тысячу уколов совести: по чьей вине моя мать ослепла и овдовела?!

– Мы согласны, – неожиданно твердо и решительно произнесла мама. – Составляйте бумагу, и я подпишу ее прямо сейчас.

– Хорошо. Надеюсь, вы не забудете моей доброты, Баттэрхэм!

Миссис Метьярд удалилась якобы для того, чтобы составить соответствующий документ, но вернулась так быстро, словно бумага была давно уже готова и ждала своего часа на письменном столе. И тут я вспомнила, как она сказала это маме: «Ваша работа давно уже никуда не годится». Какие же мы с мамой глупые и наивные!

По манере шить человека можно узнать так же, как и по его почерку. Миссис Метьярд, должно быть, сразу заметила по сделанным нами вышивкам, что вот уже несколько месяцев над ее заказами трудятся двое… Она видела разницу между мамиными стежками и моими. Она давно поняла, что в доме подрастает вполне умелая дочь, и давно задумала получить меня в подмастерья.

– Что стоишь, распишись как свидетель! – приказала миссис Метьярд темнокожей девушке, стоявшей все это время рядом в ожидании распоряжений.

Девушка подошла, неловко зажала карандаш в левой руке и поставила крестик там, куда указала ей миссис Метьярд.

Меня расписаться не просили. Вцепившись в перила, чтобы не упасть в обморок, я молча стояла и смотрела на происходящее.

Корсет сильно сжимал мое тело. И я чувствовала темную силу в его цепких объятиях. Я шумно сглотнула. Мои стежки уже унесли жизни двоих людей. Теперь они угрожают едва ли не всем женщинам Оакгейта.

* * *

Я не стану говорить о расставании с мамой. Просто не могу. Все казалось очередным дурным сном и было как в тумане. Я никак не могла поверить, что она вот так возьмет и уйдет сейчас. И эти ее лживые заверения, что она напишет мне! Она без конца твердила это…

Если бы у меня было время подумать, я бы сказала маме, что понимаю ее. Потому что сейчас я действительно все понимаю. Для нее это была единственная возможность спасти меня. Мама ведь тогда представить себе не могла, что произойдет дальше. И я бы обняла ее крепче и простояла с ней так дольше, чтобы еще лучше запомнить запах ее кожи и звук ее голоса. Но уже ничего не воротишь…

Как только мама ушла, миссис Метьярд схватила меня за плечо и буквально вытолкала из кладовой в коридор.

– Кейт! – загромыхала она. – Кейт, где ты?

– Я скручиваю ленты, мама! – Этот голос принадлежал явно молоденькой девушке. И говорила она слегка в нос. Я вспомнила: мама упоминала мисс Кейт, дочь миссис Метьярд.

– Переверни-ка табличку на двери, мы закрываемся, – скомандовала миссис Метьярд.

Затем она повела меня по коридору и вверх по короткой лестнице. Она держала меня за плечо так, что я не могла оглянуться. Но шагов за спиной я не слышала, так что девушка, скорее всего, ушла.

Здесь было очень чистенько и тепло. Стены выглядели свежевыкрашенными. Я чувствовала себя так, словно вышла сюда из сырого подземелья.

Мы подошли к одной из дверей. Свободной рукой миссис Метьярд повернула круглую медную ручку – и вот мы уже в торговом зале.

Я была очарована тем, что видела в витрине, но внутри все выглядело во сто крат шикарнее! Помещение было огромным, в два раза больше, чем классная комната в моей школе. Просто бальная зала, по моим меркам! На ковре кремового цвета стояли три круглых столика, покрытые кружевными салфетками. В огромных зеркалах отражались большие напольные вазы со всевозможными перьями; на полках высились пирамиды из коробок с сатином. Стены выкрашены в нежно-голубой цвет. В стенных нишах были разложены шляпы, ряды перчаток и стояли флаконы духов. С белоснежного потолка свисали хрустальные люстры. Мой взгляд скользнул по манекену, по прислоненным к стене рулонам шелка и бархата и остановился на стеклянном прилавке в левом углу зала. Под стеклом были всевозможные ленты, бейки и застежки. За прилавком стояла молодая девушка. Она скручивала очередную ленту.

Трудно в это поверить, но я была очарована ею. Она была так же прекрасна, как парящая в небе птица или закат над крышами.

По ее плечам рассыпались крупные темные кудри. Они обрамляли очень миленькое личико со слегка заостренным подбородком. Маленький носик был немного вздернутым. Но больше всего меня впечатлила ее кожа: она была гладкой и бархатной, цвета того клочка персикового сатина, которым я больше всего дорожила.

Глазки блестели словно бусины, которыми было расшито ее платье, с воротником под горло, в частую черно-белую полоску. Несмотря на то, что я стояла довольно далеко от нее, я видела, что платье туго затянуто и что талия у нее не больше двадцати дюймов.

В тот момент мы могли стать друг для друга кем угодно. Наши отношения были подобны нетронутому отрезу ткани – бери и крои как хочешь.

Я была готова полюбить ее всей душой. Могла выкроить из этой ткани крепкую дружбу. Или даже сестринскую привязанность. Но первый грубый надрез сделала она.

– Это еще что? – скривилась девушка, метнув на меня полный презрения взгляд.

– Перчатки для Линдсеев помнишь? Я же говорила, что заполучу ее даром.

В ответ послышалось какое-то хрюканье. Уж таких звуков от этой милой на вид девушки я точно не ожидала.

– И когда она приступает?

– Уже.

– Отлично!

Кейт положила скрученную в рулончик красную ленту под стекло. Я ожидала, что она схватит меня за плечо так же, как ее мать, и уведет куда-то. Но она просто проплыла мимо, словно я была пустым местом, вышла из зала и свернула куда-то направо.

Миссис Метьярд вытолкала меня за дверь и закрыла ее. Теперь, после света и роскоши, коридор показался мне темным и тусклым.

– Шевелись давай! Что встала? – прикрикнула Кейт.

Мы миновали парадную лестницу с бордовым ковром и направились дальше, то и дело сворачивая куда-то. Я держалась позади мисс Кейт, разглядывая ее полосатую юбку, чувствуя, что мне ни в коем случае не следует идти с ней рядом. Я должна семенить сзади, глядя на то, как колышутся складки платья под ее перетянутой талией. По комплекции она была явно не в мать, но по тому, как она шла, точнее даже почти парила, едва касаясь ногами пола и с высоко поднятой головой, я поняла сразу, что по характеру она такая же гордячка.

В этой части дома не было уже таких чистеньких коридорчиков, выкрашенных кремовой краской. Стены были облезлыми, с большими трещинами. Кейт достала из кармана маленький ключик и открыла им дверь, настолько узенькую, что она была больше похожа на дверцу буфета. До меня донесся затхлый запах сырости. Между стенами из неотесанного серого камня вниз уходила деревянная лестница.

– Под ноги смотри!

Кейт еще немного приподняла юбки своего платья и начала спускаться.

Я осторожно последовала за ней по старой скрипучей лестнице. Третья ступенька наполовину сгнила. Видимо, ее и имела в виду Кейт, так грубо одернув меня. Я пошатнулась, но удержалась и продолжила спускаться в полумрак, ступенька за ступенькой. После перехода с тяжелыми тюками по полуденной жаре мне бы радоваться прохладе, но никакой радости я, честно говоря, не ощущала. Мне стало не по себе, и по коже побежали мурашки. Мое тело словно уже знало что-то об этом помещении, чего еще не знал мой разум.

На полу кое-где виднелись лужи, в углах стен цвела плесень. Около последней ступеньки даже росло четыре гриба.

– Вот этот твой! – сказала Кейт.

Я перевела глаза с грибов туда, куда она указала, и обомлела от ужаса и отвращения: вдоль стены стояли старые соломенные тюфяки. Где-то непрерывно капала вода.

– Мне на этом… спать?

Она кинула на меня холодный презрительный взгляд и вместо ответа пнула носком ботинка второй слева тюфяк:

– Вы с ней будете спать на этом. Она слева, ты справа.

На правой стороне тюфяка лежала аккуратно сложенная серая ночная рубашка. Она словно давно ждала меня здесь.

Кейт уже стояла руки в боки. Ладошки ее были такие миниатюрные… Впрочем, как и вся она.

– Здесь я главная. Это понятно? – Она не мигая смотрела на меня.

– Да. Но…

– Что еще?

– Но что я буду делать у вас? Работать за прилавком? Или?

– Сегодня ничего. Сейчас ты будешь спать.

Я непонимающе уставилась на Кейт. Это что – проявление милости? Тогда почему она проговорила это с такой злобой в голосе?

– Спать? Но сейчас же только четыре часа дня, и миссис Метьярд сказала…

– Не важно! Ты слышала, что я сказала?!

Ярость так и кипела во мне. Она и рта не дает открыть. Будет издеваться надо мной, как только сможет.

– Вы сказали… Вы сказали, что здесь главная вы.

– Правильно. И я приказываю тебе сейчас спать. – Меня пронзил очередной леденящий душу взгляд. – Поверь мне, другой возможности может не представиться.

* * *

Что ни говори, здесь, в камере, мне гораздо удобнее. После того ужасного сырого подвала новая Оакгейтская тюрьма меня уже ничуть не пугает.

Я попробовала прилечь на тюфяк. Он кололся так, словно был набит не соломой, а битым стеклом. На спине я чувствовала это чуть меньше: меня защищал мой корсет. А кто-то другой сейчас сладко спит на моем матрасе, что забрали судебные приставы. Я всегда считала, что он жесткий и неудобный, но по сравнению с этим казался теперь мягким облачком.

В подвале было довольно шумно: приглушенные голоса, доносившиеся откуда-то сверху, дребезжание колес и шарканье ног на улице… Из узенького окошка под самым потолком пробивался слабый луч дневного света. В окно были видны только ноги и обода колес. И с улицы меня точно никто не увидит – чтобы заглянуть сюда, нужно лечь на тротуар, животом в грязь.

Разные эпизоды из нашей жизни предательски всплывали перед моим внутренним взором, не давая покоя. Какой смысл думать о прошлом снова и снова? Ничего уже не изменить. Я сама, своими руками сшила саван для всей своей семьи. И вот мое наказание: этот подвал и издевательства мисс Кейт.

Мне стало не по-летнему зябко. Там, за узеньким окошком, нещадно палило солнце и прохожие обливались потом. Но здесь, в этом сыром подземелье, я замерзала так, что зуб на зуб не попадал. Казалось, что кровь в венах почти заледенела. Сердце мое сжалось и еле билось. Поворочавшись на сыром колком тюфяке, я наконец провалилась в тяжелый сон.

Ночью я проснулась только один раз. Было так темно, что мне показалось, будто кто-то прижал к моему лицу руку в черной перчатке. Я услышала шарканье, какое-то сопение, а потом передо мной возникла рука и стала отпихивать на правую сторону тюфяка.

Я почти забыла, где я, и уже хотела позвать маму. Но когда зашуршала солома, сразу вспомнила все, что произошло накануне: красивые платья в витрине, разноцветные ленты, плачущую маму… И безапелляционный тон мисс Кейт: «Она слева, ты справа!» Точно, я ведь должна делить с кем-то один тюфяк!

Эта девушка, рядом с которой мне теперь суждено спать… От нее исходил какой-то запах. Не то чтобы неприятный, просто странный. Чужой. Я подумала: а что она будет делать, если я закричу среди ночи, когда мне опять привидятся лужи крови повсюду? Как я поняла, на сочувствие здесь рассчитывать не приходится.

Постепенно становилось теплее. В подвале, посапывая на разные лады, спали девушки. Человек шесть, наверное? Сложно сказать. Безликие безымянные девушки. Я лежала в этой липкой темноте и жалела их всех.

Девушка, что спала рядом со мной, не храпела. Она даже не шевелилась. Единственное, что доносилось до меня, – какое-то еле слышное клацанье. Словно она стучала зубами во сне.

Я осторожно перевернулась на спину. Боковым зрением я теперь могла видеть свою соседку. Она лежала неподвижно, как мумия. Руки скрещены на груди, глаза открыты и смотрят в потолок. Белки сверкают в темноте.

Клац, клац, клиц… Что это?! Она что-то вертела в руках, перебирая своими тонкими проворными пальчиками. Это была не монетка. Что-то белое, поблескивающее. И не круглое, а, скорее, длинное, похожее на палочку. Я долго вглядывалась – и вдруг догадалась.

Кость!

15. Доротея

Сегодня я получила самый первый подарок на свой день рождения, который оказался особенно желанным: подобно Саломее ^[489], я мечтала о голове на блюде. Я наконец смогла подробно рассмотреть голову Рут Баттэрхэм.

Несмотря на то что на улице было довольно холодно и у меня вот уже несколько дней болел живот, я укуталась в меха и поехала в Оакгейтскую тюрьму. На улице в лучах апрельского солнца все вокруг казалось таким чистым и свежим. Но в помещении все было ровно наоборот: яркое солнце высвечивало каждую паутинку и пылинку. Надо бы сказать попечителям тюрьмы, чтобы к лету вымели начисто полы и заново побелили стены… Но это так, к слову.

Когда я подъехала к зданию тюрьмы, заключенные гуляли во дворе под присмотром главной надзирательницы. Поэтому мне пришлось подождать в компании другой тюремщицы – миссис Дженкинс. Но я была только рада: у тюремщицы всегда можно выудить какие-нибудь новые сплетни, а уж у такой, как старая добрая миссис Дженкинс, которая очень любит поболтать, выведать что-то сам бог велел. За пятнадцать минут я узнала от нее намного больше, чем за годы общения с главной надзирательницей.

Например, выяснилось, что Рут решила ходить в часовню при тюрьме. Как здорово! Похоже, я на верном пути к спасению ее души! Мне хочется верить, что это произошло именно благодаря разговорам со мной.

Однако помня, что девочки ее возраста быстро замыкаются, когда взрослые начинают давать оценку их действиям, я не стала с порога заводить с ней разговор о ее молитвах в часовне. Пусть лучше продолжает рассказывать о своей жизни. Ее история интересует меня все больше и больше. Она так красочно описала это пресловутое семейство Метьярдов: жестокая, чванливая мать и наглая, бесцеремонная дочь. Насколько правдиво это описание, пока сказать не могу: не знаю, насколько изощренно она успела научиться лгать и обманывать.

Рут все рассказывала и рассказывала, а я тем временем рассматривала ее лицо. Специалисты в области физиогномики отнесли бы лицо Рут к типу «тигр»: рот довольно большой и сильно выдается вперед, глаза широко расставлены и слегка скошены к носу. «Тигров» считают довольно властными и мстительными натурами, и это соответствует форме ее черепа (насколько я могла судить, рассматривая его): голова у нее крупная, что свидетельствует о неукротимом нраве.

Темные глаза и темные волосы – признак недюжинной силы и выносливости, но еще и резкости, а порой даже дерзости. Волосы, что словно пружины торчат во все стороны, говорят о натуре грубой и не очень развитой. Интересно, какие они на ощупь: жесткие или мягкие, как вороньи перья?

Только выходя из камеры я позволила себе сказать, обернувшись, как бы невзначай:

– Кстати, Рут, я слышала, что ты беседовала с капелланом. Как поговорили?

Рут пожала плечами:

– Ну… нормально, мисс. Только он… Он совсем не такой, как вы…

От этих слов стало так тепло на душе! Конечно, следовало бы быть выше таких пустяков и не радоваться тому, что Рут предпочитает изливать душу мне, а не капеллану. Но я ничего не могла с собой поделать. Я обрадовалась!

– Не такой, как я? Как это?

– Он совсем не слушает, когда я рассказываю, а просто дает мне выговориться. Отвечает часто невпопад. Мне кажется, он повторяет одно и то же. Наверное, ему просто скучно – ведь нас так много!

– Скучно? Я надеюсь, что все-таки нет. Это же его служение Господу, а не просто какая-то рутинная работа. – В этот момент мне стало стыдно перед всеми теми женщинами, которых я перестала навещать в тюрьме после того, как здесь появилась Рут. Ведь если честно, я забросила их именно потому, что их рассказы наскучили мне. – А что же он тебе говорит?

Рут вздрогнула:

– В принципе, всегда одно и то же.

– Так что же это?

– Он говорит о моей озлобленности, об ожесточенности моего сердца, советует отбросить все обиды и простить всех.

И тут я увидела перед собой на миг не жестокую и рассудительную не по годам девушку, а маленькую девочку. На миг с ее лица спала привычная маска угрюмости и суровости. Та девочка, что стояла передо мной, была очень ранимой и лишенной всего, что было так дорого ей.

– Рут! – начала я как можно более ласково. – А ты не думаешь, что он прав? Ну к чему держать в себе обиды, находясь тут, в тюрьме? Зачем тебе здесь эта черная злость?

– Иногда злость – единственное, что греет. Когда вокруг сплошной холод и равнодушие.

Мне стало так жаль Рут…

– Понимаю, а потом ты просто привыкаешь жить с этим чувством в душе. Как со старым другом.

– Да, мисс.

Наши глаза встретились – и я вспомнила себя в подобной ситуации: мне семь, у меня только что умерла мама, и я осталась совершенно одна на семи ветрах, как Рут сейчас. Конечно, я осталась не в тюремной камере, а в богатом доме. И у меня были отец и Тильда… Но при этом я чувствовала такое же одиночество. Я припомнила все самые тяжелые моменты того периода, о которых никто из близких не знал. Мне было не с кем поговорить о последних часах жизни мамы, не у кого было поплакать на груди. Провидение спасло меня: я нашла, чему посвятить себя. Но вот Рут… Ее одиночество привело совсем к другому. Боюсь, к самой грани безумия.

– Рут, ты позволишь мне сделать кое-что еще для тебя? В следующий раз.

На ее лице опять отразилась встревоженность.

– Что же, мисс?

– Мне бы хотелось осмотреть твой краниум.

Я решила использовать именно это слово: часто люди странно реагируют на то, что вы заговариваете об их черепе. Но я, похоже, переоценила Рут: она нахмурилась и непонимающе повторила:

– Краниум?!

– Проще говоря, осмотреть и потрогать твою голову – сосуд, где обитают твои мысли. Понимаешь, мозг человека, на самом деле, состоит из множества отделов. Это как бы шкаф с большим количеством полочек – каждая предназначена для чего-то определенного. Некоторые ученые считают, что мы рождаемся с уже абсолютно развитым мозгом, то есть с заполненными полочками. Но я думаю по-другому. Полагаю, что каждый орган человека развивается в зависимости от того, как часто и для чего именно человек его использует.

Я даже не могу объяснить, что именно читалось в том взгляде, который Рут бросила на меня. Но понимания в нем я не увидела.

– Хочу сказать… – продолжила я, слегка раскрасневшись от напряжения, с которым упорно пыталась донести до Рут свои соображения. – Я хочу сказать, что если тебе в ходе бесед со священником удастся смягчить сердце и изменить к лучшему характер, то и форма твоего черепа, то есть содержимое тех самых «полочек», тоже изменится.

– А это… имеет значение?

– Да. По крайней мере, для меня.

– Для вас? Почему же?

– Потому что если с твоей помощью мне удастся доказать, что моя теория верна, то это поможет миллионам людей! Матери смогут распознавать преступные наклонности своих детей в очень раннем возрасте и наставлять их на путь истинный! Тюремщикам, в свою очередь, будет достаточно просто осмотреть голову заключенного, чтобы понять, исправился ли он на самом деле. Это будет означать, что человек может изменить свое тело – и в первую очередь мозг, – а не мириться с тем, каким он уродился. В конечном счете это докажет, что человек может стать лучше! – Последнюю фразу я почти выкрикнула и замолчала, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

Рут смотрела на меня с любопытством. И мне вдруг стало стыдно за свою излишнюю эмоциональность.

А что, если главная надзирательница слышала меня? Или заключенные в соседних камерах? Они наверняка решат, что у меня началась истерика, что я сошла с ума, раз так надрывно кричала о том, что общество привыкло слышать лишь из уст ученых мужей. И, возможно, будут правы. В глубине души я понимала, что пыталась доказать правильность моей теории, прежде всего, самой себе. То, что это спасет множество жизней, – лишь приятное дополнение, но не основная цель.

Но на Рут моя страстная речь не произвела особого впечатления. Она только потянулась так, что хрустнули суставы.

– Вы хотите обмерить мою голову? Пожалуйста! Они же все равно будут делать это, как я понимаю.

– Они?

– Ну врачи. – Она слегка наклонила голову. С этого ракурса шея ее выглядела особенно тонкой. Казалось, что голова на ней еле держится. – Когда будут меня резать.

Анатомы… Я совсем не думала об этом. Но Рут права: после повешения убийцы его тело продают медикам на препарирование и изучение. Они не погнушаются телом ребенка. Наоборот, оно еще ценнее для них, и они будут готовы заплатить за него больше.

– Постарайся не думать о таких вещах, – попробовала я утешить Рут, хотя мозг уже показывал мне в красках, как будут расчленять тело Рут. Жуткие картины, но у меня никак не получалось отогнать их. – Я понимаю, тебе сложно, но постарайся не представлять… именно это.

Она посмотрела на меня, и какая-то искра блеснула в ее глазах.

– Представлять? Да мне не надо ничего представлять, мисс! Я же видела это! Я была там! – Зрачки ее глаз расширились, и в них отразился кровавый ужас! Она видела трупы. Снимала скальп, обнажая… Что? Хочу ли я действительно знать это?!

– Этот звук до сих пор стоит в моих ушах, – продолжила она осторожно, едва ли не с нежностью в голосе. – Скальпель, пила… И этот запах. Вы забыли о том, кто я, мисс. Я все это видела много раз.

Я словно оцепенела. И не нашлась, что ответить…

16. Рут

Я не пожалела о том, что послушалась указаний Кейт и выспалась, насколько это было возможно. С рассветом девушки, ночевавшие со мной в одном подвале, стали просыпаться. Открыв глаза, я увидела, что все вокруг уже встают, застилают свои тюфяки и направляются к лестнице.

Протирая со сна глаза, я последовала их примеру. Четыре девушки выстроились передо мной в ожидании, когда откроется дверь у верхней площадки лестницы. На всех одинаковые серые рубашки грубого сукна. Две девушки были как две капли воды похожи друг на друга. Может, я просто еще не до конца проснулась?

Я встала последней. Передо мной стояла та самая темнокожая, что вчера подписывала бумаги вместе с мамой. Именно она спала со мной на одном тюфяке. И это она вертела ночью между пальцев какой-то странный предмет, сделанный из кости. Почему-то я обрадовалась, что именно она досталась мне в соседки.

– Как тебя зовут? – прошептала я.

Она не ответила.

– Как тебя зовут? – повторила я.

Она низко склонила голову и ответила так тихо, что я услышала только первую букву. Это была «М».

– Мим?

Девушка не ответила ни да, ни нет.

Я стала с того самого момента звать ее Мим.

Моим босым ногам было зябко на каменном полу. Я дрожала и стискивала зубы, чтобы они не стучали друг о друга. Остальные, похоже не страдали ни от холода, ни от тягостного ожидания. Они покорились своей судьбе, словно рабыни.

Наконец замок щелкнул, и дверь открылась.

– Пошевеливайтесь! – раздался командный голос Кейт.

Мы прошли тем же путем, каким она привела меня сюда: минуя коридоры и кладовую. Повсюду мне мерещилась мама с тюком запачканных кровью тканей. Переступив через очередной порог, мы вошли в комнату с покрытым плиткой полом и остановились около большой обшарпанной раковины. Вчера она была пуста, а сегодня в ней стояло четыре ведра. Без единого звука Мим взяла их и вышла во внутренний двор.

Похоже, сегодня будет еще один изнуряюще жаркий день. Солнечные лучи уже почти совсем прогнали из заброшенного сада туман и росу. Мим подошла к колонке и заработала рычагом. Несмотря на то что он сильно проржавел, вода все-таки пошла.

Никто не проронил ни слова. Кейт что-то перебирала в кладовой. Остальные девушки стояли молча, не смея поднять глаз. У близняшек были длинные каштановые волосы и густые темные брови. И стояли они сейчас с одинаковыми кислыми минами, крепко сжав тонкие губы.

Третья девушка выглядела по-другому. Она была заметно старше, с бледной веснушчатой кожей, похожей на яичную скорлупу, и волосами цвета корицы. Лицо ее совершенно ничего не выражало. Невозможно было сказать, о чем она в тот момент думала.

Мим по одному принесла ведра с водой. Только когда все они уже стояли около раковины, она заметила, что их четыре, а девушек теперь пять. Мим слегка замялась.

– Близняшки из одного! – гаркнула Кейт.

Одна из сестер – та, что была повыше ростом, слегка толкнула меня. Я отступила на шаг в сторону, а она встала за своей сестрой. Похоже, до того, как я здесь появилась, у нее было отдельное ведро.

– Шевелитесь! – опять принялась подгонять нас Кейт.

Девушки быстро разделись догола. Я в панике опустила глаза, не зная, как мне быть. Корсет… Как же его снять? Они засмеют меня, увидев, что я надела его прямо на голое тело, а не поверх рубашки. Но еще больше они станут смеяться, если я буду мыться, не снимая его. В отчаянии я просунула руки под рубашку и попробовала расстегнуть корсет. Бесполезно. Крючки плотно сидели в петлях, корсет, казалось, вцепился в меня мертвой хваткой бульдога.

Я взяла мыло и стала натираться им, двигая руками под рубашкой. Вы, наверное, думаете, мисс, что я вся провоняла – ведь я столько дней уже была в цепких объятиях корсета. Но никакого запаха не было! И на нем не было ни единого развода от моего пота. Материал выглядел точно так же, как в тот день, когда я закончила корсет и надела его.

Кейт сняла с сушилки одежду и бросила ее в нашу сторону. Девушка с волосами цвета корицы первой подошла к этой куче, шлепая босыми ногами по кафельной плитке. Как я поняла, здесь уже давно установлена очередность. И мне, похоже, суждено теперь быть последней. Так и вышло: мне досталось то, что не разобрали другие девушки.

Когда мы оделись, оказалось, что выглядим мы одинаково: простая хлопковая нательная рубашка, однослойная нижняя юбка и платье цвета карамели, что я видела вчера на Мим. Ни на ком из нас одежда не сидела идеально. Зато она была чистой.

Кейт издала очередной звук, похожий на хрюканье, и вышла из кладовой с гордо поднятой головой. Остальные поплелись за ней. Все, кроме Мим. Той пришлось выливать грязную воду из ведер.

Кейт шла впереди, почти плыла в своем очередном красивом платье. Сегодня оно было зелено-голубого оттенка, как хвост у павлина – цвет птичьих перьев, роскошных украшений и горных водопадов. Мне кажется, на миг я даже услышала их шум.

Мастерская находилась на чердаке. Мы поднялись не по парадной лестнице, устланной бордовым ковром, а по другим, довольно шатким и скрипучим ступенькам. Они привели нас в сияющую чистотой комнату с высоким потолком, где стояло два прямоугольных стола и несколько табуретов.

Здесь оказалось довольно тесно. Вдоль задней стены стояли шкафы высотой примерно мне по грудь. Солнечный свет проникал сквозь люки в потолке. Да… Хоть и придется сидеть под самой крышей, а солнышка нам не видать как своих ушей. Но это и понятно – иначе выгорят ткани. В этом мире Метьярдов балом правят именно они. Тафта, шелк, тюль – вот местные божества. Плоть и кровь имеют здесь мало значения.

Каждая из девушек взяла себе табурет и подсела к столу. Кейт с грохотом придвинула еще один к углу одного из столов и скомандовала:

– Рут!

Я и понятия не имела, что она знает, как меня зовут… Как странно звучит мое имя в устах чужого человека…

Я послушно села. Кейт встала у меня за спиной, и я почувствовала тепло ее тела, ощутила ее запах… Она пахла весной, ландышами!

– Мусор! – выпалила Кейт. – Начнешь с мусора!

Не успела я открыть рот, чтобы переспросить, что она имела в виду, как Кейт вывалила на стол целую кучу платьев и сорочек из дешевых материалов. «Мусорная» или «сдельная» работа, как называла такие заказы моя мама. Для шитья готовых вещей особого мастерства не требовалось.

Даже здесь мне не дадут хотя бы прикоснуться к чему-то более дорогому и красивому.

Кейт открыла ключиком ящик под одним из столов и выдвинула его. Там было целое море иголок в различных игольницах. Боже мой, она ведь ничего не знает! Каждая из них в моих руках станет опаснее револьвера!

Сначала взяли себе по иголке близняшки, потом веснушчатая. Я замешкалась.

– Рут! Иглу!

Оружие. Я бы даже сказала, орудие убийства – вот что она предлагала выбрать мне.

– Бери быстрее!

Я взяла самую маленькую иглу и снова села на место. В задумчивости я стала крутить ее между большим и указательным пальцем. Внутри у меня похолодело. Манящая темная сила в моей руке. Да, это не моя игла, но она тоже живая и способна творить то, чего я совсем не желала.

Я шумно сглотнула.

Остальные уже вовсю шили.

Кейт уже грозно смотрела на меня.

У меня не было выбора. Нужно было начать шить.

Клянусь, я старалась. Я запрещала себе думать о чем-либо во время шитья, пыталась притвориться, что меня нет, исчезнуть.

Тщетно.

* * *

К тому времени, как Мим поднялась по скрипучей лестнице и опустилась на табурет рядом со мной, я уже довольно долго мучилась от боли в спине и размышляла над тем, где сейчас моя мама и что с ней. Я была очень рада хотя бы на миг отвлечься, чтобы протянуть Мим одну из дешевых сорочек, наваленных посреди стола.

Мим и я работали над готовой одеждой. Близняшки выполняли работу посложнее: ушивали или расставляли платья. А та девушка, что постарше, была здесь, похоже, правой рукой самой Кейт.

Само собой разумеется, Кейт зорко следила за всеми нами. Она работала за отдельным столом: размечала мелом ткань и кроила. Для этого у нее были большие портновские ножницы, привязанные к столу длинной веревкой.

За все это время никто не проронил ни слова. Я слышала только дыхание девушек. Вдох-выдох, вдох-выдох… Казалось, что все они дышали синхронно, а Кейт в такт орудовала ножницами. Невольно я стала делать стежки в том же ритме.

Иногда я позволяла себе поднять голову и оглядеться. Я бросала взгляд то на обстановку вокруг, то на лица девушек. Совершенно незнакомые, как и те, для кого я шила все эти вещи. Я не знала о них ровным счетом ничего: ни имен, ни подробностей их жизни. Неужели мне теперь годами придется сидеть на этом чердаке и шить? Даже если со временем мои стежки станут идеальными, я никогда не смогу найти себе жениха… Или хотя бы настоящую подругу…

Я начала ерзать на табурете. Корсет довольно ощутимо кололся. Только он понимает меня, только он по-настоящему меня знает.

Так прошло часа три – и вдруг раздался какой-то скрипучий жестяной звук. Я даже подпрыгнула на табурете от неожиданности, не сразу осознав, что это человеческий голос.

– Мисс Метьярд! – произнес он. – Не соблаговолите ли вы спуститься в торговый зал?

Отбросив ножницы, Кейт прошла в противоположный угол комнаты и склонилась над тем, что я поначалу приняла за газовую трубу.

– Покорнейше прошу вас дать мне пару минут. Я уже спускаюсь! – прощебетала она куда-то вниз.

Я застыла от удивления: насколько же сейчас ее милый голосок отличался от того, которым она грубо одергивала нас!

Но кому принадлежал тот сладкий голос на другом конце этой трубы? Неужели миссис Метьярд? Видимо, труба идет прямо в торговый зал, и покупатели могут слышать разговор.

Кейт сняла фартук и стряхнула ниточки со своего лазурного платья. Глядя на нее, все перестали шить. Она посмотрела на Мим, плотно сжав губы.

– Чай! – приказала она.

Девушки шумно отодвинули табуреты и встали. Первой из комнаты вышла Кейт. За ней проследовала Мим. По лестнице мы спускались в другом порядке.

Я все равно плелась последней.

Когда мы спустились, Кейт направилась прямиком в торговый зал, а нас Мим повела на кухню. Дом Метьярдов напоминал кроличью нору: настоящий запутанный лабиринт со множеством извилистых ходов. Никогда не знаешь, что ждет за очередным поворотом. Или просто я еще не успела ко всему здесь привыкнуть?

На кухонной плите посвистывал и пускал клубы пара большой медный чайник. Стены были такими же сырыми, как в подвале, где мы спали, здесь явно развешивали белье на просушку. Посередине располагался длинный, изрезанный кухонными ножами стол со скамейками с двух сторон. На одну из скамеек сразу плюхнулись близняшки. Девушка постарше устроилась напротив них.

Я остановилась в замешательстве. Мне хотелось сесть рядом с Мим, но она хлопотала у плиты. Похоже, она была не только портнихой, но еще и прислугой. Вздохнув, я обошла стол и села рядом с девушкой постарше. Она немного отодвинулась. Из вежливости или от нежелания сидеть со мной бок о бок? Обе близняшки смотрели на меня с одинаково презрительным выражением. Здесь, как раньше в школе, никто не радовался моему появлению.

Несмотря на то что веснушчатая девушка была старше всех и, похоже, занимала среди остальных привилегированное положение, Мим сначала подала еду той из близняшек, что была выше ростом. Потом ее сестре. Затем веснушчатой и, наконец, мне. Сама она села за стол последней. Такой порядок сложился среди них, похоже, довольно давно.

В общем, все правильно: двое всегда сильнее одного. Близняшки держались надменно и гордо. Красавицами они не были, но манерами напоминали моих чванливых одноклассниц. Наверное, здорово, когда рядом с тобой всегда есть верная подруга – сестра, которая точно никогда не предаст тебя. Я вспомнила Наоми и ее нежную щечку на своей груди.

Корсет опять больно впился мне в ребра.

Опустив глаза, я стала рассматривать то, что предлагалось тут в качестве завтрака. Странная жидкость, которую Кейт назвала чаем, выглядела хуже того, что мы с мамой могли себе позволить: заварки почти не было, и сверху плавала какая-то пленка. К этому «чаю» полагался кусок хлеба. Без масла.

– Спасибо, Мим! – сказала я.

Близняшки захихикали.

– Вообще-то мы не разговариваем за едой! – сообщила мне веснушчатая. В ее голосе не слышалось ни злости, ни тепла. Он был таким же, как и ее лицо: не выражал абсолютно ничего.

– Почему?

Она слегка закусила нижнюю губу.

– Не знаю, но так повелось еще со времен сиротского приюта.

– Да? Так вы все оттуда?

– Да. – Она кивнула и принялась жевать хлеб, давая понять, что больше разговаривать не намерена.

Я тоже взялась за хлеб. Мама упоминала пару раз, что у миссис Метьярд свой большой магазин в Лондоне. Я думала, что она нанимает в подмастерья девушек, которые тоже живут в Лондоне, а не берет в помощницы девочек из приюта. Но миссис Метьярд намеренно искала именно таких работниц. Тогда я еще не знала, насколько ужасны были ее мотивы.

– А как вас всех зовут?

Та близняшка, что повыше ростом, раздраженно застонала и закатила глаза, словно я попросила ее прочитать наизусть «Ромео и Джульетту».

– Айви! – выдавила она, указывая на себя. Затем перевела взгляд на свою сестру: – Дейзи! А это Нелл! – кивнула близняшка в сторону веснушчатой. – А теперь заткнись!

– Ну она же только первый день здесь! – прошептала Нелл. – Не надо с ней так!

Айви презрительно хмыкнула.

– Ты, наверное, очень скучаешь по маме… – прошептала Мим.

Я еле сдержалась, чтобы не разреветься.

– Да… А ты… А ты помнишь свою маму?

Улыбка сразу смягчила выражение ее лица, подобно тому, как грубый лен становится мягким и податливым под горячим утюгом.

– Нет. Но у меня есть кое-что от нее. Иногда мамочки, бросая ребенка в Оакгейтском приюте для подкидышей, оставляют какую-нибудь свою вещицу, на случай если когда-нибудь вернутся за ним. Моя мама оставила мне вот эту костяную рыбку.

– Иногда?! Вот чушь собачья! – прыснула со смеху Айви. Она подслушивала и даже не стеснялась этого! – В нашем приюте так не делают уже очень давно. Уже лет тридцать как они просто дают справку. Об этом все знают!

– Так что твоя мама была просто тупая, – жуя, вставила Дейзи. – И к тому же шлюха и картежница.

Мим в ярости швырнула свою тарелку на стол, так что та треснула.

– По крайней мере, ей было не все равно. И она оставила мне хоть что-то. – Ее руки и губы тряслись.

– Скорее всего, случайно, – ухмыльнулась Дейзи. – Поди, хотела сыграть на тебя в карты.

Айви злобно процедила:

– Теперь тебе точно не сносить головы, Чернушка! Смотри, ты тарелку разбила! Ужас какой! Что скажет миссис Метьярд? Надеюсь, никто не проговорится…

– Закрой свою вонючую пасть! – прошипела Мим.

Ее реакция заставила меня содрогнуться. Похоже, она не покорилась своей судьбе. В ней кипела такая же черная ярость, как и во мне. Именно это и свяжет нас.

17. Доротея

Время не остановить, и этот день наконец настал. Мне исполнилось двадцать пять. Моя мама прожила всего на два года больше. Волны меланхолии накрывают с головой, когда я думаю об этом.

Несмотря на пророчества отца о том, что я распугаю всех своей эксцентричностью, от поздравлений не было отбоя. Правда, может, все дело в моем богатом наследстве? Весь день дверной колокольчик просто не умолкал, а служанки сновали туда-сюда, принося все новые и новые подарки. Уилки вся эта суета совсем не радовала. Хотя он был тоже впечатлен тем огромным букетом, который доставили ранним утром и который я велела Тильде поставить в большой напольной вазе рядом с его клеткой. Уилки, устроившись на прутьях клетки, принялся разглядывать цветы.

– Записки при нем не было, – произнесла Тильда, показывая всем своим видом, что она догадывается, от кого эти цветы.

– Да? Очень странно!

Я хорошо знаю язык цветов. Колокольчики, кивающие своими огромными темно-синими венчиками на тонюсеньких стебельках, обозначают «навсегда»; желтая акация – «тайный поклонник»; розовые камелии – «скучаю по тебе». О да, я догадываюсь, от кого этот милый букет.

Интересно, а как мог бы сложиться этот день, если бы я уже была женой Дэвида? Взял бы он отпуск? И смогли бы мы позволить себе хоть как-то отметить мой день рождения? Мне кажется, я предпочла бы провести его в компании сослуживцев Дэвида и их жен, чем в обществе всех этих расфранченных особ, приглашенных на бал, что дает в честь меня отец.

Дэвид – моя возможность встать на путь истинный. Ведь именно он свел меня с этой девочкой – Рут, за спасение души которой я сейчас бьюсь. Это ведь благодаря Дэвиду… Странно, почему я подумала об этом только сейчас?

Надеюсь, букет обошелся Дэвиду не очень дорого. Я сама была предельно экономна: папа выписал чек на внушительную сумму, чтобы я потратила ее на новое платье. Но я израсходовала лишь малую часть. Основная часть пошла в копилку, на мою будущую супружескую жизнь с Дэвидом. Но портниха постаралась на славу. Платье шелковое, бледно-желтое, с клиновидным корсажем и складчатыми воланами на юбке. На рукавах рюши, что в пять ярусов ниспадают с моих красивых плеч. На груди будет брошь в виде большого цветка в тон тем маленьким, что Тильда закрепит в моих волосах. В общем, мне вполне нравится, как я выгляжу. Думаю, не опозорюсь, хотя гости наверняка ожидают от девушки моего статуса и финансового положения чего-то более роскошного.

Я давно поймала себя на мысли, что теперь каждый раз при выборе одежды не могу не думать о Рут Баттэрхэм. Становится не по себе, когда я представляю нескольких молодых портних, что в весьма стесненных условиях корпят над моим новым бальным платьем. Естественно, я не воспринимаю всерьез рассказы Рут о том, что она пропитывала ненавистью нить, которой шила. Но у меня в голове все равно вертится вопрос: вот эти девушки, что шили мое платье, они презирают меня? Неужели они тоже сидели часами, мастеря мой наряд, и проклинали меня, – то есть ту женщину, для которой они работали? Возможно, в дальнейшем стоит делать пожертвования и на улучшение положения швей. Вот тут отец не будет против – мода уж точно женское дело!

Он сегодня очень взволнован. Ему, конечно, нравится, как гости ходят по дому и любуются каждой комнатой, но я ловлю на себе такие его взгляды, какими придирчивый торговец фруктами осматривает свою витрину: ему надо продать весь товар до того, как тот начнет портиться. Переспелые фрукты уже никому не нужны. Как дочь, составившая выгодную партию, я буду по-прежнему гарантом его прочного положения в высшем обществе. Но если не выйду замуж в ближайшее время, пойдут толки и сплетни. И я стану для него настоящей обузой, чего папа хочет меньше всего.

Это очень расстраивает. Я не думаю, что он делает это нарочно, но критики в мой адрес становится все больше. Ему не нравится уже почти все, что я делаю. Он хочет, чтобы я была, словно бабочка в коллекции насекомых: с аккуратно расправленными крылышками, пришпиленная булавкой к своему месту… Только такая бабочка никогда уже не полетит!

Я не могу беспрекословно слушаться его, как должна была бы примерная дочь. Папа не придает значения моей благотворительности, отвергает мою веру. Хотя я не считаю его плохим человеком. В глубине своей души он хороший. Просто поступает плохо гораздо чаще, чем я способна терпеть.

Каждый день я смотрю на голову отца в надежде, что строение его черепа начнет изменяться. Что увеличится зона, отвечающая за чадолюбие, и уменьшатся зоны повышенной возбудимости, воинственности и разрушительных порывов. Я молюсь каждый день о том, чтобы папа преобразился.

Но в этом году перемен не произошло.

* * *

Гости наконец разошлись. Теперь я могу подробно описать, как все прошло. В целом вечер вполне удался. И жаловаться мне грех. Меня долго одевали и причесывали. За несколько недель Тильда насобирала достаточно волос с моих расчесок, чтобы сделать из них накладные локоны. Она постаралась на славу: косы были уложены аккуратными ракушками за ушами, с прикрепленного на затылке шиньона падали крупные локоны. Когда она закрепила в моих волосах живые желтые цветочки, прическа стала выглядеть очень мило, но не помпезно.

Гости болтали без умолку весь вечер. Мне бы хоть немного подобного красноречия!

Как только я начала спускаться по парадной лестнице, услышала звонкий смех из залы. Я вздрогнула от удивления. Миссис Пирс? Уже здесь?

Они с папой решили перед началом бала выпить по бокалу пунша. Миссис Пирс стояла справа от камина, он – слева. Прекрасная картина, если бы только это была другая пара.

Тонко очерченные брови взлетели едва ли не до небес, как только она увидела меня. На лице тут же появилась эта отвратительная фальшивая улыбка. Поставив бокал с пуншем на каминную полку, она пошла ко мне с распростертыми объятиями.

– Мисс Трулав, дорогая моя! Тысяча поздравлений, милочка!

Мне пришлось вытерпеть ее объятия и поцелуи в щеку. Она так сильно пахла жасмином, что я едва не чихнула. Фу, словно откусила кусок туалетного мыла!

– Ну-ка, дайте-ка посмотреть на вас! Какая взрослая! И хорошеете день ото дня! Ну просто вылитый отец!

Я судорожно пыталась выдавить из себя хоть какой-то комплимент в ответ – но ничего подобающего мне, честно говоря, в голову не пришло. Когда миссис Пирс года два назад объявилась в Оакгейте, она все еще носила траур по своему безвременно ушедшему мужу. Ее одежда была только приглушенных тонов, как и велит обычай. Но как только этот период закончился, она стала явно наверстывать, одеваясь так ярко и пестро, что от долгого созерцания ее нарядов у меня начинала болеть голова. Я полагаю, что супруга ее в свое время просто хватил удар от того, что он был вынужден постоянно созерцать эти кричащие тона.

– О, вы так добры! – выпалила я дежурную фразу. – И ваше платье, миссис Пирс, оно такое… такое ярко-оранжевое! Умоляю, скажите мне, как лучше назвать этот оттенок?

– Тыква! – прощебетала она, с наслаждением поглаживая складки на своей юбке. – Я собираюсь задать тон всем здешним кокеткам! А то современная мода такая скучная – кто-то же должен первым добавить красок!

– Именно так! – с улыбкой сказал папа, слегка приподняв свой бокал с пуншем.

В этот момент мне больше всего хотелось бросить эту оранжевую фурию прямо в огонь камина. Господи, какое ужасное желание! Надеюсь, оно никогда не воплотится. Просто… мне было так неприятно видеть ее в нашем доме, расфуфыренную и явно по-хозяйски осматривающую все вокруг. Она постоянно делает себе прически, которые были в моде по крайней мере лет десять назад, и поэтому голова кажется крошечной на фоне затейливо уложенной огромной копны волос. Высокий пышный пучок, проткнутый изящной спицей, длинные валики по бокам – все в старомодном стиле а-ля шинуаз ^[490].

И как только у папы язык поворачивается говорить, что это я позорю его перед друзьями? Разве я? А не она? Эта претенциозная особа! Но журналы мод приветствуют ее неповторимый стиль – вот в чем загвоздка.

В этот момент зазвенел дверной колокольчик – пришли сразу несколько гостей. Папа настоял на том, чтобы самому поприветствовать их. А мы пока можем поворковать о своем, «о девичьем». Это вульгарное выражение он наверняка перенял у миссис Пирс.

– Мисс Трулав, – льстиво начала она, – о, как мне нравится произносить вашу фамилию, ведь в ней столько романтики, не правда ли! ^[491]

По тому, как она при этом вскинула голову вверх и назад, по направлению к зоне самоуверенности, я понимала, что она ждет не дождется того дня, когда тоже возьмет себе эту фамилию.

– Я, конечно, не имею права настаивать, чтобы вы поскорее сменили ее, – произнесла она заговорщическим тоном, – но бывают случаи, когда надо действовать быстро, чтобы не упустить свое счастье! – Последовало многозначительное постукивание веером. – Леди Бигглсуэйд, например, звучит тоже весьма достойно!

Подобная фамилия, как мне кажется, под стать одному из персонажей «Посмертных записок Пиквикского клуба»! Хотя… Миссис Ходжес звучит ненамного лучше. Бог мой! Миссис Ходжес! Как это скучно и старомодно. Мне понадобится время, чтобы привыкнуть к этой фамилии.

Слава богу, в этот момент прибыли новые гости, а затем и музыканты. Я извинилась перед миссис Пирс и поспешила к вновь прибывшим, искренне надеясь, что больше не придется в этот вечер вести с ней бесед.

Начало смеркаться, и отец приказал зажечь свечи, в пламени которых хрустальные канделябры в нашей бальной зале засверкали всеми цветами радуги. Среди приглашенных было явно больше женщин: мои бывшие одноклассницы и несколько состоятельных дам, общество которых навязывал мне отец. Они чинно шуршали юбками по натертым до блеска полам. Я заметила среди прибывших гостей и тех, с кем была по-настоящему рада пообщаться. Это сестры Оунинг. Одна из них поставила на пол огромную вазу с розами. Увидев сестер, я подумала, что вечер, возможно, будет не таким уж и скучным. Мне с обеими есть о чем поболтать: Фанни ярый сторонник многих реформ, а Роуз увлечена физиогномикой, которая не так уж и далека от френологии: я изучаю черепа, а она – лица, потому что считает, что черты лица человека способны сказать о его характере больше, чем строение головы.

Я не видела их целую вечность, но помню, как мило мы болтали в прошлый раз. Однако радоваться пришлось недолго. Не успела я вступить в интереснейшую дискуссию с Фанни Оунинг о реформировании пенитенциарной системы, как подошел отец. Он деликатно, но очень крепко взял меня под локоток и настойчиво произнес:

– Доротея, милая, позволь я представлю тебя…

Я сразу догадалась, кому именно он хочет меня представить – сэру Томасу Бигглсуэйду.

Мы с Фанни раскланялись, и при этом я еле заметно закатила глаза, давая ей понять, что мне жаль прерывать нашу увлекательную беседу, но я должна это сделать в угоду отцу. Сэр Томас Бигглсуэйд выглядел вовсе не так напыщенно и глупо, как я ожидала. Солидно, но без пижонства: на нем был камзол благородного красного оттенка с коричневым бархатным воротником. Поддетая снизу жилетка нежно-шоколадного цвета оказалась однотонной и без аляповатой вышивки, модной сейчас в молодежных кругах. К сожалению, свет падал так, что голову его разглядеть я как следует не могла.

– Сэр Томас Бигглсуэйд, позвольте представить вам мою дочь – Доротею Трулав. Вы ведь так давно хотели познакомиться с нею! А это ее школьная подруга – Фрэнсис Оунинг. Как я рад видеть вас, дорогая Фрэнсис! – Папа бросил на меня торжествующий взгляд, как бы говоря: на этот раз просто безупречный вариант, не правда ли? – Доротея, я ведь тебе уже говорил, что у сэра Томаса прекрасная усадьба в Глостершире?

– Конечно, говорил, папа. – Господи, какое нелепое начало разговора! Ума не приложу, что я могу спросить о Глостершире. – Э… Что же привело вас в Оакгейт, сэр Томас?

– Моя сестра. Она живет недалеко отсюда, правда немного в стороне, – ответил он, подавив зевок. – Сестра безутешная вдова, ведущая отшельнический образ жизни. Когда я ее навещаю, то, чтобы увидеть хоть что-то, напоминающее жизнь, приходится седлать коня и скакать во весь опор куда глаза глядят.

Я стояла в некотором оцепенении, не зная, о чем дальше вести с ним разговор.

Сэр Томас относится к тем любителям лошадей, которых по манерам трудно отличить от их конюхов. Так что я могу быть совершенно спокойна: он вряд ли запомнит даже цвет моих глаз, не говоря уж о том, чтобы возыметь какие-то серьезные намерения на мой счет.

– Сестра сэра Томаса – леди Мортон, – прошептал мне прямо в ухо папа. – Помнишь леди Мортон?

Как только он произнес это имя, я сразу вспомнила ее лицо, и мне даже показалось, что у сэра Томаса есть с ней сходство: аккуратный маленький носик и этот узковатый разрез глаз, отчего лицо кажется каким-то заспанным. Эта мысль заставила меня содрогнуться. Ведь леди Мортон была подругой моей мамы, но я и не подозревала, что она еще жива! Стало быть, она уже много лет никуда не выезжает из поместья.

– О! Тогда не соблаговолите ли вы передать мое глубочайшее почтение ее светлости?

– Конечно! – отрезал сэр Томас.

Он даже немного понравился мне. Лицо у него было в общем-то вполне приятное. Волосы песочного цвета небрежно взъерошены на манер эпохи Регентства. Маленькая зона порядка на макушке выдавала в нем довольно небрежного человека, который вечно раскидывает вещи где попало и редко доводит задуманное до конца. Доказательство тому я видела своими глазами: галстук был завязан весьма неаккуратно и, откровенно говоря, совсем не подходил к костюму.

Папа поклонился, словно сэр Томас пропел целую оду в нашу честь, и сказал:

– Я так рад, что вы наконец-то познакомились. Доротея, дорогая, пора звать гостей к столу. Ты, конечно, должна войти в столовую первой как виновница торжества. Я полагаю, сэр Томас достоин того, чтобы сопровождать тебя.

Стоявшая рядом со мной Фанни заметно сникла. Бедняжка! Если бы ее под руку вел мужчина, состояние которого оценивается хотя бы в половину капиталов сэра Томаса, она уже была бы на седьмом небе от счастья. Как жаль, что я не могла «подарить» ей всех тех женихов, которых успела отвадить!

– Я буду очень польщена, папа. Только я думала, что к столу поведешь меня ты!

Отец довольно улыбнулся и потрепал меня по плечу:

– Я? Нет-нет, дорогая! Зачем такой красавице идти рука об руку с пузатым лысеющим стариком? Иди с сэром Томасом, милая, мне это доставит огромное удовольствие!

– Да, папа, с радостью.

Сэр Томас едва заметно поклонился, видимо, в знак молчаливого согласия.

Как только я взяла своего спутника под руку, все уставились на нас. Мое сердце сжалось под шелком цвета свежевзбитого масла. Миссис Пирс нашептывала что-то папе, слегка прикрыв рот веером. Фанни смотрела на меня с завистью, а мистер Доулинг, который пытался ухаживать за мной в прошлом году, – с откровенным огорчением. Я прекрасно понимала, что представляет себе в этот миг каждый из них: шикарная свадебная церемония, я с сэром Томасом рука об руку, и колокольный звон…

Он пах жгучим перцем и лошадьми. Держа его под руку, я почувствовала, что мускулы у него не такие крепкие, как у Дэвида. На секунду представила себя его невестой… Жуть! Каждый шаг в подвенечном платье рядом с ним был бы мучителен для меня: настоящее саморазрушение! Я бы чувствовала себя так, словно лечу в глубочайшую пропасть, из которой мне не выбраться уже никогда.

Гости тоже разбились на пары и последовали за нами через бальную залу в столовую. Я с удовлетворением отметила, что служанки отмыли и натерли до блеска весь наш лучший фарфор и красиво расставили его в серванте. Я не зря потратила столько времени и нервов на составление меню: гости не уставали нахваливать наши угощения. В приглашениях мы написали, что будет сервирован «ужин», но такое изобилие всяких яств и деликатесов подавалось далеко не на каждом званом обеде: разноцветные желе, красиво сервированные фрукты, россыпи орехов, рулеты и десерты из марципана – все это было, конечно, предусмотрено. Единственное, чего не хватало, так это знаменитого «кабинетного пудинга» миссис Пирс. Ах, какая жалость…

– Даже ананас… – заметил сэр Томас. – Превосходно.

Да уж, красноречием он точно не обладает. Сэр Томас обходителен в том смысле, что мои тарелка и бокал не пустовали и не приходилось просить его поухаживать за мной, но в беседе… Он скорее слушатель, чем словоохотливый рассказчик. Иногда я замечала, что он переводит оценивающий взгляд с меня на папу.

Миссис Пирс, естественно, не упустила возможности взять моего отца под локоток и не отпускать весь вечер. Она приклеилась к нему буквально как банный лист. Огненно-рыжий лист со старомодно уложенными волосами. Каждый раз, когда я вижу ее, замечаю все новые и новые настораживающие особенности строения головы. Череп у нее широкий и почти идеально круглый, что свидетельствует о крайней эгоистичности и ярко выраженных плотских желаниях…

– Итак, сэр Томас, – неторопливо проговорила я, вертя ножку бокала, – ваша сестра, леди Мортон, не очень-то старается находить для вас развлечения в Хэзерфилде?

Он слегка вздрогнул:

– Вы правы. Иногда мне кажется, что даже на кладбище веселее, чем в ее имении.

– Позвольте тогда поинтересоваться, что же держит вас у нее?

– О, это мой долг. Там ужасно скучно, но что поделать? Не подобает пренебрегать родственниками.

Я улыбнулась.

– Согласна с вами. Семья превыше всего. Но скажите же мне, леди Мортон нездорова? Почему она избегает общества? Я помню, что она приезжала к маме, даже в последние ее годы. Хотя это было уже так давно… Или леди Мортон неожиданно охватила мизантропия?

Другой бы обиделся, но сэр Томас просто немного отпил из своего бокала и спокойно ответил:

– Неожиданно? Как я понимаю, вы единственная дочь в семье, мисс Трулав. Я брат леди Мортон. Прожив с ней много лет, я могу с уверенностью сказать, что такого угрюмого человека, как она, еще поискать. Но не думайте, что Джорджиана забыла вас. Она часто рассказывает мне о вашей покойной матери. Я уверен, она бы приезжала к вам, если бы не эта ужасная сыпь…

– Сыпь?

– Да, волдыри на коже. Она никак не избавится от них. Красные рубцы, словно ее долго лупили палкой. Только я вам ничего не говорил. Вы же понимаете, какой гнев обрушится на меня, если в обществе поползут слухи…

Несмотря на кажущееся равнодушие ко всему и всем, в глубине души (я уверена) сэр Томас – человек очень впечатлительный и сентиментальный. Зоны интеллекта у него большие, равно как и зона стремления к идеалу, что означает, что он не станет хитрить и искать обходных путей.

– Ох, как я сочувствую леди Мортон! Не волнуйтесь, сэр Томас! Я умею молчать!

– Да? Вот это жаль. А я так надеялся на то, что вы будете столь же словоохотливы и тоже откроете мне какой-нибудь секрет…

Я не знала, что сказать. Атмосфера между нами начала как-то накаляться. Он что, пытается со мной флиртовать?

Некоторое время слышался только звон столовых приборов. В воздухе стоял опьяняющий запах фруктов и шампанского. Я шумно вздохнула:

– Боюсь, в таком случае вечер будет для вас безнадежно испорчен, сэр Томас. Вообще эти домашние балы, наверное, настоящее испытание для такого человека, как вы?

Он сделал еще глоток из своего бокала и вяло улыбнулся мне:

– Я не совсем понимаю, о чем вы…

– Ну вы же молодой баронет, да еще и неженатый. Весь вечер расфранченные мамаши, коих тут немало, будут демонстрировать вам своих нелепо хохочущих жеманных дочек. И каждая мамаша будет молиться, чтобы ваш выбор пал именно на ее красавицу. Ваше положение немногим завиднее, чем у червя на рыболовном крючке.

Сэр Томас молча почесывал шею. Я уверена, что ни одна из девушек не разговаривала с ним в таком тоне. Ну и хорошо. Как показывает практика, если хочешь отвадить очередного женишка – говори что думаешь, без церемоний.

– Вы делаете такой вывод исходя из моего внешнего вида или из ваших представлений о жизни?

– Исходя из моего опыта. Ну давайте начистоту: вы же прекрасно знаете, что на данный момент я – единственная наследница отца. – В этот момент раздался заливистый смех миссис Пирс, от которого у меня стало кисло во рту. – Я не могу передать, как устала от этих бесконечных женихов и переполненных бальных карточек ^[492].

Сэр Томас посмотрел мне прямо в глаза. Он заинтересован или обижен?

– Я пытаюсь понять, – медленно произнес он, – какого ответа вы ждете от меня. Вы или пытаетесь довольно прозрачно намекнуть, что не хотите выходить из-за стола со мной под руку, или же хотите, чтобы я записался в вашу бальную карточку, так как сегодня она уже почти заполнена. Пожалуй, лучше просто промолчать.

– Тогда я тоже не стану больше надоедать вам своими разговорами, и мы насладимся молчанием друг друга.

Сэр Томас слегка хмыкнул:

– Занятно… А меня вы отнесли к той же бесконечной череде охотников за вашим наследством?

– Было бы крайне жаль, если бы это было так… – произнесла я, многозначительно указывая взглядом в сторону отца и миссис Пирс. Та вцепилась мертвой хваткой в его рукав, и стрела Купидона, пронзавшая тугой узел волос на ее голове, указывала точнехонько в сторону папы. – Извольте, откровенность за откровенность. Мне кажется, что любого охотника за моим наследством ждет неприятный сюрприз.

– Какой же?

Я снизила голос до шепота, но наигранного. Меня было прекрасно слышно не только сэру Томасу.

– Конечно, у меня есть некоторая сумма, что досталась от покойной матери. Но вы же видите, впрочем, как и я, что мой отец вознамерился жениться снова.

Он еще раз посмотрел на миссис Пирс, которая в очередной раз запрокинула голову, заливаясь звонким смехом. На миг лицо сэра Томаса исказила презрительная гримаса, что мне польстило.

– Похоже, что так…

– Так вот, если у них родится дочь, наследство будет поделено между нами пополам. Это самый благоприятный исход в данной ситуации. Но если у них родится несколько дочерей… Или тем более сын…

– Понимаю… – Теперь улыбка совсем исчезла с его лица.

– И я бы очень попросила вас, сэр Томас, если вы услышите сегодня вечером, как кто-то из молодых людей рассуждает о моем наследстве, пожалуйста, просветите его об истинном положении вещей. Я бы не хотела, чтобы общество судачило обо мне и подозревало в каком бы то ни было коварном расчете.

– Вы правы. – Сэр Томас на миг задумался, откинувшись в кресле. – Вы правы. Такие пересуды вам ни к чему.

Ура! И этого тоже отвадила! Причем он наверняка будет думать, что я говорила все это искренне, без всякой задней мысли. А вам, миссис Пирс, придется еще немного подождать с вожделенной сменой фамилии на нашу, кажущуюся вам столь романтичной!

Но сэр Томас не сдавался:

– Простите меня, мисс Трулав, но если все так, как вы говорите, то вам, наверное, рано или поздно придется-таки предпочесть одного из того легиона молодых людей, что бьются за вашу руку и сердце? Брак укрепил бы ваше положение в обществе и позволил бы сохранить хорошие отношения с отцом. Или вы хотите попробовать себя в роли падчерицы? – При этом он бросил на миссис Пирс такой взгляд, в котором однозначно читалось: вы же достаточно умны, чтобы не желать оказаться под одной крышей с такой мачехой.

Кровь бросилась мне в лицо. Одна только мысль о «роли падчерицы», как он выразился, вызвала во мне резкую вспышку гнева! Да еще этот его тон! Тоже мне, советчик! Кто он такой, чтобы советовать мне поскорее выйти замуж? Да он вообще ничего не знает обо мне! Но вообще-то я сама навела его на такие мысли. Мне не следовало быть настолько откровенной с мужчиной, которого я вижу первый раз в жизни.

– Я не намерена выходить замуж в ближайшее время, – довольно резко ответила я.

Сэр Томас немного помолчал, но потом снова пододвинулся ко мне:

– Мне бы не хотелось заканчивать наш разговор на такой ноте, мисс Трулав. Было бы очень печально. Давайте лучше веселиться и говорить о чем-то более приятном.

Я улыбнулась:

– Охотно! И я даже знаю о чем. Давайте я расскажу вам, какие секреты скрывает форма вашего черепа.

18. Рут

Когда я шила дома вместе с мамой, могла сделать перерыв в любое время. Но у Метьярдов такой возможности не было. Стоило мне хоть немного поерзать на стуле, как две пары злобных глаз тут же начинали сверлить меня взглядом. Близняшки зорко следили за мной. Но при этом их руки не сбивались с ритма, продолжая совершать синхронные монотонные движения иглой.

От многочасовой непрерывной работы у меня начиналась резь в глазах, стежки двоились, и я уже жалела всех тех женщин, что купят сшитую мной одежду и начнут стремительно слепнуть.

Когда часы внизу пробили восемь, Кейт наконец-то встала и выплыла из комнаты. Остальные начали закреплять стежки и обрезать нитки. Похоже, здесь работу принято заканчивать в восемь. Слава богу! Если я не ошиблась, мы начали то ли в пять, то ли в шесть утра! На моем указательном пальце остался красный след от наперстка. Руки свело судорогой, и ладони стали похожи на клешни краба. Мне даже страшно было подумать о том, что они успели натворить за сегодняшний день.

В суете сборов я рискнула перекинуться парой слов с Мим:

– Что теперь?

Та уже открыла было рот, чтобы ответить мне – но тут мы все услышали тяжелые и торопливые шаги по лестнице. Половицы угрожающе заскрипели, пол задрожал под нами. Нелл, Айви и Дейзи обернулись и уставились на нас с Мим.

Мим шумно дышала, ноздри ее раздувались. Она застыла от страха.

– Что происходит?!

Вместо ответа я услышала, как дверь сильно ударилась о стену, словно в комнату ворвался смерч. В комнату вбежала миссис Метьярд. Она казалась мне еще выше и внушительнее, чем вчера.

– Где она?! Где эта мерзавка, что разбила мою фарфоровую тарелку? Сейчас она заплатит за этот вандализм…

Господи, да это же была обычная глиняная старая тарелка. Какой фарфор?! Кошкам порой миски красивее ставят! Но никто не осмелился возразить миссис Метьярд. Тем более она не говорила, а рычала так, что от страха все чуть в обморок не попадали.

– Ты думала, тебе это с рук сойдет?! – С этими словами миссис Метьярд схватила Мим за правую руку, за ту самую, на которой не было одного пальца. – Думала, я не замечу? Косоручка паршивая!

– Я случайно, – пропищала Мим.

Но миссис Метьярд тут же отвесила ей звонкую пощечину:

– Не бывает никаких случайностей, дрянь такая! Это просто небрежность и безответственность! И родила тебя мать тоже от безответственности!

Я уже ненавидела миссис Метьярд всеми фибрами своей души и мысленно осыпала ее градом проклятий, но когда увидела в проеме двери Кейт… Я едва не задохнулась от возмущения. Она смотрела во все глаза, ее лицо застыло, как у статуи. В этот момент небесно-голубое платье совсем не красило ее. Оно смотрелось на ней как что-то чужеродное, как вещь из совсем другого мира. Его голубизна только подчеркивала бледность кожи Кейт.

– Мне что, снова воспитывать тебя? – продолжала негодовать миссис Метьярд. – Тебе еще раз объяснить наши правила?

– Нет! – спокойно и с достоинством, без тени мольбы в голосе ответила Мим.

Как же я зауважала ее за это!

Кейт что-то держала в руке, медленно покачивая у бедра.

Это была кочерга, которую я видела внизу у камина.

– Я сделаю это, мама!

– Отлично! Двадцать ударов! По-другому они не понимают.

Кейт быстро вошла в комнату и схватила Мим за левую руку. Она стояла ко мне так близко, что я спокойно могла ударить ее. Запах ландышей снова защекотал ноздри. Потом у меня начало слегка першить от него в горле.

– Нет! – взмолилась Мим.

Но Метьярды схватили ее и выволокли из комнаты.

Мне казалось, что близняшки вот-вот захихикают. Но они невозмутимо глядели куда-то в пустоту. Даже когда дверь захлопнулась и мы услышали шаркающие шаги Мим, удаляющиеся от нас, близняшки продолжали молча смотреть на обшарпанную стену.

– Они же не станут действительно бить ее? – в ужасе прошептала я. – Ну… хотя бы не кочергой?

У меня кольнуло в области ребер… Как же тогда было больно! До сих пор я думала, что страшнее ботинок Розалинды Ордакл не может быть ничего…

Дейзи заправила за ухо прядки волос, свисавшие ей на глаза:

– Не переживай за нее, чернокожие почти не чувствуют боли. Они не такие, как мы.

Что за чушь она несет! Я медленно закатала до локтя рукав на правой руке. Пальцы были все еще скрючены судорогой. Я сжала их в кулак:

– Так это вы наябедничали! Ты и Айви. Из-за вас Мим…

Нелл слегка тронула меня за плечо:

– Лучше Мим, чем ты!

Я ненавидела всех троих и готова была броситься на них с кулаками. Но тут ступени лестницы опять заскрипели. В комнату снова вошла миссис Метьярд. На щеках ее был довольный румянец, маленькие поросячьи глазки сверкали.

– Прошу прощения, мэм, – произнесла Нелл. – Уже девятый час. Я могу отпустить девочек на сегодня? Или мы еще можем сделать для вас что-то?

Выражение лица миссис Метьярд стало не таким напряженным.

– Вообще-то, Нелл, ко мне сегодня заходила леди Мортон. Платье из черного сатина и тюля должно быть готово к концу этой недели.

– На две недели раньше оговоренного срока, я правильно понимаю? – переспросила своим безжизненным, без всякого выражения голосом Нелл. Словно в доме кто-то умер.

Миссис Метьярд слегка улыбнулась, отчего морщины на ее подбородке стали еще заметнее.

– Да, именно так. Разбирайте иголки для вышивания, девочки. Ночь будет длинной в этот раз.

* * *

После того, что я здесь увидела, мне уже стало неважно, о чем я думаю во время шитья. Почему я должна переживать из-за того, что клиенткам миссис Метьярд будут сниться кровавые кошмары, или что они умрут от оспы, если девочек, что шьют для них одежду, бьют до полусмерти?

Бедная Мим! Я никогда раньше не видела ран от ударов кочергой. Стоило мне только представить это наказание, как я тут же съежилась в комок. Жуть! Надеюсь, Кейт не раскалила кочергу перед тем, как бить ею Мим? А насколько сильно след от ожога заметен на темной коже?

Очень скоро я получила ответ на этот вопрос.

Следующий день начался точно так же, как предыдущий: подъем с рассветом, ожидание щелчка замка в двери, пустые ведра. Единственное, что его отличало, – состояние моей души. Будто что-то сломалось внутри меня. Я просто не могла спокойно смотреть на страдания Мим.

Я помогла ей раздеться перед мытьем. Запекшаяся кровь пристала к ее телу вместе с тканью грубой серой ночной рубашки. На плечах было много старых, уже побелевших шрамов. Получается, ее вчера били не в первый раз. А кто же помогал ей до меня? Или она справлялась в одиночку?

Кроме меня, никто не выразил сочувствия Мим. Ни словом, ни вздохом, ни слезинкой. В этот момент я в первый раз решилась рассмотреть их всех – нагих, какими они были, пока мылись. Но то, что я увидела, поразило меня в самое сердце.

У каждой из них на плечах были такие же шрамы.

19. Рут

Мы сидели на кухне и доедали завтрак. Я проглотила свой за пару секунд и снова вспомнила дом…

Да, мы были очень бедны. Но все же куски хлеба, что мама подавала нам, были толще. Теми, что выдавались нам у Метьярдов, можно было досыта накормить разве что воробышка. Если бы он, конечно, не побрезговал.

Я залпом допила то пойло, что здесь называют чаем, и едва успела поставить чашку на стол, как раздался еле слышный стук.

Тук-тук-тук.

– Кто-то из торговцев пришел, – громко сказала Нелл.

Мим презрительно поморщилась.

– Давай живее, Мириам! – поторопила ее Айви. – Опять отлыниваешь?

– Я открою! – сказала я и решительно направилась к двери, пока никто не успел остановить меня.

Пол, покрытый плиткой, был еще влажным. Я шла осторожно, чтобы не упасть, и вспомнила, как первый раз вошла сюда вместе с мамой. Мне казалось, что это было лет десять назад. Помню, как я поморщилась от противного запаха, когда мы оказались в этой комнате.

Кто там, за дверью? Вдруг это моя мама? Вернулась, чтобы сказать миссис Метьярд, что совершила ошибку и хочет забрать меня?

Молясь всем богам, чтобы это было именно так, я открыла дверь.

Но это оказался Билли Рукер.

Полагаю, вы читали о нем в газетах. Может быть, даже видели гравюры с его портретом.

Не могу сказать, что он был красавчиком. Черты его лица казались скорее резкими, но именно поэтому привлекательными. Взъерошенные волосы выбивались из-под кепки. Но что поражало, так это его глаза: огромные и синие. Они были такого глубокого синего цвета, что, увидев их раз, никогда уже не забудешь. И взгляд пронзительный, острый. Каждый раз, когда он смотрел на меня, я чувствовала покалывания во всем теле.

– Привет! – улыбнулся он, отчего на подбородке появилась маленькая ямочка. – Ты, видно, новенькая?

– Я Рут! – как-то по-дурацки ответила я.

– Точно, новенькая. Я Билли Рукер.

Он протянул руку. Я пожала ее. До сих пор помню тепло его ладони, сжимавшей мои бескровные холодные пальцы.

– Можешь помочь мне, Рут?

– Я… не знаю… А что надо сделать?

Он рассмеялся, задорно и беззаботно. Господи, я уже тысячу лет не слышала такого искреннего смеха! Просто наваждение какое-то!

– Тебе что, не рассказали, кто я? Я ваш поставщик тканей. Точнее, мой отец. Я привожу то, что вы заказывали.

– О… Но я не знаю, куда надо класть ткани. Миссис Метьярд и мисс Метьярд в торговом зале, но я могу…

– Не надо! Ткани обычно кладут в ту кладовую, что у тебя за спиной. Пошли!

Он засунул руки в карманы, развернулся и направился через внутренний дворик к воротам. Летний теплый ветерок доносил до меня обрывки веселой песенки, что он насвистывал.

Я догадывалась, что выходить из дома не стоит, что это, скорее всего, грозит ударами все той же кочергой, но мое сердце так сильно сжалось, когда Билли свернул за угол и исчез из виду, что я решилась. Не пойти за ним сейчас значило бы отказаться от глотка свежего воздуха – когда еще снова представится такая возможность? Глубоко вдохнув, я вышла во внутренний двор. Земля была покрыта дорожной пылью. Я вспомнила, как шла здесь с мамой всего два дня назад: через ворота, мимо угольной ямы.

Билли стоял на тротуаре около повозки, в которую была впряжена коренастая пегая кобылка. Ее привязали к фонарному столбу.

– Сплошь осенние тона, – усмехнулся Билли. – Они предусмотрительны и готовят гардероб заранее, ваши богатенькие дамы.

Пока он открывал задние дверцы повозки, я озиралась в поисках мамы. Но по улице шли только молочницы и булочники. Каждый раз, когда я представляла себе маму, одинокую в этом враждебном мире, внутри что-то обрывалось. Вне стен дома Метьярдов все казалось мне теперь таким огромным, громким и устрашающим.

– Вот, смотри! – Билли был уже в повозке. – Это и есть ваши рулоны тканей. Ты возьмешь с одного края, а я – с другого.

Рулоны были обернуты холстиной, которая колола мне ладони. Они оказались нетяжелыми, но довольно громоздкими. Теперь я поняла, почему Билли было бы сложно заносить их в дом в одиночку. Будучи настоящим джентльменом, он взялся за рулон так, что ему пришлось пятиться назад, тогда как я могла спокойно идти и видеть и лестницу, и ворота. Но, по правде сказать, я так и не смогла поднять головы – ведь тогда я бы смотрела на него в упор, что казалось неприличным. Мне вдруг стало так жарко и тесно в моем корсете.

У меня никогда не было друга, да я почти и не видела мальчиков своего возраста – и тут передо мной этот прекрасный синеокий юноша, да еще и такой обходительный… У меня в груди появились странные, незнакомые мне ощущения.

Я была в крайнем замешательстве, а Билли не замечал этого, продолжая весело болтать:

– Вот это тебе особенно понравится. Такой глубокий коричневый. Как жареные каштаны. Или чуть темнее. Прекрасный цвет. Как… Как волосы мисс Кейт!

– А у Нелл волосы цвета корицы! – выпалила я. И тут же зарделась. Вот дурочка…

Но Билли, похоже, понравилось мое сравнение:

– Да? А и правда! Я никогда не думал об этом. Пожалуй, да, именно корицы. А у тебя? Что скажешь о своих волосах?

– Гнездо воронье! – снова выпалила я.

Билли хмыкнул:

– А ты забавная, Рут!

Так мы перенесли из повозки в кладовую двенадцать рулонов. Плечи мои побаливали, но не так сильно, как я ожидала. За эти два дня я уже стала намного сильнее.

Мы с Биллом остановились отдышаться. Кепка его слегка съехала набок.

– Вот, – сказал он, вынув из кармана маленький ножичек. – Хочешь посмотреть?

Он ловко разрезал холстину, которой были обернуты рулоны, и я увидела целую осеннюю палитру: цвет спелой тыквы, охотничий хаки, цвет зрелых лисичек и красного вина, и, конечно, каштановый, как сказал Билли.

– А посмотри на этот бархат! Отделай его мехом – и вот тебе шикарная теплая накидка!

Я протянула руку, чтобыпотрогать ткани. Боже, какие мягкие и шелковистые! Мне так хотелось прижаться к ним щекой, почувствовать их кожей. Может, если я буду ласкать материал, а не яростно тыкать иголкой, что-то изменится? Возможно, у меня получилось бы. Но это доброе щедрое чувство улетучивается, увы, гораздо быстрее, чем ненависть.

– Вам, наверное, надо заплатить? – спросила я, с трудом отрываясь от мягкого бархата. – Не знаю, как это здесь принято. Мне сходить за миссис Метьярд? Но она, наверное, не обрадуется, увидев меня в торговом зале…

– Нет-нет! Лучше поскорее возвращайся к шитью, пока эта старая гремучая змея не сцапала тебя, – сказал он, подмигнув мне.

Я неловко и шумно сглотнула.

– Иди, обо мне не беспокойся. Мисс Кейт спустится ко мне, когда сможет.

Разочарованная, я поплелась к выходу из кладовой. Билли положил свой ножичек в карман и последовал за мной. Было приятно в кои-то веки идти впереди, а не тащиться последней за Кейт и всеми остальными работницами. Но когда я свернула по направлению к кухне, где Мим еще наверняка мыла посуду, Билли не последовал за мной, а пошел вверх по парадной лестнице, устланной ковром.

Он шел, все так же насвистывая какую-то веселую песенку. Так беззаботно, словно эта лестница была не запретной и вожделенной, а вполне обыденной и привычной для него. Я замерла в замешательстве. Может, следует остановить его? Но он уже скрылся.

Я неуверенно вошла в кухню. Вдруг мне нельзя было впускать его в дом? А если он украдет что-нибудь? Если Мим избили до полусмерти всего лишь за трещину на дешевой глиняной тарелке, то что же ждет теперь меня? Я вспомнила, что у Мим нет на руке одного пальца…

Мим все еще была на кухне, как я и полагала. Но и остальные работницы тоже продолжали сидеть за столом. Они отдыхали, пока Мим мыла посуду. Если Кейт увидит, что мы вот так сидим тут без дела, нам несдобровать. Но выражение Нелл было скорее радостным, чем виноватым, и она не так сильно сутулилась, как обычно. Даже Айви смотрела на меня без привычной надменности.

– Это он приходил, да? Мистер Рукер?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

Айви запрокинула голову и начала хохотать:

– Прекрасно! Значит, весь остаток дня она будет в хорошем настроении.

Я в недоумении уставилась на нее:

– Кто? О чем ты?

Айви ничего не ответила, дав понять, что не желает со мной больше разговаривать.

Нелл поднялась и вышла из-за стола.

– Мистер Рукер – жених Кейт. Он разве не сказал тебе об этом?

От этих слов я почувствовала такую же боль, как от ударов ботинками Розалинды Ордакл. Естественно, у этой Кейт с ее вздернутым носиком и осиной талией все только самое лучшее. И вот почему он сравнил бархат с ее волосами!

А я просто глупая и наивная девочка тринадцати лет.

– Он так балует ее, – начала Дейзи. – Счастливая она, эта сучка! Мне бы кто готовил напитки и покупал кольца! Видела у нее кольцо с огромным сапфиром? Должно быть, весь год копил на него. Сапфир такой огромный, что им можно выколоть глаз кому-нибудь!

Мим вздрогнула, словно уже видела подобную картину.

Сапфир – это как раз самый подходящий камень для Кейт. Бездонный голубой. Глубже только глаза Билли.

– Так, – сказала Нелл, подходя к кухонному шкафу, – раз Билл здесь, пойду-ка отнесу им какао.

* * *

Я никогда не пила какао. Только время от времени чувствовала его запах: сладкий, соблазнительный, с легкой горчинкой. Он иногда долетал до нас снизу. Это был запах мечты, такой же несбыточной, как роскошное бальное платье. Мне казалось, что я даже могу потрогать этот запах, ощутить всю его мягкость и нежность.

Девушки судачили, что Билли делает самый вкусный какао во всем мире, вкуснее даже, чем в самом Лондоне. Но откуда они это знали? Ведь Билли варил какао только для мисс Кейт.

На следующей неделе, когда утром, не успев еще до конца проснуться, я вошла в нашу крохотную комнатушку на чердаке, где мы обычно работали, сразу почувствовала, что что-то происходит. В воздухе стоял какой-то странный запах. Очень странно! Кейт весьма придирчиво следила за чистотой здесь – ведь мы работали с дорогими тканями! Камина в комнате не было – от него много сажи! – а за любую пылинку наказывали так же строго, как в высшем обществе детей наказывают за плохие слова. И все же сегодня здесь как-то странно пахло.

Кейт была внизу. Она расставляла новые рулоны в витрине, иначе бы уже давно заметила этот запах. Но я чувствовала себя такой разбитой, что больше не могла размышлять на эту тему.

Я видела, как Нелл открыла шкаф (сегодня ключ был у нее). Я машинально взяла свои иголки и катушки с нитками. У меня с прошлого дня осталось штуки три простые рубашки, которые нужно было доделать за час. А потом нам всем предстояло начать работать над лифами платьев для очередного бального сезона.

Вчера я оставила свои незаконченные вещи прямо с булавками в плетеной корзинке, которую поставила на свободную полку в шкафу, поближе к дальней стенке. Я ни разу не видела, чтобы кто-то из работниц оставлял свою недоделанную работу без присмотра. Мне казалось, они так поступают, потому что нетерпеливые заказчики могут появиться раньше времени, или потому что за это ругает мисс Кейт. Но я ошибалась…

Корзинка показалась мне какой-то слишком тяжелой, словно в нее кирпичей натолкали. Я поставила ее на стол под пристальными взглядами близняшек. Это меня тоже не смутило – уже успела привыкнуть к тому, что они постоянно на меня пялятся. Так что я решительно запустила руки в корзину, удивляясь только странному запаху.

– У-у-у… – Я с отвращением отдернула ладонь. Она вся была в какой-то слизи, желтоватой и ужасно вонючей. – Что за…

Раздалось чье-то хмыканье. Это Дейзи давилась со смеху.

– Что вы наделали?!

В бешенстве я перевернула корзинку, высыпала все из нее и стала ворошить недошитые рубашки и юбки. Все они были перепачканы слизью. А на самом дне корзины лежали рыбьи кости – остатки вчерашнего обеда. Кое-где на костях и плавниках оставались куски кожи и чешуи. На одном из хребтов была даже голова с глазами. Казалось, они неотрывно смотрели на меня.

Ярость просто переполняла меня. Так хотелось задать им хорошую трепку. Схватить ножницы от стола Кейт и…

Но в этот самый момент я услышала шаги: Кейт поднималась по скрипучей лестнице на чердак.

– Это еще что?! – Лицо ее сделалось вмиг таким же каменным, каким оно было в тот вечер, когда она вызвалась наказать кочергой Мим.

Признаюсь, я струсила. Мой яростный порыв был погашен одним лишь ее ледяным взглядом.

– Я…

На этот раз никто уже не смеялся. Все смотрели только на Кейт, на то, как она быстро переводила взгляд с испорченной одежды на меня и обратно.

Она ведь наверняка сразу поняла, что меня подставили. Зачем бы я стала так поступать? Мим и Нелл знают всю правду. Они заступятся за меня, скажут то, что не смогла произнести я.

Но воцарилась тишина. И с каждой секундой она становилась для меня все более зловещей.

Когда Кейт наконец нарушила ее, произнесенные ею слова прозвучали как выстрел из револьвера:

– Угольная яма!

Я непонимающе уставилась на нее.

– Я сказала, угольная яма! Быстро!

Не успела я толком собрать все обратно в корзину, как она уже подскочила и заломила мне руку за спину. Она вытолкала меня из комнаты, а затем потащила вниз по лестнице.

– Тебе отрабатывать еще три испорченные вещи. Ты никогда не выйдешь отсюда, Рут!

– Я не…

Кейт грубо схватила меня за платье. Я была крупнее и сильнее нее. Если бы она не заломила мне за спину руку, я могла бы вырваться. Но что дальше? Милость миссис Метьярд закончится, если я только притронусь к ее дочери. Ударив ее, я отправлю тем самым маму в долговую тюрьму!

Мы спустились вниз, на первый этаж. Угольная яма… Что она задумала? В какой-то момент я предположила, что она выведет меня во внутренний двор и заставит забраться в ту самую дыру, о которой я спрашивала маму.

Но она привела меня на кухню.

В полу был люк, который я не замечала раньше, жадно поглощая еду, пока Мим сновала туда-сюда, накрывая на стол, а затем убирая с него посуду. Теперь я с ужасом смотрела на обветшалые доски, между которыми зияла чернота. Уж лучше бы в ту дыру!

Свободной рукой Кейт отодвинула задвижку и откинула крышку.

– Что…

Она сильно толкнула меня, и я провалилась в люк.

Боль пронзила руки и ноги. Я закашлялась. Во рту появился горьковатый привкус серы. Вся одежда была в пыли и саже. Крышка с шумом закрылась, и меня обступила кромешная тьма.

Я ничего не видела и даже дышала с большим трудом. В панике я стала ощупывать все вокруг, пытаясь найти выход из этого ада. Но со всех сторон меня обступали холодные каменные стены. Так вот куда ведет та дыра во внутреннем дворе – в нее ссыпают уголь. Грязные черные куски угля. Теперь и я среди них, такая же грязная и черная.

Здесь невозможно было выпрямиться в полный рост. Я легла на влажный пол и съежилась. Темнота словно поглотила меня. Я даже и не думала сопротивляться. Возможно, я просто задохнусь в этой грязи и темноте.

20. Доротея

– Ваш отец желает поговорить с вами.

О боже…

Я промокаю письмо Фанни и попытаюсь придать своему лицу максимально беззаботное выражение:

– Правда, Тильда? Так чего же он сам ко мне не пришел?

Ее раскрасневшееся лицо выглядывает из-за приоткрытой двери моей комнаты. Тильда, переступившая через порог только одной ногой, выглядит довольно комично.

– Понятия не имею. Я просто пришла за вами, как он мне и велел.

– Ну хорошо, – вздыхаю я. – А где он?

– В библиотеке.

Ясное дело, где же еще ему быть. Ну вот, сейчас мне влетит за слишком откровенные беседы с сэром Томасом. Я бы предпочла держать удар в своей комнате, так сказать, на собственной территории. Но отец вызвал меня к себе, что говорило о его явном недовольстве.

Убрав письменные принадлежности со стола, я смотрю на Уилки и начинаю негромко посвистывать. Тот принимается радостно чирикать в ответ, что слегка поднимает мне настроение. Тильда все так же со скучающим видом стоит в дверях, ожидая меня, чтобы сопроводить в библиотеку. Конечно, а то вдруг я заблужусь! По сути, мое положение в этом доме мало чем отличается от положения заключенных в новой Оакгейтской тюрьме.

Я неторопливо, с достоинством спускаюсь в библиотеку, полностью игнорируя Тильду. Осторожно скребу по двери.

– Войдите! – отвечает папа.

Библиотека – одна из тех комнат, что предназначены, прежде всего, для мужчин, поэтому в ней преобладают сдержанные тона: коричневый и приглушенно-красный. Я не очень люблю переступать порог библиотеки, потому что сразу слева от входа под стеклянными колпаками выставлены чучела лисицы и во́рона. Они призваны слегка разбавить монотонность отделанных сафьяном книжных полок, кажущихся просто бесконечными. Похоже, таксидермисты за работой всегда пребывают в плохом настроении: чучела животных у них обычно то ли зевают, то ли угрожающе рычат.

Папа сидит в огромном кожаном кресле за своим столом. Из окна льется солнечный свет, отражаясь в медном абажуре настольной лампы. В руке у него письмо.

– Дора, входи, садись!

Я опускаюсь в кресло напротив него. Морально я готова к очередному скандалу. Папа даже не утруждается передать мне то письмо, что держит в руках.

– Что ж, Дора, у тебя получилось! Я не знаю, о чем именно ты беседовала с сэром Томасом, но в этот раз у тебя получилось!

У меня пересохло во рту. Я просто смотрю на папу, не зная, что сказать. Письмо он положил на стол. Я замечаю красный пенни ^[493] в уголке и наш адрес, написанный незнакомой рукой. Глядя на это письмо, я думаю: неужели сэр Томас настолько сильно обиделся на мои слова, что даже написал об этом папе?

– Ты, должно быть, произвела на него довольно сильное впечатление, – продолжает отец, – потому что… В этом письме он приглашает нас на обед в усадьбу Хэзерфилд!

От этой новости меня мгновенно бросает в жар.

– Папа, я правильно поняла…

– Да-да! – торжествует он. – А ведь леди Мортон очень редко устраивает приемы, как ты знаешь. Это огромная честь для нас, Дора! Так что сэру Томасу ты, похоже, не на шутку запала в душу!

– Я… Боже, поверить не могу!

– Вот, смотри сама! Написано его собственной рукой!

Папа слегка подталкивает письмо в мою сторону. Оно скользит через весь стол и останавливается прямо передо мной. Почерк у сэра Томаса с сильным нажимом, отчего все линии толстые и кое-где видны небольшие кляксы. Вполне ожидаемая картина! Боже, какая же я дура! Только сейчас я поняла, что человеку с такой формой черепа, как у него, – не терпящему показухи и витиеватых фраз – как раз должно было понравиться, что с ним разговаривают прямо и открыто, что называется, без обиняков. И ему понравилось именно то, что я трезво оцениваю ситуацию и не хочу никого вводить в заблуждение по поводу моего якобы баснословного наследства. И почему я поняла это только сейчас?!

– Бог ты мой! – восклицаю я, чтобы отреагировать хоть как-то. – Мне… Мне придется заказать себе новое платье…

Папа довольно посмеивается:

– Молодец! Я горжусь тобой, Доротея! Ты просто молодец!

Почему-то от его похвалы мне становится не по себе.

– Я знал, что рано или поздно ты образумишься.

В свою комнату я возвращаюсь с тяжелым сердцем. Ох, лучше бы он опять задал мне взбучку!

Хотя… Это всего лишь приглашение на обед. Может быть, сэр Томас решил просто невинно пофлиртовать со мной, чтобы хоть как-то развеять тоску от пребывания в усадьбе своей сестры? Вряд ли он имеет серьезные намерения в отношении меня. После всего того, что я ему наговорила… Восхищаться женщиной и жениться на ней – не одно и то же. Приглашение на обед – всего лишь знак того, что я ему нравлюсь. Хотя и я не могу сказать, что он мне неприятен.

К тому же будет очень интересно посетить эту знаменитую усадьбу и увидеть подругу моей мамы – леди Мортон. Правда, если честно, я думала, что она давно умерла. Сэр Томас слегка преувеличил, или она действительно страдает от этих ужасных волдырей? И ведь что интересно: когда я в последний раз навещала Рут, она упоминала в своем рассказе некую леди Мортон, что заказывала платья у миссис Метьярд. Интересно, это она?

Теперь я припоминаю, что Рут рассказывала, как Мириам была избита кочергой как раз в те дни, когда она работала над платьем для леди Мортон. Но ведь не может быть…

Как сэр Томас сказал? Красные рубцы, словно ее лупили палкой.

Нет-нет, это все-таки слишком нелепо…

Вообще что касается рассказа Рут… Я продолжаю наводить справки, чтобы проверить достоверность всего, что она говорит. Я почти забросила остальных заключенных в этой женской тюрьме – эта девочка просто поглотила все мое внимание! По крайней мере, магазин этой портнихи – миссис Метьярд – это огромный объем материала для меня (уж извините за каламбур). И самое ужасное, что чем больше фактов я проверяю, тем больше подтверждения нахожу тому, что Рут в основном рассказывает чистейшую правду.

Естественно, информации о самой миссис Метьярд пруд пруди – еще бы, такие события пресса просто не могла пропустить! Я и сама помню это скандальное дело, хотя в тот момент еще не посвящала так много времени тюрьмам и заключенным. И все же нам всем пришлось тогда убедиться, что за внешним лоском порой скрывается нечто ужасное. Жаль, что я начала интересоваться преступниками так поздно.

Те изображения миссис Метьярд, что я смогла найти в газетах, очень подходят под описание, которое дала мне Рут: квадратное лицо со свирепым выражением. Трудно судить по газетному рисунку, но мне кажется, что у нее был небольшой выступ на самой макушке, что свидетельствует о безнравственности и жестокости.

Несмотря на то что эта дама имела довольно крепкое телосложение, она не кочевала вместе с мужем по полка́м, как это принято у жен военных. Она предпочитала оставаться в городе, где держала шикарный модный магазин.

Капитан Метьярд погиб в битве при Нсаманкове ^[494] в тысяча восемьсот двадцать четвертом году. По словам его сослуживцев, он отличался таким же суровым нравом, как и его жена, и требовал неукоснительного соблюдения дисциплины. Он не мог не знать о том, как его супруга обращается со своими работницами, более того, похоже, именно он привил ей эту патологическую беспощадность.

Судьба покарала его за это.

Если честно, я не очень разбираюсь во всем, что касается военных действий, и ничего не слышала о битве при Нсаманкове до тех пор, пока не навела справки о Метьярдах. И вот что нашла в архивах: наши войска были атакованы армией ашанти внезапно, и у них очень быстро закончились порох и пули. В результате они были разгромлены. Сэр Чарльз Маккарти, командовавший войсками в ходе этой битвы, покончил с собой, чтобы не попасть в плен. Мстительные ашанти захватили его тело, обезглавили, а затем вырезали сердце и съели! И это они называли данью уважения достойному противнику. Каково, а?

Голову сэра Чарльза Маккарти, равно как и голову его адьютанта ашанти долго возили с собой как ценные военные трофеи. Я взглянула на керамические бюсты, что украшают мои книжные полки, и содрогнулась. Одно дело – беленькие гладенькие бюсты, и совсем другое – отрезанные человеческие головы. Перерезанные связки и вены… Б-р-р! Вряд ли ашанти интересовались френологией и изучали строение черепа по этим головам.

О том, какая участь постигла тело капитана Метьярда, сведений я не нашла. Но доподлинно известно, что он оставил вдову и маленькую дочь, то есть Кэтрин, которую Рут и называет «мисс Кейт». Прочитав это, я начала было жалеть малышку: ведь моя мама умерла в том же году, что и ее отец. И она осталась с такой жестокой матерью! Но, судя по рассказам Рут, эта Кейт – прекраснейшая иллюстрация пословицы «яблоко от яблони недалеко падает». А уж после того, что рассказала мне Рут о том, как Кейт до полусмерти избила Мим кочергой только за трещину на дешевой глиняной тарелке, мне кажется, что дочь даже превзошла свою мать в жестокости. Все это придает тому, что произошло на суде, еще более зловещую окраску.

Без сомнения, я найду ответы на множество моих вопросов во время следующего визита к Рут. Я уже подготовила краниометр ^[495] и блокнот. О визите в усадьбу леди Мортон я подумаю потом – мне предстоит визит, обещающий быть намного интереснее.

Завтра! Уже завтра я смогу измерить голову Рут Баттэрхэм!

21. Рут

В полной темноте время течет совсем по-другому. На самом деле я, наверное, пробыла там не так долго. Они же не могли отлучить меня от работы на целые сутки. Я это понимаю. Но тогда мне казалось, что я в этой душной темноте уже целую вечность. Клянусь, я состарилась в этом аду!

Вы ведь верите в то, что существует ад, мисс? Так вот, это был точно он. Темно, как в закрытом гробу, но только без полного забвения, о котором я так мечтала. Мне были оставлены крохи сознания лишь с одной целью – чтобы они мучили меня.

Моя мама видит мир теперь именно таким? Безнадежно бесцветным и холодным? Лежа в этой духоте и саже, я даже подумала о том, что мама, возможно, вовсе и не слепая. Она видит мир таким, каков он на самом деле: мрачным и бездушным. А все остальные просто одурачены химерами.

И я все никак не могла понять, зачем Айви и Дейзи так подставили меня? У Розалинды Ордакл хотя бы были очевидные мотивы. Она презирала меня за бедность и завидовала моему умению шить и вышивать. А унижая меня на глазах у своих сверстниц, она показывала им свою силу. Но тут… Я ведь не сделала ничего плохого этим близняшкам. Они были сиротами, без роду и племени, как я. Почему же мы не могли просто дружить?

Я очень надеялась, что смогу подружиться с Мим и Нелл. Это помогло бы мне, я бы не чувствовала себя такой одинокой. Но они стояли словно вкопанные и молчали, глядя, как Кейт выволакивает меня из комнаты.

Кому-нибудь надо было сказать всего три слова: «Это сделала Айви!» – и я была бы спасена! Но никто из них и не подумал этого сделать.

Если бы я оставалась там дольше, начала бы жалеть себя и от этой жалости сама бы превратилась в уголь. Но только я сцепила руки, ощущая тесные объятия корсета, как что-то промелькнуло перед моими глазами. Я увидела вверху маленькую звездочку. И звездочек этих становилось все больше. Наконец мои глаза, так долго смотревшие в абсолютную темноту, начали кое-что различать. Через щели в деревянной крышке ямы я увидела свет приближающейся лампы.

Я ощутила облегчение и одновременно страх. Если это Кейт, то сейчас она изобьет меня кочергой. Но это не ее шаги. Слишком тяжелые и медленные.

Болт вылетел со звоном, от которого у меня даже зазвенело в ушах. Заскрипели петли крышки – и ко мне ворвался свежий воздух. А потом и свет.

Я вскрикнула и стала закрывать лицо руками, словно некое существо из подземного царства, которое силой тащат на свет. Сверху кто-то позвал меня. Голос был такой мягкий, словно бархатный:

– Ты как там, жива?

Сама того не осознавая, я медленно опустила руки. Мне все еще было больно смотреть на свет. Но я хотела убедиться, что могу верить своим ушам, – ведь голос был явно мужским.

Лампа освещала человека снизу, и я не могла узнать его. Но потом разглядела бездонные синие глаза.

– Мистер Рукер, это вы?

Он приложил палец к губам.

– Т-ш-ш! Тише! Попробуй встать на ноги. Только не спеши, осторожно.

Мое оцепенение исчезло. На смену ему пришла радость, сладостное ликование. Он думал обо мне! Он пришел помочь мне, спасти меня!

Я пролежала в одном и том же скрюченном положении несколько часов, поэтому тело никак не хотело слушаться. При каждом движении суставы трещали и скрипели, как петли крышки угольной ямы.

С большим трудом я встала на дрожащие ноги. Корсет словно поддерживал меня.

– Вот молодец! Отлично!

Билли поставил лампу на пол кухни. Тени заплясали по стенам. Он встал на колени и склонился ко мне:

– Ты можешь протянуть мне руку?

Я ухватилась за него обеими руками. Какие же они грязные, особенно на фоне его чистой бархатистой кожи! Но у меня так сильно болело все тело, что не было сил переживать еще и по этому поводу. Сажа плотным слоем покрывала мои волосы, лицо и одежду.

Билли стал тянуть меня вверх, я перебирала ногами как могла, а потом шлепнулась на четвереньки на пол кухни и зашлась в кашле. Это была все та же кухня, сырая и мрачная, но по сравнению с угольной ямой воздух в ней казался чистым, и я кашляла не переставая.

– Спасибо! – еле выдавила я из себя. Билли просто стучал по моей спине, помогая откашляться. Но я не могла остановиться и кашляла до слез и рвоты.

– Ты только посмотри на себя! – воскликнул он, словно родитель, журящий свое дитя. Билли вынул из кармана белоснежный носовой платок, немного поплевал на него и начал оттирать мои щеки.

Я сразу вспомнила, что вот так же меня отмывала мама. Слава богу, что мои глаза слезились из-за сильного кашля и сажи, – он не отличит эти слезы от слез отчаяния, что невольно брызнули из моих глаз.

Постепенно я пришла в себя. Вокруг было темно, если не считать тусклого круга света на полу под лампой. Наверное, уже очень поздно.

– Ну вот, по крайней мере, я теперь вижу твое лицо.

Он бросил платок на пол рядом с лампой. На белоснежном хлопке красовались серо-черные разводы.

– Я испортила ваш платок… – всхлипнула я.

– Ну можешь сшить мне другой, – подмигнул Билли. Мы оба понимали, что мне это не по карману.

– Как же вы сюда попали, мистер Рукер?

– Зови меня просто Билли, пожалуйста! Метьярды пригласили меня на ужин. А сейчас я просто возвращаюсь домой.

– Но… Как вы нашли меня?

Он подтянулся на руках и сел на раковину.

– Мириам сказала мне, что ты не угодила Кейт. Она очень волновалась за тебя. Не знала, где тебя искать.

Так она все-таки волновалась за меня! Наверное, до полуночи готовила для Метьярдов здесь, в этой самой кухне, но мы друг друга не слышали. Ужас какой! Я чувствовала себя так, словно кто-то ходил по моей могиле.

– Я был почти уверен, что ты здесь, – спокойно продолжал Билли. – Я уже несколько раз доставал отсюда Нелли.

Что?! И он с такой легкостью говорит об этом! Словно это вполне обыденная ситуация.

– Она что, и Нелл сюда бросала?

– Да, и не раз.

На миг мне почудилось, что вокруг не сажа, а тень от Кейт. Словно она промелькнула между нами. А Билли такой добрый – прямо настоящий герой! В который раз спасает из заточения провинившуюся работницу. Я никак не могу понять, почему он помолвлен именно с такой девушкой. Неужели за смазливое личико мужчины готовы терпеть и прощать патологическую жестокость?

– А она не разозлится? – прошептала я. – Я имею в виду мисс Метьярд. Ну, когда узнает, что вы вытащили меня из ямы…

Он снова протянул мне руку и помог подняться на ноги.

– Не переживай. С Кейт я разберусь сам. Она не так страшна, как кажется.

Шрамы на спине Мим говорили о другом.

Билли не отпустил мою руку. Он тихонько отвел меня к двери кухни. За ней уже ждала Нелл с ведром воды и льняным полотенцем.

– Я подумала, что тебе неплохо бы помыться, – сказала она. – Обе госпожи наверху, читают. Кейт придет за нами на чердак примерно через час. Хочешь, поставлю это ведро воды рядом с твоей кроватью? Тогда ты можешь спрятаться под одеялом – и она не увидит тебя.

Я была так благодарна за эту скромную помощь – как никогда ни одной живой душе. Мим, Билл, Нелли – эти трое действительно беспокоились обо мне и проявили заботу. Почти как настоящие друзья.

– Спасибо! – пролепетала я, не в силах иначе выразить благодарность.

Билли отпустил мою руку:

– Нелли позаботится о тебе. Она хорошая, – добавил он и ухмыльнулся. Но Нелли не улыбнулась ему в ответ. – А теперь мне пора домой. У меня есть мама, и она уже волнуется.

Я непроизвольно всхлипнула, услышав слово «мама». Нелл осуждающе посмотрела на Билли.

Тот спохватился:

– Ой, прости меня! Не надо было такое говорить! Ты тоже из приюта?

Я покачала головой:

– Нет. Моя мать была портнихой и выполняла заказы для миссис Метьярд. Она… Ей пришлось продать меня сюда.

Билли тяжело вздохнул:

– Бедняжка. Ты, наверное, скучаешь по ней…

Из-за слез я не могла говорить, поэтому просто кивнула в ответ.

Я была рада, что он не стал больше ни о чем спрашивать, не стал утешать меня какими-нибудь глупостями. Он лишь слегка наклонил голову в вежливом поклоне, похлопал по плечу Нелл и направился к торговому залу, а через него к двери, что вела на улицу, на свободу.

Мы с Нелл долго смотрели ему вслед.

– Везет же ему, – сказала она. В ее словах не было злобы, хотя я видела, что она тоже завидует его свободе, тому, как он может приходить сюда, когда захочет, и уходить, когда пожелает, в то время как для нас этот дом хуже тюрьмы.

– Он спас меня. Сейчас мне кажется, что он – единственный, кого я смогла бы полюбить всем сердцем.

Нелл криво улыбнулась:

– Дурочка ты! Давай уже поскорее отнесем это ведро в подвал, пока не застукали. А то будем с тобой вдвоем валяться в яме.

Нелл отвела меня в подвал и оставила одну, чтобы я помылась и привела себя в порядок, насколько это возможно при тусклом свете, пробивающемся из узкого окна под самым потолком. Я была вся в саже, черная, как ворон. Снова и снова я терла себя мочалкой, пока не проступала чистая кожа. И чем больше я терла себя, тем темнее становилась вода, в которой растворялись грязь и сажа. Постепенно она приобрела дымчато-пепельный цвет.

Я взяла льняное полотенце и принялась тщательно растирать им грудь.

И тут случилось неожиданное: крючки моего корсета наконец-то выскочили из петель. В первый раз за несколько месяцев он расстегнулся и упал к моим ногам.

Я стояла как вкопанная и смотрела на него и на свое нагое тело.

На нем отпечатались глубокие борозды. Наверное, я должна была в этот момент ощутить облегчение, но почему-то я его не испытывала. Особенно странно было видеть свой голый живот. Я уже привыкла, что он спрятан под корсетом. От этого я чувствовала себя совсем беззащитной. Да и вообще, без цепких объятий корсета мне стало совсем неуютно.

Я быстро нацепила прямо на голое тело ночную рубашку и подняла корсет – моего единственного верного друга.

На нем не было никаких пятен. Только шнуровка немного испачкалась сажей. Я аккуратно сложила его и спрятала под подушкой.

Что бы это значило?

Я легла.

Чем больше плохого происходит в жизни человека, тем больше он ценит хорошие, светлые моменты. Старый тюфяк, который я столько раз кляла за то, что он такой колкий и жесткий, показался мне сейчас едва ли не пуховой периной. Он был намного удобнее, чем пол в угольной яме. И все же я не смогла заснуть.

Вообще с тех пор, как меня взяли сюда, я провожу ночи в основном в размышлении о тех дорогих мне людях, которых потеряла. А если и засыпаю, то снятся кошмары: бледное личико умирающей Наоми или стена, забрызганная мозгами отца, – все то зло, что я навлекла на нас, сама того не желая. Но в этот день, когда я наконец уснула, мне приснились только большие голубые глаза, в которых отражается тусклый свет лампы.

«Билли!» – прошептала я нежно, словно смакуя его имя. Это был первый молодой человек, с которым я познакомилась.

Может, молодые люди все такие милые и умные? Хотя вряд ли. Билли какой-то другой, особенный, не как все, хотя я и не могла сказать пока, в чем именно. Только понимала, что те два коротких разговора с ним были лучшими моментами в моей жизни.

Плотно прижав ухо к подушке, я прислушалась. Корсет больше не трещал так жалобно. Он отдыхал.

Я начала даже испытывать легкое чувство вины перед ним. Он что – все видит и знает? И разомкнул свои объятия, потому что я нашла себе здесь друзей?

Может быть, это и к лучшему. Возможно, теперь, когда со мной Мим, Нелл и Билли, мне не нужен больше корсет, чтобы чувствовать себя сильной. С ними я справлюсь с любыми испытаниями. Так я тогда думала.

Теперь, мисс, вы видите, к чему все это в итоге привело.

22. Доротея

– Вы знаете, что они назначили дату?

Главная надзирательница сидит за столом. Перед ней раскрыто дело Рут. Хоть я и сижу с противоположной стороны, мне все же удалось разобрать слово «улучшение», написанное на ее деле карандашом.

– Дату?

– Да-да. Подошла наша очередь, и судья назначил дату суда над Баттэрхэм.

Эти слова главной надзирательницы вызвали какое-то странное ощущение: словно на меня накинули лассо и резко дернули за него.

Осталось не так много времени на мои изыскания.

– Ах да-да. Понятно. Но ведь она же сама во всем призналась. Вряд ли суд над ней продлится очень долго?

– Они продолжают допрашивать свидетелей со стороны обвинения. На тот случай, если она откажется от своих показаний. Или если ее адвокат будет возражать против смертной казни. – Надзирательница принимается в задумчивости барабанить пальцами с коротко остриженными ногтями по делу Рут. – Это вполне возможно.

– А почему бы и нет? Примите во внимание ее возраст! Я была бы рада, если бы ее приговорили к тюремному заключению или даже отправили на каторгу. Ведь если ее повесят, шансов для спасения ее души не останется совсем.

Главная надзирательница сжимает губы.

– Я не стану спорить с вами, мисс Трулав, – цедит она сквозь зубы, хотя по ее лицу ясно, что она совершенно не согласна со мной. – Хотя… Как известно, леопард не меняет своих пятен… ^[496]

Какая удачная фраза, не правда ли? Как будто заключенные – это дикие звери, а не люди, наделенные бессмертной душой.

– Мне бы очень хотелось увидеть Рут Баттэрхэм сегодня. Вы не проводите меня в ее камеру?

Главная надзирательница шумно захлопывает папку.

– Как раз сейчас она моет в своей камере пол. У нас так принято, это приучает заключенных к трудолюбию. Вы не могли бы побеседовать с ней сегодня в комнате для свиданий?

Я падаю духом. Это никуда не годится! Я же не смогу измерять голову Рут на глазах у других заключенных и их адвокатов! Но и откладывать уже некуда – я так долго готовилась, да и суд уже совсем скоро.

– Нет! – возможно, слишком резко вскрикиваю я. – То есть… Спасибо, вы очень добры, но я предпочла бы говорить с заключенными в их камерах, как и раньше. Мокрые полы не пугают меня.

Главная надзирательница осуждающе вскидывает брови, но не возражает.

Я никогда еще не шла по этим выбеленным известкой коридорам в таком приподнятом настроении. Звяканье ключей на поясе у надзирательницы и скрежет песка под ногами сливаются для меня сейчас в некую своеобразную, но очень приятную мелодию. Солнечный свет, льющийся сквозь арочные окна, так приятно греет руку, которой я прижимаю к себе свою сумочку. Этот момент – я уверена в этом – станет апогеем моего изучения френологии. Рут – эта странная, почти безумная девочка – наконец подтвердит правильность моих теорий.

На двери камеры Рут уже появилось ее имя, написанное печатными буквами. Но приговора пока нет. Именно это и вселяет в меня надежду. У меня еще есть время. Пока человек жив, у него всегда имеется возможность искупить свои грехи. Будущее этой девочки все еще не определено.

Я открываю железную заслонку смотрового окошка в двери ее камеры и смотрю в него. Какое-то взъерошенное создание ползает по полу. Оно кажется мне четвероногим, и я даже на миг отшатываюсь от окна. Как сказала главная надзирательница? Леопард?

Но уже в следующий момент прихожу в себя: это же просто Рут! Она передвигается по камере на четвереньках, натирая пол.

– Добрый день, Рут! – кричу я в окошко двери. – Мы сейчас зайдем к тебе!

Она слегка вздрагивает, услышав мой голос, но я вижу, что она рада видеть меня. Рут бросает щетку для пола в ведро с водой. Она раскраснелась, волосы растрепались.

– Осторожно, мисс, тут довольно мокро!

Главная надзирательница открывает дверь. Рут отступает к своей кровати. Я осторожно вхожу. В камере сильно пахнет уксусом и мылом.

– Надеюсь, я не наслежу, – неловко говорю я. – Ты столько трудилась!

Рут пожимает плечами, словно это не имеет особого значения. Пожалуй, она действительно не привыкла, чтобы ее труд ценили.

Она вытирает руки о передник – и я замечаю, что кожа на руках сухая и в мелких трещинках. Вода в ведре от грязи стала коричневой, и по ее поверхности плавает несколько пузырей.

Я усаживаюсь и кладу сумку с краниометром и книгами по френологии рядом с собой. Содержимое сумки издает приятный гулкий звук.

Главная надзирательница позвякивает ключами:

– Если что – сразу зовите меня!

Она все-таки обижена на меня? Или это предупреждение? Наверное, и то и другое.

Дверь закрывается за ней, и я слышу удаляющиеся шаги.

– Ну вот, Рут… Как ты думаешь, что мы с тобой будем сегодня делать?

– Измерять мою голову. Вы же просили.

– Да-да! – отвечаю я, вскакивая и уже хватаясь за свою сумку. – Это ведь намного интереснее, чем мыть полы, правда?

– Вам виднее, мисс!

Безразличие Рут слегка обескураживает меня, но тут я достаю из сумки блестящий краниометр и книги – и вот она уже смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Это еще что такое? Похоже на какой-то хирургический инструмент!

– О нет-нет! Это совсем не больно! – говорю я, с улыбкой слегка притрагиваясь указательными пальцами к своим вискам. – Это такой специальный измерительный прибор. Вроде штангенциркуля или компаса. Помнишь из школы?

Рут непонимающе смотрит на меня:

– Наверное, я ходила не в такую школу, как вы, мисс!

Я усаживаю Рут на единственный в камере шаткий стул и поворачиваю ее голову так, чтобы та приняла нужное мне положение.

– Удобнее всего измерять голову у сидящего человека. Только пожалуйста, держи спину ровно, чтобы голова была на одной линии с позвоночником!

Осторожно взяв ее за подбородок, я слегка тяну его на себя. Ее спина сгибается.

– Если бы вы снимали с меня мерку, чтобы сшить мне корсет, вы бы сейчас наклонили мою голову вперед, – говорит в задумчивости Рут. – А потом нащупали бы самый большой позвонок и приставили к нему конец ленты, чтобы измерить высоту по спине.

– Да? Но я собираюсь измерять не спину, а голову. И совсем для других целей. Кстати, измеряю я не мерной лентой, а вот этим специальным прибором, который называется «краниометр». Так что мне придется ощупать твою голову. Ты ведь не против?

Рут снова пожимает плечами. После этого мне приходится опять придать ее голове правильное положение.

– Вот так, отлично! Давай начнем!

Я торопливо расстегиваю пуговички на перчатках и стягиваю их. Щеки вдруг заливаются краской. Сама не знаю, почему я так стесняюсь снимать перчатки при этой маленькой, но уже успевшей сотворить столько зла девочке. Но я действительно стесняюсь. Без перчаток я чувствую себя такой же маленькой и беззащитной, как черепаха без панциря.

– Сначала… – говорю я нарочито громко, чтобы скрыть свое волнение, – сначала давай измерим зону, отвечающую за склонность к разрушению.

Я приставляю указательные пальцы к внешним уголкам глаз Рут. Она часто моргает. Тихонько провожу пальцами до верхних точек ушных раковин. Вот! Под этими темными пружинами волос и скрыты ответы на многие мои вопросы.

Я так волнуюсь, что еле дышу.

Осторожно коснувшись волос Рут, чувствую, какие они мягкие и сухие. Они густые, но очень послушные и тонкие, как нити паутинки.

Зона разрушения у Рут большая, как я и предполагала. И расположенная прямо над ней зона скрытности тоже немаленькая: три четверти дюйма. Однако к макушке обхват головы сильно уменьшается, что говорит о том, что скрытность не главное качество Рут. И цифры, что показывает мой краниометр, подтверждают это. Вообще мозг Рут, похоже, имеет довольно много крупных зон. Как он при этом помещается в такой сравнительно маленькой черепной коробке? Проведя пальцем от заушной области вверх к макушке, я нащупала шишку воинственности. А если принять во внимание, что и зона, отвечающая за желание быть во всем первой, у нее тоже большая, то становится очевидно, что она сможет дать отпор любому обидчику.

Как и у большинства женщин, в зоне самооценки я нащупываю заметную впадину. Но других впадин, которые я ожидала нащупать, не нахожу. Зона жизнерадостности и зона нравственных качеств намного больше, чем я думала.

– Как часто ты говоришь с капелланом, Рут?

– Я видела его всего два или три раза. Если не считать воскресной службы, конечно.

Неужели изменения могли наступить так быстро? Неужели так быстро могла измениться форма ее черепа? Хотя… Она ведь ребенок! Ей всего шестнадцать, это надо учитывать. Дети растут и меняются очень быстро. Может, и детский череп тоже?

– Сейчас я проведу линию у тебя над левым глазом. И смогу сказать, насколько ты проворна в работе!

Восприятие цветов, аккуратность, творческий подход – все эти качества отражаются в строении лба. Неудивительно, что она стала такой умелой портнихой. Но потом я замечаю нечто, что заставляющее меня вновь взять в руки краниометр: небольшой изгиб чуть ниже середины лба.

Рут замерла и даже не моргает. Она смотрит прямо перед собой, пока я измеряю, перевожу дыхание и снова прикладываю краниометр.

Этот изгиб находится в зоне запоминания деталей, подробностей и всех обстоятельств произошедшего. Как правило, эта зона у детей больше, чем у взрослых. Но даже принимая во внимание эту закономерность, я вынуждена констатировать, что у Рут эта зона просто огромная, что свидетельствует о замечательно долгой памяти.

Меньше всего я ожидала увидеть у Рут именно это. Мне казалось, что ее воспоминания должны быть отрывочными и беспорядочными, отсюда и ее цветистые рассказы. Я полагала, что после всех потрясений ее ум рождает небылицы о сверхъестественных способностях. Но если она действительно помнит во всех подробностях все события, приведшие ее к убийству…

В таком случае она просто лжет мне. Намеренно морочит мне голову. Другого объяснения у меня нет.

– Я закончила! – говорю я довольно резко, находясь под впечатлением от своего открытия.

Она, похоже, намеренно прикидывалась все это время.

Я отворачиваюсь от нее, избегая смотреть в ее лживые глаза, и начинаю делать записи в блокноте. Несмотря на то что я все чаще бываю у нее, она все еще не доверяет мне. Или того хуже: она просто считает меня идиоткой. Глупой барышней, которую можно от нечего делать запугать страшилками о смертоносных иглах.

– Ты можешь встать, Рут.

– А можно полистать ваши книги?

– Если хочешь.

Что бы Рут ни плела мне, ее интерес к моим книгам с цветными диаграммами неподделен. Я продолжаю писать в своем блокноте, а Рут разглядывает книги одну за другой. Она листает их, то и дело удивленно восклицая. Каждый раз, когда она видит схему черепа, разделенного на зоны, она с любопытством ощупывает голову.

– То есть наш мозг словно соткан из лоскутков, примерно так, да? – Рут показывает мне одну из иллюстраций в книге. На ней мозг подразделен на зоны желтого, оранжевого и красного цвета. – Похоже на лоскутное одеяло, нет, мисс?

– Это просто схема. Она приведена здесь для того, чтобы доходчивей объяснить назначение тех или иных зон. Я думаю, в реальности мозг выглядит по-другому, конечно.

Уголки губ Рут опускаются. Она явно разочарована.

– Ой, как жаль. Я думала, что в теле человека есть хотя бы один участок, который выглядит… красиво.

– Полагаю, это душа.

– Внутренности – это просто ужасно, – говорит она, не отрывая взгляда от книги.

Не желая продолжать дискуссию на эту тему, я снова углубляюсь в свои записи. Все труды насмарку! Полученные измерения никак не совпадают с моими расчетами.

Как же я буду составлять диаграмму развития ее черепа, если большинство зон у Рут уже вполне зрелые и большие? Если они еще увеличатся, то станут просто гигантскими. Но ведь Рут будет расти, ей всего шестнадцать! Соответственно, и зоны эти тоже должны будут увеличиться! И если передо мной голова убийцы, то что же тогда сказать о людях, у которых зоны совестливости и раскаяния еще меньше, чем у нее? Они что – дьяволы во плоти?

– Если бы меня не забрали из школы, – вздыхает Рут, – мы бы, наверное, изучали все это там. Я всю жизнь мечтала учиться по книгам, таким, как эта. Тогда мне было бы гораздо легче жить. С ее помощью я бы сразу понимала, кто хороший, а кого следует остерегаться.

Услышав такое от нее, я вздрагиваю.

– Все не так просто, Рут! Основная цель френологии, как мне кажется, – выявить, какими зонами мозга человек пользуется чаще всего, и по возможности устранить пагубныйдисбаланс. Иными словами, френология показывает человеку, как ему нужно измениться, чтобы стать лучше.

– Изменить форму черепа? Это как, молотком, что ли? – саркастически улыбается она.

В другой обстановке я бы от души рассмеялась. Но в этой камере, пропахшей едким уксусом и наедине с этой девочкой-убийцей, преступные пальцы которой листают самые дорогие для меня книги, не до смеха. Мне вообще кажется, что я напрочь утратила чувство юмора.

– Пожалуйста, не надо так шутить. Для меня это очень важно.

Рут отводит взгляд в сторону.

Боже, какое облегчение я чувствую, достав из сумочки перчатки и снова надев их на вспотевшие от волнения ладони. Эти аккуратно сшитые кусочки лайковой кожи – моя броня. Похоже, я переборщила и была слишком откровенна с этой опасной девочкой.

И зачем я только попросила ее позволить мне измерить ее голову?

Ох, лучше бы я никогда в жизни с ней не встречалась!

23. Рут

Когда глаза слипаются от усталости, очень трудно во время шитья заставить себя думать о чем-то хорошем. Иногда мне вообще кажется, что я могла бы быть намного лучше, если бы просто больше спала. Но бальный сезон был в самом разгаре, и все дамы желали поскорее обновить свой гардероб и уехать с ним в Лондон. Ведь в столице цены баснословные на все – в том числе и на услуги портних. Но, как это часто бывает с женщинами, спохватываются все эти леди в последний момент: дня за три до отправления. И никак не могут взять в толк, почему их роскошные платья нельзя сшить за одну ночь.

И нам действительно приходилось шить ночи напролет, чтобы успеть за половину обычного срока. «Иначе…» – многозначительно грозила Кейт. Тогда я и понятия не имела о том, как ужасно это «иначе».

Она так и не спросила, как я выбралась тогда из угольной ямы. Наверное, просто забыла, что бросила меня туда. В тот день дверной колокольчик магазина не смолкал, и Кейт почти не выходила из торгового зала.

Мне и Мим было велено шить юбки для пышного платья в шотландскую клетку. На нем должно было быть два ряда воланов – довольно безвкусно, учитывая желто-лавандовый рисунок. Поскольку Кейт не стерегла нас, как Цербер, мы могли разговаривать за шитьем. И я считала, что так лучше для всех. Ведь разговоры отвлекали меня от тягостных мыслей. Например, о том, как я смертельно устала и как ненавижу Айви за то, что она меня подставила, и как я чуть не умерла из-за нее в этой угольной яме. Чем меньше я думаю об этом, тем меньше злобы зашиваю в платье. А ведь той, для кого мы его шьем, и так придется несладко: этот наряд будет откровенной безвкусицей, и ей понадобится вся выдержка, чтобы не расплакаться от колких взглядов и насмешек.

– Я тут пару дней назад говорила с мистером Рукером, – бросила Мим, не отрывая при этом глаз от иглы.

И слава богу! Она не видела, как я вмиг раскраснелась при одном только упоминании его имени.

– Он спросил, есть ли у меня родные, – продолжала Мим.

– Он очень милый, – осторожно отвечаю я. – И галантный, прямо как настоящий джентльмен.

– И он умеет читать, – добавила Мим.

Эти слова так удивили меня, что очередной стежок получился слишком большим. Покачав головой, я принялась распускать его.

И ведь действительно, я никогда не задумывалась о том, что получила лучшее образование, чем эти девочки. Я была уверена, что в Оакгейтском приюте воспитанников учат всему, что может пригодиться им для будущего. Но, видимо, по мнению воспитателей, умение читать – это уже лишнее. Да и разве нужно девочке уметь что-то, кроме шитья и готовки?

Мим продолжала почти шепотом:

– Я всегда знала, что на рыбке, что оставила мне мама, написано какое-то слово. С той стороны, что более шершавая. Я попросила мистера Рукера прочитать его. Он сказал, что там написано Belle’s.

Боже мой! Все это время она каждую ночь перебирала в руках эту рыбку, лежа бок о бок со мной. Я могла прочитать ей это слово уже давным-давно.

Облизав подушечку пальца, я вдела нить в иглу и исправила свой стежок.

– А что это такое – Belle’s?

– Мистер Рукер сказал, что это большой игорный дом в Лондоне.

– Твоей маме пришлось далеко уехать из Лондона, раз устроила тебя в приют здесь, в Оакгейте. – Я постаралась сказать это как можно более спокойно. Это не значит, что мне не было жаль Мим, просто я не хотела обсуждать наших мам в обстановке этой чердачной комнатушки. Ведь иначе та леди, что наденет так старательно расшиваемое мною платье, будет долго и горько плакать.

– Но она собиралась вернуться и забрать меня! – не унималась Мим, уже едва не плача от волнения. – Она бы не оставила мне эту рыбку, если бы не планировала вернуться и забрать меня! А теперь я могу найти ее! Мне бы только как-нибудь добраться до Лондона и отыскать этот игорный дом…

– А что потом?

– Не знаю… – Мим прекратила шить, уставилась в пустоту и дала волю своим мечтам. – Может, мы сядем на корабль и поплывем… в Африку. Главная воспитательница в приюте часто говорила мне: тебе место в Африке!

Да… Похоже, эти воспитательницы были и сами не очень-то образованными.

– Нет, Мим, это просто нелепо. Ты родилась здесь, в Англии! Здесь тебе и место.

– Да-да, я понимаю, – покачала она головой. Было видно, что Мим не согласна со мной, но не желает спорить и ссориться. Хотя я бы на ее месте…

– Та воспитательница часто говорила мне всякие гадости. Но это заставляло меня задумываться. Я узнала, что в Африке жара круглый год. И даже дожди там идут теплые. Люди носят одежду очень ярких цветов. И едят много фруктов, о которых мы здесь и понятия не имеем. Так что в Африке, наверное, не так уж и плохо. И уж вряд ли местные относились бы ко мне хуже, чем миссис Метьярд!

Так вот как Мим справлялась со всем этим кошмаром: она придумала для себя мир, в который когда-нибудь непременно попадет, волшебную страну, где всегда тепло и все люди добры и отзывчивы. Прекрасная сказка… Но ведь это просто сказка, несбыточная мечта! Настоящая Африка – если Мим действительно имеет какие-то африканские корни – наверняка не так уж прекрасна. Но я не настолько жестока, чтобы разрушать ее мечту.

– Можешь поехать с нами, – прошептала Мим, – если хочешь…

Я вздохнула. Если мне суждено выбраться из этого ада – и кто знает, когда это будет? – я бы не рискнула доверить свою жизнь морю. Да и мама ни за что не смогла бы прожить на корабле целых полгода, чтобы добраться до Африки.

– Не стоит брать меня с собой, Мим. Я приношу одни несчастья.

Она положила ладонь на мою руку:

– Ты что! Ты стала моей подругой! Единственной настоящей подругой! Ты не принесла мне никаких несчастий!

Боже мой, как долго я ждала этих слов! Но вот только почему-то они не принесли той радости, о которой я мечтала. Вместо нее я почувствовала безмерную тоску по маме. И слезы опять навернулись на глаза. Бедная моя мама! Почти слепая, без мужа и детей!

– Пока нет.

Послышались торопливые шаги по лестнице. Мы все пятеро замолчали и стали шить гораздо быстрее, чем делали это почти весь день сегодня. В комнате было тихо, мы трудились в поте лица. Именно такую картину и увидела Кейт, когда вошла к нам на чердак.

Она раскраснелась и слегка запыхалась оттого, что быстро бежала вверх по лестнице.

– Рут! – громко начала она.

Так, ну вот… Сейчас мне, похоже, все-таки всыплют за то, что я сбежала из угольной ямы. Я подняла на Кейт глаза, но руки продолжили шить. Эти монотонные движения успокаивали.

– Мисс Метьярд?

– Отложи иглу! Покажи мне свои руки!

Я переглянулась с Мим. Довольно странное приказание… Но я не дерзнула перечить. Нехотя я отложила иглу в сторону.

– Живее!

Я оперлась локтем на лежавшую передо мной гору материала в шотландскую клетку и положила на нее руку ладонью вниз. Кейт взяла меня за плечо, потом подняла мою руку и отвела в сторону.

– Он прав! – проговорила она. Ее тонкие пальчики ощупывали меня, постукивали и скручивали, словно она выбирала кусок мяса. – Ты сильная! – заключила она.

Физическая сила развилась в моем теле почти незаметно для меня самой. Наверное, это все из-за корсета. Ручки Кейт на фоне моих выглядели просто кукольными. От этого я вдруг стала казаться себе каким-то гигантским монстром.

– Я… думаю, да.

– Тогда я выбираю тебя. И не халтурить!

Я в недоумении смотрела на Кейт.

– Я не…

– Кейт, что думаешь? Нам это подойдет? Мы сможем брать больше таких заказов?

Даже Кейт вздрогнула, услышав голос матери над самым ухом. Миссис Метьярд прокралась на чердак незаметно, как хитрая кошка, и, стоя в дверях, сверлила нас взглядом.

– Да, мама. Билли был прав: у Рут руки и вправду очень крупные.

Крупные?! Неужели Билли сказал именно так? Я не смотрела в этот момент на Айви, но от этого было не легче: я чувствовала на себе ее взгляд, полный злорадства.

– Крепче, чем у Мириам?

– Мне кажется, да.

– Хорошо. Значит, этим займешься ты, Рут. И будешь очень стараться! Иначе твоя мать пожалеет!

Как только она упомянула маму, меня словно молнией ударило. А если я не справлюсь с этим заданием? Чем это грозит ей?

– Пожалуйста, миссис Метьярд! – начала я.

– Ну что еще?

– Объясните мне, пожалуйста, что именно я должна буду делать?

Кейт хмыкнула.

– Раньше мы делали корсеты на китовом усе. И сегодня сразу несколько дам заказали именно такие.

– Но я никогда не работала с китовым усом! – запротестовала я.

– Билли работал! Я попросила его научить кого-то из вас обстругивать и протягивать китовый ус. Но для этого нужны сильные руки. Билли сказал, у тебя самые сильные.

Значит, он сказал все-таки «сильные», а не «крупные»!

– Я буду делать эти корсеты в одиночку?

– Нет. Вместе с Билли.

Делать корсеты вместе с Билли – эта перспектива одновременно и радовала, и страшила меня. Как же я буду часами работать с ним бок о бок? Мое сердце будет биться так часто, словно я пробежала огромное расстояние.

– Но ты должна будешь работать очень прилежно и быстро всему научиться! – пригрозила мне миссис Метьярд. – Отец не может надолго отпустить его, так что вы сделаете несколько штук вместе, а дальше ты будешь делать их сама!

Научиться? Боже правый! Да как только я его вижу, у меня руки начинают трястись так, что я с трудом удерживаю в них иглу! А ведь эта работа требует аккуратности, корсет – очень деликатная вещь. Бедной моей маме опять достанется за каждый мой неверный стежок!

– У нас есть небольшой закуток за торговым залом, – продолжила Кейт. – В нем клиенты примеряют одежду. Вот там ты и будешь делать корсеты.

Я буду работать в торговом зале, всего лишь за ширмой! Бок о бок с Билли Рукером! Буду слышать его смех, видеть его улыбку, чувствовать его ладони на своих…

Айви уже не ухмылялась, теперь ее взгляд был полон ледяной ненависти.

* * *

Вы когда-нибудь видели лампу для кружевниц? Она выглядит как трехногий табурет с пятью торчащими вверх подпорками. На той, что в центре, ставится свеча, а на остальных четырех, расположенных по углам, – стеклянные колбы с водой. Вот при такой лампе мы и вышивали ночами. Колбы с водой нужны были для того, чтобы усиливать свет. Может быть, они и усиливали его, но мне все равно казалось, что в комнате очень темно. А вышивать ночами Метьярды заставляли довольно часто.

Со стороны мы, наверное, были похожи на ведьм, колдующих впятером при свете лампы. На лицо Айви падал желтоватый отсвет, и, я клянусь, голова ее словно пылала в огне.

В ту ночь она стала просто настоящей злой ведьмой.

Я сосредоточилась на своей работе: вышивала розы тонкой золотой нитью по черному шелку. И лишь на ощупь могла определить, где кончается черный шелк и начинается кромешная темнота нашей комнатушки. Мне приходилось вышивать почти вслепую. Звездной пылью по тени.

И вдруг свет задрожал.

Я заморгала, почувствовав, как кружится голова. По моим коленям побежали золотые волны. Когда я подняла взгляд, это ощущение только усилилось, словно я тонула в золотом пруду.

– Что происходит?

Айви держала в руках нежно-розовый лиф жакета, который вышивала Мим. Та отчаянно тянула Айви за рукав, глядя на нее огромными от ужаса глазами. Лампа опасно пошатывалась.

– Прекрати! – кричала Мим. – Отдай немедленно!

– Что вы опять ссоритесь?

Айви не ответила. Но она уставилась на меня и зловеще улыбнулась.

Этого и следовало ожидать: она решила отомстить мне за то, что для работы с Билли Рукером выбрали именно меня. О да, Айви очень умна и догадлива! Она прекрасно знает, что больнее всего мне можно сделать, обидев Мим.

– Отдай!!!

– Осторожно! – пропела Айви. – А то еще сломаешь тут что-нибудь!

Нелл, сидевшая рядом со мной, крепко прижала к себе свое шитье:

– Айви, перестань сейчас же! Немедленно! Ты сейчас пожар тут устроишь!

– Да что ты! И что же ты ей скажешь, дорогуша? Так и скажешь: «Это все Айви виновата»? Ты же знаешь, как она любит, когда ябедничают!

На лице Нелл появилось упрямое выражение.

– Я ей ничего не скажу. Но я не хочу сгореть здесь заживо. Прекрати немедленно!

Айви рассмеялась. И смех этот был нехороший, истеричный. Возможно, она просто тронулась умом. Слишком долго пробыла у Метьярдов, в этом бесконечном кошмаре. И ей было уже все равно, останется ли она жить дальше или сгорит, как свечка.

– Отдай лиф Мим, Айви! – строго сказала я. – Она не сделала тебе ничего плохого!

– Не твое дело! Ты сейчас работаешь с мистером Рукером, а не с нами! – С этими словами Айви стала подносить лиф жакета, который расшивала Мим, все ближе к пламени свечи. – Такая изящная вещица… Ах, как жаль будет, если с ней что-то случится…

– Не надо! – Мим стала в отчаянии тянуть жакет на себя. На стыке рукава начал расходиться шов. – Она просто убьет меня, Айви! Не надо! Она убьет меня!

– Нет, только не она! Она будет бить тебя, пока ты не станешь молить о смерти. Но она не избавит тебя от мучений. – Пламя свечи дрожало от дыхания Айви. Запахло жженым сатином. – Она не настолько добра, чтобы убить тебя!

Мы с Нелл подскочили и стали умолять Айви отдать жакет Мим. Даже Дейзи перепугалась и вжалась в уголок. Но Айви было уже не удержать: она просто смотрела прямо на пламя свечи.

И вот на жакете разошелся еще один шов.

– Отдай немедленно!

Неожиданно Айви отпустила жакет.

Мим, так сильно тянувшая его на себя, упала, а стул ее с грохотом отлетел к шкафу.

Дейзи испуганно завизжала:

– Мим!

Я бросилась к ней. Она лежала на полу, свернувшись клубком, с гримасой боли на лице и прижимала к себе розовый жакет так сильно, что костяшки пальцев побелели.

– Мим, тебе больно?

Не думаю, что Айви в тот момент отдавала себе отчет в том, что делает. В порыве безумия она схватила горящую свечу и бросила ее в сторону Мим.

Кто-то вскрикнул. Не знаю кто, потому что я не могла оторвать взгляда от свечи. Как мне показалось, она медленно пролетела по комнате, оставляя за собой световую дугу, и с характерным шипением приземлилась прямо на нежно-розовый жакет.

Я быстро схватила ее и загасила пальцами, даже не почувствовав боли. От свечи отлетела искорка. В воздухе повис запах горелой ткани. И я начала изо всех сил выбивать и растирать жакет. Так сильно, как никогда раньше.

От искорки на жакете осталось только маленькое пятнышко. Маленькое коричневое пятнышко в темно-розовом кружке. Искра не успела прожечь дырку. Но все равно жакет был безнадежно испорчен.

– Что у вас тут происходит?! – гулко прогремела миссис Метьярд. Наверное, шум от нашей борьбы разбудил ее. – Рут! Мириам!

Мы обе лежали на полу, вцепившись в жакет. Мим лежала плашмя под ним, я рядом, на боку. Картина, прямо скажем, не очень приглядная.

– Что у вас тут происходит?

Я не могла заставить себя поднять глаза на миссис Метьярд. Если бы я это сделала, я не смогла бы проронить ни слова. Но я смотрела на Мим. На то, как снова раздуваются от ужаса ее ноздри, и выпалила в порыве безумного сострадания, не успев толком все обдумать:

– Это я виновата, миссис Метьярд. Я уронила свечу. Мим тут ни при чем.

Я полагала, что меня опять швырнут в угольную яму. Ничего, я уже была там. И пойду туда еще раз. Вместо Мим. И, может быть, Билли Рукер опять придет вызволять меня оттуда.

В следующий миг миссис Метьярд подскочила ко мне, схватила за волосы и рванула к себе. Было так больно, словно меня заживо скальпируют. Она протащила меня за волосы мимо стола и поволокла дальше, вниз по лестнице.

Бум, бум, бум…

Я до крови прикусила губу.

Потом вокруг меня была кромешная темнота. Только на одну секунду я увидела отсвет на лице миссис Метьярд, которое, освещенное снизу, казалось еще ужаснее. Оно напоминало лицо мертвеца, только глаза неестественно сверкали.

В какой-то момент я поняла, что она тащит меня не в угольную яму. На этот раз – в какое-то другое место.

* * *

Я так долго мечтала подняться по этой шикарной парадной лестнице, покрытой бордовым ковром, – и вот я наконец попала в комнаты, где обитают Метьярды. Но другим путем. Она долго тащила меня за волосы по этой лестнице, и единственным моим впечатлением о ковре стало то, что он сильно натер мне щеку.

В носу щипало, но все же я уловила этот уже знакомый мне запах ландышей. А еще дров и фиалок. Так вот как пахнет там, где живут Метьярды, где хранится все самое ценное.

Приоткрыв один глаз, я увидела сияющий белой краской плинтус. Он был все ближе и ближе – и вот миссис Метьярд резко завернула за угол и со всего маху приложила меня головой об этот плинтус. Видимо, на какое-то время я потеряла сознание.

Конечно, она выждала, пока я снова приду в себя. Я тут же осознала, что не могу пошевелиться. Моя спина была плотно прижата к шершавой холодной стене. Руки подняты над головой. Я не могла опустить их: скорее всего, их привязали к крюку, вбитому в потолок.

Я находилась в комнате, в которую мне не доводилось заходить раньше. Обои с расплывчатым рисунком, похожим на осенние листья, на полу коричневый ковер. Слева горел камин, перед решеткой которого стоял красивый экран в форме веера.

Справа виднелось окно с задернутыми шторами. Свет шел только от камина и от торшера с бахромой по низу абажура. Мебель была из массивного темного дерева: большой платяной шкаф и зеркало в полный рост.

И около зеркала… манекен. Такой же, как в витрине. Только вместо платья на нем был алый мундир с белыми полосками и светлые брюки. На плечах сияли золотые эполеты, но меня привлек не их блеск, а сверкающие ножны, висящие на талии. Из них торчала рукоять сабли. И венчал все это великолепие черный кивер с перьями, висящий там, где у манекена должна была быть голова.

Должно быть, форма капитана Метьярда, выставленная здесь в его память. Печальная и зловещая картина. Словно капитан Метьярд просто стоял здесь, в этом углу, а потом растворился, и осталась только его военная форма.

Я попробовала пошевелить ногами. Мои руки были связаны и закреплены так высоко, что приходилось стоять на носочках. Было очень неудобно. Хорошо хоть, в этой комнате тепло. Я не могла решить для себя: это наказание легче, чем угольная яма, или нет?

Но очень скоро мои сомнения рассеялись.

Шурша о ковер, дверь медленно открылась. На пороге возникли армейские ботфорты, а затем мне в нос ударил запах крепкого табака.

– Смирно! – гаркнул мужской голос.

Мужчина зашел вразвалочку, пожевывая сигару. На нем была не военная форма, а дорогой охотничий костюм. Седеющие волосы зачесаны назад. На лице странные, неестественные усики. Продолжая пожевывать сигару, он медленно закрыл за собой дверь. И тогда я увидела, что он держит в другой руке тонкую кожаную плетку!

Я вскрикнула и едва не потеряла сознание снова. Капитан Метьярд? Он что, на самом деле жив? Или они держат его тут взаперти? Не может быть! Да и зачем? Если только… Он вернулся с войны не в себе? Он сумасшедший? Он опасен?

Я задергалась, тщетно пытаясь вырваться.

– Неподчинение! – прогремел он, выпуская клубы удушливого дыма прямо мне в лицо. – Это недопустимо, солдат! Я не потерплю этого, слышишь! Не потерплю!

Я не могла вымолвить ни слова, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Мне было так страшно, что перед глазами расплывались стены, которые, казалось, собирались поглотить меня.

– Ты поставил под угрозу всю роту. Всю роту, черт ее подери!

Он не спеша затянулся, оглядывая меня с головы до ног. Кончик сигары мелькал оранжевой точкой. Он был довольно маленького роста, но это не успокаивало. Мама говорила, что низкорослые мужчины вечно пытаются всем что-то доказать.

– Однажды в моем полку повесили одного, – медленно проговорил он. – Вздернули как раз за неподчинение приказам. Но я дам тебе шанс, солдат. Дам тебе шанс искупить свою вину.

– Пожалуйста, сэр… – просипела я. У меня уже так болели руки! И мне казалось, что они вот-вот вывернутся из плеч.

– Сначала я раздену тебя догола. Потом выпорю. А потом… Потом посмотрим. Посмотрим, усвоил ли ты урок.

– Нет! – закричала я и начала брыкаться. Но это было совершенно бесполезно. Каждое движение отдавалось болью в шее. – Не-е-ет!

Дым от сигары уже застилал мои глаза.

Он прищелкнул языком:

– О! Мне нравится, когда сопротивляются!

Не выпуская изо рта сигару, он сжал меня руками, словно тисками. Его лицо приблизилось. Я вскрикнула, когда он ткнул кончиком сигары мне в шею.

И вот тогда, сквозь боль и страх, я почувствовала, что к табачному дыму примешивается еще какой-то странный запах. Это было что-то похожее на пудру. Какой-то очень женский запах.

Я открыла глаза.

Передо мной был не капитан Метьярд, восставший из ада. Это вообще был не мужчина.

В своих цепких объятиях меня держала миссис Метьярд, глядя остекленевшими, безумными глазами.

– Интересно, ты визжишь так же громко, как моя жена?

Я больше никогда не возьму на себя вину Мим.

24. Доротея

Обычно я наслаждаюсь утренней прогулкой, когда для нее выпадает возможность. Но сегодня утром мне было ни до чего. Нет-нет, в Ботаническом саду все было как всегда прекрасно. Садовники и природа ни при чем. Думаю, причина моего плохого настроения во мне самой.

Садовники усердно орудовали вилами и тяпками, рыхля плодородную почву. То и дело в вывернутом коме земли находился розовый червячок – желанная добыча для птичек. Они кружили над грядками, готовые в любую секунду опуститься на них.

Мне так не хотелось верить в то, что окружающие меня люди по сути своей стервятники: вечно голодные, поджидающие свою добычу в темном углу, нападающие всегда неожиданно. Но после всего, что произошло, меня терзают сомнения. Разве мы не относимся к заключенным в новой Оакгейтской тюрьме с максимальным состраданием? Разве не ложимся костьми, чтобы предоставить им максимально возможный комфорт и занятия по возможности и интересам? Но, похоже, как волка ни корми…

На меня напала такая меланхолия, что я сама взяла за руку Тильду. Просто чтобы почувствовать хоть какое-то человеческое тепло рядом. Она ходит довольно медленно. И вот, пока мы тащились так по дорожкам сада, я успела отметить, что ветер сгоняет облака в большие тучи, а в воздухе все сильнее пахнет сыростью. При такой погоде лучше, конечно, оставаться дома.

Но нет! Иначе я не увидела бы Дэвида, хотя бы мельком. Сегодня он на дежурстве. По крайней мере, насколько я знаю. И он должен проходить через Ботанический сад в строго определенное время. По нему можно часы сверять.

Мой дорогой Дэвид! Уж в нем-то я могу быть уверена на все сто. У кого угодно сердце может быть с двойным дном, но Дэвид кристально чист, и это никогда не изменится. Когда он остановился подле нас и приподнял шляпу в знак приветствия, на его милом лице было написано неподдельное сострадание.

– Мисс Трулав! Простите мою дерзость, но я слышал о том, что произошло в тюрьме, и не могу не спросить, как вы?

Я заставила себя улыбнуться:

– О, спасибо, я ничуть не пострадала. Вы же знаете, что меня не было в лазарете, когда начался бунт. Но они разбили окно и сгорело довольно много постельного белья. Весь наш комитет очень расстроен.

– Это вполне естественно. Вы пережили шок. Вам надо поберечься, прийти в себя. – Наверное, Дэвид и сам испугался той нежности в голосе, с которой произнес это. Поэтому он поспешил сменить тему. – А какое наказание понесут зачинщики?

Возможно, я и сама отчасти виновата. Если бы не перестала навещать заключенных в лазарете, предпочитая им Рут, я бы могла вовремя заметить первые признаки растущего недовольства.

– Зачинщиков на неделю отправили в карцер. Но я боюсь, что наказание придется понести всем заключенным. На собрании комитета было решено, что мы напрасно включили в их рацион мясо. Оно только усиливает криминальные наклонности человека. Теперь их пища будет гораздо более однообразной.

Дэвид удивленно поднял брови:

– Э-э-э… Им это, конечно, вряд ли понравится. Но это точно не лишнее. Пострадавших могло быть намного больше.

– Да, слава богу, обошлось просто синяками и царапинами. Спасибо надзирателям.

– Они и вправду молодцы! Вообще такие происшествия заставляют задуматься. И прежде всего о том, что жизнь, на самом деле, очень коротка и может оборваться в любую секунду. – Он умоляюще посмотрел мне прямо в глаза и добавил: – И если человек действительно очень желает чего-то, ему не следует откладывать осуществление этого желания на потом!

Тильда громко откашлялась. Это ужасно, но она права. Если мы будем говорить с Дэвидом дольше, это перестанет быть похожим на случайную встречу.

Дэвид в задумчивости потер лоб. Вид у него был сконфуженный, как у неопытного мальчишки.

– Что ж, пожалуй, мне пора двигаться дальше. Хорошего вам дня, мисс Трулав! Я рад видеть вас в добром здравии.

– Да! И вам хорошего дня!

Я не понимаю, как не подкосились ноги, унося меня все дальше от Дэвида. А мои глаза! Каких мук им стоило смотреть в другую сторону!

Дэвид не может похвастаться таким же самообладанием, несмотря на свою полицейскую выучку. Уходя от него, я всегда чувствую спиной, что он смотрит мне вслед. И от этого моим плечам становится так тепло! Это неосторожно и неосмотрительно с его стороны, но за это я люблю его еще больше.

Я могла бы быть лицемерной, как все, способной притворяться как в серьезных случаях, так и в мелочах, но я категорически не умею обманывать. И когда мы отошли на безопасное расстояние от Дэвида, я сказала Тильде:

– Не хочу сообщать ему о приглашении на обед в усадьбу леди Мортон. Пожалуйста, не говори об этом при нем. Он очень расстроится.

– Это вы мне, мисс? Да я ни разу даже рта не раскрыла!

Вообще-то, она права. Я слишком подозрительна, слишком недоверчива. Думаю, это из-за того инцидента в тюрьме. И из-за письма главной надзирательницы. Иногда очень трудно понять, как лучше всего вести себя в той или иной ситуации.

Время бежит так быстро, и скоро уже настанет день суда над Рут – а я не продвинулась ни на йоту в своих исследованиях!

Допрос… Как это ужасно! Особенно для ребенка – ведь этой девочке всего-то шестнадцать! И мне не давала покоя одна и та же мысль: что из ее рассказов правда?

Я измерила ее голову – но вопросов от этого не убавилось.

Чтобы женщина в довольно солидном возрасте переодевалась мужчиной? Для меня это звучит как-то дико! Я допускаю такое разве что на сцене театра. Но если это правда, то миссис Метьярд была явно не в своем уме. Хотя, изучая труды именитых психиатров, я начинаю думать, что существует еще много неизученных и неописанных заболеваний мозга. Однажды в подшефную мне тюрьму поступила заключенная с раздвоением личности. И невозможно было предугадать, кем из этих двух личностей она решит стать в следующую секунду. Перевоплощаясь из одного человека в другого, она меняла все: манеры, походку и даже голос! Мне так хотелось измерить ее голову в обоих случаях, но увы: ее перевели в психиатрическую клинику раньше, чем мне представилась такая возможность.

Может, миссис Метьярд тоже страдала раздвоением личности? Или все эти ужасные события действительно происходили именно так, как рассказывает Рут, – и в этом случае я сочувствую ей всей душой, – или она намеренно лжет. И тогда выходит, что она сама выдумала эту отвратительную историю, ради собственного удовольствия. Но что она за человек, если ее сознание порождает такое?!

Возможность проверить достоверность ее слов предоставляется прямо сейчас. Передо мной письмо от главной надзирательницы. Она сообщает, что во время пожара сгорело много постельного белья, поэтому ей теперь нужно вдвое больше заключенных для швейных работ. До сих пор она не заставляла Рут браться за иглу, потому что мы считаем, что нельзя принуждать заключенных заниматься тем, что им явно в тягость. Но сейчас необходимость довольно острая, а Рут умеет шить!

Если честно, я боюсь. Какими бы неправдоподобными и глупыми ни казались мне ее утверждения о том, что зло передается через иглу и нить, мне страшно давать их ей в руки. А вдруг она и вправду причинит еще больше зла?

Ну вот, я все-таки поверила ее россказням и несу всякий бред! Я позволила ей одурачить себя! Она заставила меня поверить в эти сказки!

Хватит! Я не позволю ей больше водить меня за нос! Давно пора положить этому конец! Рут отправится шить! Мы устроим ей своего рода «очную ставку» с иглой и нитью.

Срочно сажусь писать ответ главной надзирательнице. Пока не передумала…

* * *

Знаете, где я была сегодня? Я навещала заключенных в долговой тюрьме!

После бунта и неутешительных результатов измерения головы Рут я пока не хочу посещать новую Оакгейтскую тюрьму. Но мне же нужно какое-то оправдание… Поэтому, когда Фанни Оунинг сказала, что собирается навестить заключенных в долговой тюрьме, я сразу напросилась ехать туда вместе с ней.

И напрасно.

Первое, что меня насторожило, это корзина, которую Фанни стала собирать перед самым нашим выездом. Она положила на дно склянку с чернилами, бутылку вина, сыр, хлеб – все то, что обычно собирают для бедных. Сверху она поместила какую-то тонкую доску, а на нее стала укладывать сверточки поменьше.

– Это еще что такое? – удивилась я.

– Разве ты не видишь? Корзинка с двойным дном!

– Фанни! – недоуменно вскрикнула я. – Ты что, собираешься пронести в тюрьму запрещенные продукты?

Она лишь слегка улыбнулась в ответ:

– Сама все увидишь.

Как и большинство казенных домов Оакгейта, здание долговой тюрьмы является уменьшенной копией подобного здания в Лондоне. Только в столице долговая тюрьма была полностью перестроена лет тридцать тому назад. А до наших бедняков очередь пока не дошла. Здание это, пожалуй, самое угрюмое и унылое в городе: все обито железом, словно крепость.

Мы шли по разбитой мостовой в мрачной тени сплошной высокой каменной стены с железными скобами. И тут мне в нос ударил такой тошнотворный запах, что я едва не упала без чувств.

– Платочек достань! – поспешила напомнить Фанни.

Я послушно достала платок из сумочки и прижала к носу и рту. Фанни настояла, чтобы я накануне пропитала его бергамотовым маслом. Как же я благодарна ей за это!

Огромный и довольно грязный детина стоял сразу за железной дверью, которая больше напоминала огромную решетку. Он бесцеремонно уставился на бедняжку Фанни. Но она, похоже, уже привыкла к его манерам, потому что без тени смущения сказала ему:

– Да-да, это опять я. Привет, Коллинс!

– И что на этот раз ты принесла мне? – нагло спросил он, заглядывая в корзинку, висевшую на руке у Фанни.

– Тебе? Ничего! Это же все для заключенных. А тебе, как обычно, твои шесть пенсов.

– Ты дашь мне шесть пенсов и эту бутылку! – прогремел он. – Иначе иди домой.

Фанни лишь слегка улыбнулась, ведь она предусмотрительно положила на самый верх бутылку дешевого джина. И все равно я считаю, что это наглый грабеж: шесть пенсов и бутылка джина за вход во внутренний двор тюрьмы, мало чем отличающийся от выгребной ямы – с полчищами крыс, снующих туда-сюда.

Внутренний двор был маленьким, квадратным. Взгляд всюду утыкался в старые обветшалые кирпичные стены. Из окон выглядывали отвратительные лица опустившихся людей.

Мы прошли мимо стоявшей в центре повозки. Мальчик лет десяти охаживал маленьким хлыстиком старую кобылу, запряженную в эту повозку.

– На этой развалюхе привозят провиант и передачки?

– Да, – ответила Фанни. – А еще на ней вывозят трупы.

Здесь даже не было отдельных зон для мужчин и для женщин! Они гуляют и общаются все вместе. А их несчастные исхудавшие дети беспомощно цепляются за ноги своих родителей.

Нет, спят мужчины и женщины, конечно, раздельно, но женские камеры расположены – подумать только! – над пивной!

Лестница, по которой нам пришлось подниматься в женские камеры, была липкой и грязной и пахла прогорклым пивом. И тут мне уже не помогал платочек, как я ни старалась плотнее прижимать его к носу. Какая жуткая несправедливость: в чистенькой Оакгейтской тюрьме сидят хладнокровные убийцы, воры и мошенники, тогда как здесь люди содержатся в условиях, близких к скотским, просто за то, что они бедны! Мне стало стыдно, что я никогда не думала об этом раньше. Теперь понятно, почему мать Рут так боялась попасть сюда.

Когда мы наконец дошли до одной из камер, я увидела, что это маленькая клетушка, в которую с трудом можно было поместить хоть какую-то лежанку. И все же в самом центре стоял ободранный и изъеденный жуками старый топчан, провонявший по́том как минимум троих спящих на нем людей. Немолодые женщины. И как только они смогли дожить до такого возраста в столь нечеловеческих условиях?

Они приветствовали Фанни как старую приятельницу.

– Она сокровище, просто сокровище, – тут же обратилась ко мне одна из сморщенных беззубых старух. – Мы бы давно умерли здесь без нее!

Сказав это, она закашлялась и кашляла так долго, что мне стало не по себе.

Когда мы начали вынимать все из корзины, я не удержалась и возмутилась, что этот детина у ворот еще и денег с нас слупил за вход.

– Он дерет три шкуры за все! – вскричала другая старуха. – За еду, за уголь. Мы платим за аренду, а еще за этот топчан, который Марта сама же и притащила сюда!

– И если они узнают, что нам принесли еду, – вскричала третья, показывая пальцем на наши дары, – то они отхапают себе добрую половину!

– Это просто безумие! – шепнула я на ухо Фанни. – Их сажают в эту отвратительную тюрьму за то, что они не могут выплатить свои долги! Но как же им выплатить их, если у них нет возможности ни заработать денег, ни накопить их?!

– А они и не выплачивают. Большинство из них вывезут отсюда в той самой повозке, что ты видела во дворе.

Из короткой беседы с этими старухами я узнала, что цены на всё жизненно необходимое (свечи, уголь и прочее) здесь минимум в два раза выше, чем за высокой стеной. Но это же просто грабеж!

Мы, как могли, помогли старухам прибрать в комнатушке и проветрить ее. Матрас кишмя кишел блохами и клопами. Как можно зимовать в этих адских условиях и при этом быть лишенными самого главного – свободы?! Попрошайки на улицах выглядят тоже довольно жалко, но они хотя бы свободны и бродяжничают, где им вздумается.

– Теперь ты понимаешь, почему мужчины здесь все поголовно так сильно пьют, – сказала мне Фанни. – Но при этом они еще и не держат себя в руках, и часто пытаются насиловать женщин.

Одна из старушек, которую звали Марта, показала мне огромный багровый шрам на шее – след от ножа, с которым напал на нее один из здешних заключенных.

Деньги! Весь этот ад кромешный творится из-за денег! Я чувствовала здесь их омерзительный запах, смешанный с вонью мочи и пота. И звон монет мерещился мне при каждом нашем шаге по дороге обратно. Даже глаза Марты, поблекшие и опухшие, были похожи, как мне показалось, на два грязных пенни.

Дэвид все пытается убедить меня в том, что деньги не имеют особого значения. Но нет! Они имеют значение! И еще какое!

25. Рут

Так вот в чем тайна миссис Метьярд! Не просто жестокая, а сумасшедшая! Ужас той ночи затмил в моем сознании и смерть Наоми, и самоубийство папы. Я чувствовала себя униженной и опустошенной. И от этого было гораздо больнее, чем от синяков и ссадин, покрывавших все мое тело.

Я не хочу рассказывать об этой ночи во всех подробностях. Но после нее многое стало мне ясно. Я поняла, почему все здесь так бессердечны и ведут себя порой так странно, – потому что в любой момент может появиться капитан Метьярд.

Вот почему Айви старается всех подставить. И вот почему Нелл постоянно ходит с опущенной головой, не раскрывая рта. Капитан ненасытен и вечно ищет новую жертву. И каждая из девушек изо всех сил пытается ускользнуть от него.

Миновало три дня. Но я никак не могла прийти в себя. Тело мое было все в синяках, мысли путались. Я словно окаменела, ничего не чувствовала. И даже не вздрогнула, когда из переговорной трубы раздался голос Кейт, требующей, чтобы я немедленно спустилась в торговый зал.

Я не была там с того самого дня, когда зашла сюда с мамой. Мне припомнилось, как я стояла на пороге и с удивлением все разглядывала. Сняв перед дверью ботинки, я босиком вошла в торговый зал. С того дня здесь ничего не изменилось: те же нежно-голубые стены, сверкающие канделябры, теплый и мягкий запах тканей. Сквозь витрины лился яркий солнечный свет, отчего натертые до блеска стеклянные прилавки слепили глаза. Красиво!

Я чуть не расплакалась.

– А вот и она!

Билли Рукер прислонился к стене возле бесконечных рулонов тканей и выглядел несколько неуместно в этом женском царстве. Шляпу свою он снял. У него были густые, не напомаженные волосы. Улыбка Билли – это единственное, что хоть как-то могло поднять мне настроение.

– Китовый ус! – сказала Кейт. – Ты не забыла, Рут?

– Нет!

– Отлично! – улыбнулся Билли. – Вот, я все принес! Подожди, сейчас покажу тебе ножи.

Кейт вздрогнула, а затем начала торопливо отряхивать юбку своего платья.

– Тогда иди уже! Иди за Билли!

Довольно неуклюже я зашла за прилавок и последовала за Билли в закуток в левом углу торгового зала. Это место было отгорожено занавеской баклажанового цвета с золотыми кисточками. Отодвинув ее, Билли вошел в закуток.

– Неплохая работенка, правда, Рут?

И правда, в закутке этом было уютно: белые обои с золотым тисненым орнаментом, большое зеркало на стене, на полу ковер кремового цвета. Но сейчас он был накрыт черной клеенкой. На нем стоял круглый стол, принесенный из торгового зала. На столе были разложены блестящие ножи, а рядом лежала кучка бело-желтых костей. У стола стояло два стула.

Не в силах держаться на ногах, я тяжело опустилась на один из них.

Билли, немного помедлив, тоже сел. Его брови, обычно приподнятые, словно в немом вопросе, теперь были сдвинуты и почти соприкасались, словно два стежка.

– У тебя что-то болит? – В его голосе звучало участие.

Мне так захотелось рассказать ему все, чтобы он пожалел меня. Но я не могла подобрать нужных слов.

– Миссис Метьярд… – всхлипнула я.

Он лишь понимающе кивнул.

Некоторое время Билли просто молча смотрел на меня. И я почувствовала в этом молчании сочувствие. Оно обволакивало, как мягкий теплый плед. И мне хотелось укутаться в это безмолвное сострадание Билли.

И я вспомнила другой момент: как я сидела дома, на Форд-стрит, в нашем старом уютном кресле, скрывая свое израненное тело под плащом. Как суетилась мама, бормоча какую-то бессмыслицу в попытке утешить меня. Билли не говорил ни слова, но для меня так было намного легче. Лучше просто молча сидеть рядом и ждать, пока накатившая на меня волна отчаяния не схлынет, встретив молчаливое сочувствие.

– От мамы твоей нет вестей? – спросил он, нарушив наконец это молчание.

Я покачала головой:

– Понятия не имею, где она и что с ней. Она ведь почти ослепла. А что если… – Я осеклась. Неужели моей маме сейчас еще хуже, чем мне?

Билли смотрел своими бездонными синими глазами не на меня, а на ножи, разложенные на столе.

– Ты вряд ли когда-нибудь услышишь о ней, Рут! Тебе тяжело, я понимаю. Но думай о том, что она не бросила тебя на произвол судьбы. Она оставила тебя там, где тебе, как она думала, будет лучше. Она не виновата в том, что не знала, каково здесь на самом деле.

Меня удивило, что он размышлял обо мне и моей маме. Сквозь пелену моего отчаяния начало проступать какое-то приятное чувство, теплое и нежное.

– Конечно, она не виновата. Но ведь от этого только хуже! Получается, ее жертва была напрасна!

– Именно поэтому ты не имеешь права сдаваться, слышишь? Ты просто обязана выжить! – поспешил ответить Билли.

Но вскоре его лицо прояснилось, и он сел прямо, положив ногу на ногу.

– Ну что ж, Рут, давай-ка я начну учить тебя работать с китовым усом. Мне кажется, тебе понравится!

Он был прав. Лезвия ножей блестели. У них были большие увесистые рукоятки, и мысль о том, что я возьму один из них в руку, грела так же, как мысль о револьвере отца. Кажется, это было тысячу лет назад, в какой-то другой жизни. А китовый ус мне сразу понравился: полупрозрачные пластины, напоминающие кусочки рога. Что-то настоящее, природное, чему я могу придать форму.

– Миссис Метьярд уже сняла все мерки для этого корсета, – сказал Билли, положив передо мной выкройку. – Но Кейт потом научит тебя снимать их.

Билли улыбнулся и добавил:

– Мне было бы не совсем прилично показывать тебе как.

Я шумно сглотнула и зарделась, представив себе на секунду, как Билли приставляет сантиметр к моей груди, а затем измеряет обхват…

– Но… Как ты сам научился всему этому? Продавец тканей ведь корсеты не делает!

Билли протянул правую руку за кусочком китового уса:

– Ну… я же не всегда был продавцом тканей.

– Да?! А я думала… Разве твой отец не хозяин магазина тканей?

– Да-да. Только и мистер Рукер не всегда был моим отцом.

Что? Может, его мать второй раз вышла замуж? Хотя нет, так не может быть. Мальчик все равно носил бы фамилию своего отца.

Посмотрев в мое недоуменное лицо, Билли спросил:

– Ты не догадываешься?

– Ты что… приемный сын?

– Именно. Так получилось. А когда-то я был подкидышем, как и остальные здесь.

Так вот что! Вот почему он так говорил о моей маме. И вот почему Нелл с таким выражением говорила, что ему повезло. Значит, он когда-то тоже был брошенным ребенком. У нас с ним было нечто общее.

Я представила себе сверток с голубоглазым младенцем, лежащий на ступенях сиротского приюта. Боже правый, и как только его мать смогла оторвать от сердца такое прелестное дитя?!

Маленьким ножичком Билли началобстругивать кусок китового уса.

– Мистер Рукер заметил меня здесь, в магазине миссис Метьярд, когда я разворачивал ткани перед покупателями. Он стал приходить и смотреть на меня. Однажды я отрезал кусок ткани – парчи цвета шампанского. Я запомнил эту ткань на всю жизнь. Он сказал тогда: «Какой прилежный и аккуратный. Хороший парень! Вот бы мне такого». На следующий же день пришла миссис Рукер – посмотреть на меня. Да благословят ее небеса! Я полюбил ее сразу, как только увидел. Они несколько месяцев торговались с миссис Метьярд, но наконец им все-таки удалось забрать меня отсюда.

– Что?! – Я не смогла сдержать этот возглас удивления и рванулась вперед так, что чуть не свалилась со стула. Нет, не может быть, я, наверное, ослышалась! Билли?! Милый улыбчивый Билли – работал здесь?! – Нет! Ты же не…

– Почему нет?

– Ты что, правда работал здесь?!

– Ну да…

– Но тогда как же ты… – Я осеклась, побоявшись продолжить свою мысль. В конце концов, Кейт в торговом зале, и нас отделяет всего лишь занавеска. Но тут звякнул дверной колокольчик, я услышала голоса и испуганно оглянулась.

Билли перешел на шепот. Выражение его лица уже не было таким ласковым.

– А, я понял, ты хотела спросить, почему я решил жениться на Кейт, породнившись тем самым с ее матерью после всего этого.

Мы снова переглянулись. И в этот момент нас связало что-то едва ощутимое. Какое-то молчаливое понимание и согласие. В глазах его засверкали голубые искорки.

До нас донесся голос Кейт. Она говорила как всегда немного в нос и рекомендовала кому-то сатин цвета «полуночной тьмы».

– Кейт никогда не била меня, – сказал он с нежностью в голосе. – Она уже тогда была тростиночкой, но очень остра на язык. Мы все были примерно одного возраста и какое-то время дружили: Кейт, Нелл и я.

– Нелл? – Я просто не могла поверить своим ушам. Это не укладывалось у меня в голове.

– Ну да. Нас с Нелл взяли сюда вместе из приюта. Близняшки и Мириам намного младше. Я уже давно был у мистера Рукера, когда они появились здесь.

Больше всего меня поразило то, как спокойно Нелл смотрит на него и общается с ним. После всего, что произошло… Да как ее не разорвало от ревности? Наслаждаться дружбой с молодым человеком – да не с каким-нибудь, а с таким замечательным, как Билли, – и потом проводить его в явно лучшую жизнь вдали от себя, а теперь еще и регулярно видеть в роли жениха той, что все это время мучает тебя? Нелл, видимо, еще добрее, чем я себе представляю. И гораздо лучше меня умеет прощать. «Повезло же ему», – вот и все, что она сказала.

Взяв нож и кусочек китового уса, я начала повторять движения рук Билли. У меня сразу стало получаться. Осторожные, мягкие движения. Из-под моего ножа вились кудрявые белые стружки, словно масло, нарезанное фигурным ножом для праздничного стола.

– Отлично! Но вот эта часть пойдет на плечо. Дай-ка я покажу тебе, как правильно. Иди сюда. Вот так.

Какие же у него нежные и теплые руки! Почему же мне так тревожно и больно, когда он прикасается ко мне?

– Я все еще не могу поверить, что ты работал здесь и делал корсеты, – не могла я успокоиться. – Да если бы мне удалось вырваться от этих Метьярдов, я бы бежала куда глаза глядят и ни за что не вернулась бы.

Он продолжил работать. Наши пальцы почти соприкасались.

– Справедливость восторжествует, малышка Рут! Я свято верю в это. Со мной обращались здесь ужасно, врать не буду. Но все закончилось хорошо. Понимаешь… Если бы я сдался, стал угрюмым и глядел на всех со злобой, мистер Рукер никогда не обратил бы на меня внимание. А Кейт стала бы моим злейшим врагом. Но я обставил их всех.

– Ты? Обставил? Ну уж нет! – запротестовала я. – Ты все еще зависишь от тех денег, что получаешь от миссис Метьярд. Тебе все еще приходится видеться с ней!

– Да! Но кто унаследует все ее имущество? Все, что она создавала в течение жизни?

– Кейт, я думаю.

– А кто будет на правах мужа распоряжаться имуществом Кейт?

– Ты! – моргнула я.

– А кого миссис Метьярд любит больше всего на свете?

– Кейт? – спросила я с неуверенностью, потому что за все это время я не увидела большой привязанности и любви между миссис Метьярд и ее дочерью.

– А кому достанется любовь Кейт?

Я выдернула свою руку из его руки:

– Ее мужу!

– Так вот, миссис Метьярд может считать себя умнее всех, но это не так. Я заберу у нее любимую и единственную дочь, а впоследствии и магазин. Я отомщу ей, Рут, за все сразу. И для этого мне вовсе не понадобится махать кулаками.

Возможно. Но я сама жаждала другой мести. Мне хотелось просто распять миссис Метьярд.

Я желала видеть, как она страдает.

26. Доротея

Хэзерфилд лежит за крутыми холмами, довольно далеко от города, и дороги частенько размывает, поэтому, если бы не приглашение, мы вряд ли бы решились на поездку. Тем более последние две недели шли дожди, и папа волновался за лошадей. Не дай бог, одна из них подвернет ногу в этой грязи. Но, к счастью, его опасения не оправдались. Мы прибыли вчера в целости и сохранности, и лошади тоже не пострадали. Хотя от многочасовой тряски голова, конечно, побаливала.

Но стоило нам только взглянуть на этот роскошный особняк, как мы поняли, что проделали свой путь не зря. Все те дифирамбы, что мы слышали в адрес этого имения, не были преувеличением. Каменное здание, выдержанное в серо-бежевых тонах, с крышей, покрытой прелестной красной черепицей, очень напоминало шато – французскую загородную усадьбу. Дорожки были засыпаны гравием, а перед особняком располагался шестиугольный пруд. Но эти творения рук человеческих были очень удачно вписаны в местный пейзаж. Бескрайние поля и долины удивляли своей упоительной естественной красотой, утопая в зарослях розово-лилового вереска. Усадьба носила свое название по праву ^[497]. Вереск как раз начинал цвести. Я почувствовала его тонкий аромат, когда папа помогал мне выйти из коляски.

– Мне кажется или ты действительно ошеломлена этой роскошью и красотой?

– Да, папа, очень красиво, – искренне ответила я.

– И все это однажды будет принадлежать сэру Томасу…

Я оставила эту реплику отца без ответа, потому что была всецело поглощена своей юбкой, которую приходилось придерживать, так как она задиралась при каждом шаге по усыпанной гравием дорожке. Зря я выбрала для дороги платье с такой пышной и легкой юбкой.

– Сэру Томасу? – все-таки ответила я. – Неужели?

– Ну а почему нет? У леди Мортон ведь нет детей.

– Да, но ведь имение это она получила в своем последнем браке! Я полагаю, есть закон или какая-то оговорка о том, что имущество должно наследоваться родственниками мужа.

– Я не уверен, что таковые имеются, Дора. Титул ведь никто не унаследовал, в конце концов!

И мое воображение вмиг нарисовало наиболее вероятные последствия моего безрассудного решения: я в роли леди Бигглсуэйд, хозяйки усадьбы Хэзерфилд, выглядываю из стрельчатого окошечка вон той башни. На мне роскошное платье, дополненное увесистым колье с бриллиантами, и я с тоской смотрю на эти живописные холмы, горюя о своей безвозвратно утраченной любви.

Картина довольно романтичная, но только ужасно глупая. Да я умру здесь от тоски!

Быть женой состоятельного, но нелюбимого человека – это, наверное, все равно что увязнуть в болотной трясине. Это постоянное ощущение медленного, но неотвратимого погружения на дно. Жизнь в роскоши засасывала бы меня все сильнее. Я стала бы такой же чванливой пустышкой, как все эти леди вокруг меня. Такой же, как папа или – не дай бог! – миссис Пирс.

Только с Дэвидом я смогу сохранить желание стать лучше, заниматься делом и помогать ближним.

Мы дошли до большой арочной двери, обитой кованым железом. Она открылась за несколько секунд до того, как мы вознамерились постучать. За ней выстроились в ряд лакеи в париках и пурпурных ливреях. Они одновременно поклонились нам, а затем самый высокий произнес:

– Соблаговолите пройти сюда, пожалуйста! Сэр! Мадам!

Большего контраста с грязной и вонючей долговой тюрьмой я и представить себе не могла! Вокруг мебель цвета каштана с позолотой, канделябры и написанные маслом портреты в полный рост. Будучи единственной наследницей, я всегда жила в уюте и комфорте. Но Хэзерфилд совсем другое: все здесь очень элегантно и как-то радостно. И теперь мне стало понятно, почему леди Мортон не желает покидать своего имения, вне зависимости от сыпи на коже.

Нас проводили в гостиную, выдержанную в медовых тонах. На окнах позолоченные ручки. Потолок украшен фризом. Сэр Томас и леди средних лет с одутловатым лицом поднялись с соседних кресел, чтобы приветствовать нас.

– Прошу вас простить мою сестру, – сказал сэр Томас с коротким поклоном. – Она спустится к нам немного позже.

Я взглянула на стоящую рядом с сэром Томасом даму. Она скрестила руки и отвела взгляд. На ней было довольно красивое платье, только слегка старомодное: такие носили пару сезонов назад.

Сэр Томас позвенел цепочкой от часов. Я откашлялась.

– Ах да! – спохватился он. – Конечно! Я же не представил вас. Мистер Реджинальд Трулав. Мисс Доротея Трулав. Мисс Сельма Поттс.

– Позвольте поинтересоваться, кем вы приходитесь нашим замечательным друзьям? – спросил мой отец, целуя ее руку.

Мисс Поттс слегка зарделась:

– О нет, я им не родственница, я компаньонка леди Мортон.

Услышав это, папа потерял к ней всяческий интерес.

А мне, наоборот, было очень любопытно пообщаться с этой женщиной перед встречей с одиозной леди Мортон. Насколько я смогла разглядеть голову мисс Поттс, часть которой была спрятана под кружевным чепцом, зона скрытности у нее очень маленькая, так что она наверняка не прочь посплетничать.

Папа и сэр Томас уселись в кресла и принялись болтать о гончих собаках и еще о чем-то, мало мне интересном, а мы с мисс Поттс устроились поближе к камину. Иногда я позволяла себе украдкой взглянуть на сэра Томаса. Он же ни разу не поднял на меня свои вечно заспанные глаза. Бедный папа, он явно преувеличил его увлеченность мной!

– Мне так жаль, что леди Мортон не смогла сразу встретить вас, – сказала мисс Поттс. – Очень неловко. Но она вообще-то довольно замкнутый человек, понимаете. И к тому же… Ей требуется много времени, чтобы одеться и привести себя в порядок. – Сказав это, она слегка закусила губу, словно сболтнула лишнего.

Я склонилась к ней.

– Понимаю, о чем вы, – осторожно ответила я. – Это ведь… Сэр Томас обмолвился тут ненароком… У нее что-то с кожей, да?

Мисс Поттс почесала шею и нервно засмеялась:

– О да! Как хорошо, что вы уже в курсе дела! Мы все очень беспокоились, не испугает ли вас ее вид. Бедняжка пудрится и пользуется различными средствами, но это все равно ужасно! А ведь она такая красивая!

Насколько я помню, красавицей леди Мортон никогда не была. Хотя, возможно, ее баснословное богатство обязывало общество называть ее таковой. Думая так, я тем не менее понимающе закивала, давая понять, что осознаю всю глубину трагедии леди Мортон.

– Простите мой бестактный вопрос, но… Не установлена ли причина появления этих симптомов? Может, у леди Мортон были какие-то проблемы со здоровьем?

– Нет, ничего такого. Она ничем не болела, и вдруг это началось, совершенно внезапно. У нее было множество докторов, но ни один так и не смог определить причину болезни. Они называют эту болезнь «Антонов огонь» ^[498], но леди Мортон, увы, не помогает ни одно из предложенных ей лекарств.

– Даже не знаю… Это, конечно, глупая идея, но, может быть, эти симптомы появились после ношения какого-то конкретного предмета одежды?

Мисс Поттс поправила свой кружевной чепец:

– К сожалению, нет. Я понимаю, о чем вы говорите. Мы все тоже думали, что так она реагирует на какую-то ткань или еду. Мы пробовали исключать разные продукты и ткани – но все напрасно!

Следующий вопрос как-то сам собою сорвался с моих губ:

– А она никогда не заказывала ничего в ателье миссис Метьярд?

Какая же я все-таки дура – предположить такое! Но эта мысль не оставляла меня в покое…

Мисс Поттс закатила глаза:

– Вообще-то заказывала пару раз. Не удивлюсь, если на тканях, из которых они шили, была какая-нибудь зараза от их несчастных работниц. После всего, что выяснилось, я уже ничему не удивляюсь…

И это вы еще не знаете и половины о том кошмаре, что творился у Метьярдов, пронеслось у меня в голове, и стоило больших трудов не высказать это вслух.

Леди Мортон спустилась к нам по огромной парадной лестнице только к самому обеду, когда мы уже неспешно шли в столовую. Папа, сопровождавший мисс Поттс, с еле заметным поклоном поспешил взять под руку леди Мортон.

Мне не удалось сразу разглядеть открытые участки тела хозяйки имения, потому что я шла позади и видела только ее голову. Волосы леди Мортон были рыжеватыми, как и у сэра Томаса, только слегка подернуты сединой. Форма ее головы, в принципе, очень напоминала мою, за исключением одной особенности: у нее была ярко выражена потребность в супружестве и привязанность к дому.

– Как жаль, – шепнула я сэру Томасу, – что ваша сестра овдовела. Судя по форме ее головы, она не может быть счастливой в одиночестве.

– Но с ее лицом шансов снова выйти замуж нет, – хмыкнул сэр Томас.

Жестоко, конечно, но он был прав.

Когда мы наконец расселись за обеденным столом из красного дерева, я позволила себе украдкой взглянуть на лицо леди Мортон. Она была очень бледна и явно нездорова. Кожу покрывал толстый слой пудры, но бугры на ней все равно были очень заметны. Выглядели они словно шрамы от побоев, как и сказал тогда сэр Томас. Высокий воротник и длинные рукава платья не оставляли сомнений в том, что они покрывают не только лицо, но и все тело леди Мортон.

Но ее лицо действительно хранило следы былой красоты. У нее, как и у сэра Томаса, был томный взгляд и маленький аккуратненький носик. Но от мучительных страданий и, возможно, длительного одиночества выражение лица ее все же было каким-то холодным и высокомерным.

– Том нечасто зовет друзей к нам в Хэзерфилд, – сказала она, пригубив вина. Вино, впитавшись в толстый слой пудры, оставило в уголках ее губ ужасный кровавый след. – На вашем месте я воспринимала бы это как особый комплимент!

– Бесспорно! – воскликнул отец. – Мы и не могли иначе воспринять это приглашение! Ведь это не только особый комплимент, но и честь видеть вас, ваша светлость!

По-моему, папа переборщил…

Леди Мортон подождала, пока слуги подадут всем суп, и только потом ответила:

– Вы не удостаивались этой чести довольно много лет. Мисс Трулав уже так выросла! Я помню вас еще совсем маленькой девочкой, юная леди! Сколько вам сейчас лет?

Я думаю, она прекрасно помнила, сколько мне лет, просто хотела таким образом отвлечь всех от созерцания ее лица. И все же этот вопрос был не совсем корректным с ее стороны.

– Двадцать пять, – ответила я, стараясь сохранить беззаботный вид.

– Неужели? – Брови миссис Мортон почти исчезли под толстым слоем пудры, но по движению мускулов на ее лице было заметно, что она вздернула их от изумления. – Как быстро бежит время! Хотя… Вашей матери было и того меньше, когда вы появились на свет. Ваш отец все это время не очень-то старался подыскать вам достойную партию, мисс Трулав?

Когда она задала этот вопрос, я как раз ела суп, так что папе пришлось ответить натужным смехом и за меня тоже, а потом проговорить с легким налетом усталости в голосе:

– Я думаю, Доротея была просто слишком занята, чтобы выбирать себе жениха. Она очень добродетельна и составила себе довольно длинный список дел, которые хотела бы выполнить перед тем, как посвятить себя домашнему очагу.

– И это характеризует мисс Трулав с самой лучшей стороны, как мне кажется! – тут же парировал сэр Томас. – Это гораздо лучше, чем без устали болтать только о нарядах, мопсиках и прочей подобной ерунде, которой забиты головы большинства знакомых мне молодых дам.

– Ах, мальчик мой, все-то ты знаешь! – засмеялась леди Мортон. Смех у нее был холодный и колючий. – И это говорит тот, у кого на уме только королевские скачки в Аскоте и родословная гончих псов!

– А о чем еще я могу думать здесь, в глуши?

– О, я никогда не видел имения, подобного вашему. Здесь есть все, что нужно для счастья, и даже больше! Я бы любовался этими видами хоть всю жизнь! – попытался сгладить неловкость отец. – Скажите, ваша светлость, лай ваших гончих часто слышен в здешних лесах?

– Естественно! А вы и ваша дочь любите охоту? Что-то я не помню…

– В юности я почти не вылезал из седла, но… – отец бросил многозначительный взгляд на меня, – Доротея так и не смогла обучиться верховой езде. Это благородное занятие ей не по душе.

– Тогда пусть приезжает к нам! Мы с Томасом быстро обучим ее. Отдадим ей лошадь мисс Поттс!

– О, вы так любезны, ваша светлость! Вы просто сама доброта! Доротея будет счастлива!

Леди Мортон вернулась к своему супу.

Я заерзала на стуле. Как папа мог так откровенно лебезить перед ней, да еще и говорить за меня? Что же будет дальше, если уже сейчас слово в мою защиту осмелился сказать только сэр Томас, который, похоже, не имеет здесь никакого влияния?

И вообще – охота! Да мне становится дурно только от одной мысли о том, что придется оседлать лошадь и гнать псов бок о бок с леди Мортон! Неужели отец действительно считает, что это занятие мне подходит? То есть ездить в тюрьму – это, по его мнению, ужасно, а скакать по лесу и болотным кочкам и стрелять в беззащитных лис – это благородно?

Пока слуги меняли тарелки и сервировали стол для второго блюда, отец спросил у сэра Томаса, чем он занимался в Глостершире. Тот, поигрывая своим бокалом, ответил что-то вроде «ничего особенного: то одно, то другое». Леди Мортон решила снова вмешаться, дабы компенсировать немногословность брата:

– Как вам суп, мистер Трулав? Не показался ли он вам каким-то… особенным? Я люблю именно этот суп.

– Он был выше всяческих похвал, ваша светлость. Как он называется?

– Это белый суп с миндалем. Я была уверена, что вы сразу вспомните его. Рецепт мне дала ваша супруга.

Над столом повисла неловкая тишина.

Я снова взглянула леди Мортон в лицо. Вкусовые предпочтения человека могут многое сказать и о его характере в целом, но все же они лишь мелкий штрих к портрету. Таких штрихов, безусловно, много, но вот о том, что моя мама любила именно такой суп, я, увы, забыла. И с нетерпением ждала, что еще леди Мортон расскажет о ней, утратив всякий интерес к стоявшей передо мной еде.

Болезненно тонкой и густо напудренной рукой леди Мортон указала в мою сторону:

– Разве рецепт этого супа не сохранился в домовой поваренной книге, мисс Трулав? Очень жаль! Я сейчас же прикажу экономке списать его для вас. Ваша мать очень любила это блюдо. Я так полагаю, потому что очень часто улавливала нотки миндаля в ее дыхании.

– Ну… – протянул явно сконфуженный отец. – Она действительно очень любила супы.

И тут я вспомнила, что суп и каша – это единственное, что она могла есть в свои последние дни. Неужели отец не помнит этого? Но даже после этой простой еды ее мучили страшные боли, ведь ее умирающий организм с трудом переваривал даже это.

– Да и вообще то, что мы едим здесь, в Хэзерфилде, готовится в основном по рецептам вашей матери, моей безвременно ушедшей подруги. – Миссис Мортон перевела взгляд с меня снова на отца, вжавшегося в кресло, и, сверля его глазами, которые только и казались живыми на ее каменном лице, продолжала: – Никогда в жизни не встречала такой неутомимой хозяйки! Если бы не эта прискорбная болезнь… она была просто неудержима!

Отец пробормотал какие-то слова благодарности и промокнул рот салфеткой.

Повисла неловкая тишина. Даже поток папиных льстивых комплиментов иссяк. Леди Мортон ведь сама вдова, могла бы и поберечь чувства моего отца! Как же так получилось, что эта женщина была лучшей подругой моей мамы? Ведь они настолько разные: мама – сама мягкость и деликатность, а леди Мортон надменная и откровенно бестактная.

Я перевела взгляд с жестокой хозяйки этого имения на ее молчаливую компаньонку, мисс Поттс, которая почти слилась со своим креслом. А потом на сэра Томаса.

Он опустил вилку. В его усталых глазах вспыхнула искра беспокойства, о нем же свидетельствовали и плотно сжатые челюсти. Я ожидала, что он хотя бы взглядом упрекнет свою сестру за ее очередную бестактность. Но нет!

Он смотрел прямо мне в глаза.

27. Рут

Есть своя, особая красота в одежде, помогающей исправить недостатки фигуры. Она способна превратить дряблую плоть в нечто совершенно иное. Женский торс без одежды – это всего лишь некая студенистая масса разнообразных оттенков. Но женский торс в корсете выглядит упругим и красиво очерченным. Это своего рода броня – вертикальные стержни в зоне живота, диагональные по ребрам, широкие пластинки для поддержки груди, более узкие – для плечевых зон. Эти пластинки закрепляются горизонтально. Корсет – залог горделивой осанки, он как бы ставит на место все безвольно перекосившиеся части тела. Для меня это самый интересный и даже немного загадочный предмет гардероба.

Понимаю, что воспевать одежду по меньшей мере странно. Но я часами сидела в одиночестве, отмеряла и резала китовый ус, обшивала тканью и сшивала полученные кусочки, думая только о работе. И корсет стал для меня почти божеством.

Я научилась многому в тот год, и не только у Билли. Корсет не был совсем мне в новинку – ведь я уже сшила тот, свой, сидя в темноте, еще до рождения Наоми. И много раз, работая, я мысленно спускалась в нашу подвальную спальню и доставала из-под подушки это свое жалкое творение. О, как бы я его сейчас переделала! Металлические петельки, спиральные стальные спицы, лента в крупный рубчик для шнуровки и саржа для самого корсета. Но с этим придется подождать. Над всеми нами висела зловещая тень недремлющего капитана, так что я не решалась стянуть даже ниточку.

Оставалось только мечтательно вздыхать по ночам, и иногда казалось, что мой корсет под подушкой тоже вздыхает.

Мои корсеты пользовались спросом. Дамы были очень довольны – ведь теперь можно было заказывать все сразу. Не могу сказать, что эта работа давалась мне намного легче, но она позволяла сбегать из чердачной мастерской хотя бы на несколько дней в неделю. Так что я должна быть благодарна силам небесным за возможность заниматься ею.

На чердаке, где не было ни отопления, ни ковров, зимой было очень холодно. А озябшими негнущимися пальцами делать тонкую работу почти невозможно. Но хуже всего было, выпив чашку чая на кухне, опять возвращаться на холодный чердак. Даже Нелл украдкой плакала, взбираясь по лестнице.

Той зимой мне исполнилось пятнадцать. В один из зимних дней я сидела в своем алькове за занавеской и расшивала нитью с перламутровым отливом очередной корсет. Я тянула время, как могла, потому что, закончив работу над ним, мне предстояло снова мерзнуть на чердаке.

Я добавила цветочек там, завитушку здесь, лишь бы подольше оставаться в тепле.

И тут звякнул дверной колокольчик. Я даже не пошевелилась. Миссис Метьярд и Кейт находились в торговом зале. Клиентками они занимались сами.

– Моя дочь выходит замуж, – произнес звучный властный голос, принадлежащий явно женщине зрелых лет. – В новом году, в день ее шестнадцатилетия.

Метьярды наперебой принялись осыпать посетительницу дежурными поздравлениями. Я закрепила очередной цветочек узелком и туго затянула его. Ну вот, опять приданое невесты. Боже, как я ненавижу эти подвенечные платья!

Я продолжила обрезать ниточки и закреплять узелки, не обращая внимания на разговор в торговом зале. Но вдруг кое-что привлекло мое внимание, и я замерла.

– Мне нужны наряды из самых лучших материалов. Цена не имеет значения. Я буду выбирать только из самого лучшего.

Надменная, избалованная… Таких девушек пруд пруди. Но почему от этого голоса у меня мороз по коже?

За занавеской мать молодой посетительницы снова откашлялась:

– Дорогая, ты ведь понимаешь, что платить за это придется твоему отцу, а не мистеру Грину?

– Ну и что? Я потом верну ему эти деньги! Из того, что мой муж даст мне на булавки, ты же знаешь, мама!

– Жених моей дочери занимает высокое положение в обществе и баснословно богат. Надеюсь, вы в курсе! – самодовольно пояснила мать девушки.

– Да-да, конечно, – не менее самодовольно парировала миссис Метьярд. – Я имела честь шить наряды для первой миссис Грин.

Я улыбнулась. Мне очень редко приходилось мысленно вставать на сторону миссис Метьярд, но тут я не могла не признать, что она ответила этой зазнайке весьма достойно. И все же в голосах этих клиенток было нечто, что настораживало и волновало. Мне было не по себе от них. Особенно от этой девушки. Почему ее голос кажется мне знакомым?

– Бывшая жена мистера Грина одевалась крайне безвкусно, – ответила девушка, разворачивая очередной отрез ткани. Очевидно, она и не думала сдаваться и была настроена продолжать эту словесную пикировку. – Я намерена затмить ее. Чтобы все просто забыли о ней. Но платье будет зеленым. И даже не предлагайте мне другие цвета.

– Как мило, – обратилась миссис Метьярд к матери девушки. – Ваша дочь хочет выйти замуж в платье того цвета, что полностью соответствует фамилии ее жениха! ^[499] Я сама в свое время вышла замуж за военного в алом мундире. И долгие годы весь мой гардероб был исключительно этого цвета.

– Но рядом с алым цвет лица кажется слишком бледным!

– Вы совершенно правы, миссис Ордакл.

Что?! Земля так и уплыла у меня из-под ног. Розалинда Ордакл! Та самая ненавистная одноклассница!

А если она меня увидит? Исхудавшую, почти сироту, зарабатывающую тяжким трудом свой хлеб. Три года назад она относилась ко мне с презрением. Что же она скажет теперь? Да я лучше умру, чем покажусь ей в таком виде.

– Моя дочь тоже собирается замуж, – сказала миссис Метьярд. – Они с женихом сейчас как раз выбирают дату.

Миссис Метьярд наступила мне прямо на больную мозоль. Но, конечно, не нарочно, она ведь ничего не подозревает. А я тут же представила себе эту картину: Розалинда и Кейт, две невесты, все в белом, с флердоранжем в волосах. И обе смеются надо мной.

– Полагаю, у людей вашего положения все совсем иначе, – продолжала язвить миссис Ордакл. – Вашей дочери придется выбирать для свадьбы такой день, когда благородные леди не нуждаются в ее услугах. А после свадьбы вы лишитесь двух умелых ручек – ощутимая потеря для вашего маленького магазина!

И тут миссис Метьярд проявила неслыханную выдержку и ответила крайне вежливо:

– О, вы, безусловно, правы! Но мы с вами своего рода друзья по несчастью, мадам. Вам тоже будет очень одиноко, когда ваша дочь выйдет замуж.

– Да, – почему-то не совсем уверенно ответила миссис Ордакл.

– Мама, иди сюда и посмотри вот на это!

Какое гадкое притворство! «Зеленый, и только зеленый!»

Я сидела на своем маленьком стульчике, и гнев закипал во мне все больше по мере того, как Розалинда пополняла список заказываемых вещей: зеленые перчатки, зеленые зонтики. Изумрудный, хаки, нежный мятный муслин. Ух, я бы ей такой зеленый показала! Да я бы утопила ее в этой зелени!

И вдруг я вспомнила тот ужасный звук – треск моего корсета под ногами Розалинды Ордакл. Мой корсет жаждал мести.

Зеленые перья, зеленые ленты.

– Это будет очень крупный заказ, вы понимаете? Вашим работницам придется шить круглые сутки!

Медленно мое лицо расплылось в улыбке. Без моего стежка не обойдется ни одно платье Розалинды. Я оплету ее своей нитью, как паук опутывает паутиной свою жертву.

Работать сутки напролет? Да не впервой! Пусть я упаду замертво, но не упущу возможности поквитаться с ней.

– Все запомнят тебя, Розалинда, – прошептала я. – Уж это я тебе обещаю. Все только и будут говорить что о новой миссис Грин.

* * *

Оказывается, планы строила не я одна.

В ту ночь Мим ворочалась без сна, не давая мне покоя. При каждом ее движении солома впивалась мне в бока.

– Не вертись, пожалуйста! Я не могу заснуть!

– В таком холоде все равно не заснешь.

Она была права. Мои руки и ноги, кажется, были уже отморожены. Пальцы болели и чесались. Издалека донесся рев гудка – значит, на реке, на берегу которой когда-то был мой дом, туман.

В подвале тоже стоял туман от нашего дыхания, клубившегося в стылом воздухе. Дейзи храпела, и струйки пара вырывались из ее ноздрей, словно ее покидала душа.

– Но близняшки-то как-то заснули!

– Они не чувствуют холода, – ответила Мим. – У них ледяные сердца!

Я лежала на спине и прислушивалась к завываниям ветра. Сегодня ночью он дул особенно яростно. Отморозишь и щеки в два счета! Как же мне жаль тех бедняг на реке, что стынут сейчас на ветру!

Крак-крак – тихо, но настойчиво подавал голос из-под подушки мой корсет, словно пел мне колыбельную. И говорилось в ней о мести, о силе духа и отстаивании своей чести. Я слушала, и мои веки понемногу тяжелели, и я начала проваливаться в сон.

– Я сбегу. Очень скоро!

Услышав шепот Мим, я открыла глаза.

– Это как?!

– Уйду. Сбегу из этого ада. Я уже все придумала, только жду подходящего момента.

Она часто говорила мне, что хочет сбежать и искать маму. И я тоже часто представляла Мим с мамой на борту огромного корабля, медленно бороздящего океанские волны в сторону Африки, с ее жарой и пустынями. В своих мечтах я ликовала из-за победы Мим. Но только не сейчас, под зловещие нашептывания корсета под головой.

– Почему, Мим?

– Почему?! – Белки глаз Мим сверкнули в темноте. – И ты можешь вот так лежать здесь, едва не помирая от холода, и спрашивать почему?

– Нет… Я имела в виду… Почему именно сейчас? Ведь на улице так мокро и холодно… Скоро наверняка выпадет снег. Может, лучше дождаться лета?

– Нет-нет! Летом темнеет очень поздно, и на улице даже ночью бродят люди. А вот зимой никто по сторонам не смотрит. Поднимут воротник и идут себе дальше.

– Но у тебя-то нет воротника, – пыталась я образумить Мим. – Даже тоненького плаща нет!

– Ну и что? Я готова мерзнуть – лишь бы только найти маму.

Я съежилась, представив Мим на улице под снегом в легком платьице. У нашей школы на улице сидел нищий с обрубками вместо ног. Девочки сплетничали, что ступни ему «откусил мороз». Я тогда так и представила его себе: с огромной алчной зубастой пастью. Что страшнее – адский холод или комната капитана?

– Мим, – зашептала я, – не торопись, подумай хорошенько! Я понимаю, сейчас тяжело, но тебе совсем скоро исполнится двадцать один. И ты станешь уже не бесправным подростком, а полноправным взрослым человеком. И сможешь спокойно уйти отсюда при свете дня, никто не будет вправе остановить тебя.

Мим усмехнулась:

– Ты что, правда так думаешь? Что она вот так просто отпустит нас? Да брось ты, Рут, не говори глупостей! Кейт она отпустила?

– Ну это же совсем другое! Они же мать и дочь! Но ты-то… – Я осеклась. А все ли я знаю? Ведь я здесь всего-то полтора года. И тут мне пришла в голову еще одна шокирующая мысль: Нелл уже наверняка больше, чем двадцать один, но она все еще здесь!

– Бежим вместе! – прошептала Мим.

В колючие объятия этого холодного ветра? Но, несмотря на его жуткие завывания, мне вдруг действительно захотелось сбежать вместе с Мим. Ради нее же самой! Ее отчаянная смелость передавалась и мне. Начать жизнь с чистого листа рука об руку с настоящей подругой. Не об этом ли я мечтала?

Если я останусь здесь, моя жизнь будет только ужаснее с каждым днем. Да, здесь со мной останутся Нелл и Билли, но они не такие, как Мим. Они не видят дальше своего носа. Для них существует только ателье Метьярдов и Оакгейт. Мим доберется до Лондона. И, может быть, даже до Африки…

Мы с ней могли бы построить жизнь, где главной была бы наша дружба.

Но как же я сбегу отсюда? Ведь мама подписала какой-то документ. Как же я смогу бросить ее, подвести и уехать за счастьем в чужую страну? К тому же потрескивание корсета под моей подушкой напоминало еще и о предстоящей сладкой мести. Я просто не могу упустить шанс отомстить Розалинде. Нет, сейчас я точно не могу бежать вместе с Мим.

– Ты же знаешь, что я не могу уйти отсюда. Эта карга сразу посадит мою маму в долговую тюрьму.

– Если она найдет твою мать! От нее ведь так и не было весточки?

– Нет, – с грустью ответила я.

– Вот видишь…

Здравый смысл подсказывал, что моей мамы, скорее всего, уже нет в живых, но мне так не хотелось верить в это. Ведь если это сделаю, то буду вынуждена признать, что осталась сиротой… А ведь я потеряла уже стольких дорогих мне людей… Нет, я должна думать, что она жива!

– Мим, ты так отчаянно веришь, что твоя мама все еще в Лондоне… Почему ты не можешь так же верить в то, что и моя мама жива? – добавила я слегка дрожащим голосом.

Мим долго молчала. Потом всхлипнула и взяла меня за руку:

– Ты права. Прости. Но знаешь… Мне просто было бы легче сбежать вместе с тобой.

– Я знаю. Но если я останусь, то смогу помочь тебе. Отвлечь их внимание, чтобы ты успела уйти как можно дальше. Сегодня миссис Метьярд обмолвилась о том, что Кейт и Билли выбирают день для свадьбы. Если и планировать твой побег, то как раз на этот день, разве нет? Будет много суматохи, понимаешь?

– Да! – сжала мою руку Мим. – Я убегу именно в этот день!

Мы больше не разговаривали. Я лежала молча и смотрела в потолок, понимая, что уснуть в эту ночь теперь уже точно не смогу. В день свадьбы Кейт я разом потеряю все то немногое светлое, что есть в моей жизни. Разве мыслимо ателье Метьярдов без ужасного чая Мим, веселого посвистывания Билли, небесно-голубого платья Кейт?

В противоположном углу подвала Нелл вскрикнула во сне. Я повернулась на бок и снова услышала тихое потрескивание корсета, чередующееся с легким побрякиванием рыбки Мим.

28. Доротея

В эти дни я часто думала о леди Мортон. По правилам хорошего тона мы должны тоже пригласить ее к себе, хотя, полагаю, она отказалась бы под каким-нибудь благовидным предлогом. Как представлю это наштукатуренное лицо на пороге нашего дома… Жуть! Да после нее пудру неделями из всех углов выметать! У меня нет ни малейшего желания принимать ее у себя. Как и неотвязную миссис Пирс.

Папа однажды сказал мне, что, когда мама перешла в католицизм, все приличное общество отвернулось от него. Именно этим я объясняла себе отсутствие у нас друзей семьи, интересующихся моим воспитанием, а также то печальное обстоятельство, что моему бедному папе приходится довольствоваться вниманием миссис Пирс. Но теперь у меня возникли сомнения.

Леди Мортон вполне уважительно отзывалась о маме. Тем более, у Мортонов в роду тоже есть католики, поэтому неодобрение с ее стороны было бы по меньшей мере лицемерием. Чем дольше я размышляю надо всем, что увидела в усадьбе Хэзерфилд, – за обедом, а потом и за послеобеденным чаем, – тем больше убеждаюсь в том, что миссис Мортон перестала навещать нас по какой-то другой причине. А именно потому, что не любит моего папу.

Мама дружила с леди Мортон. Просматривая то немногое, что осталось из маминых вещей – и прежде всего карандашные наброски, засушенные цветы и маленькие носовые платочки с незаконченной вышивкой, – я наткнулась и на стопку писем и записочек, адресованных маме и подписанных «Ваша любящая Дж. М.».

И я точно помню, что, когда была совсем маленькой, леди Мортон часто приезжала к нам. Так что она не могла вот так просто взять и бросить нас, как убеждает меня папа. Но тем не менее она так ни разу и не приехала после смерти мамы.

Разве все это не странно? Болезнь болезнью, но можно было хотя бы иногда писать. Хоть что-нибудь. Не может женщина – тем более бездетная – похоронить любимую подругу, а потом совершенно не интересоваться ее единственной маленькой дочерью. Для этого должна быть какая-то очень веская причина. И я почти уверена, что этой причиной является папа.

Папа всячески лебезил перед ней, но все же у меня из головы не идет то ядовитое выражение лица, с которым леди Мортон говорила о «прискорбной болезни» мамы. Такое впечатление, что она винила его в недостаточной заботе о своей жене.

Вчера вечером, готовясь ко сну, я решила расспросить Тильду. В ночной рубашке я сидела перед трюмо, на котором стоял канделябр с двумя толстыми свечами, а Тильда расчесывала серебряным гребнем мои распущенные по плечам волосы, прежде чем заплести их на ночь в косы.

– Тильда! – начала я, глядя на ее отражение в зеркале. – Ты ведь уже работала у нас, когда умирала моя мама?

Тильда застыла с расческой в руках:

– Да, мисс! Я тогда работала на кухне.

– Точно! Теперь я припоминаю. Ненамного старше меня.

– Я думаю… Да, думаю, мне было примерно четырнадцать, мисс.

Да, мне тогда было семь, а ей четырнадцать. Я была еще совсем ребенком и многое не понимала, но Тильда… В четырнадцать лет она могла понять и запомнить уже гораздо больше.

– А ты что-нибудь помнишь, Тильда? Как умирала мама?

Рука Тильды дрогнула, больно дернув меня за волосы.

– Я мало что помню, мисс! Это было очень печально, конечно! Но я тогда целыми днями мыла посуду на кухне. Так что вы, скорее всего, помните больше, чем я, мисс!

А что я сама помню? Неудержимая рвота. Слабое кровообращение. Я часто сидела рядом с мамой, сжимая в ладонях ее ледяные пальцы, и дышала на них, пытаясь хоть как-то согреть.

– В этом и дело. Конечно, я ухаживала за ней, насколько могла в силу возраста. Но даже сейчас я не вполне понимаю, от какой именно болезни она умерла. А что говорили у вас на кухне?

– Это была какая-то… смертельная болезнь…

Тильда разделила мои волосы на пряди и начала заплетать их в косы. Она смотрела на свои руки, избегая встречаться со мною взглядом.

– Но что же это была за болезнь? Ведь кто-то из слуг видел, что именно написал доктор в заключении о смерти?

– О, этого я не знаю, мисс!

– И что, вскрытия тоже не было?

Тильда довольно сильно потянула меня за косу.

– Нет. Ведь ее лечил доктор Армстронг. Он был близким другом вашего отца. И часто навещал вашу маму. До самой ее кончины.

Я очень настороженно отношусь к доктору Армстронгу. Он, как мне кажется, какой-то небрежный, невнимательный, словно занимается врачеванием по принуждению, а не по зову сердца. И я думаю, что так оно и есть, потому что неоднократно слышала, как он говорил папе, что жалеет, что не стал военным.

Может, в этом причина неприязни леди Мортон? Возможно, она полагает, что ему нужно было обратиться к более компетентным врачам. Но папа, естественно, обратился к другу.

Тильда просто не может не знать больше, чем она говорит. Слуги сплетничают. Это у них в крови.

– Я вот о чем беспокоюсь. – Я попыталась зайти с другой стороны. – Мне уже почти столько, сколько было маме, когда она умерла. А вдруг это передается по наследству? Мне просто необходимо знать, на какие симптомы обращать внимание!

В свете свечей я видела, что Тильда снова забеспокоилась и выпустила прядь моих волос из рук.

– Что вы такое говорите? Вы просто пышете здоровьем!

– Я уверена, что это комплимент с твоей стороны.

– Ну я имею в виду… То есть я хотела сказать… Понимаете, у вашей мамы был всегда такой странный блеск в глазах… И щеки были всегда красные. Такие женщины редко живут долго.

– Так ты думаешь, что это была чахотка?

Тильда успокоилась, и ее руки снова работали ловко.

– Может быть, но не знаю точно. Я же не врач.

– Она не кашляла, – мучительно вспоминала я. – Скорее всего, это было что-то похожее на острый гастрит.

– Вам лучше знать, мисс.

Какое-то время мы молчали. Я смотрела на свое отражение в зеркале, слегка подрагивающее в свете этих больших свечей, и все пыталась отыскать в своем лице черты мамы. Но я не очень похожа на нее… Ни лицом, ни формой черепа. Но вот по темпераменту мы с ней очень близки. У нее всегда была тысяча дел, которые она делала одновременно. И так до…

– Может быть, попросить папу показать мне свидетельство о ее смерти?

– На вашем месте я бы не стала, – быстро ответила Тильда.

И она права. Только зря расстраивать папу. Он на самом деле не так уж силен духом. У него настоящее отвращение ко всему, что связано с болезнью и смертью. Я почти не отходила от мамы до самого последнего ее вздоха. Спала с ней в одной комнате. А папа лишь появлялся иногда на пороге и осторожно заглядывал к нам.

Скорее всего, это его поведение – еще одна из причин, по которой леди Мортон перестала навещать нас. Тому, кто не знает папу так, как знаю его я, подобное поведение наверняка покажется трусостью или даже жестокосердием.

Я почувствовала боль в висках.

– Довольно, Тильда! Ты сегодня слишком туго заплела косы.

– Простите, мисс!

Тильда подала мне ночной чепец:

– Будут ли еще поручения?

– Нет. Спокойной ночи!

Тильда сделала небольшой реверанс и удалилась.

Без сомнения, она знает больше, чем рассказала мне. У нее очень большая и хорошо развитая зона скрытности, что не могло ускользнуть от моих наблюдательных глаз. Но она ни в чем не виновата. Люди далеко не всегда скрывают какие-то факты из злого умысла. Возможно, она просто не хочет расстраивать меня подробностями мучительной кончины моей матери. И даже если леди Мортон и мой папа действительно ссорились, Тильда вряд ли когда-нибудь расскажет мне об этом.

И все равно мне как-то не по себе. Неприятно уже от одной мысли о том, что, возможно, леди Мортон так или иначе винит папу в смерти мамы.

Но я заметила, что горе порой очень искажает видение реальности. Оно заставляет человека верить во всякие немыслимые и нелогичные вещи.

Вот та же Рут Баттэрхэм. Ее мозг с таким трудом справляется со всем тем ужасом и горем, выпавшими на ее долю, что рисует ей просто безумные картины – и ведь она всерьез верит в них!

Взять, к примеру, то, как она решила отомстить той, что так обидела ее в детстве. Какие-то детские фантазии! Это несерьезно, даже для ее шестнадцати лет!

Рут может продолжать наслаждаться своими бреднями сколько хочет, но меня она не проведет – ведь я уже обмерила ее голову! Она принимает меня за доверчивую дурочку – но я простила ее за это. В конце концов, пострадавшая здесь явно не я.

Это Рут должна признаться и покаяться в своих грехах.

День суда над ней все ближе. Нельзя терять ни минуты – нужно спасать ее душу! Нужно очистить ее покаянием перед тем, как она предстанет перед Господом.

Сколько ж можно лгать самой себе?

29. Рут

Кейт сняла все необходимые мерки, составила огромный список того, что нам надо будет сшить для Розалинды Ордакл. Пожалуй, этот заказ станет первым, над которым я буду работать с удовольствием.

Для лифа своего свадебного платья Розалинда выбрала ткань оттенка болотной тины. От одного взгляда на этот жуткий цвет начинало тошнить. Трудно выбрать что-то хуже, даже если очень постараться.

Я как можно сильнее сжала в кулаке планки из китового уса, которые обстрогала для корсета Розалинды. Мне казалось, что они слегка потрескивают в моих руках, словно я держу их у самого камина. Я уже знала, как ей отомщу. Знала задолго до того, как сделала первый стежок.

На столе, справа от наполовину готового корсета Розалинды, лежал мой собственный, стоивший мне многих усилий и бессонных ночей после того, как моя одноклассница так жестоко обошлась с ним. Она назвала его ненадежным и непрочным, но теперь она сполна почувствует его силу! Он так же крепок, как моя ненависть к Розалинде Ордакл!

Нежно и аккуратно я расправила свой корсет. Он показался мне таким маленьким! Я заметно выросла с тех пор, как этот корсет перестал сжимать меня в своих крепких объятиях. Теперь ему пришло время обхватить другое тело. И сгубить его!

Я вырезала из своего корсета маленький квадратик – небольшой кусок той самой коричневой ткани, что с любовью прятала под половицей. Прошлась пальцем по его краям, ощущая приятную мягкость нитей, поднесла к губам и поцеловала его. А потом поместила этот кусочек ткани в корсет Розалинды, между зеленой тканью и подкладкой. Придет время, и эта секретная черная метка займет место прямо у ее сердца.

После того как я это сделала, незаконченный корсет, казалось, ожил. Возможно, это была всего лишь игра света, но мне почудилось, что его планки начали слегка двигаться, словно при дыхании: вдох-выдох, вдох-выдох…

– Где она?! Где эта девка?!

Не успела я и глазом моргнуть, как занавеска цвета спелого баклажана резко раздвинулась – и передо мной выросла миссис Метьярд.

– Я отойду в туалет, Баттэрхэм. Ты отвечаешь за торговый зал!

– Но…

– Никаких но! – прогремела она.

Вздохнув, я отодвинула в сторону планки, обшитые тканью болотного цвета. Зато глаза хоть немного отдохнут!

Миссис Метьярд быстро исчезла. Я с опаской вышла из своего закутка и осторожно ступила на кремовый ковер. За окном была мрачная зима, но в торговом зале все сверкало и блестело. И вот я стою не перед, а за этой красивой блестящей витриной, в свете блестящих канделябров. Я – хозяйка всего этого великолепия. Пусть только на пару мгновений. Разноцветные перья, легкая тафта, ладанки, шелка… – все это мое и только мое!

Но нет! Уже нет…

В следующую секунду я увидела у окна Билли. Он надевал свою кепку. Волосы его были взъерошены больше обычного, словно он несколько раз подряд провел по ним рукой спереди назад. Мое сердце часто забилось…

– Добрый день, Рут! Ты… наверняка слышала все, о чем мы тут говорили.

Я достала из-под прилавка ленточку и начала усердно разглаживать ее, пытаясь скрыть волнение.

– О чем именно?

– Мы с миссис Метьярд говорили о свадьбе. Она, в конце концов, состоится. Первое оглашение в церкви уже в следующее воскресенье.

Слава богу, мои ладони были под прилавком и он не увидел, как они задрожали.

Билли, оказывается, был уже давно здесь, в двух шагах от меня – а я в это время так погрузилась в размышления о мести Розалинде Ордакл, что даже не слышала его голоса!

Может быть, я вообще слышу его в последний раз. Став мужем Кейт, он вряд ли будет часто появляться здесь. Он станет проводить время дома, в своем уютном гнездышке, с Кейт и их голубоглазыми малютками. Теперь Билли будет заботиться о них, а не вызволять в очередной раз меня или Нелл из угольной ямы. Я потеряю еще одного близкого друга.

– Э… Ты ничего не хочешь мне сказать? – Его бездонные голубые глаза смотрели прямо в мои.

– Я… – Боже, что я несу! Сейчас самый неподходящий момент говорить о себе! Надо как-то показать ему, что я думаю о его чувствах, а не о своих. – Думаю, это большое облегчение для вас обоих. Что ты чувствуешь сейчас?

Билли цокнул языком:

– Ну… не стану врать. Я очень волнуюсь, конечно. Но я очень счастлив.

Мне было одновременно и радостно, и больно слышать это. Возможно, в глубине души он это понимал. Или прочитал по выражению моего лица. Так или иначе, он быстро сменил тему:

– Ты тут, наверное, пашешь как вол, раз даже не слышала наш разговор. Очередной корсет, да? У тебя прекрасно получается, это все говорят. Даже намного лучше, чем у меня в свое время. Можно мне войти в твой закуток и посмотреть?

Я зарделась от смущения:

– Лучше не надо… Этот еще не готов.

– Ну, шедевры не создаются быстро. Это новомодный, из двух половинок ^[500], да?

– О нет-нет! Только не для этой девушки! Ей будут помогать одеваться сразу несколько служанок. Так что это цельный корсет на планках, обшитых замшей. Обхват его всего двенадцать дюймов, хотя он все равно кажется каким-то громоздким. Она, наверное, упадет в обморок, когда ее зашнуруют. Он приклеит ее живот к позвоночнику!

О, как бы я хотела увидеть это! Розалинда, еле дышащая в моем корсете! Раздавленная в его тисках. Но это будет только начало! Моя настоящая месть намного страшнее!

– Ох уж эти модные веяния! – подмигнул Билли. – Она, небось, и косточек туда хочет как можно больше, да?

– Ее корсет, – сказала я честно, – самое настоящее кладбище.

Билли рассмеялся. Если бы он знал о моей мести, ему бы стало не смешно…

Я бросила взгляд в сторону переговорной трубы. Но мы стояли достаточно далеко от нее. Там, наверху, нас не слышат.

– Это так странно… – тихо проговорила я. – Всего месяц… просто в голове не укладывается…

– Что? Что я женюсь на Кейт?

О нет! Саму свадьбу я представляла очень хорошо (хотя от этого мне становилось совсем грустно), но ведь после всех этих объятий и поцелуев начнутся будни совместной жизни. И я не знаю, как они станут ладить друг с другом.

– Вы с Кейт… Такие разные…

– Да, разные. Но для брака, для семьи это скорее хорошо. Знаешь, Рут… Кейт совсем не похожа на свою мать. Иногда мне кажется, что ты думаешь о ней хуже, чем она есть на самом деле.

Я молчала и с деланой увлеченностью разглядывала образцы цветных лент. Меня так и подмывало рассказать ему о том, как она била меня кочергой. Но зачем? Они уже помолвлены, и все уже решено.

– Может быть, я сделаю для нее корсет, – пробормотала я. – Как прощальный подарок…

– О, отличная идея! Она будет очень рада!

Святая простота! Он подумал, что я серьезно! Я позволила себе улыбнуться.

Нет, Билли! Корсет из моих рук ей точно радости не принесет!

30. Доротея

В последнее время я умудряюсь появляться в Оакгейтской тюрьме именно тогда, когда там что-то происходит.

Вот и в этот раз, когда моя коляска подъехала к воротам, никто не вышел нам навстречу. Кучеру пришлось сойти с козел и искать кого-нибудь, кто помог бы ему открыть створки. Я тоже вышла из коляски. Слава богу, в этот день не было дождя, и из-за облаков то и дело проглядывало солнце. Две наши гнедые кобылы стояли, опустив голову и помахивая хвостом.

Наконец Греймарш вернулся с каким-то детиной. У того был крючковатый нос и довольно плоское лицо. Он сильным рывком открыл ворота и тут же вознамерился удалиться. Но я окликнула его:

– Ворота необходимо охранять круглосуточно. Ты куда это собрался?

– Извините, мадам! – весьма флегматично ответил он таким тоном, что было понятно: ему плевать, и он просто хочет, чтобы я поскорее отстала от него. У парня был довольно узкий лоб, что выдает человека, что называется, недалекого и весьма бесцеремонного.

– Что здесь происходит? Объясни сейчас же! Я член правления тюрьмы, ты обязан подчиняться мне!

– Отлично! Тогда вы, может быть, сможете хоть что-то сделать…

Только пройдя через ворота и попав во внутренний двор тюрьмы, я наконец поняла, о чем он говорит.

Вокруг не было никого: ни заключенных, ни надзирателей. Двор выглядел грязным, здесь явно давно не подметали.

Войдя в здание, я обнаружила, что и на подоконниках осел толстый слой пыли.

В воздухе стоял едкий запах уксуса и еще чего-то, горелого, словно здесь прижигали раны. Я испугалась, решив, что заключенные опять пытались устроить беспорядки. Но потом этот запах показался мне до боли знакомым… Боже, это же камфорное масло! Этот запах прочно ассоциировался у меня с той комнатой, где угасала моя мама.

– Мисс Трулав!

Навстречу мне шла запыхавшаяся словоохотливая миссис Дженкинс. Щеки ее алели от волнения и нетерпения все мне рассказать.

– Вы никогда в жизни не догадаетесь, что у нас тут произошло! У нас тут настоящий мор!

– Мор?!

Она быстро закивала:

– Да-да, именно! Язвы по всему телу, диарея… Женщин косит одну за другой!

Мне стало не по себе. Я быстро вынула свой надушенный бергамотом платочек и прикрыла им нос.

– Умершие есть?

– Нет! – ответила миссис Дженкинс, как мне показалось, слегка разочарованно. – Не все женщины заболели. Ваша Рут Баттэрхэм, например, совершенно здорова.

Почему-то меня это совсем не удивило.

– Я могу отвести вас к ней, но к другим, уж простите, не поведу. Не могу допустить, чтобы вы заразились.

Я запыхалась, пока мы шли по лестнице, и где-то под ребрами у меня начало покалывать. Слава богу, миссис Дженкинс меня ни о чем не спрашивала. Она сама трещала без умолку и была рада, что у нее хоть ненадолго появилась слушательница.

Похоже, все началось в тот день, когда одна из женщин упала в обморок во время работы в прачечной. На это мало кто обратил внимание, потому что стирка – достаточно тяжелый труд, к тому же в прачечной всегда очень жарко и сыро, и чем жарче становилось на улице, тем чаще женщины падали при стирке в обморок.

Но эта заключенная не смогла встать на ноги, даже когда пришла в себя. Главная надзирательница обнаружила странную сыпь у нее на теле. Пока ждали врача, еще три женщины потеряли сознание.

– Мы просто в панике! – продолжала разгоряченная миссис Дженкинс. – Мы стираем дважды в неделю, и в стирке задействовано больше половины заключенных! Слава богу, что никто из надзирательниц не заразился!

Я схватила ее за руку:

– Как вы сказали? Заболевают только заключенные? Точно? Никто из надзирательниц не чувствует недомогания?

– Нет! – ответила она. – Просто удивительно!

Мы дошли до камеры Рут. Казалось, что зараза обступает меня со всех сторон, хотя все смотровые окошки были закрыты.

Дрожа от страха, я вошла к Рут. Та сидела у окна и теребила вонючую паклю. Затхлый запах сливался с резкими запахами уксуса и камфорного масла. Даже мой надушенный платочек не помогал.

Я закашлялась.

Рут подняла на меня глаза:

– Мисс! Я не думала, что вы придете. У нас ведь тут настоящий лазарет…

– Я не знала об этом. Рут, пожалуйста, убери веревку, я не могу на нее смотреть! Разве тебя не перевели на шитье?

Вздрогнув, Рут отодвинула от себя кучу разобранной на волокна пакли и отряхнула руки. Черные маленькие ворсинки взметнулись вверх, словно пылинки сажи.

– Да, я шила до тех пор, пока мы не закончили с постельным бельем. Но сейчас… Нам нельзя работать вместе с другими заключенными, чтобы не заразиться.

Мне показалось, или уголки ее глаз слегка дрогнули? Не произнесла ли она слово «заразиться» с легкой иронией, словно зная, что…

Нет, это просто мои нервы шалят. И придет же в голову такая чушь!

– И как тебе это? – спросила я, держась подальше от Рут. – Как тебе снова работать иглой? Насколько я поняла, желания заняться шитьем у тебя не было.

– Ну я привыкла шить, даже когда мне этого не хочется. Так что мне все равно.

Она сложила руки на груди. Грязные черные пальцы. Обломанные ногти. И я снова вспомнила все то, что она рассказывала мне. Всю ту ненависть, с которой она говорила о Розалинде Ордакл. Может быть, она и ко всем женщинам, заключенным в этой тюрьме, относится с такой же ненавистью? И поэтому попыталась…

Ну и дура же я, доверчивая и наивная глупышка!

– А о чем ты думала, когда шила постельное белье для других заключенных? – выпалила я. – Надеюсь, это были благочестивые мысли?

Она слегка склонила голову набок, отчего шея ее напряглась:

– А вы-то как думаете?

У меня от страха опять побежали мурашки по спине. Глупая Дотти, ты снова попалась! Она ведь ждала этого вопроса! Она все это время лжет, чтобы поиздеваться надо мной. И над испуганным выражением моего лица в те моменты, когда я слепо верю ей. Грош цена моим исследованиям, если я буду вот так доверять ее лживым россказням.

– Понятия не имею. Я спросила просто из любопытства. Рут, сядь, пожалуйста, на стул. Я бы хотела снять еще кое-какие мерки с твоей головы.

Она покорно уселась, и я принялась снова измерять различные зоны ее головы. Ворсинки пакли запутались в ее волосах, и мне пришлось расчесать ее перед тем, как начать замеры.

Я не могла сосредоточиться, потому что думала о тех женщинах, что сейчас страдают от неизвестной болезни буквально за стеной. Но все же сделала достаточно замеров, чтобы констатировать: ни одна из зон ее черепа не изменилась. Ни на йоту.

Согласно моей теории изменения все-таки должны были произойти. Ну хоть ничтожные. Даже если предположить, что она на самом деле ни разу не ходила к капеллану… Но она же врет мне уже не первый день! Соответственно, зоны, отвечающие за низменные качества, должны были увеличиться, а за нравственные – наоборот, уменьшиться.

Или все мои теории и выеденного яйца не стоят…

– Вы сегодня такая молчаливая… – заметила Рут. – Что-то не так с моей головой?

Я сложила краниометр.

– Нет-нет, все хорошо. Ты сама как себя чувствуешь? Я просто очень обеспокоена этой вспышкой болезни в тюрьме. И я бы очень не хотела, чтобы и ты заразилась.

– Вы так добры, мисс. Но меня зараза не пугает совсем. Лучше мне заболеть и умереть от нее. Все же не виселица…

– Ну, та болезнь, что у вас сейчас распространилась, не смертельная. От нее не умер никто из заключенных нашей тюрьмы, – уточнила я.

Рут не мигая смотрела на свои дрожащие перепачканные руки.

– Нет. Никто не умер. Пока.

31. Рут

Следующие несколько дней я провела в мастерской на чердаке и чувствовала себя как-то странно. Мы шили часами в атмосфере напряженного ожидания, пытаясь по обрывкам фраз и прочим мельчайшим признакам догадаться, какие же изменения нас ждут. Миссис Метьярд часто перешептывалась по поводу «холодных закусок» или говорила Кейт: «Работницы справятся с этим, надо только приодеть их». Она улыбалась, но в ее улыбке сквозило раздражение. Миссис Метьярд не радовала предстоящая свадьба Кейт, она ее злила.

Сама Кейт стала раздражительной и нервной, движения ее приобрели резкость и угловатость, а приказания она отдавала как-то рассеянно. Но я заметила и другие изменения: она стала красивее и человечнее.

Как же я ненавидела ее.

Мы потихоньку перешептывались за шитьем, когда миссис Метьярд была внизу, в торговом зале. До первого оглашения предстоящей свадьбы оставалось уже меньше недели. Мы с Мим сидели дальше всех от двери, чуть поодаль от близняшек и Нелл. Частенько мы соприкасались головами, работая над нижними юбками, в которые надо было для придания им нужной формы вшивать конский волос.

– Они решили устроить праздничный ужин, – прошептала я Мим, указывая глазами на Кейт. – В следующее воскресенье, после церкви.

– Миссис Метьярд ничего не говорила!

– Пока нет. Но скажет. Я все слышала. Они хотят собрать друзей, а мы должны будем подносить им еду.

Мим на миг прекратила шить. Ее рука, на которой не хватало одного пальца, замерла.

– Они будут… заняты.

– Да, им будет не до нас, – понимающе кивнула я.

– Они просто не смогут следить за нами весь вечер.

– Нет. Не смогут.

У меня лопнула мозоль на среднем пальце. Я поднесла его к губам и хотела обсосать свой палец, но запах сукровицы был так ужасен…

Мим бросила мне кусок ткани, и я замотала ранку. Если бы я могла так же обмотать и скрыть от чужих глаз и свое беспокойство! Мои руки стали совсем грубыми, кожа вокруг ногтей воспалилась и кровоточила. И у меня постоянно болела голова. Я не помню, когда это началось, но мне кажется, это совпало с началом моей работы над корсетом Розалинды.

Ненависть к ней разрослась в моей голове, как гигантский нарыв, готовый лопнуть. Неужели эта жажда мести приведет меня к болезни?

– Я сбегу, – еле слышно произнесла Мим, разглаживая очередную нижнюю юбку на конском волосе. Судя по голосу, она была полна решимости. – Я сбегу, когда у них будет званый ужин.

Эти слова больно укололи меня в самое сердце. Да, Мим права, это самый подходящий момент для побега. Но без Мим я буду… как платье без украшавшего его прекрасного банта.

Я снова принялась шить.

– Не рассчитывай на близняшек! И не попадись им на глаза! Если Айви увидит, что ты намерена сбежать, она сразу доложит хозяевам!

– Я сбегу сразу после полуночи, когда гости начнут расходиться.

– Может быть, сказать мистеру Рукеру? – спросила я с сомнением в голосе. Он вызволил меня из угольной ямы, но никогда не спасал из лап «капитана». Неужели я действительно смогу убедить его обмануть свою невесту в этот праздничный для нее день? – Или, может, Нелл? – в задумчивости добавила я.

Мим покачала головой:

– Нет-нет! Не говори никому. Я доверяю только тебе!

– Обещаю!

Она коротко улыбнулась мне. Я вспомнила, как в первый раз увидела ее. Тогда она показалась такой неуверенной в себе и измученной. Помню, как она собиралась позвать миссис Метьярд из торгового зала. Мое сердце сжала тревога.

Мне так хотелось сказать ей, что я люблю ее. Что она – первая и единственная моя подруга. Сказать, что давно простила ее за то, что она подписала тогда ту бумагу, сделавшую меня рабыней Метьярдов.

Но тут Кейт резко подняла голову:

– Мириам! Рут! Перестаньте болтать! Не заставляйте меня звать маму!

До самого конца дня мы не проронили больше ни слова.

* * *

С тех пор как я попала в Оакгейтскую тюрьму, я часто думаю о смерти. О самом моменте смерти, а не о загробной жизни. Меня, скорее всего, повесят. Но виселица – не самая страшная смерть из тех, что я видела.

Иногда я пытаюсь представить, что буду чувствовать в день казни. Вот я просыпаюсь утром, зная, что это – мое последнее утро. Возможно, я стану плакать. Но чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что я буду чувствовать себя так же, как и в день первого оглашения предстоящей свадьбы Кейт и Билли и побега Мим.

То утро выдалось светлым и морозным. Пока мы мылись, в ветвях деревьев без устали пели зарянки. Нам принесли новые платья, в которых мы должны были идти в церковь, а потом прислуживать гостям во время обеда. В платьях не было ничего примечательного: дешевая ткань цвета дорожной пыли. И все равно мне было довольно непривычно надевать его: словно костюм для сцены.

Мы еще не успели выйти – а я уже сбегала в туалет три раза. В доме Метьярдов мне все в этот день казалось зловещим, и даже по пути в церковь какой-то животный страх не покидал меня.

Землю между булыжниками мостовой покрывали белые крупинки льда. Полусгнившие листья и ветки тоже припорошило инеем, словно сахарной пудрой. Все вокруг казалось слишком ярким, и даже пение птиц звучало зловеще.

Я шла рядом с Мим и Нелл, не в силах проронить ни слова. Близняшки вышагивали впереди, а миссис Метьярд и Кейт шли позади нас – мать под руку с дочерью, как всегда. Они должны были позволить нам приходить в церковь на воскресную службу – если бы они этого не делали, пошли бы перетолки, – но они ни на секунду не спускали с нас глаз. Смотрели в оба, чтобы никто из нас не удрал.

А ведь Мим решилась сделать сегодня именно это: сбежать! Меньше чем через двадцать четыре часа она снова будет на этой мостовой. Но уже свободной! Будет спешить в свою новую жизнь!

Мне снова нестерпимо захотелось в туалет.

В церкви было очень много народа и сильно пахло мокрой шерстью. Мы выбрали свободную скамью и уселись на нее, плотно прижавшись друг к другу. В кои-то веки нам нравилось сидеть вот так вместе. Понемногу мы отогрелись.

Прихожане болтали в ожидании начала службы, но мы по-прежнему сидели молча. Кейт расположилась на самом краю скамьи. Она слегка раскраснелась от быстрой ходьбы по улице и сияла, как витражи на окнах церкви. Только от моих внимательных глаз не ускользнуло, что ее нижняя губа подрагивает.

Я дрожала всем телом. Мим плотно прижалась ко мне, но я не видела ее лица, так как она опустила на него вуаль, которая почему-то напоминала мне саван.

И вот наконец началась служба: чтение псалмов, пение церковного хора… Эти знакомые звуки успокоили меня. Мне уже не было так страшно. Сердце мое перестало быстро колотиться в груди. Может быть, я бы и совсем успокоилась… Но тут священник произнес:

– Я оглашаю намерение вступить в брак Кэтрин Марии Метьярд, незамужней девушки из нашего прихода, и Уильяма Рукера, неженатого юноши из прихода Святого Луки. Я спрашиваю в первый раз: если кому-то из вас известны законные препятствия для их брака, вы обязаны заявить об этом сейчас!

Никто не видел и не слышал, как разрывалось от боли и страданий мое сердце, когда я сидела и слушала это оглашение. Может быть, только Господь знал о моих страданиях. Но не сделал ничего, чтобы облегчить их.

Воскресенье никогда не было для нас выходным днем. По возвращении из церкви мы должны были сразу же браться за шитье. Это воскресенье не стало исключением, но сегодня нам дали другую работу. Вместо холодного чердака нас согнали в кухню. Нелл разжигала печь, Мим подметала полы, а мы с близняшками выколачивали ковры.

– Фартуки! – прогремела миссис Метьярд, войдя на кухню. – И колпаки. Только надеть их вы должны после того, как сделаете всю грязную работу. Понятно, Мим? Все должно быть белоснежным!

Она вывалила на стол одежду. Ее квадратный подбородок был напряжен, губы сжаты, отчего морщины вокруг рта казались еще глубже. А глаза, обычно маленькие, словно бусины, были выпученными, как у вытащенной на сушу рыбы. У кого-то я уже однажды видела такое выражение лица… А, точно: у мальчика, чей пони, запряженный в повозку с сеном, испугался и понесся. Так выглядит человек, лошадь которого понесла, и он понимает, что не в силах удержать ее.

Кейт куда-то запропастилась. Думаю, она надевала одно из своих платьев с двадцатидюймовой талией. Никто из нас не знал ничего о ее нарядах: к огромному неудовольствию своей матери, она заказала их в другом магазине мод.

Очень скоро с кухни потянуло теплом, и по дому разлились запахи различных яств. Нам из этого точно ничего не достанется: для гостей готовили жареный бекон, хрустящий белый хлеб, печеный картофель в сухарях с петрушкой, пирог с дичью и кексы с тмином.

Сумерки не заставили себя долго ждать. Не успели мы оглянуться, как солнце уже село, окрасив небо из нежно-голубого в персиково-розовый цвет, а затем в различные оттенки синего, фиолетового и, наконец, серо-черного. В эту игру охотно вступали величественно проплывавшие по небу облака. Тени стали длиннее. Пробили часы в торговом зале. Нам пришло время надеть колпаки.

Как же нелепо и жалко мы выглядели в этих колпаках, с голыми шеями. Ну просто образцовые служанки, приговоренные к гильотине. Мим пристроилась за мной, когда мы разбирали подносы. Она тихонько заправила мне непослушный локон за ухо.

Я знала, что это прощание.

И вот настала моя очередь взойти по парадной лестнице, устланной бордовым ковром, в жилые комнаты Метьярдов. Поднос начал подрагивать в моих руках, когда я снова ощутила эти запахи: ландыша, фиалки, дерева и угля. Они уже никогда не станут для меня приятными и всегда будут возвращать в лапы «капитана», хотя сейчас эта комната и заперта на ключ.

Еду и напитки сервировали в гостиной. Я никогда не была в столь роскошно убранной комнате. Толстые восковые свечи на стенах. Их пламя отражается в зеркалах и на каминной полке цвета темного дерева. На стенах обои: маки на теплом светлом фоне. В комнате стояло несколько столов с мраморными столешницами для еды и напитков и несколько уютных диванчиков для гостей. Кейт расставила повсюду вазы с тепличными цветами. Все было просто великолепно: идеальная сцена в ожидании актеров.

Я стояла у стены за кулисами и теребила портьеру.

И ждала, что один из актеров вот-вот покинет эту сцену.

32. Рут

– Бог однажды подарил нам дитя! Да-да! Розовощекого мальчика. Боже, как давно это было! Но ангелы, увы, забрали младенца к себе на небо. Ах, мое сердце едва не разорвалось от горя! Но как только я увидела Билли, клянусь богом, я тут же сказала мистеру Рукеру: провалиться мне на этом месте! Он так похож на нашего Альфреда!

Приемная мать Билли выглядела совсем не так, как я ее себе представляла. Она была ирландкой – и я тут же подумала, что у Билли действительно было что-то ирландское в манере говорить, хотя и без акцента. Миссис Рукер оказалась довольно полной и такой грузной, что при резких движениях, я думаю, сносила всё и всех вокруг. Она без умолку, активно жестикулируя, рассказывала гостям о своем прекрасном приемном сыне. А мистер Рукер – коренастый, с уже наметившейся лысиной – умильно слушал ее, временами поправляя очки.

– Конечно, когда Билли объявил нам, что хочет жениться на Кейт, мы были очень удивлены. Но, в конце концов, почему бы и нет? Он ни в чем не уступает ей, и даже… – тут миссис Рукер перешла на шепот, – кое в чем превосходит ее. Но это между нами…

Оттуда, где я стояла, подпирая стенку, словно какой-то предмет мебели, все это выглядело как веселое пиршество. Гости пили шампанское, шутили и смеялись. Кейт сияла и была, естественно, королевой этого вечера. Она совсем не походила на ту Кейт, которую я увидела в свой первый день у Метьярдов. Вся ее резкость исчезла. А колье из фальшивых бриллиантов добавляло блеска глазам.

Платье, по поводу которого так негодовала миссис Метьярд, было цвета ночного неба, с серебряной вышивкой. Оно шло к ее темным локонам, перехваченным серебряной лентой. Кейт была ослепительна. Прекрасна от макушки до самых пяток.

И меня снова охватило это тоскливое ощущение, с которым я ничего не могла поделать. Зависть? Нет, это чувство было намного сильнее. Я не просто хотела иметь то, что было у нее. Я хотела быть ею! Если бы я могла поменять местами наши души, то сделала бы это в мгновение ока!

Кейт смущенно подняла глаза на Билли, приподняла свой бокал и улыбнулась ему. В этот момент она казалась непобедимой. Такой ничего не страшно.

Я не привыкла долго стоять на одном месте, поэтому начала тихонько переминаться с ноги на ногу.

Было уже довольно поздно, но гости и не думали расходиться. Один из молодых людей – я его видела в церкви – вдруг заиграл на скрипке. Места для танцев не было, но гости с удовольствием подпевали и притоптывали в такт.

Билли поймал мой взгляд и подмигнул. Он был не похож на того Билли, к которому я так привыкла. Уголки накрахмаленного воротничка щекотали его щеки. На нем были сюртук и однотонный жилет вместо привычных в клетку или полоску. Его волосы, которые всегда так мило топорщились в разные стороны, были укрощены гребнем и помадой. Он выглядел прекрасно, но это уже был не тот милый Билли.

Я иногда замечала кислую мину Айви в противоположном углу комнаты. Нелл, Дейзи и Мим уже по нескольку раз сбегали на кухню за новыми бутылками шампанского и чистыми тарелками. Мы с Айви оставались в гостиной, прислуживая гостям. Но насколько внимательно близняшка следила за всеми нами? Не заметила ли она какой-то перемены в лице Мим? И что-то та долго не возвращается из кухни… Я бы многое отдала, лишь бы узнать, о чем сейчас думает Айви. От выражения ее лица меня бросило в дрожь.

Часы пробили три часа ночи, и только тогда гости начали потихоньку расходиться. Кто бы мог подумать, что они так засидятся? Нелл и мне велено было подавать гостям одежду: шали, шляпы и теплые пальто… На обратном пути в гостиную мы прошли мимо близняшек. Айви переменилась в лице, увидев нас, словно что-то пошло не так. Но она не сказала ни слова.

Я была близка к обмороку.

Внизу царила тишина. На кухне Мим тоже не было. Ее уже нет в доме – я чувствовала это.

Плакать нет смысла – слишком поздно. Я заставила себя дышать как можно спокойнее и вернулась к оставшимся гостям. Теперь, когда скрипка и звон бокалов смолкли, слышался лишь протяжный вой ветра да стук хлопающих форточек.

У нее ведь нет даже тоненького плаща!

Я подавала дамам шали и протирала бокалы в состоянии, близком к панике. Вот сейчас! Сейчас кто-нибудь хватится Мим и спросит меня, когда я последний раз видела ее. Все закричат, забегают и погонятся за ней, как стая гончих псов.

Но когда я поднялась в гостиную, чтобы забрать грязную посуду, миссис Метьярд по-прежнему улыбалась.

По пути на кухню я украдкой выглянула в окно. Полная луна проглядывала между облаками. Звездочки сверкали, и каждая из них напоминала острие иглы. Было очень холодно. Шел легкий снег.

А ведь на Мим лишь тонкие ботинки…

Потихоньку гости разошлись. С каждой секундой я дрожала все сильнее.

И вот наконец Нелл поставила в раковину очередную стопку тарелок и спросила:

– Ты Мириам не видела?

Я замотала головой. Чересчур поспешно.

Не успели мы улечься спать, как раздался стук в дверь со стороны магазина. И стучали не как обычно. Кто-то лупил в дверь всей ладонью.

Мне казалось, что эти ладони бьют не по двери, а по моей голове.

– И кого это принесло в такое время? – пробормотала Нелл, зябко кутаясь в тонкий драный плед.

У меня голова гудела от страха и недосыпа.

– Наверное, опять какой-то нализавшийся бродяга. Ну его! Пусть уходит!

Но он не уходил, а все колошматил и колошматил в дверь. Стук становился все сильнее и сильнее. Мне казалось, что голова вот-вот лопнет.

– Рут, наверное, придется все же открыть дверь!

Я вышла из кухни и сделала несколько неуверенных шагов в сторону двери. Кейт уже сбега́ла по лестнице, одергивая сбившиеся юбки. Она успела распустить волосы, и кудри почти прикрывали лицо, пружиня при каждом шаге. Миссис Метьярд следовала за ней не так торопливо, чинно отмеряя каждый шаг.

Билли и остальные гости уже ушли. Никто не видел, как я подглядывала за происходящим, спрятавшись в темном углу.

Я стояла на том же самом месте, что и в самый первый день – на пороге, – глядя в торговый зал. Сейчас, в ночной тьме, он не казался мне таким необыкновенно прекрасным. Головы и манекены выглядели в свете луны, скорее, как привидения. Разноцветные перья напоминали серо-коричневое оперение огромной хищной птицы. А отсвет стеклянных прилавков был и вовсе каким-то зловещим.

Кейт открыла дверь.

В торговый зал ворвался холодный ветер. Ленты затрепетали, несколько перышек взвилось в воздух. И вот я увидела на ступеньках довольно крепкого мужчину, который силой удерживал руку той, что отчаянно пыталась вырваться.

– Я тут нашел кое-что, что явно принадлежит вам, миссис Метьярд! – Это был наш молочник, мистер Браун – плотный мужчина с бычьей шеей. – Я сразу подумал: да это же та самая негритянка, что шьет у миссис Метьярд! Разрази меня гром! Поймал ее у постоялого двора. В наших краях негритянок нечасто встретишь…

Платье Мим прилипло к телу. Она была вся грязная, с расцарапанной щекой и дрожала от холода. И все же я никогда не видела ее такой красивой.

– Слава богу! – пролепетала Кейт. – Я думала, мы не найдем ее уже никогда. Моя мама только что заметила…

– Да нет… Эта дурочка не убежала бы далеко. Только не в такую ночь, как сегодня.

Мим все это время отчаянно вырывалась из цепкой хватки мистера Брауна. Она продолжала сражаться за свободу.

– А она дикая, да? Чуть не вырвалась, пока я ее сюда тащил. У вас найдется чем связать ее, мисс?

– Думаю, вот эта веревка подойдет…

Кейт дрожала от холода. Еще бы! С голыми плечами в нарядном платье…

– Мама, помогите нам!

Миссис Метьярд не сказала ни слова. Она стояла, словно окаменев, в центре торгового зала, на холодном ветру, и молча смотрела, как Мим снова и снова пытается вырваться. Эта неподвижность не предвещала ничего хорошего.

– Осторожно, мисс! А то, не дай бог, она еще и вас ударит!

Вдвоем Кейт и мистер Браун скрутили Мим руки и связали их. Ее кожа вмиг побелела под туго затянутой веревкой.

– Отпустите меня! – исступленно кричала она. – Я не вещь, не ваша собственность!

– У меня есть бумаги, в которых написано иное!

Боже! Бедная Мим! Стоило ли так рисковать? Терпеть этот дикий страх, и эту боль – ради часа свободы? Мне надо было отговорить ее. Если бы я была ей настоящей подругой, я бы остановила ее.

– Не знаю, как благодарить вас, мистер Браун. Вы наш спаситель!

Я едва сдержала горькую усмешку. Этому амбалу что, заняться было нечем? Почему он не мог просто пройти мимо?

Миссис Метьярд молча проследовала к прилавку и что-то достала. Кошелек. Она вынула из него монету и протянула молочнику.

– Вы слишком добры, мэм! Я просто сделал то, что должен был. Но я потрачу это на рюмку рома, чтобы прогреться после этой холодной ночи.

– В следующий раз, когда вы принесете нам молоко, мы угостим вас завтраком, – пообещала Кейт. – Если бы не вы, Мириам могла ведь попросту замерзнуть, или на нее напали бы какие-нибудь бандиты…

Мистер Браун расхохотался:

– Бандиты? Ну ей они не страшны. Она бы отбилась.

Миссис Метьярд сделала пару шагов вперед. Она явно была намерена прекратить этот разговор:

– Еще раз спасибо вам.

Снова миссис Метьярд раскрыла рот только тогда, когда шаги молочника окончательно стихли:

– Дезертир! – Это слово произнесли накрашенные ярко-красной помадой губы, за которыми скрывалось два ряда мелких женских зубов, но голос был не тот, каким обычно говорила с нами миссис Метьярд. «Капитан» вернулся! – Тебя надо поставить к стенке и расстрелять!

Она схватила Мим и потащила ее к тому пятну света, что образовалось в комнате от светившего за окном уличного фонаря. У меня в животе заурчало от страха.

Мим опять была в руках этого сумасшедшего «капитана»!

Это он держал и тряс ее.

Он вернулся!

33. Рут

Сначала они избили ее первым, что попалось под руку, – палкой от метлы. «Капитан» держал Мим за волосы, а Кейт, не жалея сил, орудовала метлой. При каждом замахе рукой на ее пальце сверкало сапфировое кольцо. Мим не проронила ни звука.

Когда глухие удары стихли, нас отправили в подвал спать: близняшек, Нелл и меня. Мой тюфяк без Мим казался таким непривычно огромным и холодным.

– И на что она только надеялась? – произнесла Нелл в темноту. – Она же не могла не понимать, что это невозможно. Особенно в такой мороз!

Дейзи откашлялась:

– Чернокожие, я думаю, не чувствуют холода. По крайней мере, не так, как мы… – Но по ее голосу было понятно, что даже такое бездушное существо, как она, не верит в это.

В эту ночь заснуть из нас не смог никто. Мы лежали, глядя в облупившийся потолок, и думали только об одном: что же сейчас происходит там, над нашими головами? Я прислушивалась к каждому шороху и скрипу, но Мим не было слышно. Это хорошо или плохо?

В следующие несколько дней Нелл не работала с нами на чердаке: ей было велено готовить и заниматься уборкой вместо Мим. У нее это получалось намного лучше. Если бы мне не было так страшно и тревожно за Мим, я бы радовалась более крепкому чаю и яичнице. Но сейчас я не могла думать ни о чем, кроме того, что Мим нет рядом со мной: ни на кухне, ни на чердаке, ни на тюфяке.

Мы все были ошарашены ее исчезновением. Даже Айви и Дейзи молчали. Странно, но не хватало их колючих взглядов и едких замечаний. По крайней мере, они напоминали мне, что я еще жива.

Сейчас единственное, что у меня осталось, это корсет Розалинды, в который я должна была вшить всю мою безграничную ненависть к ней, чтобы он стал моим орудием мести. И я старалась из последних сил. Теперь я чаще работала на чердаке, а не в закутке торгового зала. К тому времени, как мы закончили трудиться над нарядами Розалинды, наши пальцы стали зеленовато-желтыми из-за въевшегося в них изумрудного красителя для ткани.

– Я ненавижу всех невест! – воскликнула Айви. – Но эту особенно! Вы только посмотрите, что стало с моими руками из-за нее! Да пусть у нее вся кожа слезет вместе с этими нарядами!

Я улыбнулась.

Примерно через неделю после того званого ужина Кейт привела нас всех в торговый зал, чтобы мы помогли ей упаковать наряды Розалинды в красивую бумагу и коробки. Она никогда раньше не привлекала нас к такой работе. На ней было ее обычное полосатое платье. И выглядела она, если честно, просто ужасно на фоне всех изысканных и модных тканей. Ее нос, как мне показалось, еще сильнее задрался кверху. Под глазами появились темные круги. А ее талия, и без того тонкая, стала еще тоньше. Но мне совсем не было жалко ее.

– Давайте уже! – рявкнула она. – Айви складывает, Дейзи заворачивает в бумагу, Рут накрывает коробки крышками.

– Зеленая бумага, зеленые коробки и зеленые ленты – как неожиданно! – съязвила Дейзи.

Кейт грубо ткнула в нее пальцем:

– Начали! Без разговоров!

Надо отдать должное Розалинде, во вкусе ей не откажешь. Все было заказано по последнему писку моды: облегающие рукава, высокие корсажи, множество самых разнообразных складочек и оборочек. Пока Айви старалась сложить очередное платье так, чтобы не помять рюшечки на вороте, я все пыталась представить себе, что сказал бы Билли, увидев все эти наряды для Розалинды. И прежде всего, конечно, мой корсет болотного цвета.

Почему он больше не появляется здесь? С того самого дня! Если он и мог прийти и спасти нас, то это нужно было делать прямо сейчас. Он ведь жил здесь и должен знать о тех ужасах, что творятся в комнате «капитана».

Наверное, Кейт написала или сказала ему, чтобы он не приходил. Но неужели он не подозревает, что случилось что-то ужасное? Возможно, он уже полностью под каблуком Кейт и безропотно выполняет все ее приказания. Но мне не хотелось об этом думать. Он такой же, как мы, и не может стать таким, как они!

Я механически продолжала накрывать крышками коробки, а сама все думала о Билли. Оливковые ленточки, бледно-голубые коробки… Я перевязывала их лентами и туго затягивала.

На какое-то время эти механические действия под тиканье часов, шуршание бумаги и поскрипывание лент успокоили меня. Но внезапно дверь распахнулась, и на пороге появилась Нелл с перекошенным веснушчатым лицом:

– Она не шевелится!

– Что? – напряглась Кейт.

– Я пошла поменять ей горшок. В нем все черное и… она не шевелится.

Все застыли.

С лицом Кейт произошло что-то странное: вместо персикового цвета оно приобрело оттенок прокисшего молока.

– Ничего. Я расшевелю ее!

Она черно-белым облаком пронеслась мимо стеклянного прилавка, отпихнула Нелл и взлетела по парадной лестнице. Над нашими головами хлопнула дверь.

– Кто не двигается? – потребовала объяснить я. – Ради Бога, Нелл, кто?

– Мириам… – еле слышно произнесла Нелл.

Ну конечно же! Кто-то ведь должен был выносить горшки Метьярдов и приносить им еду. И это была Нелл. Нелл! Она каждый день видела Мим и миссис Метьярд! С самого дня побега! Видела и молчала!

– Почему ты не сказала мне, что видела ее?! – закричала я, глотая слезы. – Почему не предложила передать ей от меня хоть какую-то весточку?!

Нелл направилась к двери.

– Ты сама знаешь почему!

– Потому что струсила!

Во взгляде Нелл мелькнула боль, и я запоздало вспомнила, как она рискнула принести мне ведро воды после моего заточения в угольной яме.

– Пусть так, Рут! Думай что хочешь. Но если бы ты ходила туда каждый день и видела эту женщину, расхаживающую в мужской одежде, ты тоже не сказала бы ни слова!

– Она что, все еще в форме своего покойного мужа? – спросила Айви.

– Всю неделю! Иначе почему она, по-твоему, не появляется в магазине? Она не может предстать в таком виде перед клиентами. Она совсем помешалась.

– Но что с Мим? – настаивала я. – Что они сделали с ней?!

Нелл закрыла лицо руками:

– Боже, это так ужасно! Они запретили мне давать ей еду и воду. И они связали ее так, что она не может сесть, но и стоять она тоже не может.

Мне хотелось схватить Нелл и трясти ее, пока я не вытрясу из нее душу.

– Что? Они запретили тебе? И ты подчинилась им? Ты видела, как она день ото дня угасает от голода и жажды, и не могла дать ей хоть каплю воды?

– Я не могу! – взвизгнула Нелл, шлепнув ладонью по двери. – Каждый раз, когда я появляюсь в той комнате, я вижу там ее… Его! С этой огромной саблей. Что я могу?

У меня за спиной Дейзи продолжала шуршать бумагой, заворачивая наряды Розалинды. Она просто делала свою работу, словно Мим была для нее пустым местом.

Я набросилась на нее:

– А ты что? Скажешь сейчас, что чернокожим не нужна еда? Что они не чувствуют голода?

Все эти шикарные платья, развешанные по всему торговому залу; белая марля, которой прилавок был укрыт, словно огромной паутиной – как меня тошнило от всего этого! Неужели никто не ощущал всего того ужаса, которым пронизан каждый наш стежок? Неужели эти чопорные клиентки не чувствуют, что в каждом сшитом здесь наряде таится смерть?

Дейзи бросила на меня один из своих ядовитых колких взглядов:

– Ты полегче давай! Если Мим в ящик сыграет, то «капитану» понадобится новая жертва. И я тебе честно скажу, это буду не я!

– И не я, – сплюнула Айви. – Так что каждый сам за себя!

Нелл безвольно оперлась о стену. Похоже, у нее все-таки есть сердце.

– Мы ничего не можем поделать, Рут! – прошептала она.

Нет! Кто хочет – найдет возможность…

* * *

Пока миссис Метьярд пребывала в своем капитанском бреду, Кейт занималась магазином, а Нелл – домом и кухней, за ящиками с нашим шитьем следить особо было некому. Поэтому никто не заметил, как я спрятала три иголки в рукаве.

Стемнело рано, как это обычно бывает зимой, и вскоре стало совсем темно. Все вокруг было цвета угольной ямы. Или цвета волос Мим. Мы закончили шить в одиннадцать. Кейт появилась в нашей чердачной мастерской и отвела нас в сырой и промозглый подвал. Я переоделась в ночную рубашку и улеглась на свой тюфяк.

А потом стала ждать.

Не знаю, сколько прошло времени, но я все прислушивалась и вглядывалась в темноту. Постепенно мои глаза привыкли к ней, и ясмогла различать предметы вокруг. Вот тюфяк близняшек, вот лестница, ведущая наверх, к двери в коридор.

Где-то над моей головой по подоконнику барабанил дождь. Я представляла себе, как его капли собираются в лужи на мостовой, как стекают по стенам дома Метьярдов.

В воздухе висела тревога, словно на меня вот-вот кто-то бросится.

И вот наконец я сползла с тюфяка и встала.

Девочки по-прежнему храпели.

Я начала тихонько пробираться по холодному полу, стараясь не задеть чей-нибудь горшок. Иголки я зажала в правом кулаке, согревая их своим теплом. Левой рукой шарила вокруг себя, чтобы ни на что не наткнуться.

Вдруг я почувствовала что-то шершавое: деревянные ступени! Перил нет – так что придется взбираться ползком. Так безопаснее. Хотя какая уж тут безопасность? Я ведь направляюсь прямо в логово льва!

Задрав ночную рубашку, я встала на четвереньки и начала осторожно взбираться вверх по лестнице. Третья снизу ступенька сгнила, я помнила это, но забыла считать шаги. Если я провалюсь…

Не успела я об этом подумать, как почувствовала гнилую доску под пальцами. Раздался зловещий скрип. Айви что-то пробормотала во сне.

Я замерла и прислушалась. Неужели она не слышит, как колотится мое сердце?

– Если она тебя поймает, то просто убьет!

Нелл! Это ее еле слышный шепот…

– Я знаю, – тихо ответила я.

– Ты не сможешь освободить ее. Это намного хуже, чем угольная яма.

– Я просто хочу отнести ей немного еды.

Я услышала, как Нелл перевернулась с боку на бок на своем тюфяке.

– Знаю. Я оставила для нее на кухне.

С третьей попытки я смогла при помощи самой длинной иглы открыть замок. Затем осторожно выскользнула в коридор и тихонько прикрыла за собой дверь.

Вокруг царили непроглядная темень и тишина. Было слышно только еле различимое тиканье часов.

Я стала оглядываться по сторонам. Все вокруг казалось каким-то незнакомым, призрачным. Привычные вещи словно поменяли очертания, отчего казались зловещими в этом мраке.

Я просто двигалась на запах еды – горелого хлеба и прогорклого жира, что тянулся из кухни.

Осторожно пробираясь туда, я вслушивалась в унылую дробь дождя и протяжное завывание ветра и не заметила, как налетела на край стола, сильно ударившись о него бедром. Я стиснула зубы и подождала, пока боль не утихла. На своей ночной рубашке почувствовала что-то мокрое. Кровь? Нет, просто вода. Нелл оставила краюшку хлеба и кружку воды у самого края стола, чтобы мне легче было взять их в темноте.

Держа в обеих руках хлеб и воду, я теперь не могла передвигаться на ощупь. Ручка кружки была такой холодной… Тело мое била крупная дрожь. С трудом добравшись до парадной лестницы, я начала взбираться по ней.

При каждом моем шаге вода плескалась в глиняной кружке. Никогда не слышала ничего более громкого.

Я сжала хлеб в кулаке так, что он превратился в плотный комок. Ничего, от этого он не станет менее сытным для Мим. Правда, если на ковре останутся крошки… Ох, лучше не думать об этом. Лучше вообще ни о чем не думать.

Я много раз повторила себе, что мне все равно и я не боюсь смерти. Что я готова на все ради моей единственной подруги – Мим. И все же, когда я добралась до верхней ступеньки и подо мной скрипнул пол, нервы сдали. Я начала дрожать, как осенний лист. Все тело трясло так, что стучали зубы.

Что я здесь делаю? Я в своем уме?

Я не могла точно вспомнить, какая из дверей ведет в комнату «капитана». Помнила только его плетку. Направо или налево? А если она… то есть он услышал скрип половицы? И уже притаился за дверью, чтобы схватить меня?

Слезы катились градом по моим щекам. Кусая губы до крови, я все-таки двинулась дальше. Направо? Вроде да… Господи, ну почему в темноте все двери кажутся абсолютно одинаковыми?

Немного воды из кружки пролилось на ковер – мои руки слишком сильно дрожали, но было уже все равно.

И вот передо мной две абсолютно одинаковые двери. Невозможно понять, за какой из них скрывается весь этот ужас. Но времени на размышления нет. Надо делать выбор. Быстро!

Я выбрала правую дверь.

Она оказалась не заперта и медленно открылась, поскрипывая петлями.

В комнате слабо мерцал свет. Несколько секунд я различала только какие-то пятна. Но постепенно глаза привыкли, и я рассмотрела все: камин с тлеющими в нем угольками, длинный канат, подвешенный к потолку, связанные им руки – так же, как мои тогда, – и измученное тело…

– Мим? – рванулась я к ней.

В ответ послышался лишь еле слышный вздох.

Это была она. Я слышала ее дыхание столько раз. Неизменно рядом со мной: и за работой, и во сне.

Почувствовав некоторое облегчение, я ослабила хватку руки, сжимавшей кружку. И вдруг заметила движение.

Какая-то тонкая темная фигура медленно поднялась на ноги, и я почувствовала сладкий аромат, перебивавший даже пропитавший все запах от трубки «капитана». Ландыши!

– Пошла вон!

– Кейт?

– Пошла вон! Ты что, оглохла?

Я слышала ее, но как будто издалека. Кровь стучала в моих висках, и этот шум оглушал меня. Я с трудом держалась на ногах.

– Что вы творите с Мим?

Кейт сделала еще один шаг вперед, и я увидела ее в тусклом мерцающем свете угольков, тлеющих в камине. Из него вылетела искра. Она растаяла, немного не долетев до ее волос. Сейчас они были не завиты в кудри, а заплетены в толстую косу, которая спускалась по ее спине. Она выглядела как черный ангел среди пламени.

– Пошла вон! – рычала она. – Или мне позвать мать?

С этими словами она потянулась за кочергой, стоявшей около камина.

Господи, прости! Мне не хватило смелости.

Я бросила хлеб и кружку и убежала.

34. Рут

Не ждите от меня счастливого конца этой истории, мисс. Мим умерла. Но священник здешней церкви говорит, что смерть – это не самое ужасное, что может произойти с человеком. И я думаю, что он прав. Потому что то, что случилось со мной потом, было намного – поверьте мне! – намного хуже смерти.

Они дождались воскресенья, когда магазин был закрыт. Меня ни разу не попрекнули моей ночной вылазкой наверх. И никто не говорил о том, как именно умерла Мим. Нелл сказала, что ей запретили заходить в комнату «капитана». И при ней Метьярды ни разу не заговаривали про Мим. Никто из нас и не подозревал, что бедняжка уже мертва. Так и было до того воскресенья.

Мы работали над плиссированными юбками для бальных платьев. Это очень тяжелый труд – точно подгонять все эти мелкие складочки. Небо было затянуто тяжелыми тучами, которые угрожающе нависли над землей. Солнечного света, казалось, не было вообще. Каждый раз, когда сверкающее острие моей иглы появлялось из-под очередной складки плотного материала, я удивлялась: какой же свет оно отражает? Ведь его здесь просто нет! Без Мим и Нелл нам приходилось работать еще дольше. Однажды мы работали двадцать пять часов подряд.

И я была очень рада услышать наконец чьи-то шаги на лестнице, ведущей к нам на чердак. У меня появилась возможность немного передохнуть и отвести взгляд от иглы. Но тут я увидела вошедшую в комнату Кейт, и от моего облегчения не осталось и следа.

Под мышкой она держала очень знакомый мне сверток. В нем оказались ножи и маленькая пила, которые Билли принес для того, чтобы делать корсеты. Это мои вещи, и видеть их в руках Кейт было очень неприятно, словно она копалась в моем нижнем белье.

– Ты нам нужна, Рут. Вставай и пошли!

Я c шумом отодвинула свой стул:

– Кому-то нужен новый корсет?

– Я сказала, пойдем со мной!

У меня было слишком много недоделанной работы, но я не посмела спорить с ней, помня ту ночь и ту Кейт – в отсветах огня, с выпученными от ярости глазами. Она так и не наказала меня за то, что я прокралась наверх. Пока не наказала.

Под злобным взглядом близняшек я вышла из мастерской вслед за Кейт. Мы спустились вниз, в жилые комнаты. При дневном свете все выглядело совсем по-другому. Яркие краски и богатая мебель казались теперь какими-то зловещими. К тому же здесь стоял какой-то странный запах. И это были не цветочные ароматы, к которым я привыкла. Их заглушало что-то другое…

По мере того как мы приближались к комнате «капитана», незнакомый запах становился все сильнее, все нестерпимее. А когда мы остановились у двери, у меня во рту появился привкус, от которого чуть не стошнило.

– Мим… – прошептала я.

Кейт открыла дверь ключом. Ее руки дрожали. Бледно-голубые вены змеились по белой коже. Потом я вспоминала эту картину. Чтобы вспомнить, как выглядят вены живого человека, по которым течет кровь.

Дверь со скрипом открылась.

Я никогда не забуду того смрада, ударившего мне в нос. Это тошнотворное зловоние, казалось, разъедало глаза. Мы с Кейт закашлялись.

– Шевелись уже! Пошла! Быстрее! – Она толкнула меня вперед, навстречу смраду, зашла в комнату следом и снова заперла дверь на ключ.

Только после этого я смогла оглядеться.

«Капитан» сидел на корточках у камина. Пляшущие языки пламени придавали ему какой-то злобно-торжествующий вид. Края парика были влажными, само лицо раскраснелось от близости к огню.

– Пламя скрывает все, – бормотал он. – Огонь умеет хранить тайны.

Я не выдержала… Этот жар камина, это зловоние, и эта ужасна картина… Я без сил рухнула на колени, как подрубленная.

– Вставай! Вставай сейчас же!

Кейт тянула меня за рукав, волочила за собой по ковру. Мне было все равно. Я остолбенела от ужаса и почти не чувствовала боли. Я была готова умереть прямо сейчас – только бы не видеть всего этого.

Мим лежала в платяном шкафу.

Точнее, ее истерзанное и скрюченное тело со вспухшим животом. Голова Мим была полностью лысой. Голой, как коленка. Кто-то из этих двух монстров побрил ее налысо. Сразу было понятно, что она мертва уже как минимум сутки. Окоченение уже прошло, и началось тление. Какой ужас, моя красавица Мим превратилась в это!

– Что вы наделали?! – застонала я. – Что вы наделали?!

У меня не было сил плакать.

Рядом со мной что-то лязгнуло. Это Кейт бросила на пол сверток с моими инструментами.

– Ты была ее подругой, – еле выдавила она из себя. – Так что имеешь право.

Я все еще не могла понять, к чему она клонит, поэтому просто стояла и смотрела на все эти ножи и пилу, словно они были свидетелями моей прошлой жизни.

– Отрезать! – скомандовал «капитан». – Мы сожжем ее! Иначе они сразу опознают тело по руке без пальца!

«Капитан» взял кочергу и пошевелил ею угли.

Треск искр едва не оглушил меня. Казалось, что все это просто какой-то очередной кошмарный сон.

– Отрезать?!

– Да, ты должна отрезать ее правую руку пилой, – пояснила Кейт, словно речь шла об очередном заказе. – Мы сожжем ее в камине.

Каждое слово прибивало меня к земле, словно тяжелый камень. Я, конечно, сделала уже много плохого в своей жизни, но на такое пойти никак не могла. Они хотели, чтобы я разрезала на части труп моей лучшей подруги!

– Ни за что! – исступленно закричала я. – Вы не заставите меня сделать это!

«Капитан» злорадно ухмыльнулся.

Кейт продолжила хладнокровно:

– У тебя нет выбора. Если ее тело найдут с обеими руками, то его сразу опознают, и полиция придет к нам. Так что отрезать ей руку – это единственный выход. И никто, кроме тебя, не может этого сделать.

– Я не буду! Делайте со мной что хотите!

– Не с тобой. С твоей матерью…

На мои глаза мгновенно навернулись слезы. Мама… Я представила себе на миг ее бездыханное тело. Такое же ужасное, как тело Мим.

– Но… Вы ведь даже не знаете, где она и что с ней! – неуверенно пробормотала я.

«Капитан» злорадно ухмыльнулся, выдохнув облако дыма:

– Еще как знаю! Я слежу за этой паршивой бабой и заставлю ее выплатить долг. Ее когда-то считали красавицей? Ха! Сейчас она страшнее пугала! Она уже продала свои волосы. Теперь придется продать зубы.

Они схватили меня за руки. Одна справа, другая слева. Встряхнули и поставили на ноги.

Что я могла поделать?

Идеи, одна страшнее другой, роились в моей голове. А если выхватить один из ножей и напасть на них? Смогу ли я убить их обеих? Но ведь даже это не воскресит Мим! Да и маме моей от этого станет, скорее всего, только хуже. И самое главное: тогда я не смогу отомстить им, заставить их мучиться и долго страдать!

Вам это может показаться очень странным, мисс, но когда я вспоминаю сам процесс отрезания руки Мим… я вспоминаю в основном красоту. Эта тонкая сеточка вен. Внутренняя сторона ладони Мим, которая всегда казалась мне такой неожиданно розовой на фоне темной кожи остальных частей ее тела… Правда, сейчас ладонь была уже серой с белыми прожилками, словно мраморная. Мим была красивее и Розалинды, и Кейт. Даже в смерти она затмила их.

Как только я окончательно отделила руку Мим от ее тела, «капитан» тут же бросил ее в огонь. Пляшущие языки пламени охватили ее пальчики, и они исчезли в клубах едкого дыма.

Я снова упала на пол, и меня стошнило прямо на край платья Кейт.

Месть – это блюдо, которое подают холодным. Так ведь говорят, да? Я старалась собраться и остыть, лежа на полу этой жуткой комнаты. Собрать всю волю в кулак и дать ненависти затаиться как можно глубже в моем сердце.

Я сама умею причинять боль, у меня есть для этого свой, особый способ. Разве не поэтому сейчас я здесь, рядом с этими монстрами? Но, возможно, теперь это спасет меня, даст шанс освободиться.

И ведь никто не заподозрит меня. А если я сейчас возьму один из ножей и покромсаю их обеих, то меня точно поймают и повесят. И это убьет мою маму. Но если я сейчас затаюсь, то сумею отомстить им, не оставив никаких улик.

Лицо Кейт постепенно приобретало зеленый оттенок, как наряды Розалинды.

– Мы не сможем сжечь ее тело полностью. Будет много дыма и этот жуткий запах… Сбегутся все соседи. Надо как-то избавиться от ее тела.

– Проклятье, ты права! – пробормотал «капитан», неотрывно глядя в камин и кочергой толкнул руку Мим поглубже в горящие угли. Что-то затрещало и зашипело.

– До реки мы ее не дотащим. И если ее тело всплывет… Станет сразу понятно, что ее бросили в воду уже после смерти.

Об этом Кейт следовало подумать заранее, до убийства, подумала я.

– Может, нам просто похоронить ее, закопать в землю? Но у нас на заднем дворе нет столько места. Если только… – Кейт на миг замерла и уставилась прямо на меня. – Точно! Угольная яма! Капитан, она достаточно глубокая? Мы можем бросить ее тело туда и засыпать негашеной известью. А когда останутся одни кости, зароем их. Почувствуют ли соседи запах из угольной ямы?

Для них Мим была всего лишь запахом, который надо как-то скрыть. Она не была достойна, по их мнению, даже скромной могилки на кладбище при церкви или же маленькой мраморной урны. Ее удел гнить в угольной яме – обители червей, жуков и пауков. Это даже хуже, чем безымянная могила моего отца, которую лучи солнца освещают хоть иногда.

– Это наш единственно возможный оборонительный рубеж, – прогремел «капитан», со звоном отбросив кочергу. – Я буду на передовой, ты возьмешь на себя тыл.

Поднявшись и расправив складки своего красного мундира, «капитан» схватил тело Мим за левую руку и культю правой. Я обмотала ее первым, что попалось под руку, – куском муслина, но кровь все равно просачивалась и так и норовила оставить следы на мундире «капитана» как главную улику против этой бездушной твари.

– Ты можешь не тащить тело вместе с нами, – сказала Кейт, судорожно сглотнув, и взялась за распухшие ноги Мим.

Ах, какое неслыханное благородство! Словно они не понимают, что теперь каждый раз, находясь на кухне, я буду осознавать, что тело моей единственной подруги разлагается прямо у меня под ногами.

– А что, твой парень не поможет тебе стащить тело в угольную яму? – съязвила я.

К моему удивлению, Кейт вздрогнула:

– Ни слова Билли обо всем этом, поняла? Скоро свадьба – не сметь!

Я презрительно фыркнула.

А что бы подумал Билли, узнав, для чего мне пришлось использовать инструменты, которые он мне дал? Отшатнулся бы в ужасе от этого свертка, в котором лежит теперь и пила со следами запекшейся крови Мим? Или ему было бы все равно?

В тот момент я просто презирала его. Презирала за то, что он знал, какая Кейт на самом деле, и все равно собирался жениться на ней.

– Я думаю, Билли знает, что здесь происходит.

Кейт снова вздрогнула:

– Никто ничего не знает, Рут! У нас никто до этого не умирал.

Они подняли тело бедняжки Мим и вытащили из комнаты, сгибаясь под его тяжестью. Она все-таки заставила их потеть и кряхтеть, все-таки причинила им боль. Как могла. Хоть так.

Но они заслуживали гораздо худшего.

И вот я опять одна в этой жуткой комнате «капитана». Плеть, кочерга и трос, свисающий с крюка на потолке, уже не пугали меня. На ковре остались пятна крови и следы рвоты – единственные свидетельства того, что Мим когда-то была живой.

Метьярды лишили меня всего. В моих воспоминаниях не осталось ни одного светлого момента. Когда Наоми умерла, мама отрезала себе на память прядку ее тонких волосиков. Я была бы рада иметь на память прядь волос моей первой и единственной подруги, но Метьярды лишили меня даже этой возможности. Все, что осталось от нее, это пятна на ковре. Ладонь, брошенная в камин, к тому времени уже совсем обуглилась.

Ладонь… Я почти никогда не видела ее пустой. Даже ночью, во сне, она сжимала ту маленькую игрушечную рыбку, которую оставила ей мать.

Но где же эта рыбка?

В исступлении я перерыла весь платяной шкаф. Она ведь наверняка взяла ее с собой, когда сбежала. Мим просто не могла ее оставить! Может, она обронила ее в борьбе с мистером Брауном? Или она в кармане того самого платья, что сейчас на ее теле, и будет похоронена в угольной яме? Я искала ее с таким остервенением, словно от этой рыбки зависела вся моя жизнь. И мне казалось тогда, что так оно и было.

Вот! Что-то твердое в самом углу. Наконец рыбка у меня в руке! Один плавник откололся от хвоста. Кровь Мим окрасила надпись Belle’s, которая из белой теперь стала буро-коричневой.

– Я клянусь тебе, – прошептала я этой рыбке, единственному, что осталось у меня от моей подруги, – клянусь тебе, что отомщу им за всё. И моя месть будет намного – намного – страшнее, чем те страдания и мучения, что тебе пришлось претерпеть из-за них.

35. Доротея

Трудно передать словами те чувства, которые охватили меня после очередного рассказа Рут.

Бедная девочка!

Удивительно, насколько история, прочитанная в газете, отличается от рассказа очевидца или тем более участника события. Заметка не вызывает такой бури эмоций и переживаний. Она воспринимается скорее как художественный вымысел. Например, вы видите кричащий заголовок: «ВЛАДЕЛИЦА АТЕЛЬЕ ЗВЕРСКИ УБИЛА ШВЕЮ». Прекрасно! А на следующей странице вы почти ожидаете что-то вроде: «РЫЦАРЬ ПОБЕДИЛ ПЯТИГЛАВОГО ДРАКОНА».

Но Мириам – не выдумка! Она жила! И была убита! Зверски. Жуткая смерть. Слава богу, останки ее тела уже найдены и погребены по-христиански.

Я стараюсь не думать о том, что рассказала мне Рут, и занимаюсь обычными домашними делами: чищу клетку Уилки, меняю ему воду. Но что бы я ни делала, все равно пристально смотрю на свои пальцы… и воображение рисует мне то руку Мириам, охваченную языками пламени, то пилу в руках Рут.

Я часто спрашивала себя: на что способны эти руки с потрескавшейся кожей и обломанными ногтями. Ответ на этот вопрос оказался намного страшнее, чем я предполагала. И весь ужас в том, что я верю ей!

Мне не так важна достоверность каждой детали. Например, я уже никогда не смогу узнать, действительно ли миссис Метьярд была настолько предана своему покойному супругу – или натерпелась от него издевательств, – что у нее появилась потребность перевоплощаться в него. Вполне возможно, это лишь плод бурной фантазии несчастной девочки. Но то, как зверски они убили Мириам и как жутко обошлись с ее телом… Это правда, я знаю.

Пока я металась по дому, не в силах отделаться от того ужаса, который охватил меня после очередного рассказа Рут, Дэвид переживал по поводу другого, но не менее ужасного происшествия: обрубок женского тела – без конечностей и головы – был найден в конюшне некоего мистера Дэниэла Гуда. Так вот, этот самый Дэниэл Гуд бесследно исчез. Его ищут уже шесть полицейских нарядов – но так и не могут найти. Этот маньяк до сих пор на свободе! История сама по себе чудовищная, но меня больше волнует Дэвид, который с таким жаром рассуждает о ней.

– Этот случай с расчлененным трупом в конюшне еще раз доказывает, насколько слаба наша система, Дотти! – с пеной у рта доказывал Дэвид. – Один ненормальный маньяк водит за нос всю полицию нашей столицы. Столицы, Дотти! Это позор! Нам не хватает организации. Нам нужно больше людей. Добросовестных, сильных мужчин, готовых навести порядок.

Не успела я и рта раскрыть, намереваясь спросить, к чему он клонит, как он тут же сказал, что уже принял кое-какие меры. Он, оказывается, подал заявление на перевод в Лондон, туда, где «человек может добросовестным трудом сделать себе имя».

Я сама виновата. Разве не я твердила ему, что нам нужно переехать в другой город, чтобы пожениться? Что его доход должен быть значительно выше. Так что он сделал ровно то, о чем я говорила, и мне теперь придется покинуть дом своей матери, мою лучшую подругу Фанни, Рут и даже, возможно, Уилки… Ну зачем я забегаю так далеко вперед? Возможно, из этого ничего и не выйдет. Если столичная полиция настолько бездарна, как Дэвид ее описывает, они могут зацепиться за какую-нибудь формальную мелочь, не увидеть всех достоинств Дэвида и отказать ему.

Неужели я так эгоистична, что в глубине души желаю именно такого исхода? И надеюсь на какое-то чудо, которое позволит выйти замуж по любви так, чтобы за мной не захлопнулась навсегда дверь родного дома. Неужели это так много?

С другой стороны, Мириам хотела всего лишь добраться до Лондона и найти там свою мать. И вот как жестоко она поплатилась за попытку осуществить свою скромную мечту…

Я кутаюсь в шаль, беру с собой пачку бумаг и иду в сад. Там есть небольшие качели в густой тени. Пчелки жужжат вокруг бутонов роз и герани. От травы исходит приятный свежий аромат. Здесь мне будет спокойнее. Вокруг никого – только старый садовник Джим, копающийся в цветниках у меня за спиной. При свете дня все кажется не таким страшным.

Но я ошиблась.

Все это время меня мучил еще один вопрос: почему я так насторожилась, услышав от Рут имя «миссис Грин»? Довольно распространенная фамилия, ничего в ней особенного. Но… Точно! Меня встревожило именно упоминание зеленого цвета! Пару лет назад мы с Фанни и Роуз поклялись, что больше никогда не наденем ничего изумрудно-зеленого.

Тогда мы узнали, что зеленый краситель для ткани содержит мышьяк, раствором которого пропитывают белую ткань, даже не обрабатывая ее потом для того, чтобы закрепить цвет. Когда человек надевает одежду, сшитую из такой ткани, мышьяк смешивается с потом и проникает в кожу. А потом, если на коже образуются язвы и трещинки, мышьяк попадает в кровь. Ужас! Умереть, как отравленная крыса!

Слава богу, от проникновения мышьяка через одежду не умер никто из моих знакомых. Наши портнихи всегда использовали только высококачественные ткани, которые не приносили никакого вреда.

Но именно так умерла Розалинда Грин!

Она была просто помешана на зеленом цвете: зеленые обои в спальне и будуаре, зеленый в каждом наряде. Все как рассказывала Рут. Розалинда считала это данью уважения своему мужу и тому огромному состоянию, которым он одарил ее. К тому же она была писаной красавицей, поэтому зеленый очень шел ей.

И все было прекрасно до поры до времени…

Но потом началось… Сначала у нее стала шелушиться кожа под глазами, на носу и вокруг губ. Она не сильно беспокоилась по этому поводу. Просто чаще стала мазать лицо кремом. Но со временем появились волдыри! Они лопались, мокли и очень плохо заживали, оставляя мелкие шрамы на ее лице. У нее начали чернеть и сходить ногти!

К тому времени, когда вызвали врача, ее уже рвало зеленой желчью, и в ночной вазе Розалинды все тоже было зеленым. В это трудно поверить, но ее близкие утверждали, что и белки ее глаз позеленели, а сама она стала жаловаться, что видит мир словно сквозь какую-то зеленоватую пелену.

Какая жуткая смерть! И в газетах о ней писали во всех деталях. Потом у бедняжки начались судороги. О! Я помню такие судороги у моей несчастной мамы! Наконец, у нее пошла зеленая пена из ноздрей, рта, ушей и даже уголков глаз! Как будто…

Рут наверняка знала об этой смерти из газет.

Она нарочно описала мне все в подробностях, чтобы как можно сильнее напугать меня. Хотя почему я ей не верю? У нее ведь и самой окрасились ногти, пока она работала над всеми этими зелеными нарядами для Розалинды. Мышьяк – очень ядовитое вещество. Он проник в кровь Розалинды и убил ее. Глупо отрицать это и подозревать что-то иное.

Но почему же у меня мурашки бегут по коже?

Розалинда Грин стала просто жертвой своей мании. И вообще давно подмечено, что даже клопы не селятся в комнатах с зелеными обоями. К тому же между зелеными обоями и стеной быстро появляется плесень, что, в свою очередь, приводит к тому, что обои начинают выделять неприятно пахнущий газ. А поскольку Розалинда обитала в зеленых комнатах и носила одежду исключительно зеленого цвета, ничего удивительного, что в конце концов она умерла. Ужасная смерть, и еще ужаснее то, что это она стала одной из тех смертей, которым радовалась исстрадавшаяся и так жаждавшая отмщения Рут. И все же не Рут стала причиной смерти Розалинды.

Ах эта Рут! И почему я только продолжаю навещать ее? Разговоры с ней не продвигают мои исследования в области френологии, да и душа моя после них точно не становится чище.

Ведь уже очевидно, что эта заключенная не в себе. Она очень упряма и вряд ли успеет раскаяться и искупить свои грехи. И форма ее головы совсем не меняется.

Я начинаю думать, что мне не избежать моей страшной участи.

И что мне надо бежать с Дэвидом прямо сейчас – иначе будет поздно!

Звонит дверной колокольчик. Я сразу убираю все свои бумаги и вскоре замечаю одного из наших лакеев, направляющегося ко мне через лужайку с серебряным подносом в руках.

– Письма для вас, мисс Трулав!

На подносе два конверта. Один из дешевой бумаги и слегка помятый. Я сразу узнаю руку, которой написан адрес: это от главной надзирательницы. Второй конверт из дорогой бумаги цвета лаванды. С сургучной печатью. И почерк ровный, красивый, незнакомый мне.

– Спасибо!

Я жестом отсылаю лакея – и он тут же удаляется. Но в этот момент боль пронзает мою ладонь.

– Ай! – Я нечаянно схватила осу, и она сразу ужалила меня.

– Все в порядке, мисс Трулав? Могу я вам чем-то помочь?

– Нет-нет, все хорошо.

Я бросаюсь вскрывать конверты, не обращая внимания на то, что ладонь распухает все сильнее. И болит она так, словно в нее вонзили сразу сто иголок.

Сначала открываю письмо от главной надзирательницы. Что же в нем? Новости о предстоящем суде над Рут? Или о новой заключенной? Открываю письмо и быстро читаю его. Моргаю несколько раз и перечитываю.

С огромным прискорбием сообщаю вам о безвременной кончине первой заключенной в нашей тюрьме. Дженни Хилл умерла сегодня в шесть часов утра. Все наши усилия спасти ее оказались напрасными. Мы вызвали врача, чтобы он осмотрел всех женщин, уже пострадавших от этой загадочной болезни. Мы делаем все возможное, чтобы спасти жизни всех остальных заключенных нашей тюрьмы.

Дженни!

Я осеняю себя крестом, произношу заупокойную молитву о ней. Губы почти не слушаются. Как же я могла бросить ее ради своих эгоистичных целей, ради этих исследований? Теперь я никогда больше не смогу навестить ее и поговорить с ней. Бедняжка! Неужели она и умерла в одиночестве? Ее посадили в тюрьму за попытку самоубийства. Как жаль, что Бог не дал ей покончить с собой только для того, чтобы забрать ее душу вот так вот – в гулком одиночестве тюремного лазарета.

Я виню себя.

Я виню Рут.

Довольно долго я просто сижу и плачу. Но постепенно начинаю размышлять о том, какие последствия эта смерть будет иметь для остальных заключенных и тюрьмы в целом.

Общеизвестно, что в тюрьмах довольно часто распространяются болезни. Мы думали, что нам удастся избежать этого в новом чистом здании. Но увы, зараза все же проникла и в нашу тюрьму.

Хорошо, что они вызвали врача. Он расскажет, как нам быстрее избавиться от этой напасти. Постельное белье тут явно ни при чем.

Дело не может быть в Рут!

Я чуть не забыла о втором письме! Может быть, хоть в нем будет что-то радостное? Прочту его и побегу в ванную. Надо подержать ладонь под холодной водой. Так сильно жжет и чешется!

Конверт из дорогой плотной бумаги горячего тиснения. Сначала я смотрю в нижний угол, чтобы понять, кому же принадлежит этот солидный аккуратный почерк.

Письмо от сэра Томаса Бигглсуэйда.

Мне начинает казаться, что заросли кустов смыкаются вокруг меня. Я уже не слышу пения птиц. Даже боль от жала осы отступает на второй план.

Ведь молодой человек может писать юной леди только с одним-единственным намерением.

Он пишет, что переговорил с моим отцом и получил его одобрение.

Он делает мне предложение.

36. Рут

Я выбрала синий c зеленоватым отливом – цвет павлиньего пера. Разве я могла выбрать другой цвет? Этот отрез лежал в самом углу кладовой, едва видный под рулонами сукна и ситца. Но почему-то именно этот однотонный синий привлек мое внимание. Я развернула отрез и погладила его, ощутив приятное, мягкое прикосновение к своей коже.

Вполне возможно, эта ткань лежала здесь очень давно и ждала меня с того самого дня, когда я впервые вошла сюда вместе с мамой. Я снова и снова думала о ней, отмеряя эту яркую синюю ткань, которую легко было резать, – ножницы шли по ней, как нож по маслу. Материал более податлив, чем человеческая плоть.

Может быть, я сошла с ума? Возможно. Но, по крайней мере, во мне больше не живет этот животный страх. Он покинул меня, потому что сознание перешло тот рубеж, за которым страху уже нет места.

Отрезав нужный кусок ткани, я сложила его, перекинула через руку и неспешно проследовала с ним через торговый зал в свой рабочий закуток.

– Это еще что?! – тут же загремела миссис Метьярд.

Да-да, это была уже миссис Метьярд! Она сняла военную форму и этот ужасный парик. И, похоже, не испытывала никаких угрызений совести по поводу того, что натворила.

– А ну иди сюда! Ты что, оглохла? – Она с силой отдернула занавеску. – Ты чем тут занимаешься?

– Работаю!

Я невозмутимо села за стол и открыла мешок с ножами. На некоторых из них так и осталась запекшаяся кровь.

Как же эти инструменты не похожи на ту маленькую игольницу у нас дома…

– Работа ждет тебя наверху, на чердаке! Ты думаешь, я позволю тебе прохлаждаться тут, когда нужно сшить столько всего для свадьбы?

Я взяла в руки один из ножей:

– Я не виновата в том, что вы убиваете своих помощниц.

Услышав это, она переменилась в лице. Было видно, что капитан попытался снова вырваться наружу. Но миссис Метьярд удалось сдержать этот натиск. Я не знаю, что она сделала бы в следующую секунду, но тут раздался голос Кейт:

– Мама, мне нужна помощь. Скорее!

Миссис Метьярд окинула меня долгим холодным взглядом и молча ушла.

Самое время начать работу.

Этот корсет будет без лямок. Из двух частей. Застежка спереди. Косточек будет совсем немного. Отделаю кружевом снизу и сверху. А потом вышью на нем коричневым, лиловым и зеленым павлиньи перья, на груди и по бокам. Это будет настоящий шедевр. Как сказал бы папа: искусство, в котором отразилось твое настоящее я. Смертоносная красота.

Мне не нужно было никаких замеров: я прекрасно знала фигуру Кейт и тот самый обхват талии в двадцать дюймов. А может быть, сделать восемнадцать? Или даже шестнадцать? Размозжить эту бессердечную, раздавить ее, чтобы между паутиной моих стежков не осталось уже ничего.

Синий цвет. Уходящие за горизонт волны синего передо мной. Как море, то самое море, по которому Мим могла бы плыть со своей мамой к далекой жаркой родине. Мим могла бы стать свободной и счастливой, если бы не Кейт. Теперь она должна почувствовать всю ту боль, которую причинила Мим. Кейт получит сполна, и Мим поможет мне в этом.

Потому что в этом корсете будет не только китовый ус. Я добавила туда кое-что еще: маленькие кусочки той рыбки, с которой не расставалась Мим. Теперь они станут сдавливать ту, что убила их владелицу. Мим будет душить свою убийцу единственным доступным ей сейчас способом. И еще я зашила туда кусочки своего старого корсета, на которых остались следы моей крови. Мы вдвоем с Мим против Кейт.

За все долгие часы, что я сидела над этим корсетом, моя рука не дрогнула ни разу. И глаза не болели. Я не ходила есть со всеми. Прокрадывалась на кухню, когда там уже никого не было, быстро жевала несколько кусочков хлеба и делала пару глотков воды. Ну как я могла есть там, зная, что спрятано в подполе?

– Что ты делала весь день? – набросилась на меня Айви, когда мы уже ложились спать. – Ты что у нас теперь, избранная? Зазналась?

Я рассмеялась ей прямо в лицо.

– Да она совсем рехнулась! – съязвила Дейзи.

– Да отстаньте вы от нее! – послышался усталый голос Нелл.

Они ни разу не спросили, зачем в тот день я с моими инструментами потребовалась Кейт. И их не тревожила кровь бедняжки Мим, взывающая к справедливости.

Интересно, а они слышали, как я, потрескивание по ночам?

Может быть, это трещал мой старый корсет у меня под подушкой.

А может быть, это было мое сердце, которое постепенно превращалось в камень.

37. Доротея

Скорее всего, это переутомление. Я ничем больше не могу объяснить мое плохое самочувствие. Последние несколько дней я какая-то вялая и рассеянная. Боюсь, что у меня разыгрались нервы, – что, как я всегда полагала, бывает только у глупых, взбалмошных девиц. Не думала, что когда-нибудь такое постигнет и меня…

Но сегодня, сидя в коляске рядом с Тильдой, я не могла заставить себя наслаждаться живописными пейзажами или трелями птиц. Я, что называется, ушла в себя и не обращала никакого внимания на то, что происходит за окном.

Я прикоснулась к лифу платья, где было спрятано письмо сэра Томаса Бигглсуэйда. Нет-нет, я спрятала его туда не потому, что стала сентиментальной и хотела носить его у самого сердца. Но Тильда видит и замечает все, поэтому я не смогла придумать ничего умнее, чтобы скрыть от нее конверт.

Бедный сэр Томас! Он пишет очень красноречиво, гораздо лучше, чем я ожидала от такого мужчины. Я не верю в то, что на предложение мне руки и сердца его подвигла безмерная любовь ко мне. Мы же виделись всего два раза! Но все-таки он заслуживает самого лучшего обращения, и я ни в коем случае не хочу обидеть его. Может быть, мне стоит признаться ему в том, что у меня давно есть тайная любовь – мой Дэвид? И что он и является истинной причиной моего отказа сэру Томасу. Почему-то мне кажется, что он бы все понял и вошел бы в мое положение. Но… Нет! Это было бы слишком безрассудно и неосмотрительно. А вдруг он проговорится о Дэвиде моему отцу?

Если Дэвиду удастся получить место в Лондоне, я смогу сбежать с ним уже в следующем месяце!

Назойливое чувство вины мучит меня, словно больной зуб. Мне так хочется быть хорошей дочерью и приносить папе лишь радость. Любая другая девушка на моем месте была бы очень признательна своему отцу за то, что он отыскал ей такого достойного жениха, как сэр Томас. Ведь он действительно достойный, а не какая-нибудь Синяя Борода. Ох, лучше бы он был Синей Бородой! Тогда было бы не так тяжело писать ему письмо с отказом.

Когда мы подъехали к высокой железной решетке, огораживавшей территорию Оакгейтской тюрьмы, я сразу увидела, что леса с мужского крыла сняты. Его свежеокрашенные белые стены блестели на ярком солнце. И к нему все подвозили и подвозили материалы для внутренней отделки. Ворота отворились еще до того, как наш кучер остановил лошадей.

– Такого оживления я здесь давно не видела, – сказала я Тильде. – Как ты думаешь, что случилось?

Тильда на миг оторвалась от своего вязания и взглянула на меня:

– Понятия не имею, мисс!

Словно с тюрьмы сняли какое-то заклятие. Даже воздух показался мне иным: чище и не таким тяжелым, с легким приятным запахом свежей глины.

Неужели эпидемия прошла?

В нетерпении я взлетела по ступенькам в кабинет главной надзирательницы. Она сидела за столом и писала характеристику на кого-то из заключенных. Она кивнула и поднялась, с едва уловимой неохотой, которая, однако, не ускользнула от моего взгляда.

– Ну что? Был доктор? – запыхавшись, выпалила я. – Что он сказал?

– Он приходил вчера. Я как раз собиралась писать вам об этом. Но вы приехали сами, так что я имею удовольствие сообщить вам новости лично.

Я в нетерпении кивнула.

– Это была цинга, мисс Трулав!

– Цинга?

– Вы же помните, что в рацион заключенных внесли изменения после того бунта? Так вот им стало остро не хватать питательных веществ. С сегодняшнего дня мы снова включили в рацион апельсины и уже подали прошение в комитет о разрешении вернуть в него и мясо. Надеюсь, скоро заболевшие пойдут на поправку. Очень жаль, что все выяснилось уже после смерти бедняжки Дженни Хилл.

Я была готова прыгать от радости. Только упоминание о кончине Дженни Хилл сдерживало меня от этого.

– Цинга? Ну да, конечно же, цинга! И как мы сами не догадались?

Главная надзирательница нахмурила брови и смерила меня изучающим взглядом. Мое поведение, наверное, казалось ей странным, но я ничего не могла с собой поделать. Волна радости просто захлестнула меня. А я ведь, грешным делом, уже подумала…

Пустяки, не важно!

– Вот почему никто из работников тюрьмы не заразился, – продолжала главная надзирательница. – И вот почему некоторых заключенных недуг обошел стороной. Ваша Баттэрхэм, например, пышет здоровьем!

Улыбка мигом сползла с моего лица.

– Вы, наверное, пожелаете навестить ее? – спросила она, позвякивая связкой ключей на поясе.

– Нет! – неожиданно поспешно и резко ответила я. – Не сегодня. Я заехала сейчас просто узнать, как здесь обстоят дела. Слава богу! Какие хорошие новости!

– Ну не знаю, насколько цингу можно считать хорошей новостью, мисс Трулав, но теперь мы хотя бы знаем, что справимся с этой болезнью. Это лучше, чем лихорадка!

Да, конечно. И гораздо лучше, чем тайное проклятие.

38. Рут

Корсет Розалинды получился таким смертоносным, что пострадала и я сама: у меня начались сильные головные боли, ногти на руках пожелтели, а указательный палец на правой руке и вовсе покрылся мелкими язвами. Даже пушок на моих руках приобрел зеленоватый оттенок. А вот от корсета Кейт на моих руках не осталось и следа. Кожа на ладонях осталась бледно-розовой, без трещин и прочих изъянов, если не считать мозолей.

Я оставила его на видном месте в торговом зале. Положила в красивую коробку, но крышкой накрывать не стала. Как благородно он смотрелся на фоне дешевого ситца василькового цвета, которым была выстлана коробка изнутри! Глазки павлиньих перьев я вышила золотой нитью, и они словно подмигивали.

Я взяла карточку и написала на ней: «Будущей миссис Рукер». Получилось довольно коряво, ведь мои руки привыкли шить, а не выводить красивые буквы.

Ну вот и все.

Миссис Метьярд безапелляционно заявила нам, что мы все должны будем присутствовать на свадьбе. Она приняла такое решение не из какого-то там благородного порыва, а из корыстных соображений: чтобы не было пересудов.

– Я не пойду! – заявила я девочкам. – И мне плевать, что она со мной сделает.

Нелл нахмурила свои и без того почти сросшиеся брови.

– Я тоже не горю желанием идти, но… Нам придется. У нас нет выбора, Рут! Не давай миссис Метьярд очередного повода «учить» тебя.

Айви покрутила у виска и сказала, что мы полные дурочки, раз не хотим воспользоваться выходным.

– Если бы у меня хватило на это смелости, – мечтательно закатив глаза, сказала Дейзи, – я бы поставила ей подножку, чтобы она растянулась на ковре по пути к алтарю.

В день свадьбы Билли и Кейт нас разбудили немного позже. Солнце не желало светить этим новобрачным. Порывистый ветер швырял в окна и в лица прохожих тяжелые капли холодного дождя.

Метьярды просто открыли в какой-то момент нашу дверь – и больше не обращали на нас никакого внимания. Девочки помылись и оделись без привычного надзора Кейт. По крайней мере, так сказала мне Нелл. Я не знаю, меня там не было.

Я осталась лежать на своем тюфяке с открытыми глазами, уставившись в стену. Боль и жажда мести выжгли меня изнутри. Я ничего не чувствовала и не могла заставить себя встать или даже думать о том, чем грозит мне дальнейшее лежание. Я вложила остатки своих жизненных сил в корсет Кейт.

Я так и не увидела ее в свадебном платье. Уже не помню, какой представляла себе невесту тогда, очень давно, вышивая цветочки на перчатках невесты для Линдсеев, но мне казалось, что этот день не станет самым счастливым в жизни Кейт, и к концу его она будет мало похожа на тот образ идеальной невесты, который я тогда рисовала себе. За последние несколько недель она как-то осунулась от постоянных волнений, а кожа приобрела нездоровый сероватый оттенок. В глазах, раньше искрившихся весельем, появился лихорадочный блеск.

– А где эта мерзавка Баттэрхэм? – взвизгнула наконец миссис Метьярд.

Не успела она умолкнуть, как Айви тут же пропищала:

– Она все еще нежится под одеялом!

Надо мной послышались торопливые шаги. Все ближе и ближе. Вот сейчас я опять начну дрожать от страха. Голос миссис Метьярд становился все громче. Она пребывала в ярости и изрыгала проклятия. Но я по-прежнему лежала, глядя в стену, и ничего не чувствовала. Я словно видела себя со стороны. Казалось, дух мой витал где-то в безопасности, со стороны взирая на мое бренное тело и на все, что происходит вокруг.

– А ну сейчас же вставай! Не заставляй меня спускаться и…

– Мама, мама! – раздался голос Кейт за ее спиной. – Ради бога! Уже нет времени!

– Эта тварь смеет своевольничать! Да я сейчас…

И тут зазвонил дверной колокольчик. Как вовремя! А то последние слова она произнесла совсем другим тоном, уже похожим на голос капитана.

– Рукеры приехали, – доложила Нелл.

Тишина. Я понимала, что, скорее всего, они обе – мать и дочь – стоят сейчас у двери в подвал и смотрят на меня. Но я даже не обернулась.

В этот момент я пыталась представить себе Билли, ждущего сейчас на пороге магазинасвою невесту. Я полагала, что он мой друг, но, по правде говоря, Билли не было рядом со мной, когда мне это было нужнее всего. Он сделал свой выбор. Он выбрал Кейт. И никто уже не вызволит измученное тело Мим из-под груды угля.

– Мама, поторопись! Оставь ее!

– А если она удерет? Или… – миссис Метьярд перешла на шепот, – …вызовет полицию?

Я вздрогнула и съежилась под одеялом.

– Все окна заперты. Ей не выйти! Скорее, мама! Сегодня же моя свадьба!

Миссис Метьярд взвыла от негодования.

И со звоном захлопнула дверь.

А я теперь точно знала, что должна делать.

* * *

Миссис Метьярд забыла запереть наш подвал, и я смогла легко добраться до входной двери в магазин.

Смогу ли я вскрыть замок? Мне удалось открыть дверь в подвал при помощи иголки, но и замок там был довольно маленький и хлипкий. Здесь понадобится что-то посерьезнее: пинцет или перочинный ножичек. А может, что-то из моих инструментов для корсетов?

Если я только смогу вырваться на свободу, то сразу побегу к полицейским и все им расскажу. Приведу их к угольной яме, к телу Мим. Тогда она хотя бы будет похоронена по-человечески. И они посадят миссис Метьярд за решетку в два счета. Она не успеет причинить вреда моей маме.

Но хватит ли мне смелости?

Дрожа всем телом, я заставила себя встать и одеться. Мой первый корсет, мое драгоценное детище… Он, конечно, слишком маленький для девушки пятнадцати лет, но я не могу его тут оставить. Я завернула в него корку хлеба и то, что осталось от рыбки Мим, а затем спрятала все это в небольшой мешочек.

Безумие! Наверняка было безумием идти на такой риск! Но все же я делала это, словно кто-то руководил мною. Не прекращая дрожать от страха, я направилась за инструментами в свой закуток. На некоторых лезвиях все еще виднелись следы крови Мим. И эта кровь поможет мне! Если у меня получится, мы сбежим обе!

Взяв инструменты, я вернулась в торговый зал. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, голова раскалывалась, в ушах стоял какой-то звон.

Но тут я кое-что заметила!

Кейт взяла из коробки тот корсет, что я приготовила ей в подарок!

По моему лицу пробежала тень злорадной улыбки.

Мне ни разу не доводилось входить в этот дом через парадную дверь торгового зала, но сейчас я намерена покинуть его именно так. Я выбрала длинный нож с тонким лезвием. Вставила его кончик в замок. Механизм оказался сложным, ведь этот замок должен был защищать торговый зал от воров. Не то что ржавый старый хлипкий замочек на двери в наш подвал. Я начала вертеть ножом в разные стороны. Послышался скрежет металла, но я никак не могла понять, получается у меня что-то или нет.

Ладони вспотели, и рукоятка ножа легко проворачивалась в них. Внезапно нож выскользнул из рук и полетел на пол, чуть не угодив мне в ногу. Сверкнув лезвием, он вонзился, дрожа, прямо в ковер.

Я взяла другой инструмент, напоминающий небольшое шило (им я обычно пробивала петли в корсетах), и снова стала ковырять им замок. Пот лил с меня градом. Но обратного хода уже не было. Когда миссис Метьярд вернется домой, она обязательно заметит царапины на замке и сразу поймет, что я пыталась сделать, даже если я вернусь в подвал прямо сейчас.

Крак!

Дверь внезапно поддалась и приотворилась. Холодный воздух ворвался в торговый зал. Пустая улица, по которой ветер гнал пыль, словно ждала меня. И она показалась мне такой огромной…

Я стояла на пороге магазина и часто дышала. Да, здесь было ужасно, но бежать отсюда в полную неизвестность тоже страшно.

Но я должна! Там же мама!

Дверной колокольчик весело зазвонил, празднуя мою свободу, когда я переступила через порог. Шел мелкий дождь, пронизывая воздух еле заметными диагональными нитями. Повозки громыхали по мостовой мимо редких прохожих. Слава богу, из-за угла не появился молочник мистер Браун и не поймал меня.

Я медленно побрела по улице, дрожа от холода и страха. Куда же мне идти? Я с трудом сдерживала шаг, стараясь не привлекать к себе внимания, словно я обычная девушка, бредущая куда-то по своим делам. Но при этом вздрагивала от любого громкого звука.

Я миновала нашу церковь и оказалась там, где никогда раньше не была. Все дальше я уходила от реки, от моего старого дома на Форд-стрит и от школы. Я прожила в Оакгейте всю жизнь, но не знала, где находится полицейский участок, так что мне придется просто брести по улицам и искать его, пока не сотру ноги в кровь.

Наверное, я прошла около мили, когда тротуар внезапно закончился на одном из перекрестков. Дворники давно не убирали улицу. Чтобы перейти на другую сторону, мне придется наступить в грязную лужу. А что делать?

Я сошла с тротуара. Ноги тут же оказались по щиколотку в жидкой грязи. Я не знала, куда мне дальше идти. Было так холодно, что пальцы начали неметь. Но все равно это было прекрасно: я была свободна! И шла, куда вели меня ноги, и благословенный дождь орошал мое грязное, но улыбающееся лицо. Даже цоканье лошадиных копыт показалось мне сладчайшей музыкой.

Но внезапно до моих ушей долетел какой-то непонятный шум.

И он становился все громче…

Прямо за моей спиной раздалось ржание лошади.

Обернувшись, я увидела несущийся на меня двухколесный экипаж. Лошади были все в пене, а из-под их копыт разлетались комья грязи. В последний момент я отпрыгнула в сторону, благодаря Бога, что не попала под колеса повозки.

Я все еще возносила эту молитву, когда услышала свист кнута и лицо обожгла боль. Я споткнулась, упала и уронила корсет.

Звуки до меня с трудом долетали, но я все же догадалась, что экипаж резко затормозил. Лошади остановились, открылась дверь, и я услышала знакомый голос:

– Вот она! Вот эта мерзкая тварь!

Цепкие пальцы с шершавой кожей схватили меня и поставили на ноги. Сквозь заливавшую глаза кровь я опять увидела ее лицо.

– Мы успели вовремя, – торжествовала миссис Метьярд. – Эта неблагодарная скотина собиралась сбежать!

39. Доротея

Надо рассуждать трезво, без капризов и суеверий! Я уже давно дома. Сижу за своим столом, снова разбираю бумаги, а Уилки привычно скачет в клетке. Но все равно мне до сих по как-то не по себе.

Я пытаюсь написать ответ сэру Томасу. Получаются в основном кляксы. Уже который раз откладываю очередной лист и начинаю заново. Ох, как же это тяжело – писать отказ сэру Томасу. Ведь если бы я не была влюблена в Дэвида, то с радостью приняла бы его предложение. И мама – если б была жива – очень была бы рада видеть меня женой брата своей лучшей подруги.

Не знаю, довелось ли ей в свое время познакомиться с сэром Томасом. Но если учесть, что он долгое время жил в Глостершире, то вряд ли. И все же, пока я пишу ответ сэру Томасу, у меня возникает все больше вопросов. Почему сэр Томас вдруг сам решил познакомиться с моим отцом именно сейчас – ведь прошло столько лет со смерти мамы? И почему леди Мортон решила вызвать брата к себе в Хэзерфилд именно сейчас, а не тогда, когда мама была еще жива и здорова?

Я теряюсь в догадках, но что-то подсказывает мне, что за предложением сэра Томаса стоит все-таки леди Мортон. Может быть, у нее подходят к концу средства, оставленные покойным супругом, и она хочет женить брата на богатой наследнице? Но я ведь честно рассказала сэру Томасу о миссис Пирс и о том, что мое наследство существенно уменьшится, если ее союз с отцом увенчается появлением младенца. А может быть, сэр Томас полагает, что, став зятем моего отца, он сумеет расстроить этот брак?

Я испытываю двойственные чувства, пока пишу отказ сэру Томасу. Письмо получается какое-то корявое и несуразное. Я уже который раз начинаю заново – и все равно не выходит. Откладываю очередной исписанный лист в сторону… И снова думаю об этой девочке…

В архиве я нашла много газетных статей о следующем периоде ее жизни. Это дело получило такую скандальную окраску, что о нем писали не только в местной прессе, но и в лондонских газетах. Судя по тому, что я вычитала из этих статей, Рут повезло: полиция все-таки пришла в дом Метьярдов по доносу кого-то из соседей. Если бы не это, я даже не знаю, что стало бы с бедняжкой Рут.

Неизвестно, действительно ли она пыталась бежать, но то, что ее нашли полумертвой в одной из комнат на первом этаже – это не подлежит сомнению. Судя по заметкам в прессе, она страдала от обезвоживания, у нее подозревали гангрену.

Ну а что удивительного в том, что Рут выросла такой искалеченной? Сначала пьяница-отец, потом маниакальная миссис Метьярд – и все это как раз в период становления личности! Ребенок не может вырасти ангелом в среде маньяков и убийц. Зло в такой среде разрастается, как искры от горящих углей.

Они оседают черными пятнами в душе и постепенно расползаются.

Одно убийство порождает другое.

Но можно ли было этого избежать? Вот этот вопрос и мучит меня. Тяга к убийству – это все-таки врожденное качество? Или оно возникает и развивается постепенно по причине недостаточного воспитания и неблагоприятного окружения? Если бы Рут провела свое детство рядом со мной, в моем доме – совершила ли бы она свое злодеяние?

Открываю нижний ящик стола и достаю человеческий череп. Его созерцание уже не успокаивает меня, как раньше.

Я ощупываю его снова и снова, но кости прочно соединены между собой и не смещаются ни на йоту. И я первый раз в жизни готова признать, что форма черепа человека остается неизменной, предопределяя его судьбу. Как Иуде было предопределено предать Господа нашего. Человек, похоже, не может изменить ничего. Его мысли роятся в черепе неизменной формы, как мухи в стеклянной банке. И есть люди, одержимые несгибаемой злой волей, которые непременно доведут дело до конца.

Взять, к примеру, миссис Метьярд.

Ей не пришлось ждать своего приговора так долго, как Рут. Суд над миссис Метьярд состоялся всего через несколько дней после ее ареста. Ей оставили совсем мало времени на покаяние, если оно, конечно, было возможно. Пожалуй, это не по-христиански, но я не думаю, что у этой женщины был шанс на спасение. Да и человеком ли она была? Хотя мне трудно судить – ведь я знаю о ней в основном по рассказам Рут. И я нигде не нашла отчета психиатра о ее состоянии. Не знаю, действительно ли она надевала военную форму, пытаясь перевоплотиться в своего покойного супруга. Я даже склонна полагать, что эта личность капитана – плод бурной фантазии Рут. Все описания настоящего капитана Метьярда, которые я смогла найти, свидетельствуют о том, что он был довольно гадким человеком и точно не являлся ни заботливым мужем, ни примерным отцом. И все же что-то ведь заставляло ее мучить этих несчастных девочек и даже убивать их…

Возможно, это были шишки над ушами?

Интересно, а в какой камере старой тюрьмы она сидела?

Стала бы я посещать ее? Стала бы ощупывать ее голову, если бы представилась возможность?

40. Рут

Дальше я почти ничего не помню, потому что была без сознания. Жаль, что я не слышала, как полицейские ворвались в дом и надели наручники на миссис Метьярд, как их звон провозгласил нашу долгожданную свободу.

Мне никто так и не рассказал, как это было на самом деле, но я всегда полагала, что в полицию обратился кто-то из прихожан нашей церкви. Сначала в церкви перестала появляться Мим, а потом и я пропала. И это вызвало подозрения.

Мне повезло: дело получило широкую огласку. История о моих мучениях дошла до ушей добросердечных людей, и меня сразу же отвезли в благотворительную больницу. Хотя я ничего этого не помню, потому что все еще лежала без сознания.

Мое первое воспоминание после того как меня схватили на улице, – это белоснежная больничная палата, где моя кровать стояла вплотную к двум другим таким же железным больничным койкам. В первые секунды я подумала, что уже на небесах. Но потом заметила, что белье довольно жесткое и с желтыми пятнами. В раю наверняка получше…

И тут я почувствовала боль. Болела распухшая левая нога. Я попробовала приподняться, чтобы посмотреть на нее, но у меня не хватило сил.

На койке в противоположном углу кто-то громко рыгал.

От медсестры, прошедшей мимо меня, несло портвейном. Я распознала этот запах среди окружающего зловония.

– Пойду делать перевязки, – буркнула она.

Кожа на ее руках была грубой и шершавой.

Сорок шрамов на спине от ударов плетью и отрезанный мизинец на левой ноге. Могло быть намного хуже…

Больничная атмосфера, конечно, далеко не самая приятная, но все же здесь было намного лучше, чем в подвале у Метьярдов. Во-первых, светлее. Во-вторых, кормили сносно, и кровать казалась удобнее. И самое главное: мне давали опиумную настойку, чтобы унять боль.

Когда человек постоянно испытывает сильную боль, он не может думать больше ни о чем. Она вгрызается в тебя, сдирает кожу с костей. Я даже не могла до конца осознавать, что наконец свободна. Не могла я думать и над тем, как меня вызволили из этой злосчастной комнаты «капитана». И я ни на секунду не задумывалась о том, как мне жить дальше. Так продолжалось до тех пор, пока меня не пришла навестить Нелл.

На ней было коричневое платье, соломенная шляпа и невзрачная серая шаль. Ее медно-рыжие волосы давно пора было помыть. На руках, в которых она крепко сжимала свою карточку гостя, были перчатки, но они кое-где уже разошлись по швам.

– Нелл!

Она выглядела здесь как-то не к месту, в этой одежде, явно с чужого плеча, а не в знакомом мне платье, в котором я привыкла видеть ее у Метьярдов. Но выглядела она гораздо бодрее. Увидев знакомое лицо, я чуть не расплакалась.

– Ты как? – заботливо спросила она, поправляя мне подушку и одеяло.

– Я… Ну… Я, похоже, жива…

– Но уж точно не заботами миссис Метьярд! Но за тебя отомстят, Рут! Я пришла еще и затем, чтобы сказать тебе это. Они повесят ее.

При этих словах мое сердце дрогнуло. Я испытала что-то вроде удовлетворения. Но ведь они повесят ее не за издевательства надо мной! Мне хотелось узнать, прежде всего, нашли ли они Мим и освободили ли ее, наконец.

– А за что ее повесят?

Нелл долго испытующе смотрела на меня, пытаясь понять, есть ли у меня самой хоть какие-то догадки.

– Ее обвинили в убийстве… Убийстве Мириам.

Почему-то от этих слов Нелл мне стало еще горше. Словно только теперь Мим по-настоящему умерла, несмотря на то, что я видела ее бездыханное тело.

– Вот и хорошо, – выдохнула я. – Желаю им обеим вечно гореть в аду за то, что они сотворили с Мим! Ведь это туда потащила меня Кейт тогда с моими инструментами – к телу Мим! В комнату «капитана»! Они заставили меня…

Я только покачала головой, не в силах произнести больше ни слова.

– Тебе надо было рассказать нам, – пытаясь успокоить меня, вкрадчиво сказала Нелл. – Не надо было нести эту ношу в одиночку.

Можно подумать, Айви и Дейзи проявили бы хоть каплю сострадания! А сама Нелл? Она ведь не сделала ничего, чтобы помочь бедняжке Мим! Я решила так: раз они не помогали ей при жизни, то они не достойны знать ничего о ее смерти. Но я все равно не смогу объяснить этого Нелл. Особенно сейчас, когда она пришла навестить меня и принесла такие хорошие новости.

Я представила себе миссис Метьярд, болтающуюся в петле. Это подействовало даже лучше, чем опиумная настойка. Но у меня остались еще вопросы.

– А что с Кейт?

Нелл шумно выдохнула:

– А что с ней может быть?

– Ее разве не повесят рядом с матерью?

– Нет. У них нет доказательств против нее.

– Ты что, не могла все рассказать? Если ты струсила, то я, черт возьми, не струшу! Пойду и расскажу все полицейским!

– Да кто тебе поверит! – огрызнулась Нелл. – Для суда она уважаемая замужняя женщина. Кейт даже сама выступила с обвинением против своей матери. Ты бы ее слышала. Послушать ее, так она бедная невинная овечка. Можно подумать, это не она лупила нас палкой.

Я стиснула зубы. Что-то я задержалась тут, на этой больничной койке. Не видела ни того, как тело Мим было поднято из угольной ямы, ни того, как оно было захоронено по-христиански. Все! Больше я не пропущу ничего!

– Я хочу присутствовать на казни! – решительно сказала я. – Хочу видеть, как повесят эту ведьму!

– И я. Пойдем вместе. Я уверена, что тебя скоро выпишут отсюда. В благотворительных больницах долго не держат: новые пациенты поступают каждый день.

– Мне нужно выйти отсюда поскорее. Надо найти маму.

Некоторое время мы молчали, хотя каждая из нас думала об одном и том же: как нам жить дальше? Ведь реальная жизнь ждет нас там, за окном.

Больная напротив меня зашлась в кашле.

– Неужели это правда, Нелл? Неужели мы будем свободны, не будем ее рабынями?

– Да! – ответила Нелл, схватив меня за руку. – Но меня теперь никто не берет на работу. Я со дня ареста миссис Метьярд кочую по ночлежкам. Но все равно, Рут, это самые сладкие ночи в моей жизни. Я никогда не была такой счастливой! Я свободна. Свободна! И мы сможем жить свободно вместе!

Я улыбнулась:

– Давай прямо сейчас поговорим с медсестрами. Я уверена, что лучшее лекарство для меня – это увидеть миссис Метьярд в петле!

* * *

Как оказалось, персонал больницы был только рад препоручить меня заботам Нелл. Те, кто попадает в больницу по решению благотворительного фонда, могут оставаться там не дольше шести недель. Они истекли, и никто из моих поручителей не изъявил желания взять на себя расходы на мое дальнейшее содержание. Нелл была права: они уже были заняты спасением других несчастных. На этот раз пострадавших от взрыва на фабрике. Нужно было позаботиться о десятках раненых, с ожогами и оторванными конечностями. Мой ампутированный мизинец ничто по сравнению с этим.

Не считайте меня неблагодарной, мисс. Благотворители вроде вас спасли мне жизнь. Жаль только, что они не позаботились о том, какой она будет, эта моя дальнейшая жизнь. Дом, где я жила, стал местом преступления, и работы у меня теперь не было. Из одежды у меня не было ничего, кроме изорванного и запачканного кровью платья, в котором я пыталась бежать из дома Метьярдов. И в этом же платье меня потом много дней продержали в комнате «капитана».

У Нелл дела обстояли ненамного лучше. В тот день, когда она пришла за мной, на ней было все то же коричневое платье и расходящиеся по швам перчатки. А на шее виднелись красные пятна – следы блошиных укусов.

И все же она улыбалась и прямо светилась от счастья, когда взяла меня под локоть и спросила, глядя в глаза:

– Ну что, готова? Пошли?

Словно мы собирались просто прогуляться в прекрасную погоду.

– Ох, не знаю. Кажется, да. Все это так… странно…

Нелл потрепала меня по плечу:

– Нет, Рут! Та жизнь, что была у тебя до сегодняшнего дня, – вот что было странно!

Взявшись за руки, мы проследовали по длинным коридорам больницы, а затем вышли на улицу. И тут я чуть не упала в обморок – мир словно разом обрушился на меня. Свет казался слишком ярким, а воздух слишком холодным. У входа в больницу ожидали помощи человек двадцать с разными хворями: у одного мужчины изо рта шла кровь; мать с осунувшимся лицом и огромными темными глазами качала надрывно кричащее дитя; старуха кашляла так сильно, что едва не падала. И каждый из них молил Господа, чтобы его приняли.

Засмотревшись на эту печальную очередь, я оступилась и чуть не упала.

Нелл подхватила меня:

– Осторожно! Тебе, наверное, тяжело вот так сразу… После стольких лет заточения у Метьярдов…

Тяжело? Да это еще мягко сказано! Тот восторг, который охватил меня, опьяненную первыми глотками свободы, когда я открыла ножом входную дверь торгового зала, давно прошел. Сейчас я не упивалась свободой, а чувствовала себя беззащитной и уязвимой. К тому же оказалось, что идти без мизинца на ноге гораздо труднее, чем я ожидала.

И вокруг так много людей! Я буквально повисла на руке Нелл, осознавая, что без нее не смогу ступить и шага. Мы прошли мимо лавки старьевщика и точильщика ножей. И только тогда я поняла, что даже не знаю, куда мы направляемся.

– Нам еще далеко? Прости, что плетусь так медленно.

– Ну довольно далеко, если честно. У меня нет денег, чтобы жить в таком шикарном районе.

Мимо моих ног прошмыгнула крыса. Я пошатнулась и чуть не упала. Боль снова пронзила меня. Если уж этот шикарный район кишмя кишит крысами, то что же творится там, где живет Нелл…

Выживу ли я в этом мире? Мне сейчас, конечно, лучше, чем в комнате «капитана», но работать вряд ли смогу. Я планировала искать маму по ночлежкам и богадельням. Но хватит ли на это сил?

– Нелл, скажи честно, ты действительно не против, чтобы я жила с тобой? Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя было еще больше проблем. У меня нет денег, чтобы оплачивать жилье даже пополам…

Я говорила все это, и в то же время спрашивала себя: а что мне делать без нее?

Но Нелл крепко держала меня за руку.

– Мы с тобой в одной лодке, Рут. Мы выжили в этом кошмаре у Метьярдов.

– Так у тебя есть деньги?

– Немного, – осторожно ответила Нелл. – Надолго нам с тобой не хватит. Надо как можно скорее найти работу.

– Но откуда они у тебя?

Нелл замолчала и уставилась себе под ноги.

– Какая разница… – произнесла она наконец.

Боже, я боялась именно этого! Она довольно ладно сложена, и у нее такие красивые рыжие волосы. Я не винила ее. Но мое сердце сжалось: неужели ей пришлось заработать эти деньги, торгуя своим телом? Разве мало страданий выпало на ее долю? И имею ли я право жить на деньги, доставшиеся ей таким образом?

После этого мы шли дальше в неловком молчании. Улицы становились все у́же и темнее. Дома вокруг были обшарпанными, закопченными и беспорядочно теснились, закрывая неровными крышами небо. То тут, то там из окон прямо на мостовую выплескивали содержимое ночных горшков. Пока оно не попало никому из нас на голову, но от этого было не легче – того и гляди вляпаешься.

Беспризорники кидались друг в друга камнями. Кто-то из них, заметив, как я хромаю, крикнул мне «поскакушка». Голова моя сильно кружилась, я едва стояла на ногах. В животе отчаянно урчало, ведь я так давно ничего не ела.

Неужели моя бедная мама жила вот так с того самого дня, как оставила меня у Метьярдов?

Когда Нелл взяла меня под локоть и сказала, что мы пришли, я уже почти падала без сил. Квартал выглядел мрачно: лабиринт узких улиц со сточными канавами прямо посреди дороги. И все же я похромала вслед за Нелл, мечтая хоть немного отдохнуть и что-нибудь попить.

Но моим мечтам не суждено было сбыться.

Не успели мы и пары шагов ступить, как перед нами словно из-под земли вырос рослый детина. Жилистые руки его были опутаны выступающими венами.

– Три пенса с каждой! – прорычал он и протянул грязную ладонь.

Нелл порылась в своей сумочке и протянула ему монетки. Он молниеносно выхватил у нее их, попробовал каждую на зуб, подозрительно поглядывая на нас обеих.

– Это за одну ночь. Первая дверь налево.

Позже я узнала, что в этом доме было четыре комнатушки, в каждой из которых ютилось по несколько человек. Но тогда я так устала, что и думать не могла о том, чтобы осматриваться. Я просто плелась за Нелл.

Окна были такими грязными, что через них почти не проникал свет. Из-за этого в комнате было темно как ночью, хотя на самом деле был только ранний вечер. Но даже в этой полутьме и в моем полуобморочном состоянии я сразу поняла, что это был настоящий грабеж средь бела дня. Три пенса! В таком доме только свиней держать.

Мы поплелись в дальний угол, в котором не было никого, и наконец сели. Но не на стулья, которых здесь просто не было, а прямо на грязный холодный пол. Пред нами было два старых сырых матраса, пахнущих плесенью. Я со стоном вытянула больную ногу. С потолка что-то капало прямо мне на голову. Я посмотрела вверх, но было слишком темно, и я так и не разглядела дыру в крыше.

– Ты что, все это время жила здесь? – с сомнением спросила я Нелл.

Она пожала плечами:

– Я уже успела привыкнуть.

Не думаю, что можно привыкнуть к такой мерзости и нищете. Затхлый, гнилой, зловонный воздух. В другом конце комнаты начали перебранку двое огромных бородатых мужчин. Посыпались удары и грязные ругательства. Остальные в страхе жались по стенам.

Если честно, я бы предпочла переночевать в угольной яме миссис Метьярд.

– А где туалет?

– Вон там в центре комнаты стоит ведро, видишь?

Я уставилась на нее в ужасе:

– Одно ведро на всех? И тут что… Ходят в туалет прямо на глазах у всех?

Нелл криво улыбнулась вместо ответа:

– Я же тебе сказала, что нам надо как можно скорее найти работу.

И тут темноту прорезал какой-то слабый писк. Плакал, похоже, младенец. Боже, грудной ребенок здесь?! Получается, Наоми жила еще не в самых жутких условиях?

Я стала вглядываться в лица людей, отмеченные печатью нищеты и отчаяния. Но я все еще надеялась узнать маму. Она прожила больше года в таких вот нечеловеческих условиях. Но я не верю, что лицо ее так же сильно исказилось. А вдруг я, обшаривая все ночлежки Оакгейта и вглядываясь в лица бродяг и нищенок, просто не узнаю свою мать?

А младенец все плакал.

Моя рука отчаянно чесалась. Я скребла ее чуть ли не до крови. Вши, блохи, клопы… Какая еще живность тут обитает?

– А ты уже пыталась найти работу? – робко спросила я Нелл.

– Конечно! – вспылила она. – Я обошла почти всех портних и модисток города. Никто не хочет нанимать меня. Только не эту из дома Метьярдов! Повредит репутации – вот что они говорят.

Сердце мое часто забилось. И меня ждет та же участь? А я думала, что буду вышивать и зарабатывать этим на пропитание себе и маме… Я ведь ничего другого не умею!

– А зачем ты говоришь всем, что работала у Метьярдов? Притворилась бы, что приехала из соседнего городка.

– Только не здесь. Они все проверяют. Да и невозможно это, сразу выведут на чистую воду. Наши имена попали в газеты.

Об этом я не подумала… Не успела я и дня насладиться свободой, как вот она опять – миссис Метьярд, словно клеймо, выжженное на мне каленым железом.

– А если придумать себе другое имя?

Нелл вздохнула и закатила глаза так, словно была вынуждена в сотый раз втолковывать некую прописную истину:

– Они все равно требуют рекомендацию с предыдущего места, Рут. Ты что, никогда не устраивалась на работу?

Нет, конечно! Какая же я глупая и наивная! Весь мир словно сжался до размеров этого мерзкого крысятника, в котором мы сидели.

– Может, нам лучше пойти в соседний город? – робко спросила я. – Куда-нибудь, где этих газет не читали и нас не узнают? Мим вообще собиралась добраться до Лондона.

Нелл хмыкнула:

– Нет, конечно. Ты прости меня, Рут, я не хочу сказать о ней ничего плохого, но она была мечтательницей. У нее не было денег даже на место в дилижансе. Она могла, конечно, попытаться добраться туда пешком, но без еды и питья ни за что не осилила бы такую дорогу. – Нелл многозначительно кивнула на мою больную ногу. – Вряд ли ты добредешь хотя бы до соседнего городка. А даже если дойдешь, то в таком виде, что ни о какой работе уже не может быть и речи. Когда ты доберешься туда, будешь выглядеть как грязная вонючая нищенка.

Я шумно сглотнула. Она права, конечно, эта девочка, брошенная с самого рождения и твердо знающая, что мир жесток и не следует уповать на милосердие людей. И рядом с ней я, впитавшая с молоком матери надежду на то, что есть все-таки еще люди с добрыми сердцами.

– И что же нам теперь делать?! – спросила я, и вопрос этот прозвучал как вопль отчаяния. – Я уже сейчас выгляжу измученной. Пара-тройка ночей здесь – и я буду…

– Жива! – отрезала Нелл. – И свободна! Это самое главное. А теперь ложись и спи. Ты все еще слаба. Утро вечера мудренее.

Да? Что-то мне не очень верится в это. Под плач младенца, шуршание крыс и ругань мужиков я не засну никогда.

– Почему? – почти плакала я. – Почему ты так уверена, что завтра будет лучше?

– Потому что завтра… – Нелл сделала многозначительную паузу и злорадно улыбнулась. – Завтра миссис Метьярд повесят!

41. Доротея

Как же быстро радость может смениться горькой печалью!

Рассветные сумерки рассеялись, оставив за собой серебристые дорожки инея и крупные капли росы. Греймарш подготовил наш экипаж, и мы поехали на почту, где я собиралась отправить свое письмо сэру Томасу тайком от папы. У меня словно камень с души свалился, когда я протянула конверт пожилой служащей. Она поправила очки и прочла адрес.

– Что-то еще, мисс? – спросила она, нарочито громко произнеся последнее слово. И ведь она действительно хотела пристыдить меня. Незамужняя отправляет письмо мужчине! Она испепеляла меня взглядом, в котором читалось нечто вроде «я все знаю!» Но я велела себе не обращать на это внимания.

– Нет-нет! – ответила я, положила перед ней монету и вышла из почтового отделения.

На улице я вздохнула полной грудью. Все, я отослала отказ сэру Томасу. Какое счастье! Я отказала ему в изысканнейших выражениях. Письмо мое пронизано сочувствием и благодарностью. Он не усомнится, что я отказываю ему с тяжелым сердцем, хотя оно и не принадлежит ему. Мама не стала бы винить меня за столь тонкий и изысканный отказ брату ее подруги.

Другое дело папа… Но я очень надеюсь, что, когда он узнает обо всем, мы с Дэвидом будем уже в Лондоне.

С почты мы поехали в Ботанический сад, где цветение набирало силу. Унизанные каплями росы нити паутины украшали, словно ожерелья, скромные венчики фиалок и примул. Мелкие лепестки, подобно белому и розовому конфетти, ковром укрывали все вокруг. Деревья уже отцвели. Из почек проклюнулись листочки. Луковичные цветы высоко подняли свои бутоны. Вся краса вырвалась из подземного заточения на свет божий.

Моя встреча с Дэвидом была очень краткой, но от этого не менее упоительной. Секунды, проведенные вместе, были похожи на свисающие с ветвей капли дождя. У него не было новостей о заявлении на перевод в Лондон. Но мы оба в первый раз осознали, что не можем никак повлиять на исход этого дела и, соответственно, на наше будущее. Очевидно было одно: мы должны пожениться в обозримом будущем и начать новую жизнь как муж и жена.

– Вы сегодня в хорошем настроении, мисс Трулав! – улыбнулся он.

Он был прав. И я бы могла часами стоять рядом с ним и вдыхать запах его влажного шерстяного сюртука, чувствуя за спиной взгляд бдительной Тильды. Но мне пришлось вернуться домой.

Вот там-то меня и ждал неприятный сюрприз.

Экипаж, стоящий у дверей нашего дома, я заметила издалека и сразу узнала эту пару серых лошадей. Настроение мое вмиг испортилось. Что ей надо в моем доме? Я в это время не принимаю. Ей наверняка сказали, что я уехала по делам.

И тут меня словно током ударило: возможно, она специально пожаловала именно в это время. Я заглянула в экипаж и увидела, что внутри никого нет. Ей должны были доложить, что меня нет, но она все равно вошла.

Вошла, чтобы поговорить тет-а-тет с папой.

– Похоже, у вас гости, мисс! – отметила Тильда. Впрочем, в ее голосе не было никакого удивления.

Мы молча прошли в дом через парадную дверь. Все выглядело каким-то ненастоящим, словно это не мой дом, а кукольный домик. Когда Тильда взяла у меня чепец и перчатки, я услышала громкий визгливый смех.

– Я поднимусь к себе, – сказала я.

Но они, наверное, услышали цокот копыт у дверей или мои шаги.

– Дора? Дора, это ты? – раздался папин голос из-за двери библиотеки.

Я остановилась в замешательстве у парадной лестницы. Внутренний голос подсказывал, что надо как можно скорее взбежать по ней и скрыться в своей комнате. Но на меня смотрели Тильда и лакей. Как я могла ослушаться папу под их пристальными взглядами?

И снова раздался голос отца из библиотеки.

– Зайди сюда, Дора! Мне надо поговорить с тобой.

Каждый шаг давался с болью, словно я шла по битому стеклу. Я вспомнила рассказ Рут, как она, дрожа всем телом, пробиралась к комнате «капитана» в кромешной темноте. Сейчас было светло, но я чувствовала себя точно так же.

Я открыла дверь библиотеки.

Красные гардины были задернуты. Витрины с чучелами ворона и скалящейся лисы слегка запотели.

Папа стоял у стола рядом с миссис Пирс, держа ее за руку.

– Моя дорогая Доротея! – просияла миссис Пирс.

Ее огромная нижняя челюсть, ее платье горчичного цвета и очередная нелепая прическа – все это уже казалось мне оскорблением. Но слышать от нее имя, данное мне при крещении, имя моей матери – вот это было для меня почти невыносимо!

Пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сделать небольшой реверанс и поздороваться.

– У меня для тебя прекрасные новости, моя дорогая! – промурлыкал отец. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, и вообще он выглядел как-то неопрятно. Лоб блестел от пота. – Ты готова услышать о настоящем чуде?

Я знала, что он сейчас скажет. И больше всего на свете мне хотелось сейчас рвануться к нему, закрыть его рот рукой и закричать, что я запрещаю ему говорить это. Он не смеет! Никогда! Я не хочу! Но я могла бы вести себя так только с моим папой. А сейчас передо мной стоял совсем не он. Это был совершенно другой, незнакомый человек, не имеющий ко мне никакого отношения.

– Рад сообщить, что миссис Пирс приняла мое предложение и согласилась стать моей женой. Я самый счастливый человек на земле!

Она просияла:

– О, Реджинальд!

Так странно теперь вспоминать об этой сцене. И больше всего меня удивляет моя отстраненность в тот момент. Я не испытывала абсолютно никаких эмоций и была холодна, как лед, словно находилась в другом месте, очень далеко от этих двух совершенно чужих мне людей. И только слегка вздернутая верхняя губа выдавала мое отвращение.

– Подумать только… – выдавила наконец я.

Зрачки папы резко сузились, глаза потемнели.

– Разве ты не хочешь нас поздравить? – требовательным тоном спросил он, поправляя свой жакет. – И разве ты не хочешь обнять свою…

Наши взгляды встретились.

«Ну, давай! – мысленно велела я ему. – Давай, скажи это!»

Но тут инициативу перехватила миссис Пирс. Она ринулась ко мне, утопив в удушливом облаке жасмина.

– Ну же, поцелуй свою новую мамочку! – проворковала она.

42. Рут

Вы когда-нибудь присутствовали при казни через повешение? Это прозвучит странно, но там довольно весело. В этот день была огромная толпа зрителей. Сплошь пьяные лица в огромных красных пятнах. Каждый хотел устроиться так, чтобы ему было получше видно. Дети гоготали и распевали, прихлопывая в ладоши:

Вот я свечку запалю

И топорик навострю,

А последнему – головушку срублю! ^[501]

В воздухе пахло дымом и жареным мясом. Теперь мне всегда не по себе от этих запахов – я сразу вспоминаю руку Мим в пламени камина…

Нелл никакие воспоминания не мучили.

– Эх, жаль, нет денег даже на каштаны, – посетовала она, с любопытством глазея на виселицу.

Я крепко сжимала ее руку, потому что все еще неуверенно стояла на ногах, в том числе и от голода. Какой-то грузный детина протиснулся вперед. Нас окружало море ухмыляющихся лиц. Мне казалось, я вот-вот упаду в обморок. Прямо перед нами стоял помост с тремя петлями, обещая потеху толпе. Кто же эти двое, что будут повешены вместе с миссис Метьярд?

Жаль, что среди них не будет Кейт!

А третья петля плачет по мне! Я заслуживаю именно такой участи за смерть Наоми, папы, Розалинды и всех, кто носил сшитую моими смертоносными руками одежду.

Представив, как мне набрасывают петлю на шею, я поежилась. Интересно, это так же больно, как было в тот момент, когда они отрезали мой мизинец на ноге? Надеюсь, что виселица все же больнее.

Солнце вышло из-за облаков как раз в тот момент, когда колеса тюремной повозки загремели по мостовой.

Толпа неистово загудела.

– Ты ее видишь? Где она? – кричала мне Нелл.

Нет, я не видела ее. Я просто слышала стук колес, возвещающий скорую смерть. Толпа бросилась к повозке. Те, кто стоял в первых рядах, начали стучать по ней кулаками и плевать на нее.

– Поцелуй меня, красотка! – проорал какой-то пьянчуга. Толпа загоготала. Все это выглядело как народная забава, а не последние минуты перед казнью.

– Вон! Вон там, наверное, они! – закричала Нелл. Она словно обезумела. Глаза ее расширились, она почти не мигала. – Скорее! Давай протиснемся ближе к помосту, пока они все орут и веселятся!

Нелл схватила меня за руку и потащила прямо в толпу. Мы подошли так близко, что стало слышно поскрипывание веревки, раскачивающейся на ветру.

– Отлично! – выдохнула Нелл. Ее рыжие волосы блестели на солнце. – Ты даже представить себе не можешь, как долго я ждала этого дня, Рут!

Да-да, еще дольше, чем я… Неудивительно, что она так ликует сейчас.

Наконец повозка остановилась.

Троих приговоренных вывели из повозки, и потом толпа стала толкать их к виселице. Миссис Метьярд шла последней. Ее руки были связаны, словно для молитвы. Она сильно похудела, но держалась все так же прямо.

– Вот она! – закричала Нелл, больно вцепившись мне в руку. – Хоть бы она наделала в штаны прямо перед всеми!

К нашему разочарованию, на лице миссис Метьярд не отражалось ни малейшего страха. Она выглядела изможденной, возможно даже измученной, но не перепуганной, как двое других: полная женщина без конца грязно ругалась и махала своими толстыми руками, а девочка немногим старше меня (может, лет восемнадцати) вовсю заливалась слезами. Но миссис Метьярд твердой походкой шла к виселице с высоко поднятой головой и каменным выражением лица. Я узнала это лицо. Это был капитан Метьярд, идущий на смерть под огнем врага.

Приговоренным к повешению предложили мешки на голову. Полная женщина и заплаканная девушка сразу согласились. Но миссис Метьярд уверенно покачала головой. Ее горделивая поза не изменилась даже после того, как ей накинули на шею петлю и туго затянули ее.

– Вот и хорошо! – прошептала я Нелл. – Мы сможем видеть ее агонию.

Нелл энергично закивала. Мы обе с ней в этот момент жаждали одного: крови! мести!

Капеллан прокричал молитву, но толпа так гикала и улюлюкала, что слов было не разобрать. Люди хрипло, но дружно повторили за священником «Аминь!» Раздался щелчок, пронзивший все мое тело, – и люки под ногами смертников открылись. В воздухе задергались три пары ног.

Когда-то я читала, что однажды веревка оказалась слишком длинной и висельнику просто оторвало голову. Где-то в глубине души я надеялась, что с миссис Метьярд произойдет то же самое. Но она извивалась и беспомощно болтала ногами, как и двое других.

Я не отрываясь смотрела на ее лицо. Вот кожа на нем побагровела, и оно начало раздуваться. В глазах полопались сосуды. Толпа все так же свистела и улюлюкала.

Капитан. Миссис Метьярд. Снова капитан. Они мелькали на этом искаженном предсмертными муками раздувшемся лице. И вот наконец на ее губах показалась пена, и ноги перестали дергаться.

По обеим сторонам от нее уже качалось два бездыханных тела с головами в мешках, похожие на пугала. Постепенно они перестали дергаться и обмякли.

Наступила гробовая тишина. Было слышно только поскрипывание веревок. То, что висело в той петле, уже не было миссис Метьярд, и даже капитаном. Это был просто огромный кусок мяса – скорый пир для стервятников.

* * *

Толпа расходилась очень медленно. Собрались поглазеть на казнь все довольно быстро, а вот уходить никто не спешил.

– Давай присядем, – умоляла я, держа Нелл за руку. – У меня так кружится голова…

Она приобняла меня и повела дальше.

Проклятая миссис Метьярд! Раны, нанесенные ею, будут болеть у меня еще долго, хотя она сама уже мертва. Видя, как она задыхается, я ликовала, но не чувствовала себя полностью отомщенной. И не буду чувствовать никогда. Мысль о том, что теперь она недосягаема для моей мести, была невыносима.

– Нам придется подождать, – сказала Нелл, оглядывая море шляп и картузов вокруг нас и перепуганных лошадей, плотно стоящих по периметру площади. – Если мы сейчас сядем, нас затопчут! Просто облокотись на меня!

Все шли очень медленно, удовлетворенные зрелищем, едва волоча ноги. Кто-то постоянно наступал мне на подол платья.

– Идем, идем, Рут!

Слава богу, что рядом со мной Нелл. По сути, она мне ничем не обязана. Но она добра ко мне, таскает везде едва ли не на себе и платит за жилье. Может, я наконец обрела то, о чем так давно мечтала: свободу и настоящую подругу?

Вот бы мне еще найти работу и денег на пропитание!

Наконец мы подошли к краю площади, где стояли повозки. Богатеям не пристало смотреть на казнь, стоя в толпе вместе с бродягами и пьянчугами. Им приходилось довольствоваться видом из маленького окошечка повозки.

Кроме прочего мусора на мостовой было много лошадиного навоза. Обходить его оказалось довольно сложно, особенно для хромоножки вроде меня. Я смотрела только себе под ноги и даже немного испугалась, когда Нелл внезапно остановилась.

– Что случилось?

Нелл вцепилась в мое платье так, что оно чуть не треснуло по швам.

– Нелл, что происходит? Ты делаешь мне больно, Нелл!

Но не успела я произнести ее имя, как оно словно отозвалось эхом, и звал ее голос, до боли знакомый мне:

– Нелл! Рут! Бегите скорее сюда!

Билли сидел на облучке повозки ярдах в тридцати от нас и махал рукой.

Мое сердце бешено заколотилось.

– Мы что… – только и смогла я выговорить.

«Он вовсе не твой друг!» – снова и снова кричал мне внутренний голос. Этот человек с таким добрым лицом и картузом, из-под которого выбиваются его непослушные волосы, – муж Кейт! Он предатель! Он целовал те самые руки, которые забили Мим до смерти. Я должна ненавидеть его.

Но в моей душе, конечно же, не было ненависти к нему. Нет-нет! Его улыбка по-прежнему была для меня спасением, глотком чистого воздуха. Я вспомнила, как в первый раз увидела его в проеме служебной двери с рулонами тканей на спине. И как он спас меня из угольной ямы. И как учил делать корсеты.

– Ну пойдем к нему, – решила Нелл после некоторого колебания. – Хоть посидишь у него в повозке.

Как только мы добрались до Билли, ноги мои подкосились, и я чуть не упала.

– Держись, Рут! Иди сюда!

Билли схватил меня под мышки так быстро, что я даже не успела насладиться ощущением его рук на моем теле. Секунда – и вот я уже сижу бок о бок с ним.

Теперь здесь место Кейт? Повозка уже успела пропитаться ее злобой? Эта мысль не давала мне покоя, и я не могла думать ни о чем другом.

Нелл, похоже, поняла, о чем я думаю. Она уперла руки в бока и громко спросила:

– А что, госпожа Рукер не поехала проститься со своей собственной матерью? Ой, только не говори мне, что у нее опять болит живот!

Билли сел рядом со мной:

– Нет-нет. Она… Она в последний момент сказала, что не хочет этоговидеть.

– Странно! На суде она вела себя так, словно всю жизнь мечтала видеть именно это.

– Ну… – только и произнес Билли.

Его кобыла перебирала ногами. Мы молчали. До нас доносились обрывки фраз из проплывавшей мимо толпы. Мне не стало легче от того, что мы смогли сесть в повозку Билли. Сердце мое билось еще сильнее. Я оказалась между двух огней: моей разгневанной подругой и мужчиной, к которому я – помоги мне Боже! – все еще питала нежные чувства. Было не по себе.

– Мне уже лучше, – с наигранной улыбкой сказала я, пытаясь спуститься с повозки. – Пойдем дальше. Я бы хотела найти маму сегодня.

Билли придержал меня своей теплой рукой:

– Ну-ну, не торопись ты так! Я отвезу тебя потом, куда тебе надо.

– А я не знаю, куда мне ехать, – честно призналась я. – И Нелл не знает. Нам некуда идти.

И только сейчас я осознала, что и Нелл еле на ногах держится после всех этих ночей в ужасных ночлежках. Ее шляпа обвисла, словно пожухлые листья капусты. Я, наверное, выгляжу еще хуже. Нам ведь уже давно негде было помыться и не во что переодеться. Мы воняли, как последние бродяги. У меня вспыхнули от стыда щеки, когда я подумала о том, какими нищенками мы предстали перед Билли. Особенно в сравнении с его молодой женой…

– Вы, наверное, так и не смогли найти работу? – спросил Билли. Он делал вид, что разглядывает вожжи, которые держал в руках. – Следовало ожидать. У Кейт то же самое. Она не может работать в магазине моего отца. Пока… пока все немного не уляжется.

– Ну так попроси ее написать нам рекомендацию! – сказала Нелл, сцепив руки на груди. – А то нам нечего показать. А у Кейт ведь теперь другая фамилия. Так что это может нам помочь!

Билли задумался на мгновение.

– У меня есть идея получше, Нелл! Я сам найму вас обеих!

– Что?! – вскрикнула я.

– Мы же переехали в собственный домик. Напротив моих родителей. Так что нам нужна будет прислуга.

Ветер играл с гривой кобылы Билли. Мы с Нелл ошарашенно переглянулись. Он что – серьезно?

Меня терзали сомнения. Смогу ли я видеть его каждый день в роли моего доброго и всегда улыбающегося хозяина? Ну уж нет! Ведь тогда мне придется видеть и Кейт! Заправлять их супружеское ложе. Нет уж, она достаточно помучила меня! Она чуть не заставила меня сгнить в угольной яме, а потом потребовала расчленить труп моей лучшей подруги. Сколько ей измываться надо мной?

– Ты как никто знаешь, сколько мы претерпели от рук этой злобной женщины, Билли, – закричала разгоряченная Нелл. – И ты предлагаешь нам снова поступить к ней в услужение?

– Не к ней, а ко мне. И это временно. Пока не найдете другую работу. Мы с тобой знаем друг друга очень давно, Нелл! Ты можешь мне верить: пока Кейт в моем доме, я не позволю ей обижать вас.

Нелл молчала, кусая губу.

– Я сначала должна найти маму! – запротестовала я, видя, что Нелл уже готова сдаться. – Не могу думать о работе, пока не найду ее.

– Почему нет? – согласился Билли. – Я могу давать тебе свободный вечер раз в неделю – иди и ищи. И знаешь еще что: люди становятся словоохотливее, слыша звон монет…

Вот тут он совершенно прав. Но все же… Смогу ли я? Жить опять бок о бок с Кейт? Видеть их каждый день как мужа и жену? Я не верю в то, что Кейт действительно никогда больше не обидит меня. Если госпожа Рукер захочет меня убить так же, как она убила Мим, разве ее муж сможет ей помешать?

Я робко заглянула в его глаза. Увидела в них тревогу. Мое сердце сжалось – оно так хотело верить ему.

– А что Айви и Дейзи? – спросила Нелл все еще обиженным тоном. – Их ты тоже нанял в качестве прислуги? Мы теперь соберемся все вместе под крылом семейства Рукеров?

– А, так ты ничего не знаешь? – ухмыльнулся Билли. – Дейзи выскочила за полицейского. Окрутила его в два счета! А сестричку она пристроила официанткой в паб к его брату.

Наконец-то мы все весело рассмеялись. Представив себе вечно недовольную всем Айви услужливо разносящей пиво, я обрадовалась почти так же, как при виде задыхающейся в петле миссис Метьярд.

Наверное, я слишком сильно расхохоталась, потому что тут же почувствовала боль в спине, – и смех едва не сменился слезами.

– Ну посмотри на себя, – нежно сказал Билли. – Ты же только недавно из больницы. У тебя просто нет сил скитаться. Поехали со мной, обе. Я прежде всего накормлю вас.

Гордость, самоуважение – все это прекрасно. Но если человек замерз и очень голоден, он удивительно быстро поддается соблазну пренебречь и тем, и другим. Небо снова затянули тучи, и сразу стало холоднее. Часы на площади пробили четыре. Мы ничего не ели весь день. И куда нам идти: если не к Билли – то обратно в эту вонючую ночлежку? Уж лучше сразу в тюрьму!

Наверное, не стоило смеяться над Айви. По крайней мере, она в тепле и не голодна.

– А ты не считаешь, что тебе надо сначала посоветоваться с твоей женой, а потом уже приглашать нас к себе в дом? – спросила Нелл.

– Я же тебе сказал: в этом доме я хозяин. И думаю, что она будет рада видеть вас. – Билли повернулся ко мне. Даже сквозь щетину была заметна ямочка на его подбородке. – Она часто вспоминает тебя, Рут! Твои талантливые руки! Какой же прекрасный корсет ты сделала для нее! Она почти не снимает его!

Меня бросило в жар. И как я могла забыть? Павлины на голубом, со стержнями из китового уса – мое самое смертоносное произведение искусства!

Миссис Метьярд страдала сильно, но так недолго… Зато Кейт… Прислуживая в доме Билли, я смогу смаковать каждую минуту ее страданий. Видеть, как ей становится хуже. Она поплатится за все! Я опять вспомнила, как прокралась ночью с кружкой воды и горбушкой хлеба в комнату капитана и увидела ее, издевающуюся над уже почти бездыханной Мим. Она поплатится за это! Ох как поплатится!

– Она что, и правда надевает его?

– Говорю же, она его почти не снимает. Это ее любимый корсет! Давай уже, забирайся, Нелли! Если вы не захотите остаться в моем доме, я вас удерживать не стану.

Мы опять переглянулись с Нелл.

– Что скажешь? – спросила я ее.

Она пожала плечами.

– Ладно поехали! Просто на чашку чая!

* * *

Дом Билли стоял как раз на набережной реки. Обычное двухэтажное строение из серого кирпича. А ведь на противоположном берегу – как раз напротив, вон там! – на Форд-стрит я когда-то жила с мамой и отцом.

На окнах висели красивые занавески. Везде было чисто выметено. Что не удивительно – ведь хозяйка здесь Кейт. Она всегда поддерживала в нашей мастерской на чердаке идеальный порядок и безупречную чистоту. Но смогу ли я быть ей хорошей прислугой?

Дул пронизывающий ветер с реки. Пегая кобыла Билли замотала головой и громко заржала. У довольно крутых и скользких сходов к реке в грязи играли дети. Рыбаки тем временем чинили свои сети. Над нами, жалобно крича, кружили чайки.

– Вот мы и приехали, – радостно сказал Билли. – Слезайте. Я проведу вас в дом, а потом, пожалуй, отведу эту мадам в стойло.

Взявшись за руки, плечом к плечу (так нам казалось безопаснее), мы с Нелли вошли в дом вслед за Билли. Обстановка здесь была скромная, но после больницы и ночлежек дом показался просто дворцом. В нем пахло какао и свежей овсяной кашей. Наши животы одновременно громко заурчали.

Этот дом казался больше, чем тот, в котором я жила с родителями: в нем были две спальни (для Кейт и для Билли), кухня с кладовой, две маленькие гостиные и комната для горничной. Правда, в тот день мы, конечно, всего этого не видели. Билли проводил нас сразу в гостиную, где на старом потертом диванчике рука об руку сидели Кейт и ее свекровь.

– Ну вот и все! – сказала миссис Рукер, словно появление Билли стало ответом на тот вопрос, что задала ей Кейт.

Из-под полуприкрытых век я все-таки взглянула на нее. Странное чувство испытала я, снова увидав Кейт, словно передо мной было живое свидетельство пережитых мной кошмарных событий. Но я должна была собрать волю в кулак и смотреть ей прямо в глаза. Прежде всего, чтобы понять, насколько сшитый мной корсет уже смог ухудшить ее состояние.

Она похудела? Сложно сказать. Рядом с тучной миссис Рукер любая девушка покажется тростинкой. Она сидела ссутулившись, а черно-белое полосатое платье делало ее лицо еще бледнее. Когда она сглотнула, на шее напряглись все мускулы. Пожалуй, она действительно немного похудела. Но это вполне могло быть от переживаний во время суда над ее матерью.

– Все кончено?

Билли скрестил руки на груди и склонил голову так, что подбородок почти касался его груди.

– Хорошо… – дрожащим голосом проговорила Кейт.

– А это еще кто такие? – возмутилась миссис Рукер. – Хоть сегодня ты мог бы не тащить в дом своих очередных друзей?

– Нет-нет, мама! Этих девушек просила меня найти Кейт!

С этими словами Билли снял шляпу и вошел в комнату, а мы так и остались стоять на пороге.

– Это – Нелл, а это – Рут!

Мы с Нелл недоуменно переглядывались, даже не кивнув миссис Рукер. Что?! Это Кейт просила Билли нас разыскать? И когда он собирался нам об этом сказать? У меня было нехорошее предчувствие: у Кейт просто не могло быть благих намерений.

Она потерла глаза рукой:

– Да-да, конечно! Я рада вас видеть, девочки!

Мы не могли заставить себя ответить.

– Билли обещал нам чай, – ледяным тоном проговорила Нелл.

– Да, пожалуйста, садитесь и… угощайтесь! – Кейт махнула рукой в нашу сторону – знакомый жест.

Смущенные, мы проследовали за Билли на кухню. Она оказалась больше, чем в доме Метьярдов, и в ней казалось гораздо теплее, но здесь сильно пахло илом и затхлой водой. На подоконнике было полно дохлых мух.

– Мух многовато, да, – произнес Билли, проследив за моим взглядом. – Мы же прямо у реки.

Если бы он только видел ту комнату, где мы провели несколько ночей, он бы и не подумал извиняться за этих мух.

– Может, ты бы избавила нас от этих мух, если бы стала кухаркой, Нелл? Можно, например, купить липучки и развесить их по кухне. Они продаются буквально за углом. – Билли открыл дверцу шкафа и достал из нее жестянку с чаем. – Я думаю, что ты могла бы работать именно кухаркой. Ты хорошо готовишь и управляешься на кухне.

Все это выглядело так странно и нелепо… Словно один из моих больничных полубредовых снов под воздействием опиума. Мы что, действительно добровольно согласимся быть в услужении в том доме, где живет Кейт?

Нелл внимательно следила за руками Билли.

– А я-то думала, что ты угостишь нас своим знаменитым какао! – съязвила она.

Билли рассмеялся, ставя на огонь воду. Но смех этот был не тот, к которому я привыкла. Было в нем что-то неестественное.

– Учти, это первый и последний раз, когда я подаю чай тебе! Если ты поступишь ко мне в услужение, то всегда будет ровно наоборот! – сказал он.

– А кто тебе сказал, что я уже согласилась работать у тебя? Я еще в раздумьях.

Я чувствовала себя третьей лишней. Когда вода наконец закипела, атмосфера между ними уже накалилась до предела. Я представила себе их обоих маленькими детьми. Вот они играют на площадке детского приюта. А потом попадают в дом Метьярдов, вместе, рука об руку, как брат и сестра. Неудивительно, что Нелл сейчас так негодует. Как ей, должно быть, было больно видеть, что ее друг детства влюбился в ту, которую она так ненавидит? Но разве не больнее во сто крат ей теперь, когда этот друг детства предлагает пойти к нему в услужение?

– А я что буду делать? – спросила я Билли. – Натирать до блеска твое столовое серебро?

На этот раз Билли улыбнулся своей привычной милой улыбкой:

– А вот и не угадала, Рут! Я думал, ты станешь горничной Кейт.

Что?! Он это серьезно?! Надеюсь, он шутит. Я бы, конечно, многое отдала за то, чтобы иметь возможность спать в чистом и теплом месте, но это… Это уж слишком!

– У тебя ведь так хорошо получается шить, латать и все такое прочее… – безмятежно продолжал Билли, помешивая чай.

Мне казалось, что мои внутренности наматываются на эту чайную ложку.

– Рут, ведь из тебя получится отличная горничная, не правда ли? Конечно, надо сперва найти твою маму!

Он повернулся к нам с чашками горячего чая. Нелл хмуро посмотрела в свою чашку.

Мне показалось, что это был лучший чай в моей жизни. У меня давно пересохло в горле. И я вдруг поняла, что уже не уверена, что хочу отказаться. Мое тело рассуждало не так категорично, как разум. Перспектива пить каждый день ароматный чай и сытно есть была так заманчива…

– Спасибо, – сказала я, в следующий же миг устыдившись своей благодарности.

– Ну вот, – проговорил Билли, сцепив на груди руки, – пойду-ка я теперь займусь нашей лошадкой. Думаю, Кейт придет сюда и поговорит с вами, как только она…

Он не смог подобрать нужного слова. Уместно ли здесь слово «скорбеть»? А если нет, то как описать ее состояние? Что она чувствует сейчас, в тот день, когда повесили ее мать? Билли тоже не знал ответа на этот вопрос: он просто вышел из кухни, не закончив фразу.

Мы с Нелл сидели на кухне в неловкой и гулкой тишине. Я уставилась на свою кружку и смотрела, как от нее поднимается пар. Между рамами окна билась очередная муха.

– М-да… – протянула Нелл, – горничная мисс Кейт… Забавно!

Я сделала большой глоток чая. Он был таким вкусным! От этого смеяться над предложением Билли и отвергать его было еще труднее.

– Представляешь? Я бы утыкала булавками все платья Кейт. А ты смогла бы плевать ей в суп.

Нелл едва заметно улыбнулась.

– И все же… это работа.

Я вытянула свою больную ногу. Вкусный горячий чай, слова Нелли, обворожительная улыбка Билли – все это затуманивало мое сознание. Но нет! Нет и нет! Я просто не могу снова быть на побегушках у Кейт! После всего, что произошло? Или все же…

– Может, поищем место где-то еще? – неуверенно произнесла я. – Ты сказала, что тебе отказали во всех ателье. Но мы же не пробовали наняться горничными.

Нелл с сомнением посмотрела на свои руки, вцепившиеся в кружку горячего чая. Они были все исцарапаны. Грязь въелась глубоко в кожу. Под обломанными ногтями чернота. Девушку с такими руками никто не подпустит к своему дому и на пушечный выстрел, не говоря уж о том, чтобы доверить ей разбирать белье.

– У нас ведь с тобой нет такого опыта… А почти все требуют рекомендации!

Она права. Еще одна дверь захлопнулась прямо у меня перед носом. Да, я сбежала из дома Метьярдов, но так и не стала свободной! Я просто попала из одной западни в другую. На этот раз ловушка называется «нищета». Даже не та бедность, которая позволяла мне с родителями вести хоть и очень скромную, но все же человеческую жизнь, а безысходная и беспросветная нищета.

– Я просто думаю… Ох, не знаю, смогу ли я одевать ее, расчесывать ее паршивые волосы… – призналась я Нелл в своих сомнениях.

Она поймала мой взгляд, и ее лицо исказила гримаса отвращения:

– Фу, я бы тоже не смогла. Может, я слишком разборчива… Но… Понимаешь, я просто не знаю, что нам делать.

Меня бросило в дрожь, когда я только на миг представила себе Нелл под очередным мужчиной… Нет, я не способна обречь ее на это! А сама я этим вряд ли смогла бы много заработать. Сколько себя помню, мне всегда говорили, что я уродина. Так что за одну ночь я не заработала бы и половины того, что заплатили бы Нелл.

– Давай скажем Билли, что нам нужно время обдумать его предложение, – сказала я наконец. – Тогда мы сможем вернуться к нему, если будем совсем в отчаянном положении.

Нелл кивнула. Она изо всех сил старалась держаться.

Хотя… Разве мы не в отчаянном положении прямо сейчас?

43. Рут

Продержались мы недолго.

Мы стучались во все двери, но с нами не желали даже разговаривать. Одна из горничных вдруг сказала, что могла бы предложить нам работу: мыть кухонную посуду и ночные вазы. Она впустила нас в дом и сообщила, что пойдет позовет свою хозяйку, чтобы та могла поговорить с нами. Но она, конечно, прекрасно знала, что ее хозяйка прибежит сама.

И действительно, вскоре мы услышали, как та сбегает по лестнице. Женщина настолько торопилась, что чуть не скатилась с лестницы кубарем. Она вытаращилась на нас:

– Это что – действительно вы? Те самые, из дома Метьярдов?

Ее не интересовало, умеем ли мы хорошо мыть посуду и есть ли у нас рекомендации. Ее вопросы были гораздо более бестактными: «Расскажите, как она била вас!», «А она никогда не… приставала к вам?», «А ту темнокожую девочку вы хорошо знали?», «А разве вы не чувствовали неприятного запаха на кухне?»

Да, миссис Метьярд вела себя еще хуже, но она была просто психически больной. Эта же оказалась бессердечной тварью.

– Мы пришли к вам не для того, чтобы говорить об этом, – сухо ответила я. – Нам нужна работа!

Но эта сволочь была готова нанять нас только при одном условии: если мы обязуемся по первому требованию развлекать ее гостей рассказами о нашей жизни у Метьярдов. И чем ужаснее будут подробности, тем лучше. Другими словами, нам предлагали променять на звон монет наше достоинство и память о Мим, чтобы щекотать нервишки господ и дам.

Нелл молчала, словно обдумывая предложение этой бездушной дамы.

– Об этом не может быть и речи! – отрезала я со всем достоинством, на которое только была способна в тот момент. Я резко встала, больная нога подкосилась, но мне удалось удержаться. – Да, нам очень нужны деньги, но мы не готовы продать за них наши души. Всего вам хорошего! Пойдем, Нелл!

Позже я пожалела об этом. Ведь на самом деле я уже не могу быть такой непреклонной, какой хотела показаться ей. Изо дня в день мы искали мою маму где только могли – но безрезультатно. А к вечеру нас одолевал такой голод, что мы были вынуждены попрошайничать. Ночи превратились в сплошное мучение, спать мы почти совсем не могли. А потом случилось самое ужасное.

Мы, как обычно, брели куда глаза глядят, стуча в каждую дверь в поисках работы. Нелл шла чуть впереди, потому что ориентировалась в городе лучше меня. В то утро мы тащились мимо темного заднего двора, который я раньше никогда не видела. Слева от нас вдруг выросло огромное мрачное здание с зарешеченными окнами. Увидев его, я съежилась, словно видела это здание в каком-то кошмарном сне.

– А это что? – спросила я Нелл.

Она чуть замедлила шаг и посмотрела в ту сторону, куда я указывала.

– О, это долговая тюрьма! Здесь мы точно работу не найдем.

Я вдруг вся задрожала. Может, это просто оттого, что подул ветер, а солнце еще не успело прогреть воздух… Я сделала еще пару шагов вперед, но не могла отвести от тюрьмы глаз.

Вы когда-нибудь видели здание, которое способно злорадствовать? Да-да, вы не ослышались, оно зловеще подмигивало мне каждым окном со стальной решеткой, и казалось, что каждый его серый грязный кирпич хочет поведать мне свою страшную тайну.

Я остановилась:

– Можем мы спросить здесь о моей маме?

Нелл шумно вздохнула, оглянувшись на меня через плечо:

– Если мы не найдем работу в ближайшее время…

– Ну пожалуйста!

Видимо, у меня было такое выражение лица, что Нелл сжалилась надо мной.

– Хорошо, – нехотя кивнула она. – Прости! Моя мать просто бросила меня и сбежала, понимаешь. Поэтому я забываю, что люди обычно всем сердцем любят своих матерей.

Я дрожала от страха, как осиновый лист, когда мы подошли к тяжелым железным воротам. Трясущимися руками я постучала в них. Какая же глупая трусиха! Ведь миссис Метьярд обещала не заявлять на маму в полицию. Я пожертвовала собой, продала себя ей с условием, что она никогда не заявит о долге моей мамы. И все же…

В воротах открылось маленькое окошечко. Из него на меня смотрел налитый кровью глаз.

– Тебе чего?

– Мне? Э… Я бы хотела кое-что узнать… – Боже, какой у меня по-детски гнусавый голосок! – Не могли бы вы сказать мне, нет ли среди заключенных некоей Джемаймы Баттэрхэм?

– Может, и мог бы!

– Пожалуйста! Я очень прошу вас! Это моя мать!

Глаз глядел на меня не моргая:

– Деньги вперед!

– Что?! Платить за то, чтобы вы просто посмотрели в список заключенных?

Нелл отодвинула меня от окошка и закричала:

– А если окажется, что ее у вас нет? За что мы тогда будем платить?

– За то, что вы узнали, что у нас ее нет! – без тени смущения ответил глаз.

Я в нерешительности посмотрела на Нелл, а потом повернулась к окошку.

– Сколько? – дрожащим голосом спросила я.

– Шесть пенсов!

Я почти рухнула на эти ворота. Шесть пенсов! Это ночь для нас двоих в грязной ночлежке, но хотя бы под крышей! Я уставилась в мостовую, чтобы Нелл не видела моих слез. Нет, я не могу просить ее отдать этому сторожу деньги за наш ночлег, ведь они наверняка последние!

– Ладно, пойдем! Она вряд ли может быть здесь, – сказала я Нелл и натянуто улыбнулась. – Ведь миссис Метьярд обещала…

Но Нелл уже выворачивала карманы, считая монетки в потной ладошке. Собрав все, что было, она посмотрела мне прямо в глаза:

– Вот, шесть пенсов, но… Это наши последние деньги, Рут! Больше нет. Совсем.

Моя голова раскалывалась. Так нечестно! Это просто бесчеловечно! Что мне выбрать – перестать искать маму или обобрать до нитки мою единственную подругу? Ноги еле держали меня, и хотелось громко выть.

– Я тут весь день ждать не буду! – гаркнул налитый кровью глаз.

В отчаянии я сделала пару шагов назад. Нет, я не могу просить Нелл об этом! Тем более зная, как она добыла эти деньги.

Но мне и не надо было просить.

Она приняла решение за меня и протянула все монетки в окошечко.

– Говорите! – потребовала она.

* * *

Увы, моя мама уже давно была мертва. Наверное, вы и сами уже догадались. Миссис Метьярд обвела ее вокруг пальца. Они обе подписали документ, который принесла ей Мим, но миссис Метьярд указала в нем не всю сумму маминого долга. В тот же день она донесла на нее в полицию по поводу оставшегося долга и упекла-таки мою бедную мать в долговую тюрьму, несмотря на все обещания. Она сгноила ее там. Так что все мои страдания, каждая их минута, были напрасны. Я вполне могла сбежать от Метьярдов хоть в первый же день.

Мы с Нелл пошли к реке. И сидели молча, глядя на ее илистые воды. Протяжно вскрикивали чайки, словно не нашедшие покоя души утопленников. Я больше не могла плакать. Казалось, я выплакала все свои слезы.

Вокруг была сплошная грязь, пахло ржавчиной и отбросами. Но по сравнению с запахом, доносившимся от стен долговой тюрьмы, это был просто райский аромат.

Я отчаянно пыталась думать о чем-то другом, но воображение упорно мучило меня картинами того ужаса, который пришлось пережить моей маме перед смертью.

Мисс Джемайма Трассел… Кто бы мог подумать, что эта благородная леди закончит свои дни в долговой тюрьме? Ее прах должен был покоиться в родовой усыпальнице в деревенской церквушке. Но нет. Увы…

Сторож сказал, что они сжигают трупы заключенных, если их никто не забирает. Чтобы предотвратить распространение болезней.

Мамочка, милая моя мамочка… От нее остались только кости да горстка пепла. И даже эти останки выбросили куда-то на свалку.

Что же стало с маминым носовым платочком? Тем самым, стареньким, с почти разошедшейся вышивкой? Жаль, что я не могу оплакать ее, сжимая в кулаке этот платочек. А еще я бы с удовольствием придушила им Кейт.

Я поклялась перед Богом, что убью ее. Не только за ее прегрешения, но и за все то, что натворила ее мать. Я убью ее даже в том случае, если это будет стоить жизни мне самой.

Билли хочет, чтобы я была ее служанкой? Чинила ее одежду? С удовольствием! Она получит от меня красную шелковую агонию и лиловый хлопковый ужас.

Я обернулась к Нелл. Вокруг нее роился гнус. Нищета никого не красит. Ее прекрасные рыжие волосы потускнели, кожа побледнела, грязь въелась в каждую ее клеточку. Нет, я просто не могу заставить и ее умереть вместе со мной.

– Мы пойдем в услужение к Билли! – уверенно произнесла я. – Давай вернемся к ним. У нас нет выбора.

Нелл безвольно склонила голову:

– Как же мы дошли до такого… Если бы у меня была хоть пара монет, я бы продолжала презирать их. Но… Я так хочу есть, Рут!

– Знаю.

Она сжала мою ладонь в своей. Чайки все так же жалобно кричали.

– Я-то справлюсь, Рут! На кухне мне будет не так уж и плохо. Но ты? Горничной Кейт? Ты уверена? Ты правда уверена, что сможешь?

Я представила себе корсет, который сделала для Кейт: тщательно прошитые канальцы, вставки, пропитанные ненавистью. Час за часом он сдавливает ее. Я увидела перед собой лицо Кейт с синими губами в тон этого корсета.

– О да! – вырвалось у меня из груди. – Я смогу! Наверное, я была рождена именно для этого!

* * *

Уже смеркалось, когда мы наконец встали и поплелись назад, к дому Билли и Кейт. Лодочники уже зажгли свои фонари, бликующие на черно-масляной поверхности воды. Мы довольно быстро нашли нужное здание: я узнала его зеленую дверь. Стояла и молча смотрела на нее, чувствуя, как на улице становится все холоднее.

Ужасное ощущение: собираться делать то, против чего восстает душа. Я знала, что мне опять придется войти в ее дом. Как всем нам рано или поздно придется пройти через дверь, ведущую в потусторонний мир. На какой-то миг я даже подумала, что лучше мне действительно умереть прямо в эту секунду. Даже Нелл как-то странно смотрела на эту зеленую дверь, словно она вела в ад.

– Может, обойдем и постучимся с заднего двора? – предложила я. – Вряд ли там откроет именно она…

Нелл молча кивнула.

Насмешка судьбы, подумала я. Сколько раз я впускала Билли в дом Метьярдов именно через дверь кухни, с заднего двора.

Но я ошиблась.

Когда дверь открылась, я увидела огонь в печи, уставленной горшками разных размеров. Перед нами стояла женщина с поварешкой в руке. На ней был забрызганный передник.

Это была Кейт.

Ее вид поразил меня и отозвался болью в груди и в горле. Я думала, что буду думать только о том, как мне пострашнее наказать ее. Но это было выше моих сил! Видеть ее, улыбающуюся мне, всего через несколько часов после того, как я узнала, что моя мама давно мертва… Ей повезло, что я была так слаба в тот момент – иначе задушила бы ее на месте.

– Заходите, девочки! – Она отступила в глубь кухни. Улыбка Кейт постепенно растаяла под нашими холодными взглядами. Несколько кудряшек прилипло к ее потному лбу. Она поправила волосы свободной рукой. – Заходите поскорее и закройте дверь, иначе эти мухи прилетят на свет и съедят нас всех заживо.

Мы переступили через порог и закрыли дверь. На наши озябшие лица пахнуло теплом. Не знаю, что она готовила, но пахло очень вкусно.

Кейт помешала в горшках и сняла с огня один из них.

– Вы грязные, – без тени стеснения сказала она.

– Вот потому мы и зашли с заднего двора, – парировала Нелл, – чтобы не запачкать ваш чудесный чистый дом, миссис Рукер!

Кейт снова повернулась к печи.

– Так и есть. Ты же знаешь мои правила, Нелли! Если вы пришли сюда, чтобы поступить на работу, то обе прежде всего тщательно отмоетесь.

О да! Ее правила мы знали очень хорошо! Но я не успела и рта раскрыть для ответа, как Нелл уже выпалила:

– Да уж, нам придется изрядно потрудиться, чтобы оттереть всю грязь. И вытравить запах долговой тюрьмы!

Кейт побледнела, но продолжила помешивать еду в горшках. Прежде чем она нашлась с ответом, на пороге кухни показался Билли.

– Я не ошибся? Это голос Нелл? – Он улыбался нам во весь рот. – Как здорово видеть вас обеих! Вы наконец решили поступить к нам в прислугу?

– Смирили наконец свою гордыню! – вставила Кейт.

Мы обе чуть не задохнулись: мы не просто смирили свою гордыню, а втоптали ее в грязь.

– Давай-ка для начала накормим и напоим их, Кейт, а то они того и гляди упадут в обморок!

Кейт передала Билли поварешку и вытерла руки о передник.

– Одну минутку! У меня есть кое-что твое, Рут! Я нашла это после того, как… после нашей свадьбы.

После того, как ее мать ударила меня хлыстом, а потом затолкала в повозку – вот что она хотела сказать.

Она открыла дверцу одного из шкафчиков и стала рыться в нем. Когда я увидела то, что она достала оттуда, меня передернуло, словно я погладила отрез бархата против ворса.

Знакомая коричневая бумажная ткань и персиковый сатин, разлохмаченный снизу, где я вырезала маленькие квадратики. Сверху, среди завязок, лежали остатки рыбки Мим.

Я думала, что уже никогда не увижу их, как мизинец моей ноги. Ужасно было смотреть на дорогую мне вещь, оказавшуюся в руках Кейт! Я выхватила у нее корсет и прижала его к груди.

– Он валялся в грязи на дороге, – сказала она, не поднимая на меня глаз.

Наверное, она ожидала, что я рассыплюсь в благодарностях. Но я молчала. Просто не могла выдавить из себя ни слова. Повисла неловкая тишина.

– Вот это по справедливости, – сказал Билли от печи. – Ты ведь сделала такой восхитительный корсет для Кейт!

А что, в те ночи, когда он был в постели с ней, его интересовал только ее корсет?

– Да-да, это лучше что ты сделала! – поддакнула Кейт, все еще неловко переминаясь с ноги на ногу. – У тебя действительно талант! Я так рада, что именно ты будешь моей горничной!

Знала бы она…

44. Рут

Странное это было время – те лето и осень, что я работала горничной в доме Рукеров. Мы с Нелл ютились в маленькой комнатушке под самой крышей, где помещались только железная кровать и умывальник. По сравнению с ночлежками и подвалом у Метьярдов, это были, конечно же, роскошные условия, хотя бы без вшей. Нелл вкусно готовила, и мы больше не голодали. Но нас не оставляло беспокойное предчувствие надвигающейся беды. Только Билли не ощущал этого, но он редко бывал дома.

Большую часть времени Кейт проводила в своем кабинете, изображая благородную леди и жалуясь на скуку. Она не могла дождаться, когда Рукеры наконец разрешат ей работать у них в магазине. И это, кажется, было единственной причиной ее недовольства. Мой корсет, похоже, не причинял ей никакого вреда. Я никак не могла взять в толк, почему его смертоносное влияние оказалось таким медленным. Каждый день я предлагала ей надеть именно его. И каждый вечер я расстегивала его с легкостью. Это очень огорчало меня. Я надеялась, что он сожмет ее, словно в тисках, как сжимал меня когда-то мой корсет. Что он выжмет из нее всю жизнь, заставит рыдать и не даст свободно дышать. Видимо, для этого нужно больше времени.

Однажды вечером, еще в самые первые дни, я прокралась в комнату Кейт. Здесь пахло ландышами – ее любимым ароматом. Каждая складка одежды, все баночки с кремами на ее трюмо, расческа с застрявшими в ней темными волосами Кейт – все было пропитано им.

На улице было тихо, только фонарщик совершал свой вечерний обход. Я закрыла за собой дверь.

Наверняка найдется очередная вещичка, которую надо зашить. Или я просто ушью пару ее платьев в груди. Вот и посмотрим, действительно ли она похудела. Чем больше моих стежков на ее одежде, тем быстрее они доконают ее.

Я осторожно открыла дверцу шкафа. Запах розмарина ударил мне в нос. В темноте все платья казались черными или серыми. Ну просто траурный гардероб! Она никогда не просила меня одеть ее в траур по миссис Метьярд. Может быть, у нее просто не хватало на это смелости. А это, наверное, и есть ее свадебное платье. Самое бледное. И на нем больше всего кружев. И пуговички из слоновой кости. Наверное, Билли расстегивал их в ту ночь…

Я отодвинула остальную одежду, чтобы получше рассмотреть подвенечный наряд Кейт. Он явно выбивался из всего гардероба – словно невеста-призрак, бестелесная и одинокая. Рядом не было платьев подружек невесты, и некому было вести ее к алтарю.

Я выдвинула один из ящичков. Здесь лежали рядами аккуратно сложенные чулки. Наверное, так приятно надевать каждый день чистую пару и не чувствовать пустоты там, где должен быть мизинец. Я провела по ним рукой, и раздался какой-то шорох.

Приглядевшись, я увидела, что на дне ящика лежат какие-то бумаги. Слегка отодвинув чулки, я обнаружила стопку аккуратно сложенных вырезок из газет.

В комнате было совсем темно, и я взяла вырезки и подошла с ними к окну, чтобы рассмотреть в свете уличного фонаря. И тут почувствовала во рту вкус крови.

ЗВЕРСКОЕ УБИЙСТВО БЕЛОШВЕЙКИ

В ПОДВАЛЕ ТЕЛО НАЙДЕНО

МЕТЬЯРД ПРИГОВОРЕНА К СМЕРТИ

Я не читала о суде над миссис Метьярд. К чему? Я видела тело Мим, я вдыхала запах тления. Но Кейт вырезала и сохранила все газетные статьи.

Под заголовками текст был слишком мелкий, к тому же он расплывался то тут, то там – видимо, на него попала вода. Или слезы? Но иллюстрации я хорошо разглядела: вот люк в угольную яму, вот сама миссис Метьярд на скамье подсудимых. Боже, какая же у меня жуткая жизнь!

Щелкнула дверная защелка.

– Рут?

Я чуть дар речи не потеряла от неожиданности. В дверном проеме в тусклом свете появилась фигура Кейт.

– Я… – Меня бросало то в жар, то в холод. – Я просто искала…

Она зашла и закрыла за собой дверь.

От моей смелости не осталось и следа. Я снова дрожала от страха перед ней, мгновенно вспомнив ее с кочергой в руке и горящими в отсветах огня глазами.

– А, ты нашла эти вырезки, – сказала она безучастно.

– Чернила линяют, они испачкают ваши чулки.

– Знаю. Не надо было их сохранять.

На шее у Кейт появилась странная тень, напоминающая острие кинжала.

– Выбросить их? Мадам?

Она помолчала.

– Нет. Я… Нет! – Она подошла ко мне и вырвала вырезки из моих рук. При свете свечи казалось, что у Кейт огромные синяки под глазами. – Ни слова Билли об этом!

Это была не просьба.

– Да, мадам!

Внизу хлопнула входная дверь. Послышался голос Билли. Он вернулся домой из магазина отца.

Я поспешила прочь. Но не успела я сделать и трех шагов, услышала голос Кейт:

– Я… я… я так скучаю по ней!

Я застыла.

Повисло молчание, но в моей груди все клокотало.

Слова вырвались сами собой, я ничего не могла с этим поделать:

– По ней? А по чему вы скучаете больше – по избиениям работниц или по доведению их до голодной смерти?

Вот моя основная миссия – мстить ей! Сейчас Кейт покажет, чья она дочь! Я направилась к двери, собрав всю волю в кулак.

– Это была моя мать… – Голос Кейт дрожал от слез.

Это так сильно удивило меня, что я застыла в дверях, обернулась и уставилась на нее. Пламя свечи прыгало в такт ее рыданиям. В полутьме, сгорбленная от горя, она показалась мне действительно исхудавшей, изнуренной горем.

– Ее лицо – это мое самое первое воспоминание… И каким бы… омерзительным… оно ни стало для меня потом… оно останется со мной навсегда.

– Твоя мама, – прошипела я, с ударением на слово «мама», – убила мою! Она бросила слепую, убитую горем женщину в долговую тюрьму и безжалостно сгноила ее там!

Кейт потупила взор.

– Да, я знаю…

– Мой тебе совет: брось эти вырезки в огонь, и пусть они сгорят так же, как ее душа горит сейчас в аду!

– Да как ты…

На лестнице послышались шаги. Кто-то кашлянул.

– Извините, мадам! – произнесла Нелл, сама невинность.

Она вошла в комнату с маленьким подносом. На нем стояла чашка, над которой поднимался приторно-сладкий аромат.

– Я принесла ваше вечернее какао.

* * *

В начале октября мой смертоносный корсет, что я сделала для Кейт, наконец-то дал о себе знать.

Как-то утром я вошла в ее комнату, чтобы застелить постель. Она уже сидела в пеньюаре перед зеркалом своего трюмо. Я вгляделась в ее отражение: она действительно заметно осунулась, у нее стали проступать ключицы, да и лопатки тоже. Они проглядывали из-под пеньюара, похожие на подрезанные крылья. Мой корсет скоро превратит ее в ходячий скелет, обтянутый тонкой бледной кожей.

Билли уже полностью оделся и собирался идти на работу.

– Когда уже ты наконец возьмешь меня с собой в магазин, Билли?

– Погоди еще немного, дорогая! Отдохни пока!

Он нежно потрепал ее по голове. Ее волосы казались редкими. Я расправляла постельное белье, не поднимая глаз и усердно делая вид, что ничего не слышу и занята только своей работой. Постель пахла Билли. Его неповторимый запах, напоминающий овсяную кашу… К нему примешивался и другой запах – пота и еще чего-то животного. Но я решила не обращать на него внимания.

– Да я только и делаю, что отдыхаю! Я с ума сойду!

– По-моему, мама сегодня не работает в магазине. Может, пойдешь к ней? Поболтаете…

Я начала аккуратно складывать ночную рубашку Кейт. В ее чепце виднелись пряди темных волос. И на подушке тоже.

Кейт издала привычный хрюкающий звук:

– Я не могу! Она так смотрит на меня!

– Как?

– С подозрением! И эти ее бесконечные расспросы… «А ты знала, что происходит?», «А давно ты об этом знала?», «А твоя мать обижала моего мальчика?» Я просто не могу смотреть ей в глаза, Билли. Не могу!

Билли вздохнул и убрал руку с головы Кейт.

– Это все из-за меня. Мне надо было пойти в полицию, как только я смог вырваться из того ужасного дома. Нужно было рассказать все Рукерам, моим родителям, тогда сейчас тебе не было бы так неловко. И Мириам бы…

– Не вини себя. Ты был еще мальчиком.

– Но я уже понимал, что то, как там обращались с нами, было неправильно. Мне следовало все рассказать родителям. Но я так боялся, что они… разлюбят меня.

– Я тоже была тогда еще девочкой. Даже если бы к нам нагрянула полиция, я солгала бы им. Точно знаю, что солгала бы.

Я изо всех сил ударила подушку Кейт.

И действительно, Билли тоже отчасти виноват в смерти Мириам. Но даже если бы он пришел в полицейский участок и рассказал там все, кто бы ему поверил? Ведь у него не было никаких доказательств. Их вообще не было, пока в угольной яме не появилось разлагающееся тело. И разве хозяину запрещено бить своих работников? Так что полицейские вряд ли стали бы даже слушать Билли.

– Кейт, я пойду. Отец ждет.

Я уже собиралась выйти, но тут вспомнила про ночную вазу Кейт и наклонилась за ней. В ней было всего несколько капель какой-то темной жидкости.

– Счастливый… Вот бы и меня тоже ждали на работе! Скажи Нелл, что я буду завтракать здесь. Пусть принесет завтрак на подносе.

Сделав небольшой реверанс, я вышла из комнаты.

Пока я спускалась вниз, злость во мне так и кипела. Она это серьезно? Она действительно страдает? Да она целыми днями слоняется, не зная, чем заняться. Только и гоняет нас с Нелл, словно вельможная дама. Я снова вспомнила те жуткие дни, что провела в комнате «капитана» после свадьбы Кейт. Господи, когда уже мой корсет добьет ее!

Чтобы дойти до туалета, расположенного в самом дальнем углу дома, нужно было пройти через кухню. На подоконнике стояли несколько маленьких синих тарелочек с липучкой для мух. Попалось уже штук двадцать. Одна из них в агонии шевелила лапками.

Нелл склонилась над раковиной, оттирая очередную сковороду. Щеки ее уже горели от напряжения, и румянец скрывал веснушки.

– Она хочет завтракать наверху! – бросила я Нелл на бегу.

– Ну конечно! – закатила та глаза.

Когда я открыла дверь, чтобы пройти дальше к туалету, за мной устремилась муха и начала весело кружить над ночной вазой Кейт.

– Зря радуешься, здесь тебе нечем поживиться!

– Слушай, а… красного там нет?

Я оглянулась на Нелл:

– Красного? Ты о чем?

– Ну… Кровь…

– Нет.

Нелл слегка подернула плечами:

– Странно. Мы здесь уже несколько месяцев, но мне не приходилось ни разу отстирывать кровь с вещей Кейт. А тебе?

– Ты что, думаешь… – Я не успела закончить свою мысль. Стоило только представила себе это, как я тут же споткнулась о порог и вспомнила, что не далее как вчера утром Кейт жаловалась на тошноту.

– В принципе, этого и следовало ожидать, так ведь? – спросила Нелл и стала еще энергичнее тереть сковороду. – Надеюсь, Билли не рассчитывает, что я буду еще и нянькой для его ребенка. Ты можешь себе это представить? Сопливое хнычущее отродье, в жилах которого течет кровь Метьярдов.

Я не успела ответить, пулей вылетела из кухни и хлопнула дверью так, что она едва не слетела с петель. Я еле успела добежать до туалета, где меня тут же стошнило.

Малыш…

В моем представлении все малыши выглядели как Наоми – невинное дитя, которое я очень любила, но нечаянно убила.

И не важно, кто его мать. Это ведь будет ребенок Билли – сладкий пупсик с такой же лучезарной улыбкой. Невинное милое дитя.

Меня снова стошнило. Ночная ваза Кейт стояла на подоконнике. В ней по-прежнему было немного темной мочи, в которой уже успело утопиться несколько мух.

Мой корсет делает свое дело. Она стремительно худеет, у нее выпадают волосы.

Но он что – убивает вместе с ней и ребенка Билли?

45. Рут

Несколько дней я собиралась с духом, чтобы спросить ее.

Она сидела перед трюмо, а я стояла позади и расчесывала ее волосы. Какими тонкими и ломкими они стали! Они сыпались сквозь мои пальцы, словно сухая трава. Я слышала ее дыхание. И пахнуть она стала как-то странно. Уже не ландышами, а скорее… чесноком!

– Может, сегодня не будем надевать корсет, мадам? Наверное, он слишком туго сидит на вас? И из-за этого у вас тошнота и голова болит.

– Нет, надень! Просто затяни его чуть слабее.

Нехотя я пошла к платяному шкафу и достала один из ее старых корсетов из специальной ткани.

– Нет, не этот, – запротестовала Кейт, махнув рукой. – А тот, который ты мне сделала!

Я достала свое творение двумя пальцами. Теперь мне было уже неприятно касаться этой синей ткани. Я чувствовала притаившуюся в ней смерть.

– Я просто подумала… – еле слышно проговорила я.

– Рут, да что, в конце концов?

– Я… Думаю, у вас есть одна небольшая тайна…

Губы ее задрожали. Она подняла на меня глаза, полные слез:

– Ты о чем?

– О том… Почему у вас давно не было месячных. Эта ваша тошнота и частые походы в туалет. Я ваша служанка, мадам, и поневоле замечаю такие вещи.

На некоторое время в комнате воцарилась зловещая тишина. Я слышала только стук своего сердца. Мне казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.

И вдруг Кейт разразилась слезами.

Это было невыносимо. Я уронила корсет с павлинами на пол. Мне казалось, что я буду ликовать и торжествовать, видя ее муки и страдания. Но это выглядело ужасно. В плачущей Кейт не было ничего красивого. Ее лицо превратилось в красное мокрое месиво.

– О Рут! Что же мне делать?

– Что вам делать, мадам?

– Я не хочу!

Так значит, это правда… Застыв в ужасе, я смотрела на нее не мигая. Ее слезы все капали и капали на трюмо. У нее пока еще не начал расти живот, но это ведь дело времени.

Я должна защитить этого малыша.

– Я не хочу ребенка, не хочу… – выла Кейт. И только тогда до меня дошел смысл ее слов: этот ребеночек больше нужен мне, чем ей!

Сначала мне хотелось задать ей хорошую трепку, чтобы она пришла в себя. Да всеженщины в этом мире были бы счастливы носить под сердцем дитя Билли Рукера! Хотя… Рождение Наоми было ужасным, разве нет?

Я опять вспомнила маму, стоящую на четвереньках и мычащую, как корова. Такая перспектива, конечно, не может не страшить.

– Послушайте, – сказала я так нежно, как только могла, – у меня тоже были такие настроения, пока моя сестра не появилась на свет. Я совсем не радовалась тому, что она вот-вот родится. Но потом она родилась – и все оказалось не так уж страшно. Она плакала не так часто. Правда!

– Нет! Даже если это будет ангел во плоти – не хочу! Я не хочу никакого ребенка! И дело не в ребенке, а во мне самой! Ведь его появление сделает меня…

– Кем?

– Матерью! Но я просто не могу быть матерью! – Ее узкие тощие плечи сотрясались в жутких рыданиях. Такой я не видела ее никогда. Но, как ни странно, глядя на нее, я снова разозлилась.

– Зачем же вы тогда вышли замуж? Разве вы не знали, что после свадьбы, скорее всего, произойдет именно это?

– Нет, я… Я не знаю! – Она закрыла лицо руками. – Я хотела, чтобы были только я и Билли!

Как же она может не хотеть этого малыша? Чудесный пупсик с огромными голубыми глазами, как у его отца! Ну разве это не счастье?

Я решила дать ей спокойно выплакаться и начала собирать грязную посуду на поднос. Взяла чашку с недопитым какао. В нем плавало свернувшееся молоко. Наверное, Нелл забыла бутылку с молоком на подоконнике.

– Рут, пожалуйста, только не говори Билли!

– Это не мое дело, – фыркнула я. – Но я больше не стану надевать вам корсет. В вашем положении этого нельзя делать.

– Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! – крикнула Кейт, обернувшись ко мне, и на какую-то долю секунды я увидела перед собой точную копию лица ее матери. Эти расширенные глаза. Эта маниакальная одержимость! И страх потери контроля… – Здесь решаю я!

– Нет! В этом вопросе нет!

Я выбежала из комнаты с трясущимися от гнева руками.

О боже! Что же мне теперь делать?!

* * *

Я так и не смогла придумать ничего путного. Прошел октябрь, начался ноябрь, но Кейт так и не объявляла о своей беременности. Я понимала, что она при всем желании не сможет долго скрывать этого. Хотя, как оказалось, Кейт умела мастерски притворяться.

Миновал мой шестнадцатый день рождения. И вскоре, когда я мыла пол внизу в холле, услышала голос Билли:

– Рут! Рут!

Я ощутила тепло его ладони на моей спине и подняла на него глаза, так и продолжая стоять на четвереньках со щеткой в руке. Как приятно было ощущать его руку на своей спине! В глазах его была такая тревога, что я невольно съежилась.

– Да?

– Не могла бы ты подняться к Кейт и посидеть с ней? Моя мама скоро придет и сменит тебя.

– Что случилось? – быстро спросила я. Наверное, слишком быстро. Мне показалось, что слово «убийца» уже проступает у меня на лбу.

– Ей очень плохо. У нее кровоточат десны, а белки глаз совсем желтые. Наверное, у нее желтуха!

Я медленно распрямилась и бросила щетку в ведро с водой. Я могу скрести пол хоть до дыр, но вины своей не смою никогда. Ни один из моих смертоносных стежков уже нельзя распустить. Я представляла себе малыша, которого носит под сердцем Кейт, очень похожим на Наоми. Это была девочка, как две капли воды похожая на мою сестричку, только с бездонными глазами Билли. И я убиваю ее. День за днем убиваю младенца. Опять…

И зачем? Смерть Кейт не воскресит Мим. И маму мою тоже не воскресит. Моя месть абсолютно бессмысленна. И горька, как желчь.

– Ты пошлешь за доктором?

– Наверное… – Билли провел рукой по своим взъерошенным волосам. – Кейт сказала, что не хочет вызывать врача…

На лице Билли отразилось столько эмоций! Я вынесла в этой жизни многое, но видеть его страдания было невыносимо.

Я разбила его сердце.

– Немедленно пошли за доктором! – закричала я. – Не слушай Кейт, шли за доктором немедленно!

Билли ошарашенно смотрел на меня.

Я перевела дух и закричала снова:

– Она беременна, Билли!

Услышав это, он согнулся так, словно я ударила его ломом по животу.

– Я не знал… Я не знал… – бормотал Билли, закрыв лицо руками. – Я бы тогда не…

Я бы тоже нет!

– Это точно, Рут?

– Билли, у нее не было крови уже несколько месяцев!

– А Нелл знает?

Я уставилась на него в изумлении. Довольно странный вопрос.

– Точно никто из нас, конечно, не знает. Но уж коль скоро у нее нет месячных, и ее все чаще тошнит…

Он шумно сглотнул, кивнул и уставился куда-то в стену.

– Сэр?

– Э… Да-да, ты права!

Он потрепал меня по голове, словно любимую собачку, и поспешил прочь. Дверь за ним шумно захлопнулась.

Монстр! Я бежала вверх по лестнице – и это слово преследовало меня. Миссис Метьярд в комнате «капитана», забивающая работниц плеткой до полусмерти. Я, сидящая за ширмой и вшивающая смерть в корсет, стежок за стежком. Мы обе – просто монстры!

Кейт лежала поверх застланной постели. Она была вся в поту. Корни ее заметно поредевших волос потемнели от пота.

И на ней опять был мой корсет.

С яркой ткани на меня смотрели павлиньи глаза. А я, дурочка, думала, что этот корсет – мое оружие. Нет, он – это я сама, моя горечь, моя боль. Настоящая я, как сказал бы мой отец: убийца невинных младенцев. В этот раз еще даже не рожденного.

– Мои ладони, – стонала Кейт. – Рут, они горят!

Раздобыв миску с водой и тряпку, я вернулась к ней. Промокнула ей лоб и обтерла ладони. На ощупь Кейт не была горячей, совсем.

Сапфировое кольцо соскользнуло с ее пальца и покатилось со звоном. Я подняла его и положила на трюмо. Оно заиграло в свете падавших из окна лучей.

– Я хочу ванну! – сказала Кейт.

Не опасно ли это сейчас? Может, дождаться доктора? Но если я соглашусь искупать ее, то хотя бы смогу снять с нее этот корсет!

– Пожалуйста, Рут!

– Пойду за водой.

Нелл готовила на кухне завтрак. Она медленно, тщательно помешивая, растворяла какао в чашке. Вокруг нее жужжали мухи, прилетевшие на приторно-сладкий запах и на приманку липучек.

– Кейт не будет есть сейчас, – сказала я. – Ей очень плохо. Билли пошел за доктором.

Нелл уронила ложку:

– Билли? За доктором? Правда?

Я скорчила гримасу:

– Ну, я надеюсь. Я сказала Билли, что Кейт беременна.

– Ох, зря ты это…

– Почему?

Нелл пожала плечами:

– Кейт вряд ли обрадуется тому, как Билли узнал. Он должен был узнать это не от тебя.

– Нелл, что сделано, то сделано. Помоги мне набрать воды.

Вдвоем мы наполнили водой железную ванну. Вода была чуть теплой, чтобы у Кейт не поднялась температура. И вот на поверхности воды отражаются три фигуры: Кейт, Нелл и моя. Наши отражения искажаются и покачиваются. Мы словно три ведьмы, склонившиеся над котлом с зельем.

Нелл вытерла рукавом пот со лба.

– Я вернусь на кухню!

Мне так не хотелось, чтобы она уходила сейчас. Не хотелось оставаться наедине с Кейт, липкой от пота и что-то бормочущей себе под нос.

Все это время я думала, что тело Кейт просто идеально. Но сейчас… Мне было страшно увидеть то, что скрывала ее рубашка. Груди ее не выступали под белой тканью, теперь рубашка просто спадала с костлявых плеч.

Над верхней губой, где блестели бисеринки пота, я заметила легкий пушок.

– Спасибо, Нелли!

Нелл уже устремилась было к двери, но Кейт схватила ее за запястье своей костлявой рукой, на которой выпирали синие прожилки вен.

– Мадам! – Нелл с силой высвободила свою руку и убежала вниз.

– Нелли не простила меня! Она никогда не простит! – выла Кейт. – Она не понимает!

О, это было еще ужаснее, чем присматривать за младенцем!

– Пустяки! Давайте я помогу вам…

Не успела я договорить, как Кейт перекинула свою худющую ногу через край ванны и плюхнулась в воду.

Волосы ее раскинулись по воде, рубашка всплыла над коленями.

– Пойми, когда это делала я, было не так больно. Именно поэтому я всегда вызывалась делать это.

Я подумала, что у нее просто истерический припадок. Горячка. Волосы ее намокли и стали тонуть. Она задрожала, у нее зуб на зуб не попадал. По крайней мере у нее спадет температура.

– Попробуйте успокоиться, мадам. Не шевелитесь, а то мы выплеснем слишком много воды. Я прогрею полотенца.

С таким же успехом я могла говорить по-китайски. Она обводила комнату остекленевшими глазами.

– А ты прощаешь меня, Рут? Скажи, что прощаешь!

Нет, это сильнее меня! Я больше не могу смотреть, как она сходит с ума. Я сделала шаг назад – но она схватила меня за руку.

– У меня не было выбора! Прости меня!

Как я могу? Я обернулась и посмотрела сверху вниз на нее, такую дрожащую, жалкую. Она сжимала мою руку так крепко, что ее пальцы побелели. Рубашка намокла и прилипла к телу. Я увидела очертания ее лона и сосков…

А потом я увидела и это…

– А это что, мадам? У вас на спине?

Я слегка наклонила ее голову вперед – и волосы полностью закрыли лицо Кейт.

Полосы, диагональные, выпуклые. Некоторые явно толще других. Это что, от моего корсета? Нет-нет, такого просто не может быть! Я отвела в сторону мокрый ворот ее ночной рубашки. И все поплыло у меня перед газами!

Вся ее спина была исполосована сероватыми шрамами. Такие были у всех нас – своеобразная метка работниц Метьярдов. Только у Кейт их было как минимум в два раза больше, чем у Мим! И еще следы от ожогов!

Она усмехнулась сквозь слезы:

– Я была так рада, прямо счастлива, когда появилась Нелл! Я подумала: наконец-то она переключится на кого-то другого!

Я просто не верила своим ушам. Но все же спросила:

– Миссис Метьярд… Она что, и вас тоже била?

И в этот момент многое стало проясняться для меня. Из множества фрагментов, как из кусочков мозаики, начала наконец собираться единая картина. Но чем явственнее она становилась, тем тяжелее становилось у меня на душе. Вот почему Кейт вызвалась тогда сама наказать меня кочергой. То, с какой стремительностью она утащила меня в угольную яму, спеша, чтобы нас не увидела ее мать. И то, что она оказалась около умирающей Мим в ту ночь…

Она не добивала ее. Она пыталась помочь…

– Нет! – Я закрыла лицо руками, но было поздно: я уже никогда не забуду увиденное! – Нет, я не могу поверить в это!

– Я предала мать, – проговорила Кейт, и моя ладонь, застывшая на ее плече, казалось, почувствовала холод ее голоса. – И моя расплата близка!

Все вокруг опять поплыло у меня перед глазами. Меня вдруг тоже бросило в жар. Я прижала мокрые ладони к вискам, стараясь прийти в себя и не упасть. Нет-нет, это бред, этого не может быть. Ну не могла же она сама пойти в полицию и рассказать им о теле Мим?

– Капитан… Ты счастливая, Рут… Тебе не пришлось видеть его… Настоящего…

В следующую секунду дверь едва не слетела с петель. В комнату ворвался сначала живот старшей миссис Рукер, а затем и она сама, держа в руках внушительную бутыль капель Фаулера ^[502].

Она только мельком взглянула на нас – и прогремела:

– Благослови тебя бог, Кэтти! Ну-ка быстро выньте ее из воды!

Я попробовала, но у меня сильно дрожали руки. Как же мне лучше подхватить ее? Того и гляди сломаю ей что-нибудь…

– Оставь, я сама! – С этими словами старшая миссис Рукер отпихнула меня от ванны. – А ты растопи камин, да побыстрее. Быстрее!

Словно оглушенная, я потащилась за углем. На лестнице я увидела Нелли и Билли. Они о чем-то шептались. Он закрыл лицо рукой.

Меня опять чуть не стошнило.

Что я наделала?!

46. Доротея

Тюремная часовня – это обычная серая комнатушка, не вызывающая никакого ощущения особой святости и близости к Богу. Ни витражей, ни икон. Даже распятие в алтаре деревянное, без позолоты. Все же это тюрьма.

Мне очень трудно открыть свою душу Богу в такой обстановке. Все здесь какое-то приземленное, даже немного устрашающее. Официальная религия. Здесь нет даже намека на что-то надмирное, ничего, возвышающего духовное над бренным.

По воскресеньям мы с папой ходим на службу в церковь Святой Елены (она англиканская). Там довольно мило и своеобразно, и приятно видеть, что в ней постоянно что-то меняется. Но душа моя тоскует по тем редким мгновениям, которые я могу провести в настоящей церкви. Такой, где пахнет ладаном и служат на латыни, где я могу исповедаться. Но такая возможность представляется мне не более двух-трех раз в год.

Одно это обстоятельство – уже веская причина покинуть Оакгейт. Я не могу быть самой собой и не смогу стать тем, кем хотела бы стать, пока живу под одной крышей с отцом. Под его опекой, хотя и в доме моей матери! Правда, очень скоро он станет и домом этой…

– Не думай, что в быту для тебя что-то изменится! – твердит мне папа изо дня в день. – И, если будешь хорошей девочкой, – добавляет он, – думаю, скоро получишь очень приятные известия!

От его заговорщической улыбки у меня сжимается сердце.

На глаза наворачиваются слезы. Я не смахиваю их. Я складываю руки для молитвы, надеясь, что этот жест поможет хоть на миг отвлечься от внешнего мира и услышать мою душу и Божий глас. «Боже, дай мне сил вынести все это!» – снова и снова повторяю я.

Где-то в тюрьме лязгает засов.

Папа со дня на день все узнает – ведь сэр Томас наверняка написал мне письмо с предложением с его разрешения. Несомненно, он (или леди Мортон) не замедлит сообщить моему отцу, что они получили от меня отказ. И что будет потом? Мне зададут порку как нашкодившей девчонке? Или я к этому времени уже покину этот дом, освободив место для новой папиной жены?

– Ни слова отцу! – почти умоляла я Тильду вчера вечером. – Обещай мне, что ни при каких обстоятельствах не расскажешь ему о моем ответе сэру Томасу. Или о Дэвиде. Или…

– Мисс Доротея! – перебила меня эта нахалка. – За все те годы, что я служу вам, вы могли бы заметить, что я умею хранить секреты. Вы можете критиковать то, как я вас причесываю, или как чиню вашу одежду, – но уж в том, что я не умею держать язык за зубами, вы меня упрекнуть не можете!

Вообще-то она права… Но не успела я подумать об этом, как она посмела дать мне совет! Нет, где это видано, а? Служанка дает советы своей хозяйке!

– Будьте очень осторожны, мисс! Мне грех жаловаться на вашего отца – он всегда был справедлив ко мне. И все же вся прислуга знает, что с ним шутки плохи.

Что эта гусыня имела в виду?! Мне всегда хватало одной улыбки или вставленной к месту шутки, чтобы папа растаял. Я всегда умела и поднять ему настроение, и настоять на своем. Но после того, как он женится на миссис Пирс… это, скорее всего, изменится. Возможно, его серые глаза станут при виде меня подергиваться легкой пеленой так же, как это происходит сейчас каждый раз, когда я упоминаю о маме.

Ох, только бы Дэвида взяли в полицию Лондона! Тогда мы сразу могли бы тайно обвенчаться и подыскать там гнездышко для себя. Хотя в глубине души я понимаю, что истинным домом для меня навсегда останется дом моей матери. И я точно не смогу спокойно обустраиваться в Лондоне, зная, что здесь происходит…

Я вздыхаю. В моей жизни все окончательно запуталось. Уж лучше сосредоточиться на рассказах Рут.

В этой скромной тюремной часовенке ее повествование кажется еще менее правдоподобным. И Бог, и Рут кажутся здесь чем-то далеким. Неудивительно, что здесь, в тюрьме, ей тяжело раскаиваться в своих грехах. Мне тут даже дышать тяжело.

И все-таки в ее рассказах есть нотки раскаяния. Она говорит так, словно знает, каково это – искренне сожалеть о содеянном. Это трудно объяснить. Она должна была знать, что именно благодаря Кэтрин Метьярд ее мать арестовали. Газеты смаковали эту новость и трубили об этом на все лады. Кэтрин проходила как главная свидетельница. Все обвинение против миссис Метьярд опиралось в основном на показания ее дочери, которые были изложены в газетах почти дословно. Более того, в какой-то момент казалось, что Кэтрин будет признана соучастницей преступлений миссис Метьярд! Мало кто верил, что она никак не была причастна ко всем тем ужасам, о которых так подробно рассказывала. Расследование в этом направлении прекратили только из-за доказательств того, что Кейт сама подвергалась издевательствам.

Рут намеренно избегает тех фактов, которые идут вразрез с излагаемой ею версией произошедшего. Почему? Она насквозь лживая? Или просто у нее такая бурная фантазия? Не знаю. Вообще в последнее время мне все реже удается понимать истинные мотивы и намерения людей.

Внезапно открывается дверь. Слегка вздрогнув, я поднимаю глаза. Это в часовню зашел капеллан. Он остановился, держа под мышкой какую-то книгу. Вид у него абсолютно неприметный – под стать всей обстановке этой тюремной часовни: средний рост, темные каштановые волосы, невыразительные черты лица. Но улыбка у него, похоже, вполне искренняя.

– Мисс Трулав! Вот уж не ожидал увидеть вас здесь! Надеюсь, я не помешал?

Я встаю с колен с коротким вздохом:

– Ждала ответ на свой вопрос от Господа нашего. Но вы прервали только Его молчание…

Он тоже слегка вздыхает, что немного утешает меня. Я воспринимаю это как своего рода рукопожатие и одновременно выражение понимания с его стороны.

– Нам, смертным, нелегко услышать глас Божий. Мы в вечной суете и ждем ответа от Него немедленно. Но для Бога тысяча лет – всего лишь один миг. Не падайте духом. Его ответ никогда не бывает запоздалым.

– Я очень на это надеюсь. Ибо времени у меня все меньше…

Капеллан садится на грубый деревянный стул. И снова улыбается, но уже не так широко.

– Я, конечно, всего лишь такой же простой смертный, но если вы того желаете, я был бы рад выслушать вас и предложить вам свой совет.

Я молчу в сомнении. Он ведь не священник и не может отпускать грехи. Но в моей голове роится столько мыслей, а в груди все прямо клокочет! Этот человек знает многое о Боге, и о Рут тоже. По крайней мере, он может высказать обоснованное мнение.

Кивнув, я подхожу ближе и присаживаюсь через стул от него. Каждое мое движение отдается гулким эхом в пустой часовне.

– Вы очень добры. К сожалению, я забыла, как ваше имя?

– Саммерс.

– Мистер Саммерс! – начинаю я, уставившись на свои руки. Они, конечно, совсем не такие, как у Рут: кожа на них ровная и нежная, края ногтей беленькие и чистые, аккуратно подстриженные. – Мистер Саммерс, мне стыдно, но я вынуждена признать, что сомневаюсь в правильности решений моего отца.

Он шумно выдыхает.

– Понимаю… Э… Надеюсь, вы помните заповедь о почитании родителей?

– Да, конечно!

– И тем не менее… Простите меня, мисс Трулав, за неделикатный вопрос… Но можно у вас спросить… Скажите, пожалуйста, а сколько вам лет?

– Двадцать пять.

Он кивает. Сам он, как мне кажется, еще моложе меня.

– Я всегда думал, что это нормально для ребенка, в каком-то возрасте начать подвергать сомнению то, что говорят ему окружающие его взрослые. Это просто очередной этап развития его ума. Так ребенок готовится к тому, чтобы самому принимать решения и делать свои собственные суждения, как это и подобает взрослому человеку. Возможно, вы, мисс Трулав, сейчас как раз на этом этапе. Так что это не грех, а признак взросления. Ваш ум готовится к тому, чтобы опираться на суждения супруга, а не отца.

О Господи, именно так! Я уже сейчас с большей готовностью полагалась бы на Дэвида, чем на папу. В моих глазах Дэвид как мужчина раз в десять достойнее моего отца! Мне, конечно, не очень нравится мысль о том, что я должна буду жить по чьей-то указке, но уж если так суждено, то мои помыслы и поступки были бы намного благороднее, если бы я опиралась на суждения именно Дэвида. Разве нет?

– Скажите мне, мистер Саммерс, а вы верите в то, что человек может измениться? Полностью измениться. Что преступник может стать благочестивым, а добрый человек – злодеем?

Он слегка отшатывается от меня.

– Вы полагаете, что ваш отец изменился?

– Нет-нет. Он такой же, каким был всегда. Этот вопрос не имеет отношения к моему отцу. Это интересно мне самой.

– Ну, мисс Трулав, в таком случае, я полагаю, вы уже сами знаете, каков будет мой ответ. Разве служил бы я капелланом в тюрьме, если бы не верил в то, что человек может исправиться?

– Нет, конечно. Но очень часто – и особенно в тюрьме – меня мучит вопрос: в какой момент человек теряет голову настолько, что ожесточается? Со мной так грубо обошлись именно те, к кому я всегда была добра. Я всегда думала, что они раскаются. Но теперь… Я не знаю, как мне поступить.

Он сцепляет руки. Кажется, мои вопросы застали его врасплох.

– Простить можно все, мисс Трулав. Но не все умеют прощать. Господь не оставит своей милостью того, кто, в свою очередь, не пренебрегает милостью Божией. Но не все люди выбирают путь праведный. Некоторые идут своим, иным путем. И это неизбежно.

В этот момент я кажусь себе такой никчемной и беззащитной. Столько лет изысканий в области френологии и теологии… – и вот результат: форма черепа человека не меняется, а Слово Божие далеко не всегда преображает человека. Кажется, земля уходит у меня из-под ног.

Может, нужно смириться с этим? Принять то, что некоторые люди рождены плохими и останутся таковыми на всю жизнь?

– А что же с теми, кто сбился с пути истинного, мистер Саммерс? – У меня дрожит голос, как у совсем наивной и маленькой девочки. – Которых мы никак не можем вернуть? Что же с ними?

Он смотрит на меня с такой грустью в глазах:

– Боюсь, у Господа к ним такое же отношение, как и у закона, мисс Трулав: злодеяние должно быть наказано.

47. Рут

Любовь… Нежность… Когда-то я испытывала эти чувства. И когда-то, очень давно, я умела прощать, потому что в глубине души была доброй.

Мне надо снова отыскать в себе эти чувства. И сделать это надо прямо сейчас.

Моя игла снова и снова ныряет в цветной ситец. Она ищет вместе со мной. Но на ее кончике так ничего и не появляется. Исцеление. Здоровье. Ну где-то же они должны быть!

Сумерки постепенно заползают в комнату через окно. Я отодвинула все занавески. На улице уже довольно темно. Видно только несколько тусклых фонарей. Чайки кричат все реже и тише.

Откуда я могла знать? Она всегда была такой резкой и бесцеремонной. Этот ее вечно гордо вздернутый носик, словно рядом плохо пахнет и этот запах исходит именно от тебя… Нет! Я не смею сейчас думать об этом! Только о хорошем! Только аккуратные, ровные и нежные стежки!

– Рут, чем ты занята? Нам нужна твоя помощь!

В комнату ворвался Билли и уставился на меня. Под его синими глазами появились темные круги. Он закатал рукава, отчего стали видны сильные руки, покрытые редкими волосками.

– Кейт совсем плохо!

– Я сейчас поднимусь!

– Мама хочет, чтобы ты… Погоди, а что ты опять шьешь? Это что – занавески?

И вот я опять сгораю от стыда. Как же мне объяснить все ему?

– Я шью шаль. Для Ке… Для хозяйки.

– У нее достаточно шалей, Рут!

– Ей нужно… Ей… – Нет, все не то! Я молча качаю головой. У меня нет времени объяснять ему… – Скажите мне, сэр! – почти потребовала я, набравшись смелости. – Это действительно она? Неужели она сама пошла в полицию и рассказала им все?

Пару секунд Билли смотрел на меня так, словно видел впервые. Потом он тяжело вздохнул, вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Он облокотился о косяк, словно был не в силах стоять.

– Да, это была она. Я никогда не думал, что Кейт решится на это. Она изменилась после того, как Мириам…

Что бы ни происходило, я не имею права думать о Мим сейчас. Эта шаль не должна впитать ни одной плохой мысли о Кейт.

– Вы ведь все это время пытались сказать мне именно это. Вы не зря сказали мне тогда, что Кейт вовсе не такая, как ее мать.

Билли вздохнул. Или это была горькая усмешка…

– Да? Я так сказал? Не знаю, верил ли я сам в это хоть когда-нибудь… Я просто хотел… Но ведь ты сама все понимаешь, правда? Ты ведь прекрасно понимаешь, как приятно мне было забрать у миссис Метьярд то, что было так дорого ее душе.

Я отложила шитье. Наши глаза встретились, и в этот миг я увидела того самого Билли, который впервые появился на пороге дома Метьярдов: тощего испуганного сироту из приюта, робко озирающегося по сторонам, мальчика с огромными грустными голубыми глазами.

– Вы хоть когда-нибудь любили ее? – сорвалось с моих губ.

– Ты не смеешь задавать мне такие вопросы!

Я виновато склонила голову. Он никогда раньше не повышал на меня голос. Я вообще ни разу не видела, чтобы он сердился.

– Да, сэр. Простите меня! Этого больше…

– Нет, Рут, это ты меня прости! Я не хотел обидеть тебя! Просто… – Билли закрыл лицо руками. – Господи, как же все запуталось!

Он теперь мой хозяин, и мне следует сделать вид, что я не замечаю его слез. Но вместо этого я рванулась к нему и крепко обняла. Так, как мечтала все эти годы. Он прижался ко мне и заплакал, как ребенок:

– Рут! О, Рут! Я такого натворил! Зачем я снова пошел в этот дом? Я ведь совсем не хотел! Но как я мог оставить ее там одну?

Мне было одновременно и нестерпимо больно и радостно слышать все это. Омытые слезами, эти огромные голубые глаза были еще прекраснее. Я никогда не смогу пробудить в мужчине ни любви, ни желания, но я смогла много больше: Билли, вечно улыбающийся и насвистывающий веселые песенки, не смог скрыть своих потаенных страданий и сотрясается передо мной в искренних горьких рыданиях!

Как бы мне хотелось теперь исцелить его душу, чтобы он снова стал прежним Билли!

– Что же нам теперь делать?! – исступленно кричал он. – Господи, ребенок! Если она теперь умрет, то врач наверняка подумает…

– Я не позволю им умереть! – успокаивала я Билли. – Я все распущу! Обещаю тебе, Билли, я найду способ распустить все до последнего стежка!

Он ошарашенно смотрел на меня своими мокрыми от слез глазами:

– Распустишь? Ты о чем?

Странная штука – любовь, она вытаскивает на свет самое сокровенное, развязывает язык в два счета, правда? Я никогда не произносила это вслух даже наедине с самой собой. Но стоя вот так, с Билли, ощущая его слезы на своей коже и волосах… Я больше не могла молчать. Я закрыла глаза и глубоко вздохнула:

– Это проклятье… Необъяснимый зловещий дар, Билли! Эта смертоносная сила в том корсете, что я сделала для Кейт. Это моя вина. Только я виновата. Я хотела отомстить ей. Хотела, чтобы она страдала.

– Что?!

– Я думала, что она тоже убивала Мим! – закричала я. – Я сделала этот корсет для того, чтобы он уничтожил Кейт! Чтобы наслать на нее болезнь, от которой она умрет!

Открыв глаза, я увидела, что Билли смотрит на меня в полном недоумении.

– Ты… Что ты сказала?!

Я взяла в руки неоконченную шаль и стала размахивать ею перед Билли:

– Ты никогда не удивлялся тому, что с моим появлением очень многие клиенты миссис Метьярд начали болеть? Так вот, это все моих рук дело! Мои стежки! У меня такая способность – я могу насылать на людей болезни, слепоту и даже смерть!

Выпалив все это, я почувствовала громадное облегчение. Я поделилась с ним всем, о чем до сих пор молчала. Всем, чем была отягощена моя черная душа: Наоми, папа, мама… Когда я дошла до кусочков рыбки Мим, вшитых в корсет Кейт, мне стало так легко, что я готова была воспарить над этой комнатой.

Билли смотрел на меня из-под своих насупленных бровей. Ни одна мышца его лица даже не дрогнула. Я попыталась хоть как-то истолковать это для себя. Это точно не оцепенение от ужаса. Нет. Он не верит мне. Он не может принять это, взять в толк.

– Ты не в себе, Рут! От всего этого у тебя просто помутился рассудок.

– Нет! Это все чистая правда! И я докажу вам всем это! Когда я доделаю эту шаль – она излечит Кейт! Мне только надо…

Билли схватил меня за руку:

– Давай еще раз. Я правильно понял? Ты только что призналась мне, что пыталась убить мою жену?

Как напряженно он смотрит на меня! Прямо буравит взглядом! И чувствую, что он жаждет, чтобы я сейчас сказала «да»!

Я шумно сглотнула:

– Да, сэр! Простите меня! Я никогда не хотела причинить вам боль…

– Боже правый!

Не сказав больше ни слова, он выбежал из комнаты. Щелчок дверного замка был словно удар ножом мне прямо в сердце.

Он ушел… Ушел и больше никогда не вернется ко мне.

Я зарылась лицом в недошитую шаль и дала волю слезам.

48. Доротея

В тюрьме я то и дело слышу, как одна заключенная говорит другой, что у нее «червячок в голове». Так они называют какую-нибудь навязчивую идею или мысль, которую никак не удается отогнать. В моих кругах такое обычно называют «капризом» или «прихотью». Но выражение заключенных кажется мне более точным. Ведь ощущается это именно так: словно в мозгу действительно завелся какой-то маленький червячок. И он зарывается все глубже и глубже, вгрызаясь в мозг.

Карета трясется по холмам в направлении Хэзерфилда, и меня швыряет из стороны в сторону так, что я не могу выпустить из рук кожаный ремень – того и гляди свалюсь. Ветер отчаянно завывает за окном, деревья сильно качаются. Облака несутся так быстро, словно играют с солнцем в сумасшедшие прятки. Наверное, не стоило отправляться в столь дальнюю поездку в такую погоду. И уж точно совсем не мудро и очень рискованно с моей стороны было принять предложение о встрече, на которую я тороплюсь. Но во всем виноват тот самый червячок в моей голове. Я не успокоюсь, пока не выслушаю того, что этот мужчина вознамерился мне сказать.

Должна признаться: когда пришло второе письмо от сэра Томаса, я была потрясена до глубины души. Я еще не вскрыла конверт – а руки мои уже дрожали. Я думала, что найду внутри одно из двух: либо строки, пронизанные безутешным отчаянием, либо упреки, полные горечи и ревности. Но я ошиблась. Сэр Томас благодарил меня за мои тщательно подобранные добрые слова и… просил о личной встрече со мной, если я, конечно, не сочту это абсолютно неприемлемым…

Он пишет, что ни в коем случае не желает бросить тень на мою репутацию, но предупреждает, что считает себя обязанным сказать мне с глазу на глаз нечто очень важное. И встретиться он предлагает на кладбище приходской церкви Хэзерфилда.

Как же это понимать? Я годами изыскиваю возможности украдкой повидать Дэвида, но мне ни разу не приходило в голову сделать местом встречи кладбище! Естественно, это одно из немногих мест, где мужчина и женщина могут появиться, не вызвав подозрений, но все же… Хотя, наверное, я стала слишком сентиментальна. После бесед с этой девочкой – Рут – вместо прежнего меланхоличного очарования все связанное со смертью стало вызывать у меня отвращение.

Но вот мы выехали на относительно ровную дорогу. Бросив взгляд в окно, я вижу высокий шпиль, взмывающий к облакам, такой же острый, как игла Рут.

– Мы приехали! – говорю я и стучу по крыше повозки, приказывая Греймаршу остановиться.

Я не хочу, чтобы он увидел сэра Томаса. Если папа узнает об этой встрече, беды не оберешься. Когда цокот копыт наконец смолкает, я оборачиваюсь к Тильде:

– Ты останешься здесь и будешь ждать меня! – Я говорю это голосом, не терпящим возражений, но у Тильды, в свою очередь, такое строение черепа, что она просто не может не подвергать все сомнению.

– Вам не пристало, мисс! – шипит она. – А вдруг кто-то увидит вас? Одну?

– Увидит меня? Здесь? Да тут на мили вокруг сплошной вереск!

– А что, если сэр Томас… обидит вас?

– На кладбище? У стен церкви? Тильда, ты просто никогда не встречала настоящего джентльмена…

– Я просто хочу защитить вас, мисс!

Эти слова застали меня врасплох. Я так много внимания уделила зоне упрямства и зоне тщеславия на ее голове, что совсем забыла изучить зону, ответственную за способность быть надежным другом. Сейчас она скрыта под шляпкой, но мне кажется, что я все равно вижу ее очертания. Ведь то, на что указывает строение этой зоны, мелькнуло сейчас и в ее взгляде. Она знает нечто, что не может мне рассказать, но и забыть тоже не может.

К такому повороту я, признаться, не готова… Пытаясь скрыть свое волнение, я говорю Тильде чуть громче обычного:

– Знаю, Тильда! Ты очень предана мне. А сейчас будь добра, делай, как я тебе сказала – и не станем ссориться! Не волнуйся – если ты мне понадобишься, я закричу.

Экипаж тем временем остановился. Я сама открываю дверь, не дожидаясь Греймарша, и не очень ловко выпрыгиваю наружу. Боже, какой сильный ветер! Он словно не хочет, чтобы я шла в сторону церкви, и готов сбить меня с ног. Но я, опустив голову, все же иду, преодолевая его сопротивление. Хотя на душе становится еще тревожнее. Ведь этот ветер – словно знак свыше! Небо не хочет этой встречи!

Подойдя ближе к церкви, я вижу, что она довольно старая, но очень аккуратненькая, как и кладбище вокруг. Трава уже пожухла, но видно, что ее регулярно постригают. Вдоль дорожек стелются ветви карликовой ивы. Кругом покосившиеся надгробные плиты, затянутые мхом, между которыми тихо стенает ветер.

В какой-то миг я подумала, что увижу сэра Томаса распростертым на одной из могил и сотрясаемым рыданиями. Но, похоже, я просто начиталась романов… Он стоит у входа в церковь, полы его плаща полощутся на ветру, а цилиндр низко надвинут на лоб.

Увидев меня, он приветственным жестом поднимает трость и идет навстречу. У меня от страха пересыхает в горле.

Горя от стыда, я не смею поднять на него глаз. Но даже если бы осмелилась, что с того? Его голова, ключ к его характеру, все равно скрыта цилиндром.

Он открывает скрипучую калитку кладбища, жестом приглашая меня войти. Я захожу, не поднимая головы. Если бы мой ответ на его письмо был другим, он, возможно, именно здесь заключил бы меня в объятия. Наверное, мы обвенчались бы именно в этой церкви. И скорее всего, он думает сейчас о том же самом.

Сэр Томас откашливается.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились прийти, мисс Трулав! Весьма признателен!

Я молча подхожу к одной из надгробных плит, поросших черным лишайником, и слегка опираюсь на нее. И только тогда говорю:

– Судя по вашему письму, дело неотложное, сэр.

– Да! – отвечает он, закусив губу. На его лице нет и тени волнения. Глаза, как всегда, словно заспанные, походка неторопливая. – Понимаете, есть кое-что… Я не простил бы себе, если бы не рассказал вам это.

Наверное, у меня лицо стало таким испуганным, что он поспешил добавить:

– Нет-нет, не беспокойтесь! Я не стану умолять вас изменить ваше решение и неволить вас! – Сэр Томас криво улыбнулся. – Хотя мне почти жаль, что я не могу себе этого позволить…

– Я знаю, что вы привыкли выражаться без обиняков, сэр! Но при этом я не сомневаюсь в вашей порядочности. А теперь, пожалуйста, будьте так добры поскорее сказать мне, что хотели, чтобы избежать ненужных огорчений.

Он тяжело вздыхает, и я впервые вижу на его лице озабоченность. Я снова опускаю глаза. Позолота надписи на могильном камне уже почти совсем стерлась… Я и не думала, что действительно небезразлична ему. Но этот тяжелый вздох…

– Мне все-таки придется огорчить вас, мисс Трулав. Тут уж ничего не поделаешь. Эта история огорчила и меня самого, а я, как вы успели понять, не тот человек, который делает из мухи слона. Но я успел, в свою очередь, понять, что вы сильная и сможете выдержать этот удар. Если, услышав то, что я скажу сейчас, вы порвете со мной всяческие связи… Что ж, осмелюсь сказать, что я это переживу.

Его голос звучит твердо и ясно, несмотря на завывания ветра. Удивленная, я вопросительно смотрю на него. Это точно не слова пылкого влюбленного. Но… Кажется, в них звучит сочувствие? Как во взгляде Тильды, в котором читается участие, порожденное знанием некоей тайны.

Сэр Томас перекладывает трость в другую руку.

– Не хочу задеть вашу девичью гордость, мисс Трулав, но вы же поняли – должны были понять во время того приема, – что моя сестра хотела бы видеть меня женатым мужчиной.

Он прав, это действительно задевает мою гордость, даже несмотря на то, что я давно это подозревала.

– Вы сделали мне предложение по настоянию сестры?

– Да… – тянет он. – Я приехал в эти края, познакомился с вашим отцом и сделал вам предложение по просьбе моей сестры. Но это не повод считать меня безвольным подкаблучником. Я бы не согласился на такое, если бы и сам не увлекся вами и… если бы у моей сестры не было серьезных оснований для такой просьбы.

Я готовилась парировать его возмущение, но, в конце концов, это мое достоинство задето, и теперь в моем голосе звучит яд.

– И эта причина – деньги, как я понимаю? Усадьба вашей сестры обветшала?

Он смотрит не на меня, а на церковь. Может, просит Господа дать ему сил продолжать этот разговор?

– Вы ошибаетесь, мисс Трулав! Если соблаговолите вспомнить, вы сами рассказали мне о планах вашего отца снова жениться. И было это задолго до того, как я сделал вам предложение. Но вы правы: именно намерение вашего отца жениться на миссис Пирс привлекло внимание моей сестры к тому, что вы сами до сих пор не замужем.

Возразить нечего. Во мне нарастает беспокойство. Алчность, по крайней мере, легко понять.

– Простите мою наивность, сэр, но если вы не любите меня и не рассчитываете на приданое, то я никак не могу взять в толк, зачем вы сделали мне предложение.

– Мы с сестрой действовали с одной-единственной целью, – отвечает он, все так же глядя на церковь. – Мы просто хотели взять вас под свою защиту.

Деревья на кладбище так сильно качаются… Вот почему мне кажется иногда, что даже земля дрожит под ногами. А этот странный свист в ушах… Это, должно быть, ветер…

– Защиту? Разве мне нужна защита? Сэр Томас, вы, кажется, намекаете, что я в опасности?

– Моя сестра серьезно полагает, что вам угрожает опасность. Серьезная опасность, мисс Трулав!

– Что за вздор! Вы же видите – я вполне здорова! – Я попыталась сказать это как можно веселее, но мой голос звучит неестественно, будто я слышу себя со стороны.

– Простите меня, но, кажется, вы не совсем здоровы. У вас такой вид, словно вы вот-вот в обморок упадете. Присядьте на эту каменную стену.

Я разрешаю сэру Томасу посадить меня, чувствуя себя беззащитной и глупой.

– Я не успела позавтракать, – пытаюсь отшутиться я. – Мне нужно немного перекусить. Но что касается серьезной опасности…

Он хватает меня за руку.

– Я скажу то, что должен, прямо сейчас, и быстро. Пожалуйста, очень прошу вас, не перебивайте меня. – Сэр Томас говорит решительно, но мягко. – Такие вещи надо делать быстро. Это как выдергивать зуб.

Я в недоумении киваю.

– Вы знаете, что ваша мать и моя сестра были близкими подругами. Вы также наверняка знаете, что ваша мать дала почву для бесконечных пересудов, перейдя в католическую веру. Я рад сообщить вам, что их дружба пережила и этот поворот судьбы. Моя сестра не отвернулась от вашей матери. Она бы с радостью продолжила ходить с ней в театр и приглашать ее на балы, если бы ваш отец не… исключил свою жену из общества. – Сэр Томас тяжело вздыхает. – Она так и не смогла вернуться. Увы, она заболела и умерла.

Он просил меня не перебивать его, но я не смогла сдержаться.

– Папа говорит, что ее переход в католичество был одним из проявлений ее болезни. Он говорит, что после этого она день ото дня вела себя все более неразумно. И он утверждает, что все это стало следствием воспаления мозга… – Я осеклась, понимая, что просто бездумно повторяю слова отца, в правдивости которых сомневаюсь уже очень давно.

– Ну вы же сами не верите в это! И вряд ли полагаете, что переход в католичество – это признак сумасшествия? – Он сильно сжимает мою руку. На моих глазах проступают слезы. – Вот и моя сестра так не считает!

Я вспоминаю то белое, почти каменное лицо и глаза, устремленные на моего отца… Слава богу, что я сижу, иначе земля уплыла бы из-под моих ног.

– Леди Мортон, как я понимаю, человек весьма смелых суждений. Умоляю, скажите мне, что же думает она по этому поводу?

– Буду откровенен. Моя сестра говорит, что ваш отец считал себя опозоренным и исключенным из общества из-за своей жены. Моя сестра была свидетелем ссор между ними. И он делал все возможное и невозможное, чтобы контролировать каждый ее шаг. И все же он не смог ничего сделать. И тогда он… – сэр Томас говорит так тихо, что мне приходится наклониться к нему. – …Он отравил ее!

– Да как вы смеете! – взрываюсь я.

Он отскакивает от меня, подняв руки. Я начинаю жалеть об этом уже в следующую секунду – теперь, когда его нет рядом, ветер грозит сбросить меня на землю. С большим трудом я встаю. У меня сильно кружится голова…

– Он отравил ее! – громко повторяет сэр Томас. – А его друг доктор Армстронг помог ему скрыть преступление!

– Какая…

– Дослушайте до конца! Моя сестра не заявила о своих подозрениях в полицию… – Сэр Томас хмурится, словно категорически не согласен с решением сестры. – Но она не сделала этого только потому, что опасалась за ваше будущее. Ведь если бы вашего отца обвинили в убийстве… И она до последнего не верила, что он может причинить вред своему единственному ребенку… Но знайте, что сейчас она сожалеет о том, что не пошла тогда в полицию! Дело в том, что нынешние обстоятельства начинают очень напоминать те, что привели к безвременной гибели вашей матери! Сейчас ваш отец не может полностью вас контролировать! Он никак не может выдать вас замуж. Это препятствует его женитьбе на миссис Пирс и бросает тень на него самого. Вы понимаете, к чему я клоню?

Что за ужасная чушь! Это даже похлеще рассказов Рут! Я просто задыхаюсь от негодования. Мне казалось, что сэр Томас – очень хороший человек, настоящий джентльмен. Но я жестоко обманулась.

– Вы решили наказать меня? – чуть не плача кричу я. – Выдумали эту ужасную историю, обидели меня до глубины души за то, что я отказала вам и тем самым задела ваше самолюбие? Я никогда не смогла бы полюбить вас, но я думала о вас много лучше…

Он удрученно качает головой:

– Я сказал вам то, что должен был. Теперь моя совесть чиста.

И он еще говорит о совести после всего того, что наплел мне тут! И все же…

У папы на голове есть эти шишки – признак хитрости и изворотливости. И Тильда неоднократно говорила, что с ним шутки плохи. Но ведь это совсем другое! Одно дело – быть строгим хозяином, и совсем другое – убийцей собственной жены!

– Мисс Трулав, вы так бледны… Не позволите ли мне… – Сэр Томас переминается с ноги на ногу, он явно чувствует себя очень неловко. – Не позволите ли мне проводить вас до коляски?

– Нет, не смейте! И не смейте мне больше писать! И говорить со мной! Вы нанесли мне кровную обиду!

У меня все-таки еще есть достоинство! С гордо поднятой головой я резко отворачиваюсь от него и почти бегу мимо могил к выходу с кладбища. У меня дрожат руки, и мне не удается закрыть за собой калитку. Я слышу, как она гремит на ветру. Этовсе, что долетает до меня сквозь гул в ушах.

Не могу думать об этом сейчас. Не могу позволить себе думать. Мне надо просто преодолеть на ватных ногах расстояние до коляски. Дойти и не упасть в обморок. Я не должна давать сэру Томасу даже намека на то, что могу поверить его словам.

И я действительно не верю.

Я отказываюсь верить.

49. Рут

Несмотря ни на что, шаль вышла довольно красивой. Я набросила ее на худые плечи Кейт, и она тут же прилипла к ее мокрой от испарины коже. Даже после ванны от нее исходил этот чесночный запах, который я заметила еще утром.

Везде, где было возможно, мы зажгли свечи. Миссис Рукер сидела в кресле-качалке Кейт и давала указания Нелл. Только я устроилась у постели Кейт, которая отчаянно пыталась сфокусировать свой взгляд на мне. Сейчас ее глаза не блестели совсем.

За дверью спальни были слышны мужские голоса. Доктор пощупал у Кейт пульс, заглянул ей в рот и нахмурился. Я представила себе, как он сейчас разговаривает с Билли и мистером Рукером. Но он не в силах объяснить им мою силу.

Возможно, доктор захочет осмотреть меня саму. Изучить как редчайший экземпляр. Мне все равно! Мне сейчас важно только одно: чтобы шаль спасла Кейт!

– Я прощаю тебя! – шепчу я Кейт прямо в ухо. – Иногда мы делаем ужасные вещи сгоряча…

Кейт никак не отреагировала на мои слова.

– Почему никто не протирает ей лоб? Вы что, не видите, что пот течет бедной девочке прямо в глаза?!

Голос миссис Рукер заставил меня отскочить от кровати и кинуться за сухими тряпками.

Нелл разорвала несколько старых простыней, и сложила их стопкой у изголовья кровати Кейт.

Я взяла одну из этих полосок, сложила ее в несколько раз… и подумала о том, скольких разных тканей касались сегодня мои руки: постельное белье, моя собственная одежда, полотенца, занавески… Весь мир вокруг меня состоит из разных тканей. А человеческое тело? Разве это не ткань? Раз я смогла разрезать его, неужели я не смогу сшить его снова?

Бам!

Мы все так и подскочили от этого звука! Это рука Кейт ударилась о перекладину кровати. Кейт издала какой-то низкий мычащий стон, а потом все ее тело напряглось, как натянутая струна.

Миссис Рукер тоже подскочила и начала быстро креститься.

– Помогите! – истошно закричала Нелл.

Когда доктор вбежал в спальню, спина Кейт сильно выгнулась, словно неведомая сила поднимала ее за живот. Это было ужасное, жуткое зрелище, но я не могла отвести взгляд. Кейт беспомощно хлопала руками вокруг себя. Изо рта у нее струйками текла рвота.

– Это судороги! – закричал доктор. – Пропустите меня!

– Шаль! – завопила я. – Только не снимайте мою шаль с ее плеч!

Но никто не обратил на меня никакого внимания. Все смотрели только на Кейт, которая извивалась и корчилась от боли.

Неужели на ее долю выпало мало боли и страданий?

Колени подогнулись, и я упала. В этот момент мне было все равно, смогу я подняться или нет.

Когда я была маленькой девочкой, мечтала, что стану вышивать цветочки на изящных перчатках и создавать прочую красоту. Что же произошло? Как же так вышло, что на самом деле я смогла создать только это – распятое в агонии тело на смертном одре?

– Приподнимите ей голову, иначе она прикусит язык!

Это ведь она послала в тот день Билли, чтобы найти нас. Зная, что ее мать скоро повесят, она все равно не переставала думать обо мне. Хотела дать мне кров и работу. Она подняла мой корсет из грязи, потому что понимала, что он для меня значит. Я никогда не смогла бы полюбить ее, но плохим человеком она точно не была. Она не заслужила такой смерти!

– Рут! Рут, помоги нам!

У меня не было сил подняться. И эти жуткие запахи: чеснок, пот, рвота…

– Билли! Кто-нибудь, приведите Билли!

И вдруг Кейт обмякла. Что-то стучало у нее в груди, словно камешки в стеклянной бутылке. Миссис Рукер закричала.

Они все выглядели так зловеще и странно, собравшись вокруг кровати Кейт: доктор ощупывал пальцами ее шею, миссис Рукер отирала ей щеки, а Нелл стояла чуть поодаль и стонала, прижимая к груди тряпку, мокрую от пота несчастной.

Повисла тишина.

– Она умерла! – констатировал доктор, безвольно опустив голову.

Кто это заметался там, словно зверь в клетке? Я слышала истерические крики. Кто-то топал по полу ногами и кричал:

– Убийца! Боже, я убийца!

Мне так и не удалось распознать голос.

Раздался топот мужских сапог. Поздно. Слишком поздно. Билли и его отец подбежали к кровати, но тут же отшатнулись от представшего перед ними зрелища.

– Мне очень жаль, мистер Рукер! Я делал все, что мог! – сказал доктор.

Я тоже делала все, что только могла. Но смертельное влияние моих стежков, похоже, оказалось сильнее.

Я думала, что Билли склонится над Кейт, поцелует ее лоб, возьмет за руку… Но он просто стоял и что-то говорил. По крайней мере, губы его шевелились. Но я ничего не слышала. Я ощущала себя так, словно была глубоко под водой, и меня несло подводным течением.

Постепенно все взгляды устремились на меня. Мне казалось, что весь мир вокруг раскачивается и вот-вот рухнет.

Сколько лиц… Носы, брови, застывшие в крике ужаса рты… И в каждом лице я видела Кейт.

У меня в ушах что-то зазвенело, забулькало и захлопало.

– Я вызываю полицию! – сказал мистер Рукер.

50. Доротея

Рут однажды призналась мне, что разучилась плакать. Но сейчас она рыдает в три ручья. Тяжелые слезы дождем катятся из ее глаз. Если бы я не знала ее достаточно хорошо, я приняла бы ее за потерявшегося ребенка. Но ни один ребенок на свете не может сочинить такую жуткую историю. И эти руки, что лежат сцепленные на арестантской форме, – это тоже далеко не нежные детские ручки. И разве крокодилы не плачут, чтобы подманить добычу?

Помолвка папы и обвинение сэра Томаса в его адрес сделали свое дело – я стала очень раздражительной. Всхлипывания Рут, которые раньше вызвали бы во мне сострадание, сейчас только нервируют. Я встаю со скрипучего стула и начинаю ходить взад-вперед по ее камере, словно я тоже заключенная.

– Твои грехи и так очень тяжелы, Рут! Ну зачем ты добавляешь к ним ложь?

Она закрывает лицо руками. Неужели она наконец покается? Или Рут просто не хочет, чтобы я видела ее лицо? А вдруг она просто смеется сейчас надо мной?

– Время страшных сказок кончилось. Тебя будут судить уже завтра. Завтра!

Господи, какая маленькая эта камера! И то, что я хожу по ней туда-сюда, совсем не успокаивает, а наоборот – раздражает еще больше.

– Почему ты не хочешь спасти свою душу? Ты же все равно не обманешь Господа! Сознайся в содеянном сейчас, пока еще не поздно!

– Да, я виновата! Виновата во всем! – всхлипывает она.

От раздражения я издаю рык, пугающий меня саму.

– О да! Ты убила Кейт с помощью заколдованного корсета! Ты что, завтра скажешь то же самое на суде?

– Это же суд надо мной, мисс, я не могу давать на нем показаний!

Услышав это, я раздражаюсь еще сильнее. Ведь она права! Я совсем забыла, что ей завтра придется сидеть и молчать…

– Какая разница! Если ты и дальше будешь рассказывать эти сказки, то этим только прибавишь лжесвидетельство ко всем своим прочим прегрешениям!

Она снова громко всхлипывает, сгибаясь пополам. Копна ее темных кудрей оказывается прямо перед моим лицом.

А ведь под ними – ее череп! Забывшись на мгновение, я, не спросив ее разрешения, запускаю руки прямо в гущу ее волос. Ощупываю ее голову – но чувствую только твердую, неподвижную костную ткань. Каким бы ни был скрытый под ней мозг, он, похоже, не может менять форму этой кости.

– Судя по твоему черепу, ты не сумасшедшая. И не обманщица! И не убийца! Кто же ты?

Мои слова отразились эхом в равнодушных холодных стенах камеры. Я перешла на крик, сама не заметив этого. Мне стыдно. Задыхаясь, я падаю на стул. Рут по-прежнему сидит, сильно наклонившись вперед.

Нет, я больше не могу выносить этого. Больше не могу! Мне и самой несладко сейчас.

– Почему вы мне не верите? – всхлипывает Рут. – Билли вот поверил. Он поверил и… возненавидел меня. О, как это ужасно! Билли ненавидит меня!

– Ты убила его жену! – вскрикиваю я так резко, что пугаюсь сама. – Да еще и превратила весь этот кошмар в какую-то жуткую небылицу! Рассказываешь, что ты необыкновенная, что у тебя необъяснимая способность убивать, не оставляя никаких улик! Но улики были, Рут! Я так полагаю, тебе ничего не известно о пробе Марша? ^[503] И ты можешь сколько угодно притворяться, что многое знаешь о том, как устроено человеческое тело внутри, но… на поверку выходит, что ты не знаешь и сотой доли! Твоя хозяйка вовсе не была беременна! При вскрытии не было обнаружено никаких признаков беременности! Она просто резко похудела – вот почему у нее прекратились месячные!

Рут быстро отнимает руки от лица. Они падают, словно занавес в театре. На щеках у нее красные пятна, но выражение глаз так изменилось! В них надежда и любопытство, и такие искренние, что я едва дышу.

Надежда…

– Так я не убила ребенка Билли?

– Нет. Кейт не была беременна. У Билли не было ребенка.

Она снова плачет, но на ее лице появляется слабая улыбка…

– О, слава богу! Слава богу! – Она почти смеется. Но потом берет себя в руки. – Боже, бедная Кейт! Если бы она только знала… Тогда ее последние дни не были бы такими мучительными. Она ведь тоже думала, что беременна. И Нелл так думала. Мы не знали…

Она продолжает что-то говорить, а меня вдруг осеняет. И осознание это – словно луч яркого света, пронзивший кромешную тьму. Словно спадающая с глаз пелена.

Она ведь действительно не знает!

Я сейчас задохнусь. Эта новость не принесет ей радости, подобной той, которую принесли людям библейские откровения. Но я не могу не сказать ей. Меня так и распирает. Из раза в раз я приходила к ней, полагая, что она знает истинную причину смерти Кейт.

Я слышу торопливые шаги по коридору. Они быстро приближаются. Вот уже кто-то открывает засов камеры. Они вот-вот войдут.

– Рут! – пытаюсь как-то начать я.

Ее жизненный опыт и образование не позволили ей, конечно, сложить из всех известных деталей целостную картину. Но я-то? Как же я не догадалась?

– Мисс Трулав, прошу прощения, но я вынуждена попросить вас покинуть камеру. У Баттэрхэм завтра суд. К ней пришел адвокат.

– Я должна поговорить с ним! – с непривычной для себя горячностью кричу я. – Я должна…

А что же я скажу ему? Какие доказательства я могу ему привести? Все равно уже нет времени, чтобы собрать их. Все время я потратила на поиски подтверждения моим научным теориям – и как оказалось, впустую!

Главная надзирательница берет меня за руку и ведет к двери.

– Думаю, нам надо оставить адвоката и его подзащитную наедине. Пусть говорят без посторонних ушей. У них не так много времени на это.

Время… Я представляю его сейчас как огромные песочные часы. И песок равнодушно утекает, его все меньше и меньше…

– Рут! – отчаянно кричу я. – А ты рассказывала все это адвокату? Или капеллану?

Если мне удалось докопаться до истины, может, и они смогут?

Но Рут качает головой:

– Я доверяла только вам…

Меня охватывает отчаянье. Я хочу вцепиться в дверной косяк, как зачастую делают смертники, и кричать, что не выйду отсюда ни за что. Но дверь гулко захлопывается за мной.

– Рут! – кричу я что есть сил. – Я верю тебе!

Не знаю, слышала ли она. Меня увлекают по коридору, все дальше и дальше от нее.

* * *

– Дора? Ты слушаешь меня?

Я перевожу взгляд с тарелки, на которой остывает свежая яичница, на папу. Тот, в свою очередь, говорит, размахивая вилкой с наколотым на нее куском.

– Я запрещаю тебе выходить из дома! – говорит он, размахивая вилкой. – Ты неважно выглядишь!

Да, я чувствую себя плохо. Меня тошнит и постоянно кружится голова. В последние несколько недель я явно пренебрегала своим здоровьем. Вот почему у меня бурлит в животе, пропал аппетит, и даже кофе кажется каким-то странным на вкус.

Ну конечно. Я даже не хочу думать о других причинах.

Беру в руки чашку и смотрю в нее, а не на отца.

Чем больше я нахожу у себя внешнего сходства с ним, тем хуже мне становится.

– Ничего подобного! – отвечаю я так беззаботно, как только могу. – Просто сегодня будет суд над одной из моих подопечных. Вот я и переживаю за нее.

– И это все?

Это, конечно, не все. Ведь миссис Пирс уже молчаливым призраком сидит с нами за столом. Она делает все, чтобы поскорее вытравить из этого дома дух моей доброй и милой мамы. Но я все же киваю. И делаю еще один глоток кофе. Он всегда был таким горьким?

Перед моим внутренним взором вновь всплывает обеспокоенное лицо сэра Томаса. Нет, только не это!

Папа, похоже, сейчас тоже о нем думает.

– А ты давно не получала писем? Может, пришло что-то опечалившее тебя? Или, наоборот, что-то… интересное? – Его серые глаза буравят меня, словно острые иглы. Папа никогда не умел тонко намекать.

– Не припомню такого. Правда, я планировала разобрать почту завтра. И Фанни давно ждет от меня письма.

Папа в задумчивости жует. Накалывает на вилку очередной кусок ветчины:

– Кажется, пару дней назад пришло какое-то письмо из Хэзерфилда.

Я долго промокаю рот салфеткой, скрывая от папы свои дрожащие губы.

– Да бог с тобой, папа! Конечно, нет! Леди Мортон не переписывается со мной. Я, наверное, не слишком интересна для нее…

– Ну значит, мне показалось…

– Наверное…

– Но я хочу, чтобы ты знала, что я не потерплю и тени непочтения к этой семье. Особенно сейчас, когда наш род наконец возвращается на должное ему положение в обществе. Я приложил много усилий, чтобы мы были представлены сэру Томасу и чтобы это знакомство переросло в… Если вдруг случится что-то оскорбительное для него… Я не снесу такого унижения, Дора. И дорогая миссис Пирс, конечно, тоже.

Я резко встаю из-за стола. С трудом, но удерживаюсь на ногах.

– Прошу простить меня, папа. Я пойду к себе. Мне нужно подготовиться к этому заседанию суда.

Он громко хмыкает.

– Посмотри на себя! У тебя руки дрожат! Я запрещаю тебе!

– Я просто должна быть там. Я обещала этой женщине. Она сирота, и у нее нет друзей.

Не отрывая от меня глаз, папа берет с колен салфетку и вытирает рот.

– Тогда я буду вынужден сопроводить тебя туда, чтобы проследить, чтобы ты вела себя подобающим образом.

Я понимаю, что ничего не смогу с этим поделать. Или я пойду туда с отцом, или не пойду вообще. Мой выбор очевиден. Я должна услышать все свидетельства обвинения. Это либо укрепит меня в моих подозрениях, или окончательно развеет их.

– Я не уверена, что тебе будет приятно присутствовать на слушании этого дела, – предупреждаю я отца. – Возможно, тебя оно огорчит.

Сама того не желая, я вызвала у него усмешку.

– Если уж ты – юная леди – можешь вынести это, то смогу и я. Или ты считаешь, что я уже старый осел, особо ранимый в силу своего возраста? У меня есть еще порох в пороховницах, хотя ты, наверное, давно записала меня в дряхлые старики.

О да, есть, конечно. Наверное, я как его дочь во многом недооценила его.

51. Доротея

Еще на подходе к залу суда я слышу, как он гудит, словно пчелиный рой. Греймаршу пришлось высадить нас почти за триста ярдов. Он тут же принялся судачить с другими кучерами.

Я рада, что могу опираться на руку отца, пробираясь между людьми и лошадьми к дверям. Понятное дело – ведь о деле Рут растрезвонили даже далеко за пределами нашего городка. Еще бы! Отравила свою хозяйку! Это же самый изощренный и бесчеловечный способ убийства!

У входа за порядком следит целая толпа полицейских. Среди их безразличных лиц, кажущихся одинаково квадратными из-за формы их котелков, я всегда ищу одно – то, что для меня милее всех. На миг встречаюсь глазами с Дэвидом. С трудом, но сдерживаю свою реакцию. Просто чуть крепче вцепляюсь в рукав папиного пальто. И все же от проницательного взгляда моего отца ничто не ускользает.

– Ты что, знакома с этим молодым человеком? – тут же рявкает он.

– С каким, папа?

– С тем молодым констеблем, что так и пялится на тебя!

– Ой, я даже не… Вообще его лицо кажется мне знакомым. Может, я проходила пару раз мимо него в тюрьме… – Я пожимаю плечами, делая вид, что полицейские пялятся на меня почти каждый день.

Папа, в свою очередь, не сводит с Дэвида глаз, пока за нами не закрываются тяжелые двери зала заседаний.

Наши места на галерее для публики. Народу тьма, в зале душно. Пробиваемся вперед настолько, насколько это позволяет внешний вид и положение в обществе моего отца. Некоторые люди расступаются перед ним, отдавая дань его возрасту и одежде, но другие не обращают на него никакого внимания. Я смотрю вниз, в зал суда, и у меня кружится голова. Мы немного опоздали. Заседание уже началось.

Я пропустила представление стороны обвинения и стороны защиты, а также вступительную речь. Они уже вызывают первого свидетеля обвинения: Уильяма Рукера. Я видела, что его имя стоит в списке первым. Вытянув шею, чтобы лучше видеть происходящее, я замечаю, как со своего места встает довольно молодой мужчина. Всегда интересно впервые видеть человека, о котором до этого столько слышала… Билли кажется мне не таким уж красивым, но одет опрятнее, чем я ожидала. Та девушка, что сидит рядом с ним, – это, должно быть, Нелл. Я узнала ее по волосам. Они именно такие, как описывала Рут.

Уильям и Нелл переглядываются так, словно им предстоит сейчас прыгнуть с высокой скалы в бурный поток. Билли направляется к трибуне для дачи показаний.

Пока он идет туда, я перевожу взгляд на Рут. Она выглядит такой маленькой, такой испуганной и подавленной. Как много нового она уже услышала до моего появления в суде? Судя по выражению ее лица, во вступительной речи уже была названа истинная причина смерти Кейт. Какие мысли пронеслись в ее голове, когда на нее обрушилось все это? И что мучит ее сейчас?

Она с таким обожанием смотрит на Билли своими темными огромными глазами, что у меня сжимается сердце. Билли не удостаивает ее даже кратким кивком головы.

Он произносит присягу. Холеный мужчина в мантии и парике встает и начинает допрашивать его.

– Мистер Рукер, я предполагаю, что вам будет больно слышать многие из моих вопросов и тем более отвечать на них. Поэтому, прежде всего, мне хотелось бы принести вам глубочайшие соболезнования от всех нас.

Билли бормочет слова благодарности. Он до сих пор одет в траур, хотя его черный сюртук уже поблескивает у швов. Вообще он полностью соответствует образу безутешного молодого вдовца из рабочего класса.

– Как мы уже слышали, в крови вашей покойной супруги обнаружено огромное количество мышьяка. Но для того, чтобы установить истинную причину смерти вашей жены, нам нужно не только доказать, что мышьяк стал причиной ее смерти, но и выяснить, как и кем он был куплен и как попал в ее организм. Прежде всего, позвольте задать вам такой вопрос: как вы думаете, существовала ли причина, по которой она сама могла бы принять эту дозу мышьяка?

– Нет, насколько мне известно.

– То есть вы полагаете, что мышьяк был подсыпан ей третьим лицом?

– Да, я так полагаю.

Адвокат листает свои записи:

– Медицинские эксперты пришли к выводу – как вы все уже слышали, – что Кэтрин Рукер принимала небольшие дозы мышьяка в течение довольно длительного времени. Незадолго до ее смерти доза была резко увеличена, что и привело к появлению симптомов, описанных нами ранее во вступительной речи. У вас есть какое-либо предположение, как мышьяк мог попадать в организм вашей покойной жены в течение этого времени?

Отец стоит за моей спиной и переминается с ноги на ногу, явно нервничая. Я ведь не говорила ему, что мы будем присутствовать на слушании дела об отравлении. И я не предупреждала его о том, что симптомы Кейт очень схожи с теми, которые были у моей мамы перед смертью.

– Боже, Дора, это ужасно! Как… – На него начинают шикать, и он умолкает.

– Я не знаю, – отвечает Билли. – В небольших количествах мышьяк содержится во многих продуктах и вещах, разве нет? У нее было, например, какое-то средство для кожи. В его состав входили, кажется, бензойная смола и бузина… А потом… Моя мать дала ей пару капель раствора Фаулера. Как я позже узнал, в них тоже содержится мышьяк.

– А сколько этих капель дала ваша мать вашей покойной супруге?

– Всего пару капель. Это было… в последние часы жизни моей покойной супруги. – Сказав это, он наклоняется вперед и опирается на перила, словно под тяжестью нахлынувших воспоминаний. – Это все, что я могу припомнить. Я сам видел, как моя мать давала Кейт эти капли.

Адвокат демонстрирует всем бутылочку капель Фаулера. Она почти полная.

– Как вы полагаете, мистер Рукер, мышьяк попадал в организм вашей покойной супруги с едой и питьем?

– Да, я думаю, именно так.

– Тогда позвольте спросить вас, имеете ли вы какие-либо подозрения на тот счет, кто именно мог подсыпать мышьяк в еду и питье вашей покойной супруги?

Все вытягивают шеи и замирают, чтобы лучше услышать его ответ. Билли все еще держит руки у висков. Он шумно сглатывает и произносит:

– Я полагаю, что это дело рук ответчицы – Рут Баттэрхэм.

Зрители шумно вздыхают, слышны возгласы. Разве они не ожидали именно этого? Разве они не слышали самого обвинения? Та, кто действительно могла бы сказать что-то сенсационное, просто закрывает глаза. Она выглядит так, словно ей выстрелили прямо в сердце.

Когда публика затихает, допрос продолжается.

– Вы полагаете так на основании признания ответчицы, которое мы слышали сегодня утром, о том, что она – вольно или невольно – убила Кэтрин Марию Рукер?

Билли качает головой:

– Нет. Я полагаю так потому, что в день смерти моей жены Рут сама сказала мне, что пыталась убить Кейт.

По залу опять прокатывается гул. Адвокату приходится повысить голос, чтобы перекричать его:

– А какой у нее был, по-вашему, мотив?

– Она всегда недолюбливала Кейт. И винила ее за всю ту боль, что мать Кейт причинила ей. А ее матерью была… миссис Метьярд! – Билли выкрикивает это имя с содроганием. – Вы же помните, та самая убийца!

Разумеется, они будут смаковать это обстоятельство не один час. Подробно описывать, в каком состоянии была найдена Рут в доме Метьярдов и что миссис Метьярд творила с ней. Повлияет ли это как-то на присяжных? Не знаю. Но я рада, что этим обстоятельствам будет уделено много внимания. Если бы Билли назвал предполагаемым мотивом ревность. Если бы он только на мгновение обернулся и увидел, с каким обожанием смотрит на него Рут… Но присяжные, скорее всего, видят все это.

Я пропустила первые несколько вопросов перекрестного допроса, потому что в это время отец настойчиво пытался утянуть меня домой, говоря, что я очень бледна. К тому времени, как я заканчиваю спор с отцом и могу снова вслушаться в происходящее, речь защитника Рут уже в самом разгаре. Ей назначили в адвокаты пожилого, я бы даже сказала дряхлого мужчину. Он говорит довольно монотонно и невнятно. Да, такой вряд ли сможет добиться оправдания. Но, может быть, ему удастся хотя бы смягчить приговор? Что она рассказала ему?

Он спрашивает, имела ли покойная супруга Билли привычку пить какао. И Билли отвечает, что имела.

– Мистер Рукер, а кто обычно приносил какао вашей жене?

– Обычно это делала… Рут. Она была ее служанкой. Именно она приносила ей завтрак и отвечала за прочие подобные вещи.

Тот, кто совсем не знает Рут, сказал бы, что в этот момент она нахмурилась. Но я, хорошо знающая ее, понимаю, что на самом деле это замешательство и смущение. И похоже, оно передалось и ее адвокату.

– И что… к ее еде и напиткам больше никто не притрагивался? У вас ведь в это же время в прислугах была еще одна девушка. Некто Элеонора Суонскомб.

– Нелли никогда не сделала бы ничего подобного.

– Почему вы так уверены?

Голубые глаза, смотрящие сейчас прямо в лицо адвокату Рут, холодны как две ледышки.

– Я знаю ее с самого детства. Она мне как сестра. Я, без сомнения, доверил бы ей свою жизнь.

После столь пышного представления следующая свидетельница, Элеонора Суонскомб, кажется совсем невзрачной. На ней видавшее лучшие дни серое платье, а на руках – перчатки с обрезанными пальцами. Но, отдать ей должное, она не выглядит испуганной. Она сцепляет руки, словно ей неприятно здесь находиться, и спокойно осматривает зал. В отличие от Билли, она не избегает взглядом Рут, напротив, решительно смотрит на скамью подсудимых. На лице ее нет и тени стыда за свой обман, свое предательство.

Обвинитель задает ей именно те вопросы, которые я ожидала услышать. После того как оглашается, что Нелл появилась в доме Метьярдов в очень юном возрасте и очень хорошо знала и мистера Рукера, и Кейт, ставшую впоследствии супругой мистера Рукера, следствие приходит к выводу, что Нелл стала почти членом семьи. Прокурор упоминает и о том, что Нелл была очень добра к Рут и часто навещала ее в больнице.

– И что вы можете сказать о характере обвиняемой?

Нелл поворачивается к Рут.

– Она была… очень несчастной молодой девушкой. Сирота. Это и сломило ее, мне кажется. Она всегда была очень ревнивой, злилась. Иногда мне казалось, что она что-нибудь учинит над собой.

– Проявляла ли она когда-нибудь враждебность по отношению к жертве?

– Да, проявляла.

– И тем не менее она настояла на том, чтобы вы пошли вместе с ней в услужение к миссис Рукер?

– Да.

– А вам не показалось странным, что она так рвется работать у той женщины, которую так не любит?

– Да, это показалось мне очень странным.

Ответы Нелл краткие, без тени эмоций. Как и описывала Рут, она говорит каким-то странным безразличным тоном. Словно ничто на этом свете не может удивить ее, выбить из колеи.

Обвинитель спрашивает Нелл, ходила ли Рут когда-нибудь за покупками в бакалейную лавку и оставалась ли когда-нибудь в кухне одна. Нелл подтверждает и то и другое. Она повторяет слова Билли о том, что именно Рут делала какао для Кейт и подавала ей его.

– А было ли на кухне что-нибудь, что могло бы быть использовано в преступных целях? Крысиный яд, например?

– Тебе не пристало слышать все это! – шепчет мне прямо в ухо отец. Его усы неприятно колют меня. Он разгорячен и явно обеспокоен. – Ты моя дочь, и мой долг…

Я так сосредоточена на ответе Нелл, что не слушаю его.

– Думаю, да… Наверное… В доме было очень много мух. И в кухне всегда было много липучек.

– А могли бы вы мне сказать, кто должен был покупать эти липучки и развешивать их?

– Рут!

Я не могу ничего с собой поделать.

– Нелл, ты грязная лживая шлюха!

Отец возмущенно дергает меня за рукав, но никто больше не обращает внимания на мои слова.

– Дора, пойдем! Я сыт по горло!

О, я не сомневаюсь! И судя по его состоянию, многое показалось ему уж слишком знакомым…

– Еще одну минуту, папа!

Нелл завершает дачу показаний и возвращается на место. Она расцепляет наконец руки и берет шаль, чтобы накинуть ее себе на плечи перед тем, как отправится на свое место. И тут я вижу это!!!

Мгновенная голубая вспышка из-под перчатки. Вряд ли кто-то, кроме меня, заметил это. На ее левой руке. На безымянном пальце.

Картина в один миг стала яснее ясного. Все факты выстроились в ряд, как аккуратные стежки Рут. Я так живо представила себе все это: вот двое подростков – юноша и девушка из сиротского приюта – стоят, дрожа от страха, у входной двери в ателье миссис Метьярд. А вот служанка и ее хозяин о чем-то шепчутся на лестнице дома в Уотер-Мьюз.

Но они не как брат и сестра, нет.

Они влюблены друг в друга. И уже очень давно.

У меня голова идет кругом. Билли совсем не тот невинный агнец Божий, которым я себе его представляла. Он купил то сапфировое кольцо вовсе не для Кейт. Она была лишь его хранительницей, неким промежуточным звеном. И вот теперь оно у своей законной владелицы. Когда он сказал Рут, что не мог оставить в доме Метьярдов ее одну, то он имел в виду вовсе не Кейт! Он говорил о Нелл! Вся его забота была всегда прежде всего о ней! Они задумали это убийство уже очень давно.

Это он дал ей денег на ночлежку. И они заранее сговорились, где Билли остановит свою повозку в день казни миссис Метьярд. И Нелл изо дня в день неуклонно шла к своей цели, а Рут использовала как козла отпущения.

Головокружение, с которым я еле встала сегодня с постели, только усиливается. В глазах у меня все расплывается, словно в кривом зеркале. До меня еле долетает голос бакалейщика, отвечающего на вопросы обвинителей.

В своем магазине он видел и Нелл, и Рут. Он сам за прилавком не стоит, у него есть для этого приказчик. Затем он пускается в пространное пояснение состава пропитки липучек от мух. Суть сводится к тому, что если липучка эта покупается нарезанной на квадратики, то количество раствора, которым пропитан один квадратик, содержит три четверти грана мышьяка. И мышьяк этот можно вытянуть из этих квадратиков, замочив их в воде.

Папа решительно тянет меня за рукав.

– Пропустите! – кричит он. – Моей дочери срочно нужно на улицу, ей дурно!

Может быть, это игра моего воображения, но мне кажется, что отец в этот момент намного бледнее меня самой. У него такой вид, словно его поймали с поличным.

– …очень опасное вещество… – продолжает свои рассуждения прокурор.

– Да, именно так. Поэтому я заставляю приказчиков записывать всех тех, кто покупает липучки, в журнал. Они записывают имя, дату и адрес.

Судья берет в руки журнал и начинает его листать.

Люди, ворча, расступаются перед нами, не желая пропустить ничего важного. Наше место тут же занимают две пожилые полные дамы. Да, мне нездоровится, но я совсем не желаю покидать зал заседания. У Рут ведь нет никого, кроме меня. И больше никто здесь не пожалеет ее.

Чуть хуже, но я все еще слышу то, что происходит в зале суда.

– Скажите, мистер Нэзби, сколько раз в вашем журнале упомянуто имя Элеоноры Суонскомб?

– Ни разу.

– А имя Рут Баттэрхэм?

Ответ бакалейщика на этот вопрос я уже не слышу. Папа силком вытаскивает меня из здания суда на улицу.

Я чувствую, что у него дрожат руки, и, судя по запаху, он весь в поту.

– Это было ужасно, Дора! – набрасывается он на меня. – И почему тебе взбрело в голову присутствовать на заседании именно по такому ужасному делу?

Судя по крупным каплям пота, стекающим у него по лбу, он уже знает ответ на этот вопрос.

52. Доротея

Приговоренных к смерти содержат в камерах, расположенных прямо в подвале здания суда. Они далеко не такие светлые и чистые, как камеры Оакгейтской тюрьмы. Здесь только холодные кирпичи и железные решетки. Дэвид ведет меня к камере Рут – и вдруг мимо нас пробегает крыса. Я вскрикиваю и в ужасе приподнимаю подол.

– Не бойся, она не укусит. Заключенные гораздо опаснее.

Какой-то у него усталый голос. И вид странный… Это не только потому, что здесь так мало света. Он сутулится и прячет руки в карманах. Что-то его явно тревожит.

Я не уверена, что способна сейчас воспринять еще больше плохих новостей. Мое сердце и так едва не разрывается от сострадания к ни в чем не повинной Рут. Но Дэвид так удручен… Я просто должна поддержать его.

– Что-то случилось, Дэвид? Ты как в воду опущенный…

Он долго смотрит на меня и молчит.

Я продолжаю:

– Конечно, обстановка не располагает к веселью, но…

– Это из-за Лондона! – перебивает меня Дэвид. – Мне отказали в переводе.

Я почти физически ощущаю тот тяжелый груз забот, что он переложил этими словами на мои плечи, и оступаюсь. Мне приходится крепче схватиться за его руку.

– О!.. М-м… Понятно…

– Я собирался сказать тебе об этом уже после того, как ты навестишь эту девушку. Я понимаю, что тебе сейчас и без того несладко, – извиняется Дэвид.

Он прав. Моя голова просто разрывается от тягостных мыслей. Но все равно это ведь не приговор для нас. Можно что-нибудь придумать! Если бы только я могла все как следует обдумать… Но я не могу. Я так обессилела от постоянного головокружения и тошноты, что едва держусь на ногах. Сейчас я увижу Рут в последний раз. Я теряю ее. И теперь мне придется оставить всякие надежды на Лондон. Получается, мне все же придется присутствовать на свадьбе отца и миссис Пирс, будь она неладна! Разве эта свадьба не будет прилюдным унижением папы? А мне придется играть роль покорной падчерицы.

Стараюсь взять себя в руки. Я не смею думать об этом сейчас. Поплачу позже, дома, одна, в свою подушку. Сейчас я должна поддержать Рут. И, конечно, бедного Дэвида.

– Ох, милый, мне так жаль… Такой удар для нас обоих… – Я сжимаю его руку в своей, пытаясь таким образом выразить сожаление и одновременно подбодрить его. – Ведь ты, как никто другой, достоин служить в Лондоне. А тебе не объяснили почему?

Дэвид медленно качает головой:

– Не знаю. Все очень странно… Словно черная кошка пробежала между мной и другими полицейскими. Уже неделю все в участке ведут себя как-то необычно. Сержант стал пристально смотреть на меня. Ума не приложу почему…

По правде говоря, чуть ли не каждый вздох отца кажется мне подозрительным теперь. Этот червячок в моей голове… Вместо того чтобы набраться смелости и приказать Греймаршу отвезти меня к зданию суда, чтобы в последний раз увидеть Рут, я дождалась, пока отец уедет, и пошла пешком, взяв кэб довольно далеко от дома.

Как я ни уговариваю себя забыть все, что наговорил мне сэр Томас, на деле веду себя так, словно поверила каждому его слову и ожидаю, что буду отравлена в любой момент.

– Ну, по крайней мере, за то, что ты привел меня сюда, тебя не накажут, – пробую я утешить Дэвида. – Я ведь состою в попечительском комитете тюрьмы, так что мой визит сюда выглядит вполне естественно.

Хотя в этих темных камерах, пахнущих сыростью и отчаянием, по правде говоря, ничего естественного нет. Вот одна из заключенных – грязная и беззубая – в исступлении колотит по решетчатой двери своей камеры. Остальные сидят или неподвижно лежат, глядя в одну точку в ожидании смерти. Ее дыхание ощущается здесь повсюду. Она незримо присутствует в этих стенах.

Рут стоит на коленях в углу своей камеры. Она молится. Я никогда раньше не видела ее молящейся и такой бледной.

– Я вернусь через пятнадцать минут, – говорит Дэвид, открывая передо мной дверь ее камеры и слегка сжимая мою руку.

Рут наверняка слышала, как я вошла. Но она продолжает произносить молитву, и только завершив ее, открывает глаза и поворачивается ко мне. Бедная девочка! Она выглядит хуже побитой собаки.

– Мисс! Как я рада, что вы пришли!

Между нами словно рухнули все преграды, и мы бросаемся друг другу в объятия. У нее все еще сильные руки, но она уже пахнет каким-то тлением и плесенью.

– Вы ведь знали, да? – наивно спрашивает она. – Давно знали? С самого начала. Об отравлении.

– Конечно, я знала! И я все это время думала, что и ты знаешь! Как жаль! Я должна была поговорить с тобой об этом с самого начала! Тогда я могла бы многое объяснить и помочь тебе!

Рут шумно выдыхает:

– Да я сама дурочка! Ну просто идиотка! Все талдычила полиции, что это я убила Кейт. Но я ведь так ни разу и не рассказала им, как именно! Они ни разу толком не допросили меня, да и с адвокатом не было времени как следует поговорить и все ему рассказать. Ведь… – Она вдруг замолкает и смотрит куда-то вдаль, словно сквозь меня. Повисает тишина. А потом она говорит так, словно пелена спала с глаз ее: – Ведь на самом деле не я ее убила!

– Эти двое, должно быть, задумали убийство много лет назад. Они годами шли к тому, чтобы убить Кейт и завладеть деньгами ее матери. И каждый раз, когда он делал ей какао… А ты, с твоими фантазиями, так удачно подвернулась и дала им возможность свалить вину на тебя. – Слезы душат меня, я с трудом продолжаю говорить: – Но зачем они так сделали? Судя по твоим рассказам, в последние дни своей жизни Кейт была подавлена и сокрушалась о том, что предала свою мать и виновата в ее смерти. Почему они не могли просто сказать, что это было самоубийство?

Я снова вспоминаю, с каким обожанием Рут смотрела в день своего суда на Билли. Нелл, возможно, патологически жестока, но она совсем не глупа. И не слепа. Возможно, она просто хотела расправиться с соперницей.

– Нет, мисс, вы меня не понимаете! – кричит Рут, хватая меня за руки. – Я не убивала Кейт! – Она расплывается в улыбке и чуть не плачет от радости. Я удивленно смотрю на нее. – Не было в моем корсете никакой смертоносной силы! Моя ненависть никак не повлияла на Кейт. Не она ее убила, а яд!

– Что ты хочешь этим сказать, дорогая?

Она сотрясается в рыданиях, но улыбка не сходит с ее лица. И улыбка эта такая искренняя, и так красит ее!

– Не было вообще никогда никакой смертоносной силы в моих стежках, ведь так? Наоми, отец… В их смерти нет моей вины! Я никого не убивала!

Даже если бы я дала ей ключ от ее камеры и сто фунтов в придачу, она не была бы такой счастливой, как в этот момент. Переживания последних дней окончательно сломили ее рассудок.

– И все равно тебя обвинили в этом убийстве и собираются повесить. Бедная девочка! Вот… – С этими словами я слегка отстраняюсь от нее и открываю свой ридикюль. – Тот констебль, что привел меня сюда, – мой друг. Он не обыскивал меня. Я принесла тебе небольшой подарок. – Иголочка поблескивает золотом в моих руках. Она сейчас едва ли не единственный источник света в этой камере. – Прости меня за то, что мой подарок опять напомнит тебе о том, чем ты занималась всю жизнь. Но ничего другого я не смогла бы пронести для тебя тайно. Этой иглой шила моя мать. Ее жизнь тоже трагически оборвалась. Я подумала, что этот небольшой подарок хоть как-то утешит тебя там… на самом краю…

Рут с трепетом берет у меня иглу. Мне кажется, что в ее руке позолота сверкает еще ярче.

– Спасибо, мисс! Она мне точно поможет. И мне уже не так страшно. – Она переводит взгляд с иголочки на меня. – Моя душа ведь может быть спасена, правда? Я же не убийца! Я же предстану перед Господом и снова увижу маму?

Слезы застят мои глаза. Это именно то, чего я так просила у Господа для Рут: шанс на спасение. Откуда у меня во рту этот навязчивый горьковатый привкус?

– Но разве ты не злишься на них? Меня бы так и распирало от ярости! Билли и Нелл просто использовали тебя: они убили Кейт, и это сойдет им с рук!

Рут ненадолго задумывается. А потом пожимает плечами.

– Раньше я бы возненавидела их. Но теперь, после бесед с вами и капелланом… Мне просто жаль их.

– Жаль? Но как же так? Разве ты не хочешь отомстить им?

– Я должна простить их, разве не так? Иначе как я попаду в рай. Как жаль, что я не могу послать прощального подарочка Билли. Хоть какую-нибудь мелочь. Просто в знак того, что я не держу на него зла.

Задумавшись на секунду, я протягиваю Рут мой носовой платок.

– Он чистый! – уверяю я Рут. – Хотя где тебе взять нитку сейчас, я даже не…

Не успеваю я договорить, как она выхватывает у меня платок и садится прямо на каменный пол камеры. Она выдергивает свои волосы, один черный волос за другим, и продевает их в ушко подаренной мной иглы.

Какая же она все-таки странная… И как же я буду по ней скучать…

– Что же ты собираешься вышить?

– Просто букву в уголке, как было на платочке моей мамы! – радостно отвечает Рут. – Я вышью букву «Р». С нее начинается и мое имя – Рут, и его фамилия – Рукер. В знак примирения.

Билли. Как же она хочет послать подарок именно ему. И ни слова о том, что она прощает и Нелл, что хочет примириться и с ней. А ведь мне кажется, что именно она – Нелл – тщательно спланировала это убийство.

Рут все еще любит Билли. От этой мысли у меня снова сжимается сердце. Она любит этого мужчину, который отправил ее на виселицу по ложному обвинению, чтобы защитить Нелл. Я не хочу передавать ему этот платок, на котором Рут вышивает с такой нежностью.

– Ты хочешь, чтобы я была там? Завтра, – тихо спрашиваю я.

– Нет-нет, мисс! Не надо! Это ужасное зрелище, да и я вряд ли смогу разглядеть вас в толпе. Я возьму с собой эту иголочку и буду знать, что вы молитесь за меня.

– Да. Я буду молиться. Я обещаю тебе.

Ох, эти умелые проворные руки! Неужели ее повесят? Это же просто уму непостижимо! Безжалостно забрать жизнь у этой умной и яркой девушки!

– Попытайся побороть в себе страх, дорогая. Я понимаю, что то, что ты видела во время казни миссис Метьярд, было… очень неприятно, но… Знаешь, такие вещи часто выглядят намного страшнее, чем это есть на самом деле. Держись! Наберись смелости и думай о том, что тебя ждет мир намного прекраснее этого. – Я сама не верю в то, что говорю… Но я не смогла придумать ничего лучше. А что вообще можно сказать в подобном случае?

Ее пальцы продолжают быстро вышивать, стежок за стежком, но по движению губ Рут я понимаю, что она опять думает о том, что будет завтра.

– Казнь миссис Метьярд была действительно ужасной. Висеть вот так в петле, хватать ртом воздух и понимать, что ты больше никогда не вздохнешь… Но ведь мои мучения не будут долгими, правда? Я умру довольно быстро. Говорят, если подпрыгнуть в тот момент, когда под ногами открывают дверцу, то веревка сразу переломит тебе шею…

Однажды она рассказала мне, как ее родители говорили при ней фальшиво веселым тоном, и сейчас, мне кажется, я слышу его отголоски. Возможно, она действительно надеется, что Господь спасет ее душу, но она очень боится. Изо всех сил притворяется бесстрашной, но на самом деле дрожит, как осиновый лист.

Прямо на моих глазах на белоснежном платочке появляется черная буква «Р». И эти умелые руки повиснут безвольно завтра в полдень… Она в два счета вышила эту букву, используя в качестве нити свои волосы! Очень ловко, но не могу сказать, что мне эта вышивка нравится… Сотворенная из блестящих черных волос, она напоминает траурную черную брошь или мертвую птицу.

– Вы же передадите это Билли? – умоляюще смотрит на меня Рут, возвращая платочек.

Как хорошо, что у меня на руке перчатки и я не касаюсь голыми руками этой зловещей метки…

– Вы же найдете их дом в Уотер-Мьюз? Он прямо у реки, с зеленой дверью.

Я как можно скорее прячу платок в своем ридикюле:

– Обязательно передам, Рут!

– И вы скажете ему, что это от меня?

– Я все сделаю!

Когда я слышу шаги Дэвида, то осознаю, что первый раз в жизни не рада им. Каждый шаг словно отрывает Рут от меня. Навсегда. Я долго смотрю в ее огромные, темные, слишком широко расставленные глаза. Это ведь в последний раз. Череп Рут, так и не изученный мною до конца, унесет ее тайны с собой в могилу.

А мой?

– Благослови тебя Бог, Рут! Не бойся!

Она хватает моюруку своей потной ладошкой. Очень крепко, словно я могу вырвать ее из холодных объятий смерти.

– Спасибо вам, мисс! За все!

Дверь камеры открывается.

– Пора, Дотти!

Только не плакать! Я дам волю слезам только дома, в своей комнате. Снова крепко обнимаю Рут и выхожу из ее камеры, опираясь на руку Дэвида. Он закрывает дверь, и тень от решетки падает в камеру.

Она такая молодая! Смуглая, неуклюжая… Ничего общего со светловолосой и грациозной мамой. И все же, обернувшись и снова различив ее фигуру, запертую в этой железной клетке, я осознаю какое-то неуловимое сходство между ней и моей матерью.

Полные страха глаза, пытающиеся глядеть в лицо смерти. Молодые тела, обреченные на безвременную кончину.

Обе эти женщины доверились не тому мужчине.

И обе были жестоко обмануты.

* * *

Уилки неторопливо подлетает к открытой дверце клетки. На миг задерживается на порожке, осматриваясь вокруг. Он всегда так осторожничает: сначала хорошенько оглядится – и только потом покидает свое жилище. В этом смысле моя маленькая птичка мудрее большинства людей.

Не увидев ничего подозрительного, Уилки расправляет крылышки и взлетает.

Когда надо мной порхает мой кенар, мне чуть легче смотреть на ридикюль, лежащий на столе. Я сама не могу летать, но мысли летят намного быстрее Уилки. Так же, как он, они исследуют каждый уголок и свободно расправляют крылья.

Но все сводится в итоге к одному-единственному вопросу: чему мне верить?

Догматическим постулатам френологии? И принять наконец, что я никак не смогу повлиять на те особенности строения своего черепа, которые вижу в зеркале? Ведь эти коварные шишки все еще на месте, они нисколько не уменьшились, и даже тот идеальный мужчина, с которым я готова связать свою жизнь, не смог ничего изменить.

Или мне нужно поверить в слова капеллана о безусловном милосердии, о том, что все можно простить. Вот Рут, например, похоже, прониклась ими и избрала именно этот путь. Но разве капеллан не сказал мне тогда и то, что злодеяние должно быть наказано? Я никак не могу решить, что же для меня важнее – прощение или справедливость? Я должна выбрать что-то одно.

Два желтых перышка выпадают из хвоста Уилки и, кружась, неторопливо летят вниз, на пол. Я наблюдаю за ними. Может, это и есть некий ответ? Некий знак свыше?

Раньше я бы сделала свой выбор сразу, не задумываясь. Но сейчас, после общения с этой девочкой… Она словно стала частью меня, я слышу ее голос наравне со своим. И это вовсе не дрожащий от страха и слез голос, который я слышала вчера в камере смертников, а яростный призыв, полный ненависти и требующий мести.

И снова этот вопрос: во что же мне верить? В то, что столько смертей вокруг Рут – это просто цепочка совпадений? Для каждой из них есть свое вполне логичное объяснение. Но… Все же меня не покидает ощущение, что есть в этой девочке что-то сверхъестественное, какая-то магическая сила, которой нет научного объяснения.

И разве я не навязала ей разговор о казни в то время, как она вышивала на моем платке? А если она в глубине души так и не простила Билли Рукера? Этот клочок ткани с вышивкой черными волосами, по-моему, совсем не похож на подарок. Это похоже на напоминание о смерти – memento mori.

Я достаю из ящика своего стола лист упаковочной бумаги коричневого цвета, двумя пальцами вытягиваю платочек из ридикюля и кладу его в самый центр этого листа. Платок пахнет одновременно и бергамотом, и камерой смертников. Осторожно, не дотрагиваясь до него, заворачиваю его в бумагу и перевязываю ленточкой. Ну вот, теперь он скрыт от моих глаз – но эта черная буква «Р» будет всегда всплывать перед моим внутренним взором. Черная. Цвета воронова крыла.

Руки мои дрожат. Ногти на них сильно слоятся. Со дня суда уже прошло несколько дней, но голова так и не стала меньше кружиться. Возможно, это просто результат сильных переживаний, обрушившихся на меня в последнее время. Или инфекция, которую я могла запросто подхватить в тюрьме.

А возможно, я уже на том же пути, что и моя мама…

Уилки скачет по письменному столу и щелкает клювиком. У него тоже бездонные глаза чернильного цвета.

– А вы, сэр? – обращаюсь я к нему. – Что вы думаете?

Конечно, он не может мне ответить. Но мой внутренний голос дает окончательный ответ. Я не дурочка, в конце концов. Хватит обманывать саму себя. Где-то в глубине души я всегда знала, что должна сделать.

Я доставлю этот платок по назначению.

Когда, еле держась на ногах, я подхожу к его двери, часы бьют одиннадцать. За дверью полная тишина. Сжав сверток в кулаке одной руки, я поднимаю другую и стучу с той решительностью, которой на самом деле не испытываю.

Что я ему скажу? Придет ли мне на ум что-нибудь дельное? Может быть, и нет. Но я должна. Должна! Ради нее.

Стою и жду у двери. Но слышу только, как бешено колотится мое сердце. И этот постоянный шум в ушах. Ни шагов, ни скрипа ручки двери – ничего. Тишина. Может, он не услышал? Стучу еще раз, сильнее и громче, так что даже пальцам руки становится больно.

Тишина.

Честно говоря, я даже рада этому. Мне не придется сейчас смотреть ему в глаза и опять что-то выдумывать. Наскоро пишу на листочке бумаги записку с именем, подсовываю его под ленточку и оставляю сверток у порога. Ветра нет, так что сверток не унесет ветром. Конечно, его может взять кто-нибудь другой, но на этот риск мне придется пойти.

Я снова в безопасности – в своей комнате. Уилки уже вернулся в свое жилище. Закрываю за ним дверцу и сама чувствую себя зверем в клетке. В беспокойстве мечусь по комнате. Время стало вдруг тянуться так медленно…

Это последние мгновения жизни Рут. Они кажутся такими долгими для меня и слишком быстро пролетают для нее. А может быть, она торопит время, желая только одного – чтобы все поскорее закончилось?

Снизу раздаются голоса. Отец вернулся домой. Слышу, как он разговаривает с лакеем, отдавая ему пальто и перчатки. Он опять был у этой миссис Пирс. По звуку его шагов я понимаю, что он направляется прямо в свой кабинет. Раньше он заглянул бы сразу ко мне. Но теперь я этого уже не жду.

Осталось всего пятнадцать минут.

Неужели Билли и Нелл сейчас там, около виселицы? Следовало об этом подумать. Они вряд ли усидели в своем уютном доме на Уотер Мьюз. Скорее всего, они сейчас пробиваются сквозь толпу поближе к помосту, откуда им будет все хорошо видно. Коварные отравители – самые трусливые из всех убийц – станут смотреть на казнь невинной девочки, которую отправили на смерть вместо себя.

Часы начинают бить полдень.

Я падаю на колени, воздеваю руки к небесам и истово молюсь за Рут. Молюсь со слезами на глазах, так исступленно, как никогда раньше. Я вижу ее милое лицо, искаженное в агонии. Три удара. Четыре. Пять. Тело Рут дергается в петле. Семь…

Картина предстает передо мной как живая, словно я там, на площади. Между ударами часов я слышу, как Рут жадно хватает губами воздух.

Нет, это не она.

Это он…

Я встаю на ноги, смотрю на свое отражение в зеркале и… улыбаюсь. Наконец-то я во всем разобралась. И сделала правильный выбор. Я поверила тебе, Рут!

Она всегда говорила мне только правду.

Вынимаю заколки из своих волос. Шишки над моими ушами – признак склонности к убийству – кажутся сейчас просто огромными. И нет больше смысла скрывать или делать вид, что я их не замечаю. Я выполнила свою миссию.

Открываю дверь.

По коридорам уже носится взад-вперед прислуга. Тильда стоит на лестничной площадке, заламывая руки.

– Что случилось? – кричу я. – Что-то с папой?

Тильда в ответ начинает громко рыдать.

Осторожно, не спеша, я спускаюсь по лестнице и вслед за лакеем направляюсь в кабинет отца. Все вокруг суетятся, не замечая меня.

– Врача! – истошно кричит кто-то. – Скорее врача!

Тело отца обмякло в кресле. Они запрокинули ему голову, расстегнули ворот, сняли галстук. Но все напрасно. На его шее толстая красная глубокая борозда. На шее и в глазных яблоках следы лопнувших сосудов. Кожа землисто-серого цвета.

– Господи Боже! – кричу я. – Да как же это?! Его словно повесили!

На столе лежит открытый сверток. Платок с вышивкой Рут зажат в кулаке отца. Краешек ткани выглядывает из-под его стиснутых пальцев. Слуги мечутся вокруг его бездыханного тела, не замечая вышитую черными волосами блестящую букву «Р».

Лора Перселл Призрак Мельпомены

© Е. О. Алешина, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка®

Акт I Макбет

Под маскою двуличья скрывается предательство души.

Глава 1

Предложение было настолько заманчиво, что даже не верилось. Это было ясно с самого начала. Возможности не валятся на нас с неба, их приходится вырывать зубами и когтями. Ведь я это прекрасно знала. Хотя все‑таки мне хотелось в этом ошибиться.

В то утро дождь, подобно раскричавшемуся младенцу, упорно не хотел утихать. Зонта у меня не было. Поскольку на омнибусе можно было преодолеть лишь часть пути, к моменту своего появления у высоких белых домов я уже насквозь промокла.

Чуть раньше я наступила в лужу, и теперь в левом ботинке хлюпала вода. Я замедлила шаг, дабы убедиться, что иду в верном направлении, но сквозь пелену измороси разглядеть номера домов было сложно.

Некоторое время я бродила, слушая, как капает вода с карнизов, и забавляя себя мыслью о том, чтобы развернуться и отправиться домой. Но наша семья и без того нанесла этим людям серьезную обиду. Лучше уж увидеться с хозяйкой и после получить небольшую передышку, чем прямо сейчас вернуться в тесную комнатенку, где дел всегда невпроворот.

Когда мне наконец удалось отыскать дом под номером тринадцать, оказалось, что он ничем не отличается от соседних домов: три этажа, стены из белого кирпича и сланцевая крыша с мансардными окнами. Из окошка детской на самом верху выглядывала девочка лет шести с ангельским личиком. Стекавшие по стеклу капли дождя издалека походили на струящиеся по пухлым щечкам слезы. Я махнула ей рукой. Девочка не успела ответить на мое приветствие, потому что в окне появилась чья‑то рука, повернула ее за плечо и плотно задернула штору.

Меня это не удивило. Люди благородного происхождения приучают своих детей к сдержанности с самого юного возраста, и, возможно, правильно делают.

Дверь парадного входа блестела черным лаком, как начищенный ботинок. Такие, как я, туда заходить не должны. Поэтому я ухватилась за скользкие металлические перила и спустилась по лестнице в цокольную часть дома. Не сказать, что я нервничала; нервное возбуждение подразумевает надежду на благополучный исход. Я же просто устало тащилась, как загнанная лошадь на живодерню. Хоть миссис Дайер и оформила свою просьбу в виде приглашения на чай, в действительности это могло быть лишь внешним проявлением благородного воспитания. Могло статься, что ничего хорошего она не скажет. Единственное, для чего она могла бы меня разыскивать, – это ради сообщения очередного плохого известия.

Я постучала в дверь черного хода. После длительного ожидания она открылась, и за ней показался прыщавый юноша.

– Чего вам?

– Я пришла к миссис Дайер.

Юнец смерил меня взглядом, начиная с обвисшего капюшона и заканчивая заляпанными грязью юбками.

– Что‑то непохоже.

Щеки у меня вспыхнули, причем скорее от гнева, чем от смущения. У меня выучка в два раза лучше, чем у него, и я уж точно умею вежливо принимать посетителей.

– Что ж, в таком случае пойдите и справьтесь у нее. Передайте, что пришла Дженни Уилкокс.

Мальчишка снова оглядел меня.

– Пожалуй, можете зайти, чтобы не стоять на дожде. Но я буду за вами приглядывать.

Он впустил меня в прокопченную кухню с пятнами сажи на стенах и уселся за длинный стол из сосновых досок. На чугунной кухонной плите кипела кастрюля. Я ожидала увидеть толпу слуг, подобно тому, как было в доме миссис Филдинг. Но здесь только этот юнец точил ножи и чистил столовое серебро.

Я встала у очага, чтобы немного обсохнуть. От одежды начал подниматься пар, и я почувствовала, как над ушами курчавятся волосы. Так происходило всегда при повышенной влажности. Вид у меня будет неряшливый. Хотя, может, это и неплохо. Ведь тогда миссис Дайер может и пожалеть брошенную на произвол судьбы замарашку.

Где‑то в глубине дома пробили часы. Десять – точное время назначенной встречи. Тут как по волшебству появился лакей в старомодной ливрее и напудренном парике.

– Сюда, пожалуйста.

Он повел меня из помещений для прислуги по длинному коридору, и всю дорогу нас сопровождал тихий шелест дождя. Дом выглядел элегантным и ухоженным. На приставных столиках между окнами красовались вазы со свежими цветами, на стене сияло зеркало. Из-за долгого перерыва в работе благородная обстановка вогнала меня в некоторое смущение. Неужели когда‑то такие просторные помещения и впрямь доставляли мне удовольствие?

Лакей бесшумно скользнул к двери рядом с напольными маятниковыми часами в самом конце коридора. Он постучал, сосчитал про себя до пяти, а затем открыл дверь.

Взору открылась отделанная бледно-зеленым ситцем гостиная. На окне стояли горшки с папоротником, и висела клетка с попугайчиками-неразлучниками. Камин не горел – в конце концов, был еще август, и потому место возле очага занимала пара фарфоровых собачек.

На диване, устремив взгляд на фарфоровые фигурки, сидела леди. Ее светло-каштановые волосы были уложены в высокую прическу, державшуюся при помощи гребней. На ней было бирюзовое платье с высоким воротником и модными, расходящимися книзу рукавами. Выходит, это и была отправившая мне письмо миссис Дайер. Жена владельца театра «Меркурий».

Лакей кашлянул.

– Мисс Уилкокс к вашим услугам, мадам.

Миссис Дайер медленно повернулась ко мне. Она была красива, слегка за сорок.

– Вот как, – произнесла она, улыбаясь ярко-красными губами. – Прошу, проходите. Садитесь.

Она подалась вперед и стала разливать чай из чайника, стоявшего перед ней на серебряном подносе. Руки у хозяйки дома дрожали. Чашка стучала о фарфоровое блюдце, как зубы от холода.

Но почему? Миссис Дайер находилась у себя дома. Она сама попросила меня прийти. У нее определенно не было никаких причин для беспокойства.

Я осторожно присела на краешек стула, стараясь, чтобы на обивке не осталось мокрого пятна. Не зная, что сказать, я хранила молчание.

– Это все, Джеймс, – обратилась она к лакею.

Тот отвесил низкий поклон и отступил назад, словно выходя из покоев королевы.

Миссис Дайер разбавила чай молоком.

– Я очень рада, что вы получили мое письмо, Дженнифер, – ведь я могу называть вас Дженнифер?

Я приняла чашку из ее холеных рук.

– Да, если вам угодно. – Это был единственно уместный ответ, хотя я бы предпочла, чтобы она меня так не называла. Обращение ко мне по имени подразумевало некоторую степень знакомства. Я ее совершенно не знала. Миссис Дайер впервые встретилась со мной взглядом. Глаза у нее были зелеными, как полынь.

– Вижу фамильное сходство. Вы похожи на брата.

Мои пальцы обвили ручку чашки.

– Простите меня, мадам, но… Не вполне понимаю, для чего вы позвали меня. Если Грег ушел из театра, задолжав вам деньги, я не могу… У меня нет…

Миссис Дайер оценивающе посмотрела на меня поверх своей чашки и аккуратно отпила. По всей видимости, она поняла, что я сказала ей чистую правду. Брат оставил нас без гроша, и мы едва сводили концы с концами.

– В действительности, мистер Уилкокс и впрямь взял больше, чем ему полагалось. Жалованье ему выплатили вплоть до следующего квартального дня. Но не подумайте, пожалуйста, что я пригласила вас ради того, чтобы стребовать его долг. Я бы хотела обсудить с вами более… деликатный вопрос.

Пульс у меня участился. Всякий раз, когда я считала, что разгребла учиненный братом погром, на поверхность всплывали все новые нечистоты. Неужели он и у своего бывшего работодателя что‑то украл? Возможно, руки у миссис Дайер дрожали по той же причине, что и у меня; быть может, это происходило оттого, что она с трудом сдерживала вызванную обидой ярость.

Я пила чай, стараясь выиграть время.

– Вам нравится бывать в театре, Дженнифер?

Ее вопрос застал меня врасплох.

– Очень нравится, когда выпадает возможность туда попасть. Я уже давно ничего не смотрела… Грег брал меня на балкон один или два раза, когда только начал работать у вас. Мы смотрели «Ист-Линн» и «Корсиканских братьев». – Теперь эти счастливые воспоминания стали вызывать у меня лишь досаду.

– Ах да! Очень трогательные произведения. – Выражение лица миссис Дайер потеплело. – Я не припоминаю, что видела вас тогда. Я не должна была узнать о вашем существовании, однако после того, как ваш брат сбежал с деньгами, слухи распространились по театру. Как филантроп я серьезно забеспокоилась, когда услышала, что мистер Уилкокс оставил семью в нужде. Мы в «Меркурии» лишились художника и субретки, но боюсь, что вам в результате этих печальных событий пришлось потерять гораздо больше.

Миссис Дайер даже близко себе не представляла, каково это было.

– Что такое суб… суб…

– Субретка? Так мы называем молодых актрис, которые исполняют второстепенные роли. Таких, как Джорджиана Милдмей.

Относительно Джорджианы мне на ум пришла парочка других эпитетов.

Дождь по-прежнему постукивал по карнизу. Чирикнул один из неразлучников в клетке. Миссис Дайер сделала еще глоток чаю.

Что ей могло от меня понадобиться? Мне она показалась добрее моей бывшей хозяйки. Не было никаких оснований полагать, что она мне чем‑то поможет, но раз уж я все равно оказалась здесь, стоило уточнить. Мы уже слишком поиздержались, чтобы миндальничать.

– Я не вполне владею театральными терминами, – призналась я. – Я всегда работала прислугой. В домах, подобных этому. Не думаю… Простите за мой вопрос, но я осталась почти без средств. Мадам, никому из ваших знакомых, случайно, не требуется поденщица?

Миссис Дайер покачала чашку в руках. Она словно взвешивала ее, взвешивала меня.

– Я уже наслышана о том, что вы искали новую работу после отъезда брата. Расскажите мне о вашей предыдущей роли.

Мне понравилось выбранное ею слово «роль», будто я играла в какой‑то пьесе. Вне всяких сомнений, я трудилась достаточно усердно. Долгие годы проб на роль посудомойки, прокладывание пути к более высокой позиции, а потом в один момент все словно корова языком слизала.

– Я была камеристкой у миссис Филдинг и ее дочерей.

Миссис Дайер нахмурилась.

– Прошу меня извинить за прямоту. Но разве не позор для столь опытной молодой женщины вроде вас заниматься уборкой в чьих‑то домах? Вы были камеристкой и наверняка обладаете другими способностями. Я уверена, что вы умеете обращаться с платьями, делать прически и прекрасно шьете. Работа поденщицы может оказаться для вас… унизительной.

Я подавила в себе разраставшееся чувство гордости. Миссис Филдинг не дала мне рекомендаций. А без них я должна была радоваться, даже если бы меня взяли просто подметать ковры.

– Я буду делать все, что нужно.

– А что, если… – медленно проговорила миссис Дайер, и ее зеленые глаза сверкнули, снова метнувшись на фарфоровых собачек, – я предложу вам другой выбор? Работу под стать вашим способностям. Вы бы хотели?

В моей груди вспыхнула надежда, одновременно причинившая мне боль.

– Вы хотите сказать… это что‑то в вашем театре? У вас есть вакансия?

– Именно так. – Она просияла. – Мой муж уехал с группой актеров на летние гастроли в Саутенд-он-Си, но по их возвращении у нас будет много работы – ужасно много. Мне нужно подготовиться и нанять больше людей. Я пригласила вас сюда в надежде на то, что вы согласитесь оказаться в их числе.

Я поставила чашку на стол, чтобы не выронить. От радости на меня нахлынула слабость. После всех несчастий, свалившихся на меня за последние несколько месяцев, я с трудом могла поверить, что слышу такое.

– Миссис Дайер… Я не знаю, что сказать. Это так любезно с вашей стороны, что подумали обо мне! Я уверена, что у вас на примете есть другие женщины, и они тоже были бы рады получить эту работу.

– Такие есть. Но на эту должность нужен особый работник. Из тех, кому я смогу доверять в значительной степени.

Все что угодно. Я бы сделала практически все что угодно, только бы вернуть свою семью на прежний уровень жизни.

– Да, мадам. Разумеется. Я сделаю все, что будет в моих силах, ради того, чтобы заслужить ваше расположение. Я возмещу вам все, что остался должен мой брат, и проявлю себя на этой должности лучшей… наилучшим образом. – Я осеклась, сообразив, что лопочу не бог весть что. – Простите меня… но о какой именно должности идет речь?

Она отнеслась к моему волнению снисходительно.

– Это называется «костюмер». Человек, который готовит костюмы, парики и гримирует актрис перед спектаклем.

Я вообще не надеялась получить работу, не говоря уж о столь интересной перспективе. Это ведь просто что‑то удивительное – одевать персонажа. Мне наскучило поправлять наряды хозяйки и ее дочек, готовя их к очередному балу, делать модные укладки, которые были им не к лицу, и застегивать корсеты платьев в пастельных тонах.

– Думаю, я смогла бы. С радостью!

– Рада слышать. – Под высоким воротником платья было заметно, как миссис Дайер сглотнула. – Но не стоит усердствовать с благодарностью. Нанимая вас, я буду откровенна. Вы должны понимать, что актриса, которую вы будете одевать… Она скверная женщина, Дженнифер. За ней нужно приглядывать.

Миссис Дайер с равным успехом могла бы описать любую актрису. Ни одну из них нельзя назвать благонадежной. Посмотреть хотя бы на то, что натворила Джорджиана Милдмей! Предупреждение миссис Дайер не отбило у меня охоту работать. Прежняя хозяйка мне тоже не особенно нравилась.

– Каким образом приглядывать? – уточнила я.

Миссис Дайер поставила свою чашку на стол рядом с моей. На ободке остался след в виде розового полумесяца.

– Позвольте, я вам немного проясню ситуацию. Наша прима прослужила у нас долгие годы, но весной вышла на пенсию, и мистер Дайер предложил на ее место другую актрису из нашего театра. Она называет себя Лилит Эриксон. Сценическое имя. – За окном прогремел гром. В ту же секунду в комнате сделалось темнее. – С ней что‑то не так. Это чувствуется с первой секунды. Муж убежден, что она «нераскрытый талант», и, возможно, так оно и есть. Но мне не нравится, как она выглядит. Видите ли, мы вкладываем в ее продвижение большие средства, и на кону репутация нашего театра. Нас уже покинула Джорджиана, и мне было бы гораздо спокойнее знать, что за Лилит присматривают.

– Я была бы рада вам услужить. Но, может, вам не стоит так волноваться? Должно быть, ваш муж доверяет Лилит, раз дал ей большой шанс?

Моя собеседница посмотрела мне прямо в глаза.

– Мистер Дайер, – произнесла она ровным голосом, – околдован. Я хочу сказать, что это в буквальном смысле. Мой муж – добрый человек, но слабовольный. Он не станет свидетельствовать против Лилит Эриксон и ее выходок.

Я потупила взгляд. Возможно ли, что миссис Дайер знает больше, чем говорит? За актрисами закрепилась слава распущенных женщин. Возможно, она хочет уберечь не только деньги мужа. На карту может быть поставлена его верность.

Что ж, я не против того, чтобы понаблюдать за актрисой ради своей нанимательницы. Если ей требуется доносчица, то я готова. Выбирать мне не приходилось.

– Я, разумеется, заплачу вам за благоразумие, – продолжила миссис Дайер, слегка подергивая сложенными на коленях руками. – За эту роль вы будете получать сорок пять фунтов в год.

Я смотрела на нее хлопая глазами, уверенная, что ослышалась. Сорок пять фунтов! Это больше, чем на моем последнем месте работы платили прислуге мужского пола. Такое высокое жалованье мне и не снилось.

И на что же я могла бы потратить это состояние? Я могла бы снова начать откладывать на операцию Берти. Перевезти семью в квартиру получше. Эта работа поможет мне обеспечить нам всем стабильность.

– Вы уверены, что так много? Нет ли тут какой‑то ошибки?

Миссис Дайер печально улыбнулась.

– Дженнифер, со временем вы поймете, что я всегда добра к тем, кто добр ко мне. Просто стыд, что ваш брат не захотел оказаться в числе этих людей.

Я отхлебнула чаю для подкрепления сил. Грег и подавно столько не зарабатывал. Миссис Дайер была глубоко заинтересована, раз выкладывала такие деньги.

– Вы обучите меня, мадам? Тому, как работать в театре. Я немного знаю от брата, но все же некоторая помощь мне не помешает.

– Ну конечно! – с жаром воскликнула миссис Дайер. – Даже не думайте переживать. Я научу вас всем нашим премудростям. – Она встала с дивана и отперла ящичек в шкафу. Обратно она вернулась, неся в руках кошелек и книгу в кожаном переплете. – Полное собрание сочинений Шекспира. Считайте это подарком. Прочтите все пьесы, но особое внимание уделите «Макбету». С этой вещи мы начнем сезон в сентябре. Вы будете одевать Лилит на роль леди Макбет.

Книга представляла собой увесистый том. Я полистала ее, дивясь тонким, как луковая шелуха, страницам. Их сплошь покрывал текст, набранный мелким убористым шрифтом. Я буду продираться сквозь него целую вечность. Мне еще никогда не приходилось читать таких толстых книг.

– Благодарю вас, мадам. Я слышала о «Макбете». Правда ведь, он великий злодей?

– Воистину. Отвратительный. Но все же я считаю, что его жена была еще хуже. – Миссис Дайер задумчиво погладила себя по подбородку. – Чем еще можно вам помочь? Думаю, до начала работы вам будет полезно посмотреть одну или две постановки в других театрах. Конечно, это будет не «Макбет», но мы не прочь позаимствовать какие‑то детали костюма у других. Моя костюмерша миссис Неттлз всегда пребывает в поисках вдохновения.

У меня не было денег на театральные билеты. Похоже, мне нужно было рискнуть и попросить аванс.

– Но… сейчас лето, – попыталась оправдаться я. – Разве сейчас лондонские театры не закрыты?

– Все, кроме одного. – Миссис Дайер умолкла. На ее губах заиграла странная, задумчивая улыбка. – Есть особенный театр, который предан искусству и работает круглый год. Это «Геликон». – Ее голос стал тише, будто она делилась со мной каким‑то секретом. – Он принадлежит величайшему актеру из всех, кого я знала. Его зовут Юджин Гривз. Вы о нем слышали?

– Имя кажется знакомым, но…

– Должна признать, что я в некотором роде его поклонница. – Она расстегнула кошелек и достала несколько монет. Не затертых и тусклых, какие обычно доставались мне, а блестящих, как драконовы копи. – Мистер Дайер говорит, что Лилит Эриксон талантлива, но вы сможете нас рассудить, когда увидите блестящего актера в моем понимании. Вот. – Она взяла мою руку, развернула ладонью вверх и высыпала на нее монеты.

Я кашлянула.

– Миссис Дайер, здесь ведь больше, чем нужно на один билет!

– Возьмите все, – настояла она. – У вас ведь наверняка есть младшие братья и сестры? Возможно, детям тоже захочется пойти.

Так‑то! Трещина в моей обороне. Доброта, обращенная ко мне, – это еще куда ни шло, но забота, проявленная к моим родным, растопила мое сердце. Я постаралась отогнать от себя дурное предчувствие. Это была удача, о которой я молила Бога. Может быть, некоторым богатым леди просто нравится помогать людям моего класса? Чтобы показать себя добродетельными и милосердными христианками.

– Спасибо вам, мадам, – с чувством ответила я и сжала в ладони полученное богатство. Монеты были тяжелыми, настоящими. – Благодарю вас. Не сомневаюсь, что дети придут в восторг. А что за пьеса?

– Великая классика. Вы увидите, как Юджин Гривз играет доктора Фауста!

Для меня это был пустой звук. Я устыдилась своего невежества, но она ведь уже пообещала стать моим учителем.

– А о чем она?

Губы миссис Дайер разомкнулись от удивления.

– Как, это же настоящая легенда! Фауст. Глупец, заключивший сделку с дьяволом.

Глава 2

Я еще никогда не видела Филипа таким возбужденным. Он стоял у зеркала на цыпочках и, смачивая гребешок, зачесывал волосы назад.

Доркас подмигнула мне:

– Хочет быть красивым перед дамами.

Филип густо покраснел. Ему было только тринадцать.

– Отстань! Я еще ни разу не был в театре. Грег вечно говорил, что мне надо остаться дома за хозяина.

Я вздрогнула, когда он произнес имя Грега.

– Тебе понравится в театре, – сказала я Филипу громким и радостным голосом, будто тем самым могла стереть следы от упоминания нашего брата. – Там ты попадаешь в сюжет. Если гремит гром, то ощущаешь, как у тебя в груди все подпрыгивает.

Тут, отодвинув от себя недоеденный ужин, заскулил Берти:

– Я тоже хочу пойти!

Я проклинала себя. Нужно было предвидеть такое. Я обняла худые плечи младшего братишки.

– Знаю, что ты хочешь, родной. Но чтобы подняться на балкон, надо преодолеть столько ступенек. Тебе с твоей больной ножкой это не под силу. – Нижняя губа Берти выпятилась и задрожала. – Я возьму тебя, когда подрастешь, – попробовала я уговорить его. – И не забывай: скоро придет миссис Хан с нижнего этажа и побудет с тобой до нашего возвращения. Она тебе расскажет много сказок, может, даже поинтереснее, чем мы будем смотреть в театре.

Берти уже исполнилось девять, но его слезы по-прежнему вызывали во мне такие же приступы паники, как когда‑то его младенческий плач. Мне казалось, что это не изменится никогда.

В этот момент ночной сторож на улице прокричал время. Доркас ухватила Филипа за ворот и оттащила от зеркала.

– Пора идти. Красивее уже не станешь.

Я вздохнула. Мне было тяжело оставлять Берти одного, но мы втроем заслуживали того, чтобы хоть раз где‑нибудь побывать. Я поцеловала младшего брата в горячую, мокрую от слез щеку.

– Увидимся через несколько часов.

Долго терзаться чувством вины было невозможно. Вечер выдался идеальным: легкий теплый ветерок и начавшее садиться солнце. Народ высыпал на улицы в поисках развлечений после тяжелого трудового дня. Оборванные мальчишки кувыркались и ходили колесом, зарабатывая медяки. Какой‑то незнакомец установил шарманку, и под ее аккомпанемент затанцевала труппа обученных собачек.

Филип широко улыбался. При виде радости на его веснушчатом лице у меня поднялось настроение. С тех пор как сбежал Грегори, радости нам очень недоставало.

– Кто написал эту пьесу? – внезапно спросил у меня Филип.

– Я не знаю. Никогда ее раньше не видела.

– Может, Шекспир?

– Нет. Кто‑то другой. Какой‑то другой уже умерший автор.

Доркас рассмеялась.

– Не приставай к ней, Фил. Ей платят только за то, чтобы она следила за костюмами.

Но сами пьесы меня тоже интересовали; я как раз пыталась в них разобраться. В моем образовании не делалось уклона на литературу или историю. Мне постоянно приходилось перечитывать страницы «Макбета», дабы убедиться, что я правильно поняла хитросплетения сюжета. Слава богу, миссис Дайер оказалась очень терпелива и все мне объясняла. Чем дольше я ходила за ее наставлениями, тем больше к ней привязывалась. Она умела ясно выражать свои мысли, была щедра и обожала свою маленькую дочку, которую, как я узнала, звали Рейчел.

Ближе к Ковент-Гардену улицы становились оживленнее. Из лавчонок на площади валил пар. Там продавали горячий сбитень, каштаны и конфеты с бренди. Я купила бутылку имбирного лимонада и встала в очередь к кассе. Эту бутылку мы передавали друг другу, радуясь, что у нас есть, чем освежиться на жаре. Знатные дамы проскальзывали в здание «Геликона» без очереди через вход для владельцев абонементов.

– Глянь-ка на них, – удивилась Доркас. – Как им удается оставаться такими чистенькими и не перепачкать в этой пыли все юбки?

– Деньги, – ответила я.

Наконец подошел наш черед просунуть в специальное отверстие в стене девять пенсов и получить взамен металлические жетоны. Толпа напирала, наступая мне на юбки и проталкивая внутрь. Я оказалась права, предупреждая Берти о ступеньках. Он бы ни за что не смог подняться на балкон. Сотни ступенек вели высоко наверх без промежуточных площадок, где можно было бы остановиться и отдохнуть. Когда мы добрались до верха, у меня нещадно болели ноги.

Но подъем того стоил, потому что в тот момент, когда взору Филипа открылся вид на лежащий внизу зрительный зал, я услышала его восхищенный вздох. Отсюда сверху мы могли разглядеть каждый кристаллик хрустальной люстры. Ряды скамеек круто спускались вниз, к перилам, предохранявшим людей от падения на зрителей в бельэтаже. Доркас схватила нас за руки и ринулась к самому нижнему ряду. Мы успели занять места прямо перед носом у компании молодых и бойких уличных торговцев. Показав им язык, Доркас сняла свою шляпку и привязала за ленты к перилам.

Филип расплылся в улыбке:

– Лучшие места на всей галерке!

Воздух быстро сделался густым от запаха апельсиновых корок и пота. Гудели голоса, топали ноги. Позади нас кто‑то щелкал орехи.

Неужели я и впрямь меняю свое унылое существование горничной на работу в столь потрясающем месте, как это? Мне с трудом верилось в собственное везение. Счастье – это зверь, которого надо держать на коротком поводке на тот случай, если ему вздумается сорваться и отшвырнуть меня в канаву. Лучше уж быть начеку в мире, где любой может тебя предать, даже твой собственный папочка или старший брат.

Но удержаться от того, чтобы заглянуть за ограждение на сцену, я не смогла. Сцена казалась маленькой. Важные господа в первых рядах партера смотрелись как муравьи. Джентльмены блестели напомаженными волосами, у леди на головах громоздились высокие прически с лентами и перьями. Роскошь их одеяния контрастировала с довольно обшарпанным зрительным залом. «Геликон» определенно знавал лучшие времена. Когда я убрала руку с ограждения, на перчатке остались следы ржавчины. Занавес, похоже, поела моль, а его бархатный блеск потускнел от пыли.

Я посмотрела наверх и заметила, что люстра с одной стороны потеряла блеск. Между потускневшими подвесками медленно колыхалась паутина. Потолок некогда был украшен фреской, изображавшей девять женщин в античных одеждах, но теперь она изрядно выцвела. Одна из фигур – с дубинкой и какой‑то маской в руках – сохранилась лучше остальных.

– Даже не верится, что ты будешь здесь работать, – с восхищением произнес Филип.

Его волнение передалось мне.

– Ну, не здесь. В другом театре. Я уже сто лет не была в «Меркурии», и, может, там совсем не так красиво.

– А может, даже лучше!

Театр всегда был уделом Грега. Это он вечно экспериментировал с цветами и полетом фантазии – возможно, в этом заключалась привилегия старшего. Мне же пришлось покинуть дом, как только Берти отлучили от груди, и начать зарабатывать более-менее приличное жалованье, которое следовало отсылать домой, где я появлялась исключительно редко. При мыслях о том, что теперь в этом мире фантазии удалось оказаться и мне, я впадала в какую‑то первобытную радость. Грег был передо мной в долгу за все, что забрал себе.

Наконец прозвучал звонок. Гомон голосов начал стихать, и по залу пронесся приглушенный шепоток. Дирижер поднял свою палочку.

Резко грянула задорная увертюра, и Филип схватил меня за руку. Меня тут же пробрало до самых костей: музыка настолько могучая, что способна унести тебя прочь, заставив позабыть обо всем на свете.

Поднялся занавес, и перед зрителями предстал призрачный хор в белых масках и черных одеяниях. Все как один, артисты запели на старинном языке. Декорации не впечатляли; возможно, так оно и было задумано, чтобы сразу обратить взор публики на актера, вызывавшего восхищение миссис Дайер, на Юджина Гривза. Он вышагивал по сцене в мантии и шапочке ученого. Этот простой костюм привлекал к нему внимание и подчеркивал его высокие, острые скулы и бледность лица. У его бедра, сверкая в свете рампы, качались часы на цепочке. Я не знаю, чем именно он приковывал к себе внимание, но имелось в нем нечто такое, что прямо‑таки дрожало в воздухе, подобно дымке.

Закрутилась ветряная машина, издавая низкое завывание, и доктор Фауст стал призывать темные силы. Он заговорил на каком‑то другом языке, грубом и демоническом.

– Что он говорит? – голос Филипа прозвучал тихо и испуганно.

Миссис Дайер предупреждала меня, что доктор Фауст заключил сделку с дьяволом, но я не ожидала, что все будет так правдоподобно.

– Не смотри, Фил. Этот кусок скоро закончится.

Резкий аккорд и удар тарелок. Вспыхнули смоляные факелы, и на заднем плане появилась тень. Постепенно она обратилась в клуб дыма, и в нем стало возможно различить человека в красном. Мефистофель, демон.

Имитируя грохот грома, прокатились металлические шары, и оркестр исполнил головокружительное падение тона.

– Неси ж известие сие великому Люциферу: скажи, что Фауст вверяет ему душу свою, дабы взамен получить двадцать лет и четыре года жизни в сладострастии и твое постоянное присутствие рядом.

Доркас сидела не шелохнувшись.

– Плохая идея, – прошептала она.

Юджин Гривз закатал рукав, взял кинжал и полоснул себя по руке. На сцену что‑то брызнуло. В других пьесах я видела, что для изображения крови использовался красный носовой платок. Здесь же был какой‑то новый эффект.

– Это он на самом деле? – тихо прошептал Филип. – Он себя порезал?

– Конечно нет, – огрызнулась Доркас.

Но у меня такой уверенности не было. К горлу подступила тошнота.

– И завещал так Фауст душу Люциферу. Но что за надпись на руке? Homo, fuge! ^[504] Неужто мне спасаться бегством? Обмануты ли чувства? Я ясно это вижу. Начертано здесь «Homo, fuge!»

Возможно, это было только мое воображение. Я полагаю, что все‑таки мы находились слишком далеко, чтобы разглядеть. Однако я могла бы поклясться, что кровь начала застывать в виде букв, образуя произнесенную героем фразу.

Что‑то здесь было не так. Ото всего этого веяло опасностью. Я пообещала Филипу, что сюжет оживет, и так произошло на самом деле. Это была самая настоящая проповедь об адском огне и сере. Как только миссис Дайер пришло в голову посоветовать мне взять сюда детей? Хотя в одном она была права: Юджин Гривз был поразительным актером, поскольку заставил меня без тени сомнения поверить в то, что он на моих глазах заключил сделку с дьяволом.

Я сидела на краю скамьи, сжимая руку Филипа и глядя больше на облупившееся ограждение, чем на разворачивающееся на сцене действо. Мне не терпелось увидеть конец. Что же произойдет, когда пройдет двадцать четыре года и Фаусту придется заплатить свою цену?

Никакого спасительного поворота сюжета не произошло. Фауст чувствовал, что время его истекает. Последовали речи раскаяния, от которых у меня разрывалось сердце.

– И так в угоду праздным наслажденьям лишился Фауст вечной радости и блаженства. Я собственною кровью выписал им счет. И срок истек. Настанет время, и дьявол заберет меня.

Фауст сжал висящие на цепочке часы. Свет рампы сделался кроваво-красным. Взметнулось пламя, повалил дым, и по залу разнесся запах, похожий на серный.

Я почувствовала, что меня саму душит страх не меньше, чем обуял Фауста. Никогда не думала, что способна так испугаться какой‑то пьесы, но ради остальных старалась держаться спокойно и уверенно.

Ударил колокол. Наступила полночь, и вместе с ней пришел час расплаты. Юджин Гривз в ужасе заметался по сцене. Он хотел броситься за кулисы, прыгнуть в оркестровую яму, но дьявол каждый раз вилами преграждал ему путь.

В конце концов он упал на колени и воскликнул:

– Гады и аспиды, дайте отдышаться!

А потом это произошло.

Я сразу поняла, что это не сценический трюк. Он начал судорожно хватать воздух, и из его рта хлынула кровь.

В партере вскрикнула дама.

Мы сидели высоко, на приличном расстоянии от сцены, но даже нам показалось, что его слезы стали кровавыми. Скрипки, взвизгнув, умолкли.

Юджин Гривз упал и задергался. Это было похоже на какой‑то припадок и выглядело отвратительно, будто тряпичную куклу дергают за ниточки. Он издавал протяжные мучительные стоны. Я прикрыла Филипу глаза, но было уже поздно.

Актер, исполнявший роль Мефистофеля, воскликнул:

– Боже милостивый!

Остальные артисты выбежали на сцену и попытались привести Гривза в чувство. А потом резко опустился зеленый занавес.

Национального гимна не исполнялось. По балкону пронесся шепот. Какой‑то мужчина в фуражке перекрестился и метнулся к выходу, за ним последовала пожилая женщина. А я была настолько поражена случившимся, что не могла сдвинуться с места.

– Это все было по-настоящему, Дженни? – промямлил Филип. – Дьявол пришел и забрал этого человека в ад?

Я не знала, что ответить брату. Свидетелями какого богомерзкого события мы стали? Мне никогда не забыть этого жуткого зрелища.

– Я думаю, это просто несчастный случай, – неуверенно проговорила Доркас. – Мне кажется, что актер только что… умер.

Но что за страшная кончина. Юджин Гривз был так напуган…

В итоге на сцену выскочил взволнованного вида джентльмен; должно быть, директор театра. Он кое‑как извинился за то, что мистер Гривз «прихворнул». И кого он собирался обмануть?

– Будьте столь любезны, покиньте театр как можно скорее, чтобы мы поскорее занялись этим… печальным происшествием.

Кто‑то в толпе потребовал возмещения. Директор ничего на это не ответил и юркнул за занавес.

За кулисами, видимо, царил хаос. Был ли у Юджина Гривза костюмер, который его одевал, подобно тому, как я должна буду в скором времени одевать Лилит? Кто‑то ведь тщательно укладывал волосы актера и надевал на него эти одежды, которые потом насквозь пропитались кровью? При мыслях об этом я была готова расплакаться.

Я думала, что от вечернего воздуха мне полегчает, но этого не случилось. На Ковент-Гарден было, как всегда, оживленно, и каждая мелочь напоминала о той адской сцене: запах сигарного дыма, искры, летящие из-под катящихся по булыжной мостовой колес.

Филип был бледен как мел.

– Мне больше не хочется, чтобы ты работала в театре, Дженни. Я думал, это будет волшебное место, но это не так. Оно… нехорошее.

Если быть честной, то я почувствовала то же самое. Моя перспектива новой работы скисла, как оставленное на солнце молоко. Но как-никак это быларабота. Работа, в которой мы отчаянно нуждались. Я постаралась не задумываться над словами Филипа и проявить благоразумие.

– Только эта пьеса. Не все они так ужасны.

Потом я вспомнила, что в «Макбете» тоже много крови.

Из лавки с печеными каштанами лился багровый свет. Из-за этого ее покупатели становились похожи на демонов.

– Ни слова об этом Берти, – скомандовала всем Доркас. – Ему неделями будут кошмары сниться.

Я подумала, что и мне, наверное, тоже.

Глава 3

У меня не было желания рассказывать об увиденном миссис Дайер, тем более что она очень любила покойного актера. Хотя слово «покойный» не вязалось с подобной кончиной. То, как он кричал, алые следы на щеках… Как бы мне хотелось это забыть.

Но когда я подошла к дому миссис Дайер на очередной урок, меня охватило беспокойство, что с ней приключилось кое-что похуже. Все ставни были закрыты. Брусчатку возле дома устилала солома, а к дверному молоточку была привязана черная лента. Ее муж должен был вот-вот вернуться из Саутенда. Он ведь не умер? Что подобное событие могло бы означать для меня и для театра?

Засуетившись от волнения, я постучала в дверь для прислуги, и мне быстро открыли.

– Миссис Дайер принимает… – начала я. Не успела я окончить фразу, как лакей Джеймс поманил меня внутрь. Все время, что он вел меня по знакомому маршруту к гостиной, он не проронил ни слова. Миссис Дайер сидела на своем диванчике вся в черном.

Сердце у меня упало.

– О, мадам… Мне жаль. Я не знала. Вы потеряли родственника?

Она одарила меня слабой улыбкой.

– Такое чувство, что это именно так.

– Я приду в другой день…

– Нет, останься. – Взмахом руки она отпустила Джеймса и пригласила меня сесть на диванчик подле нее. – Пожалуйста, скажи мне, что ты его видела. Скажи, что лицезрела ярчайшую звезду на небосводе перед тем, как она сгорела.

Я стушевалась. Миссис Дайер была человеком театральным: у нее имелась склонность к драматизации, но я никак не могла взять в толк, о чем она говорит.

– Видела?..

– Юджина Гривза, разумеется. По кому же еще я могу скорбеть?

На миссис Дайер было платье из лучшего бомбазина, к закрывавшему горло высокому воротнику приколота черная овальная брошь. На полях шляпки имелась вуаль, опустив которую можно было скрыть слезы. Неужели все это в самом деле из-за актера?

– Я… да, миссис Дайер, я его видела. Я не поняла, что он был вашим другом.

Миссис Дайер покачала головой. Вуаль затрепетала.

– Я разговаривала с Юджином Гривзом всего несколько раз, однако для меня он был воплощением… – Не окончив, она начала заново: – Ты молода, Дженнифер. Едва ли старше двадцати, полагаю.

– Этим летом мне исполнилось двадцать два, мадам.

Мой ответ будто причинил ей боль.

– Тогда тебе будет сложно понять мое горе. Я скорблю по периоду времени в той же мере, что по человеку. Его смерть ознаменовала конец эпохи.

Я изо всех сил старалась не выдать своих эмоций. Все это явно много для нее значило, и мне следовало проявить сочувствие, но память постоянно возвращала меня в те дни, когда умерла наша ма. У меня не было времени вот так сидеть в траурном костюме; мы старались не дать погибнуть малышу Берти и наскрести денег на похороны.

Миссис Дайер не заметила моей неловкости.

– Когда я впервые увидела, как играет Юджин Гривз… хм. – Ее глаза засветились от воспоминаний. – Я была моложе, чем ты сейчас. Боюсь, меня нельзя было назвать хорошей и послушной дочерью. Мои родители… буду с тобой откровенна: они наводили на меня смертную тоску. Их жизнь была сплошь достойной и упорядоченной. Я маялась от скуки. Но когда я увидела игру Юджина Гривза… это показалось мне чудом. Как будто я пробудилась от долгого и ужасного сна. Я была ненасытна. Только походы в театр позволяли мне ощущать себя живой.

Я такого детства не могла себе даже представить: быть настолько богатой, чтобы устать от собственного благополучия. Но, наверное, когда ты рождаешься в такой среде, то просто не замечаешь своей удачи.

– Я истратила на театральные билеты целое состояние. Боюсь, я становлюсь докучливой. Но теперь ты побывала с ним рядом. Ты понимаешь, какой притягательной силой он обладал, особенно когда был молодым и еще более энергичным.

Нужно было что‑то сказать.

– Он был еще и красивым, – вставила я.

Миссис Дайер промокнула платочком глаза и нежно улыбнулась.

– Боже мой, да. Конечно, об этом ни слова мистеру Дайеру. Ты можешь себе представить, как сильно этот актер повлиял на меня, когда я была еще юной девушкой.

Но это все равно не объясняло столь откровенного траура. Интересно, что бы сказал ее муж, окажись он сейчас дома.

– Но… все ведь идет своим чередом, несмотря на эту трагедию? «Меркурий» начинает театральный сезон и мистер Дайер скоро возвращается?

– Да, уже совсем скоро. И везет с собой эту жуткую леди Макбет. – Она протянула руку к маленькому оловянному крестику у меня на шее и мрачно кивнула: – Я рада, что он у тебя есть. Тебе понадобится защита от коварства Лилит.

Можно подумать, что Лилит Эриксон вампир и мне предстоит отразить ее нападение! Рискнуть ли засмеяться? Уместно ли это? Миссис Дайер сегодня утром была такая странная.

Не найдясь, что ответить, я тоже стала рассматривать ее украшения. На черной броши под горлом белела женская фигура.

Заметив мой взгляд, миссис Дайер отколола брошь.

– Вот тебе, Дженнифер, еще один театральный урок. Как ты думаешь, кто это?

Я предположила, что это какая‑то богиня: тога, на ногах сандалии, а на голове лавровый венок. В одной руке она держала палицу, а в другой – маску с открытым ртом.

– Я ее знаю, – осенило меня. – Видела изображение этой дамы на потолке в театре Юджина Гривза.

– Ну да, должна была видеть. А может, ты узнаешь и маску у нее в руке? Ты могла заметить ее над сценой рядом с такой же улыбающейся. Это Мельпомена, муза трагедии. Я всегда говорила, что она посетила и вдохновила Юджина Гривза. Он был трагиком на протяжении… ох, уже больше двадцати лет. Даже представить не могу, кто сможет его заменить.

Я провела большим пальцем по поверхности броши. Мельпомена выглядела суровой, неподвластной времени в своей глубокой печали.

– У мистера Гривза были часы, – продолжила миссис Дайер, – с гравировкой Мельпомены на крышке. И я заказала себе такую же брошь.

Мелькнуло воспоминание: Гривз, с широко раскрытыми от ужаса глазами, сжимает эти часы в руке.

– Все это очень печально, мадам. Но, может, в этом есть и что‑нибудь хорошее? Все может сложиться удачно для вашего театра. «Меркурий» ведь специализируется на трагедиях?

– Что ж, пожалуй.

– И разве мы не собираемся помочь Лилит Эриксон стать именно трагедийной актрисой?

Рот миссис Дайер сморщился.

– Да, в целом собираемся. Мне претит, что венец Юджина Гривза достанется такой женщине… Но, как ты говоришь, это было бы хорошо для «Меркурия». Настоящая возможность. И сейчас особенно важно, чтобы ты уделяла пристальное внимание тому, что делает Лилит, и каждую неделю отсылала мне отчет обо всем, что покажется подозрительным.

Я вернула брошь хозяйке. Еженедельный отчет? Что же такое может затевать эта актриса?

Раздался стук в дверь, и в нее просунулась головка сбежавшей от гувернантки малышки Рейчел.

– Можно я посмотрю птичек, мама?

При звуке ее голоса неразлучники защебетали. Печаль на мгновение исчезла с лица миссис Дайер.

– Конечно, дорогая.

Рейчел восторженно взвизгнула и, взмахнув короткими юбками, вбежала в гостиную. Она была милым кудрявым созданием. Миссис Дайер никогда не рассказывала о братьях или сестрах Рейчел. Мне казалось, что у женщины ее возраста детей должно быть больше, но, возможно, у нее имелась на то какая‑то медицинская причина. Тут я вдруг подумала, что ни разу не видела в доме на камине визитных карточек и ни разу не застала выходящей от нее подруги. В сравнении с моей собственной семьей, эта казалась мне маленькой и обособленной от всего мира.

Миссис Дайер встала и подняла дочь, чтобы ей лучше было видно клетку. Птицы чирикали и наклоняли головки набок.

– Не думаю, что смогу рассказать тебе еще что‑то полезное, Дженнифер. Ты оказалась способной ученицей. Мне кажется, ты уже готова к тому, чтобы на следующей неделе приступить к работе. Я пришлю за тобой экипаж.

– В этом нет нужды, мадам, – начала я.

Она улыбнулась.

– Только в первый день. Иди сразу наверх в костюмерную и спроси там миссис Неттлз. Она будет тебя ждать.

Мое обучение закончилось довольно внезапно. С этого момента пьесе и самой Лилит Эриксон предстояло из каких‑то смутных понятий в моей голове стать реальными.

– Спасибо.

– Постоянно наблюдай и жди записки от меня. Я дам тебе время освоиться на новой должности. И мы снова встретимся… скажем, к концу недели.

Я кивнула:

– Да, миссис Дайер.

– Да хранит тебя Господь, Дженнифер Уилкокс.

Я подхватила вещи, стараясь не показывать своего недоумения. Неужто она всегда так эмоциональна? Возможно, меня несколько отвлек блеск ее богатства, и за ним я не разглядела в миссис Дайер романтичную натуру с живым воображением.

Ее страхи, несомненно, тоже были преувеличены. Лилит Эриксон не могла быть настолько скверной, чтобы для защиты от нее мне понадобились благословение и крестик.

Но в памяти то и дело всплывал вечер в «Геликоне», красное от света в лавке с каштанами лицо Филипа и его слова, когда он назвал театр нехорошим местом.

Театр развратил Грега. Но он ведь не сможет изменить таким же образом и меня?

* * *

«Доктор Фауст» вкупе с причудами миссис Дайер охладили мой восторг. И когда я увидела остановившийся возле нашего дома экипаж, который должен был отвезти меня в «Меркурий» в первый рабочий день, меня внезапно охватил ужас. Но страх не шел ни в какое сравнение с отсутствием возможности заплатить за жилье, поэтому, надевая перчатки и шляпку, я строго себя отчитала.

Берти сидел за столом и склеивал спичечные коробки. Это не приносило нам больших денег, но все же служило небольшим подспорьем. Шляпная фабрика, где работал Филип, отказалась брать Берти из-за больной ноги.

– Не хочу я, чтобы ты туда ехала, – вздохнул он. – Только успел привыкнуть к тому, что ты всегда дома.

– Я ненадолго. До премьеры еще есть время. Так что к ужину вернусь, обещаю.

Он смотрел на меня своими карими, как у Грега, глазами.

– Точно?

– Я вернусь, Берти. И всегда буду возвращаться. – Я видела, как он старается поверить моим словам и в то, что я не исчезну, как Грег. Мое сердце сжалось от боли. – Я тебя люблю. И еще сколочу нам состояние. Вот увидишь.

Транспорт миссис Дайер представлял собой карету с отполированными дверцами и сияющими колесными спицами, запряженную одной черной лошадью. Для меня было большой честью быть доставленной в театр лично. С козел спрыгнул тот же лакей, которого я видела в доме, и распахнул передо мной обитую бордовой обивкой дверцу экипажа. Я неловко забралась внутрь. Дверца за мной закрылась, щелкнул хлыст. Мы тронулись.

Нечасто мне приходилось путешествовать в тишине. Я привыкла к толкотне омнибуса. В редких случаях мы с Доркас расщедривались и брали наемный экипаж. Что бы сказала прислуга миссис Филдинг, если бы увидела меня сейчас?

В фешенебельной части города движение на улицах замедлилось. Глядя в окно, я успевала читать расклеенные на стенах афиши. Была среди них и афиша «Макбета». При виде нее у меня возникло странное чувство, будто в отражении витрины я внезапно узнала свое лицо. Впервые в жизни мне предстояло не просто быть собой, а стать частью чего‑то большего.

Наконец мы подъехали к театру «Меркурий». Конечно, я видела это здание и раньше: привлекательное сочетание красного кирпича и терракотовой плитки; но в подробностях я его никогда не разглядывала. Сверху, на фронтоне, стояла статуя римского бога Меркурия. Миссис Дайер сказала, что он подходящий покровитель для трагедийного театра, потому что сопровождает души в преисподнюю. Под фронтоном поблескивали три арочных окна, отделенных друг от друга колоннами. Ниже располагался балкон, а в самом низу – три квадратные решетчатые двери: для владельцев абонементов, для зрителей балкона и партера и для входа в театральную кассу.

Экипаж повернул за угол театра и остановился в куда менее впечатляющем дворике. С этой стороны здания кирпичная кладка была вся в птичьем помете и лишайнике, а металлические перила побила ржавчина. Здесь, наверное, магия театра заканчивалась: кругом лежали связанные в узлы потрепанные полотнища, мотки изношенной веревки и поломанные декорации, оставшиеся от прежних пьес.

Я выбралась из экипажа и поблагодарила кучера. Он не ответил. По двору слонялось с полдюжины мужчин в вельветовых брюках и сорочках с закатанными рукавами. Кажется, прямо по соседству находилась столярная мастерская. Возможно, мне стоило спросить у одного из парней, как попасть в театр, но все они были сосредоточены на своей работе и, кажется, даже не замечали, как я тихонько семеню по булыжному двору.

А потом я увидела знакомое лицо. Девичья привязанность, которую я причисляла к давно отошедшим в небытие, снова чувствительно откликнулась у меня в груди.

– Оскар?

Он выглядел старше и даже красивее, чем я помнила, несмотря на торчащую за ухом кисть и мазок желтой краски на щеке. Он не сразу меня узнал.

– Мисс Уилкокс. Что вы здесь делаете?

Тот молодой человек, которого я знала прежде, всегда держал улыбку наготове, обладал пружинистой походкой и вечно насвистывал известные мелодии. Теперь же при виде меня ему будто сделалось дурно.

Я замялась.

– Я здесь работаю. Миссис Дайер приняла меня на должность.

– Я думал, вы горничная. Что же вы будете здесь делать, прибирать в партере?

Тут ему через плечо заглянул другой мужчина и что‑то шепнул на ухо. Я заметила сердитый взгляд плотника из мастерской. За то время, что я готовилась к новой работе, мне ни разу не пришло в голову, что здесь я могу столкнуться с враждебностью, которую навлек на наше семейство брат. Вероятно, Грег поступил со своими товарищами-художниками не лучше, чем с нами. Я вспомнила, как миссис Дайер сказала, что мы с Грегом похожи, и пожалела, что не могу стереть собственные черты лица, подобно сценическому гриму.

– На самом деле нет, – ответила я со всем достоинством. – Я буду костюмером. Буду одевать приму.

На лоб Оскара упала прядь темных с рыжиной волос.

– Вы? – недоверчиво переспросил он. – Вы будете одевать Лилит Эриксон?

– Да. Именно поэтому я к вам и подошла. Я собиралась спросить, где можно найти миссис Неттлз.

Оскар нахмурился. Это было ему не к лицу. Мне бы хотелось, чтобы он снова стал веселым и жизнерадостным другом Грега. Такой человек мог бы оказаться сейчас на вес золота: он мог бы поддержать меня в театре и тайком заполучить нужные сведения о Лилит Эриксон. Но вместо этого я лицезрела его кислую мину. Что могло его так обидеть? А мой вопрос он так и оставил без ответа.

– Ну ладно… – вздохнула я, но тут он зашевелился.

– Мне все равно надо к декорации, – признался он. – А костюмерная как раз рядом. Так что можете пойти со мной.

– Благодарю.

Остальные работники проводили нас взглядами. Один начал посмеиваться, и я метнула в его сторону ледяной взгляд.

Оскар повел меня мимо мастерской к другой двери со скрипучими петлями. Через нее мы попали в темный коридор, где стоял какой‑то затхлый запах. Там не было ничего красивого, только практичные беленные известью стены с деревянной облицовкой снизу. Мы пошли направо мимо наставленных лестниц, ящиков и мешков с песком. Где‑то вдалеке стучал молоток.

– Я уже сто лет вас не видела, – попыталась поддержать разговор я. – Даже не узнала вас.

Он не обернулся, лишь ускорил шаг.

Будь это кто‑нибудь другой, я бы не придала особого значения и сочла его жалким паршивцем, но, учитывая то, каким я помнила Оскара, его нелюбезность причиняла мне боль. Наше знакомство не было близким. Он был другом Грега, и я видела его лишь мельком, но он всегда производил на меня такое впечатление, что я не единожды грезила о нем, лежа на своей узкой кровати для прислуги.

Оскар повернул налево и полез на приставную лестницу. Я подоткнула юбки и стала взбираться по скрипучим ступенькам за ним следом.

Мы оказались над колосниками ^[505]. Они напоминали оснастку корабля. Во всех направлениях над сценой на головокружительной высоте тянулись веревки и подвесные переходные мостики.

– Я думала, что костюмерная будет внизу, – задыхаясь, пробормотала я.

– Это не так, – отрезал Оскар. – Но вы привыкнете к высоте. Старайтесь не смотреть вниз. Мы идем туда, через мостик, видите?

Над сценой справа налево протянулась длинная широкая платформа. От глаз зрителей ее скрывали полоски крашеной ткани. Упасть оттуда было сложно, но я почему‑то преодолевала фут за футом с великой осторожностью. Я видела, как человек умер на сцене. У меня не было никакого желания рухнуть вниз и сделать то же самое.

– Я же сказал вам не смотреть вниз. – По крайней мере он со мной разговаривал.

Вокруг нас располагались большие и сложные механизмы. Мы шли мимо канатов, цепей и цилиндров с противовесами. И каждый служил для своей определенной неведомой цели. Проходя мимо, Оскар провел рукой по ветровой машине.

– Какой же зверь в тебя вселился и меня смутил? Открывшись мне, мужчиною ты был ^[506].

Оскар остановился и склонил голову набок.

– Это она, – произнес он. – У нее самый сильный голос. Только его и слышно за декорациями. Послушайте.

Актриса на сцене внизу продолжала свою речь. Ее голос был теплым, глубоким, с легкой хрипотой. Он почему‑то навел меня на мысль о кошачьем языке.

– Это Лилит Эриксон?

Оскар кивнул.

Я посмотрела с мостика вниз. Сверху была видна только макушка Лилит, иссиня-черная, как вороново крыло.

– А какая она? – спросила я у Оскара.

– Какая? Она подает надежды. Шеф правильно ее выбрал, у нее определенно талант. Ему только надо раскрыться.

– Нет, а… не на сцене. Какая она как человек?

Оскар пожал плечами. По его лицу скользнула какая‑то тень, но я не смогла определить, что она означала.

– Не знаю. Мы вращаемся… в разных кругах.

Миновав мостик, мы очутились возле шатких лестниц с веревочными перилами. Я сморщила нос от запаха краски и скипидара.

– К запахам вам тоже придется привыкнуть, – сказал мне Оскар. Вытащив из-за уха кисть, он указал ею на дверь. – Вы работаете вот здесь.

– Спасибо, что проводили.

– Ну, мне все равно нужно было идти сюда. Пора заняться делом.

Я понаблюдала за тем, как Оскар взбирается на раму декорации. Полотно, натянутое вдоль стены за сценой, было под стать его поведению: обширная вересковая пустошь в тусклых оттенках фиолетового, голубого и зеленого.

До просмотра «Доктора Фауста» я всегда считала театр веселым местом. Теперь он казался мне полным страдания, демонов и смерти. Но здесь платили деньги, и забывать об этом не следовало.

Я постучала в дверь костюмерной, но ответа не получила. Как только я открыла дверь, меня обдало волной теплого воздуха. В воздухе мятежным духом клубился пар. Шипящим, словно от боли, утюгом женщина разглаживала складки на длинном черном плаще.

С трех сторон женщину окружали стойки с костюмами. Мне еще никогда не доводилось видеть такого разнообразия цветов и выделки: одни вещи были расшиты блестками, другие бусинами, а третьи пронизывала золотая нить. На полке размещались безликие головы в париках и шляпах.

Центр костюмерной занимал длинный стол. За ним восседала хорошенькая черноволосая девушка. Хотя бок о бок с ней стояли швейные машины, она что‑то пришивала вручную и, судя по забинтованному запястью, занималась этим довольно часто.

Я кашлянула.

– Здравствуйте! – Руки работниц продолжали двигаться. – Дженни Уилкокс? – Я отчего‑то произнесла собственное имя с вопросительной интонацией.

Женщина отставила утюг.

– Я ждала вас еще десять минут назад. Входите и закройте за собой дверь. Шляпу повесьте, если найдете куда.

Женщина была худой, плоскогрудой, но одета со вкусом: простое красновато-коричневое платье с ниспадающей до пола спинкой. Это платье было ей очень к лицу, как и каштаново-рыжий цвет волос, изящно перехваченных на затылке. От хозяйки костюмерной я ожидала чего‑нибудь более броского, а ее стиль был прост и элегантен.

– Меня зовут миссис Неттлз. Вы это уже знаете. А это Полли.

Девушка с шитьем кивнула. Все ее внимание снова было направлено на работу.

– Очень рада знакомству с вами обеими.

– Миссис Дайер сказала мне, что последнее время вы работали в услужении, – резюмировала она. – На самом деле, это может оказаться очень полезным. Большинство молодых людей нынче не умеют выслушивать приказания.

Стена за моей спиной была увешана набросками и образцами материалов. Впервые за последнее время настроение у меня поднялось. Находиться в костюмерной было приятно, и мне захотелось узнать о рисунках на стенах побольше. Но задавать праздные вопросы сейчас было не время.

– Чем я могу помочь? – поинтересовалась я.

Миссис Неттлз глянула на часы.

– Они будут репетировать еще несколько часов. Полли, у тебя есть еще что‑нибудь в починку?

Кивнув, Полли отложила иголку и пошла к стойкам с костюмами. Ее проворные руки захватили сразу с десяток вещей. Должно быть, она помнила, где что висело.

Я присела на стул рядом с ней и взяла иглу. Мне было только в радость под шипение утюга следить взглядом за ложащимися на ткань стежками. В этом не было ничего зловещего. В комнате было жарко, как в аду. Но это единственное, что напоминало здесь о «Докторе Фаусте».

– От брата вестей нет? – вдруг спросила миссис Неттлз.

Я в испуге посмотрела на нее.

– Нет. Но мне не очень‑то и нужно. Я думала, миссис Дайер вам рассказала. Он нас бросил.

Миссис Неттлз покивала.

– Да, она говорила что‑то подобное. Но уже несколько месяцев прошло. Мы предположили, что теперь уж он написал вам и попросил помощи.

Я осторожно потянула за нитку.

– Помощи?

– Я сказала это, еще когда она встречалась с тем парнем, которого бросила, и скажу снова. Художнику ни за что не обеспечить всех прихотей Джорджианы Милдмей. Она даст вашему брату повод для сожаления, что поехал с ней в Америку, и сомневаюсь, что она оплатит ему дорогу домой.

Голова у меня шла кругом. Мне, конечно же, было известно, что Грег сбежал с молодой актрисой. Я винила ее за то, что дурно подействовала на брата, но мне ничего не было известно о том, что она уже была с кем‑то обручена ранее.

– Я видела ее всего раз, – призналась я, вспоминая ее ямочки на щеках и аккуратный курносый носик. – Мне она показалась ужасной.

Миссис Неттлз фыркнула.

– Сложная. Так мы называем актеров, которые доставляют нам хлопоты.

– Чего бы мы для нее ни делали, все было плохо, – взорвалась Полли. – Ей хотелось работать в таком шикарном театре, где для создания костюмов нанимают художников или пользуются услугами Дома Ворта ^[507].

Миссис Неттлз была права: такая женщина никогда не удовольствуется тем, что сможет предложить ей Грег. Может, поэтому он забрал все наши сбережения и украл ту драгоценность? Хотел порадовать свою возлюбленную?

– Похоже, она сущее наказание, – только и решилась добавить я.

Миссис Неттлз поставила свой утюг.

– Едва ли следует удивляться, что художники бегут за ней. Этот народ вечно ищет музу, а заканчивается все слезами. До чего же теперь глупый вид у этого парня! Он так задирал нос, говорил, что женится на звезде. Считал себя лучше других. – Она вздохнула. – А теперь вот и вам, мисс Уилкокс, приходится менять работу. Печальная история.

У меня больше не было никакого желания слушать про Джорджиану Милдмей.

– А что та актриса, которую мне предстоит одевать, Лилит Эриксон? Какая она?

Полли закусила губу. Миссис Неттлз расправила плечи и задумалась.

– Она… другая. С ней не все так просто. Держится сама по себе. От вас мне нужно, чтобы вы сняли с нее мерки. У меня на нее уходит чертова уйма времени. – Она кивнула на стену со стороны двери. – Вон те мерки – это все, что у меня есть, но они уже с год, как устарели. Пока она играла маленькие роли, мы могли обойтись тем, что есть. Но прима – совсем другое дело.

Я перевела взгляд на наброски. То были наряды времен Шекспира: бархатные туники, костюмы эпохи позднего Средневековья и шляпы с перьями. Рядом с кусками кружев висели образцы шотландской клетчатой ткани, и все они были прекраснее, чем все то, с чем мне доводилось работать раньше. Я поймала себя на том, что пыталась отгадать персонажа пьесы, не глядя на имя.

– Которые из них костюмы Лилит?

Полли отложила иглу и сняла листы бумаги со стены. Она разложила их передо мной, и я расплылась в улыбке. Им удалось подобрать материалы, которые были под стать скользкой натуре леди Макбет: тафту оттенка мха и горчицы, паутину черного кружева и похожие на змеиную чешую блестки.

– Они идеальны, – честно призналась я. – Миссис Неттлз, вы сами их рисуете?

– Да. Все задумывается и воплощается в этой комнате. Вам нужно будет с ходу взяться за дело.

– С радостью. – Хоть что‑то в моей работе я смогу полюбить. Актрисы, судя по всему, были сущим ужасом, но к этому я была привычна: знатным дамам тоже было нелегко угодить. Если я смогу проводить большую часть времени здесь, в костюмерной, создавая красивые вещи, то, в общем‑то, смогу находить в работе удовольствие.

В этот момент дверь распахнулась. В комнату вошел мужчина средних лет, картинно держа руку у лба. Он был похож на человека, которого я ожидала увидеть в театре: безукоризненно одетый, с напомаженными волосами и завитыми усами.

– Сайлас! А мы‑то думали, что с тобой приключилось.

Денди бросился на стул.

– Я не опоздал, моя дорогая Полли. Я был внизу, страдал за искусство.

Полли, глядя на меня, закатила глаза.

– Сайлас одевает Энтони Фроста, нашего ведущего актера. Сайлас, это мисс Дженнифер Уилкокс. Теперь она будет одевать Лилит Эриксон.

Он в ужасе повернулся ко мне.

– Не может быть! Она же просто копия того подлеца художника Грегори. Вы с ним близнецы?

– Нет, сэр.

– Что ж, я буду признателен, если будете напоминать вашего брата в другом отношении. Заберите, пожалуйста, эту актрису и увезите куда‑нибудь подальше!

Стало быть, дело не просто в воображении миссис Дайер; костюмеры Лилит не любили. Я ухватилась за возможность собрать кое‑какие сплетни для своего отчета.

– Почему же вам хочется избавиться от Лилит?

Миссис Неттлз качнула головой, предостерегая меня, но было поздно. Сайлас сделал глубокий вдох.

– Первый день репетиций, а она уже приглядывается к Энтони. Вы бы видели ее там, внизу, как она трогала его каждые пять секунд, висла у него на руке, будто играла любящую жену!

– Я думаю, – с запинкой произнесла миссис Неттлз, – что Лилит способна на большее, чем пытать счастье по этой части, Сайлас.

– Вы слишком хорошего мнения о ней. Вы же знаете, какие они, эти актрисы. Хлебом не корми, только дай испытать судьбу. Она их всех приручит. Нет, меня ей не провести. И такая‑то дилетантка будет играть главную роль в паре с бедным славным Энтони!

Я с интересом склонила голову набок.

– Значит, это Энтони Фрост будет играть Макбета? Какие у него костюмы?

Все умолкли. Лицо Сайласа приобрело красновато-коричневый оттенок, будто я произнесла непристойность.

– Мисс Уилкокс! Ни в коем случае не произносите этого!

– Не произносить чего? Что я сделала не так?

Миссис Неттлз неодобрительно поцокала языком.

– Ладно, Сайлас, будь помягче с бедной девочкой, она новенькая.

– Она сгубила всю постановку!

– Все не так плохо, – успокоила его миссис Неттлз. – Дело в том, что мы считаем плохой приметой произносить название этой пьесы в стенах театра, мисс Уилкокс. Будьте так добры, называйте ее «шотландской пьесой», пока находитесь в «Меркурии».

Мое замешательство, должно быть, отразилось у меня на лице.

– Но… почему?

– Это проклятье, – провозгласил Сайлас. – Пьеса проклята. Неужто вам и вправду невдомек, что вы только что натворили? Теперь на нас могут обрушиться несчастья всех мастей, которые выпустил на свободу ваш длинный язык!

Из моей памяти еще не изгладились воспоминания о «Докторе Фаусте». Возможно, именно это и произошло с Юджином Гривзом? Может быть, он умер в муках из-за того, что какой‑нибудь неосторожный костюмер брякнул название пьесы «Макбет»?

Не может такого быть.

– Я не… Я не верю в проклятья, – объявила я Сайласу настолько спокойно, насколько было в моих силах. – И если эта пьеса настолько опасна… почему ее продолжают ставить?

– Выйдите, – велел Сайлас.

Я смотрела на него, хлопая глазами. Он определенно не имел полномочий на то, чтобы увольнять меня за подобную мелочь.

– Что, простите?

– Выйдите из комнаты. На площадке три раза повернитесь вокруг себя, затем плюньте и поклянитесь самым дорогим. Постучитесь, чтобы зайти обратно. Это единственный способ остановить проклятье.

Он не мог говорить такое всерьез. Я засмеялась, но потом заметила, что все три пары глаз смотрят на меня выжидающе.

– Миссис Неттлз…

– Вам лучше сделать, как говорят, мисс Уилкокс.

Пылая от стыда, я отодвинула стул назад, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Я почувствовала себя как провинившийся ребенок. По счастью, никого не оказалось рядом.

Что там сказал Сайлас? Повернуться три раза, плюнуть и поклясться? Я не могла себя заставить. Это выглядело так нелепо.

Я просто стояла перед дверью и прикидывала, сколько времени мог бы занять сей комический фарс. Люди не умирают только потому, что кто‑то произнес название пьесы!

В конце концов мне удалось справиться с одной частью ритуала. Я все же сумела дать клятву.

– Эти люди просто помешанные, – пробормотала я себе под нос и постучала в дверь гардеробной.

Глава 4

Мне не пришлось встретиться с Лилит в свой первый день. Репетиция продлилась на несколько часов дольше назначенного срока, и мне это показалось скорее благословением, чем проклятьем. В общем‑то я осталась довольна тем, как все прошло, и смогла честно ответить Филипу, примчавшемуся с фабрики с вопросом: «Ну, как ты, все благополучно?» По-видимому, он ожидал, что я буду истекать кровью, как доктор Фауст. Бедняжка такое пережил. Да и все мы.

После того как Грег забрал все наши деньги, мы были вынуждены перебраться в квартиру повыше – в мансардное помещение с наклонным потолком и пожелтевшими окнами.

В нашем жилище имелся один стол, три стула, всевозможные сундуки и заставленный глиняной посудой шкаф. Натянутая на куске шпагата простыня отделяла кровать Доркас от кроватей мальчиков. Я спала в пропахшем пылью мягком кресле. В углу, возле очага стоял умывальник с зеркалом. Уборная была общей на всех жильцов дома. Все было не настолько ужасно. У многих не было и того. Но теперь я смогу позволить себе жизнь куда лучшую, и не собиралась откладывать это в долгий ящик.

Что такое эта нелюбезность Оскара или суеверность Сайласа в конечном итоге? Я справлюсь со всем, что уготовано мне этим театром, даже с актрисой, которую боится миссис Дайер, коль скоро это позволит мне содержать семью.

Я постаралась напомнить себе об этой уверенности на следующий день возле гримерной Лилит Эриксон, где стояла, ожидая ее возвращения.

Кроме меня в коридоре никого не было, и меня поразило, что там стояла жуткая тишина, хотя во всем театре царило оживление. Стены были обиты темно-красной парчой, изрядно повыцветшей вокруг ламп. По правой стороне коридора тянулись потертые двери: на первой висела табличка с именем ведущего актера Энтони Фроста, нанесенным золотой краской, а на двери Лилит Эриксон не было ничего. Я предположила, что табличку с именем предыдущей актрисы главных ролей сняли и теперь ждали, как проявит себя Лилит, чтобы впоследствии написать на двери ее имя.

Мимо моих ног прошмыгнула мышь и исчезла в щели за плинтусом. Через несколько секунд в коридоре появилась кошка. Она плавно шествовала с высоко поднятым хвостом. Увидев меня, кошка мяукнула, сменила курс и потерлась о мои ноги.

– Здравствуй. – В тишине мой голос прозвучал неожиданно громко. Кошка снова мяукнула, я нагнулась и приласкала ее. Тут сзади до меня донесся еще какой‑то звук. Тихое постукивание. Моя рука замерла. – Киска, тут что, где‑то еще одна мышь?

Все стихло, а потом откуда‑то раздался низкий гортанный стон. Кошка зашипела и бросилась прочь.

Что‑то колотилось в дверь гримерной изнутри.

Я отскочила в сторону. Дверь тряслась. Какое‑то существо отчаянно скреблось и бросалось на деревянное полотно. У меня перед глазами мелькнул образ несчастного Юджина Гривза, корчившегося в предсмертных муках. В голове прозвучали слова Сайласа: «Теперь на нас могут обрушиться несчастья всех мастей, которые выпустил на свободу ваш длинный язык». Не может быть…

Но я принялась это делать: повернулась три раза, как он меня наставлял. Тут дверь гримерной распахнулась, и оттуда вырвалось что‑то темное и бесформенное. Я успела только вскрикнуть, а в следующий же миг оно сбило меня с ног, и я больно ударилась об пол. Что‑то мерзкое потекло мне на лицо. Я закрыла глаза.

– Эвридика! – по коридору загремел такой звучный голос, каким мог обладать только опытный актер. – Эвридика, прекрати! Сидеть.

Я открыла глаза. Надо мной нависало вытянутое лицо в облаке черных волос.

– Боже мой, – произнесло оно чуть удивленно. – Давайте-ка снова поставим вас на ноги.

Чувствуя себя ужасно глупо, я взялась за протянутую мне руку и поднялась с пола. Помогавшая мне женщина была высокой и гибкой, скорее с поразительной, нежели привлекательной наружностью и выдающимися чертами. Она показала на существо, в действительности оказавшееся обычным пуделем.

– Место, Эвридика. – Собака тут же послушалась и, поджав хвост, потрусила обратно в гримерную. Женщина покачала головой. – Даже подумать не могла, что она сможет открыть дверь. Боюсь, вам придется ее простить. Ужасные манеры.

Не слишком убедительное извинение.

– А разве не хозяин должен учить собаку манерам?

Она пошла следом за пуделем и, подняв бровь, села за трюмо.

– Полагаете, они у меня есть?

Значит, это была Лилит Эриксон. Вызывающая с первой секунды. Мне было ужасно досадно, что она увидела меня валяющейся в пыли. Это сразу поставило меня в невыгодное положение.

– Что ж, зато они есть у меня, – резко ответила я, отряхивая юбки. – Я Дженни Уилкокс, ваш новый костюмер. Рада познакомиться.

Лилит рассмеялась.

– Нет, вы совсем даже не рады! Плохую игру я вижу издалека. Бога ради, входите и прекратите эту пустую трату времени. Нам ведь обеим известно, что это брак по расчету.

В гримерной было как на кладбище. Повсюду цвели лилии: букеты и одиночные цветы, перевязанные лентой. Запах стоял удушающий. Эвридика на меня зарычала.

Лилит открыла эмалированную коробочку и бросила ей конфету, чтобы задобрить.

– Не беспокойтесь. Она опасна, только если я захочу.

Нахальная актриса была плоха уже сама по себе; а теперь мне придется воевать еще и с ее злобным питомцем. Вообще я любила собак, но эта была похожа на мистического Черного Шака из древних легенд. Могу поклясться, что она знала о том, что я пришла шпионить за ее хозяйкой.

– Мне не сказали, что у вас есть собака.

– С чего бы им говорить? Шеф только вчера дал мне выходной, чтобы я за ней съездила. – Она махнула коробочкой в мою сторону. – Мятный леденец?

Я покачала головой.

Из-за всех этих цветов в гримерной было тесно. Большую часть пространства занимали гардероб и большое зеркало. Также там имелись маленький диванчик и портняжный манекен, но они уже едва помещались.

– Так, значит, ты моя новая костюмерша, – продолжала Лилит. – По-видимому, мне нужен такой человек, хотя я всегда прекрасно справлялась сама. Обычно актриса сама выбирает себе помощницу, но миссис Дайер, как следовало ожидать, успела встрять первой. – Она многозначительно посмотрела на меня своими дымчатыми глазами. – Хм. Ты ведь ее маленькая протеже? Шеф двигает меня, а она двигает тебя, так что мы дебютируем вместе в качестве эксперимента. Как, ты сказала, тебя зовут?

– Дженни Уилкокс.

– Именно. У меня ужасная память на имена. Не обижайся, если я буду называть тебя как‑нибудь на свой лад.

Я стиснула зубы.

– Вы и в пьесах так поступаете? Называете на свой лад?

Я ожидала увидеть ее свирепый взгляд, однако она снова рассмеялась.

– Нет-нет. Полагаю, в этом‑то вся проблема и заключается. Моя голова забита сценариями, и там не остается места ни на что другое. – Свет газовых светильников вдруг сделался слабее, а затем снова вспыхнул ярче. Лилит раздраженно цокнула языком и положила в рот мятную конфету. – С ними постоянно такое творится. Поговори с кем‑нибудь, чтобы починили.

Входит ли это в мои обязанности? Я вынула из кармана мерную ленту.

– Вообще‑то я здесь для того, чтобы подгонять костюмы вам по фигуре.

У нее на лице промелькнула паника.

– Ох уж эти подлые костюмеры. Уже успели тебя просветить, что надо делать. У них же есть мои мерки.

– Им уже больше года. – Я сделала несколько шагов вперед и встала позади ее стула. – Они меняются. В особенности если вы едите много конфет, – многозначительно добавила я.

Лилит захлопала своими изящными руками.

– Браво! Я понимаю, что сделала миссис Дайер. Она услышала, что у меня начинается сенная лихорадка от кошек, и поселила одну ко мне в костюмерную.

Значит, она знала, что миссис Дайер настроена против нее; она не дура. Вероятно, Лилит в долгу не останется.

– У вас сенная лихорадка от кошек? И как же вы тут находитесь, когда вокруг столько мышеловов? Я только что видела кошку в коридоре.

– Все не так страшно; я могу находиться с ними в помещении театра. Но это станет проблемой, если эти противные создания будут заходить сюда и лазать по моим вещам. – Лилит кивнула на цветы. – При помощи Эвридики и лилий я не даю им сюда проникать. Теперь и с твоей помощью тоже.

Я посмотрела на отражение Лилит в тройном зеркале. Ее внешность и впрямь могла очаровать. Она идеально подходила на роль леди Макбет; на нее хотелось смотреть, узнавать, что она сделает дальше.

– Что ж, постараюсь, чтобы кошки не подходили к вашим костюмам, – пообещала я. – Но сначала вы должны позволить мне снять с вас мерки.

Лилит сжала губы, посасывая леденец.

– Вот ведь зануда! Неужели нельзя оставить меня в покое хоть на секунду? Хорошенький прием по возвращении домой. Лучше бы я осталась в Саутенде.

– Едва ли можно назвать обременительным снятие мерок, мисс Эриксон. Просто постойте вот здесь, а я все сделаю.

Она неохотно отодвинула стул назад.

– Вижу, покоя мне не видать, пока ты не добьешься своего. Что за проклятая неделя. Сначала я узнаю о том, что умер Юджин Гривз, а потом оказываюсь во власти мучительницы-костюмерши.

При упоминании Гривза я содрогнулась.

– Он был вашим другом? Этот несчастный актер?

Лилит повернулась на стуле и склонила свою темную голову.

– Другом, пожалуй, будет сильно сказано. Когда‑то я служила в труппе Юджина Гривза. Я глубоко им восхищалась, но работать бок о бок с таким талантом невозможно. С тем же успехом можно и вовсе не выходить на сцену.

– Да, – согласилась я, возвращаясь к тем событиям. – Да, не припоминаю, чтобы там были другие актеры.

– Ой, так ты видела, как он играет?

Я облизнула губы. Мне не хотелось навредить миссис Дайер своим рассказом о событиях, свидетелем которых я стала, но я не испытывала такого страха перед Лилит, как она.

– Я видела, как он умер.

Серые глаза актрисы расширились.

– Нет!

– Это было ужасно. Вам нужно возблагодарить свою счастливую звезду за то, что успели уйти в другой театр прежде, чем это случилось. Даже не знаю, как труппа будет работать дальше.

Некоторое время Лилит молчала. По ее лицу пробежала какая‑то легкая тень. Это было не совсем горе или страдание.

– Расскажи мне, Китти, – скомандовала она.

– Меня зовут Дженни, – поправила я.

Она махнула рукой, будто это не имело значения.

– Скажи мне, ты, случайно, не заметила у Юджина Гривза какой‑нибудь безделушки, когда он умер? Например, часов?

Эвридика глухо заворчала. Возможно, за дверью снова проходила какая‑нибудь кошка.

– Да, они у него были. – Миссис Дайер тоже упомянула эти часы с музой, но то была совершенно иного рода беседа. Странно, что Лилит заговорила сразу о них, не осведомившись сначала о последних мгновениях жизни своего бывшего коллеги, не страдал ли он, и все прочие подробности, о которых обязательно спросил бы любой человек, имеющий сердце.

В этот момент в дверь постучали. Эвридика залаяла. Прежде, чем Лилит успела ответить, в гримерную вошел мужчина. Он был уже немолод, однако прямо‑таки лучился обаянием. Одет он был безукоризненно: шелковый цилиндр и пальто с богатой отделкой каракулем. На его висках серебрилась седина.

– Вот она где, боже милостивый! Моя первая леди, моя путеводная звезда! – Он заметил меня и кашлянул. – Вы, должно быть, мисс Уилкокс. Нас не представили. – Мужчина протянул мне руку с кольцом на пальце. – Хью Дайер к вашим услугам. Все здесь зовут меня шефом.

Я пожала ему руку и отвесила реверанс.

– Рада познакомиться, сэр.

Это была ложь: знакомство с ним радовало меня не больше, чем знакомство с Лилит. С какой стати он заходит в гримерную к даме и говорит с ней в столь льстивой манере, хотя у самого дома жена и дочь?

– Я был несказанно счастлив, когда жена сказала, что нашла вас, мисс Уилкокс. Она воистину милосердна. После всего этого грязного дела с вашим братом и Джорджианой… Что ж, давайте больше не будем об этом упоминать. Мы здесь очень вам рады.

– Спасибо, сэр.

– Моя супруга, несомненно, просветила вас относительно огромной важности вашей роли? Начало карьеры мисс Эриксон у нас – это уникальная возможность. У нее выдающиеся способности. Больше, чем у любой другой актрисы из всех, что я когда‑либо встречал.

Лилит не поблагодарила, но и протеста не выразила. Она простоприняла его утверждение как факт.

Я склонила голову, что вполне могло сойти за выражение согласия.

– Не сомневаюсь, что вы в этом деле лучший судья, сэр.

– Это так, – согласился он. – Я в театре всю жизнь. Мой отец служил в театре, а до него и дед. Трагедии – мой хлеб насущный.

– А… чем же мы могли бы помочь вам сегодня, сэр? Я собиралась снять с мисс Эриксон мерки…

– О, конечно, я вам помешал. Мои извинения. Вы ведь пока не осведомлены о том, как мы тут работаем, мисс Уилкокс. Позвольте вам объяснить. – Мистер Дайер пригладил бакенбарды. – Возможно, вы не понимаете, но я некоторое время наставлял Лилит – мисс Эриксон – в актерском мастерстве. Она обучалась, как и все актеры, но на одном формальном образовании далеко не уедешь. Теперь ее учитель я.

– Понимаю.

– Мне приходится часто с нею видеться. Проводить с ней время частным образом, так сказать. – Он сделал небольшую паузу. – Нет ничего более разумного, чем постоянный обмен мыслями артиста и его наставника.

От гнева кровь застучала у меня в висках. Он, должно быть, считает, что я вчера родилась.

– Вам виднее, сэр. Но сейчас мне нужно…

– Прошу проявить снисходительность, мисс Уилкокс. Я постараюсь вторгаться к вам как можно реже. Однако же мне в самом деле необходимо обсудить с мисс Эриксон ее игру во время последней репетиции. У меня есть одна-две мысли о том, как усовершенствовать то, что упустил помощник режиссера.

Я не собиралась оставлять их одних. Если бы шеф распорядился, у меня не осталось бы выбора, но коль скоро этого не произошло, я не двинулась с места. Чувствуя себя непрошеной тетушкой-компаньонкой, я уселась на диванчик.

Прозвенел звонок. Эвридика снова залаяла.

– Уже пора, – вздохнула Лилит, поднимаясь на ноги. – Снова придется сбросить личину и перевоплотиться в леди М. Идемте со мной, мистер Дайер. Вы сможете поделиться со мной вашими мыслями по пути.

– Великолепная мысль. – Он подставил ей локоть. На моих глазах она уцепилась за него, и мое беспокойство возросло. Неудивительно, что миссис Дайер что‑то подозревала.

– Займись чем‑нибудь полезным, – крикнула Лилит, повернувшись ко мне вполоборота. – Погуляй с Эвридикой, пока меня не будет. Наполни коробку мятными конфетами. Да, и не забудь про свет, хорошо? – Я открыла рот, но сказать ничего не успела. – Премного благодарна, Китти.

Дома меня ждала записка от миссис Дайер. Распоряжения оказались краткими и загадочными.

«Завтра. Ложа 6. Три пополудни». Ни подписи, ни даты с адресом.

Доркас заглянула мне через плечо.

– А она чудачка, правда? Твоя новая хозяйка.

– Они все такие, – призналась я. – Даже чуднее Филдингов, а это о чем‑то да говорит.

Ложа под номером шесть находилась на главном ярусе: одно из уединенных местечек, предназначавшихся для богатых посетителей. Я дернула за ручку двери с позолоченным косяком, но она оказалась заперта. Миссис Дайер открыла через секунду и заговорщически посмотрела в обе стороны коридора.

– Осторожность не помешает, – тихо проговорила она. Мне пришло в голову, что она играет в шпионку, причем с тем же удовольствием, что играла в убитую горем поклонницу Юджина Гривза.

Рассудив, что на горизонте чисто, она впустила меня в ложу и заперла дверь. Обстановка в шестой ложе была шикарной: дававшие приглушенный свет лампы, бархатные кресла с латунными заклепками и турецкий ковер. Миссис Дайер расправила юбки и села. Она по-прежнему была в черном.

– Ну что, как тебе нравится? Довольна ли ты своей новой должностью? Надеюсь, в костюмерной тебя хорошо приняли. – Она, как всегда, улыбалась своей дежурной широкой и немного неуверенной улыбкой. Но в глазах читалось нетерпение. Ей хотелось знать не обо мне. Она жаждала собранных мною слухов.

– Приняли хорошо, мадам, – честно ответила я. – Мне нравится работать в таком окружении. Кое-кто из рабочих держится отстраненно из-за брата, но этого следовало ожидать.

– А… твоя актриса? Ты ведь с ней познакомилась? Успела составить мнение о ней?

Здесь я тоже могла быть честна.

– Она мне не нравится.

На ее лице отразилось облегчение.

– Конечно, не нравится! Ведь ты девушка умная. Ты не представляешь себе, как сильно мне хотелось поговорить об этой особе. Порой даже боялась, что схожу с ума от своих подозрений. Но я ведь не ошиблась? В ней есть что‑то… неестественное. Странное, не свойственное женщине. Этот громкий голос… – Миссис Дайер содрогнулась.

Едва ли все обстояло настолько плохо. Конечно, Лилит тщеславна и самоуверенна – это, полагаю, свойственно большинству женщин ее профессии. Но ее лукавство и вызывающее поведение – не могла же она в самом деле считать, что меня зовут Китти, даже если действительно плохо запоминает имена. Совсем ничего общего с Дженнифер.

– Она заставляет меня бегать за собой, чтобы я могла снять мерки. Другие костюмеры говорят, что она вела себя так же и до летнего перерыва. – Я умолкла. Миссис Дайер просила меня говорить без утаек, но все же она была дамой благородного происхождения. Мне показалось бестактным открыто заявлять о беременности. Возможно, было бы лучше подвести ее к этой мысли намеками. – Это кажется мне подозрительным. С чего бы ей избегать снятия мерок? Ей ведь наверняка хочется, чтобы костюмы сидели по фигуре и хорошо смотрелись?

– Как интересно. До того, как Хью взял над ней покровительство, она одевалась сама. – Миссис Дайер задумалась. Глаза ее округлились. – Дженнифер, ты думаешь, она скрывает под одеждой какую‑нибудь жуть? Ужасный шрам или уродство?

Я оказалась права: миссис Дайер была так же наивна, как и большинство представительниц ее класса. Она осталась глуха к моим намекам. Надо было выразиться прямее.

– Лилит может скрывать волдыри. Я узнала, что у нее бывает сенная лихорадка от кошек. Но больше я обеспокоена тем, что в свете всего рассказанного вами о ее нравах…

– Говорят, – перебила меня миссис Дайер, – что у ведьм на коже бывают отметины.

Все, видимо, будет сложнее, чем я думала. Я облизнула губы.

– Возможно, это так. Но меня больше заботит, что Лилит строит глазки шефу и что, как говорит Сайлас, она старается обворожить Энтони Фроста. Сайлас считает, что она просто-напросто хочет соблазнить ведущего актера.

Миссис Дайер переполняли чувства.

– Вне всяких сомнений. Она пытается опутать Энтони своими чарами, как опутывала Юджина Гривза. Ты знала о том, что она взяла и ушла из театра бедняги так же внезапно, как Джорджиана ушла от нас? Прежде всего, именно поэтому у меня и возникло желание за ней приглядывать. Если она предала Юджина Гривза, то может предать и нас.

Я вздохнула. Значит, и об этом ей уже было известно. Чего еще она ждет от меня? От моих наблюдений не будет никакого толку, если она сама не способна ни на какие выводы. К тому же я не располагала никакими доказательствами того, о чем подозревала; только цинизм, порожденный горьким опытом.

– Но, Дженнифер, я бы хотела попросить тебя еще об одном одолжении. – Она достала записную книжку и вынула из нее газетную вырезку. – Надеюсь, ты не сочтешь за чрезмерную дерзость.

Вырезка оказалась объявлением об аукционе. В ней говорилось, что Юджин Гривз умер и у него не осталось ближайших родственников. Поэтому все его имущество продается с молотка. «Среди прочих ценных предметов лот содержит изысканные часы, которыми актер владел более двадцати лет и без которых не выходил на сцену…»

Меня передернуло, по спине побежали мурашки.

– Вы желаете, чтобы я сходила на аукцион?

– Нет, не пугайся! У меня и в мыслях такого не было, аукцион не место для юной леди. Нет, я просто хочу, чтобы ты подбросила это в кабинет Хью, куда‑нибудь, где он точно наткнется на эту заметку. Понимаешь, скоро наш юбилей, – продолжила она. – Двадцать лет в браке. Я хочу оставить ему подсказку о том, что мне хотелось бы получить в подарок… Так что, возможно, ты поможешь мне подтолкнуть его в нужном направлении?

Такой подарок вряд ли можно было бы назвать верхом романтичности. Мне приходилось слышать о туристах, которые едут на поля сражений и разбирают на сувениры кости или зубы; здесь, на мой взгляд, было что‑то похожее. Я не удержалась и спросила:

– Вам правда хочется получить часы покойного на годовщину свадьбы?

Ее лицо прибрело мечтательное выражение.

– Ах, ты не понимаешь. На пьесе Юджина Гривза я познакомилась с Хью. Мы влюбились друг в друга на почве восхищения талантом актера, и муж купит мне эти часы в знак того, что наша связь вечна.

Стала бы она говорить такое, если бы слышала нежности, которыми ее муж осыпал Лилит?

– Я не могу описать тебе, как много значит для меня владение предметом, который вдохновлял самого Юджина Гривза… Это самый исток моей любви к театру и потом уже к Хью! Не так уж мрачно, правда?

Лучше бы она сделала это сама. У нее, несомненно, гораздо больше причин и возможностей заглянуть в кабинет шефа. Но я по-прежнему оставалась новенькой, и мне по-прежнему хотелось ей угодить.

– Если посмотреть на это так, как вы говорите, то нет. Я постараюсь подложить это в его кабинет, мадам.

– И даже не думай, что я прошу тебя об одолжении и ничего не предлагаю взамен. Вот. – Она вытащила кремового цвета карточку и подала мне. На ней было имя доктора и фраза «Королевская ортопедическая больница».

– Для брата, – пояснила она.

Это было то самое место, куда мы хотели отправить Берти устранять его врожденный дефект и на что собирали деньги. В наши дни медицина творит чудеса, но за чудеса надо платить.

– Надеюсь, я не выхожу за границы дозволенного, делая это предложение. Но мне посчастливилось иметь знакомство с парой членов правления этой больницы. Им, конечно, потребуется осмотр. Этот врач будет вас ждать. Как только он установит, какого рода лечение вам необходимо, я с радостью его оплачу.

Я не могла произнести ни слова. Обязательство тяжкой ношей легло на мои плечи. Она была добра, очень добра, но я почувствовала, что задыхаюсь.

– Я… спасибо, мадам. Большое вам спасибо. Это… меняет жизнь. Как же я могу принять…

Она заставила меня замолчать.

– Пожалуйста. Я не вижу смысла в обладании богатством, если его нельзя использовать кому‑нибудь во благо.

После этого мне уже не удалось собраться с силами, чтобы рассказать ей, как шеф увивался за Лилит.

– Может, все это вполне безобидно, – убеждала меня Доркас тем же вечером, когда остальные уже уснули.

Я тихо усмехнулась со своего кресла.

– Значит, не так уж безобидно. Но ты же понимаешь, о чем я. Лилит может дергать вашего шефа за ниточки, не имея серьезного намерения с ним спать.

Это походило на правду, но все равно было мне не по душе.

– Надеюсь. И надеюсь, что Лилит не беременна. Может, миссис Дайер и эксцентрична, и впадает в крайности, но она добрая. Мне не хотелось бы видеть ее сломленной и униженной, как… – я осеклась.

Доркас плохо помнила то время, когда от нас ушел па. Ей было только пять или шесть лет. Мы с Грегори уже понимали, что происходит, и видели, как убивалась мама. Я никогда не забуду ее, такую одинокую, с большущим животом. Мы не высказывали этого вслух, но втайне считали, что нога Берти получилась изуродованной из-за этого потрясения. Она была так уязвлена папиным поступком, что это повредило малышу, которого она носила.

– Держи рот на замке, пока не разберемся с ногой Берти, – посоветовала мне Доркас. – Расскажешь миссис Дайер всю правду потом. Узнав про эту женщину, она тут же выбежит прямо на сцену. Для нас лучше, чтобы она сохраняла здравомыслие и сначала помогла нам с лечением.

Совет был весьма разумным. Я, не мигая, смотрела в скудно освещенную комнату. Филип похрапывал, обняв одной рукой Берти. Это был мой мирок, мои родные, которых я должна была защитить. Не стоило рисковать их благополучием ради одной богатой леди, которая вышла замуж за недостойного человека.

– Ты права, – прошептала я. – Ты права. Я не стану ей говорить. Пока.

Глава 5

Пусть из меня получилась плохая шпионка, но справиться хотя бы с работой костюмера я была намерена. Моей миссией стало получение мерок Лилит.

Мы с Сайласом спускались из костюмерной в гримерные ко времени, когда актеры должны были вернуться с репетиции. Я намотала мерную ленту на руку, как боксер забинтовывает костяшки пальцев перед боем.

– Что‑нибудь посоветуете? – спросила я у него.

Сайлас пожевал ус.

– Милая моя девочка, я одеваю Энтони сколько себя помню. Этот человек кроток, как агнец. Мне просто никогда не приходилось работать с такими сложными людьми, как… она.

Он еще не закончил говорить, а актеры уже появились в конце коридора. Рука Лилит покоилась на согнутой в локте руке аристократичного мужчины с квадратным подбородком, который, по-видимому, и являлся Энтони Фростом. Остальные актеры шли за ними, как гости на свадьбе за женихом и невестой. Лилит обаятельно улыбалась, глядя снизу вверх на своего главного партнера по пьесе. В нем совсем не было того чванства, что присутствовало у шефа. Энтони опустил глаза, по-видимому, польщенный или даже сконфуженный честью, которой был удостоен. Потом он заметил костюмеров. И порозовел.

– Добрый день. Не ожидал увидеть вас так рано, старина.

– Ясное дело.

Энтони осторожно высвободился из захвата Лилит.

– Эти костюмы целая проблема, не так ли? Кажется, у меня не получается от недели к неделе удерживать толщину талии без изменений. Что у нас сегодня, мой добрый друг? Снова расшитый серебром дублет с разрезом?

Сайлас кивнул, поглаживая перекинутую через руку вещь. Выражение его лица было напряженным, будто он не желал сболтнуть лишнего.

Лилит, глядя на меня, закатила глаза.

– А ты, я вижу, здесь для того, чтобы снова мучить меня своей мерной лентой. Что ж, делай, что хочешь. Я готова.

Такого я не ожидала. Меня почти расстроило, что она сдалась так легко, но дареному коню в зубы не смотрят. Я открыла дверь ее гримерной.

– Только после вас.

Эвридика спала. При появлении хозяйки она застучала хвостом по стене. Я закрыла дверь и принялась разматывать ленту. От запаха лилий мне уже становилось дурно.

– Встаньте, пожалуйста, смирно, мисс Эриксон. Мне нужно, чтобы вы расставили руки в стороны.

– Ты говоришь, как настоящий тюремщик. – Она разогнулась, перестав гладить собаку, но руки плотно сложила на груди. – Я могу сделать это и сама. Оставь свою ленту и листок там, и я исправно запишу все с точностью до дюйма. Клянусь.

Я запротестовала.

– Не говорите глупости! Это моя работа. Мне за это платят.

– В таком случае я делаю тебе одолжение. – Светильники мигнули. Лилит глянула на них. – Разве ты не собиралась что‑то предпринять, чтобы их починили?

Может, я теперь и не соберусь. Может быть, так и оставлю их, чтобы мигали дальше и раздражали ее.

– Позабочусь о лампах после того, как дадите мне себя измерить. Ну давайте же, довольно тянуть время. Или вам есть что прятать?

Лилит засмеялась, но получилось нервно и фальшиво.

– Разумеется, нет.

– Тогда встаньте и поднимите руки. – Она нехотя встала передо мной. Я обошла ее сзади, собираясь развязать шнурки на платье. – Нам надо определить, какое нижнее белье вы наденете под костюм, – сообщила я ей. – От этого будет зависеть, как он будет сидеть на вас. Если хотите, мы можем вшить в платье побольше косточек во время ваших перерывов на отдых.

– Я надену все то же, что и сейчас. И я тебе сказала, что готова и вся в твоем распоряжении, Китти.

Я резко дернула за шнурок.

– Меня зовут Дженни.

– Это возможно. Но у тебя есть коготки, и от одного твоего вида я покрываюсь мурашками. Так что кто же ты еще, как не кошечка Китти?

В другое время я бы вспыхнула, но сейчас прекрасно понимала, чего она добивается. Отвлечь, сбить с мысли. Это побудило меня еще быстрее снимать с нее одежду слой за слоем. Лилит была не из скромниц – в самом‑то деле, она ведь актриса; ее осторожность означала только то, что она определенно что‑то скрывает, и мне показалось, я знаю, что именно.

Я стянула с ее плеч платье, позволив ему соскользнуть на пол. Под ним у нее оказалась сорочка и туго зашнурованный жесткий корсет. Поверх в районе талии и груди она намотала нечто вроде бинтов. Она напомнила мне мумию из Британского музея.

– Что это такое?

– Это для сохранения силуэта, – оправдывающимся тоном пояснила Лилит.

Я приступила к измерению. Ноги у нее оказались полнее, чем я предполагала. На одной голени выступили сосудистые звездочки. Будь здесь миссис Дайер, она бы причислила эти несовершенства к ведьминским отметинам.

Лилит стояла как деревянная, когда я отпустила мерную ленту и принялась записывать цифры. Некоторые из них значительно отличались от предыдущих замеров. Костюмы были бы малы.

Обмеряя талию, я заметила, что один из бинтов ослаб, но, когда потянулась к нему, чтобы снять, Лилит вздрогнула.

– Не тронь меня! – вскрикнула она.

– Не трогаю! Успокойтесь. Здесь бинт плохо держится. – Я нахмурилась, увидев цифру на мерной ленте. Все подтверждало мои подозрения. – Вам точно необходимо обматываться всем этим? Корсет хорошо поддерживает ваши формы. Из-за всей этой обмотки талия у вас получается гораздо толще.

– Все, довольно, – сердито объявила Лилит. – Я пришла сюда не для того, чтобы мириться с твоей дерзостью и чтобы ты обзывала меня толстой. – Она попыталась отстраниться, но мерная лента еще оставалась у нее на талии.

Я схватила ее за плечо.

– Подождите! Я еще не закончила. – Мы начали бороться, пытаясь отвоевать друг у друга мерную ленту. – Лилит, что вы делаете? Отдайте! Что, черт возьми, с вами такое?

Бинты начали разматываться. Лилит вырвала у меня из рук мерную ленту и подняла высоко над головой.

– Не отдам, – завопила она. Глаза ее стали бешеными от отразившегося в них отчаяния. – Уходи! Оставь меня! Эвридика, ко мне!

Собака подалась вперед, обнажив клыки. И тут мой крутой нрав взял верх. Сначала какая‑то актриска украла у меня брата и разрушила мою жизнь, а теперь еще одна собирается лишить меня самой высокооплачиваемой работы, что когда‑либо выпадала на мою долю. Она ведь считала меня кошкой? Так я покажу ей свои коготки.

Я царапнула ее ногтями по груди. Бинты, насквозь влажные, слетели с Лилит. Она вскрикнула и попыталась прикрыться, но опоздала. У меня было двое младших братьев и сестра, поэтому я сразу распознала в пропитавшей бинты жидкости грудное молоко.

– Ты кормящая мать! – бросила я ей. Это было не совсем то, о чем я думала; я предполагала, что она скрывает состояние беременности, а не то, что была беременна в прошлом, но бесчестие от того меньше не становилось. – Родила ребенка и пытаешься это скрыть!

Глаза Лилит сверкали.

– Думаешь, мне есть какое‑то дело до твоего осуждения? Люди воротили от меня носы с момента моего появления на свет.

– Ты давала им повод?

Этот последний удар стал ошибкой. Лилит схватила меня за руку с такой силой, что я почувствовала, как смещаются мои кости. Она клонилась вперед до тех пор, пока ее бледное лицо не остановилось в считаных дюймах от моего.

– Если ты осмелишься обмолвиться об этом хоть единым словом… Если побежишь к миссис Дайер…

В тот момент она походила на ведьму и продолжала надвигаться на меня. Где‑то позади слышалось рычание Эвридики. Лилит стискивала меня все сильнее и сильнее. Это была моя правая рука. Та, которой я шью, мое средство к существованию.

– Мне больно!

– Так и должно быть. Если хотя бы намекнешь на то, что увидела, тебе придется горько об этом пожалеть. Тебе ясно?

Я слабо кивнула.

– Я спросила: тебе ясно?

– Да!

Прошипев это, она отпустила меня и отпрянула. Я прижала свою несчастную руку к груди.

– Хорошо. А теперь убирайся. И забирай с собой свои чертовы измерения.

По моим щекам потекли слезы боли и унижения. Как она смеет? Борясь с инстинктивным желанием наброситься на нее, я отшвырнула ногой собаку и подхватила свою карточку с мерками. Распарывать швы раздавленными пальцами будет сущим мучением.

– Я не скажу никому в костюмерной, что ты шлюха, – припечатала я. – Скажу, что ты просто разжирела.

Неудачный выстрел на прощанье, но на лучшее в таком состоянии я была не способна. Я поспешила убраться из гримерной, пока она не натравила на меня свою псину. Как только дверь за мной закрылась, я прислонилась спиной к стене. Мне придется сообщить миссис Дайер сейчас. Я должна. Именно ради этого меня и взяли на эту работу. Но что тогда сделает со мной Лилит?

– Мисс Уилкокс! Девочка моя дорогая, что произошло? – Из гримерной Энтони как раз появился Сайлас, и сам актер тоже был рядом с ним.

Я вытянула руку. Она выглядела помятой. Я молила Бога, чтобы ничего не было сломано.

– Произошел несчастный случай, – пролепетала я, ругая себя за то, что голос получился таким слабым. – Я поранилась.

– Займитесь ею, дружище, – поторопил Сайласа Энтони. – Я справлюсь и сам. У вас же наверху есть лекарственные мази и прочее?

– Да-да, есть. О звезды и подвязки! ^[508] – Кудахтая надо мной, Сайлас положил руку мне на плечо и повел обратно в костюмерную. Я не привыкла к сочувствию. Обычно я всегда заботилась о себе сама.

– Желаю скорейшего выздоровления, мисс, – крикнул нам вслед Энтони.

– Это она сделала, – прошептала я Сайласу, опираясь на него. – Это Лилит. Она нарочно это сделала.

Все, что мне требовалось в тот момент, это его возмущенное выражение лица.

– Как по мне, – тихо сказал он, – так с этой плутовки давно пора спесь сбить.

* * *

Миссис Дайер велела мне ждать следующей записки, но я горела желанием помчаться к ней домой и выложить всю правду сей же момент. На этой неделе Доркас должна была вести Берти на консультацию, так что, возможно, все же лучше подождать? Я никак не могла решить. Чиркнув Лилит по груди, я не только сорвала с нее бинты; во мне всколыхнулись старые чувства, которые я очень надеялась забыть.

Насколько я помнила, проблемы начались с симпатичного личика. Сначала это была просто соседка, женщина, которая мне даже нравилась. Она приносила мне сладости, весело стирала одежду бок о бок с ма, пока мы, дети, играли. Конечно же, я заметила, как па ей улыбается, мы все это заметили. Она была обаятельна, ей-богу.

Бедная ма не могла с ней тягаться. И, видимо, чувствовала это. Когда эти двое сбежали, она сразу сдалась, махнула на себя рукой. Даже очаровательная мордашка новорожденного сына не помогла ей выйти из депрессии; фактически трудные роды исчерпали тот небольшой запас сил, что у нее оставался. Я не отступлюсь от мнения, что мама умерла от горя.

Никогда в жизни не поверила бы, что Грегори тоже может сбежать, но, взглянув на его любовницу Джорджиану Милдмей, я поняла, что она из того же теста: глазу люба, уху сладка и умеет наводить чары. Яблоко от яблони не далеко падает. Шеф, видимо, имел ту же слабость.

Правда уничтожит миссис Дайер. Вместе с ее надвигающейся годовщиной свадьбы… Однако же мысль о том, что она так и останется одураченной пребывать в неведении, приводила меня в ярость. Она была добра ко мне. Должен же быть какой‑то способ ей помочь?

Я поняла, что брожу неподалеку от кабинетов в надежде ее увидеть. Но на глаза мне попался лишь Оскар, который, ссутулившись, тащил на плече моток веревки. Он уставился на меня.

– Что это вы здесь ошиваетесь? Почему прячетесь за углом?

– Просто так.

Он сузил свои темные глаза.

– Я вам не верю. Что‑то вы задумали. Бог знает, почему миссис Дайер считает, что вашему семейству можно доверять.

У меня перехватило дыхание. Откуда столько злобы?

– И что мы такого плохого вам сделали?

– Что вы сделали? – повторил он. – И у вас еще хватает наглости стоять и спрашивать, что вы такого сделали?

Я не была настроена на спокойную беседу. Меня саму распирало от ярости.

– В последний раз, когда я вас видела, вы были другом Грега. Теперь он сбежал, а вы ведете себя так, будто это вы от него пострадали! Он обчистил нас, оставив без гроша, понимаете? По его милости я потеряла работу горничной. Ума не приложу, каким образом он мог обойтись с вами еще хуже и отчего вы вините в этом меня!

Мои слова, видимо, обескуражили Оскара. Он схватил меня за руку и оттащил подальше от кабинетов, где мы своим разговором, несомненно, мешали работать.

– Так вы не знали?

– Не знала чего?

– Я думал… – Он нахмурился. – Та драгоценность. Я думал, это вы ее украли для него. Стащили у хозяйки, чтобы он ее продал.

Я нервически усмехнулась.

– Вы полагаете, я стала бы рисковать собственной шеей ради того, чтобы Грег уехал в Америку со своей любовницей? Оскар, это Грег и украл драгоценности у мисс Филдинг. Он пришел в дом, якобы ко мне, а потом обошелся со мной подобным образом. Мне еще повезло, что я не оказалась в тюрьме. Мне повезло, что никто не смог ничего против меня показать.

– О как, – произнес он не вполне сообразно услышанному. – Я… Мне жаль. Я думал, вы с ним заодно.

– Что ж, это не так. Я осталась в дураках, как и все остальные, а заодно вылетела с работы без рекомендаций. А сейчас ношусь вокруг миссис Дайер и пытаюсь попасть в кабинет к шефу, чтобы оставить там эту дурацкую вырезку. – Здоровой рукой я достала заметку об аукционе. – А ваши обвинения мне в самом деле невыносимы.

Оскар скорчил гримасу.

– Простите. Я… Подождите. Для чего вам нужно в кабинет шефа?

Я показала ему заметку.

– Я должна оставить это у него на столе. Миссис Дайер хочет намекнуть ему, чтобы он купил ей на годовщину свадьбы карманные часы Юджина Гривза.

Правда, что это теперь изменит? Как она тогда выразилась? «Вечная связь». Бедная, несчастная женщина.

Оскар тихо присвистнул.

– О вкусах не спорят. Мне бы и в голову не пришло носить эти часы. Вы слышали о том, как умер Юджин Гривз?

– Я это видела.

– Не может быть!

– Мы сидели на балконе, когда это произошло. Вы себе не представляете, сколько там было крови.

– О как, – снова сказал он. – Я слышал об этом человеке странные вещи. Он был талантлив, но… скажем, если бы у меня был театр, на работу я бы его не взял.

– Да и меня бы тоже не взяли, это ясно.

– Послушайте, мне правда очень жаль. Я был с вами резок. Я боялся… – он не договорил и закусил губу. – Я исправлюсь. Позвольте, помогу вам попасть в кабинет шефа. Но вы должны поклясться, что не собираетесь ничего украсть.

– Я не ворую!

– Хорошо. – Оскар поправил моток веревки на плече. – Я выманю его оттуда и покараулю снаружи, а вы незаметно зайдете. Только быстро.

Я кивнула. Мне было интересно, что он собирался сказать перед тем, как заговорил про кабинет, но я не могла упустить возможность и не воспользоваться предложенной помощью. Сделаю для миссис Дайер хотя бы это, пусть даже в свете мужниной измены это всего лишь мелочь.

Отвернувшись от меня, Оскар подошел к кабинету шефа и постучал в дверь. Я по-прежнему стояла за углом.

– Да? – раздался голос шефа.

– Прошу прощения, сэр, – ответил Оскар. – Вас спрашивает мисс Эриксон.

– В самом деле? Что случилось?

– Она не сказала. Но попросила меня привести вас.

Стало быть, это уже не секрет. Даже Оскар знает, что шеф на побегушках у Лилит. Неужели миссис Дайер единственная, кто до сих пор пребывает в неведении?

– Уже иду.

Я услышала, как начищенные до блеска туфли шефа застучали по полу, торопливо удаляясь. Высунув голову из-за угла, я увидела, что Оскар стоит один.

– Идите же, – поторопил он. – Быстрее.

– Я мигом.

Я прокралась в кабинет. Там стоял запах кожи и чернил. На письменном столе с задвижной крышкой были беспорядочно навалены письма, театральные программки и сценарии. И как, по мнению миссис Дайер, я могу быть уверена, что он заметит вырезку среди всего этого?

По наитию свыше я подошла к вешалке для верхней одежды. На ней бесформенными складками висело пальто шефа. Я запустила здоровую руку в карман пальто. Там тоже обнаружились какие‑то бумажки, одна из которых на ощупь была плотной, как карточка. Я вытащила их из кармана, решив сунуть заметку об аукционе в середину стопки, но тут мое внимание привлекла фотография.

Это была виньетка размером с визитную карточку. Ребенок, сидящий на коленях, должно быть, у своей матери. Женщина была с головы до пят укутана в темную материю, даже лица видно не было. Эффект получился жуткий, будто бедный малютка угодил в лапы старухи-смерти с косой. Но это было не так. Женщиной, видимо, была Лилит: ребенок унаследовал ее густые черные волосы. Я почувствовала пустоту внутри. Фотография была доказательством. Перевернув карточку, я увидела отпечатанные на обороте место съемки и дату. Саутенд-он-Си, этот же год.

Гастролирует с группой актеров? Вздор!

Следует ли мне показать это миссис Дайер? Я подумала о маленькой Рейчел, прекрасно зная по себе, как тяжело ребенку пережить боль разлуки.

В коридоре кашлянул Оскар. Я слишком задержалась. Торопливо сложив бумаги, я сунула их обратно в карман пальто. А фотографию – в собственный карман.

– Что вас так задержало? – спросил Оскар, когда я выскочила из кабинета.

Я покачала головой.

– Ничего. Спасибо за помощь. Увидимся.

Когда миссис Дайер только наняла меня шпионить, я не верила всерьез, что смогу что‑нибудь раскопать. Но теперь мне придется отдать ей эту фотографию и разбить ее сердце.

Что будет, когда она узнает? Возможно, она уволит Лилит, возможно, отменят пьесу… и что тогда будет с моей работой? Миссис Дайер обещала меня опекать, но сможет ли она сдержать свое обещание, если расстанется с мужем? Или она будет держаться за него ради приличий?

Я не видела ничего вокруг и не заметила идущего навстречу шефа, пока он не окликнул меня по имени. Я замерла как вкопанная.

– Мисс Уилкокс, – повторил он, и от звука его голоса по коже у меня побежали мурашки.

– Да, сэр? – выдавила из себя я.

– Я искал вас. У меня только что был разговор с мисс Эриксон.

Чтоб мне провалиться! Она, наверное, рассказала ему о том, что я увидела, пока снимала с нее мерки. Я молчала.

– Мисс Эриксон была обеспокоена вероятным разногласием между вами, касающимся определенного… состояния ее здоровья. – Тут же появилась свойственная ему легкая усмешка, столь неопределенная и привычная, что не означала совершенно ничего. Мне хотелось вырвать у него из рук модную трость и отходить его как следует. – Но я заверил ее, что поводов для беспокойства нет. «Мисс Уилкокс разумная молодая женщина, – сказал я ей. – Она войдет в положение».

– Я прекрасно понимаю, – пробормотала я.

У него не хватило такта даже на то, чтобы принять сконфуженный вид.

– Буду вам признателен за благоразумие в этом деле, мисс Уилкокс.

Я усмехнулась.

– Насколько именно вы будете за это признательны, сэр?

– Простите?

– Как вы оценили бы свою признательность в цифрах? – Я вперила в него свой взгляд.

– Ого! – Шеф вскинул брови, будто увидав впечатляющий фокус в чьей‑то гостиной. – Я понял. А вы сообразительны, не так ли? – Он порылся в кармане жилета и протянул мне маленький кошелечек. – Теперь вы еще больше мне нравитесь. У девушки должно быть разумение.

Где‑то в груди закололо чувство вины. Я взяла кошелечек и сунула в карман, туда, где уже лежала фотография.

– Моя жена в вас не ошиблась, мисс Уилкокс. Я думаю, вы станете ценным работником.

Это меня разозлило.

– Не думаю, что следует пятнать этим имя миссис Дайер.

Маска веселости спала с его лица. Со своей сединой на висках он напоминал старого волка.

– Да. В самом деле, не следует. И я намерен полностью оградить ее от этого дела. А если не получится… Если какие‑нибудь слухи просочатся… – Он наклонился вперед, и я уловила запах сигарного дыма от его дыхания. – Я буду точно знать, кто тому виной. Верно?

Глава 6

Я несла вниз готовые костюмы, осторожно, как новорожденных младенцев. Миссис Неттлз сказала, что платья по-настоящему оживают, только когда их надевают; севшее по фигуре и слегка испачканное платье играет роль само по себе. Но мне не хотелось, чтобы на наши прекрасные творения даже ветер дул. Я потратила столько времени, расставляя платья больной рукой. Хватит уже того, что их будет марать эта наглая девка.

– Дженнифер! Вот ты где. Боже, какая прекрасная работа!

– Миссис Дайер. – Конечно, она оказалась здесь ради премьеры. Я не видела ее с момента своей ужасной находки. Она не написала, а я, видит бог, оттягивала неизбежное, как только могла. И теперь эта встреча с ней огорошила меня, словно удар обухом по голове.

Они с Рейчел были в одинаковых платьях нефритового цвета. И если у девочки оно было простым, то у миссис Дайер открывало плечи и тонкие ключицы. Изумрудное колье скрывало мелкие морщинки на шее. Ее светло-каштановые волосы ниспадали на спину тугими вертикальными локонами. Она выглядела такой хрупкой, такой утонченной, что мне захотелось заслонить ее собой, как наши костюмы.

– Прости, что не уделяла тебе внимания, – улыбнулась она, поглаживая Рейчел по голове. – Совсем закрутилась с делами. Вся эта подготовка… Но нам надо о многом поговорить.

Я буравила взглядом пол.

– Да, мадам. Непременно.

– Не буду тебя задерживать, вижу, что ты сейчас занята. Ты ведь придешь на банкет в зеленом зале после премьеры?

– Там будут танцы! – пискнула Рейчел.

Я постаралась улыбнуться малышке.

– Не знаю, мадам. Ведь дома меня будет ждать Берти…

– Ах да, юный Альберт! У меня совсем вылетело из головы. Дженнифер, доктор написал мне и сообщил прекрасные новости. Осмотр показал, что его можно прооперировать, надрезать пяточное сухожилие на больной ноге. Лечение небыстрое; твоему брату придется носить шины и заново тренировать мышцы. Но, насколько я разбираюсь в таких делах, парнишка сможет лучше двигаться и в будущем его нога будет почти нормальной! Разве это не чудесно?

Это действительно было бы чудесно. Это стало бы просто благословением Божьим, кабы не съедающее меня чувство вины. Она принесла мне такие добрые вести, а что я должна сообщить ей в ответ?!

– Даже не знаю, что сказать, миссис Дайер. Я и не думала… Злые языки записали Берти в калеки с самого рождения. А теперь у него появился шанс.

Миссис Дайер снисходительно кивнула. Она поняла, что от переполнивших чувств я лишилась дара речи.

– Неважно, мы еще поговорим об этом на банкете. Скажи, что придешь.

– Что ж…

– Приходите! – эхом повторила Рейчел, глядя на меня такими же, как у матери, глазами.

– Хотя бы на полчасика, – уговаривала миссис Дайер. – Завтра наша годовщина, и по этому случаю мы угощаем всех работников шампанским «Моэт». Приходи, нам на праздновании будет тебя не хватать.

Как я могла отказать, когда она делала для Берти такое?

– Хорошо. Только ненадолго.

Рейчел захлопала в ладоши. Она бы этого не сделала, если бы знала, что за новости я хочу сообщить и что они способны испортить ей будущее.

Я показала на костюмы.

– Мне надо идти.

– Да! Да, конечно. Твой первый спектакль. Ни пуха ни пера!

Мне хотелось подвернуть лодыжку, провалиться в люк – все что угодно, только бы не идти на этот несчастный банкет, где все‑таки придется рассказать правду.

Дирижер был уже в оркестровой яме. Гудели струны, музыканты настраивали инструменты. На авансцену вышел фонарщик и начал зажигать рампу, а второй тем временем при помощи длинного шеста зажигал люстру. В любую минуту начнут пускать зрителей.

За кулисами то с гримом, то с утюгами носились костюмеры. Статистки причесывали друг друга, до меня донесся густой бас пробовавшего голос Энтони Фроста.

Как только я открыла дверь, залаяла Эвридика. Лилит на меня не посмотрела. Она сидела возле туалетного столика, перед ней лежала роль, и ее губы двигались, беззвучно произнося слова. Она повторяла длинный первый монолог своего персонажа, когда леди Макбет падала на колени и просила вмешательства не руки Божьей, а помощи демонов ради достижения своей цели.

– Уместно, не так ли? – съязвила я. – «Припав к моим сосцам не молоко, а желчь вы пейте»?

Она бросила на меня пристальный и сердитый взгляд.

– Я думала, Хью заплатил, чтобы ты попридержала свой язык.

Теперь уже «Хью»? Больше не нужно притворяться и называть его шефом.

– Он заплатил, чтобы я не говорила о твоем грязном секрете за пределами этой комнаты. А то, что я говорю тебе, не обсуждалось.

Лилит фыркнула.

– Сегодня у меня дебют в главной роли. Ты хоть себе представляешь, сколько я работала, чтобы этого добиться? Я не позволю какой‑то мерзавке испортить своими насмешками мой триумф. Возьми на вечер выходной, Китти. Я лучше сама оденусь.

Я слишком долго трудилась над этими нарядами, чтобы отдать все приготовления в чужие руки. Лилит не знала, как правильно встряхивать юбки и как расправить круглый плоеный воротник, чтобы он расходился ореолом на шее.

– Вот уж и нет. Тебе от меня не отделаться, а мне – от тебя. Ничего не попишешь.

Она подняла подбородок.

– Что ж, прекрасно. Делай что хочешь, я не боюсь.

– Дай-ка загримирую тебе лицо, пока разогреваются щипцы для завивки волос. Платье надену в последнюю очередь.

Лилит откинулась на стуле.

– Предупреждаю сразу: я буду придираться к каждой мелочи. Не вздумай выставить меня дурой на сцене.

Об этом я и не думала. Можно было бы подоткнуть юбки, выставив напоказ ее панталоны, или посадить в шляпу мышь. Но при всем моем презрении к этой женщине мне хотелось выполнить свою работу хорошо. Сегодня не только Лилит старалась показать, чего она стоит.

Я тщательно очистила ей кожу. Лилит была молода, около двадцати четырех, но недавняя беременность лишила ее румянца. Щеки были сухими. На подбородке красовалось пятно. Я аккуратно обмакнула кисть из верблюжьей шерсти в грим и начала наносить его штрихами. Затем при помощи жженой пробки я сделала брови потемнее и нанесла на скулы румяна. Я красила ей губы до тех пор, пока они не стали яркими, как у миссис Дайер.

Волосы Лилит были не в лучшем состоянии. При ближайшем рассмотрении они оказались тусклыми, не блестящими. Я взяла со спиртовки щипцы и постаралась как можно лучше завить локоны.

Первый костюм леди Макбет нравился мне больше всего – наряд, который был на ней в Инвернессе, когда она была еще только женой тана и сжимала в руке его пророческое письмо: сливового цвета юбка плиссе и корсаж с цветочным узором. Лепестки цветов алели, как предзнаменование кровавых пятен, которым было суждено свести героиню с ума.

Когда платье Лилит было зашнуровано, а на голову водружен аттифэ ^[509], вид у нее получился великолепный. Я ею гордилась, или, точнее, гордилась своей работой.

Лилит пристально изучила свое отражение в большом зеркале во весь рост и расправила плечи. Никакой нервной дрожи заметно не было.

– Это моя судьба, – объявила она. – Вот увидишь, Китти. Я покорю эту сцену.

* * *

Теперь, оглядываясь назад, понимаю, что именно в тот вечер я и влюбилась в театр. Я всегда знала, что действие театра может быть мощным и даже магическим, но то представление тронуло мою душу на совершенно ином уровне. Я находилась в театре с самого начала подготовки и видела, как усердно работал каждый, чтобы воплотить иллюзию в реальность. Магия почувствовалась еще сильнее, когда я поняла, сколько людей трудились вместе, бормоча заклинания, ради того, чтобы чары получили силу.

На моих глазах декорации, над которыми Оскар корпел много недель, ожили благодаря тщательной установке освещения. Каждая мелочь, от постановочных сражений на мечах до зубчатых стен из папье-маше, была доведена до совершенства. Где‑то в глубине души после «Доктора Фауста» мне было страшно смотреть еще одну пьесу, однако, несмотря на свою мрачность, эта история не наводила на меня такого ужаса, когда я стояла за кулисами. Мне было хорошо известно, чего ожидать и когда. Я лично знала загримированных и переодетых людей.

Застенчивый и кроткий Энтони Фрост перевоплотился в поражающего воображение Макбета. Его мягкий характер скрылся за образом обуреваемого амбициями и чувством вины воина. Лилит, однако же, оставалась собой: то же непреклонное высокомерие, только в большей степени.

Мы дошли до той части, где леди Макбет становится королевой; я переодела Лилит в серо-коричневую парчу и надела на голову служивший короной золотой обруч. Она села за праздничный стол, уставленный бутафорскими фруктами. Когда Макбет шел к своему месту, лампы на короткое время прикрыли голубой тканью. Скрипки в оркестровой яме пронзительно взвыли. На сцену тяжело вышел призрак Банко.

– Блестяще, – шепнула я стоявшему рядом Оскару. У актера, игравшего призрака, на шее была повязана алая лента, напоминавшая о том, как был убит Банко. Лицо было бледным, как мел, а дублет запятнан кровью. – Я его едва узнала.

Мертвец сел на место Макбета. От злобного выражения на его лице по спине у меня побежали мурашки.

– Сказать не можешь ты, что я виновен, – оправдывался Макбет перед человеком, которого сам же приговорил к смерти. – И возмущенно ты кровавыми кудрями не тряси!

Оскар хмыкнул.

– Так‑то бывает, когда предаешь друга. Он возвращается и не дает тебе покоя.

Макбет заходил по сцене, схватившись руками за голову. Призрак Банко встал из-за стола… и исчез в мгновенье ока.

– Как они это сделали? – ахнула я.

– Люк-провал, – пояснил Оскар.

Я присмотрелась к тому, что делается за кулисами. Суфлер в своем углу следил за текстом по книге и в нужные моменты отправлял мальчика за актерами, чей выход был уже близко. Хорас, помощник режиссера, смотрел на сцену, сложив руки возле губ.

– Я думал, Лилит покажет себя лучше, – заметил Оскар. – Недурно. Но я видел, как она играла и получше.

Я ухмыльнулась. Как по мне, так ей и вовсе не требовалось играть, чтобы походить на злобную леди Макбет.

За кулисами появилась еще одна актриса, Клементина Прайс. Ее взяли в труппу вместо сбежавшей Джорджианы Милдмей. Со своими голубыми глазами, длинными ресницами и светлыми локонами она напоминала девушку с рекламы мыла «Пирс», но явно сильно нервничала. Она непрестанно кружилась на носочках и шептала слова своей роли. «Неужто мне спасаться бегством? За мною нет греха. Неужто мне спасаться бегством?»

Кровь застыла у меня в жилах.

– Что… что она говорит?

– Вы не можетепросто помолчать и наслаждаться спектаклем?

– Да, но эти слова… Я их знаю.

– Неужто мне спасаться бегством? – снова пробормотала Клементина. – За мною нет греха.

Оскар вытянул шею, чтобы посмотреть.

– Это ведь леди Макдуф? Ее убивают в начале следующего акта.

Я читала пьесу. Но не потому слова показались мне знакомыми.

– Доктор Фауст, – осенило меня. – Он говорил то же самое. «Неужто мне спасаться бегством».

– К чему вы клоните, мисс Уилкокс?

Я покачала головой. У меня никак не получалось найти нужных слов.

– Не знаю. Просто мне кажется… что это меня преследует. У меня такое чувство, что мне уже никуда не деться от этой пьесы.

Оскар смягчился. Он знал о том, что мне пришлось пережить в «Геликоне».

– Не принимайте близко к сердцу, – сказал он. – Теперь все уже в прошлом. – Он осторожно положил руку мне на плечо и показал на сцену. – Смотрите, а то пропустите. Призрак снова возвращается.

Глава 7

Лилит не радовали ни аплодисменты, ни рекой текущие на сцену розы. Она с такой злостью сорвала с себя ночную сорочку леди Макбет, что едва не порвала ее.

– Осторожно! Я столько над ней трудилась!

– Тогда ты, наверно, понимаешь мое разочарование? – бросила она. – Я работала, бесконечно жертвовала собой, а в итоге пшик.

Я подняла ночную сорочку и разгладила ее. Хоть у меня и не было особого желания утешать Лилит, справедливости ради я сказала:

– Ты хорошо играла. Зрителям вроде бы понравилось.

– Понравился Энтони! – Она ударила кулаком по туалетному столику так, что звякнули стоявшие на нем пузырьки. – Я не настолько хорошо играла. Могла бы лучше. Я способна на большее. – Ее глаза сузились. – Может, это ты виновата? Взбесила меня перед выходом на сцену.

Мне на ум пришла одна из присказок Грега.

– У плохого художника всегда кисти виноваты.

Она одарила меня своим самым свирепым макбетовским взглядом.

Какого черта ей еще нужно? Она хорошо сыграла, заслужила выход на бис. Ей не удалось поразить зрителя, как Энтони Фросту, но ведь у него и роль значительнее.

– Ладно, – сказала я. – Ты разделась. Пойду развешу вещи, а потом в зеленый зал на честно заработанное шампанское.

Лилит опустилась на колени рядом с Эвридикой и запустила пальцы в ее тугие черные кудряшки. Я чувствовала метавшееся по комнате, как попавшая в ловушку бабочка, раздражение Лилит.

Есть люди, которые никогда не бывают счастливы.

* * *

Зеленый зал напоминал своим видом модный изумрудный салон с оттоманками, роялем и круглыми плафонами на лампах.

Мы с Полли стояли в углу, сжимая в руках липкие бокалы с шампанским. По залу плавал сигарный дым и разносились нестройный гомон голосов, смех и звон бокалов.

Сайлас расчувствовался и беседовал с любым, кто был готов слушать. Он уже опустошил свой бокал.

– Вы видели, как Энтони впечатлил их? У них аж волосы дыбом встали. Он бесподобен, поистине бесподобен. Я никогда в жизни еще не был так горд. Этот человек не знает себе равных. Настоящий артист. Это была игра всей его карьеры. Он превзошел и Ирвина, и Гривза. Не удивлюсь, если в игре его направляла сама рыцарская добродетель.

Это, конечно, было слишком громко сказано, но мы не стали прерывать излияний Сайласа. Забавно было наблюдать за тем, как Энтони делал вид, что ничего не слышит. А Лилит, вне всяких сомнений, ловила каждое слово.

Она в своем модном черном платье была бы обворожительна, если бы не кислая мина, будто она держала во рту лимон. Ее раздражение веселило меня пуще шампанского.

Один из музыкантов оркестра сел за рояль и заиграл польку. Миссис Дайер немного потанцевала с малышкой Рейчел. Если повезет, ей будет не до меня и я смогу улизнуть прежде, чем она заставит меня обо всем рассказать.

Помощник режиссера Хорас подошел к Полли и пригласил ее на танец. Она отдала мне свой бокал, и мне пришлось стоять с двумя, будто пьянчужке. Все больше пар образовывалось и вливалось в веселый танец. Я же была не в том настроении. Но потом я заметила одиноко стоявшего Оскара. Все остальные художники уже танцевали, а на него девушки особо не смотрели. Почему?

Поставив бокалы на рояль, я направилась через зал к нему.

– Потанцуйте со мной. – Вырвавшаяся у меня фраза прозвучала скорее как приказ, чем предложение.

Оскар настороженно посмотрел на меня.

– Зачем?

– Потому что я прошу вас. – Он все еще колебался, не желая принимать мою жалость. Я нервно сглотнула. Мне и в голову не пришло, как глупо я буду выглядеть, если он откажется танцевать. – Видимо, у вас есть занятие получше?

Нехотя улыбнувшись, он качнул головой и взял меня за руку. Я повела его туда, где танцевали все остальные. Он легонько придерживал меня за талию. Оказавшись с Оскаром так близко, я разглядела краску у него под ногтями. А пахло от него льняной олифой и коленкором.

Полька была ритмичным быстрым танцем. Благодаря ей, мы с Оскаром не долго оставались в смущении. Когда я отбегала назад, Оскар наступил мне на юбку. Я прижалась к нему и расхохоталась.

– Простите, – усмехнулся он, корча гримасу. – У меня не хватает практики.

– Это из-за меня, я слишком медленно все делаю и вечно путаю повороты. Считайте, что вы предупреждены.

Глядя через его плечо, я увидела, как Энтони приглашает танцевать Лилит. Она ощетинилась, подобно тому как сделал Оскар, когда я к нему подошла. Но я начала понимать, как работает ее тщеславный ум. Лилит ответит ему согласием вопреки, или даже по причине своей зависти. Пока она будет танцевать со звездой вечера, все взгляды будут прикованы к ней.

Я была права. Она покорилась.

Я крепче сжала плечо Оскара, спрятавшись за него, как за щит.

– Я сожалею, – снова сказал он уже тише. – О том, что было. Что подозревал вас и все прочее. Вы сможете меня простить? Я в последнее время был сам не свой. Все это очень неприятно меня поразило.

Мимо нас прошмыгнул один из плотников, виденных мною в первый день, с ящиком в руках.

– Что же это, Торн? – усмехнулся он. – Уилкокс никак подослал тебе свою сестрицу взамен?

Ладонями я почувствовала, как напряглись мышцы Оскара.

– Кто это? О чем он говорит?

Оскар был взбешен и не сразу нашел в себе силы ответить. А потом произнес сдавленным голосом:

– Видимо, я… слишком занесся. Поубавил прыти у некоторых людей. Все они теперь рады видеть, как я сел в лужу.

– Не понимаю.

– Мне не следовало терять голову. Но вы сами видите, как работа здесь влияет на человека. Когда день за днем имеешь дело с фантазией… все кажется возможным. Видите ли, мы, бывало, обсуждали открытие собственного театра. Она была бы звездой, а я – шефом… Я внушил себе, что это возможно. И я рассказал товарищам, в общих чертах, о том, что это будет. – Он покачал головой. – Мой отец говорит, что она делала из меня дурака. Может, так оно и было, но и сам я тоже во многом себя дурачил. Задирал нос, напридумав себе всякой всячины о том, что будет, когда мы поженимся.

Я изо всех сил пыталась уловить суть.

– Поженитесь? – повторила я. – На ком же вы собирались…

И тут до меня дошло. Миссис Неттлз говорила, что Джорджиана бросила художника перед тем, как сбежать с Грегом. Я бы ни за что не подумала, что это мог быть Оскар; они были очень хорошими друзьями. Я чуть не задохнулась от возмущения; это чувство было мне уже знакомо. Как только я думала, что ниже Грег пасть уже не мог… Еще бы Оскар не отшатнулся при виде меня!

– Оскар, я не знала. Слышала, что Джорджиана разорвала помолвку, но не понимала…

Его лицо сморщилось от боли.

– Будь они прокляты, – прошептала я. – Лучше не будем больше о них.

Вилка застучала по бокалу. Оскар шарахнулся от меня, как от горящей головешки, и в зале воцарилась тишина. Все взгляды устремились на взбирающегося на оттоманку и постукивающего по бокалу шефа.

– Леди и джентльмены театра «Меркурий»! Для меня большая честь приветствовать вас на вечере по случаю этого счастливого события! От лица своей жены и от себя лично я хотел бы выразить вам свою глубочайшую признательность. – Он поднял бокал с шампанским в сторону миссис Дайер, и она чокнулась с ним. – За двадцать лет совместной жизни, двадцать лет совместного труда нельзя было придумать лучшей награды, чем сегодня. Мы восхищаемся всеми вами. Я надеюсь, вы присоединитесь к моему тосту в честь вашей самой снисходительной патронессы. За здоровье миссис Дайер!

– Миссис Дайер! – раздался дружный хор голосов.

Миссис Дайер приосанилась. От внимания мужа она помолодела и похорошела, как тянущийся к солнцу цветок.

Он ее не заслуживал. Уж кто бы говорил о снисходительности!

– Что же касается нашего коллектива… Мы все знали, что среди нас есть великий артист, но сегодня вечером об этом узнал весь мир. В завтрашних газетах появятся оды тому, как Энтони Фрост мастерски изобразил шотландского узурпатора, превзойдя даже самого себя в роли Отелло, сыгранной в прошлом году. Дамы и господа, поднимем бокалы за Энтони Фроста!

– Энтони Фрост! – голос Сайласа выделялся среди остальных.

Лилит дернула щекой, будто на нее села муха.

Шеф поднял свой бокал.

– Печально, но факт, что в то время, когда восходит одно солнце, другое идет на закат. Для меня стало большим утешением в это время потрясений наблюдать за новым восходящим талантом. Пустоту, оставшуюся в нашем профессиональном мире после смерти Юджина Гривза, будет не так легко заполнить.

Улыбка миссис Дайер померкла. Все опустили головы и согласно зашептали. Мое сознание услужливо подкинуло мне образ дергающегося в луже крови доктора Фауста. Когда же меня покинет это ужасное воспоминание?

Шеф сунул руку в карман жилета. Он достал оттуда не собственные золотые часы, а какие‑то другие, в ониксовом корпусе, украшенные жемчугом. Я стояла довольно близко, и мне удалось разглядеть гравировку: образ, знакомый по броши миссис Дайер, – муза Мельпомена и ее искаженный горем безгубый рот.

Часы Юджина Гривза. Он их купил, как и надеялась миссис Дайер, и теперь та едва сдерживалась, чтобы не выхватить их у мужа.

– Однако мы заполним эту жуткую пустоту. Независимо от смены поколений муза трагедии продолжает жить. Это, друзья мои, легендарные часы Юджина Гривза. – Шеф поднял их выше, к свету. – Я полагаю, эта бесценная реликвия должна перейти в руки его последователя.

Я глянула на Лилит; ее глаза сделались огромными, как у театральных кошек, выслеживающих в темноте мышей. Мне было не понять всеобщего восхищения. Это зрелище казалось мне до странности жутким, как если бы мы открыли гроб Юджина Гривза и рассматривали его труп.

– С огромным удовольствием я дарю эти часы женщине, для которой они станут высшей ценностью. Женщине, которая будет следовать зову Мельпомены, куда бы он ее ни завел.

Миссис Дайер оправила юбки и приготовилась встать. Я должна была бы радоваться. Хоть один счастливый момент прежде, чем мне придется открыть ей глаза на правду.

– Дамы и господа, предлагаю вам вместе поздравить нашу новую актрису первых ролей мисс Лилит Эриксон.

Нет.

Раздались аплодисменты, и мне казалось, что ладони всех присутствующих бьют по мне. Видит Бог, я уже была невысокого мнения о шефе… но такое? Как он мог проявить такую поразительную жестокость?

С тем же успехом он мог бы ударить миссис Дайер между глаз. Она уже наполовину встала, но теперь безжизненно упала обратно на диван.

Лилит ринулась вперед, воздев руки кверху, как жаждущая святого причастия грешница. Покачав часы на цепочке, шеф отпустил их, и они упали в раскрытые ладони актрисы. Она тут же сомкнула пальцы.

Я не могла и не хотела оставаться там и слушать благодарственную речь Лилит. Даже не попрощавшись с Оскаром, я бросилась прямо к выходу.

У двери я все же обернулась. Собравшиеся в зале показались мне серией картин, сценами из какой‑то пьесы. Лилит олицетворяла торжествующее зло: леди Макбет, возлагающую корону на свою голову предательницы. А что до бедной миссис Дайер… сегодня мне уже пришлось видеть подобное выражение лица.

Она сидела несчастная, как призрак убиенного Банко.

Глава 8

Предательство Грегори стало для нас тяжелым потрясением, но мы, как сложенная из отдельных кирпичиков стена, держались вместе, чтобы выдержать удар. А миссис Дайер было не к кому обратиться за поддержкой. Свою душевную рану она могла лишь спрятать глубоко в себе.

Я нашла ее одиноко сидящей в роскоши ложи номер шесть – королева покинутого двора. Беззвучно проскользнув по ковру, я присела на бархатное кресло рядом с ней. У меня почему‑то возникло ощущение, что если я издам хоть звук или сделаю резкое движение, то она разобьется.

– Ах, – вздохнула она и продолжила глухим от тоски голосом: – Дженнифер. Хорошо, что ты пришла.

По собственному опыту я знала, что от банальностей становится только больнее.

– Я за вас беспокоилась, мадам.

Миссис Дайер медленно выпрямилась. Глаза у нее были опухшие и красные.

– Я всегда жила в обществе с пониманием того, как устроен мир. Джентльмены всегда будут искать глазами. Но я в самом деле верила… в нашу любовь… в то, что мы вместе пережили… – Она всхлипнула. – Ты читала пьесу «Отелло» в той книге, что я тебе дала?

– Да, но…

– Я как Дездемона! – зарыдала она. – Я все бросила ради мистера Дайера, а он меня задушил.

В моей душе зашевелилась щемящая жалость. На сей раз я могла простить ей показное проявление эмоций.

– Неужели у вас нет сестры или кого‑то еще, к кому можно обратиться?

Она жадно втянула в себя воздух.

– Мои родственники, мои так называемые подруги… они не приняли моего брака. Для них театр – это ремесло. Грязное и низкое. Они отреклись от меня. – Слезы потекли по ее щекам. – Я считала их поведение жестоким… Но, возможно, они понимали лучше меня. Ему нужно было только мое состояние.

Она и раньше говорила о своем богатстве, но я не вполне понимала. Шеф жил на средства жены. Покупал Лилит бесценные часы, платил за фотографии своего незаконнорожденного ребенка деньгами миссис Дайер. Чего же удивляться, что Грег испортился, когда такой господин сам подавал ему пример. Знать гордилась тем, что совершенствует нравственные качества своих холопов, но в действительности происходило то, что происходило.

Где‑то внизу актеры репетировали на сцене бой на мечах. Их рапиры издавали громкий металлический лязг.

– Вы нашли в себе силы, чтобы выяснить с ним отношения, мадам?

– Да! Я уже не могла изображать хладнокровие… Он обозвал меня истеричкой. Сказал, что я испортила наш юбилей и довела до слез Рейчел. – Она потерла лоб. – Я засомневалась в себе. Может, он прав, Дженнифер? Возможно, надо радоваться, что часы Юджина будут вдохновлять другого актера?

– Нет, – с грустью произнесла я. Настало время рассказать правду. От этого ее бремя станет еще тяжелее, но мне ужасно хотелось, чтобы шеф понес наказание; в каком‑то безумном смысле для меня это стало бы ответом па и Грегори. – Ваше недовольство Лилит оправдано, мадам. У меня есть, что сказать вам. Но… я и впрямь не знаю, как это сделать.

Зеленые глаза миссис Дайер заблестели от новых слез.

– Говори напрямик. Ничто уже не приведет меня в большее отчаяние.

В этом я сомневалась.

– Я нашла… фотографию. И… телесные признаки. – Мое лицо сморщилось от воспоминания об этом. – Признаки, доказывающие, что этим летом Лилит все‑таки была не на гастролях.

– О чем это ты? Она села на поезд вместе с остальными. Я сама провожала их на вокзале.

Я поерзала в своем кресле.

– Может быть, шеф в самом деле отвез актеров в Саутенд. Но Лилит отправилась к морю с несколько иной целью. – Возможно, существовало какое‑то более деликатное выражение, которое дамы должны использовать в таких случаях, но в моем словарном запасе оно отсутствовало. Ей придется услышать это на простом языке. – Чтобы… чтобы родить.

Миссис Дайер открыла рот от изумления. Она так долго не произносила ни звука, что я засомневалась в том, что она меня услышала.

– Мне очень жаль, мадам.

Молчание. Это напомнило мне отсутствующее выражение, появившееся на лице ма, когда ушел па. Мое сердце сжалось. Что теперь? Станет ли она винить меня за эту находку? Будет ли у меня вообще работа завтра?

В конце концов миссис Дайер вздохнула.

– Но… Дженнифер, это же… прекрасно.

– Что, простите?

– Чего же ты мне раньше не сказала? – Заметив мое замешательство, она продолжила: – Это ведь и есть оружие, которое поможет мне в борьбе с этой маленькой ведьмой! Хью больше не будет сходить по ней с ума, когда узнает, кто она такая на самом деле. Падшая женщина! Незаконнорожденный ребенок! Теперь Лилит вызовет у него отвращение.

И тут я поняла, что хуже ситуации и быть не могло: миссис Дайер предположила, что у Лилит есть другой любовник.

– Фотография у тебя? Ты должна принести мне ее в качестве доказательства. Наконец‑то у меня есть нечто весомое против нее… Но почему у тебя такой жалостливый вид? Уж не хочешь ли ты сказать мне, что питаешь сочувствие к Лилит?

Я медленно покачала головой. Битва на мечах закончилась; один из актеров испустил предсмертный вопль, а в глазах миссис Дайер отразилось постепенное понимание истинного положения вещей. Ее сознание пропитывалось им, как ткань кровью поверженного героя.

– Боже милостивый. Ты ведь не имеешь в виду…

– Боюсь, что именно так, мадам. Я нашла фотографию в кабинете шефа. – Я чувствовала себя чудовищем, и оттого прелюбодеи вызывали у меня еще большее возмущение: с какой стати я должна расхлебывать последствия их греха? Шеф должен был сам признаться жене, посмотреть ей в глаза в тот момент, когда ее сердце разбилось вдребезги. – Мне очень жаль.

– Ой. – Она ухватилась за перегородку ложи так, что побелели костяшки пальцев. – Ой. – Она вымученно заливисто засмеялась. – Какой же я была дурой. Ты, должно быть, считаешь меня настоящей простофилей.

– Нет, совсем нет.

И тут рыдания прорвались. Я забыла о своем положении и прижала ее к себе. Нужно было быть совсем бесчувственной, чтобы этого не сделать.

Я не имела никакого представления о том, как ей быть. Для шефа она слишком хороша, но куда ей деваться? Что обычно происходит с богатыми людьми, решившими разойтись? Разводы были делом затратным и скандальным – это мне было хорошо известно. Миссис Дайер придется побороться за свои деньги и опеку над Рейчел. Это в том случае, если она вообще решит от него уйти. Она только что сказала мне, что у нее больше никого нет. Куда ей идти?

– Она просто остановила мое сердце, – плакала миссис Дайер. – Эта злобная женщина… Но что, если она отберет любовь Хью у Рейчел! Если направит ее всю на свое незаконнорожденное отродье!

Об этом я не подумала. Я представляла себе только страдания Рейчел, но никак не узурпацию ее прав.

– Что же вы собираетесь делать, мадам?

– А что я могу поделать? Полагаю, сейчас ничего. Прямых доказательств нет. Мне нужно раздобыть что‑нибудь значительное, чтобы предъявить Хью и чтобы он не смог опять отмахнуться от меня, как от истерички.

Я вытащила фотографию и сунула ей в руки. Увидев, что это такое, она содрогнулась всем телом.

– Вот оно. И Лилит сообщила шефу о том, что я обнаружила ее недавнее… положение. Он дал мне денег, чтобы я молчала.

У миссис Дайер отвисла челюсть.

– Правда?

– Да. Я ничего не потратила и принесла их сейчас вам. – Я торопливо подала ей кошелек, будто он мог что‑то исправить.

Миссис Дайер взвесила его на ладони.

– Значит, такова, по его разумению, цена нашего брака. – Она тяжело вздохнула. – Возьми их, Дженнифер. Я должна тебе больше, помимо операции для юного Альберта.

Я уставилась на нее в изумлении.

– Нет, мадам, это последнее, о чем вы должны думать…

– Тише, тише. Вы должны продолжать лечение. Позволь мне сделать это. Если уж Хью тратит мое состояние на шлюх и их отродья, позволь мне хотя бы направить равнозначную сумму на хорошие дела.

Эти слова заставили меня подчиниться. Несмотря на всю свою боль, она продолжала думать о других.

– Спасибо. Даже не знаю, что сказать. Я принесла вам такие ужасные вести, а вы по-прежнему добры ко мне.

– Ты доказала свою преданность. Куда большую, чем у тех, кому у меня не было причин не доверять. Я этого не забуду.

Куда катится этот мир, если наемный работник относится к хозяйке лучше, чем ее собственный муж? Когда чужой человек, располагающий большими средствами, проявляет больше сострадания, чем старший брат? В тот день, когда родилась Доркас, ма сказала мне, что девочки должны держаться вместе. В какой‑то мере это было разумно. Но опять же, ведь были и такие девочки, как Джорджиана Милдмей. Как Лилит Эриксон.

Мне нужно было пойти к Лилит и, хотя у меня почти не было на это сил, встретиться с ней лицом к лицу.

– Боюсь, я должна вас оставить, мадам. Надо работать… Хотя, видит Бог, у меня нет никакого желания.

Миссис Дайер погладила меня по руке.

– Мужайся, Дженнифер. Как‑нибудь мы с тобой одолеем Лилит. Что там видения говорят Макбету? «Будь кровожаден, дерзок, смел».

Я выдавила из себя улыбку и кивнула. В расстроенных чувствах миссис Дайер случайно вызвала проклятье. Но с моей стороны было бы бестактностью напоминать ей об этом – какое это имело значение сейчас?

После того, что уже произошло, казалось, что хуже быть не может.

* * *

В тот день с «Меркурием» что‑то случилось: едва заметно изменилась атмосфера, отражавшая мир снаружи. Равно как осень сменилась зимой, потемнело небо и опали листья, так и всегда пропитанный магией театр превратился в место, таящее в себе угрозу.

Я убеждала себя, что это просто чувство пресыщения и усталости, последовавшее за воодушевлением, царившим здесь в день открытия сезона. Но, спустившись в гримерные, я заметила, что газовые светильники шипят громче обычного. Кошки не гонялись за грызунами, а прятались в полумраке, сверкая на меня глазами. Даже стены казались более обшарпанными: оборванные кое-где малиновые обои и царапины на плинтусах. В непроветренных помещениях стоял запах несвежих носков.

Сайлас, Энтони и Клементина, шушукаясь, сгрудились возле гримерной Лилит.

– Что такое? – поинтересовалась я.

Клементина обратила ко мне свои большущие голубые глаза.

– Ничего определенного…

– Мисс Эриксон была отстраненной и озабоченной на протяжении всей репетиции, – пояснил Энтони. – Мы предположили, что она нездорова.

– Сразу после окончания репетиции она заперлась у себя в гримерной. На стук не отвечает.

Сайлас усмехнулся.

– Даю слово, моя дорогая, все это притворство. Я наблюдал такое за актрисами тысячу раз. Луч внимания всегда должен быть направлен только на них.

– Но что, если это не так? – взволновалась Клементина. – Вдруг она лишилась чувств?

– В таком случае мисс Уилкокс оденет тебя, и ты сможешь занять ее место. Что бы ни говорил шеф, потеря будет невелика. – Сайлас обратился ко мне: – Вы можете в это поверить, мисс Уилкокс? После ошеломительного успеха Энтони вчера вечером подарить часы великого Юджина Гривза этой… кривляке! Это же оскорбление. Унижение.

– Не стоит опять начинать все заново, дружище. Что сделано, то сделано. – При этом от напряжения над мужественной нижней челюстью Энтони появились желваки. Ему было обидно, что про него забыли, хоть он и не хотел этого показывать.

Я же за Лилит не беспокоилась. Если бы она свалилась на пол, Эвридика начала бы царапать дверь и скулить, призывая на помощь.

Отодвинув всех в сторону, я постучала в дверь, а затем прижалась к ней ухом. Шепот. Лилит, как змея, что‑то шипела про себя.

– Мисс Эриксон! – Из-под двери тянуло холодом, и я ощущала это щиколотками. – Я слышу, как она повторяет роль.

Губы Сайласа скривились.

– Я так и думал. Строит из себя примадонну. Теперь, когда она завладела этими часами, с ней никакого житья не будет. Вы думаете, она соблаговолит впустить вас, чтобы вы ее одели?

– У нее не будет выбора. – Я достала запасной ключ, которым снабдила меня миссис Дайер. – Я за ней пригляжу. Вы все можете заняться своим делом.

– Господи. – Клементина позеленела. – Уже пора?

– Я принесу тебе нюхательную соль и имбирь, моя девочка, – сказал Сайлас, похлопывая ее по плечу.

Я вспомнила, как она вертелась и повторяла роль вчера за кулисами.

– Ты справишься, – подбодрила я ее. – Вчера ты была молодцом. Не запиналась и не забыла слова.

Она накрутила на палец светлый локон.

– Нет, я никогда не забываю. Просто беспокоюсь, что могу забыть. Не могу объяснить, почему так.

– Это очень странное, но при этом забавное чувство, – доброжелательно ответил Энтони. – С того момента, как приходит мальчик, чтобы вызвать тебя на сцену, пока ты проходишь за кулисами… происходит перевоплощение из тебя самого в персонажа пьесы. Этот процесс может быть ужасно болезненным.

– Как у оборотня, – вставила я.

Энтони поднял брови и засмеялся.

– Оборотня! Мне нравится, честное слово.

Я вставила ключ в замочную скважину и отперла дверь гримерной Лилит. В щель просунулся нос Эвридики. Собака издала какой‑то беспокойный звук, настолько походивший на человеческий, что я опешила.

– Что там?

Лилит сидела перед зеркалом, и в руке у нее болтались часы Юджина Гривза. Она произносила слова роли, плавно перетекавшие одно в другое и, как волны, разбивавшиеся о берег.

– Что, слава мешает ответить на стук, да?

Ответа не последовало. Взгляд у нее был пустым и стеклянным. Я закрыла за собой дверь. Эвридика прижалась ко мне, когда я прошла дальше в гримерную.

– Лилит!

– Что? – огрызнулась она, встревоженно дернувшись. – Неужели не видишь, я репетирую?

– Твои товарищи по сцене решили, что ты упала здесь замертво. Они стучались, а ты не отвечала.

Лилит нахмурилась.

– Я не слышала. Чего им от меня нужно?

– Уж точно не удовольствия от общения с тобой.

Лилит фыркнула.

– Бесполезно, Китти. Сегодня тебе не удастся вывести меня из себя. Теперь все иначе. У меня появился второй шанс. – Она с любовью погладила часы. – Иди взгляни. Вчера ты ведь не видела их вблизи? Тебе приходилось когда‑нибудь обладать чем‑то столь же удивительным?

Исполнение было мастерским, но этот черный корпус с жемчужинами напоминал траурное облачение. Мельпомена со своей дубинкой выглядела так, будто пришла по твою душу. Механизм работал громко. Тиканье этих часов пробирало до самых костей.

– Моя мама всегда говорила, что жемчуг приносит слезы.

– Не думаю, что он у нее вообще когда‑нибудь был, – парировала Лилит. – К тому же это только кстати. Трагическая актриса должна уметь плакать по команде.

Я подумала о слезах миссис Дайер.

– Все говорят, что шефу следовало подарить эти часы Энтони. Или своей жене. Это было бы уместнее.

Лилит скривилась.

– Это я ученица Юджина. Часы должны быть моими, и ничьими больше.

Я повернулась к ней спиной и подошла к гардеробу. Уж кому бы рассуждать о праве собственности, когда сама она украла мужа другой женщины.

– Это только безделушка. Почему все придают ей такое значение?

– Почему придают значение? – изумленно переспросила она. – Эти часы благословила сама Мельпомена.

Я прыснула со смеху.

– Ты ведь это не всерьез? Она всего лишь миф. Мельпомена не реальнее Джека-прыгуна ^[510].

– Она существует, – настаивала Лилит. – Юджин видел ее. Она приходила к нему и обучала мастерству. Чем еще ты объяснишь такой талант?

– Упорным трудом, – ответила я, доставая костюмы. – Самоотдачей. Преданностью своему делу.

– Сегодня вечером я надену часы, – заявила Лилит. – Мы подвесим их мне на пояс.

Я расправила красно-синее платье.

– Это анахронизм. Миссис Неттлз это не понравится.

– Плевать мне, что нравится миссис Неттлз.

– Тебе на всех плевать, кроме себя, – пробормотала я.

– Я буду носить их все время. Как Юджин.

Клянусь, мне было не понять, почему Лилит так хочется таскать на себе столь жуткий предмет. Обладать им еще куда ни шло, но постоянное его ношение при себе попахивало каким‑то извращением. Я тоже буду вынуждена на них смотреть. И вспоминать человека, который умирал в ужасных муках, пока эти часы висели у него на поясе.

Лилит встала, приготовившись одеваться. Сегодня она согласилась одеться без колебаний. Она даже не жаловалась на тусклый свет и мерцание газовых светильников.

– Мое время наконец пришло, – произнесла она, задыхаясь. – Ты себе не представляешь, как долго я этого ждала.

Не так уж и долго. Она была еще молода. Я стянула с нее сорочку.

– Твой дебют был вчера. Первое впечатление можно произвести всего один раз.

Лилит улыбнулась и тряхнула своими темными волосами.

– Вижу, ты мне не веришь, Китти. Но это неважно. Важны только часы. Мельпомена придет.

Глава 9

По правде говоря, в тот вечер Энтони показал себя еще лучше. Первые четыре сцены он сыграл с такой отдачей, что у меня перехватило дыхание. Каждый миг его игра отражала внутреннюю борьбу Макбета: желание исполнить пророчество о его величии и нежелание совершать убийство.

Мы с Сайласом улыбнулись друг другу за кулисами. Лилит не сомневалась, что ее посетит Мельпомена, но, возможно, муза зашла в соседнюю гримерную.

Занавес поднялся, и за ним показался замок Макбета в Инвернессе: фоном для первого появления Лилит служили канделябры, гобелены и зубчатые стены. Оркестр заиграл лейтмотив леди Макбет. И героиня вышла с противоположного конца сцены. Часы Юджина Гривза раскачивались в такт ее шагов. Никаких ощутимых изменений не произошло. Она, как всегда, произнесла первые строки своей роли, зачитав вслух письмо Макбета с пророчеством.

Вбежал посланник и сообщил леди Макбет, что приехал ее муж с королем. Коварная женщина увидела свой шанс изменить порядок престолонаследования здесь и сейчас.

Лампы прикрыли красной материей. Это случилось впервые. Лилит, видимо, попросила шефа усилить эффект своей первой важной речи. Она вышла в центр сцены, и тут задрожали голоса скрипок. Музыка проникала под самую кожу. Я чувствовала приближение чего‑то: напряжение, ожидание, словно затишье перед надвигающейся бурей.

Лилит пользовалась моментом. Ждала, чтобы глаза всех зрителей обратились на нее.

Внезапно она рухнула на колени. Сцена содрогнулась. Разведя руки в стороны, она закинула свою темноволосую голову назад.

– Придите, духи смертоносных мыслей, бесполой сделайте меня и от короны до ступней безжалостной жестокостью налейте! – Слова отдавались эхом в стропилах театра.

– В суфлерском экземпляре пьесы этого нет, – пожаловался Сайлас. – Она должна была стоять.

В оркестровой яме загремели барабаны, низко и зловеще.

– Она и музыку изменила! – раздраженно фыркнул Сайлас. – С какой стати ей это позволяют?

Я не могла ему ответить. Мое сердце билось в такт барабанному бою, а Лилит тем временем закрыла глаза и начала раскачиваться, будто в трансе.

Эта речь всегда была жуткой. Теперь же она звучала просто омерзительно, ритуально. По первым рядам партера пробежало волнение. Какая‑то дама спрятала лицо за веером.

– Припав к моим сосцам, не молоко, а желчь из них высасывайте жадно ^[511].

Лилит с силой прижала письмо к груди. Кто‑то ахнул. Я поняла, что на этот раз она не просто произносила роль. Лилит говорила всерьез: демоны, убийство, все ради успеха.

Глядя на то, как она купается в красном свете, я почти поверила в то, что к ней в самом деле пришла Мельпомена. Каждый удар барабана звучал как ее очередной шаг.

Лилит сотрясала дрожь. Глаза ее широко раскрылись и не мигая смотрели на балкон. Публика начала оборачиваться. Может, она увидела то, чего не видят они?

– Спустись, глухая ночь, закутайся ты темною завесой ада, чтоб острый нож мой не увидел раны и небеса не заглянули бы за темный твой покров, воскликнув: «Стой! Остановись!»

Ее голос стал хриплым. Музыка зазвучала неистово, безумно. Лилит подняла письмо Макбета к багровому свету. Затем она порвала его на куски и съела.

– Какого дьявола?! – воскликнул Сайлас.

По зрительному залу пробежала волна брезгливых возгласов. Я смотрела на происходящее, зачарованная и потрясенная. Лилит выжила из ума, но это произвело эффект: каждый зритель в огромном зале потрясенно и неотрывно смотрел на то, как она запихивает себе в рот куски разорванного письма.

Красный, как кровавая луна, фильтр убрали от ламп; кошмар закончился.

– Ну, – задыхаясь от изумления, пробормотала я, – это было… нечто.

На сцену выбежал Энтони в роли только что прибывшего Макбета. Но на него уже почти не обращали внимания. Только не после всего увиденного.

Лилит поднялась на ноги уже совсем другой. Она владела собой, в ней чувствовалось присутствие духа, какое мне довелось увидеть лишь однажды. Часы на ее талии маятником раскачивались из стороны в сторону.

Энтони на мгновенье растерял уверенность. Рядом с ней он казался хрупким смертным существом.

– Моя дражайшая любовь, – запнувшись проговорил он. – К нам едет Дункан.

Я уже поняла, что будет дальше. Она не оставит от него мокрого места.

* * *

Зал взорвался аплодисментами. Из партера летели крики «браво!», парни на балконе свистели, засунув пальцы в рот.

Благодаря Лилит это перестало быть пьесой. Это было насилие над чувствами, какой‑то лихорадочный недуг.

Под бурные овации актерский состав выходил на сцену снова и снова, но на бис вызывали леди Макбет и только ее одну.

Она стояла на авансцене с таким ошеломленным видом, будто не могла понять, что же она такого сделала. Свет прожектора был направлен на ее лицо. Она сощурилась и поднесла руку к глазам, прикрывая их от яркого света, как очнувшийся ото сна лунатик.

На ней по-прежнему была ночная сорочка из сцены «Прочь, проклятое пятно!». Лилит за что‑то зацепилась рукавом. На этом месте образовалась прореха, которую мне предстояло зашить к завтрашнему дню… Но я не могла думать о завтра. Все мои мысли были только о том, чему я стала свидетелем только что.

Мальчик вручил Лилит букет лилий. Ее мертвенно-бледная кожа блестела от пота. На моих глазах из ее правой ноздри к губам стекла капелька крови, оставляя за собой красную полосу. Я не могла отделаться от воспоминаний о том, что произошло с носившим эти часы покойным актером.

– Ей плохо, – сказала я Сайласу. – Мне кажется, она сейчас потеряет сознание.

Занавес наконец опустился. Лилит, шатаясь, ушла со сцены и всем весом повисла на мне. Меня передернуло. От нее пахло потом и какой‑то гнилью.

– Сайлас, у тебя с собой эти нюхательные соли? – спросила я, но Сайлас с обеспокоенным взглядом пятился назад, предоставив мне одной подпирать труп леди Макбет.

Кровь уже текла ручьем и капала на белую ночную сорочку. Я вытащила носовой платок и прижала к ее носу. Лилит обхватила меня за плечи. Взгляд у нее был остекленевший. Мне пришлось практически волочить ее в гримерную на себе.

Остальные актеры собрались вокруг Энтони и поздравляли его со вчерашним триумфом, но никто не подошел к Лилит. Когда я потащила ее прочь, люди испуганно зашептались, и это совсем не вязалось с бушующими по ту сторону занавеса овациями.

Что с ней произошло там, на сцене? У меня из головы никак не выходила эта картина: леди Макбет призывает демонов вселиться в нее. Было ли это своеобразным обращением к ее обожаемой Мельпомене? Что бы она ни сотворила, это подействовало. И привело меня в ужас.

При нашем появлении в гримерной Эвридика заскулила. Вместо того чтобы подбежать к хозяйке и убедиться, что все в порядке, она забилась в угол, поджав хвост.

Я опустила Лилит на стул у туалетного столика.

– Что это было, черт возьми?! – вскричала я.

Она не смогла поднять на меня взгляда; казалось, ей тяжело даже держать глаза открытыми.

Лампы замерцали.

Я могла бы уйти прочь. Сбежать от… что бы это ни было. Я уже сделала шаг по направлению к двери. Но тут оказалось, что я, как Макбет, «полна чрезмерно млека доброты».

Мне хотелось, чтобы Лилит исчезла из этого театра, но я не желала ей смерти как у Юджина Гривза.

Она покачнулась на стуле, едва не упав. Я подбежала и подхватила ее. Надо было хотя бы переодеть ее в обычную одежду.

Огоньки в лампах потрескивали. Стараясь не обращать на них внимания, я сосредоточилась на своей задаче. За вынутыми из волос Лилит шпильками потянулись выпавшие темные пряди. Помимо этого, на ее голове обнаружилась седая прядь, которую я никогда раньше не замечала… или, может быть, мне показалось из-за мерцающего света.

Я с трудом стянула ночную сорочку с ее лоснящегося от пота тела. Как же мне вывести кровавые пятна к завтрашнему вечеру? Все, что накапало из носа, и прореха на рукаве… но что это, там тоже кровь?

– Ты поранила руку! Как же это получилось?

Свет безумно замигал. Наши отражения в зеркале то появлялись, то исчезали во мраке, и от этого казалось, что мы попали под воздействие какого‑то сценического эффекта.

Лилит просто сидела и тряслась. И только после того, как я сняла с ее талии часы Юджина Гривза, она пришла в себя.

– Осторожнее с ними!

– Хорошо. Они остановились.

– Я сама их заведу, – предостерегла Лилит, вытаскивая из маленькой коробочки ключ. Но пальцы у нее слишком сильно дрожали. Я взяла у нее и ключ, и часы.

Теперь у меня было уже два жутких воспоминания, связанных с этими часами. Я провела большим пальцем по рельефной фигурке Мельпомены, и мне вспомнились ее нарисованные глаза, безразлично взирающие на меня с потолка в театре «Геликон», где испустил дух Юджин Гривз и никто не пожалел его.

Перевернув часы, я вставила ключик в отверстие. Он повернулся со скрежетом, будто ногтями царапали по грифельной доске. Сзади на корпусе оказались какие‑то слова. То была не гравировка ювелира; кто‑то неровно нацарапал их ногтем или булавкой.

Homo fuge.

Что это значит? Чье‑то имя? Латынь? Слова показались мне знакомыми. Я определенно их где‑то слышала…

– Ты видишь, Лилит? Как ты думаешь, что это означает?

Она не ответила. У нее снова пошла носом кровь.

Глава 10

Воздух стал обжигающе холодным, предвещая сезон густого печного дыма и туманов. По мере того как уходили последние осенние дни, в Лондоне ощущалась одновременно приятная и печальная атмосфера. Но для меня эта зима должна была стать лучше. В доме имелось достаточно угля, чтобы разжечь огонь пожарче. У всех нас были новые ботинки и шерстяные шарфы. Через несколько дней Берти ждала операция, которая должна была стать началом новой главы в его жизни. Моя работа нас спасла.

Когда я думала об этом, мои страхи улетучивались, как пар от дыхания на холодном воздухе. Я убеждала себя в том, что окружавшая Лилит странная аура – лишь очередная театральная иллюзия. А от меня требовалось только одевать эту женщину. Небольшая цена за благополучие семьи.

Однако после того вечера мне не очень‑то хотелось видеть Лилит снова. Я плелась на работу, оттягивая время. На углу улицы приютилась лавчонка, а в ней мужчина в потрепанном цилиндре продавал газеты, рисунки и книги. Я остановилась посмотреть. Среди прочего там нашлось несколько экземпляров газеты «Эра». Можно было бы купить один и прочитать, что пишут о зверской леди Макбет в исполнении Лилит… Но нет. Я была слишком сердита на нее за то, как она поступила с миссис Дайер. Любое хвалебное слово вызвало бы раздражение.

Ближе к «Меркурию» улицы показались мне оживленнее обычного. Мимо куда‑то спешила прислуга, чинно шагали конторские служащие в своих черных пальто и шляпах-котелках. Это было необычно. Их конторы находились в другой стороне.

Поначалу я решила, что это, видимо, из-за дорожного происшествия: перевернутая телега перегородила дорогу, и люди пошли в обход. Но чем ближе я подходила к театру, тем больше народу толпилось на тротуаре. А когда «Меркурий» со своим фронтоном наконец появился в поле моего зрения, движение на улице полностью остановилось.

От ворот билетной кассы очередь заворачивала направо и тянулась прямо вдоль улицы. Я никогда не видела ничего подобного. Толпа жаждущих напирала вперед, не особенно волнуясь из-за того, что кого‑то раздавят. Что же там было такого, в этом отзыве в «Эре»?

Работая локтями, я пробилась через толпу. Мне вслед летели угрозы, проклятия и крики «подожди своей очереди!». Появился один из билетеров в парадной форме и повесил на ворота табличку «билеты распроданы».

Раздался всеобщий возглас отчаяния. Я не хотела медлить снаружи. Эта толпа могла пойти вразнос в любой момент.

– Дайте пройти! – командовала я. – Отойдите, я здесь работаю.

Кто‑то схватил меня за рукав. Я отдернула руку, но захват оказался крепок, и меня потащило в сторону.

– Мисс. Мисс!

Я повернула голову и увидела молодого, чисто выбритого джентльмена с зеленой гвоздикой в петлице. В этой свалке он смотрелся совершенно неуместно, и его начищенные туфли быстро теряли свой блеск, потому что ему то и дело наступали на ноги.

– Что? – огрызнулась я.

– Вы правда работаете в театре?

– Да. Я опаздываю. – Я пыталась пройти дальше, но он ухватил меня за локоть второй рукой.

– Пожалуйста! Пожалуйста, скажите мне, что вы работаете с мисс Эриксон.

– Возможно, и так. А вам‑то что?

Он отпустил меня и достал розовый надушенный конверт.

– Будьте столь любезны передать ей это письмо. И… – Он облизнул губы. – Если вы могли бы раздобыть что‑нибудь из ее… хм… личных вещей. Например, чулок. Я с радостью заплачу вам двадцать фунтов.

Мои глаза полезли на лоб.

– Один чулок?

– Пятьдесят фунтов, – торопливо поправился он, одновременно делая мне знак говорить тише.

Пятьдесят фунтов! Молодой франт тронулся умом. Денег больше, чем мозгов. Я запросто могла достать чулок, и Лилит бы его даже не хватилась.

– Ждите меня возле служебного входа через полчаса, – велела ему я.

Его лицо озарилось радостью. Он снова вцепился в меня.

– Спасибо. Тысячу раз спасибо. – Он подошел слишком близко.

– Мисс Уилкокс, этот человек вам досаждает? – Возле нас возник Оскар, уперев в бока сжатые в кулаки руки. Джентльмен тут же отступил, густо покраснев.

– Я справлюсь. Он как раз уходил.

– Да. Да, я ухожу. Доброго дня. – Приподнявшляпу, он втиснулся обратно в толпу и почти тут же исчез.

Оскар проводил его взглядом. Потом он оглядел толпу людей всех возрастов, мастей и классов.

– Чтоб мне провалиться, – проговорил он. – Вы когда‑нибудь видели подобную давку?

– Это просто Бедлам ^[512].

– Хватайтесь за руку. Пройдем вместе. – Идти рядом с Оскаром было легче. Он был выше и шире меня, и у него хорошо получалось раздвигать локтями толпившийся народ.

– Надеюсь, такое будет не каждый день, – крикнула я сквозь гвалт голосов.

– Может, и будет. Мисс Эриксон‑то не подкачала.

Мы на секунду умолкли, обходя женщину с коляской.

– Мне ее игра не понравилась, – призналась я. – От нее мне прямо‑таки дурно сделалось.

– Да, но так ведь и было задумано, разве нет? По сюжету пьесы. Леди Макбет и должна быть отвратительной. А потом ее раскаяние в сцене «Прочь, проклятое пятно!»… Она была великолепна. Это была лучшая сыгранная сцена со времен… я даже не знаю. Может, даже лучшее из того, что я вообще видел.

Я прикусила язык. Мне было ясно, что сказала бы миссис Дайер про Оскара, этого молодого парня. Она бы сказала, что такие, как он, очарованы Лилит.

Мы протиснулись во двор. Ворота закрыли, чтобы не допустить туда шпану, но у Оскара имелся ключ.

Я вытащила руку из-под его локтя.

– Спасибо, – застенчиво сказала я. – Теперь уже дойду сама.

Он кивнул.

– Будьте осторожнее.

Мне хотелось, чтобы ему тоже нужно было в театр, но он направился к мастерской. Я встряхнулась. «Меркурий» выглядел так же, как и всегда. С прошлого вечера в облике здания ничего не изменилось… Но мне почему‑то не очень хотелось заходить. У меня было такое ощущение, будто у нас поменялось начальство и руководила нами теперь Мельпомена.

Тем утром по коридору не прошмыгнуло ни одной кошки. Казалось, что они вместе с мышами выпрыгнули с корабля. В гримерной Энтони разговор перешел на повышенные тона, а затем снова стих; похоже, он о чем‑то спорил с Сайласом. Его дверь была слегка потерта, золотая краска кое-где облезла.

При моем приближении дверь Лилит распахнулась, и из ее гримерной появился шеф, раскрасневшийся и улыбающийся. Коротко мне кивнув, он закрыл за собой дверь и зашагал в противоположном направлении.

Это привело меня в раздражение. Они теперь совершенно обнаглели. Неужели ему все равно, что его видят? Но, может быть, в гримерной были другие люди, поскольку до меня через стену доносился смех Лилит. Кто бы там с ней ни находился, он явно весьма ее забавлял.

Зато присутствие другого человека поможет мне незаметно стащить у нее чулок для того джентльмена. Пятьдесят фунтов! Больше, чем мое годовое жалованье, и без того довольно щедрое. При всей моей неприязни к Лилит, следовало отдать ей должное: она исправно платила по моим счетам. Я постучалась. В гримерной Лилит оказалась одна. Она просто сидела напротив зеркала и хохотала. Часы она повесила на зеркало, рядом со своим отражением. Минутная стрелка ползла вперед.

Лилий стало больше, чем обычно, а вдобавок к ним появились конфеты, корзины с фруктами и кипы писем. Эвридика сунула нос в баночку с турецким рахат-лукумом.

– Над чем смеемся? – поинтересовалась я.

В ответ Лилит лишь откинула голову назад и зашлась смехом пуще прежнего. Я содрогнулась. Если улица за окном была Бедламом, то Лилит – его пациенткой.

– Стало быть, тебе лучше? – Переместившись к гардеробу, я проверила костюмы. Накануне вечером я их чистила, но, должно быть, меня отвлекло кровотечение из носа Лилит. Подол фиолетовой юбки был перепачкан сажей. На платье королевы тоже что‑то виднелось – мелкий белый порошок, напоминающий пепел. Поцокав языком от досады, я принялась стряхивать грязь. Черные отметины размазались.

– Ты можешь хоть что‑нибудь оставить чистым? – ворчала я. – Чем это здесь все заляпано? Я не успею отнести все в прачечную или сшить тебе новую ночную сорочку до вечера.

– Ой, да и ладно! Ты посмотри на все это, Китти! Получилось. В самом деле получилось! – Она схватила с туалетного столика газету и помахала перед моим носом. – Ты это читала? Видела, что там пишут?

– Нет. Я видела пьесу своими глазами. Какое мне дело до того, что думают критики?

Она снова захохотала.

– Я их страшно удивила! Устроила этим старомодным журналистикам апоплектический удар. Они назвали меня неженственной, сказали, что я зубами порвала поэзию великого барда. Им следовало бы знать, что этим публику не отпугнешь.

Я повернулась к ней спиной и принялась приводить в порядок платья. Первый попавшийся мне чулок оказался шерстяным и слегка порванным. Он был не совсем чистым, но что‑то мне подсказывало, что тому чудаку так понравится даже больше. Сверху моими аккуратными стежками были вышиты инициалы «Л. Э.»; я вышила их на всех вещах Лилит, чтобы не потерялись в прачечной. И сейчас они были первейшим доказательством того, что вещь принадлежит ей.

Поморщившись, я сунула чулок в карман. Поручение не из приятных, но и Лилит была не из скромных. Я бы чувствовала себя гораздо хуже, если бы пришлось взять вещи Клементины.

– Только посмотри, что мне прислали! Духи «Риммель». Серебряные серьги, розовая кислота… Можно открывать собственный магазин.

Я закрыла гардероб и подошла посмотреть, о чем она говорит. Лилит была права: целые горы подарков. Угрызения совести отступили. Одним чулком Лилит могла со мной поделиться.

– На улице мне дали любовное письмо для тебя, – сообщила я, бросив на стол розовый конверт. – Теперь у тебя довольно поклонников. Так что можешь вернуть шефа жене.

Она отмахнулась от моих слов, вскинув голову.

– Они меня любят! Я почти жалею, что стала использовать псевдоним. Мне хочется, чтобы все увидели, каждый деревенщина, который кривился и говорил, что я не смогу. Мой дядька! Ой, мой дядька будет брызгать слюной! – Она с ликованием захлопала в ладоши. – А здесь что? Ой, маленькая записка. Как мило. – Лилит открыла конверт и захихикала. – Экая чушь. Они по уши влюбились в леди М, да? Что ни говори, а джентльменам нужна женщина с порочной душой.

– Что ж, тогда им повезло найти тебя, – хмыкнула я. Помимо аромата духов и лилий в комнате чувствовался какой‑то неприятный запах. Тухлые яйца. Сера. – Чем это воняет?

– Это газ. Вредные пары. Знаешь ли, запах может исчезнуть, если починить лампы. Ой, черт. – Ее рука опять закровоточила, и кровь стала проступать сквозь тонкую ткань дневного платья. – Я ведь и здесь так крепко забинтовала.

Похоже, под платьем у нее были сплошные бинты. Бандажи на талии, на груди, а теперь еще и на руке. Лилит, которую видела публика, не разваливалась на части только благодаря бинтам. Откровенная фальшивка.

– Как ты вообще умудрилась порезаться? – устало спросила я.

Она отвернулась.

– Насколько я знаю, во время переодевания ты меня поцарапала.

– Постарайся, чтобы к вечеру не кровоточило, хорошо? – вздохнула я. – И не заработай себе кровотечения из носа, как уж там это у тебя получается. Я не буду снова перешивать эту ночную сорочку.

Говоря о шитье, мне стоило поторопиться: я должна была изрядно поднапрячься, чтобы успеть отнести чулок тому джентльмену и на скорую руку доделать новый костюм к сроку, пусть даже в моем распоряжении имелась швейная машина.

– Дженни, подожди.

Я как вкопанная остановилась возле двери. Она еще ни разу не называла меня настоящим именем.

– Что такое?

Лилит взяла одну из обвязанных лентой коробок и протянула мне.

– Возьми. Ты была добра ко мне вчера вечером, когда мне стало нехорошо.

– Нет. Я просто выполняла свою работу.

– Ты так говоришь. Но все‑таки мне кажется, что у тебя доброе сердце.

Я смущенно затрясла головой и вышла из комнаты, так и оставив Лилит с протянутой коробкой. Возможно, она в самом деле сделала это от чистого сердца. Но это напомнило мне о выкрутасах соседки, укравшей нашего па. К тому же я слишком долго слушала миссис Дайер. Брать конфеты у ведьмы я была не намерена.

Я с большим облегчением вырвалась из приторных миазмов гримерной и зашагала к служебному входу. Мне нечасто доводилось им пользоваться, поскольку он выходил в переулок, где работники театра курили сигары и расслаблялись. В то утро мороз ослабил стоящую там вонь. Старьевщик тыкал своей палкой в гору мусора. На булыжной мостовой сверкало разбитое стекло. Здесь алчущий чулка джентльмен будет смотреться еще более неуместно.

Как раз в тот момент, когда я принялась искать его взглядом, меня коснулась чья‑то рука.

– Дженни.

Я обернулась, и улица словно понеслась навстречу мне.

Это был мой брат. Грегори.

* * *

Сначала я ощутила прилив любви. Неудержимый порыв, сформировавшийся за долгие годы. Я ненавидела себя за это; ненавидела его за то, что пробуждал во мне это чувство.

– Ты как будто привидение увидела.

Я была не в состоянии что‑нибудь сказать, но сумела поднять руку и отвесить ему пощечину.

Грег, вылупив глаза, отскочил назад.

– Ой! Ну, наверное, я это заслужил.

– Еще как заслужил! – с трудом выговорила я. – Какого черта ты сейчас здесь делаешь? Как тебе только хватило бесстыдства заявиться именно сюда?

Он пригладил рукой волосы. Грег всегда был самым красивым из нас: кудри с медным оттенком, карие глаза с золотистыми вкраплениями. Но сейчас он выглядел плохо. Ворот сальный. На подбородке темнела щетина.

– Прости, Джен. Все произошло так быстро. Не было времени попрощаться. У Джорджианы появилась возможность устроиться в Нью-Йорке, и нам пришлось сорваться.

Сила охватившей меня ярости была такова, что мне показалось, ее хватит на то, чтобы оторвать мои ноги от земли.

– Так ты думаешь, меня раздосадовало то, что ты не зашел сказать «до свидания»? Да плевать мне на твои прощания. А вот где деньги Берти? И как насчет колец мисс Филдинг?

Он зашаркал ногой по булыжникам.

– Я знаю. Прости… Я собирался обязательно все тебе вернуть.

– Это тебе не какой‑то чертов заём! Ты даже не спросил. Ты украл. В том числе у моей хозяйки! Ты хоть представляешь себе, через что мне пришлось пройти? Мне еще повезло, что я лишилась только работы. А могла ведь и в тюрьме оказаться!

– Я же сказал, извини! Я наделал ошибок. Господи, Дженни, а мне‑то каково было! Вся эта ответственность. Стать единственным мужчиной в доме в тринадцать лет! Я увидел возможность повидать хоть что‑то хорошее и воспользовался ею. Я сделал то, чего хотелось мне, в первый раз в жизни.

Мне снова захотелось его ударить.

– Ты считаешь, я должна тебя пожалеть? Все, что пережил ты, я тоже испытала сполна. Ад и проклятье, Грег! Ты предал свою семью и украл невесту у лучшего друга, а теперь ждешь, что мы примем тебя с распростертыми объятиями?

Старьевщик с интересом наблюдал за нами. Я сердито глянула на него.

Грегори ковырял ногти.

– Но, как бы то ни было, – продолжил он, – все ведь получилось только к лучшему, верно? Только посмотри на себя! Я своим ушам не поверил, когда услышал, что ты работаешь в «Меркурии». А теперь и мисс Эриксон добилась такого успеха…

Можно подумать, это его заслуга! Внутри у меня в очередной раз все упало. Грег был мне дорогим братом, мы вместе выросли, и я никогда не могла бы помыслить о том, что он способен причинить нам зло. Но я не собиралась оставаться слепой, как миссис Дайер. Я заставила себя не закрывать глаза на его предательство.

– Именно поэтому ты здесь, не так ли? Ты явился в день нашего триумфа потому, что тебе чего‑нибудь нужно. А где же Джорджиана? Зализывает раны, поскольку Лилит оказалась лучшей актрисой? Или она отправила тебя обратно в Англию, как ненужный багаж?

Грег покусывал губу.

– Не надо так. Она теперь моя жена.

Это меня удивило. Она, несомненно, опорочила свое доброе имя тем, что уехала одна с Грегом, но я не сомневалась, что актрису такое не смутит.

– Тогда ты продвинулся дальше Оскара, – с горечью ответила я.

Он оставил мои слова без внимания.

– Как остальные? Я собирался повидать их всех дома сегодня. Мне хотелось сначала поговорить с тобой наедине, но, вероятно, это было ошибкой.

Я не хотела, чтобы он ходил к детям и начал снова втираться к ним в доверие. Берти боготворил своего старшего брата, и Грег только снова обманет его доверие.

– Не получится. Мы переехали. Теперь у нас свой дом. – Это была лишь невинная ложь: мы только собирались в скором времени подыскать себе новое место. К тому же мне хотелось швырнуть это ему в лицо, показать, что мы хорошо справились без него.

– Где?

– Теперь это тебя совсем не касается.

Он сделал шаг навстречу мне.

– Проклятье, Дженни, у меня есть право видеть своих родных…

Позади нас хлопнула дверь служебного входа. Оскар.

Грег заметно побледнел. Отпечаток моей пятерни на щеке багровел живым обвинением.

– А вот и ты, Торн. Я надеялся тебя повидать.

Оскар сжал кулаки.

– У тебя еще хватает наглости.

Если от меня Грег ожидал прощения, то в отношении Оскара его оптимизм, очевидно, распространялся не так далеко. Он слегка попятился.

– Торн… Торн, ты же не настолько впечатлителен, – запинаясь проговорил он. – Ты ведь должен был это предвидеть! Ты не поддержал Джорджи, когда примой сделали Лилит… Ей было обидно, когда ты твердил, что выбор был правильный.

– То есть я тебя об этом просил, не так ли? – огрызнулся Оскар. – То, что я советовал своей невесте перейти в комический театр, дало тебе право увести ее у меня?

– Нет… Я такого не говорил.

Я скрестила руки на груди.

– Выходит, Оскару все же было виднее. Лилит стала всеобщей любимицей, а Джорджиана явно упустила свой шанс в Нью-Йорке, каким бы он ни был, раз уж ты снова здесь.

– Я не потерплю, чтобы ты оскорбляла мою жену, – произнес Грег, сдерживая дрожь в голосе.

Оскар занес руку и ударил его.

Завязалась драка. Я отскочила, теперь уже в испуге. Кто‑то из них мог получить серьезные ранения. Оскар был силен, но Грег обладал проворством. Он взял голову бывшего друга в захват.

– Прекратите! – голос Лилит прозвучал не менее властно, чем на сцене. Даже в переулке она держалась королевой. Подле нее, вздыбив шерсть на загривке, стояла Эвридика. – Вы так разгалделись, что мертвого поднимите. А люди пытаются репетировать.

Мужчин тут же как подменили; они отпрянули друг от друга и уставились на собаку.

Вот уж не думала, что когда‑нибудь обрадуюсь при виде Лилит, но сейчас это было именно так.

– Дженни, я же предупреждала тебя не ходить к служебному входу. Сюда вечно тянет таких вот неприятных типов. – Она окинула Грега презрительным взглядом. – Людей, которым здесь делать нечего. – От прикосновения хозяйки Эвридика оскалила зубы и зарычала. Зубы ее были острыми и страшными, с розовеющими на них следами рахат-лукума. – Тебе лучше убраться отсюда, – предостерегла Грега Лилит, – пока моя собака тебя не выпроводила.

Грегу не пришлось повторять дважды. Он развернулся и бросился бежать, как трус, каким он и был в действительности.

Глава 11

Возможно, я проявила малодушие, не сказав Доркас о том, что видела нашего брата. Но мы готовили Берти к поездке в больницу, обнимали его и увещевали быть храбрым мальчиком. Мне не хотелось, чтобы имя Грега произвело эффект пьяного актера, пытающегося перевести внимание на себя.

Королевская ортопедическая больница представляла собой внушительное здание из красного кирпича с белыми окнами. Доркас повела Берти в больницу, а я тем временем в волнении ходила по улице. Миссис Дайер сказала, что процедура довольно простая, но все же мне было тяжело отогнать от себя дурные мысли. Я воображала себе инфекции, всяческие несчастья и приготовилась к тому, что Берти придется ампутировать всю ногу. После всего, что произошло с нами за последний год, я никак не могла расслабиться. Мне нужно было постоянно быть начеку, готовой бороться с очередной бедой.

Наконец дверь открылась, и появился Берти, кое‑как ковыляющий при помощи Доркас. Ботинок, ортопедические скобы и шины были шире, чем обе ноги несчастного ребенка. Вид у него был бледным, но торжествующим.

– Дженни! – закричал он, сразу меня заметив. – Дженни, мне подрезали акулово сухожилие!

Улыбнувшись тому, как он это произнес, я вручила ему мешочек со сладостями.

– Разве это не замечательно? Ты очень славный мальчик. А славные мальчики получают угощение.

– Ура!

– Он вообще не жаловался, – добавила Доркас, когда Берти принялся за конфеты. – Мне и то страшней было!

Я погладила сестру по руке.

– Тебе тоже надо съесть сладенького. Сахар поможет восстановить силы.

– Можно я теперь пойду в театр? Я же смогу взобраться по ступенькам? – спросил Берти с полным ртом конфет.

Неужто я позволю нашему малышу смотреть на жуткую леди Макбет в исполнении Лилит!

– Пока еще нет. Скоро. Полагаю, тебя теперь ждет долгий путь к полному выздоровлению.

– Ему еще и упражнения надо делать, – сообщила Доркас. – Это и впрямь потребует времени, тем более что ты уже большой. Надо следить, чтобы не началась гангрена. Но доктор говорит, что все будет хорошо.

Мне защипало глаза от слез. Мысль о том, что Берти по мере взросления сможет обрести самостоятельность, приносила мне большое облегчение.

– Что ж, это хорошие новости, правда, мой мальчик? – Я подставила Берти локоть. – Давайте-ка поищем экипаж и доставим вас домой.

– Я очень устал, – согласился Берти.

Мы двинулись в сторону проезжей части, и в этот момент перед нами остановился знакомый экипаж. Пар от дыхания запряженной в него вороной лошади клубился на морозном воздухе.

Я чуть не упала, потеряв равновесие. Это был четырехколесный экипаж Дайеров.

Сияющая широкой улыбкой миссис Дайер опустила окно.

– Добрый день, Дженнифер. Отчего это у тебя такой изумленный вид? Ты же не думала, что я допущу, чтобы этот юный герой отправился домой пешком?

– Миссис Дайер… – До меня с трудом доходил смысл ее слов. – Это моя сестра Доркас. А это маленький Берти – Альберт. Я не ожидала…

Миссис Дайер подняла руку.

– Мне прекрасно известно, кто эти милые молодые люди, нет надобности представлять. Любой друг Дженнифер, мои дорогие, это и мой друг тоже. А теперь, юный Альберт, хотел бы ты отпраздновать это событие поездкой в моем экипаже?

У Берти был такой вид, будто сейчас разом наступило Рождество всех минувших лет.

– Мы, наверное, не можем… – начала я, но Джеймс, лакей, уже спустился с козел и распахнул перед нами дверцу.

Миссис Дайер дождалась, когда разложат лестницу, и спустилась на тротуар. Она была уже не в черном. На ней было пальто, плотная пышная юбка из лиловой тафты и туфли «мольер».

– Поднимайтесь. И вы, мисс Доркас, тоже. Я уверена, что ваши нервы выдержали суровое испытание.

Доркас пришла в замешательство. В экипаже уже сидели малышка Рейчел с нянькой.

– Но мы все не поместимся.

– Мы с Дженнифер пройдемся пешком. У нас есть разговор.

Я не представляла себе, как миссис Дайер собирается это сделать в своих туфлях, но, возможно, она намеревалась пройти со мной только часть пути.

Доркас взглянула на меня, ища одобрения. Я кивнула. Она забралась в экипаж, и щеки ее покрылись румянцем, как только она уселась на шикарную обивку сиденья.

Кучер щелкнул кнутом, и экипаж тронулся. Мое сердце упало. Мысль о разговоре наедине с миссис Дайер в восторг меня не приводила. Тема у нашей беседы могла быть только одна.

– Тебе придется показывать мне дорогу, Дженнифер. Я привыкла полагаться в этом деле на Лайтфута.

Я медленно пошла вперед, делая поправку на ее короткие семенящие шажки в пышной юбке. Мимо нас прогремел омнибус с рекламой какао. У проезжей части вокруг уличного кукольного театра собралась толпа ребятишек. Несколькими ярдами дальше расположилась пожилая женщина, продававшая деревянных куколок. Миссис Дайер проследила за моим взглядом и снисходительно улыбнулась.

– Ох, да благословит бог их юные сердца. У детей очень простые радости. – Я не ответила. Мое детство было далеко не радостным. – Маленький Альберт вел себя безупречно. Полагаю, большинство детей выплакали бы все слезы, пока проходили процедуру, с которой пришлось столкнуться ему.

– Да, мадам. С Берти всегда так. Он не плачет, когда этого ждешь, зато поднимает шум по пустякам. – Я ненадолго умолкла. – Мы очень вам благодарны за помощь. Особенно после всего этого… расстройства.

Она ответила только после того, как мы пере-шли улицу:

– Как видишь, я приложила все силы, чтобы сохранить хоть какое‑то подобие самообладания. Сама вынужденно превратилась в трагическую актрису. Хью и не подозревает, что я знаю его тайну. В своем неведении он совершает ошибки, а я наблюдаю за каждым его движением.

Вечно это шпионство. Только ли актерской игрой развлекала себя в печали миссис Дайер?

– Вы уже решили, как поступить в этом… затруднительном положении?

– Ночью я пробираюсь в библиотеку Хью, чтобы почитать корреспонденцию, которую он приносит домой. Я пытаюсь найти этого ребенка.

Это меня удивило.

– В самом деле? Зачем? Вы собираетесь его усыновить?

– Господи, нет! Я хочу выяснить, где он. Тратит ли муж мои средства на поддержание этого жалкого создания. Я должна располагать всей информацией прежде, чем поднять этот вопрос с ним.

Жалкое создание. Я вспомнила младенца на фотографии, кудельку его темных волос, и мои чувства смягчились. Мне было ненавистно то, что этот ребенок собой олицетворял, но, в конце концов, он был лишь малюткой, нуждающимся в заботе так же, как любой другой ребенок.

– Вины ребенка в этом нет… – попыталась напомнить я миссис Дайер.

– Я не могу воспринимать его как маленького ребенка, Дженнифер. Это угроза. Моему браку, репутации нашего театра, непосредственно Рейчел. Предположим, Хью решит составить завещание в пользу этого незаконнорожденного. Представь, что после его смерти все его деньги – которые, как ты знаешь, в большинстве своем мои – должны будут перейти не к Рейчел, а к отродью этой… этой… – Она прикрыла рот платочком.

Внутри меня терзали дурные предчувствия. Секунду назад она с обожанием смотрела на детей возле ширмы кукольного театра. Обычно миссис Дайер была сама щедрость, но как только дело касалось Лилит Эриксон или Юджина Гривза, в ней проявлялись черты некоторой фанатичности.

Повела бы я себя так же, столкнись я с потомством моего па и той женщины, которая отняла его у нас? А с ребенком Грега и Джорджианы? Я понадеялась, что нет. Но сказать наверняка я не могла.

– Это не так‑то просто, – признала я. – Даже если вы изобличите шефа, он не избавится от Лилит. Теперь ни один директор театра в Лондоне не стал бы ее увольнять.

– Нет. – Миссис Дайер тряхнула головой, и ее серьги качнулись. – Нет, дерзкая девица поставила нас в безвыходное положение, на что у нее определенно и был расчет. Каждый вечер у нас полный зал, и билеты разбирают как никогда! Потеря кассовых денег для меня бы ничего не значила, но если мы пригрозим ее уволить… Она располагает сведениями, которыми сможет нас серьезно шантажировать. Живет и дышит доказательством позора Хью. – Губы ее снова задрожали. – Я должна защитить свою семью! Должен быть способ. Какая‑то стратегия, которую мы пока не видим.

Я размышляла над сказанным. Мне вспомнилось, какой королевский вид был у Лилит в переулке и как Грег с Оскаром прекратили драку по ее команде.

– Проблема в ее таланте, ведь так? Он наделяет ее властью. Теперь люди смотрят на нее так, как никогда раньше.

– Возможно, если бы она один-два раза сыграла плохо… возможно, это рассеяло бы ее чары.

Я нахмурилась.

– Возможно. Но есть ли такая вероятность, что она может сыграть плохо?

– Может быть, ты сможешь здесь как‑то помочь. Сделать что‑нибудь такое… чтобы отделаться от нее.

Я перебирала собственные мысли в голове, как страницы пьесы. Звезда Лилит стремительно взошла после того, как у нее появились те часы. Если бы они каким‑нибудь образом пропали… Это наверняка пошатнуло бы ее уверенность.

– Может быть… – начала было я, но миссис Дайер резко остановилась.

– Придумала. Боже милостивый, Дженнифер, мне кажется, я придумала. Способ, чтобы выбить ее из седла, так сказать. Но исполнение будет зависеть от тебя.

В моей голове зазвучали тревожные звоночки.

– Выбить ее из седла? – повторила я.

– Образно говоря. Не беспокойся, я смогу все устроить. – Она вдруг засияла улыбкой. – Конечно. Конечно! И как я об этом раньше не подумала? Но это нельзя устроить немедленно. Дай-ка подумать… Надо в воскресенье. Воскресный вечер, когда театр закрыт, и вокруг никого. – Миссис Дайер просунула руку мне под локоть и зашагала с новой силой. – Эта жалкая актриска считает себя очень умной. Но «Меркурий» – мой театр. Хью – мой муж. Я – героиня этой пьесы, и мне решать, какова будет развязка.

Глава 12

Другие театры готовились ставить пантомимы и рождественские спектакли, у нас же пресловутая игра Лилит не давала упасть спросу на «Макбета». Мы по-прежнему каждое утро разворачивали у кассы разочарованных зрителей, которым не хватило билетов. Было похоже на то, что «шотландская пьеса» не сойдет с афиш по меньшей мере до Нового года.

Возможно, декорации и костюмы не были рассчитаны на такой долгий срок службы. А может быть так, что все были настолько заняты подготовкой к дневным спектаклям, что просто не успевали все привести в порядок. Но у меня создавалось впечатление, что «Меркурий» не процветает на фоне своего успеха. Чем живее и ярче оказывалось действо на сцене, тем более невзрачным становилось все остальное.

Я сидела на диване в гримерной Лилит и чистила щеткой парчовое платье королевы, как мне казалось, уже в сотый раз. У кромки подола образовались маленькие дырочки с черными краями, вроде подпалин, какие джентльмен способен случайно прожечь сигарой. Может, подол каким‑то образом коснулся рампы?

В этот вечер Лилит не смеялась. Ее внимание было приковано к часам. В непривычной тишине я слышала только жужжание и тиканье механизма.

Я внимательно присмотрелась к ее отражению и заметила, что зеркало потемнело: по краям появились черные пятна, хотя я каждый день его протирала. А за тяжелым запахом лилий по-прежнему чувствовался этот отвратительный смрад мертвечины.

Я перевела взгляд на Эвридику. Шерсть у нее была чистой, глаза ясными; было не похоже, что грязь разносила она, но тем не менее какая‑то сила уничтожала в этой комнате плоды моих нелегких трудов. Какого же дьявола здесь творилось после нашего ухода?

– Лилит, – позвала я. Ответом была тишина. Я стиснула зубы. Часто она удостаивала меня ответом только с третьей или четвертой попытки. – Лилит, нам пора одеваться.

Она сидела, опустив глаза.

– Неужели уже пора?

– Сама взгляни! Ты что, часы свои разглядываешь?

Она судорожно захлопнула крышку часов.

– Я не смотрела. Я… слушала.

– Что именно?

– Музу. И нечего воротить нос, Китти. Ты, может, считаешь, что у меня не все дома, но ведь моя вера в Мельпомену вознесла меня на такие высоты, разве нет? – Она вздохнула. – Юджин учил меня, как принимать неудачу, как с достоинством вести себя, когда освистывают, как относиться к плохим отзывам критиков. Но у нас не было ни одного урока о том, как быть с… – она махнула рукой в сторону букетов и подарков, занимавших каждый свободный клочок горизонтальных поверхностей гримерной, – со всем этим. С успехом. Он не думал, что Мельпомена призовет еще кого‑то, кроме него.

– Разве ты не можешь просто радоваться своей удаче?

– Я и радуюсь, – пробурчала она. – Но это не удача. Это судьба. Высокое призвание.

Лампы лихорадочно замигали.

– И все же этой высокой и великой актрисе кто‑то должен расчесывать волосы и застегивать платье. Не забывай об этом.

– Можно подумать, ты мне позволишь. Мельпомена может звать меня ввысь, но ты, Китти, моя сирена, тянущая обратно на землю. Ты так и не разобралась с этими лампами! Какой еще звезде приходится терпеть грозу в собственной гримерной?

Напряженное расписание начинало сказываться на внешности Лилит. Глаза у нее покраснели, кожа стала еще суше, чем раньше. Та седая прядь, что я заметила у нее намедни, сделалась толщиной с палец, и мне приходилось ее закрашивать, а на лицо наносить множество слоев грима. Если бы это был кто‑то другой, то я бы уже обеспокоилась.

Рану на ее руке возле плеча покрывали струпья. Я перестала спрашивать, как она поранилась, но эта загадка продолжала меня занимать. Это была не просто царапина, которую можно было бы получить, по неосторожности зацепившись за декорацию. Это был порез с рваными краями.

В дверь постучался мальчик. На лице Лилит будто появилась маска. Мне вспомнились слова Энтони о том, как актер превращается в персонажа; казалось, будто настоящая Лилит уже встала и вышла из комнаты.

– Сегодня я не буду смотреть, – сказала я. – Надо доделать работу.

Кивнув, она встала и быстро вышла.

Эвридика издала долгий усталый вздох. Я задержала взгляд на ней, ожидая, что она проявит признаки озорства. Ничего подобного. Что бы ни было причиной этого запаха и отметин повсюду, собака ею определенно не являлась.

Подставив стул, стоявший у туалетного столика, я забралась на него, чтобы осмотреть лампы. Они горели без мерцания, и утечек газа заметно не было. Я замерла, словно загипнотизированная танцем мягкого желтого пламени. Чего не знала Лилит, так это того, что на самом деле я не далее как сегодня днем попросила одного из фонарщиков взглянуть на лампы. Он сказал, что с ними все в порядке.

На первый взгляд, ничего странного. Тогда я доверилась обонянию. Вонь усиливалась в той части гримерной, где стоял туалетный столик, и я сунула руку за зеркало. Я могла предположить только то, что между плинтусом и мебелью застряла и издохла мышь.

Спустившись вниз, я ухватилась за туалетный столик и отодвинула его в сторону. Флаконы закачались. Моему взору впервые открылась стена за зеркалом. Я вскрикнула.

На бледно-желтых бумажных обоях виднелся нагар. Где‑то небольшие пятна в форме паука, где‑то большие, величиной с ладонь. Пожара здесь произойти не могло. Мне было бы известно. Я осторожно коснулась стены. Кое-где обои вспучились. Я прямо‑таки чувствовала, как они отслаиваются.

За стеной раздались голоса. Это была смежная стена гримерных двух ведущих актеров. И уж наверняка, если бы здесь что‑то стряслось, у Энтони было бы то же самое. Был только один способ это выяснить.

В коридоре разлеглась полосатая кошка, ее узкие зрачки следили за моими движениями. Я постучала в дверь гримерной Энтони, и оттуда высунулась напомаженная голова Сайласа.

– Лилит здесь? – прошипел он.

Я покачала головой. Не говоря ни слова, он взял меня за руку и втянул в гримерную.

Энтони стоял возле псише ^[513]. На нем уже был Макбетов дублет, но завязки на рукавах еще болтались.

– Ничего страшного, Сайлас. Не втягивайте в это мисс Уилкокс. Будьте другом, оставьте все как есть.

– Ничего! – словно не веря своим ушам, повторил Сайлас. – Дорогой вы мой, сколько можно терпеть? Пока она не оторвет вам руку?

– Ой, полно.

Я переводила взгляд с одного на другого.

– О чем речь?

Энтони открыл рот, но Сайлас заговорил первым.

– Ваша актриса, мисс Уилкокс, просто переходит все границы. Она взбесилась. Покажите ей, Энтони, покажите же ей, что сотворила с вами эта гадкая женщина.

Энтони потер свои впалые щеки.

– В самом деле, дружище, я бы предпочел…

Он не успел окончить фразы, поскольку костюмер схватил его за запястье и задрал рукав.

– Вот! Что вы на это скажете, мисс Уилкокс? – Мои глаза полезли на лоб. Рука Энтони была фиолетово-черной от синяков. Возле запястья красовались четыре царапины, одна из которых сочилась сукровицей. – И на второй руке то же самое.

Мне сделалось дурно при воспоминании о том, как Лилит стиснула мою руку.

– Это сделала Лилит?

Энтони нервно задвигался.

– Я сомневаюсь, что она это нарочно. В пылу игры, во время сцены… она немного увлекается.

– Это все секундное дело! Он только подбежал сообщить, что король прибыл, и она вцепилась в него и сжала, как в тисках!

Я видела, что она хватает Макбета за руки, как и полагалось по пьесе, но и помыслить не могла, что она сжимает их с такой силой.

– Будьте другом, завяжите мне рукава. Мне через секунду уже произносить следующий монолог. – Энтони замялся. – Раз уж зашло об этом, то после моих слов ко мне подходит леди М. Будет лучше, если замотаете эти места чем‑нибудь дополнительно.

– У меня есть бинты, – сказала я и бросилась за ними. Те же полоски ткани, которыми мы забинтовали рану Лилит, послужат для ран того, кому она их нанесла.

В тот момент это была безумная гонка ради того, чтобы вовремя подготовить Энтони к выходу. У меня не было времени раздумывать над тем, что я узнала, или разбираться в собственных чувствах по этому поводу. Но как только мальчик пришел за Энтони и мы с Сайласом остались в гримерной одни, я поняла, что боюсь.

Мои чувства к Лилит чуть потеплели после того, как она заставила ретироваться Грега. Злость на брата не дала мне разглядеть тревожный знак. Насколько опасна женщина, которая угрожает человеку своей собакой?

– Может, нам стоит сообщить шефу, – тихо предложила я. – Она калечит людей уже во второй раз.

– Девочка моя, он не станет и слушать ничего против нее.

– Тут… происходит что‑то странное, Сайлас. Не только с Лилит. Лампы постоянно мигают, и эти горелые отметины на стене… – Я стала осматривать стену между гримерными. С этой стороны она была чистой. Я приложила к ней ладонь и почувствовала только едва заметное тепло. – Все началось, когда шеф подарил Лилит эти часы.

– Чужое добро впрок не пойдет, – мрачно заметил Сайлас.

– Она считает, их благословила муза Мельпомена, но… как по мне, так это больше походит на проклятье. И я никогда не верила в подобные вещи.

Сайлас задумчиво пожевал нижнюю губу.

– Хм. Может, во всем этом что‑нибудь и есть. Юджин Гривз добился успеха в жизни, но его театр преследовали несчастья. Однажды на бенефисе на публику упала люстра. А потом этот бедолага нештатный актер на показе «Жемчужной нити». Запамятовал, как же его звали. Его зажало во вращающемся кресле цирюльника Суини Тодда. – Он неодобрительно поцокал языком. – Ужасное, ужасное дело.

Эти часы не просто вдохновляли трагических актеров на блестящую игру; похоже, они несли трагедию в себе.

– Сайлас, я хотела у вас кое-что спросить. Вы ведь знаете латынь?

– Да. А что?

– Что значит Homo fuge?

Мой собеседник побледнел.

– Где вы это услышали?

– Это нацарапано на задней крышке карманных часов. Мне эта фраза кажется знакомой.

– Боже милостивый. – Сайлас опустился на стул. Губы его были сжаты так плотно, что просто исчезли под усами. – Пусть это будет предупреждением для всех нас.

– Что такое, Сайлас? Что не так я сказала?

– Эти слова, мисс Уилкокс, велят бежать. Они побуждают любого смертного как можно скорее уносить ноги, пока его не постигло несчастье. Они из пьесы «Доктор Фауст». Вы ее видели? Слова, написанные кровью, появляются на руке Фауста, увещевая не заключать сделку с Мефистофелем.

У меня возникло жуткое ощущение, будто кожа на мне съеживается. Я снова мысленно оказалась на балконе театра «Геликон», и испуганный голос Филипа шептал мне в ухо: «Это все было по-настоящему, Дженни? Дьявол пришел и забрал этого человека в ад?»

– Может… может, это Юджин Гривз нацарапал эти слова на часах? Может, ему нравилась эта часть пьесы? – запинаясь, пробормотала я.

– Или, может, он предостерегал других от сделок с Мельпоменой.

Я убрала за уши выбившиеся пряди волос.

– Нет. Нет, не бывает никакой Мельпомены. Она всего лишь легенда, которую актеры рассказывают друг другу. Так же, как подкова, которой они касаются перед тем, как выйти на сцену. Это придает им уверенности.

– Милое дитя, я работаю в театре дольше, чем вы живете на этом свете. Поэтому смею вас уверить, что за всеми этими суевериями кроется гораздо больше, чем вам хотелось бы верить. Театры отличаются от других мест. Они служат порталом между нашим царством и бесчисленным множеством других.

Вероятно, важнее было не то, что это правда, а то, что в это верили актеры. Изумительное исполнение Макбета Энтони померкло и сошло на нет всего-навсего из-за того, что шеф не смог должным образом его вознаградить. Лилит вела себя так, будто была личностью неприкосновенной, только в силу своего убеждения, что ей помогает Мельпомена. Может быть, хорошая игра актера зависела от состояния его души в неменьшей степени, чем от его образования?

Я вспомнила, слова миссис Дайер о том, чтобы отделаться от Лилит. У нее могли быть свои замыслы на следующее воскресенье, но мне приходилось работать с Лилит изо дня в день. Я знала ее. И мне было ясно, что в итоге должно подействовать.

– Мне хочется забрать у нее эти часы. Это выбьет почву из-под ее ног. Она начнет играть по-другому и тогда, вероятно, немного успокоится. – Я с надеждой взглянула на Сайласа. – Тогда, возможно, Энтони вновь сможет блистать.

Глаза Сайласа вспыхнули интересом.

– Не останавливайтесь на полумерах. Если то, что вы мне сказали, правда, просто забрать часы будет недостаточно. Эта штуковина должна быть уничтожена.

Как и всегда, Сайлас зашел на шаг дальше, чем нужно. Я и думать боялась о том, что сказала бы миссис Дайер, если бы ее обожаемая реликвия оказалась уничтожена.

– Не думаю, что это возможно.

– Разве вы не можете «случайно» их разбить?

– Как? Лилит смотрит на них перед каждым выходом на сцену. – Я инстинктивно потерла запястье, почувствовав прежнюю боль от синяков. – Вы видели, что она сделала с Энтони. Если я разобью ее часы, то не смогу быть уверена, что останусь в живых и буду в состоянии рассказать, как это случилось.

Уперев локти в колени, Сайлас подпер руками подбородок.

– Конечно, – медленно произнес он, – вам уже известно о том, что шеф запланировал на завтра.

Я на секунду задумалась, припоминая.

– Фотографии?

– Кабинетные портреты ^[514]. Сейчас все просто с ума по ним сходят. Народу хочется обладать чем‑нибудь, связанным с нашими актерами. Там будут раздельные портреты Лилит и Энтони. Но мне достоверно известно, что шеф собирается сделать один-два снимка, где они вместе.

Я не понимала, к чему клонит разговор Сайлас. Все, о чем я могла думать, это то, что бедному Энтони после всех перенесенных от Лилит мучений снова придется стоять рядом с ней.

– Вы и я, – продолжал он, – будем рядом, следить за тем, чтобы все было идеально. Фотоаппарат обнаруживает недостатки, которых не видно на сцене. Нам придется припудривать им лица и поправлять костюмы.

– К чему вы клоните, Сайлас?

– Лилит наденет часы, но внимание ее будет направлено на камеру. Вы говорите, она смотрит на свою безделушку перед каждой сценой, однако я сомневаюсь в том, что она зайдет настолько далеко, что станет рассматривать их между снимками.

– Нет… вероятно, не станет.

– Получается, это просто выдающаяся возможность. Вы наклонитесь, совершенно резонно, чтобы поправить ей юбку, расправить подол, все что угодно. – Он изобразил эти действия, не вставая со стула. – Ловким движением руки отстегнете часы с пояса и спрячете в ладони.

Меня охватило противное, тошнотворное чувство. Смогу ли я проделать это незаметно для Лилит?

– И что потом?

– А потом, моя девочка, вы передадите их мне. Если она заметит пропажу часов, подозрение может запросто пасть на вас, но быстрый поиск покажет, что вы невиновны.

Это утешало. Хотя все равно дело казалось рискованным.

– А что дальше, вы заберете их для Энтони?

– Разумеется, нет! – Он резко вскинул голову. – Великолепие Энтони не зависит от таких эфемерных вещей, как муза. У него просто действительно есть талант. Нет, я просто сделаю вид, что иду наверх в костюмерную. А на самом деле я сделаю вот что: возьму у плотников молоток и разобью ненавистную штуковину. – Сайлас ударил кулаком по ладони.

В его устах все выглядело так просто. Может, так оно и было. Сама мысль о том, чтобы избавиться от часов и больше никогда не видеть эти выпирающие жемчужины, приносила облегчение. Миссис Дайер будет убита горем. Но под вечер того дня я осознала, что владелица театра относится к тем женщинам, что скорее предпочтут увидеть часы уничтоженными, чем в руках соперницы.

– Хорошо, – согласилась я. – Давайте сделаем это завтра.

Воздух пронзил скрежещущий визг. Я испугалась, хотя слышала его уже много раз. Крик совы. Все это, конечно, на сцене. Король Дункан лежал мертвым, а Макбет с этого момента лишался сна.

Сайлас широко улыбнулся мне.

– Это нам знак от самого «Меркурия». Завтра коварная королева падет.

Глава 13

Энтони уже попозировал для одиночных портретов. Он сидел рядом с шефом в переднем ряду партера и просматривал выборочные фотографии. На нем был голубой королевский дублет с малиновыми вставками и трико в тон, но человек на карточках был изображен лишь в разных оттенках серого, черном и белом – рассыпающийся в прах Макбет.

Настала очередь Лилит занять место на фоне декораций. Я стояла возле оркестровой ямы, сжимая рукой ошейник Эвридики. Она тявкала всякий раз, когда вспыхивал порошок.

На мой взгляд, кадр получался отличный: леди Макбет в своей пурпурной парче возлагает корону на свою голову. Но фотограф то и дело прятался за свою накидку и появлялся со вздохом.

– Почему так долго? – вопрошала Лилит, вынужденная стоять в одной позе.

– У нас не получится четкого изображения, если вы не будете стоять смирно, мадам.

– Я стою! – огрызнулась Лилит.

В воздухе начал появляться запах дыма.

Лилит вроде бы стояла застыв, как статуя или соляной столб. Мой взгляд постоянно опускался на часы, висевшие у нее где‑то в районе бедра. Я могла бы их незаметно снять. Я знала, что могла. Но все же мысль об этом приводила меня в такое же нервное состояние, какое охватывало Клементину перед выходом на сцену.

Эвридика зарычала от очередной вспышки.

– Готово? – спросила Лилит сквозь стиснутые зубы.

– Боюсь, нет, мадам. Все дело в мышцах вашего лица. Ни на одной фотопластинке нет четкости.

Сердитозапыхтев, она опустила руки.

– Мистер Дайер! – прокричала она. – Мистер Дайер, это невозможно.

Шеф оторвал взгляд от фотографий Энтони.

– Что такое?

Лилит проковыляла к переднему краю сцены и резко выпростала руку в сторону фотографа.

– Я стояла не шелохнувшись, как доска, а этот парень утверждает, что фотография получается нечеткая.

– Полно, такого не может быть! – рассудительно ответил шеф. Вручив фотографии Энтони, он встал и подошел к тому месту, где на треноге стояла камера с фокусировочным мехом. – Позвольте взглянуть, что там получается?

Фотограф и его ассистент показали ему стопку забракованных фотопластинок. Я подвинулась ближе, чтобы посмотреть. Силуэт леди Макбет на снимках выглядел размытым. Изображение получалось расплывчатым по краям. Лицо двоилось, будто запечатленное во время движения.

– Нет, нет. Так точно не подойдет. – Шеф погладил свои бакенбарды. – Но виновата не мисс Эриксон. Она прекрасно знает, как нужно позировать для фотографий.

Меня осенила вдохновеннейшая мысль. Я увидела наш шанс, а то, что Лилит разволновалась, было нам только на руку.

– Сэр, возможно, – предложила я, – нам нужно немного отдохнуть от этой позы? Вы не могли бы сфотографировать Лилит и Энтони вместе? Так у нее хотя бы руки отдохнут.

Шеф не заметил, как я к нему подкралась, и удивленно обернулся.

– Ей-богу, вы правы, мисс Уилкокс. Смена положения все решит. Давайте вернемся к этому кадру позже.

Я подтолкнула ногой Эвридику.

– Вы не подержите собаку, сэр? Ей не нравится порошок. Мне нужно привести в порядок мисс Эриксон.

– Конечно, конечно. Иди сюда, девочка. Ты ведь не такая скверная, да?

Фотограф устало объяснил актерам, как следует встать. Энтони вместе с Сайласом поднялись на сцену, а я пошла вслед за ними. Сердце молотило, будто поршень.

– Тан должен стоять и глядеть вверх, навстречу судьбе. Вон туда. – Фотограф указал на правое крыло бельэтажа. – Руку можно положить на грудь, чтобы подчеркнуть больную совесть. Леди льнет к его плечу. К левому плечу, мадам. Она лукава… тихо подбирается, чтоб нашептать свои губительные мысли.

– Ну как же, понимаю, – пробормотала Лилит. – А человек, который совершает убийство, совсем невинен, бедняжка.

– Подождите, – прохрипела я. Мне перехватило горло. Там, на сцене, где софиты пекли голову, я почувствовала себя уличенной. – Лицо не гладкое, и шлейф сминается.

– Да, да, позвольте нам поработать! Вы же не будете снимать эти чучела? – Сайлас протиснулся вперед и, как курица-наседка, засуетился возле Энтони, нанося еще больше пудры на его и без того бледную кожу.

Мне не нужно было даже притрагиваться к Лилит: она с головы до пят являла собой образ королевы-убийцы. Но я все равно пригладила ей волосы и подкрасила губы, все это время избегая смотреть ей в глаза.

Энтони расставил ноги и стоял, как ему велели, подняв свой благородный подбородок. Одна его рука покоилась на ножнах, вторая на сердце. Лилит прислонилась к его плечу.

Чувствуя дурноту, я наклонилась и встряхнула ее юбки. Несмотря на то что в зрительном зале никого не было, у меня создавалось впечатление, что на меня смотрят. Рука не дрогнула; мне удалось отцепить часы одним быстрым движением.

Я поднялась слишком быстро, и кровь прилила к моей голове, но уже через мгновенье рядом оказался Сайлас и сжал часы в своей ладони. Я ждала, что Лилит сейчас завизжит или шеф поднимет шум, однако же она стояла в своей позе, а он продолжал сюсюкать с собакой.

Мы вместе с Сайласом шмыгнули за кулисы. Его торжествующая улыбка сияла в полутьме. Конечно, в какой‑то момент Лилит неминуемо заметит пропажу, и тогда разверзнется ад. Но пока что мы были победителями.

Фотограф сделал не меньше трех снимков. И тогда Сайлас издал драматический вздох, не хуже любого актера.

– Нет! – вскричал он, выходя на сцену. – Чего‑то не хватает. Какой‑то существенной детали. У леди М в руке должен быть кинжал.

Лилит простонала.

– Во имя всего святого. Мистер Дайер!

Шеф склонил голову набок.

– В общем‑то, мисс Эриксон, мне кажется, он прав. От такого образа будет захватывать дух: кинжал, прижатый к его щеке. Мы можем ненадолго прерваться?

Энтони сглотнул. Я догадывалась, о чем он подумал, но кинжалы были не острые. Лилит со стоном от него отлепилась. Я с ужасом ждала, что она посмотрит вниз или, сделав какое‑то движение, поймет, что ее пояс стал легче.

– Он наверху, в костюмерной – я его полировал. Вернусь в мгновенье ока. – Сайлас подмигнул мне и исчез за кулисами с другой стороны. Мне было слышно, как под его весом скрипит лестница.

Я быстро спустилась со сцены и забрала у шефа Эвридику.

– Спасибо, сэр. Теперь я сама.

Эвридика в немом укоре подняла на меня свои глаза. Животные умные; она, несомненно, почувствовала мое предательство.

Фотограф яростно протер линзы своей камеры.

– Что такое, приятель? – спросил шеф.

– Прошу прощения, сэр. Раньше у меня такого никогда не было. Тут какая‑то рябь.

– Это нелепо! Ваша камера неисправна. Сначала снимает нечетко, теперь делает пятна. У вас есть другая?

Сайласа не было всего минуту или две. Мне это время показалось вечностью. Мне ужасно хотелось убедиться, что дело сделано, что часы разбиты на мелкие кусочки. Куда же он подевался? Дошел ли он до костюмерной?

На сцене Лилит, положив руки на бедра, слушала, как фотограф препирается с шефом.

– С меня довольно этого вздора, – перебила она. – Мы столько часов здесь стоим.

– Я все улажу, мисс Эриксон, – пообещал шеф.

– Нет, покажите мне. Покажите, где я якобы делаю неверно. – Она размашистым шагом подошла к нам. Мое сердце замерло в груди. Сейчас она, конечно же, заметит, что часы не бьются по бедру.

Но она, не останавливаясь, промчалась мимо нас с Эвридикой. Ее голова исчезла под накидкой.

– Вот! – Ее голос доносился приглушенно. – Я не размазана. Какие‑то пятна видны, но силуэт четкий. Я все время стояла правильно. – Она умолкла, по-прежнему оставаясь под накидкой. Больно уж тихо. – Подождите-ка. Я не вижу… Где мои часы?

В этот момент и раздался вопль Сайласа.

Его крик разнесся по колосникам и ворвался в зрительный зал. Я посмотрела наверх, но ничего не увидела: веревки и шкивы были окутаны полумраком.

Тишина затягивалась.

– Дружище! – прокричал Энтони не без тревоги в голосе. – У тебя все в порядке?

В ответ заскрежетала лебедка. Что‑то стремительно падало вниз. Через мгновенье ока этот предмет ударился о сцену с такой силой, что открылся люк.

Энтони отскочил в сторону. Эвридика, залаяв, вырвала поводок у меня из рук.

Шеф бросился на сцену и замер у открытого люка, как плакальщик над могилой.

– Боже правый!

Способность здраво мыслить покинула меня; я представила себе, что Мельпомена застала Сайласа врасплох и побила своей дубинкой.

В зрительном зале водворился полный хаос. До меня из подвала под сценой доносились крики и топот шагов.

Придя в себя, Энтони подбежал к люку.

– Сайлас! – Шеф вцепился в него, не давая заглянуть в люк. – Сайлас!

Этого не могло быть. Я поспешила к той стороне сцены, где располагалась лестница в подвал. От подъемного барабана лебедки бежали люди. В свете фонарей было видно, что их лица бледны от ужаса.

Кровь была веером разбрызгана по полу. В центре, подергиваясь, лежал Сайлас, и череп на его затылке был расколот, как яичная скорлупа. Его ноги были неестественно выгнуты.

Все это было не похоже на явь. Это не могло быть явью. Просто сценический эффект.

– Нет! – Я подбежала к нему, чтобы помочь, но ему уже не помогли бы никакие бинты. Сайлас издавал булькающие звуки и стонал, кровь изливалась из него потоками. – Сайлас, что произошло?

У него не получилось мне сказать.

Никто не смог этого вынести. Сквозь юбки я почувствовала тепло и поняла, что мой друг умрет через считаные минуты. Я взяла его руку. Она была неподатлива и клешней сжимала часы Лилит.

Глаза Сайласа смотрели на меня умоляюще, но губы отказывались ему повиноваться, и когда я нагнулась к нему, то услышала лишь его последний вздох.

– Нет, – зарыдала я. – Пожалуйста, нет.

Подошли люди и начали меня оттаскивать.

– Идемте, мисс. Вы уже ничем не поможете.

– Я не хочу его оставлять!

– Лучше не трогайте его. Нам нужно позвать полицейских, мисс.

Показался нос Эвридики, просунувшийся возле моих ног. На короткий миг я подумала, что животное хочет меня пожалеть. Но собака Лилит потрусила к изувеченному телу Сайласа, и обагрив лапы, принялась спокойно лакать его кровь.

Глава 14

Коронер ^[515] производил дознание в местном пабе. В обстоятельствах смерти Сайласа разбирались там, где разило пивом и табачным дымом, в то время как его тело лежало по соседству в бильярдной. Мы приложили все силы, чтобы привести его в порядок для показа жюри коронера и журналистам, но лица людей все равно зеленели при виде тела. Это было несправедливо. При жизни Сайлас был первым щеголем.

Мы как свидетели плечом к плечу сидели за круглым столом, покрытым круглыми отметинами от влажных донышек бокалов. Без наводящих лоск рук Сайласа Энтони выглядел неопрятно: волосы неаккуратно напомажены, шейный платок перекосился. Он сжимал в руке носовой платок с черной окантовкой, но не утирал катящихся по щекам слез. Я обнаружила, что не могу плакать после эмоционального взрыва в самом начале. В моей голове образовался целый клубок вопросов, на которые нужно было ответить прежде, чем я смогла бы начать горевать.

Дознание почти ничего не прояснило. На мостике повреждений не имелось, перила были целы, и ничто не указывало на возможную причину его падения. В тот момент рядом не оказалось ни единой живой души, и никто не видел, что произошло.

А что им могла сообщить я? Что однажды вслух произнесла слово «Макбет» и трижды не обернулась вокруг себя? Что Сайлас умер с проклятыми часами в руке? Это было чушью, и я это понимала. Однако внутренний голос нашептывал, что все эти факты имели отношение к делу.

Это Лилит подняла на допросе вопрос о часах, хоть и подошла к нему с неожиданной стороны. Она непринужденно развалилась на стуле, будто произошедшее не представляло для нее особенного интереса.

– Вы записали в показаниях, что этот несчастный… Как бы это сказать? – Она потерла подбородок. – Что в момент смерти он незаконно владел моей собственностью? Я не пытаюсь таким образом очернить его личность. Но это может быть важно. Если покойный имел склонность к мелкому воровству, то мог и врагов себе нажить.

Энтони встал из-за стола и вышел из зала.

Стыд тяжким грузом лег мне на плечи. Это я придумала украсть часы, однако всю вину взял на себя Сайлас, хоть и посмертно. Мне почему‑то казалось, что я обошлась с ним так же, как поступил со мной Грег.

За стол вернулась Лилит. Она беззастенчиво вытащила из кармана свою безделушку и принялась ласково поглаживать. На ониксовом корпусе часов не осталось ни щербинки, ни царапинки. Лилит просто стерла с них кровь Сайласа и забрала себе.

Рассмотрев дело меньше чем за час, жюри вынесло заключение о смерти в результате несчастного случая. «Меркурий» не обвинялся в халатности. По мнению членов жюри, Сайлас, до этого десятилетиями благополучно взбиравшийся в костюмерную, споткнулся и разбился насмерть по неосторожности.

Такой итог не устроил никого. Но что еще могло выяснить жюри коронера?

Шеф подался вперед, обращаясь к нашему тесному кружку, собравшемуся вокруг стола:

– Это был тяжелый день. Давайте снова соберемся внизу и поднимем бокалы в память о Сайласе.

Мы побрели вниз по лестнице, а потом свернули налево, в главный зал – помещение с облицовкой красного дерева, латунными светильниками и матовыми стеклами. Я чувствовала себя слишком дерзкой и веселой, будто наверху не лежал разваливающийся на куски труп.

Люди останавливались, чтобы посмотреть на проходящую мимо Лилит. Отовсюду неслись перешептывания: «Это она?», «Смотрите, кто идет!».Она делала вид, что не слышит, и лишь улыбалась своей манящей улыбкой. У меня чесались руки сбить эту улыбку с ее лица.

Весь остальной театральный люд уже собрался там. Они не видели произошедшего, но захотели прийти из уважения. Миссис Дайер сидела на маленьком диванчике и беседовала с Клементиной. На ней снова было все черное.

Я редко видела миссис Дайер и Лилит в одной комнате. Мне было интересно, как же они себя поведут, но каждая, по-видимому, была рада игнорировать присутствие соперницы и вела себя так, будто той и не существует вовсе.

Миссис Неттлз стояла возле бара. Ее золотисто-каштановые волосы покрывала шляпка. Она заказывала херес, но, увидев меня, попросила два.

– Судя по вашему виду, вы не откажетесь, мисс Уилкокс.

Я с благодарностью приняла бокал. Сладкий насыщенный вкус хереса встряхнул мои чувства, что было мне крайне необходимо.

Миссис Неттлз покачала головой.

– Бедный Сайлас. Мы столько проработали вместе. Я и помыслить не могла, что у него будет такой конец! Вечно жаловалась на его маленькие причуды и капризы, но я его любила.

– Он это знал, миссис Неттлз. Он считал вас настоящим другом.

Легко было говорить утешительные слова другим – я занималась этим бо́льшую часть жизни, – однако про себя я переживала все заново. Мог ли на колосниках находиться кто‑то еще, кто столкнул Сайласа с мостика? Тот, кто сбежал прежде, чем его заметили? Это выглядело единственным логическим объяснением, хотя едва ли можно было назвать утешительной мысль о том, что в «Меркурии» завелся убийца. Да и кому понадобилось бы убивать Сайласа?

Я глянула на Энтони, забившегося в угол за заставленным пустыми бокалами столом.

– Бедный мистер Фрост. Он как будто руки лишился. Они были так близки, ведь правда? Даже несмотря на разницу в возрасте.

– Да, – осторожно ответила миссис Неттлз.

– Я не могу себе представить такой же дружбы с Лилит.

Миссис Неттлз поболтала херес в бокале.

– Там было… возможно… несколько больше, чем дружба. – Она быстро посмотрела наверх. – Ты ведь ничего не расскажешь?

Я уставилась на нее разинув рот.

– Нет. Нет, разумеется, не расскажу. Это не мое дело.

Она кивнула.

Теперь, мне показалось, все обретало смысл. А утрата Энтони становилась еще невыносимее. Была ли в том моя вина?

Покачивая бокалами с хересом, мы вышли из бара и заняли столик возле дивана. Шеф теперь стоял за стулом своей жены. Лилит отошла чуть в сторону.

– Я объявил о том, что «Меркурий» покроет все расходы на похороны, – говорил шеф. – Надеюсь, я поступил правильно, дорогая.

– Идеально. Ни о чем другом я бы и слышать не пожелала. Сайлас заслуживает самого лучшего. Денег мы не пожалеем. Я все устрою.

Мы с миссис Неттлз обменялись улыбками. Ему бы это понравилось. Сайлас всегда любил все красивое.

– Возможно, Энтони Фрост захочет все организовать сам, – возразил шеф. – У Сайласа не было семьи. Они с мистером Фростом были как братья.

– Фи! – Миссис Дайер махнула рукой в черной перчатке. – Ты только посмотри на беднягу, Хью. Он не в состоянии организовать даже собственный галстук.

– Что еще важнее, – вмешалась Лилит, – как он будет играть Макбета?

Миссис Дайер пригубила напиток, будто ничего не слышала. Но сидевшая подле нее Клементина обернулась на шефа.

– Об этом ведь речи не идет?

Театр был закрыт всего несколько дней на время расследования. Дознание хотели провести как можно скорее, пока тело не начало разлагаться.

– Нет, – с трудом выговорил шеф. – Нет, пока придется задействовать дублера. Мистеру Фросту нужен отпуск.

– Дублер, – презрительно повторила Лилит. – У него нет и восьмой части мастерства Энтони.

Впервые я услышала от нее слова, относящиеся не к собственному таланту, а к чьему‑то еще.

– Мало кто обладает таким даром, но мы все равно должны открыться. Отмененные спектакли обошлись мне в кругленькую сумму.

Миссис Дайер раздраженно дернулась. В действительности деньги были ее.

– Конечно, мы должны открыться! – воскликнула Лилит. – Мы потеряли время. Дань уважения – это, конечно, очень хорошо, но тем, что мы не сможем поставить пьесу, человека не вернуть.

Миссис Неттлз сжала в руке бокал. Даже шеф казался неприятно удивленным.

– Публика придет посмотреть на вас, мисс Эриксон, – примирительным тоном сказал он. – Не столь уж важно, кто играет рядом с вами.

– Это важно для меня.

Миссис Дайер спокойно поднялась на ноги.

– Ладно, дорогой, – произнесла она, обращаясь к мужу. – Ты лучше справишься с этими делами. Дай мне знать, на какой день планируется возобновление показа и чем я могу помочь в организации похорон. Я к твоим услугам.

Ее поведение было мне понятно: она выставляла себя доброжелательной и рассудительной женой рядом со своенравной любовницей. И это окупилось; уходя, она, несомненно, выглядела лучшей из них двоих.

Миссис Дайер подошла к нашему столу.

– Миссис Неттлз. Мисс Уилкокс. – Ее лицо участливо сморщилось. – Соболезную вашей утрате.

Мы обе пробормотали «спасибо, мадам», глядя в свои бокалы.

– Мисс Уилкокс, боюсь, это печальное событие должно положить конец нашему маленькому делу, которое мы обсуждали. Но в остальном, будьте уверены, вы можете полностью располагать моим вниманием, как только «Меркурий» снова откроется.

Значит, она по-прежнему лелеяла свой план. Хорошо. Мы проучим Лилит за столь пренебрежительное отношение к гибели Сайласа. Как бы мне хотелось, чтобы она вместе со своими часами оказалась подальше от театра!

– Буду ждать ваших распоряжений, миссис Дайер.

– Прекрасно. – Потрепав меня по плечу, она повернулась и снова заняла свое место рядом с Клементиной на диване.

– О чем шла речь? – поинтересовалась миссис Неттлз.

Я не ответила. Меня пристально разглядывала Лилит, и ее холодные глаза пригвоздили меня к стулу, как два острых кинжала.

Глава 15

Миссис Дайер вызвала меня скорее, чем я ожидала, спустя всего неделю после воскресенья, на которое мы изначально договаривались. Возможно, нам и следовало действовать, пока не сдали нервы. Окажись у меня в распоряжении чересчур много времени на размышления, я могла бы забеспокоиться, что любая попытка борьбы против Лилит обречена закончиться чьей‑нибудь смертью.

Я в тревоге стояла у окна и ждала прибытия экипажа. Внутри у меня все ходило ходуном, как в бочонке с угрями.

– Что это за люди – заставляют тебя работать в воскресенье. – Доркас с Филипом сидели за столом друг напротив друга и играли в карты.

– Это не совсем работа. Тут все сложно.

Филип посмотрел на карты в руке и сделал ход. Лицо его было мрачно.

– Это имеет какое‑то отношение к тому человеку, что погиб в театре?

Я глянула на Берти, который делал свои упражнения в углу. Мне пришлось постараться, чтобы смягчить обстоятельства смерти Сайласа ради домашних, но от газетных заметок и слухов было не спрятаться.

– Да, связано, – солгала я. – Мы производим дополнительную проверку безопасности. Принимаем меры, чтобы завтра на спектакле все было хорошо.

– Но кто примет меры, чтобы обеспечить безопасность тебе? – спросил Филип.

То был хороший вопрос. Я собралась с силами, чтобы не дать ему выбить меня из колеи.

– Миссис Дайер обо мне позаботится. Я должна помочь ей после всего, что она для нас сделала. Она не только вылечила ногу Берти, но еще и дом для нас подыскивает. У таких богатых леди есть связи. Им стоит угождать.

Доркас положила карту на стол.

– И все‑таки я считаю, что ты заслуживаешь отдыха в воскресенье. С тебя довольно уже того, что приходится одевать эту ненавистную тебе актрису.

Я улыбнулась и сказала, что это не имеет никакого значения. Было время, когда я делилась с Доркас секретами, но как объяснить ей все, что творится в театре? Она никогда не слышала о Мельпомене или проклятии Макбета, и вообще после «Доктора Фауста» пьесами она не сильно интересовалась. Как только у меня возникало желание довериться ей, слова, как сахар, таяли на языке.

Наконец сквозь мутное стекло замаячили огни. Подкатил экипаж, сверкая фонарями.

Я схватила плащ и шляпку.

– Ладно, мне пора. – Я быстро, едва касаясь губами щек, поцеловала на прощание всех по очереди.

Миссис Дайер сидела в карете и встретила меня улыбкой, как у легкомысленной девчонки.

– Наконец время пришло! Вот, погрейся о горячий кирпичик. На улице прохладно, но звезды сияют ярко. Они благословляют наше предприятие.

Я с благодарностью поставила ноги на кирпич. Она была права: было холодно.

– И в чем именно заключается наше предприятие, миссис Дайер?

Она дотронулась пальцем до кончика носа.

– Все станет ясно. Лайтфуту дано распоряжение остановиться у дома одного моего друга возле Чаринг-Кросс. Я надеюсь, ты не возражаешь против короткой прогулки пешком до «Меркурия»? Мне показалось, будет лучше, чтобы прислуга ничего не знала. Для них и для Хью мы поехали на филантропическое собрание.

Она любит сочинять сказки, напомнила я себе. Это еще не значит, что миссис Дайер замыслила нечто настолько худое, что ей требуется алиби.

Совершить диверсию просто, если в этом замешана сама владелица театра. Миссис Дайер вставила ключ в скважину двери, ведущей в главное фойе театра, и я впервые в жизни прошла в «Меркурий» как благородный человек. Я не была в театре с тех пор, как две недели назад погиб Сайлас. Пустой театр выглядел совсем по-другому. Все обитающие там мечты и фантазии уснули. Я чувствовала их и то, как они пропитывают собой атмосферу, ждут своего часа и наблюдают за нами.

Наши туфли стучали по паркету фойе. Доски паркета казались грязными, но, возможно, это были всего лишь тени.

– Ты что‑нибудь видишь? – шепнула миссис Дайер. Даже шепот разлетелся в пустоте эхом.

– С трудом.

– Свет зажигать нельзя, люди заметят. Пойду принесу фонари. Держись подальше от окон. – Она прошла за билетную кассу в кабинет, оставив меня одну.

Передо мной поднималась раздвоенная лестница, и ее металлические перила тянулись вверх, походя в темноте на ветви дерева. Люстра слегка позвякивала. Наверное, в окна дул ветер и шевелил подвески. В воздухе ощущался какой‑то странный привкус, будто его приправили углем, хотя здесь не могло быть ничего подобного, только пыль. Разглядывая величественное строение, я поняла, что оно своей величавостью напоминает мне мавзолей.

На мои ноги упал луч света. Появилась миссис Дайер с двумя фонарями.

– Возьми. – Она подала мне один. Из-за падавших на ее лицо теней оно выглядело осунувшимся. – Так, теперь покажи, где хранятся костюмы Лилит.

– У нее в гримерной.

– Прекрасно. Тогда идем.

По моей шее стекла капелька пота, хотя в театре было жутко холодно. Слишком мало времени прошло после смерти Сайласа, я была не готова к приходу сюда.

Мы тихо пробрались в гримерную Лилит и закашлялись от стоявшей там вони. Лилии завяли. Я направила свет фонаря на стену за туалетным столиком; черные пятна сделались еще больше, разъев бумажные обои.

– Придется заняться этим в коридоре, – решила миссис Дайер, прижав к носу скомканный носовой платок. – Они должны уловить запах трав. Неси костюмы Лилит.

– Я не совсем понимаю, мадам.

– Кошки. Мы пустим на ее костюмы кошек.

– Но… у нее ведь от них лихорадка.

– Не в такой степени, – подчеркнула миссис Дайер. – Если бы это было так, она бы вообще не смогла работать в этом театре. Наша цель причинить ей неудобство. Полностью отвлечь ее от актерской игры.

Я вспомнила, как вела себя Лилит в баре, как скверно при всех отзывалась о Сайласе, сказав, что из-за него театр закрывать не нужно. Подумала о маленькой Рейчел, оказавшейся в ловушке между родителями. О темноволосом младенце, которого Лилит, по-видимому, бросила. Угрызения совести ослабли, а потом и вовсе сошли на нет.

– Одну минуту.

Петли скрипнули, когда я открывала дверцы гардероба. Я посветила фонарем на парчу, сливовую юбку плиссе и платье с пристяжными рукавами. Сотворить с ними какое‑то темное дело было сродни святотатству. Потом увидела ночную сорочку, которую наскоро перешивала после того, как первая оказалась залита кровью. Я сгребла все это руками и вышла в коридор к миссис Дайер.

– Только этот, – уточнила я, белой звездой раскладывая костюм на полу. – Это для ее последней сцены. «Прочь, проклятое пятно». Все говорят, это ее лучшая сцена. Если уж портить, то его. И если она почувствует себя плохо, это не повлияет на пьесу.

– Очень разумно. Предположим, это подействует. Не нужно ли для должного эффекта больше времени? Я не хочу, чтобы эта прогулка оказалась впустую.

– Это подействует. – Я произнесла это с куда большей уверенностью, чем чувствовала на самом деле. Сайлас тоже был вполне уверен, что наш план уничтожить часы подействует.

– Очень хорошо. – Миссис Дайер достала какой‑то сверток и начала чем‑то посыпать ночную сорочку. Вскоре ткань была сплошь усыпана мелкими комочками.

– Что это?

– Корень валерианы из семейства губоцветных. – Миссис Дайер постучала по перевернутому свертку, опустошив его. – Ты увидишь, как он действует. Только подожди. – Она почмокала губами. – Сюда, кис-кис-кис.

Наплыв начался постепенно. В конце коридора появились два ярких, отражающих свет пятнышка. Послышалось мяуканье, затем шипение.

В темноте двигалось множество маленьких огоньков. На нас двигалась сказочная процессия.

Первой подошла полосатая кошка с острыми белыми зубами. За ней по пятам бежал черно-белый кот, за которым крался серый.

Я и не думала, что в театре живет столько кошек. Они словно залили собой платье Лилит и принялись исступленно кататься и извиваться на нем. Коридор гудел от низкого, резонирующего мурлыканья.

– Хорошие котики, – тихонько пропела миссис Дайер. – Хорошие, хорошие котики.

В свете лампы ее глаза сияли необыкновенно яркой зеленью. На миг мое сердце сжалось от дурного предчувствия. Я видела перед собой женщину с красными губами, которая разбрасывала травы и командовала армией кошек.

Будь это сценой из пьесы, я бы с первого взгляда определила, что она настоящая ведьма.

* * *

Лилит скучала по сцене. В первый вечер после открытия она играла с таким надрывом, что было почти больно смотреть. Шеф оказался прав, когда сказал, что, если Энтони заменит дублер, это будет не так уж важно. Вообще ничто не имело значения, если на сцену выходила Лилит.

Мы с ней ворвались в гримерную сразу после сцены с призраком Банко. Она еще оставалась леди Макбет. У нее могло быть бледнокожее лицо Лилит и ее тело, но в комнате определенно стояла героиня пьесы.

– Расшнуруй меня, – приказала она.

Следующий костюм был последним, той самой подпорченной ночной сорочкой. Я сложила руки.

– Тебе не потребуется выходить до пятого акта. Времени еще много.

– Я сказала, расшнуруй. Я не спрашиваю твоего мнения.

А вдруг реакция начнется сразу? Это разрушило бы план миссис Дайер; гнев охватит ее не на сцене, и она успеет взять себя в руки. Или вдруг ее сенная лихорадка окажется сильнее, чем мы предполагали? Что, если я окажусь здесь наедине с женщиной в тяжелом состоянии? Лучше бы миссис Дайер не поручала мне всего этого.

– Ты оглохла?

Я нехотя подошла и начала развязывать узел у нее на пояснице. Я решила тянуть время, насколько возможно. Лилит сопела и пыхтела от досады. От нетерпения ее била дрожь, будто она могла удовлетворить свой голод только на сцене, будто жила одним Шекспиром.

– Поторопись.

Если во мне и оставались остатки раскаяния, то она делала все возможное, чтобы их подавить. Я развела в стороны декоративные вставки на платье, за которыми сквозь узор кружева виднелись белая сорочка и корсет. Затем я обошла Лилит вокруг и, встав спереди и взявшись за лиф, принялась стягивать его с ее плеч и рук.

Платье поддавалось тяжелее, чем обычно. Ткань отходила с влажным, чавкающим звуком. И тут я заметила на корсете бурые пятна.

Я в ужасе обомлела.

– Теперь юбку! – требовала она.

– Лилит, у тебя кровь.

– Что? – Она опустила глаза вниз.

– У тебя… идет кровь из сосков. – Пол заколыхался у меня под ногами. У меня не было мочи снова смотреть на кровь, только не так скоро после смерти Сайласа.

– Черт. Черт, черт! – Она стала хлопать себя по груди. – Принеси мои бинты.

Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного. Борясь с подступающей тошнотой, я сделала, как велела Лилит, и постаралась не смотреть, пока она оборачивала вокруг себя бинты. Меня не покидали воспоминания о том, как Лилит описала миссис Дайер. Неестественная. Не по-женски странная. Женщина, груди которой истекали не молоком, а кровью.

– Неси ночную сорочку.

– Но… – начала я.

– Неси!

Вся дрожа, я подошла к гардеробу. Петли снова недовольно скрипнули. Когда я достала костюм, Эвридика принюхалась. Она, должно быть, уловила кошачий запах.

– Положи сюда на диван и оставь меня, – приказала Лилит, все еще продолжая возиться со своим корсетом.

Я поколебалась.

– Разве тебе не потребуется помощь?

– Я не позволю тебе вытирать мне грудь. Такого унижения я не потерплю. Убирайся сейчас же. Ну-ка, марш! – Она замахала на меня рукой, выгоняя. – Оставь мне хоть крупицу достоинства.

Я была рада уйти прочь от запаха крови. Эвридика проводила меня мрачным взглядом своих полных недоверия темно-карих глаз.

Мне в голову пришла шальная мысль, не спрятаться ли в зеленом зале, но, если Лилит станет плохо на сцене, мое отсутствие может показаться подозрительным. Я должна быть там, наготове, что бы ни произошло дальше. Когда я шла к кулисам, внутри у меня все сжималось и трепетало от страха. Лилит уже была нездорова. Что, если реакция пошла, когда рядом никого не было?

Дело сделано, уже ничего не исправить. И не остается никакого другого выхода, кроме как наблюдать за тем, как все пойдет.

Оказавшись за кулисами, я увидела, что лампы на металлической лестнице покачиваются. Там находился Оскар. Вид его привычного рабочего костюма успокаивал; хоть что‑то простое и настоящее среди окружавшего меня безумия.

– Это вы, мисс Уилкокс? Разве вам уже пора возвращаться к работе? Мне сказали, вы присутствовали, когда… когда это случилось.

Я проглотила образовавшийся в горле комок. Душа Сайласа покинула тело как раз на том месте, где мы стояли. Я почему‑то постоянно ждала, что он снова в любой момент бросится с колосников головой вниз.

– Да, присутствовала. Это было ужасно, Оскар. Даже хуже, чем Юджин Гривз… Не представляю, каково ему было.

– Весь мостик целиком заменили, – успокоил он меня. – Явных повреждений не было, но дерево кое-где было подточено насекомыми. Теперь здесь безопасно.

Я покачала головой. Меня по-прежнему не отпускало впечатление, что Сайласа кто‑то толкнул.

– Даже не знаю, как смогу заставить себя снова туда подняться.

Оскар коснулся моей руки.

– Подождите до завтрашнего утра. Поднимемся туда вместе, на первый раз. Вот увидите, что волноваться нет причин.

Это было любезно с его стороны. Такого отношения я могла ожидать от человека, которого знала в качестве друга Грега. Я была настолько занята, что мы с ним так и не обсудили случайную встречу с Грегом или то, как Оскар воспринял новость о том, что его бывшая невеста вышла замуж. А стоило. Нам обоим нужно было кому‑то довериться. Оскар мог понять то, чем я не могла поделиться с Доркас. Однако у меня были сомнения относительно того, что он правильно воспримет причину моего появления здесь сегодня.

Все было готово к сцене пятого акта. Гобелены и канделябр изображали комнату в замке Макбета. Двое актеров, переодетых врачом и придворной дамой, вышли на сцену и справились о лунатизме леди Макбет.

Мне не удавалось сосредоточиться на их словах. Я волновалась, как страдавшая боязнью сцены Клементина в ожидании своего выхода.

– Смотрите, вот она идет!

В оркестре заливалась скрипка. Мой взгляд метнулся к другому краю сцены, откуда должна была появиться Лилит.

Там никого не было.

Я выбранилась про себя. Она никогда не пропускала своего выхода.

Актриса, исполнявшая роль придворной дамы, заволновалась, но была вынуждена продолжать:

– Ее обычная манера; и жизнью вам клянусь, что крепко спит.

За кулисами так ничего и не шелохнулось. В партере послышался ропот.

Боже. Что, если Лилит лежит на полу в гримерной и хрипит, медленно умирая? Что же я наделала?

Придворная дама говорила настолько громко, насколько могла, в надежде на то, что Лилит на этот раз услышит реплику.

– Смотрите; встаньте ближе.

Прошла мучительная секунда. И наконец появилась Лилит в ослепительно белых одеждах.

Она беззвучно шла по настилу сцены. И только летевший за нею шлейф ночной сорочки нашептывал секреты тарлатана и тюля. В руке у нее была свеча. Отблески пламени играли у нее на лице, сверкали на гладких мокрых следах.

Из глаз и носа у нее текло.

Она медленно вышла в центр сцены, затем продвинулась вперед к рампе и поставила свечу на подставку. Подняв ладонь кверху, она протянула ее к публике.

– Однако здесь пятно.

У меня перехватило дыхание. Пятно виднелось в самом деле. Или, точнее, покраснение, которое шло от ладони наверх.

– Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю! Один, два… выходит, час настал. – Она резко засмеялась, этот смех быстро перерос в хрип, и в этот момент она, споткнувшись, шагнула еще ближе к рампе. – В аду темно!

Обстановка накалялась; дама в партере вжалась в сиденье.

– Что с ней такое? – прошептал Оскар. – Ей было дурно в гримерной?

Чувство вины душило меня, словно прижатая к лицу подушка.

– Срамно, милорд, срамно! Солдат, а страшно? – Ее голос звучал ужасно, скрипуче. – И кто бы мог подумать, что столько крови в старике?

Один ее глаз полузакрылся. Казалось, она не может его открыть снова. На лице начала проступать сыпь, алея на бледной коже.

Я думала, что вид ее страданий доставит мне радость. Но я не радовалась.

Лилит хлопнула ладонью по своему болезненно краснеющему лицу и втянула носом воздух.

– И запах крови стоек, – простонала она. – Всем аравийским благовоньям не перебить его на этой маленькой руке. О! О! – Она покачнулась. Подол ночной сорочки коснулся рампы. – О-о!

Она повалилась на сцену.

Не успев подумать как следует, я схватила Оскара за руку.

– Да поможет нам Бог, – прошептала я. – Она умерла!

Музыка стихла. Зал взорвался: прозвонил звонок, упал занавес. Я выбежала на сцену. Лилит окружил народ, но только я решилась опуститься возле нее на колени и дотронуться. Она еще дышала, на шее слабо прощупывался пульс.

– Это, наверное, кошки, – зарыдала я, будто не знала этого наверняка. – У нее от них сенная лихорадка, но она сказала, что несильная.

Помощник режиссера бросился за врачом.

Что я натворила? Лилит уже не выглядела ведьмой из сказок: она больше походила на угодившую под злые чары деву. Невинную. Беззащитную.

Мне хотелось, чтобы открылся люк-провал и поглотил меня.

Акт II Герцогиня Амальфи

Как в собственной пыли гранят алмаз,Так пагубные страсти губят нас ^[516].

Глава 16

После всех кошмарных событий, развернувшихся в «Меркурии», суета и толчея Ковент-Гардена воспринималась как радостное облегчение. Близилось Рождество. Небо было сплошь затянуто серыми облаками, температура оставалась бодряще прохладной. Скрипели запряженные осликами тележки уличных торговцев, продававших всевозможную снедь; женщины несли корзины, удерживая их на головах. Плитняк на площади стал скользким от растоптанных капустных листьев.

Доркас работала не среди металлических жаровен и лавочников. Ей посчастливилось найти место в магазинчике прямо возле рынка, где благодаря наличию оранжерейных цветов тепло поддерживалось круглый год. Я толкнула сиреневую дверь, и тут же звякнул колокольчик. Цветы всех возможных оттенков были наставлены в плетеные корзины и цветочные горшки. Стоявший там аромат был свежее тяжелого запаха лилий в гримерной Лилит. Моя сестра подрезала стебли за прилавком. На ней было платье в голубую полоску и фартук. Волосы она убирала под белую шапочку, но один непослушный локон над ухом все же выбился.

– Доброе вам утро, мисс, – сказала я фальшивым голосом.

Доркас испуганно взглянула на меня.

– Дженни! Как ты здесь оказалась?

– Все в порядке, – заверила я сестру. – Никто не заболел. Ну, кроме Лилит. Сегодня я собираюсь ее навестить. И я подумала, что надо бы прихватить тусси-мусси ^[517].

Доркас озадаченно уставилась на меня.

– Серьезно? Ты ведь ее не любишь.

– Это ведь просто вежливость, не так ли? К тому же будет немного подозрительно, если я одна не приду ее навестить.

– Наверное. – Доркас отложила ножницы и вытерла руки о фартук. – Чудные вы, театральный народ. Все‑то вам притворяться. – Я подавила вспыхнувшее во мне чувство вины. – Даже твоя хозяйка приходила сегодня.

– Миссис Дайер? Ты шутишь? Чего она хотела?

Доркас пожала плечами.

– Видимо, тоже цветы для Лилит.

– Черта с два!

– Ну, я не знаю. Ее обслуживала Салли. Но когда она пришла, я как раз наполняла ведра на витрине. Расспрашивала меня обо всем.

Меня охватило жуткое чувство, отчего по коже побежали мурашки, словно ее щекотали лапки какого‑то насекомого.

– И о чем же она тебя расспрашивала?

Глянув по сторонам, Доркас согнула палец и поманила меня поближе к прилавку.

– О работе здесь и не хочу ли я когда‑нибудь открыть собственный цветочный магазин. Она говорила так, будто такое в самом деле возможно! Как думаешь, Джен, может, она и впрямь хочет поставить меня на ноги? Как уже помогла вам с Берти?

Трудно сказать, чего не могла бы сделать миссис Дайер. Тогда я это уже понимала. Она не остановилась бы ни перед чем. Мне пришлась не по нраву новость о том, что она навещает моих родных в мое отсутствие, переходя тем самым границу между моей театральной и домашней жизнью.

Я ушла от ответа, повернувшись к ведерку с гвоздиками.

– Может, мне их подарить Лилит? Я не очень‑то умею собирать букеты. Помоги мне. Ты в этом хорошо разбираешься: в языке цветов.

Доркас вышла из-за прилавка и принялась отбирать цветы.

– Лучше всего подойдут оттенки розового. Возможно, коралловые розы. Они означают дружбу и сочувствие. Видишь? – Она протянула мне одну из роз. – Красиво. Ромашка означает силу в невзгодах, хризантема – сочувствие, белая омела – преодоление трудностей.

Я указала на растение с голубыми цветками в форме колокольчика.

– А вон тот что означает?

– Гиацинт? Нет, он не подходит. Эти цветы означают вымаливание прощения.

Я почувствовала, как у меня запылали щеки.

– Все равно воткни мне один.

Снова пожав плечами, Доркас исполнила мою просьбу и собрала все в миленький нежный букет. Она перевязала его лентой и завернула в бумагу.

– Ну вот, держи, – сказала она, протягивая мне цветы. – Прямо‑таки сочится неискренностью.

– Очень смешно. – Я надеялась, что она шутит. Мне хотелось бы верить, что в ее глазах я не выглядела настолько фальшивой и искусственной. А если и выглядела, то кого я могла в том винить, как не себя? Я согласилась стать шпионкой и причинила вред актрисе, которой должна была помогать.

– Тебе нужна записка? – Доркас махнула рукой в сторону прилавка, где лежали карточки всех форм и размеров и все с синим кантиком.

Я растерялась. Было непонятно, что можно написать.

– Нет, это излишне. Я иду к ней лично. Скажу словами.

– Пожелаешь ей добра? Я думала, это она актриса, а не ты!

Я глухо рассмеялась. Неужели я в самом деле стала такой?

* * *

Омнибус был полон народу; мне удалось сесть на него только потому, что полицейский по собственному желанию залез на крышу и попросил там всех подвинуться. Воздух был спертый, пропитанный запахом соломы и мокрой шерсти. Я держала руку, прикрывая букет, чтобы его не смяли, но пока мы тряслись по дороге, лепестки увядали прямо на глазах.

Я никогда раньше не бывала у Лилит дома. Как оказалось, она жила в особнячке на окраине Сент-Джонс-Вуд, на приличном удалении от Вест-Энда со всеми его театрами. Но, возможно, так оно и было задумано. Если, как я подозревала, за ее жилье платил шеф, то ему явно хотелось держать ее подальше, чтобы скрыть от любопытных глаз свои визиты к ней.

И конечно, когда я вышла из омнибуса и отыскала глазами небольшой дом из красного кирпича, то оказалось, что снаружи дожидается экипаж. Я узнала черную лошадь, у которой одна нога была в белом носочке. Я замедлила шаг, раздумывая над тем, как лучше поступить: постучаться или отправиться домой, но тут дверь распахнул сам шеф.

– Негодяи! Грязные подлецы! – Он безжалостно хлестал розовый куст своей тростью с серебряным набалдашником. Лошадь фыркнула и переступила с ноги на ногу, а Лайтфут, кучер, сидел, устремив взгляд прямо перед собой.

Я нерешительно подошла к шефу.

– Мистер Дайер.

Он резко повернулся, его лицо с бакенбардами было красно.

– О! Мисс Уилкокс.

– Дела мисс Эриксон ведь не ухудшились?

Он посмотрел в направлении моего взгляда на несчастный истерзанный куст.

– Ах, нет. Прошу меня извинить. Я вышел из себя. Эти проклятые газеты!

Я вздохнула с некоторым облегчением. На какой‑то ужасный миг мне показалось, что я ее убила.

– Критики написали что‑то обидное, сэр?

Он горько усмехнулся.

– Обидное? Господи, это еще мягко сказано. Можно проявить хоть какое‑то сострадание к актрисе ее величины. Но вы ведь знаете этих журналистов. Они не смогли понять ее гения, зато теперь пишут, что она изобразила нечто вроде… приступа или припадка. Ожидаемый результат после ее столь неестественного поведения.

Мне стало неловко. Моя первая реакция на силу Лилит была такой же: я считала ее неестественно дерзкой. Если бы мне не было известно, что эта болезнь вызвана моим собственным предательским поступком, то согласилась бы я с газетами?

– Она тяжело это принимает?

Шеф вздохнул.

– Она смеется и говорит, что плевать хотела на то, что о ней думают другие, но, конечно, ей тяжело. В глубине души она чувствительна. Это качество ипозволяет ей играть так тонко. – Он прикрыл глаза и ущипнул себя за кончик носа. – Это все моя вина. С талантом такой величины… Я должен был оберегать ее, хранить, как бриллиант. Тогда бы ничего подобного не произошло. С нового года все изменится. Больше никаких кошек.

– Но куда же они денутся?

– Отправятся на улицу, мне абсолютно все равно. Рейчел может взять одну или двух себе, если захочет, но из театра их нужно убрать во что бы то ни стало.

Хотя это было мелочью в сравнении с остальными моими грехами, я все же почувствовала себя отвратительно из-за того, что лишила кошек их дома.

– Очень хорошо, сэр. Достаточно ли здоровой, на ваш взгляд, чувствует себя мисс Эриксон, чтобы принять меня сейчас? Я не стану ее утомлять. Я просто принесла ей цветы.

Он взглянул на мой букетик и стиснул зубы.

– Цветы. Это мне кое о чем напомнило. Пойду-ка уберу чертову штуковину с глаз долой.

Я сконфуженно прошла за ним в дом и вскоре оказалась в небольшой гостиной. Комод с зеркалом и камин покрывал слой пыли. Кругом были расставлены другие букеты, и некоторые из них уже сделались коричневыми от недостатка света и воды, но одна цветочная композиция все же выжила. Это был венок. Нечто более уместное для украшения катафалка.

Шеф схватил его.

– Видите, какие они. Законченные негодяи. У кого хватит наглости послать такое? – Он выдернул карточку и сунул ее мне.

«С соболезнованиями по поводу кончины вашей карьеры».

Я ахнула. Это было жестоко, безвкусно. Но поразило меня не это.

На карточке был кантик синего цвета. Венок купили в магазине Доркас.

* * *

Я застала Лилит в кровати. Она томно возлежала на ней, откинувшись на гору подушек. Эвридика свернулась рядом на брошенной на пол газете. В ее покоях, куда ни посмотри, везде виднелись тонкие занавески, инкрустированные абажуры и узорчатые ковры; и это было бы очаровательно, если бы не царивший повсюду беспорядок. Взгляд то и дело натыкался на немытые чашки и грязное белье. Я машинально остановилась и подняла с пола подвязку. Мне было уже привычно постоянно устранять создаваемый Лилит хаос.

– Ах, – хрипло сказала она, – это ты.

Она – подумать только! – держала в зубах сигару. Глаза ее были красны. И я не могла понять, стало это следствием сенной лихорадки или плача.

– Может, лучше не курить? – спросила я у нее.

– Потому что это не подобает леди?

Это было поистине так: я еще никогда не видела, чтобы женщина это делала.

– Что ж, и это тоже, но главным образом потому, что, когда я видела тебя в последний раз, ты едва могла дышать.

– И кто же в этом виноват?

От стыда кровь, словно кипяток, бросилась мне в лицо.

– Ну вот что, – начала я сбивчиво. – Лилит, я… мне жаль. Что так произошло. С этими кошками. Ты права, должно быть, это и впрямь моя вина. Видимо, они каким‑то образом добрались до твоей ночной сорочки. Мне нужно было быть осмотрительнее. А я… проявила беспечность. Из-за смерти Сайласа…

– И наставлений миссис Дайер, – добавила она, выпустив дым. Я задохнулась и ничего не ответила. – Ты думаешь, я не понимаю, что ты ее орудие? Я не слепая. – Она глубоко затянулась. – Но я не испытываю к тебе ненависти. Я понимаю, что женщина в этом мире делает все, что может, чтобы выжить. – Лилит, слегка поморщившись, изменила положение. – Правда в том, Китти, что я лишилась чувств не только из-за этих гадких кошек. Ты ведь поняла, не так ли? Я подхватила отвратительную инфекцию – молочную лихорадку, как чертова корова. Поэтому сижу тут с капустными листьями под сорочкой и пью чай с клевером.

– Значит, ты еще продолжаешь кормить, – неуверенно проговорила я, – своего ребенка?

Она покачала головой.

– Давай не будем об этом.

Я неловко положила букет и принялась наводить порядок. Сложив нижнюю юбку, я убрала ее в шкаф. Лилит удивленно наблюдала за мной.

– Ты ужасно полезна, правда? Не удивительно, что миссис Дайер выбрала тебя.

В тот момент я сознавала собственное ничтожество. Только тогда меня осенило, насколько возмутительным было в действительности поведение миссис Дайер. Она наняла меня шпионить за Лилит, заставила спровоцировать ее сенную лихорадку и отправила тот ужасный венок из магазина моей сестры. Ее поведение было… истеричным. И, да поможет мне Бог, я оказалась втянутой в ее безумные затеи.

– Я никогда больше не стану так делать. Мне и не следовало этого делать. У миссис Дайер, может, и есть причины тебя ненавидеть… но меня это не касается. Прости.

Взгляд Лилит был, как всегда, непроницаем. Мне вспомнились синяки на руке Энтони и то, как она, будто тисками, сжала мою руку. Заставит ли она меня заплатить за содеянное? Натравит ли на меня собаку?

– Ты можешь выразить свое покаяние тем, что побудешь некоторое время здесь. Мне хочется поговорить, а то живу тут на выселках.

Я кивнула, изо всех сил стараясь быть кроткой.

– Когда ты собираешься вернуться?

– Не раньше Рождества, – строго ответила Лилит. – Это решать не мне. Хью не подпустит меня и близко к театру, пока все не обработают и не утопят всех кошек.

– Он не собирается их топить.

Лилит бросила на меня свой дерзкий взгляд.

– Как знать. – Она плотнее завернулась в пеньюар. – Я бы извинилась за то, что толком не одета, но ты ведь уже привыкла видеть меня в таком виде?

Я попыталась улыбнуться.

– Да. Я, вероятно, одевала тебя чаще, чем твоя мать.

Ее лицо дернулось, как пламя свечи.

– Да, наверное. Меня из нее вырезали, знаешь ли. Она истекла кровью раньше, чем я успела сделать свой первый вздох. – Она говорила легко, но она ведь была не на сцене. Я видела, что под маской скрывается боль.

– Мне очень жаль. Я этого не знала. Я бы никогда не сказала… – Она представилась мне младенцем, вроде того, что я видела на фотографии, горько плачущим оттого, что мама никогда не придет. Осиротела, не успев узнать свою родительницу, как случилось у Берти.

Лилит пренебрежительно махнула рукой. Пепел от сигары упал на Эвридику, и та заворчала.

– Оно и к лучшему. Ее жизнь, в сущности, была кончена. Я стала позором своей матери, а потом убила ее.

У меня на языке вертелись вопросы. Хотела ли она сказать мне, что была незаконнорожденной? Я не знала, что сказать, поэтому снова принялась прибираться. Я постоянно думала о Лилит как о человеке, у которого есть родственники, но и она потеряла родных. Я помню, как она обмолвилась о дяде, который в нее не верил. А что же ее отец? Знала ли она его? Или он сбежал, как и мой? Ее так легко было окрестить разлучницей, очередной Джорджианой Милдмей. Но у нас могло быть гораздо больше общего, чем я думала.

– Наверное, это хорошо, что у тебя появилось некоторое время на отдых, – сказала я, составляя стопкой пустые тарелки. – Я знаю, что ты не любишь отдыхать, но мне кажется, что ты стала не очень хорошо себя чувствовать с тех пор, как получила в подарок те часы.

Это слово возымело на нее странный эффект. Появились непонятные мне скованность и резкость.

– Да, святая реликвия Юджина. Ты ведь принесешь их мне?

Я замерла в нерешительности.

– А где они?

– В верхнем ящике, под сорочками. Пришлось упрятать их туда прошлой ночью. Их тиканье не давало мне спать.

Я с опаской открыла ящик, будто оттуда на меня мог кто‑то выпрыгнуть. В действительности часы лежали на стопке сорочек. Ткань под ними была запятнана мелким темным порошком, напоминавшим нагар.

Мне не хотелось дотрагиваться до предмета, некогда щедро омытого кровью Сайласа, и потому я отнесла их Лилит, взяв кончиками пальцев. Лилит жадно в них вцепилась.

Эвридика заскулила и отскочила от кровати.

– О, Мельпомена, я ведь тебя подвожу, да? – Большой палец Лилит гладил гравировку. На миг в лице актрисы отразилось ужасное отчаяние, напомнившее трагедийную маску. – Они поставили на роль леди М Клементину вместо меня? Как она справляется? В газетах об этом нет ни строчки.

Я облизнула губы. Бедная Клементина. На нее начали сильно давить, будто она не проявляла достаточной добросовестности.

– Думаю, сам факт, что журналисты о ней не упомянули, говорит сам за себя. Она… не леди Макбет.

– Ха! Эта блондинка.

– Я надела на нее парик. И подколола все твои костюмы, чтобы она не наступала на подолы. Но играет она иначе. Она не убийственная честолюбивая королева, она… сентиментальна.

Зажав зубами сигару, Лилит скомкала газету.

– Но и разгромной критики она избежала. Меня же не оставляли в покое, даже когда я была при смерти.

– Но твои поклонники тебе верны. Я видела, сколько они приносили цветов.

– Они забудут меня уже через неделю. – Лилит скатала из газетного листа шарик и кинула его. Эвридика бросилась за ним. – Тебе ведь этого не понять? Ты ведь слишком… любима. – Последнее слово было сказано тихим низким голосом, как сыгранная на фортепьяно нота.

Это было так. Дома меня ждали те, кто любил независимо ни от чего. Там было мое место. Этого чувства не смогли бы заменить никакие аплодисменты. А кто был у Лилит? Был, конечно же, шеф… Но даже он прятал ее здесь и перед всеми отрицал их отношения.

– Это невезение. Сайлас сказал мне, что «Макбет» – проклятая пьеса. Я ему не поверила. А теперь уже начинаю верить.

Лилит вздохнула.

– Бедный старый Сайлас. Никому не пожелаешь такой смерти, правда? Но он сам навлек на себя проклятье. Такому суеверному должно было хватить ума не трогать мои часы. Надо ж было додуматься мешать работе Мельпомены! Полагаю, он хотел, чтобы она благоволила Энтони…

– Сайлас упал, – упрямо сказала я. – Произошел несчастный случай.

– Так ли это?

Сигара Лилит медленно тлела. Она затушила ее о прикроватный столик, не обращая внимания на оставшуюся отметину. Я приоткрыла окно, чтобы выпустить дым. Повернувшись обратно, я увидела, что Лилит держит часы в сложенных чашечкой ладонях. И теперь, когда в комнате стало тихо, мне было слышно их непрестанное тиканье.

– Это должен быть несчастный случай. Потому что если это не так, то остается только убийство: Сайласа кто‑то толкнул. Но кому это нужно? В костюмерной или на декорациях никого не обнаружили.

– Никого, кого можно увидеть глазом, – мрачно произнесла Лилит. Она склонила голову набок. – Знаешь, я ведь ее слышу. Она со мной разговаривает. – Ее ресницы опустились; она будто напряженно вслушивалась. – Каждую ночь я лежу здесь, и у меня в голове снова и снова звучат строки. Как будто… леди Макбет хочет жить. Но не может, пока я сижу здесь. – Лилит открыла глаза и заметила выражение моего лица. – Вот, теперь ты видишь, как все обстоит. Я должна вернуться к работе. Я совсем сойду с ума, если Хью не пустит меня на сцену.

От часов словно исходило чье‑то живое присутствие, и в тишине билось их сердце.

– Тебе надо от них избавиться, – неожиданно сказала я. – Эти часы не принесут тебе ничего хорошего. Я видела, как Юджин Гривз сжимал их в руке, захлебываясь собственной кровью. Сайлас разбился насмерть, держа их.

Лилит захлопнула крышку часов и прижала их к груди.

– Я не могу. Они для меня слишком много значат.

– Неужели тебе совсем не страшно? Я думала, что вы, актеры, верите в злой рок. Ты не боишься, что с тобой что‑нибудь случится?

Взгляд ее серых глаз скользнул по мне.

– Со мной уже случилось кое-что плохое, Китти. Но в этом виновата не Мельпомена. А вы с миссис Дайер. – Ее лицо исказилось от неприязни. – Проклятая Сильвия. Она ведет себя глупо и отчаянно из-за часов Юджина, как вела из-за него самого. И как после этого можно удивляться, что Хью ищет утешения на стороне? Что он выбрал женщину, которая отказалась от Юджина и решила самостоятельно завоевать себе доброе имя?

Я закусила губу. Она была вправе злиться на нас, но это все же не оправдывало ее прелюбодеяние.

– Ты рассказала шефу о своих подозрениях? Что причиной твоего обморока стала его жена.

Она покачала головой.

– Какой от этого толк? Он от нее зависит. К тому же мне не нужно, чтобы Хью боролся за меня. Теперь у меня есть Мельпомена.

У шефа был определенно странный вкус в выборе женщин. Обе они, как жена, так и любовница, были по-своему помешанными.

– Ты знаешь, – попыталась переубедить Лилит я, – возможно, что все эти нашептывания – результат инфекции. То, что ты слышишь всякое разное. Ты великая актриса, Лилит, но эта Мельпомена, которую ты слышишь… она только у тебя в голове.

Мне хотелось верить в это; и я убедила себя в том, что верю. Но Лилит посмотрела на меня со снисходительным сожалением, и где‑то в глубине моей души, ровно, будто тиканье часов, забился страх.

Глава 17

Это было наше первое Рождество без Грега. Никто из нас не ждал, что оно будет особенно веселым. Место Грега мы заполнили всевозможными безделушками и предметами роскоши, которые только позволяло купить мое жалованье. Нам не пришлось выбирать между говядиной или гусем; у нас было и то и другое, а еще сливовый пудинг величиной с голову Берти. Филип чуть не сломал себе зуб о попавшийся ему шестипенсовик, запеченный внутри на счастье.

Я купила ему первую хорошую кепку. На фабрике он изготавливал шляпы-котелки для джентльменов и заслуживал иметь собственный красивый головной убор. Доркас я подарила пару ботильонов и ткань на новое платье. Берти получил хлопушки, которые хотел взорвать прямо дома, мятные леденцы и гуттаперчевую голову. О ней я пожалела. Когда он ее стиснул, нос и рот головы исказились, напомнив мне предсмертные муки Юджина Гривза.

Миссис Дайер прислала мне в подарок чашки с блюдцами.

– Чтобы приглашать своих соседей, – объяснила я остальным. – Когда переедем на новое место. Она говорит, что нашла для нас просто идеальный дом.

Я уже настороженно относилась к суждениям миссис Дайер, но тогда еще была счастлива. Мне было тепло у печки и весело от вина. Мы играли, ели хрустящие печенья «Ватерлоо», пели рождественские песенки, а наш стол украшали веточки остролиста. Улыбки на столь любимых лицах родных принесли удовлетворение, какого мне еще не доводилось испытывать раньше. Это того стоило, решила я. Все это чувство вины, все это шпионство; взбалмошность миссис Дайер и нашептывания Мельпомены… За счастье родных любая цена хороша.

Моя уверенность в этом начала таять после Нового года, когда за нами прибыла карета миссис Дайер и повезла нас по маршруту, показавшемуся мне знакомым, – по улицам, где я ходила только недавно. Я убеждала себя, что ошибаюсь. С неба размеренно падал дождь, барабаня по крыше и застилая окна туманом и каплями. Должно быть, я ошибалась.

Но нет. Появились знакомые голые деревья, здания из красного кирпича и крылечки. Мы приехали в Сент-Джонс-Вуд.

Я в изумлении повернулась к миссис Дайер.

– Но это ведь…

– Рядом с особняком Лилит, да. – Она просияла широченной улыбкой от уха до уха. – Если Хью может позволить себе устроить здесь свою протеже, почему я не могу сделать то же для своей?

Экипаж будто уменьшился в размерах, сжавшись вокруг меня. С какой стороны ни посмотри, это было не проявлением доброты, а очередным заданием.

– Возможно… возможно, мне лучше самой найти, где жить. Где‑нибудь поближе к театру?

Миссис Дайер звонко рассмеялась.

– Мы проделали такой путь! Просто взгляни на дом. Обещаю – ты не пожалеешь.

Она присылала мне подробное описание, но это было ничто по сравнению с возможностью увидеть дом своими глазами. Комнаты без мебели с чисто выметенными полами, казалось, были выстроены для какого‑то великана. Места было достаточно для всех нас. Места, где можно было вырасти и стать теми, кем нам всегда хотелось быть. Стены с потолка до декоративной планки на уровне пояса были одеты в обои с цветочным узором. Ниже белели деревянные панели. Ковров нигде не было, но несмотря на это, в тот январский день в доме не чувствовалось холода. На нижнем этаже располагалась кухня, комната горничной и гостиная такого размера, что там поместились бы сразу и диван, и обеденный стол. Пологие ступеньки вели на второй этаж.

– Я полагаю, юный Альберт теперь уже сможет их преодолеть, – сказала миссис Дайер. – Легкая нагрузка пойдет даже на пользу. Тут есть красивые прочные перила, за которые он может держаться.

Наверху было две комнаты и уборная с настоящим сливным унитазом. Я выглянула из окна, и моему взору открылся совсем непривычный вид.

– Мы не можем позволить себе арендовать такой дом. Сумма, которую вы назвали, не может быть правдой.

Миссис Дайер жеманно улыбнулась.

– Возможно, тут пришлось немного вмешаться мне. Хозяину дома было трудно торговаться с дамой. Его галантность взяла над ним верх.

Почему дом оказался таким красивым?

Снаружи на тротуаре плясали капли дождя. Если бы я высунулась в окно, то смогла бы увидеть дом Лилит.

– Вы хотите, чтобы я постоянно подглядывала за Лилит, – с тоской произнесла я. – Стала шпионкой по соседству.

Миссис Дайер постучала пальцем по своим алым губам.

– Я надеялась вынудить ее уйти из-за слабого здоровья, но Хью разогнал кошек…

Я вздохнула. Мне придется ей сказать.

– Она знает, мадам. Лилит знает о том, что мы сделали. Не знаю, будет ли теперь вам от меня какой‑нибудь прок. Она больше не станет доверять мне.

Миссис Дайер сцепила руки и принялась теребить обручальное кольцо под перчаткой.

– Что ж, это прискорбно. Но она ничего не сможет доказать. А если ты будешь жить здесь, станешь заходить к ней время от времени, может, она поверит, что ты изменилась и стала ее союзницей?

Я ненадолго закрыла глаза. Мне нравился этот дом. Мне нравилось будущее, до которого оставалось рукой подать и где мне больше не приходилось бы спать в кресле, мальчики могли бы играть на траве, а Грегори никогда не смог бы нас отыскать.

– Но… зачем, миссис Дайер?

– Посмотрим. Я послала тебе следующую пьесу, но у тебя, наверное, еще не было времени ее прочесть. Там будет отличная возможность что‑нибудь подпортить, никак не связанная с костюмами. В какой‑то момент герцогиня ест абрикос из корзины.

Я ошеломленно уставилась на нее. Она постепенно теряла контроль над собой.

– Вы же не хотите сказать… мы не можем ее отравить!

Она взмахнула рукой.

– Нет, конечно, не отравим. Какого же ты обо мне мнения? Но какой‑нибудь понос… устроить можно.

Я представила себе, как Лилит рвет и ее кишечник опорожняется прямо на сцене. Что об этом напишут газеты?

– Нет-нет! Это слишком рискованно! Мы уже достаточно ей насолили. Представьте себе, что мы неправильно рассчитаем дозу? Лилит может умереть!

Губы миссис Дайер дрогнули, как случалось нередко. Но тогда мне впервые стало ясно, что это было следствием не столько нервной дрожи, сколько некоего голода. Она жаждала именно смерти Лилит.

– Да, – хрипло произнесла она. – Да, ты, пожалуй, права. Если бы произошел несчастный случай… это запятнало бы наши души.

Миссис Дайер пересмотрела Шекспира. Ее наигранность всегда казалась мне забавной, но теперь это переходило всякие границы. Кем она себя возомнила? Леди Макбет?

Однако она сделала много добра. Ведь эта же пылкая натура изменила жизнь Берти и предлагала мне этот самый дом. Она смогла бы вновь меня переубедить.

– Миссис Дайер, – сказала я как можно мягче, – поверьте, я понимаю, почему вам хочется возмездия. Но Лилит не ведьма. Не позволяйте ненависти к ней навредить вам. У вас доброе сердце: только посмотрите, какую помощь вы оказали мне! Не позволяйте предательству вашего мужа превратить вас в того, кем вы не являетесь. Не мне вам советовать, но я думаю… что ж, я думаю, вам пора поговорить обо всем с шефом.

Она вдруг показалась мне очень слабой.

– Но что я ему скажу? Что он посмеялся над нашим браком? И мне стало ясно, что его сердце и даже его расположение принадлежат не мне? Если я произнесу эти слова ему в лицо… мне снова придется мириться с унижением.

– Я знаю. Это ужасно. Вы заслуживаете лучшего отношения, миссис Дайер. Но нельзя продолжать притворяться. Ваш брак не пьеса. Вы не можете поставить Лилит на роль ведьмы и надеяться на то, что она волшебным образом растает в облаке дыма.

На ее ресницах дрожали слезы.

– Ты очень мудра для своих лет. Но тебе неведомо, каково это иметь мужа, ребенка… – Она вздохнула. – Силы не равны, Дженнифер. Не в моей власти что‑то изменить. Хью меня переубедит, несмотря на мою рассудительность. У него всегда это получается. Он убедит меня в том, что Лилит должна остаться ради блага театра, и я уступлю, потому что люблю его, потому что хочу ему верить, потому что у меня больше никого нет. Я все это вижу, будто оно написано в сценарии.

– Но никакого сценария нет! Вы можете уговорить его стать лучше. А что до Лилит… – Я шаркнула мыском ботинка по девственно чистому полу. Даже теперь она наверняка разговаривает со своими любимыми часами. – Вам не нужно устраивать так, чтобы она заболела. Она и так уже не в себе. Талантливая актриса, но рано или поздно… не уверена, что она сдюжит такую жизнь. Вспыхнет и сгорит, как спичка.

– Ты правда так думаешь?

– Да. Есть такое выражение. Я не знаю, говорите ли вы так в приличном обществе. «Дай мужику веревки в достатке, он и повесится».

Миссис Дайер утерла слезы. Глаза ее блестели, как листья после дождя.

– Мне нравится это выражение. Очень нравится.

Я отошла от окна с тяжелым сердцем.

– Так что лучше мне не шпионить за Лилит и поселиться где‑нибудь в другом месте. В доме поменьше.

– Ах, нет! Дом ты должна оставить. Это будет очень хорошо для всей вашей семьи. Я уже договорилась о сделке.

– Но я не буду заниматься тем, чем вы хотите. Для вас в том нет никакой выгоды.

Она подошла ко мне и положила руку мне на плечо.

– Ты будешь счастлива. Именно этого я и хочу. И никому не повредит, если за Лилит кто‑нибудь приглядит, даже если никаких дальнейших действий против нее предпринято не будет. У меня есть собственное выражение: предупрежден – значит, вооружен. Пожалуйста. Скажи, что останешься жить здесь и смотреть. Просто смотреть. Это все, чего я прошу.

Мне очень хотелось снова довериться ей. Мне очень хотелось остаться в этом доме. В глубине души я была столь же сентиментальна и обманывала себя не меньше, чем миссис Дайер. Ведь мне хотелось, чтобы она оказалась доброй благодетельницей из сказки, моей феей-крестной. Я хотела, чтобы у моей сказки был счастливый конец.

– Если вы уверены, мадам…

– Я уверена. – Она потрепала меня по плечу. Мне стало неловко, будто я была ее питомцем. – Держись меня, Дженнифер. Ты получишь все, чего заслуживаешь.

* * *

После того, как улеглась связанная с переездом неразбериха, а мы осмотрелись на новом месте, с визгом и смехом побегали по комнатам, радуясь своему везению, разобрали коробки с вещами и пригласили кое-кого из новых соседей на чай, я решила навестить Лилит.

Возможно, она и не заслуживала моего внимания. Но мой визит был связан с нашей работой. Я прочла «Герцогиню Амальфи», и мне ужасно хотелось обсудить пьесу с неравнодушным человеком. Как по мне, так эта пьеса у Шекспира была лучше остальных. Героиня была игривой, доброй, смелой и благородной. Мне не терпелось одеть ее.

Дверь открыла поденщица. Мне было достаточно одного взгляда на ее ссутуленные плечи, грубые от работы руки и суетливую манеру держаться, чтобы утвердиться в правильности принятого когда‑то решения. Если бы я отказалась сотрудничать с миссис Дайер, то стала бы такой же: человеком, убирающим эти дома за плату, а не живущим в одном из них.

– Мадам в гостиной, – устало проговорила женщина. – Мне не платят за то, чтобы я докладывала о посетителях.

Я услышала лай Эвридики.

– И хорошо. Она не успеет меня выгнать.

В тот день Лилит была хотя бы одета, только волосы свисали черной сальной пеленой по одной стороне лица. Она читала на диване, подогнув под себя ноги.

Мне тут же стало ясно, почему была так раздосадована поденщица. Повсюду валялись книги, громоздились чайные чашки, ковер покрывали крошки, а на стенах виднелись отпечатки лап. Быстро увядшие цветы так никто и не убрал. У окна жужжала муха, пытаясь выбраться наружу. У камина не было ни ограждения, ни экрана, а на мебели – чехлов для защиты от сажи.

Лилит рассеянно посмотрела на меня.

– Ой. Я не ожидала увидеть тебя снова.

Я решила, что лучше быть откровенной.

– Теперь я живу здесь. Совсем рядом, на этой же улице.

Она захлопнула книгу.

– Она устроила тебя сюда следить за мной?

– Да, – живо согласилась я, убрала со стула газету и села. – Однако я не собираюсь этим заниматься.

Лилит некоторое время смотрела на меня, и в ее лице с крупными чертами отразилось недоверие.

– И ты думаешь, я этому поверю? После всего, что ты уже сделала?

– Ни ты, ни я не можем себе позволить жить в районе Сент-Джонс-Вуд. Мистер Дайер платит за твой дом, миссис Дайер – за мой. Ради этого мы обе поступились некоторыми нормами морали, так ведь?

– И кто же мы? Соучастницы преступления?

– Нет. Но мы вполне можем быть соседками. – Я вытащила из сумочки маленький альбом. – Я хотела поговорить с тобой о «Герцогине Амальфи». У меня уже есть, что показать миссис Неттлз.

Она тут же проявила куда больший интерес.

– Так ты ее читала? И как тебе герцогиня?

– Она прекрасна. Совсем не то, что леди Макбет! У нее доброе сердце, есть чувство юмора и сильная воля. Мне по душе, что она умирает, разрушив грешные замыслы своих братьев. – Я подняла бровь. – Как ты уже знаешь, эта тема мне близка.

Тут она засмеялась, встала с дивана и принялась расхаживать по комнате, будто ее ноги истосковались по полу.

– Теперь ты видишь красоту трагедии? Она так многогранна. Не все лишь только гибель и мрак, но еще и благородство, честь и сотня прочих качеств. Ты можешь посмеяться над комедией, но тут же ее забудешь. Трагедия цепляет. Она проникает тебе прямо в душу. И эти чувства остаются с тобой навсегда.

«Доктора Фауста» я ни за что не забуду, это уж точно. Я положила альбом на колени.

– Иди посмотри. Я пытаюсь передать ее тяжелую судьбу. Одежда должна показывать, что ее душили и подавляли, но в ней должны быть заметны проблески нерушимой красоты.

Я показала ей образцы блестящего шелка с нашитой поверх марлей, прикрывающей блеск. Наброски шикарного сатинового платья цвета шампанского и вязаной накидки, создававшей впечатление, что герцогиня поймана в золотую сеть. Полли рассказала мне про ткань, которую можно было выстирать и в мокром виде связать веревкой, чтобы она стала мятой и жатой. Я не могла вспомнить ее названия и просто нарисовала платье из этого материала на женщине без лица, но с темными волосами Лилит.

– Они восхитительны! – с восторгом проговорила Лилит. – У меня есть одна идея – пришла ко мне ночью. Сейчас покажу. Где у тебя карандаши?

Я не взяла их с собой, но она нашла свой, выхватила у меня альбом и открыла его в конце.

– Вот так, с облегающим корсажем. Высокий воротник и манжеты, похожие на кандалы. Но рукава пышные, видишь? – Она так неистово черкала карандашом, что порвала страницу.

Я встала и аккуратно забрала у нее альбом. Поведение Лилит несколько испугало меня, но ее энергия была заточена внутри и не могла быть направлена на то, ради чего она жила.

– Хорошо. Опиши мне цвета.

Она подняла палец, прося немного подождать. Пока она рылась за диванными подушками, я заметила бегущего по камину паучка.

Лилит достала часы Мельпомены.

Открыв крышку, она посмотрела на стрелки и кивнула, будто они ей что‑то сказали.

– Королевские оттенки. Какой‑нибудь темно-фиолетовый, ярко-голубой. Красный, как мантия кардинала, – цвет мучеников.

Я со вздохом закрыла альбом.

– Я думаю, возвращение в театр пойдет тебе на пользу. Отдашься новой роли, чуть менее… безумной, чем леди Макбет.

– Я расскажу тебе о чуде, хотя, как ни прискорбно, я не сошла с ума. Мне чудится, что небеса расплавленною стали медью, земля – пылающею серой, но все ж я не сошла с ума.

– Ты уже выучила слова.

– Конечно. Чем мне еще заниматься? – Она взглянула на меня. – Что там слышно об Энтони? Он будет моим близнецом, моим Фердинандом? Прикажет убить меня и позволит чувству вины превратить себя в волка?

– Я точно не знаю, – сказала я, засовывая альбом обратно в сумку. – Пьеса мрачноватая. Возможно, у него не будет сил после Сайласа.

– Прекрасная отговорка, чтобы отказаться от роли. Мне жаль его, но нужно ведь делом заниматься. Нельзя постоянно пренебрегать музой.

Я закатила глаза.

– Ты только и говоришь что о музе. – Мои намерения были благими, но все снова возвращалось к обычному состоянию. Пока мое терпение не лопнуло, я постараюсь, хотя бы попробую ее понять. – Что тебя так захватывает в Мельпомене? Я не читала мифов. Она тоже какая‑то замечательная героиня, вроде герцогини?

– Юджин раньше рассказывал мне, – ответила Лилит, водя указательным пальцем по обрамлявшим часы жемчужинам, – дикие истории о том, как он очаровал ее и сманил с горы Геликон к себе. У меня есть книги. Посиди почитай со мной. – Она потянулась за колокольчиком, но потом заметила рядом с ним стопки грязных чашек. На верхней уже начала разрастаться плесень. – Ой, боже. Лучше не будем просить служанку принести чай. Как тебе абсент?

Я подумала, что Лилит шутит, но она встала на колени возле дивана и извлекла из-за него ярко-зеленую бутылку. Вытащив зубами пробку, она налила мне.

– Хотя бы немножко, если ты к такому не привыкла, – сказала она, не вынимая пробки изо рта. – Просто валит с ног.

Я из вежливости пригубила напиток и едва не задохнулась. Алкоголь оказался крепким, с травяным ароматом и вкусом солодкового корня. Лилит выплюнула пробку и широко мне улыбнулась.

– Сразу проснулась?

Я, сама того не ожидая, усмехнулась. По крайней мере с Лилит никогда не бывало скучно. Я села на диван и сделала еще глоток. Мне понравилось, но больше рисковать не хотелось.

Достав с полки два тома, она села рядом и дала одну книгу мне.

– Тебе греческие мифы, а мне «Жизнь миссис Сиддонс» Кэмпбелла.

Мое внимание переключилось с Лилит на бутылку абсента.

– Я начинаю думать, что ты слышишь не шепот Мельпомены; это, скорее, зеленая фея.

Лилит презрительно фыркнула и открыла книгу.

Это было так странно, сидеть и читать вместе, так приятно, особенно учитывая, что всего несколько недель назад я чуть ее не убила. Возможно, Лилит только терпела меня в силу своего одиночества, а я терпела ее из чувства вины. И все же, пусть даже все это было притворством, провести день таким образом было мило. Эвридика легла у наших ног и согревала их, огонь пылал ярко, а от книги было не оторваться. Единственное неудобство доставляли часы Лилит, прерывавшие течение мыслей своим тиканьем.

Если к Лилит я начала чувствовать некоторую близость, то Мельпомена по-прежнему была от меня далека. Для меня она оставалась загадочной фигурой, постоянно скрывающейся под маской. В книге говорилось, что раньше, до того, как ее начали связывать с трагедией, она была музой песни и танца; мне было непонятно, как такое вообще могло быть. Я никогда не слышала, чтобы кто‑то из богов или святых покровителей решил сменить что‑то одно на другое.

Я на короткое время оторвала взгляд от страницы и посмотрела на выгравированную на часах Лилит фигуру Мельпомены. Почему она держит палицу? Как только я об этом подумала, эта дубинка по форме показалась мне подозрительно похожей на порез на руке Лилит.

– Не надо на меня так таращиться. Это неприятно.

Я снова вернулась к чтению. Автор писал, что Мельпомена зачаровывает души своих слушателей. Это очень походило на правду, если судить по Лилит. Также там была история о том, как Мельпомена родила детей от речного божества, произведя на свет существ, полуженщин-полуптиц, которых называли сиренами. Они тоже пели, но с другой целью. Сирены не рассказывали историй – они приманивали и убивали мореплавателей.

Тиканье часов становилось громче. Я пролистала несколько страниц вперед.

«Поэт Тамирид решил посоревноваться с музами, за что лишился зрения… Царь Пиреней попытался подчинить их своей воле, но музы завели его на башню, с которой он упал и разбился…»

Я закрыла книгу. Я попыталась, но не нашла в ней вдохновения, а только лишь страдания и кровь. С меня было довольно.

– Мне пора, – сказала я, поднимаясь с дивана.

Лилит подняла на меня взгляд. На ее лице мелькнула тень грусти и сожаления, чего я никогда не замечала у нее раньше.

– Приходи как‑нибудь еще. Если собираешься шпионить, то можешь делать это и с моего дивана.

Я улыбнулась шутке, однако заподозрила, что она сказала это только ради того, чтобы скрыть печаль.

Неужели она в самом деле так отчаянно нуждалась в друге?

Глава 18

Первое, что я увидела, зайдя в бутафорскую, был труп. Его запястья сковывали наручники. Одна кисть отсутствовала. Вместо нее торчал кровавый обрубок. Голова поникла, и лицо скрывали слипшиеся от крови волосы. Мой полный отвращения взгляд переместился ниже, на тело, а потом к коленям, где вповалку лежали трое детей. Девочка умерла, обхватив руками его ногу. Мальчик распростерся на полу. Ему перерезали горло, когда он пытался защитить прижатого к груди младенца.

– Они потрудились на славу, правда? – Голос Оскара заставил меня подскочить на месте. – Смотрится, как настоящее. Неудивительно, что герцогиня принимает за чистую монету.

Я, конечно же, видела сценические ремарки, когда читала пьесу: «Тут за перекладиной обнаруживаются восковые фигуры Антонио и его детей, на вид мертвых». Это была одна из дьявольских уловок Фердинанда, устроенных ради того, чтобы свести героиню с ума. Сначала он давал ей восковую руку ее мужа с обручальным кольцом на пальце, затем притворялся, что убил всю семью. Тогда эти подробности не всколыхнули моего воображения. Теперь же, после того как я увидела сцену воочию, мое воодушевление по отношению к пьесе претерпело резкую перемену.

– Похож на Энтони Фроста. Это он играет Антонио?

Оскар кивнул. Ему на лоб упала прядь каштановых волос.

– На этот счет произошла небольшая заминка. Шеф утвердил его на роль Фердинанда, а он наотрез отказался. Ему хотелось сыграть положительного героя для разнообразия.

Лилит бы расстроилась. Обычно я поддерживала Энтони, но, увидев эту бутафорию, выбора его не одобрила. Мне было больно видеть его мертвым и обезображенным, пусть даже в виде восковой фигуры.

– Бедный Энтони. Я полагаю, эта роль для него будет легче. Кардиналом он быть не захотел?

– Он вообще не захотел быть злым братом. – Рот Оскара скривился от видимого неприятия. – Раз уж заговорили о братьях, Грег больше вас не беспокоил?

– Мы переехали, – решительно ответила я. – Теперь ему нас не найти. Если только он заявится сюда, но, мне кажется, это маловероятно, верно?

Оскар потер лоб в том месте, где еще слабо проступали следы синяка.

– Я уж и не знаю, чего от него теперь можно ожидать. Я забеспокоился, что он снова к вам пристанет ближе к Рождеству. Прощение и все прочее.

– И получил бы от ворот поворот. Меня так просто не проймешь.

Взгляд карих глаз Оскара потеплел от отразившегося в них расположения.

– Нет. Но вы добрая. Знаете, вы умеете быть твердой и доброй одновременно.

В этом комплименте не было ничего необычного, но я сконфузилась, как если бы он, подобно шефу, излил на меня поток похвалы и назвал выдающимся человеком. Я не знала, куда спрятать взгляд.

– Я тут немного покопался, – сказал Оскар, – и разузнал, что Грег с Джорджианой замышляли там, за океаном. Я выяснил, что заставило их в такой спешке прыгнуть на пароход и вернуться.

– И что же?

– Джорджи приобрела себе репутацию в Нью-Йорке. Она стравливала актеров между собой, постоянно чего‑то требовала, а когда занавес поднялся… она не смогла сыграть. Публике такого не надо. – У Оскара снова появилась эта горькая ухмылка. – Я всегда ей говорил, что ей больше подходит водевиль, песня, танец и легкая комедия. К этому у нее есть способности. Но она меня никогда не слушала.

– Артистическая натура, – сухо сказала я. – Вам посчастливилось легко отделаться. Представьте себе, что бы с вами стало, успей вы открыть собственный театр с такой примадонной.

Он добродушно хмыкнул. От этого я ощутила какое‑то внутреннее возбуждение, одновременно непривычное и приятное.

– Ох, я тоже в какой‑то момент был не лучше. Соблазнился ее мечтами. – Лицо Оскара посерьезнело. – Но вы правы. Я легко отделался. Грег приобрел на свою голову ворох проблем, и вам надо его остерегаться.

Я все еще тревожилась насчет брата, – выработанная за долгие годы привычка разделять его чувства.

– Что вы хотите сказать?

– Пристрастия Джорджи дорого обходятся. Он уже пошел на кражу ради того, чтобы удовлетворить ее желания, а теперь, похоже, еще и начал играть на деньги.

Я была вынуждена рассказать Филдингам о своих подозрениях относительно того, что их драгоценности взял Грегори. Его возвращение в Англию могло обернуться для него бедой в том случае, если они решат довести дело до суда. По счастью, Филдинги были слишком богаты и важны, чтобы обращать внимание на перемещения маленьких людей, вроде нас. Но азартные игры – это уже другое дело.

– В Америке за ними остались долги, – продолжал Оскар. – Если кредиторы найдут их здесь… Грег будет рассчитывать, что вы его выручите.

– Пусть идут на все четыре стороны! – в ярости воскликнула я.

– И правильно.

Я рассуждала смело, однако сердцу своему не доверяла. Я уже смягчилась к Лилит. Смогу ли я послать к чертям собачьим члена своей семьи, пусть и заслуженно?

Мы с Оскаром отвернулись от кровавого зрелища, представлявшего смерть Антонио, и двинулись к двери. Бутафорская походила на музей прошлой жизни «Меркурия». Книги, подсвечники, четки и маски рядами стояли на полках, а экспонаты покрупнее, вроде оружия, примостились вдоль стен.

Некоторые полки провисли, и составленное на них покосилось. Клинки, задействованные в «Макбете», покрылись коричневыми пятнами, деревянный щит Макбета треснул.

– Оскар, – неуверенно начала я. – Мне кажется или «Меркурий» действительно лишился блеска?

Оскар, хмурясь, оглядел шкафы.

– Сомневаюсь, что здесь убирали, пока мы были закрыты.

– Но дело не только в этом, – не уступала я. – Даже декорации, над которыми вы работаете сейчас. Цветам как будто не хватает яркости.

– Холодный зимний свет, – согласился Оскар. – Подождите, пока к ним подведут газ. Они сразу потеплеют, вот увидите.

Я вспомнила вечер в театре Юджина Гривза, каким тусклым он показался мне, несмотря на живо разворачивающееся на сцене действо. Возможно, все театры постепенно стареют.

Попрощавшись с Оскаром у лестницы, я направилась в сторону гримерных. Мне не нравилось ходить по коридорам без сопровождения кошек. Их присутствие успокаивало; даже несмотря на то, что они редко попадались мне на глаза, я все же чувствовала, что они незримо за мной наблюдают. Теперь в коридорах стало как будто холоднее. За стенами слышалась чья‑то возня. И, судя по звукам, это был кто‑то покрупнее мыши.

Ко мне с другого конца коридора вприпрыжку подбежал Энтони. Вид его был ужасен. Когда‑то у него была аккуратная козлиная бородка, подчеркивающая черты его точеного подбородка, но теперь она топорщилась во все стороны. Вокруг глаз виднелись такие синяки, что казалось, ему подкрасили глаза фиолетовым и охрой для роли злодея. Ничего страшного, что он выбрал второстепенную роль; судя по его виду, его вообще не должно было здесь быть.

– Мисс Уилкокс! Вы‑то мне и нужны. – Он подбежал ко мне с вытянутыми в умоляющем жесте руками. – Вы мне поможете. Вы должны. Уберите ее от меня!

– Мистер Фрост, что произошло? Я, конечно же, вам помогу всем, чем смогу. Только успокойтесь. Чего вам нужно?

– Мне нужно… Мне нужно… – Он ударил себя ладонью по лбу. – Мне нужно, чтобы эта неугомонная женщина оставила меня в покое. Она не дает мне проходу! Она не понимает, как сильно меня мучает. – Лицо его помрачнело. – А возможно, и понимает. И, может быть, делает это нарочно. Для нее кончина Сайласа ничего не стоит. Ничего!

Мне не подобало успокаивать его прикосновениями или объятиями, хотя очень хотелось. Он напоминал мне ищущего защиты ребенка.

– Я поговорю с Лилит. Мне очень жаль, что она не проявила должного участия. Она вся сосредоточена на этой пьесе и ужасно хочет видеть вас в роли Фердинанда.

– Нет никакой надобности сообщать мне об этом! Я только это от нее и слышу, снова и снова, просто жуткая гарпия! Что я не должен противиться воле музы. Что я расстраиваю Мельпомену. Она либо сама закончит в Бедламе, либо отправит туда меня.

– Я попрошу ее прекратить, – заверила я его.

– Какая ей разница, кого я играю? Никто из нас тут не нужен. Хоть обезьян поставь на наши роли, публике будет все равно, коль скоро здесь есть она.

– Не надо так говорить, мистер Фрост, пожалуйста. Что бы на это сказал Сайлас? Он верил в вас и ваш талант больше, чем во что‑либо. Если бы вы отступились, то разбили бы ему сердце.

Энтони сжал губы. Конечно, он не смог бы произнести этого. Ему и не нужно было говорить это вслух: его собственное сердце было уже разбито.

– Не обращайте внимания на Лилит, – подбодрила я его. – Не нужна вам ее муза. У вас есть своя. Сделайте это ради Сайласа.

Он усиленно заморгал, стараясь сдержать слезы.

– Вы правда думаете, ему хотелось бы, чтобы я продолжал работать и без него?

– Даже больше. Ему хотелось бы, чтобы вы блистали, затмевая Лилит!

Морщины у него на лбу разгладились. Он не то чтобы расслабился. Но все его мускулы как будто обмякли.

– Точно. Вы правы, мисс Уилкокс. Точно.

– И вы на это способны, – настаивала я. – Помните премьеру «шотландской пьесы», когда вы стали звездой?

– Да, да, – забормотал Энтони, вдруг исполнившись странного возбуждения. – Так я и сделаю: переиграю всех. Спасибо, мисс Уилкокс. Спасибо.

Не успела я ответить ему «пожалуйста», как он с новой энергией зашагал прочь.

Глава 19

При помощи помады я укладывала темные волосы Лилит в длинные завитки, которые спадали с одного плеча подобно сделанным индийскими чернилами штрихам. Грим был по-девичьи легким, но я добавила мушку у краешка рта. Все‑таки герцогиня не была лишена кокетства.

Я отступила подальше: сидевшая возле туалетного столика женщина уже не напоминала Лилит. Не могу сказать, почемуэто меня так беспокоило – ведь в этом, несомненно, и состояла моя работа. Но меня охватывало замешательство оттого, что при взгляде на Лилит я видела совершенно другого человека.

– Помни, о чем я тебя просила, – напутствовала я.

– Хорошо обходиться с Энтони, – повторила она, как попугай. – Я не хотела обижать беднягу. Я стараюсь ему помочь. Он не сможет снова восхитить публику, если продолжит игнорировать инструкции Мельпомены.

– Тебе нужно поменьше размышлять о героях и мифологических личностях и побольше о людях из плоти и крови.

Лилит надула губы.

– И какая в этом радость?

Я занялась подготовкой следующего костюма: платья, перевязанного веревкой. Пока я сидела на диване, развязывая узлы, в гримерной воцарилась тишина. Мне хотелось, чтобы Лилит снова начала шепотом повторять слова своей роли, потому что все, что мне было слышно, это сводящее с ума тиканье ее часов.

Я попыталась заглушить его собственной болтовней.

– Говорят, сегодня полный зал. Хорошее предзнаменование для твоего возвращения, правда? Скоро журналистам придется явиться с повинной головой.

Лилит с наслаждением вздохнула.

– Мне так приятно вернуться. Больше нигде я не могу жить по-настоящему. Я делаю вид, но это только слабое подобие настоящей жизни. – Она заметила мою работу. – Что это ты с ним делаешь? Кошек к твоим услугам больше нет, но ты изобретательна. Вшей мне в парик? Фейерверк в карман?

– Я все делаю прямо перед тобой, так что ты сама все видишь.

– Я думаю, что вижу. А как же ловкость рук? Может, ты училась у иллюзиониста, почем мне знать. Миссис Дайер оплатила бы твое обучение.

Тут она не ошиблась.

– Чем я могу тебе навредить, – шуткой ответила я, – когда за тобой приглядывает всемогущая Мельпомена? Если она настолько могущественна, почему бы ей просто не…

Лампы погасли.

Безо всякого предупреждения, без шипения или мигания. Нас сию же секунду поглотила темнота. Эвридика издала жуткий вой.

Послышался хруст, словно трескался лед.

– Лилит! С тобой все хорошо?

Я ничего не видела. На меня давила густая тьма, словно чья‑то застившая глаза рука.

– Лилит!

Лампы снова вспыхнули в полную силу. Я сощурилась, ослепленная резкой вспышкой света. Лилит по-прежнему сидела возле туалетного столика. Зеркало на нем треснуло.

Я видела, как один осколок задрожал и сорвался, упав прямо на коробку с гримом и гребень.

– Осторожно, Лилит! Не порежься! – Бросив костюм, я вскочила на ноги и потянула ее к себе. – Отойди оттуда, это может произойти снова. – Туалетный столик был весь усыпан острыми осколками. На уборку уйдет целая вечность. – Клянусь, этот театр разваливается на куски.

Лилит провела ладонью по губам, размазав помаду, которую я нанесла ей с большим тщанием.

– Может, – произнесла она задумчиво. – У Юджина чуть весь театр не рухнул у него на глазах. Но такова цена.

– Цена за что?

Она улыбнулась.

– За потрясающий спектакль.

* * *

Уборка осколков заняла у меня очень много времени, и я дошла до своего обычного места за кулисами только ко второму акту. Я появилась как раз в тот момент, когда герцогиня пристально смотрела на Босолу, положив руку себе на выпуклость живота. Эту выпуклость я сделала при помощи набитого шерстью ситцевого мешочка и тесьмой привязала к телу Лилит.

– Абрикосы, мадам.

Мимо меня прошмыгнул мальчик, коснулся подковы и вышел на сцену. Его взгляд, как и у всех остальных, был прикован к Лилит. Он шел к ней будто в оцепенении, протягивая корзину.

Лилит с жадностью набросилась на абрикосы, сок потек у нее по подбородку, и публика одобрительно захихикала. У нее изумительно получалось изображать женщину в положении с безумным желанием съесть чего‑то особенного. Она резко перестала жевать и положила руку себе на грудь.

– Благодарю, Босола: их‑то мне и хотелось. Надеюсь, мне не станет дурно. – Лилит качнулась. – Неспелые плоды с моим желудком как‑то не в ладах. Сдается мне, они забродят! – Возможно, это было действие светового фильтра, но мне показалось, что ее лицо слегка позеленело.

– Я очень сожалею.

Лилит поморщилась – то должно было означать начало родовых схваток и скорое разрешение герцогини от тайного бремени.

– Огня в мои покои, – в отчаянии произнесла она. – Антонио, милый, боюсь, я погибаю.

Лилит, пошатываясь, ушла со сцены. Но что‑то было не так. Взволнованное выражение не сошло с ее лица. Она стремительно подбежала прямо ко мне.

– Лилит!

Ее трясло, и вся она была мокрой от пота.

– Тазик, – вскрикнула она. – Дай мне тазик. Меня сейчас вырвет.

Я наполовину несла ее за кулисы. По пути нам попался мужчина в военной форме с круглым шлемом на голове. Я сорвала с него шлем как раз вовремя. Лилит согнулась напополам и извергла содержимое своего желудка.

– Эй!

– Платье! – зашипела из-за моей спины миссис Неттлз. – Не дай ей замарать платье!

За кулисами было темно, лишь дежурные лампы тускло мерцали на трапе, но цвет вышедшей из Лилит жидкости был странным. Слишком темным.

Она еле держалась на ногах.

– Я вычищу ваш шлем, – пообещала я актеру. – Только… позвольте мне сначала помочь ей.

Лилит заковыляла прочь, увлекая меня за собой. Несмотря на ливший с нее пот, рука ее была мертвецки холодна. Я отогнала от себя неприятное воспоминание о том, как миссис Дайер стояла в моем новом доме и рассуждала о яде. Она бы не стала. Как бы она смогла без моей помощи?

Отойдя подальше от колышущегося занавеса, Лилит остановилась, навалившись на стену, и принялась ворочать языком во рту.

– Опять нехорошо?

Она разомкнула губы и сунула пальцы в рот. Достав их обратно, она показала мне зажатый кончиками пальцев зуб.

– Боже всемогущий! – вскричала я.

Лилит рассматривала коренной зуб с испачканными чем‑то черным корнями.

– Хорошо хоть не передний, – пожала она плечами, будто ничего особенного не произошло. – Идем, мне надо переодеться к следующей сцене.

– Ты ведь не собираешься на сцену?

– Конечно, собираюсь, Китти. Я скорее умру, чем пропущу еще хоть один спектакль.

Мы шли, а в шлеме плескалась ее блевотина. Исходивший от нее гнилостный запах мог быть чем угодно, только не запахом абрикосов. Это была серная, трупная вонь, напоминавшая ту, что чувствовалась в гримерной.

Глава 20

В то воскресенье я сидела дома в нашей новой гостиной и при струившемся из окна слабом свете читала газеты. В каждой посвященной театру колонке объявлялось о триумфальном возвращении Лилит. Там говорилось, что она сияла и ослепляла в роли герцогини, и это было поистине так. Но у меня из головы также никак не выходил тот зуб.

Меня терзало ужасное чувство, что за болезненным состоянием Лилит стоит миссис Дайер, хотя слабительное, о котором она заикалась, никак не могло привести к выпадению зуба в считаные минуты. Лилит употребляла изрядное количество мятных конфет, однако ее улыбка всегда оставалась ровной и белой. Все это было странно. Так же как седые пряди у нее в волосах и периодические кровотечения из носа… Казалось, с ней происходит то же, что и с театром. Ее персонаж получался ярким и живым, а сама она таяла.

Я встряхнулась. Помимо того, что миссис Дайер и Лилит оказывали на меня каждая свое влияние, мой разум затуманивали всевозможные фантазии. Мне следовало сосредоточиться на важном: отзывах критиков и деньгах, которые пьеса принесет театру. Но в то время, как Лилит расхваливали, игра Энтони Фроста подвергалась осуждению. Критики жаловались на его Антонио с «мрачным лицом висельника» и аплодировали братьям за то, что они прервали его страдания. Об Энтони писали так, будто он был бесчувственен, как марионетка. Неужели они не понимали, что он человек со своими проблемами, о которых не всегда можно забыть ради работы? Никто не просил их приписывать ему вдохновенную игру, но они могли бы воздержаться и не упоминать о нем вовсе.

За окном захрустел гравий. Я оторвала взгляд от газеты, не испытывая особенного интереса, поскольку окно нашей гостиной выходило на улицу, где за день всегда проезжало изрядное количество экипажей. Но тут я обомлела. Возле нашего дома остановилась карета миссис Дайер.

Я и помыслить не могла, что она решит приехать ко мне сюда, где в такой близости стоит дом Лилит. Миссис Дайер прочла все эти отзывы критиков с совершенно иными чувствами. Если Лилит преуспевала несмотря на все тайные заговоры миссис Дайер, моя работодательница снова могла обратиться ко мне за помощью. И как бы я смогла ей отказать? Я жила в ее доме!

Я едва успела выйти в коридор, как по дому разнесся стук дверного молотка. Из кухни выглянула Доркас с разрумянившимися от готовки щеками и растрепанными волосами, совершенно не готовая к приему гостей.

– Это миссис Дайер, – шепнула я. Сестра в ужасе выпучила глаза и торопливо вытерла руки о фартук, а я тем временем открыла дверь.

За порогом стояла восковая кукла миссис Дайер. Идеальная бескровная копия. Остатки цвета виднелись только на ее накрашенных алым, как рана, губах. Рядом стояла Рейчел, прямая как палка и явно до смерти перепуганная.

– Дженнифер, – с отчаяньем в голосе заговорила миссис Дайер. – Дженнифер, мне нужно с тобой поговорить. – Тут она заметила вертевшуюся за моей спиной Доркас. Манера ее мгновенно переменилась; к ней вернулось все ее обаяние. – Мисс Доркас, как чудесно. Надеюсь, вы хорошо устроились? Прошу прощения за вторжение в ваш день отдохновения.

– Что вы, для нас большая честь. Можно… могу я предложить вам чаю?

– Ой, нет, благодарю. Я не стану долго докучать вам. Мне просто нужно перемолвиться словечком с Дженнифер – боюсь, это довольно срочно. Театральное дело самого неотложного характера.

Мысли путались у меня в голове. Я отступила от двери и жестом пригласила гостей зайти в дом. Неужели жуткий вид миссис Дайер в самом деле мог быть вызван восторженными отзывами о Лилит? Вдруг здесь что‑нибудь похуже?

– Доркас, ты не проводишь мисс Дайер наверх? Покажи ей цветы, которые мы с тобой отглаживали. От разговора о театре она заскучает.

Доркас кивнула, наклонилась к девочке и протянула ей руку.

– Ты не возражаешь, милая?

Рейчел прилипла к маминой юбке.

– Не бойся, я не кусаюсь! Мы с тобой уже виделись, ты помнишь? Я ехала из больницы в вашем экипаже. Идем, давай дадим маме уладить дела. А мы пока пойдем и посмотрим красоту.

Рейчел подняла на мать настороженный взгляд, но, увидев кивок миссис Дайер, дала себя уговорить.

– Тысячу раз спасибо, мисс Доркас. Я займу вашу сестру ненадолго, даю слово.

Но оказавшись в гостиной, миссис Дайер закрыла за собой дверь и встала, прислонившись к ней спиной, будто приготовившись к осаде.

– Мадам! – произнесла я. – Вы меня пугаете.

Взгляд, который она бросила на меня, был полон такого страха и отчаяния, что я отступила на шаг назад.

– Мое сердце. – Она хлопнула себя по корсажу. – Мое сердце! Я думала, что от него уже ничего не осталось и разбивать уже нечего. Я прошла через страшные мучения, Дженнифер, и не могла довериться ни единой живой душе. Ты мой единственный друг.

– Так скажите же, что случилось.

Ее лоб страдальчески сморщился.

– Я страстно этого желала! И все же… мне противен звук собственного голоса, когда приходится произносить это вслух! – Она опустилась на корточки, и платье легло на пол вокруг нее, нижние юбки под ним сбились в кучу.

Я испытала одновременно раздражение и жалость. Миссис Дайер определенно страдала, но я никак не могла понять, для чего выражать свои чувства столь драматически. Она залезла в сумочку и пошарила в ней. Вместо платка, который ожидала увидеть я, она выудила из нее смятый листок бумаги. Я наклонилась к ней, почти как Доркас к Рейчел.

– Можно я возьму?

– Да. Возьми, возьми. Он жжет мне руки.

Я расправила листок и нахмурилась, пытаясь сообразить, что это. На нем оказались аккуратные ровные, напечатанные типографским способом строчки. Это была какая‑то выписка, своего рода ведомость, состоящая из имен. Слева листок был оборван. Должно быть, миссис Дайер вырвала его из какой‑то книги.

– Что мне… – начала я. Затем мне в глаза бросилось знакомое имя. – Где вы это взяли?

– Я была в Саутенд-он-Си. Недавно. Это, оказывается, недалеко, если на поезде. Я говорю, что воздух благотворен для легких Рейчел. Хью всегда неохотно разрешает мне туда ездить и вместо этого настаивает, чтобы я поехала в Маргит. Что ж, теперь ты видишь почему.

– Этого не должно у вас быть. Кажется, это официальный документ. Здесь есть другие записи, кому‑нибудь они могут…

– Я не могла оставить это в церкви! Бесстыдство. Объявлять о моем позоре всему свету! Удивляюсь, как они это позволили. Я не понимаю, как викарий на это согласился!

Они, конечно, даже не пытались скрыть грех прелюбодеяния. В книге записей о крещении бесстыдно и дерзко были записаны имена обоих родителей: Хью Элджернон Дайер и Лили Фицуильямс.

Все мое внимание было приковано к этому открытию и разоблачению настоящего имени Лилит, поэтому я упустила из виду другую информацию: подробности о самом ребенке. Но миссис Дайер обратила мое внимание на них таким образом:

– Сын, – выдохнула она. – Сын. Наследник. Хью ни больше ни меньше как признал его таковым. Ты понимаешь, что это значит, Дженнифер?

Мои глаза метались по записи. Она была права. Мальчик, которому при крещении дали имя Элджернон. Я вернулась к своему креслу и положила вырванную страницу поверх газет.

– Но… где же этот мальчик сейчас?

– С няней в Саутенде с тех пор, как Лилит заболела.

– Вы его видели?

На ее лице отразилось отвращение.

– Господи помилуй, нет. Но я внимательно просмотрела корреспонденцию мужа. Он поддерживает с ними связь, хоть сам туда и не ездит.

Я не могла собраться с мыслями. На мой взгляд, шеф заслуживал порицания, – но он заслужил бы его и в том случае, если бы не признал ребенка и не стал бы им интересоваться.

– И вам он ничего не сказал? Вообще ничего?

Миссис Дайер затрясла головой, и из ее прически выбились пряди волос.

– Ни слова. Кто знает, возможно, он даже успел изменить завещание.

Неужели он в самом деле мог так поступить? Я полагала, что существуют законы, направленные против подобного: мне было известно, что по закону мужчина не мог забрать деньги жены и упрятать ее в богадельню.

– Но ваши деньги, конечно же, защищены? У вас ведь был составлен какой‑то документ?

– Мы поженились до появления закона о собственности замужних женщин. И никто из моих родственников не посоветовал мне заключить брачный контракт или чего‑нибудь в этом роде. Я доверилась Хью. Он всегда позволял мне действовать так, как пожелаю. Мне и в голову не приходило, что придется что‑нибудь от него защищать!

Предательство просто поражало своей величиной, но я видела лучик надежды.

– Не волнуйтесь, мадам. Шеф не бросит Рейчел. Он не оставит ее без гроша! Уж если на то пошло, эта ситуация доказывает, что такое не в его манере, бросать ребенка на произвол судьбы.

– Ох, Дженнифер, – заплакала миссис Дайер. – Наивности тебе не занимать. Ты и подумать не могла, что тебя бросит брат, однако же он это сделал.

Как тут было не согласиться?

– К тому же, – продолжала она, – достаточные средства меня не утешат. Рейчел имеет право на все. Это ее право по рождению. Это мое состояние. Этот ублюдок может рассчитывать на него не больше, чем подметающий улицу мальчишка!

Это было неправдой. Хотя бы часть денег должна была принадлежать шефу или образоваться у него посредством прибыли от театра. Талант Лилит увеличил сборы десятикратно. Маленький Элджернон кое-чего да заслуживал. Но миссис Дайер не была настроена слушать правду.

– Вы хотите от меня совета?

– Да! Видит бог, я не могу здраво мыслить.

– Все, что вы можете сделать, это объясниться с мужем начистоту. Припугните, что раскроете тайну и уничтожите его репутацию. Конечно, вы бы никогда на такое не пошли, но это может его напугать.

Мне даже думать не хотелось, что все это могло означать для меня самой. Если миссис Дайер выкрутит шефу руки и убедит его уволить Лилит, будет ли у меня вообще работа? Хотелось бы думать, что миссис Дайер от меня не отступится, переведет меня к Клементине или к другой актрисе, но уверенности в этом не было. Последние события показали, что она непредсказуема.

– Да, – сказала она, стараясь восстановить сбившееся дыхание. – Как бы ни было мучительно… я должна разобраться с Хью. – Взгляд ее изумрудных глаз метнулся ко мне. – А ты. Ты должна помочь мне разобраться с Лилит.

По моей спине побежали мурашки.

– Что вы имеете в виду?

– Она отняла у меня все, что я люблю, Дженнифер. Я хочу отнять что‑нибудь у нее.

– Я не совсем понимаю, что это даст…

– Это даст мне удовлетворение! – взревела она. – Какие еще причины мне нужны? Будь я мужчиной, вызвала бы ее на дуэль и прострелила ей сердце, но раз уж все так… я должна воспользоваться доступным оружием.

Миссис Дайер позволила эмоциям взять над собой верх, и я не могла ее за это осуждать. Но в своем возмущении она заходила чересчур далеко.

– Я не оружие, – тихо сказала я ей. – Я уже говорила вам, что не стану травить Лилит. Хотя, я полагаю, вы уже нашли для этой цели кого‑то другого.

Она холодно посмотрела на меня. От такого ее взгляда я пришла в смятение.

– Я не прошу тебя причинять ей вред физически. Мне хочется сломить ее дух. Сделать ее столь же несчастной, какой она сделала меня.

В гневных размышлениях я опустила глаза. Передо мной не должно было стоять такого выбора. Меня уже тошнило от рассуждений миссис Дайер, будто всему виной была одна только Лилит, а шеф вовсе не изъявлял своей воли к участию.

– Если ты сделаешь это для меня, – миссис Дайер заговорила медленно сладким, как мед, голоском, – ты никогда об этом не пожалеешь. Я устрою Доркас собственный магазин. Найму преподавателя для Филипа, чтобы приходил прямо сюда, когда мальчик не на фабрике. Вы не будете ни в чем нуждаться. Ты окажешь семье огромную услугу.

Она знала мою слабость. Ради них я была готова пойти на унижение. Сделать все что угодно, только бы Доркас, Филип и Берти не пришлось жить в нищете, в которой в их годы жила я.

В конце концов, миссис Дайер была вольна сохранить мне работу, оставить жить в этом элегантном доме или полностью отвергнуть. Лилит не могла мне предложить ничего.

– Если я возьмусь за это, – осторожно ответила я, – это будет в последний раз. Больше никаких выходок, никаких уловок. У меня нет повода причинять вред Лилит. Она не сделала мне ничего плохого.

Тогда миссис Дайер мне улыбнулась, но в этой улыбке сквозило что‑то фальшивое и ужасное.

– Не совершай ошибок, Дженнифер. Ты не сможешь быть другом и мне и Лилит. Либо одно, либо другое. Ты должна выбрать одну из нас. Ты девушка неглупая. Я верю, что ты примешь верное решение.

Глава 21

Лилит снова покоряла зрителя. Но ее успех в роли герцогини вызывал совсем иные чувства. Вместо леди Макбет, на которую было жутко смотреть, она перевоплощалась в персонажа, трогающего сердце. Мое отношение к ней смягчилось благодаря ее героине, и я ничего не могла с собой поделать.

И это еще более осложняло мою задачу.

Она пришла переодеться в последний костюм. Предстояла одна прощальная сцена с Антонио, а затем герцогиню должны были лишить свободы, истязать и в конце концов убить. Конечно же, мы сделали так, что она умирала в белом, но нижняя юбка ярко алела в знак мученичества. Никаких рюшей и воротника, чтобы публика видела жестокую петлю, затягивающуюся вокруг ее белой шеи.

Пока я работала, Лилит не разговаривала, по крайней мере со мной. Ее внимание было всецело приковано к часам Мельпомены. Она, как одержимая, следила за ходом стрелок и шептала: «Я все еще герцогиня Амальфи».

И подобно герцогине, она будет предана. Итог был прост. Я должна была обернуться предательницей либо по отношению к Лилит, актрисе, с которой была знакома всего несколько месяцев, либо по отношению ко всем своим родным. Лучше ранить одного, чем уничтожить троих. Мой разум это принял. Но не сердце.

В дверь постучали. У меня внутри все опустилось, когда мальчик объявил имя Лилит.

– Ни пуха ни пера! – вдруг сказала я.

Она одарила меня царственной полуулыбкой и вышла из гримерной, забрав с собой часы.

В кои‑то веки отсутствие часов не разрядило гнетущей атмосферы. Меня сильно смущало, что зеркало до сих пор не починили, а вонь продолжала распространяться, несмотря на цветы. Пока я приводила в порядок коробочку с гримом и убирала гребни, Эвридика лизала лапу. Откладывать свою ужасную задачу я больше не могла.

Вздохнув, я вышла из гримерной и направилась во двор. В это вечернее время там было тихо, и у стен театра слышались только доносившиеся с улицы привычные звуки колес и цокающих копыт. На булыжниках блестел иней. Дыхание вырывалось изо рта, словно дым. Я сунула руку под старый сломанный рояль. Ведро, прикрытое сверху тряпкой, было там, как и обещала миссис Дайер. Из-за роившихся теней казалось, будто под тряпкой что‑то извивается и дергается. Даже здесь, на холодном ночном воздухе исходящий от содержимого ведра едкий кислый запах вызывал у меня рвотные позывы. Как только такая леди, как миссис Дайер, могла придумать такой отвратительный план?

Однако продумала она не все. Обуреваемая злостью и обидой, она не задумалась над тем, что будет, если меня кто‑нибудь увидит. Как и в тот вечер, когда у Лилит была вызвана реакция на кошек, ее нигде не было видно. Убирать устроенный беспорядок она всегда предоставляла мне.

Зайдя обратно в театр, я мысленно составила список тех, кто возненавидит меня после сегодняшнего вечера. Лилит, само собой. И миссис Неттлз никогда не простит мне порчу костюма. А при мысли о реакции Оскара я почувствовала опустошение. Я выставлю себя истинной сестрой Грега – еще одной негодяйкой.

Работу я бы не потеряла – миссис Дайер мне обещала. Но с пристальными взглядами и перешептыванием среди персонала она бы ничего поделать не смогла.

Никто не задавал мне вопросов, когда я прошла за сцену и с трудом начала взбираться по лестнице вместе с вонючим ведром, ручка которого впивалась в мою согнутую в локте руку. Все были так сосредоточены на пьесе, что едва ли меня заметили.

Под покровом темноты мостик казался значительно выше, чем в тот день, когда мы шли по нему с Оскаром. Охваченная дрожью, я шагнула на доски. Они скрипнули под моим весом. Механики сцены работали на колосниковой решетке напротив будки суфлера и не подозревали о моем присутствии. Так почему же у меня было чувство, что за мной наблюдают?

Скоро должна была появиться герцогиня, увидеть гроб и, обманутая, поцеловать руку покойника. У меня оставалось совсем мало времени на то, чтобы перейти мостик и добраться до нужного места, пока не погаснет свет.

Ведро мешало идти быстро. Я боролась с желанием посмотреть вниз, отгоняя воспоминания о падении Сайласа. Доски подо мной будто двигались, раскачиваясь от ветра.

– Поцеловать вам хочет руку, тем самым с вами примирясь, но посмотреть на вас не смеет, не нарушив клятвы.

Уже совсем скоро. До меня донесся голос Лилит, звучавший на большем отдалении, чем я ожидала.

– Как ему угодно. Принесите свечи.

Зал поглотила кромешная тьма. Публика ахнула и зароптала – этот момент всегда был неожиданностью для зрителей. Пустоту заполняли лишь голоса героев на сцене: звонкий, как колокольчик, герцогини и рычащий Фердинанда.

Мои пальцы крепко сжали ручку ведра. Казалось, что это единственный твердый предмет во всем мире. Я не решалась даже шевельнуться в темноте. Мой взгляд блуждал во мраке, отчаянно пытаясь зацепиться хоть за малейший проблеск света. Я напряженно вглядывалась в бесконечную черноту, и вдруг мне показалось, в ней проступают какие‑то очертания. Человеческая фигура, стоявшая прямо над Лилит как раз в том месте, где должна была оказаться я.

Здравомыслие покинуло меня. Неужели это оно? Некто или нечто, погубившее Сайласа?

Фигура подняла руки и ощупала перила.

– Что? Свечи! О, как ужасно!

Мое задание. Я так увлеклась этой фигурой, что забыла, для чего здесь находилась. Я пропустила свою реплику.

– Пусть будет ей достаточно светло.

Зал наполнился светом; какая‑то леди в зале взвизгнула, увидев открывшуюся ей картину: Лилит, держащую за руку мертвеца. Но я смотрела не туда. Моргая от слепящего света, я не сразу разобрала, что вижу перед собой Энтони Фроста с обвязанной вокруг шеи веревкой.

И он прыгнул.

Это произошло так быстро. Лилит успела сказать всего два слова из своей речи: «Какие чары…», и зал снова взорвался криками.

Высота падения была большой, куда выше виселицы. Энтони, должно быть, понимал, что другие актеры попытаются его спасти, поддержав за ноги, если он повиснет там, куда можно будет дотянуться со сцены. Поэтому он сделал веревку короткой. Слишком короткой.

Ему оторвало голову.

Лилит с головы до ног забрызгало кровью. Тело, все еще дергающееся, упало на настил сцены, а голова с открытым в немом вопле ртом осталась в петле.

У меня подогнулись колени. Ведро выскользнуло из моей руки и с грохотом ударилось о сцену недалеко от Лилит, разметав по настилу опарышей. Лилит не закричала. Я не думаю, что она была в состоянии кричать. Актриса в одиночестве неподвижно стояла на сцене посреди воцарившегося хаоса, вся красная от крови, сверкая белками выпученных глаз. Она продолжала сжимать руку мертвеца и походила на королеву преисподней.

Крики и вопли слились в моих ушах в безумную какофонию. Криво упал занавес, прикрыв собой лишь часть сцены, а из оркестровой ямы, где музыканты в панике стряхивали с себя опарышей, несся лязг струн и гром литавр.

Я поползла по колосникам. В ладони мне то и дело впивались занозы, но я продолжала ползти вперед. Мне не хотелось впасть в ступор, как Лилит; если бы так случилось, у меня появилось бы время осознать произошедшее.

Мне вспомнилось, как я советовала Энтони постараться переиграть всех.

Теперь ни у кого не оставалось сомнений в том, что это ему удалось.

А я была нужна Лилит. Добравшись до лестницы, я кое‑как спустилась вниз. У лестницы стоял Хорас, но он не обратил на меня никакого внимания. Он кричал и жестикулировал так яростно, что на шее у него вздулась вена.

– Опустите! – вопил он. – Опускайте же!

Я подумала, что имеется в виду занавес, но он говорил о голове Энтони. Рабочие сцены не могли до нее дотянуться. Она жутким маятником раскачивалась над их тянувшимися пальцами, и с нее капало, капало, капало.

За все это время Лилит так и не обрела способности двигаться. Мне предстояло увести ее со сцены.

Подавив чувство тошноты, я вышла на сцену. Там все было как в кошмарном сне: по кровавым лужицам расползались черви. Падающие с головы капли крови стучали, напоминая тиканье часов. Я постаралась сосредоточиться на Лилит, но на ней не осталось ни одного дюйма, куда не попала бы кровь Энтони. Она была у нее на губах, ресницах и волосах.

Я подняла ладони, как делала это, приближаясь к Эвридике.

– Лилит. Тебе надо уйти со сцены.

Ее губы беззвучно задвигались.

– Я знаю. Это ужасно. Идем. Идем со мной.

Мне пришлось до нее дотронуться. От ощущения теплой липкости и неприятного металлического запаха меня передернуло.

– Я тебя держу.

Она выронила восковую руку, и та с влажным хлюпаньем шлепнулась на сцену.

– Это же Энтони? – прошептала она. – Это был Энтони.

Был. Прошедшее время сузило мое восприятие действительности до туннеля. Лилит, конечно, не могла ничего видеть: для нее все обернулось ярким светом и волной крови.

– Да.

Лилит затрясло.

– Я его предупреждала. Я ведь предупреждала.

Я понятия не имела, о чем она говорит. Но в этот момент рабочим удалось отвязать веревку; голова с хрустом ударилась о сцену и отскочила к нашим ногам.

На нас воззрилось безжизненное лицо Энтони, застывшее в мучительном стоне Мельпоменовой маски.

* * *

Костюм был безвозвратно испорчен. Едва ли это имело значение, но горевать по этому поводу было проще, чем позволить, чтобы тобой овладело настоящее человеческое горе. Кровь, забрызгавшая Лилит, начала засыхать. Она глубоко пропитала ее одежду до самых нижних юбок, корсета и сорочки. Лишь на часах Мельпомены не было ни пятнышка.

Пока я носила воду в ванну, Эвридика лизала ноги Лилит. Ее морда уже приобрела красновато-коричневый оттенок. Я увела ее за ошейник и привязала ремнем к вешалке для верхней одежды.

В ушах у меня стоял тихий звон. Руки тряслись, расплескивая воду; я чувствовала себя слабой, как новорожденный младенец. Каким‑то образом мне все же удалось наполнить сидячую ванну доверху, отделить насквозь промокшую ткань от Лилит и отвести ее мыться. Подсохшая кровь вилась в воде медным серпантином. Я намылила ей волосы, густые и тяжелые, будто покрытые смолой. Вскоре вся ванна сделалась красной.

Мы обе молчали, замкнувшись каждая на своих мыслях. Я и не поняла, что плачу, пока слезы не начали падать в воду, тихо, словно капли дождя. Если бы я заметила его раньше, если бы узнала Энтони там наверху, смогла бы я остановить его?

Лилит напряглась. Она протянула руку и сняла с живота опарыша, подняла его к свету и стала смотреть, как он извивается.

– Опарыши, – глухо произнесла она.

– Миссис Дайер, – коротко ответила я.

Она кивнула, будто мое предательство не имело значения. Хотя, учитывая все случившееся, и впрямь не имело.

Лилит смахнула опарыша, и мои мысли тут же вернулись к Энтони. Что теперь будет с «Меркурием»? Его смерть, последовавшая спустя такое короткое время за смертью Сайласа… будет еще одно расследование в том ужасном пабе. Тут я всхлипнула из-за всего, чему стала свидетельницей, из-за того, что это никогда не удастся забыть.

Лилит в ванной зашевелилась.

– Нет.

Я не придала особого значения. Ее разум отходил от пережитого ужаса, и вряд ли от нее можно было ожидать чего‑то глубокомысленного. Но она повторила снова:

– Нет! Не может… Это никак не может случиться снова, так скоро? – Ее мокрые пальцы вцепились в мою руку. У меня перед глазами мелькнули жуткие воспоминания о синяках Энтони.

– О чем ты говоришь?

– Пощупай, Дженни. – Она схватила мою руку и прижала к своему животу. Я ничего не почувствовала. – Этот трепет, – выдохнула она. – Это порхание. Я такое уже чувствовала.

– Ты ведь не о…

Ее лицо сморщилось.

– Я не могу снова пройти через это. Я не буду!

Я так и присела из-за охватившего меня смятения, из-за всего. Как только миссис Дайер узнает… наша судьба будет предрешена. «Меркурия», Лилит, моя и Дайеров.

Лилит искала глазами лежавшие на туалетном столике часы, как будто они могли ей чем‑то помочь.

– Дженни, принеси их мне.

Мне бы не следовало; она могла намочить механизм, но вещь принадлежала ей, и решать, ломать их или нет, было ей. Отодвинувшись от ванны, я увидела записку, прислоненную к пузырьку с духами, которой не замечала там раньше.

– Что это? – спросила Лилит.

– Кажется, письмо. – Я взяла его. Бумага размягчилась в мокрых руках, но прежде, чем чернила потекли, я поняла, что это почерк Энтони. Его последние слова, написанные и оставленные здесь, чтобы их прочла Лилит.

«Возможно, твоя муза все‑таки меня вдохновила».

Акт III Антоний и Клеопатра

Решенье принято, и женского во мне уж нету ничего.

Глава 22

«Меркурий» закрылся в знак уважения к Энтони. Его голову пришили на место, настолько аккуратно, насколько смогли, и похоронили на том же кладбище, где и Сайласа. Нам хотелось, чтобы они лежали рядом, но это было невозможно. Энтони положили в северной части, где покоились самоубийцы.

Решение о том, что это было самоубийством, вынесли единогласно; принимая во внимание смерть ближайшего друга, язвительные отзывы критиков и записку к Лилит, в процессе дознания это даже не стали обсуждать. Мне удалось избежать допроса. Никто не вспомнил о том, что видел, как я поднималась на колосники: у всех в памяти отпечаталось лишь то, как я уводила искупавшуюся в крови Лилит.

Справиться со смятением, охватившим мое семейство, было даже труднее, чем побороть собственное.

– Как доктор Фауст! – вскричал Филип. – Я говорил тебе, что театр – это опасное место!

Я вздохнула.

– Я не могу оставить работу из-за того, что случилось с кем‑то другим. Важно то, что у нас есть пища на столе и крыша над головой.

Глаза Берти сделались как две тарелки.

– Из-за него исчез Грег. Нельзя, чтобы и тебя у нас не стало!

Одна только Доркас что‑то понимала. Она остановилась и сжала мою руку, когда позже в тот день мы вместе катали ^[518] белье.

– Я знаю, Джен. Ты будешь терпеть, продолжишь быть храброй и притворяться, хоть это и убивает твою душу.

– Со мной все хорошо, – настаивала я.

Это было не так.

Я не сомневалась в способности Доркас к сопереживанию, но мне не хотелось омрачать ее жизнь страданием, которое довелось видеть мне. Если я не могла спасти себя, то ее я должна была избавить ото всех ужасов.

Но я пошла к Лилит. Мы молча сидели за кованым столиком в саду и смотрели на то, как птицы ищут червячков среди влажной весенней травы. Из земли пробивались крокусы, фиолетовые, желтые и белые. Эвридика положила голову на колени Лилит, ткнулась мордой хозяйке в живот и тихо зарычала. На столике между нами стояла бутылка абсента. Каждая из нас время от времени делала глоток. Это помогало прогнать ужасные воспоминания.

– Как ты собираешься поступить? – спросила я наконец. – С ребенком.

В ответ она тоскливо покачала головой.

– Моя карьера…

– Ну, пока никаких заманчивых перспектив не видно, разве не так? Без ведущего актера. – Я тут же пожалела о сказанном. И попыталась снова: – Лучше расскажи шефу.

Лилит потерла лицо руками. Ее бледная кожа на весеннем солнце выглядела почти прозрачной.

– Он меня избегает. Полагаю, старуха тоже тебя избегает. Сейчас они слишком заняты… всем этим.

Лилит была права; от миссис Дайер не было ни слуху ни духу. После нашей последней встречи я тоже не горела желанием видеться с ней. Кусты зашевелились от налетевшего ветерка. Было еще прохладно, и погода не вполне располагала к уличным посиделкам, но нам хотелось побыть на свежем воздухе.

– Может, это и хорошо, завести еще одного ребеночка, – предположила я, вспоминая первые улыбки Берти.

Она фыркнула.

– Только не рожать. Это было ужасно. И у меня нет времени. Юджин Гривз правил сценой двадцать четыре года, но может ли женщина так же? Я должна сыграть все свои лучшие роли за следующий десяток лет или около того, а потом я стану слишком стара для актрисы главных ролей. – Ее рука нащупала часы. – Даже сейчас мы теряем время.

– Энтони умер. Мы не можем поставить пьесу.

– Он бы не умер, если бы послушался меня! Мельпомену не заставить молчать. Она найдет способ.

Я схватила бутылку абсента и убрала ее от Лилит.

– Я думаю, тебе достаточно. К тому же, – добавила я, внезапно воодушевившись, – в той книге, которую ты давала мне почитать, – там говорилось, что Мельпомена была матерью.

– И родила полуптиц, опасных существ.

– Дело в том, Лилит… – Я быстро глотнула абсента для храбрости. – Дело в том, что твоей карьере может в любом случае прийти конец. Миссис Дайер знает про Элджернона.

Лилит вскинула голову.

– Что?

– У нее есть записи о крещении. Она спятила: вырвала из книги целую страницу и убежала. Она может использовать это против тебя. Пригрозить разоблачением, если не уйдешь тихо.

Лилит стиснула зубы.

– В эту игру могут играть двое. Она потеряет не меньше, если станет известно про ее мужа.

Стало быть, все продолжится. Бесконечное перетягивание каната между ними двоими, а бедный маленький Элджернон станет ключом и оружием. Я сделала еще один глоток. Неужели Лилит никак не уговорить грациозно откланяться?

– Удивительно, что тебе по-прежнему хочется на сцену после всего, что произошло.

– У меня нет выбора. Я тебе уже говорила, она зовет меня. Я заключила сделку.

Я нахмурилась.

– Я уверена, что в твоем контракте с «Меркурием» ничего не говорится…

Она протянула руку через стол и выхватила у меня бутылку.

– Я не об этом, – мрачно ответила она.

Эвридика зарычала, не сводя глаз с живота Лилит.

Я встала. Мне было отрадно сидеть в угрюмой тишине рядом с Лилит, но не когда она пребывала в таком настроении.

– Мне пора идти.

– Возьми цветов, – предложила она, поднимая к губам бутылку. – В гостиной целый луг. Видимо, публика думает, что от этого мне станет лучше. Твоя сестра занимается цветами, верно?

Я была тронута тем, что она вспомнила о Доркас.

– Спасибо.

В доме оказалось столько букетов, что он напоминал оранжерею в Кью-Гарденс. А на стенах и даже на обивке дивана виднелись темные пятнышки – отметины, пугающе похожие на те, что я обнаружила в гримерной Лилит. Я задержалась только ради того, чтобы взять несколько бархатцев, асфоделей и хризантем, а затем сразу же отправилась домой, ощущая во рту анисовый вкус абсента.

Зато у нас был дом, прекрасный, как во сне. Берти с Филипом мастерили воздушного змея, чтобы запустить его с приходом мартовских ветров, Доркас проращивала семена на своем миниатюрном клочке земли, и нам не приходилось ходить в один туалет с соседской семьей. Все‑таки «Меркурий» приносил и благо.

Не успела я повернуть на нашу дорожку, как, к моему удивлению, дверь дома распахнулась: на отполированной белой ступеньке показался сияющий Берти.

– Дженни! Ты ни за что не догадаешься, кто к нам пришел.

* * *

Грег заслонял собою окно в гостиной. На сей раз он пришел не один. Его сопровождала разодетая идеальной милой женушкой Джорджиана в маленькой шапочке из белого кружева и с коралловыми серьгами под цвет накрашенных губ.

– Бедняжка! – Она поцеловала воздух подле каждой моей щеки. – Чего же ты, должно быть, вытерпела! – Затем, заметив у меня цветы, она взяла их у меня из рук. – Ну зачем, не стоило.

У меня только рот открылся от изумления.

Доркас с Филипом сидели на диване сложив руки с одинаково хмурыми лицами.

– Это не я, – объявила в свою защиту Доркас. – Берт их впустил.

Брат радостно подковылял ко мне.

– Он вернулся, Дженни! Грег вернулся!

– Это я вижу. Теперь он может убираться обратно.

Берти надул губы.

– Но почему?

– Мы были вынуждены прийти, Джен. – Грег помял себе затылок. Щетина, которую я видела у него на подбородке зимой, превратилась в полноценную бороду. – Мы читали о том, что случилось с Энтони. С тобой все хорошо?

Можно подумать, это его интересовало!

– Нет, не все хорошо! Как вообще, черт возьми, ты нас нашел? Я не хочу видеть тебя в нашем доме. Ты сопрешь все, что не прибито.

Джорджиана скользнула оценивающим взглядом по модным обоям.

– Не надо так, дорогая. Кажется, ты, несмотря ни на что, очень хорошо устроилась.

Меня бросило в жар, потом в холод, когда я вспомнила предупреждение Оскара об их долгах. Потом я заметила на руке Джорджианы бриллиант, сверкавший, как осколок от зеркала Лилит.

– И ты еще имеешь дерзость! Это кольцо мисс Филдинг! Ты открыто и средь бела дня носишь чужую вещь!

– Не глупи, – захихикала Джорджиана, поправляя кольцо. – Это старье? Оно досталось мне от матери.

Она, видно, думала, что я вчера родилась.

– Убирайтесь. Вы здесь не нужны. Убирайтесь.

Берти заныл, но Филип и Доркас одобрительно закивали.

– Не будь дурой, – выразил свое недовольство Грег. – Мы пришли с добрыми намерениями. Мы о вас беспокоились.

Неужели он и впрямь думал, что кто‑то этому поверит?

– У нас все было хорошо, пока не появились вы. Давайте же. Проваливайте.

Филип встал, стараясь меня поддержать. Джорджиана вскрикнула, когда я легонько ее толкнула. Я была решительно настроена выставить их вон, хотя урон уже был нанесен. Они нас нашли. Берти может впустить их снова, пока я буду на работе. Они могут каждый день дожидаться моего ухода и все глубже впиваться в него своими когтями.

И, видимо, Оскар был прав насчет долгов. Хотя Джорджиана была хорошо одета, оба они были худы, а у Грега, похоже, размягчились десны от чрезмерного пития. В глазах виднелись малиновые прожилки. Я тут же представила себе, как он до рассвета играет в карты.

– Я уверена, что мы все останемся друзьями, – стояла на своем Джорджиана, пока я подгоняла ее к двери. – Нам придется научиться ладить друг с другом.

На пороге Грег взъерошил волосы Берти.

– Не волнуйся, Берт. Мы обязательно скоро увидимся.

– Ты не заслуживаешь видеть никого из нас, – прорычала я.

Филип захлопнул дверь перед носом Грега.

Берти плакал навзрыд, жалостливо, как отнятый от вымени теленок.

– Фил сказал правду! – рыдал он. – Ты на своей работе стала злой. Ты злая, противная сестра, и я тебя ненавижу!

– Я не это имел в виду… – начал Филип.

Надо было все рассказать Берти еще тогда. Я должна была объяснить ему, что Грег украл деньги, которые мы копили ему на операцию, и тысячу прочих мелочей, от которых я его оберегала.

Но теперь Берти мог двигаться быстрее. Он бросился к лестнице, прежде чем кто‑нибудь из нас успел его остановить.

Глава 23

Прошла, должно быть, целая неделя, и с утренней почтой пришло письмо от миссис Дайер, где говорилось, что она пришлет за мной экипаж завтра рано утром. Я прочла его с тревогой в душе, и не только из-за того, что нам пришлось бы оставить Берти без присмотра. Во время нашей последней встречи миссис Дайер негодовала по поводу сына Лилит. Теперь ее ведущий актер лишился головы, а Лилит совершенно без ее ведома снова понесла; едва ли встреча сулила радость. Зато погода оказалась на моей стороне, порадовав славным теплым утром, более походившим на лето, чем на весну. В экипаже я повернулась в сторону окна, стараясь впитать в себя как можно больше естественного света, пока меня не поглотит театр. Вместо того чтобы миновать главные ворота и повернуть в переулок, откуда можно было заехать во двор, экипаж остановился возле главного входа в «Меркурий».

Там в ожидании стояла миссис Дайер.

– Дженнифер! – Онамахнула платочком, привлекая к себе мое внимание. Учитывая все произошедшее, она выглядела на удивление веселой. Сидевшую на самой макушке шляпку украшали перья, а сама она была одета в полосатое платье в стиле Долли Варден ^[519].

Я открыла дверцу и выскочила из экипажа.

– Доброе утро, мадам. Меня удивила ваша записка. Что‑нибудь случилось?

– Совсем нет. Скорее, наоборот. – Ее улыбка и румянец на щеках сбивали меня с толку. Персонажи пьес были по меньшей мере последовательны. А в настоящей жизни люди, казалось, были изменчивы, как туман. – Я должна тебя поблагодарить. Ты проявила себя настоящим другом, дав мне совет, и я тебе благодарна.

– Сегодня вы, несомненно, намного счастливее.

Я закрыла дверцу экипажа. По команде миссис Дайер он отъехал.

– Так оно и есть. Это звучит бессердечно в свете кончины несчастного Энтони… Я могу сказать только то, что эта трагедия подарила мне возможность. Теперь я могу начать все сначала.

– Как это?

– Я последовала твоему совету и поговорила с Хью. Это было неимоверно мучительно, но угрызения совести сподвигли его оказать мне милость. Мне разрешили выбрать нового главного актера! Ты должна зайти, и я тебя представлю. Мистер Феликс Уитлоу – это, знаешь ли, величина. И нам посчастливилось его заполучить.

Она зашагала вверх по ступенькам, а я отстала, пребывая в сомнениях и будучи не в силах понять. Энтони нашли замену так быстро… Однако это к делу почти не относилось. Миссис Дайер вызвала шефа на разговор и теперь сияет от радости?

– А что же с Лилит?

Она замерла, поставив одну ногу на ступень выше.

– Похоже, смерть бедного Энтони привела к тому, чего не помогли достичь все наши уловки и ухищрения. Хью говорит, что Лилит совершенно нездорова. Пока он не хочет и слышать о ее возвращении.

Нездорова. Вот как он это назвал.

– Но она ведь вернется?

Миссис Дайер состроила гримасу. Быстро убедившись, что нас никто не слышит, она сказала:

– Мой муж убежден, что она является финансовым ресурсом, чего я отрицать никак не могу. И поскольку он прекращает посылать средства в Саутенд, Лилит нужно позволить зарабатывать на хлеб для… – Она, по-видимому, подыскивала подходящее слово.

– Ребенка, – подсказала я.

Солнце закрыло облаком. Тень миссис Дайер на ступенях стала длиннее.

– Но тут‑то у меня и появляется возможность доказать ему, что он ошибается. Я открываю «Меркурий» дневным спектаклем «Антоний и Клеопатра» в память о мистере Фросте. Выручка пойдет на то, чтобы поддержать его пожилую мать. Хью все предоставил в мое распоряжение.

Я читала эту пьесу в собрании сочинений Шекспира, которое она давала мне. Вымышленный Антоний тоже был повержен и убил себя. Я удивилась, как она об этом не подумала: это было бестактно.

– В отсутствие Лилит Клеопатру сыграет другая актриса, – продолжала миссис Дайер. – Мы должны постараться изо всех сил, чтобы она стала любимицей публики. Я превознесу ее до такой степени, что Лилит, вернувшись, найдет свое место занятым другой! У Хью не останется другого выбора, кроме как уволить ее.

Я постаралась не выказать ей своего цинизма.

– А получится? Для того, чтобы составить конкуренцию Лилит, понадобится недюжинный талант.

Она лишь отмахнулась от меня.

– Общественное мнение можно создать. Я уже организовала группу джентльменов, которые должны прийти и устроить овации стоя. И я легко могу заплатить другим за то, чтобы освистали Лилит.

Вконец разочарованная, я смотрела, как миссис Дайер поворачивается и взбегает вверх по ступенькам. Та, что проявила столь доброе отношение к моей семье, могла быть ужасно жестокой. Лилит по меньшей мере ни от кого не скрывала своих колкостей. А миссис Дайер могла безмятежно улыбаться вам в лицо и затем всадить нож в спину. Я прошла за ней в одну из дверей и оказалась в фойе. Днем там было не так зловеще. Люстра на потолке, будто бы вылепленном из безе, отбрасывала повсюду хрустальные отблески. Я разглядывала паркетный рисунок и прожилки на обрамлявших билетную кассу мраморных колоннах. Раздвоенная лестница казалась уже не мрачным деревом, а величественным сооружением. Но даже сейчас солнечный свет обнажал следы износа; пятна и сколы, напоминавшие мне о «Геликоне». Как скоро наш театр обветшает до того же состояния, что и у Юджина Гривза?

Новый актер стоял возле буфета. Это был не человек, а сплошные усы с румяными щеками и яркими голубыми глазами в придачу, которые сначала изучили мою фигуру сверху донизу и только потом остановились на моем лице.

– Дженнифер Уилкокс, рада представить нового ведущего актера театра «Меркурий» мистера Феликса Уитлоу.

– Польщен. Польщен! Честное слово, миссис Дайер, сколько же очаровательных леди вы намерены представить мне за один день? Мое бедное сердце не выдержит такого напора.

Я не стала подавать ему руки, однако он все равно схватил ее и поднес к губам. Его усы щекотали мне руку сквозь перчатку, пока он ее целовал.

В сравнении с благородной манерой и мужественной красивой внешностью Энтони контраст был разительным. Я отдернула руку и украдкой вытерла ее о юбки.

– Очень приятно с вами познакомиться, сэр.

Наверное, он улыбнулся. Из-за его усов трудно было сказать наверняка.

– Я знаю мистера Уитлоу уже давно. Он точно привлечет внимание зрителей. Нам так необходимо их внимание! – Миссис Дайер выпятила губы. – Общество не захочет идти в театр, где человек был… где… в общем, вы знаете, что произошло.

– Мне кажется, вы недооцениваете публику, мадам, – сказала я. – Кровавая кончина только распалит их интерес.

Мистер Уитлоу усмехнулся. Мне показалось, он подошел бы на роль римского военачальника Марка Антония. Он относился к тому типу людей, что могут призвать отряд собрать все свое мужество. У меня возникло смутное подозрение, что я уже где‑то видела его лицо, возможно где‑то в другой пьесе. Миссис Дайер сказала, что знает его давно; может быть, он играл в «Корсиканских братьях» или «Ист Линн», когда много лет назад меня приводил сюда Грег?

– О вкусах не спорят, – осторожно ответила миссис Дайер. – Но коль скоро мы устраиваем благотворительное мероприятие, меня не особенно заботит, что именно привлечет народ, если он придет и мы сможем поддержать бедную миссис Фрост в ее почтенном возрасте.

Слушая ее речи, я почти уверовала в то, что ее истинным мотивом была доброта. Я неловко переминалась с ноги на ногу. Неужели она и раньше меня так же одурачивала?

– Поэтому мы должны это сделать, – объявил мистер Уитлоу. – Но сколько вы будете держать меня в неведении, дорогая моя миссис Дайер? Я уже познакомился с Клементиной Прайс, сейчас передо мной очаровательная мисс Уилкокс, а моя королева до сих пор не появилась. Когда же я узнаю свою Клеопатру?

Впервые за этот день улыбка миссис Дайер соскользнула с ее лица.

– Совсем скоро, сэр. Мисс Уилкокс одевает наших ведущих актрис, и я хотела, чтобы вы собрались все вместе. Мне нужно только… – Она сделала мне едва заметный знак. – Просто сначала я должна объяснить ей вкратце. Извините нас.

Мистер Уитлоу склонил голову. Миссис Дайер уже двинулась в сторону кассы. Я быстро пошла за ней. Почему она убегает так далеко? Уж наверняка не было ничего страшного в том, чтобы ведущий актер услышал какие‑то подробности о костюмах.

Когда она остановилась, лицо ее нахмурилось. Перед тем, как заговорить, она облизнула губы.

– Теперь, Дженнифер, мне нужно, чтобы ты была храброй.

– Мадам?

– Ты проработала с Лилит уже много месяцев, и мне известно, что ты можешь уживаться с женщинами, которые тебе не нравятся…

Я непонимающе хлопала глазами.

– Но почему мне должна не понравиться эта новая актриса? Кто она? Я думала, вы отдадите роль Клементине, хотя, как мне кажется, у нее не хватит духу для главной роли.

– Да-а, – неуверенно проговорила она. – Ты должна понять, что мне в борьбе с Лилит нужен тот, кто ненавидит ее так же глубоко, как я. Тот, кто не уклонится от своей миссии. Если бы не это, мой выбор был бы другим… Но у нас общая цель. Как говорится, меньшее из двух зол.

Я никак не могла понять. Кто знает и миссис Дайер, и Лилит, но враждебен мне? Она ведь не могла иметь в виду…

В этот момент на лестнице появилась женщина. На ней было нежно-розовое шелковое платье, украшенное кружевом цвета слоновой кости. Она начала спускаться по мраморным ступеням, и каждый ее шаг отдавался в моей груди все новой волной ярости.

Джорджиана Милдмей плыла по фойе, словно владычица всего театра.

– Прости, Дженнифер, но я готова на все, лишь бы отвоевать свое. Как сказала бы Клеопатра: «Теперь я с головы до пят непоколебимо холодна».

Я молчала. Миссис Дайер непременно нужно было смотреть на жизнь как на спектакль, а себя ставить на роль героини. Она, кажется, забывала о финальной сцене. Клеопатра не восторжествовала. Она умерла от укуса змеи. А если уж здесь кто и был переодетой змеей, так это актриса, которая прихорашивалась и жеманничала перед нами.

Джорджиана махнула мне рукой.

– Сюрприз! Я же говорила, что нам придется поладить. Здорово, правда?

* * *

Я должна была сказать Лилит. Мне нужно было излить свою ярость тому, кого эта ситуация возмутила бы не меньше моего. Вздорная миссис Дайер и ее притворная благотворительность! Она говорила мне, что ненавидит Джорджиану и никогда не ценила ее таланта.

Джорджиана в роли Клеопатры! Это было оскорблением. Лилит по крайней мере в определенной степени обладала знойной красотой египетской королевы и не возбудила бы недоверия публики.

Вероятно, мне следовало отказаться одевать женщину, разбившую мою семью и относившуюся к Оскару как к грязи… К Оскару! Как он переживет возвращение Джорджианы в театр? Миссис Неттлз и Полли это тоже ужасно не понравится. У Джорджианы не осталось друзей в «Меркурии», хотя я не думала, что ее это заботило.

Миссис Дайер всегда действовала именно так. Находила женщин, оказавшихся в трудной ситуации и отчаянно нуждавшихся в любой возможности, и давала им работу. Она считала, что своими деньгами сможет купить их души и использовать их в своих целях. В действительности ее не интересовали их судьбы.

Меня обманули. Но как мне теперь выпутаться? Если бы я ушла из театра, то ни за что не смогла бы оплачивать аренду жилья. Нет, мне придется остаться. Я должна остаться и позаботиться о том, чтобы полностью загубить как карьеру Джорджианы, так и план миссис Дайер.

После работы я не пошла домой, а направилась прямиком к Лилит. К моему изумлению, дверь открыл шеф. Он был без пиджака, в одном жилете с ярким узором. Галстук был развязан.

– Заходите, быстро.

Я молча подчинилась. В доме стоял несвежий запах. Там, где раньше лежал слой пыли, теперь виднелись настоящие сугробы. Повсюду были разбросаны бутылки, сценарии и туфли. С тех пор как я была здесь неделю назад, все цветы полностью увяли.

– Что происходит, мистер Дайер?

Шеф опустился на диван, не обращая внимания на то, что сел прямо на одежду и письма.

– Плохо дело. Чертовски плохо. И вы, мисс Уилкокс, в ответе за то, что этому поспособствовали.

– Я? Что я сделала?

– Не стройте из себя дуру. Вы прекрасно знаете, что обманули мое доверие. Я заплатил вам за молчание, но деньги, кажется, были потрачены впустую. Миссис Дайер все знает.

Теперь я об этом сожалела, но угрызений совести не испытывала. Это он завел себе любовницу, это он нарушал священные клятвы и прятал незаконнорожденного ребенка – как он только посмел возложить вину за последствия на меня?

– Вы недооцениваете свою жену, сэр. Ей хватает ума и решительности для того, чтобы обо всем узнавать самостоятельно.

Он язвительно рассмеялся.

– Это уж точно. Проще отнять у этой собаки кость, чем отговорить Сильвию от ее намерений.

На этот счет наши мнения совпадали.

– Где Лилит?

– Наверху. Она в ужаснейшем состоянии. Почему вас здесь не было и вы о ней не позаботились?

– Я работаю в театре, мистер Дайер. Я не ее горничная.

Он нагнулся вперед, сцепил руки перед лицом и выдохнул в них.

– У меня весьма мало оснований доверять вам. Но, кажется, вы единственная, к кому я могу обратиться. Вы единственный человек, которого Лилит потерпит рядом, в качестве сопровождающей.

Сердце у меня защемило от дурного предчувствия.

– Сопровождающей куда?

– Я договорился с одним медиком. Прием высшей степени секретности. Я, вероятно, не смогу отвести туда Лилит самостоятельно, но будет неправильно, если она пойдет одна. Ей нужен будет кто‑нибудь, чтобы позаботиться о ней… после.

– После чего? Медицинского осмотра?

– Процедуры. Устранить недомогание… по женской части.

Пол закачался под моими ногами.

– Это же… незаконно, – ахнула я. – Сэр, если об этом узнают… это будет рассматриваться как убийство.

Его губы сжались в мрачную линию.

– Я не обязан вам ничего разъяснять.

Он был не лучше своей жены, пребывая в уверенности, что я брошусь все исполнять по первому его слову.

– Нет, обязаны! Вы просите меня поучаствовать в преступлении, подвергнуть риску собственную жизнь. Почему вы считаете, что я соглашусь?

Он провел рукой по волосам.

– Вы приняли сторону Сильвии. Вы, несомненно, считаете ее невинной и несправедливо обиженной, но вы не видите ее дома. Она была одержима Юджином Гривзом. Одержима, говорю я вам. Он не отвечал на ее поклонение, но я все равно выглядел при этом посмешищем. А потом, когда он умер, она надела этот нелепый траурный наряд… Все‑то ей нужно превращать в драму!

Я никогда не задумывалась над тем, как страстное увлечение миссис Дайер Юджином Гривзом сказывалось на ее муже. Возможно, его связь с Лилит была своего рода местью?

– Ваш брак – ваше личное дело, сэр. Я не принимаю ничьих сторон. Но другие люди не должны страдать от ваших ссор. – Я чувствовала, как дыхание вырывается из моей груди короткими нервными толчками. – Точно ли хочет Лилит этого… прерывания?

– Она, конечно же, хочет вернуться на сцену. Для нее карьера – это все. В прошлый раз нам удалось скрыть ее состояние, но теперь она в центре внимания, и это не пройдет. И если уж быть с вами предельно откровенным, мисс Уилкокс, то я живу в постоянном страхе разоблачения. Сильвия была в бешенстве, когда узнала про Элджернона. Сошла с ума. Она клялась, что, если я не отрекусь от сына, она убьет себя или Рейчел… И, клянусь Богом, она бы это сделала. Она бы бросилась с моста вместе с нашей дочерью только ради того, чтобы сделать мне назло.

Я содрогнулась. Его мысль была мне ясна: не существует такой крайности, на которую не пошла бы миссис Дайер. Я сама смогла убедиться в этом не далее как сегодня утром. И расстроить ее планы можно было только вернув Лилит на сцену.

– Я не понимаю, как такое могло произойти. Я был крайне осторожен. Мы почти не… Впрочем, какая теперь разница. Это произошло. Вы ведь поможете Лилит, мисс Уилкокс? Я прошу вас только побыть сиделкой. Наблюдать за ней, пока опасность не минует. Процедура будет проведена независимо от вашего согласия… но мне бы не хотелось оставлять ее одну.

Я оказывалась в ужасном положении, как морально, так и эмоционально.

– Позвольте мне сначала поговорить с Лилит. Убедиться, что это именно то, чего она хочет.

Шеф кивнул.

– Да. Бога ради. Только… приготовьтесь, мисс Уилкокс. Это тяжкое испытание вкупе с трагедией, которая произошла у нее на глазах, сказалось на ней. Она мучается, телесно и душевно. Ее вид может вас шокировать.

Я убирала за ней блевотину, вытирала грудное молоко, отмывала кровь с волос. Вряд ли что‑то сможет вывести меня из душевного равновесия.

Эвридика прошла за мной к лестнице, но дальше идти отказалась. Ступени скрипели подо мной. Взявшись за перила, я опять увидела повсюду эти маленькие черные точки, похожие на рассыпанный перец. И отдернула руку.

Я пересекла лестничную площадку и нерешительно постучала в дверь спальни Лилит.

– Это я. Дженни.

Там ощущался какой‑то запах. Тяжелый и дымный; что‑то горело.

Ответа не последовало, поэтому я повернула ручку и вошла. Лилит сидела на полу, скрестив ноги, и пристально смотрела на огонь в камине. Несмотря на то что была уже половина одиннадцатого, она была еще в ночной сорочке с непричесанными волосами.

На ее ладони тикали часы Юджина Гривза с Мельпоменой. Под ними я заметила размеренно пульсирующую в такт тиканью сеточку голубых вен.

– Лилит.

Пот выступил у нее на лбу и пропитал рубашку под мышками. Она была словно в лихорадке. Наверное, она подхватила очередную инфекцию с тех пор, как я видела ее в последний раз. Перемена была разительной и произошла за короткое время.

– Лилит, ты не хочешь со мной разговаривать?

Ее голова дернулась в мою сторону.

– Ты пришла забрать меня обратно?

– Обратно куда?

– В театр, конечно же! Сколько еще времени они будут держать меня прикованной к этому месту?

– Ты не можешь вернуться туда с ребенком во чреве.

Она застонала.

– Ребенок, говоришь? Я не уверена, что это он. Это, скорее, язва. Паразит. Сосущий мою жизнь. – Она внезапно вскочила на ноги. Я в ужасе отшатнулась: в ней бурлила какая‑то пугающая энергия. – Все не так, Дженни. «Мой лавр увял».

– Не надо. Пожалуйста, не цитируй мне «Герцогиню Амальфи». Я больше не хочу вспоминать об этой пьесе.

– Что ж, я лишена такой роскоши. Я говорила тебе, что это она говорит, не переставая, у меня в голове. – Она ударила себя по лбу тыльной стороной руки. – Это сводит меня с ума. У меня не будет ни секунды покоя, пока я не вернусь на сцену!

Я подошла и коснулась ее плеча. Она пылала.

– Потрясение от произошедшего с тобой и теперь еще этот ребенок… повергают тебя в болезненное состояние.

– Это он тебя попросил? – Она жадно вгляделась в мое лицо. – Хью рассказал тебе о процедуре, которая меня освободит?

– Да, но… это серьезное решение, Лилит. Это твой малыш, твоя кровинка. А что будет, если операция не поможет? Что, если тебя поймают? После всех своих сердечных метаний ты можешь просто-напросто оказаться в тюрьме или с изуродованным ребенком на руках.

– Я же сказала тебе, что это не ребенок. Все не так, как было в первый раз. С Элджерноном я поначалу вся светилась.

– У моей мамы каждая беременность проходила по-разному. – Сказав это, я почувствовала себя до странности слабой и вялой. Мою мать убило не деторождение, ее состояние ухудшилось в последующие недели. Рождение Берти было тяжелым само по себе. Лилит могла пострадать даже больше из-за неумелого вмешательства.

– Хм, на сей раз это монстр, ниспосланный, чтобы истязать меня. Я больше не желаю, чтобы он жил во мне. Разве ты не видишь? Я здесь задыхаюсь. Я иссохну, и не останется больше ничего, кроме этого проклятого шепота у меня в голове. – Она обеими руками схватила часы, и это, по-видимому, успокоило ее. – Я должна играть, Дженни. Это как вырвать опиумиста из его притона. Я была так близка к признанию… Я становлюсь лучше с каждым спектаклем.

Мне не хотелось расстраивать ее пуще прежнего, но она заслуживала того, чтобы знать о происходящем в «Меркурии» за ее спиной.

– Миссис Дайер ставит пьесу без тебя. «Благотворительный спектакль». Она взяла Джорджиану Милдмей на роль Клеопатры.

Лилит замерла на месте.

– Клеопатры! Они хотят заставить тебя одеть эту девчонку, это ничтожество великой Клеопатрой?

Я удрученно кивнула.

– Когда мы ставили ее в прошлый раз, я была Хармионой. Я хотела, так хотела, просто сгорала от желания быть Клеопатрой. Я знаю роль до единого слова. А эта сука забрала у меня эту роль!

– Может, у тебя еще будет шанс ее сыграть? – нерешительно предположила я.

– Второго шанса не бывает! Я поставила на кон всё. Всё, понимаешь? Мне был дарован талант, но не было дано времени, чтобы им воспользоваться.

В мою душу медленно закрался неописуемый ужас.

– О чем ты говоришь, Лилит? Ты постоянно это твердишь. У тебя будет еще много времени…

– Я пойду на этот прием как можно скорее. Я избавлюсь от этого независимо от того, пойдешь ты со мной или нет. Но скажи, что пойдешь. Мне бы хотелось, чтобы ты пошла.

Я замялась, пытаясь придумать предлог, чтобы отказаться. Что станет с моими родными, если нас поймают и я отправлюсь за решетку?

– Это повергает меня в ужас! Ты сказала, что ребенок оживился. Тем самым процедура становится еще опаснее. Она может убить тебя!

– Препону смелостью стреножь, и мы осилим.

Очередная цитата.

– Леди Макбет сошла с ума, Лилит. Эти сценические персонажи не те люди, на которых стоило бы опираться в настоящей жизни.

Она сжала часы, и ее пальцы стали похожи на вцепившиеся в бриллиант когти.

– Теперь они единственное, что у меня есть настоящего.

Глава 24

В тот день мы не могли воспользоваться каретой Дайеров. Все до единой мелочи нужно было проделать незаметно. Мы обе надели серые платья и шляпки с вуалями. Сетка не давала мне толком разглядеть выражение лица Лилит. Держалась она по-прежнему прямо; плечи отведены назад, подбородок приподнят, но это легко могло оказаться бравадой, а не настоящей уверенностью.

Мне не грозило физического увечья, однако, нанимая экипаж до Харли-стрит, я чувствовала подступающую от страха тошноту. Дверцы захлопнулись, заперев нас внутри кеба. Кучер цокнул языком, и лошадь пошла. Теперь уже никаких отговорок.

У меня было такое чувство, что с мира содрали один слой; звуки были слишком громкими, цвета чересчур яркими. Золотое солнце целовало улицы, с деревьев облетали лепестки, и все это выглядело тогда очень неуместным, будто смех на похоронах.

Лилит достала свои часы. Я увидела, как минутная стрелка ползет вперед, и меня осенила мрачная мысль: она может отсчитывать оставшееся время жизни Лилит.

– Ты видела этого доктора? – осторожно поинтересовалась я. – Ты уверена, что он достаточно надежный?

– Если бы он был надежным, то вряд ли занимался бы этим.

– Ты же понимаешь, о чем я. Можно ли быть уверенной, что он… тебе не навредит?

– Хью обо всем договорился. Он не отдал бы меня в руки шарлатана.

Я хмыкнула, и Лилит повернулась ко мне.

– Не суди его слишком строго. Он был мне хорошим покровителем.

– Хорошим? – недоверчиво переспросила я. – Лилит, он тебя использовал.

– Нет. Хью – единственный, кто по-настоящему и без сомнений в меня поверил. Ему не все равно.

Настолько же не все равно, насколько я небезразлична миссис Дайер.

Мы обогнули столпившийся посреди дороги народ. Упала какая‑то несчастная лошадь. Взгляд ее полных ужаса, выкатившихся глаз встретился с моим, и меня больно кольнуло промелькнувшее между нами чувство взаимопонимания.

– Никто не хочет твоего возвращения в «Меркурий» больше, чем я. Я жду не дождусь, когда ты сотрешь улыбку с лица Джорджианы. Но… есть и другие возможности. Ты сама должна сделать выбор. Разве ты не можешь порвать с шефом? Сохранить ребенка, выйти замуж и создать собственную семью?

– Экая ты простофиля. Мужчины не отпускают просто так. Мне было не так‑то легко освободиться от Юджина. Хью будет очень обижен и зол… И в его силах уничтожить мою репутацию одним лишь словом. Есть талант или нет, но ни в один приличный театр не захотят взять падшую женщину. Хью – мой покровитель. Как бы там ни было, я разделю с ним его участь.

– Тогда тебе, возможно, придется отказаться от актерской работы. Зато в реальном мире ты можешь быть по-настоящему любима такой, какая ты есть.

– Какая я есть, – тихо размышляла она. – Нет. Не такой роли я хочу.

Дальше мы ехали в тишине. Очень скоро мы оказались возле круглого газона на площади Кавендиш-сквер, где и попросили нас высадить. Лилит просунула в окошко деньги за проезд, а кучер с помощью рычага открыл нам громыхающие деревянные дверцы.

Людей поблизости было мало. Если не считать налетевшего ветерка, все вокруг было подозрительно тихим. Мы шли мимо металлических ограждений, окон с белыми рамами и арочных дверей, пока не увидели нужную нам медную табличку. Я замешкалась возле ступеней крыльца. Любой подумал бы, что это я, а не Лилит, иду к подпольному акушеру.

– Давай скорее, – проворчала Лилит. – Если мешкать, привлечем внимание.

Дверь открыла женщина. Она растворила ее ровно настолько, чтобы мы могли пройти друг за другом, и сразу же закрыла, едва не прищемив нам пятки. Действия ее были расторопны, но не суетливы. Одета она была, как и мы, просто. Волосы разделял строгий пробор, а на затылке их стягивал тугой пучок.

– Которая из вас миссис Уильямс?

Это сбило меня с толку – хотя, конечно же, прием был организован на вымышленное имя, точнее несколько переделанную настоящую фамилию Лилит – Фицуильямс.

– Это я, – дерзко, как на сцене, ответила Лилит. Мое сердце болело за нее. Сколько еще она сможет продолжать в том же духе? Как только она окажется в стерильной комнате с раздвинутыми ногами… я отказывалась даже представлять. Картина получалась настолько жуткой, что могла бы поглотить меня без остатка.

– Вещи отдайте своей горничной и проходите за мной. – Тон ее не терпел возражений. – Вы можете подождать здесь, – обратилась она ко мне и кивнула на дверь справа от нас.

Я испытала постыдное чувство облегчения: мне не придется присутствовать во время операции. Сначала Лилит вручила мне свои перчатки; они были влажными от пота. Затем она вынула шляпные булавки и сняла с головы шляпку с вуалью, открыв свое мертвенно-бледное лицо. Она попыталась оставить при себе часы на цепочке, но женщина неодобрительно фыркнула и заявила:

– Никаких часов.

Лилит вперила в нее злобный взгляд.

– Чем они помешают?

– Если не хотите попортить вещь, миссис Уильямс, доверьте ее своей горничной. Я не буду отвечать за повреждения.

Прошло несколько секунд. Затем Лилит медленно, будто это причиняло ей сильную боль, отстегнула цепочку. Часы повисли у нее в руке. Мне пришлось разжать ей пальцы, чтобы забрать их.

После этого Лилит заколотило. У меня не было времени на выражение сочувствия. Женщина повернулась и быстро пошла по коридору, стуча каблуками по кафелю. Лилит метнула на меня отчаянный взгляд и последовала за ней.

У меня перед глазами замелькали серые пятна. Я поплелась в указанную женщиной комнату, не понимая ее размеров и не различая внутреннего убранства. Мой взгляд зацепился за кресло с подголовником, и я ринулась к нему, как пловец к берегу. Лилит полагалась на мою силу. От меня требовалось лишь подождать здесь и поухаживать за ней после. Уж такую простую вещь я должна была осилить.

Тем не менее я постоянно думала о ма и пребывала в полнейшем ужасе. Она умерла несмотря на все наши усилия. Меня утешало только то, что Лилит была сильной и хотела жить; возможно, эта ее твердая решимость поможет ей выжить?

Время шло, и я постепенно начала приходить в себя. Я сложила шаль Лилит и пристроила ее шляпку у себя на коленях. Часы продолжали громко тикать. Я открыла крышку и посмотрела на черный циферблат. В нем не было ничего примечательного. Перламутровые стрелки медленно передвигались между римскими цифрами. Что так захватывало внимание Лилит, когда она впивалась взглядом в этот темный круг, почему ей так не хотелось выпускать их из рук?

Я напрягла слух и сосредоточила внимание на их механическом сердцебиении. Может быть, если я хорошенько прислушаюсь, то смогу различить этот шепот, о котором говорила Лилит. Но у меня не получилось. Только мое дыхание и пульс, подстраивающийся под ритм часов. Мой указательный палец коснулся задней крышки часов в поисках слов «Homo fuge». Я нащупала их, грубые и яростные. Мне казалось или в том месте металл был теплее на ощупь?

Лилит закричала.

Обрушившаяся после этого тишина была еще хуже. Я заозиралась вокруг и только тогда заметила, как чисто и уютно было в той комнате, будто в кабинете благородного джентльмена. Раздавшийся крик совершенно не вязался с этой обстановкой. Неужели где‑то рядом в самом деле могла быть другая комната с держателями для ног и острыми металлическими инструментами? Мне не хотелось об этом думать. Проще было сосредоточиться на часах.

Я наблюдала за тем, как проходят минуты, но не чувствовала времени. Мне показалось, прошла вечность и в то же время одно лишь мгновенье, когда дверь со скрипом открылась. Женщина ввела в комнату Лилит с такой нежностью, какой раньше за ней не наблюдалось.

Лилит осторожно шагала, слегка согнувшись вперед, взгляд ее серых глаз был затуманен хлороформом.

– С ней все в порядке? – Я встала так быстро, что чуть не уронила на пол ее вещи. – Она ужасно бледна.

– Было небольшое осложнение, – ответила женщина. – Не совсем типичный случай.

– Насколько нетипичный? Она поправится?

– Я ведь не врач. Не могу вам сказать.

Но она знала достаточно, раз между бровей у нее пролегла морщинка. Внезапно мне пришла в голову мысль о том, что сама я этого врача так и не видела – он прятался за этой женщиной, как за маской.

Лилит разомкнула губы в бледной улыбке.

– Его больше нет, – произнесла она хриплым голосом. – Я свободна.

Первым делом она выхватила у меня из рук часы, а потом оперлась на мое плечо, и я укутала ее шалью. От нее пахло лекарством и чем‑то неприятным. Я водрузила ей на голову шляпку, а перчатки сочла не самой важной деталью.

– Я послала за кебом, – сообщила нам женщина. – Вашей хозяйке не рекомендуется утомлять себя ходьбой. Как только доберетесь до дома, уложите ее в постель. Ухаживайте за ней как можно лучше. Не давайте опиума от боли, пока из организма не выйдет хлороформ, чтобы не замедлить работу сердца. Регулярно меняйте простыни. День или два у нее будет кровотечение.

Усвоить все это сразу было сложно.

– Кровотечение будет сильным?

– Бывает по-разному. Чтобы восполнить потерю, ей нужно пить побольше вина и находиться в тепле. Приглядывайте за ней. Следите, чтобы не появились признаки нервного возбуждения, головокружения или тошноты.

Все эти признаки присутствовали у меня самой.

– Что мне делать, если они появятся?

Женщина глянула на Лилит.

– Срочно найдите врача. Не говорите о том, что были здесь. И молитесь, надеясь на лучшее.

Значит, нас бросали на произвол судьбы.

Как шеф мог оставить Лилит в таком состоянии, если она действительно была ему небезразлична? Она висела на мне, как тряпичная кукла, и я почти дотащила ее до двери поджидавшего нас кеба. Забираясь в него, она едва шевелила ногами.

Я сообщила кучеру адрес и села рядом с Лилит. Она схватила меня за руку. Пальцы ее были холодны.

– Теперь мы справимся, – пообещала я ей, когда экипаж тронулся. Это была постыдная ложь. Я ни за что не могла ручаться.

– Ох, Дженни. Мне очень себя жаль.

– Худшее уже позади.

– Да, да. Это меня радует. Но от тряски мне очень больно.

Она закрыла глаза и тяжело дышала. Когда экипаж поворачивал, казалось, ей понадобилась вся ее воля, чтобы не закричать.

Только бы она не истекла кровью, молилась я. Только бы кровотечение не началось в кебе и все это дело не выплыло наружу. Достаточно ли ваты подложил доктор? Я уже с десяток раз представляла себе сочащуюся через подол теплую кровь; образ получался очень ярким, и когда кучер открыл двери, я думала, что сейчас наши юбки окажутся в красных пятнах. Но ничего подобного не случилось.

– Идем. Мы дома.

От страха я выдернула Лилит из экипажа слишком грубо. Она взвизгнула и напугала лошадь. Все мои мысли были о том, как бы поскорее оказаться в доме, подальше от любопытных глаз. Кучер с подозрением посмотрел на нас, а потом хлестнул лошадь и уехал.

Теперь Лилит согнулась почти пополам. Я позволила ей прислониться к стене и принялась шарить у нее в кармане в поисках ключа. Там, к своему неудовольствию, я нащупала что‑то теплое, наводившее на мысли о том, что под слоями юбок что‑то пульсирует. Пока я вставляла ключ в замочную скважину, Лилит вырвало возле розового куста. Это был один из симптомов, коих мне было сказано опасаться. С другой стороны, разве от боли человека рвет не чаще, чем от хлорного эфира? Я поспешила завести ее в дом, пока нас не заметил никто из соседей.

Эвридика не подбежала нас приветствовать. Она сидела под лестницей и с опаской наблюдала за нами из полумрака.

Лилит простонала:

– Меня будто проткнули раскаленной кочергой, а ноги сковали цепями.

– Давай уложим тебя в постель. Тебе велели лежать.

– А лестница! Черт бы побрал того, кто придумал лестницы! Я не могу, Дженни. Не могу.

Я постаралась унять разрастающуюся панику.

– Тогда… на диван?

– Мне нужно в туалет.

– Но это ведь наверху!

– Я знаю.

Я в отчаянии озиралась вокруг. На кафельных плитках у нас под ногами появились пятна. Небольшие капельки крови, падавшие с Лилит. Я выругалась.

На моей памяти ма рожала трижды. Это всегда было очень волнительно, но я всякий раз была уверена в благополучном исходе. Теперь же младенца, которого надо было бы нянчить, не было, а посылать за помощью было очень и очень рискованно. Зачем я только вообще на это согласилась?

– Придется мне тебя отнести.

Лилит была выше меня ростом. Она не отличалась тяжеловесностью, как, впрочем, и я. К тому же мы обе были тепло одеты. Я видела только один способ преодолеть подъем. Прислонив Лилит к перилам лестницы, я разделась до исподней сорочки и шаровар, после чего мои руки и ноги стали двигаться свободнее. Затем я начала раздевать Лилит.

Она была холодной, как ледышка. Двигаться она почти не могла; она скрючилась и сжалась, как ладонь в кулак, и мне пришлось разрывать ткань, чтобы кое‑как высвободить ее. По мере того, как слой за слоем снималась одежда, я поняла, что врач ее хорошенько перебинтовал, но бинты уже пропитались кровью.

Я подавила рыдание. Все это случилось так скоро после кровавой смерти Энтони. Мои душевные раны еще не затянулись, и сладковатый запах крови снова возвращал меня в тот вечер. Перед моими глазами снова и снова вставала картина того, как его голова отделяется от шеи. Как я понесу Лилит, если меня саму так сильно трясет?

– Обними меня руками за шею.

Она с трудом повесила руки мне на плечи. Я нагнулась и подняла ее ноги. Лилит мыкнула, как корова на бойне мясного рынка Смитфилда.

– Прости.

Взбираться по ступенькам оказалось тяжелее, чем брести по воде. Я чувствовала, что вот-вот уроню ее и кубарем скачусь вниз по лестнице. Стиснув зубы, я напрягла все силы. Мы добрались до площадки.

– Теперь тебе придется встать на ноги.

Я в изнеможении опустила ее ноги чересчур резко. Лилит снова вскрикнула. Тепло ее тела продолжало ощущаться; оно припечаталось ко мне спереди в виде бордовых пятен на белом фоне.

Я плакала, пока вела Лилит в уборную. Рядом с унитазом имелась жердь с мотком бумаги, но мне сразу стало ясно, что этого не хватит.

Усадив ее на фарфоровое сиденье, я принялась разматывать бинты. Она по-прежнему сжимала в руке эти ужасные часы. На их циферблате виднелся ярко-красный отпечаток ее большого пальца.

Стянув с нее панталоны, я увидела свежую кровь. В унитаз выпал какой‑то комок, похожий на марлю, а за ним потянулась кровавая скользкая ниточка. Я отпрянула, почувствовав тошноту. Упав в чашу унитаза, комок произвел отвратительный звук – словно кусок сырого мяса шлепнулся на прилавок.

Я никак не могла заставить себя снова подойти к Лилит, не могла ее коснуться. Она тоже заплакала.

– Помоги мне, Мельпомена, – всхлипывала она, слегка раскачиваясь и сжимая в руке часы. – Спаси меня.

Взывать к богине трагедии не было никакого смысла. Я сорвала с шеи оловянный крестик и бросила ей.

– Попробуй лучше это. Я пойду… Пойду сожгу это все. И принесу воды и чистое белье.

– Дженни, не уходи!

– Придется. Хотя бы ненадолго.

Лилит схватила крестик; она и без того сидела согнувшись, почти касаясь пола руками. Теперь оба предмета были у нее: крестик в одной руке, а часы в другой.

Выйдя из комнаты, я, к своему стыду, почувствовала облегчение. Я прислонилась к стене и ошеломленно уставилась на свои руки палача, и почувствовала себя грешницей, не меньшей, чем Макбет. Как бы мне хотелось, чтобы все это оказалось лишь пьесой и чтобы у меня имелся сценарий. Сейчас же я чувствовала себя не в своей тарелке. И что мне теперь делать?

У меня мелькнула мысль послать за Доркас, чтобы хоть как‑то облегчить свою задачу, но впутывать ее в этот кошмар не хотелось. Может, тогда за шефом? Но чем бы он помог? От него не было бы никакого проку.

Завтра должен состояться благотворительный спектакль, и мне придется одевать Джорджиану Клеопатрой. Я не представляла, как смогу оставить Лилит в таком состоянии. Ей понадобится уход на протяжении нескольких дней.

Я еще поплакала, вымыла руки на кухне и бросила в огонь запачканную одежду. Спасти ее не было никакой возможности.

К тому времени, как мне удалось найти и согреть немного вина, по моим венам разлилось своего рода оцепенение, чему я была только рада. Мне хотелось впасть в спячку. Внутри у меня будто что‑то умерло, как и у Лилит.

Когда я вернулась в ванную, ее веки трепетали.

– Прекратилось, – задыхаясь, проговорила она. – Кажется, прекратилось.

– Выпей это. – Я прижала к ее бледным губам чашку с вином и наклонила. Она жадно глотала. Ее лицо немного порозовело. – Лилит, мне надо тебя обмыть и уложить в постель. Я думаю, если ты ляжешь, кровотечение скорее остановится.

– Нет! Мне больно двигаться. Я посплю здесь.

– Ты упадешь с унитаза и разобьешь голову. – Видит Бог, проще было бы оставить ее там. Предстоящая необходимость снова смывать и вытирать кровь удручала. Но я должна была это сделать. Кто еще, как не я? – Ну же, давай встанем, хотя бы совсем ненадолго.

Лилит протянула мне мой крестик. Как и все остальное, он был испачкан кровью; я положила его на пол возле пустой чашки из-под вина. Она сжимала его так крепко, что крестик оставил отпечаток на ее ладони.

– Готова?

Лилит закрыла глаза и кивнула. Одной рукой она ухватилась за мое плечо, а второй прижимала к груди часы.

– Раз. Два. Три. Вверх!

Меж ее стиснутых зубов засвистел воздух. Я подхватила бумагу, чтобы придержать то, что могло выпасть из нее. И тут я обомлела.

Что‑то черное, похожее на деготь было разбрызгано по боковой стенке унитаза и темнело на дне чаши.

– О господи, Лилит, это не нормально.

– Просто отведи меня в кровать, пока я не потеряла сознание.

Я и сама была близка к тому, чтобы лишиться чувств. Обхватив за спину, я подняла ее на ноги, и мы вместе поковыляли в спальню. Лилит рухнула на стеганое одеяло. На шее у нее пульсировала жилка. Значит, пока жива. Она прижала часы к уху.

– Лилит, нам нужно…

– Дай мне поспать.

Мне было страшно… Я боялась, что она больше не проснется. Однако отдых, несомненно, был ей необходим. Я вытащила из шкафа одеяло и укрыла Лилит. Она содрогнулась. От нее исходил запах серы и патоки.

– Я пока приберусь в уборной, но после мне нужно будет тебя помыть. Нельзя лежать в грязи.

Она не ответила. Уже потеряла сознание.

Я с сомнением вышла из спальни Лилит. Остаться в одиночестве, без чьей‑либо помощи, наедине со своими мыслями было ужасно. Мне требовалось чем‑то себя занять. Я снова заставила себя пойти в ванную. Даже не знаю, что было хуже: вид или запах. Воду в унитазе хотя бы можно было смыть.

Морщась, я подошла ближе в надежде на то, что мои глаза меня обманули, но это было не так. Чаша была полна черной сиропообразной жидкости.

Почему она была черной?

Теперь чернота перекинулась на мое зрение: у меня перед глазами стали появляться черные пятна. В ушах зашумело. Поток, который я сдерживала весь день, все‑таки прорвало. Колени мои подогнулись, я повалилась вперед, и чаша унитаза понеслась мне навстречу. Я ударилась лбом о холодный фарфор и упала на пол.

* * *

Очнувшись, я почувствовала боль и замешательство. В ноздрях стояла отвратительная вонь канализации, а на улице тем временем стало светло и пели птицы. Я неуклюже попыталась сесть. Голова раскалывалась.

С большой осторожностью я ощупала свой лоб. Там обнаружилась болезненная шишка, а на кончиках пальцев остались следы крови. Это сразу напомнило мне о том, где я нахожусь.

Вокруг меня произошли кое‑какие изменения. Мой крестик оказался на ноге, а вода в унитазе смыта. Вонь из сточных труб по-прежнему ощущалась, но хотя бы этой мерзкой черной массы не было.

– Лилит?

Я не слышала, чтобы она двигалась по дому. Превозмогая боль, я поднялась на ноги и, шатаясь, вышла на лестницу. Еще никогда мне не доводилось чувствовать себя такой потерянной. Сколько времени я пролежала без чувств? Сейчас еще точно должно было быть темно… Или я в самом деле ударилась головой настолько сильно, что пробыла без сознания до следующего дня? Я должна была сегодня что‑то сделать… Какую‑то неприятную задачу. Всякий раз, когда я пыталась вспомнить, что именно, память меня подводила.

– Лилит?

Ее постель была пуста, одеяло, которым я ее укутывала, сброшено, а на покрывале коричневело пятно. От страха у меня перехватило горло.

– Лилит!

Внизу ее тоже не оказалось. Из-под дивана высунулся длинный черный хвост Эвридики, но сама она вылезать отказалась.

– Где она, девочка? Куда она пошла?

Каретные часы на камине начали отбивать время. Взглянув на их стрелки, я не поверила собственным глазам. Я пробыла без сознания до утра следующего дня. И тут я вспомнила, где должна была находиться сегодня.

Единственное место, где хотела оказаться Лилит. Она притащилась бы туда даже ценой собственной жизни.

Глава 25

Я привела себя в порядок и кое‑как оделась. До Вест-Энда было около трех миль. Три мили, на всем протяжении которых я готовилась обнаружить Лилит в сточной канаве или под колесами сбившего ее экипажа. Но она, должно быть, взяла кеб, как, впрочем, и я сама. Слава богу, что она смогла сообразить это в момент просветления.

Мои ноги с трудом передвигались и ныли от боли, а голова раскалывалась, пока я бежала от стоянки кебов. Люди удивленно оборачивались: молодой женщине не пристало носиться по улицам, но после всех перенесенных мною ужасов подобная щепетильность казалась просто смешной.

Оскар стоял во дворе один, держась рукой за фоновую декорацию. Казалось, он использует пейзаж в качестве опоры.

Не видел ли он Лилит? Может быть, она лежит мертвая в театре? Я окликнула его по имени.

Он повернулся комне с каменным лицом.

– Вот и ты.

– Я знаю, что опоздала. Мне нужно твое…

– Чего же ты не предупредила?

Какое‑то мгновенье я никак не могла сообразить. Откуда мне было знать, что Лилит так сделает? Но потом настроение моего духа стало еще хуже.

– Тебе должны были сообщить! Костюмы были подогнаны. «Приятная, легкая работа», – сказали мне. «Один дневной спектакль, пьеса, которую мы уже ставили несколько лет назад, и декорации еще сохранились». Ты знала, и ничего мне не сказала. Вы все тихо насмехались, да?

Никто не сообщил ему о возвращении Джорджианы. Он, должно быть, поражен до глубины души.

– Я собиралась сказать. Мне очень жаль, Оскар. Все так… – Я осеклась. Не могла подобрать подходящего слова.

Отразившееся в его глазах страдание задело меня за живое. Но потом его взгляд переместился на мой лоб, и выражение его лица изменилось.

– Какого черта вообще произошло? Тебя кто‑то ударил? Этот негодяй Грег…

– На это нет времени!

Он ошеломленно затих.

– Лилит больна. Она смертельно больна, у нее путаются мысли, и при этом она сбежала. Мне нужно найти ее, пока она себе не навредила.

Оставив Оскара, я поспешила в здание театра. Моих ушей тут же достиг стоявший там шум; голос Лилит доминировал:

– Я должна продолжить работу!

– Это моя роль. Миссис Дайер отдала ее мне. – Это был пронзительный голос Джорджианы. – Мое имя указано на афише.

Двери всех гримерных были открыты. Наш новый ведущий актер слонялся по коридору, откуда ему было прекрасно видно, что творится в гримерной Лилит. Под его огромными усами притаилась ухмылка.

– Полно, полно, леди. Хоть я и польщен, что вы так боретесь между собой за право играть со мной, это все же никуда не годится.

Комната была заставлена адресованными Джорджиане букетами с пожеланиями удачи, но запах серы ощущался сильнее прежнего. Все пышные наряды Клеопатры, ее расшитый каменьями лиф, веер из павлиньих перьев и сложный головной убор сверкающей кучей валялись на полу. Лилит закрылась юбкой по самый подбородок, как испуганный ребенок простыней.

Раскрасневшаяся от ярости Джорджиана в упор взирала на нее.

– Ты ведь даже не репетировала!

– Ей не нужно, чтобы я репетировала, – стояла на своем Лилит. – Не лезь – не вмешивайся в ее работу!

– О ком это ты…

– Лилит, – перебила я Джорджиану. – Лилит, положи юбку на место. Ты нездорова. Тебя не должно быть здесь. Идем домой.

Они обе повернулись ко мне. Уголки губ Лилит приподнялись в улыбке, когда она увидела меня.

– Наконец‑то! – вскричала Джорджиана. – Ты опаздываешь! Ты ведь избавишь меня от нее, правда, дорогая? Это абсурд. Она считает, что сможет забрать мою роль!

– Нет, – отрезала Лилит. – Дженни здесь для того, чтобы меня одевать.

Мне было неприятно оказаться в этом споре на стороне Джорджианы. Но под дымчатыми глазами Лилит явственно проступали синяки. Я не могла позволить ей отправиться тем же путем, что и моя ма.

– Это не так, – мягко ответила я. – Я здесь, чтобы отвести тебя домой. Идем же.

Пальцы Лилит крепко сжали ткань.

– Я должна продолжить работать, Дженни. Уж тебе‑то известно, что я должна.

В коридоре появился Оскар и тихо, так, что я не расслышала слов, что‑то сказал Феликсу Уитлоу. Актер усмехнулся:

– Вы как раз вовремя, чтобы успеть к представлению, приятель. Кошечки уже выпустили коготки.

Я раздраженно прикусила губу. С мистером Уитлоу можно было разобраться позже, сейчас нужно было сосредоточиться на Лилит.

– Пусть Джорджиана сыграет разок.

– Она не сможет.

Джорджиана вскипела. Я жестом успокоила ее.

– Никто не ожидает увидеть тебя, Лилит. Ни зрители, ни помощник режиссера, ни шеф. Это один-единственный спектакль ради родных Энтони. Не так уж он важен.

В глазах Лилит промелькнуло какое‑то отчаяние. Одной рукой прижав к груди юбку, она запустила вторую в карман.

– Тогда скажите это ей. Пусть оставит меня в покое! – Она достала часы и сунула их мне. Я невольно отступила назад.

Феликс Уитлоу перестал усмехаться.

– Что это?

– Ничего, просто часы, – ответила я.

Но Лилит стояла, не шелохнувшись, с вытянутой, как попрошайка, рукой. Феликсу было видно то, что она держала.

– Он оставил их вам? – Его шепот прозвучал сдавленно.

Лилит посмотрела ему в глаза.

– Вы знаете, не так ли? Вам известно, что произойдет, если ослушаться.

Феликс судорожно вдохнул.

– Джорджиана, отдайте ей костюм.

– Что? – вознегодовала та, не желая отступать.

– Просто отдайте ей костюм. Пусть она играет роль.

– Но…

– Не препятствуйте ей! – Феликс закрыл глаза, стараясь удержаться от гневной отповеди. – Пожалуйста… сделайте, как я говорю. Так будет лучше. Поверьте.

– Это не вам решать, мистер Уитлоу. Миссис Дайер решает, кому выходить на сцену. – Джорджиана нашла в себе наглость строить глазки Оскару. – Скажите же ему, мистер Торн. Они отвратительно себя ведут со мной.

– Может, и так, – отрезал Феликс, опередив Оскара, – но без мисс Эриксон я работать не стану. Я не решусь. – На этом он повернулся и поспешил к себе в гримерную. Дверь за ним захлопнулась.

Я стояла, оторопев. О чем таком знал Феликс Уитлоу? Кровь отлила у него от лица, как только он увидел часы. Homo fuge. И он убежал – буквально спасся бегством от этой вещицы. Я вспомнила слова миссис Дайер о том, что она сама выбрала его для своего театра, – мог ли он быть знаком с Юджином Гривзом? Работал ли он с ним и с Лилит в прошлом?

– Это неслыханно! – вопила Джорджиана. – Я пожалуюсь миссис Дайер. Я… я…

В конце концов вперед вышел Оскар.

– Ты уберешься отсюда и уступишь роль более талантливой актрисе, Джорджиана. – Его тон был ледяным.

Она бросила на него кокетливый взгляд и потупилась.

– Сейчас, мистер Торн, мы должны вести себя как профессионалы. Не позволяйте личным обидам…

– Ты хочешь моей помощи? После того, как ты обошлась со мной? Хорошо. – Он схватил ее за тонкую руку. – Я помогу тебе дойти до двери.

Джорджиана пронзительно закричала и вцепилась в Оскара, но его захват был крепок. Он грубо выволок ее из гримерной Лилит.

Меня бы позабавило наблюдать за этим, если бы я так сильно не волновалась за Лилит. Я усадила ее на стул и потрогала лоб.

– Вот беда. Ты едва стоишь на ногах. И как только ты собираешься играть несколько часов кряду?

– Худшее уже позади. Я поправлюсь. – Даже при всем таланте Лилит ее слова прозвучали неубедительно. Когда я от нее отошла, она чуть было не упала со стула. – Одевай меня на роль, Дженни.

– Это безумие, – проговорила я. – Чистое безумие. Врач предписал постель.

– Я огонь и воздух, а прочие стихии я жизни низменной отдам, – продекламировала Лилит. Она подняла руки и принялась снимать шляпку, вытаскивая булавки. Из-под нее выпало облако темных волос. – Этот корсаж такой жесткий из-за стразов, что будет держать меня прямо. Только зашнуруй покрепче.

– Не буду!

– Тогда я сделаю это сама. Возражений я не принимаю.

Комната замерцала от наполнивших мои глаза слез. В отчаянии я попыталась подойти с другой стороны.

– Может статься, кровотечение еще не закончилось. Юбка Клеопатры сшита из индийской ткани ручной работы, и пятен с нее будет не вывести.

– Ты что‑нибудь придумаешь. Ты всегда придумываешь. Либо одевай меня, либо я буду мучиться сама.

Я подумала забрать костюм и запереть Лилит в гримерной. Но потом я вспомнила про Феликса Уитлоу и его отказ играть без нее.

Мне было не победить. Лилит собиралась это сделать со мной или без меня.

Я вздохнула.

– У меня есть одна идея. Но на это потребуется время.

Хорошо хоть зеркало восстановили: оно сияло, как серебряное блюдо. Я подошла к гардеробу, чтобы откопать там накладной живот, который я шила для герцогини Амальфи. Лилит смотрела, как я села на диван и начала развязывать тесьму.

– Что это ты делаешь? – спросила она.

– Я хочу вынуть часть набивки и перешить завязки, чтобы сделать тебе своего рода пояс. – Я подняла подушку вверх. – Вот это будет находиться у тебя между ног и впитает кровь. Правда, из-за этого ты будешь ходить слегка вразвалку. К тому же этот костюм довольно облегающий – не гарантирую, что не будет заметно бугорков и шишек.

– Вот видишь, я знала, что ты что‑нибудь придумаешь. – Она удовлетворенно закрыла глаза и погладила лежавшие в левой руке часы, будто впав в некое оцепенение.

Иголка ныряла вверх и вниз, как серебряная рыбка в воде. Помимо изготовления подушки, мне еще нужно было удлинить юбку и ушить ее в талии; мы шили ее по фигуре Джорджианы. Мои пальцы не могли быстро двигаться, и сама я была ужасно неуклюжа после удара головой. Я трижды уколола себе большой палец.

И все это время у меня из головы не шел Феликс Уитлоу. Ужас на его лице. Он напомнил мне о выражении лица захлебывающегося кровью Сайласа и рот на оторванной голове Энтони. «Вам известно, что произойдет, если ослушаться». Что‑то похожее она говорила, когда Энтони отказался играть Фердинанда. Но Энтони не Мельпомена наказала, он убил себя сам.

Разве не так?

Я продолжала шить, углубившись в собственные мысли, и тут замигали лампы. Оторвав глаза от шитья, я увидела, что Лилит возвращается к жизни. Мне нужно было ее загримировать: подвести глаза и накрасить губы, но как придать ее бледному лицу яркости, я себе не представляла. Возможно, заодно постараюсь замазать и свой синяк.

– У тебя сердитый вид, Дженни.

– Это так. Я в бешенстве. Из-за всего, что мне пришлось пережить на этой неделе по твоей милости… Я чувствую себя – как там ее звали? Хармиона? Я вынуждена нести тебе змей, чтобы ты могла убить себя.

Лилит поморщилась, когда я взяла щетку и дернула ее за спутанную гриву.

– Муза может использовать мое тело, в каком бы состоянии оно ни находилось.

– А ты видела, в каком оно состоянии? Тебе надо поменьше думать о проклятой музе и побольше о собственной жизни.

– Это в условиях сделки не оговаривалось.

Я взвилась.

– Ты постоянно об этом твердишь. Какая сделка? Что происходит?

Лилит покачала головой.

Под одеждой Лилит, как я и опасалась, оказалась в жутком состоянии: немытая после вчерашнего тяжелого испытания, сплошь в пятнах и кровоподтеках. По счастью, кровотечение уже уменьшилось. Я одела ее так хорошо, как только могла.

– Оставь меня, – потребовала Лилит не допускающим возражений тоном. – Оставь меня одну порепетировать.

– Не знаю, должна ли ты оставаться одна…

– Убирайся, Дженни. Ты знаешь мои привычки.

Я знала, что она будет сидеть здесь, впав в очередной ступор, и шептать своим часам. Меня накрыло волной изнеможения. Как я могла помочь тому, кто сам не хотел себе помогать?

– Хорошо. Я уйду.

Возле гримерной меня дожидался Оскар. Некоторое время мы постояли и помолчали.

– Я вышвырнул Джорджиану, но она пойдет к миссис Дайер, – предупредил он меня. – Это только дело времени.

– Мне все равно, – выпалила я. – Мне все равно, что она будет делать. Не мне отвечать за подобные вещи. Я всего лишь костюмер! Я не обязана осчастливливать всех и каждого и хранить все секреты. Я больше не могу этим заниматься.

Выражение лица Оскара смягчилось. На щеке у него виднелась царапина; по всей видимости, Джорджиана зацепила его своими ногтями.

– Прости, что накричал на тебя. Я был поражен, увидев ее здесь.

– Это не имеет значения. После всего, что мне пришлось пережить.

Он тяжело выдохнул.

– Какого черта стряслось с Лилит?

Видит Бог, я не хотела рассказывать о ее преступлениях, но мне нужна была поддержка. Я слишком долго носила это в себе.

Я сделала глубокий вдох. И рассказала ему всё.

* * *

Мы стояли у будки суфлера, а Клеопатра надевала платье и корону. На нее был направлен луч прожектора, что был ярче солнца. Даже пылинки, казалось, летали поодаль, будто не отваживаясь коснуться ее.

Зал сидел завороженный. Наша настоящая правительница, коренастая королева Виктория, ни за что не смогла бы приковать к себе внимание зрителей так, как это делала Лилит.

Каким‑то образом ей удалось. Она смогла выйти на сцену, чтобы показать великолепнейшую игру, какую мне только доводилось видеть. Она не ходила вразвалку, она не упала; казалось, она обрела телесную силу самой Клеопатры.

Близился конец пьесы. Любовник Клеопатры был мертв, власти она лишилась. Она предпочтет смерть жизни в рабстве. Высвободившись из объятий служанки, она подошла к корзине с аспидами: черными чулками с нашитыми на них блестками, переливающимися, как чешуя. «Ну, смертоносное созданье, зубами острыми запутанный судьбою узел развяжи: озлись, несчастный ядовитый дурачок, и жаль». Грянули тарелки. Публика ахнула при виде того, как Клеопатра приложила змею к своей груди. «Ты тише, тише! Иль не видишь младенца на груди моей? Сосет он, усыпляя вечным сном кормилицу свою». Она нежно приставила еще одну змею к своей руке.

Оркестр затянул заунывную мелодию, а Клеопатра прошла через сцену к кушетке и свернулась на ней калачиком. Ее темная голова упокоилась на вытянутой руке.

«К чему мне медлить…» – вздохнула она. И замерла.

Как мертвая.

Я почти не замечала действия на сцене. Мне уже много раз доводилось видеть, как Лилит играла мертвых; но так, как сейчас, никогда. Она лежала абсолютно неподвижно. Я не могла различить даже ее дыхания.

– Оскар, – позвала я сдавленным шепотом.

– Черт побери.

Как только этого не замечали другие актеры? Они продолжали произносить свои реплики, а Лилит все не шевелилась. Это было невозможно. Никто не смог бы задержать дыхание так надолго.

– Не нужно было позволять ей работать.

Оставалось еще несколько строчек. По обе стороны от кушетки встала стража. Как они могли быть настолько слепы?

И вот наконец прозвучала последняя строчка пьесы. Упал зеленый занавес, и публика взорвалась овациями. Рабочие сцены бросились уносить реквизит, а актеры готовились к исполнению национального гимна. Только Лилит все лежала без движения.

Оскар тихо выругался.

Клементина позвала ее и тронула. Никакой реакции.

– Не поднимайте занавес, – закричала я. – Ради бога, не поднимайте.

Я выбежала на сцену и упала на колени возле Лилит. Я потрясла ее, похлопала по лицу и приказала очнуться. Губы у нее посинели. Как было у ма.

Через секунду рядом оказался Оскар. Мы вдвоем понесли Лилит за кулисы, а другие актеры смотрели на нас с ужасом.

Мы осторожно положили ее на пол. Она лежала как мертвая. А я была слишком разгневана, чтобы заплакать.

– Смотри, – выдохнул Оскар. – Там… у нее на руке. – Тесный корсаж Клеопатры не имел рукавов. Мой взгляд скользнул на ее плечо. – Не сюда ли ее укусила змея?

Я на секунду подумала, что миссис Дайер, должно быть, подсунула в корзину настоящего гада, но потом узнала порез. Шрам в виде дубинки опять открылся.

Доктор Фауст связал себя с дьяволом, порезав руку. Лилит говорила о сделке, договоре с Мельпоменой.

– Лилит, очнись!

Среди смявшихся юбок я увидела ненавистные часы, по-прежнему пристегнутые к ее талии. Еще никогда я не питала к предмету такой ненависти, какую можно испытывать к живому человеку. То были не просто часы. То было… зло. Нечистое. Мы платили цену в одну человеческую жизнь за каждый великолепный спектакль, даваемый ими.

Инстинктивно, как начинают хлопать по спине подавившегося человека, я протянула руку, отцепила цепочку и спрятала часы себе в карман.

Лилит задергалась и, хватая ртом воздух, пришла в себя. Глаза ее были бешено выпучены.

– Ух! Спокойно. – Оскар протянул к ней руки. Это был успокаивающий жест, но выглядело это так, будто он старался закрыться от Лилит.

– Какая строчка? – спросила она. – Мне еще не пора на сцену?

– Ты уже была там, – пробормотал Оскар. – И была… великолепна. Лучшая роль.

– Ты чуть не умерла, – тут же выпалила я.

Но Лилит меня не слушала. Ее слух был обращен к публике, скандировавшей ее имя.

– Меня зовут на бис. – Опершись на мое плечо, она поднялась с пола и, волоча ноги, потащилась обратно на сцену.

Буря оваций. Теперь они звучали как‑то глухо. Мы с Оскаром потрясенно сидели на коленях.

– Как тебе это удалось? – удивленно спросил он. – С часами?..

Я уже чувствовала, как они прожигают дыру в моем кармане. У меня еще были свежи воспоминания о том, что произошло, когда их попытался забрать Сайлас.

– Послушай, нельзя говорить Лилит, что я взяла часы. Она ими одержима. Мне нужно забрать их ради ее же блага.

Оскар нахмурился, глядя мне через плечо.

– Она обрела свое редкое дарование после того, как шеф подарил ей эти часы.

– Она говорит, что часы обладают силой, – призналась я. – Что они связывают ее прямо с музой трагедии. Но, Оскар… это ведь плохо. Ты должен мне поверить. Это плохо для ее душевного состояния, и это несет в себе беду. Я не могу позволить ей оставить часы.

Оскар закусил губу.

– Но что ты собираешься с ними сделать?

Я прислушалась к возгласам и свисту, куда более восторженным, чем мне доводилось слышать раньше. Большинство были настоящими, но тут я вспомнила, кто заплатил за то, чтобы кричали еще громче, думая, что на сцене Джорджиана.

– Я точно знаю, где им самое место.

Глава 26

Я не пошла обратно в гримерную. Пока Лилит раскланивалась, я направилась в фойе.

Важные особы уже покидали свои ложи, стремясь уйти до того, как хлынет общая масса. Я двигалась в коридоре из мельтешащих вееров, тростей с серебряными набалдашниками и аромате духов, слыша только звук собственных шагов, напоминавший тиканье часов. Мне постоянно вспоминался Сайлас, упавший с колосников после того, как попытался забрать эти часы. Нужно было от них избавиться. И сделать это немедленно.

Служащий театра возле ложи номер шесть нахмурился, но позволил мне войти, не сказав ни слова. Я вошла под гул аплодисментов. Овации не стихали. Миссис Дайер с Джорджианой неподвижно сидели на своих бархатных креслах с кислыми, как дикие яблоки, лицами.

– Удивительно, что ты нашла в себе наглость показаться нам на глаза. – Джорджиана смотрела на меня свысока, задрав свой острый нос. – Кабы не твое вероломство, это я стояла бы сейчас там в костюме под эти аплодисменты.

Я подняла брови. Неужели она и впрямь так считала? Джорджиана получила бы только ту часть оваций, что оплатила миссис Дайер, но не такое стихийное выражение поклонения.

– Едва ли в этом есть моя вина. Феликс Уитлоу отказался выходить на сцену без Лилит. А теперь, если ты не возражаешь… я должна переговорить с миссис Дайер наедине.

Джорджиана фыркнула. По обе стороны от нас в соседних ложах сидели люди; она не могла поднять шум, не привлекая всеобщего внимания.

– Не волнуйся, – успокоила ее миссис Дайер. – Мы найдем выход из положения.

– Вы мне обещали…

– И я намерена сдержать обещание. А пока иди. К нашей следующей встрече я уже составлю план.

Вперив в меня пристальный злобный взгляд, Джорджиана зашелестела юбками и вышла. Миссис Дайер подняла на меня свои зеленые глаза.

– Итак, Дженнифер. Это разочарование.

Я кивнула в сторону сцены, теперь уже усыпанной розами, и оживленно беседующих на местах зрителей.

– Как по мне, так это похоже на триумф, мадам. Мать Энтони Фроста будет обеспечена… Ведь спектакль давался именно ради этого. Не так ли?

– Ты прекрасно знаешь, к чему я стремилась. Ты поступила вопреки моим устремлениям. Против меня.

– Тогда для чего мне было нести вам это?

Выражение ее лица тут же изменилось, когда я достала часы.

– Это ведь…

– Да. Я украла их для вас.

Она жадно протянула руку. Я уронила часы на ее обтянутую высокой перчаткой ладонь. Они упали с приглушенным стуком. Миссис Дайер изумленно погладила фигурку Мельпомены. На ее лице было такое же выражение, как у ма, когда мы впервые дали ей подержать на руках Филипа.

– Наконец‑то они мои.

– Стало быть, мы квиты?

– Да, – рассеянно ответила она. – Конечно.

Дело было сделано. Со всем покончено. Беременность прервана, часов нет – что еще могло возмутить миссис Дайер? Она забрала у Лилит все. На короткое время я вгляделась в ее лицо и подумала, а была ли в наших с ней деловых отношениях хоть крупица искренности. Как я могла знать это наверняка? Единственное, в чем я была непоколебимо уверена, так это в том, что ревность миссис Дайер к Лилит превратила ее в нечто ужасное.

Я вышла из ложи, оставив ее наедине с вожделенной безделушкой. Она и не заметила моего ухода.

Я сделала несколько шагов в сторону фойе, и тут в конце коридора появился шеф. Он выглядел безукоризненно: черный пиджак, белая жилетка и галстук-бабочка. Рядом с ним семенила Рейчел с апельсином в руке. Она проделала в нем сверху дырочку в выжимала сок в свой рот с пухлыми губками.

У меня не было возможности куда‑нибудь свернуть, нам было не разойтись.

– Мисс Уилкокс, – неуверенно произнес шеф. – Надеюсь, вы получили удовольствие от спектакля. Игра мисс Эриксон стала откровением… и своего рода неожиданностью.

– Для нас обоих, сэр.

В его глазах стояли вопросы, а язык не мог их произнести.

– Она, судя по всему, оправилась от своего… недомогания очень быстро.

Недомогания! Он не видел наших мучений.

– Вашей заслуги в том нет.

Шеф поморщился.

– Я был связан по рукам. Этот… деликатный вопрос ведь решен?

– Решен. – Мой тон напоминал звук захлопнувшейся крышки часов.

– Сегодня она показала все, на что, как я всегда знал, она способна… Я бы должен ее поздравить… Это долг управляющего… Но, возможно, лучше будет, если вы сами передадите ей мои поздравления.

– Да, сэр. А то вы уже и без того хорошо постарались.

Он захохотал; моя грубость изумила его, заставив отвлечься от раскаяния.

– Господи, да вы прямо как сторожевая собачка, да, Уилкокс? Сначала моя жена, теперь Лилит. Скорее пу́стите человеку кровь, чем подпустите его к своей хозяйке.

Я позволила себе задержать взгляд на ребенке.

– В желании кого‑то защитить нет ничего предосудительного, сэр.

Тут он резко сник. Он взял Рейчел за руку. Ее большие зеленые, как у матери, глаза уставились на меня, пока она усердно высасывала сок из апельсина.

– Да, – печально произнес он. – Да, в этом вы правы, мисс Уилкокс. Совершенно правы. Защитить невинных ото всех этих злополучных происшествий – это единственное, что теперь важно.

* * *

Дойдя до красного коридора, я подпрыгнула от неожиданно громкого треска. Что‑то порвалось; трещала по швам какая‑то ткань. Звук исходил из гримерной Лилит.

Я бросилась бегом, промчалась мимо воинов в костюмах римских солдат и распахнула дверь гримерной. В этот момент в стену врезалась туфля, едва не угодив мне в голову.

В гримерной стоял полный разгром. Вазы были не просто сметены на пол, но и разбиты, отчего ковер промок и покрылся осколками. Головки цветов были оторваны.

Ящики были распахнуты и основательно перерыты. Содержимое гардероба вывалено наружу. Даже диван лишился набивки через длинные разрезы в подушках.

Лилит стояла обнаженная среди кучи шелка и блесток. В руке у нее дрожал перочинный нож. Через мгновенье мне стало ясно, что она в лоскуты изрезала костюм Клеопатры.

Я выругалась и с грохотом захлопнула за собой дверь.

– Ты что натворила?!

– Дженни! Явилась! – Она ринулась вперед; мне пришлось отступить в сторону, чтобы она не ткнула меня ножом. – Они у тебя? Скажи, что у тебя!

– Что у меня? – Но мне было понятно. Конечно, я прекрасно это знала. И горло мне сдавило от тошнотворного чувства вины.

– Я везде смотрела. Везде. Моих часов нет на сцене, нет здесь, нет… – Ее голос стих, заглушенный тяжелым свистящим дыханием.

– Успокойся. Ты еще не совсем здорова. Тебе нужно отдыхать и находиться в тепле. – Куда же ее усадить? Диван разваливается на части, туалетный столик лежит перевернутый, а касаться ее обнаженного тела мне не хотелось. Лилит запустила пальцы в свои спутанные черные волосы. Я лишь смотрела на нее, как делала это, наблюдая ее на сцене. Она не выказывала такого страха и отчаяния даже на приеме у того подпольного врача.

Что же я наделала?

Это ради ее же блага, постаралась напомнить я себе. Как только первоначальное потрясение минует, она придет в себя. Как у вставшего на путь трезвости пьяницы или отказавшегося от своей трубки опиумиста, у нее неизбежно проявлялась реакция на первое отлучение. Но, увидев ее голой и беспомощной, будто новорожденный младенец, я уже не была уверена в правильности своего поступка.

– Я не могу их нигде найти.

– Где твои вещи? – Я нашла глазами одежду, в которой она приехала в театр: бронзово-серые юбку и корсаж. Их она тоже покромсала на кусочки, но от юбки осталось достаточно целой ткани, чтобы можно было накинуть ей на плечи. По левой руке у нее все еще стекала кровь.

– Дженни, Дженни, – стонала Лилит. – Что же мне теперь делать?

Я поставила на ножки стул от туалетного столика.

– Тебе нужно сесть и взять себя в руки. Разве ты не понимаешь, что здесь происходит? Твое имя у всех на устах. Тебе наконец удалось. Ты впечатлила критиков, всех до единого! Лилит, тебя вот-вот пригласят в «Бифштексную» Генри Ирвинга! ^[520] Он услышал бы, как тебя превозносят, даже если бы жил на Луне.

На короткое мгновенье лицо Лилит озарила радость. Но быстро исчезла под гнетом терзавшего ее ужаса. Она упала на стул как подкошенная.

– Я… я не думала, что это произойдет так скоро.

– А оно произошло! – отозвалась я с напускной веселостью. – И теперь ты можешь отдохнуть. Хорошая репутация тебе гарантирована. К счастью для нас обеих, бенефис давался всего один раз. – Я провела руками по лохмотьям на полу. – Мне ни за что не собрать эти лохмотья воедино.

– Нет… нет. Теперь это уже не починить.

– Давай поищем, что бы тебе надеть.

Она меня не слушала.

– Это произошло, – тоскливо произнесла она. – Все, чего мне хотелось. Мой коронный выход случился и закончился в мгновенье ока. Так быстро, что я даже не успела вкусить радости, а теперь…

– Все хорошо, Лилит. И дальше все будет хорошо. У тебя будет время, чтобы собраться с силами перед следующим спектаклем.

Она неистово затрясла головой.

– Неужели ты не понимаешь? Все кончено. Потому‑то они и пропали. Мое время вышло, и она забрала их!

– Ты говоришь какую‑то бессмыслицу.

– Мельпомена забрала свои часы обратно.

Сердце у меня в груди сжалось от боли. Часы, несомненно, обладали какой‑то сверхъестественной силой, но одержимость Лилит простиралась куда дальше. Недаром говорят, что грань между гением и безумием тонка. Лилит слишком долго ходила по ней, как по туго натянутому канату. Возможно, я столкнула ее за грань.

– Послушай, Лилит, – осторожно начала я. – Я хочу поговорить с шефом. Мне кажется, ты должна показаться врачу. Ты долгие годы вживалась в характеры других людей ради работы. Из-за этого ты отдалилась от собственного «я». Сейчас есть специалисты, занимающиеся подобными проблемами. Может быть, ты сходишь к одному из них, частным образом, разумеется.

Она засмеялась. Я никогда не слышала от нее такого смеха. Он прозвучал горько, холодно и пугающе.

– Ох, Дженни. Не существует такого доктора, который сможет мне теперь помочь.

Акт IV Ромео и Джульетта

У бурного восторга отчаянный конец.

Глава 27

Летнее тепло пришло рано, хотя солнечные дни запаздывали. Дождь стучал в окно гостиной. С внутренней стороны стекло запотело.

Я потерла уставшие глаза и вернулась к своим наброскам. Скоро «Меркурию» предстояло открыться вновь со знаменитой шекспировской историей любви, и Джульетта должна была стать нашим самым хорошо одетым персонажем. Все задумывалось в нежно-розовых тонах, тюль во множестве слоев, красивый и нежный, как мыльный пузырь. Я просто обожала каждое из платьев героини, но никак не могла представить себе в них Лилит. Ей хорошо давались роли сильных и властных героинь. Но в ней не было ничего от невинной юной девушки.

Без всякого сомнения, миссис Дайер понимала это, выбирая пьесу. Хотя она отобрала у Лилит все, видеть ее успех ей было по-прежнему невыносимо, даже несмотря на то, что он приносил театру деньги. Интересно, слышала ли она шепот часов, говоривших ей о слабости Лилит?

Мне нужно было снова навестить Лилит. Она, как приставший мотив, постоянно присутствовала где‑то на периферии моего сознания. Шеф больше не мог приезжать к ней, не мог обеспечить ей уход, в котором она сильно нуждалась, и я была единственным человеком, кто за ней приглядывал. Во время моих визитов она сидела как статуя, готовая рассыпаться в прах. Лишь вилявший хвост Эвридики вызывал на ее бледном лице некое подобие улыбки. Теперь она осталась совсем одна… Но мне еще нужно было думать о собственной семье, да и работы до следующего спектакля было хоть отбавляй.

Дверь гостиной открылась, я бросила на стол карандаш и встряхнула затекшей рукой. Вошел Берти. Наши отношения по-прежнему оставались натянутыми с тех пор, как я выставила за дверь Грега. Изменился взгляд Берти, он будто смотрел на меня через призму своего возмущения. Грег заменял в его жизни фигуру отца, человека, который помогал ему смазать синяк или успокаивал после ночного кошмара. Все‑таки Берти был еще мал, и ему было невдомек, что я принесла гораздо бо́льшую жертву, покинув дом ради того, чтобы пойти зарабатывать средства для семьи. Много лет я потратила на то, что до изнеможения работала у Филдингов, где знатные господа обращались со мной как с грязью, только ради того, чтобы отправить свой скромный заработок домой. Но в глазах Берти это выглядело просто долгими годами моего отсутствия. Он не видел, чем мне приходилось заниматься ради него.

– Мне скучно, – пожаловался Берти. Он подошел к столу и пролистал мои наброски, как книжку с картинками. – Что это такое?

– Костюмы. Мы в театре начинаем репетировать «Ромео и Джульетту».

– Уж на эту‑то пьесу ты меня отведешь? – вкрадчиво спросил он.

Я задумалась, вспоминая сценарий. В нем присутствовало множество упоминаний плотских утех, но, возможно, мальчик не смог бы их понять.

– Не знаю, Берт. Там погибает много народу. Ты можешь расстроиться.

– По-настоящему погибает?

– Нет, не по-настоящему. Это все иллюзия.

– Волшебство? – с интересом спросил Берти.

– Не совсем. Просто понарошку. Смотри, когда погибает Джульетта, она использует ненастоящий кинжал. Он не острый. – Я взяла листок бумаги и попыталась нарисовать ему этот предмет реквизита. – В ручке есть пружинка, вот здесь, и когда ты нажимаешь на лезвие, оно прячется обратно в рукоятку. А зрителю кажется, что Джульетта вонзает его себе прямо в грудь. Но на самом деле она просто давит лезвием на пружину.

– Хитро придумано!

Я улыбнулась. Мне было приятно снова рассказать ему о чем‑нибудь интересном.

– Хитро.

– Я бы хотел пойти, – повторил Берти. – Я не буду расстраиваться, раз теперь я знаю про этот трюк. Пожалуйста, Дженни!

– Хорошо… Я подумаю.

– Грег бы мне разрешил.

Я сделала вид, что не услышала.

Мне нужно было самой посмотреть, как обстоят дела в «Меркурии», прежде чем позволять нашему малышу переступать порог театра. После всего, что я там видела, чутье подсказывало мне, что всех, кого я люблю, лучше держать подальше от этого здания. Но, возможно, все же миф окажется правдой. И, может быть, тот факт, что у Лилит больше нет часов, что‑нибудь да изменит?

Несмотря на все свое возмущение и скепсис, где‑то в глубине души я начинала верить наравне со всеми. Я надеялась, что, придя в театр, обнаружу, что Мельпомена исчезла навсегда.

Кто‑то постучал в дверь дома. Берти захромал к окну гостиной и выглянул на улицу.

– Это Грег! Я произнес его имя, и он появился!

Прямо как сам дьявол.

Я бы не открыла ему, но Берти постучал по стеклу, Грег подступил поближе к окну, и я увидела его лицо. Один глаз был фиолетовым и заплыл. Верхняя губа треснула, а в бороде отсутствовали целые клоки.

– Ему больно! Ему больно! Дженни, помоги ему! – Берти сам бросился открывать дверь.

Я медленно, со свинцовой тяжестью в груди пошла за ним. Где‑то в глубине души мне хотелось, чтобы Грегу было больно. И я опасалась, что именно так оно и было.

– Не волнуйся, Берти, все не так плохо, как кажется с виду. – Голос Грега прозвучал как‑то странно и хрипло. Разговаривая с Берти, он заглядывал через порог. – Жить буду. – Он поморщился, но постарался это скрыть, когда Берти прильнул к его заляпанным грязью штанам.

– Что с тобой стряслось?

– Меня ограбили.

Грег поймал мой взгляд. Я знала, что это ложь, отговорка для Берти.

– Мы вызовем полицию! – решительно предложил Берти. – Я могу пойти в участок…

Я не дала ему договорить.

– Ступай наверх, Берти, и побудь у себя в комнате, будь хорошим мальчиком.

– Не буду! Грег ранен, и… – Чувства переполнили его, и он заплакал.

Грег положил руку ему на плечо.

– Все хорошо, малыш. Сделай, как велит сестра. Нам с ней нужно поговорить.

– Но я хочу остаться с тобой!

– Дай мне немного времени просто поговорить с Дженни. Пожалуйста. – Я видела, чего стоит Грегу изображать ради Берти веселость. Он вымученно улыбнулся, и я заметила, что у него не хватает зуба.

Наконец Берти подчинился и затопал наверх. Я отвела Грега на кухню и усадила на стул, а сама принялась отрывать куски ветоши, чтобы сделать впитывающую повязку.

– Это не моя забота перевязывать тебе раны. – Я ожесточенно рвала ткань. – Это должна делать твоя жена. Для чего ты явился сюда в таком виде?

Он издал громкий сиплый вздох.

– Мне сегодня уже и так досталось. И твои оскорбительные выпады мне ни к чему.

Я глянула на его руки. Костяшки пальцев сбиты не были. Если это была драка, то били только его; на него, скорее, напали, застав врасплох.

– Так что же произошло на самом деле?

Грег отвернулся. Губы у него распухли, но мне все равно было заметно, что нижняя дрожит.

– Это, видишь ли, по твоей милости. Потому я и пришел; показать тебе, что ты натворила.

– По моей милости?! – Я отшатнулась от него. – С чего это ты так решил?

– Мне бы дали больше времени, если бы Джорджи вышла на сцену! Если бы ее снова приняли в штат, как это задумывалось, пока вы с Лилит все не испортили… – Он запнулся, захлебнувшись мокротой и кровью.

Я вспомнила слова Оскара о том, что Грег играет в азартные игры. С ним произошло то, что всегда происходит с человеком при наличии у него долгов и отсутствии денег на то, чтобы их заплатить.

– Во что ты ввязался? – Я вздохнула. – Скольким людям ты задолжал?

На какой‑то миг мне показалось, что он не собирается отвечать. Потом он тихо сказал:

– Я думал, это поможет мне продержаться какое‑то время, пока не найду какую‑нибудь работу. И знаешь что? Это помогло. Какое‑то время, пока был там, я всерьез думал, что вернусь домой из Америки с деньгами на операцию Берти и еще кое на что. Но это продлилось недолго. Я слишком долго искушал судьбу. И я запаниковал. Я не понимал, когда нужно было остановиться. Я продолжал думать, что смогу отыграться…

– Карты – игра дураков, Грег. – В детстве он был осторожным, как я, и крепко цеплялся за то, что у нас было. Я не могла себе даже представить, чтобы он проиграл в карты целое состояние, но, похоже, именно это с ним и произошло, когда он вошел в азарт. Еще не таких сгубили собаки, игральные кости или карты. – Сколько денег ты проиграл?

– Об этом не спрашивай.

Я не собиралась давать ему ни пенни. Даже если бы Джорджиана заняла место Лилит, даже если бы у него имелся стабильный доход, на него нельзя было надеяться. Всего лишь миг удачи, и картежник снова за столом рискует еще большим.

– Мне неприятно видеть, что ты страдаешь, Грег, хоть ты этого и заслужил. Я тебя перевяжу. Но это все, что ты от меня получишь. Ты должен взять на себя ответственность за содеянное.

Он умоляюще посмотрел на меня здоровым глазом.

– Всего несколько фунтов! У Джорджианы задержка. Что, если она беременна? Это ведь может быть твоя племянница или племянник. Ты не можешь спокойно сидеть и смотреть, как они умирают с голоду!

Я почувствовала, что дрогнула, затрепетала, как свет ламп в гримерной Лилит. Но нельзя было исключать, что Грег снова отчаянно сочинял. За последнее время я достаточно много помогала другим. Пора было подумать о собственных интересах.

– Ты сам устроил себе такую жизнь, Грегори. Боюсь, теперь тебе придется жить ею.

* * *

Возможно, я принимала желаемое за действительное, но, когда я двумя неделями позже снова появилась в театре, все в самом деле изменилось. Когда мы с Полли сидели в костюмерной и шили, воздух казался легче и дышалось свободнее. Я обнаружила, что вместо того, чтобы сидеть в напряжении, притулившись на краешке стула, могу расслабиться, растворившись в череде аккуратных, ровных стежков.

На сцене тоже стало как‑то проще. Оттенки синего для Монтекки, красный и розовый для Капулетти. Я сидела, склонив голову над костюмами, пока у меня не заныла спина, перед глазами не начало расплываться от напряжения, а кончики пальцев не онемели. Наконец, я отложила иголку и аккуратно сложила платья, завернув в оберточную бумагу.

– Тебе не кажется, что театр изменился? – спросила я у Полли.

Зрение у нее еще было затуманено от долгого шитья.

– С каких пор?

– Ну, с тех пор как… Я хочу сказать, что после смерти Сайласа и Энтони тут было ужасно. Мне не нравилось здесь находиться. А теперь стало… спокойно. Ты не находишь?

Полли пожала плечами.

– Это горе. Печаль со временем отступает, разве нет?

– Дело не только в этом.

– Может, это из-за того, что мистер Торн дал пинка Джорджиане. Это меня чрезвычайно развеселило.

Мы захихикали, и тут в комнату вошла миссис Неттлз. Она осторожно несла что‑то сложенное стопкой, зажав обеими руками.

– Девочки, вы все еще здесь? Пора по домам.

– Мы как раз собираемся. – Полли заинтересованно вытянула шею. – А что это там у вас?

– Маски, для бала Капулетти. Разве не прелесть? – Она аккуратно опустила их на стол перед нами. – Вот Ромео. – Маска была серебристой и вызывала в моем воображении образ рыцаря в сияющих доспехах. На ее поверхности отражались наши лица. – Лорд Капулетти, – красная с золотой каймой и длинным носом, вызвавшим смех Полли. – А эта для Джульетты. – Ее маска была просто белой с нарисованными черными слезинками.

Моя улыбка померкла.

Ни у одной маски не было рта; они закрывали лицо строго до носа, чтобы актеры могли произносить слова и публика хорошо бы их слышала. Так почему же маска Джульетты навела меня на мысли о Мельпомене и ее страдальческом выражении лица?

– Я думала, у Джульетты будет что‑нибудь посимпатичнее. Нежное и розовое, чтобы сочеталось с платьем.

Миссис Неттлз покачала свой рыжей головой.

– В этой больше смысла. По сюжету.

Этому было сложно возразить.

Когда работа была благополучно убрана, я потихоньку спустилась в гримерную Лилит. Там отчетливо ощущался запах краски. Свежий слой лимонно-желтого цвета покрывал стену за туалетным столиком, скрыв под собой все темные пятна. Испорченный Лилит диван заменили на новый. Даже ковер теперь был глубокого шоколадного цвета с орнаментом из золотистых цветов.

Если бы я не знала наверняка, то решила бы, что миссис Дайер обновила комнату для новой актрисы ведущих ролей.

Пока Лилит лелеяла свои часы, Мельпомена будто забирала жизненные силы из театра и тела актрисы, чтобы взамен придать яркости ее мастерству на сцене. В тот вечер я зажгла газовые лампы и упрямо просидела в гримерной не меньше получаса, наблюдая. Совсем ничего. Ни запаха, ни жуткого, пронимающего до мурашек ощущения. Свет не мигнул ни разу. Облегченно выдохнув, я потушила лампы и ушла.

Зал спал в блаженной тишине, и только «призрачный свет» ^[521] горел на своей подставке на сцене. Возле нее сидел человек, свесив ноги в оркестровую яму, и смотрел в темноту. Оскар.

Я осторожно, чтобы не напугать его, подошла ближе.

– Что ты здесь делаешь?

– Мечтаю. – Он похлопал по пыльным доскам сцены рядом с собой. – Присоединяйся.

В призрачном сиянии лампочки я опустилась на корточки, а затем села. Сцена внезапно стала принадлежать нам, а не актерам. Эпизод жизни, в котором публика виделась лишь большим черным пятном.

– Когда я вот так смотрю туда, – вслух размышлял Оскар, – когда тихо и рядом никого нет, то могу представить себе все, что пожелаю. – Он с любовью оглядел позолоченное брюхо бельэтажа и балконы, полукругом подходившие к портальной арке. – Я могу представить, что все это мое.

– Ты бы этого хотел? Обладать местом, где Сайлас и Энтони умерли такой ужасной смертью?

Его лицо с одной стороны освещалось теплым светом.

– Ну, может, не именно этим театром. Хотя в темноте, если хорошенько постараться, я могу забыть даже о том, что здесь произошло.

Я бы ни за что не смогла этого забыть. Мне бы очень хотелось. Кабы не эти воспоминания, я испытывала бы чувство глубокого удовлетворения, сидя вот так рядом с Оскаром и наблюдая за тем, как, вальсируя с тенями, колеблется «призрачный свет», а в его лучах летают пылинки.

– Как там Лилит? – поинтересовался Оскар.

– Должна быть в восторге. Продажи билетов поднялись выше крыши, а она получила целую стопку писем с мольбами приехать на летние гастроли. Она получила все, чего хотела, но… чего‑то ей не хватает. Ее, похоже, даже не интересует новая пьеса. Вид у нее… истощенный.

Оскар дернул ногой.

– Может, это из-за чувства вины? Возможно, она жалеет о… об операции.

Мне почему‑то казалось, что она тоскует не по ребенку.

– Я слышала, Феликс Уитлоу тоже своенравный. Хорошенькая парочка влюбленных получится. «Почтеньем падальные мухи обладают больше, чем Ромео».

– Я говорил с Феликсом после случившегося. Ты была права, он в самом деле раньше работал с Лилит и Юджином Гривзом. – На короткое время Оскар перевел пристальный взгляд в зрительный зал, а потом снова повернулся ко мне. – Он сказал, что Юджина часы тоже изменили. Заставили его оставить женщину, на которой он хотел жениться, и сделаться в некотором роде отшельником. Но успеха он добился.

Сколько люди готовы заплатить за удовлетворениесвоих амбиций? Юджин, Лилит, Дайеры и даже Грег с Джорджианой. Они поставили на кон все, но ради чего? Никто из них не обрел счастья.

– Я знаю, что это звучит безумно, но именно из-за часов я задержалась сегодня допоздна. Мне хотелось посмотреть, изменилось ли что‑нибудь, оставила ли нас Мельпомена. Глупость, правда?

– Бывают глупости похлеще. – Выдержав паузу, он добавил: – Не забывай, что ты отдала часы владелице театра, который специализируется на трагедийных пьесах. Вдруг миссис Дайер пожелает, чтобы Мельпомена ей тоже помогла?

Об этом я не подумала. Я всегда воспринимала музу, как нечто важное для актеров, но кто сказал, что это должно быть так?

– Дай бог, чтобы не пожелала. Надеюсь, мне больше никогда не доведется слышать этого имени. Чем бы это ни было, какое бы несчастье или проклятье нас ни преследовало… этого больше нет. – Я умоляюще посмотрела Оскару в лицо. – Разве тебе не кажется, что его больше нет?

Оскар завел руки назад и оперся на них.

– На самом деле никто не уходит из театра.

Я не могла понять, шутит он или нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Для этого‑то и служит «призрачный свет».

– Я думала, он служит для того, чтобы никто из нас в темноте не упал со сцены.

Он рассмеялся.

– Ну, да, так и есть. Но это еще и знак уважения всем ушедшим актерам. Как свеча, которая горит в память о них. А некоторые… – Он умолк и вгляделся в темноту. «Призрачный свет» освещал только ближайшие кресла, дальние ряды исчезли в темноте, словно на дне глубокого колодца. – Некоторые люди считают, что умершие актеры возвращаются и под покровом ночи играют свои пьесы.

Я могла себе это представить или, точнее, могла представить Лилит. Вечный слуга, при жизни и после смерти, лишенный свободы и призванный вечно произносить не свои слова. Я прогнала от себя этот образ.

– Теперь глупости говоришь ты.

– Может, и так. Но ты ведь не можешь отрицать, что театр притягивает людей. Грег и Джорджи ушли только ради того, чтобы потом вернуться.

Зачем он вспомнил о них? Было так приятно просто сидеть вдвоем в мягком свете и спокойствии. Может, стоило рассказать ему, как Грег приходил ко мне весь избитый и как потом умчался в бешенстве. Это доставило бы Оскару своего рода мрачное удовольствие.

– Прости, – сказала я так тихо, что слова как‑то растворились в тишине зала. – Я действительно хотела сказать тебе, кого назначили на роль Клеопатры.

Оскар вздохнул. Пламя рожка притухло.

– Не надо извиняться. Скандал в гримерной стал именно тем, что мне нужно было увидеть. Все это время я сам создавал себе образ Джорджи и думал о том, как же мне с ней повезло. Все это чушь. Увидев ее, такую фальшивую и притворную, рядом с женщиной, умеющей играть по-настоящему, я прозрел. Она второго сорта.

– Что ж, недаром говорят, что любовь ослепляет.

– Но это ведь была не любовь? Как я мог жениться на такой? У нее нет ни капли жалости. Ни ко мне, ни к Лилит. Я проклинал Грега, но теперь… Мне кажется, он подставился под пулю вместо меня.

Я провела рукой по отражателю одного из светильников в рампе. Раньше я не замечала, но оказалось, что он в форме крыла. В оформлении портальной арки тоже присутствовали крылья. Символ Меркурия. Было ли в этом театре хоть что‑нибудь, не связанное с мифами?

– В таком месте несложно сбиться с пути истинного. Можно запросто поверить во что‑нибудь ненастоящее.

– Вот ты – настоящая, – тихо произнес он. – Ты добрая и обладаешь необыкновенным присутствием духа. Знаешь, ты, пожалуй, единственная часть реального мира, которая мне нравится.

Я попыталась отнестись к сказанному как к шутке, но в действительности от этих слов у меня перехватило дыхание. Время вокруг нас остановилось. Я остро чувствовала близость Оскара, и во всем мире словно не осталось никого, кроме нас двоих.

Он медленно взял меня за подбородок и приподнял мое лицо, чтобы смотреть прямо в глаза. Его глаза в свете лампы были шоколадного цвета.

– Ты ведь настоящая, Дженни? Ты не муза? И не растворишься от дуновения ветра?

Я чувствовала его дыхание, сладкое, как сахарный тростник.

– Есть только один способ это узнать.

Я закрыла глаза и подалась вперед. Наши губы встретились.

И все исчезло. Мельпомена, Лилит, Джорджиана с Грегом. Я чувствовала только нежное тепло Оскарова поцелуя.

Это была моя сцена, мое время в свете софитов. И мне не хотелось, чтобы оно заканчивалось.

Глава 28

Летом в Лондоне всегда пыльно, но в тот год на город словно обрушилась песчаная буря. Несчастные лошади с трудом брели, таща за собой кебы и омнибусы, будто на живодерню. Солнце в середине июня припекало нещадно, усиливая вонь навозных куч. Роились мухи. Казалось, даже каменные львы на Трафальгарской площади тяжело вздыхают и ждут, высунув языки, хоть капли дождя.

В театре, напротив, сохранялась блаженная прохлада. Каждое утро я входила в здание и некоторое время привыкала к темноте. Мне начинал нравиться запах воска и пыли. Внезапно «Меркурий» превратился в оазис.

Я все исправила.

Всякое предчувствие угрозы развеялось, словно черная туча на ветру. Новые костюмы и декорации начинали приобретать законченный вид, а я впала в состояние влюбленности. Но это произошло еще до того, как вернулись актеры и приступили к репетициям. Через несколько дней я поняла, что если восстановить гримерную и выдворить из театра Мельпомену мне удалось, то исцелить Лилит я не в силах. Наоборот, я боялась, что сделала ей только хуже.

Она сидела, как бывало нередко, и смотрела на себя в отражении зеркал на туалетном столике. Получалось четыре Лилит: по одной в каждом зеркале и одна настоящая прямо передо мной, хотя как раз ее настоящую я и не видела. Чего‑то стало недоставать. «Всё, догорай, огарок!» Да, верно сказано в том монологе Макбета. Лилит превратилась в ходячую тень.

В ее руке был зажат бутафорский кинжал Джульетты. Второй ладонью она беспрерывно надавливала на острие, утапливая лезвие в ручку и снова давая ему выйти обратно.

– Он тебе пока не нужен. Его место в бутафорской.

– Он мне нужен.

Пружинка, разжимаясь, поскрипывала.

– Для чего? Продырявить себе ладонь? Свести меня с ума?

Лилит позволила лезвию вернуться в исходное положение. Потом она наклонила голову набок.

– Послушай.

Я прислушалась. До меня доносился обычный закулисный шум, предшествующий скорому началу спектакля: тихие разговоры, звук закрывающихся дверей и далекий скрип шкивов.

– Я ничего не слышу.

– Вот именно. Тишина оглушающая. – Она снова начала надавливать на лезвие и давать ему выскочить обратно.

Глубоко вздохнув, я встряхнула первое платье Джульетты. Лилит пережила тяжкое испытание. Я не должна была упрекать ее в странном поведении. Но ее печаль не давала раскрыться бутону моего счастья.

– Бесполезно приводить в порядок это платье, – сказала Лилит. – Не важно, как я буду выглядеть на сцене. Хорошо я не сыграю. Я уже достигла своего зенита. Единственный путь отсюда… только вниз.

– Ты должна попытаться. Мы продали почти все билеты, и это несмотря на жару. Люди готовы изнемогать от нее, лишь бы только увидеть тебя.

Лилит отложила кинжал.

– Но Мельпомена больше со мной не разговаривает. Ее нет.

Она ушла. Мы свободны. Если бы только Лилит поняла, как это прекрасно.

– Я думала, шепот Мельпомены сводит тебя с ума. Разве нет?

По ее щеке покатилась слеза.

– Так оно и было! Но эта ужасная тишина еще хуже.

Я устало обняла Лилит. Раньше мне бы и в голову не пришло обнимать ее, но все меняется.

– Ты будешь идеальной Джульеттой, – утешала я ее. – Ты играла на сцене долгие годы прежде, чем тебе достались эти дурацкие часы, так ведь? Тебе не нужна Мельпомена.

Она прижалась своей темной головой к моей груди.

– Ослепшему не позабыть утраченного дара видеть. Так не учи ж меня забыть!

– Это не твоя реплика. Это Ромео.

– Но так оно есть. Видишь, я уже теряю силу. – Уголки ее губ опустились, и она стала похожа на маску. – Все будет ужасно. Я так боюсь!

Я почувствовала, как она дрожит в моих объятиях.

– Ты ведь помнишь, что они сделали с сиренами?

– Кто?

– Музы. Мельпомена и восемь ее сестер.

Я раздраженно вздохнула.

– Нет, я не помню. Ты говорила мне, что сирены были дочерьми Мельпомены.

– Были! Но они вызвали муз на певческое состязание. Музы, конечно же, выиграли. Они были безжалостны даже к родственницам. Они выдернули у этих несчастных сирен все перья и сделали себе из них короны.

– Какое это имеет значение? Это всего лишь сказка.

Лилит не слушала.

– Как ты думаешь, ты бы смогла отличить песню муз от песни сирен? Первая – это божественный голос, побуждающий тебя творить, а другая – искушение, толкающее на разрушение. Что, если… что, если они звучат совершенно одинаково?

– Они ненастоящие, Лилит. Не более, чем Ромео и Джульетта. Это просто персонажи и истории, помогающие нам понять этот мир. А правда заключается в том, что сейчас там сотни людей ждут, что ты сыграешь на бис. Тебе за это платят, а тебе нужны деньги на жизнь и на хлеб. Так что позволь я надену на тебя это платье.

Лилит поднялась на ноги и вяло встала передо мной. Она исхудала. Платье висело на ее костлявых плечах, как на вешалке.

– Мне казалось, я хочу стать как Юджин, – сказала она. – Я хотела, чтобы он мною гордился. И я думала, что готова заплатить за это любую цену.

– Он бы тобой гордился. Мы все гордимся. После твоей Клеопатры в газетах тебя сравнивают с Сиддонс, Бернар и Терри. Они пишут, что ты величайшая актриса трагических ролей!

– Да. Они так пишут. – Она подхватила кинжал и прижала острие лезвия к кончику своего пальца. – Странно, что это в итоге имеет столь малое значение.

* * *

На сцене блистал бал Капулетти. По бокам сцены стояли канделябры и высокие вазоны, скрывавшие от глаз зрителей кулисы. Над двумя рядами танцующих, на специальной платформе играл струнный квартет. Пары кружились и лавировали в такт музыке.

Феликс Уитлоу сбрил свои усы для роли юного Ромео. Он притаился за одним из бутафорских столбов. Его глаза блестели из-под серебристой маски.

– В сравненье с нею пламя факелов померкло!

Я постаралась изо всех сил. Но Джульетта, за которой он следил, недотягивала до его слов. Бледно-розовое платье не придавало ее коже ни капли розового оттенка. Лилит напоминала разодетый труп.

Ромео приблизился к ней, коснулся ее руки.

– Вы чересчур строги к своей руке, любезный пилигрим.

Остальные слова Лилит были едва слышны, ее голосовые связки зажало, как фитиль свечи.

Публика заволновалась, выражая неудовольствие.

Тогда Феликс ответил на ее реплику еще громче:

– Ужели ни святым, ни богомольцам губы не даны?

Последовала долгая пауза.

– Да, пилигрим, – подсказал суфлер.

– Да, пилигрим, – брови Лилит сдвинулись вместе, будто она производила в уме сложнейшие вычисления.

– Но губы для молитвы им даны.

– Но губы для молитвы им даны, – повторила она без выражения.

Кто‑то негромко свистнул.

Я с трудом могла смотреть. Это было ужасно мучительно; мне было стыдно за нее. Как могла смелая и сильная Лилит опуститься до такого?

Уйдя со сцены, Феликс Уитлоу схватил меня в охапку и поволок под луч закулисного фонаря.

– Что за чертовщина творится с этой женщиной?

Наверное, мне не было смысла говорить ему неправду.

– Она потеряла часы Юджина. А вместе с ними исчезла вся ее уверенность в себе.

– Ох. – Он поправил свою маску. – Ох. Слава богу. – Его гнев остыл. – Это к лучшему. Да. Уж лучше злобная рецензия, чем…

– Чем что? – настойчиво спросила я, отчаянно желая узнать наконец всю правду. – Что именно вам известно о Юджине Гривзе и тех часах?

Феликс замялся.

– Больше, чем мне бы того хотелось. Я был рядом в момент его смерти. Я играл Мефистофеля в его «Фаусте».

Так вот откуда я его знала. Неудивительно, что при виде часов он бросился наутек; мне хватило увидеть смерть Юджина с балкона, а Феликсу досталось место в первом ряду.

– Та пьеса была какой‑то особенной, да? Юджин нацарапал на задней крышке часов слова из нее: «Homo fuge».

– Для Юджина «Доктор Фауст» был не просто пьесой. Он увлекался оккультизмом. Магия его тоже привлекала. Юджин рассказал мне, – медленно произнес Феликс, будто каждое слово причиняло ему боль, – что уже больше двадцати лет назад вызвал музу и связал ее со своими часами. Он сказал, что мог так играть единственно благодаря музе. Я считал его сумасшедшим.

– Мельпомена, – выдохнула я.

– Но она ли? Он, может, и вызывал ее, но в портал мог выйти кто угодно.

Я вспомнила вырывавшиеся у Юджина слова на непонятном языке – гортанном и демоническом – и почувствовала дурноту.

– Что вы такое говорите? Кто же еще это мог быть?

Серебристая маска Феликса блестела и мерцала в свете фонаря.

– Откуда же мне знать? Я и не хочу знать. Даже говорить об этом абсурдно. Но этого человека манила темная и зловещая звезда. Как знать, с кем или с чем он заключил договор… но с чем‑то недобрым.

Скрипнуло дерево. Мое внимание снова переключилось на сцену – отделение закончилось, опустился занавес, и рабочие принялись устанавливать балкон. Феликсу пора было идти.

– Послушайте моего совета, мисс Уилкокс. Каким бы образом Лилит ни потеряла эти часы, постарайтесь, чтобы они больше не нашлись. Я лучше буду играть с хромой уткой, чем снова увижу такой же конец, как у Юджина.

Я кивнула. У меня не хватило сил признаться, что часы вовсе не потерялись, а, возможно, прямо в этот самый миг были зажаты в дрожащих руках миссис Дайер.

Вскоре декорации в виде искусственных деревьев и настоящих растений в горшках для сцены в саду Капулетти были установлены. Лилит свесилась с увитого розами балкона.

– Твое лишь имя мне приходится врагом. Не ты… А ты… ты ведь… ты сам, а не Монтекки.

Помощник режиссера, Хорас, вздохнул и помассировал себе переносицу, будто от неестественной игры Лилит у него приключилась мигрень.

– О, измени же имя! Что в нем тебе? То, что мы розою зовем, благоухало бы и под другим названьем.

Я неловко потопталась на месте. Дело было не только в монотонной подаче Лилит; меня беспокоили сами слова. Они перекликались с тем, что сказал Феликс. Мы назвали заключенный в часах дух Мельпоменой. Но вдруг это вовсе не она что‑то нашептывала Лилит и Юджину? Что, если на ее имя откликалась какая‑то недобрая сущность?

На скамейке за задними рядами партера плечом к плечу сидела компания подвыпивших мужчин, смотревшихся там совершенно неуместно, будто оказались в «Меркурии» случайно, по ошибке. Один из них поднес ко рту сложенные чашечкой ладони и прокричал:

– Я шлюх видел и то убедительней!

По залу разнеслось хихиканье. Плечи Лилит напряглись. Она вдохнула полной грудью.

– Ты знаешь, что лицо мое под маской ночи скрыто… – И тут ей между глаз прилетел апельсин. Она пошатнулась и ухватилась за перила балкона. Грубый смех стал громче.

За первым плодом полетел второй и разбился о декорации. Лилит вскрикнула, с трудом продолжила произносить свои слова, но прежде, чем она успела договорить, ей в грудь ударился огрызок от яблока.

Я заметила миссис Дайер в своей ложе с поднятым к глазам театральным биноклем. Она улыбалась.

Вскоре на сцену хлынул целый поток из апельсиновой кожуры и арахисовой скорлупы. Феликс Уитлоу поспешил укрыться за будкой суфлера, Лилит припала к полу и подняла руки, закрываясь.

– Сделайте что‑нибудь! – закричала я помощнику режиссера. – Опускайте занавес!

Рядом со мной возник Оскар.

– Что происходит?

Из зала неслись возгласы – публика развлекалась вовсю. Восторженная толпа, совсем недавно бросавшая розы к ногам актеров, превратилась в сборище чертей. Какой‑то изрядно подвыпивший клерк, шатаясь, поднялся на ноги и, размахнувшись от плеча, запустил бутылку, словно крикетный мяч. Бутылка летела, вращаясь в воздухе и разбрызгивая во все стороны сверкающую жидкость. Оскар выругался. Если спирт попадет на газовый рожок…

Бутылка разлетелась вдребезги прямо над головой Лилит. Сверкающие осколки осыпали ее черные волосы.

– Занавес! Занавес! – орал Хорас.

Кто‑то дернул за веревку, и занавес упал с глухим стуком. После этого безобразные насмешки стали тише, но совсем заглушить их занавес не мог.

Я сразу подбежала к Лилит, поскользнувшись при этом на апельсиновой кожуре. Она съежилась за перилами балкона, как зверь в клетке. Я протянула к ней руки.

– Спускайся вниз, Лилит. Давай, все хорошо. Я помогу.

Ее зрачки расширились. И как в момент гибели Энтони, она была не в силах пошевелиться.

Широкими шагами, хрустя ореховой скорлупой, ко мне подошел Хорас.

– Мисс Уилкокс, сейчас же идите и одевайте Клементину Прайс. Времени достаточно, чтобы подготовить ее к пятой сцене. До конца пьесы Джульетту будет играть она.

Тем временем я не оставляла попыток дотянуться до Лилит.

– Попросите кого‑нибудь другого.

– Это ваша обязанность…

– Мне плевать, – припечатала я. – Я не оставлю Лилит в таком состоянии.

Он гневно убежал прочь, выкрикивая указание суфлеру.

В конце концов Оскару пришлось взобраться на балкон и на руках спустить с него Лилит. Пока он нес ее, она обратила свой полный отчаяния взгляд на меня. Ее глаза всегда сверкали, как сталь, а теперь они были просто серыми, как вода в сточной канаве.

– Изгнана, – прошептала она. – Изгнана со сцены, как Ромео из Вероны.

– Ничего не надо говорить.

Голова ее была полна разными пьесами, но не стало чего‑то жизненно важного, и я не могла не чувствовать себя виноватой в том, что лишила ее этого собственными руками.

Глава 29

Отмыть апельсиновый сок и стекло оказалось проще, чем кровь. Эвридика свернулась калачиком под стулом Лилит и лизала ее щиколотки. Если бы только кто‑то из нас мог помочь актрисе восстановить ее душевное состояние.

Игра Лилит не улучшалась. Каждая пьеса оканчивалась смущенными жидкими аплодисментами. Толпы людей, видевшие восход звезды, уходили разочарованными. Хорас менял их с Клементиной, давая каждой по очереди возможность сыграть Джульетту и леди Капулетти, но на продаже билетов это не отразилось. После смерти Энтони и унижения Лилит на сцене нервы Клементины расшатались хуже прежнего. А наша ведущая актриса проявляла себя одинаково вяло в обеих ролях.

Бутафорский кинжал Джульетты стал неизменным компаньоном Лилит, заменив ей часы. Она, как одержимая, крутила его рукоятку, занимая пальцы хоть каким‑то делом. И я понимала, что все это время миссис Дайер точила собственный кинжал, готовясь обрезать им связь Лилит с «Меркурием». Пока Лилит оставалась финансовым ресурсом, шеф мог отстоять свою правоту, теперь же апеллировать ему было не к чему.

– Его больше нет, – бормотала Лилит, пока я укладывала ей волосы. – Моего мастерства. Того, ради чего я работала. Нет.

– Оно вернется. Ты просто лишилась уверенности в себе.

– Я больше не могу этого выносить, Дженни. Я слабею. Превращаюсь в ничто.

Я провела щеткой по ее волосам.

– Ты не ничто! Ты личность, обладающая правами.

Она даже не морщилась, когда я тянула ее за волосы. Ее голова вяло отклонялась назад и вперед, как у куклы.

– Я не знаю, кто я такая, если не могу играть. Это так долго позволяло мне самоопределяться.

– Ты Лили Фицуильямс.

– Лили Фицуильямс! – презрительно бросила она. – Она была никем, всего лишь ублюдком, позором. И снова им станет.

Вздохнув, я оставила свои уговоры.

– Твоя ценность не только в твоем мастерстве, Лилит. В этом мире есть люди, которые переживают за тебя независимо от того, играешь ты или нет.

– Разве? Хью не из их числа. – Она бросила мрачный взгляд на дверь гримерной. – Ты была права насчет него. Он должен был быть здесь и утешать меня, помогать преодолевать трудности. Но ему был нужен талант, а не женщина, которая им обладает. Его по-настоящему волнует лишь Мельпомена.

Я присела на корточки, чтобы заглянуть ей в лицо.

– До летнего перерыва остается всего несколько спектаклей. Ты начнешь заново со следующего сезона и с новой пьесы.

Кинжал щелкнул.

– Ничего не изменится. Будет все то же самое. Мое время истекло. Больше ничего нельзя сделать, кроме как… ждать.

– Ждать чего? – не поняла я.

Она на меня не посмотрела, лишь провела указательным пальцем по лезвию вверх и вниз.

– У Юджина было двадцать четыре года. Двадцать четыре года, как у доктора, которого он играл, когда умер. Я думала, что таков стандарт. Один год за каждый час в сутках. Но нет. У меня с трудом набралось двенадцать месяцев. Похоже, Люцифер щедрее Мельпомены. Кто бы мог подумать?

По моему телу вдруг пробежал неприятный холодок.

– Лилит… Что ты сделала? Ты заключила какой‑то договор, как доктор Фауст?

Переносить ее молчание было тяжелее, чем услышать ответ. В конце концов она сказала:

– Видишь ли, я никогда не была религиозна. Мне было не сложно отдать душу театру. На что еще она бы сгодилась? Ее место всегда было только здесь.

Это никуда не годилось. Нужно было вывести ее из потустороннего мира мифов и персонажей пьес обратно на свет божий. Но каким образом?

– Почему бы тебе в августе снова не съездить в Саутенд? – предложила я. – Ты могла бы провести время с Элджерноном.

Ее брови опустились. На миг мне показалось, что она не узнает имени собственного ребенка.

– Для чего? Он меня не помнит.

– Но мог бы, – уговаривала я. – Еще не поздно стать семьей. Ты могла бы забыть обо всем этом, забрать сына и растить его. Ты сказала, что не знаешь, кто ты. Так вот, ты мама Элджернона. Никто не сможет отнять этого у тебя.

Ее ладони сжали рукоятку кинжала, будто в молитве.

– Нет, – тихо сказала она, – нет, это было бы несправедливо. Правда в том, что теперь я падшая женщина… не сумевшая заглушить смрад благовоньем. Будет лучше, если Элджернон никогда не узнает о своем происхождении. Я найду хорошую семью для его усыновления. Они с самого начала будут притворяться. Для Элджернона его родителями будут они, и он будет законнорожденным и будет иметь корни. Вот чего я хочу для него.

Для Элджернона Лилит всегда будет оставаться леди под черной вуалью на фотографии. До этого момента я и не думала, что она любит своего ребенка. Но этот акт самопожертвования убедил меня в том, что это было именно так: она по-своему его любила.

– Ты знаешь, это была девочка, – прошептала она.

– Что?

– Врач сказал, она бы не выжила. – Грудь Лилит тяжело поднималась. – Что‑то пошло неправильно. Что‑то с позвоночником.

Она никогда не говорила о своей прерванной беременности, не рассказала мне ни слова о том, что произошло в той комнате на Харли-стрит.

– Она, наверное, была очень маленькой, – осторожно предположила я.

– Едва сформировавшейся. Они положили ее в ведро. – Взгляд Лилит был направлен не на меня, ее глаза будто смотрели в какую‑то бездну страдания, видимую только ей одной. – Ее бедная спинка. Мне показалось, что у нее как будто есть… крылья.

Я содрогнулась, вспомнив черноту в чаше унитаза. С той беременностью что‑то явно было совсем не так, как надо.

– В таком случае твое решение было правильным, Лилит. Она ушла в лучшее место.

– Ушла, – повторила Лилит. – Ушла, ушла, ушла.

Глава 30

Берти с нескрываемым благоговением озирался вокруг. Мы не прошли еще даже в фойе, и просто стояли в проходе напротив стола вахтера у служебного входа. В воздухе стоял запах пота и ног, а коль скоро из театра выдворили всех кошек, на полу были рассыпаны похожие на горошины черного перца мышиные испражнения. Мальчик выметал их, орудуя веником.

– Волшебно, – прошептал Берти. Его так долго сюда не пускали, что он твердо вознамерился полюбить это место. Доркас и Филип вели себя сдержаннее. Я не могла осуждать их за это. Не прошло еще и года с тех пор, как на наших глазах упал замертво Юджин Гривз. – Мне придется подниматься по множеству ступенек?

Я изобразила улыбку.

– Нет, милый. Я выкупила для вас места прямо в середине партера.

– Теперь я могу подниматься по ступенькам.

Он действительно мог, и это служило мне утешением. Я сказала ему, что этот поход в театр будет ему удовольствием перед тем, как он пойдет на свою первую работу. У Филипа на фабрике наконец согласились взять Берти на связывание и плетение, пообещав повысить до надевания на болванки и придания формы, когда он сможет дольше стоять. Хоть мне и пришлось насмотреться на всякие ужасы, жизнь Берти определенно изменилась к лучшему. Теперь я собиралась сделать то немногое, что было в моих силах, чтобы помочь наладить жизнь Лилит.

– Послушайте, – обратилась я к своим. – Лилит – это леди с черными волосами, и она играет Джульетту. Я хочу, чтобы вы выражали одобрение как можно громче, когда она будет выходить на сцену. Сможете?

– Фил научил меня свистеть! – Берти сунул в рот два пальца и издал странный натужный звук.

Филип скорчил рожу.

– Уж лучше мы просто будем особенно старательно хлопать.

– Пожалуйста. И еще, знаете, что надо сделать в конце? Ей будет очень приятно, если вы хотя бы разок вызовете ее на бис. Я понимаю, что вас только трое, но сделайте, что сможете. – Я отдала Доркас билеты. – Спасибо. Это очень важно для меня. После спектакля мы с Оскаром отведем вас в буфет.

– Одно мороженое за каждую порцию аплодисментов, – предложил Филип.

Я вывела их через служебный вход обратно на улицу, чтобы они смогли пройти к своим местам в партере. Внезапно мне вспомнился странный джентльмен, желавший получить чулок Лилит. Он ведь так и не вернулся; должно быть, Оскар его спугнул. Куда подевались эти фанатичные почитатели? Они бросили Лилит в ту минуту, когда она отклонилась от своего обычного состояния.

Когда я вошла в гримерную, все светильники оказались выключены. Лилит сидела в темноте, а Эвридика положила свою голову ей на колени. Когда я зажгла свет, она охнула. Зрачки у нее были расширены, будто под действием абсента, но тут же уменьшились до булавочной головки.

– Все больше света, и все темнее наша скорбь.

Я ничего не ответила. В последнее время она сыпала цитатами и загадочными высказываниями, и я уже начала привыкать к тому, чтобы не придавать им особого значения.

– Ладно, – сказала я весело. – Последний спектакль, и наступит лето. После него ты сможешь забыть о Джульетте.

Она притянула Эвридику к себе.

– Что‑то я ничего не слышала о своем контракте. Да и с какой стати им его продлевать? Они так же, как Мельпомена, просто оставят все как есть… пока не истечет срок.

Я думала, что после своего поразительного исполнения Клеопатры Лилит проведет лето на гастролях по многочисленным приглашениям расположенных на побережье театров. Теперь это казалось несбыточной мечтой.

– Ты что‑нибудь подыщешь.

Она судорожно сглотнула. Ее шея была такой тонкой.

– Мне страшно, Дженни. Я должна заплатить причитающееся… и Порция меня не спасет.

Она снова путалась. Это из «Венецианского купца». Я схватила ее за плечо.

– Всего один разок. У меня хорошее предчувствие относительно сегодняшнего спектакля. – Я представила себе своих братьев и сестру в партере и понадеялась, что они смогут выразить свой восторг достаточно громко. – Ты будешь иметь успех.

* * *

Было лучше. Никакого чуда – на высоту прежней Лилит ей подняться не удалось, – но в сравнении с другими спектаклями сезона разница была огромной. Все обратили внимание на восторженные возгласы Берти, и это переросло в некоторого рода игру среди сидевших в партере молодых лоточников. Хотя зал был наполовину пуст, царившая там атмосфера все же была приятной. Никто не злился и не собирался бросаться фруктами.

Я надеялась, что Лилит сможет расслабиться и начнет улыбаться, однако после каждой смены костюма она становилась все нервознее. Между третьим и четвертым актами мне нужно было переодеть ее очень быстро, превратив из новоиспеченной невесты в кающуюся грешницу, ищущую келью отца Лоренцо. Лилит так сильно дрожала, что у меня с трудом получилось зашнуровать ей корсаж.

– Где капор? – Я пробежала щеткой по ее волосам, заколола их наверх и водрузила головной убор. – Вот так. Теперь твой молитвенник… – Но у нее в руке оказался бутафорский кинжал.

– Зачем тебе это? – простонала я. – Сейчас он должен лежать в бутафорской. Он будет необходим Ромео в сцене, где он умирает… Мне придется сейчас бежать и относить его на место. – Я выхватила у нее кинжал.

– Сей мрачный эпизод я пережить должна одна.

– Еще три эпизода. Причем в том, где Джульетта принимает яд, тебе только и нужно, что лежать там до самой развязки. Можно и вздремнуть, правда?

– А стоит ли? – посетовала она. – Я не знаю, «какие мне приснятся сны».

На это у меня не было времени. Если я не верну реквизит на место, конец пьесы может быть испорчен.

– Тебя позовут на сцену через минуту. Не переживай, Лилит, ты справишься.

На выходе из гримерной я обернулась назад и поймала в зеркале взгляд Лилит, полный отчаяния. Но мне нужно было торопиться. Я выбежала прочь.

Бутафорская служила печальным напоминанием о моей недавней карьере здесь вплоть до этого момента. Там еще лежала восковая фигура Антонио и мертвых детей из «Герцогини Амальфи», лишь частично скрытая куском материи. Я оглядела ведьминский котел, доспехи Марка Антония, шлем, в который вырвало Лилит. У каждого предмета здесь была своя история.

Реквизит для «Ромео и Джульетты» был сложен ближе к двери, и на каждой вещи имелся ярлычок с указанием номера сцены, в которой этот предмет был задействован, и персонажа. Лилит постоянно отрывала бирку со своего кинжала; я надеялась, что она оставила ее на месте и я смогу ее найти. Однако, протиснувшись между колесницей и ослиной головой из папье-маше, я увидела, что в комнате стоит еще кто‑то и смотрит на пустое место, где должен был лежать кинжал. Джорджиана.

– Что ты здесь делаешь?

Увидев меня, она широко открыла рот от неожиданности, но тут же показала свои жемчужные зубы, изобразив улыбку.

– Сильвия назначила меня дублером и попросила быть готовой. Вдруг у нас случится очередной апельсиновый казус? Может понадобиться актриса, которая будет в состоянии тут же выйти на сцену. Клементина что‑то не на высоте.

Мне было неприятно слышать, как она называет миссис Дайер по имени.

– Что ж, Сильвии не стоило утруждать себя. Сегодня Лилит играет лучше. Она талантливая актриса, просто проходит через полосу неудач.

Лицо Джорджианы стало непроницаемым и мрачным.

– Она не единственная.

Было ли положение Грега в самом деле настолько отчаянным, как он это представил? Я окинула взглядом фигуру Джорджианы, пытаясь понять, действительно ли она ждет ребенка. Корсаж ее платья был туго затянут, но что‑то выдавала ее кожа, нечто вроде веснушек, что могло быть пигментацией при беременности. Судя по ее модному наряду, финансовых сложностей она не испытывала, хотя вполне могла пользоваться услугами портнихи в кредит, записывая на свой счет больше, чем была в состоянии оплатить.

Меня это не касалось, и я не собиралась позволять им сделать это моей проблемой.

– Изволь, пожалуйста, отойти. Мне нужно положить это на место.

Она картинно шагнула в сторону, давая мне дорогу. Ярлыка от кинжала на полке не оказалось. Быстро осмотрев все вокруг, я была вынуждена сдаться и положить кинжал без метки. Работники сцены знали свое дело. В конце концов, орудие, которым лишала себя жизни Джульетта, было весьма очевидным реквизитом, который нельзя было так легко упустить из виду.

– Из меня получилась бы чудесная Джульетта, – обиженно заметила Джорджиана.

Честно говоря, она и правда могла бы стать хорошей Джульеттой – эта роль подходила ей больше, чем роль Клеопатры, но я не была намерена ей помогать.

– Джульетта ставит преданность выше жизни. Не думаю, что Оскар мог бы сказать то же самое о тебе.

Она раздраженно выдохнула.

– Оскар не смог бы дать всего, в чем я нуждалась. Он мечтатель, дорогая. Безнадежный. Мне пришлось его оставить.

– А как насчет Грега? Он дает тебе все, в чем ты нуждаешься?

У нее нервически подергивался глаз.

– Давал. Но потом снова все потерял.

– У меня нет времени прохлаждаться здесь весь вечер. Меня ждет работа. – Я развернулась на каблуках.

– Полагаю, мне тоже можно пойти и посмотреть конец пьесы, – вздохнула за моей спиной Джорджиана. – Сильвия не будет возражать, если я воспользуюсь ложей в ее отсутствие.

У меня в голове зазвучали тревожные звоночки. Отсутствие миссис Дайер редко сулило что‑то хорошее. В случае с кошками и опарышами она позаботилась о том, чтобы никому не попадаться на глаза.

В коридоре возле гримерных царила обычная сумятица. Но помимо всевозможных представителей семейств Монтекки и Капулетти, постижеров ^[522] и полуодетых танцоров, там носилось еще одно существо. Черный пудель.

– Ко мне! К ноге!

Взволнованная и не желавшая остановиться Эвридика подскочила ко мне, затем снова отпрыгнула.

– Как ты выбралась?

Лилит, наверное, забыла закрыть дверь, когда пошла на сцену. Теперь дверь была закрыта.

– Идем. Вот, хорошая собачка. – Я ухватила Эвридику за курчавый черный загривок и повела обратно в гримерную. Большую часть пути она послушно шла рядом. Но, оказавшись почти возле двери, собака заскулила и легла. Я не могла сдвинуть ее с места.

Разозлившись, я распахнула дверь. Через порог хлынул свет. Светильники горели ярче обычного; я прикрыла глаза рукой.

Как только зрение подстроилось под яркий белый свет, по моей спине побежали мурашки. Лилит порылась в ящике с гримом и вытащила оттуда помаду. На зеркале большими красными буквами было начертано:

Homo fuge.

Я открыла рот от изумления. Все это было лишено всякого смысла. Но каким‑то ужасным образом мне было все ясно.

Я повернулась и бросилась бежать. В моей памяти всплыли зловещие строки, процитированные Лилит; я слышала их, но не вдумывалась. Оплата долгов. Монолог Гамлета о самоубийстве.

Что мне было делать? Просто стащить Лилит со сцены? Но у меня не было убедительного предлога. Я подумала о тревожном гудке, о том, чтобы устроить пожар, и о тысяче других сумасшедших уловок. Где же Оскар? Оскар смог бы помочь.

Я подбежала к Хорасу и в отчаянии вцепилась в него, всколыхнув занавески в будке суфлера.

– Мисс Уилкокс? Осторожнее! – Он отпихнул меня, помня мою грубость в тот вечер, когда Лилит закидали фруктами.

– Лилит, – бессвязно выпалила я. – Ей грозит опасность.

– Откуда?

Я открыла рот. Что я собиралась сказать?

– От… самой себя. Пожалуйста, я понимаю, что это звучит нелепо. Но вы должны убрать ее со сцены.

Хорас махнул рукой на занавески.

– Каким образом?

Шла последняя сцена, кладбище. Кучками лежали настоящие черепа. На могилы взирал увитый плющом каменный ангел. Феликс Уитлоу, одетый как Ромео, держал в руке факел. Он сдвинул крышку саркофага, и показалась Лилит. Розы лежали на ее груди и были рассыпаны по черным волосам.

– Опустите занавес, – упрашивала я. – Или поменяйте ее с Клементиной, пока Ромео сражается с Парисом.

– Мисс Уилкокс, вы в своем уме?

На сцене презираемый Джульеттой жених Парис вовсю защищал могилу невесты.

– Пожалуйста, сэр. Позвольте мне пойти и увести ее. Это последний спектакль сезона, разве это так важно?

Хорас пристально смотрел на меня.

– И это последняя сцена пьесы. Не нужно сейчас все портить. У нее это покуда лучшее исполнение Джульетты.

– Ее жизнь важнее роли.

Он усмехнулся.

– Вы просто смешны! Что сейчас может угрожать жизни мисс Эриксон?

Прокатился шар, озвучивший раскаты грома. Раздавался лязг металлических пластин, имитировавших бой на мечах. Лилит была так близко. Если бы я только могла до нее дотянуться…

– Вы были здесь, – попыталась я снова. – И ясно видели, что произошло с Энтони Фростом. Мы пренебрегли им, но, возможно, нам удастся спасти ее.

Выражение его лица вроде бы чуть смягчилось, но, возможно, это была просто тень от фонаря.

– За последний год здесь произошло много всего, что способно вывести из душевного равновесия. Идите домой, мисс Уилкокс, и успокойтесь. Обещаю приглядеть за вашей актрисой на протяжении последних минут пьесы.

– Но…

– Будьте добры, немедленно.

Помощник режиссера мог отпустить меня домой, но заставить меня уйти не мог. Я вертелась за кулисами, не в силах побороть душивший меня страх.

Ромео убил Париса. Он осторожно положил его рядом с Джульеттой. Луч софита окутал профиль Лилит серебристым ореолом. С такой белой кожей и алыми губами она могла бы сойти за Белоснежку из сказки.

– Ты и сейчас так же прекрасна?

Мое внимание привлек один из черепов. У него отсутствовала нижняя челюсть, однако при этом создавалось впечатление, что он мне ухмыляется.

– Дженни! – ко мне подошел Оскар. – Что случилось? Хорас сказал, ты была расстроена…

– Должно произойти что‑то ужасное. Лилит говорила о смерти, но я ее не слушала.

Он не отмахнулся от меня, как Хорас.

– Когда? Когда она это сказала?

– Перед… это было… как раз перед началом четвертого акта.

– С того момента прошел уже целый акт. С того момента она играла. И она была великолепна. – Оскар ободряюще мне улыбнулся. – Она возвращается.

Я затрясла головой.

– Ты не понимаешь. Зеркало…

– А что такое с зеркалом?

– Она на нем написала. Те самые слова, что были на часах Юджина Гривза.

Оскар нахмурился, изо всех сил стараясь вникнуть в мои сбивчивые объяснения.

– Лилит написала на зеркале?

– Надеюсь, это была она. А вдруг это была…

– Джульетта шевельнулась.

Спящая дернулась, будто очнувшись от кошмарного сна, и заколотила рукой воздух. Я не закончила начатого предложения, потому что не знала, как объяснить Оскару, чего я опасаюсь. Увидев Лилит, я остолбенела.

– О утешитель мой, святой отец! Где же жених мой? Где Ромео? – Она говорила не своим голосом.

– Другая сила вмешалась в наши планы. Идем скорей. Твой муж у наших ног лежит, он мертв. И также Парис.

Она подавила вопль отчаяния. Слезы заструились по ее лицу, когда она нагнулась и обхватила руками труп Ромео.

– Видишь? – обрадовался Оскар. – У нее получается. Она наконец вжилась в роль Джульетты.

Но что‑то было не так. Когда она попыталась высосать яд из уст Ромео, свет померк и изменил оттенок.

– Кто это сделал? – спросила я у Оскара и посмотрела наверх, на колосники.

– Наверное, по ошибке.

Голубой фильтр. Обычно им прикрывали софит, когда на сцене появлялся призрак.

– Ах, вот кинжал! – Сверкнул металл. Джульетта подняла оружие, и тень его упала на настил сцены.

Кровь застыла в моих венах.

– О боже!

– Что, Дженни?

– Вот твои ножны. – Быстрым и сильным движением она вонзила кинжал себе под ребра. – Вот здесь… ржавей… и дай мне… умереть.

Джульетта вскрикнула и закашляла. На миг я осмелилась предположить, что ошибалась. Но я видела бутафорский нож сотни раз. Торчавшая из тела Джульетты рукоятка была не той.

К этому моменту она должна была уже упасть поверх тела Ромео. С другой стороны сцены выбежал паж, готовый произнести свою реплику, но, увидев происходящее, онемел.

Сначала кровь растекалась медленно, расцветая на платье красным цветком. Потом хлынула обильно алыми волнами и запузырилась на губах Лилит.

Где‑то далеко, в гримерной, завыла Эвридика.

Никто не произнес ни звука. Никто не двигался. Возможно, все приняли это за сценический эффект, за нечто приготовленное из сиропа и губной помады. В мертвой тишине Лилит проползла по залитой голубым светом сцене и протянула к рампе окровавленную руку. Она прохрипела слово, которого я не расслышала.

Ее тело с глухим стуком повалилось на сцену, и под ним содрогнулись доски настила.

Время остановилось. В луче света плавали пылинки, а на настиле образовывались лужи крови.

Потом кто‑то закричал. Голос был очень похож на мой собственный.

Акт V Фауст, часть первая

Не стану говорить о солнцах и мирах; но знаю я о муках человечьих.

Глава 31

Их имена снова оказались рядом; после смерти, как было когда‑то при жизни. Лилит и ее партнер Энтони Фрост составили друг другу компанию на северной стороне кладбища. На стороне дьявола.

Там не чувствовалось осуждения, лишь печаль из-за неухоженной травы и торчащих из земли низеньких надгробий. Солнечный свет редко касался могил. В тени колокольни было прохладно и темно, это место облюбовали слизни и жуки.

Памятники Энтони и Лилит были похожи. Один и тот же камень, одинаковый шрифт, и оба оплачены шефом. Он не поскупился. Там, где другие стремились к тому, чтобы их сделанные наскоро и без отпущения грехов усопшего захоронения ничем не выделялись, шеф постарался воздать своим актерам должное. И в результате их имена стали первым, что бросалось в глаза на этой стороне кладбища, провозглашая их королем и королевой самоубийц.

Я сидела у подножия их могил, раскинув юбки по влажной траве. Эвридика обнюхивала все вокруг, а Оскар стоял, прислонившись к дереву. Мы приходили сюда не реже раза в неделю. Тень и тишина успокаивали меня. Я знала, где находится Лилит, здесь; я могла за ней приглядеть. Не будь передо мной могильного камня, я бы постоянно представляла себе ее кровавую кончину; или хуже того, воображала бы, как ее утаскивает в ад демон в маске Мельпомены. Но кладбище представлялось чем‑то логичным и правильным. Не так уж плохо было думать о том, что она покоится здесь.

На мягкой бурой земле лежал букет Доркас. Бархатцы, означающие горе. Асфоделус – сожаление. Ива и кипарис – траур. Он уже увядал. Лилит всю свою жизнь стремилась к свету рампы, а теперь…

– Как там Берти? – тихо спросил Оскар.

Я покачала головой.

– По-прежнему просыпается в слезах.

– А Доркас? Филип?

– Не думаю, что они когда‑нибудь снова решатся пойти в театр.

Зазвонили колокола. Ветер всколыхнул деревья. Лучик света поиграл на надписи с именем Лилит и снова исчез.

Оскар смотрел на меня.

– А ты? Ты вернешься в театр?

Из глаза у меня выкатилась слеза. Дляменя было просто немыслимо представить себе пьесу без участия Лилит. Так же, как и то, что лето должно было закончиться, а «Меркурий» снова открыться, как обычно. Неужто трех смертей на протяжении одного года недостаточно, чтобы закрыть любой театр?

– Нам нужно что‑то есть. Но не знаю, захочет ли вообще миссис Дайер оставить меня. Какой ей теперь от меня толк?

Оскар присел рядом со мной и обнял одной рукой за плечи. Другие скорбящие подходили и удалялись на правильную сторону церкви. Приунывшие невесты с букетами лилий, растерянные дети, втиснутые в свои лучшие воскресные одежды.

– Я все равно думаю, что это они, – проворчал Оскар. – Миссис Дайер и Джорджиана. Лилит даже не должна была быть похоронена здесь, ее убили.

Я, конечно же, рассказала полицейским о том, что Джорджиана находилась в бутафорской, а также о выходках миссис Дайер. Мне пришлось им рассказать и о поведении Лилит. Не один свидетель видел, как я в тот вечер бегала вокруг сцены и вещала о том, что Лилит представляла опасность для себя самой. Мои же действия и помогли вынести вердикт.

– Мне хочется верить, что это было убийство. В самом деле хочется. Потому что, если это было самоубийство… я должна была его предотвратить. – Я протяжно и прерывисто всхлипнула. – Если Лилит убила себя сама, то в этом виновата я.

Оскар обнял меня. Эвридика заскулила и ткнулась носом мне в ухо.

– Ты не виновата, – с нажимом заявил Оскар. – Виновата эта сука Джорджиана. Она ни перед чем не остановится. И ты сама сказала: у миссис Дайер в голове не все дома. Это они убили Лилит.

Я постаралась вытереть слезы.

– Но полицейские сказали…

– Полицейские, – усмехнулся Оскар. – Что они знают? Миссис Дайер могла заплатить одному из детективов. Все это могла сделать она, Джен. Она могла столкнуть Сайласа, довести до отчаяния Энтони. Где она была в момент их гибели?

Я прислонилась к Оскару. Даже летом от него пахло краской.

Я находилась там, когда погиб каждый из них, чувствовала, как что‑то происходило в театре, отравляя сам воздух. В «Меркурии» веяло каким‑то злом. Могла ли одна только миссис Дайер быть всему виной?

– А ты не думаешь… Это не может быть связано с часами?

Оскар не поднял меня на смех. Он погрузился в раздумья, отщипывая травинки.

– В тех часах определенно что‑то есть. Кажется, что владеющие ими люди получают все, чего желают. Но если миссис Дайер и подослала кого‑нибудь убить Лилит, то зуб даю, это была Джорджиана, а не Мельпомена.

У меня затекли ноги, и муравьи ползали совсем рядом, но уходить не хотелось. Как я могла вернуться домой, где из окна был виден пустой особняк Лилит?

Эвридика плюхнулась на землю и подняла свои преданные карие глаза на могильный камень Лилит. «Лили Фицуильямс».

Шеф не спрашивал моего мнения насчет памятника, но мне нравилось думать, что я знаю, почему он решил написать именно так. Лили Фицуильямс – нелюбимый внебрачный ребенок вполне мог умереть, как любой другой человек, но убить легенду, подобную Лилит Эриксон, было невозможно.

Она продолжала жить, став бессмертной. Мифом, вроде Мельпомены.

* * *

Несколькими днями позже пришло письмо. Мне понадобилась вся моя воля, чтобы не смять его и не швырнуть в камин. Но я не могла уйти от неизбежного – рано или поздно мне пришлось бы встретиться с миссис Дайер.

Я искренне не понимала, что хотела услышать от нее. Мысль о возвращении к прежней работе после смерти Лилит воспринималась как приговор. Хотя как бы я поступила, если бы миссис Дайер объявила, что больше во мне не нуждается? Даже если бы удалось найти новую работу, она вряд ли позволила бы мне оплачивать дом. У Берти и без того были синяки под глазами из-за постоянных кошмаров, а вскоре ему предстояло столкнуться с суровым миром шляпной фабрики. И мне не хотелось говорить ему, что придется уехать из дома. Прежде всего, большой глупостью с моей стороны было полагаться на милость миссис Дайер в такой степени, следовало понимать, что это не будет длиться вечно. Мне, как и Грегу, в какой‑то момент повезло, но теперь впереди ждало болезненное окончание этого везенья.

В нашей жизни назревала буря. Отправляясь в Вест-Энд, я с тоской вспомнила дождливый день, когда впервые приехала к дому Дайеров в прошлом году. Жара тяжелым бременем давила на всех: от пыхтящих, как паровые двигатели, собак до выражающих свое недовольство неистовым плачем младенцев.

Шеф стоял у выходящего на сады окна на втором этаже дома номер 13. Трава давно высохла и покоричневела, и неприкаянные бабочки порхали с одной пожухлой клумбы на другую. Глаза шефа лишились блеска. Он превратился в тень себя прежнего – призрак, созданный с помощью эффекта Пеппера. Шеф махнул мне рукой, но я не стала отвечать: он заслужил свою долю страданий и угрызений совести до последней капли.

На сей раз я постучала в главную дверь. Мне казалось, я заработала эту привилегию. Сначала все было тихо, затем послышался топот ног по лестнице. На пороге показался сам шеф, изрядно взволнованный.

– Мисс Уилкокс, – хрипло произнес он. – Мисс Уилкокс, я должен с вами поговорить. – Там, в окне наверху я не разглядела его ввалившихся щек и запавших усталых глаз. В его бороде запутались крошки табака.

– Что бы вы ни сказали, Лилит этим не вернуть.

У него перехватило дыхание. Возможно, он все же переживал за нее на свой извращенный и не заслуживающий доверия манер. Но недостаточно.

– Нет. Но все же она не совсем ушла от нас. Она продолжает жить…

Где‑то внутри дома открылась дверь, и он осекся. Увидев выплывшую из дальней комнаты жену, он побледнел.

Мои опущенные вдоль тела руки сжались в кулаки. Рядом с убитым горем шефом она смотрелась, как ярко раскрашенный театральный персонаж. Ее губы были краснее обычного, глаза сияли зеленью. Она цвела.

Чутье подсказывало мне, что Оскар прав – это она устроила так, чтобы Лилит погибла, хоть у меня и не имелось никаких веских тому доказательств. Я знала только то, что мне подсказывал внутренний голос, а он говорил, что я больше не желаю иметь ничего общего с этой женщиной.

– Доброе утро, – тихо пропела она. – Мисс Уилкокс, прошу вас извинить наши манеры. Как вы догадываетесь, мистер Дайер не очень хорошо себя чувствовал. Последние события его ужасно расстроили. – Душистым мускусным облаком она плавно подплыла к нам и заправила шефу волосы за уши. – Дорогой мой, что мы с тобой говорили насчет открывания двери?

Ее внимание, по-видимому, не послужило ему утешением. Напротив, шефа передернуло от ее прикосновения.

– Но я хотел… мисс Уилкокс… мне следовало бы…

– Тише, тише. Не стоит волноваться. Я улажу все твои дела, дорогой. А сейчас тебе лучше пойти наверх и немного отдохнуть. Джеймс постарается, чтобы тебе было удобно.

– Нет, я же…

– Позаботься о нем, Джеймс.

Лакей повел шефа наверх, и тот бросил на меня умоляющий взгляд. Не знаю, чего он ждал от меня. Если он не мог совладать с собственной женой, то что могла сделать я?

Заботливость миссис Дайер улетучилась, как только ее муж скрылся из виду.

– Мисс Уилкокс, – холодно произнесла она. – Извольте пройти со мной.

Мы дошли до гостиной, где она остановилась возле фарфоровых собачек и облокотилась о камин.

– Что ж, Дженнифер, как, уверена, ты и ожидала, в свете гибели Лилит я меняю состав театральной труппы. – Последние слова она произнесла с удовольствием, не торопясь, чтобы распробовать на языке их вкус. – В качестве актрисы главных ролей к нашей труппе присоединится Джорджиана Милдмей. По очевидным причинам она не желает пользоваться твоими услугами.

Джорджиана вместо Лилит. После всего, что миссис Дайер говорила насчет ее неблагонадежности и отсутствия таланта, притворяясь, что сочувствует мне. Здесь, видимо, примешивалось кое-что еще: плата за оказанную услугу.

– Джорджиана в качестве актрисы главных ролей, – мрачно повторила я. – Вот это новость! И как же вы объясните свой выбор труппе? Все решат, что вас с ней связывает какая‑то общая тайна. Что она оказала вам некую услугу.

Я внимательно смотрела на нее. Но если смерть Лилит и была подстроена ею, то в лице миссис Дайер не просматривалось ни намека на чувство вины; она считала, что Лилит, подобно злодею из какой‑нибудь пьесы, была достойна смерти.

У нее на лице появилась застывшая натянутая улыбка.

– Я понимаю, что потеря работы тебя расстроила, но для дерзости в свой адрес я не давала никакого повода.

– Поводов как раз предостаточно! После всего, что я для вас сделала… Вы не можете просто подобрать меня, а потом снова вышвырнуть. Мне нужна эта работа, миссис Дайер. Вы же знаете, что это так, поскольку иначе я не смогу остаться жить в своем доме. Пожалуйста, дайте мне время хотя бы до Рождества. Дайте мне время подыскать что‑нибудь другое. Пожалуйста.

– Я вроде бы с лихвой воздала тебе за все. У тебя нет права просить отсрочки. Благоразумная девушка начала бы искать работу еще во время летнего перерыва.

– Я горевала, – взмолилась я. – Мои чувства были расстроены. Я только что потеряла… – Мне не удалось договорить. Я толком не понимала, кем была для меня Лилит.

Миссис Дайер нахмурилась, будто мои страдания представляли собой какую‑то загадку.

– Да, похоже, Лилит околдовала и тебя. В конце концов ты превратилась в весьма чувствительную особу. Что ж, ты меня знаешь, Дженнифер. Мне приятно делать добро. Но здесь я в самом деле связана по рукам и ногам. Последнее слово за Джорджианой.

Сердце заколотилось у меня в груди. У меня в руках оставался лишь один козырь. Смогу ли я в самом деле пойти против нее?

– Надеюсь, вы передумаете, мадам. Мне кажется… у вас может найтись причина пожалеть о том, что уволили меня так быстро.

Ей, кажется, стало смешно.

– В самом деле?

– Раз уж мне придется обеспечивать себя как‑то по-другому… еще неизвестно, на что это может меня толкнуть. Какие истории я буду вынуждена рассказать. – Я изо всех сил старалась не сводить своего пристального взгляда с ее лица. Постепенно ее усмешка погасла. – Колонки светской хроники всегда рыщут в поисках скандала, правда ведь, миссис Дайер? И они платят. Я думаю, что, если меня выставят из «Меркурия» до Рождества, я буду просто обязана развлечь любителей театра каким‑то другим способом…

Взгляд, который она обратила на меня, мог бы прожечь металл.

– Ты меня разочаровываешь, Дженнифер. Я надеялась, что мне не придется опускаться до грубостей.

– Называйте это шантажом. Ибо это он и есть. И я не хочу прибегать к нему, но вы не оставляете мне выбора.

– Неблагодарность! – фыркнула она. – Я не думала, что ты на такое способна. После того, как я к тебе благоволила! Тебе еще понадобятся от меня рекомендации, когда бы ты ни ушла. Ты должна отдавать себе отчет в том, как ты со мной разговариваешь.

Глядя на нее, я не могла поверить, что передо мной стоит тот же человек, что и в нашу первую встречу. Казалось, я переодела ее для роли. Куда подевалась патронесса, сочувствовавшая мне и помогавшая моей семье?

– Я бы ни за что не причинила вам вреда. Но вы уже больше не вы, вы изменились…

– Я не изменилась, – сухо ответила она. – Я та самая женщина, что взяла тебя на работу. Не обманывай себя. Я с самого начала объяснила тебе, что намереваюсь сделать и в чем заключается твоя роль.

Я бы никогда не согласилась на убийство. Я уперла руки в бока.

– И что же вы собираетесь делать теперь?

– Создам лучший театр во всем Лондоне, – заявила она. – Театр, которым мог бы владеть Юджин Гривз, если бы только принял мое предложение.

Тикали напольные часы. По крайней мере я думала, что это они; это ведь могли быть и те самые часы. Миссис Дайер не носила их, как Лилит, но, похоже, Мельпомена все равно ее изменила, выставив напоказ все ее самые дурные качества.

Она покрутила кольцо на пальце, размышляя.

– Я не позволю тебе разрушить плоды моих усилий, особенно теперь, когда все зашло так далеко.

– Тогда позвольте мне остаться еще на некоторое время. Не увольняйте меня до тех пор, пока я не найду другое место, и я никогда не скажу ни слова о том, что мне известно.

– Хорошо, – произнесла миссис Дайер сквозь зубы. – Ты своего добилась. Можешь остаться до Рождества, но ни днем дольше.

Принимая во внимание второй из возможных вариантов, такой исход меня обрадовал. И она могла не волноваться на мой счет: я бы не задержалась там, чтобы лакействовать перед Джорджианой, дольше, чем было необходимо. Эти несколько месяцев и без того станут серьезным ударом по моей гордости.

– Спасибо, – натянуто ответила я. – Какая следующая пьеса?

При этом миссис Дайер слегка просияла.

– Это будет великое зрелище! Я сама ее выбрала: первая часть «Фауста» в переводе Баярда Тейлора ^[523].

– «Фауст»? – Я была уверена, что ослышалась. – Это ведь не то же, что… «Доктор Фауст»?

Брови миссис Дайер поднялись.

– Боже, Дженнифер, какое невежество! Конечно, это та самая легенда, что и «Доктор Фауст», но пьеса совершенно иная. Гёте, а не Марлоу. Она показалась мне достойной данью уважения Юджину Гривзу, коль скоро близится годовщина его смерти.

Я не могла найти подходящих слов. Такая пьеса не сделала бы Юджину Гривзу чести; лишь напомнила бы о его жуткой смерти. И как же Феликс Уитлоу? Он ведь, несомненно, откажется в ней играть?

– Это кажется мне признаком весьма дурного вкуса…

– Я не спрашиваю твоего мнения, – отрезала она. – Тебе нужна эта работа или нет?

Мне она была нужна, хотя я искренне желала, чтобы у меня такой нужды не было. Я должна была сделать так, как сказала миссис Дайер: собраться с силами и за лето найти себе новое место. Мне следовало понимать, что Джорджиана потребует своего.

Мне казалось зловещим знаком, что моей карьере в театре суждено было закончиться той же историей, с которой она началась: о сделке с дьяволом.

Homo fuge.

Теперь я понимала всю затруднительность положения, в котором оказался доктор Фауст. Мир становился местом страданий, и бежать было некуда.

Глава 32

Я заставила себя прочитать пьесу. Миссис Дайер не соврала: эта версия отличалась от «Доктора Фауста». Она была более зрелищной и сентиментальной. Здесь потребуется вдвое больше людей для хора ангелов и учеников, не говоря уж о слугах, которые тоже поют и танцуют, кружащих на метлах ведьм и гостей на сказочной свадьбе. Театральные эффекты куда сложнее того, что «Меркурий» ставил раньше.

– Феликс Уитлоу хочет позаимствовать нашу собаку, – сообщил мне Оскар, когда в следующее воскресенье мы вместе с Доркас сидели в гостиной. – В начале его персонаж перевоплощается из пуделя в дьявола. Думаю, Лилит бы это понравилось – увидеть Эвридику на сцене, как ты думаешь?

При упоминании ее имени Эвридика навострила уши.

Я не была уверена, что это хорошая идея.

– Не опасно ли Эвридике появляться в театре? Миссис Дайер не из тех, кто прощает обиды. Она способна причинить вред несчастному животному только потому, что его хозяйкой была Лилит.

– Я за ней присмотрю, – пообещал Оскар. – Теперь она наша собака. Если повезет, я научу ее кусать Джорджиану.

Наш смех прозвучал фальшиво. Мы не могли расслабиться в достаточной степени, чтобы веселиться по-настоящему.

– Мне не верится, что ты снова идешь туда, – сказала Доркас с серьезным видом. – Ноги моей не будет ни в одном театре до конца моих дней.

В конце этого повествования Фауст по крайней мере не умирал. Вместо этого Мефистофель сжимал плечи доктора своими когтями и уносил его на своих кожистых крыльях.

– Мне не хочется туда идти, – выдохнула я. – Нам обоим не хочется.

Оскар помрачнел.

– Это будет сущий ад. Мало того что в памяти живы эти жуткие воспоминания, так еще и ребята на декорационных рамах будут на седьмом небе от счастья, обсуждая возвращение Джорджианы.

Доркас тихонько положила свою ладонь поверх моей и сжала.

– Не подвергай себя такому испытанию. Даже ради нас. Мы можем переехать еще раз. Мы можем вернуться к прежней жизни.

В которой я спала в кресле.

– Я просто хочу, чтобы у нас было еще одно Рождество в Сент-Джонс-Вуд. Мы это честно заслужили. И до ухода оттуда мне нужно подыскать новый дом.

– До Рождества мы будем экономить, – согласился Оскар. – Дженни получит рекомендацию. А потом мы оба расстанемся с «Меркурием» навсегда.

С уходом из мира костюмов и пьес я будто лишалась какой‑то части себя. Мне больше не хотелось работать в «Меркурии», но и отказываться от обретенного ранее страстно любимого дела у меня тоже не было никакого желания.

Доркас нахмурилась.

– Чем ты станешь заниматься, Джен? Снова пойдешь в услужение?

Я покачала головой. Тогда мне пришлось бы разорвать отношения с Оскаром – прислуге не разрешается иметь поклонников или возлюбленных.

– Не знаю.

– Я найду другой театр, – сказал Оскар. – Есть такие, где меня с радостью примут. Если только миссис Дайер не возьмет на себя труд и не настроит всех против нас.

Доркас тяжело вздохнула.

– Раньше я завидовала вам обоим, что у вас такая необычная работа. Теперь же я очень даже рада, что работаю простой флористкой.

В сказке сейчас было бы самое время для появления героя, способного спасти положение. Но на это у нас, видимо, не было никаких шансов. Мы с Оскаром строили свои карьеры, служа музе трагедии, а Мельпомена не питает склонности к счастливому концу.

* * *

Только костюмы и были мне по-настоящему интересны. Джорджиана играла Маргариту – большеглазую деревенскую девушку, соблазненную Фаустом. Миссис Неттлз, Полли и я часами трудились в костюмерной, создавая наряды, идеально изображавшие впадение ее героини в грех. Череда многочисленных платьев Маргариты начиналась с простых белых одеяний, а затем через всевозможные оттенки розового превращала ее буквально в алую женщину. В каждом платье вырез становился все глубже, каждый подол окантовывала все более широкая черная полоса, намекавшая на то, что героиня все больше марается в грязи.

Миссис Дайер не жалела денег на свою новую протеже. Ткани заказывались в Доме Ворта, универмаге «Хэрродс» и в «Моррис энд компани».

Подгоняя костюмы по фигуре Джорджианы, я не замечала у нее признаков беременности – стало быть, тревога оказалась ложной, либо изначально была отчаянным враньем со стороны Грега. Если бы она пошла под опеку миссис Дайер ради ребенка, я бы еще смогла ее как‑то понять, но Джорджиана думала только о себе.

Как бы то ни было, я выполняла все ее запросы, не противилась и не жаловалась, когда она просила что‑то переделывать.

Она стояла в прежней гримерной Лилит, уперев руки в свои худосочные бедра, а я подкалывала булавками подол ее платья спереди. Шлейф, подобно облаку, красиво струился сзади.

– Ну наконец‑то вы, жуткие костюмеры, сподобились что‑то сделать правильно. – Она поправила волосы. – Я хочу сказать, что Лилит никогда так хорошо не выглядела.

Покрутив булавку между указательным и большим пальцами, я представила себе, как вонзаю ее прямо Джорджиане в нос. Лилит никогда бы не согласилась на такую нелепую роль, как Маргарита. Персонаж был настолько наивным, что по сравнению с ней даже Джульетта воспринималась хозяйкой публичного дома.

– Как жаль, что мистер Уитлоу отказывается играть со мной Фауста! Мне кажется, увидев меня сейчас, он бы передумал. Кто бы смог устоять?

– Ты выглядишь красавицей, Джорджиана, – неохотно признала я, – но недостаточно соблазнительна. Тебе не изгладить из его памяти того, как доктор Фауст истек кровью и умер.

Она надула губы.

– До чего же ты противная.

Феликс Уитлоу собирался играть Мефистофеля, как когда‑то. Возможно, знакомая роль придавала ему уверенности – однажды в этой роли ему уже удалось избежать неприятностей. Но я не завидовала его возвращению на сцену. Увидеть, как твой партнер, исполняющий одну из главных ролей, умирает посреди сцены, ужасно само по себе; ему же пришлось стать свидетелем двух таких смертей.

– Ну, ты закончила? Мне нужно успеть подучить роль перед тем, как меня пригласят на репетицию. Хорас хочет, чтобы на этой неделе мы уже читали по памяти. Я не волшебница, дорогая.

Я кивнула.

– А я сейчас пойду перешивать. Осторожнее переступай через платье. Не повыдергивай булавки.

Я помогла ей освободиться от костюма и переодеться в обычную одежду. От ее кожи исходил совсем другой запах, не такой, как у Лилит, более мягкий. Мне пришлось приложить усилие, чтобы справиться с охватившим меня чувством горести.

– Не забудь подшить мне то маленькое платьице для сцены в соборе, о котором мы говорили, – напомнила Джорджиана.

– С тобой не забудешь.

– Оно должно быть идеально, дорогая. Я опять заставлю тебя его переделывать, пока оно не станет идеальным. Это та самая сцена, в которой меня запомнят.

У меня на языке вертелись язвительные замечания. Меня так и подмывало сказать ей, что такую безвкусную куклу, как она, никогда не запомнят, как бы она ни была одета.

– Ты бы лучше роль учила, – пробормотала я и отвернулась.

Держа в руках свое воздушное творение, я с трудом вышла из гримерной и закрыла за собой дверь. На ней золотыми буквами уже было написано имя Джорджианы. Имя Энтони Фроста сменили на Феликса Уитлоу. Меня в очередной раз поразила мысль о том, что двоих актеров уже нет в живых. Я больше никогда не увижу, как они заходят в эти двери.

Стараясь не разреветься, я прошла за сценой и направилась к лестнице, ведущей на колосники. На сцене полным ходом шла репетиция «Фауста», сцены с Мефистофелем.

– Ученым странником, знать, пудель был?

Я выглянула на сцену. На стене за газовым светильником блестели новые панели из красного дерева; ничто не указывало на то, что здесь Лилит отдала театру всю свою жизненную энергию. Но все же она оставила здесь и частичку себя. Свою сущность. Если я внимательно вглядывалась во мрак оркестровой ямы, то перед моими глазами представало ее вытянутое бледное лицо, блестящие глаза и темные струящиеся по плечам, как река в ночи, волосы.

Взбираться по лестнице было для меня настолько привычно, что стало практически второй натурой, но мне почему‑то казалось, что издаваемый ступенями звук изменился: превратился в глубокий многострадальный стон. Над сценой было не лучше. На декорационные рамы натянули пейзаж для сцены Вальпургиевой ночи в горах Гарца. Там черный смешивался с оттенками серого, превращаясь в клубящийся дым, а яркий рубец изображал расколовший небо всполох молнии. Над вересковой пустошью поднимались языки пламени; Оскар добавлял к ним искры, стряхивая кисть на холст.

Заметив меня, он прервал свою работу.

– Ну как ты? – На нем, как и на холсте, виднелись оранжевые пятнышки; его лицо и руки были покрыты мелкими красными брызгами.

– Отвратительно, – сообщила я ему тихим голосом. – Отвратительно… всё.

– У меня то же самое. Я думал, мне было плохо, когда Джорджиана сбежала, но теперь она вернулась, а мне стало еще хуже. Она уничтожила «Меркурий». – У него на скулах задвигались желваки. – Неужели нельзя было оставить нам хоть что‑то?

– Мне кажется, я не смогу, Оскар. Не могу работать там, где умерла Лилит. Она еще здесь. Я… ее чувствую.

Оскар крепко сжал мою руку, и мне было наплевать на то, что он мог испачкать платье краской.

– Конечно, она все еще здесь. Она столько отдала этому театру.

– Это должно было служить утешением, но нет. У меня такое чувство, что Лилит застряла здесь, как в ловушке.

Взгляд Оскара сделался пристальным и сердитым.

– Возможно, так и есть. Духи убитых не могут упокоиться.

Я с трудом сдержала подступившие рыдания.

– Куда подевался шеф? Ты видел, чтобы он приходил?

– Нет, всем стала заправлять миссис Дайер. Она прямо‑таки прижала его к ногтю. Теперь он нам ничем не поможет, Джен. И полиция не поможет. Придется нам самим о себе позаботиться.

Я никак не могла с этим смириться. Не могла просто ничего не делать.

– Он хотел поговорить со мной, – сказала я Оскару. – Когда я приходила к ним домой, шеф попытался со мной поговорить, но миссис Дайер следит за ним, как за заключенным. В тот момент я была так расстроена, что не обратила на него никакого внимания. Возможно, нужно было его выслушать. Может статься, что у него есть какая‑то улика против жены и Джорджианы? Мне нужно увидеться с ним.

– Подожди минуту. У миссис Дайер ведь есть этот лакей? Он приметит тебя за милю. А что, если… что, если вместо тебя поеду я?

– Ты думаешь, шеф тебя примет?

– Я могу попытаться. Выйду попозже, сделаю вид, что доставляю записку. Если я постучу в дверь для прислуги… может, меня и пустят. Прислуга Дайеров никогда не видела нас вместе. Игра стоит свеч, разве нет?

Я сжала его руку.

– Будь осторожен.

– Я найду способ, Дженни. Обещаю. – Он украдкой глянул через плечо. – Пойду работать, пока не влетело.

Мне не хотелось, чтобы он уходил. Я почувствовала, как мое лицо сморщивается.

– Я не смогу, – снова повторила я.

– Нет, сможешь! Ты сильней любого из всех, кого я знаю. Всего одна новая пьеса. – Он положил руки мне на плечи и внимательно посмотрел прямо в глаза. – Всего одна пьеса, и потом сможешь плевать на Дайеров с высокой колокольни. Клянусь.

* * *

Первая часть «Фауста» была всецело и нераздельно предприятием миссис Дайер. Она самолично следила за каждой мелочью. Помощник режиссера Хорас день ото дня становился все нервознее. Она не просто требовала безупречности во всем, она требовала невозможного.

На то утро была назначена репетиция. Хорас отпустил актеров повторять роли, а миссис Дайер велела нам спуститься из костюмерной, чтобы обсудить с нею требования к костюмам.

– Проблема, на мой взгляд, вот в чем, – сказала миссис Неттлз. – У вас люди переодеты в обезьян. У них длинная шерсть, а лица смазаны жиром. От котла исходит пар и дым, поэтому они почти не видят, что делают. Потом, когда появляются ведьмы, вам нужен огонь из дымохода! Ведьму еще можно одеть в шерстяное, но за этих несчастных в костюмах обезьян мне просто страшно.

– Животные должны выглядеть как можно убедительнее, – возразила миссис Дайер.

– Я слышала, что в других театрах уже были несчастные случаи, мадам, – вставила Полли. – Балерины сгорали заживо из-за того, что на их юбки попадало пламя. Невозможно сделать так, чтобы они идеально выглядели и при этом не подвергались опасности.

Миссис Дайер махнула рукой.

– У нас есть одеяла и ведра с песком. Все необходимые меры приняты, поэтому никакой серьезной опасности нет. Разве я не плачу вам троим за то, чтобы вы как‑то преодолели эти трудности?

Хорас полистал суфлерский экземпляр пьесы.

– Тут везде огонь, – сказал он. – Не только в этой сцене, миссис Неттлз. Струи из откупоренных бутылок. Фауст открывает пылающую книгу. Все ткани для костюмов нужно выбирать с учетом этого обстоятельства.

– Я отдаю себе отчет в этом, – терпеливо ответила миссис Неттлз. – Я как раз и пыталась объяснить это миссис Дайер. Для того, чтобы изготовить такие костюмы, как она хочет, нам придется поступиться внешним эффектом.

– Никаких уступок в этом отношении не будет! – настаивала миссис Дайер. – Никаких. Это должно быть зрелищно. Все пламя будет разных цветов. И по́лно, пьеса уже ставилась в театрах. Нет ничего невозможного.

– Но у нас ведь нет даже противопожарного занавеса. Если подсоединить пиротехнику к мехам… – начала миссис Неттлз.

Я больше не могла изображать заинтересованность. Миссис Дайер все равно добилась бы желаемого тем или иным способом.

Заняв место в партере, я смотрела на актеров. На сцене толпилась группа статистов со склоненными головами. Я поняла, что это сцена в соборе – Джорджиана была ею просто одержима.

Стулья составили в виде церковных скамеек. Орган в оркестровой яме сыграл короткий траурный фрагмент, и все расселись по своим местам. Джорджиана заняла место в переднем ряду, раздраженно надувшись из-за того, что Хорас не смотрит на нее.

Порыв ветра притушил газовый светильник и качнул занавес позади сцены. Часть занавеса будто бы отделилась и медленно поплыла в сторону, пока ткань не образовала человеческую фигуру. У меня пересохло во рту.

Это появилась женщина в черных одеждах. Ее лицо, плечи и волосы скрывала вуаль. Под глубокие звуки органа она медленно подплыла к проходу и заняла место позади Джорджианы.

– Совсем иначе, Маргарита, ходила ты невинной к алтарю.

Злой Дух. Это было по сценарию, но никто из актеров не переодевался в костюм. Мы еще даже не придумали костюма для этого персонажа. Зачем эта актриса так оделась?

Я не помнила, кто играл Злого Духа. Не представляла себе ее лица. А перед глазами у меня стояла фотография, которую шеф носил у себя в кармане, – скрывающаяся мать.

Джорджиана сложила руки, будто в молитве.

Орган играл все громче, и его мощный гул пробирал меня до костей.

– Гневятся небеса! – прошептал Дух. – Труба звучит!

Это, вероятно, была какая‑то ошибка; мои уши забились серой, чья‑то болтовня помешала расслышать строки. Но я уже тысячу раз слышала, как эти слова произносила Лилит, и это был ее голос.

Джорджиана вскочила на ноги и медленно попятилась по проходу, по-прежнему глядя в зал.

– Мне трудно дышится!

– Беги! – гаркнул Дух.

Я сидела на стуле как прибитая. Это она, это была Лилит. Как только никто не слышит? Дух вытянул черную руку.

– Горе тебе!

Я подумала, это барабаны загрохотали в оркестровой яме. Но тут раздался свист, треск дерева, крики сверху. Джорджиана подняла голову, ее губы разомкнулись, готовясь произнести следующие строчки.

Фоновые декорации к Вальпургиевой ночи с грохотом обрушились вниз. Падая, полотнище поднялось, как флаг, и мелькнула кровавая луна. Джорджиана бросилась вперед как раз вовремя, ударилась о рампу и запуталась ногами в холсте.

Поднялся переполох. Переворачивались стулья, визжали актрисы. Миссис Дайер выбежала на сцену выручать свою фаворитку из пут.

Злой Дух растворился без следа.

Лицо миссис Дайер побелело и сморщилось от гнева.

– Кто все это устроил? – вопила она, мечась взглядом по колосникам. – Что вы там делаете, дурни?

Но, я думаю, она, так же как и я, знала, что художники здесь ни при чем.

Что бы ни делала миссис Дайер, ей никогда не избавиться от Лилит Эриксон в своем театре – сколько бы дверей она ни перекрасила и каких бы актрис ни пригласила. Лилит незримо присутствовала в здании, она впиталась в стены «Меркурия», как запах дыма в волосы.

Глава 33

Недели жаркой погоды обесцветили траву даже с северной стороны церкви. Листья облетали с деревьев с тихим печальным шелестом. По утрам уже появлялся туман, который прижимался к самой земле, пряча под собой скачущих туда-сюда белок. По мере того, как осень вступала в свои права, все вокруг начинало нести на себе печать перемен и увядания. Всему приходил конец: жаре, моему чувству защищенности и работе в «Меркурии».

Когда мы с Оскаром сидели возле могил Лилит и Энтони, у него был озадаченный вид. За происшествие с Джорджианой всем художникам сократили жалованье, а самому Оскару пришлось работать допоздна, чтобы восстановить испорченное полотно. Но все‑таки мне казалось, это по другой причине он стоял понурив голову и глядел на свои ботинки, почти не замечая меня и переругивающихся над нашими головами соек.

– Я ездил к шефу, – произнес он наконец. – Чтоб мне провалиться, Дженни. Ты не ошиблась. Он не прикидывается.

Я развернулась к нему лицом.

– Что? Когда? Ты не говорил, что был у него!

– Я знаю. И пытаюсь сказать тебе сейчас. Я постучал в дверь для прислуги и сказал, что у меня для него записка. Меня впустили. Я полагаю, что миссис Дайер велела лакеям высматривать только тебя. Меня она не ждала.

– И что он сказал?

Оскар беспокойно заерзал.

– Он переживает за мальчика Лилит.

– За Элджернона? – Я часто думала о нем после смерти Лилит. Меня успокаивали мысли о том, что где‑то еще живет частичка Лилит.

– Шеф считает, что миссис Дайер замышляет что‑то против ребенка. Он думает, что она разыщет его и… не знаю… отравит или сделает что‑нибудь еще. – Оскар посмотрел на меня, пытаясь понять, что я чувствую. – Он ведь не ошибается? Она на это способна.

Я плотнее закуталась в шаль.

– Господи, еще как способна. Она удавит несчастного малютку собственными руками и будет улыбаться при том. – Не спровоцировала ли я ее поиски своей угрозой шантажа? Не пытается ли миссис Дайер лишить меня средства достижения цели, тайны, которую я могу обнародовать? – И что же, черт возьми, собирается предпринять шеф?

У Оскара покраснели кончики ушей.

– Он хочет найти сыну Лилит настоящую мать. Такую, что будет защищать его любой ценой. – Он умолк, а затем добавил: – Он выбрал тебя.

– Меня?

– Шеф говорит, что ты как бульдог. Ты никому не позволишь причинить вреда Элджернону. – Уголки его губ приподнялись в нежной улыбке. – И он прав.

У меня закружилась голова.

– Но… но… – Шеф что же, хотел нанять меня няней? Возможно, я бы пошла на это. Это стало бы моей работой, хотя я надеялась, что на новом месте уже никак не буду связана с Дайерами, к тому же его жена наверняка будет постоянно заглядывать ему через плечо…

– Посмотри, что он дал мне, Дженни. – Оглядевшись и убедившись, что рядом никого нет, Оскар распахнул куртку и вытащил пачку банкнот. Очень много банкнот. – Шеф хочет, чтобы мы устроились. Оплатить нашу свадьбу и открытие собственного театра. В Ист-Энде есть здание, которое он может взять в аренду. Не «Меркурий», конечно, а, скорее, что‑то вроде балаганчика или варьете. Но… почему бы и не попробовать, правда? – Его лицо засияло от восторга. – Вместе. Мы бы избавились ото всех страшных воспоминаний, и шефом стал бы уже я.

Все было как в то первое утро, когда я сидела в гостиной миссис Дайер и смотрела на монеты. Будущее манило меня с распростертыми объятиями, а я никак не решалась в это поверить.

– Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Однажды я уже согласилась на сделку с Дайерами, они всегда хотят чего‑то взамен…

– Но на этот раз шеф хочет того же, что и мы. – В какой‑то миг улыбка Оскара дрогнула. – Разве не так? Я хочу сказать… ты разве не хочешь за меня замуж?

По моим жилам заструилось беспокойство. Я любила Оскара, но события развивались так стремительно. Мог ли счастливый брак строиться на тайном откупе?

– Оскар… это меня пугает. Я не доверяю Дайерам. Что бы они ни делали… в результате кто‑нибудь страдает.

Оскар испытующе посмотрел на меня своими влажными карими глазами.

– Но мне‑то ты доверяешь?

– Конечно, доверяю.

– Так тогда нам больше ничего и не нужно.

Он поцеловал меня. Солнце играло на моих закрытых веках, а ветер гладил по волосам. Я старалась, очень старалась заразиться его оптимизмом. Мне хотелось быть счастливой. В самом деле хотелось.

Когда мы отошли друг от друга, Оскар глупо улыбался. Я не смогла удержаться и не улыбнуться ему в ответ.

– Наш собственный театр, Джен. Он может у нас быть. У тебя, меня и Элджернона.

Я представила себе малыша с фотографии с большими, как у Лилит, глазами и ее темными волосами и почувствовала, как во мне растет решительность. Элджернон больше не будет сидеть на коленях у неизвестной женщины. С моей помощью ту непонятную черную маску на заднем плане заменит человеческое лицо. У него будет то единственное, чего желала для него Лилит и чего ей всегда недоставало самой, – настоящая мама.

Может, тогда она успокоится и уйдет в лучший мир.

* * *

В ту ночь во сне я снова очутилась в «Меркурии». Но не в театре, каким я его хорошо знала, а на пустыре с остатками щебня и золы. Оголенный скелет здания постепенно обгладывал прохладный ночной ветер.

Я осторожно пробиралась по неровной земле. Мои ботинки поднимали облачка пепла. Я неприкаянно бродила, как привидение, у меня щипало в глазах и першило в горле, но кашлять не хотелось. Эта пыль была драгоценной. Я могла вдыхать костюмы, декорации или некогда стоявшие в партере бархатные кресла.

Могла вдыхать ее останки.

Я, петляя, направилась к тому месту, где когда‑то стояла сцена. Из пепла выглядывали разные предметы: шлем призрака Банко, шестеренки механизмов из подвала под сценой. Повсюду стоял запах серы, будто за мной по пятам шел сам дьявол.

Здесь Лилит стояла в последний раз. Я поставила ноги на отметины и постаралась почувствовать лившуюся по ее венам силу. Но не смогла. Я никак не могла ее отыскать.

Присев, я принялась просеивать серую золу сквозь пальцы. Что‑то начало появляться. Лицо, оттиск на черной саже: черты Лилит, вытянувшиеся в посмертной маске. Ее рот зиял, как открытая рана. Глаза смотрели тоскливо, жалостливо.

В ушах у меня зазвучала тихая скороговорка. Опять налетел ветер, развеял изображение, снова смешав Лилит с пеплом.

Я резко проснулась. Комнату наполнял тусклый свет, половина кровати Доркас была пустой. Только там, где она лежала, был примят матрац.

Не совсем еще очнувшись ото сна, я поднялась, сполоснула лицо водой и оделась. Я скорее знала, чем чувствовала, что счастлива.

Только полная дура могла прийти в такой головокружительный восторг в моих обстоятельствах. Я снова противодействовала миссис Дайер. Впереди меня ждало еще много дел, связанных с открытием своего дела и усыновлением ребенка. Но мысль о том, чтобы в одно прекрасное утро проснуться рядом с Оскаром, наполняла меня теплом. Я всегда хотела быть с ним, даже в те времена, когда еще была прислугой. Если бы только все случилось при более веселых обстоятельствах…

Спустившись по лестнице, я увидела, что Берти еще не ушел на фабрику, а сидит за кухонным столом. Встревожившись, я ускорила шаг.

– Берт! Что случилось?

Но с ним ничего не случилось; он посмотрел на меня с вызовом.

– Не пойду на работу, – заявил Берти. – Если ты от нас уходишь, то я пойду жить к Грегори и Джорджиане. Они позволят мне сидеть дома весь день.

Я глубоко вздохнула. Я не была ему матерью и не могла его остановить, хоть и знала, чем это все закончится. Они либо наотрез откажутся его принять, либо начнут каким‑нибудь образом использовать; даже если бы он не работал на фабрике, они так или иначе заставили бы его зарабатывать.

Я присела, чтобы оказаться на одном уровне с ним.

– Я от вас не ухожу, Берти. Это я тебе точно говорю. Мы с Оскаром поженимся, но мы не уезжаем куда‑то далеко. Я буду приходить и навещать вас! Помнишь, как было, когда я была прислугой? Тогда я жила не с вами, но мы все равно виделись.

И как я со всем этим справлюсь? Из-за того, что все происходило так стремительно, я упустила из виду важные моменты. Джорджиана начнет шпионить и докладывать миссис Дайер, как когда‑то это делала я; если она увидит меня с годовалым ребенком, то сразу смекнет, что к чему. Я представила себе события, которые надвигались с жуткой неотвратимостью, как поезд, идущий со всеми остановками в направлении миссис Дайер. Если Берти узнает об Элджерноне, он разболтает об этом Грегори, а тот скажет своей жене… Смогу ли я продолжать видеться с Берти, не выдав при этом Элджернона? Не придется ли мне выбирать между двумя несчастными осиротевшими мальчишками?

Берти, по-видимому, заметил исказившую мое лицо боль.

– Это из-за меня, да? – поспешно спросил он. – Я постоянно просился в театр, а когда попал туда… – При воспоминании об этом его глаза наполнились слезами. – Все плохо закончилось.

Я крепко сжала его в объятиях.

– Ни в чем ты не виноват. Ты меня слышишь? Если в этом и есть чья‑то вина, так это… – Я успела вовремя остановиться. Перекладывание вины на Грегори не сделало бы Берти счастливее.

Сплошной бардак.

Первой, кого я увидела в «Меркурии» в тот день, была миссис Дайер. По долгу службы мне пришлось пройти мимо директорского кабинета, и дверь оказалась открытой настежь. Там рядом со столом шефа появился еще один новый, более модный и изящный; за ним вертелась миссис Дайер.

– О, Дженнифер! – прокричала она. – Зайди, пожалуйста, на минутку.

Я нехотя остановилась. Мне было страшно, что она каким‑то образом все поймет по моему лицу, увидит, что я принимаю деньги от ее мужа, ее деньги, чтобы растить ребенка Лилит.

– Слушаю, мадам.

– Заходи.

В кабинете было жарко и душно, как в общественной бане.

– Обустраиваете собственное место, – заметила я.

– А почему бы и нет? Этот театр принадлежит мне не меньше, чем Хью. В действительности даже больше. Ради него я пожертвовала всей своей гордостью без остатка.

Я в подробностях рассматривала ее рабочее место. Помимо обычных подставок для перьев, пресс-папье, чернильниц и сценариев, там лежала фотография Юджина Гривза. На ней он был запечатлен в длинном черном плаще. Руки его были подняты, пальцы расставлены, а одна рука направлена в сторону камеры. Губы были подняты, обнажая оскал зубов.

– Лорд Рутвен, вампир, – объяснила мне миссис Дайер. – Он тогда был еще совсем молод.

На поясе Гривза висели часы музы. В целом он выглядел немного неопрятно, как Лилит в день гибели Сайласа. Я быстро оглядела кабинет, но не нашла ни одной фотографии шефа или Рейчел, только часы на изысканной подставке. Почему они так блестят? Столько раз их омывала чья‑то кровь, а выгравированная Мельпомена только становилась все четче и четче.

Миссис Дайер заметила, куда направлен мой взгляд. Она с жадностью схватила часы и поспешила запереть в сейфе.

Я усмехнулась.

– У меня нет намерения забирать их у вас. Я украла их для вас, помните?

– Укравший однажды – вор навсегда. Лишняя осторожность не помешает. Ты уже проявила себя шантажисткой. – Вернувшись к столу, миссис Дайер достала из-под гроссбуха запечатанный конверт. – Здесь твое рекомендательное письмо. Я полагаю, оно тебе понадобится для поисков новой работы?

Я приняла конверт из ее рук. Обычай предписывал мне поблагодарить свою работодательницу, но я никак не могла этого сделать.

– Может, мне и не придется устраиваться на новую работу. Я выхожу замуж.

В отразившемся на ее лице удивлении не было ничего неожиданного.

– Правда? Ей-богу. Должна отдать должное твоей ловкости. И кто же этот счастливый молодой человек?

– Оскар Торн.

– Ах, этот несчастный брошенка Джорджианы. Я же говорила, что без моего покровительства тебе придетсядовольствоваться объедками…

Я не приняла этого оскорбления на свой счет. Что она знала о любви? Единственный способ, каким она смогла вернуть мужа в свою постель, были угрозы.

– Но я тебя поздравляю. А почему нет? Сегодня я человеколюбива.

– Ах, вот как?

Сияя от гордости, она положила руку себе на живот.

– Да. У меня есть повод надеяться. У нас наконец‑то появится наследник, и все мои деньги до последнего пенни останутся в целости и сохранности.

Я онемела от удивления. Поздновато для второго ребенка, но не невозможно. Я вспомнила слова Оскара о том, что владеющие часами люди, по-видимому, получают все желаемое.

– Кажется, твоя очередь меня поздравлять, Дженнифер.

Может, оно и к лучшему. Если у нее появится собственный сын, она может перестать охотиться за Элджерноном. Я отогнала от себя воспоминания о дочери Лилит, о черной субстанции в туалете, позвоночнике и «крыльях».

– Я бы поздравила, мадам, но не хочу искушать судьбу. Такие вещи ведь очень хрупки, не правда ли?

Последовавшая улыбка миссис Дайер была ослепительной и обжигающе ледяной.

– Как я уже говорила тебе прежде, сценарий этой пьесы я пишу сама. Все будет именно так, как я запланировала.

– Но Мельпомена – муза трагедии, – возра-зила я. – Всякий, кто владеет часами, судя по всему, в итоге умирает.

– Надеюсь, это не угроза?

Я развела руками.

– С какой стати мне угрожать? Мне от вас больше ничего не нужно. А вам ничего не нужно от меня. Наше сотрудничество подошло к концу. Вы прописали в сценарии мой уход, и я уйду, когда прикажете.

– Да, уйдешь.

– Я рада, – сказала я. – Я рада, что в последнем акте меня здесь уже не будет.

На этом я повернулась и вышла из кабинета.

Глава 34

Мне следовало понимать, что без последнего поворота ножа обойтись не могло. С чего я решила, будто миссис Дайер оставит мою откровенность безнаказанной?

Я сидела в костюмерной одна и под мерный стук швейной машины направляла ткань платья Джорджианы для сцены в соборе, перешивая его уже, вероятно, в сотый раз. Если бы я делала все изменения вручную, то ушла бы из «Меркурия» инвалидом. Это платье я представляла себе темно-красным, с длинным рукавом и белым передком корсажа, в знак того, что, хоть вокруг героини и сгустилась тьма, сердце ее осталось добрым. Джорджиана же не пожелала надевать ничего подобного. Ей хотелось оторочку из золотого кружева и вышивку по всему корсажу. Она предпочла выглядеть скорее модницей, нежели кающейся грешницей, какой ей полагалось быть по сценарию. Меня уже ничто не волновало. Пусть себе прихорашивается и жеманничает, как дурочка; раз ей все равно не под силу вдохнуть в персонажа жизнь, то какое значение имеет костюм?

Я убрала ногу с педали своей швейной машины, и в этот момент в комнату влетел Оскар.

– Ни за что не догадаешься, что она еще сделала.

– Джорджиана? – устало спросила я.

– Нет, она. Главная ведьма – миссис Дайер. Она говорит, что я больше не могу рисовать. Моя работа теперь заключается в том, чтобы присматривать за собакой.

Это был полнейший вздор.

– Но ведь Эвридика участвует в одной лишь короткой сцене?

– Да! И ее вообще не нужно дрессировать – она прекрасно слушается Феликса. Это личное. Так миссис Дайер понизила меня в должности.

Я вздохнула и выпустила из рук дурацкое платье.

– Прости, Оскар. Это все моих рук дело. Она преследует тебя мне назло. Мне не нужно было рассказывать ей о нашей помолвке.

Оскар потер лицо ладонью.

– Нет, не говори так. Если бы не ты, так сказал бы кто‑нибудь другой. Парни на декорациях находят это веселым, будто я поменялся местами с твоим братом. Я их ненавижу. Как я их всех ненавижу! – Он посмотрел на меня с воодушевлением. – Давай уйдем прямо сейчас, Джен. Для чего мы позволяем им всем себя унижать, когда у нас дома лежат такие деньги? Давай просто уйдем.

Это было заманчиво. У меня самой было огромное желание порезать это платье на лохмотья и раскидать по гримерной Джорджианы.

– Мы не можем. Это было бы слишком подозрительно. Мы объявили, что копим деньги на свадьбу в следующем году; если мы уйдем сейчас, люди начнут задаваться вопросом, откуда мы взяли столько денег, и миссис Дайер сможет найти Элджернона.

– Мы увезем его! Куда‑нибудь туда, где ей нас не найти. Забудем о варьете в Уайтчепел ^[524]; мы поступим так, как поступили Грег с Джорджи, – уедем за границу.

Как бы мне хотелось, чтобы можно было так поступить. Но подобный эгоизм был не по мне.

– Ты же знаешь, что я не могу. Берти и без того ведет себя так, словно Уайтчепел находится где‑то на краю земли и он никогда не увидит меня снова. Я не могу просто уехать. Не хочу быть такой, как они.

Плечи Оскара ссутулились.

– Да. Конечно, ты права. – Он подошел, сел на раскройный стол и растянулся на его столешнице. – Это несправедливо. Как ты только это выносишь? День и ночь ждешь ее, ведешь себя так, будто это не она убила твою подругу? Это на тебя не похоже… быть такой терпеливой.

– Лестно слышать.

– Ты понимаешь, о чем я. Ты не сказала ей ни одного грубого слова.

Пожалуй что нет, не вслух.

– Видишь ли, Оскар, я усвоила урок миссис Дайер. Весь прошлый год я наблюдала за тем, как ее снедает ненависть к Лилит, и в итоге она превратилась в какое‑то жуткое создание. Джорджиана – первостатейная сучка, но я не позволю ей сделать со мной то же, что произошло с миссис Дайер. Мне придется быть лучше. – Я потянулась над швейной машиной и взяла обветренную руку Оскара в свою. – Я вижу и другую сторону всего этого. Наше варьете, где ты рисуешь все декорации, а я шью все костюмы.

– Тебя не угнетает, что они, возможно, так и не заплатят за то, что сделали с Лилит?

– Конечно, угнетает. Но если у Элджернона все будет хорошо, то, возможно, это само по себе и станет неким реваншем.

Мы не обсуждали, что скажем малышу. Чутье подсказывало мне, что не нужно скрывать правду о Лилит от ее сына. Он будет нашим, его место будет с нами; никому больше не нужно этого знать, но Элджернон мог бы гордиться своей матерью. В его жилах течет кровь величайшей актрисы. Я не позволю Лилит превратиться в пыль, как в моем сне.

– Может, это и неплохо, – неохотно согласился Оскар, – присматривать за собакой. Буду уверен, что никто не причинит зла бедной Эвридике.

– Точно. Миссис Дайер пытается заставить тебя почувствовать собственную ничтожность, но не ведись на это. Ты настолько выше нее. Она просто жалкая. Ее семья от нее отвернулась, муж ее не любит. Все, что у нее есть, это те дурацкие часы, и она так боится их лишиться, что держит в сейфе под замком!

– Ты ведь не думаешь, что эти часы принесут ей удачу?

Я покачала головой.

– Это проклятье, Оскар. Я уже сделалась достаточно суеверной, чтобы в это поверить. Какие бы способности они ни придавали, за них всегда следует расплата. И что‑то мне подсказывает, что миссис Дайер так или иначе получит по заслугам.

* * *

С премьерой все складывалось как‑то по-особенному. Чувствовалось волнительное предвкушение некоего ранее невиданного зрелища. Возможно, слова были написаны давно, но у каждого нового актера они звучали по-новому и раз за разом перерождались. Это какая‑то магия. Но, как и любая магия, это было сопряжено с риском. Пьеса «Фауст. Часть первая» была амбициознее, чем все, что мы ставили до нее. Ни у кого не было уверенности в том, что мы справимся.

Нервы у всех были натянуты, как струны, особенно у Джорджианы.

– Слишком толстый слой! – раздражалась она, гримасничая перед зеркалом. – У тебя очень тяжелая рука! Маргарита в самом начале не должна быть размалевана, как уличная девка.

Я прикусила язык, чуть было не сказав ей гадость.

– Под светом софитов грим смотрится по-другому, – объяснила я.

– Если уж мы так начинаем, то я боюсь представить себе, что будет в конце. Как я буду выглядеть, когда Маргарита лишится своей добродетели? Ты что, будешь штукатурить меня мастерком? – Ее взгляд скользнул ко мне, как гадюка. – Это так ты Оскара захомутала?

Стиснув зубы, я схватила носовой платок и принялась стирать грим с ее лица. Джорджиана заерзала.

– Нет! Перестань! Ты все размазала. Стало еще хуже, чем было.

– Хорошо. Я схожу за водой и сделаю все заново.

У нее на лбу появились продольные полоски.

– А у нас есть на это время?

– Полно времени. Занавес не поднимется еще с полчаса, и потом до твоего выхода пройдет еще шесть сцен.

– Все равно, не занимайся ерундой.

Я с грохотом захлопнула за собой дверь. Жеманная мелкая пакостница.

По коридору разносился звук шагов. Я глянула вперед, ожидая увидеть еще одного измученного костюмера, но маячившая там фигура была обращена лицом в другую сторону. Она напомнила мне незнакомку в черном платье.

Женщину, которую я хорошо знала.

– Лилит! – прошептала я, не веря собственным глазам.

Она стояла, не шелохнувшись. Потом без видимых движений поплыла в сторону, словно движущаяся декорация.

Мое горло перехватило от страха. Я потерла глаза рукой. Открыв их снова, я увидела, что фигура удаляется от меня.

Я не могла стоять и смотреть, как она снова от меня ускользает.

– Лилит… подожди!

Я заковыляла за ней следом. Пол был чем‑то посыпан: мелким белым пеплом.

Она с легкостью петляла по коридорам «Меркурия», словно это была ее родная стихия. Распахнулась дверь, но я не видела, чтобы она ее толкнула.

– Лилит! – снова позвала я.

Очертания женщины дрогнули и замельтешили, будто рой мух. Я в изумлении смотрела на это, а ее образ тем временем рассеялся прямо у меня на глазах.

– Дженни!

Мои ноги ступали по мрамору.

– Дженни!

Я стояла на вершине парадной лестницы, обозревая переполненное фойе. Оно было битком набито джентльменами с шейными платками и леди с открытыми плечами. Веера трепетали, как крылья бабочек. Я хлопала глазами, глядя на все это, как во сне. Женщины в черном нигде не было.

– Куда же она подевалась?

С противоположной стороны площадки ко мне приближался Грегори.

– О ком это ты?

– Женщина, которая была передо мной. Она была похожа…

Он окинул взглядом фойе и пожал плечами.

– Понятия не имею, о ком ты. Театр битком.

Я толком не понимала, с кем говорю. Мое внимание было так сосредоточено на том, чтобы догнать женщину в черном, что я приняла присутствие брата, как нечто само собой разумеющееся. Но тут я отшатнулась.

– Что ты здесь делаешь?

Грег был одет элегантнее, чем обычно. Его напомаженные волосы были зачесаны назад. Следы побоев исчезли, но зуба по-прежнему не хватало.

– А ты как думаешь? Сегодня дебют моей жены в главной роли! Буду смотреть на нее из партера. Похоже, она прекрасно справилась, несмотря на твои козни. После сегодняшнего вечера тебе придется перед ней извиниться за всю ту жуть, что ты ей наговорила.

– Я извинюсь, только когда она вернет мне деньги за операцию Берти и кольцо мисс Филдинг. Или ей пришлось заложить его, чтобы расплатиться с твоими долгами?

– Перестань, Дженни. Берту уже сделали операцию, а ты выходишь замуж. Все складывается прекрасно. Почему ты никак не можешь забыть прошлое и двигаться дальше?

Забыть? Мне пришлось побороть в себе приступ гнева прежде, чем я смогла заговорить снова.

– Как только мы с Оскаром поженимся, нам больше никогда не придется с вами видеться.

В его карих глазах что‑то мелькнуло, какая‑то догадка.

– Правда, что вы с Оскаром подписали бумаги на усыновление сына шефа?

Кровь прилила к моей голове.

– Кто тебе это сказал?

– Так это большой секрет?

По фойе разнесся смех. Посмотрев вниз, за металлические перила, я увидела миссис Дайер в окружении небольшой группы людей.

Изумрудное платье обтягивало ее, будто кожа рептилии. Руки покрывали черные длинные перчатки. Ее брошь с Мельпоменой красовалась прямо по центру груди.

Шеф выглядел просто ее тенью. Камербанд ^[525] обвисал вокруг его талии, в петлице уныло понурилась гвоздика. Сзади к фалдам его фрака приникла Рейчел.

– Это неправда, – поспешно ответила я. – Я не знаю, кто тебе наболтал такой чуши.

Грег поправил шейный платок.

– Просто услышал. Джорджиане я этого не рассказывал. Пока. – Он склонил голову набок. – Не думаю, что она очень обрадуется, что ты вот так вот действуешь против ее подруги, правда?

Прозвучал звонок. Я чертыхнулась. Мне нужно было идти за водой. Джорджиана уже, наверное, была сама не своя.

– Это неправда, – повторила я. – Все это ложь. Не смей никому рассказывать ничего подобного, Грегори.

Он поднял верхнюю губу, выставляя напоказ свою щербатость.

– Может, и не скажу… если вы с Оскаром сделаете то, о чем я попрошу.

Глава 35

Я переодевала Джорджиану как автомат, не вникая в происходящее на сцене. Теперь я во все поверила: что Лилит была здесь и смотрела на меня. Она привела меня прямо к Грегори, потому что знала, что он представляет опасность для ее сына. Господи, кто мог рассказать ему об усыновлении? Что нам теперь делать? Надо было послушаться Оскара. Забрать ребенка и сбежать.

Я пыталась убедить себя, что в этом нет ничего страшного, что я все равно найду способ как‑то защитить Элджернона. Но у миссис Дайер имелись часы, которые давали ей все, чего она хотела. У меня не было никаких сомнений в том, что она желает Элджернону смерти. Я не могла позволить ей победить и уничтожить наследие Лилит. Я бы этого не вынесла.

Я одевала Джорджиану для предпоследнего появления Маргариты на сцене, для Вальпургиевой ночи. Лицо ее покрывал белый грим, за босыми ногами волочились оковы. Последним штрихом служила красная лента вокруг горла, предрекавшая казнь героини.

– Осторожно! – кашлянула она, когда я затягивала ленту. – Ты хочешь меня задушить?

Возможно, я и хотела.

– Ты даже ни разу не вышла посмотреть, дорогая. Разве обычно ты не наблюдаешь из-за кулис? Ты должна видеть, как я сражаю всех наповал!

Ничего не ответив ей, я повернулась и стала приводить в порядок коробку с гримом. Мне не требовалось ни магниевого порошка, ни цветного пламени – у меня был собственный ад. Оставалась еще одна сцена, для которой мне требовалось переодевать Джорджиану. Может, я смогу отыскать Оскара и сказать ему, чтобы был готов. Как только я надену на Джорджиану тюремные лохмотья, мы можем сбежать, сесть на поезд до Саутенда и спасти малыша. Это будет небольшая фора, но, возможно, достаточная?

Я подумала о Доркас, которая останется с мальчиками одна, если я просто исчезну. Подумала о доверии Берти, вспомнила его худенькое личико и свое обещание не бросать его. Смогу ли я просто уехать от них? Есть ли у меня выбор?

– Ладно, я хочу увидеть это зрелище, даже если ты не хочешь. – Джорджиана отодвинула стул и встала на ноги. Кандалы загромыхали. – Эта сцена – просто гвоздь программы. Я не стану дожидаться вызова на сцену. – Из-за пудры ее светлые волосы стали почти белыми. Джорджиана была полной противоположностью Лилит: слоновая кость и облака вместо черного дерева и сажи.

Как только дверь за ней захлопнулась, лампы замигали.

Странно. Этого не случалось уже долгое время.

Я поспешно достала последний костюм Джорджианы и кое-что необходимое для укладки волос. Может, все‑таки собрать что‑нибудь и для себя? Ехать домой и собирать вещи уже не будет времени. Я нашла сумку и бросила в нее несколько пар чулок и гребень.

Кто‑то постучал в дверь.

Я подпрыгнула.

– Входите.

Ручка не повернулась. Из-за двери никто не ответил. Больше не обращая на это никакого внимания, я достала чистую сорочку, благо Джорджианина мне почти подходила. Но тут снова раздался этот стук.

Чертыхнувшись про себя, я открыла дверь.

– Чего вы хотите?

За дверью никого не оказалось.

Все, должно быть, ушли смотреть Вальпургиеву ночь, потому что в коридоре было пустынно.

– Кто здесь?

Лампы погасли. Не только в гримерной за моей спиной, но и по всему коридору. Послышался шипящий с присвистом звук.

Сердце у меня бешено застучало.

– Лилит? Это ты?

Свет снова вспыхнул, и я оказалась уже не одна. Она снова стояла в конце коридора и смотрела прямо на меня. На ней была белая маска из «Ромео и Джульетты» с нарисованными черными слезами.

Поборов сковавший меня страх, я выговорила несколько слов:

– Лилит, мне нужна твоя помощь. Элджернон…

Она поманила меня пальцем и начала двигаться так же, как раньше, плавно плывя по коридору и просачиваясь через двери. Я пошла за ней, как Макбет, во сне. «Ужель кинжал передо мной?» Мне было все равно, настоящая она или нет. Я бы пошла за ней куда угодно.

Лилит подвела меня к директорскому кабинету. Заглянув туда, я увидела на столе миссис Дайер лежащую лицом вниз фотографию Юджина Гривза. Сам собой открылся ящик стола, сам собой повернулся диск сейфа.

У меня пересохло во рту. Часы. Лилит хотела, чтобы я взяла часы.

Смогу ли я? Я вспомнила Сайласа и Энтони; Юджин и Лилит тоже испустили дух на сцене под тиканье этих часов. Какую цену придется заплатить мне? Стоило ли это того, чтобы спасти ее сына, мальчика, которому суждено стать моим сыном?

Такова уж материнская любовь: ради своего ребенка мать готова заключить сделку с самим дьяволом. Я не была уверена, что смогу сделать это после всего увиденного. Иногда бывает, что цена слишком уж высока.

Раздался щелчок, а потом дверь сейфа повернулась на петлях. Я вздрогнула, понимая, что должна сделать выбор. В блестящих металлических стенках сейфа отражались часы на подставке. Тиканье отдавалось эхом, словно ровные взмахи крыльев. Я неуверенно подошла ближе. Она как будто звала меня – Мельпомена или ее маска с открытым ртом.

Дрожащими пальцами я достала часы. По коже побежали мурашки от страха, смешанного с вожделением. Все было не так, как когда я держала их в руках прежде. Теплые, как живое существо, часы лежали на моей ладони, и от них, несомненно, исходило ощущение силы.

Лилит поднесла палец к своим мертвым черным губам.

Оступившись, я тяжело осела на стул и очутилась за столом миссис Дайер. Я не могла оторвать взгляда от часов. Если я напрягала слух, то теперь почти слышала его: сладкий навязчивый голос…

Перед глазами замелькали воспоминания: Лилит с кинжалом, Юджин Гривз с налитыми кровью глазами. Все могло плохо закончиться. Я не должна поддаваться. Я не могу закончить как другие.

Не в силах отвести глаз от часов, я зашарила рукой по столу миссис Дайер. Смешались бумаги, опрокинулась чернильница. Наконец мои пальцы нащупали большое прохладное на ощупь пресс-папье. Я завела дрожащую руку назад, нацелившись тяжелым предметом на бесстрастное лицо Мельпомены.

Это было либо очень смело, либо крайне глупо. Сайлас погиб, пытаясь уничтожить часы. Я читала истории о тех, кто пошел против муз: сирены с ощипанными перьями, цари с выколотыми глазами. С чего я решила, что мифы мне под силу?

– Спектакль окончен, Мельпомена. – Зажмурив глаза и стиснув зубы, я с силой опустила пресс-папье.

Раздался оглушительный треск. Чей‑то крик. Открыв глаза, я увидела, что часы разлетелись на куски, а Лилит превращается в дым. Я почувствовала на языке густой вкус этого дыма.

Выскочив из кабинета, я окунулась в серую пелену, клубами исходившую от лестницы.

Нет. Не может быть.

Закрыв рот платком, я бросилась в сторону зрительного зала и через дверь билетера вылетела в проход. В зале царил кромешный ад. Вокруг меня бушевал вихрь цветов и звуков; безумным пламенем вспыхивали доски. Обломки горящего дерева и металла падали на сцену, отрезая актерам путь к спасению. Их поглотил хаос. За кулисами сновали рабочие сцены, хватали пожарные ведра, но песок был бессилен против ревущего пламени.

Моя совесть вовсю кричала о том, что все это было моих рук делом, что это я выпустила на волю проклятье Мельпомены.

Зрители покинули свои места и давились в узких проходах. Раздался хлопок, и во все стороны выметнулось пламя. Огонь начал карабкаться вверх по занавесу, как одна адская рука поверх другой.

В свете софитов голосила Джорджиана. Пламя жадно вцепилось в ее юбки и охватило сначала ее икры, затем колени, она металась, как ведьма на костре. Не видя ничего от жуткой боли, она бросилась со сцены прямо в оркестровую яму.

Пожар обратил в бегство благородную публику с переднего ряда, подпаливая фалды фраков и платья из тюля. Вверх взлетела охваченная огнем муфта.

Все начало смешиваться в кучу, в дыму метались призрачные тени.

Мне нужно было выбираться.

Аристократы уже не выглядели разодетыми щеголями: они толкались и дрались, спасая свои жизни. Какая‑то дама с силой отшвырнула меня в сторону, пройдясь по моим ногам острыми каблуками. Я что было мочи звала Оскара, но его нигде не было видно. Я никого не узнавала в безумной мешанине из тел, а меня оттесняли все дальше и дальше от партера. Что‑то грохнуло, как пушечный выстрел, толпа отхлынула, и меня жестоко вжали в стену. У меня не получалось ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Через всеобщий гам послышался собачий лай.

– Эвридика? Эвридика!

Вид мчащегося ко мне оскалившего зубы черного пуделя заставил народ расступиться. Толпа расступилась, я бросилась к Эвридике и крепко вцепилась в ее ошейник.

– Где Оскар? Где Оскар?

Он должен был за ней приглядывать. Сейчас она была одна, и мне не хотелось останавливаться на мысли о том, что это означало. Он мог лежать придавленный упавшей сверху балкой… Но Эвридика тащила меня вперед.

Жар быстро нарастал. Становилось больно дышать. Я отчаянно держалась за собачий ошейник, пока мы в толпе выходили из зала и спускались по широкой мраморной лестнице. Рядом с нами оступилась и упала пожилая женщина. Только что она была здесь, а в следующий миг ее уже не стало, будто кто‑то открыл под ней люк.

Фойе превратилось во вместилище страдания и панического ужаса. Я увидела, как у какого‑то джентльмена вспыхнул цилиндр, растаял в огне и сложился, припекшись к его голове. Кто‑то нес на руках красного, как рак, ребенка. Один из капельдинеров прижался к стене, зашедшись в приступе жуткого кашля. Люди наступали мне на юбки. Я услышала звук рвущейся ткани и почувствовала, что лишилась доброй части подола. Эвридика кусалась и щелкала зубами, прокладывая дорогу вперед.

Наконец мы все‑таки выскочили на улицу, и я закашлялась, вдохнув чистый воздух.

На тротуаре собирались изумленные прохожие, дорогу перегородили пожарным насосом. Люди кричали и передавали друг другу ведра с водой. Но я не видела ничего вокруг.

– Дженни! Дженни, слава богу! Ты цела? – Оскар. Лицо его сплошь покрывала сажа, волосы были усыпаны пеплом. – Дженни? Скажи мне что‑нибудь.

Во рту у меня пересохло.

– Что… – начала было я, но тут в здании театра вылетели стекла.

Нас обдало жаром. Оскар оттолкнул меня подальше от вырвавшегося на волю пламени.

Я протерла глаза от попавшего туда песка и увидела, как «Меркурий», колеблясь, исчезает в снопах искр. У меня возникло престранное чувство, будто я смотрю, как сгораю сама, словно часть моего тела потихоньку занимается пламенем.

– Нам надо вернуться.

Оскар непонимающе хлопал глазами, походившими на две лампочки на его закопченном лице.

– Что?

– Грег все еще там!

На здании начала трескаться известка. Что‑то сдвинулось, ухнуло, и в следующий миг рухнул балкон, тут же превратившись в груду булыжника.

– Нет!

Оскар удерживал меня сзади.

– Черт.

Я прижалась к нему.

– Я должна…

– Тебе нельзя туда. Уже поздно.

Он был прав. Балкон разом завалил все три входа и погнул ворота.

– Мне очень жаль, Джен. Он не смог выбраться.

– Грег!

Оскар удержал меня. Слов больше не находилось.

Мой старший брат погиб. Я ужасно страдала, и не только за себя. Как только я расскажу об этом остальным? Это разобьет сердце Берти.

Никто из Дайеров тоже не появился на улице. Я подумала о маленькой Рейчел, такой юной и невинной во всем этом кошмаре. Ее родители не заслуживали моих слез, хотя все равно получили. Где же Полли? Миссис Неттлз? Феликс, Клементина… Неужели их жизни загублены?

– Это все я виновата, – хрипло сказала я, уткнувшись в рубашку Оскара. – Это моя… – Мой голос стал похож на карканье. Я слишком наглоталась дыма.

Оскар помолчал. Пламя шипело и трещало. Потом он произнес:

– За нами приглядывала Лилит. Она вывела тебя, меня и Эвридику.

Я не знала, так ли это было на самом деле. Я вообще не знала, что и думать. Хорас предупреждал об опасности задействованных в пьесе эффектов с огнем, однако было крайне странно, что пламя вспыхнуло как раз в тот миг, когда я разбила часы.

Те часы давали людям желаемое. Я продержала их в руках всего секунду, но теперь мои проблемы были, несомненно, решены. Отныне ни миссис Дайер, ни Грегори больше не могли нас побеспокоить. У меня были деньги, Оскар, а вскоре должен был появиться и Элджернон…

Хотела ли я этого на самом деле? Желала ли?

Ветер тихо и плавно нес на нас хлопья пепла. Я стояла, прижавшись к Оскару, а в это время дьявол, Мельпомена или кто бы то ни был, взимал свою плату с театра.

Я представила себе обломки часов в огне, как они плавятся, прикипая к столу миссис Дайер, которая так их любила.

Homo fuge. Эти слова нацарапал на задней крышке часов Юджин. И именно так я и поступлю. С божьей помощью унесу отсюда ноги и не стану оборачиваться.

Майкл Фэррис Смит Голоса темной долины

Посвящается Эллен

…лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову.

Евангелие от Матфея, глава 8, стих 20

© А. В. Александров, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка^®

1956

В тот вечер свет долгого августовского дня сочился сквозь окна кухни, падая на лицо и руки Колберна, грязные после игры в футбол в соседском дворе. Мать отерла ему пот кухонным полотенцем, взяла сына за подбородок и вгляделась в его лицо: «Скоро исполнится двенадцать. Даже не верится». Он спросил, где отец, и она ответила, что там, в мастерской, иди позови его, пора ужинать. Мальчик заметил на столе под высоким шкафчиком, где отец хранил виски, пустую бутылку, взял ее, отвинтил крышку и понюхал. Ему обожгло нос, а мать рассмеялась его гримасе и сказала, чтоб знал теперь, что это за дрянь. И думать не смей. Ни сейчас, ни потом. Перестав улыбаться, она выглянула в кухонное окно на задний двор. Ее взгляд скользнул к мастерской, где обычно скрывался отец, вернувшись домой с работы.

Иногда оттуда доносился визг пилы или стук молотка, но чаще стояла мертвая тишина. Мать отвела глаза, и у нее на лице появилось отсутствующее выражение.

Она опустила взгляд. Открыла кран, вымыла руки, закрыв глаза, прикоснулась влажными кончиками пальцев к векам и застыла. Капли воды стекали по ее запястьям и щекам, а она все стояла так, словно приказывая времени и пространству подождать. Немного подождать, пока она снова не будет готова.

Колберн знал, что в таком состоянии ее лучше не трогать, и, пятясь, вышел из кухни и направился через двор к мастерской. Не доходя до нее, он окликнул отца. Пора ужинать. Мама зовет. Иногда ему нравилось заходить в мастерскую. Когда там играло радио, а отец потел над какой-нибудь поделкой, чтобы убить время, и позволял ему вбить гвоздь или протереть кисть. В такие дни отец бывал необычно спокоен. Редкие проблески света на фоне вечной кромешной тьмы. Из-за этой тьмы Колберну не нравилось заходить в мастерскую, когда там стояла тишина. Потому что в такие дни отец сидел на складном стуле, ссутулившись и положив локти на колени, с бутылкой в свисающей вниз руке и налитыми кровью глазами, и каким-то чужим, незнакомым голосом спрашивал: «Чего тебе надо? А? Какого черта тебе надо?» И мальчик пятился задом в открытую дверь, и разворачивался, и со всех ног несся обратно в дом, и говорил матери, что отец пока не может прийти, и больше уже не видел его до следующего утра, когда тот выходил к завтраку.

В тот день из мастерской не доносилось ни звука, но, подходя, мысленно он еще бежал с футбольным мячом к заветной линии. Он уже протянул руку к скобе, но остановился. Дверь была плотно закрыта, несмотря на жару. Колберн заглянул в щелку, но внутри царил полумрак. Он оглянулся на кухонное окно, за которым из стороны в сторону ходила мать, накрывая на стол и наливая чай в полные льда стаканы, снова взялся за дверную скобу и распахнул дверь. Потянулся к выключателю за дверью, чтобы включить свет, и в этот момент услышал кряхтение и резкий выдох. В полосах солнечного света, проникавшего сквозь щели между досками, с потолочной балки свисал, извиваясь всем телом, отец, носки его выгнутых, как у балерины, ног колотили по сиденью табурета, горло сдавливала петля, лицо побагровело, из уголков рта стекала слюна. Мальчик выпучил глаза, шарахнулся и ударился головой о дверной косяк, а отец хрипел, задыхаясь, бил себя ладонью по горлу и лицу, пытаясь что-то сказать, но смог только махнуть рукой, подзывая к себе. Колберн шагнул вперед и, взяв два кирпича из небольшого штабеля в углу сарая, положил на табурет и попытался поставить на них отцовские ноги, но тот сбросил их пинком. Отец шлепнул Колберна по затылку и снова судорожно взмахнул рукой, отгоняя прочь.

Отец показывал куда-то в угол сарая, силясь что-то сказать, но лишь хрипел, истекал слюной и умирал. Его носки всё колотились о табурет, и в этот жуткий момент неопределенности Колберн поднял голову и заглянул в выкатившиеся глаза отца. Он не бросился наутек и не закричал, словно невидимые руки зажали ему рот и схватили за плечи. Потолочная балка скрипела под тяжестью отцовского тела, сражавшегося с земным тяготением и временем, в косых лучах света плясали пылинки. И тогда Колберн дернул головой и плечами, будто стряхивая с себя невидимые руки, шагнул вперед и выбил табурет у отца из-под ног.

Он отступил, последний раз встретился с отцом взглядом, а потом вышел из мастерской и закрыл за собой дверь. Немного постоял во дворе, глядя на мать, которая в кухонных рукавицах металась между плитой и столом, держа форму для запекания. Она поставила ее на середину стола и выглянула в окно. Заметив глядящего на нее Колберна, она слегка улыбнулась хорошо знакомой ему полуулыбкой, плохо скрывавшей вечную тоску, а когда в мастерской все затихло, он пересек двор и зашел в дом, чтобы позвать мать.

1975

Дряхлый кадиллак, стуча двигателем, пересек городскую черту Ред-Блаффа. Машина с трудом взобралась из равнин дельты на холмы Миссисипи, и непрестанные подъемы и спуски окончательно добили ее. В центре городка, состоявшего из нескольких улиц, двигатель наконец заглох, и длинная колымага замерла на краю парковки у почтового отделения. Над капотом заклубился дым, собравшись в грязное облачко, которое тут же унес утренний летний ветерок. Двигатель шипел. Пахло бензином. На переднем сиденье сидели мужчина и женщина, а сзади мальчик. Они смотрели в открытые окна с застывшим на изможденных лицах выражением покорности судьбе.

– Где мы? – спросила женщина.

– Здесь, – ответил мужчина.

Из почтового отделения показалась женщина в тускло-синей форме с пакетом под мышкой. Остановилась, сняла очки и окинула взглядом машину. Колеса без колпаков. Исцарапанные двери. Задний бампер, примотанный скрученной проволочной вешалкой.

Мужчина высунул голову из окна и звучно харкнул на асфальт. Женщина покачала головой, нахмурилась, пересекла парковку, забралась в угловатую почтовую машину и уехала.

– Я хочу есть, – сказала женщина в машине. – У нас там осталось что-нибудь?

Мальчик сзади передал ей кекс в целлофановой обертке – помятый, с прилипшей к обертке растаявшей глазурью, – однако женщина тут же сцапала его и разорвала целлофан.

– Дай кусить, – сказал мужчина. Но женщина широко открыла рот, запихала туда весь кекс целиком и принялась жевать; в уголках ее рта выступили шоколадные капли.

Мальчик вышел из машины. Мужчина и женщина вышли следом.

Они постояли перед машиной, которая уже перестала шипеть. Мужчина встал на колени и заглянул под двигатель. Оттуда текло – и спереди, и сзади. Он поднялся и молча зашагал по улице, и женщина и мальчик последовали за ним. Три нескладные фигуры. Женщина в висящей мешком одежде, мальчик, давно выросший из своей, и мужчина, теребящий на ходу клочковатую растительность на подбородке. Они брели по тротуару, словно призраки. Одинаковые узловатые конечности, впалые щеки и дряблая кожа. Три фигуры миновали церковь. Магазин кормов. Строительный магазин. Дальше стали попадаться заброшенные здания. На каждую витрину с табличкой «открыто» приходилось три пустых, словно городок застрял в чистилище где-то между прошлым и будущим.

Они вошли в аптеку, звякнув колокольчиком над дверью. Фармацевт в белом халате поднял голову, не вставая со своего насеста в глубине помещения. За прилавком на табурете сидела девочка-подросток с конским хвостом, шумно жуя резинку и разглядывая журнал. Почувствовав запах, она задержала дыхание, пока пришельцы не прошли мимо, а затем сморщила нос и помахала в воздухе журналом.

– Вы чего-то хотели? – спросил фармацевт. Его волосы были жидкими и седыми, а из кармана халата торчали очки и ручки. Ему никто не ответил, троица молча топталась между стеллажами, разглядывая батарейки и таблетки от кашля, стараясь задержаться подольше в прохладе. В аптеке стояла тишина, нарушаемая лишь ерзанием фармацевта и девушки и шепотом женщины: лечь бы сейчас прямо здесь и заснуть.

– Когда-то в аптеках продавали мороженое и бутерброды, – сказал мужчина. – У вас есть?

– У нас этого нет, – ответил фармацевт.

– Почему это?

– Потому что нет.

– Бутерброды есть в кафе, – сказала девушка. Она отложила журнал, вышла из-за прилавка к двери и приоткрыла ее, как будто они спросили, где выход.

– Вы, должно быть, проездом, – сказал фармацевт.

– Уже нет, – откликнулась женщина.

– Может, и обоснуемся здесь, – сказал мужчина. Его черные запавшие глаза на грязном лице пристально следили за фармацевтом, приближавшимся по проходу между стеллажами. Мужчина не глядя схватил с полки коробку салфеток, приподнял ее и спросил сколько.

– Кафе вон там, – сказал аптекарь и указал рукой в сторону двери. – Салфетками сыт не будешь.

Мужчина уронил коробку на пол. Схватил с полки еще одну и бросил ее туда же. Женщина тем временем засовывала под рубашку упаковку нижнего белья, а мальчик, стоя с другой стороны стеллажа, пихал в штаны шоколадные батончики.

– Не трогайте эти коробки, пусть лежат, – заявил мужчина. – Сходим в кафе, о котором вы тут долдоните, и я вернусь за ними. Я хорошо запомнил, как они упали. Смотрите, чтобы никто не перекупил.

– Убирайтесь отсюда, – сказал фармацевт. Он сдвинулся на шаг вправо, к телефону. – Я серьезно.

– Я тоже.

Мужчина развернулся и направился по проходу к открытой двери, где его уже ждали мальчик и женщина, и, когда они выходили из аптеки, мужчина ткнул пальцем в живот девочки-подростка, которая все еще держала дверь открытой. Пожалуй, скоро вернусь, еще раз взглянуть на тебя.

* * *

Женщина спала на заднем сиденье, прикрыв лицо рукой. Мужчина сидел на багажнике и курил сигарету, уставившись в сумерки и думая о ссоре с женщиной, случившейся два дня назад.

Они поселились в чьем-то пустующем доме на ферме. Седобородый мужик в комбинезоне вывел их с участка под дулом дробовика. Женщина несла маленького, а мужчина и мальчик постарше шли с поднятыми над головой руками. Они дошли до спрятанной в лесу машины, сели в нее и поехали по грунтовой дороге, а сзади грохнул прощальный выстрел, для острастки. Потом добрались до заправки и сидели там с открытыми окнами, и потоки дождя лились над дельтой, и он дал мальчику доллар и велел купить мясных консервов и колы. Когда мальчик ушел, мужчина сказал: мы не можем прокормить всех. Пора избавляться. Маленький спал у женщины на руках. Рот открыт, губы запеклись. Невозможно дальше тянуть это дерьмо. Для него это была арифметика. Простое уравнение: слишком мало денег и слишком много ртов, к тому же он никогда не верил, что в этом ребенке есть хоть капля его крови.

В ту ночь он смотрел в сумерки и оправдывал это все для себя, затягиваясь сигаретой под стрекот сверчков. Заводя этот разговор, он уже знал, что женщина в итоге сдастся. Уступит. Пора сбросить лишнюю ношу. И она уступила, даже легче, чем он ожидал.

Они оставили маленького в тот же день. Совершенно голого, в одном подгузнике. Рядом положили рюкзак, набитый скомканными рубашечками и пеленками. Набор зеленых солдатиков. Обрывок бумаги с нацарапанным на нем именем. Женщина постучала в дверь благотворительного магазина и бегом, не оглядываясь на ребенка, вернулась в машину. Закрыла ладонью глаза, когда они отъезжали. Еще до наступления темноты ее охватило раскаяние, и она проплакала всю ночь, сидя в машине на обочине проселочной дороги. Старший мальчик, понимая, что они сделали, и не в силах смотреть на них, перелез через ограду, ушел в луга и улегся в мокрой траве. Гроза прошла, оставив после себя бездонное черное небо и мириады звезд. В пустоте ночи мальчик по-прежнему слышал плач женщины. Она то тихо скулила, то впадала в ярость и колотила кулаками по машине, а мужчина сказал, что ему надоело это слушать, и ударил ее тыльной стороной ладони по щеке, и женщина отбивалась, но он прижал ее к окну и сказал спокойно: прекрати, а то убью.

Наконец мужчина утихомирил ее, пообещав то же самое, что обещал с самого начала. Там маленький будет в безопасности, а мы свалим отсюда и поедем в Теннесси. Говорю же, я знаю кое-кого в Теннесси. Там есть где остановиться, а дальше разберемся. Она знала, что он лжет, но все равно верила, терзаясь чувством вины, а на следующий день проснулась в кадиллаке, который уже ехал дальше.

Мужчина надеялся, что она уже не вернется к этому, и вот. Еще даже из Миссисипи не выехали. Но дело сделано. Одной заботой меньше, и как же ему хотелось поступить так и с самим собой. Бросить себя где-нибудь под дверью, чтобы кто-нибудь его нашел. Позаботился о нем. Накормил. Уложил спать. Но он был слишком озлобленным, уродливым, и единственное, чего он хотел, – отомстить всему миру. Наладить эту чертову машину и бросить их здесь, зачем вообще их с собой таскать. Надо было самому отвезти маленького в Армию спасения. И зачем вообще было брать ее с собой, пусть она и умоляла об этом. Хочу прикоснуться к нему напоследок. Да и за старшим не стоило возвращаться. Надо было ехать одному и не останавливаться и предоставить им самим разбираться, как жить дальше.

Женщина проснулась и выбралась с заднего сиденья. Села рядом и взяла сигарету из пачки, лежавшей на багажнике. По тротуару ехал мальчишка на велосипеде, сзади, вывалив язык, трусила собака. Мужчина щелчком отбросил окурок и спросил мальчишку, открыто ли в этом дерьмовом городишке хоть что-нибудь после наступления темноты, но тот молча крутил педали. Мальчик весь день бродил по городу и теперь с грохотом вкатил на парковку найденную где-то тележку из магазина, полную алюминиевых банок. Сверху лежала половинка хлеба и несколько книг в мягкой обложке. Мужчина спрыгнул с багажника, взял хлеб и кивнул на книги.

– Что, читать научился? – спросил он мальчика.

– Оставь его в покое, – вмешалась женщина.

Мужчина вытащил из пакета кусок хлеба и засунул в рот, а когда женщина потянулась к нему, отвел руку. Тогда она взяла пачку сигарет и сказала, что он может с ними попрощаться, и он передумал и отдал ей хлеб. Она взяла кусок себе, другой дала мальчику. Хлеб подозрительно попахивал, но они стояли и ели, и в это время на улице появилась полицейская машина со звездой на боку. Фары горели в пыльных голубых сумерках, как два ярких глаза.

* * *

Полицейская машина свернула на парковку и остановилась у заглохшего кадиллака. Двигатель замолк, фары погасли, и из машины вышел Майер. Он снял шляпу и, взяв ее за поля обеими руками, направился к ним. Брюки, заправленные в сапоги. Легкая хромота. Глубокие морщины вокруг глаз на обветренном лице.

– Смотрю, у вас тут небольшая заминка, – сказал шериф.

– Спасибо, что обратили внимание.

Майер подождал, пока мужчина скажет что-нибудь еще, но тот засунул себе в рот новый кусок хлеба, и все трое жевали, не обращая внимания ни на шерифа, ни на его машину и ни на что другое. Наконец Майер сказал, что, похоже, у вас какие-то проблемы. Стоите здесь уже порядочно времени. Могу устроить, чтобы вас отбуксировали в мастерскую. Мужчина дожевал хлеб и покачал головой.

– У нас все хорошо, – сказал он.

– Нет, не хорошо, – сказала женщина.

– Молчи.

– Сам молчи.

– Куда едем? – спросил Майер. Он обошел их и стал осматривать кадиллак. Заглянул в салон.

– Теннесси, – ответила женщина.

– Ага. Теннесси, – добавил мужчина.

– Куда именно?

Мужчина поскреб затылок.

Майер медленно описал круг вокруг автомобиля и остановился рядом с ними. Оглядел женщину, потом мальчика.

– Тебе сколько лет, сынок? – спросил он.

– Пятнадцать. Шестнадцать.

– Ты что, не знаешь?

– Все он знает, – заговорила женщина. Она подошла к мальчику и положила руку ему на плечо. – Просто придуривается, вот и все.

– Мы ничего не нарушаем, – быстро, словно его ткнули чем-то острым, проговорил мужчина.

– Я и не говорю, что нарушаете.

– Ну и все.

– Но ваша машина сломалась на государственном участке.

– Ей это и скажите.

– Господи, но я-то говорю это вам, – ответил Майер. Он положил шляпу на багажник и упер руки в бока. – Я приехал узнать, не нужна ли вам помощь, чтобы отправиться дальше, но раз вам, похоже, неинтересно, зайду с другой стороны. Это вы сегодня зашли в аптеку Джимми Гая и трогали его внучку?

– Не знаю.

– Что не знаете?

– Не знаю никакого Джимми Гая.

Шериф фыркнул и рассмеялся.

– Прекрати, – женщина ткнула мужчину в плечо.

– Не собираюсь ничего прекращать. Мы ничего не нарушаем.

Шериф подошел к нему поближе. Он был на голову выше. Лет на двадцать старше, но образчик здоровья по сравнению с тощим изможденным мужчиной.

– Ладно. Не буду больше задавать вопросов. Просто скажу. Вы зашли в ту аптеку. Вы коснулисьрукой той девушки и угрожали ей.

– Это ложь.

– Вы сказали, что вернетесь за ней.

– Это гнусная ложь.

– Я просто пересказываю то, что мне рассказали, и у меня нет причин этому не верить.

– Я ее не касался. Я ничего ей не обещал. Вот, спросите этих двоих, которые здесь перед вами стоят.

– Не собираюсь ничего спрашивать. Теперь буду только говорить.

Рот мужчины заполнился слюной, но он задержал ее. Хотелось плюнуть прямо в лицо шерифу. Но он не стал. Проглотил. Он кивнул и ответил – да, сэр, – зная, что это поможет избавиться от него.

Майер чуть отступил. Взял шляпу, постучал по крышке багажника и сказал: откройте-ка.

– Там только наши вещи, – сказала женщина.

– Открывайте.

Мужчина неохотно вынул ключ из замка зажигания. Вернулся к багажнику и открыл. Внутри в беспорядке валялась скомканная одежда и одеяла. Кастрюли и сковородки. Галлонные бутылки воды. Пустые бутылки и банки. Топор, куски веревки, банки тушеных бобов и кукурузы. Майер потыкал рукой в одежду, немного порылся внутри и захлопнул крышку. Вытер руку о рубашку.

– Так вот, – сказал он. – Начнем сначала. Вам нужна помощь в починке машины?

– Не нужна нам никакая помощь, – буркнул мужчина.

– Да, нужна, – сказала женщина. – Но если у вас нет механика, который готов починить ее по доброте душевной, нам придется бросить ее здесь.

– Здесь ее оставлять нельзя. Я уже вам говорил, – ответил шериф. Потом он потер подбородок, поднял глаза к вечернему небу и снова посмотрел на женщину. Посмотрел на мальчика, который вытаскивал из пакета последний кусок хлеба.

– Утром посмотрим, что можно сделать. Может, что-нибудь придумаем. Найдем возможность, чтобы вы могли ехать дальше.

– Да, сэр, – сказал мужчина.

– Вам есть где переночевать?

Женщина ткнула пальцем в кадиллак.

– Ладно, – сказал шериф. – Я вернусь утром.

Он кивнул им и надел шляпу. Подошел к своей машине и сел на сиденье. Когда он выезжал с парковки, лучи фар на миг осветили троицу, и их глаза блеснули, как у прячущихся в темноте леса животных.

* * *

Как только женщина и мальчик заснули на заднем сиденье, мужчина осторожно открыл дверцу и выскользнул из машины, не захлопывая дверцу, чтобы не разбудить их. Он ходил по тротуарам и переулкам. Ходил по дворам и заглядывал в припаркованные рядом с домами машины. То ныряя в тень, то выныривая, он искал какой-то ответ. А потом бросил. Оставлю их там. И зашагал прочь из города. Не зная, куда идет, бренча мелочью в карманах, пока город не скрылся позади. У него не было передних зубов, и он постоянно ритмично причмокивал губами, отчего женщина всегда бесилась, потому что это напоминало ей о той жизни, что они ведут, но сейчас на ходу эти звуки служили подтверждением того, что он жив. Одинокое видение, бредущее в лунном свете. Он шел, погруженный в себя, представляя, что падает в огромную черную дыру без дна, падает, раскинув в стороны руки и ноги, без всякого страха перед тем, что ждет внизу. Обернувшись, он взглянул на редкие тусклые огоньки города и зашагал дальше, в долину.

Луна освещала бледным светом затянутую кудзу^[526] землю. Темно-зеленые глубины леса, вздымающиеся деревья и покатые склоны холмов, давно завоеванные неумирающими лианами. Мужчина окинул взглядом открывшуюся перед ним зеленую ширь, завороженный этим бесконечным покровом. Мириады сердцеобразных листьев приветливо махали ему на ночном ветру, продувавшем долину. Он стоял на дороге, и заросли кудзу подходили прямо к обочине, останавливаясь в шаге от ухабистого асфальта.

Мужчина опустился на колени и пропустил сквозь пальцы кончик лианы. Она была толстой, как карандаш, шершавой и колючей. Затем коснулся листа. Гладкий и скользкий. Он оторвал его от лианы, положил на ладонь и погладил шершавыми пальцами, словно убаюкивая.

Он пошел дальше, так и держа лист в руке. Дорога медленно поворачивала, широкой дугой огибая долину. Лианы свисали с куп деревьев, образуя некий занавес, за которым лежал закулисный мир, скрытый кудзу, и мужчина вошел туда. Немного постоял среди деревьев и двинулся дальше, в глубину. Полог кудзу над головой не пропускал лунный свет, и в темноте со всех сторон доносились ночные звуки, тревожа воображение, и он поспешил обратно на дорогу. Его дыхание участилось, сердце забилось быстрее, рот искривился в улыбке. Ему больше не хотелось уходить отсюда, не хотелось идти в ночь. Черное небо на востоке уже начинало синеть. Он сорвал еще несколько листьев с лиан и, сжимая их в руках, поспешил обратно в город, то и дело оглядываясь через плечо на ходу, словно желая убедиться, что долина ему не приснилась.

Незадолго до рассвета он вернулся к машине, просунул руку в открытое заднее окно и потряс за плечо женщину, потом мальчика. Они завалились друг на друга, и он теребил ее, пока она не открыла глаза, и тогда сказал: вставайте. Вы оба. Вставайте, толкайте машину. Я нашел нам место.

* * *

Майер стоял, уперев руки в бока, на пустой парковке, где недавно стоял автомобиль. Он пытался убедить себя, что ему все это привиделось. Мужчина, женщина, мальчик и их старый «кэдди». Его предложение помочь, их отказ. Может быть, чертова колымага все же была на ходу. Может, просто завели ее и уехали. Этой компании врать не впервой. Может, двинули в Теннесси, как собирались.

Майер пнул камень и посмотрел на свою длинную утреннюю тень. Он сутулился, чтобы смягчить поселившуюся в спине боль, его высокая фигура с годами осела, и в позвоночнике порой щемило. Нужно время от времени выходить из машины и прогуливаться, говорила жена. Нужно делать упражнения на растяжку, как доктор советует. Распрямись во весь рост, расправь плечи, будь высоким и гордым, каким тебя создал Бог.

Молчи уж лучше, отвечал ей он. Я состарился и уже не помолодею, сколько ни гуляй и ни тянись. Старый и ленивый не одно и то же, возражала жена. Как бы тебе этого ни хотелось.

Глядя на свою тень, он выпрямил спину. Расправил плечи. Поднял руки над головой и потянулся. Потом наклонился вперед, уронив руки, чтобы они свисали к земле. Это было приятно, и, разогнувшись, он держал плечи прямо. Прошелся вокруг своей машины, посмотрел на влажные круги, оставленные кадиллаком, и понял, что они освободили парковку, но никуда не уехали.

Он забрался в патрульную машину и сделал круг по городу, заглядывая в переулки и во дворы, потом поехал в жилые кварталы. По одну сторону железнодорожных путей стояли каркасные дома с облезлой краской и осевшими террасами. Трехколесные велосипеды на лужайках, папоротники в горшках на ступеньках крыльца, буйно разросшиеся, словно чтобы подпереть дома, магнолии. По другую сторону путей стояли приземистые кирпичные дома. Упрямые, уродливые сооружения. Он махал рукой пожилым женщинам в халатах, которые сидели на качелях на крыльце и пили кофе. Матерям и детям, игравшим перед домами. Мужчинам, забирающимся в пикапы с упакованными обедами в руках. Но ни потрепанного кадиллака, ни прибывшей на нем потрепанной компании не обнаружилось, и, завершив круг, он остановился перед кафе на главной улице, и сам не зная, что бы стал делать, если бы нашел их.

* * *

Долина лежала в двух милях от города, и каждый день женщина и мальчик толкали магазинную тележку по соединявшей их полосе щербатого асфальта. Временами женщина начинала плакать, потом затихала. Кусала себя за руку, словно пытаясь заглушить боль. Мальчик ждал. Они не разговаривали. Просто шли дальше, когда она успокаивалась. Дойдя до города, они перетаскивали тележку на тротуар, где поровнее, и ставили ее в переулке, а потом пили воду из крана, сложив руки ковшиком. Мыли руки, лицо и шею. Садились в тени, прислонившись спиной к кирпичной стене, надеясь на удачную охоту в мусорных баках на задворках кафе и магазина. Надеялись, что в шлакоблочном баре вчера был наплыв посетителей и они смогут обменять пустые бутылки и банки на центы и доллары. Стучали с черного хода в кафе, где им перепадал вчерашний хлеб и портящиеся овощи. Но больше всего надеялись на то, что им позволят бродить по городу и заниматься своими делами, без окриков и приказов убираться подальше.

Мужчина ел, когда они возвращались с едой. Лапал женщину, что-то бормоча себе под нос. Мальчик его не интересовал. По ночам он отправлялся в город. Потом спал. Они трое уже так долго были отверженными и бездомными, что стали казаться ему отдельным видом. Созданиями, сотворившими себя сами. Но звездными ночами, когда он возвращался по дороге обратно в логово, это существование, мало чем отличающееся от существования собаки, начало превращаться в нечто другое. После хождения по городу, разговоров со своим призрачным силуэтом, отражающимся в витринах магазинов, подглядывания за людьми в баре через стеклянную дверь, ожидания, когда рыжеволосая женщина вынесет бутылки и банки, ночь за ночью он брел обратно из города, покурив найденные окурки и помочившись на одни и те же кусты перед баптистской церковью. Дни становились длиннее, жара не спадала даже ночью, и иногда он пел обрывки песен, которые мог вспомнить, иногда осыпал бранью проезжающую мимо машину, но последнее время просто молча шагал в темноте, слушая стрекот цикад, завывания и взвизгивания, разносившиеся над землей.

Он не знал, когда начал слышать голос, знал лишь, что в какой-то момент это началось. Сначала этого не было. И мужчина останавливался, смотрел на звезды, на яркую круглую луну и внимал. В такие безмолвные ночи он шагал молча, а когда налетал ветер, растопыривал ладони, чтобы почувствовать давление воздуха, а иногда останавливался и вставал на колени, и дух его словно отделялся от тела, и мир перед глазами исчезал, уступая место миру за границами костей и плоти, а когда голос нашептывал особенно разнузданные вещи, возвращался в логово и хватал за горло женщину, которая стонала и металась во сне, охватывал грязную шею своими грязными руками и чувствовал биение пульса и ее жизнь в своих руках, и суть их жалкого бытия, и сжимал руки, пока она не отбрасывала их, словно это были смертоносные твари из сновидений, ползающие по ней. Потом он садился, смотрел на свои руки, черные и расплывчатые в темноте, сжимал собственное горло и шептал: ты об этом? Ты об этом? И ждал, что голос ответит, сдавливал себе горло, пока не начинал задыхаться, и тогда разжимал руки и вываливался в открытую дверцу. Прижимался лицом к земле, и одинокая лиана тянулась к их убогой стоянке, и он цеплялся за нее грязными пальцами, как за спасительную нить.

Потом он подползал к мальчику, спавшему на куче одеял. К этому живому дышащему существу, с таким же изломом бровей и запавшими глазами, как у него. К существу, казавшемуся одновременно и частью его существа, и посягательством на него, и представлял, что смотрит на самого себя, и если бы он мог вернуться и избавиться от этой жизни, то воспользовался бы этой возможностью, его руки были готовы убивать. Мужчина чиркал спичкой, она вспыхивала, и крошечный огонек выхватывал из темноты мальчика, его открытый рот и иссушенную солнцем кожу, и голос начинал шептать. Протяни руку, схвати, утащи. И мужчина выставлял указательный палец и засовывал в открытый во сне рот мальчика, чувствуя тепло и ритм его дыхания, и отбрасывал спичку, чтобы придавить ему голову другой рукой и вынуть душу, но как только спичка гасла, терял решимость и отодвигался в сторону.

Сна уже не было, и он бродил в ночи, возвращался к дороге и ходил вдоль долины, глядя на огоньки домов на склонах холмов, каждую ночь подходя к ним все ближе. Дома напоминали острова, редкие, разделенные волнами кудзу. Он садился на дорогу и смотрел на спящие дома, воображая теплые тела между простынями, как они трахаются или пререкаются, когда не спят. Входил в их дворы, прислонялся к их деревьям, заглядывал в их окна. Нюхал их простыни на веревках. Садился в кресла-качалки на крыльце. Передвигал горшки с цветами из одного угла двора в другой. Открывал двери автомобилей и прятал велосипеды за деревьями. Просто чтобы дать им понять, что здесь кто-то побывал.

* * *

Грузовик-платформа повернул на Мэйн-стрит и запрыгал по гуляющей под колесами кирпичной мостовой, напоминающей ряды неровных зубов. На платформе громоздилась бесформенная куча металлолома, алюминиевых трубок, арматуры, ящиков с инструментами, опутанная неряшливой паутиной веревок, и прохожие оборачивались на лязг и грохот, а Колберн кивал в ответ на любопытные взгляды. В конце Мэйн-стрит стоял довоенный дом со знаком «муниципалитет» во дворе. Колберн припарковал грузовик, заглушил двигатель и выкурил очередную сигарету, спрашивая себя, действительно ли ему это надо.

Объясняясь с женщиной в муниципалитете, Колберн назвал себя индустриальным скульптором. Он показал ей статью из газеты «Джексон дэйли ньюз», где сообщалось, что в Ред-Блаффе отдают заброшенные магазины в центре города под студии и мастерские художникам, музыкантам и писателям. Единственное условие – жить в городе и содержать здание в приличном виде. Женщина не стала брать у него статью, и тогда он потряс газетой перед ней в качестве доказательства, но она лишь пожала плечами и сказала, что да, все правда. Если говорите, что художник, ну, значит, наверное, художник. Не задавая больше никаких вопросов, она отвела его к зданию, плотно сжав губы, словно понимая, что заключает невыгодную для себя сделку. Отперла дверь, обвела рукой пустое помещение, попросила подписать бумагу и отдала ключи.

– И все? – спросил он.

– Видимо, так, – ответила она. – Прецедентов не было. Вы пока единственный, кто не поленился приехать.

Первые несколько дней он разъезжал на грузовике по окрестностям в поисках брошенной техники и заросших лианами, вросших в землю машин. Он подъезжал к домам под любопытными взглядами из-за занавесок, стучал в двери и просил отдать ржавеющие у деревьев колпаки или машины с проросшей сквозь открытые капоты травой, стоящие на кирпичах. Потемневшие от солнца мужчины без выражения смотрели на него, а босоногие дети выглядывали из-за деревьев или рассматривали хлам на платформе. Мужчины качали головой и говорили, что им нужно то, или это, тыча пальцами в двери, болтающиеся на сгнившем кузове, или увитые белыми цветами радиаторы, или лодки с проржавевшими насквозь днищами, давно утерявшие плавучесть. Если на пороге дома, уперев руки в бока, стояли жены в фартуках, дело шло легче. Иногда они топали ногой или откашливались. Тогда мужчины кивали головой и уступали. Забирай, хотя придет день, и я об этом пожалею. Эти разрозненные части и куски были для них больше, чем просто металл, чем просто ржавые грязные железяки. Для этих мужчин это были воспоминания об ушедших днях или же намеки на новые возможности, которые теперь становились явно несбыточными. На своей лязгающей платформе он увозил прочь их прошлое и надежды.

Колберн работал в просторном, обращенном к улице зале, а спал на раскладушке в маленькой комнате, дверь которой выходила в проулок за домом. У него были раковина и туалет, а одежду он свалил в корзины для грязного белья. Обедал он в кафе через два дома, но по вечерам оно не работало, и мусорный бак в проулке заполнялся пустыми бутылками и пластиковыми обертками от еды, которую он покупал на бензоколонке.

На фасаде здания было широкое окно, и ему нравилось работать в честном свете дня, нравилось, когда прохожие с сумками в руках, или свисающими изо рта сигаретами, или с детьми на руках останавливались и смотрели на него. Он резал чугунные трубы или ровнял зазубренные края листового металла, и вокруг разлетались снопы красных и оранжевых искр. Голубоватый дым плащом окутывал его, и иногда он останавливался и смотрел на них из-за своей гигантской прямоугольной сварочной маски – странный, блестящий от пота творец огня и дыма, и махал рукой в перчатке, но они не махали в ответ, а принимали его приветствие за знак, что пора отвернуться и идти дальше.

Но Селия не ушла, когда он заметил ее у окна. День клонился к вечеру, она стояла одна, и южный бриз взметал ее рыжие кудри и бросал ей в лицо. Одну руку она уперла в бедро, а пальцами второй касалась оконного стекла. Центром его нового творения служил высокий скрученный пучок арматуры, а со стальных труб, тянущихся от верха пучка, как стальные побеги, свисала нарезанная кусками колючая проволока. Резко пахло дымом, и Колберн, голый по пояс и обливающийся потом, отложил резак, снял тяжелую маску, взял рубашку, вытер лицо и почесал прилипшие к голове длинные волосы. Он отступил от скульптуры, взял с табурета пачку сигарет, закурил и оценил эволюцию своего творения, думая, что это могло бы быть дерево в лишенном деревьев мире, а может, существо из детских кошмаров, прячущееся в шкафу.

Колберн сел на табурет и посмотрел на окно, на ее падающие на глаза волосы, джинсы с прорехами на коленях и босые ноги. Он помахал, и она отняла руку от окна. Продолжая упираться другой рукой в бок, она сделала несколько шагов по тротуару и, подняв указательный палец, поманила его за собой.

И он пошел за ней. Второпях натянув рубашку, выбежал из здания, а она шла на полквартала впереди, останавливаясь на каждом углу, чтобы убедиться, что он видит, в какую сторону идти. Он прошел за ней через центр и рассмотрел, что один из задних карманов ее джинсов оторван, а подошвы ног коричневые. Она остановилась перед баром. Длинное приземистое здание из шлакоблока можно было бы принять за неудавшееся бомбоубежище, если бы не намалеванные на стене полумесяц и россыпь звезд. Она подошла к передней двери, напоследок оглянувшись, чтобы убедиться, что он идет следом. Когда Колберн зашел внутрь, его глаза несколько секунд привыкали к полумраку после яркого света, а когда зрение прояснилось, он обнаружил, что она устроилась за барной стойкой, забравшись с ногами на холодильник для пива, так что коленки торчали сквозь дыры в джинсах. На стойке стояли две бутылки пива, для нее и для него. Между ними на пачке сигарет лежала серебристая бензиновая зажигалка. Заходи, сказала она.

* * *

Он прошел через бар и уселся на табурет. Взял пиво и отпил. Из музыкального автомата доносилось что-то гнусавое, а на другом конце стойки, низко опустив головы, сидели два старика и пялились на Колберна.

– Знаешь, что ты такое? – спросила барменша. Ее длинные рыжие волосы завивались, как усики вьюнка.

Он качнул головой.

– Странный зверь в зоопарке.

Колберн глотнул еще пива и огляделся. Мутный свет. Бутылки на полках за стойкой. Потемневший от дыма потолок. Настенные часы, отстающие на час.

– Язык проглотил? – сказал один из стариков.

– Меня ни о чем не спрашивали.

– Ну вот, теперь спросили.

– И о чем? – сказал Колберн.

– Что ты там делаешь, весь в дыму и искрах?

Он потер шею. Задрал влажную рубашку и вытер влажное лицо. Потом встал, достал пару мятых долларов из кармана и положил на стойку.

– Это еще зачем? – спросила Селия.

– Это за пиво.

– Я угощаю.

– Это твое заведение?

– До последнего гвоздя.

Селия выпрямила ноги и спрыгнула с холодильника. Взяла мятые бумажки и, положив на стойку, разгладила ладонью.

– Я видела тебя на грузовике в долине. Ты проезжал мимо моего дома.

– А какой из них твой?

– Вот бы узнать, а?

Он ожидал, что она рассмеется, но она не смеялась. Старики тоже. Она взяла со стойки зажигалку «Зиппо», открыла, защелкнула обратно, словно ожидая, что Колберн что-то скажет, но он не знал, что должен сказать.

– Ну, – сказала она, – и что ты с этим делаешь потом, когда закончишь?

– Пытаюсь продать. Обычно в Нью-Орлеане или в Мемфисе, когда накопится достаточно.

– Кто-то покупает это дерьмо?

– Время от времени.

– А если не покупают?

– Устраиваюсь куда-нибудь сварщиком на пару месяцев.

– Про дерьмо это я так, в шутку.

Он пожал плечами и отпил еще пива.

– Почему здесь? – спросила она.

– В смысле?

– Почему именно в этом городе? Работать можно где угодно.

– Это бесплатно, – сказал один из стариков.

– Дело не в этом, – возразила Селия. – Уже несколько месяцев как бесплатно, и вот наплыв – один человек.

– Я когда-то жил здесь, – сказал Колберн. Он взял сигарету и засунул в рот, как будто боялся наговорить лишнего.

– Правда?

Он протянул руку. Она передала ему зажигалку, он щелкнул крышкой и прикурил.

– Как тебя зовут?

– Ты меня не знаешь.

– Один из нас сто процентов знает тебя или твоих маму с папой.

– Нет, – сказал Колберн. – Не знает. Это было давно.

– Все было давно, – произнес один старик.

– Это только так кажется, – возразил другой.

Колберн взял пиво и допил. Поставил пустую бутылку на стойку.

– Я здесь всю жизнь живу, – сказала Селия. – Мы на вид примерно ровесники, плюс-минус. Давай попробуем.

– Сначала ты.

– Селия.

– Колберн.

Селия замолчала. Скользнула взглядом вдоль стойки, туда, где сидели старики.

– Колберн, а дальше?

– Колберн Эванс.

Она взяла деньги и, сложив, придвинула их к нему по стойке. Он взял их, положил в карман и подождал, не скажет ли она чего. Но она лишь смотрела на него из-под свисающих на глаза волос.

Он положил на стол зажигалку, поблагодарил и вышел из бара, ненадолго впустив в полумрак полосу дневного света.

– Парня ждет сюрприз, – сказал один старик, – если ему кажется, что никто не знает, чей он.

– Угу, – ответил второй.

Селия взяла зажигалку. Потерла ее в пальцах. Касаясь пальцами металла, которого касался он. Потом положила ее обратно на стойку и перевела взгляд на дверь.

* * *

Селия выпроводила стариков и заперла дверь бара, прилепив к ней записку, что сейчас вернется. Потом забралась в машину и выехала из города на узкую, неряшливо заплатанную полосу асфальта, которая вилась по склонам холмов, и, высунув в окно руку, помахивала ей на ветру в мягком вечернем свете. Дорога сделала поворот, за которым начинались заросли кудзу, и, сбросив скорость, она доехала по краю долины до небольшого просвета в зарослях, где недалеко от дороги стоял ее дом. Перед домом аккуратными рядами выстроилась дюжина пеканов. Вдоль границ участка кудзу вырубили, так что дом, деревья и кусок земли вокруг казались обложенными толстыми зелеными подушками.

Она повернула на засыпанный гравием проезд между пеканами, остановила машину и поднялась на террасу. Здесь стояла пара плетеных кресел, пустые винные бутылки со вставленными в горлышки свечами, на столике между креслами – переполненная пепельница и расползающаяся стопка журналов.

Переднее окно заполнял неоновый контур руки с растопыренными пальцами, со словом «ясновидение» внутри. Если повернуть выключатель, рука светилась голубым, а буквы желтым, обещая утешение всем заблудшим душам, готовым заплатить. Но знак никто не включал с тех пор, как ее мать выключила его двадцать лет назад.

Селия прошла через террасу и вошла в дом. Широкий коридор и высокие потолки, покоробившийся деревянный пол, большие окна и широкие плинтусы под потолком, медленно вращающиеся потолочные вентиляторы. Она шла по дому, словно чужая, из комнаты в комнату, касаясь по дороге пальцами дверных косяков, заглядывая в темные углы, где ей всегда мерещились призраки. Ребенком она отказывалась играть в прятки, подозревая, что в каждом тесном и темном закутке кто-то живет. Не засыпала, если дверь шкафа была открыта. Не верила матери, говорившей, что ночные звуки – это лишь ветер, гуляющий по долине, и вой тоскующих зверей. Она прожила в этом доме всю жизнь и знала наизусть все пятьдесят семь тонов скрипа полов и дребезжания окон. Знала, как падают тени в то или иное время суток, и умела заставлять себя проснуться от кошмарного сна, но сейчас ей слышались голоса прошлого, и призрачные силуэты, казалось, были готовы предстать перед ней.

Селия прошла на кухню, вышла через черный ход, спустившись по ступенькам, пересекла двор, полого спускающийся к зарослям кудзу, и представила свою мать там, на краю зарослей, – ноги скрыты лианами, взгляд устремлен в долину. И вспомнила, как приезжала домой и находила мать в зарослях, по пояс в гуще лиан, как помогала ей выбраться, отводила в дом и повторяла снова и снова: мама, не ходи туда. Не выходи из дома одна. Но мать уже не понимала, только кивала головой с безразличным выражением лица. И говорила: мне надо с ним поговорить. Надо поговорить с этим мужчиной.

Каким мужчиной, спрашивала Селия, хотя знала, о ком идет речь. Он постучал к ним среди ночи, много лет назад, в те дни, когда мать Селии еще зажигала знак в виде ладони и открывала свою дверь тем, кто искал ответов. В те дни, когда мать была здорова и счастлива. Мужчина постучал в дверь, и она отвела его в гостиную, где проводила свои сеансы. Они уселись за круглый деревянный стол в центре комнаты, а у стены стоял другой, длинный стол, на котором пламенным хором потрескивали свечи. Горящая палочка ладана, одинокая лампа под красным абажуром в углу. После этого мать никому не гадала, в ту ночь голубой знак горел во тьме последний раз, потому что через несколько дней мужчина повесился и она не хотела больше этим заниматься.

Селия отогнала от себя образ матери, вернулась в дом и вошла в комнату, где та проводила сеансы. Столы на тех же местах. Одинокая лампа тоже. В углу стоял деревянный сундук, и Селия опустилась на колени рядом и подняла крышку. Внутри лежали блокноты, в которых мать вела учет посетителей, записывала даты, о чем они говорили и что, как ей казалось, хотели услышать, – блокноты, из которых в последние месяцы жизни мать вырывала страницы, ругая себя. Вырывала, возвращалась и снова рвала, словно одного приступа ярости было недостаточно. А потом писала новые заметки и бросала в кучу, и когда Селия, уложив ее спать, заглядывала в сундук и смотрела, что написала мать, то находила обрывки фраз, иногда отдельные слова.

Прежде чем уйдет.

Последний закат.

Лжец.

Мужчина во тьме.

Клочки бумаги со словами, которые только сама она могла разобрать, а потом, когда мать так ослабла, что уже не могла вставать с постели, Селия сидела рядом и держала блокнот, и та писала, царапая карандашом по бумаге. Выпусти все из себя, говорила Селия. Выпусти все наружу. Ей хотелось, чтобы мать умерла спокойной.

Селия закрыла сундук. Шмыгнула носом, отползла к стене и уселась, прислонившись к ней спиной и положив руки на колени. Послеполуденные любовные песни птиц, рассевшихся на пеканах, прервал гул двигателя грузовика из долины.

Гул приблизился, и Селия скользнула по полу и выглянула в окно между пальцами неоновой руки. По дороге перед домом на своем грузовике проехал Колберн, и она следила за ним взглядом, пока он не скрылся за поворотом и все не затихло снова.

Она встала, медленно сделала шаг назад и подняла взгляд на неоновую руку. Вставила вилку в розетку и, взявшись за свисающую серебряную цепочку, потянула. Раздался щелчок. Электрическое гудение. Наконец, мигнул свет, послышались тихие хлопки и потрескивание, и голубой контур ладони с растопыренными пальцами засветился.

Ее губы дрогнули в бессознательной улыбке, когда ожили буквы. Правда, не все. Наконец, когда неон перестал мигать, она вышла на улицу и встала на крыльце. Знак приманил его отца. Возможно, приманит и сына.

* * *

Ночью Колберн отправился бродить по жилым районам вокруг центра города, пытаясь найти тот дом, одновременно желая и страшась увидеть его, но все дома здесь выглядели одинаково. Все дома и мастерские, по которым мать скиталась после Ред-Блаффа, их вечные переезды из одного тесного жилища в другое, – все это слилось в одну сцену самоубийства. Но дом все еще стоял здесь. Где-то рядом. И он брел сквозь ночь, смотрел и слушал. Словно бы крики матери могли ожить и, пронзив ночь, привести к этому проклятому дому.

* * *

Майеру звонили и звонили. Уберите этих людей от моих мусорных баков. Уберите этих людей с нашей улицы. Уберите этих людей от моего магазина.

Он поравнялся с женщиной и мальчиком, возвращавшимися из города обратно в долину, замедлил ход и заговорил через открытое окно. Предложил подвезти. Но женщина отказалась, а мальчик промолчал. Он поехал вперед, ища глазами их стоянку, и нашел ее. Кадиллак, спрятанный в стороне от дороги, за деревьями, скрытый лианами. Он остановил машину и вышел. Женщина с мальчиком отстали на четверть мили. Майер подошел к стоянке и обнаружил мужчину, лежащего на спине на капоте. Тот крепко спал.

– Эй, – окликнул его Майер.

Мужчина не пошевелился. Майер хлопнул ладонью по капоту, и тот поднял голову.

– Привстань-ка, давай поговорим.

Мужчина вытер рот, приподнялся и сполз с капота. Потянулся, подняв руки над головой.

– Я думал, что вы собирались починить машину и ехать дальше, в Теннесси, – сказал Майер.

– Я думал, мы сказали, что у нас нет денег на ремонт.

– Я вернулся на следующее утро. Договорился с Генри-младшим в гараже, он согласился посмотреть. Может, дал бы вам возможность отработать ремонт или помог немного.

Мужчина причмокнул губами.

– Откуда, говоришь, вы приехали?

– Мы не говорили.

– Так откуда же?

Мужчина хлопнул себя по руке, словно его кто-то укусил. Затем опустил руку в карман и извлек оттуда недокуренную сигарету. Зажав ее зубами, он скрестил руки.

– Ты меня слышишь?

– Если бы ты написал на бумажке, что хочешь услышать, дело пошло бы быстрее.

Дребезжание тележки приблизилось. Майер обошел логово, разглядывая разбросанную одежду, бутыли с водой и мусор.

– Спрашиваю последний раз: откуда вы приехали?

– Откуда-то рядом с Туникой.

– Откуда именно?

– Не знаю. Все эти говенные захолустные дыры, хрен поймешь, как они называются.

– Вам нельзя здесь жить, – сказал Майер.

– Тебе-то что за дело?

Дребезжание на дороге затихло. Мальчик и женщина подошли к логову. Женщина держала в руках коричневый пакет с жирным пятном снизу, а мальчик стянул с себя рубашку и перекинул через плечо. Под кожей выпирали ребра и ключицы.

– Он натворил что? – спросила женщина.

– Он думает, что умнее всех, – ответил Майер.

– Мне ли не знать. Это мы что натворили?

– Нет.

– Мы ничего не украли.

– Я ничего такого не слышал.

– Мы работу ищем.

– Просто хотел посмотреть, как вы тут, – сказал Майер. – Найдите меня, когда соберетесь чинить машину. Я ему сказал, что могу с этим помочь.

Бросив еще один взгляд на мужчину, он вернулся к своей машине, открыл дверцу и посмотрел на дорогу к городу. Казалось, до него бесконечно далеко.

Один из близнецов толкал велосипед по обочине, а второй шел рядом, размахивая топориком. Майер замедлил ход и, тихо подъехав к ним сзади, включил сирену, так что они подпрыгнули от неожиданного воя. Велосипед и топорик полетели на землю, а из одинаковых ртов раздался крик.

– Какого хрена! – крикнул один из них.

Майер расхохотался, закинув голову, так что напомнила о себе спина, и смех сменился гримасой боли. Он поерзал на сиденье и, устроившись поудобнее, опустил стекло и подъехал к мальчишкам. Те уже подняли с земли велосипед и топор и злобно уставились на Майера, как два маленьких безумца. Одинаковые светлые волосы, одинаково неровно подстриженные матерью. Оба в спортивных футболках. У одного с номером «1», у другого с номером «32».

– Не смешно, – сказал один из них.

– А мама знает, что вы взяли топор? – спросил Майер.

– Знает.

– Как она себя чувствует?

– Вроде хорошо.

– У нее опять болит голова, – вставил второй.

– Так как? – сказал Майер. – Все хорошо или лежит с головной болью?

Близнецы переглянулись и пожали плечами.

– Куда направляетесь?

– Пойдем построим где-нибудь в кустах форт, – ответил один.

– Когда снова скаутские занятия? – спросил второй.

– Не знаю, – сказал Майер. – В прошлый раз пришли только вы двое, и еще один. Но, может, придумаем что-нибудь. Можно поставить палатку у моего пруда, порыбачить и посидеть у костра. Как вам такое?

– Нормально.

– Спросите у мамы.

Оба кивнули.

– Не ходите в ту сторону, – сказал Майер.

– Чего это?

– Там уже кое-кто построил форт. Идите вон туда.

На полу полицейской машины валялся обрывок веревки, и Майер поднял его и протянул через окно близнецам.

– А это зачем?

– Может, пригодится. Мне не нужно. Только идите туда, как я сказал.

– Ладно.

Майер включил передачу и поехал дальше, наблюдая в зеркало заднего вида, как близнецы перешли через дорогу и остановились у края долины. Их фигурки уменьшались вдалеке, и он подумал, что, наверное, стоило рассказать близнецам о мужчине, женщине и мальчике.

* * *

Пещеру и тоннель выкопали рабы, готовясь к надвигающейся войне. Чтобы было где спрятаться вместе с детьми и укрыться от грохота пушек и воплей солдат. Кудзу еще не захватила долину, и ее покрывали полевые цветы и купы кленов и сосен. Между хижинами с торчащими над крышами печными трубами петляла тележная колея, а по вечерам солнце садилось в ложбину, заливая долину кроваво-красным светом. При луне на обрывах стояли койоты, высматривая добычу, а ранним утром песни работающих в полях женщин тонули в сыром воздухе, как плач душ, заблудившихся в тумане. Тоннель, выкопанный при свете факелов мозолистыми руками, что махали лопатами и толкали тачки, работая ночь напролет, после того как проработали весь день, уходил глубоко в тело холма, как толстая черная вена.

Со временем кудзу затянула зев пещеры. Кудзу методична. Она ползет по земле с тупым упрямством и, пусть и прошло целое столетие, покрыла все холмы. Под ее зеленым шатром на склоне холма прятался старый дом с уцелевшей дымовой трубой. Лианы свисали с обрывов, как веревки. Лианы поглотили небольшие рощицы много лет назад, взобравшись до вершин деревьев, опутав самые длинные ветви, и переплелись ниспадающим покровом. Изуродованные деревья и жмущийся к ним кустарник горбились холмами в долине, а внизу, под этим сплошным зеленым пологом, таилась темная чаща, где укрывались звери, а солнечный свет едва пробивался сквозь редкие зазоры между листьями. По склону бежал узенький ручеек, струйка ледяной воды, пробиваясь между камнями и глиной, изгибаясь в полумраке серебряной змейкой. А когда по долине проносился ветер и поднимал рябь на изумрудном озере листвы, некоторые клялись, что слышат, как ветру вторит не то песня, не то зов, не то плач.

Вход в пещеру скрывало толстое покрывало лиан и низко свисающих ветвей, и он скорее напоминал яму. И мужчина упал в нее. Нога провалилась в пустоту, за ней последовало тело, лианы и ветви, закрывавшие вход, удержали его на мгновение, а потом он рухнул вниз, в темноту. Он упал на мягкую подушку палой листвы, а поднявшись на ноги, с удивлением обнаружил, что может поднять руку и коснуться края ямы.

Оборвав лианы и ветви, он впустил в пещеру немного света. Здесь было достаточно просторно, чтобы кружиться, раскинув руки. В стенах из темной жирной земли торчали камни и извилистые корни деревьев. Он погрузил пальцы в землю. Растер ее между пальцами. А потом повернулся и в бледном свете увидел черную дыру туннеля.

Он подошел поближе и осторожно шагнул внутрь. Воздух внезапно стал прохладным, подул слабый ветерок. Мужчина вытянул руки вперед и двинулся в туннель. Он шагал осторожно, задевая головой потолок, и земля сыпалась ему в волосы и уши. Опустив голову, он медленно пробирался все дальше и дальше, свет померк, и откуда-то из темной глубины донесся низкий и ровный стон. Мужчина остановился и оглянулся через плечо, протянул руку, как будто хотел схватить пятно света и взять с собой, и представил, как его хватают за руки и волокут по земле. Он снова повернулся к темноте и прислушался к стону. Уставился в черноту и двинулся вперед осторожными шагами, пригнувшись, словно готовясь отразить нападение. Потом споткнулся и упал на колено, но быстро поднялся, и что-то коснулось его плеча. Он замахал руками, задев костяшками пальцев земляную стену, вскрикнул, и крик отозвался эхом, а затем затих, как будто провалился в колодец.

Он застыл, раздираемый любопытством и страхом. Воздух холодил кожу, и он зябко потер руки и позвал без слов: широко открыв рот, испустил в темноту неуверенный стон, такой же, как манил его сюда, и замер в ожидании, а потом почувствовал, что некто или нечто стоит прямо перед ним. Прохладный ветер теперь дул в лицо прерывисто, как чье-то дыхание. И ему представились покрытые пеной челюсти, и длинные клыки, и красные глаза, и вытянутые лапы, готовые обхватить его и утащить вниз, в глубину, в этот черный мир, и он отступил на шаг и ощутил, как нечто последовало за ним.

Только тогда он заметил, что стон прекратился и наступила зловещая тишина. Его бросило в пот, и он нащупал стену туннеля и попятился назад, медленно, осторожными шажками, касаясь пальцами земли. Один раз он оступился, но не упал, а продолжал идти, пока наконец не забрезжил долгожданный тусклый свет, и тогда развернулся и побежал.

* * *

Мальчик начал просыпаться раньше и уходить в одиночку. Без тележки. Поднимался со своего земляного ложа, вытягивая шею, вставал, потягивался, озирался по сторонам, ища, что бы попить, отряхивал пыль и сухие листья с ног и шеи. Мужчина всегда спал лежа на животе, уткнувшись в согнутую руку, словно солдат под обстрелом, а женщина – сидя на заднем сиденье, задрав колени и разинув в немом крике рот.

В городе он садился на скамейку перед строительным магазином и смотрел, как подъезжают мужчины на рабочих пикапах и выходят, держа в руках бумажные стаканчики с кофе и сигареты. Некоторые продолжали сидеть в машинах, откинув головы и закрыв глаза, ловя последние моменты покоя перед тем, как укладывать рубероид, или ставить стены, или копать канавы для дренажных труб. Вскоре над горизонтом поднималось солнце, рассеивая утреннюю дымку, проступали тени. На Мэйн-стрит появлялись машины, владельцы магазинов поднимали жалюзи над витринами и принимались мести тротуары, кивая друг другу. Мальчик ходил от одного к другому, спрашивая, нет ли какой работы – подмести, вынести мусор или сделать еще что-нибудь за доллар-другой, – но они отвечали, что справятся сами или что сегодня ничего не нужно, иногда глядя на него, а иногда нет, а потом уходили внутрь, оставляя его одного на тротуаре с засунутыми в пустые карманы руками.

Ему улыбнулась удача, когда он начал спрашивать мужчин в пикапах, не нужен ли тем помощник. А что ты можешь делать? Все что угодно. А сколько тебе лет? Он только пожимал плечами в ответ, и босс решал, что достаточно. Потом босс и его бригада оглядывали его с головы до ног: маленького дикаря, с обветренной, как у старика, кожей, но все же еще юного. И мальчик забирался в кузов и ехал, обдуваемый ветром, и его открытые глаза слезились, и дорожки прохладной чистой влаги ползли по лицу, и он не стирал слезы, так что они затекали под волосы, и ему всегда хотелось, чтобы работа была где-нибудь далеко-далеко.

Но в конце концов пикап замедлял ход и поворачивал на засыпанную гравием дорожку, у которой громоздились скелет дома и неровные кучи земли. Мальчик выбирался из кузова вместе с рабочими, которые надевали рабочие пояса, и пытался делать то, что ему говорили. Но ему бывало трудно управляться с молотком и лопатой, и он стыдился задавать вопросы, если чего-то не понимал или что-то не получалось, и у босса появлялся повод качать головой и отпускать едкие замечания, над которыми смеялись остальные, а когда день заканчивался и они возвращались в город, мальчику говорили, что завтра он не нужен и послезавтра тоже, и тот кивал, словно соглашаясь, что работал плохо, и уходил, когда их глаза уже не оставляли ему выбора.

В дни, когда он работал, он возвращался в логово в конце дня, и ему приходилось выслушивать упреки женщины, которой пришлось толкать тележку одной, и выслушивать расспросы мужчины, который спрашивал, сколько ему заплатили.

Когда мальчик отвечал, что работал плохо, мужчина начинал перечислять причины, по которым он ни к черту не годен, и ему надоедало слушать, и он оставлял их одних, а они набрасывались друг на друга от голода и досады.

Он шел в долину и вспоминал езду в кузове грузовика и касался лица там, где проползли дорожки слез.

* * *

– Я возвращаюсь, – сказала женщина. Она стояла, прислонившись спиной к капоту кадиллака, скрестив на груди руки в знак решимости. Они с мужчиной были одни.

– Куда возвращаешься? – спросил мужчина.

– Вернусь и заберу его.

Он встал с перевернутого ведра из-под краски, на котором сидел.

– Не заберешь.

– Заберу.

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Мне все равно.

– И как это ты собираешься туда вернуться?

– Попрошу шерифа починить машину. Он обещал.

– Хрен там.

– Тогда расскажу ему, что мы сделали, и он меня отвезет.

– Хрень. Один лишь звонок, чтобы понять, врешь ты или нет, и он засадит тебя за решетку.

– Мне уже все равно. Я много думала. Поеду за ним, а другого способа я не знаю.

– Это не только тебя касается. Сама знаешь. Если что, загребут нас обоих.

– Я же сказала, мне плевать.

Он подошел к ней и встал рядом. Полуденное солнце пробивалось между лианами и ветвями, покрывая землю вокруг них леопардовыми пятнами. Вокруг машины валялись кучи мусора, который они собирали для костра. Ящики из-под молока, наполненные барахлом, которое мальчик нашел в городе и принес в логово, пустые пивные банки, окурки и грязные одеяла. Женщина обвела рукой их стоянку и сказала, что мы, блин, хуже животных, меня уже тошнит от всего этого.

– Вот и задумайся на секундочку, – сказал мужчина.

– О чем?

– О том, что сказала сейчас. Мы, блин, хуже животных. Думаешь, они отдадут малыша такой, как ты? Ты уже один раз его бросила, и тебе некуда с ним идти. Как думаешь, что будет?

Женщина снова скрестила руки и закусила губу.

– Не ходи к шерифу, – сказал он.

Она фыркнула.

– Я сказал: не ходи к шерифу.

– Я не глухая.

– Ты все сделала правильно. Мы все сделали правильно. Надо было и от другого избавиться, давно уже.

– Закрой свой рот, – сказала женщина. – Закрой свой поганый рот.

Он отошел от нее. Прошелся вокруг кадиллака. Подергал за проволочную вешалку, на которой держался бампер. А потом посмотрел на ее затылок и понял, что, когда вернется сюда, ее здесь не будет. Может, не сегодня, но завтра или через несколько дней.

– Я пошутил, – сказал он. – Но тебе надо успокоиться.

Она не ответила. Потерла руками плечи и вспомнила сны, от которых просыпалась по ночам, сны о бездонной яме, которая дышала, как живое существо, и хватала ее за ноги, сначалазаглатывая до лодыжек, потом до колен, тянула вниз, в глубину, а она запускала пальцы в землю, цепляясь, пытаясь удержаться на поверхности. Неужели и маленькому, которого они бросили, тоже будут сниться такие сны?

– Я не знаю, что мне делать, – сказала она. – Меня не отпускает.

– Отпустит. Если сама захочешь.

– Я о том и говорю. Я не хочу, чтобы отпускало. Хочу вернуть его.

Она отошла от машины, шаркая ногами по пыльной земле, толкнула носком пустую банку.

– Тебе надо думать о чем-то другом, – сказал он. – Пойдем.

– Я не пойду в город. Я устала туда ходить.

– Я знаю место получше.

– Какое?

– Получше, и все. Я покажу.

– Я туда не пойду, – сказала женщина. Они с мужчиной стояли рядом и смотрели на зев пещеры.

– Там туннель.

– Я знаю. Ты говорил уже.

– Думаю, там где-то могут быть сокровища.

– Мне плевать. Я туда не пойду.

– Вот зассыха.

– Я не зассыха. Но и не тупая.

– Почему тупая?

– Серьезно? Да разве не тупо лезть в дыру, где неизвестно что может быть, и шариться там в темноте?

– Я знаю, что там. Я был там раз пятьдесят уже.

– Ну вот и иди в пятьдесят первый, как раньше.

– Как это?

– Один.

– Давай, пойдем.

– Не пойду.

Он продолжал уговаривать, но она все отказывалась и не двигалась с места, уперев руки в бока. Наклонив голову, она смотрела в темную дыру.

– Я специально лампу взял, – сказал он и показал ей керосиновую лампу. Мальчик притащил ее из города в тележке. Стекло треснуло, от фитиля остался черный огарок, в резервуаре плескалось с полпальца керосина.

– Давай, – повторил он.

Женщина взглянула на него. Мужчина облизывал языком дыру на месте передних зубов. Он стоял, согнув ноги в коленях, словно готовясь спрыгнуть.

– Только без шуточек, – сказала она.

– Конечно.

– Поможешь мне слезть туда.

– Я и собираюсь.

– Если б там были сокровища, ты бы уже нашел.

– Может, и так.

– Смотри, без шуточек.

– Я же сказал.

– Мало ли что ты сказал.

– Может, тебе понравится там. Ты ж, поди, и не бывала никогда в таких местах.

– А то ты не знаешь, где я бывала, а где нет. Всю жизнь, считай, вместе.

– Ну не каждую же минуту.

Она снова поглядела вниз, в дыру.

– Иди первый и зажги эту свою лампу. Не полезу в эту чертову темноту.

– Вот, – сказал он и дал ей лампу. – Подержи, пока я слезу.

Он ухватился за лианы и осторожно спустился в дыру, а потом протянул руку, и она отдала ему лампу.

– Делай как я, – сказал он.

Она ухватилась за лианы, присела на корточки, потом спустила ноги в дыру. Мужчина обхватил ее ноги, она соскользнула с края, и он опустил ее на пол пещеры.

– А как мы отсюда выберемся? – спросила она.

– Так же и выберемся, – ответил он.

Мужчина вытащил из кармана мятый коробок, поднял треснутое стекло, зажег спичку и поднес к фитилю. Фитиль задымил, а потом вспыхнул, сначала голубым, а потом желтым пламенем. Он опустил стекло и сказал, что, пожалуй, лучше поторопиться. Лампы надолго не хватит.

– Я все равно далеко не пойду.

– А вдруг еще передумаешь.

– Не передумаю.

– Ладно. Пошли.

Они пошли по туннелю в золотом свете лампы, отбрасывая огромные тени на стены. Мужчина впереди, женщина за ним, уцепившись пальцами за пояс его штанов.

– Видишь, – сказал он. – Ничего нет, только темнота.

– Мне так не кажется. Кажется, здесь что-то есть.

– Что же?

– Не знаю что. Что-то злое.

– В смысле, зверь?

– Нет. Хуже.

– Что может быть хуже, чем если тебя сожрут?

– Хватит. Обещал без шуток.

– Ты сама начала.

– Просто заткнись, – сказала она и дернула его за штаны.

– Просто воображаешь всякое, потому что темно.

– Не хочу дальше идти.

Но мужчина не остановился, и она тоже. Он шел вперед, вытянув руку и держа перед собой лампу, показывая, где пригнуться под торчащим корнем и где можно споткнуться.

Они все шли, и женщина не отпускала пояс его штанов, и все просила его остановиться, оглядываясь назад, где уже не видно было входа. Стой, говорила она. Но мужчина шел дальше, а ей не хватало храбрости повернуть назад одной. Свет лампы ослаб, фитиль почти догорел, и она дернула его за штаны, и шлепнула по затылку, и сказала: выводи меня отсюда немедленно. Он обернулся и послал ее к черту. Хватит драться.

– Слушай, – отрывисто скомандовала она и сжалась, словно собираясь пригнуться и спрятаться.

– Что?

– Слушай.

Стон. Тихий, непрерывный стон.

– С меня хватит, – сказала она и снова шлепнула его по плечу.

Но он не ответил и не обратил внимания на шлепок. Отвел лампу в сторону, вперив взгляд вперед, в темноту.

– Пойдем, – сказал он.

– Никуда я не пойду, – ответила она, и ее голос дрожал от злости и страха. Она дернула его за пояс штанов и попросила: пожалуйста.

Он смотрел вперед.

– Мы можем выйти там, дальше.

– Хватит придуриваться.

– Еще немного пройти.

– Прекрати, – она уже плакала.

Он снова двинулся вперед, и она тоже. Ничего другого не оставалось. Свет лампы съежился в маленькое желтое пятно. Их тени исчезли, остался лишь стон, как монотонная адская песня. Почти пришли.

Провал был прямо перед ними. Пальцы женщины соскользнули с его штанов, у нее мелькнула мысль развернуться и убежать, но ее объяла тоска от мысли, что жизнь никогда уже не изменится. Он опустился на колени, поставил лампу на землю и в последней вспышке угасающего фитиля они на мгновение увидели друг друга. Его глаза, блестящие, голодные, и ее – полные слез и понимания. Ей хотелось закричать, но кругом была только темнота. Конец света. Ее кошмар наяву. Женщина вытянула руки, чтобы оттолкнуть его, прежде чем он успеет ее схватить, но он шагнул в сторону, и она, встретив перед собой пустоту, качнулась вперед, споткнулась и полетела головой вниз в провал, и темнота отозвалась эхом на ее отчаянный крик.

Мужчина стоял один на краю и слушал, но так и не услышал больше ни звука. Ни удара, ни крика, ни зова. Лишь беззвучная благодарность объявшей его тьмы. Он ощупал землю вокруг, нашел лампу и поднял ее. Отвернулся от провала, почти ожидая прилива ужаса, или сожаления, или раскаяния, но ощутил лишь горячее удовлетворение от содеянного, от исполненного намерения. Возможно, она еще не умерла, но его мысли уже обратились к тому, как снова испытать то же самое.

* * *

По вечерам Колберн приходил в бар, пригладив мокрые от пота волосы, разминая руки после целого дня работы молотом, гибки и ковки, и садился в конце стойки, подальше от дюжины или около того завсегдатаев, приходивших сюда после работы, мужчин в заляпанных грязью ботинках и женщин с бейджами, от старшеклассников, гонявших шары на бильярде.

Но сегодня он пришел рано, и они были в баре одни. Свет проникал лишь сквозь матовую стеклянную дверь, Селия опустошала пепельницы в мусорное ведро и закладывала пиво в холодильник. Колберн сидел на табурете и смотрел на нее, перекидывая бутылку из руки в руку, как будто нервничал, а потом сказал: я его видел. Твой дом. Ты сидела на террасе. И этот голубой знак в окне. Она убрала последнюю бутылку пива в холодильник и облокотилась на стойку.

– Чего ж не остановился и не посидел со мной?

– Думал, ты ждешь кого-то, кому нужно предсказать будущее.

– Я не гадаю. Это моя мама раньше гадала, – ответила она.

– Но ты ведь знаешь секрет?

– Какой секрет?

– Ну, все эти маленькие хитрости, кому что надо сказать.

– Она относилась к этому иначе.

– Мне казалось, в таком городе ее должны были бы сжечь на костре, – заметил он.

– Ты даже не представляешь, где люди ищут ответов, когда им кажется, что их никто не видит.

– А ты сама умеешь?

– Я же тебе сказала. Она смотрела на это иначе.

– Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Я не смогу ответить на твои вопросы.

– Вопрос был не об этом.

– А о чем?

– Не знаю.

– Жаль, что ее уже нет. Ты мог бы поговорить с ней.

– Она бы тоже не смогла ответить на мои вопросы.

– Она бы попыталась, – ответила Селия. Как с твоим отцом. Она попыталась. Она говорила, что пыталась. – Но сначала ты должен сам понять, что хочешь спросить.

Колберн скрестил руки на груди.

– Как она умерла?

– Просто от старости. Болела.

– А где твой отец?

– Не знаю.

– Ты когда-нибудь уезжала отсюда?

– На два года, в Миссисипский университет.

– И что случилось?

– Многовато вопросов для человека, который ни хрена не рассказывает о себе.

Он покачал головой и подтолкнул к ней пустую бутылку. Она поставила перед ним новую.

– Каждому свое. Потом, мои дед с бабкой держали в этом здании магазин наживки и собирались закрыть его. Я уговорила их оставить его мне под бар.

– Наживки?

– И рыболовных снастей.

– А я-то думаю, откуда этот запах.

– Смешно, – сказала она, ушла за качающуюся дверь за стойкой и появилась снова со шваброй в руках. Она начала подметать вокруг стойки, а Колберн встал и подошел к музыкальному автомату.

– Слышала, ты бродишь по городу по ночам, – сказала она.

– Кто тебе сказал?

– Здесь повсюду глаза. Что ты бродишь?

– Не спится.

– Ищешь что?

Он обернулся и посмотрел на нее.

– Например? – спросил он.

Она оперла швабру на холодильник, сняла резиновую ленту с запястья и, собрав волосы на затылке, завязала их в хвост. Взяла со стойки пачку сигарет, вытряхнула одну и, зажав в пальцах, внимательно посмотрела на него и сказала: все равно рано или поздно тебе кто-нибудь расскажет. Люди знают, кто ты. Знают про твою семью. И они знают, что сказки с привидениями оживают, потому что это сказка о тебе здесь, в Ред-Блаффе. Здесь никогда ничего не происходит, Колберн. За исключением того одного раза, когда твой отец сделал то, что сделал. Просто знай, что люди знают и что я верю тебе, когда ты говоришь, что приехал сюда ради бесплатной мастерской, но уверена, что и еще кое за чем. Если хочешь, я покажу тебе ваш дом. Не хочу пугать тебя, но это все правда.

Он вернулся к барному табурету, сел и сказал, что его ничем на свете уже не испугаешь. И ей захотелось рассказать ему, что его отец однажды был у нее дома, лишь единожды. Стоял на той же террасе, где ты видел меня. Твой отец сидел у нас в гостиной с моей мамой. Искал. В последний раз. Он приходил к нам, а когда мы узнали, что случилось, мама выдернула голубую руку из розетки и села на пол, прислонившись спиной к стене, глядя в потолок. И когда я спросила ее, в чем дело, ответила, что он рассказал ей, что собирается сделать. Мне полагалось навешать ему лапши на уши, столько, чтобы он радовался еще один день, или неделю, или сколько им обычно надо, но вместо этого он сам предсказал мне свое будущее. Сказал мне, что будет.

Я могу тебя напугать, подумала она.

Но она не хотела. Она видела это в глубоко посаженных глазах на его жестком лице. В долгих взглядах, которые он бросал на себя в зеркало за стойкой. Видела, как напрягаются его скулы, когда он хочет задать вопрос, но не может. Его уже достаточно пугали.

Лучше не надо. Не сейчас.

Вечер выдался вялый, в бар зашли лишь несколько завсегдатаев. Селия заперла дверь и выключила свет над бильярдным столом, оставив включенной только неоновую рекламу пива, и помещение окрасилось в красно-голубые тона. Колберн продолжал пить пиво и курить весь вечер, размышляя о том, что она рассказала, но потом бросил эти мысли и задумался о том, что она здесь делает. Что вообще люди делают в этом городе?

Иногда в течение дня были моменты, когда появлялись признаки жизни – когда по тротуару проходили люди, по улице проезжали машины, плакали дети или звякали кассовые аппараты, но все равно в этом чувствовалась некая фальшь. Как будто город не настоящий, а просто место, куда днем на несколько часов сходятся люди и изображают жизнь. Киносъемочная площадка, где во время съемок эпизода кипит жизнь, но, когда сцена отснята и рабочий день закончен, городу и его обитателям приходится терпеливо ждать, пока они не понадобятся снова. Он наблюдал за Селией, как она бодро ходит, как кружится за барной стойкой и улыбается посетителям, как подпевает музыкальному автомату, когда думает, что никто не слышит. Ее босые ноги и рыжие кудри, брызжущая из нее энергия – все это казалось здесь чужим.

Заперев дверь, она вернулась и уселась на табурет у стойки рядом с ним в мутном неоновом свете и сказала: а мне так нравится. Этот свет в темноте. Как будто во сне. Как будто можно открыть эту дверь и оказаться в любом месте, где только захочешь. Потому что это сон, и можно идти куда хочешь, или не ходить. Иногда сижу вот так всю ночь, одна. Но теперь ты можешь посидеть со мной. Если хочешь. Люблю, когда уже поздно, и свет, и остатки дыма под потолком, потому что все так странно. Как сон, и это всегда только мой сон, но ты можешь остаться, и будем смотреть его вместе. Со мной еще никто не смотрел сны. И, если захочешь, можешь рассказать мне, что ты здесь делаешь. На самом деле.

Он встал, подошел к стеклянной двери и выглянул в ночь. Вокруг шара уличного фонаря вились ночные бабочки, бездомная собака обнюхивала опрокинутый на бок мусорный бак.

– Вообще не помню здесь ничего, – сказал он. – Не помню, что жил здесь. Не помню никого, с кем учился в школе. И дом не помню. Ничего. Как посторонние могут знать больше меня?

– Ничего они не знают. Воображают. Придумывают всякое.

– Сказка с привидениями.

– Я бы не стала тебе врать. И не стала бы ничего говорить, но сам знаешь, какой здесь народ. Кто-то другой бы рассказал, или, когда все узнают, кто ты, проглотят язык. Будут смотреть на тебя как на урода. Весь этот городишко – одна большая сказка с привидениями. Сказки о долине. Сказки о самоубийце. Вот и все, больше нет ничего.

Он вернулся к стойке и снова уселся рядом с ней, в сонном тумане чувствуя, что она говорит правду. Неожиданная правдивость. Ни один из них не произносил ни слова. Тишину нарушал только стук пивных бутылок, хруст пачки сигарет и щелканье зажигалки. Они вместе погружались в ночь, в братство задумчивого молчания, а потом Селия встала с табурета и подошла к нему. Прижалась грудью к его плечу. Вытащила из его руки бутылку и поставила на стойку. А потом взяла его под руку и сказала: пойдем. Поедем ко мне. Она думала, что он откажется, но, когда она встала, он пошел следом.

Селия заперла бар и села в машину, Колберн забрался в свой грузовик. Она ехала впереди и ждала, что огни его фар сзади исчезнут, но он ехал за ней до самого дома.

Он так и не произнес больше ни слова. Ни когда они поднялись по лестнице и он стоял за ее спиной, пока она отпирала дверь. Ни когда они нащупали друг друга в темноте коридора, а потом вместе ввалились в спальню, стянули одежду и упали в постель. Потом, когда они лежали в темноте, она шепнула ему: спокойной ночи, но он не ответил. А утром, когда она проснулась, его не было рядом. Она нашла его на дворе. Он стоял и смотрел на долину.

* * *

Майер отодвинулся от обеденного стола. Наклонил бутылку над стаканом, долил себе бурбона, а потом бросил туда еще пару кубиков льда и вышел на улицу. Взял спиннинг, прислоненный к стене в гараже, и спустился к пруду. Поставил стакан на пень рядом. Потер колено, которое всегда побаливало под вечер.

Он взмахнул спиннингом, и блесна ушла под воду, образовав медленно расходящийся круг. Над поверхностью вились мошки, в сумерках мерцали светлячки, в небе, окрашенном последними отсветами уходящего дня, низко висели кляксы облаков. Сквозь открытое окно кухни доносился звон – Хэтти убрала со стола и мыла посуду. Он обернулся и посмотрел на нее. Голова опущена к раковине, руки мелькают, седеющие волосы собраны в небрежный узел, и выбивающиеся пряди падают на глаза и щеки.

Он поднял стакан.

Когда Майер только стал здешним шерифом, она предупредила его, что он обленится и растолстеет. Что делать будет особенно нечего. Может, даже пистолет не понадобится. Ему исполнилось сорок, когда они переехали в этот дом из светлого кирпича, с пятью акрами земли, несколькими деревьями и прудом. Пожалуй, на этом можешь и закончить карьеру, пошутила она. Хотел пруд – пожалуйста. Хотел камин – пожалуйста. Хотел быть шерифом – вот тебе звезда. Может, пора уже планировать вечеринку в честь выхода на пенсию.

Он продолжал смотреть на нее, и она подняла голову и поймала его взгляд. Улыбнулась. Вытерла руки кухонным полотенцем. Он вспоминал тот день переезда двадцать лет назад, как она издевалась над ним. Как он повалил ее на пол и приказал замолчать именем закона. Как поддался ей, и она положила его на лопатки, и как потом их голые тела натыкались на расставленные на полу коробки.

Она оказалась права, подумал он. В целом. По большей части он просто разъезжал по округе. Останавливался рядом с бригадами рабочих, чинящих мосты или укладывающих асфальт. Оттаскивал сбитых машинами животных с проезжей части. Ел жареную курятину на обед, а иногда и на ужин. Разве что время от времени приходилось гонять подростков, веселившихся на чужих участках. Единственный раз он вытащил пистолет из кобуры, когда увидел съехавшую с дороги машину, буксующую в кювете. Он вышел посмотреть, и пара оленей выскочили из кустов и метнулись через дорогу. Перепугали его до усрачки, так что он схватился за пистолет, словно попал в засаду, и в итоге оступился, упал на скользком склоне и разодрал штаны на коленях в клочья.

Он отпил и поставил стакан на пень. Забросил блесну. Хлопнула сетчатая дверь, и появилась Хэтти со своим стаканом и бутылкой, и уселась на пень. Он быстро подтянул блесну и забросил снова.

– Что? – спросила она.

Он взглянул на нее. Спускались сумерки, и мир вокруг терял очертания.

– Ты всегда, когда думаешь о чем-то, ешь второпях и блесну тянешь быстрее. Ел ты быстро.

– Думаешь, ты все знаешь?

Она улыбнулась и отпила из стакана.

– Может, и знаю.

– Может.

Он положил спиннинг на землю и взял стакан. Прошелся вокруг пня и заговорил: помнишь мою первую неделю здесь. Когда мне пришлось поехать в тот дом. Женщина сидела на ступеньках крыльца, а ее сын рядом на качелях. У нее было такое красное лицо, а глаза – будто она хотела выцарапать их, хотя, когда я пришел, она не плакала. Сделала перерыв. Помню, она не сказала ни слова, когда мы подъехали и вышли из машины. Только подняла руку и показала за дом, как будто показывала, где мусорные баки или шланг. Я послал своих ребят в мастерскую, а сам остался, чтобы поговорить с матерью и сыном. Они только кивали или мотали головой. Женщина, кажется, произнесла одно связное предложение. Но я никогда не забуду, что ни она, ни он так ни разу и не взглянули на меня. Даже когда я наклонился, чтобы попасть в ее поле зрения, она отвернулась. А сын качался взад-вперед на качелях. Сидел на руках и даже не повернулся в мою сторону. Я спросил, как его зовут, но он так и не ответил. В конце концов за него ответила мать. Сказала – Колберн.

– Конечно, помню, – ответила Хэтти. – Чего это ты вдруг?

Он перестал расхаживать и уставился на пруд, продолжая говорить, снова рассказывая ей то, что рассказывал уже столько раз. Я пытался сказать что-то утешительное, но никто не знает, что говорить в такие моменты. Но я пытался. Мои ребята стояли во дворе. Курили, смотрели себе под ноги. Никто из них тоже никогда не делал ничего подобного. Дверь в мастерскую была открыта, и мы заглянули туда почти одновременно, все втроем. Наверное, я немного подозревал, что он еще дергается. Или раскачивается. Сам не знаю почему, но ожидал увидеть какое-то движение. Но ничего не двигалось. Просто мужик висит на веревке. Один ботинок свалился, рубашка вылезла из штанов. Воротник весь мокрый от пота и слюней, в одном месте розовый от крови. Костяшки пальцев исцарапаны, глаза полуоткрыты, словно решил напоследок взглянуть на мир.

Майер допил свой бурбон, налил еще немного и подлил Хэтти. Она смотрела на него и думала: я уже все это слышала. Зачем он завел про это опять? И тогда, сказал он, и тогда я закурил. Не знаю, почему я все время вспоминаю об этом. Как будто не знал, что мне делать, и достал сигарету. Один из моих ребят составил протокол. А потом они взяли его за ноги, а я поднял табурет, который валялся рядом. Снял садовые ножницы с гвоздя, забрался на табурет и обрезал веревку, и он сложился. Они хотели вытащить его во двор и положить там, но я сказал: боже, нет. Оставим его здесь. Не надо, чтобы они увидели его таким. Ну и мы положили его в мастерской и закрыли дверь. Потом болтались вокруг, ждали коронера. Один раз я глянул на дом и увидел сына. Он стоял у окна и смотрел во двор, такой же неподвижный, как отец. Я помахал ему, но он не ответил. И этого тоже не могу забыть. До того не мог себе представить, что кто-нибудь может выглядеть таким опустошенным, как этот пацан. Потом я не спал ночами и вспоминал мать и сына. Пытался понять – о чем они тогда думали? Надеялся, что хотя бы разговаривают друг с другом, где бы они ни были, потому что в день, когда его хоронили, оба исчезли. Поехал проведать их, но дом уже стоял пустой. Должно быть, начали паковаться сразу же после того, как мы увезли ее мужа. Не представляю, как иначе можно было управиться так быстро.

Хэтти слушала. Сумерки, бурбон и что-то такое в его голосе – казалось, она слышит эту историю впервые. Как будто он срезал человека с веревки сегодня, а не двадцать лет назад. Она встала с пня, подошла к нему и застыла в ожидании. Он потер лоб ладонью и сказал: в городе появилась семья. Наверное, семья, хотя точно не знаю. У них сломалась машина. Черт, да они и сами тоже переломаны. Мужчина, женщина и мальчик. Предлагал помочь им починить машину, но им, похоже, все равно. Наверное, я говорю обо всем этом, потому что так и не смог забыть, каково мне было тогда, с матерью и сыном. Зная, что у них там, во дворе. И эти их глаза, которые глядели куда-то в пространство. Уже, черт возьми, двадцать лет, но я никогда ничего подобного не испытывал. До недавних пор.

Что-то с ними не так, с этим мужчиной, женщиной и мальчиком. Как будто смотришь на них, а они сидят в яме, и ничего не сделать, чтобы помочь им выбраться. Если бы только они, еще ладно, но это еще не все. Мы же знаем, что город умирает. Давно уже, да и грех жаловаться. Зато спокойно – чего еще в моей профессии желать. Но все же он умирает, если уже не умер. Дошло до того, что стали бесплатно предлагать магазины прямо на Мэйн-стрит, видно, решили, что пусть хоть кто-то там будет, чем пусто. Напечатали большую статью в джексоновской газете. Бесплатные мастерские и витрины для художников, музыкантов, кого угодно. Только живи, и чтобы заведение работало. Думаю, не такая уж плохая идея, но пока нашелся только один желающий. Увидел свет в здании как-то вечером и решил поинтересоваться, кто это. На следующее утро зашел в муниципалитет и попросил показать договор аренды. Вижу, там стоит: Колберн. Фамилию даже смотреть не стал. И так все ясно.

Пока Майер говорил, спустилась ночь. В мутном зеркале пруда отражалось небо, ночные птицы высвистывали нежные серенады. Дом смотрел в темноту глазами освещенных окон. Хэтти потерла ему рукой спину. Как будто что-то бродит в темноте, сказал он. Ничего не видно, но чувствуешь, что оно там. Похоже, так и есть.

* * *

Селия стала подкармливать мальчика. Она села на улице у бара и смотрела, как он приближается со своей тележкой. Сегодня он был один, без женщины, которая обычно плелась следом, размахивая руками и причитая. В первый раз Селия принесла две тарелки из кафе и пообедала, не закрывая дверь, чтобы услышать дребезжание колес, и, когда он подошел, вышла навстречу с бутылкой холодной колы. Она сказала «привет», но мальчик просто прошел мимо, и тогда она спросила, не хочет ли он пить, и протянула ему бутылку. Он взял ее. Подержал немного, а потом поднес ко рту, запрокинул голову и стал пить большими глотками, так что в уголках рта выступила пена, и струйки колы потекли по подбородку. Он выпил всё залпом, а потом отнял бутылку ото рта, звучно рыгнул и аккуратно положил ее в тележку.

Она позвала его зайти в бар и поесть. У меня осталась еда, если хочешь. В первый раз он отказался. Но на второй день взглянул на открытую дверь за ее плечом, а потом подошел и всмотрелся в полумрак бара. Снова отошел и отпихнул тележку в сторону. Селия сказала ему, что еда ждет, если он передумает, ушла внутрь и села у стойки. Она успела пересчитать стопку чеков и наличных с прошлого вечера, когда снова послышался скрежет тележки. Она подняла голову и увидела его силуэт в дверном проеме, тощий, словно марионетка на ниточках. Пенопластовый контейнер из кафе стоял на стойке, и она подтолкнула его к мальчику. Словно приманивала бродячую собаку. Потом открыла контейнер, где лежали картофельное пюре с подливой, свиная отбивная и бобы, и это решило дело. Теперь он приходил почти каждый день, и ей хотелось расспросить его о самых простых вещах. Как его зовут. Сколько ему лет. Откуда он. Куда пропала женщина, которая ходила с ним. Она курила и смотрела, как он ест, но не могла ни о чем спросить, потому что мальчик ел, не поднимая головы от тарелки, иногда пользуясь вилкой, но чаще прямо руками, и, доев, спрыгивал с табурета и второпях уходил, словно боясь, что еду заберут назад, прежде чем он успеет ее переварить.

* * *

Мальчик стоял на коленях перед кучкой веток и скомканной газетой, собираясь разжечь костер. Рядом на земле стояла жестянка с сосисками и лежала распрямленная проволочная вешалка. Одна сторона заднего бампера кадиллака лежала на земле.

Появился мужчина.

– Где она? – спросил мальчик.

Мужчина прошелся вокруг. Потер шею. Он изменился. Его глаза еще глубже ввалились, превратившись в черные точки с красной каймой на землистом лице. Редкие грязные волосы свалялись и прилипли к голове. Нижняя челюсть выдвинулась еще дальше вперед, будто норовя проглотить скелетоподобное лицо. Грубая обветренная кожа обтягивала скулы и лоб. Язык и остатки нижних зубов постоянно терлись о верхнюю губу, как некий неустанный трудолюбивый механизм, и он вечно теребил мочки ушей, тянулся к этим мягким лоскутам кожи и все тянул, крутил их, словно пытаясь настроить звук голосов у себя в голове.

– Где она? – снова спросил он.

– Кто? – переспросил мужчина.

– Она опять ушла?

– Меня там не было.

– А?

И тогда мужчина посмотрел на мальчика и вытаращил глаза, словно не ожидал увидеть его здесь, а потом дернул головой и съежился, словно ожидая удара некой осуждающей руки, затряс головой и дернул себя за волосы. Губы зашевелились в беззвучном диалоге с самим собой, а потом он бросился прочь, на дорогу, и пустился бегом, нескладный, оглядываясь через плечо, как будто за ним кто-то гнался.

Мальчик достал из кармана спички. Потом встал и подошел к кадиллаку. Ее одежда и подушка так и лежали на заднем сиденье. Он открыл багажник, и там лежала ее одежда. Ее кошелек. Он захлопнул крышку багажника.

Потом он огляделся вокруг. Посмотрел вниз, под откос, где мир исчезал под пологом кудзу. Потер руку и попытался ощутить ее рядом. Попытался припомнить, как еще совсем маленьким прижимался к ней по ночам. Иногда она клала на него руку. Иногда рассказывала сказку. Иногда у них над головой была крыша. Иногда она говорила ему, что все будет хорошо. Но все это было уже так давно, и остались лишь обрывки воспоминаний, как вспышки молнии, вырывающие из темноты что-то красивое лишь на мгновение. Он слышал, как она плакала, после того как они бросили маленького. По ночам. И по дороге в город и обратно. Когда думала, что никто не слышит. И он тоже плакал, лежа на заднем сиденье, притворяясь, что спит, после того как они сказали ему, что сделали, и поехали в дельту.

Он зарылся лицом в ладони и зажмурил глаза, и ритмичный рокот асфальта под колесами напоминал, что они уезжают все дальше и дальше и что он больше никогда не увидит маленького. Он плакал и едва не задохнулся, стараясь удержать это все внутри, зная, что мужчина остановит машину, чтобы выбить из него дурь.

Мальчик не знал, почему она не взяла с собой ничего из одежды. И почему не взяла его. Он вернулся к кучке палочек, чиркнул спичкой, зажег газету. Когда она загорелась, он стал дуть на пламя, и палочки загорелись, и он набросал сверху листьев и веток, и скоро перед ним горел костер. Он сел на землю рядом и насадил сосиску на острие проволочной вешалки. Готовил их одну за другой и медленно ел. Закончив, он лег на спину. Глядел на танец отблесков пламени на лианах над головой и гадал, что же мужчина сделал с ней.

* * *

Руки мужчины покрывали волдыри от укусов насекомых и царапины от ползания сквозь шипастые кусты и свирепые лианы кудзу, во рту постоянно стоял вкус кислятины, который сушил язык и заставлял не переставая отплевываться. Иногда он проводил в туннеле по несколько дней, не имея понятия, светло или темно снаружи. Спал, просыпался, засыпал снова, порой путая сон с явью.

Он редко ел. Редко спал. Превратился в лесную тварь, властелина этого скрытого под лианами царства. Постоянно рыскал вокруг в поисках новых тайн, новых ответов. Потому что верил, что нашел их. Вся жизнь до того момента, когда он услышал голос, – лишь зияющая бездна вопросов. Где взять еду, где нам спать, зачем я такой и что забросило меня в этот мир, чтобы потом растоптать. Эти вопросы изнуряли. Ломали, заставляли смириться и сдаться. И на черта мне были нужны эти проклятые зубы, думал он, когда выпадал очередной гнилой корень. И на черта мне был нужен этот проклятый ночлег, думал он, засыпая, прислонившись спиной к кирпичной стене. И на черта мне вообще был кто-то нужен, думал он, вспоминая, сколько раз женщина заявляла, что с нее хватит этого дерьма, и исчезала на пару дней, только чтобы вернуться снова. А потом мальчик. Господи, мальчик, который плакал и хотел есть, и надо было решать, кому что достанется, и мальчик ел первым, а потом она, а потом уже он. Но мальчик подрос, и научился ходить, и стал приносить хоть какую-то пользу. С каждым годом чуть больше. Они с женщиной мотались по городкам, и ее с мальцом жалели и подавали больше еды у задних дверей ресторанов, а иногда пускали бесплатно переночевать в мотель, а потом мальчик еще подрос и уже не жалобил так, как раньше. Они втроем скитались в мире, где говорили без слов, на языке, состоящем из хмыкания, тычков и жестов. Они скрывались от чужих глаз в тени переулков, на заброшенных складах, в лесах. А потом родился еще один. Господи, еще один. Но он избавился от маленького, избавился от него и наслаждался уверенностью, что теперь волен сходить с ума сколько влезет. Голос дружески успокаивал и наставлял. Ты там, где и должен быть. Это наша с тобой долина, делай вот это, делай вот так. Ответы не заставляли себя ждать, и мужчина черпал утешение в покое, приходящем с осознанием, что у тебя есть цель. Когда ты знаешь, что можешь влиять на этот мир.

Мужчина стоял на краю провала. Зажигал спички и бросал в пропасть, слушая стон и вторя ему. Он сделал шаг, чтобы обойти провал и пройти по туннелю дальше, но земля подалась и обрушилась, рассыпаясь комьями. Опора ушла из-под ног, и мужчина раскинул руки, судорожно цепляясь, скребя по земле, пока рука не нащупала толстый корень, за который он успел ухватиться, уже падая.

Он повис, держась за корень, – одна рука, плечо и голова над краем, тело раскачивается на весу. Шуршание осыпающейся земли терялось где-то в провале. Крякнув от напряжения, он испустил вой ужаса, отозвавшийся эхом во тьме, окружавшей со всех сторон. Он понимал, что сил мало, что долго так не продержаться, и, раскачавшись, забросил наверх вторую руку и ухватился ей за корень, суча ногами в поисках опоры. Но внизу была только пустота, и он подтягивался на руках из последних сил, пока плечи и грудь не перевалились через край провала, потом живот, и он замер, чтобы перевести дух и забросить на край ногу. Внезапно корень подался под его весом, и мужчина успел осознать, что погиб, но корень выдержал. И он начал карабкаться снова, боясь, что корень вот-вот оторвется, но выбора не было, и, преодолевая боль в руках и плечах, снова вылез на край, забросил ногу, а потом уперся в землю коленом и, почувствовав, что спасен, упал набок и откатился подальше от провала.

Он лежал, сложив руки на тяжело вздымающейся груди, чувствуя стук сердца, не веря, что все еще жив. Мужчина боялся, что пол обрушится снова, боялся, что из бездны протянутся адские лапы и утащат его к себе. Теперь он не доверял обретенному во тьме покою и начал подозревать, что здесь кроется обман. Ловушка. А потом накатило изнеможение. Тело не хотело шевелиться, а разум не хотел его понуждать. Мышцы расслабились, он словно слился с землей. Что еще тебе надо, подумал он. Потом сел. Он вернулся ко входу и, цепляясь за лианы, выкарабкался наружу, на свет и, отирая с лица грязь и пот ужаса, впервые услышал голоса близнецов.

* * *

Селия стояла у плиты. На чугунной сковороде скворчал бекон, рядом на тарелке лежали нарезанные зеленые томаты. Она выложила хрустящий бекон на бумажное полотенце, обмакнула кружочки томата в молоко, потом в муку и отправила на сковороду, в горячий беконный жир, подняв облако дыма. Под шипение сковороды она слушала Колберна, который расхаживал по дому и перечислял, что нужно поправить. Провисший потолочный плинтус в коридоре. Облупившаяся краска на потолке гостиной. Все окна надо отчистить и зашпаклевать заново. На лестнице разболтались балясины перил. Пол надо выровнять. Весь дом пора красить. Она сказала ему, что он может приступить в любое время, но все старые дома такие. По крайней мере, мой.

Она перевернула томаты и стала ждать новых предложений. Но он молчал. Она переложила томаты со сковородки на тарелку с беконом, покрутила над головой кухонным полотенцем, чтобы разогнать дым, выключила радио и вышла в коридор.

Колберн задумчиво стоял перед открытым сундуком в комнате матери, клочок бумаги в каждой руке.

– Что это? – спросил он.

– Записки, – ответила она. – Моя мать записывала всякое.

– Они все разорваны.

– Я в курсе.

Она подошла, отобрала у него бумажки, бросила в сундук и захлопнула крышку.

– Пойдем, завтрак готов.

Он, словно не слыша, шагнул к книжной полке и провел пальцем по корешкам.

– Чего тут только нет, – он ткнул пальцем в книги по астрологии, оккультизму, черной магии, восточным религиям, вуду, жития святых.

– Она много чем интересовалась.

– На все вкусы.

– Она была не такая.

– А какая?

– Она верила.

– Во что же?

– Может быть, в то, что все возможно? Что, возможно, есть такие вещи, которых мы не видим и о которых даже не подозреваем. Которые направляют и соединяют нас. Спасают.

Колберн пересек комнату и встал у окна.

– А эта долина? – сказал он.

– Что долина?

– Ты сказала, что о ней говорят всякое.

– Некоторые, да. Истории о голосах.

– Голосах?

– Голоса, пение, что-то такое здесь слышат. Обычно это говорят те, кто жил здесь, рядом с долиной.

– А твоя мать тоже их слышала?

Она чуть не сказала да.

– Не знаю. Ее надо было спрашивать. Пойдем, есть хочется.

Она взяла его за руку и потащила за собой из комнаты, в коридор и дальше, на кухню. Там они сели на стулья с высокими спинками к столу на двоих.

– Когда-то там внизу был ручей, – сказала она. – Извилистый, по самому низу. Мы в детстве забирались туда, в чащу, и каждый пытался напугать других до чертиков. Там, под лианами, можно лазать, если знаешь места. Тогда мы его и нашли. Я тебе покажу.

– Я туда не полезу.

– Почему это? Боишься?

– Я уже взрослый.

– Это одно и то же.

От улыбки веснушки у нее на щеках и носу стали заметнее. Она отхлебнула кофе.

– Это еще не все, – продолжила она.

– А что еще?

– Там пропадали собаки. Не какая-нибудь старая приблудная собака, которая вдруг появилась откуда-то и пропала, а собаки из города. Что-то манило их сюда, и они нюхали землю у кромки кудзу, а потом заходили в заросли – и с концами. Мы с друзьями иногда сидели во дворе, пили пиво и смотрели. Вдруг на дороге появляется собака и ныряет прямо туда, будто ее кто-то зовет. И обратно уже не выходит. Раза три или четыре видела такое своими глазами точно.

– Почти поверил.

– Может, в том доме под лианами живет собачник-убийца.

– В каком еще доме?

– Примерно посередине долины есть такой довольно широкий бугор, а на нем остатки дома с трубой. Бабушка говорила, что если посмотреть на него в определенное время, то можно увидеть дым над трубой.

Колберн покачал головой, отрезал кусок зеленого томата и сунул в рот. Жуя, он поглядел в окно над кухонной раковиной.

– И в какое же время нужно смотреть? – спросил он.

– Когда темнеет.

– В смысле, в сумерках.

– Наверное.

– В сумерках всё как в дыму.

– Я просто рассказываю, что слышала.

– Тебе надо уезжать отсюда, – сказал он.

– Из моего дома?

– Не из дома. Из города.

– Это еще почему?

– Просто тебе надо уехать. Куда-нибудь.

– И что дальше?

Он не ответил. И тогда она указала на свою голову и сказала: я уже и так далеко отсюда. Я в палатке в африканской саванне, качусь с американских горок на берегу пляжа, пью подогретый ром у костра в белой ледяной пустыне. То, что я здесь, еще не значит, что я действительно здесь. Колберн улыбнулся. Ему немного хотелось украсть ее. Забрать себе.

– Покажи, – проговорил он.

– Что показать?

– Ручей. Дом, там, в долине.

– Хватит издеваться.

– Нет, правда покажи.

– Там все заросло, вокруг ручья, а до дома черт знает как далеко.

– А где был ручей?

– Надо залезть под деревья за сараем.

– Пойдем, покажешь.

– Я ем.

Он положил вилку. Отхлебнул кофе. Вытер рот салфеткой.

– Мне все равно надо ехать.

– Куда?

– В этом городе только три места. Здесь, бар и моя мастерская. Сейчас я здесь, а бар заперт.

Она рассмеялась.

Колберн встал из-за стола, наклонился и поцеловал ее в висок, так быстро и неловко, что она взглянула на него с удивлением. Он вышел через заднюю дверь и остановился, глядя на сарай, на растущие за ним деревья и на покрывающую их путаницу лиан. Потом обошел дом и забрался в грузовик. Но, прежде чем завести двигатель, сунул руку в карман и достал клочок тетрадного листа, который нашел в сундуке. Тогда он развернул его и прочел, чтобы убедиться, что не ошибся, но, услышав приближающиеся по коридору шаги Селии, быстро спрятал обратно. Почерк был неряшливым, торопливым, но все же разборчивым, и слова, пришедшие из какого-то безумного момента, оставшегося далеко в прошлом, пригвоздили его к месту.

Там что-то есть.

* * *

Суббота, утро. Майер зачерпнул чашкой корма для сомов из мешка, стоявшего под навесом для машины, и пошел к пруду. Носки ботинок тут же намокли от росы, покрывавшей густую траву. Он бросил корм, и гранулы с тихим плеском упали на поверхность воды. Он смотрел на круги и ждал. Сначала поднялась мелочь. Осторожная и благодарная. Но потом появились крупные, их толстые серые силуэты поднимались ото дна, расталкивая мелкую рыбу. Они широко открывали рты и хлопали хвостами по воде, вертясь и переворачиваясь. Майер присел и сорвал травинку. И смотрел, пока весь корм не исчез и последний сом не скрылся в мутных глубинах.

– Майер, – позвала Хэтти. Она стояла у задней двери в платье с цветами на плечах, держа в руках посудину для запекания, покрытую фольгой, подбоченившись, что у нее означало раздражение. – Пойдем. Мы уже опаздываем. И не запачкай брюки. Я их только погладила.

Майер встал. Посмотрел вниз на брюки, на резкую наглаженную складку спереди. Потом поставил чашку на землю, поправил галстук, поддернул рукава и зашагал к навесу, где Хэтти уже ждала за рулем пикапа. Просунул руку в открытое окно патрульной машины, достал шляпу и надел ее. Она завела пикап, и он сел в кабину. Посудина стояла на сиденье между ними.

– Что ты приготовила? – спросил он.

– Макароны с сыром.

– Ты ведь их делала в прошлый раз?

– Пока в церкви устраивают обеды каждое второе воскресенье, буду делать макароны с сыром. Я их застолбила и никому не уступлю.

Она выехала задним ходом из-под навеса и развернулась во дворе. Выехав на дорогу, она спросила его, с какой стати он надел шляпу. Ты никогда не надеваешь форму по воскресеньям.

– Это не форма, – ответил он.

– Это часть формы.

Он снял шляпу и положил ее на посудину с макаронами.

– Ты же не собираешься идти в церковь в шляпе, а?

– Сомневаюсь, что Христу важно, что у меня на голове, лишь бы пришел.

– А может, и нет.

Она усмехнулась и покачала головой. Они приближались к городу. В полях виднелись тракторы, застывшие в воскресном покое. В мелких прудах стояли коровы в ожидании дневной жары. Кругом раскинулись изумрудные холмы. Бесконечное сине-белое небо.

Хэтти, хотя и жаловалась, что они опаздывают, ехала не спеша, словно оба впервые видели этот пейзаж. Она мурлыкала под нос церковный гимн, а Майер молчал, опираясь локтем на дверь, в задумчивости глядя вперед невидящим взглядом. Поля остались позади, и пикап подскочил на железнодорожном переезде на границе городка. Майер внезапно оживился и указал рукой направо, чтобы она повернула.

– Зачем?

– Хочу здесь проехать.

– Нам прямо.

– Так или иначе доедем.

Она повернула на перекрестке без светофора, и они оказались на улице с неказистыми домами. У одних навес для машины был справа. У других – слева. Тут и там попадалась некошеная трава, дворы украшали грили для барбекю и велосипеды, ленивые собаки на террасах поднимали головы, но тут же опускали их снова, как только пикап проезжал мимо. На следующем перекрестке Хэтти спросила, куда дальше.

Он подался вперед. Посмотрел налево, направо, указал подбородком вперед и сказал повернуть налево на следующем перекрестке. Она смотрела на него несколько секунд, ожидая, что он скажет что-то еще. Но он молчал, и она поехала дальше, как он сказал. На следующем знаке «стоп» она повернула налево, и он попросил ехать медленно.

– Медленнее только пешком, – сказала она.

– Здесь, – сказал он. – Остановись здесь.

Она повернула на короткую дорожку и выключила передачу. Двигатель тихо работал, оба смотрели на заброшенный дом. Как бельмо на глазу улицы.

– Что мы здесь забыли, Майер?

Двор заполонили сорняки и муравьиные гнезда. Кусты разрослись бесформенными кучами зелени. Лианы сумаха оплели колонну террасы и взбирались на крышу. С навеса над террасой свисали ржавые цепи отсутствующих качелей. Окна и входная дверь забиты листами фанеры, весь дом являл собой картину убожества и запустения.

– Бенни так и не смог найти постоянных жильцов, – заговорил Майер, не обратив внимания на вопрос. – Когда кто-нибудь заезжал, соседи или еще кто-нибудь вгороде рассказывали, что произошло там, в мастерской. И после этого они начинали прислушиваться к каждому ночному шороху. Звонили мне. Говорили, что что-то слышали.

– Я помню.

Он взял шляпу и повертел ее в руках.

– Приходилось вставать, приезжать, осматривать все вокруг, чтобы они успокоились, но я ни разу так ничего и не увидел, и не услышал. Скоро дом снова освобождался, Бенни находил новых жильцов, и все повторялось сызнова. Снова и снова. В конце концов он плюнул и перестал искать жильцов. И знал, что шансов продать нет никаких. Сказал, пусть стоит себе, пока порча отсюда не выветрится. Похоже, так и не дождался.

– А как сделать, чтобы порча выветрилась из дома? – спросила она.

– Не знаю.

– А кто начал называть его домом дураков?

– Тоже не знаю. Наверное, народное творчество. Повод, чтобы приходить сюда валять дурака. Тогда уже соседи стали названивать. Говорили, что видели во дворе детей. Ошиваются у мастерской, заходят туда, закрываются там, а потом выскакивают и разбегаются с воплями и криками. Какая-то игра в страшилки. Скоро и подростки подключились. Только эти еще вдобавок пиво с собой притаскивали. Веселились так – прятались там, пока кто-нибудь не напьется и не сбежит. Это даже стало забавно: приедешь, подкрадешься, зная, что они сидят там в темноте, и как шарахнешь рукой по стене – они завизжат, как резаные, и полезут оттуда, спотыкаясь и падая.

Он положил шляпу на сиденье, потянулся к ручке дверцы, но так ее и не открыл. Перевел глаза туда, где за домом скрывалась мастерская. Представил себе, что найдет там, если зайдет внутрь. Потом скрестил руки на груди и сказал, что веселье закончилось, когда какая-то парочка впервые решила залезть в дом. Взломали заднюю дверь. Бог знает сколько это еще потом продолжалось, но, когда я наконец поймал там двоих, полураздетых, весь пол был засыпан пустыми пивными банками, окурками и обертками от презервативов.

Бенни едва удар не хватил, когда я сказал ему про презервативы. Приехал, топал ногами, причитал про блуд и дьявольщину и клялся, что все грехи, что совершились в этих стенах, – это наследство того полоумного удавленника. Я же сдавал этот дом семейным, говорит. Семьям с милыми малютками. А теперь это бордель с привидениями. Я засмеялся. Это уж слишком, говорю. Но он уже все для себя решил, и не прошло и недели, как забил окна и двери фанерой. На дверь мастерской навесил замок, таблички «вход воспрещен» со всех сторон. Правда, чего-то я их не вижу. Наверное, разобрали на сувениры.

Хэтти взяла его шляпу и посудину с макаронами и положила их на приборную доску, а потом придвинулась к нему на сиденье. Коснулась стрелки у него на брюках.

– Когда ты последний раз сюда приезжал? – спросила она.

Он потер чисто выбритый подбородок. Задумчиво наморщил лоб и сказал: хотел проверить, верно ли помню фамилию Колберна, и нашел дело. Все правильно. Но я продолжал искать, хотел найти что-то еще, чтобы сказать ему, когда буду готов к разговору. Что-то кроме «ты, должно быть, и есть тот мальчик». Что-то кроме «я тогда приезжал, когда это случилось с твоим папой». Хотел найти что-нибудь еще интересное про эту семью, но ничего не нашел. Тогда я решил поинтересоваться, как он жил, ну, с точки зрения закона и порядка, по крайней мере. Лучше бы не интересовался. Он бросил школу незадолго до ареста за мелкую кражу. Там целый список. Грабежи, нападения с причинением телесных повреждений, сопротивление аресту, пьянство в общественном месте, нарушение общественного порядка. И почти все по несколько раз. География тоже обширная. Аресты в Мобиле, Мемфисе, Геттисберге, Джексоне. Лет десять очень насыщенные, но последние пять лет вел себя тихо, только одна драка в каком-то баре в Виксбурге. Теперь он мужчина, можно пойти и поговорить с ним. Но когда я читал его послужной список, передо мной был тот мальчик, что сидел вон там, на террасе, где раньше висели качели. Сидел, старательно избегая меня взглядом.

Майер достал пачку сигарет из кармана рубашки. Вытряс одну и зажал в уголке рта.

– Не кури у меня в машине, – сказала она.

– Я правила знаю.

– Можно задать вопрос?

– Всегда.

– Колберн. Он что-нибудь нарушил, пока был здесь?

– Если и да, то я об этом не знаю.

– Может, ему просто хочется посмотреть. Как и тебе.

– Может.

Она отодвинулась обратно и устроилась за рулем.

– Мы опоздали, – сказал он.

– Угу.

– Из-за меня.

– Угу.

– Сожжем весь твой бензин, пока стоим здесь с включенным двигателем.

– Я знаю одного мужика, у которого можно раздобыть денег.

– Тогда поехали. А то, может, у него их не так много, как тебе кажется.

Хэтти включила заднюю передачу и отъехала от дома.

Выехав на улицу, она остановилась, и оба долго смотрели на дом дураков. Потом Хэтти сказала, что он может выкурить свою сигарету, но в первый и последний раз. Майер вытащил сигарету изо рта и сказал, что не осмеливается нарушить такую заповедь. Тем более в день Господень.

* * *

В церкви из красного кирпича пели гимны о воскресении. Во гробе лежал Иисус, мой спаситель. Церковь была полна. Женщины в белых платьях, мужчины в свежеотглаженных рубашках. Мальчики в пиджачках и галстуках-бабочках на тесемке, девочки в начищенных белых туфельках с лентами в волосах. Матери и отцы, сестры и братья, кузены и кузины теснились в одном ряду. Открытые сборники гимнов и открытые в славословии рты. Ждал дня грядущего Иисус, мой Господь. В дальней комнате за крестильней в кладовке хористов прятался мальчик. Прислушиваясь. Их голоса звучали как райские звуки, насколько он мог представить себе рай.

Он сидел на корточках за висящими облачениями, прислонив голову к стене. Умиротворенный песнопениями и непривычно нежными прикосновениями мягкой пурпурной ткани облачений хористов. Он начал мурлыкать про себя, пытаясь подпевать. Из гроба Он восстал, и врагов Своих попрал.

Внутри пели о воскресении, а снаружи оно произошло. Мужчина, восставший из туннеля, рыскал в ночи. Без сна. Всю ночь он бродил по долине, временами просовывая голову между лианами, чтобы выть на луну. Вой разносился над долиной, пока ему не вторил какой-то четвероногий хищник, думая, что отвечает на зов другого покрытого шерстью зубастого создания, но его испускало создание голокожее и беззубое. Мужчина слонялся всю ночь до зари, а теперь сидел на дереве у церковной лужайки, ломая руки и протирая глаза в непрестанном беспокойстве. Встал победителем из царства тьмы.

На лужайке поставили длинный тент, под которым выстроились в ряд столы с судками, тарелками с булочками и фаршированными яйцами, мисками подливы и подносами с жареной курицей. Тент окружали столы и стулья, в землю вбили деревянные кресты. Открылась боковая дверь, и показался мальчик. Он пошел вдоль ряда столов. Взял кусок кукурузного хлеба. Засунул в рот яйцо. Положил в карман куриную ногу. В конце стола он взял миску картофельного салата и быстро обернулся через плечо, проверяя, не видит ли кто. И царствует вечно среди святых. Потом зажал миску под мышкой и пошел прочь с лужайки мимо дерева, и тут мужчина с криком отпустил ветку и прыгнул сверху. Миска с картофельным салатом полетела на землю, а мужчина повис у мальчика на спине, сдавливая ему рукой шею и кусая за ухо слюнявыми деснами. Мальчик завертелся, пытаясь оторвать руку мужчины от шеи, чтобы вдохнуть. Мужчина обхватил мальчика ногами и не отпускал, и тогда тот сделал несколько нетвердых шагов к дереву. С красным лицом, задыхаясь, он начал биться о ствол, и мужчина крякал при каждом ударе, стукаясь спиной о дерево, а мальчик все бил и бил, пока тот не отпустил его и не повалился на землю. Он воскрес, Он воскрес, аллилуйя, Христос воскрес^[527]. Мальчик упал на колени, судорожно хватая ртом воздух. Картофельный салат лежал на земле рядом. Он протянул руку к стеклянной миске. Мужчина поднялся и сел на корточки: длинные грязные когти, безумные глаза, и, когда он прыгнул на мальчика, тот ударил его по всклокоченной голове миской. Удар прозвучал гулко, как гонг. Мужчина повалился в траву и затих. Мальчик сгреб две горсти салата с земли, бросил в миску и побежал. В церкви люди возносили молитвы, взявшись за руки.

* * *

Это даже нельзя было назвать камерой. Просто запирающаяся на замок комната в муниципальном здании рядом с кабинетом шерифа. Внутри стояли койка и стул. Стены покрашены грязно-желтой краской. Мужчина лежал на койке на спине, и Майеру надоело ждать. Он отпер дверь, подошел к мужчине и ткнул его в ребра концом полицейской дубинки.

Мужчина хмыкнул и повернулся на бок. Майер ткнул его снова и сказал, что пора просыпаться. Долго уже тут прохлаждаешься. Мужчина открыл глаза, сел на койке и тут же скривился, поднял руку и потрогал шишку на голове. Майер придвинул стул поближе и сел.

– Пора нам с тобой поговорить по душам, – сказал он.

– Я не готов, – ответил мужчина. Он поднял руки над головой, потянулся, потом сунул указательный палец в уголок глаза и почесал.

– Подготовься.

– Кто это мне шишку набил?

– Я как раз собирался тебя об этом спросить.

– Откуда ж мне знать. Похоже, с ним тебе и надо поговорить.

– Не буду врать: мне наплевать на шишку и на то, кто ее поставил.

– Тогда зачем меня здесь держать?

– Потому что сегодня утром я встал и надел рубашку и галстук, которые сейчас на мне, и поехал с женой в церковь. Я и еще много народу. Когда служба кончилась, мы вышли из церкви, чтобы пообедать, и нашли тебя у столов с едой, где ты лежал в отключке. Да еще ты воняешь, будто тебя вываляли в дерьме, и весь покрыт грязью, хуже собаки. Поэтому я хочу знать, что за чертовщина творится с тобой, твоей женщиной и мальчишкой.

– Не видел я никакой женщины.

Майер шумно выдохнул, встал со стула и подошел к окну. На улице цвел кизил – яркие белые кляксы на сочной июньской зелени. Майер скрестил на груди руки и сморщил нос от мерзкого запаха, исходящего от мужчины. Ему хотелось сидеть на террасе, пить кофе и смотреть, как колибри вьются вокруг кормушки, висящей у папоротников. Ему хотелось почитать газету. Хотелось задрать ноги. Тогда он повернулся к мужчине и сказал, что, видимо, начал разговор не так, как следовало.

Мужчина облизал десны и пожал плечами.

– Как твое имя? Это первое, что мне следовало у тебя спросить тогда на парковке. Так что вернемся к этому.

– Неважно.

– Нет, – сказал Майер. – Важно.

Мужчина взглянул на Майера, и на мгновение его глаза будто прояснились. Как будто он только что понял об этом мире нечто такое, что не может постичь никто другой.

– Такие, как ты, вытирали о мое имя ноги, сколько себя помню, – проговорил он.

– Я тебе ничего не сделал.

– Одно и то же лицо. У всех вас одно и то же лицо.

Майер замолчал. Они глубоко в яме, подумал он. И их оттуда не вытащить.

– Где женщина и мальчик?

– Не видел я никакой женщины, говорю же тебе.

– А мальчик?

– Иди и спроси его, где он.

– Хватит придуриваться! – рявкнул Майер. – Как, черт возьми, тебя зовут?

Мужчина уперся взглядом в пол. Его губы зашевелились, но беззвучно.

– Что? – сказал Майер.

– Оставь меня в покое, – пробормотал мужчина. – Я тебе ничего не сделал.

– Назови свое имя, или наутро будешь на дороге рытвины ровнять, и так каждый день, пока не надумаешь.

Мужчина встал с койки и сплюнул на пол. Потрогал шишку на голове. Потер грязный лоб грязной рукой, а потом сказал: моя фамилия Буше. А теперь открой эту чертову дверь и выпусти меня.

* * *

Заросший дом стоял на дне долины. Из середины широкого, покрытого кудзу бугра, словно выставленный палец, в небо торчала дымовая труба. Мальчик заметил ее, когда шел по дороге из города на другую сторону долины. Подальше от логова, в поисках места, где можно спрятаться. Зная, что лучше держаться подальше от мужчины.

Он оставил магазинную тележку на обочине и зашел под зеленый полог, ища глазами мужчину, прячущегося за стволом дерева или притаившегося в кювете, чтобы подстеречь его. Продирался сквозь заросли, не видя дома, в уверенности, что если просто идти вниз, то в конце концов попадет туда. Дальше начались деревья потолще, приподнимавшие полог лиан, – мальчик смог идти выпрямившись и, наконец, увидел дом.

Дом был построен в виде неровного прямоугольника. Доски узкой террасы местами рассохлись, местами сгнили. Дом просел в середине, лианы толстым ковром покрыли крышу и свисали вдоль стен, как рабские оковы. Когда-то он был выкрашен белой краской, но теперь стал серым от слоя грязи, скопившегося за десятилетия. Сверху свисали отваливающиеся от каркаса доски, а пряди сумаха и жимолости зелеными чехлами покрывали столбики переднего крыльца.

Мальчик подошел и нерешительно остановился у крыльца. Входная дверь была открыта. Одни оконные стекла треснули, другие отсутствовали. Лианы и сорняки проросли между досками крыльца и оплели перила.

Он ступил на крыльцо, доска подалась под его весом, но выдержала, и он сделал еще три осторожных шага, а затем вошел в открытую дверь. Коридор разделял комнаты поровну: две справа и две слева. Он посмотрел по сторонам, заглядывая в открытые двери передних комнат. Покрытые плесенью стены, лианы, проросшие в прорехи между досками пола. Пол был усеян сухими листьями, битым стеклом и кусками штукатурки, отвалившимися от стен и потолка. В доме стоял тихий полумрак. Мальчик втянул в себя тяжелый запах прели, половицы отвечали на его мягкие шаги по листьям тихим раздраженным шепотом.

Трещины в штукатурке ветвились, разбегаясь во все стороны, стены покрывали пятна дождевой воды, просачивавшейся сквозь покров кудзу в щели прогнившей крыши. Мальчик прошел в конец коридора и заглянул в задние комнаты. Одна из них оказалась кухней. У стены стояла покрытая рыжими пятнами чугунная раковина, а через столешницу тянулась одинокая лиана, спускаясь в сток. Чугунная сковородка и чайник на плите, все в паутине. Посреди комнаты стояли круглый деревянный стол и стул, а под стулом на досках пола виднелось бесформенное темное пятно, уходившее под стол.

Он вышел из кухни, вошел в комнату напротив и увидел камин. Серебристые струйки воды стекали по его бокам, и кирпичи были испещрены черными потеками. Цемент раскрошился и осыпался, а в щелях между кирпичами поселились многоножки и жуки. Мальчик подошел к камину и присел на краешек. Он прислушался, пытаясь понять, сможет ли услышать приближение мужчины.

* * *

Сукин ты сын.

Диксон не мог думать ни о чем другом, раз за разом проезжая по извилистой ухабистой дороге перед домом Селии. Сукин ты сын. Он там. Диксон постоянно видел грузовик-платформу под пеканами, разъезжая по проселкам, опутывающим долину и разбегающимся по холмам. Он был не в силах сидеть дома и говорить с Сэди. Ему нечего больше сказать ей, хотя он, кажется, пытался, и, что бы ни говорила она, это не вызвало желания остаться дома. Он ужинал, говорил, что уедет ненадолго, и она уже даже не спрашивала – куда. Просто вытирал рот, садился в пикап и ехал, прихлебывая из фляжки с мятным шнапсом, которую держал под сиденьем. Смотрел, как небо становится серым, как могильная плита, заезжал в мелкооптовый магазин на границе округа, брал еще полпинты и кварту пива и приканчивал их, пока земля не поглощала последние отсветы зари и тьма не окутывала его, внутри и снаружи.

Так он теперь проводил вечера. После появления Колберна он больше не ходил в бар, а колесил по округе – не мог выносить, как Селия на него смотрит. Как Колберн сидит у дальнего конца стойки, отдельно от остальных. Как они наклоняются друг к другу и разговаривают вполголоса. Будто обсуждают какой-то чертовски важный секрет, думал он, когда смотрел на них в мутном пыльном полумраке, опираясь на кий и стискивая вспотевшими ладонями гладкое дерево. Сукин ты сын.

Теперь он предпочитал проселки, чтобы держаться подальше от них и того, что между ними происходило или должно было вскоре произойти. Ее рыжих волос, упавших на лицо, и рук Колберна на ее голых веснушчатых плечах, и горящих глаз двоих, узнающих друг друга. Горящих глаз, которых больше не видел ни в зеркале заднего вида, ни на бледном лице Сэди, слонявшейся по дому из комнаты в комнату.

Рядом с ее машиной снова стоял грузовик-платформа. Уже почти полночь. Дом окутывал полумрак, лишь сквозь переднее окно пробивался свет лампы. Пеканы стройными рядами стояли на карауле. Ему представились горящие глаза в темноте дальней комнаты, которая, он знал, служила спальней.

Диксон проехал мимо дома дальше, через долину, виляя между кюветами и подпрыгивая на выбоинах, старых и новых, а на другой стороне остановил пикап на обочине и вышел, с квартой пива в одной руке и полупинтой в другой. Месяц сеял на волнистую черноту леса пепельный свет. Лианы кудзу казались наброшенной богами сетью. Он посмотрел через долину туда, где стоял дом Селии. Лунный свет не касался темного дома, окруженного темной землей и темными деревьями, словно решив оставить Селию и Колберна в покое, дать им отдых от суеты вертящегося мира.

Он наклонился, сорвал травинку и зажал в зубах. В придорожной канаве что-то зашевелилось, зашуршали сорняки – ночной поиск пищи. Диксон выплюнул травинку, сделал большой глоток шнапса, осушив бутылку, и ощутил, как жжение разливается по всему телу. Глаза заслезились, и он представил, что поднимает вверх руки и изрыгает огонь, а потом в досаде изо всех сил швырнул бутылку туда, где шевелилась тварь, и услышал глухой удар толстого стекла обо что-то живое. И больше ничего. Он застыл в ожидании писка или вскрика, каких-то звуков борьбы за жизнь. Но слышалось только причитание древесных лягушек и ритм сверчков, из канавы не доносилось ни звука. Точно в цель в полной темноте. Ничего не видя. Не имея ни единого шанса. Может, я все делаю неправильно. Может, надо просто закрыть глаза и идти наобум. Может, так вот надо.

Он спрашивал себя, почему не может выбросить Селию из головы. Но она всегда была рядом, сколько он себя помнил. Детьми они жили на одной улице. Вместе ходили в школу. Сидели в одном классе. Вместе играли на большой перемене. Потом вместе шли домой, лазали на деревья, катались на велосипедах, купались в пруду. Превратились в подростков. Передавали записочки через широкий черный стол в кабинете биологии. Вместе ели школьный обед, и танцевали в Валентинов день в восьмом классе, и слушали пластинки у нее в спальне с высокими окнами, и она так и не узнала, как ему хотелось тогда поцеловать ее. Или как со скамейки запасных он всегда смотрел на кучку зрителей на трибунах, выискивая ее взглядом. Или как думал о ней бессонными ночами, и тогда, подростком, и сейчас.

А потом были годы, когда все это ушло. Их первые годы с Сэди, когда они только поженились, и сажали цветы на клумбе, и перекрашивали спальню. Годы, когда пытались завести ребенка, получая уйму удовольствия в процессе, пока это не наскучило и не сделалось почти в тягость. Что-то не получалось как надо.

А потом она наконец забеременела, и, хотя им сказали, что это чудо, они сами вовсе так не думали. Им вовсе не казалось, что шансов мало, и они начали планировать, как все остальные. Принимали подарки для будущего ребенка, обставляли детскую, отгоняя лишние мысли. У нас все получится. Но не получилось. Чуда не произошло.

Он не торопясь поднял кварту кверху донышком и стал пить.

В тот первый раз было легче, думал он. По крайней мере, тогда я понимал, что происходит. Потому что, когда три года спустя это повторилось, она просто объявила, что беременна. А через две недели объявила, что уже нет. И он никогда не был уверен, говорит ли она правду или просто хочет надеяться, а потом они перестали об этом говорить, и теперь, вместо того чтобы идти вечером домой, он шел в бар, гонял шары, иногда затевал драку. Годами. И опять на уме одна Селия, как символ того, что он никогда не получит. Но можно хотя бы сидеть на табурете в баре, и смотреть на нее, и говорить с ней, и представлять, что жизнь сложилась как-то иначе, но теперь Колберн засрал это все, и Диксону больше всего на свете хотелось избавиться от него.

Он приложил тыльную сторону ладони ко лбу. Отлил в канаву. Закурил. Еще раз взглянул на другую сторону долины, сел в пикап и погнал сквозь ночь дальше, и дорога змеилась по долине, ныряя меж холмов, а он ехал и ехал и повернул к дому только тогда, когда не сомневался, что Сэди уже давно погрузилась в свои сны, что бы ей там ни снилось.

* * *

Близнецы играли на заднем дворе, в пространстве между домом и зарослями кудзу. Оба без рубашек, один в синих шортах, второй в красных. Между двумя железными столбами в виде буквы «Т» была натянута бельевая веревка, и они перекидывали взад-вперед теннисный мячик – каждый держал в руке пластиковый стакан и старался поймать им мяч. В игре возникла пауза, когда один из них остановился, чтобы завязать шнурок, и тогда они услышали дребезжание тележки.

– Что это? – спросил один. Второй пожал плечами. По мере приближения мальчика дребезжание становилось громче. Близнецы слушали и ждали.

– Это какой-то старый трактор, – сказал один.

– Какой трактор без мотора.

Дребезжание стихло. Мальчик добрался до засыпанного гравием проезда к дому и смотрел в помойный бак, а близнецы подошли сбоку. Они приостановились на кромке азалий, высаженных в ряд перед домом. Азалии были усыпаны белыми и розовыми цветами, и близнецы высовывали из них головы, как любопытные птенцы из гнезда.

Мальчик наклонился, и его голова скрылась в баке, ржавом и испещренном выбоинами.

– Это старик, – сказал один.

Мальчик поднялся, держа в руках две бутылки из-под пепси. Тщательно осмотрев их, он устремил взгляд в пустое синее небо, словно ожидая какого-то подтверждения, а потом обратил глаза к солнцу и прищурился, и лишь после этого отвернулся и положил бутылки в магазинную тележку.

– Это мальчик.

– Старик.

– А вот и нет.

Они вышли из-за азалий и пересекли двор. Мальчик собирался снова нырнуть в помойный бак, но увидел их и мгновенно застыл. Полусогнутый. Одна рука вытянута. Как модель скульптора.

– Что тебе надо? – спросил один из них.

Они подошли к мальчику и остановились в нескольких шагах. Один из них перебрасывал из руки в руку теннисный мяч.

– Ничего, только вот это, – сказал мальчик.

– Черт, ну и голос, будто из колодца.

– Заткнись, – перебил другой и шлепнул брата по руке.

Близнецы обошли вокруг мальчика и приблизились к тележке.

Там лежали зеленые, коричневые и прозрачные бутылки. Обрезок дренажной трубы. Полоса меди длиной с бейсбольную биту. Алюминиевые банки, почти пустая упаковка печенья с шоколадной крошкой и несколько кирпичей.

Близнецы переглянулись.

– Пить хочешь? – спросил один.

Мальчик кивнул, и они вместе убежали в дом. Мальчик стоял и ждал, вцепившись в перекладину магазинной тележки, словно кто-то мог выпрыгнуть из придорожной канавы и попытаться отобрать ее.

Близнецы вернулись со стаканом воды и сосиской.

– С обеда осталась, только вот булочки кончились.

– Мама сказала, можешь съесть.

Мальчик взял стакан и сосиску и кивнул. Он взглянул поверх голов близнецов на дом и их мать, стоявшую у окна, но она тут же исчезла внутри. Он затолкал сосиску в рот, непрерывно жуя и глотая, пока она не исчезла.

– Фигасе, – сказал один близнец.

Мальчик выпил воду в той же манере, поднимая стакан и гулко глотая, так что вода стекала ручейками вокруг рта и оставляла извилистые линии на сокращающемся горле. Закончив, он опустил стакан и несколько раз шумно вдохнул и выдохнул, словно пробежал тяжелую дистанцию.

Один из близнецов взял стакан и поставил его на почтовый ящик. Оба смотрели на мальчика с восхищением, как на ожившего персонажа библейской истории или комикса, которого раньше могли только воображать себе, а теперь могли рассмотреть близко и даже потрогать.

– В мяч играешь?

Мальчик посмотрел на мяч, а близнецы разошлись и стали перекидывать мяч друг другу.

– Давай, – сказал один.

Мальчик сошел с обочины на густую траву. Он не знал, как надо стоять и что надо делать, и просто смотрел и ждал, и, когда мяч полетел в его сторону, поднял руки и ударил его, словно защищаясь от врага.

– Не отбивай его, – сказал один близнец.

– Просто лови. Это нетрудно.

Мальчик поднял мяч с земли и скорее оттолкнул его от себя, чем бросил, и мяч вяло покатился между близнецами.

– Не так, – сказал один близнец, подняв мяч. – Вот так.

Он показал бросок медленно, пока второй объяснял. Не сжимай мяч слишком сильно. Руку назад отведи. А потом вперед и вверху отпускай. И не останавливай руку, пусть сама идет вниз после того, как отпустишь.

Мяч снова полетел к мальчику, и он снова пытался отбить его, но тот отскочил от руки и ударил его в подбородок, и он обхватил его обеими руками и прижал к груди. На его лице появилось нечто вроде удовлетворения, и он посмотрел на близнецов, один из которых захлопал в ладоши в знак одобрения.

– А теперь кидай, как показывали.

Мальчик сжал мяч в руке. Но не слишком крепко. А потом отвел руку назад и уже начал движение вперед, когда из долины донесся треск. Откуда-то снизу. Близнецы одновременно повернули головы к границе двора, откуда донесся звук. Потом подошли ближе и встали на границе кудзу в ожидании повторения или признака движения.

– Может, дерево треснуло и упало, – сказал один.

– Может, – ответил другой.

Мальчик стоял во дворе. Он посмотрел на близнецов, потом повернулся и огляделся по сторонам, крепко сжимая теннисный мяч. Его глаза метались по сторонам, и он снова увидел в окне женщину, и на этот раз та ему помахала. Он поднял ей навстречу теннисный мяч. Близнецы вернулись во двор и сказали: давай же, кидай. Мальчик начал снова, отвел назад руку, но вдруг остановился. Его голова резко повернулась в сторону, и он посмотрел на заросли кудзу, словно его кто-то позвал.

– Что?

– Ты что-то видишь?

Мальчик молча уронил мяч на землю и прошел между ними на звук. Близнецы застыли, а их мать замерла у окна.

– Ничего там нет.

Но мальчик все шел через двор к долине. И тут снова раздался треск, и мальчик остановился.

– Ничего там нет, – повторил один близнец.

Мальчик вытер руки о штаны, словно готовясь схватить что-то. Близнецы пошли к нему, но, когда подошли поближе, он неожиданно развернулся, и они отпрыгнули.

– Черт, – сказал один близнец. – Ну ты даешь.

Мальчик опустил глаза и пошел через двор знакомой унылой походкой, как ходил, когда не хотел, чтобы его заметили. Когда хотел, чтобы на него не смотрели так, как смотрят. Он пересек двор, взял стакан с почтового ящика, положил его в тележку и покатил ее по дороге дальше. Близнецы просили его остановиться. Говорили, что необязательно уходить. Но он шел, не обращая на них внимания, и они так и стояли во дворе, пока дребезжание не стихло вдали.

* * *

Колберн мялся у двери дома Селии. День клонился к вечеру. Она была в баре, он знал, потому что на всякий случай проехал мимо, но теперь колебался. Не ходи туда, думал он. Без нее. Но все-таки вошел.

Он ни разу не видел у нее ключей и не думал, что дверь будет заперта. Но так и оказалось. Вошел, не закрыв за собой дверь, и направился к сундуку. Пододвинул стул, сел и открыл крышку. Где-то там находилось имя его отца и записки о визите. Он успел увидеть достаточно, чтобы понять, что на этих клочках бумаги не только бредовые излияния, но и записи о том, кто приходил.

Колберн работал обеими руками. Хватал обрывки бумаги, словно играл в азартную игру на каком-то мрачном аттракционе. Нечестную игру. Где все равно проиграешь, хоть из кожи вон лезь. Попадались имена, попадались даты, попадались бессвязные фразы, но он никак не мог найти то, что искал, а сундук казался бездонным. Нескончаемый поток осколков мира ясновидящей. Он откинулся на спинку стула и выдохнул. Поднял глаза на вентилятор на потолке.

Потом он встал, вышел в коридор и отворил единственную закрытую дверь.

Спальня ее матери. Чугунное изголовье кровати, вытертые покрывала. Паутина на старой люстре, свисающей с потолка. Большой платяной шкаф у стены с открытыми дверцами, одежда на полках, но не аккуратными стопками, а комками, словно ее швыряли туда с противоположного конца комнаты. На полу полдюжины открытых коробок, в одних фото в рамке, чашки, тарелки. В других нижнее белье и носки. Третьи пустые. Там, где раньше висели фотографии, из стен торчали гвозди.

Рядом с кроватью стоял граммофон, и Колберн присел на краешек покрывала и уставился на него. Мальчишкой он танцевал на кухне с мамой, когда по радио передавали Элвиса, и любил, как та двигалась в приступах счастья, когда звучал его голос. А после смерти отца сидел в коридоре их нового дома в новом городе и слушал сквозь дверь ее спальни, как она плачет, снова и снова ставя на граммофоне Love Me Tender, пока однажды не пришел из школы и не увидел граммофон в помойном баке рядом со столбиком почтового ящика.

Он вытащил граммофон из бака, принес на кухню и включил. Круг завертелся, из трубы раздалось шипение. Колено трубы немного погнулось, и он осторожно выправил его. Граммофон выглядел совершенно исправным, и он налил себе стакан воды из-под крана. В коридоре послышались ее шаги и затихли, когда она вошла в кухню и увидела граммофон. Отнеси обратно в мусор, и чтоб я больше его не видела. Он объяснил, что выпрямил трубу и все работает, и тогда она схватила граммофон, подняла над головой и швырнула на покрытый линолеумом пол. Раздался треск, во все стороны полетели обломки. Сказала же, выброси эту хреновину в мусор, черт возьми.

Он сказал «да, мэм», вынес большие обломки, потом собрал шваброй мелкие, а вечером приехал мусоровоз, и граммофон исчез навсегда. Колберн сидел на бетонных ступеньках крыльца и слышал, как мусоровоз приближается по соседней улице и поворачивает к ним, а потом смотрел, как он едет от дома к дому, все ближе и ближе, и почувствовал, как в груди поднимается страх, потому что понял, что в этом мусорном баке есть что-то еще, что исчезнет сейчас безвозвратно. Он сидел и смотрел, крепко обхватив грудь руками, словно пытаясь удержать то, что не мог назвать, и мусоровоз остановился, и мужчина сзади спрыгнул на землю и помахал ему. И он чувствовал все это, когда мужчина поднял бак и опрокинул его в полный мусора кузов, а потом снова взглянул на мальчика, хлопнул рукой по грузовику, и тот поехал к следующему дому.

Тогда-то она и начала исчезать. Никаких больше танцев на кухне, изредка еда на столе, и все более глубокая темнота в глазах, как огромный кратер, откуда ветер и дождь медленно, но верно уносят остатки жизни. Он стал большим мальчиком, потом подростком, но мать ничего не замечала и оставляла заднюю дверь открытой, чтобы он приходил и уходил, когда вздумается, и только весной или осенью, когда деревья меняли цвет, иногда ненадолго приходила в себя. Глаза, улыбка, свежие булочки на завтрак, вопросы о домашнем задании, а потом, стоило ему снова привыкнуть, что у него есть мать, отступала обратно во тьму, словно прячась от незваного гостя. Как-то раз она вышла из тьмы в один холодный декабрьский день и пришла к нему на кухню, где он сидел в одиночестве. Сидел в одиночестве, ел бутерброд с колбасой и готовился к экзамену на водительские права, и она вошла в кухню и села к нему за стол. Она устремила взгляд на солонку и перечницу посередине стола, а он смотрел на нее и ждал. Он научился ждать, не задавать вопросов, не делать движений, чтобы дать ей начать самой. Наконец она подняла глаза. Холодный зимний воздух сквозил в проем под задней дверью и в щели оконных рам, и глаза ее были запавшими и усталыми, и она взглянула на него, наклонив голову набок, словно искала кого-то еще, и сказала: твоему брату сегодня исполнилось бы девятнадцать.

И он спросил: какому брату?

Перед домом Селии хлопнула дверца машины, и Колберн вздрогнул и затряс головой, стряхивая с себя воспоминания. Он быстро вышел из спальни, закрыв за собой дверь. Потом подошел к открытой входной двери, выглянул и увидел полицейскую машину и высокого мужчину с жетоном, который с трудом выбрался из нее, а потом, выпрямившись, скривился и схватился за поясницу. Колберн вышел на крыльцо и спустился по ступеням, и Майер подошел к нему. Мужчины остановились в высокой траве на дворе, глядя друг на друга.

– Надеялся познакомиться в более теплой обстановке, но раз уж мы здесь, спрошу тебя: что ты здесь делаешь?

– Просто заехал, – ответил Колберн.

– Это не твой дом.

– Знаю.

– Тогда зачем ты заехал?

– Ни за чем. Просто посмотреть, дома она или нет. Это запрещено законом?

– Ты знаешь Селию?

– Да. А вы?

– Все знают Селию.

– Так спросите у нее.

– И что я должен спросить?

– Спросите, волнует ли ее, что я сюда заехал.

Майер оглядел дом. Прислушался, нет ли кого внутри.

– Ты один?

– Ну да.

– Я узнал твой грузовик.

– Откуда?

– В городе видел. У твоего здания стоял. Неслабый ты шум поднимаешь, когда разъезжаешь по округе с этим своим металлоломом.

Колберн кивнул и сделал несколько шагов к грузовику.

– Постой, – сказал Майер.

Колберн остановился. Он уже бывал в таких ситуациях. Рядом с тем или иным представителем закона. Когда осторожность и внутренний голос советовали ему стоять смирно, и ему не нравилось это ни тогда, ни сейчас. Он смерил Майера взглядом: седая щетина, внимательные глаза и линии, которые прочертило вокруг них время.

– Не против подождать, пока я зайду внутрь и гляну?

– Очень любезно с вашей стороны спросить, хоть я и знаю, что на самом деле это не вопрос.

– Тогда стой и жди здесь.

Майер прошел мимо него, едва не задев плечом.

– Все вы думаете, что что-то знаете, но на самом деле нет, – сказал Колберн, когда Майер миновал его и поднялся на крыльцо.

– Что ты сказал?

Колберн, продолжая стоять к нему спиной, вытащил из кармана пачку сигарет.

– Я сказал, что подожду здесь, шериф.

Майер сверлил взглядом затылок Колберна. Потом развернулся и вошел в дом. Колберн закурил. Окна были открыты, и было видно, как Майер ходит из комнаты в комнату – темная фигура за москитными сетками. Двери открывались и закрывались, а Колберн курил и слушал стук каблуков Майера по деревянному полу, прислонившись к радиатору грузовика. Наконец Майер вышел и спустился по ступеням.

– Как тебе нравится в городе?

– Отлично. Бесплатно.

– Не самый плохой вариант. Бывал здесь когда-нибудь раньше?

– Не-а.

– Точно?

– Точно, – сказал Колберн и шагнул к дверце грузовика.

– Колберн, – сказал Майер.

Колберн остановился и отбросил щелчком сигарету.

– В договоре на дом стоит твоя фамилия, – сказал Майер.

– Хорошо, – Колберн взялся за ручку дверцы.

– Я здесь довольно давно. Примерно двадцать лет.

– Везет же.

– Думал заехать к тебе. Поинтересоваться, как ты и что.

Колберн опустил руку и медленно повернулся к Майеру.

– Такое впечатление, что вы хотите сказать что-то еще.

– Только то, что я был там, – сказал Майер. – Последний раз, когда я тебя видел, ты сидел на крыльце с матерью. Столько лет прошло. Просто удивился, увидев твою фамилию.

– Меня все это не особенно волнует.

– Тебе нужно что-нибудь? – спросил Майер.

– Например?

– Просто решил, что надо спросить.

– Чего вы тянете, скажите уже.

– Что сказать?

– Вы подняли мое дело. По глазам вижу. И по голосу. Вы меня здесь держите вовсе не потому, что я тот грустный маленький мальчик, который надорвал вам сердце.

– Просто хочу, чтобы ты говорил мне правду, когда я спрашиваю.

– Когда, например?

– Например, когда я спросил, бывал ли ты здесь раньше.

Колберн шумно выдохнул. Рассмеялся и закурил еще одну сигарету.

– Правду, а? Значит, вам правда нужна?

– Именно так.

– Ваша правда или моя?

– Не знал, что есть разница.

– Я так и думал.

Майер покачал головой. Потер подбородок.

– Как-нибудь попробуем еще раз, – сказал он. – Можешь ехать.

Колберн резко открыл дверцу и забрался в кабину грузовика. Завел мотор, включил передачу и, сделав большой круг по двору, осторожно проехал между пеканами и выехал на дорогу. Он оглянулся через плечо на Майера, который смотрел ему вслед, и вдавил газ.

Две мили до города промелькнули мгновенно, и он, погруженный в мысли об отце и матери, влетел на парковку у бара, ударил по тормозам, так что платформу занесло, прежде чем она остановилась.

Кто-то крикнул «помедленнее, козлина», но он, не слыша, не видя и не осознавая, что делает, выключил передачу и замер на сиденье.

* * *

Какому брату?

Твой отец все собирался починить забор, говорила мать, кутаясь в халат с отсутствующим выражением на лице, словно не зная, кто она и где находится. Они с Колберном сидели за столом в кухне. Каждый день собирался, но так и не дошли руки. Бывало, та собака лаяла среди ночи, и он переворачивался на бок и бормотал, что надо починить забор, будто сам с собой во сне говорил. Или мы пили кофе на террасе, а собака просовывала голову в дыру там за кустами, и он говорил, что починит в выходные, но так и не починил. Джейкобу было всего два годика. Так звали твоего брата. Джейкоб. Отец выбрал имя. Всего два годика, через пару месяцев должно было исполниться три. И этот забор. Между нашим домом и участком соседа. Там с самого начала была дыра, куда та собака могла просунуть голову и, наверное, все время толкалась туда, так что в конце концов смогла уже целиком пролезть. Она уже несколько раз залезала к нам во двор, и твой отец выгонял ее. А собака была злющая. Помню, когда твой отец пытался напугать ее, она просто стояла и смотрела. Не отпрыгивала и не убегала, когда топнешь ногой, как большинство собак. Злая собака, и взгляд такой тяжелый, будто думает, что сделает с тобой, если доберется. Морда гладкая, будто шкуру оттянули назад до отказа. А шкура серая, как грозовая туча, только между глаз белая полоса. Никогда не любила ее и отцу твоему говорила, а он отвечал, что починит забор. Каждый день говорил. Но так и не починил.

Она поерзала на стуле, продолжая смотреть в стол. Пока она говорила, Колберна начало подташнивать, словно он падал с большой высоты в бездонную пропасть.

И она уже убивала. Один раз притащила другую собаку. Никто понятия не имел, откуда та взялась. Шла по улице и тащила дохлую собаку. Держала ее зубами за горло. Расхаживала взад-вперед по улице с этой дохлой собакой, будто хвасталась трофеем. Будто хотела показать всем, на что способна. Твой отец тогда пошел к соседу. Сказал ему, чтобы сделал что-то, пока не случилась беда, и тот не стал спорить, да и как тут поспоришь. Какое-то время привязывал ее у себя на дворе. Собака была сильная, так что ему пришлось посадить ее на настоящую цепь. Помню, звон стоял, когда он забивал в землю старый железнодорожный костыль, чтобы закрепить собачью цепь. На время все успокоились, и мы стали забывать об этом, а твой отец, наверное, забыл про забор, но в конце концов собака как-то вырвалась и снова стала бродить по округе. И мы никогда не выпускали твоего брата со двора, потому что там был забор. Но в заборе была дыра у одного из столбов, и твой отец все собирался забить ее. Не знаю уж, почему так и не дошли руки. До сих пор не понимаю, чья это вина.

Ее глаза, казалось, ввалились еще глубже, словно пытаясь исчезнуть. Снаружи стоял холодный декабрьский день, солнце закрыли облака, и в тусклом свете кухня напоминала старую фотографию. Словно она и сама была тенью прошлого, которое было невозможно ни изменить, ни исправить. Колберн слушал мать, но ему казалось, что это вовсе не она, а лишь оболочка той женщины, которую он знал. Как будто это признание о прежней жизни было последним этапом преображения, но во что – он не знал.

Ее волосы были собраны в небрежный узел на затылке, и она подняла руки и коснулась выбившихся прядей. Шмыгнула носом. Сделала глубокий вдох. И сказала: это я виновата, ведь я знала, что нельзя отпускать его одного. Мне и в голову не приходило, да и не знаю, как такое можно себе представить. Как можно зайти в мыслях так далеко. Было жарко, все двери и окна нараспашку, вентиляторы крутились. Я была чем-то занята. Даже не помню чем. А Джейкоб все толкал сетчатую дверь и кричал, что хочет гулять, вот я и открыла задвижку и выпустила его. Клянусь, просто не подумала. Ведь о таком не думается. Твой отец отошел в магазин, и как раз когда подходил к двери, мы услышали, и, помню, в ту самую секунду мы переглянулись и сразу все поняли, еще до того, как выбежали во двор. Мы оба тут же поняли, будто так и было назначено от начала времен. Может, так оно и есть.

Она скрестила руки на столе и положила на них голову. В ее глазах отразился переживаемый заново ужас, дыхание стало прерывистым. Колберн застыл в молчании. В ее голове все повторялось сызнова, она снова видела и слышала все это, и рот у нее приоткрылся от ужаса, в точности как много лет назад, когда она с мужем бросилась во двор.

«Какому брату?» – подумал он.

Вот такому.

Она села прямо и сказала: не знаю, почему мы решили ничего тебе о нем не рассказывать. Это отец так решил. Он решил уехать из города и начать новую жизнь на новом месте, и мы не думали, что у нас когда-нибудь будет еще ребенок. Нам обоим не хотелось. Наверное, мы оба думали, что можем убежать от всего, что случилось. Как будто это какая-то ужасная история, которую рассказал кто-то другой.

Она вспомнила все их споры, но не стала рассказывать Колберну о том, что сказал отец, услышав о ее беременности. Четыре года спустя. Четыре года, но никто из них даже не заговаривал об этом. Просто жили как жили. Не стала рассказывать и ни за что бы не рассказала своему младшему сыну, что отец сказал: нет. Никакого ребенка. Я не хочу и никогда уже не захочу. Съездим куда-нибудь и решим это. А я хочу, сказала она ему. Неважно, хочешь ты или нет. И никуда я не поеду, делать такое с нашим ребенком. Это будет не наш ребенок, ответил он, а твой. А она сказала, что это пустые слова, но ошиблась, и, несмотря на ее уверенность, что со временем это чувство пройдет, он всегда вел себя ровно так, как обещал с самого начала. Этот ребенок будет жить в моем доме, и я его прокормлю, но мой сын, мой единственный сын, мертв, и это я убил его, потому что не починил тот проклятый забор, и у меня больше никогда не будет детей, пока не помру. Я отвезу тебя на операцию, если передумаешь, и советую тебе еще подумать. Даже и думать не собираюсь, сказала она. И ненавижу тебя за то, что ты посмел об этом сказать. Ну, ненавидь. И по ночам, когда она лежала в постели, он расхаживал по дому, а она прислушивалась к тому, как растет живот, и представляла себеребенка, как целительный сосуд, а он все ходил и бормотал себе под нос. Он молился Богу, надеясь, что Бог блефует. Этого быть не может, и избавь меня от этого, и мне все равно, что Ты со мной сделаешь, я уже получил достаточно. Не могу поверить, что Ты сделаешь это с нами снова. И все ходил по дощатым полам в носках, чтобы не будить ее, и говорил с Богом начистоту о ребенке, которого не хотел и не мог любить, а она лежала, и все слышала, и закрывала глаза, пытаясь заснуть. Лежала на спине, положив руки на живот, и шептала ребенку: не слушай его. Он не такой. Пожалуйста, не слушай. Прижимала руки к животу так, чтобы закрыть ребенку уши. Не слушай. Не надо. Он будет любить тебя, и я тоже. Она держала все это в себе, и никогда не обмолвилась ни словом ни одной живой душе, прятала в надежде, что некое чудо любви каким-то образом все же случится с ними.

– И что вы сделали? – спросил Колберн.

– Что?

– Ну, с собакой.

– А.

На столе лежало кухонное полотенце, и она взяла его и промокнула глаза, и сказала: даже не знаю, стрелял ли твой отец когда-нибудь прежде. Но он принес откуда-то дробовик и коробку патронов, а потом подошел к собаке, которую уже посадили на цепь, и стрелял, пока от нее не осталась только лужа. Он стрелял так долго, что соседи вышли из домов и подошли посмотреть, что происходит. Целая толпа собралась и смотрела, как он снова и снова стреляет в собаку, и некоторые женщины плакали, уж не знаю, собаку им было жалко, или твоего брата, или обоих. Кажется, даже полицейский подъехал, но просто стоял и смотрел вместе со всеми. Сосед, чья была собака, стоял, прислонившись к дереву во дворе, сложив руки. Он молчал, и когда от собаки уже ничего не осталось, твой отец поднял дробовик и навел на него. Я смотрела через забор, и мне хотелось сказать: стреляй. Хотелось крикнуть: убей его. Прошу, убей его. И я, и все остальные думали, что сейчас убьет, кроме, возможно, соседа, который даже не пошевелился. Стоял, сложа руки, у дерева и просто смотрел на твоего отца, будто хотел сказать, что не стал бы его обвинять. Но потом твой отец опустил ствол и встал на одно колено. Упер приклад в землю, повернул ствол к себе и взял дуло в рот, будто хотел проглотить дробовик целиком. Никто не шелохнулся. Ни сосед, ни полицейский, ни все эти люди, которые пришли поглазеть, что происходит. Время как остановилось. Он протянул руку к спуску и положил на него палец, а я закрыла глаза и приготовилась к тому, что моя жизнь окончательно разлетится на куски. Но этого не случилось. Во всяком случае, тогда. Я снова открыла глаза, а он вытащил дробовик изо рта, бросил на землю, встал, пошел по улице, и появился только на следующий день. Не знаю, почему мы тебе ничего не рассказывали. Ужасно глупо, и мне жаль, потому что, думаю, иначе и у тебя, и у твоего отца все могло бы сложиться по-другому.

Она переложила кухонное полотенце из руки в руку, потом разложила его на столе и разгладила.

Даже в свои пятнадцать он все понял. Понял, откуда взялись безразличие, и равнодушие, и ощущение, что для отца он лишь помеха. Вопросы отцу, остававшиеся без ответа, мольбы взять с собой, когда отец молча заводил машину и уезжал, а он оставался на крыльце и махал ручонкой вслед. Понял царившее дома молчание, и запавшие глаза отца, и как он всегда смотрел сквозь него, словно он лишь тень, какая-то никчемная фигура. Не люблю тебя, ты мне не нужен – эти слова он тысячу раз читал в гневном взгляде отца, когда совершал проступок, и когда пытался рассказать ему о чем-то случившемся в школе, и когда касался его плеча и желал спокойной ночи. Не люблю тебя, ты мне не нужен – теперь, когда мать открыла то горе, которое родители проглотили и переваривали на протяжении всей его жизни, ему стало все ясно, и перед ним встало изможденное лицо отца, когда тот тихо сидел в мастерской, послышался его голос, когда тот говорил ему «пошел вон отсюда», и он снова увидел его, болтающегося в петле. Он понял, что был прав, когда гадал, чем провинился перед отцом. Какой непростительный грех совершил. Да, совершил.

Тем, что родился.

Мать протянула к нему через стол руку. Прости, Колберн.

Но он не взял ее руку. И не ответил. Ему было пятнадцать и, глядя на ее руку, протянутую как жалкий жест извинения, начал высчитывать, сколько ему еще осталось жить в этом доме. Он посмотрел на инструкцию по сдаче экзамена на права, которую все еще держал в руках, и вместо страниц с правильными ответами на вопросы увидел возможность уйти. Получить законное право сесть в машину и уехать подальше отсюда, подальше от фотографий отца, развешанных на стене, подальше от этой имитации жизни. Он снова взглянул на ее пустую ладонь, и это была ладонь незнакомки. Не рука матери, не рука друга, не утешающая рука – пусть она и родила его вопреки воле отца, но не любила так, как должна была любить. Не боролась так, как должна была. Он понял, что она ждет прощения, но с того момента думал только о дне, когда наконец оставит ее разбираться со всем этим самой. Пусть сидит одна и гадает, все равно ему или нет. Как они поступали с ним.

* * *

Колберн сидел, откинувшись на сиденье грузовика, уставившись отсутствующим взглядом на руль. Потом машинально открыл дверь и побрел через парковку, словно опьянев от воспоминаний, распахнул дверь в бар и остановился на пороге. У стойки сидела пышная дама с горой волос на голове, только что из салона красоты. Рядом с ней трое дорожных рабочих, даже не потрудившиеся снять оранжевые жилеты. Двое мужчин, ослабив на шеях галстуки, играли в бильярд, а горбун с тростью лупил по сигаретному автомату, надеясь выбить лишнюю пачку.

– Прекрати, Эд! – крикнула ему Селия из-за стойки, где вынимала из ящика бутылки с бурбоном. – Сколько можно, каждый раз одно и то же.

– Когда-нибудь получится.

– Даже если получится, тебе не достанется. Все лишнее, что выпадает из автомата, – в пользу заведения.

Эд ударил по автомату еще раз и забрал купленную пачку из лотка, а потом подковылял к бильярдному столу и стал смотреть на игру.

Колберн застыл в дверном проеме. Его лицо было неразличимо на фоне светлого прямоугольника, и все посетители, сощурившись, посмотрели на него.

– Закрой эту чертову дверь, – сказал кто-то.

Колберн шагнул в бар, и стеклянная дверь захлопнулась у него за спиной. Он направился к концу стойки. С ним никто не заговаривал, он тоже молчал. Селия вытащила из холодильника бутылку пива, сорвала пробку и поставила перед ним. Протянула руку и убрала прядь волос, упавшую ему на глаза. Коснулась его руки, но он сидел словно в трансе.

– Колберн? – позвала она.

И тогда раздался голос одного из мужчин с киями в руках. Который ждал своего шанса.

– Чудило, – сказал Диксон. Грубое слово четко прозвучало в баре, и сразу же последовали короткие неловкие смешки. Селия развернулась и посмотрела на Диксона, прислонившегося к бильярдному столу, на его презрительно скривившееся лицо.

– Заткнись, Диксон, – сказала Селия.

– Во-во, Диксон. Заткнись, – издевательски пропел еще чей-то голос.

Новые смешки. Диксон дернул себя за чуть коротковатый галстук. Поддернул слишком туго затянутый ремень брюк. Обвел взглядом завсегдатаев с удовлетворенной ухмылкой, которая тут же исчезла, когда он наткнулся на взгляд Селии.

Колберн шумно выдохнул и словно проснулся. Его глаза прояснились, словно он только что понял, где находится, и, когда Селия повернулась к нему и спросила, все ли нормально, он кивнул, взял пиво и стал пить.

– Пойду к себе в мастерскую, – сказал он.

– Смотри, чтоб жопу дверью не зашибло! – выкрикнул Диксон.

– Сказала уже: заткнись, – бросила Селия.

– Пойдем со мной.

– Я сейчас не могу, – ответила она.

Он склонился к ней, понизил голос и сказал: не хочу здесь находиться. Хочу быть где-нибудь вместе с тобой. Она зашептала в ответ: посиди немного. Попей пива. Покури.

Он кивнул, сел на ближайший пустой табурет, а за бильярдным столом возобновилась игра. Завсегдатаи вернулись к своим разговорам. Стук бутылок по стойке, щелканье зажигалок. Колберн быстро допил первую бутылку. Селия дала ему еще одну, и он бездумно вертел ее в руках, когда шар-биток вылетел с бильярдного стола, запрыгав по полу, подкатился к нему под ноги и остановился. Он наклонился, поднял шар, а Диксон уже шел за ним с другого конца бара.

Подойдя к Колберну, он протянул руку. Колберн встал. Подошел к двери, открыл ее, шагнул за порог и швырнул шар на улицу. Потом вернулся и уселся снова. Взял свое пиво, но не успел сделать глоток, как Диксон сильно толкнул его обеими руками и спихнул с табурета. Бутылка вылетела из руки, ноги задрались вверх, руки безуспешно искали опору, и он упал на спину плашмя, так что из легких с шумом вышибло воздух, а бутылка со звоном покатилась по полу. Селия подбежала и схватила за руку Диксона, который уже двинулся к Колберну, а когда он оттолкнул ее, двое в оранжевых жилетах встали с табуретов, обхватили Диксона руками и потащили к двери. Потому что Селия кричала, чтобы они это сделали. Выбросите этого сукина сына отсюда. Она вышла за ними и, когда двое отпустили Диксона, сказала: садись в свой чертов пикап и езжай домой. Его рубашка выбилась из брюк, одна пуговица оторвалась, пока его выволакивали наружу. Он тяжело дышал, а двое ушли обратно в бар, оставив их одних на душной улице.

– Прекрати это, – сказала Селия.

Он развязал галстук, сдернул его с шеи и положил в карман.

– Слышишь? – повторила она.

– Ничего с ним не будет.

– Знаю, что не будет, я не об этом, и ты прекрасно все понимаешь. Прекрати сходить с ума каждый раз, когда кто-то садится поближе ко мне.

Он засопел и уставился в землю, как ребенок, которого отчитывают.

– Ты меня слушаешь?

– Я здесь, и мы оба знаем, что я тебя слышу.

– Я не спрашивала, слышишь ли ты меня. Я спрашиваю, слушаешь ли ты.

– Не каждый раз, – сказал он.

– Так было с Кони, потом с Ламаром Джонсоном. Оба раза прямо здесь, у бильярдного стола. Пытаешься затеять драку, в конце концов у них лопается терпение, и вот, пожалуйста. Точно как сегодня. И я все вижу.

– Что видишь?

– Вижу, как ты смотришь на Колберна, когда он приходит в бар. Как ты смотришь на нас с ним, когда мы разговариваем. Серьезно говорю, прекращай. Мы не школьники, Диксон. Это давно в прошлом.

Диксон отер пот с верхней губы, сжал рот и покачал головой. Он знал, что она права. Знал, что повел себя как идиот. И знал, что это повторится.

– Ему здесь делать нечего и нечего делать рядом с тобой, – сказал он.

– Чушь, – сказала она.

– Не чушь. С ним что-то не так. Мне насрать, что стряслось с его папашей и зачем он приперся сюда обратно.

Она шагнула к нему, потом в раздражении отступила и сказала: езжай. Домой или где там черт тебя носит, но уезжай и не возвращайся сюда, если опять собираешься устраивать это говно с Колберном. Или со мной, или еще с кем-нибудь. Еще раз такое повторится, и ищи себе другое место, чтобы пить пиво и играть в бильярд.

– Других нет.

– Тогда держи себя в руках.

Колберн встал, поднял пивную бутылку, взял со стойки полотенце и вытер лужу. Теперь он смотрел на Селию и Диксона за стеклянной дверью. У него за спиной кто-то сказал, что, похоже, в бильярд Диксону здесь больше не играть. Кто-то еще сказал, что на твоем месте я бы здесь не показывался, когда тут Диксон. Еще один голос добавил: может, он прав насчет тебя.

Тогда Колберн развернулся. Все глаза были устремлены на него.

– В чем прав? – спросил он.

Никто не ответил.

– В чем прав? Говорите, черт возьми! – крикнул он. Но они не отвечали. Бутылки поднялись ко ртам. Сигареты к губам.

Он перегнулся через стойку в холодильник, схватил две бутылки пива и прошел мимо них вдоль ряда табуретов, сверля взглядом затылки. Встретился взглядом с горбуном с тростью, который стоял, опираясь о бильярдный стол. Пинком открыл кладовую, прошел мимо ящиков пива и бутылок крепкого, распахнул заднюю дверь и обнаружил копающегося в мусоре мальчика, который выбирал алюминиевые банки и складывал их в холщовый мешок для картошки.

– Вали отсюда, – сказал он.

Мальчик опирался на край бака, запустив внутрь руки. Выпрямившись, он посмотрел на Колберна усталым равнодушным взглядом.

– Сказал же, сдрисни! – заорал Колберн и тут услышал свое имя. Кто-то окрикнул его сзади. Он повернулся посмотреть, кто это, хотя и без того знал, и Селия стояла в проеме задней двери, глядя мимо него на мальчика, который пятился со своим мешком банок, легонько позванивая при каждом осторожном шаге.

Колберна охватил стыд, и он оглянулся на мальчика. Точки запекшейся крови на руках от расчесанных укусов насекомых, разные ботинки – один велик, из другого сквозь прореху торчат пальцы. Колберн всегда думал о нем как о мальчике, когда они с Селией сидели здесь и смотрели, как он ест, но теперь увидел в нем нечто иное. Не мальчика, не мужчину, а нечто среднее. Сутулая спина и расчетливые движения, одновременно неуверенные и безразличные. Колберн подошел к мусорному баку, выудил еще три банки и торопливо зашагал к мальчику, медленно тащившемуся вдоль стены. Колберн открыл мешок и сунул банки внутрь. Вытащил из кармана три доллара и сунул их ему в руку.

Потом вернулся к Селии. Она оперлась плечом на косяк, сложив руки и хмурясь от раздражения на мужчин. Он подошел, встал прямо перед ней и, когда ее взгляд упал на него, сказал: когда закончишь, сразу же поезжай домой. Не спрашивай зачем. Просто сразу езжай. Я разведу огонь и буду ждать. Хочу рассказать тебе кое-что, что никогда никому не рассказывал, может, тебе и не захочется такое слушать. И я не обижусь, если не захочешь. Но подумай об этом, прошу. Я буду ждать.

* * *

Колберн собрал валявшиеся на земле сухие ветки пеканов и сложил их в кучу за домом. Набрал кирпичей рядом с сараем и сделал неровный круг на склоне во дворе, в нескольких шагах от зарослей кудзу. Нашел в сарае пилу и обрезал сучки с веток, потом распилил ветки потолще, которые не мог сломать об колено. Он возился в сумерках, дергая пилой и потея, сердце билось быстрее, работа приносила удовлетворение и успокаивала.

Скоро запылало пламя, и он принес с террасы два алюминиевых садовых кресла и поставил их недалеко от костра. Огонь, разгораясь, трещал и шипел, а он сидел рядом, закинув ногу на ногу и положив руки на колено, смиренно дожидаясь возвращения Селии.

Она появилась уже ближе к полуночи и пошла к нему через двор, держа в каждой руке по бутылке вина. Села рядом и дала ему уже открытую бутылку, поставив вторую на землю, и сказала, что, пожалуй, они одни во всей округе сейчас сидят у костра. Селия вытащила рукой пробку, и они пустили бутылку по кругу.

– Наверное, надо рассказать тебе про Диксона, – сказала она.

– Я не хочу ничего о нем знать.

– Если бы меня кто-то столкнул с табурета в баре, мне было бы интересно, кто это.

– Что ж. А мне нет.

– А что тебе было бы интересно?

– Прямо сейчас – ничего.

– Тогда почему бы тебе не приступить к рассказу? Я ради этого и пришла. Из-за того, что́ ты сказал, и из-за того как.

Он пошевелился. Поерзал в кресле. Поставил бутылку на землю и посмотрел на ее лицо в колеблющихся отсветах огня, на тени ее вьющихся волос, и она сказала: можешь все мне рассказать. И ему уже не хотелось быть как родители. Годами скрываться за вымученными улыбками и бегающими глазами, топить свое горе в ядовитом молчании, которое лишь расползается и уничтожает все вокруг. Она сжала его локоть и сказала: можешь выговориться, что бы это ни было.

Он рассказал о вздутом лице и выкаченных глазах отца, о пустой оболочке матери и о брате, о существовании которого не знал. О жестоком безразличии и своих детских годах, растраченных в попытках угодить мужчине, которому невозможно было угодить, и о юности, растраченной в догадках о том, в чем провинился, отчего тот полез в петлю. О руке матери, которую она протянула, рассказав о брате. Как будто этим простым жестом можно было стереть целую жизнь безответных вопросов и вечного чувства вины. И о том, как ее ладонь так и осталась лежать на столе. Открытая и пустая.

Потом он вернулся к моменту, когда подошел к мастерской. Встретившая его тишина, как он второпях открыл дверь и как увидел оскал отца и услышал его окрик, но все равно зашел. Помню, что думал, что, может быть, в этот раз все будет иначе. Что-то внутри меня всегда надеялось, что в следующий раз будет иначе. Но когда я открыл дверь, он дергался и махнул мне одной рукой, а второй, кажется, дергал веревку. Черт, у него изо рта шла пена, а носки едва касались верха табурета, и он тянулся вверх, пытаясь дотянуться до балки над головой, но веревка была слишком длинная, и он не доставал. Хотел бы я сказать, что закричал или заплакал, но ни того ни другого не было. Да, я должен был. Знаю, что должен. Но я не кричал.

Колберн говорил, все время держа руки вместе и сжимая ладони. Все сильнее и сильнее. Руки начали дрожать от напряжения, и Селия взяла их в свои. Его ладони и руки расслабились, из него словно что-то вытекло. Но потом он снова напрягся, отвел ее руки и сказал, что это еще не всё.

Мне кажется, он хотел выбраться. Что он передумал. Наверное, так бывает, когда подходят к порогу смерти. Наверное, решают, что все не так уж плохо. Может, все еще наладится. Может, все еще можно исправить. Я смотрел на него, а он все махал рукой. Не знаю, чего он хотел, но я решил помочь ему. Помочь нам обоим. Если он залез туда, значит, так тому и быть. Ему всегда было плевать на меня, и так бы оно и оставалось, и, как по мне, лучше бы он меня ненавидел, чем делать вид, что меня не существует, и в тот момент я это понял особенно ясно. Я всегда был для него невидимым, а тут вдруг, стоя на цыпочках на табурете на последнем издыхании, он меня увидел. Я не знал, почему должен ему помогать. Даже если он того хотел.

В лице Колберна что-то изменилось. Его черты резко проступали в отсветах костра, в дерзких глазах сверкало пламя. Селия коснулась кончиками пальцев его губ, чтобы не дать ему говорить дальше, но он взял ее пальцы в свои и прижал ко рту. Я сделал что сделал, сказал он. Хватило одного сильного пинка, чтобы опрокинуть табурет. И все.

* * *

Селия ждала, что он скажет что-то еще, но он обмяк и опустил веки. Костер догорал, откуда-то из долины донесся взвизг. Она встала и сказала: пойдем. Пойдем в дом. Протянула ему руку, и, когда он не взял ее, дернула за рукав рубашки. Пойдем, Колберн. Уже поздно.

– Пора сматываться, – сказал он.

– Знаю. И я о том же.

– Не со двора. Из этого места. Из этого города. Пора сматываться отсюда. Да и вообще не стоило мне сюда приезжать.

Она снова села.

– Здесь что-то не так, – сказал он.

– Где?

– В этом городе.

– Все действительно так и было? – спросила она. В ее голосе звучало участие, потому что она сама знала ответ.

Он встал с кресла и подошел к зарослям кудзу. Наклонился, сорвал лист с лианы и вытянул руку, глядя на него, словно это зеркало. Потом разжал руку и повернулся к ней.

– Поехали со мной, – сказал он.

– Куда с тобой?

– Не знаю. Неважно. Ты не обязана торчать здесь, как и я.

Она поднялась и встала рядом с ним. От костра остались лишь угли, и ее кожа отсвечивала красным. Почему ты никому не рассказывал, хотелось ей спросить. Как ты мог так долго держать все это в себе. Какая часть тебя держала это под замком. И куда она денется теперь. Ты кажешься сломанным, и ты действительно сломан, и это нормально.

– Это мой дом.

– Ничего такого не существует.

– Для некоторых существует.

– Что ж. Но не мой.

Селия отступила, подошла к креслу и взяла бутылку вина. Сделала глоток. Прислушалась к ночным звукам. Глотнула еще.

– Ты видел свой старый дом? – спросила она.

– Когда мы познакомились, я сказал тебе, что не знаю, который из них он.

– Хочешь, я тебе покажу?

– Нет.

– Разве ты не за этим приехал? Чтобы увидеть его?

– Да. Может быть.

– Тогда я могу показать.

– Нет.

Она отпила еще, не зная, что сказать. И думала о том, как часто заставала его с отсутствующим взглядом. Жестким, бесчувственным. Очнись, говорила она ему тогда. Теперь она поняла, что все не так просто, что в те моменты, когда он смотрел на небо, на стену или в пол, он снова становился ребенком. Одиноким в собственной семье ребенком. Поднимал ногу, чтобы выбить табурет. Выходил из сарая и шел на кухню, чтобы сказать матери, что ей надо пойти посмотреть, и стоял один во дворе, и слышал ее вопль, когда она вошла в тень и встретилась с мертвецом. Селия снова подошла к нему и коснулась его руки.

– Когда я смотрю в витрину у себя в мастерской, почти ожидаю увидеть самого себя на тротуаре, – сказал он. – Иду и тащу за собой свое тело.

Колберн застыл, и она задумалась, не похож ли он на своего отца. Может, что-то передалось от одной души другой в тот момент в сарае. А потом подумала, что это значит, быть сейчас здесь с ним. Может, это как тот разговор между ее матерью и его отцом много лет назад, когда светилась голубым неоновая рука и дымил ладан, и мать увидела тьму у него внутри и отшатнулась. Отшатнулась от его предсказания, непохожего на обычные сказки деревенской гадалки. Не какие-то дежурные уверения, что коллекторы оставят в покое, муж бросит пить или дух покойной бабушки затаился в углу, а нечто совсем иное. Вместо этого клиент рассказал ей о своей жизни такое, к чему мать была не готова. Я ничего не могла ему дать, сказала ей мать много лет спустя. Ничего, чтобы заставить его сойти с выбранного пути. Ничего, чтобы ему стало легче. Селия положила ладонь на руку Колберна, и они стояли в этом плоском круге времени, вместившем их обоих, и она представила, как когда-нибудь ребенок ее крови и его будет стоять на краю этой долины, под такой же луной и звездами, преследуемый теми же кошмарами. И все повторится снова.

Он не отреагировал на прикосновение. Она села и закурила, поставив бутылку вина между ног. Колберн обошел костер, взял другое кресло и придвинул поближе к ней. Она дала ему сигарету. И тогда он сказал: пока ждал тебя, пошел поискать твой ручей. Он все еще там. Я нашел мачете в сарае и прорубил тропу. Приятное место. Она склонила голову ему на плечо. Он коснулся ее волос. И они сидели в молчании, слушая пение сверчков. Уханье сов. Две оранжевые точки их сигарет витали в черноте, как светлячки. А из глубины чащи за ними следила пара глаз.

* * *

Мальчик обжил покрытый лианами дом в глубине долины. В задней комнате с камином сделал себе постель из листьев. В углу сложил всякую всячину, которую позаимствовал у Колберна, когда того не было дома, и мелочи, которые тащил у Селии, когда она отворачивалась. Щетка для волос. Салфетка с ее каракулями. Резинка, которую она сняла с запястья и положила на стойку. Колберновским зубилом он выцарапал на оштукатуренных стенах фигуры из палочек. Сделал себе других людей, безглазых и безгласных. Он убрал лианы из коридора и от двери до ступенек крыльца. Гостеприимный проход по покосившимся доскам.

Ночами он сидел у камина, зажигал спички и жег кучки сучков и листьев. Труба заросла лианами, и дым не шел в дымоход, а клубился в комнате. Краем сознания мальчик постоянно прислушивался, не раздастся ли звук шагов. Чмоканье губ и голых десен. Он убеждал себя, что лианы защитят его. Что, если мужчина приблизится к дому или даже зайдет в коридор, лианы оплетут ему ноги и руки и вытащат наружу, пока он будет биться и кричать. И мальчик вдруг чувствовал, что лианы подступают к нему самому, незваному пришельцу в их мире. Заползают в дом, скользят по доскам, ныряют в комнату, где он спит. Откуда-то вдруг налетал странно холодный воздух, кваканье и щебетанье затихало, и он привставал. Размахивал руками над головой, отгоняя видение прочь, а если это не помогало, подползал к стене и прижимал руки к фигуркам из палочек, которые должны были защитить его, и представлял, что берет их за руки, представлял теплые любящие объятия, которых никогда в жизни не испытывал.

В иные ночи он ощущал приближение мужчины, его скрюченной черной фигуры. Скрип осторожных шагов по полу. Чмоканье губ. Неподвижные глаза, окутывающая его чернота, окровавленные руки.

Мальчик держал зубило в одной руке и отвертку с длинной рукояткой в другой и сидел в углу, прижав каблуки к полу, втиснувшись спиной в угол, словно стараясь протолкнуться в какую-то иную реальность. Сжимая оружие в потных ладонях, часто дыша от страха, представляя, как мужчина крадется в ночи, творя злые дела, может, волоча за собой за волосы женщину, чье обмякшее тело оставляет за собой мертвый след. Иногда он слышал плач маленького. Слабый, беспомощный, где-то вдали в темноте. Недосягаемый. Мальчик весь деревенел от напряжения, сверкая глазами в темноте, и все ждал и ждал, что кто-то бросится на него и схватит, но раздавались первые голоса птиц, и он понимал, что близится утро. Что выжил. А потом свет просачивался под полог кудзу, дом заливала тусклая голубизна, и он снова оставался один.

Он еще раз наведался в логово. Забрал свои вещи из кадиллака и сложил их в магазинную тележку. Потом повернул ключ и включил нейтральную передачу, отжал стояночный тормоз, выпрыгнул и смотрел, как кадиллак катится вниз по склону, набирая скорость, ломая покрытые лианами кусты и тонкие деревья. Смотрел и слушал треск веток и хруст листьев, пока лианы не обрушились и не сомкнулись над машиной. Остановили ее и поглотили. И мальчик почувствовал, что из его жизни что-то исчезло. Он вспомнил как они ездили в ней вчетвером. Как сидел на заднем сиденье, а маленький лежал у него на коленях. Мужчина за рулем, с сигаретой, иногда что-то напевающий. Женщина с волосами, бьющимися на ветру, с глазами, в которых еще не умерла надежда.

* * *

Колберн ехал по дальней стороне долины и остановился, заметив у почтового ящика моток колючей проволоки и груду столбов от ограды. Он выбрался из грузовика. Ветви раскидистой магнолии, стоявшей у деревянного каркасного дома, затряслись, послышались голоса, и среди гладких зеленых листьев показались близнецы.

– Эй, – сказал Колберн. – Ваша мама дома?

– Она спит, – сказал один близнец.

– У нее голова болит, – сказал другой.

– А папа?

– Его давно здесь не было.

– А, – сказал Колберн. – Сколько вам лет-то?

– Десять, – сказали оба вместе.

– Достаточно, чтобы сказать мне про это барахло? – спросил Колберн и указал на колючую проволоку и столбы.

– А что тебя интересует?

– Вы это выбрасываете?

– Наверное, – сказал один близнец. – Это старая ограда, которая стояла у нас за домом, между нами и зарослями.

– Это дядя Билли разломал, – сказал другой.

– Похоже, выложено, чтобы мусоровоз забрал.

– Похоже.

– Можно я заберу?

Близнецы посмотрели друг на друга и одновременно, будто на счет, пожали плечами.

– Да, сэр, – сказал один близнец.

– Передайте маме от меня спасибо.

– Ей все равно, – сказал другой. – Она ненавидела эту старую изгородь.

Близнецы наблюдали за Колберном, когда он грузил моток и столбы на платформу грузовика, и так и продолжали стоять, пока грузовик с высунутой в окно рукой с сигаретой не скрылся вдали.

Когда он уехал, они вернулись на дерево и лазали вверх-вниз по толстым ветвям магнолии. Потом перекидывали друг другу теннисный мяч через бельевую веревку. Потом поливали друг друга из садового шланга, а когда один заорал, другой сказал: не буди маму. Знаешь же, что будет. Потом бегали наперегонки вокруг дома и каждый выиграл два раза, после чего они вместо решающего забега объявили ничью.

На небо наползла толстая туча, закрыв солнце, и они подошли к границе зарослей кудзу, покрывающих низкий уступ, на который они вскарабкались, цепляясь за лианы как за веревки. Встав на уступ, они посмотрели на серое брюхо тучи и принялись играть в игру, в которую всегда играли в зарослях кудзу, на склоне холма, где полузадушенные азалии и кусты ежевики приподнимали зеленый полог, создавая пространство внизу. Один близнец поднялся по склону, а затем нырнул в зелень и исчез, а другой ждал на уступе.

– Марко! – крикнул он.

– Поло, – откликнулся брат из-под полога кудзу.

Мальчики научились ползать и красться, не шурша листьями и не выдавая себя. Невидимые дети в мире теней. Оставшийся отошел от уступа и позвал снова:

– Марко.

– Поло, – отозвался брат уже из другого места.

– Громче надо.

– Ладно, играй.

Он поднялся еще, забирая вправо, туда, откуда доносился голос брата.

– Марко.

– Поло.

Шорох. Зелень слегка заколыхалась, выдавая спрятавшегося.

– Можешь сдаваться, я тебя вижу.

Мальчик подошел к тому месту, где колыхались листья, за небольшим заросшим пригорком.

– Марко, – позвал он.

Он ждал, но ответа не последовало. Сделал еще несколько шагов вглубь кудзу.

– Марко.

Из все собирающихся в небе туч раздался низкий рокот. Мальчик пробирался вперед, высоко поднимая ноги, словно ступая в глубокую грязь.

– Марко, говорю. Опять, как всегда, мухлюешь. Я уже вижу, где ты, так что давай, отвечай, – сказал он, приближаясь к замеченному месту.

– Марко! – закричал он. – Отвечай, или я больше не играю.

Теперь кудзу доходили ему до пояса, небо серело, и его охватило чувство одиночества, которого он ни разу не испытывал за свою короткую жизнь. Его двойник всегда был рядом.

– Давай. Хватит придуриваться.

И тут шорох послышался уже сзади него. Мальчик повернул голову, но так и не увидел, что шуршит, – ноги его подкосились, и его грудь, голова и машущие руки скрылись в зелени, словно он прыгнул в глубокое озеро. А потом мать проснулась от грозовых порывов ветра, стала звать мальчиков и, не услышав ответа, подошла к задней двери, всматривалась сквозь дождь в заросли. Позвала снова. Мокрый зеленый покров, трепещущая листва и огромная зияющая бездна, начинающая расходиться у нее внутри.

* * *

На следующий день после исчезновения близнецов зарядили обложные дожди, и лианы росли и зеленели с каждой каплей. Майер, его помощники и помощники шерифов из соседних округов каждое утро собирались на заре на парковке баптистской церкви и вместе с добровольцами разбивались на поисковые команды.

Майер делил всех на несколько групп, каждая из которых заходила в долину со своей стороны и прочесывала заросли, досадуя на дождь, на путающихся в лианах собак, на мокрые и блестящие от дождя листья и на мокрую и скользкую от дождя землю.

За несколько часов Ред-Блафф превратился из «неизвестно где» в «где-то там». Беда и страх растормошили сонный городок. Удары эмоций, телевизионные бригады, репортеры, пристающие с вопросами к каждому прохожему, полиция и детективы, снующие у кафе, почты, бензоколонки в своих белых рубашках с черными галстуками, все символизировали одно: нас не было бы здесь, если бы в городе не случилась трагедия. Горожане пребывали в постоянном смятении. Что же случилось, как это случилось, «вряд ли они хоть что-то раскопали» и «запирайте двери и не оставляйте детей без присмотра».

Они читали об этом в газете. Слушали по радио. Обсуждали, пока шли занятия в воскресной школе и у стойки в кафе. Никто ничего не знал, дни шли, ответов не было, и начали возникать версии. Предположения о некоем вселенском зле, затаившемся в глубине долины. Предположения о неизвестных мирах под покровом кудзу, где сгинет и мужчина, и женщина, и ребенок. Предположения, отметавшиеся теми, кто боялся, что услышат дети, и теми, кто не хотел и слышать о сверхъестественном и настаивал, что у похитителя вполне реальные руки и его-то, черт возьми, и надо реально найти.

Майер, со своей долговязой фигурой и больной спиной, не мог продираться сквозь лианы и наблюдал за поисками с обочины над долиной, досадуя на то, что ему приходится смотреть на тех, кто моложе и сильнее, со стороны. Он стоял под зонтиком все утро. Иногда подъезжал следователь, с которым Майер разговаривал, иногда репортер, с которым Майер говорить отказывался. Он ходил вокруг машины и ждал, когда его вызовут по радио и скажут: мы их нашли. Или что-то нашли. Все что угодно, но вызова все не было.

В полдень все выходили из зарослей и ели бутерброды, которые для поисковиков готовили в кафе. Они ели и курили под дождем, обмениваясь редкими фразами, смотрели на заросли кудзу, и их лица становились все угрюмее и угрюмее с каждым днем. Время шло. Ни малейшей зацепки. Поражение в битве с путаницей лиан.

После полудня он сам отправлялся на поиск. Ездил по округе, останавливался у брошенных домов и трейлеров. Заходил внутрь, открывал кладовки, заросшие плесенью холодильники и морозильные камеры, заползал в подполы, подсвечивая себе фонариком и отмахиваясь от паутины. Звал близнецов, раздражался на живность, гнездящуюся в щелях, вздрагивая сердцем от шевеления, когда на секунду принимал очередное мохнатое четвероногое за ребенка. Потом вылезал и с натугой наклонялся и тянулся, прежде чем снова сесть в машину и ехать дальше. Ездил по узким грунтовым дорогам, по которым никогда раньше не проезжал, где толстые ветви деревьев смыкались над головой в тенистый зеленый тоннель. Подъезжал к ветхим полуразвалившимся сараям, изношенным временем и погодой. Лазил по штабелям тюков прессованного сена с рассыпавшимися в пыль стяжками, оседающего, как тающие снеговики, отшвыривая ногой змей, заглядывал в стойла, карабкался по ломаным лестницам на сеновалы, но близнецов нигде не было, и когда он звал их, его голос терялся в этом покинутом людьми мертвом мире.

Ночами он стоял у пруда за домом, в той же широкополой шляпе, по которой барабанил дождь. Дождь барабанил по коричневой воде пруда. Дождь барабанил ему по плечу, как чей-то палец, непреклонно напоминая, что близнецов так и не нашли. Хэтти звала его, стоя под навесом у задней двери. Зайди в дом, Майер. Посиди со мной. Но он шагал вокруг пруда, увязая каблуками в раскисшей земле, и дождь продолжал лить, и тучи давили на землю толстой серой плитой.

Наконец, он шел к дому и садился рядом с ней на крыльце, снимал шляпу и стряхивал с нее воду, потом снимал и встряхивал плащ. У нее уже стояла наготове бутылка и стакан, и он наливал себе немного. Она спрашивала, нет ли чего нового, и иногда он придумывал что-то, чтобы придать себе оптимизма, а иногда просто качал головой. Она отходила, и он наливал еще немного, потом еще и наконец шел в дом и вместо кровати ложился прямо на пол. От усталости и треволнений болела спина, и лучше было растянуться на деревянном полу, задрав колени, и слушать дыхание спящей Хэтти, и смотреть на струи дождя на окнах спальни.

* * *

В первые дни после исчезновения Колберна допросил сначала Майер, а потом детективы из полиции штата, потому что он был последний, кто видел мальчиков в живых. Он рассказал, как увидел моток колючей проволоки и кучу столбов рядом с почтовым ящиком. Рассказал, как они слезли с магнолии, обычные мальчишки, которым особенно нечем заняться после обеда. Нет, больше я никого не видел. Нет, мать я не видел. Нет, я не видел никого на дороге. Нет, они вели себя абсолютно нормально. Я погрузился и уехал, а они стояли во дворе. Потом его спросили, откуда у него на руках синяки и царапины, и он объяснил, что это у него постоянно от работы с металлом и копания в кучах лома.

Он все объяснил, а спустя два дня ему пришлось объяснять все заново уже другому следователю, и больше его ни о чем не спрашивали, но приклеили ярлык, который он совсем не хотел носить.

Последний, кто видел их в живых.

Эти слова засели у Колберна в голове как отрывок какой-то мрачной поэмы, и он начал повторять их на ходу в такт шагам. Повторял их, размахивая кувалдой, когда плющил или гнул железо и сталь. Последний, кто видел их в живых. Сколько ж, черт возьми, раз в моей жизни. Иногда он шептал эти слова за рулем грузовика. Иногда говорил их себе в зеркале, когда чистил зубы. Он начал ощущать на себе взгляды местных, когда шел по улице или сидел в баре. Уже не из-за отца и слухов про его семью, а потому что они знали, что Колберн последним видел близнецов в живых, и поздно вечером, засыпая, ему приходилось отгонять чувство вины, странное ощущение, что он каким-то образом причастен.

Когда дождь наконец прекратился, он смотрел на долину, стоя за домом Селии. С тех пор, как он говорил с мальчиками у них во дворе, прошло две недели. Была середина дня, солнце пробилось сквозь редеющие тучи, и воздух стал густым и тяжелым. Через несколько минут от земли начал подниматься пар, просачиваясь сквозь листья, как клубы выхлопных газов, и завис облаком над безмолвной землей.

Не верю в призраков, прошептал Колберн и сделал шаг, направляясь обратно к грузовику, когда услышал шепот. Иди сюда. Он остановился и резко развернулся, словно пытаясь уличить самого себя в некоем странном самообмане, но сзади был только туман и клинки света, прорезающие облака. И лежала долина, ставшая еще глубже и сильнее после благодатного дождя.

* * *

Мальчик заметил какую-то суматоху и старался держаться подальше от долины. Он направлялся в заросший дом только поздно вечером; едва заснув, вставал в утренних сумерках и уходил, заслышав лай собак, который стал для него своего рода будильником. Он нашел убежище на уступе над домом близнецов, где можно было спрятаться. Завеса лиан падала с обрыва сверху, а он сидел за ней и наблюдал, как в дом входят и выходят обратно люди. Он узнал Майера и Колберна, которые несколько раз стояли у почтового ящика с другими мужчинами, и Колберн что-то показывал рукой и объяснял.

Однажды вечером, когда он уже почти заснул на откосе, на дороге перед домом близнецов остановился церковный автобус. Раздался шумный выхлоп, потом двигатель затих, дверь сложилась, и целая толпа мужчин, женщин и детей потянулась цепочкой вдоль стены дома и остановилась на краю долины, выстроившись полукругом. Вдоль цепочки людей прошла женщина с коробкой, откуда каждый взял свечу. Потом мужчина в белом облачении встал лицом к долине, поднял руки и возвысил голос. Мать-природа как будто бы прислушалась, потому что, когда он заговорил, дождь начал ослабевать и прекратился. Тогда мужчина в белом зажег свечу у одного конца полукруга, и пламя пошло дальше по цепочке, в конце концов образовав тусклый полумесяц огоньков. Ненадолго наступила тишина, пока человек в белом возлагал руку на голову каждого, а когда он закончил, все запели, благоговейно, словно ангелы. Трогательная молитва о взыскании погибших разнеслась над долиной. Они пели, и женщины держали детей за руку, а мужчина в белом преклонил колени на границе зарослей кудзу, сложив руки и склонив голову, и их голоса слились в торжественную песнь, душевную и надрывную.

Мальчик сидел, скрестив ноги, но встал, когда запели, тронутый этим благоговением, мольбой, свечами и детьми, которые скорбели вместе со взрослыми. Мальчик встал на краю обрыва, и когда мужчина в белом облачении поднялся с колен и воздел руки к небу, мальчик повторил за ним. Медленно поднял руки к вечернему небу, шевеля пальцами, словно стараясь дотянуться и схватить нечто ускользающее, попытался вторить молитвенному гимну своим стариковским голосом, и в самый этот момент единения его взгляд упал на дом, и он увидел грузовик-платформу и Колберна, одиноко стоящего рядом в тени со сложенными на груди руками. Мальчик опустил руки и стал помахивать ими из стороны в сторону, словно это движение могло бы подтолкнуть Колберна к остальным. Люди пели и молились, свечи горели, но Колберн так и стоял в стороне, а потом они закончили, задули свечи, воткнув их в землю, и пошли обратно к автобусу. Колберн все стоял, но никто не говорил с ним и не смотрел на него, кроме одной маленькой девочки, которая подняла руку и помахала ему.

Когда автобус скрылся, Колберн тоже уехал. Мальчик спустился с уступа во двор, продравшись через кудзу, и взял свечу, воткнутую в землю, как маяк. Достал из кармана коробок спичек, зажег фитиль и встал со своим одиноким огоньком, словно бы сам один мог стать спасением от беды.

* * *

Они лежали в постели Селии. Стояла ночь, сквозь открытое окно дул бриз, откуда-то издалека послышался гудок поезда. Колберн проснулся. Ему показалось, что кто-то произнес его имя. Потом он осознал, где находится, и тени приобрели очертания. Он лежал на спине с открытыми глазами. Селия лежала спиной к нему, и он положил руку на изгиб ее бедра, ощутил ритм ее дыхания.

Потом убрал руку и сел в кровати. Он знал, что уже больше не заснет, и попытался понять, сколько еще до утра. Можно ли уже сварить кофе и посидеть на крыльце в ожидании восхода, или придется страдать еще много часов. Часами терпеть в темноте, завидуя тем, кто спит. На тумбочке рядом с кроватью были часы, но ему не хотелось смотреть. Он и так чувствовал. Долгую темноту впереди.

Колберн снова откинулся на подушку, и тут Селия неожиданно прошептала:

– Ты когда-нибудь был женат?

– Нет. А ты?

– У тебя есть где-нибудь ребенок?

– Нет.

– А кто-то еще есть?

– Нет.

Тогда она повернулась к нему лицом, подложив ладони под голову. Простыня сползла, и лунный свет коснулся ее плеч. Колберн ждал, что она скажет что-то еще, но она молчала, и он увидел, что ее глаза закрыты. Может, она говорила во сне, и, может, говорила вовсе не с ним, а перед ней был кто-то другой, кому она хотела задать эти вопросы.

Он старался не шевелиться. Ее дыхание снова стало ритмичным, и казалось, она ушла глубоко в мир снов, где ему хотелось бы побыть вместе с ней. Ему казалось, что ее сны не такие, как у него, мирные.

Глядя в потолок, он начал шептать ей в ответ. Я чувствую, что между нами есть что-то. Не знаю, что это. Я всегда думал, есть ли хоть один такой человек, как ты. Кто-то, с кем можно просто быть рядом. Но мне хочется убежать отсюда с тобой.

Селия пошевелилась. Ее рука выскользнула из-под щеки и вытянулась вдоль тела. Он не смотрел на нее, боясь, что она открыла глаза, ему хотелось договорить. Я не хочу здесь оставаться, прошептал он. Что-то не так. Я слышал голос. Тот, о котором ты говорила. Я слышал его. И я заходил в комнату твоей матери. Наполовину уложенные коробки, разбросанная одежда. Мы оба остановились на полпути. Хочу уехать, но не один. Не хочу уезжать, чтобы гадать потом, как ты. Я всю свою жизнь думал о ком-то другом. Не хочу, чтобы ты стала еще одним таким вопросом. Я не мог сюда не приехать. Увидел название в газете – и не мог отказаться. Не думал, что здесь есть чего бояться. Но я был неправ.

Он продолжал шептать весь остаток ночи. Лежа рядом в темноте. Облегчая душу. Под одеялом было уютно. Она тяжело дышала, потерянная для этого мира, казалось ему. Все это время она слушала его и думала: я уеду с тобой, если ты снова попросишь меня при свете дня. Я уеду с тобой.

* * *

Это было почти как игра. Накосячь и посмотри,как быстро до нее дойдут слухи. Накосячь и посмотри, будет ли она ждать на качелях на крыльце, когда приедешь домой. Накосячь и посмотри, не заперта ли дверь в спальню. Но в тот день, когда Диксон спихнул Колберна со стула в баре, ничего такого не произошло. Он, как всегда, уехал из бара и допоздна колесил по окрестностям, потом поехал домой. В гостиной было темно, и когда он зашел в дом, там было пусто. Он пошел в спальню, и дверь оказалась не заперта, и он ждал, что Сэди что-нибудь скажет, но она молчала. Он разделся до трусов, стараясь не произвести ни звука. Осторожно скользнул в постель, чтобы не разбудить ее. Лег, натянул на грудь простыню, но она протянула руку и сдернула ее. Потом потянула его трусы вниз, стащила их и забралась на него, уже голая, и оседлала. Склонилась и прижалась губами к его губам, и их тела, так давно ставшие чужими, снова узнали друг друга в темноте и схватились в борьбе, потея во влажной ночной духоте. Когда все закончилось, каждый отвалился на свою сторону постели, и оба проспали мертвым сном до утра.

На следующий день после работы он направился в сторону бара, но проехал мимо. Вместо этого он купил дюжину пива на бензоколонке, а потом поехал домой и вытащил из морозильника два стейка. Заткнул раковину пробкой, пустил теплую воду и положил их туда размораживаться. Когда через час Сэди пришла домой, она нашла его на заднем дворе, где он сидел на солнце, прихлебывая пиво, и предложил ей взять бутылку и садиться к нему. Она так и сделала. Не забывая о пиве, он разжег угли и зажарил стейки. По небу в вечернем бризе ползли облачка, тишину нарушало лишь жужжание соседской газонокосилки. Они поужинали во дворе и, доев стейки уже в сумерках, пошли в спальню и занялись тем же, чем занимались прошлой ночью. Скомканная простыня, сбитая с прикроватного столика лампа и восторг нового узнавания.

А потом пропали близнецы. Диксон каждое утро приезжал на парковку у церкви, где добровольцев делили на группы, и всегда вызывался идти в долину, зная, что там искать труднее всего. Зная, что придется продираться сквозь лианы, перешагивать упавшие стволы, пригибаться и ползти на брюхе, но ему хотелось в этом участвовать. Ему хотелось быть рядом, когда близнецов найдут. Хотелось прийти домой, как мужчина, и сказать «мы нашли их», потому что снова начинал чувствовать себя мужчиной. Каждое утро он приезжал, полный надежды. И каждый вечер возвращался домой, сломленный отчаянием. Еще один день, еще одна ночь, а они так ничего и не нашли. И он боялся, что охватившее город нетерпение вернет их с Сэди к прежней, давно осточертевшей жизни, но она держалась. Хватала его на кухне, когда он возвращался с поисков, гладила ссадины и царапины на руках, а потом стягивала через голову его пропотевшую футболку и толкала в спальню, а иногда, не доходя до спальни, на диван, или в коридор, лишь бы было на что опереться. Потом, отдышавшись, они говорили о том, как прошел день в долине. Говорили о близнецах. Лежа вдвоем в спальне поверх одеял, передавая друг другу стакан чая. И засыпали, соприкасаясь ногами.

Он думал о ней, пока бродил между лианами. Думал о ней в те дни, когда поиски останавливались, когда возвращался на работу и смотрел на стрелки часов. Думал о ней, когда останавливался в баре повидать Селию. И думал, что, возможно, чего-то не понимает.

Диксон сидел в глубоком кресле в гостиной перед работой и, закинув ногу на ногу, листал вчерашнюю газету. Сэди в халате и шлепанцах прошаркала на кухню и налила две чашки кофе, а потом принесла их в гостиную. Поставила его чашку на подлокотник кресла, а сама присела на краешек дивана. Сквозь тонкие занавески проникал утренний свет, и ее зеленые глаза следили за рябью на поверхности кофе.

Диксон сложил газету и бросил на пол, потянулся, взял чашку и улыбнулся ей, но она не ответила. Голова у нее была обмотана полотенцем, и она поставила чашку, сняла его и обеими руками взбила мокрые волосы, толстые слипшиеся каштановые локоны. Закинула ногу на ногу, халат задрался, обнажив бедра, и он жадно посмотрел на нее, делая первый глоток. Глядя на него, она опустила ноги, на мгновение раздвинув их, и он, замерев с чашкой у рта, сверлил взглядом пространство между ними, пока она не уселась поудобнее и не запахнула халат.

– Ты знаешь, что я знаю, – сказала она.

Он подул на кофе и откинулся на спинку кресла.

– Ты знаешь, что я знаю, – повторила она.

– Что?

– Просто жду, когда ты сам признаешься.

– Я был здесь, с тобой, Сэди.

– До этого.

– Ничего такого не было.

– До того, Диксон.

– До чего?

Он покачал головой, словно отчаявшись решить головоломку, и отпил еще кофе.

– Пэм все видела, – сказала она.

Он посмотрел в окно. Сэди скрестила руки на груди. Он никогда не отличался разговорчивостью, и его уже не переделать. Сэди не была уверена, проронил бы он хоть слово, если бы она не задала вопрос сама, и в эти месяцы и годы размолвки уже ставила подобные опыты за утренним кофе. Молча ждала, чтобы он заговорил первым. Первым сказал «доброе утро», или «мне пора на работу», или «голова болит», или «хорошо ли тебе спалось», хоть что-нибудь. Но она ждала и ждала, а он все сидел, пока она не заговаривала сама, и тогда он отвечал, и они могли перекинуться несколькими словами, а потом он вставал и по дороге к двери ставил чашку в раковину.

Если бы в первый год совместной жизни они не проводили почти каждый вечер в баре, она бы могла догадаться раньше, что он не разговаривает без бутылки пива в руке, без приглушенного света и сигареты, но не сообразила вовремя, и вот результат. Шестнадцать лет прошло. Поженились едва за двадцать, и вот теперь два разных человека живут вместе: две машины, дом, на котором пора перекрывать крышу, газонокосилка, которая заводится через раз. И общие воспоминания, о которых ни один из них не хочет говорить.

Когда несколько недель назад позвонила Пэм и рассказала, что видела, как Диксон спихнул Колберна с табурета в баре, Сэди обрадовалась, что будет о чем поговорить. О чем-то существенном. Затеять ссору. Но потом решила поступить иначе и, вместо того чтобы хмуро сидеть в гостиной, разделась и легла в постель. И теперь, месяц спустя, она была готова положить конец той части его жизни, которая заставляла ее ломать голову, считая, что подвела его к этому за недели бурного секса и товарищества.

– Я хочу, чтобы ты извинился, – сказала она.

Он поднял на нее глаза.

– Сегодня, – сказала она. – После работы. Этот человек тебе ничего не сделал.

Диксон кашлянул и поерзал в кресле. А потом сказал: не знаю, где он живет, а если бы и знал, то все равно и не подумаю. Ничего ему не было.

– Это чудо, – сказала она.

– Что?

– Что теперь ты знаешь, о чем я говорю.

– Я и не говорил, что не знаю.

– Найдешь его и извинишься.

– Нет, не буду.

– О да. Извинишься. Хочешь знать почему?

– Не хочу, потому что извиняться не буду.

– Будешь.

– Я даже не знаю, где он живет.

– Все ты знаешь. В том здании с витриной, у всех на виду.

– И все равно не буду.

Она разжала скрещенные на груди руки, сняла ноги с кофейного столика, встала и подошла к нему. Распахнула халат, сбросила его с плеч, и осталась в лифчике и трусиках. Он смотрел ей в пупок, а она дотронулась пальцами до его подбородка и приподняла. Его голова откинулась назад, и их глаза встретились.

– Тебе нравится то, чем мы занимаемся?

– Да.

– Тебе нравится, как все у нас стало? Как будто мы снова стали людьми?

Он кивнул.

– Можешь меня не любить, – сказала она. – Или, даже если любишь, не обязательно любить так сильно, как любишь ее. Я смотрела, как ты пялишься на нее в баре, пока могла терпеть, а потом, когда уже не могла терпеть, разрешала тебе ездить туда одному, зная, о чем ты мечтаешь. Но я больше не позволю тебе выставлять меня дурой. Ты не будешь из-за нее драться и не будешь больше о ней говорить. Ни с кем.

Она убрала руку с его подбородка, наклонилась, взяла его за руки и разжала ему ладони, а потом провела ими себе по ногам, потом по животу, потом отвела назад и прижала к заднице и сказала: потому что, если это дерьмо еще раз повторится, больше не будешь трогать меня ни здесь, ни еще где. Найду то, что мне надо, еще где, и дураком будешь ты. Так что сегодня после работы домой не спеши, а найди сначала его. Ты знаешь где. Извинись и забудь о ней. И тогда мы сможем жить дальше.

* * *

Колокольчик над дверью звякнул, когда Сэди отперла салон красоты и вошла внутрь. Она заперла за собой дверь, прошла по черно-белому плиточному полу и плюхнулась в одно из двух мягких салонных кресел. Подняв ногу, она оттолкнулась от стойки и развернулась вместе с креслом к другой стороне салона, где роспись во всю стену изображала Мэйн-стрит, с бродячей собакой, женщинами, детьми и мужчиной, прислонившимся к фонарному столбу.

Она пересекла комнату и поправила журналы на маленьком столике в холле. Потом прошла в коридор, открыла кладовку и достала мольберт, холст и ведро с красками и кистями. Все это она вынесла на середину салона, поставила мольберт к стене с росписью и опустила ведро на пол. Потом закрыла жалюзи на витрине и убедилась, что висит знак «закрыто».

Роспись сделали трое студентов-художников, которых нанял муниципалитет, чтобы вдохнуть в здания новую жизнь. Наружную стену химчистки в конце квартала украшали подсолнухи. На боковой стене бара сияла луна и звезды. Над карнизом кафе на фоне похожих на вату облаков неслась стая чернокрылых птиц. Она стояла рядом, когда студенты работали в салоне, следила за тем, как они работают кистью, как выдерживают масштаб фигур и смешивают краски. Это примерно то же самое, чем занимаешься ты, сказал ей один из них. Ты творишь, у тебя есть воображение, иначе бы никто не решился прийти сюда делать прическу. Когда роспись закончили, она решила, что достаточно насмотрелась, чтобы попробовать самой. В Ред-Блаффе не было магазинов для художников, поэтому она закрыла салон на один день, съездила в Мемфис и купила мольберт и стопку холстов, краски, кисти и книги по искусству. И попробовала рисовать, но потом бросила, потому что оказалось слишком сложно.

Она прикрепила к мольберту черный холст, всмотрелась в него и увидела себя в таверне недалеко от лавки художников. День клонится к вечеру, на полу у табурета две сумки с кистями и красками, медленный рокот блюзовой гитары в динамиках за стойкой. Перед ней пустая бутылка пива. Она помахала бармену, и в этот момент дверь таверны распахнулась, и двое мужчин прошли по дощатому полу и сели слева от нее у угла стойки. Бармен принес ей еще пива, а потом направился к мужчинам, и, прежде чем взять бутылку, она стянула с пальца обручальное кольцо. Это был мгновенный порыв, и она бросила быстрый взгляд на зеркало за стойкой и поймала собственный вопросительный взгляд между бутылок с алкоголем. Но ты же еще ничего не сделала, ответила она себе, и сунула кольцо в карман брюк. Потом, пока мужчины болтали с барменом, расстегнула рубашку на одну пуговицу, а когда бармен стал наливать бурбон в стаканы со льдом, еще на одну. Посмотрела вниз на округлость грудей и, когда бармен поставил стаканы перед мужчинами, выгнулась и откинула голову, глядя в потолок. Ее руки упали по бокам, и она тянулась и слушала музыку, чувствуя, как темнота таверны смыкается вокруг нее, а когда выпрямилась, то увидела, что и мужчины, и бармен смотрят на нее, разглядывая открытую шею и грудь, и повертела бутылку в руках, ожидая, не подойдет ли кто-то из них к ней, потому что дома ей ждать было нечего.

Ее прервал стук в бирюзовую дверь.

Седовласая женщина тыкала пальцем в наручные часы.

– Не сейчас, – сказала Сэди.

Женщина продолжала тыкать, а потом сказала что-то, что Сэди не могла расслышать через стекло. Она снова пошла в кладовку и взяла с полки скомканный лист, а потом подошла к входной двери, отперла ее и сказала женщине, что больна и той придется прийти в другой раз, а потом заткнула верх листа в щель над дверью и закрыла ее. Заляпанный красками лист закрыл дверное стекло, а на другой стороне женщина покипятилась еще минуту, но в конце концов сдалась.

Она вернулась к холсту, но уже не была мыслями в таверне, в Мемфисе. Она была здесь, в этом городе, и чувствовала гнет горя и беспокойства, который ощущали все. Никаких сведений о пропавших, и слухи, все более дикие день ото дня, и разъедающее подозрение всего и вся. Она взяла из ведра кисть и сухой щетиной обвела контур холмов, представляя паутину лиан, разрастающихся и ползущих в долину, и ей хотелось запустить руку в холст и выдернуть из чащи ответ.

Она ни секунды не верила, что Диксон найдет Колберна и извинится. Он уже бросил ее. Мы бросили друг друга, думала она. Я вытащила нас назад на минуту, но видишь, как он отреагировал, когда я велела ему извиниться. Хотя бы кивнул. Разве это трудно. Он никогда по-настоящему и не был со мной. Может, и я тоже. Трудно вспомнить себя такой молодой. Вообще трудно вспомнить что-нибудь, что было до ребенка. Он не будет извиняться, и у него есть целый день, чтобы придумать какую-нибудь сраную отговорку.

* * *

Я ведь действительно люблю ее, думал Диксон. Не знаю, почему до нее это никак не дойдет. Я женился на ней, и изо всех сил пытался завести с ней детей, и вожу ее раз в год во Флориду, и какого черта еще она от меня ждет.

Он сидел за письменным столом, постукивая карандашом по краю, и пытался решить, соврать ли, что извинился перед Колберном, или действительно извиниться – так или иначе, ее взяла.

Может, она просто не знает, что такое любовь, подумал он.

Одно, что он твердо знал, так это то, что ему вовсе не нравится перспектива никогда больше не прикасаться к Сэди. Картина ее фигуры, стоящей перед ним, прижимая его руки к заднице, как он смотрит снизу вверх на ее грудь, и серьезные глаза, которые обещают отлучить его от тела, если не перестанет вести себя как озабоченный подросток. Эта картина стояла у него перед глазами весь день, и он не обращал внимания на трезвон телефона и копящиеся бумаги.

Так и знал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Он швырнул карандаш в стену, отодвинулся от стола, встал и, положив руки на пояс, зашагал вокруг стола, шумно втягивая воздух. На третьем круге он заметил, что секретарша пялится на него сквозь стеклянную дверь, и опустил жалюзи.

Последние два года Диксон уже не водил тяжелую технику, а торговал тяжелой техникой, и ему это совершенно не нравилось. Но Сэди чуть не лопнула от счастья, когда он сказал, что босс хочет, чтобы вместо работы на стройплощадках он занимался продажей оборудования и получил шанс заработать настоящие деньги. И он согласился, хотя думал отказаться. Хотел сказать, что ему больше нравится забираться в кабину бульдозера, управлять экскаватором или сидеть на высоком сиденье грейдера. Я это хорошо умею делать, и мне нравится, как мужики стоят вокруг и кивают, потому что видят, когда человек управляется с техникой, как надо. Я люблю солнце, холод меня не беспокоит, как и жара, и я люблю вылезти из кабины, закурить и любоваться результатами своей работы, черт подери. А на настоящие деньги мне насрать.

Просто позвольте мне делать то, что я делаю. Но Сэди заскакала вприпрыжку по кухне, и схватила его за руку, и потащила в спальню, и скакала на нем, визжа и улыбаясь, и он сказал да. Да, спасибо, что дали возможность. А на следующий день повезла его за покупками и едва не опустошила их банковский счет, покупая рубашки, галстуки и брюки со складкой. Носки и синий спортивный пиджак. Черный ремень, коричневый ремень и новый бумажник, потому что старый истрепался по краям и нельзя позориться с таким замусоленным. И бриться придется теперь каждое утро, сказала она и купила новые бритвы, и крем для бритья с приторным запахом, и флакон одеколона, от которого щипало в глазах. Когда он первый раз пришел в офис продаж, секретарша не узнала его с пробором и гладко выбритым лицом, хотя выдавала ему зарплату каждую вторую пятницу уже десять лет. Она спросила, не нужно ли ему чем помочь, прежде чем до нее дошло, что это Диксон, а он сказал, что еще как нужно.

Он снова уселся в офисное кресло, ослабил ремень и расстегнул брюки. Они стали ему жать, как и воротник рубашки. Откинулся на спинку и потер руками лицо и шею, нажал на горло. Потом открыл ящик и вытащил пачку сигарет и коробок спичек. Зазвонил телефон, и он дотянулся до шнура и выдернул его из розетки. Закурил, и тут послышался стук в дверь.

– Что?

– Почему ты не отвечаешь на звонки?

– Не слышал никаких звонков.

– Тогда привинти уши к голове.

– А где они сейчас, по-твоему?

– Не умничай.

– Что тебе надо?

– Мне надо, чтобы ты брал трубку, когда я перевожу звонок на тебя, потому что, если ты не отвечаешь, он возвращается ко мне.

– Извини.

– Так отвечай.

– Не могу.

– Почему?

– Телефон сломался.

– Ты там вообще делаешь что-нибудь или только куришь?

– Я собираюсь уходить. Если будут звонить, пусть оставляют тебе сообщения.

– Не думаю, что у меня есть выбор, – последовал тяжелый вздох.

Он курил и смотрел на часы. Они показывали половину третьего. Тогда он открыл ящик стола, засунул туда руку и вытащил подставку под стакан. Поперек логотипа «Будвайзера» почерком Селии было нацарапано «С днем рождения». Картонный кружок, который она дала ему вместе с бесплатным пивом в день тридцатилетия. Потому что это будет лучшее десятилетие твоей жизни, сказала она ему. Херня, подумал он. И вспомнил, как много лет назад они сидели на бампере, глядя на луну. До окончания школы оставалось всего несколько дней. И он нашел в себе смелость сказать ей то, что хотел сказать. Я люблю тебя и, наверное, всегда буду любить. Просто хочу, чтобы ты знала. Его голос дрожал, руки дрожали. Стало невыносимо держать это в себе, и ночью, при луне, под медленную музыку по радио, он сказал. Она минуту сидела молча, потом пошла в поле, вернулась и, встав перед ним, сказала: ты же знаешь, я тоже тебя люблю. Просто не так. Может, когда-нибудь и полюблю. Материнская нежность в ее голосе – не то, что он хотел услышать, но другого и не ожидал. Но она нечаянно дала ему надежду. Может, когда-нибудь и полюблю.

Он вертел в руках картонный кружок и чувствовал возбуждение той давней ночи, когда набрался-таки смелости. Вот поэтому он и не мог ничего с собой поделать. Когда исчезли близнецы, и не было ответов, и тревога сквозила в глазах у прихожан в церкви и у прохожих на улице, он не мог сдержаться и сказал, что в городе изменилось только одно. Знаете что? А сварщик, что поселился на Мэйн-стрит. Тот самый, что жил здесь когда-то давно. У которого папаша сошел с ума. Заявился, и вскоре после этого такое. Я знаю, его допрашивали, но это еще ничего не значит. Понимаете, он последний, кто видел их в живых. Сам признался. Он говорил это всем, кто готов был слушать. Утром за кофе на работе. За пивом в баре. Стоя в очереди на почте. Соседу через забор. Он говорил, и некоторые прислушивались. Потому что всем хотелось найти виноватого.

Он убрал подставку в ящик и задвинул его.

– Колберн, – пробормотал он.

Он затушил сигарету в пепельнице на письменном столе. Встал, застегнул брюки и затянул ремень. Ключи и бумажник лежали на шкафчике у двери, и он взял их, открыл дверь кабинета и вышел, не обращая внимания на секретаршу, которая крикнула ему, чтобы он поискал где-нибудь настроение получше, прежде чем приходить на работу завтра.

* * *

По дороге в бар Диксон пытался придумать самый дельный и эффективный способ извиниться, чтобы не показаться тряпкой. И выбрал четыре коротких слова. Я не со зла. Достаточно коротко, расплывчато и конкретно одновременно. Повторяя это про себя, он подошел к двери. Я не со зла. Ему хотелось разделаться с этим побыстрее.

Мальчик сидел в баре и поднял глаза, когда Диксон вошел. На мгновение перестал жевать, потом вытер рот салфеткой, на чем настаивала Селия.

Диксон сел, и Селия вошла через распашную дверь из кладовки за стойкой. Она поставила перед мальчиком стакан чая, и тот снова принялся есть. Колберн стоял в глубине у бильярдного стола с кием в руках. Они с Диксоном обменялись взглядами, и Колберн отвернулся, чтобы ударить по шару.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Селия.

– Ничего.

Она стояла к нему спиной, в желтом летнем платье с тонкими бретельками на плечах. Диксон залюбовался. Опустил глаза на ее лодыжку, где сзади виднелся шрам, оставшийся с того дня в лесу, когда они были детьми. Селия съехала по берегу и поранила ногу об острый камень. Ему хотелось спросить, помнит ли она тот день. Помнит ли, как старалась не расплакаться и держала его за руку, хромая из леса. Слова были готовы вырваться изо рта, но она развернулась к нему и посмотрела не теми глазами из детства, а с раздражением.

– Ты что, бросил работу?

– Не-а.

– Уволили?

– Если бы.

– Еще рано.

– Знаю.

– Тогда что ты здесь делаешь? – снова спросила она.

– Не напрягайся. Просто пришел посидеть.

– Надеюсь.

– Пива можно?

Она опустила руку в холодильник, достала бутылку и подтолкнула к нему.

Мальчик закончил есть и залпом выпил чай, потом снова вытер рот, и Селия указала на чистую вилку и нож рядом с пластиковым контейнером. Ты должен ими есть. Я же сказала, не помрешь от этого. Мальчик прокашлялся. Наклонился, поднял мусорный мешок с алюминиевыми банками, проговорил «благодарю вас», а потом закинул мешок на плечо и вышел. Селия взяла салфетки и контейнер и бросила их в мусор. Потом взяла приборы и сказала: можно и не мыть.

– Откуда он взялся? – спросил Диксон.

– Не знаю. Не говорит. Или, скорее, не может сказать. Сомневаюсь, что сам знает.

– Это его папаша тогда возник на церковном дворе?

– Я не спрашивала. Лучше его не расспрашивать, а то он ест с такой скоростью, что, похоже, не жуя глотает.

– Интересно, говорили ли они с ним, – сказал Диксон.

– Кто?

– Полиция.

– О чем?

– О близнецах.

Селия скрестила руки на груди и оперлась бедром о холодильник.

– Что? – спросил он.

– Новое занятие себе нашел? Придумывать всякое дерьмо про каждого встречного?

Диксон поерзал на табурете, глянул на музыкальный автомат.

– Прости, – буркнул он.

– Думаешь, я не знаю, что ты всем говоришь про Колберна?

– Я же извинился.

– Нет, не извинился. Я тебя заставила.

– Слушай, – сказал он. – Я не для этого пришел. У меня другое дело.

– Бог знает, какие у тебя дела, – сказала она.

– Может, тебе понравится.

Колберн прислонил кий к стене и медленно пошел к ним. Диксон увидел это и еще раз повторил про себя. Я не со зла.

Просто скажи, пожми его чертову руку, и на этом все. Колберн подошел к нему, и Диксон проглотил гордость и протянул Колберну руку.

– Я не…

Он не договорил, потому что Колберн сильно толкнул его в грудь и Диксон полетел спиной назад с табурета, на мгновение зависнув в воздухе, размахивая руками и ногами, а потом хлопнулся на пол.

– И как тебе, придурок? – сказал Колберн.

– Колберн! – закричала Селия.

Диксон быстро вскочил на ноги, сжав руки в кулаки. Он ударил правой, но Колберн легко уклонился. Колберн снова сильно толкнул его, и Диксон потерял равновесие, споткнулся и полетел головой вперед в сигаретный автомат. Колберн пошел на него снова, но Селия перепрыгнула через стойку и заступила ему дорогу. Когда Диксон поднялся, у него текла кровь из пореза на лбу от удара об угол автомата.

– Прекратите! Оба!

Диксон покраснел и тяжело дышал. На лице Колберна была холодная решимость. Она толкала Колберна, но не могла сдвинуть его с места, и Диксон сказал: пусти его. Пусти сукина сына.

– Слышишь, что он говорит, – сказал Колберн.

– Прекрати, Колберн. Немедленно, – сказала она и толкнула его сильнее.

– Долбаный урод, – сказал Диксон. Он коснулся пореза, струйка крови потекла по щеке на шею.

Колберн попятился.

Селия схватила полотенце и протянула Диксону, и тот выхватил его у нее из рук.

– Вот оно, что тебе надо, – сказал он. – Именно этого тебе и надо.

– Замолчи, – сказала она.

Диксон прижал полотенце ко лбу. Кровь закапала воротник рубашки, и он уже слышал голос Сэди. Я сказала тебе, чтобы ты прекратил выставлять меня дурой, скажет она. Непруха, ответит он. И тут он рассмеялся. Он отнял полотенце от глаза и продолжал смеяться. Резким саркастическим смехом. Потом он взглянул на Колберна.

– Ты ведь наверняка не знаешь, – сказал Диксон.

– Сядь, – сказала Селия.

– Ведь нет? – спросил он ее. – Не знает?

– Молчи.

– Не знаешь, – сказал он Колберну. – Я вижу.

– Что?

– Про твоего папашу. И ее мамашу. И свиданиях, которые у них были там, у них в доме. В том же доме, где и ты, наверное, не раз ночевал.

– Заткнись, Диксон.

– Он ее драл как следует, – продолжал Диксон. – Так круто, что крыша у него начала ехать. По крайней мере, так говорят.

– Да что с тобой такое, черт возьми? – крикнула Селия. Он только рассмеялся в ответ. Немного громче. Кровь текла у него по лицу, и он стер ее пальцами, размазав по щеке и шее.

– Это неправда, Колберн.

– Вы отличная пара, – сказал Диксон. – Оба психи. Как ваши мамаша и папаша.

Она повернулась и влепила ему пощечину.

– Ты за этим явился? – спросила она. – Проснулся утром и надумал? Вали отсюда к черту и больше сюда не суйся. Никогда.

Улыбка сошла у него с лица, и он посмотрел на Колберна.

– Скажи что-нибудь, – сказал Диксон.

Селия схватила Диксона за руку, и он позволил подтащить себя к двери. Она пинком открыла дверь, вытолкнула его наружу и заперла замок. Диксон стоял с другой стороны и смотрел на нее сквозь стекло. Но она уже повернулась к Колберну.

* * *

– Он приходил к нам домой, Колберн. Но не за этим, – сказала она. – Никакой такой хрени не было. Он пришел к ней, чтобы она погадала. И она пыталась ему помочь.

– Это еще одна часть? – спросил он.

– Часть чего?

– Часть сказки, которую ты и все остальные в этом городе продолжают сочинять.

Он схватил оставленную Диксоном бутылку с пивом и отпил. Потом пошел через бар к бильярдному столу. Она окликнула его, но он не остановился. Прошел через кладовую и вышел через заднюю дверь на улицу. Прошел по переулку на улицу, на углу повернул на Мэйн-стрит. Он допил пиво на ходу, разбил бутылку о тротуар и подошел к своей мастерской. Открыл входную дверь и остановился посередине комнаты, где пытался соорудить нечто вроде типи из листов ржавой жести, обмотанной колючей проволокой. Он огляделся, поднял с пола монтировку и одним мощным ударом превратил листовой металл и колючую проволоку в кучу ржавого хлама.

С монтировкой он вышел через заднюю дверь и увидел там мальчика, который загружал в тележку собранные Колберном старые детали машин и двигателей. Колберн схватил тележку и опрокинул, толкнул мальчика и сказал: лучше не попадайся мне здесь снова. Потом залез в грузовик, промчался через город и понесся по дороге в долину, а потом круто повернул на засыпанный гравием проезд у дома Селии. Проехал между пеканами на задний двор и ударил по тормозам, так что грузовик занесло и он встал передними колесами в кудзу, а Колберн вылез и испустил крик, разнесшийся над долиной.

Селия подъехала сразу за ним. Увидев, как он промчался мимо бара, она выбежала, прыгнула в машину и поехала следом. Она проехала на задний двор, вышла из машины, а он размахивал монтировкой, угрожая какому-то воображаемому противнику.

– Поэтому я тебе и не сказала. Боялась, как ты это воспримешь.

– Я рассказал тебе всё.

– Колберн.

– Всё.

Он подошел к кругу из кирпичей и алюминиевым креслам и шарахнул по спинкам, два звонких удара. Потом раскидал ногами кирпичи и принялся пинать обгорелые черные головешки и золу. И пропал. Превратился в кого-то другого. В его глазах горели ненависть и ужас, а она кружила вокруг, не желая оставлять его, но и боясь подойти близко. Он двинулся к ней, поигрывая монтировкой. Селия отбежала за свою машину, чтобы та находилась между ними. И тут он остановился. Повернулся к долине, как будто его позвали по имени. Потом пошел к сараю. Она обежала вокруг машины и последовала за ним, сохраняя дистанцию, и продолжала звать его. Он распахнул дверь и встал в проеме.

– Уйди, – сказал он.

– Это мой дом, и не тебе меня выгонять.

– Уйди, – повторил он.

Она открыла рот, чтобы ответить, и тогда поняла, что он обращался не к ней. Он поднял монтировку и вошел в сарай. Селия побежала к дому, а из сарая, где Колберн бился с призраком, доносились удары и грохот. Она села в машину и, визжа резиной и разбрасывая щебень, выскочила на дорогу и вдавливала акселератор в пол до самого города.

Селия подъехала к муниципалитету, но полицейской машины там не оказалось. Она подъехала к строительному магазину, но полицейской машины не оказалось и там. Тогда она поехала к кафе, вбежала внутрь и спросила, не знает ли кто, где Майер, но никто не знал. Позвоните ему и скажите, чтобы ехал ко мне домой, и поторопился. Она выскочила, села в машину и поехала обратно домой, сама не зная, сколько прошло времени. Пятнадцать минут. Двадцать. Достаточно.

Когда она приехала, входная дверь была открыта нараспашку. Москитные сетки на окнах разорваны и вырваны. Керамические горшочки, стоявшие на крыльце, разбиты о ствол пекана, земля усеяна осколками. Она ступила на крыльцо и вошла в дом.

– Колберн, – позвала она.

Она прошла по коридору, прислушиваясь. Заглянула в кабинет и увидела опрокинутый сундук и разбросанные по полу бумаги. Дверь в спальню матери напротив была открыта. Снова позвала. Тишина. Вошла в спальню, где на полу валялся разбитый граммофон. Пятясь, вышла из спальни, прошла через дом и вышла на задний двор. Со стены сарая были сорваны два листа металла, открывая его нутро: разбитые полки, осколки стеклянных банок, у двери помятая канистра для бензина.

Она нашла его на краю долины. Он стоял и смотрел на солнце, тень тянется за спиной, рука обмотана полотенцем, неподвижный, словно отлитый из бетона. Она представила, как он только что хватал, швырял, ломал, думая, что больше ничего не происходило.

Но она не видела, что в своей ярости он говорил не переставая. Спорил с самим собой, кто же он такой и что делает здесь, орал на свою мать, орал на отца и того ублюдка, чья собака убила его брата. Орал на себя и на граммофон, когда разбил его об пол, в точности как когда-то его мать, орал на стены, на потолок, на полы, и его тело и язык работали как слаженный злобный разрушительный механизм, пока не закончились люди и вещи, которых он мог обвинить, и тогда он выбежал из дома во двор и начал орать на долину. Кричать на голоса призраков, или что еще, черт бы их драл, говорят, там есть. Он зашел в заросли кудзу, и рвал листья с лиан, и держал их в кровоточащих руках, и поднимал над головой, крича, плача и укоряя, а потом рухнул в лианы и остался лежать, обессиленный, в их объятиях.

* * *

Она подошла к нему сзади. Он размотал полотенце на руке, и оно упало на землю. С костяшек пальцев капала кровь.

– Мне больше нравится, когда нет ответов, – сказал он.

Он отошел, взял монтировку, бросил ее на платформу грузовика и двинулся к кабине.

– Что ты собираешься делать?

– Загружу все, что смогу найти в этой долине и окрестностях, и уеду.

– Я могу объяснить, что сказал Диксон.

– Раньше надо было, до того, как он сказал.

– И куда поедешь?

– Это уже не столь важно.

– Наверное, – сказала она. – Куда поедешь, туда и поедешь.

– Да, я буду там. А эти сказки и тайны пусть остаются здесь.

И тут к дому подъехал Майер. Он проехал через двор и остановился рядом с грузовиком. Вышел и посмотрел по сторонам. На валяющиеся во дворе москитные сетки, на разбитый сарай, на кровь из костяшек пальцев Колберна, капающую с кончиков пальцев.

– Что здесь происходит?

– Все нормально, – ответила Селия.

– Не похоже. Это ты все это устроил? – спросил он Колберна.

Колберн открыл дверцу кабины.

– Я говорю: это ты сделал?

– Да.

– Все хорошо, – вставила Селия.

– А как ты? С тобой все нормально? Когда ты прибежала в кафе, было непохоже, что все хорошо. По крайней мере, так мне сказали.

Колберн забрался в грузовик и завел мотор.

– Задержись, – сказал Майер, подойдя к грузовику и хлопнув по двери.

Колберн газанул на холостом ходу.

– Глуши и выходи.

Колберн включил заднюю передачу, передние колеса показались из гущи кудзу, и грузовик стал сдавать назад во двор. Майер хлопнул по капоту и ткнул в Колберна пальцем, а потом вытащил пистолет. Колберн свесил руку из открытого окна и покачал головой, глядя на шерифа.

– Держу пари, эта штука даже не стреляет.

– Глуши мотор, – сказал Майер. – Ни дюйма дальше.

Колберн включил переднюю передачу и снял ногу с тормоза. Грузовик пополз вперед, и Майер снова закричал, чтобы он немедленно остановился, но Колберн надавил на газ, из выхлопной трубы вырвалось облачко черного дыма, и, обогнув угол дома, он поехал к дороге. Майер сунул пистолет в кобуру, подбежал к своей машине, схватил радио и, вызвав подмогу, рванул вдогонку за грузовиком.

Селия немного постояла, а потом вошла через заднюю дверь в кухню. Достала из-под раковины мешок для мусора, пошла в спальню матери и принялась собирать обломки граммофона.

Но потом остановилась и посмотрела в окно на ясный солнечный день и затянутое дымкой синее небо, на вишнево-красных ос, бьющихся о стекло, встала и снова вышла во двор. Она подумала о том ручье под пологом кудзу. О том, как ее друзья приезжали сюда на велосипедах, как мать доставала из кладовки стеклянную банку и давала им по маринованному огурцу, и как они выбегали на улицу, и как кривились от кислятины, и как швыряли недоеденные огурцы в лес, а потом ныряли в зелень. Пробираясь по склону холма, им иногда приходилось нагибаться, иногда ползти, по мере того как покров лиан поднимался и опускался между деревьями и кустами. Наконец, ручей: тихое, как колыбельная, журчание, и они складывали ладони лодочкой и пили, снимали обувь и опускали ноги в холодную чистую воду. Как же здорово тогда было.

Она посмотрела вниз на свои босые ноги и подумала, как хорошо было бы посидеть там сейчас, вытянуться, опустить ноги в ручей. Колберн сказал, что нашел его и прорубил проход. Она пошла в кладовку, нашла теннисные туфли, надела их и пошла через двор, мимо сарая, туда, где начинался задушенный лианами лес. Увидела обрубки веток, где он работал мачете, и пошла по коридору, вырубленному в ветвях, сквозь кусты и колючки.

Тропа петляла, потому что он не знал дороги, и Селия представила себе звук ударов мачете. Представила, как любопытно ему было, как он хотел сделать что-то для нее, и вот сделал. Тропа в ее детство, совсем не похожая на его тропу. Она обходила деревья и приседала под низкими ветвями, углубляясь все дальше. А потом увидела груду камней, блестящих и скользких от бьющей из-под земли воды. Родник все еще бил, и вода лизала камни и бежала вниз, в долину, по плоским скалам, среди глины и плотной твердой земли. Все та же нежная песенка.

Она опустилась на колени на камнях, окунула пальцы в воду и коснулась ими лица. Потом села и коснулась воды пальцами ног. От холода вверх по лодыжкам побежали мурашки, и она улыбнулась, вспомнив это прикосновение, и погрузила ноги в родник.

* * *

Колберн не гнал. Он не спеша ехал обратно в город. Майер пристроился сзади, мигнул фарами и помахал рукой в окно. Колберн помахал в ответ.

Он заехал за свою мастерскую и остановился в переулке. Майер тут же подъехал и выскочил из машины, прежде чем Колберн успел заглушить двигатель. С другой стороны в переулок въехал помощник шерифа и перегородил выезд.

– Руки вверх, – сказал Майер.

– Зачем?

– Сам знаешь зачем.

– Можно я сначала выйду?

Майер сделал шаг назад. Колберн открыл дверцу и вышел. Он поднял руки и сказал: давайте быстрее все закончим, чтобы я мог свалить отсюда ко всем чертям. Майер схватил его за запястье, развернул и надел наручники. С другого конца переулка подошел помощник. Майер развернул Колберна и сказал помощнику, чтобы тот держал его.

– Что у тебя с руками? – сказал Майер.

– Мы уже об этом говорили, – сказал Колберн. – Когда вы вызвали меня и спрашивали о близнецах.

– Расскажи снова.

– Я работаю с металлом. Сталь. Огонь. Инструмент. Иногда руки страдают.

– Это свежая кровь. Я не видел, чтобы ты там работал. Там и Селии кровь тоже?

– Боже упаси.

– Смотри у меня.

– Послушайте, – сказал Колберн. – Я вышел из себя. Поломал кое-что, но ее в это время там не было. Я вернусь и все починю.

– Да, – сказал Майер. – Починишь.

– Хорошо.

– Прямо сейчас.

– Я вас услышал.

– Отпусти его, – сказал Майер помощнику. Тот отпустил руку Колберна.

– Наручники снять с него? – спросил помощник.

– Нет, – сказал Майер. – Пусть потерпит еще пару минут. Пока не успокоится и не расслабится. А ты можешь ехать.

Колберн прислонился спиной к грузовику и смотрел, как помощник идет по переулку и садится в свою машину.

– Что происходит, Колберн? – спросил Майер.

Колберн выставил вперед подбородок и покачал головой.

– Селия прибегает в кафе, просит передать мне, чтобы я приехал к ней. Потом я приезжаю, ты в крови, а на ней лица нет.

– Мне нечего вам сказать. И никому. Я только хочу, чтобы с меня сняли наручники, чтобы загрузиться и уехать отсюда. И все будут довольны.

– А ты? Ты тоже будешь доволен?

– Я же говорю.

– Никуда не поедешь, пока не вернешься в дом и не починишь все как было.

– Знаю.

– Тогда повернись.

Колберн повернулся боком, и Майер снял наручники.

– Мне тебя проводить? – спросил Майер.

Колберн потер запястья, стянул через голову рубашку и вытер ею кровь с ладоней и пальцев. Потом бросил ее в открытое окно грузовика и сказал: как хотите. Езжайте за мной, если больше делать нечего. Но я слышал, что здесь пропали двое детей, которых вам никак не найти, и, уверен, их мама была бы счастлива, если бы знала, что у вас есть чем заняться, вместо того чтобы кататься за мной по округе.

* * *

Он прав, думал Майер. Я не знаю, что делать. Не знаю, что, черт возьми, мне делать. Его машина стояла у почтового ящика, и он смотрел на то место на земле, где Колберн заметил моток колючей проволоки и столбы. Смотрел на магнолию у дома, на которой, как сказал Колберн, играли близнецы. Вспоминал многочисленных мужчин, которые следующие несколько дней приходили в дом и задавали вопросы, на которые мать не могла ответить, искали отсутствующие улики.

Он вылез из машины, сел на капот и посмотрел на долину, окружающую дом и участок, ища глазами нечто, что должен был увидеть раньше, какой-то ответ, который высунул бы голову из путаницы лиан и сказал: вот он я. То, что ты ищешь, – здесь. Оторви задницу и схвати меня. Он открыл почтовый ящик, заваленный почтой, потому что мать уехала на время в город к двоюродной сестре, закрыл его, прошел через двор и остановился у магнолии. Развернулся, посмотрел на проходящую мимо дорогу и попытался поверить в заключение, к которому они пришли. Близнецы играли у дома, подъехала машина. По какой-то причине – принудили ли их силой или заманили – близнецы сели в машину и пропали. Просто и логично, поскольку никаких следов не осталось. Но простое и логичное не устраивало Майера, как и тех людей, с которыми ему приходилось иметь дело каждый день.

Надо заняться чем-то более полезным, но я не знаю, что это может быть, думал он. Откуда знать? Сегодня оттаскиваешь сбитого оленя с обочины, а завтра весь город смотрит на тебя в ожидании, и тебе нечего сказать. Он покачал головой и посмотрел на свою тень, лежащую на земле, понимая, что всю жизнь шел к этой точке больших ожиданий, и жалея о том, что был недостаточно внимателен. Что не оттачивал то, что следовало оттачивать. Происходит такое, а ты не готов. Превращаешься в старика, от которого нет никакого толка. Хромого старика.

Он вернулся к машине. Езжай обратно в участок и перечитай все снова. Перечитай как в первый раз. Перечитай, что рассказал про тот день Колберн. Может, там есть какое-то слово, которое что-то даст. Может. Он еще раз огляделся. Покрытые зеленью холмы, волны придушенной растительности. Завел машину, выехал на дорогу, и мотор взревел, когда он нажал на газ, заглушив раздавшийся откуда-то снизу крик. Он так и не узнал, как близок был к тому, чтобы стать героем, как мечтал.

* * *

Мальчик остановился на краю долины, оставив магазинную тележку в придорожном бурьяне, и уже собирался нырнуть в лес, когда услышал донесшийся снизу крик. Пронзительный крик, приглушенный лианами. Он посмотрел на дорогу, в одну сторону, потом в другую. Наверное, какое-то животное, которого он еще никогда не слышал.

Крик повторился, и он понял, что кричит женщина. Может, это их женщина вернулась и теперь они с мужчиной опять взялись за свое. Раздался еще один взвизг, и это был не крик спора или ненависти, это был крик ночного кошмара, а он понимал разницу. Он посмотрел в направлении, откуда доносился звук, ища глазами движение, отголоски происходящей внизу борьбы. Но долина лежала спокойно. Он подождал, не закричат ли снова, но услышал лишь тишину.

* * *

Когда Майер уехал, Колберн зашел в дом, надел чистую футболку и подставил руки под струю из-под крана, смывая кровь. Потом обмотал костяшки пальцев носком, отпил из почти пустой бутылки бурбона, взял ящик с инструментами и вернулся к грузовику.

Он не знал, что скажет, вернувшись к Селии. Прости. Это было бы неплохое начало, подумал он. Прощай. Он сказал, что собирается погрузить вещи и уехать, но ему не хотелось говорить это слово. Поставив грузовик на гравий, он вылез и прошел вокруг дома на задний двор, поставил ящик, взял алюминиевые кресла и попытался выправить вмятины от монтировки, но кресла были обезображены безвозвратно. Он сложил кирпичи обратно в круг, и все ждал, когда она покажется из дома или из сарая, ждал, что она позовет его по имени, но, может, ей уже хватило. Может, она больше никогда не произнесет его имени.

Он обошел дом, собрал москитные сетки, которые вырвал, поднял водосточную трубу, сбитую ударом ноги, собрал осколки керамических горшков и сложил в общую кучу, чтобы потом составить список того, что нужно купить.

Может, мне лучше пойти к ней самому, подумал он.

Он вошел в дом и ходил из комнаты в комнату, зовя ее. Ни ответа, ни шороха. Вышел обратно во двор – кругом тишина. Заглянул к ней в машину: ключи в замке зажигания, ее сигареты на щитке.

Колберн спустился по склону к границе кудзу за домом и позвал ее по имени, и его голос упал в долину, как потерянное перо с неба, стольже невесомый и ничтожный. Он позвал три, четыре, пять раз, и с каждым разом голос становился громче, и в нем зазвенела неопределенность. Не как первый раз, утвердительно. Селия! А вопросительно. Селия? Селия?

В сарае он нашел воткнутое в землю мачете. И снова повернулся лицом к солнцу, которое уже стояло низко над холмами и горело на сочной зеленой листве. Выкрикнул ее имя. Кричал, сжимая в руке мачете, но знал, что она не ответит, и вместо нее слышал голос: иди. Иди сюда.

Он знал только один путь в лес, по проходу, который сам прорубил. К роднику. Вломившись в лес, он пошел по своим следам. Звал ее, размахивая мачете, нырял под задушенные ветви и отпихивал лианы. Вправо, влево, вниз по склону, один раз упал и покатился по земле, уронив мачете, но торопливо встал, схватил его за рукоятку и шел дальше, пока не увидел черно-серые камни, обросшие мхом, и прозрачную воду, пробивающуюся между ними и текущую сквозь этот нижний мир. И ее туфли рядом с родником, и то место, где она сидела, но где ее больше не было.

* * *

Колберн остался в долине. Он рубил подлесок и удушающие его лианы, спускаясь все ниже, пересекая овраги и перешагивая через упавшие деревья, звал Селию, искал ее, потея от ужаса. Порой говорил сам с собой, пытаясь объяснить, почему ее туфли там, а самой ее нет. Она ведь не любит их надевать. Вышла из долины где-то с другой стороны, поймала попутку до города и теперь сидит в баре. Нога на ногу, как всегда. Щелкает «Зиппо», как всегда. Она устала от тебя и спряталась, вот и все.

Свет начал меркнуть.

Он рубил, кромсал, и когда его ногу опутала петля лианы, ударил по ней, словно это были руки, тянущиеся к нему из могилы, и попал по ботинку. Через мгновение он почувствовал влажное тепло. Бросив мачете, он стянул ботинок. Там была кровь, и она продолжала идти. Лианы висели над самой головой, и он раздвинул их в стороны. Солнце клонилось к горизонту, и он поднял мачете, надел ботинок и, задрав подол футболки, вытер лицо и шею, тяжело дыша и потея, со всех сторон окруженный удушающей чащей. В ноге пульсировала боль, в ботинке хлюпала кровь, кровь стекала по рукам, грудь вздымалась, а череп насквозь прожигал вопрос. Где же она?

Он посмотрел вверх на прорубленную кривую тропу. Снова позвал ее. День угасал, тени густели, и, перешагивая и обходя гнилые стволы, остовы животных и сброшенную змеиную кожу, он чуял сознание этого нижнего мира, как если бы спрятанное здесь было вовсе не мертвым, но очень даже живым. Застойный воздух казался горячим тяжелым дыханием, а вместо ожидаемой глухой тишины вокруг стоял смутный гул. Тихая однотонная песнь, которую пела сама земля. Он рубил, продирался, полз и остановился, когда снова смог встать. Поглядел по сторонам. Чувство направления ускользало, в лишенном теней мире скользили тени и звучал этот низкий гипнотический гул. Он вышел на прогалину между нескольких сосен, уронил мачете, натершее кровавую мозоль на большом пальце, и прислонился к дереву. Одежду и волосы покрывали колючки.

Потом рухнул на колени и принялся грести руками землю, словно пытаясь отыскать какой-то ответ, зарытый именно в этом месте. Сам не зная почему, он копал, пока руки не покрылись комками испачканной кровью земли. А потом упал и перекатился на спину. Сквозь лианы виднелось лавандовое небо.

Она в баре. Вставай и выбирайся отсюда.

Колберн вышел из леса как карикатура убийцы: мачете в руке, кровь на футболке и джинсах, кровь в ботинках, перепачканные лицо и шея. Из кошмара в реальность. Он проковылял через двор мимо сарая, сел в алюминиевое кресло и уронил мачете на землю. Холмы лежали в умирающем свете. Вдалеке кто-то завыл. Колберн всмотрелся в наступающую ночь и попытался представить себе смеющуюся Селию.

* * *

Мальчик прятался в заросшем лианами доме до темноты, дожидаясь покрова ночи, чтобы отправиться на поиски, и, когда стемнело, пошел в долину, иногда подсвечивая себе зажигалкой. Вспыхивающий и гаснущий одинокий язычок пламени. Желая оставаться незамеченным, он проходил немного, а потом садился и прислушивался к шорохам ночных животных вокруг. Мелких тварей, которые заставляли его вертеть головой и не давали заснуть, пока он искал крупную тварь на двух ногах. Сгорбленную несуразную тень.

Мальчик шел низинами, потом вынырнул из кудзу на обрыве, нырнул обратно и крадучись пробрался по канаве. Сел на землю, прислонившись спиной к упавшему дереву, откинув голову. Веки отяжелели, и он уже почти спал, когда услышал, как мужчина разговаривает сам с собой, и привстал.

Голос, казалось, слышался со всех сторон одновременно, и мальчик не мог определить направление. Непрерывный поток безумных слов в темноте, прерываемый только чмоканьем губ. Мальчик тихо встал на колени, тихо поднялся на ноги и вытянул голову вперед, как будто это могло как-то улучшить его ночное зрение. Голос двигался, потом он услышал, как мужчина споткнулся и упал. Короткое проклятие раздалось прямо перед мальчиком, он сделал шаг вперед, и мужчина, казалось, затих, лежа на земле. Мальчик сделал еще несколько шагов, но остановился, услышав, как мужчина зашевелился и снова заговорил, и различил его черный силуэт.

Мужчина продолжал говорить. Вопросы и ответы, повторяющиеся снова и снова по кругу, голос то повышался, возражая собственному вопросу, то звучал как лепет провинившегося ребенка. Он все говорил и брел через лес, и мальчик шел за ним, пока мужчина не подошел к гребню холма и не остановился. Быстрое движение и крохотный огонек спички. Мужчина посмотрел себе под ноги, задул спичку и вскарабкался на гребень. Встав наверху, он зажег еще одну спичку, отдал себе какой-то последний приказ и исчез внизу, в пещере.

* * *

Колберн просидел всю ночь, обратив лицо к долине, то задремывая, то просыпаясь. Когда начало всходить солнце, он встал из кресла. Рука болела от размахивания мачете, огрубевшие ладони исцарапаны. При первом же шаге рана на ноге напомнила о себе, и он поморщился и снова сел. Снял ботинок и оторвал от кожи носок, превратившийся в корку спекшейся крови.

Прохромав в дом, он зашел в ванную, разделся, включил душ и вошел в кабинку, смывая хлопья грязи и запекшейся крови. Раны на руках и ногах снова начали кровоточить. Он вышел из душа, сел на крышку унитаза, прижимая полотенце к разрезу на ноге, чтобы остановить кровь, и задумался, что делать дальше.

Он надел грязную футболку и джинсы, взял в руки ботинки и окровавленный носок, вышел из дома и сел в грузовик. Въехал в город, нарушив тишину раннего утра тарахтением дизельного двигателя. Запарковался за своим зданием, вошел внутрь и переоделся в чистые джинсы и футболку. Взял рулон марли, отрезал несколько полосок ткани от старой рубашки, обмотал вокруг костяшек пальцев и забинтовал марлей, потом проделал то же самое с ногой. Надел чистые носки, попытался смыть кровь с ботинка над раковиной, потом натянул его и заклеил разрез в вытертой коже несколькими полосками клейкой ленты. Его грязная одежда валялась комком на полу, и он поднял ее, вышел в переулок и бросил в мусорный бак.

Он подъехал к бару и дернул дверь, зная, что если она где-то здесь, то появится к обеду ради мальчика, и решил дождаться этого момента. Не буду рассказывать обо всей этой срани, что лезет мне в голову, просто скажу, что рад ее видеть, что никуда не уезжаю. Я жалкий сукин сын и никогда больше не откроюсь тебе с этой стороны. Плевать, что ты не рассказала о том, что мой отец приходил к твоей матери. Мне все равно. Это в прошлом. Он еще раз подергал дверь, как жертва какого-то неудачного розыгрыша, а потом вернулся к себе, сел на пол и стал смотреть на медленные тени людей, проходящих мимо по тротуару под ползущим вверх утренним солнцем. Усталый, с кругами под глазами, он начал клевать носом и в полусне увидел дом Селии и ее мать, изможденную женщину, как она стоит в своей спальне, глядя на фотографии, снятые со стены и сложенные в коробку, ища знакомые лица из прошлого, гадая, где они, сжимая длинный нож в руке с побелевшими костяшками, – тонкие ноги, ветхое сморщенное тело с дряблой землистой кожей, – голоса долины слились с ней, и беззвучно, как бесплотный дух, обитающий в тяжелом вязком воздухе, она подплыла по коридору к двери комнаты, где спали Колберн и Селия, недоумевая, кто лежит рядом с ее дочерью, и тут он вздрогнул и проснулся, тяжело дыша и выпучив глаза. Полный уверенности, что в доме кроме него еще кто-то или что-то есть, он ждал звука шагов или угрожающего голоса. Но вокруг был лишь бледный полуденный свет.

Колберн поехал обратно в бар, но Селии там не оказалось. Он ожидал застать мальчика, но не нашел и его. Поехал к ней домой, но там стояла тишина, и он встал на границе кудзу и ждал, когда она появится на тропе и скажет: думала, никогда уже не выберусь. Не хотела тебя пугать. Поехали в бар, выпьем пива. Потом он оглядел долину и вспомнил ее рассказ о похороненном там внизу доме. Вспомнил, что ее мать верила, что там есть нечто, что соединяет нас. Спасает. Он разглядел в чреве долины поросший лианами холмик, под которым скрывался дом. Обвитая зеленью труба, торчащая в небо, как безнадежный вопль о прощении. Он схватил мачете и снова нырнул в чащу.

* * *

Мальчик всю ночь ждал, когда мужчина появится из дыры, в которой исчез. Сквозь лианы забрезжил бледный свет зари, но он ждал. Запели птицы, он ждал. Утро разгоралось, заметно потеплело, воздух под лианами становился все более затхлым, но мальчик все ждал. Потом он подобрался к гребню, вскарабкался наверх и встал у входа в пещеру. Глянул вниз. Увидел дно и набрался смелости.

Он спрыгнул в дыру. На дне валялись огарки свечей, и он выбрал самый длинный, зажег его и начал неспешно спускаться в тоннель. Свет свечи выхватывал из темноты всякое: обертки продуктов, разрозненные клочки одежды, куриные кости, пустые пивные банки. Он шел по непрерывающемуся следу мусора, и тут на него обрушился запах. Смрад. Запах налетел вместе с ветром, вдруг повеявшим в тоннеле, и мальчик согнулся пополам и закашлялся. Двинулся дальше, и у него начались спазмы. Мышцы свело, глаза заслезились, тело сотрясали рвотные позывы. Поднявшись, он натянул футболку на рот и нос, но с каждым шагом по тоннелю воздух все сильнее пах смертью. Он шел все глубже в темноту, сопровождаемый лишь собственной тенью и страхом. Язычок пламени дрожал в удушливом воздухе, и он жалел, что в руках ничего нет – ни топора, ни палки, ни еще чего-нибудь кроме свечи, которая бесполезна против монстра, который, он знал, ждет впереди. Через каждые несколько шагов он останавливался, замирал и прислушивался, силясь расслышать бормотание мужчины, но слышал лишь стон пещеры.

Мальчик остановился на краю провала и протянул руку со свечой над зияющей пустотой. Земля осыпалась со всех сторон, и теперь провал простирался от одного края тоннеля до другого. Черная бездна, которую не обойти. А запах, доводивший до кашля и тошноты, поднимался из провала, как будто из самого чрева ада.

Мальчик протянул руку вниз, отковырял пальцем кусок земли и поставил в образовавшуюся выемку свечу. Он что-то неразборчиво выкрикнул, не ожидая ответа, но услышал шевеление на дальней стороне провала, из глубины, куда не достигал свет. Послышался стон, медленное шарканье по камням и земле, и в слабом свете свечи возник мужчина – нагой, измазанный черной грязью, выпученные глаза на изможденном, обтянутом кожей лице. Это был он, и уже не он. Узник в собственном жутком мире.

Мальчик отступил, глядя на мужчину, на его покрытое грязью лицо и обтянутый кожей череп, на открытый пересохший рот, на расцарапанную грудь и шею, на костлявые пальцы безвольно свисающих костлявых рук.

* * *

Мужчина уложил тело Селии у провала. Снял с нее желтое платье и лежал рядом, положив голову ей на живот. Говорил с ней, как раньше говорил с близнецами. Невнятные обещания лучшей жизни с ним, здесь, в темноте. Поднимал ее пальцы и касался ими своего лица. Погребенные во мраке. Утешение рядом с ее телом и мщение ее миру. Наконец решившись отправить ее вниз, в провал, к женщине и близнецам, он зажег свечу и бросил последний долгий и мучительный взгляд на ее обнаженное тело, а потом взял ее за ноги и потащил, но земля вокруг дыры вдруг осыпалась, и ему оставалось только прыгать. Он зацепился на другой стороне, впился ногтями и пополз, а комья земли и камни все осыпа́лись, пока сила притяжения не расчистила дыру шириной во весь тоннель, слишком большую, чтобы дотянуться до другой стороны или перепрыгнуть.

Свеча исчезла внизу вместе с комьями земли, и наступила темнота, осталась только темнота и стон, поднимающийся из глубины. Мужчина разделся догола и катался по земле, чувствуя, как острые камни рвут кожу, оставляют синяки, и уже не чмокал, потому что во рту не осталось слюны…

* * *

А теперь он стоял на краю дыры и смотрел на мальчика на другой стороне, не до конца доверяя тому, что видит, потому что у него уже бывали видения о спасении. Он поднял руку и протянул к мальчику открытую ладонь.

– Помоги мне, сын.

Мальчик взял свечу и посветил ею вокруг в поисках длинной лианы или корня, которые дотянулись бы до мужчины. Трупный запах заполнял нос и рот, и он судорожно кашлял, шаря в тоннеле. И тут мальчик увидел платье Селии, брошенное комком на земле, рядом с треснутым колпаком масляной лампы. Мальчик поднял платье за тонкие бретельки и стряхнул с него землю. Желтое платье засветилось в желтом свете свечи и дало ему ответ, который он и хотел, и не хотел получить. Перебросив платье через локоть, он вернулся к провалу, где мужчина уже стоял на коленях по другую сторону разделяющей их черноты, положив руки на бедра в позе покоя. Словно помолился и пришел к решению.

Мальчик указал рукой на мужчину, а потом указал вниз, в провал. А потом, когда мальчик уже развернулся и пошел к выходу, позади раздался шорох земли и затихающий внизу крик.

* * *

Колберну пришлось потрудиться, чтобы добраться до дна долины: он рубил, полз, терял направление и находил его снова, рвал лианы, отталкивал ветки, но наконец достиг цели. Он посмотрел на дом, и ему показалось, что он перенесся в другой мир, в черно-белую фотографию, по которой невозможно определить ни время, ни место.

«Есть ли у тебя ответы?» – подумал он.

Он поднялся на крыльцо, прислонил мачете к косяку, вошел в коридор, касаясь пальцами шершавой штукатурки, и, дойдя почти до конца, нащупал глубокую борозду. Колберн остановился, отступил и увидел фигуру из палочек, вырезанную на стене, а под ней кучку беловатых обломков. Фигура была почти с него ростом. Овальное лицо без глаз и рта. Он провел пальцами по одной руке, по другой, вдоль тела, по ногам.

Колберн взглянул на открытую дверь в конце коридора, проверяя, на месте ли мачете. И снова спросил дом. Есть ли у тебя ответы? Мне нужен только один ответ. Что-то одно. Ты стоишь здесь так долго, все знаешь. Помоги мне.

На долину надвигалась буря, капли дождя ударили по листьям, ветер запел в лианах, и Колберн прислушивался, не скажет ли дом что. Столькие утверждали, что слышали голос долины, и может быть, она говорила и со мной, но сейчас «может быть» недостаточно, мне нужен ответ, мне нужно знать, где она. Он повторял свои вопросы, надеясь на ответ, и когда голоса долины зазвучали в хоре дождя и ветра, он поднял руки и прижал ладони к фигуре из палочек, уронив голову и закрыв глаза. И дом заговорил.

Я такой же, как ты, сказал он. Я так одинок. Погребен во времени. Так далеко. Когда-то здесь звучали голоса. Звучал смех. Зимой я давал им огонь, из моей трубы поднимался дым и уносился в ночь, к звездам, как свидетельство моего существования. Весной по моим полам топотали детские ножки, вокруг рос шиповник и расцветал пышным розовым цветом, а когда шел дождь, они стояли на крыльце, подставляя руки под струи воды с крыши, и брызгались, и дурачились, как и положено детям. Иногда плакали дети, иногда печалились мать и отец, но это никогда не затягивалось надолго, и я обнимал их, и они обнимали друг друга, но однажды они ушли и больше не вернулись. А я все ждал, и шли годы, и падал дождь, и приходила жара, и внутри меня гнездились птицы, и волк затаскивал свою добычу на мое крыльцо, но я верил, что они вернутся. Но никто так и не вернулся, а потом, спустя годы, я смотрел, как по холмам ползут лианы, как без разбора опутывают долину, и деревья, и цветы, и знал, что они доберутся и до меня. Они приближались медленно, но я не переставал наблюдать, и все, что мне было нужно, – чтобы кто-то из них вернулся и увидел, что творится в долине и что станет со мной. Все, что мне было нужно, – чтобы кто-то из них вернулся, взял мачете и вырубил кудзу. Я понимал, что исчезну, и не отрывал глаз от лиан, а они подползли совсем близко, проскользнули подо мной, а потом поползли вверх по стенам, сквозь полы, на крышу, а никто так и не пришел. И вот я исчез и принадлежу кудзу, как и все остальное здесь, и я знаю, что эти лианы несут зло. Как можно остановить это зло?

Расскажи, думал Колберн. Расскажи мне все.

Сколько бы ни прошло времени с тех пор, как я слышал смех и ощущал биение жизни, тому, что приходит сюда сейчас, знаю, не место здесь, и в эти ночи, когда мне страшно, я молю землю, чтобы она расступилась подо мной и поглотила нас и никому бы не пришлось почувствовать то, что чувствую внутри себя я, и хочу закрыть окна и двери, и пленить его, как лианы пленили меня, но мои окна разбиты, мои двери сорваны. И остается лишь страх. Меня бросили здесь. Никто не предупреждал, что так будет. Я думал, быть живым означает нечто другое. Зачем меня создали? Чтобы бросить вот так?

Не знаю, ответил Колберн. У меня нет для тебя ответов. Но можешь ли ты ответить мне. Вот что ты можешь сделать, чтобы снова почувствовать себя живым. Ты можешь дать мне ответ, потому что я такой же, как ты, и задаю те же вопросы. Зачем меня создали, чтобы бросить вот так? Но ты не так одинок, как тебе кажется, потому что она говорила о тебе. Ты чувствовал? Селия показала сюда и сказала, что ты существуешь. Не все про тебя забыли. И есть другие, кто помнит. Те дети наверняка помнят тебя и помнят дождь, стекающий с крыши, и огонь в очаге. Помнят, как мать стряпала на кухне, а отец укладывал их спать. Этого не отнять, и те дети и их отец с матерью живы и помнят тебя. Ты живешь в них, как они жили в тебе, и ты жив в их снах. Разве от этого ты не чувствуешь, что жив?

Мне страшно. Вот почему я знаю, что жив.

Колберн открыл глаза и отнял руки от стены. Он застыл в коридоре, слушая шум бури, а потом повторил то, что сказал ему дом. Мне страшно. Вот почему я знаю, что жив. И знал, что если сдвинется с места, то увидит. Знал, что если дойдет до конца коридора и заглянет в одну из комнат, неважно какую, – увидит своего отца, болтающегося в петле, и его глаза будут открыты, и в них будет мольба, презрение и надлом одновременно. Эти глаза, вечно непроницаемые, в которых он вечно искал нежность. Колберн знал, что его отец висит здесь, качаясь, и хочет еще раз взглянуть на него. Он неподвижно стоял в сером полумраке, внутри черно-белой фотографии, выцветшей и затертой, не желая видеть отца, и тут услышал голос матери из другой комнаты, слабый и дрожащий, как тонкая струйка, и прижал ладони к ушам, и зажмурил глаза, чтобы не слышать, не видеть, но все равно знал, что они здесь: причитающая мать, раскачивающийся в петле отец. Он согнулся, крякнул, и грянул гром, похожий на низкий рык собаки, когда та стояла, просунув голову в дыру в заборе, низкий рык, когда та наблюдала и ждала, чтобы броситься на них – и живых, и еще не рожденных. И дом сказал: я же говорил. Я говорил. Есть вещи, которым здесь не место, и теперь ты убедился сам. И тогда Колберн выпрямился и закричал в ответ. Заткнись. Помоги мне или заткнись, черт подери. Я не их ищу, я ищу Селию, так что или помоги, или заткнись.

Я же говорил, повторил дом.

Колберн тяжело дышал, отчаянно хватая воздух. Он разжал руки, посмотрел на мозоли и порезы и попытался успокоиться. Вспомнить, зачем пришел сюда. Прошел в конец коридора и заглянул в задние комнаты. Одна оказалась кухней. В другой был камин и куча листьев, достаточно большая, чтобы служить постелью, с похожим на гнездо углублением, покрытым одеялом. Колберн наклонился, зажал уголок одеяла между большим и указательным пальцем и поднял его. Когда-то небесно-голубое, одеяло выцвело и пахло гнилью. Он сморщил нос, вытянул руку и уронил одеяло обратно на листья, и заметил, что его окружают фигуры из палочек. Они покрывали все стены. Одни высокие, другие как дети. Некоторые держались за руки. А на полу под фигурами он узнал свои долото и отвертку с длинным жалом в окружении крошева штукатурки, напоминающего грязный снег. В дальнем углу комнаты виднелась кучка вещей, принадлежавших Селии.

Колберн опустился на колени перед разношерстной коллекцией сувениров. Салфетки из бара с нацарапанными ею заметками, зажигалка, солнечные очки. Ему показалось, что послышались чьи-то шаги, он встал и посмотрел на дверь. И увидел ее платье, висящее на вбитом в стену гвозде. Он перешагнул через постель из листьев, сдернул его с гвоздя и поднял за бретельки. Грязное, порванное, но это было ее платье. Здесь не было никаких сомнений, и тогда он понял, что это мальчик, и ему стало все ясно. Колберн увидел, как мальчик ждет у бара, а потом идет за ними в долину. Увидел, как мальчик прячется под лианами в долине и следит за Селией, идущей по тропе. Увидел, как украденные инструменты становятся оружием, чтобы сотворить с ней то, что сотворил мальчик. Колберн развернулся и еще раз оглядел комнату, а потом взял платье под мышку и успел сделать один шаг по коридору, но тут послышались шаги, мелькнула чья-то тень, тыльная сторона лопаты ударила ему в лоб, и все погрузилось во мрак.

* * *

Диксон колесил по проселкам. Буря миновала, оставив после себя моросящий дождь и прохладу. Ощущение грядущих перемен.

Дорога была узкая, с разбитыми колеями, рытвины заполнились дождевой водой, толстые ветви деревьев тянулись через ограждение. Выйдя из конторы, он закатал рукава, сдернул галстук и расстегнул воротник рубашки. Потом заехал на бензоколонку, взял дюжину пива и сигареты, оттуда поехал в салон и спросил Сэди, не хочет ли она поехать с ним. Давай покатаемся, будем пить и слушать музыку, как раньше. Но тогда она спросила, извинился ли он перед Колберном, как было сказано, и Диксон стиснул зубы и нахмурился. Дождь идет, сказала она.

Он поехал один. Опустил окно, чувствуя рукой и щекой капли дождя, и это было приятно. Чертовски приятно. Радио играло тихо, под колесами пикапа с шумом разлеталась вода из луж. Земля размокла и блестела. Он вспомнил полосу дождливых дней после исчезновения близнецов, цепкие лианы, вой собак, вверх-вниз по скользким склонам. Диксон был там, среди поисковиков, досадовавших на то, что нельзя двигаться быстрее и обойти больше. Он помнил обиду, обиду, переполнявшую их всех, когда не удавалось найти ничего, как дни шли за днями, недели за неделями, и все равно ничего, и чувство беспомощности, когда приходилось говорить матери, что ничего не нашли, и обещать, что продолжат искать, и снова впустую.

Он представил себе, что пропал его собственный сын. Их ребенок, родившийся, когда должен был родиться, выросший, окрепший, и как-то после очередных поисков, продолжавшихся до темноты, зашел в церковь. В просторном помещении царили покой и полумрак. Одиночество и умиротворение охватили его, когда он встал перед алтарем и поднял глаза к витражу высоко на стене над кафедрой. Простертые руки Христа, терновый венец, пурпурная ткань на бедрах. Диксон стоял там один в темноте и шепотом молился о близнецах, о чуде, чтобы найти их, а потом молитва превратилась в мольбу о его собственной ускользающей жизни. Он не мог понять эту пустоту или даже выразить ее словами, но просил, чтобы она ушла. Пусть она уйдет. Закончив, он опустил глаза от витража и пошел по проходу между скамьями, и стук каблуков ботинок по деревянному полу отдавался эхом в тишине под высокими сводами, и ему показалось, что в церкви есть кто-то еще. Что кто-то слушает.

Он допил пиво и бросил банку на пол, где их валялось уже несколько. Открыл новую и включил фары – в пасмурный день серые сумерки опускались раньше обычного. На перекрестке повернул направо и через полмили остановился у почтового ящика. Достав из него два конверта, он повернул в проезд и покатил по разбитой дороге, буксуя и разбрызгивая лужи. Подъехав к трейлеру, он осветил фарами дверь и посигналил. Наружу высунулась голова, и Диксон закричал через открытое окно. Выходи, поехали покатаемся.

Дверь захлопнулась. Во дворе валялись разнокалиберные шины. Из-за трейлера вышла собака с отвисшими сосками, посмотрела на пикап и скрылась под крыльцом, сооруженным из подручных материалов. В чугунной ванне росла ипомея. Дверь снова открылась, и показалась женщина в куртке с капюшоном, натянутым на голову, и обрезанных джинсах, которые были ей впору лет десять назад. Она на цыпочках прошла по раскисшей земле и, забравшись в кабину, сказала: похоже, тебе кажется, что можно просто подъехать к дому женщины, посигналить и она тут же побежит к тебе.

– Ну, – сказал он. – Ты же побежала.

Она сняла капюшон и обеими руками оправила волосы, а потом вытащила банку пива из коробки и расстегнула куртку.

– Вот твоя почта, – сказал он и отдал ей конверты.

Она взяла их и положила на приборную панель.

– Сдается мне, не за тем ты приехал, чтобы доставить мне почту.

– Не-а.

– Ты вроде говорил что-то насчет покататься?

– Говорил.

– Так поехали.

Диксон развернул пикап, закурил, и она тоже взяла у него сигарету. Он осторожно выехал на дорогу по ухабистому проезду. Дождь кончился, и небо заиграло оттенками серого и фиолетового. Женщина сделала радио погромче и забарабанила пальцами по коленке. Они отхлебывали пиво и неспешно катили по мокрой дороге. Она оглянулась на дробовик в держателе на заднем окне и спросила, когда ты последний раз стрелял из этой штуки.

– Давно, – сказал он. – Я в лесу теперь, считай, и не бываю почти.

– Но можешь же.

– Наверное, – ответил он. – Ты же знаешь, где я зависаю. Там же, где и ты. А чего ты не в баре?

– А ты? Стыдно там показываться?

– Хотел бы я, чтобы так.

– Он все равно закрыт, – сказала она. – Говорят, Майеру пришлось поехать к ней домой из-за того чувака.

– Кого? Колберна?

– Ага.

– С чего это?

– Не знаю. Я сегодня проезжала мимо по дороге с работы, там во дворе куча ломаного барахла.

– Как это?

– Да забудь. Черт. Не надо было говорить.

– Поехали посмотрим.

– Я не хочу.

– С чего вдруг?

– С того, что, если туда поедем, катание закончится, а мы еще толком и не начинали.

– Просто глянем.

– Завязывай с этим.

– Сам знаю. Не ты первая говоришь.

– Я серьезно, Диксон. Если не завяжешь, то приедешь домой, а Сэди там уже твои вещи по коробкам разложила. Этот чувак тебя прямо распалил. И все зря.

– Не зря.

– А в чем смысл?

Он затянулся сигаретой. Отпил пива. Пикап вихлял посередине дороги.

– Ладно, едем дальше, – сказал он.

– Она может тебя выставить даже за то, что ты со мной здесь раскатываешь.

– Я ей первой предложил.

– Значит, я запасной вариант или третий.

– Никакой ты не вариант. Пей, кури, смотри по сторонам. Трудно, что ли?

– Ладно, – сказала она, открыла следующую банку и взяла еще одну сигарету из его пачки, лежавшей между ними на сиденье.

– А знаешь что, – сказал он. – Надо съездить посмотреть.

– Ну хватит, Диксон.

– Секундное дело, если ты обещаешь заткнуться, – сказал он.

– Я пообещаю заткнуться, если ты обещаешь, что не отвезешь меня обратно сразу после того, как посмотришь.

– Обещаю, – ответил он. Оба знали, что он лжет. Она со стоном заложила ногу на ногу и покачала головой. Впереди появилась развилка, и он повернул направо, к долине. Потом ударил по тормозам, и пикап остановился посреди дороги. Включил заднюю передачу, потом переднюю, снова заднюю и переднюю, разворачиваясь. Говоря ей, как-нибудь в другой раз. Какого хрена притворяться, что я не повезу тебя домой. Она поерзала на сиденье, надула губы и больше ничего не говорила, только курила короткими обиженными затяжками, пока они не подъехали к ее дому.

* * *

Когда Колберн снова открыл глаза, была ночь. Он лежал на полу навзничь. Попытался встать, но, стоило поднять голову, накатила боль, и он потрогал синяк, расползшийся во весь лоб. Пробившаяся сквозь щель в полу лиана щекотала ему ухо, и он отшвырнул ее и сел. Огляделся по сторонам. Пока он лежал без сознания, дождь кончился. С потолка капала вода, в ночи стонали лягушки. Он гадал, есть ли в доме кто-то еще, гадал, почему дело ограничилось одним синяком.

Он поднялся на ноги, сделал пару нетвердых шагов и оперся о стену, чтобы не упасть. Снял с гвоздя платье Селии, скомкал в руке, вышел из дома в темноту и пошел, не зная точно, куда идти. С полога листьев над головой капала вода, он скользил и оступался на мокрой земле. В темноте что-то двигалось, и его глаза метались из стороны в сторону, сердце прыгало, и в тумане полубреда ему виделись какие-то звери, то ли реальные, то ли нет. Может быть, она где-то здесь, думал он. Может, под лианами есть другой дом или сарай, о котором знает только мальчик, и он утащил ее туда. Колберн ковылял в сырой темноте, пытаясь выбраться. В голове вспыхивали мысли. Как мальчик сидел в конце стойки, когда Селия кормила его или давала холодную бутылку колы, как вечно молчал, только смотрел на нее исподлобья, провожая запавшими в темных кругах глазами. Проходил со своей тележкой по тротуару мимо бара все чаще. Все чаще заходил. Всегда садился на одно и то же место, кивал и пялился, и Колберн не знал, где мальчик мог спрятать ее, и как он мог узнать, что она будет у ручья, но теперь все сложилось, платье было ответом.

Ему приходилось ложиться на землю и ползти, и мокрая грязь покрыла его руки и колени. Он просовывал сквозь лианы голову, чтобы осмотреться, и луна пробивалась сквозь тонкие облака, высвечивая контур холмов. Он снова нырял под листья и полз дальше, продираясь между кустами, вспоминая о брошенном в доме мачете. Склон медленно поднимался, и, снова высунув голову из лиан, он увидел две белые точки фар, освещавшие сарай за домом Селии. Тогда он выбрался из-под лиан и пошел вверх, переступая через них, высоко поднимая колени и раскинув руки для равновесия. Из порезов и царапин на руках и шее сочилась кровь.

Наконец он вырвался из объятий кудзу и постоял, упершись руками в колени, чтобы отдышаться, не выпуская платье. А потом выпрямился и вошел в полосу света фар, покрытый грязью, потом и кровью. Свалявшиеся волосы прилипли к голове, шее и красному следу на лбу. Колберн ждал, что кто-то пошевелится или что-то скажет, и ему хотелось, чтобы это был друг или хотя бы кто-то, кому можно сказать, что надо найти мальчика, пойдем со мной. Помоги мне. Он знал, что это невозможно, но ему все равно хотелось. Он был один. Колберн подошел поближе к грузовику, и раздался голос, приказывающий ему остановиться. Открылась дверца. Колберн поднял руку, заслоняясь от света, и собирался окликнуть темную фигуру, направлявшуюся к нему, когда увидел стальной отблеск на стволе дробовика.

– Где она? – спросил Диксон.

Колберн опустил руки и шагнул к Диксону, но Диксон направил на него ствол и сказал не двигаться, сука.

– Что у тебя в руке?

– Это не то, что ты думаешь, – сказал Колберн.

– Покажи.

– Черт, Диксон. Отвали с дороги.

– Показывай.

Диксон поднял дробовик вровень со лбом Колберна. Фары светили в долину, разделяя мужчин двумя лучами света, в которых вились мошки, урчал двигатель. Колберн разжал кулак, и платье повисло на бретельках на его указательном пальце.

У Диксона затряслись руки, и ствол заходил из стороны в сторону.

– Это не то, что ты думаешь, – повторил Колберн.

– Это именно то, что я думаю.

Диксона трясло, его душил приступ отчаяния.

– На землю, – сказал Диксон.

– Выслушай меня.

– На землю.

– Я нашел платье и знаю, откуда оно там. Отвези меня к Майеру.

– Заткнись, – голос Диксона дрожал, как и руки, и вместо силы и решимости, как ему хотелось, в нем звучала истерика.

– У тебя есть жена, – сказал Колберн.

– Не лезь ко мне.

– Подумай о ней.

– Закрой свой поганый рот, говорю, – сказал Диксон. Ствол дернулся вверх, и Диксон выстрелил поверх головы Колберна, оглушив и ослепив его. Звук выстрела отдался в долине эхом, которое, казалось, никогда не закончится. Колберн накрыл голову руками и присел, потом упал на колени, пытаясь вжаться в землю, с закрытыми глазами и звоном в ушах, и каблук попал ему в лоб, прямо по свежему синяку от удара лопатой. Он завалился набок, корчась от боли, а Диксон встал над ним, и Колберн не мог больше ждать и сказал: это мальчик. Мальчик с магазинной тележкой, который бродит по всему городу. У него было платье и другое дерьмо, мое и ее, там, в доме. Богом клянусь, я только оттуда и могу показать. Господи, я покажу, только не стреляй. Богом клянусь. Колберн приподнялся на одной руке, вытянув другую к Диксону, и сказал: пожалуйста.

– Вставай и садись в машину, пока я тебя не пристрелил, – сказал Диксон. – Не знаю, что ты там делал, но я могу убить тебя прямо здесь, и никто не почешется. Ни одна живая душа.

Колберн ухватился рукой за бампер пикапа, поднялся на ноги и направился к пассажирской двери, но Диксон сказал: постой. Ты поведешь, и, если хоть пошевелишься не так, застрелю на хер. Он показал стволом дробовика на водительское сиденье, и Колберн прошел сквозь лучи фар и сел за руль. Прежде чем Диксон успел обойти пикап, Колберн включил передачу и вдавил газ. Колеса забуксовали на мокрой земле, и Диксон запаниковал, отпрыгнул, словно в танце, нащупывая пальцем спусковой крючок дробовика, а пикап уже юзом шел вперед. Диксон поднял ствол, закричал, а Колберн немного сбросил газ, чтобы не буксовать, и тут раздался выстрел, и заднее окно разлетелось вдребезги. Колберна осыпало осколками, он пригнулся, но не снял ногу с педали газа. Он поднял голову как раз вовремя, чтобы объехать пекановое дерево, и выехал на гравий. В ночи грохнул еще один выстрел, не найдя цели, и Колберн выскочил на дорогу и помчался в город.

Он остановился у таксофона у бензоколонки и набрал ноль. Попросил соединить его с шерифом. Да, чрезвычайная ситуация, мать вашу. Когда зазвонил телефон, Майер мерял шагами гостиную, и уже через десять минут он подъехал к бензоколонке, где Колберн сидел на заднем бампере пикапа, словно замызганный манекен, с платьем Селии на коленях.

* * *

Мальчика задержали следующим утром на обочине дороги, по которой он толкал свою тележку. Он стоял, облокотившись о столбик ограды, глядя на теленка, бегущего за своей матерью, и подъехавшая машина шерифа остановилась посреди дороги. Майер вместе с помощником посадили мальчика на заднее сиденье, оставив тележку на обочине как некую придорожную достопримечательность, которая когда-нибудь напомнит об этом моменте любознательному прохожему.

Мальчик сидел за квадратным столом в квадратной комнате, но Майер так и не выяснил практически ничего. Мальчик не знал точно, сколько ему лет. Он толком не знал ни своего имени, ни имен мужчины и женщины. Никогда не ходил в школу. Не знал ни как называется город, где он сейчас, ни названия других мест, где, как утверждал, скитался с мужчиной и женщиной. Не знал, какой сейчас месяц и год, не умел ни читать, ни писать. Он поведал, что раньше с ними был маленький, но не знал ни его имени, ни что именно с ним произошло.

Он рассказал о дыре и попытался рассказать о мужчине, но не мог ничего внятно объяснить. Он говорил о женщине. Майер спросил его, что это за женщина. Женщина, которая была с тобой раньше, или Селия? Мальчик кивнул. Потом помотал головой. И снова сказал: та женщина. Ну, та. Он рассказал, что она кричала, и как будто был рядом, когда слышал этот крик, а не где-то далеко. Его объяснения были непонятны ни Майеру, ни мужчинам в галстуках, которые сидели в креслах за спиной мальчика, скрестив на груди руки. Они уже все решили для себя, когда мальчик сознался, что платье было у него. Признался, что знает, где она. Путаная история о том, как он нашел дыру, как спустился и что стало не то с женщиной, не то с Селией, не то с обеими. Он говорил обрывками фраз, иногда понятными, иногда нет. Смесь подлежащих и жестов. Мальчик не мог описать мужчину, его красные пустые глаза, его подергивания, что мужчина стал еще хуже, чем был раньше. Он не знал, как объяснить это, какими словами. Ему удалось лишь выдавить, что мужчина пошел туда вниз за.

– За? – спросил Майер. – За чем он пошел туда вниз?

– За ними, другими, – сказал мальчик.

– Что это значит? Какими другими?

– За ними.

– За ними? Ты сбросил его в дыру, после того как сбросил туда остальных?

– Не-а.

– Значит, его сначала, а остальных потом?

Вопросы так и ходили по кругу, переплетаясь, и в конце концов мальчик перестал отвечать, только все глубже оседал в кресло, опустив глаза, потирая тощие руки и подергивая головой.

Давай же, рассказывай, говорили ему. Давили. Рассказывай все, как помнишь. Ты приходил в бар к Селии, ел. Ты ведь ей понравился, да? А она тебе? Судя по всему, она была добра к тебе. Давай, говори. Кого ты сбросил в ту дыру?

Но мальчик перестал говорить. Его глаза и лицо подергивались, он ежился в кресле, как от боли. Майер велел мальчику успокоиться, ему принесли стакан воды и оставили в комнате одного. Смотрели через окно в двери, как на представление на непонятном языке. Со своими правилами выживания. Не иначе как дикарскими правилами, думали они, и что это за темное место в долине, про которое он рассказал. Что за существо. Несмотря на то что он уже давно родился, и жил, и ходил между ними, только теперь мальчик стал частью мира людей.

Мальчика продержали два дня. Тем временем Колберн показал Майеру и следователям похороненный под лианами дом, куда поисковики заходили после исчезновения близнецов, теперь украшенный фигурами из палочек и сувенирами пропавших. Колберн отвел их к ручью, где туфли Селии до сих пор ждали хозяйку. Колберн сходил с ними в бар и рассказал, как она кормила мальчика и говорила с ним. Рассказал Майеру все о стычке с Диксоном, и что говорил Диксон об отце Колберна и матери Селии, и как это его взбесило. Как он поехал к Селии, и сорвался, и разбил там все. Как искал Селию у ручья, но не нашел, и как ждал, что она придет, но она не пришла. Как вспомнил, что она говорила ему про дом внизу, и он подумал, что это ключ, и пошел искать там.

Мальчик ел все, что ему давали, и его заставили принять душ и переодели в оранжевый комбинезон, большой, висевший мешком на его тщедушном теле. Дали ему носки и тенниски подходящего размера. Колберн один раз пришел к нему. Сел рядом с мальчиком в камере – Майер попросил его задать тому вопросы, только помягче. Короткими фразами в надежде, что мальчик поймет их. Колберн заговорил о Селии, сказал, что она добрая. Она была добра к тебе. Мы все ее любили. Спросил, где был мальчик, когда она пошла к ручью. Спросил о мужчине и женщине. Спросил о близнецах. Но мальчик только молча смотрел на него. Он ответил на единственный вопрос, когда Колберн, уже уходя, обернулся и спросил, почему тот ударил его лопатой в доме, и мальчик поднял испуганные глаза и сказал: я думал, это он вернулся.

Утром третьего дня они посадили мальчика в полицейскую машину, поехали в долину и велели ему показать, где они. Мальчик привел Майера и двух следователей к пещере. Запах усилился, заполнил весь тоннель и поднимался над входом. Это дыра, о которой ты говорил? – спросил один из следователей. Мальчик кивнул, и мужчины спустились вниз. Закрыв рты платками, они включили фонарики и пошли за мальчиком в глубину. До самого провала.

Трое мужчин светили фонариками в черноту. Дивились глубине. Морщились от запаха. Начали прикидывать, что понадобится, чтобы забраться туда, и как глубоко придется спускаться. Они рассматривали тоннель, пятна света плясали в темноте, и на другой стороне провала мальчик заметил похожий на веревку корень, свисающий с противоположного края. Майер и следователи обсуждали пещеру и тоннель. Невероятно. В реальной жизни происходит такое, во что никто никогда не поверит. Пока они говорили, мальчик наклонился и закатал штанины комбинезона до самых бедер и заново завязал шнурки теннисок.

Он рванулся вперед между ними, нырнул в темноту и полетел через провал, раскрыв полные надежды руки.

– Боже! – вскрикнул Майер. Лучи фонариков обратились на мальчика, который поймал конец корня одной рукой и болтался над бездной.

– Вот дерьмо, – сказал другой мужчина.

Мальчик раскачивался из стороны в сторону. Все ждали, что корень вот-вот оборвется и мальчик исчезнет во мраке. Но корень выдержал. Мальчик издал протяжный раздраженный вой, напоминающий сирену, и, хватаясь за корень, мало-помалу начал подниматься.

Майер выхватил из кобуры пистолет. Все направили на мальчика фонарики и смотрели, как он борется, на его извивающийся торс, покрытый потом, на струйку крови, стекающую по руке на плечо.

– Все равно не вылезет, – сказал кто-то из них.

Мальчик дергался и дрыгал ногами, тянул, пыхтел и медленно подтягивался все выше. И вылез. Он карабкался, пока рука не оказалась над краем, ухватился за большой камень, закинул наверх ноги, а потом вылез из провала и упал навзничь. Обессиленный, задыхающийся, но живой.

– Давай сюда, засранец, – сказал один из них.

– Не ходи дальше, – сказал Майер.

Мальчик встал. Пока он карабкался, штанины комбинезона раскатались и закрыли его ноги до пят, и мальчик снова закатал их и взглянул на окровавленные ладони. Все три луча светили ему в лицо, и через провал летели суровые предупреждения, отдаваясь эхом и исчезая в бездне.

– Стреляй в него, – сказал один из них.

– За что? – спросил Майер.

– Он убегает.

– Не двигаться, – сказал Майер.

– Что ты скажешь всем этим людям, если он сбежит?

Мальчик отряхнулся, потом развернулся и двинулся вглубь тоннеля. Лучи фонариков заметались в смятении, мужчины кричали и спорили. Стреляй. Не буду я в него стрелять. Стреляй, хуже будет. Я сказал – нет. Мальчик шел все глубже и глубже, и его силуэт становился все бледнее. Видение подземного мира ускользало, и когда он уже растворился во мраке, раздался выстрел. А потом еще два.

* * *

К пещере с туннелем прорубили и расчистили дорогу, при помощи канатов и блоков опустили в провал людей, которые подняли тела мужчины и женщины, близнецов и Селии. Диксон работал на площадке, когда тянули дорогу и раскапывали тоннель, контролируя оборудование. Он был там, когда Селию подняли из провала, и, когда ее тело положили на землю,отвернулся и пошел прочь из долины. Поехал в свою контору, отдал секретарше ключи, потом отправился домой и отдал Сэди ключ от дома. После того как мертвые тела подняли, бульдозеры и экскаваторы оставили на месте в ожидании.

Всю осень Майер прокручивал в голове все свои шаги с того момента, как увидел мужчину, женщину и мальчика в разбитом кадиллаке на парковке у почты. Иногда он проклинал себя за то, что не эвакуировал машину в мастерскую и не заплатил за ремонт, не велел мужчине сесть за руль и ехать за ним. Не проводил до границы округа, следя в зеркало заднего вида, чтобы они не свернули куда-нибудь в сторону, а потом не остановился на границе, не дал им пятьдесят долларов и пакет бутербродов и не сказал, чтобы ехали дальше и не возвращались. Иногда он проклинал себя за то, что игнорировал их. Ты видел мальчика и женщину, когда они ходили по дороге в город и обратно. Видел, чем они занимались. Рылись в мусоре. Болтались в переулке на задах кафе в ожидании объедков. Ты знал, что мужчина говнюк, но ты мог найти какую-то работу мальчику, найти работу той женщине, ведь она говорила, что ищет. Ты видел их и оставил в покое, зная, что-то не так. Но ты ничего не делал, просто смотрел. Он проклинал себя за то, что не выкинул их из города, и за то, что не протянул руку помощи, и то и другое вызывало у него одинаковые приступы сожаления, заставляя его бродить вокруг пруда по ночам, когда луна отражалась в тихой воде бледным всевидящим оком.

Пришла зима. Листья кудзу съежились от холода, осталась лишь свалявшаяся сеть коричнево-серых лиан, опутывающая долину. Из-под лишенной листьев паутины показались задушенные деревья и кусты, и на открывшуюся землю упали лучи декабрьского солнца. Началась работа, которая продолжалась не один месяц. Лианы и кусты выкорчевали, заброшенный дом снесли, деревья спилили, а пни опутали цепями и вырвали из земли, и теперь в долине остались только огромные кучи стволов, веток и спутанных лиан. Кучи подожгли, и облака дыма повисли над долиной, повисли над городом как задумчивые духи-великаны, а ночами к небу вздымалось красно-золотое пламя костров. Выжившие корни кудзу спрятались глубоко под землей, где люди не найдут их, и когда-нибудь непременно вернутся. Медленно, мало-помалу. Время не помеха. Они терпеливо ждут, когда их грехи будут забыты.

* * *

Мальчика так и не нашли.

Колберн слышал разговоры о нем в городе. Мальчика называли убийцей. Дьяволопоклонником. Душегубом. Мясником. Говорили в строительном магазине, говорили, сбившись в кучку на тротуаре. Колберн ходил по улицам, редко с кем заговаривая и избегая встречаться с прохожими взглядом, и мальчик стал чудиться ему на улицах. Вот он толкает магазинную тележку. Заглядывает в мусорные баки. Пятится, когда гонят. Ходит кругами вокруг бара в надежде немного передохнуть. В надежде поесть. И чем дальше, тем чаще он видел мальчика, и все яснее и яснее. Склоненная голова, обветренное лицо, прячущиеся где-то глубоко глаза. Он видел мальчика днем, видел его в сумерках, глядя на истерзанную долину, и скоро понял всю тяжесть своих обвинений.

Ему хотелось сказать мальчику: я знаю, это не ты. Не знаю, что это было, но знаю, что ты ни в чем не виноват. Колберн говорил это ветру, когда ехал в грузовике. Говорил, сидя под звездным ночным небом в побитом алюминиевом кресле во дворе у Селии, надеясь, что ему явится ее призрак. Он говорил это мальчику, а потом сказал это себе. Ты не виноват. Он вспомнил себя таким же. Что, если бы кто-то сказал эти слова мне. Ты не виноват. Колберн думал о мальчике и той жизни, которая ему выпала, как он выглядел, как не мог вписаться, обо всем том, чего тот не получил и не получит никогда. Ты не виноват, а я смотрел на тебя как все, хотя должен был понять. Но теперь было уже поздно, и в один одинокий вечер, когда он стоял, наблюдая, как последний свет меркнет за обнаженными холмами, он сказал мальчику: ты мой брат в этом мире. Жаль, что я этого не понял.

Последние дни в Ред-Блаффе он провел, сидя на террасе у Селии. Иногда все еще надеясь увидеть ее, представляя, как она сидит рядом и пьет из бутылки. Следы лака на ногтях. Аура покоя и заботы. Уйди, сказал он ей, стоя с разбитыми и распухшими после буйства руками. Она пришла к тебе, а ты прогнал ее, и она ушла. Единственное за всю жизнь исполнившееся желание, черт возьми. Колберн вытащил из стоявшей на пачке журналов пепельницы окурок с розовыми следами ее помады, сунул его в карман, в последний раз взглянул на большую электрическую руку в окне и, пройдя между пеканами, сел в грузовик и уехал, бросив весь свой инструмент и лом в городе.

Он нашел работу на пароходах, ходивших по Миссисипи, и проводил в рейсе по несколько недель, а в промежутках вел одинокое существование в мотелях речных портов. Прошли десятилетия. Поняв, что болен, он не стал обращаться к врачам и не пытался лечиться сам. Он не сопротивлялся. Ломота в костях, нарастающая слабость, одышка, трясущиеся руки. Он лежал, поднимаясь, только чтобы справить нужду или попытаться что-нибудь съесть, и в последние недели жизни голоса из долины нашли его, и из одинокого номера мотеля он перенесся в дом, где резвились дети.

Когда боль становилась невыносимой, он проклинал мир, который, как ему казалось, так скверно обошелся с ним, и тогда в доме появлялась старуха с редкими волосами и запекшейся под носом кровью, не то хихикая, не то всхлипывая. Дети исчезали, будто испугавшись выжившей из ума старухи, явившейся навестить больного, но один из детей возвращался в моменты изнеможения и умиротворения, когда та оставляла его в покое. Ребенок присаживался на краешек кровати и говорил с Колберном безмятежно, как брат, которого у того никогда не было. И обещал. Обещал, что они воссоединятся в бесконечном будущем. Колберн читал неизмятые Библии в мотелях, порой находя утешение в стихах, порой сознавая свою ущербность и чувствуя, что отец и мать обрекли его на адский огонь с самого момента зачатия. Проклятое дитя, рожденное в проклятом мире, где не оставалось ничего, кроме как принять уготованную ему участь отверженного. В эти последние дни его страшила неопределенность впереди, хотя он не сомневался, что его ждет боль, потому что отвергал дарованную ему жизнь и никогда не пытался ничего изменить. Он проклинал своих родителей. Проклинал силу, которая отобрала у него Селию. Проклинал голодную ненасытную долину. Свою вину за вспышку гнева, которая толкнула ее туда. Горечь разрасталась внутри, заполняя тело и согревая кровь, смешиваясь с засевшей в нем болезнью.

В последние дни, лежа в бреду, он закричал, чтобы ребенок вернулся и побыл с ним, и тот пришел и умолял его произнести слова вслух. Просто скажи это вслух. Но Колберн молчал. Он хотел, чтобы мир молил его о прощении, а не наоборот. Скажи же, говорил ребенок. Скажи, и мы уйдем вместе. Ты станешь мне братом.

Нет.

В последние часы его жизни они продолжали спорить, и тут Колберн почувствовал, что уступил. И сразу сделался легче. Словно множество ласковых рук коснулись его и подняли. Он почувствовал, что парит над мотелем, над рекой, над заросшей кудзу долиной, глядя сверху вниз на стихию. Скажи, прошептал ребенок. Ты не виноват. Руки держали его и несли в пространство между светом и тьмой, и тогда он сказал. Прости. Чувствуя, как его дух поднимается, как груз болезни и одиночества исчезает, и повторял снова и снова. Прости. И руки, державшие его между светом и тьмой, отпустили его, чтобы посмотреть, воспарит ли его дух. Или упадет.

Джек Тодд Синие бабочки

© Джек Тодд, текст

© Яшма Вернер, иллюстрация на обложку

© В оформлении макета использованы материалы по лицензиям © shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Посвящается тем, кто мечтал хоть раз выбрать чудовище…

Предупреждения

Это роман о персонажах, сознательно или не совсем выбравших путь в бездну. Такое поведение не одобряется и не поощряется обществом, а местами и вовсе нарушает закон, но стоит помнить, что это художественное произведение. Все события являются вымышленными, а любые совпадения случайны. В реальности ничем подобным заниматься не стоит.

На страницах романа встречаются тяжелые и триггерные темы, демонстрируются сексуальные девиации и в красках описывается насилие. Ваше ментальное здоровье важно, так что примерный список приведен ниже:

убийства;

сомнительное согласие;

бладплей (игры с кровью);

нидлплей (игры с иглами);

секс с использованием посторонних предметов;

серая (местами черная) мораль;

сталкинг;

обездвиживание;

удушение;

домашнее насилие;

изнасилование (не между главными героями);

шрамы;

буллинг.

Если вы все еще готовы остаться, то добро пожаловать на темную сторону. Туда, где вместо принца на белом коне девушки иногда выбирают чудовищ.

Пролог

Творец

Тело вздрагивает в последний раз, и жизнь бедняжки обрывается навсегда. Я не помню ее имени и понятия не имею, чем она жила и чего хотела добиться, – но мне с самого начала хотелось сделать ее лучше. Посмотри на себя, дорогая, на свои когда-то горящие огнем жизни глаза и яркую улыбку. На несуразно длинные ноги и острые плечи, на бледные губы и густые каштановые волосы. Ты была до жути красива, тебе не хватало совсем немного до идеала.

Я тяжело вздыхаю и скидываю испачканные кровью виниловые перчатки, чтобы сменить их на новую пару. Работать на воздухе – то еще удовольствие, но в такой глуши нас еще долго никто не найдет, да и кому это нужно? Скоростное шоссе, и то слишком далеко отсюда. Щелкает замок кейса, поблескивают в тусклом лунном свете лезвия ножей и длинные иголки с насаженными на них бабочками.

Коллекция, какой я мог бы гордиться, вот только принадлежит она вовсе не мне. Моя дорогая матушка – надеюсь, она счастлива на небесах – с таким удовольствием собирала бабочек и буквально прожужжала мне все уши об этих чудесных насекомых. Видишь, мама, я нашел им куда лучшее применение, чем украшать стеклянные полки в твоем старом доме. И цвет… Синий – настоящий цвет жизни, что бы там ни говорили о зеленом.

И синий совершенно не идет распластавшейся на плоском камне девушке с перерезанным горлом. Пододвинув кейс поближе и взявшись за пинцет, я провожу свободной рукой по линии ее ключиц, спускаюсь к обнаженному животу и с разочарованием поджимаю губы. Она становится все холоднее, все быстрее теряет связь с жизнью и теперь – да и пару часов назад тоже – совсем не возбуждает. Не может разжечь ту искру, что потухла добрых семь лет назад. Или десять? Честно говоря, я перестал считать уже спустя два года.

С тех самых пор, когда потерял единственный на свете идеальный образ.

На мгновение прикрываю глаза и считаю до десяти, чтобы успокоиться. Вдыхаю густой и прохладный ночной воздух, мысленно воссоздаю ее: густая копна каштановых волос и бледная кожа, глаза полны боли, но в них столько злости и страсти, что можно утонуть. А тело хрупкое настолько, что его можно сломать парой неосторожных прикосновений.

И я сломал.

Ее полный разочарования и гнева взгляд до сих пор приходит ко мне ночами, словно она пытается меня укорить. За что, дорогая? Разве ты не видишь, что я ищу тебя повсюду? В каждой новой девчонке, что попадается мне под руку и хоть немного напоминает о тебе. И, поверь мне, если когда-нибудь я найду настоящую музу, то забуду о тебе.

Как ты когда-то забыла обо мне, решив отдаться другому.

Едва заметно качнув головой и отбросив непрошеные воспоминания в сторону, я медленно и осторожно помещаю одну бабочку за другой в приоткрытый рот девушки. Почти идеальная жертва, но уж точно не муза. Ей не хватило сил даже довести меня до оргазма: бедняжка сопротивлялась до последнего, рыдала и плакала, молила о пощаде, но не попыталась и пальцем пошевелить, чтобы оттолкнуть меня. Ударить. Убить.

Но и покориться не смогла. Мне даже показалось, будто она была в восторге от того, что ее трахнул хоть кто-то. И как, тебе понравилось? А тот взмах ножа, что перерезал тебе глотку и навсегда оборвал твою жизнь? Но она уже никогда не ответит.

Тело еще теплое и послушное, так что я приоткрываю ее губы – слишком пухлые – пошире и проталкиваю бабочек глубже. Длинные иглы вонзаются в податливую плоть с еле слышным хлюпаньем, хрупкие усики насекомых обламываются и летят вниз, оседая на бледной коже.

Приводить девчонку в порядок придется еще несколько часов, пока она хоть немного не приблизится к образу моей музы. Мне нужна живая. Настоящая. Ни одна из этих подделок ей и в подметки не годится, но я точно знаю: однажды мы встретимся, и тогда моя коллекция станет по-настоящему ценной. Есть ли смысл коллекционировать бабочек, если ты не можешь придать им нужную форму? Подарить кому-то действительно прекрасному? О нет, вовсе нет.

Но вот это – я со скучающим видом приподнимаю правую руку девушки и опускаю ее вниз, позволяя той свеситься с камня, – один из худших экземпляров. Все внутри скручивается при воспоминании о ее криках, и единственное, чего мне хочется, – закончить и смыть с себя остатки ее грязной крови.

Я ошибся с выбором.

Убираю пинцет на дно кейса и достаю совсем другие иголки – короткие и острые. Они будут отлично смотреться на ее плоском животе и неплохо дополнят зияющую рану на тонкой шее. Тебе не хватает изящества, милая, но я все исправлю. Ты станешь хоть немного лучше и, быть может, мы еще повеселимся. Однако ни одна струна внутри не откликается, не приливает к паху кровь, и волна разочарования накрывает меня с новой силой.

Ты просто отвратительна, дорогая.

Еще одна иголка, за ней другая – на коже выступают последние капли крови, едва заметные в ночной темноте. Работать в такой обстановке та еще задачка, а времени все меньше: луна совсем скоро сменится несмелым солнцем, по трассе начнут все чаще ездить машины, и кому-нибудь вдруг может прийти в голову заглянуть и сюда.

А девчонка все равно выглядит недостаточно хорошо. Я бы убил ее второй раз только ради того, чтобы выплеснуть скопившееся внутри разочарование. Снова трахнул бы ее, да только бездыханное тело не вызывает у меня ничего, кроме злости.

Как же ее звали?

И без того хрупкий пузырь терпения лопается и разлетается на миллионы мелких капель. Я бросаю оставшиеся иголки обратно в кейс, защелкиваю его на несколько замков и придаю телу правильное положение. Рот открыт чуть шире нужного, глаза распахнуты и смотрят на оставшиеся на небесах звезды, а руки безвольно свисают к земле. Она могла бы быть красавицей на прекрасном ложе, собравшей вокруг себя рой бабочек, а выглядит бледной копией настоящего коллекционного экземпляра.

Ошибка. Во рту оседает противная горечь, а руки подрагивают от гнева и желания смахнуть ее с каменного постамента и закопать прямо здесь, в калифорнийском песке. Увы, у меня при себе ни лопаты, ни времени. Ты, дорогая, останешься не лучшим моим произведением, но все же моим.

Обе пары белых виниловых перчаток я забираю с собой, оставив девчонке на память лишь короткий разочарованный взгляд. Ты не заслуживаешь этих бабочек, милая, но радуйся, что твоя жизнь оборвалась именно здесь. Радуйся, что я подарил тебе частичку себя. Я, а не кто-нибудь другой.

Когда я добираюсь до своей машины, припаркованной в паре миль от пустоши, уже рассветает. Первые лучи солнца отражаются от черного «Шевроле» и бьют по глазам, на шоссе тишь да гладь – как и всегда ранним утром. Разве что пара грузовиков проедет, но какое им дело до меня? Для них я такое же мелкое насекомое, как и моя сегодняшняя жертва.

Ах да. Лия Мартин, вот как ее звали. Студентка замшелого колледжа в соседнем штате, куда она собиралась вернуться завтра утром. Прости, милая, завтра утром ты попадешь на первые полосы лос-анджелесских газет, и на этом твой путь закончится. А меня ждет аэропорт и несколько часов полета в родной Иллинойс.

Отпуск – лучшее время, чтобы присмотреться к другим девушкам и найти среди них свою милую музу. Правильную. Идеальную. И у меня на это всего-навсего полтора месяца.

Но я помню, что в прошлом году видел там почти правильный экземпляр. Почти.

Кинув кейс под заднее сиденье, я вдавливаю педаль газа в пол и мчу в сторону аэропорта. Настало время проверить, созрела ли она. Моя потенциальная муза – Ванда Уильямс.

Глава 1. Мышеловка

Муза

В доме стоит пронзительная тишина – кажется, я слышу, как опускаются на пол мелкие пылинки. Матери нет уже второй час, а это значит только одно: скоро он придет за мной. Бежать некуда, прятаться негде, я как брошенный посреди трассы маленький беззащитный котенок, который уже видит несущийся на него грузовик и знает, что отскочить не успеет.

По шее стекают мелкие капли пота, теряются под свободным домашним топом, старым и заношенным. Но ему все равно, что на мне надето, – он разорвет и уничтожит все, проклятое ненасытное животное. Будь я даже типичной бездомной с пыльных улиц Чикаго, он бы не побрезговал. Урод. Напыщенный и изворотливый ублюдок.

Телефон неподалеку оживает и едва слышно вибрирует, но этого короткого звука достаточно, чтобы я вздрогнула. Боже, это не он. Всего лишь сообщение в мессенджер со скрытого номера. Очередной развод или тупая реклама, тем не менее я дрожащими пальцами провожу по экрану и открываю сообщение.

«Хочешь избавиться от него?»

Либо мать не зря ходит в церковь по воскресеньям и бог действительно существует, либо за мной следит не только ублюдок-отчим. Я тихонько поднимаюсь с кровати, на цыпочках подхожу к окну и выглядываю на улицу: не стриженный пару недель газон, пустая подъездная дорожка и темный соседский дом на той стороне. Ничего особенного.

Наверняка просто номером ошиблись, вот и все. Какой-нибудь выпускник вроде меня писал своей подружке, но набрал не тот символ. Шумно выдохнув, я прикрываю рот ладонью и напряженно прислушиваюсь к звукам на первом этаже. Тишина. Отчим до сих пор дрыхнет, и лучше бы ему спать до прихода матери. При ней он не посмеет меня и пальцем тронуть.

Свинья. Играет идеального муженька каждый раз, когда она обращает на него взгляд. Выслуживается перед городским шерифом и даже перед соседкой заискивает. Но я-то знаю, какой он на самом деле. Я чувствую это на себе каждый день. Каждый час. Каждую минуту.

Пожалуйста, боже, если ты и впрямь где-то там есть, позволь мне свалить отсюда как можно быстрее. Готова даже в школьном подвале жить, лишь бы подальше от дома. От дома, где меня предала родная мать. От дома, где мне давно уже никто не верит.

«Я могу помочь, дорогая Ванда».

И теперь сослаться на ошибку не так-то просто. Откуда он – или она – знает мое имя? Это какая-то дурацкая шутка ребят со школы? Хотя им бы ума не хватило. Никто не в курсе, что за дичь творится у нас дома длинными темными вечерами. Я не говорила ни школьному психологу, ни подругам, ни уж тем более одноклассникам, на рожи которых смотреть тошно. Только и могут, что тыкать пальцами в мои спутанные темные волосы и болтающуюся у глаз седую прядь. В мешковатую одежду и тонкие бледные, как у утопленницы, руки. Да и синяки под глазами размером с Марианскую впадину шарма не добавляют.

И ничего не изменится, пока я не убегу.

Так вставай и убегай, чего трусишь? Но ноги подкашиваются в то же мгновение, когда я тянусь к дверной ручке: на первом этаже грохочет дверь, и я уже слышу тяжелые, до боли знакомые шаги. Один за другим, один за другим. Как наяву вижу: он поднимается по лестнице с сальной ухмылочкой, слегка ссутулившись, и уже расстегивает ремень.

Готовится.

Сглатываю и бросаюсь к окну, с надеждой глядя на газон внизу, но дверь моей комнаты с противным скрипом открывается, а в нос бьет тяжелый запах мужского парфюма. Дешевого парфюма из ближайшего «Волмарта». Бежать некуда. Грузовик уже сбил меня и теперь протащит по всему шоссе.

– Прыгать собралась? – басит отчим с усмешкой, прежде чем придвинуться ко мне вплотную и прижать телом к подоконнику. Возбужденный член упирается в меня сквозь несколько слоев ткани, а руки отчима по-хозяйски скользят к резинке мягких штанов. – Мы же оба знаем, что ты не сможешь.

Занавеска наполовину приоткрыта, но его это нисколько не смущает: он прекрасно знает, что на нашей безлюдной улице никто не поднимет взгляд на мои окна. Свет выключен, и едва ли нас заметит даже мать, если решит вернуться домой пораньше.

Бежать некуда, но я все равно дергаюсь и стараюсь наступить ему на ногу или лягнуть локтем, когда он приспускает штаны одной рукой, а другой закрывает мне рот. Я едва могу дышать, кусаю его за руку, но все бесполезно – это животное грубо заставляет меня наклониться вперед и уткнуться лицом в пыльный подоконник.

Ты не смогла, Ванда, и теперь снова поплатишься за свою нерешительность. Ты знала, что он придет снова, но все равно трусливо пряталась у себя в комнате, как ожидающая смертельного приговора заключенная. И вот он, твой приговор.

– Вот так, – пыхтит он позади, прежде чем толкнуться в меня без подготовки.

Низ живота сводит от резкой боли, а перед глазами вспыхивают десятки подобных вечеров. Сколько раз он издевался надо мной? Сколько раз нагло насиловал меня за спиной у матери? Он толкается размашисто и с явным удовольствием, не обращая внимания на мои всхлипы и попытки вырваться. Ему наплевать.

– А если будешь много болтать, – говорит он уже грубее и крепче прижимает меня к подоконнику, – и снова попытаешься кому-то донести, то мы с тобой будем встречаться гораздо чаще.

Ты приходишь ко мне несколько раз в неделю, ублюдок. Трахаешь меня даже тогда, когда мать молится за твое здоровье в церкви, а потом улыбаешься ей за столом во время воскресного обеда. Куда уж чаще? Но вслух я не могу сказать ни слова. По щекам катятся слезы, и я прикрываю глаза в надежде, что все это просто закончится быстрее, чем обычно.

Сейчас он устанет и свалит к себе, чтобы снова делать вид, будто ничего особенного не произошло. Дождется мать с работы, расскажет ей, какой он замечательный муж, и трахнет еще и ее, а она только рада будет. Все тело сотрясает от боли и несправедливости – от того, в какую пытку превратилась моя жизнь в последние годы. Ровно с тех пор, как мать вышла замуж за этого урода, а тот решил, будто может творить что только пожелает.

И с каждым днем у меня все меньше сил ему сопротивляться.

Отчим набирает ритм и остервенело вколачивает меня в подоконник, грубые пальцы все крепче впиваются в челюсть – наверняка останутся мелкие синяки, – а в воздухе стоит отвратительный запах пота. Он довольно хрипит и наваливается на меня всем телом, дергается в последний раз и выходит: я отчетливо чувствую, как по спине в районе поясницы разливается липкое теплое семя.

Грудь сводит спазмом, к горлу подступает ком, и меня едва не выворачивает наизнанку, пусть отчим до сих пор и прикрывает мне рот рукой. Ты заслужил гребаной смерти, урод. Чтоб ты сдох, понял? Чтоб ты сдох, когда в очередной раз решишь засунуть свой член туда, где ему не место.

– Ты уже большая девочка, Ванда, – хмыкает он с насмешкой и шлепает меня по заднице, прежде чем натянуть обратно штаны. – В этом году тебе девятнадцать, а в таком возрасте пора уже научиться держать все в себе.

Жадно глотая воздух, я кое-как приподнимаюсь и едва не падаю обратно, в последний момент схватившись за подоконник обеими руками. И мое отражение такое же жалкое, как и положение. Домашний топ сполз на сторону, обнажив плечо, на голове настоящее воронье гнездо, а на лице тень настолько черная, будто его у меня нет вовсе. Ванда-невидимка. Ванда, которой никто и никогда не верит. Ванда, которая все придумала.

– Да и признай, – бросает он уже у дверей так снисходительно, словно делает мне одолжение, – ты тоже этого хочешь.

И со смехом уходит: тяжелые шаги звучат на лестнице еще несколько секунд, а потом смолкают. Хлопает дверь их с матерью комнаты на первом этаже, и только после этого я даю волю эмоциям. Захлебываюсь рыданиями в темной спальне, роняю слезы на светлый подоконник и стыдливо свожу ноги, будто это я виновата хоть в чем-то. Будто это я его позвала.

За окном, в соседнем доме, мелькает и исчезает чья-то темная тень. Наверное, кто-то мирно оглядывает улицу, явившись домой с работы. Мне-то с этого что? Мне уже никогда не светит такая спокойная жизнь. Я никогда не смогу выйти во двор собственного дома, не оглядываясь в ужасе по сторонам. Я и жить в собственном доме никогда уже не смогу.

Может быть, стоит прыгнуть, и дело с концом? Насмерть не разобьюсь, но смогу свалить куда подальше, даже если сломаю обе ноги. Плевать, что со мной случится. Хуже уже точно не будет.

Испорченный ублюдком топ неприятно липнет к телу, и я – нерешительная, слабая Ванда – собираюсь выйти из комнаты и пробраться в душ, чтобы не выходить оттуда до глубокой ночи, когда на кровати снова оживает телефон. Тусклый синеватый свет от дисплея на мгновение освещает комнату. Конечно, только сообщений от каких-то придурков мне сейчас не хватало.

Но я помню, что писали мне сегодня. Я помню и впервые испытываю желание сделать хоть что-нибудь. Что-нибудь, на что меня хватит, раз уж я не в состоянии даже сбежать.

«Ты хочешь от него избавиться?»

Незнакомец повторяет свой вопрос, а я решительно беру телефон и набираю всего одно слово. Такое простое слово. Хочу. Ублюдок был прав, я действительно этого хочу – хочу, чтобы он сквозь землю провалился. Исчез. Сдох. Подавился беконом за завтраком и никогда больше не появлялся в нашем доме.

«Хочу».

Конечно, я давно уже не строю воздушных замков и понимаю, что все это глупости. Не появится из ниоткуда благодетель и не спасет меня от отчима. Раз уж с этим не справились в полицейском участке, когда я пришла к ним растрепанная и заплаканная, в одной только пижаме, то с чего бы справиться кому-то еще? У этого ублюдка связи по всему городу, каждый ему что-то должен, а кто-то просто верит, что он слишком хороший человек, чтобы творить такое дерьмо.

И не догадываются, что дерьмо – это он сам.

Я бросаю телефон в ящик стола, закрываю его на ключ и достаю из шкафа чистую футболку и нижнее белье. В душ тащусь уже на ватных ногах, едва соображая, что вижу перед собой – то ли до боли знакомый коридор, то ли тот дремучий лес, в котором давно потерялась. Челюсть сводит от боли, между ног противно ноет, а к горлу то и дело подкатывает тошнота.

Поздравляю, Ванда, ты похожа на привидение. Маленькое забитое привидение, которое можно трахнуть.

Держать слезы в себе невозможно, и я снова задыхаюсь от боли под струями горячей воды. Почему я? Почему до матери не доходит, что происходит? Тру жесткой губкой кожу всюду, где ко мне прикасался отчим, но его липкие прикосновения не смываются.

Черт. Черт. Черт!

Короткий удар по кафельной плитке – до крови на костяшках, – второй, третий, однако эта боль не идет ни в какое сравнение с поселившейся в душе. Да что там, она ничто даже на фоне боли в нижней части живота. Я должна сбежать. Мне здесь не место. Я больше не выдержу.

– Я дома! – раздается голос матери с первого этажа, и слезы с новой силой заволакивают глаза. А может, это просто вода.

Мама дома, а я сползаю на пол, забиваюсь в самый угол душевой кабины и накрываю голову руками. Сколько раз я пыталась рассказать ей о том, что творится прямо у нее под носом? Показывала едва заметные синяки и грязную одежду, а она…

Что за ерунду ты придумала? Где ты шлялась? Во что ты ввязалась? Я от тебя такого не ожидала, Ванда, ты под домашним арестом на две недели! Мне уже полгода как исполнилось восемнадцать, но домашний арест – все еще самое страшное наказание.

Потому что я не хочу больше находиться дома. Никогда.

Творец

Она прекрасна. От рассыпавшихся по плечам темных волос с яркой серебристой прядью у самого лица до хрупкой фигуры и больших карих глаз. Именно ее я искал последние несколько лет, именно так должны выглядеть девушки, которым повезет прикоснуться к совершенству. Да. Ванда Уильямс – даже ее имя идеально ложится на язык и перекликается с именами других жертв.

Ванда прекрасна.

Я поднимаюсь из-за стола и подхожу поближе к окну, чтобы выглянуть наружу через небольшой просвет между занавесками и вновь приметить, как она мечется по своей комнате на втором этаже. Дерганная и импульсивная, Ванда временами не находит себе места часами, а иногда сутками напролет сидит на кровати, уткнувшись лицом в прижатые к груди колени. Моя милая муза еще не догадывается, какая судьба ей уготована. Не догадывается, как скоро избавится от оков и прекратит нервно оборачиваться, едва услышав чьи-то шаги неподалеку.

Однажды она заметила меня в парке – наши взгляды встретились лишь на мгновение, но его было вполне достаточно. Взгляд Ванды – мрачный и затравленный, почти опустевший – в тот день окончательно пленил меня. На дне глаз еще плескался неудержимый, яркий гнев. Такой, что я мог ощутить его на себе и проникнуться ее злостью. Да, именно такими они и должны быть. Столько лет искать подходящий образ и экспериментировать, чтобы в один прекрасный день встретиться с моей маленькой музой.

Довольно улыбнувшись, я прислоняюсь плечом к стене и несколько раз глубоко и размеренно вдыхаю. Воздух в Рокфорде особенный: здесь повсюду пахнет сыростью, особенно в старых домах, стоящих практически впритык друг к другу на одинаковых безликих улицах. Идеальный город, чтобы немного отдохнуть от приевшейся суеты Лос-Анджелеса и вернуться к работе ближе к сентябрю. Может быть, размяться, но не больше. Я никогда не думал, что она вырастет такой. Воистину, пути судьбы запутаны, и разобраться в них неимоверно сложно.

Но я разбираться не собираюсь, я в состоянии сам вершить свою судьбу.

В небольшой спальне дома, куда я приезжаю на время отпуска, горит одна-единственная настольная лампа, но ее яркости недостаточно, чтобы осветить что-то, кроме широкой пробковой доски. К ней тут и там приколоты наспех распечатанные фотографии и статьи из социальных сетей. Серийные убийцы – мои коллеги, которым не повезло. Тед Банди, Джеффри Дамер, Лоуренс Роудс. Каждый в итоге оказался за решеткой, потому что у них не было цели. Правильной цели.

Моя маленькая муза будет жить, пока я не достигну вершины. Пока мое имя – прозвище, которое дали мне в СМИ, – не завирусится по всем социальным сетям, пока от него не будет вздрагивать каждая хрупкая брюнетка в Штатах.

Пока моя муза будет способна шептать его своими тонкими губами.

Коллекционер. Хотя я бы предпочел, чтобы она звала меня по имени. Рид. Рид Эллиот, и очень скоро Ванда обо мне узнает. А пока что нужно позаботиться о ее будущем, даже если она сама мечтает лечь спать и никогда больше не просыпаться.

Я сажусь на кровать и открываю ноутбук, чтобы отправить несколько писем: ректору закрытой академии Белмор в Калифорнии, неподалеку от Лос-Анджелеса, например. Одно из них от имени дорогой Ванды Уильямс, а другое – от моего. Разве сможет ректор отказать ей в поступлении, если я впервые за пять лет напишу рекомендацию? О нет, ни за что. Я никогда не рекомендую студентов к зачислению и терпеть не могу свою работу в академии, но оставить музу гнить в этой дыре – непозволительная роскошь. Особенно в компании такой крысы, как ее отчим.

Ванда пока не догадывается об этом, но я уже знаю о ней все. Когда она ложится спать и во сколько встает, какой дорогой возвращается домой и с кем в городе общается. Какой у нее любимый цвет и как давно ее мать во второй раз вышла замуж. И даже ее документы – я с улыбкой похлопываю по небольшой папке неподалеку – уже у меня на руках.

И ее номер телефона у меня тоже есть.

Как бы моя милая муза ни старалась, ей от меня не сбежать. Пара дней, и ее жизнь изменится навсегда. К лучшему, конечно же. Рядом со мной ее жизнь обязательно изменится к лучшему.

Еще несколько мгновений перебираю пальцами по клавиатуре и все-таки отправляю ректору письмо. Вот и все. Остается лишь разобраться с отчимом моей дорогой Ванды, и с Рокфордом можно попрощаться до следующего лета.

В ее спальне загорается свет, и я могу разглядеть растрепанные волосы и сутулые острые плечи. Потерпи еще немного, моя дорогая Ванда, я знаю, что у тебя хватит сил. Правда ведь?

Открываю мессенджер и набираю сообщение. Номер скрыт, и она никогда не догадается, кто ей пишет, если не решит обратиться в полицию. Но мы оба знаем, что в полицию Ванда не пойдет. Не после того, как городской шериф послал ее к черту, когда она попыталась рассказать, что отчим издевается над ней изо дня в день.

«Хочешь избавиться от него?»

Соглашайся, моя милая муза, и я с удовольствием превращу твой персональный ад в настоящий рай. Соглашайся, и я сам подвезу тебя до академии и представлю ректору. Соглашайся, и ты станешь чем-то большим, чем вчерашняя школьница, глотающая слезы после очередной встречи с отчимом.

Но Ванда молчит. Я вижу, как она подходит к окну, словно хочет увидеть кого-то во дворе. Не верит, конечно же, и наверняка считает мое предложение глупым розыгрышем кого-то из приятелей. Что ж, дорогая, я достаточно терпелив, чтобы добиться твоего согласия.

«Я могу помочь, дорогая Ванда».

Отсюда не разглядеть ни ее карих глаз, ни выражения лица, но у меня богатая фантазия: сейчас она точно хмурится и хочет выбросить телефон в окно, но не решается. С решительностью у моей музы огромные проблемы, иначе сейчас мы говорили бы лицом к лицу, а вместо этого я лишь смотрю на нее сквозь пару стекол и тонкие шторы.

Свет снова гаснет, а ответа от Ванды все нет.

Однако я вижу едва различимые силуэты – ее скрюченную фигурку и крупную тень позади, невпопад дергающуюся раз в несколько секунд. Одна из клавиш трескается под пальцами и осыпается на пол десятками кусочков пластика, а глаза сами собой сужаются. Животное. У тебя нет никакого права прикасаться к Ванде и уж тем более измываться над ее хрупким телом.

Как жаль, что я не могу заглянуть к ним домой и вонзить нож прямиком в сердце Питера Уилсона. Мои любимые синие бабочки отлично бы смотрелись на его теле, и ему наверняка пошла бы перерезанная глотка. В иной ситуации я никогда не притронулся бы к кому-то вроде Уилсона: он совсем не похож на хрупкую девицу и уж тем более совсем не похож на Ванду.

Но он должен умереть.

Приходится несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть через рот – только это и помогает немного успокоиться. Сейчас не время распаляться и давать волю гневу, иначе плакал мой план. Милая муза потерпит еще один день. Всего один день, прежде чем я избавлю ее от этого животного и направлю прямиком в мое логово. В академию Белмор, где никто не знает о том, кто такой Коллекционер.

Тише. Тише. Тише.

Я щелкаю выключателем настольной лампы, и спальня погружается в кромешную тьму. Мимо дома тащится машина, словно старая черепаха, свет фар полосами проплывает по стенам и потолку. Хочется подняться и приоткрыть спрятанный под кроватью кейс с сотнями засушенных бабочек и пинцетом, прикоснуться к спрятанным под подкладкой ножам и провести по лезвиям.

До чего же я соскучился по ощущению стали под пальцами, по сладковатому запаху крови и податливой плоти девушек, до боли похожих на Ванду Уильямс. Видит бог, я мог бы прихватить кейс и подкараулить любую девчонку в парке, лишь бы унять дрожь возбуждения и выпустить скопившийся внутри гнев, но я считаю про себя до десяти. Снова и снова, пока сердце не начинает биться реже, а дыхание не выравнивается.

Завтра. Нужно потерпеть до завтра, вот и все.

До завтра, когда я заберу жизнь Уилсона.

В окнах Ванды больше не загорается свет, но я все равно набираю ей сообщение. Давай же, моя дорогая, соберись с силами и скажи мне, что ты хочешь сделать с крысой, что живет с тобой под одной крышей. Мучает тебя. Наслаждается твоим бессилием. Скажи мне, и я исполню твое маленькое желание. С превеликим удовольствием.

«Ты хочешь от него избавиться?»

И на этот раз я выпрямляюсь и закусываю нижнюю губу от предвкушения. Кончики пальцев покалывает, а сердечный ритм вновь набирает обороты. Давай же, Ванда. Давай.

Когда мессенджер оживает и на экране высвечивается первое сообщение от моей музы, внутри разливается приятное тепло. Покалывает теперь не только пальцы, но и все тело, и я уже знаю, что случится в следующее мгновение.

«Хочу».

Да. Да. Да.

Руки сами тянутся к кейсу, и вот я уже поглаживаю корпус из темной кожи и щелкаю кодовым замком. С темно-красной бархатной подложки на меня мертвыми глазами смотрят бабочки, а под ними поблескивают едва заметные петли и замочная скважина. Моя любимая коллекция, мои верные инструменты. И завтра Питер Уилсон познакомится с ними поближе.

Ни один мужчина еще не был удостоен такой чести. И никогда больше не будет. Однако для моей милой музы я готов сделать исключение из правил, и далеко не одно. Глубоко вдохнув аромат кожи и едва уловимый – пыльцы, я захлопываю кейс и бросаю взгляд на время на экране ноутбука.

Всего лишь девять часов вечера.

Это будет очень долгая ночь.

Творец

Подъездная дорожка у дома Уилсонов опустела, погас свет в нескольких окнах – лампа сверкает лишь в гостиной, и вокруг нее бродит туда-сюда высокая грузная тень. Я знаю, что ты здесь, и сбежать от меня не выйдет. Улыбка проступает на губах сама собой, а в груди зарождается до боли знакомое теплое чувство. Всего несколько шагов отделяет меня от одного из самых уродливых, отвратительных убийств в жизни.

Кожаный кейс приятно оттягивает руку, когда свободной я приглаживаю чуть растрепавшиеся светлые волосы и поправляю ворот водолазки. Погода в Рокфорде сегодня по-настоящему летняя, солнце печет просто беспощадно, но изменять своему образу – все равно что добровольно стрелять себе в ногу. Уилсон не дурак и не поверит, если я заявлюсь к нему в футболке и спортивных штанах, как дружелюбный сосед, и приглашу на барбекю. Нет, к животному нужен иной подход.

Животное должно понимать, кто в стае вожак, и знать свое место. Правда, Уилсон?

Я спокойно нажимаю на кнопку дверного звонка и медленно покачиваюсь с пятки на носок, в предвкушении прикрывая глаза. Буквально вижу, как грузная фигура отчима моей милой музы тащится по дому, как он пересчитывает плечом углы и дверные косяки, прежде чем показаться на пороге. Майка кое-как заправлена в джинсы, на лице мрачное и заспанное выражение. Вид оставляет желать лучшего. Тем не менее Уилсон быстро берет себя в руки и улыбается – вежливо и радушно, как делает всегда, стоит ему оказаться в компании незнакомцев. Или людей достаточно влиятельных, чтобы он решил перед ними выслужиться.

Правильно, выслуживайся, пока у тебя еще есть шанс.

– Доброго дня, мистер Эллиот, – расшаркивается передо мной Уилсон. – Чего это вы так рано? Или уже собираетесь уезжать? Я-то думал, вы еще пару недель в отпуске. Как-никак, каждое лето к нам приезжаете.

Да, потому что в Рокфорде дотянуться до меня может разве что чертов ректор академии Белмор. Местной полиции нет до меня никакого дела, что уж говорить о местных, которые не замечают очевидного прямо у себя под носом. Ни меня, ни даже Уилсона, который живет здесь круглый год. Крыса, по ошибке забравшаяся под волчью шкуру, – он повсюду волочит ее за собой, а окружающие верят, что он на самом деле волк.

Отвратительно.

– Хотел поговорить с вами перед отъездом, – холодно улыбаюсь я, с трудом подавляя желание шагнуть вперед и как следует садануть по каштановой макушке Уилсона вешалкой для одежды. Рано, еще слишком рано. – Вы же знаете, я преподаю в академии, и мне хотелось бы поговорить насчет поступления Ванды. Она подала документы в Белмор.

Ему нет никакого дела до успеваемости приемной дочери, более того – он наверняка будет против, ведь тогда распускать руки он сможет разве что в отношении соседских девушек. А те не будут терпеть, в отличие от моей милой музы. Но и ей терпеть больше не придется.

Я переступаю с ноги на ногу и крепче стискиваю пальцами рукоять кейса, но на моем лице не дрожит ни один мускул. Идеальная маска приличного человека – именно такого, каким представляет меня Уилсон. Давай же, подумай, как ты не хочешь, чтобы она переезжала в Калифорнию на долгих четыре года. Ты же понимаешь, что оттуда она уже никогда не вернется.

– Да кто ж ее туда возьмет, – смеется Уилсон, но в голосе его ни капли добродушия. Конечно же.

– Я, мистер Уилсон. Мне хотелось бы написать характеристику, чтобы Ванду зачислили на первый курс, если она сдаст вступительный экзамен. И для этого мне нужно с вами поговорить.

Проходит несколько долгих секунд, и он все-таки отступает в сторону – откровенно неохотно – и пропускает меня внутрь. Вот мышеловка и захлопнулась, а ты попался, крыса. И на этот раз притвориться волком и сбежать не выйдет.

Делая вид, что вожусь с застежкой кейса, я незаметно защелкиваю замок на двери и прохожу внутрь. Гостиная в доме Уилсонов мало чем отличается от гостиной в доме моей покойной тетушки: просторная комната с трехместным диваном, телевизором и камином. Не лучшее место для работы, но мне приходилось видеть и похуже. Я справлюсь.

В памяти невольно всплывает бледное и измученное лицо Ванды. Она прекрасна, и такая боль ей вовсе не идет – гораздо сильнее мне хочется увидеть на ее лице нервную улыбку, когда ее маленькая мечта наконец исполнится. Осталось совсем немного. Буквально несколько мгновений, прежде чем я положу конец этому кошмару.

Моя маленькая муза заслуживает совсем другого.

– Не знаю, что вы хотели о ней узнать, мистер Эллиот, но учебу в престижной академии она не потянет. Ей скоро девятнадцать – пусть сразу устраивается на работу где-нибудь у нас, чем тратит время на колледж или университет. Не ее это, – говорит Уилсон, плюхнувшись на диван и даже не подумав предложить мне чай. Или хотя бы сесть. Отвратительные манеры.

– Вы не представляете, на что на самом деле способна Ванда, – ухмыляюсь я, глядя на него сверху вниз. В маленьких глазках крысы впервые проскальзывает искра страха, но тут же гаснет. – Да и в целом мало что понимаете. Но я это исправлю, мистер Уилсон, не переживайте.

Тонкое лезвие с легкостью выскальзывает из-под рукава водолазки – одно короткое движение, и Уилсон замирает на несколько долгих мгновений. Глаза расширяются от ужаса, он хватается за горло истарается остановить кровь, но уже слишком поздно. Крыса смотрит на меня с мольбой и откровенным непониманием, приоткрывает рот в попытках прохрипеть какую-нибудь банальность: попросить о помощи, спросить «за что мне это?» или выплюнуть пару ругательств.

Ты и сам прекрасно знаешь за что, Уилсон. За темные озера боли в глазах милой музы. За страх, каждый вечер сотрясающий ее тело. За то, что ты посмел касаться ее своими грязными руками – клеймил ее своей и думал, что никто и никогда не сумеет тебя остановить. Ты и не догадывался, что ей достаточно всего лишь пожелать. А мне – подтолкнуть ее к этому желанию.

К этому и десяткам других, с которыми ей только предстоит познакомиться.

Уилсон все извивается в попытках помочь себе, неуклюже валится вперед и ползет в сторону стола – за смартфоном, – но я наступаю на его протянутую вперед руку и довольно улыбаюсь.

– Знай свое место, животное, – говорю я совсем другим тоном и поправляю виниловые перчатки, прежде чем наконец распахнуть кейс. Идиот их даже не заметил, а может, не пожелал придавать этой маленькой детали значения. Зря. – Я не хочу, чтобы подарок для Ванды выглядел хуже остальных. С тобой и так придется как следует поработать.

С темно-красной бархатной подложки на меня смотрят пустые глаза мертвых и давно засушенных бабочек, но до подарочной упаковки мы еще дойдем. Стоило бы сделать исключение для моей милой музы, но я хочу, чтобы она поняла, с кем имеет дело. Хочу, чтобы она могла связать одно с другим и шептать мое имя ночами. Или дурацкое прозвище.

Какая разница? Я просто хочу, чтобы Ванда чувствовала: она не одна, и одна уже никогда не будет.

Пока жизнь вытекает из Уилсона багровыми каплями крови, я аккуратно извлекаю из кейса пинцеты и еще несколько ножей. Часы в гостиной показывают половину первого, значит, у меня в запасе есть еще пара часов – всего ничего, чтобы привести тело крысы в порядок и навсегда исчезнуть из этого дома. Да что там, из Рокфорда тоже придется исчезнуть чуть раньше.

Очень жаль. Хотелось бы запечатлеть лицо дорогой Ванды в тот момент, когда она вернется домой и поймет, что случилось.

– И даже умереть нормально не можешь, – тяжело вздыхаю я и затаскиваю полуживого Уилсона обратно на диван. Тот дергается, но в руках почти не осталось силы – его попыток оттолкнуть меня я не чувствую. Даже ненависть студентов в академии, и та ощущается ярче.

Точный удар ножом в сердце, и жизнь Уилсона обрывается окончательно. Вот и конец печальной истории Ванды Уильямс – ни одно чудовище ее больше не потревожит, теперь в ее жизни останется лишь один-единственный человек. Человек, достойный любоваться ею, вдохновляться ею, искать ее образ в других, не таких совершенных девицах.

Я.

Запахи крови и смерти с каждой минутой становятся все гуще, часы без устали тикают, действуя мне на нервы. Тик-так, тик-так, тик-так, будто я и без того не знаю, что скоро Ванда вернется домой. Или того хуже – ее мать решит прийти с работы пораньше и пустит всю мою работу коту под хвост. Мне вовсе не нужно еще одно тело посреди гостиной, да и миссис Уилсон должна остаться целой и невредимой. Должна, потому что иначе моя милая муза может и не решиться поступать в Белмор.

Одну за другой я погружаю бабочек в приоткрытый рот Уилсона, пинцетом укладываю их в правильном – нет, идеальном – порядке и время от времени отступаю на несколько шагов, чтобы окинуть картину сосредоточенным взглядом. Недостаточно. Длинные иголки вонзаются в короткие пальцы Уилсона. По одной иголке за каждое прикосновение к Ванде. Еще парочка красуется в районе паха, прямо над ремнем джинсов, потому что эта крыса не умела держать в узде свою похоть.

Пожалуй, этого вполне достаточно. Теперь дело за малым – привести комнату в порядок и взять машину, которая ждет меня в паре кварталов отсюда уже несколько часов. Крови порядочно, но ни одна капля, к счастью, не попала внутрь кейса. Я промываю инструменты прямо в кухонной раковине и останавливаюсь в дверном проеме гостиной: тело Уилсона выглядит точь-в-точь как я планировал. Идеальный подарок для моей милой музы.

Она мечтала об этом весь последний год. Грезила ночами и молилась за воскресным обедом, в глубине души желая вонзить вилку глубоко в глаз Уилсону. Что ж, она может попробовать, если захочет.

Усмехнувшись себе под нос, я все-таки отклоняюсь от плана: надев новую пару перчаток, прохожу в гостиную и кровью Уилсона вывожу на светлом ламинате простую, но понятную только нам двоим надпись.

«Никто не имеет права прикасаться к моей музе».

Вскоре дом Уилсонов остается далеко позади, да и невзрачный Рокфорд пропадает из виду все быстрее, когда такси мчится по шоссе в сторону аэропорта. Слегка задрав рукав кофейного цвета водолазки, я бросаю взгляд на наручные часы: до вылета еще несколько часов, времени у меня в запасе навалом. Перчатки покоятся на глубине кейса, рядом с ножами, и полетят в Калифорнию другим рейсом, а вот телефон при мне. И кто я такой, чтобы не отправить дорогой Ванде еще одно послание? Может быть, она уже вернулась домой. Может быть, она уже счастлива.

Мы еще встретимся, Ванда. И гораздо скорее, чем ты думаешь.

Муза

Ларсон устроил на выпускном балу настоящее шоу: мало ему было нашей ругани в коридоре, когда однажды я как следует огрела его дверцей от шкафчика, в отместку он решил превратить мое выступление перед одноклассниками в ад. Ты опоздал, идиот, я уже в аду. Лучше уж десять раз сцепиться с Ларсоном, чем переступить порог собственного дома.

Сейчас, стоя на внутреннем дворе школы и стискивая пальцами пояс простого черного платья, я с ужасом думаю, как вернусь к себе. Как устало улыбнусь матери, а та по привычке нахмурит брови и покачает головой. Знала бы она, чего мне стоит эта улыбка после ее предательства – тех остатков сил, что еще во мне сохранились. И она, несмотря на все это, накроет стол и позовет к ужину и меня, и его. Ублюдок будет сидеть с нами и с намеком давить на мою ногу своей – огромной и тяжеленной.

«Мы скоро встретимся, Ванда, готовься. Ты же наверняка уже привыкла, потерпишь еще немного».

Все тело пробивает дрожь, и я непозволительно медленно шагаю в сторону дома. Сворачиваю в парк, чтобы сделать крюк и вернуться минут на сорок попозже, – в какой-то момент в голове проясняется, я полной грудью вдыхаю горячий летний воздух и чувствую густой аромат зелени. Пожалуй, стоит задержаться здесь немного: посмотреть за собаками, что носятся вокруг с кривыми палками или летающими тарелками из яркого пластика, за цветами на ветвях деревьев и вдоль прогулочных дорожек. Хоть немного пожить нормальной жизнью.

Ненормальной. Ненормальной. Ненормальной.

Как бы я ни старалась, ноги все равно несут меня к дому. Я замечаю его издалека – такая же аккуратная двухэтажная коробка с черепичной крышей, как и десяток других по нашей улице, – и сердце пропускает удар. Машины матери нет на подъездной дорожке, зато тачка отчима тут как тут. Он там один. Сидит и ждет меня, свинья. Обливается слюнями и щурит жадные глаза, может быть, даже высматривает мою фигуру на дороге.

Но в наших окнах темно, свет не горит ни в гостиной, ни в спальнях на втором этаже, и я не могу ничего разглядеть. Ну и пусть. Про себя я уже все решила: что бы ублюдок ни сотворил со мной сегодня, завтра ноги моей в нашем доме не будет. Со школой покончено, ни в один приличный университет или колледж меня не возьмут, да и не собиралась я никуда поступать в этом году. Не до того. Уеду в другой штат и начну новую жизнь, пусть даже с самого дна. Всяко лучше, чем трястись как осиновый лист изо дня в день и с ужасом ждать, когда он снова придет за мной.

Коврик у входной двери положен вверх ногами, а окна гостиной плотно зашторены. Чем отчим занимался там весь вечер? Ему показалось мало, и он притащил к нам еще какую-нибудь наивную девчонку? Губы изгибаются от отвращения, а брови сходятся к переносице. Может, ну его к черту? Вернусь домой попозже, вместе с матерью или ближе к ночи, когда они оба улягутся.

Однако меня неотвратимо тянет внутрь: собрать вещи и бежать, бежать, бежать. Едва я поворачиваю ручку и шагаю в дом, меня с ног до головы окутывает солоноватый запах крови: его ни с чем не спутаешь. Металлические нотки и противный привкус во рту, точно как в тот раз, когда отчим не рассчитал силу и двинул мне по лицу так, что у меня лопнула губа. И ведь тогда тоже никто не поверил. «Ты просто повздорила с одноклассниками, Ванда, и уже не в первый раз». Да Ларсон – святоша на фоне отчима.

Клатч я бросаю в холле неподалеку от высокой напольной вешалки и тихо, как мышка, пробираюсь вдоль гостиной в сторону лестницы. В доме царит удивительное спокойствие, будто я наконец-то одна и могу делать что вздумается. Хорошо бы, но в сказки я все-таки не верю.

Отчим просто дрыхнет, вот и все.

В нескольких шагах от лестницы я улавливаю непривычную тень в гостиной и оборачиваюсь: в широком арочном проеме отчетливо виднеется распластанное по серому дивану тело. Его тело.

Я тяжело сглатываю и подхожу чуть ближе. Точно дрыхнет, вон как рука с дивана свисает. Но чем дальше иду, тем ярче становится картина перед глазами: рука отчима действительно свисает с дивана, но она вся в крови, а его глаза широко открыты и безжизненно смотрят в потолок. Рубашки на нем нет, как и всегда, когда он проводит время дома, рот широко распахнут в немом крике.

Так я и застываю в дверном проеме, крепко прижав ладонь ко рту, чтобы меня не вывернуло наизнанку прямо здесь и сейчас. Запах крови в гостиной просто невыносим, и не удивительно: кровь на диване, на стенах и даже на полу. Голова кружится, а мозг отказывается верить, что все это взаправду. Не может быть. У отчима связи в полиции, врага он себе мог нажить только в лице меня, все остальные ему разве что в рот не заглядывают, а это…

Мне привиделось. Да, точно – просто показалось. Я плотно жмурюсь, протираю глаза ладонями, с силой надавливая на них, но, когда вновь открываю их, вокруг все та же жуткая картина. Становится только хуже. Теперь я замечаю уродливую синюю гору, торчащую у отчима изо рта, и поблескивающие тут и там иголки. В его широких ладонях, на груди, под глазом и даже над туго затянутым ремнем джинсов.

– Боже, – только и выдыхаю я, будучи не в силах сдвинуться с места. Смотрю на бездыханное тело как зачарованная и подавляю вновь и вновь подступающие к горлу приступы тошноты.

Нужно набрать девять-один-один, вызвать полицию. Он же точно мертв, правда? Подойти и потрогать отчима не решаюсь – кажется, сейчас тот вскочит с дивана прямо в таком виде и набросится на меня. Ему ведь всегда было наплевать, как и когда, лишь бы быстро, грубо и почаще.

Сдох. Он сдох, только посмотри на него. Сдох и никогда больше не сумеет к тебе прикоснуться. Ты свободна, Ванда, хватай вещи и беги отсюда.

Прислушиваться к голосу разума сейчас – все равно что идти на поводу у самых низменных желаний. Я не такая тварь, как отчим, и не могу бросить его вот так вот, когда он уже не может никому навредить. Да и мать расстроится, когда вернется домой. Черт, до чего же глупая мысль. Когда мать вернется, ей будет уже не до того. Еще подумает, чего доброго, что это я прикончила ее любимого мужа. Не зря же столько времени пыталась его оклеветать, правда? Голос матери звучит в ушах как наяву, будто она уже стоит рядом и читает мне нотации.

За телефоном. Да. Больше ничего я сделать не смогу. И я разворачиваюсь, едва не поскользнувшись на липкой крови, а в душе поднимается черная волна облегчения. Его больше нет. Питер Уилсон – мой отчим, мой ночной кошмар и мой мучитель – мертв. Никто меня не тронет, никто не будет смотреть на меня как на кусок мяса, никто не станет пробираться ночью ко мне в комнату, чтобы едва не задушить подушкой, пока трахает.

Какая же я отвратительная. Гнусная. Злобная. Но на этот раз мне вовсе не стыдно – я ненавидела отчима всеми фибрами души и готова поблагодарить того, кто так жестоко с ним расправился. Спасибо, кем бы ты ни был. Спасибо, за что бы ты ему ни мстил. Спасибо, куда бы ты ни отправился после.

– Служба спасения, что у вас случилось? – Голос оператора выводит меня из задумчивости. Я даже не заметила, как добралась до холла и достала из клатча телефон, как набрала номер.

Тошнота накатывает волнами, запах крови не дает сосредоточиться, но я отчаянно стараюсь. Еще не хватало все испортить и остаток жизни, когда в конце тоннеля едва забрезжил свет, провести в тюрьме. Впрочем, я бы не удивилась, отчим может испортить все даже после смерти.

– Я вернулась домой, а здесь… – Я шумно выдыхаю и набираю полную грудь воздуха, чтобы унять неприятные ощущения. – Здесь тело.

– Кто-то ранен? Вы в порядке?

– Нет, никто не ранен. Мне кажется, он уже мертв, но я побоялась подойти ближе. – Голос предательски дрожит, дыхание учащается, и больше всего мне хочется бросить трубку. – Пожалуйста, мне нужна полиция. Долго я здесь не протяну.

– Все в порядке, мисс?..

– Уильямс.

– Все в порядке, мисс Уильямс? Вы видели, кто это сделал? Преступник еще рядом? Вы в опасности?

Лишь сейчас до меня доходит: кто бы ни прикончил отчима, он может быть здесь до сих пор. Прятаться на втором этаже или на кухне, куда я так и не дошла. На заднем дворе или неподалеку от дома. И что мешает ему вернуться и расправиться со мной заодно? Меня прошибает холодный пот, и адрес оператору службы спасения я диктую сбивчивым голосом, ошибаюсь и исправляю сама себя несколько раз.

Руки дрожат и не слушаются, ноги словно налились свинцом, и все-таки вместо того, чтобы выбежать во двор и дождаться полицейских у соседского дома, я возвращаюсь в гостиную и бросаю еще один взгляд на ужасающую сцену. Ничего не изменилось: отчим все такой же бледный, все такой же мертвый; но уродливая куча у него во рту на этот раз приобрела отчетливые очертания. Ярко-синие бабочки на тонких иголках – покрытые пыльцой крылышки заляпаны кровью, усики поломаны.

Черт. Я отступаю на несколько шагов в сторону и опускаю глаза, чтобы наткнуться на десятки кровавых разводов на дешевом ламинате. Нет, никакие это не разводы. Стоит только отойти еще немного, как они складываются в буквы, а потом и в слова: «Никто не имеет права прикасаться к моей музе».

Что?.. Дыхание перехватывает, живот сводит спазмом, и я наконец сгибаюсь пополам, прощаясь с содержимым желудка. Боже. Боже, боже, боже. Вспоминаются те сообщения в мессенджере, что я получила совсем недавно. Глупая шутка, так ведь? Не может быть, чтобы…

Меня выворачивает три раза подряд, прежде чем я с трудом поднимаюсь на ноги и бросаюсь прочь из дома. На лице – следы от рвоты, кожа наверняка белее мела, но какая разница, что обо мне подумают? Да и на улице снова никого нет, не горят соседские окна.

Хочу. Я сказала, что хочу, чтобы мне помогли от него избавиться. Неужели я его убила? Вот так запросто, одним-единственным словом, отправленным черт знает кому? Сердце стучит в груди так часто, будто вот-вот проломит грудную клетку, и мне кажется, что я задыхаюсь.

Не может быть.

И все-таки дрожащими руками я тянусь за телефоном и открываю мессенджер. Неизвестный номер висит в самом верху списка чатов – два непрочитанных сообщения. Я не стану их читать, нет, ни в коем случае. Иначе меня сочтут сообщницей или еще что похуже. Нет.

Но палец уже скользит по экрану, словно мною управляет кто-то другой.

«Это мой тебе подарок, дорогая Ванда».

«Я спас тебя».

Благодетель хренов! Телефон летит на газон и тонет в здорово отросшей за последние недели траве. Боже. Мысли никак не собираются в кучу, мир перед глазами идет кругом и расплывается, и я уже не понимаю – слезы это или у меня так сильно кружится голова. Да и какая разница? Спас. Кто ты? Зачем? Я никогда не просила спасать меня. Уж точно не так.

Просила, Ванда, и ты прекрасно об этом знаешь.

Ты желала ему смерти. Ты ненавидела его. И твой благодетель тебе помог.

И что теперь? Он потребует от меня того же, чего всегда требовал ублюдок-отчим? Я нервно посмеиваюсь, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы, однако написать в чат еще хоть одно сообщение не решаюсь. Пусть благодетель думает, что я сбежала, испарилась и мы никогда больше не увидимся.

В то же мгновение телефон вибрирует в траве, и я слышу этот глуховатый звук даже сквозь гудящие вдалеке полицейские сирены. Можно же просто не читать, вот и все. Выбросить смартфон, когда-нибудь потом купить себе новый.

И все-таки он и впрямь меня спас.

«Мы еще встретимся, Ванда».

Сердце ухает вниз и пропускает удар. Едва выбравшись из одной ловушки, я тут же угодила в другую, только сбежать будет гораздо сложнее, потому что я понятия не имею, куда и откуда должна бежать.

– Мисс Уильямс? – треплет меня за плечо офицер в форме. Я едва слышу, что он говорит.

– Да, это я.

– Пойдемте в дом, нам нужно осмотреть место преступления. С вами побудет офицер Рейес.

Конечно-конечно, что угодно. Сейчас я могла бы спокойно прогуляться по залитой кровью гостиной, десять раз пройти мимо изуродованного тела отчима и не заметить ни того, ни другого. Это далеко не самое страшное в моей жизни.

Прежде чем пропустить офицеров в дом, я оборачиваюсь, но никого не замечаю.

Глава 2. Благими намерениями

Муза

С тех пор как от моего ублюдка отчима осталась лишь скромная могила на городском кладбище, в доме стало подозрительно тихо. Мать пропадает на работе часами, а иногда не возвращается домой даже ночевать: говорит, будто пытается прийти в себя и снять стресс. С кем она, интересно, его снимает? С таким же ненормальным, думающим головкой вместо головы?

Я со злостью пинаю прикроватную тумбочку и морщусь от противной боли в ноге, прежде чем упасть обратно и взять в руки письмо. Не помню, чтобы я подавала документы в университет Лиги плюща – вообще-то я собиралась учиться в местном колледже, жить в кампусе и не вспоминать о родном доме, и это в лучшем случае. Пару недель назад вообще рассчитывала сбежать из дома и работать на заправке в другом штате. И все-таки мне пришло письмо из академии Белмор. Пришлось погуглить, где это. Закрытый университет в Калифорнии, неподалеку от Лос-Анджелеса, и, судя по всему, учатся там либо детки богатых родителей, либо сливки общества. Что там забыла девчонка вроде меня, у которой из достижений только одно – то, что я до сих пор не сошла с ума?

На первом этаже что-то грохает, и я напрягаюсь всем телом. Боже, он вернулся. Сначала забрал отчима, а теперь пришел за мной или за матерью – в полиции сказали, что такие убийцы не угоманиваются просто так, и нам нужно быть осторожными. А мать просто сбежала, бросив меня один на один с собственными страхами и психопатом, который знает мое имя. Может, прямо сейчас он крадется по лестнице и готовится перерезать мне глотку.

Однако я не слышу шагов и не чувствую чужого присутствия, а когда осторожно выглядываю в окно спальни, замечаю копошащегося в мусорном баке енота. Прекрасно, я чуть не померла из-за помойного грызуна, которой всего-то хочет жрать. Откинувшись на подушки, вновь поднимаю к глазам письмо – настоящее, с подписью и печатью, прямо как в прошлом веке. Ну кто сейчас отправляет письма по почте, когда можно все прислать по электронке?

«Мисс Уильямс, приглашаем вас пройти вступительные экзамены для поступления в академию Белмор. В случае успешного прохождения, вы будете зачислены в академию – мы готовы предоставить вам грант на обучение и место в студенческом общежитии».

Наверняка какая-то шутка. Ошиблись адресом и на самом деле писали другой мисс Уильямс, мало ли их на свете. Но я точно знаю: нет. На конверте значился наш адрес и мое полное имя, так что ошибки быть не может. Неужели вселенная решила отплатить мне за полтора года мучений?

И сколько бы ни гуглила, подвоха я так и не нашла. Вступительные экзамены сдаются удаленно, никаких взносов академия не требует, да и место это реально существует. Только с какой стороны ни посмотри – подозрительно.

Енот снова бесчинствует в мусорке, и я вздрагиваю. Как же осточертело бояться каждого шороха и просыпаться среди ночи с мыслью, что сейчас ко мне в комнату ворвется либо отчим, либо таинственный убийца, знающий мой номер. Да что там номер: он в курсе, где и чем я живу, готова спорить, что он выяснил, в какой школе я училась и куда собираюсь поступать.

Тем больше причин принять предложение академии, да? Экзамен я все равно завалю, у таких универов требования серьезнее, чем у президента: веди себя прилично, знай все обо всем или просто оплати семестр по цене дома где-нибудь в Чикаго. А то и по цене особняка в Лос-Анджелесе. Я шумно выдыхаю и беру в руки телефон, да так и замираю.

Непрочитанные сообщения с неизвестного номера. Снова. Стоит выбросить телефон в окно, чтобы с ним повеселился голодный енот и унес куда-нибудь к себе в гнездо, однако я дрожащими пальцами провожу по экрану и жду, пока мессенджер загрузится.

Пусть это будет реклама. Ну пожалуйста.

Нет, никакая это не реклама.

Внутри всего лишь несколько фотографий, только пугают они до дрожи. Я смотрю на собственный дом: вокруг темно, свет горит только в моей комнате на втором этаже, но не узнать подъездную дорожку и дурацкий венок на двери, который не снимают с прошлого Рождества, невозможно. И даже крышка мусорного бака приоткрыта, будто там…

Я в ужасе бросаюсь к окну и всматриваюсь в темноту, но никого не вижу – только чувствую, что за мной кто-то наблюдает. И это уж точно не бедный енот, разочарованно бредущий подальше от мусорки в сторону соседского дома.

Он здесь.

Задернуть шторы, запереть дверь в комнату и выключить свет – вот и все, что я могу сделать. Что толку, если он где-то рядом и смотрит за мной? Боже, да это даже хуже, чем прислушиваться к грузным шагам отчима в прошлом. Почему я не могу пожить спокойно хоть немного? Почему, избавившись от одного чудовища, я тут же угодила в лапы к другому? И кто это, черт бы его побрал?

В комнате темно, так что приходится подсветить кровать телефоном, чтобы найти письмо из академии. Неважно, какие у них экзамены, я в лепешку расшибусь, но сдам. Мне нужно свалить из Рокфорда как можно скорее, да еще и туда, где меня не подумает искать какой-то сумасшедший, помешанный на бабочках. И если не в Калифорнию, то куда? Тем лучше, что мне там совсем не место. Плевать, если там будут смотреть на меня свысока. Плевать, если я не справлюсь с нагрузкой.

Хватит и того, что это мой единственный билет в жизнь. Если только я не решу поехать автостопом в соседний штат и начать с чистого листа – без денег, связей и даже места в захудалом колледже. А я пока не настолько сошла с ума.

От звука уведомления все внутри переворачивается: ухает вниз сердце, сводит от страха желудок; и я сильнее стискиваю телефон в руках. Не стоит открывать сообщения, лучше позвоню в полицию и попрошу их отследить номер. Они ведь это умеют, так? И ищут убийцу отчима. Вот пусть и разбираются, а мне в это лезть незачем.

Но ведь он хочет именно тебя, Ванда. Дело не в ублюдке, дело в тебе – ты видела, какое послание он тебе оставил.

И внутренний голос во многом прав. Я стерла все сообщения от этого психопата и могла бы сказать, что никогда не писала того злополучного «хочу», но… Так много но. Полиции не составит труда выяснить, что и когда я писала, только какая разница? Я думала, это чья-то глупая шутка, боже, а не сама связалась с киллером и попросила прикончить отчима самым извращенным способом!

Несколько раз глубоко вдохнув, я набираю номер городского участка. Одна цифра, вторая, третья, и в верхней части экрана телефона снова высвечивается уведомление. И на этот раз я не могу не прочесть сообщение.

«Разве ты не благодарна мне, дорогая Ванда?»

– Нет, придурок! – восклицаю я, словно он может меня услышать, и мой голос эхом отражается от стен и потолка.

Тишина, но номер я так и не набрала. Палец завис над последней цифрой, как лезвие гильотины над смертником. Что я скажу в участке? Мне пишет убийца отчима, а знаю я об этом потому, что сама ему написала? В лучшем случае они не поверят мне, как в прошлый раз. В худшем – позвонят матери или отправят меня на обследование к психотерапевту. Скажут, будто крыша от стресса поехала: сначала скандалы дома, потом убийство, а теперь еще и поступление в колледж.

Я буквально слышу их голоса: «Ах, девочка просто рассудка лишилась, ей нужно отдохнуть и поменьше зависать в интернете. Миссис Уилсон, отвезите ее к сестре в Чикаго, пусть отдохнет пару дней». Ну и дрянь.

Сбрасываю набранные цифры и плотно сжимаю губы, от нервов топая по холодному полу босиком. Полиция могла бы спасти меня, только я не хочу иметь с ними дела. Я хочу убежать и начать новую жизнь, вот и все. И там меня не достанет уже никто: ни сумасшедший с бабочками, ни мертвый отчим, ни даже мать.

Несмотря на выскакивающие снова и снова уведомления, я открываю браузер на телефоне и набираю указанный в письме из академии Белмор адрес. Форма регистрации простая, заполнить ее – дело пары минут, а записаться на экзамен в пятницу – нескольких секунд. И вот я уже одна из потенциальных студенток, что будут бродить по пафосным залам, оформленным под старину, весь следующий год. А если повезет, то ближайшие несколько лет.

И никакого больше страха. Никаких чудовищ. Никаких ночных кошмаров.

Но сегодня они останутся со мной. Точно как уведомления о непрочитанных сообщениях в мессенджере.

«Наблюдать за тобой – сплошное удовольствие, дорогая».

Муза

– Тебе письмо! – раздается с первого этажа голос матери. Недовольный и мрачный, как обычно. Кажется, если бы она могла, то кричала бы каждый раз, обращаясь ко мне. – Судя по конверту, из твоего университета. Я говорила, что тебя не примут, – вот и доказательство.

Я задергиваю занавески в комнате и едва не закатываю глаза. Не то чтобы я на полном серьезе рассчитывала поступить в академию Белмор, но чертов экзамен на прошлой неделе высосал из меня все соки. На полную выложилась, лишь бы свалить из Рокфорда, положить конец череде странных сообщений и злости матери. А еще перестать натыкаться на фотографию отчима на первом этаже каждый раз, как спускаюсь забрать с кухни ужин или выйти проветриться.

А мать будто сердцем чует, что я руку к его смерти приложила. Только вот моей вины в этом нет – он сам довел меня, сам подтолкнул к той грани, когда мне хотелось только одного: убить его или покончить с собой.

– Спасибо, мам, за непоколебимую веру в меня, – саркастически отвечаю я, когда спускаюсь по лестнице.

Она стоит у входных дверей с толстой пачкой конвертов: очередная бесполезная реклама и письма от бабули из Оклахомы, которая отказывается пользоваться электронкой или хотя бы простеньким мессенджером. Среди них выделяется только один – плотный конверт из крафтовой бумаги, без подписи и красивой восковой печати, что стояла на первом письме из Белмора.

Длинные темные волосы матери – почти как у меня – собраны в небрежный хвост, на ней старый поношенный халат, а на ногах рабочие туфли, которые она не доставала из шкафа уже несколько лет. И все, конечно же, черное. Мама держит траур по ублюдку, словно это он поднял нашу семью на ноги, а не явился на все готовенькое и жил припеваючи, помыкая матерью. Урод.

– Ой, брось, Ванда, это не твой уровень, я не представляю, на что ты рассчитывала, когда подавалась на грант. – Она качает головой и впихивает мне в руки тот самый плотный конверт. – Никуда не поступишь, будешь работать в местной забегаловке и собирать сплетни, как ты любишь.

Никогда я не собирала сплетни, да и с матерью мы могли поговорить на равных разве что несколько лет назад, когда отец был еще жив. То, что она не поверила мне, когда я рассказала, что творит ее муж, – проблема мамы, а не моя. А вместе с ней и полицейского участка, и его дружков из городского бара, и парочки мужиков из администрации. Он везде поспевал.

Когда был еще жив.

Меня так злит тон матери и ее холодный, мрачный взгляд, что первое время я не обращаю внимания на конверт. Мну его в руках с такой силой, будто это он виноват в том, насколько дерьмовая у нас семейка. Мы еще посмотрим, у кого какой уровень и кто останется гнить в Рокфорде, а кто начнет новую жизнь в Калифорнии.

– Я думала, чесать языком любил твой ненаглядный, – сухо бросаю я, поджимая губы. – Это ведь он постоянно врал и разве что задницу шерифу не вылизывал.

– Закрой рот, Ванда, – цедит мать, и голос ее подрагивает от гнева. Водянисто-карие глаза сужаются до маленьких щелочек, кажется, еще мгновение, и она даст мне пощечину. Но мама лишь выпрямляет спину и отворачивается, показывая, что говорить нам больше не о чем. – Прояви хоть каплю уважения. Хотя бы после его смерти.

Нет, мам, уважения этот лживый кусок мяса не заслужил. Только потому я и не пришла на его похороны, и только потому стоящую неподалеку на тумбочке фотографию мне хочется с силой грохнуть об пол. Чтобы стекло разлетелось вдребезги, а на лице матери отразился настоящий ужас – такой же, как на моем, когда я вернулась с выпускного и обнаружила тело отчима в гостиной.

Это я говорила с полицией. Это мне пришлось смотреть на десятки изуродованных бабочек и разлитую повсюду кровь. Это мне, в конце концов, написывает слетевший с катушек убийца.

И это ты не сдаешь его полиции, Ванда. Ты можешь, но не хочешь, так ведь? Ты думаешь, что благодарна ему.

– Иди к черту, – говорю я матери, прежде чем подняться обратно к себе на второй этаж, хотя послать хочется и собственный внутренний голос.

Если я и благодарна убийце, то лишь по одной-единственной причине: он сделал этот мир чуточку лучше, отправив Питера Уилсона на тот свет. Глядишь, после этого и Рокфорд заживет лучшей жизнью. Может, я даже вернусь сюда, когда закончу академию, потому что, в отличие от матери, искренне верю, что поступила. Я должна была.

Снизу доносится грохот посуды и грозный топот – мать наверняка все еще злится, но плевать мне хотелось на ее злость. Я закрываю на замок дверь своей комнаты и наконец-то обращаю внимание на пухлый конверт в руках: ни печати, ни почтовых марок, лишь изящным почерком написанное имя. Мое имя. Едва ли в академии Белмор принято приглашать к себе студентов подобным образом. Да и на сайте писали, что результаты экзаменов придут по электронной почте.

Внутри конверта, судя по всему, и не письмо даже – стоит надавить на него пальцами, как что-то едва слышно похрустывает, а сквозь плотную бумагу четко проступает нечто маленькое и твердое. То ли иголка, то ли скрепка. Нет, ни один университет или даже захудалый местный колледж не прислал бы мне письмо со скрепкой внутри. Еще и бумага там рассыпается, судя по звукам.

Остается всего пара вариантов, и ни один меня не устраивает: либо это Ларсон, которому и после выпускного неймется, либо четырежды проклятый благодетель. Любитель анонимных сообщений. Убийца. Молчаливая тень, наблюдающая за мной из-за угла. Или откуда он там смотрит каждый раз, когда написывает мне?

Но он не стал бы тратить время на обычные письма. Да и по почерку его могут узнать.

И все-таки мои руки дрожат, когда я вскрываю письмо канцелярским ножом. Я замираю. Тревога охватывает все тело, а сердце подскакивает к горлу – так происходит каждый раз, стоит мне подумать, что он все еще рядом. Оттого заставить себя заглянуть внутрь конверта до жути сложно.

Там может быть что угодно.

Я поддеваю плотную бумагу пальцами, и на кончиках оседает синяя пыль, будто кто-то засыпал ею весь конверт изнутри. А если это яд? Конверт выпадает у меня из рук, а его содержимое вываливается на пол: засушенная бабочка с изломанными крыльями, насаженная на длинную толстую иглу и небольшой клочок бумаги. Не с первого раза, но я замечаю застарелые багровые пятна на потускневшем металле. Грязь, пусть это будет просто грязь.

Однако нет смысла обманывать себя, я точно знаю, что это. Я уже видела такие пятна в прошлом месяце, пусть они и были гораздо ярче – еще свежие, блестящие и скорее алые. Пятна крови.

Попятившись, я утыкаюсь спиной в платяной шкаф и чувствую, как острые ручки впиваются в поясницу. Легкая боль не идет ни в какое сравнение со сковавшим меня изнутри леденящим ужасом. Что это? Почему оно в моей комнате? Зачем он это делает?

Может, это и не он вовсе. Ты себя накручиваешь, Ванда. Будь правильной, вызови полицию и покажи им письмо – с него снимут отпечатки и поймают твоего ненормального. Все, проблема решена.

Да, так и нужно поступить. Я кое-как нащупываю телефон в кармане, провожу по экрану для разблокировки и в ужасе бросаю телефон на пол. Он весь в синей пыли – и я уже догадываюсь, что это пыльца, – вместе с моими любимыми джинсами и прикроватным ковриком. Отвратительно. А если это одна из тех бабочек, что красовалась во рту у отчима?..

К горлу подкатывает тошнота, я с трудом подавляю рвотный позыв и стараюсь дышать глубже. Не может быть, правда? Полицейские все забрали, я собственными глазами видела. Это другая бабочка, только вот легче от этого не становится.

Тогда выброси. Просто выброси его.

Но меня буквально подталкивает вперед странное, нездоровое любопытство. В этот раз он прислал мне не банальное сообщение, не поленился и вложил записку в конверт с… Что это для него? Трофей? Или он считает, будто это подарок, и я должна прыгать до потолка от счастья?

Ставлю на последний вариант.

Адреналина все больше, кровь в ушах стучит так громко, что я уже не слышу собственного дыхания, однако все-таки тянусь к небольшой записке. Желтоватая бумага, словно специально состаренная, лежала бы в руке как влитая, если бы не покрывающая ее пыльца. Но даже сквозь запах бумаги и чернил чувствуется едва уловимый аромат мужского парфюма. Резковатый, древесный и отдающий мускусом.

Он мог бы быть даже приятным, если бы не принадлежал убийце.

«Я не хочу, чтобы ты хоть на минуту забыла обо мне, милая муза. И точно знаю, что в твою чудесную голову не придет мысль обратиться в полицию: ты и сама понимаешь, что тогда арестуют и тебя. Ты виновата даже чуть больше моего, дорогая. Это ведь ты позволяла ему прикасаться к себе и терпела, пока эта крыса была еще жива. И теперь мы с тобой в одной лодке. До встречи, моя милая муза. Поверь мне, она случится очень и очень скоро».

Нет. Нет, нет, нет.

Я бросаю записку на пол вслед за телефоном, и она планирует вниз, как лист на осеннем ветру. Синяя пыльца на светлом коврике выделяется особенно ярко, но комната расплывается перед глазами и превращается в огромное смазанное пятно. Я не виновата. Я ничего не делала. Это он принуждал меня. Это из-за него меня не слушали. Я не… Я…

Я не смогла ему ответить. Никак. Я же просто Ванда. Слабая и пугливая Ванда, которой проще переждать и исцарапать себе руки в душе, чем откусить ублюдку член в очередной раз, когда он придет. К счастью, теперь он не придет уже никогда.

Из-за меня.

Мысль эта камнем ложится на плечи, и я сползаю на пол, спиной прислонившись к шкафу. Нервничаю и запускаю пальцы в волосы, не обращая внимания на остатки пыльцы. Размазываю ее по щекам, смахивая выступившие слезы и до крови прикусываю нижнюю губу от досады. Только ни боль, ни отчетливый привкус железа во рту не отрезвляют.

Из-за меня.

И ведь он прав. Стоит отнести это в полицию, и меня прижмут, точно как в прошлый раз. Не поверят, и кому как не мне об этом знать. Я не знаю, кто он, откуда взялся, с чего решил называть меня своей музой и что значит его «до встречи», но кое-что я понять в состоянии: он гораздо сильнее меня и прекрасно знает, чего хочет.

Но я-то этого не хочу. Неужели я так много прошу? Пара лет спокойной жизни, где не будет ни похотливого ублюдка-отчима, ни сумасшедшего убийцы-сталкера. Боже, даже думать-то об этом смешно. И я горько усмехаюсь, утирая слезы. Ладно, я не понесу его «подарок» в полицию и не стану связываться с местным шерифом, но кое-что сделать все-таки могу.

В конце концов, это мой последний шанс.

Отряхнув телефон, я открываю электронную почту и с замиранием сердца проматываю входящие. Давай же, хоть где-нибудь мне должно повезти, разве нет? Рассылки из социальных сетей, оповещения из мобильной игры, какой-то бесполезный спам… Ага, вот оно. Мой билет на свободу.

«Поздравляем, мисс Уильямс, вы успешно сдали вступительные экзамены. Дополнительная информация и необходимые документы прикреплены к этому письму, ознакомьтесь с ними и пришлите нам заполненные копии не позднее, чем до конца следующей недели».

Читать дальше нет сил, да и зачем? На лице проступает слабая улыбка, сердце вновь подскакивает к горлу, но на этот раз не от страха, а от облегчения. Наконец-то. Наконец-то! Совсем скоро этот кошмар закончится. И плевать я хотела на психопата и его бабочек.

Я обо всем забуду. Сделаю вид, что все это произошло с другой Вандой, – оставлю ее в прошлом и создам новую, яркую и самостоятельную, готовую дать отпор любому. У меня получится.

Окрыленная этой мыслью, я сгребаю бабочку и записку обратно в конверт и убираю его в небольшой ящик внутри платяного шкафа. С глаз долой, из сердца вон, как любит говорить мать. И ее туда же. Пусть утрется – в академию я все-таки поступила, и совсем скоро мы расстанемся. У меня будет как минимум несколько лет свободы и покоя.

Я прикрываю глаза и никак не могу согнать с лица улыбку.

Осталось лишь немного подождать. Совсем чуть-чуть.

Творец

До начала семестра всего несколько дней, и документы моей милой музы уже покоятся на столе у ректора – тут и гадать не нужно, я видел их собственными глазами позавчера. И чем ближе начало учебного года, тем сложнее держать себя в руках и просто ждать. В голове роятся десятки, сотни навязчивых мыслей и все они так или иначе сводятся к одному: Ванда Уильямс должна принадлежать мне.

Сейчас.

Никакая подделка, никакая смутно похожая на нее девица не в состоянии ее заменить. Перед глазами как наяву всплывает образ последней убитой девушки: копна растрепанных темных волос, разбитые в кровь губы и опустевшие глаза. Она была до неприличия холодна и до отвращения криклива, пока нож не коснулся ее тонкой шеи и сквозь открытую рану не хлынули кровавые слезы. Какая жалость, что никто не слышал ее криков на пустоши – никто и не догадается искать там до следующей недели.

Я нетерпеливо облизываю пересохшие губы и поглубже откидываюсь на спинку. В моих скромных апартаментах толком нет мебели, только это мягкое просторное кресло, широкая кровать и кухня в соседнем помещении, да и бываю я здесь всего пару раз в год. К чему заморачиваться? Но сейчас хочется разнести их в клочья или по крайней мере смахнуть со стола посуду. Однако под рукой ни стола, ни посуды, только старый ноутбук – чужой, купленный когда-то через третьи руки только ради того, чтобы искать информацию.

Или наблюдать за милой музой, которая до сих пор не выехала из Рокфорда. Если бы дорогая Ванда была здесь, если бы я мог хотя бы прикоснуться к ней, кто знает, быть может, та девчонка и выжила бы. Мы встретились по дороге из аэропорта Лос-Анджелеса – бедняжке не повезло провалить экзамены в Белмор, и она как раз собиралась улететь в другой штат, в другой колледж. Всего лишь колледж. Мне было нисколько ее не жаль, и все-таки чего мне стоила одна короткая встреча? Она наверняка рассчитывала, что мы проведем ночь иначе.

К сожалению, долгие бессонные ночи ей уже не светят. Ее имя стерлось из памяти, остался лишь едва уловимый запах – духов, смутно напоминающих свежий парфюм Ванды, крови и смерти.

На мгновение прикрыв глаза и отдавшись воспоминаниям, я широко их распахиваю и щелкаю тачпадом ноутбука. Раз, другой, третий. Проверяю камеры в доме Ванды, пока она наконец не появляется в кадре: бледная и худая, моя милая муза по привычке забилась в угол кровати и перебирает новости в телефоне. Наверняка. Я заставал ее за этим занятием не единожды, словно она на полном серьезе опасается, что я где-то рядом. Что дотянусь до кого-нибудь из ее знакомых после крысы Уилсона.

Ты знаешь, Ванда, я мог бы проучить и того выскочку-старшеклассника, что чуть не испортил тебе выпускной вечер. Я мог бы пойти на многое, лишь бы завладеть твоим чудесным образом. Твоим хрупким телом, буквально созданным для меня.

Она поднимает взгляд и несколько долгих мгновений смотрит в камеру, заставляя меня искривить губы в довольной ухмылке. Не верю, что Ванда могла найти камеру в своей комнате, иначе от нее давно уже не осталось и следа. Однако забавно, что она сумела почувствовать мой интерес даже на расстоянии. Увлекательно, правда, дорогая? И я наклоняюсь вперед, чтобы рассмотреть ее поближе.

Серебристая прядь волос спадает на лицо, тонкая пижама почти ничего не скрывает – ни острые выступающие ключицы, ни напряженные соски, ни разведенные в стороны бедра. Не знай я Ванду так хорошо, подумал бы, что листает она далеко не новостную ленту. Такая сломанная девочка, как она, не стала бы развлекаться в одиночестве, правда?

По телу пробегает приятное напряжение – хочется прикоснуться к ней сквозь экран и показать, какими бывают бессонные ночи и сколько всего можно попробовать лишь за одну из них. Поставив ноутбук на подлокотник кресла, я прикрываю глаза. Из темноты мгновенно выступает до боли знакомая пустошь в пригороде неподалеку от Лос-Анджелеса: сплошные камни да песок, не считая нескольких деревьев. Но как чудесно смотрелось бы изящное тело Ванды на одном из этих камней.

Стоит представить, как она извивается в моих руках, как противится веревкам и выплевывает оскорбления одно за другим, и напряжение становится куда более ощутимым. В брюках уже слишком тесно и горячо. Я мог бы вонзить иглы в каждый дюйм ее бледной кожи, слизывать кровь с ее тонких губ и буквально слышать, как бьется ее сердце. От страха. От желания. От возбуждения. Ванда была бы просто прекрасна в моих руках.

Молния поддается с первого раза, и уже через пару мгновений я обхватываю член рукой. Моя милая муза на экране ноутбука отбрасывает телефон в сторону и нервно постукивает пальцами по покрывалу. Поглядывает то в окно, то на дверь, а потом вновь встречается со мной глазами, и сквозь экран они кажутся почти черными. Хочу, чтобы она не сводила с меня взгляд и умоляла сделать ей до приятного больно, просила бы отпустить, но стонала бы, готовая сделать что угодно.

Что угодно, только бы остаться рядом. Правда, дорогая Ванда?

Я скольжу ладонью вдоль ствола, сжимаячлен сильнее, а дыхание тяжелеет с каждой секундой. У моей милой музы столько шансов продержаться рядом со мной дольше одной ночи, что это сводит меня с ума. Что, если она разочарует меня в нашу первую встречу? Что, если она не выдержит и сдастся, как десятки слабых дурочек до нее? Приоткрываю губы и вновь закрываю глаза, чтобы насладиться образом другой Ванды.

Ее хриплыми криками, будоражащими нутро; ее строптивостью и податливостью, которые так причудливо в ней сочетаются; сладковатым вкусом ее крови. Достаточно лишь представить, как она выгибается под моими прикосновениями и стонет от боли вперемешку с удовольствием, и я всем телом вздрагиваю от наслаждения. Никогда еще оргазм не был настолько ярким, когда рядом нет милой темноволосой девчонки.

Ты по-настоящему особенная, моя милая муза, и только попробуй разочаровать меня.

Ладонь до противного липкая, брюки можно сразу же отнести в прачечную или хотя бы бросить в ванной комнате, а вместо этого я продолжаю наблюдать за темным силуэтом Ванды в ее тесной комнатушке в Рокфорде. Камера не улавливает звук, но я спорить готов, что она всхлипывает: уткнулась лицом в подтянутые к груди колени и подрагивает, вцепившись пальцами в покрывало. Не плачь, дорогая, до нашей встречи осталась лишь пара дней. Ты справишься.

И я тоже справлюсь. Не впервой укрощать собственное нетерпение и ждать, как затаившийся перед прыжком леопард. На этот раз добыча стоит любого ожидания, и если такая девушка, как Ванда, не сумеет вдохнуть в меня новую жизнь, то не сумеет никто. Если же сумеет… Ох, если Ванда справится, я брошу к ее ногам весь мир и даже больше – всю ту красоту, которую окружающие попросту отказываются замечать.

Яркую. До отвращения греховную. Полную сводящей с ума боли и настоящей любви.

В последний раз улыбнувшись себе под нос и захлопнув ноутбук, я все-таки иду в душ. Два дня. Два дня до церемонии посвящения в студенты академии Белмор, где Ванда наконец кое-что поймет.

Всего два.

Глава 3. Добро пожаловать в ад

Муза

Академия Белмор – все равно что чертов Хогвартс в пригороде Лос-Анджелеса. Три здоровенных корпуса, похожих на старые английские замки, и просторный внутренний двор: идеально-ровный газон, несколько аллей и настоящий парк, больше напоминающий лабиринт. Так и вижу, как детишки богатеньких родителей чинно расхаживают туда-сюда по вечерам и обсуждают, какую машину лучше купить для поездок домой – элитный спорткар или что-нибудь попроще, например «Порше».

Впрочем, на церемонии посвящения вокруг меня не мажоры с задранными до небес носами, а вполне обычные на первый взгляд ребята. Девчонка с выкрашенными в ярко-розовый цвет волосами, понурый сутулый парень с тяжелой сумкой и его не в меру надменный дружок. Вот он и впрямь похож на сынка богатого папочки, который в престижную академию попал только потому, что родители не оставили ему выбора. И если с такими все понятно, то что насчет меня? Я-то что здесь делаю?

На невысокой сцене перед парадными дверями стоят несколько человек: как я поняла, это ректор академии и несколько преподавателей. Строгая женщина с убранными назад рыжими волосами и высокий мужчина с миндалевидными зелеными глазами. Ректор называет студентов по именам, приглашает подняться на сцену и вручает первокурсникам значок, ключ от комнаты в жилом корпусе и устав академии. Ничего необычного, но я вновь и вновь ловлю на себе заинтересованный взгляд зеленоглазого мужчины. Да что с ним не так?

Или со мной? Я незаметно осматриваю свое простое черное платье – единственное приличное, что можно было надеть на церемонию посвящения, – но с ним вроде бы все в порядке. Украдкой поправляю прическу и пододвигаю стоящую на земле сумку поближе. А он все смотрит и смотрит. Едва заметно улыбается и на мгновение оттягивает ворот кофейного цвета водолазки, будто нервничает или что-то предвкушает. Понятия не имею, кто это, но он явно моложе своих коллег.

А еще он мне уже не нравится.

– Кейт Харрис, прошу, – громогласно объявляет ректор, и мимо меня на сцену проталкивается та самая девчонка с розовыми волосами.

Улыбается во весь рот и не говорит ни слова, только забирает свои вещи и машет остальным студентам, прежде чем сбежать со сцены и скрыться позади. Интересно, в уставе хоть написано, как пройти к жилому корпусу? И какой из них жилой? Выглядят абсолютно одинаково, куда ни глянь: высокие здания в готическом стиле, небольшие башенки с острыми крышами по краям и замысловатая лепнина. Не хочу даже думать, сколько денег ушло, чтобы отгрохать такие вместо нормального кампуса.

Еще несколько ребят поднимаются на сцену после Кейт – кто-то произносит благодарственную речь, а кто-то молча уходит. Черт, скорее бы уже отстреляться и завалиться спать, иначе я просто сойду с ума. И так-то с трудом помню последние дни в родном Рокфорде. Бесконечные визиты полиции после убийства отчима, слезы матери и собственный страх. Понятия не имею, кто писал мне весь этот месяц, но я не хотела бы встретиться с ним лицом к лицу. Да и не было этого. Ничего не было – ни ублюдка отчима, ни незнакомца, ни залитой кровью гостиной, ни конверта.

Только письмо из академии Белмор и экзамены, которые я с трудом сдала. Но все к лучшему, правда? Рокфорд остался далеко позади, теперь у меня впереди светлое будущее, и даже если меня выпрут из академии раньше, чем я успею ее закончить, домой я не вернусь. Мать справится без меня. Пусть снова выходит замуж, не замечает очевидного и боготворит сомнительных мужиков, с которыми лучше вообще не пересекаться, не говоря уже о том, чтобы водить их к себе домой.

– Ванда Уильямс! – наконец объявляет ректор, чем выводит меня из оцепенения. Неуклюже подхватив сумку, я медленно иду к сцене. Ноги словно налились свинцом и теперь отказываются работать как следует.

Будет жутко неловко, если я споткнусь и завалюсь у всех на глазах. Так, дыши глубже, Ванда, это явно не худшее, что с тобой случалось. И я дышу, поднимаясь на сцену, словно на эшафот. Ректор дежурно улыбается мне и протягивает значок, ключ и устав. Тонкая книжка, где наверняка написано, как себя вести, что носить и когда не вылезать из комнаты, чтобы не наткнуться на недовольного сторожа. Или кто у них тут следит за соблюдением комендантского часа?

Хотя, может, и нет тут никакого комендантского часа.

– Вот как, значит, выглядит студентка, завоевавшая уважение профессора Эллиота, – усмехается ректор и качает головой. Он что, думает, я должна была понять его шутку? Да я понятия не имею, кто такой профессор Эллиот. – У вас наверняка большое будущее, мисс Уильямс.

– Спасибо, – только и говорю я, нервно перебирая пальцами по обложке устава.

Всю свою короткую жизнь я прожила в Рокфорде, никто из моих школьных приятелей не поступил в университет: ребята либо разбежались по колледжам в Иллинойсе, либо остались в городе работать. По крайней мере те, о ком я слышала. А тут оказывается, что какой-то профессор Эллиот меня уважает. Сомневаюсь, что у матери или ее сестры есть знакомые в престижной калифорнийской академии. Тем более в Белморе.

Где Лига плюща, а где наша семья, в самом-то деле.

Но я не задаю лишних вопросов, лишь осторожно киваю и прохожу к другому краю сцены, чтобы спуститься и двинуть к жилому корпусу. И самое страшное в этом – пройти мимо молодого мужчины с зелеными глазами. Пара прядей небрежно зализанных назад платиновых волос спадают ему на лицо, а взгляд будто бы забирается прямиком под кожу, того и гляди пронзит насквозь, как иголка. Любая девчонка на моем месте, зуб даю, сказала бы, что он красивый, а у меня от него мурашки по коже.

Что-то не так. И глаз с меня он так и не сводит. Не сводит, когда я спускаюсь и закидываю сумку на плечо, плюнув на приличия и желание казаться если не красивой, то хотя бы манерной. Не сводит, когда меня окликает какой-то парень. Не сводит, когда на сцену вызывают другую студентку.

Да что тебе надо?!

– Эй, Уильямс! – кричит широкоплечий темноволосый парень едва ли старше меня. Черт, до того задумалась, что его даже не заметила. – Долго тебя еще звать? Или Тварь тебе уже все объяснил и жилой корпус и свою комнату сама найдешь?

Так я и застываю на углу, будучи не в силах понять, о чем он говорит. Какая Тварь? Но теперь хотя бы ясно, как первокурсники ориентируются в этих одинаковых трехэтажных зданиях. Несколько раз глубоко вдохнув, я натягиваю на лицо улыбку и надеюсь, что та не выглядит как оскал. Нормально улыбаться я разучилась еще пару лет назад.

– Понятия не имею, что за Тварь, но я бы не отказалась хотя бы от направления. Какое из трех зданий – жилой корпус?

– Ах, ну конечно же, – закатывает глаза парень и фыркает. – Для тебя он все еще профессор Эллиот. И если он тебя рекомендовал, то им и останется. Не представляю, что нужно сделать, чтобы заслужить рекомендацию такого урода. Ты с ним спишь, что ли?

Интересно, если я в первый же день устрою драку, как быстро ректор укажет мне на дверь? Или на вон те пафосные кованые ворота, едва виднеющиеся за бескрайним зеленым газоном. Потому что мне хочется как следует стукнуть этого парня тяжеленной сумкой. Я же смогу, правда? После всего… Нет, забудь, Ванда. Не тащи это дерьмо за собой в новую жизнь.

Этого не было.

– За языком следи, – бросаю я хмуро и всякие остатки улыбки стираются с губ. – Я твоего профессора Эллиота в глаза не видела, а если тебя мама не научила с незнакомыми людьми разговаривать, то это не мои проблемы. Рано или поздно кто-нибудь научит.

Парень вскидывает брови и оборачивается на сцену – встречается взглядом с зеленоглазым мужчиной и нервно сглатывает. Да, заметив такую мрачную плотоядную улыбку, я бы тоже струхнула, к счастью, адресована она на этот раз вовсе не мне.

– Я тебя понял, Уильямс, – говорит он уже куда спокойнее, потирает виски и явно проглатывает все то, что хотел высказать. У него прямо на лице написано, как он мечтал поставить выскочку с первого курса на место и обломался. – И раз уж мы так и не познакомились, давай с этого и начнем: Генри Тейлор, староста архитектурного факультета и, к несчастью, первого курса.

– Ванда, – в тон ему отвечаю я, – не могу сказать, что знакомство приятное. Ты всех девчонок шлюхами при знакомстве пытаешься обозвать?

К нам, спустившись со сцены, подходит еще одна девушка, и Генри лишь сверкает глазами в мою сторону. Что, хотел еще пару ласковых сказать? Так валяй, чего стесняться, едва ли ты сможешь меня задеть, золотой мальчик.

Но вслед за девушкой со сцены спускаются преподаватели с ректором, так что нашему короткому знакомству приходит конец. Что бы ни хотел сказать Генри Тейлор, узнаю я об этом, только когда мы встретимся где-нибудь в кампусе, и наверняка еще пожалею обо всем, что позволила себе ляпнуть. Не жили хорошо, нечего и начинать, правда, Ванда? Надо же было так вляпаться в первый день.

– Не задерживайтесь, не задерживайтесь. – Ректор подталкивает нас троих в сторону дальнего здания. Наверное, это и есть жилой корпус. – До комендантского часа всего сорок минут, а первокурсникам нужно еще адаптироваться. Мистер Тейлор, вы же и так прекрасно все это знаете.

– Виноват, профессор, – неискренне улыбается тот. – Не переживайте, сейчас я провожу девушек до общежития.

– Вот и замечательно, – говорит ректор Генри, а затем поворачивается к зеленоглазому мужчине: – А вы, Эллиот, задержитесь еще на пару минут. У меня есть пара правок к вашему расписанию.

Черт, могла бы и сама додуматься. Все вокруг болтают о том, что меня рекомендовал к поступлению профессор Эллиот, а этот мужик весь вечер не спускает с меня взгляд и улыбается – чего проще сложить два и два. Да и Генри смотрел на него с такой опаской, словно мог вылететь из академии за одно неверное слово в его сторону.

Или в мою.

Только кто он такой? И какого черта ему от меня надо? Откуда он меня знает?

В горле встает знакомый ком, тело пробивает мелкая дрожь, а дыхание учащается – точно так же, как и месяц назад, когда жизнь перевернулась с ног на голову. Генри что-то болтает и показывает в сторону общежития, но я к нему не прислушиваюсь. Прямо на ходу запихиваю устав и ключи в сумку и достаю телефон, но у меня ни новых сообщений, ни пропущенных. Ничего.

Но так и должно быть, правда? Я сменила номер, теперь ни один сумасшедший меня не достанет. И едва ли психопат с бабочками, кем бы он ни был, – профессор в дорогущей закрытой академии. Так не бывает. Психи не учат людей, это все равно что представить убийцей заботливого психолога.

Все в порядке, Ванда. Ты в безопасности. Ты далеко.

Общежитие встречает нас холлом с высоким расписным потолком и резными деревянными панелями на стенах, и на мгновение я отвлекаюсь от собственных мыслей. До чего же здесь все-таки красиво: от висящих на стенах репродукций картин знаменитых художников до высоченных колонн с лепниной. Я словно попала в настоящий замок, вот только принцесса из меня не вышла.

– Твоя комната на втором этаже, Уильямс, – кивает в сторону широкой мраморной лестницы Генри. – Живешь вместе с Холт, она второкурсница, как-нибудь посвятит тебя в курс дела.

Кивнув девушке и Генри напоследок, я поднимаюсь по лестнице и жадно изучаю каждый уголок общежития глазами. Кажется, будто академию Белмор и впрямь построили где-нибудь в шестнадцатом веке, причем не у нас в Штатах, а в Шотландии, например. Черт, и как меня угораздило получить грант именно сюда? Не верю, что одной характеристики от профессора хватило, чтобы ректор хлопнул в ладоши и сказал: «Да, конечно, я заплачу полмиллиона за семестр за Уильямс, почему бы и нет».

Дверь с табличкой «Уильямс/Холт» в коридоре второго этажа едва ли не первая. Я успеваю лишь сделать несколько шагов и потянуться к ручке, как та распахивается и едва не бьет меня по носу. Повезло, что отскочить успела, иначе ходить мне с фингалом под глазом всю первую неделю.

– Ага! – радостно восклицает девушка с копной кудрявых рыжих волос. Улыбается и поправляет лямку черного топа с белой звездой посередине. – Ты Уильямс, да? Та удивительная штучка, которую рекомендовал Тварь? Поздравляю! Стала звездой академии в первый же день, хотя способ выбрала сомнительный, как по мне. Но я все это видела, когда раскладывала карты в последний день каникул. Я Микаэла, кстати. Микаэла Холт. Приятно познакомиться.

Боже, у меня сейчас голова пойдет кругом: Микаэла говорит так быстро и много, что я улавливаю в лучшем случае половину. Слишком много на меня сегодня навалилось: от дороги от отеля до неприятного приветствия Генри и тяжелого мрачного взгляда профессора Эллиота. И что-то мне подсказывает, что его имя я услышу еще не единожды.

Хуже того, я наверняка буду слышать его каждый день. Репутация, судя по прозвищу, у него так себе, и получить от него рекомендацию в академии Белмор сродни чуду. Иначе я не знаю, какого черта все так с ней носятся.

– О, ты хочешь зайти, наверное, – продолжает Микаэла и отступает в сторону, позволяя мне пройти в комнату. – Прости, я просто люблю поболтать. У меня весь прошлый год соседки не было, так я думала, повешусь тут со скуки. После комендантского часа делать просто нечего. Твоя кровать левая, кстати, шкаф и стол – тоже. Я их не трогала, честное слово.

– Спасибо, – выдыхаю я устало, прежде чем бросить сумку у кровати и упасть лицом в мягкую подушку. Как же приятно.

– Как тебя зовут? А то я что-то не с того начала.

– Ванда.

– Как ты относишься к ночным посиделкам, Ванда?

– Сегодня? Никак, – хмыкаю я.

Сегодня я хочу только одного: накрыться одеялом с головой и не вылезать до завтрашнего утра. Если верить расписанию, первое занятие у нас только в двенадцать часов, так что шанс выспаться есть. И я, так и не рассмотрев комнату как следует, даже не закинув вещи в шкаф, скидываю платье и забираюсь в постель. Холодную и насквозь пропахшую благовониями, но наконец-то безопасную.

Здесь меня никто не тронет. Никто не найдет. А самое страшное, с чем я могу столкнуться, – болтливая соседка.

– А что там насчет профессора Эллиота? Я хочу узнать все из первых рук.

– Спокойной ночи, Микаэла.

Муза

И все-таки в Белморе оказалось не так плохо, как я представляла поначалу. Мягкая удобная кровать, милая, пусть и болтливая, соседка и не такие уж сложные занятия. В первые дни я успела познакомиться лишь с парой преподавателей, но ни один не пытался смешать меня с грязью или поставить ниже остальных. Им нет дела до того, что я учусь здесь только по чьей-то милости.

Я не сталкивалась с профессором Эллиотом – или мне тоже стоит звать его Тварью? – с церемонии открытия, и сейчас, сидя в аудитории в ожидании его первой лекции, меня наконец накрывает волнение. Кто же он все-таки такой? И почему дал мне рекомендацию?

Но спокойно подумать мне сегодня не суждено.

– Нашли еще одну девушку!

Кейт Харрис вихрем врывается в аудиторию, будто так и надо. Ярко-розовые волосы развеваются во все стороны – наверняка бежала по коридору, а то и по всей территории академии, лишь бы побыстрее разболтать громкую новость. Не хватало еще слушать ее бесконечный треп об очередном поехавшем с ножом. Мне и так хватило.

Я отворачиваюсь к окну и на мгновение бросаю взгляд на пасмурный пейзаж снаружи: отсюда не видно ничего, кроме редеющего газона во дворе и высоких стен соседнего корпуса. Академия Белмор сегодня – все равно что чертов Сайлент Хилл^[528] с одинаковыми серыми зданиями и густым туманом повсюду. Не хватает только уродливых тварей, но за них сегодня Кейт и ее любимые монстры. За первую неделю я услышала от нее столько историй об убийствах, сколько не видела в новостях за всю жизнь.

Стоило бы достать наушники, пока она не успела разойтись. Но уже слишком поздно.

– Дай глянуть! – Энди – наш однокурсник – выдергивает из рук Кейт телефон и приоткрывает рот от удивления. – Мать твою, ну и дичь. Не удивительно, на такую серость только психопаты и клюют.

– Для тебя все серость, у кого сиськи из кофты не вываливаются. – По голосу слышу, что Кейт закатывает глаза, и все-таки достаю из стоящей под столом сумки наушники. Может быть, еще успею избавить себя от их болтовни. – Дело не в том, кого убили, а в том, как: это снова студентка, и у нее снова полный рот синих бабочек. Одно с другим-то сможешь сложить?

– Могу, Харрис. Ты смотришь слишком много тру-крайм видео, а какой-то отбитый хрен просто дрочит на бабочек.

С каждой секундой они ругаются все громче, осыпают друг друга шутливыми оскорблениями и отмахиваются от подтянувшихся ко входу в аудиторию ребят, а я так и замираю с наушниками в руках. Кейс от них с грохотом валится на пол и отскакивает в сторону, но перед глазами у меня уже далеко не натертый до блеска дорогой паркет и собственные туфли. Нет, вовсе нет. Я даже не могу сказать, действительно ли я до сих пор в академии.

Десятки ярко-синих бабочек у него во рту, блестящие иголки в его безвольно повисших руках и кровь – кровь повсюду, от мягкого коврика до стен в нашей гостиной. Но гораздо хуже были его закатившиеся и помутневшие глаза.

Ты врешь сама себе, Ванда. Хуже всего было сообщение, и ты всегда знала, кто и кому его написал. Я сглатываю подступивший к горлу ком и крепко хватаюсь за край стола – до боли, до побелевшей кожи. Не помогает. Сколько раз говорила себе не вспоминать об этом? И каждый раз одно и то же.

Этого не было. Этого не было. Этого не было.

«Это мой тебе подарок, дорогая Ванда». «Я спас тебя». «Ни у кого нет права прикасаться к моей музе».

Боже, меня сейчас вывернет наизнанку прямо здесь, в чертовой аудитории, где оглушительно громкий голос Кейт Харрис раздается прямо над ухом. Сливается с другим голосом, которого я никогда не слышала, и превращается в отвратительную какофонию.

Я прикрываю глаза и качаю головой, запускаю пальцы в волосы и гоню непрошеные воспоминания прочь. Прошел месяц, я уже далеко от Рокфорда, и смерть отчима – не мое дело, им занимается полиция. Вот они пусть и выясняют, кто написал ту проклятую записку кровью и причем здесь синие бабочки. Это всего лишь глупое совпадение, а я…

– Ты в порядке, Уильямс? – Наконец до меня доходит, что говорит Кейт, хотя слова до сих пор долетают, словно из-под толщи воды. Или из-за густой пелены тумана. Я дышу глубже. Чаще. Спокойнее.

– Да позови ты медсестру, хватит над ней прыгать, Харрис, ты что, не видишь, что ей плохо? – Это уже другой голос, но у меня нет сил вскинуть взгляд и узнать, кто там.

Отмахнувшись от Кейт, я поднимаю упавший на пол кейс и разлетевшиеся по сторонам наушники. Только наигранной заботы мне не хватало, все прекрасно знают: в академии Белмор каждый сам за себя, уж это-то я за первую неделю прекрасно уяснила. И к тем, кто не родился с золотой ложкой во рту, здесь относятся соответствующе: улыбаются тебе в лицо, а за глаза поливают грязью и мечтают подставить в любой удобный момент. Потому что тебе, грязь, рядом с ними не место.

Гниль. Такая же, как и мой отчим.

Спасибо, что хотя бы преподаватели держатся достойно.

– Я в норме, – говорю я, а голос все-таки дрожит. – Просто голова закружилась, ничего особенного. Болтайте себе дальше, пока профессор не пришел.

Половина аудитории разом оборачивается к дверям, но те лишь немного приоткрыты – в коридоре до сих пор ни души, хотя занятие уже минут десять как должно было начаться. История литературы – предмет, который мне и даром не нужен, но почему-то оказался у меня в расписании.

– Ну и отлично. – Кейт хлопает меня по плечу, словно мы с ней лучшие подружки, а потом снова разворачивается к Энди. – Так-то она права, надо завязывать, пока Тварь не пришел. Он нам головы откусит, если мы при нем хоть слово лишнее скажем.

– Вот и завязывай. Я про твоих убийц с бабочками слушать не хочу, мне хватило и того, который из сердец цветы вырезал. Мало того, что в те годы весь Лос-Анджелес на ушах стоял, так еще и ты до меня постоянно докапывалась. Найди себе кого-нибудь с такими же нездоровыми фиксациями, окей?

По высоким окнам аудитории одна за другой стекают капли дождя, а я вновь прикрываю глаза. Дыхание постепенно выравнивается, сердце успокаивается и уже не барабанит в груди как сумасшедшее, а перед глазами не осталось синих пятен, подозрительно похожих на бабочек.

Этого не было. Все в порядке. Я в безопасности.

Но так запросто себя не обманешь. Вспоминая о нескольких плотных конвертах, что я храню в коробке под замком, я сминаю пальцами плотную форменную юбку и прикусываю нижнюю губу. Этого не было, но я до сих пор храню его сувениры. Чертовых синих бабочек, высушенных и наколотых на иглу, как у настоящего коллекционера. Он хочет, чтобы я помнила. Хочет, чтобы я точно знала: такие «подарки» не делают просто так.

Все в порядке. Я в безопасности. Он не доберется до меня в закрытой академии у черта на куличках – да и с чего бы? Грант я получила лишь чудом, экзамены сдала на чистом упорстве, мне просто хотелось свалить подальше из нашего проклятого дома. И не пускают сюда кого попало, получить пропуск – тот еще квест.

Я в безопасности.

Двери аудитории наконец распахиваются, и внутри мгновенно воцаряется тишина.

Профессор Эллиот – легендарная фигура, о которой даже первокурсники слышат в первый день. Не знаю, с чего его все так боятся и ненавидят, на вид ничего особенного: высокий и бледный, как сама смерть, с пронзительными зелеными глазами и забранными назад платиновыми волосами. Пиджак поверх водолазки. Такой мимо пройдет – подумаешь, что романтик какой-нибудь напыщенный.

Однако вдоль позвоночника пробегает табун мурашек, стоит профессору Эллиоту остановить на мне взгляд. Цепкий, внимательный – кажется, он пытается то ли просканировать меня, как рентген, то ли превратить в горстку пепла.

Я сглатываю. Ладно, теперь понятно: он из тех, кем лучше любоваться издалека. Потому что мне уже хочется вскочить с места и выбежать из аудитории, лишь бы он больше на меня не смотрел. Какого черта? Почему не на Кейт с ее розовыми волосами, которые едва вписываются в устав? Или не на Генри? Он староста, вот с него и надо за всех спрашивать.

Но нет. Профессор смотрит на меня долгих секунд тридцать, а потом криво ухмыляется и небрежно бросает кожаный портфель на стол, щелкает пультом проектора. На белоснежной стене у него за спиной вспыхивают надписи, только я не могу различить ни одну из них. Дрожь бродит по телу, а к горлу подступает противная тошнота.

Не было. В порядке. В безопасности.

Дыши, ничего страшного не случилось.

– Я смотрю, в этом году мне повезло, – с легкой усмешкой говорит профессор Эллиот и скрещивает руки на груди. – Всего двенадцать первокурсников, и ни одного заинтересованного лица. Кто-нибудь из вас думал подготовиться к первому занятию? Хотя бы немного?

Ответом становится гробовая тишина, отмалчивается даже обычно громкая Кейт. Как и я, она едва не сползает под стол, но вовсе не от сковавших изнутри неприятных ощущений – от страха.

– Так и знал.

Манера говорить у него надменная, но голос на удивление приятный – обволакивающий и бархатистый, таким бы аффирмации читать. Или сказки на ночь. С моих губ срывается едва слышный смешок: вот это был бы номер, самый строгий и противный профессор академии читал бы мне на ночь сказки. Я бы на это посмотрела.

– Развлекаетесь, мисс Уильямс? – улыбается он, повернувшись ко мне, но взгляд у него все такой же мрачный и пронзительный. Ни капли веселья. – Что ж, давайте повеселимся вместе.

– Простите, профессор Эллиот, я не хотела вас прерывать, – произношу я спокойно, а сама боюсь обернуться или просто отвести взгляд.

Кто знает, с чего ему вздумалось прикопаться именно ко мне, как будто в аудитории других ребят нет. Может, он брюнеток не любит или галстук мой ему не понравился. Да, завязала не как положено, но разница-то? А может, у меня просто болезненный вид, вот и решил поиздеваться. Не зря же его Тварью прозвали.

Или он просто хочет показать тебе, что его рекомендация дорогого стоит, Ванда.

– Не сомневаюсь. Но что-то же вас развеселило, правда? И раз уж вы все равно заявили о себе, давайте начнем знакомство с вас: расскажите о себе, мисс Уильямс.

Дождь все громче барабанит по окнам, и во вновь повисшей в аудитории тишине этот звук кажется оглушительным. Дождь и мое сбившееся дыхание – отличный дуэт. В поисках поддержки я на мгновение оборачиваюсь в сторону Кейт и Энди, но те лишь качают головами и поджимают губы, словно и сами не ожидали ничего подобного от профессора Эллиота.

Я обвожу взглядом всю аудиторию, пока не останавливаюсь на яркой надписи, спроецированной на стену. История и теория английской литературы. Название предмета и никаких подсказок. Что ж, судя по всему, я обречена стать жертвой профессора на ближайшие полтора часа.

– Вы ведь уже меня знаете, раз называете по фамилии, – говорю я спустя несколько долгих мгновений. И откуда только наглости набралась? – Давайте лучше начнем знакомство с вас.

Вот и все, я только что подписала себе смертный приговор – теперь в академии мне делать нечего, меня исключат уже в конце года, когда я не сдам экзамен по истории литературы. Потому что после такой выходки профессор в лучшем случае будет игнорировать меня оставшиеся полгода, а потом завалит, а в худшем сделает грушей для битья. Старшекурсники рассказывали, что таких у него навалом.

А еще он может отозвать рекомендацию. Интересно, это сработает, если меня уже зачислили?

Однако на лице профессора Эллиота проступает широкая улыбка – саркастичная, вовсе не искренняя, – и он коротко склоняет голову на бок. Щурится, словно в попытках рассмотреть меня получше. Что, хочешь запомнить свою жертву? Я фыркаю и сильнее выпрямляю спину. Как будто меня может напугать какой-то зарвавшийся препод. В моей жизни столько кошмаров, что ему и не снилось.

Было. Больше нет. Нет.

– Рид Эллиот, мисс Уильямс, – тянет он, подходит ко мне и облокачивается на мой стол обеими руками. Черт, да ему же лет тридцать, не больше – на лице ни единой морщины, даже самой мелкой, а зеленые глаза на деле до жути выразительные. И лучше бы я и дальше об этом не знала. – Ваш худший кошмар, если верить некоторым студентам. В ваших силах исправить это до конца семестра – учтите, я не принимаю экзамен ни за красиво завязанный галстук, ни даже за расстегнутую на несколько пуговиц блузку. Только за ваши знания и умения. Идеальные, мисс Уильямс.

Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, и мне мерещатся искры любопытства и откровенного восторга в его глазах. Господи, да чем я ему так не понравилась? Но в соседнем конце аудитории прыскает от смеха Генри, и профессор Эллиот оборачивается к нему.

Спасибо, господи, если вдруг ты действительно существуешь, что спас меня от этого сомнительного типа. Я тихо выдыхаю и едва не сползаю под стол. Спасибо и сомнительному типу – за то, что своими выходками выбил из моей головы воспоминания о тех проклятых днях в родном городе. В доме матери, где я никогда не чувствовала себя в безопасности.

Этого не было.

Да, лучше я подумаю о чем-нибудь другом, например, об истории английской литературы. Может быть, у меня все-таки есть шанс сдать экзамен в конце семестра, если буду держать рот на замке остаток занятий. Но ни бархатистый голос профессора, ни его до одури вкусный парфюм, ни стройные ряды букв перед глазами не успокаивают и не помогают сосредоточиться: в ушах то и дело звучит голос Кейт.

Полный рот синих бабочек.

Нашли еще одну девушку.

Моя муза.

– Не витайте в облаках, мисс Уильямс.

– Простите, какой был вопрос, профессор?

Я не сдам ни историю литературы, ни какой-либо другой предмет, если не выброшу эту дрянь из головы. А я знаю, что не выброшу, потому что палец под столом уже скользит по экрану телефона, набирая запрос в поисковике.

Убийства. Бабочки. Лос-Анджелес.

Муза

Под конец учебного дня я просто валюсь с ног, и дело далеко не в назойливом профессоре Эллиоте, который, кажется, возненавидел меня сильнее, чем остальных. Впрочем, если слушать Кейт, ненавидит тот всех без разбора и в академии работает лишь из-за того, что ему нравится смотреть, как студенты страдают. Болтовне Кейт верить – себя не уважать, но от профессора мне еще достанется, тут даже думать нечего.

Одинаковые коридоры академии с лепниной на потолке и резными деревянными панелями на стенах сменяются высокой мраморной лестницей, которой место скорее в замке, нежели в закрытом университете, спрятанном в самом центре Калифорнии. Отсюда рукой подать до Лос-Анджелеса, тем не менее на территорию не суются даже туристы. Да что там, я сама знать не знала ни о какой академии Белмор, пока мне не пришло заветное письмо.

Я выхожу сквозь парадные двери учебного корпуса и бреду к точно такому же – жилому – через идеально подстриженный газон. Небо все еще хмурое, но погода уже чуть получше: в воздухе стоит приятный запах недавно прошедшего дождя, и я вдыхаю поглубже. Успокоиться, увы, не выходит.

Черт.

Интересно, какими глазами посмотрят на меня в ректорате, если я подам заявление об отчислении в середине года? Скажут, что совсем с катушек слетела и упускаю шанс, который таким, как я, выпадает раз в жизни? Или только ухмыльнутся и пожелают счастливого пути до Иллинойса? Да наверняка. Какое им до меня дело?

Наконец перед глазами вырастает знакомая дверь – одна из десятков таких же на этаже – с табличкой «Уильямс/Холт», и я с силой толкаю ее вперед. Наша комната встречает меня густым ароматом благовоний, и становится ясно: Микаэла снова развлекалась с ароматическими палочками, а то и жгла что-нибудь. Может, раскладывала карты или рисовала звезды. Понятия не имею, чем она на самом деле занимается, но всем рассказывает, что заглядывает в будущее и читает судьбы по дешевым таро с Амазона.

– Ты бы хоть окно открыла, – бормочу я, закашлявшись, и с трудом поворачиваю ручку на тяжелой раме. Внутрь врывается прохладный вечерний воздух, а Микаэла недовольно морщится. – Дышать же невозможно.

– Душно стало, только когда ты зашла, – улыбается она в ответ и с ногами забирается на свою кровать. Садится по-турецки и заговорщицки щурит серо-зеленые глаза. – Говорят, ты умудрилась заткнуть Тварь. Уважаю, Ванда, мало кто решается открыть рот в его присутствии. В последний раз это была Джессика с третьего курса, которая пригласила его на свидание и мгновенно стала звездой академии. Жаль, после его нападок ей пришлось жаловаться ректору и устраивать настоящий скандал. Шуму было – жуть. Я думала, либо она отчислится, либо его уволят. Но они оба до сих пор с нами. Верю, что тебе повезет больше.

Не академия, а огромное болото – стоит кому-то сделать глупость, как об этом уже знают все. Микаэла учится на втором курсе, ей не должно быть никакого дела до того, что там происходит на занятиях у первокурсников. Хотя о профессоре Эллиоте не болтает только ленивый: часть сходит по нему с ума и мечтает, чтобы он унизил их где-нибудь в спальне, а для остальных он просто заноза в заднице. Мы ведь учимся на архитектурном, к чему нам история литературы? А в программе она стоит вплоть до третьего курса.

– Забей. – Я закатываю глаза. – Мы просто мило поболтали на занятии. Так мило, что теперь он точно завалит меня в конце семестра.

– Завалит так, как мечтала Джессика?

– Боже, Микаэла, ты совсем того?

Она смеется, а я качаю головой и открываю шкаф. Мебель в Белморе под стать всему остальному – пафоса много, а толку мало: огромные шкафы, кровати со столбиками и балдахинами, дорогой паркет и мягкие ковры, а мне хотелось бы простой комод с ящиками, которые можно закрыть на ключ, и кровать поменьше. Но что есть, то есть.

Взгляд невольно падает на небольшую коробку, спрятанную между рядами длинных черных юбок и светлых блузок, и я так и замираю, протянув руку к вешалке с пижамой. Там, на дне, спрятаны его письма. Все до единой синие бабочки и блестящие от крови иголки.

Нет.

Я хватаю пижаму и спешно переодеваюсь, не прислушиваясь к голосу Микаэлы. Понятия не имею, о чем она рассказывает – болтает о подвигах других старшекурсников или пытается обсудить со мной профессора Эллиота, – слышу лишь, как кровь шумит в ушах, а в груди отбивает чечетку сердце. Это никогда не закончится, если я не взгляну в глаза своему страху.

Всего-то и нужно, что почитать об убийствах в городе. Я смогу, ничего такого в этом нет – наверняка это кто-то другой, в конце концов, он жил в Иллинойсе, я точно знаю. Иначе никогда не добрался бы ни до меня, ни до отчима.

А если он переехал вслед за мной? Наблюдает из-за угла, следит каждый раз, когда я выхожу из одного корпуса и бреду в другой? А если где-нибудь здесь стоит камера? Я в страхе оглядываюсь, но на потолке ничего, кроме лепнины в виде витиеватого плюща; не смотрит на меня с вершины соседнего шкафа яркий глаз камеры. Ни-че-го.

– Ты чего, Ванда? – спрашивает Микаэла, подорвавшись с кровати и встав рядом со мной. – Увидела дух бывшего студента? Вряд ли ты с таким лицом о Твари фантазируешь.

– Ой, катись к черту, – отмахиваюсь я. Спасибо дурацким шуткам соседки – страх все-таки отступает на второй план. – Просто задумалась, вот и все. Скажи спасибо Кейт Харрис – это она сегодня полдня болтала об убийствах студенток неподалеку от академии.

– Да о них только немой не говорит. – Она пожимает плечами и хватает с прикроватной тумбочки зажигалку, поджигает недавно потухшие благовония и глубоко вдыхает удушливый запах сандала. Боже, ну и дрянь. – Я тут сделала расклад, станет ли кто-нибудь из наших жертвой, но удача на нашей стороне – карты говорят, что Коллекционер до нас не доберется. Но это и без карт было понятно, у нас охраны по периметру столько, будто мы учимся в Белом доме.

Коллекционер. Прозвище у него – кто бы это ни был – соответствующее: западающее в душу, противное и ассоциации вызывает те еще. В старшей школе я читала «Коллекционера» Джона Фаулза и понимаю, откуда ноги растут. И скольких еще девушек он планирует сделать своей Мирандой? Когда остановится?

– За последние два года убили уже шестерых девчонок, – продолжает Микаэла, не обращая внимания на мое недовольное лицо. – Все примерно нашего возраста, темноволосые. Я бы сказала, что история вполне в твоем стиле, ты же любишь у нас всякий мрачняк и ходишь вечно с таким видом, будто сама мечтаешь кого-нибудь прикончить, но… – Соседка взмахивает рукой, указывая на мою копну темных волос. – Сама понимаешь, так шутить даже я не стала бы.

Так шутить не стал бы даже недалекий Генри, но говорить об этом Микаэле я не собираюсь. Лишь кисло улыбаюсь – пусть думает, будто я переживаю о всяких глупостях. Например, что мне до одури страшно, что я стану следующей жертвой этого Коллекционера.

Как же, как же. На самом деле я молюсь, чтобы он не оказался тем самым сумасшедшим из прошлого, стабильно посылающим мне письма.

Я сглатываю и забираюсь в кровать, с головой накрываюсь одеялом и судорожно набираю уже знакомый запрос в поисковике. В прошлый раз я не решилась прочесть и пару новостей – накатила тошнота, голова закружилась, а перед глазами потемнело. Натурально чуть в обморок не свалилась прямо в аудитории. Если отключусь сейчас, ничего страшного не случится. Микаэла решит, что я решила лечь спать пораньше, а я… Приду в себя как-нибудь, правда же?

Или же это будет бесславная смерть от страха в собственной постели.

Нервно усмехнувшись под нос, я просматриваю одну страницу за другой. Новостей просто море, не говоря уже о десятках конспирологических теорий на форумах, но плевать мне на них хотелось. Я снова и снова смотрю на фотографии девушек, как две капли воды похожих на меня: да, черты лица не те, но силуэт, возраст, манера одеваться и даже фигура – все напоминает обо мне.

Вдоль позвоночника пробегает холодок, я поджимаю пальцы ног и шумно сглатываю. Я видела похожих девушек в Иллинойсе, когда мы с матерью и отчимом еще жили в Рокфорде. А фотографии с места преступления? Должна быть хоть одна за два года, не могли совсем ничего не слить в сеть. Но на глаза попадаются лишь однообразные пейзажи то ли парков, то ли полей вроде того, что простирается за академией. Такими только скучные энциклопедии иллюстрировать.

А потом я все-таки вижу их.

Ярко-синие бабочки, насаженные на испачканные запекшейся кровью длинные иглы. На первой фотографии всего одна, на второй – целая гора. И я точно знаю, где они находились, когда нашли тела девушек. Не меньше пяти торчали из-под приоткрытых от ужаса губ, несколько красовались между тонких – как у меня – пальцев, а еще парочка спряталась под изорванной одеждой.

Капли крови на их припорошенных пыльцой крылышках, сломанные усики и, что гораздо страшнее, сломанные жизни и изуродованные тела. В сети нет ни одной фотографии девушек в тот момент, когда их нашли, но я вижу, как они выглядели. Я знаю. Потому что я с этим уже сталкивалась.

Потому что это его рук дело.

Отбросив телефон на простынь, я срываю одеяло и глубоко, жадно вдыхаю – раз, два, три. Плевать и на противный аромат сандала, и на удивленный взгляд Микаэлы, и на едва различимый запах табака с улицы. Разве на территории академии не запрещено курить? Плевать.

Коллекционер – то же чудовище, что прикончило моего отчима. Та же тварь, что называла меня своей музой. То же чудовище, что писало кровью на нашем полу – не дорогом паркете, как в Белморе, а на простом ламинате. И пусть я ненавидела отчима и сама думала, как бы задушить его посреди ночи, я никогда не хотела, чтобы… Чтобы…

Боже, меня сейчас наизнанку вывернет.

– Да ты вся позеленела, подруга, – причитает Микаэла и тушит ароматические палочки. – Сказала бы, что тебя от сандала так воротит, я бы потерпела, пока ты снова не уйдешь. Давай, вставай, я отведу тебя в медкабинет.

– Я в порядке, Микаэла. Правда.

– В таком, что сейчас заблюешь ковер. Думаешь, нам уборщицу вызовут? Ага, мечтай – заставят оттирать, потому что студенты Белмора должны сами отвечать за свои поступки. Да что я тебе рассказываю, ты же читала устав, когда поступила.

Вдох. Выдох. Прохладный воздух пробирается глубже в легкие, и кажется, будто наполняет собой каждую клеточку тела. Немного, но становится легче – еще пара минут, и я приду в себя. Возьму телефон и очищу историю поиска, будто никогда и не читала ни о каком Коллекционере. Забуду наш с Микаэлой разговор и снова буду делать вид, что все в порядке.

Что я сбежала. Что я в безопасности. Что здесь он никогда меня не найдет.

Буду врать себе, пока ложь вновь не заслонит собой все остальное и моей главной проблемой не станет любовь Микаэлы к благовониям и ссора с профессором Эллиотом. Может, стоит еще пару раз ему нахамить? Тогда я быстро забуду обо всем этом дерьме. Говорят, он кому угодно способен устроить веселую жизнь.

– Я серьезно. Все нормально, иди дальше гадай на хорошие оценки, чтобы из академии не выперли.

– Ну ты посмотри на нее, я со всей душой, а она… – Микаэла театрально прикладывает ладонь к груди и прикрывает глаза. – Ты иногда такая язва, Ванда, не представляю, как тебя люди терпят.

– Спасибо.

– Спасибо скажешь, когда выйдем от медсестры. А сейчас натягивай халат поверх пижамы и пошли.

Мы прожили в одной комнате всего неделю, но я уже уяснила пару негласных правил: спорить с Микаэлой Холт бесполезно, и если ей что-то взбрело в голову, то лучше просто подыграть. А еще она хороший человек, несмотря на заскоки насчет магии. И лучше я прогуляюсь до медицинского кабинета, чем заставлю ее читать мне нотации остаток вечера.

Ее. Читать нотации. Мне. Обычно это моя работа.

Я криво ухмыляюсь и выключаю телефон, прежде чем накинуть на плечи халат и выйти из комнаты вслед за соседкой. Вернусь и все удалю. Обязательно.

Муза

Медицинский кабинет в Белморе такой же пафосный, как и все остальное. Просторное помещение с высокими сводчатыми потолками, уже знакомая лепнина – она изображает те же ветви плюща – и оборудование прямиком из лучших больниц штата. Краем глаза я поглядываю на внутренний двор сквозь оконное стекло, но уже стемнело, и видно лишь стоящие вдоль аллеи фонари, издалека напоминающие длинные факелы. Что ж, будь это факелы, я бы точно решила, что попала в Хогвартс.

Так себе из Белмора школа магии, конечно.

– Что-нибудь болит, мисс Уильямс? – заботливо спрашивает медсестра Кларк и жестом просит меня приподнять голову. На мгновение светит мне в глаза фонариком и заставляет приоткрыть рот. – Вы бледноваты, но в целом ничего критичного не вижу. Температуры нет, пятен накоже – тоже.

– Я в порядке, честно, если бы не соседка по комнате, я бы и не стала спускаться к вам перед комендантским часом. – Я качаю головой, едва прикрыв рот, и отодвигаюсь от медсестры на пару дюймов. От нее пахнет сладковатыми духами, и от одного только запаха у меня начинает болеть голова. Будто благовоний Микаэлы мало было. – Просто настроение было паршивое, хотела побыть одна, а она как заладит: «Тебе плохо, пошли в медкабинет».

– Цените таких подруг, мисс Уильямс, – по-доброму улыбается она в ответ, а затем откладывает в сторону небольшой планшет и кивает на двухстворчатые резные двери. – А пока можете идти. У вас есть еще полчаса, думаю, до комнаты вполне успеете добраться.

– Да уж как-нибудь справлюсь, спасибо.

Неужели я так много прошу? Пару минут тишины и одиночества в чертовом современном замке, где никто меня толком не знает. С Микаэлой мы общались пару дней по вечерам, и она единственная приятная девчонка из тех, с кем мне довелось встретиться. О заносчивом и самодовольном Генри не хочется даже вспоминать – его рожу в коридоре увидишь, так сразу ясно становится, что сейчас начнутся скабрезные шуточки и попытки уколоть. Кейт и ее дружок Энди вечно на своей волне, да и слушать про очередного преступника или как первокурсница блевала в туалете после пьянки в честь поступления – нет, сегодня это точно не для меня.

А про профессора Эллиота я не хочу даже думать. Одно дело – знать, что это он рекомендовал меня к поступлению, и смотреть на него издалека, ловить на себе его многозначительные улыбки и тяжелые взгляды; и совсем другое – познакомиться с ним лично. Саркастичный, самоуверенный и… И по-своему красивый, что уж там. Но идти по стопам третьекурсницы, о которой рассказывала Микаэла, я не собираюсь. Да и мало ли в мире симпатичных парней.

Мужчин, Ванда. Ему лет тридцать – всего лет на десять меньше, чем нашему поганому отчиму. Хочешь сменить шило на мыло? Поддаться новому уроду, раз от одного чудом удалось сбежать, а?

Хватит. Хватит. Хватит!

Остановившись посреди длинного коридора первого этажа, я опираюсь рукой на стену и пытаюсь отдышаться. Почему каждый раз, когда я успокаиваюсь, этот противный голос в голове снова напоминает о прошлом? Для чего? Рокфорд остался далеко позади, отчим и того дальше – глубоко под землей, где ему самое место, а мне никто не угрожает.

Перед глазами всплывают плотные конверты из крафтовой бумаги, засыпанные пыльцой изнутри, с мелкими пятнами крови и чернил. Страница в сети, где обсуждали Коллекционера, и горящие глаза Кейт Харрис. Нашли еще одну девушку, и наверняка не последнюю. И в следующий раз я тоже получу конверт, даже если больше Коллекционер никак не даст о себе знать.

И я уже не сомневаюсь, что убийства в Лос-Анджелесе и убийство отчима – дело рук одного и того же человека. Много ли психов заморачиваются тем, что запихивают в рот жертвам засушенных бабочек? Где только достает столько?

Нет, нет, выброси эту ерунду из головы сейчас же. Но уже слишком поздно: тошнота накатывает с новой силой, и меня едва не рвет прямо на паркет перед чьей-то комнатой. Подняв глаза на табличку, я замечаю худшую фамилию, какую только можно было увидеть в такой ситуации.

Тейлор. Черт.

С трудом, но мне удается удержать в себе отвращение к прошлому, а вместе с ним и остатки ужина. Нечего здесь торчать, нужно вернуться к себе, пока Генри не вышел из комнаты и не взглянул на меня с такой снисходительностью, словно оплачивает мое обучение в Белморе из собственного кошелька. Одно только воспоминание об этом взгляде вызывает во мне новую волну неприязни, и я, запахнув халат посильнее, шагаю в сторону парадной лестницы.

В уставе нет ни слова о том, можно ли бродить по академии в халате и пижаме, но я подозреваю, что сторож или кто-нибудь из старост запросто придумают новые правила, если заметят меня в таком виде. Но ничего не поделаешь, пусть хоть медсестру опрашивают, если захотят, – мне просто стало плохо, пришлось спуститься в медпункт, пусть и с подачки Микаэлы. Куда она унеслась, интересно? Ни секунды на месте усидеть не может. Я пробыла в кабинете от силы минут десять.

– Двадцать минут осталось, – раздается за спиной до боли знакомый насмешливый голос. Генри, конечно же. – Да и с чего это ты шляешься по коридорам в таком виде? Между прочим, правила одинаковы для всех, для любимчиков преподавателей исключений не делают.

– В правилах о халатах ни слова, – кисло отвечаю я, не оборачиваясь. Просто дойду до лестницы побыстрее, поднимусь к себе, и дело с концом. Не станет же он тащиться за мной аж до нашей с Микаэлой комнаты. – Кроме того, что они должны быть форменными. Видишь, да? Он черный, с гербом Белмора. Так что иди и докапывайся до своих подружек, Тейлор, а от меня отстань.

Я ускоряю шаг и тянусь к тяжелой двери в холл, когда Генри грубо хватает меня за плечо и разворачивает к себе. И в этот момент что-то во мне ломается. Просыпается слабая Ванда, готовая в любой момент спрятаться в нору и сделать вид, будто ничего не происходит. Ванда, которая может стерпеть что угодно и расплакаться лишь спустя несколько часов, когда ее никто уже не увидит. Ванда, которую я должна была оставить в Рокфорде.

Тело прошибает холодный пот, и мне уже все равно, насколько презрительно щурится Генри, глядя на меня с высоты своего роста.

– Да что ты о себе возомнила, выскочка? – выплевывает он мне в лицо, и я опасливо сжимаюсь в комок, прикрываю глаза, не в силах произнести ни слова. Уходи, просто уходи. Оставь меня в покое. – Ты хоть в курсе, с кем разговариваешь? И где? Если вдруг нет, то ты, идиотка, в общежитии – правила здесь устанавливают старосты, а не твой вшивый устав. Преподы сюда не заходят, и Тварь тебе уже не поможет. Думаешь, тебе все можно? Так я сейчас докажу, что нет.

Вот и все, стоило одному ублюдку появиться на горизонте, как я снова сломалась. И кто бы мог подумать, ублюдком оказался не загадочный профессор Эллиот, а обычный выскочка с нашего курса – ему всего лишь повезло родиться в семье побогаче моей, и он уже готов смешать меня с грязью. Использовать. Растоптать и уничтожить.

Я плотно зажмуриваюсь и готовлюсь принять удар, а то и что похуже. Представляю, как Генри приложит меня лицом об стену или об пол, как попытается избить. Так ведь все они и поступают? О да, они все одинаковые. От того урода, что пару лет прожил в моем доме, до этого парня с золотой ложкой во рту. И нужно им всем одно и то же, черт бы их побрал.

Давай, Генри, ни в чем себе не отказывай, тащи меня в ближайшую кладовку и делай, что вздумается, тебя тоже потом кто-нибудь отмажет. У поганого отчима были связи, а у тебя наверняка есть деньги. Какая разница, да? У меня нет ни того, ни другого.

Однако ничего не происходит. Все мое тело напряжено в ожидании удара, но его так и не следует – я покачиваюсь из стороны в сторону на ватных ногах, так и не решаясь открыть глаза. Напряженно прислушиваюсь к обстановке вокруг, но различаю лишь шумное дыхание Генри и смутно знакомый голос. Глубокий и обволакивающий, словно огромное теплое одеяло. Все портят только нотки едкого сарказма:

– Не теряете времени зря, мистер Тейлор? А казалось бы, старостам положено следить за соблюдением правил, а не наоборот.

Нерешительно приоткрыв один глаз, я замечаю расплывчатую фигуру профессора Эллиота. Он все в той же водолазке кофейного цвета, но поверх нее небрежно накинут шарф, а платиновые волосы растрепались сильнее обычного. А говорили, что преподаватели не заглядывают в наше общежитие.

Молись, Ванда, чтобы он не сделал исключение для тебя!

– Я и слежу, профессор, – отвечает Генри, и его голос уже далеко не такой озлобленный и уверенный. Кажется, будто он стал на несколько тонов выше и теперь идеально подходит девятнадцатилетнему недоноску, который только и знает, что докапываться до тех, кто слабее. Кто не в состоянии дать ему отпор. – А вы идите дальше по своим делам.

Зря он это сказал, и до меня это доходит куда быстрее, чем до нашего старосты. Профессор Эллиот мгновенно меняется в лице и кривит изящные тонкие губы, а на шее даже сквозь водолазку отчетливо проступает кадык. Симпатично. Не мне об этом говорить, но кто-то только что попрощался с шансом сдать историю литературы в конце семестра. А то и не одного.

– Руки, мистер Тейлор, – чеканит профессор Эллиот совсем другим тоном: холодным и жестким, с яркими металлическими нотками; и в его глазах сверкает откровенная злость. – Раз уж с первого раза вы не поняли, я даже повторю: не пытайтесь трогать мисс Уильямс.

И Генри слушается. Отпускает меня и понуро отступает на несколько шагов в сторону, словно его не осадили, а как минимум треснули по лицу. Впрочем, от взгляда профессора и впрямь мурашки по коже, только я не могу утверждать, что мурашки эти от страха. Плечо противно ноет, голова снова кружится, а сосредоточиться на чем-то, кроме зазоров между отполированным паркетом, – все равно что совершить забег по лестнице на третий этаж и обратно.

– Прошу прощения, профессор, – кисло говорит Генри. – Но вас здесь тоже не должно быть. Правила такие.

– Увы, об этом в уставе академии не сказано. И на вашем месте, мистер Тейлор, я бы не рискнул говорить со мной в таком тоне. Кто знает, как изменятся после этого правила? Или как быстро для архитектурного факультета найдут нового старосту?

Генри со злостью сверкает глазами, его ноздри раздуваются от гнева – он смотрит то на меня, сжавшуюся у стены от страха, то на спокойного как удав профессора Эллиота, а затем резко разворачивается на каблуках ботинок и уходит. Хлопают двери его комнаты, и в коридоре воцаряется тишина. Лишь со стороны холла доносятся приглушенные голоса, да на втором этаже кто-то топает.

И что я должна сказать? О, спасибо, что спасли меня, профессор, будто мне и без того мало было ваших подачек. С чего это вы решили так обо мне заботиться? Что, хотите воспользоваться мной, прямо как мой поганый отчим? Боже, если я скажу ему хоть одно слово поперек, моя жизнь в академии тоже превратится в ад, только дьявола в нем будет два – профессор Эллиот и чертов Генри Тейлор.

– Он к тебе прикасался? – спрашивает он все тем же вкрадчивым тоном, но уже и вполовину не таким жестким. Скорее тягучим и нетерпеливым.

Да и когда это мы перешли на «ты»? Но задать этот вопрос я не решаюсь – ни этот, ни один из тех идиотских, что витают у меня в голове.

– Нет, все в порядке. Спасибо, профессор Эллиот. Не знаю, с чего вы заделались ко мне в ангелы-хранители, но, правда, спасибо.

А теперь ноги в руки и к себе, пока не случилось что-нибудь еще. Но, кажется, бежать уже слишком поздно.

– Замечательно. Пойдем, Ванда, я тебя провожу.

Какого черта? Вы всех студенток провожаете или я вытянула счастливый билет? А чего у вас губы подрагивают, будто вы только и думаете, как бы кому-нибудь врезать? Или кого-нибудь трахнуть. Боже, жизнь в Рокфорде меня окончательно испортила. И сейчас эта проклятая прошлая жизнь хлещет из меня, как вода из пробитой трубы.

Молчи, Ванда, только молчи, ради бога.

Почему он зовет меня по имени?

– Спасибо, – говорю я, когда мы выходим в холл.

И нервно сглатываю, когда вместо лестницы мы поворачиваем в сторону парадных дверей.

Творец

Удивительно, с какой покорностью Ванда следует за мной. Плетется позади, понурив голову и прикрыв чудесные карие глаза темными волосами. Единственная светлая – седая – прядь выделяется в теплом свете фонарей на аллее. До чего легко ею манипулировать: достаточно одного правильного слова, одного удачно пойманного момента, и моя милая муза уже совсем не та дерзкая выскочка, какую я видел на занятиях этим утром.

В половине десятого на улице лишь чуть прохладнее, чем в разгар дня, зато в воздухе уже чувствуется приевшийся за годы запах травы и тины, которой тянет из пруда на том конце академического парка. Ванда могла бы закричать, могла бы развернуться и уйти, позвать кого-нибудь из студентов или попытаться дозваться ректора. Тот наверняка сидит у себя в кабинете и ломает голову, как совместить расписание старшекурсников с теми дополнительными курсами, что они выбрали.

Мне тоже стоило бы об этом подумать, но разве я могу? Каждый короткий взгляд на милую музу пробуждает внутри желание украсть ее и увезти подальше от академии прямо сейчас. Плюнуть на прикрытие и работу, выбросить из головы глупую идею терпеть и ждать до последнего. Она ведь уже принадлежит мне, просто еще не знает об этом.

Ни о чем не знает.

– Прошу, – говорю я, приоткрыв перед дорогой Вандой парадные двери второго жилого корпуса.

И она послушно проходит внутрь, осматривается в просторном холле – тот ничем не отличается от такого же в студенческом общежитии. Второй жилой корпус построен для преподавателей, но заселен здесь лишь третий этаж, все остальное – рабочие кабинеты и небольшой кафетерий на первом этаже. Оно и к лучшему. В холле ни души, да и на лестнице никого – сегодня вечером только чужих глаз не хватало. Коллеги начнут задавать вопросы, а мне хочется до последнего оставаться для них нормальным человеком.

Жестким, своенравным и заносчивым, но все же нормальным. И я уверен, что у меня отлично получается, раз даже моя милая муза не дрогнула, когда я не сдержал гнев на мальчишку Тейлора. Не стоило. Но у него не было никакого права прикасаться к ней. И в следующий раз он попрощается с обеими руками.

Третий этаж встречает нас все той же звенящей тишиной, и наши шаги отдаются в коридоре эхом. Ванда с мрачным любопытством оглядывается по сторонам, вчитывается в фамилии на дверях, пока мы не останавливаемся перед моей комнатой. Ключ щелкает в замке и поворачивается ровно три раза. Вот и все, остается лишь не поддаться соблазну, когда моя муза так близко.

Понимаешь ли ты, Ванда, как на меня влияешь? Знаешь ли, насколько мне хочется схватить тебя за тонкую шею и прижать к ближайшей стене, чтобы почувствовать твое учащенное дыхание на коже? Почувствовать твой вкус?

Нет, конечно же.

– Чувствуй себя как дома, – произношу я вместо этого и одариваю дорогую Ванду мягкой улыбкой. А ведь хочется оскалиться и рассказать ей обо всем прямо здесь и сейчас.

Моя комната мало чем выделяется – просторное светлое помещение с одной кроватью, рабочим столом и платяным шкафом. В углу устроилось мягкое кресло, а напротив него – выполненный под старину книжный шкаф, забитый в основном документами. Где-то там, на самом дне коробки с планами занятий, хранятся мои маленькие трофеи.

Пряди волос тех девушек, что пытались вдохновить меня раньше. С каждой пришлось расстаться лишь потому, что в них не было огня. Не было того шарма, какой я увидел в дорогой Ванде. Жгучая ненависть на дне практически опустевших глаз и чудесные, просто чарующие рефлексы. Стоит только сделать ей больно, и она покорно стерпит что угодно, пусть даже я попытаюсь ее убить.

Огонь дорогой Ванды я хочу разжечь сам. Правильно.

– Зачем вы меня позвали? – Она зябко обхватывает себя за плечи и не двигается с места, так и стоит у дверей, прижавшись спиной к косяку. – Я думала, проводите до комнаты и дело с концом.

С подозрением оглядевшись, Ванда поджимает тонкие губы и смотрит на меня открыто, смело, будто я ничем не отличаюсь от зарвавшегося старосты, чуть было не поднявшего на нее руку. Улыбка искажает мои губы сама собой, и я позволяю себе короткий смешок, прежде чем сесть в кресло и посмотреть на мою милую музу снизу вверх. Так люди показывают доверие, правда? Сейчас я ниже нее, и она наверняка думает, что может прочесть на моем лице что угодно: от ехидцы до безграничного добродушия.

Ох, дорогая Ванда, если бы я только знал, что такое доброта.

– Потому что у тебя есть вопросы, – отвечаю я просто и складываю пальцы в замок. Остается надеяться, что кипящая внутри жажда не проступает сквозь мягкую улыбку и не читается в пристальном взгляде моих зеленых глаз. – И было бы очень странно, если бы их не было.

Давай же. Целую неделю ты терпела и пыталась вызнать что-нибудь у ректора и однокурсников, напрягла даже соседку по комнате, а теперь не решишься спросить, для чего я устроил твое поступление? Я буду очень разочарован, моя милая, и тебе точно не понравится. Ненавижу разочаровываться.

Несколько долгих мгновений Ванда молчит, не сводя с меня взгляда. Щурится и всматривается в черты лица, будто хочет получше их запомнить, а потом скрещивает руки на груди. Не доверяет, кто бы сомневался. Честно говоря, я бы себе верить тоже не стал, но моя муза пока что не знает меня настолько хорошо.

– Вы же Тварь, – говорит она наконец и прикрывает рот ладонью, едва я вскидываю брови. – В смысле… Черт побери, я не собиралась вас оскорблять, профессор Эллиот, честно.

Святая наивность. Я нетерпеливо постукиваю носком ботинка по паркету, но не говорю ни слова. Давай, дорогая Ванда, удиви меня.

– Вас так студенты называют. И на занятии вы себя примерно так и вели, а теперь притащили меня к себе в комнату и говорите загадками. Да, у меня есть вопросы.

Моя милая муза сдается, начинает мерить комнату шагами, пока не останавливается в нескольких дюймах от меня. Темные волосы спадают на лицо, но я отлично вижу ее глубокие карие глаза. Посмотри на меня, Ванда. Я хочу знать, что творится у тебя на душе.

– Откуда вы меня знаете? Почему вы меня рекомендовали? Ребята говорят, что вы скорее повесились бы, чем написали бы рекомендацию студенту. Да и зачем пришли в наше общежитие? Скажете, почувствовали, что мне грозит опасность? Да это такая хрень, что в нее и пятилетка не поверит!

Вот она и показала истинный характер: забитая девчонка с горящими глазами, при одном взгляде на которые хочется подняться и прижать ее к стене, грубо схватив за запястье. Вонзить пару иголок в бархатистую бледную кожу и долго смотреть, как кровь сбегает вниз. Грубо целовать, покусывая нежную кожу. Слушать ее сбившееся дыхание и сдавленные стоны боли. Ты же не думаешь, Ванда, что я их не слышал? Ты не представляешь, как часто я наблюдал за тобой. Не представляешь, как много я о тебе знаю.

Ты прекрасна, Ванда. И станешь еще лучше, когда я помогу тебе раскрыться.

– Я жил в соседнем доме. – До чего же сложно выдавливать из себя эту правильную, до капли выверенную интонацию. – Все лето. Но тебе, полагаю, было вовсе не до того.

– В смысле? – мгновенно ощетинивается она. Подходит поближе к креслу и хватается ладонью за подлокотник, словно боится упасть. Но нет, боится она вовсе не упасть, а понять, что я знаю о ее жизни больше, чем родная мать.

Страх пополам со злостью так и плещется на дне ее глаз.

– В прямом, Ванда. Я знал достаточно о твоем приемном отце, чтобы молча написать рекомендательное письмо в Белмор и помочь тебе оттуда сбежать. Как видишь, у тебя отлично получилось.

На несколько секунд в комнате воцаряется тишина – настолько густая, что кажется, будто можно протянуть руку и прикоснуться к ней. Схватить и выбросить в приоткрытое окно. Ванда сверлит меня взглядом, ее губы дрожат, а дыхание учащается и тяжелеет настолько, что я едва не чувствую его на коже.

Еще немного, моя дорогая, совсем чуть-чуть. Хочу посмотреть, как ты злишься по-настоящему.

– Вы знали?! – переходит на крик она. Всплескивает руками, но так и не отходит от меня. – Вы знали, но додумались только письмо в академию написать?! Вы могли бы пойти в полицию и спасти меня! Спасти раньше, чем… чем…

Кажется, еще мгновение, и на глаза Ванды навернутся слезы, но она лишь хмурится и остервенело трет лицо длинным рукавом халата. И тогда я поднимаюсь с кресла и привлекаю ее к себе – медленно и осторожно, как если бы работал с одним из любимых ножей. Сейчас не время раскрываться и спешить. Моя милая муза должна довериться мне, убедиться в том, что я никогда ее не трону.

Никогда до тех пор, пока она не узнает, кто такой Рид Эллиот на самом деле.

– Ты зарываешься, Ванда, – говорю я с кривой усмешкой, как и положено профессору Эллиоту. Твари. – Но сегодня, так и быть, я тебя прощаю. Или думаешь, что я всесильный благодетель и должен был решить все твои проблемы разом? По доброте душевной?

Мне нравится, как она вздрагивает при слове «благодетель» и как расширяются в ужасе ее глаза, стоит мне закончить предложение. Ванда быстро выпутывается из моих объятий и отскакивает на несколько шагов назад, словно прикосновение обожгло ее не хуже поднесенной к коже зажигалки.

– Так и знала, что вы ничем не лучшего него, – бросает она со злостью и смотрит на меня волком. Пронзительно и с таким отчаянием, будто готова прямо сейчас броситься и разорвать меня на части. – И что хотите за свою «помощь»? Я о ней никогда не просила!

В пару шагов преодолев расстояние между нами, я крепко беру Ванду за подбородок и заставляю заглянуть мне в глаза. Одно властное, жесткое прикосновение, и всякое сопротивление тает, как кубик льда на солнце. Пропадает напряжение в ее лице, опускаются руки и лишь губы все так же плотно сжаты.

Вандой и впрямь очень легко манипулировать.

– Ты даже не представляешь, чего я на самом деле хочу, – выдыхаю я ей в губы. Нас отделяет друг от друга всего четверть дюйма. – И не догадываешься, на что я пошел, чтобы спасти тебя по-настоящему. Или ты не так безнадежна, моя милая муза?

Она хватается за мое запястье, дергается и пытается вырваться, но не может сдвинуться с места. Нет, дорогая, теперь я не отпущу тебя, даже если ты хорошо попросишь. Я и так потратил кучу времени, чтобы загнать тебя в мое логово. И открылся тебе слишком рано.

Но что я могу поделать, если ты так хороша? Почти идеальна. Почти.

– Нет, – отчаянно шепчет она в ответ. – Пожалуйста, не надо. Я сделаю что угодно, я никому не скажу, только не надо. Я…

– Ты прекрасна, Ванда, – довольно ухмыляюсь я, почти касаясь ее губ своими. – И станешь только прекраснее.

– Пожалуйста!

Я провожу тыльной стороной ладони по ее острой скуле, чувствуя под пальцами крупную дрожь и удивительное тепло. Надо же, а ведь за годы я почти отвык от этого ощущения. Обычно мои музы слишком уж холодные.

Но не Ванда. Нет.

Одно движение, и из внутреннего кармана накинутого поверх водолазки пиджака я достаю небольшой стеклянный кубик. Внутри, поблескивая пыльцой на крыльях, покоится ярко-синяя бабочка – экземпляр такой же уникальный, как моя милая муза.

– Ты и правда никому не скажешь, дорогая Ванда, – говорю я и оставляю короткий, болезненный укус на ее нижней губе. Солоноватый привкус крови оседает на языке, и я на секунду прикрываю глаза от удовольствия. – Потому что иначе у нас с тобой будет совсем другой разговор. И ты наверняка догадываешься какой.

В страхе кивнув, она облизывает губы и замирает на мгновение. Смотрит на меня с долей удивления и стискивает в руках стеклянный кубик, будто драгоценное сокровище. Не ломай комедию, моя милая, я прекрасно знаю, что ты попытаешься его выбросить. А потом спрячешь там же, где остальные мои подарки. Потому что ты тоже не можешь избавиться от мыслей обо мне.

– А ведь я спас тебя, – говорю я напоследок, застегивая верхние пуговицы ее халата. Воротник безнадежно испорчен парой пятен крови. Какая жалость. – И в глубине души ты мне благодарна, правда? Ты ненавидела его.

Так же, как будешь ненавидеть меня. Но мы это исправим, дорогая Ванда. И очень скоро.

– Больной ублюдок, – выдыхает она гневно, но не смеет и двинуться лишний раз. Хоть какая-то польза от крысы вроде Уилсона: он отлично выдрессировал мою милую музу. – Я буду молчать, только если ты меня не тронешь.

– О, это мы еще посмотрим. Рано или поздно, дорогая Ванда, ты попросишь меня об этом сама.

И ее терпение лопается, как воздушный шарик, даже хлопок на месте – это Ванда вылетает из комнаты, со всей силы грохнув дверью. Ее не волнует ни близость комендантского часа, ни разъяренный Генри Тейлор где-то в стенах общежития студентов, ни красноречивая рана на губе.

Маленькая темпераментная стерва. Послушная. Правильная. Прекрасная.

Мне даже немного жаль, что мы не поиграли в кошки-мышки подольше. Сумела бы она вытерпеть, если бы заботливый профессор, подаривший ей путевку в жизнь, обратился мной в момент ее слабости? Когда она уже привыкла бы к нему? Может быть. Но мы никогда уже об этом не узнаем.

В жизни моей дорогой Ванды есть только кошмар. Кошмар по имени Рид Эллиот.

Глава 4. Кошки-мышки

Муза

Нет. Дыхание сбивается, полы халата развеваются за спиной, а сердце бьется в груди со скоростью и мощью отбойного молотка. На лбу выступил холодный пот, и волосы то и дело липнут к коже. Кто увидит меня сейчас – сочтет за растрепанное и до смерти перепуганное привидение. Как там говорят? В каждом старом замке обитают призраки, так почему бы мне не быть одним из них? Только я вовсе не собиралась умирать, пусть и подобралась к смерти непозволительно близко.

Я сворачиваю к парадным дверям второго жилого корпуса и пулей вылетаю на улицу. Понятия не имею, сколько сейчас времени и наступил ли уже комендантский час, но мне, честно говоря, глубоко насрать. Пусть меня поймают, пусть исключат из академии спустя пару недель обучения – так будет даже лучше, не желаю еще раз запутаться в отвратительно-липких сетях очередного паука.

В памяти всплывает пристальный и полный нездорового желания, даже жестокости взгляд профессора Эллиота. Горящие зеленые глаза и спадающие на лицо светлые волосы, делающие его похожим на оскалившегося перед броском хищника. И плевать, что пауки не скалятся. У этого просто нет жвал, чтобы угрожающе ими клацать, поэтому он клацнул меня зубами. Я невольно касаюсь саднящей губы кончиками пальцев и вздрагиваю всем телом. Тогда, стоя в его комнате, я не могла толком пошевелиться и убежать в ту же секунду, когда он произнес слово «муза».

Меня будто парализовало страхом и воспоминаниями о доме. И о том, что случилось с отчимом в день моего выпускного. Если профессор – боже, могу ли я так его называть? – способен столь жестоко расправиться с человеком, а потом написывать мне, словно так и надо, то что еще он может? Да он, черт побери, регулярно убивает девушек в Лос-Анджелесе! Чем я от них отличаюсь? Стоит хоть слово поперек сказать, двинуться не так, как ему хочется, и мне конец. А потом меня найдут такой же, как и остальных, – с перерезанной глоткой и полным ртом поганых бабочек. Боже.

Лучше бы я как следует поцапалась с Тейлором и никогда, никогда, никогда не встречалась с Ридом Эллиотом в его комнате. Не слышала его вкрадчивый шепот и не чувствовала, как по коже бегут мурашки – страха и извращенной, странной благодарности. Он ведь и впрямь меня спас, помог выйти в люди. Только ради чего? Чтобы убить одним темным вечером?

Остановившись посреди внутреннего двора и облокотившись на высокий фонарный столб, я глубоко вдыхаю свежий вечерний воздух. Даже не думай подыгрывать ему, Ванда, ты прекрасно знаешь, чем все закончится. Им нужно одно и то же – неважно, твоему поганому отчиму или слетевшему с катушек убийце, который притворяется преподавателем в Белморе. Все хотят от тебя только одного – твое тело. Сломанное, бесполезное, угловатое. Понимаешь?

О да, прекрасно понимаю, а потому запахиваю халат посильнее, натягиваю воротник пижамы чуть ли не до носа и бегом бросаюсь к дверям студенческого общежития. Но если он захочет, то заявится и сюда. Найдет меня в нашей с Микаэлой комнате, в любой аудитории, на аллее или даже у пруда, где я еще ни разу ни была. Рид знает академию как свои пять пальцев, раз работает здесь уже не первый год. Он – Тварь, о которой вечно шепчутся студенты, настоящее чудовище. И теперь это не кажется преувеличением или глупой шуткой.

Теперь мне совсем не до шуток.

Но общежитие живет своей обычной жизнью: в холле пусто, только начищенный паркет поскрипывает под ногами, а на втором этаже, неподалеку от лестницы, стоят несколько незнакомых старшекурсниц. Та, что повыше, кивает на меня и тихо посмеивается, а вторая качает головой и тянет подругу подальше, в сторону комнат. Скатертью дорога, боже мой.

Впрочем, выгляжу я наверняка паршиво – так, словно то ли подралась с кем-то, то ли покувыркалась. Отличная же у меня будет репутация в академии. Если я решусь остаться здесь хотя бы до конца семестра, а не исчезну завтра же.

Но он знает, где я жила. Наверняка он знает обо мне все.

– Ты где была? – с порога налетает на меня Микаэла, стоит только зайти в комнату. На ее кровати валяется с десяток блокнотов и криво стоит на подушке открытый ноутбук. – А что с лицом? Ванда, я же отправила тебя в медкабинет не для того, чтобы ты губу разбила. Хотя ладно, на удар не похоже. Давай-ка, выкладывай, что ты там делала и где бродила. А?

В потоке слов я различаю лишь парочку и молча прохожу к зеркалу, чтобы взглянуть, насколько все плохо. Рана на губе до неприличия характерная и до сих пор кровит – не хватает только пары засосов на шее и таблички «шлюха». Повезло, что я не попалась Генри на глаза, тогда его россказни про то, как я заработала на обучение в академии, стали бы куда ярче.

Еще и на подбородке следы крови. Черт.

– Не хочу об этом говорить. – Я качаю головой и отворачиваюсь от зеркала, лишь бы не видеть растрепанных волос и уродливую серебристую прядь у лица. Как бы рядом еще одна не появилась. – Но медсестра сказала, что со мной все в порядке.

– Тогда ей пора купить очки, – скептически хмыкает Микаэла и вскидывает густые брови. – Ты же выглядишь еще хуже, чем когда с занятий вернулась!

– Спасибо.

– Серьезно! Кто тебя так напугал? Кто-нибудь доставал? Или это у Генри опять шило в задницу врезалось и он решил показать, кто на курсе староста? Так не обращай внимания, у его старшего брата такая же проблема – они просто конченые. Я как-то разложила на них карты, так судьба сказала, что они никогда не поумнеют.

Боже, насколько проще было бы жить с угрюмой соседкой, которой нет до меня никакого дела. Или такой же яркой, как Микаэла, только безразличной – точно как мать, для нее-то не существовало никакой Ванды и ее проблем, только идеальная дочь, которую она себе придумала. У меня с ней не было ничего общего.

А ведь когда папа был еще жив, мне казалось, что мы прекрасно понимали друг друга. Но мне вообще часто кажется, я и профессора Эллиота – убийцу, просто убийцу, черт возьми, – считала приличным человеком и пару мгновений думала ему довериться. Жестокий к остальным и своенравный, он так много для меня сделал. Ага, как же. Посмотрите только, к чему привели мои иллюзии.

– Прости, это личное. Если утром отпустит, расскажу в двух словах. Но не сейчас. Только не сейчас.

Несколько мгновений тишины, и я наконец утыкаюсь лицом в подушку и прикрываю глаза. Мир погружается в кромешную тьму и оборачивается десятками, сотнями невнятных и мрачных образов: во сне Рид Эллиот без конца ухмыляется, а его проклятые зеленые глаза смотрят на меня со всех сторон. Он гоняет меня, как кот – мышь, с которой хочет как следует поиграть, пока я не оказываюсь в ловушке из черных высоких стен.

Нет. Я с резким вздохом сажусь на кровати, а за окном уже вовсю сверкает яркое осеннее солнце. Тяжелые шторы чуть приоткрыты, и лучи пробиваются в комнату, падают на пустую кровать Микаэлы и пушистый ковер на полу. Боже, сколько сейчас времени? Хватаюсь за телефон и с облегчением понимаю, что сегодня суббота, а на часах всего лишь десять утра. В субботу занятий нет, а на дополнительные я так и не записалась.

Подумать только, еще вчера я хотела взять историю литературы – просто ради того, чтобы сдать экзамен.

На прикроватной тумбочке стоит бутылка воды и красуется записка от Микаэлы на сиреневом листке из ее блокнота. Одного из сотни, что она прячет в платяном шкафу.

«Доброе утро. Звезды обещают тебе судьбоносный день, не упусти свой шанс! Ну и вода – это чтобы ты пришла в себя после вчерашнего. Вечером все мне расскажешь».

Спасибо, вселенная, что послала мне такую соседку. Не знаю, заслуживаю ли я подобной доброты, но приятно знать, что хоть кому-то в академии на меня не наплевать. Может быть, и впрямь стоит рассказать ей хотя бы о том, что Рид прошлым вечером не дал Генри отвесить мне смачную затрещину. Нет, не стоит. Тогда рано или поздно точно поползут слухи.

Бутылку воды я осушаю чуть ли не залпом, встаю с кровати и привожу себя в порядок. Ноутбук призывно поблескивает с прикроватной тумбы, но я гоню любопытство прочь. Ни к чему читать о Коллекционере снова – вчера я и так прочитала достаточно, больше знать не хочу. Представлять, что он делал с бедными девушками, думать, что точно стану следующей, – нет уж, увольте.

Он убивал их. Насиловал. Издевался над ними. Этого вполне достаточно, чтобы меня воротило при одной только мысли о нем.

А тебя он спас, Ванда, но это ничего не меняет. Даже не думай, что в чем-то прошлым вечером он был прав.

Причесав волосы и по привычке натянув форму академии – длинную плиссированную черную юбку, кремового цвета блузку и туфли на невысоком устойчивом каблуке, – я выхожу из комнаты и решительно направляюсь на первый этаж. Нужно зайти к ректору, но вовсе не для того, чтобы выбрать дополнительные.

Я просто хочу убраться отсюда.

В Рокфорд не вернусь, лучше осяду где-нибудь на окраине Калифорнии и навсегда пропаду с радаров. Что для этого придется делать, уже неважно, я хочу сбежать и никогда больше не встречаться с Ридом Эллиотом. И мне останется лишь молиться, чтобы в моей жизни не появился еще один ненормальный с манией величия, считающий, будто ему дозволено все на свете.

И если двор я пересекаю буквально за пару минут, то перед парадными дверями второго жилого корпуса останавливаюсь в страхе. Он там. Наверняка следит за мной из окна своей комнаты или поджидает в холле, чтобы схватить и утащить к себе. Но я не слышу ни шагов, ни чужого дыхания за дверью. Боже, да я и не услышала бы ничего, корпуса академии Белмор не наш картонный дом в Рокфорде, где был слышен каждый чих.

Глубоко вдохнув, я распахиваю дверь и прохожу внутрь. Нет, в холле никого нет.

– Доброе утро, – приветливо улыбается мне секретарь перед кабинетом ректора на первом этаже. Удивительно, но по пути сюда я так и не встретила Рида, хотя была уверена, что он где-то рядом. Может быть, прямо у меня за спиной. Но, обернувшись, я вижу лишь пустой коридор. – Я чем-то могу помочь?

– Да. Если можно, я хотела бы отчислиться из академии.

Вот и все. Получила шанс на приличную жизнь, а теперь отказываюсь от него из-за одного мудака. Он же не узнает, правда? Я успею уехать до того, как до него дойдет. А если он меня все-таки найдет? Все внутри холодеет и сжимается от страха, ладони потеют от волнения, а сердце будто вот-вот выскочит из груди и шлепнется прямиком на стол секретаря.

Боже. Может, ну его к черту? Просто отсидеться, перетерпеть, как раньше.

Нет. Ни за что.

– Боюсь, это невозможно, дорогая, – говорит секретарь с явным сочувствием и доброй улыбкой, но у меня от слащавого «дорогая» дергается глаз. «Это мы еще посмотрим, дорогая Ванда». – Отчисление по собственному желанию мы можем подписать только после первого семестра. Но не переживай, многим студентам не по себе в первые недели. Если хочешь, я запишу тебя к нашему психологу – обсудите все проблемы, и тебе станет легче. Может, придется попить успокоительные. А потом привыкнешь к нашему ритму и выбросишь из головы эти глупости. Академия Белмор – это билет в мир, не стоит от него отказываться.

Обсудим проблемы? Так и вижу, как захожу в кабинет, сажусь на кушетку и начинаю: «Знаете, меня преследует и называет своей музой серийный убийца, не подскажете, как с этим справиться? Кстати, это ваш преподаватель». Ну да, ну да. Рид прикончит меня в тот же день, наплевав на все эти сказки про музу и спасение.

Я не могу сдержать нервный смешок – тот слетает с губ, а секретарь в ответ лишь шире улыбается. Аккуратно уложенные светлые волосы поблескивают в теплом свете ламп, а черный костюм-тройка с гербом академии на правом лацкане пиджака только подчеркивает ее сходство с выдрессированным до идеала работником какого-нибудь офиса.

«Вы недовольны нашим товаром? Нам очень жаль, но возврат не предусмотрен, продолжайте использовать его в надежде, что станет лучше. Нет, мы ничем не можем помочь, но мы очень рады, что вы стали нашим клиентом».

Вот же дерьмо.

– Нет, спасибо. Я хотела бы отчислиться, и чем быстрее, тем лучше, – говорю я с легким нажимом, нахмурив густые брови. – Желательно в течение недели.

– Я ведь уже сказала, это возможно только после первого семестра. И указано в твоем договоре, дорогая.

– И ничего с этим сделать нельзя?

– Нельзя.

Говорить с ней – все равно что общаться со стеной, и я обреченно вздыхаю, прежде чем развернуться и двинуться обратно, с трудом переставляя вмиг отяжелевшие ноги. Мимо проплывают украшенные замысловатой резьбой стены, картины в расписных рамах, но я не обращаю на них никакого внимания. Сегодня у меня нет желания любоваться красотой Белмора.

Вот и провалился мой гениальный план. Кто, интересно, составлял договор, тоже Рид? Продумал все до мелочей, да? И решил, что после первого семестра я уже не смогу отчислиться по собственному желанию.

Потому что буду мертва. Или что-нибудь похуже. Вдоль позвоночника пробегает волна холода, и мне кажется, будто я чувствую спиной чей-то взгляд, но, обернувшись, снова вижу лишь пустой коридор.

Но я знаю, что он следит за мной. Даже сейчас.

Муза

Утро в академии Белмор всегда начинается с одного и того же: подняться с постели, заправить ее, надеть форму и спуститься в столовую на завтрак. Опоздаю – останусь голодной до обеда, а то и до ужина, если сильно не повезет. Только это не единственная моя проблема.

Застегивая мелкие пуговицы на светлой блузке и поглядывая на себя в зеркало, я нервно покусываю губы. Под глазами залегли синяки, волосы забраны в ленивый хвост, а бант под воротником повязан криво и далеко не так симпатично, как у других студенток. Но хуже всего, конечно, глаза. Кажется, будто в этой жизни я повидала не только некоторое дерьмо, но и пару раз спустилась в чистилище и вернулась оттуда, потому что черти выставили меня вон.

И не то чтобы я преувеличивала.

Мой смартфон уже покоится глубоко на дне сумки, но я ведь и так знаю, что в уведомлениях висит несколько непрочитанных сообщений. Знаю, кто их отправил и зачем. Не знаю только одного – чего он на самом деле от меня хочет. Боже, если вдруг ты за мной присматриваешь, заставь его отвлечься и забыть обо мне.

Я закидываю сумку на плечо и выхожу из комнаты, чтобы успеть перехватить за завтраком хотя бы тост. Только голос совести никак не хочет униматься: стоит Риду отвлечься, как погибнет кто-то еще. Этого мне хочется? Скинуть свои проблемы на плечи бедной девушки, которая не отделается парой сообщений и чудесным спасением? Черт побери, даже думать не хочу об этом как о чем-то «чудесном».

У него не все дома, он убил человека просто потому что… Ладно, этот ублюдок заслуживал смерти, просто не такой. Не от рук сумасшедшего, с чего-то возомнившего меня своей музой. Музой, черт бы его побрал!

В столовой стоит гомон: студенты переговариваются между собой, постукивают по тарелкам столовые приборы, шумят стаканы о широкие столешницы. Помещение это такое же претенциозное и отделанное под старину, как и многие другие: высокие арочные потолки, колонны и деревянные панели. На полу паркет с замысловатым узором. Не хватает только красочных фресок под потолком, и сидели бы мы один в один в каком-нибудь итальянском соборе времен эпохи Ренессанса.

– Вы только посмотрите, – присвистывает с другого конца помещения Генри Тейлор. Сидит за одним из столов с дружками – здоровенным лбом с рыжей гривой и неприметным блондином, больше похожим на чудом ставшую человеком крысу. – Изволили почтить нас своим присутствием, Ваше Величество?

Он смеется, и его смеху вторят не только подпевалы, но и добрая половина столовой. Кто-то из ребят прыскает себе под нос и утыкается в тарелку, несколько девушек со старших курсов смотрят на меня с явным неодобрением, смешанным со снисхождением. Интересно, скольким из них повезло получить грант в академии? Подозреваю, что никому.

Но дело вовсе не в этом. Дело в чертовом Генри Тейлоре, который решил, что не успокоится, пока не испортит мне жизнь. Правильно, не против Рида – простите, профессора Эллиота – же ему выступать. Кишка тонка, да и местом в академии рисковать наверняка не хочет.

– Не обращай внимания. – Микаэла подходит ко мне и опускает ладонь на плечо. – Пойдем, я тебе место заняла.

– Тоже хочешь набиться в любимчики к Твари, Холт? – смеется Генри еще громче. – Устроите уютный тройничок в его кабинете?

– А ты переживаешь, что тебя он никогда не трахнет, или что? – спрашиваю я куда громче, чем планировала. Голос дрожит, а внутри все обрывается и ухает вниз – я буквально чувствую, как меня потряхивает, а слабость разливается от кончиков пальцев до макушки.

Прекрасно знаю, что пара дерзких фраз – вот и все, на что меня хватит. Слабая Ванда не умеет с боем бросаться на хищников и давать отпор, не может держаться дольше нескольких секунд. И я, как бы ни хотела обратного, до сих пор та самая слабая Ванда. Брошенная. Преданная. Сжавшаяся в углу и ждущая, когда все наконец закончится.

Но Генри хватает и пары фраз. С его лица мгновенно сползает противная ухмылочка, губы кривятся от злости, а брови едва не сходятся на переносице. Старшекурсники, стоящие с подносами у раздачи, посмеиваются уже над ним и кивают на его дружков. Только старшекурсницы – наверняка среди них есть и та самая Джессика, о которой рассказывала Микаэла, – смотрят на меня с неприязнью и осуждением.

Я никогда об этом не просила, ясно?! Но сил произнести эти слова у меня уже нет. Стоит бросить хоть одно лишнее, и моя жизнь оборвется быстрее, чем я успею сказать «это вышло случайно». Впрочем, ребята скорее поверят Генри и решат, что я действительно спала с Ридом ради гранта в академии, чем мне – профессор Эллиот та еще тварь, но точно не убийца. Не сталкер. Не сумасшедший.

Телефон в сумке вибрирует. Черт.

– Не нарывайся, Уильямс, – произносит Генри мрачно и снова утыкается в тарелку.

Когда вокруг полно народу, он не такой смелый, как в пустом коридоре, но я чувствую, что наша перепалка мне еще аукнется. И в следующий раз рядом не будет Рида с горящим взглядом или вечно доброй и готовой помочь Микаэлы. Только я и мои страхи, с каждым днем проступающие все сильнее, словно я и не запирала их на замок после смерти отчима.

Даже не глядя, что взяла на завтрак на раздаче, я сажусь за один столик с Микаэлой и лениво ковыряюсьвилкой в тарелке. Подостывшая яичница с беконом, стакан апельсинового сока и горсть орехов. Должно быть вкусно, а впечатление такое, будто жую кусок резины, еще и в голове сплошная каша из мыслей.

Нужно отвлечься, вот и все. Подумать о лекции по черчению или вспомнить, что на следующей неделе нам сдавать первый проект по дизайну. Разве не из-за этого я выбрала именно архитектурный факультет? Телефон снова вибрирует.

– Слушай, да нет в этом ничего особенного, – тараторит Микаэла по правую руку от меня, запихивая в рот одну булочку с корицей за другой. – Ему просто нужна жертва, чтобы самоутвердиться. Если не будешь реагировать, то рано или поздно его отпустит. Наверное. Брата-то его так и не отпустило, он каждый год новичков кошмарил. Может, у них в семье проблемы? Нормальные люди так себя не ведут.

Судя по всему, нормальные люди просто не поступают в академию Белмор. И то ли у ректора чутье на сумасшедших, отбитых и обиженных жизнью, то ли списки составляет лично Рид Эллиот. Впрочем, тогда в академии наверняка было бы пруд пруди темноволосых кареглазых девушек. Именно такие ему нравятся. Такие, как я.

Стакан апельсинового сока я выпиваю залпом в надежде, что кисловатый привкус перебьет не к месту всплывшее воспоминание о вкусе крови. Увы. И телефон этот чертов никак не затыкается! Не выдержав, я лезу в сумку и провожу пальцем по экрану, чтобы разблокировать.

«Ты издаешь просто чудесные звуки во сне».

Вдоль позвоночника пробегает уже знакомый холодок, и я нервно ерзаю на стуле с высокой спинкой. Мне ничего не стоит представить, как Рид заглядывает в нашу комнату посреди ночи. Боже мой! Но едва ли преподаватель может позволить себе бродить где попало после комендантского часа, особенно по общежитию, куда они вроде как вообще не ходят. Но так еще хуже.

Я нервно сглатываю и перехожу к следующему сообщению.

«И зря прячешь свои шрамы, моя милая муза».

Рука непроизвольно тянется к низу живота. Я делаю вид, что разглаживаю складки на юбке, а сама провожу ладонью по растянувшемуся под тканью длинному косому шраму. Единственный подарок от ублюдка-отчима, который останется со мной на всю жизнь и будет напоминать о нем даже теперь, когда его и на свете-то нет. Мать тогда сказала, что это не он решил развлечься с ножом, а я сама неудачно свалилась. Свалилась, черт побери! В полиции все тоже свалили на подростковые разборки: мы с Ларсоном тогда в очередной раз поцапались.

«Рано или поздно я сотру их с твоей прекрасной кожи».

Подумать только, до Рида никто не называл хоть что-то во мне прекрасным. Я криво улыбаюсь себе под нос и не понимаю, чего мне хочется больше: отбросить телефон в сторону и пойти как следует отмыться или позволить легкому возбуждению, зародившемуся в нижней части живота, превратиться во что-то большее. Боже мой, это же угроза, Ванда, ты совсем не в себе?

Вероятно, я не в себе с тех самых пор, как отчим превратил меня в послушную игрушку. А Рид – прекрати, зови его профессором Эллиотом, пока это не зашло слишком далеко! – вытащил меня из этой тюрьмы. Освободил. Спас.

Спас. Сломал. Спас. Сломал.

Орехи встают поперек горла, я отодвигаю тарелку с остатками завтрака и нервно оглядываюсь по сторонам: ничего особенного, просто студенты болтают и собираются на занятия. Большие часы над двойными дверями показывают половину девятого, через пятнадцать минут уже начнется первая лекция. Никто в мою сторону даже не смотрит, но я уверена, что Рид видит каждый мой шаг. Каждый.

Потому что иначе его сообщения я объяснить не могу.

«Ты хочешь, чтобы я спасал тебя вечно, дорогая Ванда?»

И пришло оно всего лишь пару минут назад, как раз когда мы с Генри в очередной раз схлестнулись. Рид что, сидит где-нибудь в комнате охраны и смотрит камеры перед началом занятий? Ему настолько нечего делать? Все тело на мгновение напрягается, я сглатываю и встаю из-за стола – похлопываю себя по одежде, осматриваю сумку изнутри, но никаких камер там нет. Ни жучков, ни чужих вещей – ничего, что могло бы помочь ему следить за мной.

– Ты в порядке, Ванда? – Микаэла поднимает на меня взгляд, но я ее почти не замечаю. Мне кажется, будто низкий глубокий голос Рида грохочет у меня в голове, озвучивая все, что он мне написал.

Телефон вибрирует прямо в руках и на экране высвечивается новое сообщение:

«Ты привыкнешь».

Да чтоб тебя! Я со злостью закидываю телефон обратно в сумку, молясь, чтобы экран не пошел трещинами, и пулей вылетаю из столовой. Кажется, в спину мне кричит Микаэла – а может, это Генри и его дружки. У меня есть проблемы посерьезнее заигравшихся во власть первокурсников, пусть даже один из них и впрямь староста. Что они мне сделают? Опозорят? Позор, который я уже пережила, им и не снился.

Рид – совсем другое дело. И мне становится по-настоящему страшно, когда я понимаю, что действительно ему благодарна. Что мне и впрямь немного понравилось сходить с ума от опасности, оставшись с ним наедине. Что я действительно могу рано или поздно прийти к нему сама.

Не сходи с ума, Ванда. Пожалуйста.

Уже слишком поздно. Слишком. И на ближайшей лекции по черчению в каждой линии я буду видеть длинные иглы, насквозь пронзающие тела засушенных синих бабочек.

Муза

Вода до боли обжигает кожу, но я и не думаю немного поменять температуру, наоборот, выкручиваю кран сильнее и закусываю нижнюю губу. Только бы не расплакаться, только бы не стать такой же слабой, как и раньше. Схватив с полки жесткую мочалку, тру ею запястья, основание шеи и талию – тру каждый участок кожи, где сегодня меня касались руки Рида.

Случайно, незаметно и осторожно, будто он и впрямь опасался, что кто-то заметит его маленькую игру, но все же. Только что-то не так. Я готова содрать кожу в кровь, точно как дома, но его прикосновения не чувствуются грязными. И каждый раз, ловя на себе его взгляд или прислушиваясь к звуку его голоса, где-то глубоко внутри меня просыпается скользкая, гаденькая благодарность.

Неправильная. Чужая. Странная.

Не должна я быть ему благодарна, этот ненормальный не сделал для меня ровным счетом ничего – это все ради него. Потому что ему нравится издеваться над людьми, потому что ему хочется свести меня с ума или даже что-нибудь похуже, потому что для него расправа над человеком ничего не значит. Так с чего бы мне его благодарить?

И все-таки у меня не получается выбросить эту мысль из головы. А Рид… Рид, черт бы его побрал, каждый раз подливает масла в огонь. Иногда мне хочется расцарапать его насмешливое бледное лицо, а иногда – впиться в губы таким же укусом-поцелуем, как и он в прошлый раз.

– Ты бываешь такой неблагодарной, дорогая Ванда, – сказал он в прошлый раз, склонившись ко мне прямо в коридоре учебного корпуса. У меня чуть книги из рук не посыпались, я застыла, как каменное изваяние, и была уверена: сейчас он сотворит что-то жуткое. Но Риду не нужно делать вообще ничего, чтобы быть жутким. Он жуткий сам по себе. Жуткий и привлекательный. – Я спас тебе жизнь, а ты не желаешь даже взглянуть в мою сторону.

Я переминаюсь с ноги на ногу на скользкой и мокрой плитке и еще сильнее давлю губкой на кожу. Жаль, невозможно так же легко смыть все мысли и выбросить из головы бархатистый, глубокий голос, буквально поселившийся там в последние несколько дней.

– Р… – Днем я чуть не обратилась к нему по имени, но успела вовремя остановиться. Губы дрожали ничуть не меньше рук, а сбежать хотелось не только из корпуса, но и из академии – хоть пешком до Лос-Анджелеса. Но я осталась. – Я не просила вас о помощи, профессор Эллиот. У меня все в порядке.

– Только благодаря мне, милая, только благодаря мне, – едва не шепнул он, прежде чем как бы невзначай провести пальцами по моей шее, коснуться запястья и исчезнуть в толпе студентов.

И ведь он прав.

Я шумно выдыхаю через рот, намыливаю волосы шампунем и до неприятной рези впиваюсь ногтями в кожу. Он прав. Он прав. Он прав. Мысль эта медленно сводит меня с ума, подводит к черте, переходить которую я никогда не собираюсь. Неважно, что сделал для меня Рид Эллиот, я ничего ему не должна. Я не просила…

О нет, я просила. Писала ему в отчаянии и точно так же ревела в тесной душевой у себя дома в Рокфорде, просто не знала, что он способен хоть пальцем тронуть отчима. Неприкосновенного Питера Уилсона, которому даже полиция была не указ. Кому я буду писать теперь? Кто спасет меня от моего спасителя?

Хочется как следует стукнуться головой о стену или придушить себя душевым шлангом, но вместо этого я лишь со злостью пинаю стенку кабинки, шиплю от боли и смываю мыло и шампунь. Во рту стоит противная горечь, глаза пощипывает, но оно и к лучшему – пусть будет хоть немного боли, я заслужила. Заслужила что-нибудь похуже подобной мелочи.

Закутавшись в широкое махровое полотенце, выхожу в раздевалку и ловлю на себе липкий взгляд старшекурсницы. Светловолосая, высокая и длинноногая – она выглядит как модель с картинки, да и форма на ней сидит как влитая. Только что ты, Мисс Идеальная, забыла в душевой в форме? Задавать этот вопрос я, конечно, не буду. И так в курсе, что она думает и зачем притащилась. Не она первая, не она последняя, спасибо Генри Тейлору.

– Так вот ты какая, знаменитая Уильямс, – с легким смешком произносит она, поправляя длинные волосы. – И как тебе жизнь в Белморе? Наслаждаешься?

– Нарадоваться не могу, – отзываюсь я кисло, скидывая полотенце и натягивая нижнее белье. Плевать, что подумает обо мне очередная любительница собирать слухи. – По мне не видно?

Когда я надеваю юбку через голову, старшекурсница подходит ко мне вплотную и едва не тычет мне пальцем в грудь. Хочешь, откушу тебе его? И мне правда хочется, только страх просыпается быстрее решимости и заставляет нахмурить брови и попятиться.

– Много о себе возомнила, – выдыхает она с вызовом и щурит серо-голубые глаза. – Может быть, Эллиот никогда и не рекомендовал студентов к поступлению, но это не дает тебе права крутиться вокруг него. Да и общаться со мной тебе кто разрешил в таком тоне?

На всякий случай я окидываю ее взглядом: та же форма академии Белмор, тот же повязанный на манер банта галстук, ничего особенного. Она уж точно не из профессоров, да и до секретарши ректора не дотягивает. Я успела увидеть обеих, и им было ощутимо больше двадцати.

– А ты вообще кто? – безразлично спрашиваю я после затянувшейся паузы и застегиваю последние пуговицы на блузке.

Несколько секунд в раздевалке стоит тишина. Медленно стучит о кафель вода – видимо, я не закрутила кран до конца, – да доносятся шаги из коридора. Старшекурсница словно запихнула в рот сразу с десяток лакричных конфет, настолько ее перекосило от моего вопроса. Но я правда не в курсе, кто она и чего от меня хочет.

Мне просто нужно вернуться к себе, лечь спать и выбросить из головы проклятый голос Рида. «Только благодаря мне, милая, только благодаря мне».

– Джессика Купер, – буквально выплевывает она мне в лицо, кривя губы.

Имя отзывается в памяти, но я не могу сообразить, где и когда его слышала: мысли раз за разом сходятся на Риде, а царапины от мочалки на теле саднят и чешутся. С чего я должна знать о какой-то там Джессике? Пусть она хоть десять раз местная звезда. Я поступила в академию учиться, черт бы его побрал, а не… А не разгребать кучу дерьма.

Я хотела начать новую жизнь.

– Приятно познакомиться, – пожимаю плечами я и стараюсь пройти к выходу, но Джессика преграждает мне путь. Возвышается надо мной на пару дюймов и смотрит с таким презрением, словно я попыталась украсть у нее висящую на шее золотую цепочку.

– Ты, кажется, не поняла, Уильямс. Я – староста академии, и со мной придется считаться. Если не хочешь, чтобы тебя выперли отсюда после первого же семестра, держись подальше от профессора Эллиота и прекрати вставлять палки в колеса Генри.

В голове наконец щелкает, и я вспоминаю рассказ Микаэлы: Джессика Купер в прошлом году опозорилась на весь Белмор, попытавшись пригласить Рида на свидание или что-то подобное. Боже мой, какие же глупости. Мне бы ее проблемы – с удовольствием посоревновалась бы с какой-нибудь девчонкой за внимание парня, пусть даже профессора.

Лишь бы не Рида Эллиота. Его внимания в моей жизни слишком уж много.

– Валяй. – Я отмахиваюсь от нее, как от назойливой мухи, и все-таки пробиваюсь к дверям. – С удовольствием свалю из этого гадюшника.

Джессика хватает меня за руку – почти в том же месте, где утром касался Рид, – и едва не впечатывает в стену. Со злостью сверкает глазами и сжимает запястье до боли, наступает каблуком на носок моей форменной туфли. На черном лаке остается уродливый отпечаток.

От нее несет древесно-пряными духами, почти как от моей матери. Изнутри поднимается до противного знакомая волна тошноты, а вместе с ней – воспоминаний. Пошли прочь, это было не со мной.

Я – другая Ванда.

«Только благодаря мне, милая, только благодаря мне».

– Эллиот – всего лишь профессор, Уильямс, у него нет никакой власти, – шипит Джессика. – И не думай, что он будет защищать тебя вечно. Еще одна попытка пойти против правил или поставить себя выше старост, и твоим шуточкам конец. Да и ты не единственная ходишь у него в любимчиках.

Да, есть еще как минимум семь девушек, и все они уже в шести футах под землей.

– Отвали! – Я отталкиваю Джессику и выбегаю из раздевалки в коридор, чуть не споткнувшись о высокий порог.

Студенты поглядывают на меня с удивлением, но большинству глубоко наплевать – подумаешь, какая-то первокурсница. До меня в академии Белмор есть дело всего паре человек, и с большинством из них я бы с удовольствием распрощалась. Как будто мне хотелось, чтобы Рид ополчился на Генри. Как будто я мечтала, чтобы он ходил за мной по пятам. Как будто я только и грезила, что о поступлении в Белмор.

Вообще-то я хотела учиться в Чикаго. Или не учиться вовсе.

До комнаты я добираюсь в спешке и с мокрыми волосами. Заплетаю их в косу, чтобы не пришлось долго сушить, и без сил падаю на кровать. Кто бы мог подумать, что самыми изматывающими в академии окажутся вовсе не занятия. Я отсидела бы десять лекций по начертательной геометрии подряд, лишь бы все это закончилось и я могла спокойно бродить по коридорам, любоваться архитектурой академии и мечтать, как однажды выпущусь отсюда с дипломом архитектора. Престижным, с таким меня возьмут куда угодно.

А я не могу думать об учебе.

Телефон на прикроватной тумбочке вибрирует, оповещая о новом сообщении, и я уже знаю, от кого оно.

«У тебя нет выбора, дорогая Ванда. Ты кое-что мне должна».

Пошел к черту! Я кидаю телефон на паркет и он с грохотом катится прямиком под пустую кровать Микаэлы. Наверняка разбился, но уж лучше без телефона вовсе, чем с этими бесконечными сообщениями.

Я с ногами забираюсь на покрывало и прижимаю колени к груди, чувствуя, как по щекам катятся горячие слезы злости. Сегодня мне не обидно и не страшно, но я готова убить себя за одну простую мысль: он прав.

Рид прав. Я ему должна, и выплатить этот долг мне нечем.

Муза

Библиотека в академии Белмор – все равно что иллюстрация, сошедшая прямиком со страниц книг про старые английские замки, где герцоги и герцогини устраивали званые приемы. Огромное помещение с высокими арочными потолками, винтовая лестница, ведущая на второй этаж, к другой секции, и реплики античных статуй. Здесь можно было бы устраивать балы, не будь помещение заставлено книжными стеллажами и столами.

И кресла здесь до жути удобные, заниматься вечерами – одно удовольствие: можно просто откинуться на спинку и опустить глаза на ноутбук, посвятив себя домашке или просто листая социальные сети. Отдыхать-то тоже иногда надо.

Учеников академии не жалеют ни преподаватели, ни другие студенты – за пару месяцев в этом серпентарии я уже уяснила, что рассчитывать можно только на себя. И на Микаэлу Холт, когда та в хорошем настроении, то есть практически всегда.

Вот и сегодня мне пришлось попросить ее сходить со мной в библиотеку, чтобы разобрать огромный проект по живописи, а она взяла и согласилась. Ну святая женщина, просто святая. Без нее я бы уже повесилась, а то и что похуже. Проблема только в том, что передо мной лежат три раскрытых учебника и ноутбук, а текст перед глазами расплывается и собирается вовсе не в выдержки по истории живописи, о нет.

Он собирается в смазанный портрет Рида Эллиота: слегка прищуренные зеленые глаза, всегда такие хищные и голодные, пронзительный взгляд. Высокие скулы и бледная кожа, аккуратно забранные назад светлые волосы, но несколько прядей неизменно выбиваются на лоб. Он красив, спорить с этим сложно, и не удивительно, что девчонки со всех курсов пускают по нему слюни. Вот только его не должно быть в моей голове.

Пусть проваливает оттуда, да поскорее. Я не хочу думать о его сумасшедших глазах или того хуже – вспоминать горячее прикосновение его губ и солоноватый привкус крови. Проклятую самодовольную улыбку и нездоровое странное восхищение во взгляде. И не хочу, чтобы мысли об этом вызывали дрожь по телу и приятное покалывание на кончиках пальцев.

Рид Эллиот спас меня от одного чудовища, а теперь старательно пытается сломать, будучи чудовищем совсем другим.

Черт. Его. Побери!

И я с силой бью по столу ладонями, да так, что к нам со всех сторон оборачиваются студенты; Генри Тейлор надменно вскидывает брови и крутит пальцем у виска, прежде чем отвернуться обратно к своим дружкам. Идиот.

– Ты бы сказала, что тебя мои россказни раздражают, – флегматично и с улыбкой подмечает Микаэла, не обращая особого внимания на мой выпад. – Я бы не болтала про местных призраков. Академия всего пару десятков лет стоит, а тут уже, говорят, кого-то убили. Наверное, потому сюда всяких убийц и тянет, иначе почему в нашем районе столько девушек нашли? Надо будет как-нибудь разложить карты на это дело, думаю, высшие силы мне ответят.

Микаэла понятия не имеет, насколько тянет в академию всяких убийц – например, одного конкретного, из-за которого девушки и погибают. И убийства десятилетней давности тут совсем ни при чем.

– Ничего меня не раздражает, – хмуро отвечаю я, но в моем голосе тем не менее звучит злость. Только соседка в ней не виновата. – Просто я не в себе последние дни. Еще и проект этот огромный, как будто я могу за неделю успеть и его, и еще пять таких же по другим предметам.

Ложь, какая же наглая ложь. Поступая в академию, я прекрасно знала, что меня ждет: адские нагрузки, не всегда приятная компания и презрение со стороны большинства студентов. Но к этим трудностям я была готова, а вот к Риду – нет, никогда. Я надеялась сбежать от него и своей прошлой жизни, но вместо этого угодила в ловушку, выбраться из которой наверняка не смогу.

Не смогу, но стараться буду до последнего.

– А чего ты хотела, дорогуша? – смеется она, а меня передергивает от обращения. «Дорогая Ванда», – из раза в раз говорит Рид, стоит нам остаться наедине. – У нас тут не курорт, все серьезно. Но профессор Уорд обычно не сильно цепляется к проектам, наверняка выборочно проверит, да и все. Так что не переживай так. Или переживай, после первого семестра все равно отпустит. Ну максимум после первого курса. Всех отпускает.

– Я хотела два выходных в неделю, как написано в уставе, и чтобы старосты не злоупотребляли положением.

А еще чтобы Рид никогда не замечал меня, не смотрел на меня и не улыбался, как хищный зверь, почуявший слабую жертву. Неужели я так много прошу? Снова? Но Микаэле об этом говорить незачем, пусть думает, что у меня из-за учебы крыша едет. Потому что стоит обронить лишнее слово, и мне конец.

Но пару лишних слов я уже обронила.

– С чего это ты взяла, что мы чем-то злоупотребляем? – доносится у меня за спиной знакомый голос Джессики Купер. Еще одна заноза в заднице, от которой хотелось бы поскорее избавиться. Но нет. – Между прочим, Уильямс, никто из нас не ложится под профессоров ради места в академии.

– И за этим следит полиция, – подхватывает Генри Тейлор. – Однажды тебя поймают у него под столом, и вам обоим крышка. Прикинь, как ректор будет волосы на себе рвать? Его лучший профессор загремит в тюрьму из-за какой-то зазнавшейся идиотки из… Откуда ты там?

– Большая потеря для академии, – вздыхает Джессика и театрально прикладывает ладонь к груди. – Профессор Эллиот та еще Тварь, мы все это знаем, но этого не заслуживает.

Медленно закипающая внутри злость достигает критической температуры. Кажется, еще пара мгновений, и я стану похожа на забытую на плите кастрюлю – кипяток перельется через край и зальет все вокруг. Тогда пострадают даже те, кому я никогда не желала зла. Микаэла, например.

– Из Иллинойса, – ядовито отвечаю я Генри, пусть и с опозданием. – Мамочка не научила тебя, как называются остальные штаты? Или ты был слишком занят тем, что дрочил на свое отражение, когда в школе географию преподавали?

– Что взять с парня, который обиделся на то, что ему не дали ударить девчонку, и теперь распускает слухи, как моя покойная бабушка, земля ей пухом, – вступается за меня Микаэла. Поднимается из-за стола и сгребает в руки оставшиеся карты таро, словно собирается запустить ими Тейлору в лицо на манер фокусника. – А уж на твоем месте, Джесс, я бы рот не открывала, это ж ты в прошлом году позвала Тварь на свидание и чуть не вылетела из академии, когда он тебе отказал. Или если ты подкатываешь к профессору, то это не считается?

На лице Джессики не отражается ни единой эмоции, она явно старается держать себя в руках, и все-таки руки ее едва заметно вздрагивают и крепче сжимают учебник по истории литературы. На Тейлора же в этот момент даже смотреть страшно: его перекосило, глаза потемнели, аж на ноги вскочил – того и гляди бросится на нас с Микаэлой, как тогда, в коридоре.

Но в библиотеке нет и не будет Рида, только миссис Такер, которой на вид лет шестьдесят. Куда такой разнимать сцепившихся студентов, особенно когда минимум трое из них – здоровые парни выше нее на голову, а то и больше.

– Тебе об этом духи рассказали? – фыркает Генри презрительно. – Сиди и карты свои раскладывай, пока я о твоих увлечениях ректору не доложил. Азартные игры в стенах академии запрещены.

– Вот и не играй с огнем. – Я выступаю вперед, проглатывая зародившийся страх, и хмурю густые брови. Волосы спадают на лицо, а серебристая прядь маячит перед глазами, как назойливая муха. – И научись уже отличать карты таро от игральных, кусок идиота.

– Играешь с огнем ты, Уильямс, – цедит Джессика и шагает мне навстречу. Встает напротив и встряхивает копной светлых волос, будто насмехается над моей сединой. – Спустись с небес на землю, иначе рано или поздно слухи дойдут до ректора. Как староста академии, я лично об этом позабочусь. И найду что рассказать о твоей подружке. Да и профессор Эллиот будет не рад узнать, что его подопечная…

– Маленькая любовница, – с усмешкой вставляет Генри.

– …что его подопечная позорит честь академии и нарывается на отчисление.

Да пошли вы все к черту! Я с силой отталкиваю Джессику в сторону, слышу за спиной возмущенный голос миссис Такер, но даже не думаю оборачиваться. Сдвигаю в сторону книги, захлопываю и запихиваю в сумку ноутбук, прежде чем вновь обернуться к Джессике Купер и заглянуть ей в глаза. Женщины, а уж тем более девушки немногим старше меня, совсем не пугают.

– Иди и предложи ему себя, если так хочешь, – выплевываю я со злостью. – А от меня отвали. Или откройте с Тейлором клуб и наслаждайтесь там ненавистью ко мне хоть до второго пришествия. Но полезешь – я тебе голову оторву.

Потому что терять мне уже нечего – никакая староста академии не сумеет напугать меня сильнее, чем нездоровая колючая привязанность к Риду Эллиоту. Чем его липкие прикосновения, откровенные сообщения и ненормальная одержимость. Его сумасшествие.

И я лучше расцарапаю лицо этой стерве, чем буду сжиматься от страха под каждым прикосновением Рида. А я знаю, что буду. И он знает.

Джессика не успевает среагировать: к нам подлетает миссис Такер. Очки в тонкой оправе сползли на нос, седые волосы собраны в аккуратный пучок на затылке, а строгий костюм с гербом академии на лацкане пиджака придает ей вид настолько строгий, насколько возможно при таком добром лице. Морщинки в уголках глаз намекают, что гораздо больше, чем хмуриться, миссис Такер любит улыбаться.

– Что вы тут устроили? – спрашивает она. – В библиотеке принято соблюдать тишину, так что если не собираетесь заниматься – расходитесь по комнатам. До комендантского часа осталось всего два часа.

– Миссис Такер… – начинает Джессика, и я уже представляю, как та будет юлить и завираться.

– Никаких оправданий, мисс Купер. Кричали вы все, так что я вынесу предупреждение каждому, если сейчас же не прекратите. Понятно? Давайте, убирайте книги и возвращайтесь к себе. Быстрее, быстрее.

Я вылетаю из библиотеки первой, не смотрю ни в сторону старост, ни на соседку. Мне просто хочется свалить оттуда подальше, желательно в комнату, – и будет просто прекрасно, если Микаэла решит задержаться в душе или заглянет к кому-нибудь из второкурсников. Она чудесная соседка и отличная подруга, но мне нужно побыть одной.

Нужно подумать.

По коридорам я проношусь подобно маленькому урагану, и сегодня меня не привлекает ни красота резьбы на деревянных панелях, ни репродукции картин классиков, ни замысловатая лепнина на потолке. Замечаю лишь ромбовидные узоры на паркете, да и то краем глаза. Ворвавшись в комнату первой, подпираю спиной дверь и сползаю на пол, прикрыв ладонями лицо. Всего два месяца в академии, а я устала так, словно провела здесь лет десять.

А каждая лекция Рида – чертова вечность.

С губ срывается тяжелый вздох, я протираю уставшие глаза ладонями и все-таки поднимаюсь на ноги. Некогда раскисать, проект по живописи сам себя не сделает, по начертательной геометрии завтра семинар, об истории литературы я даже думать не хочу. Бросаю сумку у шкафа, достаю форменную пижаму и собираюсь уже вытащить ноутбук и сесть за работу, как замечаю на кровати до боли знакомый конверт.

Все та же плотная крафтовая бумага, но на этот раз – ни единой буквы. Не подписан. Да и зачем? Кровать моя, раскрыть его могли только я или Микаэла, а соседке обычно нет дела до моих вещей. Но это значит, что Рид не просто следит за мной – он заходит в нашу комнату, когда вздумается, и делает что хочет. Оставляет жуткие подарки, например.

Он прикончил кого-то еще? Наверняка, иначе прислал бы сообщение.

С замиранием сердца я разрываю бумагу, и мне в ладони падает длинная игла, однако никакой бабочки на этот раз нет – блестящий металл покрывают капли свежей крови. Та отпечаталась на бумаге, но кое-что все-таки осталось на игле. Вдоль позвоночника бегут мурашки, руки мелко дрожат, а позади, в сумке, вибрирует телефон.

Не выпуская конверт и стараясь не выронить иглу, свободной рукой я беру телефон и открываю сообщение.

«Хочешь попробовать меня на вкус, милая муза? Твой я уже знаю наизусть».

Так это его кровь. Не очередной несчастной девушки, с которой он покончил по прихоти, а его. Мысль об этом отзывается пробежавшим вдоль позвоночника холодком и знакомым покалыванием внизу живота.

Хищник не должен давать преимуществ жертве, и я отлично выучила этот урок еще дома, но Рид предлагает мне себя, будто в этом нет ничего особенного. Мелкие капли крови блестят на свету, переливаются и манят к себе.

Нет. Нет. НЕТ.

Я хочу спрятать иголку в шкаф, поглубже в коробку, где лежит старый конверт, а вместо этого запихиваю ее обратно в конверт и убираю его в карман пиджака. Да, пусть полежит там до завтра, я утром же выброшу ее в сад, чтобы она навсегда потерялась среди аккуратно подстриженной травы и розовых кустов.

Ты врешь сама себе, Ванда. Снова.

И ничего я не вру, я выброшу ее. Честное слово. А сейчас время наконец-то заняться делами, иначе проблемы завтра у меня будут не только на лекции по истории литературы. Но даже когда я открываю ноутбук, Рид не идет у меня из головы.

Его кровь. Признак слабости. Доверия. Связи.

Боже, надо выбросить эту чушь из головы. И я открываю проект, надеясь, что пара часов упорной работы не затянется на всю ночь и поможет мне хоть немного сосредоточиться на учебе. Но правильно говорят: оставь надежду, всяк сюда входящий.

Глава 5. Выхода нет

Муза

Жизнь в академии Белмор превратилась в ад. Я чувствую себя ничуть не лучше, чем в собственном доме в Рокфорде, и не могу спать: каждую ночь мне слышатся тяжелые, но осторожные шаги. Но что гораздо хуже, каждую ночь я вижу его глаза. Глубокие зеленые глаза, сверкающие в темноте и буквально пожирающие меня без остатка. Кажется, будто Рид облизывается всякий раз, стоит мне попасть в поле его зрения, и я говорю далеко не только о снах.

Меня уже не волнует Генри Тейлор, взявший в привычку таскаться за мной по пятам и бормотать, будто я получила место в академии через постель. Да ты хоть знаешь, что это значит, придурок?! Но когда я оборачиваюсь, его обычно и след простыл. Староста нашего факультета не такой идиот, чтобы попадаться мне или преподавателям, – в прошлый раз не на шутку струсил, стоило Риду повысить голос. Однако страх Генри перед отчислением или выволочкой не идет ни в какое сравнение с тем животным ужасом, что поселился внутри меня.

Когда Рид сделает следующий ход? Боже, да я даже в душе не чувствую себя в безопасности. Выхожу из кабинки и вздрагиваю, словно из-за угла в любой момент может выскочить знакомая фигура и сверкнуть плотоядной улыбкой. Но что в этом самое страшное, так это зарождающееся внутри любопытство. Желание выяснить, что будет дальше и для чего, черт побери, он спас меня в Рокфорде и затащил в престижную академию на другом конце Штатов. Чего он от меня хочет?

А чего хочу я?

Сжавшись в комок в дальнем углу аудитории, я молюсь, чтобы Рид – профессор Эллиот, конечно же, – не отвлекался от лекции и не обращал на меня внимания. Молюсь, чтобы он каким-то чудом не заметил моего взгляда. Да, он определенно болен. У него проблемы. В конце концов, он людей убивает, а не бездомных кошек в свободное время кормит! Любая на моем месте пошла бы в полицию, а я… Я вглядываюсь в тонкие черты его лица, в изящную манеру держаться и выступающие на руках вены.

Рид покрепче перехватывает тяжелый том, и вены проступают еще сильнее. Этими руками он перерезал горло моему ублюдку-отчиму, этими длинными пальцами настоящего музыканта вкладывал ему в рот засушенных бабочек. А то и насаживал их на иголки прямо там, в нашей гостиной. А сейчас я смотрю на них и чувствую, как глубоко в нижней части живота просыпается рой бабочек совсем других.

Тебе нравится, Ванда. Как он двигается и держится, как удивительно блестят его хищные глаза, когда он на тебя смотрит. Но он чудовище, разве ты не понимаешь? Чудовище в десять раз худшее, чем то, что пытало и пыталось уничтожить тебя дома. Он не остановится, ему не хватит твоего измученного тела – он хочет гораздо, гораздо больше.

Да, мою жизнь, я знаю. Пальцы скользят по клавишам ноутбука, но я с трудом осознаю, что конспектирую, – бархатистый голос Рида оседает в сознании, однако я не могу понять ни слова. Он читает лекцию или шепчет мне на ухо о том, что совсем скоро между нами не останется ни единой границы? Обсуждает со студентами английскую литературу эпохи Шекспира или ухмыляется, говоря, что мне некуда от него бежать? В стенах академии я все равно что в его огромном логове, и выхода отсюда нет. Разве что я решу сигануть с балкона третьего этажа.

В худшем случае останусь инвалидом, но ведь и тогда Рид от меня не отстанет. Я его муза, так ведь он сказал? И думать не хочу, на что его вдохновляет мое существование, – меня оно вдохновило бы утопиться, и то если очень повезет. Чего ты хочешь?

Одному богу известно, в который раз я задаюсь этим вопросом, но сегодня Рид отвечает мне прямым взглядом – сомневаться не приходится, он смотрит только на меня, в тот самый дальний закуток, где я кое-как спряталась за открытым ноутбуком и стоящим на широком подоконнике раскидистым цветком.

«Тебя, дорогая Ванда, я хочу тебя», – он не произносит ни слова, но я все равно слышу его низковатый глубокий голос и буквально чувствую, как тот обволакивает меня с ног до головы. По телу бегут уже знакомые мурашки, но далеко не от страха. Боже, дай мне сил не приближаться к нему ни на шаг вплоть до следующей лекции.

Этому не бывать. Мои желания не сбываются, сколько бы я ни просила, а если и сбываются, то через одно место – чего стоит только разъяренное «хочу», отправленное не кому-нибудь, а, черт побери, серийному убийце.

Мои плечи едва заметно вздрагивают, когда лежащий рядом с ноутбуком телефон вибрирует, а на экране высвечивается новое сообщение. Номер скрыт, как и всегда, а ники разные – один краше другого. Но я понимаю, кто это.

«Я знаю, о чем ты думаешь, милая муза».

Я поднимаю взгляд, но Рид сидит за профессорским столом, скрестив между собой пальцы рук, и надменно осматривает сидящих в аудитории студентов. На стене за его спиной красуется подробная схема развития литературы пятнадцатого века, а я вижу лишь переплетение линий и гадаю: как он это делает? Неужели меня так просто прочесть? Или прочувствовать?

Он и вправду знает обо мне все.

Внутренний карман форменного пиджака обжигает небольшой конверт из плотной крафтовой бумаги – новый подарок, но на этот раз нигде не писали об убийстве. Вечером, когда я только его открыла, мое сердце остановилось на пару секунд, а потом… Я сглатываю и неловко ерзаю на стуле под пристальным взглядом Рида. Он ухмыляется – до ужаса довольно и жадно, будто и впрямь хочет сожрать меня прямо здесь, в аудитории.

Хватит.

Но остановиться не выходит. Иглу я ведь так и не выбросила. Я могла бы отдать ее полиции. Могла бы пойти к ректору и попросить начать расследование. Признаться. А вместо этого утром я подумала лишь о том, какова кровь Рида на вкус. Такая же, как у меня? Человек ли он? Отличается ли кровь того, кто меня спас, от крови того, кто надо мной издевался?

Кровь отчима была горькой и отдавала тухлятиной – то ли из-за того, что он прогнил изнутри, то ли из-за того, что я ненавидела его всей душой. Кровь Рида же я попробовать так и не решилась. Потянулась к иголке и поднесла ее к губам на пару долгих мгновений, а затем закинула обратно в конверт и спрятала в карман. Только вот сердце как начало выскакивать из груди, так и бьется на предельной скорости до сих пор.

И стоящий в аудитории легкий запах парфюма – его парфюма – делу не помогает. Уйди. Оставь меня в покое. Я не хочу о тебе думать, особенно так, как думаю иногда.

Рид спас мне жизнь, быть может, дважды. И Рид же может ее отнять, если захочет – хоть завтра увезет на пустырь и перережет мне горло, а потом с удовольствием изнасилует, как других девчонок. Или не потом, а перед. Я вздрагиваю, но пульсацию между ног уже не унять, и приходится вновь поерзать на неудобном стуле с резной спинкой. Чертово наваждение.

Убийца. Садист. Чертов сталкер.

Мой преподаватель по истории литературы.

Я шумно выдыхаю через рот и прикрываю глаза. Нет смысла прислушиваться к лекции или делать вид, что я стараюсь учиться, на этом занятии мне светит разве что сойти с ума.

– Эй, Уильямс, – шепчет Кейт Харрис откуда-то справа, и в голосе ее слышится легкая озабоченность. – Ты вообще в себе? Спать на парах Твари – последнее дело, тебя такими темпами точно отчислят.

Да, пожалуйста! Но секретарь ректора уже дала мне понять, что до конца первого семестра из Белмора не сбежать, – неважно, решу я разорвать договор или буду вести себя как последняя сволочь. Рида же до сих пор не отстранили, да и Генри не выгнали, а значит, поведение не имеет никакого значения.

Я попала в ад, просто он чуть мягче того, в котором я привыкла жить.

Едва лекция подходит к концу, я подхватываю вещи и мчусь к выходу, расталкивая ребят на пути. Они сочтут меня грубой и зазнавшейся? Пусть. Прихвостни Генри нажалуются своему дружку-старосте, чтобы тот преподал зарвавшейся дурочке урок? Да хоть десять раз. Лишь бы не пересекаться с Ридом лишний раз, не ловить на себе его взгляд и не чувствовать, как он дышит мне в спину.

Но я чувствую.

– Не торопитесь уходить, мисс Уильямс, – произносит он медленно, не отрывая глаз от экрана ноутбука. За моей спиной слышатся шепотки и короткие смешки, я готова руку дать на отсечение, что долговязый Честер – дружок Генри – толкнул того в бок и ляпнул что-нибудь вроде «профессорская шлюшка». – У меня есть к вам пара вопросов.

Моей кислой мине сейчас наверняка позавидовал бы и лимон, но я не могу двинуться с места. Так и стою перед широким профессорским столом и сверлю взглядом начищенные до блеска кожаные ботинки Рида, покусывая нижнюю губу. Позади и впрямь смеются ребята, до меня, словно из-под толщи воды, долетают их редкие голоса.

– …знаю я эти вопросы.

– Думаешь, она в его вкусе?

– Ой, да брось, ты ее видела вообще?

У Рида Эллиота ужасно специфичные вкусы.

– Хорошо, профессор, – отвечаю я, с трудом сглотнув вставший в горле ком. – Но можно мы обсудим их попозже? Мне бы узнать, на какие меня записали элективы, я так и не успела…

Я замолкаю под тяжестью его мрачного взгляда и понимаю: отмазка глупая, да и ответ я уже знаю. Не успела записаться на нужные темы, значит, буду ходить на историю литературы, потому что Рид наверняка позаботился и об этом.

– Все свободны, – говорит он с нажимом, и оставшиеся в аудитории ребята мгновенно исчезают, грохнув дверью напоследок.

Вот и все, Ванда, ловушка в очередной раз захлопнулась. И что ты будешь делать на этот раз: терпеть, стиснув зубы, или дашь той страшной части себя волю? Насладишься чем-то, чем никогда не должна наслаждаться?

Решайся, Ванда.

Иголка в конверте обжигает уже не карман – кожу.

Когда мы остаемся наедине, Рид мгновенно меняется: исчезает всякая мягкость в чертах лица, и ярче проступают четко очерченные скулы, надменность во взгляде сменяется голодным блеском, и даже зубы, белеющие за тонкими губами, кажутся острыми клыками хищника. Он возвышается надо мной подобно скале, едва поднявшись из-за стола, и смотрит так снисходительно и самодовольно, будто делает одолжение одним своим присутствием.

– Ты хорошо держалась, дорогая Ванда, – усмехается он, в пару шагов пересекает аудиторию и щелкает замком на двери. – У тебя талант.

Мой единственный талант – влипать в неприятности и поддаваться больным на голову мужчинам, вот и этот не исключение. И все-таки что-то в голове щелкает каждый раз, когда я смотрю в пронзительные зеленые глаза Рида и чувствую горьковатый, мускусный запах его парфюма.

Спас. Спас. Спас.

Часть меня буквально требует, чтобы я рассыпалась в благодарностях перед этой сумасшедшей тварью и сделала все, чего он только захочет. Другая часть с завидным постоянством любуется его точеным профилем и засматривается на широкие плечи, сильные руки и пластичную манеру двигаться: наверное, убивает он тоже с толикой изящества, будто в танце.

Боже, выкинь эти глупости из головы, Ванда.

А еще одна часть, которую я упорно прячу как можно глубже и стараюсь не показывать никому, готова замереть перед ним и узнать, что же находится за гранью. О нет, я уверена: Риду нужно вовсе не то же самое, что отчиму. Рид восхищается далеко не только моим телом, как бы жадно ни смотрел на меня сейчас. Как бы ни щурился, кривя губы в хищной улыбке.

И эта часть всегда побеждает, потому что я замираю, едва он вновь подходит ко мне и отводит за ухо упавшую на лицо прядь седых волос. Склоняется чуть ниже и едва не касается губами кожи:

– Ты распаковала свой подарок, моя милая муза? – И голос казался бы ласковым, если бы не проскальзывающие то и дело нотки нетерпения. – Не отвечай, я знаю, что да. А вот попробовать так и не решилась.

– Тебя поймают, – выдавливаю я с трудом, хотя и стараюсь придать голосу громкости. Не выходит. – Мы в аудитории, здесь наверняка где-нибудь камеры, и тебя засудят как минимум за то, что ты клеишься к студенткам.

Несколько долгих секунд Рид шумно дышит мне на ухо, а потом выпрямляется и заходится хрипловатым смехом. Да что его так рассмешило? Академия Белмор – не дыра вроде колледжа на окраине Иллинойса, здесь учатся детки богатеньких родителей, и следят за ними наверняка как следует. Но стоит последнему смешку затихнуть, как до меня доходит: они следят за собой сами.

Потому-то Генри Тейлор позволяет себе распускать руки и устанавливает правила для всего факультета; потому Рид и не боится ляпнуть что-нибудь сейчас, когда кроме нас в аудитории только книжная пыль да забытая кем-то на столе банка из-под газировки.

– Знаешь, где здесь и впрямь есть камеры, дорогая?

Знаю, просто не хочу признаваться в этом – ни себе, ни ему. Но знаю. Точно.

– В твоей комнате, где ты с таким вожделением смотрела на блестящие капли крови на иголке, – продолжает он шепотом и прижимает меня к профессорскому столу своим телом. Волна жара пробегает от макушки до кончиков пальцев, и я наконец замираю. – Ты выглядишь до неприличия сексуально, когда облизываешь губы. И заметь, моя милая муза, ты так и не выбросила конверт – ты носишь его у сердца. Знаешь почему?

Да. Но я лишь прикусываю нижнюю губу и смотрю ему в глаза как зачарованная. Яркий свет потолочных ламп отражается в них вместе с моим испуганным взглядом. Кого я обманываю? Мне не страшно, я в ужасе. И вместе с тем внутри меня растет противное чувство, которое хочется вырвать с корнем и растоптать, как скользкого червя.

Благодарность. Интерес. Чертово возбуждение.

Я хотела бы никогда больше не встречаться с Ридом Эллиотом, что следит за каждым моим шагом уже который месяц. Я хотела бы застыть в этом моменте – между его горячим телом и широким столом из красного дерева – на целую вечность. Вдыхать мускусный запах, сквозь который едва-едва пробивается настоящий: запах опасности, запах крови.

Запах Коллекционера, решившего заполучить к себе в коллекцию особенный экземпляр.

– Потому что в твоей милейшей голове, Ванда, – шепчет он все тише, запускает пальцы мне в волосы в районе затылка и грубо тянет на себя, заставляя смотреть только в одну точку – в его дьявольские глаза, – такой жуткий бардак. Я спас тебя, и ты не можешь об этом забыть. Я вытащил тебя из ада, чтобыпоказать настоящий рай, но ты до дрожи боишься сделать шаг вперед. И по ночам стонешь от того, как сильно тебе этого хочется.

Лжец! Я дергаюсь в сторону и морщусь от боли, однако не могу сдвинуться с места. Ноги налились свинцом и будто приросли к полу, а взгляд Рида подобен взгляду огромной змеи. Он меня спас. Спас. И у него есть право творить со мной что угодно.

Беги, Ванда.

Нет, оставайся, быть может, тебе даже понравится.

– Ты дрожишь. – Свободной рукой он проводит вдоль моих ключиц, и даже сквозь плотную ткань пиджака и тонкую – блузки прикосновение кажется обжигающе горячим.

«Убери руки, поехавший», – вот что я должна сказать, а вместо этого постыдно выдыхаю через рот и крепче сжимаю бедра. Ужас в голове причудливо смешивается с ненормальным, извращенным желанием. Я должна ненавидеть его. Бояться. Бежать отсюда, пусть даже ради этого придется сигануть в окно и испортить идеальный газон во дворе академии.

– Ты так прекрасна, когда боишься, Ванда, – шепчет он, прежде чем выудить из рукава удлиненного пиджака английскую булавку. Я почти не чувствую укола, зато с замиранием сердца смотрю, как Рид жадно слизывает каплю моей крови: скользит по тонкому металлу языком, прикрывает глаза и глубоко, с наслаждением вдыхает. От проступившей на его губах улыбки хочется то ли спрятаться, то ли стереть ее пощечиной. Или поцелуем.

Единственным поцелуем, которого я захотела сама. Я прикусываю язык, чтобы прогнать эту мысль из головы.

– И на вкус ты тоже прекрасна. – Рид расстегивает пуговицы моего пиджака и, не спрашивая разрешения, достает конверт со спрятанной внутри булавкой. Кровь уже засохла, но я все равно вижу мелкие багровые разводы на длинном куске металла. Его кровь. – А теперь будь послушной девочкой, милая муза, и не смей дергаться. Мы же друг друга поняли, правда?

Я поняла все еще в тот момент, когда заткнулась и замерла, как кроткая овечка перед убоем. Меня бросает то в жар, то в холод, сердце в груди отбивает не то что чечетку – бьется в таком ритме, при котором я давно должна была умереть. Но я все еще жива, завороженно провожаю взглядом иглу в руках Рида.

Он подносит ее к моим губам, грубо приоткрывает мне рот и касается металлом языка. Острый кончик давит на мягкие ткани, я морщусь от легкой боли и, кажется, забываю дышать. Почему, Ванда? Мы должны были сбежать. Мы не хотели наступать еще в один капкан, где нам оттяпают не только ногу.

– Я не собираюсь долго терпеть, Ванда, – произносит Рид совсем другим голосом и давит сильнее. На языке проступает отчетливый металлический привкус крови.

И тогда я прикрываю глаза и осторожно провожу вдоль длинной иглы языком, слизывая остатки крови. Сладковато-соленой, как дурацкая соленая карамель из буфета в академии, если бы в ту подсыпали немного ржавчины. Но черт бы с ним, со вкусом, гораздо сильнее меня пугает реакция собственного тела: постыдная дрожь в коленях и влажность между ног.

Рид Эллиот до противного сексуален, когда ведет себя как настоящий психопат. Не профессор Эллиот, нет. Не надменная Тварь, от которой шарахаются в академии все студенты. Как Коллекционер, который думает только об одном: как бы уничтожить еще одну штучку вроде меня.

Но я особенная, так ведь? Я все еще жива.

Желание импульсивное и будто принадлежит кому-то другому. Наверное, сейчас я сделаю самую большую глупость в своей маленькой жизни, но я тянусь вперед и осторожно касаюсь его губ своими. Одно неверное движение, и кто-нибудь из нас умрет или хотя бы пострадает: игла задевает наши губы и языки, мы передаем ее друг другу и ни один из нас не желает проигрывать.

Целуется Рид так же грубо и нетерпеливо, как я представляла. Давит и не дает мне даже дух перевести, а сам будто вовсе и не боится. Зато у меня уже подкашиваются ноги, и если бы он не подхватил меня пару секунд назад, я бы свалилась прямо здесь. От ужаса. От стучащей в висках крови. Или от удовольствия.

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем он до боли кусает меня за нижнюю губу и отстраняется. Окидывает меня удовлетворенным взглядом и осторожно, словно я фарфоровая кукла, способная разбиться от любого случайного прикосновения, достает иглу у меня изо рта и убирает в конверт.

– Я мог бы убить тебя, – говорит он как ни в чем не бывало и поддевает меня пальцами за подбородок. Улыбается. – Но я рад, что ты кое-что поняла, дорогая Ванда. Ты моя муза. Я спас тебя. И ты принадлежишь мне – только мне, Ванда, даже если тебе хочется думать иначе.

Мне хочется, больше всего на свете, а вместо этого я провожаю Рида взглядом, когда он открывает дверь и в аудиторию врывается знакомый академический шум: чужие голоса, топот и красивая классическая мелодия, оповещающая о начале следующей лекции. Черт побери, я настолько выпала из реальности, что совсем забыла о существовании кого-то, кроме проклятого Рида Эллиота.

Чудовища. Спасителя. Чудовища. Спасителя.

– Я принадлежу себе, – упрямо говорю я напоследок, будто это что-то изменит.

– Уже нет, – хмыкает он и оставляет меня в коридоре одну.

Студенты разбрелись по аудиториям, и мне тоже стоило бы поспешить на первый этаж, на лекцию по начертательной геометрии, а я все так и стою у дверей, касаясь губ пальцами. Во рту чувствуется привкус крови и сладости – вкус Рида, и меня раздражает, что тот больше не кажется противным. Неправильным.

Да и конверт я тоже забрала с собой.

Кажется, моя самая слабая часть все-таки победила.

Муза

Не смотри на меня так. А еще лучше – вообще не смотри, выколи себе эти чертовы дьявольские зеленые глаза и сбросься с крыши академии, повязав петлю на шею. Мне и самой хочется выцарапать Риду Эллиоту глаза, но рука поднимается лишь ради того, чтобы отмахнуться от короткого прикосновения к щеке.

В ответ он недовольно щурится и качает головой, а потом улыбается – точно как делает всегда, когда я ошибаюсь. Словно мы на вечном экзамене, который я никогда не сдам, как бы ни старалась. История литературы? В гробу я видала историю литературы, мне нужно сдать предмет куда худший: «не поддаться влиянию серийного убийцы». И я завалила уже все что можно.

На элективные занятия по истории литературы не ходит никто, кроме меня, и мы с Ридом сидим в аудитории вдвоем. Высокие арочные потолки давят так сильно, будто еще немного, и свалятся прямо мне на голову, но гораздо хуже молчаливое понимание в глазах Рида. Он знает, что сегодня я пришла к нему сама. После всего, что он сделал, после всех проклятых конвертов я добровольно заявилась на дополнительное занятие, хотя могла бы прогулять.

Не я ли хотела, чтобы меня отчислили после первого семестра? Рид улыбается шире и облокачивается локтями на стол, склоняясь ко мне чуть ближе. Я чувствую аромат его парфюма – резкий, странный и опасный, как он сам. Сглатываю и пытаюсь отсесть чуть подальше, но стул с резной спинкой упирается в соседний стол и не сдвигается больше ни на дюйм. Черт.

– Вот видишь, дорогая Ванда, это было не так и сложно, – произносит он будничным тоном, словно ничего необычного не происходит. Собственно, а что такого? Он профессор, ведет свой электив, а я… А я смотрю на него так, как если бы он уже достал нож и собирался всадить его мне в сердце. Или не нож. Или не в сердце. – Или мне стоит продолжить называть тебя «мисс Уильямс»?

– А мне? – дерзко поднимаю голову я. – Мне звать тебя «профессор Эллиот» после… твоих откровений?

– Откровения, Ванда, это совсем другое. – Рид берет меня за руку, ни капли не стесняясь, и подносит ее к губам. Не хватает только короткого вежливого поцелуя, но вместо него мне уготована лишь жестокая, самодовольная ухмылка. – Разве ты не чувствуешь, что получила свободу? Я подарил ее тебе, а теперь ты всеми силами отвергаешь меня. Даже после того, как я тебе доверился. Разве так поступают послушные девочки?

Тварь. Он знал, с самого начала знал, что творил со мной отчим, но все равно… Может, даже собственными глазами видел, как этот ублюдок издевался надо мной вечерами. Смотрел и наслаждался, представляя, как однажды займет его место. Он ведь этого хочет? Иначе зачем смеется надо мной, устраивает фарс? Ни учиться из-за него не могу, ни спать спокойно, ни даже внятно думать.

Губы дрожат, зубы стучат, и сильнее всего на свете хочется заплакать и спрятаться в дальнем углу, как я делала дома, но у меня больше нет на это права. Я должна быть сильной, иначе новая Ванда – Ванда, которой я хочу быть, – никогда не родится.

– Я не из послушных. – Поднявшись на ноги, я с грохотом захлопываю ноутбук и сгребаю его со стола, чтобы в следующее мгновение бросить в сумку. – И я обещала молчать, а не потакать твоим прихотям. И если вы, профессор Эллиот, – я специально выделяю обращение голосом, – не собираетесь преподавать мне литературу, я…

– Сядь, – приказывает Рид совсем другим тоном – резким, жестким и беспрекословным, – и я оседаю обратно на стул, едва не выронив ноутбук. Одна из туго натянутых струн внутри лопается и вновь превращает меня в послушную собачонку. Точно как он и хотел. – Молодец, Ванда.

Он прав, Ванда, ты просто молодец и за полтора года жизни с отчимом научилась очень многому: терпеть и не сопротивляться, молчать и слушаться, а теперь твой спаситель – благодетель, мать его, – может крутить тобой как хочет. Ты ведь должна ему. Должна. Такое спасение само по себе обходится дорого, а он пристроил тебя в элитную академию, куда ты сама никогда бы не попала.

Нет, противный голос то ли совести, то ли медленно протекающий крыши вовсе не прав. Рид просто доломал последний столп, на котором еще держалась моя выдержка, и все обвалилось, разрушилось и превратилось в неприглядное месиво, в каком я и сама разобраться не в состоянии. Какая я Ванда на самом деле? Могу ли я просто поддаться? Станет ли от этого хоть чуточку легче?

Я устала сражаться со всем чертовым миром.

У меня нет сил противостоять еще и Риду Эллиоту.

– Если ты хочешь… – Я вздыхаю и оборачиваюсь вокруг в поисках камер, но их нет, как не было и в прошлый раз. В академии Белмор не следят за учениками, для этого есть старосты. Ну, или профессора вроде Рида. – Если ты хочешь меня убить, то лучше сделай это сразу.

Несколько мгновений в аудитории стоит тишина, а затем Рид разражается низким, хрипловатым смехом. Никогда бы не подумала, что подобные люди умеют смеяться – чудовища и монстры, – но он веселится вполне искренне и даже протягивает руку, чтобы коснуться моей шеи.

– Ты же не дура, дорогая Ванда, – усмехается он полушепотом и сильнее сжимает ладонь. Дышать становится тяжелее, я не могу сглотнуть даже вставший поперек горла ком. – Мне нужна муза, а не очередная пустышка, способная разве что красиво развалиться посреди калифорнийской пустоши. Я не собираюсь тебя убивать, даже если ты об этом попросишь. По-настоящему хорошо попросишь.

Теперь я дрожу всем телом, будто оно разучилось реагировать иначе, и все-таки чувствую навернувшиеся на глаза слезы. Те скатываются по щекам и теряются в складках светлой блузки, но я до боли стискиваю зубы и шумно втягиваю воздух через рот, несмотря на хватку Рида.

Я сильная. Старая Ванда осталась в прошлом. Я другая.

– Тогда я тебя сдам, – хриплю я гораздо тише, чем хотелось бы, и надеюсь, что на лице отражается гнев. – Пойду в ректорат или сразу в полицию вместе с конвертами, которыми ты меня закидывал, ублюдок. Понял?

И мне хочется звучать угрожающе и дерзко, хочется чувствовать себя уверенной и смелой – какой я и должна быть, – только поджилки трясутся, а в голове сплошной туман. Все зря. В глазах Рида ни капли сочувствия или страха, одни лишь искры нездорового веселья и жестокости, каких я не замечала раньше. На мгновение даже кажется, будто его светло-зеленые радужки светятся под яркими потолочными лампами, стилизованными под старинные канделябры.

Всего одна секунда – пусть та и ощущается как вечность, – короткий смешок Рида, и он с силой сдавливает мне горло ладонью и тянет на себя. Его лицо буквально в полудюйме от моего, и я ощущаю на себе горячее частое дыхание, судорожно глотаю ртом воздух и стараюсь не задохнуться. Не знаю, что поражает меня сильнее: резкая боль, недостаток кислорода или возбуждение, пробежавшее по всему телу.

Ты больна, Ванда. Тебя уже не спасти.

Длинные, изящные, но сильные пальцы сжимаются, и я уже едва вижу аудиторию перед собой: расплывается все – от бледного лица Рида и его слегка растрепавшихся платиновых волос до маячащей за его спиной надписи. Тема лекции, которая так и не началась.

– Это тебе, моя милая муза, нужно кое-что уяснить, – шепчет Рид, притянув меня к себе через стол, и душит меня еще сильнее, да так, что я едва не теряю сознание, держась из последних сил. И чутье подсказывает мне, что он прекрасно знает, что делает. – Ты никуда не пойдешь, я тебе не позволю. Но знаешь что, дорогая? Ты и сама ничего не сделаешь. Потому что все, чего ты хочешь, о чем ты на самом деле грезишь ночами, ворочаясь в постели, – это о благодарности.

Хрипы срываются с моих губ один за другим, теряются за шумным дыханием Рида, и я пытаюсь вырваться: упираюсь коленями в массивный стол, дергаюсь, но делаю лишь хуже. Второй рукой Рид хватает меня за плечо, и я застываю, лишь бы не задохнуться. Еще немного, и он и впрямь убьет меня, что бы там ни говорил.

Боже, какая же я идиотка. Полезла в логово чудовища, прекрасно зная, что оно из себя представляет.

Однако Рид приближается ко мне вплотную и проводит языком по губам, будто в насмешку. Едва осознавая себя, я пытаюсь прихватить его зубами, причинить ему хоть какую-то боль, впиваюсь ногтями в его ладони, но все без толку. Он сильнее меня. Умнее. Хитрее.

И знает обо мне куда больше, чем я сама.

– Ты сходишь с ума, дорогая Ванда, потому что не в состоянии меня отблагодарить, – его шепот сливается с гулом крови в висках и будто бы проникает прямо под кожу, пробирается в сознание и оседает там, – и потому что тебе хочется ненавидеть меня даже сильнее, чем его. Но у тебя не выходит, правда же? Обо мне ты думаешь иначе.

– Вр… В… – Я могу произнести лишь пару звуков и не знаю, куда мне хочется смотреть: на яркие на фоне затуманенного мира глаза Рида или на его изогнутые в довольной ухмылке губы.

Врешь. Но страх вперемешку с нездоровым, неправильным возбуждением подсказывают мне: вру здесь только я. Риду, окружающим, самой себе. Нет никакой новой Ванды – сильной и решительной, – есть только маленькая напуганная Ванда, которая увидела в чудовище по имени Рид Эллиот свой билет на свободу и хочет ухватиться за него, как за спасательный круг.

Сделай меня своей музой, Рид. Попробуй убить. Делай что угодно, только не дай мне вернуться обратно в тот ад, где я провела полтора года. Только я никогда в жизни не скажу ему об этом. И сама забуду.

Так быть не должно.

– Ты хочешь быть рядом, дорогая Ванда, потому что тогда тебя никто не тронет, – выдыхает он мне в губы и коротко, грубовато целует. – Никто, кроме меня. И в глубине души ты в восторге от этой мысли.

Вранье. Вранье. Вранье.

Я повторяю это слово как мантру, когда мир перед глазами едва не темнеет окончательно. Но в последний момент Рид ослабляет хватку и накрывает мои губы своими, едва я успеваю вдохнуть. Скользит языком по небу и покусывает губы, грубо стискивает волосы у меня на затылке, заставляя морщиться от боли.

По всему телу будто пробегает электрический разряд, хочется одновременно укусить его до крови и потянуть за ворот водолазки на себя. Но старые страхи откликаются первыми, и я на пару мгновений послушно замираю в его объятиях – напряженная и запутавшаяся, – пока наконец не отвечаю на поцелуй с той злостью, что копилась внутри годами.

Сама тянусь вперед и едва не залезаю на стол, спихнув в сторону несколько папок и стойку с маркерами. Этого ты хочешь? Я впиваюсь ногтями в его аристократически бледную кожу, царапаю, плотно зажмурив глаза, и в глубине души молюсь, чтобы это не заканчивалось. Оставайся таким же сумасшедшим, ищи во мне то, чего там нет и никогда не было. Только не убивай меня.

Или убей прямо сейчас.

Кажется, еще пара секунд, и сердце не выдержит – лопнет или выскочит из груди от ужаса и смешавшегося с ним в гремучий коктейль возбуждения. Когда Рид отрывается от меня, тянет назад за волосы и улыбается, я еле сдерживаюсь, чтобы не сползти на пол без сил. Облокачиваюсь на стол обеими руками и дышу так часто, словно пробежала всю территорию Белмора за пару минут.

– И ты не умеешь благодарить по-другому, – полушепотом произносит Рид, ухмыляясь. Смотрит жадно и удовлетворенно, а я как завороженная слежу за тем, как он облизывает искусанные губы, смахивая языком мелкие капли крови. – Только телом, дорогая Ванда.

Лучше бы он дал мне пощечину или приложил лицом о стол. Сердце замедляет ритм, кровь отливает от лица, и даже кашель стихает – плевать, буду ли я дышать в ближайшие несколько часов или нет. Я хочу стереть с его лица эту самодовольную улыбку одержимого психопата.

Психопата, который в курсе, что со мной происходило. Что со мной сделали.

– Пошел ты, – бросаю я злобно, собрав в кулак остатки смелости, и выбегаю из аудитории раньше, чем по академии проносится знакомая классическая мелодия.

Муза

Комендантский час в академии Белмор введен не просто так: когда-то, как и рассказывала Микаэла, здесь действительно убили одну из студенток, с тех пор меры безопасности здорово усилили. Охрана дежурит на первом этаже студенческого общежития, сторож патрулирует преподавательский корпус, а в просторном дворе тут и там понатыканы камеры.

Только все это никак не помогает мне скрыться от Рида.

Для него будто не существует преград, да и с чего бы? Комендантский час действует для студентов, а не преподавателей, да и доступ к камерам у него есть. Он точно знает, что и когда я делаю, где бы ни находилась – в комнате, на лекции или в библиотеке. Мысли, что он наблюдает за мной даже в женской душевой, провоцируют мурашки, и мне они совсем не нравятся.

Мне сегодня много чего не нравится. Например, льющийся сквозь неплотно задернутые шторы лунный свет, мерное посапывание Микаэлы и десять процентов зарядки на телефоне. Уснуть не получается, в голову то и дело лезут скользкие, липкие и отвратительные желания. Ворочаясь в постели, накрываясь одеялом с головой, я чувствую себя грязной. Даже хуже, чем в Рокфорде.

Отчим принуждал меня. Не оставлял мне выбора, как бы я ни дергалась и ни пыталась от него избавиться, Рид же действует иначе. Никогда бы не подумала, что брошенная вскользь фраза, за которую мне хотелось выцарапать ему глаза, окажется пророческой.

«Однажды ты попросишь меня об этом сама».

Не хочу. Я не хочу его ни о чем просить, даже думать о нем не хочу, но он снова и снова всплывает в памяти: образ навязчивый и изящный, в равной мере опасный и притягательный. Как запретный плод, сорвать который хочется сильнее любого другого. Рид вытащил меня из ада, чтобы затащить в чистилище, но здесь мне даже нравится. Отвратительно.

Его резкие, болезненные прикосновения, опасные поцелуи – чего только стоила чертова иголка! – и дьявольские глаза не должны меня привлекать. Я должна ненавидеть его. Бояться. Блевать при одной только мысли о нем, как было с отчимом, но у меня не выходит. Рид – убийца, садист и просто ненормальный – относится ко мне лучше, чем кто угодно в моей жизни. Заботится обо мне.

Это вовсе не забота, Ванда, а его больное желание. Думаешь, он не прикончит тебя, как других, когда наиграется? Станешь очередной легендой академии, из-за которой охрану усилят в два раза. Повезет, если его при этом упрячут за решетку.

Я в очередной раз переворачиваюсь на другой бок и едва не вою в подушку. Голосу разума не обязательно напоминать мне об этом, все и так очевидно. Но избавиться от щемящего чувства в груди и проклятого напряжения между ног я не могу. Хочется вскочить с постели, пробраться в преподавательский корпус и задушить Рида, пока он спит. Или коснуться его бледных губ, провести ладонью по груди, зарыться пальцами в светлые волосы.

Боже, да мне хочется просто к нему прикоснуться. Пусть кусает, вонзает мне под кожу иголки или даже берется за нож, лишь бы я смогла угомонить проснувшуюся глубоко внутри ненормальную жажду. И я не знаю, кого за нее ненавижу сильнее – Рида или саму себя.

Так не должно быть.

И все-таки я открываю до боли знакомый чат, чтобы набрать пару сообщений, пока телефон не отключился. Наверное, у меня окончательно потекла крыша, раз я сама решила ему написать.

О нет, Ванда, никакая это не крыша.

«Я хочу тебя кое о чем попросить».

Пожалуйста, пусть он просто не ответит. Какой бы тварью ни был, Рид все-таки профессор и должен быть здорово загружен, не спать по ночам для него непозволительная роскошь. Но я еще ни разу не сумела его прочитать: ни настроение, ни желания, ни привычки. Вот и сейчас ошиблась, потому что телефон вибрирует уже через несколько секунд, и в чате высвечивается новое сообщение.

«Для тебя все что угодно, моя милая муза».

Тогда проваливай из моей головы, хотела бы написать я, но лишь тяжело и обреченно вздыхаю. Не получится. Пальцы дрожат от страха, а тело напрягается от предвкушения. Нарушить правила только ради того, чтобы встретиться с убийцей посреди ночи. И зачем? Потому что я хочу к нему прикоснуться?

Бред. Я не стану больше писать, пусть сидит и мучается, гадая, чего я от него хотела, или ждет до утра. Утром все встанет на свои места, он пойдет на лекции, а я – на семинар, мы не увидимся аж до пятницы, и наваждение отступит. Только в ушах уже стучит кровь, сердце бьется чаще, а пальцы постукивают по экрану телефона.

Пути назад нет. Я обречена и виновата в этом сама.

«Мы можем увидеться?»

Скажи «нет», умоляю.

«Когда захочешь, дорогая. Успела соскучиться?»

«Сейчас».

Несколько долгих минут, тянущихся, как вязкая патока, в комнате стоит тишина. Отчетливо слышен стрекот насекомых за окном и шумное дыхание Микаэлы на соседней кровати, кажется, будто даже пыль на пол оседает со звуком. Или это мое сердце пытается вырваться из грудной клетки.

Что я делаю со своей жизнью? Еще три месяца назад готова была поклясться, что изменюсь и разорву порочный круг. И что? Где я теперь? Лежу на кровати и жду сообщения от человека худшего, чем мой ублюдок отчим. Потому что я глупая девчонка, зависимая от его защиты и проклятой боли, к которой за годы привыкла гораздо сильнее, чем думала сама.

Слабая.

«Я буду ждать тебя у себя. Если тебя засекут, дорогая, пеняй на себя. Но я постараюсь облегчить тебе жизнь».

Не хочу даже думать, что значит это «облегчить жизнь». Если окажется, что я только что подставила нескольких охранников или пару преподавателей, то совесть точно не выдержит. Лопнет, как воздушный шарик, вместе с остатками благоразумия. Но повернуть назад я уже и впрямь не смогу.

Слишком поздно.

Тихо, как мышка, выбираюсь из кровати и запихиваю под одеяло несколько подушек. Мало ли, Микаэле приспичит выпить воды посреди ночи – не стоит ей знать, что я улизнула из комнаты после комендантского часа. И уж тем более не стоит знать зачем. Запихиваю телефон в карман пижамы, хотя знаю, что он сядет минут через пятнадцать-двадцать, а то и раньше, накидываю халат и медленно шагаю к дверям.

Боже, прошу, пусть паркет не скрипит под ногами. Однако мне мерещится, будто каждый шаг отдается громким эхом, а двери нашей с Микаэлой комнаты открываются с таким скрипом, что слышать должно все общежитие. Но нет. Соседка даже не ворочается, только вздыхает чуть громче и натягивает одеяло почти до носа.

Что ж, хоть в чем-то мне повезло.

Телефон снова вибрирует.

«И не вздумай обмануть меня, милая муза. Я всегда знаю, где тебя найти. Но если ты хочешь, чтобы я как следует тебя наказал, попробуй сбежать. Как далеко ты убежишь, зная, что я догоню тебя?»

Пошел к черту, Рид. Я пыталась убежать, только толку от этого никакого: ты догонишь меня даже на другом конце страны, а то и где-нибудь в Мексике. Но я не набираю сообщение, просто прячу телефон обратно в карман и аккуратно иду по коридору второго этажа. Жмусь к стенке, словно намереваюсь с ней слиться, но вокруг никого: говорят, иногда старосты дежурят в ночную смену и получают за это освобождение от занятий, но Генри Тейлор не из тех, кто станет утруждать себя дежурствами.

Если бы моей главной проблемой был Генри Тейлор, жизнь стала бы в десять раз легче. Быть может, сегодня меня поймают после комендантского часа и с позором исключат из академии, вот тогда-то станет гораздо проще. Я выброшу из головы Рида Эллиота и не буду чувствовать, как с каждым днем он забирается все глубже мне под кожу.

Глупости.

Спуститься на первый этаж – раз плюнуть, по дороге мне не встречаются ни студенты, ни старосты, ни хваленая охрана. За стойкой на первом этаже тоже никого, хотя я готова поклясться – обычно здесь всегда сидит сторож. Пробираюсь мимо и выскакиваю на улицу через парадные двери, держусь в тени, однако если меня засекут камеры, то никакая тень не поможет. Мимо высоченных деревьев с низко нависающими кронами, мимо знаменитых розовых кустов, за которыми каждое утро ухаживает местный садовник, мимо выложенной светлым камнем дорожки, ведущей в парк.

В сторону второго жилого корпуса я бегу через сад. Пижамные штаны намокли, мягкие форменные тапочки выглядят просто жутко, и удивительно, как за мной еще не бросились в погоню со стороны нашего общежития. Обернувшись, замечаю, что там даже свет не горит – только на первом этаже, откуда я выбралась лишь чудом.

Телефон в кармане вновь вибрирует, когда я подхожу к дверям преподавательского корпуса, опасливо озираясь вокруг. Как только еще не разрядился?

«Ты опаздываешь, дорогая».

Будь у меня хоть немного времени, я бы остановилась и набрала сообщение. И в нем не было бы ни одного приличного слова.

Приоткрыв парадную дверь и ужаснувшись оглушительному скрипу, я замираю в ожидании шагов, шорохов или даже криков, но в фойе стоит тишина. Свет горит, я могу разглядеть вдалеке тускло освещенную лестницу и грозные силуэты высоких колонн вокруг. Но за стойкой пусто, точно как в нашем общежитии.

Да как он, черт побери, это делает? Рид – всего лишь профессор, у него нет власти над сторожами, охраной и камерами в академии. Если только он не запустил руки так глубоко, что может надавить не только на кого-то вроде сторожа, но и на самого ректора.

Как надавил, когда заставил того принять тебя в академию Белмор?

Заткнуть бы внутренний голос, чтобы он никогда больше не пытался наставить меня на путь истинный. Мы же оба понимаем, что уже поздно. Потому что прямо сейчас я крадусь по лестнице и подбираюсь к двери из красного дерева с блестящей металлической табличкой «Р. Эллиот», а на дворе глубокая ночь.

И я прекрасно знаю, о чем на самом деле хочу его попросить.

Время тянется неимоверно медленно, когда я поднимаю руку и трижды стучу в дверь, и еще медленнее – когда жду ответа. Только не говорите, что он решил и здесь надо мной поиздеваться и будет медлить, пока я не сойду с ума. Но нет. Уже спустя пару мгновений за дверью раздаются знакомые шаги, щелкает замок, и на пороге появляется Рид.

Ни привычной водолазки или рубашки, ни строгого костюма – на нем лишь свободные спортивные штаны и белая майка. Обычно аккуратно уложенные волосы слегка растрепаны, но на лице все то же самодовольное, надменное выражение. Он расплывается в улыбке, едва увидев меня, и пропускает внутрь. Заманивает в свою обитель, зная, что я уже не выберусь.

Я влипла по самые уши.

– А я так надеялся, что ты снова струсишь, дорогая, – шепчет он, отодвинув в сторону мои влажные после улицы волосы. – Мы бы здорово повеселились.

– Я похожа на трусиху? – спрашиваю я, вскинув голову, но голос предательски дрожит. Да и замерла я так, словно еще мгновение, и в руке Рида сверкнет нож.

– Очень.

Да, я трусиха, но мне до зубового скрежета хочется доказать, что таких трусих Рид еще не встречал. Да, у меня рядом с ним подкашиваются ноги и выскакивает из груди сердце. Да, я не могу признаться самой себе, что меня тянет к такому отвратительному чудовищу, что в глубине души я и искренне ему благодарна. Но ведь это не все.

Сегодня я хочу доверить ему кое-что особенное. Личное. То, от чего горячо желаю избавиться уже несколько лет.

– Значит, ты знаешь меня не так хорошо, как тебе кажется, – выдыхаю я, скидывая на пол отсыревший халат. – Потому что сегодня я трусить не намерена. И если…

Воздуха не хватает, приходится на мгновение прикрыть глаза и отдышаться. Все хорошо, я справлюсь. Не впервые раздеваюсь перед мужчиной, в конце концов, и на этот раз делаю это по собственной воле. И, даже не оборачиваясь, я чувствую на себе пристальный взгляд Рида.

– Я все еще хочу попросить тебя кое о чем.

– Второй раз за ночь? – усмехается он в ответ и надавливает мне на плечи, подойдя со спины. Сам спускает вниз пижамную рубашку и проводит пальцами по острым плечам, запускает по коже волну мелких мурашек. Боже, поверить не могу, что я это делаю. – Удиви меня, Ванда.

Набрав в грудь побольше воздуха, я разворачиваюсь к нему лицом и смотрю прямо в горящие зеленые глаза. Рид явно в предвкушении, но сегодня он не сумеет меня прочесть. Сегодня я покажу ему новую Ванду – сломанную, зависимую и готовую пойти на все, лишь бы избавиться от прошлого.

Настоящую.

Я беру Рида за руку и кладу его ладонь себе на живот, прямо над резинкой пижамных штанов, позволяю нащупать старый выпуклый шрам. Косой, уродливый, доставшийся мне от отчима. Отвратительный. Кажется, будто кожа Рида в несколько раз холоднее моей. Он застывает на пару мгновений, а затем скользит пальцами по шраму, несколько раз обводит его и улыбается.

Широко. Довольно. Жестоко.

– Сотри эту дрянь с моего тела.

Мне кажется или в его взгляде сквозит уважение? Или это восторг? Я закусываю нижнюю губу и опускаю глаза, не выдержав. Замечаю, как Рид отступает от меня на несколько шагов и открывает шкаф, шуршит одеждой и щелкает то ли замком, то ли зажигалкой. Дрожь пробегает по телу против моей воли.

Может быть, я все-таки ошиблась.

Когда Рид возвращается, в руках у него поблескивает тонкое лезвие ножа.

– Раздевайся, дорогая.

Творец

Никогда еще она не казалась мне такой привлекательной. Такой податливой. Согласной на все.

Веревки смотрятся на ее тонких запястьях просто превосходно: бледная кожа краснеет под их напором, руки поднимаются все выше, пока моя милая муза наконец не предстает передо мной во всей красе. Длинные темные волосы распущены и оттеняют глубокие карие глаза, губы искусаны в кровь, а на шее и ключицах тут и там красуются багровые следы от укусов.

Теперь все правильно. Теперь все идеально.

– Где ты была все это время, дорогая Ванда? – спрашиваю я полушепотом, стоя у нее за спиной. Провожу ладонью по изгибу талии, по бедрам и крепче прижимаю к себе. Веревки натягиваются сильнее. – Все то время, что я искал свою музу?

Но Ванда не может ответить: шелковый кляп мешает ей произнести хоть слово, и она лишь сдавленно стонет. Вытягивается, словно тугая струна, и смотрит на себя в зеркало с причудливой смесью страха и откровенного возбуждения. Я вижу, как блестят ее глаза, как она стыдливо сводит бедра и выгибается мне навстречу.

Ее хрупкая фигурка создана на небесах, не иначе, потому что ни одна девушка до дорогой Ванды не вызывала во мне такого трепета. Я склоняюсь чуть ниже и оставляю на ее обнаженной шее болезненный укус, скольжу пальцами по ее животу, очерчивая линию старого шрама.

Никто не имеет права касаться моей музы. Ни сейчас, ни в прошлом, ни в будущем.

В преподавательском корпусе редко бывают гости, ученики не заходят сюда вовсе, так что едва ли в мою комнату сунется хоть кто-то, и все-таки я закрыл двери на несколько замков, едва Ванда пересекла порог. И сейчас, в приглушенном свете настольной лампы, вытянувшись обнаженной перед высоким зеркалом, она выглядит удивительно.

Превосходно.

Всхлипывает и подается навстречу моим прикосновениям, откровенно трется о жестковатую ткань спортивных брюк, будто сама желает их с меня содрать. Нет уж, дорогая, хорошенького понемножку, и ты прекрасно знаешь, зачем явилась ко мне сегодня.

– Ты дрожишь, – шепчу я ей на ухо, прежде чем перекатить между пальцами тонкий и длинный нож. Один из моих любимых – кажется, с ним мы познакомились еще во времена учебы. Оружие, достойное моей музы. – Неужели ты передумала от него избавляться?

Ванда боязливо качает головой и зажмуривается, будто ждет – я вгоню этот нож прямо в ее отчаянно стучащее сердце. Если бы ты только знала, милая, как дорого мне твое маленькое сердечко. И скоро узнаешь, раз уж до сих пор не поняла, что оно бьется только для меня.

Не для крысы Уилсона, который позволил себе издеваться над тобой. Не для распускающего глупые слухи Тейлора, что ходит за тобой по пятам. И даже не для тебя самой, моя милая муза.

Только для меня.

Она дергается и прижимается ко мне еще теснее, стоит коснуться лезвием бархатистой кожи. Провести вдоль длинного косого шрама, не надавливая. Дрожь ее усиливается, и я буквально слышу, как сбивается и без того лишенное всякого ритма дыхание. Но Ванда не плачет и не пытается кричать, Ванда понимает: все это делается ради ее же блага.

И это выгодно отличает ее от десятка пустышек, с которыми я работал раньше. Вот почему ни одна из них не удостоилась стать моей музой, вот почему ни одна из них не сумела выбраться из моей хватки живой. Их хотелось просто трахнуть и прикончить, выбросить, как использованный и бесполезный товар. Как книгу, что не оправдала ожиданий.

Но дорогая Ванда – особенный том в моей коллекции. Звезда.

И все-таки по ее щекам сбегают блестящие слезинки. Я смахиваю их свободной рукой и чуть приподнимаю лицо Ванды за подбородок. Посмотри на себя, дорогая, как ты прекрасна: это искаженное принятие в твоих огромных глазах, тонкие выступающие ключицы и темнеющие на небольшой груди ореолы сосков. К сожалению, милая муза не в состоянии прочесть мои мысли, но ей это и ни к чему.

Я уверен, что она все понимает по взгляду. Хочу стереть этот уродливый шрам с ее идеального тела, хочу увидеть, как искажается от удовольствия ее чудесное лицо и как она стонет сквозь кляп в попытках произнести мое имя.

Кровь приливает к низу живота, и в штанах становится тесно, но торопиться сегодня – все равно что испортить себе все удовольствие. Я обхожу Ванду и опускаюсь перед ней на колени, позволив ей еще раз взглянуть на меня сверху вниз.

– И как тебе вид, дорогая? – улыбаюсь я, касаясь пальцами ее дрожащих бедер. Подношу нож к основанию шрама и поднимаю на нее глаза. – Запомни его, потому что другого шанса может и не быть.

Но она, послушно кивнув, плотно прикрывает глаза и задерживает дыхание. Плохая, плохая девочка, сколько еще учить тебя хорошим манерам? Ты должна смотреть, когда я творю, а не стыдливо жмуриться и делать вид, будто тебе не по душе мое желание. Ты же прекрасно знаешь, насколько я хочу тебя, Ванда. Скольким я готов пожертвовать только ради того, чтобы ты принадлежала мне.

Всем, кроме своего маленького прикрытия.

Лезвие скользит ровно по линии шрама, и Ванда тихо скулит, едва на коже проступает кровь. Дрожит все сильнее и дергает руками, натягивая веревки, и стонет – но вовсе не имя. Дорогая Ванда стонет и мечется от боли, пока я стараюсь стереть всю грязь с ее прелестного тела. Всю ту погань, что оставил ей в наследство проклятый Питер Уилсон.

– Не дергайся, – произношу я строгим, почти профессорским тоном, какой Ванда привыкла слышать на лекциях. – Иначе он никуда не денется.

Моя милая муза шевелит губами, старается избавиться от кляпа, но выходит у нее из рук вон плохо. Давай же, дорогая, если к концу вечера ты сможешь сказать мне хоть слово, я обещаю подарить тебе нечто особенное. Но знать об этом Ванде вовсе не обязательно.

Одним движением за другим я вывожу на ее белоснежной коже замысловатый узор: косой шрам от пореза превращается в длинную иглу, а вокруг нее вырастают крылья навсегда застывшей в одном положении бабочки. Выступившая кровь здорово портит картину, заставляя меня на мгновение скривить губы в недовольстве. Лишь на короткое мгновение.

Нож летит в сторону, звякнув о паркетный пол, а я касаюсь тонких ран на животе Ванды языком. Ее кровь слаще меда и пьянит ничуть не хуже алкоголя – знакомый металлический привкус смешивается со вкусом кожи моей милой музы, и едва не сводит меня с ума.

Именно такой она и должна быть. Именно такой я ее хочу.

– Больно, – кое-как хрипит Ванда, все-таки сдвинув кляп в сторону. Способная девочка.

– И тебе нравится, – усмехаюсь я криво, языком собирая с губ последние капли крови.

– Нет, – упрямо шепчет она, дергая руками и морщась от боли. – Я просто… Черт. Я просто не хочу, чтобы ты меня прикончил.

– Проблема в том, моя дорогая Ванда, – улыбаюсь я и опускаю руку ниже, касаюсь ее влажной киски и легко проскальзываю внутрь сначала одним пальцем, а потом и двумя, – что ты просто меня хочешь.

Милая муза запрокидывает голову и старается сжать бедра, не позволить мне трахнуть ее хотя бы так, но все бесполезно. Свободной рукой обхватив ее за бедра, я добавляю третий палец, и с ее губ наконец срывается правильный стон. Стон удовольствия, от которого у меня самого сводит в паху.

Нет. Слишком рано. Она не заслужила.

– Посмотри на себя, – шепчу я, прикусывая израненную кожу у нее на животе. – Ты сходишь с ума, милая. И вовсе не от страха.

Ванда приоткрывает один глаз и все-таки расслабляется, разводит ноги чуть шире и шумно дышит через рот. Сама старается двигать бедрами навстречу моей руке и извивается на закрепленных на потолке веревках так, что еще немного, и те оборвутся, а вслед за ними полетит вниз еще и отделанная под старину здоровенная люстра.

Правильно, дорогая, старайся. Покажи мне, насколько ты другая. Насколько ты моя.

– Я не… – Но отрицание тонет в протяжном стоне, и Ванда крепко сводит бедра и дрожит уже от удовольствия, прикрыв глаза. – Я…

– Ты создана для меня, Ванда, – произношу я ей на ухо, когда поднимаюсь на ноги и провожу пальцами по туго натянувшимся веревкам. – Просто признай это.

Однако моя милая муза слишком упряма, чтобы признать очевидное: она настолько уверена, что ненавидит меня всей душой, что сама не замечает, как начинает боготворить. Я спас ее, а она ответила мне тем же, пусть до сих пор этого и не поняла.

– Я ведь все равно тебя заставлю, и ты это знаешь.

Гордая и уязвленная, муза отказывается со мной говорить, но покорно ждет, пока я развяжу веревки и обработаю порезы у нее на животе. Сидит на моей кровати, стыдливо прикрыв грудь руками, и избегает даже короткого взгляда в глаза. Неужели ты так боишься, милая? Я готов подарить тебе весь мир в обмен на сущий пустяк. На твою чудесную жизнь.

– Жжется, – говорит она, поморщившись, когда я провожу смоченным антисептиком ватным диском по свежим порезам. – И я сама справлюсь, просто выпусти меня отсюда.

– О нет, дорогая, – качаю я головой в ответ. – Ты пришла ко мне сама, и просто так ты отсюда не выйдешь. Считай, что сегодня ты на отработке. А твои успехи на истории литературы, увы, оставляют желать лучшего.

Не могу сдержать смех, когда Ванда прикрывает ладонями лицо и забирается с ногами на кровать, словно хочет спрятаться под одеялом. И все-таки никуда не убегает, не пытается от меня отбиться, как в первые недели. Муза привыкает ко мне, как и любое произведение искусства – к своему создателю.

И я создам Ванду Уильямс заново. Такой, какой сам захочу.

Глава 6. Красавица и чудовище

Муза

Единственный бал, если это можно так назвать, на котором мне довелось побывать в своей недолгой жизни, – школьный выпускной, где Ларсон чуть не испортил мое единственное платье и здорово испоганил весь вечер. Не так сильно, как мертвый отчим на диване в гостиной, но все же. Поэтому новость о традиции академии Белмор проводить рождественский бал меня совсем не обрадовала.

– Зачем? – со стоном спросила я у Микаэлы в тот день. Заглянула в платяной шкаф, чтобы увидеть три одинаковых формы.

– Сблизить студентов и дать шанс расслабиться. – Она лишь пожала плечами и вернулась к раскиданным по кровати цветастым картам. – Да и нечасто академия для нас что-то устраивает. Так что рождественский бал и ужин – не худшая традиция. Скажи спасибо, что у нас не выбирают весеннюю и осеннюю королеву или вроде того. Ну вот, карты снова легли не так, как я рассчитывала. Слушай, у тебя никто не собирался предпринять отчаянный шаг?

О да, это была я. В тот день это точно была я, но говорить об этом соседке не стала, только съежилась при мысли, что платья у меня нет и в лучшем случае придется появиться на балу в форме. Тогда я уже представляла исказившиеся от смеха лица Джессики Купер и Генри Тейлора, очередную порцию обидных комментариев и никакого сближения. Отношения с ребятами у меня так и не сложились, только вот с Микаэлой и подружилась.

Рид не считается, он просто чокнутый. И именно Рид прислал мне платье и пару дурацких сообщений за несколько дней до бала, только благодаря ему я и стою сейчас посреди пышно украшенного зала – я даже не знала, что в академии такой есть! Он примыкает к выходу в сад, и с одной стороны это огромное помещение с высоченными потолками и колоннами, на которых тут и там мелькают гирлянды из остролиста и лампочки, а с другой – длинная терраса с живыми цветами и здоровенной елкой, увешанной золотыми и красными шарами. Не хватает только большого банта на верхушке. Его место занимает золотистый герб академии.

По залу льется музыка – в основном инструментальные версии классических рождественских гимнов, – а в центре зала выделена целая зона для танцев. Студенты давно поделились на парочки и кружатся по натертому до блеска паркету, пока я стою в стороне и медленно потягиваю пунш из высокого бокала. Замечаю в толпе рыжую макушку Микаэлы рядом с каким-то незнакомым парнем, то и дело вижу чуть поодаль преподавателей, но Рида среди них нет.

К счастью.

Я одергиваю подол длинного серебристого платья с зелеными вставками и нервно сглатываю. Не знаю даже, как себя чувствовать – одной из самых красивых девушек в зале или круглой дурой.Платье явно дорогое, одна только отделка камнями чего стоит, а вот я ему едва ли соответствую. Да, волосы я уложила, и сегодня они плавной волной спадают на правое плечо, даже накрасилась как подобает, но все равно. Я не какая-нибудь богатая девочка, чтобы щеголять в таком виде на званом вечере, а всего лишь везучая студентка на гранте. Впрочем, везением это назвать сложно.

На деле я та еще неудачница, у которой поехала крыша. Кто в здравом уме поддался бы Риду и его извращенному понятию о привязанности? Никто. И я до сих пор пытаюсь врать себе, что не поддалась, хотя в глубине души прекрасно знаю: от этого уже не избавиться, и платье – просто очередное тому доказательство. Зачем, интересно, тратить столько денег на девушку, если рано или поздно от нее избавишься? Не убьет, так бросит, так ведь?

Обреченно вздохнув, я опрокидываю пунш залпом и стараюсь забиться поглубже в угол зала, чтобы никто не заметил меня из тени. Раз уж присутствие на балу – обязанность всех студентов, я не против тут постоять. А танцевать и делать вид, что я в восторге от вечера, меня никто не заставит, пусть хоть сам ректор Стилтон приходит и умоляет подарить танец какому-нибудь первокурснику.

Но вместо ректора ко мне подходит Генри Тейлор. Короткие волосы аккуратно уложены назад, темно-синий костюм сидит как влитой, а на губах играет довольная улыбка. Только улыбка эта сползает в ту же секунду, когда Генри подходит достаточно близко, чтобы разглядеть меня в царящем вокруг легком полумраке. Он смеряет надменным взглядом дорогое платье, вскидывает брови и не находит ничего умнее, чем ляпнуть откровенную глупость:

– Я-то думал найти здесь кого-нибудь симпатичного, а это всего лишь ты, Уильямс. Тебя симпатичнее не сделает даже дорогое платье.

Но ты же все-таки подошел, придурок, значит, на платье и купился. Но говорить об этом вслух я не собираюсь, да и отвечать ему – тоже. Вступать в перепалку с Генри себе дороже, иначе уже в следующее мгновение подтянутся его дружки, а следом за ними старосты, наши любимые блюстители закона и порядка. Уверена, даже в компании преподавателей они чувствуют себя самыми важными в зале.

Музыка становится громче, кто-то в толпе танцующих взрывается криками радости, но я не могу рассмотреть, что там происходит. Что-то, на что я не особо-то хочу смотреть. Интересно, можно сбежать пораньше, пока сюда не заявился Рид и не начал свою грязную игру? Как же хорошо, что я не взяла с собой телефон. Наверняка сообщений там уже больше десятка.

– Язык проглотила? – фыркает Генри, напоминая о себе. – Правильно, Уильямс, лучше и дальше делай вид, что тебя не существует.

И он уходит, посмеиваясь. Глупые придирки давно меня не задевают, и пока Тейлор держит рот на замке и не распускает обо мне грязные слухи, подначивая других, пусть болтает что хочет. Сделать мне больно он уж точно не в состоянии. Да и на что еще он способен? В сотый раз повторить, что я сплю с Ридом? Об этом уже не говорит разве что ленивый, и тем обиднее, что между нами была всего пара диких поцелуев, а все остальное… Вспоминать об остальном я себе запрещаю, даже когда вижу, какими голодными и горящими глазами он на меня смотрит.

Такими, что внизу живота все сводит от возбуждения. Боже, как я до этого докатилась? И я беру с небольшого столика, застеленного красной скатертью, еще один стакан холодного пунша. Сладковато-пряный вкус оседает на языке и хоть немного да успокаивает.

Просто не думай о нем, вот и все. Неужели так сложно?

Сложно, очень сложно. И с каждым днем становится все хуже: его зеленые глаза преследуют меня не только наяву, но и во снах. И чем дольше все это длится, тем сложнее перестать думать о нем как о проклятом сумасшедшем. Он ненормальный, и это сводит с ума.

Из плена собственных мыслей меня вырывает незнакомый мужской голос:

– Позволь пригласить тебя на танец?

Когда я поднимаю взгляд, то вижу перед собой старшекурсника в бутылочно-зеленом костюме и затейливо повязанной бабочке. Кажется, мы раньше не пересекались в стенах академии – я не видела его ни в компании старост, ни рядом с Генри Тейлором и его братом. С чего бы ему приглашать меня на танец?

– Я не танцую, – хмыкаю я, покачивая стаканом в руке. – Настроения нет.

– Аппетит приходит во время еды, – улыбается он и протягивает мне ладонь.

Вот и шел бы тогда к фуршетному столу, но нет, топчется вокруг меня и явно чего-то ждет. Смотрит еще так пристально, словно надеется загипнотизировать и заставить принять его руку. Впрочем, стоять в углу и вариться в адском котле мыслей о Риде немногим лучше танцев черт знает с кем. Я же ничего не теряю, правда? Немного отвлекусь, отработаю программу максимум для академии и с чистой совестью вернусь к себе.

Ложиться спать раньше полуночи в Рождество – единственная традиция, которую я забрала с собой из Рокфорда.

– Только один танец, – предупреждаю я, когда принимаю руку парня. – И скажи хоть, как тебя зовут.

– Майкл. Мы иногда пересекаемся перед твоими элективами по истории литературы, но обычно ты настолько задумчивая, что ничего вокруг не замечаешь.

Перед элективами по истории литературы я могу думать только об одном: как бы не поддаться Риду и не наделать глупостей. Кроме меня на дополнительные к нему никто не записан, и еще ни разу он не пытался научить меня чему-то полезному. Профессор Эллиот предпочитает говорить со мной о чем угодно, кроме литературы: о моем прошлом, о крови и о том, в каком восторге он от моих темных глаз. А иногда просто затыкает мне рот.

Боже. К лицу приливает кровь, и я закусываю нижнюю губу, чтобы немного успокоиться. Ноги подрагивают, кажется, еще немного, и оступлюсь – сломаю каблук или проедусь лицом по паркету, а то и оба варианта сразу. То еще будет зрелище.

– Попробуй не думать, если впереди два часа с профессором Эллиотом, – нервно усмехаюсь я, когда мы пробираемся сквозь толпу танцующих студентов.

Майкл кладет ладонь мне на плечо и ведет в спокойном классическом вальсе. Его карие глаза поблескивают в ярком свете стилизованных под канделябры люстр и обмотанных вокруг колонн гирлянд. И что-то с его взглядом не так. Слишком он холодный и мрачный для человека, который подмечал, что перед элективами я не в меру задумчивая.

– Я думал, вы оба проводите это время с пользой, – хмыкает он и кладет вторую руку мне на талию. – Про вас уже давно слухи ходят.

– Не верь всему, о чем болтают в академии.

– Но ты точно ходишь у него в любимчиках, Ванда. Не отрицай. А профессор Эллиот не из тех, кто выделяет студентов за красивые глаза. Как ты это сделала, если не через постель, м?

Вот оно что. Я поджимаю губы и перекладываю его ладонь обратно на плечо, хотя больше всего хочется плюнуть ему в лицо и сбежать. Но вокруг нас слишком много ребят, да и устраивать сцену на всю академию не хочется: тогда обо мне пойдут и другие слухи. Ванда Уильямс – главная скандалистка Белмора, сердцеедка и просто дрянь. Плавали, знаем.

– Только ради этого меня пригласил? – спрашиваю я кисло, но достаточно тихо, чтобы не привлекать к нам лишнего внимания. Пусть со стороны выглядит как простой шепот. Мало ли, о чем шепчутся парочки на балу? – Тогда ты зря потратил время, Майкл.

И в это же мгновение в толпе мелькают до боли знакомые зеленые глаза и светлые волосы. Мы с Ридом встречаемся взглядами, и его не сулит мне ничего хорошего. Потемневший и озлобленный, он смотрит на меня как на загнанную в угол мышь, которая повелась на бесплатный сыр. Поджимает бледные губы и многозначительно качает головой. Но не успеваю я толком рассмотреть его, как Майкл разворачивает меня к себе.

– Не отвлекайся, когда мы разговариваем, хорошо?

– Катись ко всем чертям! – бросаю я куда громче, чем планировала, и выпутываюсь из его цепких объятий.

Я обещала ему всего один танец и не говорила, сколько он продлится. Будем считать, что пары кругов вальса вполне достаточно, тем более что Майкл явно не танцевать собирался. Его подговорил либо Генри, либо кто-нибудь из его дружков, и остается только надеяться, что все это не ради того, чтобы позлить Рида и тем самым насолить мне.

Потому что злить Рида – все равно что совать голову в пасть голодному крокодилу. Откусит и не заметит даже.

Кстати о Риде. Я оборачиваюсь, но его уже не видно среди учеников: ни небрежно уложенных платиновых волос, ни сидящего с иголочки бежевого костюма и темно-зеленого шарфа, который я успела заметить. Как сквозь землю провалился. Однако он точно видел наш танец. Может быть, даже как я нашептывала Майклу гадости. Черт.

Лавируя между кружащимися в танце студентами академии Белмор, я двигаюсь в сторону террасы. В сторону преподавательского стола, расположенного неподалеку от фуршетного, даже не смотрю. Что-то подсказывает мне, что сейчас на глаза Риду лучше не попадаться, иначе все кончится по-настоящему плохо. Но я уже говорила, что я та еще неудачница, правда? Потому что уже спустя мгновение мрачная тень Рида вырастает позади.

Я кожей чувствую, как он прожигает взглядом мою обнаженную спину, и буквально вижу зависший над моей головой топор палача. Его мрачную ауру, должно быть, ощущает каждый в зале.

– Далеко собрались, мисс Уильямс? – В голосе его звучат стальные нотки, он едва заметно вибрирует от раздражения, но я уже научилась распознавать эмоции этого жуткого человека.

И сейчас Рид вне себя, просто хорошо это скрывает.

– Проветриться, – с трудом выдавливаю я в ответ. Дыхание на мгновение останавливается, а вместе с ним и мое сердце. Кажется, еще секунда, и я попросту исчезну, еще и порадовавшись, что так легко отделалась. Обязательно было соглашаться на чертов танец? Лучше бы и дальше в углу стояла.

– Я вас провожу. В саду сейчас как раз никого нет.

Не удивительно, что ребята болтают о нашей связи. На нас с Ридом смотрит добрая половина зала, а ему будто бы все равно – он бесцеремонно подталкивает меня к высоким стеклянным дверям, и уже спустя пару мгновений мы выходим на свежий воздух. И пусть зимы в Калифорнии теплые, мне все равно зябко в одном платье.

Если бы не мысль о том, что моя жизнь может оборваться прямо здесь и сейчас, я бы сказала, что в саду красиво. За спиной сверкают и переливаются разноцветными огнями окна, дорожка у входа припорошена искусственным снегом, а вокруг цветут ярко-красные цветы и склонили головы густые деревья. Настоящий чудесный сад, не хватает только пары скамеек или беседки. А нет, вон они, виднеются чуть поодаль, в тени очередного дерева.

Нормальные девушки выходят в сад, чтобы насладиться красотой или избранником. Вот Микаэла и ее друг-старшекурсник наверняка вышли бы сюда целоваться. А я? А я гадаю, нет ли у Рида ножа в кармане.

И чем дольше мы шагаем вперед по выложенной камнем узкой дорожке, ведущей в сторону парка, тем ярче ощущение, будто я иду на эшафот. Еще несколько минут, и положу голову на плаху, доверившись своему мрачному палачу. Потому что именно на него Рид и похож сейчас, когда специально держится у меня за спиной и позволяет слышать его тяжелое дыхание. Бежать некуда. Прятаться – тоже.

Да и если я побегу, он все равно меня догонит.

– Скажи мне, дорогая Ванда, – вкрадчиво произносит он, когда мы отходим достаточно далеко от террасы и сворачиваем под тень густой плакучей ивы, – с каких пор тебе нравятся чужие прикосновения?

– Ни с каких. – Я стараюсь, чтобы голос звучал смело и дерзко, но выходит у меня с горем пополам. – Просто хотела немного отвлечься и вернуться к себе. Мне, знаешь ли, даром этот бал не нужен, но ректор требовал присутствия всех студентов.

Немного подумав, я добавляю еще одну фразу, которую явно стоило держать в себе:

– И он наверняка видел, как ты ушел вместе со мной. Так что если решишь меня прикончить, то он сумеет сложить два и два.

Несколько долгих мгновений кажется, будто глупость сошла мне с рук, но в том-то и дело, что всего лишь кажется. Одним резким движением Рид хватает меня за горло и буквально впечатывает в ствол дерева. Ребристая кора неприятно впивается в кожу, а дышать становится практически невозможно. Я вцепляюсь ногтями в его ладонь, стараюсь поцарапать, но ни один мускул на его лице даже не дергается. И отпускать меня Рид не торопится, только криво ухмыляется, а губы его мелко подрагивают от злости.

– Сколько раз повторять, что я не собираюсь тебя убивать, моя милая муза? – шепчет он мне в губы, свободной рукой проводя по щеке. – Но и касаться тебя кому попало я тоже не позволю. Ты должна запомнить, Ванда, что принадлежишь мне, даже если сама еще этого не поняла.

Я стараюсь вдохнуть хоть немного воздуха, чувствую, как начинают гореть легкие, но внизу живота зарождается знакомое тепло. Возбуждение короткой волной пробегает по телу, покалывает кожу. Не верю, что меня заводят такие отвратительные вещи. Не после всего, что мне пришлось пережить. Но горячее дыхание Рида и терпкий аромат его парфюма медленно сводят с ума.

Может быть, танец с Майклом того и стоил. Если Рид не покончит со мной сегодня, то в следующий раз я точно приду к нему сама, как он и предсказывал. Потому что не думать о нем, не представлять его кем-то большим, чем слетевшим с катушек профессором, становится все сложнее.

За эти несколько месяцев он надежно привязал меня к себе, и разорвать эту связь так просто не выйдет. В конце концов, я должна быть благодарна своему спасителю, так ведь? Он сам говорил об этом.

– Я… – С губ срывается лишь один звук, и я захожусь в коротком кашле. Еще немного, и Рид и впрямь меня задушит.

Но как только эта мысль приходит мне в голову, он ослабляет хватку и позволяет вдохнуть прохладный ночной воздух – в нем смешались запахи цветов, свежести и духов Рида. А еще запах его злости, яркими искрами проступающей на дне зеленых глаз.

– Я и не позволяла, – хриплю я, глядя прямо на него. – Не то чтобы у меня был выбор.

– Выбор есть всегда, милая, – ухмыляется он вновь, и ухмылка эта – все равно что подписанный приговор. – И ты немного ошиблась. Но не переживай, я научу тебя делать правильный выбор в любой ситуации. Сегодня, дорогая Ванда, тебе придется научиться слушаться меня, даже когда твой проклятый телефон остается в комнате.

Заметил, значит. Не представляю, сколько сообщений оставил мне Рид за те полтора часа, что я провела на балу, но наверняка много. И как бесился, когда не получил ответа ни на одно из них. Потом заявился на бал, а я кружусь в танце с противным старшекурсником, которому до жути хотелось заехать по лицу. Та еще картина, должно быть.

Но какого черта я вообще к нему прислушиваюсь? Он не хозяин моей жизни, чтобы решать, с кем и когда мне общаться, кому ко мне прикасаться и кому на меня смотреть. Так я думаю. А потом Рид сверкает глазами и отпускает меня: смотрит сверху вниз, почти с любовью обматывая вокруг моей шеи зеленый кашемировый шарф. Тепло обволакивает кожу, и на короткое мгновение мне становится уютно.

Неужели чудовище умеет быть романтичным? И Рид, будто желая уверить меня в этом, склоняется и касается моих губ своими: целует глубоко и горячо, но с удивительной осторожностью и мягкостью. Боже, кажется, я сейчас растаю. И так оно и случается. Я прикрываю глаза и позволяю себе ответить на поцелуй, напрочь забыв, что в раскинувшийся на территории академии сад может заглянуть кто угодно – от студентов до преподавателей, и тогда о нас с Ридом пойдут не только слухи.

Но какая разница? Сейчас мне абсолютно наплевать.

А потом волшебство рушится, как и моя вера в рождественское чудо. Чудовище остается чудовищем, даже если притворяется человеком минуту-другую.

Рид с силой давит мне на макушку и заставляет опуститься перед ним на колени прямо в дорогущем платье. Ноги упираются во влажную от прохлады землю, на ткани наверняка останутся пятна, но взгляд моего чудовища буквально кричит о том, что будет только хуже, если я не послушаюсь. А я прекрасно знаю, на что он способен.

– Чудесно смотришься, – произносит он с явной издевкой, когда проводит пальцем по моим подкрашенным губам. Липкий блеск размазывается по лицу. – Но всегда можно лучше.

И тогда Рид сильнее затягивает шарф, заставляя меня вновь содрогнуться от недостатка воздуха и чертовски раздражающего возбуждения. Мне никогда не нравилась подобная дрянь. Никогда до поступления в академию Белмор. Никогда до знакомства с Ридом Эллиотом. Подобная дрянь не нравилась той Ванде, что осталась далеко в прошлом, в небольшом Рокфорде, где слова нельзя было сказать, чтобы об этом не узнали соседи, а катастрофу у себя под носом не видел никто.

– Будь умницей, дорогая. – Рид кивает мне и притягивает к себе поближе, вынуждая уткнуться носом в его пах. Напряжение чувствуется и сквозь плотную ткань брюк. Ублюдок. – Не заставляй меня ждать.

С каждой секундой промедления шарф на шее затягивается все туже, и в конце концов я дрожащими пальцами тянусь к ширинке на брюках Рида. Боже, я обещала себе убежать от этого, а не дрожать перед очередным уродом то ли в страхе, то ли в предвкушении. Но у меня нет выбора, так? Я до сих пор не знаю, прихватил ли Рид с собой нож. И лучше отсосать ему под раскидистой ивой, чем лежать под ней хладным трупом.

Это просто оправдания, Ванда, и ты это знаешь. Тебе нравится. Ты больна.

Я больна, и вместо того, чтобы лечиться, с трудом дышу и стягиваю вниз нижнее белье Рида. Твою мать. Обязательно быть таким красивым везде, тварь? В горле встает ком, стоит только представить его член во рту. В лучшем случае я просто задохнусь, в худшем он разорвет мне глотку, но в рот мне он уж точно не поместится. Так я и замираю, не решаясь сделать хоть что-нибудь, и в этом моя главная ошибка.

Рид Эллиот не привык ждать. Рид Эллиот ненавидит, когда ему не подчиняются. Рид Эллиот уверен, что мой рот буквально создан для его члена.

Не дожидаясь, когда я наберусь смелости или попытаюсь сбежать, он толкается вперед и буквально заполняет меня собой. Нет времени ни вдохнуть, ни прокашляться – Рид не собирается останавливаться, и его солоноватый привкус мгновенно оседает на языке. Я упираюсь ладонями в его бедра, пытаюсь немного отодвинуться, но все без толку. Ощущения сменяют друг друга так быстро, что я не успеваю адаптироваться: вот головка упирается мне в горло, а вот я почти свободна и могу дышать. Все повторяется вновь и вновь, пока я наконец не привыкаю и не ловлю его темп.

Боже, до чего же он хорош. Мне должно быть противно, а я наслаждаюсь этим откровенным унижением. До чего ты докатилась, Ванда?

– Смотри на меня, дорогая, – командует Рид, и у меня уже не возникает мысли ослушаться. Я поднимаю глаза и ловлю взгляд его потемневших от наслаждения зеленых глаз. – И не вздумай отвернуться.

Но я и не думаю. Даже когда шарф на шее затягивается еще туже, а воздуха откровенно не хватает. В голове снова и снова звучит бархатистый голос Рида: «Тебе придется научиться слушаться». И как, я научилась? Ответом на мой вопрос становится очередной толчок и туго затянувшийся внизу живота узел возбуждения.

Черт. Черт. Черт.

– Молодец, милая.

И с этими словами он кончает мне в рот, будто нет в этом ничего грязного, будто так и должно быть. На вкус Рид Эллиот именно такой, каким я его представляла: солоноватый, горький и лишь самую малость сладковатый. Поганое чудовище. Больной ублюдок.

Но я проглатываю все без остатка. Почти.

– Кто имеет право касаться тебя, дорогая Ванда? – спрашивает Рид вполголоса и стирает с моих губ остатки семени. Улыбается довольно, как нашкодивший кот, но я-то знаю, что он никакой не кот. Он – паук, и я застряла глубоко в его сетях.

Если отвечу, он решит, что я сломалась. Сдалась и больше не желаю бороться. Если я отвечу, он…

Он и так уже все знает. Рукой я невольно тянусь к животу, где только недавно затянулись раны. Да, Рид был прав: я действительно его хочу, даже если мозг отказывается мириться с этой идиотской мыслью.

– Ты, – с трудом выдыхаю я, потому что кашемировый шарф так никуда и не исчез.

– Вот видишь, ты умеешь быть хорошей девочкой, когда захочешь.

Только теперь он одевается и застегивает брюки, стягивает с меня шарф и как ни в чем не бывало завязывает его на шее. Помогает мне подняться и отряхивает грязное платье, кривя губы так, будто это не из-за него ткань безвозвратно испорчена. Впрочем, жаловаться не собираюсь – Рид сам заплатил за это платье и может делать с ним что хочет. Пусть хоть обратно забирает.

– Нас могли увидеть, – говорю я, не придумав ничего лучше. Обернувшись через плечо, замечаю лишь пустынную каменную дорожку и клумбы. Шум бала, который сейчас наверняка в самом разгаре, доносится до нас словно издалека. Едва ли кто-то забрался бы так глубоко, решив уединиться на террасе.

– Вряд ли, моя милая муза, – шепчет он, склонившись к моему уху. – Такой тебя могу видеть только я.

– Поехавший, – бормочу я, качая головой. Если он поехавший, то кто тогда я? Настоящая сумасшедшая? Извращенка? Просто дура?

Что-то мне подсказывает, что последний вариант правильный.

– Если тебе так нравится, – усмехается Рид и кивает в сторону стелющейся вперед каменной дорожки. – Пойдем, я провожу тебя до вашего общежития. Вряд ли ты захочешь вернуться на бал в таком виде.

Да. Вряд ли я вообще захочу показаться на людях после всего, что сегодня произошло. Но думать об этом уже слишком поздно.

Муза

Что я делаю? И зачем? Шаги гулким эхом отдаются в опустевшем коридоре второго этажа, колени мелко подрагивают, а в голове бьется всего одна мысль: еще не поздно повернуть назад и сделать вид, что я никогда не хотела ходить на электив по истории литературы. Но глубоко в душе я знаю, что пути назад давно нет. Я отрезала его себе еще в ту ночь, когда заявилась в комнату к Риду и позволила ему творить с моим телом что угодно.

И чудовище не сделало ровным счетом ничего, лишь стерло с моей кожи следы отвратительных прикосновений отчима. Рид заклеймил меня своей, ухмыльнулся, как умеет только он, и отпустил. Он же играет со мной, правда? Да. Дергает за нити паутины, то притягивая меня к себе, то отталкивая, но отказывается сожрать и положить конец нашей игре. Тогда это придется сделать мне. Я крепче прижимаю к плечу ремень сумки, зная, что та мне даже не понадобится.

В конце концов, мы все равно никогда не занимались литературой на занятиях.

Остановившись перед высокой дверью из красного дерева, я неуверенно заношу руку и стучу ровно три раза. Вот и все, впереди полтора часа гнетущей тишины и ощутимого напряжения, что пробегает всякий раз, стоит нам пересечься. И хорошо, если Рид не будет невзначай касаться меня и прожигать своими дьявольскими глазами. Светло-зелеными, как луга весной. Только впечатление это обманчивое. Его глаза зеленые, как абсент, и достаточно заглянуть в них один раз, чтобы тебя унесло.

Вот меня и унесло. Далеко и надолго, что уже не вернешься.

Замок щелкает, дверь приоткрывается, и я уверенно толкаю ее вперед и прохожу в аудиторию, не поднимая на Рида глаз. Боковым зрением все равно замечаю, что он сидит в кресле у себя за столом, чуть откинувшись на высокую спинку. На шее у него тот самый зеленый шарф. Черт бы его побрал.

Как и каждую пятницу, я сажусь за ближайший к кафедре стол и бросаю сумку рядом. Доставать ноутбук нет смысла, остается лишь смотреть на собственные бледные руки и нервно переплетать пальцы. Могу ли я?.. Несмело поднимаю взгляд на Рида и замираю, чуть приоткрыв губы. Он смотрит прямо на меня, приподняв уголки губ, и будто бы отлично знает, какая дрянь крутится у меня в голове.

Страх. Желание. Страх. Желание.

Хочется рвануть к нему и встряхнуть за плечи, а потом впиться в тонкие бледные губы и запустить пальцы в идеально уложенные светлые волосы. Или спрятаться в дальнем углу аудитории и сделать вид, что меня здесь нет. А может, позорно выбежать в коридор и вернуться в общежитие.

Но я не делаю ничего. Сижу и, кажется, забываю дышать. Сердце в груди – и то будто остановилось, перестав качать по организму кровь. И давящая тишина в аудитории не дает успокоиться, только усиливает нервозность и заставляет ерзать на стуле, покусывать губы и смотреть куда угодно, только не в глаза Риду Эллиоту. Как он это делает? Достаточно всего одного пристального взгляда, чтобы в голове начал стелиться туман и осталась единственная мысль: рядом с ним мне нравится гораздо больше, чем без него.

Как это вышло? Когда? Я не заметила, как бесконечные сообщения стали неотъемлемой частью моей жизни. Не почувствовала, как привязалась к его голосу и манерам, как привыкла к тому, что он постоянно следит за мной и знает о каждом моем движении. Даже к тому, как он смотрит на меня, когда думает, будто я не вижу. Странно. Тепло. Жадно. Жестоко. Так, как может смотреть только настоящее чудовище.

И этот взгляд превращает меня в бездумное желе. Внизу живота приятно покалывает, и собственное желание раздражает сильнее всего остального. Я должна ненавидеть его. Должна избегать его. Должна сопротивляться. Но я не хочу.

– Ты чудесно выглядишь, когда борешься сама с собой, дорогая Ванда, – произносит Рид с удивительной нежностью в голосе, а потом скалится. До чего же отвратительный человек. До чего привлекательный. – Но ты проиграешь.

Проваливай из моей головы, Рид. Отпусти меня. Я больше не могу.

Но вместо этого я хмурю брови и поджимаю губы, будто это хоть как-то поможет. Снова ерзаю на стуле и не знаю, что лучше сделать: гордо вздернуть нос и послать его к чертям или все-таки подняться из-за стола и подойти. Он же даже не делает вид, что собирается чему-то меня учить – проектор выключен, на маркерной доске ни слова, а на столе лежат лишь пара папок и длинная пластиковая указка. Хорош профессор.

Да, действительно хорош. Чего стоят высокие скулы и надменная манера изображать из себя последнюю сволочь. Боже, я потеряна для этого мира. Меня уже не спасти. Я опускаю голову и делаю вид, будто мне не хочется не то что отвечать Риду, но и смотреть на него.

Только он знает, что это не так. Видит. Чувствует.

Как хищник чует добычу за много миль, так и Рид чует мой страх, причудливо смешавшийся с желанием. И после проклятого рождественского бала стало только хуже: стоит немного отвлечься, и перед глазами всплывают приоткрытые в удовольствии губы Рида, вспоминается его тяжелое дыхание и солоноватый вкус у меня на губах. Его чертов член, упирающийся мне в глотку.

Жар между ног усиливается, и просто сжать бедра уже недостаточно, чтобы успокоиться. Витающий в воздухе аромат парфюма Рида ситуацию лишь усугубляет. Он пахнет как проклятый бог, хотя он в лучшем случае сойдет за дьявола, в худшем – за жнеца, готового в любой момент оборвать чью-то жизнь. Например, мою.

Да чтоб ты сам сдох, Рид Эллиот!

Я буквально вскакиваю с места и в несколько шагов преодолеваю расстояние до профессорского стола. Какая редкость – я смотрю на Рида сверху вниз, а он довольно ухмыляется, словно с самого начала так и планировал. Готова поспорить, он считал секунды до этого момента.

«Однажды ты сама придешь ко мне, дорогая Ванда».

И это уже далеко не первый раз, когда я прихожу к нему. Потому что без него уже не могу, как бы ни старалась. Черт. Я об этом пожалею, и не один раз, но сейчас я набираю полную грудь воздуха, хватаю Рида за воротник и наклоняюсь, чтобы крепко поцеловать в губы.

Кажется, только когда он по-хозяйски запускает пальцы мне в волосы и притягивает к себе, когда сминает мои губы своими, я чувствую себя по-настоящему живой. И плевать, если кому-то придет в голову заглянуть в аудиторию. Сейчас я не замечу и упавшего за окном метеорита, не то что подобную мелочь. Голова идет кругом, и я не понимаю, от волнения или от накрывающего меня нездорового возбуждения.

Он все-таки сломал меня. Нет, спас.

– Думаешь, у тебя получится меня смягчить? – шепчет Рид, разорвав наш поцелуй, и едва не касается ушной раковины губами. – Ты так отвратительно вела себя на рождественском балу, милая муза, что одним решительным поцелуем вину не искупить.

Не единожды я убеждалась, что чудовище остается чудовищем в любой ситуации, вот и ублюдское нутро Рида раз за разом лезет наружу. Только именно это мне в нем и нравится. Он отвратительный, жуткий и думает только о себе, но от меня этого не скрывает – с самого первого сообщения он только и делал, что показывал мне свою темную сторону. Убийцы. Слетевшего с катушек сталкера. Уверенного в своей победе любовника.

Даже если мы никогда не спали, что бы там ни болтали в академии. То, что произошло между нами в его комнате и в саду не считается. Глупое недоразумение, о котором я вспоминала полторы недели кряду, будучи не в состоянии уснуть и ворочаясь в постели с мыслями о Риде и его проклятом вкусе.

И вот он снова напоминает мне о том, насколько я беззащитна и уязвима рядом с ним. Насколько легко меня одолеть. Поднимается с кресла и одним движением разворачивает меня лицом к столу, прижимаясь ко мне всем телом. Я чувствую его тепло и легко разгоревшееся возбуждение – член упирается мне в задницу, но Рид, в отличие от меня, держит себя в руках. Как, черт побери, это у него выходит?

– Катись к чертям, – усмехаюсь я на выдохе, но быстро умолкаю, когда он заставляет меня наклониться: прижимает голову к столу, крепко ухватив меня за волосы. Сволочь.

– Мы ведь учились слушаться, Ванда, – тянет он и медленно, с явным удовольствием задирает мою длинную юбку. Скользит пальцами по бедрам, поддевает резинку на чулках, проводит вдоль кружева на нижнем белье и довольно смеется. Его низкий бархатистый смех сводит меня с ума. – Но тебе нравится быть плохой девочкой, правда?

– Нет, – отвечаю я быстрее, чем успеваю подавить собственное упрямство. Я должна была сказать «да». Пора перестать строить из себя недотрогу и признать, что у меня сносит крышу от одного взгляда на это чудовище, он ведь и так это чувствует. Всего один поцелуй и пара прикосновений, а белье уже намокло.

Тебе должно быть стыдно, Ванда.

Но мне не стыдно.

– Врать тоже придется отвыкнуть, милая.

И он стягивает белье вниз, второй рукой все так же прижимая меня к столу и не позволяя двигаться. Только я и не собираюсь. Прикрыв глаза от удовольствия, я даю свое молчаливое согласие на все: кажется, если Рид попытается провернуть со мной то же самое, что и в прошлый раз, возьмется за нож или достанет из стола веревки, я не стану сопротивляться. Однако у него другие планы. Совсем другие.

Я закусываю нижнюю губу, когда тепло его прикосновений исчезает. Длинная указка из гладкого пластика скользит у меня перед глазами и вскоре пропадает из виду, и я уже догадываюсь, что меня ждет. Догадываюсь даже до того, как над ухом вновь звучит голос Рида:

– Тебе понравилось танцевать с Майклом, Ванда? – Указка со свистом опускается на мою обнаженную задницу, и с губ срывается стон болезненного удовольствия. Боже. – Прикасаться к нему? Понравился его голодный взгляд, дорогая?

Каждый вопрос сопровождается новым ударом, и я едва не извиваюсь на столе в попытках держаться. Ноги слабеют, кожа на ягодицах горит от болезненных прикосновений, а в голове бьется одна-единственная мысль: только бы он не останавливался. Как, черт возьми, у него получается так на меня влиять? Я должна ненавидеть боль, бояться ее, но когда боль причиняет Рид… Кажется, будто он был создан для этого. Делать больно правильно умеет только он.

– Нет, – срывается с губ между приглушенными стонами.

– Молодец, милая, ты учишься говорить правду, – мурлычет Рид, и по голосу слышно, что он улыбается. Ухмыляется. Улыбаться чудовище попросту не умеет. – А выводить меня из себя? Признай, дорогая Ванда, в тот вечер ты была в восторге.

Хочется развернуться и послать его куда подальше, но он крепче прижимает меня к столу и еще раз шлепает по заднице указкой, срывая с губ новый стон. Урод. Гад. Тварь.

Пожалуйста, еще немного, чтобы я действительно сошла с ума от восторга.

Но он замирает, будто прочитав мои мысли. Проводит ладонью по раздраженной коже, вынуждает меня еще сильнее прикусить нижнюю губу и почувствовать знакомый привкус крови на языке.

Хватит. Еще. Нет, хватит.

Еще. Еще. Еще.

– Пошел ты, – ухмыляюсь я из последних сил. Пусть он снова выйдет из себя, пусть разозлится и вновь сделает мне больно.

– Послушание, Ванда, – шепчет Рид довольно и чуть отстраняется. – Ты должна слушаться, иначе у нас ничего не получится.

Я уверена, что за этими словами должен последовать еще один удар, но вместо этого Рид разводит мои бедра в стороны и бесцеремонно, без подготовки проталкивает внутрь указку. Боже. Мой. Из груди вырывается сдавленный выдох, я стараюсь покрепче свести бедра и выпутаться из цепкой хватки Рида, но он не позволяет мне даже шевельнуться.

– Будь хорошей девочкой, дорогая, – улыбается он, погружая указку глубже и шумно выдыхая. – И тогда, может быть, я дам тебе то, чего ты так хочешь. Думаешь, я не видел твоих горящих глаз, когда ты пришла? Ты сходишь с ума, моя милая муза, и не знаешь, куда себя деть. И знаешь, что сводит тебя с ума?

Ты, урод. Но я не могу произнести ни слова, только шумно дышу и подаюсь бедрами назад, чтобы получить хоть немного удовольствия. Но вместо члена Рида внутри меня скользит безличный кусок пластика, и стоит немного переборщить, и все кончится плачевно. И я не понимаю, какого черта это так меня заводит.

Рид ошибся, я уже сошла с ума.

– Я, милая, – произносит он, прежде чем прикусить мое ухо и вытащить указку целиком, а затем вновь толкнуть ее вперед.

Не знаю, какие точки внутри меня он задевает и как ему это удается, но в нижней части живота все туже затягивается узел возбуждения. Колени предательски дрожат, соски неприятно трутся о жесткую ткань блузки. Еще несколько мгновений, и я кончу. Нет, закончусь как человек, и останется лишь Ванда-животное, готовая на коленях молить Рида Эллиота о продолжении.

Пожалуйста, отдай мне всего себя. Сделай мне больно. Люби меня. Люби меня хотя бы так, как умеют чудовища. Болезненно. Жестоко. Физически.

Пожалуйста.

И когда до оргазма остается всего пара коротких движений, буквально несколько секунд, проклятая указка с грохотом валится на пол. Рид оставляет меня ни с чем, заставляет изнывать от боли и желания, скулить и извиваться в его руках. Разве я не была послушной сегодня? Разве я не заслужила немного любви? Но сил задать эти вопросы у меня нет.

– Вот так, дорогая Ванда, – произносит он совсем другим голосом, и я слышу шорох одежды позади. – Сегодня ты наконец чему-то научилась. Молодец.

Ладонью он крепче сжимает мои волосы и тянет назад, вынуждает запрокинуть голову и вновь заскулить от боли. Горячее дыхание обжигает шею, а жар его тела щекочет чувствительные бедра. Трахни меня, боже мой, я больше не выдержу, тварь. До чего же смешно, что в такие моменты мне вспоминается его дурацкое академическое прозвище.

Только мне совсем не до смеха.

Рид заполняет меня одним резким движением, и аудитория наполняется не только моими короткими стонами, но и его отяжелевшим дыханием. Наши бедра со шлепками бьются друг о друга, и остается лишь молиться, чтобы здесь все-таки не было камер. А если есть?.. Возбуждение новым импульсом пронзает тело, стоит только подумать, что за нами кто-нибудь наблюдает.

Смотри и завидуй, кем бы ты ни был. Однако с каждым новым движением Рида из головы вылетают всякие мысли – остаются лишь боль и чистое удовольствие, его жаркое дыхание над ухом и подступающий оргазм. Боже, да. Еще немного, и я сойду с ума по-настоящему.

После этого, должно быть, не жалко и умереть. Он ведь захочет меня убить, не так ли?

– Ты чудесна, моя милая муза, – выдыхает он мне на ухо с очередным толчком и сильнее тянет на себя за волосы.

В этот момент я, кажется, и умираю по-настоящему. Мир перед глазами взрывается ослепительной белой вспышкой, а тело слабеет и превращается в непослушное желе. Если бы не хватка Рида, я бы сползла на пол и осталась там лежать. Но он крепко держит меня за волосы и стискивает бедро свободной рукой. К вечеру там наверняка проступят синяки. Да и черт бы с ними.

– Просто чудесна.

Рид ускоряется и теряет ритм, стискивает мои бедра обеими ладонями и склоняется к шее, чтобы болезненно впиться в нее зубами прямо сквозь тонкую ткань блузки. Я выгибаюсь ему навстречу, прижимаясь щекой к гладкой поверхности стола, и у меня не остается сил даже на короткие стоны. Он выжал меня досуха. Уничтожил и собрал заново.

Все-таки спас, пусть ради этого и пришлось сломать. На губах проступает усталая улыбка.

У меня нет сил подняться и привести себя в порядок, даже когда Рид наконец отрывается от меня, как ни в чем не бывало вытирается салфеткой и застегивает брюки. Я могу лишь повернуть голову и смотреть, как он небрежно смахивает мелкие капельки пота со лба и сверкает дьявольскими зелеными глазами. Волосы немного растрепаны, на губах проступила кровь. Так ему, значит, тоже нравится ее вкус.

– Хоть на одном элективе ты чему-то научилась, Ванда, – усмехается он, не отрывая от меня взгляд. Классические брюки все еще топорщатся в районе паха. – Но нам придется как следует поработать над твоим поведением.

Рид кладет ладони на стол по обе стороны от меня и склоняется так низко, что наши губы едва не соприкасаются вновь.

– Ты должна запомнить, что никто, кроме меня, не может к тебе прикасаться. Ни Майкл, ни кто-либо еще. И если я хоть раз увижу рядом с тобой какого-нибудь идиота, ему придет конец, – говорит он серьезно, а я только и могу, что смотреть, как двигаются его соблазнительные губы. – Хочешь, чтобы в следующий раз я прислал тебе не только иглу, но и какой-нибудь кусочек твоего однокурсника?

– Ты больной, Рид. – Я качаю головой и одергиваю юбку, прикрывая обнаженное тело. – Я не…

– Я не шучу, милая муза. Ты принадлежишь мне, и я не позволю кому попало даже думать о тебе. – Он чувствительно кусает меня за ухо. – Запомни это как следует.

И я запомню. Потому что мне вовсе не хочется, чтобы ко мне прикасался кто-то другой. Уж точно не после того, как я добровольно отдалась Риду прямо в аудитории, прекрасно зная, чем это закончится. Теперь я не смогу от него избавиться, даже если очень захочу.

Может быть, рано или поздно он все-таки попытается меня прикончить. Может быть, я сама попытаюсь сделать ему больно. Может быть, но я уверена, что это стоит того.

Иногда красавицам нужно именно чудовище.

Муза

В женской душевой на втором этаже студенческого общежития сыро и густо пахнет цветочным гелем для душа. Разлившаяся на полу лужа поблескивает в холодном свете потолочных ламп, в ней отлично видны следы женских туфель – точно таких же, как у меня, только на пару размеров больше. Я с трудом перевожу взгляд чуть выше, замечаю за стеклом несколько пар одинаковой обуви, плотные форменные колготки и подолы юбок чуть ниже колена.

В голове стелется туман, мысли путаются и не сходятся одна с другой: казалось, еще мгновение назад я собиралась вернуться к себе, а теперь лежу на полу кабинки, словно так и надо. Какого черта? Вспоминаю холодный осенний воздух во дворе, как шла из учебного корпуса в общежитие, перепалку с Джессикой Купер и ее подружками в коридоре.

Точно.

Вот где все оборвалось: мы сцепились, слово за слово, а потом – пустота. Только запах геля для душа и приглушенные голоса неподалеку, но я ни слова не могу разобрать. Говорят девушки, но о чем, зачем и почему – для меня загадка. Боже, единственная загадка, какую я хотела бы разгадать в этой жизни: как спастись от Рида. Или как привязать его к себе так сильно, чтобы он и не подумал меня убивать. Так ведь поступают убийцы? И неважно, муза я для него или нет. В конце концов, на что еще может вдохновить муза свое беспощадное чудовище?

С губ срывается короткий смешок, вслед за ним – кашель, и разговоры неподалеку смолкают. Слышится стук каблуков по кафельному полу, легкий всплеск воды и десятки, а по ощущениям и вовсе сотни шагов. Я чуть приподнимаюсь, понимая, что заперта в одной из кабинок, – вокруг только разлитый гель для душа да светлая плитка с витиеватым узором. Хочу потянуться к двери и проверить, не заперта ли она, но та открывается гораздо раньше.

В проеме, освещенные со спин яркими лампами, стоят старшекурсницы во главе с Джессикой Купер. Ну конечно, куда еще могла повернуть моя жизнь, если не в эту сторону. Стоило лишь немного увериться в том, что чертова вселенная меня не ненавидит, а Рид пока не собирается убивать, как появились эти стервы. Удивительно, что в их компанию не затесался Генри Тейлор. Что, побоялся нарушить правила и заглянуть в женскую душевую?

– Очухалась? – с кривой усмешкой спрашивает девушка с заплетенными в плотную косу рыжими волосами. Она кажется младше других старшекурсниц, я никогда ее не видела и понятия не имею, как ее зовут. – Отлично.

– Выглядишь отвратительно, – качает головой Джессика и наклоняется ко мне, растянув губы в противной улыбке. – Как и положено псине, забывшей, где ее место. Помнишь, я как-то предупреждала, что не стоит лезть на мою территорию? Надеюсь, ты не возомнила, будто твои попытки выслужиться перед Эллиотом тебя спасут? Да он плевать на тебя хотел, даже если и правда трахает, как рассказывает Генри. Уверена, ты у него такая не одна.

От Джессики пахнет мятной жвачкой и приторными духами, ее светлые волосы маячат у меня перед глазами и не дают сосредоточиться на словах. Выслужиться перед Ридом? Я пыталась сбежать от него несколько месяцев, пока не запуталась, как муха в липкой паутине, а ей кажется, будто я перед ним выслуживаюсь? В памяти всплывает последний вечер, проведенный в кабинете по истории литературы: его сильные руки на моих бедрах, скрипящий под каждым новым движением профессорский стол, мои сбивчивые хриплые стоны. Может быть, немного и выслуживаюсь.

Когда он заставляет меня это делать.

– Ревнуешь? – смеюсь я в ответ и снова кашляю.

В горло будто битого стекла насыпали, а каждое произнесенное слово отдается болью в груди. Что, черт побери, произошло в коридоре? Как я оказалась в душевой? Ничего не помню.

– К тебе? – Джессика болезненно хватает меня за волосы и тянет наверх, презрительно кривится, а ее подружки посмеиваются у нее за спиной. – Еще чего не хватало. Просто хочу преподать тебе урок и показать, что переходить дорогу старостам – плохая идея. Это мы управляем академией, мы устанавливаем правила, и мы же можем их нарушать. Не профессора, которым плевать, что происходит в нашем общежитии, и уж тем более не выскочки с первого курса, которым забыли объяснить, как себя вести.

– И не мечтай, что когда-нибудь сможешь занять наше место, – подхватывает рыжая, перекатывая небольшойстеклянный флакон в руках. – Ты до конца первого курса-то не дотянешь.

Студентки у нее за спиной смеются еще громче, а Джессика Купер залепляет мне звонкую пощечину. Правую сторону лица пронзает боль, перед глазами вспыхивают и гаснут цветные пятна, а голова гудит еще сильнее. Не успеваю я вытянуть вперед руки и отмахнуться от Джессики, как за первым ударом следует второй, а потом и третий.

Она сильнее стискивает мои волосы и тянет вниз, вынуждая меня не сползти, а плюхнуться на пол и удариться затылком о кафель. Во рту чувствуется знакомый металлический привкус крови. Черт.

– Жалкая стерва, – шипит Джессика и бьет меня ногой в живот. – Тварь.

Я не успеваю даже дыхание перевести, а удары становятся все мощнее. Приходится сгруппироваться, едва не сложиться пополам и прикрыть голову руками, лишь бы как-то смягчить боль. Просыпается моя самая слабая, самая бесполезная часть – терпеливая Ванда. Боль можно перетерпеть, агрессию – переждать, а травму – пережить.

Джессика ничуть не страшнее отчима. И она уж точно не сумеет сделать мне больнее или напугать сильнее, чем Рид.

– И если ты хоть слово скажешь ректору, он никогда тебе не поверит, – продолжает она и пинает меня с такой яростью, словно хочет убить. Я скулю от боли, сплевывая на пол кровь, а в голове бьется только одна мысль: терпи, терпи, терпи. Терпеть ты умеешь лучше всего на свете. – Он в долгу перед моим отцом и против меня не пойдет. А кто ты, Уильямс? Никто.

Боже, ударь меня еще пару раз и успокойся! Однако я не могу произнести ни слова – лежу на полу, будто в один момент и впрямь превратилась в ничто. Я ведь стала смелее, разве нет? Удар. Сильнее? Удар. Я смогла противостоять Риду. Снова удар. Нет, кого я обманываю – я просто поддалась, смирившись с его нездоровым увлечением, и увлеклась им сама. Проиграла. А теперь Джессика показывает мне, чего я на самом деле стою.

Едва я приподнимаюсь на руках, чтобы хоть как-то дать отпор, она наступает мне на спину и заставляет уткнуться лицом в холодный и мокрый кафельный пол.

– Я сказала, знай свое место, шавка! Или тебе не хватило той смеси, которой угостила тебя Лили? Провалялась здесь минут пятнадцать, но все еще пытаешься что-то из себя строить. Ты никто, Уильямс, и никогда никем не станешь!

Черт бы тебя побрал, Джессика Купер. Отбросив в сторону слабую и терпеливую Ванду, загнав ее в самый дальний угол сознания, я хватаю Джессику за ногу и тяну что есть сил. Она валится, стукнувшись головой о кафель, подружки бросаются ей на помощь и подхватывают раньше, чем она успевает упасть рядом со мной. Сколько их здесь? В глазах двоится, картина мира совсем нечеткая, но мне кажется, что как минимум трое: рыжая и еще одна блондинка, едва отличимая от самой Джессики. Трое на одного, да? Честности девчонкам не занимать.

– Пошла ты, – бросаю я с отвращением, а голос мой звучит гнусаво. Судя по всему, из носа идет кровь, но плевать мне на это хотелось. – Пошла ты к черту, Джесс.

По всему телу разливается слабость, но я заношу кулак и бью ее в челюсть. Один раз, второй, пока еще могу. Нет больше никакой слабой Ванды, я больше не собираюсь терпеть все то дерьмо, что готовы сотворить со мной люди вроде нее. И если кто-то и сделает мне больно, то только один человек.

Единственный, которому я готова простить боль. Единственный, кто научил меня ею наслаждаться.

Чертов, мать его, Рид Эллиот.

– Засунь себе в задницу свой статус. – Я замахиваюсь снова, но мою руку останавливает рыжая старшекурсница. Флакон, что она держала, валится на пол и разлетается на множество мелких осколков. – И ты тоже, дрянь. Чем ты меня опоила?

Нет, не опоила. По расползающемуся в душевой запаху становится понятно, что ничем меня не поили – просто дали нанюхаться какой-то гадости, чтобы я отключилась. И все ради чего? Ради чего, черт возьми?!

Меня накрывает такой волной злости, что я уже не чувствую боли – лишь бросаюсь вперед и вцепляюсь ногтями в лицо Джессики. Царапаю кожу до крови и рычу, словно дикий зверь, только бы показать ей, что я чего-то стою. Как тебе такое, стерва? Нравится? Я замахиваюсь и наотмашь бью ее по лицу, когда кто-то из старшекурсниц обхватывает меня сзади и оттаскивает от старосты.

Пусти меня, сучка!

Но нет. В крови бушует адреналин, однако мне не справиться с тремя девицами разом – они обступают со всех сторон. Подружки Джессики удерживают меня на месте, пока она поднимается на ноги и вытирает кровь с лица. Губа разбита, длинные светлые волосы в беспорядке, а форменный галстук покосился. Но кровь, судя по всему, поражает ее сильнее остального.

Джессика смотрит на окровавленную ладонь так, будто видит ее впервые, а потом переводит на меня яростный взгляд.

– Что ты натворила?! – кричит она. – Лили, Стейси, не выпускайте ее. Эта стерва не выйдет отсюда, пока я с ней не разберусь.

– Хочешь пожаловаться папочке? – хрипло усмехаюсь я, а рыжая – кажется, это Лили, – бьет меня локтем под дых.

– Заткни пасть!

Ее лицо перекошено от злости, а руки откровенно дрожат, когда она хватает с пола самый крупный осколок стекла и подносит его к моим глазам. Я проглатываю проклятья, что вертятся на языке, и мне наконец становится по-настоящему страшно. Умирать я не готова. Не от рук обнаглевшей ревнивой старшекурсницы, возомнившей себя королевой Белмора.

Но Джессика не вонзает осколок мне в глаз или в сердце, а опускает его ниже и с нажимом проводит по шее до самой ключицы. Горячая кровь заливает расстегнутую на несколько пуговиц блузку, от боли и слабости меня пошатывает, а мрачное торжество на лице старшекурсницы смазывается. Мир снова плывет и превращается в невнятное месиво, и я не понимаю – от страха или от того, что я теряю слишком много крови. Впервые за последние несколько лет мне не хочется умереть. Уж точно не вот так вот, в душевой, в руках жестоких студенток и среди кафельной плитки.

Разве я не заслуживаю большего? Хотя бы немного? Самую малость. Пожалуйста.

Но хватка Лили и Стейси ослабевает, и я без сил сползаю на пол, неуклюже пытаясь схватиться за гладкие стены и хоть как-то удержаться на ногах. Поскальзываюсь и ничком валюсь вперед, морщась от боли и неприятного жжения в районе шеи. Надо мной разносится смех, а запах цветочного геля для душа смешивается с запахом той дряни, что притащила с собой Лили.

Снова хочется спать. Ведь можно просто уснуть, и тогда больно уже точно не будет.

Нет. Мне нужно выбраться отсюда. Нужно попасть в медицинский кабинет. Обработать раны.

– Я тебя предупреждала, – выплевывает Джессика напоследок, прежде чем захлопнуть дверь в кабинку. – Нужно было слушать.

Послать бы ее к черту еще раз, а лучше десяток, но язык заплетается, и с губ срывается лишь приглушенное мычание. Я ползу к двери, загребая руками осколки стекла, и чувствую, как они впиваются в кожу, забиваются под ногти, а вокруг становится все темнее.

Пожалуйста, нет. Не сейчас. Пожалуйста!

И когда я касаюсь металлической двери в кабинку кончиками пальцев, мир окончательно погружается во тьму.

Творец

За окном уже стемнело, а я до сих пор торчу у себя в кабинете. Нет, меня не интересуют провальные задания студентов и то, что некоторые из них мечтают зайти после занятий и пересдать зачеты. Я не принимаю после занятий. И тем не менее сижу здесь и задумчиво постукиваю ручкой по столу, то и дело поглядывая на экран второго мобильного телефона. На столе красуется ноутбук, но и от него толку мало: установленная в комнате моей милой музы камера показывает ее пустую постель и Микаэлу Холт, уже в который раз подходящую к окну. После занятий дорогая Ванда так к себе и не вернулась.

И игнорирует уже седьмое сообщение. Не язвит в ответ, не пытается меня задеть или отмахнуться, как любит больше всего. Ванда не верит, что привязалась ко мне, а я не верю, что привязался к Ванде. Нет, я не привязался. Я точно знаю, что не найду кого-то лучше маленькой заносчивой стервы вроде нее. Потому что только такая сломленная и собранная заново малышка может стать моей идеальной музой – точно такой, какую я и представлял.

Чем дольше тикают часы на стене, чем дальше перемещается минутная стрелка, тем сильнее я хмурю светлые брови. Лениво переключаюсь между камерами, буквально продавливая пальцем кнопку на клавиатуре, но Ванды нигде нет: ни в коридорах, ни в учебном корпусе, ни в общежитии, ни даже в преподавательском корпусе. Камеры снаружи ее тоже не засекли, а чтобы добраться до мелких камер, установленных академией, нужно спуститься на первый этаж, на пост охраны. В душевых у меня камер нет.

Меня никогда не интересовали студенты Белмора. Ванда – просто забавное исключение из правил, и это я привез ее сюда, а не наоборот. Достаточно вспомнить прошлогоднее недоразумение в виде Джессики Купер. Меня до сих пор подташнивает при одном воспоминании о ее слащавой улыбке и взгляде, до отвращения напоминающем ее взгляд.

Со злостью отбросив ручку в сторону, я поднимаюсь из-за стола и срываю со спинки стула пиджак, накидываю его на плечи и смахиваю все вещи – от ноутбука до телефона – в кейс, прежде чем выйти из кабинета. До комендантского часа около пяти минут, вокруг не видно ни студентов, ни преподавателей – в коридорах и холле учебного корпуса стоит удивительная для академии Белмор тишина. И в этой гнетущей тишине сложно спрятаться от собственных мыслей.

Не представляю, куда можно запропаститься среди трех корпусов. Моя милая не из тех, кто станет зависать на вечеринках богатеньких мальчиков и девочек вроде Генри Тейлора. Не из тех, кто будет до последнего корпеть над книгами в библиотеке – и там ее нет, я проверил несколько раз. Не из тех, кто отправится на позднюю прогулку в парк или надолго застрянет в саду. И, к счастью, сейчас в Белморе некому протянуть к ней руки или причинить ей боль. Ванда практически идеальна, и едва ли кто-то решится ей навредить.

Не зря, в конце концов, мальчишка Тейлор то и дело распускает слухи о том, что моя дорогая Ванда попала в академию не просто так. Его стараниями только глухие не думают, будто связаться с ней – значит связаться со мной и лишиться всякого шанса окончить академию, а не вылететь отсюда как пробка. Позволить себе лишнего может разве что дурочка Купер.

Купер.

Так я и останавливаюсь, едва схватившись за резную медную ручку парадных дверей. Взгляд теряет фокус, в голове одна за другой проносятся догадки, и мозаика наконец складывается в единую картину: Джессика Купер привыкла получать от жизни все, дочка сенатора штата, она так и не смирилась с тем, что люди не падают к ее ногам по щелчку пальцев. А моя милая муза не из тех, кто станет подчиняться просто так. Даже мне, чтобы приручить ее, пришлось здорово постараться. Но Купер ничего не стоит надавить на нее, устроить ей близкое знакомство с внутренним уставом академии.

Правила устанавливают старосты. Старосты решают, кто и когда будет в почете у студентов. И старосты терпеть не могут, когда первокурсники лезут в их дела. И, боюсь, Джессика Купер легко могла перепутать теплое с мягким – например, посчитать, что право пускать по мне слюни есть только у нее. А еще на Ванду мог надавить Тейлор, у того тоже огромные проблемы с пониманием, кто он такой и чего стоит. Каждый из них мог причинить боль моей дорогой Ванде.

Ладонь на ручке сжимается с такой силой, что белеют костяшки пальцев, а дыхание медленно тяжелеет. Спокойно, не стоит спешить. Мне вполне хватит терпения прошерстить весь студенческий корпус и перевернуть все душевые, чтобы найти милую музу. И если с ней что-нибудь случилось, ближайшие пустоши смогут принять далеко не одно тело. А коллекции бабочек моей матери хватит на всех.

Хочется выхватить из кейса нож и метнуть его в ближайшую стену, но вместо этого я криво улыбаюсь и широким шагом преодолеваю расстояние от учебного до студенческого корпуса. Комендант на посту охраны вежливо мне кивает, а я не утруждаю себя ответом. Иду прямиком к лестнице, исподлобья оглядываясь вокруг: ни студентов, ни старост академии. В общежитии почти так же тихо, как и в саду, только изредка из комнат доносятся приглушенные голоса.

Дверь в душевую на первом этаже я распахиваю резко и не церемонясь, но внутри меня встречает темнота и легкий запах сырости. Пусто. Честно говоря, мне плевать, если внутри окажется кто-то из студентов: старосты устанавливают правила, но у меня есть полное право их нарушать. А если какая-нибудь глупышка испугается и раскричится, увидев меня в женской душевой, это будут исключительно ее проблемы. Я не успокоюсь, пока не смогу убедиться, что ни в одной из ванных не застряла моя милая муза.

На второй этаж поднимаюсь в совершенно мрачном настроении, а дверь в душевую открываю с ноги. Будь моя воля, разнес бы ее вдребезги вместе с половиной второго этажа, только это не поможет. Свет здесь выключен, но где-то внутри шумит вода, а в помещении стоит резкий запах лекарств – ничуть не хуже, чем в медицинском кабинете, когда на прошлой неделе там разлетелась бутылка успокоительного. Щелкнув выключателем, прохожу внутрь и сразу же понимаю, что что-то здесь не так: под ногами хрустит битое стекло, а вода, как оказывается, включена в пустой душевой кабинке.

Запах лекарств сменяется солоноватым запахом крови, который не спутаешь ни с чем. Он забивается в нос и оседает глубоко внутри, напоминая о бесконечных ночах под калифорнийским небом – о тех ночах, что я провел наедине с жертвами, когда находился в многолетних поисках правильной музы. Кровь на полу, кровь на стенках душевых – кафельная плитка поблескивает красным на свету. Вот же дрянь.

Всего несколько шагов, и я замираю. В дальней кабинке, распластавшись по полу, лежит моя дорогая Ванда: густые темные волосы намокли и спутались, серебристая прядь напиталась кровью и окрасилась в алый, как и облепившая тело форма академии. И на ее изящной бледной шее темнеет глубокая рана.

Нет.

Никто. Не. Заберет. У меня. Ее.

Даже сама смерть.

Стянув серый кашемировый шарф, я на скорую руку перетягиваю зияющую рану моей милой музы и надеюсь, что этого хватит, чтобы дотащить ее до медицинского кабинета. У медсестры Кларк наверняка найдется что-нибудь, чтобы остановить кровь, да и вызвать службу спасения проще от лица академии Белмор.

Я подхватываю Ванду на руки, пиджак мгновенно пропитывается водой и кровью, но плевать мне хотелось на проклятую ткань. Сейчас – уж точно. Быстро скользнув ладонью по израненной шее, проверяю пульс: сердце милой музы все еще бьется. Не смей уходить сейчас, дорогая Ванда, иначе я достану тебя даже с того света и буду преследовать в аду, в раю – или что там ждет нас по ту сторону жизни. Я ведь предупреждал, что от меня тебе уже не избавиться.

И прикасаться к тебе тоже могу только я. Только я могу причинять тебе боль. Только я могу распоряжаться твоей драгоценной жизнью, милая. Я, а не кто-нибудь из проклятых студентов, посмевших прикоснуться к тебе. И я уничтожу того, кто это сделал. Точно как уничтожил крысу Уилсона, возомнившего себя всемогущим.

До боли закусив губу, чтобы отогнать в сторону полыхающий в душе гнев, я буквально пролетаю по коридору второго этажа и сбегаю по лестнице вниз. Сворачиваю в правое крыло и бесцеремонно открываю двери медицинского кабинета ногой, заставляя сидящую за столом медсестру вздрогнуть. Она открывает рот, чтобы возмутиться, но в итоге не говорит ни слова: с удивлением смотрит на раненую Ванду у меня на руках и подскакивает из-за стола, чтобы отодвинуть ширму и пропустить меня к кушетке.

– Господи, что произошло, профессор Эллиот? – спрашивает она, натягивая перчатки.

– Мне тоже хотелось бы узнать, – сквозь зубы цежу я и аккуратно укладываю милую музу на кушетку. Она едва слышно скулит от боли, но в себя не приходит. Сомкнутые веки часто подрагивают, дыхание почти не считывается, а кожа побледнела настолько, что Ванда стала похожа на привидение. – Я нашел мисс Уильямс в женской душевой на втором этаже. Но с этим мы разберемся позже. Вы сможете ее подлатать?

– Рана выглядит глубокой, но, думаю, справлюсь, – кивает Кларк, ощупывает рану и подтягивает к себе поближе металлический столик на колесиках. – Академии сейчас ни к чему скандалы, так что обойдемся без вызова врачей. Вы сообщите о произошедшем ректору Стилтону?

Академии не нужны проблемы? Ты даже не представляешь, какие проблемы я могу устроить нашей академии, если с моей милой музой что-нибудь случится. И убийство того, кто прикоснулся к ней, – меньшее из зол. Если понадобится, я разберу каждый корпус по кирпичику и перережу глотку всем, кто скажет мне, что Ванда не стоит «проблем», которые из года в год придумывает себе Стилтон.

И все же я натягиваю на лицо вежливую улыбку и говорю лишь едва заметно подрагивающим от злости голосом:

– Да, я поставлю его в известность. И вернусь в кабинет.

– Хотите еще немного поработать? – усмехается она как ни в чем не бывало. Обрабатывает рану Ванды ватными тампонами, промывает и поглядывает на лежащие в лотке на столике хирургические иголки.

– В медицинский кабинет, миссис Кларк. Я хочу подождать, пока не очнется мисс Уильямс.

– Зачем? Не переживайте, профессор, я справлюсь. В прошлом году…

– Мне все равно, что было в прошлом году, миссис Кларк. А моя забота о мисс Уильямс – не ваше дело. Не отвлекайтесь, – скалюсь я уже у дверей. До чего же сложно держать себя в руках, когда хочется пойти и вздернуть по очереди и Джессику Купер, и Генри Тейлора. – Иначе я позвоню в службу спасения сам.

Забота. Какое странное слово для такого человека, как я. Не помню, чтобы я хоть раз в жизни как следует о ком-то заботился: с родителями не сложилось, братьев и сестер у меня не было, друзья меня никогда не интересовали. Но Ванда Уильямс – нечто особенное. Неправильный и кривой кусочек пазла, который идеально ко мне подходит, пусть и отказывается это признавать.

И я не могу ее потерять. Не тогда, когда наконец отыскал. Не тогда, когда она привыкла ко мне и смирилась. Ручка кейса трескается под напором моей хватки, но я не обращаю внимания на тупую боль в районе ладони. Черт с ней.

Однако в дверь кабинета ректора Стилтона стучу так громко, будто хочу проломить в ней дыру. Ответом мне становится глухая тишина и стрекот насекомых в саду за окном. Проходит две минуты, четыре, пять, но Стилтон не отвечает. Значит, старый дурак уже заперся у себя и до завтрашнего утра носа не покажет. Очень жаль. Хотелось оторваться хотя бы на нем, а теперь придется угоманивать себя и держаться, пока Кларк не залатает мою милую музу хотя бы немного.

Чтоб тебя.

Вкус крови, когда я провожу языком по раненой ладони, ни капли не успокаивает. Как и огромное расплывшееся по пиджаку и рубашке пятно. Стоит зайти к себе и привести себя в божеский вид, все равно толку от меня в медицинском кабинете пока мало. Я сорвусь. Не смогу смотреть на ее ослабевшее тело и жуткое темное пятно над изящными ключицами, на бледные руки и выражение отвратительного спокойствия на лице.

Если моя дорогая Ванда умрет сегодня, вместе с ней умрет и академия Белмор.

Вся. До единого.

Глава 7. Красная нить

Муза

Прихожу в себя я уже на койке в медицинском кабинете. Холодный свет бьет в глаза и заставляет зажмуриться, едва я разлепляю веки. Здесь здорово пахнет лекарствами и спиртом, как в больнице, и сильнее всего хочется снова отключиться, потому что шея нещадно болит, голова квадратная, а руки едва-едва слушаются, когда я пытаюсь их поднять. Воодушевляет только одно: я не померла в душевой кабинке, как загнанная в угол крыса.

И на том спасибо, вселенная.

– Все в порядке, рана была неглубокая, хотя я все-таки наложила швы, – слышится неподалеку приглушенный голос миссис Кларк. Она пытается говорить полушепотом, словно боится разбудить меня или других пациентов. – Ее жизни ничего не угрожает, если вы об этом переживаете, профессор Эллиот.

От одного только имени сердце сдавливает в груди, а дыхание перехватывает. Рид? Здесь? Мне казалось, он будет последним человеком, которого я встречу у больничной койки. Пусть даже это и не больница вовсе. Я ждала кого угодно: от ректора, устроившего разборки, до сердобольной Микаэлы, но не Рида. Рид не такой человек, у него в голове настоящий ад – за эти месяцы я не единожды к нему прикоснулась, – и он не из тех, кто станет сентиментально вздыхать над умирающим. Скорее из тех, кто сам добьет не задумываясь.

И все-таки он здесь.

Я замираю и стараюсь даже дышать потише, лишь бы они не обратили на меня внимания. Быть может, это единственный раз, когда я услышу настоящего Рида. Но скорее всего просто узнаю, каким он бывает с другими или когда волнуется. Что-то подсказывает мне, что он именно переживает, пусть и по-своему. Так, как может переживать только чудовище.

– Прекрасно, – произносит он таким голосом, словно готов в любой момент сорваться и взяться за нож. – Недопустимо, чтобы подобное происходило в академии прямо под носом у наших старост. Они отвечают за студенческий корпус, и если уже не справляются со своей работой, то ректору Стилтону пора менять порядки.

– Наверняка просто недоразумение. Сами знаете, у наших студентов всякое бывает, особенно на первом курсе.

Всякое бывает? Если бы я могла, то вскочила бы с койки и как следует встряхнула миссис Кларк, чтобы привести в чувство. Несколько старшекурсниц заперли меня в душевой, чтобы избить, и чуть не прикончили, а для нее это «всякое бывает». И пусть мне страшно открыть глаза и хоть немного подглядеть за тем, что происходит в кабинете, я кожей чувствую пожирающую Рида ярость.

И миссис Кларк наверняка не захочется узнать, что для него означает «всякое бывает». Да и мне, честно говоря, тоже.

– Убийство – не недоразумение.

– С мисс Уильямс все в порядке. Уверена, ректор Стилтон со всем разберется, как только она придет в себя и расскажет, что произошло.

Несколько мгновений в кабинете стоит тишина, и собственное дыхание кажется мне неимоверно громким. Сейчас Рид обернется и поймет, что я уже давно пришла в себя, и тогда кому-то из нас конец – мне, миссис Кларк или его терпению.

Что-то грохочет, я слышу стук каблуков по паркету и шорох пластиковых пакетов, а на их фоне – шумное, как у дикого зверя, дыхание Рида. Ровное и ритмичное, но чрезмерно агрессивное. Почти как в тот раз, когда Генри Тейлор чуть не заехал мне по лицу, но тогда ему не составило труда держать себя в руках, пока мы не остались наедине. Сейчас я уже ни в чем не уверена.

– Вы сможете побыть с мисс Уильямс, профессор Эллиот? – наконец нарушает тишину медсестра. – Я хотела сходить поужинать, пока еще есть время, но я не могу оставить ее одну.

– Конечно.

И в этом «конечно» – ледяной холод и чистая сталь, будто Рид уже навис над миссис Кларк с ножом и собирается перерезать ей горло, как моему отчиму когда-то. Открою глаза, а на соседней койке ее бледное тело, тут и там утыканное ярко-синими бабочками.

Снова стучат по паркету каблуки, хлопают двери, и в медицинском кабинете воцаряется мертвая тишина. Открыть глаза я не решаюсь, лишь плотнее смыкаю веки и тяжело дышу, чувствуя едва уловимый запах парфюма Рида. Все такой же острый и въедливый, как всегда. Резкий.

– Я знаю, что ты не спишь, дорогая, – говорит он чуть мягче, но совсем близко, буквально в паре дюймов от меня. Его дыхание обжигает кожу совсем рядом с тугой повязкой, наложенной на рану. – Можешь не притворяться.

Открыв глаза, первым делом я вижу горящий взгляд Рида – яркий и яростный, как ураганы в Калифорнии, – и лишь затем подмечаю приглушенный свет в кабинете и темноту за окном. Значит, сейчас уже почти ночь, и вместо того, чтобы мирно спать, Рид торчит в медицинском кабинете.

Осматривает меня с ног до головы и едва ощутимо касается длинными пальцами повязки на шее, заставляя меня вздрогнуть. Не от боли, нет, а от того, насколько это осторожное и нетипичное для него прикосновение. Он же привык брать что хочет и как хочет. С чего бы такие нежности?

– Что ты?.. – пытаюсь произнести я, но голос срывается на хрип и затухает. В горле пересохло, а на губах образовалась противная корочка. Я что, торчу здесь дольше пары часов? Мне приходится откашляться, прежде чем продолжить: – Что ты здесь делаешь?

Рид криво ухмыляется, но его натянутой ухмылке я не верю ни на мгновение. Губы дрожат, брови сведены к переносице, а бледные пальцы то и дело подергиваются – он не просто злится, он в бешенстве. В таком, в каком я не видела его никогда за этот учебный год.

– Кто это сделал, моя милая муза? – отвечает он вопросом на вопрос, и под конец голос его становится все грубее и тише. Он почти шепчет, касаясь губами моего уха: – Кто посмел прикоснуться к тебе?

Дернув рукой, я едва не смахиваю с прикроватной тумбочки какие-то склянки, но Рид не дает мне потянуться к нему – перехватывает мою ладонь и касается запястья зубами, оставляя короткий укус на нежной коже. По-твоему, мне недостаточно больно? Но вслух я этот вопрос не задаю.

На языке вертится имя Джессики Купер, но пылающие гневом глаза Рида не говорят, а кричат: она станет одной из тех девушек, которых находят растерзанными рядом с Лос-Анджелесом вот уже полтора года, и ни ее отец – друг ректора Стилтона, – ни деньги, ни связи не остановят Коллекционера. Он прикончит ее только потому, что считает себя единственным, кто может ко мне прикасаться.

Но я уже не маленькая и слабая Ванда, я могу сама за себя постоять. Мне не нужна чертова защита от старшекурсниц, тем более такая. И я мнусь, покусывая нижнюю губу и начиная дышать все чаще, теряя ритм и ощущая, как резкая боль под повязкой нарастает.

Молчи. Молчи, Ванда, иначе ты станешь ничем не лучше него. Убийцей.

– Я все равно узнаю, – продолжает он, и в голосе наконец проступает злость. Рид склоняется ко мне и выдыхает прямо в губы: – И тогда плохо будет не только им, но и тебе. И я не шучу, Ванда. Кто бы это ни был, я хочу размазать их по стенке, как ту крысу, что обитала в твоем доме. Мучила тебя и сводила с ума. Ты разве хочешь вернуться в ад, дорогая?

Мой ад – это ты, Рид, не заставляй меня падать еще ниже. Во что я превратилась за неполный год в академии? В подстилку надменного профессора или верную помощницу серийного убийцы? И пусть я никогда не бывала на местах преступления, Рид зовет меня своей музой и убивает с моим именем на губах. Одно мое присутствие вдохновляет его, делает жестче и импульсивнее. Впрочем, понятия не имею, каким он был до меня.

Может быть, все было в десять раз хуже. Может быть, его тяга ко мне делает его чуточку лучше.

Мечтай, Ванда, мечтай.

– Это неважно, – спустя добрых несколько минут говорю я. – Я справлюсь сама.

– Ты кое о чем забываешь, милая, – едва не шипит он и на мгновение, сощурив глаза, становится чем-то похож на огромного бледного змея. – Ни у кого, кроме меня, нет права прикасаться к тебе. Никто, кроме меня, не может причинять тебе боль. И никто, кроме меня, не в праве распоряжаться твоей маленькой жизнью.

Я сама вправе распоряжаться собственной жизнью, и эти слова наверняка читаются в моем взгляде, когда я поднимаю на Рида глаза. Смотрю прямо и непрерывно, но очень быстро сдаюсь: бравада спадает, и становится ясно, что он прав. Мне и не хочется, чтобы моей жизнью распоряжался кто-то другой. Я сама ему поддалась.

Боже, какая же я жалкая. И ведь мне нравится. Нравится, когда он смотрит такими глазами и облизывается, как настоящий хищник, готовый загнать в угол жертву. Только жертва эта – не я. Я – муза этого хищника, и одно мое слово может разрушить чужую судьбу.

Раз, и не будет больше никакой Джессики Купер. О ней будут вспоминать лишь как об очередной жертве Коллекционера, в новостной ленте будут попадаться фотографии с места преступления, и мало кто запомнит ее как старосту академии Белмор. На губах вопреки желанию проступает тусклая улыбка.

Вот он и научил меня быть жестокой.

– Тогда почему не прикончишь меня сам? – спрашиваю я, чуть приподнявшись на локтях и коснувшись его уха языком. – Тогда распоряжаться будет нечем.

– Ты не глупая, Ванда, и прекрасно знаешь, что значит быть чьей-то музой, – ухмыляется он и коротко, но глубоко целует меня. На пару долгих мгновений я забываю, что со мной и где я нахожусь, и полностью отдаюсь его горячим губам и сильным рукам, которыми он прижимает меня к кровати. А потом все начинается заново: – Я не хочу тебя убивать, дорогая. Мне нужно, чтобы ты была рядом.

В эту секунду внутри меня что-то обрывается и летит прямиком в пропасть. Кажется, это мое сердце, но я уже не уверена. Ему нужно, чтобы я была рядом. Нужно. Рядом. Слова сливаются в одно и превращаются в непрекращающийся гул в голове, перед глазами маячит сосредоточенный взгляд Рида, а аромат его парфюма пьянит и усыпляет ничуть не хуже, чем та дрянь, которой пыталась вырубить меня Лили.

– Так кто это был, дорогая Ванда? – давит он, убирая с моего лица серебристую прядь волос. – Наш маленький друг Генри?

– Нет. – Я качаю головой, а Рид берет меня за подбородок и улыбается. Довольно. Ядовито. Хищно.

– Тогда кто? – И в этом вопросе настойчивости в десятки раз больше. Стоит помедлить еще хотя бы секунду, и он взорвется. А думать о скорой кончине второй раз за вечер мне совсем не хочется.

Когда я наконец приоткрываю рот и набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить, по ту сторону дверей раздаются торопливые шаги. Отчетливо слышен знакомый уже стук каблуков по паркету, и мы оба понимаем: миссис Кларк успела поужинать гораздо быстрее, чем рассчитывал Рид. Он кривит губы и выпрямляется, отступая от койки на несколько шагов, но его волосы растрепаны, а на нижней губе поблескивает одинокая капля крови.

Моей крови.

Медсестра заходит в кабинет и останавливается неподалеку от дверей, складывает на столик несколько протеиновых батончиков и маленький пакет молока, не обращая на нас внимания. Я прикрываю глаза, делая вид, что все еще не пришла в себя.

– Простите, профессор Эллиот, я немного задержалась, – слышится ее запыхавшийся голос, а затем наступает тишина. Но ненадолго. – Вы в порядке?

– В полном, миссис Кларк, – холодно отвечает Рид, но звучит он даже яростнее, чем в прошлый раз. – Проследите за тем, чтобы мисс Уильямс вернулась к занятиям как можно скорее. Она не может позволить себе отстать от остальных хоть немного.

– Конечно, профессор.

– Доброй ночи, – хмыкает он напоследок, и я буквально вижу проступившую на его губах кривую ухмылку. Недовольную и злую.

Некоторое время миссис Кларк шуршит неподалеку, а потом в медицинском кабинете гаснет свет, и я наконец-то позволяю себе открыть глаза. В темноте не разглядеть ни медсестру, ни даже силуэты невысоких столиков и деревянных стеллажей, оформленных под старину, как и многое в академии, и я не могу с точностью сказать, ушла ли она к себе. К кабинету примыкает небольшое помещение, и львиную долю времени миссис Кларк обычно проводит там.

Не слышно ни дыхания, ни шагов. Она не реагирует даже тогда, когда под столом с лекарствами вибрирует мой спрятанный на дне сумки телефон. Помедлив еще пару минут, я приподнимаюсь и тянусь за сумкой, скривившись от боли и молясь, чтобы швы под повязкой не разошлись. Только этого мне не хватало.

«Кто, блядь, это сделал?»

Так я и застываю, глядя на сияющий в темноте медицинского кабинета экран телефона. Рид, всегда такой сдержанный и изящный в выражениях, не ругается даже в порыве злости. Но над этим грубоватым сообщением красуется с десяток других, до боли знакомых.

Он и впрямь в бешенстве.

Мысленно сосчитав до десяти и представив, как Рид громит собственную спальню в преподавательском корпусе, я набираюсь смелости и через боль набираю короткий ответ.

«Джессика Купер».

Творец

Джессика не похожа ни на одну из моих жертв – у нее светлые волосы и глаза, плечи слишком уж широки, а во взгляде ни грамма боли. Джессика могла бы доучиться в академии Белмор и отправиться в свободное плавание, дальше вытягивать деньги из своего отца или удачно выйти замуж за такого же идиота, готового ее содержать.

Могла бы. Но Джессика Купер решила коснуться моей милой музы.

Погода сегодня ночью стоит до отвращения душная, и кажется, будто вместо луны в небесах над пустошью зависло солнце. Лишь иногда поднимается прохладный ветер и ерошит волосы у меня на затылке. Джессика бьется в истерике на земле, сквозь заклеенный скотчем рот кое-как пробиваются глухие стоны, а смотрит она на меня со смесью ужаса и отвращения. А как же твое восхищение, дорогая? Но я не собираюсь задавать этот вопрос вслух. Ее восхищение меня совершенно не волнует.

Прокатившись чуть дальше по песку, она замирает и косится на меня. Думаешь, я дам тебе сбежать или добраться до телефона? Брось, стоит забыть, что он вообще у тебя был. И я тянусь за любимым кейсом, приглядываюсь к инструментам: достойна ли Джессика стать одной из жертв? Да, определенно. Точно как крыса Уилсон, она станет одним из моих подарков дорогой Ванде. Никто, кроме меня, не имеет права ни прикасаться к ней, ни даже поглядывать в ее сторону. Уж точно не возомнившая себя королевой академии старшекурсница.

Прихватив из кейса несколько любимых ножей, я в несколько шагов преодолеваю расстояние до девчонки и бросаю на нее мрачный взгляд. Жалкое подобие человека. Она трясется, отчаянно вертит головой и выгибается дугой, будто это как-то поможет. Ты обречена с той самой секунды, как решила запереть мою милую музу в душевой. С того мгновения, когда тебе показалось, что причинить ей боль – отличная идея.

К тому же Джессика понятия не имеет, как причинять боль правильно. Глупое животное.

– Нравится? – с кривой ухмылкой спрашиваю я, резким движением отдирая скотч с ее сухих губ. Девчонка дергается и пытается отстраниться, но лишь делает хуже: тонкая шея быстро оказывается в опасной близости от лезвия. – Помнится, ты всегда мечтала остаться со мной наедине. И как тебе наше маленькое свидание?

– Отпусти меня, пожалуйста, – хнычет Джессика вместо ответа. И это все, на что ты способна? – Я никому не скажу, а отец заплатит любые деньги, лишь бы со мной все было в порядке.

По всему телу, словно лавина, пробегает дрожь гнева. Лишь бы с ней все было в порядке? Об этом нужно было думать раньше, а не когда смерть уже схватила за горло. Впрочем, так меня еще ни разу не называли, так ведь? Полиция предпочитает называть меня Коллекционером, хотя я никогда не стремился собрать коллекцию девушек – мне просто хотелось найти одну-единственную.

До боли похожую на нее и такую же сломленную, как я. Мне хотелось найти Ванду.

– Как ты думаешь, с Вандой все в порядке? – Я провожу лезвием по смугловатой коже, оставляя едва заметный красный след. Джессика в страхе замирает. – Ее чудесная шея навсегда испорчена жутким шрамом, а в медицинском кабинете ее будут держать еще минимум неделю. И в ее прекрасных глазах теперь еще больше злости. И все из-за тебя. Как ты думаешь, сколько нужно денег, чтобы все исправить?

Правильный ответ: нисколько. Никакие деньги не заменят мне пьянящего чувства власти над слабым телом Джессики и ужаса в ее больших глазах. Не заменят ее крики и мольбы, которыми она должна ответить за всю ту боль, что причинила моей милой музе.

Она все-таки бесценна.

– Он отдаст все! – вопит девчонка, и крик эхом разносится по пустоши. Но до ближайшего шоссе несколько миль, а было бы ближе – ее бы все равно никто не услышал. – Только отпусти меня!

Как и предполагал, Джессика Купер действительно всего лишь жалкое подобие человека, и в иной ситуации она не стоила бы ни моего времени, ни риска: сложновато было выманить ее из Белмора, не раскрывая себя, и если бы не ее уверенность в том, что с ней никогда ничего не случится, сейчас она спокойно спала бы в своей комнате в общежитии. Но она опрометчиво согласилась встретиться с незнакомцем за пределами академии.

И старик Стилтон позволил ей нарушить правила, когда отпустил. Все что угодно для дочери сенатора, так ведь? На губах сама собой проступает улыбка, и я надавливаю лезвием на кожу еще сильнее – смотрю, как на ней проступают и стремительно несутся вниз рубиновые капли крови.

Джессика кричит пуще прежнего, однако больше ни о чем не умоляет, просто истошно вопит в попытках спастись. Сколько ни кричи, спасать тебя здесь некому. Сегодня только ты и я, как ты когда-то и мечтала. Не так ли, Джессика? Мне уже не хочется задавать лишние вопросы, не хочется возиться с ее грузным и неповоротливым телом, так что я одним коротким движением перерезаю ей горло, чувствуя, как закованные в виниловые перчатки руки обдает волной знакомого тепла.

Око за око. Кровь за кровь. Разве что мой порез на ее шее несколько серьезнее, и работаю я не куском стекла. Джессике повезло, иначе она умерла бы не так быстро: она хрипит, дергается в последний раз, а светлые глаза закатываются. Надеюсь, ей пришлась по вкусу собственная пилюля.

Жара действует на нервы и выводит из себя. Приходится дышать глубже и игнорировать трясущиеся руки, когда я одну за другой помещаю бабочек в приоткрытый рот Джессики. Зияющая рана на шее напоминает о Ванде: о том, как она лежала в медицинском кабинете, слабая и измученная. О том, какими глазами смотрела на меня в ту ночь.

Моя милая муза наконец-то поверила мне.

«Как ты себя чувствуешь, дорогая Ванда?»

Сообщение я набираю уже сев в машину и откинувшись на спинку водительского кресла. Удивительное желание – беречь ее и защищать от убогих созданий вроде девчонки и выскочки-старосты, да от кого угодно, кто протянет к ней свои грязные руки. Заботиться.

«Еще не умерла, к сожалению».

«Будь осторожна со своими желаниями, милая».

Ванда не может умереть, уж точно не раньше меня. Она единственная, кому удалось затронуть ту струну в моей душе, которая, как я думал, давно оборвалась. Но нет, она все еще жалобно стонет под напором тяжелого взгляда ее карих глаз, под ее удивительно мягкими прикосновениями и податливостью. Ванда Уильямс – моя милая муза, настоящая муза – делает меня чуть мягче. Живее. Ярче.

Ведь я не заботился ни о ком с тех самых пор, как стал самим собой. С тех пор, как она предала меня.

Чертова Хелена Браун.

Творец

Десять лет назад

В академии Белмор всего два правила: слушайся старост и не попадайся им под руку, если что-то пошло не так. Ни один из преподавателей или ректор на тебя даже не посмотрят, им нет никакого дела до того, что происходит в студенческом общежитии, но старосты – факультета или академии – совсем другое дело. И среди них есть по-настоящему прекрасный цветок. Нет, не цветок даже, а настоящая бабочка – трепещущая крылышками, перелетающая от одного цветка к другому Хелена Браун.

Хелена Браун, у которой нет ни капли совести. Хелена Браун, которой мне хочется передавить изящную шею и смотреть, как она задыхается и корчится от боли. Хелена Браун, которая так запросто предала мое доверие, потому что она староста.

Хелена, Хелена, Хелена.

Я со злостью откидываю учебник в сторону и до боли прикусываю губу, чувствуя, как скатывается по коже капля горячей крови. Солоноватый привкус оседает во рту и лишь сильнее подстегивает ярость. Хелена Браун принадлежала мне долгих несколько месяцев – только мне и больше никому. Я готов был носить ее на руках, поклоняться ей и любить так, как никогда не смог бы никто другой. И она предпочла мне другого. Других.

Вслед за учебником летит и со звоном разбивается о стену небольшая музыкальная шкатулка, когда-то подаренная матерью. Бабочка – она, черт побери, обожала бабочек! – выскальзывает оттуда и сиротливо поблескивает на застеленном ковром полу. Хрупкие синеватые крылья напоминают о проклятой Хелене. Все вокруг, от вкуса собственной крови до отражения в зеркале, напоминает о ней. И единственное, чего мне хочется, – поставить ее на место. Показать ей, что значит разбитое сердце.

Но до старосты не дотянешься просто так, против нее не пойдешь. Уже не моя дорогая Хелена – староста академии, и это она устанавливает правила. Как она сама же и выразилась, для нее я всего лишь пыль под ногами. Пройденный этап, о котором она желает забыть. А кто для нее этап следующий? Такой же бесполезный староста? Любитель случайных связей вроде сына ректора? Кому она готова улыбнуться, чтобы потешить свое раздутое эго?

Ненавижу ее. Всей душой ненавижу.

И я шумно вздыхаю, запустив ладонь в волосы. Ерошу их и стискиваю до боли, лишь бы немного отвлечься, а в голове вертится одна-единственная мысль: Хелена должна получить по заслугам. Неважно, кем она является в академии, ее жизнь может просто оборваться в один прекрасный момент, и никакой Хелены больше не будет. Кто она для этого мира? Такая же пыль, какой был для нее я.

Девчонка, о которой все забудут уже на следующий день, хотя фотографию с траурной лентой наверняка выставят в холле учебного корпуса. Но кто будет по ней скучать? Никто. И я лично позабочусь о том, чтобы люди в академии думали о чем угодно, кроме бедняжки Хелены Браун.

Странно, как быстро зарождается в голове эта мысль: я могу покончить с ней одним росчерком ножа, пусть даже кухонного. Могу увезти ее из академии Белмор на выходных под глупым предлогом. Прости меня, Хелена, молю, впусти меня обратно в свое черное сердце, я готов на все. А потом вместо теплого поцелуя я подарю ей холодное прикосновение стали. Ее алая кровь окрасит мои ладони, как книжные чернила на прошлой неделе.

И тогда-то она наконец поймет, что такое боль. Настоящая, яркая до искр перед глазами боль, от которой не спрятаться ни в своей комнате, ни в своей душе – она с тобой повсюду и не отпускает ни на минуту. Хелене даже повезет, ведь наедине с болью она останется на несколько коротких мгновений. Разве не прекрасно? Разве она не заслужила этот маленький подарок, когда изменяла мне? Когда насмехалась надо мной?

Я хотел подарить ей целый мир, но она решила отказаться.

Но я не принимаю отказы.

– Ну куда ты меня тащишь? – смеется Хелена на следующий день, откидывая назад длинные темные волосы. Ее глубокие карие глаза поблескивают в неярком свете зависшей в небесах луны. Только смех ее неискренний и холодный. – То, что я позволила тебе со мной прогуляться, еще ничего не значит.

Мы идем вдоль аллеи в сторону парка Белмор, больше напоминающего густой лес. За ним не ухаживают уже пару лет, и редко кто из студентов решается бродить там среди ночи, да и камеры ни там, ни на аллее до сих пор не установили. Я криво усмехаюсь себепод нос, глубоко вдыхая прохладный воздух.

– Просто хочу показать тебе кое-что особенное, дорогая. В последний раз.

– Если рассчитываешь растопить мое сердце, то тут без шансов, Рид, – качает головой она. – Я уже сказала, что наши с тобой встречи были ошибкой. Подумаешь, пару раз переспали, ну с кем не бывает? Меня не интересует любовь, знаешь. Особенно от такого, как ты. Состояние твоего отца мельчает, какой смысл тратить на тебя время?

Фонарь по правую руку от нас мигает и окончательно гаснет, а мне хочется развернуться и сломать тонкую шею Хелены прямо здесь и сейчас. Никогда не замечал, насколько она на самом деле корыстная. Гадкая. Совсем не такая яркая и утонченная, какой я видел ее в последние полгода: теперь и осанка ее кажется кривой, и глаза – пустыми и озлобленными, и губы – изогнутыми в противной усмешке. Как я мог полюбить такую?

И все-таки чудесный образ в моей голове поколебать сложно. Пусть Хелена болтает что угодно, я запомню ее другой. Прелестной синей бабочкой – моей первой и, возможно, единственной музой, которой не суждено стать кем-то еще. Ведь это она вдохновила меня на то, что я собираюсь с ней сделать. Подтолкнула меня к этому собственными руками.

Я прикрываю глаза на мгновение, чтобы не сорваться раньше времени. Рано, еще слишком рано.

– Все, с меня хватит. – Она останавливается, едва мы заходим чуть глубже в парк. Облокачивается на широкий ствол плакучей ивы и вскидывает густые брови. – Либо говори, чего ты хотел, либо я разворачиваюсь и ухожу.

Ты уже никуда не уйдешь, дорогая. Потому что я тебя не отпущу. Но вместо того, чтобы произнести эти слова вслух, я поворачиваю к Хелене голову и едва заметно приподнимаю уголки губ. Всего пара мгновений отделяет меня от непоправимой ошибки, и совесть подсказывает, что я еще могу остановиться. Проблема в том, что останавливаться я не хочу.

Я хочу избавиться от Хелены Браун раз и навсегда. Показать ей, какой бывает любовь, если от нее отвернуться. Втоптать в грязь и пройтись форменными туфлями сверху. Хочу.

– Почему? – только и произношу я, заглянув ей в глаза. Там меня встречает холодная бездна.

– Боже мой, – Хелена закатывает глаза, – десять раз тебе уже повторила. Ты мне больше неинтересен, Рид. Будь ты хоть десять раз хорош, ты все равно мне не пара. Отпусти и забудь, окей? И вовсе не обязательно было ради этого тащить меня в парк.

Когда она разворачивается и собирается пойти обратно в сторону корпусов, я резко хватаю ее за шею и прижимаю к себе. Надавливаю так сильно, что Хелена заходится кашлем и пытается наступить туфлей мне на ногу, но не попадает. И тогда я давлю сильнее, перекрывая поток воздуха окончательно.

Как тебе такое, дорогая?

Но Хелена не может ответить, лишь царапает длинными ногтями по моей ладони и хрипит. Дергается, словно еще чуть-чуть, и впадет в агонию, только я ей не позволю. Внутренний карман форменного пиджака академии прожигает изнутри простой кухонный нож, и я прихватил его с собой не просто так. Мне нужно прочувствовать кровь моей бывшей музы на губах.

Нужно увидеть, как вытекают из нее остатки жизни. Это-то она заслужила.

– Я ведь любил тебя, – шепчу я ей на ухо, и в моем голосе проступает гнев. – Так, как никто другой не смог бы.

Она извивается в моих руках, как скользкая змея, впивается ногтями мне в кожу и отчаянно хрипит. Я чувствую, как бешено бьется сердце в ее груди, буквально ощущаю панический страх. Так ты и погибнешь, Хелена, – посреди старого парка, за которым не ухаживали годами, под огромной плакучей ивой, где тебя найдут лишь спустя несколько недель. Если вообще найдут.

Всего пара мгновений, и она наконец потеряет сознание от нехватки кислорода. Но мне хватает нескольких коротких движений, чтобы достать из кармана нож и провести лезвием по ее горлу. Руки дрожат, а перед глазами стелется туман, только этого недостаточно, чтобы меня остановить. Отступив на пару шагов, я смотрю на собственные перепачканные кровью руки, на скорчившуюся на земле Хелену – она хватается за горло, кашляет и старается закрыть рану, но жизнь медленно утекает сквозь пальцы.

Все должно было закончиться иначе. Ты должна была провести со мной вечность, Хелена. Должна.

Однако она никогда уже мне не ответит. Последний блеск в карих глазах угасает, и ее бледные руки безвольно валятся на обагренную кровью землю. И на ее губы, словно на диковинный цветок, садится ярко-синяя бабочка, так похожая на саму Хелену. Хрупкая и непостоянная. Слишком яркая, чтобы ее любить.

Тебе нравится боль, Хелена? Потому что я прочувствовал ее сполна.

О ее смерти сообщают лишь спустя несколько недель, когда в академии появляется новый садовник и начинает приводить парк в порядок. И пусть исчезновение старосты Белмора, неотразимой Хелены Браун, и поставило академию на уши на день-другой, но вскоре о ней все забыли. Кто-то говорил, что она была взбалмошной и могла сбежать с каким-нибудь новым парнем, а кто-то радовался, что одним надзирателем в студенческом корпусе меньше.

Я же просто ждал, поглядывая на густой парк из окон аудитории и вечерами вспоминая, какой горячей была ее кровь и с каким отвращением смотрели на меня под конец ее темные глаза. Честное слово, я любил ее сильнее, чем кого-либо в этой жизни, и добивался добрых полгода. А теперь… Теперь я даже не знаю, что я такое. Чудовище? Тварь? Благородный мститель с разбитым сердцем? Мрачно фыркнув себе под нос, я лениво откидываюсь на спинку стула и к словам молодого ректора Стилтона даже не прислушиваюсь.

Кажется, тот обещает усилить охрану и установить больше камер, чтобы обеспечить безопасность студентов. Рассказывает, что полиция уже работает над этим делом и убийцу найдут. Ищите быстрее, он ведь прямо у вас перед глазами. Чего проще – встать и признаться, но я не собираюсь. Хелена получила по заслугам, а я… Я как-нибудь справлюсь со своими демонами.

И рано или поздно найду новую музу, способную вдохновить меня на настоящий подвиг. Не на что-то липкое, скользкое и мрачное вроде убийства. Нет, мне нужна муза совсем другая. Такая, с которой я и впрямь смогу провести целую вечность.

Особенная.

Муза

Вернуться в общежитие мне разрешили лишь спустя полторы недели, когда глубокая рана на шее хоть немного да подзатянулась. Двигать головой все еще больно, ночами мне до сих пор снится холодный мокрый пол в женской душевой, но жить можно, мне бывало и хуже. Намного, намного хуже. Я просто надеюсь, что Джессика Купер получит по заслугам хотя бы от ректора, а Риду хватит ума не портить себе жизнь и не трогать ее.

Но я прекрасно знаю, что не хватит. Чувствую. Рид не из тех, кто спускает подобное на тормозах, – он одержим как своими идеями, так и мной. Импульсивен, жесток и привык все контролировать. Если Джессика вдруг попадет к нему в руки, то мы ее больше не увидим.

Никогда еще я не была так близка к истине.

Стоит только показаться в до боли знакомом коридоре и ступить на застеленный длинной ковровой дорожкой паркет, как ко мне подлетает рыжий ураган. Волосы Микаэлы лежат в беспорядке, торчат во все стороны, словно она решила изобразить из себя Мериду из диснеевского мультика, а поверх формы академии накинут длинный кардиган со звездами. Выглядит она, мягко говоря, странно, но удивляться после восьми месяцев жизни в одной комнате уже поздно.

Это далеко не самый странный ее образ.

– Наконец-то тебя выписали! – кричит она мне на ухо, когда стискивает в крепких, почти удушающих объятиях, а потом говорит уже ощутимо тише: – Я думала, помру со скуки, пока ты прохлаждаешься в медкабинете. Ну или сойду с ума, потому что вечерами у нас просто нечего делать. Не могу долго находиться одна. Но это мелочи, рассказать-то я хотела не об этом. Представляешь, Джессика пропала пару дней назад. Мне никто не говорил, но я подслушала разговор старост старших курсов, и она вроде как убежала с кем-то на свидание, но так с него и не вернулась. Представляешь? Меня не выпустили даже съездить в соседний городок, когда мне нужно было купить платье к рождественскому балу, а она укатила на свидание посреди учебного года! Как так можно вообще?

Микаэла продолжает болтать без умолку, но я перестаю улавливать нить беседы уже после фразы «укатила на свидание», и вовсе не потому, что моя соседка разговаривает слишком быстро и сбивчиво. Не потому, что та наворачивает вокруг меня круги, разомкнув наши короткие объятия. Нет.

Я понимаю, кто назначил Джессике свидание и почему она согласилась. Шутка ли, получить приглашение от профессора, по которому сходишь с ума уже который год, еще и сразу после того, как полоснула соперницу куском стекла? Я мрачно фыркаю себе под нос, представляя довольную улыбку Джессики и злорадство, расцветающее в ее душе. Она чувствовала себя на седьмом небе от счастья, это точно.

Вот только закончилось все далеко не счастьем. Спорить готова, что уже через пару дней Кейт Харрис будет с упоением рассказывать, что полиция нашла еще одну жертву Коллекционера, только на этот раз это студентка Белмора, а не какого-нибудь другого института. Черт бы с ней, с Кейт, той просто нравится копаться в делах серийных убийц, но Джессика…

Это ты убила ее, Ванда. Ты дала Риду наводку, прекрасно понимая, чем все закончится. Ты подставила ее. И все ради чего? Чтобы потешить собственное самолюбие?

Он бы все равно нашел ее. Рид Эллиот достанет из-под земли самого дьявола, если захочет, куда там старосте академии спрятаться от него. Ему ничего не стоило поднять записи с камер, поговорить со студентами или расколоть миссис Кларк, которая наверняка что-то знает. Как она там говорила? «Чего только ни бывает между студентами, особенно на первом курсе». Я явно не первая, кому прилетело от зарвавшихся старост. Не удивлюсь, если и становятся-то ими только те, чьи родители близки к ректору Стилтону, как отец Джессики.

– Ты меня вообще слушаешь? – спрашивает Микаэла, и я вздрагиваю. За эти несколько минут я успела забыть, где нахожусь и куда шла. Мысли о смерти Джессики никак не идут из головы. – А еще говоришь, что это я в облаках витаю. Пошли, бросишь свои вещи и пойдем на занятия. У нас следующая лекция с тобой на одном этаже. А вечером расскажешь, о чем сплетничают в медкабинете и что говорят перваки. У вас всегда так много болтают…

– Ага, – рассеянно киваю я и просто следую за ней.

Не помню, как переоделась в форму и забрала ноутбук из комнаты. Не помню, как мы спустились по широкой парадной лестнице на первый этаж и как вышли на улицу, двинувшись в сторону учебного корпуса. В памяти остались лишь яркие лучи весеннего солнца и цветастая зелень газона. И в воздухе, кажется, стоял удушливый аромат сирени, напоминающий о доме.

Боже, только о Рокфорде вспоминать не хватало. К счастью, память о прошлом меня так и не настигла: новая Ванда, готовая до последнего цепляться за собственную жизнь и без зазрения совести отправляющая Риду сообщения с именем жертвы, не готова вспоминать об унижениях. Только о том, что собственными руками подставила другого человека.

Черт побери.

Прихожу в себя я уже на лекции по начертательной геометрии. Профессор Мартин увлеченно объясняет, как правильно перенести чертеж на бумагу, размахивает указкой перед спроецированным на светлую стену рисунком, а я тупо смотрю на пустой лист перед собой. Ноутбук покоится в сумке, я не достала даже инструменты, только развернула бумагу.

Так, Ванда, соберись. Некогда строить из себя недотрогу, ты прекрасно знала, на что шла.

И, глубоко вздохнув, я берусь за карандаш и линейку. Удивительно, но чертежи быстро приводят меня в чувство: линии идут легко, а в голове наконец устанавливается такая желанная тишина. Меня не беспокоит ни совесть, ни назойливый голос Рида, который я привыкла слышать не только наяву. И даже объяснения профессора Мартина становятся четче и понятнее, словно кто-то сменил качество трансляции, и теперь я вижу мир вокруг в высоком качестве, а не в виде расплывающегося разноцветного пятна.

А затем по правую руку от меня доносится восторженный писк – это Кейт Харрис, плюнув на чертежи, листает ленту в телефоне. Боже, надеюсь, она не полезет показывать мне очередное тупое короткое видео. Если бы я хотела полистать соцсети на лекции, то даже не пыталась бы достать карандаш. Словно в подтверждение моих слов, грифель ломается, стоит только надавить на него посильнее. Придется лезть в сумку за новым.

– Слушай, Уильямс, – приглушенно шепчет Кейт, когда я заношу второй карандаш над чертежом. Мы сидим далеко от профессора Мартина, отсюда нас скорее всего даже не видно, да и он не из тех, кто прислушивается к ученикам на занятиях, но говорить мне совершенно не хочется. Но когда Кейт волновало, хочет ли кто-то с ней говорить? – Ты в курсе про Купер?

Все тело невольно напрягается: карандаш я сжимаю с такой силой, что удивительно, как он не трескается прямо у меня в руках, а челюсти смыкаю до ноющей боли в зубах. Заткнись, пожалуйста, и поговори с кем-нибудь другим.

Как назло, Энди сидит прямо перед профессорским столом, до него Кейт при всем желании не докричится.

– Ее нашли, – продолжает она, не замечая моего напряжения. – В нескольких сотнях миль от академии. С бабочками!

Восторг в голосе однокурсницы сводит меня с ума, уголки губ подрагивают в попытках изобразить нервную улыбку. Почему я так переживаю? Ведь и так знала, что с ней случилось, я же не круглая дура. Джессика получила по заслугам, вот и все. И ее будут считать такой же жертвой Коллекционера, как и остальных студенток, пусть у нее и не темные волосы.

И не мое это дело!

Но в глубине души я прекрасно знаю – мое. Не хочу, чтобы Рида упекли за решетку после всего, что он для меня сделал. После всего, что между нами произошло. Потому что… Потому что… Потому что ты дура, Ванда, и привязалась к сумасшедшему сталкеру, готовому убить ради тебя. Влюбилась в него. Боже, ненормально, что мысль об этом греет мне сердце. Ненормально, что я вообще размышляю о Риде в таком ключе.

– Никогда не думала, что Коллекционер доберется и до нашей академии. Вот тебе и поездочка на свидание, – болтает Кейт шепотом, и ей все равно, что я давно не прислушиваюсь. – Ну прямо как десять лет назад. Хотя тогда, вроде бы, девчонку убили прямо на территории академии.

– Что? – Я отрываю взгляд от незаконченного чертежа и наконец обращаю его к однокурснице.

– Ты не в курсе? – Она оборачивается по сторонам и склоняется ко мне, чтобы нас точно не было видно за спинами сидящих впереди парней. – Девчонку, кажется, ее звали Хелена Браун, нашли тогда в нашем парке. Убийцу так и не поймали, зато усилили охрану и разорились на камеры. Но Купер это все равно не спасло. В библиотеке даже подшивка из академической газеты тех лет осталась, глянь. Я только из-за этого дела сюда и поступила, а папа хотел, чтобы я поехала в Англию.

Я в курсе: об этом деле мне рассказывала Микаэла, но Микаэла может часами говорить о чем угодно или пересказывать последние сплетни, я далеко не всегда к ней прислушиваюсь. Да и нет у меня такого абсурдного увлечения серийными убийцами, как у Кейт. Мое, к сожалению, в десять раз более абсурдное. Жизнь была бы гораздо легче, если бы я просто с упоением смотрела ролики о старых делах и читала новости о девушках, которых нашли в пустоши с полным ртом синих бабочек.

К черту чертеж. Положив руки на стол перед собой, я опускаю на них голову и тяжело вздыхаю. Не спасает ни монотонная речь профессора Мартина, ни болтовня Кейт над уходом: мысли вновь смыкаются на Риде. Сколько, кстати, ему было десять лет назад? Девятнадцать, как мне сейчас?

И вся аудитория на мгновение меркнет: перед глазами вырастает темный парк на территории академии, стройные ряды плакучих ив с густыми кронами и одинокая фигура еще совсем молодого Рида, окутанная легким туманом. А если он уже тогда был не в себе? Нет, хватит! Я даже не в курсе, в Белморе ли он учился. Имя у него шотландское, может, и приехал откуда-то оттуда.

Но мысль неустанно зудит на подкорке, не дает сосредоточиться ни на чем другом. Куда уж там какому-то чертежу здания.

«Где ты учился?»

Сообщение я отправляю быстро, не успев даже подумать. Лучше бы спросила у него, что случилось с Джессикой, но такие вопросы наверняка не стоит отправлять даже через мессенджер, где вместо имени Рида значится безликое «Он».

«Любопытство сгубило кошку, моя милая муза».

«Тебе так сложно сказать?»

«Не отвлекайся на занятиях, не то профессор Мартин разочаруется в тебе. А он так хорошо отзывался о твоем таланте… Как жаль, что о твоих настоящих талантах он ровным счетом ничего не знает».

Мне дорого стоит не бросить телефон на стол. Пошел ты знаешь куда, Рид Эллиот? Но новое сообщение я уже не набираю. Со злостью хватаюсь за карандаш и небрежно заканчиваю чертеж, потому что лекция неизменно подходит к концу. Пусть профессор Мартин хоть десять раз разочаруется во мне и моих работах, у меня есть проблемы поважнее начертательной геометрии.

Глава 8. Твой маленький секрет

Муза

Вечером пятницы в библиотеке пустовато: студентов почти нет, только миссис Такер лениво переворачивает страницы детектива, сидя за ближайшим ко входным дверям столом. Свет немного приглушен, но над моим креслом лампа горит ярко, освещая и пожелтевшие от времени страницы газет, и мои бледные пальцы.

Я так и не сумела выкинуть из головы рассказ Кейт о погибшей в академии девушке. Когда Микаэла отстраненно рассуждала о ее смерти, полагая, что только из-за этого вокруг академии и орудует серийный убийца, я не задумывалась, насколько странным был тот случай. В паре статей, которые я с трудом отыскала в библиотеке, говорится, что Хелена Браун была старостой академии и училась на последнем курсе. Прямо как пропавшая недавно Джессика.

Ох, Ванда, называй вещи своими именами – Джессика умерла, а не пропала. И уже завтра на пороге Белмора покажутся офицеры полиции, может быть, тебя допросят в числе подозреваемых. Думаешь, ваш конфликт останется незамеченным? Да тот же Генри сдаст тебя за милую душу, ему только повод дай.

И голос совести, каким бы ни был занудным, прав. Только вот что бы ни болтал Генри, в последние несколько дней я безвылазно лежала в медицинском кабинете под присмотром медсестры. Мне уж точно не хватило бы времени выбраться из академии, прикончить Джессику и вернуться.

Да и к черту Джессику, я пришла прочесть о Хелене Браун.

Разложив газету на невысоком журнальном столике перед креслом, я вновь пробегаюсь по тексту: убийство не раскрыли, хотя в те годы подключали не только полицию штата, но и ФБР. Но ведь Хелену нашли прямо на территории академии, это здорово сужает круг подозреваемых: либо это был кто-то из студентов, либо кто-то из преподавателей. Но я поспорить готова, что в прошлом полиция никого не нашла только из-за денег. Убийца Хелены мог оказаться таким же любителем дружить с ректором, например.

Сколько студентов, интересно, поступает в академию Белмор по гранту? Сомневаюсь, что профессора рекомендуют черт знает кого направо и налево, Рид в этом плане скорее исключение из правил. И порекомендовал он меня вовсе не из альтруизма и даже не ради того, чтобы обеспечить мне безбедную жизнь или подарить отличное образование. Он сделал это только из-за того, что ему так захотелось. Держать меня поближе к себе, наблюдать за мной, касаться меня.

Прикрыв глаза на мгновение, я тяжело вздыхаю и переворачиваю страницу. Боже мой. Фотография Хелены Браун занимает чуть ли не половину полосы, и в первые секунды мне кажется, будто я смотрюсь в кривое зеркало: у нее такие же густые темные волосы, спадающие на лицо, большие карие глаза, чуть пухлые губы и бледная кожа. Поставь нас рядом, и легко будет перепутать, у Хелены разве что серебристой пряди у лица нет.

Хелена Браун – идеальная жертва, как две капли воды похожая и на меня, и на убитых недавно в Лос-Анджелесе девушек. К горлу подступает знакомый ком, а вдоль позвоночника пробегает волна холода: теперь я практически уверена, что Рид учился не где-нибудь, а в академии Белмор. Но искать его имя в старых выпусках академической газеты бесполезно: кто станет писать о ком-то из студентов, если никого из них в убийстве не обвинили? А о друзьях или знакомых Хелены в статье ни слова. К тому же газет, где упоминалось дело Хелены, всего две. В те годы они уже начинали выходить из моды, и большинство новостей публиковали в сети.

Но академия Белмор отлично подчищает хвосты, и я не нашла ничего об убийстве ни в публичном архиве академии, ни на сайтах, ни даже в социальных сетях. Да, есть пара упоминаний, что Хелена Браун погибла десять лет назад, или что на территории академии произошло убийство, но на этом все. Но списки выпускников – совсем другое дело.

Я закрываю газету, стараясь не присматриваться к фотографиям Хелены, и откладываю ее в сторону. Достаю из стоящей у кресла сумки ноутбук и подключаюсь к внутренней сети, чтобы снова залезть в архив. Миссис Такер что-то бубнит себе под нос, шумно перелистывая страницы книги, но пока здесь только она и пара старшекурсников, корпящих над проектами, меня все устраивает. Лишь бы не трогали и не пытались высмотреть, что я ищу.

Все оказывается гораздо проще, чем я думала. Всего пара кликов, чтобы открыть список действующих преподавателей академии, и на меня с экрана ноутбука смотрят знакомые зеленые глаза: на фотографии Рид улыбается одними губами, его взглядом можно заморозить целую Арктику, но есть в нем что-то притягательное. Темное и манящее, и чувство это передается даже сквозь фотографию. Только я зашла сюда не Ридом любоваться.

Промотав немного вниз, я наконец-то вижу заветную строчку: «Выпускник академии Белмор». И стоило ради этого отказываться мне отвечать? Я фыркаю от негодования и с трудом подавляю желание захлопнуть ноутбук, выйти из учебного корпуса и рвануть прямиком к преподавательскому. Только боюсь, если вечером я покажусь у комнаты Рида, меня не так поймут. Особенно преподаватели, которым я наверняка попадусь на глаза.

Рид учился в академии, и я спорить готова, что он был знаком с Хеленой. Вот только разум отказывается верить, что и покончил с ней тоже он. Неужели и тогда был не в себе? А Хелена оказалась первой жертвой Коллекционера, о котором в то время никто и не слышал. Но если он начал уже тогда, почему после этого остановился на несколько лет? Ждал выпуска?

Мысли путаются, мозаика не складывается – детектив из меня явно не получится, хотя чутье и подсказывает, что я права. Но что толку? Спрошу напрямую, и Рид мне ничего не ответит. Начну под него копать, и он решит, будто я позволяю себе слишком много, и как бы со мной не случилось то же, что и с Хеленой.

Нет. Нет. Мы уже давно прошли ту стадию, когда он мог покончить со мной в любую минуту. Так ведь? В душу закрадываются сомнения, пожирая теплые воспоминания: о том, как Рид касался меня в последний раз, когда мы были вместе; о том, как он смотрел на меня в медицинском кабинете и как они с миссис Кларк говорили обо мне. Это ведь он принес меня туда, буквально вытащил с того света. Кто знает, сколько крови я бы потеряла, если бы так и осталась в женской душевой.

Он мог убить меня уже десяток раз, но каждый раз лишь дарил мне новую жизнь. Пусть местами пугающую, странную, но свободную и полную извращенных, до этого незнакомых мне удовольствий. Рид научил меня слушаться. Научил наслаждаться болью и его обществом. Научил быть собой и ценить собственную жизнь. И я отплачу ему тем же.

Но когда я захлопываю ноутбук и достаю из кармана телефон, чтобы набрать сообщение, надо мной вырастает чья-то тень. В нос бьет до неприятного резкий запах парфюма, а перед глазами маячит форма академии.

Что ж, я все равно не ждала от сегодняшнего вечера ничего хорошего.

Не сказав ни слова, Генри Тейлор плюхается на соседнее кресло и пятерней поправляет волосы, убирая их назад. На губах играет противная сволочная ухмылка, а в глазах натурально пляшут черти. Да даже не пляшут – рейв устраивают. Что, так рад смерти своей непутевой подружки? Однако я прикусываю язык, прежде чем эта грязь слетает с языка. Джессика погибла, нечего поливать ее дерьмом, даже если при жизни та была ничуть не лучше.

– А я все думал, где тебя искать, Уильямс, – здесь или в кабинете у Эллиота, – заводит свою любимую песню Генри, откинувшись глубоко на спинку кресла и закинув руки за голову. – Тем лучше, что ты здесь одна.

– Ты уж извини, конечно, но у меня нет никакого желания выслушивать твою болтовню, – цежу я холодно и поднимаюсь на ноги.

Демонстративно убираю ноутбук обратно в сумку и пихаю телефон в карман пиджака. Мне уже осточертели попытки Тейлора меня задеть, и если он не собирается идти на крайние меры, как Джессика Купер, то пусть катится на все четыре стороны. Желательно как можно быстрее.

– Ты захочешь, – уверенно кивает он и достает собственный телефон. Пару раз щелкает по экрану и демонстрирует мне мою же фотографию: лица почти не видно за густыми ветвями ивы, но силуэт узнается безошибочно, как и точеный профиль Рида, его светлые волосы и чертов зеленый шарф на моей тонкой шее.

Сумка сползает с плеча и с грохотом валится на пол, но сейчас я не думаю о том, что ноутбук мог разбиться и остаток учебного года мне придется конспектировать все вручную. Черт побери. Этот урод хранил фотки пару месяцев, чтобы шантажировать меня ими в самый неподходящий момент? Тогда, когда я и так схожу с ума от беспокойства, представляя, как Рида поймают из-за жестокой дурочки вроде Джессики? Боже, ну какого черта именно сейчас?

Хочется упасть обратно в кресло и расплакаться, как ребенок. Спрятаться где-нибудь и никогда оттуда не вылезать, чтобы не видеть и не чувствовать всего этого дерьма. Но перед Тейлором я позволяю себе лишь плотно сомкнуть губы и состроить рожу настолько мрачную, насколько возможно. Пусть думает, будто я в ярости.

А на самом деле я в панике. В чертовой, мать его, панике.

– Я же говорил, – довольно улыбается Генри, покачивая телефоном в руках. – Как видишь, Уильямс, в первую очередь я пошел с этими фотографиями к тебе, а не к ректору. Понимаешь, что это значит?

– Что ты не такой ублюдок, каким пытаешься казаться? – хмыкаю я недовольно, но голос выдает мое волнение с потрохами.

– Что ты можешь оказать мне услугу и остаться чистенькой. Ваши с профессором Эллиотом отношения останутся всего лишь слухами, а твои… – он почти смеется, – …выдающиеся способности так и будут вашей маленькой тайной.

– И что я тебе сделаю? – С губ едва не срывается нервный смех, однако я держусь.

Если он хотя бы заикнется о чем-нибудь вроде желания прикоснуться ко мне, я расцарапаю ему лицо и сама оттащу в пустошь неподалеку от академии, чтобы прикончить. Честное слово. Но у Генри Тейлора наверняка другие планы, иначе он давно подговорил бы дружков на какую-нибудь гадость, ему не понадобились бы даже фотографии. Нет, цель здесь явно не я.

Генри – не ревнивая уязвленная девчонка, какой была Джессика. Хотя не удивлюсь, если он показывал ей фотографии и тоже хотел заключить сделку. Может, по его наводке они с девчонками на меня и накинулись.

Я прикусываю нижнюю губу и нервно переминаюсь с ноги на ногу. Большие напольные часы с деревянной резьбой отсчитывают время до девяти часов, громко тикая, и эти звуки выводят меня из равновесия еще сильнее. Тик-так, тик-так, конец твоей новой жизни, Ванда, а ты ведь только-только к ней привыкла.

– Не прибедняйся, а? Если ты смогла забраться в постель к Эллиоту, то можешь попросить его и о парочке услуг. Например, настоять на том, чтобы меня назначили старостой академии вместо Купер.

– Ее убили, идиот, – выпаливаю я, а потом до меня доходит, какую глупость сморозила.

Черт, да какого хрена сегодня все идет не так?!

На лице Генри проступает удивление, он приоткрывает рот и молчит несколько долгих мгновений. Кажется, всю библиотеку вдруг обволакивает тишина, не слышно даже шороха страниц со стороны миссис Такер. Да и голоса ее не слышно, хотя она должна была сделать нам замечание, если не два. Неужели мы говорим так тихо? На самом деле почти шепотом, но голос Генри, когда он открывает рот, звучит подобно раскатам грома.

– Если и умерла, что с того? – Он пожимает плечами. – Мне от этого ни холодно, ни жарко. Хотя я думал, что она просто сбежала, когда узнала, что тебя шила медсестра. От тюрьмы папочка ее отмазать не смог бы.

Генри не спрашивает, откуда я знаю о ее смерти; не интересуется, что с ней случилось, и говорит о Джессике так, словно она была всего лишь забавной игрушкой, которую кто-то сломал. Что толку скорбеть по игрушке? Родители купят ему новую. Правда, сейчас он хочет, чтобы новые игрушки купила ему я.

Я.

– Академия ублюдков, – выдыхаю я с отвращением.

– Следи за языком, Уильямс. Либо ты делаешь, что я сказал, либо конец и тебе, и Твари. Даю тебе неделю. В следующую пятницу я скину фотографии Стилтону, если ты не докажешь, что договорилась со своим любовничком. Мы друг друга поняли?

И он вразвалочку выходит из библиотеки, не дожидаясь моего ответа. Миссис Такер желает ему доброго вечера, а я так и стою перед опустевшими креслами. На столе сиротливо лежат старые номера газет, а сумка так и валяется в ногах. Я поднимаю ее и закидываю на плечо, при этом не совсем соображая, что делаю. Какая разница? Сгребаю в охапку газеты и отношу их на стол библиотекаря.

Миссис Такер смотрит на меня из-под очков в тонкой оправе, оторвавшись от книги:

– Все в порядке? Вы сильно побледнели, мисс Уильямс. Может, стоит отвести вас в медицинский кабинет?

– Нет, я просто вернусь к себе. Спасибо, что нашли для меня старые выпуски академической газеты, миссис Такер. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мисс Уильямс.

Но моя ночь сегодня точно не будет спокойной.

Творец

Часы на стене отсчитывают последние минуты до девяти вечера, в кабинете стоит невыносимая духота, и выйти отсюда хочется куда как сильнее, чем всматриваться в бессмысленные доклады студентов о развитии английской литературы в шестнадцатом столетии. С заданием справилась всего-то пара первокурсников, всем остальным прямая дорога на пересдачу в конце семестра. Но их успеваемость в этом году волнует меня даже меньше, чем несколько лет назад, когда я только устроился в академию Белмор.

Социальные сети уже пестрят скандальными заголовками об убийстве дочери сенатора и о первом за последние десять лет убийстве в академии. Как любят выражаться журналисты, история всегда повторяется. Просто иногда она берет новый виток, и на месте когда-то возомнившей себя богиней Хелены Браун на этот раз оказалась Джессика Купер, посмевшая поднять руку на настоящую богиню. Впрочем, в богов я никогда не верил.

Моя дорогая Ванда – муза, а это совсем другое.

Текст перед глазами окончательно расплывается, так что я встаю, захлопываю ноутбук и убираю его в черный кожаный кейс. Собираюсь уже оставить кабинет и вернуться к себе, может быть, написать милой музе пару сообщений, как двери распахиваются и перед моими глазами предстает Ванда собственной персоной. Густые темные волосы спадают на лицо, на плече криво висит сумка, а нижняя губа искусана в кровь. Не будь она так мрачна, решил бы, что ей просто захотелось увидеться.

Но она напугана. Ей не по себе. Она поднимает на меня встревоженный взгляд, осматривается по сторонам и проходит внутрь, захлопывая за собой дверь и поворачивая ключ в замке. До чего быстро она научилась воспринимать нашу близость как должное. Неужели ты больше не боишься, что кто-нибудь подумает о тебе не так, дорогая? Или еще раз повторит, что ты, милая, спишь с Тварью и поступила в академию только из-за того, что понравилась мне? Они ведь не так сильно и ошибаются.

– Хозяйничаешь, дорогая? – ухмыляюсь я криво, но улыбка сходит с лица в то же мгновение, когда Ванда едва не обжигает меня взглядом. Выдохнув, я лениво облокачиваюсь плечом на стену. – А я-то надеялся, что ты соскучилась.

– Мне сейчас не до шуток, Рид, – произносит она непривычно серьезно и начинает мерить шагами кабинет: бродит от дверей до стола и обратно, постукивает пальцами по столешнице и продолжает покусывать губу. – Ты…

– Я уже читал новости насчет Джессики. Тебя так волнует ее смерть?

Моя милая муза замирает и хмурит густые брови. Злится. Дорогая, она ведь получила по заслугам – никто не смеет причинить тебе боль, пока я рядом. Только я сам.

– Ты… – Она вскидывает руки, но так и не произносит то, что наверняка вертится на языке: «Ты ее убил». – Это из-за меня, ты хоть понимаешь? Она умерла из-за меня! Все равно что я сама ее прикончила. Естественно, меня волнует ее смерть! Но не потому что я сильно переживаю за Джессику. Она, черт побери, сама пыталась меня убить, ее не остановило даже то, что мы находились в стенах академии. Просто…

Ванда запинается, шумно вздыхает и прикрывает лицо руками. Присаживается за мой стол и умолкает. Давай же, дорогая, признайся хотя бы самой себе в том, что ты переживаешь. Переживаешь о том, что меня упекут за решетку и ты останешься совсем одна. Потому что ты привязалась ко мне, правда? Так сильно, что уже не можешь представить себя отдельно от меня.

Расстояние между нами я преодолеваю в несколько широких шагов, но так и не прикасаюсь к милой музе. Смотрю на нее сверху вниз, чуть прищурив глаза, и жду. И кажется, будто ее молчание длится целую вечность. Даже часы тикают тише и медленнее, подыгрывают ей.

Давай же, дорогая Ванда, мое терпение не бесконечно.

– Просто она совсем не похожа на Хелену Браун, – срывается наконец с ее искусанных губ, и мир окончательно замирает. – И рано или поздно это пойму не только я.

Отвратительное имя пробуждает такие же отвратительные воспоминания, и изнутри поднимается волна злости. Нет, настоящей жгучей ненависти – той самой, какую когда-то пробудило во мне предательство Хелены. Такой прекрасной снаружи, такой чудесной, но такой гнилой внутри. Только мне давно уже не девятнадцать лет, и я умею держать себя в руках: достаточно глубоко вдохнуть, выдохнуть и прикрыть глаза на пару секунд, чтобы оттолкнуть непрошеные воспоминания в сторону.

Хелены давно уже нет, теперь существует только Ванда. И она никогда меня не предаст. Потому что я ей не позволю.

– И откуда же ты знаешь о Хелене, дорогая? – вполголоса спрашиваю я, склонившись к Ванде и опустив ладони на стол по обе стороны от ее лица.

– Я не идиотка, Рид. Я видела ее фотографию – мы похожи как две капли воды, только у нее выражение лица как у последней стервы, а у меня такое, будто я только вчера вылезла из петли. И в совпадения я не верю. – Голос у милой музы удивительно серьезный, а карие глаза сверкают решимостью и легкой злостью.

Она права, с Хеленой они похожи лишь внешне, в остальном же моя муза идеальна. Мрачна. Умна. Сломлена. И привязана ко мне до потери пульса, потому что никто другой не в состоянии ее понять. Не в состоянии ответить на ее больные чувства так, как делаю это я. Мы с Вандой буквально созданы друг для друга, и я ни в жизнь не поверю, что она этого не осознает.

– Десять лет назад ты учился в Белморе, – продолжает она, глядя мне в глаза. Хочется склониться и заткнуть ее грубым поцелуем, прижать к себе и разложить прямо на столе, но я лишь криво, натянуто улыбаюсь. Не разочаровывай меня, дорогая. Только не сейчас. – И именно с Хелены все началось. И если… Раз уж мы с ней так похожи, я хочу знать, сколько мне осталось. И какого черта тогда ты спас меня, когда Джессика решила от меня избавиться. Какого черта взялся за нее, если все равно планируешь закопать меня в том же парке, где нашли Хелену десять лет назад?

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Я не хочу делать ей больно просто так. Только из-за того, что воспоминания о проклятой Хелене Браун застилают сознание и не дают сосредоточиться. Только из-за того, что моя милая глупая муза до сих пор уверена, будто я хочу покончить с ней, точно как с Хеленой.

– Сколько раз повторять, дорогая Ванда, что я не собираюсь тебя убивать? – яростно шепчу я ей на ухо, впиваясь ногтями в отполированную до блеска столешницу. – Ты разве еще не поняла, что тебя я хочу видеть рядом? Ты создана для того, чтобы быть частью меня, милая, и не сумеешь избавиться от меня, даже если захочешь. Я не отпущу тебя, Ванда. Не оставлю. И твое место не в холодном парке Белмора, не на пустоши и даже не в нашей проклятой академии. Твое место рядом со мной. Подо мной, на мне, где угодно, где ты сама пожелаешь. Но ты останешься в живых, дорогая. Даже если решишь вдруг залезть в петлю.

Плечи Ванды крупно содрогаются, она сглатывает, и ее тонкая шея соблазнительно изгибается. Впиться бы в нее зубами, оставить яркий след от укуса, слизать кровь языком и поглубже вдохнуть сладковатый с горечью аромат простеньких духов. Я готов дышать Вандой сутками напролет: впитывать ее страхи, желания и постыдные мысли. Чувствовать, как она дрожит в моих руках, и слушать, как умоляет не останавливаться.

Моя милая муза идеальна, пусть иногда и несет чушь.

– Тогда почему? – произносит она тихо, едва не плача. Однако в больших карих глазах не стоят слезы, только голос подрагивает и ломается. – Почему, черт возьми?

Мне бы хотелось, чтобы ты понимала меня чуть лучше, моя милая муза. Но разве ты можешь? Ты ведь совсем ничего не знаешь. Ты никогда и не хотела узнать, предпочитая считать меня бездушным чудовищем. Но я и есть бездушное чудовище, готовое в любой момент тебя сожрать. С той лишь разницей, милая, что я твое чудовище, а ты моя маленькая принцесса.

Но вместо того, чтобы сказать ей об этом, я крепко стискиваю волосы Ванды на затылке и тяну на себя, резко и нетерпеливо целуя. Сминаю ее губы своими, прохожусь языком по зубам и не даю ей перехватить инициативу. Нет, моя милая, если ты хочешь получить ответы на свои вопросы, тебе придется играть по моим правилам. Потому что других правил в нашей с тобой жизни больше не будет.

– Потому что Хелена предала меня, дорогая Ванда, – выдыхаю я ей в губы, прежде чем вновь накрыть их поцелуем. Привкус крови едва не сводит меня с ума, но еще слишком рано давить на милую музу. Слишком. Рано. – Я боготворил ее чуть меньше, чем тебя, а она предпочла разбить мне сердце и смешать меня с грязью. И, знаешь, милая, она намного больше напоминала твою подружку Джессику Купер, чем тебя.

– Только не говори мне, что в девятнадцать лет встретил любовь всей жизни, – мрачновато усмехается Ванда, тяжело дыша. – Не поверю, что ты вообще можешь кого-то полюбить. Ты же…

– Чудовище? Тварь? Убийца? О да, дорогая, так и есть. И ты в восторге от этого чудовища, ты доверила ему свою жизнь и ходишь за ним по пятам. Потому что ты, моя милая муза, ничем от меня не отличаешься. – Я тяну ее за волосы и заставляю смотреть только на меня, хотя Ванда и не думает отворачиваться. Смело встречает мой взгляд, поджимает губы в ссадинах и гордо вздергивает нос, лишь чуть-чуть поморщившись от боли. – Ты брыкалась, но благодарила меня за то, что я покончил с крысой Уилсоном. Тебе понадобился всего час, чтобы отправить мне имя Джессики. Кем еще ты готова была пожертвовать ради собственного счастья?

С ответом Ванда не находится, дышит тяжелее и смотрит на меня с откровенной злостью, помноженной на желание. И желания в ее глазах намного больше. Ее сводит с ума собственный страх, заводит легкая боль и приятное чувство опасности, мурашками пробегающее по позвоночнику.

Идеальна.

– Но если когда-нибудь, моя милая, ты решишь вонзить нож мне в спину, твоя жизнь оборвется. Это разобьет мне сердце, может быть, погубит меня, но мне все равно. Я не потерплю предательства, Ванда. – Не удержавшись, я все-таки касаюсь ее шеи зубами, оставляя на бледной коже яркий след от укуса. – Ты принадлежишь мне, а не кому-то другому. Ты моя муза. И так будет всегда.

– А ты? – хрипит она, запрокинув голову назад и подставляясь под мои укусы. – Чей ты, Рид? Кому ты принадлежишь?

На несколько секунд в кабинете воцаряется тишина. Слышно лишь оглушительное тиканье часов и наше тяжелое дыхание. Ты так прекрасна, Ванда, что я хочу сожрать тебя прямо здесь и сейчас. Разорвать, уничтожить и собрать заново. Только ради того, чтобы ты кое-что наконец поняла.

Ты особенная, милая. Ты почти богиня. Ты заставляешь меня чувствовать себя живым.

– Ты так и не поняла? – хищно улыбаюсь я и перехватываю ее лицо за подбородок. Притягиваю к себе ближе и выдыхаю прямо в губы: – Я твое чудовище, дорогая Ванда, и ты не в силах этого изменить. И все, чего я прошу от тебя в ответ, – верности, милая. Но ты и сама не захочешь никуда уходить, потому что мы с тобой, дорогая, одинаково сломленные. И ради такой чудесной музы, как ты, я готов утопить в крови весь мир, а не избавиться от одной глупой выскочки, посмевшей поднять на тебя руку.

Ванда вглядывается в мои глаза, шумно дышит и будто бы решается на что-то. Я вижу, как мечется ее взгляд, чувствую, как дрожит все тело с ног до головы, только вовсе не от страха. Едва заметно качнув головой, она подается вперед и целует меня сама, запустив обе руки в волосы.

И-де-аль-на.

– Ты больной, Рид, – шепчет она, разорвав наш поцелуй.

– Спасибо, дорогая.

– Это не комплимент. – Моя милая муза в один момент становится серьезной, и взгляд ее темнеет. – И из-за этого…

Договорить она не успевает – нас прерывает резкий стук в дверь, и я вновь бросаю взгляд на часы. Часовая стрелка находится в опасной близости от цифры десять, а дорогая Ванда торчит у меня в кабинете в совершенно неприемлемом виде: волосы растрепаны, на губах и шее следы от укусов и жарких поцелуев, щеки раскраснелись, а воротник блузки съехал на сторону.

– Приведи себя в порядок, милая, – усмехаюсь я тихо, прежде чем выпрямиться, поправить галстук и подойти к двери.

Выжидаю ровно столько, чтобы Ванда успела поправить одежду и пересесть подальше от профессорского стола. Ключ со щелчком проворачивается в замке, и на пороге кабинета появляется встревоженный и суетной ректор Стилтон. На лице у него написан ужас, в руках мобильный телефон, а за спиной маячит офицер полиции в темно-синей форме. Что ж, этого следовало ожидать.

– Профессор Эллиот, мне нужно, чтобы вы присоединились к коллегам в моем кабинете, – произносит Стилтон, и в его голосе слышится откровенная нервозность. – Мисс Купер нашли… О боже мой, мисс Купер нашли мертвой примерно в сотне миль от нашей академии. И…

Тут он наконец замечает Ванду и умолкает, неловко оборвавшись на полуслове. Моя милая муза скованно улыбается в ответ иподбирает сумку, словно собирается уходить. Молодец.

– Я поднимусь, как только провожу мисс Уильямс до студенческого корпуса. Она задержалась по моей вине, а до комендантского часа осталось всего несколько минут. Нам пришлось разобрать ее последний реферат по моему предмету.

Стилтон рассеянно кивает, скользит взглядом по моим не особенно-то приглаженным волосам, по искусанным губам Ванды и чуть хмурит брови, но не говорит ни слова. Если о чем-то и догадывается, то отчитывать меня не собирается. Стилтон и сам не без греха. И пусть лучше думает, что я и впрямь протащил в академию молодую любовницу, чем пытается сложить два и два, вспомнив о Хелене Браун.

– Конечно-конечно. Только постарайтесь побыстрее, профессор Эллиот, – кивает он и поворачивается к Ванде: – А вам доброй ночи, мисс Уильямс. Не переживайте, все будет в порядке. Студенты в безопасности.

О да. Моя милая муза в безопасности, потому что никогда меня не предаст. В безопасности, потому что сейчас именно она направляет мою руку. И заслуга в этом уж точно не полиции, которая когда-то отказалась ей верить.

– Пойдемте, мисс Уильямс, – хищно улыбаюсь я, когда ловлю шальные огоньки в ее глазах. – У нас осталась всего пара минут.

– Спасибо, профессор Эллиот, – скромно произносит она в ответ, но я слышу, до чего сложно ей держать себя в руках. – И спокойной ночи, профессор Стилтон.

Но мы оба знаем, что спокойной эта ночь не будет.

Творец

В просторном кабинете ректора Стилтона, больше напоминающем небольшой конференц-зал, сегодня собрался весь преподавательский состав академии. Сам Стилтон сидит во главе стола и нервно переплетает между собой пальцы рук. Профессор Мартин бродит туда-сюда вдоль высокого французского окна, остальные же предпочли молча занять свои места в креслах и с недоверием поглядывают на маячащего за спиной ректора офицера полиции.

Среди преподавателей лишь я держусь расслабленно и спокойно, если не считать легкого напряжения в плечах. Ванда осталась у себя: стоило только подойти к студенческому корпусу, как мою милую музу тут же перехватила ее рыжая соседка. До сих пор помню, какими круглыми глазами она взглянула на меня, но сказать ничего так и не осмелилась. И в последний раз, когда я посматривал на камеру в их уютной комнате, они переговаривались, сидя на кроватях. Значит, студентов пока никто не опрашивает.

Не удивительно. В местном участке прекрасно знают, что соваться в Белмор – себе дороже. Законы штата – это одно, а вот порядки, установленные богатыми родителями и их избалованными детишками, – это совсем другое. Да и в попечительском совете при академии состоит не абы кто. Чтобы хоть немного потревожить наших студентов, нужно пройти через девять кругов ада, и один из них – встревоженный и нечистый на руку Стилтон. Да и кто из нас чист? Даже медсестра Кларк, которой приходилось разве что прикрывать зарвавшихся старост после разборок с другими студентами, и та не находит себе места.

– Что вы можете рассказать о погибшей студентке? – первым повисшую в кабинете тишину нарушает именно полицейский. Я лениво поднимаю на него взгляд, подмечаю коротко стриженные волосы и пятно на воротнике форменной рубашки. Едва заметное, но достаточное, чтобы сделать вывод: если к нам и отправили детектива, то явно не самого презентабельного. И им либо хочется замять дело, либо этот человек знает свою работу лучше прочих и просто усыпляет нашу бдительность. – Мисс Джессике Купер. Как так вышло, что она оказалась в нескольких сотнях миль от академии?

Отвечать никто не торопится. Профессора переглядываются и хмурят брови, некоторые пожимают плечами, и в конце концов все взгляды обращаются к ректору Стилтону. Вперед, расхлебывай кашу, которую заварил, мистер «я позволяю дочери своего покровителя абсолютно все». Мне до смешного сложно сдерживать ухмылку и корчить серьезное лицо.

– У мисс Купер… – Стилтон делает паузу, чтобы прокашляться, но этого времени недостаточно, чтобы придумать складную историю. – У мисс Купер, офицер… Простите, я не знаю вашего имени.

– Офицер Смолдер.

– Так вот, офицер Смолдер, мисс Купер была старостой академии, у нее были некоторые привилегии. И когда она попросила о разрешении встретиться с кем-то из поклонников, я не стал возражать. Вы же сами понимаете, девушке было уже двадцать три года, я не мог запретить ей устраивать личную жизнь. Тем более до выпуска оставался всего месяц.

– И часто такое происходит, мистер Стилтон? – вскидывает брови офицер и делает пометки в небольшом блокноте. – Мне говорили, что в Белморе строгие правила.

Старик сглатывает и на короткое мгновение отводит взгляд, а затем вновь смотрит на Смолдера из-под седеющих кустистых бровей. Залысина поблескивает в ярком свете нависающей над столом люстры, и видно, как на лбу выступают капельки пота. Если кто-то в этом кабинете и выглядит подозрительно, так это Стилтон.

Я все-таки ухмыляюсь уголком губ.

– Мы смягчаем правила только для старших студентов, доказавших, что им можно доверять. У нас все-таки не школа, офицер, а университет, и учатся у нас не подростки.

– Понимаю, мистер Стилтон, понимаю. А что насчет преподавателей? – Смолдер оборачивается к нам. – Кто-нибудь знает или, может быть, видел, с кем встречалась мисс Купер в тот день? Насколько я знаю, например, мистер Эллиот тогда тоже отсутствовал в академии.

Моя милая муза в этот момент сошла бы с ума, если бы ее тоже пустили на совещание. К счастью, сегодня вечером я здесь один и могу вежливо улыбнуться офицеру Смолдеру и сделать ход конем. В конце концов, записи с камер давно подчищены, а со службой охраны я договорился еще в начале года. И глупый и недальновидный Генри Тейлор тоже сыграл мне на руку, неустанно распуская слухи о том, как именно дорогая Ванда получила грант на обучение в престижной академии, будучи простой девчонкой из Иллинойса.

– К счастью, мне в течение года не приходится покидать стены Белмора. Уезжаю я только в отпуск, но сейчас далеко не лето, – произношу я спокойно и пожимаю плечами. – Можете посмотреть по камерам или уточнить у Ванды Уильямс, где я был в те дни. Да и миссис Кларк, насколько я знаю, тоже меня видела, и далеко не один раз. Большую часть времени я провел с мисс Уильямс в медицинском кабинете. Вам разве не сообщали, что за несколько дней до этого мисс Купер с подругами напала на нее? Мисс Уильямс могла погибнуть, если бы я не нашел ее в тот день и не отнес бы к нашей медсестре. Честно говоря, я был уверен, что придется везти ее в штатную больницу, но мы справились своими силами. Было бы странно, если бы в эти дни я куда-то уезжал. Мне, знаете ли, слишком дорога мисс Уильямс.

Взгляд медсестры Кларк нервно бегает, она не желает смотреть ни на меня, ни на ректора Стилтона. А тот и подавно кривит губы, злобно сверкая в мою сторону глазами: ни он, ни медсестра не сообщали в полицию, что их драгоценная Джессика Купер чуть не убила другую студентку. И кому теперь поверят в участке, если решат хоть что-то сделать с нашей академией? Где станут искать концы?

– Вы могли бы держать ваши пристрастия при себе, профессор Эллиот, – выдыхает наконец Стилтон, протирая лоб платком. – Я не приветствую отношения со студентками, а о вас и так уже ходят слухи. Ванда Уильямс – талантливая девушка, но…

– Устав академии этого не запрещает. К тому же вы не возражали, когда в прошлом году мисс Купер попыталась затащить меня в постель, профессор Стилтон. Кажется, тогда вы сами сказали что-то вроде: «Она чудесная девушка, вы многое упускаете, Рид». Память же меня не подводит?

Даже с другого конца стола, где я сижу, видно, как краснеют уши и шея Стилтона. Он крепко стискивает зубы и сжимает пальцами край стола, будто не осознает, что закапывает себя все сильнее. Столько тайн вокруг бедной Джессики Купер, а если взглянуть, как много ей позволяли и как плотно ее отец связан с нашей академией, то и у кого-нибудь в участке волосы встанут дыбом.

– Мисс Купер старше, профессор Эллиот.

– В этом году Ванде исполнится двадцать. Но мы не наши с ней отношения собрались обсуждать, при всем уважении, профессор Стилтон. – Я поправляю галстук. – Вы ведь видели меня в медицинском кабинете, миссис Кларк, и не один раз.

– Д-да. – Она кивает, но на ректора так и не смотрит. – Вы навещали ее каждый день, иногда заходили ночью, не представляю, как вы могли в это время оказаться не то что в сотнях миль от академии, а даже в соседнем городе.

Офицер Смолдер кивает и вновь чиркает ручкой в блокноте, с явным разочарованием поглядывая в сторону ректора Стилтона. Еще немного, и тот станет похож на спелый помидор на солнце, настолько он покраснел за последние несколько минут. Надень он сегодня зеленую рубашку вместо белой, и был бы один в один томатный куст.

– А кто-нибудь еще уезжал из академии в те дни, мистер Стилтон? – продолжает опрос офицер. – Как я понимаю, у мисс Купер в целом были развязаны руки. Вы были знакомы с ней лично?

– Нет, больше ни у кого разрешения не было. А мисс Купер была дочерью моего хорошего друга, я знал ее с детства, вот и относился почти как к своему ребенку. Вы же понимаете, сложно избавиться от подобной сентиментальности, – улыбается Стилтон, но голос его явно подрагивает.

– Понимаю. Могу я приехать завтра, чтобы поговорить со студентами? – Смолдер пристегивает блокнот к ремню на поясе. – Мне бы хотелось опросить мисс Уильямс и поговорить с теми, с кем общалась мисс Купер. Как вы понимаете, я не обвиняю никого из академии Белмор, но, может быть, кто-то из студентов поможет расследованию.

Тишина в кабинете красноречивее любых слов. Стилтон скорее удавится, чем позволит беспокоить студентов, разве что решит подставить мою милую музу и подошлет к ней беднягу полицейского, но дорогая Ванда не скажет ему ничего лишнего. Я видел ее чудесные глаза этим вечером, и она опасалась того, что меня поймают, чуть ли не сильнее меня самого.

Ты даже не представляешь, насколько зависишь от меня, дорогая. И даже не догадываешься, насколько зависим от тебя стал я за прошедший год. Как ты могла подумать, что я желаю тебе такой же судьбы, как Джессике Купер? Или Хелене Браун? Ты же особенная, Ванда. Ты правильная.

Сейчас стоило бы выйти из душного кабинета ректора Стилтона, где все сидят как на иголках и повис удушливый запах духов и откровенного страха, но я держусь. Нетерпеливо постукиваю носком ботинка по паркетному полу и все так же вежливо улыбаюсь, будто так и надо. Я, да и все остальные преподаватели, жду, когда ректор наконец даст ответ.

Не подведи, старый идиот, от тебя зависит, окажется ли еще кто-то из студентов в опасности.

– Не думаю, что это хорошая идея, офицер, – качает головой Стилтон. – Наши студенты не привыкли, чтобы их беспокоили во время учебы. Тем более совсем скоро экзамены, да и смерть старосты академии их здорово подкосит. Но вы можете поговорить отдельно с Вандой Уильямс, думаю, она будет не против ответить на ваши вопросы. Знакомых мисс Купер сейчас беспокоить не нужно.

Какой же ты все-таки предсказуемый осел, Стилтон. Я шумно выдыхаю, и улыбка медленно сползает с лица, сменяясь хищным оскалом. Давай, попробуй закопать меня с помощью моей милой музы, и в один прекрасный день я закопаю тебя сам.

– Выбора у меня нет, – произносит офицер с явной иронией в голосе. – Если то, что я выясню, не устроит начальство, рано или поздно они все равно пришлют федералов. Но вы, думаю, и так об этом знаете, мистер Стилтон. Я загляну к вам завтра, чтобы побеседовать с мисс Уильямс. Предупредите ее заранее, пожалуйста, потому что последнее, чего я хочу, – давить на студентов, даже если вам они не нравятся.

Нужно отдать офицеру Смолдеру должное, он уделал Стилтона ничуть не хуже, чем я пятью минутами ранее. Теперь ректор покраснел пуще прежнего, и я готов поклясться, что ему хотелось кинуть вслед офицеру коробочку с паркером со стола – настолько он зол.

– Все свободны, – цедит Стилтон сквозь зубы, а затем поворачивается ко мне и сверкает сузившимися до размера небольших щелочек глазами. – А вы, профессор Эллиот, поговорите с мисс Уильямс. Учитывая ваши откровения, такое как раз по вашей части.

– С удовольствием, профессор Стилтон.

Спиной я чувствую чужие взгляды, когда поднимаюсь из-за стола, но ловлю лишь один из них: запуганный взгляд медсестры Кларк, не до конца уверенной, что в те дни я навещал Ванду каждую ночь. Конечно, она раз за разом уходила к себе в кабинет или возвращалась в спальню в преподавательском корпусе, но что это меняет? Она побоится мне возразить, потому что тогда я расскажу, что на самом деле сотворила Джессика Купер, и ее папочка не погладит их по головке. Впрочем, им и так здорово достанется.

Едва ли сенатор Купер рассчитывал, что его дочь найдут мертвой в пустоши за сотню миль от академии Белмор. Я ухмыляюсь себе под нос и наконец-то выхожу из кабинета, не прислушиваясь к голосам коллег. Половина из них наверняка возмущается моим признанием, а другая – восхищается тем, как я поставил на место ректора. Ректора, который до этого дня считал меня своим верным союзником.

Но все когда-то меняется.

Территория академии встречает прохладным вечерним воздухом и розоватыми сумерками. Во многих окнах студенческого корпуса до сих пор горит свет, и я готов поставить что угодно: большинство студентов сейчас болтают о смерти Джессики. Наверняка и моя милая муза обсуждает со своей соседкой именно ее.

Однако когда я прохожу студенческое общежитие почти насквозь и останавливаюсь у дверей с надписью «Уильямс/Холт», то слышу звонкие голоса, и говорят они совсем не об убийстве.

– Серьезно? И ты ничего не сказала? То есть все это время?.. – Голос Микаэлы Холт разносится на добрую половину коридора. – А я-то думала, что Генри просто слухи распускает! Вообще-то мне могла и рассказать, я все-таки с тобой в одной комнате живу. И что, ты приводила его сюда, когда я уезжала на пасхальные каникулы?

– Боже, давай потише, Микаэла. – Я буквально представляю, как дорогая Ванда отводит взгляд и закатывает глаза. Но ей идет даже такое мрачное и недовольное выражение.

Подняв руку, я стучу в дверь ровно три раза, и голоса в комнате стихают. Слышатся тихие, будто бы испуганные шаги, и на пороге появляется Микаэла Холт – рыжие волосы в беспорядке спадают на плечи, поверх формы академии накинут фиолетовый кардиган со звездами. На несколько секунд она замирает с приоткрытым ртом, а затем неуверенно кивает:

– Добрый вечер, профессор Эллиот. А вы?..

– Мне нужно поговорить с мисс Уильямс, – усмехаюсь я, заметив, как бледнеет позади моя милая муза.

Тем не менее она хватает телефон и протискивается в коридор, скованно улыбаясь соседке. Та провожает нас взглядом, кивает Ванде и прикрывает двери, но я уверен, что не отходит далеко. Микаэла Холт – любопытная девчонка и не упустит шанса поймать какую-нибудь новую сплетню.

– Все в порядке? – спрашивает Ванда взволнованно и оглядывается, словно ожидает увидеть вокруг полицейский патруль. Но в коридоре пока нет никого, кроме нас и застывшей в воздухе пыли.

– В полном. Но давай прогуляемся до моей комнаты, дорогая.

– Сейчас комендантский час, – фыркает она с явным недоверием.

– И что? Боишься, что я накажу тебя за его нарушение прямо в коридоре? – смеюсь я иронично. – Вперед, милая, не заставляй меня повторять дважды. Иначе мне и впрямь придется тебя наказать.

Ванда поднимает на меня скептический взгляд, но в ее глазах отчетливо проскальзывает легкий страх: она не уверена, шучу я или нет. Не знаю, виной тому мое нетерпение или стальной блеск в зеленых глазах, но моя милая муза кивает и идет вперед, не потрудившись захватить с собой сумку. Из кармана форменного пиджака выглядывает телефон, и я почти уверен, что последний час она раз за разом проверяла уведомления. Ждала, что я напишу ей хоть что-нибудь.

Прости, милая, сегодня я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз. Ты заслужила.

В фойе студенческого общежития на нас поглядывают с любопытством, но никто не говорит ни слова. Ванда не оглядывается по сторонам, смотрит только перед собой и будто бы боится сделать лишний шаг. А я коротко улыбаюсь охранникам у парадных дверей и даже киваю подстригающему кусты садовнику, когда мы с музой шагаем в сторону преподавательского корпуса.

– И стоило так нервничать, дорогая Ванда? – усмехаюсь я, когда мы проходим в мою комнату, и закрываю дверь на ключ. Полагаю, Стилтон не будет против, если сегодня она задержится у меня на несколько часов. А я готов поставить что угодно, что уже завтра ректор попытается надавить на Ванду, а следом – на меня.

Но до завтра еще куча времени.

– Стоило, – разворачивается она ко мне, и на ее лице ни капли спокойствия. Не осталось и следа от улыбки, густые брови сведены к переносице, а губы мелко подрагивают. Ванда достает из кармана телефон и что-то ищет, но быстро сдается. – Черт побери. Ладно. Что сказали у ректора Стилтона? Общежитие на ушах стоит из-за смерти Джессики.

Моя милая муза осматривается вокруг, словно опасается, что где-нибудь в комнате притаились камеры. Наивная. Ту единственную камеру, что стояла здесь, я отключил еще несколько месяцев назад. Да и беспокоиться об этом стоило раньше. Намного раньше.

– Завтра с тобой будет говорить полиция, милая. – Я склоняюсь к ней и убираю за ухо серебристую прядь волос. – И будет просто чудесно, если ты расскажешь офицеру, как я не отходил от твоей постели все время, что ты лежала в медицинском кабинете. Мы же не хотим, чтобы Джессика Купер разрушила наше с тобой маленькое счастье, правда? – И перехожу на шепот: – Потому что я сделаю тебя счастливой, моя дорогая Ванда, даже если ради этого придется избавиться от всей академии Белмор разом.

Она замирает в полудюйме от меня и шумно выдыхает сквозь приоткрытые губы. Карие глаза поблескивают в тусклом свете настольной лампы, а длинные ресницы подрагивают. Кажется, еще немного, и милая муза расплачется, но вместо этого она хватает меня за ворот рубашки и целует. Глубоко. Яростно. С удовольствием.

Дорогая Ванда вкладывает в этот поцелуй отчаяние и влечение, избавиться от которого уже не в силах. Кто-то подсаживается на лекарства, кто-то курит или балуется алкоголем, а Ванда Уильямс зависима от меня. Может быть, даже больше, чем я от нее.

На губах оседают липкость и сладость блеска, стоит только разорвать поцелуй, но мне не хочется останавливаться. Вновь накрывая ее губы своими, я подхватываю Ванду на руки под бедра и усаживаю на кровать. Нависаю сверху и целую крепче, глубже и так, словно это последний поцелуй в нашей жизни. Липкий и горячий, тягучий, как кровь на иглах, что я вгоняю в тела жертв.

Идеальна. Идеальна. Идеальна.

– Рид, – шепчет она сбивчиво, упираясь ладонями мне в грудь. Отстраняется на пару дюймов и прикусывает нижнюю губу. Нервничает. – Подожди.

– Хочешь, чтобы я достал веревки, дорогая? Я сегодня не в настроении ждать, – выдыхаю я в ответ и криво ухмыляюсь. – И если ты не хочешь играть по-хорошему, мы всегда можем сыграть по-плохому. Тебе в любом случае понравится.

Но сегодня муза отказывается прислушиваться ко мне. Вновь приоткрывает рот и собирается произнести еще несколько слов, а внутри меня уже зарождается противное раздражение и легкая злость. Пожалуйста, милая, не заставляй меня делать тебе больно в тот единственный раз, когда я хочу быть мягок. Хотя бы немного.

– Я серьезно, – качает головой Ванда, уклонившись от нового поцелуя. Мое дыхание опасно учащается. – Я не собираюсь сдавать тебе полиции, Рид. Но у Генри Тейлора есть фотографии.

Картинка в голове не сразу собирается в единое целое: Генри Тейлор никак не мог видеть меня или Джессику Купер в тот злополучный день, когда она согласилась покинуть академию. И сделать фотографии в ста милях от Белмора – тем более. Крысеныш не покидал стен академии весь год, не уезжал даже на каникулы. Но до меня быстро доходит, что говорит Ванда о другом.

И это объясняет ее нервозность и бледность, отчаяние в глазах, когда она заглянула ко мне в кабинет.

– С рождественского бала, – продолжает она, крепко вцепившись в ворот моей рубашки, и едва не шипит под конец, – с твоим чертовым зеленым шарфом, Рид.

– И что? – усмехаюсь я спокойно и провожу языком по ее губам, слизывая остатки клубничного блеска. Кровь идет моей милой музе гораздо больше. – Хочешь, чтобы я избавился от Тейлора, потому что он видел тебя с моим членом во рту? Прости, дорогая, но это не мой стиль.

Возмущение и злость на лице Ванды дорогого стоят: темные глаза вспыхивают огнем, на щеках выступает румянец, а пальцы она стискивает так сильно, что белеют костяшки.

– Какой же ты все-таки ублюдок, – цедит она сквозь зубы, а ее горячее дыхание обжигает кожу. – Какого хрена ты делаешь вид, что это тебя не волнует? Он растащит эти фотографии по всему Белмору, если ты не заставишь ректора сделать его старостой академии вместо Джессики. По крайней мере, так он сказал, – добавляет она уже совсем другим тоном, будто поникнув.

– Тогда мне придется немного ему помочь. А тебе – расслабиться, дорогая. Половина академии и так в курсе, кто навещал тебя в медицинском кабинете, к чему тебе переживать о такой мелочи, как Тейлор? Особенно сегодня. – Я коротко усмехаюсь и перехватываю запястья Ванды одной рукой. Свободной расстегиваю и выдергиваю из шлевок ремень и крепко фиксирую ее руки. – Сегодня ты должна думать только обо мне, моя милая муза. И я не позволю тебе даже вспоминать о ком-то другом.

Ванда приоткрывает губы, чтобы что-то сказать, и прогибается в спине, но на щеках уже проступает румянец, а дыхание учащается. Нет, милая, сегодня мы обойдемся без лишних слов. Стянув с шеи галстук, я с легкостью использую его в качестве кляпа, заставляя Ванду закусить ткань. В ее изумительных темных глазах отражается смесь возмущения и возбуждения, она обхватывает меня ногами за талию и тянет на себя, но что толку?

Мы играем по моим правилам, дорогая.

Пуговицы на тонкой блузке расстегиваются одна за другой, узкий ремень форменной юбки отлетает в сторону вместе с тяжелой тканью, и на Ванде остается лишь темное кружевное белье и чулки. Бледный шрам в нижней части живота выделяется на и без того светлой коже, из раза в раз напоминая, что даже в таких мелочах она принадлежит мне. Не крысе Уилсону, что когда-то этот шрам оставил. Не мальчишке Тейлору, который решил шантажировать мою дорогую Ванду. Нет. Ванда принадлежит только мне.

И сегодня мы с ней попробуем кое-что особенное.

– Знаешь, дорогая, тебе пора познакомиться с моими любимыми инструментами, – улыбаюсь я уголками губ, когда приоткрываю ящик прикроватной тумбы. Достаю небольшой набор длинных иголок и нежно, почти с любовью умещаю их на плоском животе моей милой музы. Она вздрагивает и смотрит на меня с долей испуга, а потом ее карие глаза блестят в предвкушении. Как же хорошо я тебя знаю, милая. И как же ты сама хороша. – Так что расслабься. И не смей думать о ком-то другом. Я узнаю, поверь мне.

И она верит. Верит, когда вздрагивает, стоит коснуться кожи под ключицами иголкой. Верит, когда шумно выдыхает сквозь плотную ткань галстука и подается вперед, едва игла скользит вниз и обводит белеющий на животе шрам в виде бабочки. Верит, когда пропускает стон, стоит мне провести иглой по кружевной ткани белья и остановиться ровно в районе клитора.

Милая муза может вытерпеть любую боль, но эта сведет ее с ума в считанные минуты. Уже сейчас Ванда извивается под моими прикосновениями, натягивая ремень на запястьях, прогибается в спине и дышит с каждым мгновением все тяжелее. Давай же, дорогая, покажи, как сильно ты желаешь моих прикосновений. Покажи, как нравится тебе моя боль. Покажи, как сильно мы зависим друг от друга.

Небольшая стальная игла сильнее давит на клитор, и Ванда протяжно стонет сквозь импровизированный кляп. Прикрывает глаза и сжимает бедра. Ну уж нет, милая, у тебя нет права от меня закрываться. И я стягиваю с нее белье, а потом упираюсь коленом в кровать между разведенных бедер.

– Молодец. – Мой шепот сливается с ее потяжелевшим дыханием. – Ты просто молодец, дорогая Ванда.

Самая длинная игла проникает под кожу чуть пониже шрама, и Ванда вновь срывается на стон. Член неприятно сдавливает в тесных брюках, но еще не время давать себе волю. Я хочу, чтобы сегодня моя муза забыла обо всем. Забыла навсегда. Слизываю выступившие на коже капли крови и шумно выдыхаю от удовольствия: на вкус Ванда – самый настоящий рай. Ее кровь на губах пьянит ничуть не хуже алкоголя, и наслаждаться этим вкусом я бы мог часами. Но терпения хватит лишь минут на двадцать.

Вторая игла занимает место справа от первой, но на этот раз милая муза терпит и лишь сильнее выгибается. Молодец. Третья иголка опускается ниже и скользит по ее промежности, мгновенно увлажняется от выступившей смазки. Пара нежных, невесомых прикосновений, и вот я уже надавливаю на самую чувствительную точку острым концом. Еще раз. И еще.

Ванда сдавленно вскрикивает, не спасает даже кляп, и шире расставляет ноги, позволяя творить с ее телом что угодно. Умница. Я касаюсь губами бархатистой кожи, прокладываю дорожку из коротких поцелуев вслед за прокатившимися по животу каплями крови, пока наконец не прихватываю клитор. И пробежавшая по телу моей милой музы дрожь – лучшая награда. Лучшая после сладковатого привкуса на губах, после ее протяжных стонов и готовности пойти ради меня на все.

Мое терпение лопнет гораздо быстрее, чем через двадцать минут.

А терпение дорогой Ванды – еще раньше. Она извивается и стонет, закидывает стройные ноги мне на шею и старается притянуть ближе к себе. Будь у нее возможность, она наверняка зарылась бы пальцами мне в волосы, лишь бы я не останавливался. Ласкал до потери пульса, пока ее хрупкое тело не взорвется разрушительным оргазмом. Я касаюсь клитора Ванды зубами, и она изгибается так сильно, что иголки внизу живота входят глубже под кожу. Только боль ее уже давно не волнует.

Еще немного, буквально пара прикосновений, и она сжимается, готовая в любой момент кончить. Ох, милая, мы же учились терпению несколько месяцев. Неужели ты не можешь продержаться еще немного? Хотя бы ради меня. Я отрываюсь от нее и выпрямляюсь, демонстративно облизывая перепачканные ее соками губы. Ванда тяжело дышит и дергает руками, качает головой, буквально показывая, что думает обо мне, но я лишь улыбаюсь в ответ. Довольно. Хищно. С удовольствием.

Терпи, дорогая.

Руки мелко подрагивают от предвкушения, хочется разорвать одежду и отбросить в стороны, чтобы не мешалась, однако я методично расстегиваю рубашку и смотрю в потемневшие от желания глаза музы. Смотрю, как она подрагивает на кровати, как еще шире расставляет ноги, а темные чулки поблескивают в свете люстры, когда я расстегиваю молнию на брюках. Смотрю, как она пожирает меня глазами в ответ, когда нависаю над ней. И утопаю в ее глазах, когда наконец накрываю ее губы своими и толкаюсь внутрь.

Не в силах обнять, Ванда вновь обхватывает меня ногами и протяжно стонет мне на ухо. Не представляю, кто из нас кончит первым: она, доведенная почти до исступления, или я, чувствующий, как внутри нее узко и тесно. Размашистые движения быстро теряют четкий выверенный ритм, а перед глазами проступает белесая пелена. Перед собой я вижу лишь пылающие огнем глаза моей милой музы, и на дне ее глаз есть все, чего мне так не хватало: нездоровая преданность, неутолимое желание и страсть.

Ванда пытается что-то промычать, но сбивается, едва я выхожу из нее и снова погружаюсь внутрь целиком. Сегодня ее стоны – музыка для моих ушей, и я готов слушать их всю ночь напролет. Но проходит всего несколько мгновений, прежде чем она запрокидывает голову, и ее мышцы сильнее сжимаются вокруг члена, заставляя меня кончить вслед за милой музой. На пару секунд мир утопает в яркой вспышке удовольствия, а затем вновь проступает, но уже куда более тусклым.

В комнате стоит запах крови и секса, дорогая Ванда цепляется за меня как за спасательный круг, тяжело дышит и качает головой, словно пытаясь что-то сказать. Приходится потянуться и развязать галстук, однако ремень так и остается на своем месте. Мне нравится, как она вытягивает руки и выгибается в попытках достать до меня. Старайся чуть лучше, милая.

Довольная улыбка проступает на губах против воли.

– Ты больной, Рид, – хрипит она. Я почти привык к ее попыткам выставить меня ненормальным. Почти. – Ты…

– Но думаешь ты обо мне, дорогая, – шепчу я ей на ухо. – Сейчас и ночами. Ты думала обо мне даже тогда, когда Тейлор угрожал тебе фотографиями, правда? А сейчас ты о них вообще забыла.

Усталость и остатки удовольствия сходят с ее лица, Ванда мрачнеет и подтягивается поближе к спинке кровати. Морщится от боли в попытках сесть, в итоге бросает это занятие и смотрит на меня – мрачно, с осуждением, словно я только что отнял у нее самое ценное. Что, дорогая? Честь и совесть? Ты давно уже отдала их мне. И не только их.

– Умеешь ты все испортить, – хмыкает она и вновь дергает руками, постукивает пряжкой ремня по спинке кровати. – Расстегни, у меня руки почти затекли.

– Чуть позже, милая.

– Я серьезно, Рид. Что ты будешь делать с фотографиями? Я не хочу, чтобы через неделю их вывесили в холле или напечатали в академической газете. Да и по сайтам мгновенно разнесут, это если у него где-нибудь видео не завалялось, – произносит она почти на одном дыхании и поджимает губы.

– Если Стилтон не попытается выжить меня из академии в ближайшую неделю, я как-нибудь разберусь с Тейлором, дорогая Ванда. Твоя работа – обсудить с офицером Смолдером, как я заботился о тебе все время, что ты лежала в медкабинете. Ты же справишься, правда? Ради меня? – Я улыбаюсь чуть шире и поддеваю одну из иголок, заставляя Ванду шикнуть от боли. Или от удовольствия.

– Пошел ты к черту, Рид, – выдыхает она, но голос предательски дрожит. – Я справлюсь. Но если тебя уволят из-за того, что ты спишь со студенткой…

– Это не запрещено правилами, милая. Я могу спать с кем угодно в Белморе, и запретить мне может разве что совесть. Но ты сама говорила, что совести у меня нет. И из всех я выбрал именно тебя, Ванда. Никакой мальчишка не отнимет тебя у меня. Никакой старый идиот не встанет у меня на пути. – Я убираю взмокшую прядь волос с ее лица и склоняюсь чуть ниже, чтобы выдохнуть прямо в губы: – Потому что ты моя муза, дорогая Ванда. И я уже не смогу тебя отпустить.

– Так не отпускай, – шепчет она, прежде чем поцеловать меня в губы.

Ванда Уильямс идеальна, и другой такой я уже не найду. Да и не собираюсь искать. Уж точно не в этой жизни.

Муза

На лекции по истории душно, и не только потому, что профессор Карпентер не умеет общаться со студентами. Слушать ее – все равно что добровольно записаться на сеанс изощренных пыток, настолько неприятен большинству ее скрипучий голос и манера бубнить себе под нос, а потом спрашивать с каждого подробный конспект. За год я почти привыкла к ее постоянным придиркам и попыткам поймать меня на жульничестве или чем-нибудь похуже. Нет, душно здесь из-за стоящей за окном жары и ноющих ран на животе, оставшихся после ночи с Ридом.

Удивительно, но я никогда не видела его таким воодушевленным, таким странно ярким. Впервые мне показалось, будто он не просто играет со мной, а хочет чего-то по-настоящему. Быть рядом. Защищать меня. Может быть, у него и впрямь нет намерения покончить со мной, как с Хеленой Браун. В конце концов, у него было столько возможностей от меня избавиться, что не хватит пальцев на обеих руках, чтобы их пересчитать. И воспользовался он ими? Только вспылил, в один момент обратившись лесным пожаром, и едва не испепелил меня взглядом в попытках убедить, что я – нечто большее, чем просто девчонка с темными волосами и карими глазами.

Хочется верить.

– И тогда… – Нудный бубнеж профессора Карпентер обрывается на полуслове, когда дверь аудитории отворяется и на пороге показывается ректор Стилтон. Залысина на лбу блестит от пота, кустистые брови сведены к переносице, а губы сомкнуты в плотную линию. Он явно зол, точно как и профессор Карпентер: она щурит густо накрашенные глаза и кривится, глядя на ректора.

– Что такое, профессор Стилтон? Вы могли хотя бы постучать, прежде чем влетать ко мне на лекцию. Правила существуют не только для студентов.

Пучок на голове профессора опасно подрагивает, а лицо вытягивается от возмущения так, что она становится похожа на хищную птицу. И крючковатый нос картину лишь дополняет. Но ректор Стилтон сегодня не намерен тянуть время и отвлекать нас от занятий. Очень жаль.

Особенно мне.

– Простите, профессор, но дело срочное. Мисс Уильямс, – он смотрит на меня и кивает на дверь, – пройдемте со мной. С вами хочет побеседовать офицер полиции. Это по поводу дела мисс Купер, но не переживайте, академия Белмор не даст вас в обиду.

Да у него буквально на лице написано, что мне угрожает как минимум отчисление, если вдруг я не скажу при офицере то, чего ждет от меня ректор. Глаза недобро поблескивают, а улыбка на лице, которой положено быть теплой, кажется скорее угрожающей. Какая ирония. В начале года я бы что угодно отдала, лишь бы меня отчислили поскорее, а теперь готова всеми силами хвататься за место в академии. Здесь спокойно, если не считать пару недоразумений.

Рука сама собой тянется к свежему шраму на шее. Хочу, чтобы когда-нибудь Рид прошелся ножом и по нему тоже. Он единственный, кому я могу позволить делать мне больно. Он единственный, кто может свести меня этой болью с ума, а не в могилу.

– Мисс Уильямс придется нагонять программу, она только недавно вернулась к учебе, – цокает языком Карпентер. – Неужели это не может подождать до перерыва?

– Нет, профессор, не может! – повышает голос ректор. – Мы тут говорим об убийстве студентки, а не о каких-то мелочах. Продолжайте лекцию, будьте добры. А вы, мисс Уильямс, идите со мной. Сумку берите с собой, ваш разговор с офицером может затянуться.

Стоит подняться с места, как на меня устремляется с десяток взглядов однокурсников. Генри Тейлор самодовольно ухмыляется, а Кейт Харрис смотрит во все глаза и что-то шепчет, вот только читать по губам я пока не научилась. Остальные просто хмурятся или гнусно хихикают, будто уверены, что меня арестуют здесь и сейчас. Конечно, ведь мне так удобно было покончить с Джессикой Купер прямо из медицинского кабинета.

Из аудитории я выхожу, не говоря ни слова, и почти сразу натыкаюсь на стоящего позади ректора мужчину средних лет в полицейской форме. Голубая рубашка немного помята, короткие темные волосы лежат в беспорядке, а на лице многодневная щетина. Он выглядит неряшливо, но взгляд у него цепкий – кажется, он пронзает меня насквозь, сканирует, как рентгеновский луч. Ощущение не из приятных.

– Это офицер Смолдер, мисс Уильямс, – представляет его ректор и отступает в сторону. – Вы можете поговорить в соседнем кабинете, сейчас он свободен.

Я лишь киваю и покрепче перехватываю ремень сумки, поудобнее устраивая его на плече.

– Приятно познакомиться, мисс Уильямс. До кабинета мы дойдем сами, можете идти, мистер Стилтон, – с вежливой улыбкой произносит офицер Смолдер. – Думаю, студенты в состоянии не потеряться после допроса.

Судя по выражению лица, ректор таким раскладом недоволен, и улыбка его выглядит максимально неискренней и натянутой. И тем не менее он открывает перед нами двери соседнего кабинета, дожидается, пока мы пройдем внутрь, и захлопывает их с обратной стороны. Демонстративно громко, будто и сам недалеко ушел от студентов.

Рид не шутил, когда говорил, что ректор в ярости и готов разве что не вышвырнуть его из академии Белмор. И, если верить Риду, делать это он будет в первую очередь через меня. Черт бы его побрал.

Смолдер садится за один из столов и предлагает мне занять место напротив, и вот он, в отличие от ректора, улыбается вполне искренне, просто устало и без особого удовольствия. У него буквально на лице написано, насколько ему осточертели порядки в нашей академии. И если он думает, что со мной будет легче, чем со Стилтоном, то глубоко заблуждается. Никогда бы не подумала, что переживать за серийного убийцу я буду сильнее, чем за его жертв.

Шрам на шее обдает фантомной болью.

– Давайте не будем тянуть, мисс Уильямс, – говорит он, когда достает блокнот, и тут же делает какую-то пометку ручкой. – Мистер Эллиот утверждает, что вы состоите с ним в отношениях. Это правда?

Вот, значит, как будет строиться наш разговор. Офицер Смолдер не промах и заходит сразу с козырей.

– Правда, – пожимаю плечами я, неуютно ерзая на стуле. Низ живота отзывается болью. – Но я предпочитаю не кричать об этом на каждом углу.

– И в те дни, когда вы лежали в медицинском кабинете, он находился рядом? Или навещал вас только иногда? Не подумайте, это не официальный допрос, я просто хочу собрать информацию о мистере Эллиоте. – Он вновь улыбается, но его улыбке я больше не верю. – Так что если какие-то вопросы покажутся вам личными, можете просто не отвечать.

Он будто специально не рассказывает мне ни о правах, ни об адвокате, ни о правиле Миранды, а просто делает вид, что мы решили поболтать, как две добрых подружки. Сейчас обсудим парней, последние сплетни и со смехом разойдемся. Ага, как же. Я поджимаю губы и одергиваю рукава блузки. Надеюсь, он не заметил темнеющие на запястьях синяки.

– Рид… Профессор Эллиот приходил каждый день.

– А ранила вас мисс Купер? Никто в академии, кроме мистера Эллиота, не подтвердил, что напала на вас именно она.

– Потому что Джессика Купер – дочь богатого папочки и подружка ректора Стилтона, – фыркаю я озлобленно, но быстро меняю тон. – А я всего лишь студентка на гранте, большинство еще и считает, что я получила его только потому, что сплю с Ри… с профессором Эллиотом.

До чего же сложно называть его безликим «профессор Эллиот», когда для меня он давно перестал им быть. Рид, урод, ублюдок, господь бог – кто угодно, только не «профессор Эллиот». Ему попросту не подходит.

– А вы правда состоите с ним в отношениях? – вновь спрашивает офицер Смолдер и смотрит так пристально, словно хочет прожечь во мне дыру. Какого черта? – Он вас не принуждает?

Несколько секунд я просто молчу, приоткрывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Я была готова ко всему: что меня будут спрашивать, где и когда находился Рид, виделись ли мы в последнюю неделю, может быть, даже где я была вчера ночью. Но принуждает ли он меня? Перед глазами вспыхивают отрывки воспоминаний: тугие веревки на запястьях, его соблазнительная хищная ухмылка, кровь на губах и бархатистый голос, медленно сводящий с ума.

Боже, нет, только не сейчас. Приходится как следует тряхнуть головой, чтобы отбросить в сторону нахлынувшее наваждение.

– Нет, – отвечаю я наконец, стараясь придать голосу максимум возмущенности.

– Хорошо. Могу я посмотреть ваш телефон? Если вы не против, конечно, – улыбка к лицу офицера Смолдера, кажется, приклеилась навсегда. Он протягивает руку и делает вид, что не пытается лезть в мою жизнь. Что нет здесь никакого нарушения границ. – Уверен, вы переписывались или как-то общались. В наше время трудно представить отношения без переписки.

Внутри все холодеет. У меня в мессенджерах десятки сообщений от скрытых аккаунтов, но по переписке не составит труда понять, кто именно мне писал. И некоторые сообщения не то что подставят Рида, они сдадут его с потрохами. Чего стоят только те слова о музе и помощи, что он отправлял мне прошлым летом. Только идиот не сложит два и два. Но если я не дам офицеру телефон, он наверняка залезет в него другим путем. Через того же ректора, который, кажется, всерьез намерен заткнуть Риду рот.

Но быстрее, чем я успеваю принять решение, офицер хватает стоящую у моих ног сумку и достает из бокового кармана телефон. Черт!

– Я не давала согласия, – восклицаю я, чуть приподнявшись на стуле. – За такое можно и жалобу в участок написать.

– Пишите, мисс Уильямс, за это время я как раз проверю ваши мессенджеры, – кивает офицер как ни в чем не бывало, щелкая пальцами по экрану. – Ага, полагаю, вот и нужный контакт. Очень мило, что вы, опасаясь, что о ваших отношениях кто-то узнает, записали преподавателя по имени и поставили рядом сердечко. Но, наверное, кому попало вы телефон не даете.

Что? Я так и оседаю обратно, захлопнув рот, и не совсем понимаю, что происходит. Вчерашняя ночь помнится мне смутно, потому что после третьего круга я отключилась от усталости и легкой боли во всем теле, а проснулась уже в половине восьмого, с ужасом осознав, что нужно собираться на занятия. Рида к тому моменту в комнате уже не было.

– У вас тут как раз пара непрочитанных сообщений. «Детка, я уже соскучился. Что сегодня на тебе надето? Надеюсь, то красное кружевное белье. В прошлый раз у меня чуть не снесло крышу от того, как смотрелись на тебе стринги, никак не могу перестать представлять, как разорву их зубами», – читает офицер, и с каждым словом глаза его расширяются, а брови приподнимаются все выше.

Детка? Боже мой, что за ерунда? Рид в жизни не написал бы мне подобную дичь, да и красные кружевные стринги я никогда не носила. И уж тем более не хотела, чтобы мое белье обсуждал какой-то небритый полицейский! Уверена, мои щеки сейчас напоминают два пунцовых леденца, настолько горячими они кажутся.

Еще несколько долгих секунд, которые ощущаются вечностью, офицер скользит глазами по экрану, а я чувствую себя хуже, чем на эшафоте. Что происходит? Откуда эти сообщения? Как? Но задавать вопросы нужно не здесь и не сейчас. Остается лишь ничем себя не выдать и делать вид, что смущает меня именно то, что всю эту чушь офицер зачитал вслух.

– Ладно, – выдыхает он, отложив телефон в сторону и пододвинув его поближе ко мне. – Не стоило, конечно, лезть так глубоко. Простите меня, мисс Уильямс, но я обязан был убедиться.

– В чем? Что Рид точно видел мое белье? – фыркаю я в надежде, что попытки храбриться выглядят натурально. Внутри-то меня трясет с ног до головы.

– В том, что мистер Эллиот не заставил вас соврать. Или в том, что вы действительно добровольно вступили с ним в отношения. В любом случае спасибо за содействие, мисс Уильямс.

– И это все, что вы хотели узнать? – возмущаюсь я, когда встаю из-за стола и хватаю телефон и сумку. – Это?

Офицер Смолдер виновато улыбается и пожимает плечами, а я краснею пуще прежнего и вылетаю из кабинета. Грозно топаю по коридору в сторону парадной лестницы, хотя до конца лекции остается еще минут пятнадцать, не меньше. Думаю, профессор Карпентерпереживет без меня, потому что я собираюсь прогуляться по саду академии и немного подышать свежим воздухом. Но еще раньше, чем я выхожу из учебного корпуса, любопытство берет надо мной верх, и я хватаюсь за телефон. Пролистываю мессенджер в поисках старых сообщений, но не вижу ни одного из них.

Несколько мемов от Микаэлы, противное «скоро» от Генри, непрочитанные от матери и окно на самом верху, которого я никогда не видела. Контакт и впрямь обозначен «Рид», а последнее сообщение, которое и зачитал офицер, пестрит дурацкими эмодзи в виде баклажанов. Боже. Мой.

Листая переписку, я не замечаю ни ступенек под ногами, ни как оказываюсь на свежем воздухе. Жаркое, почти летнее солнце печет голову, я все смотрю на милые признания и откровенный секстинг, представляя холодный смех Рида и его широкую ухмылку. Когда, черт побери, он успел все это провернуть? И почему именно… так? «Ты сводишь меня с ума, когда так смотришь на меня на лекции. Представляю твои пальцы у себя в трусиках». Да я бы не решилась отправить ему что-то такое! Уж точно не зимой, когда шарахалась от каждой тени.

Сейчас же эти сообщения вызывают лишь легкое недоумение и покалывание в нижней части живота. Боже мой, меня только пару минут назад пытался вывести из себя офицер полиции, а я уже думаю, что пальцы Рида сейчас были бы очень кстати. Хочется залепить самой себе звонкую пощечину, чтобы побыстрее прийти в чувство. Но вместо пощечины я получаю еще одно сообщение.

«Тебе понравился мой спектакль, милая муза?»

Резко обернувшись, я бросаю взгляд на второй этаж учебного корпуса и замечаю знакомую тень в третьем окне справа. Кабинет Рида Эллиота, где он наверняка смотрит на меня и ухмыляется так широко, как только умеет. Веселится. Смеется. Ну и сволочь же он.

«В следующий раз я устрою тебе настоящий».

От возмущения забыв, как дышать, я набираю в ответ всего несколько слов.

«Не забудь купить мне красные стринги, больной».

Но Рид не из тех, кто позволяет кому-то забрать последнее слово.

«Предпочитаю видеть тебя без них. К тому же из красного тебе идет только кровь, дорогая».

Надеюсь, никакой офицер Смолдер никогда не увидит этих сообщений. Потому что кровь действительно нравится мне гораздо больше, и я вовсе не против, если в следующий раз Рид познакомит меня со своими иголками поближе. Запихнув телефон обратно в сумку, я наворачиваю несколько кругов по засаженной розовыми кустами аллее и возвращаюсь в общежитие.

Самое время появиться в столовой и показать однокурсникам, что арестовывать меня не собираются.

Глава 9. Кровь за кровь

Муза

На лице Генри Тейлора за обедом читается разочарование чистой воды: я замечаю, как он поджимает губы и кривится, прежде чем отвернуться обратно к своим дружкам. А ведь должен радоваться, что со мной все в порядке, иначе его билет в счастливую жизнь в роли старосты академии пойдет прахом. Но сейчас мне совсем не до него.

Над ухом щебечет Микаэла, пересказывая утренние сплетни, а перед глазами маячит тарелка цветастых хлопьев с молоком и стакан яблочного сока. Наверное, стоило взять что-нибудь другое, но думать не хотелось, а сладкое нет-нет да порадует меня. Правда же? Только из головы никак не идет разговор с офицером Смолдером, как бы соседка ни старалась меня отвлечь, какими бы приторными на вкус ни были хлопья. С чего он так заинтересовался нашими с Ридом отношениями? Даже телефон без спроса схватил. Его же могли и уволить за такое. Или не могли, раз я всего лишь простушка на гранте, а не дочь сенатора?

С губ срывается тяжелый вздох.

– Ага, вот ты где! – К нам подлетает Кейт Харрис и плюхается на свободный стул по правую руку от меня. – Так ты в курсе, что случилось с Джессикой, но даже не подумала мне рассказать? Ты что, говорила с ней перед смертью? Или что-то видела? Выкладывай давай, о чем с тобой говорил полицейский. И почему только с тобой?

Боже, только Кейт и ее любви к тру-крайму мне сейчас и не хватало.

– Потому что за меня никто не вступится, очевидно же, – фыркаю я, запихивая в рот очередную ложку хлопьев. Кусок в горло не лезет, приходится отставить тарелку в сторону и сделать вид, что больше всего на свете меня сейчас интересует сок. Свали уже, Кейт, а. – И потому что Джессика пыталась прикончить меня куском стекла, если вдруг ты забыла. Или ректор Стилтон рассказывает всем другую историю? До меня как-то не долетали слухи в медицинском кабинете.

– Нам просто сказали, что вы что-то не поделили, вот и все, – задумчиво тянет Кейт. – Но если у нее настолько крыша поехала…

– В прошлом году она довела первокурсницу до отчисления, – вставляет Микаэла, не потрудившись даже прожевать сэндвич. – У нее это каждый год, говорят. Не может держать себя в руках и уверена, что ей все должны. Была. Была уверена. Простите, я еще не привыкла.

– И ее саму после этого не отчислили? – вскидываю брови я, со стуком поставив стакан на стол. – Хотя зачем я спрашиваю, ее отец держит Стилтона на коротком поводке.

А ты спишь с преподавателем, Ванда, и ради тебя он убивает людей. По академии ходят полицейские, а ректор скрипит зубами за вашей спиной. Ну и что? Тебе нужно собраться и доучиться до конца семестра, вернуться в Рокфорд на лето и забыть, что здесь произошло.

Но нет, голос разума в этот раз перегибает палку. Возвращаться в Рокфорд мне хочется в последнюю очередь, тем более мать будет задавать лишние вопросы. И не факт, что мне позволят доучиться. Я буквально вижу, как ректор Стилтон лично пытается завалить меня на экзамене или требует от той же Карпентер выставить меня вон из аудитории в день сдачи. У него, в отличие от меня, развязаны руки. И едва ли Рид сумеет на него повлиять.

Кейт и Микаэла болтают, обсуждают последние посты в социальных сетях, а я провожаю глазами Генри Тейлора. Тот поднимается из-за стола и так уверенно шагает к выходу из столовой, напрочь позабыв о своих дружках, будто ему написали, что его комната пылает синим пламенем.

– Короче, Уильямс, – Кейт стукает ладонями по столу, поднявшись, – если тебе скажут что-нибудь насчет дела Купер, ты в курсе, где меня искать. Но если я узнаю, что ты жмешь подробности, ночью я заберусь в вашу с Микаэлой комнату и придушу тебя. Понятно?

И она уходит, громко шлепая ботинками по полу, – снова показывает, что плевать ей хотелось на форму академии. Туфли забыты, галстука нет, блузка расстегнута на несколько верхних пуговиц, а ярко-розовые волосы видны с другого конца помещения. Мне бы тоже хотелось хоть раз надеть что-нибудь другое. Может быть, кардиган, как Микаэла.

Не о том ты думаешь, Ванда, не о том.

Поздний завтрак остается почти нетронутым, я не могу допить даже сок. В голове снова и снова всплывает разговор с офицером, кажется, будто мы еще обязательно встретимся. Может быть, он спросит Рида, а тот не сможет… Боже, кому я вру. Рид придумал для нас головокружительную историю, даже не спросив меня, он уж точно сумеет выкрутиться. Это я опозорюсь, если Смолдер решит допросить меня второй раз.

Сразу после обеда у нас стоит лекция по истории литературы, и я уже представляю, как Рид будет прожигать меня взглядом все полтора часа. Ухмыляться, отправлять сообщения и всем видом напоминать, какую ерунду мне пришлось читать сегодня утром. Однако стоит лишь вообразить, с каким удовольствием он набирал сообщения, может быть, даже гладил меня, когда я спала, или покусывал губы, как внизу живота скапливается возбуждение. А я ведь была уверена, что таким меня не проймешь.

Приходится подумать о тяжелом взгляде ректора Стилтона и его недовольной роже, с которой он провожал нас с офицером Смолдером. Весь пыл сразу же сходит на нет.

С Микаэлой мы расходимся на лестнице – она уходит на третий этаж, махнув мне рукой напоследок, а я поворачиваю на второй, направляясь к до боли знакомому кабинету. Рядом уже толпятся студенты, я замечаю яркую макушку Кейт Харрис, а вот Генри Тейлора нигде не видно. Надеюсь, что у него и впрямь комната загорелась, а вместе с ней сгорел телефон и все фотографии. Наивно, конечно. Если он не придурок, то хранит их в облаке.

– Мисс Уильямс, – доносится позади голос ректора Стилтона. Он запыхался, словно бежал за мной по лестнице все это время и в какой-то момент отстал. – Наконец-то я вас догнал. Не торопитесь на лекцию, сегодня у вас не будет истории литературы.

За его спиной маячит знакомая фигура – короткие темные волосы зализаны назад, форменный пиджак накинут на плечи, галстук небрежно завязан на шее. Генри Тейлор, конечно же. Кто бы сомневался. Очень жаль, мне так хотелось, чтобы кто-нибудь подпалил задницу этому петуху. Но, кажется, сегодня достанется только мне.

– Я уже рассказала офицеру Смолдеру все, что знала, профессор Стилтон, – произношу я без энтузиазма.

– А теперь я хочу поговорить с вами один на один. Полагаю, профессор Эллиот переживет одну лекцию без вас. – В его голосе сквозит откровенная ирония, а среди студентов мгновенно проходятся смешки. – Пойдемте.

И Генри Тейлор ухмыляется мне вслед так противно, будто он только что показал фотографии ректору Стилтону. А ведь мог. Точно мог. Да пошел бы он в задницу, а то и куда подальше. Я достаю телефон и собираюсь записать Риду голосовое, чтобы поддержать нашу маленькую игру, но успеваю лишь нажать на кнопку записи – ректор Стилтон распахивает дверь соседнего кабинета и бесцеремонно заталкивает меня внутрь, будто мы с ним старые друзья и это в порядке вещей. Да что, черт побери, не так с академией Белмор?!

Все.

– Итак, мисс Уильямс, полагаю, вы уже все обсудили с офицером Смолдером. Судя по тому, что он рассказал мне, пока вы сидели на завтраке, вы снова распускали слухи о Джессике и настаивали, что она на вас набросилась, – говорит он совершенно спокойно, нависая надо мной подобно скале, только глаза его недобро поблескивают. Хочется отступить подальше, но за спиной у меня профессорский стол и высокое окно, из которого впору разве что выброситься. – Думаю, вам стоит забрать свои слова назад. И рассказать полиции, что ваша рана – дело рук профессора Эллиота, в чем я ни капли не сомневаюсь.

Несколько секунд я молчу. Приоткрываю рот и шумно выдыхаю в попытках переварить сказанное. Что, простите? Дело рук профессора Эллиота? Может быть, у меня на теле и остались шрамы от ножа; может быть, прямо сейчас внизу живота красуется пара свежих ссадин, но о каждой из них я попросила сама. И пусть я боялась, что рано или поздно, заявившись в комнату Рида, уже не проснусь на следующее утро, этого так и не случилось. Он никогда не делал мне больно, если не видел, что его прикосновения – или прикосновения его длинного ножа – сводят меня с ума.

– С чего бы это? – вскидываю голову я, крепко сжимая губы, и смотрю в глаза Стилтону. В отличие от пронзительного взгляда Рида, взгляд ректора напоминает грязную замерзшую лужу. Серые водянистые глаза не выражают ничего, кроме злости и недовольства. Не осталось и следа от добродушного профессора Стилтона, с которым я беседовала накануне вечером. – Я не собираюсь лгать полиции. Тем более в академии наверняка сохранились записи с камер, если они стоят в женской душевой на втором этаже.

Он щурится и кривит губы, а затем выхватывает телефон и демонстрирует ту самую фотографию с рождественского бала, которой только вчера угрожал мне Генри. Мои уложенные в аккуратную прическу волосы растрепались, щеки раскраснелись, а зеленый шарф Рида перетягивает шею с такой силой, что удивительно, как я вообще могла удержать во рту его член и не задохнуться. Его лица на фотографии практически не видно, только светлые волосы и широкую спину, но не узнать Рида невозможно.

Вот, значит, каким путем решил пойти этот урод. Не испытывать удачу и не полагаться на нашу с Ридом связь, а настучать сразу ректору. А тот и рад, судя по мрачному торжеству на лице. Кажется, только этой фотографии ему и не хватало, чтобы загнать Рида в угол и заставить заткнуться. Боже, неужели он думает, что ради меня или моей репутации Рид сделает хоть что-нибудь? Сомневаюсь, что со Стилтоном он расправится так же легко, как с Джессикой. Да и разве тронул он за последние месяцы хоть кого-то, кроме нее?

Но подумать мне не дают.

– Послушай меня, девочка, – цедит он сквозь зубы, угрожающе размахивая телефоном у меня перед носом и подходя все ближе. – Если хочешь остаться в академии, ты сделаешь все, как я скажу. Эллиот не в состоянии обеспечить тебе грант на следующий год обучения, а вот я вполне могу. Расскажешь полиции, что он заставил тебя, принуждал, да хоть изнасиловал – мне плевать, – и тебе пришлось оклеветать Джессику. Я не собираюсь терять свое место только из-за того, что Тварь протащил в Белмор любовницу. У меня и так хватает проблем с сенатором Купером, который только и может тыкать меня носом, что я не уследил за его драгоценной дочерью. Не хватало еще, чтобы мои же преподаватели и студенты порочили ее репутацию и дальше.

Так вот для чего это все. Плюнуть бы ректору в рожу, развернуться и уйти, но изнутри меня медленно сковывает страх. Понятия не имею, что случится, если я откажусь. Меня исключат из академии в тот же день и придется вернуться в Рокфорд к матери, которая ни разу в жизни мне не поверила? Которая считала меня маленькой лгуньей, когда ее чертов муж насиловал меня? К горлу подкатывает тошнота. Я даже думать об этом не хочу.

Однако есть кое-что гораздо хуже возвращения домой. Кое-что гораздо опаснее. Предательство. Я помню, какими глазами смотрел на меня Рид, рассказывая, как Хелена Браун предала его. Разбила и растоптала его сердце и превратила в того, кем он в итоге стал. Может быть, его жизнь сложилась бы иначе, а все эти девушки были бы живы, если бы Хелена не отвергла его любовь таким отвратительным способом. И я не желаю представлять, какие боль и отвращение отразятся в его взгляде, когда он узнает, что я ничуть не лучше Хелены.

Такая же слабая. Такая же глупая. Такая же предательница.

Ни за что.

– Знаете что, ректор Стилтон? – ухмыляюсь я, хотя прекрасно понимаю, что подписываю приговор собственному будущему. Не видать мне ни отличного образования, ни жизни в Калифорнии, ни какой-нибудь классной работы в архитектурном агентстве. Да и черт с ними. У меня будет кое-что получше. У меня будет Рид. – Пошли вы к черту. Исключайте меня из академии, показывайте фотографию кому хотите, – я еще и расскажу, что после этого мы отлично потрахались. Ну или обсудите ее с Генри Тейлором, который передал ее вам, чтобы наныть себе на место старосты академии. Он ко мне приходил с тем же самым и умолял, чтобы я заставила Рида повлиять на вас. Но Генри, судя по всему, и сам не прочь лизать кому-нибудь задницу, если это поможет ему пробиться в люди.

– Ты забыла, с кем разговариваешь, девчонка?! – разъяренно орет он мне вслед, но я выскальзываю из кабинета в коридор и опрометью бросаюсь к лестнице.

Соваться на лекцию сейчас – не лучшая затея, значит, нужно переждать в общежитии, а потом все-таки найти Рида и рассказать, что меня выпрут из академии еще до экзаменов. Лишь выбежав на улицу и остановившись у высокого дерева, растущего у каменной дорожки, ведущей на аллею, я замечаю, что телефон в руках все еще записывает голосовое. Запись уже перевалила за десять минут, стоит нажать одну кнопку – и все, что говорил мне ректор, отправится прямиком Риду. Забавно видеть нечто подобное сразу за нашей фейковой перепиской, но тем лучше.

Если когда-нибудь я решу показать сообщение офицеру Смолдеру, он охотнее поверит, что я решила поделиться проблемой со своим парнем. Боже, можно ли Рида назвать парнем? Он кто угодно: убийца, психопат, больной романтик и профессор со странными фетишами, но уж точно не парень. На губах проступает нервная ухмылка, я жму на кнопку «Отправить» и смеюсь как ненормальная добрую минуту, если не больше.

Как хорошо, что во дворе сейчас никого нет, только садовник косится на меня с подозрением, оторвавшись от розовых кустов. А мне-то казалось, что в этом году я уже исчерпала лимит безумных поступков. Казалось.

Немного подумав, вслед за голосовым я отправляю еще одно текстовое сообщение, чтобы Рид понял, что наша игра не заканчивается. Наоборот, она только начинается. Впрочем, он поймет все и так. Мне просто хочется принять участие в том спектакле, что развернулся в академии после смерти Джессики. И я надеюсь, что на этот раз у меня будет главная роль.

«Кажется, мне пора собирать вещи, дорогой. А ведь утром я переживала только о том, как бы не намокнуть на твоей лекции».

Надеюсь, он как следует посмеется, сидя перед студентами и отчитывая кого-нибудь за неверно составленный реферат или ошибку в очередной дате. Суровый и вечно недовольный профессор Эллиот взрывается от смеха. Холодного, мрачного, но искреннего – то еще зрелище. Сомневаюсь, что кто-то в Белморе, кроме меня, видел его таким.

Ответ мне приходит, когда я закрываю за собой дверь нашей с Микаэлой комнаты. Ну да, так я и думала.

«Ты просто молодец, милая. Я в тебе не сомневался».

Муза

– Ты когда-нибудь думала, что все так сложится? – болтает Микаэла, стоя перед зеркалом и причесывая непослушные рыжие волосы. Темно-синий кардиган, накинутый поверх формы, привычно болтается из стороны в сторону. – Ну, в смысле, с Тварью. Или тебе не нравится, когда я его так называю? Вряд ли ты зовешь его «тварюшкой» в постели. Хотя…

– Пожалуйста, хватит, – умоляю я. Застегиваю пуговицы на воротнике блузки и хватаю сумку. Микаэла обожает поговорить по утрам и никогда не отказывает себе в удовольствии спросить обо всем подряд: для нее нет ни запретных тем, ни личных вопросов. – Называй его как хочешь, мне все равно. Но я даже думать не хочу, как ты дошла до «тварюшки».

О том, что чаще всего я зову Рида чудовищем, соседке знать не надо. Да и какая разница, думала ли я, что все так сложится? Когда мне пришло письмо о зачислении в академию Белмор, казалось, что жизнь наконец начала налаживаться. Казалось, что я оставлю несчастную, зашуганную и травмированную Ванду в прошлом, выберусь из своего кокона и стану совсем другим человеком. В какой-то мере так и вышло, но я не рассчитывала, что привяжусь к ненормальному серийному убийце, который следил за мной как минимум несколько месяцев.

Не рассчитывала и на то, что буду о нем переживать. Офицер Смолдер был настроен серьезно, едва ли его убедит случайная запись, где ректор пытается заставить меня свидетельствовать против Рида. Нет, у него наверняка есть что-то еще. Но это не единственная проблема: на носу экзамены, а в голове знаний ноль целых, хрен десятых. Бесследно испарилась вся история литературы, кажется, я и чертить-то разучилась.

Я провалю все, даже если ректор Стилтон не заставит преподавателей выставить мне неуды.

– Смотрите, кто явился, – кричит кто-то, едва мы с Микаэлой заходим в холл учебного корпуса.

– Грустишь, а, шлюха?

– Да бросьте, дайте ей пострадать немного, у нее же покровителя отобрали.

– Теперь наверняка исключат, ха-ха!

– Отвечаю, от этой шлюхи уже завтра и следа в академии не останется.

– Шлюха!

Среди столпившихся перед стендом у лестницы студентов десятки малознакомых лиц: старшекурсники, ребята с других факультетов и те, кого я просто никогда не видела. Не понимаю. Ни Генри Тейлора, ни его дружков поблизости не видно, так что завел всех, видимо, не он. Крики не стихают, вслед мне летят ругательства покрепче «шлюхи», и чем ближе я подхожу к стенду, тем сильнее внутри разгорается знакомый страх.

Если они набросятся на меня толпой, что я сумею сделать? Сил не хватит даже убежать. Уверена, в такой момент внутри проснется слабая Ванда и будет терпеть, пока все не закончится, чтобы потом забраться в дальний угол парка на территории Белмора и повеситься на иве, под которой когда-то нашли тело Хелены Браун.

Микаэла спешит за мной, краем глаза я замечаю, как она щелкает пальцами по экрану телефона, но подруга, в отличие от остальных, ничего не говорит. К стенду подхожу с замиранием сердца, уже прекрасно понимая, что там увижу: фотографию, которой угрожал Генри. Фотографию, которую тот так любезно передал ректору Стилтону. Неужели он не мог просто меня исключить? Обязательно так грязно играть? Старый ублюдок. А притворялся таким добряком, пока не показал истинное лицо. Впрочем, я могла бы и догадаться, когда медсестра Кларк говорила о нем как о человеке, который в первую очередь заботится о своей заднице. Как она там сказала? Ничего страшного, что первокурсников полосуют старосты, у студентов всякое бывает.

Смотреть на себя со стороны непривычно: кажется, будто на фотографии я и впрямь похожа на шлюху. Волосы растрепал пальцами Рид, губы припухли, а щеки раскраснелись от недостатка воздуха. Еще и ниточка слюны сбегает вниз по подбородку. Не говоря уже о том, что я – такая расфуфыренная, в дорогущем платье – стою на коленях посреди сада. Черт.

– На сайте академии эта же фотография висит, – вполголоса говорит Микаэла, но я к ней не поворачиваюсь. – Слушай, пошли отсюда.

– Сколько тебе пришлось сосать, чтобы выбить рекомендацию? – смеется Майкл – тот самый парень, который танцевал со мной на балу. – А в задницу дашь, если я куплю тебе новый телефон? Или ты считаешь себя элитной шлюхой и такой мелочью не берешь?

Если бы не Микаэла, которая вовремя хватает меня за руку, я бы развернулась и заехала бы этому уроду кулаком по лицу. Ублюдок, ты не в курсе, через что мне пришлось пройти, чтобы смириться со всем этим дерьмом! И никакой заносчивый придурок не будет называть меня шлюхой. Может быть, если бы я до сих пор носила в кармане форменного пиджака одну из игл – подарков Рида, – сейчас она оказалась бы в глазу у Майкла.

– Иди у ректора спроси, это по его части, – выплевываю я с отвращением. – Может, он тебе пару семестров оплатит и даже новый телефон купит. Место Купер теперь свободно.

Майкл, судя по выражению лица, тоже не прочь меня ударить, но между нами встает Микаэла. Святая, иначе и не скажешь. Рыжие волосы торчат во все стороны, зелено-голубые глаза полыхают от возмущения. Но вместо того, чтобы отпихнуть подругу в сторону и врезать мне, Майкл широко ухмыляется и скрещивает руки на груди.

– Об этом тоже ты позаботилась, шлюха? Попросила Тварь прикончить ее, потому что она тебя тронула? Да ты сама та еще сука, Уильямс. Но не переживай, полиция уже во всем разобралась: сегодня утром Тварь забрали, так что можешь не торопиться к нему под стол. Или слезно попроси полицию пустить тебя в участок, твоих талантов наверняка и на это хватит.

Кто-то подхватывает его холодный смех, снова называет меня шлюхой, но окружающий мир меркнет, а в сознании, как птица в клетке, бьется одно-единственное слово: забрали, забрали, забрали. Не может быть, чтобы у них было хоть что-то на Рида. Разве он не сказал, что позаботился обо всем? Разве не утверждал, что у него все под контролем?

Я выхватываю из кармана телефон и проверяю сообщения в мессенджере, но там ровным счетом ничего. Пропущенных вызовов тоже нет. У него не было времени написать? Офицер Смолдер приехал рано утром, вырвал его буквально из постели? Мысли крутятся в голове, словно сумасшедшие белки в колесе, но картинка никак не складывается. Черт!

И едва я собираюсь набрать сообщение, как Майкл подныривает под выставленную вперед руку Микаэлы и выхватывает телефон у меня из рук.

– Верни, черт побери! – кричу я, уже не заботясь ни о своей репутации, ни о том, что подумают другие. – Кусок дерьма!

– Посмотрим, что ты собиралась делать, шлюха. Пожаловаться Твари? – смеется он и демонстративно что-то листает на экране. – Ха, да вы только послушайте: «Мечтаю оседлать тебя прямо на этом столе. Можешь еще раз взять указку? С ней ты до жути сексуальный». Сколько берешь за вирт, Уильямс?

Губы искривляются от злости, ладони сами собой сжимаются в кулаки, но я с облегчением выдыхаю. Спасибо, что нашу настоящую переписку уже никто не увидит: вместо нее у меня в телефоне лишь глупые сообщения, написанные Ридом для офицера Смолдера. Пусть Майкл ими хоть зачитается, мою репутацию все равно уже ничто не спасет. Только смеяться над собой я больше не дам.

Хватит. Слабая Ванда давно умерла. Я не такая. Я, черт бы его побрал, муза Коллекционера, который несколько лет держал в страхе половину Калифорнии. Коллекционера, который сам теперь рискует стать экземпляром в полицейской коллекции.

И прежде чем я успеваю остановиться и подумать, мой кулак с силой врезается в щеку Майкла. Пока он стоит и удивленно прикладывает ладонь к лицу, я подбираю выпавший у него из рук телефон.

Что, нравится, урод? Так я только начала.

– Рот свой закрой, – бросаю я с отвращением. – Ты и волоска на голове Рида не стоишь. Так что завидуй молча или найди идиотку, которая согласится терпеть такую тупую свинью. Пойдем, Микаэла, а то опоздаем на занятия.

Может быть, у меня и хватило смелости за себя постоять, но лучше уйти, пока Майкл не очухался и не подбил кого-нибудь отомстить мне прямо здесь и сейчас. С него станется подкараулить меня в коридоре, как сделала Джессика, но это будет потом. Сейчас же нужно сообразить, что делать – черт с ними, с экзаменами, мне нужно понять, как вытащить Рида. И в чем обвинил его офицер Смолдер. Это же наверняка его рук дело.

– Слушай, они забудут об этом за лето, – с явным сочувствием говорит Микаэла, когда мы поднимаемся на второй этаж. Здесь на меня тоже косятся, тоже шепчутся и посмеиваются за спиной. – Все будет в порядке.

– Да плевать, даже если не забудут. Лишь бы не пытались полоснуть стеклом по шее, второго раза я уже не выдержу, – усмехаюсь я. Удивительно, до чего ломко и нервно звучит мой голос, будто я ревела несколько часов и только-только успокоилась.

– Переживаешь о Тва… профессоре Эллиоте? – Она неловко переминается с ноги на ногу и виновато улыбается. Явно стыдится, что чуть не назвала Рида Тварью, точно как Майкл и другие старшекурсники в холле. – Он, конечно, не лучший препод в академии, но на убийцу не похож. Его отпустят после допросов, все будет в порядке. Так что не переживай. И звони, если что, понятно? У меня история искусств в ближайшие полтора часа, мы будем буквально в соседних кабинетах. Так что я готова в случае чего дать Майклу пинка. Но не думаю, что он что-то сделает, он же трус и умеет только языком трепать.

– Спасибо, – улыбаюсь я искренне, пусть и устало. – Правда. Если бы не ты, Микаэла, я бы не выдержала и первых месяцев в академии.

– Ой, да брось. Ты сильная, Ванда, и заарканила самого холодного и заносчивого мужика в Белморе. Все наладится. Ладно, я побежала!

Подруга машет на прощание и спешит в конец коридора, поближе к кабинету, чтобы точно не опоздать на занятие. Да, Микаэла молодец и готова помогать мне даже тогда, когда остальные хотят разве что плюнуть мне в спину и считают глупой дурочкой, ртом заработавшей себе место в академии. И не только ртом. Микаэла молодец, но я все-таки не такая. Раз уж Стилтон решил играть грязно, отставать я от него не собираюсь.

И прогулять занятие по начертательной геометрии – меньшее из зол.

Отделившись от шумной толпы студентов постарше, я сворачиваю к женской душевой, незаметно захожу внутрь и закрываю за собой дверь. Внутри никого. Вот и отлично, будет время подумать и разобраться, что я могу сделать, сидя в стенах академии. Едва ли кто-то отпустит меня в участок, чтобы поговорить с Ридом с глазу на глаз. Если он вообще в участке.

«Где ты сейчас?»

И время в одно мгновение превращается в густой тягучий сироп. Идет настолько медленно, что впору лезть на стену: цифры на экране меняются раз в вечность, одна минута напоминает десяток часов, а две уже похожи на сутки. Я меряю шагами душевую, брожу от одной кабинки к другой, но уведомления все нет. Сообщение так и висит непрочитанным.

Черт! Черт, черт, черт!

Покрытую кафелем стену у раковины я пинаю с такой силой, что в тот же момент сгибаюсь пополам от боли. Ладно, это хоть немного отрезвляет. Соберись и подумай, Ванда, ты же можешь сделать хоть что-то. Например, связаться с офицером Смолдером и передать ему то самое голосовое. Он же оставил свой номер на случай, если я захочу еще что-то рассказать.

Дрожащими пальцами я пролистываю список контактов, пока не добираюсь до лаконичного «Коп». Вот уж не думала, что когда-нибудь номер мне действительно пригодится. Но ничего не поделаешь, и я жму на кнопку вызова. Один гудок. Второй, третий, четвертый. Давай же! Может, у меня на руках доказательства, которые ты искал в академии всю эту неделю, черт побери!

После десятого гудка хочется сбросить вызов, но я не успеваю.

– Слушаю, – звучит на том конце знакомый голос, и я едва не роняю телефон.

– Здравствуйте, офицер Смолдер, это Ванда Уильямс. Вы просили позвонить, если я захочу что-то вам рассказать.

– Доброе утро, мисс Уильямс. – Судя по всему, офицер не улыбается. Наоборот, кажется, сегодня он мрачнее и злее, чем обычно. – И что же вы хотите рассказать? Еще раз попытаться прикрыть человека, который вами манипулирует? Я понимаю, вы еще молоды и думаете, будто лучше в вашей жизни не будет, но если вы…

– Рид мной не манипулирует! – Вру, конечно, но не ему судить, кто кем манипулирует. Сейчас я искренне хочу помочь Риду, каким бы чудовищем тот на самом деле ни был. Моим. – И нет, я все вам рассказала о наших отношениях.

Кроме того, что Рид Эллиот – убийца и прикончил моего отчима, чтобы затащить меня в Белмор.

– Тогда зачем звоните? У нас достаточно показаний: ректор Стилтон и преподавательский состав академии выразились вполне ясно. Пара студентов тоже. При всем уважении, вы в какой-то мере заинтересованное лицо, мисс Уильямс. А если мистер Эллиот действительно не виновен, ему ничего не грозит.

Ректор Стилтон, значит. И пара студентов. Готова поспорить, что угадаю их имена с двух букв: Генри Тейлор, подружки Джессики Купер и, может быть, Майкл, который точил зуб на Рида с самого рождественского бала. Урод.

– У меня есть запись нашего с ректором Стилтоном последнего разговора. Думаю, вам стоит ее послушать.

– И зачем же?

– Ректор шантажировал меня фотографиями, пытался заставить дать показания против Рида. А сегодня эти фотографии слили, Рида арестовали, а студент, который ему эти фотографии принес, наверняка получил должность старосты академии. Думаете, это совпадение?

Несколько секунд офицер молчит, и мне кажется, что план провалился. Чего стоит слово девчонки из Иллинойса, чудом попавшей в Белмор, против слов ректора и преподавателей? Или мажора вроде Генри Тейлора? Примерно ничего. И если даже Рид не сумел убедить полицию в обратном или показать им сообщение, то на что мне вообще рассчитывать? Только если на чудо.

– Перешлите мне запись, мисс Уильямс. А там посмотрим. И идите учиться, честное слово, найдете себе еще…

– Перешлю, – перебиваю я. – Но не надо говорить мне, что делать, офицер.

В конце концов, делать это может только один человек, и он сейчас далековато от академии. Я сбрасываю вызов, прислоняюсь спиной к стене и сползаю на пол. Прикрываю голову ладонями и сижу так минут десять, не меньше. Прихожу в себя, лишь когда по академии проносится звонок – какая-то из симфоний Бетховена, – а в коридоре слышатся голоса и топот десятков ног.

Пора возвращаться в ад.

Творец

– Подозреваю, без адвоката вы говорить со мной не будете, – со вздохом произносит офицер – детектив – Смолдер и садится напротив. Небольшая комната в полицейском участке вмещает лишь квадратный металлический стол и пару простых складных стульев. Голые светлые стены, линолеум на полу. Атмосфера совсем не та, что в академии. – Или снова будете кормить сказочками, как в прошлый раз.

Я откидываюсь поглубже на спинку стула и свожу вместе пальцы рук. Сегодняшнее утро началось просто отвратительно: сначала мы столкнулись со Смолдером в коридоре, а потом он заявил, что имеет полное право арестовать меня по подозрению в убийстве Джессики Купер. И, если повезет, еще в нескольких подобных убийствах. И вот теперь мы сидим и смотрим друг на друга в стенах участка, каждый думая о своем.

Едва ли у него есть доказательства. Я уверен, что работаю чисто, даже когда меня ослепляют ярость и желание уничтожить все на своем пути. Записи с камер в академии подчищены, моя дорогая Ванда не купилась на уговоры старого дурака Стилтона, а на теле Купер не осталось ни следов, ни отпечатков. Или все-таки остались? Сомнения медленно закрадываются в сознание и шепчут, что я мог быть неосторожен. Что я мог слишком увлечься. Что я переживал о своей маленькой музе сильнее, чем о самом себе.

Но я не верю.

– Почему же? Давайте обсудим все прямо сейчас, офицер. – Я растягиваю слова и вежливо улыбаюсь, будто мне вовсе не хочется свернуть ему шею и вернуться в Белмор. К дорогой Ванде, которую не успел даже предупредить об этом досадном недоразумении. – Или мне стоит звать вас «детектив»? Мою версию вы уже знаете, но мне все еще интересно, на каком основании вы привезли меня в участок. И если они мне не понравятся, я вызову адвоката.

Он щурит темные глаза и качает головой, словно не верит ни единому моему слову. И это взаимно. Но сегодня нам придется мириться с обществом друг друга. И я надеюсь, что сегодняшним днем все и ограничится.

– Не пытайтесь манипулировать мной, как делали с Вандой Уильямс, мистер Эллиот, – говорит Смолдер совсем другим тоном и хмурит густые брови. Забавно, но на воротнике рубашки у него все то же едва заметное пятно от кофе. И бедняга не догадывается, что манипулировать дорогой Вандой мне давно уже не нужно. – Генри Тейлор сообщил, что видел, как в день исчезновения мисс Купер вы покидали академию. А мистер Стилтон предоставил доступ к записям с камер на посту охраны, но там чудесным образом не осталось ни одной записи прилегающих территорий за нужный день. Ни сада, ни парка, ни главной дороги. Скажете, совпадение, мистер Эллиот?

– Если бы вы позволили мне взять с собой телефон, а не поймали в коридоре и потащили неизвестно куда, я бы показал вам, чего стоят слова Генри Тейлора, – фыркаю я в ответ. – Мальчишка полностью зависим от Стилтона, потому что мечтает о месте старосты академии и хочет утереть нос старшему брату. И Ванда слышала их разговор на эту тему.

Конечно же, Смолдер мне не верит. Цокает языком и качает головой, будто перед ним сидит нашкодивший мальчишка, а не потенциальный убийца. Если мы весь день будем говорить в таком тоне, я сойду с ума быстрее, чем устану пересказывать до мелочей продуманную версию. Версию, которую проклятый Стилтон всеми силами пытается сломать. Старику не выгодно, чтобы я оставался в академии. Ему не нужно, чтобы я лишний раз открывал рот. Он просто спасает нагретое место и репутацию в глазах сенатора, а кто убил Джессику Купер, ему абсолютно наплевать. И он уж точно не в курсе, что все эти годы Коллекционер, о котором трубили в Лос-Анджелесе, сидел в соседнем кабинете.

А о погибших девушках из других университетов он и вовсе никогда не думал. Думать Стилтон привык только о себе.

– Не надо приплетать студентов, мистер Эллиот. Вы шантажировали Ванду, так ведь? Запугивали ее и причиняли ей боль, только чтобы она прикрыла вас перед полицией. Это уже не говоря о домогательствах.

На лице детектива проступает откровенная неприязнь. Готов поспорить, что и на моем тоже. Наши с музой отношения – уж точно не то, что стоит обсуждать с полицией, но выдуманная Стилтоном легенда не лезет ни в какие рамки. Может быть, Ванда боялась в первые месяцы, что с того? Может быть, временами ей было больно, какая разница? Впервые за последние годы она чувствует себя счастливой. Живой. Она чувствует себя в безопасности.

И она, идеальная, выбрала меня сама. Я просто чуть-чуть подтолкнул ее в Рокфорде.

– Вы говорили с Вандой, детектив, и я уверен, что она не выглядела жертвой. И после этого вы верите ректору Стилтону? Он просто боится навлечь на академию гнев сенатора Купера.

И вылететь из ректорского кресла, где ему не надо делать ровным счетом ничего: учебными планами давно занимаются методисты, правила отданы на откуп старостам, а половина профессоров крутятся как белки в колесе только ради того, чтобы рейтинг Белмора не упал.

Но если старик Стилтон хочет войны, он ее получит.

– На молодых девушек легко влиять. И вы шантажировали ее не только угрозой ее жизни, но и фотографиями.

– Теми фотографиями, которые сделал Генри Тейлор на рождественском балу? – Я вскидываю брови и довольно улыбаюсь, когда детектив Смолдер сводит брови к переносице. Этого, значит, Стилтон ему не сказал. – Или думаете, мне в тот момент больше всего нужно было нас фотографировать? А почему именно тогда? Слухи о наших отношениях ходят в академии давно, а Ванда столько раз бывала в моей комнате в преподавательском корпусе, что я мог наснимать ее со всех ракурсов и в любых позах. Почему именно эта фотография?

И ответов у детектива нет. Он поглядывает в блокнот с заметками, как будто так и не научился пользоваться телефоном или не доверяет технике, скользит взглядом по записям и явно не может понять, где же нестыковка. Наверняка Генри Тейлор в его глазах святой парнишка, который решился дать показания против жуткого профессора-убийцы.

Значит, настоящих доказательств у него нет. Значит, он понятия не имеет, как связать убийства Коллекционера со смертью Джессики Купер, если убийцей окажется преподаватель из академии, убивший девчонку ради… Ради чего, собственно?

– И раз вы так уверены, что это был я, то зачем все это, детектив? Вы считаете, что я запугивал и силой удерживал Ванду рядом, чтобы она прикрыла меня перед полицией, но для чего мне было убивать Джессику Купер, если и шею моей дорогой Ванде тоже рассек я? Из-за их перепалок в библиотеке? Или из-за того, что в прошлом году Купер приглашала меня на свидание?

И кто из нас, спрашивается, ведет допрос. Но в глазах детектива Смолдера проскальзывает блеск недовольства, он поджимает губы, и становится предельно ясно: за подкинутую Стилтоном версию он будет держаться до последнего, пока не появятся неопровержимые доказательства обратного.

– Не заговаривайте мне зубы, мистер Эллиот, – бросает он и поднимается на ноги. За дверью небольшой допросной слышатся шорохи и шаги других полицейских, голоса и телефонные звонки. – Вы останетесь в участке до выяснения обстоятельств. И позвоните своему адвокату, потому что без него я не имею права вести полноценный допрос. Ну или откажитесь от него, если хотите покончить с этим побыстрее.

Единственный, с кем я хочу покончить, – Эдвард Стилтон. Но ему, в отличие от Питера Уилсона, уготована совсем другая участь. И я уверен, что моя милая муза тоже приложит к этому руку. За этот год я узнал ее достаточно хорошо, чтобы понять: Ванда далеко не такая нерешительная и напуганная малышка, какой ее представляли в родном Рокфорде. И сейчас, если понадобится, она бросит вызов всему Белмору раньше, чем Стилтон успеет подготовить документы на отчисление.

– О, не сомневайтесь, детектив, я хочу, – ухмыляюсь я криво, поудобнее устраиваясь на стуле. – И уверен, что уже вечером меня здесь не будет. Адвокату я позвоню. Думаю, через пару-тройку часов он будет на месте. Но для начала вам стоит вернуть мне телефон.

– О нет, мистер Эллиот, личные вещи вы получите только в том случае, если ваш адвокат убедит меня, что проблема не в вас, а в мистере Стилтоне, – улыбается Смолдер в ответ. – А для этого ему придется как следует постараться. Можете воспользоваться нашим телефоном в участке, мы никогда не отказываем подозреваемым.

И выражение превосходства на его лице не предвещает ничего хорошего. Понятия не имею, за что детектив так меня невзлюбил, да еще и всего за пару дней: буквально позавчера он был настроен иначе. Чтобы вывести его из себя, Стилтону нужно было надавить на самые болезненные точки и выставить меня едва ли не чудовищем.

Но я и есть чудовище и сдаваться просто так не собираюсь.

Смолдер покидает небольшую допросную комнату, а я так и остаюсь сидеть на неудобном раскладном стуле, пока грузная и широкоплечая офицер не приносит в комнату телефон, больше похожий на рацию или мобильный из числа тех, что были популярны в далекие двухтысячные. Блокноты, телефоны – участок во многом отстал от времени.

– У вас двадцать минут, – бросает она недовольно и садится напротив.

Что ж, звонить и впрямь придется адвокату: разговор с моей милой музой под надзором равен самоубийству, а закапывать себя я пока не планировал. Остается надеяться, что дорогая Ванда действительно так хороша, как я о ней думаю. Да нет, к чему надежда? Я в ней уверен.

Это ее шанс показать себя.

Удиви меня, милая, и я брошу к твоим изящным ногам весь мир. Докажи мне, что с ума схожу не только я, и мы вместе покончим со Стилтоном. Дай мне то, чего не могла дать ни одна другая, и нас уже никто не остановит. Даже закон, если ты хорошо попросишь.

И я с кислой улыбкой набираю номер знакомого адвоката, хотя и знаю, что работать вместе нам едва ли придется.

Муза

Наш чат с офицером Смолдером выглядит бедно и блекло: одно единственное сообщение – и то пересланное из переписки с Ридом голосовое. Но я смотрю на него уже битый час, надеясь, что вот сейчас-то детектив ответит. Или, может быть, в верхней части экрана всплывет сообщение от Рида. Мне хватило бы и пары слов, только бы узнать, что с ним все в порядке. Насколько, интересно, может быть в порядке убийца посреди полицейского участка?

Я нервно усмехаюсь и вновь начинаю ходить по комнате кругами. На лекциях меня сегодня никто не видел, но и черт бы с ними. Пусть профессора думают, будто меня сильно подкосила история с фотографиями и травля однокурсников – настолько, что теперь я боюсь показываться на глаза другим. Боже, я и думать о них забыла, едва Майкл проболтался насчет Рида.

Пытаясь пролистать чат, будто от этого там быстрее появится сообщение от офицера, я случайно попадаю по кнопке «Воспроизвести», и комнату наполняет хрипловатый и донельзя громкий голос ректора Стилтона. Черт, а я и забыла, с каким остервенением он пытался заставить меня дать показания против Рида. Так старался, а толку в итоге никакого. И уверенность в том, что фотографии слил именно он, а не Генри Тейлор, только растет: у Тейлора уже было все, чего он так хотел, ему просто незачем устраивать подобное шоу.

Как же низко Стилтон пал в моих глазах: из благодушного старика с неуместнымишутками превратился в слизняка, готового на все, только бы спасти свою толстую шкуру. Урод. Я выключаю звук на телефоне и сажусь на кровать, но это не помогает. Меня потряхивает изнутри, а руки так и чешутся сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь Риду. Когда-то он спас меня, и теперь я хочу отплатить ему тем же. Если кто-то в чертовой академии Белмор и заслужил спасения, то это он.

Думай, Ванда, думай. Что такого могли наговорить полиции, чтобы его арестовали? Наверняка ректор давил на то, что Рид угрожал мне. Или на то, что это он ранил меня в прошлом месяце, а не святая Джессика Купер. Допустим. Однако этих обвинений недостаточно. Черт, и почему я поступила на архитектурный, а не куда-нибудь в академию ФБР? Тогда уж точно что-нибудь сообразила бы, а так что я сделаю? Начерчу план Белмора?

Нет. Но кое-что я все же могу. Плевать, что там наплел полиции Стилтон и кого заставил врать в лицо офицеру, я все равно могу принять его правила игры и, если мне повезет, обставить его.

Я подскакиваю с кровати и подлетаю к шкафу, нахожу среди вещей небольшую картонную коробку и достаю плотные конверты из крафтовой бумаги: кое-где на них виднеются засохшие пятна крови, один немного помялся, но это не главное. Главное, что там, внутри, лежат драгоценные подарки от Рида.

Когда-то больше всего я желала сжечь эти конверты или выбросить из окна самолета по дороге в Калифорнию. Спасибо прошлой мне, что так на это и не решилась. Иголки внутри поблескивают на свету, на высушенных бабочках почти не осталось пыльцы. Что ж, к иголкам я прикасалась, так что это не лучший подарок для Стилтона, а вот бабочки – совсем другое дело. Может, найдется и нетронутая игла.

Приходится залезть в соседний шкаф и найти упаковку виниловых перчаток среди бесконечных кардиганов Микаэлы. Надеюсь, она простит мне маленькое воровство. Если все пройдет как надо, куплю ей десять упаковок этих чертовых перчаток, которые она надевает на практику по фигурной лепке. Мне стать скульптором не светит, а вот сообщницей опасного убийцы – вполне. Боже, надеюсь, меня за это не арестуют. А если да? Может быть, мы с Ридом окажемся в одной камере. Или нас обоих приговорят к смертной казни.

И жили они недолго и не очень счастливо, и умерли в один день. Тьфу. Надо выбросить эту дрянь из головы.

Натянув перчатки, аккуратно складываю несколько бабочек и иголку из единственного конверта, к которому толком не прикасалась, в небольшой пластиковый пакет и убираю его во внутренний карман пиджака. На экране телефона светится время: половина четвертого, значит, часть профессоров сейчас занята на лекциях, остальные либо у себя, либо в столовой в преподавательском корпусе. Дойти до кабинета ректора, миновать его секретаршу и оставить бабочек где-нибудь в ящике рабочего стола – разве сложно? О да. В моем гениальном плане тысячи изъянов, но другого у меня нет.

Придется импровизировать. В конце концов, едва ли моя жизнь станет хуже, чем до поступления в Белмор. Когда-то я уже жила в аду, подумаешь, в случае чего меня отправят в другой. Там хотя бы не будет урода вроде моего отчима. А вот в Белморе – будет, если я не заставлю Стилтона заткнуться.

Я справлюсь. Я смогу.

И что, Ванда, ты готова отправиться за решетку ради него? Ради чудовища?

Да. Это чудовище переступило через себя ради меня. Это чудовище готово убить ради меня. Это чудовище – единственный человек, который искренне меня любит, пусть даже и очень нездорово и тяжело. И мне не нужен никто другой. Так что да, я готова.

И заткнись уже наконец, чертов внутренний голос.

Все тело напряжено подобно натянутой до предела струне, кажется, еще немного, и эта струна лопнет, а меня разорвет на части. Дыхание неприлично частое, сердце вот-вот выскочит из груди, однако я не останавливаюсь. Как ни в чем не бывало выхожу из общежития, то и дело оглядываясь вокруг, ловлю на себе насмешливые взгляды охранников на посту. Что, тоже видели фотографии? Ничего, у меня для ректора Стилтона есть подарок получше фотографий.

Теплый летний воздух раздувает в стороны мои темные волосы, бросает в глаза мелкий песок с пролегающей между общежитием и учебным корпусом дорожки, но это все мелочи. Пройти через пост в учебном корпусе, повернуть в левое крыло и остановиться перед дверью ректорского кабинета. Вокруг ни души, только из-за закрытых дверей соседних аудиторий доносятся приглушенные голоса.

Сейчас или никогда. Если поверну, то сюда уже не вернусь. А значит, слабая и трусливая Ванда победит. Нет. Больше она не будет управлять нашей жизнью. Больше никогда.

Я поднимаю руку и стучу в дверь. Три раза, как привыкла в последнее время. Только за дверью меня ждет вовсе не Рид с самодовольной ухмылкой.

– Войдите, – приторным голосом отвечает секретарь, имя которой я снова забыла. – О, добрый день, мисс Уильямс. Ректор Стилтон предупреждал, что вы зайдете. Он вас ждет.

И сердце ухает вниз, едва я переступаю порог. Он меня ждет? Не верю, что Стилтон в курсе не только о наших с Ридом отношениях, но и о том, чем он занимался все эти годы. Иначе его давно уже не было бы в академии. Правда же? С другой стороны, тогда понятно, почему Рида арестовали после пары бесед с ректором. Черт бы его побрал!

Но я все равно натягиваю на лицо нервную улыбку и молюсь, чтобы уголки губ не дрожали. Да и голос стоит контролировать.

– Спасибо. Я могу войти?

– Да, конечно, проходите.

С шумом втянув воздух, смело толкаю вперед внутреннюю дверь и впервые оказываюсь в кабинете ректора Стилтона. Здесь просторно и светло – сквозь высокое окно падают лучи солнца, за массивным деревянным столом красуется огромное кресло с богато украшенными подлокотниками, на полу мягкий ковер, а среди стеллажей из красного дерева тут и там зеленеют цветы. Хорошо устроился. Не удивительно, что решил до последнего держаться за свое место.

– О, а вот и ты. – Он едва не хлопает в ладоши и противно улыбается. Боже, если бы его улыбка была сахарным сиропом, я бы уже была в нем с ног до головы. – Как тебе небольшой подарок от академии? Мне показалось, тебе вполне хватит дурной репутации, исключение – это уже крайняя мера. Тебе все равно придется покинуть академию, если не сможешь оплатить следующий семестр.

– Спасибо, – киваю я с нескрываемым сарказмом и без приглашения занимаю стул напротив. Чем ближе к столу, тем лучше. – Интересные у вас представления о наказании.

– Не стоило плыть против течения, – качает головой Стилтон, а противная улыбка на губах становится только шире. Он напоминает до жути довольную свинью в парике. – Я предлагал тебе выбрать сторону.

Я улыбаюсь в ответ и лихорадочно думаю, как бы незаметно запихнуть ему в стол пару ярко-синих бабочек. Тогда-то у полиции сомнений точно не останется. Но едва ли ректор встанет и выйдет из кабинета, оставив меня сидеть здесь одну.

Нет, придется изворачиваться.

– Все ошибаются. Знаете, мне было сложно понять что к чему, когда меня только выписали из медкабинета. – Я опускаю взгляд и качаю головой, сминаю пальцами подол форменной темно-синей юбки и делаю вид, будто меня и впрямь мучает чувство вины. Отвратительно. – Было больно, я злилась, а кроме Рида меня никто не хотел слушать. И это его давление…

Давление его ремня на мои запястья, например. Или тяжесть его тела на моем. Ох, даже не знаю, как все это вытерпела. Приходится спешно стереть с лица ухмылку и сосредоточиться на чем-то другом. На блестящих водянистых глазах Стилтона, например. При взгляде на них пропадает всякое желание думать о властности Рида.

– Боюсь, уже слишком поздно. – Ректор поднимается на ноги и поправляет перетягивающий большой живот ремень, отходит к окну и смотрит вдаль, на простирающийся перед академией сад. – Мой отец всегда говорил: поздно бежать в сад, когда розы уже отцвели. Вот и ты прибежала слишком поздно. Я дал тебе шанс, но ты им не воспользовалась.

Да, спасибо, что дал мне шанс, урод. Пододвинувшись поближе, стараясь не скрипеть стулом, я спешно вытаскиваю из кармана пакет с бабочками и замираю, когда Стилтон дергается и цокает языком. Черт. Однако он не поворачивается, лишь сцепляет руки за спиной. Сейчас или никогда. Приоткрыв нижний ящик, я вытряхиваю туда засушенных бабочек и иглу и незаметно захлопываю его обратно.

Остается молиться, чтобы он не открывал его хотя бы до завтра.

– Никакого шанса на искупление? – театрально вздыхаю я.

Сердце колотится с такой скоростью, словно собирается танцевать чечетку прямо у меня в груди. Самое страшное позади. Да?

– Увы. Предлагаю написать заявление прямо сейчас, сомневаюсь, что ты сдашь экзамены в этом семестре. – Стилтон поворачивается и смотрит на меня с явным снисхождением. Качает головой. Плюнуть ему в лицо хочется еще сильнее, чем раньше. – Или подождем, пока ты провалишься: на экзаменах или при оплате обучения. Гранта у тебя в следующем году точно не будет.

– Я подумаю, профессор Стилтон. – Я встаю вслед за ним и демонстративно отталкиваю стул в сторону, чтобы он не заметил, что тот стоял слишком близко к его рабочему столу. – Может быть, я все-таки достану деньги на обучение. У меня, знаете ли, есть таланты.

Раз уж моя репутация разрушена, терять все равно нечего. И я, откинув волосы за спину, мягко улыбаюсь и выхожу из кабинета, плавно покачивая бедрами. Боже, и думать противно, что он может представлять меня в своих влажных фантазиях, но на что только ни пойдешь, только бы чертов Стилтон не решил проверить стол. Не успела разглядеть, что там лежит, но тонкий слой пыли буквально намекал: открывает он его не так и часто.

Что ж, время пошло.

Когда я вылетаю на улицу, намереваясь вернуться к себе, пока занятия не закончились, то сразу же хватаю телефон. Ответа от офицера Смолдера так и нет, но и черт бы с ним. Прямо на ходу я набираю сообщение сама.

«Сегодня ректор Стилтон вызывал меня к себе. Я видела синих бабочек в его кабинете».

Он не купится. Точно не купится. Но другого плана у меня нет.

Глава 10. Совершенство

Муза

Прошло всего три дня, а кажется, будто целая вечность. Офицер Смолдер так и не ответил на мои сообщения, хотя я точно знаю, что он их прочитал: рядом с ними красуются, словно в издевку надо мной, две галочки. Какого черта? Прекрасно понимаю, что отвечать он не обязан, но не могу перестать об этом думать. Что с Ридом? А если ректор заметит, что я трогала ящик, и все-таки откроет его? Когда там экзамены?

Этим утром Микаэла услужливо напомнила мне, что у первокурсников экзамены начинаются сегодня. И мне хватило одного взгляда в расписание, чтобы заметить среди них историю литературы. Ха. И кто будет ее принимать, когда Рида нет? Кажется, Стилтон был прав, и из академии я вылечу гораздо раньше, чем наступит время платить за очередной семестр.

Сегодня в Белморе царит тяжелая, гнетущая атмосфера: часть студентов бродят по коридорам как неприкаянные, другие засели по комнатам, обложившись книгами, а кто-то делает вид, будто ему принадлежит вся академия разом и какие-то экзамены – сущий пустяк. Один из таких ребят – чертов Генри Тейлор, задравший нос после сделки с ректором. Урод.

Небось гордится тем, что благодаря ему я стала звездой академии. Пусть и не такой, как мечтала в детстве. И чертов офицер Смолдер так и не приехал в академию с обыском! С территории Белмора после смерти Джессики Купер никого не выпускают, иначе я рванула бы в участок сама. Ну пропустила бы пару экзаменов, подумаешь.

С губ срывается нервный смешок, и я захлопываю книгу. Прислоняюсь спиной к стене перед кабинетом профессора Карпентер: текст из слитых билетов расплывается перед глазами, запомнить я ничего не могу. Требовать с меня будут, как с десяти Генри Тейлоров, и это если ректор не позаботился, чтобы меня завалили на первом же экзамене. Ну да ладно. Провалюсь, попытаю удачи на пересдаче или смирюсь с тем, что жить мне в Рокфорде всю жизнь.

Буду сидеть у окна и ждать, когда Рид вернется в город на каникулы. Смотреть на закаты и думать, как он кошмарит студентов и размышляет, не стоит ли добраться до какой-нибудь девчонки так, развлечения ради. Боже мой. Тряхнув головой и растрепав густые темные волосы, я гоню подобные мысли прочь. Что за бред? Во-первых, я не смогу просто сидеть и ждать. Во-вторых, Рид никогда не оставит меня одну дольше, чем на эти несколько дней. Он ведь следил за мной и в Рокфорде. Знал, что я делаю дома или куда иду, даже если я просто бесцельно прогуливалась по улицам города. В-третьих, не думаю, что ему захочется убивать.

А ты думаешь, он исправился и превратился в святого лишь потому, что ты изволила стать для него послушной игрушкой? Очнись, мир – не чертова сказка, он так не работает. И как только Рид наиграется, от тебя и мокрого места не останется. Хочешь кончить с бабочками во рту?

Заткнись. Просто закрой рот, чертов внутренний голос. Я прекрасно помню, что сказал Рид в прошлый раз. Что он повторил уже не единожды, а я все отказывалась в это верить.

«Я не собираюсь тебя убивать, моя милая муза. Ты должна оставаться рядом».

Могу я хоть раз в жизни кому-то поверить? Пусть и серийному убийце, который потратил десять лет жизни, чтобы найти свою идеальную музу. Кто в наше время не без недостатков? Нервно посмеиваться входит в дурную привычку, но иначе я давно уже вздернулась бы в стенах академии. Впрочем, теперь у меня есть хотя бы одна причина остаться в живых.

Я хочу посмотреть, чем все закончится. Хочу рискнуть и проверить, кто прав: я или мой занудный внутренний голос, беспрерывно кричащий об опасности. Где он был, когда я поддерживала решение матери второй раз выйти замуж, интересно? Наверное, улетал в отпуск.

– Уильямс, – доносится из кабинета скрипучий голос профессора Карпентер. Двери приоткрываются, и оттуда выходит вполне довольная жизнью Кейт Харрис. Подмигивает мне и спешит к парадной лестнице. Удивительно, как не поддалась всеобщей истерии и не приняла участия в местном конкурсе «Назови Ванду Уильямс шлюхой».

Что ж, настал мой час страдать. Чем быстрее отмучаюсь, тем лучше.

Но экзамен по истории у профессора Карпентер – не самое страшное событие сегодняшнего дня. Из кабинета я выхожу уставшей и выжатой, как лимон, в голове путаются десятки дат, а в табеле красуется удовлетворительная оценка, но больше всего после этого хочется лечь прямо посреди коридора на часик-другой. Но при одной только мысли об этом я вздрагиваю, вспоминая, как валялась на полу душевой и вдыхала противный запах какой-то дряни, медленно теряя сознание.

Отвратительно.

Шагая в сторону главного холла, я невольно потираю свежий еще шрам на шее. Кожа до сих пор розоватая и бугристая на ощупь и едва ли когда-нибудь придет в норму. Не носить мне теперь открытых платьев и кофточек, не говоря уже про декольте. Но это лучше, чем помереть из-за чертового осколка стекла и ревнивой девчонки.

– Эй, шлюха! – окликает меня противный голос. Генри, чтоб его, Тейлор. – Далеко собралась?

– До полицейского участка. Хочу трахнуть Рида, пока меня не исключили, – грубо фыркаю я. Здоровая доля сарказма – вот и все, чего заслужил Тейлор. – Так что иди, займись тем, что получается у тебя лучше всего: закрой рот и попрыгай перед ректором Стилтоном на задних лапках.

Кажется, ему хочется ответить мне парой ласковых слов, потому что Генри со злостью щурит карие глаза и приоткрывает рот, но сказать ничего не успевает. В холле, помимо нас, полно студентов – кто-то болтает, кто-то судорожно перелистывает страницы взятых в библиотеке книг, а кто-то просто ждет, когда закончится перерыв между экзаменами. Но все умолкают и оборачивается, когда парадные двери со скрипом распахиваются и пропускают внутрь Рида.

Удлиненный пиджак песочного цвета сидит с иголочки, под ним – его любимая светлая водолазка, а вокруг шеи повязан тот самый зеленый шарф. Платиновые волосы аккуратно уложены, а глаза недобро сверкают. За его спиной маячит офицер Смолдер – явно отстает шагов на десять, не меньше, – но того я уже не замечаю. Смотрю только на Рида: как он двигается и с какой уверенностью встречает мой взгляд. И когда он подходит ко мне, склоняется и целует тыльную сторону моей ладони, у меня не находится слов.

Студенты вокруг смотрят на нас с удивлением, а стоящий неподалеку Генри Тейлор – с откровенным недоумением, помноженным на возмущение.

– Доброе утро, Ванда, – произносит Рид таким глубоким голосом, что не стой я неподалеку от стены, упала бы прямо здесь.

Какого черта?

И прежде чем я успеваю вставить слово или возмутиться, прежде чем в голове возникает хоть одна здравая мысль – для кого и почему Рид устраивает этот спектакль, – он притягивает меня к себе за талию и целует. Совсем не так, как обычно: никакой страсти, никаких укусов и привкуса крови на языке. Он нежно касается моих губ, делает это на глазах десятков студентов академии и офицера Смолдера.

На мгновение нежное прикосновение оборачивается глубоким поцелуем, и удивленные голоса однокурсников стихают. Я не слышу даже шумного, возмущенного Генри Тейлора. Только удивленно моргаю и касаюсь губ, когда Рид с самодовольной ухмылкой отстраняется и встает рядом. Он напоминает кота, уронившего молоко на пол и обвинившего в этом соседского пса. Очень довольного, сексуального и очаровательного кота.

– Серьезно? – звучит чей-то голос по левую руку от нас.

– Твою мать.

– В открытую? Реально?

Но это просто шепотки, высказаться вслух никто не решается. Даже Тейлор, которого перекосило то ли от шока, то ли от злости. Что, теперь не так ценны твои фотографии, да? Кому какое дело, в каком виде и когда меня застали с Ридом, если он только что поцеловал меня на глазах у доброй половины Белмора. Все равно что расписаться в том, что он трахал меня весь прошедший год. Что Генри не слухи распространял, а говорил чистую правду.

Черта с два это правда, но я прикусываю язык и делаю шаг назад. Пусть думают, будто мне некомфортно, когда на меня откровенно пялятся. Или что я прячусь за Ридом, как за каменной стеной.

– Здравствуйте, мисс Уильямс, – улыбается офицер Смолдер, но у него на лице ни капли искренности, только вымученная вежливость и вселенская усталость. Опять. – Я бы хотел, чтобы мы с вами говорили прямо сейчас, но мистер Эллиот настаивает, что вас нельзя сильно отвлекать перед экзаменом.

– Он сам ее прекрасно отвлекает, – безрадостно хмыкает Генри.

– Спасибо, мистер Тейлор, но с вами я бы хотел потом поговорить наедине. У меня к вам масса вопросов. Так вот, мисс Уильямс, – продолжает офицер. Вокруг него уже толпятся однокурсники и несколько старшекурсников, всем хочется услышать, чего хочет от меня полиция. Или с каких это пор Рид Эллиот – Тварь! – позволяет себе целоваться со студентками. – В участок уже сообщили о шантаже, которому вы подверглись в академии. К сожалению, ваше с мисс Купер дело мы расследовать уже не сможем, хотя у нас есть записи. А вот мистеру Стилтону придется ответить за то, что пытался с вашей помощью подставить мистера Эллиота. Спасибо, что помогли разобраться.

Спасибо? Я вскидываю брови и оборачиваюсь, будто у меня за спиной может стоять кто-то еще – кто-то, к кому обращается офицер Смолдер, – но там лишь стена с лепниной.

Я же хотела главную роль, так ведь? Вот она.

Это я вытащила Рида из участка. Это я, быть может, спасла ему жизнь и обеспечила алиби на годы вперед. Я отплатила ему за все, что он для меня сделал. Если только чертов Стилтон не решит все испортить под конец.

– Пожалуйста. – Улыбка все-таки проступает на губах. – Я просто не хотела участвовать в этой дряни. Даже если меня исключили бы.

Ты просто запала на Рида, Ванда. И не хотела, чтобы его у тебя отняли. Признайся, на академию Белмор тебе плевать.

И в кои-то веки внутренний голос прав. Плевать я хотела на академию, но Рид… Рид – это совсем другое, каким бы ненормальным ни был. Может быть, он убийца. Может быть, он тварь. Может быть, он чудовище. Но он мое чудовище.

– О, надеюсь, у вас все-таки не возникнет с этим проблем, – усмехается Смолдер, кивает Риду и вновь поворачивается к Генри: – Пойдемте, мистер Тейлор, у меня есть к вам пара вопросов. Не по делу Джессики Купер, но, если хотите, можете позвонить своему адвокату.

Удивительно, что Тейлор не возмущается: с непониманием оборачивается вокруг, смотрит на своих верных дружков, однако те лишь пожимают плечами. И тогда он уходит, хмуря густые брови, а вслед ему летит еще с десяток шепотков. Поводов для сплетен в Белморе хватит до следующего года. И если – когда – Микаэла узнает, что здесь произошло, то будет задавать вопросы до самого утра, пока не вырубится от усталости. А после звонка будильника начнет заново.

Если я, конечно, вернусь сегодня в нашу комнату.

– И к чему эти взгляды? – спрашивает Рид так громко, что я вздрагиваю. Сейчас он звучит не как мое чудовище, а как самая настоящая Тварь – профессор Эллиот, который ненавидит студентов уже за то, что когда-то студенткой была и Хелена Браун. А может, уже и не ненавидит, а просто держит образ. – До экзамена пятнадцать минут, и если кто-нибудь из вас опоздает, будем считать, что вы не сдали.

– А если это будет Уильямс, профессор? – смеется кто-то, но я этого парня не знаю.

– Если это будет мисс Уильямс, то с ней мы как-нибудь разберемся. – Голос Рида буквально сочится ядом, а о кривую ухмылку можно порезаться. – А теперь вперед, на второй этаж. Нечего здесь толпиться.

Ребята возмущаются, смотрят на нас с откровенной враждебностью, и я уже представляю, каким дерьмом для меня обернется этот поступок Рида, но какая разница? Это мне он улыбается, как чертов хищный зверь. Это на меня он смотрит так, словно я – самая желанная для него добыча и вместе с тем самая главная драгоценность. Это из-за меня он только что разрушил образ безразличного ко всему профессора, неспособного ни на какие чувства, кроме иронии и злости.

Из-за меня. На губах проступает довольная улыбка.

– А ты почему до сих пор здесь, дорогая? – шепчет он мне на ухо, склонившись ко мне на глазах оставшихся в холле студентов. Спасибо, что слов они расслышать никак не могут. Хватает и того, что я дрожу в руках Рида как осиновый лист. Словно никогда и не чувствовала на себе его прикосновений, не знаю, каким он бывает на самом деле. – Тебя это тоже касается. Если опоздаешь, заставлю отрабатывать на коленях и рядом с моими любимыми иголками. Но тебе даже понравится, милая.

И, ухмыльнувшись именно так, как я привыкла – широко и довольно, с хищным блеском в глазах, – Рид кивает мне и уходит в сторону лестницы. В голове стоит густой туман, а перед глазами вспыхивают события прошлой нашей ночи: иголки на коже и дикие прикосновения Рида, его тяжелое дыхание и горящие глаза. Нет-нет-нет, только не сейчас.

Уверена, если завалю экзамен по истории литературы, он меня не просто трахнет. Доведет до исступления, а потом отлупит указкой. И мне очень сильно повезет, если только отлупит. Методы Рида далеки от ласковых и милостивых. Я закусываю нижнюю губу, чтобы не распаляться раньше времени.

Мне очень нравятся его методы. И не только.

– Будешь сдавать под столом, Уильямс? – смеется парень позади меня, и на этот раз я узнаю голос. Майкл.

Пошел ты, Майкл.

– Если Рид разрешит – да, с удовольствием, – говорю я уверенно и почти смеюсь.

На второй этаж поднимаюсь уже совсем в другом настроении. Теперь меня не испугаешь никакими фотографиями, да и на ректора Стилтона почти наплевать – кажется, Рид Эллиот только что официально заклеймил меня своей. Боже, это даже круче, чем чертово письмо из Белмора, пришедшее мне прошлым летом. И гораздо надежнее.

Муза

Кто бы мог подумать, что единственным экзаменом, который я не сумею сдать, окажется история литературы. Я едва не подскакиваю на месте, когда бархатистый и глубокий голос Рида приглашает меня в кабинет, и замираю у дверей, стоит нашим взглядам пересечься. Он выглядит вовсе не как человек, который провел в участке несколько дней: довольно ухмыляется, вальяжно развалившись в профессорском кресле, и демонстративно облизывает губы.

Сегодня он вовсе не проигравший – настоящий победитель, который прекрасно понимает, что теперь его уже ничто не остановит. Ни ректор Стилтон, ни офицер Смолдер, ни даже законы штата Калифорния. Едва ли он бы вернулся в Белмор в компании Смолдера и решил лично провести экзамен, если бы до сих пор находился под арестом. Да и этот чертов поцелуй посреди холла на глазах у десятков студентов. Кому из них теперь будет дело до слитых фотографий? Особенно если детектив арестует ректора Стилтона и отправит его за решетку. Может быть, после этого забудут и про дело Коллекционера.

Если Риду хватит сил не убивать. Если он сумеет держать себя в руках. Если я хоть немного ему помогу.

Боже, что ты со мной сотворил? Только вот Рид вовсе не бог, он дьявол, поднявшийся на землю из самых глубин ада, чтобы свести меня с ума, уничтожить и собрать заново. И никогда в жизни я не была так благодарна.

– Не хочешь рассказать, что произошло в участке? – спрашиваю я в вполголоса, когда сажусь по правую руку от Рида. Его зеленые глаза сверкают в ярком свете потолочных ламп. – Вчера в академию приезжала полиция, но нам никто ничего не сказал. Да и с чего бы?

– Ты торопишь события, моя милая муза, – коротко улыбается он и смотрит на меня со странной смесью желания и издевки. Какого черта, Рид? – У тебя ведь экзамен. И твоя тема – английская литература восемнадцатого века. Дать тебе подсказку или сама справишься?

Единственное, с чем я готова справиться в такой ситуации, – послать его ко всем чертям. Или схватить за ворот рубашки и поцеловать так крепко, что перед глазами запляшут искры. И сама не знаю, чего мне хочется больше, но точно не рассуждать о литературе восемнадцатого века. После всего, что случилось за этот год в Белморе, он мог бы и не задавать мне вопросы.

Но профессора Эллиота не просто так прозвали Тварью, и сейчас Рид строит из себя именно профессора, хотя я и вижу, как искрится в его глазах мрачное веселье. Ему просто хочется немного поиздеваться, вот и все. Помучить меня неизвестностью, чтобы потом повернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов.

– Справлюсь. У меня много времени, – хмыкаю я и закидываю ногу на ногу. Юбка немного задирается и обнажает худые ноги, обтянутые черными чулками. – Все остальные уже разошлись. Скольких ты завалил, Рид?

– Не бойся, дорогая, тебе не светит оказаться в их числе. Я заставлю тебя понять мой предмет, даже если ты не ответишь ни на один вопрос. И выбора у тебя сегодня нет. Я, знаешь ли, немного соскучился, так что мое терпение не бесконечно.

Его взгляд скользит по моим ногам, поднимается выше, и я замечаю, как Рид вновь облизывает сухие губы, прежде чем посмотреть мне в глаза и ядовито улыбнуться. Как огромный хищный кот, он играет со мной, будто я всего лишь мышка. Но я давно уже не такая. Из мышки Ванда Уильямс превратилась в маленькую хищную птицу и сдаваться не собирается.

В голове пустота, лишь периодически всплывают вопросы «как», «почему» и «зачем», и я уж точно не могу вспомнить ни о Уолполе, ни о Ричардсоне, ни даже о Дефо или Свифте. Сегодня мы с Ридом говорить будем точно не о литературе. Но я все равно пытаюсь ответить на заданный вопрос – меня бросает от рассказов о Шекспире, который к восемнадцатому веку успел десять раз в гробу перевернуться, до болтовни о Диккенсе. Никто же не говорил, что я буду отвечать правильно.

Я не стала бы, даже если бы готовилась к экзамену. А еще вчера я была уверена, что его отменят, потому что Рид не успеет вернуться в Белмор. Но вот он – сидит и усмехается, пожирает меня глазами и демонстративно покусывает нижнюю губу. Что ж, он сам хотел сыграть по этим правилам. Кабинет закрыт на ключ, экзамен я сдаю последняя, едва ли кто-то решит нам помешать. А если и решит, то когда нас это останавливало?

– Не пытайся меня разочаровать, милая, у тебя уже не получится. – Он качает головой и накрывает мое колено ладонью, придвигается на несколько дюймов ближе, и мне уже кажется, что сейчас Рид сдастся. Но он никогда не сдается. Даже когда шепчет, обжигая дыханием мои губы: – Шекспир жил далеко не в восемнадцатом веке.

Какая же ты иногда сволочь.

Но в эту игру можно играть вдвоем.

– Я ужасно училась весь год, профессор, – театрально вздыхаю я и расстегиваю верхнюю пуговицу на форменной блузке. Никогда бы не подумала, что мы дойдем и до этого. – А на элективе вы сами не давали мне заниматься. У вас были… другие интересы.

Другие интересы Рида буквально написаны у него на лице: в хищной ухмылке и цепком взгляде, пронизывающем насквозь. Не уверена, что он когда-то любил свой предмет так сильно, как искать вдохновение на темной стороне – среди несчастных девушек, под покровом ночи, в компании ярко-синих бабочек и холодных иголок. При мысли об этом пересыхает в горле и бросает в жар. Я опускаю взгляд на бледные руки Рида и скольжу вдоль выступающих вен, исчезающих под рукавами идеально сидящей водолазки.

Он ужасен. И при этом идеален. Ненормальный, но в то же время до жути правильный: педантичный и готовый идти до конца и добиваться своего. Меня он тоже добился. Не цветами и походами в рестораны, как принято у других, а кошмарными подарками и пристальным вниманием.

Ах, профессор Эллиот, вы знаете, как расположить к себе девушку.

– А чем интересовалась ты, моя милая муза? – Он склоняется ко мне и болезненно прикусывает мочку уха, проводит по раковине языком и снова переходит на шепот: – Сообщения, которые я для тебя придумал, не сильно отличались от реальности. Сколько раз ты хотела, чтобы я разложил тебя на своем столе?

– Чаще, чем ты это делал.

Кажется, я вижу, как рушатся его выдержка и желание еще немного со мной поиграть. Рид накрывает мои губы своими, целует резко и глубоко. Наши языки вступают в ожесточенную схватку, а я мгновенно забываюсь и запускаю пальцы в его светлые волосы, с силой сжимаю их и не замечаю, как оказываюсь у него на коленях. Прошло всего несколько дней, а ощущение такое, будто мы не виделись несколько месяцев. Лет.

Спасибо, что в его кабинете все-таки нет камер.

Он скользит ладонями по моим бедрам, обводит мелкие шрамы под гладкой тканью чулок и поддевает резинку, заставляя меня вздрогнуть. И эти моменты нежности контрастируют с тем, как нетерпеливо Рид поднимается выше, сжимает мои бедра и целует все крепче. Отрывается лишь на мгновение, чтобы глубоко и шумно вдохнуть, и вновь впивается в мои губы. Как голодный зверь, готовый сожрать меня прямо здесь и сейчас. Ты доволен мной, Рид? Счастлив, что я совсем не похожа на чертову Хелену Браун?

Но ее имя вылетает из головы в ту же секунду, когда он сдвигает в сторону полоску влажного кружевного белья и скользит внутрь сразу двумя пальцами, выгибая руку под немыслимым углом. Боже. Я чуть запрокидываю голову и разрываю наш поцелуй, с губ слетает тяжелый вздох – еще немного, и он превратится в стон. Неужели мне нужно так мало? И Рид, словно прочитав мои мысли, кладет большой палец на клитор, вынуждает меня вновь содрогнуться и откровенно застонать.

Только бы никого не было в коридоре. Впрочем, какая разница? Они и так считают меня шлюхой, так почему бы не побыть ею хотя бы немного? Отдаться Риду в его кабинете и не сдерживаться, как в прошлый раз. Терять мне уже нечего.

– Не торопись, милая, – произносит Рид вполголоса и замирает, сделав лишь несколько движений рукой. – Я ведь уже просил тебя научиться терпению.

– Я научилась, – выдыхаю я в ответ и сжимаю его плечи с такой силой, словно хочу вонзится в них ногтями прямо сквозь водолазку и пиджак.

– Недостаточно, – усмехается он, вновь толкаясь внутрь пальцами. Меня трясет. – Сегодня, моя дорогая Ванда, ты не кончишь, пока я не разрешу. Иначе экзамен ты не сдашь.

Боже, да я даже думать не могу ни о каком экзамене! Тело на пределе всего-то из-за пары движений, а он хочет, чтобы я держала себя в руках. Да он сам готов меня трахнуть хоть прямо сейчас, я чувствую, как член упирается мне в бедро, а вместо этого… Рид сильнее давит на клитор, болезненно кусает меня за шею, и думать становится некогда. Мысли попросту вылетают из головы, оставляя на своем месте лишь чистое удовольствие, похожее на льющийся по венам электрический ток.

Не сдавайся, Ванда, ты справишься. Но перед глазами уже стоит белесая пелена, а тело с каждой секундой все сильнее напоминает желе. Я не выдержу. Я не умею терпеть. Я не врала – я просто ужасная ученица.

– Пожалуйста…

– Нет, – выдыхает Рид мне на ухо, и его бархатистый голос кажется в десять раз сексуальнее, чем обычно.

Черт бы тебя побрал, Рид Эллиот! Приходится до боли прикусить губу, лишь бы не сдаться раньше времени, но становится только хуже – боль подстегивает возбуждение. Рид добавляет к двум пальцам третий, а потом вдруг прекращает и медленно, со вкусом ласкает клитор. Дает мне понять, насколько я промокла и как сильно хочу его на самом деле.

Открыл Америку, боже.

– Все еще нет, моя милая муза. – Свистящий шепот над ухом звучит как настоящий приказ, и тело безмолвно ему подчиняется. Я держусь изо всех сил, хотя низ живота уже натурально сводит от возбуждения. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – Если не справишься с такой мелочью, то что будет потом?

Кажется, что никакого «потом» уже не будет. Мир развалится на части, если я прямо сейчас не кончу и не размякну в руках Рида, как послушный кусок теста. И когда он хлопает по клитору ладонью, заставляя меня подскочить у него на коленях, когда-то знакомый кабинет идет трещинами и превращается в непонятное месиво перед глазами. Стоны сменяются откровенным поскуливанием, и я нетерпеливо двигаю бедрами, лишь бы получить ту самую недостающую толику наслаждения – оргазм так близко, что умышленно отталкивать его просто грешно.

Пожалуйста! Но произнести хоть слово я не в силах.

– Давай.

И все вокруг тонет в яркой вспышке – в самом мощном оргазме в моей жизни, который грозится уничтожить меня изнутри. На мгновение исчезают звуки, плывет перед глазами лицо Рида и его до неприличия довольная ухмылка, даже тело и то отказывает. Я без сил цепляюсь за шею Рида, как за спасательный круг, тяжело дышу через рот и утыкаюсь носом в бьющуюся под кожей жилу. Только его частый пульс меня и успокаивает.

Но ненадолго.

– Молодец. – Рид крепко обхватывает меня за талию, вынуждая приподняться, и резко, словно в издевку после ужасно медленной прелюдии, опускает на свой член. – Моя идеальная муза.

А я ведь не заметила, даже когда он успел расстегнуть брюки, не то что подготовиться. Но одно только ощущение Рида внутри сводит меня с ума. Плевать, какие у него были планы и как он собирался меня трахнуть на этот раз, я задаю ритм сама, приподнимая и опуская бедра, осыпаю его тонкие бледные губы поцелуями. Люби меня, Рид. Восхищайся мной. Делай что угодно, только никогда больше не пытайся уйти. Не заставляй меня думать, будто ты можешь не вернуться.

Потому что чертов бог, если он существует, не вправе отобрать тебя у меня. Не после того, как показал мне, какой бывает жизнь рядом с теми, кто готов ради тебя на все. Нарушить правила. Рискнуть. Убить.

Мне ни капли не стыдно, когда сквозь поцелуи пробиваются протяжные стоны. Не стыдно, когда Рид сжимает мои бедра до синяков и до крови кусает губы, позволяя почувствовать знакомый солоноватый металлический привкус. От этого становится только жарче. Еще, пожалуйста. Не отпускай меня никогда. Сведи меня с ума, разрушь еще раз, только не отпускай.

И Рид не отпускает ни на мгновение, лишь крепче сжимает в объятиях и шумно выдыхает мне в шею, двигаясь все чаще, толкаясь в меня все глубже. Казалось, я привыкла к тому, какой он широкий и как сильно может меня растянуть, но уже сейчас понятно, что к вечеру или на утро все будет болеть. Повезет, если смогу сидеть нормально, а не морщась каждые несколько минут. Но разливающегося по телу удовольствия стоит любая боль.

Как и сумасшедшего блеска в глазах Рида, плескающегося на дне восхищения и каждой мелкой капельки пота, выступившей у него на лбу. Стоит его охрипшего от наслаждения голоса:

– Ты только моя, дорогая Ванда.

– Твоя, – с трудом выдыхаю я, чувствуя вновь подступающий оргазм. Но не закончить не могу: – А ты мой, Рид. И…

Нет, договорить я все-таки не успеваю. Остаток фразы утопает в несдержанном и неприлично громком для кабинета стоне, а перед глазами снова взрываются фейерверки. А может, это настоящая сверхновая. Никогда в жизни не чувствовала себя так правильно и легко.

Рид двигается еще несколько мгновений и тоже замирает, коротко вздрагивая и закусывая нижнюю губу, когда изливается в меня. Если что-то пойдет не так, я прикончу его собственными руками. А пока что он заслужил кое-что совсем другое.

– И ты принадлежишь мне, – шепчу я и провожу языком по его губам. – Только мне, Рид Эллиот.

Он улыбается и с какой-то ненормальной нежностью поправляет мою задравшуюся юбку. Как будто это поможет, когда он до сих пор во мне.

– Любой творец – раб своей музы, милая.

Это в десятки раз круче любого оргазма, жарче любого секса и сильнее признания в любви. Потому что я вижу его довольный и полный ненормального обожания взгляд, чувствую на себе его руки и знаю, чем он рисковал ради меня. Только ради меня.

Рид Эллиот сумасшедший. Жестокий. Извращенный. Но за это я его и люблю.

Творец

Выпускать Ванду из объятий не хочется – хочется впитывать ее тепло, чувствовать легкий аромат цветочного парфюма и ощущать, как она мелко подрагивает в моих руках. Как судорожно дышит, и как часто бьется ее маленькое сердце. Сердце, принадлежащее мне.

Но желания сбываются до противного редко, и прозвучавший пару мгновений назад стук в дверь не прекращается. За дверью – я готов поспорить – стоит привычно тактичный и мрачный детектив Смолдер, и нам с музой очень повезет, если обыск в кабинете старика Стилтона привел хоть к чему-то. Спасибо и на том, что детектив изволил поверить показаниям Ванды, когда она позвонила ему одному богу известно в какой раз. Я даже слышал парочку их разговоров. Иногда моя дорогая Ванда бывает той еще стервой.

– Приведи себя в порядок, милая. – Я помогаю ей поправить юбку и застегиваю верхнюю пуговицу на светлой блузке. На воротнике, чуть в стороне, виднеется яркое пятно крови. – Иначе наш дорогой детектив снова подумает, что я над тобой издеваюсь.

– Я была бы не против, – ухмыляется она в ответ, но быстро умолкает и сосредоточенно поправляет прическу. Хочешь сделать вид, что и впрямь сдавала экзамен? Уже слишком поздно, моя милая.

Застегнув брюки и поморщившись – представляю, какой красноречивый у нас сейчас вид, – я приглаживаю растрепавшиеся волосы и открываю двери кабинета. Детектив Смолдер маячит за порогом, но на его губах играет непривычно искренняя улыбка. А мне-то казалось, он умеет только строить из себя доброжелательного, но улыбаться разучился еще где-нибудь в школьные годы. Но нет, он буквально светится от счастья.

– Прошу прощения, что прерываю, мистер Эллиот, – он вежливо покашливает, будто показывая, что теперь не имеет ничего против наших с Вандой отношений, – но у меня для вас две новости. Я говорил, что отвезу вас в академию только для того, чтобы вы смогли провести экзамен, и если показания мисс Уильямс окажутся правдивыми, я вас отпущу.

– Чудесное было время, – мрачно хмыкаю я и скрещиваю руки на груди.

До сих пор помню, как сидел в пустой камере на первом этаже, а Смолдер то и дело проходил мимо: то говорил по телефону, то неодобрительно косился в мою сторону, то спрашивал, когда же прибудет мой адвокат. К счастью, адвоката мы так и не дождались, и я искренне надеюсь, что он нам и не понадобится. Моя милая муза все сделала правильно.

– Не иронизируйте, мистер Эллиот. Мы обнаружили доказательства в кабинете мистера Стилтона и приняли во внимание показания мисс Уильямс, так что с вас обвинения сняты. А еще я побеседовал с мистером Тейлором, и оказалось, что и насчет фотографий мне не соврали. Мистер Стилтон пытался выставить все так, будто и к ним вы приложили руку, и я, честно говоря, был уверен в том, что он прав.

Конечно же, старику Стилтону просто хотелось найти виноватых – например, единственную студентку с грантом, которая не будет возникать, и преподавателя, который сам признался, что состоит с ней в отношениях. Я криво ухмыляюсь. Но одного Стилтон учесть не смог: у меня был миллион причин не поддаваться на его провокации, а Ванда оказалась вовсе не простушкой, готовой держать рот на замке, лишь бы ее фотографии не продемонстрировали всему Белмору. Тем более что и здесь наш ректор оплошал.

Ему нужно было остановиться на угрозах и подождать, а он выкинул все карты на стол с уверенностью, что у него флэш-рояль и обыграть его никто уже не сможет.

– А я вам говорила, – встревает Ванда. Выходит вперед и хмурит густые темные брови, еще и смотрит на детектива Смолдера так, словно готова прожечь его взглядом насквозь. – C самого начала говорила, а вы даже меня пытались убедить, что Рид меня принуждает.

– Поверьте, мисс Уильямс, я прекрасно слышал, что вас никто не принуждает, – посмеивается Смолдер в ответ, а моя милая муза несколько раз моргает и умолкает, отворачиваясь. – Хотя вы вроде как должны были сдавать экзамен.

– И она сдала, детектив. Не думаю, что вы явились сюда только ради того, чтобы поддеть меня или Ванду.

– Конечно нет.

Но продолжить детектив не успевает, так и обрывается на полуслове. Со стороны парадной лестницы по коридору доносятся крики и шорохи, звонкий голос секретаря и несколько смутно знакомых голосов студентов. Но ярче всех среди них звучат недовольные возгласы Стилтона, которого сейчас наверняка выводят из академии. И вовсе не так вежливо, как меня пару дней назад.

– Вы не имеете права! Мой адвокат уничтожит ваш участок! Позвоните сенатору Куперу, если не верите, или я позвоню ему сам!

Не стоило переходить мне дорогу, Стилтон. Ты мог бы управлять академией еще с десяток лет, а потом выйти на пенсию и наслаждаться жизнью и теми подачками, какие готов был делать тебе твой дружок-сенатор. А что теперь? Ты сгниешь за решеткой, и никакой сенатор тебе не поможет, потому что будет уверен, что именно ты убил его дочь. Каково оказаться в моей шкуре?

Довольная ухмылка проступает на губах сама собой, и сколько бы я ни пытался ее согнать, ничего не выходит. Не страшно. Пусть детектив думает, будто я счастлив вернуться в Белмор к музе. В конце концов, это недалеко от правды.

– С мистером Стилтоном возникнутпроблемы, – Смолдер кивает в сторону лестницы, – но мы разберемся. Если окажется, что это он охотился на девушек в последние два года, то я быстро попрощаюсь с нашим участком и наконец-то смогу начать нормально работать. Может быть, даже в полиции штата. Так что я должен сказать вам спасибо, мисс Уильямс. И сожалею о том, через что вам пришлось пройти.

Хочется рассмеяться прямо здесь и сейчас, но я держу себя в руках и натягиваю на лицо маску приятной вежливости. Не время показывать себя с худшей стороны. Детектив Смолдер – охотник за удачными делами, готовый на все, лишь бы попрощаться с безнадежным участком, который находится под каблуком у сенатора Купера и попечительского совета академии Белмор. И он сделает все, чтобы распутать дело Коллекционера, даже если ради этого придется отправить за решетку невиновного человека.

Моя милая муза не просто идеальна, она превосходна.

– Не переживайте, со мной и не такое бывало. Спасибо, что хоть в Калифорнии полиция работает, а не смотрит в рот жирным ублюдкам, – выплевывает дорогая Ванда с отвращением. Она прекрасная актриса, но сейчас вовсе не играет. – Надеюсь, ректора Стилтона посадят, а в тюрьме его кто-нибудь… Ладно. Сделаю вид, что я приличная студентка престижной академии, и не буду продолжать. Вы не дурак, офицер Смолдер, сами все поймете.

– Детектив. Детектив Смолдер, мисс Уильямс.

Она лишь пожимает плечами и отступает на несколько шагов, прячется за моей широкой спиной и крепко сжимает мою ладонь. Думаю, теперь Смолдеру достаточно доказательств того, что я никогда и ни к чему не принуждал милую музу. Почти. Но и тогда она была вовсе не против, просто еще не догадывалась об этом.

– И, мистер Эллиот, – Смолдер косится в сторону, откуда до сих пор доносятся крики, а потом заглядывает мне в глаза, – если вам понадобится замолвить слово перед попечительским советом, когда в академии будут выбирать нового ректора, наберите мне. Будем считать, это моя попытка извиниться за ваш короткий отпуск в участке. И за то, каким чудовищем я считал вас эти пару дней.

Ванда прыскает от смеха, но не произносит ни слова. Но я прекрасно ее понимаю. Детектив Смолдер вовсе не ошибался, когда считал меня чудовищем.

– Спасибо, детектив.

И он уходит. Вот так запросто, будто и не было тех дней и неприятного ощущения надвигающейся бури. В какой-то момент в участке мне показалось, что на этом моя история и закончится, – ровно в то мгновение, когда я нашел такую удивительную, смелую и правильную Ванду. Оказаться за решеткой в такой момент – худшее наказание. И из-за чего? Из-за нескольких недостойных девиц? Или Джессики Купер?

Нет. Я не мог позволить им разрушить то, что я с таким трудом построил за прошедший год. И Ванда протянула мне руку помощи тогда, когда другие на ее месте воспользовались бы случаем и сбежали. Она защищала меня, хотя могла обо всем рассказать и просто отдать конверты Смолдеру. Там, где другие вонзили бы мне нож в спину, моя милая муза закрыла меня собой.

– Рид, – произносит она тихо и тянет меня за руку, заставляя повернуться к ней лицом. – Если им хватит пары доказательств, чтобы посадить Стилтона, ты…

Дорогая Ванда оборачивается, будто опасается, что нас могут подслушивать. Но в кабинете давно отключены камеры, а в коридоре ни души – добрая половина академии наверняка собралась перед парадными дверями и смотрит, как Стилтона уводит полиция. Не каждый день в Белморе устраивают такое шоу.

– Тебе нужно будет залечь на дно. Ничего не делать.

Моя муза, ты слишком дурного обо мне мнения. С губ срывается смешок, за ним еще один, и в конце концов я заливаюсь смехом. Запрокидываю голову и впервые за последние годы смеюсь искренне, даже весело. Где ты была всю мою жизнь, милая?

– Я и не собирался ничего делать, дорогая. – Я убираю за ухо прядь серебристых волос Ванды и привлекаю ее к себе, чтобы прошептать на ухо: – Если ты об убийствах. У нас с тобой совсем другие планы на это лето.

Может быть, и на следующее тоже. Но я больше не позволю моей милой музе ускользнуть. Никогда.

Эпилог

Творец

Полтора месяца спустя

Самолет безбожно задерживается, а в сервисе по прокату автомобилей приходится прождать еще полтора часа, прежде чем получить машину, так что к Рокфорду я подъезжаю только ближе к вечеру. Город, в отличие от шумного и яркого даже ночью Чикаго, уже практически спит: на улицах почти не осталось людей, большинство магазинов закрыты, а на дорогах всего пара машин. И добраться до когда-то родной улицы не составляет труда.

На заднем сиденье валяется купленная в аэропорту газета, на первой полосе красуется кричащий заголовок: «Ректор академии Белмор – зловещий Коллекционер!» СМИ продолжают мусолить эту новость уже второй месяц, и чем больше заседаний суда проводят, тем сильнее топит себя старик Стилтон. Против него свидетельствовал даже сенатор Купер. Отличный способ отомстить за погибшую дочь, мое уважение. И безмерная благодарность, хоть я никогда и не просил.

В свете закатного солнца небольшое двухэтажное здание с темными окнами смотрится одиноко. Если бы не соседние дома – какой-то женщины через улицу и моей милой музы прямо напротив, – мой смотрелся бы просто отвратительно. Может быть, стоит как-нибудь привести его в порядок, раз уж я взял в привычку возвращаться сюда каждое лето. А может, стоить забыть о нем и купить что-нибудь в Калифорнии. Там я чувствую себя в своей тарелке, а здесь… Здесь слишком холодно, сыро и тускло. Единственное яркое пятно в Рокфорде – Ванда.

Припарковавшись на подъездной дорожке, которую только чудом не разнесло за прошедший год, я оборачиваюсь на дом семьи Уилсон. С прошлого года почти ничего не изменилось: все те же окна с легкими шторами, сквозь которые легко просматривается гостиная и даже спальня Ванды на втором этаже. Там горит свет, но силуэта музы не видно. Надеюсь, за те полмесяца, что она провела без меня вдали от Белмора, ей не пришло в голову сбежать.

Потому что я найду дорогую Ванду всюду, куда бы она ни решила от меня спрятаться. По запаху. По вкусу. По ее чудесной дрожи.

Но я знаю, что она никуда не сбежит. Уж точно не теперь. Так что одергиваю удлиненный пиджак и шагаю прямиком к светлой двери дома Уилсонов, чтобы нажать на кнопку звонка. Внутри раздается противная электронная мелодия, слышится сбивчивый женский голос, и уже спустя пару мгновений на пороге появляется вдова Уилсон собственной персоной. Темные волосы забраны в неаккуратный пучок, помятый домашний костюм сиреневого цвета смотрится неряшливо, а круги под глазами буквально кричат о том, как она устала за последнее время. Неужели и впрямь любила такую бесполезную и жестокую крысу, как Уилсон? Человека, который едва не уничтожил ее родную дочь?

Карие глаза – совсем не такие, как у Ванды, – расширяются от удивления, и она просто приоткрывает губы, прежде чем растянуть их в улыбке. Увы, я не могу ответить тем же.

– Мистер Эллиот! – восклицает она, всплескивая руками. Спешно отряхивает костюм от несуществующей пыли и хлопает густыми ресницами. Хоть в чем-то они с дочерью похожи, но от этого жеста меня едва не передергивает. – Вы уже вернулись? Я думала, вы приезжаете чуть позже. Вы что-то хотели? Простите, я совсем не ожидала, так что…

Сверху доносятся шаги и едва слышный голос Ванды: наверняка моя милая муза говорит со своей соседкой, они неплохо сошлись в академии, и я лично слышал перед отъездом Ванды из Белмора, как они обещали держать связь. И уж лучше болтушка Микаэла Холт, чем кто-нибудь вроде Генри Тейлора. Очень жаль, что я не могу просто взять и отчислить его из академии, чтобы он больше не попадался мне на глаза. В следующем году он обязательно поплатится за то, что шантажировал мою дорогую Ванду и здорово подпортил ей жизнь.

Но придется обойтись малой кровью. Я не могу позволить себе ошибиться тогда, когда полиция наконец-то не идет по моим следам.

– Да, хотел, – хмыкаю я и стараюсь улыбнуться, хотя почти уверен, что на лице проступает скорее оскал, нежели улыбка. Миссис Уилсон продолжает жеманно улыбаться и невзначай расстегивает молнию на кофте. Рука сама по себе тянется к внутреннему карману пиджака, где обычно покоится нож, но я отдергиваю ее и делаю вид, будто хотел поправить ворот водолазки. – Я пришел за Вандой.

Она мгновенно меняется в лице и, нахмурив брови, поднимает взгляд к потолку. Качает головой и вздыхает так тяжело, будто само имя дочери причиняет ей боль. Скажи спасибо, дражайшая вдова, что тебя не постигла участь мужа. Ты ведь тоже пыталась навредить моей музе.

Но думать об этом сейчас не стоит.

– Она что-то натворила? Она ведь в вашей академии учится. Неужели все так плохо, что вы явились за ней лично? – Миссис Уилсон разворачивается и кричит в сторону узкой лестницы на второй этаж: – Ванда, спускайся! У тебя проблемы!

Не знаю, чего мне хочется больше: рассмеяться или приложить ладонь к лицу. Уилсон даже не обратила внимания, что я не зову ее дочь «мисс Уильямс» и не обращаюсь к ней в официальном тоне. Да и где это видано, чтобы преподаватели из академии приезжали к студентам, чтобы их отчитать? Студенты – взрослые люди и вполне в состоянии сами разобраться со своими проблемами.

Но, так и быть, я подержу ее в неведении еще пару минут. Чего стоит только выражение ее лица – нервное и возмущенное одновременно, немного даже виноватое. Да, все правильно. Ты очень виновата, дражайшая вдова, потому что не прислушивалась к дочери и заставила ее пройти через ад. Но я тебя прощаю. Хотя бы потому, что этот ад привел Ванду прямо ко мне. Сделал ее той, кто она есть. Удивительной. Чудесной. Идеальной.

Как раз в этот момент моя милая муза слетает вниз по лестнице и довольно улыбается, сжимая в руках телефон. Темные волосы распущены, серебристая прядь сверкает в свете тусклой люстры, а короткий топ кажется слишком уж тесным. Дорогая, не вздумай выйти на улицу в таком виде. Иначе мне придется прикончить любого, кто посмотрит в твою сторону.

– Наконец-то! – Ванда подлетает ко мне и первым делом тыкает пальцем в плечо, а потом обнимает обеими руками за шею и едва не вешается на меня. – Я думала, ты никогда не приедешь, Рид!

И она целует меня: крепко и глубоко, явно растягивая удовольствие и наслаждаясь тем, что вообще может позволить себе подобную дерзость. Ты же делаешь это специально, правда, милая? Только ради того, чтобы утереть нос матери. И кто я такой, чтобы отказать тебе в этой маленькой шалости? Я притягиваю ее к себе за талию еще ближе, запускаю пальцы в густые волосы и целую Ванду так, словно в коридоре никого нет. Словно мы уже у меня, и в ближайший месяц нам не помешает никто, кроме живущего на чердаке паука.

До боли знакомый аромат парфюма забивается в нос и заставляет забыть обо всем, кроме тепла ее тела рядом и учащающегося дыхания. Но сердце Ванды, в отличие от моего, бьется непозволительно часто. Она так и не научилась терпению. Так и не поняла, как держать себя в руках. Ничего, у нас будет куча времени, чтобы это исправить.

– Ты собрала вещи, дорогая? – усмехаюсь я ей в губы.

В ответ Ванда обдает меня жарким дыханием, и в строгих классических брюках становится тесно. Маленькая чертовка, с тобой мне и самому придется учиться терпению. Но моя муза вовсе не против – это видно по ее хитрой ухмылке, по тому, как игриво она облизывает пухлые губы. Ты играешь с огнем, милая.

– Еще неделю назад.

– Ванда! – кричит Уилсон. А я ведь почти забыл о ее присутствии. – Что происходит?

– Ванда переезжает, миссис Уилсон, – отвечаю я спокойно, не выпуская милую музу из рук. Да она и сама не торопится разомкнуть наши объятия. – И до конца каникул будет жить у меня. Если повезет, мы переберемся куда-нибудь подальше от Рокфорда, да и от Иллинойса тоже. Я думал купить дом где-нибудь в Калифорнии, поближе к Лос-Анджелесу.

В холле воцаряется тишина, слышен лишь легкий шум ветра с улицы. На лице вдовы Уилсон читается искреннее удивление, причудливо смешавшееся с возмущением, да и Ванда выглядит не лучше: ее темные глаза с поволокой расширяются, и она бьет меня кулаком в грудь. Когда это мы поменялись ролями, дорогая? Из нас двоих боль любила именно ты.

– А мне не сказал, – надувает губы она.

– Всему свое время, дорогая Ванда.

И миссис Уилсон наконец-то взрывается. Топает и упирает руки в боки, как самая настоящая Карен^[529], и от поначалу вежливой женщины, пытавшейся со мной флиртовать, не остается и следа.

– Ты с ума сошла, Ванда?! А вы? Вы преподаватель! Как вы можете спать со студентками? Вы же старше! Я запрещаю вам прикасаться к моей дочери, потому что я знаю таких мужчин: сейчас вы с ней поразвлекаетесь, а потом бросите где-нибудь одну, хорошо если не с ребенком, а себе найдете другую, помоложе.

Как жаль, что во внутреннем кармане пиджака все-таки нет ножа. Как жаль, что у меня связаны руки и я не могу сделать очередное исключение из правил и подарить бабочек Кассандре Уилсон. Голубые крылья, срывающиеся с губ, были бы гораздо лучше бессмысленных криков.

Но эта честь принадлежит вовсе не мне.

Ванда выпутывается из объятий и гордо вскидывает голову, в ее темных глазах пляшет неудержимое пламя, и, кажется, она готова прямо здесь и сейчас броситься в атаку. Однако моя милая муза не двигается с места, только смеряет мать взглядом и кривится от отвращения.

– А что же не запретила своему ублюдку насиловать меня? Не разглядела в нем урода? – цедит она с отвращением и с такой силой сжимает в руках телефон, что тот не трескается разве что чудом. – Да и мне в этом году будет двадцать. Приди в себя, мам, ты не можешь ничего мне запретить.

– Как ты смеешь продолжать врать?! – Вдова Уилсон поднимает руку и замахивается. Зря.

Мне хватает всего пары секунд, чтобы броситься вперед и перехватить ее за запястье. Больно, правда? Она кривится и вырывается, рассыпается в крепких ругательствах и угрожает, что вызовет полицию. Вперед, я найду для них пару записей с твоим мужем. Ему на том свете уже все равно, но тебя все запомнят как вдову лжеца и насильника. Его пособницу.

– Если хоть волос упадет с головы моей дорогой Ванды, от вас мокрого места не останется, миссис Уилсон, – произношу я удивительно вежливо, но с каждым мгновением все сильнее сжимаю ее руку. – А если прольется хоть одна ее слезинка, будет еще хуже. В этом доме над ней издевались достаточно.

– Забей, – бросает Ванда и спешит к лестнице. – Я возьму сумку и пойдем отсюда.

Как скажешь, дорогая.

И вдова Уилсон шарахается от меня в сторону, едва я ослабляю хватку. Смотрит волком, но не говорит ни слова, будто и впрямь испугалась. Правильно. Опасно недооценивать того, для кого человеческая жизнь стоит не так и много. Жизнь Ванды – бесценна. Моя – тоже. Но жизнь Уилсон? Столько же, сколько жизнь ее непутевого мужа или Джессики Купер.

Довольная улыбка на моем лице вполне искренняя.

– Я еще напишу ректору академии! – кричит нам вслед миссис Уилсон, когда мы с Вандой выходим из ее дома. – И посмотрим, как долго вы продержитесь на своем месте, мистер Эллиот!

К счастью, мой дом всего в паре шагов, и крики стихают в то же мгновение, когда я захлопываю за нами входную дверь. Сквозь окно в холле видно, как мать Ванды стоит на пороге и продолжает осыпать проклятиями свою дочь и меня вместе с ней, но кого это волнует? Пусть кричит сколько угодно, музу я не отпущу никогда.

Даже если ради этого придется расправиться со всем Рокфордом.

– Как же она расстроится, когда узнает, что с сентября письма придется направлять на мое имя, – ухмыляюсь я и протягиваю Ванде руку. Она достойна того, чтобы с ней обращались как с принцессой. Хотя бы до тех пор, пока она вновь не окажется передо мной на коленях.

– Новым ректором Белмора назначили тебя?! Не Карпентер?

– Ты делаешь мне больно, дорогая. Поубавь удивление в голосе, иначе я передумаю и не провожу тебя наверх, как подобает, а свяжу прямо здесь и не выпущу, пока не решу, что ты усвоила урок.

Ванда недоверчиво хмыкает, поднимает глаза к потолку и щурится так, будто действительно думает, что лучше: моя наигранная манерность или плотные веревки, обхватывающие ее тело во всех возможных местах. К паху вновь приливает кровь. А ведь мне давно уже не шестнадцать и даже не двадцать.

Ты слишком хороша, милая муза.

– И насчет дома ты тоже не шутил?

– А ты хочешь и дальше прозябать в этой дыре?

– Это не ответ, Рид.

Такая серьезная и мрачная, а в глазах все равно пляшут искры. Нет, Ванде точно не место в Рокфорде. Не место рядом с матерью. Не место там, где ей пришлось бороться за свою жизнь.

– Не шутил, милая.

Ее губы мелко подрагивают, несколько долгих секунд Ванда смотрит мне в глаза, а потом бросается вперед и вновь целует меня, крепко обхватывает руками за шею. Но теперь это совсем другой поцелуй – медленный и тягучий, полный благодарности и нездоровой привязанности, непривычной нежности. Да, дорогая, я готов бросить мир к твоим ногам, а в ответ прошу лишь одного: не смей меня предавать. Никогда.

И я верю, что на это моя муза не пойдет ни сейчас, ни через десять лет. Она понимает.

Пожалуй, сегодня обойдемся без веревок. Я подхватываю Ванду на руки и несу в сторону гостиной, крепче сжимая бедра. В конце концов, у нас впереди еще очень много вечеров, и каждый можно провести с пользой: попробовать что-нибудь новое или наверстать упущенное. Здесь, в отличие от Белмора, мешать нам некому.

И так теперь будет всегда.

Примечания

1

Бал Дебютанток – международное событие мира моды, ежегодно собирающее в Париже около 25 девушек в возрасте от 16 до 22 лет из десятка стран. (Прим. ред.)

(обратно)

2

Ножницы в форме крокодила. Их нагревали и раздавливали ими тестикулы жертвы, в дальнейшем выдирая их. (Прим. ред.)

(обратно)

3

Дом Скарлетт О’Хары, героини книги М. Митчелл «Унесенные ветром».

(обратно)

4

«Нерф» (англ. Nerf) – бренд игрушечного оружия.

(обратно)

5

Американская светская львица и писательница, получила большую популярность благодаря своей книге «Этикет» и ее последующим переизданиям.

(обратно)

6

Круговое движение ногой (в воздухе или по полу) (фр.).

(обратно)

7

В США учащиеся могут пройти специальные тесты (GED), которые подтверждают, что экзаменуемый имеет академические навыки на уровне средней школы. (Прим. ред.)

(обратно)

8

Также «медный бык» или «бык Фаларида» – древнее орудие казни.

(обратно)

9

Перекрестная застежка с двумя бусинами. (Прим. ред.)

(обратно)

10

Оригинал цитаты из трагедии «Скорбящая невеста», написанной английским драматургом Уильямом Конгривом. Перевод взят из открытых источников.

(обратно)

11

«Не носить белое после Дня труда» – правило американского этикета, особенно популярное среди состоятельных слоев населения. День труда отмечается в первый понедельник сентября, знаменуя конец лета, и, как следствие, это пора отказа от легкой белой летней одежды в пользу более темных тонов.

(обратно)

12

Решетчатая конструкция, поддерживающая растения. (Прим. ред.)

(обратно)

13

Рецептурный обезболивающий препарат на опиоидах, который представляет значительный риск развития наркотической зависимости.

(обратно)

14

Торговое название лоразепама.

(обратно)

15

Название двухслойного печенья со сладкой начинкой.

(обратно)

16

Помещение на берегу, где строится или ремонтируется корпус судна. (Прим. ред.)

(обратно)

17

Junior League (англ.) – международная некоммерческая женская волонтерская организация.

(обратно)

18

По аналогии с Бэтмобилем – вымышленным автомобилем героя комиксов Бэтмена.

(обратно)

19

Роберт Ли Фрост – один из крупнейших поэтов в истории США, четырежды лауреат Пулитцеровской премии.

(обратно)

20

В США совершеннолетие наступает по достижении 21 года. (Прим. ред.)

(обратно)

21

Вид пытки времен Испанской инквизиции.

(обратно)

22

Бокал для мартини. (Прим. ред.)

(обратно)

23

Феномен синего или белого платья – интернет-феномен или мем, возникший в феврале 2015 года, когда в сеть была выложена фотография платья, вызвавшая горячие споры относительного того, какого оно цвета – голубое с черными полосками или белое с золотыми.

(обратно)

24

Крупнейшая в мире сеть складов (магазинов) самообслуживания клубного типа.

(обратно)

25

Сладкий напиток на основе сырых куриных яиц и молока, имеет русский аналог гоголь-моголь. (Прим. ред.)

(обратно)

26

Одна из основных поз классического танца. (Прим. ред.)

(обратно)

27

Пять одномастных карт любого достоинства. (Прим. ред.)

(обратно)

28

Одна из десяти поправок к Конституции США. В частности, она закрепляет право обвиняемого на надлежащее судебное разбирательство, право не свидетельствовать против себя, гарантию от повторного наказания за аналогичное правонарушение, гарантию частной собственности.

(обратно)

29

Перри Мейсон – литературный персонаж, главный герой серии романов американского писателя Эрла Стэнли Гарднера, практикующий лос-анджелесский адвокат.

(обратно)

30

Национальный праздник в США, отмечаемый в первый понедельник сентября. (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

31

Отмечается в последний понедельник мая в память о всех погибших гражданах США.

(обратно)

32

Hasta la vista, baby! (с исп. – «До свидания, детка!») – крылатая фраза андроида Терминатора из фильма «Терминатор-2: Судный день», произносимая Арнольдом Шварценеггером.

(обратно)

33

Фешенебельный пригород Нью-Йорка на острове Лонг-Айленд, курортный район.

(обратно)

34

Старейшее тайное общество студентов Йельского университета.

(обратно)

35

Американский остров в Атлантическом океане, фешенебельный курорт, где традиционно отдыхают политики и звезды шоу-бизнеса.

(обратно)

36

Американское реалити-шоу о семействе Робертсон из штата Луизиана, сколотившем многомиллионное состояние на продаже манков для утиной охоты.

(обратно)

37

Специализированный магазин детской мебели и предметов интерьера, относящийся к сети американских фешенебельных магазинов мебели и интернет-салона «Поттери Барн».

(обратно)

38

«Круг ноги» (фр.), движение в классическом балете, при котором нога движется по кругу.

(обратно)

39

День независимости США.

(обратно)

40

Американский многофункциональный легкий истребитель.

(обратно)

41

Очень крепкий алкогольный коктейль на основе водки, светлого рома, текилы, джина и апельсинового ликера.

(обратно)

42

Танцевальный термин, означает подъем на полупальцах или пальцах ног (фр.).

(обратно)

43

Американский десерт, который традиционно готовят и едят у костра. Состоит из поджаренного над костром зефира (маршмеллоу) и кусочка шоколада между двумя крекерами.

(обратно)

44

Джон Джеймс Одюбон – американский натуралист и орнитолог, автор труда «Птицы Америки».

(обратно)

45

От англ. dawn – «рассвет».

(обратно)

46

Шотландское национальное блюдо.

(обратно)

47

В английском алфавите буква, с которой начинается фамилия Кейси (Casey), – третья. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

48

Рассмотрение дел судом присяжных в открытом заседании.

(обратно)

49

Письменное показание под присягой.

(обратно)

50

В пер. с англ. – «зеленый» (намек на цвет долларовых купюр).

(обратно)

51

Направление в музыке хип-хоп, возникшее в середине 1990-х гг.

(обратно)

52

Славные дни (англ.).

(обратно)

53

Фиерс (fierce) – свирепый, жестокий (англ.).

(обратно)

54

Тибурцио Васкес (1835–1875), бандит Дикого Запада; одним из его убежищ был скалистый массив Васкес-Рокс, ныне природный заповедник.

(обратно)

55

Фонд в Сан-Франциско, который исполняет желания детей, страдающих тяжелыми заболеваниями.

(обратно)

56

От англ. Sticks – Палки.

(обратно)

57

Знаменитый гангстер 40–50-х гг.

(обратно)

58

Чарлз Мэнсон – американец, создавший вокруг себя религиозный культ. В 1969 г. его приверженцы зверски убили в Лос-Анджелесе семь человек, в т. ч. актрису Шэрон Тейт.

(обратно)

59

Иорданец, убивший в 1968 г. американского политика Роберта Кеннеди – брата президента Джона Кеннеди.

(обратно)

60

Американский бейсболист (1931–1995), прославившийся своим искусством отбивать удары.

(обратно)

61

Фешенебельный отель.

(обратно)

62

Сеть недорогих мотелей.

(обратно)

63

Коллегия присяжных, определяющая, достаточно ли оснований для предания обвиняемого суду или производство дела следует прекратить.

(обратно)

64

Женская тюрьма в г. Корона, штат Калифорния.

(обратно)

65

Острова у берегов Южной Калифорнии.

(обратно)

66

Судебная сделка, когда обвиняемый добровольно признается в наименее тяжком из вменяемых преступлений с автоматическим отказом от дальнейшего рассмотрения дела в суде.

(обратно)

67

Район Лос-Анджелеса.

(обратно)

68

Стадион в г. Пасадена, штат Калифорния, где ежегодно проводятся матчи по американскому футболу между победителями университетских команд.

(обратно)

69

Пригороды Лос-Анджелеса с преимущественно испаноязычным или афроамериканским населением, неблагополучные в социальном и криминальном отношении.

(обратно)

70

Легендарный рэпер 90-х гг. XX в., кумир черной молодежи из бедных кварталов. Неоднократно был осужден за уголовные правонарушения; застрелен в рэперской разборке.

(обратно)

71

Промежуточная судебная инстанция в ряде штатов США между судами первой инстанции и Верховным судом штата.

(обратно)

72

От mish-mash – беспорядочная мешанина (англ.).

(обратно)

73

Американский рэпер, продюсер и актер с Западного побережья.

(обратно)

74

Человек, обладающий властью управлять волей людей и заставлять их делать то, что он хочет (персонаж романа «Трилби» Дж. дю Морье).

(обратно)

75

Американский рэпер, актер и музыкант; лауреат премии «Грэмми».

(обратно)

76

Американский продюсер и актер, уроженец Лос-Анджелеса.

(обратно)

77

Старейшая тюрьма в Калифорнии, расположена к северу от Сан-Франциско.

(обратно)

78

Арестованного обязаны предупредить, что у него есть право хранить молчание и не говорить ничего, что могло бы свидетельствовать против него.

(обратно)

79

Обвиняемый в нашумевшем процессе 1970-х гг. по делу об убийстве бывшей жены и ее друга, которого оправдали из-за допущенных процессуальных нарушений.

(обратно)

80

Одна из узнаваемых достопримечательностей Сан-Франциско, башня в стиле ар-деко.

(обратно)

81

Весьма популярное среди туристов место на побережье, а также собственно причал.

(обратно)

82

Каждый год в первый месяц весны внимание баскетбольной Америки переключается с НБА на студенческую лигу.

(обратно)

83

Розовая норка (англ.).

(обратно)

84

Американский новеллист и сценарист (1909–1983).

(обратно)

85

Американский музыкант, певец, комедийный актер (1925–1990).

(обратно)

86

Острый соус из помидоров, лука и чили, обычно подаваемый к мексиканским или испанским блюдам.

(обратно)

87

От англ. Fullbite – Уж куснет так куснет.

(обратно)

88

Программа Microsoft Office для создания и проведения презентаций; позволяет демонстрировать на экране отдельные страницы, содержащие текст и изображения.

(обратно)

89

В котором было допущено нарушение процессуальных норм.

(обратно)

90

Отклонение судом иска без сохранения за истцом права на предъявление иска по тому же основанию.

(обратно)

91

Аббревиатура от Conduct Unbecoming an Attorney – CUBA.

(обратно)

92

Закон, по которому любой нарушитель, совершивший преступление в третий раз, получает не менее двадцати пяти лет тюрьмы. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

93

Имеется в виду отказ давать показания, ссылаясь на пятую поправку в Конституции США.

(обратно)

94

Деловой центр Лос-Анджелеса.

(обратно)

95

Престижный загородный клуб.

(обратно)

96

То есть парень из Сан-Франциско.

(обратно)

97

Герой одноименного вестерна.

(обратно)

98

Колледж уголовной криминалистики имени Джона Джея при Нью-Йоркском университете.

(обратно)

99

Американский писатель, ведущий семинаров на тему самосовершенствования.

(обратно)

100

Процедура отбора и проверки компетентности присяжных.

(обратно)

101

Имеется в виду О. Джей Симпсон, американский спортсмен, обвиненный в убийстве жены и оправданный, несмотря на веские улики.

(обратно)

102

Перефразировка английской пословицы: «Нет ничего страшнее разгневанной женщины».

(обратно)

103

Американский антрополог и этнограф, специалист по детской психологии.

(обратно)

104

Железнодорожный вокзал в Лос-Анджелесе.

(обратно)

105

Электронная база данных, включающая более 35 тыс. источников.

(обратно)

106

Старший инспектор французской полиции, герой комедийных фильмов о «розовой пантере».

(обратно)

107

Сокращенное от «как только сможешь». — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

108

Ассоциация с антиутопическим сатирическим романом английского писателя О. Хаксли «О дивный новый мир».

(обратно)

109

Промежуточная судебная инстанция в ряде штатов США между судебными учреждениями первой инстанции и Верховным судом штата.

(обратно)

110

Одна из наиболее функциональных серий ноутбуков от Apple.

(обратно)

111

Вымышленное пространство, в котором люди далеки от реальности и где рождаются абсурдные идеи.

(обратно)

112

Обезболивающий наркотический препарат, полусинтетический опиоид.

(обратно)

113

Яички (исп.).

(обратно)

114

Не в судебном заседании, в судейской комнате (лат.).

(обратно)

115

Пистолет-пулемет Томпсона, американский пистолет-пулемет.

(обратно)

116

Прозвище знаменитого американского профессионального борца Скотта Чарлза Бигелоу.

(обратно)

117

Формальный устный договор, устанавливающий некое обязательство.

(обратно)

118

Герой популярного на американском телевидении в 1950–1960 годы полицейского сериала.

(обратно)

119

Крайстчерч – город в графстве Дорсет на юго-западе Англии. Расположен на побережье Ла-Манша. (Прим. ред.)

(обратно)

120

В оригинале пословица звучит как ‘many a mickle makes a muckle’.

(обратно)

121

Soreen – английский бренд-производитель солодового хлеба, известный с 1938 г.

(обратно)

122

«Плетеный человек» – фильм ужасов, действие которого происходит на изолированном шотландском острове.

(обратно)

123

Сэр Уильям «Билли» Коннолли-младший (1942 г.) – британский комик, музыкант, ведущий и актер. Командор ордена Британской империи.

(обратно)

124

Морское стекло – это битое стекло, попавшее в море и длительное время шлифовавшееся волнами, течением и песком.

(обратно)

125

Хенджистбери-Хед – мыс в Борнмуте, выдающийся в пролив Ла-Манш. Сейчас это природный заповедник и памятник археологии, расположенный к югу от гавани Крайстчерч, в английском графстве Дорсет.

(обратно)

126

Все эти места действительно существуют, и узкий пролив отделяет косу от деревушки Мадфорд-Ки.

(обратно)

127

Сью имеет в виду повесть Джона Фолкнера «Мунфлит» о жизни контрабандистов в XVIII веке.

(обратно)

128

Марк Берри, более известный как Без, – английский перкуссионист, танцор, диджей. Наиболее известен как участник рок-групп Happy Mondays и Black Grape.

(обратно)

129

Битси (англ. Bitsy) – здесь «части», «кусочки».

(обратно)

130

Саймон Джон Чарльз Ле Бон (1958 г.) – британский певец и музыкант, вокалист рок-группы Duran Duran. «Рио» – их седьмой сингл, выпущенный в 1982 г.

(обратно)

131

Ясмин Ле Бон (1964 г.) – английская модель, одна из самых высокооплачиваемых в 80-е гг.

(обратно)

132

Pictionary – настольная игра, смысл заключается в том, чтобы угадать, что рисуют другие игроки.

(обратно)

133

Норман Энтони Харт (1925–2009 гг.) – английский художник, детский телеведущий, наиболее известен своей работой по обучению детей искусству.

(обратно)

134

21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

(обратно)

135

Робин Марк Асквит (1950 г.) – английский актер.

(обратно)

136

Универмаг «Либерти» – элитный магазин самой модной одежды и предметов роскоши и дизайна, также есть собственная коллекция тканей.

(обратно)

137

Считалось, что, когда в дом заходит ведьма, молоко скисает.

(обратно)

138

Цитата из книги Артура Конан Дойля «Знак четырех».

(обратно)

139

The Monkees – американский поп-рок-квартет.

(обратно)

140

«Золотые девочки» – американский телесериал канала NBC о четырех пожилых женщинах, которые живут в одном доме в Майами, штат Флорида.

(обратно)

141

Уотеркресс-лайн – название исторической железной дороги Мид-Хантс, открытой в 1865 г.

(обратно)

142

«Весь невидимый нам свет» – исторический роман Энтони Дорра.

(обратно)

143

J. Barbour & Sons – английская компания, производящая одежду и обувь с середины XX века под брендом Barbour. Наиболее известная своей водонепроницаемой верхней одеждой.

(обратно)

144

Чатсуорт-хаус в графстве Дербишир – одна из самых пышных усадеб Англии, была резиденцией герцогов Девонширских.

(обратно)

145

Согласно некоторым преданиям, вампир не может войти в дом, если его не пригласить.

(обратно)

146

Рейв – танцевальные вечеринки с электронной музыкой.

(обратно)

147

«Киндл» – серия устройств для чтения электронных книг с экраном на основе технологий электронных чернил.

(обратно)

148

От англ. kindle – помет, выводок, потомство кошек и зайцев.

(обратно)

149

Джудит Розмари Локк Чалмерс (1935 г. р.) – британская телеведущая, наиболее известная своей программой о путешествиях Wish You Were Here…

Мэри Уинифред Глория Ханнифорд (1940 г. р.) – британская теле– и радиоведущая, телеведущая и певица из Портадауна, Северная Ирландия. Она известна тем, что представляет программы на BBC и ITV.

(обратно)

150

От англ. waterboarding – пытка водой.

(обратно)

151

Резные фигуры размещались на корпусе корабля над волнорезом.

(обратно) name=t1033>

152

Майкл Эшли Бол (1962 г. р.) – британский тенор, актер мюзикла («Отверженные», «Призрак оперы» и другие).

(обратно)

153

Сент-Мартин-ин-зе-Филдс – одна из старейших церквей в Лондоне, построенная в XIII веке.

(обратно)

154

«Моррис Минор» (Morris Minor) – модель небольших автомобилей, производимая в Англии с 1948 по 1971 г.

(обратно)

155

Мистер Бин – комедийный персонаж, инфантильный недотепа, который решает повседневные проблемы абсурдным образом. В одноименном сериале его воплотил Роуэн Аткинсон.

(обратно)

156

Флетчер (англ. fletcher) – мастер, который изготавливает стрелы, лучник.

(обратно)

157

«Храброе сердце» – фильм 1995 г, рассказывающий о борьбе Шотландии за независимость.

(обратно)

158

«Макбет», акт 1, сцена 1. Дается в переводе Б. И. Пастернака.

(обратно)

159

Кит Джон Мун (1946–1978 гг.) – британский барабанщик, в составе группы The Who включен в Зал славы рок-н-ролла, известен своим необычным стилем игры на ударных, а также разгульным образом жизни.

(обратно)

160

Пэлл-Мэлл – центральная улица Сент-Джеймсского квартала в Вестминстере, заканчивается на углу с Хеймаркетом, откуда два переулка ведут на Трафальгарскую площадь.

(обратно)

161

Гласто, или Гластонбери – фестиваль современного исполнительского искусства, проводится с 1970 г. неподалеку от города Гластонбери в Великобритании. Считается одним из главных событий музыкального года в Великобритании: на нем проходят рок-концерты, а также выступления танцевальных и других групп.

(обратно)

162

«Антиквариат» (англ. Antiques Roadshow) – британская телевизионная программа BBC, где оценщики антиквариата путешествуют по всему Соединенному Королевству, изучая антиквариат.

(обратно)

163

Человек из «Дель Монте» – рекламная кампания американской фирмы продуктов питания Del Monte Foods, проходила с 1985 по 1991 г. В роликах человек в льняном костюме и панаме (которого играл британский актер Брайан Джексон) приезжал на фермы и оценивал качество продукции.

(обратно)

164

Технологии будущего: дистанционный огонь.

(обратно)

165

Джеймс Гарольд Вильсон, барон Вильсон из Риво (1916–1995 гг.) – британский политик, премьер-министр от лейбористской партии, занимал этот пост с 1964 по 1970 г. и с 1974 по 1976 г.

(обратно)

166

«Люкозад» (англ. Lucozade) – британский бренд безалкогольных и энергетических напитков, который производит и продает японская компания Suntory.

(обратно)

167

«Золотая лань» – английский галеон, на котором сэр Френсис Дрейк обогнул Землю между 1577 и 1580 гг.

«Арк Ройял» – британский авианосец, участвовал в охоте на немецкий линкор «Бисмарк» во Второй мировой войне. Самолет, взлетевший с него, сумел повредить руль «Бисмарка», после чего его потопили в мае 1941 г.

«Харриер» – реактивный самолет с вертикальным или укороченным взлетом и посадкой.

(обратно)

168

Пресвитерианство – направление в протестантизме, признающее кальвинистскую теологию и отвергающее церковную иерархию.

(обратно)

169

Пескетарианство – вид частичного вегетарианства, когда отказываются от употребления мяса за исключением рыбы и других морепродуктов.

(обратно)

170

Настоящий эль – название алкогольного напитка; по принятому определению пиво подается без дрожжей, они оседают на дне. Термин используется только в Великобритании.

(обратно)

171

«Королева Елизавета II» – британский океанский лайнер, спущен на воду в 1967 г. и оставался крупнейшим в мире действующим пассажирским лайнером с 1974 по 1980 г. С 2018 г. используется в Дубае как плавучий отель.

(обратно)

172

Spandau Ballet (англ.) – британская поп-группа, созданная в 1979 г.

(обратно)

173

Хестон Марк Блюменталь (1966 г.) – знаменитый британский шеф-повар, телеведущий и писатель. Среди его ресторанов – Fat Duck, получивший три звезды Мишлен и в 2005 г. названный лучшим в мире по версии журнала «50 лучших ресторанов мира».

Найджелла Лоусон (1960 г.) – британская журналистка, телеведущая, редактор, ресторанный критик и автор книг на тему кулинарии.

(обратно)

174

Блумсбери – центр интеллектуальной жизни Лондона, исторический район в Вест-Энде.

(обратно)

175

The Ivy (англ.) – ресторан в Лондоне, основан в 1917 г., популярен у знаменитостей и театралов.

(обратно)

176

Groucho Club (англ.) – частный клуб, основанный в 1985 г. Находится на Дин-стрит в Сохо, в клуб входят в основном представители медиа, индустрии развлечений и искусства.

(обратно)

177

Фасция – соединительная оболочка, покрывающая органы, мышцы, нервы и сосуды.

(обратно)

178

Эмблема с орланом – эмблема корейской полиции.

(обратно)

179

Сонбэ – обращение к человеку старше по возрасту или положению. Как правило, к тому, кто выше классом или курсом в учебном заведении или раньше устроился на работу

(обратно)

180

Сэмаыль Кымго – корейская федерация кредитных финансовых кооперативов (входят банк и микрофинансовые организации).

(обратно)

181

Кёнгидо – провинция в Корее.

(обратно)

182

«Аванте» – автомобиль марки Hyundai Avante.

(обратно)

183

Сихын – город в провинции Кёнги.

(обратно)

184

Хённим – уважительное обращение к мужчине старше или выше статусом.

(обратно)

185

Пхёнтхэк – город на юго-западе провинции Кёнги.

(обратно)

186

«Старекс» – минивэн Hyundai Grand Starex.

(обратно)

187

Чачжанмён – блюдо из лапши и темного соевого соуса с овощами и мясом.

(обратно)

188

Корейские номера состоят из трех частей. Первая – число, которое определяет модель автомобиля. Далее идет слог, которым обозначают область применения машины. В конце – четырехзначное число, которое является основным регистрационным номером.

(обратно)

189

Слог Ба в номере – машина предприятия (часто для перевозок), Ма в номере – личный автомобиль.

(обратно)

190

Первая улица или переулок от главной улицы-проспекта Кильсан.

(обратно)

191

Тазер – электрошоковое оружие.

(обратно)

192

Тттокпокки – блюдо из рисового теста, как правило, в форме палочек, залитых различными соусами.

(обратно)

193

Пунмульнори – особая музыка, которая изначально использовалась для поднятия духа во время сельскохозяйственных работ. Сейчас это организованные выступления в костюмах с исполнением народной музыки под барабаны и специальными танцами.

(обратно)

194

«Чунан Манду» – название ресторана, подающего манду – блюдо корейской кухни, напоминающее пельмени с разнообразной начинкой (мясо, овощи, кимчи, фунчоза и т. д.).

(обратно)

195

Аквичим – блюдо из тушеной рыбы-удильщика, пророщенных ростков сои и омежника.

(обратно)

196

Сонсенним (букв. учитель) – обычно используется как обращение к учителю, но и в качестве обращения к человеку старше возрастом. Показывает особое уважение, подчеркивая высокий статус, опытность и влиятельность человека.

(обратно)

197

Антацидные препараты – таблетки или суспензии, применяемые для нейтрализации кислоты в желудке. Часто назначаются при гастрите и других заболеваниях ЖКТ, в том числе от изжоги, вызванной нарушением диеты или продолжительным голодом.

(обратно)

198

Третий класс средней школы – по привычной нам системе, это девятый класс. В корейской младшей школе обучаются с первого по шестой класс, переходя в среднюю, где нумерация начинается с первого класса и заканчивается третьим. После средней школьник поступает в старшую школу, где снова обучается три года с первого по третий класс.

(обратно)

199

Летний выезд церкви – нечто похожее на одно-двухдневный или более длительный выезд в загородный лагерь. Зачастую проводится на природе. Участвуют в основном прихожане-подростки.

(обратно)

200

Гошивон – вид съемного жилья в Корее, похожего на общежитие. Жилец снимает комнату два на два метра, но имеет доступ к общей кухне и ванной (хотя есть гошивоны дороже, где душ находится прямо в комнате). Один из самых дешевых видов жилья в Корее.

(обратно)

201

Красная нить (на кор. Инён) – судьба, которая связывает между собой двух людей. Это может быть родственная связь, от которой просто так не уйти, не разорвав нить (не изменив свою судьбу), или связь между возлюбленными. Зачастую под «Инён» понимается связь, идущая из прошлой жизни, или та, что появится в будущем перерождении.

(обратно)

202

Хубэ – обращение к человеку младше возрастом или положением. К тому, кто младше на один или несколько классов/курсов или позже устроился на работу.

(обратно)

203

Квабеги – традиционный вид корейских скрученных пончиков-косичек.

(обратно)

204

Кунсан – город в провинции Чолла пукто.

(обратно)

205

Муан – уезд в провинции Чолла намдо.

(обратно)

206

Онни – обращение девочки/девушки к родной сестре или женщине старше возрастом.

(обратно)

207

Суджеби – суп с клецками и овощами на постном бульоне.

(обратно)

208

Рабокки – блюдо из рамёна и ттокпокки с соусом или небольшим количеством бульона.

(обратно)

209

Язык народа волоф, один из официальных языков Республики Сенегал. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

210

Какую музыку вы сейчас слушаете? (фр.)

(обратно)

211

Восемь, восемь, три (фр.).

(обратно)

212

Как дела, Фату? Дома все хорошо? (фр.)

(обратно)

213

Как обычно (фр.).

(обратно)

214

Не люблю выходить во двор на переменках (фр.).

(обратно)

215

«Хемисинк» (Hemi-Sync) – технология синхронизации частот работы полушарий мозга посредством звуковых волн, в 1975 году изобретенная американским радиоинженером Робертом Алленом Монро.

(обратно)

216

Бинауральные ритмы – иллюзия восприятия, которая заключается в том, что при подаче на разные уши разных, но не слишком различных тонов мозг достраивает тон, которого в действительности не слышит.

(обратно)

217

Бинди – индийский знак, точка выше переносицы, обозначающая кастовую принадлежность носителя, символизирующая третий глаз, служащая оберегом от сглаза и т. д.

(обратно)

218

Лозунг «Обойдемся и починим» – один из лозунгов правительственной кампании по сокращению потребления во время Второй мировой войны. – Здесь и далее – прим. переводчика.

(обратно)

219

Борнмут – популярный курортный город на побережье Ла-Манша, расположенный в графстве Дорсет. (Прим. ред.)

(обратно)

220

Крайстчерч – также прибрежный город в графстве Дорсет, расположенный примерно в 165 километрах от Лондона. (Прим. ред.)

(обратно)

221

Саймон Джон Чарльз Ле Бон (1958 г.) – британский певец и музыкант, вокалист группы Duran Duran.

(обратно)

222

Маллет – тип прически, когда волосы коротко подстрижены спереди и по бокам, а сзади остаются длинными. (Прим. ред.)

(обратно)

223

Кейп – верхняя одежда с прорезями для рук или небольшими рукавами. (Прим. ред.)

(обратно)

224

«Уэйтроуз» (Waitrose & Partners) – бренд британских супермаркетов.

(обратно)

225

«Бисквит королевы Виктории» – знаменитый торт, любимый десерт королевы Виктории, готовится из бисквитных коржей, сливочного крема и клубничного варенья.

(обратно)

226

Севернский мост – висячий мост, который соединяет Южный Глостершир (Англия) с Южным Уэльсом.

(обратно)

227

Отсылка к пьесе «Скорбящая невеста» английского драматурга Уильяма Конгрива, впервые поставленная на сцене в 1697 году. «В самом аду нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли». – Дается в переводе Натальи Ромодиной, Юлии Коровиной и Елены Карпухиной.

(обратно)

228

Вэл Макдермид (1955 г.) – шотландская писательница детективов. Общее количество проданных книг превышает 10 миллионов по всему миру.

(обратно)

229

Томас Терри Ор Стивенс известный как Терри-Томас (1911–1990 гг.) – известный британский комик и актер с характерным голосом, особенно популярный в 1950-х и 1960-х годах. Он часто изображал представителей высших слоев общества с сомнительной репутацией, особенно хамов, шутов и бродяг.

(обратно)

230

Keep Calm and Carry On (англ.) – агитационный плакат, выпущенный в Великобритании в начале Второй мировой войны, в 1939 году. Но большую популярность сама фраза и пародии на нее получили в 2000-х годах.

(обратно)

231

Блиц, а также «Лондонский блиц» и «Большой блиц» – массированные авиаудары со стороны гитлеровской Германии по крупным военным и промышленным центрам Великобритании с 7 сентября 1940-го по 10 мая 1941 года, часть «Битвы за Британию». Начался с бомбардировки Лондона, длившейся 57 ночей подряд.

(обратно)

232

Чатни – кисло-сладкая приправа к мясу из овощей и фруктов.

(обратно)

233

«Генри» (или «Генри Гувер») – торговая марка пылесоса фирмы Numatic International с улыбающимся человеческим лицом на корпусе, впервые изобретен в 1979 году. Имеет несколько моделей для разных помещений, в том числе «Хэтти», «Гарри» и «Джеймс».

(обратно)

234

«Джон Льюис» – известный британский универмаг (открылся в Лондоне в 1864 году), где продается практически все и куда традиционно приезжают за подарками. Сейчас их больше сорока по стране, магазин в Лондоне занимает целый квартал на Оксфорд-стрит.

(обратно)

235

J. Barbour & Sons – английская компания, производящая одежду и обувь с середины XX века под брендом Barbour. Наиболее известная своей водонепроницаемой верхней одеждой.

(обратно)

236

«Оксфэм» – сеть благотворительных магазинов в Великобритании и Ирландии, первый магазин открыт в 1948 году, сейчас их 862.

(обратно)

237

Джереми Чарльз Роберт Кларксон (1960 г.) – английский журналист, ведущий известных телешоу, посвященных автомобильной тематике, сельскому хозяйству и другим (Top Gear, The Grand Tour и пр.).

(обратно)

238

Джек Ричер – главный герой серии остросюжетных книг английского писателя Ли Чайлда.

(обратно)

239

M&S, Marks & Spencer – самый крупный британский производитель одежды и 43-й в списке крупнейших мировых ретейлеров, а также сеть супермаркетов и фудкортов.

(обратно)

240

WD-40 – технический аэрозоль, водоотталкивающее и антикоррозийное средство.

(обратно)

241

«Нью-Форест» – национальный заповедник в графстве Хэмпшир на юго-востоке Англии.

(обратно)

242

Зодиак – один из самых известных серийных убийц США, действовавший в 1960—1970-х годах, его личность до сих пор не установлена.

(обратно)

243

Алан Тьюринг (1912–1954) – английский математик, логик, криптограф.

(обратно)

244

Питер Сатклифф – британский серийный убийца, известный как «Йоркширский потрошитель», в период с 1975-го по 1981 год убивший 13 женщин.

(обратно)

245

В 2021 году группа детективов The Case Breakers, в которую входят бывшие агенты ФБР, полицейские, военные и журналисты, заявила, что, по их мнению, неуловимый убийца – маляр Гэри Фрэнсис Пост, умерший в 2018 году в возрасте 80 лет.

(обратно)

246

На английском слово пишется как «yuca».

(обратно)

247

Бэйквелловский тарт – миндальный тарт из песочного теста, малинового джема, фражипана, украшенный лепестками миндаля. Получил свое название в честь городка Бэйквелл, где его впервые испекли в середине XIX века.

(обратно)

248

Гарольд Шипман (1946 г.) – британский серийный убийца, врач, по прозвищу Доктор смерть. Убивал приблизительно с 1984-го по 1988-й. Он вводил своим пациентам, в основном пожилым женщинам, смертельную дозу морфина, слегка изменял их завещания и настаивал на кремации. Доказанных жертв 15, общее число, предположительно, может достигать 508 человек.

(обратно)

249

Невилл Чемберлен – британский премьер-министр (1937–1940), один из подписавших Мюнхенское соглашение в 1938 году, сторонник политики умиротворения.

(обратно)

250

Reacher Said Nothing: Lee Child and the Making of Make Me (англ.) – книга Энди Мартина о том, как Ли Чайлд создавал своего героя Джека Ричера.

(обратно)

251

Энди Маррей (1987 г.) – британский профессиональный теннисист, бывшая первая ракетка мира в одиночном разряде.

(обратно)

252

«Девочки из календаря» – британо-американская комедия 2003 года, основанная на реальной истории пенсионерок из Йоркшира, которые снялись обнаженными для календаря, чтобы собрать деньги на исследование лейкемии.

(обратно)

253

«Клуб убийств по четвергам» – детективный роман Ричарда Османа.

(обратно)

254

Письма и почтовые карточки в Великобритании с маркой первого класса сортируются накануне вечером, а с маркой второго класса – следующим утром.

(обратно)

255

В английском языке у терминов домино более зловещие названия: «базар» из-за «костяшек» именуется «кладбищем» (англ. boneyard), а игрок, который играет сам с собой, зовется «головорезом» (англ. cutthroat) и т. д.

(обратно)

256

Эрик Моркомб и Эрни Вайз – английский комедийный дует Morecambe & Wise, успешно работавший на радио, в кино и на телевидении.

(обратно)

257

В Великобритании это номер 999.

(обратно)

258

Диаграмма Венна показывает все возможные связи между различными множествами.

(обратно)

259

«Чужестранка» – роман Дианы Гэблдон и одноименный сериал. Книга повествует о медсестре Клэр Рэндалл, которая переносится из времен Второй мировой войны в Шотландию XVIII века.

(обратно)

260

Чайные печенья изобрели еще в XVII веке для легкого перекуса, в высшем обществе оно стало очень популярно, а с 1891 года бренд стал одним из самых узнаваемых. Круглое галетное печенье, ломается с характерным треском, обладает ненавязчивым вкусом и не размокает в чае.

(обратно)

261

Шайр – британская порода лошадей-тяжеловозов, которые отличаются высоким ростом (высота в холке 165–185, иногда до 219 см) и ставили мировые рекорды как самые большие и высокие лошади.

(обратно)

262

Ланнистеры – один из великих домов Вестероса в цикле романов Джорджа Мартина «Песнь Льда и Огня» и сериале «Игра престолов».

(обратно)

263

Цитата из «Звездных войн» звучит так: «Страх – это путь к Темной стороне. Страх ведет к гневу. Гнев ведет к ненависти. Ненависть ведет к страданию».

(обратно)

264

^«Одинокая вод^{а» – британский социальный рекламный ролик 1973 года – их снимали для изменения моделей поведения и привлечения внимания к проблеме. После выпуска «Одинокой воды», посвященной проблеме неосторожного поведения детей у водоемов, количество происшествий с участием детей сократилось, а сам ролик благодаря неповторимой и жуткой атмосфере стал культовым и даже попал в топ любимой британской рекламы.}

(обратно)

265

Два поднятых пальца в виде букве V считаются оскорбительными, если ладонь повернута к себе.

(обратно)

266

Впервые диетические полусладкие круглые печенья, улучшающие пищеварение, были изобретены в Шотландии в 1839 году двумя шотландскими докторами.

(обратно)

267

В 1950-х компания Wade Ceramics LTD выпустила коллекцию маленьких фарфоровых животных под названием «Причуды». Их придумал сэр Джордж Вэйд, и вскоре они стали очень популярны в Великобритании и США.

(обратно)

268

Дж. Р. Р. Толкин жил на Лейксайд-Роуд, 19, с 1968-го по 1971 год.

(обратно)

269

Роберт Льюис Стивенсон приехал в Уэстборн в 1884 году и там написал «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» и классический шотландский роман «Похищенный». Стивенсон жил в доме на Алум-Чайн-Роуд, который назвал «Скерривор» в честь самого высокого в Шотландии маяка, спроектированного его дядей.

(обратно)

270

Кэнфорд Клиффс и Сэндбэнкс – зажиточные пригороды в графстве Дорсет. Их также называют «Британский Палм-бич».

(обратно)

271

Суть «Уловки-22» в том, что попытка соблюдения правила сама по себе означает его нарушение. Пришло из одноименного романа Джозефа Хеллера.

(обратно)

272

Согласно фольклору, нечисть не может войти в дом, если ее не пригласят. Идея обязательного приглашения для вампиров приобрела популярность благодаря графу Дракуле Брэма Стокера.

(обратно)

273

Мурмурация – скоординированный полет огромных стай птиц.

(обратно)

274

«Правила моей пекарни» или «Лучший пекарь Великобритании» (англ. The Great British Bake Off) – английское кулинарное ТВ-шоу на выбывание, где десять пекарей-любителей соревнуются за звание лучшего; судьи – известные шеф-повара Пол Голливуд, Мэри Бэрри и другие.

(обратно)

275

Сэр Роберт Баден-Пауэлл (1857–1941 гг.) – британский военачальник, писатель, основатель скаутского движения, получившего распространение после его книги Scouting for Boys в 1908 году. Главный девиз скаутов, в том числе самый известный «Будь готов!», придумал сам.

(обратно)

276

Обычно это конфликт трех сторон по принципу «кто первый моргнет», так как если первый участник выстрелит во второго, то третий успеет выстрелить в первого и, таким образом, выиграет.

(обратно)

277

Джойс Гренфелл (1910–1979 гг.) – английская певица, актриса и писательница. Прославилась своими песнями и монологами, которые исполняла в сольных шоу.

(обратно)

278

На английском фраза еще более точная, так как звучит «I must dash», и знаки также называются En dash и Em dash.

(обратно)

279

Крайстчерч – город в графстве Дорсет на юго-западе Англии. Расположен на побережье Ла-Манша. (Здесь и далее прим. пер.)

(обратно)

280

Тиннитус – звон или шум в ушах без внешнего акустического стимула. Существуют четыре степени тиннитуса.

(обратно)

281

Саймон Джон Чарльз Ле Бон (род. в 1958 г.) – британский певец и музыкант, вокалист рок-группы Duran Duran.

(обратно)

282

1 миля = 1609 м.

(обратно)

283

Джилли Купер (1937 г. р.) – известная английская писательница любовных романов.

(обратно)

284

Ферндаун – город и община в графстве Дорсет.

(обратно)

285

«Крафтс» – самая крупная в мире выставка собак, которая ежегодно проходит в течение четырех дней в начале марта. Мероприятие проводится в павильонах Национального выставочного центра в Бирмингеме, Англия.

(обратно)

286

Злая ведьма Запада – персонаж из фильма «Волшебник из страны Оз».

(обратно)

287

1 дюйм = 2,54 см.

(обратно)

288

Томас Терри Ор Стивенс или Терри Томас (1911–1990 гг.) – британский комик и актер, популярный в 1950–1960-х годах.

(обратно)

289

Дэйв Аллен (1936–2005) – ирландский комик, сатирик и актер, наиболее известен комедиями-наблюдениями. Он выступал, сидя на высоком барном стуле, лицом к аудитории, позволял считать, что пьет на сцене виски, хотя на самом деле это был имбирный эль. У него не было части среднего пальца.

(обратно)

290

Пальто в стиле Кромби – классическое однобортное пальто из шерсти, отличительной особенностью которого является потайная застежка. – Прим. переводчика.

(обратно)

291

Об этой истории рассказывается во второй книге Питера Боланда «Убийства в пляжных домиках».

(обратно)

292

Соус «Эйч-Пи» (НР) коричневого цвета, основные ингредиенты – помидоры, солодовый уксус и патока. Назван в честь британского парламента и является иконой британской культуры. Поэтому любому британцу сразу понятно, какой цвет имеется в виду.

(обратно)

293

Мейфэр – фешенебельный район в Лондоне.

(обратно)

294

«Степто и сын» – британский комедийный ситком, выходивший с 1962 по 1974 г.

(обратно)

295

В оригинале клиника называется Julie-Sheers-Vets. Фамилия Sheers созвучна с глаголом «стричь», откуда и появляется игра слов. На самом деле фраза «Джули стрижет ветеринаров как овец» писалась бы Julie shears vets.

(обратно)

296

Чубакка – волосатый гуманоид из «Звездных войн».

(обратно)

297

Футболист Дэвид Бекхэм прославился своими волосами не в меньшей степени, чем футбольным мастерством. Он многократно менял прически, при этом его волосы остаются в прекрасном состоянии. Но англичане любят над ними подшучивать.

(обратно)

298

999 – номер телефона для связи с экстренными службами в Великобритании.

(обратно)

299

Дэйзи путает сокращение сердечно-легочной реанимации и имя робота из «Звездных войн».

(обратно)

300

Имеется в виду Клуб собаководства Великобритании, который часто называют просто Кеннел-клуб. У него есть подразделения в разных городах.

(обратно)

301

«Барбур» (J. Barbour & Sons) – английская компания, производящая одежду и обувь под брендом Barbour. Наиболее известна своей водонепроницаемой верхней одеждой.

(обратно)

302

«Черный Красавчик» – единственный роман Анны Сьюэлл, по которому снято несколько фильмов. Трогательная история благородного вороного коня, рассказанная им самим.

(обратно)

303

«Фоллифут» – детский сериал. Действие происходит в доме отдыха для лошадей. Поднимается тема обращения с лошадьми и животными в целом.

(обратно)

304

«Бисквит королевы Виктории», или викторианский бисквит – классический английский десерт: сочные масляные бисквитные коржи, ароматный клубничный джем, нежные взбитые сливки.

(обратно)

305

Сид Джеймс (1913–1976 гг.) – английский актер театра, кино, телевидения, радио, комик.

(обратно)

306

Альберт-холл – Лондонский королевский зал искусств и наук имени Альберта (полное название).

(обратно)

307

ОКР – обсессивно-компульсивное расстройство.

(обратно)

308

В оригинале используется известная цитата из «Баллады о Востоке и Западе» Киплинга, которая полностью звучит: «О, запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись».

(обратно)

309

Майкл Макинтайр и Виктория Вуд – английские комики.

(обратно)

310

В западных странах при написании даты первым идет месяц, вторым число.

(обратно)

311

Сьюзан «Су» Поллард (1949 г. р.) – британская актриса, певица, автор песен и писательница.

(обратно)

312

Тапас – разнообразные испанские закуски.

(обратно)

313

Соус «Мари Роуз» – британская приправа из помидорной мякоти, майонеза, вустерширского соуса, лимонного сока и черного молотого перца.

(обратно)

314

Фраза из «Гамлета» Шекспира: «Мне кажется, что леди слишком много протестует».

(обратно)

315

«Баттенберг» – двухцветный «шахматный» бисквитный торт с марципановой глазурью.

(обратно)

316

21 марта 2022 г. деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

(обратно)

317

«Сансикер» – британский бренд моторных яхт класса люкс. Крупнейший британский производитель роскошных яхт.

(обратно)

318

«Здесь был Килрой» – рисунок-граффити в виде стены и выглядывающей из-за нее головы с неестественно длинным носом.

(обратно)

319

Gieves & Hawkes – одна из старейших в мире компаний по пошиву одежды на заказ. Первое ателье мужской одежды открылось в 1771 году.

(обратно)

320

Расстояние между Пулом и Саутборном составляет 16 км.

(обратно)

321

Городской округ Поксдаун был образован из части Крайстчерча, находится к западу от Саутборна.

(обратно)

322

«Летучий шотландец» – пассажирский поезд-экспресс, обслуживающий маршрут Лондон – Эдинбург.

(обратно)

323

Табард – изначально накидка или плащ без рукавов или с наплечниками, которые носили рыцари в XV–XVI веках. В современном английском слово возродилось и используется для обозначения «фартука сапожника». Табард похож по дизайну на средневековый вариант, его носят работники общественного питания и клининговой отрасли в качестве защитной одежды.

(обратно)

324

Имеется в виду сказка братьев Гримм «Эльфы и сапожник» – бедный сапожник получил неожиданную помощь, когда он больше всего в ней нуждался. Три маленьких эльфа стали шить для него по ночам красивую обувь.

(обратно)

325

На домах англичан нет привычных нам почтовых ящиков. На входной двери обычно имеется горизонтальная щель размером 30 на 5 см, вырезанная в средней или даже нижней части двери. Снаружи она прикрывается клапаном от непогоды. Также может иметься щеткообразная крышка, которая крепится к внутренней стороне двери и также защищает от сквозняков.

(обратно)

326

Charlie – линия женских и мужских ароматов американского дома косметики и парфюмерии Revlon. Первые духи были выпущена в 1973 году.

(обратно)

327

Философский роман американского писателя Роберта Персинга о путешествии на мотоцикле из Миннеаполиса в Сан-Франциско. На всем пути персонажи ведут философские беседы на самые разные темы.

(обратно)

328

В английском выражении make ends meet (свести концы с концами) используется слово, которое звучит как мясо (meat).

(обратно)

329

«Фриндж» – крупнейший фестиваль исполнительских искусств в мире. Проводится в Эдинбурге каждый год в августе. Проходить отбор не нужно, принять участие может любой желающий с любым видом исполнения.

(обратно)

330

Блэкпульская башня – туристическая достопримечательность в городе Блэкпуле, на момент открытия в 1894 году была самым высоким искусственным сооружением в Британской империи. На ней установлен лазерный луч, свет которого виден на расстоянии 30 миль.

(обратно)

331

«Дженга» – игра, известная у нас как «Падающая башня». Башня строится из ровных деревянных брусков, каждый этаж делается с чередованием направления укладки. Затем игроки начинают вытаскивать бруски и ставить на верх башни. Побеждает тот, кто последним достанет брусок и не обрушит башню.

(обратно)

332

Сохо и Ковент-Гарден – районы Лондона. Говоря «Ковент-Гарден», англичане также могут иметь в виду центральную площадь района, где выступают уличные артисты, находятся Королевский театр и рынок.

(обратно)

333

С 0800 в Великобритании начинаются бесплатные номера различных служб и организаций, причем при звонках как с мобильного, так и стационарного телефона. Как у нас 8800.

(обратно)

334

«Старски и Хатч» – американский телесериал про двух полицейских из Южной Калифорнии.

(обратно)

335

Подробно об этой истории рассказывается в книге «Убийства в пляжных домиках».

(обратно)

336

Tардис – машина времени и космический корабль из британского сериала «Доктор Кто». Внутри машина времени гораздо больше, чем снаружи.

(обратно)

337

Роман «Тайна семи циферблатов».

(обратно)

338

Использована цитата из «Короля Генриха IV» Шекспира.

(обратно)

339

Дэйзи, как часто случается, путает поговорку. Фраза rain on your parade (дословно «дождь на ваш парад») означает «испортить настроение, разрушить планы».

(обратно)

340

21 марта 2022 года деятельность социальных сетей Instagram и Facebook, принадлежащих компании Meta Platforms Inc., была признана Тверским судом г. Москвы экстремистской и запрещена на территории России.

(обратно)

341

*Запрещенная в России соцсеть.

(обратно)

342

Водоразделом в Великобритании называют 21:00. До этого времени запрещено показывать передачи и фильмы со сценами насилия и т. д.

(обратно)

343

Долли Партон – американская кантри-певица, киноактриса и филантроп. Известна также своими прическами, в частности, с большим количеством кудрей почти белого цвета.

(обратно)

344

Имеется в виду белая кошка Эрнста Ставро Блофельда.

(обратно)

345

Боудикка – кельтская королева, которая в 60–61 гг. н. э. возглавила восстание против Римской империи в древней Британии после того, как ее публично выпороли, а дочерей изнасиловали. Она была готова скорее умереть, чем быть рабыней, и призывала и других к этому. Восстание было подавлено, считается, что Боудикка приняла яд. Она командовала войсками с колесницы. Считается национальной героиней Англии.

(обратно)

346

FedEx – американская компания, предоставляющая почтовые, курьерские и другие услуги логистики по всему миру.

(обратно)

347

Конга – латиноамериканский танец, когда все выстраиваются в длинный паровозик.

(обратно)

348

Отсылка к песне Элтона Джона «Rocket Man»

(обратно)

349

Rizla – компания по изготовлению папиросной бумаги и фильтров для сигарет.

(обратно)

350

Словосочетание«красный флаг» также означает «тревожный сигнал, повод бить тревогу».

(обратно)

351

Пол Прюдомм (13 июля 1940 – 8 октября 2015), также известный как Джин Отри Прюдомм, – знаменитый американский шеф-повар, чьими фирменными рецептами были блюда креольской и каджунской кухонь, популяризацию которых ему также приписывают.

(обратно)

352

Pearl Jam – американская рок-группа, одна из ключевых в музыкальном движении гранж, которое пользовалось большой популярностью в первой половине 1990-х годов. Стала известной после дебютного альбома Ten в 1991 году.

(обратно)

353

В американской кухне пахтой называют подкисленное молоко, чаще всего с помощью лимонного сока, реже – уксуса. Dave’s Buttermilk Twizzles – продукт, похожий на простоквашу, но более однородный.

(обратно)

354

«Убить пересмешника» – роман-бестселлер американской писательницы Харпер Ли, опубликованный в 1960 году, за который в 1961 году она получила Пулитцеровскую премию. Артур «Бу» Рэдли – сосед, живущий на той же улице, что и семья Финч, главные герои романа. Отличительной чертой Бу является его буквальная и символическая невидимость.

(обратно)

355

Electric Light Orchestra (ELO) – британская рок-группа из Бирмингема, созданная Джеффом Линном и Роем Вудом в 1970 году. Группа была очень популярна в 1970-е – 1980-е годы. С 1971 по 1986 годы (основной период активности) выпустила 11 студийных альбомов.

(обратно)

356

Гордон Лайтфут (17 ноября 1938, Ориллия – 1 мая 2023, Торонто) – канадский автор-исполнитель, получивший широкую известность на международной фолк-, кантри- и поп-сцене.

(обратно)

357

«Задница» в переводе с испанского.

(обратно)

358

Twinkle, Twinkle, Little Star – английская колыбельная, текст которой восходит к стихотворению The Star («Звезда»), написанному в начале XIX века английской поэтессой Джейн Тейлор.

(обратно)

359

Термин pro bono происходит от латинского pro bono publico – ради общественного блага. Оказание профессиональной помощи благотворительным, общественным и иным некоммерческим организациям на безвозмездной основе.

(обратно)

360

Lights ‘N’ Things – крупный американский магазин по продаже светильников и ламп.

(обратно)

361

Up with People (UWP) – американская некоммерческая организация. Устраивает песенные и танцевальные представления, пропагандирующие среди молодежи такие темы, как мультикультурализм, расовое равенство и позитивное мышление.

(обратно)

362

Майлз Дэвис – американский джазовый трубач и бэнд-лидер, оказавший значительнейшее влияние на развитие музыки XX века.

(обратно)

363

Дейвид (Дейв) Уоррен Брубек (6 декабря 1920, Конкорд – 5 декабря 2012, Норуолк) – американский джазовый композитор, аранжировщик, пианист, руководитель «Квартета Дейва Брубека» (The Dave Brubeck Quartet). Один из выдающихся представителей кул-джаза.

(обратно)

364

Телониус Сфир Монк (1917–1982) – джазовый пианист и композитор, наиболее известен как один из родоначальников бибопа. В своем творчестве придерживался оригинального стиля, был авангардистом и примитивистом.

(обратно)

365

Хэнк Уильямс (1923–1953) – американский автор-исполнитель, «отец современной музыки кантри». За пять лет активной музыкальной карьеры, прерванной его смертью в 29-летнем возрасте, Уильямс написал большое число песен, определивших облик музыки хонки-тонк и кантри в целом.

(обратно)

366

Chinga tu mama – в переводе с испанского «Трахни свою маму».

(обратно)

367

Отсылка к творчеству писателя Франца Кафки. Означает абсурдность происходящего.

(обратно)

368

Рондо Хэттон (22 апреля 1894, Хейгерстаун, Мэриленд – 2 февраля 1946, Беверли-Хиллз, Калифорния) – американский солдат, журналист и киноактер. Заболевание акромегалия, проявившееся в зрелом возрасте, изуродовало его лицо, из-за чего он получил прозвище «самый уродливый киноактер».

(обратно)

369

I Believe I Can Fly (с англ. «Я верю, что могу летать») – песня американского R&B-исполнителя Ар Келли, первоначально была выпущена в 1996 году в качестве сингла к саундтреку фильма «Космический джем».

(обратно)

370

Чему смеешься? Басня сказывается о тебе, изменено только имя (лат.).

(обратно)

371

Полное наименование: Каллима-листовидка Инах. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

372

Окономияки – жареная лепёшка из смеси разнообразных ингредиентов, смазанная специальным соусом и посыпанная очень тонко нарезанным сушёным тунцом (кацуобуси). Иногда называют японской пиццей.

(обратно)

373

Танабата – традиционный праздник, отмечаемый седьмого июля. Как считается, в этот день один раз в год встречаются влюбленные друг в друга Ткачиха и Волопас.

(обратно)

374

От англ. amazing – потрясающе.

(обратно)

375

Одно и то же имя может писаться разными иероглифами.

(обратно)

376

В имени Кадзума два иероглифа: «знание» и «истина».

(обратно)

377

Комбини (сокр. от англ. convenience store – удобный магазин) – небольшие круглосуточные магазины шаговой доступности, предоставляющие широкий ассортимент товаров и услуг.

(обратно)

378

45–60 лет.

(обратно)

379

Форкбол (англ. forkball) или «вилка» – подача, разновидность фастбола, при которой мяч держат так, будто он зажат между зубьями вилки; в момент выпуска мяча из руки ему можно придать дополнительное вращение.

(обратно)

380

Релиф-питчер – питчер, сменяющий по ходу игры стартового питчера из-за его повреждения, неэффективности, усталости, удаления с поля или в случае какой-то конкретной ситуации.

(обратно)

381

Косиэн – Всеяпонский бейсбольный чемпионат старших школ, крупнейший любительский спортивный турнир в Японии.

(обратно)

382

Страйкаут – в бейсболе зачеркивание (или strike-out) происходит, когда отбивающий не отбивает три подачи за время выхода на биту.

(обратно)

383

Уок (base on ball) – перемещение бьющего на первую базу после четырех неточно выполненных подач питчером.

(обратно)

384

Мертвый мяч – мяч, вышедший из игры. Если зафиксирован мертвый мяч, то игра останавливается.

(обратно)

385

Хит – хитом в бейсболе называют любой точный удар, благодаря которому его исполнитель успевает добежать до базы.

(обратно)

386

Урасима Таро – герой одноименной японской сказки; японский Садко.

(обратно)

387

В сентябре в Японии есть два национальных праздника: День почитания старших (третий понедельник сентября) и День осеннего равноденствия (23 сентября). И если эти дни выстраиваются правильно, это приводит к Серебряной неделе. Рабочий день между этими двумя праздниками становится выходным. – Примеч. ред.

(обратно)

388

Сэцубун – праздник зимнего равноденствия, когда кидают бобы на счастье, приговаривая: «Счастье – в дом, черти – вон».

(обратно)

389

Кетчер (англ. catcher, ловец) – игровая позиция в бейсболе и софтболе. Кетчером называют игрока обороняющейся команды, который находится за домом и спиной бэттера, но перед судьей, и принимает мяч, поданный питчером.

(обратно)

390

Букв. «вечное море» и «тысяча процветающих морей».

(обратно)

391

Hello – здравствуйте. В японском языке отсутствует звук «эл».

(обратно)

392

Простите? (англ.)

(обратно)

393

Сейчас, пожалуйста (англ.).

(обратно)

394

Спасибо, хорошего вам дня (англ.).

(обратно)

395

Спасибо (англ.).

(обратно)

396

Лафкадио Херн (1850–1904) – ирландско-американский прозаик, переводчик, востоковед, специалист по японской литературе. – Примеч. ред.

(обратно)

397

Эпоха Мэйдзи – 1868–1912 гг.

(обратно)

398

Мелочь, пожалуйста.

(обратно)

399

Ты бездомная?

(обратно)

400

Почему ты притворяешься бездомной?

(обратно)

401

Прости.

(обратно)

402

Твоя тетя?

(обратно)

403

Да.

(обратно)

404

Живем вместе.

(обратно)

405

Нет денег.

(обратно)

406

Они очень хорошие.

(обратно)

407

Почему?

(обратно)

408

Никогда?

(обратно)

409

Правда?

(обратно)

410

Что она сказала?

(обратно)

411

Я поверю.

(обратно)

412

Я увидела ужасное…

(обратно)

413

Эта коробочка прекрасна.

(обратно)

414

Полное наименование: Каллима-листовидка Инах.

(обратно)

415

Инсектицид – химический препарат, предназначенный для уничтожения насекомых; применяется при дезинсекции. – Примеч. ред.

(обратно)

416

Эпоха Сёва – 1926–1989 гг.

(обратно)

417

Эпоха Хэйсэй – 1989–2019 гг.

(обратно)

418

Нобору Такэсита (1924–2000) – японский государственный деятель, премьер-министр Японии (1987–1989). – Примеч. ред.

(обратно)

419

Сосукэ Уно (1922–1998) – японский государственный и политический деятель, премьер-министр Японии (1989). – Примеч. ред.

(обратно)

420

«Экономика пузыря» – период в истории Японии с 1986 по 1991 г., характеризовавшийся многократным ростом цен на рынке недвижимости и фондовом рынке. – Примеч. ред.

(обратно)

421

Золотой неделей называют несколько праздничных дней, объединенных выходными, обычно в конце апреля – начале мая. – Примеч. ред.

(обратно)

422

Факториал – произведение всех натуральных чисел от 1 до данного числа. Например, факториал числа 5 будет равен 1 × 2 × 3 × 4 × 5 = 120. – Примеч. ред.

(обратно)

423

Каллима-листовидка.

(обратно)

424

Катакана (яп. 片仮名, яп. カタカナ) – одна из двух (наряду с хираганой) графических форм японской слоговой азбуки – каны. Для катаканы характерны короткие прямые линии и острые углы. Современное использование сводится преимущественно к записи слов неяпонского происхождения. – Примеч. ред.

(обратно)

425

Хикикомори, или, в просторечии, хикки – японский термин, обозначающий людей, отказывающихся от социальной жизни и зачастую стремящихся к крайней степени социальной изоляции и уединения вследствие разных личных и социальных факторов. Такие люди часто не имеют работы и живут на иждивении родственников.

(обратно)

426

Пати́нко (яп. パチンコ) – игровой автомат, представляющий собой промежуточную форму между денежным игровым автоматом и вертикальным пинболом; необычайно популярен в Японии из-за особенностей местного законодательства. – Примеч. ред.

(обратно)

427

Комбини (сокр. от convenience store) – магазины в Японии, работающие круглосуточно и расположенные на каждом шагу. В основном там продают готовую еду, но в некоторых можно найти книги, билеты на автобус, лекарства, отпускаемые без рецепта, а также отправить письмо и снять деньги в банкомате. – Прим. ред.

(обратно)

428

Соба – гречневая лапша. – Прим. пер.

(обратно)

429

Арпе́джио, устар. «арпеджо», «арпеджьо» – способ исполнения аккордов, преимущественно на струнных и клавишных инструментах, при котором звуки аккорда берутся последовательно один за другим – чаще всего, от самого нижнего к самому верхнему. – Прим. ред.

(обратно)

430

Синкансэн (яп. «новая магистраль») – железнодорожная высокоскоростная пассажирская сеть в Японии, соединяющая крупные города, и одноименный поезд. – Прим. ред.

(обратно)

431

Футон – традиционный японский матрас, который на ночь расстилают на полу. – Прим. ред.

(обратно)

432

Мастер-запись – фонограмма, содержащая запись исполнения произведения. – Прим. ред.

(обратно)

433

Септакко́рд – аккорд, состоящий из четырёх звуков, которые расположены или могут быть расположены по терциям. Интервал между двумя крайними звуками септаккорда равен септиме, отсюда его название. – Прим. ред.

(обратно)

434

Бэнто – упакованная в коробку или ланч-бокс порция готовой еды. Простейший бэнто включает в себя рис, рыбу и нарезанные сырые или маринованные овощи. – Прим. ред.

(обратно)

435

Синобадзу – пруд в парке Уэно. – Прим. ред.

(обратно)

436

магазинчики с широким ассортиментом товаров, где все стоит по 100 Йен (японская мелкая монета), эквивалент почти 1 USD. – Прим. ред.

(обратно)

437

Имеется в виду японский слоговый алфавит. – Прим. ред.

(обратно)

438

Пати́нко – игровой автомат, представляющий собой промежуточную форму между денежным игровым автоматом и вертикальным пинболом, необычайно популярен в Японии из-за особенностей местного законодательства. – Прим. ред.

(обратно)

439

Инро – маленькая коробочка со шнурком для переноски и хранения мелких предметов. В традиционном японском одеянии подвешивается к поясу и используется вместо кармана. – Прим. ред.

(обратно)

440

«Из Нового Света» – Симфония № 9 Антонина Дворжака. – Прим. ред.

(обратно)

441

Дафлкот (англ. duffle coat) – однобортное пальто прямого силуэта длиной три четверти, сшитое из плотной шерстяной ткани и оснащённое капюшоном. Это единственная модель классического пальто с капюшоном, которая выпускается с 1890 года. – Прим. ред.

(обратно)

442

«Садзаэ-сан» – популярная в Японии комедийная манга и мультсериал, главная героиня которого – домохозяйка Садзаэ Исоно. Первая глава манги была опубликована в 1946 году, а с 1969 года и до сегодняшнего дня выходит ее экранизация. Это самый продолжительный мультсериал в истории. – Прим. ред.

(обратно)

443

Фусума – раздвижная дверь-перегородка со вставками из рисовой бумаги в традиционном японском доме. – Прим. ред.

(обратно)

444

Яммо, или ямамомо, – китайский дикий персик. – Прим. пер.

(обратно)

445

Геймбой (англ. Gameboy) – портативная игровая система от компании Nintendo, выпущенная в 1989 году. – Прим. ред.

(обратно)

446

Идзакая (яп. 居酒屋) – тип японского неформального питейного заведения, в котором посетители выпивают после рабочего дня. – Прим. ред.

(обратно)

447

Super Famicom – игровая приставка от компании Nintendo. – Прим. ред.

(обратно)

448

Обон, или Бон, – японский праздник поминовения усопших. – Прим. ред.

(обратно)

449

Котацу – низкий столик, накрытый футоном или тяжелым одеялом, под которым расположен источник тепла (обогреватель). – Прим. ред.

(обратно)

450

Онигири – рисовые колобки, зачастую с начинкой, завернутые в лист сушеных водорослей нори. – Прим. пер.

(обратно)

451

Моти – сладкие колобки из рисового теста. – Прим. ред.

(обратно)

452

Энка (яп. 演歌, от 演 эн «игра, исполнение» и 歌 ка «песня») – жанр японской песни с характерным медленным вибрато кобуси. – Прим. ред.

(обратно)

453

Фусума – скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы; используется для деления большой японской комнаты на части. – Прим. ред.

(обратно)

454

Цукими («любование Луной») – праздник полнолуния, который отмечается в восьмом месяце по лунному календарю (обычно приходится на сентябрь – октябрь), поскольку в это время луна особенно яркая и большая. – Прим. ред.

(обратно)

455

Излюбленное блюдо японцев в жару. – Прим. ред.

(обратно)

456

Японцы употребляют лед с сиропом наряду с обычным сливочным мороженым. – Прим. ред.

(обратно)

457

Тэнтоумуси – божья коровка, тэн – крапинки, тоо – десять, муси – насекомое. – Прим. пер.

(обратно)

458

«Крутой учитель Онидзука» (яп. グレート・ティーチャー・オニズカ Гурэ: то Ти: тя: Онидзука, от англ. Great Teacher Onizuka) – манга и аниме-сериал, повествующие о том, как бывший член уличной банды «Онибаку», байкер Онидзука, решил стать самым крутым учителем. – Прим. ред.

(обратно)

459

Дзуйхицу («вслед за кистью») – японский жанр короткой прозы, для которого характерны спонтанные записи о том, что автор увидел, услышал или о чем подумал. – Прим. ред.

(обратно)

460

Эпоха Эдо (Токугава) – период истории Японии с 1603 по 1868 год. В этот период страной правил сёгунат Токугава, а столица располагалась в городе Эдо (нынешний Токио). – Прим. ред.

(обратно)

461

Вероятно, автор имеет в виду Хироси Накадзиму, лучшего друга Исоно Кацуо, персонажа манги и мультсериала «Садзаэ-сан». – Прим. ред.

(обратно)

462

Пианика (она же Мело́дика) – язычковый музыкальный инструмент семейства гармоник. Подача воздуха на язычки осуществляется путём его выдыхания в мундштучный канал. Управление звуками производят клавиатурой фортепианного типа. Пианика относится к разновидности губных гармоник с клавиатурой. – Прим. ред.

(обратно)

463

Нито (от англ. NEET – Not in Education, Employment or Training) – молодые люди, которые отказываются учиться и работать. – Прим. пер.

(обратно)

464

Хикикомори – люди, которые безвылазно сидят дома. У них отсутствует интерес к работе и учебе, но они очень сильно увлекаются мангой, аниме и играми. – Прим. ред.

(обратно)

465

Сайклинг (от английского слова «bicycle», «cycle» – велосипед) – это вид тренировок с применением велосипеда (велотренажера) в качестве основного снаряда для упражнений. – Прим. ред.

(обратно)

466

Камфорное дерево – название, обозначающее некоторые тропические вечнозеленые деревья. – Прим. ред.

(обратно)

467

По нормам этикета визитку собеседнику следует передавать непосредственно в руки и с поклоном, таким образом выказывая уважение. – Прим. ред.

(обратно)

468

В Японии площадь комнаты измеряется в татами – матах, которыми устилают полы. 6 татами – ок. 9,5 кв. м. – Прим. ред.

(обратно)

469

Нио – стражи ворот в буддистских храмах. Им можно помолиться о здоровье ног. – Прим. ред.

(обратно)

470

Сэцубун – праздник весны, отмечается в начале февраля. Связан с ритуалом изгнания демонов при помощи бобов, которые разбрасывают, крича: «Счастье – в дом, черти – вон!» – Прим. пер.

(обратно)

471

Томас Худ (1799–1845) – английский поэт, писатель, сатирик. Здесь его известное стихотворение «Песнь о рубашке» приведено в переводе Д. Д. Минаева. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

472

Паписты – уничижительный термин, используемый протестантами по отношению к католикам.

(обратно)

473

Ньюгейт – главная тюрьма Лондона на протяжении 700 лет, с 1188 по 1902 г.

(обратно)

474

Элизабет Фрай (имя при рождении – Элизабет Герни; 21 мая 1780 г., Норвич, Англия – 12 октября 1845 г., Ремсгейт) – английская социальная активистка, реформатор тюремной системы Англии, известная как «ангел тюрем».

(обратно)

475

Френология – популярное в первой половине XIX в. научное течение, изучавшее взаимосвязь психики человека со строением его черепа.

(обратно)

476

Основа и уток – ткацкие термины. Основа – нити, идущие вдоль, уток – продернутые поперек.

(обратно)

477

Здесь речь идет о главном Ботаническом саде в пригороде Лондона – Королевском ботаническом саде Кью. В его состав входит и крупнейшая викторианская теплица мира – Темперейт-хауз.

(обратно)

478

Полицейская тюремная карета. – Примеч. ред.

(обратно)

479

Ньюкаслский пудинг, известный также под названиями «пудинг канцлера» и «кабинетный пудинг» – это традиционный английский десерт, представляющий собой бисквитный пудинг, который готовится в формочке на пару и подается со всевозможными сладкими соусами.

(обратно)

480

Билль об эмансипации католиков – законодательный акт, принятый британским парламентом 24 марта 1829 года и существенно расширявший права католиков Соединенного королевства.

(обратно)

481

Кордиал Готфри, известный также под просторечным названием «друг матери», – сироп с опиумной вытяжкой, активно использовавшийся для лечения прежде всего младенцев в Англии в XIX в.

(обратно)

482

«Удушающим ангелом» в Англии называли дифтерию, эпидемия которой пришлась как раз на период, описываемый в романе.

(обратно)

483

Уильям Вордсворт (1770–1850) – английский поэт-романтик, представитель так называемой «озерной школы». Воспевал Природу и Человека. Его называют одним из лучших английских поэтических пейзажистов.

(обратно)

484

Каинова печать – печать, которой, согласно Библии, Бог заклеймил Каина после убийства им брата Авеля. В переносном смысле – «клеймо преступления».

(обратно)

485

Гринсбон – плотная хлопчатобумажная ткань саржевого плетения (в елочку).

(обратно)

486

Пелисс – верхняя женская одежда, надевавшаяся поверх платья, прообраз пальто.

(обратно)

487

Нанка – особо тонкая хлопчатобумажная ткань, изготовленная впервые в Китае, в провинции Нанкин.

(обратно)

488

Канифас – плотная льняная ткань.

(обратно)

489

По библейскому сюжету, Саломея, падчерица царя Ирода, пожелала получить в подарок голову Иоанна Крестителя.

(обратно)

490

А-ля шинуаз – в переводе с французского «по-китайски». Женская прическа, в которой волосы по бокам подвиваются валиком, а сзади укладываются в высокий тугой узел и украшаются декоративной шпилькой. Вошла в моду в 1813 г.

(обратно)

491

Фамилию героини можно перевести как «истинная любовь» (true love – англ.).

(обратно)

492

Бальными карточками назывались книжечки, которые были у каждой дамы и в которые кавалеры записывались на тот или иной танец с ней.

(обратно)

493

Красный пенни – стандартная почтовая марка красного цвета номиналом в 1 пенни, использовавшаяся до 1876 г.

(обратно)

494

Битва при Нсаманкове, которая состоялась 21 января 1824 г. в ходе Первой англо-ашатинской войны (войны против империи Ашанти, располагавшейся на территории современной Ганы, в Африке). В ходе этой битвы британские войска потерпели сокрушительное поражение.

(обратно)

495

Краниометр – антропометрический инструмент, применяемый для измерения размеров черепа, созданный в XIX в. Полем Брока.

(обратно)

496

Старинная английская пословица, означающая, что никто не может изменить свою натуру. – Примеч. ред.

(обратно)

497

Heather (англ.) – вереск, поэтому название усадьбы можно дословно перевести как «Вересковая долина».

(обратно)

498

«Антонов огонь» – так в простонародье называли гангрену.

(обратно)

499

Green (англ.) – зеленый.

(обратно)

500

Такие корсеты впервые появились в 1829 г. Они скреплялись крючками спереди и сзади, благодаря чему женщина могла справиться с ним сама, без помощи прислуги.

(обратно)

501

Известная английская считалочка.

(обратно)

502

Капли Фаулера – раствор, содержащий 1 % арсенита калия и предложенный Томасом Фаулером во второй половине XVIII в. в качестве лечебного и тонизирующего средства.

(обратно)

503

Проба Марша – распространенное название качественной реакции на мышьяк в химии и криминалистике. Названа по имени английского химика Джеймса Марша (1794–1846), опубликовавшего информацию о ней в 1836 г. До открытия этой пробы триоксид мышьяка часто использовали отравители.

(обратно)

504

Человек, беги! (лат.) – Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

505

Конструкция в виде решетки над сценой. Служит для установки декораций, осветительных приборов и занавеса.

(обратно)

506

Перевод Ю. И. Лифшица.

(обратно)

507

Чарльз Фредерик Ворт – парижский модельер английского происхождения, открывший первый дом высокой моды. Модели Ворта оставались символом роскоши и высокого общественного положения вплоть до конца существования дома моды после Второй мировой войны.

(обратно)

508

Шутливое восклицание при выражении изумления. Уходит своим происхождением глубоко в английскую историю.

(обратно)

509

Женский головной убор XVI–XVII веков, представляющий собой чепец на сердцевидном каркасе.

(обратно)

510

Персонаж лондонской городской легенды, популярный в Англии во второй половине XIX в. Имел необычайные способности передвигаться огромными прыжками и выдувать изо рта огонь.

(обратно)

511

Перевод Ю. Корнеева.

(обратно)

512

Название лондонской психиатрической больницы, ставшее нарицательным.

(обратно)

513

Поворотное зеркало на шарнирах.

(обратно)

514

Стиль фотографии, ставший популярным с 1870 года и пришедший на смену формату визитных карточек, которые обычно вклеивали в альбомы. Кабинет-портреты снимались в кабинете или студии и отличались увеличенным размером. Их чаще размещали не в альбоме, а на специальной подставке на столе или в рамке.

(обратно)

515

Должностное лицо, расследующее обстоятельства смерти в странах англо-американской правовой системы.

(обратно)

516

Перевод П. В. Мелковой.

(обратно)

517

Букетик, содержащий в себе послание, выраженное при помощи цветов определенных видов и оттенков.

(обратно)

518

Гладили, накручивая на валик, и с усилием водили по нему дощечкой с насечками, разбивая тем самым неровности выстиранного белья.

(обратно)

519

Персонаж романа Ч. Диккенса «Барнеби Радж». Веселая молодая девушка, любившая наряды ярких цветов.

(обратно)

520

Актер театра Викторианской эпохи, руководитель театра «Лицеум», сыгравший во многих спектаклях по пьесам Шекспира. В «Бифштексной» театра собирался клуб любителей бифштексов, членами которого были многие известные и влиятельные люди Великобритании.

(обратно)

521

Лампа на напольной стойке, которую оставляют гореть на сцене в период, когда театр закрыт. Имеет как практическое значение, предотвращая падение работников сцены в оркестровую яму, так и символическое, связанное с суевериями.

(обратно)

522

Человек, занимающийся изготовлением париков, шиньонов и накладных причесок.

(обратно)

523

Американский дипломат, поэт и переводчик. Его перевод «Фауста» отличается особой поэтичностью и считается образцовым.

(обратно)

524

Исторический район Лондона, где в Викторианскую эпоху жили самые бедные слои населения.

(обратно)

525

Широкий пояс, который надевают под фрак.

(обратно)

526

Кудзу – завезенное в Америку из Японии вьющееся растение, похожее на плющ. При скорости разрастания до двух метров в неделю порой полностью покрывает большие площади, оплетает деревья и постройки. На юге США кудзу превратилась в злостный сорняк.

(обратно)

527

Гимн Роберта Лоури (1826–1899), американского баптистского проповедника, автора ряда известных гимнов.

(обратно)

528

Сайлент Хилл – серия игр в жанре сурвайвл хоррор об одноименном городе. Густой туман – одна из отличительных черт этого города.

(обратно)

529

Ка́рен – сленговый термин, используемый американцами для описания чересчур требовательной и конфликтной женщины.

(обратно)

Оглавление

Дженнифер Линн Барнс Маленькая невинная ложь

  15 апреля, 16:59

  Девять месяцев назад Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  15 апреля, 17:13

  Восемь с половиной месяцев назад Глава 4

  Глава 5

  15 апреля, 17:16

  Восемь с половиной месяцев назад Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  15 апреля, 17:19

  Восемь с половиной месяцев назад Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  15 апреля, 17:23

  Восемь с половиной месяцев назад Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  15апреля, 17:24

  Восемь с половиной месяцев назад Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  15 апреля, 17:31

  Восемь месяцев назад Глава 22

  лава 23

  15 апреля, 17:48

  Семь месяцев назад Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  15 апреля, 17:49

  Семь месяцев назад Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  15 апреля, 17:50

  Шесть месяцев назад Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  15 апреля, 17:55

  Пять месяцев назад Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  15 апреля, 17:56

  Четыре месяца назад Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  15 апреля, 17:57

  Три с половиной месяца назад Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  15 апреля, 17:58

  Два с половиной месяца назад Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  15 апреля, 18:01

  Два с половиной месяца назад Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  15 апреля, 18:02

  Четыре недели назад Глава 57

  Глава 58

  15 апреля, 18:07

  Две недели назад Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  15 апреля, 18:08

  Три дня назад Глава 62

  15 апреля, 18:09

  Десять часов и сорок восемь минут назад Глава 63

  Глава 64

  15 апреля, 18:10

  Девять часов назад Глава 65

  Глава 66

  15 апреля, 18:11

  Два часа и семь минут назад Глава 67

  15 апреля, 18:12

  Один час и тридцать две минуты назад Глава 68

  15 апреля, 18:13

  Один час и восемнадцать минут назад Глава 69

  15 апреля, 18:17

  Десять минут спустя Глава 70

  15 апреля, 18:34

  Двадцать три минуты спустя Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

Дженнифер Линн Барнс Маленькая жестокая правда

  День труда[30], 03:17

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  День труда, 03:19

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  День труда, 03:22

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  День труда, 03:23

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  День труда, 03:25

  Глава 16

  День труда, 03:25

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  День труда, 03:26

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  День труда, 03:28

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  День труда, 03:35

  Глава 42

  День труда, 03:36

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  День труда, 03:38

  Глава 47

  День труда, 03:45

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  День труда, 03:47

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

Майкл Коннелли «Линкольн» для адвоката

  Часть первая Досудебное следствие

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

  Часть вторая Мир без правды

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

  Часть третья Открытка с Кубы

    Глава 46

Майкл Коннелли Пуля для адвоката

  Часть первая Свидетель обвинения 1992

    1

    2

    3

  Часть вторая «Город чемоданов»

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

  Часть третья Говорить правду

    34

    35

  Часть четвертая Процесс десятилетия

    36

    37

    38

    39

    40

    41

    42

    43

    44

    45

    46

  Часть пятая Свидетель защиты

    47

    48

    49

    50

    51

    52

    53

  Часть шестая Последний приговор

    54

    55

Майкл Коннелли ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

  Часть первая ЗАВЕТНЫЕ СЛОВА

  Часть вторая ГИПОТЕЗА НЕВИНОВНОСТИ

  Часть третья БОЛЕРО

  Часть четвертая ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

  Часть пятая ЛИЦЕМЕРИЕ НЕВИННОСТИ

Майкл Коннелли Револьвер для адвоката

  Часть 1 Глори Дейз Вторник, 13 ноября

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть 2 Мистер Везунчик Четверг, 2 апреля

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

  Часть 3 Мужчина в шляпе Понедельник, 17 июня

    29

    30

    31

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

    41

    42

  Часть 4 Боги вины Понедельник, 2 декабря

    Заключительное слово

Майкл Коннелли Закон о невиновности Часть первая.

  Башни-Близнецы

     Глава 1 

    Глава 2 

    Глава 3 

    Глава 4 

    Глава 5 

    Глава 6 

    Глава 7 

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10 

    Глава 11 

    Глава 12 

    Глава 13

    Глава 14 

  Часть вторая. Следуя за мёдом 

    Глава 15 

    Глава 16 

    Глава 17 

    Глава 18 

    Глава 19

    Глава 20 

    Глава 21

    Глава 22 

    Глава 23

  Часть третья. Эхо и железо 

    Глава 24

    Глава 25 

    Глава 26 

    Глава 27 

    Глава 28 

    Глава 29 

    Глава 30 

    Глава 31

    Глава 32 

    Глава 33 

    Глава 34 

    Глава 35 

    Глава 36 

  Часть четвёртая. Зверь, истекающий кровью

    Глава 37 

    Глава 38 

    Глава 39 

    Глава 40

    Глава 41 

    Глава 42 

    Глава 43

    Глава 44 

    Глава 45 

    Глава 46 

    Глава 47 

    Глава 48 

    Глава 49 

    Глава 50 

    Глава 51 

    Глава 52

    Глава 53 

  Эпилог 

Питер Боланд Убийства в пляжных домиках. Детективное агентство «Благотворительный магазин»

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Эпилог

Чхве Идо Охотник со скальпелем

  17 июля 2023 года

  18 июля

  19 июля

  20 июля

  21 июля

  22 июля

  23 июля

  24 июля

  25 июля

  26 июля

  27 июля

  28 июля

  4 июля 1999 года

  29 июля 2023 года

  18 августа

Донато Карризи Дом молчания

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

  47

  48

  49

  50

  51

Питер Боланд Убийства и кексики. Детективное агентство «Благотворительный магазин»

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

Питер Боланд Убийства на выставке собак. Детективное агентство «Благотворительный магазин»

  Пролог

  Глава 1

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

Джо Лансдейл Голый ангел

Бентли Литтл Автоинспекция

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

Сюсукэ Митио Шесть масок смерти

  Ядовитая жидкость без имени и цветок

  371

  Смерть девочки, которая не улыбалась

  373

  Звезда из стекла, которая не исчезла

  376

Сюсукэ Митио Треки смерти

  История 1 Я слышу

    1

    2

    3

    4

    5

  История 2 Человек-сюрприз

    1

    2

    3

    4

    5

  История 3 Сверчок

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  История 4 Паразиты

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  История последняя Слух покойника

    1

    2

    3

    4

    5

    6

Лора Перселл Корсет

  1. Доротея

  2. Рут

  3. Доротея

  4. Рут

  5. Доротея

  6. Рут

  7. Доротея

  8. Рут

  9. Рут

  10. Рут

  11. Доротея

  12. Рут

  13. Доротея

  14. Рут

  15. Доротея

  16. Рут

  17. Доротея

  18. Рут

  19. Рут

  20. Доротея

  21. Рут

  22. Доротея

  23. Рут

  24. Доротея

  25. Рут

  26. Доротея

  27. Рут

  28. Доротея

  29. Рут

  30. Доротея

  31. Рут

  32. Рут

  33. Рут

  34. Рут

  35. Доротея

  36. Рут

  37. Доротея

  38. Рут

  39. Доротея

  40. Рут

  41. Доротея

  42. Рут

  43. Рут

  44. Рут

  45. Рут

  46. Доротея

  47. Рут

  48. Доротея

  49. Рут

  50. Доротея

  51. Доротея

  52. Доротея

Лора Перселл Призрак Мельпомены

  Акт I Макбет

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

  Акт II Герцогиня Амальфи

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

  Акт III Антоний и Клеопатра

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

  Акт IV Ромео и Джульетта

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

  Акт V Фауст, часть первая

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

Майкл Фэррис Смит Голоса темной долины

  1956

  1975

Джек Тодд Синие бабочки

  Предупреждения

  Пролог

  Глава 1. Мышеловка

  Глава 2. Благими намерениями

  Глава 3. Добро пожаловать в ад

  Глава 4. Кошки-мышки

  Глава 5. Выхода нет

  Глава 6. Красавица и чудовище

  Глава 7. Красная нить

  Глава 8. Твой маленький секрет

  Глава 9. Кровь за кровь

  Глава 10. Совершенство

  Эпилог

*** Примечания ***